Робинзоны космоса. Бегство Земли бесплатное чтение

Глава 1. Предзнаменование

Прежде всего – о том, кто я такой. Конечно, вы, мои ближайшие потомки, это и так знаете. Но скоро ваши дети и дети ваших детей забудут даже о том, что когда-то я вообще существовал. Много ли сам я знаю о собственном прадеде?

В июле 1985 года заканчивался мой первый год работы ассистентом-лаборантом на геологическом факультете в Бордо, одном из городов Земли. Мне тогда было двадцать три, и, хотя красавцем меня не называли, скроен я был ладно.

Если сейчас я, согбенный старик, выгляжу жалко в этом мире юных гигантов, то на Земле мои метр восемьдесят три сантиметра и широкоплечая фигура внушали уважение. Это для вас метр восемьдесят три сантиметра – всего лишь средний рост! Если хотите знать, что я собой представлял, посмотрите на моего первого внука Жана. Как и он, я был молодым брюнетом с большим носом, длинными руками и зелеными глазами.

Год назад я был очень рад своему назначению и возвращению в лабораторию, где за несколько лет до того впервые зарисовал окаменелости. Теперь меня забавляли ошибки студентов, путавших схожие виды, которые человек искушенный различал тотчас же и без труда.

Итак, наступил июль. Экзамены закончились, и вместе с моим братом Полем я готовился отправиться на каникулы к нашему дяде Пьеру Бурна, директору только что построенной в Альпах обсерватории, гигантское (пять метров пятьдесят сантиметров в диаметре) зеркало телескопа которой отныне позволяло французским астрономам на равных соперничать с их американскими коллегами. Дяде должны были помогать его ассистент Робер Менар, необычайно сведущий и неприметный мужчина лет сорока, и целая армия астрономов, вычислителей и техников, которые к моменту катастрофы либо еще не прибыли на место, либо находились в отпуске или в какой-нибудь поездке. Словом, рядом с дядей тогда, помимо Менара, были только два его ученика – брат и сестра, Мишель и Мартина Соваж, с которыми я тогда еще не имел чести быть знакомым.

Мишеля нет с нами уже шесть лет, а ваша бабушка Мартина, как вы знаете, покинула меня три месяца назад. В то время я не предполагал, однако же, какие чувства свяжут нас в будущем. По правде сказать, при моем довольно-таки замкнутом характере, я бы вполне удовлетворился компанией дяди и брата – Менара в расчет я не брал – и потому заранее рассматривал этих двоих как неприятное приложение, даже несмотря или, скорее, именно по причине их молодости: Мишелю тогда было тридцать, а Мартине – двадцать два.

О первых признаках приближающегося катаклизма я узнал 12 июля 1985 года, в четыре часа пополудни. Я уже практически собрал чемоданы, когда в дверь позвонили. Я открыл и увидел перед собой моего кузена Бернара Верильяка, геолога, как и сам я. Тремя годами ранее он принимал участие в первой международной экспедиции «Земля – Марс», а в прошлом году отправился в новую.

– И откуда ты на этот раз? – спросил у него я.

– Прошли без посадки по эллиптической орбите Нептуна. Как какая-нибудь комета.

– За такой короткий срок?

– Поль хорошо поработал над нашим старым «Рони» – теперь он делает две тысячи километров в секунду, и хоть бы что!

– Удачно слетали?

– Конечно! Сделали кучу потрясающих снимков. Правда, на обратном пути нам пришлось туго.

– Возникли какие-то неполадки?

– Да нет. Нас немного снесло. Поль и наш штурман-астроном Клод Ромье уверяли, что впечатление такое, будто в нашу Солнечную систему вторглась масса материи, огромная, но совершенно невидимая. Правда, Сигурд думает по-другому, а наш журналист Рэй Макли вообще уверяет, что мы просто выпили лишнего в честь ухода с орбиты Нептуна и поэтому все наши расчеты никуда не годятся.

Он взглянул на часы:

– Двадцать минут пятого. Ну, мне пора. Счастливо отдохнуть! Сам-то когда собираешься с нами? Следующая цель – спутники Юпитера. Работы там, как понимаешь, хватит и для двух геологов – а может, и их окажется мало! Получишь прекрасную тему для диссертации – из тех, каких еще ни у кого не бывало. Ну да ладно, обсудить это мы еще успеем. Как-нибудь летом я намерен наведаться к твоему дяде.

Дверь за ним закрылась. Больше мы так никогда и не свиделись! Старина Бернар!.. Вероятно, он уже умер. Сейчас ему было бы девяносто шесть. Правда, Бернар уверял, что марсиане умеют увеличивать срок жизни почти вдвое, и, возможно, он еще жив и странствует где-то в космосе. Знал бы он, что меня ждет, он бы со мной наверняка не расстался!

В тот же вечер мы с братом сели в поезд и уже на следующий день, часа в четыре пополудни, прибыли на вокзал… впрочем, название этого места, которое я не записал, а сейчас уже и не помню, не так уж и важно. Это была маленькая, незначительная станция. Нас ожидали. Долговязый блондин, еще более высокий, чем я, стоявший прислонившись к капоту авто, помахал нам рукой. Мы подошли, и он представился:

– Мишель Соваж. Ваш дядя извиняется, что не смог вас встретить, но у него важная и срочная работа.

– Что-то новое среди туманностей? – спросил мой брат.

– Да нет, не среди туманностей. Скорее уж, во всей Вселенной. Вчера вечером я хотел сфотографировать туманность Андромеды – есть там одна недавно открытая сверхновая звезда. Сделав расчет, я включил автоматику большого телескопа, но, к счастью, из чистого любопытства заглянул в «искатель» – маленькую подзорную трубу, укрепленную параллельно с большим объективом. И Андромеды там не оказалось! Я ее обнаружил… в восемнадцати градусах от ее обычного положения!

– Ну и ну! – живо откликнулся я. – А знаете, не далее как вчера Бернар Верильяк сказал мне…

– Так он вернулся? – перебил меня Мишель.

– Да, с орбиты Нептуна. Так вот, он сказал, что они ошиблись в расчетах или же что-то отклонило корабль на обратном пути.

– Месье Бурна это будет крайне интересно…

– Бернар должен заскочить в обсерваторию летом. Пока же я могу написать ему, попросить, чтобы сообщил подробности…

Пока мы так болтали, машина стремительно неслась по долине. Рядом с шоссе проходила железная дорога.

– Так теперь поезд идет до самой деревни?

– Нет, эту линию проложили совсем недавно к заводу легких металлов, который достался нам по наследству. К счастью, он полностью электрифицирован – шел бы дым, пришлось бы переносить либо завод, либо обсерваторию.

– И большой он, этот завод?

– Сейчас там триста пятьдесят рабочих, но в будущем их должно стать как минимум вдвое больше.

Мы выехали на извилистую дорогу, поднимавшуюся к обсерватории. У подножия небольшой горы, на которой она стояла, раскинулась высокогорная долина с маленькой симпатичной деревушкой. Чуть выше деревни виднелся поселок из сборных домиков, сгрудившихся вокруг завода. Вдаль, за гребни гор, уходила линия высокого напряжения.

– Ток идет от плотины, построенной специально для завода, – объяснил Мишель. – Мы сами получаем электричество от нее.

Прямо у подножия холма, на котором стояла обсерватория, возвышались дома моего дяди и его ассистентов.

– А за эти два года тут многое изменилось! – заметил мой брат.

– Вечером за столом намечается большая компания: ваш дядя, Менар, вы двое, мы с сестрой, биолог Вандаль…

– Вандаль? Я знаю его с самого детства! Он старый друг нашей семьи.

– Он здесь с одним из своих коллег по Медицинской академии, знаменитым хирургом Массакром.

– Занятная фамилия для хирурга![1] – пошутил мой брат Поль. – Брр! Не хотел бы я у него оперироваться…

– И напрасно. Это самый искусный хирург Франции, а может, и всей Европы. С ним, кстати, приехал один из его друзей – и одновременно учеников – антрополог Андре Бреффор.

– Тот самый Бреффор, что занимается патагонцами? – спросил я.

– Так точно. Словом, каким бы просторным дом ни был, сейчас все комнаты в нем заняты.

Сразу же по прибытии я прошел в обсерваторию и постучался в дверь кабинета дяди.

– Войдите! – проревел он, но, увидев меня, смягчился. – А, это ты!..

Поднявшись из кресла во весь свой гигантский рост, он заключил меня в медвежьи объятья. Таким я вижу его и сейчас: седые волосы и брови, черные как уголь глаза, широкая черная-пречерная борода, веером опускающаяся на жилет.

Робкое «добрый день, месье Бурна!» заставило меня сделать полуоборот: у своего стола, заваленного листками с алгебраическими формулами, стоял Менар. То был невысокий мужчина в очках, с козлиной бородкой и огромным морщинистым лбом. Под столь незначительной внешностью скрывался человек, знавший с десяток языков и способный извлекать немыслимые корни, человек, которому самые дерзкие теории физики и математики были так же ясны, как мне – бурдигальские ярусы в окрестностях Бордо. В этом мой дядя, превосходный исследователь и экспериментатор, не годился Менару даже в подметки, зато вдвоем они составляли могучую пару в области астрономии и атомной физики.

Стрекот пишущей машинки привлек мое внимание к другому углу.

– Ах да! – спохватился дядя. – Забыл тебя представить. Мадемуазель, это мой племянник Жан, бездельник, так и не научившийся точному счету. Позор нашей семьи!

– Не один же я такой, – возразил я. – Поль в арифметике смыслит не больше меня!

– Тут ты прав, – признал дядя. – И это притом что их отец щелкал интегралы как орехи! Хиреет наш род, хиреет… Впрочем, с ними тоже не все так плохо. Жан обещает стать прекрасным геологом, а Поль, я надеюсь, кое-что все же понимает в этих его ассирийцах.

– В индусах, дядюшка, в индусах!

– Да какая, в общем, разница: что одни полный сброд, что другие! Жан, это Мартина Соваж, сестра Мишеля, наша ассистентка.

– Как поживаете? – произнесла девушка, протягивая мне руку.

Я пожал ее, не успев даже толком прийти в себя. Я ожидал увидеть остроносую лабораторную крысу в очках, а передо мной стояла крепкая девушка с фигурой греческой статуи и столь правильным лицом, что его совершенство приводило в отчаяние. Впрочем, лоб, возможно, был чуть низковат, но под ним сияли восхитительные серо-зеленые глаза, а обрамляли его длинные пряди на удивление черных – ведь брат ее был блондином! – волос. Ее нельзя было назвать хорошенькой. Нет, она была по-настоящему красива, красивее всех женщин, каких я когда-либо видел.

Ее рукопожатие было дружеским и коротким, и она сразу же снова погрузилась в свои расчеты. Дядя увлек меня в сторону.

– Вижу, Мартина произвела на тебя впечатление, – усмехнулся он. – Впрочем, как и на всех, кто ее видел; полагаю, дело тут в контрасте с этим местом. А теперь извини меня, но мне еще до вечера нужно закончить работу, чтобы подойти к ночным наблюдениям во всеоружии. Как тебе известно, персонал я все еще не набрал. Ужинаем мы в половине восьмого.

– И как важная работа? – спросил я. – Мишель сказал, происходят какие-то странные явления…

– Странные! Эти явления опрокидывают всю нашу науку! Ты только представь себе это: туманность Андромеды, отклонившуюся на восемнадцать градусов от своего обычного положения! Одно из двух: либо эта туманность действительно сдвинулась, но тогда она должна развить скорость физически невозможную, потому что еще позавчера она была на своем месте, либо, как полагаем я и мои коллеги из Паломарской обсерватории, свет этой туманности отклонился из-за какого-то феномена, которого позавчера еще не было. И не только ее свет, но и всех звезд, расположенных в том же направлении, свет Нептуна, возможно, даже… Из всех гипотез наименее абсурдной кажется следующая: ты, конечно же, знаешь – или, скорее, наоборот, не знаешь, – что луч света способно отклонить мощное гравитационное поле. Сейчас все происходит так, как если бы где-то в Солнечной системе, между Андромедой и нами, появилась некая огромная масса материи и эта масса невидима! Это глупо, немыслимо, но тем не менее это так!

– Бернар мне говорил, что когда они возвращались из своей последней экспедиции…

– Ты его видел? Когда?

– Вчера.

– А когда он вернулся?

– Позапрошлой ночью, и как раз с орбиты Нептуна. Так вот, он говорил, что, по всей видимости, их тоже что-то отклонило…

– Насколько? И когда?

– Этого я у него не спросил. Он забежал буквально на минутку и снова умчался. Но он заедет сюда этим летом!

– Этим летом! Право же! Этим летом! Составь телеграмму: пусть немедленно приезжает со всеми своими товарищами и бортовым журналом. Сын садовника отнесет ее на почту. Быть может, в этом и кроется разгадка тайны? Этим летом! Давай беги! Да что же ты стоишь, ей-богу!..

Я мигом исчез, набросал телеграмму, и малыш Бенуа убежал с нею в деревню. Получил ее Бернар или же нет, мне так и не суждено было узнать.

Когда я добрался до дома дяди, все гости были уже в сборе. Первым мне попался на глаза Вандаль, который был моим учителем, когда я еще готовился к экзаменам на аттестат зрелости: высокий и сутуловатый, он был совершенно сед, хотя тогда ему было не более сорока пяти лет. Он представил меня своему другу Массакру, невысокому смуглому мужчине с округлыми жестами, и Бреффору, костистому и молчаливому верзиле.

Ровно в семь двадцать прибыли мой дядя и его свита, в половине восьмого мы сели за стол.

За исключением моего дяди и Менара, выглядевших заметно встревоженными, мы все были веселы, даже Бреффор, не без юмора рассказавший, как ему едва удалось избежать, конечно, весьма почетной, но не слишком приятной женитьбы на дочери вождя племени о́на с Огненной Земли. Я же, словно зачарованный, не сводил глаз с Мартины. Когда она была серьезна, ее прелестное личико напоминало застывшую маску мраморной статуи, но когда смеялась, откидывая назад голову и отбрасывая тяжелую копну волос, глаза ее сверкали, и она была чудо как хороша!

Впрочем, в тот вечер я не долго наслаждался ее обществом. В четверть девятого дядя встал из-за стола и подал ей знак. Они удалились вместе с Менаром, и через окно я увидел, как они направляются к обсерватории.

Глава 2. Катаклизм

Мы вышли на террасу, чтобы выпить кофе. Вечер был тихий. Далеко на западе заходящее солнце окрашивало в красный цвет высокие горы. Мишель говорил о всеобщем безразличии к астрономическому изучению планет с тех пор, как экспедиция Поля Бернадака начала изучать их, как говорится, «на местах». Вандаль ввел нас в курс последних открытий в области биологии. Наступила ночь. Над горами висел полумесяц, мерцали звезды.

С темнотой пришла прохлада, и мы вернулись в гостиную, но свет зажигать не стали. Я сел лицом к окну рядом с Мишелем. И сейчас, после стольких лет, я с поразительной ясностью помню мельчайшие подробности этого вечера! Я видел четко вырисовывавшийся на фоне ночного неба купол обсерватории, по бокам которого располагались небольшие башенки со вспомогательными телескопами. Общий разговор вскоре распался на уединенные беседы; я говорил с Мишелем. Даже не знаю почему, но на душе у меня было легко и радостно. Мне казалось, что я ничего не вешу, и мне было столь же комфортно в моем кресле, как бывает прекрасному пловцу в воде.

В обсерватории загорелось, погасло, снова загорелось небольшое оконце.

– Я нужен патрону, – сказал Мишель. – Придется идти.

Он взглянул на светящийся циферблат своих часов.

– Который час? – спросил я.

– Одиннадцать тридцать шесть.

Он встал, и – к его и нашему величайшему изумлению – это простое движение отбросило его к расположенной в добрых трех метрах стене.

– Но… Я же совсем ничего не вешу!

Я тоже поднялся и, несмотря на все предосторожности, врезался головой прямо в стену.

– Ну и дела!

Со всех сторон неслись удивленные возгласы. Какое-то время мы вихрем кружились по гостиной, словно пылинки, подхваченные ветром. У всех нас возникло одно и то же тревожное ощущение, некое внутреннее опустошение, головокружение, практически полная утрата понимания того, где теперь верх, где низ. Цепляясь за мебель, я кое-как добрался до окна. Нет, этого не могло быть, – должно быть, я сошел с ума!

Казалось, звезды отплясывают бешеную сарабанду, как это делают их отражения в бурной воде. Они мерцали, разгорались, угасали, снова вспыхивали, резко перемещались с места на место.

– Смотрите! – воскликнул я.

– Конец света, – простонал Массакр.

– Похоже на то, – прошептал Мишель, и я почувствовал, как его пальцы судорожно вцепились в мое плечо.

От этой пляски звезд рябило в глазах; я перевел взгляд ниже и снова воскликнул:

– Взгляните на горы!

Вершины гор исчезали одна за другой! Наиболее приближенные к нам были еще целыми, но те, что располагались подальше, слева, выглядели срезанными так же ровно, как головки сыра, срезанные ножом. И это надвигалось на нас!

– Моя сестра! – хрипло вскрикнул Мишель и кинулся к двери.

Я видел, как он мчится по тропинке к обсерватории нелепыми длинными скачками метров по десять каждый. Ни о чем не думая, не испытывая ничего, даже страха, я машинально отмечал все происходящее.

Все выглядело так, будто сверху и чуть наискосок на нас падало огромное лезвие, незримое лезвие, выше которого все исчезало. Это длилось, быть может, секунд двадцать!

Я слышал приглушенные возгласы моих спутников, увидел, как ворвался в обсерваторию Мишель. И вдруг она, эта обсерватория, тоже исчезла! Я еще успел заметить, как в нескольких сотнях метров ниже гора разверзлась, словно на геологической диаграмме, обнажая все свои геологические пласты, озаренные странным мертвенно-бледным светом, светом Иного Мира. И уже в следующее мгновение на нас с оглушительным грохотом обрушилась катастрофа.

Дом задрожал, я вцепился в какой-то предмет мебели, уж и не помню в какой, и тут окно вылетело, словно вышибленное изнутри гигантским коленом. Сильнейшим ветром меня вместе с остальными вышвырнуло наружу, и я покатился вниз по склону, ударяясь о камни и напарываясь на кусты, оглушенный, задыхающийся, с сильно разбитым носом. Несколько секунд – и все это закончилось. Я обнаружил, что лежу на земле метрах в пятистах от дома, среди разбросанных тел, обломков деревьев, осколков стекла и черепицы. Обсерватория снова появилась – на первый взгляд, совершенно невредимая. И все вокруг было залито необычным медно-красным светом. Я поднял глаза и увидел солнце – уменьшившееся в размерах, красноватое, далекое. В ушах у меня гудело, левое колено распухло, глаза застилало пеленой. Воздух казался пропитанным странным запахом.

Первая моя мысль была о брате. Он лежал на спине в нескольких метрах от меня. Я бросился к нему, с удивлением ощущая, что снова обрел вес. Глаза Поля были закрыты, из правой ноги, глубоко разрезанной осколком стекла чуть выше щиколотки, шла кровь. Пока я перетягивал ему ногу жгутом, свернутым из носового платка, он пришел в себя.

– Мы еще живы?

– Да, ты ранен, но ничего серьезного. Пойду посмотрю, что с остальными.

Ему удалось сесть.

– Ступай!

Вандаль уже поднимался, Массакр и вовсе отделался всего лишь фонарем под глазом. Он направился к Полю, осмотрел его.

– Пустяки! Жгут, пожалуй, не нужен. Крупные сосуды не задеты.

Больше всех пострадал Бреффор: он лежал без сознания с пробитым черепом.

– Его нужно срочно оперировать, – заметил хирург. – В доме вашего дяди у меня есть все, что для этого необходимо.

Я взглянул на дом: он вышел из этого испытания с минимальными потерями. Часть крыши была снесена, окна выбиты, ставни сорваны, но все прочее на первый взгляд уцелело. Общими усилиями мы перенесли в дом Бреффора и Поля. Внутри все было перевернуто вверх дном, содержимое шкафов, столов, комодов валялось на полу. Кое-как мы поставили на место большой стол и уложили на него Бреффора. Вандаль взялся помогать Массакру.

Только тогда я наконец вспомнил о своем дяде. Дверь обсерватории была открыта, но никто оттуда не показывался.

– Схожу посмотрю, – проговорил я и, прихрамывая, вышел.

Не успел я завернуть за угол, как наткнулся на садовника, папашу Ансельма, о котором я совершенно забыл. Все его лицо было в крови. Отправив его на перевязку, я доковылял до обсерватории и поднялся по лестнице. Под куполом, возле большого телескопа, не было ни души. В кабинете выглядевший слегка ошеломленным Менар возился со своими очками.

– Где мой дядя? – прокричал ему я.

Протерев окуляры, он ответил:

– Когда это произошло, они уже собирались выйти, так что, где они сейчас, я не знаю…

Выбежав наружу, я принялся кричать:

– Дядя! Мишель! Мартина!

Ответом мне стало чье-то «эй!». Обогнув груду сошедших с горы камней, я увидел дядю, который сидел привалившись спиной к обломку скалы.

– У него вывихнута лодыжка, – пояснила Мартина.

– А где Мишель?

Несмотря на обстоятельства, я залюбовался округлостью ее плеча под разорванным платьем.

– Пошел за водой к ручью.

– Ну и как вы все это объясните, дядя? – спросил я.

– И что я должен тебе сказать? Сам ничего не знаю. Как там остальные?

Я рассказал ему, как обстоят дела.

– Нужно спуститься в деревню, посмотреть, что там… – сказал он.

– К несчастью, солнце уже садится…

– Садится? Да нет же, встает!

– Солнце заходит, дядя. Еще минут десять тому назад оно висело гораздо выше.

– А! Так ты говоришь об этом жалком медном фонарике? Оглянись-ка лучше назад!

Обернувшись, я увидел над порядком осевшими горами сияющий голубоватый шар. Глаза меня не обманывали: мы находились в мире, где было два солнца.

Мои часы показывали десять минут первого.

Глава 1.Развалины

Описать всю ту лавину эмоций, что обрушились на меня, я просто-напросто не смогу. Бессознательно, каким бы странным ни казалось мне происходящее, я старался приравнять эту катастрофу к привычным земным нормам: цунами, подземным толчкам, извержениям вулкана.

И вдруг я оказался перед лицом немыслимого, безумного, но в то же время совершенно реального факта: я находился в мире, где светило два солнца! Нет, я не в силах передать охватившее меня смятение. Я пытался отрицать очевидное.

– Но… мы же все-таки на Земле! Вот гора, обсерватория, а там, внизу, деревня…

– Я, конечно же, сижу на частичке Земли! – ответил дядя. – Однако, насколько я смыслю в астрономии, в нашей системе лишь одно солнце – только полные невежи могут не знать столь важного факта, – а здесь, как видишь, их два.

– Но где же мы в таком случае?

– Говорю же: не знаю! Мы были в обсерватории. Она задрожала. Я подумал, что началось землетрясение, и мы – я и Мартина – выбежали. На лестнице столкнулись с Мишелем, и почти тотчас же нас всех выкинуло наружу. Мы потеряли сознание и потому ничего не видели.

– Зато я видел, – проговорил я, вздрагивая. – Видел, как горы вместе с обсерваторией исчезли в каком-то мертвенном свете. Потом меня тоже вышвырнуло, а когда я пришел в себя, лаборатория снова стояла на своем прежнем месте.

– Подумать только! – горестно воскликнул дядя. – Из четырех астрономов ни один не был свидетелем всему этому!

– Мишель видел самое начало. Кстати, где он? Что-то он долго…

– Действительно, – согласилась Мартина. – Пойду посмотрю.

– Нет, лучше схожу я. Но, дядя, умоляю, скажите: где мы, по-вашему, очутились?

– Повторяю тебе: не знаю! Но уж точно не на Земле. И может быть, даже не в нашей Вселенной, – добавил он вполголоса.

– Значит, о Земле мы теперь… можем забыть навсегда?

– Боюсь, что да. Но займись лучше поисками Мишеля.

Я увидел его, не пройдя и нескольких метров. С ним было двое мужчин: брюнет лет тридцати и рыжеволосый крепыш, которому на вид было под сорок. Мишель представил нас друг другу, что, учитывая обстоятельства, показалось мне комичным. Это были Симон Бевен, инженер-электрик, и Жак Этранж, инженер-металлург, директор завода.

– Мы пришли узнать, что случилось, – объяснил Этранж. – Сначала мы, правда, спустились в деревню: там уже работают спасательные команды, и мы послали им на помощь своих рабочих. Церковь обрушилась. Мэр, его жена и дети оказались погребенными под руинами мэрии. По первым донесениям, в деревне около полусотни раненых, несколько человек получили весьма тяжелые травмы. Помимо мэра с семьей, одиннадцать погибших. Но большинство домов уцелело.

– А у вас на заводе? – спросил мой дядя.

– Ущерб невелик, – сказал Бевен. – Вы же знаете, каковы эти сборные конструкции – они легкие и монолитные. На самом заводе вырвало из пола несколько станков. Моя супруга получила несколько глубоких порезов. Других пострадавших нет.

– Среди нас есть хирург. Мы сейчас же пошлем его в деревню, – сказал дядя. Затем, повернувшись к нам с Мишелем, добавил: – Вы двое, помогите-ка мне: нужно добраться до дому. Мартина, приведите Менара. Пойдемте с нами, господа.

Войдя в дом, мы увидели, что Вандаль и Массакр потрудились на славу: все снова было в полном порядке. Мой брат и Бреффор лежали в постелях. Массакр собирал свой медицинский саквояж.

– Спущусь вниз, в деревню, – сказал он. – Полагаю, там для меня тоже найдется работа.

– В этом вы правы, – отозвался дядя. – Эти господа только что оттуда; раненых там хватает.

Я присел на краешек кровати Поля:

– Как чувствуешь себя, старина?

– Прекрасно. Разве что нога немного побаливает.

– А Бреффор?

– Тоже неплохо. Уже пришел в сознание. Все обстоит не столь серьезно, как можно было подумать.

– Тогда и я схожу в деревню.

– Ступай, – согласился дядя. – Мишель, Мартина, Вандаль, вы тоже идите. Мы с Менаром управимся без вас.

Мы ушли. По дороге я спросил у инженеров:

– Есть хоть малейшее представление о масштабе катастрофы?

– Нет. С этим придется подождать. Сначала займемся деревней и ближайшими фермами, а уж что там дальше, посмотрим потом…

Главная улица была практически вся завалена обломками домов, зато другие, поперечные, улочки почти все уцелели. Больше всего пострадала центральная площадь: располагавшиеся на ней церковь и мэрия превратились в груду развалин. Когда мы подошли, из-под обломков как раз извлекали труп мэра. Среди спасателей я отметил для себя одну группу, которая действовала наиболее слаженно. В какой-то момент от нее отделился некий молодой человек и подошел к нам.

– А вот и подкрепление! – радостно воскликнул он. – Вы весьма кстати!

Облаченный в синий комбинезон, он был чуть ниже меня ростом, но гораздо массивнее и, должно быть, обладал недюжинной силой. Под копной черных волос, озаряя все его костистое, с резкими чертами лицо, сверкали проницательные серые глаза. Я сразу же проникся к нему необъяснимой симпатией, которой в дальнейшем предстояло перерасти в настоящую дружбу.

– Где раненые? – спросил Массакр.

– В банкетном зале. Вы врач? Там ваш коллега, он не откажется от помощи.

– Я хирург.

– Вот так удача! Эй, Жан-Пьер, проводи-ка доктора в медпункт!

– Я пойду с вами, – сказала Мартина. – Буду помогать.

Мишель и я присоединились к группе, разбиравшей завалы. Молодой человек горячо поспорил о чем-то с инженером, затем вернулся к нам.

– Нелегко же было их убедить, что первым делом нужно дать воду и, по возможности, электричество. Они тоже хотели заняться расчисткой! Когда же они будут пользоваться своими знаниями, если не сейчас? Кстати, а вы сами кто по профессии?

– Геолог.

– Астроном.

– Отлично, потом, возможно, пригодится и это. Сейчас есть дела поважнее. За работу!

– Потом? Что вы хотите этим сказать?

– Думаю, вы и так уже знаете, что мы больше не на Земле. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это заметить! И все-таки это странно. Еще вчера все эти инженеры давали мне указания, а сегодня уже я говорю им, что делать.

– А сами-то вы кто? – поинтересовался Мишель.

– Луи Морьер, старший мастер с завода. Тогда, может, и вы представитесь?

– Его зовут Мишель Соваж, меня – Жан Бурна.

– Стало быть, вы родственник старика? Мировой мужик!

Так, разговаривая о том о сем, мы приступили к разборке обвалившегося дома. К нам присоединились еще двое рабочих.

– Тихо! – сказал вдруг Мишель. – Я что-то слышу.

Из-под груды развалин доносились слабые крики о помощи.

– Скажи-ка, Пьер, – обратился Луи к одному из рабочих, – кто тут жил?

– Мамаша Феррье с дочкой, симпатичной такой девахой лет шестнадцати. Постой-ка! Я как-то раз заходил к ним. Вот здесь была кухня. Должно быть, они в комнате, вон там!

Он указал на полуобвалившуюся часть стены. Мишель нагнулся и крикнул в расщелину:

– Держитесь! Сейчас вы вас вытащим!

Все напряженно прислушались.

Наконец взволнованный девичий голос ответил:

– Скорее! Скорее…

Быстро, но методично мы начали рыть в обломках туннель, иногда натыкаясь на самые неожиданные предметы: веник, корзинку для рукоделия, радиоприемник. Спустя полчаса призывы о помощи прекратились. Продолжив рыть, мы пошли на риск, ускорили работу и успели вовремя извлечь из-под развалин Розу Феррье. Ее мать была мертва.

Об этом эпизоде спасательных работ я рассказываю в подробностях лишь потому, что позднее Розе, пусть и невольно, предстояло сыграть роль этакой Елены Спартанской – именно из-за нее и разгорелась первая теллусийская война.

Мы перенесли девушку в медпункт и, так как у нас уже урчало в животах от голода, сели заморить червячка. Голубое солнце стояло в зените, а на моих часах было только семь семнадцать утра. Взошло оно около полуночи. Стало быть, голубой день длился здесь примерно четырнадцать с половиной часов.

Всю вторую половину дня мы работали не покладая рук. Вечером, когда голубое солнце закатилось за горизонт на западе, а на востоке поднялось крохотное красное солнце, под развалинами не осталось ни одного раненого. Всего их оказалось восемьдесят один. Двадцать один человек погиб.

Вокруг колодца, теперь иссякшего, раскинулся пестрый лагерь. Растянутые на шестах одеяла служили палатками тем, кто остался без крова. Одну такую, для рабочих своей спасательной команды, соорудил и Луи.

Мы сели перед ней и поужинали холодным мясом и хлебом, запивая еду красным вином, которое мне показалось лучшим из всего, что я вообще когда-либо пил в жизни. Потом, в надежде увидеться с Мартиной, я дошел до медпункта, но девушка уже спала. Массакр был доволен: опасных случаев было не много. По его указанию туда же, в санчасть, перенесли на носилках и Бреффора с моим братом. Оба чувствовали себя гораздо лучше.

– Простите, буквально падаю с ног от усталости, – сказал мне хирург, – а завтра у меня операция, которая в данных обстоятельствах обещает быть весьма сложной.

Я вернулся в палатку, улегся на толстый слой соломы и мгновенно уснул.

Разбудил меня шум мотора. Была еще «ночь», тот самый пурпурный сумрак, который теперь называют «красной ночью». Позади одного из разрушенных домов остановился автомобиль. Я обошел руины и увидел своего дядю. Он спустился с горы вместе с Вандалем, чтобы узнать, как идут дела.

– Что нового? – спросил я.

– Ничего. Так как нет электричества, то и купол обсерватории теперь не вращается. Я был на заводе. Этранж говорит, что тока не будет еще долго: плотина осталась на Земле. Кстати, могу тебе сказать, что мы сейчас на планете, которая оборачивается вокруг собственной оси за двадцать девять часов, и что ось ее совсем немного наклонена, если вообще наклонена, по отношению к плоскости орбиты.

– Откуда ты это знаешь?

– Тут нет ничего сложного. Голубой день длился четырнадцать с половиной часов. Красное солнце дошло до зенита за семь часов с четвертью. Стало быть, сутки здесь продолжаются двадцать девять часов. С другой стороны, день и ночь равны, так что мы, несомненно, находимся далеко от экватора, скорее всего, на сорок пятом градусе северной широты. Из этого я делаю вывод, что ось планеты имеет весьма незначительный наклон, если только мы, конечно же, не угодили точно в период равноденствия. Красное солнце располагается за пределами нашей орбиты и, вероятно, так же как и мы, вращается вокруг голубого солнца. Мы перенеслись сюда в тот момент, когда оба солнца и мы сами противостоим планете. Позднее нам следует ожидать дней, когда будут светить сразу оба солнца или же, напротив, ни одно из них. Тогда наступят черные ночи – или, скорее, лунные.

– Лунные? Так здесь есть луна?

– Взгляни на небо!

Я поднял глаза. Бледные в розовом небе, над нашими головами действительно сияли две луны: одна была примерно такой же, как и наша старая, земная луна, другая – гораздо более крупной.

– Только что их было и вовсе три, – продолжал дядя. – Самая маленькая уже зашла.

– Сколько же еще продлится эта «ночь»?

– Около часа. На завод заходили крестьяне с окрестных ферм. Там жертв не много. Но вот дальше…

– Не мешало бы съездить туда, – сказал я. – Я возьму твою машину, и мы отправимся с Мишелем и Луи. Надо же узнать, как далеко простирается наша территория!

– Тогда я поеду с вами.

– Нет, дядя, у тебя вывихнута нога. Мы можем где-нибудь поломаться и будем вынуждены идти пешком. Сейчас мы совершим сверхбыструю вылазку. Но позднее…

– Ладно, так и быть. Помоги мне тогда выйти и доведи до вашей санчасти. Вы со мной, Вандаль?

– Я бы тоже не прочь поучаствовать в этом рейде, – ответил биолог. – Полагаю, участок земной поверхности здесь не очень велик, и вы намерены объехать его весь, не так ли?

– Если найдем проезжие дороги. Что ж, поедемте с нами. Возможно, обнаружим какую-нибудь неизвестную фауну. Да и вообще, эта поездка рискует оказаться нелегкой, так что ваш опыт путешествий по Новой Гвинее вполне может оказаться полезным.

Я разбудил Мишеля и Луи.

– Хорошо, я готов, – сказал последний, – только сначала хотел бы поговорить с вашим дядей. Вас не затруднит, месье Бурна, – обратился он к астроному, – в наше отсутствие подсчитать жителей, запасы продовольствия, оружия, инструментов и прочего? После смерти мэра вы здесь единственный, к кому все прислушаются. Вы в хороших отношениях и с кюре, и с учителем. По-моему, если кто вас здесь и недолюбливает, так только кабатчик Жюль – возможно, потому, что вы никогда к нему не заходите. Но этого я беру на себя – будет как шелковый. Естественно, мы вернемся еще до того, как вы закончите.

Мы погрузились в автомобиль, старой открытой модели, но вполне еще надежный. Я уже взялся за руль, когда дядя окликнул меня:

– Постой! Захвати-ка с собой то, что лежит в моем портфеле!

Открыв портфель, я вытащил оттуда пистолет уставного образца, сорок пятого калибра.

– Это мой офицерский, – сказал дядя. – Возьми его. Кто знает, что вам там встретится? В бардачке лежат две коробки патронов.

– Вот это здравая мысль! – одобрительно заметил Луи. – А другого оружия у вас нет?

– У меня нет, но в деревне, полагаю, найдутся охотничьи ружья.

– А ведь и правда! Заскочим по пути к папаше Борю. Когда-то он был аджюданом[2] в колониальных войсках, а сейчас сделался заядлым охотником.

Мы разбудили старика и, несмотря на его бурные возражения, реквизировали добрую половину его арсенала: один винчестер, два охотничьих ружья и заряженные крупной дробью патроны.

Выехав с рассветом, мы двинулись на восток. Сначала, пока это было возможно, ехали по дороге; местами она была перерезана неприятными разломами, но нам, если не считать одного небольшого объезда, удавалось их преодолевать. Примерно на час нас задержал довольно-таки серьезный завал. Часа через три после выезда мы угодили в зону сплошного хаоса: впереди, на сколько хватало глаз, громоздились вздыбленные горы, огромные кучи земли, камней, деревьев и – увы! – развалины домов.

– Должно быть, мы уже совсем рядом с краем земли, – сказал Мишель. – Пойдемте пешком.

Оставив – возможно, и опрометчиво – автомобиль без охраны, мы прихватили оружие, немного еды и углубились в опустошенную зону. Больше часа мы с трудом продвигались вперед. Для меня, геолога, окружавший нас ландшафт выглядел совершенно невероятным. Здесь перепуталось все: осадочные породы, кристаллическая магма, мезозойские и третичные отложения, настолько перемешанные, что в одном и том же месте я обнаружил трилобит, сеноманский аммонит и третичные нуммулиты.

Пока я собирал окаменелости, Луи и Вандаль, возглавлявшие шествие, взобрались по склону. Достигнув гребня, они оба практически в один голос изумленно вскрикнули, и мы с Мишелем поспешили присоединиться к ним. До самого горизонта перед нами простиралось огромное, с маслянистыми водами, болото, поросшее жесткой, сероватой, словно припорошенной пылью растительностью. Пейзаж был зловещий и грандиозный. Вандаль достал бинокль и принялся внимательно вглядываться в даль.

– Там горы! – сказал он.

Он протянул мне свой оптический аппарат. Далеко-далеко, на юго-востоке, на фоне неба вырисовывалась голубоватая линия.

Во все стороны от мыса, образовывавшего «зону суши», собираясь в складки и поглощая растительность, тянулись ил и тина. Мы осторожно спустились к краю воды. Вблизи она показалась нам довольно прозрачной, тогда как само болото выглядело весьма глубоким.

– Куда ни глянь – сплошная пустота, – заметил Вандаль. – Ни рыбы, ни птиц.

– Посмотрите-ка туда! – сказал Мишель.

Он указывал на тинистую отмель чуть поодаль, где лежало какое-то зеленоватое существо примерно метровой длины.

С одного его конца можно было различить ротовое отверстие, окруженное шестью мягкими щупальцами; у основания каждого из них светился неподвижный сине-зеленый глаз. На другом конце туловища был мощный хвост, заканчивающийся сплющенным плавником. Рассмотреть больше деталей нам не удалось: отмель была недоступна. Но когда мы уже взбирались на склон, точно такое же существо быстро пролетело над поверхностью воды с прижатыми к телу щупальцами и тут же – мы едва успели его заметить – снова ушло под воду.

Прежде чем вернуться к авто, мы бросили последний взгляд на болото и тут впервые с момента нашего прибытия на эту планету увидели проплывавшее высоко в небе облачко. Оно было зеленоватого цвета. Лишь позднее нам суждено было узнать его зловещее значение.

Вернувшись, мы обнаружили, что машина стоит с включенными фарами.

– Я, однако же, совершенно уверен, – сказал я, – что оставил их выключенными. Кто-то определенно порылся тут!

Но вокруг автомобиля, на пыльной земле, были отпечатки только наших собственных ног. Я щелкнул тумблером, чтобы выключить фары, и вскрикнул: рукоятка оказалась покрыта некой клейкой и холодной субстанцией, напоминавшей слизь улитки.

Доехав до развилки, мы повернули на север и довольно скоро вынуждены были остановиться у крупного нагромождения горной породы, – судя по всему, здесь случился обвал.

– Лучше вернуться в деревню и уже оттуда рвануть по дороге, что идет вдоль поляны, – сказал Луи. – Здесь мы практически у границы мертвой зоны.

Так мы и поступили. В деревне мы обнаружили моего дядю сидящим в кресле с вытянутой вперед перевязанной ногой и о чем-то беседующим с кюре и учителем. Мы объявили, что раньше завтрашнего дня нас ждать не следует, и погнали прямо на север. Дорога сначала поднялась на небольшой перевал, потом спустилась в вытянутую параллельно хребту долину. Мы обнаружили несколько ферм, которые практически не пострадали: крестьяне присматривали за скотом и занимались своими делами, словно ничего и не произошло. Еще через несколько километров путь нам снова преградили обвалы. Но здесь зона разрушений была менее широкой, и посреди нее возвышалась уцелевшая гора. Мы взобрались на нее и смогли обозреть местность сверху. Здесь «зону суши» также окаймляли одни болота. Уже подступала красная ночь, и мы, порядком уставшие за день, заночевали на одной из ферм. После шести часов восстановительного сна мы двинулись на запад. На сей раз нас остановили уже не болота, но унылое море.

Тогда мы повернули на юг. До мертвой зоны километров на двенадцать простиралась земля. Дорога каким-то чудом уцелела среди обвалов, что значительно облегчало разведку. Ехать, однако, приходилось очень медленно, потому что местами часть дороги загромождали обломки скал. Внезапно за поворотом перед нами возник совершенно нетронутый уголок – окруженная лесами и лугами небольшая долина.

Осыпи здесь запрудили горную речушку, и она разлилась в сверкающее озерцо. На пологом склоне стоял маленький замок, к которому вела тенистая аллея. Проехав по ней какое-то время, я заметил табличку: «Въезд воспрещен! Частная собственность!»

– Думаю, – пробормотал Мишель, – что, учитывая обстоятельства…

Не успели мы остановиться перед замком, как на крыльце появились молодой человек и две девушки. Лицо юноши искажала гримаса злобного удивления. Он был довольно высок, смугловат, плотно сбит и по-своему даже красив. Одна девушка, тоже довольно хорошенькая, явно приходилась ему сестрой. Другая – она выглядела постарше – была слишком яркой блондинкой, чтобы цвет ее волос можно было принять за естественный. Молодой человек быстро сбежал по ступеням:

– Вы что, читать не умеете?

– Я думал, – начал было Вандаль, – что в подобных обстоятельствах…

– Какие еще могут быть обстоятельства? Это частная собственность, и я не желаю видеть здесь никого, кроме тех, кто сюда приглашен!

В то время я был молод, горяч и не слишком учтив, а потому не сдержался:

– Послушай-ка, сосунок, мы приехали посмотреть, не обрушился ли этот славный замок, который, судя по всему, едва ли является вашим родовым имением, на то, что тебе заменяет голову, а вы вот, значит, как нас встречаете?

– Проваливайте с нашей земли, – завопил он, – или я прикажу вышвырнуть вас отсюда вместе с вашей колымагой!

Я уже собирался выскочить из машины, когда в разговор вмешался Вандаль:

– Не нужно на нас кричать. Мы, конечно, уедем, и уедем без всякого сожаления. Но позвольте предупредить вас, что теперь мы на другой планете, где ваши деньги едва ли имеют хождение…

– Что здесь происходит?

На крыльце, в сопровождении дюжины здоровенных и малосимпатичных парней, появился широкоплечий мужчина в самом расцвете лет.

– Отец, эти типы въехали сюда без разрешения и теперь…

– Заткнись, Шарль! – оборвал его хозяин замка. Затем, обращаясь к Вандалю, промолвил: – Вы что-то там говорили о другой планете. Как вас понимать?

Вандаль объяснил.

– Стало быть, мы уже не на Земле? Интересно, очень интересно… И эта планета девственная?

– Пока что, должен признаться, мы видели только болота с двух сторон и море – с третьей. Остается разведать, что находится с четвертой – вашей – стороны, если, конечно, ваш сын нам позволит!

– Шарль молод и не знал, что случилось. Мы практически ничего из этого не поняли. Сначала я решил, что произошло землетрясение, но когда увидел два солнца и три луны… Спасибо, что прояснили ситуацию. Надеюсь, вы пропустите с нами по рюмочке?..

– Благодарю, но мы спешим.

– Ну что вы! Ида, скажи, пусть приготовят…

– Честное слово, – прервал его я, – мы действительно очень торопимся! Нам еще нужно добраться до края этой земли и к вечеру вернуться в деревню.

– В таком случае не буду настаивать. Завтра я к вам заеду узнать результаты вашей разведки.

Мы двинулись дальше.

– Не слишком-то симпатичные люди, – заметил Мишель.

– Да уж, весьма мерзопакостные, – согласился Луи. – Знаете, кто они? Оннегеры, швейцарцы – как они сами уверяют, – миллиардеры, сколотившие состояние на торговле оружием. Сын еще хуже отца. Уверен, что раз у него водятся деньжата, все девушки только о том и мечтают, что упасть в его объятья. Нет в мире справедливости! Уж лучше бы их завалило камнями вместо бедняги-мэра! Хороший был мужик, порядочный во всех отношениях…

– А что за белокурая красотка была с ними?

– Мадлен Дюше, – ответил Мишель. – Киноактриса. Более известна своими скандальными похождениями, чем игрой. Ее фото были во всех газетах.

– А дюжина типов с физиономиями висельников?

– Вероятно, подручные, которые нужны для их грязных делишек, – сказал Луи.

– Боюсь, эти люди доставят нам немало хлопот, – задумчиво произнес Вандаль.

Мы въехали в еще одну мертвую зону. На то, чтобы пересечь ее, у нас ушло четыре часа пешей прогулки, но зато на сей раз, к нашему величайшему удовольствию, за ней оказалась твердая почва. Я чувствовал себя взволнованным. Стоя на обломке известняка, наполовину скрытом неведомой растительностью, я с пару мгновений не решался ступить ногой на почву иного мира. В итоге Луи и Мишель, менее впечатлительные, в этом меня опередили.

Мы собрали образцы растительности. То были зеленоватые травы с жесткими, режущими стеблями без соцветий, кустарники с поразительно прямыми стволами и серой корой металлического отлива. Смогли мы как следует рассмотреть и одного из представителей местной фауны. Обнаружил его Луи. То оказалось некое пресмыкающееся, имевшее форму плоской, длиной около трех метров, змеи, слепое и беспозвоночное. На предполагаемой голове у него были две большие, заостренные, с каналами внутри мандибулы – примерно такие же, по словам Вандаля, имеются у личинок жука-плавунца. В земной фауне чего-то похожего на эту «слепую змею» ему не встречалось. Правда, и эта была мертвой, уже начинавшей иссыхать. Я заметил на ее коже рваное отверстие, вокруг которого застыла блестящая слизь.

Вандаль очень хотел захватить нашу находку с собой, но, присмотревшись, мы увидели – скорее, даже ощутили, – что сухой была только кожа, а внутренности неведомого создания находятся в крайней стадии разложения, поэтому пришлось удовлетвориться одним лишь фотографированием. Так как в высокой траве могли скрываться и другие подобные экземпляры – только живые и, вероятно, опасные, – мы поспешили отправиться в обратный путь.

За нашей спиной, куда ни кинь взгляд, простиралась травянистая степь, вдали плавало по небу зеленое облако.

Глава 2. Одиночество

Прежде чем думать об исследовании планеты, нужно было как следует обосноваться на том клочке земной территории, который последовал за нами, и организовать здесь хоть какое-то общество. В деревне нас ждала хорошая новость: в колодцах снова появилась вода. Произведенный Вандалем анализ выявил, что она вполне пригодна для питья, пусть и немного солоновата. Полным ходом шла перепись. С людьми дело обстояло просто, со скотом – чуть сложнее, но труднее всего – с материальными запасами. Прав был мой дядя, когда говорил: «Меня здесь, конечно же, знают, но я для них тут никто – не мэр и даже не муниципальный советник».

Из подсчетов вытекало, что население деревни и окрестностей составляет 943 мужчины, 1007 женщин и 897 детей в возрасте до шестнадцати лет, итого – 2847 человек. Скота, похоже, было много, особенно рогатого.

Ознакомившись с докладом, Луи сказал:

– Завтра утром нужно провести общее собрание.

Он нашел добровольного глашатая и вручил ему клочок бумаги, на котором карандашом был написан некий текст.

Этот листок до сих пор у меня, весь пожелтевший и едва уже не рассыпающийся.

Вот полный текст воззвания:

«Гражданки и граждане, завтра утром на площади у колодца состоится общее собрание. Месье Бурна, астроном, объяснит причины катастрофы. Луи Морьер и его товарищи расскажут о результатах разведки.

Сбор через два часа после восхода голубого солнца. Нужно принять несколько важных решений на будущее. Присутствие обязательно».

Я как сейчас помню это первое собрание. Сначала слово взял Луи:

– Прежде чем месье Бурна объяснит, насколько это возможно, что с нами случилось, я сам скажу пару слов. Вы, должно быть, уже осознали, что мы больше не на Земле.

Теперь, когда со спасением раненых покончено, нам придется решать трудные задачи. Первым делом нужно организоваться. Ни одно человеческое сообщество не может жить без законов. За нами последовала часть Земли длиной примерно тридцать километров и шириной километров семнадцать, этакий неправильной формы ромб площадью около пятисот квадратных километров. Но обольщаться не стоит: только четверть этой площади пригодна для обработки, все остальное там – развороченные горы. Думаю, чтобы прокормиться, земли нам хватит, хотя по итогам переписи наше население может значительно возрасти. Но главная проблема заключается не в земле – ее любой желающий сможет получить хоть по несколько тысяч гектаров, потому что нас ждет целая планета. Главная проблема – рабочая сила. Теперь нам понадобится каждый человек, и работать придется всем. Нам неслыханно повезло с тем, что здесь вместе с нами оказались инженеры и ученые. Но все равно нам придется рассматривать себя как пионеров и проникнуться их менталитетом. Тот, кто вместо помощи соседу вредит ему, – преступник, и таковым и будет считаться. Хотим мы этого или же нет, отныне таков наш закон, и нам придется либо подчиниться ему, либо сдохнуть! После собрания, вместе с добровольцами, я проведу перепись профессий. Те, кто явились сюда, предоставят сведения об отсутствующих. Послезавтра общее собрание выберет депутатов, которые создадут правительство; обычными делами будет по-прежнему заниматься муниципальный совет. А теперь я передаю слово месье Бурна.

– Дорогие друзья! Как вы знаете, беспрецедентная катастрофа оторвала нас – боюсь, что навсегда, – от нашей старушки Земли, забросив в неведомый мир. Что это за мир? Пока я не могу вам этого сказать. Вы уже могли заметить, что здесь два солнца и три луны. Пусть это вас не пугает. Месье кюре и ваш учитель, которые не раз заходили ко мне в обсерваторию, могут вам подтвердить, что подобные вещи можно наблюдать в небе довольно-таки часто. По некой ниспосланной Провидением случайности (здесь кюре одобрительно кивнул) мы попали на планету, воздух которой, по правде сказать, мало чем отличается от земного и вполне нам подходит. Согласно моим предварительным расчетам, эта планета должна быть чуть больше Земли. Луи Морьер только что объяснил, и вполне доходчиво, что нам остается делать. Когда я узнаю что-нибудь новое об этом мире, который теперь стал нашим миром, я вам об этом сообщу.

Реакция аудитории в целом оказалась хорошей. Крестьяне с отдаленных ферм явно уже примирились с катастрофой: семьянины и домоседы, привязанные к своим полям, они по большей части сохранили все, что у них было, а прочим не очень-то и интересовались. Жители деревни оказались куда более недоверчивыми.

– Да что он нам, старик-то, тут заливает про этот его иной мир!.. Туда и попадают-то только после смерти, а мы еще живы!

– И однако же, здесь и вправду два солнца!

– Ну, второе-то совсем маленькое. И потом, с этой их наукой мы еще и не такое увидим. Если хотите знать мое мнение, все это происки китайцев, и это второе солнце – что-то вроде атомной бомбы.

Семейные драмы также разыгрывались в основном среди деревенского населения. Один юноша никак не мог свыкнуться с мыслью, что больше никогда не увидит свою невесту, которая уехала погостить к кузине, и потому во что бы то ни стало хотел послать ей телеграмму. У многих в результате обвалов гор или под развалинами домов погибли родные.

Утром следующего дня – это было воскресенье – нас разбудил колокольный звон. С помощью прихожан кюре извлек из-под развалин церкви колокола, и теперь, подвешенные к большой ветке дуба, они вовсю трезвонили. Когда мы подошли, он уже отслужил воскресную мессу под открытым небом. Славный человек был этот кюре, и позднее он доказал, что в его упитанном теле жила героическая душа.

Я приблизился к нему:

– Что ж, монсеньор, поздравляю. Ваши колокола напомнили нам о родной Земле. До чего же приятные воспоминания!..

– Монсеньор? – вскинул брови кюре.

– Ну да, вы же теперь епископ. Да что я говорю? Папа!

– Боже милостивый, об этом я и не подумал! Это же колоссальная ответственность, – добавил он, бледнея.

– Полноте! Все будет в порядке!

Я оставил ошеломленного толстяка и направился к Луи, уже обосновавшемуся в школе. Ему помогали учитель с женой, оба еще совсем молоденькие.

– Как твоя перепись? Продвигается?

– Ну да, потихоньку. Если один что-нибудь скрывает, за него всегда готовы сказать другие. Предварительный подсчет таков: два учителя, два каретника, три каменщика, один плотник, один ученик плотника, один автовеломеханик, один кюре, один пономарь, три владельца кафе, один булочник, два пекаря, два галантерейщика, три бакалейщика, один кузнец с двумя подручными, шесть каменоломов, два жандарма, триста пятьдесят рабочих завода, пять старших мастеров, пять инженеров, четыре астронома, один геолог (ты), один хирург, один врач, один аптекарь, один биолог, один историк (твой брат), один антрополог, один ветеринар, один часовщик, он же радиомастер, один портной с двумя учениками, две швеи, один сельский полицейский. Остальные – земледельцы. Что касается папаши Борю, то он настоял, чтобы его записали как «браконьера». Ах да, совсем забыл! Еще владелец замка с сыном, дочерью, любовницей и по меньшей мере дюжиной сбиров, не считая прочей челяди. От этих, кроме неприятностей, ничего другого ждать не приходится.

– Каковы материальные ресурсы?

– Одиннадцать машин на ходу плюс автомобиль твоего дяди и двадцатисильный железный конь Мишеля, потребляющий слишком много бензина; восемь тракторов, один из которых гусеничный; восемнадцать грузовиков, из них пятнадцать – заводские; десять мотоциклов и около сотни велосипедов. К сожалению, осталось лишь двенадцать тысяч литров бензина и тринадцать тысяч шестьсот литров дизельного топлива. Запасных шин тоже маловато.

– В крайнем случае обойдемся без бензина – будем ездить на дровяных газогенераторах.

– И где ты их возьмешь, эти газогенераторы?

– На заводе сделаем.

– Нигде нет электричества! Правда, есть аварийные генераторы с паровыми двигателями, но у нас крайне мало угля, да и дров недостаточно.

– Тут, в горах, неподалеку, были целые залежи угля. Они должны были перенестись сюда вместе с нами. Конечно, не слишком удобные для разработки, но другого выхода у нас нет.

– Найди их. Это твоя работа. Что касается продовольствия, то им мы вполне обеспечены, но до следующего урожая нужно будет вести строгий учет. Может быть, даже придется ввести продовольственные карточки, хотя, по правде сказать, я даже не представляю, как народ отнесется к подобному предложению.

Первые выборы на Теллусе прошли уже на следующий день. Никакой конкретной программы не было: собравшимся просто объявили, что они должны избрать совет, или Комитет общественного спасения.

Предполагалось, что комитет этот будет состоять из девяти человек: каждому избирателю нужно было подать список с девятью именами, и в совет проходили набравшие больше всех голосов.

Результаты удивили многих. Первым избранным, с 987 голосами из 1302, стал первый заместитель мэра, Альфред Шарнье, богатый крестьянин.

Вторым, 900 голосами, был избран некий школьный учитель, его дальний родственник; третьим, набрав 830 голосов, прошел кюре. Далее последовали Луи Морьер (802 голоса), Мари Прель, бывшая муниципальная советница, крестьянка, но притом женщина весьма образованная (801 голос), мой дядя (798 голосов), Этранж (780 голосов) и, как ни странно, Мишель (706 голосов) – оказалось, он весьма популярен среди женской половины населения! – и даже я сам (700 голосов).

Позднее я узнал, что своим избранием обязан Луи, который провел за меня настоящую избирательную кампанию, говоря всем, что только я смогу отыскать столь необходимые железо и уголь. Зато владелец самого большого в деревне кабака, к его величайшему разочарованию, получил всего 346 голосов!

Что нас удивило больше всего, так это малое число избранных крестьян. Возможно, в этих необычных обстоятельствах избиратели решили довериться тем, кто, по их мнению, за счет своих знаний мог извлечь пользу из чего угодно, а может быть, они просто не слишком доверяли друг другу и предпочли выбрать людей, далеких от деревенских склок.

Мы предложили должность председателя Альфреду Шарнье как получившему больше всех голосов, но он отказался, и ее по очереди занимали кюре и учитель.

В тот же вечер Луи, деливший одну комнату со мной и Мишелем, сказал нам:

– Нам нужно сформировать блок. Ваш дядя будет с нами. Думаю, мы можем рассчитывать и на учителя. Нас будет пятеро, а это уже большинство. Конечно, придется навязывать свои взгляды – что будет не всегда легко. Но нас поддержат рабочие и даже, возможно, часть деревенских жителей, быть может, даже инженеры. И дело не в личных амбициях – я действительно полагаю, что только мы отчетливо понимаем, как именно нужно управлять этим клочком планеты.

– То есть, – сказал Мишель, – ты предлагаешь нам установить диктатуру?

– Диктатуру? Да нет, всего лишь сильное правительство.

– Особой разницы я не вижу, – проговорил я, – но думаю, что это действительно необходимо. У нас появится оппозиция…

– Кюре… – начал Мишель.

– Совсем необязательно! – прервал его Луи. – Он умен, и, так как в религиозные дела мы вмешиваться не будем, полагаю, мы и его сможем привлечь на свою сторону. Крестьяне? Они получат столько земли, сколько смогут обработать. В том крайне умеренном коллективизме, который я для нас наметил, нет ничего такого, что может их встревожить. Нет, трудности придут, когда мы начнем ломать старые привычные представления. Вначале, в ближайшем будущем, уж точно будет непросто. Позднее, через несколько поколений, возникнут новые проблемы, сейчас же речь идет исключительно о выживании. И если мы начнем изводить себя по пустякам или позволим воцариться здесь беззаконию…

– Так и быть, я с тобой.

– Я тоже, – промолвил Мишель. – Хотя если бы кто-нибудь предсказал, что однажды я стану членом директории…

Первое заседание совета было посвящено распределению «министерских портфелей».

– Начнем с народного просвещения, – сказал Мишель. – Предлагаю избрать министром месье Бурна. Мы во что бы то ни стало обязаны сохранить наше научное наследие. Каждый из нас, ученых, должен выбрать себе среди школьников наиболее способных учеников. Сначала мы передадим им свои практические знания. Теорию будем преподавать потом, отличникам, если таковые найдутся. Одновременно с этим нужно будет написать книги, чтобы пополнить библиотеку обсерватории – к счастью, там сохранилось достаточное количество самых разнообразных научных трудов – и библиотеку школы.

– Прекрасно! – согласился Луи. – Министром промышленности предлагаю назначить месье Этранжа, сельское хозяйство поручить господину Шарнье. Ты, Жан, будешь министром геологии, – это очень важный пост. Месье кюре станет нашим министром юстиции; господин учитель, на досуге изучавший политическую экономию, – министром финансов. Нам придется запустить в оборот деньги, чтобы иметь хоть какое-то средство обмена.

– А я? – спросил Мишель.

– Ты займешься организацией полиции.

– Хочешь, чтобы я стал легавым?

– Да. Правда, придется потрудиться – на твои плечи лягут всевозможные описи, реквизиции, поддержание порядка и так далее. Ты пользуешься популярностью, – это тебе поможет.

– Так я быстро растеряю все симпатии! А ты что будешь делать?

– Погоди. Мари Прель станет министром здравоохранения, в помощники ей определим доктора Массакра и доктора Жюльена. Что касается меня, то я, если позволите, займусь армией.

– Армией? Почему бы тогда еще и не флотом?

– Кто знает, что нам уготовила эта планета? К тому же я буду весьма удивлен, если в самое ближайшее время так или иначе не проявит себя тот мрачный тип из замка.

Луи как в воду глядел. Уже на следующий день на наших стенах появились десятки листовок, отпечатанных типографским способом. Говорилось в них следующее:

«Горожане и крестьяне!

Так называемый Комитет общественного спасения захватил власть, прикрываясь видимостью демократии. Кто входит в этот комитет? Из девяти членов – пятеро чужаков! Рабочий, трое „интеллектуалов“, инженер, учитель – вот уже шесть голосов против трех крестьян и голоса господина кюре, втянутого в эту авантюру вопреки его воле. Что могут понимать все эти люди в ваших законных чаяниях? Кто лучше, чем я, крупный землевладелец, сумеет постичь ваши стремления и разделить их с вами? Вставайте на мою сторону, разгоните эту клику! Приходите к моему замку в Долине!

Иоахим Оннегер».

Луи торжествовал:

– Я же вам говорил! Придется принять меры.

Первой такой мерой стала реквизиция всего оружия и раздача его гвардии, набранной среди наиболее надежных элементов. Гвардия состояла из пятидесяти человек и была поставлена под командование Симона Бевена, лейтенанта запаса. Этот зародыш армии, несмотря на самое пестрое вооружение, тем не менее представлял собой уже довольно-таки значительную полицейскую силу.

К тому времени окончательно выяснилось, что мы на планете одни. Инженерам, которым помогали Мишель и мой дядя, удалось собрать весьма мощный передатчик, Радио-Теллус. В память о Земле мы назвали нашу новую планету Теллусом – таково было латинское имя нашей родины. Большая луна стала Фебом, средняя – Селеной, маленькая – Артемидой. Голубое солнце получило имя Гелиос, красное – Соль. Под этими именами знаете их и вы.

С вполне объяснимым волнением Симон Бевен отправил в эфир первые позывные. Пробуя волны самой разной длины, мы повторяли передачи на протяжении двух недель, но так и не получили никакого ответа. Так как угля было мало, дальнейшие передачи мы вели уже только раз в неделю, но и на эти наши призывы никто не откликнулся. В конечном счете мы вынуждены были смириться с тем, что отныне обречены на одиночество. Кроме нас самих, людей на Теллусе не оказалось – разве что, возможно, какие-то отдельные группки, не имеющие радиоприемников.

Глава 3. Гидры

Если не считать появления новых листовок примерно такого же содержания, Оннегер нас больше не беспокоил. Поймать расклейщиков пока не удавалось. Но вскоре владелец замка напомнил о своем существовании самым трагическим образом.

Я уже говорил Розе Феррье, девушке, которую мы вытащили из-под развалин в первый день после катастрофы? Несмотря на молодость – ей едва исполнилось шестнадцать лет, – она была самой красивой девушкой деревни. Учитель предупредил нас, что до катастрофы за ней усиленно приударял Шарль Оннегер. И вот однажды – была красная ночь – мы проснулись от выстрелов. Мишель и я мгновенно поднялись, однако Луи оказался еще быстрее, и мы выбежали на улицу уже вслед за ним. Навстречу нам из багрового полумрака выскакивали обезумевшие люди. С револьверами в руках мы бросились к месту перестрелки. Там уже действовал ночной патруль: раздавались выстрелы охотничьих ружей и сухой треск винчестера папаши Борю, который вступил в нашу армию в прежнем чине аджюдана. Взметнулись языки пламени, освещая улицу: один дом горел. Перестрелка была беспорядочной, суматошной. Едва мы высунулись на площадь, как пули засвистели над нашими головами и послышались автоматные очереди: у нападавших были автоматы! Мы ползком добрались до папаши Борю.

– Одного снял, – сообщил он нам, светясь от гордости. – Прямо на бегу, как когда-то серн сбивал!

– Одного – кого? – спросил Мишель.

– А я почем знаю! Одного из тех мерзавцев, что напали на нас.

Прозвучали еще несколько выстрелов, и сразу же вслед за ними – отчаянный женский крик:

– Ко мне! Кто-нибудь! Помогите!..

– Это Роза Феррье, – сказал Луи. – Похоже, этот подлец Оннегер вздумал ее похитить.

Автоматная очередь заставила нас пригнуться. Крики затихали вдали. Заурчал мотор автомобиля.

– Ну, погоди немного, свинья! – прокричал Мишель.

Ему ответил ехидный смех, потом шум мотора удалился. Возле горящего дома осталось несколько убитых и один раненый, который пытался уползти в сторону. Мы не верили своим глазам, – это был деревенский портной! Картечь пробила ему икры. В кармане у него мы нашли магазин от автомата.

Допрос занял немного времени. Надеясь спасти свою шкуру, предатель раскрыл все планы Оннегера, во всяком случае то, что знал. Владелец замка намеревался захватить деревню и стать диктатором Теллуса. У него было человек пятьдесят наемных бандитов и большой запас современного оружия. К счастью для нас, его сынок не захотел ждать и решил с дюжиной гангстеров похитить Розу Феррье, которой он давно, но тщетно домогался. Портной был его шпионом; после налета он рассчитывал укрыться в замке. Вместе с портным листовки Оннегера расклеивал кабатчик Жюль Модрю. В ту же ночь мы повесили обоих предателей на ветке большого дуба.

Мы потеряли в схватке трех человек убитыми, шестеро были ранены. Исчезли три девушки: Роза, Мишель Одуй и Жаклин Прель, племянница Мари. Но зато после ночного налета все жители деревни и окрестных ферм встали на нашу сторону. Бандиты оставили на месте боя двух убитых, два автомата, револьвер и довольно значительное количество патронов. На рассвете, еще до восхода голубого солнца, совет единогласно объявил Шарля и Иоахима Оннегеров вместе со всеми их сообщниками вне закона и отдал приказ о мобилизации. Однако неожиданные события заставили нас отложить наступление на замок.

В то утро, когда наша армия собиралась на площади, в деревню ворвался обезумевший от ужаса мотоциклист. Этот крестьянин жил со своей женой и двумя детьми на уединенной ферме километрах в пяти от деревни. Дня три назад он сообщил нам о том, что одна из его коров погибла при весьма странных обстоятельствах: утром она была совершенно здорова, а вечером хозяин нашел на пастбище только ее скелет да шкуру, из-под которой словно высосали всю кровь, мясо и внутренности. На коже осталось с десяток непонятных отверстий. И вот сегодня этот крестьянин примчался вновь. Он соскочил с мотоцикла так поспешно, что упал на землю и прохрипел:

– Эти паразиты несут смерть! Они – что-то вроде летучих осьминогов и убивают одним ударом!..

Несчастный был бледен как мел и весь дрожал. Только выпив полный стакан водки, он смог рассказать нам, что произошло:

– В общем, выгнал я на заре коров, хотел хлев почистить. Пьер, мой сынишка, погнал их на пастбище. Я, конечно, видел в небе зеленое облачко, да кто же, черт его, знал, что это за штука! В этом мире два солнца и три луны, думал я, так почему бы не быть зеленым облакам? Ну и вот. Пьер уже возвращался, когда облако вдруг начало падать. Да и упало! И я увидел, что это добрая сотня зеленых осьминогов и у всех присоски болтаются вроде рук. Они обрушились прямо на стадо, и бедные коровы попадали замертво. Я крикнул Пьеру: «Прячься!» – только он не успел, бедняга. Один осьминог полетел к нему и сверху, метров с трех, ударил его чем-то вроде длинного языка, и он сразу умер. Тогда я запер жену со вторым ребенком в доме, сказал им, пусть сидят и не выходят, а сам вскочил на мотоцикл – и сюда! Они за мной гнались, проклятые твари, да не догнали. Прошу вас, поедемте со мной, я боюсь, что они ворвутся в дом!

По описанию крестьянина мы тотчас узнали странных обитателей болот, но нас удивило, что они могут летать. Так или иначе, угроза была серьезной. Мы с Мишелем захватили два автомата и сели в закрытую машину; Вандаль, никого не спрашивая, устроился на заднем сиденье, Бевен с целым взводом своих гвардейцев влез на грузовик с крытым верхом, и мы отправились.

Через два километра нам встретилась первая гидра, – так Мишель окрестил этих тварей, и это название за ними осталось. Гидра порхала над лугом, гоняясь за овцами. Мы сбили ее из ружья и остановились, несмотря на мольбы крестьянина поторопиться.

– Нужно узнать своего врага, прежде чем с ним сражаться, – объяснил Вандаль.

Животное походило на огромный вытянутый бурдюк длиной метра четыре с могучим плоским хвостом. Спереди болталось шесть полых щупалец с роговыми когтями на концах, из-под которых выделялась слизь. У основания каждого щупальца было по глазу. В середине, в кругу, образованном щупальцами, выступал конический бугор, из которого торчала длинная трубка; ее роговой конец был срезан наискосок, как у иглы шприца.

– Жало наверняка ядовитое, – сказал Вандаль. – Советую стрелять, не выходя из грузовика: брезент – толстый, возможно, и защитит вас. Такую же тварь мы видели и тогда, на болоте, только эта гораздо крупнее и способна летать. Вот только за счет чего они это делают?

Вдоль всей верхней части туловища у гидры висели какие-то два мешка, пробитые пулями. Позади щупалец, куда попал основной заряд, в зеленом мясе зияла дыра, в которую можно было просунуть кулак.

Мы двинулись дальше. Мишель вел машину. Приспустив со своей стороны стекло, я высунул наружу ствол автомата; второй автомат взял Вандаль, который стал охранять левую сторону. Грузовик шел за нами.

За поворотом между деревьями мы увидели еще одну гидру. Она неподвижно парила в воздухе метрах в трех от земли, свободно свесив чуть шевелившиеся щупальца. От неожиданности первой очередью я промазал. Гидра ударила хвостом и зигзагами начала набирать высоту с огромной скоростью – километров шестьдесят в час! Сбить ее так и не удалось. Еще через полкилометра показалась ферма; мирный дымок струйками поднимался над ее трубой. Мы проехали мимо, свернув на грунтовую дорогу, где колеса машины еле выбирались из глубоких колей. За стеклом окна мелькнули испуганные лица крестьянки и ее второго сына – мальчишки лет одиннадцати-двенадцати.

Мы пересекли поле и оказались на выгоне. Здесь копошились на трупах коров по крайней мере шестьдесят гидр; у каждой одно-два щупальца были погружены в тело жертвы.

– Тут только что были и другие, – прокричал нам фермер, – так что будьте осторожны!

Пока не прозвучал первый выстрел, гидры не обращали на нас внимания. Некоторые, отяжелев, отваливались от трупов коров и отправлялись к воде – по-видимому, пить. Во всяком случае, в тот момент мы разглядели только, как гидры, подлетев к большой луже, погружали в нее особое, более толстое щупальце и жадно сосали воду. После этого они заметно раздувались, но летать им, как ни странно, становилось явно легче.

Каждый выбрал по цели. Я тщательно прицелился в ближайшую группу, состоящую из шести тварей, присосавшихся к одной и той же корове.

– Огонь! – скомандовал Бевен.

Протрещал залп, словно лопнуло, раздираясь, шелковое полотнище. Пустые гильзы из моего автомата зазвенели о боковое стекло; одна из них отскочила за шиворот Мишелю, и он коротко выругался, почувствовав под рубашкой горячий металл. Гидры заметались. Многие сразу рухнули наземь, как продырявленные мешки, – я косил их в упор. Вандаль, более удачливый или более меткий, чем я, ухитрился снять сразу двух одной очередью. Картечь охотничьих ружей рвала гидр на куски.

Те, что не были сразу задеты, с удивительной скоростью ринулись вверх и через несколько секунд повисли высоко над нами зеленым облачком. Перезарядив автоматы, мы вылезли из машины. Остальные на грузовике были настороже, чтобы в случае чего прикрыть нас огнем. Шкуры мертвых коров были сплошь продырявлены; роговые зубцы на концах щупалец гидр оставили рваные круглые отверстия. Все мясо под шкурами превратилось в какую-то черноватую грязь.

– Пищеварение внешнее, – пояснил Вандаль, – как у личинки жука-плавунца. Гидра убивает своим ядовитым жалом, потом через щупальца впрыскивает в тело жертвы желудочные соки, которые превращает плоть в питательную слизь, и затем уже высасывает эту массу.

Чтобы рассмотреть чудовище получше, он нагнулся, присел на корточки, но задел при этом рукой зеленую кожу и вскрикнул от боли.

– Осторожно! Не прикасайтесь. Она обжигает.

Его левая рука покрылась беловатой сыпью.

– Будто какая-нибудь медуза! Вы ведь знаете, какие ожоги они вызывают? Здесь результат тот же, пусть способ и другой. При малейшем прикосновении уколет так, что мало не покажется.

Рука его быстро раздулась и два дня отзывалась острой болью, но затем все прошло.

Тем временем зеленое облако по-прежнему висело над нашими головами, и мы не знали, что делать. Уйти? А вдруг гидры после нашего отъезда снова нападут на ферму! Остаться? Но что, если Оннегер без нас захватит деревню? Гидры сами вывели нас из нерешительности.

– В укрытие! – закричал вдруг наблюдавший за ними Мишель.

Мы бросились к машине; первым в нее вскочил Вандаль, за ним мы с Мишелем. Я уже захлопывал за собой дверцу, когда одна гидра спикировала на машину и разбилась о крышу, которая, к счастью, выдержала удар. Остальные чудовища с огромной скоростью закружились над грузовиком в фантастической карусели. Торопливо подняв стекло, я смотрел на них, готовый в любую секунду открыть огонь.

Из грузовика началась беспорядочная стрельба. Наши гвардейцы не жалели пороха! Раненые гидры, корчась, шлепались на землю, остальные продолжали носиться в бешеном круговороте. Внезапно, словно по команде, они ринулись в атаку, вытянув ядовитые жала. Раздался вопль, – очевидно, одна из гидр пробила брезент своим отравленным оружием и уколола кого-то в кузове. Грузовик сразу тронулся с места.

Теперь мы тоже открыли огонь и на сей раз стреляли весьма удачно. Гидры облепили грузовик, мы боялись ранить товарищей, но, поскольку на нас никто не нападал, мы целились не торопясь и били на выбор, как в тире. За несколько минут нам удалось уничтожить еще тридцать чудовищ, а всего – более семидесяти. На этот раз урок не прошел даром: гидры взмыли ввысь и наконец улетели.

Одна мертвая, но не продырявленная гидра осталась висеть метрах в двух над грузовиком. Мы ловко накинули на нее петлю и отбуксировали по воздуху в деревню, как вражеский воздушный шар. Крестьянина с семьей и наполовину переваренный труп его сына тоже увезли с собой. На поле остались тела двенадцати коров и гидр, лишь одну по просьбе Вандаля обвязали веревками и осторожно втащили на грузовик, чтобы потом на досуге произвести подробное вскрытие.

Кстати, выяснилось, что наше беспокойство было напрасным: в грузовике никто не пострадал, просто один из гвардейцев вскрикнул от страха. Несмотря на это, мы теперь знали, сколь грозную опасность представляет для нас мир неведомых чудовищ Теллуса.

В деревню мы вернулись победителями. Гвардейцы пели. Рабочие распевали боевые революционные песни, а мы с Мишелем во всю мочь трубили марш из «Аиды», стараясь наделать побольше шуму.

Новости, которыми встретил нас Луи, слегка охладили наш безудержный энтузиазм.

Глава 4. Сила против насилия

Двенадцать гвардейцев, проводивших разведку у замка, были встречены очередью крупнокалиберного – двадцатимиллиметрового – пулемета. В доказательство они принесли неразорвавшуюся пулю.

– Вот вам и факт, – сказал Луи. – Вооружены эти мерзавцы гораздо лучше, чем мы. Против вот этого, – он подбросил на ладони разрывную пулю, – у нас только ружья для охоты на кроликов да сарбаканы… Единственное наше серьезное оружие – винчестер папаши Борю.

– И два автомата, – добавил я.

– Пригодные для боя на расстоянии не более чем в тридцать метров! Да и потом, много ли к ним патронов? А сражаться все равно придется: так мы этого оставить не можем. По сути, Мишель, ваша сестра в обсерватории тоже не в безопасности.

– Негодяи! Если они посмеют…

– Посмеют, старина, посмеют! У нас – человек пятьдесят, вооруженных абы как, тогда как у них порядка шестидесяти и прекрасное оружие. А тут еще эти мерзкие зеленые осьминоги, черт бы их побрал! Ах! Был бы здесь Констан…

– А это еще кто?

– Инженер, специалист по ракетам. А, ну да, ты же не в курсе! Помимо всего прочего, наш завод должен был выпускать боевые ракеты для самолетов. Мы их наделали целую кучу, но там только обычные металлические корпуса, зарядов к ним нет. В химической лаборатории, конечно же, осталось все то, что нужно для начинки, но персонала, способного этим заняться, у нас нет.

Я схватил его за руки и завертел в неистовом круговороте:

– Луи, старина, мы спасены! Тебе ведь известно, что мой дядя – майор артиллерии в запасе?

– Ну да, но что из этого? Орудий-то у нас все равно нет!

– Дело все в том, что в последние годы он служил в ракетных противовоздушных частях! В ракетах он сечет как никто другой! Если у вас там действительно сохранились необходимые химические вещества, все в порядке! Дядя и Бевен со всем справятся. Если понадобится, зарядим ракеты черным порохом, – этого будет вполне достаточно!

– Прекрасно, но ведь это займет дней десять-пятнадцать. А тем временем…

– Да-да, тем временем нужно чем-нибудь занять этих парней, что засели в замке. Постой-ка!

Я рванул в госпиталь, где в компании Бреффора все еще отлеживался мой брат.

– Послушай, Поль, ты смог бы построить римскую катапульту?

– Ну да, без проблем. Но зачем?

– Для обстрела замка. Далеко она бьет?

– О! Все зависит от веса посылаемого снаряда. От тридцати до ста метров – влегкую.

– Отлично! Набросай-ка чертеж.

Вернувшись к Луи и Мишелю, я изложил им свой план.

– Неплохо, – заметил Луи. – Но сто метров – это сто метров, а двадцатимиллиметровый пулемет бьет гораздо дальше!

– Возле замка, если память меня не подводит, есть ложбина, к которой можно подъехать по скрытой за холмами местности дороге. Там, в этой ложбине, мы и установим катапульту.

– Если я правильно тебя понял, – сказал Мишель, – ты хочешь метать в них самодельные бомбы, начиненные железным ломом. Но где ты возьмешь взрывчатку?

– В карьере есть килограммов триста динамита. Его завезли перед самой катастрофой.

– С этим замок не захватишь, – покачал головой Мишель.

– А нам это и не нужно! Главное – выиграть время, заставить их поверить в то, что мы расходуем боеприпасы на бесполезный обстрел! А тем временем подоспеют и ракеты.

И я рассказал Мишелю о том, что узнал от Луи.

По приказу совета Бевен направил патрули – прощупать оборонительные порядки врага. Одновременно эти патрули должны были сообщать и о появлении гидр; мы снабдили их небольшим передатчиком, который собрал на досуге Этранж. После этого мы приступили к сооружению катапульты: сколотили раму, выточили ложку, на которую пришлось пожертвовать молоденький ясень, и опробовали это допотопное орудие, метнув несколько каменных глыб. Дальность боя оказалась вполне удовлетворительной.

Вскоре наша небольшая армия во главе с Бевеном выступила в поход на замок: впереди, на трех грузовиках, ехали гвардейцы, следом три трактора тащили катапульты. Первая неделя прошла в незначительных стычках. На заводе тем временем кипела лихорадочная работа. На девятый день я отправился на фронт вместе с Мишелем.

– Ну что, – спросил Бевен, – готово?

– Первые ракеты прибудут сегодня или завтра, – ответил я.

– Уф! Признаюсь, я сильно волновался. Если бы они вздумали предпринять вылазку…

Мы направились к аванпостам.

– Не высовывайтесь, – предупредил нас папаша Борю, который, на правах бывшего аджюдана и ветерана войны 1939–1945 годов, теперь командовал авангардом. – За гребнем все простреливается пулеметами. Насколько мне известно, их там четыре: два двадцатимиллиметровых и еще два, вероятнее всего, калибра семь с половиной миллиметров. Есть и автоматы.

– Можно их накрыть катапультами?

– Пока еще не пробовали, – ответил Бевен. – Мы тщательно старались не обнаруживать дальность боя наших орудий.

– Что с другой стороны замка?

– Они укрепили все вокруг стволами деревьев. Плюс держат дорогу под обстрелом, так что катапульты не подтащишь.

– Подождем.

Ползком мы добрались до гребня. Его обстреливал тяжелый пулемет.

– Этот можно попытаться подавить, – заметил Мишель.

– Возможно. Вот только пока не подвезут ракеты, атаковать не будем. Думаю, они будут тут уже к следующей голубой заре.

В указанный час из деревни прибыл грузовик, в котором сидели мой дядя, Бреффор и Этранж. Они выгрузили несколько ящиков.

– Гранаты, – пояснил Этранж.

Они представляли собой обрезки чугунных труб, снабженных детонаторами.

– А здесь ракеты, – сказал дядя. – Мы их уже испытали. Дальность – три с половиной километра, точность – вполне достаточная. В головках – с килограмм чугунных обломков и тринитротолуол, ровно столько, сколько и нужно. Сейчас подойдет еще один грузовик с направляющими подставками и остальными ящиками. Всего у нас пятьдесят ракет этой модели, но на заводе уже готовят другие, более мощные.

– Хе-хе! – просиял Бевен. – Наша артиллерия пополняется!

Едва он произнес эти слова, как в лощину скатился один из наших людей.

– Они машут белым флагом! – сказал он.

– Сдаются? – недоверчиво пробормотал я.

– Нет, хотят выслать парламентера.

– Ответьте: «Пусть присылают», – приказал Бевен.

На стороне противника поднялся человек и двинулся к нам, размахивая носовым платком. Папаша Борю встретил его на полпути на нейтральной территории и привел к нам. Это оказался Шарль Оннегер собственной персоной.

– Чего вы хотите? – спросил Бевен.

– Поговорить с вашими командирами.

– Здесь их аж четыре.

– Во избежание бесполезного кровопролития предлагаем следующее: вы распускаете ваш совет, складываете оружие и передаете власть нам. Тогда вам ничего не будет.

– Ну да, вы просто превратите нас в рабов, – сказал я. – Вот наши контрпредложения: вы возвращаете похищенных девушек и сдаетесь. Ваших людей мы берем под наблюдение, а вас и вашего отца сажаем до суда в тюрьму.

– Наглости, я вижу, вам не занимать! Что ж, продолжайте и дальше – с вашими-то охотничьими пугачами.

– Предупреждаю, – вмешался Мишель, – если мы победим, но с нашей стороны погибнет хоть один человек, вы будете повешены!

– Постараюсь запомнить!

– Раз вы не желаете сдаться, – продолжал я, – предлагаю вам вот что. Поместите похищенных девушек, а также вашу сестру и мадемуазель Дюше в безопасное место, хотя бы вон на тот горный пик.

– Ну уж дудки! Ни Мад, ни моя сестра ничего не боятся, а на остальных мне наплевать. Если убьют этих, после победы найдутся другие – например, ваша сестричка…

В ту же секунду негодяй повалился на землю с разбитой физиономией – Мишель оказался более быстрым, чем я. Бледный от ярости, Шарль Оннегер поднялся на ноги.

– Вы ударили парламентера, – прошипел он.

– Вы – не парламентер, а гнусный мерзавец. Мотайте отсюда, да поскорее!

И его выпроводили под усиленным конвоем. Не успел Оннегер скрыться за гребнем, как прибыл второй грузовик, и мы быстро установили подставки для запуска ракет.

– Через десять минут открываем огонь, – сказал Бевен. – Жаль только, что у нас нет наблюдательного пункта!

– Как насчет вон того пригорка? – спросил я, показывая на крутую, метров в пятьдесят высотой, возвышенность, поднимавшуюся в сотне шагов позади нас.

– Он весь простреливается.

– Да, но оттуда должен быть виден даже сам замок! Зрение у меня превосходное, поднимусь на него с этим вот телефоном. Провода должно хватить.

– Я с тобой, – сказал Мишель.

Мы полезли вверх, на ходу разматывая телефонный провод, но не успели добраться и до середины склона, как послышались резкие щелчки и во все стороны полетели осколки камней: нас заметили. Прижимаясь к земле, мы обогнули вершину и начали пробираться дальше по противоположному склону.

Сверху вражеские линии просматривались лучше некуда. От выдвинутого вперед небольшого дота с тяжелым пулеметом к тылам тянулась глубокая траншея. По флангам были разбросаны гнезда автоматчиков. То тут, то там в одиночных окопах шевелились люди.

– По словам портного, их должно быть человек пятьдесят-шестьдесят, но, судя по линиям укреплений, может оказаться и больше, – заметил Мишель.

Примерно в километре от нас по прямой, на склоне горы, виднелась поляна, посреди которой стоял замок. Рядом с ним сновали туда-сюда маленькие черные фигурки.

– Досадно, что Вандаль разбил свой бинокль!

– Увы! Теперь у нас остались одни лишь телескопы. Аппараты, конечно, мощные, но ведь их с места не сдвинешь!

– Почему бы нам не снять с телескопа маленький видоискатель?

– Время на это у тебя еще будет. Я сильно удивлюсь, если мы возьмем замок уже сегодня.

– Алло! Алло! – загундосил телефон. – Через минуту открываем огонь по замку. Наблюдайте!

Я бросил взгляд на наш лагерь. Половина гвардейцев, развернувшись цепью, залегла под самым гребнем лощины. Остальные суетились вокруг катапульт. Этранж и мой дядя тщательно отлаживали направляющие подставки ракет. Грузовики уже уехали.

Ровно в половине девятого шесть огненных струй вырвались из наших укреплений и взмыли высоко в небо, оставляя за собой дымные хвосты. Потом след оборвался: ракеты израсходовали горючее. На лужайке перед замком сверкнули шесть вспышек, тут же превратившихся в шесть небольших облачков дыма. Через несколько секунд до нас донеслись сухие разрывы.

– Недолет тридцать метров, – сообщил я в трубку.

Снова взлетело шесть ракет. На сей раз они упали точно: одна взорвалась прямо на крыльце, и находившиеся на нем маленькие фигурки попадали; потом три поднялись и потащили четвертую внутрь. Еще одна из ракет угодила в окно замка. Остальные взорвались от ударов о стены, которые, похоже, не особо пострадали.

– Попали! – прокричал я.

Одна за другой взмыли вверх еще восемнадцать ракет. Первая же из выпущенных попала в машину Оннегера, стоявшую справа от дома, и та загорелась.

– Отставить ракеты, – послышался в телефоне голос Бевена. – Корректируйте катапульты.

Три первых снаряда взлетели в воздух, но совсем чуть-чуть разминулись с фортом.

– Небольшой перелет, – сообщил Мишель.

Я стащил его вниз. Будучи не в силах поразить наших людей, укрывшихся в лощине, враг начал поливать из одного тяжелого и нескольких ручных пулеметов нас. Некоторое время мы не осмеливались даже пошевелиться: рой пуль с жужжанием проносился над нашими головами, заставляя прижиматься к камням. Пули, выпущенные из двадцатимиллиметрового пулемета, ложились совсем рядом, чуть ниже по склону.

– Хорошо еще, что у них нет снарядов дистанционного действия!

– Нужно будет укрепить этот наблюдательный пункт. А пока давай спустимся ниже.

Тяжелый пулемет смолк, ручные пулеметы тоже прекратили огонь.

– Открываем беглый огонь по территории противника! – сообщил телефон. – Наблюдайте!

Ракеты разрывались где попало на открытой местности или исчезали в пихтовой роще, не причиняя заметного ущерба, если не считать загоревшейся копны соломы. Неприятель снова открыл огонь, но теперь уже по гребню лощины. Один из наших людей, раненный, скатился вниз.

Подъехал еще один грузовик – с ракетами уже более крупного калибра. Из кабины выскочил Массакр.

– Катапульты, внимание… залп!

На этот раз все бомбы взорвались прямо на вражеском доте. Оттуда послышались крики боли, стоны, однако пулемет продолжал стрекотать.

– Вот тебе и пример явного превосходства навесного огня в позиционной войне, – заметил Мишель. – Рано или поздно мы уничтожим их халупу, а они нам ничего сделать не могут.

– Странно, что они даже не попытались захватить гребень лощины.

– Такую атаку легко отбить… Ну вот, что я тебе говорил! Внимание! – крикнул Мишель в телефон. – Слева ползут шестеро!

Четверо гвардейцев переместились на левый фланг. Неприятель поливал гребень лощины из автоматов с такой яростью, что удерживаться там стало для нас невозможно, и папаша Борю со своими людьми отступил. Из вражеских окопов выскочило человек тридцать. Они бежали, ложились, снова вскакивали.

– Атака по фронту!

Слева уже вспыхнула перестрелка. Бевен подпустил противника метров на пятнадцать к лощине, а затем отдал приказ гранатометчикам. Обрезки чугунных труб, начиненные взрывчаткой, отлично справились с отведенной им ролью, уложив зараз одиннадцать человек: кого-то убило, кого-то ранило. Прежде чем враг отошел, папаша Борю снял еще двоих из своего винчестера. На левом фланге у нас был один убитый и двое раненых, тогда как со стороны противника погибли трое и один был ранен. Этого мы захватили в плен, но у него вся правая рука была буквально разворочена картечью, и он истек кровью, прежде чем Массакр успел наложить ему жгут.

Катапульты не успокаивались еще с четверть часа. Двенадцатый залп оказался особенно удачным: одна из бомб угодила в дот, и тяжелый пулемет умолк, теперь уже окончательно. Три гнезда пулеметчиков также были подавлены, а четвертый ручной пулемет замолчал сам по себе: судя по всему, заело затвор. Наши люди пошли в атаку и ценой двух человек ранеными ворвались во вражеские окопы и захватили трех пленных. Остальным удалось убежать.

Пока разведчики осторожно продвигались вперед, мы обстреливали замок. Примерно с десяток ракет достигло цели.

Я с любопытством следил за траекторией первых шести ракет крупного калибра. На этот раз стены не выдержали, и целое крыло дома обрушилось.

Быстрый допрос пленных позволил установить численность сил противника. Они потеряли семнадцать человек убитыми и двадцать ранеными, но в замке оставалось еще около пятидесяти защитников. После первой победы мы захватили два ручных пулемета, неповрежденный двадцатимиллиметровый пулемет и большое количество боеприпасов. Наша небольшая армия тотчас же стала представлять собой серьезную силу. В ожидании разведчиков мы продолжали обстрел, и вскоре в замке вспыхнул пожар.

Наконец вернулись разведчики. Вторая линия вражеской обороны в двухстах метрах от замка состояла из окопов с тремя пулеметными гнездами и небольшим количеством автоматических ружей. Закончив с рапортом, папаша Борю добавил:

– Вот только непонятно, что они собирались делать со всем этим оружием? Не могли же они знать наперед, что с ними случится! Надо сообщить о них в полицию.

– Так ведь мы теперь и есть полиция, старина!

– А ведь и правда! Ну это все упрощает!

Бевен вместе с нами поднялся на вершину холма, тщательно осмотрел местность и попросил Мишеля, превосходно рисовавшего на досуге, наскоро набросать план окрестностей.

– Вы останетесь здесь с двумя бойцами и артиллерией. Я заберу с собой остальных, а также катапульты и пулемет. У меня тут три сигнальные ракеты, как увидите их – сразу же прекращайте огонь. Вражеские рубежи тянутся вон по тому невысокому валу, внизу поляны. Стреляйте поточнее!

– Массакра вы тоже берете?

– Нет, он останется здесь. Он – единственный хирург на этой планете!

– Хорошо. Но не забывайте, что вы – инженер!

Волоча за собой пулемет и катапульты, их отряд двинулся к замку.

Я отдал артиллерии приказ открыть огонь по окопам. Обстрел продолжался сорок пять минут, по две ракеты в минуту – приходилось экономить боеприпасы, так как у нас было всего двести десять ракет, а завод и так творил чудеса. За неимением бинокля, нам не удавалось точно определить из наблюдательного пункта, какой урон мы нанесли врагу.

В общем и целом мы лишь старались сосредоточить огонь в центре или по самым краям окопов, там, где разведчики засекли пулеметные гнезда. Мы дали уже тридцать пять залпов, когда наконец заговорил наш пулемет. Сорок пятый угодил прямо на вал. Спустя пару мгновений я увидел дымный хвост сигнальной ракеты.

– Прекратить огонь! – прокричал я.

По ту сторону замка вспыхнула перестрелка. Наши атаковали и с фронта, и с тыла. Я с облегчением отметил, что вражеские пулеметы молчат. Яростное сражение продолжалось минут двадцать. То и дело слышались разрывы гранат; глухо рвались бомбы катапульт. Потом вдруг все стихло. Мы обменялись обеспокоенными взглядами, спрашивая себя, успешно ли прошла атака, много ли жертв с нашей стороны.

Наконец из лесу, размахивая листком бумаги, показался один из гвардейцев. Буквально скатившись по склону, он подбежал к нам.

– Все в порядке, – проговорил он, с трудом переводя дыхание, и протянул донесение.

Мишель лихорадочно развернул листок и прочел вслух: «Окопы захвачены. Пятеро убитых, двенадцать раненых. Противник понес большие потери. Человек двадцать забаррикадировались в замке. Возьмите грузовик, подвезите реактивные минометы и доктора. Остановитесь у домика егерей. Будьте осторожны, в лесу еще могут скрываться вражеские элементы».

Мы нашли Бевена в охотничьей сторожке.

– Схватка была горячей, но закончилась быстро. Ваши ракеты, – сказал он дяде, – дали превосходный результат! Без них… и без ваших катапульт… – добавил он, поворачиваясь ко мне, – даже не знаю, что бы мы делали.

– Кого именно из наших убили?

– Троих рабочих: Салавена, Фрё и Робера. И двоих крестьян – их имен я не знаю. Тут, в соседней комнате, трое тяжелораненых.

Массакр тотчас же направился к ним.

– Легкораненых – девять, – продолжал Бевен, – и я один из них. – Он указал на свою забинтованную левую руку. – Ерунда: у основания большого пальца засел осколок.

– А с их стороны?

– Много убитых и раненых. Три последних залпа угодили прямо в окопы. Пойдемте посмотрим.

То была действительно чистая работа. Даже настоящая артиллерия вряд ли смогла бы сработать чище. Едва мы высунулись из окопа, как просвистевшая над нашими головами автоматная очередь напомнила нам об осторожности.

– Им удалось унести легкий пулемет и одно автоматическое ружье, – сказал Бевен, – так что, месье Бурна, вам придется показать парочке наших парней, как управлять этими вашими подставками для ракет.

– Зачем? Я займусь этим сам!

– Я не позволю вам рисковать!

– Во-первых, в сорок третьем я прошел всю итальянскую кампанию, а эти бандиты не страшнее гитлеровских фрицев. Во-вторых, астрономов тут и без меня хватает! А в-третьих, я майор запаса, а вы всего лишь лейтенант, так что вы можете идти, больше вас не задерживаю! – закончил он шуткой.

– Хорошо. Но будьте осторожны.

Мы установили ракетные подставки в окопах, метрах в двухстах от замка. Величественное здание сильно пострадало: все правое крыло сгорело, окна и двери были забаррикадированы. На поляне виднелась куча рваного почерневшего железа – все, что осталось от роскошного авто Оннегера.

– Вы не знаете, что стало с нашими девушками? – спросил Мишель.

– Один из пленных заверил нас, что еще в самом начале наступления их заперли в глубоком сводчатом подвале. Похоже, мадемуазель Оннегер не разделяет идей своих родственников. По всей видимости, она тоже там – за то, что хотела предупредить нас о замыслах своего папаши и братца. Цельтесь в дверь и окна, – закончил Бевен, обращаясь к моему дяде.

Приветствуемые новой очередью всякий раз, как кто-нибудь из нас поднимал голову, мы навели направляющие подставки. Дядя включил электрический контакт. Коротко взвыли ракеты, и последовал оглушительный взрыв.

– Попал!

После второго залпа ракеты исчезли в разбитых окнах и разорвались внутри. Пулемет противника замолчал. Мы дали еще три залпа. Из-за наших спин гвардейцы поливали пулеметным огнем зияющие окна замка. Из слухового окошка под крышей высунулась чья-то рука и замахала белой тряпкой.

– Сдаются!

Внутри замка послышалось еще несколько выстрелов. По-видимому, сторонники сдачи утихомиривали тех, кто желал сражаться до конца. Белое полотнище исчезло, потом появилось снова. Перестрелка смолкла. Опасаясь подвоха, мы не вылезали из окопов, но огонь тоже прекратили. Наконец в проеме выбитой двери возник человек с развернутым носовым платком.

– Подойдите ближе! – скомандовал Бевен.

Человек повиновался. Это был совсем молоденький блондин с приятным, но измученным лицом и запавшими глазами.

– Вы сохраните нам жизнь, если мы сдадимся?

– Вас будут судить. Но если вы не сдадитесь, не пройдет часа, как все вы погибнете. Выдайте нам Оннегеров и выходите на поляну с поднятыми руками.

– Шарль Оннегер мертв. Его отца пришлось вырубить, но он жив. Он стрелял в нас, когда мы выбросили белый флаг.

– Где девушки?

– Они в подвале вместе с Идой – пардон, с мадемуазель Оннегер – и Мадлен Дюше.

– С ними все в порядке?

Парень пожал плечами.

– Понятно… Что ж, выходите.

Глава 1. Суд

Двенадцать выживших безропотно выстроились на поляне – руки за головой, оружие брошено на землю. Двое последних вынесли все еще пребывавшего в бессознательном состоянии Оннегера, и его тотчас же взяли под строгую охрану. Мы с Мишелем, держа автоматы в руках, прошли в замок вслед за одним из пленных.

Внутри царил полный разгром. На стенах гостиной висели, вкривь и вкось, изрешеченные пулями полотна известных мастеров. Два пустых пенных огнетушителя свидетельствовали о том, что здесь был потушен уже начавший разгораться пожар. В вестибюле, пол и стены которого были усеяны осколками, мы обнаружили обезображенный труп Шарля Оннегера.

По каменной винтовой лестнице мы спустились в подвал, железная дверь которого сотрясалась от ударов – кто-то стучал изнутри. Едва мы отодвинули засов, как в коридор выскочила Ида Оннегер.

Мишель схватил ее за запястье:

– Куда это вы?

– Где мой отец? Брат?..

– Ваш брат мертв. Отец… пока еще жив.

– Но вы же его не убьете?

– Мадемуазель, – сказал я, – из-за него погибли около десяти наших людей, не говоря уже о ваших.

– О! Это так ужасно! Зачем, зачем они это сделали? – пробормотала она, заливаясь слезами.

– Для нас это все еще пока загадка, – ответил Мишель. – Где девушки, которых они похитили? И мадемуазель… ну, эта, как там ее… кинозвезда!

– Мад Дюше? Там, в погребе. Остальные заперты в другом, том, что слева, полагаю.

Мы спустились в тускло освещаемое керосиновой лампой подземелье. Мадлен Дюше, очень бледная, сидела в углу.

– Непохоже, что совесть у нее чиста, – сказал Мишель и грубо добавил: – Поднимайтесь – и на выход!

Затем мы освободили трех деревенских девушек. Поднявшись на первый этаж, я обнаружил там Луи, прибывшего вместе с остальными членами совета.

– Старик Оннегер пришел в себя. Пойдем, мы собираемся его допросить.

Оннегер сидел на поляне, рядом с дочерью. Увидев нас, он поднялся:

– Я вас недооценил, господа. Мне следовало самому подумать о том, чтобы привлечь на нашу сторону инженеров. Тогда бы мы наверняка завладели этой планетой!

– Но для чего? – спросил я.

– Как – для чего? Неужели вам не понятно, что в этом заключался единственный наш шанс на контроль над человеческой эволюцией? За несколько поколений мы могли бы создать расу сверхлюдей!

– Это из вашего-то человеческого материала? – саркастически спросил я.

– У моего человеческого материала хватало положительных качеств, таких как мужество, настойчивость, пренебрежение жизнью. Вас в своих планах я тоже учитывал. Моя ошибка заключалась в одном: я полагал, что смогу захватить власть без вас. Нужно было сделать это вместе с вами. – Он наклонился к плачущей дочери. – Не будьте к ней жестокими. Она ничего не знала о моих планах и даже потом пыталась нам помешать. А теперь прощайте, господа.

Быстрым движением он поднес что-то к своему рту.

– Цианид, – пробормотал он и рухнул на землю.

– Что ж, одним подсудимым меньше, – сказал Мишель вместо надгробного слова.

Наши люди уже грузили на машины трофеи: четыре пулемета, шесть автоматических ружей, сто пятьдесят обычных ружей и автоматов, пятьдесят револьверов и большое количество боеприпасов. Замок представлял собой настоящий арсенал, но самой ценной из всех находок оказался небольшой печатный станок, совершенно новый.

– Интересно, что они собирались делать со всей этой техникой на Земле.

– По словам одного из пленных, Оннегер возглавлял некую фашистскую лигу, – сказал Луи.

– Впрочем, для нас это даже к лучшему. Теперь есть чем сразиться с гидрами!

– Кстати, их больше пока не видели. Вандаль и Бреффор как раз заканчивают препарировать маленькую, которую поместили в бочку со спиртом. Этот парень, Бреффор, просто незаменим! Он уже научил молодежь лепить глиняную посуду на манер южноамериканских индейцев.

Когда мы вернулись в деревню, было ровно четыре часа пополудни. Сражение продлилось менее суток! Добравшись до дому, я тут же уснул, совершенно обессиленный. Мне снилась моя старая бордоская лаборатория, лицо моего «патрона», желавшего мне приятного отпуска («Уверен, там, куда вы направляетесь, для вас найдется немало того, что стоило бы изучить…»). О! Какая ирония! Действительно «немало» – целая планета!.. Потом я увидел широкоплечую фигуру моего кузена Бернара в дверном проеме, гору, срезанную на сотни метров подо мной…

Около шести вечера меня разбудил брат, и я отправился к Вандалю. Он был в одном из кабинетов школы: на столе перед ним, распространяя удушливый запах спирта, лежала наполовину препарированная гидра. То на классной доске, то на листках бумаги Вандаль делал какие-то зарисовки. Бреффор и Массакр помогали ему.

– А! Это ты, Жан, – бросил мне Вандаль. – Я бы отдал десять лет жизни, чтобы иметь возможность продемонстрировать этот образчик в нашей Академии! Поразительное строение!

Он подвел меня к своим схемам.

– Я только начал изучать анатомию этих животных, но уже узнал много интересного. Судя по целому ряду признаков, они относятся к самым низшим организмам. В них есть что-то от наших кишечнополостных – как минимум те многочисленные нематоцисты, вызывающие ожог кожи клетки, что содержатся в их оболочке. Система кровообращения очень проста: сердце с двумя желудочками, голубоватая кровь. Всего одна разветвленная артерия, а дальше кровь идет по лимфатическим путям и возвращается к сердцу по одной толстой собирающей вене. Очень большую роль играют подкожные полости; у гидр даже после смерти плотность тела остается крайне незначительной. Пищеварение внешнее; желудочный сок впрыскивается в добычу, а затем питательная масса всасывается в желудок-глотку. Кишечник предельно простой. Но вот что удивительно! Во-первых, нервные центры: у гидр они необычайно сложны и развиты; у основания щупалец в хитиновой оболочке расположен настоящий мозг, под ним находится любопытный орган, напоминающий электрический аппарат ската. Этот орган и сами щупальца снабжены богато разветвленными нервами. Глаза столь же совершенны, как у наших млекопитающих. Если выяснится, что эти животные в какой-то степени разумны, я ничуть этому не удивлюсь. И вторая интересная вещь – водородные мешки. В этих огромных перепончатых мешках, занимающих всю верхнюю часть гидры, четыре пятых объема занимает водород, и вырабатывается этот водород в результате разложения воды при низкой температуре. По пористому каналу в специальном щупальце вода поступает в особый орган, где происходит ее химический распад. Полагаю, кислород переходит в кровь, так как этот орган сплошь опутан артериальными капиллярами. Ах! Если бы нам только удалось разгадать секрет этого катализа воды! Когда водородные мешки наполнены, удельный вес гидры меньше веса воздуха, и она свободно плавает в атмосфере. Мощный плоский хвост служит ей плавником, но главным образом – рулем. Передвигается она в основном за счет сокращения особых полостей, выбрасывающих воздух, смешанный с водой. Эта смесь с огромной силой вылетает назад через настоящие дюзы. Я возбудил током мускулы одной полости, поместив в нее железное кольцо. Посмотри, что с ним стало! – Он протянул мне толстое кольцо, скрученное восьмеркой. – Сила этих мышечных волокон просто невероятна!

На следующее утро меня разбудил стук в дверь. То был посыльный от Луи, сообщивший, что вот-вот начнется суд над теми из пленных, которые не были ранены, и что как член совета я должен в нем участвовать.

Я вышел. Уже поднималось голубое солнце.

Суд собрался в большом сарае, превращенном в зал заседаний. Трибунал состоял из членов совета и наиболее влиятельных граждан, среди которых были Вандаль, Бреффор, мой брат Поль, Массакр, пятеро крестьян, Бевен, Этранж и шестеро рабочих. Мы – члены совета – расположились за столом, установленным на небольшом возвышении, другие расселись слева и справа от нас. Перед нами осталось свободное пространство для обвиняемых; дальше стояли скамьи для публики. Все выходы охраняли вооруженные автоматами люди. Прежде чем ввели обвиняемых, мой дядя, избранный председателем в силу его возраста и авторитета, поднялся на ноги и сказал:

– Еще никому из нас не доводилось судить себе подобных. Сегодня же нам пришлось стать членами чрезвычайного трибунала. У обвиняемых не будет адвокатов, так как мы просто-таки не можем терять время на бесконечные споры. Поэтому мы должны быть столь справедливыми и беспристрастными, сколь это вообще возможно. Двое главных преступников мертвы, и я вынужден вам напомнить: на этой планете, где так мало людей, нам дорог каждый. Но не будем забывать и о том, что по вине обвиняемых погибли двенадцать наших парней, а три наши девушки долгое время подвергались грубому и постыдному обращению. Введите обвиняемых.

– Где Менар? – шепнул я ему.

– Работает с Мартиной над теорией катастрофы. Это очень интересно. Вернемся к этой теме позднее.

Один за другим, в сопровождении вооруженной охраны, вошли уцелевшие пленные – тридцать один человек. Иду Оннегер и Мадлен Дюше ввели последними. Мой дядя снова взял слово:

– Вы все обвиняетесь в убийствах, грабежах и вооруженных нападениях, а также в заговоре против безопасности государства. Есть среди вас кто-то главный?

Обвиняемые пару секунд колебались, потом вытолкнули вперед рыжеволосого великана.

– Когда хозяев не было, командовал я.

– Ваше имя, возраст, профессия?

– Жан Бирон, тридцать два года. Раньше был механиком.

– Вы признаете те факты, в которых вас обвиняют?

– Признаю я их или нет, не имеет значения. Вы все равно меня расстреляете!

– Необязательно. Вы могли заблуждаться. Да и потом, вы ведь были не один! Что заставило вас поступить таким образом?

– Что ж… После того переворота патрон толкнул речь, сказав, что деревню захватила – вы уж извините – всякая шваль, что мы теперь на другой планете и нужно спасать цивилизацию и что, если… – тут Бирон на мгновение запнулся… – все пройдет хорошо, мы будем жить, как сеньоры былых времен.

– Вы участвовали в нападении на деревню?

– Нет. Можете спросить у других. Все, кто участвовал, мертвы. Это были люди сына хозяина. Сам патрон тогда жутко разозлился, буквально рвал и метал. Шарль Оннегер заявил, что взял заложников, а на самом деле он давно хотел эту девку. Патрон был против. Да и я тоже. Это Леврен его надоумил.

– Чего же добивался ваш хозяин?

– Я вам уже сказал. Он хотел быть властелином этой планеты. В замке у него была куча оружия – на Земле он занимался его контрабандой, – и потом, у него были мы. Вот он и рискнул. Что до нас, то нам просто некуда было деваться. Когда-то, в прошлом, мы все наделали немало глупостей. Патрон знал, что у вас почти нет оружия. Он не думал, что вы его изготовите так быстро!

– Хорошо. Уведите! Следующий!

Следующим оказался тот самый блондин, который выкинул белый флаг.

– Ваше имя, возраст, профессия?

– Анри Бельтер, двадцать три года. Учусь в политехе.

– А вы-то какого черта во все это ввязались?

– Я знал Шарля Оннегера. Как-то вечером я проиграл в покер все свое месячное содержание. Он выплатил мои долги, пригласил меня в замок и во время горной прогулки спас мне жизнь. А потом произошла катастрофа. Я не одобрял ни планов его отца, ни его собственного поведения. Но я не мог предать Шарля. Ему я обязан жизнью. Однако и в вас я не стрелял ни разу!

– Это мы еще проверим. Следующий. Ах да, еще один вопрос! Что вы изучали?

– Я занимался аэродинамикой.

– Как знать, может, когда-нибудь это и пригодится…

– Я вот еще что хотел сказать… Ида Оннегер… она сделала все, что могла, чтобы предупредить вас.

– Мы это знаем… и обязательно учтем.

Допрос продолжился. Здесь были представители практически всех профессий. В основной своей массе обвиняемые принадлежали к организации более или менее фашистского толка.

Не знаю, что в тот момент думали остальные, но я, по правде сказать, пребывал в замешательстве. Многие из этих людей, казалось, искренне раскаивались, а некоторые и вовсе производили впечатление честных парней. Ясно было, что главных виновников уже нет в живых. Бельтер, столь преданный другу, вызывал у меня симпатию. Никто из обвиняемых не сказал о нем ничего плохого; наоборот, большинство подтверждало, что в сражении он не участвовал. Вошел двадцать девятый обвиняемый. Он заявил, что его зовут Жюль Леврен, что он журналист и что ему сорок семь лет. Это был невысокий тщедушный мужчина с костлявым лицом.

Луи сверился со своими бумагами:

– Согласно показаниям свидетелей, вы не принадлежите к подручным Оннегера. Вы были гостем, и некоторые даже полагают, что вы и есть главный босс. Думаю, вы не станете отрицать, что стреляли по нам. Кроме того, свидетели жалуются на… скажем так, определенную жестокость с вашей стороны.

– Это ложь! Я никогда не видел этих людей. И я ни в чем не участвовал. Просто был там в гостях!

– Вот же наглец! Врет как сивый мерин! – не выдержал один из парней, стоявших на карауле у дверей. – Я собственными глазами видел его у центрального пулемета, того самого, из которого убили Салавена и Робера. Трижды я брал этого сукиного сына на мушку, да всякий раз упускал возможность его снять!

Многие из присутствовавших в зале гвардейцев, явившихся в качестве зрителей, поддержали сделавшего это заявление парня. Журналист пытался протестовать, но его выволокли наружу.

– Введите мадемуазель Дюше.

Несмотря на обилие косметики, Мад Дюше выглядела неважно. Она казалась испуганной и растерянной.

– Мадлен Дюше, двадцать восемь лет, актриса. Но я ничего не сделала!

– Вы ведь были любовницей папаши Оннегера, не так ли?

– Да обоих сразу! – выкрикнул кто-то из зрителей. Зал содрогнулся от хохота.

– Неправда! – выкрикнула мадемуазель Дюше. – О, это ужасно! Выслушивать такие оскорбления!

– Хорошо-хорошо. Тишина в зале! Это мы проверим. Следующая.

– Ида Оннегер, девятнадцать лет, студентка.

Несмотря на заплаканные глаза, выглядела девушка куда лучше актрисы.

– И что вы изучали?

– Право.

– Боюсь, здесь вам это не очень пригодится. Мы знаем, вы сделали все возможное, чтобы предотвратить эту драму. Жаль, что вам это не удалось. Тем не менее вы старались облегчить страдания трех захваченных в плен девушек. Можете предоставить нам какую-либо информацию об остальных подсудимых?

– Большинство из них я вообще не знаю. Бирон не был плохим человеком, да и Анри Бельтер заслуживает вашего снисхождения. Он сказал мне, что не стрелял, и я ему верю. Правда, он дружил с моим братом… – Она подавила рыдания. – Мой отец, да и брат тоже в глубине души не были злодеями – вспыльчивые и тщеславные, вот и все. Когда я только родилась, мы были очень бедными. Богатство пришло внезапно и вскружило им голову. О! Во всем виноват этот человек, этот Леврен! Это он подсунул Ницше моему бедному отцу, и тот вообразил себя сверхчеловеком. Это он подсказал безумный план завоевания планеты! Он способен на все! О! Я его ненавижу!

Она разрыдалась.

– Садитесь, мадемуазель, – мягко проговорил мой дядя. – Мы посовещаемся, но опасаться вам нечего. Мы рассматриваем вас скорее как свидетеля, нежели как обвиняемую.

Члены совета, а также вошедшие вместе с ними в состав трибунала влиятельные граждане удалились за занавес. Обсуждение было долгим. Луи и крестьяне настаивали на самых суровых наказаниях. Мишель, мой дядя, кюре и я сам стояли за более мягкие, – людей и так не хватало, да и вообще было очевидно, что обвиняемые, мало что понимая в происходящем, просто-напросто последовали за своими главарями.

Наконец мы пришли к согласию. Обвиняемых ввели, и мой дядя зачитал им вердикт.

– Жюль Леврен. Вы признаны виновным в предумышленном убийстве, грабеже и насилии и приговорены к смертной казни через повешение. Приговор будет приведен в исполнение незамедлительно.

Бандит сохранил самообладание, разве что ужасно побледнел. По рядам подсудимых пробежал ропот.

– Анри Бельтер. Вы ничего не сделали во вред обществу и признаны невиновным. Но поскольку вы ничего не сделали и для того, чтобы предупредить нас…

– Я не мог…

– Тишина! Повторяю: поскольку вы ничего не сделали и для того, чтобы предупредить нас, вы лишаетесь избирательных прав и будете считаться гражданином низшего ранга до тех пор, пока не искупите свою вину.

– Стало быть, я свободен?

– Да, так же, как все мы. Но если вы хотите остаться в деревне, вам придется работать.

– О! Лучшего я и не желаю!

– Ида Оннегер. Вы признаны невиновной, но на десять лет лишаетесь возможности быть избранной куда-либо. Мадлен Дюше. За вами не установлено никаких проступков, за исключением сомнительной нравственности и, скажем так, сентиментальной привязанности, – (в зале послышались смешки), – к главным преступникам… Тишина! Вы лишаетесь всех избирательных прав и получаете назначение на работу на кухне. Все остальные! Вы приговариваетесь к принудительным работам на срок не свыше пяти земных лет, который вы сможете сократить благодаря примерному поведению. Также вы пожизненно лишаетесь всех политических прав, но они будут возвращены тому, кто этого заслужит, совершив подвиг во имя общества.

По рядам осужденных, судя по всему опасавшихся гораздо более тяжкого наказания, волной прокатился радостный ропот.

– Да вы, оказывается, классные парни! – прокричал нам Бирон.

– Заседание окончено. Уведите осужденных!

Кюре подошел к пожелавшему исповедаться Леврену.

Зрители – одни довольные приговором, другие, напротив, разъяренные – разошлись. Спустившись с помоста, я направился к Бельтеру. Юноша утешал Иду.

– Ну вот, – бросил я мимоходом дяде. – Теперь понятно, почему они так защищали друг друга!

Я подошел к молодым людям:

– Где собираетесь поселиться? Дюше придется жить при кухне, хочет она того или нет, с вами же все обстоит иначе. О том, чтобы вернуться в наполовину разрушенный замок, куда в любой момент могут прилететь гидры, не может быть и речи. Здесь у нас тоже полно разрушений и к тому же тесновато. Да и потом, вам нужно подыскать себе работу. Леность и ничегонеделание теперь запрещены законом!

– А где он прописан, этот закон? – спросила Ида. – Мы хотим быть законопослушными гражданами, но для этого нам нужно его знать.

– Увы, мадемуазель, закон еще не составлен. У нас есть лишь набор разрозненных текстов, принятых на заседаниях совета. Кстати, вы же учились на юриста?

– Как раз оканчивала второй курс.

– Вот и для вас нашлось дело! Займетесь составлением нашего кодекса. Я поговорю об этом в совете. – Затем я обратился к Бельтеру: – Ну а вы… Вас я возьму к себе. Поможете мне в моей работе министра геологии. С вашей научной подготовкой вы быстро станете приличным изыскателем. Жалованье: питание в столовой и крыша над головой, все как у меня самого.

К нам присоединился Мишель.

– Если ты хотел ангажировать Бельтера, – сказал ему я, – то, увы, опоздал. Я с ним уже договорился.

– Тем хуже для меня! Придется взять сестру. Астрономия подождет. Кстати, она и Менар сейчас здесь – специально спустились из обсерватории. Вечером он должен ознакомить нас со своими теориями.

Я взглянул на Гелиос – тот стоял высоко в небе.

– Ну, до вечера еще навалом времени! А скажи-ка, Мишель, твою сестру не слишком стеснит, если эта девушка поживет у нее, пока мы ей что-нибудь подыщем?

– Да вот и она! Можешь спросить у нее самой.

– Я был бы тебе признателен, если бы ты сделал это за меня. Она меня немного смущает, твоя сестра-астроном!

– Тут ты не прав! Она отличная девушка, да и к тебе относится с большой симпатией.

– Тебе-то откуда это известно?

– Да она сама то и дело мне об этом твердит!

И он удалился, посмеиваясь.

Глава 2. Организация

После полудня в школьном зале собралась Академия наук Теллуса – Менару предстояло выступить с докладом. Присутствовали Мишель и Мартина, Массакр, Вандаль, Бреффор, мой дядя, инженеры, кюре, учитель, Анри и Ида, Луи, мой брат, сам я и несколько любознательных жителей деревни. Менар поднялся на кафедру:

– Я хочу изложить результаты своих расчетов и наблюдений. Как вы уже знаете, мы оказались на другой планете – будем называть ее Теллус, поскольку это имя за ней утвердилось. Ее окружность по экватору составляет примерно пятьдесят тысяч километров; сила тяготения на поверхности – около девяти десятых от земной. У Теллуса есть три спутника; расстояние до них вычислено мной пока очень приблизительно: до Феба, самого маленького, но который нам кажется самым большим, – около ста тысяч километров; до Селены, превосходящей по величине нашу старую Луну, – около пятисот тридцати тысяч километров; до Артемиды, которая больше Луны раза в три, – около семисот восьмидесяти тысяч километров. Сначала я полагал, что наша планетная система принадлежит к числу систем с двумя солнцами. Но я ошибся. В действительности Соль, маленькое красное солнце, всего лишь очень большая, еще не остывшая планета на внешней от нас орбите. У Соля оказалось одиннадцать спутников. Гораздо дальше Соля есть другие планеты; они все вращаются вокруг Гелиоса. Сейчас период противостояния: когда заходит Гелиос, восходит Соль. Но некоторое время спустя, примерно через четверть теллусийского года, начнется период, когда мы будем одновременно видеть два солнца, потом – только одно, а иногда – ни одного, что будет гораздо удобнее для астрономических наблюдений, – добавил он с явным удовлетворением. – Длительность дней и ночей была и остается одинаковой. Следовательно, мы на планете, ось которой имеет очень малый наклон к плоскости орбиты. Умеренная температура позволяет предполагать, что мы находимся где-то на сорок пятом градусе северной широты. Если принять склонение за нулевое, широта обсерватории будет равна сорока пяти градусам двенадцати минутам.

А сейчас я изложу вам единственную более или менее разумную гипотезу катастрофы, – гипотезу, которую мне удалось разработать. Она пришла мне в голову сразу же после того, как мы оказались на Теллусе.

Вы, несомненно, знаете, что некоторые астрономы рассматривают Вселенную как некую гиперсферу или, точнее, как некий гиперсфероид с четырьмя измерениями, округленный в четвертом измерении и имеющий в этом измерении толщину в одну молекулу. Такой сфероид парит в гиперпространстве, которое мы можем представить лишь очень смутно, по аналогии. Большинство теоретиков утверждало даже, во всяком случае последнее время, что, помимо континуума пространство – время, ничего не существует, даже пустоты, ибо пустота – это пространство. Мне эта теория всегда казалась несовершенной, и теперь я, кажется, смогу ее опровергнуть. Согласно моей гипотезе, в гиперпространстве существует множество гиперсфер-вселенных, плавающих в нем, как, скажем, могло бы летать в этом зале множество детских воздушных шаров. Возьмем два таких шара. Один – это наша старая Вселенная, и там наша Солнечная система, затерянная где-то в необъятности Галактики. Второй – это вселенная, в галактике которой заключен Теллус. По неизвестным причинам две вселенные соприкоснулись. Произошло частичное взаимопроникновение двух миров, во время которого Земля и Теллус очутились в одном месте, где взаимодействовали два пространства – времени! По столь же неизвестным причинам кусок Земли был переброшен в иную вселенную; возможно, что и Теллус потерял в этой встрече часть своей массы, и тогда наши земляки, должно быть, охотятся сейчас на гидр где-нибудь в долине Роны. Ясно только, что обе вселенные двигались почти с одинаковой скоростью и в одном направлении и что скорости обращения Земли и Теллуса на орбитах также почти совпали, ибо иначе мы с вами вряд ли смогли бы уцелеть. Этим же объясняется и тот факт, что межпланетная экспедиция, в которой участвовал кузен присутствующего здесь Жана Бурна, отметила признаки катастрофы вблизи Нептуна, но обогнала ее и успела вернуться на Землю. Вполне возможно, что некоторые дальние планеты нашей Солнечной системы тоже «вылетели» в другую вселенную, – представляю, в каком смешном положении оказались бы тогда мои земные коллеги! Впрочем, я в это не верю.

Остается еще много необъяснимого. Почему не произошло внутриатомного взаимного проникновения, которое, по-видимому, вызвало бы чудовищный взрыв? Почему в результате катастрофы на новую планету была выброшена всего какая-то частица Земли? Этого мы не знаем и вряд ли сможем скоро узнать. И еще одно таинственное обстоятельство: каким-то чудом мы попали на планету, где есть органическая жизнь. Месье кюре видит в этом руку Провидения. Не знаю, не знаю…

Почти одновременно мне пришла в голову вторая гипотеза, еще более фантастическая. Я подумал, что произошел сдвиг во времени и мы очутились в далеком прошлом нашей собственной планеты, где-то в докембрии. Если во времени завязался какой-то узел, тогда наш Соль – это просто Юпитер. Однако эта теория не разрешает целого ряда проблем как физического, так и метафизического порядка, а наблюдения над Теллусом и другими планетами ее окончательно опровергают. Возможно также, что правы Мартина и Мишель, которые полагают, что мы на планете нашей Вселенной, с которой соприкоснулись в результате того, что произошел сдвиг пространства в его четвертом измерении. В таком случае мы можем оказаться на планете одной из солнечных систем – скажем, в туманности Андромеды или попросту на другом краю нашей старой Галактики. Будем надеяться, что дальнейшие наблюдения разрешат наш спор.

В заключение я хочу воздать должное пророческому гению некоторых романистов и напомнить вам, что Рони-старший в своей «Таинственной силе» предвидел аналогичную катастрофу. Но там речь шла о вселенной, состоящей из иной, нежели наша, материи. Тех, кто интересуется математической стороной изложенной теории, прошу обращаться ко мне…

Менар сошел с кафедры и через несколько секунд уже горячо спорил о чем-то с моим дядей, Мишелем и Мартиной. Я было приблизился, но, услышав, что речь идет о тензорах, полях тяготения и тому подобном, поспешно отступил. Луи увлек меня в сторону:

– Теория Менара, конечно, крайне интересна, но с практической точки зрения ничего нам не дает. Ясно ведь, что нам суждено жить и умереть на этой планете. Стало быть, нужно как следует все здесь организовать. Дел еще непочатый край! Ты как-то говорил, что где-то здесь неподалеку мог находиться уголь. Как думаешь, он тоже последовал за нами?

– Возможно. Я даже буду удивлен, если после всей этой встряски на поверхность не выскочил какой-нибудь стефанский или вестфальский пласт. Что ты так на меня уставился? Это просто названия угольных пластов, которые можно было встретить в этом районе. Но должен тебя предупредить: ничего хорошего не жди! Несколько прослоек толщиной от пяти до тридцати сантиметров и уголь тощий, не антрацит.

– Хоть что-то! Главное, чтобы завод дал электричество. Ты ведь знаешь, на изготовление ракет мы истратили почти все запасы угля. Стали совсем нет. Хорошо еще, что есть алюминий и дюраль.

Последующие дни прошли для меня в сплошной горячке. Совет принял меры для укрепления обороны. В нескольких километрах вокруг деревни мы оборудовали шесть сторожевых постов с герметичными убежищами; каждый из них был снабжен всем необходимым на случай осады и связан примитивной телефонной линией с центральным постом. Теперь, заметив гидр, наблюдатели сразу должны были поднимать тревогу. Мы эвакуировали четыре слишком удаленные фермы, переведя их обитателей и весь скот в деревню. Отныне крестьяне работали на полях только под прикрытием пулеметов, установленных на грузовиках; чтобы сберечь горючее, в машины впрягали животных, которые и довозили охрану до места, где потом паслись или работали под ее защитой. Мы усовершенствовали ракеты и создали настоящую противовоздушную артиллерию. При первом же налете она вполне себя оправдала: из полусотни гидр было сбито штук тридцать.

Однажды утром мы с Бельтером и двумя вооруженными бойцами отправились разыскивать уголь. Как я и предполагал, месторождение оказалось недалеко – частично на уцелевшей территории, но главным образом в мертвой зоне, где отдельные пласты выходили прямо на поверхность.

– Удобнее всего начать отсюда, – сказал Бельтер.

– Да, вот только в таком хаосе проследить пласт, вероятно, будет невозможно. Осмотрим нетронутый участок.

Я не ошибся: большинство пластов едва достигало толщины пятнадцать сантиметров, и лишь один – пятьдесят пять.

– Не завидую шахтерам, – сказал я. – Придется им тут повозиться.

Воспользовавшись своим правом министра геологии, я мобилизовал тридцать человек на разборку путей, которые некогда шли к ближайшей железнодорожной станции. Точно так же мы сняли вторую колею с ветки от завода к глиняному карьеру, откуда шло сырье на завод. Благодаря открытию Муассака и Уилсона алюминий с 1967 года добывали не только из бокситов, и мы на Теллусе вернулись к старому способу лишь потому, что здесь оказались богатейшие залежи бокситов поразительной чистоты. Разумеется, Этранж запротестовал:

– И как же, по-вашему, я должен доставлять сырье на завод?

– Во-первых, я оставляю вам один путь из двух. Во-вторых, нам сейчас не понадобится такое количество алюминия, во всяком случае на первое время. В-третьих, ваш завод все равно не сможет работать, пока не будет угля. И в-четвертых, когда я отыщу руду, мы начнем выплавлять железо, которого хватит на все. А пока соберите железный лом – его здесь немало – и переплавьте на рельсы. В конце концов, это ваша работа!

Кроме того, я реквизировал на заводе два маленьких паровозика из шести и достаточное количество вагонов. В известковом карьере я забрал три отбойных молотка и один компрессор.

Несколько дней спустя шахта уже работала, а в деревне снова появилось электричество. Семнадцать «каторжников» стали шахтерами. Они работали под охраной, которая не столько стерегла их, сколько защищала от гидр. Довольно скоро эти люди забыли о том, что они осужденные, да и мы, признаться, тоже. Они стали обычными шахтерами и под руководством бывшего штейгера быстро освоили свою подземную профессию.

Так, в организационной работе, незаметно пролетело два месяца. Мишель и мой дядя с помощью часовщика изготовили часы теллусийского времени. Нам очень мешало то, что сутки состоят из двадцати девяти земных часов; каждый раз, чтобы узнать время по своим часам, приходилось делать сложные подсчеты. Поэтому сначала мы выпускали часы двух типов: с циферблатом на двадцать четыре «больших» часа и с циферблатом на двадцать девять земных часов. Позднее, через несколько лет, была принята система, существующая до сих пор, – вы только с ней и знакомы. Сутки делятся на десять часов по сто минут, причем в каждой минуте – сто секунд, которые, в свою очередь, делятся еще на десять мигов. Секунды почти не отличаются от земных. Кстати, одним из первых результатов катастрофы было то, что все часы с маятниками разладились, к великому недоумению крестьян. Ведь сила притяжения на Теллусе меньше, чем на Земле!

Запасы продовольствия, пополненные за счет трофеев из подвалов замка, полностью обеспечивали нас на десять земных месяцев. Мы оказались в умеренном поясе Теллуса, в области вечной весны, и, если бы пшеница прижилась в этом климате, могли рассчитывать на несколько урожаев в год. В долине было достаточно пахотной земли; нам должно было хватить ее до тех пор, пока население заметно не увеличится. К тому же почва Теллуса выглядела плодородной.

Мы отремонтировали множество домов и уже не ютились в прежней тесноте. Школа снова работала. Совет заседал теперь в большом металлическом ангаре. Здесь Ида властвовала над архивом, и здесь я обычно находил Бельтера, когда он бывал мне нужен. Мы составляли кодекс – основу нашего законодательства, стараясь по возможности не отходить от привычных на Земле норм, лишь упрощая их и приспосабливая к новым условиям. Эти законы действуют до сих пор. Кроме архива, в том же ангаре помещались зал собраний и библиотека.

Обе железные дороги – от шахты и от глиняного карьера – действовали нормально, завод работал по мере необходимости, выполняя наши заказы. Мы все были заняты, потому что рабочих рук не хватало. Жизнь в деревне кипела! Она напоминала скорее оживленный земной городок, чем одинокое селение на неведомой планете, затерянной в пространстве или, может быть, даже среди пространств. Выпали первые здешние дожди – грозные ливни, затянувшиеся дней на десять. Настали первые темные ночи, пока еще очень короткие. Трудно описать, что я почувствовал, когда впервые разглядел созвездия, которым суждено было стать нашими навсегда!

У членов совета вошло в привычку собираться для полуофициальных бесед в деревенском доме моего дяди либо, чаще, у него же в доме при обсерватории, который к тому времени отремонтировали. Там мы встречали Вандаля и Массакра, корпевших вместе с Бреффором над изучением гидр, там я видел Мартину, Бевена с женой, своего брата, а иногда и Менара, когда его удавалось оторвать от вычислительной машины. Если на официальных заседаниях, где решались практические вопросы, всем заправлял Луи, то здесь, где больше говорили о науке и философии, признанным главой нашего кружка благодаря своей колоссальной эрудиции был мой дядя. Изредка брал слово Менар, и каждый раз мы поражались глубине мыслей, которые высказывал этот маленький человечек с козлиной бородкой. У меня сохранились об этих встречах самые светлые воспоминания, потому что именно тогда я по-настоящему узнал и оценил Мартину.

Как-то вечером я поднимался к обсерватории в чудесном настроении; в трех километрах от мертвой зоны, уже на почве Теллуса, мне удалось обнаружить на дне лощины первоклассную железную руду. Собственно, нашел ее не я, а один из моих людей, который принес мне кусок руды и спросил, что это такое. Но какая разница? На повороте дороги мне повстречалась Мартина.

– А вот и вы! Я как раз спускалась за вами.

– Я что, опоздал?

– Нет, остальные еще в обсерватории, где Менар рассказывает о новом открытии.

– И однако, вы пошли меня встречать? – проговорил я, немало польщенный.

– О! Невелика заслуга. Просто мне там неинтересно, так как именно я его, это открытие, и сделала.

– И что же вы открыли?

– Ну если в общих чертах…

В тот день я так ничего и не узнал. Мартина подняла глаза – да так и замерла с открытым ртом и округлившимися от ужаса глазами.

Я обернулся: прямо на нас пикировала гигантская гидра! В последний момент я все же сумел овладеть собой, толкнуть на землю Мартину и упасть рядом с нею. Гидра едва нас не задела, но все же пронеслась мимо. По инерции она пролетела еще метров сто, прежде чем смогла развернуться.

В один прыжок я вскочил на ноги:

– Бегите к деревне! Там вдоль дороги деревья, спрячьтесь под ними!

– А вы?

– А я займусь ею. Мне, возможно, удастся снять ее из револьвера…

– Нет, я остаюсь!

– Бегите же, бога ради!

Но бежать было уже поздно. И я знал, что мне с моим револьвером вряд ли удастся убить чудовище. Рядом в скале была расщелина. Я силой столкнул туда Мартину и заслонил ее своим телом. Прежде чем гидра выбросила свое жало, я выстрелил пять раз подряд; должно быть, пули попали в цель, потому что чудовище заколебалось в воздухе и отлетело немного назад. У меня оставались еще три патрона и нож, длинный шведский нож, всегда острый как бритва. Гидра повисла напротив нас, ее щупальца извивались, словно щупальца спрута, и шесть глаз смотрели на меня тускло и зловеще. По легкому сокращению конуса гидры я понял, что сейчас она метнет жало.

Выпустив последние три пули, я нагнул голову и с ножом в руке бросился к чудовищу. Мне удалось проскользнуть между щупальцами, ухватиться за одно из них. Боль от ожога была ошеломляющей, но я повис на гидре всем телом; она метнула жало в Мартину, промахнулась от моего толчка и расщепила роговое острие о скалу. Прижавшись к боку гидры, я кромсал ее ножом. Что было потом, я уже плохо помню. Помню свою нарастающую ярость, помню лохмотья омерзительного мяса, хлещущие меня по лицу, потом почему-то земля ушла у меня из-под ног, падение, удар – и все.

Очнулся я уже в постели, в доме дяди. Надо мной хлопотали Массакр и мой брат. Мои руки были красными и вздувшимися, левую сторону лица пронзала стреляющая боль.

– Как Мартина? – спросил я.

– С ней все в порядке. Легкое нервное потрясение, – ответил Массакр. – Я дал ей снотворное.

– А со мной?

– Ожоги, вывих левого плеча. Вам повезло. Вас отбросило метров на десять, и, если не считать плеча, вы не получили ни единого серьезного ушиба. Удар смягчили кусты. Плечо я вам вправил, пока вы были без сознания, – потому вы и очнулись. Максимум недели через две все пройдет!

– Две недели! Но у меня столько дел! Я только что нашел железную руду…

Резкая боль пронзила мои руки.

– Скажите, доктор, у вас ничего нет против этого яда? Жжет просто-таки нестерпимо.

– Минут через пять вы почувствуете себя уже лучше: я наложил успокаивающую мазь.

Дверь распахнулась настежь, и в комнату ворвался Мишель. Он бросился ко мне с протянутыми вперед руками, но, увидев, что мои забинтованы, остановился:

– Доктор, что с ним?

– Пустяки!

– Ах, старина, старина! Если бы не ты, моей сестре пришел бы конец!

– Ты же не хотел бы, чтобы я позволил этому летающему спруту, ошибившемуся в выборе пищи, сожрать нас? – попытался пошутить я. – Кстати, он мертв?

– Мертв? Еще бы! Ты разорвал его в клочья! Ах! Я даже не знаю, как мне тебя отблагодарить…

– Не беспокойся! На этой планете у тебя еще будет возможность отплатить мне тем же.

– А теперь, – прервал нас Массакр, – пусть больной уснет. Сейчас его, вероятно, начнет лихорадить.

Все покорно направились к выходу. Когда Мишель был уже у порога, я попросил его:

– Пришли ко мне завтра утром Бельтера.

Почти тотчас же я забылся беспокойным сном, из которого вышел через несколько часов обессиленным, но зато без малейших признаков лихорадки. Потом я снова безмятежно уснул и проспал часов до одиннадцати следующего дня. Руки и лицо болели уже гораздо меньше. Рядом, на стуле, согнувшись вдвое, спал Мишель.

– Он просидел тут всю ночь, – раздался голос моего брата, появившегося в дверях. – Как себя чувствуешь?

– Лучше, намного лучше! Как думаешь, когда я смогу встать?

– Массакр сказал, что дня через два-три, если жар не вернется.

Позади Поля с подносом, на котором стоял дымящийся кофейник, внезапно возникла Мартина:

– Завтрак для Геракла! Доктор сказал, что он может поесть!

Она поставила поднос, помогла мне сесть, подложив под спину подушки, и на мгновение коснулась моего лба губами.

– Это все, чем я могу вас отблагодарить! Подумать только: если бы не вы, я бы сейчас была бесформенным трупом. Брр!

Она потрясла Мишеля за плечо:

– Вставай, братец! Тебя ждет Луи.

Мишель поднялся на ноги, зевнул и, осведомившись о моем самочувствии, ушел вместе с Полем.

– Луи тоже обещал днем зайти. А теперь, господин Геракл, я вас покормлю.

– Почему Геракл?

– Черт возьми! Когда сражаются врукопашную с гидрами…

– А я-то думал, что это из-за моего авантажного телосложения, – проговорил я с деланой обидой.

– Прекрасно. Раз вы шутите, значит скоро поправитесь.

Она накормила меня как ребенка, затем заставила выпить чашку кофе.

– Кофе просто восхитительный! – похвалил я.

– Я рада – сама готовила. Но только представьте: даже за какой-то несчастной порцией кофе пришлось обращаться в совет! Теперь он проходит у нас как лекарство.

– Боюсь, придется нам отвыкать от кофе. Вряд ли на Теллусе есть кофейные деревья. Но это еще полбеды, а вот как быть с сахаром?..

– Полноте! Найдем какое-нибудь сахароносное растение! А не найдем – в деревне остались ульи. Будем есть мед, как в старину.

– Да, но если на нашем клочке Земли есть цветы, то на теллусийских растениях мы до сих пор не нашли ни единого.

– Будет видно. Ну а я оптимистка. У нас был всего лишь один шанс уцелеть из миллиарда, и все-таки мы уцелели!

Нашу беседу прервал стук в дверь: явилась неразлучная парочка – Анри и Ида.

– Пришли взглянуть на героя! – сказала последняя.

– Хо! Героя! Когда тебя загоняют в угол, героизм неизбежен!

– Вот уж не знаю, – заметил Анри. – Я бы, наверное, позволил себя съесть.

– Даже если бы с тобой была Ида?

– Что-что?

Я покраснел:

– Нет, я вовсе не это хотел сказать. Предположим, ты был бы там с Мартиной или с какой-нибудь другой девушкой…

– По правде сказать, даже не знаю.

– Ты просто клевещешь на себя! Впрочем, я вызвал тебя не для этих разговоров. Возьми двух парней, которые были со мной, и разведай поподробнее рудное месторождение. Принеси мне различные образцы. В тот день, когда мы нашли железо, было уже поздно и я не смог подробно осмотреть месторождение. Если оно окажется стоящим, постарайся сразу наметить удобную трассу для железной дороги. Но не забывай про гидр: оказывается, они не везде летают стаями, я в этом убедился! Они могут напасть и по две, и по три, так что ты лучше возьми человек десять охраны и грузовик. А как у вас, Ида, дело движется?

– Уже начала кодифицировать ваши декреты. Довольно интересно: прямо на глазах рождаются новые законы. Правда, ваш совет присвоил себе диктаторские полномочия.

– Надеюсь, это временно. Иначе пока нельзя! Что нового внизу, в деревне?

– Луи в ярости. Он нашел наблюдателей, которые пропустили вашу гидру, – это парни с третьего поста. А те оправдываются, говорят, что гидра была одна.

– Вот ведь мерзавцы!

– Луи предлагает их всех расстрелять!

– Ну это уж слишком. У нас и так людей мало.

Через пять дней, когда я впервые вышел из дому, опираясь на Мишеля и Мартину, мне рассказали, чем кончилось дело: ротозеев просто выгнали из охраны и приговорили к двум годам работы на шахте. Постепенно я поправился, и все вернулось в нормальную колею.

Мы проложили к рудному месторождению железную дорогу и построили примитивную домну. Руды – гематита – мы обнаружили не очень много, зато она оказалась богатой, да и на наши скромные нужды ее должно было хватить.

Первая плавка, несмотря на все знания Этранжа, прошла кое-как. Настоящего коксующегося угля у нас не было, поэтому чугун получился неважный, но все же мы его переварили в сталь. По совести говоря, на ближайшее будущее железа у нас было достаточно, и эту плавку мы поспешили выдать главным образом для того, чтобы испытать свои силы. Мы отлили рельсы и вагонные скаты.

Возле рудника построили каменные убежища, где рабочие могли укрываться в случае нападения гидр, а кабины паровозиков мы переделали так, что при случае в них можно было запереться наглухо.

Погода не менялась: казалось, здесь царит нескончаемая, очень теплая весна. «Черные ночи» постепенно удлинялись.

В обсерватории мой дядя и Менар открыли уже пять планет на внешних орбитах; на ближайшей к нам планете были обнаружены атмосфера и облака. Сквозь разрывы облачности можно было наблюдать моря и материки. Спектроскоп показал наличие кислорода и водяных паров. Наша соседка была примерно такого же размера, как Теллус, и имела два больших спутника. Удивительно, как глубоко сидит у нас в душе страсть без конца расширять свои владения! Даже мы, несчастные крохи человечества, неуверенные в завтрашнем дне, – даже мы обрадовались, когда узнали, что рядом с нами есть планеты, где смогут жить люди.

Недалеко от рудника мы для пробы распахали под защитой гарнизона около гектара теллусийской целины. Почва оказалась легкой, хорошо удобренной перегноем сероватых трав. Я немедленно приказал ее засеять различными сортами пшеницы, несмотря на протесты крестьян, которые твердили, что сейчас не время для сева. Мишелю пришлось целых полдня втолковывать им, что на Теллусе нет обычных времен года, а потому сеять или жать можно всегда и лучше это делать сейчас, чем потом.

Когда началась пахота, мы снова столкнулись с плоскими змеями вроде той, что обнаружили во время первой разведки. Но та была уже мертвой, а этих пришлось убивать. Крестьяне прозвали их гадюками, и это имя осталось за ними, хотя с земными гадюками у этих созданий не было ничего общего.

Длиной они были от пятидесяти сантиметров до трех метров. В сущности, их нельзя назвать ядовитыми, но они достаточно опасны: мощные полые зубы на нижней челюсти впрыскивают в жертву необычайно сильный пищеварительный сок, который разжижает ткани, вызывая своего рода гангрену, и, если помощь не оказать немедленно, дело может кончиться ампутацией или даже смертью. К счастью, эти крайне злобные и ловкие твари попадались нечасто. Одна укусила быка, который тут же подох, а другая – человека. Оказавшиеся на месте Вандаль и Массакр немедленно наложили жгут и ампутировали пораженную ногу. Это были единственные жертвы.

Вслед за растениями Теллус начали осваивать земные насекомые, в первую очередь – крупные рыжие муравьи, название которых я позабыл. Неподалеку от рудника Вандаль нашел целый муравейник! Муравьи с жадностью пожирали смолку, сочившуюся из серых растений, и размножались с удивительной быстротой. К тому времени, когда на опытном поле показались первые зеленые всходы, они уже кишели везде, легко расправляясь с маленькими насекомыми Теллуса, которые пытались бороться с пришельцами.

После бурного начала настали дни мира и тишины. Постепенно, понемногу мы преодолевали даже то, что казалось непреодолимым. Месяцы шли за месяцами. Мы собрали первый урожай, обильный на «земных» полях и просто великолепный на распаханном участке Теллуса. Похоже было, что пшеница акклиматизировалась на славу. Стада множились, но пастбищ пока хватало. Земные растения, по-видимому, были сильнее местных, и вокруг уже появлялись пятна смешанных степей. Странно было видеть, как знакомые наши травы окружают какой-нибудь пыльно-серый кустик с цинковыми листьями.

Лишь теперь, на досуге, я смог поразмыслить о самом себе. Сразу после катастрофы мной овладела растерянность, граничащая с отчаянием: я знал, что осужден на вечное изгнание, навсегда разлучен с друзьями, отрезан от них непреодолимой пропастью, которую не измерить никакими земными мерами. И я испытывал ужас перед неведомой планетой, населенной чудовищами. Затем необходимость немедленных действий: война с бандитами, организационная работа, ответственный пост министра, который мне навязали, – все это полностью захватило меня, и теперь я с удивлением замечал, что от прежних настроений не осталось и следа. Мной овладела жажда приключений, радостная и неутомимая страсть открывателя неведомых горизонтов.

Однажды я заговорил обо всем этом с Мартиной по дороге в обсерваторию; теперь она и Мишель бывали там лишь изредка, посвящая большую часть своего времени общественным работам и обучению молоденького пастуха Жана Видаля, у которого оказались блестящие способности. Я тоже преподавал ему геологию, Вандаль – биологию, а мой брат – историю Земли. Впоследствии Видаль стал крупным ученым и, как вы знаете, был избран вице-президентом республики. Но не будем забегать вперед.

– Подумать только, – говорил я Мартине, – что, когда мой кузен Бернар хотел взять меня в межпланетную экспедицию, я наотрез отказался под тем предлогом, что сперва, мол, должен доучиться. В действительности же я просто боялся! Я, который ради какой-нибудь окаменелости готов был пойти хоть на край Земли, испытывал настоящий ужас от одной лишь мысли о том, чтобы эту Землю покинуть! И вот теперь я на Теллусе – и весьма этому рад! Забавно, не так ли?

– У меня все еще забавнее. Я работала над диссертацией, в которой доказывала несостоятельность теории изогнутого пространства. И вот теперь получила красноречивое доказательство ее достоверности!

Мы прошли уже половину пути, когда взвыла сирена тревоги.

– Черт, опять эти мерзкие твари! В убежище!

Такие убежища от гидр стояли теперь почти всюду, и ближайшее было от нас метрах в тридцати. Мы припустили бегом, не думая о самолюбии, хотя на этот раз у меня, кроме ножа и револьвера, был с собой автомат. Заставив Мартину войти внутрь, я остался на пороге, изготовившись для стрельбы. Сверху покатились камешки, а следом за ними передо мной появилась черная фигура кюре:

– А, это вы, месье Бурна! Откуда летят гидры?

– С севера, полагаю. Сирена подала лишь один сигнал. Входите!

– Боже, когда же мы наконец избавимся от этих адских созданий?

– Боюсь, что не скоро. А! Вот и они! Входите, входите, вы же безоружны!

Высоко над нами появилось зеленое облачко. Совсем рядом с ним, но немного ниже в небе вспухли черные клубочки – разрывы ракет.

– Недолет! Ага! Вот так уже лучше!

Следующий залп угодил прямо в середину стаи, и через несколько секунд сверху начали падать клочья зеленого мяса. Оставив дверь полуоткрытой, я нырнул в убежище: даже после смерти гидры кожа ее причиняет жестокие ожоги.

В убежище Мартина беседовала с кюре, поглядывая в окошко с толстым стеклом. Гидры, словно сообразив, что в стае им оставаться опасно, пикировали группами по две-три штуки. Сквозь полуотворенную дверь я видел, как они вились над паровозом нашей узкоколейки; машинист в своей закрытой кабине был в безопасности. Внезапно я расхохотался: над паровозиком взвилась струя пара, и перепуганные гидры бросились врассыпную. Я все еще смеялся, оглядываясь вокруг. Внизу, в деревне, трещали выстрелы, и на площади, у колодца, уже валялось несколько сбитых гидр. Внезапно какая-то тень закрыла небо. Я прыгнул в убежище и захлопнул за собой дверь; гидра пролетела над самой крышей. Прежде чем я успел просунуть автомат в бойницу, она была уже далеко.

Вопль Мартины заставил меня вздрогнуть.

– Жан! Сюда, скорее!

Я бросился к окошку: к нам со всех ног бежал мальчик лет двенадцати, а за ним гналась гидра. До убежища оставалось еще метров полтораста. Несмотря на смертельную опасность, мальчишка, видимо, не растерялся: он бежал зигзагами, умело используя деревья, которые мешали его преследователю. Вся эта сцена мелькнула передо мной, как при вспышке молнии; в следующее мгновение я уже был снаружи. Гидра набрала высоту и теперь пикировала.

– Ложись! – закричал я.

Мальчик понял и прижался к земле; гидра промахнулась.

Я дал по ней очередь в десять выстрелов на расстоянии пятидесяти метров. Чудовище подскочило в воздухе и снова развернулось для нападения. Я вскинул автомат, взял прицел на тридцать метров; после второго выстрела ствол заклинило.

В чехле у меня был запасной ствол, но поставить его я бы уже не успел. Отбросив автомат, я выхватил револьвер. Гидра приближалась.

И тогда мимо меня пронесся, пыхтя, наш толстячок-кюре в своей развевающейся сутане. Так быстро он, должно быть, не бегал ни разу в жизни! Гидра спикировала, но кюре успел раскинуть руки, прикрыть малыша и принять смертоносный укол на себя…

За эти секунды я сменил ствол и с расстояния десяти метров выпустил очередь за очередью, пока мертвое чудовище не рухнуло на тело своей жертвы.

Я огляделся: других гидр поблизости не было, да и в деревне стрельба затихла; лишь высоко в небе плыло несколько зеленых пятен. С трудом освободил я труп кюре – один грамм яда гидры убивал быка, а чудовище зараз впрыскивало кубиков десять, если не больше! Мартина легко подняла мальчугана, потерявшего сознание, и мы пошли к деревне.

Жители опасливо отпирали забаррикадированные изнутри двери. Мальчик очнулся, и, когда мы его передали матери, он уже мог идти сам.

Я нашел Луи на площади, у колодца, – он был мрачнее тучи.

– Скверный день, – сказал он. – У нас тут двое убитых: Пьер Эвре и Жан Клод Шар. Не пожелали укрыться, чтобы удобнее было стрелять…

– Трое убитых, – проговорил я.

– Кто третий?

Я объяснил.

– Что ж, я не слишком люблю священников, но этот погиб смертью храбрых! Предлагаю устроить торжественные похороны всем погибшим сегодня.

– Поступай как хочешь. Им от этого легче не станет!

– Нужно поднять моральный дух. Слишком многие боятся, пусть мы и убили уже тридцать две гидры!

Из зала совета я позвонил дяде, чтобы он о нас не беспокоился. На следующий день состоялись похороны, на которых Луи произнес надгробную речь, прославляя героизм погибших.

Кладбище мы покинули с Мартиной и Мишелем. На полевой тропинке, куда мы свернули, чтобы сократить путь, нам попался труп гидры; огромная тварь длиной более шести метров, не считая щупалец, загромождала дорогу. Пришлось ее обойти. Мартина была бледна как мел.

– Что с тобой, сестричка? – спросил Мишель. – Опасность уже миновала.

– Ох, Мишель, мне так страшно! Этот мир слишком жесток к нам, слишком безжалостен! Эти зеленые чудовища всех нас убьют!

– Не думаю, – сказал я. – Наше оружие с каждым днем улучшается. Вчера, будь мы чуть более осторожными, все обошлось бы и вовсе без жертв. В сущности, мы здесь подвергаемся не бо́льшим опасностям, чем индусы с их тиграми и змеями…

– От змеиного яда помогают противоядия. А тигры… что ж, это тигры, звери, не слишком-то и отличающиеся от нас самих. Но эти зеленые полипы, которые переваривают тебя в твоей собственной коже… Ужас, просто ужас! Мне так страшно… – чуть слышно повторила Мартина.

Мы утешали ее как только могли, но, придя в деревню, увидели, что в утешении нуждается не одна она. Подъехал состав вагонеток с рудой, и машинист вышел поболтать с каким-то крестьянином.

– Тебе-то бояться нечего, – говорил тот. – Заперся в своей кабине, сидишь себе и в ус не дуешь… А мы… пока распряжем быков и забежим в убежище… нас эти твари успеют убить раз десять! И пусть воют эти сирены – они всегда воют слишком поздно! Клянусь тебе: как идти в поле, я теперь каждый раз молюсь! Только дома спокойно, да и то не слишком…

Подобных разговоров мы в тот день наслушались вдоволь. Слабину давали даже некоторые рабочие завода, хоть они и работали в укрытии. Если бы гидры нападали ежедневно, даже и не знаю, чем бы все это закончилось. Но, к счастью, до великой битвы они больше не появлялись, и мало-помалу напряжение ослабло, да до такой степени, что время от времени нам приходилось строго наказывать слишком беспечных наблюдателей.

Глава 3. Разведочные работы

К тому времени, когда я разработал план экспедиции, мне стало ясно, что я люблю Мартину. Каждый вечер мы с ней поднимались к дому моего дяди, где вместе обедали. Иногда нас сопровождал Мишель, но обычно он приходил один, раньше. Я делился с Мартиной своими замыслами, и она дала мне немало полезных советов. Незаметно от деловых разговоров мы перешли к воспоминаниям.

Я узнал, что Мартина в тринадцать лет осталась без родителей, их целиком заменил ей Мишель. Он был астрономом, а потому, когда выяснилось, что у девочки явная склонность к точным наукам, привлек сестру к своей работе. Так уж вышло, что я был хорошо знаком с членами первой экспедиции «Земля – Марс» (ее глава Бернар Верильяк был моим кузеном) и мог рассказать Мартине немало интересного об этом межпланетном полете. Какой-то восторженный репортер даже сфотографировал меня между Бернаром и Сигурдом Ольсеном как «самого юного участника экспедиции», а потом на факультете насмешники не давали мне прохода. Тем не менее, когда мне предложили принять участие во втором перелете, я отказался, отчасти из-за того, чтобы не огорчать свою мать – какое благородство! – а отчасти просто из трусости, и тут уже благородством не пахло. Отыскав в дядиной библиотеке газеты того времени, я показал Мартине «знаменитую» фотографию. Она в свою очередь показала мне другой снимок: на докладе начальника экспедиции Поля Бернадака в пятом ряду слушателей слабой карандашной чертой были обведены головы юноши и девушки.

– Это Мишель и я. Как астроному, ему были выделены одни из лучших мест. Я запомнила тот день на всю жизнь!

– А знаете, я вас там, возможно, видел! Я помогал Бернару демонстрировать диапозитивы!

Через увеличительное стекло я смог рассмотреть на снимке лицо Мартины, тогда еще немного детское.

Так от вечера к вечеру мы становились друг другу все ближе и однажды, уже не помню как, перешли на «ты». А в один из вечеров, когда Мишель ожидал нас на пороге дома, мы появились перед ним рука об руку. С лукавой усмешкой он простер руки над нашими головами и торжественно произнес:

– Дорогие мои дети, как глава семьи даю вам свое благословение!

Немного смущенные, мы переглянулись.

– А что? Неужели я ошибся?

Почти одновременно мы ответили:

– Спроси у Мартины!

– Спроси у Жана!

И все трое покатились со смеху.

На следующий день я изложил на заседании совета свой давно уже вынашиваемый план экспедиции.

– Вы сможете, – спросил я у Этранжа, – переделать грузовик в своего рода легкий танк с дюралевой броней и башней для пулемета? Это помогло бы нам исследовать хоть какую-то часть поверхности Теллуса.

– Так ли уж это необходимо? – вмешался Луи.

– Еще как необходимо! Ты знаешь, что сырья у нас в обрез. Железной руды едва хватит на два года, и то если мы будем экономить. Нас окружают болота и степь, где рудные выходы искать очень сложно. Нам надо добраться до гор. Кстати, там мы, может быть, найдем и леса, которые поставят нам дешевую древесину, иначе мы скоро вырубим здесь все деревья, а их и так осталось немного. Может, мы встретим полезных для нас животных, может, отыщем уголь – кто знает! А может, найдем такое место, где нет гидр. Вряд ли они улетают далеко от своего болота!

– Каков будет, по-твоему, расход газойля?

– А сколько потребляет лучший грузовик?

– Двадцать два литра на сто километров. С грузом и по бездорожью выйдет около тридцати.

– Тогда, скажем, тысяча двести литров. В этом случае наш радиус действия составит две тысячи километров. Так сильно удаляться я не намерен, но мы ведь не по прямой ездить будем.

– Сколько человек тебе нужно?

– Семеро, считая меня самого. Думаю взять Бельтера, которого я уже научил распознавать основные минералы; Мишеля, если он пожелает…

– Конечно же пожелаю! Наконец-то займусь астрономией, так сказать, на месте событий, а не в телескоп…

– Ты мне будешь особенно полезен в том, что касается определения местоположения и топографических высот. Насчет остальных я подумаю.

План экспедиции был утвержден почти единогласно – воздержался лишь Шарнье. И на следующий день Этранж дал рабочим указания приступить к переделке грузовика.

Мы выбрали машину со сдвоенными задними баллонами. Слишком хрупкие стекла заменили плексигласом, позаимствованным из запасов обсерватории, проверили все замки и поставили на стеклоподъемники листы дюраля, которые могли в случае необходимости наглухо закрыть окна.

Перегородку между кабиной и кузовом мы разобрали, кузов расширили и превратили в каюту с полукруглой крышей, обшив каркас из прочных стальных дуг толстыми дюралевыми листами. Над крышей поставили вращающуюся башенку с автоматическим пулеметом двадцатимиллиметрового калибра; стрелок мог поворачивать ее с помощью педалей.

Кроме пушки, наше вооружение состояло из пятидесяти дальнобойных ракет длиной сто десять сантиметров, двух ручных пулеметов и четырех автоматов. Для пушки мы взяли восемьсот снарядов, для пулеметов – по шестьсот патронов на каждый, для автоматов – по четыреста. Шесть дополнительных баков по двести литров вместили запас горючего. В кузове установили шесть откидных коек в два ряда, по три друг над другом, маленький складной столик и ящики с продовольствием, которые одновременно должны были служить стульями. Инструменты, приборы, взрывчатка, баки с питьевой водой и маленький приемник-передатчик заняли все свободные углы внутри, а то, что не уместилось, мы привязали к крыше. Там же, вокруг башни, легли шесть новых шин для нашего броневика. Каюта освещалась двумя лампочками и тремя закрывающимися изнутри окнами. Бойницы в броне позволяли вести круговой обстрел. Мы заново перебрали весь мотор, всю ходовую часть, и в моем распоряжении оказалась достаточно мощная боевая машина, которой не страшны никакие гидры. Горючего нам должно было хватить на четыре тысячи километров, а запаса продовольствия – на двадцать пять дней. Во время испытаний грузовик легко шел по дороге со скоростью шестьдесят километров в час, но по пересеченной местности нужно было рассчитывать самое большее на тридцать.

Я тем временем продолжал подбирать экипаж. Вот кто должен был в него войти.

Начальник экспедиции и геолог: Жан Бурна.

Заместитель начальника: Бреффор.

Зоолог и ботаник: Вандаль.

Штурман: Мишель Соваж.

Изыскатель: Бельтер.

Механик и радист: Поль Шеффер.

Шеффер – бывший авиамеханик – был другом Луи. Кого взять седьмым, я не знал. Я с радостью позвал бы Массакра, но его присутствие в деревне было как минимум столь же необходимым. Оставив незаконченный список на столе, я куда-то вышел, а когда вернулся, внизу дерзким почерком Мартины уже было приписано: «Кухарка и санитарка: Мартина Соваж».

Сколько мы с Мишелем ни бились, нам так и не удалось ее отговорить. В конечном счете я был даже рад, когда Мартина заставила меня сдаться: она была сильна, смела, превосходно стреляла, и, кроме того, я был уверен, что в нашем броневике мы, в сущности, можем ничего не опасаться.

Последние приготовления подходили к концу. Каждый как мог рассовал свои книги и личные вещи, каждый выбрал себе спальное место. Мартина заняла верхнюю койку справа, а я – слева. Подо мной были Вандаль и Бреффор, под Мартиной – Мишель и Бельтер. Шефферу предстояло спать на сиденье водителя: для его ста шестидесяти сантиметров кабина была достаточно широка. Боясь, что внутри будет слишком жарко, мы установили дополнительный вентилятор. Люк в крыше и лесенка позволяли выбраться наверх, но при малейшей опасности все должны были немедленно прятаться в кузов.

И вот настало утро голубого дня, когда мы заняли свои места. Я сел за руль. Мишель и Мартина – рядом со мной, Шеффер, Вандаль и Бреффор вылезли на крышу, а Бельтер забрался в башню, к пушке; со мной он был на связи по телефону. Перед отъездом я убедился, что водить машину, исправлять обычные поломки и стрелять из пулемета может каждый из нас. Пожав руки друзьям и обняв на прощание дядю и брата, я завел грузовик. Мы свернули на дорогу к замку. Бельтер из люка башни долго еще махал рукой Иде, которая в ответ размахивала платком. Я был взволнован, счастлив и распевал во всю глотку. Мы проехали мимо развалин, потом вдоль полотна узкоколейки и по новой, едва намеченной дороге выбрались к руднику. Наблюдатели были на местах. Несколько рабочих прохаживались группами перед началом смены, другие закусывали. Дружески простившись с ними, мы двинулись дальше, в степь, прямо по серой теллусийской траве. Сначала еще попадались земные растения, но вскоре они исчезли. Через час последняя колея, самая крайняя точка, куда мы доезжали во время наших разведок, осталась позади. Перед нами была неведомая планета.

Легкий западный ветерок волновал траву, которая с сухим шелестом ложилась под колеса грузовика. Почва была твердой и удивительно ровной. Серая степь расстилалась вокруг, на сколько хватало глаз. На юге собирались редкие белые облака, «обыкновенные облака», как заметил Мишель.

– В каком направлении рванем? – спросил он, раскладывая на планшете свои штурманские приборы.

У Теллуса оказалось такое же постоянное магнитное поле, как у Земли, и наши компасы действовали превосходно, с той лишь разницей, что здесь все было наоборот, так что северный конец стрелки указывал на юг.

– Сначала – прямо на юг, потом – на юго-восток. Так нам удастся обогнуть болото. По крайней мере, я на это надеюсь. Затем – к горам.

В полдень мы остановились и первый раз позавтракали «под сенью грузовика», как выразился Поль Шеффер, – сенью скорее воображаемой, чем реальной. Хорошо еще, что нас освежал слабый ветерок.

Мы весело попивали вино, когда трава рядом с нами вдруг зашевелилась и оттуда выскочила плоская гадюка. Не дав нам опомниться, она ринулась вперед и впилась… прямо в левую переднюю шину грузовика, которая тотчас начала оседать с характерным шипением.

– Мать твою! – выругался Поль, прыгнул в кабину и выскочил обратно с топором в руках.

– Не испортите ее, прошу вас! – кричал Вандаль, но Поль не обращал внимания; одним ударом он рассек змею, да так, что лезвие топора ушло в почву по самую рукоятку.

Мы покатились со смеху.

– Не уверен, что добыча показалась ей достаточно сочной, – проговорил Мишель, пытаясь разжать челюсти гадюки.

Но для этого понадобились клещи. Размонтировав шину, мы убедились, что желудочный сок этой твари обладал невероятной силой: резина уже сморщилась, а корд вокруг прокола растворился бесследно.

– Прошу прощения, – сказал Мишель, поворачиваясь к останкам рептилии. – Не знал, что вы способны переваривать каучук!

Мы поехали дальше, держа среднюю скорость двадцать пять, тридцать километров в час. К вечеру позади осталось триста километров. Несколько раз я пытался свернуть влево, но там все еще тянулось болото. Ночь прошла спокойно. Лишь на следующий день после трех часов быстрой езды мы смогли наконец изменить направление. По-прежнему вокруг шелестела серая трава, изредка попадались кусты, да несколько раз нам пришлось объезжать овраги. Мы двигались к горам, возвышающимся на линии горизонта. Часов в десять погода начала портиться, и, когда мы остановились для полуденного завтрака, дождь вовсю барабанил по дюралевой броне. Поели, не выходя из машины, кое-как, в тесноте. Тем временем дождь превратился в ливень, видимость была отвратительной, и я решил переждать.

Мы приоткрыли окна, чтобы в машине было свежее, и расположились кто как хотел: одни – на койках, другие – вокруг стола. Я полулежал на переднем сиденье, Мишель и Мартина сидели на пороге проема, соединявшего кабину с кузовом. Лениво текла беседа. Мы с Мишелем дымили трубками, остальные покуривали сигареты. Благодаря какой-то счастливой случайности в деревне, помимо большого запаса табака, у одного из жителей оказалась табачная рассада, и теперь мы сами выращивали табак, не опасаясь вмешательства акцизных чиновников.

Дождь лил семнадцать часов подряд и, по словам дежурных, не прекращался ни на минуту. Когда мы утром проснулись, он все еще шел, хотя и не так сильно. Вся равнина была покрыта водой: плотный перегной медленно впитывал влагу. Мишель попробовал тронуться с места; грузовик забуксовал, но потом покатился, осторожно набирая скорость. К концу третьего дня пути мы проехали уже шестьсот пятьдесят километров и заметно приблизились к горам. Местность менялась: теперь вокруг были цепи холмов, вытянутые с юго-запада на северо-восток. Между двумя такими цепями мне удалось сделать очень важное открытие.

Вечерело. Мы остановились у подножия красноватого глинистого холма, на котором даже трава не росла. Захватив автомат, я вылез из грузовика и отправился прогуляться. Шел я не торопясь: поглядывал время от времени на небо и раздумывал над тем, можно ли применять на Теллусе законы земной геологии. Когда я уже склонялся к положительному ответу, мне почудилось в воздухе что-то странное, необъяснимое, но очень знакомое! Я остановился. Передо мной было небольшое маслянистое болотце со скудной растительностью: пучки рыжей, ржавой травы лишь кое-где торчали из воды, затянутой радужной пленкой. От неожиданности я чуть не подскочил: от болотца тянуло нефтью!

Я приблизился. Там, где болото слегка вдавалось в берег, на поверхность вырывались пузырьки газа. От огня зажигалки они легко вспыхивали, но это еще ничего не доказывало – обыкновенный болотный газ тоже горит. Но радужная пленка… По всем признакам здесь была нефть, и, очевидно, на незначительной глубине. Я обследовал местность. Слой глины, из которой состоял холм, здесь переходил в темный сланец, а в ста метрах от болотца сланцевый пласт упирался в обрыв из белого известняка. Все признаки сброса были налицо! Это меня обеспокоило. В результате сброса нефть могла разлиться по поверхности – тогда месторождение было бы для нас потеряно, – но могла и остаться совсем неглубоко. Одно, во всяком случае, было несомненно: нефть на Теллусе есть, и мы сможем ее добывать, так или иначе.

Тщательно отметив на маршрутной карте это место, мы двинулись дальше, огибая с юга гряду гор, вернее, высоких холмов, так как они не поднимались выше восьмисот метров. Это была известняковая гряда, по-видимому, совсем недавнего происхождения: следы эрозии на ней почти не были заметны. В одной отвалившейся глыбе я нашел окаменелую раковину, похожую на нашу земную брахиоподу. Значит, на Теллусе, кроме бескостных гидр, есть или были существа с твердым панцирем.

Растительность по-прежнему оставалась унылой и однообразной, серая трава да серо-зеленые деревья, то есть просто кусты. На остановках Вандаль превращал стол в лабораторию и склонялся над микроскопом, но до сих пор ему не удалось обнаружить ничего сенсационного. Клетки растений были такими же, как на Земле, если не считать того, что многие имели всего по одному ядру. У этих растений не было цветов: они размножались спорами, как на Земле в палеозойскую эру.

Сразу же за цепью холмов перед нами предстала могучая горная гряда со снеговыми вершинами. Центральная была особенно хороша! Ее гигантские размеры поражали глаз. Черная как ночь, под ослепительной снежной шапкой, эта гора стояла на равнине огромным конусом с геометрически правильными очертаниями. Мы назвали ее «горой Тьмы».

Мы покатили прямо к ней. Мишель сделал прикидку, произвел простейший подсчет и даже присвистнул от удивления:

– Ого! Почти двенадцать семьсот!

– Двенадцать? Выходит, она выше Эвереста на…

– Да, на три с лишним тысячи метров.

– Но почему так хорошо видно вершину? Ведь она должна быть над облаками…

– Да потому, что облаков тут как раз нет. Они вообще, судя по всему, на Теллусе встречаются редко. Зато уж если польет дождь!.. Вспомни, что было позавчера!

– Похоже, однако, дожди здесь бывают гораздо чаще, чем ты думаешь. Без воды вся эта растительность давно бы уже погибла!

Мы двигались к подножию горы Тьмы без происшествий, как вдруг перед нами возникло почти непреодолимое препятствие. Местность резко пошла под уклон, и мы увидели внизу, на дне широкой долины, реку. Берега ее покрывали древовидные растения: из всего, что нам до сих пор попадалось, ничто еще так не походило на наши земные деревья. У них были даже соцветия, которые Вандаль сравнил с пестиками некоторых голосемянных.

Но как переправиться через реку? Не очень широкая, всего метров двести, она была глубока и стремительна, с черной, жуткой водой. В память о родном крае я назвал ее Дордонью. Гидры вряд ли могли обитать в ее быстрых водах, но на всякий случай следовало держаться настороже.

Мы двинулись вверх по течению, надеясь отыскать более подходящее место для переправы, и к вечеру неожиданно для нас самих достигли истоков реки: уже глубокая и полноводная, она вытекала из-под известнякового обрыва, поросшего кустарником. Нелегко было провести машину по этому скалистому мосту, заваленному крупными обломками и пересеченному рытвинами, но в конце концов нам это удалось. По противоположному берегу мы спустились ниже и повернули прямо к пику Тьмы.

Из-за обмана зрения нам казалось, что этот пик примыкает к горной гряде, но на самом деле он одиноко возвышался на равнине, далеко впереди остальных гор. Базальт и черная лава сверкали на монолитном теле великана – еще одно доказательство недавней вулканической деятельности. Жидкие лавы обычно сглаживают неровности склонов, пока сами не начинают трескаться и разрушаться.

Широкие потоки застывшего вулканического стекла – обсидиана – спускались к самому подножию горы. К одному из них я подошел, даже не подозревая, что здесь меня ждет поразительная находка. Куча обсидиановых осколков лежала на выступе. Один из них привлек мое внимание. Казалось, ему была искусственно придана форма лаврового листа. Точно такие же наконечники для стрел делали наши далекие земные предки в солютрейскую эпоху.

Глава 4. Ссви

Я отвел Вандаля, Мишеля и Бреффора в сторону и показал им свою находку.

– А ты уверен, – спросил Мишель, – что это не какая-нибудь игра природы?

– На все сто. Взгляни на общую форму, на подгонку. Это точная реплика солютрейского наконечника.

– Или индейских наконечников из обсидиана, – добавил Бреффор. – Ты мог их видеть в Музее человека, если, конечно, там бывал.

– Стало быть, – проговорил Мишель, – нам придется признать, что на Теллусе есть люди.

– Необязательно, – сказал Вандаль. – Разум может расцвести и в отличных от нашей формах. До сих пор мы ничего сходного с земной фауной в теллусийской не встречали.

– Вот именно! – заметил я. – Если мой кузен и его спутники обнаружили гуманоидов на Марсе, отнюдь не факт, что мы найдем их и здесь.

– А не могут это быть, – продолжал Мишель, – такие же земляне, как и мы сами? Что, если у них просто нет тех средств, которые есть у нас, и потому они вынуждены были вернуться к орудиям каменного века?

– Не думаю. На Земле лишь очень немногие умеют обрабатывать камень так, как это делали в доисторические времена. А изготовление подобной штуковины, уж поверь мне, требует высочайшего мастерства – мастерства, которое приходит лишь после многих лет практики. В любом случае нужно быть начеку и предупредить остальных!

Так мы и поступили. Я проверил фары и прожектор, связанный с вращающейся башней. Ночные дежурства были на всякий случай удвоены, первыми встали на вахту я и Мишель. Он сел на место стрелка, а я на переднее сиденье, просунув в бойницу дуло автомата и положив рядом заряженный магазин.

Через пару минут я позвонил ему по телефону:

– Думаю, будет лучше, если мы станем время от времени переговариваться, – так хоть не задремлем. Если захочешь покурить трубку, позаботься о том, чтобы пламя зажигалки не было видно снаружи.

– Договорились! Если что-нибудь увижу, сразу же выйду на связь и…

Внезапно где-то во тьме, совсем рядом, прозвучал странный и громкий крик. Это был даже не крик, а какой-то трубный, клокочущий звук, переходящий в пронзительный визг, от которого сжималось сердце. Я оцепенел. Должно быть, у гигантских ящеров вторичной эры были такие же душераздирающие голоса. Неужели мы оказались в краю, населенном тираннозаврами?

– Ты слышал? – прошептал в микрофон Мишель.

– Еще бы!

– Что, черт возьми, это могло быть? Может, включить прожектор?

– Ни в коем случае! И вообще, помолчи!

Странный крик прозвучал снова, теперь уже ближе. При бледном свете Селены я различил над стеной деревьев движение какой-то огромной черной массы. Еле дыша, я вставил магазин в автомат; легкий щелчок прозвучал для меня как гром. Надо мной, чуть скрипнув, развернулась башня: Мишель тоже увидел это и прицелился. В наступившей тишине слышалось только безмятежное похрапывание Вандаля. Здорово же все они вымотались, если даже такие крики не могут их разбудить!

Пока я раздумывал, не поднять ли остальных по сигналу тревоги, темная масса задвигалась и вышла из-за деревьев. В полутьме я с трудом различил увенчанную гребнем спину, короткие массивные лапы и рогатую плоскую голову с очень длинной мордой. Какая-то странность в походке чудовища привлекла мое внимание: у него было шесть лап! В длину монстр достигал двадцати пяти – тридцати метров при высоте в пять-шесть. Я сдвинул предохранитель, но не решился положить палец на гашетку, боясь, что нервы не выдержат и я дам очередь.

– Внимание! Приготовься, но не стреляй, – сказал я.

– Это еще что за гадина?

– Не знаю. Внимание!

Чудовище снова зашевелилось. Теперь оно шло на нас. Голова его была увенчана плоскими, развесистыми, как у лося, рогами, сверкавшими при лунном свете. Неспешно, полуползком и чуть не волоча по земле брюхо, гигант протащился мимо, снова скрылся за деревьями, и я потерял его из виду. Это были страшные минуты! Когда монстр снова вышел из-за деревьев, он был уже далеко и вскоре совсем растворился во тьме.

В телефоне послышалось облегченное «уф!». Я ответил тем же.

– Осмотрись кругом, – сказал я.

По скрипу педалей я понял, что Мишель выполняет указание. Внезапно до меня донеслось его приглушенное «ах!».

– Иди сюда!

Поднявшись по лестнице, я примостился рядом с Мишелем, по другую сторону от пулемета.

– Прямо перед тобой, вдали!

Еще вечером мы заметили в той стороне скалистый склон; теперь на этом склоне мерцали огни, изредка заслоняемые чем-то темным.

– Костры! В пещерах! Так вот где живут эти резчики по обсидиану!

Мы так и сидели, словно загипнотизированные, лишь изредка отрываясь, чтобы оглядеться вокруг. Когда несколько часов спустя взошло красное солнце, мы все еще не могли оторваться.

– Что, нельзя было разбудить нас? – возмутился проснувшийся Вандаль. – Когда я еще увижу этого зверя?

– Действительно, не очень-то красиво с вашей стороны, – заметила Мартина.

– Да как-то не подумал, – ответил я. – Пока этот монстр был рядом, я не хотел, чтобы вы вскакивали и шумели спросонок, а потом он ушел. Теперь мы с Мишелем немного поспим. Вандаль и Бреффор – на карауле. О том, что следует смотреть в оба, вы и сами знаете. Стреляйте только в случае крайней необходимости! Ты, Шарль, – обратился я к Бреффору, – возьми второй автомат и поднимись в башню. Пулемет используйте лишь тогда, когда иначе будет нельзя: патронов у нас маловато. Но если понадобится – не жалей их! Выходить из машины запрещаю. Когда взойдет Гелиос, разбудите меня.

Но поспать нам удалось только час! Сон внезапно прервали выстрелы и резкие толчки рванувшейся с места машины. В мгновение ока я соскочил с койки, и тут же мне на голову свалился полусонный Мишель. Я увидел Поля за рулем и спину припавшего к автомату Вандаля; Мартина подавала ему перезаряженные магазины. Сзади, со старым автоматом в руках, не отрывался от бойницы Бреффор. Башня поворачивалась в разные стороны, и тяжелый пулемет бил короткими очередями по четыре-пять выстрелов.

– Мишель, заряжай новую ленту!

Я перебрался на переднее сиденье:

– Что случилось? Почему едем?

– Трава горит!

– И по кому стреляете?

– По тем, кто ее поджег. Смотри, вот они!

Над высокой травой я мельком заметил силуэт, смутно напоминавший человеческий, – кто-то несся параллельно нам на огромной скорости.

– Всадники?

– Нет, кентавры!

И словно для того, чтобы оправдать меткость определения Вандаля, одно из этих существ выскочило на открытый участок метрах в ста впереди. С первого взгляда казалось, что это действительно легендарный кентавр. Четыре тонкие ноги несли его горизонтально расположенное туловище, а спереди поднимался на высоту двух метров перпендикулярно почти человеческий торс с лысой головой и двумя длинными руками. Коричневая кожа этого существа лоснилась, как только что очищенный индийский каштан. В левой руке оно держало пучок длинных палок. Схватив одну из них правой рукой, существо устремилось к нам и метнуло свою палку.

– Дротик! – изумился я.

Орудие воткнулось в землю в нескольких метрах перед нами и с треском переломилось под колесами. Из грузовика послышался чей-то встревоженный крик:

– Быстрее! Быстрее! Огонь настигает!

– Едем на максимуме – пятьдесят пять километров в час! – отозвался я. – Далеко огонь?

– Метрах в трехстах, не больше. Ветер гонит его за нами!

Мы продолжали мчать по прямой. «Кентавры» исчезли.

– Как это произошло? – поинтересовался я у Мартины.

– Мы как раз говорили о том звере, которого вы видели ночью, когда Бреффор вдруг сообщил Вандалю, что позади нас загорелась трава. И не успел он это сказать, как появились эти существа, примерно сотня. Они принялись забрасывать нас дротиками. У некоторых, кажется, были даже луки. Мы ответили очередью и рванули вперед. Вот и все.

– Огонь догоняет! – прокричал Бельтер. – Он уже метрах в ста от нас!

Справа все уже было затянуто дымом. Над грузовиком пролетали искры, зажигая новые очаги, которые приходилось объезжать.

– Попытайся еще немного прибавить газу, Поль, – попросил я.

– И так выжимаю по полной – шестьдесят в час! А если полетит ось…

– …То мы поджаримся заживо. Но она выдержит!

– Забирай влево, Поль, влево! – закричал Бреффор. – Там голая земля!

Шеффер круто свернул, и через несколько мгновений мы уже мчались по широкой голой полосе рыжеватой глины. Горы были недалеко, и Гелиос поднимался все выше. Я взглянул на часы: с того времени, как мы с Мишелем улеглись поспать, прошло всего полтора часа.

Теперь наше положение было получше. Вокруг, может быть на несколько километров, расстилалось обнаженное пространство, лишенное всякой растительности. С нашим вооружением здесь нам нечего было бояться. Ни дротики, ни стрелы не могли пробить броню грузовика, единственным уязвимым местом были шины. Мы остановились.

Скоро огонь подступил к нашему спасительному острову и обогнул его слева. Целый поток неведомых странных зверьков устремился к нам, спасаясь от пламени. Вандаль выскочил наружу, и ему удалось поймать несколько, самых разных размеров: одни не больше землеройки, другие с небольшую собаку. Все они имели по шесть лап и по три или шесть глаз.

Справа от нас огонь натолкнулся на влажные заросли и начал угасать. Слева пламя ушло вперед. Оно достигло группы деревьев, которые затрещали и вспыхнули, словно облитые бензином. Раздался ужасающий рев. Огромное тело мелькнуло среди огня и устремилось, раскачиваясь, прямо к нам! Это было ночное чудовище или его собрат: очевидно, в роще находилась его лежка. Метрах в пятистах от нас, уже на голом пространстве, зверь остановился. В подзорную трубу я мог теперь рассмотреть его во всех подробностях.

Если не считать шести лап, чудовище в общем походило на динозавра. Увенчанная гребнями спина, длинный хвост, утыканный колючками, морщинистая кожа, покрытая блестящей зеленой чешуей. Огромная, длиной метра три-четыре, голова была усеяна рогами, два верхних, разветвленных, нависали над тремя глазками – двумя боковыми и одним средним, на лбу. Когда «динозавр» повернул голову, зализывая ожог, я увидел ряд острых длинных зубов и красный язык, выскальзывающий из фиолетовой пасти.

И тут появились «кентавры», вооруженные луками. На чудовище посыпался дождь стрел. Зверь бросился на охотников. Они увертывались от него с поразительной ловкостью, движения их были точны и грациозны, а в скорости бега они превзошли бы любого скакуна. Кстати, только это их и спасало: чудовище оказалось на удивление подвижным для своего веса. Затаив дыхание, мы наблюдали за эпической охотой, не решаясь вмешаться. Да и стрелять было рискованно, потому что охотники вихрем кружились вокруг своей добычи. Я уже собирался дать приказ продолжать движение, когда произошло несчастье. Один из «кентавров» поскользнулся. Зубастая пасть сомкнулась над ним и перекусила его пополам.

– Вперед! Приготовиться к стрельбе!

Мы шли на средней скорости, чтобы можно было лучше маневрировать. Как это ни странно, «кентавры» заметили нас лишь тогда, когда мы были от них всего в ста метрах.

Но, увидев нас, они тотчас перестали атаковать чудовище и отступили группами по трое. По мере того как мы приближались, они отходили все дальше, оставляя нас один на один со зверюгой.

Нужно было любой ценой избежать столкновения: этот монстр смял бы нас в лепешку.

– Огонь! – скомандовал я.

Чудовище ринулось на броневик. Складывалось ощущение, что ни пули, ни разрывные снаряды не смогут его остановить! Шеффер круто свернул налево. Мне показалось, что зверь скользит куда-то вправо, и тут удар хвоста вмял броню. Башня развернулась, и снова заработал тяжелый пулемет. Зверь преследовал нас. Но вот наконец он споткнулся и рухнул. Чудовище было мертво. «Кентавры» наблюдали за нами, держась в отдалении.

Видя, что «динозавр» не шевелится, я вылез из броневика, не выпуская автомата из рук. Мишель и Вандаль последовали за мной. Мартина тоже хотела выйти, но я ей запретил.

И оказался прав.

Не успели мы сделать и нескольких шагов, как «кентавры» бросились на нас с пронзительным, свистящим кличем: «Ссви-и-и! Ссви-и-и!» Затрещал автомат и тут же умолк, – очевидно, заклинило патрон. Пулемет из башни дал всего два одиночных выстрела: нападающие были уже слишком близко. Теперь мы стреляли в упор. Меткая очередь скосила сразу трех «кентавров», еще двое, по-видимому, были ранены и повернули назад. Остальные продолжали атаковать, осыпая нас дождем стрел, которые, к счастью, летели мимо.

Еще миг – и началась рукопашная! Отбросив автоматы с расстрелянными магазинами, мы взялись за револьверы, но я не успел воспользоваться своим: кто-то обхватил меня сзади, оторвал от земли и понес. Могучие руки прижимали меня к маслянистому туловищу, от которого исходил резкий запах прогорклого жира. Кисти мои были притиснуты к бокам, револьвер бесполезно болтался в левой руке. Я слышал за спиной выстрелы, но не мог обернуться. Под копытами моего похитителя звенела сухая земля.

Я понимал, что медлить нельзя. Более тридцати «кентавров» уже спешили на помощь нападающим. Если я не вырвусь сейчас, меня уже ничто не спасет. Отчаянным усилием мне удалось на миг разжать объятия и высвободить правую руку. Перехватив револьвер, я нащупал дулом голову существа, которое уносило меня, и выстрелил пять раз подряд.

Страшный толчок швырнул меня на землю. Когда я приподнялся, сильно помятый и наполовину оглушенный, «кентавры» были от меня метрах в трехстах, а с другой стороны ко мне на полном ходу приближался грузовик. Его автоматы и пулемет почему-то молчали. Почти ни на что не надеясь, я бросился ему навстречу. Мое лицо и тело были залиты оранжевой кровью «кентавра».

Я задыхался, в боку у меня кололо, а галоп преследователей слышался все ближе и ближе за моей спиной. Мишель, высунувшись из люка башни, делал отчаянные жесты, обращенные ко мне.

«Слишком поздно, – подумал я. – Но почему они не стреляют?»

И только тут вдруг понял: друзья боятся попасть в меня! Я тут же бросился наземь, повернувшись лицом к врагу: в моем револьвере оставалось еще три патрона. В то же мгновение первые очереди пронеслись над моей головой, разом срезав десяток преследователей. Ошеломленные «кентавры» остановились; лишь двое продолжали скакать ко мне.

Я уложил их двумя выстрелами с расстояния метров в десять.

Грузовик заскрипел тормозами возле меня. Дверца открылась, я одним прыжком вскочил внутрь и захлопнул ее за собой. Стрелы забарабанили по броне, царапая плексиглас смотровых окон. Одна из них влетела прямо в бойницу и воткнулась, дрожа, в спинку сиденья. Пришлось снова открыть огонь, и только тогда уцелевшие «кентавры» бежали. Поле боя осталось за нами. Мишель спустился из башни.

– Ну, старина, ты счастливо отделался! Какого черта ты не лег раньше?

– Да как-то сразу не подумал!.. Потерь нет?

– Вандалю во время заварушки угодила в руку стрела. Рана пустячная… если, конечно, стрела не отравлена. Впрочем, Бреффор осмотрел наконечник и уверяет, что нет.

– До чего ж страшные твари!

– Ну и что будем делать теперь?

– Вернемся, посмотрим на поверженного нами голиафа.

Мишель, Вандаль и я во второй раз вылезли из грузовика, чтобы рассмотреть чудовище, а заодно и трупы «кентавров», оставшихся на месте схватки.

Вандаль сказал, что броня голиафа, как мы окрестили монстра, напоминает хитин земных насекомых, но с некоторыми отличиями: во всяком случае, она несравненно тверже. Для того чтобы отпилить один разветвленный рог, который Вандаль решил взять с собой, пришлось пустить в ход ножовку, после чего полотно совершенно затупилось. У меня еще было несколько пленок для «лейки», которые мы берегли как зеницу ока, но тут уж мы сфотографировали чудовище и «кентавров».

Удивительные создания эти «кентавры», или ссви, как мы стали называть их позднее. Кстати, сами они называют себя точно так же. У них почти цилиндрическое тело, четыре тонкие ноги с маленькими твердыми копытами и короткий чешуйчатый хвост. Спереди тело под прямым углом выгнуто вверх, образуя почти человеческий торс с двумя длинными руками. На руках по шесть пальцев неравной длины; два из них противостоящие. Голова круглая, безволосая и безухая – уши заменяют перепонки, закрывающие внутренние слуховые раковины. У них три глаза светло-серого цвета; средний, самый большой, расположен посредине лба. Широкий рот вооружен острыми, как у ящера, зубами, нос, длинный и мягкий, спускается почти до самых губ. Вандаль наскоро произвел вскрытие одного «кентавра». У того оказался большой развитый мозг, защищенный, помимо черепа, хитиновой оболочкой, и гибкий, но достаточно прочный, благодаря обилию минеральных веществ, костяк. Несмотря на значительные различия, анатомия «кентавров» несравненно ближе к человеческой, чем строение гидр. В вертикальном торсе расположены два могучих легких, похожих на наши, но более простых, да сердце с четырьмя отделениями; желудок, кишки и прочие внутренние органы занимают горизонтальную часть тела. Некоторые трупы были еще теплыми, из них сочилась густая кровь оранжевого цвета.

– У этих существ много общего с людьми, – проговорил наконец Вандаль. – Они пользуются огнем, обрабатывают камни, изготавливают луки, – словом, это разумные создания. Жаль, что наше знакомство вышло таким печальным!

Действительно, у «кентавров», кроме оружия – луков и дротиков с искусно обточенными обсидиановыми наконечниками, – было даже нечто вроде одежды; вокруг верхней части туловища они носили широкие пояса из растительных волокон тончайшего плетения с подвешенными к ним, тоже плетеными, мешочками, в которых оказались разнообразные орудия из обсидиана. Все они поразительно напоминали орудия людей позднего палеолита.

Покинув поле сражения, мы поехали дальше. На сей раз для ночлега мы выбрали открытое место, где не было ни травы, ни деревьев. Такие странные голые участки попадались довольно часто. Они подходили нам сейчас как нельзя лучше, и на одном из них мы остановились, развернув грузовик вниз по склону, чтобы его можно было завести с ходу, если вдруг откажет стартер. Впрочем, все эти предосторожности оказались излишними; ночь прошла спокойно, если не считать трубных криков голиафа, доносившихся издалека. Утром, однако, Мишель разбудил меня с озабоченным видом.

– Взгляни, – сказал он, показывая барометр.

Столбик ртути вместо привычного для нас девяноста одного сантиметра давления сейчас едва доходил до семидесяти шести.

– Похоже, вскоре здесь будет веселенькая погодка!

– Ты уверен, что дело не в высоте над уровнем моря?

– Вчера вечером он показывал девяносто. – Подтащив меня к левому окну, он добавил: – И потом, посмотри на горы!

Цепь Неведомых гор, вдоль которых мы продвигались, исчезала в тумане. На западе по небу бежали серо-черные тучи.

– Здесь оставаться нельзя, – решил я. – Вперед! Нужно найти какое-нибудь естественное укрытие.

Поль сел за руль. Устраиваясь поудобнее, взглянул на горизонт и коротко присвистнул с видом знатока:

– Круто! Видел такое лишь раз – во время циклона над Южной Атлантикой!

Весь западный горизонт сделался уже свинцово-серым, зловещим. Контраст был разительный: на востоке всеми своими огнями сверкало восходящее солнце, тогда как здесь стремительно поднималась в небо эта ужасающая мгла.

– Бери левее, – сказал я. – Чем дольше будем оставаться на возвышенности, тем меньше шансов, что нас затопит.

Мы мчались по безжизненной равнине на юго-запад. Тучи закрыли уже почти половину неба. Внезапно первые тяжелые капли застучали по броне. Но ветра не было, он бушевал где-то в высоте, перемешивая громады туч, а здесь, внизу, нас обволакивала удушающая жара.

Оставив Мишеля рядом с водителем, я вместе с Мартиной забрался в башню, надеясь увидеть оттуда какое-нибудь убежище. Чтобы скорее добраться до гор, мы свернули на юг, потом на юго-восток. Местность постепенно повышалась.

Дождь продолжал идти крупными редкими каплями; гроза глухо ворчала где-то западнее. Мы приближались к скалам, в которых я с трудом различал многочисленные пещеры: свет мерк и становился все тусклее. До скал оставалось еще добрых два километра, когда буря обрушилась на нас. Страшный порыв почти развернул грузовик, и я услышал, как Поль ругается за рулем, стараясь взять прежнее направление. Хлынул ливень невероятной силы; длинные, жидкие стрелы косо падали с неба, и скалы казались нам то дальше, то ближе в зависимости от наклона колеблемой ветром водяной завесы. Оглушительно загрохотал гром. Нас окутала тьма. Лишь вспышки ярко-фиолетовых молний прорезали мрак, слепя глаза. Я поспешил втащить пулемет внутрь и заткнуть бойницу. И все равно даже в закрытом кузове приходилось кричать во все горло: гром грохотал теперь беспрестанно, заглушая голоса.

Грузовик выбивался из сил. Шины, не встречая сопротивления, буксовали в разжиженной почве. Ветер то стихал, то снова обрушивался внезапными шквалами, снося автомобиль, и, чтобы не рисковать, мы едва плелись со скоростью около десяти километров в час. Молнии трепетали, казалось, целыми минутами; потом началась настоящая фантасмагория вспышек и мрака, из которого рядом со мной на мгновение возникало бледное и немного испуганное лицо Мартины.

Когда я нагибался, я видел внизу, под ногами, кабину броневика: Бреффор у столика вносил записи в путевой журнал, Вандаль приводил в порядок свои заметки, и только Бельтера нигде не было видно. Наконец я разглядел его ногу, свешивавшуюся с койки, – он спал. После безмятежного покоя кабины бушующая снаружи стихия выглядела еще ужаснее. Ливень и шквалы состязались в ярости. При вспышках молний казалось, что капот машины с трудом разрезает морские волны. Вода низвергалась потоком, крыша дрожала, натянутая до предела антенна вибрировала, и я слышал ее жалобный звон в перерывах между раскатами грома.

– Да уж! – прокричал я. – Вот это гроза! Всем грозам гроза!

– Она восхитительна! – отозвалась Мартина.

И действительно, то было восхитительное, хотя и жуткое, зрелище. На Земле я часто попадал в грозу в горах, но никогда не видел такой, которая могла бы сравниться с этой своим неистовством и красотой.

Когда метрах в двухстах от нас сверкнула молния, я прокричал Мишелю:

– Что там с барометром?

– По-прежнему резко падает.

– Мы уже близко! Вижу пещеры. Включите фары!

И в самом деле, скалистая гряда была рядом. Несколько минут мы ехали вдоль нее, пока не отыскали возвышенную и достаточно ровную площадку, на которой мог уместиться наш грузовик. Скала повисла над нею, образуя укрытие. Опасаясь встретить ссви или голиафа, я снова поставил пулемет на турель; сквозь открытую бойницу внутрь врывались холодный сырой воздух и шум дождя. К счастью, убежище оказалось свободным, и вскоре наш грузовик стоял уже на сухом месте, защищенном по крайней мере тридцатиметровой толщей каменного навеса. Мы развернули машину передом к выходу и вылезли из бронированного кузова. У пулемета остался Бельтер – была его очередь дежурить.

Наше убежище достигало пятидесяти метров в длину и уходило под скалу метров на двадцать, а свод поднимался метров на двадцать пять. Кое-где по нему стекала вода, продолбившая своего рода водостоки, но там, где пол повышался, было совершенно сухо. В одном углу мы обнаружили кострище, пепел, кости и орудия из обсидиана: здесь были ссви, и, по-видимому, совсем недавно. Значит, придется бодрствовать.

Кроме того, мы нашли в расщелине заботливо припрятанные куски необработанного обсидиана и запас сухих веток. Может быть, с нашей стороны это было неосторожно, но мы не удержались и развели костер позади грузовика. Здесь же мы и поели, выкинув банки из-под консервов в кучу мусора, оставленную ссви.

– Представляю, какие глаза будут у наших друзей-«кентавров», когда они найдут эти странные сосуды, – сказал я.

– Особенно когда увидят этикетки, – добавил Мишель.

Одну из банок сосисок украшала цветная картинка «Тетушка Ирма», на которой упомянутая дама была представлена в виде дородной кухарки.

– Думаю, они получат не самое лестное представление о нашем искусстве, – заметила Мартина.

Все эти реплики нам приходилось выкрикивать, чтобы перекрыть шум низвергающегося водопада.

Когда к пулемету встал Мишель, я попросил освободившегося Бельтера помочь нам с Бреффором вырыть небольшую траншею. Мне хотелось узнать, кто и когда жил в этом гроте. Наши старания были вознаграждены: в песчаной почве мы обнаружили два слоя золы и всяких остатков толщиной по двадцать сантиметров каждый. В обоих слоях были одинаковые орудия; насколько мы могли судить, они сильно отличались от тех, которыми пользовались теперешние ссви. Все предметы были значительно более примитивными, наконечники стрел представляли собой заостренные осколки обсидиана, а не изящные «лавровые листья». Кроме того, мы откопали один скелет ссви, но так и не могли решить, был он похоронен намеренно или нет. В тех же слоях оказалось множество различных костей; некоторые, по-видимому, принадлежали голиафам. Три живых представителя этого рода нанесли нам под вечер визит. Они были относительно невелики, самый большой достигал в длину метров десять. Мы отказались их принять и довольно невежливо выгнали под дождь. Голиафы заупрямились; пришлось угостить их очередью, которая уложила одного наповал. Остальные обратились в бегство.

Ливень продолжался еще двое суток с короткими перерывами. Все это время мы занимались раскопками, больше нечего было делать. Я углубил траншею. Вместо песка верхних слоев внизу лежал слой неровных известняковых обломков – след более ранней эпохи, когда климат был явно холоднее. Должно быть, на Теллусе, как и на Земле, был свой период оледенения, и я решил про себя поискать в горах древние ледниковые морены. Кучку костей и обточенных камней мы погрузили в машину; это была наша первая коллекция, основа будущего музея.

Утром третьего дня солнце встало в безоблачном небе. Однако двигаться с места было еще нельзя: в низинах стояла вода, а местами почва настолько размокла, что превратилась в грязевые болота глубиной до четверти метра. К счастью, дул сильный ветер и все быстро просыхало.

Мы воспользовались вынужденным отдыхом для того, чтобы связаться по радио с советом. На вызов ответил мой дядя. Я рассказал ему о встрече со ссви и об открытии нефти. Он в свою очередь поделился новостями: последние дни гидры все время пролетают над «земной» территорией, но не нападают. Ракеты сбили уже около пятидесяти. Я предупредил совет, что мы намерены продвинуться дальше на юго-запад, а потом повернем обратно. Грузовик был в отличном состоянии, у нас еще оставалось почти половина горючего и вдоволь продуктов и боеприпасов. Пока мы проехали тысячу семьдесят километров.

Едва почва подсохла, мы двинулись дальше. Вскоре нам встретилась еще одна река, которую я назвал Везер. Она была меньше Дордони и местами суживалась до пятидесяти метров. Однако пересечь ее оказалось нелегко, так как после недавних ливней река вздулась, течение было стремительное и глубина порядочная. И все же мы ее преодолели, но об этой переправе я до сих пор не могу вспоминать без дрожи.

Поднимаясь вверх по реке, мы доехали до водопада; здесь Везер низвергался с уступа почти тридцатиметровой высоты. Осмотрев местность, я решил, что этот уступ и скалы на берегу возникли в результате геологического сброса. На несколько километров выше нам посчастливилось найти подходящий для нашей машины пологий спуск, и грузовик осторожно съехал под прямым углом к речке, до самой воды – чуть выше водопада. Но что делать дальше? И тут в голове Мишеля зародилась отчаянная мысль, которая сначала привела меня в ужас.

– Смотри! – сказал он, показывая на широкий плоский утес, выступавший из воды метрах в десяти от берега, и еще на два-три таких же камня, расположенных почти в одну линию с перерывами пять-шесть метров между ними. – Видишь? Вот и балки моста. Остается только положить настил!

Я немного даже оторопел:

– Настил? Но из чего?

– Неподалеку я видел деревья высотой от десяти до двадцати метров. У нас есть топоры, веревки, гвозди. Найдутся и кусты, достаточно гибкие для связок.

– А ты не думаешь, что это немного рискованно?

– А вся наша экспедиция – она что, не рискованная?

– Ну ладно. Посмотрим, что скажут остальные.

Бреффору план показался вполне выполнимым.

– Придется, конечно, попотеть, но мы делали и не такое!

Под прикрытием грузовика, посадив Мартину за руль, а Вандаля за пулемет, мы превратились в дровосеков. Свалив и очистив от ветвей стволы деревьев, мы грубо обтесали их, а потом грузовик оттащил бревна метров на пятьдесят выше водопада. Теперь нужно было занести конец одного бревна на первый утес. Я ломал себе голову, как это сделать, когда увидел, что Мишель быстро сбрасывает одежду.

– Ты же не собираешься добраться дотуда вплавь?

– Именно что собираюсь. Перевяжи меня веревкой. Я нырну здесь, и течением меня снесет прямо на камни.

– Да ты сошел с ума! Ты же утонешь!

– Не волнуйся! Я был чемпионом по плаванию – сто метров за пятьдесят восемь и четыре десятых секунды. Скорее, пока сестра не видит! Я-то не боюсь, а ей волноваться незачем.

Войдя в воду, Мишель сильными гребками устремился к середине реки, пока не отплыл метров на десять от берега, а потом отдался во власть течения. Мы с Бреффором держали веревку, второй ее конец опоясывал Мишеля. В нескольких метрах от утеса пловец бешено заработал руками и ногами, борясь с потоком, который увлекал его к пропасти. Без особого труда он ухватился за выступ, одним толчком подтянулся и встал на камень.

– Брр! А вода-то холодная! – прокричал он нам в грохоте водопада. – Привяжите к одному концу бревна мою веревку, а ко второму – другую, ту, что осталась у вас. Вот так! Спускайте, только не спешите! Держите крепче, не давайте бревну сплывать вниз!

Огромная балка уткнулась одним концом в камень, а другим, который удерживали мы, заскребла по мелководью. Не без труда занесли мы свой конец на берег, потом Поль, Бреффор и я переправились на камень: Поль и я – ползком, оседлав бревно и спустив ноги в воду, а Бреффор прошел поверху, балансируя над потоком в пяти метрах от водопада. Он сказал, что не выносит, когда у него мокрые ноги.

Вчетвером мы вытащили второй конец бревна на огромный камень и укрепили стальными скобами. Первая балка моста была положена.

Чтобы положить вторую, все пришлось проделать сначала. К вечеру мы поставили на место третью. Ночь прервала работу. Я устал, Мишель и Поль измучились основательно, и только Бреффор был еще довольно свеж. Вместе с ним я встал на первую вахту, до полуночи. Во вторую смену дежурили Вандаль и Бельтер, в третью, уже после восхода Соля, – одна Мартина.

Утром работа возобновилась. На следующий день мы уложили балки через все пролеты между каменными опорами и добрались до другого берега. Еще четыре дня ушло на то, чтобы положить настил.

Наша стройка имела самый живописный, хотя и странный вид. Погода стояла ясная, чуть прохладная, воздух был по-молодому свеж и прозрачен даже в сумерках, настроение у всех веселое. Последний день во время полуденного завтрака я откупорил пару бутылок старого вина, которое вдохнуло в нас безграничный оптимизм. Расположившись на серой траве подле грузовика, мы благодушно смаковали последнее сладкое блюдо, когда в воздухе засвистели стрелы. К счастью, никто не был ранен, только шина грузовика оказалась пробитой. Схватив лежащий рядом со мной автомат, я приник к земле и начал щедро поливать очередями полосу деревьев, откуда летели стрелы. До рощицы было метров сорок, и пули достигли цели. Из-за деревьев сразу выскочила группа ссви – многие были ранены – и обратилась в бегство.

Уже не так весело – ведь все могли погибнуть! – поспешили доделать настил, и Поль сел за руль. Грузовик осторожно въехал на мост. Наверное, ни один инженер, даже построивший величайший в мире мост, не испытывал такой гордости и… такого облегчения, как мы, когда все наконец перебрались на противоположный берег!

День закончился без происшествий. Перед закатом я наметил маршрут на завтра. Мы решили ехать прямо на юг, держа курс на гору, которая хоть и была много ниже пика Тьмы, но все же достигала добрых трех тысяч метров. В полночь – была моя очередь дежурить – я заметил на вершине этой горы светящуюся точку. Что это, вулкан? Но свет скоро погас. Истина предстала передо мной, когда огонек зажегся снова, но теперь много ниже, на склоне. Световая сигнализация! Я оглянулся. Позади, на холмах по ту сторону реки, вспыхивали ответные огни. Не в силах скрыть беспокойства, я поделился своими опасениями с Мишелем, который меня сменил.

– Да уж, приятного мало, – согласился он. – Если ссви объявят всеобщую мобилизацию, мы окажемся в тяжелом положении, пусть и вооружены значительно лучше. Ты заметил, что они не боятся огнестрельного оружия? Да и боеприпасов нам надолго не хватит…

– И все же я хочу добраться до этой Сигнальной горы. Ведь только в горах – или рядом с ними – мы сможем найти руду. Проведем быстрый рейд.

Утром перед отъездом пришлось сменить проколотую стрелой шину: пробоина расширилась. Наконец мы двинулись в путь. Местность незаметно повышалась, потом стала холмистой, изрезанной ручьями, через которые машина не всюду могла пройти. В одной маленькой долине я заметил в скалах зеленоватые прожилки: это был гарниерит – довольно богатая никелевая руда. И вообще, долина оказалась настоящей рудной сокровищницей. К вечеру у меня уже были образцы никеля, хрома, кобальта, марганца и железа, а главное – великолепного каменного угля, который мощными слоями выходил прямо на поверхность. О такой удаче можно было только мечтать!

– Здесь будет наш металлургический центр, – сказал я.

– А как же ссви? – возразил Поль.

– Придется уподобиться американцам героических времен. Почва здесь, как мне представляется, плодородная. Если потребуется, будем сражаться, занимаясь распашкой земель и добычей руды. В любом случае со второго дня нашего путешествия мы больше не видели гидр. Одно это компенсирует все остальное.

– Да будет так! – воскликнул Мишель. – Ура! Да здравствует Кобальт-Сити! Проблема только в одном: как нам перетащить сюда все наше оборудование и машины?

– Как-нибудь справимся. Сначала надо наладить добычу нефти, а это тоже не так просто.

Мы повернули на север, потом на запад. В шестидесяти километрах от долины я обнаружил залежи бокситов.

– Определенно, эти места – настоящий рай для изыскателей! – заметила Мартина.

– Нам повезло. Надеюсь, будет везти и дальше, – ответил я, думая уже о другом.

Все это утро я ломал себе голову над одной задачей: нельзя ли как-нибудь заключить союз со ссви или хотя бы с некоторыми из них?

Вероятно, здесь обитало множество враждующих между собой племен. Нельзя ли привлечь хоть часть ссви на свою сторону? Но для этого прежде всего нужно было завести с «кентаврами» какие-то иные отношения – помимо обмена выстрелами.

– Если снова придется сразиться со ссви, – проговорил я громко, так чтобы все услышали, – не мешало бы взять хотя бы одного пленного.

– Зачем? – спросил Поль.

– Чтобы узнать их язык или, наоборот, научить их нашему. Это может пригодиться.

– Вы полагаете, ради этого стоит рисковать жизнью? – осведомился Вандаль, хотя и сам, по-видимому, многое бы отдал за такую возможность.

Я изложил свой план. А вскоре случай помог его осуществить.

На следующий день, едва тронувшись с места, мы вынуждены были остановиться из-за неполадки в машине. Пока Поль возился с мотором, на наших глазах произошла короткая схватка между тремя красно-коричневыми ссви, каких мы уже встречали, и десятком других, меньшего роста, с черной блестящей кожей. Красные защищались отчаянно и уложили пять нападавших, но сами пали под градом стрел. Победители, не подозревая о нашем присутствии, принялись терзать поверженных.

Я дал по ним очередь из автомата, трое черных ссви упали, остальные обратились в бегство. Тогда я вышел из-за деревьев, которые нас скрывали. Один из красных ссви попробовал подняться, но тут же упал: в его конечностях сидело пять стрел.

– Вандаль, дорогой мой, постарайтесь его спасти!

– Сделаю все, что смогу, но я ведь очень плохо знаю их анатомию. Впрочем, – добавил он после беглого осмотра, – ранения не представляются мне тяжелыми.

Ссви лежал недвижимо, все три его глаза были закрыты, и только по тому, как ритмично поднималась и опадала грудь «кентавра», можно было понять, что он жив. Вандаль начал извлекать стрелы. Ему помогал Бреффор, который, прежде чем стать антропологом, изучал медицину.

– Анестезии не даю, – заметил Вандаль. – Не знаю, выдержит ли.

В течение всей операции ссви не шевельнулся, лишь короткая дрожь временами пробегала по его телу. Бреффор наложил повязку, на которой быстро проступили желтые пятна. Потом мы перенесли раненого в грузовик (он был не очень тяжел: пожалуй, килограммов семьдесят, как определил Мишель) и уложили на импровизированное ложе из травы и одеял. Все это время ссви не открывал глаз. Зато когда поломка была устранена и мотор завели, он заволновался и… впервые заговорил! Это был поток щелкающих, странно ритмичных слогов, которые, казалось, состояли из одних свистящих согласных. Ссви пытался встать, и нам пришлось его удерживать вчетвером: так он был силен. Тело его на ощупь казалось очень твердым и в то же время было удивительно гибким. Постепенно пленник успокоился, и мы его отпустили. Я сел к столику кое-что записать в свой дневник, захотел пить и налил себе стакан воды. Приглушенный возглас Вандаля заставил меня обернуться: приподнявшись наполовину, ссви протягивал руку.

– Он хочет пить, – сказал Вандаль.

Я подал стакан. Ссви взял его, недоверчиво осмотрел, потом выпил воду. Тогда я решил сделать опыт. Наполнив стакан, я произнес: «Вода». Ссви сразу же понял и с поразительной точностью повторил: «Вода». Я показал ему пустой стакан: «Стакан». Он повторил за мной: «Такан». Я отхлебнул глоток и сказал: «Пить». Он повторил: «Пить». Я растянулся на кушетке в позе спящего, закрыл глаза и сказал: «Спать». Ссви переделал это слово в «пать». Я показал на себя: «Я». Он повторил мой жест: «Взлик». Я озадаченно почесал затылок. Был ли это перевод местоимения «я» или же его имя? В итоге я все же склонился ко второй гипотезе. Должно быть, он решил, что меня зовут «Я».

Чтобы чуть усложнить опыт, я проговорил:

– Взлик спать.

Он ответил:

– Вода пить.

У всех от изумления отвисли челюсти. Это существо демонстрировало невероятную сообразительность! Я налил ему воды, и он выпил целый стакан. Я бы продолжил урок, но Вандаль заметил, что ссви ранен и, вероятно, истощен. И правда, ссви сам сказал: «Взлик пать» – и вскоре уснул.

Вандаль буквально-таки излучал радость:

– Если они все такие способные, мы быстро передадим им многие из наших знаний!

– Пожалуй, – признал я с кислой миной. – И лет через пятьдесят они перестреляют нас из ружей! Нет, так далеко мои намерения не простираются. Но они, безусловно, станут нам бесценными союзниками, если мы сможем с ними договориться.

– В конце концов, – вмешался Бреффор, – мы спасли ему жизнь. Так почему бы нам и не договориться?

– Ну да, спасли, но только после того, как убили множество представителей его расы, а может быть, даже и племени.

– Но ведь это же они на нас напали!

– Мы были на их территории. И если они пожелают войны, то мы, mutatis mutandis[3], окажемся в том же положении, в котором оказался бы Кортес, если бы ацтеки не боялись ни его ружей, ни его лошадей. В общем… нужно как следует позаботиться о нем. Такого шанса упускать нельзя.

Я перебрался вперед. Мишель вел машину, Мартина сидела рядом с ним.

– А ты что обо всем этом думаешь, Мартина?

– Они ужасно умные!

– Я тоже так полагаю. С другой стороны, я чувствую и некоторое облегчение: теперь мы не единственные мыслящие существа на этой планете.

– А я вот облегчения не чувствую, – сказала Мартина. – Все-таки это не люди.

– Ну разумеется! А ты что скажешь, Мишель?

– Пока не знаю. Подождем… Но взгляни-ка налево. Видишь эту полосу деревьев? За ней, вероятно, река. Опять придется переправляться.

– И справа тоже деревья. Чуть дальше полосы сходятся. Наверное, здесь сливаются две реки.

И действительно, мы находились на узком язычке суши между двумя реками. Левую, новую для нас, мы назвали Дронна. Но что за река была справа: Везер или Дордонь? Из-за ее ширины – как минимум метров триста – я склонился ко второму варианту. Река казалась глубокой. Ее воды, серые и мрачные, бежали лениво и медленно. Уже вечерело.

– Здесь и разобьем лагерь. Тут, если что, будет проще держать оборону.

– Да, но и выбраться отсюда в случае чего будет затруднительно, – заметил Бреффор. – Идеальная ловушка!

– В самом деле, – добавил Вандаль, – отступать будет уже некуда.

– Тот, кому удастся отрезать нам путь к отступлению, без труда сможет просто уничтожить нас. Зато здесь придется защищать лишь одну сторону – тыл. В случае нападения сосредоточимся все в одном месте. Переправу поищем уже завтра.

Этот вечер остался в моей памяти как один из самых спокойных и тихих за всю экспедицию, во всяком случае за всю ее первую часть. Перед закатом мы поужинали, сидя на траве. Погода стояла чудная – если бы не оружие рядом с нами и не странный силуэт Взлика, можно было бы подумать, что мы где-нибудь на Земле, в туристическом походе. Как и на родной планете, солнце, прежде чем скрыться за горизонтом, залило небо феерическим водопадом золотых, янтарных и пурпурных оттенков, на фоне которых в высоте лениво плыли редкие розовые облака. Все мы проголодались и ели с аппетитом, не исключая Взлика. Раны его уже начали затягиваться. Ссви особенно нравились морские сухари и солонина, но, вздумав попробовать вина, он тотчас же с отвращением выплюнул его.

– Похоже, у них нет такой склонности к алкоголю, как у наших земных дикарей, – заметил Вандаль.

Солнце село. Три луны давали достаточно света, чтобы можно было читать. Подложив под голову свернутую палатку, я растянулся на спине лицом к небу, где сверкали уже знакомые нам созвездия. Здесь они были ярче и больше, чем у нас, на Земле. Я покуривал трубку, о чем-то раздумывал и краем уха прислушивался к тому, как Вандаль и Бреффор дают ссви урок французского языка. Мартина улеглась слева от меня, Мишель справа. Бельтер и Шеффер, оказавшиеся заядлыми шахматистами, разыгрывали очередную партию на разграфленном карандашом куске картона; фигуры тоже были самодельными.

Уже засыпая, я подсунул руку Мартины под голову и привлек ее к себе. Сквозь дремоту до меня доносились свистящий голос Взлика, редкие возгласы шахматистов, объявлявших ходы, и мирное похрапывание Мишеля.

Трубный рев заставил меня вскочить на ноги. В полукилометре от нас к воде спускалось целое стадо странных животных. Они были меньше голиафов, но все же достигали восьми метров в длину и четырех в высоту. Длинные, сильно вытянутые и свисающие до земли носы, круглые спины, короткие хвосты и массивные ноги – все напоминало о слонах, даже трубные голоса! Только ног было шесть. Выстроившись на берегу, животные подогнули передние ноги и приникли к воде. Вандаль, показав на них пальцем, с вопросительной миной повернулся к ссви.

– Ассек, – проговорил тот. Потом, открыв рот, сделал вид, что жует.

– Полагаю, он хочет сказать, что у этих животных вкусное мясо, – заметил биолог.

Мы смотрели, как животные утоляют жажду; при свете трех лун это было впечатляющее зрелище. Я подумал, что судьба подарила мне то, о чем я мог только мечтать в тиши лаборатории: я увидел первобытную силу! Мартина тоже была взволнована. Я услышал, как она прошептала:

– Девственная земля…

Животные ушли. Одна за другой побежали минуты.

– А это еще что? – спросил вдруг Бельтер, отодвигая шахматы, от которых его не могло оторвать даже зрелище водопоя гигантов. Я повернулся в ту сторону, куда он смотрел. Там, освещенный сзади лунным светом, двигался странный силуэт. Все движения зверя, быстрые, упругие, гибкие, говорили о том, что это хищник. Несмотря на сравнительно небольшой рост – около полутора метров, – он производил впечатление невероятно сильного зверя. Я показал его ссви.

Тот сразу заволновался и быстро что-то залопотал, делая резкие жесты. Сообразив, что мы ничего не понимаем, он сделал вид, будто натягивает лук, потом показал на наше оружие, повторяя одно слово: «Бизир! Бизир!» Я понял, что зверь опасен, и, не торопясь – хищник был от нас в добрых двухстах метрах, – вставил в автомат магазин. Все остальное произошло с ошеломляющей быстротой. Зверь прыгнул, скорее, взлетел в воздух. Первым прыжком он преодолел метров тридцать пять! И снова взвился над землей, устремившись прямо на нас. Мартина вскрикнула. Все остальные вскочили. Я дал очередь, не целясь, и промахнулся. Зверь подобрался для третьего прыжка. Еще один автомат затрещал рядом со мной, но кто стрелял, я не понял. Еще одна очередь – и снова впустую; я зря израсходовал все патроны. Растянувшийся возле меня Мишель быстро сунул мне новый магазин.

– В грузовик! Скорее! – прокричал я, возобновляя огонь. Мельком я увидел, как Бельтер и Вандаль нырнули в броневик, втащив за собой ссви.

– Теперь ты, Мишель!

Из броневика над нашими головами навстречу чудовищу пронеслась трассирующая очередь из тяжелого двадцатимиллиметрового пулемета. Должно быть, она достигла цели, потому что хищник остановился. Теперь снаружи оставался один я. Вскочив в кузов, я захлопнул заднюю дверцу. Мишель выхватил у меня из рук автомат, просунул дуло в бойницу и повел огонь. Пустые гильзы со звоном падали на пол. Я огляделся: все были в сборе, кроме Мартины.

– Мартина! – крикнул я.

– Я здесь, – отозвалась она в перерыве между двумя пулеметными очередями.

Внезапно Мишель поспешно отступил назад, возопив:

– Хватайтесь за что-нибудь и держитесь покрепче!

Страшный удар сотряс машину. Броня затрещала, прогибаясь внутрь. Меня отбросило на Вандаля, а сверху рухнул восьмидесятипятикилограммовый Мишель. Пол дрогнул, и я уже думал, что он проломится. Пулемет смолк, свет погас. Мишель с трудом поднялся и зажег карманный фонарик.

– Мартина! – прокричал он.

– Я здесь. Все кончено. Подайте чуть вперед, задняя дверца заблокирована.

Труп хищника лежал, привалившись к грузовику. Он получил двадцать одну пулю, из которых пять были разрывные; наверное, он умер в последнем прыжке, на лету. Его изуродованная голова выглядела отвратительно, а пасть с клыками длиной сантиметров в тридцать наводила ужас.

– Как все произошло? Ты единственная это видела.

– Очень просто. Когда ты вошел, последним, зверь остановился. Я выпустила в него всю ленту. Он прыгнул. От удара я вылетела из башни вниз, а когда поднялась обратно, то увидела, что он лежит мертвый прямо на грузовике.

Ссви кое-как подполз к двери.

– Взлик! – сказал он. Потом сделал вид, что натягивает лук, и показал два пальца.

– Да ну? Он утверждает, что убил двоих стрелами!

– Я бы не сказал, что это невозможно, – заметил Бреффор. – Особенно если стрелы были пропитаны достаточно сильным ядом.

– Но ведь они не пользуются ядом! К счастью для нас, потому что в противном случае Вандаля, возможно, здесь бы уже и не было!

– Быть может, они отравляют только свои охотничьи стрелы? На Земле ведь тоже есть племена, которые считают, что использовать яд на войне бесчестно.

– Так или иначе, если в окрестностях Кобальт-Сити водится много таких созданий, – проговорил Бельтер, стоя одной ногой на мертвом звере, – то мы еще от них натерпимся. Хотел бы я посмотреть на них здесь – на всех этих наших охотников на тигров! Какие прыжки! А какая живучесть! А клыки… а когти… – продолжал он, осматривая лапы хищника.

– Зато умом они, должно быть, не блещут, – заметил Вандаль. – Даже интересно, где в таком сплюснутом черепе может располагаться мозг?

– Ты только что говорила, – шепнул я Мартине, – «Девственная земля со всеми ее красотами… и опасностями». Должен тебя поздравить: ловко ты управилась с пулеметом!

– Хвалить за это нужно скорее не меня, а Мишеля, который в свое время настоял на том, чтобы я регулярно упражнялась в стрельбе. По его словам, это всегда может пригодиться, а если и не пригодится, все равно окажется полезным для укрепления нервов.

– Только я, разумеется, не думал, что тебе придется применить эти навыки в таких вот условиях, – улыбнулся Мишель.

Глава 5. Возвращение

Короткая красная ночь прошла без тревог. Наутро мы все-таки решили переправиться через реку. Для этого соорудили большой плот, на постройку которого потратили целых шесть дней. Мы видели за эти дни немало странных животных, но ни одного хищника.

Мы впервые отведали теллусийского мяса: небольшое животное – сильно уменьшенная копия здешних «слонов», которые приходили на водопой, – поставило нам вырезку на жаркое. Из осторожности мы съели по маленькому кусочку, так как опасались отравления и вообще не знали, сможет ли наш организм усвоить незнакомую пищу. По вкусу мясо напоминало телятину, только было красноватым. Почти поправившийся к этому времени Взлик поглощал его с явным удовольствием. Никаких желудочных расстройств не последовало, и с этого дня до самого возвращения в зону гидр мы все время разнообразили наше меню – правда, каждый раз ограничивались небольшими порциями. Зато попробовать плоды с деревьев, сваленных для плота, мы так и не решились, хотя Взлик уписывал их за обе щеки. Он мог немного ходить и, казалось, совсем к нам привык. Накопленный запас французских слов уже позволял ему выражать простейшие мысли.

Переправа прошла благополучно. Сняв с плота веревки и вытащив гвозди, мы двинулись вниз по течению и ехали так два дня. Река то привольно разливалась, образуя почти озерную гладь, то стремительно прорывалась сквозь теснины между холмами. Я отметил, что глубина повсюду была довольно значительной: ни отмелей, ни перекатов.

На берегах реки кипела жизнь. Мы встречали многочисленные стада «слонов», иногда видели голиафов, которые паслись парами или в одиночку, то и дело натыкались на незнакомых животных – и маленьких, и огромных. Два раза вдалеке появлялись тигрозавры. Это название, придуманное Бельтером для хищника, который на нас напал, так за ним и осталось, несмотря на протесты Вандаля, уверявшего, и не без оснований, что у зверя нет ничего общего ни с тигром, ни с ящером. На это Мишель ему возразил, что главное – понимать друг друга, а как назвать хищника – тигрозавр, левиафан или, скажем, каракатица – не столь важно!

В реке было полно рыбы и прочих водяных созданий, но все они держались в отдалении от берега, и мы не смогли как следует рассмотреть их. К вечеру второго дня снова прошел дождь. Как и прежде, вокруг расстилалась саванна, и лишь вдоль ручьев и речек тянулись полосы деревьев. Температура в полдень доходила до тридцати пяти градусов в тени, но ближе к ночи опускалась до десяти градусов.

На рассвете третьего дня, после тревожного сна, все время прерываемого трубным ревом голиафов, мы выглянули наружу и сразу же заметили столб дыма. Он поднимался далеко на юге, на другом берегу Дордони. Что это было, костер ссви или лесной пожар, нам так и не удалось узнать.

Местность становилась все более неровной; низкие холмы заставляли нас то и дело искать объезды. Перевалив последний подъем, мы почувствовали в воздухе терпкий и сильный запах – запах морской воды.

– Где-то рядом море, – сказал Бельтер.

Вскоре он первый увидел его из башни, а через несколько минут оно предстало перед всеми нами. Море было темно-зеленое, бурное. Дул западный ветер, и волны, увенчанные пеной, с ревом обрушивались на берег. Спуститься к нему мешали утесы, но в двух-трех километрах южнее Дордонь впадала в него широким устьем с песчаными откосами.

Мы съехали вниз и остановились на пляже, усеянном гранитной и гнейсовой галькой, почти у самой линии прибоя. Вандаль выскочил из машины первым, объятый жаждой исследовать морское побережье – этот рай для биологов. Лужицы кишели тысячами невиданных существ! Одни были подобны земным, другие ни на что не походили. На каждом шагу попадались пустые раковины, напоминавшие раковины Святого Жака, как мы их называли во Франции, но огромные по размеру: самые крупные достигали трех метров в поперечнике! Другие раковины, поменьше, крепко держались на скалах. Мишель с большим трудом оторвал одну и принес ее Вандалю. Оказалось, что это существо стоит гораздо ближе к земным брахиоподам, чем к пластинчатожаберным моллюскам. Далеко в море между волнами мелькнула черная спина и снова исчезла.

– Я бы не прочь искупаться, – сказала Мартина.

– Нет, – решил я. – Кто знает, какие чудовища водятся у этих берегов! Рисковать не стоит.

Но скоро Шеффер обнаружил за гнейсовым барьером изолированную заводь длиной в сотню шагов и глубиной около двух метров. Вода была такой прозрачной, что можно было пересчитать все камешки, а единственными обитателями заводи оказались маленькие ракушки да несколько водорослей. Мы плескались как дети! Вандаль взялся нас охранять с автоматом в руках, а я затеял соревнование по плаванию. Мишель доказал, что он превосходный пловец, и оставил всех далеко позади. За ним финишировали Мартина, Шеффер и Бреффор. Я пришел предпоследним, опередив Бельтера всего на полголовы. Зато потом, отыскав круглый булыжник весом около пяти килограммов, я побил всех в толкании ядра.

Взлик долго смотрел на нас, потом сам влез в воду. Плыл он странно, по-змеиному изгибая вытянутое во всю длину тело и почти не шевеля ногами, но довольно быстро. На мой взгляд, от Мишеля он отстал бы на этой дистанции всего метров на десять.

Я сменил Вандаля, который тотчас принялся собирать образцы прибрежной флоры и фауны. А потом мы поехали дальше на север, держась от моря на расстоянии нескольких сотен метров. Путь был сложный, пересеченный старыми трещинами, круто спускавшимися к воде. Через три с половиной часа езды мы наткнулись на болото, в котором кишели гидры. Они были коричневыми, довольно мелкими – около полуметра – и не обратили на нас внимания. Чтобы обогнуть болото, пришлось взять восточнее. Лишь к вечеру оно кончилось, а мы смогли повернуть на запад и снова выехать к морю. Берег здесь тянулся низкий, песчаный. Против обыкновения, мы не остановились на ночлег и продолжали двигаться вперед при лунном свете. Идеально ровная полоса твердого песка позволяла ехать со скоростью до пятидесяти километров в час.

Незадолго до восхода красного солнца побережье сделалось скалистым, и нам опять пришлось свернуть вглубь материка. Так, случайно, мы открыли озеро. Его юго-западный берег, к которому мы выехали, был низким, а с востока озеро защищала цепь скал и холмов. Густые заросли темной рамой окаймляли водную гладь, покрытую легкой рябью; вода при лунном свете переливалась и фосфоресцировала. Все было настолько мирным, настолько успокаивающим, что казалось почти нереальным. Опасаясь гидр – лишь позднее мы узнали, что для этих тварей подходит только солоноватая вода болот, – мы не стали приближаться и остановились на холме примерно в километре от озера.

Мишель сменил меня на посту. Я настолько устал, что заснул мгновенно, а когда открыл глаза, мне показалось, что спал я всего несколько секунд. Однако сквозь окна уже просачивался свет голубой зари, и Мишель стоял надо мной, приложив палец к губам. Потом, стараясь не шуметь, он разбудил сестру.

– Сейчас вы увидите зрелище, достойное богов!

Мы вышли и не смогли сдержать крик восхищения. Озеро лежало перед нами, густо-синее с прозеленью, как толща льда на леднике, в пурпурно-золотой оправе. Прибрежные скалы оказались изумительного красного цвета, а деревья, трава и кустарник играли всеми оттенками желтизны. Лишь кое-где в этой гамме виднелись зеленые пятна, а холмы на востоке, над которыми вставал Гелиос, розовели, словно затопленные цветущим вереском.

– Как же красиво! – воскликнул я.

– Волшебное озеро, – подхватила Мартина. – В жизни не видела ничего подобного!

– Волшебное озеро – прекрасное название, – заметил Мишель.

– Мы его за ним и оставим, – сказал я. – Давай будить остальных.

Мы ехали по берегу озера весь день. Поверхность его слегка волновалась от доносившегося сюда морского ветерка. Недалеко от северной оконечности озера, за высокой скалистой грядой, снова оказалось болото, сообщавшееся с морем. Пока мы его объезжали, я решил связаться по радио с советом. В этот момент Бреффор заметил гидр. Маленькие гидры коричневой породы налетели целой стаей и закружились над грузовиком, как пчелиный рой. Впрочем, они не думали нападать, а только все время следовали за нами. Убедившись, что опасности нет, я попробовал вызвать деревню, но безуспешно. И не то чтобы аппарат молчал, наоборот, я никогда еще не слышал в эфире такого свиста, шипения и треска! Не зная, чем объяснить все эти помехи, я временно отказался от своего намерения. Внезапно без всяких видимых причин рой коричневых гидр оставил нас в покое.

Мы катили весь день и всю ночь. Когда занялась голубая заря, до нашего земного островка оставалось километров сто пятьдесят, не более. Но в деревню мы рассчитывали вернуться только вечером, так как я хотел обследовать еще и ближайшие окрестности. Внезапно нас вызвал по радио совет, и мы узнали новости, которые спутали все мои планы.

Глава 6. Сражение с гидрами

Говорил Луи. Вот уже три дня гидры совершали непрерывные налеты. Накануне они убили троих крестьян и двух быков. Теперь они пикировали поодиночке и летали над самой землей, где ракеты против них были бессильны. Положение было критическим.

– Думаю, лучшим решением станет эвакуация с этого клочка земли, – ответил я. – За пределами болотистых зон мы не встретили ни одной гидры.

– Это будет не так-то и просто, но… Ну вот, возвращаются!

Из приемника отчетливо донесся вой сирены.

– Оставайся у микрофона, – сказал Луи. – Постараюсь держать вас в курсе. Возможно, лучше будет…

Серия оглушительных взрывов оборвала его на полуслове, затем послышались выстрелы. Все, кроме сидевшего за рулем Мишеля и устроившегося в башне Бреффора, сгрудились вокруг меня, у приемника. Ссви, крайне удивленный, также прислушивался, но радио молчало. Обеспокоенный, я начал вызывать. Послышалось хлопанье двери, потом, с трудом переводя дыхание, заговорил Луи:

– Поторопитесь! Постарайтесь, если это возможно, оказаться здесь еще до наступления темноты. Теперь эти гадины держатся ближе к крышам, и нам очень трудно стрелять в них из жилищ. А выйти наружу сродни самоубийству! Их тут по меньшей мере три тысячи! Прокатившись по улицам, вы сможете отстреливать их одну за другой. Но поспешите! Кое-где они уже срывают черепицу!

– Ты слышал, Мишель? Жми!

– И так уже выжимаю максимум, шестьдесят в час!

– Мы будем в деревне часа через два с небольшим, – проговорил я в микрофон. – Держитесь!

– Вы так близко? Повезло. На моей крыше сидят штуки две или три, но потолок тут крепкий. Досадно только, что я ни с кем не могу связаться по телефону.

– Ты один?

– Нет, со мной шестеро гвардейцев и Ида. Она просит передать Бельтеру, чтобы тот не беспокоился.

– А мой дядя?

– Заперся в обсерватории вместе с Менаром. Ему там ничего не грозит. Твой брат и инженеры – в убежище номер семь. У них ручной пулемет, и, похоже, они неплохо с ним управляются. Ну все, отбой. Нужно связаться с другими группами.

– Только никуда не выходи!

– Не волнуйся, не выйду.

Бреффор, наклонившись к нам из башни, прокричал:

– Тревога! Гидры!

Я взобрался к нему. Впереди, примерно в километре от нас, на высоте пятьсот-шестьсот метров плотной зеленой тучкой парило с сотню довольно-таки крупных гидр.

– Скорее ракеты, пока твари не разлетелись!

По бокам башни поднялись трубы ракетных подставок. Нагнувшись, я увидел, что Вандаль и Мартина уже укладывают ракеты на мобильные лотки с одной стороны, а Бельтер и Поль – с другой.

– Бреффор, вниз! Займись наводкой ракет. Я останусь у пулемета.

Я прицелился и скомандовал:

– Огонь!

Трассирующие снаряды улетели в направлении гидр, и тут же вслед за ними, оставляя белые хвосты, в небо взвились ракеты. К счастью, они взорвались в самой середине зеленого облачка, и сверху черным дождем посыпались клочья мяса. Уцелевшие гидры ринулись на нас, и с этого момента стрелял уже я один, сбив с десяток этих монстров. С минуту-другую остальные еще кружили над нами, потом, осознав свою беспомощность, они метнулись в сторону и умчались прочь над самой землей.

Уже без происшествий мы добрались до рудника. Там не было ни души. Через несколько секунд дверь одного из убежищ приоткрылась, и кто-то помахал нам рукой. Мишель подвел грузовик вплотную к убежищу, и я узнал старшего мастера, Жозефа Амара.

– Где остальные?

– Уехали в поезде. Они переделали его в бронепоезд и забрали с собой все оружие.

– А вы?

– Остался, чтобы предупредить вас. Звонили из совета, сказали, что вы должны подъехать. Парни из паровоза сварганили брандспойт, поливающий кипятком.

– Хорошо. Давайте к нам. Давно они уехали?

– И часа не прошло.

– Вперед, Мишель!

Амар изумленно уставился на Взлика:

– А это еще что за гражданин?

– Туземец. Объясню чуть позже.

Через десять минут до нас начали доноситься взрывы. Наконец мы увидели деревню. Все окна и двери были забаррикадированы, крыши некоторых домов были сплошь покрыты гидрами. Эти монстры не поднимались высоко над землей. Поезд рудника стоял на «вокзале»; его тяжелый пулемет палил по каждой гидре, отделявшейся от крыш.

– По местам! Поль – за руль. Мишель и Бреффор, берите ручные пулеметы. Мартина, Вандаль, подавайте мне ленты. Бельтер и вы, Амар, будете вторыми номерами при пулеметчиках. Взлика уложите в угол, где он не будет мешать. Готовы? Отлично! Давай, Поль, подъезжай к паровозу!

Рудокопы поработали на славу. С помощью металлических листов, бревен и досок они превратили свой поезд в настоящую крепость на колесах. Вокруг него на земле валялось уже около сотни вздувшихся мертвых гидр.

– Как, черт возьми, вы их столько насбивали? – спросил я у машиниста, которым оказался Бирон.

– Моя идея! Мы их ошпариваем. Впрочем, вот и другие пожаловали. Сейчас все сами увидите. Не стреляйте! – крикнул он тем, кто сидел в первом вагоне у пулемета.

– Не стреляйте! – повторил я для находившихся в грузовике. Приближалось десятка три, может, чуть больше гидр.

– Как только скажу, включай насос, – бросил Бирон своему кочегару, потом подхватил нечто вроде шланга и просунул в бойницу снабженный деревянной ручкой медный наконечник этого устройства. – Пусть ваш грузовик сдаст чуть назад!

Монстры были уже метрах в тридцати, приближаясь с огромной скоростью. Внезапно навстречу им ударила струя кипящей воды и пара, сразу сбив не меньше десяти. Остальные, развернувшись, унеслись прочь. Тут же застрочил поездной пулемет, и я тоже открыл огонь.

– Ну вот! Ничего сложного, – сказал Бирон. – Мы бы убили и больше, если бы в первый раз я решился подпустить их поближе. Но я не осмелился, а теперь они вроде как осторожничают.

– И кто это придумал?

– Говорю же, я сам. Но без Сиприана, моего кочегара, мне вряд ли удалось бы все это исполнить.

– Отличная находка! Она сбережет нам немало пуль. Нужно только будет попробовать усовершенствовать это ваше изобретение. Но я доложу о нем совету, и, полагаю, благодаря ему вам вернут ваши политические права. Сейчас мы двинемся в деревню. В каком доме может находиться Луи Морьер, не знаете?

– Думаю, на почте.

– Тогда начнем с почты! Все на своем посту? Что ж – вперед, не спеша. Цельтесь получше и стреляйте только наверняка!

До площади мы доехали, ни разу не подвергшись нападению. Крыша почты была зеленой от гидр. Каждая пуля попадала в цель, но, чтобы убить чудовище, одного выстрела порой оказывалось мало. Пустить в ход ракеты или пулемет я не решался, опасаясь ранить наших друзей. Вцепившись щупальцами в черепицу и глупо тараща глаза, гидры оставались недвижимыми. Эта неподвижность нас немного удивила: раньше они казались более сообразительными. Мы начали целиться тщательнее, стараясь сразу поразить нервный центр, и наконец очистили почту от живого покрова.

Над деревней взрывались ракеты. Раза два или три я слышал свистки локомотива, торжествующего новые победы кипятка. Освободив забаррикадированную изнутри дверь, Луи выскочил из дому и запрыгнул к нам в грузовик.

– Ну что? – спросил я.

– С вашим появлением дела пошли лучше, но эти мерзкие твари проникли в три дома. У нас с дюжину погибших.

– Кто именно?

– Альфред Шарнье, его жена, одна из их дочерей. Пятеро крестьян, чьих имен я не знаю. Мадлен Дюше, актриса, и трое рабочих. Повреждена телефонная линия – где-то между почтой и заводом. Постарайтесь ее восстановить, а то я не знаю, что там, наверху, творится. Я возвращаюсь на почту.

Мы поехали вдоль телефонной линии. Метрах в пятидесяти от места обрыва на крыше дома притаились три гидры. Подхватив кусок медного провода, я спрыгнул на землю и начал сращивать оборванные концы. Едва я закончил, как застрекотал пулемет: гидры ринулись на меня. Пользуясь уже привычной тактикой, я бросился плашмя на землю, а когда гидры проскочили мимо, запрыгнул в грузовик. Мне пришлось еще дважды возобновлять эту необычную игру, в которой я рисковал жизнью.

Затем мы приступили к очистке крыш. Действуя по заранее намеченному плану, мы начали с площади, и уже через час здесь все было кончено. Мы выехали на главную улицу, но не успели сделать и нескольких выстрелов, как все гидры, словно по сигналу, поднялись в небо. Тотчас же захлопали двери, мужчины и женщины выскакивали из домов с реактивными минометами, и в течение следующих пары минут вслед чудовищам взлетело как минимум полторы сотни ракет. Все небо было усеяно пятнами: зелеными, от гидр, и черными, от разрывов. Поднявшись еще выше, гидры образовали облако и скрылись из виду.

– Я должен сообщить тебе кое-что любопытное, – сказал Луи. – Как только появились гидры, тебя стало почти не слышно. Помехи были просто ужасными.

– Странно, – заметил я. – Нечто похожее я замечал, когда над нами кружили маленькие коричневые гидры. Неужели эти гадины подают друг другу что-то вроде радиосигналов? Это могло бы объяснить великолепную координацию их действий. Нужно поговорить об этом с Вандалем.

Совет собрался тем же вечером. За вычетом погибших старика-кюре и Шарнье нас осталось семеро. Я вкратце рассказал об экспедиции и в присутствии других членов нашего экипажа, находившихся на заседании в качестве консультантов, представил совету Взлика. Затем Луи ввел нас в курс тех проблем, что возникли в наше отсутствие, – самой серьезной из них была новая тактика гидр. Теперь они прилетали ночью и укрывались в зарослях, откуда внезапно набрасывались на прохожих. Это привело к тому, что люди почти перестали выходить куда-либо поодиночке – лишь вооруженными группами.

– По радио ты предложил – добавил он, – переселиться поближе к Сигнальной горе. Я только за, но как это сделать? Если переезжать на грузовиках, нам не хватит горючего, а пройти пешком такой путь между гидрами и ссви… И нам придется оставить здесь всю технику! Даже на грузовиках мы не сможем перевезти локомотивы, станки и так далее.

– Я представляю все совсем по-другому.

– Но как тогда? Может, на самолете?

– Нет, на корабле.

– И где ты возьмешь его, этот корабль?

– Думаю, Этранж сможет сделать чертежи. Я не прошу у него сверхмощный эскадренный миноносец со скоростью пятьдесят узлов – нет, нам хватит и небольшого грузового суденышка. Наша территория расположена у самого моря. Именно так – морем – мы доберемся до устья Дордони. Саму реку я исследовал от устья до одного места, расположенного в двухстах километрах от Кобальт-Сити, и она бесспорно судоходна. Всюду, где я делал замеры, глубина была более десяти метров. Море показалось мне спокойным. В конечном счете нам придется пройти не более семисот километров и еще двести пятьдесят по реке.

– И за счет чего он будет ходить, этот корабль? – спросил мой дядя.

– Поставим большой дизель с завода или паровую машину. Но вот горючее… Будь у меня оборудование для буровой, я и сам бы проверил, глубоко ли здесь нефть.

– Да есть оборудование, – заметил Этранж. – Все, что нужно. Когда проектировали вторую плотину, тут бурили пробные скважины, после чего весь буровой инструмент остался на заводском складе. Как раз перед самой катастрофой я получил письмо с предупреждением о том, что оборудование вскоре заберут.

– Вот как! Похоже, нам повезло больше, чем швейцарскому робинзону![4] И до какой глубины доходила ваша буровая установка?

– Метров до шестисот-семисот.

– Черт возьми! Но к чему такой зондаж при постройке плотины?

– Мне всегда казалось, что компания, которая вела работы, заодно искала что-то другое. Но нам это только на руку. Кстати, среди моих рабочих есть трое парней, которые работали на Аквитанских нефтяных приисках.

– Прекрасно! Завтра же приступаем к работе. Все согласны покинуть эти места?

– Я – за голосование, – заметила Мари Прель. – Понимаю, здесь оставаться опасно, но отправиться в страну этих вот… – Она указала на ссви, который молча прислушивался к разговору.

– О! С ними, я думаю, мы сможем ужиться, – возразил Мишель. – Но, конечно же, лучше проголосовать.

Подсчет голосов выявил два против – так проголосовали Мари Прель и учитель – и пять за.

– Знаете, дядя, я не могу гарантировать, что нам удастся перевезти обсерваторию, – предупредил я. – По крайней мере, сразу точно не получится.

– Понимаю. Но если мы останемся здесь, то все здесь и сгинем.

Глава 1. Исход

Через несколько дней мы отправились на разведку нефти: впереди ехал я на нашем броневике, за мной – три машины с оборудованием и еще один грузовик с горючим для мотора буровой. Мы приступили к работе немедленно. Как я и предполагал, нефть залегала неглубоко: мы дошли до нее, пробурив скважину глубиной всего в восемьдесят три метра. Не без труда наполнив цистерну наскоро оборудованного нефтевоза, мы отправили его в деревню, где уже сооружалась установка для перегонки нефти. Несмотря на свою примитивность, она дала бензин приличного качества.

Я пробыл на буровой два месяца. Взлик совершенно выздоровел и приехал ко мне; он делал удивительные успехи во французском языке, и мы болтали с ним, как земляки. Кроме того, он оказался прекрасным разведчиком; зоркий и неутомимый, он мог развивать скорость до девяноста километров в час.

Каждый вечер я связывался по радио с советом. Чертежи судна были уже готовы, завод приступил к изготовлению отдельных частей, но жить в деревне становилось день ото дня все более и более страшно. Гидры нападали постоянно, бороться с ними было трудно, и мы потеряли еще семнадцать человек и много скота. Новости и письма на буровую привозили шоферы нефтевозов; водители проклинали все на свете каждый раз, когда им приходилось возвращаться с грузом на земную территорию.

Затем, оставив вместо себя на скважине бурового мастера, я вместе с Взликом перебрался в деревню. За два месяца здесь многое изменилось. По краям полей всюду стояли легкие, но достаточно прочные убежища, чтобы крестьяне могли без особого риска собирать урожай. Завод выпускал большое количество рельсов, у нас не было прокатного стана и приходилось их отливать; рельсы получались грубыми, но достаточно прочными. Большая часть их пошла на сооружение железной дороги к побережью, где работала корабельная верфь. Киль судна уже стоял на месте. Оно должно было иметь сорок семь метров в длину, восемь в ширину и, по расчетам Этранжа, ходить со скоростью семь-восемь узлов. Рядом с верфью возвышались резервуары для горючего. К тому времени у нас было в запасе уже сорок тысяч литров.

Восемь месяцев мы работали с предельным напряжением. За это время мы закончили корпус корабля и благополучно спустили его на воду. Теперь нужно было оборудовать судно внутри и построить мол для погрузки. К концу второго года пребывания на Теллусе наш первый корабль отправился в пробное плавание. Он хорошо принимал волну, имел незначительную бортовую качку, однако его крейсерская скорость не превышала шести узлов. Мишель и Бреффор совершили быстрый рейс до окрестностей Кобальт-Сити; они взяли с собой семена земных трав, чтобы к тому времени, когда мы перевезем скот, на месте уже хватало привычного для наших животных корма. С ними поплыл Взлик, которому мы поручили переговоры с его племенем. Потом он должен был нас встретить у слияния Дордони с Дронной. Перед отплытием Взлик сообщил интересную подробность: оказывается, в Дронну впадал узкий, но довольно глубокий приток, который протекал всего километрах в тридцати от облюбованного нами места. Мишель исследовал эту речку: наш корабль не дошел до Кобальт-Сити на пятьдесят километров, но ниже по течению река была вполне судоходной.

Тем временем мы построили баржу с небольшой осадкой, которую можно было вести на буксире. И вот через два с половиной земных года на Теллусе начался великий исход: первый караван отплыл на юг. На судне было семьдесят пять человек, оружие, инструменты, рельсы, листы дюрали и стали. Я был капитаном, Мишель и Мартина – моими помощниками. На баржу погрузили заводской паровозик, разобранный подъемный кран и горючее. Плыли осторожно, ощупью, все время измеряя глубину. Иногда приходилось удаляться от побережья, но море оставалось спокойным.

Обычно я стоял на носу корабля или на капитанском мостике. Вода была удивительно-зеленой. Неясные тени мелькали в ней вокруг судна, и сердце мое каждый раз сжималось от беспокойства: кто знает, какие чудовища могут обитать в этих глубинах! «Победоносный» – так мы окрестили нашего первенца – был вооружен крупнокалиберным и малокалиберным пулеметами, но все облегченно вздохнули только тогда, когда наконец дошли до устья Дордони.

Мы двинулись вверх по течению самым малым ходом, и, как оказалось, не зря. Несмотря на небольшую осадку, я дважды натыкался на мели в устье реки, – к счастью, было время отлива, и с приливом судно пошло дальше.

Члены нашего экипажа, кроме Мишеля и нас с Мартиной, еще не сталкивались с животным миром Теллуса, если не считать гидр. Легко представить, с каким изумлением смотрели они на невиданных зверей. Как-то вечером одному тигрозавру удалось перепрыгнуть с берега прямо на палубу и ранить двух людей, прежде чем его расстреляли в упор из пушки. А когда мы были недалеко от устья Дронны, по берегу галопом промчались два ссви. Несколько минут спустя в том направлении, куда они скрылись, поднялись три столба дыма: условный сигнал Взлика.

Он ожидал нас один на мысу при слиянии двух рек. Около пятидесяти ссви его племени, построившись клином, стояли метрах в ста позади.

– Привет! – проговорил он свистящим голосом.

– Привет, Взлик, – ответил я.

«Победоносный» остановился, но якорь не бросил – возможны были любые неожиданности.

– Поднимайся на борт, – предложил я.

Взлик бросился в воду и взобрался на борт по пассажирскому трапу. В этот момент из люка машинного отделения высунулся механик и разинул рот.

– Стало быть, вот с этими гражданами нам и придется жить? – пробормотал он.

Взлик повернулся и ответил:

– Они не злые, вот увидишь.

У механика была такая изумленная физиономия, что это невозможно описать.

– Ну и ну! Он говорит по-французски!

Его поведение меня удивило, но потом я вспомнил, что большинство жителей деревни видели ссви лишь мельком: он почти всегда был со мной, а я большую часть времени пропадал в экспедициях.

Ко мне присоединились Мишель и Мартина.

– Ну что, Взлик, – сказала Мартина, – каким будет ответ на наши предложения?

– Мы выбрали мир. Мы уступаем вам Сигнальную гору, которую называем Нсса, и территорию между Везером, Дордонью и Дронной до Неведомых гор – по-нашему Бссер, – но сохраняем постоянное право прохода через эти земли. Взамен вы даете нам железо, столько, сколько понадобится для нашего оружия, и будете помогать нам в борьбе с черными ссви, или сслвипами, с тигрозаврами и голиафами. Вы можете проходить через наши земли и рыть в них свои ямы, но не охотиться. Для этого нужно спрашивать разрешения у совета племени.

– Мы согласны, – сказал я. – Что касается железа, то нам понадобится время для его добычи.

– Это мы знаем. Я уже рассказал ссви, как вы достаете его из земли. Совет вождей хотел бы вас видеть.

– Хорошо, идем.

Мы спустили на воду ботик и сели в него втроем: Взлик, Мишель и я. Мартина осталась на судне, незаметно приблизившись к пушке.

– Be quiet, but careful[5], – сказал я ей на скверном английском, чтобы Взлик не понял.

Четыре хороших гребка – и ботик ткнулся носом в берег. Дюжина ссви приблизилась, разглядывая нас. Нам казалось, что все они совершенно похожи друг на друга, и, если бы Взлик смешался с остальными, мы уже не смогли бы его найти. Позднее, попривыкнув к их виду, мы, конечно, отличали знакомых ссви, хотя, по совести говоря, разница между ними была гораздо меньше, чем между людьми.

Взлик в нескольких словах передал, что мы приняли все условия. Ссви ответили традиционным приветствием, которое нисколько не напоминало цветистой речи земных дикарей из приключенческих романов моего детства. Тогда в залог дружбы я вручил каждому по отличному стальному ножу, такому, какой уже был у Взлика. Судя по словам благодарности, подарок им понравился, но лица их не дрогнули.

Мы вернулись на судно вместе с Взликом и медленно двинулись вверх по течению. Там, где Иль – так я назвал эту речку – изгибается широкой излучиной, нам пришлось остановиться: дальше начинались пороги. Здесь река образовывала спокойную заводь шириной метров двести; в северный берег вдавалась небольшая бухточка, словно наметка будущего порта. Лучшего места было не найти. Я решил приступить к разгрузке, но уже темнело; мы бросили якорь и переночевали посредине реки.

Весь следующий день мы валили деревья для постройки пристани. Через неделю она была готова. Уложив рельсовый путь, мы приступили к самой сложной операции – выгрузке подъемного крана. Даже в разобранном виде он был невероятно тяжел, и нам не удалось избежать несчастья: около полудня один рабочий, двадцатипятилетний Леон Бельер, поскользнулся и был раздавлен упавшей на него балкой. Но горевать было некогда; мы похоронили юношу и в память о нем назвали эту бухту Порт-Леон.

Когда справились с краном, работать стало сразу легче. Тем не менее выгрузка паровозика и трех вагонов доставила нам немало хлопот. Зато потом все остальное мы разгрузили играючи.

Мишель принял от меня командование судном, и «Победоносный» уплыл, а мы, оставшиеся шестьдесят человек, приступили к постройке бревенчатого форта, в котором можно было бы укрыться от тигрозавров и даже от ссви, если тем вдруг вздумается на нас напасть. Мы держали постоянную связь с советом по радио. Бригада дорожников сразу начала укладывать рельсы железнодорожной ветки длиной пятьдесят километров, которая должна была связать Порт-Леон с Кобальт-Сити.

Мы успели уложить всего четыре километра пути, использовав на это весь запас рельсов, когда «Победоносный» вернулся с новым грузом. Этот рейс продолжался двадцать три дня. Нам доставили большое количество горючего, рельсов и маленький экскаватор. На судне прибыли также пятьдесят человек рабочих. С третьим рейсом приплыли первые семьи, женщины с детьми. Положение в деревне к тому времени немного улучшилось, однако гидры продолжали прилетать каждый день.

Со следующим рейсом привезли несколько коров и овец, которых мы выпустили на участок, засеянный земными травами. Каждый вечер их загоняли в хлев при форте, опасаясь бродивших поблизости тигрозавров. Нам пришлось убить штук пять-шесть, прежде чем удалось отвадить их от наших пастбищ.

По мере того как прибывали новые переселенцы, для них сразу строили временные хижины из расчета две комнаты на семью. Холостяки, которых, кстати, становилось все меньше и меньше, жили в общежитии. Постепенно Порт-Леон приобретал облик типичного городка американских пионеров Дикого Запада, только без стрельбы из револьверов и без салунов.

Настроение у всех было приподнятое: все были счастливы избавиться наконец от гидр. Железнодорожная ветка удлинялась с каждым днем. Сначала был отвоеван двадцатый километр, потом тридцатый, за ним – сороковой. В конце железнодорожного пути появилась деревушка-крепость, которая двигалась вперед вместе с дорогой.

И вот настал день, когда дорога дошла до долины, где должна была вырасти наша столица. К тому времени в земной деревне осталось всего человек полтораста – в основном рабочие, разбиравшие заводское оборудование под руководством инженеров. С ними были мой дядя и Менар: зная, что перевезти обсерваторию невозможно, они решили уехать с последним рейсом. Перед отъездом все здания были тщательнейшим образом законсервированы до поры до времени, пока у нас не появятся более совершенные транспортные средства.

Мы, разумеется, не могли взять с собой большой телескоп с зеркалом пять с половиной метров диаметром, но два других телескопа, в полметра и метр восемьдесят сантиметров, нам все-таки удалось перевезти.

О тех днях новоселья у меня остались самые светлые воспоминания. Наши дома, построенные наполовину из бревен, наполовину из дюраля, стояли по склонам долины в живописном беспорядке. Многочисленные животные бродили вокруг, но среди них не было ни тигрозавров, ни голиафов: чаще всего мы видели мирных травоядных или мелких хищников, напоминавших наших лисиц или кошек. Кстати, земные деревенские кошки размножались необычайно быстро и очень помогали нам, уничтожая маленьких грызунов, покушавшихся на посевы.

Мы начали добывать цемент из мергеля ближайших скал. В первую очередь мы построили цеха металлургического завода, в трехстах метрах от выходов каменного угля. Как только прибывали станки, их немедленно устанавливали на подготовленные места. И скоро завод заработал.

В тот памятный день я женился на Мартине. Свадьба была очень простой, чисто гражданской, потому что ни я, ни она не верили в Бога. Она стала не первой на Теллусе: Бельтер и Ида поженились в Кобальт-Сити на два месяца раньше нас. Но поскольку, по словам Взлика, это была «свадьба вождей», ссви прислали целую делегацию с подарками. Взлик рассказал им, что я больше всего люблю камни, и передо мной высыпали целую кучу всевозможных образцов, среди которых попалось несколько очень красивых полудрагоценных камней и кусок превосходной медной руды. Последняя обрадовала меня больше всего. Я спросил, где ее нашли, и ссви показали мне место к юго-востоку от пика Тьмы. Месторождение оказалось необычайно богатым.

Давно уже я хотел посетить племя Взлика, да все не было случая, а тут свадьба, и мы решили отправиться к ссви в «свадебное путешествие» на нашем верном броневике. Мост, когда-то построенный нами через Везер, сохранился: ссви пользовались им и берегли его. К вечеру мы добрались до пещер. Они были расположены под самым гребнем довольно крутого, обращенного на запад обрыва, у подножия которого струился ручей.

Взлик заранее предупредил соплеменников о нашем приезде. Нас встретили и провели к вождю племени – очень старому ссви с зеленоватой от времени кожей. Он лежал на толстой подстилке из сухих трав в большой открытой пещере, все стены которой были покрыты удивительно живыми изображениями голиафов и тигрозавров, пронзенных стрелами. Среди этих изображений, наверняка имевших магическое значение, мы вдруг увидели себя: люди и грузовики были нарисованы довольно точно. Однако стрелы были тщательно стерты! Эта деталь позабавила и одновременно обрадовала нас.

Я был поражен чистотой, царившей в пещерах ссви. Входы в них довольно плотно закрывались щитами из кож, натянутых на деревянные рамы. Внутри горели светильники, заправленные растительным маслом.

– Их цивилизация мало чем отличается от человеческой! – заметила Мартина.

– Так и есть. И я даже полагаю, что их образ жизни – практически тот же, что и у наших предков времен палеолита. Разве что ссви более чистоплотны.

Старый Слиук – так звали вождя – при виде нас встал и через Взлика обратился к нам со словами привета. За спиной Слиука на каменной стене висело его оружие: большой лук, стрелы и дротики. На вожде не было никакой одежды, если не считать ожерелья из сверкающих камней.

Я вручил ему нож и стальные наконечники для стрел, а также маленькое зеркальце, которое поразило ссви больше всего. В продолжение всего ужина – теперь мы знали, что теллусийская дичь съедобна, и ели без опаски – он не выпускал зеркало из рук.

Ссви очень внимательны к своим женам и вообще проявляют о них заботу, даже удивительную для такого примитивного уровня развития. «Женщины»-ссви меньше ростом, более коренасты, и кожа у них светлее, чем у «мужчин». Мне показалось, что Взлик и дочь вождя, Ссуай, знают друг друга более чем хорошо, и это меня искренне порадовало. Если Взлик после смерти своего тестя станет вождем племени, наш союз должен упрочиться.

Мы пробыли у ссви неделю. Я подолгу разговаривал с Взликом, расспрашивая обо всем, о чем не успел спросить раньше. Постепенно я уяснил себе устройство их общества. В отличие от сслвипов, черных ссви, коричневые ссви придерживаются единобрачия. В племени четыре рода с родовыми вождями; роды объединяются только в случае войны или для большой охоты. Всего племя насчитывает около восьми тысяч ссви, включая «женщин» и детей. Племя входит в союз, насчитывающий еще десять племен, однако все они собираются вместе лишь в случае особой опасности. Основное занятие ссви – охота, но они занимаются также примитивным «земледелием»: разбрасывают семена и собирают урожай два раза в год. Они умеют коптить мясо и могут таким образом делать запасы.

Со всех сторон, кроме северной, племя ссви окружают их исконные враги – черные сслвипы. Далеко на юге обитают другие племена – красных ссви. Легенды говорят, что когда-то там была их прародина.

Ссви относятся к разряду яйценосных. Самки откладывают в год по два яйца величиной со страусиное. Через месяц из насиженного яйца появляется совершенно сформированный маленький ссви, который сразу может питаться самостоятельно. Родственные связи за пределами семьи у ссви практически отсутствуют. Живут ссви очень долго, по сто – сто десять земных лет, если только не погибают на войне, что, впрочем, случается довольно редко. Как правило, все отличаются беззаветной храбростью. В то же время ссви слишком воинственны. Они свято соблюдают верность союзникам и убивают врагов не из ненависти, а только потому, что это враг. Внутри племени нет никакого воровства. По отношению к врагам – другое дело! Здесь они мастера. С точки зрения интеллекта ссви почти ничем не уступают людям и по сравнению с людьми обладают поразительной восприимчивостью. Но прошу меня извинить, я рассказываю о том, что вы давно уже знаете, ибо со временем ссви настолько вошли в нашу повседневную жизнь, что сегодня многие из них стали рабочими, а некоторые даже математиками.

На обратном пути от ссви мы завернули в Порт-Леон. «Победоносный» только что вернулся из последнего рейса с грузом черепицы и кирпича. Он привез также средний телескоп диаметром сто восемьдесят сантиметров и последних жителей деревни. С ними были мой дядя и Менар.

Глава 2. Самолет

Прошло более года по земному времени. Если считать по-старому, мы жили на Теллусе уже пятый год. Согласно вычислениям Менара, это соответствовало трем теллусийским годам.

Кобальт-Сити постепенно преображался. Теперь это был оживленный поселок городского типа, насчитывающий более двух с половиной тысяч жителей, с собственной электростанцией, литейными мастерскими и заводом; поселок, окруженный вспаханными полями, на которых колосились пшеница и скин, местный злак. Имелись небольшая больница, где Массакр готовил будущих врачей, школа и даже зародыш университета, где я, в свою очередь, преподавал пять часов в неделю. Тучные стада паслись на ближайших холмах, где земные травы все больше вытесняли теллусийскую растительность. Мы добывали уголь, железо и другие металлы, но ровно столько, сколько нам было необходимо. Железнодорожная ветка соединяла нас с расположенным пятьюдесятью пятью километрами севернее Глиноземным поселком, где сорок человек работали в карьере, поставляя заводу бокситы. В Порт-Леоне насчитывалось шестьсот жителей. Одержимый мечтами о дальнейших исследованиях, я заложил там верфь, на которой достраивался более быстроходный корабль, чем наш «Победоносный». Первейшей задачей инженеров было изготовить другие станки, более совершенные, чем имевшиеся у нас.

Каждые двадцать дней по уже наезженной дороге к Нефтяному источнику, расположенному в восьмистах километрах, отправлялись два нефтевоза. Скважина быстро истощалась, и я знал, что вскоре можно будет отозвать шестьдесят человек, которые ее обслуживали. Впрочем, в запасе у нас имелось несколько десятков тонн бензина и мазута, к тому же я уже обнаружил новый нефтеносный район всего в сотне километров от города.

Короче говоря, все шло так, что, если бы не случайные встречи с прогуливающимися по нашим улицам ссви да не два солнца и три луны в небе, можно было бы подумать, будто мы вернулись на Землю. Вот тогда-то и произошло самое значительное событие с момента нашего прибытия на Теллус.

В тот вечер я засиделся в своем рабочем кабинете на первом этаже нашего небольшого дома, разбирая заметки и приводя в порядок наспех набросанные черновики геологических карт. Прежде чем отправиться спать, я подошел к радиоприемнику и, связавшись с нефтяными скважинами, дал кое-какие инструкции бригадиру, после чего поднялся наверх, позабыв выключить приемник. Я проспал, наверное, не более получаса, когда меня разбудила Мартина:

– Прислушайся, внизу кто-то разговаривает!

– Вероятно, это на улице…

Я подошел к окну, открыл его. Кругом было темным-темно, улица казалась пустынной. Город спал. В окнах не светилось ни огонька. Только прожектор на сторожевой вышке описывал медленные круги, выхватывая из мрака дом за домом.

– Тебе, должно быть, почудилось, – проговорил я и лег обратно в постель.

– Да вот, опять начинается!..

Весь обратившись в слух, я действительно услышал какие-то звуки.

– Ерунда! – пробормотал я уже в полусне и спокойно объяснил полузабытыми земными словами: – Наверное, просто забыл выключить радио…

И тут сон мой как рукой сняло.

– Черт возьми, но кто может вызывать в такой час?

В два прыжка сбежав вниз, я подскочил к приемнику. Лампы горели, но эфир молчал. Через окно я видел усеянное звездами небо; луны, должно быть, уже зашли. И вдруг из динамика прозвучал голос:

– Here is W. A., calling New-Washington… Here is W. A., calling New-Washington…[6]

Затем – тишина. И снова:

– Here is W. A…

Звук был очень чистый. Должно быть, передающая станция находилась где-то поблизости.

– Слушай! – снова сказала мне Мартина.

Я замер, затаив дыхание. Послышалось легкое жужжание.

– Неужели самолет?

Я подскочил к окну. Среди звезд медленно перемещался крошечный огонек. Бросившись к аппарату, я начал лихорадочно крутить ручки настройки, пытаясь найти волну, на которой шла передача.

– W. A. W. A. Who are you? – прокричал я в передатчик на ломаном английском. Наконец я нашел нужную длину волны. – W. A. Who are you? Here is New-France![7]

Я услышал приглушенный возглас, и кто-то ответил на прекрасном французском:

– Говорит американский самолет «Вашингтон». Где вы?

– Под вами. Сейчас зажгу свет снаружи.

Теперь самолет кружил над нашими головами.

– Вижу ваши огни. Ночью сесть невозможно. Вернемся позже. Сколько вас и кто вы?

– Около четырех тысяч. Все французы. А вас?

– В самолете – семеро. В Нью-Вашингтоне – одиннадцать тысяч: американцы, французы, канадцы и норвежцы. Оставайтесь на этой волне. Мы продолжим вас вызывать.

– Давно вы вылетели?

– Десять часов тому назад. Это разведочный полет. Вернемся к вам днем. Сейчас направляемся на юг. Не вызывайте нас, но пусть кто-нибудь дежурит у приемника. Сейчас будем вызывать Нью-Вашингтон. Очень рады узнать, что мы здесь не одни. До скорого…

И голос снова перешел на позывные:

– Here is W. A…

Затем последовал долгий разговор, который я плохо понял. По всей видимости, пилот сообщал о том, что обнаружил нас.

Не в силах усидеть дома, мы бросились будить моего брата, проживавшего в одном доме с Луи и Бреффором метрах в ста от нас, потом моего дядю, Мишеля, Менара, всех прочих членов совета. В конечном счете мы переполошили весь город. Я позвонил даже в Порт-Леон и, сообщив о самолете, приказал ускорить работы на «Отважном». Наконец наступило утро, и мы начали готовиться к достойной встрече летчиков: расчистили обширную площадку с твердой почвой и выложили белую стрелу, указывавшую направление ветра. Потом я вернулся к приемнику, у которого постоянно находилась Мартина.

– Ничего?

– Пока ничего.

– Не могло же нам это присниться!

В томительном ожидании прошло два часа. Вокруг приемника собралась целая толпа. Мой рабочий стол, к которому обычно даже Мартина не осмеливалась прикоснуться, бесцеремонно толкали, но мне было не до того. В мэрии, где стоял такой же приемник-передатчик, происходило то же самое. И вдруг:

– «Вашингтон» вызывает «Новую Францию»! «Вашингтон» вызывает «Новую Францию»!

– «Новая Франция» слушает! Говорите!..

– Мы летим над материком, близ экватора. Отказали два мотора из четырех. Не думаем, что сможем вернуться. Связаться с Нью-Вашингтоном невозможно. Слышим вас очень плохо. На случай, если мы погибнем, вот координаты Нью-Вашингтона: сорок один градус тридцать две минуты северной широты. Долгота – шестьдесят два градуса двенадцать минут к западу от вас.

– Где вы сейчас?

– Примерно на восьмом градусе северной широты и двенадцатом от вас градусе долготы.

– Оружие у вас имеется?

– Да. Бортовые пулеметы и ружья.

– Постарайтесь приземлиться. Мы вас найдем. Будем у вас, – я быстро прикинул в уме, – дней через двадцать – двадцать пять. У животных, которые похожи на носорогов, мясо съедобное. Не ешьте незнакомые фрукты!

– Если экономить, нам хватит запасов где-то на месяц. Идем на посадку, начинает глохнуть еще один мотор.

– Остерегайтесь гидр, если таковых увидите! Главное – не подпускайте их близко!

– Что еще за гидры?

– Что-то вроде летающих спрутов. Вы легко их узнаете. Сразу же стреляйте!

– Вас понял. Приземляемся на какую-то равнину, между очень высокими горами и морем. До встречи…

Передача оборвалась. Встревоженные, мы замерли в ожидании. Где-то там, за шесть с лишним тысяч километров от нас, семеро человек сражались за свою жизнь. Мы прождали целый час, и лишь тогда чей-то голос произнес:

– Получилось. Самолет частично развалился, но мы все живы. К сожалению, нам пришлось слить почти все топливо, да и наши аккумуляторы сильно разряжены. На связь выходить сможем редко – исключительно для того, чтобы задавать вам нужное направление.

– Мы сообщим, когда тронемся в путь. Связываться с вами будем каждые двадцать четыре часа по земному времени. Сейчас у нас девять тридцать семь. Мужайтесь. До встречи!

Я тут же выехал в Порт-Леон. «Отважный» был уже на плаву. В тот же день мы провели испытания. То было небольшое суденышко, длиной сорок восемь метров при ширине пять, грузоподъемностью около ста сорока тонн. Два очень мощных дизеля с демонтированного завода сообщали ему скорость до двадцати пяти узлов. При средней скорости в двенадцать узлов оно могло проплыть без заправки более десяти тысяч миль. Учитывая наши ограниченные возможности, то был настоящий шедевр кораблестроения!

«Отважный» имел на вооружении тяжелый двадцатимиллиметровый пулемет, а поскольку патронов к нему было мало, еще и ракеты. Со времен героического сражения с гидрами мы значительно усовершенствовали это оружие. На носу и на корме судна стояли спаренные установки, с которых могли одновременно взлетать четыре ракеты весом по двенадцать килограммов каждая: с приемлемой точностью они били на пять километров. По бортам располагались установки меньшего калибра, бившие зато на семь километров.

Наскоро испытав корабль – мы прошли на нем до устья Дордони и обратно, – я распорядился погрузить продовольствие и боеприпасы. Уже на следующий день мы отправились в путь.

Команда состояла из двенадцати человек. Штурманом был Мишель, старшим механиком – Бирон. Из остальных пятеро когда-то служили на флоте. Я, в свою очередь, трижды переплыл Средиземное море на маленьком паруснике одного своего приятеля и был знаком с основами навигации. Мы захватили с собой небольшой, специально оборудованный грузовичок – уменьшенную копию нашего броневика – и радиопередатчик.

Мы неспешно спустились по реке. На выходе из эстуария я послал позывные. Экипаж самолета коротко отозвался, и «Отважный» тут же закачался на волнах – мы были в море.

Как только мы отошли на милю от берега, я приказал взять курс на юг. Побережье здесь представляло собой плоскую травянистую саванну. По словам тех немногих ссви, которые сумели вернуться с этой вражеской территории живыми, такая же саванна простиралась вглубь материка, вплоть до высокой цепи гор, невидимой с моря.

Мы с Мишелем стояли на мостике. Судно шло со скоростью двенадцать узлов, моторы работали бесперебойно, море было спокойным. Не найдя себе другого занятия, я взял пробы морской воды и сделал анализ в нашей маленькой лаборатории: вода оказалась богатой хлоридами. Замедлив ненадолго ход, мы бросили примитивный трал. Когда его вскоре вытащили на палубу, он был полон рыбы всевозможных пород: одни походили на земных рыб, другие имели самые неожиданные формы.

Вечером солнце утонуло в сиянии багряного заката. Несмотря на то что Гелиос по сравнению с нашим старым земным Солнцем кажется совсем голубым, закаты на Теллусе отличаются обилием красных тонов, потому что слой атмосферы здесь гораздо толще. С наступлением ночи мы сбавили ход до шести узлов, хотя луны светили достаточно ярко, – я совсем не хотел, чтобы «Отважный» напоролся на неизвестный нам риф. К рассвету мы были уже в четырехстах пятидесяти километрах от порта отправления.

Берег, к востоку от нас, по-прежнему оставался низким и плоским. К полудню перед нами возник запутанный лабиринт островков и песчаных мелей; не решаясь углубиться в неведомые проливы, я предпочел взять курс в открытое море, и вскоре земля исчезла из виду. Мы установили очередность несения вахты: я дежурил первым, Мишель – вторым, а наш боцман, монтаньяр по происхождению, прослуживший пятнадцать лет во флоте, – третьим.

На четвертый день, хотя мы все время шли одним курсом – прямо на юг, вдали опять показалась земля, изгибавшаяся на юго-запад, если только это не был какой-нибудь остров. Мы находились на тридцать втором градусе северной широты. Было жарко, но вполне терпимо. Вечером того же дня мы увидели вдали нечто огромное и черное, резвящееся в морских волнах. На всякий случай я приказал завести ракеты в направляющие желоба и быть наготове, но морское чудище удалилось, так нас и не потревожив. Установив радиоконтакт с Кобальт-Сити, я узнал, что, несмотря на все усилия, связаться с Нью-Вашингтоном им пока не удалось. Берег снова скрылся из вида. Утром я едва не распорядился взять курс на восток, но впередсмотрящий заметил прямо по курсу землю. Я решил сделать разведку. Вымеряя глубину лотом, мы подошли метров на двести к пустынному голому берегу. Мишель определил координаты: девятнадцать градусов пять минут сорок четыре секунды северной широты, восемнадцать градусов двадцать две минуты западной долготы по отношению к Кобальт-Сити. Скорее всего, это был мыс какого-то острова. Сначала я хотел высадиться, но потом отказался от этой мысли, и мы двинулись на юго-восток.

Мы снова вызвали самолет и долго не получали ответа. Через два часа они сами связались с нами и сказали, что только что отбили атаку гидр, только не зеленых, а коричневых, но гигантских размеров – от двенадцати до пятнадцати метров длиной.

Без особых происшествий, если не считать крупной зыби, которая «Отважному» была нипочем, мы достигли земли, где опустился самолет, – материка, который, по словам летчиков, был отделен от того, на котором стоял Кобальт-Сити, широким проливом. Чтобы отыскать пролив, нам пришлось осторожно подняться на север. Обогнув огромный полуостров, мы сместились вдоль берега как минимум еще десять градусов широты. Стояла невыносимая жара, и нам пришлось надеть широкополые шляпы и то и дело поливать водой металлическую палубу. Временами море исчезало в густом и душном тумане, еще более невыносимом, чем ослепительное сияние Гелиоса.

Наконец, уже вечером, мы подошли к той точке берега, откуда, по нашим расчетам, до самолета по суше было ближе всего. Вид берега привел нас в уныние: то был настоящий мангровый лес, где деревья поднимались прямо из моря и теснились на илистых, топких отмелях, где кишмя кишели всякие гады, а воздух был отравлен зловонными испарениями. «И как же тут высадиться?» – подумал я с беспокойством. Далеко на горизонте виднелся гигантский горный хребет, вершины которого поднимались более чем на пятнадцать тысяч метров.

Мы начали продвигаться вдоль побережья в поисках более гостеприимных мест и через несколько километров достигли мутного эстуария какой-то реки. Несмотря на быстрое течение, нам удалось в нее войти и одолеть по лоту километров девяносто. Затем нас остановили илистые наносы.

Приведя все наше оружие в полную боевую готовность, мы удвоили число наблюдательных постов. Вокруг, на заболоченных берегах, шевелились, хлюпали и кишели в тине омерзительные, почти протоплазменные создания. Странные серые или ядовито-зеленые кучи живого студня амебовидными движениями переползали из лужи в лужу. Мы задыхались от запаха гнили; термометр показывал плюс сорок восемь в тени! С наступлением ночи берега осветились фосфоресцирующими пятнами разных цветов, размеров и форм, которые медленно передвигались в удушливом мраке.

После долгих поисков мы обнаружили на правом берегу скалистый выступ, на котором, судя по всему, не было живых существ. Маневрируя двумя винтами, «Отважный» пристал к берегу, и мы пришвартовали судно канатами, вбив в мягкий сланец железные клинья. Тотчас же был сооружен бревенчатый помост, по которому на сушу осторожно съехал грузовичок.

– Кто туда поедет? – спросил Мишель. – Мы с тобой, а еще?

– Не ты. На «Отважном» должен остаться кто-то, кто сможет, случись что, довести судно до порта.

– Значит, ты и останешься. Ты здесь единственный геолог, тогда как астрономов у нас целая куча.

– Командую здесь я – и потому приказываю тебе остаться! Съездишь во вторую поездку. Свяжись с самолетом. Узнай, как далеко до него и в каком направлении нам ехать…

Связь установили быстро.

– Они километрах в тридцати к юго-западу, – сказал мне Мишель.

Узнав, что мы от них так близко, американцы завопили от радости.

– У нас всего два литра питьевой воды и больше нет концентрата для стерилизации новой.

– Мы будем у вас, полагаю, менее чем через два часа, – ответил я. – Приготовьтесь. Если еще есть горючее, разведите костер. Дым послужит нам ориентиром.

Я сел за руль. Андре Этьен, матрос, встал у турели, снабженной двумя реактивными минометами. Немного взволнованный, я обнял Мишеля, помахал рукой остальным, и мы тронулись в путь.

Глава 3. Фиолетовая смерть

Не спуская глаз с компаса, я направил броневик на юго-запад. Километра два или три тянулась каменистая полоса, потом пошел мягкий грунт. Этьену пришлось выйти и натянуть на шины цепи. Вопреки моему запрету, он все же попытался схватить какую-то амебовидную тварь диаметром сантиметров сорок и обжег руку, словно кислотой. Эти животные буквально кишели повсюду. Некоторые были метровой длины. Они то и дело сходились в неспешных по виду, но крайне ожесточенных схватках, и побежденный исчезал, растворяясь в желудке победителя.

Мы продвигались с трудом, вода порой ключом била из-под колес. К счастью, редкая растительность послушно сгибалась перед машиной. Запах тухлых яиц, вызванный гниением трав, а также, быть может, желатинообразных существ, преследовал нас неотступно. Лишь через два часа после выезда мы наконец-то увидели вдали столб дыма.

Окружающий нас пейзаж изменился, и мерзкие ползучие твари исчезли. На твердом грунте наша скорость увеличилась, и мы смогли снять цепи. Вдалеке я заметил силуэт самолета со сломанными крыльями.

Увидев нас, американцы, позабыв о всяческой осторожности, бросились нам навстречу. Все они, кроме одного, одетого в авиационный комбинезон, были в форме Военно-морского флота США. Я открыл заднюю дверцу и впустил их внутрь. Вдевятером мы едва уместились в маленьком грузовике, но это не помешало бурным излияниям американцев: они едва не переломали мне пальцы своими сердечными рукопожатиями! Вытащив из-под сиденья бутылку, я предложил им коньяку с водой, возможно не очень свежего, но и в таком виде оцененного ими по достоинству.

Самый старший из них – с виду лет тридцати пяти, он, судя по всему, являлся начальником экспедиции – представил мне остальных, начав с белокурого гиганта, превосходившего меня в росте на целую голову, капитана Эллиота Смита. За ним шел коренастый брюнет – капитан Рональд Брюстер. Высоченного, немного нескладного парня с огненно-рыжей копной волос звали Дональд О’Хара, он был лейтенантом. Инженер Роберт Уилкинс был шатеном лет тридцати с черными глазами и широким, с залысинами лбом. Сержант Джон Пэри оказался канадцем. Наконец, указав на мужчину в летном комбинезоне, американец сказал:

– А это наш вам сюрприз: Андре Бирабан, географ, ваш соотечественник.

– Вот так дела! – воскликнул я. – На Земле мне частенько доводилось слышать ваше имя.

– Наконец, я сам: Артур Джинс.

Я представил моего механика и добавил:

– Господа, нужно снять с вашего самолета все то, что еще можно спасти, и двинуть обратно. Гигантские гидры не возвращались?

– Нет, – ответил Джинс. – Останки тех, которых мы сбили, валяются по ту сторону самолета.

Мы объехали на грузовике вокруг помятого фюзеляжа: позади него догнивали огромные кучи коричневатого мяса.

– Вам уже доводилось сталкиваться с этими животными? – спросил Бирабан.

– Разумеется! Только наши были зелеными и гораздо меньших размеров, что, впрочем, не мешало им оставаться опасными. Они не могут проникнуть внутрь самолета?

– Да нет, кабина вполне надежная.

– В таком случае я возьму с собой четверых из вас. Трое останутся здесь с моим матросом. Снимите бортовое вооружение. Патроны у вас еще остались?

– Полным-полно.

– Заберем их третьим рейсом.

Джинс отправил со мной Смита, Брюстера, Бирабана и Уилкинса, а сам с остальными заперся в самолете.

Я усадил Смита рядом с собой: по-английски я говорил плохо, но, как выяснилось, он довольно прилично знал немецкий, которым я владел свободно, и по дороге мы смогли обменяться кое-какой информацией. Я узнал, что Нью-Вашингтон представлял собой участок территории Соединенных Штатов, упавший посреди теллусийского океана. Из пятидесяти пяти тысяч человек в живых у них осталось всего десять тысяч. Образовавшийся остров простирался на тридцать семь километров в длину и двадцать в ширину. На нем обнаружились наполовину разрушенный катастрофой авиационный завод, который американцам удалось до какой-то степени восстановить, пригодные для обработки поля, большие запасы оружия и продовольствия и – странная штука! – несколько кораблей: французский легкий крейсер «Сюркуф», американский эскадренный миноносец «Поуп», канадский торпедоносец и два торговых судна – норвежское грузопассажирское и аргентинский танкер. На «Сюркуфе» служил один мой товарищ по коллежу, и я с горечью узнал, что во время катастрофы он исчез и значится пропавшим без вести. Все эти суда находились в открытом океане и только со временем добрались до Нью-Вашингтона. Некоторые пришли под самодельными парусами, помятые, растерзанные, как после сражения, но в целом невредимые. На моряков катастрофа обрушилась в виде гигантской донной волны.

– Почему вы так долго тянули с разведкой?

– Были дела поважнее! Хоронили погибших, разбирали развалины, строили дома. Топлива оставалось так мало, что все оно ушло на заправку одного из наиболее хорошо сохранившихся семнадцати самолетов, того самого, что разбился здесь.

– И вы ни разу не слышали наши сообщения?

– Нет, ни единого. А между тем мы слушали эфир на протяжении целого года.

– Странно! Как же вы жили?

– У нас было много консервов. Пшеница росла хорошо. Рыбу ловили. Кое-какие земные породы выжили и быстро размножились. Вот только молока не было, – добавил Смит с печалью в голосе. – Из-за его отсутствия мы потеряли немало детей.

Я, в свою очередь, рассказал ему о том, чего удалось добиться нам.

Часа в три пополудни мы добрались до «Отважного». Я высадил спасенных и тотчас же, несмотря на протесты Мишеля, отправился во второй рейс. От того жуткого зрелища, которое мне довелось увидеть по возвращении, у меня застыла кровь в жилах.

Я уже приближался к самолету, когда заметил чуть справа от себя огромную студенистую массу изумительного светло-фиолетового цвета, которая с большой скоростью – тридцать или сорок километров в час – ползла в том же направлении. Похожая на амебу, она была не менее десяти метров в диаметре и около метра высотой. Заинтригованный, я заглушил двигатель. Не обращая на меня внимания, фиолетовая тварь продолжала ползти к самолету. В этот момент дверца фюзеляжа открылась, и на землю спрыгнул канадец. Он увидел остановившийся грузовичок, помахал рукой и двинулся мне навстречу. Позади него возникли Этьен, О’Хара и Джинс. Я снова посмотрел на чудовище: его роскошная фиолетовая окраска исчезла, теперь оно было матово-серым, округлившимся, похожим на огромный, покрытый лишайником утес.

Пэри приближался. Предчувствуя опасность, я дал по газам и принялся сигналить. Механик улыбнулся, снова помахал мне рукой и ускорил шаг. Я мчался к нему на полном ходу и все-таки опоздал.

Внезапно чудовище снова озарилось фиолетовым светом и ринулось на канадца. Пэри увидел его, на мгновение замер в нерешительности, потом побежал назад к самолету. И тут произошло нечто странное: послышался сухой треск, в воздухе мелькнуло нечто вроде голубоватой искры, и канадец рухнул наземь. Через мгновение он исчез, поглощенный фиолетовыми псевдоподами.

Выпучив глаза от ужаса, я резко ударил по тормозам. Чудовище развернулось и теперь ползло в мою сторону. Я сорвался с сиденья, вскарабкался в башню к направляющим желобам, где еще с утра лежали ракеты, и начал лихорадочно крутить ручки наводки. Снова мелькнула голубоватая искра, ударив в радиатор. Меня изрядно тряхнуло. Это не было похоже на удар электрического тока – все мое тело, с головы до ног, пронзило ледяным холодом. Я тут же нажал кнопку спуска. Обе ракеты нырнули в живую слизь, находившуюся метрах в десяти от грузовика. Послышались два глухих взрыва, громкий искровой треск разрядов, и в воздух полетели клочья фиолетового студня. Чудовище скорчилось и замерло.

Тронув грузовичок, я осторожно подъехал чуть ближе. Фиолетовый студень слабо подрагивал, внутри желеобразной массы пробегали последние искорки. От канадца не осталось и следа. Приоткрыв дверцу, я метнул две зажигательные гранаты. От сильного жара студенистая масса затрещала, как-то сжалась и перестала трепетать. Тем временем подошли остальные.

– What an awful thing! – пробормотал Джинс и тут же перешел на французский: – Какой ужас!

– Боюсь, мы ничего уже не сможем сделать для вашего механика, – сказал я. – Разве что похоронить его.

Но когда мы разрубили топором сморщенное и уже практически задеревеневшее тело этой твари, внутри обнаружился лишь золотой перстень с печаткой – и больше ничего!

Опечаленные, мы погрузили в грузовичок два пулемета и пару летчиков, Этьен занял свое место у ракетной установки, и мы вернулись на корабль. На следующий день мы сделали еще несколько рейсов, чтобы забрать остальное оружие, боеприпасы, электродвигатели – словом, все, что могло пригодиться. Последней экспедиции под руководством Мишеля тоже пришлось сразиться с «фиолетовой смертью». Наши парни уничтожили четырех мерзких животных.

Как только грузовичок погрузили на судно, мы тотчас же отплыли, приветствовав прощальным ракетным залпом слишком любопытную гигантскую гидру, которая разлетелась на куски. Теперь я чувствовал себя гораздо увереннее, чем вначале: во-первых, свою миссию мы выполнили, а во-вторых, отныне я мог доверить управление судном людям, из которых как минимум двое действительно знали, что такое «корабль».

Глава 4. Я открыл неведомые земли

Поручив техническое командование Джинсу и его офицерам, мы с Мишелем оставили за собой общее руководство экспедицией. Я отправил радиограмму в Кобальт-Сити, потом, по совету Уилкинса, попытался связаться с Нью-Вашингтоном. Как ни удивительно, мне это удалось сразу же. Сделав короткий доклад, Джинс передал нам благодарность правительства и приглашение посетить остров.

– К моему глубочайшему сожалению, прямо сейчас принять ваше приглашение я не могу, – ответил я. – У нас просто не хватит горючего, чтобы преодолеть десять тысяч километров, которые отделяют нас от Нью-Вашингтона. Сначала мы вернемся в Кобальт-Сити.

– Почему вы, французы, именно так назвали свой город? – поинтересовался О’Хара.

– Потому, что он больше всего походит на ваши города Дальнего Запада тысяча восемьсот восьмидесятых годов, – во всяком случае, как мы их себе представляем!

Выйдя из реки, «Отважный» взял курс на северо-запад. Дул довольно-таки сильный ветер, и наш кораблик низко кланялся волнам, на беду некоторых желудков. Мы продолжали разговор, наполовину по-английски, наполовину по-французски. Когда не хватало того или иного слова, Бирабан выступал в роли переводчика. Первый день морского плавания прошел без происшествий. Ближе к ночи мы чуть сбавили ход, – пусть море и успокоилось, однако мы все же сбавили ход. Оставив на мостике Смита, я отправился спать.

Меня разбудила легкая качка. Я прислушался, чувствуя, что что-то идет не так. Потом понял: двигатели не работают. Поспешно одевшись, я поднялся на палубу.

– Что случилось? – спросил я у рулевого.

– Не знаю. Мы только что остановились, капитан.

– Где американский капитан?

– На корме, с инженером.

Из люка высунулась голова Мишеля.

– В чем дело? Почему стоим?

– Не знаю. Давай сюда.

– Сейчас.

Едва он это сказал, как раздался громкий всплеск, и весь корпус судна вздрогнул. Я услышал звонкое «damn it»[8], потом удивленный возглас и крик, страшный крик:

– Все внутрь!

В тот же миг Смит сбил меня с ног, отбросив в этажный коридор. Уилкинс буквально-таки нырнул вслед за нами. Смит высунул голову, убедился, что на палубе никого не осталось, и задраил дверцу. При свете лампы я увидел их бледные, искаженные лица. С грохотом захлопнулась дверь матросского кубрика. Последовал новый толчок, и «Отважный» накренился на правый борт. Споткнувшись, я больно ударился о переборку.

– В чем дело, черт бы вас побрал?

Уилкинс наконец ответил:

– Гигантские кальмары!

Я почувствовал, что холодею от ужаса. Еще в раннем детстве, когда я читал «Двадцать тысяч лье под водой», эти животные вызывали у меня панический страх.

– Come with me[9], – с трудом выдавил я из себя.

Мы поднялись по лесенке на закрытый мостик, ноги у нас подгибались. Взглянув через большие иллюминаторы на залитую лунным светом палубу, я увидел, что на ней нет ни души. Лишь на носу, за рамой ракетной установки, извивалось нечто вроде толстого каната. Затем метрах в десяти от левого борта из иссиня-черной воды на мгновение поднялась какая-то масса, и на фоне восходящей луны в воздухе закружились длинные – на первый взгляд не менее двадцати метров – щупальца. К нам присоединился Мишель, потом остальные американцы. Смит рассказал, как все было. Когда застопорило сразу оба винта, он прошел на корму вместе с Уилкинсом и, нагнувшись, чтобы узнать, в чем дело, увидел два огромных, чуть светящихся глаза. Чудовище выбросило вперед одно из щупалец, немного не доставшее до них, и тогда он закричал…

Мы попробовали перезапустить двигатели. Винты вспенили воду, «Отважный» прополз несколько метров, потом двигатели снова заглохли, и последовала новая серия толчков.

– Подождем, пока не рассветет, – предложил Уилкинс.

Казалось, ночи не будет конца. На рассвете мы увидели, насколько велика опасность. По крайней мере тридцать монстров окружили судно со всех сторон. Это оказались отнюдь не кальмары, хотя с первого взгляда вполне можно было ошибиться. У чудовищ было вытянутое, заостренное сзади, лишенное хвостового плавника тело длиной от десяти до двенадцати метров и диаметром от двух до трех. Спереди росли шесть огромных щупалец двадцатиметровой длины, каждое – толщиной до полуметра. Щупальца были снабжены блестящими острыми когтями и заканчивались острием, как пики. У основания щупалец располагалось шесть глаз.

– Похоже, это двоюродные сестры гидр, – заметил я.

– На это, старина, мне сейчас глубоко наплевать, – отозвался Мишель. – Если они все разом уцепятся за борт «Отважного»…

– Какой же я идиот! Нужно было поставить на турели реактивные минометы!

– Слишком поздно! Но что, если высунуть из люка один из пулеметов, снятых с самолета? И нужно будет поместить винты в туннель… если только мы выберемся!

Я прокричал матросам:

– Тащите пулемет и ленты! Только не выходите на палубу!

– Осторожно! – вскричал Мишель.

Один из монстров приближался, вспенивая воду щупальцами. Через пару мгновений он уцепился одним из них за поручень правого борта и вырвал его с корнем.

– Может, если изрешетим из пулемета хоть одного, остальные съедят его и этим удовлетворятся?

Слуховая трубка машины прошипела:

– Капитан, винты свободны!

– Хорошо, будьте наготове. Как только скомандую, давайте полный вперед.

Трое матросов втащили по трапу пулемет. Я приспустил одно стекло, выставил наружу ствол и уже собирался открыть огонь, когда Мишель похлопал меня по плечу:

– Подожди. Пусть этим займется кто-нибудь из американцев: они лучше знают свое оружие.

Я уступил место Смиту: пулемет в его огромных руках казался детской игрушкой. Он тщательно прицелился в кальмара, дремавшего на волнах, и выпустил очередь. Раненое животное буквально выпрыгнуло из воды, потом пошло ко дну. Смит уже целился во второго, как вдруг разразилась настоящая буря: с десяток гигантских рук колотили по палубе, сокрушая все на своем пути. Сорванные поручни падали за борт, щиток носового пулемета был смят, со звоном вылетело стекло, и одно щупальце просунулось в отверстие иллюминатора, сорвав при этом раму. Чудовищный отросток яростно извивался. Мишеля отбросило к перегородке, мы с Уилкинсом, словно пригвожденные, от ужаса застыли на месте.

Джинс без сознания валялся на полу. Первым среагировал Смит. Сорвав с крюка пожарный топорик, он широким жестом дровосека начисто отсек щупальце. Через приоткрытую дверцу я бросился к радиопередатчику, чтобы успеть послать сигнал SOS, пока еще целы мачты антенны. «Отважный» все сильнее раскачивался с одного борта на другой, и я услышал, как какой-то матрос прокричал: «Тонем! Спасайся кто может!» Через иллюминатор я увидел, как от неистовых ударов огромных щупалец буквально вскипает море. И тут случилось deus ex machina[10], которое спасло нам жизнь.

Метрах в двухстах от нас из-под воды высунулась громадная плоская голова более десяти метров длиной и словно раскололась вдоль, открыв прожорливую пасть, усаженную белыми острыми зубами. Она раскусила первого кальмара надвое и устремилась к следующему. Рядом вынырнули еще две такие же головы, между вновь прибывшими и кальмарами завязалась битва, настолько свирепая и жестокая, что я до сих пор затрудняюсь сказать, сколько она продолжалась, час или минуту! Так же внезапно море успокоилось: лишь обрывки щупалец и мертвые туши покачивались на волнах. Прошло минут десять, прежде чем мы наконец осознали, что спасены. И тогда, на предельной скорости, мы понеслись прямо на север.

К вечеру слева по борту показался скалистый архипелаг; утесы его на фоне заката напоминали развалины замков. Мы осторожно приблизились. Когда до берега оставалось совсем немного, я заметил между двумя зазубренными скалами подозрительное волнение. Еще через минуту мы разглядели стаю кальмаров и, резко свернув направо, дали полный ход, оставив чудовищ за кормой.

Очень светлая лунная ночь позволяла идти достаточно быстро. Мы чуть не задели одинокого кальмара, дремавшего на волнах, и тут же разнесли его в клочья ракетным залпом. Утром мы заметили впереди какой-то остров.

О’Хара поднялся на полуют, захватив с собой карту, которую набросал по аэрофотоснимкам в инфракрасных лучах. Нам удалось отыскать на ней этот узкий клочок земли, вытянутый с востока на запад и расположенный между экваториальным континентом, который мы оставили позади, и северным материком. Фотоснимки, сделанные с большой высоты, были очень нечеткими, однако на них ясно проступали пятна больших лесов и осевая линия горной цепи. На северо-востоке, за широким проливом, в поле объектива попала оконечность еще какой-то земли. Я решил обследовать восточный берег первого острова, дойти до западного мыса второго, а затем повернуть к большому полуострову на юге северного материка.

Мы двинулись вдоль южного берега острова. Он был скалистый, крутой и выглядел не слишком гостеприимно. Цепь гор, тянувшаяся в глубине острова, казалась не очень высокой. Ближе к вечеру, добравшись до восточного мыса, мы встали на якорь в маленьком заливе.

Взошло красное солнце, осветив унылое плоское побережье, почти лишенное растительности. Когда в небе засиял Гелиос, мы смогли лучше разглядеть безрадостную саванну, отделенную от воды узкой полосой белого песка. Когда сделали промеры, выяснилось, что неширокий пологий пляж через несколько метров круто обрывается вниз и почти у самого берега глубина достигает примерно восемнадцати метров. «Отважный» приблизился вплотную. Мы легко перекинули помост, и грузовичок съехал на берег. Заменив ракетную установку более подвижным пулеметом с самолета, мы снарядили в разведку Мишеля, Уилкинса и Джинса. Не без тревоги смотрел я вслед машине, скрывшейся за первым подъемом. Хорошо еще, что на примятой траве остались следы шин: в случае чего по ним будет нетрудно отыскать товарищей. Под прикрытием бортовых ракет я сошел на берег и осмотрел ближайшие окрестности. В траве мне удалось собрать десятки любопытнейших образчиков теллусийских насекомых. Следы на песке указывали, что здесь водятся звери и покрупнее. Часа через два шум мотора возвестил о возвращении грузовичка. Из кабины выскочил один Мишель.

– Где остальные?

– Остались там.

– Где это – там?

– Заскакивай, вскоре сам увидишь. Мы кое-что нашли.

– И что же?

– Говорю же, увидишь.

Заинтригованный, я передал командование Смиту и сел в машину. Мы ехали по волнистой саванне с редкими рощицами. Возле одной из них паслось стадо животных, похожих на безрогих голиафов. Еще через час езды я увидел скалу высотой метров десять; на ее плоской вершине стоял Джинс.

Мишель остановил грузовичок у самого подножия. Мы сошли, обогнули скалу и проникли в грот с другой стороны.

– Что ты об этом думаешь? – поинтересовался Мишель.

На стенах скального грота были выбиты ряды странных знаков, удивительно напоминавших санскритский алфавит. Сначала я подумал, что друзья просто решили надо мной подшутить, но патина на камне быстро убедила меня в обратном. Знаков было сотни три-четыре.

– Это еще не все. Пойдем дальше.

– Подожди, только возьму оружие.

С автоматами в руках мы двинулись вперед. Метрах в двухстах от скалы оказалась небольшая, словно вымершая, долина, на дне которой громоздилась гора металлических листьев и скрученных балок – остатки огромного сигарообразного аппарата. Среди обломков бродил Уилкинс.

– Это еще что такое? Самолет?

– Возможно. Но не земной, это уж точно!

Я подошел и протиснулся в щель между нагромождением обломков. Листы обшивки глубоко вдавились в сыпучий песок. Они были из некоего желтоватого металла, который я не признал, но Уилкинс заверил меня, что это какой-то алюминиевый сплав.

Инженер оставил меня скрести основание пластин, а сам направился к тому месту, где должна была находиться носовая часть. Мы услышали его удивленный возглас, потом он позвал нас. Спереди повреждения были не такими значительными, в этом месте странный аппарат сохранил очертания кончика огромной сигары. В уцелевшей перегородке виднелась дверца без замков. Она легко открылась, и мы проникли внутрь.

В кабине, имевшей форму усеченного конуса, положенного набок, царил полумрак, и сначала я ничего не различал, кроме силуэтов своих товарищей. Постепенно глаза привыкли к полутьме. Я увидел нечто вроде щита управления с такими же знаками, какие были высечены на скале, узкие металлические кресла, порванные медные провода, свисающие с потолка. На рулевом рычаге из белого металла застыла высохшая кисть руки. Она была огромной, черной, все еще мускулистой, несмотря на мумификацию тканей, и имела всего четыре пальца, по-видимому с выпускными когтями. У запястья рука была оторвана.

Не сговариваясь, мы склонили головы. Сколько времени эта рука сжимала рычаг управления в последнем, невероятном усилии? Сколько лет прошло с тех пор, как она все-таки посадила корабль на этот затерянный остров? Что за существа управляли кораблем? Может, это были исследователи с одной из планет Гелиоса, может быть, пришельцы из космоса, с отдаленной звезды, а может быть, жертвы, выброшенные на Теллус из своей вселенной – такие же, как мы? Лишь много лет спустя нам удалось найти ответ на эти вопросы, да и то далеко не полный.

Мы рылись в обломках аппарата до наступления сумерек. Ничего особенного обнаружить не удалось: несколько пустых банок, части каких-то приборов, книга с алюминиевыми страницами, но, увы, без всяких иллюстраций, да еще молоток вполне земной формы – вот и все находки. В кормовой части, где должны были помещаться двигатели, громоздились оплавленные ржавые глыбы, среди них был кусок тяжелого белого металла внутри толстой свинцовой трубы. Позднее анализ, проведенный в Нью-Вашингтоне, показал, что это был уран.

Мы сделали несколько фотоснимков и вернулись на корабль. Удивляться скудости находок было нечего: судя по надписи на скале, некоторые члены экипажа спаслись, и, естественно, они забрали все, что могло иметь хоть какую-то ценность. На то, чтобы обойти весь остров, уже не было времени. Назвав его «островом Тайны», мы отплыли к соседнему, расположенному дальше на северо-востоке. Здесь нам с трудом удалось причалить, но выгрузить машину мы так и не смогли. Небольшая часть побережья, которую мы осмотрели, оказалась безводной и голой. Если не считать насекомых, на острове кишели одни плоские гадюки. Впрочем, мы нашли несколько каменных орудий ссви. Исследование южной оконечности северного материка принесло нам куда больше открытий и тревог.

Ранним утром «Отважный» стал на якорь в бухте, защищенной высокими скалами самых фантастических очертаний. Спустить грузовичок оказалось непросто, и, когда Мишель, Смит и я наконец сели в машину и двинулись в путь, солнце стояло уже высоко. Не без труда мы поднялись на плато, простиравшееся на север и восток до самого горизонта. С юга плато обрамляла цепь невысоких гор, к которым мы и направились по саванне с редкими группами деревьев. Здесь был настоящий звериный заповедник: голиафы, «слоны», а также более мелкие животные то и дело попадались навстречу поодиночке и большими стадами. Мы разбудили парочку тигрозавров, но те, к счастью, были настроены мирно: наш грузовичок не выдержал бы столкновения.

В три часа пополудни, когда мы доедали запоздалый завтрак, вдали показалось какое-то странное многочисленное стадо. Когда оно приблизилось, мы узнали ссви из большой красной расы – расы Взлика. Я вспомнил, как тот неоднократно говорил мне, что их племя пришло с юга, отделившись от остальных по непонятным причинам. Было это не так давно, всего за несколько поколений до нашего «перелета» на Теллус. Эта встреча нас огорчила: ссви преграждали нам путь к горам, а с учетом их воинственного характера ехать напролом было опасно – дело неминуемо закончилось бы сражением.

Но ссви, по-видимому, нас не заметили; они свернули влево и скрылись за линией горизонта. Мы устроили короткий военный совет. Я был за немедленное возвращение – мы и без того слишком удалились от «Отважного», направившись вглубь неведомой страны. Но Смит и Мишель хотели проехать еще немного вперед и вернуться лишь на следующий день. В общем, мы двинулись дальше и около четырех часов увидели на юге скалу высотой в три десятка метров: она отстояла далеко от горной цепи. Мне показалось, что ее вершина покрыта зубцами. Подъехав ближе, мы убедились, что эти зубцы на самом деле были башнями высотой метров в десять, расположенными с интервалами примерно в двадцать шагов.

Пространство вокруг скалы в радиусе полукилометра с лишним было совершенно оголено, здесь не росло ни деревца, ни кустика. Между башнями скакали ссви. Казалось, они сильно встревожены, и через бинокль я разглядел, как они показывают на нас пальцами. Не зная, что думать, я замедлил ход.

Внезапно прямо напротив нас, с вершины одной из башен, до которой оставалось метров четыреста, взвился в небо какой-то длинный черный предмет и, описав дугу, с нарастающим свистом ринулся вниз. Гигантское копье весом килограммов в тридцать врезалось в землю всего в трех шагах от нас. Я резко затормозил, потом, опомнившись, выкрутил руль и дал газу.

– Зигзагами, давай зигзагами! – прокричал Мишель.

Оглянувшись, я увидел в небе с десяток черных молний. Они вонзались в почву вокруг машины, от одной мы увернулись буквально чудом. За моей спиной затрещал пулемет: Смит взялся за дело! Нужно сказать, что в свое время он был чемпионом по стрельбе в американской авиации.

Позднее Мишель говорил, что он в мгновение ока поджег шесть башен. Я ничего этого не видел. Вцепившись в руль, выжав до предела педаль акселератора, я гнал грузовичок по рытвинам и ухабам, каждую секунду ожидая, что огромное копье вонзится мне в спину. И, честно говоря, мы были на волосок от этого! Когда вокруг уже мелькали первые деревья, стоящие на краю оголенной зоны, сзади послышались удар, треск и скрежет лопнувшего металла. Я резко вильнул в сторону.

Минут через десять, когда Мишель сменил меня за рулем, я увидел, что дротик пробил бронированную крышу и прошел у Смита между ног; наконечник его засел в большой банке консервированной говядины, пригвоздив ее к полу. Не останавливаясь, мы отпилили древко и вытащили наконечник: треугольный, с зазубринами, он был выкован из стали!

Ночью мы сделали короткую остановку и за едой обсудили случившееся.

– Странно, – сказал я, – что эти ссви знакомы с металлом, но еще более странно то, что сталь у них – отличной закалки! Судя по всему, это и есть тот народ, от которого отделилось племя Взлика. Это может означать лишь одно: еще несколько поколений назад они тоже были в каменном веке. Конечно, ссви очень умны, но подобная скорость прогресса просто поразительна!

Мишель задумался:

– А не связано ли это как-то с нашей находкой на острове?

– Возможно. И у них есть катапульты – точнее, баллисты, – бьющие на пятьсот с лишним метров!

– В любом случае, – проговорил по-английски Смит, – я разрушил им как минимум шесть башен.

– Ну да… Давайте уматывать отсюда. Как-то здесь небезопасно.

Мы ехали всю ночь. Разумеется, я и до этого пережил на этой планете немало тревожных ночей, но ни одна из них не шла ни в какое сравнение с этой! В небе стояли все три луны, и, казалось, вся фауна Теллуса собралась на данном клочке земли. Сперва нам пришлось пробиваться сквозь целые стада «слонов», привлеченных светом фар. Потом перед нами возник вышедший на охоту тигрозавр, которого мы встретили очередью из пулемета, впрочем не причинившей хищнику никакого вреда, – он перепугался, должно быть, не меньше нашего. Трижды нам преграждали путь голиафы, коих мы вынуждены были объезжать, дважды мы останавливались, чтобы поменять прокусанные гадюками шины. Все же еще до рассвета мы увидели сигнальные ракеты, взлетевшие с палубы «Отважного», и с зарей были уже на борту.

Глава 5. Опасность

Спустя несколько дней мы достигли устья Дордони без особых приключений, если не считать выхода из строя двигателей, из-за чего мы сутки были вынуждены идти под парусами. О своем возвращении мы известили Кобальт-Сити и поэтому не особенно удивились, когда в месте слияния Дордони с Илем нас встретило каноэ, в котором сидели Мартина, Луи и Взлик. Они поднялись на борт, мы взяли каноэ на буксир и спокойно дошли до Порт-Леона. Мы отсутствовали больше месяца! Нечего и говорить, как я обрадовался встрече с Мартиной. Сколько раз за это путешествие я думал, что больше никогда ее не увижу!

Луи протянул мне последнюю радиограмму, пришедшую из Нью-Вашингтона. Я прочел ее с удивлением, потом передал американцам. Бирабан перевел им ее. Суть можно было резюмировать так: по непонятным причинам Нью-Вашингтон медленно погружался в море, и, если скорость погружения не уменьшится, самое большее через полгода остров полностью уйдет под воду. Словом, правительство посылало нам сигнал SOS.

Совет собрался в присутствии американцев. Сразу же взяв слово, Джинс сказал по-французски:

– В Нью-Вашингтоне у нас есть французский крейсер, два миноносца, грузовоз и небольшой танкер. Помимо этого, мы располагаем шестнадцатью пригодными для вылетов самолетами, в том числе четырьмя винтовыми и тремя геликоптерами. Но нет ни топлива, ни мазута. Можете продать нам немного? Желательно с доставкой на место.

– Ни о какой продаже не может идти и речи, – ответил мой дядя. – Прийти вам на помощь – наша элементарная обязанность. Проблема лишь в транспорте. Из кораблей у нас есть только «Отважный», а он, увы, слишком мал!

– Есть еще корпус «Победоносного», – заметил я, – и, главное, прицепные баржи, которые, полагаю, будет нетрудно переделать в нефтеналивные суда. Как по-вашему? – спросил я у наших инженеров.

Этранж ответил не сразу:

– На изготовление цистерн уйдет от десяти до двенадцати дней. Как минимум столько же – на специальное противопожарное оборудование. Итого – месяц. Две цистерны, десять на три на два метра, дадут в общей сложности сто двадцать тысяч литров. Половина – мазут, половина – авиационный бензин.

– Мы бы предпочли побольше мазута и поменьше бензина.

– Это можно. Каковы наши точные запасы?

– Шесть миллионов литров, – сказал я. – Я пока приостановил добычу, так как все резервуары полны.

– А расстояние от Порт-Леона до Нью-Вашингтона?

– Примерно четыре с половиной тысячи километров.

– Да, – проговорил я, – но это напрямик, через открытое море.

– Если мы доверим вам «Отважный» и несколько наших парней, как думаете, вы доберетесь? – спросил дядя у Джинса.

– Даже не сомневаюсь. Ваше суденышко превосходно!

– Что ж, тогда можно рискнуть.

Месяц спустя «Отважный» отплыл, ведя на буксире баржу со ста сорока пятью тысячами литров горючего. Как позднее рассказал Мишель, плавание прошло абсолютно спокойно: ни кальмаров, ни других морских чудовищ они не встретили.

Нью-Вашингтон оказался едва возвышающейся над водой равниной с двумя усеянными домами холмами. Прибывших встретили залпами из орудий боевых кораблей. Весь город, расположенный прямо на берегу моря, был расцвечен флагами. Оркестр крейсера сыграл сначала «Марсельезу», затем американский гимн, и малютка «Отважный», провожаемый удивленными взглядами морских офицеров, проскользнул в порт. Мазут сразу же перекачали в баки аргентинского танкера, который немедленно снялся с якоря. Бензин на грузовике отправили на аэродром.

Мишель был принят президентом Нью-Вашингтона, Линкольном Дональдсоном, после чего проследовал на «Сюркуф», офицеры и моряки которого пришли в восторг, узнав, что вскоре они снова смогут увидеть кусочек Франции!

Для жителей Нью-Вашингтона настала напряженная пора: чтобы демонтировать и погрузить на суда все, что можно было спасти, люди не покладая рук работали от зари до зари. Потом вернулся «Порфирио Диас», и первый конвой – норвежский грузовоз, «Сюркуф», и два эсминца, до предела нагруженные людьми и оборудованием, – отплыл на материк.

Об их отбытии Мишель предупредил меня по радио. В ответ я сообщил ему, что мы договорились со Взликом, который после смерти своего тестя стал верховным вождем племени: ссви уступят американцам территорию, которая в действительности принадлежала черным ссви, но на которую у племени Взлика были права, и часть их исконных земель, от Дронны до Неведомых гор. Кроме того, я получил для нас самих длинный коридор, до самого устья Дордони, рядом с которым мы намеревались построить Западный порт. Все эти дни мы тоже не сидели без дела. У подножия гор мы построили для американцев дома на землях, действительно принадлежавших ссви, главным образом по ту сторону Дронны, как раз напротив нашего маленького поста Хром.

И вот первый конвой прибыл. Наблюдательный пост в устье Дронны сообщил о его приближении рано утром, когда корабли были еще на подходе. Грузовое судно и крейсер «Сюркуф» из-за слишком большой осадки стали на якорь на самой Дронне, а эсминцы поднялись по Илю. Потом, большим караваном, составленным из крупных лодок, мы отбуксировали переселенцев к их новым владениям. Было решено, что американцы удовлетворятся пока землями ссви, отложив завоевание территории сслвипов – ее нужно было именно завоевывать – до лучших времен.

Мишель вернулся на самолете незадолго до прихода седьмого, последнего конвоя. Остров к тому времени почти полностью затонул, но в Новой Америке уже вырос один город и семь деревень, а на полях созрел и был убран первый урожай. Город – Новый Нью-Вашингтон, как его в шутку называли американцы, – насчитывал пять тысяч жителей.

Население Новой Франции тоже увеличилось за счет шестисот моряков с «Сюркуфа», шестидесяти аргентинцев, пожелавших жить в «латинской стране», и полусотни канадских французов. Последних сначала отпугнул наш коллективизм, пусть и распространявшийся только на промышленные предприятия, но вскоре они убедились, что никто не мешает им ходить в церковь, если так подсказывает им сердце. Норвежцы – сразу же после катастрофы они подобрали в море пассажиров тонувшего норвежского лайнера, и теперь их было человек двести пятьдесят – обосновались, по их собственной просьбе, в нашем небольшом анклаве близ устья Дордони. Там они построили рыболовный порт. Нации жили не вполне изолированно друг от друга, и международные браки были обычным делом. К счастью, у американцев оказалось гораздо больше женщин, чем мужчин, и многие моряки с «Сюркуфа» нашли себе жен еще в Старом Нью-Вашингтоне. Спустя год после Великого Исхода, когда у меня уже родился первенец, Бернар, Мишель женился на восемнадцатилетней красавице-норвежке, Инге Унсет, дочери капитана норвежского грузового судна.

Мы помогли американцам смонтировать заводы. Они, в свою очередь, уступили нам часть своих станков и четыре самолета. Вместе с двумя американскими коллегами я обнаружил на их территории, но на землях сслвипов, значительные нефтяные месторождения. Еще через пять лет мы основали Объединенные государства Теллуса. Но прежде нам еще пришлось отвоевывать земли у сслвипов, и был момент, когда мы сами оказались на волосок от войны с американцами!

Боевые действия развязали сслвипы. Как-то вечером около сотни их воинов внезапно напали на небольшой американский пост и истребили десять человек из двенадцати, составлявших гарнизон. Двум американцам удалось спастись, унесшись прочь на машине. Как только об этом стало известно, в воздух поднялись два самолета, но отыскать убийц не удалось: равнины опустели, а леса покрывали слишком обширные пространства. Легкая колонна, снаряженная американцами для миссии мщения, понесла большие потери и вернулась ни с чем. Тогда, учитывая наш богатый опыт, они обратились за помощью к нам и к нашим союзникам ссви.

То была самая странная война, какую только можно себе представить! В центре ехали на грузовиках мы и американцы, над нами кружили четыре или пять самолетов, впереди летел геликоптер-разведчик, а вокруг гарцевали существа иного мира, вооруженные луками и стрелами! Кампания была трудной, не обошлось без потерь. Быстро поняв, что в очередном бою они сразу же будут разбиты, сслвипы начали опустошать приграничные районы, отравлять источники и колодцы, совершать налеты на Новую Америку, на территорию ссви и даже на Новую Францию, пробираясь к нам через горы.

Эсминцы обнаружили на побережье и обстреляли две деревни сслвипов, самолеты разбомбили еще несколько селений, однако все это ничего не дало. Но когда мы углубились во вражескую территорию, перейдя даже будущую границу Новой Америки, сслвипы решили, что настал час решающей битвы. На рассвете к нашему лагерю, сразу со всех сторон, галопом устремилось более пятидесяти тысяч воинов. Джинс, командовавший экспедицией, немедленно вызвал авиацию, и с аэродромов Нью-Вашингтона и Кобальт-Сити тотчас же взлетели самолеты. При скорости в тысячу километров в час они должны были долететь достаточно быстро, но долго ли мы смогли бы продержаться? Ситуация выглядела критической: пятьсот американцев и триста французов, пусть даже хорошо вооруженных, и пять тысяч ссви против пятидесяти тысяч свирепых врагов, вооруженных луками, легко посылающими стрелы на четыреста метров! И главное – невозможно было воспользоваться маневренностью грузовиков: неприятель окружал нас кольцом глубиной в тридцать рядов. Мы поставили все пятьдесят машин, кроме нашего старого бронированного грузовика, в круг, легли за пулеметы и принялись ждать.

Когда сслвипы оказались метрах в шестистах от нас, мы открыли огонь. Не следовало выжидать так долго – нас едва не поглотило этой черной волной. Тщетно автоматы и пулеметы косили врагов, как спелую пшеницу, тщетно ссви посылали в них стрелу за стрелой! Через минуту-другую у нас было уже десять человек убитых и более восьмидесяти раненых, у ссви – сто убитых и вдвое больше раненых. Отчаянная отвага сслвипов наводила ужас, их живучесть казалась просто невероятной. Я лично видел, как один из них продолжал мчаться даже после того, как очередью, выпущенной из двадцатимиллиметрового пулемета, ему оторвало всю руку целиком, и свалился замертво лишь в паре шагов от какого-то американца. Лишь когда сслвипы пошли на приступ в третий раз, наконец подоспели самолеты, но вступить в бой уже не могли: все смешалось в невообразимой свалке. В этой фазе сражения Мишель получил стрелу в правую руку, а я сам – в левую ногу, чуть ниже колена; впрочем, оба ранения оказались легкими. Как только враг был отброшен, самолеты принялись поливать его пулеметным огнем и забрасывать ракетами и бомбами, обращая в беспорядочное бегство. На открытой равнине ряды сслвипов расстроились, и мы преследовали их на грузовиках, расстреливая в упор, в то время как Взлик, во главе своих ссви, настигал и истреблял одиночек. Кое-где враг еще пытался переходить в контратаки, и вечером мы нашли один из наших грузовиков, в котором были только трупы, сплошь утыканные стрелами.

Уцелевшие сслвипы бежали под покровом темноты. Вместо них нам пришлось сражаться с десятками тигрозавров, привлеченных запахом крови, и в этом бою мы потеряли еще шестерых. Наши общие потери составили: убитые – двадцать два американца, двенадцать французов, двести двадцать семь ссви, раненые – сто сорок пять американцев, восемьдесят семь французов и девятьсот шестьдесят ссви. Сслвипы, по самым грубым подсчетам, оставили на поле боя не менее двадцати тысяч своих воинов.

После этого истребления американцы построили целую цепь фортов вдоль своей границы, защиту которой облегчало то обстоятельство, что она пролегла по гребню естественного сброса, протянувшемуся от моря до самых гор, почти на семьсот километров. Два следующих года прошли спокойно, в мирном труде, но мы с сожалением увидели, что американцы все больше замыкаются в себе. Мы почти не общались, за исключением единичных случаев – как тот экипаж самолета и мы, – а если и встречались, то лишь для обмена сырьем или промышленными изделиями. К тому времени американцы открыли у себя угольные шахты, менее богатые, чем наши, но с лихвой покрывавшие все их нужды.

К тому же среди нас мало кто говорил по-английски, ну и все такое. Обычаи у нас тоже были разными. Они с подозрением относились к нашему коллективизму, хотя он был крайне умеренным, и называли наш совет диктатурой. Кроме того, у американцев сохранялись глупые предубеждения против «туземцев», предубеждения, которые мы ничуть не разделяли: в наших школах училось более двухсот детишек-ссви.

Зато с норвежцами у нас установились превосходные отношения. Мы поставляли им материалы, необходимые для постройки рыбацких судов, а они в изобилии снабжали нас всеми дарами моря. Уцелевшие земные рыбы размножились в невероятном количестве, да и теллусийские были просто великолепны на вкус.

«Героический период» закончился, и, чтобы больше не давать американцам повода для критики, мы реорганизовали наши институции. После долгих – в чисто французском духе – дискуссий было решено, что отныне Новая Франция будет состоять из:

1) государства Кобальт (5000 человек), со столицей Кобальт-Сити (800 человек) и городом Порт-Леон (324 человека);

2) территории Западный порт, с одноименной столицей (600 жителей);

3) территории Нефтяных скважин, где осталось всего 50 человек;

4) территории Больё-Шахтерский, расположенной у Волшебного озера, с городом Больё (400 человек) и Северным портом (60 человек). Таким образом, население Новой Франции достигло почти шести тысяч человек. В Порт-Леоне, Больё и Западном порту были свои муниципальные советы.

Центральное правительство состояло из пятидесяти депутатов парламента, избираемых всеобщим прямым голосованием, и несменяемого совета, состоявшего из семи человек: вначале ими были мой дядя, Мишель, Этранж, Бевен, Луи, кюре и я. Парламент имел право вносить законопроекты, назначать министров и утверждать их решения. Совет, помимо законодательных прав, имел право вето, приостанавливавшее любые решения сроком на шесть месяцев. В случае объявления чрезвычайного положения, вынесенного не менее чем двумя третями голосов, совет сосредоточивал всю полноту власти в своих руках сроком на полгода; при необходимости этот период мог быть продлен. Образовались три политические партии: коллективистская, во главе с Луи (двадцать семь мест в парламенте), консервативно-крестьянская (двадцать семь мест) и либеральная, во главе с Этранжем (десять мест). Последней, в обязательном порядке – по доброй французской традиции, которая гласит, что править должно меньшинство, – доставались все министерские портфели.

Изменения в управлении никоим образом не отразились на нашей жизни. Если завод, машины, шахты и корабли по-прежнему оставались народной собственностью, то земля во все времена принадлежала обрабатывавшим ее крестьянам.

Мы расширили сеть рельсовых и шоссейных дорог. Американцы последовали в этом нашему примеру. У них было больше, чем у нас, паровозов, зато нам удалось создать мощные электродвигатели. Самая длинная железнодорожная линия связывала Кобальт-Сити с Западным портом, проходя через Порт-Леон.

Наши отношения с американцами продолжали портиться. Первая серьезная размолвка произошла из-за канадского эсминца, на котором служили главным образом канадские французы. Решив поселиться с нами, последние, разумеется, захотели привести к нам и свой корабль, что вызвало множество затруднений. В конечном счете мы оставили американцам все вооружение и перепрофилировали эсминец в быстроходное грузовое судно. Вторым поводом для недовольства послужил наш отказ совместно разрабатывать нефтяное месторождение, расположенное на землях ссви близ горы Тьмы. У американцев имелась и своя нефть, пусть и залегавшая глубже, да и потом, как мы знали, ссви не очень-то обрадуются присутствию американцев на своей территории. И вот 5 июля 9 года теллусийской эры произошло открытое столкновение.

В тот день около дюжины ссви захотели, согласно договору о праве беспрепятственного прохода, пересечь восточную оконечность американской территории, которая в этом месте врезалась в их собственные земли. Они направлялись к нашему посту Больё-Горному, чтобы обменять дичь на стальные наконечники для стрел. Словом, они проникли в Америку и уже были видны с нашего поста, находившегося на другом берегу в верховьях Дронны, когда трое вооруженных автоматами американцев остановили их и приказали повернуть обратно – требование совершенно абсурдное, так как до Больё по прямой оставалось метров сто, а до границы в обратном направлении – километров пятнадцать. Глава ссви Авитхц ответил им по-французски, что он думает об этом. Придя в ярость, американцы дали три автоматные очереди, убив двух ссви и двух ранив, в том числе Авитхца, которого они захватили в плен. Остальные ссви под градом пуль пересекли Дронну и сообщили обо всем командиру нашего поста, Пьеру Лефрану, который, чтобы разобраться во всем на месте, вместе со ссви спустился к реке. И горько об этом пожалел, так как с противоположного берега ударила автоматная очередь, убив еще одного ссви и ранив самого Лефрана. Взбешенные, его товарищи ответили десятком ракет, которые подожгли и превратили в развалины ферму на американском берегу.

По счастливой случайности мы с Мишелем проезжали в это время неподалеку. Погрузив Лефрана и раненых ссви в грузовик, я погнал машину прямиком в Кобальт-Сити.

По прибытии я сразу же побежал в дом совета, который, срочно собравшись вместе с парламентом, проголосовал за введение чрезвычайного положения. Лежа на носилках, Лефран рассказал о случившемся, и ссви подтвердили его слова.

Мы еще спорили, не зная, что предпринять, когда пришла радиограмма с поста Понт-о-Ссви на Везере: наблюдатели отчетливо слышали грохот боевых барабанов, и по всей территории ссви поднимались дымные столбы сигнальных костров: каким-то непонятным способом Взлик был уже извещен о случившемся и теперь собирал своих воинов. Можно было не сомневаться, что в подобных обстоятельствах на его сторону встанут и другие племена.

Зная мстительный и совершенно беспощадный нрав наших союзников, я тут же подумал об изолированных американских фермах, расположенных вдоль границы, и о том, во что они могут превратиться через пару часов. Я незамедлительно отправил к Взлику на геликоптере курьера с посланием, в котором просил подождать один день, а сам вместе с остальными членами совета бросился на передающую радиостанцию, чтобы связаться с Нью-Вашингтоном.

События набирали ход. Когда мы прибыли, радист протянул мне новую радиограмму: американский эсминец обстреливал Западный порт. «Отважный» и «Сюркуф» отвечали. На всякий случай совет отдал приказ о всеобщей мобилизации. Самолеты с полными баками и боекомплектом были готовы взлететь по первому сигналу. Установив связь, мы обратились по радио к американскому правительству с просьбой приостановить военные действия и дождаться прибытия полномочных представителей. Американцы согласились, и мы узнали, что бомбардировка нашего порта прекратилась. Впрочем, на эсминце, полагаю, были только рады выйти из боя: радиоуправляемая ракета с «Сюркуфа» разворотила им всю носовую часть.

Мишель, мой дядя и я незамедлительно сели в самолет и уже через полчаса были в Нью-Вашингтоне. Переговоры начались бурно. Американцы вели себя заносчиво, и Мишель вынужден был им напомнить, что без нас они давно уже были бы съедены морскими чудовищами или умерли от голода на своих оставшихся без горючего кораблях. В конце концов была создана комиссия для расследования, в которую вошли Джинс, Смит, мой дядя, я и брат Взлика, Иссци. Оба американца, проявив благородство, признали вину своих соотечественников, которые были приговорены к десяти годам заключения каждый. Ссви в качестве компенсации получили десять тысяч стальных наконечников для стрел.

Странная штука, но после этой стычки, едва не кончившейся трагически, отношения между нами сразу улучшились. К концу 10 года они были уже настолько дружественными, что мы выступили с предложением основать Объединенные государства Теллуса. Конференция от 7 января 11 года собрала представителей американцев, канадцев, аргентинцев, норвежцев и французов.

Была принята федеральная конституция. Она предоставляла каждому государству широкую автономию, но предусматривала федеральное правительство, резиденцией которого стал новый город Унион, выстроенный в месте слияния Дордони и Дронны, там, где мы когда-то убили первого тигрозавра.

Окружающая территория площадью двести квадратных километров была объявлена федеральной землей. Самым сложным оказался вопрос об охотничьих угодьях ссви. Тут американцы показали всю свою несговорчивость. Лишь после долгих споров был принят закон о неприкосновенности земель наших союзников, а также других племен, которые примкнули бы к нам в течение ближайших ста лет. Все будущие колонии, основанные на новых местах, считались федеральными землями до тех пор, пока их население не достигало пятидесяти тысяч человек, после чего они переходили в разряд государств с правом установления своих собственных законов.

Затем, 25 августа 12 года, состоялось первое заседание федерального парламента, на котором мой дядя был избран первым президентом Объединенных государств Теллуса. Впервые развернулось федеральное знамя, полуночно-синее полотнище с пятью белыми звездами, символизирующими пять государств-основателей: Новую Америку, Новую Францию, Аргентину, Теллусийскую Канаду и Норвегию. Двумя официальными языками стали английский и французский. Я не стану входить в подробности принятых тогда законов, они действуют до сих пор, и вы их прекрасно знаете. Скажу только, что армия, флот, авиация и производство оружия были целиком переданы в ведение федерального правительства. Заглядывая далеко вперед, мы оставили за ним еще и атомную энергию, которая когда-нибудь появится у нас на Теллусе.

Глава 6. Начертанный путь

С тех пор прошло уже пятьдесят лет, но Теллус по-прежнему вертится! Годы президентства моего дяди – все семь лет – ушли на организационные работы. Мы расширяли железнодорожную сеть, скорее для будущих поколений, нежели для себя, так как общая численность нашего населения не достигала и двадцати пяти тысяч душ. Впрочем, нас становилось все больше и больше. Природные запасы были неисчерпаемы, поля давали великолепные урожаи, и семьи становились все более многочисленными. У меня одиннадцать детей, и все они живы, у Мишеля – восемь. Средняя семья в первом поколении состояла из шести человек, во втором – уже из семи. Одновременно мы констатировали поразительное увеличение человеческого роста. На нашей старушке Земле, согласно статистике, средним считался рост метр шестьдесят пять. Примерно таким же был средний рост французов. А сегодня для Новой Франции эта цифра поднялась до метра семидесяти восьми, для Новой Америки – до метра восьмидесяти двух, а для Норвегии – до метра восьмидесяти шести! Только аргентинцы и их чистокровные потомки в этом отстают – метр семьдесят один.

При следующих президентах, американце Кроуфорде и норвежце Хансене, главные наши усилия были направлены на развитие промышленности. Мы построили авиационный завод, способный не только выпускать обычные модели, но и разрабатывать новые. Здесь, на Теллусе, американскому инженеру Стоуну удалось осуществить идею, которую он вынашивал еще на Земле, и его самолет «Корнет» побил все рекорды высоты.

Мы стали также и исследователями. Остаток своей жизни я провел в бесконечных экспедициях, составляя геологические и топографические карты, в одиночку или с двумя американскими коллегами, чуть позднее – с тремя моими старшими сыновьями: Бернаром, Жаком и Мартеном. Я облетел всю планету, плавал почти во всех океанах, побывал на бесчисленных островах и многих континентах. А какие великие открытия мы делали! Впрочем, и техника у нас была такая, о какой ни Колумб, ни Васко да Гама не могли даже и мечтать! Я задыхался в шестидесятиградусную жару на экваторе, замерзал на обоих полюсах, сражался или заключал союзы с красными, черными и желтыми ссви, противостоял кальмарам и гидрам, которые по-прежнему внушали мне непреодолимый страх. И всегда меня сопровождал Мишель, а дома, порой по нескольку месяцев, ждала Мартина. Я не хочу приписывать славу всех этих открытий себе одному: они были бы невозможны без мужества и находчивости моряков или летчиков, которые участвовали вместе со мной в экспедициях! О неоценимой помощи Мишеля не стоит и говорить, да и без абсолютной преданности моей жены я бы, вероятно, не перенес ту ужасную болотную лихорадку, которая приковала меня к постели на целых полгода по возвращении из третьей экспедиции. Мартина трижды сопровождала меня, без единой жалобы разделяя со мной все тяготы и опасности путешествий.

И я был не один такой! Страстное стремление к открытиям овладело всеми нами. Что сказать, допустим, о беспримерном подвиге Пола Брингера и Натаниэля Готорна, которые вдвоем на машине отправились на юг, объехали по побережью весь «Старый материк», разбили автомобиль за семь с лишним тысяч километров от Новой Франции и все-таки вернулись пешком, пройдя все эти тысячи километров среди голиафов, тигрозавров и враждебных туземцев? А что сказать о приключениях капитана Унсета, свояка Мишеля, который со своим сыном Эриком и тринадцатью матросами за семь месяцев и двадцать дней совершил первое кругосветное плавание на борту «Отважного»?

Через двадцать лет после первого визита мы с Мишелем еще раз побывали на острове Тайны. Там ничего не изменилось, только песок еще больше занес обломки странного аппарата. Снова войдя в кабину, где высохшая черная рука все еще сжимала рычаг управления, мы увидели на полу свои собственные следы, сохранившиеся в закрытом помещении.

На обратном пути мы посетили город катапульт. На сей раз с нами был сын Взлика, Ссиу, и с его помощью нам удалось вступить в переговоры с красными ссви, знающими сталь. Их вождь показал нам высокие примитивные домны, где ее выплавляли, и согласился рассказать нам легенду.

Пятьсот с лишним теллусийских лет назад к песчаной отмели чуть южнее теперешнего поселения ссви пристала «лодка, которая шла по воде сама». Из нее вышли три странных существа. Будучи атакованными, они защищались, «метая язычки пламени». «Не короткие стрелы, которые делают „бум“, как у нас, – уточнил вождь, – а длинные голубые язычки пламени».

Через несколько дней ссви застигли их ночью врасплох и захватили в плен. Из-за этих существ в племени поднялся яростный спор, уже никто и не помнит, по какому поводу, но половина красных ссви откололась и ушла на север. Это были предки Взлика.

Чужаки освоили язык ссви и научили их плавить металл. Дважды они спасали ослабленное племя от нападения сслвипов, «метая язычки пламени». Казалось, они все время чего-то ждут с неба. Потом они все умерли, но перед смертью написали большую книгу, которая, как реликвия, хранится вместе с другими принадлежавшими им вещами в священной пещере.

Я попросил описать пришельцев. Вождь не смог этого сделать, но отвел нас в храм. Там очень-очень старый ссви показал нам образцы наскальной живописи: на них были изображены три двуногих черных существа с головой и телом, похожими на человеческие, но с очень длинными руками, свисающими чуть ли не до земли, и всего одним четко прорисованным глазом посреди лба. Если изображенные рядом ссви были взяты в правильных пропорциях, рост этих существ должен был достигать, по моим расчетам, двух с половиной метров.

Мы попросили показать нам их вещи: то были три книги с металлическими страницами, похожие на ту, что мы нашли на острове Тайны, несколько более понятных инструментов и остатки оружия, которое «метало язычки пламени». Это оказались три трубки семидесятисантиметровой длины, расширявшиеся на концах и плакированные изнутри платиной. Обрывки проводов на других концах, должно быть, соединяли трубки с исчезнувшей частью. Вероятно, эти существа не захотели оставлять слишком мощное оружие в руках дикарей.

И наконец, мы увидели книгу, написанную на пергаменте, толщиной примерно в пятьсот страниц, испещренных такими же знаками, что и металлические книги. Когда я посетовал, что вряд ли кто-либо сможет их разобрать, старый ссви заявил, что книга написана на их языке и он умеет ее читать.

После долгих колебаний ссви взял книгу и, держа ее, вероятно, даже вверх ногами, начал декламировать:

– Тилир, Тилир, Тилир! Тем, кто придет слишком поздно, привет! Мы надеялись до последнего часа. Теперь двое уже мертвы. Мы никогда больше не увидим Тилир. Будьте добры к ссви, которые приняли нас хорошо…

Тут Ио – так его звали – умолк.

– Дальше я не умею, – добавил он.

Мне удалось узнать от него, что первые строки книги, выученные им наизусть, передаются от жреца к жрецу вот уже много поколений и что слово «Тилир» должно было послужить своеобразным паролем, если бы на Теллусе высадились соотечественники чужаков. Он признался мне также, что книга была двойной: первая ее половина написана на языке ссви, а вторая – на языке пришельцев. Как бы то ни было, это давало бесценный ключ к расшифровке, и я тщательно скопировал всю книгу.

Сколько раз я потом предавался фантазиям, склоняясь над потемневшими от времени страницами со странными буквами! Сколько раз я забрасывал повседневные дела, чтобы с помощью Взлика приступить к переводу! Но мне никогда не хватало на это времени. С трудом разобрав отдельные фразы, я разжег свое любопытство, но так и не удовлетворил его.

В книге шла речь о Тилире, чудовищах, катастрофах, льдах и страхе… Теперь она хранится в городе Унионе, где мой внук Анри и внук Взлика, «очеловеченный» ссви Хои, пытаются ее перевести. Существа, которые написали эту книгу, прилетели с ближайшей от нас внешней планеты, названной нами Арес, что соответствует древнему Марсу нашей старой Солнечной системы. Быть может, я еще доживу до того дня, когда наши внуки разгадают эту тайну. Но им бы лучше поторопиться!

Нами начертан путь, по которому предстоит идти вам.

Мы решили все проблемы, какие только нужно было решить.

Двух наиболее важных мы, правда, даже и не коснулись. Первая – это проблема сосуществования на одной планете двух видов разумных существ. Тут может быть лишь три выхода: уничтожение нас – для нас это, естественно, самое худшее; уничтожение ссви – чего мы никоим образом не хотим; и, наконец, самое разумное – признание за ссви полного равенства, что влечет за собой их присоединение к Объединенным государствам Теллуса. Американцы пока противятся этому, для меня же этот вопрос вообще не стоит. Ссви – такие же разумные существа, как и мы, а кое в чем они даже нас, возможно, и превосходят. Взять хотя бы математический труд Хои – лишь немногие из нас его понимают!

Второй проблемой является сосуществование в пределах одной солнечной системы двух разумных рас, если, конечно, неизвестные существа с острова Тайны действительно явились с Ареса. Если они вернутся на Теллус раньше, чем мы сумеем покорить космос, мы, вероятно, еще обрадуемся тому, что имеем ссви в союзниках!

Эпилог

Вот и весь рассказ. Дневники я только что сжег. В небе сияет Гелиос. Соль уже закатился. Из моего дома на окраине Кобальт-Сити я вижу поля, где колышется все еще зеленая пшеница. Из школы вернулся мой правнук Жан. Вдалеке пролетает самолет, кругом тишь да гладь. На улицах ссви разговаривают (по-французски!) с горожанами.

В Кобальт-Сити теперь двадцать пять тысяч жителей. Из моего окна видна расположенная на вершине горы Мон-Пари обсерватория, где моему дяде посчастливилось завершить изучение Ареса с помощью большого телескопа, который мы все-таки перевезли сюда более сорока лет тому назад.

Мимо прошла внучка Мишеля, Мартина, как две капли воды похожая, пусть она и блондинка, на мою Мартину. Она и мой внук Клод… Впрочем, это – будущее. Ваше будущее, граждане Объединенных государств Теллуса…

Перевод Ф. Мендельсона

Глава 1. Странное происшествие

Я знаю, что никто не поверит мне. И тем не менее только я могу сегодня до какой-то степени объяснить события, связанные с необычной личностью Хорка – я хотел сказать, Поля Дюпона, самого выдающегося физика, когда-либо жившего на Земле. Как известно, он погиб одиннадцать лет назад вместе со своей молодой женой Анной во время взрыва в лаборатории. Согласно завещанию, я стал опекуном его сына Жана и распорядителем всего имущества, ибо у него не было родни. Таким образом, в моем распоряжении оказались его бумаги и неизданные записи. Увы, их никогда не удастся использовать, разве что появится новый Шампольон, помноженный на Эйнштейна. Но, кроме того, у меня осталась рукопись, написанная по-французски, которую вам предстоит прочесть.

Я знал Поля Дюпона, можно сказать, с самого рождения, потому что я немного старше и мы жили в одном и том же доме, теперь уже разрушенном, на улице Эмиля Золя в Перигё. Наши семьи дружили, и, насколько я себя помню, я всегда играл с Полем в маленьком садике, общем для наших двух квартир. Мы вместе пошли в школу и сидели за одной партой с первого класса до получения свидетельства о среднем образовании. Затем я выбрал отделение экспериментальных наук, тогда как Поль, согласно воле его отца, занялся элементарной математикой. Я говорю: «согласно воле его отца», инженера-электрика, потому что, как это ни странно для человека, совершившего настоящую революцию в физике, Поль никогда не был особенно силен в математике и вынужден был упорно трудиться, чтобы получить свой аттестат.

Его родители умерли почти одновременно, когда мы с Полем были в Бордо, где я писал свой реферат по естественным наукам, пока он обучался на подготовительных курсах, готовящих к экзаменам в высшие технические школы. Затем он поступил в Высшую электротехническую школу и после ее окончания устроился инженером на одну из альпийских гидроэлектростанций, которой заведовал друг его отца. Я в это время работал над докторской диссертацией.

По правде сказать, он быстро продвинулся – к тому времени, когда с ним приключилось это странное происшествие, перевернувшее всю его жизнь, он был уже заместителем директора. Мы лишь изредка обменивались письмами. Моя должность заведующего сектором на факультете естественных наук в Тулузе не позволяла мне часто наведываться в Альпы, а каникулы я предпочитал проводить в Западной Африке. Словом, свидетелем этого происшествия я стал лишь по чистой случайности.

Возник проект создания еще одной плотины в соседней долине, и мы с профессором Маро́ отправились туда, чтобы изучить этот проект с геологической точки зрения. Так я очутился всего в сорока километрах от гидростанции, где работал Поль, и воспользовался этим, чтобы нанести ему визит. Он принял меня с искренней радостью, и мы весь вечер проболтали, вспоминая наши школьные и студенческие дни. Он говорил также и о работе, которая его живо интересовала, о проектируемой гидростанции и даже рассказал о своем недавнем романе, впрочем быстро закончившемся.

Но ни разу – повторяю, ни разу – он не упомянул ни о чем, что относилось бы к теоретической физике. На первых порах он был довольно-таки холодным и недоверчивым, а узнав человека получше, либо совершенно замыкался в себе, либо, напротив, раскрывал всю свою душу, становясь наиприятнейшим собеседником; однако я возьму на себя смелость утверждать, что я был единственным его закадычным другом. Я ничуть не сомневаюсь в том, что, если бы тогда он уже занимался теми исследованиями, что обессмертили его, он бы дал мне это понять, пусть даже и намеками. На следующее утро я имел возможность наблюдать, как он копается в своих конспектах, и хотя я далек от математики, все же могу утверждать, что эти записи говорили о квалификации неплохого, но не более того, инженера-электрика.

Я приехал к нему в понедельник, двенадцатого августа, и намеревался отправиться через день, но он настоял, чтобы я остался у него до конца недели. Происшествие случилось в ночь с пятницы на субботу, если быть точным – в двадцать три часа сорок пять минут.

Весь день стояла удушающая жара. После полудня я устроился под молодым вязом, затенявшим небольшой сад, и принялся приводить в порядок свои геологические заметки. Часов в пять вдалеке, на востоке, загрохотал гром, небо быстро заволокли тучи, и к семи часам стало совершенно темно – над горами разразилась гроза. Поль прибыл примерно через полчаса под проливным дождем и, как мне показалось, был весьма обеспокоен тем фактом, что не все молниеотводы на станции расположены достаточно высоко.

Мы поужинали почти в полном молчании, и он извинился передо мной, сказав, что ночь ему нужно провести на работе. Около половины девятого я помог ему натянуть промокший плащ, затем поднялся в свою спальню. Я слышал, как от дома отъехал его автомобиль.

В десять я лег и уснул. Спал я плохо. Несмотря на прошедший в семь часов ливень, стояла все та же удушающая жара, а воздух, проникавший в комнату через открытое окно, напоминал сенегальский. Было двадцать три тридцать, когда меня разбудили необычайно мощные раскаты грома.

Дождь еще не начался, но среди бегущих по небу черноватых, чуть пообтрепанных ветром туч то и дело сверкали молнии.

Дом Поля стоял над долиной, и сверху я видел, как молния трижды ударила в опоры как раз перед входом в здание электростанции. Слегка обеспокоенный, я хотел было позвонить Полю и поинтересоваться, все ли у него в порядке, но потом отказался от этой мысли, решив не мешать ему в тот момент, когда у него, вероятно, и без меня хватало забот. Я смотрел в окно, любуясь восхитительным зрелищем.

По силе и мощи эта гроза превосходила все то, что я когда-либо видел во Франции, – нечто подобное мне доводилось наблюдать лишь в тропиках.

Внезапно прямо на электростанцию с неба опустился язычок фиолетового пламени. На сей раз это была уже не молния, а как бы длинный разряд электричества в трубке с разреженным газом, но усиленный тысячекратно! Фантастический огненный столб поднимался в небо и терялся в подрагивающих на манер расстроенной люминесцентной трубки облаках. Все те десять секунд, что длился этот феномен, я слышал, вместо мощных и сухих раскатов обычного грома, нечто похожее на шуршание мнущегося шелка.

Словно завороженный, я не мог оторвать глаз от этого зрелища. В тот самый момент, когда огненный столб коснулся крыши электростанции, все огни погасли, и в мертвенно-бледном свете долина наполнилась движущимися тенями.

Затем все кончилось, и наступила кромешная тьма, озаряемая лишь вспышками обычных молний. Хлынул проливной дождь, заглушая все прочие звуки своим шумом водопада. Ошеломленный, я стоял у окна с четверть часа.

Из оцепенения меня вывел зазвонивший внизу телефон.

Я бросился в кабинет Поля и схватил трубку. Звонили с электростанции, и я узнал голос молодого инженера-стажера.

С Полем произошел «несчастный случай», меня просили немедленно приехать, прихватив по дороге доктора Прюньера, которому они не смогли дозвониться, так как обычная сеть вышла из строя. Дом Поля был связан с гидроэлектростанцией особым кабелем.

Я поспешно оделся и натянул плащ; еще несколько секунд у меня ушло на поиски ключа от гаража, где стоял мой мотоцикл. Двигатель завелся с первого же запуска, и я ринулся в непроглядную тьму, разрываемую теперь лишь редкими молниями. Я разбудил врача, запрыгнул вместе с ним в его машину, и минут через пять мы были на месте.

Станция, которую освещали только подсоединенные к аккумуляторам аварийные лампы, имела вид растревоженного муравейника. Молодой стажер немедленно провел нас в небольшой медпункт. Поль лежал на слишком короткой для него – я уже говорил, что он был настоящим великаном: два метра четыре сантиметра, – койке, бледный и бездыханный.

– У него шок, – пояснил стажер. – Когда ударила эта странная молния, он стоял возле генератора переменного тока. Извините, я должен бежать. Тут, на станции, все вышло из строя, столько всего нужно сделать, а я совершенно один, ни директора, ни инженеров – никого нет! И не позвонишь ведь – телефон-то не работает!

Но доктор Прюньер уже склонился над телом моего друга.

Через пару минут он распрямился:

– Обычный обморок. Но его нужно немедленно перевезти в больницу. Это, несомненно, шок, пульс очень слабый, и я боюсь…

Я вскочил, подозвал двух рабочих, и мы перенесли Поля в какой-то грузовичок, где уложили на сооруженную наспех из того, что попалось под руку, кушетку. Прюньер уехал с ними, пообещав держать меня в курсе дел.

Я уже и сам собирался покинуть станцию, когда вернулся стажер.

– Месье Перизак, – проговорил он, – вы ведь бывали в тропиках; вам доводилось видеть подобное? Говорят, там грозы куда мощнее, чем здесь.

– Нет, не доводилось! И я даже не слышал, что такое вообще бывает. Из окна я наблюдал, как этот огненный столб опускался на станцию, – так, скажу я вам, ничего более невероятного я в жизни не видел!

– Я только что проверил генераторы. Они в полном порядке. Вот только…

Немного поколебавшись, он понизил голос, словно стыдился и не был уверен в том, что собирается сказать:

– Вот только индукции больше нет.

– Да что вы!

– Глупо, правда? Но что есть, то есть.

– А не подскажете, при каких обстоятельствах с месье Дюпоном произошло это несчастье?

– Это мы узнаем, когда механик, единственный свидетель, снова сможет разговаривать!

– Так его тоже задело?

– Нет, но он буквально обезумел от страха. Бормочет какую-то ерунду. По правде сказать, его рассказ кажется еще более дурацким, чем моя история с генераторами.

– И что же он говорит?

– Пойдемте, спро́сите у него сами…

Мы вернулись в медпункт. На койке сидел мужчина лет сорока с бегающими глазами. Инженер обратился к нему:

– Мальто, извольте рассказать другу месье Дюпона все, что вы видели.

Механик бросил на меня взгляд затравленного животного:

– Ну да, вы хотите, чтобы я говорил при свидетеле, а потом меня упрячут в психушку! И однако же, все, что я сказал, – это правда! Я видел, видел собственными глазами!.. – Он почти кричал.

– Полноте, успокойтесь! Никто вас никуда не упрячет. Нам просто нужны ваши показания для отчета. К тому же, возможно, они будут нам полезны при уходе за месье Дюпоном.

Механик все еще колебался:

– Ну если так… А, да плевать я хотел на все это!.. Поверите вы мне или нет – дело ваше. Тем более я и сам не знаю, – может, я и впрямь свихнулся?

Он глубоко вздохнул:

– Значит, так. Месье Дюпон попросил меня проверить вместе с ним генератор номер десять. Я стоял в метре от него, слева. Вдруг нам показалось, что воздух насытился электричеством. Вы бывали в горах? Тогда знаете, что это такое, когда ледоруб буквально-таки поет в твоих руках. Тут месье Дюпон мне и говорит: «Уходите отсюда, Мальто!» Я бросился в дальний конец машинного зала, но дверь была заперта, и я обернулся. Месье Дюпон все еще стоял около генератора, и по всему его телу пробегали синие искры. Я прокричал ему: «Сюда! Скорее!» И тут весь воздух в зале засиял фиолетовым светом. Как в неоновой трубке, только свет был фиолетовым… До меня этот свет не дошел примерно на метр…

– А что Дюпон? – спросил я.

– Он бросился было в мою сторону, но вдруг замер. Смотрел куда-то вверх, и вид у него был весьма удивленный. Он стоял в самом центре светящегося столба, но это его, похоже, совсем не тревожило. И тогда…

Мальто умолк, несколько секунд колебался и наконец выпалил, словно бросился в воду:

– И тогда я увидел прозрачную человеческую фигуру, едва различимую. Она плыла по воздуху прямо к месье Дюпону и была такой же огромной, как и он сам. Он, должно быть, тоже ее увидел, так как взмахнул рукой, словно желая оттолкнуть ее, и завопил: «Нет! Нет!» Фигура коснулась его, и он упал. Вот и все.

– А потом?

– Что было потом, я не знаю. От страха я грохнулся в обморок.

Мы вышли, оставив Мальто в медпункте. Инженер спросил меня:

– И что вы думаете обо всей этой истории?

– Полагаю, вы правы: парень просто обезумел от страха. В призраков я не верю. Если Дюпон поправится, он сам расскажет, как обстояло дело.

Было уже пять утра, и, вместо того чтобы вернуться домой, я зашел к доктору, забрал свой мотоцикл и помчался в больницу. Полю стало лучше, но в это время он спал. Остаток ночи я провел с доктором, которому рассказал фантастическую историю Мальто.

– Я его хорошо знаю, – заметил Прюньер. – Его отец умер два года назад от белой горячки, но сын, насколько мне известно, спиртного в рот не берет! Однако же…

Незадолго до рассвета сестра-сиделка предупредила нас, что Поль, по всей видимости, скоро проснется. Мы тотчас же прошли к нему. Он выглядел уже не таким бледным, правда, сон его был беспокойным, и он все время шевелился. Склонившись над ним, я перехватил его взгляд:

– Доктор, он проснулся!

Взгляд этот выражал глубочайшее удивление. Поль оглядел потолок, голые белые стены, затем пристально посмотрел на нас.

– Ну что? – бодро спросил я. – Тебе уже лучше?

Сначала он не ответил, потом губы его зашевелились, но разобрать слов мне не удалось.

– Что ты говоришь?

– Анак оэ на? – отчетливо произнес он вопрошающим тоном.

– Что?

– Анак оэ на? Эрто син балурэм сингалету экон?

– Что-что?

Я едва удержался от того, чтобы не расхохотаться, но в душе у меня уже нарастало беспокойство.

Он смотрел на меня не мигая, и в глазах его стоял смутный страх. С трудом, словно делая над собой отчаянное усилие, он проговорил наконец:

– Где я? Что со мной случилось этой ночью?

– Ну вот, так-то уже лучше! Ты в клинике доктора Прюньера – он здесь, рядом со мной. Ночью тебя ударила молния, но вроде бы все обошлось. Скоро поправишься.

– А где тот, другой?

– Какой еще другой? Механик? С ним все в порядке.

– Нет, не механик. Другой, который со мной…

Он говорил медленно, словно во сне, с трудом подбирая слова.

– Но с тобой больше никого не было!

– Я уже и сам не знаю… Устал.

– Заканчивайте вашу беседу, месье Перизак, – вмешался доктор. – Ему нужен абсолютный покой. Завтра или послезавтра, полагаю, он сможет вернуться к себе.

– Ну, тогда я пошел, – сказал я Полю. – Буду ждать у тебя.

– Да, хорошо… Дождись меня. До свидания, Кельбик.

– Но я вовсе не Кельбик! – изумился я.

– Да-да, точно… Извини, это я от усталости…

На следующий день ко мне заехал доктор.

– Пожалуй, лучше перевезти его домой, – сказал он. – Ночь выдалась беспокойной, он все время звал вас. Бредил, произносил непонятные слова вперемежку с французскими. Упорно твердит, что белые стены больницы – это стены морга. Здесь, у себя, в привычной обстановке, он поправится гораздо быстрее.

Старушка-экономка Поля подготовила его спальню, и вскоре мы уже укладывали его на кровать, подогнанную специально под его рост, – он ею очень гордился. Я остался с ним. Он проспал дотемна, а когда проснулся, я сидел у его изголовья. Он долго рассматривал меня, потом сказал:

– Понимаю, ты хотел бы узнать, что со мной случилось. Я все тебе расскажу. Позднее… Видишь ли, это настолько невероятно, что я и сам все еще не могу в это поверить. И это так удивительно! Сначала мне было страшно. Но сейчас! Ха, сейчас!.. – Он расхохотался. – В общем, сам увидишь. Спасибо тебе за все, что ты для меня сделал. Я в долгу не останусь. Мы еще повеселимся в этой жизни, вдвоем – ты и я! У меня есть кое-какие идеи, и ты мне, вероятно, понадобишься.

Затем он сменил тему, принялся расспрашивать, как дела на электростанции, и снова расхохотался, когда я сказал, что генераторы вышли из строя. На следующий день он был на ногах даже раньше меня. Через два дня я вынужден был уехать: сначала – в Тулузу, потом – в Африку.

Вскоре я получил от него короткое письмо. Генераторы заработали, это выглядело таким же загадочным, как и их поломка. Поль сообщал также, что намерен оставить свою нынешнюю должность и поступить в университет Клермон-Феррана, чтобы «поучиться» (это слово было в кавычках) у профессора Тьебодара, знаменитого лауреата Нобелевской премии.

По счастливой случайности в том году, едва я защитил диссертацию, в университете открылась вакансия, и мне предложили прочесть курс лекций. Тотчас же по прибытии я бросился разыскивать Поля, но ни дома, ни на факультете его не оказалось. Нашел я его в нескольких километрах от Клермона, в Центре ядерных исследований, которым руководил сам Тьебодар.

Проникнуть в центр было сложно даже для работника университета, и мне пришлось сделать письменный запрос на имя директора. Вахтер не стал скрывать, что шансов на успех почти нет, однако, к его величайшему удивлению, меня тотчас же приняли.

Тьебодар находился в своем кабинете, где сидел за столом, на котором были разложены необычайно аккуратные стопки бумаг. Он сразу же, не ходя вокруг да около, принялся расспрашивать меня о Поле.

– Давно вы его знаете?

– С самого рождения. Мы вместе учились.

– Он был силен в математике еще в лицее?

– Силен? Скорее, средних способностей. Но почему вы спрашиваете?

– Почему? – взревел он. – Да потому, месье, что он, несомненно, величайший из современных математиков, а вскоре станет еще и величайшим физиком! Он меня поражает – да что там: просто ошеломляет! Является ко мне рядовой инженеришка, скромно просит разрешения поработать под моим руководством и за полгода делает больше важных открытий, чем я за всю свою жизнь! И с какой легкостью! Словно это его забавляет! Когда мы сталкиваемся со сложнейшей проблемой, он улыбается, удаляется домой, а назавтра приходит с готовым решением!

Тьебодар немного успокоился.

– Все расчеты он производит только у себя дома. Всего лишь раз мне удалось сделать так, чтобы он поработал в своем кабинете, у меня на глазах. Он нашел решение за полчаса! И самое интересное, у меня сложилось впечатление, что он уже знал его и просто-напросто старался вспомнить. Иногда, как мне кажется, он делает все для того, чтобы упростить свои расчеты – лишь бы их смог понять я, Тьебодар! Я навел справки у его бывшего директора. Тот сказал, что Дюпон, конечно, неплохой инженер, но звезд с неба не хватает! Если этот удар молнии превратил его в гения, я сейчас же отправляюсь на станцию и буду торчать возле генератора во время каждой грозы! Ну да ладно. Вы найдете его в четвертом блоке – там у нас стоит беватрон. Но сами туда не входите! Пусть его вызовут. Вот ваш пропуск.

Поль ужасно обрадовался, когда узнал, что я буду жить в Клермоне. Вскоре мы стали наведываться друг к другу в лабораторию, а поскольку оба были холостяками, то и обедали мы вместе, в одном ресторане. По воскресеньям я часто выходил с ним по вечерам, чтобы поразвлечься, а однажды он провел со мной целую неделю – в походе по горному массиву Пюи-де-Дом. Именно тогда он разработал теорию вулканизма, в основе которой лежит ядерная физика, – в списке его работ эта теория, немало меня изумившая, фигурирует под номером семнадцать.

Характер его заметно изменился. Если раньше он был, скорее, холодным, спокойным и неприметным, то теперь в нем появились властность и явное стремление повелевать. Все более и более бурные столкновения происходили у него с Тьебодаром, человеком прекрасным, но вспыльчивым, который, несмотря ни на что, продолжал считать Поля своим преемником на посту руководителя Центра ядерных исследований. Во время одной из этих стычек начала приподниматься завеса тайны.

Меня теперь хорошо знали в центре, я получил постоянный пропуск. Однажды, проходя мимо кабинета Тьебодара, я услышал раскатистые голоса.

– Нет, Дюпон, тысячу раз нет! – кричал профессор. – Это уже чистейший идиотизм! Это противоречит принципу сохранения энергии и математически – слышите? – ма-те-ма-ти-чески невозможно!

– С вашей математикой, может, и так, – спокойным тоном ответил Поль.

– То есть как это – с моей математикой? У вас что, есть другая? Так изложите ее принципы, черт возьми, изложите!

– Изложу, обязательно изложу! – взорвался Поль. – И вы ничего не поймете! Потому что эта математика на тысячи лет впереди вашей!

– На тысячи лет, вы только послушайте! – слащавым голосом проговорил профессор. – И на сколько же тысяч, позвольте узнать?

– Ах, если бы я только знал!

Хлопнула дверь, и передо мной возник Поль:

– А! Ты здесь. Слышал?

Он выглядел крайне возбужденным.

– Да, у меня особая математика. Да, она впереди его математики на тысячелетия! Я узна́ю, на сколько тысячелетий. И тогда… – Он резко умолк. – Я слишком много болтаю. Это и там было моим недостатком…

Я смотрел на него непонимающим взглядом. На электростанции у него, напротив, была репутация молчуна, который лишнего слова не скажет. Он, в свою очередь, взглянул на мое изумленное лицо и улыбнулся.

– Нет, я говорю не о станции! Когда-нибудь ты все узнаешь. Когда-нибудь…

Прошел год. В январе в одном из научных журналов за подписью Поля Дюпона появилась серия коротких статей, которые, по словам специалистов, совершили настоящий переворот в физике, переворот даже более значительный, чем квантовая теория. Затем, в июне, как гром среди ясного неба всех потряс основной труд Поля, поставивший под сомнение принцип сохранения энергии, а также теорию относительности, как общую, так и частную, и попутно ниспровергший принцип неопределенности Гейзенберга и принцип запрета Паули. В этом труде Поль демонстрировал бесконечную сложность так называемых элементарных частиц и выдвигал гипотезу о существовании еще не открытых излучений, распространяющихся гораздо быстрее света. Против него ополчился весь научный мир. Физики и математики всех стран, все лауреаты Нобелевской премии объединились, чтобы разгромить Поля, но проведенная им серия абсолютно неопровержимых, решающих экспериментов доказала самым заклятым врагам, что он был совершенно прав! Теоретически он все еще оставался молодым ученым из ядерного центра в Клермоне, практически же он был первым физиком на всем земном шаре.

Он продолжал жить очень скромно в своей небольшой квартире, и каждое воскресенье мы отправлялись с ним на прогулку в горы. Как-то вечером – мы как раз возвращались с одного из таких променадов – Поль наконец заговорил.

Он предложил мне подняться к нему. Его рабочий стол был завален рукописями. Видя, что я направляюсь к столу, Поль хотел было меня удержать, но потом весело рассмеялся.

– Вот! Почитай! – сказал он, протянув мне какой-то листок.

Тот был покрыт кабалистическими знаками – не математическими символами, а совершенно незнакомыми мне буквами.

– Да, я придумал особые знаки. Мне гораздо удобнее пользоваться ими, чем вашими буквами. К ним я так и не смог привыкнуть.

Я смотрел на него, ничего не понимая. И тогда, очень осторожно и мягко, он произнес:

– Я – Поль Дюпон, твой старый друг Поль, которого ты знаешь с пеленок. Я по-прежнему Поль Дюпон. Но я также Хорк Акеран, верховный координатор эпохи Великих Сумерек. Нет, я не сошел с ума, – продолжал он. – Хотя прекрасно понимаю, что такая мысль может у тебя возникнуть. Однако выслушай меня, я хочу наконец кое-что объяснить. – На какой-то миг он задумался. – Даже не знаю, с чего и начать. Ага! Понял… Историю Хорка до того, как он встретился с Полем Дюпоном, ты прочтешь когда-нибудь в этой рукописи. Историю Поля Дюпона ты и так знаешь не хуже меня – во всяком случае, вплоть до той знаменательной августовской ночи. Поэтому я начну с того момента, когда в разгар грозы стоял возле генератора.

Рядом со мной был этот славный работяга Мальто. Я хорошо помню, как воздух резко насытился электричеством и как я приказал Мальто уходить. Если бы он остался, возможно, именно он был бы сейчас великим физиком, а я так и остался бы рядовым инженером. Хотя… достаточно ли развит его мозг, чтобы вместить сознание Хорка? Итак, я стоял возле генератора, когда меня внезапно залило потоком яркого света. Ты видел его издали, и он показался тебе фиолетовым. Механику тоже. Для меня же он был синим.

Удивленный, я остановился. Свет медленно пульсировал.

У меня кружилась голова, мне казалось, что я ничего не вешу и могу парить над землей. И вдруг я с ужасом увидел в воздухе, прямо перед собой, неясную, прозрачную, расплывчатую человеческую фигуру. Она коснулась меня.

О! Как передать тебе это странное ощущение прикосновения изнутри! Вот тогда-то я и прокричал: «Нет! Нет!» Затем все во мне взорвалось, словно я умирал и боролся со смертью.

Помню только, как во мне вспыхнуло яростное желание выжить, а затем я погрузился во тьму.

Когда я очнулся, ты был рядом со мной. И у меня было странное чувство, что я тебя вроде бы узнаю́ и в то же время не узнаю́. Точнее, я знал, что ты – Перизак, но одновременно знал и то, что ты должен быть Кельбиком, на которого, однако же, ты совершенно не похож. В моей памяти боролись два воспоминания, одно – о грозовой ночи, а другое – о ночи великого опыта, который я проводил, когда… когда с Хорком случилось это несчастье, до сих пор необъяснимое для меня. Тебе, наверное, доводилось видеть очень точные, яркие сны, после которых спрашиваешь себя, не является ли реальная жизнь сновидением, а сон – явью? Ну так вот, со мной происходило нечто подобное – с той лишь разницей, что ощущение не исчезало! Понимаешь, я знал, что был Полем Дюпоном, но в то же время знал то, что я – Хорк.

Ты заговорил со мной, и, естественно, я ответил: «Анак оэ на?» – то есть «Где я?», как и полагается в подобных случаях. И я был крайне удивлен, что ты меня не понимаешь. Однако Поль Дюпон знал, что ты и не можешь понять. Ты следишь за моей мыслью? Во мне сейчас живут два человека.

Я – Хорк-Дюпон, или Дюпон-Хорк, как тебе будет угодно. У меня одно сознание, одна жизнь, но две различные памяти, которые слились воедино. Память Поля, твоего друга, инженера-электрика, встретилась с памятью Хорка, верховного координатора. Для Поля это произошло в 1972 году, а для Хорка… Многое я бы отдал за то, чтобы знать это точно. Память Дюпона, когда я к ней обращаюсь, говорит мне, что я родился в Перигё, в одном доме с тобой, и что никакой родни у меня нет. Память Хорка отвечает, что я родился в крупном городе Хури-Хольдэ, что у меня есть брат и жена. Но начиная с той августовской ночи это уже один человек и одна память.

Должен признаться, сначала я испугался. Мои два «я» еще не соединились, и я решил, что сошел с ума. Но кто именно обезумел? Дюпон или Хорк? Мои две личности еще не имели общих воспоминаний. Мало-помалу я свыкся с тем, что у меня теперь две памяти, – это все равно что прожить две жизни.

Я быстро сообразил, что, если я не хочу угодить в психушку, нужно приглушить в себе Хорка и воскрешать его постепенно. Мне надо было подумать, поэтому я симулировал переутомление и взял отпуск. Я решил еще раз прослушать курс физики, чтобы понемногу открывать людям свои знания – знания Хорка! – или, по крайней мере, какие-то крупицы их, ведь если бы я открыл все, ваша цивилизация не выдержала бы подобного удара!

На первых порах меня мучили угрызения совести: вдруг, слишком быстро двигая человечество по пути прогресса, я бы изменил будущее? Поэтому я тщательно изучил вашу цивилизацию, применяя тот особый метод анализа, которым наши социологи пользуются испокон веков и который преподают во всех университетах как один из элементов общей культуры. Как я заметил, большинство тех открытий, что я собирался обнародовать, так или иначе будут сделаны вашими теоретиками или экспериментаторами в течение ближайших десятилетий, поэтому, слегка ускорив прогресс, я не нарушу общего хода развития. Остальные знания останутся при мне и умрут вместе со мной. К тому же многого вы просто-напросто не сможете понять, и вовсе не из-за недостатка интеллекта, а из-за отсутствия материальной основы. Таким образом, я существенно не изменю ваше будущее, которое для меня самого является бесконечно далеким прошлым. И потом – такова, возможно, воля Судьбы, – я не историк, и если я что-то и знаю о прошлом, то есть о вашем будущем, то лишь в общих чертах, кроме одной-единственной детали, одного-единственного имени. Да, мои знания умрут вместе со мной, – повторил он едва слышно. – Разве что…

– Разве что?..

– Разве что мне удастся туда вернуться!

В последующие годы я несколько раз надолго уезжал в Африку. Каждый раз по возвращении я навещал Поля, который больше ничего не публиковал, лихорадочно работая в своей частной лаборатории, построенной по его указаниям. За время моей второй командировки он женился на Анне, тогда еще студентке физико-математического факультета, за время третьей – у них родился сын. Катастрофа произошла, когда я только-только вернулся из четвертой.

Я приехал в Клермон поздно вечером и утром следующего дня отправился прямиком в лабораторию Поля. Она стояла на небольшом возвышении, в уединенном месте, в нескольких километрах от города. Я уже сворачивал с шоссе на боковую дорогу, когда вдруг мне бросилась в глаза крупная надпись на щите:

ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН!

ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!

Я не остановился, решив, что ко мне этот запрет не относится. Но едва я выехал на лужайку перед домом, как услышал нечто, напоминавшее шуршание мнущегося шелка, волосы у меня на голове встали дыбом, и между рулем и приборной доской проскочила длинная фиолетовая искра.

Я ударил по тормозам. Всю лабораторию заливал дрожащий фиолетовый свет, который я узнал сразу. За стеклом большого окна я мельком заметил высокий силуэт Поля, который махал мне рукой, то ли приказывая остановиться, то ли прощаясь со мной. Фиолетовое сияние сделалось вдруг ослепительным, и я зажмурил глаза. Когда я снова открыл их, все вновь уже было нормальным, но я тотчас же понял, что случилось что-то непоправимое. Выскочив из машины, я плечом высадил запертую на ключ дверь.

Изнутри вырвалось густое облако дыма и клубами начало подниматься в безоблачное небо. В горящей лаборатории Поль лежал рядом с каким-то странным аппаратом. Я склонился над Полем: он, похоже, был мертв, на губах застыла улыбка. Чуть поодаль я обнаружил бездыханное тело его молодой жены.

Я вынес ее наружу, затем вернулся и с большим трудом вытащил из дома тело Поля, длинное и тяжелое. Едва я успел опустить его на траву, рядом с женой, как раздался глухой взрыв, и пожар уничтожил то, что еще оставалось от лаборатории.

Я уложил их в машину и на бешеной скорости помчался в клермонскую больницу, хотя надеяться можно было разве что на чудо. Увы, чудес не бывает! Оба были мертвы.

Вот и вся история. Гражданские и военные власти произвели тщательное расследование, переворошили и просеяли на пожарище весь пепел, но так ничего и не обнаружили.

У себя в лаборатории, среди почтовой корреспонденции, я нашел толстый запечатанный конверт, который накануне принес сам Поль и вручил моему ассистенту. В конверте была рукопись, которую вы прочтете. Как я уже говорил, Поль оставил мне кое-что из своего имущества, в том числе стереотелевизор, который сам он называл «пустышкой», и назначил меня опекуном своего сына. Жану сейчас двенадцать: думаю, это объясняет, почему я так долго не решался опубликовать рукопись Поля или, скорее, Хорка.

И пусть я наверняка знаю, что наследственность заключена в хромосомах, что Поль Дюпон мог передать сыну лишь свои собственные достоинства и способности, а не те, которыми обладал Хорк, порой у меня все же возникают сомнения. Жану, повторю, только двенадцать, но в его библиотеке, между «Швейцарским Робинзоном» и «Борьбой за огонь», стоят, тщательно аннотированные им самим, всевозможные научные труды, издававшиеся в различных международных центрах ядерной физики.

Сейчас, за пару часов до того, как эта рукопись уйдет в издательство, я хотел бы добавить к вышесказанному еще вот что. Этой ночью мне приснился странный сон, наведший на мысль о том, что Хорк действительно преуспел в своей попытке, по крайней мере частично. Успех и не мог быть полным, раз уж тела Поля и Анны Дюпон покоятся на клермонском кладбище. Мне привиделось, что мою спальню озарил яркий фиолетовый свет. Свет этот образовывал нечто вроде тубуса, в центре которого находился я сам. С другого, очень далекого конца тубуса мне улыбался высокий темноволосый мужчина, с виду совершенно незнакомый и в то же время, по ощущениям, донельзя близкий. Рядом с ним стояла белокурая женщина, также незнакомая, но улыбавшаяся той улыбкой, которую я так часто видел на лице Анны. А утром на ночном столике я нашел небольшой клочок восхитительной бумаги, на котором было написано: «Скажи Жану, что через несколько лет мы заберем его, если все будет нормально».

То был сон. Я точно не бодрствовал. Но как тогда объяснить записку?

Глава 2. Контуры будущего

Это я, Хорк, говорю с вами, Хорк Акеран, верховный координатор эпохи Великих Сумерек, перенесенный все еще необъяснимым способом в столь далекое прошлое, что мы, люди Геллеры, которую вы называете Землей, почти не сохранили о нем воспоминаний.

Порой, когда я закрываю глаза, все это кажется мне сном.

Сейчас я снова окажусь внутри своего кабинета, в Солодине, в самом сердце Хури-Хольдэ, на глубине шестисот метров. Мне кажется, что я слышу рокот этого огромного мегаполиса, этот рокот, что проникает сквозь покрытые изоляцией стены, это смешение шумов, вибраций, тишины – сердцебиение самого крупного из когда-либо существовавших городов. Мне кажется, что, стоит мне протянуть руку, нажать на такую знакомую кнопку, третью слева, как на экране, возникнут – смотря что я пожелаю – либо улицы этого города, либо черное небо Великих Сумерек.

Мне кажется – ох, до чего же мучительно это ощущение! – что я вот-вот услышу легкие шаги Рении, она склонится надо мною, заговорит со мной нежным и неизменно ровным голосом, так ободрявшим меня в те времена, когда на мне лежала ответственность за судьбу двух планет.

Еще более трагичным представляется мне призрачное присутствие Ареля, нашего единственного сына. В последний раз я видел его перед тем, как отправиться в лабораторию и приступить к опыту, который плохо закончился: он играл с друзьями в тельбирийских пиратов в антигравитационном парке. Странная штука, но единственное, что мало изменилось и кажется мне почти таким же в далеком прошлом, куда меня закинуло, – это игры детей. Представляю, как около примитивных пещер маленькие кроманьонцы играли в те игры, смысл которых легко уловили бы, наверное, и нынешние дети, и дети эпохи Великих Сумерек.

Но раз уж я решил, сам не знаю почему, приподнять завесу тайны, которая скрывает от глаз моих теперешних современников будущее Земли, самое время начать. Сначала – немного истории, все то, что я знаю, а это не так уж много, ведь мне все время было некогда изучать то прошлое, которое для вас является будущим. Как я уже говорил своему другу Перизаку, эти откровения едва ли смогут изменить ход вещей, да к тому же, как мне кажется, вряд ли что-нибудь вообще может его изменить.

С геологической точки зрения вы живете в конце вашей эры. Я не знаю, угрожает ли вам новая война и разрушит ли она, как вы того опасаетесь, вашу цивилизацию. Эти подробности до нас не дошли. Зато я могу сказать, что, помимо Луны, где уже высадились какие-то люди, вы завоюете еще несколько планет. Мы действительно обнаружили ваши следы на Марсе и Венере. Я сильно сомневаюсь, однако, что вы укрепились там надолго, потому что таких следов мало – я знаю это, так как лично видел их на Венере. Вы оставили Венеру в первозданном состоянии, даже не попытавшись приспособить эту планету для проживания человека.

Вероятно, ваши путешествия были прерваны войной или же пятым оледенением, которое уже подступало и началось внезапно. Могу легко представить себе, что произошло. Ваша техника была слишком слабой, чтобы бороться с наступлением льдов, хотя вы уже овладели ядерной энергией, а посеянные мною идеи тоже скоро принесут свои плоды. Должен предупредить вас: использование ядерной энергии против льдов без эффективного метеорологического контроля лишь ускорит оледенение. Это вызовет ожесточенные войны за свободные ото льда южные территории и в конечном итоге приведет к краху цивилизации. И тогда начнутся первые сумерки человечества, предшественники тех, которые известны нашим историкам.

Пятый, шестой и седьмой ледниковые периоды, должно быть, будут следовать один за другим с короткими интервалами, если верить тому, что сказал мне когда-то властитель земли, и я сильно сомневаюсь, что за эти небольшие промежутки человечество хотя бы раз достигнет уровня вашей цивилизации. Во всяком случае, мы не нашли этому подтверждений. Зато после седьмого оледенения – по причине, которую знают наши геологи, но которая неизвестна мне самому, – начнется длительный цикл, который продолжался бы миллионы лет, если бы… Но не будем забегать вперед.

После седьмого оледенения человечество начало практически с нуля, с цивилизации, подобной вашему верхнему палеолиту, разве что с незначительными отличиями. Наши геологи полагают, что все эти ледниковые периоды с промежуточными оттепелями продолжались примерно двести тысяч лет, и еще около десяти тысяч лет понадобилось людям для того, чтобы перейти от пещерного существования к озерным поселениям и, наконец, к настоящей цивилизации. Начавшаяся тогда эра подошла уже к своему 4575 году, когда я родился. Таким образом, я, должно быть, живу примерно через двести десять тысяч лет после вас.

Кто же мы такие, ваши далекие потомки? Рискуя разочаровать многих ваших пророков, скажу, что мы – всего лишь люди, почти такие же, как и вы. Наш череп не развился чудовищным образом, мы не потеряли ни волос, ни ногтей, ни зубов – все это у нас куда лучше вашего! Мы не превратились ни в невзрачных карликов, ни в полубогов, – правда, наш средний рост гораздо выше, чем у вас. У нас по-прежнему по пять пальцев на руках и ногах, хотя мизинец на ноге сделался более атрофированным. Мы не стали ни телепатами, ни телекинетиками, ни ясновидящими. Кое-какие изменения, однако же, произошли: все ваши расы слились в одну, так что у нас, как правило, более темная (но скорее смуглая, нежели коричневая) кожа, черные волосы и карие глаза. Тем не менее среди нас встречаются, пусть и редко, блондины, да и люди со светлыми глазами порой попадаются: у меня, например, серые глаза. Но основные изменения все же были внутренними: количество и плотность мозговых извилин увеличились, и в среднем мы, должно быть, умнее вас, пусть и не превратились в гениев. Просто индивидуумы с низким уровнем интеллекта исчезли, а что касается настоящих гениев, то их у нас не больше, чем в ваше время.

Если мои воспоминания точны, наша цивилизация в своем развитии прошла через следующие периоды: после нового палеолита (в конце седьмого оледенения) и нового неолита мы, как и вы, ступили в эпоху металла, но, оказавшись более удачливыми, быстро миновали (во времена, эквивалентные вашей классической древности) националистическую стадию, если можно применить это слово к соперничеству городов. Человечество сохранилось лишь на одном огромном острове, Киобу, где долго существовало единое государство. Затем люди вновь расселились по всей Земле, но у нас всегда сохранялась единая великая цивилизация, с небольшими локальными вариантами. Поэтому нам удалось избежать многих конфликтных ситуаций.

В то же время однообразие этой цивилизации замедляло прогресс, что приводило к продолжительным периодам застоя, иногда даже с рецидивами варварства, которые наши историки называют «сумерками».

Примерно в 1810 году со дня объединения земель на Киобу начался первый период великих научных открытий.

Мы изобрели паровую машину, затем электричество и, наконец, примерно в 1923 году (совпадение дат нашей и вашей эры наводит меня на мысль, что, должно быть, существует обычный, естественный ритм человеческого прогресса), начали использовать ядерную энергию. Менее чем через двадцать лет – у нас не было военных тайн, которые так мешают науке! – первая экспедиция отправилась на Луну, и члены ее обнаружили там, к величайшему своему удивлению, следы человеческого пребывания. Но могу заверить, вы были там первыми! Немного позднее, в 1950 году, мы высадились на Марсе, где тоже нашли свидетельства вашего присутствия, а затем, в 1956 году, достигли Венеры и долгое время – по правде сказать, до моего собственного открытия – полагали, что, кроме нас, на этой планете никто не бывал.

Луна, как вам известно, бесплодна, не имеет атмосферы, и жизни на ней никогда не было. На Марсе ранее существовала раса разумных существ, однако не удавалось обнаружить даже следов их цивилизации – до тех пор пока наш археолог Клобор не обнаружил подземный город. Что касается Венеры, то она оказалась окруженной плотным облаком формальдегида, непригодной для жизни и необитаемой.

Впрочем, нас это не смутило. Наука двигалась вперед гигантскими шагами, и вскоре нам удалось полностью видоизменить атмосферу этой планеты. Так уж вышло, что я и сейчас помню имя человека, который руководил этими работами.

Так как он принадлежит к нашему времени, а не к вашему, не вижу никаких препятствий к тому, чтобы упомянуть его здесь. Когда он будет жить, об этой рукописи давно уже забудут. Его звали Похл Андр’сон, и он оставил подробный отчет о важнейшем труде своей жизни, назвав его «Сильный Дождь».

Став пригодной для жизни, Венера была колонизирована. А Марс служил главным образом для исследований, рудных разработок и полетов к дальним планетам. Но обо всем этом я расскажу позднее.

Сильный Дождь продолжался с 1988 по 2225 год, но колонизация – под сводами – началась задолго до его окончания.

С 2245 по 3295 год длилось то, что мы долгое время называли «Великими Сумерками», а сейчас известно как «Темное Тысячелетие».

Внезапно – ничто этого не предвещало – на Землю напали пришельцы. Располагавшие ужасным оружием существа вынырнули из космоса, за несколько страшных недель сломили всяческое сопротивление и воцарились на нашей планете более чем на тысячу лет, превратив людей в рабов. Мы не знаем, откуда они явились, и не знаем, куда делись последние из выживших. Возможно, когда-нибудь мы снова с ними повстречаемся, но теперь мы уже достаточно сильны для того, чтобы дать отпор. В них не было ничего человеческого: они походили на бочонки, стоявшие на восьми лапах, с семью длинными щупальцами сверху. Долгое время люди страдали молча, в жалких подземных лабораториях несколько человек поддерживали мерцающее пламя нашей науки, день и ночь ища оружие, которое принесло бы освобождение. Наконец оно было найдено – штамм вируса, смертельного для захватчиков, но безвредного для человека. Враг так никогда и не узнал, что уничтожившая его эпидемия была делом наших рук. В конце концов он сдался, и в одно прекрасное утро все его звездолеты покинули Землю, унося уцелевших – примерно миллион особей, всего одну тысячную от общего числа! Перед отлетом они разрушили все, что успели построить, и можно было бы сказать, что в течение тысячи лет человечество жило напрасно, если бы пришельцы не оставили после себя одну неоценимую вещь: представление о космомагнетизме, том самом, который стал основой нашего могущества. Позднее я скажу, что это такое.

Между датой отлета драмов (я не без удивления узнал, что на вашем английском языке это означает «барабан» – довольно точное слово для описания внешности пришельцев) и 3600 годом идет период восстановления. Во времена господства драмов человечество понесло значительные потери; люди были по большей части безграмотными, ученых, как и источников энергии, почти не осталось. Однако при помощи колонистов с Венеры, на которых драмы никогда не нападали, наша цивилизация снова устремилась вперед, и в 4102 году мы совершили открытие, которое, как мы полагали, должно было дать нам выход во всю вселенную, – мы открыли гиперпространство.

Сначала с помощью реактивных, а затем – космомагнетических кораблей мы исследовали всю Солнечную систему, от Меркурия до… как же мне назвать планету, которая соседствует с Плутоном и которую вы пока еще не знаете?

Пусть будет Гадес. Впрочем, это крошечная планетка, примечательная разве что тем, что за ней проходит граница Солнечной системы. Но даже космомагнетические корабли не могут достичь скорости света, тем более – превысить ее. И хотя существуют более быстрые излучения, нежели свет, скорость света действительно является непревзойденным рубежом – тут ваши физики правы – для любого материального предмета электромагнитной природы. Эти более быстрые излучения не являются электромагнитными, и если соответствующая материя существует, нам она пока неизвестна. К тому же мы можем использовать эти волны только в чрезвычайно сложных аппаратах, через взаимодействие типа «пространство – время – материя», с помощью космомагнетизма и так далее. Я не вправе рассказывать больше. У вас тоже есть выдающиеся физики, а мне не хотелось бы рисковать изменением будущего. Довольно уже и того, что пару месяцев тому назад я позволил себе продемонстрировать теоретические возможности этих излучений…

Уже решено было послать на ближайшую звезду космомагнетический корабль с экспедицией, когда Сникал открыл эффект гиперпространства. Это было как гром среди ясного неба.

Даже драмы не использовали гиперпространство, хотя их научные познания, вероятно, были гораздо обширнее наших. Сначала Сникал доказал сам факт существования гиперпространства, затем – возможность его использования. Все физические лаборатории занялись этой проблемой, и спустя три года мы приступили к строительству первого гиперпространственного звездолета.

Аппарат покинул Землю на тридцатый день 4107 года, с экипажем из одиннадцати мужчин и тридцати трех женщин. Этот звездолет так никогда и не вернулся. Второй улетел в 4109 году, третий – в 4112-м, а затем ежегодно, до 4125 года, отбывало по одному звездолету. Лишь тот из кораблей, который покинул Землю в 4113 году, вернулся в 4132-м.

И тогда мы узнали печальную истину: через гиперпространство можно достичь любой точки галактики и даже выйти за ее пределы, но мы не знали, куда следует направляться, и фактически не имели ни единого шанса вернуться на Землю!

Одиссея «Тхиусса», звездолета, который вернулся, продолжалась двадцать лет. Он вынырнул из гиперпространства вблизи солнечной системы, которая так и осталась неизвестной. Одиннадцать ее планет вращались вокруг звезды класса G2; две из них оказались пригодны для проживания человека, но были населены одними животными. Небо, совсем не похожее на то, которое мы видим с Земли, по ночам озаряли огромные звезды. Пять лет разведчики исследовали эту систему, затем задумались о возвращении. Тщательно перепроверив все расчеты, они ушли в гиперпространство.

Вынырнули они почти в абсолютной тьме, между двумя галактиками, нашей и галактикой Андромеды. Судя по всему, что-то пошло не так. Они направились к нашей Галактике, совершили новый «скачок». На сей раз они вынырнули так близко от некой гигантской звезды, что были вынуждены тотчас же вернуться в гиперпространство. И так продолжалось в течение многих лет, с короткими остановками на гостеприимных планетах, попадавшихся то тут, то там. Лишь по чистой случайности экипажу, сильно сократившемуся вследствие неведомых болезней и незнакомой пищи с чуждых планет, удалось вернуться на Землю. Собранные ими данные были проанализированы, и ученые пришли к выводу, что в гиперпространстве нарушается причинно-следственная связь, что понятие направления, по существу, теряет там смысл. Так на долгое время была похоронена, пожалуй, самая древняя мечта человечества – добраться до звезд! О, мы не оставляли надежды, и поиски были продолжены. Но мы все еще не нашли решения, когда наступили Великие Сумерки.

Что касается остальных звездолетов, то о них мы ничего не знали. Погибли ли они в каком-нибудь неведомом мире? Или же их экипажи, изнуренные годами блужданий среди звезд, в конце концов поселились на какой-нибудь планете? Лишь гораздо позднее мы получили ответ на эти вопросы, но и то неполный.

Не желая признавать себя побежденными, мы вновь сосредоточили все усилия на космомагнетических двигателях. Они были изобретены – вернее, вновь открыты людьми, потому что драмы пользовались ими, – в 3910 году. Источником энергии стало то, что, за неимением лучшего термина, мы назвали космомагнетизмом, так как некоторые эффекты отдаленно напоминали магнетизм. Именно космомагнетизм является основной силой, связывающей все, от вселенных до атомов. Наша вселенная изборождена силовыми линиями этого типа, и, используя их, можно развивать скорость порядка восьми десятых световой. Это, если хотите, равносильно созданию однополюсного космомагнита (пример очень грубый, но и его достаточно), с помощью которого…[11]

В общем, мы вернулись к старому проекту Брамуга. В 4153 году космомагнетический корабль начал разгон в пределах Солнечной системы и, пройдя орбиту Гадеса, достиг половины световой скорости. Он направлялся к ближайшей звезде, которой в мою эпоху является не Проксима Центавра, как в ваши дни. Учитывая время, необходимое для разгона и торможения, корабль должен был вернуться через двенадцать лет, но вернулся менее чем через пять, в начале 4158 года.

Мы быстро нашли объяснение для новой неудачи. Каждая звезда окружена мощным космомагнетическим полем, которое простирается вплоть до такого же поля соседней звезды. В месте соприкосновения двух полей возникает нечто вроде барьера потенциалов, который, нисколько не влияя на различные излучения, совершенно непреодолим для материальных тел, не обладающих определенной критической массой. Наш звездолет начал постепенно терять скорость, затем и вовсе остановился, и все усилия прорваться вперед оказались тщетными.

Тем не менее было очевидно, что какой-то способ преодолеть препятствие все же существует – ведь справились же с этим звездолеты драмов! Но когда наступили Великие Сумерки, мы все еще не нашли этот способ, – над этой проблемой я и работал, когда случилось происшествие, забросившее меня к вам.

Расчеты показывали, что для преодоления барьера звездолет должен обладать разве что чуть меньшей массой, чем масса Луны! Тем самым мы полностью решили одну старую проблему: кометы отнюдь не являются «вечными странницами в бесконечности» – так думали о некоторых из них – и никогда не покидают солнечного космомагнетического поля.

Стало быть, до обнаружения способа драмов или какого-нибудь иного мы не могли вырваться из нашей космической тюрьмы. Если бы смогли подойти вплотную к скорости света, звездолет набрал бы достаточную массу, но при достигаемых нами скоростях масса его увеличивалась крайне незначительно. С другой стороны, массы, равной хотя бы массе Луны, пусть даже при минимальном ускорении, оказалось бы вполне достаточно для прохода. Но построить подобный аппарат и придать ему нужное ускорение в ту эпоху, когда мы еще не знали всех свойств космомагнетизма, нам было не под силу. Пришлось на какое-то время отказаться от планов по завоеванию Вселенной. В решении этой проблемы мы преуспели лишь в 4602 году.

Теперь я должен сообщить кое-что о нашей жизни, так непохожей на вашу. В общем и целом с географической точки зрения поверхность Земли не особенно изменилась. По-прежнему существовало два больших континентальных массива, Евразия-Африка с одной стороны, разве что с немного видоизмененными контурами, и обе Америки – с другой, только более крупные, чем сегодня, так как Мексиканский залив исчез и стал сушей. Но в центре Атлантики существовал – будет существовать – еще один большой остров, сильно вытянутый с севера на юг, с невысоким хребтом во всю длину. Очевидно, он появился неожиданно во время шестого ледникового периода, на месте подводного хребта вашего Атлантического океана, и именно обитатели этого острова выжили в катастрофе. Общее население Земли в наше время достигало пяти миллиардов человек, но распределены они были совершенно иначе, нежели сегодня.

Большая его часть была сосредоточена в ста семидесяти двух гигантских городах, крупнейший из которых, Хури-Хольдэ, расположенный примерно на месте теперешней Касабланки, насчитывал девяносто миллионов жителей. Таким образом, обширные пространства оставались почти необитаемыми, и на них в изобилии размножались дикие животные, выжившие во время катаклизмов или избежавшие гибели в эпоху доледниковых цивилизаций от рук человека – ваших рук! Мы действительно получали продукты питания частично со своих полей, частично из океанов, но в основном – за счет искусственного фотосинтеза.

Дома в Хури-Хольдэ вздымались на тысячу метров в высоту и уходили на четыреста пятьдесят метров под землю. В городе было пятьсот восемьдесят уровней – вы бы сказали «этажей», – он имел вид неровного круга диаметром до семидесяти пяти километров. Здания не стояли вплотную друг к другу, а большие парки, разбитые на разных уровнях, позволяли жителям дышать свежим воздухом. На северном краю города, у берега моря, располагался Дворец Совета, где заседали Совет властителей и правительство, в то время как на нижних уровнях находились университеты. Между дворцом и морем простирался обширный парк длиной в несколько километров, с многочисленными стадионами и Музеем искусства.

Наша общественная структура показалась бы вам занятной и даже немыслимой. Дело в том, что на Земле тогда жило два различных народа: текны и триллы.

Текнами, составлявшими ничтожное меньшинство населения, были ученые, исследователи, инженеры, врачи больниц и некоторые категории писателей. Я часто спрашиваю себя, не происходит ли это название от вашего слова «техник». Они вовсе не представляли собой наследственную или закрытую касту. Каждого ребенка, в зависимости от его способностей и наклонностей, к шестнадцати годам относили к текнам или триллам. Любой трилл, который позднее проявлял способности к изучению наук, мог ходатайствовать о переводе его в категорию текнов, однако случалось такое редко.

Базовым принципом нашей цивилизации было представление о науке как о могучем, идущем на пользу обществу и… опасном инструменте! Уж лучше пребывать в неведении, чем быть наполовину ученым, и тайны науки ни в коем случае нельзя доверять людям сомнительной нравственности. Любой юноша или девушка, отнесенные к текнам, должны были торжественно поклясться перед Советом властителей, что они никогда и никому не откроют никаких научных знаний, кроме тех, которые разрешалось распространять. Правда, внутри этого класса никаких ограничений не существовало, и между собой текны могли свободно обсуждать любую проблему, даже если работали в разных областях. Наказание за малейшее нарушение закона было ужасным: пожизненная ссылка на Плутон без надежды на возвращение. Любой текн отчитывался – разумеется, если не совершал преступления (впрочем, мы тогда практически не знали их) – лишь перед Советом властителей в последней инстанции и гораздо чаще – перед властителем людей.

Что касается триллов, то они практиковали все прочие профессии – были механиками, которые довольно часто переходили в разряд текнов, кормильцами (к этой категории вы бы отнесли ваших пекарей, мясников, бакалейщиков и многих других), актерами, художниками, писателями и так далее. Между двумя классами не существовало ни ненависти, ни соперничества: помимо того факта, что текн зависел лишь от властителей, этот статус в обычное время не давал ему никаких социальных преимуществ. Редко случалось так, чтобы в семье вовсе не было текнов, и сын пекаря, к примеру, мог занимать пост властителя неба, а его сын, в свою очередь, мог снова стать пекарем. Каждый ребенок от рождения имел одинаковые возможности, и в этом смысле у нас была настоящая демократия – гораздо более последовательной, чем все ваши!

У триллов было свое правительство, располагавшее собственным техническим персоналом, в который могли входить в том числе и текны. В случае конфликта между текном и правительством дело разбирал Большой Совет, образованный Советом властителей и представителями правительства триллов. Если же дело заходило в тупик, Большой Совет обращался к третьему социальному классу, самому немногочисленному, так как он состоял всего из двухсот пятидесяти человек, – членам Верховного суда.

Наши обычаи довольно-таки сильно отличались от ваших, хотя, в общем, наша нравственность была примерно такой же. С тех пор как я очутился в вашей эпохе, я имел возможность проштудировать немало текстов, которые до нас уже не дошли, в частности буддистских, и пришел к заключению: учитывая человеческую природу, есть лишь одна возможная нравственность для цивилизованных государств, неоднократно утрачиваемая и вновь обретаемая, пусть она и варьируется в деталях. К примеру, в сексуальных вопросах мы были гораздо либеральнее вас и допускали полигамию, позволяя человеку самому привести себя в стабильное душевное состояние… если он это мог! У нас существовали различные религии, одна из которых была сродни вашему христианству и, быть может, даже отчасти происходила от него; но большинство наших сограждан были агностиками – их хватало как среди текнов, так и среди триллов. Мы с давних времен осуществляли контроль над рождаемостью, но он не носил тиранического характера. Правительство триллов, как и Совет властителей, в обычное время действовало скорее методами воспитания и убеждения, нежели принуждения. И – вероятно, вас, живущих в эпоху злобного прозелитизма, это удивит – самым большим пороком, самым дурным тоном, как среди текнов, так и среди триллов, считалась претензия на обладание истиной, единственной Истиной! За исключением, разумеется, научных дискуссий!

А теперь – моя история, которая является одновременно и историей Великих Сумерек.

Глава 3. Солнце скоро взорвется!

Я родился в Хури-Хольдэ, в доме семь тысяч шестьсот восемьдесят два по улице Станатин – или Зеленой, как сказали бы вы, – в сто двенадцатый день 4575 года. У меня был старший брат, Сарк, который, хотя он и был отнесен к текнам, предпочел стать триллом и вскоре сделался одним из самых прославленных художников Хури-Хольдэ. Мой отец, Раху, также трилл, был пусть и не гениальным, но довольно-таки известным драматургом. Моя мать, Афия, была текном, астрофизиком обсерватории Тефантиор, что в Южном полушарии.

Детство мое было счастливым и прошло без особых приключений. В школе я очень быстро проявил себя благодаря способности с ходу и жадно усваивать любые научные знания, и к двенадцати годам стало ясно, что я буду текном.

В пятнадцать лет, на год раньше срока, я прошел психотехническое обследование и был распределен в класс текнов. После этого я ушел из общей школы и до восемнадцати лет учился на подготовительных курсах университета, по окончании которых мне предстояло принести клятву текна.

Тот день я буду помнить всегда. Накануне я прошел трудный, невероятно трудный экзамен. Вместе с тем это был, хотя я не знал этого, еще и заключительный, решающий тест – тест на честность. Я сидел совершенно один в аудитории, ломая голову над задачами, которые, как мне стало известно позднее, специально были подобраны для гораздо более высокого, чем мой, уровня знаний, а рядом на столе небрежно лежал учебник с решениями, якобы случайно забытый. Я провел в этой аудитории несколько ужасных часов. Мне сказали, что, если я не решу задач, мое распределение в класс текнов может быть пересмотрено. Я подозревал, что забытый учебник – ловушка, и в то же время твердо знал (мне позволили удостовериться в этом лично), что проследить за мной нет ни малейшей возможности. Я преодолел искушение и сдал экзаменатору практически чистый листок, решив лишь одну задачу из шести, да и то, как сказал позднее властитель чисел, совершенно необычным способом. И хорошо, что я не стал жульничать – в противном случае меня бы тотчас же безжалостно выгнали!

Утром перед клятвой я в последний раз облачился в свою обычную светлую одежду. С тех пор и до конца жизни мне предстояло носить темно-серое одеяние текнов. Меня провели на самый верхний уровень Дворца Совета, Солабака, как называли его мы, и я предстал перед Советом властителей. Они все были там, даже марсианские и венерианские властители, восседая за большим, в форме полумесяца, столом из никеля. Зал был огромным, и я чувствовал себя каким-то потерянным – ведь я был совсем один перед собранием величайших умов нашего времени.

Тракх, властитель-координатор, встал и медленно произнес:

– Хорк Акеран, вы были сочтены достойным называться текном. Сейчас вы принесете клятву. Тем не менее, прежде чем вы это сделаете, я хочу в последний раз предупредить вас, что это не даст вам никаких преимуществ – ни общественных, ни личных. Подумайте как следует, в последний раз. Закон текнов гораздо более суров и требователен, чем закон триллов, и отныне вам придется ему подчиняться. Из курса специальной истории вы уже знаете, какие ужасные беды обрушились на наших предков, слишком легкомысленно относившихся к науке. Став текном, вы будете нести ответственность перед всем человечеством, нынешним и будущим. Итак, вы решились?

– Да, властитель.

– Хорошо. Произносите клятву!

– Перед памятью тех, кого уже нет с нами, перед всеми ныне живущими, перед теми, кто еще не родился, я, Хорк Акеран, текн, клянусь никогда не разглашать без разрешения Совета властителей никаких научных открытий, которые могу сделать в своей или в иной области. Я клянусь никогда – из гордости, из тщеславия, из алчности, по недосмотру, по неосторожности или же по политическим мотивам – не сообщать никому, кроме текнов, ни единого слова, ни единого имени, разглашение которых не будет одобрено Советом властителей. Точно так же я клянусь не разглашать открытий других текнов и, если, на беду, я нарушу свою клятву, клянусь без возражений принять справедливую кару. Единственным возможным исключением из этого закона станет тот случай, если сообщенные мной сведения могут спасти человеческую жизнь, но и тогда я всецело отдамся на суд властителей, и только они решат, правильно ли я поступил.

На этом все и закончилось. Я получил серую одежду текнов и вернулся в университет. Через два года я уже специализировался в области астрофизики. После этого мне четыре года пришлось проработать в лунной обсерватории Теленкор, расположенной в месте, которое вы называете цирком Платона. Наконец, опубликовав в специальных изданиях для текнов несколько статей, которые сочли интересными, я попросил перевести меня в астрофизическую обсерваторию Герукои, что на Меркурии, откуда велись наблюдения за Солнцем. Моя страсть к науке была главной причиной этого, но, по правде сказать, не единственной. Будучи студентом, а затем молодым текном, я вел скучную жизнь, не зная приключений. Как и у любого текна, у меня имелся небольшой космомагнетический корабль, способный осуществить перелет с Земли на Луну. То была не привилегия, но необходимость. Таким образом, я возвращался в Хури-Хольдэ довольно часто. Во время одного из таких перелетов я познакомился с прелестной девушкой Альтией, из триллов, актрисой Большого театра. На первых порах у нас все шло как нельзя лучше, но затем она предпочла мне другого, и, чтобы забыть ее поскорее, я решил улететь на Меркурий.

В Герукои я провел два года. Мы располагали там целым научным городком, раскинувшимся у подножия горы Теней, на терминаторе, на десятом градусе северной широты. Над поверхностью выступали лишь четыре купола с антитермическим покрытием. Два из них находились в зоне вечных сумерек, почти на границе жаркого пояса; другие два – в зоне вечной ночи. Субструктуры, напротив, простирались под знойным полушарием, где там и сям, рядом с зеркалами, улавливающими солнечную энергию, высились автоматические обсерватории.

На Меркурии постоянно находилось не более трехсот человек, мужчин и женщин, и все они были текнами. Я прибыл туда в день своего двадцатипятилетия. Космолет доставил меня в астропорт темного полушария. Я едва успел разглядеть голую замороженную почву, поблескивавшую в свете прожекторов, прежде чем спустился в подземелье.

Никогда не забуду свою первую вылазку, случившуюся несколькими днями позднее. Наша небольшая группа выбралась на поверхность через шлюз четвертого блока. Нас окружала ледяная ночь. В небе сверкали неподвижные звезды, ослепительный свет Венеры отбрасывал на почву наши тени. Мы сели в некое массивное транспортное средство, специально сконструированное для малых планет со слабым притяжением. За рулем находился Сни, прибывший в Герукои на полгода раньше меня, а впоследствии ставший моим ассистентом.

Мы двинулись к терминатору. По мере нашего к нему приближения сумерки медленно рассеивались. Вершина горы Теней, расположенной у границы темной зоны, сверкала на фоне черного неба, освещенная косыми лучами солнца и казавшаяся нереальной, словно висела в пустоте над странно переливающимися тенями – благодаря им гора и получила свое название. Мы проехали мимо первого и второго блоков и оказались в знойном полушарии. Фильтрующие экраны мгновенно оградили нас от слепящего света. Я услышал, как потрескивает от жара кузов машины.

– Расширение, – пояснил Сни. – Внешняя антитермическая броня состоит из подвижных пластин, вот они и ходят туда-сюда.

Наша машина не позволяла углубиться в освещенную зону. Без скафандров или специальных транспортных средств, сберегавших полученную энергию, удаляться более чем на двести метров от терминатора не рекомендовалось.

В центре освещенного полушария температура превышала семьсот градусов, считая от абсолютного нуля. Я побывал там лишь однажды, воспользовавшись подземным туннелем, когда понадобилось осмотреть главную солнечную энергоцентраль, расположенную в глубине долины. Ее мощные генераторы приводились в движение турбинами, работавшими на перегретом ртутном паре.

В тот раз мы добрались только до тридцатого градуса долготы.

Но впоследствии я часто выходил на поверхность. Крайне сухая почва Меркурия представляет собой сплошное нагромождение глыб, растрескавшихся от резких колебаний еще в те далекие времена, когда планета вращалась вокруг собственной оси, – хотя как знать: может, они растрескались и по другой, неизвестной мне причине? Иногда передо мной вздымались мрачные голые скалы, порой попадались долины, заполненные тончайшим сыпучим пеплом, в котором можно было утонуть, как в воде. Люди погибали в них, засыпанные грудами песка неведомой высоты. Никакими словами не описать мертвящий ужас этих равнин, над которыми на фоне безумного неба, озаренного заревом солнца, вздымаются черные вулканы!

В подземных городах жизнь чем-то напоминала ту, которую ведут ваши полярники. Нас было достаточно много, чтобы вид одних и тех же, слишком знакомых лиц не вызывал неприязни; напротив, всех, или почти всех, связывала тесная дружба. Нас объединял «меркурианский» дух, как мы говорили, дух, который сохранялся даже после возвращения на Землю, возрождаясь на «дружеских встречах бывших меркурианцев». Все меркурианцы были добровольцами, и лишь немногие просили сократить им обычный срок в три земных года. Большинство рано или поздно возвращалось на Меркурий. Некоторые даже родились на нем, например старина Хорам, единственный человек, который действительно знал всю планету. Он говорил с безмерной любовью о ее ледяных или раскаленных пустынях.

Проведя на Меркурии год, я написал служебную записку о солнечных пятнах, которая принесла мне должность директора обсерватории, и назначил Сни своим ассистентом.

Это был молчаливый, но не унылый парень, великолепный, хотя и не гениальный физик, но главное – абсолютно надежный человек. Он был старше меня на год, мы познакомились еще в университете. Я весьма ценил серьезность и солидность его рассуждений, пусть они и не были блестящими. Тогда мне казалось, что он заслуживал своей должности уже благодаря одним этим достоинствам, но теперь, смотря со стороны, я задаюсь вопросом: не сыграл ли в моем выборе определенную роль тот факт, что он был кузеном Альтии? Так или иначе, сожалеть о своем решении мне не пришлось.

Исследования вынуждали меня проводить почти все свое время в подземной лаборатории, чуть поодаль от третьего блока, глубоко под поверхностью. Я обрабатывал данные об активности Солнца, собираемые семью автоматическими обсерваториями знойного полушария, и под моим начальством, помимо Сни, трудились еще пять молодых физиков.

Каждые два месяца прибывавший с Земли космолет доставлял оборудование, продукты, которые вносили приятное разнообразие в наше меню, состоявшее в основном из плодов, выращенных в гидропонных теплицах, и последние новости. Близость Солнца мешала применению электромагнитных волн, а пользоваться волнами Хека, теоретическое существование которых я доказал в вашу эпоху и которые распространяются гораздо быстрее света, мы тогда еще не умели.

Я уже полгода работал над развитием своей теории о солнечных пятнах и вдруг заметил, что, если мои расчеты верны, скоро наступит конец света. Я и сейчас помню, как впал тогда в оцепенение, усомнился в самом себе, раз двадцать все перепроверил – и пришел в ужас! Словно безумный, я выбежал из лаборатории, поднялся на поверхность в освещенном полушарии и уставился на низко висевшее светило. Оно пылало в небе и было таким, каким его всегда видели люди. И однако, если я не ошибался, когда-нибудь в будущем, лет через сто, через десять, на следующий день, а может, и через секунду, этот чудовищный шар должен был взорваться, уничтожив огненной волной Меркурий, Землю и всю Солнечную систему!

Я стоял так, словно зачарованный, до тех пор, пока скафандр не нагрелся настолько, что я вынужден был вернуться. Я уже запрыгнул в антигравитационную трубу, когда в голове появилась новая мысль, и, скрутив кнопку контроля на своей грудной клетке, я ушел почти в свободное падение. Оказавшись внизу, я бросился в лабораторию и, никому ничего не сказав, работал более шестидесяти часов – без еды, без сна, поддерживая себя одними лишь психостимуляторами. Человек – забавное существо! Когда я наконец обнаружил, что взрыв Солнца неизбежен, но произойдет лишь через десять-пятнадцать лет, я расхохотался и, несмотря на усталость, бросился в пляс, танцуя со стульями и даже со столами. Затем я успокоился. Следовало незамедлительно предупредить Совет властителей. Я попросил директора обсерватории, пожилого текна по имени Брир, сейчас же отправить на Землю вспомогательный космолет с моим докладом. Сначала он ответил отказом, и я вынужден был сказать ему правду. Через несколько дней космолет вернулся, доставив на Меркурий властителя неба собственной персоной.

За исключением моего старого университетского преподавателя, Керта, властителя атомов, я никогда прежде не общался близко со столь могущественными персонами.

Хани, властитель неба, был высоким широкоплечим старцем с холодными голубыми глазами, тщательно ухаживавшим за длинной седой бородой старомодного вида. Он прошел прямиком в мою лабораторию в сопровождении другого старомодного явления, просто восхитительного – молодой блондинки, которой оказалась его внучка Рения, геолог и геофизик, ученица Снэ, властителя планет. Но в тот момент, должен признать, я не обратил на нее особого внимания. Я ознакомил Хани со своими новыми методами расчета и с результатами, к которым они меня привели. Он неспешно перепроверил мою работу, но ошибок не обнаружил. Подняв глаза, он прошелся взглядом по тихой и пустынной лаборатории, меланхолично посмотрел на внучку, потом на меня:

– Жаль, Хорк, что ваши расчеты верны. В свое время вы, несомненно, стали бы властителем…

Мы долго сидели молча. Я взглянул на Рению. Она и бровью не повела, когда я изложил результаты моих трудов. Ее зеленые глаза затуманились, но тонкие, правильные черты лица сохранили выражение спокойной решимости. Она заговорила первой:

– Неужели мы действительно ничего не можем сделать? Неужели человек жил напрасно? И не будет ли лучше отправить в гиперпространство звездолеты, пусть даже только один из тысячи долетит… хоть куда-то?

– Я думал о другой возможности, – сказал я. – Похоже – во всяком случае, так мне представляется, – взрыв достигнет только орбиты Урана или, на худой конец, Нептуна. Мы имеем дело не с какой-то новой или сверхновой звездой, но с чем-то иным. И если мы сможем отвести Землю на достаточное расстояние…

– Именно это и нужно сделать, – поддержал меня Хани. – Вот только успеем ли мы? Десять лет – слишком маленький срок для подобного предприятия! Я останусь здесь на месяц. В конце концов, все ваши экстраполяции основаны только на наблюдениях, сделанных в последнее полугодие. Я согласен с вами: Солнце не превратится в классическую новую или сверхновую, но общие черты все же просматриваются. Я затребую копии всех докладов, которые касаются Солнца и новых звезд. Мы вместе продолжим вашу работу, а там уже посмотрим.

За исключением Брира, Хани, Рении, моих непосредственных помощников и меня самого, никто на Меркурии, даже астрономы, не догадывался о жестокой правде. Своих результатов я добился благодаря новой методике расчетов.

Все полагали, что Хани совершает инспекционную поездку – факт редкий, но не беспрецедентный. Теперь, когда я уже не нес всей ответственности за исследования и бремя тяжкой тайны со мной делили другие, на меня навалилась невероятная усталость, и я был вынужден взять несколько дней отгулов – серые клеточки требовали небольшой передышки. Я воспользовался вынужденным отпуском для того, чтобы показать Рении Меркурий. В космолете Хани мы облетели планету со всех сторон, на предельно низкой высоте. Последний день мы провели на вершине горы Теней, где располагалась небольшая станция отдыха. Рения оказалась чудесной спутницей, веселой и неунывающей. На Меркурий она прилетела впервые, но вместе с дедушкой уже бывала на Марсе, спутниках Юпитера и Сатурна, даже на Нептуне. Что до Венеры, то она там родилась – Хани был венерианином по происхождению, – но покинула эту планету в юном возрасте.

Когда-то, за сколько-то тысячелетий или даже миллионов лет до появления на Земле человека, на Марсе – пусть он и был в наше время, как и в ваши дни, голой планетой, почти такой же бесплодной, как и Меркурий, покрытой лимонитными песками и чахлыми лишайниками, – проживали марсиане. Их следы были крошечными, едва заметными, но неоспоримыми: несколько полуобвалившихся, порой засыпанных песком туннелей. В одном из них недавно обнаружили обломки веретенообразного летательного аппарата: он испытал разрушительное действие коррозии, но когда-то, похоже, работал на основе космомагнетизма. Но вот ваши следы, следы вашей будущей колонии, оставленные незадолго до пятого оледенения, были отчетливыми: заброшенные города без сводов, где все, кроме книг, осталось целым и невредимым.

Я снова принялся за работу вместе с Хани и почти ежедневно виделся с Ренией. Казалось, старик и часа не мог обойтись без своей внучки. Только она могла его успокоить, когда он был на взводе. Хани, крайне приятному и умному человеку, была присуща ярко выраженная маниакальность. Пришлось научиться представлять ему свои расчеты так, чтобы не слышать, как он скрежещет зубами, перепроверяя их. Мы проанализировали архивные данные о Солнце и все каждодневные наблюдения последних лет.

На Земле целая армия астрофизиков изучала все, что было известно о начальных стадиях развития новых и сверхновых, и пересылала нам результаты на космолетах особого назначения. Чтобы не привлекать чрезмерного внимания астрономов, Хани распространил слух, будто он проверяет одну из моих теорий, согласно которой ближайшая к нам звезда, Этанор, рискует вскоре превратиться в сверхновую.

Совет властителей – под довольно туманными предлогами – снова провел через правительство триллов закон Алькитта, который позволял в случае необходимости мобилизовать все земные энергоресурсы. Незаметно начались первые приготовления.

Наши расчеты позволили наконец уточнить срок солнечного взрыва: при сохранении нынешнего ритма солнечных ядерных реакций у нас оставалось двенадцать лет и шестьдесят четыре дня. Но следовало учитывать возможное ускорение, так что «запас прочности» не превышал восьми лет.

Стало быть, через восемь лет Земля и Венера должны были удалиться от Солнца, причем на максимально возможное расстояние, зайдя за орбиту Урана. О спасении других планет не могло идти и речи, и одно время мы всерьез рассматривали план, согласно которому предполагалось переселить на Землю всех колонистов с Венеры. Но выяснилось, что данная операция, вкупе с сооружением герметичных подземных убежищ еще для семисот миллионов человек, а также сельскохозяйственных ферм, которые должны были обеспечить этих людей питанием, оказалась бы более затратной во всех отношениях, чем перемещение с орбиты самой Венеры.

Хани улетел вместе с Ренией, и их отсутствие подействовало на меня удручающе. Я уже привык к старику, к его вспышкам гнева и грубому юмору, к неоценимой помощи, которую он мне оказывал. Должен признаться, я привык также и к умиротворяющему присутствию Рении и теперь не без грусти поднимался на вершину горы Теней.

Спустя полгода после их возвращения на Землю новость о взрыве Солнца была объявлена всему человечеству, но говорилось, что это лишь один из возможных исходов. С согласия Совета правительство триллов приступило к строительству гигантских космомагнетических двигателей, которые, будучи расположенными на полюсах Земли и Венеры, должны были вывести обе планеты в открытый космос. Чуть позднее заработал и закон Алькитта, и с этого момента все на обеих планетах было подчинено одной великой цели. Затем, совершенно неожиданно, меня отозвали на Землю. Я в последний раз обошел знакомую лабораторию, которую мне больше не довелось увидеть, и улетел, взвалив на Сни всю ответственность за продолжение исследований.

О причине срочного вызова я совершенно ничего не знал, – и, наверное, поэтому удивился больше всех, когда приказом Совета властителей меня вдруг поставили во главе Солодины, организации, только что созданной для контроля над подготовкой к великому путешествию наших планет сквозь космос. Я стал верховным координатором. Этой тяжелой, но восхитительной ответственностью я был обязан тому докладу, с которым Хани выступил по возвращении на Землю, рассказав обо мне. Так в свои двадцать семь лет я возглавил организацию, которая в той или иной степени контролировала всю жизнедеятельность двух планет!

Я думал, что мне удастся насладиться несколькими днями отдыха и навестить брата, проживавшего с семьей в Экнеборе, в Южном полушарии. Не тут-то было! Едва я вышел из межпланетного космолета, как вынужден был предстать перед Советом. После принесения клятвы текна мне больше не доводилось бывать в этом зале. На сей раз атмосфера была менее торжественной, но более напряженной. Присутствовали все властители до единого, в том числе властитель машин и властитель людей – последний выступал в роли посредника между Советом и правительством триллов. На собрание явились даже три члена этого самого правительства, чего не было с незапамятных времен!

Я сел, и Тхар, властитель машин, начал свой доклад. Гигантские космомагнетические двигатели, сказал он, будут готовы через три года и еще через год – смонтированы и установлены. Раньше с этим никак не справиться, потому что колоссальные размеры космомагнитов ставят множество совершенно новых проблем. Так, например, первым делом необходимо построить станки, способные обрабатывать огромные детали.

Затем слово взял Снэ, властитель планет: установка гигантских космомагнитов на полюсах требует решения сложнейших вопросов из области геологии и геофизики. Можно сравнительно легко растопить ледяной панцирь на Южном полюсе, но это вызовет значительный подъем уровня моря, целые страны будут затоплены. Поэтому лучше всего избавиться ото льда лишь на отдельном участке, ровно таком, какой необходим для космомагнита, – не больше и не меньше. Что же касается Северного полюса, то при почти километровой глубине океана нечего и думать об установке надежного фундамента в такой короткий срок. Подводный космомагнит слишком сложен, и на постройку его также уйдет немало времени. В общем, Снэ предлагал вместо одного космомагнита на Северном полюсе разместить целую серию менее мощных космомагнитов на суше, в как можно более высоких широтах, опоясав ими всю Землю.

Псил, властитель энергии, ответил на это, что такой проект кажется ему единственно приемлемым, но малейшее нарушение синхронной работы малых космомагнитов вызовет избыточные напряжения земной коры, чреватые подземными толчками.

Один за другим властители высказывали свои соображения. Я уже начинал понимать, насколько трудная задача ждет меня. Необходимо было предусмотреть эвакуацию всего населения с поверхности в подземные города с герметичной изоляцией и автономным снабжением, законсервировать значительную часть атмосферного воздуха, создать подземные поля и гидропонные фермы, способные на протяжении долгих лет снабжать всех этих людей продуктами питания.

Разумеется, можно было бы оставить часть автоматических заводов фотосинтеза на поверхности, чтобы они использовали энергию сверхновой, но я надеялся, что к тому времени, когда она вспыхнет, мы будем уже далеко. И все это касалось не только Земли, но и Венеры. Разумеется, я был бы не один.

Я получил бы столько помощников, сколько сам пожелал бы, и в придачу – полную поддержку Совета. Однако груз ответственности уже начинал давить на мои плечи.

Глава 4. Величайшее из дел человеческих

После собрания Хани провел меня в свою лабораторию, где около сотни астрофизиков анализировали всю имевшуюся у нас информацию о новых и сверхновых звездах, накопленную за более чем полторы тысячи лет.

Совпадение характеристик первичной стадии новой звезды с моими расчетами было поразительным, хотя обнаружились и отличия, лишь укрепившие меня во мнении, что наше Солнце – звезда совершенно особого типа. Я снова повидался с Ренией, возвратившейся с Южного полюса, куда она вместе с другими геологами летала осмотреть первую установку геокосмоса. Она была со мной мила, но показалась мне немного отстраненной, озабоченной. На следующий день ей предстояло вернуться к работе, и я пообещал себе воспользоваться своим новым положением, чтобы заскочить к ней во время своей инспекционной поездки.

Как выяснилось впоследствии, на реализацию этого плана у меня ушел почти год! Едва приступив к своим обязанностям, я с головой погрузился в тяжелейшую работу по координации действий, которая вынудила меня полностью забросить собственные исследования. Я перепоручил их Сни, вернувшемуся на Землю по моей просьбе. Впрочем, основная часть работы была уже сделана Хани и мной самим, а остальные изыскания, не имевшие прямого отношения к великому путешествию, были приостановлены.

Здание, в котором располагался директорат Солодины, находилось на южной окраине Хури-Хольдэ, и из окна, в редкие минуты отдыха, я мог любоваться красивой долиной Хур с ее полями зерновых культур, лесами и спокойной рекой. Природа, навсегда избавленная от проволочных ограждений, телеграфных столбов и опор электролиний, которые так уродуют ее в вашу эпоху, была как никогда прекрасна!

Огромная метрополия с девяноста миллионами жителей заканчивалась резко, без всех этих ваших пригородов – язвы на теле города, – и уже в полусотне метров от городских утесов начинался кедровый бор. Всего несколько месяцев назад небо было заполнено легкими планерами, так как планеризм являлся у нас самым популярным видом спорта. Теперь же планеры оставались в ангарах, и только быстрые космолеты земных линий, черными точками возникавшие на горизонте, со свистом зависали над взлетными площадками, причем пассажиры даже не чувствовали перегрузок благодаря антигравитационным и внутренним антиинерционным полям. И нигде ни одного наземного транспортного средства! Для осмотра полей агрономы, все до единого, располагали личными небольшими космолетами, которые роем вылетали часов в семь утра, чтобы вернуться поздно вечером.

Мой кабинет находился в башенке на куполе, этаком «фонаре», и, расхаживая по нему из одного конца в другой, я мог видеть – на севере – убегавшие за горизонт висячие сады и небоскребы Хури-Хольдэ. Ни один из них, правда, не поднимался так высоко, как тысячедвухсотметровый корпус Солодины. На востоке возвышался курган Героль, воздвигнутый более двух тысяч лет тому назад, во время постройки города, из отвалов породы, вынутой из подземных этажей. Всего полгода назад он был высотой в тысячу пятьсот метров, теперь же стал еще на триста метров выше, так как люди и машины денно и нощно работали над углублением и расширением подземного города, рыли огромные пещеры, где под искусственным солнцем предстояло вызревать хлебам, строили огромные резервуары для сжиженного воздуха и воды. Свежие отвалы светло-коричневого цвета резко выделялись на склонах, буйно поросших лесами. По подземным путям, связывавшим нас с Уром и Лизором, крупными городами-заводами, поступал беспрерывный поток металлов, цемента и всевозможных материалов. Подземелье беспрестанно вибрировало от грохота экскаваторов, бурильных машин, всего того мощного инструментария, которым мы располагали. То же самое происходило во всех земных городах, то же самое было и на Венере, столица которой, Афрои, насчитывала восемьдесят миллионов жителей.

И именно на мне лежала ответственность за эту титаническую работу человечества, восставшего против своей судьбы.

Проблема океанов прибавила мне и моим сотрудникам немало седых волос. Хотя поверхность океанов в наше время, по сравнению с вашей эпохой, уменьшилась, они все еще покрывали бо́льшую часть Земли. Сами по себе океаны нас не волновали: они либо замерзнут, либо испарятся, чтобы затем выпасть в виде дождя или снега, только и всего. Но они представляли собой неисчерпаемый резервуар жизни, и эта жизнь была для нас бесценным сокровищем, которое мы хотели попытаться спасти. Очевидным выходом было сооружение подземных водоемов. Но мы столкнулись с серьезными экологическими проблемами, равномерным распределением видов. В конечном счете мы так и не нашли оптимального решения, и какие именно виды следовало спасти любой ценой – определила команда биологов.

Наконец-то я смог отправиться в инспекционный полет для осмотра геокосмосов. Начал я с Южного полюса. По правде сказать, я и так был в курсе того, как проходят работы, благодаря поступавшим каждую неделю докладам, а также телевидению и многочисленным беседам, которые проводил в Хури-Хольдэ с Ренией и другими техническими работниками. Но мне хотелось собственными глазами увидеть эту гигантскую площадку, поэтому я взял свой космолет, постоянно находившийся в моем распоряжении и стоявший на платформе рядом с «фонарем».

Вылетел я один. Я не пилотировал космолет со дня возвращения с Меркурия и потому сел за пульт управления с удовольствием. Проверив регулировку – аппараты, не использовавшиеся на протяжении долгого времени, имели склонность разлаживаться, и, хотя мой поддерживали в хорошем состоянии, я предпочитал не рисковать, – я быстро поднялся на высоту в тридцать тысяч метров.

На этой высоте я мог не опасаться, что столкнусь с грузовым космолетом, а межпланетные корабли следовали по строго определенным маршрутам, ни один из которых не пересекался с моим. В общем, я смог немного ускориться и в среднем летел на скорости десять тысяч километров в час. Пролетая над заповедниками Центральной Африки, я решил на пару минут задержаться и спикировал вниз, чтобы полюбоваться дикими животными. Нам удалось сохранить все виды, которые упорно выживали после тех или иных катаклизмов, а также безжалостных отстрелов ваших охотников, – в том числе слонов и хищников.

Примерно в тысяче километров от места назначения мне пришлось сбросить скорость. Небо было забито тяжелыми транспортными кораблями, доставлявшими материал на стройку. Когда я приземлился, стояла чудесная погода, сияло Солнце, и ледниковая шапка ослепительно сверкала в его лучах. Из котлована диаметром около двухсот километров удалили лед, и почва Антарктиды впервые за миллионы лет предстала глазам человека. По периферии котлована располагались рабочие лагеря, небольшие дома из изолекса.

Я спустился прямо к первому лагерю, где рассчитывал найти Рению и главного инженера Дилка.

Несколько часов я уделил инженерам, затем вместе с Ренией облетел на небольшой высоте всю стройку. Самая тяжелая работа была уже сделана, и Рения, занимавшаяся ею с первого дня, по праву гордилась этим. Теперь лед поддерживали стены из прозрачного резилита, более чем пятидесятиметровой толщины, но в первые недели происходили несчастные случаи. Как-то ночью миллионы кубических метров льда сошли в шахту, уничтожив два лагеря и убив более шести тысяч человек. Когда вся эта глыба устремилась к само́й оси, одному молодому инженеру, Мору, пришла в голову мысль – сосредоточить на пути прохождения льда все радиаторы, которые поддерживали в шахте температуру в двадцать градусов. За несколько секунд он разрядил всю солнечную теплоту, собравшуюся в радиаторах за долгие экваториальные месяцы. Эффект оказался просто невероятным: лед испарился, почти не успев перейти в жидкое состояние. Расплата пришла в виде установившихся на две недели туманов и проливных дождей, затопивших стройку, несмотря на помпы и вспомогательные радиаторы.

Как я сказал, ось геокосмоса была уже поставлена. Она уходила под землю на двенадцать километров. Грунт из котлована был извлечен весьма элегантным способом: начиная с верхушки ледниковой шапки были пробиты во льду широченные пандусы, и земля, насыпаемая в огромные сани, сползала снаружи вниз, иногда до самого моря, от собственного веса.

В отличие от северных геокосмосов, которые должны были быть неподвижными, но с импульсным действием, варьирующимся в зависимости от вращения Земли, геокосмос, установленный на Южном полюсе, один-единственный, должен был крутиться на своей оси. Энергию, необходимую для его функционирования, предстояло подавать мощной атомной станции, рядом с которой мы собирались постоянно держать обслуживающий персонал – тысячу двести человек.

Если с механикой все обстояло более или менее нормально, то к монтажу гигантского геокосмомагнетического двигателя, который должен был придать скорость звездолету «Земля», едва приступили. Первые части лишь начали выходить с заводов, и сборка должна была занять еще несколько лет. Затем, как предполагалось, последует критический период испытаний. И наконец, когда все будет готово, человечество спрячется в свои подземные города, и начнется великий путь. Мы переместим нашу планету далеко за орбиту Плутона, а после взрыва вернемся на подходящие орбиты возле Солнца. В тот момент мы не думали ни о чем другом, хотя у меня уже зарождались сомнения.

Я рассчитывал провести на Южном полюсе лишь несколько часов, но в итоге пробыл там два дня. В Хури-Хольдэ вполне могли обойтись без меня, и я не был прочь побыть в обществе Рении, а также ненадолго погрузиться в работу, которая не была бы чисто административной. Я взял Рению в проводники, и мы объехали всю стройку в небольшой машине. То был настоящий муравейник, но муравейник, оснащенный средствами, о которых вы не можете даже и мечтать. Тяжелейшие детали, выхваченные из антигравитационных полей, казалось, сами по себе летали над головами, мягко приземлялись в нужное место, управляемые человеком с вершины металлической башни – ни дать ни взять мальчик с пальчик. Затем молекулярные сварочные машины вытягивали свои длинные руки, и блок намертво приставал к конструкции.

Эти два дня мы с Ренией жили жизнью обычных строителей, рабочих и инженеров. Рискую вас разочаровать, но атмосфера на стройках нашего и вашего времени почти одинакова. Сами здания, домики строителей, столовые и так далее, могли бы показаться чрезвычайно роскошными нынешнему директору предприятия, а для рабочих были бы недостижимой мечтой, но, как и сегодня, среди нас были люди спокойные и вспыльчивые, энтузиасты труда и откровенные лодыри, сторонники и противники профсоюзов, вечно недовольные. Закон Алькитта не применялся с незапамятных времен, так что многие текны или триллы внезапно получали на руки проездное свидетельство и отправлялись за тысячи километров от своих семей.

Но в тот момент люди лишь проявляли недовольство из-за расстройства привычного ритма жизни, мятежа не было.

Я с сожалением покинул Южный полюс, направил свой космолет на север и приземлился в Гренландии, на северном побережье, где строился третий геокосмос – гораздо меньшего размера, чем его южный собрат. Он был уже почти готов.

Нужно было смонтировать десять таких же вдоль Северного полярного круга. Вернувшись в Хури-Хольдэ, я погрузился в повседневную рутину. Так продолжалось до того дня, когда у меня попросил аудиенции властитель людей – Тираи.

Он руководил всеми социологическими исследованиями, был посредником между Советом и правительством триллов, но одновременно – эту тайну знали только члены Совета и я – возглавлял нашу секретную разведывательную службу. Это был мужчина мощного телосложения (в студенческие годы он неоднократно выигрывал соревнования по борьбе), физиологически все еще молодой (ему только-только исполнилось восемьдесят семь), чрезвычайно гордившийся своей темной бородой и жестким ежиком на голове, что у нас встречалось крайне редко – наши волосы, как правило, тонкие и ломкие. До того дня я общался с ним мало, но относился к нему с глубокой симпатией. Он не стал ходить вокруг да около:

– Хорк, вы никогда не сталкивались в своей работе с чем-либо, хотя бы отдаленно напоминающим саботаж?

– Нет. – Я даже слегка удивился. – Разумеется, недовольных хватает, особенно среди триллов, однако иначе быть не могло, и мы это предвидели. Но что касается злого умысла, этого нет. И уж тем более случаев саботажа – иначе я бы непременно поставил Совет в известность!

– Ну да – если бы у вас имелись на руках доказательства. Но сделали бы вы это на основании одних лишь подозрений? Впрочем, это не важно, раз уж вы ничего не заметили. Вероятно, их движение еще не решилось приступить к активным действиям…

– Какое еще движение?

– Фаталистов. Это шайка придурков, которые утверждают, что если Солнце взорвется, значит такова судьба, фатум, рок, и Земля должна погибнуть. Похоже, они полагают, что, спасая свои тела, мы губим души и что огонь Солнца должен нас очистить. В основе их веры лежат вздорные пророчества, сохранившиеся в священных книгах киристинян, религиозной секты, которая, если верить некоторым историкам, восходит, быть может, к эпохе первой, еще доледниковой цивилизации.

– Я думал, что киристиняне были людьми разумными, хотя и не разделял их убеждений, – мне они тоже знакомы… Да что там говорить, моя бабушка была одной из них!

– Эти совсем не такие. Если мои данные верны, это новая, но уже влиятельная среди триллов секта. Как назло, один из их проповедников анонсировал конец света ровно за два месяца до того дня, когда Совет намеревался во всеуслышание объявить о нестабильном состоянии Солнца.

– И за счет кого эта секта пополняется?

– Пока что исключительно за счет триллов. Но, боюсь, вскоре в нее станут вступать и некоторые текны из тех, что стоят на низших ступенях служебной лестницы, или тех, кому легко задурить голову… Возможно, среди них уже есть и высокопоставленные особы – к примеру, из руководства полиции триллов.

Я смачно выругался. При условии, что все пойдет хорошо, мы еле-еле успеем закончить. Но если начнутся волнения…

– Что мы можем сделать?

– Пока ничего. Я надеялся, что вы представите мне какие-нибудь подозрительные факты, которые позволят мне действовать. Но в данной ситуации, даже если мы арестуем кого-нибудь из их вожаков – а мы наверняка знаем далеко не всех! – мы рискуем вступить в конфликт с правительством триллов, потому что с юридической точки зрения наши действия будут чистейшим произволом. Наш закон гарантирует свободу мысли и культа. Мы не можем арестовать кого-то только за то, что он верит, будто мы поступаем неправильно, не желая покориться судьбе!

– Понимаю, – сказал я. – Полагаю, у вас уже есть агенты на всех стройках.

– Конечно! Но если один из ваших инженеров сообщит вам о каких-то неполадках…

– Договорились! Но и вы тоже, если вдруг что-либо обнаружите…

Тираи ушел, оставив меня в замешательстве… Как всякий текн, я был воспитан на мысли, что человек может и должен бороться с враждебными силами природы, и мне трудно было поверить в то, что можно думать иначе. Я пытался принять эту мысль на уровне разума, так как нес ответственность за великое начинание и не мог пренебрегать никакой угрозой, сколь бы отдаленной или маловероятной она ни казалась.

Однако подозрения Тираи оправдались лишь много позднее, и, поскольку все было спокойно и шло своим чередом, я отправился в инспекционное турне на Венеру.

Глава 1. Венерианские джунгли

Раньше я не бывал на Венере. Наши отношения с венерианами были довольно щекотливыми. Венеру колонизировали еще до нашествия драмов. Обнаружилось, что планета окружена толстым слоем формальдегида, и, прежде чем начать заселение, необходимо сделать ее пригодной для жизни. Под руководством выдающегося ученого Похла Андр’сона началась физико-химическая обработка Венеры, известная под названием «Сильный Дождь», которая полностью изменила всю атмосферу планеты. По окончании этой операции Венера снова оказалась окружена облаками, но на сей раз они состояли из водяных паров. Затем был ускорен слишком медленный цикл вращения, который мы довели с семидесяти двух до двадцати восьми земных часов. В ту далекую эпоху космомагнетизм еще не был известен нам, и необходимую энергию поставляли атомные станции, отличавшиеся от ваших тем, что мы использовали не распад тяжелых или легких атомов, а гораздо более мощную реакцию аннигиляции материи.

И гораздо более опасную! В 2244 году случилась катастрофа. По неизвестной причине семь из одиннадцати атомных станций одновременно взорвались, и почти над всей Венерой повисло облако радиоактивного газа, – к счастью, период его распада оказался весьма коротким! С Земли уже начала прибывать помощь, когда на нас обрушились драмы.

Всяческие отношения между двумя планетами прервались более чем на тысячу лет. Все документы, которые могли подсказать драмам, что у нас есть колония на Венере, были спрятаны или уничтожены. Марс уже находился в их руках, если так можно назвать пальчатые щупальца.

На Венере человечество, обитавшее в городах под куполами, выжило с огромным трудом. Произошла целая серия дегенеративных мутаций – к счастью, не слишком долгих. Словом, не рассчитывайте, что атомная война создаст новую расу сверхлюдей! Впрочем, фауна Венеры изменилась довольно занятным образом.

До прихода людей на Венере не было вообще никакой жизни, поэтому мы завезли туда земную флору и фауну. В основном это были различные виды из африканских и американских заповедников: крупные и мелкие млекопитающие, травоядные и хищные, насекомые и так далее. За сто лет, сначала под куполами, а затем под открытым небом, нам удалось создать почти устойчивое экологическое равновесие, аналогичное тому, которое за миллионы лет эволюции установилось на нашей собственной планете. Бо́льшая часть земных животных погибла в результате атомной катастрофы.

Из выживших лишь немногие не претерпели изменений, тогда как остальные, менее удачливые, стали жертвами странных мутаций. Но, в отличие от того, что произошло с людьми, у животных эти мутации не всегда приводили к вырождению или смерти. И с тех пор Венера, по большей части необитаемая, так как на территориях, расположенных между сорока и пятьюдесятью градусами северной и южной широты, стоит просто-таки невыносимая жара, располагала кошмарной фауной, о которой у меня еще будет возможность рассказать.

За неимением больших практических возможностей, сильно поредевшее население Венеры тем не менее сохранило почти все теоретические знания, забытые на Земле за время владычества драмов, и, когда после отлета последних к нам прибыл первый венерианский звездолет, мы быстро наверстали потерянное время. Затем на Земле расцвела новая цивилизация, и, когда мы снова вырвались вперед, венериане вынуждены были, во многом из-за нашего возросшего могущества, признать наше превосходство в знаниях, пусть и скрепя сердце. Их цивилизация в некоторых отношениях была более развитой, особенно если брать искусство, а деление на текнов и триллов – гораздо менее четким. Столица, Афрои, насчитывала немногим меньше жителей, чем Хури-Хольдэ, хотя все население планеты составляло лишь ничтожную часть земного.

На Венере монтаж гигантских космомагнитов шел не так успешно – крупных городов-заводов у венериан просто-напросто не было. Тем не менее мы хотели во что бы то ни стало спасти эту планету, весьма плодородную и чрезвычайно богатую минералами. Я отбыл туда в сопровождении Хани, Рении и целого штаба технических работников.

Окружавшие планету облака лишь изредка позволяли видеть Солнце, поэтому там царил смутный полумрак, не слишком приятный для только что прибывших землян. Рельеф казался каким-то нечетким, размытым. И здесь по-прежнему было невыносимо жарко, поэтому венериане носили минимум одежды. Их приспособленные к полумраку глаза были заметно больше по размеру, чем у землян, и гораздо более светлыми, обычно бледно-серыми. Но эта особенность, впрочем, была рецессивной, и дети от смешанных браков между землянами и венерианами в первом поколении всегда имели обычные глаза.

Рения происходила из древнего венерианского рода. Глаза ее тоже были большими, но, по какому-то капризу наследственности, не серыми, но светло-зелеными, и она не страдала от яркого света земного дня. Большинство же венериан, прибывавших на нашу планету, вынуждены были носить фильтрующие линзы. Рения покинула Венеру еще в детстве, но хорошо помнила все ее обычаи и стала для меня бесценным гидом: благодаря ей я не так часто попадал впросак.

Как описать необычную красоту этой планеты? На Венере имелось пять материков: три северных, из которых самым населенным был полярный, и два южных, простиравшихся от тропиков до Южного полюса. В Северном полушарии, по соседству с экватором, по океану была разбросана цепочка необитаемых островов, где средняя температура равнялась пятидесяти пяти градусам. Там, под почти непрекращающимися проливными дождями, среди занятных желтых деревьев, обитали невероятные создания: лхерми, огромное насекомое, способное своими клешнями надвое перерубить человека; фория, далекий потомок земного крокодила, одетая в броню рептилия двадцатипятиметровой длины, медлительная и тяжелая, но способная на расстоянии убить любого зверя ядовитым плевком; и наконец, происходившая, как полагали, от гориллы гери-куба, странное обезьяноподобное существо, несшее смерть каждому, кто видел его вблизи.

На северных континентах фауна была менее устрашающей: здесь встречались слоны – крупные, с раздвоенным хоботом, чрезвычайно умные и жившие организованными общинами; триги – хищники, по внешности нечто среднее между львом и тигром, а по сообразительности превосходившие ваших шимпанзе (на передних лапах даже начал появляться хватательный палец!); и конечно, флеи – летучие ящерицы неизвестного происхождения (размах крыльев – до шести метров!), которых молодые венериане использовали в качестве верховых животных.

Венерианский пейзаж под низким сводом облаков, залитых рассеянным сумеречным светом, вызывал у землян щемящую грусть. По серой поверхности неглубоких океанов, пенившихся от постоянных ветров, без конца хлестали дожди. Берега почти всюду были скалистыми и крутыми, но в разветвленных дельтах широких мутных рек вызревал необычайно крупный и вкусный венерианский рис.

Молодые горы, уже тронутые эрозией, вытягивали к облакам иглы черных и красных вершин. Впрочем, горы были невысокими, за исключением хребта Акатчеван на севере, достигавшего в высшей своей точке шести тысяч шестисот метров. Экваториальные материки сплошь были покрыты лесами гигантских деревьев, которые более чем на триста метров вздымали вверх душистые кружевные кроны.

По контрасту с бледностью, свойственной планете, венерианские города поражали своим блеском и красочностью. Построенная из мрамора Афрои, с ее широченными проспектами, огромными ступенчатыми террасами и роскошными памятниками, привольно раскинулась на берегу Казомирского залива Теплого моря – в сравнении с ней даже Хури-Хольдэ казался захолустьем.

Я был принят членами венерианского правительства. В отличие от Земли, на Венере – как, впрочем, и на Марсе – не было Совета властителей. Разумеется, некоторые властители являлись венерианами или марсианами по происхождению, но они состояли в земном Совете, который и правил всеми планетами. Так сделали, чтобы не допустить появления сепаратистских движений.

Хотя такое появление со временем стало крайне маловероятным, законов это не отменяло. На космомагнетических кораблях можно было добраться до Марса или Венеры всего за несколько дней, и неудобств практически не возникало. Планетарные правительства почти ничего не значили для Совета, когда речь шла о судьбе человечества, и посланников Совета на данных планетах видели довольно редко. Но на сей раз общая опасность приглушила старые обиды, и все сотрудничали со мной без единого возражения.

Как ранее на Земле, я посещал стройки. Оба космомагнита были того же типа, что и у нас, на Южном полюсе: на Венере нет ни полярных океанов, ни льдов, зато здесь пришлось вырубать девственные леса, а на Южном полюсе – еще и истреблять опасных животных. Для станций релейной связи, расположенных близ экватора, предусмотрели охлаждающие установки.

Эти станции оказались необходимыми, потому что на Венере не было такой густой сети электроцентралей, как на Земле. Работы шли полным ходом. Уже начали прибывать компоненты космомагнитов, и на полюсах приступили к их монтажу. Отставали от графика лишь несколько экваториальных релейных станций.

Во время многочисленных обедов и ужинов нам доводилось общаться с венерианскими текнами – инженерами, физиками, натуралистами, – и я слышал много историй о таинственной гери-кубе, которую никто толком не видел. Очень давно, когда на Земле начали подходить к концу «сумерки драмов», здесь, на Венере, была организована экспедиция на остров Зен. Исследователи успели сообщить, что обнаружили гигантскую обезьяну, и это их послание стало последним: они исчезли все до единого. С тех пор десятки экспедиций безуспешно пытались разгадать эту тайну. Джунгли на острове Зен были поистине непроходимыми. Даже небольшие частные космолеты с трудом могли проникнуть под свод экваториальных деревьев, а о том, чтобы пробраться туда пешком, и вовсе не могло быть речи: смельчаков подстерегало слишком много опасностей, не говоря уже об убийственной жаре, и за сомнительные результаты пришлось бы расплачиваться человеческими жизнями. Немало венериан и землян уже исчезло бесследно. И поскольку экваториальные земли не представляли особого интереса для все еще малонаселенной Венеры, поиски были не то чтобы запрещены, но отложены на неопределенное время.

Тем не менее меня снедало любопытство. Вскоре фауна этих островов исчезнет навсегда. Какие необычные формы могли здесь встречаться, какие важные биологические открытия можно было сделать? Нужно было еще установить экваториальный ретранслятор, а для него подходили лишь два места: остров Арк, небольшой угрюмый утес, и крупный остров Зен. Я поделился своими планами с Советом властителей, и на его заседании было решено установить ретранслятор на острове Зен. На сей раз, учитывая, что́ стояло на кону, были мобилизованы все необходимые силы.

Такое решение сначала ошеломило венериан, а затем вызвало у них взрыв энтузиазма. Впервые в истории Венеры посланнику Совета устроили овацию, и даже студенты явились под мои окна, выражая свою радость. Венериане, беспокойные и энергичные, страдали от мысли о том, что какой-то уголок их планеты может остаться неисследованным вследствие решения, принятого на Земле, даже если, как на этот раз, в принятии решения участвовали властители-венериане. Всеобщая восторженность еще более возросла, когда на обеде у президента венерианского правительства я объявил, что сам возглавлю экспедицию. Я спокойно мог уделить ей несколько недель, так как работы шли с опережением графика, да и с Земли поступали обнадеживающие новости. Фаталисты вели себя тихо, и я уже начинал полагать, что Тираи просто-напросто захотел поважничать. Словом, я рассматривал эту экспедицию как небольшой отдых. Фактически же мое присутствие в ней вовсе не являлось необходимым.

Оставив за собой общее руководство, я позволил венерианам, гораздо лучше меня знакомым с их планетой, проработать детали. На организацию экспедиции ушло две недели.

В ней предстояло принять участие пятидесяти одному человеку, из которых лишь восемь должны были углубиться в лес.

Мы задействовали три межпланетных корабля, каждый из которых нес на борту два маленьких космолета-спутника. Вылетали мы на рассвете из астропорта Афрои, стоящего на берегу Теплого моря; тяжелые корабли поблескивали в свете прожекторов. Вслед за пилотами мы с Ренией поднялись на борт первого космолета, называвшегося «Слик эффреи» – «Сверкающая молния».

Вопреки земной привычке, мы летели низко, под сплошным облачным сводом. Венерианские космолеты были обустроены с роскошью, до которой нашим было еще далеко: даже полы в салонах были инкрустированы дорогим деревом.

Впрочем, в салонах я задерживаться не стал, воспользовавшись своими привилегиями, чтобы пройти вместе с Ренией в кабину пилота. На экранах катились длинные серо-свинцовые волны венерианского моря, иногда вспарываемые черными телами чудовищно изменившихся потомков земных китов или акул. Наша скорость была невелика, и лишь часам к десяти мы заметили вдали, прямо перед нами, завесу тропической дымки. Два других космолета подлетели к ней раньше нас, и я увидел, как они растворились в тумане.

Плотность тумана – наши радары спокойно его пробивали – была неравномерной, так что иногда мы воочию видели поверхность моря через колодцы, образованные потоками теплого воздуха. Мы заметили остроконечную вершину на небольшом островке Арк, затем на экране возник расщепленный силуэт гор Зериф, что на острове Зен. Километрах в двадцати от острова просветы в тумане стали учащаться, и над Зеном он рассеялся окончательно.

Мы вошли в зону экваториальных воздушных потоков, столь мощных, что они порой разрывали завесу облаков; остров Зен оставался одним из немногих мест на Венере, где по ночам иногда можно было видеть звезды.

Остров простирался на добрую сотню километров в длину и километров на сорок в ширину. Сверху он походил на огромное животное с двумя длинными лапами-мысами и узкой пастью залива. За исключением хребта Зериф, достигавшего в верхней своей точке четырех тысяч метров, весь остров был покрыт лесом. Мы начали спускаться на плато между двумя безымянными вершинами, примерно на полкилометра выше границы джунглей. Огромные космолеты приземлились с легкостью, недоступной даже вашим самолетам. Ветер доносил до нас дыхание джунглей – тяжелый, пряный аромат крупных белых цветов, смешанный с терпким запахом перегноя. Внизу, за пологим склоном, колыхалось темно-зеленое море сомкнутых крон. Позади нас поднимались на штурм неба контрфорсы хребта Зериф, которые будто дефилировали среди низко висящих облаков.

Мы разбили лагерь под сенью космолетов. Их внушительная масса защищала нас от ветра, иначе долго мы бы не выдержали. Ветер дул на плато беспрестанно, извлекая из высокой травы и отдельных кустов странную, монотонную и волнующую мелодию. Техники быстро собрали металлические дома-убежища и укрепили их стальными крючьями, вбитыми в каменистую почву. К концу второго дня все было готово.

На следующий день мы спустились к лесу в небольшом космолете-спутнике. Нас было пятеро: Рения, венерианский биолог Собокол, лет тридцати от роду, два его ассистента, Реум и Тулл, и я. Мы долго маневрировали вдоль границы джунглей примерно на десятиметровой высоте, прежде чем смогли углубиться под своды леса. Между гигантских стволов рос подлесок, высокий и мощный, как земная дубрава, но сплошь окутанный лианами, изъеденный мхами и лишайниками. В развилках ветвей гнездились пышные цветы – эпифиты. Мы с черепашьей скоростью двигались по узкому просвету между деревьями, то и дело останавливаясь перед неожиданными завалами из мертвых ветвей или завесами лиан, которые наш слабый космолет не мог прорвать. Однажды на нас обрушилась настоящая сеть из лиан, и мы с Собоколом были вынуждены выйти наружу, чтобы освободить аппарат, орудуя электропилами. Из донесений экспедиции Клена, той самой, что обнаружила гери-кубу и исчезла, мы знали, что после дебрей на опушке лес должен был поредеть. И действительно, ближе к вечеру мы выбрались к реке – лететь вдоль нее было гораздо легче. Вскоре пришлось на время включить прожекторы. Уже в полной темноте мы добрались до какого-то озера, казавшегося черным кратером среди нависших над его берегами ветвей.

Мы посадили космолет на один из берегов: небольшой пляж был отличной посадочной площадкой.

Здесь мы чувствовали себя в безопасности. Космолет, отлитый целиком из самого прочного сплава, перед которым, уж поверьте мне, ваши особые стали – просто мягкий свинец, казался неприступным убежищем. И все же нам было немного не по себе: заросли подступали со всех сторон, надвигались, давили, вызывая клаустрофобию. Это чувство исчезло после сытного ужина, и, погасив прожектор, мы затаились в ожидании обитателей джунглей, если они там вообще водились.

О! Эту ночь в венерианском лесу мне не забыть никогда!

Едва прожектор погас, мы увидели, как в озере появилось фиолетовое сияние: сначала слабое, оно быстро разгоралось и вскоре достигло яркости тропической луны на Земле. Оно словно всплывало из глубины озера, на котором, как на горящей сере, переливались огни. У самой поверхности замелькали стремительные змееподобные тени. Сидя перед левым экраном, между Ренией и Собоколом, я смотрел на это завораживающее зрелище. Реум и Тулл дежурили у правого экрана, наблюдая за джунглями. Волны озера отбрасывали танцующие блики на черные как уголь стволы, и молодые венериане несколько раз подзывали нас, когда им казалось, что они видят между деревьями какие-то смутные фигуры.

Это случилось около полуночи. Более чуткая, чем все мы, Рения ощутила это первой. Внезапно побледнев, она сказала, что ей кажется, будто некое чудовище смотрит на нее в упор из темноты. Чтобы ее успокоить, я включил прожектора, но потом снова их погасил, чтобы не привлекать внимания представителей местной фауны. Через несколько секунд мы все тоже почувствовали, что за нами кто-то наблюдает. Это было странное ощущение, оно то усиливалось, то ослабевало, словно кто-то бродил вокруг, то приближаясь, то удаляясь. Скрывая нарастающее беспокойство, я сел на место пилота, готовясь при необходимости поднять аппарат в воздух, и положил левую руку на спусковой механизм фульгуратора.

Мы получили лишь несколько секунд передышки. Затем вернулась угроза – неясная, сопровождаемая все тем же тревожным сердцебиением. Внезапно Рения прокричала:

– Там, Хорк, там!

Она указывала на озеро. Фиолетовое сияние пульсировало в том же ритме, в каком бились наши сердца, полные боли и отчаяния, и мы увидели на отмели продолговатое существо, которое ритмично то уменьшалось, то увеличивалось.

Сделавшись мертвенно-бледным, Тулл пробормотал:

– Гери-куба!

– Говори, – резко бросил ему я. – Что тебе об этом известно?

– О! Ничего… Это наша древняя легенда. Во времена ваших сумерек гери-кубы, как поговаривают, захватили весь континент Тхора.

И, прислонившись к переборке, он монотонно забормотал:

Он умолк, и в наступившей тишине я слышал лишь наше хриплое дыхание да приглушенные рыдания Рении. Ужас неотвратимо нарастал, и одновременно я чувствовал, как жизнь покидает меня, как с каждым мгновением уходят силы.

Непередаваемое, невероятное ощущение! Фиолетовый свет в глубине озера быстро угасал, лежавшее на отмели извилистое создание замерло. Все эти детали я отмечал машинально. Рядом со мной Рения едва слышно шептала все те же слова, долетавшие до меня словно из далеких далей:

Я чувствовал, что лечу в бесконечно глубокую дыру. Собокол медленно осел на пол, согнувшись пополам, за ним рухнули Реум и Тулл. Рения мягко упала у моих ног. Сам я все еще находился в сознании, но перед глазами уже стояла пелена, в ушах звенело. Последним усилием воли я нажал кнопку старта, а в следующий миг задействовал фульгуратор. Ослепительная вспышка в миллиарды вольт на миг озарила гигантское обезьяноподобное чудовище, которое грузно повалилось на песок, а затем и вовсе исчезло в огненном вихре. Космолет с ходу врезался в зеленый купол леса, я ощутил удар и потерял сознание.

Очнулся я на своей кушетке в «Слик эффреи», вокруг меня хлопотали три врача. Я чувствовал себя безмерно слабым и как только узнал, что Рения вне опасности, тут же погрузился в глубокий сон.

Спустя двое суток Кель, которому я поручил командовать лагерем, рассказал мне, что́ произошло. Сначала его внимание привлекла вспышка фульгуратора, затем он увидел наш унесшийся ввысь космолет, отследил его с помощью радара, последовал за нами и, когда мы уже достигли высоты в сто километров, сумел-таки установить телеконтроль над нашим управлением. Всех нас нашли в бессознательном состоянии, но если меня и Рению удалось вернуть к жизни, то все попытки реанимировать трех венериан оказались тщетными. Они скончались от мгновенной анемии, остановить которую наши врачи не смогли. Думаю, сам я выжил лишь потому, что был землянином, но вот как спаслась венерианка Рения, не смог толком объяснить ни один биолог.

Как бы то ни было, я наконец увидел гери-кубу и, если бы это зависело только от меня, оставил бы весь их дьявольский род подыхать от холода, когда Венера удалится от Солнца.

Впрочем, мое внимание отвлекло новое загадочное открытие. Я быстро шел на поправку и чувствовал себя уже вполне сносно, когда Кель сообщил мне, что в котловане одной из релейных станций экскаватор наткнулся на «нечто, похожее на бетон». Оставив в лагере Рению, еще слишком слабую, я немедленно отправился на стройку и спустился в котлован.

По образованию я не геолог, но один мой друг, безвременно погибший в результате несчастного случая – которые хоть и редко, но все же случались и в наше время, – часто брал меня с собой в геологические экспедиции, так что я неплохо разбирался в петрографии. Материя, на которую наткнулся ковш экскаватора, была явно искусственного происхождения. Я приказал расширить и углубить раскоп. Спустя пару часов нашим взорам предстал бетонный купол – действительно низкий купол с круглыми, помутневшими от времени иллюминаторами! У его основания мы обнаружили запертую дверь шлюзовой камеры. Нам удалось ее вскрыть, не причинив конструкции особого вреда, и мы с Келем, надев респираторы, вошли внутрь.

Я быстро осознал все значение этой находки. На Венере никогда не было автохтонной жизни, и, поскольку купол напоминал некоторые купола, обнаруженные на Марсе, напрашивался вывод, что обе планеты посетили одни и те же пришельцы. Но что за пришельцы? Предположение о существах неведомой расы выглядело малоправдоподобным. Нет, здесь, как и на Красной планете, побывали земляне, жившие на герметичной станции, окруженной непригодной для дыхания атмосферой. И так же, как и на Марсе, эта первая колония погибла, когда рухнула породившая ее цивилизация.

Купол был небольшим и, возможно, представлял собой обычный аванпост. В нем сохранились следы борьбы. Металлическая мебель, выполненная в том же стиле, что и мебель позднейших поселенцев на Марсе, была вся искорежена и даже оплавлена. Внезапно мне показалось, что я стал жертвой какой-то галлюцинации: за толстой стеклянной дверью, на диване, лежало превосходно сохранившееся тело молодой женщины или девушки. Глаза ее были закрыты, на губах играла легкая улыбка, длинные белокурые волосы свешивались до пола. В руке она сжимала маленький зеленый флакон.

Мы просто смотрели, не в силах вымолвить ни слова. Я жестом запретил Келю разбивать стекло: это тело сохранилось лишь чудом, и малейшая вибрация могла разрушить его навсегда.

И действительно, когда позднее ученые проникли в это помещение, анализ показал, что оно было заполнено инертными газами. На столе они нашли полуистлевшую записку, позволившую пролить свет на загадку. Записка была написана на языке, напоминавшем свенский – древний язык эпохи, предшествовавшей объединению. Молодая женщина, которую звали Хильда Свенсон, по какой-то, так и не выясненной причине считалась крупной политической фигурой.

Она предпочла покончить с собой, нежели попасть в руки врагов. Ее приверженцы, подоспевшие слишком поздно, превратили купол в погребальную камеру. Затем они вернулись на Землю, где бушевала война за обладание все еще свободными ото льдов территориями «Европы».

Мы решили не тревожить покой гробницы, и тело осталось лежать на диване, вдали от всеобщего любопытства, в том положении, какое ему придали друзья умершей.

Один из наших лингвистов, Нилк, прославился благодаря переводу найденной записки. С ее помощью он доказал, что древние диалекты эпохи, предшествовавшей объединению, несмотря на прошедшие тысячелетия, происходят непосредственно от языков первой цивилизации. Никто, повторю, не тревожил уединение усыпальницы, один лишь я иногда приходил туда и подолгу простаивал перед стеклянной дверью, так как спавшая вечным сном молодая женщина была точной копией Рении!

Мы заложили станцию чуть поодаль, расчистив с помощью фульгураторов несколько сотен гектаров леса. А затем я получил радиограмму, в которой Совет просил меня вернуться в Хури-Хольдэ.

Глава 2. Фаталисты

Хани ждал меня в своей лаборатории. Суровое, осунувшееся лицо свидетельствовало о том, что он смертельно устал. Он сразу же, без лишних слов перешел к сути:

– Хорк, как вы уже первым это отметили, взрывная эволюция Солнца характеризуется специфическими особенностями, далеко отходящими от классических новых и сверхновых звезд. Так вот, один молодой математик, некто Кельбик из Арекнара, несколько дней назад прислал нам подробный анализ состояния Солнца. Выводы далеко не обнадеживающие. Мы перепроверили все его расчеты – вместе с ним самим, так как он использует новый метод, отличный от вашего. Взрыв Солнца распространится далеко за орбиты Нептуна и даже Плутона. Но это еще не самое худшее. После взрыва Солнце станет черным карликом!

– Черным карликом? Но ведь в радиусе десяти тысяч световых лет мы выявили всего две такие звезды!

– Ну да… Не повезло, что тут скажешь! Вот расчеты. Можете сами их проверить, если сумеете быстро усвоить кельбиковский метод анализа. Лично у меня на это ушло два месяца! Зато есть и хорошая новость. Очевидно, до взрыва у нас будет на несколько месяцев больше, чем мы рассчитывали.

– Так куда двинем? – спросил я. – К Этанору? Или к Белюлю?

– К Этанору. Сначала попытаем счастья у ближайшей звезды. Но пока у нас новые проблемы. До Этанора мы доберемся, так как Земля и Венера вместе обладают даже большей массой, чем нужно для преодоления барьера. Меня беспокоит другое: не знаю, как именно, но произошла утечка, и Тираи сообщил мне, что секрет известен фаталистам. Это может сильно осложнить ситуацию. Похоже, их движение набирает силу, и я в который уже раз задаюсь вопросом, так ли хорошо наше старое правило: как бы нам не пришлось пожалеть о том, что мы не можем в точности обрисовать ситуацию триллам!

Эта ситуация быстро стала еще более серьезной, чем казалось Хани. Фаталисты поступили крайне ловко: решили не высовываться и выдвинули вперед другую партию – экономистов. Эта старая партия заявляла, что, раз уж текны посвящают себя главным образом «чистым» исследованиям, от которых триллам нет никакой пользы, нужно значительно сократить число текнов и ориентировать их исследования на практические цели. Они не знали, что наши «чистые» исследования могли бы, пожелай мы того, полностью изменить лицо Земли, чего Совет никоим образом не хотел. Мы наконец достигли почти стабильного общественного устройства, при котором триллы являлись «рулем», а текны – «двигателем» – «двигателем», выдававшим лишь ограниченное количество энергии, что делалось намеренно. Каждые пять лет Совет решал, какие открытия могут, без нежелательных последствий, стать доступны всем. Остальные, естественно, не упразднялись, но помещались в «резерв». Когда новость о взрыве Солнца была обнародована, старая «протекновская» партия, находившаяся у власти с незапамятных времен, получила в свою пользу мощный аргумент: пусть внешне изучение звезд выглядело более чем бесполезным, теперь оно – занятие, не имевшее практической цели, – могло спасти планету. И вот теперь экономисты, вероятно подбадриваемые фаталистами, распространяли слух, что текны лгали: даже если оно взорвется, то не станет черным карликом, и цель этой лжи – заставить триллов согласиться с фантастической идеей о путешествии к какой-нибудь другой звезде, предпринимаемом только для удовлетворения любопытства текнов. К несчастью, мы не могли представить четких объяснений: мои собственные методы расчета, говорившие о близости взрыва Солнца, были доступны для понимания от силы паре десятков математиков на всей планете, а те немногие кельбиковские вычисления, что я видел, убедили меня в том, что я и сам пока не могу усвоить его метод. Став жертвами нашей политики сосредоточения знаний у одной политической группы – политики, которая, несомненно, не раз спасала человечество, – мы оказались не в состоянии донести до людей тот факт, что опасность реальна! Более того, мало кто из текнов мог проследить за ходом наших рассуждений: стоило опасаться того, что, по крайней мере, некоторые из них могут поверить первым выводам, легче поддающимся проверке. Наша мудрая и взвешенная политика – ограничение видимого темпа прогресса так, чтобы его мог воспринять каждый, – породила у людей, и у триллов, и у текнов, довольно-таки статическое представление о жизни. Все они без особой радости выслушали бы сообщение о том, что им довольно долго придется лететь к Этанору в не слишком комфортных условиях, особенно если мы в Солодине не смогли бы доказать им, что перелет абсолютно неизбежен.

Через неделю после моего возвращения глава экономистов Ужах развернул против нас кампанию в триллаке, палате депутатов. Он яростно обрушился на Совет властителей, обвинив его в непомерной растрате энергии, припомнил несколько смертельных случаев, какие всегда случаются на больших стройках, несмотря на все меры предосторожности, обвинил дирекцию Солодины в неспособности руководить работами и, наконец, потребовал отмены привилегий текнов и возвращения их под общую юрисдикцию, суда над виновными и передачи общего руководства геокосмосами правительству триллов; в заключение он вменил в вину Совету распространение сознательной лжи относительно будущего состояния Солнца. Разумеется, Тираи в первые же минуты его выступления включил прерыватель волн, тем самым отрезав зал триллака от остального мира, но это дало отсрочку всего на несколько часов. С некоторым беспокойством мы принялись ждать решения правительства. Наконец оно было объявлено: вынеся порицание Ужаху за резкий тон, правительство тем не менее постановило начать расследование относительно необходимости путешествия к Этанору. Тем временем президент Тхел обратился ко всем триллам с призывом не замедлять ход работ по сооружению геокосмосов: сомнений в том, что Солнце так или иначе взорвется, уже не оставалось.

Ободренный первым тактическим успехом, Ужах в ультимативном тоне потребовал, чтобы я его принял. Я хотел было ответить отказом, когда вмешался Тираи и посоветовал мне принять его. В общем, я согласился, но на всякий случай сунул под папку с бумагами, что лежала у меня на столе, легкий фульгуратор.

Глава экономистов вошел с высокомерным видом. Он оказался невысоким мужчиной – что у нас случается крайне редко! – который компенсировал свой «комплекс неполноценности», как сказали бы ваши психоаналитики, тем, что держался очень прямо и напряженно. Он сел, не дожидаясь приглашения. Я молча разглядывал его, припоминая все, что рассказывал о нем Тираи. Отец Ужаха был текном, мать – триллом, сам он сначала был отнесен к текнам, однако в семнадцать лет исключен из этой категории как неспособный заниматься науками: в них он видел не источник знания, а способ пробиться к власти. Естественно, это нанесло серьезный удар по самолюбию Ужаха. Он принадлежал к почти исчезнувшему классу торговцев антиквариатом и однажды что-то не поделил с полицией из-за неразрешенных раскопок с целью последующей продажи древностей в том районе, где в ваши дни находится Сан-Франциско. После того как полиция взяла его бизнес под особый контроль, Ужах ударился в политику и быстро стал главой экономистов.

– Итак? – произнес я наконец.

Небрежно облокотившись о стол, Ужах ухмыльнулся:

– Ну, я полагаю, вы слышали мою речь…

– Разумеется! Восхитительный набор глупостей, если хотите знать мое мнение…

– Возможно, однако эти глупости все же попали в цель!

– Вам известно, что я мог бы приказать арестовать вас?

– Что ж, валяйте! – Я пожал плечами.

– Пока в этом нет необходимости.

На самом же деле я был более раздражен, чем хотел признавать. Экономисты оказались более сильными и уверенными в себе, чем мы предполагали. В какой мере полиция все еще была нам предана? За исключением тех кварталов, в которых проживали ученые, она состояла исключительно из триллов и, так как правонарушения случались редко, была не слишком многочисленной. С другой стороны, последняя война состоялась давно (если быть точным, 2359 лет тому назад), и я сильно сомневался в том, чтобы хоть кто-то среди экономистов или фаталистов имел какое-нибудь представление о тактике или стратегии. Впрочем, я и сам мало что смыслил в этом!

– Вы просили о встрече. Хотели что-то сказать мне?

– Откажитесь от безумной идеи путешествия к другой звезде, и я обещаю, что все устаканится. Мы могли бы даже отозвать наши требования о сокращении общего количества текнов.

– Идея ничуть не безумная! После взрыва Солнце превратится в черный карлик. Вы знаете, что такое «черный карлик»?

– Звезда, которая больше не испускает излучений?

– Не совсем так. Звезда, которая настолько горяча, что излучения располагаются большей частью в ультрафиолетовом диапазоне. Кроме того, она будет окружена газовым облаком, которое не позволит нам приблизиться к ней достаточно близко без нежелательных последствий. На той дистанции, которую придется выдерживать, мы сможем обеспечить жизнь всего нескольким сотням тысяч людей, да и то на два-три поколения, не больше.

– И кто подтвердит, что все это правда? Вы можете это доказать?

– И вы еще были текном! – с горечью воскликнул я. – По-вашему, можно вот так сразу доказать то, что я сам еще не успел толком изучить? Чтобы понять все до конца, мне и самому понадобилось бы несколько недель!

– То есть вы отказываетесь?

– Я просто не могу. Уж поверьте, я бы с радостью убедил вас, будь мне это по силам…

– В таком случае мне здесь больше нечего делать. Тем хуже для вас!

И он вышел, прямой как палка. Я вызвал к себе Тираи.

– Может, мне распорядиться, чтобы его арестовали?

– Нет, не сейчас. Мы еще не готовы…

– Что же делать? Этот негодяй сорвет все наши сроки, если ему удастся устроить забастовки на стройках.

– Попробуем выиграть время. В ваше отсутствие, под предлогом улучшения уличного освещения, я попросил нескольких надежных текнов установить защитные заграждения. Через несколько часов все будет закончено.

– И эти экономисты ничего не заподозрили?

– Ну, среди них же нет текнов… К тому же мои установки могут еще и давать освещение, если, конечно же, кое-что подправить.

– А на самом деле это?..

– Триллы принимают нас за глупцов! Совет давно уже предвидел возможность восстания. И если наша разведывательная служба не всегда была на высоте, об оборонном ведомстве этого не скажешь. Вы знаете, что подразумевает план номер двадцать один? Ах, конечно же не знаете, я и забыл! Вы ведь, несмотря на свой высокий пост, не состоите в Совете. Выходит, я и не могу ничего вам рассказать без разрешения Совета властителей, которое, впрочем, непременно будет дано…

– Итак, – раздраженно прервал его я, – у вас на сегодня все? У меня срочная работа, и, хотя я не состою в Совете, вся ответственность за подготовку к великому путешествию лежит на мне. Я прикажу раздать инженерам фульгураторы.

Как только Тираи ушел, я отдал необходимые распоряжения и снова погрузился в работу.

До первого взрыва прошло, наверное, немало часов, которые для меня пролетели как несколько минут. Грохот докатился издалека, но здание Солодины затряслось, – так велика была сила взрыва. И почти в ту же секунду до открытых окон со спокойной еще недавно улицы донесся неясный гул. Я встал, вышел на балкон и взглянул на расположенные далеко внизу террасы: их уже заполонила бушующая толпа. На самой нижней террасе вдруг молнией сверкнула вспышка, по диагонали прорезав в этом сборище людей длинную борозду. Бросившись в кабинет, я схватил бинокль. У самого парапета, забившись в угол террасы, стоял текн, которого нетрудно было распознать по серой униформе, – в руке у него сверкал фульгуратор. Текн успел выстрелить еще два раза, потом толпа сомкнулась над ним, и тело его перелетело через балюстраду.

Я вернулся в кабинет, недоумевая, почему меня никто не предупредил о таком стремительном и угрожающем развитии ситуации. И тут же побледнел, мысленно обозвав себя идиотом: чтобы меня не беспокоили, я сам отключил питание, прервав таким образом все контакты с окружающим миром. Едва я успел опустить рубильник, как прозвучал второй взрыв, не менее мощный, чем первый. Экран тотчас же осветился, и я увидел встревоженное лицо Хани.

– Хорк, ну наконец-то! Где вы были?

Сгорая от стыда, я объяснил, почему не мог ответить.

– Ладно, это не важно. Мы боялись, что бунтовщики добрались до вашего этажа и вы уже мертвы!

– Но что происходит?

– Переключите экран на Ракорину и увидите сами!

Я повиновался. Центральная авеню была заполнена орущей толпой, вооруженной чем попало: топорами, железными прутьями, ножами и даже фульгураторами. Сметая редких полицейских, толпа направлялась к перекрестку Кинон.

– Как видите, наши друзья перешли к революционным действиям.

– Кто? Экономисты?

– Эти-то? О нет! Экономисты – всего лишь жалкие болтуны. Нет – фаталисты! Пока что опасность не так велика. Мы ввели в действие план номер двадцать один и перекрыли все подступы к жизненно важным центрам с помощью заграждений из колючей проволоки. Но в Хури-Хольдэ хватает взрывчатки, и даже триллы при желании легко могут ее изготовить. Боюсь, что мы получили лишь небольшую отсрочку.

На экране во главе толпы шагал высокий мужчина, размахивавший огромным черным знаменем с изображением земного шара, пронзенного молнией, – то была эмблема фаталистов!

– Сколько их?

– К счастью, не так уж и много – на их стороне меньшая часть населения. Здесь, быть может, от пяти до десяти миллионов, в других городах – соответствующая этому доля от числа жителей. На Венере пока все спокойно.

– Что с геокосмосами?

– В данный момент им ничто не грозит. Ах да, я был бы вам признателен, если бы вы пока не пользовались своим космолетом! Мы начали распространять – из физического факультета – волны Книла.

Я побледнел от одной мысли о том, что мог, поддавшись панике, броситься к своему аппарату. Под действием волн Книла любой космомагнетический двигатель высвобождает всю свою энергию за доли секунды. Теперь я понял, откуда взялись эти невероятные по силе взрывы!

– И много жертв?

– Увы, уже порядочно! Погибли все, кто находился поблизости от космолетов, – эти придурки хотели ими воспользоваться, несмотря на наши предупреждения. Теперь они заняты тем, что отлавливают и убивают отдельных текнов. Но довольно слов, время поджимает! Мы к вам пробиться не можем, но командный пульт обороны города находится в том кабинете, который расположен прямо под вашим. Там должен был оставаться Тираи, но от него нет никаких новостей, и мы боимся, что он уже мертв. Вам придется спуститься и занять его место.

Дверь открыл мне командир поста охраны. Огромный стол представлял собой светящийся план Хури-Хольдэ с красной кнопкой на каждой улице. Я активировал экран, и на нем возникло лицо Хани.

– Теперь, Хорк, вы будете делать в точности то, что я скажу. Я говорю от имени Совета, который принял решение, исходя из интересов всего человечества и ради нашего будущего. Нажмите кнопку, расположенную на Ракорине!

– И что последует? – спросил я.

– Смерть нескольких безумцев и многих идиотов, которые пошли за ними. Увы, ничего не поделаешь! Центральную ось авеню зальют волны Тюлика.

Я побледнел. Волны Тюлика, поистине дьявольское изобретение, никогда еще не применялись и являлись одним из тех секретов, которые Совет хранил особенно ревностно. Я и сам узнал об их существовании лишь по чистой случайности, позволившей мне их обнаружить незадолго до моего отлета на Меркурий. Позднее мне стало известно, что Совет всерьез обсуждал мою возможную смерть в результате «несчастного случая». Волны Тюлика вызывали распад нервных клеток.

– Неужели нет другого способа?

– Нет, Хорк. Поверьте, для нас это не менее отвратительно, чем для вас. Но мы не можем позволить этим баранам отнять у человечества единственный шанс на выживание ради удовлетворения их прихоти. Надеюсь, после этого они все же сложат оружие. И помните: если они возьмут верх, нас всех ждет смерть, и начнут они с текнов – с вас, с меня… с Рении!

Как завороженный я смотрел на маленькую красную кнопку. Легкое нажатие – и угаснут миллионы человеческих жизней. Я активировал другой экран и снова увидел Ракорину. Теперь черным знаменем размахивала очень красивая молодая женщина. Толпа остановилась. Прислонившись спиной к стене, какой-то мужчина со значком партии экономистов на груди пытался образумить фанатиков, обступивших его полукругом. Человеческие существа… Одно нажатие – и от них не останется ничего, кроме холмиков инертной протоплазмы. Меня мутило от бессмысленности всего этого, и на мгновение я даже подумал: а может, фаталисты правы? Может, человечество не стоит спасать? Затем я вспомнил о молодой женщине с Венеры, которая предпочла лучше покончить с собой, нежели угодить в плен. Была ли она права? Что вообще могло оправдать ее собственную смерть и смерть тысяч таких же, как она?

На экране толпа снова пришла в движение. Все громче и громче зазвучала песня:

– Итак, Хорк? – спокойно произнес Хани.

Я перевел взгляд на его бесстрастное лицо. Как же я ненавидел его за эту его безучастность! Затем я взял себя в руки.

Под маской невозмутимости угадывалось страшное напряжение всего его существа. Я был всего лишь орудием, тогда как он, вместе с другими властителями, – волей.

Слова складывались в скверный стишок, но песня звучала мощно и грозно. Еще раз взглянув на экран, я нажал кнопку. На Ракорине люди попа́дали, словно скошенные.

Красивая молодая женщина медленно осела на мостовую и осталась неподвижно лежать под складками черного знамени.

Совсем близкий взрыв сотряс стены, обломки дождем посыпались на пол. Я подошел к окну, посмотрел вниз. На верхней террасе вопящая толпа теснилась возле небольшой металлической рамы. Блеснуло пламя, и под крики фанатиков с рамы соскользнул маленький снаряд. Он взлетел вверх и взорвался на уровне моего личного кабинета, разнеся на куски пластиковые стекла. Больше не колеблясь, я направился к столу и отыскал на плане кнопку, соответствовавшую этой террасе. Вопли смолкли. Выглянув из окна, я смотрел на валявшиеся вперемешку, по всей улице, тела – зрелище было тем более волнующим, что я видел его вот так, напрямую, не на экране.

– Они отказываются сдаться, – проговорил Хани.

Я прошерстил весь город, пройдясь по главным улицам и площадям. На Станатине, моей родной улице, мятежники с рассчитанной медлительностью живьем сдирали кожу с какого-то текна. Я без раздумий нажал на маленькую красную кнопку… На Колиане подожгли библиотеку. Еще одно легкое нажатие… На площади Сертин – толпы людей, облаченных в серое. И снова я вдавил кнопку в стол, до предела… Так оно и продолжалось. Я сделался бесчувственным, действовал как во сне: легкое нажатие, огромный луч, скашивающий всех, тела, падающие на мостовую в самых причудливых позах… моя левая рука крутила ручку настройки, а правая жала на кнопку – снова, и снова, и снова…

– Довольно, Хорк! Вы меня слышите? Довольно! Они сдаются!

Я тряхнул головой, выходя из транса. На плане, передо мной, были до предела вдавлены в стол с полсотни красных кнопок. Должно быть, я убил более пятисот тысяч человек!

Бунт безжалостно подавили. Правительство триллов, наконец опомнившись, объявило вне закона не только фаталистов, но и экономистов. Главари, когда их арестовали, вынуждены были выбирать между казнью и психическим моделированием, которое напрочь уничтожало личность и создавало новую – как правило, весьма посредственную. Все фаталисты выбрали смерть, большинство экономистов последовало их примеру. Я бы и сам на их месте поступил так же.

Если в Хури-Хольдэ и других местах мятежников удалось усмирить довольно скоро, то кое-где события развернулись иначе. В Хориарто фаталисты захватили город, перебили всех текнов и добрую половину триллов, и нам пришлось целых две недели осаждать их. Мы до последнего момента пытались спасти заложников, но, когда бунтовщики начали обстреливать разрывными ракетами один из северных геокосмосов, находившийся как минимум в трехстах километрах, были вынуждены разрушить город: из одиннадцати миллионов человек, проживавших в нем, выжило лишь девять. Затем на Земле вновь воцарилось спокойствие. Беспощадно преследуемые повсюду, фаталисты исчезли, словно их и не было.

Тираи так и не объявился. Мы предположили, что он был убит в самом начале восстания.

Глава 3. Отлет

После мятежа фаталистов, который произошел в конце 4604 года, жизнь в течение нескольких лет состояла лишь из тяжкого труда и рутины, прерываемых редкими часами досуга. Одно за другим завершались великие начинания. Постепенно население перебиралось в герметичные подземные города, проводя дни на поверхности, а ночи – под землей.

Все геокосмосы были смонтированы и являли собой внушительное зрелище, особенно тот, что располагался на Южном полюсе, – гигантский купол диаметром в двенадцать километров, который медленно поворачивался вокруг своей оси в направлении, обратном вращению Земли. И тогда возникла сложнейшая проблема: как вывести с орбит обе планеты, избежав при этом сдвигов коры, которые грозили неисчислимыми жертвами и полным разрушением всех наших сооружений?

Мы справились с расчетами, хоть и не без труда, и наконец настал великий день. В зале управления, на глубине семисот метров, вокруг меня собрались все члены Совета; тут же были представители правительства триллов и несколько делегаций текнов и триллов. Перед нами, на приборном щите, светились большие интеграционные экраны, отмечавшие графиками малейшие изменения в напряжении земной коры.

Я подошел к щиту в сопровождении специалистов из своего штаба: Совет единогласно доверил мне эту высокую честь.

Из застекленной кабины, где находились аппараты-регистраторы, мне ободряюще кивнула Рения, и я сел.

Положив руки на пульт управления, я пробежал пальцами по клавишам. Питание еще не было подано, и мягкие клавиши с готовностью реагировали на малейшее нажатие.

Старт должен был произойти в полдень, а сейчас было только одиннадцать часов сорок минут. Я сидел, чувствуя страшную неловкость, и не знал, как себя вести. Я активировал межпланетный экран, и передо мной появилось лицо Килнара, которому на Венере предстояло сыграть ту же роль, что и мне на Земле.

Выдающийся геофизик, он был моим университетским товарищем, и мы остались добрыми друзьями, хотя и виделись крайне редко. Он скорчил мне лукавую и непочтительную гримасу, которую почти мгновенно, без временно́го отставания, донесли до Земли волны Хека – мы лишь недавно начали их использовать для связи.

– Осталось пять минут, – прозвучал голос Сни, моего бывшего ассистента.

Зная его непоколебимое хладнокровие, я настоял на том, чтобы он находился рядом со мной.

– Хорошо. Включить запись!.. Проверить контакты!..

– Все в порядке!

Я пристально смотрел на контрольную лампу прерывателя, который должен был мгновенно отключить энергию в том случае, если бы какой-то геокосмос вышел из фазы.

Достаточно было нескольких секунд несинхронизированной работы геокосмосов, чтобы земная кора под влиянием противоречивых импульсов треснула, как скорлупа ореха. За клавишами управления передо мной бежала по кругу стрелка хронометра. Две минуты… одна… Я бросил последний взгляд на экран, показывавший зал управления на Венере. Килнар по-прежнему гримасничал, но теперь его лицо выражало волнение. Тридцать секунд… десять… пять… Ноль!

Я до предела вдавил центральную клавишу, активировавшую робота, который и должен был заняться настоящей работой. Зажглась контрольная лампа. Произошло величайшее событие в истории Земли, и ничто его не отметило, кроме ровного света маленькой зеленой лампочки.

– Север-один! Говорит Север-один! – прогремел из динамика голос. – Все в норме.

– Север-два! Говорит Север-два! Все в норме.

– Север-три! Говорит Север-три! Все в норме.

Перекличка продолжалась. И наконец:

– Говорит Юг! Говорит Юг! Все в норме.

На геофизическом экране бежала непрерывная прямая линия с едва различимыми всплесками. Она представляла собой сводный график всех сейсмических станций Земли, а слабые всплески отмечали обычные микросейсмы.

Мало-помалу мы расслабились. По поступавшим сведениям, на Венере тоже все шло нормально. А ведь в это время на обе планеты уже воздействовали титанические силы, которые должны были по спиральной орбите удалить их от Солнца и направить к другой звезде! Они возрастали бесконечно медленно, постепенно и казались неощутимыми. К двум часам пополудни орбитальная скорость Земли возросла всего на десять сантиметров в секунду!

Внезапно ровную линию на геофизическом экране прервал резкий зубец. У всех сжалось сердце, но через пару мгновений спокойный голос Рении объявил:

– Сильный подземный толчок на оконечности западного материка. Эпицентр близ Тарогады. Гипоцентр на глубине двенадцати километров. Сейсм обычного типа.

Линия на экране уже выпрямлялась. Нам оставалось только ждать. Ускорение было слишком сложным процессом, чтобы доверять его человеческим рукам, поэтому все команды подавали великолепные машины, непогрешимые точнейшие роботы. Тем не менее мы просидели в зале управления до самого вечера, наблюдая, как стрелка орбитальной скорости медленно ползет по циферблату, прибавляя новые и новые метры в секунду. Пройдет еще немало месяцев, прежде чем диаметр Солнца начнет зримо уменьшаться.

Впервые за долгие годы, если не считать пребывания на Венере и коротких дней отпуска, я мог наконец свободно вздохнуть и подумать о своих делах. Прежде всего я с головой ушел в изучение кельбиковского анализа, не в силах вынести того, что какой-то новый раздел математики остается для меня недоступным. Это оказалось делом нелегким, и мне неоднократно приходилось обращаться за разъяснениями к самому Кельбику. Он был совсем еще молодым человеком, высоким и стройным, и имел только две настоящие страсти – математику и планеризм. Довольно быстро между нами завязалась тесная дружба, тем более тесная, что до сих пор только я да Хани сумели проникнуть в этот новый мир, созданный им. Он разработал особенную систему символов, позволявшую человеку одновременно запоминать любое количество переменных величин. При использовании кельбиковского анализа знаменитая «задача трех тел» выглядела на удивление простой.

Иногда к нам присоединялась Рения. Хотя она и не пыталась постичь кельбиковский анализ – скорее из-за отсутствия интереса, как мне кажется, нежели из неспособности его понять, – она быстро подружилась с Кельбиком, причем до такой степени, что иногда я даже ревновал ее к нему.

Первое, о чем попросил меня Кельбик, – отменить запрет на полеты планеров. Такое решение было принято в самом начале великих работ, и вовсе не из аскетизма – наоборот, всевозможные развлечения только поощрялись, поскольку приносили пользу, – а потому, что в окрестностях городов бесчисленные грузовые космолеты уже не придерживались заранее намеченных маршрутов и представляли смертельную опасность для планеристов. Когда геокосмосы были построены, транспортные космолеты вернулись на свои линии, однако запрет так и остался в силе – его просто забыли отменить.

У меня не было случая научиться управлять планером, но Кельбик рассказывал об этом благородном спорте так живо, так увлекательно, что я и сам загорелся желанием. Совет разрешил полеты, однако обязал применять все необходимые меры предосторожности. Единственным, кто выступил против, оказался новый властитель людей Гелин. «Для фаталистов это прекрасная возможность отыграться», – говорил он. Будущее показало, что в какой-то мере он был прав. Тем не менее, так как основная работа уже была закончена, закон все же отменили.

И вот я начал учиться управлять планером. Моим инструктором стал сам Кельбик, и вскоре я познал неведомую доселе радость свободного парения. Оно ничем не походило на полеты в аппаратах с космомагнетическими двигателями: тут не было ни стремительных подъемов в атмосферу, ни сумасшедшей скорости, ни видов проносящейся под тобою Земли. Наоборот, это, скорее, напоминало беспечный полет птицы, с медленной сменой пейзажей, равнин, холмов, долин и рек. А как передать наслаждение полетом над вершинами гор, радость борьбы с нисходящими воздушными потоками, величественными ястребиными подъемами по спирали или ленивыми, плавными спусками к земле!

Отныне по нескольку раз в неделю мы втроем – Кельбик, Рения и я – отправлялись в свободный полет, каждый на своем планере. Мне пришлось заказать себе один для личного пользования, однако в нем я не чувствовал полного удовлетворения. Мне казалось, что он более тяжелый и неповоротливый, чем учебный, но я объяснял все своей неопытностью и, скрывая уязвленное самолюбие, старался выжать из своего аппарата все что можно.

Однажды мы спокойно парили над обширным заповедником. Метеостанции пообещали постоянный ветер, и мы действительно легко удалились на четыреста пятьдесят километров к югу от Хури-Хольдэ, затем перелетели через горы, которые вы называете Атласскими. Вдалеке стадо слонов купалось в реке Кераль (в ваши дни ее не существует), которая течет практически по тому же руслу, что и ваша марокканская река Драа, но берет начало из внутреннего моря Кхама. Кельбик ушел вперед, Рения держалась слева от меня. Далеко позади нас в небе медленно кружились другие планеристы.

Внезапно Кельбик вызвал меня по радио:

– Хорк, видишь те планеры, прямо перед нами?

– Да, а что?

– Они не из Хури-Хольдэ. На такое расстояние от базы могли залететь только Камак, Атуар или Селина, однако я точно знаю, что сегодня они в небо не поднимались. И едва ли это кто-то из планеристов, – мы слишком далеко от Акелиоры.

– А нас-то это как касается?

– А так, что я не прочь бы узнать, за счет чего эти планеры летят так быстро, а главное – против ветра?

Три черные точки действительно росли на глазах, и тем не менее, когда стало возможным различить их силуэты, я безошибочно признал в них силуэты безмоторных самолетов, а не коротких сигар космомагнетических кораблей.

– Осторожно, Хорк! – подала голос Рения. – Вспомни, что тебе говорил Гелин! Фаталисты…

То, что произошло затем, случилось невообразимо быстро. Три планера, летевшие нам навстречу, словно рассы́пались в воздухе: их крылья надломились и, вращаясь, начали падать вниз. А прямо на нас устремились три черные, зловещие сигары.

– Вниз, Хорк, вниз! – закричал Кельбик.

Но было уже слишком поздно. Один из космолетов ударил меня по правому крылу, и оно отломилось, послышался треск раздираемого легкого металла. Земля перевернулась подо мной и начала быстро приближаться. Вокруг изувеченного планера свистел воздух.

– Оторви приборную панель! Скорее, Хорк, скорее!

Растерявшись, я потерял несколько драгоценных секунд. Наконец я нагнулся, просунул руки под приборную панель и потянул ее на себя. Она отскочила целиком, и я увидел знакомый щит управления космолета. Теперь я знал, что делать, и попытался замедлить падение. Это мне удалось лишь наполовину. Остатки планера коснулись земли со слабым ударом, впечатав меня лицом в ветровое стекло. Вытерев набегавшую на глаза кровь, я посмотрел на небо. Там оставался только один планер с наполовину отсеченным крылом: он быстро терял высоту. Это был первый планер, кельбиковский. Второй, на котором летела Рения, исчез.

Я спрыгнул на землю и, зацепившись за торчавшую железяку, порвал комбинезон. Планер Кельбика коснулся земли в нескольких сотнях метров от меня, проскользил дальше и разбился о дерево. Чуть поодаль, почти в водах Кераля, я заметил обломки планера Рении и, сам не свой, со всех ног припустил к ним. Рения, согнувшись пополам, лежала в искореженной кабине. Она была без сознания. Я попытался вытащить ее, но сразу не получилось.

– Не так. Сдвинь дверцу чуть назад, она отъедет по пазу, – услышал я спокойный голос Кельбика.

Я обернулся. Через все его лицо тянулся вздувшийся бледный шрам, из которого уже начинала сочиться кровь.

Вдвоем нам удалось вытащить Рению, и мы уложили ее на песок под уцелевшим крылом. Кельбик, который, как и любой пилот, обладал навыками оказания первой помощи, склонился над ней:

– Ничего серьезного, полагаю. Обморок от потрясения.

И действительно, спустя несколько мгновений Рения очнулась. С момента появления в небе врага прошло не более пяти минут.

– Что ты думаешь об этой атаке, Кельбик? – спросил я.

– Такое ни с чем не спутаешь! Есть у них на то основания или же нет, но фаталисты – те, что еще уцелели! – решили, что тебя нужно грохнуть. Возможно, в это же время они пытались покончить и с другими членами Совета, хотя в этом я сомневаюсь. Меня больше тревожит то, что для подобного камуфляжа космолетов под планеры требовались определенные технические навыки, которыми обладает далеко не каждый. Должно быть, среди фаталистов есть и текны. Текны-фаталисты… Даже и не верится!

– Может, у них есть свои специалисты? В конце концов, для людей, решивших пойти против закона, это не так уж и невероятно. Возможно даже, у них есть свои собственные тайные мастерские…

– Даже не знаю, какая из этих гипотез хуже, – заметила Рения. – Что меня удивляет, так это то, что они промахнулись. Почему они не ударили прямо по фюзеляжу? Тогда бы нам точно была крышка!

– Обломки планеров рассказали бы, как все было, Рения, и тогда бы начались поиски виновных. А крыло может и само отломиться, особенно в бурю, которая вот-вот разразится, судя по тому, как затянуло небо, а это уже наводит на мысль, что у наших врагов есть сообщники и в метеорологической службе. В общем, я рад, что сумел предвидеть нечто подобное и распорядился установить на наших планерах небольшие космодвигатели, недостаточно мощные для полетов, но вполне способные смягчить падение…

– Так вот почему планер казался мне таким тяжелым!

– Да, именно поэтому. А сейчас нам остается только сообщить о своем местоположении в Хури-Хольдэ и ждать, пока нас подберут.

– Не думаю, что они так легко откажутся от мысли разделаться с нами, – сказал я. – Давайте-ка поспешим!

Сначала мы испробовали радиопередатчик Рении, но он вышел из строя. Передатчик Кельбика был разбит всмятку, и к моему планеру мы шагали уже с некоторым беспокойством. К счастью, поврежденный аппарат починить было нетрудно, – этим я и занялся. Рения отошла в сторону леса. Я хотел было крикнуть ей, чтобы она возвращалась, но потом решил, что у нее при себе фульгуратор, с которым не страшен ни один зверь.

Что до Кельбика, то он не был вооружен. Я попросил его посторожить возле планера, пока я налаживаю радиопередатчик, и уже почти закончил, когда он окликнул меня:

– Хорк, люди!

Семеро человек внезапно возникли из густых зарослей.

Они не носили никакой отличительной одежды – строгого серого одеяния текнов или же легких, с напуском, халатов триллов: на них были длинные черные тоги, развевающиеся на ветру. Прежде чем выйти из кабины, я проверил свой маленький фульгуратор и взглянул в ту сторону, куда пошла Рения. Ее не было видно.

Небо темнело с каждой секундой, синеватый и рассеянный, как при каком-нибудь катаклизме, свет заливал песчаный берег, река с глухим рокотом катила черные волны.

Среди туч промелькнула молния.

– Кто вы такие? – прокричал Кельбик. – Вас послал Совет?

Они не ответили и рассредоточились по пляжу. Я скатился на землю с дальней от них стороны планера.

Один из незнакомцев отдал короткий приказ, и все они устремились к Кельбику, на ходу выхватывая оружие. В неясном свете я не смог отчетливо определить, к какому типу оно принадлежало, но по отсутствию утолщения конденсора все же понял, что это не фульгураторы. Вдалеке, из-за кустов, едва различимые в опускающихся сумерках, появились другие люди – человек пять-шесть, не меньше. Кельбик отступил ко мне:

– Фаталисты!

Отсылать сообщение в Совет было уже поздно. Я быстрым взглядом окинул горизонт. Мы были зажаты между излучиной реки и лесом.

– Давай в джунгли! – шепнул я. – Бегом!

Кельбик бросился к лесу, я последовал за ним. Заметив меня, один из нападавших вскрикнул и вскинул руку. Послышался глухой выстрел, и песок у меня под ногами взвился маленьким смерчем. Еще несколько пуль пролетело над самой моей головой, пока я продирался сквозь кусты в ослепительно-ярком свете небесных вспышек. Наконец, добежав до леса, я обернулся, дважды выстрелил, и молнии, созданные людьми, ответили небесным молниям. Черные тени на берегу рухнули на оплавленный песок.

Я нырнул под лесной покров в тот самый момент, когда по листве забарабанили первые капли дождя. Через несколько секунд это был уже глухо ревущий водопад тропического ливня. Мы больше не бежали, утопая во мхах и травах, но продолжали идти так быстро, как только могли. Когда мы пересекали поляну, в нас дважды стреляли сзади – преследователи были близко. Я не соизволил ответить, предпочтя приберечь последние заряды фульгуратора на крайний случай. Продолжая идти, стараясь не упускать из виду едва видневшуюся впереди спину Кельбика, я спрашивал себя, куда же могла подеваться Рения. Позвать ее я не решался, боясь привлечь внимание преследователей и к ней, и к нам самим. Но я поклялся себе: что бы с ней ни случилось, я не успокоюсь, пока не убью собственноручно последнего фаталиста.

Завал из полусгнивших стволов, опутанных лианами, заставил нас потерять драгоценные минуты. Когда мы преодолели его, шум погони слышался не только сзади, но и справа и слева: нас окружали! Наконец мы выбрались на большую поляну у подножия почти отвесной каменной гряды. Позади, справа и слева, выходили из леса наши преследователи.

Мы бегом пересекли поляну. Несколько пуль просвистело над нашими головами, но мы не обращали на них внимания, надеясь найти спасительный проход между скалами. Увы, каменная стена оказалась сплошной и неприступной, перед нами зиял один-единственный грот. В отчаянии мы бросились к нему, и я едва успел сразить из фульгуратора великолепного льва, внезапно выросшего на нашем пути.

В каком-то смысле наше положение улучшилось. Гроза почти закончилась, и полная луна, лишь изредка затягиваемая обрывками туч, ярко освещала поляну. Если сумеем продержаться до утра, мы будем фактически спасены, так как высланные Советом поисковые команды отыщут нас или, по крайней мере, вынудят убраться наших врагов. Но, взглянув на счетчик фульгуратора, я недовольно скривился. У меня оставалось всего семнадцать зарядов. Ах, как же мне захотелось обладать телепатическими способностями героев тех фантастических рассказов, которые я читал еще ребенком! Мысленный призыв, брошенный через всю Галактику, – и на помощь нам уже спешили бы мои отважные воины: бравые земляне, неукротимые марсиане, хитрые венериане, ужасные драконы с Альдебарана-четыре! Увы, мы были лишь парочкой обычных людей в промокшей одежде, смотревших в лицо смерти!

Мы притаились за грудой каменных обломков, как пещерные люди, ожидающие нападения. Но наши враги медлили. Отдельные пули изредка щелкали по камням, не причиняя никакого вреда или, наоборот, довольно-таки опасно рикошетируя, однако сами нападавшие благоразумно держались в укрытии. Меня снедала тревога за Рению.

Я мысленно попытался залезть в шкуру врагов: как бы я действовал на их месте? Попытался бы взобраться на утес, а затем внезапно спрыгнул бы у входа в пещеру? Вполне выполнимая задача, так как скалистая стена возвышалась в том месте не более чем на три-четыре метра… Или дождался бы захода Луны? Нет, его не будет еще долго… Медленно побежали ночные часы.

Горизонт на востоке уже начал бледнеть, когда я заметил в кустах на краю поляны какое-то движение. И сразу же, мчась со всех ног, на нас ринулись враги. Я расстрелял все заряды, но этих чертей было слишком много: оставляя позади обугленные трупы, они добежали до пещеры без единого выстрела.

«Гляди-ка, хотят взять живьем», – успел подумать я.

Я швырнул фульгуратор в голову первого нападающего и схватил толстый сломанный сук. Кельбик встретил их градом камней. Затем началась рукопашная. Какое-то время, размахивая своей узловатой дубиной, я удерживал нападавших на расстоянии, но потом они навалились на меня всем скопом. Сбитый с ног, я получил сильный удар по голове и потерял сознание.

Придя в себя, я почувствовал, что крепко связан. Возле меня, с распухшим лицом, неподвижно лежал Кельбик.

Рядом, спиной ко мне, стоял часовой; чуть поодаль сидели прямо на земле с полтора десятка мужчин и о чем-то тихо переговаривались. Никого из них я не знал. Внезапно один поднялся и подошел ко мне.

– Безумен тот, – проговорил он, – кто желает воспрепятствовать велению Судьбы! Или тебя направляла твоя гордость, о текн? Тебе следовало бы знать, что любого, кто идет против божественных планов, ждет неизбежная смерть. Да и вообще, к чему спасать тело, если при этом ты теряешь душу?

Отвечать я не стал. Даже тот факт, что все верующие, за исключением разве что фаталистов, высказались за наше величайшее начинание, ничего не значил для этих фанатиков. У них была своя Истина – единственная и исключительная! Они бы скорее допустили, чтобы погиб мир, нежели Она!

Внезапно деревья на краю леса раздвинулись, и на поляну вышли четыре слона, за которыми неторопливо выступало все стадо. Фаталисты не обратили на них внимания. Слоны в заповеднике давно привыкли к посетителям и никогда не трогали людей. Однако эти, видимо, были чем-то заинтересованы. Они обошли группу фанатиков с двух сторон, приблизились к нам. И вдруг я услышал звонкий голос Рении:

– Теперь, Хлларк! Теперь!

Самый крупный слон повернулся, взмахом хобота оттолкнул часового и легко подхватил меня. Другой слон так же аккуратно поднял еще не пришедшего в себя Кельбика. Вожак нес меня, обхватив хоботом поперек туловища так, что голова и ноги мои свешивались. Напрягая шею, я поднял голову: черные фигуры в панике разбегались.

– Сюда, Хлларк!

Мой слон двинулся к лесу, и тогда прозвучали выстрелы. Пуля, предназначенная мне, попала ему в хобот. Затрубив от ярости, слон выпустил меня, и я больно ударился о землю. Вожак развернулся на месте и ринулся на врагов, за ним устремилось все стадо. Крики ужаса, топот, отдельные выстрелы – и все смолкло.

Растрепанная, в порванном платье, Рения склонилась надо мной, торопливо развязывая мои путы. Я с трудом поднялся, руки и ноги у меня затекли. Черные бесформенные пятна на поляне – вот и все, что осталось от фаталистов, которых настигли слоны.

– Что с Кельбиком? – спросил я.

– Он жив.

– Как тебе удалось приручить этих слонов, Рения?

– Это не слоны, Хорк, а параслоны!

Я пригляделся к хоботным повнимательнее. Они уже успокоились. С первого взгляда они ничем не отличались от обыкновенных слонов, только головы их показались мне более крупными, а лбы – более выпуклыми. И я вспомнил трагический эксперимент Биолика.

Этот биолог, живший за пять веков до меня, рассчитывал создать сверхлюдей. Он с успехом провел серию опытов над крупными хищниками и слонами; толщина костных тканей черепа у них уменьшилась, а мозг почти вдвое увеличился в объеме и одновременно стал гораздо сложнее. В результате разум параслонов стал таким же, как у пяти- или шестилетнего ребенка. И этот разум, развившийся благодаря контролируемым мутациям, стал наследственным. Ободренный успехом, Биолик, не предупредив Совет, начал ставить эксперименты на собственной семье. Результаты оказались столь ужасными, что он покончил с собой. По всей видимости, человеческий разум невозможно было усовершенствовать таким способом. Однако параслоны, как и паральвы, уцелели и продолжали размножаться. Их присутствие в заповедниках никого не стесняло, но, как правило, они сторонились людей и, благодаря своему уму, умело избегали встреч с ними.

Углубившись в лес, Рения увидела большой космолет, заходивший на посадку. Сначала она решила, что это посланцы Совета, побежала к кораблю, но вовремя поняла, что ошиблась. После этого ей самой пришлось спасаться от преследователей; она заблудилась в лесу, потеряла свой фульгуратор, пробираясь через болота, и наконец присела на пенек и заплакала. Там-то ее и обнаружил, уже ночью, после грозы, вожак параслонов Хлларк. Хлларк когда-то дружил – закон запрещал владеть параживотными – с одним химиком из Акелиоры и немного понимал человеческую речь.

Рения терпеливо объяснила ему ситуацию и в конечном счете уговорила прийти нам на помощь. Должно быть, это было забавное зрелище: юная девушка в лохмотьях, пытающаяся на какой-то залитой лунным светом поляне заключить союз с великолепным животным. В итоге Хлларк собрал свое стадо и, усадив Рению себе на спину, повел сородичей за собой.

Сейчас он возвращался к нам на своих огромных рыжих ногах, с довольным видом помахивая хоботом. Пуля только оцарапала его, и рана была пустячной. Рения негромко заговорила с ним, выбирая самые простые слова. Хлларк кивнул. Мы с Ренией поднялись на его спину, Кельбик забрался на другого слона, и мы двинулись к реке.

Спасаясь от преследователей, мы ушли довольно далеко и поэтому оказались у обломков наших планеров лишь через час с небольшим. С первого взгляда стало понятно, что фаталисты разбили все, что уцелело после катастрофы.

О том, чтобы починить радиопередатчики, не могло быть и речи. Оставалось одно – добираться собственными силами до ближайшего города, если только нас не обнаружат патрульные космолеты, которые к этому времени уже точно вылетели на поиски.

Уговорить Хлларка и его спутника не составило особого труда, и мы направились прямо на юг, к Акелиоре. Параслоны перемещались быстро, однако, когда наступил вечер, мы были все еще далеки от нашей цели, а я за весь день не заметил ни одного космолета или планера. Пришлось заночевать на лесной поляне.

Возможно, если бы не состояние Кельбика и не мое беспокойство относительно того, что могло происходить в Хури-Хольдэ, вся эта интермедия меня ничуть бы не расстроила. Наш костер пылал, живой и яркий, у нас было полным-полно фруктов, чтобы приглушить голод, и параслоны несли подле нас неусыпную вахту. Но порез на лице Кельбика уже начал гноиться, и я видел, что подступает лихорадка. Полагаясь в дороге на Хлларка, я разобрал снятый с планера компас и вскипятил в его корпусе воду, чтобы промыть рану. Затем мы уснули, весьма беспокойным сном. Пусть эта ночь в африканском лесу и не могла сравниться с той, которую мы с Ренией провели в венерианских джунглях, все же и она не принесла отдохновения.

Несколько раз – мы находились у границы саванны – где-то рядом рычали львы. Одеял у нас не было, и нас окутывал мягкий туман, пронизывая всю ту одежду, что оставалась у нас. Несмотря на ложе из веток, земля была слишком жесткой для наших тел, привыкших к удобствам. Разбитые в кровь в утренней рукопашной пальцы нещадно болели.

Донельзя изнуренная Рения крепко спала, но Кельбик постоянно ворочался и стонал. В итоге уснул и я.

Проснулся я на рассвете. Заря только занималась, небо было затянуто серой дымкой, и удушающая жара предвещала новую грозу. Силуэты слонов, несших вахту, резко выделялись на фоне бледного неба.

Я осторожно высвободил руку из-под головы Рении, с трудом встал и разжег костер. У Кельбика был жар, рана опять начала гноиться. Я снова промыл ее кипяченой водой, и после скудного завтрака, состоявшего из одних бананов, мы снова двинулись в путь. Для бедняги Кельбика день выдался просто ужасным, но к вечеру мы наконец увидели на фоне заката черные силуэты башен Акелиоры. Хлларк еще с полчаса шел прямо на юг, огибая болото, и мы прибыли в город только ночью, когда уже поднималась луна.

Въехав в город через главные ворота на огромных слонах, мы произвели своего рода сенсацию, но мне было не до этого. Доставив Кельбика в ближайшую больницу, уже через несколько минут мы с Ренией были в теркане – как сказали бы вы, в мэрии, – и, связавшись по видеофону с Хури-Хольдэ, я попросил переключить меня на Гелина. В столице все было спокойно, однако Гелин удивился, когда я поведал ему о наших приключениях. Он действительно получил подписанную моим именем закодированную радиограмму, в которой говорилось, что мы приземлились в Акелиоре и задержимся там на несколько дней. Тот факт, что фаталисты знали мой шифр, свидетельствовал: измена проникла на самые верхи́ нашей организации, быть может даже в Совет властителей!

Я решил немедленно вернуться. Перед отлетом мы с Ренией навестили Кельбика. Врач нас успокоил: заражение крови предотвращено и через несколько дней Кельбик снова будет на ногах. Я приказал начальнику местной полиции выставить у дверей его палаты охрану, после чего мы тепло попрощались с Хлларком и другими параслонами, пошедшими за своим вожаком: отныне в Акелиоре для них был открыт безлимитный сахарный счет.

Тщательная проверка позволила уже через несколько дней обнаружить изменника, передавшего мой шифр фаталистам.

Им оказался молодой текн, секретарь открытых заседаний Совета. Он был немедленно лишен звания, но высылки на Плутон сумел избежать: тамошняя исправительная колония уже была эвакуирована на Землю.

Глава 4. Nova Solis

Один за другим пролетали дни. Мало-помалу Земля удалялась от Солнца по все более широкой орбите, увлекая за собой Луну. Венера приближалась к Земле: ее космомагниты работали интенсивнее, чтобы скорректировать орбиту отбытия планеты. Из-за этого там произошло несколько легких сейсмических толчков, впрочем не причинивших особого вреда. По прошествии года диск Солнца в небе уменьшился, средняя температура Земли стала снижаться, и мы были вынуждены переселить в подземные заповедники наиболее теплолюбивых животных, по крайней мере тех, что были выбраны для продолжения рода.

В том же году мы с Ренией поженились. Повсюду царило спокойствие, фаталисты, похоже, были окончательно разгромлены или ушли в глухое подполье. Свадьба не была пышной – мы оба хотели этого.

Три месяца спустя мы начали запасать воду. Обширные подземные резервуары были заполнены до предела. Мы уже пересекали орбиту Mapca, где несколько археологов все еще продолжали разгадывать прошлое обреченной планеты. Затем сила и направление действия геокосмосов были изменены, и Земля в сопровождении Венеры, которая казалась в небе второй Луной, вышла из плоскости эклиптики, чтобы пройти над поясом астероидов.

До этого момента повседневная жизнь людей протекала без особых изменений. Но теперь, несмотря на накопленные океанами запасы тепла, температура начала быстро падать, и над Землей, за двадцать пятым градусом широты, бушевали метели. Все живые существа были постепенно переведены в подземные парки. В Хури-Хольдэ на поверхности работали только те команды специалистов, без которых нельзя было обойтись, но Совет властителей должен был оставаться в Солодине до самого последнего часа. Огромные герметичные ворота отделили верхний город от нижнего. В других городах высоких широт все суперструктуры были уже эвакуированы; человечество готовилось к великой зимовке.

Когда мы пересекли орбиту Юпитера, один лишь Совет властителей собирался в верхнем городе. Океаны замерзли даже на экваторе, и по ночам температура падала до минус семидесяти градусов. В чистом небе не было видно ни облачка: вся атмосферная влага давно окутала Землю снежным белым саваном. Почти все формы животной жизни исчезли, и только некоторые растения еще сопротивлялись. То же самое происходило и на Венере. Поймать гери-кубу не удалось, но команда ретрансляционной станции с острова Зен обнаружила несколько замерзших трупов существ ростом около шести метров. Несомненно, то были модифицированные потомки земных горилл, но больше всего биологов воодушевило обнаружение странного органа, развившегося в их уродливой голове по соседству с мозгом.

Когда мы пересекли орбиту Урана, Совет, в свою очередь, спустился в нижний город, и я тоже окончательно поселился во Дворце планет, на глубине шестисот метров. Большие экраны в моем кабинете создавали иллюзию окон, смотрящих в черное небо. Атмосферное давление быстро падало, сжиженный воздух ложился серым покровом на обычный снег.

Я изредка поднимался, обычно вместе с Ренией и Кельбиком, в мой старый кабинет на верхнем этаже Солодины. Маленький терморадиатор поддерживал сносную температуру, а герметичные окна были усилены дополнительными рамами для поддержания внутреннего давления. Я хорошо помню тот день, когда мы пересекли орбиту Гадеса. Все трое мы сидели на своих обычных местах, но сейчас мой кабинет, когда-то заваленный всякими документами, был чист и гол, если не считать листа белой бумаги на моем столе, – мы по-прежнему пользовались бумагой, правда, не такой, как ваша, по составу и гораздо более прочной. И на этом листе лежал грубый каменный топор. Давным-давно мне подарил его мой покойный друг, геолог Р’варк. Топор относился к первой доисторической эпохе, и я хранил его как символ непрерывности человеческих усилий и, быть может, как счастливый талисман. Он воплощал в моих глазах дух наших сражавшихся с враждебной природой предков, которые победили, выжили и завещали нам никогда не сдаваться! Возможно также, что это оружие безвестного воина давно забытых времен как-то ассоциировалось у меня с борьбой, которую вели мы сами.

Я сидел возле окна. Снаружи была ночь, усеянная звездами, и среди них, в неизмеримой дали, чуть крупнее других и немного ярче сверкало Солнце, отец всего сущего. У самого горизонта на фоне неба еле выделялся бледный диск нашей старой верной Луны. Венера была едва видна.

Передо мной простирался мертвый город, освещенный только прожекторами обсерватории. Суперструктуры утопали в снегу, в отвердевшем воздухе, напоминая горбатые спины гигантских животных. Под холодным слабым светом лишь отдельные деревья, убитые слишком долгой зимой, еще вздымали с террас оголенные ветви.

Я активировал экран, и на нем возникло лицо Керлы, старшего астронома.

– Как скоро мы преодолеем рубеж? – спросил я.

– Через три минуты и пятнадцать секунд…

Рубеж… Так мы называли теоретическую орбиту Гадеса, то есть такую, по которой эта планета двигалась бы, если бы эта орбита имела форму круга, а не ярко выраженного эллипса. Она обозначала для нас границу Солнечной системы.

Минуты неощутимо уходили. Нам следовало бы присоединиться к тем, кто ожидал нас в нижнем городе, но я предпочел более уютную атмосферу моего старого кабинета. В сущности, этот рубеж не имел никакого значения, но все мы, текны и триллы, привыкли к мысли, что настоящий большой путь через космос начнется тогда, когда мы пересечем эту условную черту.

Раздался легкий хлопок. Кельбик торжественно откупорил бутылку маранского вина и наполнил три бокала, поставленных Ренией на стол. Мы ожидали в молчании.

– Десять секунд, – услышал я голос Керлы.

Я встал, взял бокал:

– Друзья, тост Кальра-основателя! За прошедшие века…

– За настоящее! – подхватил Кельбик.

– За вечные дни грядущего! – тихо закончила Рения.

Мы выпили. Сначала тихо, затем все громче и громче, все мощнее и гуще запели сирены города, усиленные динамиками. Вой сирен терзал наш слух, как жалобный стон всей планеты, как безумные голоса машин, изнемогавших от непосильного напряжения. Откуда-то сверху, с купола Солодины, луч прожектора в последний раз осветил террасы, вырывая из темноты отдельные контуры и отбрасывая жесткие тени. Затем отовсюду взвились ракеты. Они взлетали в черное небо, рассыпая разноцветные искры, и тут же падали маленькими огненными кометами. И сразу все кончилось. Сирены умолкли, прожектор погас. Земля пересекла рубеж.

Мы долго еще сидели молча. Наконец я встрепенулся и взял Рению за руку:

– Ну ладно, пора спускаться! У нас еще много работы.

Прошло несколько недель, и мы уже удалились на безопасное расстояние, когда однажды в несусветную рань меня разбудил сигнал видеофона. На экране возникло взволнованное лицо Хани.

– Хорк, скорее приходите. На Солнце замечены первые признаки реакции. Рения, и ты там? Тоже приходи!

Мы торопливо оделись и бросились к лифту. Через несколько минут мы уже были у входа в центральную обсерваторию, где едва не столкнулись с взъерошенным и тоже полусонным Кельбиком.

Хани ожидал нас в окружении целого штаба своих астрономов. Он был в отчаянии. Я не стал тратить времени на слова утешения.

– Вы сказали – первые признаки реакции. Но почему так рано? Вы уверены?

Не говоря ни слова, главный астроном Керла протянул мне фотоснимок, сделанный автоматической обсерваторией на Меркурии. Я склонился над снимком. Кельбик стал рассматривать его через мое плечо.

– Что ты об этом думаешь?

– Ты же знаешь, Хорк, я совсем не астроном. Дай мне показания спектрографа и клочок бумаги, и я скажу тебе свое мнение.

– На первый взгляд дело дрянь. Но ты прав, нужно все как следует рассчитать. А вы что скажете, Р’тхал?

Р’тхал, специалист по Солнцу, мужчина средних лет, взял в руки фотографию:

– Согласно вашим расчетам, Хорк, которые были проверены и уточнены Кельбиком, первым признаком должно быть появление на Солнце очень темного, быстро увеличивающегося пятна с температурной инверсией. Вот серия снимков, на которых зафиксировано это явление.

Р’тхал показал нам, как на снимках сначала появилось крохотное пятнышко, почти незаметное на солнечном диске, как оно быстро росло, а затем вдруг исчезло и сменилось расплывчатым светлым полем, особенно ярким в том месте, где первоначально находилось черное пятно.

– Все цифровые данные в вашем распоряжении, – добавил он.

– Хорошо. Сейчас же установите прямую связь с центральной вычислительной станцией. Нам нужна звуконепроницаемая комната…

– Они все здесь такие.

– Тогда сойдет любая. Подъем, Кельбик! Ах да, еще нам нужна бумага! Да побольше!

Мы заперлись и тщательно проверили данные. Мы давно работали вместе, поэтому я усвоил его систему анализа, а он – мои методы, пусть менее изысканные, но зачастую более быстрые. На протяжении шести часов мы работали порознь, останавливаясь разве что для того, чтобы выпить по чашке питательного бульона, который приносила Рения.

Закончив расчеты, я поднял голову и взглянул на Кельбика. Лицо его было мертвенно-бледным.

– Так ты думаешь?..

– Я думаю, что если мы и уцелеем, то только чудом!

– Но, клянусь кишками трилла, не могли же мы все так ошибаться!.. Мы рассчитывали по крайней мере еще на полгода… А вместо этого имеем всего две недели!..

Кельбик горько улыбнулся:

– Все очень просто, Хорк, и, если тебя это утешит, ни ты, ни я ни в чем не виноваты. Все расчеты мы оба строили, отталкиваясь от константы Кооба, ведь так?

– Да, и что с того?

– Так вот, она неточна, дружище. И неточность начинается с семнадцатой цифры после запятой. Я только что все перепроверил.

– И никто этого так и не заметил почти за тысячу лет?

– А как это могли заметить? Этой константой если и пользовались, то максимум до двенадцатой цифры. Но в нашем случае получился кумулятивный эффект – крохотная неточность вызвала лавину ошибок. И вот вместо шести месяцев – две недели!

Я внезапно почувствовал себя совершенно разбитым.

– Значит, вся наша работа была напрасной? Неужели фаталисты правы?

– Нет, полагаю, мы все же уцелеем. Правда, для отстающей от нас Венеры это будет труднее. Но быть может, она тоже успеет, если тотчас же ускорится. Я сейчас посчитаю…

– А Марс? – спросил я, бледнея.

На Марсе все еще работали команды археологов, которые должны были вылететь вдогонку за нами лишь через несколько месяцев.

– Если они не будут терять ни минуты в эти две недели, может быть, им удастся опередить волну взрыва. Предупреди их немедленно посредством волн Хека.

Совет властителей, получив наше сообщение, тотчас же принял все необходимые меры. Геокосмосы заработали с большой нагрузкой, изыскатели на Марсе получили приказ возвращаться. Теперь оставалось только ждать. Через несколько часов Кельбик вернулся с целой серией новых, более точных расчетов. Реальная отсрочка равнялась всего лишь двенадцати дням!

Из четырех археологических экспедиций три сразу сообщили, что вылетают. Четвертая попросила разрешения задержаться на сутки, и я, еще раз предупредив об угрожающей им опасности, дал согласие. Да и как было не согласиться? Они только что обнаружили вход в подземный город и теперь пытались за оставшиеся часы осмотреть его и выяснить, что из находок можно спасти. Я разговаривал на волнах Хека с главой экспедиции. То был глубокий старец с длинными седыми волосами – если не ошибаюсь, он уже разменял третью сотню лет, – которого звали Клобор.

– Какое невезение, Хорк! Мы нашли лишь первый, почти неповрежденный город, и у нас всего сутки на то, чтобы его обследовать!

– Да, только сутки, и то на ваш страх и риск, – ответил я. – Впрочем, раз уж вся ваша команда согласна… Но помните: двадцать четыре часа, и ни минуты больше, если вам дорога жизнь!

Не знаю почему, но эта находка меня живо заинтересовала: я словно предчувствовал, что она окажется крайне важной для будущего человеческого рода, и весь день поддерживал связь с Марсом. Около пяти часов пополудни Клобор сообщил, что мы теперь впервые можем составить представление о физическом облике марсиан. Археологи обнаружили несколько статуй, сфотографировали их на месте, тщательно упаковали и погрузили на большой экспедиционный космолет. Затем, в семь часов, грянул гром среди ясного неба: на экране возникло лицо Клобора, чрезвычайно взволнованного.

– Хорк! Хорк! Величайшее открытие всех времен! Марсиане бывали в других солнечных системах!

– Откуда вам это известно?

– Мы нашли фотографии, они прекрасно сохранились. Смотрите, вот они!

На экране, один за другим, начали появляться большие цветные фотоснимки, еще блестящие от закрепляющей эмульсии, которой их предварительно покрыли, – всего около пятидесяти, представляющих самые разные планеты и сделанных с большой высоты. Почти все были такими, что становилось ясно: ни одна из планет нашей Солнечной системы никогда не могла так выглядеть.

– Снимки слишком подробные, каких не выдаст ни один гипертелескоп. И речь может идти только о планетах какой-то другой системы. Посмотрите вот на этот!

Я увидел зелено-синюю планету с двумя спутниками. И хотя ничто не говорило о масштабе, мне она показалась сравнимой по величине с Землей.

– А теперь взгляните на другой снимок – он сделан с небольшой высоты, это ночная сторона.

На экране появилась темная равнина, усеянная крошечными светящимися точками.

– Это города, Хорк, города! Планета обитаема. Возможно, мы найдем снимки, сделанные на ее поверхности. Тут кипы документов, мы грузим все без разбора. Нет времени!

Экран погас. Какое-то время я сидел задумавшись.

Итак, помимо Земли и неведомого мира, откуда явились драмы, в нашей Галактике существовала и другая разумная жизнь!

Около девяти вечера, обеспокоенный молчанием экспедиции, я решил снова связаться к Клобором. Капитан космолета, все еще стоявшего на поверхности Марса, ответил тотчас же, однако прошло довольно много времени, прежде чем на экране появилось лицо старого археолога.

– Я и сам собирался вызвать вас, Хорк! Мне нужны еще одни сутки. Важнейшее из всех открытий…

– А почему не неделя или не месяц? У вас есть ровно пятнадцать часов, и ни минуты больше.

– Но поймите же, это имеет огромное значение…

– Я понимаю, Клобор, понимаю, но Солнце – оно не поймет!

– Капитан сказал мне, что, если потом уходить на максимальной скорости, можно задержаться здесь еще часов на десять…

– Это даже не обсуждается! Вы стартуете точно в назначенный час. Это приказ!

– Но это вопрос величайшей важности! Мы нашли звездолет марсиан! И почти неповрежденный!

– Что? Марсианский звездолет?

– Да, один из тех, которые летали к звездам. Мы делаем чертежи, фотографируем все что можно, демонтируем двигатели, но все это займет больше пятнадцати часов! Если бы только среди нас были физики! Мы хотя бы знали, что нужно искать…

Я быстро взвесил все за и против. На одной чаше весов была возможность открыть новые принципы космических полетов; на другой – уверенность в том, что, если экспедиция не покинет Марс через пятнадцать часов, двести ее членов погибнут.

– Сожалею, Клобор, но через пятнадцать – нет, уже через четырнадцать часов пятнадцать минут вы стартуете.

– Но ведь я открываю вам путь к звездам, Хорк! Как вы можете отвергать такой дар? Умоляю… Это же величайшее открытие всех времен.

– Знаю. Но я не могу рисковать жизнью двухсот человек ради простой вероятности. Спасите все, что сумеете, главное – постарайтесь демонтировать двигатели, сфотографировать все и составить чертежи. Вы можете внести в этот аппарат телекамеру?

– Да.

– Так сделайте это поскорее, а я тем временем соберу команду специалистов, которые помогут вам советами. Но помните: точно в назначенный час – отлет! Вы нашли какие-нибудь документы о самих марсианах? Как хоть они выглядели?

– Судя по статуям и фотографиям, они не слишком от нас отличались. Но я должен вернуться к работе, срок так мал… Дайте еще хотя бы час!

– Ни единой минуты!

Экран потускнел. Я активировал внутренний коммутатор, вызвал пункт управления. Там дежурил Сни, мой бывший ассистент.

– Ну что там у нас?

– Все в порядке, Хорк. Скорость возрастает.

– А что с Венерой?

– Она мало-помалу настигает нас.

Поскольку масса Венеры была меньше, чем масса Земли, им было легче увеличить ускорение, то есть достигнуть максимальной скорости.

Я связался с Ренией, находившейся в геофизической кабине. Она ответила не сразу, так как была слишком занята своими аппаратами.

– Что у тебя, Рения? – спросил я.

– Возникают сильные напряжения коры на глубине около сорока пяти километров под Тихим океаном. Возможно землетрясение с эпицентром под Кильнскими островами, если мы будем идти с таким же ускорением. Я бы рекомендовала немедленно эвакуировать Кильнор, а на западном побережье – Аслор и Кельнис.

Я быстро прикинул в уме: Кильнор – три миллиона жителей, Аслор – двадцать семь миллионов, Кельнис – тринадцать. Итого сорок три миллиона человек, которых нужно срочно вывезти и хотя бы временно где-то разместить. Слава богу, мы предвидели такую возможность, и все подземные города были бо́льших размеров, чем диктовала строгая необходимость.

– Хорошо, – сказал я. – Я сейчас же отдам приказ правительству триллов.

– А в твоем секторе? – спросила Рения.

– Дела обстоят неважно. Мы делаем все возможное, но, вероятно, не успеем уйти на нужное расстояние. Следует ожидать потери суперструктур многих городов, особенно тех, которые стоят близ экватора и не покрыты достаточно толстым слоем снега. А значит, увы, и Хури-Хольдэ.

– Не так уж и страшно – город ведь пуст!

– Да, но потом его придется восстанавливать.

Чтобы снять усталость, я заперся в камере дезинтоксикации и через полчаса вышел оттуда посвежевшим и отдохнувшим. Эти камеры были чудесным изобретением, и я сожалею, что мне не хватило ни времени, ни особенно знаний в физиологии, необходимых для создания чего-то подобного здесь.

Затем я принял Гелина, властителя людей.

Эвакуация оказавшихся под угрозой городов проходила нормально, но, вывозя жителей Кельниса, полиция обнаружила тайный арсенал, принадлежавший, судя по всему, фаталистам и включавший в себя, помимо больших химических пистолетов, несколько фульгураторов, кустарных, но вполне действенных.

– Я не нахожу себе места от беспокойства, Хорк. В народе ходят слухи, что фаталисты, вероятно, были правы и Земля вскоре взорвется. Но предполагалось ведь, что мы будем держать все в секрете! Помимо Кельбика и вашей жены, которые вне подозрений, вас самого и нас, членов Совета, никто не должен был знать!

– Резкое ускорение геокосмосов не могло остаться незамеченным, Гелин. Их команды в курсе. К тому же мы сообщили новость марсианским экспедициям. И наконец, вы уверены в вашей полиции?

– Абсолютно! В эти последние дни мы провели психологическое тестирование всех агентов. Ни один не провалил тест на лояльность.

Тест считался безошибочным, и почти тысячелетний опыт, казалось, подтверждал его непогрешимость. Он был крайне жестоким: находившийся под гипнозом или, скорее, под воздействием галлюциногенов подопытный должен был казнить собственного отца, мать или сына, обвиненного в измене. Эта казнь, разумеется, была всего лишь видимостью, иллюзией, производимой на манекене. Однако для подопытного она была ужасающе реальной. Психические самописцы позволяли точно судить о реакции индивида. Но являлся ли этот тест по-прежнему действенным для фаталистов, фанатиков, готовых пойти на любые жертвы?

– Что меня особенно тревожит, – продолжал Гелин, – так это производство фульгураторов, пусть пока не слишком совершенных. Это довольно сложно провернуть без помощи какого-нибудь текна. Я, конечно, не думаю, что кто-нибудь из текнов мог увлечься фаталистской философией, и обычно любое тщеславие, любое стремление к диктатуре, использующей фатализм в качестве средства, должно выявляться еще до принесения клятвы, как в случае с Ужахом. Но среди текнов есть и такие, кто никогда не проходил тест на лояльность, так как подобное испытание в их случае сочли излишним… быть может, напрасно.

– Вы и сами прекрасно знаете, Гелин, что благодаря нашей миронической подготовке нам не страшен никакой гипноз! Не берите в голову! Что до меня, то я полагаю, что мятеж фаталистов, если он случится, обречен на провал.

– Хотел бы я быть в этом так же уверен, как вы, Хорк. Я тоже думаю, что они потеряли все шансы на взятие власти, но навредить нам они способны. Если, к примеру, у них появится возможность уничтожить лично вас, они этой возможностью воспользуются. Вас и вашу жену охраняет с десяток надежных парней, другие присматривают за Кельбиком и властителями. Но если вы не будете принимать опасность всерьез, это облегчит им задачу!

– Благодарю за заботу. Впрочем, я и сам всегда начеку.

В два часа ночи Рения сообщила мне о новом землетрясении. Подземные толчки необычайной силы отметили все сейсмографы планеты. Архипелаг Киль за полчаса погрузился в океан, и на этом месте началось извержение подводных вулканов. Поскольку эвакуация населения уже закончилась, жертв почти не было, но запись катастрофы, переданная с космолета, потрясла меня. Гигантский фонтан поднимался к черному, усеянному звездами небу из середины темного пятна растаявшего в этом месте океана, а вокруг сверкало белизной ледяное поле. В четыре часа утра чудовищный взрыв выбросил к зениту миллионы тонн подводного грунта, который обрушился каменным градом на лед.

В Кельнисе и Аслоре от этого взрыва провалились верхние уровни подземных улиц, а в Борик-Реве, на месте вашего Лос-Анджелеса, герметичный панцирь нижнего города дал опасную трещину.

Незадолго до полудня я вызвал Марс. Последняя экспедиция грузилась на корабль, так и не раскрыв тайну марсианского звездолета. Они успели осмотреть лишь часть очень сложных двигателей. Я посочувствовал им, однако был рад, что мой приказ исполняется. Выключив экран, я прилег отдохнуть.

На следующее утро я проснулся довольно поздно, когда Рения отбыла на свой пост. Я поспешил в рабочий кабинет и сразу включил экраны. Всюду все было как будто в порядке. Сейсмографы не отметили новых толчков, и напряжение коры под Тихим океаном постепенно уменьшалось. На Венере, где нет глубоких океанов, толчки были незначительными.

Ко мне зашел Кельбик, мы переговорили о текущих делах, а затем я поставил перед ним новую задачу – организовать производство мощных фульгураторов. В нашем мире без войн они были не нужны, и этот вопрос никогда не изучался. Однако документы, обнаруженные на Марсе, говорили о том, что на далеких планетах Галактики существуют другие разумные существа, и неизвестно еще, встретят ли они нас мирно и дружелюбно.

Около полудня один из моих экранов включился, и я увидел ошеломленное лицо Тирика, главного инженера по связи.

– Хорк, вас вызывают с Марса!

– Этого не может быть. Экспедиция вылетела еще сутки назад!

– Это я знаю, но передача идет с главной ретрансляционной станции близ Эрикобора, марсианского города, который они раскапывали.

– Но кто ее ведет?

– Неизвестно. Он отказывается сообщить свое имя и не передает картинок. Требует прямого разговора с вами.

В моем мозгу мелькнула страшная догадка.

– Хорошо, дайте связь.

На экране, как я и ожидал, появилось лицо Клобора. Он улыбался.

– Не злитесь, Хорк, это бесполезно. Вам до меня не добраться! Вы уже не сможете отправить меня на Плутон!

– Клобор! Старый безумец! Как вы могли… И почему капитан не сообщил о вашем отсутствии на борту? Уж до него-то я доберусь!

– Он не виноват! Я выскользнул из космолета прямо перед отлетом, предварительно выведя из строя передатчик, чтобы они не смогли попросить разрешения вернуться за мной…

– О! На это я все равно бы ответил отказом! Но почему вы остались на Марсе?

– Все очень просто. Я тут собрал ретранслятор, который позволит вашим физикам руководить мною, пока я буду заканчивать разборку двигателя марсианского звездолета. Поработаю до тех пор, пока Солнце… Короче, остается еще больше недели, и я надеюсь, что успею, пусть в механике я ни черта и не соображаю.

Я не находил слов. Мне хотелось встать и поклониться этому старику. Какое самопожертвование! И какое спокойствие!

– Но послушайте, Клобор, вы подумали о том, что… когда солнечный прилив достигнет Марса… Я знаю, все произойдет быстро, но вам все же придется пережить несколько ужасных минут!

Он улыбнулся и вынул из кармана розовый флакончик.

– Я все предусмотрел. В этом флаконе – биринн.

Я умолк. Биринн убивал молниеносно.

– Мы только теряем время, Хорк. Переключите меня на ваших физиков. Разве что, когда наступит этот последний момент… держите рядом с собой открытую бутылочку маранского. Мне хотелось бы выпить за вашу удачу!

Мы принялись ожидать катаклизма. На всякий случай все верхние этажи подземных городов были эвакуированы, герметичные ворота между уровнями заперты. На поверхности, во мраке, прорезаемом лишь лучами прожекторов, специальные роботы засасывали снег и отвердевший воздух и засыпали этой смесью города, создавая для них как можно более толстый панцирь. Теперь мы знали, что успеем избежать катастрофы, но нам хотелось по возможности сохранить суперструктуры.

За несколько часов до намеченного момента ко мне с последними результатами явился Кельбик. Он был так же озабочен, как и я, но в то же время сиял: его расчеты были проверены и подтвердились с точностью до двадцатой цифры после запятой! Все солнечные пятна исчезли, и Солнце уже начинало пульсировать, сжимаясь и расширяясь во все более учащающемся ритме. Вместе с Кельбиком мы направились в зал управления.

Там нас собралось в общей сложности семьдесят семь человек. Множество телеэкранов было установлено по всем городам, но лишь наше собрание имело привилегию непосредственно принимать все передачи восемнадцати релейных станций, оставленных между нами и Солнцем. Эти передачи на волнах Хека записывались и одновременно проецировались на восемнадцать отдельных экранов. Первая релейная станция на спутнике, обращавшемся примерно в тридцати миллионах километров от Солнца, вторая – на Меркурии, где еще работала автоматическая обсерватория Герукои. Третья станция осталась на бывшей орбите Венеры. Четвертая – на бывшей орбите Земли, пятая стояла на поверхности Марса. Остальные равномерно распределялись между Марсом и Землей, продолжавшей свой бег.

Я сидел между Хани и Кельбиком, положив руки на пульт управления геокосмосами, которые работали почти на полную мощность. Теперь с каждой секундой мы удалялись от Солнца на две тысячи километров. Если наши расчеты были верными, солнечный прилив уже не мог нас достать. Однако оставалась опасность радиации.

На восемнадцати экранах, как бы с разного расстояния, мы видели лик Солнца. Лик грозный и гневный, косматый от протуберанцев, в пятнах такой невыносимой яркости, что глазам было больно, несмотря на светофильтры. Особая настройка позволяла менять увеличение или рассматривать солнечную поверхность в различных полосах спектра, соответствующих тем или иным элементам. Три тысячи регистрирующих автоматов в центральной обсерватории должны были сохранить все записи и снимки для последующего анализа – если только мы не ошиблись, если только Земля не погибнет…

Молчание нарушил Хани:

– Если все пойдет так, как предсказывали Хорк и Кельбик, катаклизм начнется огромным протуберанцем в экваториальной зоне. Перед этим на Солнце снова появятся пятна…

Мы долго еще сидели, не произнося ни слова.

Напротив нас, на экранах, пылали изображения Солнца.

Властитель машин склонился ко мне:

– Хорк, я только что получил сообщение из лаборатории космической физики. Они проанализировали планы марсианского звездолета, переданные Клобором. Наши физики уверены, что за несколько лет сумеют воссоздать марсианский двигатель, тем более что последний космолет с Марса доставил некоторые детали…

«Клобор! – подумал я. – Я же обещал!..»

Я вызвал центр связи:

– Сейчас же соедините меня с Эрикобором на Марсе!..

Несколько минут спустя справа от меня осветился небольшой экран. Клобор сидел к нам спиной, вглядываясь в свой собственный экран, на котором нестерпимо сверкало Солнце.

Возле него на столике стоял флакон с розовой жидкостью, биринном. Я быстро посовещался с Хани и Гелином.

– Ретранслируйте эту сцену на все экраны обеих планет! Пусть Клобор хотя бы получит свой час славы. Он это заслужил!

Затем я наклонился к микрофону и позвал:

– Клобор! Клобор! Говорит Совет!

Там, на Марсе, седой старик вздрогнул, оторвался от захватывающего зрелища, развернулся в кресле, нажал на кнопку. Слева от него возникло изображение зала управления. Он улыбнулся:

– Спасибо, Хорк, что не забыли меня. Грустно было бы умирать одному. Но я не вижу бутылки. Вы не хотите выпить со мной?

Гелин отдал распоряжение. Тотчас же появились бутылки маранского вина. Наклонившись к микрофону, Гелин сказал:

– Клобор, от имени всех людей – спасибо! Ваша жертва не будет напрасной. Благодаря вам мы сможем когда-нибудь отправиться к звездам, не увлекая за собой всю Землю. Ваше имя будет жить в людской памяти, пока будет жить человечество!

Старый археолог улыбнулся:

– Я предпочел бы, чтобы мое имя жило благодаря моим научным трудам, а не благодаря случайной находке. Но что делать? Приходится принимать славу такой, какова она есть. Однако не занимайтесь мной, у вас есть дела поважнее. Когда настанет момент, я свяжусь с вами…

Я перевел взгляд на астрономические экраны. Меркурианский ретранслятор показывал, помимо Солнца на небе, небольшую часть горы Теней и маленькое шале, укрывшееся среди ее складок. Я перекинул его изображение Рении, сидевшей в полном одиночестве в ее геофизической кабине.

Чей-то возглас – «Пятна!» – заставил меня обернуться.

На солнечном диске близ экватора отчетливо выделилась более темная зона с рваными, вихрящимися краями.

– Все идет, как мы и предполагали, – проговорил Хани слишком уж спокойным, из-за чего это спокойствие не показалось мне естественным, голосом. – Теперь взрыва ждать уже недолго…

Однако прошел целый час, а ничего нового не происходило. Солнце неторопливо вращалось. Затем его медленно пульсирующий диск деформировался. Сбоку появился гигантский протуберанец, взлетевший, наверное, на миллионы километров.

Хани прильнул к объективу спектроскопического анализатора:

– Реакция Хорка – Кельбика началась! Через несколько секунд…

Закончить он не успел. Несмотря на почти мгновенную настройку светофильтров, мы все были почти ослеплены нестерпимо яркой вспышкой в самом центре Солнца. Когда способность видеть вернулась к нам, весь диск был окутан невероятными фиолетовыми протуберанцами. В течение пары минут Солнце раздувалось, теряло шарообразную форму, словно распадалось на части. Затем последовал сам взрыв.

Кипящее огненное море заполнило весь экран первого ретранслятора, и тот прекратил передачу, распавшись на атомы.

– Теперь остается только ждать, – проговорил Хани.

Чудовищный световой поток устремился за нами вдогонку. Но в телескопе, установленном на вершине центральной обсерватории, Солнце по-прежнему походило на сверкающую звезду. Второй ретранслятор перестал работать еще до того, как раскаленные газы достигли его, расплавленного радиацией. На последнем изображении с Меркурия люди увидели гору Теней, резко выделяющуюся на фоне охваченного пламенем неба. Даже с Марса Солнце казалось теперь более крупным и ярким, чем некогда из обсерватории Герукои.

Вскоре нас вызвал Клобор.

– Я вернулся с последней прогулки по Марсу. Уже сейчас находиться на поверхности нельзя. Лишайники горят. Думаю, жить мне осталось недолго, – закончил он тихо.

На мгновение он исчез, затем снова появился на экране:

– Здесь уже тридцать два градуса! Когда стрелка покажет пятьдесят…

Он положил термометр на стол так, чтобы мы его видели. Стрелка быстро перемещалась. Сорок градусов… сорок пять…

Я почувствовал, как кто-то сунул мне в руку бокал. В подземелье марсианского ретранслятора Клобор поднял свой:

– Друзья, тост Кальра-основателя! Думаю, сейчас он подходит больше всего! За прошедшие века, которым я посвятил свою жизнь!

– За настоящее! – хором ответили мы, вставая.

– За вечные дни грядущего!

Мы выпили. Клобор поднес бокал к губам, отпил и рухнул на стол; рука его бессильно свесилась на пол.

Мы продолжали стоять молча. Стрелка термометра перемещалась все быстрее и быстрее. Когда она показала девяносто градусов, ретранслятор перестал работать.

Глава 1. Заговор

Марс испарился, и давление немного упало. Наши шансы на выживание выглядели теперь великолепными, смертельной опасности мы, казалось, уже избежали – разве что произошло бы нечто непредвиденное. Мы решили немного передохнуть, поручив наблюдателям сообщить нам, если случится что-то новое. Ко мне присоединилась Рения, которую все еще беспокоил тот ужасный напор, коему подвергалась земная кора. И действительно, малейший сбой в синхронизации геокосмосов мог вызвать непоправимую катастрофу. Но в данный момент силы были практически уравновешены, расходясь лишь на несколько дин. Захватив легкий приемник-передатчик, на тот случай, если мы кому-либо понадобимся, мы вышли на улицы города.

Я думал, что уже знаю его от и до, этот подземный город, но в тот день смотрел на него новыми глазами: нам почти не встречалось прохожих. Все находились в своих квартирах, кабинетах, на заводах, в лабораториях, собравшись перед экранами. Пронизанный сверкающими проспектами и более узкими улицами, прорезанный огромными садами, ложное небо которых всегда было голубым, кроме тех часов, когда шел дождь, город простирался на десятки километров. Мы направились к шахте номер семьсот два и спустились на нижний уровень, где располагались джунгли. Там обитали хищники, которые совершенно свободно бродили по подземному миру. Постовые у входа узнали нас и пропустили без вопросов, даже несмотря на то что мы были вооружены фульгураторами. Обычно проходить в джунгли с оружием воспрещалось: любой, кто отправлялся туда погулять, делал это на свой страх и риск. Но на властителей и верховного координатора это правило не распространялось. На некотором расстоянии от входа мы наткнулись на Хлларка и его трибу. В отличие от обычных слонов, из которых мы спасли лишь необходимые для выживания виды, всем параслонам предоставили убежище в Хури-Хольдэ. О том, чтобы обречь этих разумных существ на гибель, не могло быть и речи!

Мы взяли легкий катер и на минимальной высоте облетели чащу. Затем опустились на какую-то прогалину. Растянувшись на траве, я случайно растревожил гигантский муравейник. Вокруг нас простиралась полустепь. Иллюзия свежего воздуха была полной. Свет заливал далекие дали. Стены, впрочем слишком далекие, оставались невидимыми, а верхушки массивных колонн, которые то тут, то там поддерживали свод, также терялись в иррадиации.

Приглушенный рык заставил меня вздрогнуть и потянуться за фульгуратором. К нам приближался громадный лев; его большие желтые глаза смотрели мне прямо в лицо.

По развитому выпуклому лбу под рыжей гривой я тотчас же понял, что это один из паральвов, и убрал оружие за пояс.

Животное – но было ли оно по-прежнему животным? – уселось в трех шагах от нас. Я подошел к нему, провел рукой по жестким волосам, нашел идентификационную пластину: «Сирах, 30 Кхар 4605». Имя и место рождения.

– Ты как, Сирах, – сказал я, – в порядке? Или что-то не так?

Он тихо испустил несколько ритмичных полурыков.

– Прости, старина, не знаю твоего языка.

У паральвов и в самом деле был свой язык – элементарный, сотня-полторы «слов», обозначавших главным образом конкретные предметы или простые действия. Он подошел ко мне, прикусил подол туники, потянул за него.

– А! Ты хочешь, чтобы мы пошли с тобой? Ну ладно, только не слишком далеко. Нам не стоит отходить от…

Чтобы он понял, я указал на катер.

Сирах проявил настойчивость, и мы последовали за ним. Метров через сто мы напоролись на труп молодого паральва: шерсть его была обожжена в паре мест, – судя по всему, в него стреляли из фульгуратора.

Рения посмотрела на меня: кто мог повести себя таким глупым и преступным образом, кто мог убить паральва? Они никогда не нападали на людей, всегда вели себя дружески, и потому время от времени им даже позволяли, к величайшей радости детишек, подниматься в городские сады. К тому же рождаемость у паральвов – да и всех прочих параживотных – находилась на крайне низком уровне, и потому убийство одного из них, даже непреднамеренное, каралось у нас очень строго.

Сирах потащил нас дальше. Метрах в десяти от первого мы обнаружили еще одного львенка, тоже мертвого. Но этого убили из более примитивного оружия: в основании черепа зияла небольшая дыра, должно быть, от цельной пули.

– Клянусь Лама’ком, демоном киристинян, именно с таким оружием фаталисты… Хм, это уже серьезно!

Я отцепил от пояса передатчик и набрал Гелина.

– Говорит Хорк. Номер сорок четыре – двадцать два – шестьсот пятьдесят один.

– Говорит Гелин. Сорок четыре – двадцать два – шестьсот пятьдесят один, подтверждаю. Говорите.

Удостоверившись, что никто, за исключением одного из членов Совета, не сможет подслушать наш разговор, я ввел его в курс дела.

– Да уж… Ситуация действительно неприятная, если не сказать больше. Я немедленно отправлю к вам отряд полиции…

– …И того, кто понимает паральвов, если нетрудно. Уверен, что Сираху много чего известно. Что у вас с этим катаклизмом?

– Ничего нового. Он пока и не думает заканчиваться. Сейчас же возвращайтесь. В джунглях небезопасно…

– Мы вооружены, но уже собираемся обратно. Однако паралев, похоже, хочет отвести меня чуть дальше. Я сперва посмотрю.

– Не думаю, что это будет благоразумно.

– О благоразумии думать уже поздно.

По сей день я благословляю эту нашу неосмотрительность, так как она спасла Землю от опасности, возможно даже более страшной, чем фаталисты. Сирах провел нас по скалистой теснине к веренице гротов, в которых теоретически должны были обитать паральвы. По мере того как мы приближались к этим пещерам, наш проводник шел все осторожнее.

Припав к земле, он напрягся и нырнул в высокую траву. Пригнувшись, мы молча, с оружием наизготове, последовали за ним и вскоре услышали шум голосов. Наш проводник резко остановился и повернул к нему свою умную морду.

Я подошел к нему. Метрах в двадцати от нас, прислонившись спиной к огромному валуну, стоял часовой; в руке у него блестела сталь – какое-то оружие. Он не смотрел в нашу сторону, и нам удалось незамеченными спрятаться за густым травянистым растением. Судя по всему, караульный чувствовал себя в полной безопасности и проявлял лишь показную бдительность. Я задумался: как быть? Имелись все шансы на то, что случай и их собственная глупость вывели нас на след заговорщиков-фаталистов, но могло быть и так, пусть это и выглядело маловероятным, что парень просто прогуливался там, как и мы сами, где-то умыкнув оружие. Он слегка развернулся, и я заметил, что в его руках – не фульгуратор, а тяжелый пистолет: подобное оружие у нас было запрещено. Я приготовился к битве. Рядом со мной, готовый к прыжку, сжался в комок паралев – усики оттянуты назад, губа приподнята, обнажая огромные клыки; инстинкт в нем явно брал верх над разумом. Он вздрогнул, когда я успокаивающе провел рукой по его косматой гриве.

Из-за скалы, у которой стоял часовой, возникли двое мужчин. Их лица были закрыты масками, но я сразу узнал одного из них: Карноля, помощника властителя машин.

Я быстро перебрал в памяти все, что знал об этом субъекте: умный, тщеславный, прекрасный организатор, он не пользовался любовью по причине своей жесткости, и я даже слышал, что он с огромным трудом прошел предшествующее клятве психологическое обследование. Его спутника я никогда прежде не видел. Жестом я показал Рении, что нужно припасть к земле, а затем взял на мушку группу из трех человек, но в последний момент передумал стрелять. В том, что Карноль – предатель, сомневаться не приходилось, но, возможно, дав им пройти, я смог бы узнать что-либо полезное. И действительно, они остановились в нескольких шагах от нас.

– Отлично сработано, Дхар, – сказал Карноль. – Эти идиоты-фаталисты сыграют нам на руку. Но держи своих парней наготове, да смотри – пусть высаживают лишь внешние ворота! Иначе нам всем конец.

– Не беспокойтесь, властитель, я лично прослежу за этим.

– Прекрасно! Я, в свою очередь, займусь придурками из Совета. Как только я разберусь с ними, враждебность, которая возникнет у людей по отношению к фаталистам, поможет нам покончить и с ними. И могу тебя заверить, что никакие гуманные соображения не остановят меня, в отличие от бедняги Хорка!

– А с ним как поступим, властитель?

– Хорк нам нужен живым – так же как его жена и его друг Кельбик. Лишь эти двое, Хорк и Кельбик, способны высчитать момент, когда опасность исчезнет и мы сможем возобновить вращение вокруг нашего старого Солнца. Я едва не сказал, что он настоящий кретин. Так оно и есть, но только с политической точки зрения, не с научной.

«Спасибо, властитель Карноль, – подумал я. – Я и сам такого же мнения о вас».

– Ладно, – продолжил Карноль. – Начинаем через три часа. Наши друзья-фаталисты уже, должно быть, готовятся, чтобы Хури-Хольдэ мог ощутить космос.

Я почувствовал, как рука Рении сжала мое предплечье.

Я поднес палец к губам – «тише, не шевелись». Те двое удалились. Сирах поднял правую лапу, выпустил и снова убрал когти, посмотрел на меня с вопрошающим видом. Я помотал головой в знак запрета:

– Извини, Сирах. Я бы с радостью отдал их тебе, уж поверь мне, но сейчас нам, людям, нужно, чтобы они ушли. Это ведь они убили твоих собратьев, не так ли? – (Паралев испустил слабый рык.) – Не волнуйся. Людское правосудие, возможно, работает не так быстро, как твои когти, но они свое получат, обещаю!

Не став дожидаться ответной реакции, я развернулся и зашагал в обратном направлении. Зал управления, когда мы в него вошли, был почти пуст: в нем находились лишь несколько властителей да дежурная команда. Я подошел к Хани.

– А! Это вы, Хорк. Астероиды уже поглощены. Вот, взгляните.

На экране огненная медуза выбрасывала свои щупальца во все стороны. На одном из них виднелась небольшая черная точка – Юпитер!

– Через несколько часов нас накроет радиация. Опасность…

– Опасность, – перебил его я, – сейчас, в этот самый момент, представляет не радиация, а фаталисты, с одной стороны, и Карноль – с другой.

И я пересказал Хани подслушанный мной разговор.

– Нужно немедленно предупредить Гелина! – воскликнул он.

– Вы в нем уверены? После предательства Карноля…

– В Гелине-то? Да я знаю его с самого детства!

– Отлично, это упрощает дело.

Спустя несколько минут у нас вовсю шло совещание.

Гелин полагал, что нужно немедленно арестовать Карноля и взять под охрану герметичные шлюзы. Я был не согласен с ним.

– Думаю, лучше подождать, пока они не начнут претворять свои планы в жизнь, – сказал я. – Если я правильно понял тактику Карноля, он собирается позволить фаталистам выбить внешние герметичные ворота, а затем напасть на них прежде, чем они успеют добраться до средних ворот, и представить таким образом себя спасителем положения – предварительно убив вас, что в суматохе можно будет отнести на счет фаталистов. Но он не сможет арестовать фаталистов в одиночку. Его сторонникам придется раскрыться, и мы одним выстрелом убьем двух зайцев – повяжем и фаталистов, и заговорщиков.

– А если фаталисты одержат верх? – возразил Гелин. – Если они взломают еще и средние, а затем и внутренние ворота?

– Ваша полиция уже поднята по тревоге и сможет взять эти ворота под охрану с самого начала. Нужно предупредить и другие города, пусть тоже выставят у ворот караульных. Но я не думаю, что заговорщики успели заручиться чьей-либо поддержкой за пределами столицы. Кто правит Хури-Хольдэ, тот правит всем миром. Предупредите также Венеру. Хани, на правах старейшины вы можете созвать чрезвычайное заседание Совета. Соберите здесь всех властителей – под надежной охраной. Ты, Рения, останешься с ними.

– А вы? – спросил Гелин.

– Я? Возьму несколько человек, и мы поднимемся в спасиандрах[12] на поверхность – на тот случай, если кто-нибудь из наших друзей попытается дать деру.

Глава 2. Сражение в жидком воздухе

Сначала я хотел взять с собой Кельбика, но затем отказался от этой идеи. Для будущего Земли было необходимо, чтобы хотя бы один из нас остался живым, а я вовсе не был уверен в том, что удастся вернуться. Я захватил с собой полтора десятка полицейских, и мы, облачившись в спасиандры, устроились в одном из пустых домов внешнего Хури-Хольдэ, неподалеку от шахты, от которой было рукой подать до ангара для больших космолетов.

Почти все корабли давно уже были перемещены на подземные стоянки, но с десяток летательных аппаратов были оставлены в ангаре на случай срочных межпланетных перелетов. Если кто-нибудь пожелал бы покинуть Хури-Хольдэ, ему пришлось бы пройти мимо нас. Чтобы оставаться в контакте с Советом, я распорядился прогреть пост связи, располагавшийся в занятом нами доме, и смог таким образом наблюдать за распространением солнечного взрыва, глядя на экран.

Мы все были вооружены тяжелыми фульгураторами. Мятеж должен был начаться менее чем через час, оставалось только ждать. Так мы и сделали.

Мы находились на седьмом уровне, улицы вплоть до этой высоты были заполнены замороженным воздухом и снегом. Напротив нас простирался старый парк, теперь представлявший собой рыхлую волнообразную льдину, над которой то тут, то там возвышались ангары. Ворота первого, ближайшего к нам, были свободны от снега. Слева от нас из-под ледяной корки пробивалась небольшая надстройка шахты.

Убивая время, я болтал ни о чем сначала с Ренией, потом с Кельбиком.

– Не подставляйся под пули, – без обиняков сказал последний. – Я вообще не понимаю, что ты забыл там, наверху. Тебе там не место.

Это было правдой. Я вышел целым и невредимым из стычки с фаталистами, случившейся в лесу уже в столь, казалось бы, далекие времена, когда на Земле еще были атмосфера и деревья, но я и сам прекрасно понимал, что любой из моих полицейских даст мне сто очков форы, если говорить об эффективности в бою. Я занимал важную должность, да что уж там, одну из самых важных – теперь я мог сказать это без ложной скромности, – так как, если не считать теоретического вето Совета, я являлся повелителем обеих планет. У меня была любимая жена, отвечавшая мне взаимностью, множество добрых друзей. И однако, я решил поучаствовать в этой не имевшей особого значения заварушке и отдавал распоряжения таким тоном, что мне никто не осмеливался перечить. Зачем? Без меня могли обойтись. Кельбик вполне смог бы меня заменить и, полагаю, в чем-то справился бы с моими тогдашними обязанностями даже лучше, чем я сам. С другой стороны, если бы меня не стало в самый разгар кризиса, на какой-то момент, несмотря на гарантированную Советом преемственность, могли бы произойти вредоносные для нашей планеты перебои в функционировании всей системы управления. Таким образом, мне лучше было оставаться в зале управления: пусть подавлением мятежа займутся другие. Другие…

Возможно, в этом и крылась причина? Быть может, я ощущал бы отвращение, стыд, посылая других в бой и ничем не рискуя сам? Я не знал, что думать. И пока мы ожидали в этой пустой комнате, вся обстановка которой сводилась к огромному экрану, я, впервые в своей сознательной жизни попытавшись заняться самоанализом, вдруг понял, почему нахожусь здесь: мне просто-напросто нравились сражения и битвы!

Я ощутил какую-то гадливость: мое воспитание склоняло меня к тому, чтобы рассматривать эту потребность как сомнительный, почти животный атавизм. Конечно, в Хури-Хольдэ мы уважали мужество, но именно такое – нечасто. Обычно то было мужество ученого, ставившего опасный опыт, мужество инженера, техника, пилота космолета… Но не мужество воина, в котором мы редко нуждались. Сама мысль о том, что можно получать удовольствие от участия в битве, была нам чужда… мысль об опасности, которой ты готов подвергаться ради самой опасности, ради приносимого ею возбуждения… И тем не менее… Кельбик тоже любил летать на планере в грозовую погоду…

Кто-то постучал мне по плечу, прервав ход моих мыслей.

– Сейчас, вероятно, начнется, – сказал один из полицейских.

Мы принялись ждать взрывы. Прошла минута, пять, полчаса, час… Ничего не происходило. Я связался с Гелином. Все шло как обычно, полиция была наготове, но фаталисты пока еще не показывались. Уверен ли я, что правильно разобрал обозначенное Карнолем время штурма? Вскоре Землю накроет солнечное излучение, и нам придется спуститься на нижний уровень. Пролетело еще несколько минут…

Внезапно справа от нас, из-за жилого массива, в красноватом сиянии вырвался столб пара. Почти тут же до нас дошла вибрация, серия толчков сотрясла дом. Внешние ворота повылетали. Я вызвал Гелина, и тот сразу же ответил. Фаталисты набежали огромной толпой и сняли караульных у внешних ворот, которые затем взорвали. И теперь, продвигаясь к средним воротам, они наткнулись на людей Карноля.

– Почему они не атаковали средние ворота одновременно с внешними? – проговорил я. – Я почему-то думал, что так и будет…

– Если бы я полагал, что это им по силам, то ни за что не согласился бы на ваш план, Хорк. Нет, эти ворота находятся под надежной охраной – с внутренней стороны. Но если бы вдруг их попытались взорвать снаружи, мы бы, конечно, вмешались.

– А где ваши люди?

– Пока выжидают. Позволим нашим врагам перебить друг друга. Хотите увидеть сражение?

На моем экране возник шлюз номер три, с выбитыми внешними воротами, через которые из космоса проникал ледяной холод. На другом конце шлюза группа людей, облаченных в серые скафандры текнов, вела бой с отрядом нападавших – эти были в синих скафандрах триллов, дополненных черной повязкой на левой руке. Там и сям сверкали молнии фульгураторов, а в том месте, где были фаталисты, к внешнему вакууму тянулся легкий туман, образованный дымом огнестрельного оружия. Потери с обеих сторон были тяжелыми.

– Теперь я понимаю, почему с фаталистами были текны, – сказал я. – Они всегда намеревались использовать фаталистов в качестве пешек. Но нужно пересмотреть результаты психологического обследования, Гелин. Похоже, у нас тут немало честолюбцев, которых почему-то не удалось выявить сразу.

Как это ни странно, но в момент, когда на кону стояла жизнь города, эта мысль меня успокоила. Я предпочел бы текнов-преступников текнам-иррационалистам.

– Исключительные обстоятельства, вроде тех, в которых мы находимся, Хорк, вполне могут изменить человека.

– Где ваши люди?

– За боковыми воротами. Они не замедлят вступить в игру, так как, полагаю, вскоре в этом возникнет необходимость. Карноль явно недооценил своих союзников!

Группа текнов, оборонявших ворота, в самом деле значительно уменьшилась, пусть они и обладали более мощным оружием. Да и было ли это оружие более мощным? Изолирующий спасиандр практически останавливает луч небольшого легкого фульгуратора, тогда как пуля этот же спасиандр пробивает насквозь. Это следовало бы помнить!

Открылись ворота «Б». С медлительностью, которая едва не вывела меня из себя, но в данном случае была необходима, полицейские выдвинули на огневую позицию супермощный фульгуратор. Сверкнул голубой луч, посланный справа налево. И как раз вовремя: один из фаталистов входил через боковые ворота «А» с брикетом взрывчатки. Он исчез в пурпурном пламени.

– Здесь проблема уже решена, – сказал Гелин. – У других ворот бой также складывается благоприятно для нас. Извините, но я должен вас покинуть, – похоже, нас тоже только что атаковали.

Экран вновь сделался белым. Один из моих полицейских окликнул меня:

– Властитель, из шахты вылезают люди…

Я выглянул из открытого окна. Под тусклым мерцанием звезд скользили человеческие силуэты. Внезапно они отчетливо стали видны в ослепительном свете прожектора. Противников было по меньшей мере полтора десятка: они бежали куда попало, укрывались за ледяными выступами, падали, снова поднимались, рвались к ангару. Мои люди открыли огонь, и несколько человек замерли навсегда. Лейтенант дернул меня, отодвигая от окна, в тот самый момент, когда разряд фульгуратора испепелил раму.

– Погасите прожектор! Прочешите лучами всю площадь!

Заработали два больших фульгуратора, и от испарившегося льда поднялись тучи пара. Было мало что видно, но площадь заливал на удивление яркий свет. Я, однако же, приказал выключить прожектор. Откуда тогда свет?

– Солнце! Его свет настиг нас!

Вверху, в небе, Солнце перестало быть обычной сверкающей звездой. На его месте пылало небесное светило, невыносимо яркое и становившееся ярче с каждой секундой. И если наш огонь преграждал противникам дорогу к ангару или шахте, то вражеский таким же образом отрезал нам путь к отступлению! Заигравшись в свою жалкую людскую войнушку, мы просто-напросто забыли о катаклизме.

Лед мерцал под лучами сверхновой! Я произвел в уме быстрый подсчет: еще несколько часов нам ничто не угрожало. Воздуха и пищевых концентратов должно было хватить дня на три, но температура быстро стала бы нестерпимой. Поверхность уже покрылась тонким слоем блестящего глянца, а во впадинах собирались лужицы жидкого воздуха.

В моем шлемофоне раздался голос:

– Кто у вас за командира?

Такой вопрос свидетельствовал о том, что врагу неизвестно о моем присутствии.

– Командую тут я, капитан Рексор, – проговорил я, присвоив имя знакомого мне офицера.

– С вами говорит Карноль, текн первого класса. Вы подчиняетесь Совету?

– Да.

– Тогда все это – недоразумение. Мы только что подавили восстание фаталистов, пытавшихся взорвать ворота. Почему вы стреляете по нам?

Выгадывая время, я ответил:

– Увидев вас выбегающими из ангаров, мы приняли вас за мятежников.

– Ладно. Забудем это. Если вы подчиняетесь Совету, бросьте оружие, и мы вернемся вместе.

– Зачем нам бросать оружие?

– Вы можете оказаться фаталистами. Я так не думаю, но не хочу подвергать себя лишнему риску.

– Мы – отряд регулярной полиции. Если кто и должен бросить оружие, так это вы!

– Как вы можете это доказать?

– Двое наших парней сейчас выйдут и покажут вам свои значки.

– Договорились.

Я подал знак двум бойцам, и те, выбравшись наружу через окно, бегом припустили к мятежникам. Спустя несколько секунд Карноль сказал:

– Хорошо. Значки мы увидели. Мы сложим оружие.

Значки могли носить лишь те, для кого они были специально изготовлены, – для всех прочих они могли оказаться смертельными. Секрет их изготовления был известен только Совету. К тому же Карноль – вероятно, поняв, что потерпел полный провал, – намеревался пойти единственно возможным путем: сыграть роль героя, отразившего штурм внешних ворот, и рассчитывать на то, что никто не знает о его предательстве.

Мои люди медленно шли обратно. Мятежники по одному поднимались во весь рост и отстегивали пояса с оружием. В этот момент в шлемофонах раздался хриплый голос Гелина, который произнес открытым текстом:

– Хорк, немедленно возвращайтесь. Восстание подавлено. Карноля мы еще не взяли, но за этим дело не станет.

– Стало быть, это вы, Хорк! – гневно вскричал Карноль. – И вам все известно! Что ж, если нам конец, вы останетесь здесь вместе с нами! Огонь!

Огненный дождь обрушился на дом, превратив одного из стоявших у окна полицейских в дымящуюся головешку. Возвращавшиеся к нам двое парней замертво упали наземь от выстрелов в спину.

Черт бы побрал этого Гелина, как вы говорите! Если бы он подождал еще пару минут, прежде чем сделать свое злополучное объявление, все было бы кончено, и почти без боя. Теперь же… Путь к отступлению для нас уже был отрезан, и вскоре, после того как шахты наполнились бы сначала жидким воздухом, а вслед за ним и водой, мы бы не смогли вернуться в город.

Не то чтобы вода или жидкий воздух нам сильно помешали бы, ведь мы были в спасиандрах, но внутренние ворота были отрегулированы так, что открывались только в вакуум. В общем, без немедленной помощи нам пришел бы конец. Я направился к пункту связи с твердым намерением просить о помощи, как вдруг полыхнула мощнейшая вспышка и меня отбросило на пол: подбитый врагом, взорвался один из наших тяжелых фульгураторов.

Оглушенный, я попытался подняться, пошатнулся и рухнул на передатчик, разбив его на мелкие кусочки. Мы оказались отрезаны от Совета! Если Гелина, использовавшего большую антенну Хури-Хольдэ, все по-прежнему могли слышать, то наши небольшие персональные передатчики не могли пробиться сквозь металлическую броню города!

Из серьезной ситуация стала почти безнадежной. Гелин, убежденный в том, что мы уже возвращаемся, и не знавший о битве – зона, в которой мы находились, располагалась вне поля зрения больших перископов, – вполне мог истолковать прекращение связи как знак того, что мы уже покинули дом. Подмогу он не вышлет, а когда начнет беспокоиться, будет уже слишком поздно. Ослепительное пятно, висевшее в небе, стремительно увеличивалось в размерах. Твердый воздух, озаряемый сине-фиолетовыми лучами фульгураторов, испарялся, поднимаясь вверх в густом тумане, клубясь и затуманивая взор. То близкие, то далекие, метались бесформенные силуэты, местоположение которых нельзя было определить. Мгновение-другое – и началась рукопашная. В забитой людьми комнате образовалась жуткая куча-мала из облаченных в спасиандры тел, и невозможно было разобрать, кто тут друг, а кто враг. Я обнаружил, что стою рядом с четырьмя выжившими в бойне, сжимая в руке фульгуратор.

Друзья или враги? Оружие опустилось, и я распознал под забралом шлема знакомый значок. Снаружи, на превратившейся в бурный поток улице, реки жидкого воздуха гоняли комья снега. Некое подобие атмосферы окутывало звезды дымкой. Затем, несмотря на разреженность воздуха, который, переходя в газовое состояние, тут же устремлялся к темной полусфере, поднялся сильнейший ветер. Один из полицейских коснулся моей руки:

– Властитель, если бы нам удалось добраться до ангара, где стоят космолеты…

Я тотчас же понял, к чему он клонит. Наш последний шанс заключался в том, чтобы на космолете обогнуть Землю и спуститься в один из городов с темной стороны, там, где ворота еще работали. Но до ангара было метров пятьдесят с лишним, а улица теперь утопала под смердящим и бурлящим потоком двухметровой глубины, в котором лед смешивался с водой и прочими жидкостями. Тем не менее глубина была неодинаковой; местами, там, где улицу, в верхней ее части, загораживал ледяной или снежный барьер, поток становился гораздо менее сильным. Затем он преодолевал препятствие и несся дальше с неудержимым напором.

Кур, один из выживших, методично обрывал электрические провода. Сами по себе они не отличались особой прочностью, но изоляционный материал, которым они были обмотаны, почти не поддавался растяжению – даже при температуре жидкого воздуха.

– Так и быть, – сказал я. – Но пойти должен я. Я выше вас всех чуть ли не на голову, да и покрепче.

Я отмел жестом их возражения, крепко-накрепко обвязался проводом вокруг, выглянул из окна первого этажа и принялся ждать. Поток был на одном уровне с антаблементом. Я погрузил в него руку. Несмотря на малую плотность жидкости, состоявшей главным образом из жидкого воздуха, течение было очень сильным. Теперь к нему примешивалось и немного воды, превращавшейся в лед, как только она касалась потока, и сразу же уходившей на дно.

Благодаря спасиандру я не ощущал ни жара большой звезды, ни холода потока. Но через несколько часов обитать на поверхности стало бы уже невозможно. Поток чуть схлынул, и я спрыгнул на улицу.

И тотчас же растянулся во весь рост. На дне образовался толстый слой кусков льда неправильной формы, и у меня сложилось впечатление, что я иду по бильярдному столу, то и дело наступая на шары. Я вцепился в кабель, распрямился. Авантюра выглядела безнадежной. На таком скользком покрытии удержаться на ногах было практически невозможно. Я прислонился к стене, готовый подняться обратно, если поток вернется. Но на сей раз запруда устояла – вся жидкость ушла, и надо льдом теперь оставался лишь тонкий слой жидкого воздуха, быстро испарявшегося.

Я бросил взгляд на верхнюю часть улицы. Чуть дальше возвышалась запруда – скопление остроконечных глыб. Я решил попытать счастья и начал продвигаться: очень медленно, на четвереньках, почти ежесекундно натыкаясь руками на кубики льда, изредка с беспокойством поглядывая на запруду. Ослепляющий солнечный свет отражался от льдинок, затем они понемногу начали таять, и я смог подняться на ноги, стараясь держаться поближе к стене.

Так я добрался до перекрестка, где меня подхватил ветер. Я попытался удержаться на ногах с помощью провода, который натягивали как могли мои люди, но завертелся и упал. Ветер уносил меня в нужном мне направлении, и я приказал Куру ослабить натяжение провода. Я был уже в нескольких метрах от ангара, когда запруда не выдержала.

Волна приближалась ко мне, сперва гладкая и ровная, затем, после выхода из тени, пенистая и клокочущая; воздух испарялся под обжигающими лучами сверхновой. Спустя пару мгновений волна накрыла меня, но, к моему величайшему удивлению, не утащила с собой: ее плотность была слишком невелика. С горем пополам мне удалось снова встать на четвереньки и добраться до ворот ангара. Распрямившись, я просунул в щель рычаг, ворота поддались, и вскоре я был уже на борту одного из космолетов.

Я запустил передачу, но ничего не произошло. Короткий осмотр циферблатов открыл мне печальную истину: последний придурок, пользовавшийся кораблем, оставил контакт включенным, и все аккумуляторы, приводившие в действие реле, разрядились. Я поискал другие в соседнем космолете, который невозможно было вывести из-за его неудачного расположения. В конечном счете мне удалось прийти на помощь своим людям, но на это ушло немало времени.

На западе опускалось разделенное на четыре части небесное светило, которое некогда было нашим Солнцем. Вращаясь, Земля вскоре подставила бы под обжигающие лучи другую свою сторону, и возникли бы такие же проблемы. Нужно было спешить. Я выбрал в качестве места назначения Кильгур, и космолет понесся к нему на скорости три тысячи километров в час. Мы летели низко; несмотря на мощный двигатель нашего аппарата, управлять оказалось нелегко. В сумеречной зоне, которая перемещалась по мере того, как вращалась Земля, значительные и быстрые перепады температуры создавали постоянный циклон. Воздух испарялся, устремлялся к темной зоне, снова выпадал дождем, и, чтобы преодолеть эту зону, мы вынуждены были подняться выше. Высоко над нами бушевали невероятные смерчи. Наконец, когда этот кошмарный пейзаж остался позади, мы заметили суперструктуры Кильгура. Отправив сообщение по радио, я посадил космолет возле ворот. Поставив корабль в ангар, мы спустились на нижний уровень.

Я едва держался на ногах от усталости, но все же попросил ввести меня в курс ситуации. Мятеж фаталистов в очередной раз был подавлен, большинство текнов из числа сообщников Карноля схвачены. Я тотчас же запрыгнул в межгородскую трубу и на скорости восемьсот километров в час понесся в Хури-Хольдэ.

Рядом со зданием Совета, судя по всему, велись ожесточенные бои, и команды триллов все еще разбирали развалины и оттаскивали трупы. Фаталисты бились отчаянно, и многие полуобугленные мертвецы по-прежнему держали в руках тяжелые пистолеты – их основное оружие.

Глава 3. Власть

Совет принял меня незамедлительно. Политическая обстановка прояснилась, однако космическая по-прежнему оставалась тревожной. Кельбик предоставил мне последние данные.

Земля и Венера теперь удалялись со скоростью, превосходящей скорость раскаленных газов Солнца. Во всяком случае, мы уже вышли за пределы зоны, которую эти газы могли бы достичь в ближайшем будущем. Однако расчеты показывали, что, если мы немедленно не увеличим ускорение, температура земной и венерианской почв под воздействием солнечных лучей скоро превысит точку спекания глины. Это означало, что почва обеих планет на многие десятилетия станет непригодной для обработки. Геологи и геофизики, в свою очередь, полагали – и Рения это подтвердила, – что дальнейшее ускорение геокосмосов приведет к разрывам земной коры, которые могут оказаться катастрофическими. На принятие решения оставалось всего несколько часов. А пока мы увеличили мощность геокосмосов, очень осторожно.

Заседание Совета вылилось в тревожную дискуссию. С одной стороны, нам грозило немедленное растрескивание коры с трагическими последствиями. С другой – более отдаленная, но не менее ужасная опасность – полная стерилизация почвы обеих планет. Наших продовольственных запасов, синтетической продукции и продукции гидропонных ферм нынешнему населению хватило бы лет на пятнадцать. Но затем нам пришлось бы резко уменьшить численность этого населения, либо начать завоевывать и осваивать чужие планеты при условии, что нам удалось бы найти подходящие для жизни планеты – за столь короткий промежуток времени. Оставалась, правда, возможность, что нам удастся изобрести какой-нибудь новый способ восстановления плодородия почвы.

Кельбик, Рения, Хани и сам я высказались за второй, менее рискованный вариант, и многие властители нас поддержали. Но большинство оказалось против, и было решено увеличить ускорение. Мы вернулись в зал управления. Прежде чем Рения ушла в свою геофизическую кабину, я успел шепнуть ей несколько слов. Она должна была предупредить меня, когда напряжение земной коры достигнет предела. Я прекращу ускорение, и – к черту последствия! Кельбик, разумеется, был с нами заодно.

Я сел за пульт управления, заменив Сни. Nova Solis занимала на экранах бо́льшую часть неба, и, несмотря на светофильтры, блеск ее был почти нестерпимым. Раскаленные газы давно достигли орбиты Юпитера, и огромная планета стала невидимой, утонув в сиянии излучения или же превратившись в плазму. Из чистого любопытства я попросил передать из обсерватории изображение Сатурна. Уже окутанный облаком светящегося газа, тот находился у самой границы зоны. Как я и предполагал, планета потеряла свои ледяные кольца.

Тянуть дальше не было возможности, и я осторожно увеличил ускорение. Линия напряженности коры на экране интегратора сделала небольшой скачок. Я вызвал Рению:

– Что у тебя?

– До сих пор – почти никакого эффекта. Продолжай, раз уж так надо. Но только очень медленно. Рано или поздно мы все равно достигнем линии разрыва.

Я обернулся. Властители сидели в амфитеатре и следили за мной. Случайно или по расчету, но все противники ускорения, главным образом физики и геологи, собрались вместе. Напротив них располагалось большинство, те, кто не верил в возможность восстановления плодородия почвы, – химики, ботаники, агрономы… Кельбик склонился надо мной, опершись на мое плечо. Немного раздраженный, я уже хотел было его оттолкнуть, как вдруг почувствовал, как он сунул что-то тяжелое за отворот моей туники.

– Все будет в порядке, – громко произнес он, – если мы сумеем правильно распорядиться имеющимися в нашем распоряжении силами.

Сунув руку за пазуху, я нащупал рукоятку фульгуратора.

– Да, – ответил я, так же, в свою очередь, играя на скрытом смысле слов. – Но когда придет время, нужно действовать решительно!

Я продолжал увеличивать скорость, не сводя глаз с экрана интегратора. Внутреннее напряжение коры теперь нарастало очень быстро, волнистая линия через каждые несколько миллиметров прерывалась новыми вспышками. Через два часа я услышал голос Рении:

– Хорк, прикажи эвакуировать Гилюр. По прогнозу сейсмологов, при данном темпе ускорения уже часов через пять случится землетрясение магнитудой девять баллов.

Девять баллов! Это означало, что город обречен. Я отдал приказ, встал и обратился к Совету:

– Властители, я думаю, нам следует прекратить любое дальнейшее ускорение!

Гдан, властитель растений, поднялся со своего места:

– Каково будет наше положение при теперешней скорости удаления?

Хани сверился с показаниями приборов, сделал быстрый подсчет:

– Мы все еще будем в зоне, где глина спечется и почва будет уничтожена.

– В таком случае, – сказал Гдан, – полагаю, нам следует продолжать.

Хани воспользовался своим положением старейшины.

– Пусть те, кто хотят продолжать, встанут!

Пересчитав голоса, он повернулся ко мне:

– У них большинство, Хорк. Сожалею…

Прислонившись спиной к пульту управления, я обвел собрание взглядом. Это самое большинство сократилось. Гелин, властитель людей, присоединился к нам. Рения выглянула из окна своей кабины. Я указал ей глазами на пульт. Она покачала головой в знак несогласия.

– Что ж, – тихо проговорил я. – Тогда я отказываюсь подчиняться.

Повисла оцепенелая тишина. Все были потрясены. Никогда еще со дня образования Совета ни один текн не осмеливался открыто восстать против его решений. Пожав плечами, Кельбик с удрученным видом начал взбираться по лесенке к геофизической кабине, удаляясь от меня как от чумного.

– Я не ослышался? Вы отказываетесь повиноваться, Хорк? – вопросил властитель растений. – Но это безумие!

– Безумие или нет, но я отказываюсь! И я думаю, что, скорее, безумец тут – вы, вы, намеревающийся взорвать планету!

– До этого еще далеко! Во второй и в последний раз, именем Совета, приказываю вам подчиниться!

– Во второй и в последний раз – отказываюсь!

И коротким нажимом кнопки я прекратил любое новое ускорение.

– Что ж… Гелин, прикажите вашим людям арестовать его!

– Я сделаю это сам, – промолвил Гелин, подмигнув мне, и небрежно вытащил фульгуратор, держа его за ствол. Я выхватил из-за пазухи свой и направил на властителей:

– Гелин, стойте там, где стоите! Я не знаю, на моей вы стороне или же нет. Вы все, бросьте оружие! Быстрее!

С выражением ужаса на лицах властители поднимались с мест, один за другим, и избавлялись от оружия. На верхней площадке лестницы сверкнула фиолетовая молния, и Белуб, помощник Гдана, рухнул на пол, – Кельбик оказался шустрее. Я чувствовал смертельную усталость и отвращение: события последних дней измотали меня до предела. Я не спал уже двое суток.

– Гелину можно доверять, – крикнул мне Кельбик. – Он наш, с самого начала.

Гелин уже отдавал приказания по своему микропередатчику. Тотчас же зал управления заполонили агенты полиции текнов и начали собирать оружие. Хани печально смотрел на нас.

– Хорк! Кельбик! Такого я от вас не ожидал! Восстать против Совета…

– Ничуть, властитель, – возразил ему Кельбик. – И Хорк здесь ни при чем. Его личный бунт, его отказ исполнять идиотские приказы только помогли нам, Гелину и мне.

Он быстро подошел к ошеломленному Гдану и сделал резкий жест, словно хотел вырвать ему глаза. Затем отвел руку, держа в ней нечто дряблое. Искаженное страхом лицо, смотревшее на нас, было уже лицом не Гдана, а совершенно незнакомого нам человека.

– Властители, представляю вам нашего заклятого врага, истинного врага, главаря фаталистов – во всяком случае, я так думаю – и вероятного убийцу настоящего Гдана! Пока Хорк героически сражался с заговорщиками наверху, я провел небольшое расследование. Я давно уже, еще со дня нападения на наши планеры, заподозрил, что прямо здесь, в Совете, скрывается предатель. Мысль о том, что настоящий текн может быть фаталистом, мне представлялась абсурдной. Стало быть, кто-то в Совете был не тем, кем хотел казаться. Но неопровержимое доказательство я получил лишь вчера. Пластическая маска этого самозванца, несмотря на все ее совершенство, имеет один недостаток, который я обнаружил по чистой случайности: она флуоресцирует в слабом ультрафиолетовом излучении. Вчера, примерно в тот момент, когда Хорк подлетал к Кильгуру, этот лже-Гдан явился ко мне в лабораторию, чтобы попытаться убедить меня в необходимости еще большего ускорения. У меня была включена ультрафиолетовая лампа, и его лицо случайно попало под ее излучение. С этой минуты я знал все. Я предупредил Гелина, и мы решили подождать. Целью этого субъекта было уничтожение Земли, ни больше ни меньше! У нас давно уже не было такой запутанной политической ситуации: в последние годы текны Карноля полагали, что это они управляют фаталистами, а на самом деле все было ровно наоборот!

– Но как так вышло, – прервал его Хани, – что он столько времени успешно выдавал себя за властителя?

Рооб, властитель психических наук, поднялся со своего места:

– Некоторые из наших тайн столь опасны, что мы стараемся не делиться ими даже с властителями. Вот уже несколько сотен лет у нас есть аппарат, который позволяет очистить человека от всех его знаний и перенести в сознание другого. Остальное – пластическая хирургия и прекрасная маска. Вы и сами знаете, что не все наши хирурги – текны. Но как фаталисты смогли разузнать о планах психоскопа?

– Самое занятное, – продолжил Кельбик, – то, что плодородию Земли ничто не угрожает, – во всяком случае, о полном разрушении почвы речь точно не идет. Загипнотизированные аргументами лже-Гдана, вы упустили в своих вычислениях вот что: прежде чем температура повысится до точки спекания глины, солнечное излучение сначала восстановит атмосферу, затем испарит огромные массы воды, которая, в свою очередь, образует защитный экран из пара и облаков. Вот исправленные расчеты. Можете перепроверить, если хотите!

Желающих не нашлось.

На сей раз восстание фаталистов затухло уже окончательно. Кадуль, главарь, действовавший под маской Гдана, был передан в руки психотехников, которые, воспользовавшись аппаратом, смогли предоставить Совету все необходимые имена. Казней было совсем немного. Мы уже устали от резни и убийств, и подавляющее большинство заговорщиков просто-напросто переправили на Луну, переделанную в большую тюрьму.

Как и предвидел Кельбик, плодородный слой нашей почвы в основном сохранился.

У Земли снова была атмосфера, сотрясаемая грозами невиданной силы. Ураганы тщетно пытались разорвать плотный свод клубящихся туч, которые бо́льшую часть времени скрывали от нас пылающую сверхновую. Мы потеряли некоторое количество воздуха и воды, потому что в верхних слоях атмосферы молекулы под влиянием высоких температур достигали скорости освобождения, однако и воду, и воздух можно было восстановить в будущем. На поверхности жара была удушающей, постоянно бушевали циклоны, и лишь редкие группы геологов и агрономов выходили из подземных городов, чтобы подсчитать наши потери. Больше всего мы пострадали в период оттаивания, когда целые пласты почвы, пропитанные влагой, сползали со склонов и скальные породы растрескивались на поверхности от резких перепадов температуры.

Из центральной обсерватории на Луне отчетливо была видна сверхновая, пылающее ядро огромной флуоресцирующей туманности, занимавшей едва ли не полнеба. Затем началась последняя стадия реакции: ядро утратило свою видимую яркость, потому что основное его излучение перешло в ультрафиолетовую часть спектра. Видимой осталась лишь газовая оболочка, похожая на рваную светящуюся вуаль.

Наконец-то мы смогли ощутить и удаление. Внешняя температура снова понизилась, влага выпала снегом, а затем воздух перешел в жидкое и, наконец, в твердое состояние. Медленно, очень медленно туманность померкла в невообразимой дали. И наступили Великие Сумерки.

Теоретически по-прежнему правил Совет, но на деле последнее слово оставалось за мной: при поддержке Гелина я, сам того не желая, стал верховным властителем.

Глава 4. Путешествие

Великие Сумерки! Они продолжались всего пятнадцать лет и, однако, вполне заслужили это название.

Наша цель, Этанор, ближайшая звезда на момент нашего отлета, находилась на расстоянии пяти световых лет. То была не одна из тех звезд, которые входят в систему альфа Центавра, как вы ее называете, и не Проксима, но звезда класса G: вы уже должны знать ее как одну из ваших соседок, но я не смог бы показать ее вам без вычислений, не представляющих, в сущности, ни малейшего интереса. Наши гипертелескопы обнаружили вокруг нее как минимум семь планет.

Один вечер особенно врезался мне в память. Я был в центральной обсерватории вместе с Кельбиком и Ренией. Рения чувствовала себя уставшей, вскоре должен был родиться наш сын. Мы сидели в удобных креслах, глядя на экран панорамного обзора. В одном его углу светилась туманность, которая некогда была нашим Солнцем, но которую мы сами обозначили техническим термином, – «Соль», как сказали бы вы. С другой стороны зала, в созвездии в форме пятиконечной звезды выделялась одна особенно яркая точка – Этанор. Мы говорили о знаменитом барьере, некогда остановившем наши звездолеты, – барьере, к которому мы сейчас приближались.

– Я еще раз проверил расчеты, Хорк. Все в порядке. Сам понимаешь, после этой истории с константой Кооба я стал осторожнее.

– Значит, мы пройдем?

– Несомненно, и, вполне вероятно, даже не заметим этого. Но нужно проследить за тем, чтобы в пространстве на тот момент не оказалось ни одного звездолета. Если данные, оставленные нашими предками, точны, все пойдет как по маслу.

– Думаю, они точны. Впрочем, я намерен выслать вперед, в разведку, один из кораблей…

– При той скорости, с которой мы сейчас перемещаемся, учитывая, что старые релятивистские уравнения[13] еще не отвергнуты, толку от этого будет не много. Космолет опередит нас всего лишь на несколько дней!

– Да, пожалуй, смысла нет. А как идет изучение марсианского звездолета?

– Топчемся на месте. Да ты и сам знаешь. Впрочем, возможно, и не знаешь. Обязанности верховного координатора больше не оставляют тебе времени для изысканий!

Действительно, я вот уже несколько лет был верховным координатором. На мне лежала вся ответственность за поддержание обеих планет в пригодном для жизни состоянии. Но этот марсианский звездолет… Возможно, даже к лучшему, что Клобор погиб на Марсе, а то бы он точно умер сейчас – от глубочайшего разочарования… Быть может, он упустил какую-то деталь, которая ему, археологу, показалась незначительной? Несмотря на весь наш изначальный оптимизм, нам никак не удавалось восстановить двигатель. Он немногим отличался от того гиперпространственного двигателя, который использовали для своих бесплодных испытаний наши предки. Кроме того, марсианский корабль располагал космомагнитом обычного типа. И однако, документы, найденные в мертвом городе, не оставляли сомнений: марсиане, существа гуманоидного вида, посещали далекие звезды и возвращались оттуда! И неоднократно. Правда, на их корабле был еще некий специальный контур, в котором никак не могли разобраться наши лучшие специалисты, включая Кельбика. Действие его распространялось скорее на время, чем на пространство.

– Я вот что подумала, Хорк, – осторожно вмешалась Рения. – Если марсиане когда-то достигали иных звездных систем, может, они там и сейчас? Может, там и мои предки, те, чьи звездолеты так и не вернулись?

Я улыбнулся:

– Я тоже об этом думал, Рения. Потому-то я и поручил нескольким группам ученых заняться проблемой оружия, так как предвидел и такую возможность…

Мы умолкли. На экране безмятежно, словно ожидая нас, сияли звезды. Но такие далекие… Меня охватила меланхолия. Все эти годы без ласкового солнечного света! Неужели человеку суждено познать лишь крохотную частицу космоса? Пять световых лет! А ведь Вселенная раскинулась на несколько миллиардов парсеков!

Кельбик, должно быть, догадался, о чем я думаю.

– Рано или поздно мы обязательно раскроем секрет марсиан! Может, уже и не при нашей жизни, но какая разница? Мы переместили нашу планету. Это уже немало, поверь мне!

– Оружие? – пробормотала Рения, словно пробуждаясь ото сна. – Ты действительно думаешь, что нам придется его применить?

– Не знаю. Надеюсь, что нет. Но если в той солнечной системе, в которую мы вот-вот войдем, есть разумные существа, располагающие звездолетами, боюсь, они встретят нас без особой радости. Я бы предпочел, чтобы в системе Этанора вообще не было жизни!

– А что, если это и есть мир драмов? – Рения содрогнулась.

– Мы вооружены лучше, чем наши предки, – сказал Кельбик. – И потом, на нашей стороне вся мощь двух планет.

– А сколько планет на их стороне? – возразил я. – Впрочем, такая возможность кажется мне маловероятной. Судя по ритму нашествия драмов, они летели из гораздо более далеких миров и со скоростью ниже световой. Прибывали волнами, через каждые шестьдесят лет…

– Кто знает, какие чудовища водятся в этих мирах! – вздохнула Рения.

– Вскоре увидим. Ждать осталось не так уж и долго.

Так мы и болтали, строя планы, но даже не подозревали о том, что среди наших будущих врагов окажутся и люди!

Наконец мы преодолели барьер. Я не стал высылать в разведку космолет. Отчеты различных экипажей, некогда безуспешно пытавшихся совершить это великое путешествие, совпадали до мельчайших подробностей. Сначала замедление скорости, затем остановка и невозможность продвинуться дальше, каким бы ни был расход энергии. О приближении к барьеру нас предупредили радиоуправляемые роботы. И вот тогда-то нам довелось поволноваться – из-за Луны!

Теоретически масса нашего спутника, слегка увеличившаяся вследствие скорости, была вполне достаточной для преодоления барьера. Но как будет на практике? Этого мы не знали. Стало быть, необходимо было все рассчитать так, чтобы Луна не оказалась у барьера впереди Земли, иначе могло бы произойти чудовищное космическое столкновение.

Все эти последние месяцы Кельбик разрабатывал теорию преодоления барьера по методу резонанса, но пришел к уравнениям, физический смысл которых был неясен и которые в то время ничем не могли нам помочь. Мы не знали наверняка, где начинается опасная зона для масс планетарного порядка, поэтому все команды астрономов внимательно наблюдали за Луной, будучи готовыми отметить малейшее изменение в ее орбите.

Наступил момент, когда наши роботы остановились, не в силах продвинуться дальше. Через несколько часов нам пришлось самим преодолеть барьер, с Луной позади Земли. С этой стороны нам, таким образом, ничто не угрожало. На всякий пожарный случай всех, кто находился на нашем спутнике, мы перевезли на Землю. Оставив членов Совета в зале управления, мы с Кельбиком уединились в лаборатории. Рения, остававшаяся дома с Арелем, нашим новорожденным сыном, присоединилась к нам за несколько минут до критического момента.

Впрочем, момента прохождения барьера никто даже не заметил: на то, что он остался позади, нам указал лишь тот факт, что через пару часов наши космолеты смогли снова свободно взлететь. Ни сила тяготения, ни магнитное поле, ни скорость света – ничто в этот миг не изменилось. Луна вместе с нами преодолела барьер без значительных осложнений, чему я очень обрадовался: помимо бесценного материала, содержавшегося в ее лабораториях, мне всегда нравилось, как Луна выглядит ночью, и я бы сильно расстроился, если бы нам пришлось оставить эту верную спутницу Земли.

Итак, за какие-то пять лет мы преодолели примерно половину пути. Теперь проблема барьера была успешно решена, и еще года четыре нас не ждало ничего интересного. То были самые тягостные годы. Мы практически не выходили на поверхность, представлявшую собой унылую ледяную пустошь под черным небом, усеянным звездами.

В самих городах жизнь протекала крайне монотонно. Впрочем, текнам, возобновившим свои личные исследования, каким-то образом удавалось сохранять бодрое настроение; у триллов с моральным духом было хуже. На тех и других давили воспоминания о мятеже фаталистов и о тех ужасных репрессиях, к которым пришлось прибегнуть. Недостаток солнечного света, постоянное пребывание в одних и тех же, уже надоевших парках приглушали радость. Прогулки по поверхности ее и вовсе не приносили, и лишь отдельные молодые любители приключений находили удовольствие в групповых восхождениях на горные вершины, покрытые замерзшим воздухом.

Звезда, являвшаяся целью нашего странствия, увеличивалась в размерах, но очень медленно. Теперь она располагала диском, видимым в обычные телескопы, но ее планеты можно было различить лишь с помощью гипертелескопа: это не сообщало нам о них ничего нового, потому что в гипертелескоп любое небесное тело, звезда или планета, выглядело обычной точкой. Начать торможение мы смогли, лишь когда приблизились к Этанору на расстояние в половину светового года. А спустя еще несколько месяцев, когда мы уже заметно снизили скорость, я возглавил разведывательную экспедицию.

Мы должны были вылететь на одном из больших боевых космолетов, которых на всякий случай понастроили несметное количество. Он назывался «Клинган», что означает «Ужас». Как видите, мы так и не избавились от привычки давать нашим боевым машинам тщеславные имена! Длиной немногим более ста метров, при максимальном диаметре в двадцать пять метров, он был буквально напичкан всеми полузабытыми старыми вооружениями, которые удалось реконструировать работникам нашей мирной науки, а также кое-какими новинками. Я решил принять участие в экспедиции, чтобы на месте определить, подходит ли нам эта солнечная система и не следует ли нам, не снижая скорости, взять курс на какую-нибудь другую звезду. Разумеется, Кельбик пожелал сопровождать меня, и, хотя, наверное, было бы благоразумнее оставить его на Земле, я согласился. Моя высокая должность отдалила меня от остальных смертных, за редкими исключениями, и, раз уж Рения не могла отправиться со мной, я был рад иметь рядом хоть кого-то из тех, кому мог доверять!

Экипажем, в который входило с полсотни человек, командовал венерианин Тирил. Для управления кораблем вполне хватило бы и дюжины; остальные образовывали боевые группы, но я от души надеялся, что использовать их не придется.

Мы вылетели утром – свет Этанора был уже достаточно силен, чтобы это слово снова приобрело прежний смысл.

Рения проводила меня до входного шлюза, а затем удалилась – маленький силуэт в спасиандре на дорожке, покрытой замерзшим воздухом. Мы с Кельбиком устроились в командной рубке, и «Клинган» устремился в небо, с каждой секундой набирая скорость.

Глава 1. Место занято!

Мы рассчитывали достичь системы Этанора за две недели. Она состояла из одиннадцати планет, из которых по крайней мере две – судя по их расположению – могли оказаться пригодными для жизни, при условии, что атмосфера нам подойдет. Конечно, мы собирались не приступить к немедленной колонизации этих планет, а вывести Венеру и Землю на подходящие орбиты.

Мы уже приближались к девятой планете – внешней по нашему курсу, – когда гиперрадары на волнах Хека внезапно обнаружили три быстродвижущихся объекта, летевших прямо на нас. Я спал и был разбужен сигналом тревоги. Кельбик открыл дверь моей каюты, бросил мне несколько слов и тут же исчез. Я быстро вскочил и поспешил на командный пункт, где и нашел его склонившимся над экраном.

– Похоже, Хорк, – воскликнул он, – все указывает на то, что место уже занято!

– Действительно. Тирил, боевая тревога!

Не отрывая глаз, мы следили за тремя точками на экране, в то время как по всему «Клингану» люди занимали свои посты, готовясь, быть может, к первому космическому сражению землян с далеких времен вторжения драмов. Наконец на экране отчетливо обрисовались три звездолета, более удлиненные, чем наш: они перемещались довольно-таки быстро, без видимых сопел. Судя по всему, неизвестные использовали принцип космомагнетизма или другую, столь же прогрессивную технику. Внезапно от передового корабля отделилась сверкающая точка, на мгновение замерла рядом с ним, а затем на огромной скорости устремилась к нам.

– Тирил, внимание… – начал было я, но тут же умолк.

Сверкающая точка описала идеальный полукруг и снова прилипла к борту корабля. Затем маневр повторился трижды.

– Я понял, – сказал Кельбик. – Они предупреждают, что у них есть оружие, но прибегать к нему им не хотелось бы.

– Вероятно, ты прав. Ответьте им точно так же и начинайте торможение.

Из недр «Клингана» вырвались десять телеуправляемых торпед, которые мгновенно преодолели четверть расстояния, отделявшего нас от незнакомцев, и вернулись в свои гнезда. Мало-помалу мы сближались, и наконец, оставив позади два своих спутника, один из кораблей остановился примерно в тридцати километрах от нас. Теперь его было отлично видно на смотровых экранах: перед нами висела длинная блестящая сигара без единого иллюминатора или какого-либо заклепочного соединения.

– Попробуем связаться с ними по радио, – сказал я.

Довольно долго мы посылали сигналы на различных волнах, не находя нужной. Наконец наш приемник запищал, экран телевизора на мгновение вспыхнул и тут же погас. Но за этот короткий миг нам удалось разглядеть человеческое лицо. Какого оно было цвета, мы сказать не могли: по экрану бежали радужные всплески.

– На какой мы были волне в момент приема? Тридцать сантиметров? Ищите на тридцати!

Наш экран снова осветился, на сей раз устойчиво. На нас смотрел человек. Не какой-нибудь гуманоид, отдаленно напоминающий людей, но абсолютно похожий на нас человек! У него было энергичное загорелое лицо, проницательные синие глаза и длинные рыжие волосы, ниспадавшие из-под серебристого шлема. Он заговорил. Язык его был мне незнаком, но мучительно что-то напоминал. Кельбик толкнул меня локтем и пробормотал:

– Хорк, похоже, это наречие, родственное древнему языку клум начала тысячелетия!

– Как, ты знаешь язык, на котором никто не говорит вот уже четыреста лет?

– Я выучил его студентом, чтобы проверить перевод – кстати, не слишком точный – одного клумского математического труда, сделанный в четыре тысячи пятисотом году стариком Берином. Я могу ошибаться, но, по-моему, этот человек спрашивает, кто мы такие.

– Что ж, попробуй ему ответить.

С трудом подбирая слова, Кельбик произнес короткую фразу. На лице человека на экране отразилось удивление, затем радость. Он тотчас же, не менее коротко ответил.

– Он выражает свое облегчение по поводу того, что мы – люди. Он боялся, что мы окажемся драмами.

– Стало быть, они знают про драмов?

Кельбик посмотрел на меня с жалостью:

– Учитывая тот факт, что они люди и говорят на клумском языке, скорее всего, это потомки экипажа одного из наших затерявшихся в гиперпространстве звездолетов, ты так не думаешь?

Я повернулся к капитану:

– Тирил, вы всегда увлекались историей. Скажите, был ли среди пропавших звездолетов хотя бы один с клумским экипажем?

Капитан ненадолго задумался.

– Полагаю, что да. Третий или пятый, а может, даже и оба. Начиная с десятого, вылетевшего в четыре тысячи сто девятнадцатом году, уже был введен универсальный язык, хотя древние местные языки вышли из употребления в период между четыре тысячи двухсотым и четыре тысячи трехсотым годом.

С экрана хлынул новый поток вопросов, на сей раз более настойчивых. Кельбик не очень уверенно перевел:

– Если я правильно понял – язык сильно изменился, – он снова спрашивает, откуда мы. Мне ответить?

– Естественно!

В течение следующих нескольких минут говорил один Кельбик. Человек в шлеме слушал. Я видел, как выражение недоверия на лице его сменялось изумлением, затем восхищением. Он произнес несколько слов и прервал связь.

– Он переговорит со своим правительством. Мы должны оставаться на месте, пока он не получит указаний.

Мы, в свою очередь, связались с Землей на волнах Хека.

Я приказал продолжить торможение и предложил Совету привести в боевую готовность наш флот. Затем началось томительное ожидание.

Три звездолета по-прежнему плавали перед нами в космосе, но теперь ближайший был всего в двадцати километрах, а остальные два – километрах в ста. Они не подавали признаков жизни. Наши люди оставались на боевых постах, готовые к худшему. Трижды, но безуспешно мы пытались возобновить связь. Время тянулось все более и более медленно. Наконец, через двенадцать с лишним часов, экран снова осветился.

– Есть ли у вас на борту кто-нибудь, уполномоченный вести переговоры от имени вашего правительства? – спросил все тот же незнакомец.

– Да, я! – ответил я.

– Приглашаем вас к нам на борт вместе с вашим спутником, который говорит на нашем языке. Мы сядем на Тилии, где вы встретитесь с нашими правителями. Двое наших парней перейдут на ваш корабль и будут там оставаться в качестве заложников. Вы вернетесь по истечении срока, равного двенадцати оборотам планеты Ретор, которая сейчас перед вами.

– Хорошо, – сказал Кельбик. – Но если мы не вернемся по истечении этого срока, наши друзья обрушат на вас всю мощь наших двух планет.

Человек пожал плечами:

– Мы вас не боимся и желаем мира… если, конечно, это возможно. Чтобы и у вас не возникло никаких опасений, будет лучше, если вас доставит к нам один из ваших спасательных шлюпов. Надеюсь, они у вас имеются?

– Конечно. У вас есть шлюз?

– Разумеется. Он будет открыт.

Я быстро собрал в своей каюте необходимые мне личные вещи – Кельбик поступил так же – и, поскольку незнакомец ничего не говорил об оружии, присовокупил к ним легкий фульгуратор. Уже в шлюпе мы облачились в спасиандры и, когда наш аппарат причалил к борту чужого корабля, шагнули в зияющее отверстие шлюза, правда выждав, пока двое в спасиандрах, аналогичных нашим, не заняли места в покинутом нами шлюпе, помахав нам на прощание рукой. Дверь шлюза бесшумно закрылась за нами. Мы стали пленниками чужого звездолета.

Наше заточение оказалось коротким. В шлюз со свистом проник воздух, и открылась внутренняя дверь. За ней обнаружился узкий проход, в котором нас ждал человек в маске. Он помог нам снять спасиандры.

– Извините, что не показываю вам своего лица, но мы не знаем – вдруг вы являетесь переносчиками бактерий, против которых у нас нет иммунитета. Наденьте и вы такие же, пока наш судовой врач не заверит, что нам ничто не грозит. Пойдемте.

Я едва не спросил, почему они не ввели себе инъекцию панвакцины, но вспомнил, что она была изобретена в 4210 году, уже после отлета с Земли предков этих людей.

Мы вошли в сверкающую лабораторию, но, когда пожелали пройти дальше, наткнулись на совершенно невидимую перегородку и оказались запертыми между ней и дверью. Я ощупал ее: это была чрезвычайно прозрачная, без отблесков, материя, а не силовой экран, как я опасался. К нам подошел мужчина среднего роста, довольно пожилой, но все еще крепкий.

– Я вынужден попросить вас самим сделать забор крови, а затем передать мне образец через небольшое шлюзное окошечко, которое вы видите вот здесь. Если бы вы относились к другому виду, эти меры предосторожности, возможно, были бы излишними, но, вероятно, мы с вами очень похожи, вследствие чего ваши болезни, быть может, передаются и нам… Благодарю. Полагаю, наши люди проходят на вашем корабле примерно такую же проверку.

– Естественно, – ответил Кельбик, шепнув мне, уже на нашем языке: «Разумеется, при панвакцине в этом нет надобности, но на Тебеля, нашего биолога, положиться можно. Этим несчастным сильно повезет, если их там не препарируют!»

По прошествии четверти часа врач вернулся и нажал на какую-то кнопку. Невидимая перегородка ушла в пол с легким шумом.

– Все в порядке. Вы оба совершенно здоровы, и те немногочисленные обычные бактерии, которые присутствуют в ваших организмах, не вызовут эпидемии. Что до местных микробов, то они вас атаковать не станут, как не атакуют и нас самих. В худшем случае у вас начнут выпадать волосы. Впрочем, у нас есть от этого вакцина, и если вы позволите…

Я пожал плечами:

– Спасибо, но это лишнее. У нас самих имеется панвакцина, которая защищает организм от любых болезней.

– В таком случае… Пойдемте, капитан ожидает вас.

Мы прошли в длинное помещение, увешанное циферблатами и экранами; судя по всему, то была рулевая рубка. Человек, поднявшийся нам навстречу, оказался тем самым, с которым мы переговаривались по телекоммуникационной связи.

Он был одет как настоящий дикарь: серебряный шлем, ярко-красный камзол, того же цвета облегающие брюки, заправленные в высокие ботинки из черной кожи, длинный черный плащ, широкий, расшитый золотом пояс, из-за которого торчали два дальних родственника наших фульгураторов. Короче говоря, вылитый космический пират из ваших современных научно-фантастических романов!

Но лицо его было искренним и вполне дружелюбным. Он приветствовал нас, подняв правую руку с открытой ладонью на высоту плеча:

– Кириос Милонас, капитан звездолета «Эрия».

– Хорк Акеран, адмирал пятой эскадры разведчиков. – Кельбик придумал хитроумную уловку, чтобы скрыть мое настоящее звание. – И я, Кельбик Борейон, математик.

– Присаживайтесь. Полагаю, на прародительской планете все еще пьют – по большим праздникам? Мы ведь можем считать нашу встречу одним из них, не так ли?

Он отдал короткий приказ. Какой-то человек принес бокалы и бутылку.

– Надеюсь, адмирал, – почтительно проговорил Кириос, – наше мирасу вам понравится. Мы делаем его на основе одного растения с планеты Тилия, на которой в основном и проживаем.

Стеклянная бутылка – никто еще не придумал ничего лучшего для хранения ценных жидкостей – отличалась непередаваемо изящной формой. Пока Кириос разливал спиртное по хрустальным бокалам, я размышлял над небольшими противоречиями в фактах: одежда нашего хозяина и та строгая дисциплина, которая, судя по всему, царила на его звездолете, указывая на несколько варварский милитаризм, довольно плохо соотносились с изысканностью бокалов и бутылки. Уж не было ли добро награбленным, доставшимся Милонасу от другой цивилизации? Но это казалось маловероятным.

Я сделал небольшой глоток. Внутри бокала было не вино в земном смысле слова, а что-то вроде одного из тех сладких ликеров, которые китайцы получают из абрикосов, только с большей выдержкой и более насыщенным букетом. Напиток был чудо как хорош.

– Как скоро мы прибудем к месту назначения?

– Раньше… – Он на мгновение задумался, пытаясь обозначить срок более или менее понятным нам способом. – Раньше, чем вы выспитесь и поедите. Но наши вожди примут вас чуть позднее.

Завязалась долгая беседа. Кириоса интересовало все, что касалось Земли.

– Мы знали, что Солнце взорвалось, или, по крайней мере, предполагали это, так как не были абсолютно уверены в том, что самая ближайшая к нам звезда солнечного типа действительно является Солнцем – настоящим Солнцем. Даже не знаю, как выразить мое восхищение вашим подвигом! Превратить две планеты в звездолеты! И всего лишь при помощи космомагнетизма!

И он забросал нас вопросами, которые доказывали, что в этой обособленной части человечества капитаны космических кораблей обладали весьма обширными научными знаниями.

Потом он, в свою очередь, утолил наше любопытство. Да, они являлись потомками экипажа третьего гиперкосмического звездолета. Их история мало чем отличалась от истории того удачливого корабля, который все же сумел вернуться на Землю: после шести лет отчаянных скитаний по всему космосу они совершенно случайно набрели на некую систему, в которой имелись пригодные для жизни планеты, и решили обосноваться на одной из них.

– И вы не нашли способа сориентироваться в гиперпространстве?

– Если бы я сказал вам, что мы его нашли, вы бы мне не поверили и были бы правы. В таком случае мы бы давно уже вышли с вами на связь! Мы тоже прибегали к помощи космомагнитов, но наткнулись на тот же барьер, что и вы.

Из осторожности мы умолчали об открытиях, сделанных на Марсе. Мы поужинали с капитаном – подали кроваво-красное, очень вкусное мясо и необычные, но восхитительные фрукты, – а затем прекрасно выспались.

Планета неуклонно увеличивалась в размерах, и вскоре мы вошли в ее атмосферу. На центральном экране рулевой рубки я разглядывал все еще затянутую тучами поверхность, как вдруг испытал настоящий шок: я узнал простиравшийся под нами полуостров, на оконечности которого, сверкая нагромождениями копьевидных башен, стоял какой-то город. Я обладал тогда – да и сейчас обладаю – фотографической памятью, так что сомнений у меня не было ни малейших. Я прошептал Кельбику:

– Второе марсианское фото!

Он вздрогнул, пригляделся внимательнее, побледнел и пробормотал:

– Но тогда… Как такое вообще возможно?

Обращаясь к Кириосу, я спросил его, как можно более небрежно, – Кельбик переводил мои слова:

– А вы, случайно, не знаете других народов, способных путешествовать в космосе, кроме драмов, нас и вас самих?

– Есть еще один в системе соседней звезды. Вероятно, они тоже являются потомками землян. Все наши попытки вступить с ними в контакт потерпели неудачу. Но еще раньше, в старину, у нас была объявлена тревога. Наши детекторы засекли в высотах нашей атмосферы некое неравномерно движущееся тело. Это случилось примерно в трехсотом году нашей эры. Мы тут же выслали патрульный корабль, он ничего не обнаружил и смог поймать лишь радарное эхо. Преследование было долгим, но внезапно исчезло и эхо. Мы долго еще находились в состоянии боевой готовности… Но почему вы спрашиваете? Вам что-то известно?

– Нет, обычное любопытство. Мы и сами ни с кем не пересекались после нашествия драмов.

Придумав какой-то предлог, мы с Кельбиком отошли в сторону.

– Ты уверен? – спросил у меня он.

– Абсолютно.

– И однако, трехсотый год их эры соответствует примерно четырехтысячному нашему. Это же совсем недавно! К тому времени мы находились на Марсе уже более двух тысяч лет, а марсиане и вовсе исчезли задолго до этого!

– Тут есть парадокс, даже независимо от того, был ли таинственный звездолет, посетивший эту планету, марсианским или же нет. Но вероятность чистого совпадения крайне мала.

– Этот контур… похоже, он как-то воздействует на темпоральные поля… Быть может, здесь и нужно искать решение?

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего. Поговорим об этом, когда вернемся на Землю.

На боковом экране зала возникла высокая башня, совсем рядом с нами. Мы были на одном с ней уровне, затем опустились, и башня словно устремилась в небо.

– Прибыли, – сказал Кириос Милонас. – Господин адмирал, не окажете ли мне честь побыть – вместе с вашим другом – моим гостем, пока мое правительство изволит вас принять?

Астропорт был окружен внушительными строениями, и их близость свидетельствовала о высоком мастерстве пилотажа астронавтов этой планеты. Мы вышли из космолета и вслед за Кириосом сели в продолговатое земное транспортное средство. Через несколько минут мы уже были за пределами города, а еще через полчаса прекрасная дорога, змеившаяся в лесах, среди диких деревьев, вынесла нас к дому нашего хозяина.

Дом, стоявший на берегу небольшого озера, представлял собой настоящее чудо архитектуры – ничего лишнего, – а его комфорт соответствовал привлекательному внешнему виду. Кириос устроил для нас беглый осмотр жилища. Оно оказалось не очень большим – всего с десяток комнат, но расположенных очень удачно: дом казался гораздо более просторным, чем был на самом деле. Что меня удивило, так это полное отсутствие различных автоматических аппаратов, которые есть в каждом, даже самом скромном земном обиталище. Я поделился своим наблюдением с Кириосом.

– Позднее поймете, – ответил он.

В некоторых помещениях перед нами почтительно раскланивались слуги (почти все – женского пола), представители класса, исчезнувшего у нас несколько тысячелетий назад. И вновь смешение высокой цивилизации и варварства!

Спустя пару минут я получил еще одно доказательство этого. Во внутреннем дворе раздались крики; выглянув из окна, я увидел двух здоровенных мужчин, секших розгами третьего, привязанного к столбу. Кириос, в свою очередь, подошел к окну:

– Ха, вижу, Треблен ничуть не изменился. Ну ладно…

– Что такого он сделал? – спросил Кельбик, на лице которого было написано возмущение.

– Ничего. Именно этим я его и попрекаю, – спокойно ответил наш хозяин. – На Тилии нет места бездельникам.

Я едва не спросил, почему несчастного еще в детстве, когда выявился его недостаток, не подвергли ульнийской обработке, но смолчал – ее начали применять лишь с 4197 года. К тому же ради успеха моей миссии лучше было не вмешиваться во внутренние дела тилийцев.

Перед завтраком – еще один сюрприз! Когда мы спустились из наших комнат по лестнице из резного дерева, Кириос уже ждал нас в окружении трех молодых женщин, которых тут же нам и представил:

– Гелиона, моя первая жена. Сирика, моя вторая жена. Элеана, моя третья жена.

Выходит, тилийцы практиковали полигамию. Многобрачие существовало и у нас, но все-таки было редкостью. Я поклонился в знак приветствия, что, похоже, крайне обрадовало молодых женщин и вызвало легкое раздражение у хозяина. Еще один повод для удивления: ни одна из трех жен не села с нами за стол!

Еда оказалась превосходной, мне редко приходилось пробовать такое. Мясо было изысканным и исключительно сочным, чего о нашем, увы, не скажешь. Хватало и вкуснейших фруктов; мне особенно понравился один, чем-то напоминавший земной ананас, и я пообещал себе захватить на Землю его зерна, даже если они будут единственным, что я увезу с Тилии. Было также много разных напитков, в том числе очень крепких.

Последняя чашка горячей ароматной настойки, низведшей кофе до уровня обычного пойла, – и наш хозяин провел нас на выходившую на озеро веранду. Его огромное тело опустилось на низенькое ложе. Затем он указал нам на два других и начал так:

– Изучение психологии и человеческого поведения составляет часть моей военной подготовки, и я увидел, адмирал, что многое здесь вас удивило, а то и вовсе шокировало. Впрочем, и меня самого поразили некоторые ваши поступки, и я знаю, что вы это заметили. Официально мне ничего не известно о вашей миссии, и она меня никак не касается. Не нужно, однако же, быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, в чем она заключается. Когда моя «Эрия» перехватила ваш звездолет, вы производили разведку нашей системы, пытаясь уяснить, сможете ли вы в ней обосноваться? Я ведь прав, да?

И когда вы увидели, что она занята, то, возможно, подумали: они являются потомками тех же предков, что и мы, и позволят разместить здесь нашу планету? Вы будете разочарованы, адмирал, а если не вы лично, то ваше правительство. Пойти на такое мы не можем. Я не стану углубляться в детали, но могу заверить, что вы получите от нашего верховного правителя вежливый, но категоричный отказ. Я должен если не объяснить вам причину – это дело правителя, – то хотя бы поделиться с вами кое-какими сведениями. Меня сильно расстроит, если вы покинете нашу планету разгневанным, потому что, как и большинство военных, я ненавижу войну.

Вас здесь многое удивит: обязательная полигамия, обращение со слугами и само их существование, наличие очень сильной армии, хотя наша система, как некогда и ваша, перекрыта барьером, – но вспомните про драмов! Так вот, почти все это имеет одну-единственную причину – космические лучи.

Когда наши предки покинули Землю – не знаю, в каком году вашей эры, но в первом году нашей, – наука еще не позволяла полностью защититься от лучей. Но это не причиняло особого беспокойства, ведь если все шло хорошо, экипажи проводили в космосе очень мало времени. К сожалению, как вы и сами знаете, все изменилось, наши предки вынуждены были остаться там и скитаться от планеты к планете, многие годы подвергаясь воздействию этих лучей. Произошло то, что и должно было произойти: начались мутации. Да, адмирал, мы – мутанты. Конечно, не чудовища с двумя головами, хотя и такие иногда рождаются, или с двумя сердцами, или же телепаты, но все-таки мутанты. Мутация, которая быстро стала доминирующей, к несчастью, еще крайне опасна. На Тилии рождается в среднем шесть девочек на одного мальчика! Этим и объясняется наша полигамия.

Другая мутация, от которой мы частично защищены благодаря строгой сегрегации, привела к рождению тысяч людей – целой линии, выражаясь языком биологии, – которые напрочь лишены инициативности и могут быть лишь обслугой: рабочими на ферме, камердинерами, лаборантами, рядовыми солдатами, – тут все зависит от их ума или отваги. Мы вынуждены были запретить близкородственные браки не просто так, а потому, что в этом возникла необходимость. Как обычно бывает, сегрегация привела к вражде между двумя группами.

Нас, представителей правящего класса, на этой планете сейчас явное меньшинство. Если помните, в вылетевшем с Земли звездолете нас было всего двенадцать мужчин и двадцать четыре женщины. Когда мы сели здесь, нас оставалось еще меньше. На протяжении нескольких поколений, пока не ввели обязательную полигамию, численность населения почти не увеличивалась, пятеро из семи новорожденных так и оставались бесплодными. Не говоря уж о преступлениях, мятежах и так далее.

Затем – еще одно «счастье»! – триисы с планеты Калеб, нашей ближайшей соседки, открыли для себя космические полеты. Конечно, их атомные ракеты и сейчас еще не идут ни в какое сравнение с нашими космомагнитами, но они многочисленны и свирепы, и их бомбы убивают так же верно, как и наши. Отсюда необходимость в армии и космическом флоте.

– Мы могли бы, – сказал я, – помочь вам. Пока что я не вижу, почему бы нам не остаться в вашей системе. Наши генетики, думаю, справятся с проблемой мутации. Что до триисов…

– Благодарю за предложение, но мы не сможем его принять. Правда заключается в том, что мы просто-напросто не позволим вам работать над нашими генами. Вы говорите, что желаете нам помочь? Лично я вам охотно верю. Но верховный правитель ни за что не позволит вам истребить нас, чтобы занять наше место, не пойдет на такой риск, пусть даже он ничтожно мал. Позднее, если вы найдете другую звезду и способ преодолеть барьер, мы с благодарностью примем ваше предложение. Но не сейчас.

– Но нам не нужна ваша планета! У нас есть Земля и Венера!

– Разумеется, но здесь, помимо Тилии и Калеба, более или менее пригодны для жизни всего лишь три планеты. И мы не желаем ни с кем их делить. Нас становится все больше и больше. У каждого мужчины – от трех до шести жен, но только подумайте: в среднем рождается лишь один мальчик на шесть девочек!

– И какова нынешняя численность населения?

– Это вам скажет верховный правитель, если сочтет нужным.

Кириос ловко уходил от всех вопросов, касавшихся его планеты. Зато мы долго беседовали о войне с триисами. Он говорил без ненависти, сожалея о том, что им так и не удалось прийти к взаимопониманию.

– Они не такие уж плохие парни, и в этой войне не правы обе стороны. После небольшой стычки на их спутнике один наш слишком вспыльчивый генерал уничтожил их город.

– А как они выглядят, эти триисы? – поинтересовался Кельбик.

– Это гуманоидная раса. Похожи на людей, но чуть-чуть отличаются, что, кажется, бывает очень часто. Во время своего большого путешествия наши предки повстречали гуманоидов на доброй дюжине планет. Триисы очень высокие – даже повыше вас, адмирал, – у них желтая кожа… да вы сами увидите, если пожелаете. У нас тут неподалеку есть лагеря военнопленных.

Так мы проболтали до самого вечера. На следующий день Кириос отвез нас в город для аудиенции у верховного правителя.

Дворец правительства производил сильное впечатление: массивное строение с перистилем, окруженным белыми колоннами. Мы миновали с десяток постов охраны, необходимость которых, как пояснил Кириос, была вызвана военным положением и возможностью нападения триисов. В окружении караульных мы проследовали по бесконечным коридорам и наконец оказались в кабинете правителя Тилии. Это была длинная светлая комната с паркетом из прекрасного желтого дерева и стенами, вдоль которых тянулись полки с книгами и экраны. В дальнем ее конце, за простым деревянным столом, сидел мужчина и что-то быстро говорил в микрофон. Шедший первым Кириос остановился и отдал ему честь. Мужчина поднял голову.

Он находился в расцвете лет, но явно был немолод. Подперев подбородок худой белой рукой, он смерил нас внимательным взглядом. Под высоким, изборожденным морщинами лбом сверкали проницательные черные глаза; сжатый в линию, с опущенными уголками рот, казалось, говорил о сильном и непростом характере человека.

– Присаживайтесь, господа. – Голос его был мягким, немного усталым. – К сожалению, я не могу уделить вам много времени. Вы, вероятно, явились, чтобы попросить права присоединиться, с вашими двумя планетами, к этой солнечной системе? Такого права я предоставить вам не могу. – Он поднял руку, предупреждая возражение Кельбика. – Поверьте, я очень об этом сожалею. Как и о том, что не имею возможности посетить Землю, которая была для нас прекрасной легендой. Впервые за пятьсот лет две разделенные ветви человечества наконец-то встретились! Как бы я хотел этому возрадоваться!.. Но после консультаций с советниками – как учеными, так и политиками – я вынужден вам отказать. Милонас, присутствующий здесь, пересказал мне ваше предложение о помощи, которое я тоже должен отвергнуть. Не думаю, что вы воспользуетесь этим для нашего уничтожения, но, как верховный правитель Тилии, я не вправе брать на себя этот риск.

– А если мы дадим слово, что останемся на Земле и Венере?

– Не сомневаюсь, что несколько лет, быть может, даже веков вы будете держать свое обещание. Но потом? Человек есть человек, и никакие ограничения не останавливают его надолго. Каким бы жестоким ни выглядело мое решение, я считаю его единственно возможным и лучшим в данной ситуации – даже для вас. Наши цивилизации уже разошлись, и хотя ваша стоит на более высокой ступени, нам нравится наша, именно потому, что она наша. Вспомните, сколько войн было на Земле до объединения. Неужели вы хотите начать все заново?

– Конечно же нет! Но вы слишком пессимистичны.

– Нет. Я просто-напросто предвижу будущее. Прямо сейчас проблем не возникнет. По крайней мере, для вас. Вы поможете нам победить триисов. А так как мы, как, вероятно, и вы, не хотим истреблять их всех до единого, вам придется колонизировать другие планеты. И когда мы, в свою очередь, начнем задыхаться на Тилии, а при нашем общественном строе, определяемом мутациями, это произойдет уже через несколько веков, здесь и для нас не останется места.

– Но проблему, которой вы пытаетесь избежать, уже создают триисы…

Он устало махнул рукой:

– Я и сам прекрасно знаю. И результат перед вами: война!

– Стало быть, нам придется еще многие века скитаться во мраке космоса?

– У вас есть два выхода. Первый – истребить нас, если вы сможете сделать это. Правда, я сильно сомневаюсь, что вы сами этого захотите, разве что земная цивилизация изменилась после отлета наших предков. Второй – долететь до соседней звезды, которая находится отсюда всего в двух световых годах.

– В трех с половиной, – тихо проговорил Кельбик. – Наш народ уже устал от подземной жизни. Мы сделаем все возможное для того, чтобы он согласился на отсрочку, но только согласится ли он? Вы готовы пойти на риск и подвергнуться истреблению во избежание другого риска, более отдаленного. Но кто знает, вдруг тайну межзвездных путешествий удастся раскрыть скорее, чем мы полагаем?

– Я не хочу войны, уж поверьте, – сказал правитель Тилии. – Но если нам придется сразиться, не думайте, что вам удастся победить легко. Конечно, нас гораздо меньше, чем вас, но мы воюем с триисами уже почти полвека. Милонас, вероятно, смог бы уничтожить ваш звездолет прежде, чем вы бы обнаружили угрозу. О! Я не ставлю под сомнение ваше военное мастерство, адмирал. Но скажите, вы когда-нибудь сражались в космосе?

– Нет, Кельбик, – сказал я. – Мы не пойдем войной на тилийцев, и ты это знаешь. Тогда что нам остается? Белюль? У вас есть информация о его системе?

– Да. Если, конечно, Белюль – это та звезда, которую мы называем «Эльссен», наша ближайшая соседка. Я уже распорядился приготовить для вас копии всех тех документов, которые ее касаются. И вот еще что… Мы наверняка знаем, что эта система обитаема, так как один из наших космолетов, проходя рядом с барьером, однажды принял радиограмму. Сообщение было внятным и разборчивым, поэтому вполне возможно, что его передавали потомки другого земного экипажа, из которого развилась враждебная сейчас цивилизация. Это было довольно-таки грубое предупреждение: не преодолевайте барьер! Тем не менее, если вы направитесь к Эльссену, имейте в виду, что в эту систему входит четырнадцать планет, и некоторые должны быть пригодными для жизни. Кроме того, мы можем передать вам чертежи нашего оружия… – Он улыбнулся. – Разумеется, эти чертежи будут находиться в кофре, который невозможно открыть, не уничтожив их, до истечения разумного срока.

– Вы зря не доверяете нам, – сказал я. – Мы готовы сообщить вам все полезные сведения о нашем собственном оружии… безотлагательно!

– Вы можете себе это позволить! Завоевание Тилии дорого вам обойдется, но у вас это получится, тогда как мы не смогли бы завоевать Землю даже при помощи вашего оружия. Вы слишком сильны, слишком многочисленны. Все же спасибо за доверие: я принимаю ваше предложение. И если позднее мы научимся совершать межзвездные путешествия, землян всегда будут принимать на Тилии как друзей… конечно, при условии, что они придут с миром! Могу я, тот, кто дает вам так мало, попросить у вас еще кое-что?

– Просите.

– Я хотел бы получить копии ваших технических трудов и тех литературных произведений, которые наши предки не смогли взять в звездолет.

– Вы их получите в самое ближайшее время.

– Раз уж мы сегодня столь щедры – вы, конечно же, в большей степени, нежели я! – позвольте мне попытаться хоть как-то ответить на ваш бесценный подарок. В придачу к копиям наших технических и литературных трудов, которые не идут ни в какое сравнение с вашими, я хотел бы выделить вам – разумеется, с вашего согласия – нескольких офицеров, искушенных в космических сражениях. Я знаю, шансов вернуться на Тилию у них будет не много, поэтому они возьмут с собой семьи. Не отказывайтесь, полагаю, их помощь не будет лишней. Милонас может командовать ими.

Я перевел взгляд на офицера. Сделав шаг вперед, он с блестящими от слез глазами пробормотал:

– Ваша светлость, я не смел и надеяться!..

– Неужели вы согласитесь покинуть вашу родную планету, быть может, даже навсегда? – спросил Кельбик.

– Я был капитаном того звездолета, который принял неподалеку от барьера сообщение этих других. Оно было не слишком приятным для нас, и я не прочь нанести визит вежливости тем, кто его отправил. И потом, кое-что из нашего вчерашнего разговора заставляет меня полагать, что вы скоро решите проблему межзвездных полетов. Или я ошибаюсь? Впрочем, какая разница!..

Я взглянул на Кельбика, затем быстро принял решение:

– Хорошо. Мы согласны. Но друзья познаются в беде, и пока Венера и Земля будут вставать на другой курс, а это займет примерно два месяца, мы поможем вам в борьбе против триисов. Наши экипажи получат в ней необходимый опыт, если то, чего вы опасаетесь, – правда.

– Благодарю вас. Что ж, господа, тогда, наверное, до свидания. Кириос Милонас займется практическими деталями.

Прежде чем мы вышли, этот выдающийся человек принялся раздавать указания.

Глава 2. Снова в путь!

Следующие несколько дней прошли в совещаниях с военачальниками, затем мы вернулись на «Клинган», ожидавший нас в космосе.

Совет без особых проблем утвердил принятые мной обязательства, и под влиянием крупных геокосмосов Земля и Венера изменили свою траекторию. Несмотря на мои опасения, народ безропотно поддержал Совет, когда узнал, что в противном случае нам грозит война с такими же людьми, как мы сами.

Ни Кельбик, ни я не участвовали в войне против триисов. Сразу же по возвращении на Землю Кельбик заперся в нашей лаборатории, чтобы проверить идею, возникшую у него на Тилии. Спустя неделю он вызвал меня, и, так как все шло лучше некуда, я на несколько дней передал свои полномочия Гелину.

Я застал Кельбика за большим деревянным столом – он ненавидел столы из металла или пластмассы, – на котором в беспорядке громоздились стопки листов, сплошь покрытых его тонким, капризным почерком. Он выбрал одну такую стопку и протянул мне:

– Прочти и скажи, что ты об этом думаешь.

Я взял бумаги, присел на край стола и погрузился в чтение. По истечении некоторого времени я придвинул к столу гораздо более удобный стул и, взяв лист чистой бумаги, принялся покрывать его собственными расчетами. Мне трудно было уследить за мыслью Кельбика, и если бы он не научил меня своему особому методу анализа, я бы с этим никогда не справился. Даже в тот день эта работа оказалась нелегкой, и прошло несколько часов, прежде чем я довел ее до конца.

Я с удивлением посмотрел на друга:

– Но послушай, Кельбик, ты же развиваешь новую теорию времени. И весьма соблазнительную! Эта концепция времени как поляризованного потока четвертого измерения, она же… Клянусь Гриоком, твое уравнение имеет обратную силу! А это означает…

– Что во времени можно путешествовать. Да. Но это не ново. На такую возможность, если верить нашему другу-археологу Люки, указывал еще до темных веков, а может, даже до ледниковых периодов некий физик по фамилии Уэрс или Уэллс, чье имя иногда упоминается в хрониках прорицателя Килна. Порой я даже задаюсь вопросом, не легенда ли это – в противном случае он бы обосновал свою теорию. Однако это возможно сделать, только опираясь на фундаментальные уравнения космомагнетизма!

– Хм, но кто знает, чего достигли люди первой цивилизации? В конце концов, они колонизировали Марс и добрались до Венеры! А может, это было всего лишь ни на чем не основанное предвидение. Но подожди… Теперь это уравнение кажется мне знакомым. Ну конечно, это формула распространения волн Хека, только чуть более сложная, потому что временной фактор здесь имеет четыре измерения, а не одно. Вот почему они распространяются быстрее света в континууме более сложного порядка, нежели наше пространство. Поздравляю, Кельбик! Это великое открытие. Но как ты понял, от чего следует отталкиваться?

– Разве ты не узнал на второй марсианской фотографии тилийский город Рхен?

Я смотрел на него в недоумении.

– Тут нет ничего сложного. Этот город существует не более трехсот лет. Марсиане же исчезли в незапамятные времена, задолго до появления на Марсе наших предков первой цивилизации. Следовательно, чтобы сделать фотографию того, что возникнет через сотни тысяч или миллионов лет, нужно совершить путешествие во времени, в будущее. Как бы то ни было, марсианский звездолет не мог посетить Тилию из-за барьера. Не мог он этого сделать и через гиперпространство, потому что не нашел бы дороги обратно. Однако на их звездолете мы обнаружили гиперпространственную установку! Но в таком случае зачем им понадобились мощные космомагнетические двигатели? Теперь понимаешь?

– Нет.

– Кроме того, там был некий контур, по всей видимости влияющий на время! Это ничего тебе не говорит?

– Да объясни ты наконец, трилл тебя побери!

– Ну, слушай. У нас имеется звездолет, который, судя по многочисленным фотоснимкам неведомых солнечных систем, не раз совершал далекие путешествия. На звездолете стоят космомагнетические двигатели, гиперпространственная установка и контур, который, по всей видимости, влияет на время. Следовательно, все три эти механизма необходимы для межзвездных путешествий. Барьер можно преодолеть разными способами, Хорк. Проломить его или пройти над ним звездолет не способен. Но можно пройти до того, как он возник, или после того, как он исчез!

У меня случилось озарение.

– Ты хочешь сказать, что они использовали галактический дрейф?

– Или всего-навсего движение звезд. Следи за моей мыслью. Барьер окружает каждую звезду полем, непроницаемым для любого тела с массой меньшей, чем масса Луны. Но этот барьер передвигается в пространстве вместе со звездой. Допустим, перед ним оказался космолет. Скачок во времени, и барьера перед звездолетом уже – или еще – нет. Конечно, это требует огромного расхода энергии, но, вероятно, не большего, чем дают космомагнетические двигатели.

– И что же, по-твоему, станет с гиперпространством?

– Ты не обратил внимания на рассказ Милонаса. Если помнишь, он говорил, что они успешно летают в гиперпространстве с внутренней стороны барьера. Проблемы возникают лишь при попытке его пересечь. Видимо, барьер существует и в гиперпространстве, именно из-за него двигатели выходят из строя и звездолет улетает невесть куда. Но без гиперпространственных установок межзвездные перелеты отнимали бы слишком много времени. Я представляю марсианскую технику перелетов так: гиперпространственный скачок до барьера, временной скачок, чтобы преодолеть барьер, еще один временной скачок, чтобы вернуться в свое время, еще один гиперпространственный скачок до системы, которую хотят изучить, и снова космомагнетизм для приземления. Впрочем, второго временно́го скачка они могли и не делать. Для исследования неведомой вселенной интересен любой отрезок времени!

– Да, видимо, это объясняет марсианские снимки. Но почему такой огромный скачок в будущее? Как минимум на полмиллиона лет, если не больше!

– А ты обратил внимание, что мое временно́е уравнение – квантифицированное? Я, правда, абсолютно не знаю кванта времени, – возможно, он очень велик или марсианский контур времени действовал только на определенное число квантов одновременно…

– И драмам тоже был известен этот секрет?

– Этого мы никогда уже не узнаем… Теперь пора переходить от теории к практике, для чего придется разрешить кое-какие проблемы.

Пошли долгие месяцы напряженной работы. Мы вместе с ассистентами жили в лаборатории, взаперти, отключившись от всего, что происходило снаружи. Лишь однажды Совет убедил меня открыть торжественное заседание по случаю начала второго этапа пути, когда наши планеты вышли на новую траекторию к Белюлю. Тогда-то я и узнал, что война с триисами благодаря нашей помощи почти завершилась. По окончании церемонии я сразу же вернулся к Кельбику и к нашей экспериментальной модели, которая только-только начинала вырисовываться.

Мы уже достигли предварительных результатов – исчезновения крошечных предметов, – когда мне пришлось вновь вернуться на пост верховного властителя: Земля и Венера приближались к барьеру.

Я прочел многочисленные доклады, скопившиеся на моем столе. Наш боевой флот усиленно тренировался под руководством Кириоса Милонаса и сопровождавших его тилийских офицеров. Производство оружия увеличилось – возможно, даже больше, чем было необходимо. По этому поводу я вызвал Кириоса и Гелина.

– Скажите честно, Кириос: вы действительно полагаете, что все это оружие нам пригодится? Вы же знаете: если мы обнаружим в ближайшей солнечной системе людей, мы не станем воевать с ними, как не стали воевать с вами.

Он улыбнулся, чуть иронично:

– Нужно еще, чтобы другая сторона тоже не захотела сражаться, Хорк. А я уверен в двух вещах: во-первых, в системе Белюля есть люди, так как я слышал по радио их голоса; во-вторых, они настроены крайне враждебно.

– Может, они приняли ваш космолет за корабль драмов?

– Сомнительно! Они пригрозили освежевать нас. Драмам, у которых нет кожи, они бы не стали так угрожать. По правде сказать, они вообще бы не стали с ними разговаривать.

– И что вы им ответили?

– Ничего. Сразу же после своей угрозы они прервали передачу, да и все равно не услышали бы нашего ответа. Их передатчик был гораздо мощнее нашего, потому что сигнал дошел до нас с расстояния как минимум в пятьдесят миллионов километров. Нет, Хорк, придется сражаться, причем с достойным врагом, если оружие у них не хуже средств связи.

– А если мы пройдем мимо этой системы?

– Психологически невозможно! – вмешался Гелин. – Триллы, как и большинство текнов, устали оттого, что им приходится сидеть дома. Я не могу обещать, что они не восстанут. Человек – не термит, Хорк! Текны в крайнем случае еще могут потерпеть, если им указать достойную цель. Но триллы… Давайте надеяться, что население, которое мы обнаружим, не будет настроено враждебно и позволит нам повращаться вокруг их солнца. Хотя бы несколько десятков лет, чтобы люди смогли передохнуть и воспрянуть духом.

– Гелин, неужели с моральным духом все так плохо?

– Хуже, чем вы даже можете себе представить, Хорк. Пока вы с Кельбиком работали, были сделаны две попытки поднять мятеж. О! Обошлось без кровопролития, это было всего лишь предупреждение. И еще – огромный приток добровольцев для войны против триисов. Вдесятеро больше людей, чем требовалось, по правде говоря. Люди с радостью рисковали жизнью, лишь бы побывать на Тилии или на Триисе, увидеть солнце, насладиться естественными днями и ночами, искупаться в реке… Мы воспользовались этим для посменной тренировки многочисленных экипажей звездолетов. Полагаю, это нам пригодится.

– Стало быть, вы считаете, что в случае необходимости народ согласится сражаться?

– Я в этом уверен! Он согласится на что угодно, лишь бы не случилось третьих Великих Сумерек! Вчера я услышал весьма характерное замечание. Когда мимо проходил один из спутников Кириоса, кто-то из наших сказал: «А в общем-то, даже жаль, что они оказались такими славными парнями!»

– Хе-хе, в противном случае мы бы встретили вас иначе! – усмехнулся Кириос.

– Неужели подобный возврат к дикости возможен? – спросил я.

– Знаете ли, Хорк, мы вернулись к этому не по собственной воле и без особого удовольствия, но, полагаю, довольно-таки эффективно, – проговорил Кириос. – Если же судить по тому, что я слышал о восстании фаталистов и о том, как вы его подавили, мне кажется, что и в вас самом, Хорк Акеран, дикарь пробуждается весьма быстро! Как настоящий солдат, я не люблю войну, уж поверьте. Просто обстоятельства сложились так, что многие наши юноши превратились в машины для убийства. Я тоже, хотя и мечтал с детства о мирной жизни астронома. И, клянусь Гекланом, если я уцелею к тому времени, когда Земля выйдет на надежную орбиту, я осуществлю эту мечту. Но в данный момент я вынужден оставаться солдатом. Мой командир, которого я, наверное, никогда больше не увижу, приказал мне верно служить планете-матери, и, пока ей угрожает опасность, я буду исполнять этот приказ и буду безжалостно убивать – без радости, но и без угрызений совести, – так как я, варвар, хочу, чтобы человеческая цивилизация просуществовала долго!

– А если я прикажу вам напасть на мирную планету?

– Теперь командуете вы. Как солдат, я буду вынужден подчиниться, но совесть моя будет нечиста. Однако я знаю, что вы этого не сделаете. Если бы мой командир там, на Тилии, счел вас способным на агрессию, меня бы здесь, с вами, не было.

– Вам действительно нечего опасаться, Кириос.

В тот вечер Кириос отужинал со мной и моей семьей.

Он жил одиноко, оставив трех своих жен на Тилии, и, похоже, втайне был даже рад этому. Женился он недавно, не по любви, но повинуясь закону, и детей у него еще не было.

Он рассказал нам о своей суровой юности, об ужасном обучении военному искусству и о том, как по ночам он тайком пробирался в обсерваторию, чтобы следить за звездами. Его математические познания оказались довольно глубокими, и позднее мы с Кельбиком были поражены быстротой, с какой он усваивал основы наших систем расчета, и не только основы. Для Земли он был, бесспорно, прекрасным приобретением.

В последующие месяцы наша дружба только окрепла, и он быстро стал завсегдатаем нашей лаборатории, откуда Кельбик не выходил вовсе и куда сам я заявлялся всякий раз, как только мог. Кириос принадлежал к другой цивилизации, и его реакция бывала совершенно неожиданной. Иногда это нас забавляло, но гораздо чаще приносило нам пользу.

Например, он не мог понять, как я, верховный властитель, мог рисковать своей жизнью во время первого контакта с его народом.

– А если бы я вас уничтожил?

– Это не имело бы решающего значения, Кириос, – ответил я. – Для Земли по крайней мере, если не для меня! Совет назначил бы другого координатора, и все бы продолжилось…

– Стало быть, вы полагаете, что люди взаимозаменяемы?

– Разумеется, нет! Однако нет людей незаменимых. Наша цивилизация не основывается, как ваша, на культе вождя. С научной точки зрения гибель Кельбика стала бы гораздо более серьезной потерей, чем моя смерть, потому что я уже давно не занимаюсь серьезной работой, и, пока я остаюсь координатором, у меня никогда не будет на это времени.

– Но в конце концов, личная преданность…

– Нет – и не должно быть – никакой личной преданности в столь сложной цивилизации, как наша, и я уверен, Кириос, что и ваша со временем примет совершенно иную форму, нежели нынешняя. На трудности, которые вставали перед вами, – а это и освоение новой чужой планеты, и более позднее появление триисов, вы нашли единственно возможный ответ – создание централизованной цивилизации, общества, сгруппировавшегося вокруг вождя: сначала – вождя деревни, затем – военного вождя и, наконец, вождя государства. Вы могли бы прийти к коллегиальному управлению, но мой собственный опыт, полученный во время восстания фаталистов, вынуждает меня сомневаться в эффективности совместного управления в кризисный период. Мы находимся совсем в ином положении. По очевидным причинам на Земле давно уже существует одно правительство, и сама сложность нашей цивилизации требует, чтобы оно было коллегиальным, со строгим иерархическим разделением функций. Венера от нас практически не зависит, и это прекрасно, потому что мы не смогли бы управлять отсюда другой планетой. Единственный высший орган власти для обеих планет, тоже коллегиальный, – это Совет властителей, который действует скорее методом убеждения, нежели посредством приказов. Что до меня, то я лишь временный диктатор, назначенный Советом на период кризиса с определенной целью – для верховного руководства Великим Путешествием, и только для этого. Если часто приходилось решать вопросы внутреннего управления, не обращаясь к Совету, то лишь тогда, когда из-за срочности дела для этого не было времени, или тогда, когда эти решения в конечном счете имели отношение к моей собственной работе. Например, я был вынужден распорядиться истребить шайку фанатиков, желавших уничтожить геокосмос номер два. И сейчас, если нам придется вести войну в системе Белюля, ответственность за все решения падет на меня. Но только на время войны! Поэтому не считайте меня вождем: я всего лишь технический специалист, который получил особое задание. И я ожидаю от вас повиновения в том, что касается его выполнения.

– Хорошо, пусть так и будет. Не уверен, что понял все, но, чтобы повиноваться, необязательно все понимать. Что бы я делал в случае войны, если бы мои люди обсуждали мои приказы?

– У вас имеются какие-то нарекания к тем, кто служил под вашим командованием в боях с триисами?

– Разумеется, нет!

– Так же будет и в дальнейшем, уверяю вас. Земляне способны соблюдать дисциплину, пусть они и соглашаются на это лишь по доброй воле.

Мы благополучно преодолели барьер между Этанором и Белюлем и выслали в разведку боевые космолеты. Несмотря на это, нас застали врасплох, и это едва не стоило мне жизни.

Оставив Рению в Хури-Хольдэ с нашим сыном, я вместе с Кельбиком отправился навестить археолога Люки. Он вел раскопки очень древнего города, который, если я верно ориентируюсь, являлся сегодняшним Бордо или, по крайней мере, стоял на том же месте. Люки работал без перерыва, кроме самых опасных моментов, все то время, пока шла подготовка к Великому Путешествию, и сумел откопать культурные слои разных эпох. В самом древнем городе Люки нашел множество интересных свидетельств о том человечестве, которое для нас было доисторическим, – о вашем человечестве. Бедняга Люки! Если когда-нибудь я смогу возвратиться обратно…

На границе своих обширных раскопок Люки соорудил маленький, но удобный домик для себя и своих сотрудников. Мы не раз навещали его, чтобы немного развеяться в компании археолога и его очаровательной жены.

Люки показал нам свой котлован, освещенный и обогреваемый искусственным солнцем: если бы мы не были облачены в спасиандры, то могли бы подумать, что вернулись в счастливые дни нашей планеты. Затем мы прошли в дом, и я уже предвкушал приятный вечер среди настоящих друзей, вдали от всяческих забот. Мы поужинали, и Люки достал почтенного вида бутылку, найденную, по его словам, во время раскопок, и уже собирался ее откупорить, когда земля слегка вздрогнула.

– Что это? – удивился я. – Подземный толчок? Люки, свяжитесь по видеофону с Хури-Хольдэ, скорее!

Он осторожно поставил бутылку на стол и направился к аппарату. Яркий свет, идущий от окна, вдруг обрисовал на стене его силуэт. Кельбик бросился к окну, я – следом.

Вдалеке, за холмами, поднимался огненный столб. На сей раз земля содрогнулась отчетливо. Сделавшись мертвенно-бледным, Кельбик повернулся к нам:

– Полагаю, это атомная бомба. Примерно в двухстах километрах к югу отсюда.

– В двухстах километрах? Там, если не ошибаюсь, находится Телефор…

– Да, на нас напали. Кириос был прав, Хорк.

– Возвращаемся. Ты тоже, Люки, как и твои помощники. Но прежде нужно надеть спасиандры. А я тем временем попытаюсь связаться с Хури-Хольдэ…

Свет нестерпимой яркости залил комнату, и почти тотчас же страшный удар потряс дом. Еще одна бомба, на сей раз разорвавшаяся относительно близко. Люки метнулся к воздухопроводу, до конца закрыл кран, затем опустил рычажок в углу комнаты.

– В подземное убежище, быстро! Переборка треснула, воздух уходит! И захватите спасиандры!

– Если одна из бомб взорвется еще ближе, нам конец, – пробормотал один из его помощников.

Мы скатились вниз по лестнице и ввосьмером сгрудились в подземном убежище. Люки задраил герметичный люк.

– Не теряйте времени на болтовню! Надеваем спасиандры – и в космос. Да поживее!

Натянув спасиандры, мы открыли люк и поднялись в дом.

Переборка двери окончательно просела от внутреннего давления, и Люки с сожалением всплеснул руками при виде своей драгоценной бутылки, расколотой замерзшим вином. Несколько минут спустя мы все втиснулись в мой космолет и, бросив на произвол судьбы находки археологов, на полной скорости помчались к Хури-Хольдэ. Бомбы продолжали взрываться, только теперь они бесшумно вспыхивали на большой высоте, засеченные гиперрадарами и перехваченные нашими собственными ракетами. Несмотря на защитные светофильтры, нас то и дело ослепляли вспышки. Предоставив Кельбику вести космолет, я связался с Советом.

Поверхности достигло семь бомб. Ничто не предвещало нападения: бомбы прилетали откуда ни возьмись со скоростью, близкой к световой. В действительности же это Земля неслась с такой скоростью навстречу им. Бо́льшая часть Телефора исчезла, и наши потери уже превысили десять миллионов человек. Остальные бомбы упали в пустынной местности, взорвались до соприкосновения с поверхностью Земли, в вакууме, и почти не причинили ущерба. Тем не менее одна из них уничтожила обсерваторию Алиор.

Кириос ждал меня в Солодине, вместе со своим генштабом из землян и тилийцев. Он предоставил мне кое-какие дополнительные сведения.

– Кто нас атаковал? – спросил я.

– Явно не те, которые когда-то не позволили мне преодолеть барьер, но точных данных у меня пока нет. Знаю только одно: на Землю сейчас падают не управляемые снаряды, а космические мины.

– Космические мины?

– Мы сами хотели защитить Тилию таким образом, но это требовало средств, которыми мы тогда не располагали. Наш космолет выудил одну такую бомбу: это небольшой звездолет-робот, выведенный на удаленную орбиту вокруг самой дальней планеты и притягиваемый любым телом, если оно достаточно массивно. Сам враг не терпит ущерба благодаря системе идентификации, функционирующий на частоте электромагнитных волн. Сейчас мы изучаем ее и вскоре, надеюсь, сможем передавать нейтрализующий сигнал на нужной волне. Тогда бомбардировкам наступит конец.

– Меня беспокоит не столько сама эта атака, – сказал я, – сколько промышленный и технический потенциал врага. Он должен быть очень велик, чтобы рассеять в пространстве достаточное количество таких мин. Если наши противники действительно являются потомками экипажа одного из наших пропавших звездолетов, мне как-то не верится в то, что они достигли настолько высокого уровня развития за такой короткий период времени. Либо они гении, либо они здесь не одни!

Кириос пожал плечами:

– Скоро мы узнаем. Пока еще неизвестно, на какой планете – или планетах – обитают наши враги.

– Согласно последним докладам обсерваторий, в этой системе всего четырнадцать планет, из них три – с кислородной атмосферой.

– Хорк, могу я отправить эскадру в разведывательный рейд?

– Да, если считаете это необходимым. Во всем, что касается обороны, я полагаюсь на вас. Впрочем, лучше не бросаться очертя голову на сильного, судя по всему, врага.

По прошествии нескольких дней три звездолета, оборудованные особой радарной системой, позволяющей уклоняться от столкновения с космическими минами, вылетели в разведку.

Глава 3. Тельбирийцы

Мы с Кириосом занимались организацией обороны наших планет, а Кельбик, как обычно, по нескольку дней, а то и недель не выходил из лаборатории, поэтому лишь дней через десять после отлета разведчиков я поинтересовался у своих людей, где он, не увидев его ни разу за это время. К моему живейшему удивлению – и к глубочайшему неудовольствию, – я узнал, что он отправился в рейд на одном из звездолетов. О том, чтобы отозвать его посредством волн Хека, не могло быть и речи. Три космолета составляли боевую единицу, звено, и, возвращая один из них, я фактически разоружал, делал беззащитными два других. И уж тем более нельзя было ни отменить, ни отсрочить разведывательный рейд. Мы слишком быстро приближались к системе Белюля, даже при нашей тогдашней минимальной скорости.

Я вызвал «Берик», космолет, на котором находился Кельбик. Экран осветился, явив моему взору его лукавую физиономию.

– Ага, ну наконец-то! Хорк! Вспомнил, что я существую? Я думал, ты заметишь мое отсутствие раньше!

– Что тебе взбрело в голову? Ты нужен мне здесь, сейчас же!

– Неужели? А вот мне нужно, чтобы я был там, где я есть: надо проверить кое-какие новые теории… Кроме того, не в обиду будь сказано ни тилийским офицерам, ни нашим собственным астронавтам, я думаю, что смогу сделать некоторые наблюдения, которые им не под силу…

– Хорошо. В любом случае спорить поздно. Только обойдитесь без ненужных стычек! Где вы сейчас?

– Примерно в пятидесяти миллионах километров от внешней планеты. Надеемся достичь ее через несколько часов. Мы уже скинули скорость до минимума. У этой звезды мощное космомагнетическое поле, поэтому здесь возможно гораздо более сильное позитивное ускорение, чем возле нашего старого бедного Солнца!

– Ладно. Как только будет о чем доложить, вызывай.

Кельбик вызвал меня только на следующий день.

– Приземлились благополучно. Никакого сопротивления, и до сих пор нет никаких следов того, что планета кем-то занята. Атмосферы нет, почва – замерзший метан, почти никаких скальных выходов. Тяготение – полтора g.

Так разведчики перелетали от планеты к планете, пока не добрались до внешнего спутника шестой планеты, более крупной, чем Юпитер, и окруженной кортежем из пятнадцати планетоидов.

Они уже начали приближаться к спутнику, как вдруг на них ринулись десять сферических звездолетов, вырвавшихся из черной расщелины. Несколько минут продолжалась яростная схватка, все подробности которой передавались на наши экраны и записывались. Два наших корабля взорвались, космолет Кельбика, видимо поврежденный, устремился к поверхности спутника. Из десяти вражеских кораблей уцелели лишь два: наши инфраатомные ракеты оказались весьма эффективными.

Из аудиофона до меня донесся спокойный голос Кельбика:

– Похоже, на этот раз нам кирдык, Хорк. На борту всего трое выживших! Попытаемся сесть, не сломав себе шею. Насколько могу судить, испускаемое врагом излучение воздействует на космомагнетические двигатели… примерно как наши волны Книла. Если это так, ты знаешь, что нужно делать для нейтрализации его эффекта. К счастью, я вовремя это понял и вырубил двигатели. Сейчас мы в свободном падении. У самой поверхности попробую резко затормозить. Надеюсь, враг решит, что мы вышли из игры, и больше не будет держать нас под своим излучением. В противном случае – прощай, Хорк! Мы уже в десяти километрах… в пяти… в трех… Торможу!

Взрыва не последовало. «Берик» мягко опустился на замороженную поверхность спутника. Два вражеских корабля были еще очень высоко.

– Непохоже, – спокойно продолжал Кельбик, – чтобы им были известны наши волны Хека. Во всяком случае, между собой они переговариваются на электромагнитных волнах. Словом, я не стану выключать передатчик. Полагаю, они возьмут нас в плен и попробуют вытянуть как можно больше сведений…

– Не беспокойся, – оборвал я его. – Усиленная эскадра немедленно вылетает на помощь. Так как теперь мы гораздо ближе к вам и не будем задерживаться на внешних планетах, ждите нас через пять дней. Держитесь! Если придется совсем уж туго, сдай им что-нибудь незначительное… Постарайтесь выиграть побольше времени!

– Понял. Но только не прилетай сам! Ты нужен Земле.

– Видишь ли, дело в том, что мне лично нужно проверить кое-какие теории! И потом, здесь командую я – и буду делать то, что сочту нужным!

– Внимание! Вот они!

На экране я увидел, как Кельбик направляется к одному из расшторенных иллюминаторов. Снаружи, шагая по ледяной равнине, осторожно, прячась за отдельными глыбами, к кораблю приближалось около десятка существ. Их очертания, даже искаженные из-за спасиандров, напоминали человеческие. Затем послышались громкие удары в дверь шлюза.

– Сопротивляться бесполезно, – обратился Кельбик к своим уцелевшим соратникам, Харлоку и Рабелю. – Только умрем впустую. Хорк, я открываю! И вырубаю изображение со своей стороны. Ты сможешь наблюдать за всем, оставаясь невидимым.

Внутренняя дверь шлюза медленно открылась, и в рубку вошли трое в спасиандрах. Каждый был вооружен коротким пистолетом, походившим скорее на ваше нынешнее оружие, чем на наши фульгураторы. Они повернулись лицом к экрану, и я подскочил от неожиданности: двое из них были людьми, но вот третий!.. Я плохо различал сквозь прозрачное забрало шлема его лицо, но мне показалось, что оно ярко-красного цвета.

Пока один из них держал под прицелом Кельбика и его товарищей, двое других сняли шлемы. Первый оказался еще молодым человеком с коротко подстриженными светлыми волосами. Второй… второй человеком не был. Под куполом лысого черепа и морщинистым лбом сверкали три глаза, расположенные треугольником – средний выше двух крайних, лицо было пурпурного цвета, без носа, рот – щелевидный, с роговыми, как у какой-нибудь рептилии, губами. Человек заговорил на языке, который я понял и который оказался старым арункианским, от которого произошел тот универсальный язык, на котором все мы говорили.

– Вы – пленники. Не пытайтесь бежать, иначе мы вас убьем.

Кельбик небрежно облокотился на передатчик, заложив одну руку за спину; враги ее не видели, зато я видел прекрасно.

– Хорошо, – сказал он. – Сдаемся.

Его пальцы сплетались и расплетались, образуя фигуры каринского алфавита, который все мы выучили еще студентами, чтобы переговариваться в аудитории незаметно для преподавателей. Он передал: «Попытаюсь узнать, куда нас поведут».

Вслух же он спросил:

– Но кто вы такие? И почему напали на нас? Мы всего лишь исследовали эту солнечную систему, даже не зная, что она обитаема…

– Не лгите! Нам известно, кто вы и откуда! Вы с Земли. С той самой Земли, которая сейчас здесь, у наших границ, а когда-то отправила в изгнание наших предков!

Кельбик, действительно удивившись, пожал плечами:

– Выходит, вы потомки экипажа одного из наших гиперпространственных звездолетов, не так ли? Но никто не отправлял вас в изгнание! Ваши предки, все до единого, были добровольцами!

– И снова вы лжете, – проворчал человек. – Вижу, Земля не изменилась с тех пор, как изгнала наших праотцов. Но теперь настал час расплаты, и ничто вас уже не спасет!

Пальцы Кельбика передали: «Он сумасшедший».

– Что вы собираетесь с нами делать?

– Сейчас вы наденете свои спасиандры и последуете за нами в наш форт Тхэр. Там вас допросят. Ваша участь будет зависеть от искренности ваших ответов. И запомните: наши допросы развязывают языки даже самых упрямых.

Кельбик остался невозмутимым, но Харлок и Рабель побледнели.

«Не бойся. Сам я не заговорю, остальные не знают ничего важного», – передал Кельбик.

Как и все текны, он не боялся пыток – психическая подготовка позволяла ему усилием воли подавлять любые болевые ощущения. Что касается гипноза, то и против него у текнов был выработан полный иммунитет, так что Кельбик рисковал только жизнью.

– И где же он находится, этот ваш Тхэр?

– Прямо на спутнике. Не вижу, почему я должен это скрывать, – продолжал человек презрительным тоном. – Даже если бы вы могли навести ваших друзей на его местонахождение, это бы вам не помогло. Тхэр неприступен!

– Значит, мы не будем пытаться его захватить! Ладно, ведите нас к своим начальникам. Может, они окажутся более рассудительными и поймут, что мы направлялись сюда с мирными намерениями, когда вы на нас напали.

Человек криво ухмыльнулся, затем, повернувшись к пурпурному существу, издал серию щелкающих звуков.

– Я забыл представить вам К’нора, тельбирийца. Тельбирийцы – наши добрые друзья и союзники. Прекрасный народ, преданный, исполнительный. Делают все, чего у них ни попросишь! А их верность вообще непоколебима! Предупреждаю, я приказал К’нору испепелить вас на месте, если вы вздумаете сопротивляться.

«У меня в кармане микропередатчик, работающий на волнах Хека. Перед уходом активирую деструктор», – передал Кельбик.

– Ладно, будь по-вашему! – сказал он вслух. – Когда отправляемся?

– Сейчас же!

Вскоре они вышли. Через передний смотровой экран я увидел, как все усаживаются в небольшое транспортное средство, затем изображение в один миг погасло. Сработал деструктор, который Кельбик активировал, проходя через шлюз, и теперь звездолет представлял собой массу кипящего металла, совершенно бесполезную для врага.

Я немедленно вылетел во главе эскадры из ста боевых космолетов, назначив Гелина своим преемником на тот случай, если мы не вернемся. Скрепя сердце, но без слез на глазах Рения пожелала мне удачи. Она любила Кельбика как брата и находила совершенно естественным то, что я рискую жизнью, спеша ему на помощь. Двести других звездолетов под личным командованием Кириоса поднялись вслед за нами, чтобы отвлечь на себя и уничтожить любого противника в космическом пространстве.

В течение нескольких часов передатчик молчал, и я уже начал опасаться худшего, когда из динамика снова послышался голос Кельбика:

– Хорк, это Кельбик. У меня всего несколько секунд. Вход в их город располагается между двумя красными холмиками, примерно в ста километрах к северу от обломков нашего космолета. Будьте осторожны, это место основательно укреплено, и я сомневаюсь, что вам удастся сквозь него прорваться. Думаю, лучше атаковать сверху, с помощью бурильных машин. Что стало с Харлоком и Рабелем, я не знаю. Меня пытались загипнотизировать – сам понимаешь, у них ничего не вышло, – но наркотиками пока не пичкали. Я заметил вот что: практически от самого входа начинается длинный туннель, уходящий к северу. Вы легко нащупаете его гравитометрами. Потом – вереница залов со шлюзами между каждым из них, но без всяких укреплений. Затем – большая шахта. Меня держат на десятом нижнем уровне. Командный пункт, где меня допрашивали, расположен на двенадцатом и, полагаю, последнем. Гарнизон довольно-таки немногочисленный: возможно, пара тысяч человек и примерно столько же тельбирийцев, но в отношении последних я могу ошибаться. Тельбирийцы очень сильны физически. Вооружение: то, которое было у нас лет пятьсот тому назад, но есть и другое, неизвестного мне действия. Отношения между людьми и тельбирийцами: тут что-то нечисто. Люди неоднократно заявляли мне, что тельбирийцы – их верные союзники, чуть ли не слуги, но сами тельбирийцы ведут себя с людьми как равные им, если не больше. Думаю…

Внезапно голос умолк. Меня это не слишком встревожило: Кельбик предупреждал, что время его ограниченно.

Я связался с Кириосом на волнах Хека.

– При таком положении вещей, – сказал он, – наш единственный шанс на успех заключается в быстром, мощном и решительном штурме. Неизвестный фактор лишь один – эти самые тельбирийцы. Я присоединяюсь к вам, оставив для прикрытия лишь пятьдесят космолетов. У нас двести пятьдесят звездолетов и двадцать пять тысяч бойцов: будет просто удивительно, если нам не удастся взломать их оборону! Но нужно поторапливаться, так как гиперрадары одного из космолетов-разведчиков засекли крупную эскадру вражеских кораблей, спешащую на подмогу от одной из внутренних планет. Я приказал третьему флоту выдвинуться им навстречу.

Мы устремились к спутнику, на котором томились в плену наши друзья. Это был планетоид примерно тысячу километров в диаметре, весь изрезанный зигзагообразными ущельями, испещренный, словно фурункулами, красноватыми холмами и напрочь лишенный атмосферы. Когда эскадра Кириоса присоединилась к нам, со спутника поднялась дюжина вражеских кораблей. Последовала яростная и короткая схватка, озарившая пространство вспышками атомного огня, и мы прорвались, потеряв один космолет.

Капитанам приказали не мешкать, поэтому поверхность спутника приближалась с головокружительной скоростью. Появились два красных холмика. Навстречу нам сотнями взвивались ракеты, но наши антигравитационные поля легко отклоняли их, и они не причинили никакого вреда. Спустя несколько секунд два красных холмика перестали существовать. Мы спустились неподалеку и высадили десант. Кириос командовал боевыми силами, а я взял на себя всю боевую технику. Быстро смонтированные дифференциальные гравитометры позволили нам с поверхности определить трассировку многочисленных туннелей. И тогда вступили в действие мощные бурильные машины.

Я был встревожен: легкость, с которой мы высадились на спутнике, не сулила ничего хорошего. Противник либо отчаянно врал, уверяя Кельбика, что его позиция неприступна, либо, что гораздо вероятнее, не придавал обороне поверхности особого значения. В таком случае основные трудности встретят нас в подземном лабиринте. Но может, враг просто не ожидал такой решительной атаки?

Высадив все штурмовые отряды, все звездолеты поднялись в пространство и образовали вокруг спутника защитную сеть. Бурильные машины работали на полную мощность, и нам оставалось только ждать. Я воспользовался передышкой, чтобы попытаться вызвать Кельбика. Несколько минут я тщетно посылал сигналы, наконец услышал ответ:

– Я знаю, что вы атакуете. Мне удалось сбежать и спрятаться в заброшенном подземелье. Они убили Харлока и Рабеля. Будьте осторожны, здесь всем заправляют тельбирийцы, а…

Связь прервалась. Встревоженный, я обратился к Кириосу:

– Долго еще?

– Семь бурильных машин дошли практически до свода туннеля – осталось метра два-три, не больше. Мы пока остановили работу, чтобы другие могли их догнать. Тут необходим массированный штурм…

– А тем временем они прикончат Кельбика!

– Я вас прекрасно, Хорк, понимаю. Но сейчас на кону стоит нечто гораздо большее, чем жизнь одного человека, даже если это гений и наш друг!

– Да знаю я, знаю. Но вы все же поторопитесь!

Где-то очень высоко над нами огромная молния озарила межпланетную тьму. Несколько вражеских кораблей предприняли попытку прорыва.

Пришло время штурма. По приказу Кириоса бурильные машины ринулись вниз, пробили своды и исчезли в туннелях. Бойцы с антигравитаторами на поясах погрузились вслед за ними. Я направился к одной из шахт, но вдруг почувствовал, как меня подхватили под руки. Двое крепких парней держали меня, не позволяя приблизиться к зияющей дыре.

– Отпустите!

– Приказ генерала. Вам спускаться нельзя!

– Это еще что за глупости?

Я вызвал Кириоса по радио:

– Послушайте, Кириос, это еще что за шутки? Да кто вам позволил…

– Нет, это вы меня послушайте, Хорк! Там, внизу, уже торчит Кельбик, и я считаю, этого вполне достаточно. Земля не может позволить себе потерять сразу вас обоих!

– Скажите им, чтобы отпустили меня! Это приказ!

– Этого не будет. Можете меня расстрелять, если хотите, но только по возвращении…

– Но, в конце концов, я же имею право участвовать в спасении Кельбика!..

– Нет! Права рисковать собой вы не имеете. И потом, там от вас будет мало толку. Будет лучше, если вы немедленно вернетесь с эскортом на Землю.

– Если вы полагаете, что я боюсь…

– О нет! Я знаю, что вы – человек мужественный, наслышан о ваших подвигах и считаю, что вам давно пора бы понять, что вы принесете гораздо больше пользы у себя в лаборатории или в Солодине, чем здесь, выполняя работу простого солдата, пусть вы и делаете это хорошо. Все, мне некогда. До скорой встречи!

Он отключился.

На миг-другой я окаменел. Давно уже никто, даже Кельбик, даже Рения, не разговаривал со мной в таком тоне. Только теперь я осознал, что, сам того не желая, сосредоточил в своих руках всю власть, все полномочия. Я, Хорк Акеран, астрофизик, стал автократом, диктатором! Сколько раз я принимал решения или приказывал применять законы и правила вместо правительства триллов или Совета властителей! И никто не сделал мне ни малейшего замечания! Я даже присвоил себе должность верховного координатора!

«Глупцы! Почему они не сказали мне этого раньше!»

В глубине души я чувствовал, что устал от гнетущего бремени ответственности, которая теперь всецело лежала на мне одном. Мне не хватало спокойствия и тишины лаборатории, небольшого круга друзей, Кельбика, Люки, пары-тройки других моих товарищей, Рении… Возможно, даже Кириоса. Но эту тишину и это спокойствие еще нужно было завоевать, путь к моей лаборатории пролегал через опустошенную планету.

Я резко дернулся:

– Отпустите!

Парни ни на йоту не ослабили хватку. Кириос сделал правильный выбор. Хотя они были ниже меня ростом, в силе я им заметно уступал.

Мне все же удалось вытащить фульгуратор и приставить дуло к груди одного из бойцов.

– Отпустите, или я выстрелю!

Солдат побледнел под своим спасиандром, но не поддался.

– Стреляйте, Хорк! Вы – верховный координатор, и моя жизнь – ничто для вас. Но у меня есть приказ, и я его выполню. А убьете меня – замена найдется.

Я обернулся. Позади меня стояло десятка два бравых молодцов – мой личный почетный караул.

– Так и быть, – сказал я. – Даю вам слово, что не попытаюсь спуститься. Разве что Кириос передумает…

Так как оставаться на поверхности спутника не имело смысла, я вернулся в свой космолет и попытался еще раз связаться с Кельбиком. Он не отвечал. Зато по прошествии какого-то времени я услышал голос Кириоса:

– Мы продвигаемся, Хорк, но с большим трудом. Противник располагает чем-то вроде термических пистолетов – они, конечно, не стоят наших фульгураторов, но потери от них не меньше. Сейчас мы у входа в большую шахту и готовимся к атаке.

– С кем вы сражаетесь? С людьми или с тельбирийцами?

– И с теми и с другими. Но полагаю, Кельбик прав: тельбирийцы используют людей в качестве пушечного мяса. Какие новости от разведчиков? Где сейчас замеченный ими вражеский флот?

– Пока неизвестно.

Я провел перед пультом связи сколько-то бесконечных часов, пытаясь связаться то с Кельбиком посредством волн Хека, то с флотом, то с Кириосом. Этот последний сообщал мне через неравные промежутки времени, как идут дела. Бойцы пробивались все глубже, но, несмотря на превосходство нашего оружия, несли довольно тяжелые потери. Следов Кельбика обнаружить пока не удалось, но в одной из комнат они нашли тела Харлока и Рабеля. Их зверски пытали, и даже Кириос не смог помешать своим людям тут же, на месте, расстрелять нескольких пленных.

Затем я получил сообщение от разведывательных космолетов. Вражеский флот насчитывал всего шестьдесят кораблей. Тельбирийцы, по всей видимости, еще не осознали размеров нависшей над ними опасности. Я ретранслировал новости Кириосу и с его согласия отдал приказ ста двадцати космолетам вступить в битву с противником, поскольку наш третий флот был еще слишком далеко.

Внезапно замигал огонек вызова на коммуникаторе, настроенном на волны Хека.

– Хорк, это Кельбик! Я замуровал себя в самом конце заброшенной галереи: когда тельбирийцы бросились за мной, я обрушил свод. Слышу грохот боя. Я на последнем, самом нижнем уровне, судя по всему, под машинным залом.

– Хорошо. Сейчас же передам эту информацию Кириосу. Можешь сообщить что-нибудь полезное о противнике?

– Да. Люди здесь – всего лишь марионетки в руках тельбирийцев. Возможно даже, что они действуют не по собственной воле. Они ненавидят нас всей душой, так как живут с убеждением, будто их предки были изгнаны с Земли, но есть и кое-что другое. Блуждая по туннелям, я наткнулся на тяжелораненого. Он сперва меня обматерил, но, умирая, вдруг изменил свое отношение ко мне, словно внезапно освободился от чего-то, и сказал: «В конце концов, вы тоже люди. Опасайтесь краснокожих!»… Ну вот, теперь я отчетливо слышу взрывы и крики! Должно быть, наши люди уже ворвались в машинный зал, который сообщается с моей галереей через вентиляционную трубу, но она слишком узкая, не пролезешь. Надеюсь, меня скоро вызволят. Между нами говоря, Хорк, я уже сыт по горло этим непосредственным участием в бойне, так что из лаборатории я теперь ни ногой!

– Думаю, ты прав! Кириос придерживается того же мнения.

И я быстро рассказал Кельбику о своем собственном положении. Динамик задрожал от его раскатистого хохота.

– Ну наконец-то! Хоть кто-то тебе это сказал! Тем лучше!

Час спустя Кельбик выбрался из подземелья вместе с нашими бойцами. Из пяти тысяч человек, спустившихся в туннели, наверх поднялось всего две тысячи семьсот пятьдесят.

Мы потеряли почти каждого второго!

Все как попало набились в космолеты, и мы на полной скорости помчались к Земле. Я призвал Кельбика и Кириоса на военный совет.

– Это было ужасно, – проговорил Кириос. – Нам противостояло примерно две тысячи человек, если их еще можно называть людьми, и около пятисот тельбирийцев, не более. Зато эти дрались как черти, гораздо отчаяннее наших солдат. Хорошо, техника у них похуже – это хоть как-то уравнивает силы. Иначе, полагаю, нам пришлось бы лететь к какой-нибудь другой звезде.

– Бесполезно, – сказал Кельбик. – Если я правильно понял, они тоже осваивают практическое использование гиперпространства. Один из них хвастался этим передо мной.

– Я тоже думаю, что лучше всего объясниться сейчас – раз и навсегда.

В тот момент, когда мы уже приземлялись неподалеку от Хури-Хольдэ, пришло сообщение от нашего флота. Враг был уничтожен, но от третьей планеты на нас двигалась настоящая армада. Я приказал разведывательным космолетам отступить.

Мы с Кириосом приложили максимум усилий, чтобы в кратчайший срок приготовиться к обороне. В некотором смысле я даже не был раздосадован тем, что враг нападает: так мы смогли бы сражаться близ наших баз, что всегда является преимуществом. Все наши города были скрыты глубоко под землей, и особые потери им не грозили. Земля, а следом за ней и Венера продолжали мчаться к системе Белюля со скоростью, которая уменьшалась с каждым часом, но все еще оставалась головокружительной. Разумеется, наше появление должно было нарушить равновесие системы, однако мы смогли определить массы различных планет, и расчеты показали, что можно вывести наши миры на подходящие орбиты, не вызвав нового катаклизма.

Вскоре после нашего возвращения один из космолетов примчался в Хури-Хольдэ на предельной скорости: на борту его находился пленник из числа людей, обнаруженный живым, в спасиандре, на разрушенном вражеском корабле.

Я приказал немедленно привести его к нам.

Он прибыл под охраной двух великанов-солдат, которых Кириос определил мне в телохранители. То был человек среднего роста, довольно хрупкий, очень смуглый, с живым и открытым взглядом. Дождавшись Кириоса, я приступил к допросу.

Его звали Элеон Рикс. Ему было тридцать два тельбирийских года (по старому земному исчислению я не дал бы ему больше двадцати пяти). На борту звездолета он был инженером.

– Почему вы нас атакуете? – спросил я. – Мы пришли к вам с миром. Наше Солнце взорвалось, но нам удалось спасти наши планеты. Все, чего мы просим, так это света какой-нибудь звезды. Мы не хотим врываться к вам силой, хотя еще две планеты ваша звезда вполне могла бы согреть! Мы не хотим войны. Перед тем как достичь вашей солнечной системы, мы прошли через систему Кириоса Милонаса, здесь присутствующего, но, поскольку его соотечественники отказали нам в гостеприимстве, мы мирно удалились. Мы и тут поступили бы так же…

Я умолчал, что далеко не был в этом уверен!

Какое-то время он молчал, затем сказал, презрительно ухмыльнувшись:

– Выходит, сначала вы изгоняете наших предков, а теперь являетесь выпрашивать себе местечка рядом с нашим солнцем?

– Даже любопытно, откуда взялась эта абсурдная легенда, – сказал я. – Мы никогда не изгоняли ни ваших предков, ни предков Кириоса, ни тех людей, что улетели на гиперпространственных звездолетах, так, увы, и не вернувшихся. Известно ли вам, что только один звездолет сумел возвратиться на Землю?

– Откуда это может быть нам известно? Уж не хотите ли вы сказать, что неуправляемость гиперпространственных двигателей была случайностью?

– Мы до сих пор не научились как следует использовать гиперпространство! Как мы могли в этом разбираться более пятисот лет тому назад? От какого экипажа происходите лично вы? Кириос – от третьего.

– А я – от одиннадцатого, если верить преданию. Сколько их было всего?

– Шестнадцать. Вернулся только четвертый, да и то по чистой случайности.

– Значит, то, чему нас учат с детства, – ложь? Нам говорили, что земляне на случай катаклизма, который, если верить вам, все-таки произошел, решили рассеять человеческий род по всему космосу и разослали повсюду экипажи, не предупредив людей о том, что они никогда не смогут вернуться. Выходит, все это – выдумки?

– Но ведь звездолет ваших предков вылетел где-то между четыре тысячи сто двадцатым и четыре тысячи сто двадцать пятым годом, тогда как первый отправился в космос еще в четыре тысячи сто седьмом году. Ваши предки прекрасно знали, что могут не вернуться!

– Что есть риск для жизни – да, об этом они знали, согласен. Но они и подумать не могли, что их предадут!

– Уверяю вас, никакого предательства не было, хотите верьте, хотите нет. В любом случае мы теперь в состоянии войны – ваш народ и мой. Со своей стороны, я ничего так не желаю, как остановить ее. А чего, в свою очередь, хотите вы?

– Уничтожить вас, а если не получится, хотя бы изгнать из нашей системы!

Я пожал плечами:

– Боюсь, теперь говорить об этом уже слишком поздно. Если бы вы встретили нас мирно, как народ Кириоса, тогда, возможно… Но теперь мы уже здесь и никуда не денемся! Мы устали скитаться в межзвездной ночи!

– В таком случае – война!

– Что ж, пусть будет так… Выходит, мы враги, если только ваше правительство не решит иначе, ведь вы всего лишь бортинженер звездолета. На каком принципе основана работа ваших двигателей?

– Этого я вам никогда не открою!

– Я и не жду, что вы расскажете нам все по доброй воле. У нас есть специальные средства… Последний вопрос: кто эти существа, которые сражаются вместе с вами? Ваши союзники? Слуги? Это туземцы?

– Какие еще существа? Мы здесь одни. На Тельбире не было никого, когда мы его нашли.

– Довольно уже этих шуточек! Вы прекрасно знаете, о ком я говорю. О трехглазых гуманоидах с пурпурно-красной кожей, которые выступают на вашей стороне!

– Это еще что за бредни?

Он выглядел искренне ошеломленным.

Я сказал несколько слов по интерфону, и на настенном экране началась демонстрация одного из фильмов, снятых во время подземного сражения. Рикс явно пребывал в недоумении.

– Ну да, это подземелья Тхэра. А тот человек, который сейчас упал, – Дик Ретон, мой бывший капитан на «Пселине». Но это еще что за красные чудища?

Другой фильм показал пленение самого Рикса. На заднем плане в искореженном проходе были видны два гуманоида, точнее, их трупы.

– Ничего не понимаю! Корабль – мой, и это действительно я. Но кто эти монстры? Вы скомпоновали фальшивку, но зачем? А, ясно – для пропаганды! Хотите выставить нас перед своим народом как союзников отвратительных тварей!

– Фильм самый что ни на есть настоящий, – вмешался Кириос. – Эти «монстры», как вы их называете, задали нам куда больше жару, чем вы сами. Вы в самом деле ничего о них не знаете или просто память отшибло?

– Ну все, шутки кончились! – вскричал я. – В последний раз спрашиваю: вы будете отвечать на вопросы? Нет? Тем хуже для вас, придется прибегнуть к психоскопу. Предупреждаю, это крайне болезненно, и после психоскопа вы будете напоминать лишь жалкое подобие человека, не имеющее ни воли, ни разума.

Рикс побледнел.

– Ну что вы теряете, если заговорите? Так или иначе, мы все узнаем!

– Я не стану добровольным предателем. Делайте со мной что хотите.

– Что ж, будь по-вашему. Я восхищаюсь вами, но мне вас жаль!

Охрана увела его, и я последовал за ними, чтобы самому провести допрос под психоскопом. Телиль, властитель разума, и Рооб, властитель психических наук, приняли нас в своей лаборатории.

– Аппарат готов, Хорк.

То было низкое ложе с металлическим шлемом, который надевался на голову допрашиваемого, и крепкими ремнями для его иммобилизации. Рикс позволил себя уложить и привязать без сопротивления и без единого возражения. Шлем закрепили на его голове. Телиль что-то поправил, а затем подошел к пульту. Свет померк, послышалось едва различимое жужжание. Мускулы на лице Рикса немного расслабились.

На первом же вопросе он заговорил. Он рассказал нам все, что знал о Тельбире: население насчитывало около восьмисот миллионов, промышленность была хорошо развита. Их звездолеты были оснащены довольно-таки замысловатой разновидностью космомагнетических двигателей. Они еще не научились использовать гиперпространство, только лишь полагали, что нащупали путь, но что это за путь, Рикс не знал. Они верили, что с их предками сыграли злую шутку, что земляне отправили тех без спроса осваивать далекие миры. Он в мельчайших подробностях описал все, что знал о военной структуре и укреплениях, но сколько мы его ни спрашивали, не сказал ни единого слова о краснокожих гуманоидах. Мы оставили его лежать под надежной охраной, позволив ему немного передохнуть.

– Вы уверены, Телиль, что человек под психоскопом не может лгать? – спросил я.

– Абсолютно. Этот аппарат подавляет всякую волю, всякое сопротивление, даже подсознательное.

– В таком случае – одно из двух: либо у всех нас галлюцинации, либо…

– …Либо эти краснокожие чудовища способны к неизмеримо более глубокому внушению, чем мы, тренирующие текнов, и это позволяет им выдерживать даже воздействие психоскопа. Вы бы, Хорк, не выдержали. Просто не уснули бы. Вас нельзя загипнотизировать, но, если бы каким-то чудом вас удалось усыпить, под психоскопом вы были бы не лучше других.

– Но, в конце концов, этот человек должен был жить в постоянном контакте с другими! На борту его звездолета их было двое! Как вышло, что он ничего не помнит?

– Судя по всему, благодаря более прогрессивной, чем наша, психологической науке, он с детства натренирован на то, чтобы в определенных обстоятельствах забывать все.

– Но ведь забыть ничего нельзя! Физиологически невозможно!

– Ну если слово «забыть» вас смущает, будем считать, что он спрятал эти воспоминания на некоем уровне, недостижимом для нашего психоскопа.

– Сейчас важно отнюдь не это, Хорк, – вмешался Кириос, – а другое: теперь уже очевидно, что люди здесь – всего лишь марионетки в руках других. А мы ничего не знаем о них, кроме того, как они выглядят, и еще того, что они дерутся как черти!

Я зашел к пленнику, как только тот проснулся:

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо. Вы еще не допрашивали меня под этим вашим аппаратом?

– Ну почему же? Уже допросили.

– Но тогда… Я ничего не почувствовал, и, кажется, мои умственные способности не пострадали.

– Все это я сказал лишь для того, чтобы напугать вас, сделать более восприимчивым к внушению. Психоскоп никому еще не причинил вреда. Обычно мы пользуемся им для психотерапии. Прошу вас простить меня за то, что я подверг вас этому испытанию без вашего согласия. Ставка слишком велика, для того чтобы я колебался, и тем не менее мне стыдно за то, что я сделал. Так или иначе, вы рассказали нам много полезного, но ничего, абсолютно ничего об этих краснокожих существах.

– Может, их вообще не существует? – насмешливо проговорил Рикс.

– К сожалению, мы знаем, что они существуют! Есть другое, довольно-таки страшное объяснение: вы, люди, являетесь марионетками в руках этих существ, и они внушили, что вам следует напрочь забыть об их существовании, как только вы выйдете из-под их влияния. На вашем корабле с экипажем из двадцати трех человек было два таких существа. И мы обнаружили еще кое-что интересное, зондируя вашу память. Психоскоп пробуждает самые далекие воспоминания, впечатления чуть ли не первых дней жизни. Так вот, вы не помните, кто сказал вам, что ваших предков изгнали с Земли, и когда это сказали в первый раз. Вполне может статься, что существа и внушили вам эту мысль.

– Просто смешно! Я прекрасно все помню! Это курс истории для первого класса!

– Да, таково ваше первое отчетливое воспоминание. Но подумайте: вы уверены, что не знали об этом раньше?

– Э-э-э… нет. Конечно, я должен был знать. Но все это ничего не доказывает!

– Вы бы согласились еще раз подвергнуться воздействию психоскопа – на сей раз добровольно, без гипноза?

– Ну да, конечно!.. Чтобы я сказал то, чего не хочу говорить?

– Вы и так уже все сказали!

И я коротко изложил все, что мы узнали от него о Тельбире. Он поколебался немного, потом пожал плечами:

– Что ж, терять мне уже нечего!

На этот раз Рикс вытянулся на ложе сам, по доброй воле. На голову ему надели шлем.

– Я чувствую какое-то покалывание… Немного кружится голова…

– Это пустяки, все нормально. Теперь попробуйте вспомнить.

Из-под шлема на меня вытаращились изумленные глаза.

– Поразительно! Я только что подумал о книге, которую всего лишь раз прочитал ребенком, лет двадцать тому назад! А сейчас я помню ее всю, слово в слово!

– Постарайтесь вспомнить, кто рассказал вам эту легенду о ваших предках…

Он сосредоточился, затем вдруг с воплем животного ужаса сорвал с себя шлем:

– Нет! Нет! Это не может быть правдой!

– Что с вами? В чем дело?..

– Р’хнех’ер! Один из них сказал мне все это! Вы правы, они существуют! Я не хочу вспоминать, не хочу!

– Вы должны – как для вашего народа, так и для моего!

– Да, я знаю. Теперь аппарат не нужен – разве что для выяснения подробностей! Словно завеса спала… Рабы, вот кто мы такие. Рабы… и убойный скот!

Глава 4. Психотехническая война

По возвращении в мой кабинет мы записали длинный рассказ Рикса.

Их звездолет опустился на Тельбире после восьми лет скитаний. Планета оказалась похожей на Землю, и, поскольку экипаж потерял всякую надежду вернуться на родину, они обосновались там окончательно. На материке, где они сели, имелись только животные. В течение нескольких веков люди трудились и множились. Затем они обнаружили туземцев – на большом острове посреди океана. То были гуманоиды эпохи неолита, и их популяция оказалась довольно-таки многочисленной – несколько сотен тысяч. Рассчитывая обрести в их лице полезных помощников, люди перевезли множество аборигенов на материк и приобщили к цивилизации. На протяжении следующего столетия все шло хорошо. Тельбирийцы были послушными, сообразительными и преданными, по крайней мере с виду. Они мало что понимали в физических науках, зато обладали обширными знаниями в области психологии, тщательно скрывая их. С бесконечным терпением они ждали своего часа, работали сначала на фермах, затем в качестве приказчиков, мелких служащих, учителей в своих собственных школах, впитывая в себя все, что только могли, из знаний землян и не открывая своих секретов. И всегда были такими покладистыми, такими услужливыми! Затем, всего за один день, – восстание, захват власти, превращение землян в рабов.

– Все это я знаю от них самих, – говорил Рикс. – Они ничего не скрывают – напротив, рады нас мучить. И ни о каком восстании, мятеже не может быть и речи! С самого детства, еще до пробуждения сознания, нам внушают нужные мысли и представления, нас обрабатывают и подвергают гипнозу. Позднее, время от времени, какой-нибудь р’хнех’ер смеха ради открывает нам истину. Смотрит, как день или два мы страдаем, а потом приказывает все забыть. Остальное время мы живем в твердой уверенности, что мы – господа, а они – наши слуги. Это их забавляет. Поскольку, несмотря на всю сообразительность, они не очень-то расположены к наукам, мы являемся их физиками, инженерами, натуралистами. Те, у кого есть способности. Остальные становятся их рабами, причем фанатически преданными своим господам, хотя эта преданность и внушенная, не добровольная. И всегда приказ: если вы попали в руки чужаков, забудьте, что мы существуем, на Тельбире живете только вы, земляне! А самых слабых и наименее способных из нас ждет более страшная участь – участь убойного скота: они нас едят! И что ужаснее всего, мы сами выбираем жертв, под предлогом сохранения лучших качеств расы!

– Итак, – сказал я Кириосу, – проблема номер один – захватить людей и уничтожить тех, других.

– Нет, Хорк. Это уже проблема номер два. А проблема номер один свалится нам на голову через несколько часов – их флот!

– Неудивительно, что мы сочли их грозными воинами! Они, естественно, не смогли так вот, с ходу, овладеть сознанием наших людей, но, очевидно, сумели в достаточной мере исказить представление о себе, чтобы показаться нашим солдатам настоящими демонами войны, – предположил я.

– Возможно. Однако на Кельбика, похоже, они не произвели особого впечатления.

– Вы забываете, Кириос, что Кельбик – текн, прошедший специальную психологическую подготовку. Думаю, после сражения, если, конечно, мы его выиграем, нам придется подвергнуть такой же обработке бо́льшую часть наших солдат – во всяком случае, кадровых военных.

– Мы его выиграем, обязательно выиграем. До скорой встречи, Хорк. Мне надо принять кое-какие меры.

Я остался наедине с Риксом. Он плакал, плечи его сотрясались от тяжелых рыданий – рыданий сильного мужчины, оказавшегося уже не в силах больше сдерживаться. Я подошел к нему, и он поднял глаза:

– Я не себя оплакиваю… Я освободился… первым из всего моего народа… за столько веков!.. Но что будет с другими? Они все погибнут, все пойдут на смерть ради этих р’хнех’еров!

– Боюсь, что в предстоящем сражении действительно погибнет немало людей – как с вашей стороны, так и с нашей. Но мы попытаемся что-нибудь придумать на дальнюю перспективу.

Я нажал кнопку связи с моей лабораторией, которая фактически перешла в руки Кельбика, уже давно.

– Кельбик!

– Что еще? А, это ты, Хорк. Тебе что-то нужно?

– Над чем сейчас работаешь?

– А над чем еще я могу работать? Над гиперпространственным звездолетом, разумеется! И даже есть кое-какие подвижки…

– Оставь свой звездолет. Есть более срочное дело. Ты мне нужен здесь, а вместе с тобой – и весь твой питомник юных гениев!

За спиной Кельбика я заметил молодого Хокту, наградившего меня разъяренным взглядом.

– Немедленно свяжись с Телилем и Рообом, этими манипуляторами сознанием, и займись психотехническими средствами. Не смотри на меня так! Я сейчас пришлю тебе запись наших разговоров с одним из пленных, и ты все поймешь. Используй анализ Хорка, Кельбика или даже тот, над которым сейчас корпит юный Хокту и который вскоре всех нас выставит полными идиотами, но найди! Это срочно! Вопрос жизни или смерти для восьмисот миллионов человек с Тельбира, не считая бесчисленных жертв с нашей стороны, если ты потерпишь неудачу!

– Черт возьми!

– Я серьезно, Кельбик! Брось все силы на разработку проекта… как бы нам его назвать?.. Вот, придумал: «Дезинсекция». Речь о том, чтобы избавить Тельбир от паразитов. Я на тебя рассчитываю.

На моем пульте замигала красная лампочка тревоги. Едва я прервал разговор с Кельбиком, как сразу же включился Кириос:

– Хорк, сражение началось! Нас атакуют тысяча двести аппаратов, Венеру – шестьсот. Мы можем выставить две тысячи четыреста кораблей; кроме того, у нас есть телеуправляемые торпеды. Я опасался худшего!

– Постарайтесь захватить как можно больше пленных!

– Пленных? В космическом бою? Ладно, попытаемся…

Ожесточенная битва продолжалась семнадцать дней. Кириос старался беречь людей. Пренебрегая опасностью бомбардировок, которые не могли причинить особого ущерба, так как мы были еще далеко от Солнца и все наши города покрылись толстым слоем замерзшего воздуха и льда, наши космолеты держались плотным строем вблизи планет, чтобы воспрепятствовать высадке вражеского десанта.

Одна водородная бомба, отклоненная мощными парагравитационными полями, упала в ста двадцати километрах от Хури-Хольдэ и на несколько минут заразила атмосферу радиацией в этом районе. Далеко в космосе то и дело вспыхивали сверкающие эфемерные звездочки, говоря о гибели очередного звездолета, чаще всего вражеского. Со всех боевых эстакад, установленных Кириосом после того, как он связал свою судьбу с нашей, практически беспрерывно устремлялись ввысь баллистические ракеты. На семнадцатый день, потеряв четыре пятых своих кораблей, враг отступил. Наши потери составили десятую долю от первоначального числа космолетов. Нам удалось захватить лишь двадцать пленных, среди которых был один р’хнех’ер.

В эти дни я тоже не терял времени даром.

Продолжая координировать военные действия, я ежедневно по несколько часов проводил в лаборатории, где работал Кельбик со своей командой. Он собрал вокруг себя лучшие научные силы Земли – блестящих математиков, физиков, биологов и психологов. Они штурмовали проблему со всех сторон, упорно и ожесточенно. Рикс также был включен в команду как единственный источник достоверной информации о враге. Вскоре он начал оказывать и практическую помощь: обнаружилось, что он талантливый инженер. Никто не мог быстрее его собрать экспериментальный прибор. Он работал исступленно, напрягая все силы и волю, чтобы отомстить за вековое рабство своего народа.

Но я не мог постоянно следить за ходом работ из-за недостатка времени. К тому же с тех пор, как я взял в свои руки судьбы Солодины и Земли, у меня не было возможности заниматься настоящими исследованиями, и я чувствовал, что отстал не только от Кельбика или Хокту, но даже от двух-трех молодых физиков. Поэтому я немало удивился, когда на двадцать пятый день Кельбик спокойно объявил мне по видеофону:

– Готово, Хорк. Полагаю, проблема решена, во всяком случае на лабораторной стадии. К тому же она оказалась простой, нужно было только подумать. Разобщенность наук – это просто идиотизм какой-то! У Телиля давно уже имелись на руках все данные, а у нас – математический аппарат, правда разработанный совсем для других целей. Достаточно было подвести к психическому потоку уравнения Хорка – да-да, твои собственные! – естественно чуть скорректировав их, затем применить к результатам мой анализ, и мы получили хуртенианское уравнение, которое допускает два решения, позитивное и негативное. Негативное решение дает нам ключ. Я потом все объясню…

– И кто же смекнул, что к чему? Ты?

– Нет, не я. И даже не Хокту – он рвет и мечет! Тилькен. Хотя мы тоже были близки к решению. Как тебе известно, Тилькен обожает фантастические романы. В одной из прочитанных им книг главный герой создает невероятный аппарат, используя негативное решение задачи, выданное мезоническим калькулятором, – нужно будет наградить автора, он живет на Илиире. Короче говоря, после прочтения книги Тилькена осенило.

– В принципе, не так уж и важно, кто из вас до этого додумался. Ждите, скоро буду.

Аппарат, установленный на небольшом столе в центре лаборатории, представлял собой невообразимое переплетение проводов с гроздьями ламп и блоков, над которым возвышалось нечто вроде прожектора. Вокруг гомонила толпа крайне возбужденных молодых текнов.

– Особо не присматривайся к этому монстру, – предупредил Кельбик. – Все это состряпано кое-как, на скорую руку, как минимум половина деталей вообще не нужна, но он работает.

– И каков результат?

– Немедленное укрепление – или, если угодно, пробуждение – памяти, аналогичное тому, которое производит психоскоп, с той лишь разницей, что шлем не нужен. Хочешь попробовать? Помнишь, что ты сказал мне, когда мы встретились в первый раз? Можешь вспомнить?

– Конечно нет! Я даже не помню, когда и где мы встретились!

– Встань вон там. Сейчас я запущу прожектор. Ну вот… А! Черт бы его побрал!

Один из предохранителей вылетел с сухим треском.

– Ну разумеется! Все работает замечательно, а как захочешь продемонстрировать… Но что с тобой?

В одно мгновение передо мной, словно молния, пронеслась вся моя жизнь, в том числе и те эпизоды, которые я предпочел бы забыть навсегда. Я сказал об этом Кельбику. Он замер от удивления, а потом пустился в пляс:

– Все лучше и лучше! Никогда бы не подумал! Это устраняет последние трудности. Я полагал, что нам придется длительное время подвергать Тельбир мнемоническому излучению и потом сбрасывать на парашютах подготовленных нами пленных, чтобы они упрашивали остальных поднапрячь память, но теперь в этом нет нужды! Ты принял короткий импульс большой мощности в момент разрыва цепи. Это можно усовершенствовать, сделав излучение прерывистым, импульсным. И тогда, я думаю, р’хнех’ерам за эту четверть часа, если это вообще продлится четверть часа, мало не покажется! Естественно, такое озарение не может длиться долго, но если многие воспоминания и стираются, самые важные остаются.

– Главное – это узнать, хватит ли мощности данного излучения, чтобы преодолеть силу внушения р’хнех’еров.

– Кажется, у нас есть несколько пленных. Пусть их приведут! И пусть притащат того, другого!

Я отдал необходимые распоряжения, и вскоре в лабораторию ввели, под усиленной охраной, десятка два пленников. За ними в металлической клетке на колесах вкатили р’хнех’ера.

– Начнем по порядку, – сказал Кельбик. – Сначала испробуем все на одном человеке. Давайте сюда кого-нибудь! Осциллятор готов? Ну, тогда начали.

Перед прожектором поставили светловолосого юношу с пылающими ненавистью глазами. Кельбик замкнул контакт. Эффект оказался ошеломляющим. Юноша схватился за голову, покачнулся, обвел лабораторию безумным взглядом. Рикс бросился к нему.

– Что со мной? – бормотал юноша. – Этого не может быть, это неправда…

– К сожалению, правда, дружище, – сказал Рикс. – Ты откуда?

– Из Рандона, небольшой деревушки, что в шестидесяти километрах к востоку от столицы. Я был механиком на «Тиалапе».

– Стало быть, ты знаешь капитана Иликина?

– Знал. Он погиб. А ты что, тоже тельбириец?

– Я был на «Филиане» и угодил в плен после сражения под Тхэром. Вот уже несколько дней, как я знаю…

– Успеете еще наговориться, – прервал их Кельбик. – Давайте вот этого, толстого.

На сей раз эффект был не столь мгновенным, но столь же верным: толстяк спокойно, не кипятясь, излил на сидящего в клетке р’хнех’ера весь свой запас самых отборных ругательств.

Остальные пленники смотрели, ничего не понимая.

– А теперь вы, – сказал Кельбик. – Все сразу! Разбираться больше не будем!

Он направил прожектор на пленников. Те тщетно пытались увернуться: Кельбик хлестал их невидимым лучом, вызывая крики боли и страданий. Затем началось настоящее столпотворение. Все пытались говорить одновременно, на чем свет стоит костерили р’хнех’еров, выкрикивая угрозы и проклятия, оплакивали участь оставшихся на Тельбире родных и близких. Внезапно какой-то юноша выхватил из-за пояса Кельбика фульгуратор и, прежде чем ему успели помешать, испепелил р’хнех’ера, метавшегося по всей клетке.

– Убейте меня, если хотите! – прорыдал юноша. – Они съели мою сестру, эти животные!

– Вполне убедительный эксперимент, – заметил я. – Остается лишь установить такие прожекторы на наши космолеты и отправиться на поиски вражеских кораблей. После этого мы можем высадиться и…

– У меня есть другой план, Хорк. А что, если подвергнуть облучению весь Тельбир?

– Потребуется слишком много прожекторов. Правда, если не приближаться, действовать издалека…

– Невозможно. Мнемоническое излучение подчиняется закону обратных квадратов – проще говоря, ослабевает пропорционально квадрату расстояния до объекта. Чтобы оно оставалось эффективным, первоначальный импульс должен иметь невероятную мощность. Из космолетов мы этого сделать не сможем. Но если установить огромные прожекторы на Земле…

– А как близко к Тельбиру нужно будет подвести нашу планету?

– Исходя из мощности в сто мегаватт – в теории больше наши аппараты не выдержат, – примерно на три миллиона километров.

– Кельбик, это неосуществимо на практике.

– Почему?

– На таком расстоянии между Землей и Тельбиром возникнет настолько сильное взаимное притяжение, что нам не удастся избежать столкновения без сложных маневров. Не говоря уже об огромных приливах, риске опустошительных землетрясений и так далее. Твоя цель мне понятна: облучить за короткий промежуток времени весь Тельбир, вызвав повсюду восстания, практически одновременно. Но это невозможно, и нам придется ограничиться менее тщеславными планами. Например, мы можем занять Тельбир и освобождать планету сектор за сектором.

– Это будет долго и обойдется нам в тысячи жизней!

– Другого способа я не вижу. Тем временем мы сможем дезорганизовать космический флот противника, захватить его корабли, привлечь на свою сторону экипажи. А когда будем готовы – ударим, решительно и мощно!

– Полагаю, ты прав. Да, кстати, ты уже вспомнил, что сказал мне при нашей первой встрече?

Я почувствовал, что краснею. Ну и скотина же этот Кельбик! Когда мы впервые встретились, я только что прочел его докладную записку и сказал ему: «Помилуйте! Это еще что за чушь?»

Первый психотехнический бой был дан спустя месяц.

Хотя за это время произошло несколько кровавых стычек, мы откладывали использование нового оружия до того момента, пока не поставим его на все космолеты. Сражение завязалось на уровне орбиты самой внешней планеты, – орбиты, которую Земля пересекла уже со скромной скоростью сто сорок километров в секунду: мы вовсю тормозили! Несмотря на все свои усилия, Кириосу не удалось помешать нам с Кельбиком принять участие в схватке.

У нас было сорок пять космолетов против примерно ста двадцати вражеских. Мы выстроились растянутой цепью.

Противник открыл огонь издалека, начав обстреливать нас баллистическими ракетами, на которые мы отвечали своими. Когда мы сблизились в достаточной мере, я приказал включить прожекторы. Сначала ничего не происходило, словно панцирь вражеских кораблей был непроницаемым для мнемонических волн, но мы знали, что это не так. В нашу сторону полетело еще несколько ракет; мы уничтожили их на полпути, однако отвечать не стали. Внезапно боевой строй противника начал распадаться. Один из звездолетов открыл огонь по соседнему, тот ответил, и оба исчезли в ослепительной вспышке атомного пламени. Затем заговорило радио:

– Остановитесь! Прекратите огонь! Это ужасное недоразумение! Мы готовы вступить в переговоры!

Под усиленной охраной – следовало опасаться любого подвоха! – их корабли, с нашего разрешения, опустились на Землю. Делегацию экипажей принял Совет. Их рассказы мало чем отличались один от другого: люди вдруг очнулись от безумного сна, истребили трех или четырех р’xнех’еров, которые находились на каждом корабле, и запросили нашего согласия на переговоры. Лишь в одном случае р’xнех’ерам удалось одержать верх.

Война продолжалась месяца четыре. Человеческих жертв было не много, но в технике противник нес крайне тяжелые потери. Наш космический флот, напротив, увеличился едва ли не вдвое за счет вражеских звездолетов, захваченных вместе с экипажами; мы сразу же ставили на них собственное вооружение и мнемонические прожекторы. Потом враг понял, что дело нечисто, и его корабли показывались в открытом космосе уже гораздо реже.

Наконец настал решающий момент. Мы начали описывать вокруг звезды длинную сужающуюся спираль, которая должна была вывести нас на орбиту Тельбира, но в квадратуре по отношению к этой планете. Климат Земли, таким образом, должен был стать чуть более теплым, чем в то время, когда она вертелась вокруг нашего старого Солнца. Венера сделалась бы внутренней планетой, но с более умеренным климатом. Вычисление этих орбит стало для наших астрономов настоящим кошмаром: необходимо было точно рассчитать момент перехода через орбиту Тельбира, чтобы не вызвать там катастрофических возмущений и не нарушить равновесия всей системы. Если разумная жизнь здесь когда-нибудь исчезнет, астрономы с далеких звезд будут долго ломать себе головы, пытаясь объяснить, почему две планеты, вращающиеся вокруг Белюля, не подчиняются классическому закону расстояний!

Первый удар мы нанесли по маленькой, затерянной в горах деревне. Три наших космолета ночью проскользнули туда, пока основные силы флота производили отвлекающий маневр над столицей, оттягивая на себя последние тельбирийские боевые корабли. После того как деревня подверглась мнемоническому излучению, все три звездолета с экипажами из тельбирийцев опустились на поверхность. Всего несколько минут – и деревня стала нашей. Все находившиеся в ней р’хнех’еры погибли, причем не самым приятным образом, так как в этой деревушке располагалась одна из боен, на которых разделывали людей, – до того дня я отказывался верить в такое!

Опыт полностью удался, и мы постарались этим воспользоваться. Той же ночью произошла целая серия нападений – если так можно выразиться – на деревушки, небольшие городки и прочие населенные пункты. Другие наши космолеты проносились над крупными городами, наугад прочерчивая борозды мнемоническими прожекторами, и города тотчас же превращались в очаги восстаний.

Сопротивление р’хнех’еров было сломлено довольно скоро. Не слишком многочисленные, они привыкли вести праздную жизнь и во всех технических вопросах полагаться на людей, а главное, не могли подчинить своей воле тех, кого высвободил из-под их ига мнемонический луч. Месяц спустя все было кончено, и, если не считать нескольких трагических эпизодов, победа, в общем, досталась нам малой ценой. Еще через два месяца мы принимали на Земле посланников тельбирийского правительства, явившихся, чтобы предложить нам союз.

Из р’хнех’еров уцелели лишь немногие. Мнемоническое излучение, пробуждавшее память у людей, на них не действовало, поэтому они до самого конца не поняли, каким оружием были биты. Всего их осталось тысяч двадцать, и нам с трудом удалось спасти их от праведного гнева людей Тельбира. В конечном счете р’хнех’еры были высланы на одну из внешних планет, где им дали возможность строить, пусть и под строгим надзором, собственную цивилизацию – а уж насколько они на это способны, должно было показать время.

Земля и Венера приближались к Белюлю, который все уже называли Солнцем. Однажды, из любопытства наведя телескоп на Венеру, я увидел, что диск начинает становиться расплывчатым. Возрождалась атмосфера. Вместе с Ренией мы поднялись в мой застекленный кабинет во внешнем Хури-Хольдэ, – кабинет, в котором я не был, казалось, целую вечность. Грубо обтесанный кремень по-прежнему лежал на моем столе. Из окна мы увидели все тот же пустынный пейзаж: городские сооружения, покрытые снегом и затвердевшими газами. Венера, которой предстояло выйти на более близкую к Солнцу орбиту, обогнала нас, и на ней уже было теплее, чем на Земле.

Мы поднимались в мой «фонарь» сначала раз в неделю, потом – каждый день. Как-то раз мы очутились там на заре, когда Солнце, еще такое далекое, только вставало над горизонтом. Когда его косые лучи коснулись массы замерзшего воздуха, мне показалось, что поднялась легкая дымка. Но ничто больше не шевельнулось, и я спустился в свою подземную лабораторию, оставив наверху Рению и Ареля.

Рения вызвала меня незадолго до девяти часов:

– Хорк, скорее поднимайся! Начинается!

Я мог бы, не отрываясь от дел, увидеть все на своем экране, но что-то в глубине души говорило, что простого изображения мне будет мало. Я хотел видеть начало возрождения моей планеты собственными глазами!

На крышах, напротив нас, толстые слои замерзшего воздуха начинали закипать, шевелиться, сползать и неслышно обрушиваться в ущелья улиц. Уже существовало некое подобие атмосферы, бесконечно разреженной и почти неуловимой. По мере того как Солнце перемещалось к зениту, кипение воздуха усиливалось, и вскоре над городом поднялся густой туман. Временами конвективные потоки, очень сильные в этой разреженной атмосфере с огромными температурными перепадами, рассеивали туман, и я видел вдалеке башни города, словно окутанные рваной серой вуалью. С крыш время от времени низвергались каскады жидкого воздуха, которые, впрочем, так и не достигали уровня улиц, на лету превращаясь в газ.

На следующий день барометры показали давление, равное одной десятой нормального. За следующие несколько дней давление это быстро выросло, так что атмосфера полностью восстановилась задолго до того, как Земля вышла на свою окончательную орбиту.

Но замерзшие моря и океаны таяли гораздо медленнее, и Земля еще долгие годы оставалась ледяной планетой. Великая весна сопровождалась множеством маленьких катастроф; почва, как и полагается, оттаивала сверху, и это приводило к многочисленным оползням на склонах, порой уносившим вниз огромные массы земли и камней. Поверхность планеты превратилась в сплошное болото. Океаны тоже оттаивали сверху, в результате чего то и дело всплывали громадные блоки менее плотного льда, вызывавшие небольшие приливы.

Но все это казалось нам пустяками. После стольких лет тяжелых испытаний мы наконец-то обрели надежную гавань и благополучно разрешили конфликт с Тельбиром. Я затем несколько раз бывал на этой прекрасной планете. Освобожденные от паразитов-р’хнех’еров, тельбирийцы делали большие успехи, и мы помогали им, насколько это было в наших силах.

Как только кризис закончился, я сложил свои обязанности верховного координатора и вместе с Кельбиком вошел в Совет властителей. И в первый же день 4629 года, представ перед Советом, в котором председательствовал Хани, я официально объявил народам Земли и Венеры, что эра Великих Сумерек завершилась.

Но оставалось еще немало нерешенных проблем. Например, мы хотели и далее поддерживать теплые отношения с народом Кириоса Милонаса. Обнаружение р’хнех’еров вкупе с имевшим место много веков назад вторжением драмов свидетельствовали о том, что мы не одни в этой Вселенной. Да и потом, возможно, где-то, в сиянии славы их юной цивилизации… или же в позоре рабства, нас ожидали потомки экипажей пропавших звездолетов.

Вот почему, присоединившись к Кельбику и его команде, я решил посвятить себя исследованию проблем гиперпространственных передвижений и временны́х скачков. Между нами не было никакого соперничества. Кельбик возглавлял лабораторию с того самого момента, когда я вынужден был ее оставить, и дальше вел работу уже самостоятельно. Я же по возвращении получил возможность ознакомиться с тем, что было сделано за время моего отсутствия, и отнюдь не претендовал на руководящую роль. Дел более чем хватало на двоих!

На то, чтобы наверстать упущенное, у меня ушло более девяти месяцев! То была самая трудная в моей жизни работа, но я с ней справился, потому что не хотел провести остаток своих дней в положении почетного пенсионера. В конце концов, мне было всего пятьдесят четыре – расцвет молодости для нас, обычно живущих лет двести!

Эпилог

Теперь я подхожу к самой невероятной части моей истории, к моему перемещению в вашу эпоху.

Мы добились определенного успеха в овладении темпоральными полями. Как-то вечером я остался в лаборатории один. Кельбик лишь недавно женился – на моей племяннице Аниоре – и потому поспешил вернуться домой. Хокту отмечал с другими ассистентами свое назначение профессором кафедры высшей математики в университете – всего в двадцать шесть лет! Я связался по видеофону с Ренией, желая сказать, что вернусь поздно: у меня возникла одна мысль, и я хотел изменить схему своего аппарата. В тот вечер я вовсе не собирался экспериментировать. Быть может, я ошибся, заканчивая монтаж? Или же, как я подозреваю, темпоральные поля иногда действуют на создающую их аппаратуру еще до установления контакта? Не знаю. Внезапно меня залило ярким и немного мерцающим синим светом, и я потерял сознание.

Очнулся я в совершенно незнакомой обстановке, в чужом, хотя и походившем на мое собственное, теле, в эпоху, которая казалась мне самым далеким доисторическим периодом.

Но что же со мной произошло? Даже теперь, когда я пишу это, я могу только строить предположения. Эксперимент, который я собираюсь провести завтра, вероятно, все объяснит, но, хотя я и принял на сей раз все меры предосторожности – насколько это вообще возможно, когда имеешь дело с темпоральными полями, – все же я играю с неведомым и, быть может, снова буду захвачен врасплох. Поэтому лучше скажу сейчас все, что думаю.

В том, что касается вопросов метафизики, мы, люди Геллеры, продвинулись не больше, чем вы. Я вообще сомневаюсь, что в этом плане мы далеко ушли от тех, кто жил в каменный век – в первый каменный век! У нас нет доказательств существования души в метафизическом смысле, и нам неизвестно, живет ли душа после смерти. Но одно мы знаем наверняка с давних пор: отделить человеческое сознание от его плотской оболочки вполне возможно. Это сознание действительно является своеобразным электропсихическим устройством, способным какое-то время великолепно существовать само по себе, но мы никогда не осмеливались заходить в наших опытах настолько далеко! Я не знаю, что стало с моим телом на Геллере, но внутренне убежден, что оно и сейчас живет, пусть и чисто растительной жизнью, что Кельбик прекрасно осознал суть произошедшего и что они с Ренией заботятся о моем теле, ожидая моего возвращения.

Итак, мое тело осталось в моей эпохе, но сознание было отделено, помещено в темпоральное поле и отброшено в непостижимо далекое прошлое. Естественно, оно осталось в контакте с Землей, что совершенно нормально в этом пространственно-временном континууме. Необычно то, что я нашел «хозяина», способного принять его и удержать в себе. Не случись этого, оно бы скиталось до бесконечности, или исчезло бы по прошествии времени, или, что более вероятно, быстро вернулось в мое собственное тело. Судя по тому, что мне поведал Дюпон, с которым я делю это нынешнее тело, похоже, его ударило другим концом моего темпорального поля. Этим объясняется его согласие сыграть роль «хозяина».

Теперь я хочу провести эксперимент в обратном порядке и переместиться в свою эпоху. Правда, я вернусь туда лишь частично, ведь мое сознание не изгнало сознание Дюпона, а смешалось с ним, так что теперь я – и тот и другой. Если все пройдет гладко, моя часть вернется на Геллеру, а та часть, которая принадлежит Дюпону, останется на Земле. Но мы были так прочно связаны на протяжении нескольких лет, что в Дюпоне останется немало от Хорка, а в Хорке – немало от Дюпона! Это будет своего рода раздвоение личности.

За результаты я опасаюсь не сильно. Мне удалось довольно точно вычислить протяженность темпорального поля, и даже ошибка не повлечет за собой особых последствий, так как это поле растянется как минимум на три миллиона лет сверх того, что является строго необходимым.

Относительно его направленности и вовсе нет нужды волноваться. Думаю, все пройдет хорошо. Я сумею возвратиться в Хури-Хольдэ, а когда-нибудь – в этом я даже не сомневаюсь – при помощи Кельбика снова вернусь в ваше время, на сей раз уже собственной персоной, чтобы разыскать Анну и Жана.

Прежде чем покинуть вашу эпоху, я хочу сказать вам, люди далекого прошлого, вот что: никогда не отчаивайтесь! Даже если будущее кажется вам беспросветным, даже если вы знаете теперь, что ваши цивилизации исчезнут подо льдами нового палеолита, не прекращайте эту борьбу!

Я здесь, среди вас, я, Хорк, который был координатором, а затем и верховным властителем во времена Великих Сумерек. Я – живое доказательство того, что ваша борьба не напрасна, что ваши потомки достигнут звезд!

Перевод Ф. Мендельсона, Л. Самуйлова