В приемной доктора. Закулисные драмы отделения терапии бесплатное чтение

Амир Хан
В приемной доктора. Закулисные драмы отделения терапии

Посвящается всем моим коллегам из Национальной службы здравоохранения

Amir Khan

THE DOCTOR WILL SEE YOU NOW

Copyright © Dr Amir Khan, 2020

First published as THE DOCTOR WILL SEE YOU NOW in 2020 by Ebury Press, an imprint of Ebury Publishing.

Ebury Publishing is part of the Penguin Random House group of companies.

© О.А. Ляшенко, перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Описание событий основано на профессиональном опыте и воспоминаниях автора книги. Чтобы сохранить конфиденциальность пациентов и коллег, имена и другие идентифицирующие характеристики были изменены. В тексте представлены лишь собирательные образы, сотканные из авторских наблюдений, накопленных им за время работы в различных клиниках. Хотя персонажам даны имена, например Перси, это скорее продиктовано самой структурой повествования, нежели сделано с целью изобразить конкретного человека. Любые сходства случайны. Данная книга не об отдельных личностях, а о том, чему мы можем у них научиться и как они определяют подход врачей к пациентам и друг другу.

Введение

Были праздничные выходные, ярко светило солнце. В воскресенье днем у него выдалась прекрасная возможность отправиться в магазин «Все для сада» и купить немного растений, чтобы заполнить пустые места в саду.

Очевидно, подобная идея пришла в голову не ему одному – парковка была переполнена, так что ему пришлось оставить автомобиль далеко. Но он был рад возможности пройтись. По магазину бродили толпы людей с тележками, полными растений и садовых украшений. В кафе тоже было людно, посетители заказывали пирожные и чай.

Он, следуя указателям, отправился к отделу декоративных растений, намереваясь как следует закупиться. Анютины глазки выглядели прекрасно, но, может, стоит отдать предпочтение многолетним растениям? Тогда не придется снова заполнять пустующие промежутки в следующем году. Ему нравилось принимать такого рода решения, и он наслаждался моментом.

– Здравствуй, приятель! Ты же врач, да? – чей-то голос прервал его мысли.

Он поднял глаза. Рядом стоял мужчина лет семидесяти с небольшим и терпеливо ждал ответа.

– Простите? – переспросил он, еще наполовину погруженный в свои мысли.

– Я тебя знаю, ты врач, – повторил мужчина.

– Да, – ответил он, пытаясь вспомнить, видел ли он этого человека ранее. Нет, точно не видел. – Рад встрече, – сказал он, протягивая руку в знак приветствия.

Незнакомец проигнорировал этот жест и принялся расстегивать брюки.

– Друг, поглядишь на сыпь, ладно? Я пытаюсь попасть к своему врачу уже несколько недель, но безрезультатно.

Мужчина случайно стянул брюки вместе с трусами. Он поспешил надеть их, но было уже поздно: доктор увидел слишком много.

Другие покупатели стали бросать заинтересованные взгляды на эту странную парочку. Женщина, неподалеку рассматривавшая дельфиниумы, торопливо отошла.

– Эта сыпь в паху появилась у меня почти месяц назад. Она жутко чешется и болит. Как думаешь, док, что это?

– Может, мы найдем более уединенное место? – предложил врач, чувствуя, как все на него смотрят.

– Все нормально, док. Я уверен, что ты каждый день видишь нечто подобное, – сказал мужчина. Он явно не собирался уходить, пока не получит ответ.

Сыпь выглядела плохо, и ее явно расчесывали, потому что некоторые участки кожи кровоточили. В тот момент, когда врач собирался что-то сказать, рядом оказалась женщина в униформе магазина.

– Немедленно наденьте брюки, – резко сказала она. – Это семейный магазин.

Она смерила мужчин презрительным взглядом.

– Все нормально, дорогая, – ответил пожилой мужчина. – Он врач. Мы обсуждаем проблему с моим здоровьем. Ничего непристойного не происходит, не беспокойся.

– Да хоть султан Брунея, мне все равно. Если вы сейчас же не наденете брюки, я вызову охрану, – пригрозила консультант.

Врач поспешил вмешаться, желая как можно скорее положить конец этому разговору:

– Наденьте, пожалуйста, брюки. Я знаю, что это за сыпь.

Мужчина натянул брюки.

– Я же говорил вам, что он врач, – с довольной ухмылкой сказал он сотруднице магазина. Она закатила глаза и ушла. – Так что со мной, док?

– Подозреваю, что это грибковая сыпь из-за потоотделения в области паха. Вы можете купить противогрибковый крем в большинстве аптек.

– Спасибо, док! – радостно сказал он и отошел.

Врач не мог больше оставаться в магазине ни минуты. Он все еще чувствовал на себе взгляды других покупателей. Оставив пустую тележку, он торопливо направился к машине.

Тем врачом, который в воскресенье приехал в магазин «Все для сада», был я. Пах с расчесанной сыпью оказался прямо у меня под носом. Теперь мне нужно было найти другое место для покупки цветов.

В этом году я отпраздную 15-летнюю годовщину выпуска из медицинской школы и 10 лет с того момента, как я стал работать врачом общей практики полный день. Под «полным днем» я подразумеваю действительно ПОЛНЫЙ ДЕНЬ.

Работая врачом, вы одновременно хотите кричать об этом на каждом углу и держать все в секрете, потому что люди порой готовы поведать вам полную историю своей болезни в центре танцпола, где вы веселитесь под «Гангнам стайл».

Мне пришлось побывать в одной из тех ситуаций, когда в самолете по громкоговорителю спрашивают, есть ли на борту врач, и вы выжидаете несколько секунд в надежде, что откликнется кто-нибудь еще. Но в тот раз никто не откликнулся. Один из пассажиров потерял сознание, выходя из туалета. Я должен был ответить, нужно ли посадить самолет в ближайшем аэропорту. К счастью, у мужчины случился обычный обморок, но мне пришлось провести полный осмотр, пока он лежал на полу в проходе. Люди постоянно перешагивали через нас, чтобы пройти в уборную. Меня не перевели в бизнес-класс в благодарность за мои усилия.

Все знают о профессии врача общей практики^[1], но никто не считает ее сексуальной. Меня часто спрашивают, почему я не выбрал узкую специальность. Мои родственники поголовно интересуются, почему я не стал кардиохирургом, как мой двоюродный брат Ариф. Все любят Арифа. Когда он закончил обучаться хирургии, ему предложили шесть невест на выбор. Мне предложили только одну. Думаю, это было предложение из жалости. Мама считала, что мне следует согласиться.

– Я не жду других предложений, – откровенно заявила она.

– Спасибо, мам, но я как-нибудь сам разберусь, – ответил я.

Я все понимаю: он может сделать пересадку сердца, и это сексуально. Однако я великолепен в проведении анализа мочи и пальпации простаты. Наверняка найдутся люди, которые считают это сексуальным. Я постоянно напоминаю своей семье, что специализируюсь на ВСЕМ, но они мне не верят.

Несмотря на это, работа врачом общей практики предоставляет нам доступ ко всем сторонам жизни людей. Общество нам доверяет. Пациент может сказать нам о чем угодно. Мы находимся рядом как в хорошие, так и в плохие времена. Врач общей практики – это первый человек, к которому обращается женщина, узнав о беременности, или мужчина, желающий сделать вазэктомию. Когда заболевает ребенок, его родители в первую очередь обращаются к врачу общей практики. На этом все не заканчивается. Врач общей практики придет к вашим близким, если они умирают дома или чувствуют себя так плохо, что им хочется убить себя. Он может оказаться единственным человеком, которому вы решитесь рассказать о случайной связи, чтобы получить рецепт на экстренную контрацепцию.

И все это мы делаем за 10 минут (ну, примерно).

Как тебе такое, Ариф?

* * *

В этой книге я расскажу вам о событиях, которые произошли со мной за 10 лет работы в Национальной службе здравоохранения, и дам вам возможность заглянуть в повседневную жизнь британского врача общей практики. Все имена и медицинские детали были изменены, чтобы сохранить конфиденциальность пациентов. Ни одна история не основана на конкретном случае. Каждая история – это отражение моего опыта работы в сфере медицины.

Десять лет – относительно короткий срок работы врачом общей практики, но за это время очень многое изменилось. Профессия шагнула от «золотых» лет, когда за место врача общей практики приходилось бороться, к кризисной точке. Теперь невозможно включить новости или открыть газету и не увидеть, что очередная клиника закрывается из-за нехватки терапевтов. Но особенно ужасно, что все больше врачей совершают суицид из-за давления и ответственности, связанных с их работой.

Сегодня врачебная деятельность подразумевает гораздо больше возни с бумагами и собраний, чем раньше. Кроме того, проблемы пациентов стали более сложными.

Однако нашей главной задачей остается взаимодействие с пациентом, и именно оно привело меня в профессию. Даже если прием длится 10 минут, которых часто оказывается недостаточно, я все равно испытываю радость. Я слушаю человека, который ко мне обратился, проявляю сочувствие и оказываю помощь. Это не изменилось за те 10 лет, что я проработал в клинике.

Да, врачи общей практики перегружены и недооценены, но встречи с пациентами согревают мне душу и разбивают сердце. Я считаю, что наша профессия одна из лучших в мире.

Добро пожаловать в мою клинику.

Глава 1

Мой первый день работы терапевтом. Я долго не мог определиться, надевать ли галстук. Хотелось произвести хорошее впечатление, но мне казалось неправильным принимать на себя обязательства, которых я не смогу придерживаться в длительной перспективе. В итоге я решил отказаться от галстука и надел свежевыглаженную светло-голубую рубашку и серые брюки. Одна знакомая медсестра как-то посоветовала мне не надевать белую рубашку в первый день на любой работе.

«Нужно, чтобы все увидели, что ты приложил усилия, но не лез из кожи вон, – напутствовала она меня. – Неплохо начать с голубого цвета, а со временем расширить палитру. Если ты начнешь с белого, оттолкнуться будет не от чего». По какой-то причине ее слова пришли мне в голову тем утром, поэтому выбор пал на голубую рубашку.

Я нервничал: это была новая работа в новой для меня области. Я три года учился на терапевта и окончил учебу всего три дня назад. Многие мои одногруппники предпочли отдохнуть несколько недель, прежде чем с головой окунуться в рутину, но я, честно говоря, не мог себе такого позволить. Учеба в университете стоила дорого, а молодые врачи зарабатывают немного.

Я заехал на парковку. Там была особая зона с надписью «Места для врачей», и в ней оставалось пять свободных мест. Позволено ли мне парковаться здесь? Я не хотел занимать чужое место, но я был врачом и работал там. Я колебался еще несколько секунд, но в итоге решил, что не буду там парковаться. Нет уж, еще какой-нибудь врач начнет ворчать, что я занял его место. Я развернулся и оставил автомобиль на парковке для пациентов.

Я посмотрел на здание: оно так отличалось от клиники, где я проходил обучение. Сделав глубокий вдох, я взял коробку печенья, купленную мной в супермаркете вчера вечером. Я собирался подарить ее администраторам, чтобы расположить их к себе. Я вышел из машины и направился к главному входу. У дверей уже скопилась очередь из пациентов, ожидавших открытия клиники. Должен ли я просто пройти мимо этих людей? Как я попаду внутрь, если у меня нет ключа? Я решил подождать в конце очереди, пока дверь не откроют.

Мужчина, стоявший впереди, обернулся и посмотрел на меня.

– Куда это ты так вырядился? – поинтересовался он и закашлялся. – Это все эмфизема, погода ее усугубляет.

Он достал из кармана ингалятор и попытался им воспользоваться, но снова зашелся кашлем. Сунув руку в верхний карман, мужчина достал носовой платок и сплюнул в него большой комок зеленой мокроты. Он рассматривал мокроту немного дольше, чем было необходимо, а затем, удовлетворенный, сложил платок и снова убрал его в карман.

– А ты чего пришел? – спросил он меня.

– О, я теперь работаю здесь, – ответил я взволнованно. – Сегодня первый день.

– Работаешь здесь? Что ж, надеюсь, ты сможешь изменить дурацкую систему записи. Проще записаться на прием к королеве, чем к врачу.

Прежде чем я успел что-либо ответить, в дверном окошке показалась женщина-администратор, она открыла дверь и стала запускать людей. Я обогнал всех, чтобы успеть подойти к ней.

– Здравствуйте, я Амир, новый терапевт.

– Я Хэтти. Разве вы не знаете о служебном входе? Идемте, я вам покажу.

Хэтти около 45, и, по-моему, она слишком нарядно одета для работы. Она изменила скучную униформу в соответствии со своими предпочтениями. Ее светлые волосы собраны в прическу «улей». На губах красная помада, а на щеках густой слой румян. Казалось, что Хэтти собралась участвовать в конкурсе красоты, а не записывать пациентов на прием к врачу.

Хэтти продиктовала мне код от двери для персонала, и я записал его в свой новенький блокнот. Мне всегда хотелось быть одним из тех людей, которые повсюду носят с собой безупречно заполненную записную книжку. Я был жутко неорганизованным, и обычно другие люди напоминали мне, где я должен быть и когда. Но не в этот раз. В моей жизни началась новая глава, и я собирался сам утюжить рубашки и делать записи в красивом блокноте. Закрыв блокнот, я убрал его в новенький портфель.

Поздоровавшись с другими администраторами, я протянул им коробку печенья.

– Вы знаете, как произвести хорошее впечатление, Амир, – поблагодарила Хэтти, – но если вы действительно хотите впечатлить нас, то вам стоит начать прием. Ваш первый пациент уже пришел.

Хэтти проводила меня до моего кабинета и ушла. Когда я сел и стал доставать свои вещи, меня охватила паника. Работа врачом общей практики очень отличается от работы в больнице. Кажется, что быть врачом общей практики проще, потому что к нему обращаются пациенты с несерьезными проблемами, которые можно решить за 10 минут. На самом деле все не так. В больнице вы являетесь частью команды врачей, которые обследуют пациента и анализируют его симптомы. В больнице пациента сначала осматривает младший врач, он собирает историю болезни и назначает множество тестов, результаты которых обычно приходят в тот же день. Затем пациента осматривают старшие врачи, на руках у которых уже есть результаты обследования. Если пациенту требуются дополнительные тесты, его оставляют в больнице под присмотром персонала. Пока обследование не будет завершено, пациента ежедневно наблюдает врач. Если он решит, что пациент достаточно хорошо себя чувствует, чтобы отправиться домой, то отпустит его и посоветует незамедлительно обратиться к врачу общей практики в случае ухудшения состояния. Только пациенты с самыми незначительными проблемами отправляются домой, не пройдя обследование.

В общей практике дела обстоят совсем по-другому, поскольку практически все зависит от компетентности одного специалиста.

Мы ждем результатов анализов несколько дней или даже недель, и у нас есть всего 10 минут, чтобы поговорить с пациентом, провести осмотр, поставить диагноз и назначить лечение.

Поскольку я уже не был практикантом, рядом со мной не находилось старшего коллеги, проверяющего правильность моих решений. Я старался сглотнуть панику, подкатившую к моему горлу. Меня учили работе врача, все будет нормально.

Я пригласил своего первого пациента, 81-летнего мужчину по имени Дерек Шусмит. Прежде чем позвать его в кабинет, я бегло просмотрел его карту. У него был сахарный диабет, гипертония и артрит.

– Здравствуйте, мистер Шусмит, я доктор Хан. Чем я могу вам помочь? – сказал я немного веселее, чем планировал. «На тон ниже, Амир», – подумал я.

Мистер Шусмит был одет в коричневый твидовый пиджак и синюю рубашку, заправленную в брюки. Он скорее шаркал, чем ходил, и опирался на трость, казавшуюся не слишком надежной. На нем была плоская серая кепка, которую он снял, когда сел.

– Я пришел из-за кашля, – сказал он. – Думаю, это инфекция дыхательных путей.

– Хорошо, расскажите подробнее о вашем кашле, – попросил я, слегка наклонившись вперед. С кашлем я мог справиться, и это была простая задача для первого рабочего дня.

– Ну, он начался несколько дней назад, и у меня отходит немного мокроты.

– Есть ли у вас боли в груди или трудности с дыханием? – спросил я, чувствуя себя на волне.

– У меня есть небольшая одышка, особенно когда я поднимаюсь по лестнице.

– Ясно. Замечали ли вы кровь в мокроте?

– Нет, она обычно белая с зеленоватым оттенком.

– Спасибо, мистер Шусмит. Вы не против, если я прослушаю вашу грудную клетку?

– За этим я и пришел, – ответил мужчина, снимая пиджак. Я встал позади него и поднял рубашку, собираясь приложить стетоскоп к задней части его грудной клетки. Вдруг я заметил синяк на спине справа. Когда я прикоснулся к нему, пациент вздрогнул и опустил рубашку.

– Мистер Шусмит, откуда у вас этот синяк? – спросил я.

Он поерзал на стуле и потянул за нитку на кепке, которую он держал в руках.

– Ерунда. Просто упал в саду.

– Он выглядит очень болезненным. Когда вы упали?

– На прошлой неделе. Я не хотел беспокоить врачей по этому поводу. Волноваться не о чем, он уже проходит.

– Могу ли я еще раз взглянуть на него? Мне в любом случае нужно прослушать вашу грудную клетку.

Мистер Шусмит посмотрел на меня и неохотно поднял рубашку. Я прощупал синяк и надавил на ребро под ним. Лицо мистера Шусмита скорчилось от боли.

– Простите, что делаю вам больно, – сказал я. – Я просто хочу проверить, не сломано ли ребро.

Я начал прослушивать его грудную клетку, и каждый раз, когда я просил его сделать глубокий вдох, ему явно было больно. Прямо под ушибом располагался очаг инфекции, и для пожилых людей с травмами ребер в этом нет ничего необычного. Из-за боли человек не может делать полный вдох, в результате чего нарушается циркуляция воздуха в легких, и бактерии активно размножаются.

Я сел на стул и посмотрел на своего пациента. Для врачей характерно своего рода «паучье чутье», которое возникает в потенциально опасных ситуациях. Часто оно срабатывает при встрече с пациентами, которым требуется неотложная помощь, а иногда – при работе с пациентами, имеющими лишь небольшие проблемы. Мое сработало сейчас.

– Мистер Шусмит, у вас явно инфекция дыхательных путей. Ничего серьезного, это лечится антибиотиками. Меня гораздо больше беспокоит ваш синяк. Похоже, вы сломали ребро.

– Нет, я уверен, что это пустяки, – сказал он, заправляя рубашку в брюки.

– Расскажите еще раз, как это произошло.

– Я уже не помню. Вероятно, ударился обо что-то. Об угол стола, наверное.

Я не на шутку встревожился.

– Мистер Шусмит, я не пытаюсь уличить вас во лжи, но вы пару минут назад сказали, что упали в саду.

– Я точно не помню, это было несколько дней назад.

Он упорно разглядывал свою кепку и тянул за нитку. На пальцах его правой руки виднелись следы от табака, а с тыльной стороны руки был заживающий порез, который уходил под рукав.

– У вас серьезный порез, мистер Шусмит, – сказал я, указывая на его руку. – Не могли бы вы сказать, откуда он?

Мне требовалось соблюдать осторожность. Я должен был вести себя как обеспокоенный врач, а не полицейский на допросе. Грань очень тонка. Он незамедлительно прикрыл порез левой рукой.

– Вероятно, порезался в саду, – пробормотал он.

Я не торопился. Мы с Дереком Шусмитом были знакомы всего несколько минут. Мне хотелось, чтобы он начал мне доверять.

– Мистер Шусмит, мы с вами раньше не встречались. Вы не скажете мне, с кем вы живете?

Изменение траектории разговора застало его врасплох, и он поднял на меня глаза.

– Со своей женой Джун, – ответил он с облегчением, чувствуя себя на более безопасной территории.

– У вас есть дети?

– Да, два сына. Один работает с компьютерами в Канаде, а второй живет в Лондоне.

– Вы часто видитесь?

– Они обычно приезжают раз в год. У них своя жизнь, и они заняты семьей и работой.

– А как дела у вашей жены Джун? Она в порядке?

Этот вопрос его смутил.

– Мы справляемся, – ответил он, ерзая на стуле. – Доктор Хан, пожалуйста, выпишите мне рецепт. Я не хочу дальше отнимать у вас время.

Я понимал, что консультация подошла к концу. Мистер Шусмит надел кепку и начал застегивать пиджак.

– Я надеюсь, вы не сердитесь, что я задал вам эти вопросы, мистер Шусмит. Это мой первый рабочий день, и я хочу лучше узнать своих пациентов, – солгал я, печатая рецепт.

– Я понимаю, – отрезал он. – Я бы хотел получить свой рецепт.

Я протянул ему листок.

– Приходите снова, если кашель не пройдет, – сказал я, когда он направился к двери.

– Спасибо, доктор Хан, – ответил мистер Шусмит. Ему было сложно открыть тяжелую дверь, поэтому я поднялся, чтобы помочь.

– Я справлюсь, – сказал он. Я сел и наблюдал за тем, как он выходит.

Я злился на себя за то, что повел себя неправильно и не узнал причину травм мистера Шусмита. В голове зазвучал голос моего наставника.

У каждого начинающего врача общей практики есть свой наставник, словно он цирковой слон или лев, который выступает с дрессировщиком.

Мой наставник говорил: «Особенность нашей работы заключается в том, что тебе не нужно решать все проблемы за первые 10 минут. Воспринимай некоторые консультации как линию старта. На следующей консультации ты продолжишь с того места, на котором остановился. Это марафон, а не спринт».

Я терпеть не мог, когда люди говорили: «Это марафон, а не спринт».

К тому моменту своей жизни я осознал, что не отличаюсь терпеливостью. Мне хотелось получать ответы на свои вопросы сразу. Я был не слишком хорош в разгадывании загадок или «управлении неопределенностью», как говорят в нашей профессии. Мне нужно было этому научиться.

Остаток утра прошел быстро. Я вызывал каждого нового пациента с трепетом в груди, но, как только он оказывался передо мной, я чувствовал себя в родной стихии и со всем справлялся. Я начал верить, что у меня все под контролем, как вдруг пришло сообщение от Хэтти: «Экстренная помощь пациенту в шестом кабинете!»

Я уставился в экран. Возможно, произошла ошибка, и сообщение предназначалось не мне. В здании было минимум два других врача общей практики. Разумеется, они могут лучше справиться с тем, что там происходит. Я на секунду задумался о том, чтобы проигнорировать сообщение и вызвать следующего пациента. Это было бы неправильно. Схватив стетоскоп, я помчался в шестой кабинет.

Это был кабинет Кэтрин Коннор, одной из самых опытных практикующих медсестер. Практикующие медсестры получают дополнительное образование и имеют право диагностировать и лечить острые и недифференцированные медицинские проблемы. Хэтти тоже была в кабинете. Я сразу понял, что все плохо, потому что безупречный «улей» Хэтти растрепался. Из него выбивались пряди осветленных волос.

– Кто это? – спросила Кэтрин Коннор у Хэтти.

– Это Амир, один из наших новых врачей, – ответила она.

Кэтрин стояла у кушетки, на которой лежала женщина лет двадцати. Пациентка плохо выглядела и извивалась, лежа на спине.

– Это Флисс, ей девятнадцать, она обратилась к нам с болью в животе. Боль появилась ночью и усилилась утром, – объяснила Кэтрин, пока я подходил к кушетке.

Флисс была крупной женщиной весом более 100 кг, и, поскольку кушетка была неширокой, Кэтрин приходилось придерживать пациентку, чтобы та не упала.

– Есть ли проблемы со стулом и мочеиспусканием? – спросил я.

Кэтрин покачала головой.

– А-а-а-а-а-а! – закричала Флисс, держась за живот.

– Кэтрин, она беременна? – спросил я в ужасе.

– Нет, я не беременна! – заорала Флисс из-за спины Кэтрин.

– Она говорит, что у нее завершились месячные несколько дней назад, – сказала Кэтрин, – но я не уверена.

Флисс снова закричала. Ее лицо выглядело странно: когда женщина кричала, только одна его половина двигалась. Кэтрин прочла мои мысли.

– У нее паралич Белла^[2], – сообщила медсестра. – Диагноз поставили несколько недель назад, и она еще восстанавливается.

Паралич Белла – это паралич, поражающий только одну сторону лица. Как правило, он вызван вирусной инфекцией. Хотя он не опасен, подвижность лицевых мышц может восстанавливаться несколько месяцев. Для Флисс это означало, что каждый раз, когда она кричала, двигалась лишь одна половина ее лица.

– Здравствуйте, Флисс, я доктор Хан. Могу я прощупать ваш живот?

Флисс кивнула. Я поднял ее платье и стал прощупывать живот. Мне сразу стало понятно, в чем дело.

– Будьте добры, Хэтти, мне нужна пара стерильных перчаток и тележка с инструментами.

Она кивнула и ушла в сестринскую.

– Флисс, почему вы считаете, что не беременны? – спросил я.

– Я не беременна, – повторила она снова. – Мы с парнем очень осторожны. У меня только что были месячные. Ночью я сделала тест на беременность, и он был отрицательным, – она схватилась за живот и снова закричала. – Что со мной? – умоляюще простонала женщина.

– Вы говорите, что вы с парнем очень осторожны, но как вы предохраняетесь? – спросил я, не убирая руку с ее живота.

Половина лица Флисс выглядела смущенной.

– Иногда мы пользуемся презервативами, – сказала она.

– А в других случаях? – спросил я. Кэтрин закатила глаза. Она явно задавала ей те же вопросы.

– Прерванный половой акт, – тихо проговорила Флисс.

«Вау, вот это да!» – подумал я. Флисс снова закричала, и я почувствовал, как ее живот сильно сокращается.

– Флисс, прерванный половой акт не слишком надежный метод, – сказал я. – Похоже, один из сперматозоидов вашего партнера все же успел проскочить.

Хэтти вернулась с перчатками и тележкой.

– Хэтти, вызовите, пожалуйста, скорую помощь. Скажите, что женщина рожает, и попросите приехать побыстрее.

Хэтти снова ушла.

Я сделал глубокий вдох. Я проходил шестимесячную практику в отделении акушерства и гинекологии и присутствовал на нескольких родах, однако ни разу не принимал роды самостоятельно. Меня обычно отталкивали акушерки, которые с легкостью справлялись с этой задачей, а я потом просто зашивал разрывы, если в этом была необходимость.

Мне нужно было узнать, сколько времени оставалось до рождения ребенка и успеем ли мы отвезти Флисс в больницу.

– Флисс, я подозреваю, что вы рожаете. Мне нужно провести гинекологический осмотр, чтобы понять, на каком вы этапе.

– Нет, нет, нет, я не могу быть беременной. Не могу!

Бедная Флисс плакала.

Мне было жаль пациентку: она обратилась к Кэтрин по поводу неясной боли в животе, однако домой ей, вероятно, предстояло вернуться с младенцем на руках.

Хотя Флисс была весьма наивной в плане использования контрацепции, она показалась мне очень уязвимой там, на кушетке, без партнера рядом. Гормоны, которые распознают тесты на беременность, присутствуют только на ранних сроках, поэтому ее тест оказался отрицательным. Что касается месячных, то у некоторых женщин за несколько дней до родов случается небольшое кровотечение.

– Флисс, могу я вас осмотреть? – снова спросил я. Она кивнула.

Я прощупал шейку матки. Она раскрылась приблизительно на семь сантиметров. Я чувствовал рукой макушку ребенка.

– Кэтрин, раскрытие около семи сантиметров. Вы можете помочь ей с дыханием?

Мое поведение было сексистским: я предполагал, что у Кэтрин есть дети и она помнит, как нужно дышать во время схваток. Я чувствовал, что пытаюсь прыгнуть выше головы, и с нетерпением ждал приезда скорой помощи. По моим предположениям, ребенок должен был родиться в течение пары часов, но это могло произойти в любое время, и я не знал, что делать в случае осложнений.

– Флисс, я понимаю, что вам неприятно это слышать, но вы рожаете, и у вас вот-вот будет ребенок. Я надеюсь, что скорая помощь сейчас приедет и отвезет вас в больницу, но если этого не произойдет, то вы без проблем сможете родить здесь, – сказал я.

Это была ложь. Меня охватила паника. Ситуация была катастрофической: у нас не было никакого оборудования, необходимого для безопасных родов, и меня не учили справляться с возможными осложнениями.

– Хотите ли вы, чтобы мы кому-нибудь позвонили? – спросил я Флисс.

– Моему парню Малкольму. Он на работе, но, пожалуйста, позвоните ему.

Я порылся в сумке Флисс и достал ее мобильный телефон. Она набрала номер Малкольма. Я надеялся, что она сама поговорит с ним, но она сунула телефон мне.

– Здравствуйте, это Малкольм? – спросил я. – Это доктор Хан, врач общей практики.

– Что случилось? Что-то с Флисс?

– Думаю, вам следует приехать в клинику, поскольку нам скоро придется направить Флисс в больницу. Это срочно.

Я не мог сообщить ему о ребенке по телефону, поскольку мне казалось, что о таком допустимо говорить только при встрече. Желательно, чтобы это был разговор между ним и Флисс. Малкольм сказал, что скоро приедет, и повесил трубку.

– Амир, схватки учащаются, – предупредила Кэтрин.

Она замечательно справлялась с оказанием помощи Флисс, и я попытался немного расслабиться. Повторно осматривать Флисс было слишком рано, но я понимал, что дело продвигается.

В дверь постучали – Хэтти вернулась. Ее прическа чудесным образом снова стала идеальной, и она явно обновила губную помаду. За ней в кабинет вошли два парамедика. Какое облегчение.

Я кратко рассказал им обо всем. Парамедики решили, что Флисс следует уложить на каталку и незамедлительно доставить в родильное отделение. Половина ее лица исказилась от схватки в тот момент, когда они ее перекладывали. Оба посмотрели на меня.

– Паралич Белла, – сказал я.

На их лицах отразилось облегчение, однако никто даже представить себе не мог, какое облегчение испытал я, когда они увезли Флисс.

– Думаю, вы не так представляли себе встречу с новым врачом, – сказал я Кэтрин, стараясь звучать уверенно и спокойно. Я не был ни уверенным, ни спокойным.

– Не так, но все могло быть гораздо хуже, – ответила Кэтрин. – Вам хотя бы не пришлось принимать роды.

Что-то подсказывало мне, что Кэтрин догадывалась, насколько некомфортно мне было.

– Мне очень интересно, как вы объясните все Малкольму, когда он приедет, – добавила она.

Я совсем забыл о бедном Малкольме, который был на пути в клинику. Я попросил Хэтти связаться с ним и сказать, чтобы он сразу ехал в больницу. Думаю, он догадается, в чем дело, когда его направят в родильное отделение.

Каким-то образом мне удалось дотянуть до конца первого рабочего дня. Пока я, все еще находясь в возбуждении от последних событий, наводил порядок на письменном столе и выключал компьютер, слова наставника снова раздались у меня в голове. Они утратили для меня смысл, ведь ситуация с Флисс как раз была спринтом, а не марафоном.

Уровень адреналина в моей крови все еще зашкаливал, когда вечером я вернулся домой. Однако мои мысли были заняты не Флисс, а мистером Шусмитом. Я чувствовал, что консультация осталась незавершенной, и не знал, будет ли у меня второй шанс. Я мог бы позвонить ему на следующей неделе и спросить, выздоровел ли он, но если он не захотел открыться мне при личной встрече, то вряд ли сделал бы это по телефону. Я не знал, как расспросить его обо всем так, чтобы наш разговор не был похож на допрос. Возможно, мое поведение было глупым и мистер Шусмит действительно просто ударился в саду. Я решил, что не стоит так сильно переживать, и отправился спать.

Долго ломать голову над тайной мистера Шусмита не пришлось. Через несколько недель меня вызвали на дом к миссис Шусмит. Я сразу узнал эту фамилию. В записях, сделанных администратором, говорилось, что обеспокоенный мистер Шусмит, позвонивший в клинику, предполагает, что у его жены инфекция мочевыводящих путей. Он попросил о визите на дом, поскольку жена слишком плохо себя чувствует, чтобы прийти в клинику. Мистер Шусмит открыл мне дверь. Они жили в небольшом бунгало. Он проводил меня в гостиную и сказал, что сейчас приведет жену, которая была на втором этаже. Я осмотрелся. Ковер с цветочным узором, в центре комнаты – деревянный кофейный столик с пепельницей, которой явно активно пользовались. Два больших кресла перед старым телевизором. Комод у одной из стен, уставленный фотографиями внуков. На окне – сетчатые шторы, рассеивавшие солнечный свет.

– Это доктор, дорогая, – сказал мистер Шусмит, помогая жене пройти в гостиную.

На Джун Шусмит была надета темно-зеленая блуза, серая юбка и черные колготы. Ноги старушки были обуты в розовые тапочки с помпонами, совсем не подходившие ее образу. Я предположил, что ей их подарили.

– Он пришел к мальчикам? – спросила Джун, посмотрев сначала на меня, а затем на мужа.

– Нет, к тебе. Ты не очень хорошо себя чувствуешь последние пару дней.

– Да? – удивилась Джун.

– Здравствуйте, миссис Шусмит, я доктор Хан. Поговорим?

Я указал рукой на кресла.

– Не понимаю, зачем вы пришли, ведь я прекрасно себя чувствую, – сказала Джун, садясь в кресло. Я опустился на корточки рядом с ней.

– Ваш муж беспокоится, что у вас инфекция мочевыводящих путей, – объяснил я осторожно.

– Я так не думаю. Вы почтальон? – спросила она, глядя на мужа, а не на меня.

– У нее произошло несколько «инцидентов» на этой неделе, доктор, – сказал мистер Шусмит. – Для нее это нехарактерно.

– Доктор, а я и не заметила, что вы здесь! – воскликнула миссис Шусмит. – Как ваши детки?

Она внимательно смотрела на меня, но явно принимала меня за кого-то другого.

Перед приходом я изучил медицинскую карту Джун. Спутанность сознания – частый спутник инфекций у пожилых людей, и в карте ничего не говорилось о других заболеваниях, объясняющих проблемы с памятью. Я задал Джун еще несколько вопросов, проверил пульс, прощупал живот и послушал стетоскопом легкие. Все было в норме.

– Хорошо, что вы пришли, – сказала она, когда я закончил осмотр. – Мне кажется, один из мальчиков повредил колено. Пойду его позову.

Миссис Шусмит встала и направилась в коридор.

– Мистер Шусмит, мы можем поговорить? – спросил я, помешав ему догнать жену.

Он вздохнул и сел. Теперь я занял второе кресло.

– Думаю, у Джун инфекция мочевыводящих путей, мистер Шусмит, но ее сознание спутано больше, чем я ожидал. Как давно она в таком состоянии?

Мистер Шусмит уперся взглядом в экран выключенного телевизора.

– Она обмочилась несколько раз на этой неделе, доктор Хан. Мне кажется, это только все усугубило.

– Она смогла самостоятельно привести себя в порядок, или вам пришлось ей помочь? – спросил я.

– Я помог, – ответил он.

– Она поняла, что обмочилась? – спросил я.

Он покачал головой.

– Как еще вы ей помогаете? – продолжил я. – Мистер Шусмит, мы тоже можем быть полезны.

Он вздохнул.

– Я одеваю ее утром, мою, – сказал он. – Она больше не может делать это самостоятельно.

– Откуда у вас тот синяк на спине, который я видел на консультации?

– Я поскользнулся на полу ванной комнаты, когда мыл Джун, и ударился о край раковины. У меня не было трости, и пол был мокрый.

Мы некоторое время сидели в тишине. Я осторожно продумывал свой следующий вопрос.

– Почему вы раньше никому об этом не говорили?

Мистер Шусмит ничего не ответил.

– Мальчики знают?

Он покачал головой.

– Знаете, доктор Хан, Джун была потрясающей женщиной, чудесной женой и матерью, – заговорил мистер Шусмит, снова уставившись на наши отражения в телевизоре. – Конечно, она уже не такая, как прежде.

– Мне очень жаль, мистер Шусмит. Вам, наверное, сложно ухаживать за ней совсем одному.

– Вы кого-нибудь теряли, доктор Хан?

Я замешкался, не зная, что ответить.

– Мой отец умер несколько лет назад, – сказал я.

– Соболезную. Я потерял жену два года назад. Она здесь, в доме, но это больше не Джун. Иногда она возвращается на минутку, но затем снова уходит. Мне кажется, что ее забирают у меня снова и снова.

Голос мистера Шусмита звучал отстраненно.

– Мистер Шусмит, мы в состоянии вам помочь. Что-то можно устроить.

– Мы обещали друг другу, что никто из нас не окажется в доме престарелых, если вы это имеете в виду. Я знаю, что это за место. Когда сознание Джун только начало путаться, ее это очень обеспокоило, и я дал ей обещание. Кроме того, я не могу находиться здесь в одиночестве, ведь мы прожили вместе более пятидесяти лет.

Он сжал ручку трости так крепко, что его костяшки побелели. Я снова увидел порез у него на руке.

– Она бывает агрессивной? – спросил я, указывая на его руку.

– Иногда по ночам, когда она просыпается и встает с постели. Это особенно страшно, ведь она дезориентирована. В такие моменты она не понимает, кто я. В этом нет ее вины. Она пугается и не осознает, что делает.

– Вам, должно быть, очень тяжело. Вам не нужно все делать в одиночку, мы действительно можем помочь, – снова произнес я, надеясь, что мистер Шусмит посмотрит на меня. – Вы говорили об этом с кем-нибудь из друзей или соседей?

Мужчина покачал головой.

– Раньше мы встречались с друзьями, но, когда Джун стало хуже, мы перестали видеться. Я выхожу из дома только в магазин за продуктами, а потом сразу возвращаюсь.

В гостиную вошла Джун.

– Я не нашла мальчиков. Наверное, они катаются на велосипедах.

Она снова ушла.

Я объяснил мистеру Шусмиту, что есть множество разных причин проблем с памятью у пожилых людей и убедил его позволить мне взять у Джун кровь на анализ. Он согласился сводить ее в местную специализированную клинику и принять помощь бесплатной сиделки.

Оказалось, что у Джун болезнь Альцгеймера, и она стала принимать препараты, чтобы замедлить ее прогрессирование. К ним домой стала приходить помощница дважды в день: утром, чтобы помочь Джун встать с постели и одеться, и вечером, чтобы подготовить ее ко сну. Со временем она стала приходить четыре раза в день. Через два года Джун умерла дома. Я думал о том, что мистеру Шусмиту пришлось в последний раз пережить потерю жены. Они с Джун прожили в счастливом браке шестьдесят лет. Если кто-то и знал, что жизнь – это марафон, а не спринт, то это мистер Шусмит.

В нашей клинике есть традиция, заложенная администратором, которая давно уволилась. Мы присылаем открытку с соболезнованиями и букет цветов членам семьи нашего умершего пациента. Открытку подписывает врач, который больше всего работал с пациентом.

Мне выдали такую открытку утром, когда скончалась Джун. Я сидел за столом и обдумывал, что хочу написать.

«Дорогой мистер Шусмит!

Примите мои глубочайшие соболезнования. Уверен, Джун была рада, что вы сдержали свое обещание.

С наилучшими пожеланиями

доктор Амин Хан»

Глава 2

Работать в сфере здравоохранения тяжело. Нагрузка огромная, а требования попросту невыполнимы. Тем не менее сотрудники Национальной службы здравоохранения не имеют себе равных: большинство из них делают все возможное, чтобы помочь пациентам, задерживаются на работе допоздна и прилагают дополнительные усилия.

В то же время нам приходится постоянно извиняться перед пациентами за опоздания и за то, что они вынуждены неделями ждать приема.

«Когда ни позвони, записаться невозможно!» – жалуются люди.

Это правда. Записаться к врачу действительно сложно. Пациенты нашей клиники вынуждены звонить рано утром и ждать в телефонной очереди, похожей на лотерею. Самые настойчивые приходят и ждут на улице. Практически во всех клиниках страны дела обстоят так же.

Я лишь хочу сказать своим пациентам, что я каждое утро прихожу на работу к 07:00 и остаюсь там до 19:00. Если человек не может записаться к врачу, это значит, что врач просто занят другими пациентами. Мы пытались нанимать больше администраторов для ответов на звонки и даже потратили небольшое состояние на найм новых врачей, однако зверь ненасытен: чем больше его кормишь, тем больше он просит.

Что система здравоохранения точно делает, так это настраивает пациентов против врачей, и они приходят на прием уставшие и злые. Это вполне понятно.

К сожалению, главными злодеями считают администраторов, поскольку именно им приходится сообщать пациентам, что талонов не осталось и придется позвонить завтра утром. Их часто называют драконами и гестаповцами за то, что они просто выполняют свою работу. Бедной Хэтти приходится поправлять ее «улей» после каждой ожесточенной схватки с пациентом по поводу записи на прием.

Проблема в том, что первичное звено здравоохранения не получает достаточного финансирования, из-за чего расходы в несколько раз превышают доходы. Какие бы меры ни пыталось принять правительство, ситуация не меняется. Все зашло слишком далеко.

Вместо того, чтобы объяснять истинное положение дел разъяренным пациентам, я просто в очередной раз извиняюсь перед ними и надеюсь, что когда-нибудь ситуация изменится в лучшую сторону.

Поскольку мы все ощущаем давление, в Национальной службе здравоохранения царит товарищеский дух.

Мы чувствуем, что находимся в одной лодке, и, даже если правительство не сможет принять эффективные меры и не увеличит финансирование, мы все равно будем прилагать максимальные усилия. Особенность нашей работы в том, что мы делимся с коллегами самыми важными событиями, будь то смерть пациента, обнаружение у него опасного для жизни заболевания или что-то гораздо более радостное, например рождение ребенка. Делясь опытом, мы сближаемся с коллегами-единомышленниками, преследующими одну цель – помогать людям.

Мне повезло работать с некоторыми из своих лучших друзей. Я не был с ними знаком до того, как устроился в клинику, но со временем мы прошли вместе через огонь и воду.

Элисон Дэниелс – одна из них.

Я впервые встретился с Элисон во время гинекологического осмотра. Я осматривал 19-летнюю пациентку, которая жаловалась на выделения из влагалища.

– Если к нам обращается пациентка с жалобой на выделения, мы обязаны задать ей вопрос о половой жизни, – сказал я девушке.

– Что именно вы хотите знать о моей половой жизни? – спросила пациентка. Она жевала жвачку, громко причмокивая и широко открывая рот. Я видел, как жвачка перекатывается у нее во рту, и это меня отвлекало.

– Ведете ли вы половую жизнь?

– Нет. Какой грубый вопрос! Я девственница.

Девушка говорила с сильным южноазиатским акцентом.

– Простите, я не хотел вас оскорбить, но я был обязан задать этот вопрос.

– Что ж, вам не нужно задавать его мне. Я же не шлюха!

Чавканье стало громче по мере нарастания ее раздражения.

– Я вовсе не это имел в виду, – возразил я, понимая, что разговор становится слишком некомфортным. – Есть множество причин выделений из влагалища. Вы позволите мне провести осмотр и взять мазок? Подобные интимные процедуры я всегда провожу в присутствии медсестры.

Ей, похоже, было все равно, и она сразу согласилась.

Элисон работала в соседнем кабинете, но мы не были официально знакомы. Я постучался к ней.

– Здравствуйте, Элисон! Я Амир, новый врач.

Элисон было за 50, и у нее было успокаивающе-доброе лицо, которое должно быть у каждой медсестры.

Она широко улыбнулась.

– О, я слышала о вас, Амир. Все говорят о ваших облегающих брюках. Черт побери, да слухи правдивы! – Элисон пристально взглянула на меня. – Я даже через брюки вижу, что вы обрезаны!

– Да, они правда тесноваты, – смутился я, опустив взгляд на свои ноги, несколько ошеломленный откровенностью нашего разговора. – Не могли бы вы поприсутствовать на гинекологическом осмотре, который мне нужно провести в соседнем кабинете?

– Разумеется, мой дорогой.

Элисон встала, и мы вместе вернулись в мой кабинет.

– Здравствуй, милая! Меня зовут Элисон, и я одна из практикующих медсестер, – сказала она, помогая пациентке занять нужную позицию, чтобы я мог провести осмотр и взять мазок.

Во время осмотра я отчетливо увидел выделения, на которые жаловалась девушка. Я видел такое неоднократно и точно знал, что они означают. У пациентки был хламидиоз.

Я комментировал каждое свое действие и вскоре завершил осмотр. Пациентка оделась и села.

– Вы сказали, что не живете половой жизнью, но мне нужно знать точно, поскольку мы будем проводить анализ на ИППП, – сказал я. Элисон все еще была в кабинете.

– Я же говорила, что девственница, – возмутилась девушка, повышая голос. – Вы называете меня лгуньей?

– Нет, конечно, – поспешно ответил я. – Простите, мне просто нужно было удостовериться. Я направлю материал в лабораторию и позвоню вам через несколько дней, чтобы сообщить результаты.

Пациентка встала и вышла из кабинета.

– Амир, если она девственница, то я Мария Стюарт, – усмехнулась Элисон. – У этой девчонки хламидиоз.

– Да, знаю, но результаты исследования станут доказательством, – сказал я, подписывая мазок и аккуратно убирая его в сумку.

Так началась наша дружба.

Через несколько дней пришли результаты исследования. Хламидиоз подтвердился. Обычно я звонил пациенту с положительным анализом на хламидии и записывал его в венерологический диспансер, но в этот раз решил сообщить новость лично.

– Послушайте, – сказал я, когда пациентка пришла снова, – я получил результаты мазка, и они показывают, что у вас инфекция. В последний раз вы сказали, что никогда не занимались сексом. Это правда?

– Да, – ответила она, но теперь уже не так уверенно. – А почему вы спрашиваете?

– Мне жаль сообщать это вам, но у вас хламидиоз.

Она впала в ступор.

– Вот УБЛЮДОК! – закричала она, доставая мобильный телефон. – Я прибью его на хрен!

Я дал ей телефон венерологического диспансера, и она ушла, визжа в трубку. Оказалось, что шестое чувство не подвело нас с Элисон: пациентка точно не была девственницей.

После нашей первой встречи мы стали добрыми друзьями. Вместе ездили в отпуск и поддерживали друг друга в самые трудные времена. Элисон была первой, кто пришел в мой новый дом, и, вместо того чтобы сесть на диван и ждать чашку чая, надела резиновые перчатки и помогла мне отдраить его сверху донизу.

Почувствовав, что напряжение на работе становится невыносимым, мы решили записаться на семинар по развитию осознанности. Мы оба почти ничего не знали об осознанности, но одна из наших коллег, ранее посещавшая это занятие, сказала, что семинар помог ей сосредоточиться и снизить уровень стресса. Кроме того, в день семинара можно было не ходить на работу, и он был бесплатным. Я заехал за Элисон, и мы отправились на занятие. Оно должно было состояться в небольшой йоркширской деревне.

– Не беспокойся, Элисон, если все это окажется чепухой, мы просто придумаем какую-нибудь отговорку и пойдем пообедать, – сказал я по дороге.

Мы, как обычно, опоздали. Когда зашли в зал, стулья уже были поставлены в круг. Большинство мест было занято, но мы нашли два пустых. Семинар уже начался. В середине круга сидела женщина и мягким голосом давала инструкции. Она выглядела так, будто никогда в жизни не сталкивалась со стрессом. Ее блестящие каштановые волосы были собраны в высокий конский хвост, а гладкая кожа сияла. На женщине были черные леггинсы и ярко-розовая футболка, подчеркивающая идеальный пресс. «Если осознанные люди выглядят так, то мне срочно нужно стать осознанным», – подумал я. К концу дня мы с Элисон тоже должны были стать обладателями стального пресса и блестящих волос.

– Поднимите руки высоко, разведите в стороны и вращайте ими, – сказала она. – Не забывайте при этом поднимать и опускать ноги. То, что вы сидите на стуле, не означает, что ноги должны оставаться неподвижными.

Все последовали ее команде, и, кажется, остальные прекрасно знали, что нужно делать. Мы с Элисон выглядели крайне неуклюже.

После пяти минут вращений руками, движений плечами и поднятия ног я повернулся к Элисон.

– Боже, я представлял себе осознанность совсем иначе, – пропыхтел я. Мои волосы стали потными и матовыми, а не блестящими и сияющими.

– Я тоже, – отозвалась Элисон, тяжело дыша. – Я вымотана. Разве это должно расслаблять?

– Может, это только для разогрева? Ну, знаешь, чтобы все познакомились друг с другом перед началом настоящего занятия.

Элисон, продолжая вращать руками, повернулась к женщине, которая сидела на соседнем стуле.

– Простите, осознанность всегда достигается с таким трудом?

– Осознанность? Нет, это аэробика на стуле. Занятие по осознанности в соседнем кабинете.

Мы с Элисон торопливо вышли. Отказавшись от идеи стать осознанными, мы отправились пообедать в паб. Честно говоря, в конце дня мы находились в гораздо большем стрессе, чем в начале.

Однажды утром, гораздо позднее – спустя восемь лет дружбы и совместной работы, – Элисон вошла ко мне в кабинет.

– Амир, я не хочу тебя расстраивать, но мне нужно кое-что тебе сказать, – произнесла она спокойно. Мне не понравился тон этого заявления: он был зловещим. Когда кто-то просит вас не расстраиваться из-за того, что он сейчас скажет, вам явно собираются сообщить плохую новость.

Врачи живут в постоянном страхе, что их действия приведут к смерти пациента или причинят ему вред. Хотя этот страх иррационален, от него очень сложно избавиться. Поэтому всякий раз, как разговор начинается подобным образом, ваши мысли устремляются именно туда. Неужели Элисон собирается сообщить мне, что я случайно кого-то убил?

В нашей практике есть так называемый список умерших. Среди пациентов клиники есть много пожилых и тяжелобольных людей, и если кто-то из них умирает, то администраторы присылают нам сообщение с информацией о том, кто умер и у кого из врачей он был в последний раз. Это и есть список умерших. В большинстве случаев смерть пациента не имеет отношения к действиям врача общей практики. Тем не менее каждый врач боится, что его имя окажется рядом с именем скончавшегося пациента.

Боже, у меня ипотека, как я буду выплачивать ее, если меня уволят? Я стану бездомным. Кем я могу работать, если не врачом? Мама меня убьет.

– Хорошо, я обещаю не расстраиваться, – невозмутимо ответил я, словно этих мыслей не было у меня в голове. «Сохраняй профессионализм».

Моя эгоистичная паника прекратилась в ту секунду, когда Элисон произнесла следующее предложение.

– Вчера я ходила к своему врачу, потому что у меня были кровотечения «оттуда», и он срочно направил меня к гинекологу, – сказала она тихо. Глаза Элисон наполнились слезами.

Элисон уже прошла через менопаузу. У нее не должно было быть кровотечений. Мы оба знали, что если пациентка в постменопаузе жалуется на кровотечение, это может указывать на рак матки.

– Ох, Элисон, мне так жаль, – сказал я. – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, но ведь я не один раз думала, что мне следует провериться, – ответила она и замолчала. – Думаю, Маркус очень беспокоится.

Маркус – это муж Элисон и один из главных врачей-партнеров нашей клиники.

Медицинские работники особенно неохотно обращаются за медицинской помощью. Мы все знаем, что даже единичное постменопаузальное кровотечение влечет за собой срочное обследование. Вполне типично, что Элисон обратилась к врачу только после того, как кровотечения повторились.

Мы можем находить отговорки, что очень заняты и что нам трудно признать свою потребность в помощи, но иногда мы не обращаемся к врачу, потому что знаем, насколько это может быть серьезно, и не хотим смотреть правде в глаза.

– Когда ты идешь к гинекологу?

– В следующий вторник.

– Маркус пойдет с тобой?

– Нет. Сейчас он ведет обучающий курс в другом городе и не может приехать.

– Кто-то должен пойти с тобой. Тебе нельзя идти одной.

– Не глупи. Конечно, я могу пойти одна. Все будет в порядке.

Слова Элисон звучали неубедительно. Я задумался о своих планах на следующий вторник.

В следующий вторник был исламский праздник Ураза-байрам, и я специально взял выходной. Это всегда очень суматошный день: все собираются в доме моей мамы на большой семейный обед и дарят друг другу подарки. Честно говоря, мы все дарили друг другу наличные, но ведь это и есть лучший подарок! Этот праздник похож на Рождество, только мы получаем еще больше денег. Дети обожают Ураза-байрам, и мы целый день принимаем гостей и угощаем их снова, и снова, и снова.

Моя мама относится к этому празднику очень серьезно и запрещает членам своей семьи работать в этот день. Мы все должны находиться дома. Это единственный день в году, который, по ее мнению, мы обязаны проводить все вместе.

– Я могу пойти с тобой, – сказал я.

– Ты уверен? – спросила Элисон с явным облегчением.

– Уверен. Встретимся в больнице.

Ураза-байрам, как обычно, был суматошным. Мама приготовила гору еды, и к нам в дом стекались вереницы гостей. Конечно, не обошлось и без семейных ссор, которые всегда случаются, когда мы собираемся вместе.

В 15:00 я извинился среди хаоса и поехал в больницу.

Элисон уже была там. Я помахал ей, когда вошел. Она улыбнулась в ответ, но, когда увидела мой наряд, на ее лице появилось удивленное выражение.

Ураза-байрам – это единственный день в году, когда я надеваю традиционный азиатский костюм шальвар-камиз. Он состоит из объемных хлопковых брюк, похожих на брюки Алладина, и длинной свободной рубахи, прикрывающей колени. На мне также были серебристые туфли с загнутыми носами (опять же, такие мог бы носить Алладин). Среди суматохи, царящей в доме моей матери, я совершенно забыл переодеться.

– Красивый наряд, – сказала Элисон.

– Я могу достать такой же в размере Маркуса, если хочешь, – ответил я.

– Пожалуй, не стоит.

Мы ждали, когда нас позовут. Было странно оказаться на месте пациентов. Мы ничего не контролировали, и оставалось только ждать, когда врач будет готов нас принять.

Наконец пришла наша очередь.

– Элисон Дэниелс? – пригласила администратор.

Мы встали и пошли в кабинет. Администратор сказала, что врач подойдет через несколько минут, и ушла.

– Ты нервничаешь? – спросил я.

– Да. Еще я беспокоюсь о Маркусе. С моими детьми все будет в порядке, они взрослые, но я не уверена, что Маркус сможет справиться без меня.

– Все будет хорошо, Элисон, не бойся, – слова прозвучали неуместно, но мне больше ничего не пришло в голову в тот момент.

Пришел врач. Это был не опытный врач-консультант, которого мы ожидали увидеть, а один из молодых врачей, представившийся как доктор Дант. Он, безусловно, был очень любезен, просто не был консультантом.

Он сел и посмотрел на экран компьютера.

– Итак, миссис Дэниелс, у вас было кровотечение?

– Да.

– Сколько раз? – спросил он, не отрывая глаз от компьютера.

– В общей сложности три, – робко сказала Элисон.

– Гм-м. Как долго они длились?

– Около двух недель. Сейчас все прекратилось.

– Это хорошо, – ответил доктор Дант. – Бывают ли у вас кровотечения после полового акта?

Доктор Дант посмотрел сначала на Элисон, а затем на меня. «Подождите, неужели он думает, что я ее партнер?» – подумал я. Быть такого не могло. Элисон была на 20 лет старше! Однако затем я вспомнил, что врачей с самого начала учат не делать никаких предположений.

Я сидел рядом с Элисон в кабинете гинеколога, с головы до пят облаченный в национальный индийский костюм, и вполне был похож на «мужа, заказанного по интернету».

Думаю, врач гадал, сколько она заплатила за меня и где нашла. Я посмотрел на Элисон и понял, что она думает о том же.

– Нет-нет, мы ни разу не видели крови после полового акта, – сказала Элисон, намеренно утаив правду.

– Вы или ваш партнер когда-либо лечились от ИППП? – спросил доктор Дант, снова глядя на нас обоих.

– Нет, никогда, – сказала Элисон.

– А ваш партнер? – спросил он, глядя прямо на меня.

Последовала долгая пауза. Я закусил губу.

– Доктор Дант, это не мой партнер, а мой друг Амир, который пришел меня поддержать, – вмешалась Элисон. – Он тоже врач, а я медсестра. Простите, что мы сразу об этом не сказали.

Доктор Дант шумно выдохнул.

– О, хорошо, теперь все ясно. Простите, я просто не хотел строить предположений.

– Все в порядке, – продолжила Элисон. – Вы держались прекрасно. На вашем месте я бы попыталась выяснить, как дела обстоят на самом деле, но вы были очень профессиональны.

Я видел, что доктору Данту некомфортно.

– Эм, спасибо.

– Каким будет следующий шаг, доктор Дант? – спросил я.

– Следующий шаг… Мне нужно обсудить это с консультантом, но, полагаю, вам назначат гистероскопию^[3], чтобы мы могли осмотреть вашу матку и сделать биопсию, – сказал он. Похоже, он был рад снова поговорить о гинекологии.

– Что ж, вполне разумно, – согласилась Элисон. – Когда следующий прием?

– Мы пришлем вам дату и время по почте, но, думаю, в течение двух недель.

Вскоре после этого мы ушли.

– Эй, Амир, этот врач решил, что мы пара, – сказала Элисон.

– Знаю, и ты сначала не стала его переубеждать.

Элисон рассмеялась.

– Что ж, ты симпатичнее Маркуса. Мечта каждой женщины!

Оказалось, что у Элисон доброкачественный полип. Его удалили, и симптомы прошли. Мы все испытали облегчение, особенно доктор Дант, который, вероятно, был рад, что не увидит нашу странную пару снова.

Мы с Элисон дружим уже 10 лет с того самого момента, как проводили осмотр 19-летней «девственницы». Вместе нам довелось иметь дело с огромным количеством крови, гноя и телесных жидкостей. Мы были свидетелями многих печальных и радостных интимных моментов в жизни наших пациентов, и этот опыт, который мы ежедневно делим с Элисон и другими коллегами, помогает установить между нами крепкую связь. Мы с коллегами часто созваниваемся в конце особенно тяжелого дня или когда хотим посоветоваться, поддерживаем друг друга в трудных ситуациях.

Мне кажется, слова одного из наших молодых врачей могли бы стать девизом Национальной службы здравоохранения: «Да, бывает тяжело, и можно найти работу попроще, но я остаюсь ради команды».

Глава 3

Когда человек мечтает стать врачом, в голове у него рисуется образ идеального врача общей практики – по крайней мере, так было у меня. Мама редко водила нас к врачам, когда мы были детьми. Любую болезнь можно было вылечить стаканом горячего молока с добавлением куркумы и имбиря. Вкус у этого напитка был отвратительным, но он, похоже, работал. Мама давала нам его при простуде, боли в животе и даже ссадинах на коже, которые появлялись после падений. К доктору нас вели исключительно в тех случаях, когда нам было очень плохо. Каждый раз мы попадали к одному и тому же врачу общей практики – доктору Фионе Джордж.

Доктор Джордж воплощала идеал врача.

Помню, как я сидел в зоне ожидания под недремлющим взором администраторов. Там было тихо, в отличие от зоны ожидания в нашей клинике, где всегда кипит жизнь. В углу лежали игрушечные счеты и детская книжка, в которой не было первых двух страниц. Сейчас нам запрещено иметь игрушки в клинике, поскольку они считаются потенциальными очагами инфекции. Вместо этого дети просто играют на родительских смартфонах, которые, возможно, гораздо опаснее игрушек.

Доктор Джордж выходила и вызывала следующего пациента. На ней всегда был брючный костюм с нарядной блузой. Мама оттаскивала нас от счетов, и мы шли в кабинет врача.

Мне казалось, что мама и доктор Джордж скорее подруги, чем врач и пациентка. Доктор Джордж всегда приветствовала маму по имени и спрашивала о здоровье каждой из моих сестер. Мама приносила ей какое-нибудь домашнее угощение, и между разговорами о семье они обсуждали причину, по которой меня привели. После этого доктор Джордж обращалась ко мне напрямую. Она не была похожа на остальных знакомых взрослых: ей правда было интересно узнать, что я говорю и как обстоят мои дела в новой школе. После этого она что-то писала в своем зеленом блокноте для рецептов, давала листок маме, поднималась и сама открывала перед нами дверь.

Доктор Джордж даже пришла к нам домой после того, как у отца случился первый инфаркт. Нас, детей, отправили наверх, чтобы врач могла осмотреть его как следует и не отвлекаться. Меня восхитил ее кожаный чемоданчик, в котором царил идеальный порядок. Каждый предмет был аккуратно сложен и помещен в отдельный карман. Даже ручка выглядела дорого. Доктор Джордж вежливо отказалась остаться на обед, сославшись на то, что ее ждут другие пациенты.

Мама очень расстроилась, когда доктор Джордж вышла на пенсию.

– Она присматривала за нашей семьей 22 года, – сказала мама, готовясь к вечеринке по случаю выхода доктора Джордж на пенсию. – Она сделала вам первые прививки, когда вы были младенцами.

Я наблюдал за тем, как мама надевает серьги. Она нарядилась в шальвар-камиз, который она обычно носила на свадьбы, что означало, что для нее эта вечеринка – очень важное событие.

Мама была убеждена, что ни один врач общей практики никогда не сравнится с доктором Джордж.

Решив пойти по стопам доктора Джордж, я хотел быть ее точной копией. Думал, что буду близко знаком со всеми своими пациентами, знать их семьи, каждый раз любезно спрашивать пациента о родственниках и вместе смотреть их фотографии из отпуска на телефоне. Однако довольно скоро я понял, что доктор Джордж работала в совсем другое время. Когда клиники стали больше, рабочая нагрузка увеличилась, и у врачей общей практики появились новые роли. Мне стало сложнее следить за жизнью каждого пациента. Если я хотел соответствовать требованиям, предъявляемым к современным врачам общей практики, мне нужно было найти компромисс.

Очевидно, что мне не суждено было стать вторым доктором Джордж, но я мог делать для своих пациентов все, что в моих силах, и находиться рядом с теми из них, кто был наименее защищен и особенно тяжело болен.

В числе таких пациентов была Эмили Эшворт.

Эмили было три года, когда мы впервые встретились. Ее мама, Венди, обратилась ко мне, поскольку у девочки было затруднено дыхание.

– Утром у нее посинели губы, и это просто от того, что она одевалась, – сказала Венди.

Я посмотрел на Эмили, чей взгляд переключился с матери на заинтересовавший ее предмет на столе. Она протянула руку, схватила мой отоскоп^[4] и засунула ту его часть, что я вводил пациентам в уши, себе в рот.

Мы с ее мамой одновременно стали отбирать инструмент. Я подоспел первым.

– Это для ушей, а не для рта, – мягко, но настойчиво объяснил я, убирая отоскоп на дальний конец стола. Девочка посмотрела на меня и засунула в рот большой палец.

– Еще она пожаловалась на боль в груди, – продолжила Венди. – Во время завтрака Эмили сказала, что у нее болит грудь, и я заметила, что ей трудно дышать. Я не знаю, с чем это связано: с очередной инфекцией или ее заболеванием сердца.

У Эмили диагностировали проблемы с сердцем на УЗИ еще до рождения. Обследование выявило транспозицию магистральных сосудов – редкую, но очень серьезную патологию, при которой главные кровеносные сосуды, отходящие от сердца, расположены неправильно^[5]. Это приводит к низкому содержанию кислорода в крови, поступающей от сердца к органам. После рождения у Эмили обнаружили ряд других врожденных пороков сердца, включая стеноз клапана легочной артерии, при котором отверстие клапана, контролирующего ток крови от сердца к легким, сужается и не открывается надлежащим образом. Иными словами, кровь Эмили содержала очень мало кислорода и в центре ее сердца было суженное отверстие.

Соответственно, девочка значительную часть своего детства проводила в больницах. Поскольку ей часто требовалось специализированное лечение, ее возили в отдаленные медицинские центры к нужным врачам. Она перенесла два хирургических вмешательства по коррекции направления кровотока, но они привели лишь к кратковременному улучшению ее состояния. Шунт, установленный для нормализации кровотока, был лишь временным решением проблемы, и в будущем Эмили требовалась тяжелая операция.

Да, у девочки были серьезные проблемы в анамнезе, и врачам общей практики обычно страшно работать с настолько сложными пациентами, но нельзя забывать, что такие люди, как и все остальные, подвержены привычным распространенным заболеваниям.

Поэтому, услышав топот копыт, логичнее думать о лошадях, а не о зебрах.

– Давайте проведем осмотр, – сказал я.

Эмили так привыкла к врачам и обследованиям, что она оказалась самым послушным трехлетним ребенком из всех, кого я когда-либо видел. Температура ее тела была слегка повышена, но в этом не было ничего страшного. Она подняла футболку, чтобы я мог прослушать грудную клетку. Я впервые прослушивал сердце Эмили стетоскопом и услышал громкий шум. Учитывая анамнез, в целом ничего странного. В легких было относительно чисто. Обычно я заглядываю детям в рот только в конце осмотра, поскольку они ненавидят, когда им прижимают язык деревянным шпателем. С Эмили все было по-другому: она открыла рот и высунула язык в ту секунду, как я достал ненавистную лопатку.

– Она к этому привыкла, – улыбнулась Венди.

Миндалины Эмили были увеличены и покрыты гноем.

– Думаю, причина найдена, – отозвался я. – У Эмили тонзиллит.

Я снова сел на стул.

– То есть дело не в сердце? – спросила Венди.

– Думаю, что нет, – я покачал головой. – У нее обычно синеют губы во время инфекции?

Венди кивнула.

– При инфекции, особенно если температура повышена, сердце работает напряженнее и быстрее, – пояснил я. – Сердцу Эмили и без того приходится непросто, так что дополнительная нагрузка приводит к небольшому посинению губ и носа.

– Да, специалисты в больнице говорили что-то подобное, – согласилась Венди.

– Думаю, Эмили нужны антибиотики, – сказал я, выписывая рецепт. Венди ничего не ответила. – Вы согласны, миссис Эшворт?

Венди опустила глаза и еле заметно кивнула.

– Мисс Эшворт. Я не замужем, – ответила она. – Больше не замужем.

– О, простите, мне стоило уточнить, – пробормотал я, чувствуя себя идиотом.

– Все в порядке.

Она продолжила смотреть вниз, но потом резко подняла взгляд, словно выйдя из транса.

– У нас все хорошо, да, Эмили? – спросила она весело.

Эмили проигнорировала ее вопрос.

– Вы живете вдвоем?

– Нет, у Эмили есть две старшие сестры, – сказала она не менее весело. – Нас четверо.

Я посмотрел на Эмили, которая сидела на стуле рядом со своей мамой. Ее короткие ножки не доставали до пола, и она болтала ими в воздухе.

– Вам, наверное, тяжело водить Эмили к врачам и успевать заботиться о двух других дочерях.

– Мы справляемся, – ответила Венди неубедительно. – Мы поддерживаем друг друга.

– У вас есть кто-то, кто вам помогает?

– Да. Мой отец живет недалеко, и у меня есть друзья.

– Мисс Эшворт, заботиться о ком-то непросто, – сказал я. – Предполагаю, вам трудно найти время для себя.

Это правда. Люди, которые заботятся о других, часто не имеют возможности отдохнуть и постоянно находятся в движении.

Венди посмотрела вдаль и хотела что-то ответить, но Эмили ее опередила.

– Мам, пойдем домой!

Венди взглянула на дочь и кивнула. Я дал им рецепт на антибиотики и встал, чтобы открыть дверь. В тот момент я решил, что мне нужно внимательно ознакомиться с картой Эмили. В ней было множество писем от специалистов, и я пообещал себе выделить время, чтобы изучить ее. Я должен был наблюдать за семьей Венди так же, как доктор Джордж наблюдала за своими пациентами.

Я пригласил следующего пациента, 57-летнего Перси Мэнфорда. Перси полностью соответствовал стереотипному образу жителя Йоркшира.

На нем был толстый зеленый шерстяной пиджак. Когда мужчина его снял, я увидел поношенный коричневый джемпер, надетый поверх белой футболки. Зеленые клетчатые брюки были немного коротковаты, а ботинки, как бы в качестве компенсации, великоваты. Образ завершала плоская серая кепка, которую пациент снял и положил на соседний стул.

– Здравствуйте, мистер Мэнфорд, я доктор Хан. Чем я могу вам помочь?

– У меня странная проблема, док, – сказал он с сильным йоркширским акцентом. Его щеки все еще были красными от холода. – Надеюсь, вы сможете мне помочь.

– Постараюсь, – ответил я, наклоняясь к нему.

– Дело во сне. Я плохо сплю. Каждую ночь я просыпаюсь в одно и то же время, где-то в два часа, а затем лежу и не могу снова заснуть.

В бессоннице не было ничего странного, с этой проблемой ко мне обращались многие пациенты. Сон бесценен, и без него мы просто перестаем функционировать. Часто люди не могут спать из-за стресса или тревожности, и я предлагаю своим пациентам наладить гигиену сна, то есть провести комплекс мероприятий, которые помогут им лучше спать ночью.

– Как вы думаете, что мешает вам спать? – спросил я.

– О, я точно знаю что, – сказал мистер Мэнфорд. – Мне не дают спать сны.

– Сны? Какие?

– Мне снятся эротические сны с участием моей жены, после которых я не могу снова заснуть, – пояснил мистер Мэнфорд, откинувшись на спинку стула.

– Простите, мистер Мэнфорд, с участием жены? – переспросил я, думая, что что-то упустил.

– Она лежит рядом со мной и крепко спит, но мне снится, как мы занимаемся любовью.

– Ясно, – произнес я, не зная, что это за медицинская проблема. – А в реальной жизни вы любовью не занимаетесь?

– Нет, с тех пор как у нее произошла «жизненная перемена»^[6]. Мы не занимались любовью больше двух лет.

Перси Мэнфорд обладал способностью говорить одновременно прямо и уклончиво.

– Вы говорили с женой об этом? – спросил я.

– Вы, наверное, шутите? В прошлом она однозначно дала мне понять, что она об этом думает.

– Что ж, мистер Мэнфорд, я не думаю, что могу помочь вам с вашими красочными снами, – признался я.

– О, я ничего не хочу делать со своими снами, они мне нравятся! Это самая приближенная к занятиям любовью вещь, что я могу получить. Я хочу, чтобы вы назначили ей что-нибудь для усиления либидо, – сказал он непринужденно.

– Понимаю. Если ваша супруга действительно думает, что ей нужно усилить половое влечение, то ей следует самой прийти ко мне.

– Может, вы дадите мне что-нибудь, что я смогу подмешать ей в напиток? – улыбаясь, попросил мистер Мэнфорд.

– Боюсь, что нет, но я буду рад обсудить данный вопрос с вашей женой, – сказал я, желая завершить эту странную консультацию. – У вас остались ко мне вопросы?

– Нет, – ответил мистер Мэнфорд. Он поднялся со стула и надел пиджак.

– Что ж, спасибо, что пришли, – попрощался я, открывая ему дверь.

Когда мистер Мэнфорд ушел, я решил, что он один из тех пациентов, за кем я могу пристально не следить.

Глава 4

Я работаю в городской клинике. Каждый врач, кто когда-либо работал в городе, знает, какие здесь преимущества и недостатки. Персонал нашей клиники разношерстный, и мы обслуживаем различные группы населения. Многие из пациентов – мигранты, только что приехавшие в город и имеющие множество нерешенных проблем со здоровьем. Мы гордимся тем, как обслуживаем пациентов, не владеющих английским. У нас есть переводчик со словацкого, который помогает нам общаться с пациентами из Восточной Европы. В нашей клинике работает множество врачей южноазиатского происхождения, они переводят для пациентов из Южной Азии, особенно пожилых.

Многие утверждают, что мигранты обязаны учить английский, но это не моя забота. Мое дело – выяснить, почему они обратились ко мне, и оказать им помощь.

Хотя английский – мой родной язык, я также свободно владею урду, хинди и панджаби, поэтому пользуюсь особой популярностью среди пациентов с индийского субконтинента. Мне довольно часто дают медицинскую карту на иностранном языке, которую я, по мнению пациента, должен перевести за отведенные 10 минут. Однажды я был на конференции врачей общей практики в Норт-Йоркшире^[7] и сказал врачу из очаровательной йоркширской деревушки, что иногда я за весь рабочий день не произношу ни одного английского слова.

– Серьезно? – удивился он. – Ни слова?

– Да. Я предпочитаю говорить на английском, но если пациенту проще общаться на его языке, то я иду на уступки. У вас много пациентов, не владеющих английским?

– Ни одного, – ответил он, глядя на меня словно на странный музейный экспонат.

Честно говоря, утверждение, что я свободно владею четырьмя языками, – это преувеличение. Мои лингвистические навыки значительно улучшились с тех пор, как я устроился в клинику. До этого я работал в приемном отделении и говорил только на английском. Дело в том, что в детстве родители говорили со мной на урду, но я всегда отвечал им по-английски. И мои сестры тоже. Я неплохо владел разговорным урду, но не медицинским. Это совсем другое. В семье мы никогда не обсуждали желчный пузырь, поджелудочную железу или легкие, поэтому мне нужно было многому научиться.

Языковые трудности между врачом и пациентом не влияют на время, по регламенту отведенное на консультацию.

В исключительных случаях можно добиться двойной консультации, но это большая редкость в системе, где спрос настолько высок. В большинстве случаев у нас есть всё те же 10 минут, чтобы преодолеть языковой барьер и провести прием. Это, мягко говоря, непросто.

Устроившись на работу, я понял, насколько слабо владею урду. За первые два дня, проведенные в клинике, я принял нескольких пациентов, говорящих исключительно на урду, и приложил все усилия, чтобы помочь им. Я активно жестикулировал и указывал пальцем. У меня сложилось впечатление, что консультации прошли весьма удачно: да, были слова, которые я не понимал, но пациенты выходили из кабинета вполне довольными. Два моих пациента употребляли слово, которое я никогда раньше не слышал. Оба сказали, что у них болит место, которое они называли «базу». Они выглядели вполне бодро, поэтому я просто назначил им обезболивающее.

По пути домой я позвонил маме.

– Мам, что значит «базу»? – спросил я. – Двое пациентов употребляли его сегодня.

– Оно переводится как «рука», – ответила она.

Я запаниковал. У обоих пациентов болела левая рука! Всегда есть риск, что боль в левой руке обусловлена проблемами с сердцем. Я остановил автомобиль, связался по телефону с этими людьми и направил их на полное обследование сердца. К счастью, все оказалось в порядке, но после этого я попросил маму провести для меня урок медицинского урду. Было немного неловко, когда мы дошли до половых органов.

Однажды ко мне на прием пришли четырнадцатилетняя девочка Ивана и ее мама. Они говорили только на словацком, поэтому нам пришлось позвать переводчика. Девочка жаловалась на боль в ноге, которая появилась почти месяц назад. Боль не влияла на ходьбу, но из-за нее Ивана несколько раз пропускала школу и плохо спала ночами.

Как и большинство подростков, сама Ивана волновалась из-за боли гораздо меньше, чем ее мама. Нужно признать, что последняя изо всех сил пыталась объяснить проблему. Я замечаю, что когда мы приглашаем переводчика, я начинаю изображать жестами то, что говорю, и пациент делает то же самое. Хотя переводчик блестяще выполнял свою работу, я постоянно указывал на собственную ногу, а также закрывал глаза и клал голову на руки, когда речь шла о сне.

Осмотрев девочку, я не обнаружил ничего необычного, но, поскольку боль в костях нехарактерна для детей, а из-за языкового барьера можно было упустить важные детали, я взял у Иваны кровь на анализ и направил ее на рентгенографию ноги. Девочка не проявила никакого интереса к назначенному обследованию, но ее мама была вполне удовлетворена. Я пообещал позвонить им, когда получу результаты.

Я делал записи по итогам консультации, как вдруг ко мне в кабинет ворвалась Элисон.

– Амир, срочно в 12-й кабинет.

Когда Элисон говорит «срочно», я понимаю, что задавать вопросы нет времени. Схватив стетоскоп, я побежал в 12-й кабинет.

На полу лежала женщина лет пятидесяти, и студентка-практикантка делала ей компрессии грудной клетки.

– Что случилось? – спросил я, опускаясь на колени рядом с пациенткой.

– Она жаловалась на кашель, который появился две недели назад, – сказала практикантка между компрессиями. – Женщина испытывала боль в груди во время кашля, и я сказала ей сделать пару нажатий нитроглицеринового спрея, чтобы проверить, облегчит ли он боль. После этого она потеряла сознание.

Люди со стенокардией носят при себе нитроглицерин в форме спрея, который они используют при возникновении боли в груди. Он расширяет коронарные кровеносные сосуды, благодаря чему в сердце поступает больше кислорода, и боль ослабевает. Проблема в том, что препарат с нитроглицерином может привести к резкому снижению артериального давления и, как следствие, обмороку. Остановки сердца, однако, от него случиться не должно.

– Вы проверяли пульс? – спросил я практикантку.

– Да, и мне не удалось его прощупать, – ответила она, продолжая делать женщине непрямой массаж сердца.

Я посмотрел на пациентку и заметил, что выражение ее лица слегка изменилось. Мне это показалось? Нет, точно нет. Похоже, она морщилась при каждой компрессии. Женщина не была мертва, как подумала практикантка, а просто упала в обморок.

– Давайте ненадолго прекратим компрессии, – велел я.

– Нельзя прерывать компрессии на середине, – возразила студентка, продолжая надавливать на грудную клетку.

– Прекратите компрессии НЕМЕДЛЕННО!

Практикантка опешила и остановилась. Пациентка застонала и начала приходить в себя. Она схватилась за грудь, ее лицо исказилось от боли.

– Как зовут пациентку?

– Кристин Меллинг, – тихо ответила практикантка. Ей явно было неловко.

– Миссис Меллинг, меня зовут доктор Хан. Похоже, вы потеряли сознание после использования нитроглицеринового спрея. Нашей студентке Джоанне показалось, что у вас отсутствует пульс, поэтому она стала делать компрессии грудной клетки. Возможно, вас теперь беспокоит тупая боль в центре груди.

– Тупая боль! – возмутилась миссис Меллинг, садясь. – У меня такое чувство, будто мне все ребра переломали.

По крайней мере, я думал, что она сказала именно это. Мне было очень сложно ее понять, поскольку речь женщины звучала крайне неразборчиво. «Это с компрессиями не связано», – мелькнуло у меня в голове. Имя пациентки казалось вполне английским, поэтому это вряд ли была языковая проблема. Я не мог разобрать, что говорила женщина, и ей пришлось повторять свои слова несколько раз, чтобы я в итоге ее понял. Второй раз за день мне пришлось прибегнуть к языку жестов.

Загадка была разгадана, когда миссис Меллинг внезапно прижала руку ко рту и что-то испуганно пробормотала. Я совершенно не уловил произнесенные ею слова, и был вынужден попросить женщину повторить сказанное. Наконец, я догадался, в чем дело.

– Вы сказали, что потеряли зубные протезы? – спросил я.

Она активно закивала.

– Джоанна, вы видели их? – обратился я к практикантке.

– Эм, да, они вылетели, когда я начала делать непрямой массаж сердца.

Бедная Джоанна очень смутилась.

Мы оглядели пол вокруг. Вероятно, компрессии действительно были сильные, если у пациентки вылетели вставные зубы. Протезов нигде не было, и миссис Меллинг понемногу теряла терпение. Зубы, определенно, были очень для нее важны.

– Может, мы сначала завершим консультацию, а затем продолжим поиски? – предложил я. Особых надежд, правда, я не питал. Кабинет был небольшим, и в нем было не так много мест, куда могли улететь протезы. Мы все осмотрели.

Миссис Меллинг решительно покачала головой. Этот план ее явно не устраивал.

В дверь постучали – Элисон просунула голову в кабинет.

– Я просто хотела узнать, все ли в порядке, – сказала она.

– Да, но мы не можем найти вставные челюсти миссис Меллинг, – объяснил я. – Они вылетели во время компрессий.

– Да, я подняла их и положила в ее карман для сохранности. Я знаю, насколько важны зубные протезы, мой папа всегда теряет свои, – непринужденно ответила Элисон и снова ушла.

Миссис Меллинг сунула руку в карман. Она что-то неразборчиво пробормотала, достала протезы и засунула их в рот.

– Так-то лучше, – сказала она абсолютно четко.

Я отвел миссис Меллинг в свой кабинет, чтобы продолжить консультацию по поводу кашля, а теперь еще и сломанных ребер. Она поняла, что и почему произошло, и согласилась, что совершить ошибку в данной ситуации было легко. Студентка горячо извинялась. Мне было жаль Джоанну, и я предложил ей мастер-класс на тему того, как определить, жив пациент или нет. Я надеялся, что это не займет много времени.

Время от времени врачи общей практики получают результаты анализов, которые побуждают их бросить все дела и громко ахнуть.

Через три дня после консультации я получил результаты анализа крови Иваны. Отклонения от нормы были очень сильными: число лейкоцитов зашкаливало, а число эритроцитов было крайне низким. Патолог^[8] оставил примечание: «Бластные клетки в поле видимости, требуется срочное клиническое обследование».

Бластные клетки – это незрелые лейкоциты, которые в норме присутствуют в крови в очень малых количествах или отсутствуют вовсе^[9]. Значительное количество бластных клеток говорит о том, что костный мозг производит их со слишком большой скоростью. Они заполняют его пространство, из-за чего он теряет способность делать что-то еще, в том числе производить эритроциты.

Анализ крови Иваны свидетельствовал о том, что у нее, вероятно, лейкемия.

Получая такие результаты, врач обычно испытывает смешанные эмоции. С одной стороны, он сочувствует пациенту, у которого выявили серьезную проблему со здоровьем. С другой стороны, испытывает облегчение от того, что не стал медлить с назначением анализа и сразу выявил диагноз.

Никто не хочет стать врачом, упустившим рак у пациента, хотя, учитывая огромное число пациентов врача общей практики, каждый из нас, вероятно, допустит такую ошибку хотя бы раз за свою карьеру.

Мне нужно было связаться с Иваной и ее семьей в тот же день и направить их в больницу на срочное обследование. Проблема состояла в том, что они не владели английским, поэтому мне пришлось бы общаться с ними в присутствии переводчика. Я в любом случае не хотел бы сообщать такую новость по телефону. На подобные темы можно говорить только при личной встрече.

Я набрал номер, указанный в карте Иваны. Никто не ответил. Я попытался снова. Безрезультатно. Я взял карту ее матери и набрал номер, указанный там. Трубку сняла пожилая женщина, тоже не говорившая на английском. Наш разговор шел кругами, пока я пытался выяснить, где мама девочки, но в итоге женщина разозлилась и повесила трубку.

Я зашел в тупик. Мне предстояло проконсультировать еще трех пациентов до конца утреннего приема, поэтому я попросил администратора попытаться дозвониться до Иваны. Освободившись, я пошел узнать, увенчалось ли дело успехом.

– Прости, Амир, мне не удалось дозвониться, – сказала администратор. – Я пыталась связаться с ее родственниками, но они либо не отвечают, либо не понимают, что я говорю.

Я вернулся в свой кабинет. Мне ничего не оставалось, кроме как отправиться домой к Иване в надежде, что она будет дома.

Я попросил Питера, переводчика со словацкого, меня сопровождать. Его смена закончилась 10 минут назад, и он собирался поехать домой, но великодушно согласился мне помочь (я пообещал купить ему коктейль на рождественской вечеринке, до которой оставалось четыре месяца).

Ивана жила недалеко, поэтому было решено пойти пешком. Мы оказались у небольшого дома с входной дверью из ПВХ с двумя панелями из матового стекла. На наш громкий стук в дверь никто не отозвался. Мы попробовали еще несколько раз, но безрезультатно. Когда мы уже готовы были сдаться, за матовыми вставками мелькнула тень. Мужчина лет двадцати с небольшим открыл дверь.

– Здравствуйте, я доктор Хан. Я ищу Ивану, она здесь живет?

Он явно меня не понял. Я посмотрел на Питера, который перевел мои слова. Мужчина покачал головой и что-то сказал.

– Он говорит, что Ивана больше здесь не живет, и он точно не знает, где она.

Это было странно. Я видел ее только три дня назад, и она не должна была уехать далеко.

– Спроси его, есть ли дома кто-нибудь, кто может знать о ее местонахождении?

Питер перевел мою просьбу. Мужчина покачал головой, и этот жест я понял без перевода.

Мы поблагодарили его и ушли.

Я подвез Питера до автобусной остановки и задумался, что делать дальше. В иной ситуации я бы решил, что приложил достаточно усилий, но тут случай был исключительным. Это был ребенок с подозрением на лейкемию. Поскольку у меня не имелось точного адреса, я не мог написать ей письмо с просьбой незамедлительно прийти в клинику. И вдруг меня осенило: может, девочку положили в больницу? Я позвонил туда, но никаких записей о поступлении Иваны не оказалось.

Я вернулся в клинику к началу вечернего приема. Консультировал пациента за пациентом, но не мог перестать думать об Иване. Я с ужасом представлял, как она умрет из-за того, что я не смог вовремя направить ее на лечение. Администраторы продолжали попытки дозвониться до Иваны и ее матери, но безрезультатно.

Приехав домой вечером, я включил компьютер и открыл электронную карту Иваны. Я хотел проверить, ходила ли она на назначенную мной рентгенографию. Оказалось, что нет. Я взял мобильный телефон и снова набрал ее номер. Ответа не последовало. Девочка словно исчезла.

Пациенты из Восточной Европы нередко меняют место жительства, не предупредив нас. Приехав в страну, они часто остаются у друзей или родственников и используют их адрес, чтобы встать на учет в клинике. Затем они переезжают, когда у них появляется такая возможность. В том районе города было много словаков, и в одном доме нередко жило сразу несколько семей. Обычно это не доставляло проблем, но только не теперь.

Следующим утром я пришел на работу уставшим из-за бессонной ночи. Я сразу направился в кафетерий, чтобы выпить кофе, и столкнулся там с нашим менеджером Генри.

– Выглядишь неважно, Амир, – сказал он, глядя на меня.

– Ты прав, Генри, я почти не спал, – ответил я и затем рассказал ему о произошедшем.

– Сколько ей лет?

– Четырнадцать.

– Почему бы тебе не позвонить в школу и не спросить, пришла ли Ивана на занятия? – между делом предложил Генри, бросая чайный пакетик в мусорное ведро.

Я уставился на него.

– Генри, да ты же гений! – воскликнул я, выставляя вперед ладонь, чтобы дать ему пять.

– Осторожно, чай! – предупредил он.

В 09:00 я позвонил в школу и спросил, пришла ли Ивана на уроки. Пришла. На меня нахлынула волна облегчения. Я сказал, что мне нужно срочно поговорить с девочкой, и я буду оставаться на линии, пока она не подойдет. В идеале мне следовало поговорить с ее мамой, но я не мог с ней связаться.

Ивана плохо говорила на английском, но она поняла, что ей нужно прийти ко мне на прием. Еще она дала мне номер телефона своей мамы. Мама тоже согласилась прийти.

Я намеренно все устроил так, чтобы они были последними пациентами на утреннем приеме. Если бы наш разговор затянулся, другим пациентам не пришлось бы ждать. Я попросил переводчика Питера присоединиться к нам.

Ивана пришла ко мне в школьной форме: серой юбке и белой блузке. Она намеренно завязала галстук так, чтобы он выглядел очень коротким. Я заметил, что так делали многие подростки. Ее мама Ирен была в рабочей униформе: голубой тунике с названием компании на кармане. Они обе сели. На этот раз Ивана выглядела взволнованной.

– Спасибо, что пришли так скоро, – поздоровался я. – Ивана, как ты себя чувствуешь?

Питер перевел ей мои слова. Она посмотрела сначала на меня, затем на Питера и ответила что-то на словацком.

– Она говорит, что немного устала, но в целом чувствует себя хорошо, – сказал Питер.

– Ты ходила на рентгенографию?

Ивана покачала головой и что-то пробормотала.

– Еще нет, ей было некогда, – перевел Питер.

Ирен задала вопрос.

– Мама девочки хочет знать, получили ли вы результаты анализа крови, – пояснил Питер.

– Да, получил, – ответил я.

Сообщать такие новости всегда трудно, и делать это нужно очень осторожно. Это тяжело даже в тех случаях, когда обе стороны говорят на одном языке. Обстоятельства, в которых мы находились, усложняли ситуацию, но другого выхода не было.

– Скажите, когда вы пришли ко мне в прошлый раз, чего вы боялись? – спросил я. Мне важно было понять, на каком этапе мыслительного процесса они находились, чтобы я мог подобрать правильный подход.

– Она говорит, что у Иваны может быть низкий уровень железа, поэтому она такая усталая, – перевел Питер слова Ирен.

Я кивнул.

– Что ж, результаты анализа кое-что показали, но это не просто дефицит железа, – сказал я. Это был предупредительный выстрел.

Когда Питер передал мои слова, настроение присутствующих сразу изменилось.

– И что они показали? – спросил Питер от лица Иваны и Ирен.

Я сделал глубокий вдох.

– Ивана, анализ крови показал, что у тебя не все в порядке с костным мозгом. Уровень лейкоцитов в твоей крови очень высокий, а уровень эритроцитов – очень низкий, – объяснил я и сделал паузу, чтобы Питер успел все перевести.

Ни Ивана, ни ее мама ничего не ответили и просто смотрели на меня.

– Такие результаты позволяют сделать вывод об определенном типе рака крови, – продолжил я, глядя на Ивану.

Слово «рак» переводить не требовалось. Ирен охнула и прижала руку к груди.

– Рак?! – воскликнула женщина.

Питер перевел фразу целиком. Глаза Иваны расширились, и она прикусила нижнюю губу. Мне нужно было договорить.

– Я был бы плохим врачом, если бы не был с вами честен, – сказал я. – Меня очень обеспокоили результаты анализа крови.

– Какой это тип рака? – спросила Ирен через Питера.

– Я опасаюсь, что это лейкемия, – прямо ответил я.

На какое-то мгновение страшное слово повисло в воздухе.

– Это опасно? – спросила Ивана на английском. Это разбило мне сердце.

– Ивана, я надеюсь, что мы распознали болезнь на ранней стадии. Если это лейкемия, то лечение вполне эффективно, но специалисты объяснят все лучше меня.

Когда я работал младшим врачом, я провел четыре месяца в детском онкологическом отделении. Моя роль была незначительной, и я всего лишь брал у пациентов кровь на анализ и заполнял карты, однако я представлял, что ждало Ивану.

При детской лейкемии прогноз хороший, но лечение очень агрессивное. Интенсивность лечения навсегда меняла детей и их близких.

Иване предстояло провести много времени в больницах и ездить в другой город к онкологам, а ее маме – надолго отлучаться с работы.

– Что нам сейчас делать? – спросила Ирен. У нее в глазах стояли слезы, и я протянул женщине бумажную салфетку.

– Я поговорю с педиатрами из больницы. Думаю, они смогут принять Ивану сегодня же.

Ирен кинула. Ивана ничего не сказала.

– Могу я поинтересоваться, где отец Иваны? – спросил я. Мне хотелось поговорить и с ним тоже. Ирен что-то сказала Питеру.

– Он погиб в Словакии три года назад, – перевел Питер. – Несчастный случай на работе.

Бедный Питер: я не сказал ему о результатах анализа крови заранее, поэтому для него это тоже стало новостью. Думаю, разговор его шокировал, потому что переводчиков, в отличие от врачей, не учили сообщать такие новости.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Я понимаю, что на вас сейчас свалилась куча информации, но, может, у вас есть вопросы?

Ивана что-то сказала Питеру.

– Им нужно ехать в больницу прямо сейчас или они могут сначала заехать домой? – перевел он.

– Вы можете поехать домой, чтобы собрать сумку, – сказал я. – Скорее всего, вас либо госпитализируют, либо направят к специалистам в более крупную больницу, поэтому вы должны быть к этому готовы.

Они кивнули. Ирен сказала, что ей нужно позвонить в школу и на работу, чтобы объяснить, что случилось. Я поговорил с педиатрами из больницы, и они согласились принять Ивану в тот же день. Я распечатал направление и протянул его Ирен.

– Я знаю, что вам будет очень непросто, и, если вам что-нибудь понадобится, обязательно обращайтесь, – сказал я.

Ирен взяла направление и поблагодарила меня. Я попросил Питера проводить Ивану и Ирен до стойки администратора, где им нужно было оставить свой новый адрес и номер телефона. Интуиция подсказывала, что они понадобятся мне в будущем.

После их ухода я стал заполнять карту и задумался о том, как чувствует себя человек, который живет в чужой стране, не говорит на местном языке и узнает о подобном диагнозе. В больнице им могли оказать поддержку, но я боялся, что такой опыт только усугубит страхи и опасения Иваны и Ирен.

Позднее я рассказал обо всем Элисон.

– Разве ты не рад, что назначил анализ крови, Амир? – удивилась она.

– Мне просто повезло, Элисон. В другом случае я бы не стал назначать анализ крови ребенку. Это была удача.

У Иваны диагностировали острый лимфобластный лейкоз. Мы почти не виделись во время лечения, и девочке оказывали помощь в основном больничные специалисты. По просьбе Ирен я написал письмо ее работодателю, в котором объяснил, что ей требуется надолго отлучаться с работы, чтобы возить дочь в больницу на лечение.

Мы обнаружили болезнь на ранней стадии, и лечение оказалось эффективным. Через год Ивана вошла в ремиссию, и теперь она каждые полгода проходит обследование. Ее образование пострадало, и девочке пришлось остаться на второй год. К сожалению, работодатель Ирен не вошел в ее положение, и женщину уволили из-за частых отгулов. В семье начались финансовые проблемы, но, когда Ирен приходила ко мне в последний раз, она сказала, что ее пригласили на собеседование в местный супермаркет. Я пообещал, что буду держать за нее пальцы крестиком.

Глава 5

В интервью с актерами и телеведущими я часто слышал фразу: «Я не работаю с детьми и животными». Врачи общей практики часто имеют дело с детьми и привыкают к их плачу и крикам во время осмотра. Честно говоря, мы рады, когда дети кричат и плачут: это значит, что они неплохо себя чувствуют и в них много энергии для борьбы с болезнью. Если ребенок тихий и вялый – это серьезный повод для беспокойства. Мы редко видим животных в нашей клинике, что вполне логично, ведь мы врачи общей практики, а не ветеринары. Однако никогда не говори «никогда».

Стояло лето, и для нас это было странное время года. Из-за жаркой погоды к нам обращалось меньше людей с острыми инфекционными заболеваниями, но увеличился поток пациентов с хроническими заболеваниями, так как им стало проще дождаться очереди и записаться на прием. Раньше люди бы сказали, что летние месяцы менее напряженные.

Мы обычно избегаем слова «спокойные», потому что с ним связаны наши профессиональные суеверия.

Произнеся его, мы привлекаем вереницы больных людей, которые иначе остались бы дома. Его называют словом на букву «С» и никогда не произносят целиком, словно речь идет о Волан-де-Морте.

Мне ассистировал студент-практикант по имени Ибрагим. Он был не обычным обучающимся, а иностранным студентом из Кувейта. Ибрагим приехал по обмену, чтобы посмотреть, как устроена система здравоохранения Великобритании. Целый день мое поведение было безупречно – в конце концов, я был британским послом, представляющим Национальную службу здравоохранения. Нельзя было допустить, чтобы он передал обо мне плохой отзыв эмиру Кувейта.

– Здесь всегда так спокойно по пятницам? – спросил Ибрагим.

Я не мог поверить своим ушам. Неужели он произнес это слово? Все так хорошо начиналось. Я невольно нахмурился – все врачи менялись в лице, когда кто-то произносил слово на букву «С». Мне пришлось напомнить себе, что в этом нет его вины, ведь он не знает наших правил.

– Будем надеяться, что ничего не изменится, – ответил я непринужденно, молясь про себя, чтобы ничто не испортило последние тридцать минут рабочего дня. «Это просто суеверие, – мысленно убеждал я самого себя. – Медсестры говорят так молодым врачам, но это все выдумки».

Когда я дочитал свою тайную молитву, телефон зазвонил. Это был администратор.

– Алло? – сказал я более высоким голосом, чем планировал.

– Здравствуй, Амир, это Айви. Ты свободен?

Айви была в числе моих любимых администраторов. Я ей восхищался. Она приехала из Южной Африки и жила в фургоне на окраине города вместе со своим мужем Ллойдом. Больше всего мне нравилось в ней то, что она каждый день надевала на работу новый парик и всегда ходила с безупречным маникюром. Айви была очень гламурной.

– Да, я просто просматриваю анализы крови, – ответил я. На самом деле я этим не занимался, но не мог сказать ей, что расспрашиваю Ибрагима о его предстоящей роскошной свадьбе.

– Пришла женщина с двухлетней дочерью. Она говорит, что у девочки появилась сыпь. Можешь их принять?

– Да, конечно. Просто внеси их имена в конец списка, и я их приглашу.

Я был даже рад. Дело в том, что сыпь у ребенка может указывать на серьезную инфекцию, и я не хотел упустить возможность показать Ибрагиму, как правильно осматривать ребенка в таком случае.

Если это был результат употребления слова на букву «С», то мы легко отделались.

Я нажал кнопку на компьютере, чтобы пригласить пациентку и ее маму.

В дверь постучали, и в кабинет вошла молодая женщина с двумя детьми. Мы не встречались ранее, поскольку они только что у нас зарегистрировались. Один ребенок – робкая девочка, которая сидела в потрепанной коляске. Она ела кукурузные палочки со вкусом сыра – ее руки и лицо были сплошь покрыты оранжевыми крошками. Несколько палочек выпало из пакета и застряло между ногой девочки и сиденьем коляски. Второй ребенок, мальчик постарше, играл на портативной приставке. Он ухитрился войти в дверь и сесть на стул, ни разу не оторвав глаз от экрана.

Я сразу испытал симпатию к матери и ее детям. Женщина выглядела уставшей: стоял жаркий день середины лета. Иногда, чтобы утихомирить детей, вам ничего не остается, кроме как дать им пакет кукурузных палочек и игровую приставку. Я ее понимал.

– Здравствуйте, я доктор Хан, а это Ибрагим, наш практикант, – улыбнувшись, поприветствовал я вошедших. – Чем могу вам помочь?

– Это Тиффани, и у нее сегодня днем появилась зудящая сыпь на груди, – ответила мать с сильным йоркширским акцентом.

– Хорошо, сейчас я проведу осмотр. Скажите, была ли у Тиффани высокая температура или тошнота?

– Нет, все было нормально, но на улице так жарко, что у нее вполне могла подняться температура.

– Что ж, измерим. Тиффани нормально пьет и ходит в туалет?

– Да.

– Может быть, она делала сегодня что-то необычное или контактировала с чем-то новым.

Мама ненадолго задумалась.

– Она весь день играла на лужайке.

– Хорошо, давайте посмотрим. Вы не против, если я буду рассказывать Ибрагиму, как проходит осмотр детей?

– Нет, не против.

Женщина достала Тиффани из коляски, положила ее на кушетку и раздела до подгузника.

Я сказал Ибрагиму подойти ближе, и он стоял у меня за спиной, пока я осматривал девочку.

Я каждый день обучаю студентов в клинике. Для меня это совершенно естественно.

– Когда к вам приводят ребенка с сыпью, Ибрагим, сначала нужно посмотреть, бледнеет ли сыпь при надавливании. Если она не бледнеет, то это может быть менингококковая септицемия, которая, разумеется, очень опасна, – вещал я тоном знающего человека. Взглянув на сыпь, я сразу понял, что у ребенка нет ничего серьезного, но мне нравилось драматизировать в присутствии студентов.

Пока я говорил, я услышал позади себя странный шум. Ибрагим дышал ртом. Почему я не замечал этого ранее? Странно, ведь обычно я замечаю это сразу. Я немного в себе разочаровался.

Ибрагим дышал ртом очень громко. Этот звук отвлекал меня от работы.

– Доктор Хан, у меня аллергия на кошек, – прошептал Ибрагим.

«Почему он решил сказать об этом в настолько неподходящее время?» – подумал я и, проигнорировав слова практиканта, продолжил осмотр.

Я осматривал Тиффани, которая изо всех сил стремилась сползти с кушетки.

– Честное слово, доктор Хан, у меня сильная аллергия на кошек, – повторил Ибрагим уже громче. – У меня нет с собой адреналина.

– Хорошо, Ибрагим, я это учту, спасибо. Осматривая сыпь, очень важно оценить размер каждого повреждения, поскольку это…

– Доктор (вздох) Хан (вздох), я (вздох) думаю (вздох), мне (вздох) нужно (вздох) выйти, – тяжело дыша, проговорил Ибрагим.

Решив, что с меня хватит, я обернулся посмотреть, почему он вел себя так странно. Одной рукой я продолжал придерживать Тиффани, чтобы она не упала с кушетки. Вдруг я увидел, что Ибрагим побелел. Он не просто дышал ртом, а задыхался.

О черт, да он вот-вот потеряет сознание! Но я не мог подхватить Ибрагима, не отпустив Тиффани.

Пока я передавал девочку матери, Ибрагим рухнул на пол. Падая, он ударился рукой о коляску, и та свалилась на бок. В тот момент ДВЕ КОШКИ, спокойно сидевшие на нижнем ярусе коляски, разбежались по моему кабинету.

Тиффани заревела. Мальчик продолжил играть на приставке.

Я осмотрел Ибрагима: его дыхание стало едва уловимым, а глаза закрыты. У него случилась анафилаксия, одна из самых серьезных форм аллергической реакции. Она может привести к летальному исходу, если ее не купировать вовремя.

Я подбежал к рабочему столу и нажал тревожную кнопку.

У всех сотрудников нашей клиники есть специальная кнопка для вызова помощи в экстренной ситуации. Как правило, люди прибегают на зов в течение нескольких секунд.

Проблема была в том, что в тот день я работал в одном из наших филиалов, и в здании, помимо нас, находилась только Айви. Я рассчитывал на нее.

Дверь распахнулась, и вошла Айви.

– Все в по… – она так и не закончила предложение. Айви, не заметив лежащего на полу Ибрагима, споткнулась о него и приземлилась лицом на пол. Ее красивый фиолетовый парик улетел в угол кабинета.

– Айви, ты цела?! – закричал я. Теперь мое внимание было приковано сразу к двум людям.

– Да, все нормально, – прошептала она, поднимаясь. Без парика она выглядела совсем по-другому. – Что случилось с твоим студентом?

– У него анафилаксия. Нужна тележка для экстренных случаев, привезешь? И вызови скорую, пожалуйста!

На этой тележке находятся все инструменты и препараты, которые могут понадобиться для оказания экстренной помощи. Обычно она ярко-красного цвета, и это первая вещь, которую показывают новым сотрудникам. Там был адреналин, в котором Ибрагим так нуждался.

Айви выбежала из кабинета, на этот раз перепрыгнув через лежащего Ибрагима.

Когда она ушла, я попросил мать с детьми подождать снаружи.

– Мама, где наши кошечки? – захныкала Тиффани.

Я совсем забыл о сбежавших кошках. Куда, черт возьми, они могли деться? Их нигде не было.

– Не переживай, мы их скоро найдем, – сказал я, пытаясь звучать обнадеживающе.

Айви вернулась с тележкой. Я нашел шприц с адреналином и вставил иглу.

– Ибрагим, мне придется спустить твои брюки, чтобы сделать укол в бедро, – предупредил я.

Ибрагим прошептал что-то похожее на согласие.

Вколов адреналин, я надел на Ибрагима кислородную маску. Я следил за его пульсом и уровнем кислорода в крови. Мое сердце стало постепенно успокаиваться, когда состояние Ибрагима начало улучшаться.

Потеря сознания в реальной жизни пугает даже опытных врачей. Мне бы хотелось вернуться в то время, когда студенты делали компрессии грудной клетки живым пациентам и когда самым волнительным событием была потеря зубных протезов.

Вскоре в дверь снова постучали, и в кабинет вошли два парамедика, держа в руках огромные сумки с оборудованием. Ибрагима подключили к более современному монитору и новому кислородному баллону. Состояние парня было достаточно стабильным, чтобы его можно было усадить в кресло-коляску и отвезти в больницу.

Я хотел сказать что-то забавное, когда его увозили, чтобы разрядить обстановку.

– Что ж, Ибрагим, это отучит тебя произносить слово на букву «С», – усмехнулся я.

Это не сработало. Парамедики смерили меня пустым взглядом, а Ибрагим, судя по всему, понятия не имел, о чем я.

– Ладно, выздоравливай скорее! – попрощался я.

Я захлопнул дверь и закрыл глаза. Да, я говорил, что мне нравится драматизировать ситуацию в присутствии студентов, но я не совсем это имел в виду. Положив голову на стол, я услышал странный звук и открыл глаза.

Кошки. Кто носит с собой кошек, не поместив их в специальную переноску? Это же кошки, понимаете? Мне нужно было их найти.

Звук раздавался из-под кушетки. Я опустился на четвереньки и стал кис-кискать, чтобы привлечь внимание животных.

– Иди сюда, киса, – поманил я кошку детским голосом. Какого черта я творю? Врач общей практики ползает на четвереньках по кабинету в поисках двух сбежавших кошек. Я на такое не подписывался.

Я просунул голову под кушетку, чтобы лучше все рассмотреть. Я различил в темноте силуэт одной из кошек и протянул к ней руку в надежде, что она не станет царапаться. Почувствовав в своей руке что-то пушистое, я решил, что ни в коем случае не провалю это дело. «Спасибо, Господи, за маленькие чудеса», – подумал я.

Я вытащил шерстяную находку из-под дивана. Это был парик Айви.

Мы с Айви потратили полчаса на поиск кошек, удравших из кабинета во время суматохи. Возвращая их владельцам, я объяснил, что сыпь на груди Тиффани всего лишь укусы насекомых и лечение не требуется.

Мама Тиффани обещала купить переноску для кошек, а Ибрагим, к счастью, полностью выздоровел.

После этого мы с Айви решили выпить чаю с пирожными. Ее настоящие волосы были седыми (я этого не ожидал) и заплетенными в самую крошечную косичку из всех, что я когда-либо видел. Мне понравилась ее прическа. Мы в основном говорили о том, что у нее отличные волосы и ей не нужно постоянно ходить в париках. Никто из нас не упоминал слово на букву «С».

Разумеется, не все животные, с которыми мы имеем дело, настоящие. Иногда мягкие игрушки не менее важны.

Моей последней пациенткой в тот день была Эмили Эшворт, маленькая девочка с заболеванием сердца. С нашей первой встречи прошло почти два года, и теперь Эмили исполнилось пять лет. С тех пор мы виделись с ее семьей несколько раз, и у нас сложились хорошие отношения. Я был знаком и с остальными дочерьми Венди, поэтому у меня в голове начало складываться представление о их внутрисемейных отношениях.

Венди и отец Эмили были в разводе. Она описала их отношения как напряженные, но девочки были в порядке.

Эмили требовалась замена сосудистых шунтов в сердце. Она переросла те, что были установлены ей несколько лет назад. Лондонские хирурги должны были приехать в Йоркшир, чтобы участвовать в проведении процедуры. Врачи планировали вскрыть грудную клетку Эмили, посмотреть на ее сердце и только потом решить, какой шунт лучше всего ей подойдет. Они также хотели воспользоваться этой возможностью, чтобы сразу продумать окончательную операцию, которую планировалось провести, когда Эмили достигнет нужного возраста.

Сам факт того, что целая команда хирургов съедется со всей страны для проведения настолько масштабной операции, заставил меня поневоле задуматься о Национальной службе здравоохранения. Несмотря на все ее недостатки, это была невероятная организация, частью которой все же стоило быть.

Венди и Эмили сели. Девочка принесла с собой игрушечного жирафа.

– Кто это с тобой? – спросил я у Эмили, указывая на жирафа. Теперь девочка хорошо меня знала, и от ее былой застенчивости не осталось и следа.

– Это моя подруга Софи, – сказала она, протягивая мне жирафа. Вид Софи говорил, что она явно знавала лучшие дни. – Она поедет со мной в больницу.

– Ничего себе! Софи будет такой же храброй, как ты? – спросил я.

Эмили кивнула, и я вернул ей жирафа.

– Как ваши дела? – обратился я к Венди.

– Хорошо, все идет по плану. У Эмили операция в конце недели. Мы пришли, чтобы вы ее осмотрели. Врачи из больницы сказали показать ее вам за несколько дней до операции, чтобы убедиться в отсутствии инфекции.

Так всегда делают перед операцией, поэтому я взял стетоскоп и стал прослушивать грудную клетку Эмили. Похоже, все было в порядке.

– А как вы себя чувствуете перед операцией? – спросил я Венди.

Она вздохнула, включила что-то на своем телефоне и протянула его Эмили.

– Эмили, посмотри мультики, пока я разговариваю с доктором Ханом.

Эмили не собиралась отказываться от такого предложения. Она взяла телефон, бросила Софи на пол и стала смотреть «Щенячий патруль».

– Я очень обеспокоена, доктор Хан, – призналась Венди. – Хирурги мне все объяснили, но я не сплю всю неделю. В информированном согласии, которое мне пришлось подписать, говорилось о риске смерти. Смерти! Как вы думаете, я правильно поступаю?

Венди внимательно на меня посмотрела. Я взглянул на Эмили, которая была поглощена мультфильмом.

– Я лишь могу сказать, что без операции сердце Эмили будет работать очень плохо и риск будет еще выше. Я не думаю, что у нас есть другие варианты.

Разница в возрасте между мной и Венди составляла лишь несколько месяцев. Я часто думал об этом, когда она приходила. Мы выросли в одном городе и ходили в соседние школы. Я вполне мог сейчас сидеть на ее месте.

– Так сложно понять, как правильно поступить, – сказала она. – Мне кажется, что я теряю контроль. Такое чувство, будто что бы ни случилось с Эмили, это все равно от меня не зависит.

Я искренне сочувствовал Венди. Отказ от операции означал для Эмили практически неминуемую смерть, но и хирургическое вмешательство было сопряжено с риском. Венди говорила со многими специалистами, и теперь ее голова шла кругом.

– Операцию будут проводить лучшие хирурги страны. Мы должны принимать это во внимание.

Венди кивнула. Она подняла жирафа с пола и протянула Эмили. Девочка крепко обняла игрушку.

– Пойдем домой, – сказала она дочери.

Эмили подняла глаза и широко улыбнулась.

– Софи с вами прощается! – сказала она, размахивая жирафьей ногой.

– Пока, Софи! – ответил я и помахал в ответ.

Наблюдая за тем, как эта маленькая девочка, прижимающая к груди игрушечного жирафа, выходит из кабинета, я решил, что люди, не желающие работать с детьми и животными, многое теряют.

Глава 6

День начался плохо. На меня поступила жалоба. Настоящая письменная жалоба от пациента. Такого давно не было. Честно говоря, я гордился отсутствием отрицательных отзывов. К несчастью, белая полоса кончилась.

Все врачи очень боятся жалоб. Во время обучения нас предупреждали, что нам не удастся избежать жалоб или даже судебных исков, но мы все втайне надеялись, что станем исключением из правил.

Если вы все делали правильно, придерживались руководящих принципов и были любезны, кто станет на вас жаловаться? Вскоре мы поняли, что это так не работает.

Я читал письмо в ужасе. Пациентке не понравилось, что она в выходной день получила СМС с напоминанием записаться на прием к врачу общей практики в течение двух недель. Дело в том, что в будни я просто физически не успеваю справиться со всем объемом возложенной на меня работы. Когда я заканчиваю принимать пациентов, у меня накапливаются горы писем от узких специалистов и результаты анализов крови, которые мне нужно изучить. Если бы я допоздна засиживался на работе, у меня вообще не оставалось бы времени на семью, поэтому пришлось искать компромисс. Я захожу в систему из дома и доделываю работу. Так я могу находиться дома со своими близкими, но при этом выполнять свои профессиональные обязанности. Я прислал пациентке СМС в выходной, потому что не успел его отправить в рабочее время в пятницу.

Это вышло мне боком. Пациентка писала, что она волновалась все выходные, и, поскольку клиника была закрыта, никто не мог развеять ее страхи. Я положил письмо в сумку, поскольку тогда у меня не было времени на него отвечать, и собирался войти в систему из дома и сделать это вечером. Да, я понимаю, насколько это иронично.

Бывает, мы ошибаемся, и пациенту кажется, что мы его подвели. В других случаях мы уверены в правильности врачебных действий, потому что сближаемся с пациентом и делаем для него все возможное. Однако эмоциональная вовлеченность в жизнь пациента может нанести вам не меньший ущерб, чем жалоба.

Ишак и Зара Синха были хорошо мне знакомы. У отца Ишака – также моего пациента – обнаружили агрессивную форму опухоли головного мозга. Это был тяжелый диагноз. Он находился в Индии, когда у него неожиданно отказали ноги. Постепенного ухудшения состояния не было: это произошло внезапно, пока мужчина был в банке. Он сказал, что поменял фунты стерлингов на индийские рупии, и, когда направился к машине, его ноги вдруг онемели и словно налились свинцом. Затем он понял, что не может идти. Мужчина упал на пол, и люди, в тот момент находившиеся рядом, помогли ему добраться до больницы. МРТ показала опухоль в основании позвоночника, но выяснилось, что это вторичный очаг. Первичный был обнаружен после припадка, произошедшего уже в больнице. Мужчине диагностировали опухоль головного мозга. К сожалению, у мистера Синхи была глиобластома, наиболее агрессивный вид опухоли мозга. Индийские врачи предложили ему провести хирургическое вмешательство, чтобы уменьшить размер опухоли, но вылечить ее полностью они не могли. Мистер Синха решил вернуться домой в Великобританию и провести последние несколько месяцев с семьей.

Мистер Синха говорил только на хинди, поэтому, когда для него выбирали врача, было очевидно, что это должен быть человек, который сможет беспрепятственно с ним общаться. Хотя хинди и урду считаются разными языками, они практически одинаковые.

Каждую пятницу папа брал в прокате очередной только что вышедший болливудский фильм, и мы устраивали семейный просмотр. Думаю, именно так я выучил урду/хинди и усвоил, что каждый раз, когда идет дождь, необходимо выходить на улицу и танцевать.

Я держал в секрете, что, по моим наблюдениям, эти два языка были очень похожи. При устройстве на работу, желая произвести впечатление умного человека, я указал в своем резюме, что владею обоими. С тем же успехом можно утверждать, что владеешь английским и шотландским. Однако к тому времени, как мистер Синха стал моим пациентом, мама обучила меня медицинскому урду, и я отточил свои языковые навыки в клинике. Теперь я говорил на урду/хинди бегло, и это была далеко не та беглость, заявленная до этого в резюме.

Когда мы с мистером Синхой впервые встретились, он лежал на больничной койке, которую специально заказали и разместили в его гостиной медсестры. Кровать стояла перед телевизором, и мистер Синха смотрел крикет. Я спросил, были ли у него «тревожные звоночки» до инцидента с ногами.

– Меня тошнило, – сказал мистер Синха, – но я не обратил на это внимания. Думал, что дело просто в моем местонахождении: в Индии всех немного тошнит.

– Никаких головных болей или проблем со зрением? – уточнил я.

– Нет, – ответил он, глядя в телевизор, у которого теперь был выключен звук. – Правда, моя жена сказала, что в последние несколько месяцев я был с ней любезнее.

Я улыбнулся.

– Что ж, говорят, что изменение личности – это один из симптомов.

Мы оба посмеялись.

Мистер Синха был большим поклонником крикета. Когда по телевидению не шло прямых трансляций матчей, он смотрел старые и все равно переживал. Каждый раз, когда я приходил к нему, чтобы скорректировать дозировку обезболивающих препаратов, мы беседовали о крикете. Признаться, я совершенно не разбирался в этой игре, но моему пациенту нравилось рассказывать о матчах, которые он посмотрел в тот день, и я с удовольствием его слушал. Мы практически не говорили о медицине. Помимо крикета, мы разговаривали о политике, погоде и его внуках. Чаще всего мы обсуждали его отношение к смерти. Мистер Синха совсем не испытывал страха, и это меня удивляло. Однажды он задал мне странный вопрос:

– Амир, вы боитесь смерти?

Врачи общей практики видят смерть постоянно, но мы редко задумываемся о собственной смертности.

– Честно говоря, да, – я не видел смысла лгать ему.

– Не бойтесь, – сказал мистер Синха, но не стал углубляться в эту тему. Мне хотелось, чтобы он сказал мне то, о чем я не знал. Мне нужно было объяснение, почему ни мне, ни другим людям не стоило бояться смерти. Он не стал продолжать, и эта мысль повисла в воздухе.

Он умер на следующий день. Я ходил на его похороны. Я не так часто посещаю похороны своих пациентов, но я провел много времени с мистером Синхой и его семьей и считал, что это было бы правильно.

Ишаку, сыну мистера Синхи, было очень трудно пережить потерю отца. Мистер Синха управлял бухгалтерской фирмой в городе, и теперь ее был вынужден возглавить Ишак, которому было тяжело работать из-за своего горя. Он приходил ко мне в клинику, чтобы обсуждать стратегии управления скорбью, и иногда его сопровождала жена Зара.

Через несколько месяцев после смерти мистера Синхи они пришли ко мне вместе. Я ждал очередного разговора о том, как Ишак переживает уход отца, но почувствовал резкую перемену их настроения.

– Все в порядке? – спросил я, откладывая ручку.

– Я беременна! – радостно сообщила Зара.

– Ого, это прекрасная новость! – улыбнулся я.

– Да, мама Ишака на седьмом небе от счастья, – сказала Зара, не в силах сдерживать свое воодушевление. – Она уже начала вязать кардиганы и пинетки для малыша. Думаю, внук поможет ей отвлечься. Она так скучает по мужу!

– Мы бы хотели, чтобы вы подтвердили беременность, – сказал Ишак.

Мы, врачи общей практики, не очень любим подтверждать беременность в клинике. Тесты на беременность из аптеки так же точны, как и наши, поэтому разные результаты – это редкое явление. Однако я не хотел портить им настроение и согласился.

Зара пришла подготовленной. Она достала из сумки баночку с мочой и радостно протянула ее мне. Я опустил в нее тест на беременность и стал ждать.

Как правило, проведение теста на беременность в клинике – это волнительное мероприятие. Часто женщины, обращающиеся к нам с жалобой на боль в животе или кровотечение, не ассоциируют свои симптомы с беременностью и не хотят ребенка. После теста мы ведем сложный разговор о дальнейшей судьбе плода.

Результат можно получить уже через минуту. В очень редких случаях результат нашего теста отличается от покупного. Я очень надеялся, что это не будет один из них.

К счастью, тест оказался положительным. Последовало множество объятий и разговоров о том, что можно и нельзя делать во время беременности. После пара ушла. Это был приятный момент и хорошие новости. Мы редко сообщаем радостные новости пациентам, поэтому я ценил любую возможность.

После того как грусть от смерти мистера Синхи сменилась радостью от беременности Зары, я стал видеть супругов все реже. Теперь Зара, как и любая другая беременная женщина, наблюдалась у акушера-гинеколога из местной больницы. Беременность немного затянулась, но в итоге она родила девочку, которую назвали Маахой.

Есть индийская традиция дарить конфеты близким родственникам и друзьям после рождения ребенка. Когда Мааха родилась, Ишак принес в клинику гору конфет и шоколадных плиток. Нам хватило подаренных сладостей на много дней, что большая редкость, ведь обычно коробка конфет съедается у нас за несколько секунд.

Когда Мааху принесли к медсестре сделать первые прививки, я решил выйти в зону ожидания, чтобы подержать ребенка и поболтать с семьей.

– Как ваши дела? – поинтересовался я.

– Прекрасно! – просияла Зара. – Мы устали, но все просто прекрасно!

– Она чудесная, – сказал я, глядя на Мааху. Девочка, завернутая в одеяло, лежала в автокресле. На ней была шапочка, связанная бабушкой, и варежки.

– После прививок она не будет такой спокойной, – заметил Ишак, поправляя на дочери шапочку, съехавшую на глаза.

– Прекрати, я и так нервничаю, – сказала Зара, толкая его локтем.

В следующий раз я увидел Мааху через два месяца. Зара позвонила и сказала, что у девочки пропал аппетит и поднялась температура. Я попросил ее срочно привезти ребенка в клинику.

Ишак был на работе, поэтому Зара приехала одна.

– Она целый день сама не своя, и ей совсем не хотелось есть, – объяснила Зара, держа Мааху на коленях. В этот раз автокресло осталось в машине.

Я кивнул.

– Вы говорили, что у нее поднялась температура?

– Да, она была горячая на ощупь, поэтому я и позвонила, – сказала Зара взволнованно.

– Не появилась ли у нее сыпь?

– Нет, – ответила Зара, качая головой.

– Когда она в последний раз мочилась? – спросил я, не отводя глаз от Маахи.

– Вчера подгузник был сырым, но Мааха почти ничего не пила, поэтому сегодня она не мочилась.

Она прощупала подгузник девочки, чтобы подтвердить свои слова, и снова покачала головой.

– Ладно, давайте ее осмотрим, – сказал я, показывая жестом, что Заре нужно положить дочь на кушетку.

Я расстегнул комбинезон и снял с Маахи майку, которая была под ним. Я внимательно осмотрел девочку, пока она лежала в одном подгузнике. Ее дыхание было поверхностным и быстрым. При каждом выдохе слышался хрип. Я приложил стетоскоп к ее груди и прослушал сердце.

Как правило, дети вздрагивали от холодного стетоскопа, но Мааха почти не двигалась. Пульс был настолько частым, что мне не удалось его измерить. Я взглянул на ее ноги – они начали покрываться пятнами.

У четырехмесячной Маахи была инфекция, из-за осложнения которой маленькие кровеносные сосуды на конечностях спазмировались. Вдобавок ее организм был обезвожен, что также крайне опасно.

– Зара, у Маахи серьезная инфекция, – сказал я максимально спокойно. – Я вызову скорую помощь. Я также обращусь за помощью к коллегам, пока скорая едет.

Зара ничего не сказала.

Я нажал на тревожную кнопку. В кабинет вбежали мой коллега Эйден и администратор Тоня.

– У ребенка сепсис. Тоня, нужна скорая помощь. Эйден, привези, пожалуйста, тележку для экстренных случаев.

Они оба убежали так же быстро, как прибежали.

Я вернулся к Маахе. Ее дыхание оставалось поверхностным.

– Зара, когда привезут тележку, я сделаю Маахе инъекцию антибиотика в бедро. В то же место, куда ей делали прививку.

Зара кивнула.

– Мне позвонить Ишаку? – спросила она.

– Да. Скажите ему ехать в больницу.

Эйден привез тележку, и я набрал антибиотик в шприц. Игла казалась слишком большой для крошечного бедра Маахи. Когда я ввел ее, лицо девочки исказила гримаса, но она не заплакала.

Эйден надел девочке пульсоксиметр на большой палец ноги. Прибор ничего не показал.

– Сосуды ног слишком спазмированы, – сказал он. – Показания не считываются.

Он положил включенную кислородную маску рядом с лицом Маахи.

Казалось, мы ждали скорую помощь целую вечность. Я был рад, что Эйден остался со мной, поскольку мне бы потребовалась его помощь в случае остановки дыхания у Маахи.

– Вы можете сделать что-то еще? – взмолилась Зара.

По правде говоря, мы ничего больше не могли. Мы ввели девочке антибиотик и теперь ждали приезда скорой помощи. Маахе требовались анализы крови и мочи, рентгенография, а также анализ спинномозговой жидкости, чтобы установить источник инфекции. Она также нуждалась в больших дозах внутривенных антибиотиков. Ничего из этого нельзя было провести прямо у нас в клинике, поэтому оставалось только ждать.

Парамедики наконец приехали и выбрали верную тактику «хватай и беги»^[10]. Они поняли, что ребенок в очень тяжелом состоянии, поэтому немедля повезли ее в больницу.

– Ты в порядке, приятель? – спросил меня Эйден.

– Да, просто я этого не ожидал, – ответил я, наводя порядок в тележке.

– Состояние детей ухудшается очень быстро, – сказал он.

Я кивнул и повез тележку обратно в подсобку. Вернувшись в кабинет, я увидел, что Эйден приготовил для меня чашку чая и оставил ее на столе.

В тот день мне нужно было уйти с работы вовремя, потому что я должен был встретиться со своим другом Дэниелом. Мы виделись раз в месяц, и я всегда с нетерпением ждал нашей встречи. Мы вместе учились на врачей общей практики, а затем случайно оказались в Йоркшире. Дэниел работал в гораздо более престижной части графства, чем я. Это были словно разные миры. Моим пациентам часто приходилось ждать приема у специалиста по нескольку месяцев, в то время как пациенты Дэниела просили о частных платных консультациях и обычно попадали к врачу на той же неделе.

Дэниел должен был сам приехать ко мне, что было мне на руку, поскольку беспокойство о Маахе и Заре меня утомило. Ранее он написал мне, что хочет поговорить о чем-то важном. Дэниел уже был в ресторане, когда я пришел.

– Все нормально? – поинтересовался я.

– На меня пришла жалоба, – сказал Дэниел. Он явно был встревожен.

У меня сердце ушло в пятки.

– Пустяковая или серьезная? – спросил я. Если жалоба была связана с тем, что врач действительно совершил ошибку, ему следовало поднять руки и принести свои извинения. Бывали случаи, что врач все сделал правильно, но пациент все равно оставил на него жалобу. Тогда защитить себя было проще.

Однажды одна из пациенток нашей клиники пожаловалась на то, как медсестра протянула ей рецепт. Ей показалось, что это было сделано «в агрессивной манере». Бедная медсестра даже не помнила, как она протянула тот рецепт, потому что вы, как правило, попросту не фокусируетесь на таких мелочах. Это была пустяковая жалоба.

– Серьезная, – сказал Дэниел. – На прошлой неделе ко мне привели трехлетнего мальчика. Он пришел с мамой. Она сказала, что у него повышенная температура и кашель. Я осмотрел его и все проверил. В легких было чисто, и ребенок плохо себя чувствовал только один день. Я сказал матери, что у него, вероятно, вирусная инфекция и им следует прийти снова, если ребенку вдруг станет хуже.

– Ясно, – сказал я. Мне совсем не понравилось, к чему он клонит.

– На следующий день они обратились к другому врачу нашей клиники. Кашель усилился, и ребенку назначили антибиотики.

– Ну, пока все не так плохо, – заметил я. В этой истории не было ничего необычного: у большинства детей с кашлем и повышенной температурой действительно вирусная инфекция. Если в легких чисто, показаний для назначения антибиотиков нет. У детей клинические симптомы меняются очень быстро, поэтому мы всегда говорим родителям вернуться, если ребенку станет хуже.

– Амир, теперь он в больнице с двусторонним воспалением легких. Его подключили к аппарату ИВЛ. – Дэниел сделал большой глоток пива.

– Вот дерьмо! – ругнулся я. Это был самый страшный кошмар врача общей практики. Мы каждый день принимаем огромное количество пациентов за короткое время. Мы ставим диагнозы, полагаясь на свою способность проводить осмотр и слушать пациента.

В отличие от больничных специалистов, которые имеют в своем распоряжении множество экспресс-тестов и аппаратов, а также могут спокойно наблюдать за пациентом в течение некоторого времени, у врачей общей практики есть всего-навсего 10 минут. За это время мы принимаем судьбоносные решения.

– Да уж, дерьмо, – отозвался Дэниел.

Я не сказал ему о Маахе. Если бы ее показали мне вчера, вполне вероятно, что меня ничего бы не насторожило и я направил бы их с матерью домой, дав им рекомендации по лечению. Как сказал Эйден, состояние детей меняется очень быстро.

– Дэниел, ты осматривал ребенка в самом начале заболевания, – сказал я, пытаясь его подбодрить. – Если ты ничего не услышал в его легких, скорее всего, там ничего и не было. Такое может произойти с каждым из нас.

Честно говоря, подобное могло произойти с любым врачом общей практики, и мне было стыдно признаться, что моя первая мысль была: «Какое счастье, что это не я».

– Я не могу выбросить из головы личико ребенка, когда он сидел на коленях у мамы. Мальчик улыбался и охотно общался. Тогда у него не было никаких признаков пневмонии.

– Кто оставил жалобу? – спросил я.

– Его мать позвонила из больницы. Менеджер сообщил мне об этом сегодня. Я хотел перезвонить ей, но она сказала, что не желает со мной разговаривать.

– Мне очень жаль, Дэниел. Что ты собираешься делать?

– У меня практически нет вариантов, – сказал он, отпивая пиво. – Будем надеяться, что ребенку станет лучше.

– Я уверен, что станет, – ответил я. – Дети крепкие.

Официантка пришла, чтобы принять наш заказ, после чего я попытался продолжить разговор. Я знал, что мысль о жалобе будет мучить Дэниела весь вечер. Еще я знал, как сильно Дэниел переживает о том маленьком мальчике.

Вы не можете запросто переключить эмоции после окончания рабочего дня. Нельзя не думать о судьбе пациентов.

* * *

В пятницу утром я, как обычно, приехал в клинику. Как правило, я приезжаю за час до начала приема, чтобы подготовиться к рабочему дню. Заварив крепкий кофе, я сажусь изучать результаты анализов крови и письма от врачей-специалистов. После этого мы с коллегами обычно сплетничаем и обсуждаем последние новости. То утро было другим. Я позвонил в больницу, чтобы узнать, как дела у Маахи, но в отделении никто не снял трубку. Я решил, что все заняты.

Клинику, как всегда, наводнили пациенты вскоре после начала записи на прием. Нас ждал очередной занятой день. В начале одиннадцатого мне позвонила администратор.

– Здравствуй, Амир, это Сандра.

Сандра была весьма интересной личностью. Когда я только пришел работать в клинику, я не знал, чего от нее ожидать. Мне казалось, что Сандра постоянно пребывает в стрессе и может в любой момент расплакаться, но я не понимал, с чем это было связано. Тем не менее она всегда была очень любезна с пациентами.

– Здравствуй, Сандра, – ответил я.

– Нам позвонила Зара Синха. Она хочет прийти к тебе, но у тебя нет окон в записи. Она говорит, что это срочно.

Это была хорошая новость. Если Зара собиралась приехать ко мне, это означало, что ей не нужно быть в больнице и Мааха чувствует себя неплохо.

– Хорошо, скажи ей подойти к концу приема. Она предупреждала, что постарается зайти.

– Ладно, – сказала Сандра неуверенно. – Я внесу ее в конец списка пациентов.

Утренний прием чаще всего заканчивается в полдень. Зару записали на 12:00, и компьютер подсказывал мне, что она пришла несколько минут назад. Когда мой последний пациент вышел, я пригласил ее. У меня было очень занятое утро, но мне хотелось узнать, как Мааха себя чувствует.

В дверь постучали.

– Входите, – пригласил я, поднимаясь, чтобы открыть ей дверь.

Зара стояла в коридоре вместе с Ишаком. Она была укутана в серую шаль. Ишак, который обычно носил отутюженные рубашки и брюки со стрелками, стоял в спортивных штанах и белой футболке.

– Мой ребенок умер, – почти беззвучно сказала Зара. Она не плакала, в ее голосе не было эмоций. Она продолжала стоять в коридоре.

– Входите, – сказал я тихо. Никто из них не пошевелился. – Пожалуйста, входите, – повторил я чуть громче. Я почувствовал, как мне не хватает воздуха, будто получил удар под дых. Не такую новость я ожидал услышать.

Меня много лет учили работать с пациентами и решать проблемы, с которыми они ко мне обращаются. Я вспомнил два дня в медицинской школе, когда нам рассказывали о смерти и работе с умирающими пациентами и их близкими. Все это утратило смысл. Все, чему я учился последние 15 лет, не имело значения в этой ситуации.

– Мой ребенок умер, – повторила Зара, на этот раз шепотом.

– Мы приехали сразу из больницы, – сказал Ишак. – Мы не могли поехать домой.

Я подвел их к стульям и усадил на них.

– Вы хотите рассказать о том, что произошло? – спросил я. – Это необязательно, только если вам от этого станет легче.

Зара не смотрела на меня. Ее взгляд был прикован к чему-то за моей спиной. Ее лицо выглядело по-другому, словно его тянула вниз невидимая тяжесть. Я не стал нарушать тишину, поскольку не хотел заставлять их заново переживать то, что произошло. Я не знал, как правильно поступить в такой ситуации. Нет ничего хуже потери ребенка, а с ними это произошло лишь несколько часов назад.

Людям кажется, что врачи всегда знают, что нужно делать в подобных случаях. В больницах есть специально обученные медсестры и психологи, которые разговаривают с родителями, потерявшими детей. Они делают это регулярно, и у них в арсенале есть уместные слова и фразы.

В итоге Ишак нарушил тишину.

– Врач сказал, что у нее была серьезная инфекция, возможно менингит. Они все еще ждут результатов анализов.

– Хотите стакан воды? – предложил я.

Он кивнул.

Я написал сообщение Сандре, она принесла два стакана воды и поставила их на стол. Ишак взял свой и начал пить. Зара не подняла глаз.

Я молчал.

– В больнице сказали, что Мааха была очень больна и что инфекция завладела ее телом, – продолжил Ишак дрожащим голосом. – В отделении реанимации было много врачей и медсестер. Они постоянно вставляли в нее иглы. Это было ужасно.

– Я представляю, – я протянул Ишаку салфетку.

– Она умерла утром, в начале пятого, – произнесла Зара. – Медсестра сказала, что у нее был сепсис.

Ишак положил руку жене на колено. Она не пошевелилась.

– Мне очень жаль, – сказал я, чувствуя свою беспомощность. – У детей такого возраста болезнь может прогрессировать очень быстро. Зара, вы ничего не могли сделать, чтобы это предотвратить. В случившемся нет вашей вины. Никто не мог предсказать этого. Это худшее, что может произойти, и мне очень жаль, что оно произошло с вами.

– Мне стоило заметить раньше, что она больна. Если бы только я привезла ее сюда утром, когда я заметила, что она отказывается от еды… Мне просто не хотелось быть одной из вечно паникующих мам.

– Послушайте, Зара, – сказал я твердо. – В этом нет вашей вины. Это худшее, что могло с вами произойти, но вы в этом не виноваты. Это просто чудовищная трагедия.

Зара продолжила смотреть куда-то в пространство. Ишак теперь смотрел туда же.

– Послушайте меня, – повторил я. – Для вас это будет очень трудное время. Вам будет тяжело спать и есть, и вас будут преследовать мрачные мысли, но вы можете обратиться за помощью. Вы всегда можете поговорить со мной или кем-либо еще о своих чувствах.

– Спасибо, – сказал Ишак, поднимая глаза.

Мы еще немного поговорили. На следующий день к Заре должны были прийти специалисты по работе с родителями, потерявшими детей. Они должны были помочь ей разобрать детские вещи. Я договорился об их следующем посещении в понедельник.

– Врач в больнице сказал, что вы можете дать мне таблетку для прекращения выработки грудного молока, – сказала Зара перед уходом. – Оно вырабатывалось последние сутки, и я очень хочу, чтобы это прекратилось.

Это очень жестоко: даже после смерти ребенка у матери вырабатывается молоко. Материнские гормоны продолжают циркулировать, и тело ведет себя так, словно ничего не произошло. Но что-то произошло.

– Конечно, – ответил я, радуясь возможности хоть чем-то помочь ей.

Когда они ушли, я сел и уставился в экран компьютера. Я не знал, был ли я хоть чем-то им полезен. Они вернутся в дом, где полно игрушек и детских вещей, но уже нет ребенка. Худшее мне было сложно себе представить.

Невозможно найти слова, способные утешить мать, потерявшую своего ребенка. Женщина, потерявшая мужа, – вдова. Дети, потерявшие родителей, – сироты. Но как называются родители, потерявшие детей?

Возможно, никто просто не смог подобрать слово, которое могло бы описать такое горе. Быть может, люди просто не хотели придумывать слово для описания столь трагичной ситуации, чтобы не омрачать свой язык?

Я думал о том, как бы все сложилось, если бы я сегодня не работал и Заре с Ишаком пришлось бы прийти к другому врачу, который ничего о них не знал. Хотя я не был членом их семьи, они мне доверяли, и это доверие было завоевано в ходе множества консультаций на протяжении долгого времени.

Я знал, что горе в той или иной форме останется с ними на всю жизнь. Я буду вспоминать о произошедшем при каждой встрече с ними. Наши отношения изменились с того дня. Мы понимали друг друга; я был посторонним человеком, разделившим с ними самые интимные и мрачные моменты их жизни.

Прошло несколько лет. Мы до сих пор видимся с Зарой и Ишаком, но не так часто. Они пытаются снова зачать ребенка, но пока безуспешно. С каждым годом шансов становится все меньше.

В конце каждой консультации Зара говорит: «Молитесь за нас, доктор Хан. Молитесь, чтобы я снова забеременела».

Глава 7

Наш с пациентом разговор зашел в тупик. Мы просто таращились друг на друга. Я не мог дать ему то, что он хотел, а он отказывался уходить, пока я ему не уступлю. Мы были похожи на двух баранов.

– Мистер Джеймс, ваши легкие абсолютно чистые. Температура тела в норме, и горло всего лишь немного воспалено. Скорее всего, у вас вирусная инфекция, которая пройдет сама по себе. Вам не помогут антибиотики, – повторил я в третий раз.

– Я уверен, что у меня инфекция дыхательных путей, – сказал он как ни в чем не бывало. – Я кашляю уже две недели.

– При вирусной инфекции кашель может сохраняться до трех недель, – ответил я.

Я не собирался сдаваться. Весь мир и так боролся с нарастающей устойчивостью к антибиотикам, и, к сожалению, врачей общей практики считали виновными в ней. Никто не задумывался об огромном количестве антибиотиков в продуктах животного происхождения или о том, что во многих странах антибиотики можно купить без рецепта. Разумеется, козлами отпущения стали врачи общей практики, которые раздают рецепты на антибиотики направо и налево.

– Что, если у меня разовьется пневмония? Вы тогда пожалеете, – предостерегающе произнес мистер Джеймс.

– Я тогда скорее удивлюсь, чем пожалею, мистер Джеймс, – парировал я, отворачиваясь к компьютеру. Это был мой специальный прием – дать пациенту понять, что консультация окончена.

– Я хочу обратиться к другому врачу, – сказал он. – Мне нужно второе мнение.

Любой пациент Национальной службы здравоохранения имеет право обратиться за вторым мнением. Во многих ситуациях это действительно имеет смысл, но в данном случае было бы полным абсурдом. Если мистер Джеймс сегодня обратится ко второму врачу общей практики, это значит, что другой пациент не сможет попасть на прием.

– Вы можете прийти снова, если до следующей недели ваше состояние не улучшится, – ответил я, заполняя карту.

– Я хочу получить второе мнение сегодня же, – сказал он.

– Мистер Джеймс, мне жаль, но я не знаю ни одного врача в этом здании, который назначит вам антибиотики при вирусной инфекции. Антибиотики просто не сработают. Кроме того, на сегодня не осталось окон в записи.

– Что ж, я не уйду, пока меня не примет другой врач, – упрямо заявил мистер Джеймс, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди.

Минуту я обдумывал ситуацию. Затем сохранил свои записи, выключил компьютер и собрал вещи.

– Тогда уйду я.

Оставив его одного в кабинете, я подошел к администратору и спросил, какие кабинеты свободны.

– Можете пойти в девятый, – сказала Никола.

– Спасибо, Никола. И еще кое-что: в четвертом кабинете пациент, который отказывается уходить. Можешь предупредить Джерарда?

– Будет сделано, – ответила Никола.

Тот факт, что она даже не стала меня расспрашивать, свидетельствует о том, как часто случаются подобные ситуации. Джерард был нашим охранником, и обычно он помогал нам в таких случаях. Я расположился в девятом кабинете, смирившись с тем, что мистер Джеймс наверняка оставит жалобу.

Нельзя такое терпеть. Такова политика Национальной службы здравоохранения по отношению к агрессивному поведению пациентов.

Практически во всех лечебных учреждениях висят плакаты на эту тему. С листка на вас смотрят сотрудники Национальной службы здравоохранения с синяками под глазами, разбитыми губами и сломанными носами. Под фотографиями написано, что это настоящие травмы, нанесенные пациентами медицинским работникам.

Мне всегда было интересно, действительно ли изображенные на них люди – настоящие сотрудники Национальной службы здравоохранения или это просто модели, на примере которых показано, что произошло с медицинскими работниками. Как бы то ни было, это ужасно.

У каждого медицинского работника есть история о вербальном или физическом насилии со стороны пациента. Это неотъемлемая часть работы в медицине.

Так быть не должно, но пока дела обстоят таким образом. Агрессивному поведению всегда находят объяснение: возможно, пациент рассердился или он плохо себя чувствовал и не сдержался. Нас просят проявить понимание. «Нельзя такое терпеть» – неподходящий лозунг для Национальной службы здравоохранения. Думаю, лозунг «Давайте дадим пациенту еще один шанс, потому что виноват был сотрудник» был бы точнее.

Я помню, как ко мне впервые проявили вербальную агрессию на работе. Это произошло вскоре после выпуска из медицинской школы. Тогда я набирался опыта в небольшой клинике в процветающей деревне.

Деревня была чудесной, и я работал в одной из тех маленьких больниц, где администраторы знают всех пациентов по именам. Большинство местных жителей были белыми представителями среднего класса, и темнокожий человек был для них редкостью. Когда я вел прием, пациенты входили, с удивлением смотрели на меня и говорили: «Я не ожидал(-а) увидеть вас. А где прекрасный доктор Кенни?» Хотя пациенты обычно смягчались к концу консультации, я каждый день вел один и тот же разговор с разными посетителями клиники:

– Доктор, вы явно не отсюда. Откуда вы?

– Да, миссис Уоттл, вы правы. Я из Йоркшира.

– Понимаю, но откуда вы? – давила миссис Уоттл.

– Ну, я вырос в Брадфорде, – говорил я максимально медленно, чтобы она меня поняла. Возможно, понимание затруднял мой йоркширский акцент.

– Хорошо, но где вы родились?

– Я родился в Брадфорде, Уэст-Йоркшир, – я немного смутился.

– Ваши родители тоже из Брадфорда? – продолжала выспрашивать миссис Уоттл, явно неудовлетворенная моими ответами.

Теперь все ясно: она хотела узнать о моих корнях. Почему она не задала конкретный вопрос с самого начала? Он не был оскорбительным, но я понятия не имел, какое отношение мое происхождение имеет к лечению ее геморроя.

– Мой отец родился в Индии, а мать в Пакистане, – сказал я. На этот раз мой ответ, похоже, ее удовлетворил. Завершив допрос, миссис Уоттл откинулась на спинку стула. Теперь она могла наносить крем от геморроя, точно зная, что я южноазиатского происхождения.

Оказалось, миссис Уоттл не закончила.

– Вы знаете Дипака, который продает газеты? – спросила она. – Он тоже из Индии.

Такие разговоры не задевали меня, но, когда я пересказывал их своим белым друзьям, они приходили в ужас и говорили, что это расизм. «Что ж, если они считают это расизмом, я лучше не буду рассказывать им о реально расистских оскорблениях в свой адрес», – думал я.

Однажды меня вызвали на дом к пациентке. День врача общей практики состоит из утреннего приема, визитов на дом и вечернего приема. Когда я говорю знакомым, что хожу по вызовам на дом, они искренне удивляются, что это до сих пор практикуется.

Врачи никогда не прекращали ходить к пациентам на дом, однако данной услугой могут воспользоваться далеко не все.

Врач может сам посетить пациента, только если пациент не имеет возможности выйти из дома из-за болезни, а не просто ленится прийти в клинику самостоятельно.

Одна из медсестер позвонила мне и сказала, что у женщины, которой недавно сделали кесарево сечение, мог развиться сепсис из-за инфекции в месте разреза. Она не могла прийти в клинику из-за очень плохого самочувствия. Ребенок после рождения какое-то время провел в отделении интенсивной терапии и до сих пор набирался сил. При таких обстоятельствах вызов на дом был вполне обоснован.

Когда утренний прием завершился, я сложил свои вещи в сумку. Я работал в одной из тех деревень, где до любой точки можно дойти пешком, поэтому распечатал карту и вышел из клиники.

Направляясь домой к пациенту, вы никогда не знаете, что вас там ждет.

Бывает, снаружи дом выглядит совершенно нормально, но внутри царит полный хаос. Иногда я прихожу к пациенту в бедный квартал и вижу внутри его дома дорогущую плазменную панель с лучшей стереосистемой, чем у меня. Визиты на дом всегда заставляют меня волноваться. В таких случаях мы с пациентами меняемся местами. Это их территория и их правила, в отличие от клиники, которая является моей территорией с моими правилами.

Я оказался перед непримечательным домом и постучал в дверь. В ту же секунду залаяла собака.

– ЗАМОЛЧИ, ЛЕО! – прокричал кто-то. – Это врач.

Лео не замолчал. Он продолжил громко лаять и бросаться на дверь.

«Прекрасно, – подумал я. – Сейчас на меня нападет бешеный пес». Звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине, отвлек меня от моих мыслей.

– Не бойтесь, он не кусается, – сказала женщина, открывая мне дверь. На вид ей было около тридцати. Лео зарычал за спиной у хозяйки и гавкнул.

– Здравствуйте, вы миссис Хэнсон? – спросил я, не сводя глаз с Лео.

– Нет, это моя сестра, она в комнате, – ответила она. Женщина распахнула дверь, чтобы впустить меня. Я осторожно обошел Лео, пытаясь не показывать, что я боюсь. «Собаки чувствуют страх, – внушал я себе. – Веди себя естественно».

Меня проводили в гостиную, окна в комнате все еще были зашторены. На полу валялись детские игрушки, и мне нужно было приложить усилия, чтобы не споткнуться в темноте. Единственным источником света в комнате служил включенный телевизор. Миссис Хэнсон лежала на диване и смотрела «Свободных женщин»^[11]. Ведущие обсуждали видео, на котором женщина в нижнем белье соблазнительно ела сосиски, и спорили, унижает такое поведение женщин или, наоборот, вселяет в них уверенность.

– Думаю, она прекрасно выглядит, и если ей это нравится, то почему нет? – сказала Колин Нолан в телевизоре. – Если бы я так выглядела, то всегда ходила бы голой.

– Да, но мне кажется, что она создает модель поведения для впечатлительных девочек, – ответила ей Дженет Стрит-Портер.

Хелена Хэнсон настолько увлеклась телешоу, что не заметила, как я вошел. Я кашлянул, чтобы заявить о своем присутствии. Она вздрогнула.

– Черт, я вас не заметила, простите, – сказала она.

Я улыбнулся.

– Здравствуйте, я доктор Хан. Вы миссис Хэнсон?

– Да. Можно просто Хелена.

Она попыталась сесть, но тут же сморщилась и схватилась за живот.

– Все нормально, Хелена, вы можете лежать.

Шум разбудил ребенка, спокойно спавшего в корзинке рядом с диваном. Хелена села и взяла его на руки. «Свободные женщины» продолжали говорить на фоне.

– Можно ли убавить звук? – попросил я. Хелена кивнула и выключила телевизор, после чего мы оказались в полной темноте. Она сразу включила торшер. Уже наступил полдень, но в гостиной, казалось, была середина ночи.

Я сел.

– Я понимаю, что вы плохо себя чувствуете, Хелена, – начал я.

Ребенок продолжал плакать.

– Я покормлю его, пока мы разговариваем, – сказала Хелена. Она поморщилась от боли, когда расстегивала пижамный топ, одновременно держа на руках ребенка. Младенец сразу схватил грудь матери и радостно засопел.

– У вас усилилась боль в области шва? – продолжил я.

– Да, с кесарева сечения прошло 10 дней, но сегодня шов болит сильнее, чем в день операции, – сказала она тихо, глядя на ребенка.

Есть нечто особенное в связи матери с младенцем, и я был рад, что, несмотря на травматичные роды и кесарево сечение, Хелена очень любила своего сына и ставила его на первое место. Биология – удивительная вещь.

– У вас повышалась температура или, может, вы заметили гной и покраснение в области шва? – спросил я, выйдя из задумчивого состояния.

– Да, вчера у меня поднялась температура, и шов выглядит распухшим.

– Что ж, могу я взглянуть, когда вы будете готовы?

Расстегнув сумку, я достал перчатки и термометр. Ребенок снова заснул, и Хелена осторожно положила его обратно в корзину. Затем она медленно легла на диван.

Я поднялся, чтобы осмотреть пациентку. В этот момент я услышал топот ног по коридору, и дверь гостиной распахнулась. В комнату вбежал мальчик лет семи и резко остановился, увидев меня.

– Это мой старший сын Ангус, – сказала Хелена. – Ангус, поздоровайся с врачом.

Ангус ничего не сказал. Он подбежал к матери и положил голову ей на шею. К моему большому удивлению, после этого он задрал ее футболку, приложился к груди и стал сосать молоко.

Я наблюдал за тем, как семилетний Ангус пьет материнское молоко. Я, конечно, поддерживаю грудное вскармливание и считаю, что оно крайне полезно для младенцев (конечно, если мать сама хочет кормить грудью), но происходящее показалось мне странным.

– Не слишком ли он большой для грудного вскармливания? – робко поинтересовался я.

Хелена посмотрела на меня, собираясь что-то ответить, но Ангус оторвался от груди и опередил ее.

– Отвали! – рявкнул он, отвернулся и снова приложился к груди матери.

Я ахнул. Неужели семилетний ребенок только что сказал мне отвалить? Я не мог в это поверить. Мальчишка у меня на глазах сосал материнскую грудь и нагрубил мне в лицо. Мне нужно было что-то ответить.

– Думаю, если он достаточно большой, чтобы посылать меня, то он достаточно большой, чтобы пить из стакана, – сказал я. Вообще я из тех людей, которые уже после спора придумывают миллион умных аргументов, но в тот раз я был вполне доволен своим ответом.

– Мне так неловко, – сказала Хелена, отталкивая Ангуса от груди. – Я не знаю, почему он так сказал. Он никогда не грубит. Ангус, извинись перед доктором.

Мальчик вырвался из рук матери и, не сказав ни слова, выбежал из комнаты. Хелена и так выглядела очень смущенной, поэтому я не стал развивать эту тему. Я осмотрел ее шов, он действительно был воспален. После выписал рецепт на антибиотики, которые сестра могла купить для нее в аптеке, и ушел.

Вот и все. Так меня впервые оскорбили на работе. Может, мне следовало прислать Ангусу письмо, в котором я объяснил бы ему, что в нашей клинике такое отношение к сотрудникам считается неприемлемым? «Нет, – решил я. – Дам ему еще один шанс, потому что в этом была и моя вина».

Мы с Ангусом виделись еще один раз. Мать привела его в клинику из-за кашля. Мы оба посмотрели друг на друга с подозрением. Я старался его не провоцировать, потому что мне совсем не хотелось еще раз стать свидетелем его гнева. К счастью, мальчик вел себя безупречно.

Уходя, мама сказала ему:

– Поблагодари нашего замечательного доктора, Ангус.

Ангус посмотрел на меня и ничего не сказал.

– Ангус? – повторила Хелена.

– Спасибо, доктор, – пробормотал он.

Его мать явно испытала облегчение и гордость одновременно. «Что ж, это лучше, чем слушать оскорбления», – подумал я.

– Пожалуйста, Ангус, – торжествуя, ответил я.

После первого оскорбления из уст Ангуса я еще несколько раз сталкивался с грубостью на работе. На самом деле мы с коллегами каждую неделю обсуждали ситуации, в которых становились жертвами агрессивных пациентов. Когда не Ангус, а взрослый пациент начинает повышать голос и оскорблять вас, это по-настоящему пугает, и такие случаи всегда выбивают из колеи.

Если задуматься, врачи общей практики подвергают себя опасности ежедневно. Они находятся в кабинете наедине с незнакомцем, и в теории произойти может что угодно. Если незнакомец решит, что у него был плохой день и захочет пырнуть своего врача ножом, то врач вряд ли сможет этого избежать.

Точно так же, когда мы идем к пациенту домой, мы надеемся, что все будет в порядке, но в действительности шагаем в полную неизвестность. Никогда не знаешь, что кроется за закрытой дверью. Честно говоря, по-настоящему агрессивные пациенты – это редкость, однако они все же встречаются. Есть задокументированные случаи, как пациенты избивали и даже убивали врачей. Меня часто спрашивают, почему пациентам приходится обходить меня и садиться в дальнем конце кабинета, а не располагаться прямо у двери. Дело в том, что мой выход из помещения всегда должен быть свободен. Такие вещи необходимо учитывать, продумывая дизайн кабинета.

Был вечер четверга, и мой рабочий день подошел к концу. Он не задался с самого начала. Я забыл пакет с обедом дома. Приготовленные сэндвичи остались на кухонном столе. Разумеется, к моему возвращению они уже отмякнут и раскиснут под солнцем, так что мне придется их выбросить. Хуже того, утром у меня состоялся очень сложный разговор с пациентом: я сообщил ему, что результаты рентгенографии грудной клетки указывают на рак. Эта консультация потребовала больше времени, нежели отведенные 10 минут, поэтому прием задержался. В итоге мне пришлось извиняться перед каждым пациентом за ожидание. Некоторые ворчали, как будто я был виноват в том, что уделил чуть больше времени пациенту с подозрением на рак легких, чтобы подробно описать ему все дальнейшие шаги. Я был не в лучшем настроении, но и не в худшем: как бы то ни было, рабочий день почти закончился.

Я пригласил следующего пациента, 23-летнего Зденко Таклову. В записях было сказано, что он жаловался на боли в колене. Прежде чем он вошел в кабинет, я быстро просмотрел его медицинскую карту. Оказалось, что два месяца назад молодой человек уже обращался с той же проблемой к одному из моих коллег, но врач патологий не выявил и направил его к физиотерапевту. Пациент так и не посетил физиотерапевта, хотя мой коллега дважды договаривался о приеме.

Мужчина вошел, не постучав, обошел меня и сел на стул. В его походке я не заметил никаких признаков, свидетельствовавших о проблемах с коленом.

– Здравствуйте, я доктор Хан. Чем могу помочь?

– Я хочу, чтобы вы выписали справку, – сказал он.

В пациенте было что-то, что мне сразу не понравилось. Он был нахальным. Я отогнал от себя эту мысль, решив, что несправедлив к нему из-за своего плохого настроения.

– Поскольку это наша первая встреча, позвольте спросить, какую справку вы имеете в виду?

– У меня до сих пор болит колено. Завтра у меня суд, и я хочу, чтобы вы написали, что я не могу туда пойти из-за колена.

Зденко ерзал на стуле, но не прерывал зрительный контакт.

Я узнал о важности зрительного контакта во время консультации, когда учился в медицинской школе. Его необходимо поддерживать, чтобы установить взаимопонимание и доверие, однако избыток зрительного контакта может быть пугающим. Я оторвал взгляд от Зденко и посмотрел на экран компьютера.

– Я вижу, что вы обращались к одному из моих коллег по поводу боли в колене, и он направил вас на физиотерапию, – сказал я.

– Да, она не помогла. Колено все равно болит, поэтому мне нужна справка.

– Но физиотерапевт написал, что вы не пришли на прием, мистер Таклова.

– Я не получал от него уведомлений.

– Их дважды присылали на ваш домашний адрес, – ответил я, понимая, что развивать эту тему бесполезно. – Что ж, почему бы вам не рассказать мне о своем колене, чтобы я мог оценить его состояние?

– Оно болит, когда я слишком долго стою, – сказал он, указывая на него пальцем.

– «Слишком» это сколько? – спросил я.

– Не знаю, минут двадцать. Слушайте, вы выпишете мне справку или нет? Она нужна к завтрашнему дню.

Зденко начал нервничать. Он беспрестанно ерзал на стуле и то и дело проверял телефон.

– Вы принимаете обезболивающие препараты?

Пациент покачал головой.

– Я осмотрю ваше колено, а потом мы поговорим о справке, – предложил я.

Он задрал штанину, и я присел, чтобы провести осмотр. Колен

Amir Khan

THE DOCTOR WILL SEE YOU NOW

Copyright © Dr Amir Khan, 2020

First published as THE DOCTOR WILL SEE YOU NOW in 2020 by Ebury Press, an imprint of Ebury Publishing.

Ebury Publishing is part of the Penguin Random House group of companies.

© О.А. Ляшенко, перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Описание событий основано на профессиональном опыте и воспоминаниях автора книги. Чтобы сохранить конфиденциальность пациентов и коллег, имена и другие идентифицирующие характеристики были изменены. В тексте представлены лишь собирательные образы, сотканные из авторских наблюдений, накопленных им за время работы в различных клиниках. Хотя персонажам даны имена, например Перси, это скорее продиктовано самой структурой повествования, нежели сделано с целью изобразить конкретного человека. Любые сходства случайны. Данная книга не об отдельных личностях, а о том, чему мы можем у них научиться и как они определяют подход врачей к пациентам и друг другу.

Введение

Были праздничные выходные, ярко светило солнце. В воскресенье днем у него выдалась прекрасная возможность отправиться в магазин «Все для сада» и купить немного растений, чтобы заполнить пустые места в саду.

Очевидно, подобная идея пришла в голову не ему одному – парковка была переполнена, так что ему пришлось оставить автомобиль далеко. Но он был рад возможности пройтись. По магазину бродили толпы людей с тележками, полными растений и садовых украшений. В кафе тоже было людно, посетители заказывали пирожные и чай.

Он, следуя указателям, отправился к отделу декоративных растений, намереваясь как следует закупиться. Анютины глазки выглядели прекрасно, но, может, стоит отдать предпочтение многолетним растениям? Тогда не придется снова заполнять пустующие промежутки в следующем году. Ему нравилось принимать такого рода решения, и он наслаждался моментом.

– Здравствуй, приятель! Ты же врач, да? – чей-то голос прервал его мысли.

Он поднял глаза. Рядом стоял мужчина лет семидесяти с небольшим и терпеливо ждал ответа.

– Простите? – переспросил он, еще наполовину погруженный в свои мысли.

– Я тебя знаю, ты врач, – повторил мужчина.

– Да, – ответил он, пытаясь вспомнить, видел ли он этого человека ранее. Нет, точно не видел. – Рад встрече, – сказал он, протягивая руку в знак приветствия.

Незнакомец проигнорировал этот жест и принялся расстегивать брюки.

– Друг, поглядишь на сыпь, ладно? Я пытаюсь попасть к своему врачу уже несколько недель, но безрезультатно.

Мужчина случайно стянул брюки вместе с трусами. Он поспешил надеть их, но было уже поздно: доктор увидел слишком много.

Другие покупатели стали бросать заинтересованные взгляды на эту странную парочку. Женщина, неподалеку рассматривавшая дельфиниумы, торопливо отошла.

– Эта сыпь в паху появилась у меня почти месяц назад. Она жутко чешется и болит. Как думаешь, док, что это?

– Может, мы найдем более уединенное место? – предложил врач, чувствуя, как все на него смотрят.

– Все нормально, док. Я уверен, что ты каждый день видишь нечто подобное, – сказал мужчина. Он явно не собирался уходить, пока не получит ответ.

Сыпь выглядела плохо, и ее явно расчесывали, потому что некоторые участки кожи кровоточили. В тот момент, когда врач собирался что-то сказать, рядом оказалась женщина в униформе магазина.

– Немедленно наденьте брюки, – резко сказала она. – Это семейный магазин.

Она смерила мужчин презрительным взглядом.

– Все нормально, дорогая, – ответил пожилой мужчина. – Он врач. Мы обсуждаем проблему с моим здоровьем. Ничего непристойного не происходит, не беспокойся.

– Да хоть султан Брунея, мне все равно. Если вы сейчас же не наденете брюки, я вызову охрану, – пригрозила консультант.

Врач поспешил вмешаться, желая как можно скорее положить конец этому разговору:

– Наденьте, пожалуйста, брюки. Я знаю, что это за сыпь.

Мужчина натянул брюки.

– Я же говорил вам, что он врач, – с довольной ухмылкой сказал он сотруднице магазина. Она закатила глаза и ушла. – Так что со мной, док?

– Подозреваю, что это грибковая сыпь из-за потоотделения в области паха. Вы можете купить противогрибковый крем в большинстве аптек.

– Спасибо, док! – радостно сказал он и отошел.

Врач не мог больше оставаться в магазине ни минуты. Он все еще чувствовал на себе взгляды других покупателей. Оставив пустую тележку, он торопливо направился к машине.

Тем врачом, который в воскресенье приехал в магазин «Все для сада», был я. Пах с расчесанной сыпью оказался прямо у меня под носом. Теперь мне нужно было найти другое место для покупки цветов.

В этом году я отпраздную 15-летнюю годовщину выпуска из медицинской школы и 10 лет с того момента, как я стал работать врачом общей практики полный день. Под «полным днем» я подразумеваю действительно ПОЛНЫЙ ДЕНЬ.

Работая врачом, вы одновременно хотите кричать об этом на каждом углу и держать все в секрете, потому что люди порой готовы поведать вам полную историю своей болезни в центре танцпола, где вы веселитесь под «Гангнам стайл».

Мне пришлось побывать в одной из тех ситуаций, когда в самолете по громкоговорителю спрашивают, есть ли на борту врач, и вы выжидаете несколько секунд в надежде, что откликнется кто-нибудь еще. Но в тот раз никто не откликнулся. Один из пассажиров потерял сознание, выходя из туалета. Я должен был ответить, нужно ли посадить самолет в ближайшем аэропорту. К счастью, у мужчины случился обычный обморок, но мне пришлось провести полный осмотр, пока он лежал на полу в проходе. Люди постоянно перешагивали через нас, чтобы пройти в уборную. Меня не перевели в бизнес-класс в благодарность за мои усилия.

Все знают о профессии врача общей практики[1], но никто не считает ее сексуальной. Меня часто спрашивают, почему я не выбрал узкую специальность. Мои родственники поголовно интересуются, почему я не стал кардиохирургом, как мой двоюродный брат Ариф. Все любят Арифа. Когда он закончил обучаться хирургии, ему предложили шесть невест на выбор. Мне предложили только одну. Думаю, это было предложение из жалости. Мама считала, что мне следует согласиться.

– Я не жду других предложений, – откровенно заявила она.

– Спасибо, мам, но я как-нибудь сам разберусь, – ответил я.

Я все понимаю: он может сделать пересадку сердца, и это сексуально. Однако я великолепен в проведении анализа мочи и пальпации простаты. Наверняка найдутся люди, которые считают это сексуальным. Я постоянно напоминаю своей семье, что специализируюсь на ВСЕМ, но они мне не верят.

Несмотря на это, работа врачом общей практики предоставляет нам доступ ко всем сторонам жизни людей. Общество нам доверяет. Пациент может сказать нам о чем угодно. Мы находимся рядом как в хорошие, так и в плохие времена. Врач общей практики – это первый человек, к которому обращается женщина, узнав о беременности, или мужчина, желающий сделать вазэктомию. Когда заболевает ребенок, его родители в первую очередь обращаются к врачу общей практики. На этом все не заканчивается. Врач общей практики придет к вашим близким, если они умирают дома или чувствуют себя так плохо, что им хочется убить себя. Он может оказаться единственным человеком, которому вы решитесь рассказать о случайной связи, чтобы получить рецепт на экстренную контрацепцию.

И все это мы делаем за 10 минут (ну, примерно).

Как тебе такое, Ариф?

* * *

В этой книге я расскажу вам о событиях, которые произошли со мной за 10 лет работы в Национальной службе здравоохранения, и дам вам возможность заглянуть в повседневную жизнь британского врача общей практики. Все имена и медицинские детали были изменены, чтобы сохранить конфиденциальность пациентов. Ни одна история не основана на конкретном случае. Каждая история – это отражение моего опыта работы в сфере медицины.

Десять лет – относительно короткий срок работы врачом общей практики, но за это время очень многое изменилось. Профессия шагнула от «золотых» лет, когда за место врача общей практики приходилось бороться, к кризисной точке. Теперь невозможно включить новости или открыть газету и не увидеть, что очередная клиника закрывается из-за нехватки терапевтов. Но особенно ужасно, что все больше врачей совершают суицид из-за давления и ответственности, связанных с их работой.

Сегодня врачебная деятельность подразумевает гораздо больше возни с бумагами и собраний, чем раньше. Кроме того, проблемы пациентов стали более сложными.

Однако нашей главной задачей остается взаимодействие с пациентом, и именно оно привело меня в профессию. Даже если прием длится 10 минут, которых часто оказывается недостаточно, я все равно испытываю радость. Я слушаю человека, который ко мне обратился, проявляю сочувствие и оказываю помощь. Это не изменилось за те 10 лет, что я проработал в клинике.

Да, врачи общей практики перегружены и недооценены, но встречи с пациентами согревают мне душу и разбивают сердце. Я считаю, что наша профессия одна из лучших в мире.

Добро пожаловать в мою клинику.

Глава 1

Мой первый день работы терапевтом. Я долго не мог определиться, надевать ли галстук. Хотелось произвести хорошее впечатление, но мне казалось неправильным принимать на себя обязательства, которых я не смогу придерживаться в длительной перспективе. В итоге я решил отказаться от галстука и надел свежевыглаженную светло-голубую рубашку и серые брюки. Одна знакомая медсестра как-то посоветовала мне не надевать белую рубашку в первый день на любой работе.

«Нужно, чтобы все увидели, что ты приложил усилия, но не лез из кожи вон, – напутствовала она меня. – Неплохо начать с голубого цвета, а со временем расширить палитру. Если ты начнешь с белого, оттолкнуться будет не от чего». По какой-то причине ее слова пришли мне в голову тем утром, поэтому выбор пал на голубую рубашку.

Я нервничал: это была новая работа в новой для меня области. Я три года учился на терапевта и окончил учебу всего три дня назад. Многие мои одногруппники предпочли отдохнуть несколько недель, прежде чем с головой окунуться в рутину, но я, честно говоря, не мог себе такого позволить. Учеба в университете стоила дорого, а молодые врачи зарабатывают немного.

Я заехал на парковку. Там была особая зона с надписью «Места для врачей», и в ней оставалось пять свободных мест. Позволено ли мне парковаться здесь? Я не хотел занимать чужое место, но я был врачом и работал там. Я колебался еще несколько секунд, но в итоге решил, что не буду там парковаться. Нет уж, еще какой-нибудь врач начнет ворчать, что я занял его место. Я развернулся и оставил автомобиль на парковке для пациентов.

Я посмотрел на здание: оно так отличалось от клиники, где я проходил обучение. Сделав глубокий вдох, я взял коробку печенья, купленную мной в супермаркете вчера вечером. Я собирался подарить ее администраторам, чтобы расположить их к себе. Я вышел из машины и направился к главному входу. У дверей уже скопилась очередь из пациентов, ожидавших открытия клиники. Должен ли я просто пройти мимо этих людей? Как я попаду внутрь, если у меня нет ключа? Я решил подождать в конце очереди, пока дверь не откроют.

Мужчина, стоявший впереди, обернулся и посмотрел на меня.

– Куда это ты так вырядился? – поинтересовался он и закашлялся. – Это все эмфизема, погода ее усугубляет.

Он достал из кармана ингалятор и попытался им воспользоваться, но снова зашелся кашлем. Сунув руку в верхний карман, мужчина достал носовой платок и сплюнул в него большой комок зеленой мокроты. Он рассматривал мокроту немного дольше, чем было необходимо, а затем, удовлетворенный, сложил платок и снова убрал его в карман.

– А ты чего пришел? – спросил он меня.

– О, я теперь работаю здесь, – ответил я взволнованно. – Сегодня первый день.

– Работаешь здесь? Что ж, надеюсь, ты сможешь изменить дурацкую систему записи. Проще записаться на прием к королеве, чем к врачу.

Прежде чем я успел что-либо ответить, в дверном окошке показалась женщина-администратор, она открыла дверь и стала запускать людей. Я обогнал всех, чтобы успеть подойти к ней.

– Здравствуйте, я Амир, новый терапевт.

– Я Хэтти. Разве вы не знаете о служебном входе? Идемте, я вам покажу.

Хэтти около 45, и, по-моему, она слишком нарядно одета для работы. Она изменила скучную униформу в соответствии со своими предпочтениями. Ее светлые волосы собраны в прическу «улей». На губах красная помада, а на щеках густой слой румян. Казалось, что Хэтти собралась участвовать в конкурсе красоты, а не записывать пациентов на прием к врачу.

Хэтти продиктовала мне код от двери для персонала, и я записал его в свой новенький блокнот. Мне всегда хотелось быть одним из тех людей, которые повсюду носят с собой безупречно заполненную записную книжку. Я был жутко неорганизованным, и обычно другие люди напоминали мне, где я должен быть и когда. Но не в этот раз. В моей жизни началась новая глава, и я собирался сам утюжить рубашки и делать записи в красивом блокноте. Закрыв блокнот, я убрал его в новенький портфель.

Поздоровавшись с другими администраторами, я протянул им коробку печенья.

– Вы знаете, как произвести хорошее впечатление, Амир, – поблагодарила Хэтти, – но если вы действительно хотите впечатлить нас, то вам стоит начать прием. Ваш первый пациент уже пришел.

Хэтти проводила меня до моего кабинета и ушла. Когда я сел и стал доставать свои вещи, меня охватила паника. Работа врачом общей практики очень отличается от работы в больнице. Кажется, что быть врачом общей практики проще, потому что к нему обращаются пациенты с несерьезными проблемами, которые можно решить за 10 минут. На самом деле все не так. В больнице вы являетесь частью команды врачей, которые обследуют пациента и анализируют его симптомы. В больнице пациента сначала осматривает младший врач, он собирает историю болезни и назначает множество тестов, результаты которых обычно приходят в тот же день. Затем пациента осматривают старшие врачи, на руках у которых уже есть результаты обследования. Если пациенту требуются дополнительные тесты, его оставляют в больнице под присмотром персонала. Пока обследование не будет завершено, пациента ежедневно наблюдает врач. Если он решит, что пациент достаточно хорошо себя чувствует, чтобы отправиться домой, то отпустит его и посоветует незамедлительно обратиться к врачу общей практики в случае ухудшения состояния. Только пациенты с самыми незначительными проблемами отправляются домой, не пройдя обследование.

В общей практике дела обстоят совсем по-другому, поскольку практически все зависит от компетентности одного специалиста.

Мы ждем результатов анализов несколько дней или даже недель, и у нас есть всего 10 минут, чтобы поговорить с пациентом, провести осмотр, поставить диагноз и назначить лечение.

Поскольку я уже не был практикантом, рядом со мной не находилось старшего коллеги, проверяющего правильность моих решений. Я старался сглотнуть панику, подкатившую к моему горлу. Меня учили работе врача, все будет нормально.

Я пригласил своего первого пациента, 81-летнего мужчину по имени Дерек Шусмит. Прежде чем позвать его в кабинет, я бегло просмотрел его карту. У него был сахарный диабет, гипертония и артрит.

– Здравствуйте, мистер Шусмит, я доктор Хан. Чем я могу вам помочь? – сказал я немного веселее, чем планировал. «На тон ниже, Амир», – подумал я.

Мистер Шусмит был одет в коричневый твидовый пиджак и синюю рубашку, заправленную в брюки. Он скорее шаркал, чем ходил, и опирался на трость, казавшуюся не слишком надежной. На нем была плоская серая кепка, которую он снял, когда сел.

– Я пришел из-за кашля, – сказал он. – Думаю, это инфекция дыхательных путей.

– Хорошо, расскажите подробнее о вашем кашле, – попросил я, слегка наклонившись вперед. С кашлем я мог справиться, и это была простая задача для первого рабочего дня.

– Ну, он начался несколько дней назад, и у меня отходит немного мокроты.

– Есть ли у вас боли в груди или трудности с дыханием? – спросил я, чувствуя себя на волне.

– У меня есть небольшая одышка, особенно когда я поднимаюсь по лестнице.

– Ясно. Замечали ли вы кровь в мокроте?

– Нет, она обычно белая с зеленоватым оттенком.

– Спасибо, мистер Шусмит. Вы не против, если я прослушаю вашу грудную клетку?

– За этим я и пришел, – ответил мужчина, снимая пиджак. Я встал позади него и поднял рубашку, собираясь приложить стетоскоп к задней части его грудной клетки. Вдруг я заметил синяк на спине справа. Когда я прикоснулся к нему, пациент вздрогнул и опустил рубашку.

– Мистер Шусмит, откуда у вас этот синяк? – спросил я.

Он поерзал на стуле и потянул за нитку на кепке, которую он держал в руках.

– Ерунда. Просто упал в саду.

– Он выглядит очень болезненным. Когда вы упали?

– На прошлой неделе. Я не хотел беспокоить врачей по этому поводу. Волноваться не о чем, он уже проходит.

– Могу ли я еще раз взглянуть на него? Мне в любом случае нужно прослушать вашу грудную клетку.

Мистер Шусмит посмотрел на меня и неохотно поднял рубашку. Я прощупал синяк и надавил на ребро под ним. Лицо мистера Шусмита скорчилось от боли.

– Простите, что делаю вам больно, – сказал я. – Я просто хочу проверить, не сломано ли ребро.

Я начал прослушивать его грудную клетку, и каждый раз, когда я просил его сделать глубокий вдох, ему явно было больно. Прямо под ушибом располагался очаг инфекции, и для пожилых людей с травмами ребер в этом нет ничего необычного. Из-за боли человек не может делать полный вдох, в результате чего нарушается циркуляция воздуха в легких, и бактерии активно размножаются.

Я сел на стул и посмотрел на своего пациента. Для врачей характерно своего рода «паучье чутье», которое возникает в потенциально опасных ситуациях. Часто оно срабатывает при встрече с пациентами, которым требуется неотложная помощь, а иногда – при работе с пациентами, имеющими лишь небольшие проблемы. Мое сработало сейчас.

– Мистер Шусмит, у вас явно инфекция дыхательных путей. Ничего серьезного, это лечится антибиотиками. Меня гораздо больше беспокоит ваш синяк. Похоже, вы сломали ребро.

– Нет, я уверен, что это пустяки, – сказал он, заправляя рубашку в брюки.

– Расскажите еще раз, как это произошло.

– Я уже не помню. Вероятно, ударился обо что-то. Об угол стола, наверное.

Я не на шутку встревожился.

– Мистер Шусмит, я не пытаюсь уличить вас во лжи, но вы пару минут назад сказали, что упали в саду.

– Я точно не помню, это было несколько дней назад.

Он упорно разглядывал свою кепку и тянул за нитку. На пальцах его правой руки виднелись следы от табака, а с тыльной стороны руки был заживающий порез, который уходил под рукав.

– У вас серьезный порез, мистер Шусмит, – сказал я, указывая на его руку. – Не могли бы вы сказать, откуда он?

Мне требовалось соблюдать осторожность. Я должен был вести себя как обеспокоенный врач, а не полицейский на допросе. Грань очень тонка. Он незамедлительно прикрыл порез левой рукой.

– Вероятно, порезался в саду, – пробормотал он.

Я не торопился. Мы с Дереком Шусмитом были знакомы всего несколько минут. Мне хотелось, чтобы он начал мне доверять.

– Мистер Шусмит, мы с вами раньше не встречались. Вы не скажете мне, с кем вы живете?

Изменение траектории разговора застало его врасплох, и он поднял на меня глаза.

– Со своей женой Джун, – ответил он с облегчением, чувствуя себя на более безопасной территории.

– У вас есть дети?

– Да, два сына. Один работает с компьютерами в Канаде, а второй живет в Лондоне.

– Вы часто видитесь?

– Они обычно приезжают раз в год. У них своя жизнь, и они заняты семьей и работой.

– А как дела у вашей жены Джун? Она в порядке?

Этот вопрос его смутил.

– Мы справляемся, – ответил он, ерзая на стуле. – Доктор Хан, пожалуйста, выпишите мне рецепт. Я не хочу дальше отнимать у вас время.

Я понимал, что консультация подошла к концу. Мистер Шусмит надел кепку и начал застегивать пиджак.

– Я надеюсь, вы не сердитесь, что я задал вам эти вопросы, мистер Шусмит. Это мой первый рабочий день, и я хочу лучше узнать своих пациентов, – солгал я, печатая рецепт.

– Я понимаю, – отрезал он. – Я бы хотел получить свой рецепт.

Я протянул ему листок.

– Приходите снова, если кашель не пройдет, – сказал я, когда он направился к двери.

– Спасибо, доктор Хан, – ответил мистер Шусмит. Ему было сложно открыть тяжелую дверь, поэтому я поднялся, чтобы помочь.

– Я справлюсь, – сказал он. Я сел и наблюдал за тем, как он выходит.

Я злился на себя за то, что повел себя неправильно и не узнал причину травм мистера Шусмита. В голове зазвучал голос моего наставника.

У каждого начинающего врача общей практики есть свой наставник, словно он цирковой слон или лев, который выступает с дрессировщиком.

Мой наставник говорил: «Особенность нашей работы заключается в том, что тебе не нужно решать все проблемы за первые 10 минут. Воспринимай некоторые консультации как линию старта. На следующей консультации ты продолжишь с того места, на котором остановился. Это марафон, а не спринт».

Я терпеть не мог, когда люди говорили: «Это марафон, а не спринт».

К тому моменту своей жизни я осознал, что не отличаюсь терпеливостью. Мне хотелось получать ответы на свои вопросы сразу. Я был не слишком хорош в разгадывании загадок или «управлении неопределенностью», как говорят в нашей профессии. Мне нужно было этому научиться.

Остаток утра прошел быстро. Я вызывал каждого нового пациента с трепетом в груди, но, как только он оказывался передо мной, я чувствовал себя в родной стихии и со всем справлялся. Я начал верить, что у меня все под контролем, как вдруг пришло сообщение от Хэтти: «Экстренная помощь пациенту в шестом кабинете!»

Я уставился в экран. Возможно, произошла ошибка, и сообщение предназначалось не мне. В здании было минимум два других врача общей практики. Разумеется, они могут лучше справиться с тем, что там происходит. Я на секунду задумался о том, чтобы проигнорировать сообщение и вызвать следующего пациента. Это было бы неправильно. Схватив стетоскоп, я помчался в шестой кабинет.

Это был кабинет Кэтрин Коннор, одной из самых опытных практикующих медсестер. Практикующие медсестры получают дополнительное образование и имеют право диагностировать и лечить острые и недифференцированные медицинские проблемы. Хэтти тоже была в кабинете. Я сразу понял, что все плохо, потому что безупречный «улей» Хэтти растрепался. Из него выбивались пряди осветленных волос.

– Кто это? – спросила Кэтрин Коннор у Хэтти.

– Это Амир, один из наших новых врачей, – ответила она.

Кэтрин стояла у кушетки, на которой лежала женщина лет двадцати. Пациентка плохо выглядела и извивалась, лежа на спине.

– Это Флисс, ей девятнадцать, она обратилась к нам с болью в животе. Боль появилась ночью и усилилась утром, – объяснила Кэтрин, пока я подходил к кушетке.

Флисс была крупной женщиной весом более 100 кг, и, поскольку кушетка была неширокой, Кэтрин приходилось придерживать пациентку, чтобы та не упала.

– Есть ли проблемы со стулом и мочеиспусканием? – спросил я.

Кэтрин покачала головой.

– А-а-а-а-а-а! – закричала Флисс, держась за живот.

– Кэтрин, она беременна? – спросил я в ужасе.

– Нет, я не беременна! – заорала Флисс из-за спины Кэтрин.

– Она говорит, что у нее завершились месячные несколько дней назад, – сказала Кэтрин, – но я не уверена.

Флисс снова закричала. Ее лицо выглядело странно: когда женщина кричала, только одна его половина двигалась. Кэтрин прочла мои мысли.

– У нее паралич Белла[2], – сообщила медсестра. – Диагноз поставили несколько недель назад, и она еще восстанавливается.

Паралич Белла – это паралич, поражающий только одну сторону лица. Как правило, он вызван вирусной инфекцией. Хотя он не опасен, подвижность лицевых мышц может восстанавливаться несколько месяцев. Для Флисс это означало, что каждый раз, когда она кричала, двигалась лишь одна половина ее лица.

– Здравствуйте, Флисс, я доктор Хан. Могу я прощупать ваш живот?

Флисс кивнула. Я поднял ее платье и стал прощупывать живот. Мне сразу стало понятно, в чем дело.

– Будьте добры, Хэтти, мне нужна пара стерильных перчаток и тележка с инструментами.

Она кивнула и ушла в сестринскую.

– Флисс, почему вы считаете, что не беременны? – спросил я.

– Я не беременна, – повторила она снова. – Мы с парнем очень осторожны. У меня только что были месячные. Ночью я сделала тест на беременность, и он был отрицательным, – она схватилась за живот и снова закричала. – Что со мной? – умоляюще простонала женщина.

– Вы говорите, что вы с парнем очень осторожны, но как вы предохраняетесь? – спросил я, не убирая руку с ее живота.

Половина лица Флисс выглядела смущенной.

– Иногда мы пользуемся презервативами, – сказала она.

– А в других случаях? – спросил я. Кэтрин закатила глаза. Она явно задавала ей те же вопросы.

– Прерванный половой акт, – тихо проговорила Флисс.

«Вау, вот это да!» – подумал я. Флисс снова закричала, и я почувствовал, как ее живот сильно сокращается.

– Флисс, прерванный половой акт не слишком надежный метод, – сказал я. – Похоже, один из сперматозоидов вашего партнера все же успел проскочить.

Хэтти вернулась с перчатками и тележкой.

– Хэтти, вызовите, пожалуйста, скорую помощь. Скажите, что женщина рожает, и попросите приехать побыстрее.

Хэтти снова ушла.

Я сделал глубокий вдох. Я проходил шестимесячную практику в отделении акушерства и гинекологии и присутствовал на нескольких родах, однако ни разу не принимал роды самостоятельно. Меня обычно отталкивали акушерки, которые с легкостью справлялись с этой задачей, а я потом просто зашивал разрывы, если в этом была необходимость.

Мне нужно было узнать, сколько времени оставалось до рождения ребенка и успеем ли мы отвезти Флисс в больницу.

– Флисс, я подозреваю, что вы рожаете. Мне нужно провести гинекологический осмотр, чтобы понять, на каком вы этапе.

– Нет, нет, нет, я не могу быть беременной. Не могу!

Бедная Флисс плакала.

Мне было жаль пациентку: она обратилась к Кэтрин по поводу неясной боли в животе, однако домой ей, вероятно, предстояло вернуться с младенцем на руках.

Хотя Флисс была весьма наивной в плане использования контрацепции, она показалась мне очень уязвимой там, на кушетке, без партнера рядом. Гормоны, которые распознают тесты на беременность, присутствуют только на ранних сроках, поэтому ее тест оказался отрицательным. Что касается месячных, то у некоторых женщин за несколько дней до родов случается небольшое кровотечение.

– Флисс, могу я вас осмотреть? – снова спросил я. Она кивнула.

Я прощупал шейку матки. Она раскрылась приблизительно на семь сантиметров. Я чувствовал рукой макушку ребенка.

– Кэтрин, раскрытие около семи сантиметров. Вы можете помочь ей с дыханием?

Мое поведение было сексистским: я предполагал, что у Кэтрин есть дети и она помнит, как нужно дышать во время схваток. Я чувствовал, что пытаюсь прыгнуть выше головы, и с нетерпением ждал приезда скорой помощи. По моим предположениям, ребенок должен был родиться в течение пары часов, но это могло произойти в любое время, и я не знал, что делать в случае осложнений.

– Флисс, я понимаю, что вам неприятно это слышать, но вы рожаете, и у вас вот-вот будет ребенок. Я надеюсь, что скорая помощь сейчас приедет и отвезет вас в больницу, но если этого не произойдет, то вы без проблем сможете родить здесь, – сказал я.

Это была ложь. Меня охватила паника. Ситуация была катастрофической: у нас не было никакого оборудования, необходимого для безопасных родов, и меня не учили справляться с возможными осложнениями.

– Хотите ли вы, чтобы мы кому-нибудь позвонили? – спросил я Флисс.

– Моему парню Малкольму. Он на работе, но, пожалуйста, позвоните ему.

Я порылся в сумке Флисс и достал ее мобильный телефон. Она набрала номер Малкольма. Я надеялся, что она сама поговорит с ним, но она сунула телефон мне.

– Здравствуйте, это Малкольм? – спросил я. – Это доктор Хан, врач общей практики.

– Что случилось? Что-то с Флисс?

– Думаю, вам следует приехать в клинику, поскольку нам скоро придется направить Флисс в больницу. Это срочно.

Я не мог сообщить ему о ребенке по телефону, поскольку мне казалось, что о таком допустимо говорить только при встрече. Желательно, чтобы это был разговор между ним и Флисс. Малкольм сказал, что скоро приедет, и повесил трубку.

– Амир, схватки учащаются, – предупредила Кэтрин.

Она замечательно справлялась с оказанием помощи Флисс, и я попытался немного расслабиться. Повторно осматривать Флисс было слишком рано, но я понимал, что дело продвигается.

В дверь постучали – Хэтти вернулась. Ее прическа чудесным образом снова стала идеальной, и она явно обновила губную помаду. За ней в кабинет вошли два парамедика. Какое облегчение.

Я кратко рассказал им обо всем. Парамедики решили, что Флисс следует уложить на каталку и незамедлительно доставить в родильное отделение. Половина ее лица исказилась от схватки в тот момент, когда они ее перекладывали. Оба посмотрели на меня.

– Паралич Белла, – сказал я.

На их лицах отразилось облегчение, однако никто даже представить себе не мог, какое облегчение испытал я, когда они увезли Флисс.

– Думаю, вы не так представляли себе встречу с новым врачом, – сказал я Кэтрин, стараясь звучать уверенно и спокойно. Я не был ни уверенным, ни спокойным.

– Не так, но все могло быть гораздо хуже, – ответила Кэтрин. – Вам хотя бы не пришлось принимать роды.

Что-то подсказывало мне, что Кэтрин догадывалась, насколько некомфортно мне было.

– Мне очень интересно, как вы объясните все Малкольму, когда он приедет, – добавила она.

Я совсем забыл о бедном Малкольме, который был на пути в клинику. Я попросил Хэтти связаться с ним и сказать, чтобы он сразу ехал в больницу. Думаю, он догадается, в чем дело, когда его направят в родильное отделение.

Каким-то образом мне удалось дотянуть до конца первого рабочего дня. Пока я, все еще находясь в возбуждении от последних событий, наводил порядок на письменном столе и выключал компьютер, слова наставника снова раздались у меня в голове. Они утратили для меня смысл, ведь ситуация с Флисс как раз была спринтом, а не марафоном.

Уровень адреналина в моей крови все еще зашкаливал, когда вечером я вернулся домой. Однако мои мысли были заняты не Флисс, а мистером Шусмитом. Я чувствовал, что консультация осталась незавершенной, и не знал, будет ли у меня второй шанс. Я мог бы позвонить ему на следующей неделе и спросить, выздоровел ли он, но если он не захотел открыться мне при личной встрече, то вряд ли сделал бы это по телефону. Я не знал, как расспросить его обо всем так, чтобы наш разговор не был похож на допрос. Возможно, мое поведение было глупым и мистер Шусмит действительно просто ударился в саду. Я решил, что не стоит так сильно переживать, и отправился спать.

Долго ломать голову над тайной мистера Шусмита не пришлось. Через несколько недель меня вызвали на дом к миссис Шусмит. Я сразу узнал эту фамилию. В записях, сделанных администратором, говорилось, что обеспокоенный мистер Шусмит, позвонивший в клинику, предполагает, что у его жены инфекция мочевыводящих путей. Он попросил о визите на дом, поскольку жена слишком плохо себя чувствует, чтобы прийти в клинику. Мистер Шусмит открыл мне дверь. Они жили в небольшом бунгало. Он проводил меня в гостиную и сказал, что сейчас приведет жену, которая была на втором этаже. Я осмотрелся. Ковер с цветочным узором, в центре комнаты – деревянный кофейный столик с пепельницей, которой явно активно пользовались. Два больших кресла перед старым телевизором. Комод у одной из стен, уставленный фотографиями внуков. На окне – сетчатые шторы, рассеивавшие солнечный свет.

– Это доктор, дорогая, – сказал мистер Шусмит, помогая жене пройти в гостиную.

На Джун Шусмит была надета темно-зеленая блуза, серая юбка и черные колготы. Ноги старушки были обуты в розовые тапочки с помпонами, совсем не подходившие ее образу. Я предположил, что ей их подарили.

– Он пришел к мальчикам? – спросила Джун, посмотрев сначала на меня, а затем на мужа.

– Нет, к тебе. Ты не очень хорошо себя чувствуешь последние пару дней.

– Да? – удивилась Джун.

– Здравствуйте, миссис Шусмит, я доктор Хан. Поговорим?

Я указал рукой на кресла.

– Не понимаю, зачем вы пришли, ведь я прекрасно себя чувствую, – сказала Джун, садясь в кресло. Я опустился на корточки рядом с ней.

– Ваш муж беспокоится, что у вас инфекция мочевыводящих путей, – объяснил я осторожно.

– Я так не думаю. Вы почтальон? – спросила она, глядя на мужа, а не на меня.

– У нее произошло несколько «инцидентов» на этой неделе, доктор, – сказал мистер Шусмит. – Для нее это нехарактерно.

– Доктор, а я и не заметила, что вы здесь! – воскликнула миссис Шусмит. – Как ваши детки?

Она внимательно смотрела на меня, но явно принимала меня за кого-то другого.

Перед приходом я изучил медицинскую карту Джун. Спутанность сознания – частый спутник инфекций у пожилых людей, и в карте ничего не говорилось о других заболеваниях, объясняющих проблемы с памятью. Я задал Джун еще несколько вопросов, проверил пульс, прощупал живот и послушал стетоскопом легкие. Все было в норме.

– Хорошо, что вы пришли, – сказала она, когда я закончил осмотр. – Мне кажется, один из мальчиков повредил колено. Пойду его позову.

Миссис Шусмит встала и направилась в коридор.

– Мистер Шусмит, мы можем поговорить? – спросил я, помешав ему догнать жену.

Он вздохнул и сел. Теперь я занял второе кресло.

– Думаю, у Джун инфекция мочевыводящих путей, мистер Шусмит, но ее сознание спутано больше, чем я ожидал. Как давно она в таком состоянии?

Мистер Шусмит уперся взглядом в экран выключенного телевизора.

– Она обмочилась несколько раз на этой неделе, доктор Хан. Мне кажется, это только все усугубило.

– Она смогла самостоятельно привести себя в порядок, или вам пришлось ей помочь? – спросил я.

– Я помог, – ответил он.

– Она поняла, что обмочилась? – спросил я.

Он покачал головой.

– Как еще вы ей помогаете? – продолжил я. – Мистер Шусмит, мы тоже можем быть полезны.

Он вздохнул.

– Я одеваю ее утром, мою, – сказал он. – Она больше не может делать это самостоятельно.

– Откуда у вас тот синяк на спине, который я видел на консультации?

– Я поскользнулся на полу ванной комнаты, когда мыл Джун, и ударился о край раковины. У меня не было трости, и пол был мокрый.

Мы некоторое время сидели в тишине. Я осторожно продумывал свой следующий вопрос.

– Почему вы раньше никому об этом не говорили?

Мистер Шусмит ничего не ответил.

– Мальчики знают?

Он покачал головой.

– Знаете, доктор Хан, Джун была потрясающей женщиной, чудесной женой и матерью, – заговорил мистер Шусмит, снова уставившись на наши отражения в телевизоре. – Конечно, она уже не такая, как прежде.

– Мне очень жаль, мистер Шусмит. Вам, наверное, сложно ухаживать за ней совсем одному.

– Вы кого-нибудь теряли, доктор Хан?

Я замешкался, не зная, что ответить.

– Мой отец умер несколько лет назад, – сказал я.

– Соболезную. Я потерял жену два года назад. Она здесь, в доме, но это больше не Джун. Иногда она возвращается на минутку, но затем снова уходит. Мне кажется, что ее забирают у меня снова и снова.

Голос мистера Шусмита звучал отстраненно.

– Мистер Шусмит, мы в состоянии вам помочь. Что-то можно устроить.

– Мы обещали друг другу, что никто из нас не окажется в доме престарелых, если вы это имеете в виду. Я знаю, что это за место. Когда сознание Джун только начало путаться, ее это очень обеспокоило, и я дал ей обещание. Кроме того, я не могу находиться здесь в одиночестве, ведь мы прожили вместе более пятидесяти лет.

Он сжал ручку трости так крепко, что его костяшки побелели. Я снова увидел порез у него на руке.

– Она бывает агрессивной? – спросил я, указывая на его руку.

– Иногда по ночам, когда она просыпается и встает с постели. Это особенно страшно, ведь она дезориентирована. В такие моменты она не понимает, кто я. В этом нет ее вины. Она пугается и не осознает, что делает.

– Вам, должно быть, очень тяжело. Вам не нужно все делать в одиночку, мы действительно можем помочь, – снова произнес я, надеясь, что мистер Шусмит посмотрит на меня. – Вы говорили об этом с кем-нибудь из друзей или соседей?

Мужчина покачал головой.

– Раньше мы встречались с друзьями, но, когда Джун стало хуже, мы перестали видеться. Я выхожу из дома только в магазин за продуктами, а потом сразу возвращаюсь.

В гостиную вошла Джун.

– Я не нашла мальчиков. Наверное, они катаются на велосипедах.

Она снова ушла.

Я объяснил мистеру Шусмиту, что есть множество разных причин проблем с памятью у пожилых людей и убедил его позволить мне взять у Джун кровь на анализ. Он согласился сводить ее в местную специализированную клинику и принять помощь бесплатной сиделки.

Оказалось, что у Джун болезнь Альцгеймера, и она стала принимать препараты, чтобы замедлить ее прогрессирование. К ним домой стала приходить помощница дважды в день: утром, чтобы помочь Джун встать с постели и одеться, и вечером, чтобы подготовить ее ко сну. Со временем она стала приходить четыре раза в день. Через два года Джун умерла дома. Я думал о том, что мистеру Шусмиту пришлось в последний раз пережить потерю жены. Они с Джун прожили в счастливом браке шестьдесят лет. Если кто-то и знал, что жизнь – это марафон, а не спринт, то это мистер Шусмит.

В нашей клинике есть традиция, заложенная администратором, которая давно уволилась. Мы присылаем открытку с соболезнованиями и букет цветов членам семьи нашего умершего пациента. Открытку подписывает врач, который больше всего работал с пациентом.

Мне выдали такую открытку утром, когда скончалась Джун. Я сидел за столом и обдумывал, что хочу написать.

«Дорогой мистер Шусмит!

Примите мои глубочайшие соболезнования. Уверен, Джун была рада, что вы сдержали свое обещание.

С наилучшими пожеланиями

доктор Амин Хан»

Глава 2

Работать в сфере здравоохранения тяжело. Нагрузка огромная, а требования попросту невыполнимы. Тем не менее сотрудники Национальной службы здравоохранения не имеют себе равных: большинство из них делают все возможное, чтобы помочь пациентам, задерживаются на работе допоздна и прилагают дополнительные усилия.

В то же время нам приходится постоянно извиняться перед пациентами за опоздания и за то, что они вынуждены неделями ждать приема.

«Когда ни позвони, записаться невозможно!» – жалуются люди.

Это правда. Записаться к врачу действительно сложно. Пациенты нашей клиники вынуждены звонить рано утром и ждать в телефонной очереди, похожей на лотерею. Самые настойчивые приходят и ждут на улице. Практически во всех клиниках страны дела обстоят так же.

Я лишь хочу сказать своим пациентам, что я каждое утро прихожу на работу к 07:00 и остаюсь там до 19:00. Если человек не может записаться к врачу, это значит, что врач просто занят другими пациентами. Мы пытались нанимать больше администраторов для ответов на звонки и даже потратили небольшое состояние на найм новых врачей, однако зверь ненасытен: чем больше его кормишь, тем больше он просит.

Что система здравоохранения точно делает, так это настраивает пациентов против врачей, и они приходят на прием уставшие и злые. Это вполне понятно.

К сожалению, главными злодеями считают администраторов, поскольку именно им приходится сообщать пациентам, что талонов не осталось и придется позвонить завтра утром. Их часто называют драконами и гестаповцами за то, что они просто выполняют свою работу. Бедной Хэтти приходится поправлять ее «улей» после каждой ожесточенной схватки с пациентом по поводу записи на прием.

Проблема в том, что первичное звено здравоохранения не получает достаточного финансирования, из-за чего расходы в несколько раз превышают доходы. Какие бы меры ни пыталось принять правительство, ситуация не меняется. Все зашло слишком далеко.

Вместо того, чтобы объяснять истинное положение дел разъяренным пациентам, я просто в очередной раз извиняюсь перед ними и надеюсь, что когда-нибудь ситуация изменится в лучшую сторону.

Поскольку мы все ощущаем давление, в Национальной службе здравоохранения царит товарищеский дух.

Мы чувствуем, что находимся в одной лодке, и, даже если правительство не сможет принять эффективные меры и не увеличит финансирование, мы все равно будем прилагать максимальные усилия. Особенность нашей работы в том, что мы делимся с коллегами самыми важными событиями, будь то смерть пациента, обнаружение у него опасного для жизни заболевания или что-то гораздо более радостное, например рождение ребенка. Делясь опытом, мы сближаемся с коллегами-единомышленниками, преследующими одну цель – помогать людям.

Мне повезло работать с некоторыми из своих лучших друзей. Я не был с ними знаком до того, как устроился в клинику, но со временем мы прошли вместе через огонь и воду.

Элисон Дэниелс – одна из них.

Я впервые встретился с Элисон во время гинекологического осмотра. Я осматривал 19-летнюю пациентку, которая жаловалась на выделения из влагалища.

– Если к нам обращается пациентка с жалобой на выделения, мы обязаны задать ей вопрос о половой жизни, – сказал я девушке.

– Что именно вы хотите знать о моей половой жизни? – спросила пациентка. Она жевала жвачку, громко причмокивая и широко открывая рот. Я видел, как жвачка перекатывается у нее во рту, и это меня отвлекало.

– Ведете ли вы половую жизнь?

– Нет. Какой грубый вопрос! Я девственница.

Девушка говорила с сильным южноазиатским акцентом.

– Простите, я не хотел вас оскорбить, но я был обязан задать этот вопрос.

– Что ж, вам не нужно задавать его мне. Я же не шлюха!

Чавканье стало громче по мере нарастания ее раздражения.

– Я вовсе не это имел в виду, – возразил я, понимая, что разговор становится слишком некомфортным. – Есть множество причин выделений из влагалища. Вы позволите мне провести осмотр и взять мазок? Подобные интимные процедуры я всегда провожу в присутствии медсестры.

Ей, похоже, было все равно, и она сразу согласилась.