Вы не авторизовались

В объятьях с тенью бесплатное чтение

Скачать книгу

«В этом городе воздуха столько – вобрать бы весь…»

В этом городе воздуха столько – вобрать бы весь,
Надышаться с лихвой, распахнуть грудь.
Ведь есть же ещё это утро, и день есть,
Значит есть свобода успеть что-нибудь.

Этот город дыханьем мостов предваряет ночь,
Мне б научиться так обнимать Небеса.
Боже, Ты дал всё, чтобы мне помочь,
А за что ропщу, то не взяла сама.

Этот город даже колодцы не роет вглубь,
Все они столпами окон уходят ввысь.
Мне назначена встреча в аллее печных труб
С самым важным на свете, имя ему Жизнь.

Добрые руки

Свет на конце иглы
В добрых руках поник.
В утку – шампур стрелы,
Зайца на воротник.

Если умчусь в печаль,
Следом за мной не мчись.
Дальнею будет даль,
Недостижимой – высь.

Следствием этих строк
Может быть, будет боль.
Добрые руки – рок,
Вздёрнутый надо мной.

Добрые руки – меч.
Добрые руки – взрыв.
В мрамор меня облечь
Будете так добры?

И. Б.

Сегодня я была у Вас в гостях, бродила
По вашим десяти, хотела Вам сказать:
Простите мне, моя нога ступила,
Где Ваша не могла ступать.
Там пустота (не Вы ли её пели),
Я побывала всеми из вещей:
Столом, шкафами, вырезанной дверью
(Пожалуй, самой странной из дверей),
Кроватью, что неловко будто…
И полками, вколоченными в след —
Печать от молодого Петербурга,
Не резавшего коммунальных клет.
Там тишина, какая есть не в каждом храме,
Кресты из облаков на потолке,
Там пустота. И полукруг оконной рамы,
Напоминающий о гробовом венке.
Там всё прозрачно, хорошо и настояще,
Там сокровенно, несмотря на сотни глаз.
И стол, и шкаф, давно там не стоящий, —
Там всё навечно отпевает Вас.
Джон Донн уснул, Иосиф Бродский тоже.
А мухи между рам, пока Вас нет,
Всё так же мрут, и у Земли всё то же:
Всё так же третья в очередь на свет.
Вы знаете, мне было так обидно,
Что стены невозможно взять в карман
И унести с собой, да, видно,
Память – это лучший чемодан.
Поклон за честность – краскам не сошедшим,
И хрусту половиц, и неглижу.
Где ищущий встречается с нашедшим,
Немного загостилась, ухожу.
Пойду в свинцовый город вхолостую
Бродить, искать каких-то новых слов.
Увы, но мёртвые поэты не диктуют
Собою не дописанных стихов…

Рождественское

Вечер волной накрывает день.
Белый снег золотят фонари.
Волосы серо-седых ветвей
Путаны, как мои.

Путаны лица моих тревог
И любовей, ушедших ко дну.
Слава Тебе, что во мне сберёг,
Господи, хоть одну.

Если бы город по небесам
Не лупил световым столбом,
Может, видна бы была звезда,
Та, что блестит о Нём.

В ретуши лет я гадаю вязь
Серебра на моём окне.
Может, проснётся душа, крестясь
В стуженом серебре.

Вечер волной накрывает день.
Снег золотят фонари.
В ёлке размашистой мчит олень
И возятся снегири.

Мало

Дышу от ноты до ноты
В придуманном мире.
Надо мной точно плачет Кто-то
Самый верный и самый сильный.

Дышу от слова до слова,
Мне истины мало,
Чтоб оплакивать тех, которых
Не существовало.
Мне мало быть просто частью,
Но и целым – мало.
Мне нужно выстрадать счастье,
Которого не бывало.
И боли мне мало тоже:
Из конца в начало!..
Бесконечности круга, Боже! —
Мне мало! Мне мало! Мало!

Дышу от звука до звука
В мире, где нету меры,
До последнего стука
Его сил и Его веры.

«Человек разлинован, как лист, отрезан, зашит в тетрадь…»

Человек разлинован, как лист, отрезан, зашит в тетрадь,
Иссечённый косым дождём наклонных.
Ветер ли станет эту тетрадь листать,
Оставляя промеж страниц свои стоны?

Ветер ли вздыбит павлиньим хвостом, распушён и густ,
Веер алых полей, рябой, но стройный?
Ветер ли вспомнит чёрствой бумаги хруст,
Превратившейся в пыль под его воем?

Человек неподвластен себе, он заперт внутри границ
И внутри времён, и внутри тела.
То ли дело свободный размах перелётных птиц
И гранитная мощь Невы – то ли дело!

То ли дело – книги, разомкнувшие стрелок круг,
Они даже пахнут по-прежнему сквозь время,
Словно не было стольких лет и стольких рук.
Истлеет бумага, Рукопись не истлеет.

Что у меня осталось и чем превозмочь предел,
Шкалу, мерку, грань, берега, уставы?
Моей свободе – единственный удел:
Мысли и карандаш в правой.

Летний триптих

Всё в голове. Почти ничего снаружи.
Уже
зрачку уже некуда. Столько «если»,
столько «бы» через уши
влезло
и сидят в этой крошечной головёнке
с поджидающей точкой где-то
на краю света,
заплетённого в шторах, щемяще тонких.
Холодно. Лето.

Это лето дарит нам неземное небо,
резкие тени на мостовых,
меняет местами
чёрное с белым на зебре
под ногами, которые сами
знают, куда им идти по такой красоте площадей,
но мы не пускаем их:
бегите скорей, скорей,
только не к, а от,
и пусть будет счастлив тот,
кого от, и да будет днесь ему вдоволь хлеба,
и долги ушедших дней
да оставит ему восхитительное неземное Небо.

III

Интро. Дождливо. От ёлок – одни силуэты:
Грустные лапы – кляксами на вечернем небе.
Лето.
Такое, каким привыкли, в ч. б. и сепии.
И отнюдь не тоскливо, напротив, совсем свободно,
Словно бы капля могла не лететь книзу.
А куда угодно. Куда угодно.
Реприза.
В крещёном дождями воздухе пахнет травами.
На правах безвозвратно ушедших все эти годы
Будем считать правыми.
Аминь. Кода.

В объятьях с тенью

Под лунной пудрой – жестянки крыш —
Ломаный горизонт города.
Музыка эхом в прохладе ниш
Треплет гранитные бороды.

В объятьях с тенью встречать рассвет,
Накрепко заплетясь стеблями.
Солнце тронет – и тени нет.
А может, и вовсе не было.

Прогулка

Седым мотыльковым светом,
просеянным через сито,
мучнистое утро скрыло
отрез гранита.
Ещё не проснулись окна,
над портом застыли краны,
заводы не закурили.
Рано.
Сливаясь с прозрачной дымкой,
здесь Фёдор Михалыч бродит
и с первым лучом неспешно
в рассвет уходит.
Дорога открыта шагу,
а контурный город – взгляду.
Похожие на раскраску,
парят фасады.
И всё, что под взгляд ни ляжет,
продлится, когда я кану:
дома, мундштуки заводов,
жирафы-краны.
Пора. У меня есть время.
Довольно бродить во мраке.
Уже золочёный зайчик
зажёг Исаакий.

Памятник

В матрёшке привычек, страхов, заколоченных окон

Скачать книгу