Европа. Естественная история. От возникновения до настоящего и немного дальше бесплатное чтение

Тим Фланнери
Европа. Естественная история. От возникновения до настоящего и немного дальше

Колину Гровсу и Кену Эплину – давним коллегам и героям зоологии

Europe: A Natural History

by Tim Flannery

Copyright © Tim Flannery, 2019

This edition published by arrangement with Text Publishing (Australia) and Synopsis Literary Agency

© Поникаров Е.В., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Об этой книге

Европа находится на перекрестке планеты. Образовавшись 100 миллионов лет назад как архипелаг при взаимодействии Африки, Азии и Северной Америки, она стала плавильным котлом для эволюции животной и растительной жизни на Земле.

По мере того как поднимались и опускались массивы суши, мелкие и крупные животные перебирались через сухопутные мосты и моря на разнообразные острова. Когда-то Европа была домом для слонов и носорогов, гигантских оленей и львов и даже местом первого в мире кораллового рифа. Виды возникали и исчезали, мигрировали и рассеивались, скрещивались и улучшались. Ключевую роль в эволюции нашего собственного вида сыграла встреча древних людей и неандертальцев на этой территории исключительного разнообразия, быстрых изменений и большой энергии.

Тим Фланнери рассказывает увлекательную научную и поэтическую историю Европы от удивительных находок окаменелостей и зачастую эксцентричных ученых, просеивавших ради них тонны песка, до тектонических сдвигов, ледникового периода и будущего возрождения дикой природы на континенте^[1].

Геохронологическая шкала

Введение

Термин «естественная история» относится и к природе, и к людям. Нас интересуют три важных вопроса. Как образовалась Европа? Как была открыта ее необычная история? И почему Европа обрела такую важность для мира? Людям, которые, подобно мне, ищут ответы, повезло, что Европа изобилует костями, захороненными слой за слоем среди камней и отложений, которые можно проследить назад во времени до появления позвоночных животных. Европейцы также оставили исключительно богатую сокровищницу естественно-научных наблюдений: от работ Геродота и Плиния до трудов английских натуралистов Роберта Плота и Гилберта Уайта. Европа также и место, где началось изучение прошлого. Здесь была составлена первая геологическая карта, здесь проведены первые палеобиологические исследования и выполнены первые реконструкции динозавров. А революция последних лет, совершенная благодаря новым мощным методам изучения ДНК и потрясающим открытиям в палеонтологии, позволила глубоко переосмыслить прошлое континента.

Эта история началась примерно 100 миллионов лет назад, в момент зарождения Европы – в тот момент, когда появились первые собственные европейские организмы. Земная кора состоит из тектонических плит, которые крайне медленно двигаются по планете и влекут с собой континенты. Большинство материков возникло после раскола древних суперконтинентов. Однако Европа началась как архипелаг, и эта концепция подразумевает взаимодействие трех континентальных «родителей» – Азии, Северной Америки и Африки. Совместно эти континенты составляют примерно две трети всей суши, а поскольку Европа была мостом между этими массивами, то она работала в качестве важнейшего места обмена в истории планеты^[2].

Европа – это место, где эволюция идет быстро, это место в авангарде глобальных изменений. Но даже в эру динозавров – в мезозое – Европа обладала особыми характеристиками, которые определяли эволюцию ее обитателей. Некоторые из этих характеристик продолжают оказывать влияние и сегодня. По сути, из этих характеристик проистекают некоторые современные проблемы людей в Европе.

Определять Европу – занятие ненадежное. Разнообразие, эволюционная история и меняющиеся границы делают ее подобной Протею^[3]. Однако парадоксальным образом Европа узнаваема сразу, как только мы видим ее – с характерными рукотворными ландшафтами, некогда величественными лесами, средиземноморскими побережьями и альпийскими пейзажами. Безошибочно узнаваемы и сами европейцы с их замками, городами и музыкой, которые ни с чем не спутать. Более того, важно понимать, что у европейцев было собственное общезначимое «время сновидений»^[4] – в античном мире Греции и Рима. Даже те европейцы, предки которых никогда не были частью этого классического мира, считают его собственным, обращаясь к нему за знаниями и вдохновением.

Так что же такое Европа и что значит быть европейцем? Современная Европа – это не континент ни в каком реальном географическом смысле^[5]. Это окруженный островами полуостров на западе Евразии, выступающий в Атлантический океан. С точки зрения естествознания Европа лучше всего определяется историей ее горных пород. В таком понимании Европа простирается от Ирландии на западе до Кавказа на востоке и от Шпицбергена на севере до Гибралтара и Сирии на юге^[6]. При таком определении Турция – это часть Европы, а Израиль – нет: у горных пород Турции общая история с остальной Европой, в то время как израильские породы происходят из Африки.

Я не европеец – по крайней мере в политическом смысле. Я родился в противоположной точке планеты, на «антиподах», как когда-то в Европе называли Австралию. Но физически я такой же европеец, как британская королева (которая, к слову, этнически является немкой^[7]). В детстве мне в голову вбивали историю европейских войн и монархов, но ничего не рассказывали о пейзажах и ландшафтах Австралии. Возможно, это противоречие инициировало мое любопытство. Как бы то ни было, мой поиск Европы начался задолго до того, как я ступил на европейскую землю.

Когда я в 1983 году впервые отправился в Европу, я был взволнован, будучи уверенным, что направляюсь в центр мира. Но когда мы подлетали к аэропорту Хитроу, пилот British Airways сказал фразу, которую я никогда не забуду: «Мы приближаемся к небольшому туманному острову в Северном море». Никогда в жизни я не думал так о Британии. Когда мы приземлились, я был поражен мягким воздухом. Даже запах ветерка казался успокаивающим: он был лишен той характерной эвкалиптовой нотки, которую я и не замечал, пока ее не стало. И солнце. Где же солнце? Его сила и воздействие скорее напоминали австралийскую луну, а не огромный яростный шар, опалявший мою родину.

Сюрпризы мне преподнесла и европейская природа. Меня поражали огромные размеры вяхирей и изобилие оленей на окраинах городской Англии. В этом влажном мягком воздухе растительность казалась такой нежной и зеленой, что ее блестящий оттенок выглядел нереальным. У нее было очень мало колючек и сучков – в отличие от пыльных царапучих кустов дома. После нескольких дней разглядывания туманных небес и нерезких горизонтов у меня было ощущение, что я завернут в вату.

В тот первый мой приезд я должен был изучать коллекции лондонского Музея естественной истории. Вскоре после этого я стал хранителем в отделе млекопитающих Австралийского музея в Сиднее, где, как ожидалось, я приобрету обширный опыт в териологии^[8]. Поэтому, когда Редмонд ОʼХэнлон, редактор естественно-научного отдела в британском журнале Times Literary Supplement, попросил меня написать рецензию на книгу о млекопитающих Соединенного Королевства, я взялся за работу скрепя сердце. Эта книга удивила меня, поскольку в ней не упоминались два вида животных, которые издавна жили в Великобритании и которых я встречал там в колоссальных количествах, – коровы и люди.

Получив мой отзыв, Редмонд пригласил меня в гости в свой дом в Оксфордшире. Я боялся, что это был такой способ сказать, что моя работа никуда не годится. Но меня тепло встретили, и мы с энтузиазмом поговорили о естественной истории. Поздно вечером, после роскошной трапезы, сопровождаемой множеством бокалов бордо, он заговорщицки провел меня в сад, где показал пруд. Мы подобрались к краю, и Редмонд знаками призвал к тишине. Потом он протянул мне фонарик, и среди водорослей я заметил бледный силуэт.

Тритон! Мой первый тритон. Редмонд знал, что в Австралии нет хвостатых амфибий. Я был потрясен так же, как изумительный персонаж Вудхауса из романов о Дживсе – Гасси Финк-Ноттл с рыбьим лицом, который «похоронил себя в деревенской глуши и посвятил все свое время изучению тритонов, держал этих тварей в аквариуме и буквально не сводил с них глаз, наблюдая за их повадками»^1[9]. Тритоны – такие примитивные создания, что наблюдать за ними – все равно что смотреть в само время.

С того момента, как я увидел тритона, и до выяснения происхождения самих европейцев мое 30-летнее путешествие по естественной истории Европы было исполнено открытий. Возможно, сильнее всего меня, как жителя страны утконосов, поразило то, что в Европе есть такие же древние и примитивные создания, но, несмотря на знакомство с ними, их недооценивают. Еще одна вещь, потрясшая меня, – количество важных экосистем и видов, которые возникли в Европе, но давно исчезли с ее территории. Кто бы мог предположить, например, что древние моря Европы сыграли важную роль в эволюции современных коралловых рифов? Или что наши первые прямоходящие предки появились в Европе, а не в Африке? И кто бы мог вообразить, что значительная часть европейской мегафауны^[10] ледникового периода выживет, подобно фольклорным эльфам и феям, в дальних зачарованных лесах и на равнинах или в виде генов, дремлющих в вечной мерзлоте.

Многие события, сформировавшие современный мир, начались в Европе: греческая и римская цивилизации, Просвещение, Промышленная революция, империи, которые к XIX веку поделили планету. Европа продолжает во многих отношениях лидировать в мире: от демографического перехода^[11] до создания новых форм политики и возрождения природы. Кто знает, что в Европе с ее населением в 750 миллионов живет больше волков, чем в США, включая Аляску?

И, возможно, удивительнее всего то, что некоторые из самых характерных видов континента, включая крупнейших диких млекопитающих, являются гибридами. Те, кто привык думать в терминах «чистокровности» и «помесей», часто считают гибриды ошибкой природы – угрозой генетической чистоте. Однако новые исследования показывают, что гибридизация жизненно важна для эволюционного успеха. Везде – от слонов до репчатого лука – гибридизация позволяла обмениваться полезными генами, которые давали организмам возможность выживать в новых проблемных условиях.

Некоторые гибриды обладают силой и способностями, которых нет у родителей, а некоторые бастарды (так иначе иногда называются гибриды) даже продолжали долго жить после исчезновения родительских видов. Сами европейцы – это тоже гибриды, появившиеся около 38 000 лет назад, когда темнокожие люди из Африки стали скрещиваться с бледнокожими голубоглазыми неандертальцами.

Почти сразу же после появления таких гибридов в Европе сформировалась динамичная культура, среди достижений которой – возникновение изобразительного искусства и первых фигурок людей, первые музыкальные инструменты и первые домашние животные. Похоже, первые европейцы были теми еще ублюдками^[12]. Однако задолго до того европейское биологическое разнообразие трижды уничтожалось и восстанавливалось, пока небесные и тектонические силы формировали континент.

Давайте отправимся в путешествие, чтобы открыть для себя природу этого места, так повлиявшего на весь мир. Для этого нам понадобятся несколько европейских изобретений: концепция глубокого времени, разработанная Джеймсом Хаттоном, основополагающие принципы геологии Чарлза Лайеля, объяснение процессов эволюции, предложенное Чарлзом Дарвином, и великое вымышленное изобретение Герберта Уэллса – машина времени. Приготовьтесь отправиться в прошлое – в те времена, когда в Европе начинали проявляться первые проблески ее индивидуальности.

I. Тропический архипелаг. 100–34 миллиона лет назад

Глава 1. Пункт назначения – Европа

При управлении машиной времени вам нужно выставить две координаты: время и место. Части Европы невообразимо стары, поэтому вариантов множество. Горные породы, расположенные под балтийскими государствами, относятся к самым старым на Земле – им больше трех миллиардов лет. Жизнь тогда была представлена простыми одноклеточными организмами, а в атмосфере не было свободного кислорода. Перенесемся на 2,5 миллиарда лет вперед: мы в мире сложной жизни, однако поверхность суши остается бесплодной. Примерно 300 миллионов лет назад землю колонизировали растения и животные, однако от гигантского массива суши, известного под названием Пангея, еще не откололся ни один континент. Даже после того как Пангея распалась на две части, образовав южный суперконтинент Гондвану и северный – Лавразию, Европе еще только предстояло стать чем-то единым. Действительно, европейский зоогеографический регион начал возникать всего примерно 100 миллионов лет назад, в последнюю стадию эры динозавров – меловой период.

Сто миллионов лет назад уровень моря был намного выше сегодняшнего, и от Европы до Австралии простиралось колоссальное водное пространство, известное под названием Тетис (оно сформировалось после разделения Лавразии и Гондваны). Часть Тетиса, именуемая Тургайским морем или Тургайским проливом, была важным зоогеографическим барьером, отделявшим Европу от Азии. Атлантический океан – там, где он вообще существовал, – был очень узким. С севера его ограничивал сухопутный мост, соединявший Северную Америку и Гренландию с Европой. Этот сухопутный мост, иногда называемый коридором де Гера^[13], проходил недалеко от Северного полюса, и холод в сочетании с сезонной темнотой ограничивал возможности биологических видов пройти по нему. Африка примыкала к Тетису с юга, а значительную часть современной Центральной Сахары занимало мелководное море. Те геологические силы, которые со временем оторвут Аравию от восточного края Африки и раскроют Восточно-Африканскую рифтовую долину (расширяя тем самым африканский материк), еще не начали свою работу.

Европейский архипелаг 100 миллионов лет назад располагался там, где сегодня находится Европа, – к востоку от Гренландии, к западу от Азии, в области между 30-м и 50-м градусами северной широты. Очевидным местом для приземления нашей машины времени представляется остров Бал^[14] (сегодня это часть Балтийского региона). Будучи самым крупным и самым древним островом Европейского архипелага, Бал должен был играть ключевую роль в формировании первобытной фауны и флоры Европы. К сожалению, нигде на этом массиве суши не сохранилось никаких окаменелостей мелового периода, так что все, что нам известно о Бале, исходит от нескольких фрагментов растений и животных, которые были смыты в море и сохранились в морских отложениях, обнаружившихся ныне в Швеции и России. Было бы бесполезно сажать нашу машину в такой ужасной пустоте².

Однако важно знать, что ужасные пустоты в палеонтологии являются нормой. Чтобы объяснить их серьезное влияние, я должен познакомить вас с Синьором – Липпсом. Это не какой-то итальянец, а два профессора: в 1982 году Филип Синьор и Джере Липпс совместно предложили важный принцип палеонтологии: «Поскольку летопись ископаемых организмов всегда неполна, ни первый, ни последний (по времени) организм в данном таксоне не будет зарегистрирован в виде окаменелости»³. Принцип Синьора – Липпса говорит нам, что, подобно тому как древние прикрывали завесой скромности критический момент в истории Европы и быка^[15], геология прикрывает момент зоогеографического зарождения Европы. Нам остается только настроить шкалу машины времени на промежуток 86–65 миллионов лет назад – исключительно разнообразные ископаемые находки из отложений той поры свидетельствуют об энергичной юной Европе. Эти отложения сформировались на цепи островов Модак, что лежали к югу от Бала. Система Модак давно вошла в регион, который охватывает десяток восточноевропейских стран – от Македонии на западе до Украины на востоке. Во времена Римской империи эта обширная область находилась на территории двух крупных провинций Мёзия и Дакия – от этих слов и образовано название архипелага^[16].

В момент нашего появления одни части цепи Модак поднимаются из океана благодаря воздействию тектонических сил, которые со временем создадут Альпы, в то время как другие части уходят под воду. Посреди этой тектонической активности лежит остров Хацег – место, окруженное подводными вулканами, которые периодически прорываются на поверхность и засыпают землю пеплом. К моменту нашего визита Хацег существует уже миллионы лет, что позволило развиться уникальной флоре и фауне. Его площадь – около 80 000 квадратных километров (то есть он размером примерно с современный остров Гаити в Карибском море), расположение – примерно в 27 градусах к северу от экватора и в 200–300 километрах от ближайшего соседа – острова Бомас^[17]. Сегодня Хацег является частью области Трансильвания в Румынии, и найденные здесь окаменелости являются самыми многочисленными и разнообразными ископаемыми мелового периода во всей Европе.

Давайте откроем дверь нашей машины времени и ступим на Хацег, землю драконов. Мы прибыли в конце чудесной осени. Солнце светит ободряюще, но на этих широтах оно стоит в небе довольно низко. Воздух по-тропически теплый, и мелкий белый песок яркого пляжа хрустит под нашими ногами. Растительность поблизости – какая-то смесь невысоких цветущих кустарников, однако есть и рощи пальм и папоротников, а над ними возвышаются деревья гинкго – их золотая осенняя листва готовится опасть при первых шквалах подступающей мягкой зимы ⁴. Большие и прорезанные речные долины, начинающиеся на дальних нагорьях, говорят нам, что количество осадков здесь сильно зависит от сезона.

На сухом горном хребте видны лесные гиганты, похожие на ливанские кедры, – они относятся к вымершему роду Cunninghamites из семейства кипарисовых. Ближе к нам – водоем, обрамленный папоротниками, украшенный кувшинками и окруженный деревьями, поразительно похожими на знакомый лондонский платан. Кувшинки и платаны – древние растения, и в Европе осталось на удивление много таких «растительных динозавров»⁵.

Наши глаза перемещаются с суши на лазурное море: прибрежная полоса усыпана чем-то похожим на блестящие покрышки грузовиков с рифлеными протекторами. Они сияют странной красотой под тропическим солнцем. Где-то далеко в океане шторм убил стаю аммонитов – созданий, напоминающих наутилусов, с раковинами диаметром до метра, – и волны, ветры и течения вынесли эти раковины на берег Хацега.

Шагая дальше по сверкающему песку, мы ощущаем смрад. Впереди огромная обросшая ракушками глыба, оставшаяся на берегу после прилива. Это плезиозавр. Четыре плавника, которые когда-то двигали тушу, теперь неподвижно распростерлись на песке. Из бочкообразного тела торчит необычайно длинная шея, на конце которой сидит крошечная голова, все еще покачивающаяся на волнах.

Из леса выбираются три вампироподобных фигуры, словно закутанные в кожаные плащи, каждая с жирафа высотой. Зловещая, невероятно мускулистая троица окружает тушу, и самая крупная из тварей без труда обезглавливает плезиозавра своим трехметровым клювом. Падальщики вертятся вокруг животного, яростно отрывая куски плоти. Отрезвленные жутким зрелищем, мы возвращаемся обратно в безопасную машину времени.

Увиденное подсказывает, каким странным местом является Хацег. Вампироподобные твари – это хацегоптериксы (Hatzegopteryx), разновидность гигантских птерозавров. Именно они, а не какие-то зубастые динозавры, были высшими хищниками на острове. Если бы мы отважились двинуться вглубь острова, мы могли бы столкнуться с их обычной добычей – многочисленными карликовыми динозаврами. Хацег был вдвойне странным местом: странным для нас, потому что существовал в эпоху, когда Землей правили ящеры, но странным и для того времени – как и весь остальной Европейский архипелаг, он был изолированной сушей с крайне необычной экологией и фауной.

Глава 2. Первый исследователь Хацега

История нашего знакомства с Хацегом и его обитателями почти так же удивительна, как и сама эта земля. В 1895 году, когда ирландский романист Брэм Стокер писал «Дракулу», реальный трансильванский дворянин Франц Нопча фон Фельшё-Сильваш, барон Сачал, сидел в своем замке, одержимый не кровью, а костями. Кости подарила его сестра Илона, которая нашла их, прогуливаясь по речному берегу в семейном поместье Нопча. Очевидно было, что они очень-очень старые. Сегодня семейный замок Нопча в Сачале лежит в руинах, но в 1895 году это был элегантный двухэтажный особняк, обставленный мебелью из ореха, располагавший большой библиотекой и огромным холлом, интерьер которого все еще можно разглядеть через разбитые окна. Хотя по высоким европейским стандартам поместье было скромным, оно давало достаточный доход, чтобы молодой Нопча удовлетворял свою страсть к старым костям.

Нопча станет одним из самых выдающихся палеонтологов в истории, но сегодня он практически забыт. Его интеллектуальный путь начался, когда он покинул свой замок, забрав с собой подаренные кости, и занялся учебой в Венском университете. Работая в основном в одиночку, он вскоре установил, что найденные его сестрой фрагменты принадлежали черепу небольшого примитивного утконосого динозавра ⁶. Очарованный аристократ приступил к работе всей своей жизни – воскрешению Хацега.

Будучи одиноким и эксцентричным эрудитом, Нопча яснее других видел многие вещи, однако писал, что страдает от «расшатанных нервов». В 1992 году доктор Юджин Гаффни, непревзойденный эксперт по ископаемым черепахам, писал о Нопче, что «в периоды просветления он направлял свой разум на изучение динозавров и других ископаемых рептилий», но эти мгновения блеска разделяли периоды тьмы и эксцентричности ⁷. Возможно, сегодня палеонтологу поставили бы диагноз «биполярное расстройство». Какой бы ни была его болезнь, она лишала его всякого чувства этикета. Фактически он слишком часто демонстрировал «колоссальный талант к грубости»⁸.

Яркий пример привела основательница палеоневрологии доктор Тилли Эдингер, которая занималась Нопчей в 1950-е годы. На первом курсе университета ученый опубликовал описание черепа динозавра, что было значительным достижением. Когда он встретил самого выдающегося палеонтолога того времени Луи Долло, тоже аристократа, юный дворянин похвалился: «Не чудо ли, что я, столь молодой, написал такой превосходный мемуар?»⁹ Позднее Долло выскажет двусмысленный комплимент, назвав Нопчу «кометой, несущейся по нашему палеонтологическому небу, распространяя всего лишь рассеянный свет»¹⁰.

Похоже, в Венском университете Нопча по большей части оставался без присмотра. Его изолированность от других людей доходила до того, что он изобрел клей для ремонта окаменелостей. Однако был один коллега, профессор Отенио Абель, который разделял его интерес к палеобиологии. Абель был фашистом, создавшим тайную группу из 18 профессоров, работавших над разрушением исследовательских карьер «коммунистов, социал-демократов и евреев». Он едва не погиб, когда его пытался застрелить один из сотрудников, профессор Шнайдер. Когда нацисты пришли к власти, Абель эмигрировал в Германию. Посетив Вену после аншлюса в 1939 году, он увидел нацистский флаг над университетом и заявил, что это счастливейший день в его жизни. Нопча общался с Абелем по-своему. Однажды прихворав, он позвал Абеля к себе на квартиру, требуя, чтобы один из ведущих палеонтологов Европы (который тем не менее был из простонародья) принес пару перчаток и плащ для любовника Нопчи ¹¹.

Пока Нопча изучал своих динозавров, у него появилась вторая страсть. Во время поездок по трансильванской провинции он повстречал и полюбил графа Драшковича. На два года старше Нопчи, Драшкович был искателем приключений в Албании – месте, которое спустя век после посещения Байрона оставалось экзотичным и мрачным, кланово-племенным. Заинтригованный рассказами любовника, Нопча совершил туда несколько поездок с частным финансированием, жил там среди местных, изучал их языки и традиции и даже участвовал в их спорах. Одна фотография показывает его в пышном наряде с оружием и отличительными племенными регалиями албанского воина. Даже будучи безумным романтиком, Нопча оставался также любознательным и дотошным документалистом, которого вскоре стали считать лучшим в Европе специалистом по албанской истории, языку и культуре.

Путешествуя по Албании, в 1906 году Нопча встретил жившего в горном массиве Проклетие пастуха Баязида Эльмаза Доду. Нопча нанял его в качестве секретаря и признавался в дневнике, что Дода был «единственным человеком после Драшковича, который по-настоящему любил меня»¹². Его отношения с Додой длились почти 30 лет, а в 1923 году Нопча увековечил имя своего любовника, назвав в его честь ископаемую черепаху Kallokibotion bajazidi – то есть «красивая и круглая черепаха Баязида».

Кости этой черепахи были найдены вместе с останками динозавров в семейном поместье. Имея полметра в длину, каллокиботион был полуводной рептилией среднего размера, очень похожей на пресноводных черепах, живущих в Европе и сегодня. Однако анатомия костей этой черепахи доказывала, что животное сильно отличалось от всех существующих видов, относясь к древней и уже вымершей группе примитивных черепах, последними представителями которой были удивительные мейоланииды^[18].

Мейоланииды дожили в Австралии до появления первых аборигенов около 45 000 лет назад^[19]. Это были колоссальные сухопутные существа размером с небольшой автомобиль, хвосты которых превратились в костяные дубинки, а на головах имелись искривленные рога, как у быков. Похоже, что первые австралийцы избавились от едва ли не последних потомков «красивой и круглой» черепахи Баязида. Однако некоторые из них перебрались через море к теплым, влажным, тектонически активным островам Вануату. Уединившиеся в своем царстве мейоланииды выживали, пока и эти земли не были обнаружены, на этот раз предками ни-вануату – народа, который сегодня населяет эти острова. О прибытии людей примерно 3000 лет назад возвещает плотный слой разломанных костей черепах, несущих следы употребления в пищу. Так была обрезана единственная оставшаяся нить связи с островами Модак – практически последний отзвук с того исчезнувшего архипелага.

Баязид, Албания и окаменелости были главными константами в жизни Нопчи, и из этих трех своих привязанностей он разлюбил только одну. Его отношения с Албанией достигли пика незадолго до начала Первой мировой войны, когда он разработал дерзкий и безнадежный план вторжения в страну с намерением стать ее первым монархом^[20]. Несмотря на фиаско, Нопча продолжал заниматься палеонтологией и в 1914 году выпустил работу об образе жизни трансильванских динозавров, которая произвела революцию в представлениях о ранней Европе¹³. Особенность его методов заключалась в том, что он анализировал окаменелости как останки живых существ, которые обитали в конкретных условиях и реагировали на требования окружающей среды. По сути, Нопча был первым палеобиологом.

Ученый продемонстрировал, что на Хацеге жили всего десять видов крупных существ. Среди них – мелкий хищный динозавр, известный по двум зубам (оба впоследствии были утрачены), которого Нопча назвал Megalosaurus hungaricus. Останки мегалозавров действительно распространены в Европе, но в более древних отложениях. Присутствие этого хищника на Хацеге выглядело аномальным, и молодой специалист вскоре показал, что Megalosaurus hungaricus, очевидно, был случайной ошибкой.

Небольшого отступления заслуживает странный научный факт: первоначальное название мегалозавра – Scrotum, то есть «мошонка». Эта история началась в 1677 году, когда профессор Роберт Плот описал и нарисовал первую известную кость динозавра ¹⁴. Его труд «Естественная история Оксфордшира» был, видимо, первой книгой по естествознанию на английском языке, и по обычаям того времени она охватывала все – от растений, животных и горных пород Оксфордшира до его примечательных зданий и даже знаменитых проповедей в местных церквях. Плот верно определил, что окаменелость является концом бедренной кости, но проблема была в ее размере. Вероятно, размышлял натуралист, кость принадлежала слону, привезенному в Британию во время предполагаемого визита императора Клавдия в Глостер, когда (согласно Плоту) он перестроил город «в память о браке своей дочери Гениссы с Арвирагом, тогдашним королем Британии, куда он, возможно, привез с собой несколько слонов». Но, к сожалению, самые близкие к Глостеру слоны, о которых Плоту удалось найти записи, находились в Марселе^[21].

После долгих ученых рассуждений Плот пришел к выводу, что кость, найденная близ кладбища, могла принадлежать какому-то великану. Как и многие его современники, Плот полагал, что созданный в XII веке труд Гальфрида Монмутского «История королей Британии» описывает достоверные факты. Столь сильна была тяга к великому античному «времени сновидений», что Гальфрид Монмутский начинает свой рассказ с отсылок к Вергилию: Брут, потомок Энея, прибыл на берег Альбиона, где отвоевал землю у местных жителей, «гигантов Альбиона», и вместе с ними положил начало британскому народу.

Плот не дал находке никакого научного названия, и такое положение оставалось неизменным до 1763 года, когда некий Ричард Брукс воспроизвел иллюстрацию Плота в своей собственной книге «Новая и точная система естественной истории»¹⁵. Брукс, похоже, тоже доверял Гальфриду Монмутскому^[22] и решил, что изображенный у Плота фрагмент относится не к кости. Он определил его как пару исполинских человеческих тестикул. Помня о гигантах Альбиона и, возможно, пребывая в священном трепете при мысли, что обнаружил те самые тестикулы, которые породили первую королеву Британии, Брукс назвал окаменелость Scrotum humanum, то есть «мошонка человеческая»^[23]. Поскольку он следовал системе Линнея, это наименование остается верным с научной точки зрения. Идентификация Брукса была явно убедительной: французский философ-натуралист Жан-Батист Робине утверждал, что в окаменевшей массе может различить мускулатуру яичек и даже остатки уретры.

К XIX веку вера в правдивость Гальфрида Монмутского ослабла, и начались научные исследования динозавров. В 1842 году анатом сэр Ричард Оуэн, ревниво относившийся к научным достижениям других людей и не стеснявшийся игнорировать более ранние названия интересных окаменелостей, предложил термин «динозавр» и имя Dinosauria для всех таких рептилий. Неясно, знал ли он о Scrotum, но вокруг «открытия» Оуэна было столько шума, что описание Брукса затерялось на век с лишним. Исчезла даже сама кость. Однако рисунок Плота позволил идентифицировать ее как часть скелета хищного динозавра Megalosaurus, останки которого нередко встречаются в Британии в отложениях юрского периода.

У науки таксономии собственная история, и для обсуждения валидности научного названия потеря реального образца значения не имеет. Ключевой для таксономии является маленькая зеленая книжка «Международный кодекс зоологической номенклатуры»16. Подобно порядку престолонаследия, в таксономии действует принцип приоритета, который гласит, что первое правильно предложенное научное название имеет приоритет над остальными^[24]. К несчастью для тех, кому не по душе идея называть динозавров мошонками, кодекс не запрещает использовать названия частей тела. Сам великий Линней назвал одно тропическое растение клиторией (Clitorea) за форму ярко-синих цветков. Впрочем, в кодексе есть оговорка: если какое-то название не использовалось с 1899 года, оно считается nomen oblitum, то есть «забытым именем», и от него можно отказаться. Однако такое обозначение остается на усмотрение ученых^[25].

Когда в 1970 году палеонтолог Ламберт Беверли Халстед указал, что именно Scrotum является валидным научным названием, впервые предложенным для динозавра, обычно бесстрастное таксономическое сообщество содрогнулось. Ситуации никак не помогал тот факт, что Халстед, похоже, был одержим сексом динозавров. Его самая памятная работа – иллюстрированный сборник позиций спаривающихся динозавров, своего рода «Камасутра» для рептилий. Он включал позу «нога сверху» для зауроподов (самых больших динозавров), которую многие считают крайне сомнительной. Минимум дважды Халстед выходил с женой на сцену и демонстрировал некоторые из самых сокровенных поз^[26].

В конце Первой мировой войны Австро-Венгрия передала Трансильванию Румынии, и барон Нопча потерял и поместье, и состояние. В качестве компенсации ему предложили должность директора в роскошном Геологическом институте в Бухаресте. Однако утраты были слишком велики, и большую часть времени он тратил на призывы к правительству вернуть его владения. В 1919 году он добился своего, но вскоре после возвращения в Сачал бывшие слуги серьезно его избили, вынудив повторно отказаться от родового имения.

Какое-то время Нопча провел в инвалидной коляске и, ощутив, что силы покидают его, подверг себя «штейнахеризации». Эта операция, включавшая крайнюю форму односторонней вазэктомии, была разработана австрийским физиологом Эйгеном Штейнахом в качестве средства от усталости и пониженной мужской потенции^[27]. Хотя Нопча наслаждался чудесным влиянием операции на его сексуальные возможности, она не омолодила прочие части его тела, что было заметно на собрании немецкого палеонтологического общества в 1928 году, где Нопча произнес «блестящую речь» о щитовидной железе различных вымерших животных. Тилли Эдингер, присутствовавшая на том собрании, вспоминала: «Его толкали мимо нас, лежащего в инвалидном кресле, парализованного с головы до ног… Он закончил словами: «Слабой рукой я сегодня пытаюсь отодвинуть тяжелую штору, чтобы показать вам новый рассвет. Молодые, тяните сильнее; вы увидите утренний свет и станете свидетелем нового восхода»¹⁷.

Не в силах реформировать свой институт, Нопча ушел с поста директора и обеднел еще сильнее. Он продал свою коллекцию окаменелостей Британскому музею и начал путешествовать по Европе на мотоцикле с Баязидом на заднем сиденье. Все закончилось, когда Нопча изучал землетрясения и они с Додой жили в Вене по адресу: Зингерштрассе, 12. Выдающийся специалист по динозаврам Эдвин Колберт описал это так:

«25 апреля 1933 года в Нопче что-то треснуло. Он дал своему другу Баязиду чашку чая, хорошо заправленную снотворным. Затем убил спящего Баязида, выстрелив ему в голову из пистолета»¹⁸.

Нопча написал записку и застрелился, положив конец своему дворянскому роду. В записке говорилось, что он страдает от «полного разрушения нервной системы». Будучи эксцентричным до самого финала, он оставил полиции инструкции, что нужно строго-настрого воспретить венгерским ученым его оплакивать. Его кремировали в мотоциклетной кожаной одежде – подобно какому-нибудь вождю викингов ¹⁹. Напротив, Баязид был похоронен в мусульманской части местного кладбища.

Глава 3. Карликовые, выродившиеся динозавры

Среди костей, собранных Нопчей в своем родовом поместье, были останки какого-то зауропода – массивного длинношеего динозавра, сходного с бронтозавром^[28]. Вот только по сравнению со своими родственниками он был миниатюрным, размером всего лишь с лошадь. Самыми многочисленными ящерами были небольшой закованный в панцирь струтиозавр (Struthiosaurus) и коренастый утконосый тельматозавр (Telmatosaurus) длиной всего пять метров и массой 500 килограммов. На острове Хацег также обитали ныне вымерший трехметровый крокодил и, конечно же, красивая черепаха Баязида.

Динозавры Нопчи были не только небольшими, но и примитивными. Описывая их, он использует термины «захудалый» и «выродившийся»²⁰. В начале XX века такой язык был необычным. Другие европейские ученые заявляли, что окаменелости из их страны – самые лучшие, самые большие или самые старые (иногда прибегая к обману, как это было в случае с пилтдаунским человеком^[29]). Например, незадолго до начала Первой мировой войны в немецких колониях Восточной Африки был обнаружен гигантский скелет зауропода. Он был установлен в берлинском Музее естествознания, и еще в 1960-е годы старый зоолог музея Клаус Циммерман во время визитов американцев с удовольствием сообщал им, что у тех нет более крупного ²¹.

В самом деле, в эпоху империй не было ничего необычного в принижении другой нации утверждениями о том, что ее создания – мелкие и примитивные. Когда в 1781 году Жорж-Луи Бюффон, отец современного естествознания, встретился в Париже с Томасом Джефферсоном, натуралист заявил, что олени и прочие звери Америки являются низкорослыми, жалкими и вырождающимися, равно как и люди, там обитающие, о которых он писал: «Органы размножения маленькие и слабые. Нет ни волос, ни бород, ни страсти к женщинам»²². Джефферсон был в ярости. Полный решимости доказать превосходство всего американского, он послал в Вермонт за шкурой лося и парой рогов самого большого размера и был огорчен, когда ему доставили тело, со шкуры которого слетела большая часть шерсти, а рога принадлежали меньшему экземпляру; к тому же туша, вероятно, была протухшей^[30].

Похоже, что у Нопчи такого ложного национализма не было. Он внимательно работал со своими образцами, пытаясь понять, почему они меньше, чем динозавры, найденные в других местах, и первым из ученых стал делать срезы окаменевших костей, установив, что трансильванские динозавры росли очень медленно. Наука зоогеография находилась в зачаточном состоянии, но было известно, что острова могут служить прибежищем для пережиточных медленнорастущих животных и что ограниченные ресурсы островов со временем приводят к уменьшению размеров обитающих там созданий. Вот почему Нопча пришел к выводу, что характерные особенности обнаруженных им окаменелостей можно объяснить простым фактом: это остантки животных, которые жили на острове. Затем он продолжил анализировать динозавров Европы, обнаруживая признаки «захудалости и вырождения» во всем регионе. На этом основании ученый заявил, что во времена динозавров вся Европа была архипелагом. Эта глубокая идея стала краеугольным камнем, на котором строятся все исследования европейских окаменелостей конца мезозоя. И тем не менее Нопчу проигнорировали. Несомненно, путь к признанию дополнительно осложняли отсутствие еврошовинизма, открытый гомосексуализм и неустойчивый характер.

Не все динозавры Европы были карликами. Те, что жили в юрском периоде (до динозавров Нопчи), бывали очень крупными. Но они обитали в Европе в то время, когда она была частью суперконтинента. Динозавры, которые попали на европейские острова, переплыв через море, также могли быть большими, но их потомки по мере адаптации к островному проживанию за тысячи поколений мельчали.

Прекрасным примером полноразмерного европейского динозавра является двуногий травоядный Iguanodon bernissartensis. В 1878 году в Бельгии, в угольной шахте около Берниссара на глубине 322 метра было найдено 38 скелетов этих массивных созданий до 10 метров длиной. Кости, соединенные палеонтологом Луи Долло (тем самым, перед кем Нопча хвалился своей первой публикацией), первоначально были выставлены в построенной в XV веке капелле Святого Георгия в Брюсселе – богато украшенной церкви, некогда принадлежавшей королевской династии. Экспозиция была настолько впечатляющей, что после оккупации Бельгии во время Первой мировой войны немцы возобновили раскопки в угольной шахте и уже почти достигли костеносного слоя, когда союзники вернули себе Берниссар. Работы прекратились, и, хотя были предприняты и другие попытки добраться до окаменелостей, в 1921 году шахту затопило и все надежды были потеряны.

С развитием новых методов палеонтологи смогли выяснить намного больше о жизни на Хацеге, чем мог узнать Нопча. Одна из самых важных разработок – использование мелких сит для извлечения костей маленьких животных, включая примитивных млекопитающих. Некоторые из них, такие как когайониды, вероятно, прыгали подобно лягушкам. Были обнаружены кости странных амфибий, известных как альбанерпетонтиды, и предков жаб-повитух, которые являются одними из самых древних европейских существ. Также были найдены кости похожих на питонов змей, именуемых мадтсоидами, сухопутных крокодилов с пильчатыми зубами, веретеницеобразных ящериц, сцинкоподобных и хлыстохвостых рептилий^[31]. И мадтсоиды, и крокодилы с пильчатыми зубами дожили в Австралии до появления там первых людей. Знакомая ситуация – старая Европа, до последнего времени выживавшая в Австралазии.

В 2002 году исследователи объявили об открытии главного хищника на Хацеге – хацегоптерикса. Мы встречались с ним, когда выходили из нашей машины времени ²³. В отличие от динозавров, хацегоптерикс в островных условиях превратился в гиганта, что сделало его, возможно, крупнейшим из живших на Земле птерозавров. Это существо известно только по части черепа, плечевой кости крыла и шейному позвонку, но палеонтологам этого было достаточно, чтобы оценить размах крыльев в 10 метров, а длину черепа – в три метра. Хацегоптерикс был достаточно велик, чтобы убивать динозавров Хацега, а его массивный кинжалоподобный клюв позволяет предположить, что он ловил свою добычу во многом подобно аисту ²⁴. Хотя, возможно, этот птерозавр и умел летать, на Хацеге он почти наверняка ползал на запястьях, а его огромные кожаные крылья при этом были сложены вокруг тела, как саван. На ум приходит своего рода гигантский Носферату. Нопче – да и Брэму Стокеру – наверняка понравилось бы такое причудливое создание!

Глава 4. Острова на перекрестке мира

Фауна острова Хацег эпохи ящеров – наиболее самобытная из известных. Однако Хацег – это только часть истории Европы мелового периода. Чтобы увидеть всю картину, нужно смотреть шире. Направляясь на юг от Хацега, мы пересекаем огромное пространство тропического моря Тетис. В его мелких водах находится множество ныне вымерших моллюсков, известных как рудисты. В изобилии водились морские улитки, называемые актеонеллидами, самые крупные из которых были размером с ладонь и напоминали по форме артиллерийский снаряд. Раковины этих хищных улиток были чрезвычайно толстыми. Они процветали на рудистовых рифах и закапывались в грунт, где это было возможно. Их было так много, что сегодня из их окаменелостей состоят целые холмы в Румынии, которые так и называются улиточными. Наряду с аммонитами и крупными морскими рептилиями вроде плезиозавров, воды Тетиса давали пристанище множеству акул и морских черепах.

К северу от архипелага океан был совершенно иным. У него практически не было общих видов животных с теплым Тетисом – например, его аммониты были абсолютно другими. Бореальное море не было тропическим, и его воды не манили прозрачностью. Их наполняли входящие в состав планктона одноклеточные водоросли кокколитофориды, чьи известковые скелеты образовали меловые породы, которые залегают сегодня под Британией, Бельгией и Францией. Большая часть мелообразующих останков кокколитофорид измельчена – должно быть, их съели и вывели из организма какие-то пока еще не установленные хищники ²⁵.

Если кокколитофориды, которыми изобиловало Бореальное море, напоминали Emiliania huxleyi – самых многочисленных современных кокколитофорид, то мы можем многое узнать о внешнем облике этого моря. Там, где изобилию эмилиании способствуют апвеллинг^[32] или другие источники питательных веществ, она может размножаться до такой степени, что океан становится молочным. Эмилиания также отражает свет, собирает тепло в самом верхнем слое океана и производит диметилсульфид – соединение, которое способствует формированию облаков. Вероятно, Бореальное море было фантастически продуктивным местом: его молочные поверхностные воды кишели организмами, питающимися планктоном, в то время как облачное небо защищало их всех от перегрева и вредоносного ультрафиолетового излучения.

Трудно преувеличить необычность Европы в конце эры динозавров. Это была геологически сложная и динамическая дуга островов, отдельные части которой состояли из древних континентальных фрагментов, поднявшихся частей земной коры и новой суши, созданной вулканической активностью. Даже на этой ранней стадии Европа оказывала непропорционально большое влияние на остальной мир, часть которого возникала из истончающейся коры под ней. По мере прихода тепла к поверхности дно моря поднималось, и между островами возникали перешейки. Все это вкупе с образованием срединно-океанических хребтов вызвало переполнение океанов, изменило очертания материков и едва не утопило некоторые европейские острова ²⁶. Однако долговременный тренд шел в сторону создания новой суши, которой было суждено стать Европой.

Подобно цезаревской Галлии, Европейский архипелаг к концу мезозоя можно было разделить на три части^[33]. Главную составляли крупный северный остров Бал и его южный сосед Модак. К югу лежал крайне разнообразный и быстро меняющийся островной регион, который включал архипелаги Понтиды, Пелагонию и Тавр. Спустя 50 миллионов лет с лишним они войдут в состав суши, которая сегодня обрамляет Восточное Средиземноморье.

Третья часть располагалась к западу от первых двух. Эти массивы суши были разбросаны по долготам между Гренландией и Балом. Ввиду отсутствия общепринятого названия мы станем именовать эту область Гэлией. Сюда входили Гэльские острова (которые станут Ирландией, Шотландией, Корнуоллом и Уэльсом) и расположенные ближе к африканскому сегменту Гондваны Галло-Иберийские острова (фрагменты Франции, Испании и Португалии). Этот регион был весьма разнообразен. Давайте заглянем в два места в Гэлии, где сохранилась масса окаменелостей.

Наша машина времени плюхается в мелкое море рядом с местом, которое стало департаментом Шаранта на западе нынешней Франции. Мы оказываемся в устье небольшой речки, пересохшей без дождей. Похожая на сцинка ящерица (один из первых сцинков) удирает по водорослям, устилающим берег, и в пруду с неподвижной зеленой водой мы видим рябь. На поверхности появляется свиноподобная мордочка, которая тут же скрывается вновь. Это двухкоготная черепаха: единственный вид этих животных, просуществовавший до наших дней, обитает в крупных реках южной части Новой Гвинеи и австралийского Арнем-Ленда.

Разглядывая гэльский берег, мы замечаем греющихся на солнце бокошейных черепах. Эти своеобразные существа получили свое название за привычку втягивать голову под панцирь, складывая шею в сторону. Сегодня бокошейные черепахи встречаются только в Южном полушарии, где они населяют реки и пруды Австралии, Южной Америки и Мадагаскара. Однако европейские окаменелости относятся к самой необычной ветви этой группы рептилий – ботремидидам. Это двухкоготная черепаха^[34]: единственный вид этих животных, которые жили в соленой воде, и почти все они обитали в Европе. В лесах вокруг реки мы видим примитивных карликовых динозавров, похожих на тех, что обитают на Хацеге, но принадлежащих к другому виду. Шевеление растительности выдает присутствие сумчатого животного размером с крысу, очень похожего на уменьшенного опоссума из сегодняшних южноамериканских лесов. Это первое современное млекопитающее, достигшее Европы^[35].

Останки еще более любопытного существа Гэлии – гигантской нелетающей птицы – были найдены в 1995 году в регионе Прованс – Альпы – Лазурный Берег, расположенном на юге Франции. Ее назвали Gargantuavis philoinos – «гигантская птица, любящая вино», поскольку ее окаменелые кости обнаружились среди виноградников Фокс-Амфу – места, которое, вероятно, более известно тем, что здесь родился деятель Великой французской революции Поль Баррас.

В то время, когда жили эти создания, остров, которому предстояло стать южной Францией, медленно поднимался над волнами. Но к югу от него одновременно тонул остров Месета, который ныне составляет большую часть Пиренейского полуострова^[36]. Конечно же, Испания поднимется снова – в результате этого процесса возникнут высоченные Пиренейские горы, а полуостров соединится с остальной частью Европы. Но 70 миллионов лет назад около современной Астурии на севере Испании существовала лагуна: по мере опускания суши море затопляло ее при высоких приливах, и в отложениях оставались кости крокодилов, птерозавров и карликовых титанозавров (длинношеих динозавров, относящихся к зауроподам). Ископаемые находки со всей Месеты говорят нам, что в лесах тонущего острова скрывались саламандры.

Глава 5. Происхождение древних жителей Европы

Что было характерно для Европы в те первобытные времена? И что из этого дожило до сегодняшних дней? Ученые говорят о европейской «коренной фауне», под которой подразумевают животных, чьи эволюционные линии развивались на архипелаге во времена динозавров. Предки большинства представителей этой коренной фауны, которая включает амфибий, черепах, крокодилов и динозавров, очень рано явились по воде из Северной Америки, Африки и Азии. Можно было бы предположить, что доминирующее влияние оказывала Азия, но Тургайский пролив (часть моря Тетис) работал как серьезный барьер, так что возможности миграции из Азии были ограниченны. Однако время от времени в проливе возникали вулканические острова, служившие промежуточными ступеньками, и за миллионы лет различные животные успешно преодолевали пролив – либо на плотах из растительности, либо вплавь, дрейфуя или перелетая с одного вулканического островка на другой.

Самыми выносливыми иммигрантами оказались прибывшие из Азии динозавры, хотя успеха каким-то образом добились также и желестиды (примитивные насекомоядные зверьки, похожие на прыгунчиков). Наиболее успешными были двуногие гадрозавры, включая огромных неуклюжих ламбеозаврин, некоторые цератопсы и родственники велоцирапторов – все они отличались крупными размерами и, вероятно, умели плавать. Возможно, на каждую особь, выбравшуюся на европейский берег, приходилось по 10. 000 утонувших животных. Примерно через миллион лет их потомки станут карликовыми динозаврами Европейского архипелага.

Такой путь миграции из Азии в Европу был скорее фильтром, чем магистралью, и мало кто из животных обладал достаточной массой, силой или удачей, чтобы преодолеть его. И все же остаются серьезные загадки. Почему, например, до Европы не добрались трехкоготные или сухопутные черепахи? И те и другие обитают в Азии и хорошо справляются с водными преградами. Во время штормов или наводнений в море должно было смывать множество более мелких созданий. Однако нет никаких подтверждений, что кто-нибудь выжил и поселился на каком-то из европейских островов.

За время существования Европы Африка неоднократно смыкалась со своим северным соседом, а потом снова отступала за соленый занавес. К концу мезозойской эры крупные реки текли из Африки в Европу, и сюда массово попадали африканские пресноводные рыбы. Среди них древние родственники пираний и популярных аквариумных рыбок тетр, а также панцирники и пресноводные целаканты, известные как мавсониды. Целакант – это крупная рыба, обнаружение которой у восточного побережья Южной Африки в 1938 году вызвало всеобщее удивление: считалось, что они вымерли 66 миллионов лет назад^[37].

Вместе с этими рыбами в Европу попали первые лягушки современного типа – необатрахии. Эта группа включает лягушек-быков и настоящих жаб, которые в наше время встречаются по всей Европе^[38]. Мигрировав из Африки, необатрахии нашли гостеприимный дом там, где сегодня располагается Венгрия: их останки обнаружены в бокситовых шахтах этой страны. Некоторые бокошейные черепахи, питоноподобные змеи мадтсоиды с рудиментарными конечностями, сухопутные крокодилы с пильчатыми зубами и различные динозавры тоже попали в Европу из Африки. Один из хищных динозавров, арковенатор, похоже, вообще прибыл в Европу транзитом через Африку из Индии^[39]. Однако 66 миллионов лет назад сухопутный мост между Африкой и Европой ушел под воду.

Поскольку связь с Африкой была потеряна, стала увеличиваться миграция из Северной Америки через коридор де Гера. Мир тогда был намного теплее, чем сейчас, но тем не менее для такого перехода требовалось долгое путешествие по полярным областям, где, как и всегда, три месяца в году царила темнота. Среди первых мигрантов были ящерицы тейиды – европейская ветвь этого семейства давно вымерла. Также возможно, что коридором де Гера воспользовались сумчатые, чьи зубы были найдены в Шаранте во Франции.

В конце мезозоя, когда потепление климата, предположительно, сделало этот маршрут более удобным, через коридор де Гера прошли различные крокодилы и родственники странного трубящего ламбеозавра^[40]. Однако в целом коридор де Гера располагался слишком близко к полюсу – в условиях, которые были слишком экстремальными для большей части североамериканской фауны. На его северные почвы определенно никогда не ступали грозные тираннозавры и трехрогие трицератопсы – одни из самых известных динозавров Америки. Но даже немногие удачливые иммигранты, попав в Европу, были вынуждены ограничивать свои передвижения. Европейский архипелаг был изрезан морями, и каждый остров обладал собственными уникальными характеристиками: один мог оказаться слишком маленьким, другой – слишком сухим или по другим причинам не годился для поддержания популяций тех или иных существ. Действительно, некоторые виды распространились по всей Европе, но многие ограничились одним островом или группой островов^[41].

В то время Европа принимала иммигрантов, но давала ли она что-нибудь миру сама? Ответ отрицательный: нет никаких свидетельств, что какая-либо группа европейских существ распространялась по другим массивам суши в конце мелового периода. Однако некоторым животным Европа служила магистралью: примитивные млекопитающие и некоторые динозавры использовали ее при переходе из Азии в Америку и наоборот. Объяснение такой асимметрии может лежать в биологической тенденции, сформулированной Чарлзом Дарвином, который полагал, что виды с обширных массивов суши более конкурентоспособны и поэтому успешная миграция обычно идет с крупных массивов на мелкие. При обсуждении более поздних миграций Дарвин замечал:

Я подозреваю, что эта преобладающая миграция с севера на юг объясняется большей протяженностью суши на севере и тем, что северные формы существовали у себя в больших количествах, и вследствие этого с помощью естественного отбора и конкуренции дошли до более высокой стадии совершенства и доминирования, нежели южные формы²⁷.

Большая часть коренной фауны Европы давно вымерла, но некоторые ее представители дожили до наших дней. Самыми важными из них являются круглоязычные амфибии (семейство Alytidae, включающее жаб-повитух) и типичные саламандры и тритоны (семейство Salamandridae – настоящие саламандры, или саламандровые). Эти реликты времен зарождения Европы заслуживают особого признания: они фактически являются европейскими живыми ископаемыми, столь же ценными, как утконосы и двоякодышащие рыбы.

В марте 2017 года я посетил поместье Вольтера в Ферне-Вольтер под Женевой. На обращенных к югу склонах появлялись первые цветы, однако лес оставался сырым и по-зимнему холодным. Я повернул бревно и увидел под ним коричневое существо, едва достигавшее 10 сантиметров в длину: поскольку период спаривания еще не наступил, его единственным цветным элементом была оранжевая полоса на спине. Это был серопятнистый тритон (Triturus carnifex), который через несколько недель попадет в какой-нибудь пруд, и тогда у него (если это самец) вырастет экстравагантный гребень, как у дракона, и появятся хорошо заметные пятна и черно-белые отметины на морде.

Это создание принадлежит к семейству саламандровых, свыше 100 видов которого обитают в Северной Америке, Европе и Азии. Такая распространенность долгое время не позволяла определить место их происхождения, однако изучение митохондриальной ДНК у 44 видов показало, что настоящие саламандры впервые появились примерно 90 миллионов лет назад на одном из островов Европейского архипелага ²⁸. Возможно, это был остров Месета, где обнаружены самые древние окаменелости настоящих саламандр^[42]. Исследователи также выяснили, что невероятно колоритные итальянские очковые саламандры отделились от остального семейства еще во времена динозавров. Сразу после исчезновения динозавров саламандровые перебрались в Северную Америку и дали начало восточноамериканским и западноамериканских тритонам. Еще позже, примерно 29 миллионов лет назад, некоторые саламандры достигли Азии и, в свою очередь, эволюционировали в восточноазиатских тритонов, коротконогих тритонов и прочие азиатские разновидности ²⁹.

Поистине унизительно сознавать, что предки хрупкого существа, которое я видел в пруду Редмонда ОʼХэнлона в Оксфордшире, – это часть группы, которая отправилась из Европы и колонизировала Америку задолго до Колумба, а в Восточную Азию попала задолго до Марко Поло. Для меня настоящим воплощением европейского успеха являются именно они, а не какой-нибудь человек – империалист и колонизатор.

Глава 6. Жаба-повитуха

Звучит скорее сказочно, но истина в том, что в сердце Древней Европы находится жаба^[43]. Сегодня обычную жабу-повитуху можно найти повсюду от низменностей южной Бельгии до песчаных пустошей Испании, что делает ее наиболее успешным и широко распространенным представителем старейшего семейства позвоночных в Европе – Alytidae (круглоязычные), в которое входят жабы-повитухи, дискоязычные лягушки, израильские украшенные лягушки и жерлянки^[44]. Взгляните в глаза жабе-повитухе. Вы смотрите на европейца, чьи предки видели ужасного хацегоптерикса и кто пережил все катастрофы, сотрясавшие мир в течение последних 100 миллионов лет. Круглоязычные – истинные европейцы, более древние жители Европы, чем любые иные существа. Они – живые ископаемые, и относиться к ним следует как к аристократии природы.

Некоторые алитиды – прилежные отцы, что, несомненно, способствовало их выживанию. Когда жабы-повитухи спариваются, самец наматывает ленты яиц вокруг ног. Спариваться можно до трех раз за сезон, так что некоторые особи носят так три выводка. В течение восьми недель самец тщательно ухаживает за яйцами, которые повсюду носит: смачивает их при угрозе высыхания и выделяет из своей кожи природные антибиотики для защиты от инфекций. Когда становится понятно, что потомство готово вылупиться, он ищет прохладный спокойный пруд, где могли бы развиваться головастики.

Существует пять видов жаб-повитух (род Alytes)^[45]: широко распространенная обыкновенная жаба-повитуха (A. obstetricans), три вида, живущих в Испании и на ее островах, и один вид (A. maurus), попавший в Марокко из Испании в недавнем геологическом прошлом. Балеарская жаба-повитуха (A. muletensis) принадлежит к так называемым таксонам Лазаря и изначально была описана по окаменелостям^[46]. Она была широко распространена на Мальорке до прибытия туда людей, но после появления мышей, крыс и других хищников исчезла. Немногие особи выжили незамеченными в глубоких долинах Сьерра-де-Трамонтаны на севере острова. После открытия вида в 1980-х их снова поселили в различных частях Мальорки, где они теперь процветают при некотором содействии со стороны людей ³⁰.

Жабы-повитухи сыграли ключевую роль в почти забытом научном споре начала XX века между английским статистиком и биологом Уильямом Бэтсоном (автором термина «генетика») и немецким профессором Рихардом Земоном и его коллегами, которые отстаивали негенетическое наследование через ламаркианскую форму клеточной «памяти»³¹.

Рихард Земон обладал блестящим умом. Родившись в Берлине в 1859 году, он провел большую часть юности в дикой Австралии, где собирал биологические образцы и жил с австралийскими аборигенами. После возвращения в Германию он изучал, как идеи и черты характера передаются от одного человека к другому. Его книга «Мнема», вышедшая в 1904 году, стала фундаментальным трудом в этой области, а ее влияние ощущалось далеко за пределами биологии. Она начинается с наблюдения:

Попытка обнаружить аналогии между различными явлениями воспроизведения отнюдь не нова. Было бы странно, если бы философы и натуралисты не поражались сходству между воспроизведением формы и других характеристик родительских организмов у потомства и воспроизведением другого рода, которое мы называем памятью.

Пытаясь объяснить свою концепцию, Земон вспоминает:

Однажды мы стояли у Неаполитанского залива и видели лежащий перед нами Капри; рядом музыкант играл на шарманке; из соседней «траттории» до нас доносился специфический запах масла; солнце безжалостно жарило наши спины; ботинки, в которых мы ходили часами, жали ноги. Спустя много лет аналогичный запах масла особенно ярко экфорировал [вызывал в памяти] оптическую энграмму [воспоминание] Капри^[47]. Мелодия шарманки, солнечная жара, дискомфорт обуви не экфорировались ни запахом масла, ни новым представлением Капри… Это мнемическое свойство можно рассматривать чисто с физиологической точки зрения, ввиду того что оно восходит к воздействию стимула на раздражаемое органическое вещество ³².

Согласно Земону, это было верно независимо от того, является ли мнема воспоминанием или какой-то наследуемой характеристикой организма, например цветом глаз.

Соперничество Британии и Германии и ужасы Первой мировой войны привели к тому, что книга Земона не была переведена на английский язык до 1921 года, что было уже слишком поздно для автора. Будучи большим националистом, он так остро ощущал поражение и позор капитуляции, что завернулся в германский флаг и застрелился. Сегодня Земон не совсем забыт. Его имя носит сцинк, обнаруженный на острове Новая Гвинея. Самым характерным признаком ящерицы Prasinohaema semoni является ярко-зеленая кровь^[48].

После смерти Земона его работу продолжила группа специалистов из Венского университета, и среди них был блестящий молодой ученый Пауль Каммерер, который до биологии занимался музыкой. По современным меркам его эксперименты выглядят странно, но тогда они считались вершиной научной элегантности. Его величайшие триумфы были связаны с манипулированием половой жизнью обыкновенной жабы-повитухи. Работая с сотнями бородавчатых созданий, он принуждал их отказаться от предпочитаемого ими спаривания на суше.

Добиться спаривания в воде в конце концов удалось с помощью высокой температуры в помещении: животные «были вынуждены охлаждаться в корыте с водой… где самец с самкой нашли друг друга» и, как сообщал Каммерер, спаривались обычным для бесхвостых земноводных способом (когда самка выпускает яйца в воду, где они оплодотворяются), а не способом, характерным для жаб-повитух (когда самец помогает самке выдавливать икру, а затем наматывает ее на задние конечности). Это было истолковано так: жаба «вспоминает» древний способ спаривания, и эта черта, как утверждалось, сохраняется в последующих поколениях. По словам Каммерера, у самцов – потомков тех жаб, что спаривались в воде, – даже появлялась специальная брачная мозоль на лапах, черное утолщение кожи, которое помогало удерживать влажную и скользкую самку, – особенность, характерная для многих жаб и лягушек, но утраченная у жаб-повитух.

Даже после получения таких удивительных «доказательств» мнемической теории Земона амфибий в лаборатории Каммерера не оставили в покое. В одном эксперименте доктор Ханс Шпеман заставил желтобрюхую жерлянку (Bombina variegata)^[49] отрастить глазной хрусталик на задней части головы – замечательное достижение^[50], но его превзошел Гуннар Экман, который вызывал появление хрусталиков у обыкновенной квакши (Hyla arborea) на всех участках тела, «кроме ушей и носа». Это якобы доказывало, что кожа лягушки «запомнила», как отращивать глаза, при надлежащей стимуляции. Тем временем Уолтер Финклер посвятил себя пересадке голов насекомых. Гибридные создания проявляли признаки жизни в течение нескольких дней, но при этом – что, возможно, неудивительно – демонстрировали нарушенное сексуальное поведение^[51].

К 1920-м годам работы Каммерера подверглись очень серьезным нападкам, поскольку они бросали вызов «неодарвинистской ортодоксальности», отстаиваемой Уильямом Бэтсоном, которого в молодости описывали как «сноба, расиста и крайнего патриота»³³. Нападки Бэтсона на Каммерера были едкими и неотвязными. Бэтсон с самого начала подозревал мошенничество, и, действительно, в 1926 году оно было доказано: обнаружилось, что черная брачная мозоль на лапе одной из жаб-повитух у Каммерера была сделана инъекцией туши. По сей день виновник остается неизвестным, но им мог быть ассистент, который сочувствовал нацистам и пытался дискредитировать Каммерера – еврея, ярого пацифиста и социалиста. Бэтсон выставил это мошенничество как свидетельство ненадежности всей научной работы Каммерера. В результате репутация ученого была подорвана, и в конце концов он отправился в лес и застрелился – как и Земон до него.

В 2009 году специалист по биологии развития Александр Варгас перепроверил результаты Каммерера и заявил, что если не считать чернильной лапы, то они, возможно, и не сфальсифицированы: их можно объяснить эпигенетикой – изменениями, вызванными модификацией экспрессии генов, а не изменением самих генов. Другие исследователи заявили, что Каммерера следует считать первооткрывателем эпигенетического феномена, известного как «эффект родителей», когда геномный импринтинг позволяет заглушить определенные гены. Спустя столетие после самоубийства от безысходности и Каммерер, и Земон в какой-то степени все же получают признание.

У жаб-повитух в Европе есть близкие родственники – жерлянки (те самые создания, у которых Ханс Шпеман выращивал хрусталики на задней части головы). Существует восемь видов этих маленьких, но ярких амфибий, и они – единственные настоящие путешественники среди алитид^[52]. Десятки миллионов лет назад этим крошечным животным удалось пересечь всю евразийскую сушу, и сегодня пять из восьми видов населяют горы и болота Китая^[53].

Алитиды – всего лишь одно из трех^[54] древних семейств амфибий в подотряде Archaeobatrachia, который объединяет самых примитивных лягушек и жаб, доживших до наших дней. Другие два – это новозеландские лейопельмы (Leiopelmatidae) и североамериканские хвостатые лягушки (Ascaphidae). Вместе эти два семейства содержат всего шесть видов, в то время как алитиды включают примерно 20 существующих видов, половина из которых обитает в Европе. К алитидам относятся шесть видов дискоязычных лягушек (род Discoglossus), два из которых добрались до Северной Африки, и один сохранившийся вид украшенных лягушек (род Latonia). Европа изобиловала украшенными лягушками в промежутке от 30 до 1 миллиона лет назад, но затем они вымерли. В 1940 году биологи обнаружили двух лягушек и двух головастиков в окрестностях озера Хула в Израиле. Ко всеобщему удивлению, это оказались украшенные лягушки. Более крупная особь быстро съела меньшую, и в 1943 году каннибал, к тому времени уже находившийся в консервационной жидкости в коллекции университета, был объявлен новым видом – израильской украшенной лягушкой (Latonia nigriventer)^[55].

Еще одна особь этого вида была обнаружена в 1955 году, однако после этого находок не было, и в 1996 году Международный союз охраны природы признал израильских украшенных лягушек вымершими. Тем не менее Израиль продолжал считать этот вид «находящимся под угрозой исчезновения». Эта вера окупилась в 2011 году, когда Йорам Малка, смотритель природного заповедника Хула на севере Израиля, нашел живую украшенную лягушку – одну из нескольких сотен сохранившихся там особей. Израильская украшенная лягушка поистине таксон Лазаря: считалось, что ее род вымер миллион лет назад, однако его представители все это время цеплялись за жизнь в болоте на периферии Европы.

Еще полмиллиона лет назад алитиды делили Европу с другой группой амфибий – палеобатрахидами ³⁴. Лягушки обычно не дают хороших окаменелостей, но палеобатрахиды – исключение: во многих европейских музеях можно найти их прекрасно сохранившиеся останки. Повадками и формой тела палеобатрахиды напоминали гротескных шпорцевых лягушек Африки и суринамских пип Южной Америки. Похоже, что так же, как и они, палеобатрахиды всю жизнь проводили под водой, отдавая предпочтение озерам, в том числе глубоким и спокойным, где шансы на сохранение окаменелостей намного выше, чем у обитателей болот или суши. По меркам геологического времени мы буквально на волосок разошлись с этими лягушками и упустили шанс увидеть их во плоти.

Эта первоначальная Европа может показаться каким-то отдаленным местом, имеющим больше общего, скажем, с Австралазией, нежели с современной Европой, но даже на такой ранней стадии просматривались некоторые связи с Европой более поздних времен. Одна из таких связующих нитей – чрезвычайное разнообразие. В то время это были огромные неуклюжие рептилии, различные на разных островах. Сегодня это разнообразные языки и человеческие культуры, которые существуют в рамках границ и пересекают эти границы. Но не менее важно, что тогда, как и сейчас, Европа была территорией исключительного динамизма и крупномасштабной иммиграции – тех видов, что придут, найдут себе место среди уже имеющихся жителей, адаптируются к местным условиям и помогут создать новую Европу.

Глава 7. Великая катастрофа

В толстом слое песчаника в бассейне Тремп на юге Пиренеев можно увидеть призрачные тени последних динозавров Европы – в виде отпечатков ног^[56]. Поскольку сохранившие их породы поднялись и разрушились снизу, то многие следы остались на свисающих выступах, и мы видим огромную каменную копию ступни динозавра, опускающуюся на нас сверху ³⁵. Эти отпечатки в основном принадлежат длинношеим зауроподам и двуногим гадрозаврам, которые мигрировали на архипелаг из Северной Америки и Азии в конце мезозойской эры. Откуда и куда они шли в тот конкретный день, никому не известно. Но мы знаем, что через 300 000 лет после появления этих отпечатков потомки оставивших их созданий будут сметены с лица Земли. В скалах бассейна Тремп остались редкие свидетельства уничтожившего их катаклизма: отложения там непрерывно накапливались в течение длительного времени – как до вымирания, так и после.

О причинах исчезновения динозавров ведутся долгие споры. Некоторые палеонтологи полагают, что климатические или геологические изменения нарушили цепи питания ящеров, но убедительных объяснений произошедшего не было до 1980 года, когда группа исследователей во главе с физиком Луисом Альваресом и его сыном, геологом Уолтером Альваресом, предположила, что на планету упал какой-то астероид, вызвавший ядерную зиму, достаточно суровую, чтобы привести к массовому вымиранию видов. Ученые заявили, что у них есть доказательства этого: в слоях осадочных пород по всему миру обнаружена аномальная концентрация иридия – предполагается, что он имеет внеземное происхождение. Основываясь на этой пионерской работе, в 2013 году группа специалистов под руководством Пола Ренне из Геохронологического центра в Беркли с помощью аргонного датирования определила момент столкновения: 66 038 000 лет назад плюс-минус 11 000 лет³⁶.

Некоторые палеонтологи, похоже, были возмущены метеоритной теорией, а точнее, вероятно, тем, что в их деятельность вмешался человек из другой науки. Они утверждали, что динозавры продолжали существовать в течение тысячелетий после катастрофы или что на момент столкновения они уже находились на стадии упадка. Другие просто отрицали, что столкновение с астероидом могло иметь такой катастрофический эффект 37. Несмотря на контраргументы, сегодня принято считать, что вымирание было вызвано столкновением какого-то небесного тела. Ученые все больше убеждаются в том, что объектом был астероид или комета размером примерно с Манхэттен^[57].

Итак, насколько неприятным могло быть столкновение с астероидом? Можно использовать тот факт, что для создания так называемого ударно-преобразованного кварца требуется очень большая сила. Действительно, до недавнего времени считалось, что кварц ударопрочен. Потом ученые исследовали песчинки в окрестностях подземного ядерного испытания. Мощности взрыва оказалось достаточно, чтобы деформировать структуру кристаллов кварца, что проявлялось в виде микроскопических линий в зернах. Чтобы воздействовать на кварц таким способом, требуется давление, превышающее два миллиарда паскалей (для сравнения: давление атмосферы на уровне моря составляет немногим более 100 000 паскалей). Вулканы не могут обеспечить такое воздействие. Да, они могут создать требуемое давление, но для появления ударно-преобразованного кварца нужно, чтобы температура оставалась достаточно низкой, в то время как вулканы слишком горячи. Объект, уничтоживший динозавров, высвободил в 2 миллиона раз больше энергии, чем самый мощный из проведенных ядерных взрывов, что создало самое большое количество ударно-преобразованного кварца в истории нашей планеты: этот материал повсеместно встречается в горных породах, образовавшихся в то время.

Астероид упал недалеко от экватора, в том месте, где сейчас находится полуостров Юкатан в Мексике. При столкновении было выбито примерно 200 000 кубических километров отложений, а ударные волны прозвенели по Земле колоколом, спровоцировав вулканические извержения и землетрясения по всей планете³⁸. Высота вызванного ударом мегацунами оценивается в несколько километров – это одно из крупнейших цунами в истории Земли, и к моменту, когда волна достигла Европейского архипелага, ее высота должна была остаться весьма существенной. После этого с неба посыпались пылающие обломки, и огненные бури уничтожили целиком леса, оставив после себя слои угля. Поскольку в то время уровень кислорода был выше, то горела даже влажная растительность^[58].

Когда пожары утихли, началась ядерная зима, которую вызвали частицы, выброшенные в атмосферу и заслонившие солнце. Вдобавок метеорит упал в отложения гипса, что привело к созданию колоссальных количеств трехокиси серы, которая при соединении с водой образовала серную кислоту. Это на целых 20 % уменьшило количество солнечного света, попадающего на Землю, и усугубило ядерную зиму, поскольку вызвало понижение температуры и примерно десять лет мешало фотосинтезу. Парадоксально, но за ядерной зимой последовало глобальное потепление, вызванное выбросами углекислого газа вследствие пожаров и вулканической активности. Проблемы с резко нарушенной океанической циркуляцией продолжались тысячи лет. Морская жизнь была сокрушена. Никогда больше мир не увидит великолепных аммонитов или неуклюжих плезиозавров. Не будет ни моллюсков рудистов, ни актеонеллид, похожих по форме на артиллерийские снаряды.

Место падения находилось достаточно близко к Европейскому архипелагу, и последствия цунами и огненных пожаров здесь ожидаемо были крайне серьезными. Нигде на Земле нельзя было скрыться от наступившей ядерной зимы. Вымерли почти все животные, превышавшие несколько килограммов, включая низкорослых динозавров Европы и черепаху Баязида. Исчезли и более мелкие существа, в том числе ящерицы тейиды, змеи мадтсоиды и некоторые примитивные млекопитающие. Sic transit gloria mundi!^[59]

Однако пресные воды Европы предоставили важные убежища. Амфибии, а также некоторые водные черепахи остались в основном невредимы. Глубокие воды смягчают крайние проявления жары и холода, а пресноводные экосистемы некоторое время могут выжить без фотосинтеза, поскольку основу пищевой цепи обеспечивают бактерии и грибки, питающиеся мертвой органикой, смытой с разоренной земли. На верхнем конце пищевой цепочки могут существовать лягушки и жабы. Вот так и получилось, что предки нежных саламандр и жаб-повитух пережили глобальную катастрофу.

К сожалению, у нас практически нет европейских окаменелостей, которые могли бы рассказать, что происходило на суше после удара метеорита. Если дело касается морей, то везет больше. Например, в Италии или Нидерландах точный момент удара можно увидеть и потрогать – на камне. В самом деле, именно в Губбио в итальянских Апеннинах и был впервые идентифицирован и изучен слой иридия, обнаженный в ходе вырубки дорожной обочины. Оказалось, что этот слой богат мелкими стеклянными шариками – остатками пород, которые были расплавлены и выброшены в атмосферу Земли, где затвердели и пролились дождем.

Возможно, самым значительным из морских вымираний, по крайней мере в Европе, было исчезновение кокколитофорид, чьи останки, осаждавшиеся гигатоннами, сформировали мел, который и дал название меловому периоду. Европа богата доказательствами изобилия кокколитофорид в прошлом – от белых скал Дувра до кремнистых сланцев, применяемых в строительстве, и пород на полях сражений Первой мировой войны в Бельгии и Северной Франции. С исчезновением многих важных организмов меловые породы больше не формируются^[60].

Хотя большинство из нас не обращает внимания на такую угрозу, попадание астероида в нашу планету по-прежнему вполне вероятно. В декабре 2016 года ученые NASA предупредили, что мы «прискорбно не готовы» к столкновению с астероидом или кометой³⁹. Нашу цивилизацию может разрушить даже удар гораздо более слабый, чем тот, что произошел 66 миллионов лет назад^[61].

Глава 8. Постапокалиптический мир

Великое астероидное вымирание знаменует конец эры динозавров и начало эры млекопитающих. Эта эра – время, в которое мы живем, – известна под названием кайнозой, что означает «новая жизнь»^[62]. Кайнозой делится на отдельные эпохи, первой из которых является палеоцен, длившийся примерно с 66 до 56 миллионов лет назад. Термин «палеоцен» означает «старый новый»^[63] – это сбивающее с толку название было предложено в 1874 году Вильгельмом Филиппом Шимпером, французским специалистом по мхам, который также занимался палеоботаникой.

Каким был Европейский архипелаг, когда климат успокоился и жизнь стала заново осваивать сушу? К сожалению, в этот критический момент мы сталкиваемся с ужасной пустотой в палеонтологической летописи – пробелом в 5 миллионов лет. Большая часть архипелага была тогда под водой (хотя крупные острова все же существовали), и это отнюдь не повышало шансы на сохранение окаменелостей сухопутных животных. Однако на основании свидетельств из других мест, в частности из Северной Америки, мы можем предполагать, что в течение тысячелетий здесь были пустоши, в которых доминировали папоротники^[64]. Затем из своих убежищ – возможно, из глубоких долин, из запаса семян в почве или из семян, приплывших по океану, – появились выжившие деревья и кустарники. Но климат уже изменился: в Европе стало прохладнее и суше, поэтому процветали другие растения, в то время как для некоторых уцелевших новые условия оказались сложными.

Как, должно быть, выросли деревья, несмотря на перемены в климате! Теперь их не объедали не только динозавры, но и многие листоядные насекомые, которые также вымерли, по крайней мере в Северной Америке⁴⁰. Разумно предположить, что аналогичная ситуация сложилась и в Европе, где островные леса стали расти быстрее и гуще, чем раньше. Однако воспроизводиться им, возможно, стало сложнее, поскольку уменьшилось количество опылителей и распространителей семян.

Какой была жизнь в этих быстро растущих лесах? Мы получаем представление о ней благодаря шурфу глубиной 25 метров и шириной всего метр, выкопанному на одном футбольном поле в Энене, недалеко от города Монс в Бельгии, и проходящему сквозь слои, отложившиеся в течение примерно 5 миллионов лет после удара астероида. Эти раскопки стали результатом случайного открытия 1970-х годов, когда геологи пробурили небольшие скважины в надежде получить образцы морских отложений. Вместо этого они нашли нечто гораздо более ценное: окаменелости самых ранних европейских наземных организмов кайнозойской эры ⁴¹. Впоследствии на этом поле сделали еще три шурфа, и каждый дал новые окаменелости и новое понимание ушедшей эпохи.

В краткий миг славы как раз перед этим бурением футбольный клуб «Ройял Олимпик Клуб де Шарлеруа-Маршьен» играл в первом дивизионе, но сегодня опустился до третьего^[65]. Я надеюсь, что бурение футбольного поля не имело к этому никакого отношения, но лично я бы раскопал половину Брюсселя ради окаменелостей, которые бурильщики нашли в Энене. Надо признать, что объем находок был весьма невелик. Эти 400 фрагментов – в основном отдельные зубы млекопитающих размером с крысу и несколько костей рептилий, амфибий и рыб – заполнили бы один или два спичечных коробка. Но сколько в них информации! Они говорят нам об изобилии в Энене пресных вод, поскольку содержат останки крупной пресноводной рыбы рода Scleropages. Сегодня склеропагесы, весьма востребованные рыболовами, встречаются только в реках Юго-Восточной Азии и Австралии, но во время формирования отложений в Энене были распространены по всему миру ⁴². Нашлись также кости древних алитид – предков жаб-повитух – и останки саламандр.

Альбанерпетонтиды – существует ли еще более неуклюжее название? Давайте называть их пертунами^[66]. Это были напоминающие тритонов амфибии, которые зарывались в листовой опад. Их окаменелости были найдены в Северной Америке, Азии и Европе (включая Энен), где они встречаются в отложениях, образовавшихся и до, и после катастрофы. Представьте себе пертуна, лежащего на вашей ладони. Он живет в почве, поэтому, вероятно, темного цвета, и его можно принять за тритона, чья кожа покрыта бугорками. Однако в отличие от любого тритона пертуны воспринимаются на ощупь твердыми: под их кожей скрыты костные чешуйки. Существо поднимает голову, чтобы взглянуть на вас: при этом показывается пружинистая гибкая шея, не похожая на шею ни одной из живущих амфибий.

Амфибии стали первыми позвоночными колонизаторами суши – еще в девонском периоде, примерно 370 миллионов лет назад. Современные амфибии делятся на три большие группы: бесхвостые (жабы и лягушки), хвостатые (тритоны и саламандры) и безногие земноводные (червяги) – их общий предок жил задолго до динозавров. Пертуны были четвертой группой – той, что возникла в самом начале истории амфибий^[67]. На протяжении поколений пертуны воочию наблюдали большую часть истории жизни на суше. И мы, люди, едва с ними не встретились. В 2007 году неподалеку от Вероны были обнаружены окаменелости возрастом всего 1,8 миллиона лет⁴³. Разминуться с пертунами на такой короткий (по геологическим масштабам) промежуток времени, после того как они прожили три сотни миллионов лет, представляется настоящей трагедией. Было бы приятно думать, что в какой-то безвестной долине в Европе сегодня живет какой-нибудь пертун.

Кажется странным, что в Энене сохранилась скорлупа яиц двух разных видов черепах, ведь яйца редко окаменевают. Мы не можем идентифицировать тех черепах, что отложили эти яйца, но наш выбор ограничивается тем фактом, что три из четырех крупных групп европейских черепах вымерли после удара астероида. Выжили лишь бокошейные черепахи, хотя их дни тоже были сочтены: они исчезли 10 миллионов лет спустя. Все современные европейские черепахи – это потомки иммигрантов, прибывших уже после катастрофы.

Еще есть два крокодилоподобных существа, но каждое из них представлено всего одним позвонком, поэтому о них мало что можно сказать ⁴⁴. А вот два других крохотных позвонка свидетельствуют кое о чем гораздо более любопытном – о слепозмейках. Слепозмейки – одни из самых примитивных змей, а кости из Энена – самые старые окаменелости слепозмеек, найденные на планете^45[68]. Эти создания ведут полуподземный образ жизни – как черви, на которых они весьма похожи, – и питаются муравьями и термитами. В Европе сохранился всего один вид, найденный на Балканах и островах Эгейского моря^[69].

Также в Энене обнаружили окаменелости амфисбен – причудливых подземных червеподобных ящериц, которые появились в Северной Америке более 100 миллионов лет назад. Это грозные хищники длиной примерно 10 сантиметров, со зловещими на вид безглазыми головами и мощными зубами, которыми отрывают куски от своих жертв, поедая их живьем. Амфисбены, или двуходки, могут передвигаться с равной легкостью вперед и назад, а покрывающий их роговой чехол, похожий на гармошку, будто бы движется сам по себе и тянет за собой тело. Слепые, бледнокожие и жуткие, некоторые из них похожи на Провидца из Каттегата в телесериале «Викинги». Амфисбены пережили падение астероида в Северной Америке, и их присутствие в Энене указывает на то, что они очень рано мигрировали в Европу ⁴⁶. Будучи неважными мореходами, они, вероятно, пересекли Северную Атлантику на дрейфующей растительности, причем сделали это неоднократно, совершив несколько независимых миграций ⁴⁷. До сегодняшнего дня в Европе дожили пять видов амфисбен – два на Пиренейском полуострове и три в Турции^[70].

Самое поразительное в фауне Энена – насколько она хтоническая^[71]. Саламандры и жабы, амфисбены и слепозмейки – все это творения самой Земли. Когда я думаю об их мире, мне представляются картины Европы после гораздо менее давней катастрофы. Кадры из фильма об окончании Второй мировой войны запечатлели несчастных изможденных созданий, выходящих из своих укрытий среди завалов в опустошенный и ослабший мир. Как будто только недра самой Земли могут предоставить убежище от такого разрушения.

Последствия падения астероида, случившегося 66 миллионов лет назад, длились не десятилетия, а миллионы лет. И все же жизнь в конце концов восстановилась. В лесу у моря (так, по мнению палеонтологов, выглядел некогда Энен) в возродившихся рощах жила необычная группа мелких животных. Перебираясь через упавшие стволы, на ветки карабкались разнообразные млекопитающие размером с крысу. Самыми многочисленными из них были 15-сантиметровые ночные поедатели насекомых и плодов, известные как адаписорикулиды. Долгое время их считали родственниками ежей, но последние исследования показывают, что у этих примитивных созданий не было плаценты, при этом во всех остальных отношениях они были схожи с плацентарными млекопитающими. Они походили на крыс и просуществовали примерно 10 миллионов лет после удара астероида. Большинство видов были европейскими.

Среди самых интересных млекопитающих, шнырявших по лесам Энена, были когайониды – мы видели их мельком на Хацеге. Когайониды уникальны для Европы, а Энен изобилует их останками: один род – Hainina – даже назван в честь этого места. Они успешно пережили катастрофу, однако это были очень примитивные млекопитающие, вероятно, откладывавшие яйца^[72]. Хотя эти животные и не превосходили размером крысу, их невозможно спутать с грызунами. Представьте, что мы находимся в древних лесах Энена. Шевеление в тенистом подлеске выдает присутствие некоего существа, выпрыгнувшего из папоротников. Он двигается как лягушка, но покрыт шерстью. Это когайонид – единственное млекопитающее, чей способ передвижения напоминал таковой лягушек и жаб ^48[73]. Когда он открывает пасть, чтобы слопать слепозмейку, которую подстерег в засаде, вы видите крупные режущие премоляры, используемые им для измельчения добычи. Как ни странно, длинные нижние резцы, которые он вонзил в жертву, имеют кроваво-красный оттенок – результат упрочнения эмали железом ⁴⁹. Фауну млекопитающих Энена завершают примитивные копытные, сумчатые и прыгунчиковые⁵⁰. Все они смогли пережить падение астероида в норах, а во времена последовавшего холодного мрака питались мелкими беспозвоночными – червями и насекомыми – или семенами, оставшимися в почве.

Глава 9. Новый рассвет, новые нашествия

Через 10 миллионов лет после окончания эры динозавров занималась заря новой геологической эпохи. Начало эоцена отмечено изменением соотношения изотопов углерода¹²C и¹³C, что указывает на выброс ископаемого углерода в атмосферу. Это событие – одно из самых поразительных в истории Земли. За 20 000 лет – мгновение по геологическим меркам – ископаемый углерод привел к глобальному повышению температуры на 5–8 °C, и такая ситуация сохранялась 200 000 лет. Одновременно повысилась кислотность океанов, особенно в Северной Атлантике. Радикально изменилась циркуляция океанов (в некоторых районах сменилось даже ее направление), и массово вымерли глубоководные одноклеточные организмы фораминиферы. Поменялся характер выпадения осадков над сушей: одни регионы подвергались библейским потопам, а другие засохли. Эрозия и вымывание, шедшие в беспрецедентных масштабах, истощали почвы, и в поймах рек накапливались новые слои отложений. Тропические леса простирались на север до Гренландии.

Как считают некоторые специалисты, это потепление было вызвано тем, что кимберлитовые трубки (каналы, которые образуются при вулканических извержениях и начинаются глубоко в земной мантии) достигли поверхности Земли около озера Гра на севере Канады и выбросили огромное количество углерода. Другие полагают, что причиной было выделение природного газа из глубин океана. В пользу этого свидетельствует сильное закисление Центральной и Северной Атлантики, а также наличие нескольких крупных кратероподобных структур на дне океана, в основании которых лежат узкие пласты вулканической породы, известные как силлы. Расплавленная порода в силлах могла воспламенить колоссальные запасы неглубоко залегающего природного газа – словно спичка, поднесенная к газовому грилю ⁵¹. Какова бы ни была причина, принято считать, что это потепление было вызвано меньшими годовыми выбросами углерода по сравнению с теми, которые человечество допускает сегодня ⁵².

Слово «эоцен» (означающее «новый рассвет»^[74]) предложил отец современной геологии Чарлз Лайель. Его трехтомный труд «Основы геологии» публиковался в 1830–1833 годах, и в последнем томе он определил эоцен на основании того, что от одного до пяти процентов существовавших тогда видов сохранились по сей день. Эта эпоха длилась 22 миллиона лет, от 56 до 34 миллионов лет назад, и к ее началу там, где некогда простирался Европейский архипелаг, располагался огромный массив суши. Вокруг все еще было много островов, включая будущую Британию на западе и Иберию на юге, но от Тургайского пролива на востоке до Скандинавии на севере начал формироваться европейский протоконтинент, который с тех пор уже больше не делили на части возникающие моря или сдвиги тектонических плит.

Европейская растительность безудержно развивалась в течение 10 миллионов лет после того, как челюсти динозавров перестали ее обгладывать. Леса Европы стали подобны собору, как величественные леса Калимантана, только плотнее, темнее и безмятежнее. Итальянскому ботанику и путешественнику Одоардо Беккари, в XIX веке впервые проникшему в тропические леса Калимантана, высочайшие на Земле, они казались местом, которое «оставалось нетронутым и неизменным с далеких геологических эпох и где растительность продолжала процветать непрерывно сотни веков с того времени, когда эта земля впервые поднялась из океана»⁵³. Если представить себя среди огромных стволов, темноту, в которой светятся люминесцентные насекомые и грибы, спокойствие и тишину, которую нарушает только странное суетливое существо, то мы получим некоторое представление о том, на что были похожи дикие леса Европы.

Незадолго до этого великого потепления небольшое похолодание вызвало понижение уровня моря примерно на 20 метров, что открыло сухопутный мост между Северной Америкой и Европой и позволило попасть сюда одному американскому гиганту. Корифодон (Coryphodon) был крупнейшим животным с момента исчезновения динозавров. Он происходил от североамериканских предков размером с крысу, живших на 10 миллионов лет раньше, и принадлежал к древнему, ныне вымершему отряду. Эти громоздкие существа длиной 2,5 метра и массой до 700 килограммов (но с мозгом всего лишь в 90 граммов), вероятно, были довольно несимпатичными на вид: они напоминали раздутых землероек.

Корифодоны активно поедали растительность в болотистых лесах Нового Света, которые тогда произрастали на севере до самой Гренландии. По сути, они работали автоматами, перерабатывавшими растения в компост. Их приход в Европу обернулся предсказуемым результатом. Они оказались в огромной кладовой, которая создавалась 10 миллионов лет. Слишком крупные, чтобы бояться каких-либо хищников, и «слишком сексуально разнузданные, слишком много получающие и находящиеся прямо здесь» (если позаимствовать известную фразу^[75]), они пировали и сеяли хаос, пока не уничтожили все запасы пищи.

По мере того как сеянцы и растения нижнего яруса были съедены, а старые деревья умирали без замены, бесконечный тенистый навес древних лесов пропадал, позволяя солнечному свету достичь почвы, что создавало перспективы для низкорослых растений. Через леса шли тропы, соединявшие болота и места кормления, и питательные вещества и семена рассеивались по дороге с навозом корифодонов. Благодаря солнечному свету и удобной системе транспортировки семян лесной полог стал куда более разнообразным, поскольку в нем сосуществовало намного больше видов растений, чем когда-либо прежде.

Нашествие корифодонов было всего лишь одним из событий в сложной схеме миграций, происходивших на заре эоцена. Большей частью наших знаний об этих миграциях мы обязаны работе доктора Джерри Хукера. К тому моменту, как я встретился с Джерри в июне 2016 года, он уже более полувека изучал ископаемых млекопитающих в Музее естественной истории в Лондоне. Как он рассказал, в его работе было слишком много просеивания – так много, что бедра не выдержали. Однако помощь была уже в пути – он ожидал пару титановых бедер, любезно предоставленных Национальной службой здравоохранения Великобритании. Учитывая его самоотверженность, подумалось мне, уместно было бы подарить позолоченные.

Просеивание, которым занимаются палеонтологи вроде Джерри, – занятие изнурительное. Ученые, стоя обычно в ледяной воде, встряхивают громоздкие сита, заполненные липкой глиной и осадком, чтобы удалить мелкие частицы и сконцентрировать ископаемый материал. Через некоторое время остаются только фрагменты породы – и, если повезет, от трех до семи крошечных зубов на каждую тонну смытой глины. Если есть перспектива найти окаменелости, то Джерри будет просеивать что угодно – от глины, которой 200 миллионов лет, до свежей породы, которая образовалась всего несколько миллионов лет назад.

Один из лучших моментов его жизни – открытие древнейшего в мире крота. Его кости он обнаружил на острове Уайт в отложениях возрастом 33–37 миллионов лет⁵⁴. Зубы этих существ были описаны несколько десятилетий назад, но, хоть они и могут поведать, чем животное питалось, они не расскажут, рыл ли зверек норы или пробирался сквозь кустарник. Джерри старательно промывал отложения, пропуская землю через очень мелкие сита, пока не увидел мелкие кости конечностей. Их лопатообразная форма свидетельствовала о роющем образе жизни, и зверек стал древнейшим известным истинно роющим млекопитающим на планете. Это указывает на вероятность того, что кроты впервые появились в Европе, – данная точка зрения подтверждается исследованиями ДНК и европейскими находками ископаемых кротов, чьи родственники сейчас живут в Северной Америке⁵⁵.

На мой взгляд, Джерри Хукер – национальное достояние и святой в одном лице. За свою карьеру он нашел столько мелких окаменелостей, что ими можно наполнить несколько пачек сигарет. Один его друг с инженерным складом ума, слишком часто наблюдавший, как Джерри наклоняется и просеивает грязь в мерзлом водоеме, сжалился над ним и, повозившись в сарае, построил машину для промывки окаменелостей. Я видел, как она работала во дворе Музея естественной истории, трясясь и смывая грязную воду, тем самым концентрируя окаменелости. Все, что нужно было сделать Джерри, – положить сверху осадок и вынуть снизу концентрат, затем высушить его и рассортировать. Грандиозное устройство. Не такое сложное, как марсоход, но не менее эффективное для изучения далеких миров.

Работы Джерри показали, что примерно 54 миллиона лет назад со всех сторон в Европу хлынули мигранты самого разного размера. Из Северной Америки прибыли древние грызуны и родственники землероек, кузены панголинов и выдроподобные существа^[76], примитивные хищники и ранние копытные. Из Африки явилось некоторое количество других примитивных хищников, а из Азии – первые парнокопытные и непарнокопытные, а также первые приматы Европы и предки современных хищных ⁵⁶.

В результате вторжения этих развитых млекопитающих европейская фауна, которая после падения астероида развивалась в изоляции, была уничтожена. Лягушкоподобные звери и их родственники, а также почти все остальные млекопитающие Энена, исчезли. Разумеется, вымирания после нашествий были обычным делом в истории Европы, и они действительно много раз случались за последние 100 миллионов лет, однако исчезновение животных 54 миллиона лет назад было крайне масштабным.

Среди жертв оказались европейские прыгунчики ⁵⁷. Сейчас прыгунчики встречаются исключительно в Африке, но самые старые африканские окаменелости появляются только через 5 миллионов лет после первых европейских^[77]. Прыгунчики – это маленькие специализированные существа с носами, напоминающими миниатюрные хоботы. Они питаются в основном насекомыми и носятся по земле с огромной скоростью. Некоторые из них считаются самыми быстрыми для своего размера млекопитающими на Земле. Интересно, что это одни из немногих зверей, у которых, как и у людей, есть менструальный цикл.

Неожиданное присутствие прыгунчиков в Европе позволяет сделать небольшое отступление. Прыгунчиков относят к большой группе млекопитающих под названием Afrotheria, куда входят слоны, трубкозубы, сирены и ряд более мелких животных. Афротерии настолько разнообразны по размеру и форме тела, что никто не подозревал об их родстве до 1999 года, когда его выявили в результате изучения ДНК. Однако намеки на родство заключались в воспроизводстве: у всех афротериев необычные плаценты, и они производят больше эмбрионов, чем можно вырастить в утробе матери.

Долгое время предполагалось, что афротерии появились в Африке. Но кажется странным, что прыгунчики – единственные из всех афротериев – совершили путешествие в Европу на такой ранней стадии. Альтернативной гипотезой может быть возникновение афротериев в Европе, и тогда какие-то похожие на прыгунчиков создания отправились в Африку и там положили начало огромному разнообразию тех афротериев – от слонов до златокротов, – которые населяют сегодня этот материк. Если это так, то афротерии – единственные выжившие из млекопитающих Европы, которые эволюционировали во времена Энена.

Пока захватчики притесняли европейских млекопитающих, птицы продолжали процветать. Как и следовало ожидать от архипелага, тут имелось множество крупных нелетающих видов, среди которых был двухметровый гигант гасторнис ⁵⁸. Первые окаменелости этого существа обнаружил в 1850-х годах в отложениях Парижского бассейна французский ученый Гастон Планте, который впоследствии стал знаменитым физиком и изобрел свинцовый аккумулятор. Палеонтолог Эдмон Эбер был так впечатлен «прилежным молодым человеком, исполненным рвения», когда тот явился в парижский музей со своими находками, что назвал птицу в честь Гастона.

Гасторнисы произошли от птиц, напоминающих гусей, которые потеряли способность к полету из-за жизни на островах. Когда открылся мост в Северную Америку, гасторнисы перешли на этот континент, а недавние находки в Китае показывают, что они добрались также и до Азии^[78]. У гасторниса был массивный клюв, способный дробить твердые предметы, и целые поколения палеонтологов считали их хищниками: многие старинные иллюстрации изображают, как эти крупные птицы ловят и поедают предков лошадей. Однако исследование изотопов кальция показало, что гасторнисы были исключительно растительноядными ⁵⁹. Примерно 45 миллионов лет назад эти гигантские птицы вымерли в Северной Америке и Азии, а затем исчезли и в своем последнем бастионе – родной Европе.

Тем временем на континент прибывали новые амфисбены и современные сцинки ⁶⁰. Появлялись и исчезали обычные лягушки и жабы. Настоящие жабы заявились в Европу примерно 60 миллионов лет назад (предположительно, из Азии), а позже сгинули, хотя потом повторно заселились около 25 миллионов лет назад. Около 34 миллионов лет назад прискакали настоящие лягушки – возможно, из Азии или Африки. Примерно в это же время неизвестно откуда в Европу прилетела первая летучая мышь ⁶¹. Удивительно, но до того момента рукокрылых, похоже, не было ни в Европе, ни в Азии, ни в Северной Америке^[79]. Так откуда они взялись? Самые древние окаменелости летучих мышей обнаружены в Австралии, однако никаких возможных предков рукокрылых или их близких родственников на этом континенте не найдено. Происхождение и распространение летучих мышей остается одной из величайших загадок палеонтологии.

Работы Джерри Хукера показали, что 54 миллиона лет назад произошла и вторая миграция – всего через 200 000 лет после первой. Великое потепление привело к поднятию моря на 60–80 метров всего за 13 000 лет, и вода перерезала сухопутные мосты в Азию и Африку. Однако из-за вулканической активности открытым оставался путь в Северную Америку, и сумчатые, ранние приматоподобные существа и некоторые примитивные хищники воспользовались им для переселения в Европу. Одновременно произошло беспрецедентное событие: европейские млекопитающие, включая предков собак, лошадей и верблюдов, которые пришли в Европу из Азии всего 200 000 лет назад, массово отправились в Северную Америку.

В каком-то смысле эта великая миграция заложила основы современного мира, поскольку инициировала эволюцию лошадей, собак и верблюдов в Северной Америке, что помогло нам впоследствии преобразовать планету. Она также предвосхитила будущее Европы: биологическое богатство Азии изливалось на европейский протоконтинент, а затем открылся путь в обе Америки.

Глава 10. Мессель – окно в прошлое

Благодаря одному из самых необычных скоплений окаменелостей в мире мы знаем намного больше о европейской жизни спустя несколько миллионов лет после великого потепления, нежели о любом более раннем периоде. Отложения, образовавшиеся 47 миллионов лет назад, были открыты недалеко от Франкфурта-на-Майне в Германии – в старом карьере близ Месселя, где добывали бурый уголь и сланец^[80]. Останки животных из Месселя порой выглядят так, будто их спрессовали между страницами книги: видны отпечатки волос, кожи, а часто даже содержимое желудка! Это так не похоже на отдельные зубы, которые изучают специалисты вроде Джерри Хукера. Вот почему находки из Месселя обладают чрезвычайной ценностью.

Удивительные окаменелости были обнаружены в Месселе еще в 1900 году, но в 1970-х горожане решили использовать это место для свалки. Это было самое вопиющее пренебрежение европейским наследием со времен папы Сикста V, который предложил превратить римский Колизей в суконную фабрику, чтобы дать работу римским проституткам (такой судьбы амфитеатру удалось избежать только из-за преждевременной смерти понтифика). В 1991 году власти опомнились и приобрели карьер для научных исследований. Однако с 1971-го по 1995 год у коллекционеров был свободный доступ к бесценным окаменелостям, и в связи с этим есть одна история о человеческой слабости и жадности, которая вгоняет в дрожь даже бывалых палеонтологов.

14 мая 2009 года в новостных отделах всего мира появился пресс-релиз под названием «Всемирно известные ученые сделали революционную научную находку, которая меняет все»⁶². На пресс-конференции, состоявшейся на следующий день в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке, было объявлено, что в карьере Мессель найдено недостающее звено в человеческой эволюции – сокровище, сравнимое по культурной ценности с «Моной Лизой». Группу специалистов, сделавших такое заявление, возглавлял Йорн Хурум, – норвежский палеонтолог из музея естествознания Университета Осло, и найденной окаменелости он дал имя Ида в честь своей дочери. Хурум утверждал, что «этот экземпляр подобен потерянному ковчегу… Это научный эквивалент святого Грааля»⁶³. Окаменевшим «недостающим звеном», как сообщалось, был прекрасно сохранившийся 58-сантиметровый скелет небольшого примата со следами шерсти и его последней пищи. В научной статье, опубликованной двумя днями позже, исследователи предположили, что это маленькое создание, которое они назвали Darwinius masillae^[81], было промежуточной формой между низшими приматами, также известными как полуобезьяны, и обезьянообразными, к которым принадлежат обезьяны и люди. Если бы это оказалось правдой, то это изменило бы наше понимание ранней эволюции приматов. До появления дарвиния в целом считалось, что группа обезьянообразных произошла от существ, похожих на долгопятов.

Ученые не любят громких заявлений в прессе, особенно если они делаются до публикации доказательств в рецензируемых журналах. Газетный заголовок «Происхождение видимости»^[82], появившийся вскоре после заявления, должен был предупредить Хурума и его соавторов о том, что последует далее⁶⁴. Один из ведущих норвежских биологов Нильс Кристиан Стенсет назвал такие заявления «раздутым блефом», который «в корне противоречит принципам и этике науки»⁶⁵. Последующий анализ показал, что группа Хурума ошибалась. Ида не принадлежит к эволюционной линии человека, а относится к низшим приматам – адаписообразным, которые были схожи с лемурами^[83].

Этот образец был добыт одним любителем окаменелостей в карьере Мессель в 1983 году. Из-за особенностей сохранности ископаемых в Месселе он состоял из двух частей: плиты с костями (если угодно, «позитива») и ее двойника с отпечатками («негатива»)^[84]. «Негатив» в 1991 году был выставлен в частном музее в Вайоминге (США), однако вскоре было показано, что он частично подделан – составлен из останков двух различных существ^[85]. В 2006 году «позитив» был предложен Хуруму за 1 миллион долларов. Он приобрел его за 750 000 – такая сумма нанесла бы ущерб бюджету большинства музеев мира. А вместе с финансовым давлением появляется и потребность максимизировать публичность и значимость. Был подписан договор на книгу, а канал History Channel, говорят, заплатил за соответствующий рассказ больше, чем за любую другую программу ⁶⁶.

Неконтролируемые любительские раскопки в местах вроде Месселя и выплата огромных денег за окаменелости могут создавать риски для исследователей. Если бы добрые граждане Месселя осознали в 1971 году, какое сокровище спрятано у них в старом угольном карьере, и немедленно защитили бы его, то всего этого фарса можно было бы избежать.

Отложения Месселя образовались 47 миллионов лет назад – во времена, когда потомки существ, добравшихся до европейского протоконтинента, видоизменялись и приспосабливались к различным условиям. Среди них были древние палеотериевые – родственники носорогов, тапиров и лошадей. Также процветали различные странные примитивные копытные, принадлежащие к шести семействам парнокопытных, в том числе аноплотериевые, похожие на антилоп-дукеров, и дихобуниды размером с кролика. Все эти семейства были уникальными для Европы, и все животные были мелкими ⁶⁷. Как и карликовые динозавры Нопчи, европейские млекопитающие эоцена приспособились к жизни на тропическом острове, уменьшившись в размерах.

В то время Германия располагалась на 10 градусов южнее нынешнего положения и представляла собой вулканически активное и тектонически нестабильное место. Карьер Мессель был тогда озером, окруженным пышным тропическим лесом. На его дне в бескислородной среде формировались бурые угли и горючие сланцы, которые позже стали здесь добывать. Близлежащие вулканы превратили озеро в идеальное место для будущих окаменелостей. Время от времени они выбрасывали углекислый газ, который, будучи тяжелее воздуха, опускался вниз и висел над поверхностью озера. Любая птица или летучая мышь, пролетавшая над водой, или существо, спустившееся напиться, теряли сознание и погружались на дно, где бескислородные химические процессы готовили их к вечности так же искусно, как мумификатор.

Некоторые из окаменелостей Месселя настолько детальны, что создают впечатление черно-белой фотографии вымершего существа. У некоторых мелких животных вроде жуков-златок сохранился даже цвет. А иногда окаменелости наглядно представляют экологию леса: отпечатки муравьиных челюстей на фрагменте листа подсказали ученым, что муравей был поражен паразитическим грибком, который заставлял хозяина забираться на высоту и оставаться там до самой смерти, чтобы грибок мог выпустить по ветру свои споры.

Среди самых необычных сокровищ Месселя – спаривающиеся двухкоготные черепахи (эти существа были найдены в Шаранте в отложениях мелового периода)^[86], причем целых девять пар. Как исследователь ископаемой летописи, могу вас заверить, что нечасто существа in flagrante delicto превращаются в memento mori^[87]. Среди многочисленных животных Месселя есть похожий на тапира пропалеотерий (Propaleotherium). Нашлись тела этих 10-килограммовых созданий с недоношенным плодом, а также с последней пищей (ягоды и листья) в желудках. Не обошлось и без сюрпризов: так, евротамандуа (Eurotamandua) – панголин без чешуи – удивительно похож на южноамериканского муравьеда^[88]. Но истинным сокровищем являются птицы Месселя. Обычно птицы дают плохие окаменелости, у них нет зубов, а по другим останкам их классифицировать трудно. В Месселе же вся орнитофауна сохранилась, словно в студне.

Некоторые птицы вполне ожидаемы – например, соколы, удоды, ибисы, сова и существо, похожее на фазана. Но другие кажутся чужеродными, неожиданными или совершенно диковинными. Среди чужеродных – исполинский козодой, колибри, родственники солнечной цапли и хищной кариамы; все эти птицы сегодня живут в Южной Америке, а не в Европе. К этой группе примыкают также примитивный страус и птица-мышь – сегодня это эндемики Африки. Из неожиданных птиц – олуши, которые охотились в пресных водах, а из диковинных, безусловно, следует отметить попугая, у которого не было попугайского клюва, и одно странное создание, которое выглядит смесью ястреба и совы, но имеет тонкие лентовидные грудные перышки ⁶⁸. Чего нет в Месселе, да и во всей Европе того времени, так это предков жаворонков, дроздов, иволг и ворон – все они относятся к воробьинообразным. А ведь к этому отряду сегодня принадлежит большая часть европейской орнитофауны.

Что делать с высокой долей южноамериканских птиц в Месселе? Сейчас есть надежные геологические свидетельства в пользу того, что хотя Южная Америка и располагалась в те времена неподалеку от Африки, но была полностью отделена водой, так что единственным возможным способом миграции был воздушный. На данный момент у нас нет убедительного объяснения, почему в эоценовой Европе было так много птиц, которые сейчас живут исключительно в Южной Америке.

Глава 11. Большой европейский коралловый риф

1 июня 2016 года. Я стою перед серым шкафом, в котором Музей естественной истории хранит свою коллекцию ископаемых кораллов, и с трудом могу поверить глазам. Это выглядит как кусок камня неправильной формы, но Брайан Розен, один из исследователей кораллов в музее, объясняет, что это на самом деле голотип (то есть типовой экземпляр вида) Acropora britannica – представителя акропор, которые напоминают оленьи рога и являются одними из самых важных кораллов, создающих рифы. Его назвал так Карден Уоллес, австралийский специалист по рифообразующим кораллам семейства Acroporidae, а найден он был в отложениях позднего эоцена (37 миллионов лет назад) рядом с живописной деревушкой Брокенхерст в национальном парке Нью-Форест недалеко от Саутгемптона.

В породах вокруг Брокенхерста были обнаружены фрагменты необычной морской фауны, включая Acropora anglica и Acropora britannica – два вида, являющиеся самыми ранними представителями двух больших видовых групп акропор, которые составляют большую часть современных кораллов в Индо-Тихоокеанской области ⁶⁹. Мог ли Брокенхерст в самом деле быть местом рождения великолепных коралловых рифов Земли? Геологи уже более столетия знают, что 37 миллионов лет назад эта территория располагалась на побережье протоевропейского континента у Атлантического океана. Там, по словам одного геолога XIX века, «коралловые рифы, подвергавшиеся воздействию яростного прибоя и валов великого океана», создали преграду от южного ветра и волн ⁷⁰.

Современные исследователи сомневаются, что в районе Брокенхерста возник настоящий коралловый риф, хотя здесь явно росли рифообразующие кораллы, а в таких энергетически активных условиях быстрорастущие ветвистые кораллы вроде акропор просто процветают. Более того, Брокенхерст не был центром происхождения рода Acropora, потому что существует несколько более древних окаменелостей из Франции и одна из Сомали – они датируются временем примерно 55 миллионов лет назад. Однако кораллы Брокенхерста являются доказательством, что многие современные рифовые организмы происходят из европейской части моря Тетис.

Благодаря одному исключительному захоронению в Италии мы немного знаем о сообществах животных, которые процветали в те времена, когда впервые появились акропоровые кораллы. Более 400 лет путешественники посещают место Монте-Болка недалеко от Вероны, чтобы заглянуть в аквариум возрастом 50 миллионов лет – Кава делла Пескьяра, как его называют сами итальянцы. Самое раннее известное письменное упоминание о посещении этого места натуралистом Пьетро Андреа Маттиоли датируется 1554 годом: «Некоторые каменные плиты, расщепленные пополам, демонстрировали формы различных видов рыб, все детали которых преобразовались в камень»⁷¹. За многие годы здесь побывали аристократы, кардиналы и даже император Франц-Иосиф, уехавший с сувенирами в виде ископаемых рыб.

Породы Монте-Болки образовались в море Тетис примерно 50 миллионов лет назад, когда эти окаменелости были еще живыми созданиями. Рыбы и другие существа, сохранившиеся в отложениях, по-видимому, жили в лагуне, которая сформировалась между берегом и рифом (хотя здесь не обнаружено никаких современных рифообразующих кораллов вроде акропор). Рядом найдены прекрасно сохранившиеся останки крокодилов, черепах, насекомых и растений. Из последних есть кокосовые и другие пальмы, фиговые деревья и эвкалипты. Окаменелости рыб – одни из самых впечатляющих и красивых среди найденных когда-либо на Земле: некоторые выглядят так, словно они все еще плавают, и до сих пор сохраняют следы прижизненных узоров и окраса ⁷².

Чудесную сохранность ископаемых рыб Пескьяры сложно объяснить. Наилучшая из существующих теорий гласит, что время от времени происходило цветение токсичных водорослей, приводившее к массовой гибели рыб, чьи тела опускались в бескислородную воду в более глубоких частях лагуны. Какова бы ни была причина, в захоронении представлено около 250 видов рыб. Но этого всего у нас бы не было, если бы не одно маловероятное геологическое событие. На момент формирования этих отложений вся территория вокруг Вероны была вулканической и крайне нестабильной. Перед тем как превратиться в камень, пласт рыбосодержащих отложений протяженностью несколько сотен метров и толщиной 19 метров в целости и сохранности переместился на значительное расстояние – возможно, из-за подводного оползня.

Самое важное в фауне Монте-Болки – это то, что она является древнейшим известным сообществом рыб, которые и сегодня населяют коралловые рифы. Несмотря на присутствие нескольких вымерших семейств, 250 представленных здесь видов в целом похожи на те, что можно наблюдать на современных рифах, в том числе угрей, рыб-ангелов и скатов. Однако тут отсутствуют рыбы-бабочки и рыбы-попугаи, и это позволяет предположить, что они, видимо, эволюционировали позднее 73. Удивительное исключение – одна окаменелость брахионихта, названного так за плавники, похожие на руки^[89]. Сегодня брахионихтиевые встречаются исключительно в холодных водах Южной Австралии и Тасмании^[90]. Несколько лет назад у меня был выбор – посетить галерею Академии изящных искусств во Флоренции, чтобы увидеть «Давида» Микеланджело, или отправиться в Музей естественной истории в Вероне, чтобы посмотреть на ископаемых рыб. Вы можете догадаться, что я выбрал. Я приехал в Верону в солнечный четверг и направился к музею, который расположен на другом берегу реки от центра города. Я был обескуражен тем, что он оказался закрыт без каких-либо уведомлений. Я вернулся на следующий день только для того, чтобы обнаружить, что музей каждую неделю закрыт с пятницы до вторника – как раз до того дня, когда мне нужно было уезжать! Эта история, я уверен, знакома многим посетителям итальянских музеев. В утешение мне осталось только побродить по хорошо сохранившейся арене веронского амфитеатра, где на некоторых сиденьях видны остатки аммонитов размером с автомобильное колесо, а их поверхность до гладкости отполирована задами древних римлян. Интересно, задавались ли они когда-нибудь вопросом, что делают на их каменных сиденьях эти огромные круглые формы, похожие на раковины?

Глава 12. Рассказы парижской канализации

Примерно тогда же, когда рыбы из Монте-Болки испускали последний вздох, один регион на севере Франции представлял собой томливый и теплый залив Атлантического океана. Отложения, оказавшиеся на дне этого залива, теперь именуются Парижским бассейном, и в 1883 году французский геолог Альбер де Лапарран, известный своими усилиями по соединению Европы с материком с помощью железнодорожного туннеля, предложил название «лютетский век» (по латинскому названию Парижа – Лютеция) для одного из временных отрезков эоцена, в течение которого образовались породы этого бассейна.

Породы Парижского бассейна включают знаменитый парижский камень – известняк, который применяли для строительства с римских времен, и его теплые кремово-серые оттенки придают городу ни с чем не сравнимую красоту. Когда я брожу по улицам Парижа, не только сцены Французской революции возникают в моей голове, не только восхитительные запахи свежего хлеба и сыров меня очаровывают, но и следы того древнего Парижа – места, где жили морские гиганты и тропические создания, места невиданного биологического разнообразия.

Нет лучшего места, чтобы увидеть следы былой славы Парижа, чем Национальный музей естественной истории в Саду растений. Это один из старейших музеев мира, здесь работали Жорж-Луи Бюффон и Жорж Кювье (отец палеонтологии). В первые десятилетия XIX века Кювье изложил ряд «доктрин», одни из которых прошли испытание временем успешнее других. Он был прав в том, что в прошлом произошло вымирание (тогда в этом сомневались), но ошибался, выступая против эволюции^[91]. Вместо этого он разработал теорию, согласно которой жизнь периодически уничтожают какие-то катастрофы и каждый раз господь возрождает ее заново. Это логически вытекало из его исследований ископаемой летописи^[92]. В представлении Кювье большинство ископаемых видов оставались сходными по форме от первого появления до последнего, а «недостающие звенья» крайне редки. Это также было известно и Дарвину – и очень его беспокоило. Но Дарвин понял то, чего не смог понять Кювье: доисторическая эпоха настолько обширна, что окаменелости позволяют нам всего лишь мимолетно взглянуть на жизнь в давние времена. Согласно принципу Синьора – Липпса, это означает, что мы почти никогда не видим в ископаемой летописи ни происхождения вида, ни его исчезновения.

Некоторые свои работы Кювье выполнял вместе с профессором естествознания Александром Броньяром. Вместе они изучали окаменелости, обнаруженные в окрестностях города, многие из которых были найдены во время раскопок знаменитых водостоков Парижа. Еще одним богатым на находки местом был Монмартр, где из-за добычи гипса, шедшего на изготовление штукатурки, почти обрушился знаменитый холм^[93]. Обилие окаменелостей (как сухопутных, так и морских организмов) позволило Кювье выработать правила стратиграфии (более молодые породы перекрывают старые).

Несмотря на долгосрочную тенденцию к глобальному похолоданию, условия в мелких морях, омывавших будущий Париж, оставались благоприятными для жизни морских организмов ⁷⁴. Одним из них был моллюск Campanile giganteum с раковиной в форме колокольного языка, описанный Жан-Батистом Ламарком в 1804 году^[94]. При длине более метра это был, возможно, крупнейший брюхоногий моллюск в истории, и его останки, встречающиеся почти исключительно в Парижском бассейне, часто находили во время земляных работ на городской канализации. До наших дней дожил один-единственный вид моллюсков с подобной раковиной – Campanile symbolicum. Его можно обнаружить среди камней в прохладных мелких водах на юго-западе штата Западная Австралия. В четыре раза меньше своего гигантского европейского родственника, он служит редким и удивительным напоминанием о славных временах морей, раскинувшихся некогда на месте нынешнего Парижа.

А как насчет жизни в других местах Тетиса – этого чудесного утерянного моря, которое омывало протоконтинент своими солеными теплыми волнами? Еще одним гигантом был самый большой из когда-либо существовавших моллюсков-каури – Gisortia gigantea. Его изящные окаменевшие раковины размером с мяч для регби во множестве находили в Болгарии, Румынии, Египте и других странах, их возраст 34–49 миллионов лет. Каури с их фарфоровым блеском – одни из самых красивых брюхоногих моллюсков. К сожалению, в современных океанах нет даже близких по размеру каури.

Море Тетис было штаб-квартирой многочисленных нуммулитов (Nummulites), несколько видов которых дожили в Тихом океане до наших дней. Эти одноклеточные организмы, чье имя произведено от латинского слова nummulus («монетка»), наибольшего распространения достигли в эоцене. Нуммулиты ползают по дну океана, питаясь мертвой органикой и отращивая дискообразные многокамерные раковины из кальция. Залитое солнцем тропическое мелкое море Тетис давало им идеальную среду для обитания. В Турции найдены ископаемые нуммулиты диаметром 16 сантиметров. По некоторым оценкам, такие гиганты жили около 100 лет, что делает их самыми долгоживущими одноклеточными организмами из всех известных ⁷⁵.

Нуммулитов в Тетисе было так много, что их останки сформировали во многих местах особые породы – нуммулитовые известняки, которые с античных времен использовались в строительстве. Происхождение этой повсеместной породы – еще египтяне применяли ее при возведении пирамид – долгое время оставалось загадкой. Геродот зафиксировал раннее заблуждение, якобы нуммулиты в пирамидах – это окаменевшие останки чечевицы, которой кормили рабов во время их строительства. Однако даже в начале XX века наличие нуммулитов в этих колоссальных сооружениях продолжало интриговать, как показывает печальная история Рэндольфа Киркпатрика, помощника смотрителя в отделе низших беспозвоночных в британском Музее естественной истории.

Одна из величайших войн в геологии шла по поводу происхождения земной поверхности, и вели ее плутонисты и нептунисты. Плутонисты (на их стороне был, например, Томас Гексли) полагали, что первичными были такие породы, как базальт и гранит, которые сформировались в расплавленном состоянии в глубинах Земли, а другие породы, вроде песчаника и сланца, образовывались при их разрушении и повторном осаждении в виде ила и грязи. Напротив, нептунисты (в их рядах был, например, Иоганн Гёте) считали, что планета изначально была покрыта океаном, а все горные породы произошли от отложений на дне древних морей. К середине XIX века вопрос практически разрешился в пользу плутонистов. Однако в 1912 году Киркпатрик подлил масла – и дебаты разгорелись вновь.

Киркпатрик обратил внимание, что пирамиды почти полностью состоят из нуммулитов. Рассматривая породы в поисках все новых и новых нуммулитов, он начал видеть их в любых видах пород, которые помещал под микроскоп. В своем главном труде «Нуммулосфера» (он открывался потрясающим фронтисписом с изображением Нептуна, который управлял квадригой, мчащейся по земному шару, полностью покрытому водой) Киркпатрик использовал эту предполагаемую повсеместность нуммулитов, чтобы возродить теорию нептунистов, утверждая, что вся земная кора, а в конечном итоге Солнечная система и Вселенная состоят из окаменевших фрагментов нуммулитов, живших в первобытных морях ⁷⁶.

Историки науки часто задаются вопросом, каким образом солидный и, несомненно, трезвомыслящий куратор одного из самых респектабельных естественно-научных учреждений мог перейти от публикации серьезных и важных исследований к таким возмутительным заявлениям. Когда я обсуждал этот вопрос со специалистами по кораллам, они заверили меня, что жизнь, посвященная изучению сложной биологии таких организмов, как кораллы и губки, может изменить человека. Вскоре после Киркпатрика в музее работал Джордж Маттаи. Описав бесчисленное множество новых видов кораллов, включая те, что входят в Большой Барьерный риф, он покончил с собой.

Пострадал и коллега Маттаи, Сирил Кроссленд. В 1938 году после десятилетий напряженной работы по изучению кораллов в британских, египетских и прочих научно-исследовательских учреждениях он занял должность в Зоологическом музее Копенгагенского университета. Возможно, крайняя преданность работе помешала ему осознать опасность, надвигающуюся с юга, а возможно, свою роль сыграла его глухота. Перед смертью в 1943 году его видели катающимся в копенгагенских трамваях, где он открыто оскорблял нацистов с утрированным английским акцентом. Коллеги, к сожалению, недоглядели за отважным (или неосторожным) Кросслендом, но впоследствии назвали в его честь шесть десятков видов морских организмов.

Кроме одержимости нуммулитами, Киркпатрик не проявлял никаких признаков умственного расстройства. Он искренне верил в свою нуммулосферу и, чтобы все желающие могли удостовериться в его заявлениях, публиковал изображения, на которых, по его утверждению, были видны останки нуммулитов в базальтах, гранитах и метеоритах – то есть в тех породах, где окаменелости никогда не обнаруживаются. Мой сын Дэвид, который также занимается наукой, услышав историю Киркпатрика, сказал мне, что многие исследователи, разглядывая в микроскоп какие-то повторяющие формы в течение тысяч часов, начинают ad nauseam^[95] видеть их на пустых стенах, в далеких пейзажах, даже на лицах своих близких. Так можно запечатлеть не только изображения, но и теории – ученый будет повсюду видеть доказательства своих взглядов. Возможно, такое заболевание следует назвать «нуммулитит».

В те же годы, когда работал Киркпатрик, крайне патриотичный немецкий юрист и петролог-любитель Отто Ган, ставший приверженцем сведенборгианской церкви и веривший, что жизнь появилась из космоса, проводил долгие часы, рассматривая в микроскоп то, что считал окаменевшими останками водорослей. Ган, как и Киркпатрик, был нептунистом, но мысль о том, что земные породы состоят из нуммулитов, казалась ему смехотворной. Он предположил, что породы состоят из окаменевшего леса водорослей, источником которых были метеориты. Он также «открыл» ископаемого крошечного червя с тройной челюстью, питающегося водорослями; ученый назвал его Titanus bismarcki – в честь немецкого канцлера. Самого Бисмарка занимали другие мысли: европейские державы вступили в мировую войну.

Ко времени 49 миллионов лет назад постепенный рост европейского протоконтинента серьезно изменил окружающие морские воды. И Тетис, и Тургайский пролив, отделявший Европу от Азии, становились все уже. Если не считать недавно образовавшейся и все еще узкой Северной Атлантики, постепенно сужавшийся Тургайский пролив был единственной связью между водами Северного океана и остальными океанами планеты.

Северный океан не всегда был холодным и ледовитым: 49 миллионов лет назад он больше напоминал сегодняшнее Черное море – с его глубоким соленым и бескислородным слоем, находящимся под более пресными водами, – но был тогда более тропическим, чем нынешнее Черное море. То время отличалось также интенсивными дождями, и по мере того, как Северный океан все сильнее обособлялся от оставшейся части мировых вод, речной сток усиливался и в конце концов опреснил верхние слои до такой степени, что там смогло жить растение под названием Azolla.

Если у вас когда-нибудь был пруд, то азолла вам знакома. Это плавающий вид папоротника, напоминающий ряску и некоторые мхи. Его крошечные волнистые листочки сначала выглядят крохотным зеленым пятнышком, которое расширяется довольно медленно. Но когда азоллой покрыто 10 % поверхности пруда, то до полного захвата остаются считаные дни. Благодаря теплу и нужным питательным веществам это растение удваивает свою массу каждые 3–10 дней.

Доказательства того, что в Северном Ледовитом океане некогда жила азолла, сегодня погребены под тысячами метров холодных отложений и воды под слоем льда. Возможно, мы бы не узнали о них никогда, если бы в 2004 году бурильщики в поисках нефти не проделали в Арктике скважины. Меньше всего в этих дорогостоящих скважинах ожидали найти прудовые водоросли. Однако они там были – в слоях различной толщины, распределенных по отложениям глубиной минимум восемь метров. Эти окаменелости получили название Azolla arctica. Наличие азоллы сегодня подтверждено в более 100 скважинах, пробуренных по всей Арктике, причем наибольшие концентрации выявлены в кернах, взятых в самом океане⁷⁷.

Минимум пять видов азоллы существовало в водах Северного океана и вокруг него 49 миллионов лет назад. Тепло, пресная вода и питательные вещества, приносимые реками, давали этим папоротникам все необходимое. На пике расцвета азолла покрывала 30 миллионов квадратных километров – область размером с Африку ⁷⁸. Папоротники размножались так быстро, поглощая углекислый газ из атмосферы, что уменьшили его концентрацию как минимум с 1000 частей на миллион до 650 на миллион. И весь этот захваченный углерод продолжил формировать запасы арктической нефти, до которой так стремятся добраться современные нефтегиганты.

Процветание азоллы закончилось в конечном итоге само по себе, поскольку снижение концентрации углекислого газа понизило мировую температуру, что привело к уменьшению количества осадков на севере, и в результате снизились сток пресных вод и объем питательных веществ, необходимых для папоротника^[96]. По мере того как температура продолжала падать, над Северным океаном формировался слой льда. Зарождение нового ледникового мира было инициировано крохотным растением. Однако поначалу снижение концентрации углекислого газа не оказало на Европу существенного воздействия – словно предпосылки для значительных перемен уже появились, но на спусковой крючок еще не нажали.

II. Становление континента. 34–2,6 миллиона лет назад

Глава 13. La grande coupure – Великий перелом

Когда на заре XX века появились такие чудеса, как самолет, электричество и автомобиль^[97], швейцарский палеонтолог Ханс Георг Штелин не отрывался от микроскопа, сидя в своем кабинете в базельском Музее естественной истории и размышляя о старых костях. Его страсть к палеонтологии стала едва ли не легендарной, но, кажется, в ней было нечто большее, нежели просто научный интерес. Как гласит музейное предание, ему не повезло в любви, и, чтобы забыться, он всю свою энергию и страсть направил на работу. Он был красив, носил бороду, как у Фрейда, и обладал пронизывающим взглядом. Поговаривали даже, что его взгляд был убийственным: каждый раз, когда ему требовался скелет какого-нибудь экзотического животного для сравнения с ископаемыми костями, он приходил в зоопарк Базеля, смотрел на нужного зверя, и тот вскоре покидал бренный мир.

Примерно в 1910 году Штелин пришел к выводу, что около 34 миллионов лет назад в фауне Европы произошли драматические перемены. При резком изменении климата внезапно исчезли многие виды, которые существовали миллионы лет, зато появилось множество новых видов. Штелин назвал это событие la grande coupure – Великий перелом. До сих пор ученые спорят о его точных причинах и сроках. Сейчас общепризнанно, что это событие знаменует окончание необычно долгой тропической эпохи, эоцена, и начало новой, более холодной и сухой, – олигоцена^[98]. В общих чертах это верно, поскольку Великий перелом означает кардинальную перестройку климата – от преимущественно парникового мира к ледниковому^[99].

Причиной такого климатического потрясения было, по-видимому, отделение Южной Америки от Западной Антарктиды. Пролив Дрейка, разделяющий два материка, изначально был мелким и оставался таким миллионы лет, однако потоков воды было достаточно, чтобы сформировалось океанское течение, огибающее Антарктику. Это позволило скапливаться холодным водам и привело к образованию ледяной шапки. В результате произошла фундаментальная реорганизация океанских течений и ветров, что привело к значительному похолоданию.

В Европе этот сдвиг сопровождался изменениями гидрологического цикла. История происходившего красноречиво изложена улитками – особенно окаменевшими раковинами пресноводных улиток Viviparus lentus, которые некогда процветали в прибрежной зоне затопления, где сейчас находится пролив Те-Солент, отделяющий остров Уайт от Британии ⁷⁹. Болотная лужанка (Viviparus contectus) – крупная пресноводная улитка с полосатой раковиной, которую сегодня можно найти в озерах Великобритании, – дает нам хорошее представление о том, как выглядел и жил ее древний родственник. Изотопные исследования ископаемых раковин показали, что холодные воды, пришедшие в Северную Атлантику из Антарктики, вызвали понижение температуры на юге Британии на 4–6 °C. Однако в летние периоды, во время роста улиток, температура упала почти на 10 °C. Наряду с изменением климата происходит еще одно важное событие. Частично исчезает Тургайский пролив, который простирался от моря Тетис через сегодняшнее Каспийское море до Северного Ледовитого океана. В результате Европа и Азия наконец-то объединяются. И примерно в то же самое время сухопутным мостом в последний раз на краткий миг соединились Европа и Северная Америка.

В 2004 году Джерри Хукер и его коллеги еще раз взглянули на Великий перелом Штелина. Изучив обнажения у Те-Солента, на севере Франции и в Бельгии, они показали, что все было (как обычно и оказывается) намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. В исследованных отложениях обнаружились доказательства двух отдельных вымираний: меньшее совпадало с изменениями климата, а более крупное, произошедшее спустя несколько сотен тысяч лет, – с нашествием новых млекопитающих ⁸⁰.

Одними из немногих выживших были сони – п

Europe: A Natural History

by Tim Flannery

Copyright © Tim Flannery, 2019

This edition published by arrangement with Text Publishing (Australia) and Synopsis Literary Agency

© Поникаров Е.В., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Об этой книге

Европа находится на перекрестке планеты. Образовавшись 100 миллионов лет назад как архипелаг при взаимодействии Африки, Азии и Северной Америки, она стала плавильным котлом для эволюции животной и растительной жизни на Земле.

По мере того как поднимались и опускались массивы суши, мелкие и крупные животные перебирались через сухопутные мосты и моря на разнообразные острова. Когда-то Европа была домом для слонов и носорогов, гигантских оленей и львов и даже местом первого в мире кораллового рифа. Виды возникали и исчезали, мигрировали и рассеивались, скрещивались и улучшались. Ключевую роль в эволюции нашего собственного вида сыграла встреча древних людей и неандертальцев на этой территории исключительного разнообразия, быстрых изменений и большой энергии.

Тим Фланнери рассказывает увлекательную научную и поэтическую историю Европы от удивительных находок окаменелостей и зачастую эксцентричных ученых, просеивавших ради них тонны песка, до тектонических сдвигов, ледникового периода и будущего возрождения дикой природы на континенте[1].

Геохронологическая шкала

Введение

Термин «естественная история» относится и к природе, и к людям. Нас интересуют три важных вопроса. Как образовалась Европа? Как была открыта ее необычная история? И почему Европа обрела такую важность для мира? Людям, которые, подобно мне, ищут ответы, повезло, что Европа изобилует костями, захороненными слой за слоем среди камней и отложений, которые можно проследить назад во времени до появления позвоночных животных. Европейцы также оставили исключительно богатую сокровищницу естественно-научных наблюдений: от работ Геродота и Плиния до трудов английских натуралистов Роберта Плота и Гилберта Уайта. Европа также и место, где началось изучение прошлого. Здесь была составлена первая геологическая карта, здесь проведены первые палеобиологические исследования и выполнены первые реконструкции динозавров. А революция последних лет, совершенная благодаря новым мощным методам изучения ДНК и потрясающим открытиям в палеонтологии, позволила глубоко переосмыслить прошлое континента.

Эта история началась примерно 100 миллионов лет назад, в момент зарождения Европы – в тот момент, когда появились первые собственные европейские организмы. Земная кора состоит из тектонических плит, которые крайне медленно двигаются по планете и влекут с собой континенты. Большинство материков возникло после раскола древних суперконтинентов. Однако Европа началась как архипелаг, и эта концепция подразумевает взаимодействие трех континентальных «родителей» – Азии, Северной Америки и Африки. Совместно эти континенты составляют примерно две трети всей суши, а поскольку Европа была мостом между этими массивами, то она работала в качестве важнейшего места обмена в истории планеты[2].

Европа – это место, где эволюция идет быстро, это место в авангарде глобальных изменений. Но даже в эру динозавров – в мезозое – Европа обладала особыми характеристиками, которые определяли эволюцию ее обитателей. Некоторые из этих характеристик продолжают оказывать влияние и сегодня. По сути, из этих характеристик проистекают некоторые современные проблемы людей в Европе.

Определять Европу – занятие ненадежное. Разнообразие, эволюционная история и меняющиеся границы делают ее подобной Протею[3]. Однако парадоксальным образом Европа узнаваема сразу, как только мы видим ее – с характерными рукотворными ландшафтами, некогда величественными лесами, средиземноморскими побережьями и альпийскими пейзажами. Безошибочно узнаваемы и сами европейцы с их замками, городами и музыкой, которые ни с чем не спутать. Более того, важно понимать, что у европейцев было собственное общезначимое «время сновидений»[4] – в античном мире Греции и Рима. Даже те европейцы, предки которых никогда не были частью этого классического мира, считают его собственным, обращаясь к нему за знаниями и вдохновением.

Так что же такое Европа и что значит быть европейцем? Современная Европа – это не континент ни в каком реальном географическом смысле[5]. Это окруженный островами полуостров на западе Евразии, выступающий в Атлантический океан. С точки зрения естествознания Европа лучше всего определяется историей ее горных пород. В таком понимании Европа простирается от Ирландии на западе до Кавказа на востоке и от Шпицбергена на севере до Гибралтара и Сирии на юге[6]. При таком определении Турция – это часть Европы, а Израиль – нет: у горных пород Турции общая история с остальной Европой, в то время как израильские породы происходят из Африки.

Я не европеец – по крайней мере в политическом смысле. Я родился в противоположной точке планеты, на «антиподах», как когда-то в Европе называли Австралию. Но физически я такой же европеец, как британская королева (которая, к слову, этнически является немкой[7]). В детстве мне в голову вбивали историю европейских войн и монархов, но ничего не рассказывали о пейзажах и ландшафтах Австралии. Возможно, это противоречие инициировало мое любопытство. Как бы то ни было, мой поиск Европы начался задолго до того, как я ступил на европейскую землю.

Когда я в 1983 году впервые отправился в Европу, я был взволнован, будучи уверенным, что направляюсь в центр мира. Но когда мы подлетали к аэропорту Хитроу, пилот British Airways сказал фразу, которую я никогда не забуду: «Мы приближаемся к небольшому туманному острову в Северном море». Никогда в жизни я не думал так о Британии. Когда мы приземлились, я был поражен мягким воздухом. Даже запах ветерка казался успокаивающим: он был лишен той характерной эвкалиптовой нотки, которую я и не замечал, пока ее не стало. И солнце. Где же солнце? Его сила и воздействие скорее напоминали австралийскую луну, а не огромный яростный шар, опалявший мою родину.

Сюрпризы мне преподнесла и европейская природа. Меня поражали огромные размеры вяхирей и изобилие оленей на окраинах городской Англии. В этом влажном мягком воздухе растительность казалась такой нежной и зеленой, что ее блестящий оттенок выглядел нереальным. У нее было очень мало колючек и сучков – в отличие от пыльных царапучих кустов дома. После нескольких дней разглядывания туманных небес и нерезких горизонтов у меня было ощущение, что я завернут в вату.

В тот первый мой приезд я должен был изучать коллекции лондонского Музея естественной истории. Вскоре после этого я стал хранителем в отделе млекопитающих Австралийского музея в Сиднее, где, как ожидалось, я приобрету обширный опыт в териологии[8]. Поэтому, когда Редмонд ОʼХэнлон, редактор естественно-научного отдела в британском журнале Times Literary Supplement, попросил меня написать рецензию на книгу о млекопитающих Соединенного Королевства, я взялся за работу скрепя сердце. Эта книга удивила меня, поскольку в ней не упоминались два вида животных, которые издавна жили в Великобритании и которых я встречал там в колоссальных количествах, – коровы и люди.

Получив мой отзыв, Редмонд пригласил меня в гости в свой дом в Оксфордшире. Я боялся, что это был такой способ сказать, что моя работа никуда не годится. Но меня тепло встретили, и мы с энтузиазмом поговорили о естественной истории. Поздно вечером, после роскошной трапезы, сопровождаемой множеством бокалов бордо, он заговорщицки провел меня в сад, где показал пруд. Мы подобрались к краю, и Редмонд знаками призвал к тишине. Потом он протянул мне фонарик, и среди водорослей я заметил бледный силуэт.

Тритон! Мой первый тритон. Редмонд знал, что в Австралии нет хвостатых амфибий. Я был потрясен так же, как изумительный персонаж Вудхауса из романов о Дживсе – Гасси Финк-Ноттл с рыбьим лицом, который «похоронил себя в деревенской глуши и посвятил все свое время изучению тритонов, держал этих тварей в аквариуме и буквально не сводил с них глаз, наблюдая за их повадками»¹[9]. Тритоны – такие примитивные создания, что наблюдать за ними – все равно что смотреть в само время.

С того момента, как я увидел тритона, и до выяснения происхождения самих европейцев мое 30-летнее путешествие по естественной истории Европы было исполнено открытий. Возможно, сильнее всего меня, как жителя страны утконосов, поразило то, что в Европе есть такие же древние и примитивные создания, но, несмотря на знакомство с ними, их недооценивают. Еще одна вещь, потрясшая меня, – количество важных экосистем и видов, которые возникли в Европе, но давно исчезли с ее территории. Кто бы мог предположить, например, что древние моря Европы сыграли важную роль в эволюции современных коралловых рифов? Или что наши первые прямоходящие предки появились в Европе, а не в Африке? И кто бы мог вообразить, что значительная часть европейской мегафауны[10] ледникового периода выживет, подобно фольклорным эльфам и феям, в дальних зачарованных лесах и на равнинах или в виде генов, дремлющих в вечной мерзлоте.

Многие события, сформировавшие современный мир, начались в Европе: греческая и римская цивилизации, Просвещение, Промышленная революция, империи, которые к XIX веку поделили планету. Европа продолжает во многих отношениях лидировать в мире: от демографического перехода[11] до создания новых форм политики и возрождения природы. Кто знает, что в Европе с ее населением в 750 миллионов живет больше волков, чем в США, включая Аляску?

И, возможно, удивительнее всего то, что некоторые из самых характерных видов континента, включая крупнейших диких млекопитающих, являются гибридами. Те, кто привык думать в терминах «чистокровности» и «помесей», часто считают гибриды ошибкой природы – угрозой генетической чистоте. Однако новые исследования показывают, что гибридизация жизненно важна для эволюционного успеха. Везде – от слонов до репчатого лука – гибридизация позволяла обмениваться полезными генами, которые давали организмам возможность выживать в новых проблемных условиях.

Некоторые гибриды обладают силой и способностями, которых нет у родителей, а некоторые бастарды (так иначе иногда называются гибриды) даже продолжали долго жить после исчезновения родительских видов. Сами европейцы – это тоже гибриды, появившиеся около 38 000 лет назад, когда темнокожие люди из Африки стали скрещиваться с бледнокожими голубоглазыми неандертальцами.

Почти сразу же после появления таких гибридов в Европе сформировалась динамичная культура, среди достижений которой – возникновение изобразительного искусства и первых фигурок людей, первые музыкальные инструменты и первые домашние животные. Похоже, первые европейцы были теми еще ублюдками[12]. Однако задолго до того европейское биологическое разнообразие трижды уничтожалось и восстанавливалось, пока небесные и тектонические силы формировали континент.

Давайте отправимся в путешествие, чтобы открыть для себя природу этого места, так повлиявшего на весь мир. Для этого нам понадобятся несколько европейских изобретений: концепция глубокого времени, разработанная Джеймсом Хаттоном, основополагающие принципы геологии Чарлза Лайеля, объяснение процессов эволюции, предложенное Чарлзом Дарвином, и великое вымышленное изобретение Герберта Уэллса – машина времени. Приготовьтесь отправиться в прошлое – в те времена, когда в Европе начинали проявляться первые проблески ее индивидуальности.

I. Тропический архипелаг. 100–34 миллиона лет назад

Глава 1. Пункт назначения – Европа

При управлении машиной времени вам нужно выставить две координаты: время и место. Части Европы невообразимо стары, поэтому вариантов множество. Горные породы, расположенные под балтийскими государствами, относятся к самым старым на Земле – им больше трех миллиардов лет. Жизнь тогда была представлена простыми одноклеточными организмами, а в атмосфере не было свободного кислорода. Перенесемся на 2,5 миллиарда лет вперед: мы в мире сложной жизни, однако поверхность суши остается бесплодной. Примерно 300 миллионов лет назад землю колонизировали растения и животные, однако от гигантского массива суши, известного под названием Пангея, еще не откололся ни один континент. Даже после того как Пангея распалась на две части, образовав южный суперконтинент Гондвану и северный – Лавразию, Европе еще только предстояло стать чем-то единым. Действительно, европейский зоогеографический регион начал возникать всего примерно 100 миллионов лет назад, в последнюю стадию эры динозавров – меловой период.

Сто миллионов лет назад уровень моря был намного выше сегодняшнего, и от Европы до Австралии простиралось колоссальное водное пространство, известное под названием Тетис (оно сформировалось после разделения Лавразии и Гондваны). Часть Тетиса, именуемая Тургайским морем или Тургайским проливом, была важным зоогеографическим барьером, отделявшим Европу от Азии. Атлантический океан – там, где он вообще существовал, – был очень узким. С севера его ограничивал сухопутный мост, соединявший Северную Америку и Гренландию с Европой. Этот сухопутный мост, иногда называемый коридором де Гера[13], проходил недалеко от Северного полюса, и холод в сочетании с сезонной темнотой ограничивал возможности биологических видов пройти по нему. Африка примыкала к Тетису с юга, а значительную часть современной Центральной Сахары занимало мелководное море. Те геологические силы, которые со временем оторвут Аравию от восточного края Африки и раскроют Восточно-Африканскую рифтовую долину (расширяя тем самым африканский материк), еще не начали свою работу.

Европейский архипелаг 100 миллионов лет назад располагался там, где сегодня находится Европа, – к востоку от Гренландии, к западу от Азии, в области между 30-м и 50-м градусами северной широты. Очевидным местом для приземления нашей машины времени представляется остров Бал[14] (сегодня это часть Балтийского региона). Будучи самым крупным и самым древним островом Европейского архипелага, Бал должен был играть ключевую роль в формировании первобытной фауны и флоры Европы. К сожалению, нигде на этом массиве суши не сохранилось никаких окаменелостей мелового периода, так что все, что нам известно о Бале, исходит от нескольких фрагментов растений и животных, которые были смыты в море и сохранились в морских отложениях, обнаружившихся ныне в Швеции и России. Было бы бесполезно сажать нашу машину в такой ужасной пустоте².

Однако важно знать, что ужасные пустоты в палеонтологии являются нормой. Чтобы объяснить их серьезное влияние, я должен познакомить вас с Синьором – Липпсом. Это не какой-то итальянец, а два профессора: в 1982 году Филип Синьор и Джере Липпс совместно предложили важный принцип палеонтологии: «Поскольку летопись ископаемых организмов всегда неполна, ни первый, ни последний (по времени) организм в данном таксоне не будет зарегистрирован в виде окаменелости»³. Принцип Синьора – Липпса говорит нам, что, подобно тому как древние прикрывали завесой скромности критический момент в истории Европы и быка[15], геология прикрывает момент зоогеографического зарождения Европы. Нам остается только настроить шкалу машины времени на промежуток 86–65 миллионов лет назад – исключительно разнообразные ископаемые находки из отложений той поры свидетельствуют об энергичной юной Европе. Эти отложения сформировались на цепи островов Модак, что лежали к югу от Бала. Система Модак давно вошла в регион, который охватывает десяток восточноевропейских стран – от Македонии на западе до Украины на востоке. Во времена Римской империи эта обширная область находилась на территории двух крупных провинций Мёзия и Дакия – от этих слов и образовано название архипелага[16].

В момент нашего появления одни части цепи Модак поднимаются из океана благодаря воздействию тектонических сил, которые со временем создадут Альпы, в то время как другие части уходят под воду. Посреди этой тектонической активности лежит остров Хацег – место, окруженное подводными вулканами, которые периодически прорываются на поверхность и засыпают землю пеплом. К моменту нашего визита Хацег существует уже миллионы лет, что позволило развиться уникальной флоре и фауне. Его площадь – около 80 000 квадратных километров (то есть он размером примерно с современный остров Гаити в Карибском море), расположение – примерно в 27 градусах к северу от экватора и в 200–300 километрах от ближайшего соседа – острова Бомас[17]. Сегодня Хацег является частью области Трансильвания в Румынии, и найденные здесь окаменелости являются самыми многочисленными и разнообразными ископаемыми мелового периода во всей Европе.

Давайте откроем дверь нашей машины времени и ступим на Хацег, землю драконов. Мы прибыли в конце чудесной осени. Солнце светит ободряюще, но на этих широтах оно стоит в небе довольно низко. Воздух по-тропически теплый, и мелкий белый песок яркого пляжа хрустит под нашими ногами. Растительность поблизости – какая-то смесь невысоких цветущих кустарников, однако есть и рощи пальм и папоротников, а над ними возвышаются деревья гинкго – их золотая осенняя листва готовится опасть при первых шквалах подступающей мягкой зимы ⁴. Большие и прорезанные речные долины, начинающиеся на дальних нагорьях, говорят нам, что количество осадков здесь сильно зависит от сезона.

На сухом горном хребте видны лесные гиганты, похожие на ливанские кедры, – они относятся к вымершему роду Cunninghamites из семейства кипарисовых. Ближе к нам – водоем, обрамленный папоротниками, украшенный кувшинками и окруженный деревьями, поразительно похожими на знакомый лондонский платан. Кувшинки и платаны – древние растения, и в Европе осталось на удивление много таких «растительных динозавров»⁵.

Наши глаза перемещаются с суши на лазурное море: прибрежная полоса усыпана чем-то похожим на блестящие покрышки грузовиков с рифлеными протекторами. Они сияют странной красотой под тропическим солнцем. Где-то далеко в океане шторм убил стаю аммонитов – созданий, напоминающих наутилусов, с раковинами диаметром до метра, – и волны, ветры и течения вынесли эти раковины на берег Хацега.

Шагая дальше по сверкающему песку, мы ощущаем смрад. Впереди огромная обросшая ракушками глыба, оставшаяся на берегу после прилива. Это плезиозавр. Четыре плавника, которые когда-то двигали тушу, теперь неподвижно распростерлись на песке. Из бочкообразного тела торчит необычайно длинная шея, на конце которой сидит крошечная голова, все еще покачивающаяся на волнах.

Из леса выбираются три вампироподобных фигуры, словно закутанные в кожаные плащи, каждая с жирафа высотой. Зловещая, невероятно мускулистая троица окружает тушу, и самая крупная из тварей без труда обезглавливает плезиозавра своим трехметровым клювом. Падальщики вертятся вокруг животного, яростно отрывая куски плоти. Отрезвленные жутким зрелищем, мы возвращаемся обратно в безопасную машину времени.

Увиденное подсказывает, каким странным местом является Хацег. Вампироподобные твари – это хацегоптериксы (Hatzegopteryx), разновидность гигантских птерозавров. Именно они, а не какие-то зубастые динозавры, были высшими хищниками на острове. Если бы мы отважились двинуться вглубь острова, мы могли бы столкнуться с их обычной добычей – многочисленными карликовыми динозаврами. Хацег был вдвойне странным местом: странным для нас, потому что существовал в эпоху, когда Землей правили ящеры, но странным и для того времени – как и весь остальной Европейский архипелаг, он был изолированной сушей с крайне необычной экологией и фауной.

Глава 2. Первый исследователь Хацега

История нашего знакомства с Хацегом и его обитателями почти так же удивительна, как и сама эта земля. В 1895 году, когда ирландский романист Брэм Стокер писал «Дракулу», реальный трансильванский дворянин Франц Нопча фон Фельшё-Сильваш, барон Сачал, сидел в своем замке, одержимый не кровью, а костями. Кости подарила его сестра Илона, которая нашла их, прогуливаясь по речному берегу в семейном поместье Нопча. Очевидно было, что они очень-очень старые. Сегодня семейный замок Нопча в Сачале лежит в руинах, но в 1895 году это был элегантный двухэтажный особняк, обставленный мебелью из ореха, располагавший большой библиотекой и огромным холлом, интерьер которого все еще можно разглядеть через разбитые окна. Хотя по высоким европейским стандартам поместье было скромным, оно давало достаточный доход, чтобы молодой Нопча удовлетворял свою страсть к старым костям.

Нопча станет одним из самых выдающихся палеонтологов в истории, но сегодня он практически забыт. Его интеллектуальный путь начался, когда он покинул свой замок, забрав с собой подаренные кости, и занялся учебой в Венском университете. Работая в основном в одиночку, он вскоре установил, что найденные его сестрой фрагменты принадлежали черепу небольшого примитивного утконосого динозавра ⁶. Очарованный аристократ приступил к работе всей своей жизни – воскрешению Хацега.

Будучи одиноким и эксцентричным эрудитом, Нопча яснее других видел многие вещи, однако писал, что страдает от «расшатанных нервов». В 1992 году доктор Юджин Гаффни, непревзойденный эксперт по ископаемым черепахам, писал о Нопче, что «в периоды просветления он направлял свой разум на изучение динозавров и других ископаемых рептилий», но эти мгновения блеска разделяли периоды тьмы и эксцентричности ⁷. Возможно, сегодня палеонтологу поставили бы диагноз «биполярное расстройство». Какой бы ни была его болезнь, она лишала его всякого чувства этикета. Фактически он слишком часто демонстрировал «колоссальный талант к грубости»⁸.

Яркий пример привела основательница палеоневрологии доктор Тилли Эдингер, которая занималась Нопчей в 1950-е годы. На первом курсе университета ученый опубликовал описание черепа динозавра, что было значительным достижением. Когда он встретил самого выдающегося палеонтолога того времени Луи Долло, тоже аристократа, юный дворянин похвалился: «Не чудо ли, что я, столь молодой, написал такой превосходный мемуар?»⁹ Позднее Долло выскажет двусмысленный комплимент, назвав Нопчу «кометой, несущейся по нашему палеонтологическому небу, распространяя всего лишь рассеянный свет»¹⁰.

Похоже, в Венском университете Нопча по большей части оставался без присмотра. Его изолированность от других людей доходила до того, что он изобрел клей для ремонта окаменелостей. Однако был один коллега, профессор Отенио Абель, который разделял его интерес к палеобиологии. Абель был фашистом, создавшим тайную группу из 18 профессоров, работавших над разрушением исследовательских карьер «коммунистов, социал-демократов и евреев». Он едва не погиб, когда его пытался застрелить один из сотрудников, профессор Шнайдер. Когда нацисты пришли к власти, Абель эмигрировал в Германию. Посетив Вену после аншлюса в 1939 году, он увидел нацистский флаг над университетом и заявил, что это счастливейший день в его жизни. Нопча общался с Абелем по-своему. Однажды прихворав, он позвал Абеля к себе на квартиру, требуя, чтобы один из ведущих палеонтологов Европы (который тем не менее был из простонародья) принес пару перчаток и плащ для любовника Нопчи ¹¹.

Пока Нопча изучал своих динозавров, у него появилась вторая страсть. Во время поездок по трансильванской провинции он повстречал и полюбил графа Драшковича. На два года старше Нопчи, Драшкович был искателем приключений в Албании – месте, которое спустя век после посещения Байрона оставалось экзотичным и мрачным, кланово-племенным. Заинтригованный рассказами любовника, Нопча совершил туда несколько поездок с частным финансированием, жил там среди местных, изучал их языки и традиции и даже участвовал в их спорах. Одна фотография показывает его в пышном наряде с оружием и отличительными племенными регалиями албанского воина. Даже будучи безумным романтиком, Нопча оставался также любознательным и дотошным документалистом, которого вскоре стали считать лучшим в Европе специалистом по албанской истории, языку и культуре.

Путешествуя по Албании, в 1906 году Нопча встретил жившего в горном массиве Проклетие пастуха Баязида Эльмаза Доду. Нопча нанял его в качестве секретаря и признавался в дневнике, что Дода был «единственным человеком после Драшковича, который по-настоящему любил меня»¹². Его отношения с Додой длились почти 30 лет, а в 1923 году Нопча увековечил имя своего любовника, назвав в его честь ископаемую черепаху Kallokibotion bajazidi – то есть «красивая и круглая черепаха Баязида».

Кости этой черепахи были найдены вместе с останками динозавров в семейном поместье. Имея полметра в длину, каллокиботион был полуводной рептилией среднего размера, очень похожей на пресноводных черепах, живущих в Европе и сегодня. Однако анатомия костей этой черепахи доказывала, что животное сильно отличалось от всех существующих видов, относясь к древней и уже вымершей группе примитивных черепах, последними представителями которой были удивительные мейоланииды[18].

Мейоланииды дожили в Австралии до появления первых аборигенов около 45 000 лет назад[19]. Это были колоссальные сухопутные существа размером с небольшой автомобиль, хвосты которых превратились в костяные дубинки, а на головах имелись искривленные рога, как у быков. Похоже, что первые австралийцы избавились от едва ли не последних потомков «красивой и круглой» черепахи Баязида. Однако некоторые из них перебрались через море к теплым, влажным, тектонически активным островам Вануату. Уединившиеся в своем царстве мейоланииды выживали, пока и эти земли не были обнаружены, на этот раз предками ни-вануату – народа, который сегодня населяет эти острова. О прибытии людей примерно 3000 лет назад возвещает плотный слой разломанных костей черепах, несущих следы употребления в пищу. Так была обрезана единственная оставшаяся нить связи с островами Модак – практически последний отзвук с того исчезнувшего архипелага.

Баязид, Албания и окаменелости были главными константами в жизни Нопчи, и из этих трех своих привязанностей он разлюбил только одну. Его отношения с Албанией достигли пика незадолго до начала Первой мировой войны, когда он разработал дерзкий и безнадежный план вторжения в страну с намерением стать ее первым монархом[20]. Несмотря на фиаско, Нопча продолжал заниматься палеонтологией и в 1914 году выпустил работу об образе жизни трансильванских динозавров, которая произвела революцию в представлениях о ранней Европе¹³. Особенность его методов заключалась в том, что он анализировал окаменелости как останки живых существ, которые обитали в конкретных условиях и реагировали на требования окружающей среды. По сути, Нопча был первым палеобиологом.

Ученый продемонстрировал, что на Хацеге жили всего десять видов крупных существ. Среди них – мелкий хищный динозавр, известный по двум зубам (оба впоследствии были утрачены), которого Нопча назвал Megalosaurus hungaricus. Останки мегалозавров действительно распространены в Европе, но в более древних отложениях. Присутствие этого хищника на Хацеге выглядело аномальным, и молодой специалист вскоре показал, что Megalosaurus hungaricus, очевидно, был случайной ошибкой.

Небольшого отступления заслуживает странный научный факт: первоначальное название мегалозавра – Scrotum, то есть «мошонка». Эта история началась в 1677 году, когда профессор Роберт Плот описал и нарисовал первую известную кость динозавра ¹⁴. Его труд «Естественная история Оксфордшира» был, видимо, первой книгой по естествознанию на английском языке, и по обычаям того времени она охватывала все – от растений, животных и горных пород Оксфордшира до его примечательных зданий и даже знаменитых проповедей в местных церквях. Плот верно определил, что окаменелость является концом бедренной кости, но проблема была в ее размере. Вероятно, размышлял натуралист, кость принадлежала слону, привезенному в Британию во время предполагаемого визита императора Клавдия в Глостер, когда (согласно Плоту) он перестроил город «в память о браке своей дочери Гениссы с Арвирагом, тогдашним королем Британии, куда он, возможно, привез с собой несколько слонов». Но, к сожалению, самые близкие к Глостеру слоны, о которых Плоту удалось найти записи, находились в Марселе[21].

После долгих ученых рассуждений Плот пришел к выводу, что кость, найденная близ кладбища, могла принадлежать какому-то великану. Как и многие его современники, Плот полагал, что созданный в XII веке труд Гальфрида Монмутского «История королей Британии» описывает достоверные факты. Столь сильна была тяга к великому античному «времени сновидений», что Гальфрид Монмутский начинает свой рассказ с отсылок к Вергилию: Брут, потомок Энея, прибыл на берег Альбиона, где отвоевал землю у местных жителей, «гигантов Альбиона», и вместе с ними положил начало британскому народу.

Плот не дал находке никакого научного названия, и такое положение оставалось неизменным до 1763 года, когда некий Ричард Брукс воспроизвел иллюстрацию Плота в своей собственной книге «Новая и точная система естественной истории»¹⁵. Брукс, похоже, тоже доверял Гальфриду Монмутскому[22] и решил, что изображенный у Плота фрагмент относится не к кости. Он определил его как пару исполинских человеческих тестикул. Помня о гигантах Альбиона и, возможно, пребывая в священном трепете при мысли, что обнаружил те самые тестикулы, которые породили первую королеву Британии, Брукс назвал окаменелость Scrotum humanum, то есть «мошонка человеческая»[23]. Поскольку он следовал системе Линнея, это наименование остается верным с научной точки зрения. Идентификация Брукса была явно убедительной: французский философ-натуралист Жан-Батист Робине утверждал, что в окаменевшей массе может различить мускулатуру яичек и даже остатки уретры.

К XIX веку вера в правдивость Гальфрида Монмутского ослабла, и начались научные исследования динозавров. В 1842 году анатом сэр Ричард Оуэн, ревниво относившийся к научным достижениям других людей и не стеснявшийся игнорировать более ранние названия интересных окаменелостей, предложил термин «динозавр» и имя Dinosauria для всех таких рептилий. Неясно, знал ли он о Scrotum, но вокруг «открытия» Оуэна было столько шума, что описание Брукса затерялось на век с лишним. Исчезла даже сама кость. Однако рисунок Плота позволил идентифицировать ее как часть скелета хищного динозавра Megalosaurus, останки которого нередко встречаются в Британии в отложениях юрского периода.

У науки таксономии собственная история, и для обсуждения валидности научного названия потеря реального образца значения не имеет. Ключевой для таксономии является маленькая зеленая книжка «Международный кодекс зоологической номенклатуры»16. Подобно порядку престолонаследия, в таксономии действует принцип приоритета, который гласит, что первое правильно предложенное научное название имеет приоритет над остальными[24]. К несчастью для тех, кому не по душе идея называть динозавров мошонками, кодекс не запрещает использовать названия частей тела. Сам великий Линней назвал одно тропическое растение клиторией (Clitorea) за форму ярко-синих цветков. Впрочем, в кодексе есть оговорка: если какое-то название не использовалось с 1899 года, оно считается nomen oblitum, то есть «забытым именем», и от него можно отказаться. Однако такое обозначение остается на усмотрение ученых[25].

Когда в 1970 году палеонтолог Ламберт Беверли Халстед указал, что именно Scrotum является валидным научным названием, впервые предложенным для динозавра, обычно бесстрастное таксономическое сообщество содрогнулось. Ситуации никак не помогал тот факт, что Халстед, похоже, был одержим сексом динозавров. Его самая памятная работа – иллюстрированный сборник позиций спаривающихся динозавров, своего рода «Камасутра» для рептилий. Он включал позу «нога сверху» для зауроподов (самых больших динозавров), которую многие считают крайне сомнительной. Минимум дважды Халстед выходил с женой на сцену и демонстрировал некоторые из самых сокровенных поз[26].

В конце Первой мировой войны Австро-Венгрия передала Трансильванию Румынии, и барон Нопча потерял и поместье, и состояние. В качестве компенсации ему предложили должность директора в роскошном Геологическом институте в Бухаресте. Однако утраты были слишком велики, и большую часть времени он тратил на призывы к правительству вернуть его владения. В 1919 году он добился своего, но вскоре после возвращения в Сачал бывшие слуги серьезно его избили, вынудив повторно отказаться от родового имения.

Какое-то время Нопча провел в инвалидной коляске и, ощутив, что силы покидают его, подверг себя «штейнахеризации». Эта операция, включавшая крайнюю форму односторонней вазэктомии, была разработана австрийским физиологом Эйгеном Штейнахом в качестве средства от усталости и пониженной мужской потенции[27]. Хотя Нопча наслаждался чудесным влиянием операции на его сексуальные возможности, она не омолодила прочие части его тела, что было заметно на собрании немецкого палеонтологического общества в 1928 году, где Нопча произнес «блестящую речь» о щитовидной железе различных вымерших животных. Тилли Эдингер, присутствовавшая на том собрании, вспоминала: «Его толкали мимо нас, лежащего в инвалидном кресле, парализованного с головы до ног… Он закончил словами: «Слабой рукой я сегодня пытаюсь отодвинуть тяжелую штору, чтобы показать вам новый рассвет. Молодые, тяните сильнее; вы увидите утренний свет и станете свидетелем нового восхода»¹⁷.

Не в силах реформировать свой институт, Нопча ушел с поста директора и обеднел еще сильнее. Он продал свою коллекцию окаменелостей Британскому музею и начал путешествовать по Европе на мотоцикле с Баязидом на заднем сиденье. Все закончилось, когда Нопча изучал землетрясения и они с Додой жили в Вене по адресу: Зингерштрассе, 12. Выдающийся специалист по динозаврам Эдвин Колберт описал это так:

«25 апреля 1933 года в Нопче что-то треснуло. Он дал своему другу Баязиду чашку чая, хорошо заправленную снотворным. Затем убил спящего Баязида, выстрелив ему в голову из пистолета»¹⁸.

Нопча написал записку и застрелился, положив конец своему дворянскому роду. В записке говорилось, что он страдает от «полного разрушения нервной системы». Будучи эксцентричным до самого финала, он оставил полиции инструкции, что нужно строго-настрого воспретить венгерским ученым его оплакивать. Его кремировали в мотоциклетной кожаной одежде – подобно какому-нибудь вождю викингов ¹⁹. Напротив, Баязид был похоронен в мусульманской части местного кладбища.

Глава 3. Карликовые, выродившиеся динозавры

Среди костей, собранных Нопчей в своем родовом поместье, были останки какого-то зауропода – массивного длинношеего динозавра, сходного с бронтозавром[28]. Вот только по сравнению со своими родственниками он был миниатюрным, размером всего лишь с лошадь. Самыми многочисленными ящерами были небольшой закованный в панцирь струтиозавр (Struthiosaurus) и коренастый утконосый тельматозавр (Telmatosaurus) длиной всего пять метров и массой 500 килограммов. На острове Хацег также обитали ныне вымерший трехметровый крокодил и, конечно же, красивая черепаха Баязида.

Динозавры Нопчи были не только небольшими, но и примитивными. Описывая их, он использует термины «захудалый» и «выродившийся»²⁰. В начале XX века такой язык был необычным. Другие европейские ученые заявляли, что окаменелости из их страны – самые лучшие, самые большие или самые старые (иногда прибегая к обману, как это было в случае с пилтдаунским человеком[29]). Например, незадолго до начала Первой мировой войны в немецких колониях Восточной Африки был обнаружен гигантский скелет зауропода. Он был установлен в берлинском Музее естествознания, и еще в 1960-е годы старый зоолог музея Клаус Циммерман во время визитов американцев с удовольствием сообщал им, что у тех нет более крупного ²¹.

В самом деле, в эпоху империй не было ничего необычного в принижении другой нации утверждениями о том, что ее создания – мелкие и примитивные. Когда в 1781 году Жорж-Луи Бюффон, отец современного естествознания, встретился в Париже с Томасом Джефферсоном, натуралист заявил, что олени и прочие звери Америки являются низкорослыми, жалкими и вырождающимися, равно как и люди, там обитающие, о которых он писал: «Органы размножения маленькие и слабые. Нет ни волос, ни бород, ни страсти к женщинам»²². Джефферсон был в ярости. Полный решимости доказать превосходство всего американского, он послал в Вермонт за шкурой лося и парой рогов самого большого размера и был огорчен, когда ему доставили тело, со шкуры которого слетела большая часть шерсти, а рога принадлежали меньшему экземпляру; к тому же туша, вероятно, была протухшей[30].

Похоже, что у Нопчи такого ложного национализма не было. Он внимательно работал со своими образцами, пытаясь понять, почему они меньше, чем динозавры, найденные в других местах, и первым из ученых стал делать срезы окаменевших костей, установив, что трансильванские динозавры росли очень медленно. Наука зоогеография находилась в зачаточном состоянии, но было известно, что острова могут служить прибежищем для пережиточных медленнорастущих животных и что ограниченные ресурсы островов со временем приводят к уменьшению размеров обитающих там созданий. Вот почему Нопча пришел к выводу, что характерные особенности обнаруженных им окаменелостей можно объяснить простым фактом: это остантки животных, которые жили на острове. Затем он продолжил анализировать динозавров Европы, обнаруживая признаки «захудалости и вырождения» во всем регионе. На этом основании ученый заявил, что во времена динозавров вся Европа была архипелагом. Эта глубокая идея стала краеугольным камнем, на котором строятся все исследования европейских окаменелостей конца мезозоя. И тем не менее Нопчу проигнорировали. Несомненно, путь к признанию дополнительно осложняли отсутствие еврошовинизма, открытый гомосексуализм и неустойчивый характер.

Не все динозавры Европы были карликами. Те, что жили в юрском периоде (до динозавров Нопчи), бывали очень крупными. Но они обитали в Европе в то время, когда она была частью суперконтинента. Динозавры, которые попали на европейские острова, переплыв через море, также могли быть большими, но их потомки по мере адаптации к островному проживанию за тысячи поколений мельчали.

Прекрасным примером полноразмерного европейского динозавра является двуногий травоядный Iguanodon bernissartensis. В 1878 году в Бельгии, в угольной шахте около Берниссара на глубине 322 метра было найдено 38 скелетов этих массивных созданий до 10 метров длиной. Кости, соединенные палеонтологом Луи Долло (тем самым, перед кем Нопча хвалился своей первой публикацией), первоначально были выставлены в построенной в XV веке капелле Святого Георгия в Брюсселе – богато украшенной церкви, некогда принадлежавшей королевской династии. Экспозиция была настолько впечатляющей, что после оккупации Бельгии во время Первой мировой войны немцы возобновили раскопки в угольной шахте и уже почти достигли костеносного слоя, когда союзники вернули себе Берниссар. Работы прекратились, и, хотя были предприняты и другие попытки добраться до окаменелостей, в 1921 году шахту затопило и все надежды были потеряны.

С развитием новых методов палеонтологи смогли выяснить намного больше о жизни на Хацеге, чем мог узнать Нопча. Одна из самых важных разработок – использование мелких сит для извлечения костей маленьких животных, включая примитивных млекопитающих. Некоторые из них, такие как когайониды, вероятно, прыгали подобно лягушкам. Были обнаружены кости странных амфибий, известных как альбанерпетонтиды, и предков жаб-повитух, которые являются одними из самых древних европейских существ. Также были найдены кости похожих на питонов змей, именуемых мадтсоидами, сухопутных крокодилов с пильчатыми зубами, веретеницеобразных ящериц, сцинкоподобных и хлыстохвостых рептилий[31]. И мадтсоиды, и крокодилы с пильчатыми зубами дожили в Австралии до появления там первых людей. Знакомая ситуация – старая Европа, до последнего времени выживавшая в Австралазии.

В 2002 году исследователи объявили об открытии главного хищника на Хацеге – хацегоптерикса. Мы встречались с ним, когда выходили из нашей машины времени ²³. В отличие от динозавров, хацегоптерикс в островных условиях превратился в гиганта, что сделало его, возможно, крупнейшим из живших на Земле птерозавров. Это существо известно только по части черепа, плечевой кости крыла и шейному позвонку, но палеонтологам этого было достаточно, чтобы оценить размах крыльев в 10 метров, а длину черепа – в три метра. Хацегоптерикс был достаточно велик, чтобы убивать динозавров Хацега, а его массивный кинжалоподобный клюв позволяет предположить, что он ловил свою добычу во многом подобно аисту ²⁴. Хотя, возможно, этот птерозавр и умел летать, на Хацеге он почти наверняка ползал на запястьях, а его огромные кожаные крылья при этом были сложены вокруг тела, как саван. На ум приходит своего рода гигантский Носферату. Нопче – да и Брэму Стокеру – наверняка понравилось бы такое причудливое создание!

Глава 4. Острова на перекрестке мира

Фауна острова Хацег эпохи ящеров – наиболее самобытная из известных. Однако Хацег – это только часть истории Европы мелового периода. Чтобы увидеть всю картину, нужно смотреть шире. Направляясь на юг от Хацега, мы пересекаем огромное пространство тропического моря Тетис. В его мелких водах находится множество ныне вымерших моллюсков, известных как рудисты. В изобилии водились морские улитки, называемые актеонеллидами, самые крупные из которых были размером с ладонь и напоминали по форме артиллерийский снаряд. Раковины этих хищных улиток были чрезвычайно толстыми. Они процветали на рудистовых рифах и закапывались в грунт, где это было возможно. Их было так много, что сегодня из их окаменелостей состоят целые холмы в Румынии, которые так и называются улиточными. Наряду с аммонитами и крупными морскими рептилиями вроде плезиозавров, воды Тетиса давали пристанище множеству акул и морских черепах.

К северу от архипелага океан был совершенно иным. У него практически не было общих видов животных с теплым Тетисом – например, его аммониты были абсолютно другими. Бореальное море не было тропическим, и его воды не манили прозрачностью. Их наполняли входящие в состав планктона одноклеточные водоросли кокколитофориды, чьи известковые скелеты образовали меловые породы, которые залегают сегодня под Британией, Бельгией и Францией. Большая часть мелообразующих останков кокколитофорид измельчена – должно быть, их съели и вывели из организма какие-то пока еще не установленные хищники ²⁵.

Если кокколитофориды, которыми изобиловало Бореальное море, напоминали Emiliania huxleyi – самых многочисленных современных кокколитофорид, то мы можем многое узнать о внешнем облике этого моря. Там, где изобилию эмилиании способствуют апвеллинг[32] или другие источники питательных веществ, она может размножаться до такой степени, что океан становится молочным. Эмилиания также отражает свет, собирает тепло в самом верхнем слое океана и производит диметилсульфид – соединение, которое способствует формированию облаков. Вероятно, Бореальное море было фантастически продуктивным местом: его молочные поверхностные воды кишели организмами, питающимися планктоном, в то время как облачное небо защищало их всех от перегрева и вредоносного ультрафиолетового излучения.

Трудно преувеличить необычность Европы в конце эры динозавров. Это была геологически сложная и динамическая дуга островов, отдельные части которой состояли из древних континентальных фрагментов, поднявшихся частей земной коры и новой суши, созданной вулканической активностью. Даже на этой ранней стадии Европа оказывала непропорционально большое влияние на остальной мир, часть которого возникала из истончающейся коры под ней. По мере прихода тепла к поверхности дно моря поднималось, и между островами возникали перешейки. Все это вкупе с образованием срединно-океанических хребтов вызвало переполнение океанов, изменило очертания материков и едва не утопило некоторые европейские острова ²⁶. Однако долговременный тренд шел в сторону создания новой суши, которой было суждено стать Европой.

Подобно цезаревской Галлии, Европейский архипелаг к концу мезозоя можно было разделить на три части[33]. Главную составляли крупный северный остров Бал и его южный сосед Модак. К югу лежал крайне разнообразный и быстро меняющийся островной регион, который включал архипелаги Понтиды, Пелагонию и Тавр. Спустя 50 миллионов лет с лишним они войдут в состав суши, которая сегодня обрамляет Восточное Средиземноморье.

Третья часть располагалась к западу от первых двух. Эти массивы суши были разбросаны по долготам между Гренландией и Балом. Ввиду отсутствия общепринятого названия мы станем именовать эту область Гэлией. Сюда входили Гэльские острова (которые станут Ирландией, Шотландией, Корнуоллом и Уэльсом) и расположенные ближе к африканскому сегменту Гондваны Галло-Иберийские острова (фрагменты Франции, Испании и Португалии). Этот регион был весьма разнообразен. Давайте заглянем в два места в Гэлии, где сохранилась масса окаменелостей.

Наша машина времени плюхается в мелкое море рядом с местом, которое стало департаментом Шаранта на западе нынешней Франции. Мы оказываемся в устье небольшой речки, пересохшей без дождей. Похожая на сцинка ящерица (один из первых сцинков) удирает по водорослям, устилающим берег, и в пруду с неподвижной зеленой водой мы видим рябь. На поверхности появляется свиноподобная мордочка, которая тут же скрывается вновь. Это двухкоготная черепаха: единственный вид этих животных, просуществовавший до наших дней, обитает в крупных реках южной части Новой Гвинеи и австралийского Арнем-Ленда.

Разглядывая гэльский берег, мы замечаем греющихся на солнце бокошейных черепах. Эти своеобразные существа получили свое название за привычку втягивать голову под панцирь, складывая шею в сторону. Сегодня бокошейные черепахи встречаются только в Южном полушарии, где они населяют реки и пруды Австралии, Южной Америки и Мадагаскара. Однако европейские окаменелости относятся к самой необычной ветви этой группы рептилий – ботремидидам. Это двухкоготная черепаха[34]: единственный вид этих животных, которые жили в соленой воде, и почти все они обитали в Европе. В лесах вокруг реки мы видим примитивных карликовых динозавров, похожих на тех, что обитают на Хацеге, но принадлежащих к другому виду. Шевеление растительности выдает присутствие сумчатого животного размером с крысу, очень похожего на уменьшенного опоссума из сегодняшних южноамериканских лесов. Это первое современное млекопитающее, достигшее Европы[35].

Останки еще более любопытного существа Гэлии – гигантской нелетающей птицы – были найдены в 1995 году в регионе Прованс – Альпы – Лазурный Берег, расположенном на юге Франции. Ее назвали Gargantuavis philoinos – «гигантская птица, любящая вино», поскольку ее окаменелые кости обнаружились среди виноградников Фокс-Амфу – места, которое, вероятно, более известно тем, что здесь родился деятель Великой французской революции Поль Баррас.

В то время, когда жили эти создания, остров, которому предстояло стать южной Францией, медленно поднимался над волнами. Но к югу от него одновременно тонул остров Месета, который ныне составляет большую часть Пиренейского полуострова[36]. Конечно же, Испания поднимется снова – в результате этого процесса возникнут высоченные Пиренейские горы, а полуостров соединится с остальной частью Европы. Но 70 миллионов лет назад около современной Астурии на севере Испании существовала лагуна: по мере опускания суши море затопляло ее при высоких приливах, и в отложениях оставались кости крокодилов, птерозавров и карликовых титанозавров (длинношеих динозавров, относящихся к зауроподам). Ископаемые находки со всей Месеты говорят нам, что в лесах тонущего острова скрывались саламандры.

Глава 5. Происхождение древних жителей Европы

Что было характерно для Европы в те первобытные времена? И что из этого дожило до сегодняшних дней? Ученые говорят о европейской «коренной фауне», под которой подразумевают животных, чьи эволюционные линии развивались на архипелаге во времена динозавров. Предки большинства представителей этой коренной фауны, которая включает амфибий, черепах, крокодилов и динозавров, очень рано явились по воде из Северной Америки, Африки и Азии. Можно было бы предположить, что доминирующее влияние оказывала Азия, но Тургайский пролив (часть моря Тетис) работал как серьезный барьер, так что возможности миграции из Азии были ограниченны. Однако время от времени в проливе возникали вулканические острова, служившие промежуточными ступеньками, и за миллионы лет различные животные успешно преодолевали пролив – либо на плотах из растительности, либо вплавь, дрейфуя или перелетая с одного вулканического островка на другой.

Самыми выносливыми иммигрантами оказались прибывшие из Азии динозавры, хотя успеха каким-то образом добились также и желестиды (примитивные насекомоядные зверьки, похожие на прыгунчиков). Наиболее успешными были двуногие гадрозавры, включая огромных неуклюжих ламбеозаврин, некоторые цератопсы и родственники велоцирапторов – все они отличались крупными размерами и, вероятно, умели плавать. Возможно, на каждую особь, выбравшуюся на европейский берег, приходилось по 10. 000 утонувших животных. Примерно через миллион лет их потомки станут карликовыми динозаврами Европейского архипелага.

Такой путь миграции из Азии в Европу был скорее фильтром, чем магистралью, и мало кто из животных обладал достаточной массой, силой или удачей, чтобы преодолеть его. И все же остаются серьезные загадки. Почему, например, до Европы не добрались трехкоготные или сухопутные черепахи? И те и другие обитают в Азии и хорошо справляются с водными преградами. Во время штормов или наводнений в море должно было смывать множество более мелких созданий. Однако нет никаких подтверждений, что кто-нибудь выжил и поселился на каком-то из европейских островов.

За время существования Европы Африка неоднократно смыкалась со своим северным соседом, а потом снова отступала за соленый занавес. К концу мезозойской эры крупные реки текли из Африки в Европу, и сюда массово попадали африканские пресноводные рыбы. Среди них древние родственники пираний и популярных аквариумных рыбок тетр, а также панцирники и пресноводные целаканты, известные как мавсониды. Целакант – это крупная рыба, обнаружение которой у восточного побережья Южной Африки в 1938 году вызвало всеобщее удивление: считалось, что они вымерли 66 миллионов лет назад[37].

Вместе с этими рыбами в Европу попали первые лягушки современного типа – необатрахии. Эта группа включает лягушек-быков и настоящих жаб, которые в наше время встречаются по всей Европе[38]. Мигрировав из Африки, необатрахии нашли гостеприимный дом там, где сегодня располагается Венгрия: их останки обнаружены в бокситовых шахтах этой страны. Некоторые бокошейные черепахи, питоноподобные змеи мадтсоиды с рудиментарными конечностями, сухопутные крокодилы с пильчатыми зубами и различные динозавры тоже попали в Европу из Африки. Один из хищных динозавров, арковенатор, похоже, вообще прибыл в Европу транзитом через Африку из Индии[39]. Однако 66 миллионов лет назад сухопутный мост между Африкой и Европой ушел под воду.

Поскольку связь с Африкой была потеряна, стала увеличиваться миграция из Северной Америки через коридор де Гера. Мир тогда был намного теплее, чем сейчас, но тем не менее для такого перехода требовалось долгое путешествие по полярным областям, где, как и всегда, три месяца в году царила темнота. Среди первых мигрантов были ящерицы тейиды – европейская ветвь этого семейства давно вымерла. Также возможно, что коридором де Гера воспользовались сумчатые, чьи зубы были найдены в Шаранте во Франции.

В конце мезозоя, когда потепление климата, предположительно, сделало этот маршрут более удобным, через коридор де Гера прошли различные крокодилы и родственники странного трубящего ламбеозавра[40]. Однако в целом коридор де Гера располагался слишком близко к полюсу – в условиях, которые были слишком экстремальными для большей части североамериканской фауны. На его северные почвы определенно никогда не ступали грозные тираннозавры и трехрогие трицератопсы – одни из самых известных динозавров Америки. Но даже немногие удачливые иммигранты, попав в Европу, были вынуждены ограничивать свои передвижения. Европейский архипелаг был изрезан морями, и каждый остров обладал собственными уникальными характеристиками: один мог оказаться слишком маленьким, другой – слишком сухим или по другим причинам не годился для поддержания популяций тех или иных существ. Действительно, некоторые виды распространились по всей Европе, но многие ограничились одним островом или группой островов[41].

В то время Европа принимала иммигрантов, но давала ли она что-нибудь миру сама? Ответ отрицательный: нет никаких свидетельств, что какая-либо группа европейских существ распространялась по другим массивам суши в конце мелового периода. Однако некоторым животным Европа служила магистралью: примитивные млекопитающие и некоторые динозавры использовали ее при переходе из Азии в Америку и наоборот. Объяснение такой асимметрии может лежать в биологической тенденции, сформулированной Чарлзом Дарвином, который полагал, что виды с обширных массивов суши более конкурентоспособны и поэтому успешная миграция обычно идет с крупных массивов на мелкие. При обсуждении более поздних миграций Дарвин замечал:

Я подозреваю, что эта преобладающая миграция с севера на юг объясняется большей протяженностью суши на севере и тем, что северные формы существовали у себя в больших количествах, и вследствие этого с помощью естественного отбора и конкуренции дошли до более высокой стадии совершенства и доминирования, нежели южные формы²⁷.

Большая часть коренной фауны Европы давно вымерла, но некоторые ее представители дожили до наших дней. Самыми важными из них являются круглоязычные амфибии (семейство Alytidae, включающее жаб-повитух) и типичные саламандры и тритоны (семейство Salamandridae – настоящие саламандры, или саламандровые). Эти реликты времен зарождения Европы заслуживают особого признания: они фактически являются европейскими живыми ископаемыми, столь же ценными, как утконосы и двоякодышащие рыбы.

В марте 2017 года я посетил поместье Вольтера в Ферне-Вольтер под Женевой. На обращенных к югу склонах появлялись первые цветы, однако лес оставался сырым и по-зимнему холодным. Я повернул бревно и увидел под ним коричневое существо, едва достигавшее 10 сантиметров в длину: поскольку период спаривания еще не наступил, его единственным цветным элементом была оранжевая полоса на спине. Это был серопятнистый тритон (Triturus carnifex), который через несколько недель попадет в какой-нибудь пруд, и тогда у него (если это самец) вырастет экстравагантный гребень, как у дракона, и появятся хорошо заметные пятна и черно-белые отметины на морде.

Это создание принадлежит к семейству саламандровых, свыше 100 видов которого обитают в Северной Америке, Европе и Азии. Такая распространенность долгое время не позволяла определить место их происхождения, однако изучение митохондриальной ДНК у 44 видов показало, что настоящие саламандры впервые появились примерно 90 миллионов лет назад на одном из островов Европейского архипелага ²⁸. Возможно, это был остров Месета, где обнаружены самые древние окаменелости настоящих саламандр[42]. Исследователи также выяснили, что невероятно колоритные итальянские очковые саламандры отделились от остального семейства еще во времена динозавров. Сразу после исчезновения динозавров саламандровые перебрались в Северную Америку и дали начало восточноамериканским и западноамериканских тритонам. Еще позже, примерно 29 миллионов лет назад, некоторые саламандры достигли Азии и, в свою очередь, эволюционировали в восточноазиатских тритонов, коротконогих тритонов и прочие азиатские разновидности ²⁹.

Поистине унизительно сознавать, что предки хрупкого существа, которое я видел в пруду Редмонда ОʼХэнлона в Оксфордшире, – это часть группы, которая отправилась из Европы и колонизировала Америку задолго до Колумба, а в Восточную Азию попала задолго до Марко Поло. Для меня настоящим воплощением европейского успеха являются именно они, а не какой-нибудь человек – империалист и колонизатор.

Глава 6. Жаба-повитуха

Звучит скорее сказочно, но истина в том, что в сердце Древней Европы находится жаба[43]. Сегодня обычную жабу-повитуху можно найти повсюду от низменностей южной Бельгии до песчаных пустошей Испании, что делает ее наиболее успешным и широко распространенным представителем старейшего семейства позвоночных в Европе – Alytidae (круглоязычные), в которое входят жабы-повитухи, дискоязычные лягушки, израильские украшенные лягушки и жерлянки[44]. Взгляните в глаза жабе-повитухе. Вы смотрите на европейца, чьи предки видели ужасного хацегоптерикса и кто пережил все катастрофы, сотрясавшие мир в течение последних 100 миллионов лет. Круглоязычные – истинные европейцы, более древние жители Европы, чем любые иные существа. Они – живые ископаемые, и относиться к ним следует как к аристократии природы.

Некоторые алитиды – прилежные отцы, что, несомненно, способствовало их выживанию. Когда жабы-повитухи спариваются, самец наматывает ленты яиц вокруг ног. Спариваться можно до трех раз за сезон, так что некоторые особи носят так три выводка. В течение восьми недель самец тщательно ухаживает за яйцами, которые повсюду носит: смачивает их при угрозе высыхания и выделяет из своей кожи природные антибиотики для защиты от инфекций. Когда становится понятно, что потомство готово вылупиться, он ищет прохладный спокойный пруд, где могли бы развиваться головастики.

Существует пять видов жаб-повитух (род Alytes)[45]: широко распространенная обыкновенная жаба-повитуха (A. obstetricans), три вида, живущих в Испании и на ее островах, и один вид (A. maurus), попавший в Марокко из Испании в недавнем геологическом прошлом. Балеарская жаба-повитуха (A. muletensis) принадлежит к так называемым таксонам Лазаря и изначально была описана по окаменелостям[46]. Она была широко распространена на Мальорке до прибытия туда людей, но после появления мышей, крыс и других хищников исчезла. Немногие особи выжили незамеченными в глубоких долинах Сьерра-де-Трамонтаны на севере острова. После открытия вида в 1980-х их снова поселили в различных частях Мальорки, где они теперь процветают при некотором содействии со стороны людей ³⁰.

Жабы-повитухи сыграли ключевую роль в почти забытом научном споре начала XX века между английским статистиком и биологом Уильямом Бэтсоном (автором термина «генетика») и немецким профессором Рихардом Земоном и его коллегами, которые отстаивали негенетическое наследование через ламаркианскую форму клеточной «памяти»³¹.

Рихард Земон обладал блестящим умом. Родившись в Берлине в 1859 году, он провел большую часть юности в дикой Австралии, где собирал биологические образцы и жил с австралийскими аборигенами. После возвращения в Германию он изучал, как идеи и черты характера передаются от одного человека к другому. Его книга «Мнема», вышедшая в 1904 году, стала фундаментальным трудом в этой области, а ее влияние ощущалось далеко за пределами биологии. Она начинается с наблюдения:

Попытка обнаружить аналогии между различными явлениями воспроизведения отнюдь не нова. Было бы странно, если бы философы и натуралисты не поражались сходству между воспроизведением формы и других характеристик родительских организмов у потомства и воспроизведением другого рода, которое мы называем памятью.

Пытаясь объяснить свою концепцию, Земон вспоминает:

Однажды мы стояли у Неаполитанского залива и видели лежащий перед нами Капри; рядом музыкант играл на шарманке; из соседней «траттории» до нас доносился специфический запах масла; солнце безжалостно жарило наши спины; ботинки, в которых мы ходили часами, жали ноги. Спустя много лет аналогичный запах масла особенно ярко экфорировал [вызывал в памяти] оптическую энграмму [воспоминание] Капри[47]. Мелодия шарманки, солнечная жара, дискомфорт обуви не экфорировались ни запахом масла, ни новым представлением Капри… Это мнемическое свойство можно рассматривать чисто с физиологической точки зрения, ввиду того что оно восходит к воздействию стимула на раздражаемое органическое вещество ³².

Согласно Земону, это было верно независимо от того, является ли мнема воспоминанием или какой-то наследуемой характеристикой организма, например цветом глаз.

Соперничество Британии и Германии и ужасы Первой мировой войны привели к тому, что книга Земона не была переведена на английский язык до 1921 года, что было уже слишком поздно для автора. Будучи большим националистом, он так остро ощущал поражение и позор капитуляции, что завернулся в германский флаг и застрелился. Сегодня Земон не совсем забыт. Его имя носит сцинк, обнаруженный на острове Новая Гвинея. Самым характерным признаком ящерицы Prasinohaema semoni является ярко-зеленая кровь[48].

После смерти Земона его работу продолжила группа специалистов из Венского университета, и среди них был блестящий молодой ученый Пауль Каммерер, который до биологии занимался музыкой. По современным меркам его эксперименты выглядят странно, но тогда они считались вершиной научной элегантности. Его величайшие триумфы были связаны с манипулированием половой жизнью обыкновенной жабы-повитухи. Работая с сотнями бородавчатых созданий, он принуждал их отказаться от предпочитаемого ими спаривания на суше.

Добиться спаривания в воде в конце концов удалось с помощью высокой температуры в помещении: животные «были вынуждены охлаждаться в корыте с водой… где самец с самкой нашли друг друга» и, как сообщал Каммерер, спаривались обычным для бесхвостых земноводных способом (когда самка выпускает яйца в воду, где они оплодотворяются), а не способом, характерным для жаб-повитух (когда самец помогает самке выдавливать икру, а затем наматывает ее на задние конечности). Это было истолковано так: жаба «вспоминает» древний способ спаривания, и эта черта, как утверждалось, сохраняется в последующих поколениях. По словам Каммерера, у самцов – потомков тех жаб, что спаривались в воде, – даже появлялась специальная брачная мозоль на лапах, черное утолщение кожи, которое помогало удерживать влажную и скользкую самку, – особенность, характерная для многих жаб и лягушек, но утраченная у жаб-повитух.

Даже после получения таких удивительных «доказательств» мнемической теории Земона амфибий в лаборатории Каммерера не оставили в покое. В одном эксперименте доктор Ханс Шпеман заставил желтобрюхую жерлянку (Bombina variegata)[49] отрастить глазной хрусталик на задней части головы – замечательное достижение[50], но его превзошел Гуннар Экман, который вызывал появление хрусталиков у обыкновенной квакши (Hyla arborea) на всех участках тела, «кроме ушей и носа». Это якобы доказывало, что кожа лягушки «запомнила», как отращивать глаза, при надлежащей стимуляции. Тем временем Уолтер Финклер посвятил себя пересадке голов насекомых. Гибридные создания проявляли признаки жизни в течение нескольких дней, но при этом – что, возможно, неудивительно – демонстрировали нарушенное сексуальное поведение[51].

К 1920-м годам работы Каммерера подверглись очень серьезным нападкам, поскольку они бросали вызов «неодарвинистской ортодоксальности», отстаиваемой Уильямом Бэтсоном, которого в молодости описывали как «сноба, расиста и крайнего патриота»³³. Нападки Бэтсона на Каммерера были едкими и неотвязными. Бэтсон с самого начала подозревал мошенничество, и, действительно, в 1926 году оно было доказано: обнаружилось, что черная брачная мозоль на лапе одной из жаб-повитух у Каммерера была сделана инъекцией туши. По сей день виновник остается неизвестным, но им мог быть ассистент, который сочувствовал нацистам и пытался дискредитировать Каммерера – еврея, ярого пацифиста и социалиста. Бэтсон выставил это мошенничество как свидетельство ненадежности всей научной работы Каммерера. В результате репутация ученого была подорвана, и в конце концов он отправился в лес и застрелился – как и Земон до него.

В 2009 году специалист по биологии развития Александр Варгас перепроверил результаты Каммерера и заявил, что если не считать чернильной лапы, то они, возможно, и не сфальсифицированы: их можно объяснить эпигенетикой – изменениями, вызванными модификацией экспрессии генов, а не изменением самих генов. Другие исследователи заявили, что Каммерера следует считать первооткрывателем эпигенетического феномена, известного как «эффект родителей», когда геномный импринтинг позволяет заглушить определенные гены. Спустя столетие после самоубийства от безысходности и Каммерер, и Земон в какой-то степени все же получают признание.

У жаб-повитух в Европе есть близкие родственники – жерлянки (те самые создания, у которых Ханс Шпеман выращивал хрусталики на задней части головы). Существует восемь видов этих маленьких, но ярких амфибий, и они – единственные настоящие путешественники среди алитид[52]. Десятки миллионов лет назад этим крошечным животным удалось пересечь всю евразийскую сушу, и сегодня пять из восьми видов населяют горы и болота Китая[53].

Алитиды – всего лишь одно из трех[54] древних семейств амфибий в подотряде Archaeobatrachia, который объединяет самых примитивных лягушек и жаб, доживших до наших дней. Другие два – это новозеландские лейопельмы (Leiopelmatidae) и североамериканские хвостатые лягушки (Ascaphidae). Вместе эти два семейства содержат всего шесть видов, в то время как алитиды включают примерно 20 существующих видов, половина из которых обитает в Европе. К алитидам относятся шесть видов дискоязычных лягушек (род Discoglossus), два из которых добрались до Северной Африки, и один сохранившийся вид украшенных лягушек (род Latonia). Европа изобиловала украшенными лягушками в промежутке от 30 до 1 миллиона лет назад, но затем они вымерли. В 1940 году биологи обнаружили двух лягушек и двух головастиков в окрестностях озера Хула в Израиле. Ко всеобщему удивлению, это оказались украшенные лягушки. Более крупная особь быстро съела меньшую, и в 1943 году каннибал, к тому времени уже находившийся в консервационной жидкости в коллекции университета, был объявлен новым видом – израильской украшенной лягушкой (Latonia nigriventer)[55].

Еще одна особь этого вида была обнаружена в 1955 году, однако после этого находок не было, и в 1996 году Международный союз охраны природы признал израильских украшенных лягушек вымершими. Тем не менее Израиль продолжал считать этот вид «находящимся под угрозой исчезновения». Эта вера окупилась в 2011 году, когда Йорам Малка, смотритель природного заповедника Хула на севере Израиля, нашел живую украшенную лягушку – одну из нескольких сотен сохранившихся там особей. Израильская украшенная лягушка поистине таксон Лазаря: считалось, что ее род вымер миллион лет назад, однако его представители все это время цеплялись за жизнь в болоте на периферии Европы.

Еще полмиллиона лет назад алитиды делили Европу с другой группой амфибий – палеобатрахидами ³⁴. Лягушки обычно не дают хороших окаменелостей, но палеобатрахиды – исключение: во многих европейских музеях можно найти их прекрасно сохранившиеся останки. Повадками и формой тела палеобатрахиды напоминали гротескных шпорцевых лягушек Африки и суринамских пип Южной Америки. Похоже, что так же, как и они, палеобатрахиды всю жизнь проводили под водой, отдавая предпочтение озерам, в том числе глубоким и спокойным, где шансы на сохранение окаменелостей намного выше, чем у обитателей болот или суши. По меркам геологического времени мы буквально на волосок разошлись с этими лягушками и упустили шанс увидеть их во плоти.