Граф Таррагона бесплатное чтение

Виктор Бушмин
Время проклятых королей   4 
Граф Таррагона

ГЛАВА I.   Руанский порт.

Руан. Нормандия. Порт. 28 октября 1128г.

Оживление и суета, царившие в переполненном Руанском порту, были извечными спутниками торговцев, моряков, путников и паломников, хотя бы раз оказавшихся перед решительным выбором в своей грешной жизни – пуститься в морское путешествие, полное опасностей, невзгод и испытаний, таких опасных и непредсказуемых, что католической церкви, не мудрствуя лукаво, надо было причислить морские вояжи к епитимиям.

Морские разбойники – эти средневековые прародители пиратов и флибустьеров, внезапные шторма, постоянная болтанка, выворачивающая наизнанку, рифы, мели и полнейшее отсутствие сколь бы то ни было нормальных условий жизни на судне, вот, пожалуй, краткий набор «прелестей» жизни.

Мало кто обращал внимание на двух молодых людей, можно сказать, почти сверстников, стоявших на пирсе возле большого пузатого нефа, который, лениво покачиваясь на легких волнах, скрипел канатами, крепко привязавшими его к земле.

Оба молодых людей были, судя по выправке и манерам держаться, воинами, а их благородная внешность, скромные на первый взгляд, но весьма дорогие, если присмотреться внимательнее, одежды, широкие пояса, кинжалы, мечи на перевязях и шейные цепи, выдавали в них рыцарей, планировавших, скорее всего, совершить длительное морское путешествие.

Давайте немного и мы познакомимся с ними поближе:

Один из рыцарей, мессир Филипп де Леви, – высокий, статный молодой мужчина, был рыжеволос и коротко стрижен, старался казаться спокойным, излишне холодным и сдержанным в своих эмоциях.

Второй ж, и его звали Гильом де Ипр, бастард старого графа де Лоо, – наоборот был оживлен, часто жестикулировал, снабжая свою речь выразительными движениями рук. Он был несколько ниже и моложе своего товарища.

– Филипп, последний раз прошу тебя, останься… – Гильом де Ипр, это был именно он, крепко сжал руку товарища и, заглядывая ему в глаза с невыразимой тоской, прибавил. – Поговаривают, что его величество Людовик в скором времени все-таки решится на крестовый поход. Поверь, это лучше, чем отправляться в Испанию! А?..

Филипп, хмурясь, ответил:

– Прости меня, брат мой де Ипр, но обстоятельства заставляют меня убыть за тридевять земель. Понимаешь, я дал слово покойному графу Гильому Клитону, сыну герцога Робера Нормандского… – он внезапно замолчал, подумав, что сболтнул лишнего. – Надо так…

Гильом де Ипр, так ничего толком и не поняв из его туманных предложений, вздохнул, покачал головой и, решившись на последнюю атаку, сказал:

– Что и кому ты обещал еще что-нибудь? Почему-то мне, твоему другу и боевому товарищу, ты ничегошеньки не обещал..

Филипп внезапно побледнел, желваки заходили на его скулах, куда-то отвел глаза и ответил:

– Ты уж не обессудь, дружище. Это неважно для тебя, не забивай себе голову, но это очень важно для меня лично, клянусь тебе… – он собрался с силами и посмотрел товарищу в глаза. – Ты, как я понял, решил податься в услужение к его светлости де Блуа? – Гильом кивнул головой в ответ. – Вот и ступай. Я пока все еще вассал его величества Франции и не могу, как те проклятые фламандцы, менять оммаж как им заблагорассудится…

Гильом шмыгнул носом и виновато ответил:

– А я ведь тоже фламандец. Только не подумай бог весть что обо мне! Граф де Блуа пообещал мне весьма приличную плату и по достоинству оценил мои таланты командира… – де Ипр развел руками, – сам ведь знаешь, брат, что я бастард, земель и замков у меня нет и, – он грустно опустил голову, – судя по всему, никогда не будет. А тут! Граф Тибо дал мне слово, что, если я не подведу его и его брата Этьена, то он вручит мне ключи от трех, понимаешь, трех замков в Шампани!.. – его глаза заискрились восторгом, – а там буквально рукой подать до земель моего батюшки-развратника, прости его господи. А еще он, это между нами, намекнул мне на возможность скорой и весьма увлекательной экспедиции за какой-то там короной. Хрен его знает, какой, но мне это и не важно. Самое главное, что будет возможность снова проверить себя и свой меч в деле!

Де Ипр перекрестился, вспомнив своего недотепу-отца, умудрившегося, не имея законных детей и наследников, заиметь единственного сына, да и то – бастарда!

Филипп улыбнулся, увидев своего боевого товарища таким возбужденным, увлеченным и оживленным. Он обнял его и произнес:

– Я понял тебя. Могу даже угадать, о чем он намекал. – Гильом вопросительно посмотрел на него. – Это, брат мой и друг, Англия…

Гильом открыл рот от удивления, с сомнением покачал головой, ответил:

– Ересь какая-то. Там король есть, он еще, как я понял, помирать не собирается…

Филипп засмеялся, похлопал его по плечу и заговорщицким тоном произнес:

– Все мы, как ты знаешь, в руках Господних… – он помрачнел и прибавил. – Вспомни твоего кузена и моего единственного друга, покойного Гильома Клитона…

– Это верно… – Гильом де Ипр набожно и истово перекрестился. Он едва не расплакался, вспомнив нелепую и странную смерть Гильома Клитона. – Как ты думаешь, Филипп, он на небесах?..

Филипп крепко сжал рукоять меча и ответил:

– Лично для меня, мой друг, он именно там, рядом со своим великим дедом…

– Ты едешь один?.. – Гильом поискал глазами слуг и удивился, когда понял, что де Леви едет в одиночестве. – Даже оруженосцев и конюших не взял? – Филипп молча развел руками. Гильом страшно испугался и, вытаращив глаза от изумления и удивления, сказал. – Господи! Да ты с ума сошел! Там же кругом одни враги, чужая земля, обычаи!..

– Ерунда… – Филипп показушно засмеялся. – Бог не выдаст – свинья не съест!..

Гильом стал озираться по сторонам и, внезапно улыбнулся, увидев молодого бедно одетого и кое-как экипированного парня лет восемнадцати, спешившего к кораблю в одиночестве.

– О! Ты не один, судя по всему. Еще один паломник, наверное…

Филипп крепко пожал ему руку и сказал:

– Вот видишь, Господь послал мне попутчика. Прощай, мессир де Ипр, Бог даст – увидимся еще когда-нибудь…

Де Ипр поклонился и ответил:

– Обязательно. Я твой должник. – Гильом обнял друга, потом отстранился от него, и глядя в глаза товарищу, прибавил: – Я, Гильом де Ипр, клянусь тебе, Филипп де Леви, что никогда и ни при каких обстоятельствах не подниму свое оружие против тебя, чего бы мне это потом не стоило и чем бы не грозило…

– Перестань, Гильом, это лишнее… – Филипп направился к трапу, перекинутому на корабль с пирса. – Не жди отплытия, я не люблю, когда меня провожают…

– Храни тебе Господь… – Гильом незаметно перекрестил его, едва нога де Леви коснулась шаткого трапа, ведущего на борт нефа.

Париж. Месяц назад. Королевский дворец.

Беседа явно не клеилась. Напряженное состояние всех присутствующих в небольшой комнате нависло в воздухе грозовой тучей.

Король Франции Людовик, высокий и крепкого телосложения сорокасемилетний мужчина с волосами цвета спелой пшеницы, молча просидевший почти всю беседу, резко поднялся и, метнув гневный взгляд на своего канцлера и по совместительству аббата Сен-Дени Сугерия, прошелся несколько раз по комнате, развернулся и, посмотрев в глаза молодому рыцарю, стоявшему застывшей словно каменной фигурой, произнес:

– Как у вас, мессир де Леви, язык поворачивается бросать подобные резкие слова в адрес нашего верного слуги и добропорядочного аббата Сугерия?! Послушать вас, так выходит, что мы почти с самого начала знали о том, что было уготовано покойным графам Шарлю Доброму и Гильому Клитону в этой мятежной, подлой и Богом проклятой Фландрии! Ересь и бред!..

Сугерий, отнекивавшийся и молчавший весь до этого разговор с Филиппом де Леви, с явным облегчением выдохнул, услышав слова поддержки из уст Людовика. Он приободрился и, расправив плечи, бросился в контратаку на Филиппа:

– Побойтесь Господа, сын мой! Мы прекрасно понимаем, что та горечь потери друга и христианнейшего рыцаря, коим был покойный граф-герцог Клитон, несколько помутила ваш рассудок… – он попытался положить свою сухонькую ладошку на волосы рыцаря, но тот тряхнул головой, выражая нежелание подставлять свою голову для его ласкового и вкрадчивого умиротворяющего жеста. Сугерий хмыкнул и продолжил. – Роковое стечение обстоятельств, только и всего…

– Роковое?! – Возмутился Филипп. Он мельком перевел взгляд на короля, затем на аббата: – Вы, монсеньор аббат, даже не представляете, насколько роковое! Фландрия, некогда мирная и верная, безвозвратно потеряна! Был перехвачен агент англичан, он, можно сказать, и руководил всем этим шабашем! Палач графа Гильома допросил его с пристрастием, а писец слово в слово записал все, что рассказал этот наймит-иуда!..

Сугерий бросил быстрый и испуганный взгляд на короля. Тот молча пожал плечами и кивнул ему, приказывая растормошить рыцаря.

– Значит, вы утверждаете, что были особые бумаги, явно доказывающие причастность короля Генриха к бунту во Фландрии? – аббат буквально буравил взглядом своих колючих глаз де Леви.

Филипп понял, что сказал несколько больше того, о чем желал поделиться с ними, спешно ретировался и, изобразив растерянность, пробурчал в ответ:

– Бумаги были, но они куда-то пропали. Покойный граф, – он решил соврать, мысленно прося прощения у покойного друга, – к несчастью, с ним разговаривал лично покойный граф Гильом, так что я не знаю ни имени, ни внешности агента.

– Жаль, очень жаль… – задумчиво произнес Людовик. – А мы, признаться, так рассчитывали на вас…

Сугерий, уцепившись за фразу короля, подумал, что, надавив на эти, как ему казалось, болезненные точки, он сможет убедить Филиппа де Леви изменить свое мнение и, возможно, разговорить рыцаря, выведав еще что-нибудь:

– Неужели, мессир де Леви, покойный граф Гильом так ничего вам и не рассказал? Насколько я помню, он весьма сдружился с вами…

Филипп кивнул головой в ответ и произнес:

– Да, монсеньор, он просил меня об одной услуге…

Король и Сугерий почти хором сказали:

– О какой?..

Рыцарь выдержал паузу, посмотрел на каждого из них, после чего произнес:

– Его светлость просил меня сделать все возможное, чтобы освободить его отца, томящегося в узилище, куда его подло заточил Генрих – его младший брат-иуда! Он всерьез рассчитывал на меня, чтобы его отец надел корону Англии на свою, пусть и седую, но живую еще голову законного властителя Англии по праву первородства и старшинства в семье!..

Слова рыцаря произвели просто ураганный эффект на них. Король всплеснул руками и стал расхаживать по комнате, что-то бубня себе под нос, в Сугерий, сделавшись белее снега, растерянно хлопал глазами, но ничего не мог сказать.

Наконец, нервы Людовика не выдержали. Он подошел к рыцарю и, посмотрев ему в глаза пристально, спросил:

– Надеюсь, что это была глупая и неуместная шутка, мессир де Леви?..

Сугерий тут же пришел в себе и, часто закивав головой, поддакнул королю:

– Да! Это ведь была просто шутка?..

Филипп посмотрел на каждого из них и совершенно серьезно ответил:

– Отнюдь, ваше величество. Я поклялся и сдержу данную мною клятву любой ценой. Иначе, сами понимаете, я утрачу свою честь…

Король Людовик понял, что решимость рыцаря не наигранная, а получать такой вот подарок, когда он уже, можно сказать, прикупил братьев де Блуа, пообещав поддержку в возможном походе за короной, было уже непростительно. Ему очень не хотелось снова втягиваться в слишком уж затянувшуюся войну с графами, отвлекавшую его от более важных дел в королевстве.

Решимость же рыцаря, в случае удачного разрешения его клятвы, создавало новые проблемы, ведь сам Людовик, если можно так сказать, невольно продал и предал герцога Робера Куртгёза Генриху Английскому и позволил взять в плен, в случае провала была большая вероятность новой войны с Англией, что также создавало большие проблемы. Король Франции прекрасно понимал, что Генрих Английский не упустит такого щедрого и неожиданного подарка от него, преподнеся папе Римскому в самом неприглядном свете попытку французского рыцаря, к тому же вассала Людовика, провести в его стране диверсию.

А тут, как ни крути, можно лишиться моральной поддержки Святого престола и, что самое опасное, подвергнуться анафеме, как в свое время его покойный ныне отец Филипп Грешник, погрязший в разврате и любви к графине Бертраде де Монфор, которую тот умыкнул у ее законного супруга графа Фулька де Анжу, пусть и с ее согласия, но..

– Я приказываю вам отказаться от клятвы. Я – ваш сюзерен, помазанник Божий, и могу свою властью освободить вас от клятвы… – король решительно взглянул на де Леви.

Тот стойко выдержал взгляд короля и ответил:

– Увы, сир, это невозможно…

Здесь уже Филипп понял, что зря вообще завел разговор на эту тему, ввергая себя в такие дебри, что можно шею запросто сломать.

Сугерий вкрадчиво произнес:

– Мессир Филипп, мы весьма ценим ваши услуги, оказанные короне Франции. Полагаю, что его величество наверняка планирует щедро вознаградить своего верного слугу за те лишения, испытания и опасности, которым он подвергся на его службе…

Людовик закивал головой, рассчитывая, что обещания щедрых посулов подкупят де Леви. Филипп смекнул, что сейчас наступил именно тот удобный момент, когда можно изобразить легкое отступление, сохраняя позиции в целости и почти полной сохранности.

– Сир, я тронут и польщен… – он низко склонил голову, встал на одно колено и поцеловал руку короля, – ваша власть, как сюзерена и помазанника Божия, велика и всемогуща, а щедроты ваши уже сейчас воспеваются, сравнивая вас с Шарлеманем. Позвольте, сир, я в качестве искупления от данной мною клятвы покойному другу отправлюсь воевать в Святую землю?..

Людовик бросил быстрый взгляд на аббата, то молча кивнул головой. Король дождался, когда Филипп поднимет лицо к нему, и произнес:

– Ваше христианское раскаяние достойно уважения. Мы вознаградим вас сразу же после вашего возвращения из паломничества. – Он снова посмотрел на аббата, который показала ему пальцами красноречивый жест, намекая на деньги. Людовик крякнул и добавил. – Повелеваю сегодня же выдать вам из казны пять тысяч ливров серебром, а коли пожелаете – заемными бумагами, кои евреи-менялы, венецианцы, генуэзцы или даже византийцы с готовностью превратят в полновесные деньги в любом уголке Европы, я уж молчу о святой земле…

– Благодарю вас, сир, – Филипп, тщательно разыгрывая покорность и кротость, поцеловал руку Людовика.

– Совсем другое дело, мессир де Леви, – вставил словечко аббат. – Мы не смеем больше вас задерживать…

Рыцарь поклонился и покинул комнату, оставляя их вдвоем. Едва дверь за ним закрылась, и стихли шаги де Леви, Людовик посмотрел на аббата и сказал:

– Мой «боевой шершень», оказывается, весьма буйного и увлекающегося нрава…

Сугерий тяжело вздохнул и ответил:

– Почти, как и его отец Годфруа. Только, к счастью, тот сдурел ближе к старости, постригшись в монахи, а этого безумство охватило уже с молодости…

Людовик кисло улыбнулся и заметил:

– Только, смею тебе напомнить, что его безумие не помешало ему разгрузить мой карман на добрых пять тысяч ливров! Хорошо будет, если он возьмет серебром не всю сумму…

– Ну, простите, сир. Иначе было нельзя… – с виноватым видом ответил аббат.

– Он в руках Господних. Если возвратится, значит, его сам Господь бережет. – Ответил Людовик. – Нам тогда, дабы не прогневить Создателя, придется еще что-нибудь придумать, лишь бы усмирить строптивца…

– Это, сир, если он вернется. – Сугерий вздохнул и опустил голову.

Людовик сел и развернул пергамент, присланный ему накануне личным герольдом графа Тибо. Король стал долго водить по нему пальцем, беззвучно шевеля своими толстыми и мясистыми губами. Он поднял голову и сказал:

– Как ты думаешь, Сугерий, Тибо де Блуа не обманет нас и действительно отдаст Нормандию, едва он или его брат Этьен воцарится на престоле Эдуарда Исповедника и Кнуда Великого?..

Сугерий надул щеки и ответил:

– Сложный вопрос. Они, сами знаете, люди весьма ненадежные и своеобразные. Не зря ведь одного из их первых предков прозвали Тибо-обманщик!..

– Господи! Одни мошенники кругом! – громко произнес король. – Ни на кого положиться нельзя, никто слово не держит!

Сугерий хмыкнул и некстати произнес:

– Куда деваться, сир, коли и мы такие же…

Людовик побагровел и, гневно посмотрев на него, крикнул:

– Что?!..

Руан. Нормандия. Порт. 28 октября 1128г.

Филипп сидел в кормовой пристройке и молчаливо смотрел на берег Нормандии, удалявшийся от него и убегавший на юго-юго-восток. Неф медленно набирал ход, кренясь на левый борт и вздымая веселые белоснежные буруны голубых волн, вспарываемых его острым носом.

Погода была неопределенная – в любой момент мог разыграться дождь, а от него два шага было и до шторма, так часто в это время года налетавшего на Английский канал.

Он медленно перебирал в памяти события последних нескольких месяцев, за которые судьба так дико и жестоко перемолола его судьбу, исковеркав или погубив попутно еще сотни.

– Мессир, вы позволите мне присесть возле вас на свежем воздухе? – вежливый, но уверенный в своих силах, голос отвлек его от тяжких и горестных раздумий. Филипп поднял голову и посмотрел на человека, подошедшего к нему. Это был высокий, почти его телосложения, рыцарь с темными, словно медь, волосами. Пожалуй, только чуть моложе, чем де Леви. Филипп радушно кивнул головой и рукой пригласил его присесть возле себя, показывая на соседний свободный стул. Рыцарь сел и, расправив складки своего длинного, на нормандский манер, сюркота, представился. – Мое имя Робер. Робер Бюрдет. Нормандец… – он замялся, понимая бедность своих одежд и окидывая взглядом черные, но сшитые из роскошной ткани, одежды соседа, – башельер…

Филипп приветливо улыбнулся и произнес:

– Филипп де Леви, сеньор де Сент-Ном. Очень приятно познакомиться…

Робер с явным облегчением вздохнул, опасаясь, что его спутник окажется обычным богатым жлобом и снобом, презирающим однощитовых рыцарей-бедняков. Но спокойный и почти равнодушный взгляд франка, которому, как понял он, было абсолютно все равно – знатен он или беден, успокоил рыцаря.

– Я решил отправиться в Испанию, поступить в услужение к какому-нибудь знатному сеньору или, если повезет, к королю, чтобы своим мечом добыть себе славу, богатство и земли…

«Бедняга, – подумал де Леви, – такой наивный. Мечтает, как и я мечтал год назад только о славе, богатствах и замках. Надо мечтать о спокойствии, живых и здоровых друзьях…

– О! Слышу слова рыцаря! – Филипп решил немного подбодрить своего попутчика. – Признаться, мессир, я тоже собирался ехать в Святую землю, но, услышав слова такого отважного и, несомненно, благородного шевалье, меняю планы и отправляюсь вместе с вами в Испанию. – Он открытым взглядом посмотрел на Робера. – Позволите мне составить вам компанию? Вдвоем, думаю, нам будет веселее и спокойнее…

Робер растерялся. Столь активное проявление искренних чувств франком смутило его. Он засомневался о том, не издевается ли над ним собеседник.

– Вы изволите посмеяться надо мной, мессир?.. – его рука легла на рукоять меча.

Филипп снял покрывало со столика, стоявшего возле стульев, обнажая кувшин, несколько кубков и мясо, уже успевшее остыть.

– Прошу вас, в знак моего искреннего расположения к вам, разделить со мной трапезу…

Робер сглотнул слюну, он не ел уже пару дней, питаясь лишь сухарями и экономя каждое денье.

– К моему сожалению, мессир, я вынужден отказаться. Я держу пост, а сейчас, когда мы на море… – он попытался неуклюже отговориться и оправдаться, опасаясь, что его сосед потребует разделить не только трапезу, но и плату за нее.

Филипп понял, что его рыцарь смущен и действительно беден, улыбнулся и сказал, успокаивая соседа:

– Я уже оплатил обеды, ужины и вино до самого прибытия в Испанию, так что теперь, мессир Робер, я умоляю вас составить мне компанию. Здешние порции слишком велики для меня одного, а кушать в одиночестве я не привык.

Робер обрадовался и облегченно вздохнул.

– Разве вас не сопровождают слуги, оруженосцы, конюшие?.. – он посмотрел по сторонам.

Филипп разлил вино и, усмехнувшись, ответил:

– Я решил, также как и вы, путешествовать налегке. Наказание, коему я сам себя подверг, не терпит излишеств…

Робер не стал вникать в подробности наказания, побудившего его нового знакомого отправиться в столь далекое и опасное путешествие, отломил кусок холодной баранины и, впившись в него зубами, принялся с наслаждением хрустеть. Де Леви неспешно выпил вина, поддел кинжалом средних размеров кусок и присоединился к нему.

Несколько минут раздавалось бодрое чавканье, прекращаемое разве что на то, чтобы запить пряное мясо вином.

– Мессир Робер, – Филипп дождался, пока его сосед не насытится вволю, вытер жирные губы рукавом своего гамбезона и сказал. – Мессир Робер, откуда вы родом?..

– Из Нормандии, сеньор де Леви. – ответил ему нормандец.

– Нормандия большая… – де Леви попросил его рассказать о своей жизни и семье.

Робер смутился, покраснев до корней волос, но решил не обижать своего столь щедрого и радушного соседа:

– Западная Нормандия, мессир, почти на границе с Бретанью…

Филипп удивленно поднял брови:

– Бог мой! Это, наверное, в тех самых местах, где, если не ошибаюсь, властвовал сам легендарный Роланд, поставленный на маркизат самим Карлом Великим?!..

Робер покраснел еще гуще, кивнул и с гордостью ответил:

– Именно так, мессир Филипп…

– Прошу вас и требую, чтобы вы называли меня Филипп, опустив излишние манеры. – Филипп де Леви положил ему руку на ладонь, выказывая расположение к соседу.

Робер пожал плечами и ответил:

– Как вам будет удобно, мессир… – он запнулся. – Филипп…

– Вот и прекрасно, Робер… – кивнул ему в ответ де Леви, – вы, я полагаю, тоже не возражаете?..

– Нисколько, это честь для меня… – поклонился в ответ Робер Бюрдет.

Филипп снова разлил красное анжуйское вино по кубкам, кивком головы предложил собеседнику взять свой кубок, и сказал:

– Предлагаю тост. За великого Роланда! Вашего земляка…

– За Роланда!.. – Робер залпом выпил кубок и немного захмелел. – Вы, Филипп, даже не поверите. Но наш родовой замок расположен всего-то в двадцати лье от места, где раньше стояла деревянная башня, в которой, по поверьям, и жил сам великий Роланд!..

– Потрясающе! – подыграл ему Филипп.

– Наш род старинный, но, к несчастью для меня, бедный… – начал свой длинный рассказ Робер.

Невысокий и широкоплечий темноволосый крепыш молча наблюдал за тем, как неф медленно покидал акваторию Руанского порта, кивнул с довольным видом и направился к городу.

Он медленно прошелся по его кривым и узким улочкам, помолился на колокольню, приценился у лавочников о стоимости хлеба, вина и кур, после чего пересек базарную площадь и, толкнув низенькую стрельчатую дверцу, вошел в кособокий двухэтажный домик, одним боком развернувшегося к рынку.

Он поднялся на второй этаж, открыл дверь комнаты ключом, закрыл ее за собой на щеколду внушительных размеров, сел за стол, развернул малюсенький клочок пергамента и стал что-то выводить на нем пером, обмакивая его периодически в тушь.

Закончив свою писанину, крепыш прищурился и медленно прочитал текст, с довольным видом кивнул, зажег свечу и стал капать растопленный воск на пергамент, стараясь залить его ровным слоем, свернул его в рулон. Потом незнакомец, кряхтя, поднялся на чердак дома. Там стояла большая клетка с голубями, он вынул одного из сизарей, привязал рулончик пергамента к его ножке и, растворив окно, выпустил голубя на свободу.

Почтарь, сделав несколько кругов над домом, полетел, держа курс на север, в Англию…

ГЛАВА II.   Робер Бюрдет.

– Наш род старинный, но, к несчастью для меня, бедный… – начал свой длинный рассказ Робер. Он вздохнул и, махнув рукой, продолжил. – Предки слишком верно исполняли свой оммаж герцогам Нормандии, что почти полностью растратили имущество, земли и угодья. Остался только замок, да и он в закладе сейчас… – Робер заскрипел скулами.

– Что так? – удивился Филипп. Он посмотрел на соседа и понял, что тому трудно говорить – настолько он был расстроен. – Нет, если вы не желаете…

– Отчего же… – с напускной бравадой ответил Робер. Он уже порядком захмелел. – Вы не поверите, Филипп, но бывают честные вассалы. Дед, к примеру, сопровождал покойного короля Гильома Завоевателя, надеясь на благосклонность после покорения Англии. Но Гильом, царствие ему Небесное, оказался довольно-таки скупым и ничего деду не дал, даже забыл о компенсации…

– А я думал, что великий Гильом был щедрым королем… – поддакнул ему де Леви.

– Как бы не так!.. – завелся Робер. – Он был щедр только со своими приближенными, да и то только с теми, кто лизал его жирный зад!..

– Мне кажется, что вы немного резко высказались об умершем… – поправил его де Леви. – Мы в море, а гневить Господа, особенно в таких условиях, не стоит…

– Вы правы, Филипп… – смутился еще больше Робер. – Я отчасти не прав. Одного, правда, дальнего родича великий Гильом, все-таки, озолотил, сделав его самим сенешалем Англии!.. – Филипп вздрогнул, но не подал вида. – Род де Биго? Вы, часом, не слышали о нем?..

– Нет… – соврал Филипп, похолодев изнутри. – Не привелось…

– Жаль… – ответил Робер, – хотя, если честно, я его и сам-то ни разу не видел! Так вот, – он снова налил себе вина, отхлебнул и продолжил, – дед вернулся из славного похода несолоно хлебавши. Но, слава Богу, это только полбеды… – он грустно вздохнул, – мой отец, царствие ему Небесное, – вдохновившись религиозным одухотворением, вызвался сопровождать самого герцога Робера Куртгёза в памятный крестовый поход! Он, мне священники рассказывали – они-то врать не будут, бился плечом к плечу с герцогом, прошел все самые кровавые и страшные битвы! Дорилея, Антиохия, Иерусалим и Аскалон! Герцог Робер был великим воином, отважным и благородным рыцарем, честным и чистым, словно святой Жорж!.. – Робер с силой ударил кулаком по столу.

– Истину говорите, Робер! Герцог Куртгёз был и остается великим рыцарем и настоящим королем Англии!.. – Филипп понял, что его собеседник восхищен герцогом, вот и решил подыграть ему.

– Именно, Филипп! – Робер воскликнул, взмахивая руками, – он был настоящим христовым паломником! Он ничего не хотел в Святой земле, лишь отбить Гроб господень и вырвать его из рук неверных! Он пообещал моему отцу, что, когда они вернутся домой, Робер сделает его сенешалем западной Нормандии, вручит в лен замки, угодья и позволит распускать квадратный пеннон в сражении!..

– Великая честь для любого шевалье… – Филипп учтиво склонил голову.

– Но, к несчастью для отца и полнейшему горю для меня, – вздохнул Робер, – герцог сначала зажился в Апулии у своего тестя и жены Сибиллы, а когда вернулся, оказалось, что Нормандию и Англию самым наглейшим и вопиющим образом прикарманил его младший братец-прохиндей!..

– Это подлый поступок, я с вами полностью согласен…

Робер встал, прошелся по качающейся палубе, едва не упал, вовремя уцепившись руками в борт нефа, икнул и ответил:

– Что-то меня шатает сильно…

– Не пугайтесь, Робер, мы, все-таки, на корабле… – засмеялся Филипп.

– Я и забыл… – засмеялся в ответ нормандец. – Увлекся рассказом…

– Если вы не против, – Филипп посмотрел на темнеющее небо, – мы можем спуститься в мою каюту, там, кстати, много места, там вы и продолжите, если хотите, свой увлекательный рассказ. Заодно, прошу вас искренне, – де Леви положил руку на сердце, – можете разделить каюту со мной до конца путешествия. Там есть свободный топчан…

Робер замялся. Филипп понял, что у него нет лишних денег и сказал, успокаивая соседа:

– Каюта оплачена полностью до прибытия в порт. Капитан не станет возражать, а одному мне скучно и тоскливо… – он искренне посмотрел в глаза нормандцу. Тот с радостью кивнул и стал собирать остатки еды, кубки и кувшин с вином. Филипп стал ему помогать.

Они спустились в каюту, расположенную в кормовой надстройке нефа. Робер сбегал в трюм и притащил пару узлов с вещами, копье, щит, бочонок с хранящейся в нем кольчугой, и шлем.

– В тесноте, да не в обиде… – поприветствовал его Филипп.

Робер быстро разложил свои небогатые пожитки, улегся на топчан и сказал:

– Вы не желаете спать, Филипп?.. – Тот отрицательно покачал головой в ответ. Нормандец обрадовался и предложил. – Хотите, я продолжу свой рассказ?..

– Окажите мне милость… – Робер зевнул и, потянувшись, поглядел на куски холодного мяса, принесенного им в каюту. Филипп заметил, что его спутник, видимо, так изголодался, что до сих пор не может унять свой желудок, и предложил рыцарю. – Не желаете ли перекусить?..

Робер с радостью закивал головой, вынул свой старенький кинжал с выщербленным лезвием и простой деревянной рукоятью, поддел им увесистый кусок, откусил, вернее сказать – проглотил его почти не жуя, запил вином, вытер губы и возобновил свой прерванный рассказ:

– На чем я остановился, простите?..

– Пленение герцога Робера… – произнес Филипп, устраиваясь поудобнее.

– Ага! Так вот, мессир, после пленения герцога Робера в Нормандии начались, как бы мягче сказать, притеснения тех сеньоров, кто поддерживал его высочество в справедливых притязаниях на корону. В их число попал, как это не трудно угадать, и мой отец. – Нормандец тяжело вздохнул, очевидно, что эти воспоминания доставляют ему сильный душевный дискомфорт. – Ни о каких, разумеется, должностях, титулах и наградах уже не могло быть и речи! Наоборот! Непонятно какими там путями, но приспешники нового короля-узурпатора откопали кучу заемных бумаг и прочей ерунды, стали оспаривать у отца права на многие земли, еще остававшиеся у нас. Короче говоря, – Робер обреченно махнул рукой, – к прошлому году у нас ничего толком не осталось, одни лишь долги, долги, долги…

Филипп приподнялся на локтях, удивленно посмотрел на него и спросил:

– Но, разве у вас не было ни единого письменного подтверждения ваших прав на земли? Может, в какой-нибудь церкви или монастыре была запись, сделанная много лет назад?..

Робер отрицательно покачал головой и ответил:

– Отец утверждал, что якобы есть или были. Но, как мы ни искали, так ничего толком и не нашли. У нас отняли все, да и в придачу к этим злосчастьям еще и долги навесили непонятно какие! Вот я, после смерти батюшки, и продал замок, вернее сказать, оставшийся дом. Замок был уже забран за долги…

– Господи, – выдохнул Филипп, ужасаясь беспределу, творимому чиновниками-лизоблюдами Генриха. – Если бы я услышал это от вас лично – никогда бы не поверил в то, что такое возможно в христианском мире!..

– Возможно и не такое, сеньор…

– Я просил называть меня Филиппом… – поправил нормандца де Леви.

– Извините, Филипп, расчувствовался… – ответил Робер. – Они ведь, вы просто не поверите, решили и вовсе добить моего отца, в чем, кстати, и преуспели, объявив всенародно, что он, якобы, до сих пор числится сервом герцога Нормандии, так как они не видели вольной грамоты! Такой позор! А она, эта вольная грамота, клянусь честью, была! Она хранилась в Руане, в архиве герцогов, а список с нее был у нас и хранился в часовне…

– Ее, что, выкрали?.. – Филипп был просто потрясен. – Кошмар какой-то…

– Очень даже запросто, – Робер шмыгнул носом, виновато улыбнулся, развел руками в стороны и сказал. – Они потом мне прямо так и намекнули, что, мол, не станут клеймить меня, словно беглого раба, если я соберу вещички и отправлюсь в Святую землю, дабы там, они так и сказали, искупить грехи и подлости моих предков. Вот как!..

– И вы, значит, собрались в Святую землю?.. – Филипп сжал кулаки, сочувствуя нормандцу.

– Я бы, конечно, рад. – Ответил Робер. – Иерусалимскому королю или князю Антиохии, я знаю, нужны добрые мечи. Он даже жалует рыцарей феодами, но, – он грустно опустил голову, – средств, вырученных мною за дом, едва хватило на оплату морского путешествия до Испании…

– Не переживайте так, Робер! – Филипп поднялся с топчана и, присев возле нормандца, положил руку на его плечо. – Мне кажется, что господь послал меня именно для того, чтобы помочь вам снова возвратить свое доброе имя, так нечестно отнятое и поруганное злодеями и клеветниками. Будем путешествовать, и будем сражаться вместе! Вы согласны?..

Он пристально посмотрел в глаза Роберу. Тот несколько секунд колебался, после чего одобрительно кивнул ему в ответ и улыбнулся.

– Спасибо, Филипп…

– Пока, Робер, меня не стоит благодарить… – смутился де Леви. – Наша с тобой задача – вернуть былую славу и гордость твоей фамилии! И, поверь, о ней снова заговорят, причем, с восхищением…

– Дай-то, Бог… – перекрестился нормандец, успевший привязаться к французскому рыцарю всей душой. Его юношеское сердце было таким чистым и могло так чутко улавливать обман, но в эти минуты он молчало, не ощущая тревоги, и билось от радости…

Ровно через сутки на стол Гуго де Биго легла записка, отправленная с голубиной почтой неизвестным темноволосым крепышом. Он осторожно развернул ее, пробежал глазами текст и тихо произнес:

– Вот, скотина. Он уплыл в Испанию с каким-то нормандским рыцарем. Вот судьба-злодейка! Агенту так и не удалось сесть на судно вместе с ними, теперь будет догонять их на ближайшем корабле… – Гуго еще раз прочитал имя и фамилию нормандца, задумался и, улыбнувшись, присвистнул. – Господи! Это судьба. Робер Бюрдет, если не ошибаюсь, мой дальний родич… – он напряг память, тяжело вздохнул и, скомкав пергамент, швырнул его в камин. – Жаль, что я ни разу не видел его, как собственно и самого де Леви. Агент написал, что и сам едва рассмотрел франка – рыжеволосый, ростом под туаз, или чуть меньше. И все… – Гуго тяжело вздохнул, ударил кулаком по столу, – таких рыжеволосых рыцарей, пожалуй, полно в Европе… – Гуго снова всмотрелся в пергамент и обрадовано хлопнул себя по колену. – Все верно! Агент, как я и запланировал, отправляется следующим кораблем и попробует отыскать де Леви в Испании. Гибель франка на чужбине не вызовет лишних подозрений, там воюют с неверными – смерть там вполне обыденная вещь…

Он встал, подошел к пылающему камину и, скомкав маленький кусок пергамента, швырнул его в огонь. Пламя мгновенно поглотило этот жалкий скомканный листок…

Гуго потянулся, зевнул, почесал лопатку – надо было уже давно помыться, но он всегда ленился, оттягивая это удовольствие до последнего, пока, как говорится, не приспичит. Пока он не начнет так «благоухать», что даже король Генрих, который после смерти своего сына и наследника в море стал всячески пренебрегать мыльней, не начинал фыркать и коситься на него, как на зачумленного.

Биго с довольным видом посмотрел на потолок, ухмыльнулся и, потерев руки, направился к королю. Филипп де Леви стал для него отыгранной фигурой, чья смерть была лишь оттянута временем.

Он еще не знал, да и никогда уже не узнает об исполнении задания. Его агент вышел в море только через два дня – бушевал шторм, превративший Ла-Манш в жуткую и адскую мешанину. Он большим трудом сумел нанять легкий рыбацкий корабль, которому удалось обмануть судьбу и проскочить пролив, но сразу же за Бретанью попасть в жуткий ураган и потонуть в бурных и неспокойных водах Бискайского залива…

Почти неделю пути, разделявшего Руан от маленьких северных портов Испании, рыцари общались между собой и практически не выходили из каюты, разве что по нужде или для пополнения запаса еды и питья.

Слава Богу, что шторма они так и не застали. Резкие порывы юго-западного ветра отнесли его севернее. Правда, из-за этого ветра нефу приходилось то и дело закладывать широкие галсы, отчего частенько скрипел такелаж, да противно, с завываниями, трещала обшивка судна.

Но рыцари – все-таки молодость и здоровье их крепких организмов сыграли важную роль – уже к исходу второго дня пути почти перестали обращать внимание на небольшую болтанку.

Робер, вволю наевшись и утолив свой звериный голод, все-таки он толком и нормально не ел почти десять дней, дожидаясь отправки нефа в Испанию, практически без умолку рассказывал о свой жизни в Нормандии, не упустив ни малейшей подробности.

Филипп с нескрываемым интересом слушал немного сбивчивый, но достаточно красочный и живой рассказ товарища по путешествию, запоминая имена родителей, предков и всевозможные моменты из жизни рода Бюрдет. Он, нет-нет, но иногда прерывал повествование спутника, задавая уточняющие вопросы, послушно кивал головой и даже спорил, особенно в тех местах рассказа, где затрагивались взаимоотношений Нормандии с Францией. Здесь, как ни крути, а срабатывал уже въевшийся во франка рефлекс – король всегда прав и за него надо стоять горой. Хотя, в эти моменты де Леви особенно остро и пронзительно ощущал внутреннюю душевную напряженность, ведь и его Людовик, хоть и помазанник Божий, а грубо и неприкрыто использовал, морально переломал и, в конце концов, практически открыто запретил исполнять клятву, данную им над телом Клитона.

Он сжимал зубы и отводил глаза в сторону, словно боялся, как бы нормандец не увидел его внутренний душевный раздрай, царивший в самой глубине его сердца…

Так прошли еще несколько дней пути…

Когда же Робер, смутившись, попросил Филиппа немного рассказать о себе, де Леви долго отнекивался, но, не устояв перед искренними взглядами соседа по каюте, сдался, правда, решил все-таки рассказать о себе лишь отчасти. Его тяготило прошлое, да и на Робера могло отрицательно подействовать услышанное, ведь, как ни крути, а именно он был возле молодого герцога в минуту его смерти, именно он мог попытаться заслонить собой тело Гильома и принять этот проклятый арбалетный болт на себя. Но…

– Я тоже, можно сказать, родился в очень простой и скромной семье… – Филипп долго пыхтел, прежде чем смог начать свой рассказ, – мой отец сейчас монах. Мне трудно объяснить, что подвигло батюшку оставить свет и уйти в монастырь, но… – он снова вздохнул, – Бог ему судья. Сейчас он, – Филипп запнулся, отвел глаза в сторону, словно смущаясь слушателя, – он сейчас епископ в Шартре…

Робер даже подскочил от неожиданности, всплеснул руками и громко крикнул:

– Все! Я знаю! Вернее сказать – я слышал о нем! Это же монсеньор Годфруа де Леви! Святой рыцарь!.. – Нормандец с восхищением стал трясти руку Филиппа. – Даже у нас, в Нормандии, уж насколько мы, если быть честными, недолюбливаем франков и короля Людовика, очень уважают этого сеньора!

– Право, не стоит… – Филипп высвободил руку из его крепкого хвата. – Мой отец, всего лишь…

– Всего лишь рыцарь, нашедший Господа! – вставил Робер. – У нас до сих пор ходят легенды о том, как он вынес на руках тело убитого друга! Даже сам король Генрих, этот подлый узурпатор, – Робер презрительно передернулся, – и тот возымел стыд, взял, да и остановил ход сражения под Бремюлем!.. – он весело подмигнул де Леви. – Согласись, а ведь мы здорово надрали вам зад тогда, а?..

– Я не участвовал в этом сражении… – попытался отговориться де Леви.

– Ой, прости меня, если я чего-то лишнего сказал… – стушевался Бюрдет. – Сам не пойму, с какого перепуга я возрадовался победе Генриха…

– Ерунда, Робер… – Филипп улыбнулся. Ему импонировала почти детская искренность нормандца, сохранившего способность на чистые и несдержанные эмоции. – Я нисколько не обиделся. Так вот, – он продолжил свой рассказ, – детство своё я провел в небольшом, но очень крепком, почти неприступном замке в Иль-де-Франсе. Местечко Сент-Ном. Не слыхал? – Робер отрицательно покачал головой. Этого и следовало ожидать, Филипп усмехнулся, – совсем тихое местечко, окруженное лесами…

– Кабанов, наверное, полно… – задумчиво произнес Робер., – да и оленей тоже…

– Верно! – Франк хлопнул его по плечу, – как вернемся, сразу же ко мне! Милости прошу! Такая, брат, охота! Закачаешься!..

– С превеликим удовольствием, Филипп! – Робер радостно кивнул головой.

Де Леви машинально кивнул в ответ, посмотрел в окно, откуда открывался прекрасный вид на слегка волнующееся море, вздохнул и продолжил:

– Потом я служил во Фландрии вместе с покойным графом Гильомом Клитоном…

Услышав это имя, Роббер вскочил, да так резко и быстро, что сильно ударился головой о балку судна, на которую опирался потолок их небольшой, но весьма уютной каюты.

– Матерь Божья… – потирая ушибленное место на голове, произнес Бюрдет. Он сел, продолжая массировать место ушиба, его глаза были так широко распахнуты, что казалось – они вот-вот выскочат из орбит. – Так вы тот самый «боевой шмель»?! Это вы командовали тяжелой феодальной конницей его светлости?!..

Филипп смутился и с виноватым видом развел руки – мол, всякое бывало.

– Кем только меня не обзывали! И «осой», и «шершнем»… – он вздохнул и опустил голову. Потом резко поднял ее и, глядя в глаза товарищу, произнес. – Единственное, что могу сказать четко, – де Леви с трудом сдерживал слезы, готовые нахлынуть на его глаза, – я именно тот человек, который не сумел отвести роковую стрелу от тела графа Гильома…

Он встал, повернулся спиной к Бюрдету и, подойдя к окну каюты нефа, уставился на безбрежную синеву моря, покрытого мелкими серебристо-белыми барашками волн. Голубое и величественное безмолвие, окружавшее корабль со всех сторон, делало все, что он пережил и о чем вспоминал, таким мелким и неважным в сравнении с этим величием природы.

Робер поднялся и подошел к нему.

– Это твоя епитимья? Верно?..

Филипп не стал спорить и рассказывать ему о том, как король почти предал его и практически в открытую запретил исполнять клятву. Это незачем было знать нормандцу.

– Угадал… – он с большим трудом улыбнулся, вернее – натянул некое подобие улыбки на лицо. – Пойду, пожалуй, пройдусь по верхней палубе…

– Да-да, конечно… – Бюрдет понимал, что его товарища надо оставить в покое и больше не теребить его все еще не затянувшиеся и болезненные душевные раны.

Филипп немного прогулялся по палубе, кутаясь в меховой плащ под резкими порывами юго-западного встречного ветра и наблюдая за резкими и широкими галсами суда, продирающегося к югу, несмотря на встречный ветер.

Он вышел на корму и уселся на стул, намертво закрепленный большими гвоздями с проржавевшими шляпками к доскам палубы, плотно закутался в плащ, выставив ветру только кончик носа, согрелся и, сам того не заметив, погрузился в воспоминания о последних месяцах, проведенных в Париже…

ГЛАВА III.   Принцесса Констанс.

25 сентября 1128г. Париж. Королевский дворец.

Он шел, громко стуча шпорами по старым и истертым плитам коридора королевского дворца. Раздражению не было предела. То, что и каким тоном сказал ему король, просто поразило его, перевернуло в его голове все вверх ногами, перемешало все в его голове…

– Оставьте эти пустые и бредовые затеи, мессир де Леви! – именно так и ответил Людовик, услышав от него о клятве освободить из тюрьмы герцога Робера Куртгёза. – Мало ли, какие клятвы можно сдуру дать над телом боевого друга! Если, вот так, каждый начнет клятвы раздавать направо, – король взмахнул руками, напоминая своим жестом большого и толстого пингвина (правда, они еще не знали об их существовании). – Европа утонет в кровавом месиве! Забудьте, – Людовик неотрывным взглядом своих тяжелых и холодных глаз посмотрел на рыцаря, – забудьте об этом, вы – мой вассал! Не пристало еще спорить с вассалом! – Он резко ударил кулаком по столу и крикнул. – Вам стоит выбросить из головы эту глупость и приступить к своим обязанностям! – Филипп исподлобья посмотрел на него. Король удивился его волчьему взгляду, вскинул брови и произнес. – Ба! Мы уже научились зубы показывать…

Филипп учтиво поклонился королю и ответил:

– Жизнь научила, сир…

Людовик молча посмотрел на него, смерил с головы до ног, усмехнулся и, переведя взгляд на Сугерия, сквозь зубы произнес:

– Вот и обласкай невежу…

Сугерий что-то хмыкнул в ответ и коршуном посмотрел на Филиппа.

– Мессир рыцарь! – Он вскочил со стула и подбежал к Филиппу. Тщедушный и маленький, он едва доходил до плеча де Леви. Для придания убедительности своим словам, аббат стал отчаянно жестикулировать, пытаясь помочь своими суетливыми жестами в доведении мысли короля. – Филипп! Вы должны понять, зарубить себе на носу – воля сюзерена это закон для вассала! Его величество беспокоится за вас, ведь вы ему, почти как сын родной. Он вас обласкал, приблизил к своему дому, познакомил с молодым, – он запнулся, – с покойным ныне герцогом Гильомом, вы понравились его дочери! А вы?!..

Филипп отшатнулся. Это был удар ниже пояса, удар мастерский, нанесенный опытным бойцом, именно тогда, когда и положено было нанести. Де Леви молча захлопал глазами и сделал шаг назад, словно защищаясь от атаки Сугерия. Людовик, молча наблюдавший за ними, встал и, желая изобразить из себя сердобольного и довольного монарха, подошел к рыцарю, положил ему свою большую, словно лопата, ладонь на плечо и сказал:

– Не мучьте себя и уважьте мои седины. Я могу избавить вас от данной клятвы. – Он бросил быстрый взгляд на аббата, тот молча кивнул. Людовик приосанился и добавил. – Божьей волей и по моему велению снимаю с вас, мессир де Леви и де Сент-Ном, клятву и полагаю, что отныне вы чисты перед Господом – нашим Творцом.

Только сейчас до Филиппа дошло, в какую изощренную ловушку он попал. Напоминание о несбыточной мечте – возможной женитьбе на дочери короля, молодой и прекрасной Констанс, выбило его из седла и превратило в жалкого и безвольного человека, недостойного того, чтобы называться рыцарем и вообще – честным человеком…

Но холодный взгляд Людовика и колкие бегающие глазки его всесильного министра насторожили рыцаря. Филипп решил не отказываться от своей клятвы.

– Я признаю свои заблуждения, сир… – он опустил голову и встал на одно колено перед Людовиком. – Позвольте мне искупить вину и наложить на себя епитимью, отправившись в Святую землю…

Они переглянулись. Король с явным облегчением вздохнул и кивнул головой. Сугерий едва сдерживал улыбку змеи.

– Раз вы повторно настаиваете, тогда извольте, мессир де Леви. Мы еще в тот раз распорядились, дабы вам выдали из казны приличную сумму. Негоже королевскому «боевому шершню» терпеть лишения.

– Ваша щедрость безгранична, сир… – Филипп, с трудом сдерживая закипающие эмоции, прикоснулся губами к руке короля.

– Ступайте…

Рыцарь учтиво поклонился и вышел из комнаты, оставив короля и его канцлера вдвоем. Он машинально шел по низкому со сводчатыми потолками и освящаемыми чадящими факела коридору дворца на острове Ситэ в Париже погруженный целиком и полностью в свои мысли

Кто-то окликнул рыцаря. Филипп остановился и, понял, что покинул покои короля в таком сильном смятении и даже не заметил, как прошел по коридору из одного конца до другого, почти до дверей покоев принцессы Констанс. Это была она.

– Мессир Филипп, – нежный, словно небесный голосок молодой девушки, как ушат холодной воды, привел его в чувство. – Куда вы так спешите? Вы, право, чуть было не сбили меня на пол…

Он неуклюже поклонился и, покраснев, ответил:

– Простите, ваше королевское высочество…

Констанс удивленно посмотрела него, ничего не поняла и обиженно надула свои прелестные пухлые губки:

– Почему вы такой!..

Филипп посмотрел на нее:

– Принцесса, я не понимаю…

– Это я ничего не могу понять, Филипп. – Его имя она произнесла с таким чувственным придыханием, что у рыцаря закружилась голова от нахлынувших чувств. – Вы такой странный сегодня… – она часто заморгала своими длинными и пушистыми ресницами. – У вас что-то стряслось?..

Филипп обомлел. Ее нежный и искренний голос, словно освежающий ручеек проникал к нему в сердце.

– Простите, Констанс… – он упал на одно колено перед ней и прикоснулся губами к ее маленькой ручке. – Простите мне мою неловкость…

Она растерянно посмотрела по сторонам, в окно, улыбнулась и быстро коснулась пальцами до его волос, отдернула руку.

– Вы прямо какой-то странный сегодня. Вас, надеюсь, не мой батюшка обидел?..

– Нет-нет, что вы… – он опустил глаза, боясь, что она сможет прочесть в них его ложь. – Нисколько. Я уезжаю…

Она побледнела, ойкнула и, прикрыв губы рукой, часто-часто заморгала глазами, пытаясь сдержать набегающие слезы.

– Как же так… – ее голос дрожал, каждый звук трепетно и нежно касался души и сердца рыцаря, заставляя его замирать и биться учащенно, отдаваясь колокольным набатом к голове. – Вы только-только вернулись домой… – она резко отвернулась от него и украдкой вытерла слезы. – Вы! Вы… – она снова повернулась – ее лицо раскраснелось, щеки пылали, а большие прелестные глаза были полны слез, – вы неотесанный мужлан! Чурбан бессердечный! Вот вы кто! Так же нельзя…

Она инстинктивно припала к его груди. Филипп онемел от неожиданности. Он не находил слов в свое оправдание, только шумно сопел, выпуская воздух ноздрями.

Принцесса Констанс вскинула голову и тихо прошептала:

– Не надо. Не уезжай…

Он напрягся, собирая все силы в кулак и пытаясь трезво и реально смотреть на мир, жестокость, бессердечие и цинизм которого окружали рыцаря со всех сторон, вздохнул и ответил:

– Констанс, я вынужден уехать…

– Бессердечный чурбан… – она фыркнула и, надув обиженно губки, отстранилась от него, сделала шаг в сторону, но снова развернулась и, умоляюще глядя ему в глаза, тихо сказала. – Придите сегодня ко мне вечером. Я имею обыкновение прогуливаться перед сном в саду, что с тыльной стороны дворца. Надеюсь, ваше путешествие может обождать до утра завтрашнего дня?..

– Да… – он поклонился и пошел по коридору…

Когда он вышел из комнаты короля, Людовик раздраженно посмотрел на Сугерия, топнул ногой и произнес:

– Вот, скажи мне на милость, что мне делать с такими вот вассалами, упертыми и настырными! Клятвы им, понимаешь, надо исполнять!..

Сугерий отвел глаза и виноватым голосом ответил:

– Сир, на мой взгляд, мальчик слишком уж близко к сердцу принял смерть молодого Гильома. Сами себя вспомните…

Король усмехнулся и ответил, глядя в окно:

– Ты говори-говори, да не заговаривайся! Одно дело – помазанник Божий, а другое дело – рыцарь, чей отец был моим сервом!..

Аббат кашлянул в кулак, потер нос и, хмурясь, сказал:

– Луи, не надо так жестоко говорить о тех людях, кто верой и правдой служил вам и короне Франции. Во всем, что случилось с его отцом, да и с молодым Филиппом, виноваты мы оба…

– И, все-таки, жаль парня… – уже мягче произнес король. Он повернул голову, изобразил на своем лице разочарование, и, глядя в глаза Сугерию, прибавил. – Лишь бы он в дурь окончательно не впал. Пусть убирается в крестовый поход к чертовой матери!..

Сугерий перекрестился:

– Луи, вам, случаем, не жаль еще одну переломанную и исковерканную душу?..

Людовик подпер рукой подбородок, задумался и ответил:

– Нет, если это касается дела короны Франции. Я буду делать все, лишь бы Нормандия оказалась под моим скипетром …

Сугерий встал, поклонился и ответил:

– Господь вам судья, ваше величество.

Людовик сделался мрачнее тучи, побагровел и, сверкнув глазами, сказал:

– Перед творцом я, как-нибудь, отвечу. Надеюсь, что мои потомки поймут меня… – он замялся и, подумав, добавил, – когда-нибудь.

– Тогда, с вашего позволения, я осмелюсь вас спросить…

Людовик выдохнул, почесал затылок:

– Спрашивай… – он поднял глаза и уставился в потолок.

– Ваша дочь Констанс, насколько я могу судить, влюблена в молодого де Леви. – Людовик усмехнулся в ответ. Сугерий сделался предельно серьезным, неотрывно посмотрел в глаза королю и продолжил. – Вы же, насколько мне не изменяет память, сами как-то обмолвились о помолвке…

– Что?! – Людовик покраснел и надул щеки. – Ты, часом, не сошел ли с ума?! Моя дочь?! За какого-то там мелкопоместного рыцаря?!..

– Но ведь вы сами привели в пример покойного Ангеррана де Шомона, за сына которого вы выдали свою незаконнорожденную дочь Изабель…

– Ха! – Оскалился король. – Подумаешь! Выдал бастрадку за дурачка, папаша которого с радости так накуролесил в Нормандии, что о нем до сих пор там без дрожи и не вспоминают!..

Сугерий закрыл рукой рот и удивленно посмотрел на Людовика. Таким безжалостным, черствым и бессердечным он его еще ни разу в жизни не видел.

– Да… – произнес аббат, – время, все-таки, удивительная штука…

– Это ты о чем, Сугерий? – Король поднял вверх брови. – Что-то ты загадочно поешь…

– Это так, пустое, сир… – Сугерий испугался, как бы король не перенес всю свою злость на него, встал, суетливо стал поправлять складки на сутане, опустил глаза и прошамкал. – Пойду я, пожалуй, надо еще казначею распоряжения передать…

– Вот-вот, ступай от греха подальше. – Людовик широко расставил ноги и исподлобья посмотрел на него…

Вечером того же дня Филипп сидел в маленькой комнатке дворца и упаковывал свои пожитки по небольшим кожаным дорожным мешкам. Он разделил пять тысяч ливров серебром на две части, сложил их в крепкие кожаные мешочки, которые засунул в дорожные котомки с вещами.

Наступал тихий и теплый осенний вечер. Нежные и приятные дуновения ветерка приятно щекотали волосы на затылке. Филипп взял в руки сложенную рубаху и, улыбнулся, вспомнив о матери. Он отчетливо представил ее сидящей возле камина за вышиванием. Глаза скользнули по вышитому воротнику рубахи. «Да, это ее руки… – он грустно вздохнул, перекрестился, и, засунув рубаху в мешок, стал затягивать крепкие кожаные ремешки. – Господи, надеюсь, она сейчас подле тебя…»

В это время в комнату шумно вошел, вернее сказать – вбежал Матье де Бомон, его старый приятель и, по совместительству, сосед. Юноша был ужасно возбужден.

Матье подбежал к Филиппу, плюхнулся рядом с ним на кровать и спросил:

– Это правда?..

– Что? – Филипп поднял глаза и посмотрел на друга.

Матье надул щеки, шумно выпустил воздух и произнес:

– То, что ты уматываешь в какой-то там крестовый поход?!

– А-а-а, ты об этом… – с явной неохотой ответил де Леви. – Да, такова цена, которую я должен заплатить…

Матье еще больше удивился. Он захлопал своими длинными ресницами, раскрыл рот, но сдержался, промолчал и, посмотрев на друга, все-таки спросил:

– Ты все еще переживаешь?..

– Гильом мне был как брат… – ответил де Леви. – Знаешь, ведь я видел того арбалетчика, даже потянулся к герцогу, пытаясь прикрыть его своим телом, но чуть не упал…

– Не оправдывайся, – Матье вздохнул и положил ему руку на плечо и попытался, как мог, утешить, – судьбе, видимо, так было угодно…

Филипп, знавший гораздо больше де Бомона, хотел, было, возразить, но не стал этого делать. Вместо этого он сказал:

– Да, с судьбой не поспоришь…

Эх, если бы он мог все рассказать Матье! Рассказать о том, что стало известно ему. О том, что король Франции почти с самого начала знал, чем это может закончиться! Он представил реакцию благородного де Бомона, как тот вскакивает, машет руками, отчаянно жестикулирует и сыпет направо и налево отборнейшим матом! Но он решил, что Матье незачем знать эти, мягко говоря, щекотливые и мрачные подробности.

Матье тем временем загадочно улыбнулся и, нарочито безразличным голосом, да еще зевая при этом, произнес:

– Я тут случайно увидел её королевское высочество… – Он бросил хитрый взгляд на Филиппа, – она вышла погулять в сад. Место там тихое и спокойное. – Он снова с хитрецой посмотрел на друга – де Леви покраснел до коней волос. – Как раз возле стены Хлодвига есть такая маленькая, но весьма уютная беседка…

Филипп засмеялся и ответил:

– Ну, знаешь ли!..

– Да ладно тебе. Филипп! – де Бомон весело засмеялся и хитро подмигнул ему. – Я, как раз, буду в охранении дворца, так что не тушуйся…

Де Леви гневно нахмурил брови, но не смог удержаться от смеха, уж больно гримаса на лице де Бомона была хитрой и умильной, как у мартовского кота.

– Откуда ты знаешь обо мне и принцессе Констанс?..

Матье развел руками в стороны, мол, итак все давным-давно ясно, и произнес:

– Господи! Да после твоего триумфа на турнире, когда ты там можно сказать всех практически в паштет превратил и особенно, когда ты ее проводил во дворец по приказу короля, все только об этом и судачили…

– Глупость и бред… – отрезал де Леви. – Мало ли, что я проводил ее, – он запнулся, – вообще-то, если быть честным до конца, я провожал не принцессу, а ее отца…

– Бог ты мой! – Матье всплеснул руками. – А кто-то мне сказал, что сам король что-то там пообещал кому-то… – его загадочный вид так умилил Филиппа, что тот снова прыснул со смеху. Де Бомон с присущей ему игривостью заметил. – Наплюй на его слова, Филипп. Король у нас, к несчастью, слишком часто стал давать несбыточные обещания…

То, с какой легкостью он это сказал, еще раз подтвердило решение Филиппа покинуть Париж, Францию и на некоторое время исчезнуть, сгинуть от посторонних и назойливых глаз, чтобы потом спокойно и методично исполнить обещание, данное покойному Клитону. Он уже давно для себя решил, что освободит его отца, что бы это ему ни стоило, пусть даже ценой своей жизни, но не бесчестья.

– Честь можно так легко потерять… – почему-то вслух произнес он.

Матье принял его слова с веселостью, хмыкнул и, заговорщицки подмигнув ему, сказал:

– Вот-вот, я как раз буду охранять покои королевского сектора со второй смены стражи до четвертой… – он еще раз подмигнул ему. – У тебя будет порядочно времени, друг мой…

– С чего это ты решил, что я сегодня пойду к принцессе?.. – Филипп удивленно посмотрел на него.

– Ты же сам только что сказал… – де Бомон опешил и растерянно посмотрел на друга.

– Да ничего я не говорил! – огрызнулся де Леви.

– А я слышал, как ты сказал про потерю чести… – закатив к небу свои игривые глаза, произнес с ослепительной улыбкой Матье. – А Констанс, как ни крути, девица…

– Перестань! – Филипп засмеялся и попытался толкнуть, но по-дружески, де Бомона.

Тот резко отпрыгнул и, вертясь по комнате, затараторил:

– Девица, девица, девица… – он снова подмигнул ему, – вперед и копье наперевес!..

– Ладно, – Филипп понял, что товарищ его не угомонится, – только замолчи, умоляю…

Матье мигом успокоился, правда, снова подмигнул ему и сказал:

– С десяти вечера до двух ночи… – он понял, что сейчас уж точно схлопочет от Филиппа подзатыльник, раскрыл дверь комнаты и, покидая ее, прямо на пороге повторил. – С десяти до двух, не забудь!..

– Ух, я тебя!.. – де Леви подыграл ему, вскакивая с постели и устремляясь за де Бомоном.

Матье выскочил из комнаты в коридор, снова развернулся и, понижая голос, повторил:

– С десяти до двух…

Филипп засмеялся, кивнул ему в ответ и закрыл дверь. Он прошелся по комнате. Слова Матье запали ему в душу. Тем не менее, он беспокоился, но не за себя, а за принцессу, которая могла, чего доброго, наделать глупостей и осложнить жизнь себе, а что будет с ним самим…

Он присел на край постели и задумался. Честь не позволяла ему переступить через чувства, но эти же самые чувства толкали его на безумства. В голове промелькнула сумасшедшая мысль – что если не упираться набегающим на него чувствам, пуститься по течению жизни, а потом придти к королю и с повинной головой, раскаяться, все рассказать и во всем сознаться. Он же, как никак, отец! Не станет же он казнить его и проклинать дочь?!

Хотя…

Тут Филипп вздрогнул. Людовик сильно изменился, причем, не в лучшую сторону. Об этом многие, знавшие его ранее, говорили, правда, тихо и полушепотом. Власть сильно меняет человека, портит и коверкает его до неузнаваемости. А сколько было примеров, когда таких же, как он, казнили за покушение на королевскую честь…

Де Леви встал и снова прошелся по комнате, подошел к окну и, высунувшись, вдохнул теплый осенний воздух, напоенный ароматами спелых яблок, росших в королевском саду. Голова немного закружилась, ему стало тепло и приятно, а в голове снова промелькнула коварная мысль, пронзившая его мозг яркой вспышкой молнии.

«Это же вариант! – громкий голос, звучавший внутри его головы, наполнил его сознание. – Тебя проклянет король! Ты станешь изгоем, на тебя всем станет наплевать! Ты сможешь уехать далеко-далеко, отсидеться, возможно, изменить свое имя и судьбу. А потом, когда все о тебе забудут и даже похоронят в своей памяти, ты сможешь исполнить клятву, данную Гильому! Лучше в душе своей знать, что ты честен, чем слышать от окружающих, но знать, что ты – бесчестен и забыл о воле покойного друга».

А Констанс? Как же она?..

Филипп почесал подбородок и улыбнулся. Не исключался вариант, что ее отец, король, смилостивится и выдаст ее замуж за него. Тогда…

– Бред и ахинея… – плюнул на пол де Леви. – Король у нас витает в облаках и думает только о своей выгоде. Я должен пойти к ней, объясниться, вымолить прощение и со спокойной совестью уехать…

Констанс медленно прогуливалась по тенистым аллеям. Шлейф ее платья был игриво наброшен на локоть, но, все-таки, соответствовал понятиям приличия и этики того времени – ножек и туфель не было видно. Она прислушивалась к шорохам, издаваемым камешками, шевелившимися под ее ножками. В руке она держала свежесрезанную розу, от ее крупного и пышного бутона шел такой упоительный аромат, что слегка кружилась голова. Настроение у Констанс было превосходным и тому были причины – Матье де Бомон, один из рыцарей и командиров королевской охраны, словно походя обмолвился ей о том, что некий предмет сегодня придет в сад для встречи с неизвестной особой. То, с каким видом это сказал Матье, можно было и не сомневаться. Его изощренная мимика, закатывание глаз и томность вздохов была притчей во языцех.

Принцесса прошла в самый отдаленный и тихий уголок сада, дорожка здесь изгибалась вдоль больших кустов дикого шиповника¸ посаженного, по преданию, самой Анной Киевской – ее прабабушкой. Шиповник разросся и никем не окультуренный практически полностью закрывал эту часть сада от посторонних глаз. Маленькая, но красивая и уютная беседка расположилась сразу за зарослями этого красивого растения.

Старая каменная кладка беседки местами была полностью покрыта мхом, колонны ее затянули многолетние виноградные лозы, гроздья темных и спелых ягод нависали отовсюду и наполняли беседку невероятной гаммой ароматов.

Констанс вошла внутрь и заметила большую и довольно-таки широкую каменную скамью, изготовленную грубо из здоровенного куска посеревшего от времени мрамора.

Девушка присела на краешек большой скамьи, поднесла к носу розу и вдохнула ее нежный аромат. Мысли ее были заняты Филиппом де Леви, в голове так и крутились слова ее отца, оброненные им более года назад на турнире: «Смотри, дочка, каков молодец! Чем не жених тебе…».

Она фыркнула и жеманно повела плечиком, но все-таки бросила быстрый взгляд на красивого и статного юношу, со всей учтивостью склонившего свою голову перед трибуной, на которой сидел король Франции со своим многочисленным семейством и знатнейшими сеньорами домена.

Высокий, рыжеволосый гигант показался ей обычным худородным выскочкой, но его открытый и смелый взгляд, лучистость голубых глаз сразу же привлекли внимание Констанс. Она стала следить за каждым его поединком и настолько увлеклась, что несколько раз вскакивала со скамьи и испуганно вскрикивала, когда ей казалось, что юношу могут выбить из седла соперники. Казалось, что и он почувствовал ее переживания, а ее мысли и мольбы, адресованные к Господу и Деве Марии, придавали ему дополнительные силы и служили еще одним щитом, закрывавшим его от ударов копий соперников-поединщиков.

И когда он стал выигрывать у одного за другим, когда вышиб из седла самого графа Стефана, его еще звали Этьенном, младшего брата могущественнейшего Тибо де Блуа, Констанс поняла, что сама судьба неслучайно свела его с ней. А уж когда отец, непонятно почему изобразивший больного посреди турнира, в самом его разгаре и кульминации, приказал молодому рыцарю сопроводить его до дворца, а ее, юную и дрожащую от волнения, усадил на коня рядом с де Леви, сердце Констанс покорилось неведомой доселе силе…

Она оторвалась от своих теплых и трогательных воспоминаний, услышала скрип камешков, коими были в изобилии посыпаны дорожки сада, подняла голову и увидела его…

– Добрый вечер, ваше королевское высочество… – Филипп, как мог, сдерживал свои чувства и постарался произнести слова приветствия наиболее отстраненным, холодным и вежливым тоном. Но его голос все-таки дрогнул, придав им несказанную теплоту и нежность. – Добрый вечер, Констанс…

Она улыбнулась, снова поднесла к носу розу, вдохнула ее одурманивающий запах, и медленно взмахнула своими длинными пушистыми ресницами, после чего ответила:

– Я очень рада, Филипп… – Он пошатнулся, словно от мощного удара, ее нежный голос разрушал все его защиты, лишал способности здраво мыслить и напрочь убивал все его планы наговорить всякой чуши, разругаться и, таким образом, получить возможность, пусть и призрачную, но оставить мысли о принцессе. Констанс словно почувствовала это, протянула свою нежную ручку и сказала. – Не будьте же таким невежей…. Присаживайтесь.

Филипп неуклюже, словно большой и косолапый медведь, прикоснулся губами к ее нежной и пахнущей благовониями ручке. Ее нежная и тонкая, словно пергамент, кожа была настолько восхитительна, что у него снова закружилась голова. Он буквально упал рядом с ней на скамью…

ГЛАВА IV.   Сантандер. Еврей Исаак.

4 ноября 1128г. Сантандер. Северная Испания. Порт.

– Филипп, проснитесь! – де Леви очнулся, открыл глаза, зевнул и увидел перед собой встревоженное лицо Робера. – Мы возле входа в порт Сантандера! Видите, вон на горе стоит большой монастырь, обнесенный стеной и защищающий городок! – Он посмотрел по направлению руки Робера и рассмотрел сквозь разлетающийся утренний туман массивное укрепление, над башнями и колокольнями которого виднелись огромные кресты.

– Я, что, здесь прямо и заснул?.. – зевая, спросил он у нормандца.

– Ага… – улыбаясь, кивнул тот. – Вчера мы с вами малость перебрали, вот вы и задремали на палубе… – он восхищенно покачал головой. – Отдаю должное вашему здоровью. В такую мерзкую погоду вы можете спокойно спать на открытом воздухе, едва прикрывшись походным плащом…

– Так он меховой… – пожал плечами Филипп. – Тепло…

– Да уж… – опять восхитился нормандец. – Прямо как паладины Карла Великого…

– Спасибо за сравнение… – де Леви встал, сбросил с себя плащ, потянулся, расправляя затекшие конечности, похрустел суставами и позвонками, подошел к бортику нефа и посмотрел в сторону берега. Неф медленно входил в большую и удобную гавань Сантандера, опустив почти все паруса, кроме бушпритного. – Говорят, что прямо здесь и вербуют…

– Кто? Кого вербуют?.. – переспросил Робер.

Филипп посмотрел на него, похлопал по плечу и ответил:

– Приезжие зазывалы вербуют здесь крестоносцев и воинов. Предлагая им горы золотые и спасение души! – с плохо скрываемой язвительностью ответил Филипп. – Тут ты увидишь море флагов, гербов и щитов. Смотри, не растеряйся… – он сделался серьезным. – Сначала нам надо будет купить лошадей и всю необходимую амуницию, нанять оруженосцев, конюхов, стрелков, а уж потом решать, к кому и зачем ехать. Понял?..

– Понял, – Робер мигом сделался серым. Его лицо погрустнело и вытянулось.

Филипп заметил эту разительную перемену настроения в своем товарище, взял его за руку и тихо сказал:

– Я все понял, не переживай. Потом отдашь…

Робер покраснел, надул щеки. Он был хотя и бедный, но благородный и гордый:

– Нет! – потом, правда, смягчился и добавил. – Как же я отдам тебе, ты и так всю дорогу заботился обо мне…

– С первой добычи и отдашь… – попытался успокоить его Филипп. – Места здесь, поговаривают, богатые, мусульмане все в золоте и каменьях, да на бабах их золота столько, что свет не видывал!..

– Господи! Да о чем ты говоришь?! – снова возмутился нормандец. – Грабить женщин?! Мы же воины Христовы, а не мародеры и грабители!..

– Ой-ой-ой! – де Леви закатил глаза к небу. – Какой идеализм, какое благородство! А на что наши франкские рыцари построили себе замки в Палестине?! На Божью благодать?! На милостыню?! Нет, Брат! Они преспокойно грабили мусульман, отрубали им пальцы, чтобы снять драгоценные перстни, вспарывали им животы, чтобы отыскать проглоченные сокровища! Война, мой наивный нормандский друг, пусть и религиозная, но все-таки война. А на ней, не обессудь, будет и кровь, и мародерство, и прочие милые спутники жизни во вражеской стране…

Робер буквально упал на стул, на котором до этого спал Филипп.

– Мама родная…

– Понимаю тебя. – Де Леви присел рядом с ним на корточки, заглянул ему в глаза и улыбнулся. – Я тоже, поверь мне на слово, думал также как и ты. А потом, сам того не замечая, привык и пообтесался…. Жизнь заставила.

– Но я беден как церковная мышь, а тут прямо в кабалу к тебе попадаю вечную… – Робер опустил голову и сник.

– Так! Еще раз сравнишь меня с евреем – вызову на ордалию и убью к чертовой матери! – Засмеялся Филипп. – Помнишь слова Господа? Да не оскудеет рука дающего…

– Ты и так слишком уж много мне дал… – Робер поднял голову и грустно посмотрел на де Леви. – Мне и так никогда не рассчитаться с тобой…

– Плевать! Зато мы будем вместе, так веселее и удобнее воевать! – подмигнул ему Филипп. – Пошли собирать манатки и сползать на берег Испании…

Поздняя испанская осень довольно-таки приветливо встретила путников. Единственным, что, пожалуй, немного подпортил приятную картину встречи с неизвестной страной, был противный, периодически налетающий и также быстро прекращающийся холодный Бискайский северный ветер. Слава Богу, что порт Сантандера да и сам город были укрыты за большим горным выступом, полукругом слева вклинившимся в море. Это хотя бы немного утихомиривало ветра. На нем и располагался старинный монастырь, а по совместимости и крепость, построенная готами для защиты своих земель давным-давно.

Рыцари быстро сошли на берег, с большим трудом пробились сквозь ряды всяких спекулянтов, перекупщиков и откровенных проходимцев, слились с большой и оживленной толпой зевак, покупателей, вербовщиков и торгашей и покинули порт.

Робер был потрясен разнообразием одежд, лиц и языков, захлестнувших его со всех сторон, он оторопело глазел на верблюдов, яркие и вычурные до необычности одежды мусульманских купцов, что пару раз только благодаря внимательности Филиппа не стал легкой добычей карманников и мелких воришек, кишащих, словно рыбья молодь на мелководье реки.

– Будь внимательнее… – Филипп протянул нормандцу его хилый кошель. – Неровен час, еще и последнего лишишься…

Нормандец горячо поблагодарил своего товарища, спрятал кошель за пазуху и поспешил за де Леви, который шагал впереди, расчищая дорогу.

– Куда мы идем?.. – догнав его, спросил нормандец.

– Куда-куда… – засмеялся Филипп. – Знамо куда – к евреям!..

– Зачем?.. – скривился Робер. – Бр-р-р. Общаться с этим богопротивным народом…

– Раз они живут до сих пор на свете – значит, не богопротивны… – поправил его де Леви. – А потом, мне еще мой отец рассказывал, что если к ним отнестись по-человечески, то и они воздадут сторицей. Хотя, ухо надо держать востро…

Робер пожал плечами, но спорить не стал. Они миновали большую рыночную площадь, посмотрели походя товары, задержались немного возле лавок оружейников, где мусульманские купцы, мигом распознав в них новичков и чужеземцев, стали втридорога продавать оружие и разные диковинные вещицы. Но больше всего, как ни странно, мусульмане мечтали купить их длинные франкские мечи…

– Чего это они так к нашим старым мечам прицепились?.. – снова удивленно спросил Филиппа Робер. – У них вон сколько разного и красивого оружия?..

Филипп пожал плечами и ответил:

– Знаешь ли, друг мой Робер, наши мечи у них ценятся на вес золота. Еще ордонансом короля Шарля Лысого наложен полный запрет на продажу наших мечей неверным.

– Да ты что?.. – удивился нормандец. – А я и не знал…

– Поверь мне, что и я многого еще не знаю, так что не надо на меня смотреть, как на всезнающего… – Филипп присмотрелся к одной из вывесок, подошел к двери и постучал кольцом, прикрепленным к ней, о бронзовый выступ. – Вот, если не ошибаюсь, мы и пришли…

– Да? Откуда ты решил?..

– От верблюда… – Филипп показал пальцем на грубо намалеванную шестиконечную звезду. – Это звезда Давида. Так все евреи обязаны помечать свои жилища и торговые лавки.

– Век живи и век учись… – промолвил Робер.

Дверь осторожно приоткрыла, из-за нее высунулась голова мальчика-подростка с черными курчавыми волосами, ойкнула и снова закрылась.

– Вот те на… – произнес Робер.

Не успел он договорить свою фразу до конца, как дверь снова раскрылась, на пороге появился старый еврей в просторной одежде, похожей на кучу сплошных складок, подпоясанных тоненькой бечевой. На голове у него был черный полукруглый колпак.

Он окинул быстрым и наметанным взглядом своих гостей, после чего, старательно подбирая слова, на немного ломаном французском языке произнес:

– Да будь благословен Господь, хранивший вас, добрые франки, в море и направивший ваши стопы ко мне, несчастному и бедному Исааку… – он низко поклонился рыцарям. – Путники желают немного придти в себя с дороги, отдохнуть и перекусить…

Эти слова он сказал куда-то вглубь дома, адресуя их, видимо, кому-то из слуг или домочадцев.

– Мы бы желали… – произнес, было, Робер, но еврей мило улыбнулся, снова поклонился и сказал:

– Надо сначала омыть ноги с дороги, покушать, а уж потом говорить о делах наших скорбных… – он сделал приглашающий жест рукой. – Прошу вас не отказываться и пройти под крышу этого гостеприимного жилища.

Рыцари переступили порог и оказались в довольно-таки просторной и ярко освещенной комнате, служившей гостиной, торговой лавкой и одновременно кабинетом еврея. Жилище было скромным, но не бедным, что лишний раз подчеркивало осмотрительность его хозяина, выросшего среди постоянных войн и, судя по всему, привыкшему к регулярным погромам.

Исаак пригласил их за большой стол, который его домочадцы уже успели накрыть выбеленной холстиной и теперь заканчивали расстановку мисок, глиняных стаканов и кувшинов.

– Присаживайтесь, гости… – Исаак присел на краешек стула, словно не он был хозяином этого дома, а кто-то другой, – разделите хлеб и соль со мной, коли не побрезгуете…

Робер снова раскрыл рот, но Филипп успел его толкнуть локтем в бок, сел сам и буквально за руку насильно усадил нормандца возле себя. Исаак заметил это, но не подал вида. Правда, он сразу же переключился на де Леви, определив в нем главного в этой паре рыцарей.

Юноша-подросток принес две большие кастрюли с курицей и фасолью, разложил на столе хлеб, который быстро нарезал большими ломтями, роздал ложки гостям и, поклонившись, своему отцу.

– Это мой сын Давид… – представил его Исаак. – Он у меня один остался… – старик тяжело вздохнул. – Господу было угодно забрать двух моих старших сыновей. Остался только он, да дочка… – Исаак проследил за реакцией гостей, успокоился, после чего что-то шепнул Давиду. Тот поклонился и убежал вверх по лестнице. – Я пригласил ее, надеюсь, вы не против, сеньоры?..

– Это честь для нас… – ответил ему за себя и товарища де Леви.

Исаак едва заметно улыбнулся, поклонился в ответ. В это время по лестнице спустилась девушка. Ей было чуть больше шестнадцати, как раз тот прелестный и изумительный возраст, когда расцветающая красота в соединении с молодостью создает из юной девушки просто невесомое и невероятно прелестное создание. Ее бледно-молочный цвет кожи слегка украшался розоватым румянцем щек, а большие голубые глаза (просто невероятно) так контрастировали с черными, словно вороново крыло, густыми волнистыми волосами, убранными в две толстые косы, украшенные несколькими маленькими, но весьма милыми красными бантами.

– Ребекка… – Исаак представил девушку рыцарям. – Моя отрада и моя же боль… – он снова улыбнулся, на этот раз теплее и искреннее, после чего произнес. – Ребекка, дочь моя, позволь мне пригласить тебя к столу и представить тебе двух молодых и благородных сеньоров, прибывших к нам из Франции. – Он выразительно посмотрел на рыцарей. – Сеньор…

Филипп со всей вежливостью кивнул девушке и представился:

– Мессир Филипп де Леви и де Сент-Ном, франкский рыцарь. – Он решил не дожидаться, пока его молодой и растерявшийся нормандец заговорит. – Мой приятель, – он жестом указал на Робера, – норманн мессир Робер Бюрдет, рыцарь…

– Очень приятно… – тихо ответила Ребекка.

– Дочь моя, я старый человек и разбираюсь в людях. С первого взгляда я понял, что наши франкские гости весьма учтивые и воспитанные рыцари. – Исаак жестом головы приказал ей присесть. – Прошу откушать, сеньоры…

Только теперь они поняли, насколько изголодались и соскучились по простой и незамысловатой, но горячей пище. Рыцари с жадностью налетели на курицу с фасолью и стали уплетать ее, запивая большими глотками молодого испанского вина – терпкого и сладковатого, с небольшими нотками черной смородины.

Исаак кушал степенно, как и подобало хозяину дома. Ребекка старалась держаться как можно скромнее, сидела с прямой спиной и отламывала хлеб очень маленькими кусочками, отправляя их в рот и демонстрируя рыцарям свои ряды ослепительно белых и ровных зубов. Робер, нет-нет, а уже начинал бросать голодные взгляды на нее, что сильно тревожило хозяина и, если быть честными, напрягало де Леви.

Исаак что-то тихо сказал ей на своем языке, Ребекка встала, поклонилась и ушла, отец поднялся и проводил ее до лестницы. Филипп, пользуясь случаем, тихо шепнул нормандцу:

– Не смей даже думать…

– Почему?.. – удивленно спросил Робер.

– Нас зарежут в этот же вечер… – попробовал испугать его де Леви. – Их здесь много и они довольно-таки дерзкие…

– А-а-а, понял… – кивнул ему в ответ Бюрдет.

Когда Исаак вернулся, Филипп вежливо поблагодарил за стол, осведомился о том, не должен ли он и его друг чего-либо хозяину. После того как Исаак вежливо отказался от оплаты, де Леви произнес:

– По совету знакомых, моего отца и своему собственному опыту жизни во Фландрии я решил обратиться к вам за помощью, рабе Исаак.

Еврей удивился, вскинул вверх свои седые брови, после чего сказал:

– Именно таки, ко мне?..

Филипп понял его тонкий намек, засмеялся и ответил:

– Отнюдь. Не именно к вам, рабе, а людям вашего народа…

Исаак вежливо поклонился и произнес:

– Редко в наше время встретишь иноземцев-христиан, да еще и таких почтительных. Хотя, насколько мне известно, ваш король терпимо относится к людям моего племени.

Филипп поклонился и ответил любезностью на любезность:

– Я и сам часто пользовался услугами евреев-менял… – он повернулся к нормандцу, который уже начал задремывать. – Робер, как мне кажется, наш хозяин готов предложить тебе постель для отдыха.

Исаак понял, что сейчас франк скажет ему что-то, что явно не предназначается для слишком большого количества ушей, щелкнул костяшками пальцев, подозвал своего сына и что-то снова шепнул ему на ухо, после чего поклонился Бюрдету и произнес:

– Не изволите ли отдохнуть с дороги. Здесь есть флигель, там уютная и светлая комната… – Робер встал и, почесывая затылок, нехотя ушел вслед за Давидом. Исаак дождался его ухода, после чего сказал, обращаясь к де Леви. – Вы, как я понял, что-то имеете мне сказать и явно без лишнего шума?.. – Филипп улыбнулся – его немного забавляли странные обороты речи Исаака, кивнул в ответ. – Я весь превращаюсь в слух, благородный сеньор…

Вместо слов Филипп извлек из-за пазухи маленький мешочек, развязал тесьму и вытащил крохотный кусок пергамента, который протянул еврею. Тот подслеповато прищурился и стал внимательно вчитываться в текст и беззвучно шевелить губами. Он долго пыхтел и сопел, то и дело, бросая удивленные и несколько испуганные взгляды на рыцаря, после чего очень тяжко выдохнул воздух, опустил голову и сказал:

– Очень великая бумага… – он поймал взгляд де Леви, – я дам вам все, что вы пожелаете, но…

– Я уже понял… – Филипп стал серьезен. – Ваше «но» означает предел потребностей? – еврей молча закивал головой. – Не волнуйтесь, я чту приличия и не выйду из означенного мне предела. Там, если не ошибаюсь, написано «пять тысяч серебром»?..

Исаак закашлялся, словно подавился или поперхнулся, вытер слезы из глаз кулаком и ответил, словно извиняясь:

– Там указана сумма серебром в ливрах труасского веса, сеньор де Леви…

– Ну, и что?.. – Филипп разыграл несказанное удивление, хотя прекрасно понимал, что еврей сейчас будет просто-напросто ломать его в цене, ссылаясь на что-то и придумывая, как любой из представителей его народа, всякие трудности. – Сложности в пересчете?..

– Нет-нет, ни в коем случае! – Исаак оживился и напрягся, опасаясь, видимо, что его неожиданный гость уйдет к кому-нибудь другому. – Просто, как бы вам сказать, есть необходимость, – он замялся, – в счет перевода и высокой ответственности момента, да еще море, сами понимаете, да и Пиренеи весьма опасны…

– Мне, что, придется ждать деньги из Франции?.. – де Леви удивленно посмотрел на него.

– Нет-нет. Они, к счастью для вас, имеются в наличии… – Исаак побледнел, его скулы резко выступили на лице. – Только она будет несколько меньше означенной в бумаге…

«Ладно, старый прохиндей, черт с тобой, – решил Филипп. – Только бы деньги поскорее получить, коней, да людей нормальных…»

– Слушаю вас, рабе Исаак… – сказал он вслух.

– Сумма будет меньше на пятую часть… – одним махом произнес Исаак.

– Ой-ли! Что так много? Овес, что ли подорожал? – засмеялся Филипп. – Даже король берет не больше десятины и наша святая католическая церковь не превышает пределов… – он спокойно, но жестко посмотрел на еврея. – Десятая часть от суммы…

– Ваша воля для меня закон. – Ответил ему Исаак. – Не могу торговаться с защитниками Господа и святого Иерусалима. Девятнадцать процентов…

Филипп громко и заразительно засмеялся.

После долгих и нудных торгов они пришли к согласию…. В пятнадцать процентов комиссионных.

– Так. – Филипп пересчитал деньги и разложил их по мешочкам. – Мне еще надо добрых и крепких коней, – Исаак молча кивнул и что-то записал на куске пергамента. – Боевых декстриеров парочку, ронкинов по три на брата, кое-что из вооружения и припасов и, самое главное, надежных людей…

– С этим, сеньор, самые большие загвоздки… – вздохнул Исаак. – Люди здесь, как в прочем и везде, гадкие, подлые и пакостные. Пару-тройку более-менее приличных слуг я вам сыщу, а вот воинов сами отбирайте, увольте меня, старика, от этого жуткого дела…

– И на том спасибо… – Филипп зевнул. – Когда пойдем коней смотреть?..

– А ничего смотреть не надо. – Успокоил его еврей. – Ступайте-ка отдыхать с дороги, а завтра к утру у вас все будет, причем, поверьте, все самое лучшее и по весьма приличной и приемлемой цене. – Исаак поймал недоверчивый взгляд рыцаря. – Даю слово Исаака! Вы можете-таки потом все проверить и перепроверить. Мои цены будут ниже, они будут правдивы, а кони будут превосходны…

– Ладно, старик, согласен… – Филипп откинулся на спинку стула, зевнул и понял, что и он устал с дороги, все-таки недельное пребывание в открытом море с его постоянной болтанкой донельзя вымотало и его крепкий молодой организм.

Исаак улыбнулся какой-то своей загадочной улыбкой, дотронулся своими длинными и крючковатыми пальцами до ладони рыцаря:

– Дон де Леви, я чувствую, что вас внутри что-то гложет… – Филипп в ответ лишь повел плечом и сдвинул брови на переносице. Еврей по-отечески погладил его по руке. – Запомните только одно. Вам с этим придется жить всю вашу жизнь и куда бы вы ни бежали, это будет идти за вами следом, вырастая и заполняя вас целиком и полностью, грызя и точа изнутри. Успокойтесь, выдохните, осмотритесь, подумайте – а стоит ли, вот так, изводить себя и мешать жить окружающим вас людям. – Старик посмотрел в окно, подумал о чем-то своем и продолжил. – По вашим глазам я понял, что там за морем осталась еще одна разбитая вдрызг душа. Это девушка?.. – де Леви молча кивнул головой. Исаак тепло улыбнулся. – Она вскоре забудет вас, поверьте мне – старику, который многое видел в жизни. Нет, она помучается какое-то время, но все равно забудет вас… – он подумал, тщательно подбирая французские слова, и прибавил. – Естественно, где-то там, в самом потаенном уголке своей памяти она сохранит ваш образ, но с каждым днем он будет все размытее и туманнее, все идеальнее и идеальнее, и если вы попробуете снова возвратиться к ней, то поверьте – у вас ничего не получится. В одну реку дважды не войдешь. Вы будете совершенно другим, далеким и чужим ей. Измучаете, добьете себя и разочаруете ее…

– Спасибо, рабе.– Ответил Филипп. – Вы, прямо, как отец.

– А я и есть отец… – грустно вздохнул он. – И скажу вам одно – не приведи вам когда-нибудь хоронить своих детей. Тяжелее ноши для души вы, вряд ли, сыщете. Поберегите своих родителей, хотя бы, и не ищите смерти раньше, чем она сама решится навестить вас. Но и тогда, – он подмигнул рыцарю, – щелкните ей по ее костлявому носу, отпрыгните в сторонку и отвесьте ей увесистый пинок под зад! Рано вам еще…

– Благодарю вас за теплые слова. – Филипп покачал головой, соглашаясь со словами старика и принимая их прямо в свое сердце. – Но у меня есть обязательства…

– А вот их, к вашему несчастью, надо исполнять. Только бесчестный человек может забыть о словах, данных им кому-то в порыве открытости и любви… – Исаак тяжело вздохнул и с грустью в глаза произнес. – Здесь, в Испании, как в прочем и на Святой земле, вы не найдете ничего, кроме крови, грязи, греховности и мерзопакостности. Надеюсь, что это только укрепит вас, а не превратит в обычного скота и ублюдка, коих и так полным-полно на свете, а уж в Испании тем более. Ступайте-ка, отдохните с дороги, а я пока распоряжусь по вашим пожеланиям…

Робер развалился на кровати и, не раздеваясь, спал, оглашая комнату своим заливистым храпом. Филипп плюхнулся на соседнюю постель, стащил с себя сапоги, сбросил гамбезон и, расстегнув ворот рубахи, практически сразу уснул крепким сном здорового человека – организм, несмотря на храпы соседа, потребовал отдыха…

Утром, к своему несказанному удивлению, Филипп проснулся, разбуженный веселым и громким ржанием коней, шумными разговорами слуг на почти непонятном испанском наречии, которое, лишь прислушавшись, напоминало франкский язык, но было гортанным и певучим. Он толкнул Робера, тот зевнул, открыл глаза, потянулся и с кислой физиономией поднялся с кровати.

– Что такое?.. – все еще не отойдя ото сна, спросил нормандец. Он недовольно пробурчал. – Нас ограбили? Я так и знал, что этим евреям нельзя было доверять…

– Наоборот! – Засмеялся де Леви. – Мы разбогатели и, судя по ржанию коней, обзавелись копытами!..

– Небось беззубых кляч нам притащил, а будет щеки дуть, словно это першероны фламандские… – снова недовольно проворчал тот.

– А вот мы сейчас выйдем во двор и проверим… – Филипп взял его за руку и потащил на улицу.

Маленький дворик был полон народу. Пыль, поднятая копытами коней, сплошной завесой покрывала внутренний двор.

Не успел Филипп спуститься со ступенек, как к нему подбежал Исаак и, кланяясь, произнес, не стараясь скрыть своего торжествующего вида:

– Дон Филипп! Полюбуйтесь на эти творения Господа! Ой, ну и красавцы!.. – он указал рукой на коней, стоявших возле привязи.

Филипп и Робер подошли к ним и обомлели! Красивые, мощные и породистые декстриеры, каждый из которых мог с легкостью вынести на себе тяжеловооруженного рыцаря, нетерпеливо били копытами и широко раздували ноздри. Их исполинский рост и открытая мощь поразили рыцарей. Исаак, молча наблюдал за реакциями гостей, улыбнулся и сказал:

– Судя по вашим глазам, дон Филипп, я догадался, что результат превзошел самые смелые ожидания…

Филипп резко развернулся, сгреб его в охапку, стал трясти и благодарить:

– Господи! Да откуда вы достали таких великолепных коней?! У нас во Франции таких днем с огнем не отыщешь! Полагаю, что сам герцог Бургундии, да что там герцог! Сам король Англии не имеет таких декстриеров в своих конюшнях!..

Исаак с большим трудом высвободился из крепких объятий франка, поправил свои длинные и несуразные одежды, после чего с достоинством произнес:

– Истинно так! Эти кони предназначались для его величества Альфонса, Божьей милостью и по воле его святейшества папы Римского короля Кастилии и Леона! – Он закатил глаза к небу. – Ох, скольких трудов мне стоило перехватить их…

– Ладно-ладно, хитрый торговец! – Филипп похлопал еврея по плечу, да так сильно, что бедный и тщедушный Исаак чуть не упал. – Я понимаю толк в лошадях! Сколько я должен?..

Исаак приблизился к нему и на ухо прошептал сумму. У Филиппа округлились глаза от удивления:

– Господи! Да я бы отдал втридорога за них! Нет вопросов! Забираю без гуда!.. – он подошел к коням и похлопал каждого из них по шее, погладил гриву, повернулся к Исааку. – Так. С декстриерами мне все ясно – они превосходны! А что у нас по поводу палефроев, ронкинов и людей? – Он пристально посмотрел на еврея.

Тот невозмутимо ответил:

– Примите совет умудренного годами еврея – парадные кони вам пока не сильно пригодятся. Здесь, на самом острие войны между христианством и исламом, в отличие от тихой и лощеной Европы где ценят внешний блеск и вычурность, ценят надежность, крепость и выносливость, примите это на веру, дон Филипп. – Исаак распрямил свои сутулые плечи и с уверенностью во взгляде посмотрел на него. – Ронкинов здесь путных нет, а вот мулов, кои не уступят им, а подчас и превзойдут в выносливости, я вам организую хоть сотню, – он замялся, – и весьма по умеренной цене.

Филипп задумался. Спокойный тон, уверенность взгляда и сам внешний вид Исаака заставили его принять на веру все то, что он только что объяснил рыцарю.

– Хорошо, но мне в этом случае потребуются сменные лошади, почти такие же выносливые и шустрые, как эти… – он кивнул головой в сторону декстриеров.

– Альмогаварские лошадки чуть меньше в холке, но шустрые и дерзкие в бою… – Исаак щелкнул пальцами, приказывая кому-то из своих слуг вывести из конюшни лошадей, о которых он только что говорил.

Филипп стал рассматривать их: крепкие крупы, мощные ноги, они и правда были чуть ниже декстриеров и казались худыми, но в них ощущалась мощь, сила и прыть.

– А они выдержат вес рыцаря в кольчуге, со щитом и при шлеме? – уточнил рыцарь, перехвативший кислый взгляд Робера, который молча и с сомнением разглядывал испанскую породу лошадей.

– Да, дон Филипп, – поклонился еврей, – только их надо будет менять почаще… – он задумался и прибавил, – или использовать более легкое вооружение, как наши местные кабальеро.

– Слышишь, Робер? – Филипп обратился к нормандцу. – Он сказал, что нам придется их чаще менять или ездить почти как простолюдины!..

– Все же лучше, чем пешком тащиться… – пробурчал тот, понимая, что от него в данном случае мало что зависит, ведь платит все равно не он, а де Леви.

Исаак, молча и с улыбкой слушавший их диалог, кашлянул, изобразил виноватое лицо и произнес:

– И, еще один совет, можно сказать, бесплатный… – он насладился реакцией, которая появилась на лицах рыцарей, засмеялся своим тихим, словно кашляющим, смехом. – Здесь вас не оценят по достоинству. Поезжайте-ка, лучше в Арагон или Каталонские графства. Мой вам совет…

Филипп удивленно переспросил:

– Это, еще, почему? Здесь, насколько мне известно, тоже бьются с мусульманами…

Исаак пожал плечами и ответил:

– Местный король, поговаривают, довольно-таки жаден до наград и почестей, особенно иноземцам. – Он подмигнул рыцарям. – А уж после того как он узнает, что его лошади самым наглым образом перекочевали в ваше стойло… – Исаак закатил глаза к небу и изобразил на своем морщинистом и весьма подвижном лице такую гримасу, что де Леви не удержался и прыснул смехом. – Мой вам совет – поезжайте в Арагон или Каталонию. Граф ее, Рамон-Беранже, очень приличный рыцарь, да и говорит он на каталонском наречии – вам же проще будет с ним общаться…

Филипп посмотрел на Робера, тот молча пожал плечами, мол, ему все равно куда ехать, лишь бы поскорее вырваться из лап еврея-прохиндея, как ему казалось. Де Леви горячо поблагодарил Исаака за помощь в покупке коней и важные советы.

– Э-э-э, дон Филипп, а вы у нас забывчивый! – заметил Исаак. – Сами же просили найти вам путных людей, а стоило вам только увидеть коней, как разом позабыли обо всем на свете! – Филипп развел руками в стороны, признавая свою ошибку и забывчивость. Еврей что-то крикнул своим слугам, те выскочили за ворота и вскоре возвратились с десятком мужчин одетых так, что с первого взгляда их можно было принять за людоедов или разбойников с большой дороги. Исаак прошелся вдоль них, придирчиво разглядел каждого, некоторым даже раскрыл рты и проверил зубы, как у лошадей, трех выгнал, что-то крикнув слугам. Те вжали шеи в плечи и стали низко кланяться, что-то бормоча в свои оправдания. Наконец, Исаак закончил свой смотр, подошел к Филиппу и сказал. – Вот, дон Филипп, эти самые приличные, что можно найти на всем протяжении от Сантандера до Бургаса. Они почти все – альмогавары и привыкли жить среди войны, пожарищ, наскоков и походной жизни.

– Это еще кто такие? – Робер не удержался и решил пополнить свои знания о местных обычаях и людях.

– Дон Робер, – Исаак поклонился и с видом учителя стал неторопливо рассказывать о них. – Альмогавары – это жители приграничных районов Испании, в основном горцы, привыкшие жить грабежами и ведущие партизанский образ жизни. Они умеют все, или почти все… – поправил себя еврей. Он посмотрел на рыцарей и добавил. – Их здесь ждет, в лучшем случае, рабство или виселица, а с вами они обретут защиту, новую жизнь и возможность, разбогатев на войне, осесть в Арагоне или Каталонии. Они будут преданы вам как собаки и загрызут любого по вашему первому жесту… – он повернулся к наемникам, толпившимся неподалеку от них. – Верно, я говорю о вас, разбойники?! – Те оживленно загалдели и согласно закивали головами. Исаак с довольным видом покачал головой, щелкнул пальцами, приказывая им утихнуть, а когда они умолкли, громко сказал. – Мои слуги запишут вас, и, – он выдержал паузу, придавая своим словам наибольшую значимость, – и если вы подведете своего нового господина, – он топнул ногой, – я, клянусь своими детьми, сделаю все возможное и невозможное, чтобы разыскать всех ваших родичей до седьмого колена и вырезать их, словно баранов, выкорчую с корнем ваше поганое и позорное семя!

Из их рядов вышел здоровенный мужик, он поклонился еврею, поклонился рыцарям и громко сказал, прикладывая свою руку к сердцу:

– Клянусь Господом Богом и святой Девой Марией, что я и мои люди не подведут, не предадут и не опозорят вас до тех пор, пока вы, благородные франки, не предадите нас! – Он повернул голову и крикнул своим товарищам. – Клянемся?..

– Клянемся!!! – громким и нестройным хором ответили альмогавары.

– Отлично! Я принимаю вашу клятву! – Филипп шагнул навстречу их вожаку и протянул ему руку для пожатия. Тот крепко пожал ее, после чего встал на колени перед рыцарем и поцеловал руку. Каждый из его оставшихся девяти товарищей проделал тоже самое.

Де Леви еще раз оглядел их, прошелся вдоль их шеренги и спросил:

– Оружие и коней имеете?..

Вожак поклонился и ответил:

– Почти каждый из моих людей имеет короткую кольчугу или кожаную куртку, сшитую из грубо выделанной бычьей кожи, усиленную бронзовыми или железными бляхами для верности, короткие копья, их еще у вас называют шефлины, крючья, топоры на длинных рукоятях, да мечи. Арбалеты и луки есть только у пятерых… – он замялся, потоптался на месте, – только вот с конями у нас беда. На весь отряд их осталось только три…

Филипп похлопал его по плечу и спросил:

– Как звать-то тебя?..

– Рамон, – ответил вожак альмогаваров. – Зовите меня Рамон, дон Филипп.

– Будь, по-твоему, Рамон! – де Леви еще раз осмотрел воинов, коими он будет командовать в ближайшее время. – Лошадок мы вам прикупим. Только уж и вы, смотрите, не плошайте…

– Будь покойны, ваша милость! – Ответили воины. – Уж мы-то никак не подведем вас! Коли к нам по-человечески, то и мы воздадим сторицей!..

Филипп повернулся к Робберу и, зевая, сказал:

– Давай-ка, мой нормандский друг, принимай командование над этой оравой бандитов! Делай, что хочешь, но без глупостей, и прошу тебя запомнить, что эти молодцы мне нужны в виде готового к бою отряда уже к исходу недели! А сегодня мы, с Божьей помощью, выдвигаемся на Арагон…

Робер, обрадованный своим новым назначением, как-никак он теперь был коннетаблем у де Леви, с таким воодушевлением принялся за командование отрядом, что Филиппу пришлось пару раз урезонить нормандца, дабы тот в азарте не натворил чего лишнего с наемниками, которые, судя по их шрамам и боевому виду, прошли огонь и воду, следовательно, от них можно было ждать чего угодно.

– Ты, часом, будь с ними аккуратней. – Мимоходом посоветовал ему Филипп. – Они ребята ушлые, могут и кинжал в бок засунуть. Без нужды не мучай их, они и сами все знаю… – де Леви задумался, после чего произнес. – Знаешь, Робер, нам надо сначала съездить в Сен-Жак-де-Компостель на богомолье, а уж потом отправляться за славой и почестями в Арагон. Так что мы, пожалуй, поступим следующим образом: Рамон, – Филипп подозвал жестом руки главаря альмогаваров и когда тот подошел к ним, сказал, – отряд Рамона отправится к границам Кастилии и Арагона, где и будет поджидать нас в каком-нибудь условленном месте, например, возле Бургоса, а мы с тобой быстренько смотаемся до могилы святого Жака и обернемся буквально за пару недель, верно? – Рамон молча поклонился, принимая безо всяких возражений волю своего нового хозяина.

– Ладно, – буркнул в ответ нормандец.

Филипп стоял возле коня и увязывал к седлу сумки, когда к нему подошел Исаак и, осторожно тронув его за плечо, сказал:

– Храни вас Господь. – Старик вытер слезинку, набежавшую на его глаз. – Вы искренний юноша и ваше сердце не окостенело. Берегите его в чистоте… – он вздохнул и сказал. – Вы первый христианин, кто отдернул своего единоверца, когда он покосился на прелести моей дочери. Спасибо вам. Знайте, что с этого момента я ваш покорный слуга. Можете просить меня о чем угодно…

– Даже если у меня денег не будет? – с хитринкой в голосе спросил Филипп.

– Даже в этом случае. – Спокойно ответил Исаак.

Филипп обнял его, крепко прижал к своей могучей груди и сказал:

– Тогда и вы, рабе Исаак, можете обратиться ко мне за защитой и помощью, здесь в Испании или в любом уголке Европы.

– Храни вас Господь и пусть ваши ангелы защитят тебя от стрел и копий врагов…

Филипп снова обнял его, подержал в своих объятиях несколько секунд, после чего выпустил из них и сказал:

– Пойду, пожалуй, собираться в дорогу…

На утро они покинули гостеприимного Исаака, его дочь Ребекку, сына Давида и маленький Сантандер держа курса на юго-восток, к границам Арагона…

ГЛАВА V.   Констанс (продолжение).

25 сентября 1128г. Париж. Королевский дворец.

Филипп неуклюже, словно большой и косолапый медведь, прикоснулся губами к ее нежной и пахнущей благовониями ручке. Ее нежная и тонкая, словно пергамент, кожа была настолько восхитительна, что у него снова закружилась голова. Он буквально упал рядом с ней на скамью…

Констанс игриво отдернула свою нежную и пахнущую благовониями ручку, надула губки и стала старательно разыгрывать из себя роль капризной и обиженной принцессы.

– Как вам не стыдно, шевалье… – ее нежный с томными нотками скрытых желаний голос продолжал околдовывать Филиппа. – Придумали невесть что! Как вы могли даже предположить, что… – она замялась, наткнувшись на огненный взгляд рыцаря, полный страсти и практически неуправляемого желания.

Филипп несколько раз тряхнул головой, пытаясь отогнать от себя наваждение и желание обнять эту красивую, но такую недосягаемую по своему положению, девушку:

– Принцесса… – его голос сорвался. Он прокашлялся, посмотрел ей в глаза: Господи! Какие же они зовущие и бездонные! Отвел взгляд в сторону и произнес. – Констанс, мы с вами не одного поля ягоды. Вы – королевских кровей, а я…

– А я вас люблю… – сама того не понимая, как у нее вырвалось, произнесла принцесса. Она покраснела, побледнела и едва не лишилась чувств от собственной смелости и несдержанности.

Филипп вскочил и бросился к выходу из беседки. Он умолял только одного – чтобы она не окликнула его и позволила убежать, тем самым, спасая его и свою честь. Но ее нежный голос остановил его, буквально приковав ноги к камням и сделав их непослушными:

– Филипп, не уходи…

Он развернулся, закрыл лицо руками и застонал, запустил пальцы в свои волнистые волосы. Констанс подошла к нему и прильнула своим телом к его груди. Сердце Филиппа было готово разорваться на тысячи кусочков.

– Пойми, Констанс, – попытался он объяснить принцессе всю сложность положения, в котором он оказался, но Констанс прильнула к его губам зазывным обжигающим поцелуем, заставляя его умолкнуть, отдавшись порыву страсти. – Нам нельзя с тобой… – но она не давала ему договорить, продолжая и продолжая страстно целовать.

– Я уже все давно решила для себя… – прошептала принцесса. – Ты будешь мой и только мой…

– Господи! Да о чем ты говоришь… – Филипп снова попытался образумить девушку. – Король – твой отец будет против нашего брака. Мало того, он меня казнит, а тебя упечет до скончания века в монастырь… – она снова поцеловала его. Де Леви понял, что не в силах сопротивляться страсти, закрыл глаза и отдался этому чарующему чувству, уносясь все дальше и дальше вместе с молодой и красивой принцессой в зачарованную страну любви.

Его руки скользнули по шнуровке ее корсета.

– Милый, ну не здесь же… – едва сдерживая дрожь, прошептала Констанс.

Филипп, абсолютно не отдавая отчет в том, что он делает, поднял ее на руки и быстрыми шагами понес к тыльному входу во дворец.

– Глупый, нас же могут увидеть. – Она посмотрела на него с улыбкой, ее полузакрытые глаза блеснули, отражая искры страсти и отблески ночных звезд. – Опусти меня на землю…

Рыцарь послушно опустил ее на мягкую траву, росшую в изобилии на этих запущенных дорожках. Констанс, слегка покачиваясь, поднялась по ступенькам и, взявшись за большое бронзовое кольцо двери, повернула к нему голову, улыбнулась, блеснув своими ровными рядами белоснежных восхитительных зубов:

– Быстро обеги дворец и поднимись ко мне…

Он, как завороженный, кивнул головой и, едва дождавшись пока дверь закроется за ней, бросился бежать, огибая угол дворца. Он ничего не соображал, несясь на крыльях любви и не задумываясь о последствиях глупости, которую они были готовы совершить.

Он влетел в боковой подъезд дворца и, перепрыгивая по несколько ступеней зараз, влетел на второй этаж, где почти нос к носу столкнулся с Матье де Бомоном. Тот, привлеченный грохотом бежавших ног, решил проверить – кто это так шумит в вечернее время.

– Господи, Филипп… – удивился он. – А я думаю, что там за вепрь несется по лестнице. Ты, что, с ума сошел? Неровен час, его величество выскочит и заорет как резаный! Он только что изволил отойти ко сну… – рыцарь приложил палец к губам. – Тише, прошу тебя…

Филипп часто-часто закивал головой в ответ, намереваясь поскорее отделаться от назойливости товарища.

– Прости Бомон, мне надо спешить… – неуклюже попытался отделаться от приятеля де Леви.

– Я уже понял… – де Бомон не был бы самим собой, если бы не умудрился и здесь схохмить. – Ее высочество только что проскочила, словно мышка, к себе в комнату, но дверь почему-то не заперла. – Он посмотрел на де Леви. – Ты, часом, не знаешь, почему это она не закрыла дверь? Может, ждет кого, а?..

– Бог ты мой… – выдохнул Филипп, он уже начинал закипать. – Ну, скажи, какое твое дело…

– Понял, не дурак… – Матье посторонился, пропуская друга в коридор. – Беги, но только тихо… – он прошептал в спину Филиппу. – Если что – я тебя не видел, а ты меня не встречал. Понял?

Филипп махнул рукой и, стараясь не поднимать лишнего шума, поспешил к дверям комнаты Констанс.

– Везет же людям… – произнес в полголоса Матье. – А тут мыкаешься неприкаянным, даже никто не улыбнется при встрече, словно меня и нет вовсе… – он прошелся по коридору, освещенному мерцанием немного чадящих факелов, подошел к большому медному блюду, служившему для подсветки одного из фонарей, и стал рассматривать себя к его искривленном поле. – Вроде не урод, а никто меня не любит…

Он горько вздохнул, огорченно махнул рукой и побрел в комнату дежурной стражи…

Филипп внял советам товарища и стал пробираться гораздо осторожнее, можно сказать – крадучись. Комната принцессы располагалась сразу же за дверями спальни королевы – а про ее чуткий сон уже сложилась притча во языцех…

Де Леви подошел к дверям Констанс, взялся рукой за дверное кольцо и остановился. В голове у него была полная суматоха, неразбериха и такая мешанина мыслей, голосов и сомнений, что он растерялся. В нем, в этот самый момент, шла борьба между желанием и теми табу в виде чести, клятв и уважения к своему сюзерену, что вкладывались ему в сознание с самого рождения.

«Господи, что же я делаю… – пронеслось у него в голове, – я же становлюсь вором, подлецом и предателем! Я покушаюсь на честь своего сюзерена, честь и светоч короля… – но другой голос, молчавший до сего момента, гулким эхом пронесся по его голове. – Ты ничего не попираешь! Ты забираешь принадлежащее тебе и только тебе по праву любви. Ты родился благородным, значит – ты был равен королю, лишь оммаж сделал вас разными…»

Филипп осторожно толкнул дверь – она была незакрыта и с тихим скрипом подалась, пропуская его в полутемную спальню Констанс…

Его глаза быстро привыкли к полумраку комнаты, но, чтобы, не дай Бог, не задеть стул или еще что-нибудь из мебели, Филипп тихо прошептал:

– Констанс…

– Я здесь… – слева от него раздался голос принцессы. – Иди же сюда, увалень…

Он повернулся на ее голос и разглядел смутный абрис фигуры девушки, полулежащей на постели под высоким балдахином. Она встала и шагнула ему навстречу. Их руки соприкоснулись – Филиппу даже показалось, как по кончикам его пальцев пробежали колкие удары, похожие на уколы множества малюсеньких игл.

– Констанс, я прошу тебя, – он снова попытался образумить и себя, и принцессу, – может быть, нам стоит все-таки пойти завтра к королю?..

– Глупый мой… – с нежностью ответила она, прижалась к его груди и, привстав на цыпочки, нежно коснулась своими жаркими губами его губ.

Голова Филиппа закружилась, он ответил за ее нежный поцелуй со всей страстью и силой, увлекая ее на постель…

Они совершенно потеряли головы, устремившись навстречу своим чувствам. Искренность, нежность и страсть, дико перемешавшись, захватили их и понесли по волнам блаженства и наслаждения, заставив забыть обо всем на свете.

Для Филиппа и Констанс в эти часы не существовало ничего, кроме них самих. Жизнь с ее проблемами, опасностями и трудностями перестала существовать, превратившись в эфемерную и маловажную небылицу. Их горячие тела сплетались в удивительном по красоте, чувственности и страсти узоре и неслись по волнам блаженства…

Филипп лежал и молча смотрел в окно спальни. Ущербный месяц своим ярким, словно жидкое серебро, светом заливал деревья, росшие в королевском саду, и окрашивал ночной мир невероятными красками небытия. Констанс прижалась к его плечу и мирно дремала, удобно устроившись рядом с ним.

– Который сейчас час?.. – вслух спросил он самого себя.

Принцесса открыла глаза, потянулась к нему с поцелуем, нежно обожгла его губы зовом любви и ответила:

– Уже больше трех ночи, наверное…

Он привстал на локтях и с ужасом посмотрел на нее:

– Как?! Так поздно?!..

Констанс мило улыбнулась, потянулась своим телом, демонстрируя ему все изгибы своей молодой и роскошной фигуры:

– Даже больше… – она снова попыталась прижаться к нему. – Ой! Вон и небо начинает медленно розоветь на востоке…

Филипп бросился к окну и обомлел! Начиналась заря нового дня. Двор медленно наполнялся просыпающимися слугами, жизнь снова медленно вкатывалась в привычное русло.

Он стал быстро одеваться, на ходу хватая свои вещи, разбросанные по всей комнате в самой замысловатой последовательности. Констанс обиженно надула губки и произнесла:

– Милый, не надо так спешить и пугаться… – она перехватила растерянный взгляд рыцаря, спустила ножки с кровати и прибавила. – Утром же пойдем к моему батюшке, упадем в ноги и станем молить его дать нам благословение.

Филипп посмотрел на нее – такую очаровательную, красивую и наивную, на большое кровавое пятно, расползшееся по простыне – след их горячей и бурной ночи, вздохнул, грустно улыбнулся и ответил:

– Меня сразу же казнят…

– Но, почему?! – Удивилась она, встала и, подбежав к нему, крепко прижалась к груди рыцаря. – Мой отец вовсе не злой и не такой уж страшный, как ты его представляешь!..

– Бесчестье своей дочери, я думаю, никто не стерпит… – лицо Филиппа окаменело. – Мне надо срочно исчезнуть…

– Ты бросаешь меня? – на ее глазах появились огромные слезы. – Почему?..

– Нет-нет! – он стал целовать ее лицо, собирая губами соленые слезинки. – Я не могу жить без тебя, но, я боюсь, что именно сейчас твой отец не готов все понять и…

Она перебила его:

– Ты опасаешься его гнева?.. – Филипп молча покачал головой. Констанс нахмурилась, понимая, что ее избранник не обманывает, а сильно опасается за их счастье и жизнь. – Ты серьезно думаешь, что он может тебя казнить, а меня…

– Монастырь, и это в лучшем случае… – произнес в ответ рыцарь. – Ведь, если у короля были какие-то планы насчет тебя, он может так рассердиться, что…

Констанс поднесла ко рту кулак и так сильно прикусила его, почти до крови.

– Беги… – она едва сдерживалась от того, чтобы не разрыдаться. – Спрячься, а я сама попробую поговорить с отцом…

Филипп, наскоро одевшись, прикрыл голову и лицо плащом, тихо открыл дверь спальни и прошмыгнул в полутемный коридор, почти сразу же столкнувшись лбом с патрульным рыцарем, мирно задремавшим возле стены. От столь неожиданного и резкого толчка тот выронил копье, прислоненное к его плечу. Оно с грохотом упало на каменные плиты коридора.

– Тревога! – заорал рыцарь и попытался схватить незнакомца, чье лицо было полузакрыто плащом, за руку. – Тревога!

Филипп резким ударом в челюсть свалил его с ног и, не разбирая дороги, бросился к лестнице, пытаясь как можно скорее выскочить из дворца, ставшего для него смертельной ловушкой, но на лестнице столкнулся с двумя стражниками, услышавшими крики рыцаря и спешившего ему на помощь. Де Леви, не понимая что он делает, машинально выхватил меч, ударил первого стражника плашмя его лезвием, второго свалил ударом ноги и, перепрыгивая через ступени, выскочил на улицу, быстро наполняемую слугами и стражниками, не глядя, запрыгнул на коня, стоявшего возле стены и мирно жующего сено, ударил шпорами, поднимая его на дыбы. Конь испуганно заржал и резко встал на дыбы, словно желал поднять тревогу, но всадник, сидевший на нем, был опытным седоком и не позволил ему сбросить себя из седла. Конь выскочил из внутреннего двора дворца и понесся по узким и извилистым улочкам Сите по направлению к Малому Мосту…

Филипп спешно собирал свои вещи, когда к нему вбежал Матье де Бомон и с трясущимся от волнения лицом произнес:

– Беги… – он без сил повалился на постель возле рыцаря. – Король допросил дочь. Констанс созналась и назвала твое имя…

– Значит, мне нет нужды убегать… – ответил, стараясь быть спокойным, Филипп. Но сердце его вздрагивало.

Матье резко поднялся, его глаза округлились от неожиданных слов товарища.

– Беги! Его величество приказал немедля схватить тебя и посадить на кол! Ты опозорил его дочь!.. – рыцарь закрыл лицо руками. – Мне он приказал схватить тебя, иначе и меня ждет опала или того хуже… – он провел ребром ладони по своему горлу. – Я ведь был начальником охраны в эту злополучную ночь…

– Прости меня, Матье… – Филипп обнял рыцаря. – Я тотчас же уезжаю…

– Обо мне не беспокойся, – Матье попытался натянуть на лицо маску равнодушной и беспечной улыбки. – Я, все-таки, из древнего и знатного рода, меня он побоится трогать… – он взглянул на де Леви, сделался серьезным и добавил. – А вот о тебе я это сказать не могу. Беги…

Филипп быстро собрал вещи и выскочил из дома, который он снял буквально за неделю до этих событий. Быстро погрузив на запасного коня кольчугу, обильно смазанную салом от ржавчины, шлем в кожаном мешке, щит в чехле из провощенной материи – словно чувствовал что-то неладное, что могло с ним стрястись, де Леви запрыгнул в седло своего коня и, держа в руке поводья запасного, стрелой вылетел из ворот, едва не задавив какого-то зеваку, слишком уж ротозейничавшего на узеньких улочках старого города.

С криками и улюлюканьем он преодолел заставы Гран Шатле и поскакал, не жалея коней, к границам Вексена с Нормандией. Дороги назад ему уже не было, по крайней       мере, в течение ближайших пары лет…

Давно Сугерий не видел короля таким раздраженным, злым и неуправляемым. Людовик буквально, словно раненый лев, метался по комнате Малого Совета, то и дело выплевывая в воздух такие проклятия, что уши аббата, сами того не желая, сворачивались в трубочки. Таких излияний ненависти и богохульства он не ожидал услышать от своего монарха. Понимая, что его надо как можно скорее успокоить и отвлечь чем-нибудь, аббат кашлянул и нарочно уронил на пол большой графин венецианского стекла. Хрупкое и весьма дорогостоящее творение мастеров с жалобным звоном ударилось о каменные плиты пола комнаты и, разбившись на множество осколков, рассыпалось, искря бриллиантовыми искрами в лучах солнца, весело оживлявшего убранство зала сквозь раскрытое витражное окно.

Людовик замер, резко развернулся и, смерив его уничтожающим взглядом, выпалил:

– Корявая скотина! Совсем ослеп?!..

Сугерий облегченно вздохнул, опустил голову и, разыгрывая раскаяние в своей неуклюжести, улыбнулся. Король, вроде бы, переключился – хороший знак!

– Я вздрогнул, сир… – пробормотал он.

– Один, смотрю, вздрагиваешь! – Людовик раздраженно засопел, раздувая ноздри, словно бык. – Остальным, как я погляжу, нет нужды дрожать перед королем!

– Сир, не стоит так драматизировать… – еле слышно ответил Сугерий.

– Что?!!! – побагровел король. – Что?!!!

– А ничего и не было, сир… – аббат поднял свои бесцветные глаза и спокойно, не мигая, уставился на короля. Людовик открыл рот, но, столкнувшись с ледяным спокойствием во взгляде и голосе своего верного министра и руководителя тайной службы, решил смолчать. – Нам нет нужды раздувать этот инцидент, сир. – Сугерий понял, что начал перехватывать инициативу в разговоре. – Констанс – девушка не глупая. Ей незачем позорить себя… – он увидел, что король стал успокаиваться, его багровость постепенно исчезала, сменяясь бледным румянцем, а глаза, до этого метавшие молнии, стали поблескивать искрами интереса. – С рыцарями я побеседую. Они, сами понимаете, люди благородные и отнесутся с разумением к моим словам. А принцессу… – аббат кинул на Людовика пронзительный взгляд, – ее давно уже пора выдать замуж…

– Ну, и кто же станет после этого ее женихом?.. – с едкой усмешкой спросил король, сжимая своим огромные кулаки.

Сугерий, которого и в спокойные минуты невозможно было застать врасплох, склонил голову набок и ответил:

– Да хоть за графа де Сен-Жиль…

– За урода Тулузского?! За еретика?! – Людовик снова стал закипать.

– Не надо так говорить о своем вассале, сир…

– Да я уже и позабыл о том, что у меня есть вассал в Тулузе! – ответил король, ударяя кулаком по подлокотнику кресла – он затрещал, но выдержал его могучую длань.

– У него начинаются проблемы, сир… – спокойно и равнодушно произнес аббат. – Да и Арагон начинает лишнюю возню в Окситании. – Сугерий понял, что попал в точку – король увлекся перспективой нового династического брака, надеясь удержать Тулузу в хотя бы номинальном подчинении Франции. – Да и граф Барселоны суетится там…

– А он согласится?.. – словно извиняясь, спросил король.

– Ну… – Сугерий замялся, резко вскинул голову, посмотрел на короля с уверенностью, хотя и сам сомневался в том, что предложил только что, и сказал. – Придется немного с ним поработать…

– Вот и начинай свою работу… – Людовик снова стукнул кулаком по подлокотнику – тот треснул, а одна из щепок больно до крови поранила ладонь короля. Он приложил ладонь к губам и стал останавливать кровь.

– А Филипп, думаю, больше не появится в пределах Франции… – вставил Сугерий. – Вот и решилась еще одна наша проблема. Сама собой…

ГЛАВА VI.   Любовь и смерть Робера.

Кастилия. Десять лье западнее Бургаса. 22 ноября 1128г.

Две недели пролетели как один сплошной, увлекательный и бесконечный день. Мало того, что наши рыцари успели съездить и поклониться мощам святого Жака Компостельского, так в добавление ко всему (вот уж судьба-шутница!) нормандец Робер умудрился несколько раз ввязаться в драки с местными дворянами (мир праху их и пусть земля им будет пухом). Такими «подарками» доставил Филиппу столько проблем, ведь и ему, как товарищу задиры пришлось участвовать в поединках. А если учесть, что боевого опыта у Робера не было вовсе, то, как это ни смешно звучит, Филипп де Леви отдувался за себя и за него, сражаясь с рыцарями, которых вызвал на дуэль его задиристый приятель.

Но и это можно было стерпеть! Филипп, как мог, увещевал Бюрдета, объясняя, что, мол, цель их поездки в Испанию это не убийства христиан, а святая религиозная война с мусульманами, но Робер, как истинный нормандец, лишь пыхтел и краснел в ответ, оставаясь при своем мнении.

И все бы было хорошо, можно сказать – замечательно, если бы не очередной подвох – иначе и не назовешь со стороны судьбы!

Робер влюбился! Этого еще не хватало…

Его страсть была такой яркой, такой быстрой и такой стремительной, что Филипп лишь ужаснулся, увидев его рано утром с одной весьма очаровательной черноволосой испанкой, судя по одежде и украшениям, весьма знатного рода, которую Робер умудрился притащить к ним в комнату постоялого двора.

– Господи… – Филипп протер полусонные глаза и от удивления лишился дара речи.

Робер, смущенно улыбаясь, произнес:

– Филипп, друг мой… – он замялся, подбирая слова, – ты ведь мне друг?

Де Леви прикрылся теплым шерстяным одеялом и стал шарить руками, пытаясь отыскать свои штаны, брошенные им куда-то вчера вечером.

– Да друг, друг… – с вздохом ответил он. – Простите меня, прекрасная донья…

– Агнесса! – Спохватился Робер, представляя рыцарю свою избранницу. – Донья Агнесса де Лопес…

– Господи, мы пропали… – прошептал де Леви, понуро опуская голову и закрывая ее руками. – Нас кастрируют ее отец и братья… – он замотался одеялом, встал и, поклонившись ей, представился. – Дон Филипп де Леви и де Сент-Ном, кабальеро из Франции…

– Очень приятно, – тихим и удивительно нежным голосом ответила Агнесса. Ее французский язык был так мило окрашен кастильским прононсом, что де Леви улыбнулся. Агнесса посмотрела на Робера, обиженно надула губки и произнесла. – Как мы дальше-то поступим?..

Робер с растерянным видом молча хлопал ресницами и не находил, что ответить ей.

– Никак, донья Агнесса… – произнес за него де Леви. – Ваш отец наверняка убьет Робера, а вас заточит в монастырь. – Он посмотрел на побелевшие лица влюбленных. – Судя по всему, вы уже порядком набедокурили у себя дома? Не так ли? – Робер и Агнесса закивали головами. Филипп подошел к окну – оно выходило на дорогу, повернулся к ним и сказал. – Мы тотчас уезжаем отсюда!..

– Мой отец застал нас, вот Робер и решил, что нам лучше всего убежать и отсидеться где-нибудь…

– Ага, нет лучшего места в округе, чем эта грязная гостиница. На нас тут и так смотрят, как на мавров, а тут еще и вы… – вздохнул де Леви. – Наверняка, если вас и станут разыскивать, то первым делом отправятся по всем постоялым дворам, гостиницам и виллам… – он улыбнулся. – Собирайтесь живее…

Через час кони уже несли троицу по дороге на Бургос. Агнесса, хоть была молодой и крепкой кастильянкой, но бешеная прыть мощных коней утомила ее. Филипп, желая дать девушке немного отдыха и заодно не загонять насмерть несчастных лошадей, приказал всем останавливаться для привала.

Робер всю дорогу изображал из себя важного и серьезного. Филипп никак не мог понять причину, заставившую нормандца так преобразиться.

Агнесса мило напевала что-то себе под нос и, расстелив большую скатерть, раскладывала снедь, захваченную предусмотрительным Филиппом из кухни гостиницы прямо перед их поспешным бегством.

Робер ушел осматривать окрестности, а Филипп решил разузнать у нее все перипетии судьбы, толкнувшей их на столь рискованный шаг.

– Робер мне говорил, что у себя на родине он весьма знатный и богатый кабальеро… – только эти слова и остались в мозгу де Леви – настолько быстро тараторила она на исковерканном французском языке. – Он увидел меня в церкви, подошел ко мне и, зачерпнув рукой святой воды, предложил мне окропиться ей. Его глаза так ярко и красиво сияли, что я сразу же поняла…

– Простите, донья Агнесса, быть может, мой вопрос вам покажется наглым и хамским… – Филипп решил «поставить точки над и», сняв все недоразумения, коих с сегодняшнего утра стало еще больше. – Он был у вас сегодня ночью? Можете не отвечать – я уже и так все понял… – девушка покраснела и кивнула головой, опуская глаза. – Отец, как я догадался, был очень зол, застукав вас?.. – она снова закивала головой. Филии расстроился еще сильнее. – Робер, надеюсь, никого не убил из вашей родни?..

– О нет, нет, что вы! – затараторила девушка. – Разве что кого-то из челяди…

– Хм… – промычал де Леви. – Значит, кровь, все же, пролилась… – он посмотрел на небо, шумно выдохнул, встряхнул своими огненно-рыжими, словно медь, волосами, и добавил. – Самое лучшее, донья Агнесса, это возвратить вас к отцу…

– Я не вернусь… – заплакала она. – Я почти потеряла девичью невинность…

– В смысле «почти»? – Филипп удивленно посмотрел на девушку.

– Робер не возлег со мной… – она стала пунцовой от смущения и опустила глаза.

– Так. Это уже радует – Филипп прошелся по комнате, раздумывая что им делать дальше. – Агнесс, Робер беден, как церковная мышь… – Филипп попытался образумить и вразумить ее. – Отец, может быть, простит вас. Ведь, как я понял, честь ваша не затронута?..

– Мы очень бедная семья, у меня много братьев… – Агнесса так жалобно посмотрела на него, что сердце Филиппа сжалось, дрогнуло и смягчилось. – Они только будут рады, если я исчезну…

Ее красота вкупе с чистотой и искренностью подкупали рыцаря. Филипп улыбнулся и произнес:

– Черт с вами…. Оставайтесь. Только учтите, что он беден и рассчитывает разбогатеть на службе у короля Арагона.

– Ой, только не у него… – побледнела Агнесса. – Он наш очень-очень дальний родич. Можно сказать – седьмая вода на киселе…

Филипп устало повалился на траву и задумался. Он посмотрел на нее, покачал головой и сказал:

– Ну, вы, право, даете! – он рассмеялся. – Надо же, как меня угораздило сесть с ним на один корабль! Столько забот свалилось – хоть волком вой…

В это время к ним подбежал Робер. Он был встревожен и, честно говоря, напуган.

– Филипп! Там всадники! Они вот-вот будут здесь!..

– Ее отец и братья?! – попробовал угадать де Леви. – Робер закивал головой. Филипп проверил легкость извлечения меча из ножен и сказал. – Отведи девушку в рощу и спрячь. Я попробую с ними договориться, если, конечно, у меня это получится… – он схватил нормандца за рукав. – Спрячь ее и не высовывайся, сиди возле нее. Если что – я крикну тебе и позову на помощь. Понял?

Нормандец кивнул и вместе с перепуганной девушкой побежал к рощице, окружившей небольшую полянку с трех сторон, именно там были привязаны их кони.

Филипп, который словно предчувствовал скорые неприятности, побежал к своему жеребцу, привязанному возле большого дерева, росшего от него в пяти туазах. Он, сел в седло, отвязал щит и, перебросив большой ремень через голову, закрепил его на левой руке, вытащил два арбалета из седельных сумок и, проверив их зарядку, положил один из них себе на колени, второй взял в правую руку.

Всадники, их было семеро, вылетели из-за поворота лесной дороги и, увидев вооруженного и готового к бою рыцаря, резко осадили своих взмыленных коней, да так резко, что один из всадников, неуклюже взмахнув руками, вывалился из седла и упал на дорогу в грязь. Его лошадь, словно обрадовавшись потери наездника, понеслась дальше.

Де Леви усмехнулся, увидев его нерасторопность и явную неопытность, но то, что их было семеро, если и не испугало, то уж точно насторожило его.

– Что вы хотите?! – Громко крикнул он, прикрывая грудь своим щитом, на верхний обрез которого он положил для верности прицела свой первый арбалет. – Я – Филипп де Леви франкский рыцарь и паломник! Эй, христиане! Грешно нападать на единоверца!..

– Если ты один из тех, кто обесчестил мой род и украл мою дочь, – закричал, изводя шпорами своего коня, один из нападавших незнакомцев, – тогда прошу не обижаться!..

– Не смейте мне угрожать, дон де Лопес!.. – ответил ему Филипп, он незаметно для них стал пальцами левой руки выбирать слабину поводьев, дабы было удобнее маневрировать и управлять конем в случае начала боя.

– Значит, я был прав! – ответил отец беглянки. – Вы – бесчестный грабитель и богохульник! Защищайтесь!.. – Он резко повернулся в седле и что-то прокричал своим людям на кастильском наречии. Они стали рассыпаться полукругом, пытаясь охватить рыцаря.

Филипп, не дожидаясь, пока его окружат, выстрелил из арбалета наугад, отбросил его за ненадобностью, взял с колен второй и снова выстрелил.

Первый болт уложил кого-то из нападавших всадников, второй же, судя по всему, убил коня, спешив второго воина. Филипп резко отшвырнул и второй арбалет, выхватил меч из ножен, поддал шпорами своего жеребца и контратаковал их.

Противник, не ожидавший такого резкого и резвого отпора, немного растерялся и позволил де Леви сблизиться на расстояние ближнего боя. Удары посыпались на рыцаря, Филипп вертелся на коне, как волчок, то и дело, переводя жеребца из стороны в сторону резкими ударами шпор и натяжением поводьев, он даже вышиб из седла двух и, кажется, немного ранил спешенного воина, придавив того копытами своего коня.

– Убивайте его! Нам надо догнать их! – крикнул отец похищенной девушки. – Гарсия, Диего! Выстрелите в него из самострела!..

Филипп бросил резкий взгляд в сторону – два воина, отваливали от схватки и стали вытаскивать из седельных сумок арбалеты, намереваясь расстрелять его почти в упор. Рыцарь пришпорил коня, сближаясь с де Лопесом и затрудняя его стрелкам стрельбу – ведь они могли ранить своего хозяина вместо де Леви. Словно заведенный, он сыпал своим мечом направо и налево, обрушивая на щиты и головы врагов сокрушительные удары, но чувствовал, что с каждым из них его силы ослабевают. Максимум, на что он мог рассчитывать – минут пять или десять такого напряженного ритма ударов.

Он уже мысленно стал прощаться с жизнью, когда услышал резкий свист и крик своего товарища Робера, выскочившего из рощицы на коне и спешившего ему на помощь.

– Назад! – закричал де Леви, понимая, что его друг сейчас попадет под обстрел из арбалета, ведь именно он был нужен отцу украденной девушки, ведь только кровь могла смыть позор с их семьи. – Робер! Назад!!!..

Отец Агнессы увидел того, кто и был нужен ему для удовлетворения своей мести. Он приказал своему стрелку:

– Убей его!..

Филипп резко разворачивал коня и пытался выскочить наперерез линии стрельбы. Он надеялся, что, хотя бы на этот раз ему удастся изменить ход судьбы. Словно в замедленном сне он отчетливо увидел, как арбалетчик прицеливается, спускает скобу, удерживающую натянутую тетиву, толстый арбалетный болт выскакивает из ложа и устремляется по направлению к скачущему Роберу, который. Как назло, именно в этот момент он услышал крик де Леви и осадил коня, пытаясь развернуться, превращаясь в удобную и неподвижную мишень.

– Не-е-е-е-ет!!!.. – закричал Филипп, увидев, как его друг и приятель Робер, словно от толчка о невидимую преграду, резко заваливается на спину и, роняя меч и поводья, медленно падает на землю.

– Уходим! Месть завершилась!!!.. – закричал отец Агнессы, разворачивая своего коня. Нападавшие вместе с ним воины поскакали вслед за своим командиром, оставляя де Леви на поле боя. Противники резко развернули своих коней и, не забирая раненых или убитых, бросились наутек.

Филипп подскакал к телу Робера и, спрыгнув с седла, присел возле него, стащил с головы раненого нормандца шлем, нагнулся и попытался расслышать его дыхание.

Робер открыл глаза, было видно, как быстро холодеет и стекленеет его взгляд, а лицо, бывшее красным от напряжения, медленно сереет и приобретает мраморную холодную белизну.

– Филипп, прости меня… – прошептал он.

Де Леви схватил голову друга и, прижав ее к груди, простонал:

– Робер, друг мой, не надо, не уходи…

Нормандец закрыл глаза и потерял сознание, потом, очнувшись, попытался изобразить улыбку, но его посеревшие и синеющие губы не слушались:

– Защити Агнессу… – из уголка его правого глаза вытекла слезинка и скользнула вниз по щеке, оставляя за собой мокрую полоску. – Я ведь даже… – он собрался с силами и произнес, – всего лишь поцеловал ее, даже не прикоснулся к ней…

– Я защищу ее… – ответил де Леви. – Она не будет опозоренной.

– Ей нельзя домой… – Робер едва дышал – силы утекали из его молодого организма вместе с кровью, сочившейся из раны. – Ты же сам видел. Ее прокляли и забыли…

– Что же мне делать?.. – растерялся де Леви. – Не брать же мне ее с собой?..

– Прошу тебя, Филипп… – Робер коснулся своими ледяными пальцами его горячей руки, – возьми ее с собой, возьми мое имя, если надо, только защити Агнесс. Я ведь знаю почти все о тебе… – он вдохнул воздух, грустно улыбнулся, – тебе нужно для чего-то в Англию… – Филипп в растерянности кивнул головой. – Возьми мое имя, меня никто не знает в лицо, только позаботься о ней…

– Хорошо, Робер… – ответил Филипп и вздрогнул, увидев, как глаза его товарища, в которых еще мгновение назад был блеск жизни, стали вдруг стеклянными и безжизненными. Он закрыл их рукой и прошептал. – Господи, прости душу раба своего грешного Робера и прости меня, грешника…

Он встал и, подняв с земли тело Робера, перекинул через седло коня и, держа под уздцы своего коня и лошадь убитого друга, повез к опушке рощицы, где пряталась Агнесса. Филипп привязал коней к стволу бука, росшего в одиночестве возле края рощи, и стал искать девушку.

Перепуганная насмерть Агнесса забилась под огромными корнями старого бука, вырванного из земли временем и ветрами. Филипп присел возле нее на корточки, положил руку на плечо – оно часто-часто вздрагивало от страха, и сказал, пытаясь подобрать слова:

– Донья Агнесса… – он умолк – словно комок застрял в горле, мешая сказать что-либо.

Девушка подняла на него свои большие и заплаканные глаза и вздрагивающим от переживаний, страхов и волнений голосом спросила:

– Робер?..

Он молча покачал головой. Агнесса заревела и прижалась к его груди, пряча свое лицо среди складок его сюркота. Филипп машинально гладил ее по волосам, пытаясь успокоить, но она лишь тряслась в беззвучном плаче.

– Нам надо собираться в дорогу. Бургос рядышком, там мы и похороним Робера. Он заслужил быть погребенным на освященной земле… – Агнесса вскинула голову и посмотрела ему в глаза – ее длинные ресницы, словно крылья удивительных по красоте бабочек, мелко подрагивали. Капельки слез сверкали под лучами солнца мелкой россыпью бриллиантов, делая ее такой трогательной, милой, трогательной, беззащитной и… красивой. Филипп тряхнул головой, отгоняя от себя это последнее сравнение. – Нам надо подниматься и уезжать. Неровен час, ваш отец вернется за телами своих людей…

Кладбища всегда унылые. Вряд ли кто в своей жизни встречал веселые кладбища. И зимой, и осенью, и даже летом, не говоря уже о весне, когда вся природа поет и распускается цветами навстречу новой жизни, кладбища были, есть и останутся унылыми местами. Сколь ни были красочны места их расположения, сколь ни были массивны церкви и памятники, сколь ни была природа, окружавшая их, восхитительна, романтична и живописна, грусть и уныние всегда витают там.

Маленькое кладбище, раскинувшееся сразу за оградой небольшой, но уютной церквушки святого Мишеля Архангела, было старое, запущенное, но не брошенное. Монахи и священник не сильно тревожили незнакомого им франка и ее заплаканную спутницу – судя по виду и одежде – кастильянку. Они молча сняли тело воина – он был благородного происхождения, но не знатен, унесли его в часовню, где омыли лицо и раны, переодели в красивый сюркот желтого цвета с простым и незамысловатым гербом – тремя черными стропилами, нацепили шпоры, надели на голову черный чепец и положили в простой гроб, сделанный местным плотником из свежевыструганных дубовых досок, пропели панихиду, молитвы и соборовали, все честь по чести.

Франк и его спутница, которую он, чтобы девушка не потеряла сознание, поддерживал за плечи, молча отстояли возле гроба и также, не проронив ни единого слова и звука, проводили до могилы, вырытой на южном краю старинного кладбища, бросили по горсти земли и, потупи взоры, ушли, не забыв при этом оставить весьма внушительную сумму серебром для сорокоуста и заупокойных молебнов о спасении души убиенного раба Божия.

Когда же настоятель церкви – старый и сгорбленный годами монах-цистерианец подошел к рыцарю вместе с каменщиком и, словно виновато, осведомился о титуле, имени и роде новопреставленного воина, высокий и рыжеволосый франк, после небольшого раздумья и молчания произнес:

– Филипп де Леви и де Сент-Ном, шевалье из королевства Франции, – он понял, что произнес слишком быстро, да и его французский язык был труден для восприятия местному священнослужителю, поэтому, он медленно и по слогам, теперь уже на латыни, повторил сказанное. Девушка вздрогнула и побледнела, крепко схватившись рукой за локоть рыцаря, да так сильно, что было видно ее побелевшие пальцы. Она и испугом, граничащим с удивлением, посмотрела на рыцаря – тот как-то виновато улыбнулся и, пожав плечами, добавил. – Паломник и грешник…

– Кто не безгрешный, пусть бросит в меня камень. – Ответил ему священник. – Донья, наверное, невеста рыцаря?.. – его снова удивило, какими растерянными бывают люди: рыцарь побледнел, а девушка едва не лишилась сознания, услышав его вопрос. – Так вы, дочь моя, ему невеста?..

Агнесса растерянно посмотрела на Филиппа, тот нахмурил брови и ответил за нее:

– Покойный был нам друг и, можно сказать, родич…

Священник еще раз повторил свой вопрос. Агнесса снова покраснела и, поймав взгляд де Леви, с вздохом ответила:

– Да, падре, он был моим женихом…

Теперь пришла очередь растеряться священнику. Он открыл рот от удивления, потряс своей лысой головой и сказал:

– Должно быть, дочь моя, вы оговорились? Я имел в виду вашего спутника…

Филипп топнул ногой и произнес:

– Падре, донья Агнесс моя невеста. Она, вы сами видите, сейчас не вполне понимает, что говорит… – рыцарь гневно посмотрел на него. – У вас, простите, когда-нибудь убивали на глазах живого человека, можно сказать, ни с того, ни с сего?! – священник понял, что рассердил рыцаря своей назойливостью, стал извиняться, как мог, подбирая витиеватые выражения. Но Филипп решил прекратить эту бессмысленную комедию в таком грустном и неподходящем для нее месте. Он отвязал с пояса кошель и протянул его священнику. – Примите, отче, сей вклад в ремонт вашей церкви, да позаботьтесь о панихиде и сорокоусте…

Тот молча поклонился, записал на листке пергамента информацию, что положена была для надгробной надписи, словно воровато принял кошель с серебром и, снова поклонившись, исчез, оставляя их наедине с горечью утраты.

Смерть в любом возрасте горестна и не вызывает ничего, кроме тоски и сожаления, сдобренных частенько еще и чувством вины со стороны того, кто стоит возле свежевырытой могилы, провожая в последний путь того, кто, как могло показаться со стороны, так мало успел сделать в этой жизни.

Де Леви успел привязаться к этому доброму, немного наивному и открытому юноше, а их короткое знакомство было, все же, не таким уж бесполезным. Робер, сам того не понимая, передал Филиппу свою незамысловатую манеру общения с людьми, чистоту и отзывчивость, искренность и благородство, граничащее с простотой и сохранившейся почти в неприкосновенности детской доверчивостью.

Теперь же, после его столь преждевременного ухода, Филипп вдруг остро ощутил в своем сердце зияющую пустоту, гнетущее одиночество и чувство вины. Оно не проходило, а только усиливалось со временем. Ему начинало казаться, что он проклят, или какой-то злой, никому не понятный и неизвестный, рок витает над ним, забирая тех, к кому он начинал прикипать душой и открываться сердцем.

Сначала Гильом, затем Робер…

Он и сам удивился этим сравнениям, вспомнил, как по наводке короля и Сугерия познакомился с молодым герцогом, сам еще толком не понимая, чего от него хотят эти люди, казавшиеся такими добрыми, заботливыми, чуткими и искренними в тот момент.

Но какая-то внутренняя сила заставляла его, наплевав на условности, различные ограничения и, отчасти, предрассудки своего времени, в головой кинуться в дружбу с человеком, казавшимся ему сошедшим с неба – ведь его знатность, род и претензии на короны Англии и Нормандии не выглядели эфемерными, а были подкреплены абсолютно справедливыми и законными правами. Да и Гильом, надо отдать ему должное, оказался, слава Богу, не напыщенным и взбалмошным магнатом, а вполне адекватным и, что важно, таким же искренним, как и сам Филипп. Почти сверстники, они быстро сдружились, но судьба, словно выжидала и выбирала самый неподходящий момент в их коротком, но ярком общении, чтобы исподтишка, чужими руками людей, абсолютно не понимавших что, как и для чего делается, забрать от де Леви того, кто стал по-настоящему дорог и близок ему.

Робер… Филипп вздохнул и вдруг совершенно отчетливо и ясно понял, что и его судьба, также беззаботно и наплевательски равнодушно изъяла из жизни, как какую-то надоевшую ей одной игрушку, выбрав для этого самый дикий и жестокий вариант – арбалетный болт.

Господи! И тут, и там одно и тоже…

Де Леви зло усмехнулся, поняв, что судьба, как оказывается, весьма примитивна в средствах, если выбрала для его наказания один и тот же предмет – проклятый и нечестивый арбалетный болт – глупейшее и бессердечнейшее орудие, коим-то и пользоваться грешно, особенно против единоверцев… Разве что в случае нападения и для защиты собственной жизни.

Оп!!! А это я уже оправдываю сам себя, – заметил Филипп, – сам же недавно уложил христианина из арбалета, а теперь, вот, стою и выдумываю себе оправдание…

Филипп подвел почти бесчувственную Агнессу к лошади с дамским седлом, подсадил, запрыгнул в седло сам и, взяв под уздцы ее лошадь, поехал к выезду из города.

Девушка, долго сидевшая в каменном забытье, вдруг подняла глаза и, посмотрев на него, спросила:

– Вы везете меня домой?.. – Филипп отрицательно покачал головой. – Тогда вы везете меня в монастырь… – надув губки, произнесла она. – Конечно, я ведь обуза…

Де Леви дотронулся до ее волос и ответил:

– Донья Агнесса, как ни странно и глупо будут звучать мои слова… – он на мгновение задумался, – но отныне вы моя жена, а я – ваш муж… – Она вспыхнула, покраснев от смущения до самых корней ее восхитительных черных, словно вороново крыло, и густых волос. Она была прекрасна и очаровательна до неподкупности в своей застенчивости.

– Но мы не женаты… – виновато и, в тоже время требовательно, сказала она в ответ. – К тому же у меня сейчас траур…

Они проехали около лье, Филипп все это время думал, как бы помягче рассказать ей обо всем, что произошло с ним и его погибшим другом и почему это он, ни с того, ни с сего, решился объявить себя ее супругом.

– Робер попросил меня позаботиться о вас… – это единственное, что пришло ему на ум. – Вот я и дал ему предсмертное обещание… – он поймал ее удивленный и рассерженный взгляд, пожал плечами и добавил. – Домой вам нельзя, да и они вас обратно уже не примут, в монастырь жалко…

– Значит, вы у нас жалостливый! – Съязвила она, но это у нее не получилось – уж больно взгляд ее был растерянный. – Меня жалеть не надо… – она вздохнула. – Я не скотина какая, чтобы без любви…

Филипп и сам задумался над ее словами. Выходило, что он, будто бы из сожаления или, того хуже, из глупой гордыни, покушается на нее и ее честь, не говоря уже о свободе.

– Нет, донья Агнесса… – он покраснел. – В меня не правильно поняли… – Филипп понял, что надо рассказать ей все с самого начала. – Видите ли, донья Агнесса, я познакомился с Робером в порту Руана. Он, как и я, отправлялся паломником в святую землю. Он был беден, можно сказать, гол… – и он, не останавливаясь, пересказал ей всю историю их короткого знакомства и такой же короткой жизни в Испании…

– Простите меня, дон Филипп… – ответила она, положила голову ему на плечо и, словно извиняясь за себя и умершего Робера, сказала. – Я очень виновата перед вами, ведь я создала вам столько проблем…

– Зато теперь я не останусь один… – буркнул он. Агнесса виновато улыбнулась, понимая, что превращается в обузу для него. Филипп, подняв глаза к небу, ответил. – Робер, прости меня…

– Он нас обязательно простит… – произнесла она. – Он был добрый…

Они проехали еще немного. Филипп задумчиво посмотрел на нее и произнес:

– Мы обвенчаемся в ближайшей церкви…

Она молча опустила голову и заплакала…

ГЛАВА VII.   Рейд на Таррагон.  (Агнесса)

Арагон. Где-то возле Барбастро. Март 1129г.

Прошло почти пять месяцев. Они пролетели как один день. Мелкие приграничные стычки не приносили радости и удовлетворения де Леви, но радовали его воинов, получивших возможность снова набить свои карманы звонким и блестящим золотом. Арагон не слишком любезно принял Филиппа и его, словно с неба свалившуюся, жену. Король Альфонс по прозвищу «Воитель» был немного взбалмошным и страдал гордыней, поэтому Филипп решил увести свой небольшой отряд еще южнее – к границам с Каталонией, поближе к графу Барселоны. Тот, поговаривают, слыл более приземленным и менее требовательным сеньором, да и позволял своим вассалам куда больше вольностей, чем арагонский властитель, успевший перессориться со всеми соседями-христианами, о мусульманах я, естественно, молчу.

Рамон – командир его бывшего маленького отряда альмогаваров, который теперь разросся и постепенно превращался в отлаженную боевую машину смерти, крепчавшую с каждым боем или грабительским рейдом по тылам мусульман. Он был несказанно удивлен, увидев Филиппа с незнакомой ему девушкой, он был удручен, когда узнал от рыцаря о смерти нормандца и, тут надо отдать должное его выдержке и хладнокровию, ничего не сказал, узнав о том, что Филипп теперь вовсе не он, а Робер Бюрдет.

– Стало быть, так Господу было угодно… – резюмировал он. – Моим-то, по чести сказать, все равно кто вы – лишь бы деньги исправно платили, да позволили им вволю поживиться за счет врагов, а там – хоть трава не расти.

– Спасибо, Рамон. – Поблагодарил его де Леви, ставший теперь Робером Бюрдетом. – Я поначалу сомневался в тебе…

– Продолжайте сомневаться, дон Филипп, простите, Робер… – исправился наемник. – Я и сам в себе частенько сомневаюсь. Только это и помогает мне выжить до сих пор.

– Прекрасная шутка, Рамон! – Филипп улыбнулся. – Можно, я ее возьму себе на время?..

– Ради Бога, дон Робер! – засмеялся в ответ наемник. – Вот, и я сподобился!..

– Чему же, если не секрет? – поинтересовался у него Филипп.

Наемник почесал затылок, оскалил свой щербатый рот в подобие широченной и искренней улыбки:

– Мои слова, словно какого там святого, будет повторять знатный сеньор.

– Кто его знает, Рамон. – Пошутил в ответ Филипп. – Может, станется, что через лет сто какие-нибудь благодарные тебе потомки и впрямь причислят тебя к лику святых?..

– Господи… – Рамон перекрестился. Он хоть и слыл жутким головорезом, но чтил церковь и даже регулярно ходил на мессу. – Меня-то, за что?..

– А почему бы и нет… – равнодушным голосом продолжил де Леви. – Я ведь стал Бюрдетом, вот и ты можешь стать кем угодно. Рамира же вашего, головореза и убийцу, причислили к лику святых…

– Так то был готский король! У него, почитай, вся Испания и юг Франции были… – попробовал защитить своего давно умершего короля Рамон. – Правда, он, почему-то, растерял…

– Вот-вот… – засмеялся Филипп. – Наверное, именно за это его и приравняли!..

– Ладно, не наше это дело… – пробурчал Рамон. Он подумал немного, почесался, словно медведь, вылезший весной из своей грязной берлоги, сморкнулся для верности – так всегда бывало, когда он сильно переживал за что-нибудь, после чего сказал. – Думаю, что в Каталонии, у его светлости Рамона Беранже вам, да и нам тоже, будет куда веселее…

Весна была мягкой, теплой, легкий юго-восточный ветерок разгонял редкие тучи, позволяя солнцу прогревать землю. Молодая трава покрыла землю своим мягким ворсистым ковром. Филипп вышел из палатки и прошелся по ней босиком. Он всегда, с самого раннего детства обожал ходить босиком, за что часто получал нагоняи от матери и нянек. Рамон вышел вслед за ним и, щурясь под лучами яркого и веселого весеннего солнца, засеменил позади рыцаря.

Де Леви, ставший теперь Бюрдетом, с удовольствием стащил с себя рубаху, подставляя свое тренированное и мускулистое тело солнечным лучам.

– Нет, мы останемся здесь, в Арагоне. – Филипп подставил лицо солнцу – приятное тепло согревало его и действовало расслабляющее. – Будем хитрить и вертеть, как у нас говорят, хвостом…

– Не понял?.. – Рамон посмотрел на него растерянно. – Это как, простите?..

Филипп обнял его за широченные плечи и ответил:

– Очень даже просто, мой верный Рамон. Тащи-ка мою карту сюда!.. – он сел на мягкую траву, сорвал длинную травинку и сунул себе в рот. Легкий кисловатый вкус свежей травы был просто восхитителен. Жизнь снова возвращалась после короткой зимней спячки, отвоёвывая себе право раскрашивать мир живостью, свежестью и красотой.

Рамон быстро возвратился, неся кусок пергамента, на котором Филипп сам нарисовал, правда, очень грубо и весьма неточно, земли, лежащие к югу и юго-востоку от Арагона. Единственное, что там было сделано точно – расстояния между важными городами, укрепленными замками, крепостями и фортами мусульман, да еще броды через реки и мосты с кратким описанием их охраны, ширины, длины и состояния. Остальное было, честно говоря, так себе, а не карта.

Филипп расстелил ее на траве и жестом пригласил Рамона присесть возле себя.

– Вот, смотри сюда! – он стал водить пальцем по грубо нарисованной карте. Рамон непонимающим взором уставился на пергамент и стал тупо следить глазами за движениями пальца рыцаря. – Мы сейчас возле Барбастро. Деньги, слава Богу, сейчас у нас с тобой имеются… – Рамон скривился и нехотя кивнул головой – ему, страсть, как не хотелось расходовать свои накопления. Он мечтал купить себе большой надел земли, построить виллу и обзавестись хозяйством. Но его темное прошлое тяготило Рамона, а воли у него не было, он тайно мечтал стать кабальеро, но, кроме мечты, у него были разве что деньги. Филипп уже догадывался об этом, вот и решился на серьезный разговор. – Рамон. Я же знаю, чего ты хочешь… – де Леви пристально посмотрел на него. – Только я – благородный кабальеро, так ведь у вас зовут рыцарей? – Рамон улыбнулся и закивал головой. – Только я смогу сделать тебя свободным и позволить иметь все, о чем ты и мечтать-то боишься! А теперь, – Филипп положил ему руку на плечо, – я задам тебе только один вопрос, – наемник напрягся, его лицо окаменело и сделалось серьезным, – ты пойдешь вслед за мной?..

Рамон, ни секунды не думая, вскочил на колени и припал к руке Филиппа.

– Да, дон Филипп! Я ваш навеки…

Рыцарь испуганно отдернул свою руку:

– Так! Прекрати свои рабские замашки! Руку надо целовать только в одном случае! – Он с видом наставника посмотрел на Рамона. – Рыцарь целует руку другому благородному человеку только тогда, когда приносит ему клятву верности в обмен за землю, замок и крестьян… – Рамон вмиг погрустнел. Филипп засмеялся и спросил. – Ты, чего?..

– А я и не благородный вовсе…

– Господи! Какая мелочь! – ответил ему рыцарь. – Достаточно стать рыцарем! А уж я знаю стольких благородных, коим место в хлеву, а не во дворцах! Поверь мне на слово. – Рамон с недоверием покосился на него. – Кстати, мой отец, он, так вообще, был рабом у короля! – заметил де Леви.

– Так то у короля! – пробурчал наемник. – Ему, поди, все можно…

– Баранья твоя башка! – ругнулся Филипп. – Это я сказал тебе, чтобы доказать на примере, что рыцарем может стать любой, лишь был храбр, верен и честен по отношению к своему сюзерену!..

– А кто такой сюзерен, по вашему, по франкски?.. – Рамон замялся. – Ну, на наш манер?..

– Рико омбрэ… – подумав, ответил Филипп. – Граф, король или, на худой конец, епископ…

– Понял… – с тоской в глазах ответил Рамон. – Значит, мне не видать рыцарских шпор, как своих ушей…

– Какой же ты, право… – выдохнул со смехом де Леви. – Я сделаю тебя рыцарем и наделю землей!

Глаза Рамона загорелись блеском радости:

– Когда? Где?..

Филипп посмотрел на карту, подумал немного и ответил:

– Вот здесь… – палец упирался в кружок, над которым было коряво выведено название «Таррагона»…

– Ух, ты, как далеко… – удивился Рамон.

– Там нас никто не ждет… – с загадочным видом ответил Филипп. Он подмигнул наемнику. – Никто даже не мечтает о таком деле…

– Это точно, твоя милость… – кивнул в ответ наемник. – Такая ересь никому в голову не полезет!..

– И это, мой милый Рамон, просто замечательно… – Филипп подмигнул ему. – Самое главное, что и мусульмане нас не будут ждать.

– Ой, Матерь Божья! – Перекрестился Рамон. – А о них-то я и забыл… – он сжал кулаки. – Ох, и вставят они нам, коли, мы захватим Таррагон!.. – он прибавил. – С Божьей помощью…

– Вот-вот, Рамон, именно с Божьей помощью! – согласился Филипп. – Да еще с нашей с тобой хитростью, изворотливостью и удачливостью… – рыцарь растянулся на траве, улыбнулся солнцу, прищурился и сказал. – Значит так. Собирайся в Барбастро и набери там вояк. Только учти, мне голые да оборванные ни к чему. Вербуй только отморозков, да рыцарей, всех конных… – он задумался и добавил. – Чем обшарпанней будет вид у рыцаря – тем вернее он нам будет служить. Понял?.. – Рамон кивнул в ответ. – ищи саперов, да мастеров по осадам. И, вот еще, поищи-ка горцев, умеющих по горам, да каменным стенам лазить…

– Это зачем?.. – вставил Рамон.

– За надом! – Ответил Филипп. – Не перебивай, когда я излагаю мысли. – Рамон извинился. – Никому не говори о том, куда и зачем ты их вербуешь. Уразумел?

– Уразумел…

– Тогда, вот еще что, – Филипп привстал на локтях, – у меня есть около пяти тысяч золотом, твои деньги я не беру в расчет – сам решай, как тебе участвовать. Вот на них и нанимай мне воинов. Рыцарям обещай один ливр на время похода в день, да феод после войны, если получится, конечно…

– Уже убегаю… – Рамон встал и поклонился.

– Нет! Улетай, и поскорей… – засмеявшись, ответил де Леви.

Рамон ушел, оставляя Филиппа наедине со своими мыслями. Рыцарь снова раскинулся на траве, смежил глаза и, как-то незаметно для самого себя, задремал. Его молодой и крепкий организм, пригретый теплыми и ласковыми лучами весеннего солнца, не сразу заметил, что земля, похолодевшая за долгую зиму, стала тянуть из него силы, оставляя вместо них простуду. Когда Филипп, стуча от озноба зубами, проснулся, то понял, что умудрился сильно застудиться.

– Господи, этого еще не хватало для полного счастья, – сквозь сиплый кашель проворчал он.

Филипп поднялся с трудом – ноги и ослабленный болезнью организм не слушались его. Он едва добрался до своей палатки, где тут же упал на кровать. К вечеру у него поднялся жар…

Один из воинов, заглянув к нему в палатку, так испугался, увидев своего командира в жару и почти в бреду, что опрометью бросился к большому и красивому шатру, полагая, что жена командира – она ведь женщина, как-никак и должна знать толк в лечении, сможет помочь.

Агнесса стрелой влетела в палатку де Леви, успев по ходу приказать своей служанке Бланке – ее нанял сразу же после похорон Робера распорядительный де Леви – чтобы та согревала воду и готовила медовое питье.

Девушка не на шутку перепугалась, увидев рыцаря, лежащего в бреду. Его тело было покрыто потом, а зубы стучали мелкой барабанной дрожью, трясясь в ознобе.

– Господи… – прошептала она и, смочив теплой водой полотенце, стала обтирать его тело…

После похорон Робера и спонтанного рассказа о своей жизни, Филипп окружил ее трогательной, но весьма деликатной заботой. Первым делом, сразу же возле Бургоса, где он тайно венчался с Агнессой, нанял расторопную и еще молодую женщину, остатки былой красоты которой, одежда и некоторые манеры в поведении явно указывали на ее некогда бурное и весьма веселое прошлое. Как и он сам, вынужденная метаться по земле в поисках умиротворения, служанка – ее звали Бланка, искала пути для того, чтобы уйти или просто сбежать от своей жалкой и весьма похабной жизни, решившись в одночасье порвать с ней, уехать или убежать за тридевять земель, туда, где бы она сама и ее прошлое были никому неизвестны, а по большому счету и не важны.

Предложение рыцаря нисколько не удивило ее, даже не испугало. Его открытый взгляд, искренний блеск в глазах успокаивал ее и давал надежду на то, что ее мытарствам придет конец. Бланка без раздумий согласилась, приняв на себя огромный ворох забот о молодой девушке, абсолютно неготовой к походной жизни, прихватив еще и все бытовые проблемы, о которых Агнесса не имела ни малейшего представления, но которые были так хорошо знакомы служанке.

Филипп был приятно удивлен ее прытью, хозяйственностью и какой-то своей, простонародной смекалкой, позволявшей ей почти безошибочно, можно сказать, по наитию, решать множество вопросов.

Бланка сама отбирала ткани для палаток, придирчиво осматривала шесты для их крепления, скобы и прочие мелочи, на которые мужчина не обратил бы и малейшего внимания, но от которых и без которых их полевая и походная жизнь могла стать сущим кошмаром. Котлы, тарелки, ложки и прочие мелочи так захватили Агнессу и Бланку, что рыцарь обрадовался, заметив, что, наконец-то, хоть чем-то отвлек девушку от недавних горестей, свалившихся на ее молодые и неопытные плечики.

Даже Рамон – старый похабник и прохиндей почти с первых моментов знакомства стал уважать служанку, доверяя именно ей приобретение провизии, учет кассы отряда и, что самое главное, объявил всем своим разбойникам:

– Коли я, обалдуи, проведаю про то, что кто-нибудь из вас, козлищ, хотя бы краем глаза попробует заглянуть ей под юбки!.. – далее он смерил их своим, только ему одному присущим, обжигающим взглядом и, до верности, сдобрил его удивительнейшим по неожиданности применения и красоте восприятия потоком ругательств, что все воины отряда раз и навсегда завязали с мыслью о том, чтобы даже посмотреть или хотя бы пошутить в ее сторону…

Филипп метался в бреду, периодически выныривая из потока смутных видений к реальности. В эти секунды он видел размытый и обеспокоенный образ Агнессы, чья искренняя забота и испуг были так трогательны, милы и непосредственны, что он даже терялся…

Бланка быстро притащила большой бронзовый таз горячей воды, несколько тряпиц, пропитанных сухой горчицей и большой кувшин с горячим и обжигающим медовым питьем. Она бросила взгляд опытной женщины и зацокала языком:

– Донья, ему совсем худо… – Агнесса чуть не разрыдалась от растерянности. Бланка проворно смочила тряпицу в чистой воде и стала помогать ей, обтирая пылающее жаром тело рыцаря. – Надо будет положить ему на грудь вот эти тряпочки, – служанка кивнула ей на стопку приготовленных кусков материи, пропитанных сухой горчицей. – Может, Бог даст, они и помогут…

Агнесса опустила руки и заплакала:

– Господи, ну почему мне так не везет в жизни!..

Бланка обняла ее, стала гладить по волосам и успокаивать:

– Да о чем это вы, донья! Любая бы на вашем месте только славила Творца и радовалась, что ей достался такой вежливый и заботливый супруг, а вы берете грех на душу и причитаете! – Она вскользь бросила восхищенный взгляд на обнаженный торс Филиппа. – Эх! Вот если бы я была на вашем месте, я бы его вмиг исцелила!..

Агнесса разом прекратила всхлипывания и с заинтересованностью посмотрела на нее:

– О чем это ты?..

Бланка томно рассмеялась – ее пышная грудь восхитительно затряслась в большом вырезе рубахи:

– Сами знаете… – она игриво подмигнула Агнессе. Девушка удивленно посмотрела на нее широко раскрытыми глазами и наивно заморгала ресницами вместо ответа. Бланка ойкнула, прикрыла своей пухлой ручкой рот и, вытаращив глаза, произнесла. – Матерь Божья! Да он тог

ГЛАВА I.

Руанский порт.

Руан. Нормандия. Порт. 28 октября 1128г.

Оживление и суета, царившие в переполненном Руанском порту, были извечными спутниками торговцев, моряков, путников и паломников, хотя бы раз оказавшихся перед решительным выбором в своей грешной жизни – пуститься в морское путешествие, полное опасностей, невзгод и испытаний, таких опасных и непредсказуемых, что католической церкви, не мудрствуя лукаво, надо было причислить морские вояжи к епитимиям.

Морские разбойники – эти средневековые прародители пиратов и флибустьеров, внезапные шторма, постоянная болтанка, выворачивающая наизнанку, рифы, мели и полнейшее отсутствие сколь бы то ни было нормальных условий жизни на судне, вот, пожалуй, краткий набор «прелестей» жизни.

Мало кто обращал внимание на двух молодых людей, можно сказать, почти сверстников, стоявших на пирсе возле большого пузатого нефа, который, лениво покачиваясь на легких волнах, скрипел канатами, крепко привязавшими его к земле.

Оба молодых людей были, судя по выправке и манерам держаться, воинами, а их благородная внешность, скромные на первый взгляд, но весьма дорогие, если присмотреться внимательнее, одежды, широкие пояса, кинжалы, мечи на перевязях и шейные цепи, выдавали в них рыцарей, планировавших, скорее всего, совершить длительное морское путешествие.

Давайте немного и мы познакомимся с ними поближе:

Один из рыцарей, мессир Филипп де Леви, – высокий, статный молодой мужчина, был рыжеволос и коротко стрижен, старался казаться спокойным, излишне холодным и сдержанным в своих эмоциях.

Второй ж, и его звали Гильом де Ипр, бастард старого графа де Лоо, – наоборот был оживлен, часто жестикулировал, снабжая свою речь выразительными движениями рук. Он был несколько ниже и моложе своего товарища.

– Филипп, последний раз прошу тебя, останься… – Гильом де Ипр, это был именно он, крепко сжал руку товарища и, заглядывая ему в глаза с невыразимой тоской, прибавил. – Поговаривают, что его величество Людовик в скором времени все-таки решится на крестовый поход. Поверь, это лучше, чем отправляться в Испанию! А?..

Филипп, хмурясь, ответил:

– Прости меня, брат мой де Ипр, но обстоятельства заставляют меня убыть за тридевять земель. Понимаешь, я дал слово покойному графу Гильому Клитону, сыну герцога Робера Нормандского… – он внезапно замолчал, подумав, что сболтнул лишнего. – Надо так…

Гильом де Ипр, так ничего толком и не поняв из его туманных предложений, вздохнул, покачал головой и, решившись на последнюю атаку, сказал:

– Что и кому ты обещал еще что-нибудь? Почему-то мне, твоему другу и боевому товарищу, ты ничегошеньки не обещал..

Филипп внезапно побледнел, желваки заходили на его скулах, куда-то отвел глаза и ответил:

– Ты уж не обессудь, дружище. Это неважно для тебя, не забивай себе голову, но это очень важно для меня лично, клянусь тебе… – он собрался с силами и посмотрел товарищу в глаза. – Ты, как я понял, решил податься в услужение к его светлости де Блуа? – Гильом кивнул головой в ответ. – Вот и ступай. Я пока все еще вассал его величества Франции и не могу, как те проклятые фламандцы, менять оммаж как им заблагорассудится…

Гильом шмыгнул носом и виновато ответил:

– А я ведь тоже фламандец. Только не подумай бог весть что обо мне! Граф де Блуа пообещал мне весьма приличную плату и по достоинству оценил мои таланты командира… – де Ипр развел руками, – сам ведь знаешь, брат, что я бастард, земель и замков у меня нет и, – он грустно опустил голову, – судя по всему, никогда не будет. А тут! Граф Тибо дал мне слово, что, если я не подведу его и его брата Этьена, то он вручит мне ключи от трех, понимаешь, трех замков в Шампани!.. – его глаза заискрились восторгом, – а там буквально рукой подать до земель моего батюшки-развратника, прости его господи. А еще он, это между нами, намекнул мне на возможность скорой и весьма увлекательной экспедиции за какой-то там короной. Хрен его знает, какой, но мне это и не важно. Самое главное, что будет возможность снова проверить себя и свой меч в деле!

Де Ипр перекрестился, вспомнив своего недотепу-отца, умудрившегося, не имея законных детей и наследников, заиметь единственного сына, да и то – бастарда!

Филипп улыбнулся, увидев своего боевого товарища таким возбужденным, увлеченным и оживленным. Он обнял его и произнес:

– Я понял тебя. Могу даже угадать, о чем он намекал. – Гильом вопросительно посмотрел на него. – Это, брат мой и друг, Англия…

Гильом открыл рот от удивления, с сомнением покачал головой, ответил:

– Ересь какая-то. Там король есть, он еще, как я понял, помирать не собирается…

Филипп засмеялся, похлопал его по плечу и заговорщицким тоном произнес:

– Все мы, как ты знаешь, в руках Господних… – он помрачнел и прибавил. – Вспомни твоего кузена и моего единственного друга, покойного Гильома Клитона…

– Это верно… – Гильом де Ипр набожно и истово перекрестился. Он едва не расплакался, вспомнив нелепую и странную смерть Гильома Клитона. – Как ты думаешь, Филипп, он на небесах?..

Филипп крепко сжал рукоять меча и ответил:

– Лично для меня, мой друг, он именно там, рядом со своим великим дедом…

– Ты едешь один?.. – Гильом поискал глазами слуг и удивился, когда понял, что де Леви едет в одиночестве. – Даже оруженосцев и конюших не взял? – Филипп молча развел руками. Гильом страшно испугался и, вытаращив глаза от изумления и удивления, сказал. – Господи! Да ты с ума сошел! Там же кругом одни враги, чужая земля, обычаи!..

– Ерунда… – Филипп показушно засмеялся. – Бог не выдаст – свинья не съест!..

Гильом стал озираться по сторонам и, внезапно улыбнулся, увидев молодого бедно одетого и кое-как экипированного парня лет восемнадцати, спешившего к кораблю в одиночестве.

– О! Ты не один, судя по всему. Еще один паломник, наверное…

Филипп крепко пожал ему руку и сказал:

– Вот видишь, Господь послал мне попутчика. Прощай, мессир де Ипр, Бог даст – увидимся еще когда-нибудь…

Де Ипр поклонился и ответил:

– Обязательно. Я твой должник. – Гильом обнял друга, потом отстранился от него, и глядя в глаза товарищу, прибавил: – Я, Гильом де Ипр, клянусь тебе, Филипп де Леви, что никогда и ни при каких обстоятельствах не подниму свое оружие против тебя, чего бы мне это потом не стоило и чем бы не грозило…

– Перестань, Гильом, это лишнее… – Филипп направился к трапу, перекинутому на корабль с пирса. – Не жди отплытия, я не люблю, когда меня провожают…

– Храни тебе Господь… – Гильом незаметно перекрестил его, едва нога де Леви коснулась шаткого трапа, ведущего на борт нефа.

Париж. Месяц назад. Королевский дворец.

Беседа явно не клеилась. Напряженное состояние всех присутствующих в небольшой комнате нависло в воздухе грозовой тучей.

Король Франции Людовик, высокий и крепкого телосложения сорокасемилетний мужчина с волосами цвета спелой пшеницы, молча просидевший почти всю беседу, резко поднялся и, метнув гневный взгляд на своего канцлера и по совместительству аббата Сен-Дени Сугерия, прошелся несколько раз по комнате, развернулся и, посмотрев в глаза молодому рыцарю, стоявшему застывшей словно каменной фигурой, произнес:

– Как у вас, мессир де Леви, язык поворачивается бросать подобные резкие слова в адрес нашего верного слуги и добропорядочного аббата Сугерия?! Послушать вас, так выходит, что мы почти с самого начала знали о том, что было уготовано покойным графам Шарлю Доброму и Гильому Клитону в этой мятежной, подлой и Богом проклятой Фландрии! Ересь и бред!..

Сугерий, отнекивавшийся и молчавший весь до этого разговор с Филиппом де Леви, с явным облегчением выдохнул, услышав слова поддержки из уст Людовика. Он приободрился и, расправив плечи, бросился в контратаку на Филиппа:

– Побойтесь Господа, сын мой! Мы прекрасно понимаем, что та горечь потери друга и христианнейшего рыцаря, коим был покойный граф-герцог Клитон, несколько помутила ваш рассудок… – он попытался положить свою сухонькую ладошку на волосы рыцаря, но тот тряхнул головой, выражая нежелание подставлять свою голову для его ласкового и вкрадчивого умиротворяющего жеста. Сугерий хмыкнул и продолжил. – Роковое стечение обстоятельств, только и всего…

– Роковое?! – Возмутился Филипп. Он мельком перевел взгляд на короля, затем на аббата: – Вы, монсеньор аббат, даже не представляете, насколько роковое! Фландрия, некогда мирная и верная, безвозвратно потеряна! Был перехвачен агент англичан, он, можно сказать, и руководил всем этим шабашем! Палач графа Гильома допросил его с пристрастием, а писец слово в слово записал все, что рассказал этот наймит-иуда!..

Сугерий бросил быстрый и испуганный взгляд на короля. Тот молча пожал плечами и кивнул ему, приказывая растормошить рыцаря.

– Значит, вы утверждаете, что были особые бумаги, явно доказывающие причастность короля Генриха к бунту во Фландрии? – аббат буквально буравил взглядом своих колючих глаз де Леви.

Филипп понял, что сказал несколько больше того, о чем желал поделиться с ними, спешно ретировался и, изобразив растерянность, пробурчал в ответ:

– Бумаги были, но они куда-то пропали. Покойный граф, – он решил соврать, мысленно прося прощения у покойного друга, – к несчастью, с ним разговаривал лично покойный граф Гильом, так что я не знаю ни имени, ни внешности агента.

– Жаль, очень жаль… – задумчиво произнес Людовик. – А мы, признаться, так рассчитывали на вас…

Сугерий, уцепившись за фразу короля, подумал, что, надавив на эти, как ему казалось, болезненные точки, он сможет убедить Филиппа де Леви изменить свое мнение и, возможно, разговорить рыцаря, выведав еще что-нибудь:

– Неужели, мессир де Леви, покойный граф Гильом так ничего вам и не рассказал? Насколько я помню, он весьма сдружился с вами…

Филипп кивнул головой в ответ и произнес:

– Да, монсеньор, он просил меня об одной услуге…

Король и Сугерий почти хором сказали:

– О какой?..

Рыцарь выдержал паузу, посмотрел на каждого из них, после чего произнес:

– Его светлость просил меня сделать все возможное, чтобы освободить его отца, томящегося в узилище, куда его подло заточил Генрих – его младший брат-иуда! Он всерьез рассчитывал на меня, чтобы его отец надел корону Англии на свою, пусть и седую, но живую еще голову законного властителя Англии по праву первородства и старшинства в семье!..

Слова рыцаря произвели просто ураганный эффект на них. Король всплеснул руками и стал расхаживать по комнате, что-то бубня себе под нос, в Сугерий, сделавшись белее снега, растерянно хлопал глазами, но ничего не мог сказать.

Наконец, нервы Людовика не выдержали. Он подошел к рыцарю и, посмотрев ему в глаза пристально, спросил:

– Надеюсь, что это была глупая и неуместная шутка, мессир де Леви?..

Сугерий тут же пришел в себе и, часто закивав головой, поддакнул королю:

– Да! Это ведь была просто шутка?..

Филипп посмотрел на каждого из них и совершенно серьезно ответил:

– Отнюдь, ваше величество. Я поклялся и сдержу данную мною клятву любой ценой. Иначе, сами понимаете, я утрачу свою честь…

Король Людовик понял, что решимость рыцаря не наигранная, а получать такой вот подарок, когда он уже, можно сказать, прикупил братьев де Блуа, пообещав поддержку в возможном походе за короной, было уже непростительно. Ему очень не хотелось снова втягиваться в слишком уж затянувшуюся войну с графами, отвлекавшую его от более важных дел в королевстве.

Решимость же рыцаря, в случае удачного разрешения его клятвы, создавало новые проблемы, ведь сам Людовик, если можно так сказать, невольно продал и предал герцога Робера Куртгёза Генриху Английскому и позволил взять в плен, в случае провала была большая вероятность новой войны с Англией, что также создавало большие проблемы. Король Франции прекрасно понимал, что Генрих Английский не упустит такого щедрого и неожиданного подарка от него, преподнеся папе Римскому в самом неприглядном свете попытку французского рыцаря, к тому же вассала Людовика, провести в его стране диверсию.

А тут, как ни крути, можно лишиться моральной поддержки Святого престола и, что самое опасное, подвергнуться анафеме, как в свое время его покойный ныне отец Филипп Грешник, погрязший в разврате и любви к графине Бертраде де Монфор, которую тот умыкнул у ее законного супруга графа Фулька де Анжу, пусть и с ее согласия, но..

– Я приказываю вам отказаться от клятвы. Я – ваш сюзерен, помазанник Божий, и могу свою властью освободить вас от клятвы… – король решительно взглянул на де Леви.

Тот стойко выдержал взгляд короля и ответил:

– Увы, сир, это невозможно…

Здесь уже Филипп понял, что зря вообще завел разговор на эту тему, ввергая себя в такие дебри, что можно шею запросто сломать.

Сугерий вкрадчиво произнес:

– Мессир Филипп, мы весьма ценим ваши услуги, оказанные короне Франции. Полагаю, что его величество наверняка планирует щедро вознаградить своего верного слугу за те лишения, испытания и опасности, которым он подвергся на его службе…

Людовик закивал головой, рассчитывая, что обещания щедрых посулов подкупят де Леви. Филипп смекнул, что сейчас наступил именно тот удобный момент, когда можно изобразить легкое отступление, сохраняя позиции в целости и почти полной сохранности.

– Сир, я тронут и польщен… – он низко склонил голову, встал на одно колено и поцеловал руку короля, – ваша власть, как сюзерена и помазанника Божия, велика и всемогуща, а щедроты ваши уже сейчас воспеваются, сравнивая вас с Шарлеманем. Позвольте, сир, я в качестве искупления от данной мною клятвы покойному другу отправлюсь воевать в Святую землю?..

Людовик бросил быстрый взгляд на аббата, то молча кивнул головой. Король дождался, когда Филипп поднимет лицо к нему, и произнес:

– Ваше христианское раскаяние достойно уважения. Мы вознаградим вас сразу же после вашего возвращения из паломничества. – Он снова посмотрел на аббата, который показала ему пальцами красноречивый жест, намекая на деньги. Людовик крякнул и добавил. – Повелеваю сегодня же выдать вам из казны пять тысяч ливров серебром, а коли пожелаете – заемными бумагами, кои евреи-менялы, венецианцы, генуэзцы или даже византийцы с готовностью превратят в полновесные деньги в любом уголке Европы, я уж молчу о святой земле…

– Благодарю вас, сир, – Филипп, тщательно разыгрывая покорность и кротость, поцеловал руку Людовика.

– Совсем другое дело, мессир де Леви, – вставил словечко аббат. – Мы не смеем больше вас задерживать…

Рыцарь поклонился и покинул комнату, оставляя их вдвоем. Едва дверь за ним закрылась, и стихли шаги де Леви, Людовик посмотрел на аббата и сказал:

– Мой «боевой шершень», оказывается, весьма буйного и увлекающегося нрава…

Сугерий тяжело вздохнул и ответил:

– Почти, как и его отец Годфруа. Только, к счастью, тот сдурел ближе к старости, постригшись в монахи, а этого безумство охватило уже с молодости…

Людовик кисло улыбнулся и заметил:

– Только, смею тебе напомнить, что его безумие не помешало ему разгрузить мой карман на добрых пять тысяч ливров! Хорошо будет, если он возьмет серебром не всю сумму…

– Ну, простите, сир. Иначе было нельзя… – с виноватым видом ответил аббат.

– Он в руках Господних. Если возвратится, значит, его сам Господь бережет. – Ответил Людовик. – Нам тогда, дабы не прогневить Создателя, придется еще что-нибудь придумать, лишь бы усмирить строптивца…

– Это, сир, если он вернется. – Сугерий вздохнул и опустил голову.

Людовик сел и развернул пергамент, присланный ему накануне личным герольдом графа Тибо. Король стал долго водить по нему пальцем, беззвучно шевеля своими толстыми и мясистыми губами. Он поднял голову и сказал:

– Как ты думаешь, Сугерий, Тибо де Блуа не обманет нас и действительно отдаст Нормандию, едва он или его брат Этьен воцарится на престоле Эдуарда Исповедника и Кнуда Великого?..

Сугерий надул щеки и ответил:

– Сложный вопрос. Они, сами знаете, люди весьма ненадежные и своеобразные. Не зря ведь одного из их первых предков прозвали Тибо-обманщик!..

– Господи! Одни мошенники кругом! – громко произнес король. – Ни на кого положиться нельзя, никто слово не держит!

Сугерий хмыкнул и некстати произнес:

– Куда деваться, сир, коли и мы такие же…

Людовик побагровел и, гневно посмотрев на него, крикнул:

– Что?!..

Руан. Нормандия. Порт. 28 октября 1128г.

Филипп сидел в кормовой пристройке и молчаливо смотрел на берег Нормандии, удалявшийся от него и убегавший на юго-юго-восток. Неф медленно набирал ход, кренясь на левый борт и вздымая веселые белоснежные буруны голубых волн, вспарываемых его острым носом.

Погода была неопределенная – в любой момент мог разыграться дождь, а от него два шага было и до шторма, так часто в это время года налетавшего на Английский канал.

Он медленно перебирал в памяти события последних нескольких месяцев, за которые судьба так дико и жестоко перемолола его судьбу, исковеркав или погубив попутно еще сотни.

– Мессир, вы позволите мне присесть возле вас на свежем воздухе? – вежливый, но уверенный в своих силах, голос отвлек его от тяжких и горестных раздумий. Филипп поднял голову и посмотрел на человека, подошедшего к нему. Это был высокий, почти его телосложения, рыцарь с темными, словно медь, волосами. Пожалуй, только чуть моложе, чем де Леви. Филипп радушно кивнул головой и рукой пригласил его присесть возле себя, показывая на соседний свободный стул. Рыцарь сел и, расправив складки своего длинного, на нормандский манер, сюркота, представился. – Мое имя Робер. Робер Бюрдет. Нормандец… – он замялся, понимая бедность своих одежд и окидывая взглядом черные, но сшитые из роскошной ткани, одежды соседа, – башельер…

Филипп приветливо улыбнулся и произнес:

– Филипп де Леви, сеньор де Сент-Ном. Очень приятно познакомиться…

Робер с явным облегчением вздохнул, опасаясь, что его спутник окажется обычным богатым жлобом и снобом, презирающим однощитовых рыцарей-бедняков. Но спокойный и почти равнодушный взгляд франка, которому, как понял он, было абсолютно все равно – знатен он или беден, успокоил рыцаря.

– Я решил отправиться в Испанию, поступить в услужение к какому-нибудь знатному сеньору или, если повезет, к королю, чтобы своим мечом добыть себе славу, богатство и земли…

«Бедняга, – подумал де Леви, – такой наивный. Мечтает, как и я мечтал год назад только о славе, богатствах и замках. Надо мечтать о спокойствии, живых и здоровых друзьях…

– О! Слышу слова рыцаря! – Филипп решил немного подбодрить своего попутчика. – Признаться, мессир, я тоже собирался ехать в Святую землю, но, услышав слова такого отважного и, несомненно, благородного шевалье, меняю планы и отправляюсь вместе с вами в Испанию. – Он открытым взглядом посмотрел на Робера. – Позволите мне составить вам компанию? Вдвоем, думаю, нам будет веселее и спокойнее…

Робер растерялся. Столь активное проявление искренних чувств франком смутило его. Он засомневался о том, не издевается ли над ним собеседник.

– Вы изволите посмеяться надо мной, мессир?.. – его рука легла на рукоять меча.

Филипп снял покрывало со столика, стоявшего возле стульев, обнажая кувшин, несколько кубков и мясо, уже успевшее остыть.

– Прошу вас, в знак моего искреннего расположения к вам, разделить со мной трапезу…

Робер сглотнул слюну, он не ел уже пару дней, питаясь лишь сухарями и экономя каждое денье.

– К моему сожалению, мессир, я вынужден отказаться. Я держу пост, а сейчас, когда мы на море… – он попытался неуклюже отговориться и оправдаться, опасаясь, что его сосед потребует разделить не только трапезу, но и плату за нее.

Филипп понял, что его рыцарь смущен и действительно беден, улыбнулся и сказал, успокаивая соседа:

– Я уже оплатил обеды, ужины и вино до самого прибытия в Испанию, так что теперь, мессир Робер, я умоляю вас составить мне компанию. Здешние порции слишком велики для меня одного, а кушать в одиночестве я не привык.

Робер обрадовался и облегченно вздохнул.

– Разве вас не сопровождают слуги, оруженосцы, конюшие?.. – он посмотрел по сторонам.

Филипп разлил вино и, усмехнувшись, ответил:

– Я решил, также как и вы, путешествовать налегке. Наказание, коему я сам себя подверг, не терпит излишеств…

Робер не стал вникать в подробности наказания, побудившего его нового знакомого отправиться в столь далекое и опасное путешествие, отломил кусок холодной баранины и, впившись в него зубами, принялся с наслаждением хрустеть. Де Леви неспешно выпил вина, поддел кинжалом средних размеров кусок и присоединился к нему.

Несколько минут раздавалось бодрое чавканье, прекращаемое разве что на то, чтобы запить пряное мясо вином.

– Мессир Робер, – Филипп дождался, пока его сосед не насытится вволю, вытер жирные губы рукавом своего гамбезона и сказал. – Мессир Робер, откуда вы родом?..

– Из Нормандии, сеньор де Леви. – ответил ему нормандец.

– Нормандия большая… – де Леви попросил его рассказать о своей жизни и семье.

Робер смутился, покраснев до корней волос, но решил не обижать своего столь щедрого и радушного соседа:

– Западная Нормандия, мессир, почти на границе с Бретанью…

Филипп удивленно поднял брови:

– Бог мой! Это, наверное, в тех самых местах, где, если не ошибаюсь, властвовал сам легендарный Роланд, поставленный на маркизат самим Карлом Великим?!..

Робер покраснел еще гуще, кивнул и с гордостью ответил:

– Именно так, мессир Филипп…

– Прошу вас и требую, чтобы вы называли меня Филипп, опустив излишние манеры. – Филипп де Леви положил ему руку на ладонь, выказывая расположение к соседу.

Робер пожал плечами и ответил:

– Как вам будет удобно, мессир… – он запнулся. – Филипп…

– Вот и прекрасно, Робер… – кивнул ему в ответ де Леви, – вы, я полагаю, тоже не возражаете?..

– Нисколько, это честь для меня… – поклонился в ответ Робер Бюрдет.

Филипп снова разлил красное анжуйское вино по кубкам, кивком головы предложил собеседнику взять свой кубок, и сказал:

– Предлагаю тост. За великого Роланда! Вашего земляка…

– За Роланда!.. – Робер залпом выпил кубок и немного захмелел. – Вы, Филипп, даже не поверите. Но наш родовой замок расположен всего-то в двадцати лье от места, где раньше стояла деревянная башня, в которой, по поверьям, и жил сам великий Роланд!..

– Потрясающе! – подыграл ему Филипп.

– Наш род старинный, но, к несчастью для меня, бедный… – начал свой длинный рассказ Робер.

Невысокий и широкоплечий темноволосый крепыш молча наблюдал за тем, как неф медленно покидал акваторию Руанского порта, кивнул с довольным видом и направился к городу.

Он медленно прошелся по его кривым и узким улочкам, помолился на колокольню, приценился у лавочников о стоимости хлеба, вина и кур, после чего пересек базарную площадь и, толкнув низенькую стрельчатую дверцу, вошел в кособокий двухэтажный домик, одним боком развернувшегося к рынку.

Он поднялся на второй этаж, открыл дверь комнаты ключом, закрыл ее за собой на щеколду внушительных размеров, сел за стол, развернул малюсенький клочок пергамента и стал что-то выводить на нем пером, обмакивая его периодически в тушь.

Закончив свою писанину, крепыш прищурился и медленно прочитал текст, с довольным видом кивнул, зажег свечу и стал капать растопленный воск на пергамент, стараясь залить его ровным слоем, свернул его в рулон. Потом незнакомец, кряхтя, поднялся на чердак дома. Там стояла большая клетка с голубями, он вынул одного из сизарей, привязал рулончик пергамента к его ножке и, растворив окно, выпустил голубя на свободу.

Почтарь, сделав несколько кругов над домом, полетел, держа курс на север, в Англию…

ГЛАВА II.

Робер Бюрдет.

– Наш род старинный, но, к несчастью для меня, бедный… – начал свой длинный рассказ Робер. Он вздохнул и, махнув рукой, продолжил. – Предки слишком верно исполняли свой оммаж герцогам Нормандии, что почти полностью растратили имущество, земли и угодья. Остался только замок, да и он в закладе сейчас… – Робер заскрипел скулами.

– Что так? – удивился Филипп. Он посмотрел на соседа и понял, что тому трудно говорить – настолько он был расстроен. – Нет, если вы не желаете…

– Отчего же… – с напускной бравадой ответил Робер. Он уже порядком захмелел. – Вы не поверите, Филипп, но бывают честные вассалы. Дед, к примеру, сопровождал покойного короля Гильома Завоевателя, надеясь на благосклонность после покорения Англии. Но Гильом, царствие ему Небесное, оказался довольно-таки скупым и ничего деду не дал, даже забыл о компенсации…

– А я думал, что великий Гильом был щедрым королем… – поддакнул ему де Леви.

– Как бы не так!.. – завелся Робер. – Он был щедр только со своими приближенными, да и то только с теми, кто лизал его жирный зад!..

– Мне кажется, что вы немного резко высказались об умершем… – поправил его де Леви. – Мы в море, а гневить Господа, особенно в таких условиях, не стоит…

– Вы правы, Филипп… – смутился еще больше Робер. – Я отчасти не прав. Одного, правда, дальнего родича великий Гильом, все-таки, озолотил, сделав его самим сенешалем Англии!.. – Филипп вздрогнул, но не подал вида. – Род де Биго? Вы, часом, не слышали о нем?..

– Нет… – соврал Филипп, похолодев изнутри. – Не привелось…

– Жаль… – ответил Робер, – хотя, если честно, я его и сам-то ни разу не видел! Так вот, – он снова налил себе вина, отхлебнул и продолжил, – дед вернулся из славного похода несолоно хлебавши. Но, слава Богу, это только полбеды… – он грустно вздохнул, – мой отец, царствие ему Небесное, – вдохновившись религиозным одухотворением, вызвался сопровождать самого герцога Робера Куртгёза в памятный крестовый поход! Он, мне священники рассказывали – они-то врать не будут, бился плечом к плечу с герцогом, прошел все самые кровавые и страшные битвы! Дорилея, Антиохия, Иерусалим и Аскалон! Герцог Робер был великим воином, отважным и благородным рыцарем, честным и чистым, словно святой Жорж!.. – Робер с силой ударил кулаком по столу.

– Истину говорите, Робер! Герцог Куртгёз был и остается великим рыцарем и настоящим королем Англии!.. – Филипп понял, что его собеседник восхищен герцогом, вот и решил подыграть ему.

– Именно, Филипп! – Робер воскликнул, взмахивая руками, – он был настоящим христовым паломником! Он ничего не хотел в Святой земле, лишь отбить Гроб господень и вырвать его из рук неверных! Он пообещал моему отцу, что, когда они вернутся домой, Робер сделает его сенешалем западной Нормандии, вручит в лен замки, угодья и позволит распускать квадратный пеннон в сражении!..

– Великая честь для любого шевалье… – Филипп учтиво склонил голову.

– Но, к несчастью для отца и полнейшему горю для меня, – вздохнул Робер, – герцог сначала зажился в Апулии у своего тестя и жены Сибиллы, а когда вернулся, оказалось, что Нормандию и Англию самым наглейшим и вопиющим образом прикарманил его младший братец-прохиндей!..

– Это подлый поступок, я с вами полностью согласен…

Робер встал, прошелся по качающейся палубе, едва не упал, вовремя уцепившись руками в борт нефа, икнул и ответил:

– Что-то меня шатает сильно…

– Не пугайтесь, Робер, мы, все-таки, на корабле… – засмеялся Филипп.

– Я и забыл… – засмеялся в ответ нормандец. – Увлекся рассказом…

– Если вы не против, – Филипп посмотрел на темнеющее небо, – мы можем спуститься в мою каюту, там, кстати, много места, там вы и продолжите, если хотите, свой увлекательный рассказ. Заодно, прошу вас искренне, – де Леви положил руку на сердце, – можете разделить каюту со мной до конца путешествия. Там есть свободный топчан…

Робер замялся. Филипп понял, что у него нет лишних денег и сказал, успокаивая соседа:

– Каюта оплачена полностью до прибытия в порт. Капитан не станет возражать, а одному мне скучно и тоскливо… – он искренне посмотрел в глаза нормандцу. Тот с радостью кивнул и стал собирать остатки еды, кубки и кувшин с вином. Филипп стал ему помогать.

Они спустились в каюту, расположенную в кормовой надстройке нефа. Робер сбегал в трюм и притащил пару узлов с вещами, копье, щит, бочонок с хранящейся в нем кольчугой, и шлем.

– В тесноте, да не в обиде… – поприветствовал его Филипп.

Робер быстро разложил свои небогатые пожитки, улегся на топчан и сказал:

– Вы не желаете спать, Филипп?.. – Тот отрицательно покачал головой в ответ. Нормандец обрадовался и предложил. – Хотите, я продолжу свой рассказ?..

– Окажите мне милость… – Робер зевнул и, потянувшись, поглядел на куски холодного мяса, принесенного им в каюту. Филипп заметил, что его спутник, видимо, так изголодался, что до сих пор не может унять свой желудок, и предложил рыцарю. – Не желаете ли перекусить?..

Робер с радостью закивал головой, вынул свой старенький кинжал с выщербленным лезвием и простой деревянной рукоятью, поддел им увесистый кусок, откусил, вернее сказать – проглотил его почти не жуя, запил вином, вытер губы и возобновил свой прерванный рассказ:

– На чем я остановился, простите?..

– Пленение герцога Робера… – произнес Филипп, устраиваясь поудобнее.

– Ага! Так вот, мессир, после пленения герцога Робера в Нормандии начались, как бы мягче сказать, притеснения тех сеньоров, кто поддерживал его высочество в справедливых притязаниях на корону. В их число попал, как это не трудно угадать, и мой отец. – Нормандец тяжело вздохнул, очевидно, что эти воспоминания доставляют ему сильный душевный дискомфорт. – Ни о каких, разумеется, должностях, титулах и наградах уже не могло быть и речи! Наоборот! Непонятно какими там путями, но приспешники нового короля-узурпатора откопали кучу заемных бумаг и прочей ерунды, стали оспаривать у отца права на многие земли, еще остававшиеся у нас. Короче говоря, – Робер обреченно махнул рукой, – к прошлому году у нас ничего толком не осталось, одни лишь долги, долги, долги…

Филипп приподнялся на локтях, удивленно посмотрел на него и спросил:

– Но, разве у вас не было ни единого письменного подтверждения ваших прав на земли? Может, в какой-нибудь церкви или монастыре была запись, сделанная много лет назад?..

Робер отрицательно покачал головой и ответил:

– Отец утверждал, что якобы есть или были. Но, как мы ни искали, так ничего толком и не нашли. У нас отняли все, да и в придачу к этим злосчастьям еще и долги навесили непонятно какие! Вот я, после смерти батюшки, и продал замок, вернее сказать, оставшийся дом. Замок был уже забран за долги…

– Господи, – выдохнул Филипп, ужасаясь беспределу, творимому чиновниками-лизоблюдами Генриха. – Если бы я услышал это от вас лично – никогда бы не поверил в то, что такое возможно в христианском мире!..

– Возможно и не такое, сеньор…

– Я просил называть меня Филиппом… – поправил нормандца де Леви.

– Извините, Филипп, расчувствовался… – ответил Робер. – Они ведь, вы просто не поверите, решили и вовсе добить моего отца, в чем, кстати, и преуспели, объявив всенародно, что он, якобы, до сих пор числится сервом герцога Нормандии, так как они не видели вольной грамоты! Такой позор! А она, эта вольная грамота, клянусь честью, была! Она хранилась в Руане, в архиве герцогов, а список с нее был у нас и хранился в часовне…

– Ее, что, выкрали?.. – Филипп был просто потрясен. – Кошмар какой-то…

– Очень даже запросто, – Робер шмыгнул носом, виновато улыбнулся, развел руками в стороны и сказал. – Они потом мне прямо так и намекнули, что, мол, не станут клеймить меня, словно беглого раба, если я соберу вещички и отправлюсь в Святую землю, дабы там, они так и сказали, искупить грехи и подлости моих предков. Вот как!..

– И вы, значит, собрались в Святую землю?.. – Филипп сжал кулаки, сочувствуя нормандцу.

– Я бы, конечно, рад. – Ответил Робер. – Иерусалимскому королю или князю Антиохии, я знаю, нужны добрые мечи. Он даже жалует рыцарей феодами, но, – он грустно опустил голову, – средств, вырученных мною за дом, едва хватило на оплату морского путешествия до Испании…

– Не переживайте так, Робер! – Филипп поднялся с топчана и, присев возле нормандца, положил руку на его плечо. – Мне кажется, что господь послал меня именно для того, чтобы помочь вам снова возвратить свое доброе имя, так нечестно отнятое и поруганное злодеями и клеветниками. Будем путешествовать, и будем сражаться вместе! Вы согласны?..

Он пристально посмотрел в глаза Роберу. Тот несколько секунд колебался, после чего одобрительно кивнул ему в ответ и улыбнулся.

– Спасибо, Филипп…

– Пока, Робер, меня не стоит благодарить… – смутился де Леви. – Наша с тобой задача – вернуть былую славу и гордость твоей фамилии! И, поверь, о ней снова заговорят, причем, с восхищением…

– Дай-то, Бог… – перекрестился нормандец, успевший привязаться к французскому рыцарю всей душой. Его юношеское сердце было таким чистым и могло так чутко улавливать обман, но в эти минуты он молчало, не ощущая тревоги, и билось от радости…

Ровно через сутки на стол Гуго де Биго легла записка, отправленная с голубиной почтой неизвестным темноволосым крепышом. Он осторожно развернул ее, пробежал глазами текст и тихо произнес:

– Вот, скотина. Он уплыл в Испанию с каким-то нормандским рыцарем. Вот судьба-злодейка! Агенту так и не удалось сесть на судно вместе с ними, теперь будет догонять их на ближайшем корабле… – Гуго еще раз прочитал имя и фамилию нормандца, задумался и, улыбнувшись, присвистнул. – Господи! Это судьба. Робер Бюрдет, если не ошибаюсь, мой дальний родич… – он напряг память, тяжело вздохнул и, скомкав пергамент, швырнул его в камин. – Жаль, что я ни разу не видел его, как собственно и самого де Леви. Агент написал, что и сам едва рассмотрел франка – рыжеволосый, ростом под туаз, или чуть меньше. И все… – Гуго тяжело вздохнул, ударил кулаком по столу, – таких рыжеволосых рыцарей, пожалуй, полно в Европе… – Гуго снова всмотрелся в пергамент и обрадовано хлопнул себя по колену. – Все верно! Агент, как я и запланировал, отправляется следующим кораблем и попробует отыскать де Леви в Испании. Гибель франка на чужбине не вызовет лишних подозрений, там воюют с неверными – смерть там вполне обыденная вещь…

Он встал, подошел к пылающему камину и, скомкав маленький кусок пергамента, швырнул его в огонь. Пламя мгновенно поглотило этот жалкий скомканный листок…

Гуго потянулся, зевнул, почесал лопатку – надо было уже давно помыться, но он всегда ленился, оттягивая это удовольствие до последнего, пока, как говорится, не приспичит. Пока он не начнет так «благоухать», что даже король Генрих, который после смерти своего сына и наследника в море стал всячески пренебрегать мыльней, не начинал фыркать и коситься на него, как на зачумленного.

Биго с довольным видом посмотрел на потолок, ухмыльнулся и, потерев руки, направился к королю. Филипп де Леви стал для него отыгранной фигурой, чья смерть была лишь оттянута временем.

Он еще не знал, да и никогда уже не узнает об исполнении задания. Его агент вышел в море только через два дня – бушевал шторм, превративший Ла-Манш в жуткую и адскую мешанину. Он большим трудом сумел нанять легкий рыбацкий корабль, которому удалось обмануть судьбу и проскочить пролив, но сразу же за Бретанью попасть в жуткий ураган и потонуть в бурных и неспокойных водах Бискайского залива…

Почти неделю пути, разделявшего Руан от маленьких северных портов Испании, рыцари общались между собой и практически не выходили из каюты, разве что по нужде или для пополнения запаса еды и питья.

Слава Богу, что шторма они так и не застали. Резкие порывы юго-западного ветра отнесли его севернее. Правда, из-за этого ветра нефу приходилось то и дело закладывать широкие галсы, отчего частенько скрипел такелаж, да противно, с завываниями, трещала обшивка судна.

Но рыцари – все-таки молодость и здоровье их крепких организмов сыграли важную роль – уже к исходу второго дня пути почти перестали обращать внимание на небольшую болтанку.

Робер, вволю наевшись и утолив свой звериный голод, все-таки он толком и нормально не ел почти десять дней, дожидаясь отправки нефа в Испанию, практически без умолку рассказывал о свой жизни в Нормандии, не упустив ни малейшей подробности.

Филипп с нескрываемым интересом слушал немного сбивчивый, но достаточно красочный и живой рассказ товарища по путешествию, запоминая имена родителей, предков и всевозможные моменты из жизни рода Бюрдет. Он, нет-нет, но иногда прерывал повествование спутника, задавая уточняющие вопросы, послушно кивал головой и даже спорил, особенно в тех местах рассказа, где затрагивались взаимоотношений Нормандии с Францией. Здесь, как ни крути, а срабатывал уже въевшийся во франка рефлекс – король всегда прав и за него надо стоять горой. Хотя, в эти моменты де Леви особенно остро и пронзительно ощущал внутреннюю душевную напряженность, ведь и его Людовик, хоть и помазанник Божий, а грубо и неприкрыто использовал, морально переломал и, в конце концов, практически открыто запретил исполнять клятву, данную им над телом Клитона.

Он сжимал зубы и отводил глаза в сторону, словно боялся, как бы нормандец не увидел его внутренний душевный раздрай, царивший в самой глубине его сердца…

Так прошли еще несколько дней пути…

Когда же Робер, смутившись, попросил Филиппа немного рассказать о себе, де Леви долго отнекивался, но, не устояв перед искренними взглядами соседа по каюте, сдался, правда, решил все-таки рассказать о себе лишь отчасти. Его тяготило прошлое, да и на Робера могло отрицательно подействовать услышанное, ведь, как ни крути, а именно он был возле молодого герцога в минуту его смерти, именно он мог попытаться заслонить собой тело Гильома и принять этот проклятый арбалетный болт на себя. Но…

– Я тоже, можно сказать, родился в очень простой и скромной семье… – Филипп долго пыхтел, прежде чем смог начать свой рассказ, – мой отец сейчас монах. Мне трудно объяснить, что подвигло батюшку оставить свет и уйти в монастырь, но… – он снова вздохнул, – Бог ему судья. Сейчас он, – Филипп запнулся, отвел глаза в сторону, словно смущаясь слушателя, – он сейчас епископ в Шартре…

Робер даже подскочил от неожиданности, всплеснул руками и громко крикнул:

– Все! Я знаю! Вернее сказать – я слышал о нем! Это же монсеньор Годфруа де Леви! Святой рыцарь!.. – Нормандец с восхищением стал трясти руку Филиппа. – Даже у нас, в Нормандии, уж насколько мы, если быть честными, недолюбливаем франков и короля Людовика, очень уважают этого сеньора!

– Право, не стоит… – Филипп высвободил руку из его крепкого хвата. – Мой отец, всего лишь…

– Всего лишь рыцарь, нашедший Господа! – вставил Робер. – У нас до сих пор ходят легенды о том, как он вынес на руках тело убитого друга! Даже сам король Генрих, этот подлый узурпатор, – Робер презрительно передернулся, – и тот возымел стыд, взял, да и остановил ход сражения под Бремюлем!.. – он весело подмигнул де Леви. – Согласись, а ведь мы здорово надрали вам зад тогда, а?..

– Я не участвовал в этом сражении… – попытался отговориться де Леви.

– Ой, прости меня, если я чего-то лишнего сказал… – стушевался Бюрдет. – Сам не пойму, с какого перепуга я возрадовался победе Генриха…

– Ерунда, Робер… – Филипп улыбнулся. Ему импонировала почти детская искренность нормандца, сохранившего способность на чистые и несдержанные эмоции. – Я нисколько не обиделся. Так вот, – он продолжил свой рассказ, – детство своё я провел в небольшом, но очень крепком, почти неприступном замке в Иль-де-Франсе. Местечко Сент-Ном. Не слыхал? – Робер отрицательно покачал головой. Этого и следовало ожидать, Филипп усмехнулся, – совсем тихое местечко, окруженное лесами…

– Кабанов, наверное, полно… – задумчиво произнес Робер., – да и оленей тоже…

– Верно! – Франк хлопнул его по плечу, – как вернемся, сразу же ко мне! Милости прошу! Такая, брат, охота! Закачаешься!..

– С превеликим удовольствием, Филипп! – Робер радостно кивнул головой.

Де Леви машинально кивнул в ответ, посмотрел в окно, откуда открывался прекрасный вид на слегка волнующееся море, вздохнул и продолжил:

– Потом я служил во Фландрии вместе с покойным графом Гильомом Клитоном…

Услышав это имя, Роббер вскочил, да так резко и быстро, что сильно ударился головой о балку судна, на которую опирался потолок их небольшой, но весьма уютной каюты.

– Матерь Божья… – потирая ушибленное место на голове, произнес Бюрдет. Он сел, продолжая массировать место ушиба, его глаза были так широко распахнуты, что казалось – они вот-вот выскочат из орбит. – Так вы тот самый «боевой шмель»?! Это вы командовали тяжелой феодальной конницей его светлости?!..

Филипп смутился и с виноватым видом развел руки – мол, всякое бывало.

– Кем только меня не обзывали! И «осой», и «шершнем»… – он вздохнул и опустил голову. Потом резко поднял ее и, глядя в глаза товарищу, произнес. – Единственное, что могу сказать четко, – де Леви с трудом сдерживал слезы, готовые нахлынуть на его глаза, – я именно тот человек, который не сумел отвести роковую стрелу от тела графа Гильома…

Он встал, повернулся спиной к Бюрдету и, подойдя к окну каюты нефа, уставился на безбрежную синеву моря, покрытого мелкими серебристо-белыми барашками волн. Голубое и величественное безмолвие, окружавшее корабль со всех сторон, делало все, что он пережил и о чем вспоминал, таким мелким и неважным в сравнении с этим величием природы.

Робер поднялся и подошел к нему.

– Это твоя епитимья? Верно?..

Филипп не стал спорить и рассказывать ему о том, как король почти предал его и практически в открытую запретил исполнять клятву. Это незачем было знать нормандцу.

– Угадал… – он с большим трудом улыбнулся, вернее – натянул некое подобие улыбки на лицо. – Пойду, пожалуй, пройдусь по верхней палубе…

– Да-да, конечно… – Бюрдет понимал, что его товарища надо оставить в покое и больше не теребить его все еще не затянувшиеся и болезненные душевные раны.

Филипп немного прогулялся по палубе, кутаясь в меховой плащ под резкими порывами юго-западного встречного ветра и наблюдая за резкими и широкими галсами суда, продирающегося к югу, несмотря на встречный ветер.

Он вышел на корму и уселся на стул, намертво закрепленный большими гвоздями с проржавевшими шляпками к доскам палубы, плотно закутался в плащ, выставив ветру только кончик носа, согрелся и, сам того не заметив, погрузился в воспоминания о последних месяцах, проведенных в Париже…

ГЛАВА III.

Принцесса Констанс.

25 сентября 1128г. Париж. Королевский дворец.

Он шел, громко стуча шпорами по старым и истертым плитам коридора королевского дворца. Раздражению не было предела. То, что и каким тоном сказал ему король, просто поразило его, перевернуло в его голове все вверх ногами, перемешало все в его голове…

– Оставьте эти пустые и бредовые затеи, мессир де Леви! – именно так и ответил Людовик, услышав от него о клятве освободить из тюрьмы герцога Робера Куртгёза. – Мало ли, какие клятвы можно сдуру дать над телом боевого друга! Если, вот так, каждый начнет клятвы раздавать направо, – король взмахнул руками, напоминая своим жестом большого и толстого пингвина (правда, они еще не знали об их существовании). – Европа утонет в кровавом месиве! Забудьте, – Людовик неотрывным взглядом своих тяжелых и холодных глаз посмотрел на рыцаря, – забудьте об этом, вы – мой вассал! Не пристало еще спорить с вассалом! – Он резко ударил кулаком по столу и крикнул. – Вам стоит выбросить из головы эту глупость и приступить к своим обязанностям! – Филипп исподлобья посмотрел на него. Король удивился его волчьему взгляду, вскинул брови и произнес. – Ба! Мы уже научились зубы показывать…

Филипп учтиво поклонился королю и ответил:

– Жизнь научила, сир…

Людовик молча посмотрел на него, смерил с головы до ног, усмехнулся и, переведя взгляд на Сугерия, сквозь зубы произнес:

– Вот и обласкай невежу…

Сугерий что-то хмыкнул в ответ и коршуном посмотрел на Филиппа.

– Мессир рыцарь! – Он вскочил со стула и подбежал к Филиппу. Тщедушный и маленький, он едва доходил до плеча де Леви. Для придания убедительности своим словам, аббат стал отчаянно жестикулировать, пытаясь помочь своими суетливыми жестами в доведении мысли короля. – Филипп! Вы должны понять, зарубить себе на носу – воля сюзерена это закон для вассала! Его величество беспокоится за вас, ведь вы ему, почти как сын родной. Он вас обласкал, приблизил к своему дому, познакомил с молодым, – он запнулся, – с покойным ныне герцогом Гильомом, вы понравились его дочери! А вы?!..

Филипп отшатнулся. Это был удар ниже пояса, удар мастерский, нанесенный опытным бойцом, именно тогда, когда и положено было нанести. Де Леви молча захлопал глазами и сделал шаг назад, словно защищаясь от атаки Сугерия. Людовик, молча наблюдавший за ними, встал и, желая изобразить из себя сердобольного и довольного монарха, подошел к рыцарю, положил ему свою большую, словно лопата, ладонь на плечо и сказал:

– Не мучьте себя и уважьте мои седины. Я могу избавить вас от данной клятвы. – Он бросил быстрый взгляд на аббата, тот молча кивнул. Людовик приосанился и добавил. – Божьей волей и по моему велению снимаю с вас, мессир де Леви и де Сент-Ном, клятву и полагаю, что отныне вы чисты перед Господом – нашим Творцом.

Только сейчас до Филиппа дошло, в какую изощренную ловушку он попал. Напоминание о несбыточной мечте – возможной женитьбе на дочери короля, молодой и прекрасной Констанс, выбило его из седла и превратило в жалкого и безвольного человека, недостойного того, чтобы называться рыцарем и вообще – честным человеком…

Но холодный взгляд Людовика и колкие бегающие глазки его всесильного министра насторожили рыцаря. Филипп решил не отказываться от своей клятвы.

– Я признаю свои заблуждения, сир… – он опустил голову и встал на одно колено перед Людовиком. – Позвольте мне искупить вину и наложить на себя епитимью, отправившись в Святую землю…

Они переглянулись. Король с явным облегчением вздохнул и кивнул головой. Сугерий едва сдерживал улыбку змеи.

– Раз вы повторно настаиваете, тогда извольте, мессир де Леви. Мы еще в тот раз распорядились, дабы вам выдали из казны приличную сумму. Негоже королевскому «боевому шершню» терпеть лишения.

– Ваша щедрость безгранична, сир… – Филипп, с трудом сдерживая закипающие эмоции, прикоснулся губами к руке короля.

– Ступайте…

Рыцарь учтиво поклонился и вышел из комнаты, оставив короля и его канцлера вдвоем. Он машинально шел по низкому со сводчатыми потолками и освящаемыми чадящими факела коридору дворца на острове Ситэ в Париже погруженный целиком и полностью в свои мысли

Кто-то окликнул рыцаря. Филипп остановился и, понял, что покинул покои короля в таком сильном смятении и даже не заметил, как прошел по коридору из одного конца до другого, почти до дверей покоев принцессы Констанс. Это была она.

– Мессир Филипп, – нежный, словно небесный голосок молодой девушки, как ушат холодной воды, привел его в чувство. – Куда вы так спешите? Вы, право, чуть было не сбили меня на пол…

Он неуклюже поклонился и, покраснев, ответил:

– Простите, ваше королевское высочество…

Констанс удивленно посмотрела него, ничего не поняла и обиженно надула свои прелестные пухлые губки:

– Почему вы такой!..

Филипп посмотрел на нее:

– Принцесса, я не понимаю…

– Это я ничего не могу понять, Филипп. – Его имя она произнесла с таким чувственным придыханием, что у рыцаря закружилась голова от нахлынувших чувств. – Вы такой странный сегодня… – она часто заморгала своими длинными и пушистыми ресницами. – У вас что-то стряслось?..

Филипп обомлел. Ее нежный и искренний голос, словно освежающий ручеек проникал к нему в сердце.

– Простите, Констанс… – он упал на одно колено перед ней и прикоснулся губами к ее маленькой ручке. – Простите мне мою неловкость…

Она растерянно посмотрела по сторонам, в окно, улыбнулась и быстро коснулась пальцами до его волос, отдернула руку.

– Вы прямо какой-то странный сегодня. Вас, надеюсь, не мой батюшка обидел?..

– Нет-нет, что вы… – он опустил глаза, боясь, что она сможет прочесть в них его ложь. – Нисколько. Я уезжаю…

Она побледнела, ойкнула и, прикрыв губы рукой, часто-часто заморгала глазами, пытаясь сдержать набегающие слезы.

– Как же так… – ее голос дрожал, каждый звук трепетно и нежно касался души и сердца рыцаря, заставляя его замирать и биться учащенно, отдаваясь колокольным набатом к голове. – Вы только-только вернулись домой… – она резко отвернулась от него и украдкой вытерла слезы. – Вы! Вы… – она снова повернулась – ее лицо раскраснелось, щеки пылали, а большие прелестные глаза были полны слез, – вы неотесанный мужлан! Чурбан бессердечный! Вот вы кто! Так же нельзя…

Она инстинктивно припала к его груди. Филипп онемел от неожиданности. Он не находил слов в свое оправдание, только шумно сопел, выпуская воздух ноздрями.

Принцесса Констанс вскинула голову и тихо прошептала:

– Не надо. Не уезжай…

Он напрягся, собирая все силы в кулак и пытаясь трезво и реально смотреть на мир, жестокость, бессердечие и цинизм которого окружали рыцаря со всех сторон, вздохнул и ответил:

– Констанс, я вынужден уехать…

– Бессердечный чурбан… – она фыркнула и, надув обиженно губки, отстранилась от него, сделала шаг в сторону, но снова развернулась и, умоляюще глядя ему в глаза, тихо сказала. – Придите сегодня ко мне вечером. Я имею обыкновение прогуливаться перед сном в саду, что с тыльной стороны дворца. Надеюсь, ваше путешествие может обождать до утра завтрашнего дня?..

– Да… – он поклонился и пошел по коридору…

Когда он вышел из комнаты короля, Людовик раздраженно посмотрел на Сугерия, топнул ногой и произнес:

– Вот, скажи мне на милость, что мне делать с такими вот вассалами, упертыми и настырными! Клятвы им, понимаешь, надо исполнять!..

Сугерий отвел глаза и виноватым голосом ответил:

– Сир, на мой взгляд, мальчик слишком уж близко к сердцу принял смерть молодого Гильома. Сами себя вспомните…

Король усмехнулся и ответил, глядя в окно:

– Ты говори-говори, да не заговаривайся! Одно дело – помазанник Божий, а другое дело – рыцарь, чей отец был моим сервом!..

Аббат кашлянул в кулак, потер нос и, хмурясь, сказал:

– Луи, не надо так жестоко говорить о тех людях, кто верой и правдой служил вам и короне Франции. Во всем, что случилось с его отцом, да и с молодым Филиппом, виноваты мы оба…

– И, все-таки, жаль парня… – уже мягче произнес король. Он повернул голову, изобразил на своем лице разочарование, и, глядя в глаза Сугерию, прибавил. – Лишь бы он в дурь окончательно не впал. Пусть убирается в крестовый поход к чертовой матери!..

Сугерий перекрестился:

– Луи, вам, случаем, не жаль еще одну переломанную и исковерканную душу?..

Людовик подпер рукой подбородок, задумался и ответил:

– Нет, если это касается дела короны Франции. Я буду делать все, лишь бы Нормандия оказалась под моим скипетром …

Сугерий встал, поклонился и ответил:

– Господь вам судья, ваше величество.

Людовик сделался мрачнее тучи, побагровел и, сверкнув глазами, сказал:

– Перед творцом я, как-нибудь, отвечу. Надеюсь, что мои потомки поймут меня… – он замялся и, подумав, добавил, – когда-нибудь.

– Тогда, с вашего позволения, я осмелюсь вас спросить…

Людовик выдохнул, почесал затылок:

– Спрашивай… – он поднял глаза и уставился в потолок.

– Ваша дочь Констанс, насколько я могу судить, влюблена в молодого де Леви. – Людовик усмехнулся в ответ. Сугерий сделался предельно серьезным, неотрывно посмотрел в глаза королю и продолжил. – Вы же, насколько мне не изменяет память, сами как-то обмолвились о помолвке…

– Что?! – Людовик покраснел и надул щеки. – Ты, часом, не сошел ли с ума?! Моя дочь?! За какого-то там мелкопоместного рыцаря?!..

– Но ведь вы сами привели в пример покойного Ангеррана де Шомона, за сына которого вы выдали свою незаконнорожденную дочь Изабель…

– Ха! – Оскалился король. – Подумаешь! Выдал бастрадку за дурачка, папаша которого с радости так накуролесил в Нормандии, что о нем до сих пор там без дрожи и не вспоминают!..

Сугерий закрыл рукой рот и удивленно посмотрел на Людовика. Таким безжалостным, черствым и бессердечным он его еще ни разу в жизни не видел.

– Да… – произнес аббат, – время, все-таки, удивительная штука…

– Это ты о чем, Сугерий? – Король поднял вверх брови. – Что-то ты загадочно поешь…

– Это так, пустое, сир… – Сугерий испугался, как бы король не перенес всю свою злость на него, встал, суетливо стал поправлять складки на сутане, опустил глаза и прошамкал. – Пойду я, пожалуй, надо еще казначею распоряжения передать…

– Вот-вот, ступай от греха подальше. – Людовик широко расставил ноги и исподлобья посмотрел на него…

Вечером того же дня Филипп сидел в маленькой комнатке дворца и упаковывал свои пожитки по небольшим кожаным дорожным мешкам. Он разделил пять тысяч ливров серебром на две части, сложил их в крепкие кожаные мешочки, которые засунул в дорожные котомки с вещами.

Наступал тихий и теплый осенний вечер. Нежные и приятные дуновения ветерка приятно щекотали волосы на затылке. Филипп взял в руки сложенную рубаху и, улыбнулся, вспомнив о матери. Он отчетливо представил ее сидящей возле камина за вышиванием. Глаза скользнули по вышитому воротнику рубахи. «Да, это ее руки… – он грустно вздохнул, перекрестился, и, засунув рубаху в мешок, стал затягивать крепкие кожаные ремешки. – Господи, надеюсь, она сейчас подле тебя…»

В это время в комнату шумно вошел, вернее сказать – вбежал Матье де Бомон, его старый приятель и, по совместительству, сосед. Юноша был ужасно возбужден.

Матье подбежал к Филиппу, плюхнулся рядом с ним на кровать и спросил:

– Это правда?..

– Что? – Филипп поднял глаза и посмотрел на друга.

Матье надул щеки, шумно выпустил воздух и произнес:

– То, что ты уматываешь в какой-то там крестовый поход?!

– А-а-а, ты об этом… – с явной неохотой ответил де Леви. – Да, такова цена, которую я должен заплатить…

Матье еще больше удивился. Он захлопал своими длинными ресницами, раскрыл рот, но сдержался, промолчал и, посмотрев на друга, все-таки спросил:

– Ты все еще переживаешь?..

– Гильом мне был как брат… – ответил де Леви. – Знаешь, ведь я видел того арбалетчика, даже потянулся к герцогу, пытаясь прикрыть его своим телом, но чуть не упал…

– Не оправдывайся, – Матье вздохнул и положил ему руку на плечо и попытался, как мог, утешить, – судьбе, видимо, так было угодно…

Филипп, знавший гораздо больше де Бомона, хотел, было, возразить, но не стал этого делать. Вместо этого он сказал:

– Да, с судьбой не поспоришь…

Эх, если бы он мог все рассказать Матье! Рассказать о том, что стало известно ему. О том, что король Франции почти с самого начала знал, чем это может закончиться! Он представил реакцию благородного де Бомона, как тот вскакивает, машет руками, отчаянно жестикулирует и сыпет направо и налево отборнейшим матом! Но он решил, что Матье незачем знать эти, мягко говоря, щекотливые и мрачные подробности.

Матье тем временем загадочно улыбнулся и, нарочито безразличным голосом, да еще зевая при этом, произнес:

– Я тут случайно увидел её королевское высочество… – Он бросил хитрый взгляд на Филиппа, – она вышла погулять в сад. Место там тихое и спокойное. – Он снова с хитрецой посмотрел на друга – де Леви покраснел до коней волос. – Как раз возле стены Хлодвига есть такая маленькая, но весьма уютная беседка…

Филипп засмеялся и ответил:

– Ну, знаешь ли!..

– Да ладно тебе. Филипп! – де Бомон весело засмеялся и хитро подмигнул ему. – Я, как раз, буду в охранении дворца, так что не тушуйся…

Де Леви гневно нахмурил брови, но не смог удержаться от смеха, уж больно гримаса на лице де Бомона была хитрой и умильной, как у мартовского кота.

– Откуда ты знаешь обо мне и принцессе Констанс?..

Матье развел руками в стороны, мол, итак все давным-давно ясно, и произнес:

– Господи! Да после твоего триумфа на турнире, когда ты там можно сказать всех практически в паштет превратил и особенно, когда ты ее проводил во дворец по приказу короля, все только об этом и судачили…

– Глупость и бред… – отрезал де Леви. – Мало ли, что я проводил ее, – он запнулся, – вообще-то, если быть честным до конца, я провожал не принцессу, а ее отца…

– Бог ты мой! – Матье всплеснул руками. – А кто-то мне сказал, что сам король что-то там пообещал кому-то… – его загадочный вид так умилил Филиппа, что тот снова прыснул со смеху. Де Бомон с присущей ему игривостью заметил. – Наплюй на его слова, Филипп. Король у нас, к несчастью, слишком часто стал давать несбыточные обещания…

То, с какой легкостью он это сказал, еще раз подтвердило решение Филиппа покинуть Париж, Францию и на некоторое время исчезнуть, сгинуть от посторонних и назойливых глаз, чтобы потом спокойно и методично исполнить обещание, данное покойному Клитону. Он уже давно для себя решил, что освободит его отца, что бы это ему ни стоило, пусть даже ценой своей жизни, но не бесчестья.

– Честь можно так легко потерять… – почему-то вслух произнес он.

Матье принял его слова с веселостью, хмыкнул и, заговорщицки подмигнув ему, сказал:

– Вот-вот, я как раз буду охранять покои королевского сектора со второй смены стражи до четвертой… – он еще раз подмигнул ему. – У тебя будет порядочно времени, друг мой…

– С чего это ты решил, что я сегодня пойду к принцессе?.. – Филипп удивленно посмотрел на него.

– Ты же сам только что сказал… – де Бомон опешил и растерянно посмотрел на друга.

– Да ничего я не говорил! – огрызнулся де Леви.

– А я слышал, как ты сказал про потерю чести… – закатив к небу свои игривые глаза, произнес с ослепительной улыбкой Матье. – А Констанс, как ни крути, девица…

– Перестань! – Филипп засмеялся и попытался толкнуть, но по-дружески, де Бомона.

Тот резко отпрыгнул и, вертясь по комнате, затараторил:

– Девица, девица, девица… – он снова подмигнул ему, – вперед и копье наперевес!..

– Ладно, – Филипп понял, что товарищ его не угомонится, – только замолчи, умоляю…

Матье мигом успокоился, правда, снова подмигнул ему и сказал:

– С десяти вечера до двух ночи… – он понял, что сейчас уж точно схлопочет от Филиппа подзатыльник, раскрыл дверь комнаты и, покидая ее, прямо на пороге повторил. – С десяти до двух, не забудь!..

– Ух, я тебя!.. – де Леви подыграл ему, вскакивая с постели и устремляясь за де Бомоном.

Матье выскочил из комнаты в коридор, снова развернулся и, понижая голос, повторил:

– С десяти до двух…

Филипп засмеялся, кивнул ему в ответ и закрыл дверь. Он прошелся по комнате. Слова Матье запали ему в душу. Тем не менее, он беспокоился, но не за себя, а за принцессу, которая могла, чего доброго, наделать глупостей и осложнить жизнь себе, а что будет с ним самим…

Он присел на край постели и задумался. Честь не позволяла ему переступить через чувства, но эти же самые чувства толкали его на безумства. В голове промелькнула сумасшедшая мысль – что если не упираться набегающим на него чувствам, пуститься по течению жизни, а потом придти к королю и с повинной головой, раскаяться, все рассказать и во всем сознаться. Он же, как никак, отец! Не станет же он казнить его и проклинать дочь?!

Хотя…

Тут Филипп вздрогнул. Людовик сильно изменился, причем, не в лучшую сторону. Об этом многие, знавшие его ранее, говорили, правда, тихо и полушепотом. Власть сильно меняет человека, портит и коверкает его до неузнаваемости. А сколько было примеров, когда таких же, как он, казнили за покушение на королевскую честь…

Де Леви встал и снова прошелся по комнате, подошел к окну и, высунувшись, вдохнул теплый осенний воздух, напоенный ароматами спелых яблок, росших в королевском саду. Голова немного закружилась, ему стало тепло и приятно, а в голове снова промелькнула коварная мысль, пронзившая его мозг яркой вспышкой молнии.

«Это же вариант! – громкий голос, звучавший внутри его головы, наполнил его сознание. – Тебя проклянет король! Ты станешь изгоем, на тебя всем станет наплевать! Ты сможешь уехать далеко-далеко, отсидеться, возможно, изменить свое имя и судьбу. А потом, когда все о тебе забудут и даже похоронят в своей памяти, ты сможешь исполнить клятву, данную Гильому! Лучше в душе своей знать, что ты честен, чем слышать от окружающих, но знать, что ты – бесчестен и забыл о воле покойного друга».

А Констанс? Как же она?..

Филипп почесал подбородок и улыбнулся. Не исключался вариант, что ее отец, король, смилостивится и выдаст ее замуж за него. Тогда…

– Бред и ахинея… – плюнул на пол де Леви. – Король у нас витает в облаках и думает только о своей выгоде. Я должен пойти к ней, объясниться, вымолить прощение и со спокойной совестью уехать…

Констанс медленно прогуливалась по тенистым аллеям. Шлейф ее платья был игриво наброшен на локоть, но, все-таки, соответствовал понятиям приличия и этики того времени – ножек и туфель не было видно. Она прислушивалась к шорохам, издаваемым камешками, шевелившимися под ее ножками. В руке она держала свежесрезанную розу, от ее крупного и пышного бутона шел такой упоительный аромат, что слегка кружилась голова. Настроение у Констанс было превосходным и тому были причины – Матье де Бомон, один из рыцарей и командиров королевской охраны, словно походя обмолвился ей о том, что некий предмет сегодня придет в сад для встречи с неизвестной особой. То, с каким видом это сказал Матье, можно было и не сомневаться. Его изощренная мимика, закатывание глаз и томность вздохов была притчей во языцех.

Принцесса прошла в самый отдаленный и тихий уголок сада, дорожка здесь изгибалась вдоль больших кустов дикого шиповника¸ посаженного, по преданию, самой Анной Киевской – ее прабабушкой. Шиповник разросся и никем не окультуренный практически полностью закрывал эту часть сада от посторонних глаз. Маленькая, но красивая и уютная беседка расположилась сразу за зарослями этого красивого растения.

Старая каменная кладка беседки местами была полностью покрыта мхом, колонны ее затянули многолетние виноградные лозы, гроздья темных и спелых ягод нависали отовсюду и наполняли беседку невероятной гаммой ароматов.

Констанс вошла внутрь и заметила большую и довольно-таки широкую каменную скамью, изготовленную грубо из здоровенного куска посеревшего от времени мрамора.

Девушка присела на краешек большой скамьи, поднесла к носу розу и вдохнула ее нежный аромат. Мысли ее были заняты Филиппом де Леви, в голове так и крутились слова ее отца, оброненные им более года назад на турнире: «Смотри, дочка, каков молодец! Чем не жених тебе…».

Она фыркнула и жеманно повела плечиком, но все-таки бросила быстрый взгляд на красивого и статного юношу, со всей учтивостью склонившего свою голову перед трибуной, на которой сидел король Франции со своим многочисленным семейством и знатнейшими сеньорами домена.

Высокий, рыжеволосый гигант показался ей обычным худородным выскочкой, но его открытый и смелый взгляд, лучистость голубых глаз сразу же привлекли внимание Констанс. Она стала следить за каждым его поединком и настолько увлеклась, что несколько раз вскакивала со скамьи и испуганно вскрикивала, когда ей казалось, что юношу могут выбить из седла соперники. Казалось, что и он почувствовал ее переживания, а ее мысли и мольбы, адресованные к Господу и Деве Марии, придавали ему дополнительные силы и служили еще одним щитом, закрывавшим его от ударов копий соперников-поединщиков.

И когда он стал выигрывать у одного за другим, когда вышиб из седла самого графа Стефана, его еще звали Этьенном, младшего брата могущественнейшего Тибо де Блуа, Констанс поняла, что сама судьба неслучайно свела его с ней. А уж когда отец, непонятно почему изобразивший больного посреди турнира, в самом его разгаре и кульминации, приказал молодому рыцарю сопроводить его до дворца, а ее, юную и дрожащую от волнения, усадил на коня рядом с де Леви, сердце Констанс покорилось неведомой доселе силе…

Она оторвалась от своих теплых и трогательных воспоминаний, услышала скрип камешков, коими были в изобилии посыпаны дорожки сада, подняла голову и увидела его…

– Добрый вечер, ваше королевское высочество… – Филипп, как мог, сдерживал свои чувства и постарался произнести слова приветствия наиболее отстраненным, холодным и вежливым тоном. Но его голос все-таки дрогнул, придав им несказанную теплоту и нежность. – Добрый вечер, Констанс…

Она улыбнулась, снова поднесла к носу розу, вдохнула ее одурманивающий запах, и медленно взмахнула своими длинными пушистыми ресницами, после чего ответила:

– Я очень рада, Филипп… – Он пошатнулся, словно от мощного удара, ее нежный голос разрушал все его защиты, лишал способности здраво мыслить и напрочь убивал все его планы наговорить всякой чуши, разругаться и, таким образом, получить возможность, пусть и призрачную, но оставить мысли о принцессе. Констанс словно почувствовала это, протянула свою нежную ручку и сказала. – Не будьте же таким невежей…. Присаживайтесь.

Филипп неуклюже, словно большой и косолапый медведь, прикоснулся губами к ее нежной и пахнущей благовониями ручке. Ее нежная и тонкая, словно пергамент, кожа была настолько восхитительна, что у него снова закружилась голова. Он буквально упал рядом с ней на скамью…

ГЛАВА IV.

Сантандер. Еврей Исаак.

4 ноября 1128г. Сантандер. Северная Испания. Порт.

– Филипп, проснитесь! – де Леви очнулся, открыл глаза, зевнул и увидел перед собой встревоженное лицо Робера. – Мы возле входа в порт Сантандера! Видите, вон на горе стоит большой монастырь, обнесенный стеной и защищающий городок! – Он посмотрел по направлению руки Робера и рассмотрел сквозь разлетающийся утренний туман массивное укрепление, над башнями и колокольнями которого виднелись огромные кресты.

– Я, что, здесь прямо и заснул?.. – зевая, спросил он у нормандца.

– Ага… – улыбаясь, кивнул тот. – Вчера мы с вами малость перебрали, вот вы и задремали на палубе… – он восхищенно покачал головой. – Отдаю должное вашему здоровью. В такую мерзкую погоду вы можете спокойно спать на открытом воздухе, едва прикрывшись походным плащом…

– Так он меховой… – пожал плечами Филипп. – Тепло…

– Да уж… – опять восхитился нормандец. – Прямо как паладины Карла Великого…

– Спасибо за сравнение… – де Леви встал, сбросил с себя плащ, потянулся, расправляя затекшие конечности, похрустел суставами и позвонками, подошел к бортику нефа и посмотрел в сторону берега. Неф медленно входил в большую и удобную гавань Сантандера, опустив почти все паруса, кроме бушпритного. – Говорят, что прямо здесь и вербуют…

– Кто? Кого вербуют?.. – переспросил Робер.

Филипп посмотрел на него, похлопал по плечу и ответил:

– Приезжие зазывалы вербуют здесь крестоносцев и воинов. Предлагая им горы золотые и спасение души! – с плохо скрываемой язвительностью ответил Филипп. – Тут ты увидишь море флагов, гербов и щитов. Смотри, не растеряйся… – он сделался серьезным. – Сначала нам надо будет купить лошадей и всю необходимую амуницию, нанять оруженосцев, конюхов, стрелков, а уж потом решать, к кому и зачем ехать. Понял?..

– Понял, – Робер мигом сделался серым. Его лицо погрустнело и вытянулось.

Филипп заметил эту разительную перемену настроения в своем товарище, взял его за руку и тихо сказал:

– Я все понял, не переживай. Потом отдашь…

Робер покраснел, надул щеки. Он был хотя и бедный, но благородный и гордый:

– Нет! – потом, правда, смягчился и добавил. – Как же я отдам тебе, ты и так всю дорогу заботился обо мне…

– С первой добычи и отдашь… – попытался успокоить его Филипп. – Места здесь, поговаривают, богатые, мусульмане все в золоте и каменьях, да на бабах их золота столько, что свет не видывал!..

– Господи! Да о чем ты говоришь?! – снова возмутился нормандец. – Грабить женщин?! Мы же воины Христовы, а не мародеры и грабители!..

– Ой-ой-ой! – де Леви закатил глаза к небу. – Какой идеализм, какое благородство! А на что наши франкские рыцари построили себе замки в Палестине?! На Божью благодать?! На милостыню?! Нет, Брат! Они преспокойно грабили мусульман, отрубали им пальцы, чтобы снять драгоценные перстни, вспарывали им животы, чтобы отыскать проглоченные сокровища! Война, мой наивный нормандский друг, пусть и религиозная, но все-таки война. А на ней, не обессудь, будет и кровь, и мародерство, и прочие милые спутники жизни во вражеской стране…

Робер буквально упал на стул, на котором до этого спал Филипп.

– Мама родная…

– Понимаю тебя. – Де Леви присел рядом с ним на корточки, заглянул ему в глаза и улыбнулся. – Я тоже, поверь мне на слово, думал также как и ты. А потом, сам того не замечая, привык и пообтесался…. Жизнь заставила.

– Но я беден как церковная мышь, а тут прямо в кабалу к тебе попадаю вечную… – Робер опустил голову и сник.

– Так! Еще раз сравнишь меня с евреем – вызову на ордалию и убью к чертовой матери! – Засмеялся Филипп. – Помнишь слова Господа? Да не оскудеет рука дающего…

– Ты и так слишком уж много мне дал… – Робер поднял голову и грустно посмотрел на де Леви. – Мне и так никогда не рассчитаться с тобой…

– Плевать! Зато мы будем вместе, так веселее и удобнее воевать! – подмигнул ему Филипп. – Пошли собирать манатки и сползать на берег Испании…

Поздняя испанская осень довольно-таки приветливо встретила путников. Единственным, что, пожалуй, немного подпортил приятную картину встречи с неизвестной страной, был противный, периодически налетающий и также быстро прекращающийся холодный Бискайский северный ветер. Слава Богу, что порт Сантандера да и сам город были укрыты за большим горным выступом, полукругом слева вклинившимся в море. Это хотя бы немного утихомиривало ветра. На нем и располагался старинный монастырь, а по совместимости и крепость, построенная готами для защиты своих земель давным-давно.

Рыцари быстро сошли на берег, с большим трудом пробились сквозь ряды всяких спекулянтов, перекупщиков и откровенных проходимцев, слились с большой и оживленной толпой зевак, покупателей, вербовщиков и торгашей и покинули порт.

Робер был потрясен разнообразием одежд, лиц и языков, захлестнувших его со всех сторон, он оторопело глазел на верблюдов, яркие и вычурные до необычности одежды мусульманских купцов, что пару раз только благодаря внимательности Филиппа не стал легкой добычей карманников и мелких воришек, кишащих, словно рыбья молодь на мелководье реки.

– Будь внимательнее… – Филипп протянул нормандцу его хилый кошель. – Неровен час, еще и последнего лишишься…

Нормандец горячо поблагодарил своего товарища, спрятал кошель за пазуху и поспешил за де Леви, который шагал впереди, расчищая дорогу.

– Куда мы идем?.. – догнав его, спросил нормандец.

– Куда-куда… – засмеялся Филипп. – Знамо куда – к евреям!..

– Зачем?.. – скривился Робер. – Бр-р-р. Общаться с этим богопротивным народом…

– Раз они живут до сих пор на свете – значит, не богопротивны… – поправил его де Леви. – А потом, мне еще мой отец рассказывал, что если к ним отнестись по-человечески, то и они воздадут сторицей. Хотя, ухо надо держать востро…

Робер пожал плечами, но спорить не стал. Они миновали большую рыночную площадь, посмотрели походя товары, задержались немного возле лавок оружейников, где мусульманские купцы, мигом распознав в них новичков и чужеземцев, стали втридорога продавать оружие и разные диковинные вещицы. Но больше всего, как ни странно, мусульмане мечтали купить их длинные франкские мечи…

– Чего это они так к нашим старым мечам прицепились?.. – снова удивленно спросил Филиппа Робер. – У них вон сколько разного и красивого оружия?..

Филипп пожал плечами и ответил:

– Знаешь ли, друг мой Робер, наши мечи у них ценятся на вес золота. Еще ордонансом короля Шарля Лысого наложен полный запрет на продажу наших мечей неверным.

– Да ты что?.. – удивился нормандец. – А я и не знал…

– Поверь мне, что и я многого еще не знаю, так что не надо на меня смотреть, как на всезнающего… – Филипп присмотрелся к одной из вывесок, подошел к двери и постучал кольцом, прикрепленным к ней, о бронзовый выступ. – Вот, если не ошибаюсь, мы и пришли…

– Да? Откуда ты решил?..

– От верблюда… – Филипп показал пальцем на грубо намалеванную шестиконечную звезду. – Это звезда Давида. Так все евреи обязаны помечать свои жилища и торговые лавки.

– Век живи и век учись… – промолвил Робер.

Дверь осторожно приоткрыла, из-за нее высунулась голова мальчика-подростка с черными курчавыми волосами, ойкнула и снова закрылась.

– Вот те на… – произнес Робер.

Не успел он договорить свою фразу до конца, как дверь снова раскрылась, на пороге появился старый еврей в просторной одежде, похожей на кучу сплошных складок, подпоясанных тоненькой бечевой. На голове у него был черный полукруглый колпак.

Он окинул быстрым и наметанным взглядом своих гостей, после чего, старательно подбирая слова, на немного ломаном французском языке произнес:

– Да будь благословен Господь, хранивший вас, добрые франки, в море и направивший ваши стопы ко мне, несчастному и бедному Исааку… – он низко поклонился рыцарям. – Путники желают немного придти в себя с дороги, отдохнуть и перекусить…

Эти слова он сказал куда-то вглубь дома, адресуя их, видимо, кому-то из слуг или домочадцев.

– Мы бы желали… – произнес, было, Робер, но еврей мило улыбнулся, снова поклонился и сказал:

– Надо сначала омыть ноги с дороги, покушать, а уж потом говорить о делах наших скорбных… – он сделал приглашающий жест рукой. – Прошу вас не отказываться и пройти под крышу этого гостеприимного жилища.

Рыцари переступили порог и оказались в довольно-таки просторной и ярко освещенной комнате, служившей гостиной, торговой лавкой и одновременно кабинетом еврея. Жилище было скромным, но не бедным, что лишний раз подчеркивало осмотрительность его хозяина, выросшего среди постоянных войн и, судя по всему, привыкшему к регулярным погромам.

Исаак пригласил их за большой стол, который его домочадцы уже успели накрыть выбеленной холстиной и теперь заканчивали расстановку мисок, глиняных стаканов и кувшинов.

– Присаживайтесь, гости… – Исаак присел на краешек стула, словно не он был хозяином этого дома, а кто-то другой, – разделите хлеб и соль со мной, коли не побрезгуете…

Робер снова раскрыл рот, но Филипп успел его толкнуть локтем в бок, сел сам и буквально за руку насильно усадил нормандца возле себя. Исаак заметил это, но не подал вида. Правда, он сразу же переключился на де Леви, определив в нем главного в этой паре рыцарей.

Юноша-подросток принес две большие кастрюли с курицей и фасолью, разложил на столе хлеб, который быстро нарезал большими ломтями, роздал ложки гостям и, поклонившись, своему отцу.

– Это мой сын Давид… – представил его Исаак. – Он у меня один остался… – старик тяжело вздохнул. – Господу было угодно забрать двух моих старших сыновей. Остался только он, да дочка… – Исаак проследил за реакцией гостей, успокоился, после чего что-то шепнул Давиду. Тот поклонился и убежал вверх по лестнице. – Я пригласил ее, надеюсь, вы не против, сеньоры?..

– Это честь для нас… – ответил ему за себя и товарища де Леви.

Исаак едва заметно улыбнулся, поклонился в ответ. В это время по лестнице спустилась девушка. Ей было чуть больше шестнадцати, как раз тот прелестный и изумительный возраст, когда расцветающая красота в соединении с молодостью создает из юной девушки просто невесомое и невероятно прелестное создание. Ее бледно-молочный цвет кожи слегка украшался розоватым румянцем щек, а большие голубые глаза (просто невероятно) так контрастировали с черными, словно вороново крыло, густыми волнистыми волосами, убранными в две толстые косы, украшенные несколькими маленькими, но весьма милыми красными бантами.

– Ребекка… – Исаак представил девушку рыцарям. – Моя отрада и моя же боль… – он снова улыбнулся, на этот раз теплее и искреннее, после чего произнес. – Ребекка, дочь моя, позволь мне пригласить тебя к столу и представить тебе двух молодых и благородных сеньоров, прибывших к нам из Франции. – Он выразительно посмотрел на рыцарей. – Сеньор…

Филипп со всей вежливостью кивнул девушке и представился:

– Мессир Филипп де Леви и де Сент-Ном, франкский рыцарь. – Он решил не дожидаться, пока его молодой и растерявшийся нормандец заговорит. – Мой приятель, – он жестом указал на Робера, – норманн мессир Робер Бюрдет, рыцарь…

– Очень приятно… – тихо ответила Ребекка.

– Дочь моя, я старый человек и разбираюсь в людях. С первого взгляда я понял, что наши франкские гости весьма учтивые и воспитанные рыцари. – Исаак жестом головы приказал ей присесть. – Прошу откушать, сеньоры…

Только теперь они поняли, насколько изголодались и соскучились по простой и незамысловатой, но горячей пище. Рыцари с жадностью налетели на курицу с фасолью и стали уплетать ее, запивая большими глотками молодого испанского вина – терпкого и сладковатого, с небольшими нотками черной смородины.

Исаак кушал степенно, как и подобало хозяину дома. Ребекка старалась держаться как можно скромнее, сидела с прямой спиной и отламывала хлеб очень маленькими кусочками, отправляя их в рот и демонстрируя рыцарям свои ряды ослепительно белых и ровных зубов. Робер, нет-нет, а уже начинал бросать голодные взгляды на нее, что сильно тревожило хозяина и, если быть честными, напрягало де Леви.

Исаак что-то тихо сказал ей на своем языке, Ребекка встала, поклонилась и ушла, отец поднялся и проводил ее до лестницы. Филипп, пользуясь случаем, тихо шепнул нормандцу:

– Не смей даже думать…

– Почему?.. – удивленно спросил Робер.

– Нас зарежут в этот же вечер… – попробовал испугать его де Леви. – Их здесь много и они довольно-таки дерзкие…

– А-а-а, понял… – кивнул ему в ответ Бюрдет.

Когда Исаак вернулся, Филипп вежливо поблагодарил за стол, осведомился о том, не должен ли он и его друг чего-либо хозяину. После того как Исаак вежливо отказался от оплаты, де Леви произнес:

– По совету знакомых, моего отца и своему собственному опыту жизни во Фландрии я решил обратиться к вам за помощью, рабе Исаак.

Еврей удивился, вскинул вверх свои седые брови, после чего сказал:

– Именно таки, ко мне?..

Филипп понял его тонкий намек, засмеялся и ответил:

– Отнюдь. Не именно к вам, рабе, а людям вашего народа…

Исаак вежливо поклонился и произнес:

– Редко в наше время встретишь иноземцев-христиан, да еще и таких почтительных. Хотя, насколько мне известно, ваш король терпимо относится к людям моего племени.

Филипп поклонился и ответил любезностью на любезность:

– Я и сам часто пользовался услугами евреев-менял… – он повернулся к нормандцу, который уже начал задремывать. – Робер, как мне кажется, наш хозяин готов предложить тебе постель для отдыха.

Исаак понял, что сейчас франк скажет ему что-то, что явно не предназначается для слишком большого количества ушей, щелкнул костяшками пальцев, подозвал своего сына и что-то снова шепнул ему на ухо, после чего поклонился Бюрдету и произнес:

– Не изволите ли отдохнуть с дороги. Здесь есть флигель, там уютная и светлая комната… – Робер встал и, почесывая затылок, нехотя ушел вслед за Давидом. Исаак дождался его ухода, после чего сказал, обращаясь к де Леви. – Вы, как я понял, что-то имеете мне сказать и явно без лишнего шума?.. – Филипп улыбнулся – его немного забавляли странные обороты речи Исаака, кивнул в ответ. – Я весь превращаюсь в слух, благородный сеньор…

Вместо слов Филипп извлек из-за пазухи маленький мешочек, развязал тесьму и вытащил крохотный кусок пергамента, который протянул еврею. Тот подслеповато прищурился и стал внимательно вчитываться в текст и беззвучно шевелить губами. Он долго пыхтел и сопел, то и дело, бросая удивленные и несколько испуганные взгляды на рыцаря, после чего очень тяжко выдохнул воздух, опустил голову и сказал:

– Очень великая бумага… – он поймал взгляд де Леви, – я дам вам все, что вы пожелаете, но…

– Я уже понял… – Филипп стал серьезен. – Ваше «но» означает предел потребностей? – еврей молча закивал головой. – Не волнуйтесь, я чту приличия и не выйду из означенного мне предела. Там, если не ошибаюсь, написано «пять тысяч серебром»?..

Исаак закашлялся, словно подавился или поперхнулся, вытер слезы из глаз кулаком и ответил, словно извиняясь:

– Там указана сумма серебром в ливрах труасского веса, сеньор де Леви…

– Ну, и что?.. – Филипп разыграл несказанное удивление, хотя прекрасно понимал, что еврей сейчас будет просто-напросто ломать его в цене, ссылаясь на что-то и придумывая, как любой из представителей его народа, всякие трудности. – Сложности в пересчете?..

– Нет-нет, ни в коем случае! – Исаак оживился и напрягся, опасаясь, видимо, что его неожиданный гость уйдет к кому-нибудь другому. – Просто, как бы вам сказать, есть необходимость, – он замялся, – в счет перевода и высокой ответственности момента, да еще море, сами понимаете, да и Пиренеи весьма опасны…

– Мне, что, придется ждать деньги из Франции?.. – де Леви удивленно посмотрел на него.

– Нет-нет. Они, к счастью для вас, имеются в наличии… – Исаак побледнел, его скулы резко выступили на лице. – Только она будет несколько меньше означенной в бумаге…

«Ладно, старый прохиндей, черт с тобой, – решил Филипп. – Только бы деньги поскорее получить, коней, да людей нормальных…»

– Слушаю вас, рабе Исаак… – сказал он вслух.

– Сумма будет меньше на пятую часть… – одним махом произнес Исаак.

– Ой-ли! Что так много? Овес, что ли подорожал? – засмеялся Филипп. – Даже король берет не больше десятины и наша святая католическая церковь не превышает пределов… – он спокойно, но жестко посмотрел на еврея. – Десятая часть от суммы…

– Ваша воля для меня закон. – Ответил ему Исаак. – Не могу торговаться с защитниками Господа и святого Иерусалима. Девятнадцать процентов…

Филипп громко и заразительно засмеялся.

После долгих и нудных торгов они пришли к согласию…. В пятнадцать процентов комиссионных.

– Так. – Филипп пересчитал деньги и разложил их по мешочкам. – Мне еще надо добрых и крепких коней, – Исаак молча кивнул и что-то записал на куске пергамента. – Боевых декстриеров парочку, ронкинов по три на брата, кое-что из вооружения и припасов и, самое главное, надежных людей…

– С этим, сеньор, самые большие загвоздки… – вздохнул Исаак. – Люди здесь, как в прочем и везде, гадкие, подлые и пакостные. Пару-тройку более-менее приличных слуг я вам сыщу, а вот воинов сами отбирайте, увольте меня, старика, от этого жуткого дела…

– И на том спасибо… – Филипп зевнул. – Когда пойдем коней смотреть?..

– А ничего смотреть не надо. – Успокоил его еврей. – Ступайте-ка отдыхать с дороги, а завтра к утру у вас все будет, причем, поверьте, все самое лучшее и по весьма приличной и приемлемой цене. – Исаак поймал недоверчивый взгляд рыцаря. – Даю слово Исаака! Вы можете-таки потом все проверить и перепроверить. Мои цены будут ниже, они будут правдивы, а кони будут превосходны…

– Ладно, старик, согласен… – Филипп откинулся на спинку стула, зевнул и понял, что и он устал с дороги, все-таки недельное пребывание в открытом море с его постоянной болтанкой донельзя вымотало и его крепкий молодой организм.

Исаак улыбнулся какой-то своей загадочной улыбкой, дотронулся своими длинными и крючковатыми пальцами до ладони рыцаря:

– Дон де Леви, я чувствую, что вас внутри что-то гложет… – Филипп в ответ лишь повел плечом и сдвинул брови на переносице. Еврей по-отечески погладил его по руке. – Запомните только одно. Вам с этим придется жить всю вашу жизнь и куда бы вы ни бежали, это будет идти за вами следом, вырастая и заполняя вас целиком и полностью, грызя и точа изнутри. Успокойтесь, выдохните, осмотритесь, подумайте – а стоит ли, вот так, изводить себя и мешать жить окружающим вас людям. – Старик посмотрел в окно, подумал о чем-то своем и продолжил. – По вашим глазам я понял, что там за морем осталась еще одна разбитая вдрызг душа. Это девушка?.. – де Леви молча кивнул головой. Исаак тепло улыбнулся. – Она вскоре забудет вас, поверьте мне – старику, который многое видел в жизни. Нет, она помучается какое-то время, но все равно забудет вас… – он подумал, тщательно подбирая французские слова, и прибавил. – Естественно, где-то там, в самом потаенном уголке своей памяти она сохранит ваш образ, но с каждым днем он будет все размытее и туманнее, все идеальнее и идеальнее, и если вы попробуете снова возвратиться к ней, то поверьте – у вас ничего не получится. В одну реку дважды не войдешь. Вы будете совершенно другим, далеким и чужим ей. Измучаете, добьете себя и разочаруете ее…

– Спасибо, рабе.– Ответил Филипп. – Вы, прямо, как отец.

– А я и есть отец… – грустно вздохнул он. – И скажу вам одно – не приведи вам когда-нибудь хоронить своих детей. Тяжелее ноши для души вы, вряд ли, сыщете. Поберегите своих родителей, хотя бы, и не ищите смерти раньше, чем она сама решится навестить вас. Но и тогда, – он подмигнул рыцарю, – щелкните ей по ее костлявому носу, отпрыгните в сторонку и отвесьте ей увесистый пинок под зад! Рано вам еще…

– Благодарю вас за теплые слова. – Филипп покачал головой, соглашаясь со словами старика и принимая их прямо в свое сердце. – Но у меня есть обязательства…

– А вот их, к вашему несчастью, надо исполнять. Только бесчестный человек может забыть о словах, данных им кому-то в порыве открытости и любви… – Исаак тяжело вздохнул и с грустью в глаза произнес. – Здесь, в Испании, как в прочем и на Святой земле, вы не найдете ничего, кроме крови, грязи, греховности и мерзопакостности. Надеюсь, что это только укрепит вас, а не превратит в обычного скота и ублюдка, коих и так полным-полно на свете, а уж в Испании тем более. Ступайте-ка, отдохните с дороги, а я пока распоряжусь по вашим пожеланиям…

Робер развалился на кровати и, не раздеваясь, спал, оглашая комнату своим заливистым храпом. Филипп плюхнулся на соседнюю постель, стащил с себя сапоги, сбросил гамбезон и, расстегнув ворот рубахи, практически сразу уснул крепким сном здорового человека – организм, несмотря на храпы соседа, потребовал отдыха…

Утром, к своему несказанному удивлению, Филипп проснулся, разбуженный веселым и громким ржанием коней, шумными разговорами слуг на почти непонятном испанском наречии, которое, лишь прислушавшись, напоминало франкский язык, но было гортанным и певучим. Он толкнул Робера, тот зевнул, открыл глаза, потянулся и с кислой физиономией поднялся с кровати.

– Что такое?.. – все еще не отойдя ото сна, спросил нормандец. Он недовольно пробурчал. – Нас ограбили? Я так и знал, что этим евреям нельзя было доверять…

– Наоборот! – Засмеялся де Леви. – Мы разбогатели и, судя по ржанию коней, обзавелись копытами!..

– Небось беззубых кляч нам притащил, а будет щеки дуть, словно это першероны фламандские… – снова недовольно проворчал тот.

– А вот мы сейчас выйдем во двор и проверим… – Филипп взял его за руку и потащил на улицу.

Маленький дворик был полон народу. Пыль, поднятая копытами коней, сплошной завесой покрывала внутренний двор.

Не успел Филипп спуститься со ступенек, как к нему подбежал Исаак и, кланяясь, произнес, не стараясь скрыть своего торжествующего вида:

– Дон Филипп! Полюбуйтесь на эти творения Господа! Ой, ну и красавцы!.. – он указал рукой на коней, стоявших возле привязи.

Филипп и Робер подошли к ним и обомлели! Красивые, мощные и породистые декстриеры, каждый из которых мог с легкостью вынести на себе тяжеловооруженного рыцаря, нетерпеливо били копытами и широко раздували ноздри. Их исполинский рост и открытая мощь поразили рыцарей. Исаак, молча наблюдал за реакциями гостей, улыбнулся и сказал:

– Судя по вашим глазам, дон Филипп, я догадался, что результат превзошел самые смелые ожидания…

Филипп резко развернулся, сгреб его в охапку, стал трясти и благодарить:

– Господи! Да откуда вы достали таких великолепных коней?! У нас во Франции таких днем с огнем не отыщешь! Полагаю, что сам герцог Бургундии, да что там герцог! Сам король Англии не имеет таких декстриеров в своих конюшнях!..

Исаак с большим трудом высвободился из крепких объятий франка, поправил свои длинные и несуразные одежды, после чего с достоинством произнес:

– Истинно так! Эти кони предназначались для его величества Альфонса, Божьей милостью и по воле его святейшества папы Римского короля Кастилии и Леона! – Он закатил глаза к небу. – Ох, скольких трудов мне стоило перехватить их…

– Ладно-ладно, хитрый торговец! – Филипп похлопал еврея по плечу, да так сильно, что бедный и тщедушный Исаак чуть не упал. – Я понимаю толк в лошадях! Сколько я должен?..

Исаак приблизился к нему и на ухо прошептал сумму. У Филиппа округлились глаза от удивления:

– Господи! Да я бы отдал втридорога за них! Нет вопросов! Забираю без гуда!.. – он подошел к коням и похлопал каждого из них по шее, погладил гриву, повернулся к Исааку. – Так. С декстриерами мне все ясно – они превосходны! А что у нас по поводу палефроев, ронкинов и людей? – Он пристально посмотрел на еврея.

Тот невозмутимо ответил:

– Примите совет умудренного годами еврея – парадные кони вам пока не сильно пригодятся. Здесь, на самом острие войны между христианством и исламом, в отличие от тихой и лощеной Европы где ценят внешний блеск и вычурность, ценят надежность, крепость и выносливость, примите это на веру, дон Филипп. – Исаак распрямил свои сутулые плечи и с уверенностью во взгляде посмотрел на него. – Ронкинов здесь путных нет, а вот мулов, кои не уступят им, а подчас и превзойдут в выносливости, я вам организую хоть сотню, – он замялся, – и весьма по умеренной цене.

Филипп задумался. Спокойный тон, уверенность взгляда и сам внешний вид Исаака заставили его принять на веру все то, что он только что объяснил рыцарю.

– Хорошо, но мне в этом случае потребуются сменные лошади, почти такие же выносливые и шустрые, как эти… – он кивнул головой в сторону декстриеров.

– Альмогаварские лошадки чуть меньше в холке, но шустрые и дерзкие в бою… – Исаак щелкнул пальцами, приказывая кому-то из своих слуг вывести из конюшни лошадей, о которых он только что говорил.

Филипп стал рассматривать их: крепкие крупы, мощные ноги, они и правда были чуть ниже декстриеров и казались худыми, но в них ощущалась мощь, сила и прыть.

– А они выдержат вес рыцаря в кольчуге, со щитом и при шлеме? – уточнил рыцарь, перехвативший кислый взгляд Робера, который молча и с сомнением разглядывал испанскую породу лошадей.

– Да, дон Филипп, – поклонился еврей, – только их надо будет менять почаще… – он задумался и прибавил, – или использовать более легкое вооружение, как наши местные кабальеро.

– Слышишь, Робер? – Филипп обратился к нормандцу. – Он сказал, что нам придется их чаще менять или ездить почти как простолюдины!..

– Все же лучше, чем пешком тащиться… – пробурчал тот, понимая, что от него в данном случае мало что зависит, ведь платит все равно не он, а де Леви.

Исаак, молча и с улыбкой слушавший их диалог, кашлянул, изобразил виноватое лицо и произнес:

– И, еще один совет, можно сказать, бесплатный… – он насладился реакцией, которая появилась на лицах рыцарей, засмеялся своим тихим, словно кашляющим, смехом. – Здесь вас не оценят по достоинству. Поезжайте-ка, лучше в Арагон или Каталонские графства. Мой вам совет…

Филипп удивленно переспросил:

– Это, еще, почему? Здесь, насколько мне известно, тоже бьются с мусульманами…

Исаак пожал плечами и ответил:

– Местный король, поговаривают, довольно-таки жаден до наград и почестей, особенно иноземцам. – Он подмигнул рыцарям. – А уж после того как он узнает, что его лошади самым наглым образом перекочевали в ваше стойло… – Исаак закатил глаза к небу и изобразил на своем морщинистом и весьма подвижном лице такую гримасу, что де Леви не удержался и прыснул смехом. – Мой вам совет – поезжайте в Арагон или Каталонию. Граф ее, Рамон-Беранже, очень приличный рыцарь, да и говорит он на каталонском наречии – вам же проще будет с ним общаться…

Филипп посмотрел на Робера, тот молча пожал плечами, мол, ему все равно куда ехать, лишь бы поскорее вырваться из лап еврея-прохиндея, как ему казалось. Де Леви горячо поблагодарил Исаака за помощь в покупке коней и важные советы.

– Э-э-э, дон Филипп, а вы у нас забывчивый! – заметил Исаак. – Сами же просили найти вам путных людей, а стоило вам только увидеть коней, как разом позабыли обо всем на свете! – Филипп развел руками в стороны, признавая свою ошибку и забывчивость. Еврей что-то крикнул своим слугам, те выскочили за ворота и вскоре возвратились с десятком мужчин одетых так, что с первого взгляда их можно было принять за людоедов или разбойников с большой дороги. Исаак прошелся вдоль них, придирчиво разглядел каждого, некоторым даже раскрыл рты и проверил зубы, как у лошадей, трех выгнал, что-то крикнув слугам. Те вжали шеи в плечи и стали низко кланяться, что-то бормоча в свои оправдания. Наконец, Исаак закончил свой смотр, подошел к Филиппу и сказал. – Вот, дон Филипп, эти самые приличные, что можно найти на всем протяжении от Сантандера до Бургаса. Они почти все – альмогавары и привыкли жить среди войны, пожарищ, наскоков и походной жизни.

– Это еще кто такие? – Робер не удержался и решил пополнить свои знания о местных обычаях и людях.

– Дон Робер, – Исаак поклонился и с видом учителя стал неторопливо рассказывать о них. – Альмогавары – это жители приграничных районов Испании, в основном горцы, привыкшие жить грабежами и ведущие партизанский образ жизни. Они умеют все, или почти все… – поправил себя еврей. Он посмотрел на рыцарей и добавил. – Их здесь ждет, в лучшем случае, рабство или виселица, а с вами они обретут защиту, новую жизнь и возможность, разбогатев на войне, осесть в Арагоне или Каталонии. Они будут преданы вам как собаки и загрызут любого по вашему первому жесту… – он повернулся к наемникам, толпившимся неподалеку от них. – Верно, я говорю о вас, разбойники?! – Те оживленно загалдели и согласно закивали головами. Исаак с довольным видом покачал головой, щелкнул пальцами, приказывая им утихнуть, а когда они умолкли, громко сказал. – Мои слуги запишут вас, и, – он выдержал паузу, придавая своим словам наибольшую значимость, – и если вы подведете своего нового господина, – он топнул ногой, – я, клянусь своими детьми, сделаю все возможное и невозможное, чтобы разыскать всех ваших родичей до седьмого колена и вырезать их, словно баранов, выкорчую с корнем ваше поганое и позорное семя!

Из их рядов вышел здоровенный мужик, он поклонился еврею, поклонился рыцарям и громко сказал, прикладывая свою руку к сердцу:

– Клянусь Господом Богом и святой Девой Марией, что я и мои люди не подведут, не предадут и не опозорят вас до тех пор, пока вы, благородные франки, не предадите нас! – Он повернул голову и крикнул своим товарищам. – Клянемся?..

– Клянемся!!! – громким и нестройным хором ответили альмогавары.

– Отлично! Я принимаю вашу клятву! – Филипп шагнул навстречу их вожаку и протянул ему руку для пожатия. Тот крепко пожал ее, после чего встал на колени перед рыцарем и поцеловал руку. Каждый из его оставшихся девяти товарищей проделал тоже самое.

Де Леви еще раз оглядел их, прошелся вдоль их шеренги и спросил:

– Оружие и коней имеете?..

Вожак поклонился и ответил:

– Почти каждый из моих людей имеет короткую кольчугу или кожаную куртку, сшитую из грубо выделанной бычьей кожи, усиленную бронзовыми или железными бляхами для верности, короткие копья, их еще у вас называют шефлины, крючья, топоры на длинных рукоятях, да мечи. Арбалеты и луки есть только у пятерых… – он замялся, потоптался на месте, – только вот с конями у нас беда. На весь отряд их осталось только три…

Филипп похлопал его по плечу и спросил:

– Как звать-то тебя?..

– Рамон, – ответил вожак альмогаваров. – Зовите меня Рамон, дон Филипп.

– Будь, по-твоему, Рамон! – де Леви еще раз осмотрел воинов, коими он будет командовать в ближайшее время. – Лошадок мы вам прикупим. Только уж и вы, смотрите, не плошайте…

– Будь покойны, ваша милость! – Ответили воины. – Уж мы-то никак не подведем вас! Коли к нам по-человечески, то и мы воздадим сторицей!..

Филипп повернулся к Робберу и, зевая, сказал:

– Давай-ка, мой нормандский друг, принимай командование над этой оравой бандитов! Делай, что хочешь, но без глупостей, и прошу тебя запомнить, что эти молодцы мне нужны в виде готового к бою отряда уже к исходу недели! А сегодня мы, с Божьей помощью, выдвигаемся на Арагон…

Робер, обрадованный своим новым назначением, как-никак он теперь был коннетаблем у де Леви, с таким воодушевлением принялся за командование отрядом, что Филиппу пришлось пару раз урезонить нормандца, дабы тот в азарте не натворил чего лишнего с наемниками, которые, судя по их шрамам и боевому виду, прошли огонь и воду, следовательно, от них можно было ждать чего угодно.

– Ты, часом, будь с ними аккуратней. – Мимоходом посоветовал ему Филипп. – Они ребята ушлые, могут и кинжал в бок засунуть. Без нужды не мучай их, они и сами все знаю… – де Леви задумался, после чего произнес. – Знаешь, Робер, нам надо сначала съездить в Сен-Жак-де-Компостель на богомолье, а уж потом отправляться за славой и почестями в Арагон. Так что мы, пожалуй, поступим следующим образом: Рамон, – Филипп подозвал жестом руки главаря альмогаваров и когда тот подошел к ним, сказал, – отряд Рамона отправится к границам Кастилии и Арагона, где и будет поджидать нас в каком-нибудь условленном месте, например, возле Бургоса, а мы с тобой быстренько смотаемся до могилы святого Жака и обернемся буквально за пару недель, верно? – Рамон молча поклонился, принимая безо всяких возражений волю своего нового хозяина.

– Ладно, – буркнул в ответ нормандец.

Филипп стоял возле коня и увязывал к седлу сумки, когда к нему подошел Исаак и, осторожно тронув его за плечо, сказал:

– Храни вас Господь. – Старик вытер слезинку, набежавшую на его глаз. – Вы искренний юноша и ваше сердце не окостенело. Берегите его в чистоте… – он вздохнул и сказал. – Вы первый христианин, кто отдернул своего единоверца, когда он покосился на прелести моей дочери. Спасибо вам. Знайте, что с этого момента я ваш покорный слуга. Можете просить меня о чем угодно…

– Даже если у меня денег не будет? – с хитринкой в голосе спросил Филипп.

– Даже в этом случае. – Спокойно ответил Исаак.

Филипп обнял его, крепко прижал к своей могучей груди и сказал:

– Тогда и вы, рабе Исаак, можете обратиться ко мне за защитой и помощью, здесь в Испании или в любом уголке Европы.

– Храни вас Господь и пусть ваши ангелы защитят тебя от стрел и копий врагов…

Филипп снова обнял его, подержал в своих объятиях несколько секунд, после чего выпустил из них и сказал:

– Пойду, пожалуй, собираться в дорогу…

На утро они покинули гостеприимного Исаака, его дочь Ребекку, сына Давида и маленький Сантандер держа курса на юго-восток, к границам Арагона…

ГЛАВА V.

Констанс (продолжение).

25 сентября 1128г. Париж. Королевский дворец.

Филипп неуклюже, словно большой и косолапый медведь, прикоснулся губами к ее нежной и пахнущей благовониями ручке. Ее нежная и тонкая, словно пергамент, кожа была настолько восхитительна, что у него снова закружилась голова. Он буквально упал рядом с ней на скамью…

Констанс игриво отдернула свою нежную и пахнущую благовониями ручку, надула губки и стала старательно разыгрывать из себя роль капризной и обиженной принцессы.

– Как вам не стыдно, шевалье… – ее нежный с томными нотками скрытых желаний голос продолжал околдовывать Филиппа. – Придумали невесть что! Как вы могли даже предположить, что… – она замялась, наткнувшись на огненный взгляд рыцаря, полный страсти и практически неуправляемого желания.

Филипп несколько раз тряхнул головой, пытаясь отогнать от себя наваждение и желание обнять эту красивую, но такую недосягаемую по своему положению, девушку:

– Принцесса… – его голос сорвался. Он прокашлялся, посмотрел ей в глаза: Господи! Какие же они зовущие и бездонные! Отвел взгляд в сторону и произнес. – Констанс, мы с вами не одного поля ягоды. Вы – королевских кровей, а я…

– А я вас люблю… – сама того не понимая, как у нее вырвалось, произнесла принцесса. Она покраснела, побледнела и едва не лишилась чувств от собственной смелости и несдержанности.

Филипп вскочил и бросился к выходу из беседки. Он умолял только одного – чтобы она не окликнула его и позволила убежать, тем самым, спасая его и свою честь. Но ее нежный голос остановил его, буквально приковав ноги к камням и сделав их непослушными:

– Филипп, не уходи…

Он развернулся, закрыл лицо руками и застонал, запустил пальцы в свои волнистые волосы. Констанс подошла к нему и прильнула своим телом к его груди. Сердце Филиппа было готово разорваться на тысячи кусочков.

– Пойми, Констанс, – попытался он объяснить принцессе всю сложность положения, в котором он оказался, но Констанс прильнула к его губам зазывным обжигающим поцелуем, заставляя его умолкнуть, отдавшись порыву страсти. – Нам нельзя с тобой… – но она не давала ему договорить, продолжая и продолжая страстно целовать.

– Я уже все давно решила для себя… – прошептала принцесса. – Ты будешь мой и только мой…

– Господи! Да о чем ты говоришь… – Филипп снова попытался образумить девушку. – Король – твой отец будет против нашего брака. Мало того, он меня казнит, а тебя упечет до скончания века в монастырь… – она снова поцеловала его. Де Леви понял, что не в силах сопротивляться страсти, закрыл глаза и отдался этому чарующему чувству, уносясь все дальше и дальше вместе с молодой и красивой принцессой в зачарованную страну любви.

Его руки скользнули по шнуровке ее корсета.

– Милый, ну не здесь же… – едва сдерживая дрожь, прошептала Констанс.

Филипп, абсолютно не отдавая отчет в том, что он делает, поднял ее на руки и быстрыми шагами понес к тыльному входу во дворец.

– Глупый, нас же могут увидеть. – Она посмотрела на него с улыбкой, ее полузакрытые глаза блеснули, отражая искры страсти и отблески ночных звезд. – Опусти меня на землю…

Рыцарь послушно опустил ее на мягкую траву, росшую в изобилии на этих запущенных дорожках. Констанс, слегка покачиваясь, поднялась по ступенькам и, взявшись за большое бронзовое кольцо двери, повернула к нему голову, улыбнулась, блеснув своими ровными рядами белоснежных восхитительных зубов:

– Быстро обеги дворец и поднимись ко мне…

Он, как завороженный, кивнул головой и, едва дождавшись пока дверь закроется за ней, бросился бежать, огибая угол дворца. Он ничего не соображал, несясь на крыльях любви и не задумываясь о последствиях глупости, которую они были готовы совершить.

Он влетел в боковой подъезд дворца и, перепрыгивая по несколько ступеней зараз, влетел на второй этаж, где почти нос к носу столкнулся с Матье де Бомоном. Тот, привлеченный грохотом бежавших ног, решил проверить – кто это так шумит в вечернее время.

– Господи, Филипп… – удивился он. – А я думаю, что там за вепрь несется по лестнице. Ты, что, с ума сошел? Неровен час, его величество выскочит и заорет как резаный! Он только что изволил отойти ко сну… – рыцарь приложил палец к губам. – Тише, прошу тебя…

Филипп часто-часто закивал головой в ответ, намереваясь поскорее отделаться от назойливости товарища.

– Прости Бомон, мне надо спешить… – неуклюже попытался отделаться от приятеля де Леви.

– Я уже понял… – де Бомон не был бы самим собой, если бы не умудрился и здесь схохмить. – Ее высочество только что проскочила, словно мышка, к себе в комнату, но дверь почему-то не заперла. – Он посмотрел на де Леви. – Ты, часом, не знаешь, почему это она не закрыла дверь? Может, ждет кого, а?..

– Бог ты мой… – выдохнул Филипп, он уже начинал закипать. – Ну, скажи, какое твое дело…

– Понял, не дурак… – Матье посторонился, пропуская друга в коридор. – Беги, но только тихо… – он прошептал в спину Филиппу. – Если что – я тебя не видел, а ты меня не встречал. Понял?

Филипп махнул рукой и, стараясь не поднимать лишнего шума, поспешил к дверям комнаты Констанс.

– Везет же людям… – произнес в полголоса Матье. – А тут мыкаешься неприкаянным, даже никто не улыбнется при встрече, словно меня и нет вовсе… – он прошелся по коридору, освещенному мерцанием немного чадящих факелов, подошел к большому медному блюду, служившему для подсветки одного из фонарей, и стал рассматривать себя к его искривленном поле. – Вроде не урод, а никто меня не любит…

Он горько вздохнул, огорченно махнул рукой и побрел в комнату дежурной стражи…

Филипп внял советам товарища и стал пробираться гораздо осторожнее, можно сказать – крадучись. Комната принцессы располагалась сразу же за дверями спальни королевы – а про ее чуткий сон уже сложилась притча во языцех…

Де Леви подошел к дверям Констанс, взялся рукой за дверное кольцо и остановился. В голове у него была полная суматоха, неразбериха и такая мешанина мыслей, голосов и сомнений, что он растерялся. В нем, в этот самый момент, шла борьба между желанием и теми табу в виде чести, клятв и уважения к своему сюзерену, что вкладывались ему в сознание с самого рождения.

«Господи, что же я делаю… – пронеслось у него в голове, – я же становлюсь вором, подлецом и предателем! Я покушаюсь на честь своего сюзерена, честь и светоч короля… – но другой голос, молчавший до сего момента, гулким эхом пронесся по его голове. – Ты ничего не попираешь! Ты забираешь принадлежащее тебе и только тебе по праву любви. Ты родился благородным, значит – ты был равен королю, лишь оммаж сделал вас разными…»

Филипп осторожно толкнул дверь – она была незакрыта и с тихим скрипом подалась, пропуская его в полутемную спальню Констанс…

Его глаза быстро привыкли к полумраку комнаты, но, чтобы, не дай Бог, не задеть стул или еще что-нибудь из мебели, Филипп тихо прошептал:

– Констанс…

– Я здесь… – слева от него раздался голос принцессы. – Иди же сюда, увалень…

Он повернулся на ее голос и разглядел смутный абрис фигуры девушки, полулежащей на постели под высоким балдахином. Она встала и шагнула ему навстречу. Их руки соприкоснулись – Филиппу даже показалось, как по кончикам его пальцев пробежали колкие удары, похожие на уколы множества малюсеньких игл.

– Констанс, я прошу тебя, – он снова попытался образумить и себя, и принцессу, – может быть, нам стоит все-таки пойти завтра к королю?..

– Глупый мой… – с нежностью ответила она, прижалась к его груди и, привстав на цыпочки, нежно коснулась своими жаркими губами его губ.

Голова Филиппа закружилась, он ответил за ее нежный поцелуй со всей страстью и силой, увлекая ее на постель…

Они совершенно потеряли головы, устремившись навстречу своим чувствам. Искренность, нежность и страсть, дико перемешавшись, захватили их и понесли по волнам блаженства и наслаждения, заставив забыть обо всем на свете.

Для Филиппа и Констанс в эти часы не существовало ничего, кроме них самих. Жизнь с ее проблемами, опасностями и трудностями перестала существовать, превратившись в эфемерную и маловажную небылицу. Их горячие тела сплетались в удивительном по красоте, чувственности и страсти узоре и неслись по волнам блаженства…

Филипп лежал и молча смотрел в окно спальни. Ущербный месяц своим ярким, словно жидкое серебро, светом заливал деревья, росшие в королевском саду, и окрашивал ночной мир невероятными красками небытия. Констанс прижалась к его плечу и мирно дремала, удобно устроившись рядом с ним.

– Который сейчас час?.. – вслух спросил он самого себя.

Принцесса открыла глаза, потянулась к нему с поцелуем, нежно обожгла его губы зовом любви и ответила:

– Уже больше трех ночи, наверное…

Он привстал на локтях и с ужасом посмотрел на нее:

– Как?! Так поздно?!..

Констанс мило улыбнулась, потянулась своим телом, демонстрируя ему все изгибы своей молодой и роскошной фигуры:

– Даже больше… – она снова попыталась прижаться к нему. – Ой! Вон и небо начинает медленно розоветь на востоке…

Филипп бросился к окну и обомлел! Начиналась заря нового дня. Двор медленно наполнялся просыпающимися слугами, жизнь снова медленно вкатывалась в привычное русло.

Он стал быстро одеваться, на ходу хватая свои вещи, разбросанные по всей комнате в самой замысловатой последовательности. Констанс обиженно надула губки и произнесла:

– Милый, не надо так спешить и пугаться… – она перехватила растерянный взгляд рыцаря, спустила ножки с кровати и прибавила. – Утром же пойдем к моему батюшке, упадем в ноги и станем молить его дать нам благословение.

Филипп посмотрел на нее – такую очаровательную, красивую и наивную, на большое кровавое пятно, расползшееся по простыне – след их горячей и бурной ночи, вздохнул, грустно улыбнулся и ответил:

– Меня сразу же казнят…

– Но, почему?! – Удивилась она, встала и, подбежав к нему, крепко прижалась к груди рыцаря. – Мой отец вовсе не злой и не такой уж страшный, как ты его представляешь!..

– Бесчестье своей дочери, я думаю, никто не стерпит… – лицо Филиппа окаменело. – Мне надо срочно исчезнуть…

– Ты бросаешь меня? – на ее глазах появились огромные слезы. – Почему?..

– Нет-нет! – он стал целовать ее лицо, собирая губами соленые слезинки. – Я не могу жить без тебя, но, я боюсь, что именно сейчас твой отец не готов все понять и…

Она перебила его:

– Ты опасаешься его гнева?.. – Филипп молча покачал головой. Констанс нахмурилась, понимая, что ее избранник не обманывает, а сильно опасается за их счастье и жизнь. – Ты серьезно думаешь, что он может тебя казнить, а меня…

– Монастырь, и это в лучшем случае… – произнес в ответ рыцарь. – Ведь, если у короля были какие-то планы насчет тебя, он может так рассердиться, что…

Констанс поднесла ко рту кулак и так сильно прикусила его, почти до крови.

– Беги… – она едва сдерживалась от того, чтобы не разрыдаться. – Спрячься, а я сама попробую поговорить с отцом…

Филипп, наскоро одевшись, прикрыл голову и лицо плащом, тихо открыл дверь спальни и прошмыгнул в полутемный коридор, почти сразу же столкнувшись лбом с патрульным рыцарем, мирно задремавшим возле стены. От столь неожиданного и резкого толчка тот выронил копье, прислоненное к его плечу. Оно с грохотом упало на каменные плиты коридора.