Ближний круг российских императоров бесплатное чтение

Елена Владимировна Первушина
Ближний круг российских императоров. Дружба и служба

Предисловие

20 апреля 1834 г. Александр Сергеевич Пушкин пишет письмо Наталье Николаевне из Петербурга в Москву: «Ангел мой женка! сейчас получил я твое письмо из Бронниц — и сердечно тебя благодарю. <…> Письмо твое послал я тетке, а сам к ней не отнес, потому что репортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет…»

День спустя, в воскресенье, он заканчивает письмо: «Воскресение… Нынче великий князь присягал; я не был на церемонии, потому что репортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров. Кочубей сделан канцлером; множество милостей; шесть фрейлин, между прочими твоя приятельница Натали Оболенская, а наша Машенька Вяземская все нет. Жаль и досадно. Наследник был очень тронут; государь также. Вообще, говорят, все это произвело сильное действие. С одной стороны я очень жалею, что не видал сцены исторической, и под старость нельзя мне будет говорить об ней как свидетелю…»

Пушкин никогда не забывал, что он — дворянин из старого, еще допетровского рода, что «водились Пушкины с царями, из них был славен не один». Придворная жизнь никогда не привлекала его, в «ближний круг» царя он попадал лишь поневоле, и не чаял от этой близости добра. И все же «придворные новости» — праздники по случаю совершеннолетия наследника, великого князя Александра Николаевича, придворные назначения его живо интересуют, его волнует «как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой».

Так же относились к царской семье многие дворянские семьи, жившие в двух столицах, — не как к небожителям. Скорее, как к могущественным соседям, с которыми приходится считаться, которых они искренне (или не очень искренне) уважают, а иногда даже обожают, но с которыми можно и поспорить, если вопрос принципиальный. Когда же дворяне поступали на придворную службу, между ними и императорами могли завязаться более близкие и дружеские отношения. Ни один человек не может жить без друзей, без тех, кому он доверяет, с кем может быть искренним. Но очень непросто завести их, если ты принадлежишь к правящей семье и все жители страны являются твоими верноподданными. Да и сама атмосфера дворца не способствует искренности и откровенности. И все же у каждого императора были люди, которых он мог назвать своими друзьями, но искренняя ли эта дружба? Или она становилась лишь одним из рычагов влияния на монарха? Как сами императоры и императрицы относились к людям из своего ближнего круга? Как эти отношения повлияли на историю России? Об этом расскажет книга.

Глава 1. «Камрады» Петра I

Петр I — семейный портрет в интерьере

«Ты царь: живи один!» — писал Александр Сергеевич Пушкин, подразумевая под царем поэта. Но и настоящий царь — фигура в русской истории, к которой было привлечено пристальное внимание Пушкина, одинок. Одинок и тогда, когда стоит «на берегу пустынных волн» и представляет себе будущий город, одинок, когда ночью сражается со стихией хаоса, желающей поглотить его детище.

«Медный всадник» написан в 1833 г., но Пушкин словно возвращается в дни юности, или вернее — передает им последний привет. Петр I в его поэме — личность байроническая, гордый Каин, поднявший мятеж против Бога. В то время как бедный дворянин Евгений и его возлюбленная мещаночка Параша пришли прямиком из сентиментальной повести рубежа XVIII и XIX вв.

Есть в поэзии Пушкина и другой образ Петра, лишенный демонических черт. Он неустанный труженик, созидатель, и если казнит, то лишь по справедливости, — в ответ на мятеж, но милует смелых и честных.

Что не удивительно, ведь речь идет об обращении к потомку Петра — Николаю I. Но и здесь Петр снова один. Он созидает и разрушает в одиночестве, как и положено романтическому герою.

Между тем существует и другой образ Петра — прежде всего, члена, а потом и главы большой семьи бояр Романовых. Семьи, которой не всегда было просто удержать за собой российский престол. Кто мог видеть Петра таким? Не демоном, не полубогом, а человеком среди людей?

В последней трети XVIII в. императрица Екатерина II начала писать фантастическую пьесу о портретах, висящих в галерее Чесменского дворца. Этот маленький и ныне почти совсем забытый путевой дворец на Царскосельской дороге построен в 1774–1777 гг. по проекту архитектора Георга Фельтена. Дворец предназначался для отдыха императрицы и ее приближенных на пути в Царское Село. Екатерина решила назвать его Чесменским, в честь великой победы русского флота под Чесмой 24–26 июня (5–7 июля) 1770 г. Рядом с дворцом по проекту Фельтена построена чудесная неоготическая церковь Св. Иоанна Предтечи, а в залах дворца стали собираться члены ордена Св. Георгия Победоносца, учрежденного императрицей в 1769 г.

Для внутреннего убранства дворца императрица заказала коллекцию живописных портретов членов правящих династий Европы. Портреты весели в центральном зале и десяти прилегающих к ним комнатах. А еще дворец украсили барельефы Федора Шубина, изображавшие русских князей, царей, императоров и императриц, начиная с Рюрика и заканчивая Елизаветой Петровной.

Вероятно, однажды, когда Екатерина отдыхала во дворце, ей пришла в голову мысль: а что если бы эти портреты могли говорить? Вряд ли они стали бы петь дифирамбы друг другу! Скорее всего, у них нашлось бы немало колкостей, которыми они не замедлили бы поделиться с «коллегами».

Например, вот портреты двух первых Романовых, отца и сына: царя Михаила Федоровича и царя Алексея Михайловича. Что они будут обсуждать? Конечно, семейные дела! Екатерина пишет:

«Царь Михаил (царю Алексею): Мне кажется, мой сын, что все раздоры, случившиеся в вашей семье, произошли оттого, что после смерти вашей первой супруги, имея дом, переполненный большими детьми, вы женились вторично.

Царь Алексей: Что вы хотите, дорогой отец, я думал, что поступаю хорошо. У меня было два сына и пятеро дочерей; оба сына показались мне болезненными. Я был еще молод и снова женился; я сделал выбор, который, как мне показалось, не должен внушать кому-либо опасения, учитывая заурядность семьи моей второй супруги. К несчастью, у нее было много братьев, пороки и недостатки которых, а особенно хвастовство, могли бы нанести большой вред и даже погубить моего сына Петра, если бы тот не пришел в мир наделенный гениальностью и исключительными качествами».

Разумеется, это неслучайно. Гениальность Петра, которую никто не оспаривал, стала еще одним «брендом» Екатерины. При ее жизни в Петербурге возведен знаменитый Медный всадник, и неслучайно его пьедестал украшала надпись «Petro Primo — Ekaterina Sekunda» — «Петру Первому — Екатерина Вторая». Так, в обход всякой генеалогии, Екатерина пыталась утвердить себя «в памяти народной», как истинная наследница Петра, если не по крови, то по духу.

Конечно, Екатерина не знала Петра лично, но ей пришлось прожить более 15 лет под властью его дочери — императрицы Елизаветы Петровны. Отношения русской царицы и немецкой принцессы не всегда складывались гладко, разумеется, от самой Елизаветы и ее приближенных Екатерина могла много узнать об отношениях в семье Петра, и не упустила возможности посплетничать. При этом она не щадит даже своего кумира — Петра I.

Вот какую беседу ведет в пьесе Екатерины его портрет, с портретом его племянницы — русской императрицы Анны Иоанновны:

«Анна I: Мой дядя Петр I очень высоко меня ценил; он много раз говорил… что очень недоволен тем, что я не мальчик.

Петр I: Это верно, племянница, что я вас ценил; это дало пищу для сплетен, будто вы моя дочь. Но, по правде говоря, у меня слишком много присутствия духа, чтобы работать, достигая мастерства. Я любил вас потому, что ваш сдержанный мужской ум позволял мне предвидеть, что вы мыслите более широкими категориями, чем как другая дама нашего рода, только и способная, что повторять избитые истины, в которых злословие играет главную роль, которое я так ненавидел, потому что жестоко страдал от него. Я видел, как часто это начинается в семьях и заканчивается тем, что вся империя оказывается охвачена пожаром. Помните время, когда я стоял на коленях у изголовья вашей умирающей матери (она была из дома Салтыковых и ее звали Прасковья Федоровна. — Е. П.) и молил ее снять с вас и ваших сестер проклятие, которое она на вас ранее наложила. С трудом я добился, чтобы она оказала милость (зачеркнуто «я добился этого только для вас». — Е. П.) вам; ваши сестры остались прокляты.

Анна I: Если бы мой дорогой отец был жив, возможно, с ним произошло бы то же самое.

Петр I: Если бы обстоятельства не сложились так, что сестра София стала моим врагом, я охотно воспользовался бы ее советами. Она была очень талантлива, но слишком слушалась родителей своей матери (Мария Ильинична Милославская. — Е. П.) и особенно своего дяди Милославского, который был очень враждебно настроен против семьи моей матери (Наталия Кирилловна Нарышкина. — Е. П.).

Царь Федор: При моей жизни, брат, мы все жили в мире; я почитал вашу мать, хоть она и не была моей матерью. Мои пять сестер, старшие из которых были старше нашей мачехи, следовали моему примеру. Но, по правде говоря, брат, у вашей матери были родственники такого же надменного как и ограниченного ума. Их недостатки способствовали тому, что завистники становились их врагами. Эти пороки были известны даже моему отцу; он не раз заставлял их браться за их исправление».

Разумеется, пьеса, да еще сатирическая, не может служить историческим источником. Но она хорошо передает ту атмосферу «змеиного клубка», в которой протекало детство и юность Петра. Семья Романовых и в самом деле была очень большая, и вряд ли ее можно назвать дружной. Слишком много властолюбивых людей, интриги и распри, разыгрывавшиеся в XVII в. в Москве, достойны «Игры Престолов». Казалось бы, о дружбе в такой ситуации не может быть и речи, тем не менее, именно друзья — единственная опора юного Петра, единственные люди, стоявшие между ним и его врагами. Но мог ли он до конца доверять своим друзьям?

Потешные ребята

Дружба с отпрыском царской фамилии часто оказывалась службой в самом буквальном смысле этого слова. Это уже стало традицией в доме Романовых. Ватагу «потешных ребят» собирал когда-то царь Алексей для своего старшего сына — Федора. Теперь же, после смерти Алексея, это сделал сам Федор для своего младшего брата.

Собирал сыновей приближенных к семье бояр и князей — спальников^[1], стольников^[2], сокольничих^[3], конюших^[4] и т. д. Вначале — около 50 ребят, которым для игр отвели площадку напротив Кремлевского дворца, но часто увозили в подмосковные царские усадьбы, например, в села Воробьево и Преображенское, где на берегу реки Яузы возводится «потешный» земляной городок «Прешбург» (по имени австрийской крепости «Пресбург», ныне — Братислава). Для ребят сделали деревянные пушки, ружья, палаши, сшили маленькие стрелецкие кафтаны. Как-то однажды юный Петр вместе со своими «потешными ребятами» нашел в амбаре маленький ботик. Конечно же, мальчикам сразу захотелось спустить ботик на воду. В Москве нашелся ко рабельный мастер из Голландии Карстен Брандт. Он починил ботик и заново оснастил его, и вот уже Петр со своей ватагой бороздит воды пруда в Измайлове. Потом построили второй ботик и назвали его «Фортуна», потом — третий, и скоро в пруду плавал целый маленький флот. «Потехи» для Петра устраивали и в селах Семеновское и Кожухово.

Позже по приказу наследника из оружейных палат доставили настоящие мушкеты, фузеи, пищали, ядра, пули и порох. Для обучения приглашали иностранных военных инженеров из Немецкой слободы: знатока фортификации голландца Франца Тиммермана, Федора Зоммерома (специалиста в подрывном деле), артиллериста Патрика Гордона.

Некоторые из этих учителей остались с Петром до конца. Тиммерман участвовал в Азовском походе, а о Патрике Гордоне один из друзей и биографов Петра Андрей Нартов рассказывает такую историю: «Славный генерал Патрик Гордон, оказавший против турок и татар и при внутренних мятежах против стрельцов храбрые России услуги, в 1699 году заболел опасно. Государь, посещая его вседневно в болезни, был при самой его смерти, и когда скончался, то закрыл Его Величество ему очи своею рукою и потом поцеловал его в лоб, а при великолепном погребении сего мужа присутствовавшим чужестранцам и со слезами провозгласил: “Я и государство лишились усердного, верного и храброго генерала. Когда б не Гордон, Москве было бы великое бедствие”. Потом, когда поставили гроб в могилу, то государь, кинув туда земли, сказал к предстоящим: “Я даю ему только горсть земли, а он дал мне целое пространство земли с Азовом”. Сей чужестранец, по сказанию тех, кои его лично знали, любим был не только Петром Великим, но и подданными его. Смерть его была сожалением всеобщим».

Князь Куракин, с которым нам еще предстоит познакомиться, вспоминает: «И по склонности своей Его Величество к иноземческому всему тогда ж начал учиться всем экзерцициям и языку голландскому. И за мастера того языку был дьяк Посольского приказу, породою голландец, Андрей Виниус, человек умной и состояния доброго. А для экзерциций на шпагах и лошадях — датчанин сын Андрея Бутенанта^[5], а для математики и фортификации и других артей, как токарнаго мастерства и для огней артофициальных един гамбурченин Франц Тимарман, а для экзерциций солдатского строю еще в малых своих летах обучился от одного стрельца Присвова, Обросима Белаго полку, а по барабаном от старосты барабанщиков Федора Стремянного полку, а танцевать по-польски с одной практики в доме Лефорта помянутого…»

Петр и «потешные ребята» не только вместе учились, но и развлекались. Князь Куракин рассказывает: «Его ж Величество имел великую охоту к артиллерным делам и к огню артофициальному и сам своими руками работал по вся зимы. Как тогда обычай был на конец кроновала или на Масленице на Пресне, в деревне Их Величества, по вся годы, потехи огненные были деланы. И правда, надобное сие описать, понеже делано было с великим иждивением, и забава прямая была мажесте^[6].

Их Величества и весь Двор в четверг на Масленице съезжали в шато свое на Пресне и живали дня по два; где на обоих дворцах бывали приготовления потех: на одном дворце с Пушкарного двора, а другом дворце с Потешного дворца строения рук Его Величества. Тут же сваживали пушек, по полтораста, для стрельбы в цель. И в назначенной день тем потехам поутру начнется стрельба из пушек в цель и продолжается до обеду; и которой пушкарь убьет в цель бывало награждение каждому по 5 рублей денег и по сукну красному или зеленому на кафтан.

И потом обед даван был всем палатным людям, а по обеде до вечера чинится приготовление потех огненных и, чем ночь настенет, начинаются оные потехи и продолжаются временем за полночь.

И на завтрие Их Величества возвращаются к Москве».

Историкам известно имя Сергея Леонтьевича Бухво стова, которого Петр называл «первым российским солдатом». Современники Бухвостова утверждали, что тот «был росту среднего, силен, тверд, скромен и весьма воздержан», принадлежал дворянскому роду, в котором было немало военных. Один из его предков, Иван Бухвостов, в 1552 г. служил в войске царя Ивана Грозного, участвовал в штурме Казани и погиб под ее стенами, Евстафий Бухвостов в 1634 г. пал смертью храбрых при обороне Смоленска от польских войск.

Ко Двору Бухвостов попал в возрасте 32 лет, поступив на место умершего отца, стал стремянным конюхом — должность для дворянина почетная, т. к. стремянный конюх еще и телохранитель царя, 40-летним взят к Петру I для «потех». И через год «самоохотно» первым явился для записи в потешные. В конце марта 1686 г. указом Петра I назначен в потешные пушкари и участвовал вместе с ним во всех его военных походах. Надо сказать, что артиллерию Петр любил ничуть не меньше, чем военный флот, и с гордостью носил звание капитана бомбардирской роты Преображенского полка.

Начиналось это как детское увлечение, но быстро превратилось в «государственное дело» — создание армии нового типа с огнестрельным оружием и кораблями XVIII в. фрегатами и линейными кораблями.

Но вернемся к судьбе «первого солдата». С 1697 г. Сергей Леонтьевич назначен капралом бомбардирской роты Преображенского полка. Участвовал почти во всех военных кампаниях Петра I, бился с турками и шведами. По легенде, именно он во время Полтавского похода метким выстрелом ранил Карла XII. За боевую доблесть, проявленную в Полтавской баталии, из рук царя получил золотую медаль. За отличия в Северной войне произведен в подпоручики (1706 г.). Позже Петр I пожаловал ему майорский чин и назначил заведовать артиллерией Петербургского гарнизона.

С.Л. Бухвостов

По приказу Петра I скульптор Бартоломео Карло Растрелли (отец строителя Зимнего дворца) отлил бронзовый бюст Бухвостова. Скончался Бухвостов в 1728 г. в возрасте 66 лет. Его не очень большое наследство отошло младшему брату Флору Бухвостову, служившему в петровской кавалерии ротмистром. Внук Флора Леонтьевича премьер-майор Иван Бухвостов стал первым кавалером военного ордена Св. Георгия Победоносца, который императрица Екатерина II вручила ему за храбрость и отвагу при взятии турецкой крепости Бендеры. Уже в 1691 г. «потешные войска» получили правильную организацию и разделились на два полка, Преображенский и Семеновский, обмундирование они получают по западноевропейскому образцу. В каждый полк набрали более тысячи человек. Еще одним человеком, который с юных лет сопровождал Петра и которого царь не однажды называл «камрадом», т. е. другом, его денщик Алексашка Меншиков. Документы ничего не говорят о том, как впервые встретились два «камрада», но как всегда бывает в таких случаях, на помощь приходит легенда. Некто Вильбоа, француз на русской службе, рассказывает сентиментальную историю о сметливом мальчике, отец которого «был крестьянин, получавший пропитание от продажи пирожков при воротах кремлевских, где завел он маленькую пирожковую лавочку». Юный Меншиков продавал пироги стрельцам и солдатам, с шутками и прибаутками, а из окна Кремлевского дворца за ним наблюдал царевич Петр. «Однажды, — писал Вильбоа, — когда он сильно кричал, потому что какой-то стрелец выдрал его за уши, уже не шутя, царь послал сказать стрельцу, чтобы он перестал обижать бедного мальчика, а с тем вместе велел представить к себе проказника продавца пирожков». Самое раннее упоминание о Меншикове относится к 1694 г. Но, скорее всего, Меншиков находился рядом с Петром в те дни, когда молодому царю грозила смертельная опасность. Тогда Петр убедился в его сметливости, расторопности, исполнительности, а главное — в верности и в том, что Алексашке можно доверить жизнь. Можно дать ему поручение и не сомневаться, что оно будет выполнено, что он не предаст, не нанесет удар в спину, а это очень важно для молодого царя.

В то время как дети играли в войну, взрослые втянулись в гораздо более опасную игру — борьбу за власть.

Опасное наследство

«Враг человеку — домашние его», — эта максима верна не для каждой семьи. Но положение в семье Романовых в конце XVII в. она описывала практически идеально. Вспомним слова, которые Екатерина II приписала царю Михаилу — родоначальнику династии и деду Петра I: «Мне кажется, мой сын, что все раздоры, случившиеся в Вашей семье, произошли оттого, что после смерти Вашей первой супруги, имея дом, переполненный большим детьми, вы женились вторично». О чем идет речь?

В первый раз Алексей Михайлович женился на Марии Ильиничне Милославской. Брак был счастливый; Алексей Михайлович нежно любил свою жену. Когда впоследствии она забеременела, царь просил митрополита Никона молиться, чтобы ее «разнес Бог с ребеночком», и выражался в своем письме такими словами: «А какой грех станетца, и мне, ей-ей, пропасть с кручины; Бога ради, моли за нее».

Алексей, вошедший в историю с титулом Тишайший, — весьма деятельный царь, он не только успешно ходил в военные походы, как это и полагалось государю, но делал нечто, чего до него не делал ни один русский царь — при нем начала издаваться первая русская газета «Куранты». Зарождалась эта газета в Посольском приказе и должна была ставить царя и боярскую думу в известность о событиях за рубежом. Для этого поступающие в Посольский приказ зарубежные газеты, журналы и ведомости переводились на русский язык, затем из них отбирались важнейшие материалы и составляли, как сказали бы сейчас «дайджест», дополняя сведениями из писем русских людей, находящихся за рубежом, и отчетов послов.

Да, именно так. Еще до Петра русские цари пристально следили за Европой и не стеснялись при случае перенять все, что считали полезным. Например, Алексей основал в Москве Немецкую слободу — поселение, как сказали бы сейчас, «иностранных специалистов». Позже его сын будет проводить в этой слободе немало времени и почерпнет немало идей. А пока царица Мария Милославская что ни год, рожала царю то сына, то дочь, пока не умерла от родовой горячки в 1669 г. Через два года Алексей Михайлович женился на молодой и веселой боярской дочери Наталье Нарышкиной.

Алексей Тишайший

Наталья Нарышкина получила необычное для своего времени воспитание. Если среди мужчин высшего сословия подражать европейцам уже не что-то из ряда вон выходящее, то для женщин — это еще редкость. Тем не менее, Наталья выросла в доме друга царя — боярина Артамона Матвеева, большого любителя наук. Свои палаты он обставил на западный манер, а его жена — шотландка Мария Гамильтон, дочь роялиста, покинувшего Британию после казни короля Карла I, завела в доме европейские порядки. Кстати, узнав о казни Карла, Алексей сразу выслал из России всех британских торговцев, выразив свое возмущение, а заодно освободив рынок для русских купцов.

Мария Гамильтон — настоящая светская дама, умевшая бывать в обществе и вести просвещенные беседы с гостями мужа. В том же духе она воспитывала свою приемную дочь.

Вероятно, Алексей Михайлович не смог устоять против столь редкого на Руси удовольствия: беседы с умной изящной девушкой, державшейся одновременно скромно и непринужденно. Он выбрал ее себе в жены из 70 невест, прибывших по традиции на царские смотрины. «Нынешняя царица Наталья хотя отечественные обычаи сохраняет ненарушимо, однако ж будучи одарена сильным умом и характером возвышенным не стесняет себя мелочами и ведет жизнь несколько свободнее и веселее. Мы два раза видели ее в Москве, когда она была еще девицею. Это женщина в самых цветущих летах… лице имеет приятное… чело высокое… голос звонкий и приятный и манеры самые грациозные», — пишет о Нарышкиной Якоб Рейтенфельс.

«Свобода и веселье» молодой царицы удивляли иностранцев и вызывали недовольные толки у соотечественников. В начале своей жизни Алексей Михайлович — очень серьезный и набожный юноша. На их свадьбе с Марией Милославской даже не было скоморохов, хотя обычай предписывал их участие в торжествах. Теперь же с молодой царицей он катался по столице в карете с незанавешенными окнами, что шокировало москвичей.

Н.К. Нарышкина

Правда, молодой царице тут же «дали окорот». Якоб Рейтенфельс приводит такой случай: «Русские так привыкли к скромному образу жизни своих государынь, что когда нынешняя царица (Наталья Кирилловна Нарышкина), проезжая первый раз посреди народа, только открыла окно кареты, они не могли надивиться такому смелому поступку. Впрочем, когда ей объяснили это, она с примерным благоразумием охотно уступила мнению народа, освященному древностью».

Наталья Кирилловна старалась соблюдать все установления, но Алексею хотелось удивить и порадовать ее. И он задумал небывалую прежде потеху — театральное действо. Поскольку он был благоразумным царем, то советовался со своими боярами, стоит ли вводить на Руси этот иноземный обычай. Ему ответили, что подобные представления случались при дворе византийских императоров, и что при дворах европейских государей — тоже принято. Этот замечательный ответ дает нам понять, что дело не в Наталье Кирилловне — за последние годы Россия, пусть медленно, но уверенно поворачивалась к Европе лицом, пытаясь сохранить свои, присущие только ей черты.

Пьеса «Эсфирь», или «Артаксерксово действо», стала личным посланием царя к царице, посланием, поднесенным с безупречной галантностью. Ее ставили в летней резиденции царской семьи — подмосковном селе Преображенское. Автор пьесы и режиссер лютеранский пастор Иоганн Готфрид Грегори, проживавший тогда в Москве. Он собрал 64 подростков — детей служилых и торговых иноземцев и обучил их театральной науке. Пьеса была рассчитана на 10 часов игры, но царь смотрел ее, не сходя с места и не мудрено — некоторые монологи пьесы звучали как страстное признание в любви Наталье, которое в реальной жизни было неуместно для его царственной особы:

В следующем, 1673 г., Грегори поставил второй спектакль и тоже на библейский сюжет «Комедия из книги Иудифь», или «Олоферново действо». Под его легким пером история суровой патриотки Юдифи, казнившей вражеского полководца Олоферна, превратилась также в историю любви. Олоферн говорил Юдифи: «Не зрише ли, прекрасная богиня, яко сила красоты твоея мя уже отчасти преодолевает? Смотрю на тя, но уже и видети не могу. Хощу же говорити, но языком больши прорещи не могу. Хощу, хощу, но не могу же, не тако от вина, яко от силы красоты твоея низпадаю!»

Два старших сына царя умерли еще при его жизни. Первенец — младенцем, второй — уже представленный народу как наследник — 15-летним. Наталья Кирилловна успела родить царю трех детей: сына Петра — крепкого, живого и сообразительного мальчика, дочь, названную по имени матери Натальей, и еще одну дочь — Феодору, но малышка умерла через год.

В день кончины царя, старшему сыну Федору исполнилось 15 лет, второму сыну, Иоанну — 10, а Петру всего 4 года.

Вопрос наследования решился просто: Федора провозгласили царем. Вдовая царица с малолетними детьми осталась жить во дворце на женской половине вместе с царевнами: 29-летней Евдокией, 24-летней Марфой, 19-летней Софьей, 18-летней Екатериной, 16-летней Марией и 14-летней Феодосией.

Вокруг царевен начала формироваться некая политическая партия, враждебная царице. Николая Иванович Костомаров пишет: «Шестеро сестер нового государя ненавидели мачеху Наталью Кирилловну; с ними заодно были и тетки, старые девы, дочери царя Михаила; около них естественно собрался кружок бояр; ненависть к Наталье Кирилловне распространялась на родственников и на сторонников последней. Прежде всех и более всех должен был потерпеть Артамон Сергеевич Матвеев как воспитатель царицы Натальи и самый сильный человек в последние годы прошлого царствования».

Федор Алексеевич начал масштабную перестройку Московского Кремля и Москвы в целом. При этом особый упор делался на строительстве светских зданий, почти 10 000 из них были каменными. Кредиты на их строительство Федор щедро раздавал из государственной казны, также созданы новые противопожарные службы. По приказу царя в Кремле разбили новые висячие сады.

Легенда гласит, что Федор хотел отселить Наталью Нарышкину с детьми подальше от царского дворца. Когда же она наотрез отказалась, он не стал спорить, а… перенес сам дворец. Так это было не самом деле, или нет, но ясно одно, что Федору не за что любить «партию Нарышкиных», хотя к вдове своего отца и к ее детям он относился с неизменным уважением, заботился о них, как и подобало главе семьи. Так, для маленького Петра он приказал сделать специальную палату для игр, в которой были лошадки, барабаны, солдатики, пушки и походные шатры. Он же приказал собрать для Петра «потешную ватагу».

В те годы царевна Софья находилась рядом с братом. Забота о больном, к которому она была искренне привязана, помогала ей выйти из своих покоев и участвовать в обсуждении политики, в заседаниях боярской думы хотя бы только в качестве слушательницы. А слушала она, как показало будущее, очень внимательно. Вероятно, она оценила разумную рачительность брата и сделала свои выводы. К ней начинают обращаться с просьбами: донести до царя ту или иную челобитную, она словно выходит из «зоны невидимости», в которой должны были пребывать русские царевны.

Править Федору довелось всего шесть лет. За столь короткий срок Федор сделал поразительно много. Кроме того, за это время он успел жениться, и жена родила ему сына Илью. Федору удалось то, что не удалось его отцу и деду: он женился по любви — Аграфена Грушецкая, наполовину полячка, не принадлежала к знатному роду. Бояре, не желавшие этого брака, клеветали на нее и обвиняли в распутстве, но в отличие от Михаила и Алексея, Федор сумел настоять на своем.

В тот год, что он прожил с женой во дворце, были заведены новые порядки: на пиры не пускали гостей в длиннополых кафтанах, царь считал, что они напоминают женские платья, и предпочитал одежду на польский манер и польские шапки, оставлявшие волосы открытыми. Бороды при Федоре не рубили насильно, а брили, повинуясь диктату новой моды. Но через год молодая царица умерла в родах, а через десять дней скончался и младенец.

Уже тяжелобольного Федора спешно женили, детей во втором браке у него не было. Когда он скончался, так и не оставив наследника, стало понятно, что Россию ожидает новая кровопролитная битва за власть.

В этой борьбе у Милославских был, как сказали бы шахматисты, «выигрыш темпа» — следующий по старшинству сын Алексея Михайловича — Иоанн, которому уже пятнадцать лет, т. е. вполне легитимный возраст для коронации. Михаил в свое время был не старше, когда взошел на трон.

Но у Нарышкиных «выигрыш качества»: Иоанн болезненный, как его старший брат, а по слухам, еще и слаб умом, тогда, как Петр — крепкий, смышленый и живой мальчик. И Нарышкиным удается «провести свою пешку в ферзи», т. е. короновать своего ставленника — 10-летнего Петра.

Неожиданно Софья понимает, какую партию нужно разыграть. Во всяком случае для московских бояр ее следующий ход стал для них полной неожиданностью. На похоронах Федора, вопреки всем обычаям и приличиям, царевна вышла из своего терема, приняла участие в погребальном шествии, шагая за катафалком наравне с Петром. И не молчала! Напротив, громко плача, царевна объявила, что царя Федора отравили враги, и молила не губить ее с братом Иоанном, а позволить им уехать за границу. «Брат наш, царь Федор, нечаянно отошел со света отравою от врагов! — причитала Софья. — Умилосердитесь, добрые люди, над нами, сиротами. Нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата-царя. Иван, наш брат, не избран на царство. Если мы чем перед вами или боярами провинились, отпустите нас живых в чужую землю к христианским королям…» Разумеется, бояре тут же принялись уверять царевну и царевича, что никуда их не отпустят и позаботятся об их попранных правах. Царица Наталья с малолетним царем, не достояв церковной службы, удалились в свои покои.

Комбинация разыграна успешно, и Петру с Натальей грозит шах. И прежде чем они начнут контратаковать, нужно сделать следующий ход.

Незадолго до смерти Федора стрельцы подали ему челобитную о том, что полковник Грибоедов забирает у них бо́льшую часть жалования. Федор успел написать указ: Грибоедова лишить имущества и сослать в Сибирь.

То ли стрельцы так и не успокоились, то ли кто-то искусно подогревал их недовольство, но 15 мая 1682 г. стрельцы являются к Кремлю с криками, что Нарышкины задушили царевича Иоанна. Наталья Кирилловна пытаясь успокоить их, вышла на Красное крыльцо вместе с патриархом, боярами, царем Петром и царевичем Иоанном. Однако это не усмирило восставших. Пешки решительно атаковали фигуры.

Вот как историк Костомаров описывает апогей стрелецкого бунта. Стрельцы ищут Ивана Нарышкина, брата царицы Натальи, который, по слухам, надевал на себя царский венец и садился на трон, а когда Софья и Иоанн стали его укорять, то он накинулся на них с кулаками, а потом едва не задушил Иоанна.

«На другой день, — рассказывает Костомаров, — часов в десять утра, опять раздался набат; стрельцы с барабанным боем и криками явились ко дворцу и требовали выдачи Ивана Нарышкина. Им ответили, что его нет. Снова стрельцы ворвались во дворец искать свою жертву, убили думного дьяка Аверкия Кириллова, убили бывшего своего полковника Дохтурова… <…>

Тут царевна Софья начала говорить царице Наталье: “Никоим образом нельзя тебе избыть, чтоб не выдать Ивана Кирилловича Нарышкина. Разве нам всем пропадать из-за него?” Царица отправилась с царевной в церковь “Спаса за Золотой Решеткою” и приказала привести туда Ивана. Иван Нарышкин вышел из своего закоулка, причастился Св. Тайн и соборовался. Софья изъявляла сожаление о его судьбе и сама дала царице Наталье образ Богородицы, чтобы та передала своему брату. “Быть может, — говорила Софья, — стрельцы устрашатся этой святой иконы и отпустят Ивана Кирилловича”. Бывший при этом боярин Яков Одоевский сказал царице Наталье: “Сколько тебе, государыня, ни жалеть брата, а отдать его нужно будет; и тебе, Иван, идти надобно поскорее. Не всем из-за тебя погибнуть”. Царица и царевна с Нарышкиным вышли из церкви и подошли к золотой решетке, за которою уже ждали стрельцы. Отворили решетку; стрельцы, не уважая ни иконы, которую нес Нарышкин, ни присутствия царственных женщин, бросились на Ивана с непристойной бранью, схватили за волосы, стащили вниз по лестнице и проволокли через весь Кремль в застенок — Константиновский. Там подвергли его жестокой пытке, оттуда повели на Красную площадь, подняли на копьях вверх, потом изрубили на мелкие куски и втаптывали их в грязь…

Царевна Софья, как бы из желания прекратить бесчинства, призвала к себе выборных стрельцов и объявила, что назначает на каждого стрельца по десяти рублей. Эта сумма, независимо от обыкновенного жалованья, идущего стрельцам, будет собрана с крестьян, имений церковных и приказных людей. <…> Наконец, по просьбе стрельцов, положено было выплатить им, пушкарям и солдатам за несколько лет назад заслуженное жалованье, что составляло 240 000 рублей. Софья наименовала стрельцов “надворною пехотою” и уговаривала более никого не убивать и оставаться спокойными. Она назначила над ними главным начальником князя Хованского. Стрельцы очень любили его и постоянно величали своим “батюшкою”. Кирилл Нарышкин был пострижен и отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь».

Вероятно, эти события стали одним из самых страшных воспоминаний юного Петра, в тот день он научился не доверять ни стрельцам, ни московским боярам и старался избегать их.

Милославский организовал этот бунт, и принимала ли в этой организации участие Софья, этого мы не знаем. Но это не «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», стрельцы действовали по инструкции, у них были «проскрипционные списки», они знали, кого нужно убить. Но даже если Софья ничего не знала о подготовке бунта, она сумела повернуть его в свою пользу. «Нельзя ее обвинять в создании стрелецкого мятежа, но трудно было бы ждать от нее, чтобы она этим мятежом в своих видах не воспользовалась», — замечает один из ее биографов.

В конце концов, после множества убийств и бесчинств, которые совершали стрельцы, «добиваясь справедливости», провозглашены и коронованы в Успенском соборе два царя — Иван («старший» царь) и Петр («младший»), Софья же назначена при них регентшей. Править ей предстояло семь лет.

Петр в Немецкой слободе

Наталья Кирилловна понимала, как выгодна сторонникам Софьи смерть малолетних соправителей, и берегла их пуще собственного глаза. Неслучайно ее политические противники прозвали царицу «медведицей», а Петра — «медвежонком».

Царица увозит сына в загородную резиденцию в село Преображенское. Там Петр играет «в войну» со своими «потешными ребятками», строит с ними «потешную флотилию», а Наталья Кирилловна ждет. Она знает, что время работает на нее и против Софьи. Царевна также прекрасно знала, что каждый день приближает ее отставку — едва ее братья станут совершеннолетними, как она окажется ненужной, и ей придется либо покорно уйти в тень, либо решиться на что-то немыслимое.

А между тем Петр подрастает и заводит себе новых друзей в Немецкой слободе. И первый из них — Франц Лефорт, шотландец, чья семья уже много лет жила в Женеве и успела породниться с самыми знатными и влиятельными ее семьями.

После окончания женевского коллегиума Лефорта-младшего отправили учиться к одному из марсельских купцов, но вместо этого он вопреки воле отца поступил на службу в крепость Марселя, а потом познакомился с сыном курляндского герцога Карлом-Яковом, который находился в Женеве с деловым визитом и предложил Лефорту-младшему вместе с ним поступить на военную службу в Голландии. Когда же отец Франца умер, не оставив сыну наследства, тому подвернулось новое предложение — подполковник Яков фон Фростен набирал добровольцев для службы в России. Однако наемники попали в Москву в неудачное время — царь Алексей умер, на престол вступил больной царь Федор, и ему на первых порах было не до новых войск, но возвращаться домой не на что. Франц поселился в Немецкой слободе, начал заводить нужные знакомства, и вскоре женился на Елизавете Сугэ — родственнице влиятельного офицера и дипломата Патрика Гордона.

В 1678 г. его принимают на военную службу в чине капитана, а вскоре он получил должность командира роты в Киеве в составе корпуса князя Василия Голицына, «правой руки» царевны Софьи, командовать войсками Киевского гарнизона назначен Патрик Гордон.

Вернувшись в Москву, Лефорт быстро продвигается по службе, всего за несколько месяцев пройдя путь от капитана до подполковника. Тогда же он знакомится с юным Петром. Веселый, щедрый, лихой женевец, да еще и профессиональный военный, успевший «понюхать пороху», — именно таких людей молодой царь хотел иметь в своем окружении. Лефорт же, безусловно, понимал, насколько выгодна ему эта дружба. И он поспешил привязать своего юного друга еще сильнее — помогая тому вступить в переписку с магистратами Женевы и одновременно познакомив его с хорошенькой Анной Монс.

Князь Ф.А. Куракин, краевед и историк XIX в., пишет: «Помянутый Лефорт был человек забавный и роскошный или назвать дебошан французский. Днем и ночью он предавался удовольствиям, обедам, балам. И тут, в его доме первое начало учинилось, что Его Величество научился с дамами иноземными обходиться, и амур начал первый быть одной дочери купеческой, названной Анна Ивановна Монсова. Правда девица была изрядная и умная. Тут же в доме Лефорта началось дебошанство, пьянство такое великое, что невозможно описать, и что многим случалось оттого умирать. <…> Помянутой же Лефорт с того времени пришел до такого градусу, что учинен был генералом от инфантерии, и потом адмиралом, и от пьянства скончался».

Ф. Лефорт

По мнению историка Евгения Анисомова, знакомство с красавицей Анной «облегчило Петру (предки которого мыли руки из серебряного кувшина после церемонии “допущения к руке” иностранных послов) преодоление невидимого, но прочного психологического барьера, разделявшего два чуждых друг другу мира: православной Руси и “богопротивной” Европы, которые и ныне преодолеть не легко».

Анне же это знакомство помогло, в свою очередь, преодолеть бедность (после смерти отца вдове за долги пришлось отдать мельницу и лавку, ей остались только дом с «аустерией» — гостиницей), а потом преодолеть границы Немецкой слободы, если не для себя, то, по крайней мере, для своей семьи.

Петр дарит ей богатые подарки (миниатюрный портрет государя, украшенный алмазами на сумму в 1 тыс. руб.), строит на казенные деньги каменный дом в два этажа и восемь окон; платит Анне и ее матери ежегодный пансион в 708 руб., а в январе 1703 г. пожаловал ей в качестве вотчины Дудинскую волость в Козельском уезде с деревнями (295 дворов).

Расставшись с Евдокией, он открыто живет с Анной и злые языки прозвали ее Кукуйской царицей. Однако и Анна продержалась в фаворитках недолго — Петр заподозрил девушку в неверности и прогнал ее с позором. А вот Лефорт остался среди ближайших друзей царя, получил командование первым отборным полком и произведен в генерал-майоры, а позднее — в полные генералы. И… стал частью топонимики Москвы, после назначения Лефорт обратился к царю с просьбой выделить для его полка плац и средства на создание слободы. Этот район и сегодня известен в Москве как Лефортово.

Позже Лефорт будет участвовать в двух Азовских походах, в 1695 г. Петр назначит его адмиралом русского флота, позже он сопровождал царя во время Великого посольства, вел официальные переговоры и переписку с европейскими дипломатами, организовывал официальные приемы и праздники, выступал в качестве личного переводчика Петра. Но от полученных во время походов ранений бравый шотландец так и не смог оправиться и вскоре после возвращения в Россию 12 марта 1699 г. умер. Петр был чрезвычайно опечален и заявил: «На кого могу я теперь положиться? Он один был верен мне», велел похоронить Лефорта с большими почестями, оплатил его долги и назначил пенсию его вдове.

Андрей Нартов — один из первых биографов Петра, записал такие слова царя: «О Лефорте Петр Великий говорил: “Когда б у меня не было друга моего Лефорта, то не видать бы мне того так скоро, что вижу ныне в моих войсках; он начал, а мы довершили”. Государь отдавал каждому справедливость и не присваивал себе трудов и славы посторонних людей. Надлежит знать, что Лефорт учредил роту потешных солдат, а потом и два полка гвардии».

Война в семье

Лефорт и Анна Монс не единственные обитатели Немецкой слободы, с кем кутил молодой царь. Борис Куракин пишет: «И многие купцы агленские и голанские, как Андрей Стельс, Христофор Брант, Иван Любьс пришли в Его Величества крайнюю милость и конфиденцию, и начали иметь свой свободный вход. Также все в слободе офицеры знатные из иноземцов и торговые… не могли единой свадьбы учинить, чтоб Его Величество не звать и при нем знатных персон на свадьбы…».

А чем занималась в это время Софья? Нельзя сказать, что она совсем никчемная правительница и думала лишь о том, как усидеть на троне. Во многом она продолжила начинания Федора, вместе с боярином Голицыным «одевала в камень» Москву. Князь Куракин писал: «В деревянной Москве, считавшей в себе тогда до полумиллиона жителей, в министерство Голицына построено было более трех тысяч каменных домов… Он окружил себя сотрудниками, вполне ему преданными, все незнатными, но дельными, с которыми и достиг правительственных успехов».

Она преобразовала Славяно-греческую школу в Славяно-греко-российскую академию. Возглавляемый Голицыным Посольский приказ заключил выгодные договоры с Данией и Швецией, укрепил связи России с Францией, Англией, Голландией, Испанией, Священной Римской империей германской нации, папским престолом, мелкими государствами Германии и Италии. С Китаем заключен Нерчинский договор, по которому оба берега Амура, завоеванные и занятые казаками, возвращены Китаю.

В 1686 г. заключен вечный мир с Польшей. По договору Россия навсегда получила Киев, уступленный раньше по Андрусовскому миру (1667 г.) только на два года, Смоленск; Польша окончательно отказалась от левобережной Малороссии.

Чтобы «создать репутацию» и утвердить свою власть, Софье нужны военные победы. И такой случай подвернулся: Россия обязалась помочь Польше в войне с Турцией и вскоре русское войско отбывает на Крым и Азов.

Первый поход оказался неудачным, войскам пришлось вернуться. Во второй раз они перешли «дикую степь» и дошли до Перекопа. Историки спорят о значении этих походов. Одни считают, что торжественная встреча Голицына, устроенная царевной, не могла скрыть его откровенного провала (эту точку зрения первым сказал Петр). Другие полагают, что Софья и в мыслях не держала захватить Крым. Она понимала, что в данных условиях он будет скорее обузой, чем приобретением, ее цель с самого начала — припугнуть хана и заставить его подписать мирный договор.

Царевна Софья

Софья официально принимает титул самодержицы. Она одна давала аудиенции послам, подобно царям, допускала митрополитов к руке. Отмечала торжественными богослужениями 17 сентября, день своего тезоименитства. Совершала торжественный выход в храм и занимала там особое место, повелела чеканить свое лицо на монетах и медалях. Построила новый каменный дворец, где на нижнем этаже была устроена особая палата, «где сидеть с бояры — слушать всяких дел». Так постепенно, она пытается приучить своих подданных к мысли, что она не просто регентша, а царица.

Несмотря на все развлечения, Петр ни на миг не забывал о нависшей над ним угрозе. Его старший брат Иоанн уже женился, и Наталья Кирилловна спешно искала невесту для Петра, ею стала Евдокия Федоровна Лопухина. Свадьбу сыграли в феврале 1689 г. Вскоре молодая царица забеременела.

Теперь, когда оба царя женились и стали совершеннолетними, у Софьи формально не осталось причин оставаться их опекуншей. Прежде Петр появлялся на царских выходах лишь изредка и в самых торжественных случаях. 8 июля 1689 г., на крестном ходе из Кремля в Казанский собор в память освобождения Москвы от поляков и в честь возвращения из второго Крымского похода князя Голицына, царь Петр решил дать сестре бой. В Успенском соборе цари и царевна приложились к иконам и святым мощам при пении Многолетия, после чего должны идти за иконами и крестами в собор. Петр прилюдно заявил сестре, что она не имеет права принимать участия в процессии, Софья не пожелала его слушать. Разгневанный Петр уехал в Коломенское, а царевна с братом Иваном торжественно вышла с крестами из собора.

Подобный «демарш» Петра оскорбил и напугал Софью, она снова обратилась к стрельцам, но те выказали мало воодушевления. В их глазах Петр уже совершеннолетний полноправный царь, а, кроме того, они не простили ей понижения их статуса до «надворной пехоты».

Софья отпраздновала встречу Голицына и его войска так, как это подобало царям, и после молебна угощала воевод «фряжскими винами», а «ратных людей» — водкой.

Между тем Петр переезжает из Коломенского в Преображенское и празднует именины жены, лишний раз подчеркивая статус мужа и отца. В полночь 8 августа он неожиданно срывается с места и скачет в Троице-Сергиевский монастырь. Почему? До него дошли известия, что в ночь Софья собрала в Кремле под ружьем до 700 стрельцов. Теперь она просит у них защиты не от Петра, а от его ближайших друзей. По дворцу расходятся слухи, что в эту ночь придут из Преображенского потешные конюхи и побьют царя Ивана и всех его сестер. Царевна молится у гробов своих родителей, желая напомнить своим сторонникам о том, что она принадлежит к старшей ветви царской семьи. Вечером 11 августа она в сопровождении боярства и дворянства торжественно проводила из дворца в Донской монастырь чудотворную икону Донской Богоматери, которая сопутствовала полкам в Крымском походе. Слушает там всенощную, а на следующий день снова идет туда к ранней обедне.

Такое количество визитов в храмы и молебнов может поразить современного читателя. Создается впечатление, что брат и сестра соревновались в том, «кто кого перемолит», но в ту эпоху, когда Церковь — главное орудие власти, участие в «статусных» церковных службах важно, особенно для царевны, чья легитимность таяла на глазах, «позиционная война» продолжалась до конца августа.

В монастыре меж тем уже собрано тайное ополчение, к которому присоединились солдаты и некоторые стрельцы. 29 августа царевна решилась отправиться в Троицкий монастырь к разгневанному брату Петру. Она снова обошла кремлевские церкви, молилась в Чудове монастыре, на Троицком подворье и в приходской церкви Вознесения на Никитской. Откуда она берет чудотворный образ Казанской Богородицы. Ее сопровождают бояре, окольничие, думные дворяне, стольники и стряпчие. Но послы Петра встретили ее и потребовали, чтобы она повернула обратно, угрожая в противном случае вернуть ее силой, царевне оставалось только подчиниться.

Петр пишет своему брату Иоанну: «…сестра наша царевна Софья Алексеевна государством нашим начала владеть своею волею, и в том владении, что явилось особам нашим противное и народу тягость и наше терпение, о том тебе, государь, известно. А ныне злодеи наши Федька Шакловитый с товарищи… умышляли о убивстве над нашим и матери нашей здоровьем… А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двемя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем; на тоб и твояб, государя, моего брата, воля склонилася, потому что учала она в дела вступать и в титлах писаться собою без нашего изволения: к тому же еще и царским венцом, для конечной нашей обиды, хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас!», Иоанн переходит на его сторону.

Власть царевны лишилась своей главной опоры, 7 сентября 1789 г. издан указ об исключении имени царевны Софии из титула. Молодые цари заточили бывшую регентшу в Новодевичий монастырь, казнив ее приближенных. Голицын отправлен в ссылку, где и умер.

Поначалу Софья не была пострижена в монахини, а жила в монастыре мирянкой. Ее посещали сестры, она вела с ними беседы, но политические события в стране снова вернули ее на сцену.

Придя к власти, Петер начал активно продвигать свои новые идеи, во многом рожденные политикой отца, старшего брата и сестры. В 1697 г. он отправился в Великое посольство — заграничную поездку с дипломатическим корпусом. Путь посольства пролегал через Австрию, Саксонию, Бранденбург, Голландию, Англию, Венецию и Рим, где была намечена аудиенция у Папы римского.

Пока Петр изучал кораблестроение в Саардаме и любовался садами Версаля, по Москве пошли слухи, что царевна говорила, будто Петр I не ее брат, что в Европе его подменили. К тому же выведенные из терпения тяжелыми условиями службы, четыре стрелецких полка на пути из Азова к западной границе возмутились, подстрекаемые сподвижниками Софьи. Узнав о бунте, Петр возвращается на родину.

Мятежников разгромили под Воскресенским монастырем. Царь прибыл в столицу 25 августа и начал допросы. Он сам допрашивал сестру, та наотрез отказалась от всякого участия в мятеже. Легенда гласит, что, выходя из кельи Софьи, царь произнес с сожалением: «Умна, зла, могла бы быть правой рукой». Но даже если эта легенда правдива, несмотря на уважение, выказанное сестре, Петр повесил 195 человек под окнами Новодевичьего монастыря и не позволял снимать трупы на протяжении 5 месяцев. В Москве ежедневно проходили казни, погибло 772 человека.

Царь приказал постричь в монахини Софью, а также двух ее сестер — Марфу и Феодосию, которые чаще всего посещали ее в монастыре. Однако и после этого Петр не успокоился, в монастыре постоянно находился отряд, который стерег «инокиню Сусанну», так теперь звали Софью. Софья скончалась 3 (14) июля 1704 г. и похоронена в Новодевичьем монастыре, а не в Воскресенском монастыре в Кремле, где лежали остальные московские царицы и царевны. Спустя почти 100 лет другая царица — Екатерина II — скажет о ней такие слова: «Когда посмотришь на дела, прошедшие через ее руки, то нельзя не признать, что она весьма способна была царствовать».

Князь Куракин: из спальников царя в русские дипломаты

Наверное, настала пора рассказать о человеке, к чьим записям о Петре I мы уже обращались и не раз, — князе Борисе Ивановиче Куракине, настоящем сыне своего времени, в личности которого, как в зеркале, отразились все парадоксы не самого простого для России века.

Князь родился в 1676 г., сын князя Ивана Григорьевича Куракина и первой его супруги, урожденной княжны Одоевской. На крестинах Бориса его восприемниками были царь Федор Алексеевич и царевна Екатерина Алексеевна (одна из сестер Федора).

Борис рано потерял обоих родителей, но крестные не забывали о нем, и в 1673 г. он назначается в спальники к юному Петру. В отличие от Петра князь слаб здоровьем, часто болел, страдал «гипохондрией и меланхолией», но принимал участие в потехах молодого царя.

В 1691 г. Куракин породнился с Петром, женившись на Ксении Федоровне Лопухиной, сестре царицы Евдокии. И муж, и жена еще подростки, ему — 15 лет, ей — 14, через семь лет, родивши мужу двух детей, она умерла от чахотки. Он вступил в новый брак, также весьма многообещающий — с княжной Марией Федоровной Урусовой, дочерью боярина Федора Семеновича Урусова, племянницей царицы Агафьи Семеновны в девичестве Грушецкой, которую любил и на которой так недолго был женат царь Федор.

Но мы забежали вперед. Куракин сопровождал Петра в его Азовских походах, служил в Семеновском полку, в 1696 г. отправлен в Венецию для изучения навигации.

Венеция издавна славилась своими мореходами и галерами. Торговые и военные корабли изготавливались на стапелях ее Арсенала буквально как на конвейере. Корпус корабля проходил через несколько цехов, и в каждом из них выполняли только одну операцию: в одном — смолили, в другом — устанавливали мачты, в третьем — палубные надстройки и т. д., тут же шили паруса, а рядом пекли сухари, так что галера выходила из ворот Арсенала, снабженная всем необходимым и готовая отправиться в поход. На пике своей эффективности в начале XVI в. в Арсенале работало около 16 000 человек, которые могли производить почти один корабль каждый день и могли оборудовать, вооружить и снабдить недавно построенный камбуз стандартизированными деталями на производстве. Ничего подобного больше не встречалось до самой промышленной революции.

Галеры, гребные суда, не зависящие от ветра и не боявшиеся мелководья, идеально подходили как для берегов Средиземного моря, так и для шхер в Балтийском море. Позже Петр построит в своей новой столице галерную верфь в Новой Голландии, и шхерный флот выиграет для него Северную войну.

А пока в Венеции Куракин «учился наук математических; выучился аретьметики, геометрии теорики (т. е. теоретической. — Е. П.) 5 книг Евклидеса, геометрии практики, тригонометрии планы (т. е. на плоскости. — Е. П.), астрономии часть до навтики (относящаяся. — Е. П.), навтики, механики, фортификации офеньсивы и дифенсивы. И во свидетельство всех тех моих наук от мастера и за венецкого князя рукою и печатью свидетельствованный лист. И также некоторую часть в разговоре и читать и писать итальянского языку научась, доволен».

Куракин, не только научился читать и писать по-итальянски, но почти разучился писать по-русски. Вот что он рассказывал о своем путешествии: «В ту свою бытность был инаморат славную хорошеством одною читадинку назывался Signora Franceska Rota и так был Inamorato, что не мог ни часу без нее быти, и расстался с великою плачью и печалью, аж до сих пор из сердца моего тот amor не может выдти и, чаю, не выдет, и взял на меморию ее персону и обещал к ней опять возвратиться»^[7].

Пожалуй, без словаря не разберешь. Причем для расшифровки этих строчек понадобится по меньшей мере три словаря. Один — итальянско-русский, из которого мы узнаем, что Innamorato означает «быть влюбленным», cittadino — «гражданин, горожанин» в данном случае, видимо, все же — «горожанка». «Крылатых слов латинского языка» сообщает нам, что выражение In memorio означает «на память», а еще пригодится «Большой энциклопедический словарь», который скажет, что: «Парсуна (искажение слова “персона”) — условное наименование произведений русской, белорусской и украинской портретной живописи кон. XVI — нач. XVII вв., сочетающих приемы иконописи с реалистической образной трактовкой».

Видите, какая большая работа нам понадобилась для того, чтобы узнать: будучи в Италии, Борис Куракин влюбился в прекрасную итальянку Франческу Рота и взял на память ее портрет.

Вот как начинает князь сочинение «Гистория о царе Петре Алексеевиче»: «В помощи Вышнего и в надеянии его святой милости продолжение веку моего и во исцеление от моей болезни, начинаю сей увраж давно от меня намеренный в пользу моего Отечества, Всероссийской империи и в угодность публичную, прося Вышнего, дабы благословил меня по моему желанию, ко окончанию привести»^[8].

Легко смириться с тем, что слово «история» Куракин пишет как «гистория», пытаясь передать ее написание по-латыни (historia), что вместо «в надежде на милость» (винительный падеж) он пишет «в надежении милости» (родительный падеж), что он создает невиданное нами причастие — «давно от меня намеренный» — которое не сразу и сообразишь, как перевести на современный русский язык. Но что еще за «уварж», который он начинает? А это снова проявилась любовь Куракина к иностранным словечкам! Только на этот раз не к итальянскому, а к французскому. По-французски «ouvrage» означает «сочинение», «труд».

В феврале 1698 г. он вернулся в Москву, и через несколько дней после его приезда умерла его первая жена. Похоронив ее, князь отправился на Воронежскую верфь, где выдержал экзамен, подтвердив свои успехи в мореходных науках: «…при том свидетельстве некоторое счастье я себе видел от Его Величества, и от всех не так стал быть прием, как преж того, и чем выше я явил». Царь послал его под Азов, оттуда Куракин сопровождал русского посла в Константинополь. Осенью 1699 г. он женился во второй раз. Вместе с Петром был под Нарвой и при взятии Шлиссельбурга. В следующем году в отряде, который под начальством самого Петра, взял Нотебург, стал свидетелем того, как «по взятии того города начали делать Санкт-Петербург и того же лета к осени сделали и сделав, тут оставя гарнизон, сами все пошли к Москве».

Б.И. Куракин

В 1707 г. Куракин уже в чине подполковника послан с дипломатическим поручением в Рим, к папе Клименту XI. На обратном пути посетил Венецию (и увиделся ли со своей прекрасной Франческой?), Вену, Гамбург и Голландию, исполняя разные поручения Петра. Добивался у разных властителей запрещения вербовать из их подданных в шведскую армию, вел переговоры о браке дочери Петра Елизаветы с Людовиком XV. Вернувшись в Россию, принял участие в Полтавской битве, командуя Семеновским полком. Позже к нему присоединился его сын Александр, также выбравший дипломатическую карьеру.

После победы Куракин вновь отправлен в Европу с дипломатическими поручениями и до конца жизни, пользуясь полным доверием царя, работал в Лондоне, Ганновере, Гааге, Утрехте. На родину вернулся только раз, в 1711 г., и лишь на короткое время. Известный французский философ граф Анри де Сен-Симон, встречавшийся с Борисом Ивановичем вспоминает: «Это был высокий, хорошо сложенный мужчина, постоянно помнивший о величии своего происхождения, с большим умом, умением и образованием. Он довольно хорошо говорил по-французски и на нескольких языках; он много путешествовал, служил на войне, затем служил в различных судах». И отмечает, тем не менее, что Куракин «не мог перестать “пахнуть” русским».

Куракин умер в Париже в 1827 г.

Вот что пишет о нем его биограф — автор статьи о Куракине в «Русском биографическом словаре» Половцова: «В лице кн. Б.И. Куракина мы видим человека, на котором характерно и рельефно отразились черты деятеля переходной эпохи. Прежде всего бросается в глаза его неугомонная деятельность, которой не сломили постоянные болезни и слабое здоровье… <…> Он замечательно легко усваивал иностранные языки и в свои произведения вставляет не только слова, но и целые фразы, даже целые периоды польские и особенно итальянские; он постоянно закупает много книг; внимательно и неутомимо осматривает он всевозможные местные достопримечательности всюду, куда ни закидывала его судьба и служба… Он, очевидно, целиком поглощен жаждой увидать и узнать новое; и то, что ново, — все одинаково его интересует; другое мерило для критики он утратил… Он несомненно был одним из наиболее преданных, энергичных и умелых помощников Великого Петра. И Петр его постоянно отличал своей доверенностью… И длинный ряд поручений, которые непрерывно возлагались Петром на кн. Б.И. Куракина, свидетельствует, что Петр все выше и выше ценил его».

Птенцы гнезда Петрова

«Быть царем», а тем более «быть императором», еще с античных времен означало «быть полководцем». Поэтому, когда Петр принимается за свой самый масштабный «проект» — Северную войну за Балтийское побережье, в его «ближнем кругу» появляется все больше военных, среди них иностранные наемники и русские полководцы.

Вы, разумеется, помните знаменитую строфу из поэмы «Полтава», описывающую появление Петра перед русскими войсками:

«Полудержавный властелин» — это, разумеется, Меншиков, с ним мы уже встречались, да и еще встретимся. Но кто остальные спутники Петра?

* * *

Борис Петрович Шереметев старше Петра на двадцать лет, начинал служить еще при царе Алексее Михайловиче. «Благородный» во всех смыслах этого слова: происходил из старинного московского боярского рода, близкого к роду Романовых, и никто из его современников не отзывался о нем дурно.

В 1695 г. Шереметев отправился с Петром к Азовскому морю, руководил штурмом трех турецких крепостей — Кызы-Кермен, Эски-Таван и Аслан-Кермен. Все три пали, и их гарнизоны сдались.

Помогая царю в военных трудах, Б.П. Шереметев разделял его интересы и в дни мира: ездил в Европу, почти в то же время, что и Петр, бывал в Вене, в Риме, в Венеции, а еще на Сицилии и на Мальте, где и стал первым в России кавалером Мальтийского ордена рыцарей. В память об этом его дворец в Петербурге будет украшен Мальтийскими крестами. Как и Петр, говорил на нескольких иностранных языках, как и Петр, восхищался европейской культурой, ему легко было принять реформы, предложенные молодым царем. Вот что писали о нем иностранцы: «В инфантерии первым из русских по праву может быть назван фельдмаршал Шереметев, из древнего дворянского рода, высокий ростом, с мягкими чертами лица и во всех отношениях похожий на большого генерала».

Б.П. Шереметев

Граф участвовал в Северной войне и получил звание фельд маршала за победу при Эрестфере — это одна из первых побед русских над шведами, затем не без труда и везения одержал победу при Гуммельсдорфе. Позже командовал взятием крепостей Нотебург, Ниеншанц, Копорье и Ям. Далее последовали новые войны на берегах Балтийского моря — Эстляндии (современная Эстония) и Лифландии (бывшая Ливония, современная Латвия).

Однако чем дальше, тем больше отношения между старым графом и «полудержавным властелином» Меншиковым портились. И неудивительно — слишком различно их происхождение, «благородный во всех смыслах» Шереметев, отказывался признать равным выскочку, мздоимца и хама. Разумеется, Меншиков не мог ему этого простить и употреблял все свое влияние на Петра, чтобы рассорить того с графом. В письмах Шереметев жаловался, что ему приходится на старости лет исполнять чужие приказания, что государь ему не пишет и не исполняет его просьбы.

В конце жизни Шереметев окончательно впал в немилость у Петра. Он редко бывал в своей Петербургской усадьбе, предпочитая жить в Москве, в родовой вотчине — Кусково, где и умер в 1719 г., оставив восемь детей.

Яков Вилимович Брюс. Шотландский клан Брюсов дал своей стране королей, а России — двух замечательных государственных деятелей. Старший брат, Роберт, стал первым обер-комендантом Санкт-Петербурга, младший Джеймс Дэниэл, на новой родине его стали звать Яковом Вилимовичем, — военачальником, дипломатом и… по слухам, чернокнижником и колдуном.

С детства Яков увлекался математикой и естествознанием, а в 14 лет мальчика записали в «потешный полк», где он познакомился с будущим царем, сумел зарекомендовать себя с лучшей стороны — составил подробную карту местности от Москвы до Малой Азии и за эту работу пожалован чином полковника. Вместе с Петром был в Великом посольстве, вместе с ним учился строить корабли на верфях в Нидерландах и Англии, по приказанию Петра покупал учебники, книги и оборудование. В Англии познакомился с Исааком Ньютоном.

Якову Вилимовичу Петр поручил создание русской артиллерии — и именно Брюс настоял на том, чтобы она была поделена на осадную и полевую, с более легкими пушками, которые так хорошо показали себя в бою под Полтавой. Уже в 1701 г. отлили 273 пушки, а через год еще 140, а всего в России в период военных действий (от Нарвы до Полтавы) отлили 1006 медных орудий. Артиллерия Брюса, по словам Петра, «зело чудно исправляла свое дело» не только под Нотебургом-Орешком, но и под Копорьем, под Нарвой и Ивангородом, во время битвы при Калише и в Лесном, наконец, под Полтавой, за что Якову Брюсу пожалована высшая награда России — орден Св. Андрея Первозванного.

Брюс оборудовал обсерваторию для наблюдения звездного неба на Сухаревской башне для школы математических и «навигацких наук», еще одну обсерваторию он построил в Петербурге при Морской академии, а третью — в своей подмосковной усадьбе Глинки. За что прослыл алхимиком, астрологом и колдуном. О его доме в Москве ходили легенды, что там хранятся колдовские книги и зелья, которые могут любые раны исцелять и любые камни растворять, что Брюс может открыть любые замки, находить клады или подчинять себе людей.

Я.В. Брюс

По окончании Северной войны Яков Вилимович стал Президентом Берг- и Мануфактур-коллегии, а в 1718-м — генерал-директором всех фортификаций Российского государства.

После смерти Петра Брюс получил от Екатерины I звание генерал-фельдмаршала и орден Св. Александра Невского и ушел в почетную отставку. Остаток жизни провел в Глинках. Детей у Брюса не было, и его имения перешли к сыну старшего брата, генерал-поручику и вице-губернатору Москвы Александру Романовичу Брюсу, который назвал в честь дяди своего единственного сына Яковом. Яков-второй честно служил Екатерине, воевал с турками и шведами, получил звание генерал-аншефа, был назначен петербургским генерал-губернатором (1786–1791 гг.) и одновременно главнокомандующим Москвы (1784–1786 гг.). У него родилась одна дочь, у которой не было детей, и на ней род русских Брюсов пресекся.

Христиан Феликс Бауэр (Родион Христианович Боур). Бывает, одно сгоряча принятое решение меняет всю жизнь человека. Так случилось с ротмистром Христианом Феликсом Бауэром, солдатом шведского драгунского полка. Глупая ссора, дуэль, противник убит, Христиан, опасаясь наказания, убегает. Есть и другая версия: Христиан шпион, его раскрыли, он должен бежать. Так или иначе, но все произошло в конце 1700 г. в крепости Нарве, которую осаждали русские войска. И беглецу достаточно было перебраться через реку Нарву, чтобы попасть в русский лагерь, где он подробно рассказывает о том, какими силами располагает шведский гарнизон крепости. Сведения, которые он доставил царю, не смогли предотвратить «Нарвской конфузии» — новенькая петровская армия, плохо организованная и обученная, при первом натиске шведов бежала с поля боя. И вместе с ней — новоиспеченный полковник Бауэр, или Боур (так стали произносить его фамилию русские). Бежал, чтобы спустя годы вернуться вместе с созданными им 30 кавалерийскими полками и разгромить шведов.

Х.Ф. Бауэр

Драгунский полк Боура отличился в сражении под Гуммельсгофом. В самый критический момент сражения он пришел на помощь русскому передовому отряду, что решило исход боя. Позже, за взятие города Митавы Боур пожалован в генерал-майоры, а за успешные действия в сражении при Калише — в генерал-поручики.

Кавалерийский корпус из пяти тысяч солдат под командованием Боура отличился в битве при Лесном. В этом походе Боур получил тяжелое ранение в голову, но смог командовать правым флангом российской кавалерии во второй Нарвской битве. Успешно отразил все атаки шведов и преследовал бегущего врага. За отличия в боях под Полтавой Петр I пожаловал Боуру свой портрет, украшенный бриллиантами, и поместье.

Боур командовал всей русской кавалерией на Украине, позже — произведен в звание генерала от кавалерии, и, наверное, остался доволен тем, какое решение принял ненастной осенней ночью 1700 г. Скончался Родион Христианович в 1717 г.

Никита Иванович Репнин. Еще один из потомков Рюрика, присягнувший на верность Романовым, еще один солдат петровских «потешных полков». В 25 лет уже командовал Преображенским полком и во время первого Азовского похода участвовал в штурме двух турецких башен-«каланчей», запиравших выход в Азовское море. Однако прославился не как полководец, о нем говорили: «…в войне не много смыслит, но очень любит учиться и очень почтителен».

Репнин один из тех, кто штурмовал Нотебург (1702 г.), Ниеншанц (1703 г.) и Нарву (1704 г.), а 3 июля 1708 г., потерпел сокрушительное поражение от шведов у маленькой литовской деревушки Головчино. Солдаты Репнина не успели возвести укрепления вокруг своей позиции, когда шведы неожиданно открыли огонь из пушек и после получасового боя захватили мост через речку Бабич, Репнин приказал своим солдатам отступать. Один из шведов, участвовавший в сражении позже вспоминал: «Русское командование имело все шансы остановить шведские полки, утомленные переправой и значительными потерями, но вместо этого, я с изумлением увидел, как они стали в беспорядке отступать в лес». Российская армия во время этой битвы потеряла около 6 тысяч солдат, всю артиллерию, снаряжение и обоз. Шведский король Карл XII очень высоко оценил собственную победу и приказал выбить медаль с надписью: «Побеждены леса, болота, оплоты и неприятель». Репнина судили «за бесчестный уход от неприятеля», и приговорили к разжалованию в рядовые и возмещению убытков казне за потерянные «оружие, обозы и орудия». Сумма этого возмещения равнялась почти всему его состоянию.

Позже, в сражении при Лесном, Репнин проявил недюжинную храбрость, и ему возвращен генеральский чин. Во время этой битвы отличился также князь Голицын, старый недруг Репнина. Легенда гласит, что когда после битвы Петр предоставил Голицыну право просить, чего только он пожелает, тот сказал: «Прости Репнина. Что значит вражда личная между нами, когда Отечество и ты, государь, нуждаетесь полезными людьми?»

В день Полтавской битвы Репнин командовал центром армии, нанес последний удар по шведам, сокрушив их строй, и «за мужественные подвиги свои был удостоен ордена Андрея Первозванного». Позже он отличился при взятии Риги.

После войны князь Репнин получил немало наград, среди которых — датский орден Белого Слона и польский Белого Орла, произведен в генерал-фельдмаршалы и пожалован орденом Св. Александра Невского. Одно время служил губернатором Лифляндии, президентом Военной коллегии. Умер Репнин в 1726 г.

Н.И. Репнин

Федор Михайлович Апраксин. Еще один из солдат «потешного полка», прославившийся в Азовском походе и в Северной войне.

После первого Азовского похода Апраксин назначается главой Адмиралтейского приказа. Руководил строительством Таганрога, русского порта на Азовском море. В 1708 г., пока армия Петра сражалась на Украине, защищал молодую столицу Петербург от атак шведских кораблей.

Шведская армия так и не оправилась от удара, нанесенного под Полтавой. Оставалось потеснить их флот на Балтийском море. Весной 1714 г. из Петербурга в Балтийское море отправились 99 «полугалер», каждая — с 15–20 солдатами и 1–2 пушками на борту.

Среди шхер Аланского архипелага, у полуострова Гангут, на южном берегу Финляндии, русские подстерегли шведский флот, окружили его, обстреляли из пушек и взяли на абордаж. Трофеями стали фрегат «Элефант», галеры «Эрн», «Трана», «Грипен», «Лаксен», «Геден» и «Вальфиш», шхерботы «Флюндра», «Мортан» и «Симпан». В сентябре 1714 г. русский флот и плененные корабли прошли по Неве. Аллею, ведущую с пристани к дворцу губернатора Петербурга Меншикова на Васильевском острове, украшали триумфальные ворота с надписью «Русский орел мух не ловит», скульптуры и картины, изображавшие различные эпизоды сражения. В память о победе выбили золотые и серебряные медали, которыми наградили всех участников сражения.

Ф.М. Апраксин

В 1718 г. Федор Матвеевич назначен президентом Адмиралтейств-коллегии и трудился на этом посту десять лет, скончался 10 ноября 1728 г.

Михаил Михайлович Голицын, князь из рода Гедиминовичей, еще один из героев Северной войны, в 12 лет начал службу барабанщиком Семеновского полка. Образованного юношу, храброго солдата, а потом прекрасного командира заметил Петр и стал поручать ему все более ответственные задания. Голицын отличился в Азовском походе и при взятии Нотебурга. Именно он повел солдат в атаку на крепость и отказался отступать, даже получив приказ об этом от Петра. После взятия крепости Петр произнес: «Победителей не судят!», наградил князя золотой медалью и присвоил ему звание полковника.

Михаил Михайлович принимал участие во взятии Ниеншанца и Нарвы, в походе на Украину, откуда вернулся в звании генерал-лейтенанта и с орденом Св. Андрея Первозванного. Затем храбро воевал в Финляндии вместе с Апраксиным.

Но прославила его морская битва при Гренгаме (остров в Аландском архипелаге), в начале августа 1720 г. Это последнее крупное сражение Северной войны.

В русский флот, пришедший к острову Гренгам, входили 61 галера и 29 лодок. В шведской эскадре 52-пушечных линейных корабля, 4 фрегата и 9 малых судов. Силы явно неравные, но галеры по приказу Голицына отступили на мелководье, заманили туда же тяжелые шведские корабли и взяли на абордаж все четыре фрегата, после чего оставшаяся часть эскадры бежала с поля боя. Эта победа поставила точку в истории безраздельного шведского влияния на Балтийском море и привела к подписанию Ништадтского мира. Швеция уступала России «в совершенное, непрекословное, вечное владение и собственность» Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию, часть Карелии с крепостями Выборг и Кексгольм.

М.М. Голицын

После войны князь Голицын пожалован чином генерал-фельдмаршала, командовал войсками в Санкт-Петербурге, занимал должность президента Военной коллегии. Скончался Голицын в декабре 1730 г.

Может быть, не все эти полководцы входили в ближний круг Петра, но все они выполняли для него важную работу, всем он доверял свою жизнь, всем обязан победами. Все хотя бы на шаг, а чаще — не на один шаг, приближали его к осуществлению его мечты. А это — особая близость, какую знают лишь великие созидатели.

Царев токарь — Андрей Нартов

Если ориентироваться на круг интересов Петра, то его можно сравнить с людьми эпохи Возрождения. Он не только политик, но и администратор, не только полководец, но и военный инженер очень высокой квалификации, увлекающийся естественными науками — как дилетант, как коллекционер, как просветитель. Он поддерживал искусства. Он не любил свободное время сидеть без дела. В Летнем саду в молодом Петербурге находится место и для токарной, где Петр работает вместе с «царевым токарем» — Андреем Нартовым.

Нартов начал обучаться токарному делу с 12 лет в Навигацкой школе в Москве. Эта школа — первое техническое учебное заведение в России. В 1712 г. Петр, заметив способности юноши, личным указом перевел его в придворную токарню, расположенную в доме на Петербургской стороне, в Летнем саду, неподалеку от Летнего дворца. В 1714 г. Нартов определен в лабораторию к механическому искусству механиком, получил чин прапорщика и жалование 300 рублей в год.

В 1718 г. Нартов, отправленный для окончания обучения в «ыностранный европейские государства»^[9] посетил Лондон и Париж, где прослушал лекции по математике и астрономии и изучал медальное искусство.

В 1720 г., после кратковременного пребывания при дворе прусского короля, он вернулся в Петербург и возглавил царскую токарню. В мастерской установил новые токарные машины, привезенные из-за границы и начал обучение молодежи токарному делу. Как позже писал сам Нартов: «…будучи при Дворе Его Величества по-прежнему при своей механической должности безотлучно, за что соизволил усмотреть прозорливыми очами блаженные и вечно достойные памяти государь император Петр Великий…»

Нартов изобрел множество оригинальных станков, предложил новые способы отливки пушек, создал скорострельную батарею из 44 трехфунтовых мортирок и оптический прицел. В 1724 г. Нартов представил Петру проект Академии художеств.

Наравне с Нартовым и его учениками в токарне часто работал Петр I, о котором Нартов оставил пространные воспоминания под названием «Достопамятные повествования и речи Петра I». Нартов моложе Петра на 20 лет, поэтому по-настоящему дружеских отношений между ними быть не могло. Но понимая, что личность, слова и поступки непокорного русского царя вызывают и будут вызывать еще долгое время жгучий интерес, начал записывать все, о чем слышал, и главное — сцены, которым сам стал свидетелем.

Вот что он вспоминает:

А.К. Нартов

«В беседах Его Величество бывал весел, разговорчив, обходителен в простоте, без церемонии и вычуров и любил около себя иметь веселых, но умных людей; досадчиков в беседе не терпел и в наказание тому, кто кого оскорбил словом, давал пить покала по три вина или ковш с вином, называемый Орел, чтоб лишнего не врал и не обижал; словом, он и гости его забавлялись ра́вно; неприметно было в нем того, что он был самодержавный государь, но казался быть простым гражданином и приятелем. <…>

Обыкновенно вставал Его Величество утром часу в пятом, с полчаса прохаживался по комнате; потом Макаров читал ему дела; после, позавтракав, выезжал в шесть часов в одноколке или верхом к работам или на строения, оттуда в сенат или в адмиралтейство. В хорошую погоду хаживал пешком. Обедал в час по полудни. В десять часов пил одну чарку водки и заедал кренделем; после того, спустя полчаса, ложился почивать часа на два; в четыре часа после обеда отправлял паки разные дела; по окончании оных тачивал; потом либо выезжал к кому в гости, или дома с ближними веселился… Голландские газеты читывал после обеда, на который делывал свои примечания и надобное означал в них карандашом, а иное — в записной книжке, имея при себе готовальню с потребными инструментами математическими и хирургическими. Допуск по делам пред государя был [в] особый кабинет подле токарной или в самую токарную. Обыкновенно допускаемы были: с доклада — канцлер граф Головкин, генерал-прокурор граф Ягушинской, генерал-фельдцейхмейстер граф Брюс, вице-канцлер барон Шафиров, тайный советник Остерман, граф Толстой, сенатор князь Долгорукий, князь Меншиков, генерал-полицмейстер Девиер, флотские флагманы, корабельные и прочие мастера; без доклада — князь-цесарь Ромодановский, фельдмаршал граф Шереметев, которых провожал до дверей кабинета своего… Даже сама императрица Екатерина Алексеевна обсылалась наперед, может ли видеть государя, для того, чтоб не помешать супругу своему в упражнениях. В сих-то комнатах производились все государственные тайности; в них оказываемо было монаршее милосердие и скрытое хозяйское наказание, которое никогда не обнаруживалось и вечному забвению предаваемо было. Я часто видал, как государь за вины знатных чинов людей здесь дубиною подчивал, как они после сего с веселым видом в другие комнаты выходили и со стороны государевой, чтоб посторонние сего не приметили, в тот же день к столу удостоиваны были. Но все такое исправление чинилось не как от императора подданному, а как от отца сыну: в один день наказан и пожалован. Сколь монарх был вспыльчив, столько и снисходителен; да иначе и быть ему почти не можно было по тем досадам, которые против добра, устрояемого им, чинились. При всем том был великодушен и прощал вины великие неоднократно, если раскаяние принесено ему чистосердечное».

А еще Нартов собирал афоризмы, остроумные высказывания Петра. Например: «Государь, точа человеческую Фигуру в токарной махине и будучи весел, что работа удачно идет, спросил механика своего Нартова: “Каково точу я?” И когда Нартов отвечал: “Хорошо”, то сказал Его Величество: “Таково-то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцов”».

Или просто мелочи, показывавшие, однако, как близок был автор к царю: «Некогда князь Меншиков, пришед к дверям токарной комнаты Его Величества, требовал, чтоб ею туда впустили, но, увидя в том препятствие, начал шуметь. На сей шум вышел к нему Нартов и, удержав силою туда войти хотевшего князя Меншикова, объявлял ему, что без особого приказа от государя никого впускать не велено, и потом двери тотчас запер. Такой неприятный отказ сего честолюбивого, тщеславного и гордого вельможу столь рассердил, что он в запальчивости, оборотясь, с великим сердцем сказал: “Добро, Нартов, помни это”. О сем происшествии и угрозах донесено было тогда же императору, который в то время точил паникадило в соборную церковь Святых Апостолов Петра и Павла, яко благоговейный дар, посвящаемый им Богу в благодарение за полученное им облегчение от марциальных вод, — на что Его Величество, рассмеявшись, произнес такую речь: “Где ж скрыться от ищущих и толкущих?” Потом, взглянув взором уверительным, сказал: “Кто дерзнет против мастера моего? Посмотрю. Невежество художеств и наук не терпит, но я наглость решу; подай, Андрей, чернила и бумагу!” Государь тотчас написал на токарном станке следующее и, отдав Нартову, промолвил: “Вот тебе оборона; прибей сие к дверям и на угрозы Меншикова не смотри”: кому не приказано, или кто не позван, да не входит сюда не токмо посторонний, но ниже служитель дома сего, дабы хотя сие место хозяин покойное имел. Сей собственною Петра Великого рукою писанный указ, данный мне, Нартову, находится у меня поныне соблюденным. После сего не являлись более докучатели, и тишина была около того места толь велия, что монарх, видя себя спокойным и забавляясь тем, механику своему говорил: “Теперь, Андрей, по почте ходящих сюда не слышно знать, грома колес наших боятся”, то есть обращения или движения колес махинных; но в самом деле мнил Его Величество чрез сие о прибитой к двери бумаге».

Или такую: «Когда Нартов просил Его Величество окрестить сына его новорожденного, тогда отвечал ему: “Добро!» И оборотясь к государыне, с усмешкою сказал: “Смотри, Катенька, как мой токарь и дома точит хорошо”. Окрестя, пожаловал он ему триста рублей да золотую медаль: подарок при крещении весьма редкий, ибо Петр Великий на деньги был не члив и свободнее давал деревни; тогда обещал государь ему деревню, однако за скоро приключившеюся болезнию и кончиною сего не воспоследовало». Разумеется, Нартов не был лишен тщеславия.

После смерти Петра токарню перевели в ведение Академии наук, а Нартова назначили советником Академии и управляющим механической экспедицией при ней. Умер Андрей Константинович в 1756 г. «Достопамятные повествования» изданы сыном Нартова Андреем Андреевичем. Нартов-младший также оказался человеком замечательным: он был ученым-естествоиспытателем, писателем, почетным членом Академии наук, основателем Вольного экономического общества, президентом Берг-коллегии и Российской академии, одним из основоположников лесоводства в России. Переводил на русский язык Лессинга, «Историю» Геродота, «Минералогию» И.Г. Лемана, «Металлургию» Д. Скополи и т. д.

Царевна Наталья — сестра и единомышленница

Юная Наталья Алексеевна, младшая сестра Петра, долго жила в Преображенском. Совсем одиноко ей стало, когда в 1694 г. умерла Наталья Кирилловна, а в 1697 г. Петр уехал с посольством за границу.

В 1698 г. у Натальи появился приемный сын, вернувшись на родину, Петр заставил Евдокию Лопухину принять постриг, а образование и воспитание малолетнего царевича поручил сестре.

Двумя годами раньше умер «старший царь» Иван Алексеевич, и его вдова Прасковья Федоровна вместе с тремя выжившими дочерьми — Анной, Екатериной и Прасковьей, соответственно, четырех, трех и двух лет от роду, поступили под опеку Петра, им отвели Измайловский дворец. Вдовая царица была, вероятно, хорошим психологом и дипломатом — она быстро сдружилась с молодым царем и его сестрой. Кроме того, в посредстве браков своих дядей, а также родного и двоюродных братьев, Прасковья состояла в родстве с Трубецкими, Прозоровскими, Стрешневыми, Куракиными, Долгорукими, поэтому обладала определенным политическим влиянием.

Петру не слишком нравился традиционный русский уклад Измайлова, где собиралось множество богомольцев, гадалок, странников и странниц, выдающих себя за «святых людей». Петр звал эти сборища «госпиталь уродов, ханжей и пустосвятов», тем не менее он никогда не заставлял Прасковью перенять европейские манеры, и, по свидетельству современников, «советы и просьбы ее никогда не презирал». В 1702 г. Петр праздновал в Измайлове победу над шведами, царица Прасковья принимала у себя не только Петра и его сподвижников, но и иностранных дипломатов с женами.

Царевна Наталья

Пока Петр сражался за балтийские земли и строил Санкт-Петербург, Наталья задумала новый проект. Вероятно, в детстве она не раз слышала от матери о необыкновенном развлечении, которым тешил ее царь-батюшка. И царская сестра решила организовать свой театр. Петр поддержал ее, приказав передать Наталье «комедиальное и танцевальное платье», а также декорации и тексты пьес, привезенные несколькими годами раньше немецкими театрами в Москву. Актерами стали приближенные и слуги. В репертуар вошли инсценировки житий святых и пьесы на сюжет переводных романов. Посмотреть спектакли приезжали обитатели Измайлова.

В 1705 г. размеренную жизнь подмосковных затворниц нарушило событие, наверняка породившее много сплетен и кривотолков. Датский посланник Юст Юль, путешествовавший в это время со Двором Петра, так описывает случившееся: «Я ездил в Измайлово — двор в 3-х верстах от Москвы, где живет царица, вдова царя Ивана Алексеевича, со своими тремя дочерьми царевнами. Поехал я к ним на поклон. При этом случае царевны рассказали мне следующее. Вечером, незадолго перед своим отъездом, царь позвал их, царицу и сестру свою Наталью Алексеевну в один дом в Преображенскую слободу. Там он взял за руку и поставил перед ними свою любовницу Екатерину Алексеевну. На будущее время, сказал царь, они должны считать ее законной его женой и русской царицей. Так как сейчас, ввиду безотлагательной необходимости ехать в армию, он обвенчаться с ней не может, то увозит ее с собой, чтобы совершить это при случае, в более свободное время. При этом царь дал понять, что если он умрет прежде, чем успеет на ней жениться, то все же после смерти они должны будут смотреть на нее как на законную его супругу».

Решив превратить свою Катеринушку («Катеринушка, друг мой сердешнинькой!» — так он обращался к ней в письмах) из «метрессы» в законную жену, Петр поручил ее заботам Натальи Алексеевны, чтобы та обучила девушку русскому языку и обычаям страны. В доме Натальи Алексеевны Екатерину крестили в православие.

В 1706 г. Петр издал указ, согласно которому знатным московским людям надлежало переселиться в новую столицу. И одними из первых этот указ исполнили члены его собственной семьи. 22 марта 1708 г. отправился в путь целый караван колымаг, повозок и подвод. Кроме царевны Натальи Алексеевны и царицы Прасковьи с дочерьми, ехали царица Марфа Матвеевна, вдова царя Федора, единокровные сестры Петра — царевны Марья и Феодосия, князь Федор Юрьевич Ромодановский, Иван Иванович Бутурлин и многие именитые сановники.

Путешествовали в каретах, которые представляли собой крытый кузов, подвешенный на ремнях или цепях, прикрепленных к высоким подставкам, которые покоились на передней и задней осях четырехколесного основания. В каждую карету впрягалось несколько лошадей — от двух, у простых путешественников, до двенадцати — у особ царской крови. Кучер сидел верхом, на одной из лошадей. В таких экипажах удобно путешествовать по хорошим дорогам, но по бездорожью езда была очень тряской.

Кроме того, лошадей часто приходилось кормить и менять, также и люди нуждались в пище и отдыхе. Поэтому «караван» двигался медленно.

По суше путешественницы добрались до Шлиссельбурга — бывшей Шведской крепости Нотебург, где их ожидал Петр.

«Государь не токмо что сам страстную охоту к водяному плаванию имел, но желал также приучить и фамилию свою, — пишет Андрей Нартов. — Сего ради в 1708 году прибывших из Москвы в Шлиссельбург цариц и царевен встретил на буерах, на которых оттуда в новую свою столицу и приплыл. И когда адмирал Апраксин, верстах в четырех от Петербурга, на яхте с пушечною пальбою их принял, Петр Великий в присутствии их ему говорил: “Я приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись впредь моря и чтоб понравилось им положение Петербурга, который окружен водами. Кто хочет жить со мною, тот должен часто бывать на море”.

Его Величество подлинно сие чинил и многократно в Петергоф, Кронштадт и Кроншлот с царскою фамилиею по морю езжал, для чего и приказал для них сделать короткие бостроки (безрукавки. — Е. П.), юбки и шляпы по голландскому манеру. Прибывшие из Москвы и в вышепоказанном плавании находившиеся были: царица Прасковья Феодоровна, супруга царя Иоанна Алексеевича, и дщери его — царевны Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны, царевны же Наталья, Мария и Феодосия Алексеевны».

Вероятно, царицы и царевны впервые оказались в морском плавании, впрочем, оно протекало благополучно. А вот новая столица, уже прозванная «парадизом», встретила их неласково.

Маленький домик Петра I на Петербургской стороне, разумеется, не мог вместить царственных особ вместе со всей их свитой. Поэтому их поместили в доме губернатора. Цариц и царевен встречали праздничным салютом, потом начался пир.

Далеко за полночь утомленные гостьи уснули. В десятом часу утра их разбудил крик: «Пожар, пожар!». Вероятно, кто-то из пьяных гуляк, засидевшихся вчера за столом ненароком поджег дом. Все люди спаслись; но бо́льшая половина верхнего жилья сгорела со многими вещами и пожитками. Стало ясно, что нужно обзаводиться собственным хозяйством.

Петр I отдал распоряжения о строительстве домов и повез семейство знакомиться с окрестностями города. Первым делом съездили в Кронштадт, полюбовались на строящиеся форты и верфи, затем выехали в Нарву, осмотрев по пути Копорье и Ямбург. В Нарве отпраздновали День ангела государя молебнами, пушечным салютом, фейерверками и снова торжественным обедом. Затем государь поехал далее, навстречу Полтавской битве, а женщины вернулись в Петербург.

Прасковья с дочерьми поселилась на Петербургской стороне, где в то время располагалась гавань, в которой теснились сотни кораблей из Ладоги, Новгорода и других городов с товарами и съестными припасами. Ее дворец деревянный, или мазанковый, как большинство домов в Петербурге, ближайшими соседями оказались князь А.Д. Меншиков, канцлер Г.И. Головкин, вице-канцлер Остерман, барон Шафиров. Рядом находился первый Гостиный Двор, сгоревший в 1710 г.

Позже семейству вдовой царицы выделили загородное имение, названное в честь ее покойного супруга Ивановским. От него получила название и речка Ивановка, прежде называвшаяся Хабой (Haapajoki — Осиновка).

Наталья Алексеевна тоже поселилась на берегу Невы, в Литейной части по соседству с Кикиными палатами, где тогда располагалась Кунсткамера (ее дворец стоял на том месте, где ныне проходит Шпалерная ул.).

На участке Натальи Алексеевны по ее приказу построили еще и отдельное здание богадельни. Это первая богадельня в Петербурге и одновременно первый «воспитательный дом», сюда приносили всех подкидышей, или «зазорных детей», как их тогда называли. Также царевне пожаловали мызу Хотчино (современная Гатчина).

Переехав в Петербург, Наталья Алексеевна «взялась за старое» и устроила «комедийную хоромину» для всех «прилично одетых людей», т. е. дворянской публики. Петербургский театр тоже был любительским, пьесы для него писала сама царевна. Ее перу принадлежат «Комедия о святой Екатерине», «Хрисанф и Дария», «Цезарь Оттон», «Святая Евдокия», а также драма «Действие о Петре Златые Ключи».

Однако Наталья прожила в Петербурге недолго. Болезнь унесла ее в 1716 г. После смерти царевны более 200 томов из ее личной библиотеки (очень значительное собрание по меркам того времени) поступили в царское книгохранилище, а театральную часть отослали в Санкт-Петербургскую типографию.

«Князь-папа» и другие личины

Петербург в петровское время — город-порт, город-верфь, став столицей, он превратился в город официальных торжеств — в честь очередной победы в Северной войне, в честь спуска на воду очередного корабля, в честь приема иностранных послов. Но натура Петра слишком живая и неуемная, чтобы остаться в рамках придворного церемониала. Он истинный сын своего времени — неистовый в гневе, жестокий, жадный до развлечений, которые показались бы дикими и грубыми его утонченным потомкам.

Как все московские бояре, Петр глубоко религиозный человек, и вера с детства впиталась ему в плоть и кровь, что, как мы знаем уже, не помешало ему использовать церковную церемонию для решительной атаки на царевну Софью, атаки, которая немало способствовала его победе. Вероятно, его в этот момент совершенно не мучила мысль, что он поступает не по-братски и не по-христиански, затевая междоусобицу фактически на пороге церкви. Вероятно, полагал, что восстанавливая свои права на трон, он вершит божью волю.

Также вполне естественным и христианским поступком стало для него отвергать «папистскую ересь» и насмехаться над ней. И делал он это, как и всё в своей жизни — с размахом, создав «Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор». Это произошло где-то в промежутке между 1688 и 1690 гг., то ли в последний год правления царевны Софьи, то ли после ее свержения, в первый год совместного правления молодых царей. Во главе собора стоял выбираемый «князь-папа». У «князя-папы» на голове красовалась епископская митра из жести с изображением бога вина Бахуса, а в руках — шкатулка в форме священной книги, внутри которой лежали склянки с водкой. Вместо панагии «князь-папа» носил на цепочке флягу. Верховный шутовской титул за время существования собора получили трое приближенных Петра: Матвей Нарышкин, Никита Зотов и Петр Бутурлин.

В собраниях принимал участие и «князь-кесарь», который облачался в царские одежды. Эта роль принадлежала Федору Ромодановскому, а позже — его сыну. Сам же Петр I скромно звался диаконом, протодиаконом или архиереем. Он целовал руку «князю-папе» и называл его правителем.

Борис Куракин рассказывает: «Теперь надобно сего не забыть и описать коим образом потешной был патриарх учинен, и митрополиты, и другие чины духовные из придворных знатных персон, которые кругом Его Величества были, более ко уничтожению оных чинов, а именно: был названной Матвей Филимонович Нарышкин окольничей, муж глупой, старой и пьяной, которой назван был патриархом; а архиереями названы были от разных провинций из бояр некоторые и протчие другие чины и дьяконы из спальников. <…> И во время дня Вербнаго воскресения также процессия после обеда отправлялась на потешном дворе. Оной патриарх шутошной был возим на верблюде в сад набережной к погребу фряжскому.

И там, довольно напившись, разъезжались по домам.

Также и постановление тем патриархам шутошным и архиереям бывало в городе помянутом Плешпурхе^[10], где была сложена вся церемония в терминах таких, о которых запотребно находим не распространять, но кратко скажем к пьянству, и к блуду, и всяким дебошам.

Оной-же патриарх с Рождества Христова и во всю зиму до масляницы продолжал славление по всем знатным дворам на Москве, и в слободе, и у знатных купцов с воспением обыкновенным церковным, в которых домех приуготовливали столы полные с кушанием, и где прилучится обедали все, а в других ужиновали, а во оных токмо пивали. И продолжалось каждой день до полуночи и разъезжались всегда веселы».

Все это действо не было чем-то из ряда вон выходящим, буйные гуляния перед Рождеством и на Масленицу, с ряжеными и непристойными шутками — старая традиция, как в России, так и в Европе, традиция, которую Церковь много раз пыталась запретить, но всегда безуспешно. О ряженых на Руси упоминают с XII в., и поскольку упоминают в официальных документах, то всегда осуждают. Но, видимо, в людях с древнейших времен осталась потребность в особенные сакральные моменты погружаться «в вывернутый наизнанку» мир предков, природных духов и мертвецов, где все наоборот. Погружаться именно затем, чтобы потом обновленными вернуться в реальность. Ряженые меняли свой облик — становились на ходули, обматывали соломой руки и ноги, чтобы они казались толстыми и кривыми, подкладывали горбы под вывернутую наизнанку шубу, на костюм навешивали колокольчики, старые веники, лапти и др. Чтобы придать себе устрашающий вид, ряженые приделывали длинные клыки из репы, надевали на голову тыкву с вырезанными глазницами и прикрепленной внутри свечой, закутывались в белое полотно и т. д. Чтобы выглядеть чудно́ мужчины переодевались в женскую одежду, а женщины — в мужскую, при этом нередко на ноги надевали непарную обувь, на голову корзину или что-нибудь из посуды. На Русском Севере популярный персонаж святочных игр на посиделках — ряженый «покойником»: его одевали в белое, натирали лицо мукой, в рот вставляли торчащие зубы, вырезанные из брюквы, клали на скамейку, оплакивали, заставляли девок целовать лежащего. На таких гуляниях можно увидеть рядом людей, «представлявших» козу, коня, медведя, тура, аиста и журавля, чертей, ведьм, карикатурных нищих, солдат, цыган, евреев, немцев, арапов и тут же — святых Николая, Андрея, Варвару и ангелов. «Всешутейшия собор» вполне укладывался в эту традицию. Правда, порой было очень сложно понять, смеется ли Петр над папистами, или глумится над Церковью вообще.

Известный русский историк Василий Ключевский писал: «Эти официальные празднества были тяжелы, утомительны. Но еще хуже были увеселения, тоже штатные и непристойные до цинизма. Трудно сказать, что было причиной этого, потребность ли в грязном рассеянии после черной работы или непривычка обдумывать свои поступки. Петр старался облечь свой разгул с сотрудниками в канцелярские формы, сделать его постоянным учреждением. Так возникла коллегия пьянства, или “сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор”. Он состоял под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы, или всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кокуйского и всея Яузы. При нем был конклав 12 кардиналов, отъявленных пьяниц и обжор, с огромным штатом таких же епископов, архимандритов и других духовных чинов, носивших прозвища, которые никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати. Петр носил в этом соборе сан протодьякона и сам сочинил для него устав…

<…> Первейшей заповедью ордена было напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. У собора, целью которого было славить Бахуса питием непомерным, был свой порядок пьянодействия, “служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками”, свои облачения, молитвословия и песнопения, были даже всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи. Как в Древней церкви спрашивали крещаемого: “Веруеши ли?”. Так в этом соборе новопринимаемому члену давали вопрос: “Пиеши ли?”. Трезвых грешников отлучали от всех кабаков в государстве; инако мудрствующих еретиков-пьяноборцев предавали анафеме. Одним словом, это была неприличнейшая пародия церковной иерархии и церковного богослужения, казавшаяся набожным людям пагубой души, как бы вероотступлением, противление коему — путь к венцу мученическому. Бывало, на святках компания человек в 200 в Москве или Петербурге на нескольких десятках саней на всю ночь до утра пустится по городу “славить”; во главе процессии шутовской патриарх в своем облачении, с жезлом и в жестяной митре; за ним сломя голову скачут сани, битком набитые его сослужителями, с песнями и свистом. Хозяева домов, удостоенных посещением этих славельщиков, обязаны были угощать их и платить за славление; пили при этом страшно, замечает современный наблюдатель.

<…> Раз на масленице в 1699 г. после одного пышного придворного обеда царь устроил служение Бахусу; патриарх, князь-папа Никита Зотов, знакомый уже нам бывший учитель царя, пил и благословлял преклонявших перед ним колена гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубуками, подобно тому как делают архиереи дикирием и трикирием; потом с посохом в руке “владыка” пустился в пляс. Один только из присутствовавших на обеде, да и то иноземный посол, не вынес зрелища этой одури и ушел от православных шутов. <…> Петр играл не в одну церковную иерархию или в церковный обряд. Предметом шутки он делал и собственную власть, величая князя Ф. Ю. Ромодановского королем, государем, “вашим пресветлым царским величеством”, а себя “всегдашним рабом и холопом Piter’om” или просто по-русски Петрушкой Алексеевым. Очевидно, здесь больше настроения, чем тенденции. Игривость досталась Петру по наследству от отца, который тоже любил пошутить, хотя и остерегался быть шутом. У Петра и его компании было больше позыва к дурачеству, чем дурацкого творчества. Они хватали формы шутовства откуда ни попало, не щадя ни преданий старины, ни народного чувства, ни собственного достоинства, как дети в играх пародируют слова, отношения, даже гримасы взрослых, вовсе не думая их осуждать…

<…> Можно не дивиться крайней беззаботности о последствиях, о впечатлении от оргий. Хотя Петр жаловался, что ему приходится иметь дело не с одним бородачом, как его отцу, а с тысячами, но с этой стороны можно было ждать больше неприятностей, чем опасностей. К большинству тогдашней иерархии был приложим укор, обращенный противниками нововведений на последнего патриарха Адриана, что он живет из куска, спать бы ему да есть, бережет мантии для клобука белого, затем и не обличает. Серьезнее был ропот в народе, среди которого уже бродила молва о царе-антихристе; но и с этой стороны надеялись на охранительную силу кнута и застенка, а об общественной стыдливости в тогдашних правящих сферах имели очень слабое помышление. Да и народные нравы, если не оправдывают, то частью объясняют эти непристойные забавы.

Кому неизвестна русская привычка в веселую минуту пошутить над церковными предметами, украсить праздное балагурство священным изречением? Известно также отношение народной легенды к духовенству и церковному обряду. В этом повинно само духовенство: строго требуя наружного исполнения церковного порядка, пастыри не умели внушить должного к нему уважения, потому что сами недостаточно его уважали. И Петр был не свободен от этой церковно-народной слабости: он был человек набожный, скорбел о невежестве русского духовенства, о расстройстве Церкви, чтил и знал церковный обряд, вовсе не для шутки любил в праздники становиться на клиросе в ряды своих певчих и пел своим сильным голосом — и, однако же, включил в программу празднования Ништадтского мира в 1721 году непристойнейшую свадьбу князя-папы, старика Бутурлина, со старухой, вдовой его предшественника Никиты Зотова, приказав обвенчать их в присутствии Двора при торжественно-шутовской обстановке в Троицком соборе. Какую политическую цель можно найти в этой непристойности, как и в ящике с водкой, формат которого напоминал пьяной коллегии евангелие? Здесь не тонкий или лукавый противоцерковный расчет политиков, а просто грубое чувство властных гуляк, вскрывавшее общий факт, глубокий упадок церковного авторитета. При господстве монашества, унизившем более духовенство, дело церковно-пастырского воспитания нравственного чувства в народе превратилось в полицию совести».

М.Ф. Нарышкин

На свадьбе «князя-папы» присутствовал и сам Бахус, его изображал царский шут Семен Яковлевич Тургенев. Возможно, он же сыграл роль Нептуна на маскараде, который состоялся в следующем, 1722 г., в честь еще одного празднования Ништадтского мира, на этот раз в Москве. Сани, полные ряженых соратников Петра, с грохотом и криками катались по городу, «Нептун» в короне и с трезубцем гарцевал впереди позолоченной кареты. Выворачивание социальных норм наизнанку, превращение царя в шута, а шута — в морского царя или в греческого бога — именно это происходит на карнавалах. «Серьезные» торжества и «низовая» комическая стихия причудливо перемешивались по воле Петра, и если это кого-то и смущало, то мало кто осмеливался высказать это вслух.

Давайте же ближе присмотримся к тем, кто вместе с Петром веселился на «всешутейшем и всепьянейшем соборе».

* * *

Матвей Филимонович Нарышкин, родственник царицы Натальи Кирилловны. В 1674–1676 гг. — воевода в Великом Устюге, с 1678 г. — дворянин московский, с 1686 г. — стольник, с 1688 г. — окольничий, с 1690 г. — боярин. Ни государственного ума, ни каких-то замечательных способностей за Матвеем Филимоновичем не водилось.

О нем отзывались как о человеке очень глупом, но исправном пьянице, который с честью носил шутовской сан «патриарха» «Всепьянейшего собора всешутейшего князь-папы» и прозвище Милак. Скончался Матвей Филимонович в 1692 г.

Никита Зотов, совсем иной «князь-папа». Один из первых учителей юного Петра, позже в качестве дьяка участвовал в переговорах с крымским ханом Мурад-Гиреем и в заключении Бахчисарайского мира (1680 г.), в Азовских походах, но не как воин, а как «ближний советник и ближней канцелярии генерал-президент». И по отзыву самого Петра: «…был в непрестанных трудах письменных распрашиванием многих языков и иными делами».

Н. Зотов

Много лет служил главой Печатного приказа (1701–1717 гг.), ближайшим советником и генерал-президентом Ближней канцелярии. В 1702–1703 гг. наблюдал за укреплением Шлиссельбурга и возведением одного из бастионов (так называемый «Зотов бастион») Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. Позже возведенный в графское достоинство, в 1711 г. назначен государственным фискалом, взяв на себя «сие дело, чтобы никто от службы не ухоронился и прочего худа не чинил». О нем отзывались как о человеке с недостаточным образованием, не слишком широкого кругозора, однако честном, дельном и расторопном. Петр знал, что всегда может на него положиться, и не однажды награждал его за усердие.

Петр Иванович Бутурлин происходил из знатнейшего боярского рода. Его дед, Василий Васильевич Бутурлин, был дипломатом при царе Алексее Михайловиче. Сам Бутурлин начинал службу стольником при юном Петре. Служба эта требовала от него самых разных качеств, ставила перед нелегким выбором. Так, 24 июня 1718 г. Бутурлин в числе других подписал смертный приговор царевичу Алексею Петровичу.

Но более всего Бутурлин стал известен как «князь-папа» благодаря шутовской свадьбе со вдовой Зотова 10 сентября 1721 г., она стала частью торжественного праздника в честь Ништадтского мира. Ее описывает юнкер Фридрих-Вильгельм Берхгольц, бывший в то время в Петербурге в свите герцога Гольштейн-Готторпского — жениха старшей дочери Петра и Екатерины — Анны Петровны. Описывает с подробностями, которые могут показаться даже излишними: «10-го начался большой маскарад, который должен был продолжаться целую неделю, и в этот же день праздновалась свадьба князя-папы со вдовою его предместника, которая целый год не соглашалась выходить за него, но теперь должна была повиноваться воле царя. Было приказано, чтобы сегодня, по сигнальному выстрелу из пушки, все маски собрались по ту сторону реки на площади, которая вся была устлана досками, положенными на бревна, потому что место там очень болотисто и не вымощено. Площадь эта находится перед Сенатом и церковью Св. Троицы, имея с одной стороны здания художеств, с другой — крепость, с третьей — здания всех коллегий, а с четвертой — Неву. Посредине ее стоит упомянутая церковь Св. Троицы, а перед Сенатом возвышается большая деревянная пирамида, воздвигнутая в память отнятия у шведов, в 1714 году, четырех фрегатов, в котором царь сам участвовал, за что и был произведен князем-кесарем в вице-адмиралы. <…> В этот день в крепости не только подняли большой праздничный флаг (из желтой материи, с изображением черного двуглавого орла), но и палили, в знак торжества, из пушек, как и на галерах, стоявших по реке. Между тем все маски, в плащах, съехались на сборное место, и пока особо назначенные маршалы разделяли и расставляли их по группам в том порядке, в каком они должны были следовать друг за другом, Их Величества, его высочество и знатнейшие из вельмож находились у обедни в Троицкой церкви, где совершилось и бракосочетание князя-папы, которого венчали в полном его костюме. Когда же, по окончании этой церемонии, Их Величества со всеми прочими вышли из церкви, сам царь, как было условлено наперед, ударил в барабан (Его Величество представлял корабельного барабанщика и уж, конечно, не жалел старой телячьей кожи инструмента, будучи мастером своего дела и начав, как известно, военную службу с этой должности); все маски разом сбросили плащи, и площадь запестрела разнообразнейшими костюмами. <…> Царь, одетый, как сказано, голландским матросом или французским крестьянином и в то же время корабельным барабанщиком, имел через плечо черную бархатную, обшитую серебром перевязь, на которой висел барабан, и исполнял свое дело превосходно. Перед ним шли три трубача, одетые арабами, с белыми повязками на головах, в белых фартуках и в костюмах, обложенных серебряным галуном, а возле него три другие барабанщика, именно генерал-лейтенант Бутурлин, генерал-майор Чернышев и гвардии майор Мамонов, из которых оба первые были одеты как Его Величество. За ними следовал князь-кесарь в костюме древних царей, т. е. в бархатной мантии, подбитой горностаем, в золотой короне и со скипетром в руке, окруженный толпою слуг в старинной русской одежде. Царица, заключавшая со всеми дамами процессию, была одета голландскою или фризскою крестьянкой — в душегрейке и юбке из черного бархата, обложенных красной тафтой, в простом чепце из голландского полотна, и держала под рукою небольшую корзинку. Этот костюм ей очень шел. Перед нею шли ее гобоисты и три камер-юнкера, а по обеим сторонам 8 арабов в индейской одежде из черного бархата и с большими цветами на головах. За государыней следовали две девицы Нарышкины, одетые точно так, как она, а за ними все дамы, именно сперва придворные, также в крестьянских платьях, но не из бархата, а из белого полотна и тафты, красиво обшитых красными, зелеными и желтыми лентами, потом остальные, переодетые пастушками, нимфами, негритянками, монахинями, арлекинами, скарамушами… <…> За группой царицы, как за царем, шла княгиня-кесарша Ромодановская в костюме древних цариц, т. е. в длинной красной бархатной мантии, отороченной золотом, и в короне из драгоценных камней и жемчуга. <…> Его королевское высочество, наш герцог, был со своей группой в костюме французских виноградарей, в шелковых фуфайках и панталонах разных цветов, красиво обложенных лентами. Шляпы у них были обтянуты тафтой и обвиты вокруг тульи лозами с виноградными кистями из воска. Его высочество, в костюме розового цвета, шел один впереди, отличаясь от своей группы тем, что имел под тафтяной фуфайкой короткий парчовый камзол, входивший в панталоны, и что вместо шнурков и лент платье его было обшито серебряным галуном. Кроме того, он держал в руке виноградный серп. За ним шла его свита в три ряда, по три человека в каждом, именно первый ряд в зеленых костюмах, второй — в желтых, третий — в голубых. Ленты на тафтяных фуфайках были у них также разноцветные, но нашиты у всех одинаково, шляпы же одного цвета. Группу эту заключал г. фон Альфельд в костюме темно-красного цвета, обшитом, как и у герцога, галуном, но очень узким. Первый ряд составляли тайный советник Клауссенгейм, Бонде и Ранцау, второй — тайный советник Бассевич, Штенфлихт и Сальдерн, третий — тайный советник Геспен, Лорх и Штамке. Мы, прочие, были на этот раз только зрителями, потому что свита герцога не могла быть больше. Группа его высочества была одной из лучших. Маски, следовавшие за нею, отличались красивыми и самыми разнообразными костюмами. Одни были одеты как гамбургские бургомистры в их полном наряде из черного бархата (между ними находился и князь Меншиков); другие, именно гвардейские офицеры, как римские воины, в размалеванных латах, в шлемах и с цветами на головах; третьи как турки, индейцы, испанцы… некоторые, как государственные министры, в шелковых мантиях и больших париках, или как венецианские nobili (дворяне); наконец, многие были наряжены жидами (здешние купцы), корабельщиками, рудокопами и другими ремесленниками. Самыми странными были князь-папа, из рода Бутурлиных, и коллегия кардиналов в их полном наряде. Все они величайшие и развратнейшие пьяницы, но между ними есть некоторые из хороших фамилий. Коллегия эта и глава ее, так называемый князь-папа, имеют свой особый устав и должны всякий день напиваться допьяна пивом, водкой и вином. Как скоро один из ее членов умирает, на место его тотчас, со многими церемониями, избирается другой отчаянный пьяница. Поводом к учреждению ее царем был, говорят, слишком распространившийся между его подданными, особенно между знатными лицами, порок пьянства, который он хотел осмеять, и вместе с тем предостеречь последних от позора. <…> Но другие думают, что царь насмехается над папою и его кардиналами, тем более что он, как рассказывают, не щадит и своего духовенства, приказывая ежегодно перед постом исполнять одну смешную церемонию: в прежние времена в Москве всякий год в Вербное воскресенье бывала особенная процессия, в которой патриарх ехал верхом, а царь вел лошадь его за поводья через весь город. Вместо всего этого бывает теперь совершенно другая церемония: в тот же день князь-папа с своими кардиналами ездит по всему городу и делает визиты верхом на волах или ослах, или в санях, в которые запрягают свиней, медведей или козлов. Я думаю скорее, что Его Величество имел в виду первую причину. Конечно, он может иметь тут еще и другую, скрытую цель, потому что как государь мудрый всячески заботится о благе своего народа и всеми мерами старается искоренять в нем старые грубые предрассудки».

Берхгольц описывает как маски во главе с Бахусом, с царем и царицей отправились пировать в специально построенную для этого залу, как потом молодоженов увели в брачный покой: «Брачная комната находилась в упомянутой широкой и большой деревянной пирамиде, стоящей перед домом Сената. Внутри ее нарочно осветили свечами, а ложе молодых обложили хмелем и обставили кругом бочками, наполненными вином, пивом и водкой. В постели новобрачные, в присутствии царя, должны были еще раз пить водку из сосудов, имевших форму partium genitalium^[11] (для мужа — женского, для жены — мужского), притом довольно больших. Затем их оставили одних; но в пирамиде были дыры, в которые можно было видеть, что делали молодые в своем опьянении». Не забывает упомянуть, что «вечером все дома в городе были иллюминованы, и царь приказал, чтоб это продолжалось во все время маскарада».

Рассказывает и о том, как на следующий день перевозили новобрачных обратно через Неву, в дом Бутурлина на чудо-плоте: «Машина, на которой переехали через реку князь-папа и кардиналы, была особенного, странного изобретения. Сделан был плот из пустых, но хорошо закупоренных бочек, связанных по две вместе. Все они, в известном расстоянии одни от других, составляли шесть пар. Сверху на каждой паре больших бочек были прикреплены посредине еще бочки поменьше или ушаты, на которых сидели верхом кардиналы, крепко привязанные, чтоб не могли упасть в воду. В этом виде они плыли один за другим, как гуси. Перед ними ехал большой пивной котел с широким дощатым бортом снаружи, поставленный также на пустые бочки, чтоб лучше держался на воде, и привязанный канатами и веревками к задним бочкам, на которых сидели кардиналы. В этом-то котле, наполненном крепким пивом, плавал князь-папа в большой деревянной чаше, как в лодке, так что видна была почти одна только его голова. И он, и кардиналы дрожали от страха, хотя совершенно напрасно, потому что приняты были все меры для их безопасности. Впереди всей машины красовалось большое вырезанное из дерева морское чудовище, и на нем сидел верхом являвшийся на маскараде Нептун с своим трезубцем, которым он повертывал иногда князя-папу в его котле. Сзади на борту котла, на особой бочке, сидел Бахус и беспрестанно черпал пиво, в котором плавал папа, немало сердившийся на обоих своих соседей. Все эти бочки, большие и малые, влеклись несколькими лодками, причем кардиналы производили страшный шум коровьими рогами, в которые должны были постоянно трубить. Когда князь-папа хотел выйти из своего котла на берег, несколько человек, нарочно подосланных царем, как бы желая помочь ему, окунули его совсем с чашею в пиво, за что он страшно рассердился и немилосердно бранил царя, которому не оставлял ни на грош совести, очень хорошо поняв, что был выкупан в пиве по его приказанию. После того все маски отправились в Почтовый дом, где пили и пировали до позднего вечера».

Это подробнейшее описание продиктовано желанием запечатлеть зрелище, которое никогда не повторится. Интересно, что оно не вызывает у скромного лютеранина никакого протеста. Возможно, ему по душе глумление над римским Папой. А может он чувствует потребность окунуться в карнавальный разгул, чтобы хотя бы ненадолго отстраниться от совсем не веселой и не карнавальной придворной жизни. Видимо, чтобы вершить в обычное рабочее время жестокие, но нужные, невиданные еще в России, дела, людям нужно было карнавальное забвение, в котором вывернутый наизнанку мир представлялся смешным, а не страшным.

Умер П.И. Бутурлин 22 августа (2 сентября) 1723 г. и похоронен 28 августа на кладбище при церкви Св. Сампсония Странноприимца.

Анастасия Петровна Голицына. Входили в «Собор» и женщины. Об одной из них — Анне Еремеевне Пашковой, тетке денщика Петра и супруге двух «князь-пап» упоминает Берхгольц. Другой была «князь-игуменья» Дарья Гавриловна Ржевская, жена стольника Ивана Ивановича Ржевского.

А.П. Голицына

После нее «князь-игуменьей» стала Анастасия Голицына, которая по рождению принадлежала к семье князей Прозоровских, ее отец в завещании царя Алексея Михайловича был определен в воспитатели «старшего царя» — малолетнего царя Ивана. По материнской линии Анастасия Петровна — внучка известного окольничего Федора Ртищева, любимца царя Алексея Михайловича. В противостоянии с царевной Софьей ее отец поддержал Петра и тем обеспечил дочери приязнь и покровительство молодого царя. В письмах к Петру она называла его «батюшкой», а он ее — «дочерью» (обычные обращения к царю бояр и дворян ближнего круга), но иногда и «дочкой-бочкой» (возможно, намекая на ее любовь к хмельным напиткам). 12 апреля 1684 г. Настасья стала супругой князя Ивана Алексеевича Голицына.

На свадьбе Петра I и Екатерины, состоявшейся в 1712 г., княгиня Голицына удостоена чести сидеть за столом невесты. В 1717 г. получила титул «князь-игуменьи». Веселая, болтливая «дочка-бочка» прекрасно вписалась во «Всешутейший собор». Но скоро счастье ей изменило, всего через год Настасья оказалась под следствием по делу царевича Алексея, приговорена к битью батогами, но в 1722 г. ее вернули ко Двору. В 1724 г. во время коронации Екатерины назначена статс-дамой. В 1725 г. породнилась с императорской семьей, женив своего старшего сына Федора на кузине Петра — Марии Львовне Нарышкиной. После смерти Екатерины покинула Двор, жила в Москве, скончалась 10 марта 1729 г. и похоронена в московском Богоявленском монастыре. Судьба Настасьи прекрасно показывает, несколько переменчивое счастье людей, входивших в ближний круг Петра.

Федор Юрьевич Ромодановский, еще один «князь-папа» — «князь-кесарь», чье имя, в обычные дни внушало страх. Не даром Петр, уехав в Европу с Великим посольством, послал из Курляндии своему «князь-кесарю» в подарок… машину для отрубания голов, некий прообраз гильотины, который сам Петр называл «мамурою». Ромодановский отвечал: «Писал Ты, господине, ко мне в своем письме, чтоб к тебе отписать, которая от тебя прислана мамура ко мне Московским людем недобрым в подарки, и тою мамурою учинен опыт над крестьянином Покровского села, что прежь сего бывало Рупцово, отсечена голова за то, что он зарезал посацкого человека; пытан трожды и в том винился, что зарезал с умыслу. Другова человека своего, Сидорку серебряника, который был в Московском разбое с Ваською Зверевым, тою ж мамурою указ учинен. А еще многие такие ж той мамуре подлежат, только еще указ не учинен, и к сей почте к ведомости не поспело. Буду о том к тебе впредь писать К. Ф. Р.».

Жестокость Ромодановского легендарна. Историк XIX в. Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский писал о нем: «Князь Федор Юрьевич Ромодановский был человек нрава жестокого, не знал, как милуют. Вид его, взор, голос вселял в других ужас. Воров Ромодановский вешал за ребра». Но насколько эта жестокость казалась аномальной его современникам?

Ф.Ю. Ромодановский

Федор Юрьевич начинал службу еще при царе Алексее, также он принадлежал к старинному боярскому роду, входившему в «Бархатную книгу», состоял в родстве с Рюриковичами. Отец Федора Юрьевича — Юрий Иванович пользовался неограниченным доверием Царя Алексея Михайловича и был его любимцем и другом. Когда в 1672 г. праздновалось рождение Петра Алексеевича, то в числе десяти дворян, приглашенных к «родинному столу», в Грановитой палате оказался и Федор Юрьевич, ему пожаловали звание стольника, в 1678 г. — первый воевода, храбро воевал с турками, где зарекомендовал себя хорошим командиром.

О доверии к Ромодановскому юного Петра лучше всего говорит тот факт, что именно ему молодой царь доверил охрану царевны Софьи после подавления стрелецкого бунта. А о том, что Петр относился к Ромодановскому дружески, свидетельствует его обращение в письмазх: «Siir, Min Her Kenich, Ваше Пресветлейшество, Ваше Величество…» А подписывал их Петр так: «Засим отдаюсь в покров щедрот Ваших, всегдашний раб пресветлейшего Вашего Величества бомбардир Piter», «Его Пресветлейшества, генералиссимуса князя Федора Юрьевича бомбардир», «under Knech Piter», «Aldach Iv Knecht», «холоп Ваш Kaptein Piter».

Разумеется, шутки подобного рода Петр мог позволить себе лишь с тем, кто не злоупотребит его доверием. И действительно — Ромодановский в ответных письмах никогда не позволял себе лишнего, писал исключительно по делу, и лишь изредка отвечал шуткой на шутку, заканчивая письмо словами: «Последней пьяной Фетка Чемоданов, воспоминая Вас за пипкою, челом бьет», или делая, выговор «капитану Питеру» за то, что тот поздравил его с праздником Пасхи заодно с другими. Петр немедленно отвечал: «Изволишь писать про вину мою, что я ваши государские лица вместе написал с иными, и в том прошу прощения, потому что корабельщики, наши братья, в чинах неискусны».

Петр присвоил Ромодановскому звание адмирала, тот и здесь показал себя человеком «зело смелый к войне, а паче к водяному пути» — именно так отозвался о нем царь.

Ромодановский входил в Московский совет, которому Петр поручил управление страной в 1697 г., уезжая с Великим посольством в европейское турне, также он назначается Наместником в Москве.

Федору Юрьевичу довелось усмирять стрелецкий бунт. В письмах из Амстердама Петр упрекал Ромодановского в излишней мягкости, писал ему: «Зело радуемся; только зело мне печально и досадно на тебя, для чего ты сего дела в розыск не вступил — Бог тебя судит!.. Я не знаю, откуда на вас такой страх бабий. Мало ль живет, что почты пропадают? А ce в ту пору была и половодь. Неколи ничего делать с такою трусостью! — Но тут же оговаривался: — Пожалуй, не осердись: воистинно от болезни сердца писал».

Петр, отказавшись от поездки в Венецию, спешил в Москву, а Ромодановский по его приказу начал «розыск», т. е. дознание и казни. Автор статьи, посвященной Ромодановскому в «Русском биографическом словаре» Половцова, А. Петров пишет: «Князь Федор Юрьевич превосходил других свирепостью розыска в такой же степени, как и был вообще суровее прочих: в изыскании истины он был упрям и строг даже до бесчеловечия. Во время казней Ромодановский собственноручно одним и тем же лезвием отсек 4 стрельцам головы».

Вскоре Ромодановский становится главой Преображенского приказа, ведавшего вначале делами, как политическими, так и полицейскими, но позже сосредоточившимся на разыскании крамолы. Указом 1702 г. Петр повелевал присылать на дознание Ромодановскому всех людей, желавших донести о «Государевом слове и деле».

Преображенский приказ, изначально созданный как канцелярия государя для управления Преображенским и Семеновским полками, получил гораздо более широкие полномочия. С 1697 г. его чиновники получили исключительное право следствия и суда по политическим преступлениям. Позже, в 1718 г., в Петербурге организована Тайная канцелярия, стоявшая выше всех государственных учреждений, кроме Императорского кабинета и Сената.

Петр верил Ромодановскому безоговорочно и прощал ему приверженность к старым московским боярским обычаям, от которых Федор Юрьевич не спешил отказаться, хотя и подтрунивал над ними, в свою очередь, угождая нраву Петра. Так известно, что в 1702 г., на еще одной шутовской свадьбе, на этот раз — шута Шанского, Ромодановский был одет московским царем и исполнял свою роль с подобающей важностью.

Умер князь Федор Юрьевич Ромодановский в преклонном возрасте, 17 сентября 1717 г., место его погребения неизвестно.

Яков Федорович Долгорукий — совсем иного склада, еще один из «пестунов» Петра, знавших его с детства.

Долгорукие, или Долгоруковы, — фамилия древняя и славная. Долгорукие состояли в родстве с Романовыми, их семейство занимало почетное место в Бархатной книге — родословной книге наиболее знатных боярских и дворянских фамилий царской России, которая велась с 1687 г.

Долгорукий родился в 1639 г. и старше Петра более чем на 30 лет. Свою службу Яков Федорович начал при царе Алексее Михайловиче. На свадьбе царя Алексея Михайловича с Натальей Кирилловной Нарышкиной в числе поезжан в 1672 г. пожалован стряпчим, а через три года назначен комнатным стольником при Петре I.

Далее служил воеводой под Казанью, а после смерти Федора Михайловича во время восстания стрельцов остался верным Петру. В 1687 г. князья Долгорукий и Мышецкий отправлены советом при царевне Софье послами во Францию и Испанию искать союзников в планируемой войне с Турцией. Миссия оказалась нелегкой, и поведение князя в ней как нельзя лучше показывает, за что ценил его позже Петр.

Я.Ф. Долгорукий

Вот что рассказывает М.В. Имшенецкая, автор статьи о Долгоруком в «Русском биографическом словаре» Половцова: «После первых переговоров с министром иностранных дел французский король велел сказать послам, что он понял, в чем дело, дальнейшие переговоры считает излишними и ответную грамоту пришлет им. Но Долгоруков объявил, что он, посол царский, не примет ответной грамоты иначе, как из рук короля, так как все государи отдают всегда ответную грамоту послам сами. Поведение Долгорукова вызвало сильный гнев Людовика, и он обещал учинить послам великое бесчестье и указал их отпустить назад до французского рубежа. Долгоруков на это заявил, что не только королевский гнев, но и сама смерть не может их принудить взять грамоту у себя на дворе. Отказались послы принять и королевские подарки, хотя им грозили, в случае нежелания взять подарки добровольно, по повелению короля положить их им в возы силою. Долгоруков стоял на своем: “королевский гнев страшен нам по вине”, говорил он: “А без вины вовсе не страшен, должны мы прежде всего взирать на повеление государей своих”. И французы уступили. Послам не удалось склонить Людовика вступить в союз против турок, они добились только обещания короля не мешать союзниками. При отпуске послов снова возникло затруднение: в грамоте царям было пропущено — “Великим Государям”. Послы требовали, чтобы грамота была переписана. Им отказали; тогда послы не взяли грамоты и не хотели брать даров королевских. Мастера церемоний говорили, что королевскому величеству ни от кого таких досадительств не было, как от Долгорукова. В Испании послы встретили почетный прием, и король Испании очень хорошо отзывался о благоразумном поведении Долгорукова».

Из Франции князь привез юному Петру подарок — астролябию и другие геодезические инструменты, но объяснить, как с ней надо обращаться, не мог, из-за чего к царевичу и пригласили в Измайлово Франца Тиммермана. Как позже писал сам Петр: «Тиммерман, увидев, сказал те же слова, что князь говорил о них, и что он употреблять их умеет, к чему я гораздо пристал с охотою учиться геометрии и фортификации».

Вступив на престол, Петр назначил Долгорукова возглавлять Московский судный приказ. Князь участвовал в Азовских походах, в Нарвской битве, где попал в плен вместе с еще девятью русскими генералами, содержался в скверных условиях в Ревеле, потом в Стокгольме. Пленных держали впроголодь, постоянно оскорбляли, с каждым новым успехом русской армии жизнь их становилась все тяжелее. Наконец их повезли для обмена в Финляндию, и по дороге Долгорукому удалось бежать. Вот как он сам описывает свое спасение: «Всемилосердный Бог, предстательством Богоматери, дал нам, узникам, благой случай и бесстрашное дерзновение, что мы могли капитана и солдат, которые нас провожали, пометать в корабли под палубу и ружье их отнять, и, подняв якорь, июня 3 дня, пошли в свой путь и ехали тем морем 120 миль и, не доехав до Стокгольма 10 миль, поворотили на остров Дого. И шкипер, и штырман знали пути до Стокгольма, а от Стокгольма через Балтийское море ничего не знали и никогда там не бывали и карт морских с собою не имели, и то море переехали мы без всякого ведения, управляемые древним бедственно плавающим кормщиком великим отцем Николаем, и на который остров намерились — на самое то место оный кормщик нас управил».

Вернувшись на родину, Я.Ф. Долгорукий тут же получил новое назначение — он становится главой Военного комиссариатства, а в 1712 г. вскоре занял среди сенаторов первое место, в 1719 г. назначен президентом Ревизион-коллегии.

Вот одна из историй о князе-правдорубе, которую пересказывает Татищев в своей «Истории Российской», а за ним Владимир Ключевский в «Курсе русской истории»: «Дело было в 1717 г., когда блеснула надежда на скорое окончание тяжкой войны. Сидя за столом на пиру со многими знатными людьми, Петр разговорился о своем отце, об его делах в Польше, о затруднениях, какие наделал ему патриарх Никон. Мусин-Пушкин принялся выхвалять сына и унижать отца, говоря, что царь Алексей сам мало что делал, а больше Морозов с другими великими министрами; все дело в министрах: каковы министры у государя, таковы и его дела. Государя раздосадовали эти речи; он встал из-за стола и сказал Мусину-Пушкину: “В твоем порицании дел моего отца и в похвале моим больше брани на меня, чем я могу стерпеть”. Потом, подошедши к князю Я.Ф. Долгорукому, не боявшемуся спорить с царем в Сенате, и, став за его стулом, говорил ему: “Вот ты больше всех меня бранишь и так больно досаждаешь мне своими спорами, что я часто едва не теряю терпения; а как рассужу, то и увижу, что ты искренно меня и государство любишь и правду говоришь, за что я внутренне тебе благодарен; а теперь я спрошу тебя, как ты думаешь о делах отца моего и моих, и уверен, что ты нелицемерно скажешь мне правду”. Долгорукий отвечал: “Изволь, государь, присесть, а я подумаю”. Петр сел подле него, а тот по привычке стал разглаживать свои длинные усы. Все на него смотрели и ждали, что он скажет. Помолчав немного, князь говорил так: “На вопрос твой нельзя ответить коротко, потому что у тебя с отцом дела разные: в одном ты больше заслуживаешь хвалы и благодарности, в другом — твой отец.

Три главные дела у царей: первое — внутренняя расправа и правосудие; это ваше главное дело. Для этого у отца твоего было больше досуга, а у тебя еще и времени подумать о том не было, и потому в этом отец твой больше тебя сделал. Но когда ты займешься этим, может быть, и больше отцова сделаешь. Да и пора уж тебе о том подумать. Другое дело — военное. Этим делом отец твой много хвалы заслужил и великую пользу государству принес, устройством регулярных войск тебе путь показал; но после него неразумные люди все его начинания расстроили, так что ты почти все вновь начинал и в лучшее состояние привел. Однако, хоть и много я о том думал, но еще не знаю, кому из вас в этом деле предпочтение отдать: конец войны прямо нам это покажет. Третье дело — устройство флота, внешние союзы, отношения к иностранным государствам. В этом ты гораздо больше пользы государству принес и себе чести заслужил, нежели твой отец, с чем, надеюсь, и сам согласишься. А что говорят, якобы каковы министры у государей, таковы и дела их, так я думаю о том совсем напротив, что умные государи умеют и умных советников выбирать и верность их наблюдать. Потому у мудрого государя не может быть глупых министров, ибо он может о достоинстве каждого рассудить и правые советы отличить”. Петр выслушал все терпеливо и, расцеловав Долгорукого, сказал: “Благий рабе верный! В мале был ecи мне верен, над многими тя поставлю”. Меншикову и другим сие весьма было прискорбно, — так заканчивает свой рассказ Татищев, — и они всеми мерами усиливались озлобить его государю, но ничего не успели».

Яков Федорович умер летом 1720 г. и, по преданию, похоронен на Васильевском острове в Петербурге, в ограде собора Св. Андрея Первозванного.

«Полудержавный властелин»

Однако ближайшим другом Петра оставался Александр Данилович Меншиков. Он умел ценить эту дружбу и держался за нее обеими руками. Именно он причина той интриги, что окончательно вытеснила из сердца Петра Анну Монс — креатуру Лефорта, а возвела на трон Марту Скавронскую — креатуру Меншикова. И желай закрепить свои позиции, начал судебное преследование Анны. История эта превосходно рисует как характер и «методы политической борьбы» Меншикова, так и вообще нравы, царившие при Дворе Петра.

А.Д. Меншиков

Еще в апреле 1703 г., переправляясь через Неву по пути в Шлиссельбург, утонул саксонский посланник Фридрих фон Кёнигсегг. В его вещах нашли любовные письма от Анны и ее медальон. Эти письма, по всей видимости, написаны за пять лет до того, когда Петр на полгода уехал в Великое посольство.

Разгневанный Петр посадил Анну, ее сестру и мать под домашний арест, приказав Ромодановскому следить за ней. Против Анны и ее родных возбудили уголовное дело, их обвиняли в получении взяток на большие суммы. Всего в деле фигурировало более 30 человек.

Лишь через три года царь «дал позволение Монше и ея сестре Балкше в кирху ездить». Но в то же время Анну обвиняли еще и в ворожбе, направленной на возвращение к ней государя.

И тут появился «рыцарь в сияющих доспехах» — прусский посланник Георг-Иоганн фон Кейзерлинг, выходец из старинного вестфальского рода, уже не молод, и, по отзывам современников, не красив. «Царев токарь», Андрей Нартов, в своих записках патетически восклицает: «Представьте себе: не сумасшествие ли это? Предпочесть двадцатисемилетнему разумом одаренному и видному государю чужестранца, ни тем, ни другим не блистающего!»

Но как бы ни было, а поведение Кейзерлинга по отношению к Анне нельзя назвать иначе, как рыцарским. В 1707 г., когда Двор и дипломаты находились в Люблине, в главной квартире русской армии, ожидавшей Карла XII, Кейзерлинг писал оттуда своему государю: «Ваше королевское величество соблаговолит припомнить то, что почти всюду рассказывали в искаженном виде обо мне и некоей девице Монс, из Москвы — говорят, что она любовница царя. Эта девица Монс, ее мать и сестра, лишенные почти всего, что имели, содержатся уже четыре года под постоянным арестом, а ее трем братьям преграждена всякая возможность поступить на царскую службу, а также им запрещен выезд из государства. Я, по несчастию, хотя невинным образом, вовлеченный в их роковую судьбу, считал себя обязанным, столько же из сострадания, сколько по чувству чести, заступиться за них, и потому, заручившись сперва согласием Шафирова и князя Меншикова, я взял с собою одного из братьев, представил его царю и Меншикову, и был ими благосклонно принят».

Далее он описывает, как ходатайствовал перед царем за Монсов, но тот «лукавым образом предупрежденный князем Меншиковым, отвечал сам, что он воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но так как она мною прельщена и развращена, то он ни о ней, ни о ее родственниках ничего ни слышать, ни знать не хочет».

Тут Меншиков принялся ругать Анну, назвав ее публичной женщиной и сказав, что сам не раз с ней «развлекался». Кейзерлинг начал ему возражать. Тогда Меншиков и Петр «напали с самыми жесткими словами и вытолкнули меня не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь. Я принужден был вернуться домой на кляче моего лакея, — свою карету я уступил перед обедом посланнику датского короля, рассчитывая вернуться в его экипаже, который еще не приезжал».

Столь жестокое обращение с послом Пруссии вызвало дипломатический скандал. Растерянные дипломаты писали своим королям: «Один Бог может постичь существование такого народа, где не уважается ни величие коронованных лиц, ни международное право и где с иностранными сановниками обращаются как с своими рабами».

Кейзерлинг вызвал Меншикова на дуэль. В конце концов, чтобы как-то погасить скандал, виновными объявили гвардейцев, стоявших в тот день в карауле и якобы спустивших Кейзерлинга с лестницы, приговорили к казни, но посол не захотел быть причиной смерти подневольных людей. Вот еще отрывок из его письма прусскому королю: «…вчера, в 10-ть ч. утра, целый эскадрон лейб-гвардейцев провел этих двух преступников, в оковах и цепях, мимо здешнего дворца вашего королевского величества, по главнейшим улицам предместий и города, до большой площади Краковского предместья перед так называемым Казимирским дворцом, где имеют свое помещение его царское величество и князь Меншиков. Приговор был уже почти исполнен: русский поп уже дал преступникам свое наставление к принятию смерти, уже благословил их распятием, уже даны были им свечи в руки, глаза были повязаны и уже командир, майор Иоанн Котлер, скомандовал к прикладу, как тут находившийся уже секретарь вашего королевского величества, Лельгеффель, объявил помилование, привезенное генерал-адъютантом князя Меншикова, фон-Брукенталем, и обнародованное, впоследствии от высочайшего имени вашего королевского величества, и снова весь эскадрон привел преступников ко мне, во дворец вашего королевского величества, куда прибыли в то же время королевский датский посланник Грунд и разные другие офицеры, приглашенные мною в обеду; тут виновные, на дворцовой площади, пали ниц и со смирением благодарили за милостиво дарованную им вашим королевским величеством жизнь. Потом, по моему требованию, они были освобождены от цепей и, по обычаю, угощены мною водкой, которую выпили во здравие вашего королевского величества и его царского величества, командующие же офицеры приглашены были мною к обеду. Я всеподданнейше остаюсь в уповании на высочайшее благоволение вашего королевского величества по поводу полученного мною, вследствие высочайшего вашего желания, такого блестящего удовлетворения и совершенного прекращения недоразумений и неприятностей, происшедших единственно от излишней выпивки, в чем погрешили в тот день даже сами лейб-гвардейцы».

Расследование по поводу взяток и колдовства велось в общей сложности четыре года и прекращено в 1707 г., а еще три года спустя Кейзерлинг получил разрешение на брак с Анной Монс. Свадьба состоялась 18 июня 1711 г. в Немецкой слободе.

Но через полгода Кейзерлинг скончался по дороге в Берлин. Анне предстояла еще одна судебная тяжба — со старшим братом покойного — ландмаршалом Прусского двора. Они оспаривали друг у друга права за курляндское имение Георга-Иоганна и драгоценности Анны (в их числе был и «алмазный портрет» Петра I). В марте 1714 г. тяжба завершилась в пользу Анны. Она уже снова обручилась, на этот раз с пленным капитаном шведской армии, проживавшим в Немецкой слободе, Карлом фон Миллером. Но выйти за него замуж она так и не успела, 15 августа 1714 г. Анна скончалась от чахотки, похоронена на евангелическо-лютеранском кладбище. Судьба ее сына и дочери (от брака с Кейзерлингом) неизвестна.

А что же Меншиков? Благополучно «переступив» через Анну Монс, он продолжал свой путь в свите Петра, становясь с каждым днем все богаче.

Став губернатором Петербурга, Меншиков активно принялся «делать себе биографию», выводя свой род из литовского дворянства, что литовские дворяне охотно подтверждали, надо думать, за немалую мзду. Но никаких конкретных свидетельств о том, какими землями владел род Меншиковых, какие имена носили его литовские предки, не сохранилось, что позволяет историкам уверенно говорить о подлоге.

Но как гласит итальянская пословица: «Дьявол делает кастрюльки без крышек», что означает — «тайное всегда становиться явным». В архивах не сохранилось ни одного документа, написанного рукой светлейшего князя. Все донесения, реляции, деловые письма, записки, адресованные Петру, письма жене — создано руками его секретарей. Даже в свое изгнание в Березовск Меншиков взял с собой нескольких писцов, ранее служивших ему. Сам он эти бумаги только подписывал, и именно благодаря этим подписям и закрепилось написание его фамилии без мягкого знака. Дарья Михайловна, супруга Меншикова, образованная дворянка, бывшая фрейлина любимой сестры Петра Натальи, как правило, писала свою новую фамилию с мягким знаком. По-видимому, Меншиков так до конца жизни и остался неграмотным.

Почему же Петр всегда привечал, любил и прощал этого наглого полуграмотного, низкородного проходимца? Мы уже знаем, что в его кругу было немало людей, гораздо более высокого положения, полностью разделявших взгляды царя и преданных ему.

Между тем, на других царь Петр мог гневаться, мог отстранять их от себя, Меншикову же он прощал все. Андрей Нартов рассказывает такую историю: «Когда о корыстолюбивых преступлениях князя Меншикова представляемо было Его Величеству докладом, домогаясь всячески при таком удобном случае привесть его в совершенную немилость и несчастие, то сказал государь: “Вина немалая, да прежние заслуги более”. Правда, вина была уголовная, однако государь наказал его только денежным взысканием, а в токарной тайно при мне одном выколотил его дубиной и потом сказал: “Теперь в последний раз дубина, ей, впредь, Александр, берегись!”».

О каких заслугах идет речь? Историки, пишущие о Меншикове, с удивлением отмечают его уникальное качество: он всегда исполнял поручения, возложенные на него царем, какими бы сложными они ни были, он прирожденный организатор. Для него не существовало «допустимых» и «недопустимых» приемов: все приемы хороши, если вели к цели. Петр же работал наперегонки со временем, он постоянно боялся, что не успеет. Сознание того, что, что он может поручить что-то Меншикову и спокойно забыть об этом, и это в любом случае будет выполнено, вероятно, сильно поддерживало царя.

Мы видим, что в «ближний круг» Петра входили самые разные люди: от родовитых бояр и дворян, до сметливого и изворотливого бывшего пирожника. Да и само петровское государство напоминало чудо-машину, собранную гениальным самоучкой — тяжеловесная и неуклюжая, с торчащими со всех сторон рычагами, она с грохотом и скрипом, но тем не менее весьма резво катилась по ухабистой дороге, безжалостно давя всех, кто встал у нее на пути, или просто не успел увернуться. Однако ухабов, рытвин и колдобин на ее пути было немало. И временами казалось, что машина вот-вот опрокинется. В такие минуты руководителю государства как никогда была нужна поддержка друзей.

Меншиков навсегда связал свою судьбу с судьбой Петра и Екатерины, но оставшись без руководителя, он попытался сам управлять государственной колесницей, и был выброшен с нее при резком повороте, но об этом — в следующей главе.

Глава 2. Братья Долгоруковы и Петр II — куда могла бы «свернуть» история?

Кризис наследования

Вернемся ненадолго к пьесе Екатерины. Она может послужить для нас путеводителем через весь XVIII в., рассказывая, с какими проблемами приходилось сталкиваться царям династии Романовых. Прочитаем еще один отрывок пьесы:

«Императрица Екатерина I: Поэтому Елизавета всегда была моей любимицей.

Императрица Анна: Вот это мы не раз заметили. Не она ли подписывалась вашим именем внизу приказов, которые диктовал ей князь Меншиков и которые вы никогда не читали оттого, что не знали ни А, ни Б из азбуки.

Императрица Екатерина I: Моя дорогая племянница, речь не шла ни об А, ни о Б; надо было царствовать. Из вашего собственного опыта вы знаете, что каждый царствует как может; однако же надо, чтобы это было не так трудно. К тому же мне сказали, что всякая порода и всякий возраст любят в это вмешиваться; я даже слышала, как говорят о сапоге Калигулы^[12], который некогда занял свое место в Риме, почти как я свое в Петербурге. Вспомни еще слово личного советника моего зятя герцога Гольштейна, который говорил, что монарху нет необходимости вмешиваться в управления своими государствами, что в таком случае государство само управляет собой. Он добавлял: но тогда оно управляет собой плохо. Касательно последнего пункта (перед этим зачеркнуто «однако». — Е. П.) я не разделяю его мнения; достаточно роскошно одетая, в кресле с подлокотниками и под балдахином, я соответствовала своему месту и всегда была супругой монарха, которого в одинаковой степени боялись и уважали, потерю которого я ежедневно оплакиваю.

Императрица Анна: Да, моя милая тетушка, в конце самых шумных трапез вам часто случалось растрогаться.

Императрица Елизавета (в сторону): Вот злой язык.

Императрица Анна. (Петру II): При вашем восшествии на трон вы нашли хранилища мебели и погреба переполненными или все было опустошено?

Петр II: Что касается мебели, вы правы, мне осталось не так много; малое количество, благодаря графу Меншикову и моим тетушкам, все поделившим между собой, не беря меня в расчет. Моя меблировка была настолько скудной, что на мое обручение, чтобы осветить бальную залу, не придумали ничего, как выстроить вдоль стен гренадеров с факелами в руках.

Анна I: Судя по посуде, мой дед должен был быть хорошо меблирован. Я сужу по ответу, который он дал взятому им на службу французскому повару; тот спросил, из скольких блюд будет стол царя Алексея; ему ответили, что стол будет из ста золотых блюд и вторая перемена блюд будет сервирована двумя сотнями серебряных блюд. Петр I все велел пустить на монеты. Но поговорим о другом. Ваше попустительство зашло слишком далеко. Вы позволили взять вашу мебель; вы дважды женились вопреки своей склонности; вы каждый день ездили на охоту скрепя сердце; не затем ли вы умерли таким молодым, чтобы посторониться ради нас?

Петр II: Я был молодым и сговорчивым; любой, кто заполучал мою привязанность, делал из меня почти все, что хотел. Мы с моим фаворитом (князь И. Долгоруков; много лет спустя Анна велела его обезглавить. — Е. П.) вместе жили в полном согласии. Мне было 15 лет, а ему 19».

Что подразумевала Екатерина?

После смерти Петра с наследованием престола сложилась ситуация, отчасти похожая на ту, которая случилась после смерти отца Петра — Алексея Михайловича. Сына, которого можно бы без споров и промедления венчать на царство, не было. Царевича Алексея, сына Евдокии Лопухиной, казнили по приказанию отца (точнее, он умер во время дознания, вероятно, не вынеся пыток). У Петра и Марты-Екатерины остались две взрослых дочери и существовали сомнения в законности их рождения. Прямым наследником Петра по мужской линии — его внук, носивший имя деда — Петр Алексеевич. К тому же он потомок двух законных и освященных церковью браков — Петра и Евдокии Лопухиной, а затем — царевича Алексея и принцессы Софии Шарлотты Брауншвейг-Вольфенбюттельской, недаром в пьесе Екатерины портрет юного Петра говорит:

«Петр II: Впрочем, эти споры меня не касаются; я получил наследство от деда и бабушки, от них у меня такая внешность».

Но ему на момент смерти Петра I всего 10 лет.

Сумятицу в вопрос о наследовании внес сам Петр, 5 (16) февраля 1722 г. император издал новый указ о престолонаследии. В нем Петр, не доверяя сыну, «понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою^[13] злостию надмен был сын наш Алексей, и что не раскаянием его оное намерение, но милостию божиею ко всему нашему отечеству пресеклось», и ссылаясь на еще один пример из Ветхого Завета, когда «Исакова жена состаревшемуся ее мужу, меньшому сыну наследство исходатайствовала, и что еще удивительнее, что и Божие благословение тому следовало»; и на примеры из русской истории, когда Иван Грозный «поистинне великий не словом, но делом; ибо оный, рассыпанное разделением детей Владимировых наше отечество собрал и утвердил… перво мимо сыновей отдал внуку, а потом отставил внука уже венчанного, и отдал сыну его наследство», устанавливал новое, доселе невиданное правило. Теперь «сие было всегда в воле Правительствующего Государя, кому оной хочет, тому и определить наследство».

Когда Петр I умер, так и не выразив официально свою волю, на престол мог претендовать кто угодно. Этим не замедлил воспользоваться Меншиков и поспешил закрепить трон за Екатериной, короновав ее как императрицу Екатерину I. И начал готовить к этой перемене императорский двор прямо на похоронах Петра.

Над гробом императора еще один из его соратников — архиепископ Псковско-Великолукский и Нарвский, один из первых русских поэтов, Феофан Прокопович произносит речь, в которой он (а в его лице Православная церковь) говорит: «Наипаче же в своем в вечная отечествии, не оставил нас сирых. Како бо весьма осиротелых нас наречем, когда державное его наследие видим, прямого по нем помощника в жизни его, и подобонравного владетеля по смерти его, тебе, милостивейшая и самодержавнейшая государыня наша, великая героиня, и монархиня, и матерь всероссийская! Мир весь свидетель есть, что женская плоть не мешает тебе быти подобной Петру Великому. Владетельское благоразумие и матернее благоутробие твое и природою тебе от Бога данное кому неизвестно? А когда обое то утвердилося в тебе и совершилося, не просто сожитием толикого монарха, но и сообществом мудрости, и трудов, и разноличных бедствий его, в которых чрез многая лета, аки злато в горниле искушенную, за малое судил он имети тебе ложа своего сообщницу, но и короны, и державы, и престола своего наследницу сотворил. Как нам не надеятися, что сделанная от нега утвердиши, недоделанная совершиши, и все в добром состояния удержиши. Токмо о душе мужественная, потщися одолети нестерпимую сию болезнь твою, аще и усугубилася она в тебе отъятием любезнейшей дщери^[14], и аки жестокая рана новым уязвлением без меры разъярилася. И якова ты от всех видима была в присутствии подвизающегося Петра, во всех, его трудех и бедствиях неотступная бывши сообщница, понудися такова же быти и в прегорьком сем лишении.

Вы же, благороднейшее сословие, всякого чина и сана, верностию и повиновением утешайте государыню и матерь вашу, утешайте и самих себе, несумненным дознанием Пет рова духа в монархине вашей видяще, яко не весь Петр отшел от нас».

Он освящает авторитетом Церкви нечто не слыханное, невообразимое. История Франции знает целую плеяду великих королев-регентш, которые правили до совершеннолетия своих сыновей, например Екатерина Медичи, в Англии несколько королев, унаследовавших власть от своих отцов, или добившихся ее в войне за престол (королева Матильда, королева Анна, Елизавета Английская). Россияне смогли бы вспомнить разве что язычницу княгиню Ольгу, мать Ивана Грозного Елену Глинскую, бывшую регентшей при сыне пять лет и скоропостижно скончавшуюся (многие подозревали, что ее отравили) и царевну Софью. Теперь же на престол возводят женщину, чье происхождение более чем сомнительно, причем провозглашают ее не регентшей, а императрицей.

И посмотрите, как Прокопович обосновывает такое решение:

1) Екатерина была не просто женой, но помощницей Петра во всех его делах и начинаниях. 2) Петр сам короновал ее императорской короной.

3) Она способна продолжить все начинания Петра.

Екатерина Алексеевна не вошла в историю, как прославленная правительница. Но слова Феофана Прокоповича «женская плоть не мешает тебе быти подобной Петру Великому» можно смело поставить эпиграфом ко всему XVIII в. в русской истории.

Правление императрицы Екатерины I ни долгое, ни славное. Бо́льшую часть его она провела, пьянствуя с Настасьей Голицыной. То, что при жизни Петра было лишь кратким и редким развлечением, стало после его смерти потребностью. По-видимому, Екатерина искренне и глубоко привязана к своему «старику», и с готовностью сошла за ним в могилу, но она приняла участие в торжественном открытии Петербургской Академии наук, и тем хотя бы отчасти оправдала ожидания, возложенные на нее Феофаном Прокоповичем.

Другой верный сторонник и помощник несчастной императрицы — А.Д. Меншиков. Перед смертью Екатерина написала в завещании: «Цесаревнам и администрации вменяется в обязанность стараться о сочетании браком великого князя с княжною Меншиковою». Светлейший уже видел свою дочь Марию следующей императрицею, и думал, что будущее его и семьи обеспечено. На самом деле никто не мог предсказать капризов истории.

Царь-сирота

Мать Петра II умерла сразу же после его рождения, отец — три года спустя. Дедушка не рассматривал его как наследника, т. к. еще жив его сын от Екатерины I, младенец, которого родители ласково звали «Шишечкой»^[15], но тому не суждено прожить долго. Подрастая, Петр, как и его дед, развлекался, играя с ружьями, пушечками и корабликами — возможно, его воспитатели хотели сделать приятное его деду, и заставить того обратить внимание на внука, но не преуспели в этом. Кстати, воспитатели эти по большей части люди случайные: дядькой назначили некого Маврина, бывшего при Дворе пажом, позже носившего звание камер-юнкера, а учителем — венгра Зейкина.

После смерти Екатерины размолвок при Дворе не возникло, и Петра короновали при единодушном согласии всех приближенных, и не мудрено — мальчик, законный сын венчанных родителей. На заседании Верховного тайного совета (учрежденный орган управления при Екатерине), юный царь произнес речь, в которой обещал стать добрым государем: «Богу угодно было призвать меня на престол в юных летах.

Моею первою заботою будет приобресть славу доброго государя. Хочу управлять богобоязненно и справедливо. Желаю оказывать покровительство бедным, облегчать всех страждущих, выслушивать невинно преследуемых, когда они станут прибегать ко мне, и, по примеру римского императора Веспасиана, никого не отпускать от себя с печальным лицом».

Петр II

Страной правит Верховный тайный совет, возглавляемый Меншиковым, которому юный царь пожаловал звание генералиссимуса. Кроме Александра Даниловича в Совет входят: генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин, государственный канцлер граф Гавриил Иванович Головкин, князь Дмитрий Михайлович Голицын, барон Андрей Иванович Остерман и герцог Карл Фридрих Голштинский — муж старшей дочери Петра Анны.

Меншиков тут же обручил Петра со своей дочерью Марией и переселил юного царя в свой дворец на Васильевском острове. Его наставником становится барон Остерман, опытный политик, не раз заслуживавший одобрение Петра I. Закон Божий преподает

© Первушина Е.В., 2023

© «Центрполиграф», 2023

Предисловие

20 апреля 1834 г. Александр Сергеевич Пушкин пишет письмо Наталье Николаевне из Петербурга в Москву: «Ангел мой женка! сейчас получил я твое письмо из Бронниц – и сердечно тебя благодарю. <…> Письмо твое послал я тетке, а сам к ней не отнес, потому что репортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет…»

День спустя, в воскресенье, он заканчивает письмо: «Воскресение… Нынче великий князь присягал; я не был на церемонии, потому что репортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров. Кочубей сделан канцлером; множество милостей; шесть фрейлин, между прочими твоя приятельница Натали Оболенская, а наша Машенька Вяземская все нет. Жаль и досадно. Наследник был очень тронут; государь также. Вообще, говорят, все это произвело сильное действие. С одной стороны я очень жалею, что не видал сцены исторической, и под старость нельзя мне будет говорить об ней как свидетелю…»

Пушкин никогда не забывал, что он – дворянин из старого, еще допетровского рода, что «водились Пушкины с царями, из них был славен не один». Придворная жизнь никогда не привлекала его, в «ближний круг» царя он попадал лишь поневоле, и не чаял от этой близости добра. И все же «придворные новости» – праздники по случаю совершеннолетия наследника, великого князя Александра Николаевича, придворные назначения его живо интересуют, его волнует «как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой».

Так же относились к царской семье многие дворянские семьи, жившие в двух столицах, – не как к небожителям. Скорее, как к могущественным соседям, с которыми приходится считаться, которых они искренне (или не очень искренне) уважают, а иногда даже обожают, но с которыми можно и поспорить, если вопрос принципиальный. Когда же дворяне поступали на придворную службу, между ними и императорами могли завязаться более близкие и дружеские отношения. Ни один человек не может жить без друзей, без тех, кому он доверяет, с кем может быть искренним. Но очень непросто завести их, если ты принадлежишь к правящей семье и все жители страны являются твоими верноподданными. Да и сама атмосфера дворца не способствует искренности и откровенности. И все же у каждого императора были люди, которых он мог назвать своими друзьями, но искренняя ли эта дружба? Или она становилась лишь одним из рычагов влияния на монарха? Как сами императоры и императрицы относились к людям из своего ближнего круга? Как эти отношения повлияли на историю России? Об этом расскажет книга.

Глава 1. «Камрады» Петра I

Петр I – семейный портрет в интерьере

«Ты царь: живи один!» – писал Александр Сергеевич Пушкин, подразумевая под царем поэта. Но и настоящий царь – фигура в русской истории, к которой было привлечено пристальное внимание Пушкина, одинок. Одинок и тогда, когда стоит «на берегу пустынных волн» и представляет себе будущий город, одинок, когда ночью сражается со стихией хаоса, желающей поглотить его детище.

• Ужасен он в окрестной мгле!
• Какая дума на челе!
• Какая сила в нем сокрыта!
• А в сем коне какой огонь!
• Куда ты скачешь, гордый конь,
• И где опустишь ты копыта?
• О мощный властелин судьбы!
• Не так ли ты над самой бездной
• На высоте, уздой железной
• Россию поднял на дыбы?

«Медный всадник» написан в 1833 г., но Пушкин словно возвращается в дни юности, или вернее – передает им последний привет. Петр I в его поэме – личность байроническая, гордый Каин, поднявший мятеж против Бога. В то время как бедный дворянин Евгений и его возлюбленная мещаночка Параша пришли прямиком из сентиментальной повести рубежа XVIII и XIX вв.

Есть в поэзии Пушкина и другой образ Петра, лишенный демонических черт. Он неустанный труженик, созидатель, и если казнит, то лишь по справедливости, – в ответ на мятеж, но милует смелых и честных.

• В надежде славы и добра
• Гляжу вперед я без боязни:
• Начало славных дней Петра
• Мрачили мятежи и казни.
• Но правдой он привлек сердца,
• Но нравы укротил наукой,
• И был от буйного стрельца
• Пред ним отличен Долгорукий.
• Самодержавною рукой
• Он смело сеял просвещенье,
• Не презирал страны родной:
• Он знал ее предназначенье.
• То академик, то герой,
• То мореплаватель, то плотник,
• Он всеобъемлющей душой
• На троне вечный был работник.

Что не удивительно, ведь речь идет об обращении к потомку Петра – Николаю I. Но и здесь Петр снова один. Он созидает и разрушает в одиночестве, как и положено романтическому герою.

Между тем существует и другой образ Петра – прежде всего, члена, а потом и главы большой семьи бояр Романовых. Семьи, которой не всегда было просто удержать за собой российский престол. Кто мог видеть Петра таким? Не демоном, не полубогом, а человеком среди людей?

В последней трети XVIII в. императрица Екатерина II начала писать фантастическую пьесу о портретах, висящих в галерее Чесменского дворца. Этот маленький и ныне почти совсем забытый путевой дворец на Царскосельской дороге построен в 1774–1777 гг. по проекту архитектора Георга Фельтена. Дворец предназначался для отдыха императрицы и ее приближенных на пути в Царское Село. Екатерина решила назвать его Чесменским, в честь великой победы русского флота под Чесмой 24–26 июня (5–7 июля) 1770 г. Рядом с дворцом по проекту Фельтена построена чудесная неоготическая церковь Св. Иоанна Предтечи, а в залах дворца стали собираться члены ордена Св. Георгия Победоносца, учрежденного императрицей в 1769 г.

Для внутреннего убранства дворца императрица заказала коллекцию живописных портретов членов правящих династий Европы. Портреты весели в центральном зале и десяти прилегающих к ним комнатах. А еще дворец украсили барельефы Федора Шубина, изображавшие русских князей, царей, императоров и императриц, начиная с Рюрика и заканчивая Елизаветой Петровной.

Вероятно, однажды, когда Екатерина отдыхала во дворце, ей пришла в голову мысль: а что если бы эти портреты могли говорить? Вряд ли они стали бы петь дифирамбы друг другу! Скорее всего, у них нашлось бы немало колкостей, которыми они не замедлили бы поделиться с «коллегами».

Например, вот портреты двух первых Романовых, отца и сына: царя Михаила Федоровича и царя Алексея Михайловича. Что они будут обсуждать? Конечно, семейные дела! Екатерина пишет:

«Царь Михаил (царю Алексею): Мне кажется, мой сын, что все раздоры, случившиеся в вашей семье, произошли оттого, что после смерти вашей первой супруги, имея дом, переполненный большими детьми, вы женились вторично.

Царь Алексей: Что вы хотите, дорогой отец, я думал, что поступаю хорошо. У меня было два сына и пятеро дочерей; оба сына показались мне болезненными. Я был еще молод и снова женился; я сделал выбор, который, как мне показалось, не должен внушать кому-либо опасения, учитывая заурядность семьи моей второй супруги. К несчастью, у нее было много братьев, пороки и недостатки которых, а особенно хвастовство, могли бы нанести большой вред и даже погубить моего сына Петра, если бы тот не пришел в мир наделенный гениальностью и исключительными качествами».

Разумеется, это неслучайно. Гениальность Петра, которую никто не оспаривал, стала еще одним «брендом» Екатерины. При ее жизни в Петербурге возведен знаменитый Медный всадник, и неслучайно его пьедестал украшала надпись «Petro Primo – Ekaterina Sekunda» – «Петру Первому – Екатерина Вторая». Так, в обход всякой генеалогии, Екатерина пыталась утвердить себя «в памяти народной», как истинная наследница Петра, если не по крови, то по духу.

Конечно, Екатерина не знала Петра лично, но ей пришлось прожить более 15 лет под властью его дочери – императрицы Елизаветы Петровны. Отношения русской царицы и немецкой принцессы не всегда складывались гладко, разумеется, от самой Елизаветы и ее приближенных Екатерина могла много узнать об отношениях в семье Петра, и не упустила возможности посплетничать. При этом она не щадит даже своего кумира – Петра I.

Вот какую беседу ведет в пьесе Екатерины его портрет, с портретом его племянницы – русской императрицы Анны Иоанновны:

«Анна I: Мой дядя Петр I очень высоко меня ценил; он много раз говорил… что очень недоволен тем, что я не мальчик.

Петр I: Это верно, племянница, что я вас ценил; это дало пищу для сплетен, будто вы моя дочь. Но, по правде говоря, у меня слишком много присутствия духа, чтобы работать, достигая мастерства. Я любил вас потому, что ваш сдержанный мужской ум позволял мне предвидеть, что вы мыслите более широкими категориями, чем как другая дама нашего рода, только и способная, что повторять избитые истины, в которых злословие играет главную роль, которое я так ненавидел, потому что жестоко страдал от него. Я видел, как часто это начинается в семьях и заканчивается тем, что вся империя оказывается охвачена пожаром. Помните время, когда я стоял на коленях у изголовья вашей умирающей матери (она была из дома Салтыковых и ее звали Прасковья Федоровна. – Е. П.) и молил ее снять с вас и ваших сестер проклятие, которое она на вас ранее наложила. С трудом я добился, чтобы она оказала милость (зачеркнуто «я добился этого только для вас». – Е. П.) вам; ваши сестры остались прокляты.

Анна I: Если бы мой дорогой отец был жив, возможно, с ним произошло бы то же самое.

Петр I: Если бы обстоятельства не сложились так, что сестра София стала моим врагом, я охотно воспользовался бы ее советами. Она была очень талантлива, но слишком слушалась родителей своей матери (Мария Ильинична Милославская. – Е. П.) и особенно своего дяди Милославского, который был очень враждебно настроен против семьи моей матери (Наталия Кирилловна Нарышкина. – Е. П.).

Царь Федор: При моей жизни, брат, мы все жили в мире; я почитал вашу мать, хоть она и не была моей матерью. Мои пять сестер, старшие из которых были старше нашей мачехи, следовали моему примеру. Но, по правде говоря, брат, у вашей матери были родственники такого же надменного как и ограниченного ума. Их недостатки способствовали тому, что завистники становились их врагами. Эти пороки были известны даже моему отцу; он не раз заставлял их браться за их исправление».

Разумеется, пьеса, да еще сатирическая, не может служить историческим источником. Но она хорошо передает ту атмосферу «змеиного клубка», в которой протекало детство и юность Петра. Семья Романовых и в самом деле была очень большая, и вряд ли ее можно назвать дружной. Слишком много властолюбивых людей, интриги и распри, разыгрывавшиеся в XVII в. в Москве, достойны «Игры Престолов». Казалось бы, о дружбе в такой ситуации не может быть и речи, тем не менее, именно друзья – единственная опора юного Петра, единственные люди, стоявшие между ним и его врагами. Но мог ли он до конца доверять своим друзьям?

Потешные ребята

Дружба с отпрыском царской фамилии часто оказывалась службой в самом буквальном смысле этого слова. Это уже стало традицией в доме Романовых. Ватагу «потешных ребят» собирал когда-то царь Алексей для своего старшего сына – Федора. Теперь же, после смерти Алексея, это сделал сам Федор для своего младшего брата.

Собирал сыновей приближенных к семье бояр и князей – спальников[1], стольников[2], сокольничих[3], конюших[4] и т. д. Вначале – около 50 ребят, которым для игр отвели площадку напротив Кремлевского дворца, но часто увозили в подмосковные царские усадьбы, например, в села Воробьево и Преображенское, где на берегу реки Яузы возводится «потешный» земляной городок «Прешбург» (по имени австрийской крепости «Пресбург», ныне – Братислава). Для ребят сделали деревянные пушки, ружья, палаши, сшили маленькие стрелецкие кафтаны. Как-то однажды юный Петр вместе со своими «потешными ребятами» нашел в амбаре маленький ботик. Конечно же, мальчикам сразу захотелось спустить ботик на воду. В Москве нашелся ко рабельный мастер из Голландии Карстен Брандт. Он починил ботик и заново оснастил его, и вот уже Петр со своей ватагой бороздит воды пруда в Измайлове. Потом построили второй ботик и назвали его «Фортуна», потом – третий, и скоро в пруду плавал целый маленький флот. «Потехи» для Петра устраивали и в селах Семеновское и Кожухово.

Позже по приказу наследника из оружейных палат доставили настоящие мушкеты, фузеи, пищали, ядра, пули и порох. Для обучения приглашали иностранных военных инженеров из Немецкой слободы: знатока фортификации голландца Франца Тиммермана, Федора Зоммерома (специалиста в подрывном деле), артиллериста Патрика Гордона.

Некоторые из этих учителей остались с Петром до конца. Тиммерман участвовал в Азовском походе, а о Патрике Гордоне один из друзей и биографов Петра Андрей Нартов рассказывает такую историю: «Славный генерал Патрик Гордон, оказавший против турок и татар и при внутренних мятежах против стрельцов храбрые России услуги, в 1699 году заболел опасно. Государь, посещая его вседневно в болезни, был при самой его смерти, и когда скончался, то закрыл Его Величество ему очи своею рукою и потом поцеловал его в лоб, а при великолепном погребении сего мужа присутствовавшим чужестранцам и со слезами провозгласил: “Я и государство лишились усердного, верного и храброго генерала. Когда б не Гордон, Москве было бы великое бедствие”. Потом, когда поставили гроб в могилу, то государь, кинув туда земли, сказал к предстоящим: “Я даю ему только горсть земли, а он дал мне целое пространство земли с Азовом”. Сей чужестранец, по сказанию тех, кои его лично знали, любим был не только Петром Великим, но и подданными его. Смерть его была сожалением всеобщим».

Князь Куракин, с которым нам еще предстоит познакомиться, вспоминает: «И по склонности своей Его Величество к иноземческому всему тогда ж начал учиться всем экзерцициям и языку голландскому. И за мастера того языку был дьяк Посольского приказу, породою голландец, Андрей Виниус, человек умной и состояния доброго. А для экзерциций на шпагах и лошадях – датчанин сын Андрея Бутенанта[5], а для математики и фортификации и других артей, как токарнаго мастерства и для огней артофициальных един гамбурченин Франц Тимарман, а для экзерциций солдатского строю еще в малых своих летах обучился от одного стрельца Присвова, Обросима Белаго полку, а по барабаном от старосты барабанщиков Федора Стремянного полку, а танцевать по-польски с одной практики в доме Лефорта помянутого…»

Петр и «потешные ребята» не только вместе учились, но и развлекались. Князь Куракин рассказывает: «Его ж Величество имел великую охоту к артиллерным делам и к огню артофициальному и сам своими руками работал по вся зимы. Как тогда обычай был на конец кроновала или на Масленице на Пресне, в деревне Их Величества, по вся годы, потехи огненные были деланы. И правда, надобное сие описать, понеже делано было с великим иждивением, и забава прямая была мажесте[6].

Их Величества и весь Двор в четверг на Масленице съезжали в шато свое на Пресне и живали дня по два; где на обоих дворцах бывали приготовления потех: на одном дворце с Пушкарного двора, а другом дворце с Потешного дворца строения рук Его Величества. Тут же сваживали пушек, по полтораста, для стрельбы в цель. И в назначенной день тем потехам поутру начнется стрельба из пушек в цель и продолжается до обеду; и которой пушкарь убьет в цель бывало награждение каждому по 5 рублей денег и по сукну красному или зеленому на кафтан.

И потом обед даван был всем палатным людям, а по обеде до вечера чинится приготовление потех огненных и, чем ночь настенет, начинаются оные потехи и продолжаются временем за полночь.

И на завтрие Их Величества возвращаются к Москве».

Историкам известно имя Сергея Леонтьевича Бухво стова, которого Петр называл «первым российским солдатом». Современники Бухвостова утверждали, что тот «был росту среднего, силен, тверд, скромен и весьма воздержан», принадлежал дворянскому роду, в котором было немало военных. Один из его предков, Иван Бухвостов, в 1552 г. служил в войске царя Ивана Грозного, участвовал в штурме Казани и погиб под ее стенами, Евстафий Бухвостов в 1634 г. пал смертью храбрых при обороне Смоленска от польских войск.

Ко Двору Бухвостов попал в возрасте 32 лет, поступив на место умершего отца, стал стремянным конюхом – должность для дворянина почетная, т. к. стремянный конюх еще и телохранитель царя, 40-летним взят к Петру I для «потех». И через год «самоохотно» первым явился для записи в потешные. В конце марта 1686 г. указом Петра I назначен в потешные пушкари и участвовал вместе с ним во всех его военных походах. Надо сказать, что артиллерию Петр любил ничуть не меньше, чем военный флот, и с гордостью носил звание капитана бомбардирской роты Преображенского полка.

Начиналось это как детское увлечение, но быстро превратилось в «государственное дело» – создание армии нового типа с огнестрельным оружием и кораблями XVIII в. фрегатами и линейными кораблями.

Но вернемся к судьбе «первого солдата». С 1697 г. Сергей Леонтьевич назначен капралом бомбардирской роты Преображенского полка. Участвовал почти во всех военных кампаниях Петра I, бился с турками и шведами. По легенде, именно он во время Полтавского похода метким выстрелом ранил Карла XII. За боевую доблесть, проявленную в Полтавской баталии, из рук царя получил золотую медаль. За отличия в Северной войне произведен в подпоручики (1706 г.). Позже Петр I пожаловал ему майорский чин и назначил заведовать артиллерией Петербургского гарнизона.

С.Л. Бухвостов

По приказу Петра I скульптор Бартоломео Карло Растрелли (отец строителя Зимнего дворца) отлил бронзовый бюст Бухвостова. Скончался Бухвостов в 1728 г. в возрасте 66 лет. Его не очень большое наследство отошло младшему брату Флору Бухвостову, служившему в петровской кавалерии ротмистром. Внук Флора Леонтьевича премьер-майор Иван Бухвостов стал первым кавалером военного ордена Св. Георгия Победоносца, который императрица Екатерина II вручила ему за храбрость и отвагу при взятии турецкой крепости Бендеры. Уже в 1691 г. «потешные войска» получили правильную организацию и разделились на два полка, Преображенский и Семеновский, обмундирование они получают по западноевропейскому образцу. В каждый полк набрали более тысячи человек. Еще одним человеком, который с юных лет сопровождал Петра и которого царь не однажды называл «камрадом», т. е. другом, его денщик Алексашка Меншиков. Документы ничего не говорят о том, как впервые встретились два «камрада», но как всегда бывает в таких случаях, на помощь приходит легенда. Некто Вильбоа, француз на русской службе, рассказывает сентиментальную историю о сметливом мальчике, отец которого «был крестьянин, получавший пропитание от продажи пирожков при воротах кремлевских, где завел он маленькую пирожковую лавочку». Юный Меншиков продавал пироги стрельцам и солдатам, с шутками и прибаутками, а из окна Кремлевского дворца за ним наблюдал царевич Петр. «Однажды, – писал Вильбоа, – когда он сильно кричал, потому что какой-то стрелец выдрал его за уши, уже не шутя, царь послал сказать стрельцу, чтобы он перестал обижать бедного мальчика, а с тем вместе велел представить к себе проказника продавца пирожков». Самое раннее упоминание о Меншикове относится к 1694 г. Но, скорее всего, Меншиков находился рядом с Петром в те дни, когда молодому царю грозила смертельная опасность. Тогда Петр убедился в его сметливости, расторопности, исполнительности, а главное – в верности и в том, что Алексашке можно доверить жизнь. Можно дать ему поручение и не сомневаться, что оно будет выполнено, что он не предаст, не нанесет удар в спину, а это очень важно для молодого царя.

В то время как дети играли в войну, взрослые втянулись в гораздо более опасную игру – борьбу за власть.

Опасное наследство

«Враг человеку – домашние его», – эта максима верна не для каждой семьи. Но положение в семье Романовых в конце XVII в. она описывала практически идеально. Вспомним слова, которые Екатерина II приписала царю Михаилу – родоначальнику династии и деду Петра I: «Мне кажется, мой сын, что все раздоры, случившиеся в Вашей семье, произошли оттого, что после смерти Вашей первой супруги, имея дом, переполненный большим детьми, вы женились вторично». О чем идет речь?

В первый раз Алексей Михайлович женился на Марии Ильиничне Милославской. Брак был счастливый; Алексей Михайлович нежно любил свою жену. Когда впоследствии она забеременела, царь просил митрополита Никона молиться, чтобы ее «разнес Бог с ребеночком», и выражался в своем письме такими словами: «А какой грех станетца, и мне, ей-ей, пропасть с кручины; Бога ради, моли за нее».

Алексей, вошедший в историю с титулом Тишайший, – весьма деятельный царь, он не только успешно ходил в военные походы, как это и полагалось государю, но делал нечто, чего до него не делал ни один русский царь – при нем начала издаваться первая русская газета «Куранты». Зарождалась эта газета в Посольском приказе и должна была ставить царя и боярскую думу в известность о событиях за рубежом. Для этого поступающие в Посольский приказ зарубежные газеты, журналы и ведомости переводились на русский язык, затем из них отбирались важнейшие материалы и составляли, как сказали бы сейчас «дайджест», дополняя сведениями из писем русских людей, находящихся за рубежом, и отчетов послов.

Да, именно так. Еще до Петра русские цари пристально следили за Европой и не стеснялись при случае перенять все, что считали полезным. Например, Алексей основал в Москве Немецкую слободу – поселение, как сказали бы сейчас, «иностранных специалистов». Позже его сын будет проводить в этой слободе немало времени и почерпнет немало идей. А пока царица Мария Милославская что ни год, рожала царю то сына, то дочь, пока не умерла от родовой горячки в 1669 г. Через два года Алексей Михайлович женился на молодой и веселой боярской дочери Наталье Нарышкиной.

Алексей Тишайший

Наталья Нарышкина получила необычное для своего времени воспитание. Если среди мужчин высшего сословия подражать европейцам уже не что-то из ряда вон выходящее, то для женщин – это еще редкость. Тем не менее, Наталья выросла в доме друга царя – боярина Артамона Матвеева, большого любителя наук. Свои палаты он обставил на западный манер, а его жена – шотландка Мария Гамильтон, дочь роялиста, покинувшего Британию после казни короля Карла I, завела в доме европейские порядки. Кстати, узнав о казни Карла, Алексей сразу выслал из России всех британских торговцев, выразив свое возмущение, а заодно освободив рынок для русских купцов.

Мария Гамильтон – настоящая светская дама, умевшая бывать в обществе и вести просвещенные беседы с гостями мужа. В том же духе она воспитывала свою приемную дочь.

Вероятно, Алексей Михайлович не смог устоять против столь редкого на Руси удовольствия: беседы с умной изящной девушкой, державшейся одновременно скромно и непринужденно. Он выбрал ее себе в жены из 70 невест, прибывших по традиции на царские смотрины. «Нынешняя царица Наталья хотя отечественные обычаи сохраняет ненарушимо, однако ж будучи одарена сильным умом и характером возвышенным не стесняет себя мелочами и ведет жизнь несколько свободнее и веселее. Мы два раза видели ее в Москве, когда она была еще девицею. Это женщина в самых цветущих летах… лице имеет приятное… чело высокое… голос звонкий и приятный и манеры самые грациозные», – пишет о Нарышкиной Якоб Рейтенфельс.

«Свобода и веселье» молодой царицы удивляли иностранцев и вызывали недовольные толки у соотечественников. В начале своей жизни Алексей Михайлович – очень серьезный и набожный юноша. На их свадьбе с Марией Милославской даже не было скоморохов, хотя обычай предписывал их участие в торжествах. Теперь же с молодой царицей он катался по столице в карете с незанавешенными окнами, что шокировало москвичей.

Н.К. Нарышкина

Правда, молодой царице тут же «дали окорот». Якоб Рейтенфельс приводит такой случай: «Русские так привыкли к скромному образу жизни своих государынь, что когда нынешняя царица (Наталья Кирилловна Нарышкина), проезжая первый раз посреди народа, только открыла окно кареты, они не могли надивиться такому смелому поступку. Впрочем, когда ей объяснили это, она с примерным благоразумием охотно уступила мнению народа, освященному древностью».

Наталья Кирилловна старалась соблюдать все установления, но Алексею хотелось удивить и порадовать ее. И он задумал небывалую прежде потеху – театральное действо. Поскольку он был благоразумным царем, то советовался со своими боярами, стоит ли вводить на Руси этот иноземный обычай. Ему ответили, что подобные представления случались при дворе византийских императоров, и что при дворах европейских государей – тоже принято. Этот замечательный ответ дает нам понять, что дело не в Наталье Кирилловне – за последние годы Россия, пусть медленно, но уверенно поворачивалась к Европе лицом, пытаясь сохранить свои, присущие только ей черты.

Пьеса «Эсфирь», или «Артаксерксово действо», стала личным посланием царя к царице, посланием, поднесенным с безупречной галантностью. Ее ставили в летней резиденции царской семьи – подмосковном селе Преображенское. Автор пьесы и режиссер лютеранский пастор Иоганн Готфрид Грегори, проживавший тогда в Москве. Он собрал 64 подростков – детей служилых и торговых иноземцев и обучил их театральной науке. Пьеса была рассчитана на 10 часов игры, но царь смотрел ее, не сходя с места и не мудрено – некоторые монологи пьесы звучали как страстное признание в любви Наталье, которое в реальной жизни было неуместно для его царственной особы:

• О живота моего утешение
• И сердца моего услождение!
• Скорь бо в грудех моих пребывает,
• Зане сила ми оскудевает,
• Яко же сердце мое желает изъявити,
• Како тя души моего сердца имам любити!

В следующем, 1673 г., Грегори поставил второй спектакль и тоже на библейский сюжет «Комедия из книги Иудифь», или «Олоферново действо». Под его легким пером история суровой патриотки Юдифи, казнившей вражеского полководца Олоферна, превратилась также в историю любви. Олоферн говорил Юдифи: «Не зрише ли, прекрасная богиня, яко сила красоты твоея мя уже отчасти преодолевает? Смотрю на тя, но уже и видети не могу. Хощу же говорити, но языком больши прорещи не могу. Хощу, хощу, но не могу же, не тако от вина, яко от силы красоты твоея низпадаю!»

Два старших сына царя умерли еще при его жизни. Первенец – младенцем, второй – уже представленный народу как наследник – 15-летним. Наталья Кирилловна успела родить царю трех детей: сына Петра – крепкого, живого и сообразительного мальчика, дочь, названную по имени матери Натальей, и еще одну дочь – Феодору, но малышка умерла через год.

В день кончины царя, старшему сыну Федору исполнилось 15 лет, второму сыну, Иоанну – 10, а Петру всего 4 года.

Вопрос наследования решился просто: Федора провозгласили царем. Вдовая царица с малолетними детьми осталась жить во дворце на женской половине вместе с царевнами: 29-летней Евдокией, 24-летней Марфой, 19-летней Софьей, 18-летней Екатериной, 16-летней Марией и 14-летней Феодосией.

Вокруг царевен начала формироваться некая политическая партия, враждебная царице. Николая Иванович Костомаров пишет: «Шестеро сестер нового государя ненавидели мачеху Наталью Кирилловну; с ними заодно были и тетки, старые девы, дочери царя Михаила; около них естественно собрался кружок бояр; ненависть к Наталье Кирилловне распространялась на родственников и на сторонников последней. Прежде всех и более всех должен был потерпеть Артамон Сергеевич Матвеев как воспитатель царицы Натальи и самый сильный человек в последние годы прошлого царствования».

Федор Алексеевич начал масштабную перестройку Московского Кремля и Москвы в целом. При этом особый упор делался на строительстве светских зданий, почти 10 000 из них были каменными. Кредиты на их строительство Федор щедро раздавал из государственной казны, также созданы новые противопожарные службы. По приказу царя в Кремле разбили новые висячие сады.

Легенда гласит, что Федор хотел отселить Наталью Нарышкину с детьми подальше от царского дворца. Когда же она наотрез отказалась, он не стал спорить, а… перенес сам дворец. Так это было не самом деле, или нет, но ясно одно, что Федору не за что любить «партию Нарышкиных», хотя к вдове своего отца и к ее детям он относился с неизменным уважением, заботился о них, как и подобало главе семьи. Так, для маленького Петра он приказал сделать специальную палату для игр, в которой были лошадки, барабаны, солдатики, пушки и походные шатры. Он же приказал собрать для Петра «потешную ватагу».

В те годы царевна Софья находилась рядом с братом. Забота о больном, к которому она была искренне привязана, помогала ей выйти из своих покоев и участвовать в обсуждении политики, в заседаниях боярской думы хотя бы только в качестве слушательницы. А слушала она, как показало будущее, очень внимательно. Вероятно, она оценила разумную рачительность брата и сделала свои выводы. К ней начинают обращаться с просьбами: донести до царя ту или иную челобитную, она словно выходит из «зоны невидимости», в которой должны были пребывать русские царевны.

Править Федору довелось всего шесть лет. За столь короткий срок Федор сделал поразительно много. Кроме того, за это время он успел жениться, и жена родила ему сына Илью. Федору удалось то, что не удалось его отцу и деду: он женился по любви – Аграфена Грушецкая, наполовину полячка, не принадлежала к знатному роду. Бояре, не желавшие этого брака, клеветали на нее и обвиняли в распутстве, но в отличие от Михаила и Алексея, Федор сумел настоять на своем.

В тот год, что он прожил с женой во дворце, были заведены новые порядки: на пиры не пускали гостей в длиннополых кафтанах, царь считал, что они напоминают женские платья, и предпочитал одежду на польский манер и польские шапки, оставлявшие волосы открытыми. Бороды при Федоре не рубили насильно, а брили, повинуясь диктату новой моды. Но через год молодая царица умерла в родах, а через десять дней скончался и младенец.

Уже тяжелобольного Федора спешно женили, детей во втором браке у него не было. Когда он скончался, так и не оставив наследника, стало понятно, что Россию ожидает новая кровопролитная битва за власть.

В этой борьбе у Милославских был, как сказали бы шахматисты, «выигрыш темпа» – следующий по старшинству сын Алексея Михайловича – Иоанн, которому уже пятнадцать лет, т. е. вполне легитимный возраст для коронации. Михаил в свое время был не старше, когда взошел на трон.

Но у Нарышкиных «выигрыш качества»: Иоанн болезненный, как его старший брат, а по слухам, еще и слаб умом, тогда, как Петр – крепкий, смышленый и живой мальчик. И Нарышкиным удается «провести свою пешку в ферзи», т. е. короновать своего ставленника – 10-летнего Петра.

Неожиданно Софья понимает, какую партию нужно разыграть. Во всяком случае для московских бояр ее следующий ход стал для них полной неожиданностью. На похоронах Федора, вопреки всем обычаям и приличиям, царевна вышла из своего терема, приняла участие в погребальном шествии, шагая за катафалком наравне с Петром. И не молчала! Напротив, громко плача, царевна объявила, что царя Федора отравили враги, и молила не губить ее с братом Иоанном, а позволить им уехать за границу. «Брат наш, царь Федор, нечаянно отошел со света отравою от врагов! – причитала Софья. – Умилосердитесь, добрые люди, над нами, сиротами. Нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата-царя. Иван, наш брат, не избран на царство. Если мы чем перед вами или боярами провинились, отпустите нас живых в чужую землю к христианским королям…» Разумеется, бояре тут же принялись уверять царевну и царевича, что никуда их не отпустят и позаботятся об их попранных правах. Царица Наталья с малолетним царем, не достояв церковной службы, удалились в свои покои.

Комбинация разыграна успешно, и Петру с Натальей грозит шах. И прежде чем они начнут контратаковать, нужно сделать следующий ход.

Незадолго до смерти Федора стрельцы подали ему челобитную о том, что полковник Грибоедов забирает у них бо́льшую часть жалования. Федор успел написать указ: Грибоедова лишить имущества и сослать в Сибирь.

То ли стрельцы так и не успокоились, то ли кто-то искусно подогревал их недовольство, но 15 мая 1682 г. стрельцы являются к Кремлю с криками, что Нарышкины задушили царевича Иоанна. Наталья Кирилловна пытаясь успокоить их, вышла на Красное крыльцо вместе с патриархом, боярами, царем Петром и царевичем Иоанном. Однако это не усмирило восставших. Пешки решительно атаковали фигуры.

Вот как историк Костомаров описывает апогей стрелецкого бунта. Стрельцы ищут Ивана Нарышкина, брата царицы Натальи, который, по слухам, надевал на себя царский венец и садился на трон, а когда Софья и Иоанн стали его укорять, то он накинулся на них с кулаками, а потом едва не задушил Иоанна.

«На другой день, – рассказывает Костомаров, – часов в десять утра, опять раздался набат; стрельцы с барабанным боем и криками явились ко дворцу и требовали выдачи Ивана Нарышкина. Им ответили, что его нет. Снова стрельцы ворвались во дворец искать свою жертву, убили думного дьяка Аверкия Кириллова, убили бывшего своего полковника Дохтурова… <…>

Тут царевна Софья начала говорить царице Наталье: “Никоим образом нельзя тебе избыть, чтоб не выдать Ивана Кирилловича Нарышкина. Разве нам всем пропадать из-за него?” Царица отправилась с царевной в церковь “Спаса за Золотой Решеткою” и приказала привести туда Ивана. Иван Нарышкин вышел из своего закоулка, причастился Св. Тайн и соборовался. Софья изъявляла сожаление о его судьбе и сама дала царице Наталье образ Богородицы, чтобы та передала своему брату. “Быть может, – говорила Софья, – стрельцы устрашатся этой святой иконы и отпустят Ивана Кирилловича”. Бывший при этом боярин Яков Одоевский сказал царице Наталье: “Сколько тебе, государыня, ни жалеть брата, а отдать его нужно будет; и тебе, Иван, идти надобно поскорее. Не всем из-за тебя погибнуть”. Царица и царевна с Нарышкиным вышли из церкви и подошли к золотой решетке, за которою уже ждали стрельцы. Отворили решетку; стрельцы, не уважая ни иконы, которую нес Нарышкин, ни присутствия царственных женщин, бросились на Ивана с непристойной бранью, схватили за волосы, стащили вниз по лестнице и проволокли через весь Кремль в застенок – Константиновский. Там подвергли его жестокой пытке, оттуда повели на Красную площадь, подняли на копьях вверх, потом изрубили на мелкие куски и втаптывали их в грязь…

Царевна Софья, как бы из желания прекратить бесчинства, призвала к себе выборных стрельцов и объявила, что назначает на каждого стрельца по десяти рублей. Эта сумма, независимо от обыкновенного жалованья, идущего стрельцам, будет собрана с крестьян, имений церковных и приказных людей. <…> Наконец, по просьбе стрельцов, положено было выплатить им, пушкарям и солдатам за несколько лет назад заслуженное жалованье, что составляло 240 000 рублей. Софья наименовала стрельцов “надворною пехотою” и уговаривала более никого не убивать и оставаться спокойными. Она назначила над ними главным начальником князя Хованского. Стрельцы очень любили его и постоянно величали своим “батюшкою”. Кирилл Нарышкин был пострижен и отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь».

Вероятно, эти события стали одним из самых страшных воспоминаний юного Петра, в тот день он научился не доверять ни стрельцам, ни московским боярам и старался избегать их.

Милославский организовал этот бунт, и принимала ли в этой организации участие Софья, этого мы не знаем. Но это не «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», стрельцы действовали по инструкции, у них были «проскрипционные списки», они знали, кого нужно убить. Но даже если Софья ничего не знала о подготовке бунта, она сумела повернуть его в свою пользу. «Нельзя ее обвинять в создании стрелецкого мятежа, но трудно было бы ждать от нее, чтобы она этим мятежом в своих видах не воспользовалась», – замечает один из ее биографов.

В конце концов, после множества убийств и бесчинств, которые совершали стрельцы, «добиваясь справедливости», провозглашены и коронованы в Успенском соборе два царя – Иван («старший» царь) и Петр («младший»), Софья же назначена при них регентшей. Править ей предстояло семь лет.

Петр в Немецкой слободе

Наталья Кирилловна понимала, как выгодна сторонникам Софьи смерть малолетних соправителей, и берегла их пуще собственного глаза. Неслучайно ее политические противники прозвали царицу «медведицей», а Петра – «медвежонком».

Царица увозит сына в загородную резиденцию в село Преображенское. Там Петр играет «в войну» со своими «потешными ребятками», строит с ними «потешную флотилию», а Наталья Кирилловна ждет. Она знает, что время работает на нее и против Софьи. Царевна также прекрасно знала, что каждый день приближает ее отставку – едва ее братья станут совершеннолетними, как она окажется ненужной, и ей придется либо покорно уйти в тень, либо решиться на что-то немыслимое.

А между тем Петр подрастает и заводит себе новых друзей в Немецкой слободе. И первый из них – Франц Лефорт, шотландец, чья семья уже много лет жила в Женеве и успела породниться с самыми знатными и влиятельными ее семьями.

После окончания женевского коллегиума Лефорта-младшего отправили учиться к одному из марсельских купцов, но вместо этого он вопреки воле отца поступил на службу в крепость Марселя, а потом познакомился с сыном курляндского герцога Карлом-Яковом, который находился в Женеве с деловым визитом и предложил Лефорту-младшему вместе с ним поступить на военную службу в Голландии. Когда же отец Франца умер, не оставив сыну наследства, тому подвернулось новое предложение – подполковник Яков фон Фростен набирал добровольцев для службы в России. Однако наемники попали в Москву в неудачное время – царь Алексей умер, на престол вступил больной царь Федор, и ему на первых порах было не до новых войск, но возвращаться домой не на что. Франц поселился в Немецкой слободе, начал заводить нужные знакомства, и вскоре женился на Елизавете Сугэ – родственнице влиятельного офицера и дипломата Патрика Гордона.

В 1678 г. его принимают на военную службу в чине капитана, а вскоре он получил должность командира роты в Киеве в составе корпуса князя Василия Голицына, «правой руки» царевны Софьи, командовать войсками Киевского гарнизона назначен Патрик Гордон.

Вернувшись в Москву, Лефорт быстро продвигается по службе, всего за несколько месяцев пройдя путь от капитана до подполковника. Тогда же он знакомится с юным Петром. Веселый, щедрый, лихой женевец, да еще и профессиональный военный, успевший «понюхать пороху», – именно таких людей молодой царь хотел иметь в своем окружении. Лефорт же, безусловно, понимал, насколько выгодна ему эта дружба. И он поспешил привязать своего юного друга еще сильнее – помогая тому вступить в переписку с магистратами Женевы и одновременно познакомив его с хорошенькой Анной Монс.

Князь Ф.А. Куракин, краевед и историк XIX в., пишет: «Помянутый Лефорт был человек забавный и роскошный или назвать дебошан французский. Днем и ночью он предавался удовольствиям, обедам, балам. И тут, в его доме первое начало учинилось, что Его Величество научился с дамами иноземными обходиться, и амур начал первый быть одной дочери купеческой, названной Анна Ивановна Монсова. Правда девица была изрядная и умная. Тут же в доме Лефорта началось дебошанство, пьянство такое великое, что невозможно описать, и что многим случалось оттого умирать. <…> Помянутой же Лефорт с того времени пришел до такого градусу, что учинен был генералом от инфантерии, и потом адмиралом, и от пьянства скончался».

Ф. Лефорт

По мнению историка Евгения Анисомова, знакомство с красавицей Анной «облегчило Петру (предки которого мыли руки из серебряного кувшина после церемонии “допущения к руке” иностранных послов) преодоление невидимого, но прочного психологического барьера, разделявшего два чуждых друг другу мира: православной Руси и “богопротивной” Европы, которые и ныне преодолеть не легко».

Анне же это знакомство помогло, в свою очередь, преодолеть бедность (после смерти отца вдове за долги пришлось отдать мельницу и лавку, ей остались только дом с «аустерией» – гостиницей), а потом преодолеть границы Немецкой слободы, если не для себя, то, по крайней мере, для своей семьи.

Петр дарит ей богатые подарки (миниатюрный портрет государя, украшенный алмазами на сумму в 1 тыс. руб.), строит на казенные деньги каменный дом в два этажа и восемь окон; платит Анне и ее матери ежегодный пансион в 708 руб., а в январе 1703 г. пожаловал ей в качестве вотчины Дудинскую волость в Козельском уезде с деревнями (295 дворов).

Расставшись с Евдокией, он открыто живет с Анной и злые языки прозвали ее Кукуйской царицей. Однако и Анна продержалась в фаворитках недолго – Петр заподозрил девушку в неверности и прогнал ее с позором. А вот Лефорт остался среди ближайших друзей царя, получил командование первым отборным полком и произведен в генерал-майоры, а позднее – в полные генералы. И… стал частью топонимики Москвы, после назначения Лефорт обратился к царю с просьбой выделить для его полка плац и средства на создание слободы. Этот район и сегодня известен в Москве как Лефортово.

Позже Лефорт будет участвовать в двух Азовских походах, в 1695 г. Петр назначит его адмиралом русского флота, позже он сопровождал царя во время Великого посольства, вел официальные переговоры и переписку с европейскими дипломатами, организовывал официальные приемы и праздники, выступал в качестве личного переводчика Петра. Но от полученных во время походов ранений бравый шотландец так и не смог оправиться и вскоре после возвращения в Россию 12 марта 1699 г. умер. Петр был чрезвычайно опечален и заявил: «На кого могу я теперь положиться? Он один был верен мне», велел похоронить Лефорта с большими почестями, оплатил его долги и назначил пенсию его вдове.

Андрей Нартов – один из первых биографов Петра, записал такие слова царя: «О Лефорте Петр Великий говорил: “Когда б у меня не было друга моего Лефорта, то не видать бы мне того так скоро, что вижу ныне в моих войсках; он начал, а мы довершили”. Государь отдавал каждому справедливость и не присваивал себе трудов и славы посторонних людей. Надлежит знать, что Лефорт учредил роту потешных солдат, а потом и два полка гвардии».

Война в семье

Лефорт и Анна Монс не единственные обитатели Немецкой слободы, с кем кутил молодой царь. Борис Куракин пишет: «И многие купцы агленские и голанские, как Андрей Стельс, Христофор Брант, Иван Любьс пришли в Его Величества крайнюю милость и конфиденцию, и начали иметь свой свободный вход. Также все в слободе офицеры знатные из иноземцов и торговые… не могли единой свадьбы учинить, чтоб Его Величество не звать и при нем знатных персон на свадьбы…».

А чем занималась в это время Софья? Нельзя сказать, что она совсем никчемная правительница и думала лишь о том, как усидеть на троне. Во многом она продолжила начинания Федора, вместе с боярином Голицыным «одевала в камень» Москву. Князь Куракин писал: «В деревянной Москве, считавшей в себе тогда до полумиллиона жителей, в министерство Голицына построено было более трех тысяч каменных домов… Он окружил себя сотрудниками, вполне ему преданными, все незнатными, но дельными, с которыми и достиг правительственных успехов».

Она преобразовала Славяно-греческую школу в Славяно-греко-российскую академию. Возглавляемый Голицыным Посольский приказ заключил выгодные договоры с Данией и Швецией, укрепил связи России с Францией, Англией, Голландией, Испанией, Священной Римской империей германской нации, папским престолом, мелкими государствами Германии и Италии. С Китаем заключен Нерчинский договор, по которому оба берега Амура, завоеванные и занятые казаками, возвращены Китаю.

В 1686 г. заключен вечный мир с Польшей. По договору Россия навсегда получила Киев, уступленный раньше по Андрусовскому миру (1667 г.) только на два года, Смоленск; Польша окончательно отказалась от левобережной Малороссии.

Чтобы «создать репутацию» и утвердить свою власть, Софье нужны военные победы. И такой случай подвернулся: Россия обязалась помочь Польше в войне с Турцией и вскоре русское войско отбывает на Крым и Азов.

Первый поход оказался неудачным, войскам пришлось вернуться. Во второй раз они перешли «дикую степь» и дошли до Перекопа. Историки спорят о значении этих походов. Одни считают, что торжественная встреча Голицына, устроенная царевной, не могла скрыть его откровенного провала (эту точку зрения первым сказал Петр). Другие полагают, что Софья и в мыслях не держала захватить Крым. Она понимала, что в данных условиях он будет скорее обузой, чем приобретением, ее цель с самого начала – припугнуть хана и заставить его подписать мирный договор.

Царевна Софья

Софья официально принимает титул самодержицы. Она одна давала аудиенции послам, подобно царям, допускала митрополитов к руке. Отмечала торжественными богослужениями 17 сентября, день своего тезоименитства. Совершала торжественный выход в храм и занимала там особое место, повелела чеканить свое лицо на монетах и медалях. Построила новый каменный дворец, где на нижнем этаже была устроена особая палата, «где сидеть с бояры – слушать всяких дел». Так постепенно, она пытается приучить своих подданных к мысли, что она не просто регентша, а царица.

Несмотря на все развлечения, Петр ни на миг не забывал о нависшей над ним угрозе. Его старший брат Иоанн уже женился, и Наталья Кирилловна спешно искала невесту для Петра, ею стала Евдокия Федоровна Лопухина. Свадьбу сыграли в феврале 1689 г. Вскоре молодая царица забеременела.

Теперь, когда оба царя женились и стали совершеннолетними, у Софьи формально не осталось причин оставаться их опекуншей. Прежде Петр появлялся на царских выходах лишь изредка и в самых торжественных случаях. 8 июля 1689 г., на крестном ходе из Кремля в Казанский собор в память освобождения Москвы от поляков и в честь возвращения из второго Крымского похода князя Голицына, царь Петр решил дать сестре бой. В Успенском соборе цари и царевна приложились к иконам и святым мощам при пении Многолетия, после чего должны идти за иконами и крестами в собор. Петр прилюдно заявил сестре, что она не имеет права принимать участия в процессии, Софья не пожелала его слушать. Разгневанный Петр уехал в Коломенское, а царевна с братом Иваном торжественно вышла с крестами из собора.

Подобный «демарш» Петра оскорбил и напугал Софью, она снова обратилась к стрельцам, но те выказали мало воодушевления. В их глазах Петр уже совершеннолетний полноправный царь, а, кроме того, они не простили ей понижения их статуса до «надворной пехоты».

Софья отпраздновала встречу Голицына и его войска так, как это подобало царям, и после молебна угощала воевод «фряжскими винами», а «ратных людей» – водкой.

Между тем Петр переезжает из Коломенского в Преображенское и празднует именины жены, лишний раз подчеркивая статус мужа и отца. В полночь 8 августа он неожиданно срывается с места и скачет в Троице-Сергиевский монастырь. Почему? До него дошли известия, что в ночь Софья собрала в Кремле под ружьем до 700 стрельцов. Теперь она просит у них защиты не от Петра, а от его ближайших друзей. По дворцу расходятся слухи, что в эту ночь придут из Преображенского потешные конюхи и побьют царя Ивана и всех его сестер. Царевна молится у гробов своих родителей, желая напомнить своим сторонникам о том, что она принадлежит к старшей ветви царской семьи. Вечером 11 августа она в сопровождении боярства и дворянства торжественно проводила из дворца в Донской монастырь чудотворную икону Донской Богоматери, которая сопутствовала полкам в Крымском походе. Слушает там всенощную, а на следующий день снова идет туда к ранней обедне.

Такое количество визитов в храмы и молебнов может поразить современного читателя. Создается впечатление, что брат и сестра соревновались в том, «кто кого перемолит», но в ту эпоху, когда Церковь – главное орудие власти, участие в «статусных» церковных службах важно, особенно для царевны, чья легитимность таяла на глазах, «позиционная война» продолжалась до конца августа.

В монастыре меж тем уже собрано тайное ополчение, к которому присоединились солдаты и некоторые стрельцы. 29 августа царевна решилась отправиться в Троицкий монастырь к разгневанному брату Петру. Она снова обошла кремлевские церкви, молилась в Чудове монастыре, на Троицком подворье и в приходской церкви Вознесения на Никитской. Откуда она берет чудотворный образ Казанской Богородицы. Ее сопровождают бояре, окольничие, думные дворяне, стольники и стряпчие. Но послы Петра встретили ее и потребовали, чтобы она повернула обратно, угрожая в противном случае вернуть ее силой, царевне оставалось только подчиниться.

Петр пишет своему брату Иоанну: «…сестра наша царевна Софья Алексеевна государством нашим начала владеть своею волею, и в том владении, что явилось особам нашим противное и народу тягость и наше терпение, о том тебе, государь, известно. А ныне злодеи наши Федька Шакловитый с товарищи… умышляли о убивстве над нашим и матери нашей здоровьем… А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двемя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем; на тоб и твояб, государя, моего брата, воля склонилася, потому что учала она в дела вступать и в титлах писаться собою без нашего изволения: к тому же еще и царским венцом, для конечной нашей обиды, хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас!», Иоанн переходит на его сторону.

Власть царевны лишилась своей главной опоры, 7 сентября 1789 г. издан указ об исключении имени царевны Софии из титула. Молодые цари заточили бывшую регентшу в Новодевичий монастырь, казнив ее приближенных. Голицын отправлен в ссылку, где и умер.

Поначалу Софья не была пострижена в монахини, а жила в монастыре мирянкой. Ее посещали сестры, она вела с ними беседы, но политические события в стране снова вернули ее на сцену.

Придя к власти, Петер начал активно продвигать свои новые идеи, во многом рожденные политикой отца, старшего брата и сестры. В 1697 г. он отправился в Великое посольство – заграничную поездку с дипломатическим корпусом. Путь посольства пролегал через Австрию, Саксонию, Бранденбург, Голландию, Англию, Венецию и Рим, где была намечена аудиенция у Папы римского.

Пока Петр изучал кораблестроение в Саардаме и любовался садами Версаля, по Москве пошли слухи, что царевна говорила, будто Петр I не ее брат, что в Европе его подменили. К тому же выведенные из терпения тяжелыми условиями службы, четыре стрелецких полка на пути из Азова к западной границе возмутились, подстрекаемые сподвижниками Софьи. Узнав о бунте, Петр возвращается на родину.

Мятежников разгромили под Воскресенским монастырем. Царь прибыл в столицу 25 августа и начал допросы. Он сам допрашивал сестру, та наотрез отказалась от всякого участия в мятеже. Легенда гласит, что, выходя из кельи Софьи, царь произнес с сожалением: «Умна, зла, могла бы быть правой рукой». Но даже если эта легенда правдива, несмотря на уважение, выказанное сестре, Петр повесил 195 человек под окнами Новодевичьего монастыря и не позволял снимать трупы на протяжении 5 месяцев. В Москве ежедневно проходили казни, погибло 772 человека.

Царь приказал постричь в монахини Софью, а также двух ее сестер – Марфу и Феодосию, которые чаще всего посещали ее в монастыре. Однако и после этого Петр не успокоился, в монастыре постоянно находился отряд, который стерег «инокиню Сусанну», так теперь звали Софью. Софья скончалась 3 (14) июля 1704 г. и похоронена в Новодевичьем монастыре, а не в Воскресенском монастыре в Кремле, где лежали остальные московские царицы и царевны. Спустя почти 100 лет другая царица – Екатерина II – скажет о ней такие слова: «Когда посмотришь на дела, прошедшие через ее руки, то нельзя не признать, что она весьма способна была царствовать».

Князь Куракин: из спальников царя в русские дипломаты

Наверное, настала пора рассказать о человеке, к чьим записям о Петре I мы уже обращались и не раз, – князе Борисе Ивановиче Куракине, настоящем сыне своего времени, в личности которого, как в зеркале, отразились все парадоксы не самого простого для России века.

Князь родился в 1676 г., сын князя Ивана Григорьевича Куракина и первой его супруги, урожденной княжны Одоевской. На крестинах Бориса его восприемниками были царь Федор Алексеевич и царевна Екатерина Алексеевна (одна из сестер Федора).

Борис рано потерял обоих родителей, но крестные не забывали о нем, и в 1673 г. он назначается в спальники к юному Петру. В отличие от Петра князь слаб здоровьем, часто болел, страдал «гипохондрией и меланхолией», но принимал участие в потехах молодого царя.

В 1691 г. Куракин породнился с Петром, женившись на Ксении Федоровне Лопухиной, сестре царицы Евдокии. И муж, и жена еще подростки, ему – 15 лет, ей – 14, через семь лет, родивши мужу двух детей, она умерла от чахотки. Он вступил в новый брак, также весьма многообещающий – с княжной Марией Федоровной Урусовой, дочерью боярина Федора Семеновича Урусова, племянницей царицы Агафьи Семеновны в девичестве Грушецкой, которую любил и на которой так недолго был женат царь Федор.

Но мы забежали вперед. Куракин сопровождал Петра в его Азовских походах, служил в Семеновском полку, в 1696 г. отправлен в Венецию для изучения навигации.

Венеция издавна славилась своими мореходами и галерами. Торговые и военные корабли изготавливались на стапелях ее Арсенала буквально как на конвейере. Корпус корабля проходил через несколько цехов, и в каждом из них выполняли только одну операцию: в одном – смолили, в другом – устанавливали мачты, в третьем – палубные надстройки и т. д., тут же шили паруса, а рядом пекли сухари, так что галера выходила из ворот Арсенала, снабженная всем необходимым и готовая отправиться в поход. На пике своей эффективности в начале XVI в. в Арсенале работало около 16 000 человек, которые могли производить почти один корабль каждый день и могли оборудовать, вооружить и снабдить недавно построенный камбуз стандартизированными деталями на производстве. Ничего подобного больше не встречалось до самой промышленной революции.

Галеры, гребные суда, не зависящие от ветра и не боявшиеся мелководья, идеально подходили как для берегов Средиземного моря, так и для шхер в Балтийском море. Позже Петр построит в своей новой столице галерную верфь в Новой Голландии, и шхерный флот выиграет для него Северную войну.

А пока в Венеции Куракин «учился наук математических; выучился аретьметики, геометрии теорики (т. е. теоретической. – Е. П.) 5 книг Евклидеса, геометрии практики, тригонометрии планы (т. е. на плоскости. – Е. П.), астрономии часть до навтики (относящаяся. – Е. П.), навтики, механики, фортификации офеньсивы и дифенсивы. И во свидетельство всех тех моих наук от мастера и за венецкого князя рукою и печатью свидетельствованный лист. И также некоторую часть в разговоре и читать и писать итальянского языку научась, доволен».

Куракин, не только научился читать и писать по-итальянски, но почти разучился писать по-русски. Вот что он рассказывал о своем путешествии: «В ту свою бытность был инаморат славную хорошеством одною читадинку назывался Signora Franceska Rota и так был Inamorato, что не мог ни часу без нее быти, и расстался с великою плачью и печалью, аж до сих пор из сердца моего тот amor не может выдти и, чаю, не выдет, и взял на меморию ее персону и обещал к ней опять возвратиться»[7].

Пожалуй, без словаря не разберешь. Причем для расшифровки этих строчек понадобится по меньшей мере три словаря. Один – итальянско-русский, из которого мы узнаем, что Innamorato означает «быть влюбленным», cittadino – «гражданин, горожанин» в данном случае, видимо, все же – «горожанка». «Крылатых слов латинского языка» сообщает нам, что выражение In memorio означает «на память», а еще пригодится «Большой энциклопедический словарь», который скажет, что: «Парсуна (искажение слова “персона”) – условное наименование произведений русской, белорусской и украинской портретной живописи кон. XVI – нач. XVII вв., сочетающих приемы иконописи с реалистической образной трактовкой».

Видите, какая большая работа нам понадобилась для того, чтобы узнать: будучи в Италии, Борис Куракин влюбился в прекрасную итальянку Франческу Рота и взял на память ее портрет.

Вот как начинает князь сочинение «Гистория о царе Петре Алексеевиче»: «В помощи Вышнего и в надеянии его святой милости продолжение веку моего и во исцеление от моей болезни, начинаю сей увраж давно от меня намеренный в пользу моего Отечества, Всероссийской империи и в угодность публичную, прося Вышнего, дабы благословил меня по моему желанию, ко окончанию привести»[8].

Легко смириться с тем, что слово «история» Куракин пишет как «гистория», пытаясь передать ее написание по-латыни (historia), что вместо «в надежде на милость» (винительный падеж) он пишет «в надежении милости» (родительный падеж), что он создает невиданное нами причастие – «давно от меня намеренный» – которое не сразу и сообразишь, как перевести на современный русский язык. Но что еще за «уварж», который он начинает? А это снова проявилась любовь Куракина к иностранным словечкам! Только на этот раз не к итальянскому, а к французскому. По-французски «ouvrage» означает «сочинение», «труд».

В феврале 1698 г. он вернулся в Москву, и через несколько дней после его приезда умерла его первая жена. Похоронив ее, князь отправился на Воронежскую верфь, где выдержал экзамен, подтвердив свои успехи в мореходных науках: «…при том свидетельстве некоторое счастье я себе видел от Его Величества, и от всех не так стал быть прием, как преж того, и чем выше я явил». Царь послал его под Азов, оттуда Куракин сопровождал русского посла в Константинополь. Осенью 1699 г. он женился во второй раз. Вместе с Петром был под Нарвой и при взятии Шлиссельбурга. В следующем году в отряде, который под начальством самого Петра, взял Нотебург, стал свидетелем того, как «по взятии того города начали делать Санкт-Петербург и того же лета к осени сделали и сделав, тут оставя гарнизон, сами все пошли к Москве».

Б.И. Куракин

В 1707 г. Куракин уже в чине подполковника послан с дипломатическим поручением в Рим, к папе Клименту XI. На обратном пути посетил Венецию (и увиделся ли со своей прекрасной Франческой?), Вену, Гамбург и Голландию, исполняя разные поручения Петра. Добивался у разных властителей запрещения вербовать из их подданных в шведскую армию, вел переговоры о браке дочери Петра Елизаветы с Людовиком XV. Вернувшись в Россию, принял участие в Полтавской битве, командуя Семеновским полком. Позже к нему присоединился его сын Александр, также выбравший дипломатическую карьеру.

После победы Куракин вновь отправлен в Европу с дипломатическими поручениями и до конца жизни, пользуясь полным доверием царя, работал в Лондоне, Ганновере, Гааге, Утрехте. На родину вернулся только раз, в 1711 г., и лишь на короткое время. Известный французский философ граф Анри де Сен-Симон, встречавшийся с Борисом Ивановичем вспоминает: «Это был высокий, хорошо сложенный мужчина, постоянно помнивший о величии своего происхождения, с большим умом, умением и образованием. Он довольно хорошо говорил по-французски и на нескольких языках; он много путешествовал, служил на войне, затем служил в различных судах». И отмечает, тем не менее, что Куракин «не мог перестать “пахнуть” русским».

Куракин умер в Париже в 1827 г.

Вот что пишет о нем его биограф – автор статьи о Куракине в «Русском биографическом словаре» Половцова: «В лице кн. Б.И. Куракина мы видим человека, на котором характерно и рельефно отразились черты деятеля переходной эпохи. Прежде всего бросается в глаза его неугомонная деятельность, которой не сломили постоянные болезни и слабое здоровье… <…> Он замечательно легко усваивал иностранные языки и в свои произведения вставляет не только слова, но и целые фразы, даже целые периоды польские и особенно итальянские; он постоянно закупает много книг; внимательно и неутомимо осматривает он всевозможные местные достопримечательности всюду, куда ни закидывала его судьба и служба… Он, очевидно, целиком поглощен жаждой увидать и узнать новое; и то, что ново, – все одинаково его интересует; другое мерило для критики он утратил… Он несомненно был одним из наиболее преданных, энергичных и умелых помощников Великого Петра. И Петр его постоянно отличал своей доверенностью… И длинный ряд поручений, которые непрерывно возлагались Петром на кн. Б.И. Куракина, свидетельствует, что Петр все выше и выше ценил его».

Птенцы гнезда Петрова

«Быть царем», а тем более «быть императором», еще с античных времен означало «быть полководцем». Поэтому, когда Петр принимается за свой самый масштабный «проект» – Северную войну за Балтийское побережье, в его «ближнем кругу» появляется все больше военных, среди них иностранные наемники и русские полководцы.

Вы, разумеется, помните знаменитую строфу из поэмы «Полтава», описывающую появление Петра перед русскими войсками:

• И се – равнину оглашая
• Далече грянуло ура:
• Полки увидели Петра.
• И он промчался пред полками,
• Могущ и радостен как бой.
• Он поле пожирал очами.
• За ним вослед неслись толпой
• Сии птенцы гнезда Петрова —
• В пременах жребия земного
• В трудах державства и войны
• Его товарищи, сыны:
• И Шереметев благородный,
• И Брюс, и Боур, и Репнин,
• И, счастья баловень безродный,
• Полудержавный властелин.

«Полудержавный властелин» – это, разумеется, Меншиков, с ним мы уже встречались, да и еще встретимся. Но кто остальные спутники Петра?

* * *

Борис Петрович Шереметев старше Петра на двадцать лет, начинал служить еще при царе Алексее Михайловиче. «Благородный» во всех смыслах этого слова: происходил из старинного московского боярского рода, близкого к роду Романовых, и никто из его современников не отзывался о нем дурно.

В 1695 г. Шереметев отправился с Петром к Азовскому морю, руководил штурмом трех турецких крепостей – Кызы-Кермен, Эски-Таван и Аслан-Кермен. Все три пали, и их гарнизоны сдались.

Помогая царю в военных трудах, Б.П. Шереметев разделял его интересы и в дни мира: ездил в Европу, почти в то же время, что и Петр, бывал в Вене, в Риме, в Венеции, а еще на Сицилии и на Мальте, где и стал первым в России кавалером Мальтийского ордена рыцарей. В память об этом его дворец в Петербурге будет украшен Мальтийскими крестами. Как и Петр, говорил на нескольких иностранных языках, как и Петр, восхищался европейской культурой, ему легко было принять реформы, предложенные молодым царем. Вот что писали о нем иностранцы: «В инфантерии первым из русских по праву может быть назван фельдмаршал Шереметев, из древнего дворянского рода, высокий ростом, с мягкими чертами лица и во всех отношениях похожий на большого генерала».

Б.П. Шереметев

Граф участвовал в Северной войне и получил звание фельд маршала за победу при Эрестфере – это одна из первых побед русских над шведами, затем не без труда и везения одержал победу при Гуммельсдорфе. Позже командовал взятием крепостей Нотебург, Ниеншанц, Копорье и Ям. Далее последовали новые войны на берегах Балтийского моря – Эстляндии (современная Эстония) и Лифландии (бывшая Ливония, современная Латвия).

Однако чем дальше, тем больше отношения между старым графом и «полудержавным властелином» Меншиковым портились. И неудивительно – слишком различно их происхождение, «благородный во всех смыслах» Шереметев, отказывался признать равным выскочку, мздоимца и хама. Разумеется, Меншиков не мог ему этого простить и употреблял все свое влияние на Петра, чтобы рассорить того с графом. В письмах Шереметев жаловался, что ему приходится на старости лет исполнять чужие приказания, что государь ему не пишет и не исполняет его просьбы.

В конце жизни Шереметев окончательно впал в немилость у Петра. Он редко бывал в своей Петербургской усадьбе, предпочитая жить в Москве, в родовой вотчине – Кусково, где и умер в 1719 г., оставив восемь детей.

Яков Вилимович Брюс. Шотландский клан Брюсов дал своей стране королей, а России – двух замечательных государственных деятелей. Старший брат, Роберт, стал первым обер-комендантом Санкт-Петербурга, младший Джеймс Дэниэл, на новой родине его стали звать Яковом Вилимовичем, – военачальником, дипломатом и… по слухам, чернокнижником и колдуном.

С детства Яков увлекался математикой и естествознанием, а в 14 лет мальчика записали в «потешный полк», где он познакомился с будущим царем, сумел зарекомендовать себя с лучшей стороны – составил подробную карту местности от Москвы до Малой Азии и за эту работу пожалован чином полковника. Вместе с Петром был в Великом посольстве, вместе с ним учился строить корабли на верфях в Нидерландах и Англии, по приказанию Петра покупал учебники, книги и оборудование. В Англии познакомился с Исааком Ньютоном.

Якову Вилимовичу Петр поручил создание русской артиллерии – и именно Брюс настоял на том, чтобы она была поделена на осадную и полевую, с более легкими пушками, которые так хорошо показали себя в бою под Полтавой. Уже в 1701 г. отлили 273 пушки, а через год еще 140, а всего в России в период военных действий (от Нарвы до Полтавы) отлили 1006 медных орудий. Артиллерия Брюса, по словам Петра, «зело чудно исправляла свое дело» не только под Нотебургом-Орешком, но и под Копорьем, под Нарвой и Ивангородом, во время битвы при Калише и в Лесном, наконец, под Полтавой, за что Якову Брюсу пожалована высшая награда России – орден Св. Андрея Первозванного.

Брюс оборудовал обсерваторию для наблюдения звездного неба на Сухаревской башне для школы математических и «навигацких наук», еще одну обсерваторию он построил в Петербурге при Морской академии, а третью – в своей подмосковной усадьбе Глинки. За что прослыл алхимиком, астрологом и колдуном. О его доме в Москве ходили легенды, что там хранятся колдовские книги и зелья, которые могут любые раны исцелять и любые камни растворять, что Брюс может открыть любые замки, находить клады или подчинять себе людей.

Я.В. Брюс

По окончании Северной войны Яков Вилимович стал Президентом Берг- и Мануфактур-коллегии, а в 1718-м – генерал-директором всех фортификаций Российского государства.

После смерти Петра Брюс получил от Екатерины I звание генерал-фельдмаршала и орден Св. Александра Невского и ушел в почетную отставку. Остаток жизни провел в Глинках. Детей у Брюса не было, и его имения перешли к сыну старшего брата, генерал-поручику и вице-губернатору Москвы Александру Романовичу Брюсу, который назвал в честь дяди своего единственного сына Яковом. Яков-второй честно служил Екатерине, воевал с турками и шведами, получил звание генерал-аншефа, был назначен петербургским генерал-губернатором (1786–1791 гг.) и одновременно главнокомандующим Москвы (1784–1786 гг.). У него родилась одна дочь, у которой не было детей, и на ней род русских Брюсов пресекся.

Христиан Феликс Бауэр (Родион Христианович Боур). Бывает, одно сгоряча принятое решение меняет всю жизнь человека. Так случилось с ротмистром Христианом Феликсом Бауэром, солдатом шведского драгунского полка. Глупая ссора, дуэль, противник убит, Христиан, опасаясь наказания, убегает. Есть и другая версия: Христиан шпион, его раскрыли, он должен бежать. Так или иначе, но все произошло в конце 1700 г. в крепости Нарве, которую осаждали русские войска. И беглецу достаточно было перебраться через реку Нарву, чтобы попасть в русский лагерь, где он подробно рассказывает о том, какими силами располагает шведский гарнизон крепости. Сведения, которые он доставил царю, не смогли предотвратить «Нарвской конфузии» – новенькая петровская армия, плохо организованная и обученная, при первом натиске шведов бежала с поля боя. И вместе с ней – новоиспеченный полковник Бауэр, или Боур (так стали произносить его фамилию русские). Бежал, чтобы спустя годы вернуться вместе с созданными им 30 кавалерийскими полками и разгромить шведов.

Х.Ф. Бауэр

Драгунский полк Боура отличился в сражении под Гуммельсгофом. В самый критический момент сражения он пришел на помощь русскому передовому отряду, что решило исход боя. Позже, за взятие города Митавы Боур пожалован в генерал-майоры, а за успешные действия в сражении при Калише – в генерал-поручики.

Кавалерийский корпус из пяти тысяч солдат под командованием Боура отличился в битве при Лесном. В этом походе Боур получил тяжелое ранение в голову, но смог командовать правым флангом российской кавалерии во второй Нарвской битве. Успешно отразил все атаки шведов и преследовал бегущего врага. За отличия в боях под Полтавой Петр I пожаловал Боуру свой портрет, украшенный бриллиантами, и поместье.

Боур командовал всей русской кавалерией на Украине, позже – произведен в звание генерала от кавалерии, и, наверное, остался доволен тем, какое решение принял ненастной осенней ночью 1700 г. Скончался Родион Христианович в 1717 г.

Никита Иванович Репнин. Еще один из потомков Рюрика, присягнувший на верность Романовым, еще один солдат петровских «потешных полков». В 25 лет уже командовал Преображенским полком и во время первого Азовского похода участвовал в штурме двух турецких башен-«каланчей», запиравших выход в Азовское море. Однако прославился не как полководец, о нем говорили: «…в войне не много смыслит, но очень любит учиться и очень почтителен».

Репнин один из тех, кто штурмовал Нотебург (1702 г.), Ниеншанц (1703 г.) и Нарву (1704 г.), а 3 июля 1708 г., потерпел сокрушительное поражение от шведов у маленькой литовской деревушки Головчино. Солдаты Репнина не успели возвести укрепления вокруг своей позиции, когда шведы неожиданно открыли огонь из пушек и после получасового боя захватили мост через речку Бабич, Репнин приказал своим солдатам отступать. Один из шведов, участвовавший в сражении позже вспоминал: «Русское командование имело все шансы остановить шведские полки, утомленные переправой и значительными потерями, но вместо этого, я с изумлением увидел, как они стали в беспорядке отступать в лес». Российская армия во время этой битвы потеряла около 6 тысяч солдат, всю артиллерию, снаряжение и обоз. Шведский король Карл XII очень высоко оценил собственную победу и приказал выбить медаль с надписью: «Побеждены леса, болота, оплоты и неприятель». Репнина судили «за бесчестный уход от неприятеля», и приговорили к разжалованию в рядовые и возмещению убытков казне за потерянные «оружие, обозы и орудия». Сумма этого возмещения равнялась почти всему его состоянию.

Позже, в сражении при Лесном, Репнин проявил недюжинную храбрость, и ему возвращен генеральский чин. Во время этой битвы отличился также князь Голицын, старый недруг Репнина. Легенда гласит, что когда после битвы Петр предоставил Голицыну право просить, чего только он пожелает, тот сказал: «Прости Репнина. Что значит вражда личная между нами, когда Отечество и ты, государь, нуждаетесь полезными людьми?»

В день Полтавской битвы Репнин командовал центром армии, нанес последний удар по шведам, сокрушив их строй, и «за мужественные подвиги свои был удостоен ордена Андрея Первозванного». Позже он отличился при взятии Риги.

После войны князь Репнин получил немало наград, среди которых – датский орден Белого Слона и польский Белого Орла, произведен в генерал-фельдмаршалы и пожалован орденом Св. Александра Невского. Одно время служил губернатором Лифляндии, президентом Военной коллегии. Умер Репнин в 1726 г.

Н.И. Репнин

Федор Михайлович Апраксин. Еще один из солдат «потешного полка», прославившийся в Азовском походе и в Северной войне.

После первого Азовского похода Апраксин назначается главой Адмиралтейского приказа. Руководил строительством Таганрога, русского порта на Азовском море. В 1708 г., пока армия Петра сражалась на Украине, защищал молодую столицу Петербург от атак шведских кораблей.

Шведская армия так и не оправилась от удара, нанесенного под Полтавой. Оставалось потеснить их флот на Балтийском море. Весной 1714 г. из Петербурга в Балтийское море отправились 99 «полугалер», каждая – с 15–20 солдатами и 1–2 пушками на борту.

Среди шхер Аланского архипелага, у полуострова Гангут, на южном берегу Финляндии, русские подстерегли шведский флот, окружили его, обстреляли из пушек и взяли на абордаж. Трофеями стали фрегат «Элефант», галеры «Эрн», «Трана», «Грипен», «Лаксен», «Геден» и «Вальфиш», шхерботы «Флюндра», «Мортан» и «Симпан». В сентябре 1714 г. русский флот и плененные корабли прошли по Неве. Аллею, ведущую с пристани к дворцу губернатора Петербурга Меншикова на Васильевском острове, украшали триумфальные ворота с надписью «Русский орел мух не ловит», скульптуры и картины, изображавшие различные эпизоды сражения. В память о победе выбили золотые и серебряные медали, которыми наградили всех участников сражения.

Ф.М. Апраксин

В 1718 г. Федор Матвеевич назначен президентом Адмиралтейств-коллегии и трудился на этом посту десять лет, скончался 10 ноября 1728 г.

Михаил Михайлович Голицын, князь из рода Гедиминовичей, еще один из героев Северной войны, в 12 лет начал службу барабанщиком Семеновского полка. Образованного юношу, храброго солдата, а потом прекрасного командира заметил Петр и стал поручать ему все более ответственные задания. Голицын отличился в Азовском походе и при взятии Нотебурга. Именно он повел солдат в атаку на крепость и отказался отступать, даже получив приказ об этом от Петра. После взятия крепости Петр произнес: «Победителей не судят!», наградил князя золотой медалью и присвоил ему звание полковника.

Михаил Михайлович принимал участие во взятии Ниеншанца и Нарвы, в походе на Украину, откуда вернулся в звании генерал-лейтенанта и с орденом Св. Андрея Первозванного. Затем храбро воевал в Финляндии вместе с Апраксиным.

Но прославила его морская битва при Гренгаме (остров в Аландском архипелаге), в начале августа 1720 г. Это последнее крупное сражение Северной войны.

В русский флот, пришедший к острову Гренгам, входили 61 галера и 29 лодок. В шведской эскадре 52-пушечных линейных корабля, 4 фрегата и 9 малых судов. Силы явно неравные, но галеры по приказу Голицына отступили на мелководье, заманили туда же тяжелые шведские корабли и взяли на абордаж все четыре фрегата, после чего оставшаяся часть эскадры бежала с поля боя. Эта победа поставила точку в истории безраздельного шведского влияния на Балтийском море и привела к подписанию Ништадтского мира. Швеция уступала России «в совершенное, непрекословное, вечное владение и собственность» Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию, часть Карелии с крепостями Выборг и Кексгольм.

М.М. Голицын

После войны князь Голицын пожалован чином генерал-фельдмаршала, командовал войсками в Санкт-Петербурге, занимал должность президента Военной коллегии. Скончался Голицын в декабре 1730 г.

Может быть, не все эти полководцы входили в ближний круг Петра, но все они выполняли для него важную работу, всем он доверял свою жизнь, всем обязан победами. Все хотя бы на шаг, а чаще – не на один шаг, приближали его к осуществлению его мечты. А это – особая близость, какую знают лишь великие созидатели.

Царев токарь – Андрей Нартов

Если ориентироваться на круг интересов Петра, то его можно сравнить с людьми эпохи Возрождения. Он не только политик, но и администратор, не только полководец, но и военный инженер очень высокой квалификации, увлекающийся естественными науками – как дилетант, как коллекционер, как просветитель. Он поддерживал искусства. Он не любил свободное время сидеть без дела. В Летнем саду в молодом Петербурге находится место и для токарной, где Петр работает вместе с «царевым токарем» – Андреем Нартовым.

Нартов начал обучаться токарному делу с 12 лет в Навигацкой школе в Москве. Эта школа – первое техническое учебное заведение в России. В 1712 г. Петр, заметив способности юноши, личным указом перевел его в придворную токарню, расположенную в доме на Петербургской стороне, в Летнем саду, неподалеку от Летнего дворца. В 1714 г. Нартов определен в лабораторию к механическому искусству механиком, получил чин прапорщика и жалование 300 рублей в год.

В 1718 г. Нартов, отправленный для окончания обучения в «ыностранный европейские государства»[9] посетил Лондон и Париж, где прослушал лекции по математике и астрономии и изучал медальное искусство.

В 1720 г., после кратковременного пребывания при дворе прусского короля, он вернулся в Петербург и возглавил царскую токарню. В мастерской установил новые токарные машины, привезенные из-за границы и начал обучение молодежи токарному делу. Как позже писал сам Нартов: «…будучи при Дворе Его Величества по-прежнему при своей механической должности безотлучно, за что соизволил усмотреть прозорливыми очами блаженные и вечно достойные памяти государь император Петр Великий…»

Нартов изобрел множество оригинальных станков, предложил новые способы отливки пушек, создал скорострельную батарею из 44 трехфунтовых мортирок и оптический прицел. В 1724 г. Нартов представил Петру проект Академии художеств.

Наравне с Нартовым и его учениками в токарне часто работал Петр I, о котором Нартов оставил пространные воспоминания под названием «Достопамятные повествования и речи Петра I». Нартов моложе Петра на 20 лет, поэтому по-настоящему дружеских отношений между ними быть не могло. Но понимая, что личность, слова и поступки непокорного русского царя вызывают и будут вызывать еще долгое время жгучий интерес, начал записывать все, о чем слышал, и главное – сцены, которым сам стал свидетелем.

Вот что он вспоминает:

А.К. Нартов

«В беседах Его Величество бывал весел, разговорчив, обходителен в простоте, без церемонии и вычуров и любил около себя иметь веселых, но умных людей; досадчиков в беседе не терпел и в наказание тому, кто кого оскорбил словом, давал пить покала по три вина или ковш с вином, называемый Орел, чтоб лишнего не врал и не обижал; словом, он и гости его забавлялись ра́вно; неприметно было в нем того, что он был самодержавный государь, но казался быть простым гражданином и приятелем. <…>

Обыкновенно вставал Его Величество утром часу в пятом, с полчаса прохаживался по комнате; потом Макаров читал ему дела; после, позавтракав, выезжал в шесть часов в одноколке или верхом к работам или на строения, оттуда в сенат или в адмиралтейство. В хорошую погоду хаживал пешком. Обедал в час по полудни. В десять часов пил одну чарку водки и заедал кренделем; после того, спустя полчаса, ложился почивать часа на два; в четыре часа после обеда отправлял паки разные дела; по окончании оных тачивал; потом либо выезжал к кому в гости, или дома с ближними веселился… Голландские газеты читывал после обеда, на который делывал свои примечания и надобное означал в них карандашом, а иное – в записной книжке, имея при себе готовальню с потребными инструментами математическими и хирургическими. Допуск по делам пред государя был [в] особый кабинет подле токарной или в самую токарную. Обыкновенно допускаемы были: с доклада – канцлер граф Головкин, генерал-прокурор граф Ягушинской, генерал-фельдцейхмейстер граф Брюс, вице-канцлер барон Шафиров, тайный советник Остерман, граф Толстой, сенатор князь Долгорукий, князь Меншиков, генерал-полицмейстер Девиер, флотские флагманы, корабельные и прочие мастера; без доклада – князь-цесарь Ромодановский, фельдмаршал граф Шереметев, которых провожал до дверей кабинета своего… Даже сама императрица Екатерина Алексеевна обсылалась наперед, может ли видеть государя, для того, чтоб не помешать супругу своему в упражнениях. В сих-то комнатах производились все государственные тайности; в них оказываемо было монаршее милосердие и скрытое хозяйское наказание, которое никогда не обнаруживалось и вечному забвению предаваемо было. Я часто видал, как государь за вины знатных чинов людей здесь дубиною подчивал, как они после сего с веселым видом в другие комнаты выходили и со стороны государевой, чтоб посторонние сего не приметили, в тот же день к столу удостоиваны были. Но все такое исправление чинилось не как от императора подданному, а как от отца сыну: в один день наказан и пожалован. Сколь монарх был вспыльчив, столько и снисходителен; да иначе и быть ему почти не можно было по тем досадам, которые против добра, устрояемого им, чинились. При всем том был великодушен и прощал вины великие неоднократно, если раскаяние принесено ему чистосердечное».

А еще Нартов собирал афоризмы, остроумные высказывания Петра. Например: «Государь, точа человеческую Фигуру в токарной махине и будучи весел, что работа удачно идет, спросил механика своего Нартова: “Каково точу я?” И когда Нартов отвечал: “Хорошо”, то сказал Его Величество: “Таково-то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцов”».

Или просто мелочи, показывавшие, однако, как близок был автор к царю: «Некогда князь Меншиков, пришед к дверям токарной комнаты Его Величества, требовал, чтоб ею туда впустили, но, увидя в том препятствие, начал шуметь. На сей шум вышел к нему Нартов и, удержав силою туда войти хотевшего князя Меншикова, объявлял ему, что без особого приказа от государя никого впускать не велено, и потом двери тотчас запер. Такой неприятный отказ сего честолюбивого, тщеславного и гордого вельможу столь рассердил, что он в запальчивости, оборотясь, с великим сердцем сказал: “Добро, Нартов, помни это”. О сем происшествии и угрозах донесено было тогда же императору, который в то время точил паникадило в соборную церковь Святых Апостолов Петра и Павла, яко благоговейный дар, посвящаемый им Богу в благодарение за полученное им облегчение от марциальных вод, – на что Его Величество, рассмеявшись, произнес такую речь: “Где ж скрыться от ищущих и толкущих?” Потом, взглянув взором уверительным, сказал: “Кто дерзнет против мастера моего? Посмотрю. Невежество художеств и наук не терпит, но я наглость решу; подай, Андрей, чернила и бумагу!” Государь тотчас написал на токарном станке следующее и, отдав Нартову, промолвил: “Вот тебе оборона; прибей сие к дверям и на угрозы Меншикова не смотри”: кому не приказано, или кто не позван, да не входит сюда не токмо посторонний, но ниже служитель дома сего, дабы хотя сие место хозяин покойное имел. Сей собственною Петра Великого рукою писанный указ, данный мне, Нартову, находится у меня поныне соблюденным. После сего не являлись более докучатели, и тишина была около того места толь велия, что монарх, видя себя спокойным и забавляясь тем, механику своему говорил: “Теперь, Андрей, по почте ходящих сюда не слышно знать, грома колес наших боятся”, то есть обращения или движения колес махинных; но в самом деле мнил Его Величество чрез сие о прибитой к двери бумаге».

Или такую: «Когда Нартов просил Его Величество окрестить сына его новорожденного, тогда отвечал ему: “Добро!» И оборотясь к государыне, с усмешкою сказал: “Смотри, Катенька, как мой токарь и дома точит хорошо”. Окрестя, пожаловал он ему триста рублей да золотую медаль: подарок при крещении весьма редкий, ибо Петр Великий на деньги был не члив и свободнее давал деревни; тогда обещал государь ему деревню, однако за скоро приключившеюся болезнию и кончиною сего не воспоследовало». Разумеется, Нартов не был лишен тщеславия.

После смерти Петра токарню перевели в ведение Академии наук, а Нартова назначили советником Академии и управляющим механической экспедицией при ней. Умер Андрей Константинович в 1756 г. «Достопамятные повествования» изданы сыном Нартова Андреем Андреевичем. Нартов-младший также оказался человеком замечательным: он был ученым-естествоиспытателем, писателем, почетным членом Академии наук, основателем Вольного экономического общества, президентом Берг-коллегии и Российской академии, одним из основоположников лесоводства в России. Переводил на русский язык Лессинга, «Историю» Геродота, «Минералогию» И.Г. Лемана, «Металлургию» Д. Скополи и т. д.

Царевна Наталья – сестра и единомышленница

Юная Наталья Алексеевна, младшая сестра Петра, долго жила в Преображенском. Совсем одиноко ей стало, когда в 1694 г. умерла Наталья Кирилловна, а в 1697 г. Петр уехал с посольством за границу.

В 1698 г. у Натальи появился приемный сын, вернувшись на родину, Петр заставил Евдокию Лопухину принять постриг, а образование и воспитание малолетнего царевича поручил сестре.

Двумя годами раньше умер «старший царь» Иван Алексеевич, и его вдова Прасковья Федоровна вместе с тремя выжившими дочерьми – Анной, Екатериной и Прасковьей, соответственно, четырех, трех и двух лет от роду, поступили под опеку Петра, им отвели Измайловский дворец. Вдовая царица была, вероятно, хорошим психологом и дипломатом – она быстро сдружилась с молодым царем и его сестрой. Кроме того, в посредстве браков своих дядей, а также родного и двоюродных братьев, Прасковья состояла в родстве с Трубецкими, Прозоровскими, Стрешневыми, Куракиными, Долгорукими, поэтому обладала определенным политическим влиянием.

Петру не слишком нравился традиционный русский уклад Измайлова, где собиралось множество богомольцев, гадалок, странников и странниц, выдающих себя за «святых людей». Петр звал эти сборища «госпиталь уродов, ханжей и пустосвятов», тем не менее он никогда не заставлял Прасковью перенять европейские манеры, и, по свидетельству современников, «советы и просьбы ее никогда не презирал». В 1702 г. Петр праздновал в Измайлове победу над шведами, царица Прасковья принимала у себя не только Петра и его сподвижников, но и иностранных дипломатов с женами.

Царевна Наталья

Пока Петр сражался за балтийские земли и строил Санкт-Петербург, Наталья задумала новый проект. Вероятно, в детстве она не раз слышала от матери о необыкновенном развлечении, которым тешил ее царь-батюшка. И царская сестра решила организовать свой театр. Петр поддержал ее, приказав передать Наталье «комедиальное и танцевальное платье», а также декорации и тексты пьес, привезенные несколькими годами раньше немецкими театрами в Москву. Актерами стали приближенные и слуги. В репертуар вошли инсценировки житий святых и пьесы на сюжет переводных романов. Посмотреть спектакли приезжали обитатели Измайлова.

В 1705 г. размеренную жизнь подмосковных затворниц нарушило событие, наверняка породившее много сплетен и кривотолков. Датский посланник Юст Юль, путешествовавший в это время со Двором Петра, так описывает случившееся: «Я ездил в Измайлово – двор в 3-х верстах от Москвы, где живет царица, вдова царя Ивана Алексеевича, со своими тремя дочерьми царевнами. Поехал я к ним на поклон. При этом случае царевны рассказали мне следующее. Вечером, незадолго перед своим отъездом, царь позвал их, царицу и сестру свою Наталью Алексеевну в один дом в Преображенскую слободу. Там он взял за руку и поставил перед ними свою любовницу Екатерину Алексеевну. На будущее время, сказал царь, они должны считать ее законной его женой и русской царицей. Так как сейчас, ввиду безотлагательной необходимости ехать в армию, он обвенчаться с ней не может, то увозит ее с собой, чтобы совершить это при случае, в более свободное время. При этом царь дал понять, что если он умрет прежде, чем успеет на ней жениться, то все же после смерти они должны будут смотреть на нее как на законную его супругу».

Решив превратить свою Катеринушку («Катеринушка, друг мой сердешнинькой!» – так он обращался к ней в письмах) из «метрессы» в законную жену, Петр поручил ее заботам Натальи Алексеевны, чтобы та обучила девушку русскому языку и обычаям страны. В доме Натальи Алексеевны Екатерину крестили в православие.

В 1706 г. Петр издал указ, согласно которому знатным московским людям надлежало переселиться в новую столицу. И одними из первых этот указ исполнили члены его собственной семьи. 22 марта 1708 г. отправился в путь целый караван колымаг, повозок и подвод. Кроме царевны Натальи Алексеевны и царицы Прасковьи с дочерьми, ехали царица Марфа Матвеевна, вдова царя Федора, единокровные сестры Петра – царевны Марья и Феодосия, князь Федор Юрьевич Ромодановский, Иван Иванович Бутурлин и многие именитые сановники.

Путешествовали в каретах, которые представляли собой крытый кузов, подвешенный на ремнях или цепях, прикрепленных к высоким подставкам, которые покоились на передней и задней осях четырехколесного основания. В каждую карету впрягалось несколько лошадей – от двух, у простых путешественников, до двенадцати – у особ царской крови. Кучер сидел верхом, на одной из лошадей. В таких экипажах удобно путешествовать по хорошим дорогам, но по бездорожью езда была очень тряской.

Кроме того, лошадей часто приходилось кормить и менять, также и люди нуждались в пище и отдыхе. Поэтому «караван» двигался медленно.

По суше путешественницы добрались до Шлиссельбурга – бывшей Шведской крепости Нотебург, где их ожидал Петр.

«Государь не токмо что сам страстную охоту к водяному плаванию имел, но желал также приучить и фамилию свою, – пишет Андрей Нартов. – Сего ради в 1708 году прибывших из Москвы в Шлиссельбург цариц и царевен встретил на буерах, на которых оттуда в новую свою столицу и приплыл. И когда адмирал Апраксин, верстах в четырех от Петербурга, на яхте с пушечною пальбою их принял, Петр Великий в присутствии их ему говорил: “Я приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись впредь моря и чтоб понравилось им положение Петербурга, который окружен водами. Кто хочет жить со мною, тот должен часто бывать на море”.

Его Величество подлинно сие чинил и многократно в Петергоф, Кронштадт и Кроншлот с царскою фамилиею по морю езжал, для чего и приказал для них сделать короткие бостроки (безрукавки. – Е. П.), юбки и шляпы по голландскому манеру. Прибывшие из Москвы и в вышепоказанном плавании находившиеся были: царица Прасковья Феодоровна, супруга царя Иоанна Алексеевича, и дщери его – царевны Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны, царевны же Наталья, Мария и Феодосия Алексеевны».

Вероятно, царицы и царевны впервые оказались в морском плавании, впрочем, оно протекало благополучно. А вот новая столица, уже прозванная «парадизом», встретила их неласково.

Маленький домик Петра I на Петербургской стороне, разумеется, не мог вместить царственных особ вместе со всей их свитой. Поэтому их поместили в доме губернатора. Цариц и царевен встречали праздничным салютом, потом начался пир.

Далеко за полночь утомленные гостьи уснули. В десятом часу утра их разбудил крик: «Пожар, пожар!». Вероятно, кто-то из пьяных гуляк, засидевшихся вчера за столом ненароком поджег дом. Все люди спаслись; но бо́льшая половина верхнего жилья сгорела со многими вещами и пожитками. Стало ясно, что нужно обзаводиться собственным хозяйством.

Петр I отдал распоряжения о строительстве домов и повез семейство знакомиться с окрестностями города. Первым делом съездили в Кронштадт, полюбовались на строящиеся форты и верфи, затем выехали в Нарву, осмотрев по пути Копорье и Ямбург. В Нарве отпраздновали День ангела государя молебнами, пушечным салютом, фейерверками и снова торжественным обедом. Затем государь поехал далее, навстречу Полтавской битве, а женщины вернулись в Петербург.

Прасковья с дочерьми поселилась на Петербургской стороне, где в то время располагалась гавань, в которой теснились сотни кораблей из Ладоги, Новгорода и других городов с товарами и съестными припасами. Ее дворец деревянный, или мазанковый, как большинство домов в Петербурге, ближайшими соседями оказались князь А.Д. Меншиков, канцлер Г.И. Головкин, вице-канцлер Остерман, барон Шафиров. Рядом находился первый Гостиный Двор, сгоревший в 1710 г.

Позже семейству вдовой царицы выделили загородное имение, названное в честь ее покойного супруга Ивановским. От него получила название и речка Ивановка, прежде называвшаяся Хабой (Haapajoki – Осиновка).

Наталья Алексеевна тоже поселилась на берегу Невы, в Литейной части по соседству с Кикиными палатами, где тогда располагалась Кунсткамера (ее дворец стоял на том месте, где ныне проходит Шпалерная ул.).

На участке Натальи Алексеевны по ее приказу построили еще и отдельное здание богадельни. Это первая богадельня в Петербурге и одновременно первый «воспитательный дом», сюда приносили всех подкидышей, или «зазорных детей», как их тогда называли. Также царевне пожаловали мызу Хотчино (современная Гатчина).

Переехав в Петербург, Наталья Алексеевна «взялась за старое» и устроила «комедийную хоромину» для всех «прилично одетых людей», т. е. дворянской публики. Петербургский театр тоже был любительским, пьесы для него писала сама царевна. Ее перу принадлежат «Комедия о святой Екатерине», «Хрисанф и Дария», «Цезарь Оттон», «Святая Евдокия», а также драма «Действие о Петре Златые Ключи».

Однако Наталья прожила в Петербурге недолго. Болезнь унесла ее в 1716 г. После смерти царевны более 200 томов из ее личной библиотеки (очень значительное собрание по меркам того времени) поступили в царское книгохранилище, а театральную часть отослали в Санкт-Петербургскую типографию.

«Князь-папа» и другие личины

Петербург в петровское время – город-порт, город-верфь, став столицей, он превратился в город официальных торжеств – в честь очередной победы в Северной войне, в честь спуска на воду очередного корабля, в честь приема иностранных послов. Но натура Петра слишком живая и неуемная, чтобы остаться в рамках придворного церемониала. Он истинный сын своего времени – неистовый в гневе, жестокий, жадный до развлечений, которые показались бы дикими и грубыми его утонченным потомкам.

Как все московские бояре, Петр глубоко религиозный человек, и вера с детства впиталась ему в плоть и кровь, что, как мы знаем уже, не помешало ему использовать церковную церемонию для решительной атаки на царевну Софью, атаки, которая немало способствовала его победе. Вероятно, его в этот момент совершенно не мучила мысль, что он поступает не по-братски и не по-христиански, затевая междоусобицу фактически на пороге церкви. Вероятно, полагал, что восстанавливая свои права на трон, он вершит божью волю.

Также вполне естественным и христианским поступком стало для него отвергать «папистскую ересь» и насмехаться над ней. И делал он это, как и всё в своей жизни – с размахом, создав «Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор». Это произошло где-то в промежутке между 1688 и 1690 гг., то ли в последний год правления царевны Софьи, то ли после ее свержения, в первый год совместного правления молодых царей. Во главе собора стоял выбираемый «князь-папа». У «князя-папы» на голове красовалась епископская митра из жести с изображением бога вина Бахуса, а в руках – шкатулка в форме священной книги, внутри которой лежали склянки с водкой. Вместо панагии «князь-папа» носил на цепочке флягу. Верховный шутовской титул за время существования собора получили трое приближенных Петра: Матвей Нарышкин, Никита Зотов и Петр Бутурлин.

В собраниях принимал участие и «князь-кесарь», который облачался в царские одежды. Эта роль принадлежала Федору Ромодановскому, а позже – его сыну. Сам же Петр I скромно звался диаконом, протодиаконом или архиереем. Он целовал руку «князю-папе» и называл его правителем.

Борис Куракин рассказывает: «Теперь надобно сего не забыть и описать коим образом потешной был патриарх учинен, и митрополиты, и другие чины духовные из придворных знатных персон, которые кругом Его Величества были, более ко уничтожению оных чинов, а именно: был названной Матвей Филимонович Нарышкин окольничей, муж глупой, старой и пьяной, которой назван был патриархом; а архиереями названы были от разных провинций из бояр некоторые и протчие другие чины и дьяконы из спальников. <…> И во время дня Вербнаго воскресения также процессия после обеда отправлялась на потешном дворе. Оной патриарх шутошной был возим на верблюде в сад набережной к погребу фряжскому.

И там, довольно напившись, разъезжались по домам.

Также и постановление тем патриархам шутошным и архиереям бывало в городе помянутом Плешпурхе[10], где была сложена вся церемония в терминах таких, о которых запотребно находим не распространять, но кратко скажем к пьянству, и к блуду, и всяким дебошам.

Оной-же патриарх с Рождества Христова и во всю зиму до масляницы продолжал славление по всем знатным дворам на Москве, и в слободе, и у знатных купцов с воспением обыкновенным церковным, в которых домех приуготовливали столы полные с кушанием, и где прилучится обедали все, а в других ужиновали, а во оных токмо пивали. И продолжалось каждой день до полуночи и разъезжались всегда веселы».

Все это действо не было чем-то из ряда вон выходящим, буйные гуляния перед Рождеством и на Масленицу, с ряжеными и непристойными шутками – старая традиция, как в России, так и в Европе, традиция, которую Церковь много раз пыталась запретить, но всегда безуспешно. О ряженых на Руси упоминают с XII в., и поскольку упоминают в официальных документах, то всегда осуждают. Но, видимо, в людях с древнейших времен осталась потребность в особенные сакральные моменты погружаться «в вывернутый наизнанку» мир предков, природных духов и мертвецов, где все наоборот. Погружаться именно затем, чтобы потом обновленными вернуться в реальность. Ряженые меняли свой облик – становились на ходули, обматывали соломой руки и ноги, чтобы они казались толстыми и кривыми, подкладывали горбы под вывернутую наизнанку шубу, на костюм навешивали колокольчики, старые веники, лапти и др. Чтобы придать себе устрашающий вид, ряженые приделывали длинные клыки из репы, надевали на голову тыкву с вырезанными глазницами и прикрепленной внутри свечой, закутывались в белое полотно и т. д. Чтобы выглядеть чудно́ мужчины переодевались в женскую одежду, а женщины – в мужскую, при этом нередко на ноги надевали непарную обувь, на голову корзину или что-нибудь из посуды. На Русском Севере популярный персонаж святочных игр на посиделках – ряженый «покойником»: его одевали в белое, натирали лицо мукой, в рот вставляли торчащие зубы, вырезанные из брюквы, клали на скамейку, оплакивали, заставляли девок целовать лежащего. На таких гуляниях можно увидеть рядом людей, «представлявших» козу, коня, медведя, тура, аиста и журавля, чертей, ведьм, карикатурных нищих, солдат, цыган, евреев, немцев, арапов и тут же – святых Николая, Андрея, Варвару и ангелов. «Всешутейшия собор» вполне укладывался в эту традицию. Правда, порой было очень сложно понять, смеется ли Петр над папистами, или глумится над Церковью вообще.

Известный русский историк Василий Ключевский писал: «Эти официальные празднества были тяжелы, утомительны. Но еще хуже были увеселения, тоже штатные и непристойные до цинизма. Трудно сказать, что было причиной этого, потребность ли в грязном рассеянии после черной работы или непривычка обдумывать свои поступки. Петр старался облечь свой разгул с сотрудниками в канцелярские формы, сделать его постоянным учреждением. Так возникла коллегия пьянства, или “сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор”. Он состоял под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы, или всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кокуйского и всея Яузы. При нем был конклав 12 кардиналов, отъявленных пьяниц и обжор, с огромным штатом таких же епископов, архимандритов и других духовных чинов, носивших прозвища, которые никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати. Петр носил в этом соборе сан протодьякона и сам сочинил для него устав…

<…> Первейшей заповедью ордена было напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. У собора, целью которого было славить Бахуса питием непомерным, был свой порядок пьянодействия, “служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками”, свои облачения, молитвословия и песнопения, были даже всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи. Как в Древней церкви спрашивали крещаемого: “Веруеши ли?”. Так в этом соборе новопринимаемому члену давали вопрос: “Пиеши ли?”. Трезвых грешников отлучали от всех кабаков в государстве; инако мудрствующих еретиков-пьяноборцев предавали анафеме. Одним словом, это была неприличнейшая пародия церковной иерархии и церковного богослужения, казавшаяся набожным людям пагубой души, как бы вероотступлением, противление коему – путь к венцу мученическому. Бывало, на святках компания человек в 200 в Москве или Петербурге на нескольких десятках саней на всю ночь до утра пустится по городу “славить”; во главе процессии шутовской патриарх в своем облачении, с жезлом и в жестяной митре; за ним сломя голову скачут сани, битком набитые его сослужителями, с песнями и свистом. Хозяева домов, удостоенных посещением этих славельщиков, обязаны были угощать их и платить за славление; пили при этом страшно, замечает современный наблюдатель.