Туркестан бесплатное чтение

Николай Свечин
Туркестан

Глава 1. По железной дороге

Лыков с Титусом сидели на диване бок о бок. Они были раздеты донага, но замотались в простыни. В купе стояла невыносимая жара, усиленная духотой. Открытое окно не спасало: поезд едва тащился по раскаленной пустыне.

Напротив друзей расположились их попутчики, тоже задрапированные. Один был негоциантом, доверенным^[1] Московского торгово-промышленного товарищества. Сутки назад, войдя в вагон, он представился: Степан Антонович Христославников. И тут же сообщил, что везет с собой крупную сумму для выплаты задатков хлопкоробам. А потому просит принять его в компанию. Так безопаснее в незнакомой местности. Негоциант был упитанный мужчина лет пятидесяти, с редкой бородой и угреватым желтым лицом. Человек он оказался приятный, скромный и молчаливый. Всю дорогу Степан Антонович охотнее всего слушал других, не выпячивая собственную личность.

Второй попутчик появился за пять минут до отправления поезда. Среднего роста, среднего сложения, очень загорелый капитан с аннинским темляком на шашке назвался Иваном Осиповичем Скобеевым. Должность у него была интересная: полицмейстер туземной части Ташкента. Старый служака чуть не всю жизнь провел в Туркестане. Для попутчиков он оказался сущим кладом. Капитан знал все и всех в крае и по любому вопросу мог дать квалифицированную справку. Само собой устроилось, что он возглавил компанию. Хваткий и деловой, что называется себе на уме, Скобеев взял над соотечественниками шефство: опекал, пояснял и помогал. Под его крылом их быт сразу наладился.

Лыков с Титусом купили себе четырехместное купе. Этого потребовал управляющий. Прошлой осенью он впервые съездил в Туркестан и рассказал по возвращении всякие ужасы. Закаспийская железная дорога и без того славится большой неустроенностью и очень низкой провозоспособностью. Но специфика края делает жизнь пассажиров совсем уж тяжелой: вагонов первого класса нет вовсе, а люди попадаются разные. Над Титусом расположился богатый сарт^[2]. Пять раз в день он совершал намаз, а перед этим – тахарат, молитвенное омовение. Ночную и утреннюю молитвы сарт творил, не слезая с полки. Там же и омывался… Грязная вода стекала Титусу на голову и заливала постель, но попутчика это нимало не беспокоило. Возражения и возмущения он просто игнорировал. Яан обратился к обер-кондуктору, но тот лишь развел руками: ничего не поделаешь, надо терпеть. Все туземцы так поступают. А когда сарт закусывал, то сальные руки вытирал о чрезвычайно грязный и вонючий халат, объедки же кидал на пол. Это длилось три дня, пока состав тащился от Узун-Ады до Самарканда. Впечатленный Титус настоял поэтому, что помещаться в купе надо без соседей. И в этот раз они ехали вдвоем. Пока добровольно не присоединили к себе русских попутчиков…

Уйдя со службы, Алексей занимался теперь делами имения. Дача в Варнавинском уезде давала много хорошего леса. Яан, управляющий и друг, предложил поставлять его в Туркестан. Там шло строительство железных дорог и требовалось много дерева на шпалы. Единственный рельсовый путь лежит сейчас от Каспийского моря до Самарканда. Но в планах Военного министерства продлить его до Ташкента и далее до Верного. И сделать ответвления в Кушку и Коканд. Да еще соединить в обозримом будущем Ташкент с Оренбургом. Золотое дно! Огромная дорогостоящая работа. Своего леса в Туркестане мало, его берегут и не дают использовать. Именно военные управляют краем, им и решать, куда пролягут новые пути. И у кого купить материал на шпалы…

Деликатный вопрос выбора поставщика решается, конечно, в Ташкенте. Генерал-губернатор барон Вревский является одновременно и командующим войсками Туркестанского военного округа. Закаспийская дорога тоже военная. Начальники мастерских и даже станций – офицеры двух туркестанских железнодорожных батальонов, а кондукторы в поездах – солдаты. Строительство отдано гражданским инженерам, но ведется под диктовку интендантского управления. И хотя создана особая дирекция по строительству, ее вопросы – технические. Осенью Титус встретился со всеми участниками концессии и уехал не солоно хлебавши. Важные люди в погонах сказали ему: мы с приказчиками дел не имеем. Пусть явится хозяин и будет готов хорошо заплатить…

Лыков думал всю зиму и весну. Кормить воров ему не хотелось. Но с волками жить – по-волчьи выть. Известно, что в Туркестане без взятки не решается ни один вопрос. Хочешь обеспечить будущее своих детей – покупай входной билет. В итоге в конце мая 1894 года двое приятелей выехали на юг. Поездом добрались до Владикавказа, там пересели в тарантас и перевалили Кавказский хребет, едва не погибнув под сходом снега. Прибыли в Баку и погрузились на пароход общества «Кавказ и Меркурий». Общество это монополизировало доставку желающих попасть на другой берег Каспийского моря. Оно знаменито наплевательским отношением к пассажирам. Пароходы отправляются через день, удобств на них почти нет, команда грубая, море дикое. Через семнадцать часов плавания друзья сошли на желтый пустынный берег.

Крохотный городок Узун-Ада – ворота в Среднюю Азию. Один шайтан знает, почему строитель Закаспийской дороги генерал Анненков выбрал это место. Неподалеку стоит порт Красноводск, много более удобный для зачина. Но первый костыль забили в Узун-Аде. Отсюда уходят рельсы в самое сердце края. И встретил гостей городок весьма неприветливо. Сначала строгий полицейский чиновник потребовал от вновь прибывших паспорта. Словно от иностранцев… Титус объяснил приятелю, что так принято. Въезд в Туркестан ограничен – главным образом для самовольцев, переселенцев, решивших сменить место жительства без разрешения властей. Затем выяснилось, что пароходы ходят сами по себе, а поезда – сами по себе. И ближайший состав на Самарканд уйдет лишь через двое суток. Алексей с Яаном прокляли все на свете, дожидаясь машины. Узун-Ада выстроен в очень хорошей бухте, но само место отвратительное. Город поставили на кочующих песках. Из-за этого все дома подняты на сваях, а вместо крыльца в них высокие лестницы. Входишь, например, в здание почты по земле, а выходишь через полчаса – под тобой аршин пустоты. Пекло, в тени тридцать пять градусов, а спрятаться некуда. Пойти тоже некуда, и негде поесть. Спали горе-путешественники на вокзале, на грязных скамьях и подъедали в грязном буфете несвежие бутерброды. Воды не хватало – ее привозили за пятьсот верст из Асхабада в деревянных баках. Теплая и вонючая, желто-коричневого цвета, она не освежала. С одиннадцати часов утра и до пяти пополудни все замирало и укрывалось в тень. Жизнь как в парилке русской бани…

Наконец пришел новый пароход и привез более сообразительных пассажиров. Тех, кто умел состыковать два расписания, морское и железнодорожное. Уже через час после парохода на станцию подали состав. Лыков впервые увидел вагоны, выкрашенные в белый цвет. Мигом преобразился сонный буфетчик: пароход доставил ему провизию. Алексей с Яаном успели съесть по эскалопу и захватили в дорогу сыр с хлебом. Другого ничего не взяли – стухнет на такой жаре. И приготовились мучиться.

Вагон второго класса был полон. Больше всего оказалось туземных купцов, за ними шли офицеры. Хватало и чиновников в мундирных сюртуках. Русское партикулярное платье почти не встречалось. Капитан Скобеев получил место в обществе персов, но разглядел трех русских негоциантов и пересел к ним. Он представился, выслушал, кого как зовут, и тут же сообщил:

– А я вот за асфальтом ездил!

– За каким еще асфальтом? – удивились соотечественники. – За природным?

– Да. На острове Челекен есть месторождение, и меня послали ознакомиться. Правитель канцелярии генерал-губернатора хочет выложить им в Ташкенте одну улицу. Вызвал и приказал: Иван Осипыч, сгоняй по-быстрому, узнай что почем.

– Это за какие грехи такое наказание? – ахнул Христославников.

– Наказание? – сощурился полицмейстер.

– А разве нет? В самое пекло по пустыне скитаться…

– Вовсе даже не наказание, а наоборот, поощрение!

– Какое же здесь поощрение? – удивился Степан Антонович.

А Лыков подумал секунду и спросил у капитана:

– Прогоны?

– Именно! – обрадовался тот. – Вот вы молодец, сразу догадались. У нас же прогоны до сих пор платят, как на перекладных. А я две трети пути поездом одолею. Билет в оба конца стоит 65 рублей 80 копеек. А от Ташкента до Самарканда и обратно меня сарты доставят. На свой счет. Что получается? Получается экономия! Мне, как чину восьмого класса, полагается три лошади. По две с половиной копейки на версту за каждую лошадь… умножаем… получаем семь с полушкой. За версту. А их по железной дороге 1344, да между Самаркандом и Ташкентом почти 500. На круг выходит 200 рублей профиту! И все законно. Как в армии – безгрешные доходы. А то жалование маленькое, взяток же я не беру. Ну, в смысле, не требую…

Алексей понял бывшего коллегу. Он тоже, когда служил помощником квартального надзирателя, не стеснялся брать от купцов пятерки да трешницы. Люди сами суют – отчего же не взять? Чтобы внимательнее смотрел, служебное рвение проявлял. Сравнение с армией тоже понятно. Безгрешными доходами там называют законный дополнительный заработок ротного (эскадронного, батарейного) командира. Он образуется сам собой, без всяких злоупотреблений. Справочные цены на закупку фуража и провианта в местах стоянки частей всегда спускают из штабов с некоторым запасом. Так принято, чтобы не впасть в убыток. Роты покупают себе, что нужно, чуть дешевле. А в отчете ставят справочную цену. Разница идет командиру, но не только в его карман. В ротном хозяйстве всегда чего-то не хватает. Солдатам не полагается от казны ни постельного белья, ни одеял с подушками. И порядочный капитан улучшает быт подчиненных за собственный кошт. Например, покупает личные и ручные полотенца, или заводит чайную. Кроме того, он ежедневно принимает на квартире своих офицеров, а те не прочь выпить водки. В роту приходят гости. Так что безгрешный доход помогает армейским беднякам сводить концы с концами. В полиции то же самое. Жалование маленькое, обмундироваться и даже вооружаться приходится на собственные средства. Дрова и свечи всегда экономят, поскольку денег на их покупку отпускается недостаточно. А уж на канцелярскую нищету без слез не взглянешь… Так что получил капитан Скобеев дополнительную выгоду, и слава Богу!

– Ага! Тогда расскажите нам, за что вас поощрили! – поддержал разговор Титус.

– Охотно доложу, – обрадовался полицмейстер. – Поощрили меня за то, что я выследил и арестовал знаменитого в Ташкенте вора Мада-сартараша. Два года его ловили в русской части, а поймал я, отвечающий за туземную часть!

– Ловкий был?

– Не то слово! Мад – это сокращение от имени Мухаммед, а сартараш означает «цирюльник». Ну, еще он делает обрезание… Наш герой был обычный туземец, в молодости стриг и брил, да вдруг подался в воры. И открылся у него к этому значительный талант. Чуть не сорок квартир ограбил, прежде чем я его поймал!

– Иван Осипович! – взмолился Христославников. – Просветите нас по этой части! Кому же знать, как не вам? Правду ли говорят, что Ташкент – город воров?

– Правду, – кивнул капитан. – На весь Туркестан мы этим прославились, прости Господи… Так что, когда приедете, держите ушки на макушке. А деньги, что при вас, лучше сразу снесите в банковскую контору, у себя не храните!

Все трое негоциантов переглянулись. Не только Степан Антонович имел при себе значительную сумму. У Лыкова с Титусом было рассовано по карманам десять тысяч рублей – на взятки интендантам.

– А почему так сложилось? – поинтересовался Алексей.

– Специфика, – вздохнул полицмейстер. – С конца мая начинается у нас страшная жара. И все, кто может, бегут из города. Чиновничество переезжает в Чимган, это в восьмидесяти верстах от Ташкента. Там горы, которые сводят жару на нет. Хороший климат, санатория для войск, дачи. Устроено гелиографическое сообщение с Ташкентом. А войска, кроме караульных рот, поголовно уходят в летние лагеря. Вот и получается, что квартиры офицеров и чиновников на три месяца пустеют. Как тут не появиться ворам?

– Выходит, у местного населения воровство в крови? – уточнил Титус.

– Не совсем так, – ответил Скобеев. – Конечно, сарты – большие мошенники. Но воруют в Ташкенте все-таки пришлые, не коренные. Тут виноват хлопок.

– Хлопок? – удивился доверенный.

– Он самый. Вокруг Ташкента имеются его обширные поля. А хлопок, следует сказать, требует большого ухода. Сажать его начинают в конце марта – начале апреля. Как посадили – надо два раза окучить. А еще полоть, править борозды, рыхлить землю, прореживать… Одних поливок за весну-лето полагается делать шесть. Когда куст поднимется, он вытеснит все сорняки, но до того ему надо помогать. Еще между кустами подсеивают где мак, а где коноплю, для производства из них дурмана. Занимаются всем этим поденщики-мардикоры, которые сходятся в Ташкент из окрестностей в значительных количествах. Ну, окучили первый раз – не возвращаться же им домой! Заработки на хлопковых работах хорошие, по восемьдесят копеек в день. А между хлопковыми в городе есть только дешевые работы, по двадцать-тридцать копеек. Мардикору горбатиться за них неохота, и он остается ждать. И чтобы прокормить себя, принимается за воровство. Таким образом в Ташкенте на несколько месяцев скапливается множество пришлых людей. Живут они где попало, в ожидании спроса на свои силы. А рядом – полупустой русский город. Вот и развивается воровство…

– А туземную часть почему не обворовывают, только русскую? – спросил Лыков.

– Правильно интересуетесь, – одобрил полицмейстер. – Сарты ведь тоже на лето переезжают. У каждого исправного туземца есть на краю города собственный надел, вроде дачи. Там сад с огородом, обязательно заходит арык, есть хауз, то есть пруд для купания. Летний домик не из саманной глины, а деревянный, и стоит не в раскаленной улице, а под тенью деревьев на просторе. Прохлада, вода журчит… Но городской дом сарта никогда не бывает пустым. Когда вся семья переехала, в карауле оставляют племянника, бедного родственника или какого приживальщика. Туземный Ташкент разбит на кварталы, называются они махалля. В каждой из них есть штатный сторож. Да и соседи друг друга знают. Незнакомец вызывает подозрения, за ним приглядывают все одномахаллинцы. Украсть не дадут!

– Получается, что воры в Ташкенте – это случайные преступники, пришедшие на заработки, – усомнился Титус. – А зимой все спокойно и жуликов-профессионалистов нет? Трудно поверить в такое!

– Вы правы, Яков Францевич, – ответил Скобеев. – Профессионалисты везде есть, в том числе, конечно, и у нас. Вот хоть тот же Мад-сартараш. Но их много меньше, чем, к примеру, в Одессе. Репутацию города воров создают именно хлопковые поденщики. А зимой в Ташкенте, как везде…

Лыков не удержался и поддел полицмейстера:

– Выходит, Иван Осипович, у вас в туземной части забот меньше, чем в русской?

– Это так. Но потому лишь, что сарты – народ очень скрытный. Все свои вопросы они стараются решать без привлечения властей. Приедете – убедитесь. Они вообще не любят русскую администрацию. Идешь по улице, а с тобой никто не здоровается. Будто и нет тебя вовсе! Ежели не знать местных обычаев, можно и обидеться.

– А если знать?

– Тогда выходит, что обижаться не на что. Туземцы просто боятся, что русский не ответит на их приветствие. А это очень большое оскорбление, и не только для самого сарта.

– Что, вся махалля обидится? – съязвил Титус.

– Нет, берите выше, – серьезно ответил Иван Осипович. – Я сейчас поясню, а вы запомните – пригодится. Словами «ас-саляму-алейкум», что означает «мир вам», мусульманин обращается только к единоверцу. Для китаби, что переводится как «имеющие писание» (в число китаби входят и христиане), установлена другая форма. Вам скажут «ас-саляму-алейман-ит-табааль-гуда», то есть «мир идущему на истинный путь».

– Впервые слышим! – признались Титус с Христославниковым.

– Вот! – назидательно поднял палец капитан. – Туземцы этого и боятся! Что русские, не знающие обычаев, не дадут им джуабы, то есть ответа на приветствие. Ведь «мир вам» адресовано не только конкретному лицу, но и тем двум ангелам, что есть у каждого мусульманина. Это ангелы-записыватели, которые ведут учет добрым и злым делам человека для Страшного суда. Значит, оскорбление будет нанесено и ангелам тоже, а это уже тяжелый грех. Поэтому нам, русским, в лучшем случае говорят «издрат», то есть «здравствуйте». Но если пройти и потом оглянуться, то можно увидеть, как многие плюют тебе в след. Ничего не поделаешь, приходится терпеть…

Лыков, бывавший на Кавказе, не услышал ничего нового. Магометанские окраины империи, покоренные относительно недавно силой оружия, с трудом терпят русское владычество. Случись что, не в спину плюнут, а голову срежут… Отставной сыщик решил сменить тему.

– Иван Осипович, ведь что-то вы недоговариваете. Правитель канцелярии, второе лицо в крае, вызвал именно вас. Чтобы разведать про асфальт… Хотя между им и вами еще куча начальства. Как это вышло? Вы пользуетесь личным доверием его превосходительства?

– Так и есть, – Скобеев самодовольно покрутил ус. – Действительный статский советник Нестеровский знает меня как ловкого человека. И время от времени дает личные поручения в обход всех. Константин Александрович доверяет мне щекотливые дела. А все потому… ну, скажу без бахвальства, что я – лучший сыщик в Ташкенте. И не только. Сыскного отделения в городе нет. Общая полиция сформирована из военных, которые премудростям ловли жуликов не обучены. А у меня вроде бы как талант. Призвание, что ли. И когда случается что-то эдакое, всегда зовут меня.

Яан незаметно покосился на приятеля и спросил:

– А как ваше прямое начальство относится к знакам внимания сверху? Обыкновенно это не нравится.

Иван Осипович поморщился.

– По-разному. Ташкент – столица не только всего края, но и Аму-Дарьинской области. Областное правление в обществе именуют «помойной ямой». Военный губернатор области генерал-лейтенант Корольков интересуется ботаникой в ущерб прямым своим обязанностям. Из полиции Ташкентского уезда недавно уволился полковник Абграл, так его все называли – Абкрал! И за дело… Начальник Ташкента полковник Тверитинов в должности недавно и пока ничем себя не проявил. Вот до него был человек! Путинцев Степан Романович. Тот был на своем месте. Но его убрали после известного холерного бунта, совершенно незаслуженно… но об этом как-нибудь в другой раз.

Скобеев имел в виду события, происходившие в Ташкенте в 1892 году. Некоторые называли их волнениями, некоторые даже восстанием. Тогда толпа туземцев разгромила канцелярию начальника города. А самого его чуть не порвала на части. Войска стреляли в толпу, были убитые и раненые. Лыков с Титусом хотели бы услышать правду из уст сведущего человека, но капитан замкнулся и явно желал прекратить этот разговор. И приятели отложили расспросы.

Так они и ехали по раскаленной пустыне Кара-Кум. Справа вдалеке тянулись вершины Копетдага, по левую руку лучше было не смотреть… Вагона-ресторана в поезде не полагалось, и приходилось питаться всухомятку. Иван Осипович очень выручал своими наставлениями. Он говорил, например:

– Сейчас будет станция Зерабулак. Там перед зданием вокзала сидит женщина суровой наружности, с усами, как у гренадера. Это вдова кочегара Анна Матвеевна. Она варит очень вкусный борщ. Поезд стоит десять минут. Бегите сразу к ней и постарайтесь успеть. А я тут вещи покараулю.

Или:

– Подъезжаем к Катта-Кургану. У старика с петлицами горного ведомства можете купить печеного картофелю. Больше ничего ни у кого не берите!

Сам капитан при знакомстве первым делом развернул станиоль^[3] и угостил попутчиков очень вкусной дичью. Назвал он ее по-местному: качкалдак. Оказалось, что это морская утка – такие во множестве водятся на каспийском побережье. Неприхотливый полицмейстер обходился хлебом и чаем. Когда ему предлагали водки, он с благодарностью угощался. Несмотря на жару, водка шла хорошо. А без нее впору было бы стреляться…

Лыков выходил на каждой станции и с любопытством осматривался. Особенно его поразили туземцы. Рослые брюнеты могучего сложения, в темных халатах и барашковых шапках, они держались с большим достоинством. Капитан пояснил, что это туркмены рода теке, населяющего Ахал-Текинский оазис.

– Сильный народ! Сарты – нация торговцев, а туркмены – нация воинов. Дали они тут прикурить! Теке всегда жили разбоями. Рвали на части Хиву, Бухару, Персию и даже Авганистан. Хан Хивы в 1855 году решил их проучить. Сдуру… Так они его войско разбили, а самого хана взяли в плен. И зарезали, как барана. Больше уж никто с тех пор не смел их задирать. И мы не хотели! Но пришлось. Когда покорилась нам Хива, наши коммуникации тоже попали под удар туркменов. Волей-неволей армия вынуждена была туда сунуться. В семьдесят девятом генерал Ломакин пошел штурмовать Геок-Тепе – и отступил с большим уроном. Вот такие дела…

– Вы тоже в этом участвовали? – догадался Лыков. – Аннинский темляк за них получили?

Иван Осипович сделался серьезен и даже печален.

– Следующая станция как раз Геок-Тепе. Выйдемте вместе, я все покажу и расскажу. Уж начал забывать… Всегда я там у братской могилы поминаю товарищей. Жаль, что поезд приходит в сумерках и стоит только двадцать минут. Ну, что-нибудь да разглядим. А вы, Алексей Николаич, покамест запомните: с теке можете иметь дело без опаски, это люди слова. А вот приедете к нам в Ташкент, не верьте никому из туземцев! Сарты – торгаши, жулье. Чем бы сарт ни занимался, его мечта – заиметь лавочку на базаре. Чтобы обманывать народ. Их репутация в Азии стоит крайне низко. Любой купец-сарт в любую минуту может отказаться от своей подписи! А судиться с ними бесполезно. Нашего коммерческого суда в крае пока еще нет, а народный суд всегда покроет единоверца.

– Народный суд? У вас, как и на Кавказе, судят по адату?^[4]

– Точно так. Правительство оставило мелкие споры в ведении биев^[5]. Не вздумайте к ним обращаться! И вообще, прежде чем сделать в Ташкенте что-нибудь важное, спросите сначала у меня.

Вот момент, понял Лыков. И решил задать давно интересовавший его вопрос:

– Иван Осипович! Спасибо за ваши разъяснения, надеюсь, вы и дальше не оставите нас своим попечением. Но… как нам быть с интендантами?

– С какими интендантами?

– Да мы с Яковом Францевичем хотим предложить шпалы для строительства железной дороги. И столкнулись с тем, что этот вопрос решается лишь за взятку.

– И что же вы хотите от меня? – насторожился полицмейстер.

– Совета. Только совета.

Скобеев нахмурился.

– Хотите узнать, можно ли договориться подешевле?

– Да. А лучше чтобы вообще не платить. Честно говоря, с души воротит кормить эту сволочь.

– Эх… И меня воротит. Но сделать ничего нельзя, так устроено в Туркестане. Не смогу я вам здесь помочь, не моего калибра вопрос.

В Геок-Тепе поезд прибыл в десятом часу. Небольшой туземный город был известен всей России. В ноябре 1880 года семитысячный русский отряд под командованием самого Скобелева осадил здесь туркменскую крепость Денгиль. Вся Средняя Азия уже покорилась белому царю, и держался лишь Ахал-Текинский оазис. Вход в него и защищала крепость. На подмогу здешнему гарнизону съехались головорезы со всего разбойничьего племени. В итоге наши атаковали двадцать пять тысяч вражеского войска, да еще спрятанных в укреплении. Осада длилась до января следующего года.

Когда поезд остановился, Иван Осипович подозвал кондуктора и приказал ему охранять вещи. А сам быстрым шагом повел соотечественников в темноту.

Прямо возле станции, под фонарем обнаружилась трофейная артиллерия. Английская медная шестифунтовая пушка была дополнена двумя чугунными зембуреками^[6]. Капитан указал на них:

– Я служил тогда подпоручиком в Первом Туркестанском стрелковом батальоне. Выстрелом вот из такого зембурека оторвало голову моему денщику. И этой головою…

Скобеев запнулся, потом договорил:

– …ударило меня в лицо. Минут десять пролежал я без сознания. Очнулся, а за бруствером крики… дикие такие крики, нечеловеческие. И сабельный звон. Это было в ночь на 28 декабря. Страшное получилось дело. Текинцы босиком, с одним лишь холодным оружием пошли на вылазку. Мы их не ждали. Ближайшие траншеи были смяты, а все, кто был там, – вырезаны. Туземцы захватили даже знамя и два орудия. Увели с собой пленного канонира, пытали его несколько дней, требовали, чтобы научил их обращаться с нашими пушками. Канонир отказался, и его замучили до смерти…

– А вы? – глухо спросил Лыков.

– А я, придя в себя, вынул шашку и кинулся вперед. Стыдно было, не знай как! Вдруг товарищи подумают, что струсил? Бегу, а меня мотает, будто пьяного…

– Зарубили кого? – шепотом поинтересовался Христославников.

– Кого я там мог зарубить? – махнул рукой капитан. – Меня самого тогда можно было голой рукой взять. Ребенок бы поборол. В ушах хоры распевают, иду, не разбирая куда… По счастью, когда прибежал в первую траншею, там все уже кончилось. Но айда дальше, а то не успеем.

Они прошли чуть не на ощупь пятьдесят саженей. Скобеев показал силуэт высокого холма, различимый на фоне неба.

– Вот она, крепость. То, что от нее осталось. А здесь братские могилы. Прямо – мы, туркестанские стрелки. Левее – кавказские. Справа – ставропольские и таманские казаки. Дальше темное пятно – это сады Петрусевича. Названы так в память об убитом в них генерале. Много здесь крови пролито…

И капитан стал креститься, с чувством читая молитву. Остальные последовали его примеру.

Пассажиры торопливо вернулись в вагон, и поезд тут же тронулся. Иван Осипович продолжил свой рассказ:

– Штурм был назначен на 12 января. Моряки заложили мину под крепостную стену. Текинцы об этом знали, от перебежчиков. И не препятствовали. Они думали, взрыв пробьет небольшую брешь, «белые рубахи» туда кинутся. И их удобно будет резать по одному. Никто не предполагал, что обрушится полстены. Ну, рвануло… Мы пошли в пролом. Я был в колонне Куропаткина. Именно нам поручили ворваться в крепость через дыру. Текинцы били из фальконетов своими чудовищными пулями в полфунта весом, били в упор. Страшно… Такая пуля вырывает куски мяса. В животе образуется дыра, через которую видать позвоночный хребет… И ударило меня в руку. Думал – все, оторвало по плечо! Нет, смотрю, пальцы на месте и даже крови нет. Побежал дальше… Это теперь рука у меня по ночам болит, с каждым годом все сильнее и сильнее. А тогда думал – обошлось. Так что, под Геок-Тепе я не пролил ни капли своей крови. Только две контузии. Когда погода меняется, голова раскалывается. И спать почти не могу, хоть морфий принимай.

Капитан выпил рюмку водки, потер контуженную кисть.

– О чем уж я? О штурме! Да. Вошли мы в крепость, и началась тут страшная резня. Текинцы показали себя героями. Храбрый народ, даже жалко таких убивать! Из дальних ворот побежали прочь защитники, кто пожиже нервами. Но несколько тысяч не дрогнули и остались защищать крепость до последнего. Нам пришлось их всех прикончить. Жаль, ей-богу жаль…

Иван Осипович отвернулся к окну, помолчал, потом через силу закончил рассказ:

– Наших полегло там больше тысячи, из них четыреста человек в день штурма. Текинцев никто не считал. Зато после этой победы всякая резня в Туркестане закончилась. Туземцы поняли: уж если русские побили самих текинцев, деваться некуда. Надо покориться. Так вот. А при штурме Ташкента с его стотысячным населением погибло лишь двадцать пять солдат. Потому – сарты. Есть разница!

Поезд все дальше уезжал на юго-восток. Пески сменилась зелеными полями Ахал-Текинского оазиса, а потом опять пошла сплошная пустыня. Персидские купцы оживились. Они сидели во всех купе и монотонно о чем-то гундосили. Иван Осипович пояснил, что на станции Артык большинство из них сойдет. Там граница с Персией и таможенный пост. В трех верстах от него – персидский город Лютфабад. Поезд стоит три часа, и можно сгонять туда на извозчиках. Но он бы не советовал: жарко и все очень дорого. За самый глупый сувенир торговцы ломят неимоверную цену. Попутчики послушали опытного человека, и Лыков так и не попал к персиянам.

Действительно, в Артыке вагон сначала наполовину опустел. Но перед отправлением все места снова оказались заняты, и опять персами. Скобеев и здесь дал справку. Новые пассажиры сойдут в Душаке: там второй таможенный пост и старинный тракт на Мешед. После этой станции останутся два-три перса, у которых торговля в Ташкенте. И в вагоне сразу сделается чище.

Так и получилось. Мерлушковые шапки покинули поезд, а вместо них появились киргизские чалмы. Добавилось офицеров, села компания сильно пьющих инженеров-железнодорожников. Лыков хотел расспросить их про шпалы, но передумал: уж больно угарные. Он задал свой вопрос Ивану Осиповичу. Капитан сказал, что леса в Туркестане не так мало. Больше всего, как ни странно, ореха. Но крепкое красивое дерево на строительство не годится. Из него вырезают наплывы^[7] и продают в Россию по двадцать рублей за пуд. Большие обороты получаются! Второе по значению туркестанское дерево – фисташка. В Самаркандской области все горы покрыты ею. Плоды фисташки – любимое лакомство туземцев, а древесина немилосердно пережигается на уголь для нужд местных кузнецов. Есть и ель. Она покрывает южные склоны Алатавских гор, и в Аулие-Атинском уезде ее так даже полным-полно. Но власти запрещают добычу из опасений хищнических концессий. Поэтому поставка с Ветлуги той же сосны и лиственницы будет принята хорошо.

– А чем тут топят паровозные топки? – полюбопытствовал Титус.

– Где углем, но чаще саксаулом.

– Это дерево такое?

– Вон оно, – ткнул пальцем в окошко Иван Осипович. – По всем пескам растет; как только выживает? Листьев у саксаула почитай что нет, а ствол крепкий. Первое в Туркестане топливо! Вдоль Закаспийской дороги раскиданы склады, куда свозят его в огромных количествах. А уголь добывают в Ходженском уезде, и весь он на корню скупается железной дорогой.

После Дишака рельсы резко повернули на северо-восток. Горы остались в стороне. Серо-желтые пески опять окружили поезд. Наконец к исходу вторых суток они прибыли в Мерв.

Утопающий в зелени город манил уставших от сидячей жизни путников. Негоцианты хотели пройтись по улицам, но всезнающий полицмейстер отсоветовал. Мерв не только столица живописного оазиса, но и главный в Туркестане поставщик малярии. А еще тут есть болезнь паша-хурда, по-русски называемая пендинкой. По всему телу открывается до ста ранок, очень болезненных. Лекарства от них нет, ранки заживают сами через несколько месяцев, оставляя на теле ужасные шрамы. Болезнь поражает всех без разбора. Поэтому в Мерве не редкость встретить русских барышень, дочерей офицеров, с обезображенными пендинкой лицами… Как им выходить замуж?

Напуганные купцы решили ограничиться вокзальным буфетом, чуть не единственным на линии. Наевшись селянки, Лыков с Титусом размяли затекшие ноги на дебаркадере. Купы тополей манили их, вдали шумел полноводный Мургаб. Потом паровоз дал свисток, и путешествие продолжилось.

Сразу за городом открылась живописная зеленая равнина без конца и края. Это было Мургабское государево имение. Сто тысяч десятин орошаемых земель! Фруктовые сады, поля хлопка и пшеницы, а между ними разбросаны кирпичные домики поселенцев. Рай! Справа мелькнули развалины Старого Мерва. Скобеев сообщил, что по площади он превосходит нынешний город в десятки раз. Кто и когда разрушил его, неизвестно. Приписывают и Тамерлану, и Александру Македонскому, двум любимым персонажам здешней мифологии. Но за станцией Байрам-Али оазис закончился. Пустыня сменила наружность. Огромные барханы в пять саженей высотой напоминали застывший океан. Лишь многочисленные кусты саксаула немного оживляли угрюмый пейзаж.

К Мерву капитан Скобеев окончательно определился со своими попутчиками. Главным он назначил Лыкова, когда выяснил, что тот – потомственный дворянин и отставной надворный советник. Да еще и богатый помещик! Поэтому с Алексеем полицмейстер говорил особенно учтиво и именно ему стал предлагать всякие авантюры.

На последнем месте оказался доверенный. Ивана Осиповича очень насмешили его шелковые подштанники. Напрасно Христославников объяснял, что это лучшее средство от вшей и в дороге надо быть предусмотрительным. Солдатская душа старого туркестанца не приняла шелк, и Степан Антонович сделался объектом острот. Доверенный, как человек незлобивый, кротко их терпел. Ему важно было, что он в русской компании, под надзором опытного знатока края. Портфель с ассигнациями Христославников никогда не выпускал из рук и даже спал, подложив его под голову.

Сложнее всего капитану пришлось с Титусом. Вроде бы все понятно: управляющий при барине. Но говорит ему «ты» и общается, как с равным. Яков умел ладить с людьми, ничего для этого специально не делая. И полицмейстер, присмотревшись повнимательнее – а он был очень наблюдателен, – поставил управляющего вторым. Себя самого туркестанец считал хозяином, обязанность которого – помочь гостям освоиться.

Выстроив иерархию, Скобеев стал донимать Алексея разными проектами. Начал он так:

– Я, конечно, в отставку не собираюсь. Служу с охотой. Но сорок три года уже! И, признаюсь, боюсь нищенской старости. Да. Жалование скромное, пенсия курам на смех. А взяток я не беру.

Лыков сделал сочувственное лицо и молча ждал продолжения.

– И вот думаю я… как бы это, войти в какое предприятие? Здесь, на местном, так сказать, материале. Если бы нашелся человек с капиталами, и притом порядочный. Вот как вы. И задумал бы учредить тут новое дело. Не зная особенностей, добиться успеха ему было бы трудно! А я, как заинтересованный пайщик, тут бы ему и помог. Связями своими, знакомствами в разных отраслях местного управления. И денег бы еще вложил, пять тысяч. Больше пока не скопил. Как вам, Алексей Николаевич, такая мысль?

– Мысль неплохая, но какие именно предприятия вы имеете в виду?

– А это зависит от ваших умственных наклонностей.

– То есть?

– Ну вот, к примеру, можно было бы добывать здесь сантонин.

– Сантонин? – опешил Лыков. – Это глистогонное средство?

– Оно самое, – с важным видом подтвердил капитан. – Наипервейший в мире препарат от глистов. Спрос – на сто лет вперед! Я уж все продумал. Само лекарство фабрикуют в Гамбурге, у германцев. А сырье для него произрастает лишь в двух местах на всем земном шаре. Одно место – в Алжире, во французской колонии. А второе – здесь у нас, в Чимкентском уезде. И больше нет нигде! Каково?

– А что за сырье?

– Дикорастущая полынь особенного сорта. У нее собирают незрелые цветки – обязательно, чтобы были незрелые! – и потом обрабатывают. Из пятидесяти пудов цветков выходит пуд сантонина. Я и процесс изготовления записал. Желаете послушать? – И Скобеев полез в карман.

– Погодите, Иван Осипович. Не думал я пока, признаться, о глистах. Нет ли чего более понятного?

– Зря, Алексей Николаич! Верное дело, это я вам говорю! Начальник Чимкентского уезда подполковник Сухоруков – мой давнишний товарищ. Он поможет.

Лыков только вздохнул.

– Хорошо-с, – миролюбиво продолжил Иван Осипович. – Желаете более понятного? Могу предложить золотодобычу.

– У вас и золото есть?

– Здесь все есть. Туркестан по площади больше, чем Австро-Венгрия, Германия, Франция, Дания и Италия вместе взятые. Представляете себе размер? А живут лишь пять миллионов человек. Золото в россыпях находят в Семиреченской области, по рекам Кетень и Боянкол. Тринадцать долей металла на сто пудов песку! В Сибири на кабинетских приисках бывает и меньше. Еще берут золото в Ферганской долине, на реке Муксу. Отличные россыпи! И чем выше по течению, тем золота больше. Очевидно, что в верховьях, особенно в теснине Саок-Сай, прячется главная жила. В тех местах еще никто не мыл, мы будем первые! Там у меня тоже приятель имеется, в областном правлении не последний человек. А? Интересно? Только скажите, мигом соорудим.

– Но…

– Вам и золото не интересно? Тогда войдите в табаководство!

– А…

– Здешний табак очень хороший! Много лучше кавказского и крымского и не уступает ни в чем турецкому. Землю для посадок найдем. Неподалеку от Ташкента сыщем! Она сейчас стала дорогая, но для общего нашего предприятия я смогу снизить цену. Верное дело! Я уже набросал приблизительные расчеты. Вот, взгляните. – И полицмейстер снова полез в карман.

– Я не курю, – быстро ответил Алексей.

– Не курите? Хорошо. Но жена ваша носит же шелковые платья?

– И… что из этого следует?

– Откройте гренажное заведение! – радостно воскликнул полицмейстер. – Чрезвычайно выгодно! Один золотник грены^[8] дает два фунта чистого шелка. Грены отличные, вывезены с Корсики. Француз Алоизи основал в Ферганской области фабрику со школой шелководства. Купите у него на первый раз, а дальше пойдет дело! У меня и на это есть расчет. Не угодно взглянуть?

– Иван Осипович! – взмолился Лыков. – А лес на шпалы нельзя продать?

– Вот тут помочь не смогу… Никто меня туда не пустит. Потому – не в капитанском чине соваться в такие обороты.

– Но Яков Францевич говорит обратное! В окружном интендантском управлении лесом занимается какой-то подъесаул по фамилии Кокоткин. Личность вполне ничтожная.

Скобеев усмехнулся:

– Ну вы сказали: какой-то по фамилии Кокоткин! Смотрите, ему так не заявите… Тогда всем вашим планам в Туркестане конец.

– Да ему годков-то сколько?

– Неважно. Здесь играет другое. Во-первых, Кокоткин – внебрачный сын самого Гороховцева. А во-вторых, он доверенное лицо Ларионова.

– Гороховцев – это кто?

– Он, можно сказать, характерный туркестанский типаж. У нас в крае, знаете ли, много диких генералов и действительных статских советников…

– Диких?

– Именно что диких. Кадры для администрации всегда брались с ветру^[9]. То, что невозможно у вас в России, здесь обычное дело. Взять, к примеру, Степана Петровича Петрова. Недавно совсем в отставку вышел. Ко всеобщему облегчению… Он выслужил «превосходительство» в интендантском управлении, а кличку имел – Каторжный! Знаете, за что? В молодости Петров служил писарем в штабе Оренбургского военного округа. За подлоги по производству офицеров был разжалован из унтеров в рядовые. И выпорот. Но это не помешало ему затем пролезть в интендантские чиновники и достичь чина четвертого класса. Потомственным дворянином стал! с поротой-то задницей… Нажил дома, земельные участки, капитал. Мошенник, каких свет не видел. Из этого же ряда и Гороховцев. Будучи окружным ветеринаром, он сумел украсть и оформить на себя большой земельный участок. И не где-нибудь на окраине, а в лучшем месте русского Ташкента. Официально дозволялось покупать у казны не более трех тысяч квадратных саженей для постройки дома. А Гороховцев хапнул двадцать пять тысяч! Сейчас посреди города стоит длинный забор. Это его владения! Власти судились с ним, пытались землю вернуть, но дело проиграли. Взял-то он по-умному! Провел сделку через несколько рук, а документы потом уничтожил. По сию пору на этом месте пустырь, а цена того пустыря уже полмиллиона…

– Понятно. А кто такой Ларионов?

– Генерал-лейтенант, начальник окружного интендантского управления. И первый на сегодня в Туркестане вор. Без мешка золота к нему на прием не попасть. Краем управляет Военное министерство, поэтому окружные интенданты делают все закупки. Все: от конских консервов до земельных участков!

– Зачем армии земельные участки? – удивился Алексей. – Хлопок сажать?

– Ну, это я к слову. Армия, конечно, хлопок сажать не будет. Но, например, она строит железную дорогу. Для дороги требуется земля. Само отчуждение земель от туземных обществ производит специальный отдел, что входит в дирекцию строительства. Но команды он получает от тех же окружных интендантов.

– Стало быть, Кокоткина нам никак не объехать?

– Если хотите поставлять сюда лес, то никак. Разве только у вас есть письмо на имя генерал-губернатора. Он известный добряк, никому не отказывает…

У Алексея не было такого письма. В кармане у него лежали рекомендации на имя начальника штаба Туркестанского военного округа генерал-майора Хорошхина. Они были подписаны полковником Таубе, который учился со штабистом в одной академии. Барон сообщал в них, что знает Лыкова как порядочного человека. Должен же генерал-майор окоротить какого-то там подъесаула! Но говорить о письме постороннему Алексей не хотел и перевел разговор на другое. А полицмейстер понял, что коммерческие проекты его попутчику неинтересны. К чести Ивана Осиповича надо сказать, что он не обиделся. И продолжил опекать новичков столь же доброжелательно.

Между тем поезд уже ехал по землям Бухарского ханства. В вагоне появились узбеки. После станции Барханы местность внезапно переменилась. Даже воздух, что летел в распахнутое окно, сделался влажным и освежающим. Словно кто махнул волшебной палочкой! Появились птицы, всюду шумели рощи и текли полноводные арыки.

– Что это? – спросил у Скобеева Алексей.

– Подъезжаем к Аму-Дарье.

На станции Чарджуй все вышли из вагонов. Подлетели шумные туземцы в русских экипажах и разобрали пассажиров. Колонна двинулась вперед, и Лыков с пригорка вдруг увидел реку. Она поразила его. Куда там Волга! Ручей рядом с Аму-Дарьей! На вид та достигала в ширину трех верст. Сильное течение несло грязную мутную воду. Тут и там по ней сновали барки и паромы, а на пристани застыло несколько больших пароходов. Веселый городок в пятьсот домов, деревянные тротуары, фонари, магазины и даже рестораны били в глаз. Отвыкшие путники крутили головами, указывая друг другу все новые приметы цивилизации. Лента реки была пересечена пунктиром искусственных островов, они стояли через каждые тридцать саженей. Полуголые рабочие возводили на них опоры будущего моста. Длинный же получится мост! Иван Осипович и тут дал пояснения. Когда закончится весенний паводок, Аму-Дарья войдет в свое обычное русло. Мост закладывают в семьсот пятьдесят саженей. Строить его будут из железа, и еще не один год^[10], а пока поезда ходят по деревянному мосту. Стоянка здесь длинная, и можно не только размять ноги, но и пообедать.

Путешественники успели помолиться в часовне и полакомиться на одном из пароходов. Аму-Дарья славится своими осетрами. Буфетчик даже предложил пироги с визигой, а пиво подал в запотевших кружках. Затем четверо русских опять сели в вагон, пересекли реку по низкому, еле живому мосту и покатили дальше на северо-восток.

Вид в окне менялся теперь на каждой станции. После Фараба зелень резко оборвалась и вновь появились пески. Но за Ходжа-Довлетом опять начались квадраты хлопка, разбавленные прямоугольниками клевера. Скобеев пояснил, что поливное земледелие здесь идет из Зеравшана и что настоящей пустыни не будет до самой Бухары.

На станции Кара-Куль Лыков решил прикупить каракуля. Цены поразили его: почти как в Москве. Но появился Иван Осипович и быстро поставил торгашей на место. Алексей взял самые редкие мерлушки – коричневые. Жене на капюшон к зимнему пальто, а дочке на шубку… Полицмейстер поговорил с туземцами на их тарабарском языке и сообщил грустные вещи. Город Кара-Куль, что стоит в двенадцати верстах от станции, умер окончательно. Его завалили подвижные пески. На месте большого оживленного пункта теперь обычный кишлак. И того может скоро не быть…

Наконец прибыли на станцию Новая Бухара. Это оказался целый поселок с населением больше, чем в уездном городе Варнавине. В Старую Бухару отсюда вела особая ветка железной дороги. Почти все восточные купцы вышли, а их место заняли русские торговые люди. Христославников отправился по вагону выяснять виды на урожай. Вернулся он повеселевший. Все указывало на то, что год будет хороший. Степан Антонович поведал кстати, как сейчас устроено в Туркестане хлопковое дело.

Когда русские покорили край, производство хлопка пришло в упадок. Это было связано с отменой налога харадж, часть которого население платило хлопком. Одновременно снизился его ввоз из Америки, из-за гражданской войны. Дошло до того, что хлопка стало недоставать даже военным на производство пороха! Правительство приняло меры. В частности, начали повышать пошлину на ввоз очищенного волокна. В 1878 году за пуд взимали 40 копеек, а в этом году довели пошлину до 3 рублей 15 копеек. Фактически, запретительная пошлина! А все оттого, что со временем хлопок стал повсеместной культурой, и имеет место даже хлопковая горячка. Но и сейчас Туркестан дает лишь треть необходимого России хлопка. Приходится докупать его задорого в Америке. Там только один штат Луизиана производит больше волокна, чем весь край.

По словам Христославникова, лучший хлопок выращивают в Ферганской долине. Там не бывает летних дождей, которые ухудшают качество хлопка. И длинный вегетативный период, при температуре до 60 градусов по Реомюру!^[11] Волокно выходит длинное и тонкое. Центром торговли является Коканд. Но и во всем крае туземцы охотно осваивают эту культуру. Объяснение простое: выгодно. Русские мануфактуры купят все, сколько ни предложи. Из старых злаков обильно высевают только ячмень. Он не осыпается, его не едят воробьи, и потому лишь ячмень держится. Пшеницу армия не покупает, и ее посевы сокращаются. Рис хоть и дорог, но требует большого ухода. А залитые водой поля способствуют распространению малярии.

Хлопковую торговлю начинали русские купцы Беляев и Тарсин. Но пришли туземные евреи и быстро их вытеснили. Сейчас четыре брата Давыдовы сосредоточили в своих руках почти всю скупку. Братья – первостатейные мошенники, и конкурировать с ними сложно. Они в качестве задатка дают землевладельцам не деньги, а мануфактуру, чай и сахар. По сильно завышенным ценам. Недавно их уловки переняли богатые сарты Хакимбеков и Дададжанбаев и тоже славно обирают своих земляков. Чтобы перебить таких ловкачей, русским фирмам приходится держать в крае своих доверенных круглый год. Но с ноября по март с хлопком нет никаких дел. За это время наши люди спиваются и начинают воровать хозяйские деньги.

Московское товарищество, которое представляет Степан Антонович, придумало способ вырваться в первый ряд. Туземный хлопок – гуза – дает волокно низкого качества. Хоть его и можно выращивать на богарных землях^[12], в отличие от заморских видов, но он создает большие неудобства. Коробочки у гузы до конца не раскрываются, и плохо отделяются орешки (семена хлопчатника). Приходится тратить много сил на ломку и очистку. Еще Кауфман, первый туркестанский генерал-губернатор, задумался над этим. Он отправил человека в Америку, чтобы тот привез оттуда высокопроизводительные сорта. Американский хлопок упланд теперь очень популярен. А товарищество Христославникова второй год продвигает сорт си-айленд. И с успехом. Он называется еще египетским, но на самом деле тоже привезен из Америки. Его коробочки при созревании раскрываются на четыре створки, волокно удобно извлекать. И орешки легко отделяются, они потом идут на маслобойни и дают дополнительный доход. Только что появились два новых сорта – мамонт и петеркин. Они еще урожайнее. Но остается старая беда: отсутствие надежных людей. Христославникову поручено найти порядочного урючника^[13], знающего край. Если он такого человека не отыщет, то будет зимовать в Ташкенте…

Полицмейстер на этот раз воздержался от совета.

– Все мои знакомые, – сказал он, – люди военные. Для торговых операций не годятся. Могу предложить, где снять на зиму квартиру получше, поскольку хороших гостиниц в городе нет. А вот порядочного урючника ищите сами…

За такими разговорами они ехали и ехали. После Бухары начались солончаки вперемежку с болотами. Потом состав почему-то стал двигаться большими зигзагами. Оказалось, он поднимается по отрогам Гиссарского горного хребта. Последняя перед Самаркандом станция Джума вся утопала в зелени. Густонаселенная местность предвещала приближение большого города. Всюду поля, расчерченные сеткой арыков. Участки огорожены низкими заборами из глины. Арбы, запряженные быками, везут какие-то диковинные фрукты. Азия, сказочная страна Гаруна аль-Рашида, готовилась распахнуть русским свои объятья.

За окном мелькнули крыши железнодорожных мастерских. Станция! 1415 верст рельсового пути позади! Паровоз дал гудок и стал замедлять ход.

Глава 2. От Самарканда до Ташкента

Не успели пассажиры выйти на дебаркадер, как к ним подошел поездной обер-кондуктор. Он вел за собой очкарика в фуражке почтово-телеграфного ведомства. Оказалось, капитана Скобеева третий день дожидается важная телеграмма.

Иван Осипович разорвал бланк, прочел текст и нахмурился. Но быстро овладел собой, убрал бумагу в карман и обратился к попутчикам:

– Господа! Неужели расстаемся? А давайте добираться до Ташкента той же компанией!

– Разумеется! – закричали торговые люди. – Вы уж нас, Иван Осипыч, не бросайте!

– Тогда поехали в Варшавские номера. Они почище других, и бани неподалеку. Заселимся, отмоемся, а за ужином и переговорим.

– О чем?

– О том, как дальше ехать. Со мною вы не пропадете, но кое-чем надо будет запастись.

– Иван Осипович, а неужели вы нам город не покажете? – влез с вопросом Лыков. – Говорят, что Самарканд самый красивый во всем крае!

– Да, это так, – подтвердил капитан. – Правда, я тут телеграмму получил, которая обязывает меня торопиться… Ну да ладно. Один день потратить можно.

Они сняли комнаты у бравого веселого пана, помылись в торговых банях и съели фляки. Потом разделились. Христославников отказался осматривать город. Таскать портфель ему не хотелось, а бросить деньги в номерах доверенный не решился. Он остался «в карауле», а лесопромышленники со Скобеевым отправились гулять.

Русская часть Самарканда состоит всего из двадцати пяти улиц. Чистый городок, всюду зелень, в арыках течет хрустальная горная вода – хоть сейчас пей. Но смотреть здесь нечего. Иван Осипович повел туристов на другую сторону Абрамовского бульвара. Прямо за ним начинался туземный город. У Алексея разбежались глаза. Он попал в восточную сказку! Тут и там из глиняных построек лезли вверх весело раскрашенные высокие минареты. Шумел азиатский базар. С чего начать?

К русским сразу же подскочили несколько сартов с лукавыми физиономиями. Скобеев насмешливо спросил первого из них:

– Ну? Самого Верещагина водил?

– Водил, тюря^[14], водил. Откуда знаешь?

– И я, и я водил! – закричали двое других. – Возьми лучше меня, мне Верещагин рубль дарил!

Капитан, не обращая на крикунов никакого внимания, пояснил попутчикам:

– Это туземные чичероны. Они показывают русским город. И каждый утверждает, что лично водил по Самарканду Верещагина!

– Какого Верещагина? Художника?

– Точно так.

– Но этого не может быть, – возразил Алексей. – С тех пор столько лет прошло! Все они тогда еще под стол пешком ходили!

– Конечно, врут, – констатировал полицмейстер. – Живописец Верещагин был здесь в 1868 году, двадцать шесть лет назад. Это первое. А второе, ему в тот момент было не до развлечений. Самарканд осадили бухарцы, русский гарнизон едва не вырезали. За отличие при восьмидневной обороне города прапорщик Верещагин получил Георгиевский крест!

Тут голос капитана чуть дрогнул. Понятно – каждый военный человек мечтает о такой награде… Скобеев прогнал туземцев и повел гостей сам, рассказывая и показывая.

– Люблю Самарканд! Вот попадете в Ташкент и поймете меня. Столица края этому месту и в подметки не годится. В смысле исторических красот. И то сказать: во всей русской Азии нет ничего красивее! Ведь здесь бывшая столица Тамерлана, здесь его могила! Я хоть и обычный офицер, не сильно образованный, но не могу устоять.

– А сколько лет городу? – спросил Яан.

– Точно никто не знает. Доподлинно известно, что под именем Марканд он был столицей богатейшей страны Согдианы. В четвертом веке до нашей эры ее покорил Александр Македонский. В седьмом веке пришли арабы, в одиннадцатом – сельджуки. В 1221 году город взяли штурмом войска Чингиз-хана, а в 1369 Самарканд сделал своей столицей Тамерлан. Представляете, какая история! А, вот мы и подходим к Регистану…

Они вышли на огромную площадь, с трех сторон окруженную старинными живописными постройками. Оказалось, что это знаменитые в мусульманском мире медрессе. Какая красота! Лыков был ошарашен. Он читал о великолепных мозаиках и глазурованных кирпичах Самарканда, видел фотографии. Но живьем, в цвете все это выглядело непередаваемо прекрасно. Каждая медрессе имела собственную мечеть, и каждая отличалась от других. Тилля-Кари (Вызолоченная) – самая богатая, Шир-Дар (Обитель львов) – самая неуклюжая, а Улугбек – самая старая. Удивительные орнаменты куполов и минаретов, казалось, были выложены лишь вчера, так ярко и свежо играли их краски. Дивное зрелище! Негоцианты ходили, разинув рот. Закончив с Регистаном, Скобеев двинулся к Биби-Ханым, необыкновенно изящному храму. По приказу Тимура его построили индийские мастера, в память о любимой жене завоевателя. Далее туристы осмотрели мечеть Шах-Зинда, наиболее нарядную из всех. И уже на границе старого города капитан вывел туристов к Гур-Эмиру.

Мавзолей над прахом великого человека произвел на Алексея сильное впечатление. Будто энергия Железного Хромца витала под куполом! Перед самой могилой гостя пробрала нервная дрожь. Глыба черно-зеленого нефрита, самый большой монолит в мире, была расколота надвое и затем тщательно скреплена. Кто испортил надгробие, достоверно неизвестно. Грешат на многих, в том числе на персидского царя Надир-шаха, завидовавшего славе Тамерлана. Самой могилы не видно – она спрятана в подземелье. Нефрит украшен бунчуком и белым знаменем. Рядом еще восемь камней-надгробий – сына повелителя Шахруха, внука Улугбека, советников и какого-то святого. Возле могилы группа правоверных вполголоса занималась каламом^[15]. Увидев русских, все замолчали. Но когда туземцы заметили, с каким уважением те относятся к памяти военачальника, то оттаяли. Старший из них лично отвел кяфиров^[16] в подземелье, показал весь мавзолей и рассказал много интересного. А когда Лыков захотел вручить ему «синенькую», не взял, велел отдать нищим на площади.

Потрясенные, туристы выбрались наружу. Уже смеркалось. Желто-черные изразцы на куполе Гур-Эмира напоминали тигриную шкуру. На том же Абрамовском бульваре капитан поймал извозчика и отвез своих спутников в крепость. Там, в бывшем дворце правителя, обращенном теперь в артиллерийский склад, гости увидели невзрачный параллелепипед из темно-серого мрамора. Им пояснили, что это – уцелевший трон Тимура. На него поднимали всех новых эмиров в момент их восхождения на престол. На белой кошме, держа ее за углы… Теперь легендарный камень пылился без дела.

Переполненные увиденным, Алексей с Яаном вернулись в Варшавские номера. Пора было ужинать. Забрав скучающего Христославникова, компания отправилась гулять по русскому Самарканду. Но идти было особо некуда. После дивных мозаик на что тут глядеть? В конце концов они ввалились в ресторан Общественного собрания. Лыков, морщась, прочитал надписи на плафоне. Экая глупость! «Кто буфет пройдет, тот удачи не найдет», «Почитая завет родной, не закусывайте, господа, по одной»… Пришлось напиться.

Утром Лыкова с Титусом разбудил энергический стук в дверь. Капитан Скобеев, веселый и свежевыбритый, звал их на завтрак. Лыков был крепок на выпивку, а Яан вчера вовремя остановился, поэтому они оба выглядели молодцом. Степан Антонович чувствовал себя хуже всех: он охал, держался за голову и просил рассолу. Иван Осипович послал коридорного с запиской в крепость. И тот – о чудо! – не оплошал. Ради соотечественника в гарнизоне распатронили бочку квашеной капусты. Доверенный вернулся к жизни и даже сумел позавтракать.

За чаем полицмейстер сказал:

– Вот что, други мои! Выезжаем завтра поутру. Все необходимое в дорогу я запасу. Но вам придется купить в складчину тарантас. В Ташкенте я помогу его продать, не за полную цену, конечно… Но тарантас нужен, без него не доедем.

– А лошади?

– Лошадей дадут туземцы. Я на коронной службе, а вы со мной.

– Иван Осипович, – не удержался Титус. – А не будь вас, как бы мы добирались до Ташкента?

– Плохо было бы ваше дело! Почтовых трактов в крае всего два: Ташкент – Верный и Ташкент – Оренбург. Там и станции, и смена лошадей, и подорожные. А тут нет ничего!

– Пришлось бы нанимать обывательских?

– Легко сказать, да трудно сделать. Извозный промысел у туземцев отсутствует. Они, конечно, возят товары. Но на арбах. Вы готовы проехать на арбе четыреста верст?

– А как же наши купцы ездят?

– Так и мучаются. Собьют компанию, чтобы не страшно было. Покупают экипаж. И ползут долго-долго, от аула к аулу с большими перерывами. В каждом новом месте одно и то же: постоялого двора нет, буфета нет, лошадей нет.

– И что делать?

– Купцы идут к аксакалу, обещают большие деньги. Тот не торопясь ищет охотников заработать. День-два пройдет. Купцы спят в экипаже, едят барана, которого им продали втридорога, и ждут. Потом охотник провозит их тридцать верст до следующего аула, и все повторяется. А вы? Королями помчитесь! С ветерком то есть. Не везде на лошадях, правда, но зато ждать не придется.

– Как не везде на лошадях? – насторожился Христославников. – А на чем же еще?

– На верблюдах. Сарты обучают их мерной ходьбе со скоростью восемь верст в час. И запрягают заместо кобылок. Но хоть будет о чем в России рассказать!

– Иван Осипович, а что было в той телеграмме? – спросил Лыков. – Правитель канцелярии интересуется, нашелся ли асфальт? Вряд ли. Вы, как прочли, сразу нахмурились.

– Наблюдательны вы что-то для лесопромышленника, – ответил капитан. – Но вопрос верный. Мне поручено по пути в Ташкент провести одно дознание. В Джизакском уезде убит русский поселенец. Уже третий за полгода. Не было, не было, и вдруг прорвало…

– Третий подряд в одном уезде? – усомнился Алексей.

– Нет. Первых двух зарезали в Ташкентском. Искать сразу поручили мне, хотя по службе я не имею к уездной полиции никакого отношения. А теперь вот Джизак. Это вообще другая область! И опять Скобеев. Скоро за весь край стану отвечать, мать его ети! В капитанском-то чине…

– А вы нашли убийцу в первых двух случаях? – не унимался с расспросами Лыков.

– Нет. Пока нет. Трудное дело. Судя по всему, это барантачи^[17]. Но почему они забрались к нам на север? Барантачество – большое зло Туркестана, справиться с ним власти пока не в силах. Разбойничают почти исключительно выходцы из двух бекств: Китабского и Шахрисябского. Их беки столетиями воевали с Бухарским эмиром, не желая ему подчиняться. Ну и привыкли вместо плуга добывать пропитание саблей… Так и держат в страхе весь юг. Но Ташкентский уезд, а теперь вот и Джизакский – это для них далековато. Надо разбираться; что-то здесь не так.

За столом повисла тревожная пауза, но Скобеев быстро повеселел.

– Ладно! Это моя морока, а не ваша. У вас, чай, своих забот хватает: лес продать, хлопок купить… Да? Но коли уж со мной едете, то придется на день-другой задержаться в Джизаке. Поучитесь у меня сыскному делу. Вдруг пригодится? Хе-хе… Согласны, господа купечество?

– Как не согласиться, – ответил за всех Христославников. – Без вас и за месяц не доберемся.

– Иван Осипович, – вмешался Лыков. – Но мы же частные лица!

– Ну и что? Зато я на коронной службе. А вы со мной. Кто что скажет?

– То есть сарты будут нас возить и кормить на свой счет?

– Да. В Туркестане это называется «ехать с содействием». Лицам из военно-административного управления полагаются ночлег, лошади и питание в пути. Волостные старосты уж все знают, приучены. Вот увидите.

– Но… вас лично мы разве не обязаны вознаградить? За такое содействие.

Скобеев сделал строгое лицо:

– Я ведь уже говорил, что взяток не беру! Купите тарантас и провизию в дорогу, вот и квиты. Давайте двести рублей под отчет. А сами погуляйте, наберитесь сил. Дорога будет трудная.

– Иван Осипович, – вдруг вкрадчиво заговорил доверенный. – А правду я слышал, что в Самарканде есть публичный дом? Чуть не единственный на весь Туркестан.

– Правду. Называется он бай-кабак и находится в туземной части. Что, соскучились в пути?

– Без женщины мужчина, что без паров машина, – ответил Степан Антонович известной поговоркой.

– Ишь ты! Утром за голову держались, а после рассолу на баб потянуло? Сходите, раз невтерпеж. Все туристы Самарканда туда ломятся.

– Что, всего один бордель на весь край? – удивился Титус.

– Ну что вы, Яков Францевич. Только в Ташкенте их больше двадцати. Но туземный действительно один этот. Хозяин сарт, и женщины там сартянки. Для здешних обычаев дело почти что невозможное. Туземки, конечно, такие же бабы, как и все остальные. В физиологическом смысле. Есть и слабые на передок – где их нет? Но магометанский уклад жизни таков, что девушки с детства отделены от мужчин. В двенадцать лет ее, бедную, уже выдают замуж.

– Да поди не первой женой! – вставил доверенный, но полицмейстер не поддержал.

– Действительно, мусульманину дозволяется иметь четырех жен, но так живут пятеро из ста – остальным не по карману. Только если жена не рожает или рожает одних девок, муж заводит себе вторую. Так вот. Выйдя замуж, женщина поселяется во внутренней части дома, называемой ичкари. Мужчины живут во внешней части, ташкари. Богатый сарт выстраивает особую комнату для гостей – мехмонхону. И в ичкари может войти только супруг. Даже отцу и брату не дозволяется переступить тот порог. Дети, родственницы и товарки – вот все ее общение. Изменить мужу практически невозможно. Но некоторые ухитряются.

– Как? – воскликнул Христославников; глаза его горели.

– Ну, к примеру, когда женщина идет в мечеть. Есть особая молитва, приносящая женщинам счастье, – аурат. Совершается она ранним утром, а зимой так затемно. Тут-то бабу в подворотне и поджидают ловеласы, и пытаются соблазнить.

– И что?

На доверенного стало неприятно смотреть: он чуть слюной не захлебывался.

– Изредка, мало кому, но удается, – спокойно ответил капитан. – А сейчас чаще, чем раньше. Сказать по правде, русское владычество не улучшило туземных нравов, а ухудшило. Сарты научились от нас пьянству и разврату. Так вот. Изменщицу очень быстро открывают, и тогда ей один путь – на панель. Развод в мусульманской семье совершается в секунду, достаточно мужу произнести ритуальную фразу. А еще есть вдовы и дочери байгушей – бедняков. Байгушам не до стыда, им есть нечего. Они продают своих дочерей каждому, готовому заплатить. Вот и весь кадр гулящих сартянок.

– Все равно единицы, – заметил Титус.

– Проституция всегда была и всегда будет, – авторитетно заявил полицмейстер. – Даже в таких закрытых обществах, как азиатские. Думаете, в Ташкенте при кокандском владычестве ее не было? Еще как! Публичные дома отсутствовали, это правда. А шлюхи были. Просто они обязывались сообщать полиции о тех, кто пользуется их услугами. А уж шавгарчи, туземные полицейские, потом доили дураков… С приходом же русских стало еще проще. И законы смягчились, и явились новые люди с новыми порядками. Что тут началось! Первыми дали жару солдатки. Знаете, есть среди них такие, которых, как говорится, вся рота хвалит. А потом пошло-поехало. Сначала промысел появился в банях. Но уже в 1867 году, через два года после покорения, в Ташкенте учредили первый публичный дом. Начальство понимало: столько военных, молодые-здоровые, надо предоставить им баб! Сразу эти веселые дома стали держаться вместе. Сначала на проспекте Обуха – это такой подполковник, убитый при первом неудачном штурме Ташкента. Потом их перевели за крепость. А теперь весь квартал расположился на двух улицах: Прачечной и Широкой. Больше двадцати домов терпимости! Половина женщин в них сартянки, половина – русские, есть немного татарок. Но это только зарегистрированные, которые подвергаются медицинскому осмотру. А еще есть секретки. Этих никто не считал. Когда они попадаются при облаве, то местным выдают желтый билет, а приезжих высылают домой. На деле все служанки, горничные, кухарки в Ташкенте занимаются проституцией, но, так сказать, в роли любительниц. Кроме того, каждая пивная содержит собственный штат: двух-трех женщин самого низкого пошиба. Идешь утром на службу, а они выползают на порог в стельку пьяные и пытаются заманить прохожих. Бр-р!

Тут Скобеев погрозил пальцем доверенному:

– Смотрите же, Степан Антоныч! С такими не связывайтесь! Сразу дурную болезнь подцепите.

– Как есть соблюду! – пообещал тот и едва не перекрестился. И тут же вкрадчиво спросил: – Но мы идем в бай-кабак или нет? Господа, кто со мной?

Лесопромышленники отказались. Тогда доверенный кликнул прислугу и велел ей подогнать извозчика, чтобы прямо до места. И вскоре уехал. Портфель он оставил на попутчиков.

Иван Осипович вскоре тоже удалился по делам, и два приятеля отправились гулять по городу. Они зашли в крепость, которую вчера помешала увидеть темнота. Это здесь во время осады Верещагин подсмотрел сюжеты для картин «Смертельно раненный» и «Пусть войдут»… Затем негоцианты отправились на базар. Лыков купил старинный медный кувшин, чуть не тысячелетний, и средневековый батик^[18]. Сколько крови он помнит – страшно было представить… Еще взял очень красивый ковер. Но жара стала невыносимой, и лесопромышленники вернулись в номера.

Кое-как перекусив в буфете, приятели улеглись подремать. А что еще делать в такое пекло? Через час появился Скобеев, как всегда веселый и живой. Он забраковал и посуду, и батик, одобрив только ковер. Сказал, что кувшин с булавой сделаны на днях, на потребу туристам, и состарены искусственно. Туземцы на две недели погружают сфабрикованную вещь в жидкий навоз – после этого она для приезжего человека уже неотличима от средневековой.

Лыков сначала расстроился и сгоряча хотел выкинуть железяки на помойку. Но потом стало жалко потраченных сорока рублей. Он внимательно осмотрел покупки, даже обнюхал их. И решил оставить. Вон какая замечательная патина! Не может быть, что это от навоза. Иван Осипович ошибся. Он, в конце концов, полицмейстер, а не антиквар. А уж в Петербурге никто не усомнится в подлинности предметов.

К вечеру вернулся и Христославников. Он был одновременно и доволен, и подавлен.

– Мне там предложили девочку пяти лет! Ужас… Как такое возможно?

– Обычное дело, – сказал из угла Скобеев. – А мальчиков не предлагали?

– Тоже. Они там прямо в буфете сидят. В шелковых халатах, надушены до омерзения… Лет четырнадцати, много если пятнадцати.

– Увы, – вздохнул капитан. – Содомия среди туземцев очень распространена. Мальчики для плотских утех называются бачи. А их любители – бачабазы. Бачи есть при каждой чайхане. Богатые сарты содержат личного бачу, а бедные одного в складчину. Родителям выплачивают содержание, те и рады… Эти ребята все будущие преступники. Самый поганый народ! С детства они развращены и приучены к легким деньгам. А когда взрослеют и уже не подходят старым сладострастникам, то идут в воры. И даже в грабители. И пока молодые, из-за них властям одно беспокойство. Каждый год в Ташкенте происходят убийства на почве ревности – ревности к бачам.

– Гадость какая! А полиция? Куда она смотрит?

Иван Осипович принял это на свой счет и насупился:

– А что я могу сделать? Туземным нравам тысяча лет! Тут и скотоложство в большом ходу, чтоб вы знали! Вам в бай-кабаке могли и ослицу предложить. Незачем вообще было туда соваться! Вон, господа лесопромышленники не пошли и правильно сделали. А вы? Не могли еще недельку до Ташкента потерпеть?

В воздухе запахло ссорой, и Лыков примирительно сказал:

– Иван Осипович, коли уж зашла речь… Почему, действительно, полиция это терпит? Ведь, по Уложению, за содомию полагается три года тюрьмы.

Скобеев оживился:

– Вы, Алексей Николаевич, случайно не по Министерству внутренних дел служили? Законы знаете…

– Так, бумажки со стола на стол перекладывал. Но ответьте на вопрос.

– И отвечу! Да, в Российской империи мужеложство наказывается тюрьмой. Но в Туркестанском крае, ввиду его особенностей, этот вопрос отдан на откуп народным судьям. А они сами все бачабазы! И приговаривают к мелким штрафам. Да и то лишь тех, кто попался русским властям. Остальных же не замечают.

– Ввиду особенностей?

– Да, представьте себе. Сарты живут так с сотворения мира! Доступ к женщинам затруднен, вот и…

– И ничего нельзя поделать?

– Ничего, – с сожалением констатировал полицмейстер. – В 1890 году начальник Ташкента полковник Путинцев издал приказ: бачам запретили сидеть в чайханах. Ведь каждый самоварчи…

– Кто, простите? – ошалели купцы. – Самоварчи? Что это за зверь?

– Так называется держатель чайханы. Так вот, у каждого из них есть свои мальчики. Для приманивания клиентов – иначе никто не будет ходить. Они разносят чай и заодно оказывают те самые услуги. Отныне это запрещено. Но ведь бачи никуда не делись, оттого что выпустили приказ… Они просто прячутся теперь в задних комнатах. Говорю, это неискоренимо!

Спор прекратил посыльный. Он притащил две корзины: в них оказались чай, сахар, галеты, клюквенный экстракт Мартенса, яичный порошок, жестянки с сардинами. Отдельно посыльный выложил туго налитый чем-то бурдюк.

– Это водка, – пояснил полицмейстер. – Я велел закачать туда полведра. Надеюсь, хватит до Ташкента.

Оказалось, что отъезд Иван Осипович назначил через час, по вечернему холодку. Путешественники кинулись в буфет подъедать зразы. Потом неделю придется питаться на шаромыгу!^[19] К концу ужина под окнами Варшавских номеров уже стоял тарантас. Крепкий и широкий, он легко вместил четырех пассажиров с вещами. Тройкой лошадей управлял туркмен разбойного вида.

В наступающих сумерках они выехали за город. Пересекли широкий овраг, по дну которого тек арык Сиаб, и выбрались на шоссе. Но не успел Лыков обрадоваться, как хорошая дорога кончилась, и началась непролазная грязь. Сильные лошади едва тянули экипаж, липкая жижа доставала до ступиц.

– Иван Осипович, куда же делось шоссе? – спросил Алексей. Капитан кивнул на видневшуюся слева насыпь:

– Тянут рельсы на Ташкент, вот и разбили дорогу подвозкой материалов. Ничего, стройка недалеко ушла от Самарканда. Скоро это безобразие кончится.

Но грязь все тянулась и тянулась. Уже ночью они выехали на твердое покрытие, а вскоре впереди показались огни.

– Подъезжаем к месту ночлега, – объяснил Скобеев.

Тарантас остановился возле костра. Его пламя освещало группу людей. Стоящий впереди седобородый мужчина приветствовал гостей. Уже через пять минут те сидели в доме аул-аксакала перед угощением – достарханом. Мехмонхона оказалась чистой и просторной. Во дворе жарили барана, в углу кипел самовар. Хорошо ездить «с содействием»…

Поужинав, путешественники быстро уснули. Только капитан о чем-то долго беседовал с хозяином. Утром он сказал своим попутчикам:

– Сегодня переправляемся через Зеравшан, много не ешьте.

– А что? – насторожились торговые люди.

– Сами увидите.

Выехали рано, чтобы побольше успеть до полуденного пекла. К одиннадцати часам впереди показалась серая полоса с блестками. Зеравшан разделялся на несколько проток, главное русло было шириной не менее версты. На берегу русских пересадили в арбу и велели крепче держаться за веревки. Скобеев посоветовал не смотреть на воду. Он был очень серьезен, и купцы, глядя на него, тоже стали нервничать. Вещи сложили на дно арбы и привязали как следует. Возница разделся донага, сел на спину лошади и решительно повел ее в реку. Сзади другая арба тащила на веревке пустой тарантас, к которому были привязаны кони.

Едва повозка вошла в поток, как ее начало сильно раскачивать. Кобыла замотала головой и стала. Но, получив сильный удар палкой, нехотя двинулась вперед. По сторонам арбы закручивались бешеные водовороты, брызги мгновенно вымочили путников до нитки. Скоро вода достигла осей. Лыков знал, что диаметр колес арбы составляет 2 аршина 14 вершков^[20]. Еще немного, и седоков затопит! Но вода перестала прибывать – Зеравшан оказался неглубок. Зато появилась другая опасность. Стремительное течение начало сносить повозку, лошадь не справлялась. Вот она отчаянно заржала, и дико, словно его режут, заорал возница. Арбу стало заваливать на бок. Сейчас река перевернет их, и конец! Из такой стремнины не выплыть! Христославников принялся молиться, Титус – стаскивать сапоги. Но Лыков со Скобеевым навалились на борт и вновь поставили арбу на колеса. Кобыла, полузадушенная упряжью, хрипела и топталась на месте. В эту критическую минуту сарт опять сильно приложил ее по боку. Обезумевшее животное рвануло вперед – и выскочило на тихую воду. Через четверть часа арба стояла на правом берегу Зеравшана.

– Да… – выдохнул Алексей. Чуть не погибли! Или это только показалось ему по неопытности?

Но тут Иван Осипович объявил сиплым голосом:

– В конце мая тут перевернулись сразу две арбы. Потонуло восемь человек.

– Господа, – таким же сиплым голосом выговорил Степан Антонович, – где там наш бурдюк? Мне срочно требуется выпить!

Предложение пришлось по вкусу всем. Русские расположились на ковре, полицмейстер вынул дорожные оловянные стаканы. Возница, на что мусульманин, но тоже не отказался от порции. Полчаса они пили, выгоняя из себя смертный страх. Скобеев рассказывал:

– Сейчас только начало июня, снег в горах еще тает. А в мае месяце хоть дома сиди! Беда Туркестана – это отсутствие мостов. Их почитай что и нет. Остаются переправы. А как во время паводка реку перейти? Даже уткуль^[21], где воды было по колено, делается глубоким. Туземцы придумали каючную переправу и самолетную. Каюк – это большая тяжелая барка с двумя веслами. А самолет – паром на канатах. И то и другое достаточно опасно. Так вот и ездим по этой Азии, прах ее раздери!

Когда путешествие продолжилось, Иван Осипович огорошил своих попутчиков:

– Главный страх мы вытерпели, но это еще не все. Сейчас начнутся рукава. Так что водку экономьте, а то не хватит.

Действительно, они еще пять раз переправились через одну и ту же реку. Вот наваждение! Зеравшан снова и снова норовил их потопить. Тарантас зачерпнул воды, а из арбы смыло за борт корзину с сахаром и чаем. Придется теперь пить вприглядку… После реки пошли бесчисленные арыки, но их уже пересекали без опаски.

Ночевали путники на волостной квартире. Это жилище специально заведено для проезжающих лиц из военной администрации. Писарь из русских суетился, норовил расколоть гостей на выпивку. Капитан прикрикнул на него, и тот нехотя удалился. Иван Осипович вздохнул.

– Беда наша в Туркестане, кроме мостов, еще и кадры. Мосты мы построим, а вот людей где взять? Видали этого, с красным носом?

– Видали, и что? Такие по всей Руси…

– Там ему хоть есть замена! А здесь? В каждой волости нужен писарь, знающий русскую грамоту. Туземцев образованных столько нет. И долго еще не будет. Приходится брать пьяницу, выгнанного, например, с телеграфа. Зато умеющего писать! И он, дрянь, пустое место, делается в волости фигурой! Без него нельзя ни бумаги прочесть, ни бумаги сочинить. Бедные туземцы вынуждены его кормить и терпеть…

Минг-баши^[22] выставил достархан втрое больше, чем у аульного старшины. Были даже конфеты местной фабрикации. Лыков хотел их испробовать, но капитан вовремя предупредил, что сласти сделаны из курдючного сала. Ночью выяснилось, что в помещении живут и «легкая кавалерия», и «пехота»^[23]. К утру спать стало совсем невозможно. Бранясь и почесываясь, путники снова тронулись в путь.

Дорога на Ташкент оказалась очень оживленной. То и дело тарантас обгонял караваны верблюдов и одиночные арбы. Шоссе пролегало по узкой каменной насыпи, обсаженной тополями. Приходилось осторожно разъезжаться со встречными повозками. Слева мелькнуло русское военное укрепление Каменный Мост. За арыком Булундур начался подъем. Он был недлинным, и сильные лошади взяли его без роздыха. Открылся вид на живописные заснеженные горы. Хребет служил водоразделом между двумя реками: Зеравшаном и Сангаром. Путники спустились в ущелье Елань-Уте и вдоль русла Сангара двинулись на северо-восток. Лыков словно перенесся на любимый Кавказ. Отвесные скалы давили с двух сторон, солнце пропало. Шумный стремительный поток почти не оставлял места для дороги. Иногда он распадался на рукава, и приходилось преодолевать их вброд, черепашьим шагом. Тарантас прыгал на камнях, вытрясая душу из пассажиров. От рева воды хотелось заткнуть уши.

Двадцать верст они ехали пять часов. Вдруг за поворотом открылся необычайно живописный вид. Ущелье сначала расширилось, а потом снова сомкнулось, образовав узкий проход. Между Сангаром и левым утесом с трудом примостилась дорога. Часть скалы была стесана, и виднелись две какие-то надписи. А в подошве правого утеса чернела узкая расщелина.

– Тамерлановы Ворота! – торжественно объявил Скобеев. – Сколько тут ни проезжал, а всегда волнуюсь… Особенное место!

Алексей читал об этом особенном месте и мечтал его увидеть. Единственный путь в горах! Узкий проход между двумя горными хребтами – Нуратау и Мальгузаром. Ширина – всего семнадцать саженей! Пятьсот лет назад здесь прошло двухсоттысячное войско Тамерлана. По преданию, горы расступились, чтобы пропустить великого завоевателя. Вот она, ожившая история…

– Иван Осипович, а что за пещера справа?

– Будто бы в ней останавливался Тимур.

– Давайте заглянем!

– Не стоит того. Я в ней был. Ничего интересного.

– А что за надписи на левой скале? О чем они?

– Шут разберет, там на арабском. Мне переводил однажды Генерального штаба подполковник Веревкин. Что-то про древние сражения… Погибло тридцать тысяч человек… Не помню точно.

– Это тоже сделано по приказу Тамерлана?

– Нет, надписи поздние. Но тоже старинные! Одна нанесена внуком Тамерлана Улугбеком. Помните его могилу в Гур-Эмире? Ну, поехали дальше, господа. До Джизака осталось всего пятнадцать верст. Надоело уже трястись…

Последний отрезок пути они преодолели благополучно. Снеговые горы отступили, их сменили вершины пониже, все в веселой зелени. Джизак, как и полагается в Туркестане, состоял из двух частей: русской и туземной. Их разделяло четыре версты голого пространства. Русская часть, очень небольшая, походила на любой наш уездный городок. Рубленые избы, каменные присутственные места, низенький храм. Посреди пыльной площади стоял единственный фонарь. Скобеев сразу же отправился к начальнику уезда подполковнику Барчу, своему приятелю. Впрочем, у бывалого туркестанца приятели находились везде! Негоцианты разместились на постоялом дворе. Без капитана они решили не обедать и просто валялись на постелях. После тряски в ущелье кости у всех ломило, и хотелось покоя.

Иван Осипович пришел через час, озабоченный, но бодрый.

– Ну что, господа сыщики! Поехали производить дознание!

– А обедать? – запротестовали торговые люди. – С утра вон не евши!

– Эх, штафирки, – притворно вздохнул капитан. – Не могут без того, чтобы брюхо не набить. Ладно. Кушаем, но быстро. Мне надо четырнадцатого июня кровь из носу быть в Ташкенте.

Хозяин, плечистый строгий молоканин, предложил гостям все того же поднадоевшего барана. А к чаю подал незнакомый сахар: в маленьких головах размером с кулак. Полицмейстер пояснил, что это персидский. Туземцы во всем Туркестане предпочитают именно его, поэтому большие русские головы здесь не в ходу. Лыков погрыз – хуже нашего! Иван Осипович отрезал:

– Привыкайте, как я привык. Нужно было корзинку крепче привязывать!

Поели, и Алексей полюбопытствовал:

– А для чего вам надо в Ташкент именно к четырнадцатому июня?

– Для того, что пятнадцатого там празднуют годовщину взятия города русскими войсками. Будет крестный ход в присутствии самого генерал-губернатора. Колонна шествует к братской могиле через весь город. Заходит и в туземную часть. Мало ли что! Я должен быть на месте.

– А успеете? Сегодня уже девятое.

– Если кота не тянуть, то успею. Господа, поторопимся!

Христославников опять остался в комнате. Скобеев с двумя лесопромышленниками сели в дрожки и двинулись прочь из города. Иван Осипович тут же стал рассказывать:

– Убитого звать Филистер Тупасов. Крестьянин-переселенец, проживал в поселке Новониколаевка. По характеру беспокойный, из тех, кто ищет «зеленый клин»…

– Какой клин? – не понял Титус.

– Есть такое течение среди крестьянства, – ответил за капитана Лыков. – Оно вроде бы как религиозно-мистическое: люди отыскивают волшебную страну Беловодье, где словно в раю. Но подлинных искателей единицы, а большинство бездельники. Работать не хотят, вот и бегают с места на место.

– Тупасов такой и был, – продолжил полицмейстер. – Приехал из Каргопольского уезда. Дали ему землю в поселке Богородицкий, что в Ташкентском уезде. Вишь, не понравилось! Перебрался сюда. Здесь даже запашки не сделал, ходил по начальству и канючил. Вздорный мужик! Непонятно, кому его глупая жизнь понадобилась. Но теперь придется разбираться. Нельзя в Туркестане оставлять убийство русского безнаказанным.

– А если убийцу найти не получится? – спросил Яан. – Кого тогда накажут?

Скобеев вздохнул:

– Лучший сыщик Ташкента должен схватить злодея. На кону моя репутация. А за преступление в любом случае ответит общество.

– Сельское общество? То есть жители того аула, на землях которого найдено тело?

– Точно так.

– Но если жители ни при чем?

– Ответят все равно. Потому как убийца или кто-то из них, или пришлый, за которым они недоглядели. А обязаны были доглядеть.

– Не могут же туземцы шпионить за каждым, кто просто идет через их землю? Им работать надо!

– Не могут, но должны. Другого способа следить за порядком у русской власти нет. А туземцы, уж можете мне поверить, всегда все знают. Никто от их надзора не укроется. За всеми чужаками бдительно подглядывают. Только нам ничего не сообщают. Я вот сейчас припугну аульного старшину, может, что-то и выясним…

– А какое наказание должно понести общество?

– Это разработано еще при Кауфмане, – пояснил капитан, словно оправдываясь. – За убийство русского у общества отбирают две тысячи десятин амляковых земель.

– Амляковых?

– Да. Это земли, которые издавна находились у оседлого туземного населения в потомственном владении. Шесть лет назад они указом государя были переданы туземцам в собственность. Безвозмездно.

– Так. Землю у общества отберут, и что дальше? – спросил Алексей.

– Да я толком не знаю, – пожал плечами Иван Осипович. – Она отбирается не абы куда, а в пользу русского населения. Но какой там порядок, бог ведает… С землей у нас в Туркестане творятся всякие чудеса. После воды она тут главное богатство. И потихоньку становится дорогим товаром. В Ташкенте и вокруг него каждый квадратный вершок кому-то уже принадлежит.

– Кому-то из туземцев?

– Именно! Когда в 1865 году русская армия взяла город, то земли на правом берегу канала Анхор сразу отобрали в казну. Там стояла кокандская Урда, то есть крепость. Ее снесли, выстроили рядом свою. А другие участки нарезали на ломти и продавали всем желающим. Нужно было привлечь в город русское население. И землю давали за гроши, лишь бы человек согласился здесь поселиться. Так до арыка Чаули все размежевали. Но теперь русскому Ташкенту в этих рамках тесно. Надо расширяться, а некуда! Город окружен плодородным поясом, который издавна поделен между сартами. Землю приходится выкупать, причем задорого! Кто-то на этом сильно наживается. Почему сразу не конфисковали с запасом? Дальше еще хуже. Как я уже сказал, в восемьдесят восьмом амляковые земли презентовали: оседлым племенам – в собственность, а кочевым – в бессрочное пользование. А себе-то, себе опять ничего не оставили! Как вести колонизацию края? Куда сажать переселенцев? Стали возвращать только что отданное задарма обратно в казну. Но уже за деньги, разумеется. А люди все едут! После голода 1891 года из Центральной России хлынул поток. Сразу семнадцать новых деревень учредили за один только этот год. Так и кувыркаемся, а земля все дорожает. Вот и отберут у аула. Канцелярия генерал-губернатора такой возможности не упустит.

Лыков неодобрительно покачал головой, но спорить не стал.

Дрожки объехали Джизак и двинулись на север.

– Большой город, – констатировал Яан. – А что на другой стороне такое высокое?

– Кала, туземная крепость. При штурме она нам дорого встала… Джизак имеет очень важное стратегическое значение. Он лежит на пересечении сразу нескольких старинных трактов. И запирает путь через Тамерлановы Ворота, а значит, и путь на Бухару. Русский Джизак – это бывшее военное укрепление Ключевое. И действительно, здесь ключи от половины Туркестана. Сама местность нездоровая, хотя близко горы. Жители и гарнизон болеют изнурительными лихорадками. Детская смертность очень высокая. У подполковника Барча вон двое сыновей умерли…

Капитан отвернулся, нервно перебирая скулами. Вспомнил своих дочек, по которым очень скучал и чьи фотокарточки показывал спутникам, догадался Алексей.

– Куда мы едем? – сменил он тему разговора.

– Сначала в деревню Новониколаевку, осматривать избу покойника. Вдруг что найдем? Затем в аул, на место преступления.

– А где тело?

– Тело уже в земле. Жарко же…

– Как и где убили Тупасова?

– В степи, на выпасах аула Кок-Узек. Выстрелили в сердце.

– Оружие установили? С какого расстояния был произведен выстрел? Кто обнаружил труп?

Скобеев усмехнулся:

– Вы, Алексей Николаич, прямо как заправский сыщик спрашиваете! Оружие – винтовка. Стреляли издалека, одежда не опалена. А кто нашел труп, нам не скажут. Мы будем иметь дело с аул-аксакалом, и только с ним.

Дрожки ехали по цветущей плодородной равнине больше часа. Арыки рассекали ее на прямоугольники, огороженные дувалами^[24]. На полях копошились люди, что-то вывозили, что-то сажали…

– Неужели они собирают урожай? – поразился Титус. – Ведь только начало июня!

– Это же Туркестан! Пшеница уже вызрела. Ее как раз и убирают, а заместят рисом.

– Почему не хлопком?

– Самаркандская область менее других тронута хлопковой горячкой. Но ничего, дайте только время! Такие, как Христославников, и досюда доберутся!

Наконец появилась чисто русская деревня из полсотни изб. Резные наличники, герань на окнах, в пыли гуляют куры-пеструшки. Только вдоль дороги течет арык, а из него пьет воду верблюд… Расторопный староста отвел начальство в дом Тупасова. Такого неухоженного жилища Лыков не видел со времен Сахалина. Там вышедшие с каторги на поселение строили себе избы «для правов». Наличие дома – обязательное условие, чтобы через десять лет получить возможность уехать на материк. Так и жили десять лет в собачьей конуре… Искатель «зеленого клина» тоже не утруждал себя домоводством. Грязь и запустение. К своему удивлению, Алексей увидел на стене игольчатую винтовку Карле.

– Зачем она здесь? – спросил он у полицмейстера.

– Согласно правилам, каждый русский поселенец обязан иметь дома ружье.

– Для самообороны?

– Для чего же еще? Туземцы нас не жалуют. Случаются и нападения, и убийства.

– Но Карле такая неудобная! И в обращении, и вообще…

– Карле неудобная? – обиделся капитан. – Это чем же, позвольте вас спросить? Мы с ней весь Туркестан покорили!

– Когда делаешь прием «к ноге!», она иногда самопроизвольно выстреливает. И бумажные патроны теперь не найти.

Полицмейстер осмотрел Лыкова с головы до ног, будто впервые увидел, и сказал:

– Алексей Николаевич, я ведь давно за вами наблюдаю! Кто вы? На лесопромышленника не похожи. И вопросы всё такие задаете…

– Просто я в молодости воевал с турками, и у нас линейные батальоны были вооружены этими винтовками.

Скобеев успокоился и довольно умело обыскал избу. Как и ожидалось, ничего интересного при этом он не обнаружил. И троица поехала в злосчастный аул.

Общество Кок-Узек Джизакского уезда Багданского участка Фисталитаусской волости насчитывало больше тысячи домов. Аул-аксакал, встретивший русских, напоминал барантача на пенсии. Со лба на щеку у него спускался след сабельного удара, а на правой руке недоставало двух пальцев. Староста отвел капитана в сторону и что-то ему сказал. Иван Осипович встрепенулся, как строевой конь при сигнале «поход».

– Господа! Здешние джигиты отыскали, где прячется убийца. – сообщил он спутникам. – Я же говорил, что местные все знают! Головорез скрывается в курганче возле пересохшего арыка. Курганча – это вроде нашего выселка или хутора. Двадцать верст отсюда. Поехали!

– Почему не вызвать солдат? – осторожно спросил Лыков.

Полицмейстер довольно ухмыльнулся:

– Вот теперь я верю, что вы лесопромышленник! Испугались? Ничего, посидите в дрожках, пока я его возьму. Нет времени вызывать солдат!

Аксакал выделил русским верхового показывать дорогу. Иван Осипович велел кучеру поднажать. Джигит вел дрожки по дну высохшего канала, чтобы подкрасться незамеченными. Через полтора часа он спешился и указал капитану наверх.

– Прибыли! – объявил тот спутникам. – Вы подождите, я быстро. Безбородько, за мной!

Но Лыков остановил кучера, взявшего уже винтовку.

– Мы пойдем с вами, Иван Осипович, – сказал он буднично.

Скобеев тут же согласился:

– Ну, если вы были на войне, тогда ладно… Только держитесь позади и ни во что не вмешивайтесь.

Втроем они выбрались из глубокого арыка и вдруг оказались под самыми стенами курганчи. Селение выглядело как маленькая крепость. Сбоку на привязи стояла оседланная лошадь. Глаза капитана сверкнули, он вынул из кобуры «смит-вессон» и махнул купцам рукой: мол, уходите. Титус покосился на приятеля. Лыков кивнул. Яан повел рукой по бедру, и в руке у него тоже оказался револьвер.

Отставной надворный советник шагнул вперед, оттирая остальных. Он сложил ладони рупором и крикнул:

– Отделение! Курки на второй взвод!

И тут же бросился к лошади, вынимая на бегу «веблей». Титус мчался следом. Ошарашенный полицмейстер едва поспевал за ними.

Из-за угла появился туземец в драном халате с берданой в руках. Увидев русских, он вскинул оружие, но больше ничего сделать не успел. Лыков выстрелил не целясь. У разбойника подломилась нога, и он упал на камни. Пока вставал, Алексей уже подлетел к нему и сильно приложил кулаком чуть ниже папахи. Все было кончено. Через минуту барантач сидел на земле, связанный и обезоруженный, а Титус бинтовал ему простреленную ляжку. Раненый только хлопал глазами. Капитан Скобеев в позе стороннего наблюдателя топтался рядом.

– Да… – пробормотал он, убирая ненужный револьвер в кобуру.

– Иван Осипович, – обратился к нему Алексей. – Надо ковать железо, пока горячо. Спросите, по чьему приказу он убил поселенца.

– И то правда, – согласился полицмейстер. Он склонился над пленным и заговорил с ним на туземном наречии. В ответ тот злобно зашипел. Капитан настаивал и явно угрожал. Барантач же бранился и брызгал слюной.

– Не хочет отвечать? – понял Лыков. – Ничего. Сейчас захочет.

Он порылся в трофейном хурджуме^[25] и извлек оттуда фуражный аркан. Привязал один его конец к воротам, а из второго соорудил петлю-удавку. Скобеев и Титус смотрели на его манипуляции с недоумением, а разбойник – с нарастающим беспокойством.

Когда виселица была готова, Лыков за шкирку поднял пленного, поставил под воротами и надел ему на шею петлю. Тот сразу побелел, как полотно.

– Что вы задумали, Алексей Николаевич?! – закричал капитан. – Даже у меня нет таких прав, а вы вообще частное лицо! Я не могу допустить беззакония!

Бывший сыщик подмигнул ему так, чтобы не увидел туземец, и приказал:

– Переведите, что за убийство русского он приговаривается к смерти. Прямо сейчас. Если назовет мне сообщников, я, так и быть, его расстреляю. А если смолчит, то повешу! А рожу сажей исчерню!

Скобеев, надо отдать ему должное, мгновенно сообразил. С суровым лицом он сообщил пленному его участь, указывая пальцем на палача. Тот затрясся и попытался выбраться из петли. Лыков состроил страшную физиономию, натянул удавку и рявкнул:

– Ну?!

Капитан подыграл ему:

– Снова нет? Вздернуть сукина сына!

И туземец сразу заговорил, облизывая губы и жалобно скуля. Выслушав его, Иван Осипович как бы нехотя стал разматывать веревку. Затем сообщил спутникам:

– А ведь получилось! В Джизаке проживает некий Юлчи-куса. Он-то и велел этому горлорезу убить русского поселенца.

Некоторое время все молчали, потом Скобеев спросил:

– Алексей Николаевич, но почему он сознался?

– Эх, Иван Осипович. Сколько «языков» я разговорил так на Кавказе… Темные мусульмане боятся виселицы больше всего. Есть поверье, что при такой смерти душа правоверного уходит из тела через ноги. И попадает в ад. Если же человека застрелили, душа покидает оболочку через голову и оказывается тогда в раю. Вот он и открылся, чтобы быть расстрелянным.

– Шестнадцать лет служу в Туркестане и впервые об этом слышу, – сознался капитан. – А зачем лицо ему сажей чернить?

– Как зачем? Непрощенные грешники предстанут перед высшим судом с черными лицами.

– Тоже не знал…

– Но мы получили результат. Поехали за этим… кусой.

Пленника положили в дрожки, в ноги пассажирам, и накрыли кошмой. Избежав, как он думал, ужасной смерти, барантач не издавал ни звука. Видимо, готовился к расстрелу…

Когда они приехали окольными путями в русский Джизак, Скобеев повел купцов к начальнику уезда. Тот думал недолго.

– Юлчи-куса – личность здесь известная, – сказал он. – Куса по-сартовски означает «плешивый, безволосый». У этого мерзавца даже борода не растет, что для магометанца большой позор. Юлчи – яр-мулла, то есть недоучка, человек, чье образование внушает сомнения. Тем не менее в Джизаке он слывет за ученого. А человек вредный! Дервиши, что мутят тут воду, всегда у него останавливаются. И в Ташкент он часто ездит, будто бы к своему ишану^[26]. А зачем на самом деле, неизвестно.

– Как его лучше арестовать? – спросил Скобеев.

– Дома слишком опасно. Вдруг он успеет забежать в женскую половину? Туда уже не войдешь. А если войдешь, такое начнется! Весь город на дыбы встанет! Мне тут бунтов не нужно. Давай я вызову его сюда и здесь схвачу.

– В дом все равно надо идти, для обыска, – вставил Лыков.

– При бабах? – развернулся к нему подполковник. – Да они вам глаза выцарапают! Обыскать удастся лишь мужскую половину.

– Такой обыск не имеет смыла. Что если он спрятал улики в ичкари?

Начальник уезда повернулся к капитану:

– Иван, избавь меня от советов этой клеенки!^[27] Впервые в крае, а туда же…

– Подожди, Матвей. Лыков – личность особенная. Давай его выслушаем. Алексей Николаевич, как, по-вашему, нам обыскать обе половины дома?

– В Джизаке есть казий?^[28]

– Разумеется.

– Он для туземцев авторитет?

– Еще какой!

– Вот пусть казий и арестует Юлчи, прямо в его жилище. И передаст нам. Этот же казий должен сделать так, чтобы женщины Юлчи немедленно покинули дом.

– Каким образом?

– Запросто. Пусть вызовет отца супружницы, и тот сам, в своей арбе перевезет дочь к себе. Со всеми другими бабами, какие окажутся в доме. Без вещей и долгих сборов. Всего на пару часов, пока делается обыск. Мы с Яковом Францевичем поможем вам искать.

– Это было бы кстати!

– После обыска женщины возвращаются на той же арбе.

Подполковник Барч задумался.

– А что? Казий – человек рассудительный. И очень держится за свое место.

– Вы объясните ему, – продолжил Алексей, – что убийство русского бросает тень на весь Джизак. И две тысячи десятин могут отрезать не у аула Кок-Узек, а у города. Если казий не будет нам содействовать.

Барч встал, одернул китель.

– Господин Лыков, прошу извинить меня за клеенку. Виноват!

– Да уж, – вставил Иван Осипович. – У него есть чему поучиться и нам, старым туркестанцам. Ты бы видел, как он в два счета разговорил того ярыжника!

Начальник уезда послал за казием. Пришел франтоватый сарт с хитрыми глазами. Он был в белой чалме из дорогой кисеи и халате из серебристого бикасаба^[29], из-под которого выглядывал второй халат, шелковый. На ногах – кожаные ичиги с задниками из зеленой шагрени, а на пальце – перстень с бриллиантом. Поговорив с тюрёй десять минут, он вышел мрачнее тучи. Скобеев и лесопромышленники сидели в дрожках, ожидая, что будет дальше. Судья вскочил на жеребца дивных статей и поехал в туземный город. Рядом с ним бежал пеший конюх, а чуть сзади держались два помощника-мухтасиба. Иван Осипович приказал кучеру следовать за кавалькадой, соблюдая дистанцию в десять саженей.

Они въехали в узкую улочку восточного города. Глинобитные заборы смыкались в сплошную стену, лишь кое-где разреженную пустырями. Ни одного деревца не росло там, зато попадались могилы. Прямо посреди жилых кварталов! Стены домов оказались без окон, но Лыкова не покидало ощущение, что за ними наблюдают десятки глаз. Встречные сарты косились на русских крайне неприязненно. Играющие тут и там худосочные дети были в сплошных болячках. Завидев мужчин, все девочки, даже трех-четырех лет, быстро прятались во дворы.

– Когда им закрывают лицо? – спросил Алексей у полицмейстера.

– Как стукнет десять лет.

Казий ехал, словно на Голгофу… Он то и дело оборачивался на русских и желчно кривился. Встречные туземцы кланялись судье, он же едва им кивал. Иван Осипович обратил на это внимание своих спутников:

– Свод мусульманской морали запрещает желать должности казия. Такое искательство считается преступлением. А этот домогался у Барча целый год! Теперь посмотрите на него.

– И что не так?

– Важничает, сукин сын! Та же мораль обязывает старшего первым здороваться с младшим. А конного – с пешим. На практике, конечно, так делают не всегда, но сегодняшнее высокомерие – это уже слишком!

Через четверть часа они подъехали к дому Юлчи-кусы. Того выводили связанным на улицу. Туземец действительно оказался безбородым, как скопец. Ареста он не ожидал и был растерян. Мухтасибы погнали его куда-то прочь. Скобеев пояснил:

– Тут рядом мехкеме, канцелярия народного суда. В ней уже дожидается военный караул.

Русские сидели в дрожках и ждали. Вскоре показалась арба с пожилым туземцем в седле. Он окинул кяфиров злобным взглядом и прошел в дом. Через несколько минут старик вывел на улицу женщину и маленькую девочку, с ног до головы задрапированных в зеленые халаты с накидками. Усадил их в арбу, сам сел на лошадь и уехал. Тотчас же в воротах появился казий и махнул русским рукой.

Лыков впервые попал в жилище азиатца. Там было довольно чисто. Стены обмазаны алебастром, мебели нет почти никакой, если не считать сундуков. Посреди комнаты – жаровня, вокруг по полу – одеяла. В углу выложена печка для готовки, на ней стоит самовар польского серебра. Где тут может быть тайник? Скобеев с видом опытного сыщика первым делом приподнял джай-намаз, коврик для молитвы. Но ничего под ним не обнаружил… Тогда он взял со стола Хафтияк и Чоркитаб^[30], и принялся тщательно их пролистывать. Алексей почувствовал себя лишним. Но надо было что-то предпринять. Он наобум сунул руку в трубу самовара и вытащил оттуда… паспортную книжку. Открыл ее и прочитал вслух:

– «Филистер Богданов Тупасов, крестьянин Троицкого общества Баковской волости Каргопольского уезда».

Полицмейстер посмотрел на Лыкова с суеверным ужасом:

– Алексей Николаевич! Как вы это делаете?

Подбежал казий, осмотрел находку, заглянул в трубу самовара и зацокал языком. Участь Юлчи-кусы с этой минуты была решена…

Дальнейший обыск не дал ничего интересного. Обнаружили бумаги, но они были исписаны арабской вязью. Переписку конфисковали – в Ташкенте разберутся.

Вечером после трудного дня подполковник Барч устроил пир в честь ловких гостей, которые за один день раскрыли и убийцу, и его сообщника. Скобеев честно передал все лавры лесопромышленнику Лыкову. Барч спросил:

– Алексей Николаевич, а как вы догадались, что надо смотреть в самоваре? Я бы в жизни до этого не додумался!

– Понимаете, Матвей Егорович… На войне и потом, на Кавказе, – где лазутчики прячут секретные донесения? В стволе винтовки. Чтобы в случае чего – раз! – и нет донесения. Вот я и подумал про самовар. В нем удобно быстро сжечь бумагу.

– Эх, Алексей Николаич! Возвращались бы вы снова на коронную службу. Нужны такие люди, как вы, очень нужны. Хоть бы у нас в Туркестане. Дрянь же одна служит, воры да мздоимцы. Вон Иван Осипович взяток не берет и считается поэтому белой вороной.

Гвоздем вечера оказался улар – горная индейка. Эта редкая птица кормится почти исключительно одними орехами и потому очень вкусна. Существует поверье, что тот, кто ест улар, станет богатым. Скобеев истребил усиленную порцию, приговаривая: «Вы, негоцианты, уже при деньгах, а у меня двое детей на одно жалованье…»

Утром следующего дня полицмейстер вызвал Юлчи на допрос. Порасспрашивал без особого успеха и стал вносить беседу в акт дознания. Лыков не выдержал и сказал:

– Иван Осипович, что вы делаете?

– Опять не так?

– Протокол не записывается дословно. Он пересказывается в акте своими словами.

– Да кто вы такой, черт побери! – вскричал капитан. – Признавайтесь сейчас же! Бумажки он со стола на стол перекладывал…

– Я бывший чиновник особых поручений Департамента полиции. А Яков Францевич – бывший начальник Нижегородской сыскной полиции.

Скобеев растерялся.

– Да вы… А я…

– Иван Осипович, давайте мы вам весь акт дознания напишем. Как полагается. Яша, бери перо. Вспомним молодость…

Лыков же настоял на очной ставке между арестованными. И она дала интересное открытие. Барантач подтвердил, что приказ убить переселенца он получил от Юлчи. Причем убить не где-нибудь, а именно на землях аула Кок-Узек! Это было непонятно и требовало объяснений. Однако плешивый негодяй отказался их дать. «Ну ничего, – сказал Иван Осипович, – в Ташкенте он запоет по-другому!»

Как только жара стала спадать, из Джизака выехали две повозки. В тарантасе тряслись прежние четверо путешественников. За ними следовала каретная фура, взятая из инженерного парка и запряженная тройкой. В ней под охраной двух солдат, скованные цепью, сидели пленные.

Хорошая шоссированная дорога вела теперь прямо в столицу края. До нее оставалось всего 185 верст. Последний рывок! Всюду радовали глаз богатые посадки и тучные стада скота, как вдруг все переменилось. После Уч-Тюбе словно злой колдун стер другие краски, оставив одну серую. Голодная степь! Угрюмая равнина без конца и края, без признаков жизни. Зеленая ранней весной, сейчас она сделалась выжженной пустыней, мертвым местом.

Вскоре пейзаж несколько повеселел. Дорогу с обеих сторон обступил густой кустарник. Низкие крепкие стволы, а сверху шарообразная крона. Сколько хватало глаз, всюду виднелись эти странные шары из узких бурых листьев.

– Как много топлива! – обратился Лыков к Ивану Осиповичу. – А вы говорите, один саксаул.

И потянулся за борт, чтобы сорвать ветку. Скобеев мгновенно перехватил его руку.

– Стойте! Это же ассафетида! Потом два месяца не отмоетесь! От нее просто жуткое зловоние!

Действительно, скоро все почувствовали отвратительный запах, от которого кружилась голова и подташнивало. Заросли вонючки тянулись сорок верст, и за все это время людям не попалось ни птицы, ни змеи. Все живое обходило стороной проклятый кустарник. Лишь под вечер снова началась голая степь, и люди облегченно вздохнули.

Заночевали у крохотного озерца, единственного за полдня пути. Солдаты раздобыли сушняка и вскипятили на чахлом костерке чайник воды для зеленого чая. Путники поужинали холодной бараниной, изрядно уже им надоевшей. Рядом пристроились два туземных каравана. Скобеев пояснил:

– В Голодной степи нет-нет да и пошаливают, вот они и жмутся к «белым рубахам».

И правда, ночью поднялся переполох. Какие-то всадники, не видимые в темноте, описывали круги, постепенно сжимая их. Но проснулся капитан, надел фуражку, взял у солдата винтовку и вышел на свет. И как бабахнул в небо! Тут же раздался удаляющийся топот копыт.

– Барантачи, – уверенно определил Иван Осипович. – Собирались напасть и порасчесать. А увидели офицера, сразу драпанули. Ведь где офицер, там и солдаты. Пошли искать добычу полегче.

Утром езда по безрадостной степи возобновилась.

– Жаль, не были вы здесь в апреле, – пробовал утешить попутчиков бывалый туркестанец. – Все в зелени, море дичи, всюду табуны и кибитки киргизов. А сколько черепах! Миллионы! Катишь, будто по бесконечной бахче, так они своими панцирями арбузы напоминают. Суп из них очень вкусный. Куда столько черепах девается?

Наконец им встретился русский поселок. Баба в платке вынесла соотечественникам квасу и отказалась взять полтинник – согласилась лишь на двугривенный. А потом появились арыки и с ними – жизнь. Поля ячменя, кубанки и джугары^[31] тянулись сплошной чередой.

Сыр-Дарья открылась вдруг. Она оказалась втрое уже Аму-Дарьи, и течение было не таким быстрым. Ниже впадения в нее Чирчика тоже строился железнодорожный мост. Здесь же была переправа. Опять путники пересели в арбу, а тарантас привязали сзади. Но все прошло легко и благополучно, не пришлось даже волноваться.

В первом населенном пункте на правом берегу Сыр-Дарьи, поселке Чуназ, Скобеева ожидала «летучка»^[32]. Начальник Ташкента торопил полицмейстера: до крестного хода оставалось всего два дня! Иван Осипович чертыхнулся. Но быстро вспомнил, что везет двух арестантов, во исполнение приказа генерал-губернатора, и повеселел. Лучший сыщик края снова на высоте!

Дорога в Ташкент шла теперь по долине Чирчика. Через каждые двадцать верст здесь были расставлены белые почтовые станции. Две башни по диагонали четырехугольного двора, обнесенного стеной, больше напоминали укрепления. Скобеев сообщил, что внутри, при необходимости, помещается пехотный взвод. И что такие станции-крепости решено выстроить на всех главных путях края.

Колонна из двух повозок быстро летела по благоустроенной дороге. Они перевалили через два широких арыка – Боз-су и Кур-кульдук, миновали богатый русский поселок Богородицкий. В местечке Ис-Ташкент в последний раз сменили лошадей. Даже не осмотрели развалины, хотя, по преданию, именно здесь раньше находилась столица. Местность делалась все оживленнее, на дороге стало тесно. Путешественниками овладело нетерпение. Иван Осипович то и дело здоровался со встречными – и с туземцами, и с русскими. Опять им попалась река.

– Это Салар. Пять верст всего осталось. Теперь пойдут сады, сады, и так до крепостных ворот.

Кучер хотел еще поднажать, но давка на шоссе этого не позволяла. Они медленно ползли по широкому и прямому, как стрела, тракту. По обеим сторонам его текли каналы. Зелень, зелень во всех видах! Из-за этой ботаники домов было не видно, но угадывалась бойкая жизнь. Вот показалась желто-серая стена и большая проезжая башня. Тарантас нырнул туда и попал в теснину средневекового города.

– Это Самаркандские ворота, одни из двенадцати. Поздравляю, господа: вы в Ташкенте!

Глава 3. Первые впечатления

Тарантас пробирался закоулками около часа. Какой он большой, Ташкент! Алексей сказал полицмейстеру:

– Да у вас тут, как пол-Москвы!

– В каком смысле? – не понял тот.

– Ну, размеры города… Едем, едем и никак не приедем!

Иван Осипович нахмурил брови:

– Если считать все земли, на которые распространяется власть начальника города, то получится 176 квадратных верст. Больше, чем Москва и Петербург вместе взятые!

– Не может быть! – поразился отставной надворный советник. – А людей сколько проживает?

– Точных цифр не знает никто. Русских без учета воинских чинов – почти тринадцать тысяч человек. А туземцев в десять раз больше. Переписи никогда не было, поэтому говорю приблизительно.

– А как вы их вообще считаете?

– По старой системе. Ее придумали, еще когда город был под властью кокандского хана. Тогда составили джан-дафтар. Это такие посемейные списки для целей налогообложения. Джан-дафтар переводится как «тетрадь душ». Если здешнему жителю нужно удостоверить свою личность, для отлучки или там деньги на почте получить, он берет справку. А городской старшина подпишет эту справку, только если проситель числится в джан-дафтаре. А вот жен своих, и тем более дочерей, туземцы указывают неохотно. Зачастую вообще не указывают, будто их и нету.

Скобеев подумал и добавил с сожалением:

– Из-за этого дафтара в городе нет прописки для местных жителей, которая кормит полицию в остальных частях России. Так что взяток я не беру еще и по той причине, что мне их не больно-то и предлагают.

– А приезжие? – удивился Лыков. – Их тут наверняка множество. Они тоже не прописываются?

– Должны, но не хотят. Так принято в Ташкенте! Сорок пять караван-сараев вмещают тысячи людей. А в каждой мечети есть комнаты для бездомных. Поди за ними уследи…

– Делайте обходы! Штрафуйте! Что это такое: власть не получает надзора над пришлым людом? Мало ли кто припрется сюда!

– Обходы делают мои славные туземные городовые, – пояснил Иван Осипович. – И никаких нарушений не замечают. На Большом базаре черт ногу сломит… Как там отличить прописанного от непрописанного? Начнешь паспорт спрашивать – у всех отметки! Не знаю, как они ухитряются.

– И ваши подчиненные с вами не делятся? – вполголоса спросил Алексей.

Полицмейстер смутился, и Лыков понял, что это не так. Спрашивать дальше было уже неловко. Но капитан, помолчав, решил все-таки внести ясность:

– Ладно. Уж коли заговорили об этом, то скажу. Делятся. Кроме того, крупные торговцы, которые с именами, приходят ко мне напрямую. Просят о содействии, предлагают свою дружбу. И не только дружбу. По здешним меркам, я беру очень мало. Можно сказать, что почти и не беру. Но тут нельзя быть чересчур честным. Это Туркестан! Заклюют. Все хватают, а ты нет? Значит, чистеньким хочешь быть? А потом доносец накрапать? Ведь так остальные подумают. И зачем им такой сослуживец? Опорочат и уберут. Приходится замарываться. Чтобы им спокойнее было. А деньги, что я принимаю, на службу же и трачу. Вот, перчатки давеча купил всем постовым городовым. Ну и себе маленько оставляю, не без этого… Двое детей, и жена еще не старая, хочет пофорсить…

Закончив разговор на такую деликатную тему, Иван Осипович отвернулся. Признание, что он тоже берет, далось капитану нелегко. Лыков оценил его честность. Да и то сказать! Мздоимец на Руси тот, кто вымогает. От таких все беды. А кто сам не просит, но если дают, то не отказывается, слывет порядочным человеком. Взял – значит уважил. Проследит, ежели что… И бывший сыщик сменил тему.

– Понятно. Но даже приблизительно выходит, что в Ташкенте проживает около ста сорока тысяч населения. Так?

– Мы полагаем, что с пригородами все сто пятьдесят. А полицейских на такую прорву только 165 человек.

– Так мало? – опешил Лыков. – Как же вы справляетесь?

– Сам удивляюсь, – ответил Иван Осипович. – В русской части 89 городовых, хотя она в разы меньше моей по числу населения. А у меня в туземной вообще 76 единиц.

– Ну и ну…

– Конечно, за порядком следит не только полиция, – продолжил Скобеев. – Туземный Ташкент разбит на 280 махалля. В каждой из них, как я уже говорил, есть свой караульщик. На базарах имеются ночные сторожа. Воровать больно-то не дают. Но городовых хотелось бы побольше.

– А кто идет в наружную полицию? Русские?

– Где ж их столько взять? – невесело усмехнулся полицмейстер. – Тут история такая. До холерного бунта 1892 года в туземном городе и полиция была туземная. Подчинялась она старшему аксакалу. А им пятнадцать лет был один и тот же человек. И стал тот человек настоящим царьком. При покровительстве нашей власти. Делал он, что хотел, а с противниками расправлялся нашими руками. В итоге мы и прошляпили холерный бунт, потому что не знали настроений сартов. А негодяй сообщал начальству только то, что желал сообщить… Лишь после подавления бунта была создана моя должность. Всего два года назад! Сейчас в моем подчинении канцелярия и два пристава с помощниками, а также городовые. Из них русских лишь несколько старших, остальные все сарты. Они внимательны, ничего не скажу. Явных потачек не дают. И непьющие! Но вот старания, служебного рвения в них нет. Ленивы. Могут уйти с поста. Или вора отпустить за деньги. Жалование у них маленькое. Ну кто пойдет служить за гроши?

За этими разговорами они доехали до какой-то площади. Правильнее было бы сказать, что в этом месте улица несколько расширялась… Все пространство было забито людьми, ослами, верблюдами, повозками и грудами товаров. С двух сторон под навесом тянулись лавки, около них толпились туземцы в огромном количестве.

– Площадь Чорсу, – сказал Скобеев. – Отсюда начинается Большой базар. Но мы туда не полезем, объедем стороной.

– А куда мы вообще нацелились? – решил уточнить Христославников.

Полицмейстер виновато улыбнулся.

– Сейчас на минутку заедем ко мне на квартиру. Я мигом! Только поцелую жену с дочками, и обратно к вам. Соскучился… Оттуда сразу к начальнику города. Это уже в русской части, на проспекте Обуха. Там и расстанемся.

– Как расстанемся, Иван Осипович? – хором закричали негоцианты. – Вы же обещали нас не бросать!

– А я и не брошу. Но воперед надо доложиться полковнику. И сдать в тюрьму арестованных. Вы за это время где-нибудь поселитесь, например, в гостинице «Восток». Отдохнете. А часа через три я к вам туда приду. Как раз жара спадет. Погуляем по Ташкенту, покажу вам наши главные достопримечательности. Собор, могилу Кауфмана, парк, Общественное собрание – сколько успею. Успею, правда, немного, потому как завтра крестный ход, и мне надо подготовиться. Согласны на такой план?

Лыков ответил за всех:

– Мы тут люди новые и полностью полагаемся на вас. Понятно, что вы с дороги. Дела накопились, и с семьей повидаться хочется. Еще этот крестный ход. Но можно ли рассчитывать на основательное знакомство с городом? При вашем участии.

Иван Осипович задумался.

– Основательное знакомство? Для этого надо ходить по Ташкенту неделю! Давайте так. Сегодня мы погуляем час-другой и расстанемся. Завтра приглашаю вас на праздник – я пришлю утром собственного джигита, он проводит.

– Какого джигита? – удивился Христославников. – Вы горский князь или русский полицмейстер?

– Так полагается, – примирительно сообщил капитан. – Даже в штате есть эта должность. Что-то вроде личного ординарца: письмо доставить, гостей вот проводить…

– Но не телохранитель? – уточнил Лыков.

Иван Осипович хмыкнул:

– Из моего джигита телохранитель, как… Ну, увидите. А мне, строевому офицеру, таковой и не нужен. Сам за себя постою.

– Ясно. Так что насчет прогулки?

– Насчет прогулки. Завтра крестный ход, что успеем, то успеем. Послезавтра пятница. Сарты станут отдыхать и бузить, а мы – нести усиленные наряды службы. В воскресенье еще хуже: отдыхают и сарты, и русские. Полиция вообще валится с ног… Самый удобный день – суббота. Обещаю провести ее с вами с утра до вечера!

Так и договорились. Поездка по туземному городу продолжилась. Лыков смотрел во все глаза. Его удивляло все: арбузы на крышах домов, аисты на минаретах, дервиши с чашками из кокосовой скорлупы… Толпа – смешение всех рас. Вдруг с одной из крыш русским улыбнулась девушка удивительной красоты. Туземка – и с открытым лицом! Негоцианты ахнули. Скобеев и тут внес ясность:

– Бухарская еврейка. Но хороша, чертовка!

Еще он называл встречающиеся по пути мечети и мазары^[33], но запомнить это новичкам было положительно невозможно.

Наконец оба экипажа остановились на улице относительно тихой. Перед домом из обожженного кирпича дежурил сарт в полицейской форме. Над входом красовалась надпись: «Полицейское управление туземной части города Ташкента».

Иван Осипович крикнул: «Я быстро!» и со счастливым лицом побежал не в дверь, а в калитку. Через пять минут, как и обещал, он уже садился обратно в тарантас.

– Слава Богу, дома все благополучно! Поехали!

И тут же принялся объяснять:

– В туземном Ташкенте только семнадцать улиц имеют названия. Официальные, утвержденные городской думой. Это самые главные, те, что ведут к воротам. Сейчас мы с вами на улице Джаркучинской, а въехали в город по Самаркандской. Я тогда еще сказал, что это одни из двенадцати ворот. Виноват – соврал! Их осталось десять. Двое ворот генерал Черняев снес к чертям вместе со стеной. Чтобы оставить Ташкент без защиты.

– А остальная крепость по-прежнему цела? – удивился Титус. – Какого же она должна быть размера, чтобы укрыть сто тысяч человек?

Капитан кивнул:

– Крепость знатная! Длина стен – двадцать четыре версты! Со стороны русского города ее разрушили, но остальная часть цела. Однако сарты уже давно разбирают ее по кирпичику для домашних нужд. А мы намеренно смотрим на это сквозь пальцы. Пусть хоть всю растащат! После холерного бунта русская администрация стала относиться к таким вещам иначе. Без стены азиатские кварталы будет легче взять штурмом в случае чего…

Тарантас весело бежал по улицам, потом перевалил по мостику через глубокий арык. И словно оказался в другом мире! Негоцианты от неожиданности даже вскрикнули.

– Вот, господа, мы и в русском Ташкенте, – довольно констатировал Скобеев. И тут же сделал строго-торжественное лицо и откозырял кому-то. Лыков оглянулся. Два солдата в белых рубахах с малиновыми «стрелковыми» погонами стояли во фрунт.

– Проехали казармы Первого Туркестанского стрелкового батальона, – словно оправдываясь, пояснил капитан. – Помнят еще меня там… – Голос его смягчился.

– А почему вы ушли из строя в полицию? – полюбопытствовал Лыков.

– Попросили серьезные люди. Никто из офицеров идти туда не хотел. Сами знаете, как к нам относятся! А надо служить… Я от трудностей никогда не бегал. Мой принцип такой: куда начальство поставило, там и будь. И потом, жалование выше. Еще есть возможность выслужить подполковника. Должность-то седьмого класса! В армии сейчас не выслужишь. Ну и… Содержание две тысячи, квартира натурой, тысяча сто на канцелярию и переводчика. Последний мне не нужен, я знаю оба местных языка, а экономию присоединяю к канцелярским расходам. И еще двести рублей в год на разъезды. Получается по армейским меркам просто роскошно! А буду в отставку выходить, может, и полковника дадут…

– Очень переживали, когда переходили?

Иван Осипович покосился на Алексея, словно хотел сказать: ну чего ты в душу лезешь? Но не обиделся и ответил:

– Сначала да, крепко меня взяло. Ночей не спал. Строевая служба мне нравилась. Потом привык. Здесь тяжело, скучать некогда. Языки надо понимать, нравы. С влиятельными туземцами дружбу водить, если хочешь знать, что происходит на вверенной территории. Туземный Ташкент – это целый мир… Я до сих пор еще не во всех махалля побывал. Но служба затянула, стало получаться. А как стало получаться, стало и нравиться. Сделался лучшим сыщиком Туркестана! Пока вы, Алексей Николаевич, не приехали.

Лыков удивился, хотел спросить, при чем тут его приезд, но полицмейстер велел кучеру остановиться.

– Господа, надо расставаться, – объявил он. – Жаль, право! Я уж к вам привык. Но мне пора к начальству с отчетом.

И Скобеев кивнул на дом с надписью «Управление начальника города Ташкента».

– Вы сейчас сворачиваете за угол, направо. Это будет улица Романовская, одна из главнейших. И катите по ней саженей двести, пока не увидите номера «Восток». Не буду врать, что они хорошие, но лучше все равно нет. Заселитесь, перекусите, чем-нибудь займитесь. А часа через три я вас заберу, и отправимся гулять. Ну, не прощаюсь!

И капитан ушел, ведя перед собой арестованных туземцев. А торговые люди поехали заселяться.

Гостиница «Восток» действительно оказалась вполне заурядной. Одноэтажное деревянное здание насквозь пропахло жареным луком. Двухместный номер поражал спартанской обстановкой. А воду в рукомойнике не меняли недели две… Брали за такой собачий угол три с полтиной в сутки!

Алексей с Яном разложили вещи. Попрыскали вокруг одеколоном от клопов. Вот и приехали… Первым делом хотелось в баню. Они стукнули в стену и предложили Христославникову сходить помыться. Тот отказался: куда девать портфель с наличностью? И приятели пошли вдвоем. Коридорный сказал, что лучшие торговые бани держит сарт Дадамухаметбаев и находятся они возле Городского сада. На требование вызвать извозчика ответил: их в Ташкенте и без того мало, а в полдень они прячутся, ждут вечера.

Лесопромышленники отправились пешком. И были поражены. Не то что ни одного извозчика, но даже прохожих не видать! Пустой, словно вымерший город. Духота невыносимая. А вдали, будто в издевку над людьми, белеют снежными шапками Чимганские горы…

Они чуть было не вернулись. Где эти чертовы бани? Спросить-то не у кого! Но пошли наугад, держа курс на юг. Вскоре им попался несчастный городовой, изнывающий в тени. Выслушав приезжих, он зорким оком усмотрел в конце Воронцовского проспекта одинокую пролетку. Подозвал ее свистком и велел отвезти господ, куда прикажут.

Извозчик оказался из русских. Благообразный, с жестяным номером на пролетке, и сам экипаж довольно чистый. Не как в Варшаве, конечно, но более-менее… Тариф, к удивлению Лыкова, был точь-в‑точь варшавским: 20 копеек в один конец, независимо от расстояния. Приятелям не улыбалось возвращаться в номера по жаре, и они предложили дяде их дожидаться. Тот мигом вынул прейскурант и зачитал: один час обычной езды стоит 40 копеек. Так и порешили.

Бани Дадамухаметбаева помещались в конце Уратюбинской улицы, на берегу арыка Чаули. Тихо, чистенько… В дворянском отделении ни души. Заплатив по полтиннику, Алексей с Яковом отдались в руки туземных парильщиков. Быстро выяснилось, что те замечательно освоили приемы русского банного дела. Через час гости, щурясь от удовольствия, пили ледяной квас. Подошел распорядитель и поинтересовался, не желают ли господа по хорошей бабе? Имеются сартянки, татарки и одна еврейка. Можно достать и русских, но их надо заказывать, а эти под рукой.

Друзья отказались. Благодаря их предусмотрительности обратная дорога далась легко. Извозчик, почуяв добычу, занял позицию под окнами «Востока». Приезжие, и при деньгах – вдруг куда захотят?

Христославников узнал от соседей, что в бане предлагают баб, и взмолился:

– Постерегите мой портфель, я туда-обратно!

– Только, Степан Антонович, без опозданий! – строго заявил ему Алексей. – Ну как придет Скобеев? Тогда уйдем гулять без вас! А портфель сдадим коридорному…

Доверенный побожился, что успеет, сел в извозчика и умчался. А лесопромышленники начали маяться от безделья. Они выпили местного пива, перечитали номер «Туркестанского курьера», что конфисковали в буфете, и отдали в стирку белье. В условленное время явились сразу и полицмейстер, и доверенный.

– Успел! – обрадованно сообщил Степан Антонович.

– Куда? – насторожился Иван Осипович.

– Э-э… в бане помыться.

– У кого парились?

– У Дада… тьфу! Как его там?

– У Дадамухаметбаева?

– Точно!

– Баб вам там предлагали?

– Ну…

– Отвечайте: да или нет?

– Предлагали…

– И вы взяли, – констатировал полицмейстер. – Вон как глаза лоснятся… Там только сартянки и одна жидовка. Никакому медицинскому надзору они не подвергаются. А я вас предупреждал, чтобы вы не искали приключений в сомнительных местах. И что? Не послушались доброго совета?

– Я вам, Иван Осипович, за советы благодарен, – с достоинством ответил хлопковый торговец. – Но уж решать дозвольте мне! Я, чай, не мальчуган. Как-нибудь разберуся.

Скобеев посмотрел на доверенного и махнул рукой.

– Ладно, дело ваше. Только не удивляйтесь, когда обнаружите у себя сифилис. Ну что, господа? Идем гулять по Ташкенту?

– А то! – закричали негоцианты. – Но уж позвольте, Иван Осипович, угостить вас ужином в лучшем здешнем заведении. За все хорошее, что вы для нас сделали!

Капитан пожал плечами:

– Почему нет? С удовольствием угощусь на ваш счет. Вот только хороших рестораций в городе нет, как и гостиниц. Более-менее сносно можно поужинать в буфете Общественного собрания. В столовую Офицерского собрания вас не пустят. Еще в ресторане «Россия» имеется особенное блюдо: телятина с соусом из петушиных гребешков. Я, правда, не пробовал – не для моего кармана; но все хвалят!

– Туда и заглянем в конце прогулки, – уверил капитана Лыков. И они отправились на променад.

Оказавшись на улице, Алексей снова был поражен. Народу-то, народу! Только что было пусто. Откуда они взялись? Ответил, как всегда, Иван Осипович:

– Закрылись присутственные места. Летом из-за жары они открываются в восемь утра, а в час пополудни начинается перерыв. На улицах хоть шаром покати. Да еще войска гарнизона уходят на лагерные сборы, с середины апреля по середину сентября их нет в Ташкенте. Жизнь замирает. В пять часов перерыв вроде бы заканчивается, но уже пора идти по домам. Как раз и жара спадает. Начинаются прогулки.

– Но откуда так много людей, если войска ушли?

– Это все администрация. Как-никак, тут управление целым краем. Начальства с избытком! Канцелярия генерал-губернатора, канцелярия начальника Сыр-Дарьинской области, начальник города, начальник уезда, штаб округа, штаб корпуса, штабы двух бригад, железнодорожная дистанция, казначейство…

Скобеев, то и дело козыряя, вел своих спутников в известном ему направлении. Потом он повернул за угол, и открылся чистый широкий проспект. Напротив, из-за ограды тонкого рисунка, виднелось изящное здание. Да не здание, а настоящий дворец, хоть и маленький! Центральный объем двухэтажный, с куполом и флагштоком. Вокруг – ухоженный цветник. Стены дворца были выкрашены в оранжево-красный цвет, что дало Лыкову подсказку.

– Это палаццо великого князя Николая Константиновича?

– Да, – подтвердил Скобеев. – Но как вы догадались?

– По окраске стен. Это цвет малого двора Константиновичей.

– Не знал, – удивился капитан. – Вот сразу видать столичного человека…

Великий князь Николай Константинович был старшим сыном генерал-адмирала Константина Николаевича, настоящего автора реформ его венценосного брата. В 1874 году он попался на воровстве. Выломал из оклада иконы своей матери три бриллианта – понадобились деньги для подарка любовнице. Адъютант Николая Константиновича снес камни в ломбард, где их и обнаружила полиция. Скандал получился очень неприятный. Великий князь до конца отрицал свою вину, чем только усугубил гнев императора. В итоге он был лишен чинов и орденов, объявлен сумасшедшим и пожизненно выслан из столицы. Запрещалось говорить об этом человеке – словно и не было никогда такого в августейшей фамилии. После долгих скитаний изгнанник поселился в Ташкенте.

– Ну и как он здесь прижился?

Полицмейстер ответил с уважением в голосе:

– Теперь великий князь называет себя Искандером. Конечно, Николай Константинович – звезда здешнего общества! Очень умен и начитан. Он ведь кончил Академию Генерального штаба с серебряной медалью – единственный из Романовых! И храбро воевал здесь до своего… греха. Замечательный собеседник. Пользуется большой популярностью не только среди русских, но и среди туземцев – а это трудно заслужить.

– За что же его любят сарты?

– Николай Константинович дает им работу и хорошо за нее платит. А что за работа! Главное богатство в Туркестане – это вода. Так князь прорыл канал из Чирчика и оросил ранее безводные туземные земли. За свой счет! А сейчас начал копать еще один канал – уже в Голодную степь. Представляете? Хочет оживить и ее!

– Молодец, – одобрил опального князя Алексей. – Скучно ему тут, небось?

– Искандер живет сейчас не в Ташкенте, а в своем загородном имении. Потому как поссорился с генерал-губернатором бароном Вревским. Плюнул и удалился! Признаться, так нам, полиции, от этого только легче.

– Вот как? – заинтересовался Титус. – Великий князь действительно не в своем уме? Я слышал, он того… с зайчиком.

Иван Осипович нервно дернул головой.

– Есть такое! Образован, умен, приветлив – все, как я говорил. До разу. А потом вдруг наскочит на него что-то, и учинит дикую выходку. Вы знаете, что он живет с двумя женами? И обе венчанные! Это бы еще ничего, не мы грешили – не нам и каяться… Но князь в общество выходит сразу с обеими. Срам!

За такими разговорами они прошли еще сотню шагов и оказались на большой немощеной площади. По одну ее сторону стоял собор приятной архитектуры. По другую сторону выглядывало из-за ограды несуразное одноэтажное здание, со стеклянным куполом зимнего сада в глубине. У входа, выделяющегося красивым резным козырьком, стояли две старинные пушки. Возле полосатых будок застыли парные часовые.

– Что за сарай? – удивился Христославников, кивая на странное сооружение.

– Белый дом, резиденция туркестанского генерал-губернатора.

– Такая фигура и помещается в одноэтажном доме?

– Опасаются, – вздохнул Иван Осипович. – Здесь нет-нет да и тряхнет. Вот и Белый дом только построили, как его разрушило землетрясение. Потому обходятся этим. Нужные помещения пристраивают, так сказать, вширь. А каждый новый наместник требует новых комнат. Там позади сад и канал Анхор. Прудик с карасями и утками, беседки, клумбы… И даже яма с ручными медведями! Довольно уютно.

– А что за храм? – спросил Титус, крестясь.

– Спасо-Преображенский Военный собор. Там могила Кауфмана. Давайте зайдем, поставим по свечке за благополучный приезд.

Храм был выложен из серо-желтого кирпича. Лыков уже знал от полицмейстера, что это особенность здешнего железняка. Тот при обжиге дает глинам не красный, а желтый оттенок. В форме равноконечного креста, с двенадцатигранным барабаном и пологим куполом, собор был очень гармоничен. Рядом вытянулась в небо трехъярусная колокольня. Подле храма лежала чугунная плита с белым деревянным крестом. Это оказалась могила подполковника Обуха, того самого, погибшего при неудачном штурме Ташкента. Из трех приделов храма главный был украшен резным иконостасом в половину высоты стен. Скобеев с гордостью пояснил: иконостас сделан по эскизам академика Микешина. Он же написал и престольный образ «Христос в Гефсиманском саду». Лыкова неприятно поразили купольные росписи. Все евангелисты там были на одно лицо, и вообще живопись дурного качества… Он обратил на это внимание капитана. Тот поморщился и сказал:

– Работа Ольги Ивановны.

– Какой еще Ивановны?

– Госпожи Розенбах, жены предыдущего наместника.

– Это она вместо дамского рукоделия, что ли?

– Угу.

– Почему ей никто не подсказал, чтобы не бралась не за свое дело?

Иван Осипович очень удивился:

– А кто ей скажет? Ежели она супруга главного лица в крае.

– Надо же было так испохабить Божий храм! – возмутился Алексей. – Ладно их прогнали отсюда!

– Не просто удалили, а выперли со скандалом. Уж очень много брильянтов Розенбах вытребовал для своей жены у эмира Бухарского. До государя дошло!

– А при нынешнем генерал-губернаторе не так? – спросил Лыков, понизив голос.

Скобеев ответил шепотом:

– При бароне Вревском подарки полагается делать мисс Грин.

– Это что за фря?

– Англичанка, гувернантка детей барона. Исполняет здесь с успехом роль его жены.

– Не может быть!

– Увы, может. Это же Туркестан! Мисс Грин так вжилась в роль первой дамы, что даже предводительствует на официальных приемах. Тут много кто обязан ей чином или крестом!

– А где законная жена?

– Осталась в столице.

– Сколько же лет вашему саврасу?

– Шестьдесят. Но все еще отличный наездник!

– В шестьдесят лет у него маленькие дети? Вот молодец!

– Дети уже большие, – поправил Лыкова капитан. – Дочь замужем, и оба сына давно как офицеры. Они приезжают иногда навестить отца.

– Откуда же тогда взялась гувернантка? Кого она учит и чему? – вмешался Христославников.

– Учит она начальника края, – ухмыльнулся Иван Осипович. – А чему? То мне неведомо. Полагаю, всяким глупостям. Барон Вревский, когда впервые сюда приехал, уже был без жены. Но с молодой воспитанницей. Красивая мамзель по фамилии Лазаревская. Она была тихая, скромная. Никуда не лезла и видных ролей играть не старалась. Потом барон выдал ее замуж за собственного адъютанта князя Гагарина. И сразу после этого появилась мисс Грин. Тогда-то мы и пожалели о Лазаревской…

– Что, худо стало? – опять съязвил Степан Антонович.

– Под рукой генерал-губернатора огромный край. Замиренный оружием и до сих пор нам враждебный. Дел невпроворот! А тут? Явился человек добрый, но легкомысленный. Светский, воспитанный, только работать не умеет. Восемь месяцев в году живет на даче в Чимганских горах, где винтит по маленькой да развлекается со своей англичанкой. Вот вы завтра увидите Вревского на крестном ходу. Большая удача! Потом ноги его не будет в Ташкенте до октября!

Скобеев помолчал и со злостью добавил:

– Розенбах был вор, а Вревский – рамолик^[34]. Как управляет краем? Хорошо, все важные дела держит в своих руках Нестеровский, а то бы совсем беда!

– Нестеровский?

– Да. Помните? Я о нем упоминал. Константин Александрович, правитель канцелярии генерал-губернатора. Кабы не он…

Полицмейстер чуть не плюнул с досады, но вовремя вспомнил, что находится в храме.

– Айда к могиле Кауфмана. Вот была фигура! Все, кто после, рядом с ним пигмеи. Константина Петровича сначала схоронили в сквере его имени, в конце Соборной улицы. А пять лет назад выстроили собор, и прах перенесли сюда.

Могила Кауфмана была в правом приделе, ее окружала кованая решетка. Иван Осипович благоговейно перекрестился, негоцианты последовали его примеру.

– Этот великий человек хорошо понимал, что управлять таким сложным краем не сможет обычный генерал-губернатор. Чтобы туземцы подчинились, им нужен полуцарь! Ярым-падишах. Сатрап, но с чрезвычайными полномочиями. Кауфман объяснил это государю, и Александр Второй ему такие полномочия вручил. Тот мог даже объявлять от имени России войну! И Кауфман правил железной рукой. Вот это была фигура! Но государя убили, и тут же заболел Константин Петрович. Его хватил удар, он потерял речь, целый год лежал парализованный. А потом умер. И пошли у нас пигмеи…

Алексей слушал и дивился. Нечасто услышишь от человека на службе такие слова! Видать, довели пигмеи здешних порядочных людей… А Иван Осипович продолжил:

– После Кауфмана трон отдали его злейшему врагу генералу Черняеву. Хотя почему злейшему врагу? Черняев никогда в жизни не встречался с Кауфманом. Но за что-то его невзлюбил. Может, за то, что понимал свою рядом с ним несуразность? Загадка. Факт тот, что Черняев ненавидел Константина Петровича. Уж он и отличился! За два года, что провел здесь, разрушил все хорошие начинания прежнего наместника. Дикий человек, просто дикий… И привез с собой два десятка таких же, поставил на должности. Где только он их нашел? Мы называли людей Черняева зулусами. То действительно были зулусы, которые упивались вседозволенностью. Между прочим, среди них был известный литератор подполковник Крестовский, автор «Петербургских трущоб». Так вот, именно по его докладу Черняев закрыл единственную в городе библиотеку! Представляете? Литератор – и ополчился на книги… В нашем и без того убогом краю! Еще Черняев упразднил школу шелководства, хлопковую ферму, химическую лабораторию, питомник растений. Даже служба надзора за ирригацией показалась ему лишней! Что творилось в голове у этого человека? Генерал-лейтенант – и такое… Мужскую гимназию Черняев тоже приговорил. Решил, что она без надобности! Слава Богу, не успел – самого турнули. А знаете, как турнули?

– Нет, – ответил за всех Титус. – Расскажите, Иван Осипович!

– Это кажется невероятным, но ведь было же, – охотно откликнулся полицмейстер. – Черняев решил проинспектировать Аму-Дарьинский отдел. Ну уехал и уехал, так надо… Но, закончив командировку, генерал-губернатор в Ташкент не вернулся. Никого не предупредив, с одним только адъютантом, он отправился через безводную пустыню к Каспийскому морю. Короче говоря, исчез! В столице края переполох – куда делось главное лицо? Черняев никого вместо себя не оставил. И административная машина встала. А наш герой, как он потом объяснил, исследовал новый торговый путь! Помилуйте, его ли это дело? Пустыня та даже не входила в генерал-губернаторство! То есть человек, облеченный высшей властью, играет в Марко Поло…

– И что же было дальше?

– Дальше? Они с адъютантом добрались до реки, сплавились по ней на лодке к выходу в Каспийское море и оттуда дали телеграмму. Чтобы им прислали пароход. Только из той телеграммы и узнали, где находится генерал-губернатор. Прислали, значит, пароход. Черняев доплыл на нем до Астрахани, в самый день коронации Александра Александровича. И решил он навестить государя! Не заходя, так сказать, домой. И отправился в столицу…

– Навестил?

– Точно так. Явился в Петербург, без доклада, без бумаг, требующих высочайшего решения, как говорится, налегке. А главное, без вызова! Как потом выяснилось, Черняев почему-то вбил себе в голову, что на коронации он должен стоять возле особы императора!

– Для чего? – удивились купцы.

– Для его защиты! Без Черняева никак бы царская охрана не справилась… Но на саму коронацию генерал уже не успел. И решил хоть покалякать с Его Величеством. Ну, ему и сказали, чтобы возвращался бегом к месту службы. А вскоре и выкинули. Вот такие люди управляли краем!

Раздосадованный воспоминаниями капитан повел спутников на выход. Но глянул на аляповатую мазню госпожи Розенбах и растерянно добавил:

– Кауфман, Кауфман! Великий человек. А ведь при нем тоже все решали фаворитки! Была такая Зинаида Евграфовна Каблукова… Наместник сделал ее мужа – тот был пустое место – генералом и правителем канцелярии. А Зинаида Евграфовна играла судьбами людей. Кто ей кланялся – тех возвышала, а кто сторонился – тех наказывала. Место у нас, что ли, такое?! Сильные мира сего… Э-эх!

Полицмейстер оставался в философском настроении весь следующий час. Он показал приятелям крепость, выстроенную сразу после взятия Ташкента. Шестиугольная в плане, с выступающими бастионами, она и сейчас производила серьезное впечатление. Пушки батарей внутри, как сообщил капитан, были нацелены на туземный город. Мало ли что?

По соседству с цитаделью находилась еще одна братская могила. У Камеландских ворот, куда завтра пойдут крестным ходом, похоронены павшие во время штурма Ташкента 15 июня 1865 года. Штурма, закончившегося взятием города. А до него был еще один штурм, неудачный. Он произошел 15 ноября 1864 года и стоил жизни восемнадцати нашим солдатам. К этой могиле никто не ходит, но четверо русских помолились на ней за павших. Рядом, в маленьком садике, стоит главная достопримечательность нового Ташкента – домик Черняева. Он был сложен из сырцового кирпича в один день. Десять на восемь шагов, в две комнаты с одним окном, с камышовой крышей, домик поражал простотой и подлинностью.

После всего увиденного времени у гуляк оставалось только, чтобы поужинать. Лыков свистнул извозчика, но полицмейстер уперся. Оказалось, что сажать больше трех седоков возницам в Ташкенте запрещено. А их было четверо! Купцы уговаривали Ивана Осиповича ехать в ресторан всем вместе, черт с ними, с правилами! Но тот заявил, что не ему, служителю закона, этот закон нарушать. Какой пример он подаст в городе, где его знает каждый верблюд? Пришлось добираться в ресторан «Россия» двумя партиями.

Телятина в соусе из петушиных гребешков действительно оказалась на высоте. Но стоила 5 рублей 30 копеек порция! Понятно, что обычный капитан не мог ее себе позволить. Негоцианты расстарались и угостили Ивана Осиповича на славу. И все просили не оставлять их советами… Скобеев сделался весел, но не пьян, доброжелателен, но без фамильярности. Уже в темноте его на извозчике отправили домой. Торговые люди дошли к себе пешком и тут же уснули.

Глава 4. Два трудных дня

Утром в гостиницу явился молодой джигит. Высокий, стройный сарт, белозубый и смешливый, назвался Шалтай-Батыром. Он объявил, что приставлен полицмейстером к русским купцам на весь день. Его обязанность – показать крестный ход, но, кроме него, еще и занимательные места туземного Ташкента. Если гости не прочь, конечно…

Негоцианты как раз завтракали. Лыков спросил городового, не желает ли и он перекусить? Тот доверчиво улыбнулся и ответил, что уже кушал. Но если таксыр хочет сделать ему селяу^[35], то он покушает еще раз. Таксир захотел, и парень спорол битки с гречкой, творожники со сметаной и два стакана чая. После этого он сразу полюбил Лыкова и в дальнейшем обращался за указаниями только к нему.

Христославников удивился возрасту джигита. Капитан мог бы прислать настоящего городового, а не мальчишку! Что он знает о городе?

– Эй, малайка, сколько тебе лет? – спросил хлопковый торговец.

Малайка не обиделся, а сразу ответил:

– Я дважды встречал год зайца.

– Какого зайца? Лет, спрашиваю, тебе сколько?

Алексей вступился за парня и пояснил Степану Антоновичу:

– Туземцы не знают своего возраста. Жизнь они меряют двенадцатилетними циклами и знают год самого рождения.

– Ну а зайцы-то при чем?

– Каждый год внутри цикла имеет свое название. Есть год мыши, коровы, тигра, барана… Всех не помню. Имеется и год зайца.

– Что, именин туземцы тоже не знают?

– Лишь время года. Тут это никого не интересует, сарты не отмечают ни именин, ни дней рождений.

Степан Антонович только вздохнул. Доверенный все уши прожужжал попутчикам, что через две недели у него круглая дата – пятьдесят лет. И он хотел бы в чужой стороне справить ее с новыми приятелями. Лесопромышленники уж и подарок ему купили – жемчужную булавку в галстук. А тут такая дикость!

Русские провели в обществе Шалтай-Батыра весь день. Тот оказался славным малым, неглупым и доброжелательным. По-русски он говорил правильно, только иногда путал падежи и спотыкался на трудных словах. Но роль чичерона исполнял с полным старанием.

Сначала они прибыли на Соборную площадь. Там уже собиралась колонна, чтобы дефилировать к братской могиле. В группе генералов выделялся один, с лентой Белого Орла. Он был строен и подтянут, как юный подпоручик, и с такой же густой молодой шевелюрой. На лице смесь двух черт характера: властности и капризности. Шалтай-Батыр указал на него пальцем:

– Барон Вревский.

Алексей разглядел генерала, и неприязнь к нему только усилилась. Рамолик, а управляет Туркестаном! И в отставку не торопится. Таких лишь вперед ногами вынесут из власти… Бывший сыщик знал, что генерал-лейтенант не был ни в одном сражении и вся его служба прошла по штабам. В глазах солдата это тоже был большой недостаток.

– Вон та с зонтиком, что трется возле барона, не его ли дама сердца? – спросил он у джигита. Тот сразу покраснел, будто институтка, которую спросили о неприличном. Но подтвердил: да, она и есть мисс Грин. Лыков поглазел и на нее. Ну, смазлива, фигурка ничего… Но ведь таких миллион! Здесь же, на площади, на виду у толпы, англичанка без зазрения совести исполняла сольную партию. Седобородые генералы целовали ей ручку и состязались в учтивости. М-да…

Сарт указал в толпе тех бонз, которых знал в лицо. Лыков увидел начальника Сыр-Дарьинской области Королькова («ботаника»), начальника Ташкента полковника Тверитинова, полицмейстера русского города коллежского советника Аленицына. В конце свиты Вревского топтался и капитан Скобеев. Он издали помахал приятелям рукой и убежал по делам службы.

Толпа выстроилась длинной гусеницей и двинулась в путь. На вид в ней было до тысячи человек. А Шалтай-Батыр повел своих подопечных в обратную сторону. По пути он объяснил:

– Крестный ход доберется до русской крепости и через бывшие ворота Каймас войдет в туземную часть. Там тесно, ай! Пойдут медленно. Пока еще до… доплетятся?

– Доплетутся.

– …доплетутся до гузара Чакар, много времени пройдет. Оттуда им идти вниз, к Камеландским воротам, где памятник. Ходу будет, – он посчитал на пальцах, – четыре версты. Долго пройдут, устанут, да?

– Наверное, – согласились купцы.

– Мы так не пойдем! – радостно сообщил им сарт. – Зачем четыре версты по жаре? Приедем туда на извозчике. А пока будем смотреть старый город. Правильно, да?

– Правильно, Шалтай-Батыр, – одобрил Лыков. – Только смотреть будем так, чтобы не опоздать. Когда крестный ход явится на братскую могилу?

– Через три часа, не раньше, – уверенно ответил городовой.

– Ага. Что в туземном городе самое интересное?

– Шейхантаур, конечно!

– Веди.

В итоге колонна зашагала на юг, а трое русских и один сарт – на север. В конце Черняевской улицы им попался извозчик. Купцы сели, а туземец отказался – нельзя! От так и бежал рядом с пролеткой до самого арыка Анхор. При въезде в туземный город стояла аляповатая арка с шаром наверху, на шаре был изображен двуглавый орел. Здесь джигит остановил извозчика и велел русским вылезать.

– Что так? – недовольно спросил Христославников, сросшийся со своим портфелем.

Игнорируя его, Шалтай-Батыр обратился к Лыкову:

– В сартовском городе надо ведь заплатить сартовскому извозчику, правильно?

– Валяй, как тебе хочется, – разрешил тот.

– Этот и улиц наших не знает! – эмоционально воскликнул парень, теперь обращаясь за поддержкой к Титусу. Видя, что двое из троих не против, он махнул рукой. Подлетел седобородый, в возрасте, туземец. На его дрожках была круглая бляха с номером, в то время как у русских бляхи были квадратными. Купцы пересели в дрожки, Шалтай-Батыр на этот раз поместился рядом с ними.

– Так ведь нельзя же более трех седоков, – подначил его Алексей.

– Э-э… – улыбнулся сарт, понимая, что его не ссадят. – Кто увидит? Все начальство пешком ушло. А я же джигит, привык верхом! Устал с непривычки. Так моя мама увидит, соседи увидят, как я еду с богатыми русскими в одном экипаже! Да еще дал заработок своему дяде.

– Извозчик – твой дядя?

– Ага. По отцу. Дядя Разак. Это одно из имен, означающих качество Бога. Таких имен девяносто девять, хотя некоторые мудрецы насчитывают и тысячу!

– А как переводится?

– Снабжающий, дающий. А тут я снабжил…

– Снабдил!

– …снабдил дядю щедрыми седоками! Вы ведь не будете скупиться с ним, да?

Лыков усмехнулся наивной хитрости городового, а тот пояснил:

– Туземные извозчики, кто с круглыми бляхами, не имеют права возить в русском городе. Только ночью! До девяти часов утра. И тариф у них вдвое ниже, чем у русских извозчиков. А у дяди Разака, – парень опять посчитал на пальцах, – шестеро детей.

Алексей хлопнул просителя по плечу:

– Так и быть, дядя останется доволен! Скажи лучше, где твой Шейхантаур?

– Да мы уже приехали! Можете вылезать.

Негоцианты спешились и оказались перед необычным зданием туземной постройки. Высокое, длиной с пол-улицы, с башенками по сторонам, а в стене четыре арки, из которых две проезжие. Ворота арок были украшены изумительно красивой резьбой.

– Это чортак, вход в мазар Шейхантаур, – начал ученым голосом рассказывать джигит. – Его построил уста Абд ар-Рахим всего два года назад…

– Погоди, – перебил его Лыков. – Тут мазар. А крестный ход идет на гузар. Объясни, что это такое? Я уже запутался!

– Гузар – это часть города.

– Часть города называется махалля!

– Правильно, – кивнул Шалтай-Батыр. – Можно сказать махалля, а можно – гузар. Это одно и то же. Махалля и гузары объединяются в даха. Даха всего четыре на весь Ташкент.

– Как полицейская часть, понятно. А мазар?

– Мазар – это могила святого. Место поклонения правоверных, вот!

– Ясно. Теперь давай про шейха.

– Может, сначала войдем в ворота? – взмолился джигит.

– Сначала про шейха, потом войдем! – отрезал Лыков.

– Хорошо, таксыр. Шейх Ховенди ат-Тахар был знаменитый суфий, мудрец и святой. Он умер еще в царствование Тамерлана. Давно, ай давно! Сразу же построили мазар. Люди назвали его Шейхантаур. По обычаю, вокруг начали хоронить знатных горожан. Быть похороненным возле могилы святого – большая честь! Потом рядом еще поставили мавзолей Юнус-хана. Великий человек! Знаете, кто он? У-у! Правитель Ташкента и дедушка самого Бабура, основателя империи Великих Моголов! Так получилось… по-вашему это будет кладбище. Ну, пошли?

И сарт провел русских внутрь. Там обнаружилась площадь с большим прудом посредине и какие-то строения.

– Это махалля Занжирлик. Ой, старая! И хауз Лянгор тоже старый. Пойдем дальше, смотреть мазар.

Но сначала им попалось дерево – толстое и очень древнее. Оно было сплошь увешано рогами животных.

– Священный карагач, – шепотом пояснил сарт. – В нем живет дух Кучкар-ата, покровителя мясников.

За карагачем уводила вдаль дорожка. Туристы пошли по ней и оказались на кладбище. Всюду виднелись холмики могил или целые склепы, выложенные из сырцового кирпича. По обеим сторонам дорожки стояли огромные старые чинары. Еще в глаза бросались диковинные деревья – черные, без листьев и веток, будто окаменелые.

– Шалтай, что это?

– О! Знаменитые сауры! Им тыща лет. Нет, больше! Когда уж здесь был Искандер Двурогий?

– Александр Македонский? – догадался Лыков. – Э-э… Две тысячи триста лет тому назад. Примерно.

– Вот! И саурам столько. В ту пору здесь бил священный источник. Искандер выпил из него воды, зачерпнув своим золотым двурогим шлемом. Там, где вода пролилась, выросли сауры.

Русские осмотрели мазар. Само место очень понравилось Лыкову: в нем было что-то подлинно величественное. Вряд ли тут действительно появлялся Александр Македонский. Туземцы любят связывать все с именами славных завоевателей… Однако определенная особенность – а может, и святость? – чувствовалась. На окаменевших деревьях свили гнезда аисты. Под ними ходили люди, тихие, благообразные, и говорили вполголоса. Сами мавзолеи – и шейха, и бека – не шли ни в какое сравнение с выдающимися памятниками Самарканда. Но здешнее население чтило своих святых истово.

Осмотрев все, купцы вернулись к дрожкам. Лыков сказал:

– Шалтай! Не пора ли нам к воротам?

Но сарт вцепился ему в рукав и стал канючить:

– Таксыр! Еще больше часа до появления там крестного хода! А ехать мало-мало. Окажите честь, посетите чайхану моего дяди по маме! Совсем рядом, вон там за углом и немного проехать. Мы успеем!

Парень собирался использовать свой шанс по полной. Ну что было с ним делать? Сердиться Алексею не хотелось, и он сказал:

– Зайдем. Только быстро!

Через пять минут Лыков впервые оказался в настоящей чайхане.

Она представляла собой небольшое помещение навроде летней веранды: стена, обращенная на улицу, отсутствовала. Внутри на особом столе красовался огромный самовар – символ заведения. Внутри шипела печка, на углях которой в нескольких чайниках булькал чай. (Оказалось, что сарты кипятят уже готовый чай заново.) Возле печи примостился гигантских размеров глиняный кувшин, в котором отстаивалась арычная вода. Расторопные мальчишки то и дело доливали туда новую порцию. А из корчаги так же регулярно лили воду в самовар – процесс фабрикации чая шел непрерывно.

Перед заведением, прямо на улице, было постелено несколько больших квадратов из кошмы. На них кучками сидели посетители. Как только русские разместились, к ним подбежал парнишка, весь в бородавках. Он схватил у Лыкова деньги, выслушал приказание Шалтая и тут же исчез. Сарт пояснил Лыкову:

– За две копейки тут дают чайник кок-чая и пиалу. Можно еще потребовать горсть изюма или одну лепешку. Это будет стоить дополнительно две копейки.

– Пусть принесут. Гулять, так гулять!

Городовой вернул мальчика и громко, чтобы все вокруг слышали, дополнил заказ. На них тут же стали оглядываться.

– Шалтай, – обратился к чичерону Лыков, – это правда, что в чайхане только пьют чай, а еды не дают?

– Ай, таксыр, кто вам такое сказал? Платите деньги, и все принесут! Место, где кушают, называется ашхана. Если чайхана есть везде, в каждой махалля своя, и еще на рынках, то ашхана только на рынках. Там, где много приезжих, им всем кушать надо, вот там ашхана. Но если вы хотите, дядя Шукур пошлет мальчика, и через пять минут тут все будет!

– Дядя Шукур? А это как переводится?

– Шукур означает «благотворитель». Ну, послать за едой?

– Нет, – решил за всех Лыков. – Мы спешим. После крестного хода пообедаем.

– Ай, хорошо! – обрадовался джигит. – На базаре Чорсу держит ашхану дядя моей тетки… по мужу брата… ну, не помню точно, как это по-русски. Там покушаем. А здесь пьем чай, вот!

Лыков отхлебывал из грязной-грязной пиалы и присматривался. Капитан Скобеев говорил, что чайхана для сартов – то же, что клуб для русских. Действительно, туземцы сидели на войлоках группами, беседуя кто тихо, а кто и в полный голос. Чай им подносили по особому ритуалу.

Мальчик подходил к компании и выслушивал заказ. Потом быстро приносил чайник и одну чашку и вручал их тому, кто заказывал. Тот наливал чашку наполовину и с поклоном вручал самому почтенному в кружке. Аксакал брал посуду за донышко и делал один глоток. Потом изящно колыхал пиалу, отхлебывал еще раз и передавал чашку соседу. Тот повторял церемонию.

Так же и кальян. Его приносили один на всех. Туземцы курили по очереди, не вынимая чубука изо рта. Делали залпом несколько глотков, так, чтобы кружилась голова, и передавали по кругу.

Вдруг среди посетителей появился необычный мальчик. Он был в ярком халате и с подведенными бровями, на ногах щелкали друг о друга браслеты. Сарты оживились, а Шалтай-Батыр мгновенно покраснел.

– Ой, дядя Шукур! Зачем он это делает? Подведет меня… под медрессе?

– Скорее под монастырь.

– Да, вот. Туда! Я сколько раз просил его не показывать бачу! Хорошо, их высокоблагородие не видят.

Но тут среди посетителей раздались приглушенные возгласы «Иван-тюря! Иван-тюря!». Как черт из коробочки, откуда-то выскочил Скобеев и погрозил самоварчи пальцем:

– Шукур! Патента лишу!

Бача, подбирая полы халата, убежал во внутренние комнаты, а держатель заведения уже подобострастно нес капитану чашку кок-чая.

– Как вы нас нашли? – удивились негоцианты.

– Ничего сложного! Ясно

Глава 1. По железной дороге

Лыков с Титусом сидели на диване бок о бок. Они были раздеты донага, но замотались в простыни. В купе стояла невыносимая жара, усиленная духотой. Открытое окно не спасало: поезд едва тащился по раскаленной пустыне.

Напротив друзей расположились их попутчики, тоже задрапированные. Один был негоциантом, доверенным[1] Московского торгово-промышленного товарищества. Сутки назад, войдя в вагон, он представился: Степан Антонович Христославников. И тут же сообщил, что везет с собой крупную сумму для выплаты задатков хлопкоробам. А потому просит принять его в компанию. Так безопаснее в незнакомой местности. Негоциант был упитанный мужчина лет пятидесяти, с редкой бородой и угреватым желтым лицом. Человек он оказался приятный, скромный и молчаливый. Всю дорогу Степан Антонович охотнее всего слушал других, не выпячивая собственную личность.

Второй попутчик появился за пять минут до отправления поезда. Среднего роста, среднего сложения, очень загорелый капитан с аннинским темляком на шашке назвался Иваном Осиповичем Скобеевым. Должность у него была интересная: полицмейстер туземной части Ташкента. Старый служака чуть не всю жизнь провел в Туркестане. Для попутчиков он оказался сущим кладом. Капитан знал все и всех в крае и по любому вопросу мог дать квалифицированную справку. Само собой устроилось, что он возглавил компанию. Хваткий и деловой, что называется себе на уме, Скобеев взял над соотечественниками шефство: опекал, пояснял и помогал. Под его крылом их быт сразу наладился.

Лыков с Титусом купили себе четырехместное купе. Этого потребовал управляющий. Прошлой осенью он впервые съездил в Туркестан и рассказал по возвращении всякие ужасы. Закаспийская железная дорога и без того славится большой неустроенностью и очень низкой провозоспособностью. Но специфика края делает жизнь пассажиров совсем уж тяжелой: вагонов первого класса нет вовсе, а люди попадаются разные. Над Титусом расположился богатый сарт[2]. Пять раз в день он совершал намаз, а перед этим – тахарат, молитвенное омовение. Ночную и утреннюю молитвы сарт творил, не слезая с полки. Там же и омывался… Грязная вода стекала Титусу на голову и заливала постель, но попутчика это нимало не беспокоило. Возражения и возмущения он просто игнорировал. Яан обратился к обер-кондуктору, но тот лишь развел руками: ничего не поделаешь, надо терпеть. Все туземцы так поступают. А когда сарт закусывал, то сальные руки вытирал о чрезвычайно грязный и вонючий халат, объедки же кидал на пол. Это длилось три дня, пока состав тащился от Узун-Ады до Самарканда. Впечатленный Титус настоял поэтому, что помещаться в купе надо без соседей. И в этот раз они ехали вдвоем. Пока добровольно не присоединили к себе русских попутчиков…

Уйдя со службы, Алексей занимался теперь делами имения. Дача в Варнавинском уезде давала много хорошего леса. Яан, управляющий и друг, предложил поставлять его в Туркестан. Там шло строительство железных дорог и требовалось много дерева на шпалы. Единственный рельсовый путь лежит сейчас от Каспийского моря до Самарканда. Но в планах Военного министерства продлить его до Ташкента и далее до Верного. И сделать ответвления в Кушку и Коканд. Да еще соединить в обозримом будущем Ташкент с Оренбургом. Золотое дно! Огромная дорогостоящая работа. Своего леса в Туркестане мало, его берегут и не дают использовать. Именно военные управляют краем, им и решать, куда пролягут новые пути. И у кого купить материал на шпалы…

Деликатный вопрос выбора поставщика решается, конечно, в Ташкенте. Генерал-губернатор барон Вревский является одновременно и командующим войсками Туркестанского военного округа. Закаспийская дорога тоже военная. Начальники мастерских и даже станций – офицеры двух туркестанских железнодорожных батальонов, а кондукторы в поездах – солдаты. Строительство отдано гражданским инженерам, но ведется под диктовку интендантского управления. И хотя создана особая дирекция по строительству, ее вопросы – технические. Осенью Титус встретился со всеми участниками концессии и уехал не солоно хлебавши. Важные люди в погонах сказали ему: мы с приказчиками дел не имеем. Пусть явится хозяин и будет готов хорошо заплатить…

Лыков думал всю зиму и весну. Кормить воров ему не хотелось. Но с волками жить – по-волчьи выть. Известно, что в Туркестане без взятки не решается ни один вопрос. Хочешь обеспечить будущее своих детей – покупай входной билет. В итоге в конце мая 1894 года двое приятелей выехали на юг. Поездом добрались до Владикавказа, там пересели в тарантас и перевалили Кавказский хребет, едва не погибнув под сходом снега. Прибыли в Баку и погрузились на пароход общества «Кавказ и Меркурий». Общество это монополизировало доставку желающих попасть на другой берег Каспийского моря. Оно знаменито наплевательским отношением к пассажирам. Пароходы отправляются через день, удобств на них почти нет, команда грубая, море дикое. Через семнадцать часов плавания друзья сошли на желтый пустынный берег.

Крохотный городок Узун-Ада – ворота в Среднюю Азию. Один шайтан знает, почему строитель Закаспийской дороги генерал Анненков выбрал это место. Неподалеку стоит порт Красноводск, много более удобный для зачина. Но первый костыль забили в Узун-Аде. Отсюда уходят рельсы в самое сердце края. И встретил гостей городок весьма неприветливо. Сначала строгий полицейский чиновник потребовал от вновь прибывших паспорта. Словно от иностранцев… Титус объяснил приятелю, что так принято. Въезд в Туркестан ограничен – главным образом для самовольцев, переселенцев, решивших сменить место жительства без разрешения властей. Затем выяснилось, что пароходы ходят сами по себе, а поезда – сами по себе. И ближайший состав на Самарканд уйдет лишь через двое суток. Алексей с Яаном прокляли все на свете, дожидаясь машины. Узун-Ада выстроен в очень хорошей бухте, но само место отвратительное. Город поставили на кочующих песках. Из-за этого все дома подняты на сваях, а вместо крыльца в них высокие лестницы. Входишь, например, в здание почты по земле, а выходишь через полчаса – под тобой аршин пустоты. Пекло, в тени тридцать пять градусов, а спрятаться некуда. Пойти тоже некуда, и негде поесть. Спали горе-путешественники на вокзале, на грязных скамьях и подъедали в грязном буфете несвежие бутерброды. Воды не хватало – ее привозили за пятьсот верст из Асхабада в деревянных баках. Теплая и вонючая, желто-коричневого цвета, она не освежала. С одиннадцати часов утра и до пяти пополудни все замирало и укрывалось в тень. Жизнь как в парилке русской бани…

Наконец пришел новый пароход и привез более сообразительных пассажиров. Тех, кто умел состыковать два расписания, морское и железнодорожное. Уже через час после парохода на станцию подали состав. Лыков впервые увидел вагоны, выкрашенные в белый цвет. Мигом преобразился сонный буфетчик: пароход доставил ему провизию. Алексей с Яаном успели съесть по эскалопу и захватили в дорогу сыр с хлебом. Другого ничего не взяли – стухнет на такой жаре. И приготовились мучиться.

Вагон второго класса был полон. Больше всего оказалось туземных купцов, за ними шли офицеры. Хватало и чиновников в мундирных сюртуках. Русское партикулярное платье почти не встречалось. Капитан Скобеев получил место в обществе персов, но разглядел трех русских негоциантов и пересел к ним. Он представился, выслушал, кого как зовут, и тут же сообщил:

– А я вот за асфальтом ездил!

– За каким еще асфальтом? – удивились соотечественники. – За природным?

– Да. На острове Челекен есть месторождение, и меня послали ознакомиться. Правитель канцелярии генерал-губернатора хочет выложить им в Ташкенте одну улицу. Вызвал и приказал: Иван Осипыч, сгоняй по-быстрому, узнай что почем.

– Это за какие грехи такое наказание? – ахнул Христославников.

– Наказание? – сощурился полицмейстер.

– А разве нет? В самое пекло по пустыне скитаться…

– Вовсе даже не наказание, а наоборот, поощрение!

– Какое же здесь поощрение? – удивился Степан Антонович.

А Лыков подумал секунду и спросил у капитана:

– Прогоны?

– Именно! – обрадовался тот. – Вот вы молодец, сразу догадались. У нас же прогоны до сих пор платят, как на перекладных. А я две трети пути поездом одолею. Билет в оба конца стоит 65 рублей 80 копеек. А от Ташкента до Самарканда и обратно меня сарты доставят. На свой счет. Что получается? Получается экономия! Мне, как чину восьмого класса, полагается три лошади. По две с половиной копейки на версту за каждую лошадь… умножаем… получаем семь с полушкой. За версту. А их по железной дороге 1344, да между Самаркандом и Ташкентом почти 500. На круг выходит 200 рублей профиту! И все законно. Как в армии – безгрешные доходы. А то жалование маленькое, взяток же я не беру. Ну, в смысле, не требую…

Алексей понял бывшего коллегу. Он тоже, когда служил помощником квартального надзирателя, не стеснялся брать от купцов пятерки да трешницы. Люди сами суют – отчего же не взять? Чтобы внимательнее смотрел, служебное рвение проявлял. Сравнение с армией тоже понятно. Безгрешными доходами там называют законный дополнительный заработок ротного (эскадронного, батарейного) командира. Он образуется сам собой, без всяких злоупотреблений. Справочные цены на закупку фуража и провианта в местах стоянки частей всегда спускают из штабов с некоторым запасом. Так принято, чтобы не впасть в убыток. Роты покупают себе, что нужно, чуть дешевле. А в отчете ставят справочную цену. Разница идет командиру, но не только в его карман. В ротном хозяйстве всегда чего-то не хватает. Солдатам не полагается от казны ни постельного белья, ни одеял с подушками. И порядочный капитан улучшает быт подчиненных за собственный кошт. Например, покупает личные и ручные полотенца, или заводит чайную. Кроме того, он ежедневно принимает на квартире своих офицеров, а те не прочь выпить водки. В роту приходят гости. Так что безгрешный доход помогает армейским беднякам сводить концы с концами. В полиции то же самое. Жалование маленькое, обмундироваться и даже вооружаться приходится на собственные средства. Дрова и свечи всегда экономят, поскольку денег на их покупку отпускается недостаточно. А уж на канцелярскую нищету без слез не взглянешь… Так что получил капитан Скобеев дополнительную выгоду, и слава Богу!

– Ага! Тогда расскажите нам, за что вас поощрили! – поддержал разговор Титус.

– Охотно доложу, – обрадовался полицмейстер. – Поощрили меня за то, что я выследил и арестовал знаменитого в Ташкенте вора Мада-сартараша. Два года его ловили в русской части, а поймал я, отвечающий за туземную часть!

– Ловкий был?

– Не то слово! Мад – это сокращение от имени Мухаммед, а сартараш означает «цирюльник». Ну, еще он делает обрезание… Наш герой был обычный туземец, в молодости стриг и брил, да вдруг подался в воры. И открылся у него к этому значительный талант. Чуть не сорок квартир ограбил, прежде чем я его поймал!

– Иван Осипович! – взмолился Христославников. – Просветите нас по этой части! Кому же знать, как не вам? Правду ли говорят, что Ташкент – город воров?

– Правду, – кивнул капитан. – На весь Туркестан мы этим прославились, прости Господи… Так что, когда приедете, держите ушки на макушке. А деньги, что при вас, лучше сразу снесите в банковскую контору, у себя не храните!

Все трое негоциантов переглянулись. Не только Степан Антонович имел при себе значительную сумму. У Лыкова с Титусом было рассовано по карманам десять тысяч рублей – на взятки интендантам.

– А почему так сложилось? – поинтересовался Алексей.

– Специфика, – вздохнул полицмейстер. – С конца мая начинается у нас страшная жара. И все, кто может, бегут из города. Чиновничество переезжает в Чимган, это в восьмидесяти верстах от Ташкента. Там горы, которые сводят жару на нет. Хороший климат, санатория для войск, дачи. Устроено гелиографическое сообщение с Ташкентом. А войска, кроме караульных рот, поголовно уходят в летние лагеря. Вот и получается, что квартиры офицеров и чиновников на три месяца пустеют. Как тут не появиться ворам?

– Выходит, у местного населения воровство в крови? – уточнил Титус.

– Не совсем так, – ответил Скобеев. – Конечно, сарты – большие мошенники. Но воруют в Ташкенте все-таки пришлые, не коренные. Тут виноват хлопок.

– Хлопок? – удивился доверенный.

– Он самый. Вокруг Ташкента имеются его обширные поля. А хлопок, следует сказать, требует большого ухода. Сажать его начинают в конце марта – начале апреля. Как посадили – надо два раза окучить. А еще полоть, править борозды, рыхлить землю, прореживать… Одних поливок за весну-лето полагается делать шесть. Когда куст поднимется, он вытеснит все сорняки, но до того ему надо помогать. Еще между кустами подсеивают где мак, а где коноплю, для производства из них дурмана. Занимаются всем этим поденщики-мардикоры, которые сходятся в Ташкент из окрестностей в значительных количествах. Ну, окучили первый раз – не возвращаться же им домой! Заработки на хлопковых работах хорошие, по восемьдесят копеек в день. А между хлопковыми в городе есть только дешевые работы, по двадцать-тридцать копеек. Мардикору горбатиться за них неохота, и он остается ждать. И чтобы прокормить себя, принимается за воровство. Таким образом в Ташкенте на несколько месяцев скапливается множество пришлых людей. Живут они где попало, в ожидании спроса на свои силы. А рядом – полупустой русский город. Вот и развивается воровство…

– А туземную часть почему не обворовывают, только русскую? – спросил Лыков.

– Правильно интересуетесь, – одобрил полицмейстер. – Сарты ведь тоже на лето переезжают. У каждого исправного туземца есть на краю города собственный надел, вроде дачи. Там сад с огородом, обязательно заходит арык, есть хауз, то есть пруд для купания. Летний домик не из саманной глины, а деревянный, и стоит не в раскаленной улице, а под тенью деревьев на просторе. Прохлада, вода журчит… Но городской дом сарта никогда не бывает пустым. Когда вся семья переехала, в карауле оставляют племянника, бедного родственника или какого приживальщика. Туземный Ташкент разбит на кварталы, называются они махалля. В каждой из них есть штатный сторож. Да и соседи друг друга знают. Незнакомец вызывает подозрения, за ним приглядывают все одномахаллинцы. Украсть не дадут!

– Получается, что воры в Ташкенте – это случайные преступники, пришедшие на заработки, – усомнился Титус. – А зимой все спокойно и жуликов-профессионалистов нет? Трудно поверить в такое!

– Вы правы, Яков Францевич, – ответил Скобеев. – Профессионалисты везде есть, в том числе, конечно, и у нас. Вот хоть тот же Мад-сартараш. Но их много меньше, чем, к примеру, в Одессе. Репутацию города воров создают именно хлопковые поденщики. А зимой в Ташкенте, как везде…

Лыков не удержался и поддел полицмейстера:

– Выходит, Иван Осипович, у вас в туземной части забот меньше, чем в русской?

– Это так. Но потому лишь, что сарты – народ очень скрытный. Все свои вопросы они стараются решать без привлечения властей. Приедете – убедитесь. Они вообще не любят русскую администрацию. Идешь по улице, а с тобой никто не здоровается. Будто и нет тебя вовсе! Ежели не знать местных обычаев, можно и обидеться.

– А если знать?

– Тогда выходит, что обижаться не на что. Туземцы просто боятся, что русский не ответит на их приветствие. А это очень большое оскорбление, и не только для самого сарта.

– Что, вся махалля обидится? – съязвил Титус.

– Нет, берите выше, – серьезно ответил Иван Осипович. – Я сейчас поясню, а вы запомните – пригодится. Словами «ас-саляму-алейкум», что означает «мир вам», мусульманин обращается только к единоверцу. Для китаби, что переводится как «имеющие писание» (в число китаби входят и христиане), установлена другая форма. Вам скажут «ас-саляму-алейман-ит-табааль-гуда», то есть «мир идущему на истинный путь».

– Впервые слышим! – признались Титус с Христославниковым.

– Вот! – назидательно поднял палец капитан. – Туземцы этого и боятся! Что русские, не знающие обычаев, не дадут им джуабы, то есть ответа на приветствие. Ведь «мир вам» адресовано не только конкретному лицу, но и тем двум ангелам, что есть у каждого мусульманина. Это ангелы-записыватели, которые ведут учет добрым и злым делам человека для Страшного суда. Значит, оскорбление будет нанесено и ангелам тоже, а это уже тяжелый грех. Поэтому нам, русским, в лучшем случае говорят «издрат», то есть «здравствуйте». Но если пройти и потом оглянуться, то можно увидеть, как многие плюют тебе в след. Ничего не поделаешь, приходится терпеть…

Лыков, бывавший на Кавказе, не услышал ничего нового. Магометанские окраины империи, покоренные относительно недавно силой оружия, с трудом терпят русское владычество. Случись что, не в спину плюнут, а голову срежут… Отставной сыщик решил сменить тему.

– Иван Осипович, ведь что-то вы недоговариваете. Правитель канцелярии, второе лицо в крае, вызвал именно вас. Чтобы разведать про асфальт… Хотя между им и вами еще куча начальства. Как это вышло? Вы пользуетесь личным доверием его превосходительства?

– Так и есть, – Скобеев самодовольно покрутил ус. – Действительный статский советник Нестеровский знает меня как ловкого человека. И время от времени дает личные поручения в обход всех. Константин Александрович доверяет мне щекотливые дела. А все потому… ну, скажу без бахвальства, что я – лучший сыщик в Ташкенте. И не только. Сыскного отделения в городе нет. Общая полиция сформирована из военных, которые премудростям ловли жуликов не обучены. А у меня вроде бы как талант. Призвание, что ли. И когда случается что-то эдакое, всегда зовут меня.

Яан незаметно покосился на приятеля и спросил:

– А как ваше прямое начальство относится к знакам внимания сверху? Обыкновенно это не нравится.

Иван Осипович поморщился.

– По-разному. Ташкент – столица не только всего края, но и Аму-Дарьинской области. Областное правление в обществе именуют «помойной ямой». Военный губернатор области генерал-лейтенант Корольков интересуется ботаникой в ущерб прямым своим обязанностям. Из полиции Ташкентского уезда недавно уволился полковник Абграл, так его все называли – Абкрал! И за дело… Начальник Ташкента полковник Тверитинов в должности недавно и пока ничем себя не проявил. Вот до него был человек! Путинцев Степан Романович. Тот был на своем месте. Но его убрали после известного холерного бунта, совершенно незаслуженно… но об этом как-нибудь в другой раз.

Скобеев имел в виду события, происходившие в Ташкенте в 1892 году. Некоторые называли их волнениями, некоторые даже восстанием. Тогда толпа туземцев разгромила канцелярию начальника города. А самого его чуть не порвала на части. Войска стреляли в толпу, были убитые и раненые. Лыков с Титусом хотели бы услышать правду из уст сведущего человека, но капитан замкнулся и явно желал прекратить этот разговор. И приятели отложили расспросы.

Так они и ехали по раскаленной пустыне Кара-Кум. Справа вдалеке тянулись вершины Копетдага, по левую руку лучше было не смотреть… Вагона-ресторана в поезде не полагалось, и приходилось питаться всухомятку. Иван Осипович очень выручал своими наставлениями. Он говорил, например:

– Сейчас будет станция Зерабулак. Там перед зданием вокзала сидит женщина суровой наружности, с усами, как у гренадера. Это вдова кочегара Анна Матвеевна. Она варит очень вкусный борщ. Поезд стоит десять минут. Бегите сразу к ней и постарайтесь успеть. А я тут вещи покараулю.

Или:

– Подъезжаем к Катта-Кургану. У старика с петлицами горного ведомства можете купить печеного картофелю. Больше ничего ни у кого не берите!

Сам капитан при знакомстве первым делом развернул станиоль[3] и угостил попутчиков очень вкусной дичью. Назвал он ее по-местному: качкалдак. Оказалось, что это морская утка – такие во множестве водятся на каспийском побережье. Неприхотливый полицмейстер обходился хлебом и чаем. Когда ему предлагали водки, он с благодарностью угощался. Несмотря на жару, водка шла хорошо. А без нее впору было бы стреляться…

Лыков выходил на каждой станции и с любопытством осматривался. Особенно его поразили туземцы. Рослые брюнеты могучего сложения, в темных халатах и барашковых шапках, они держались с большим достоинством. Капитан пояснил, что это туркмены рода теке, населяющего Ахал-Текинский оазис.

– Сильный народ! Сарты – нация торговцев, а туркмены – нация воинов. Дали они тут прикурить! Теке всегда жили разбоями. Рвали на части Хиву, Бухару, Персию и даже Авганистан. Хан Хивы в 1855 году решил их проучить. Сдуру… Так они его войско разбили, а самого хана взяли в плен. И зарезали, как барана. Больше уж никто с тех пор не смел их задирать. И мы не хотели! Но пришлось. Когда покорилась нам Хива, наши коммуникации тоже попали под удар туркменов. Волей-неволей армия вынуждена была туда сунуться. В семьдесят девятом генерал Ломакин пошел штурмовать Геок-Тепе – и отступил с большим уроном. Вот такие дела…

– Вы тоже в этом участвовали? – догадался Лыков. – Аннинский темляк за них получили?

Иван Осипович сделался серьезен и даже печален.

– Следующая станция как раз Геок-Тепе. Выйдемте вместе, я все покажу и расскажу. Уж начал забывать… Всегда я там у братской могилы поминаю товарищей. Жаль, что поезд приходит в сумерках и стоит только двадцать минут. Ну, что-нибудь да разглядим. А вы, Алексей Николаич, покамест запомните: с теке можете иметь дело без опаски, это люди слова. А вот приедете к нам в Ташкент, не верьте никому из туземцев! Сарты – торгаши, жулье. Чем бы сарт ни занимался, его мечта – заиметь лавочку на базаре. Чтобы обманывать народ. Их репутация в Азии стоит крайне низко. Любой купец-сарт в любую минуту может отказаться от своей подписи! А судиться с ними бесполезно. Нашего коммерческого суда в крае пока еще нет, а народный суд всегда покроет единоверца.

– Народный суд? У вас, как и на Кавказе, судят по адату?[4]

– Точно так. Правительство оставило мелкие споры в ведении биев[5]. Не вздумайте к ним обращаться! И вообще, прежде чем сделать в Ташкенте что-нибудь важное, спросите сначала у меня.

Вот момент, понял Лыков. И решил задать давно интересовавший его вопрос:

– Иван Осипович! Спасибо за ваши разъяснения, надеюсь, вы и дальше не оставите нас своим попечением. Но… как нам быть с интендантами?

– С какими интендантами?

– Да мы с Яковом Францевичем хотим предложить шпалы для строительства железной дороги. И столкнулись с тем, что этот вопрос решается лишь за взятку.

– И что же вы хотите от меня? – насторожился полицмейстер.

– Совета. Только совета.

Скобеев нахмурился.

– Хотите узнать, можно ли договориться подешевле?

– Да. А лучше чтобы вообще не платить. Честно говоря, с души воротит кормить эту сволочь.

– Эх… И меня воротит. Но сделать ничего нельзя, так устроено в Туркестане. Не смогу я вам здесь помочь, не моего калибра вопрос.

В Геок-Тепе поезд прибыл в десятом часу. Небольшой туземный город был известен всей России. В ноябре 1880 года семитысячный русский отряд под командованием самого Скобелева осадил здесь туркменскую крепость Денгиль. Вся Средняя Азия уже покорилась белому царю, и держался лишь Ахал-Текинский оазис. Вход в него и защищала крепость. На подмогу здешнему гарнизону съехались головорезы со всего разбойничьего племени. В итоге наши атаковали двадцать пять тысяч вражеского войска, да еще спрятанных в укреплении. Осада длилась до января следующего года.

Когда поезд остановился, Иван Осипович подозвал кондуктора и приказал ему охранять вещи. А сам быстрым шагом повел соотечественников в темноту.

Прямо возле станции, под фонарем обнаружилась трофейная артиллерия. Английская медная шестифунтовая пушка была дополнена двумя чугунными зембуреками[6]. Капитан указал на них:

– Я служил тогда подпоручиком в Первом Туркестанском стрелковом батальоне. Выстрелом вот из такого зембурека оторвало голову моему денщику. И этой головою…

Скобеев запнулся, потом договорил:

– …ударило меня в лицо. Минут десять пролежал я без сознания. Очнулся, а за бруствером крики… дикие такие крики, нечеловеческие. И сабельный звон. Это было в ночь на 28 декабря. Страшное получилось дело. Текинцы босиком, с одним лишь холодным оружием пошли на вылазку. Мы их не ждали. Ближайшие траншеи были смяты, а все, кто был там, – вырезаны. Туземцы захватили даже знамя и два орудия. Увели с собой пленного канонира, пытали его несколько дней, требовали, чтобы научил их обращаться с нашими пушками. Канонир отказался, и его замучили до смерти…

– А вы? – глухо спросил Лыков.

– А я, придя в себя, вынул шашку и кинулся вперед. Стыдно было, не знай как! Вдруг товарищи подумают, что струсил? Бегу, а меня мотает, будто пьяного…

– Зарубили кого? – шепотом поинтересовался Христославников.

– Кого я там мог зарубить? – махнул рукой капитан. – Меня самого тогда можно было голой рукой взять. Ребенок бы поборол. В ушах хоры распевают, иду, не разбирая куда… По счастью, когда прибежал в первую траншею, там все уже кончилось. Но айда дальше, а то не успеем.

Они прошли чуть не на ощупь пятьдесят саженей. Скобеев показал силуэт высокого холма, различимый на фоне неба.

– Вот она, крепость. То, что от нее осталось. А здесь братские могилы. Прямо – мы, туркестанские стрелки. Левее – кавказские. Справа – ставропольские и таманские казаки. Дальше темное пятно – это сады Петрусевича. Названы так в память об убитом в них генерале. Много здесь крови пролито…

И капитан стал креститься, с чувством читая молитву. Остальные последовали его примеру.

Пассажиры торопливо вернулись в вагон, и поезд тут же тронулся. Иван Осипович продолжил свой рассказ:

– Штурм был назначен на 12 января. Моряки заложили мину под крепостную стену. Текинцы об этом знали, от перебежчиков. И не препятствовали. Они думали, взрыв пробьет небольшую брешь, «белые рубахи» туда кинутся. И их удобно будет резать по одному. Никто не предполагал, что обрушится полстены. Ну, рвануло… Мы пошли в пролом. Я был в колонне Куропаткина. Именно нам поручили ворваться в крепость через дыру. Текинцы били из фальконетов своими чудовищными пулями в полфунта весом, били в упор. Страшно… Такая пуля вырывает куски мяса. В животе образуется дыра, через которую видать позвоночный хребет… И ударило меня в руку. Думал – все, оторвало по плечо! Нет, смотрю, пальцы на месте и даже крови нет. Побежал дальше… Это теперь рука у меня по ночам болит, с каждым годом все сильнее и сильнее. А тогда думал – обошлось. Так что, под Геок-Тепе я не пролил ни капли своей крови. Только две контузии. Когда погода меняется, голова раскалывается. И спать почти не могу, хоть морфий принимай.

Капитан выпил рюмку водки, потер контуженную кисть.

– О чем уж я? О штурме! Да. Вошли мы в крепость, и началась тут страшная резня. Текинцы показали себя героями. Храбрый народ, даже жалко таких убивать! Из дальних ворот побежали прочь защитники, кто пожиже нервами. Но несколько тысяч не дрогнули и остались защищать крепость до последнего. Нам пришлось их всех прикончить. Жаль, ей-богу жаль…

Иван Осипович отвернулся к окну, помолчал, потом через силу закончил рассказ:

– Наших полегло там больше тысячи, из них четыреста человек в день штурма. Текинцев никто не считал. Зато после этой победы всякая резня в Туркестане закончилась. Туземцы поняли: уж если русские побили самих текинцев, деваться некуда. Надо покориться. Так вот. А при штурме Ташкента с его стотысячным населением погибло лишь двадцать пять солдат. Потому – сарты. Есть разница!

Поезд все дальше уезжал на юго-восток. Пески сменилась зелеными полями Ахал-Текинского оазиса, а потом опять пошла сплошная пустыня. Персидские купцы оживились. Они сидели во всех купе и монотонно о чем-то гундосили. Иван Осипович пояснил, что на станции Артык большинство из них сойдет. Там граница с Персией и таможенный пост. В трех верстах от него – персидский город Лютфабад. Поезд стоит три часа, и можно сгонять туда на извозчиках. Но он бы не советовал: жарко и все очень дорого. За самый глупый сувенир торговцы ломят неимоверную цену. Попутчики послушали опытного человека, и Лыков так и не попал к персиянам.

Действительно, в Артыке вагон сначала наполовину опустел. Но перед отправлением все места снова оказались заняты, и опять персами. Скобеев и здесь дал справку. Новые пассажиры сойдут в Душаке: там второй таможенный пост и старинный тракт на Мешед. После этой станции останутся два-три перса, у которых торговля в Ташкенте. И в вагоне сразу сделается чище.

Так и получилось. Мерлушковые шапки покинули поезд, а вместо них появились киргизские чалмы. Добавилось офицеров, села компания сильно пьющих инженеров-железнодорожников. Лыков хотел расспросить их про шпалы, но передумал: уж больно угарные. Он задал свой вопрос Ивану Осиповичу. Капитан сказал, что леса в Туркестане не так мало. Больше всего, как ни странно, ореха. Но крепкое красивое дерево на строительство не годится. Из него вырезают наплывы[7] и продают в Россию по двадцать рублей за пуд. Большие обороты получаются! Второе по значению туркестанское дерево – фисташка. В Самаркандской области все горы покрыты ею. Плоды фисташки – любимое лакомство туземцев, а древесина немилосердно пережигается на уголь для нужд местных кузнецов. Есть и ель. Она покрывает южные склоны Алатавских гор, и в Аулие-Атинском уезде ее так даже полным-полно. Но власти запрещают добычу из опасений хищнических концессий. Поэтому поставка с Ветлуги той же сосны и лиственницы будет принята хорошо.

– А чем тут топят паровозные топки? – полюбопытствовал Титус.

– Где углем, но чаще саксаулом.

– Это дерево такое?

– Вон оно, – ткнул пальцем в окошко Иван Осипович. – По всем пескам растет; как только выживает? Листьев у саксаула почитай что нет, а ствол крепкий. Первое в Туркестане топливо! Вдоль Закаспийской дороги раскиданы склады, куда свозят его в огромных количествах. А уголь добывают в Ходженском уезде, и весь он на корню скупается железной дорогой.

После Дишака рельсы резко повернули на северо-восток. Горы остались в стороне. Серо-желтые пески опять окружили поезд. Наконец к исходу вторых суток они прибыли в Мерв.

Утопающий в зелени город манил уставших от сидячей жизни путников. Негоцианты хотели пройтись по улицам, но всезнающий полицмейстер отсоветовал. Мерв не только столица живописного оазиса, но и главный в Туркестане поставщик малярии. А еще тут есть болезнь паша-хурда, по-русски называемая пендинкой. По всему телу открывается до ста ранок, очень болезненных. Лекарства от них нет, ранки заживают сами через несколько месяцев, оставляя на теле ужасные шрамы. Болезнь поражает всех без разбора. Поэтому в Мерве не редкость встретить русских барышень, дочерей офицеров, с обезображенными пендинкой лицами… Как им выходить замуж?

Напуганные купцы решили ограничиться вокзальным буфетом, чуть не единственным на линии. Наевшись селянки, Лыков с Титусом размяли затекшие ноги на дебаркадере. Купы тополей манили их, вдали шумел полноводный Мургаб. Потом паровоз дал свисток, и путешествие продолжилось.

Сразу за городом открылась живописная зеленая равнина без конца и края. Это было Мургабское государево имение. Сто тысяч десятин орошаемых земель! Фруктовые сады, поля хлопка и пшеницы, а между ними разбросаны кирпичные домики поселенцев. Рай! Справа мелькнули развалины Старого Мерва. Скобеев сообщил, что по площади он превосходит нынешний город в десятки раз. Кто и когда разрушил его, неизвестно. Приписывают и Тамерлану, и Александру Македонскому, двум любимым персонажам здешней мифологии. Но за станцией Байрам-Али оазис закончился. Пустыня сменила наружность. Огромные барханы в пять саженей высотой напоминали застывший океан. Лишь многочисленные кусты саксаула немного оживляли угрюмый пейзаж.

К Мерву капитан Скобеев окончательно определился со своими попутчиками. Главным он назначил Лыкова, когда выяснил, что тот – потомственный дворянин и отставной надворный советник. Да еще и богатый помещик! Поэтому с Алексеем полицмейстер говорил особенно учтиво и именно ему стал предлагать всякие авантюры.

На последнем месте оказался доверенный. Ивана Осиповича очень насмешили его шелковые подштанники. Напрасно Христославников объяснял, что это лучшее средство от вшей и в дороге надо быть предусмотрительным. Солдатская душа старого туркестанца не приняла шелк, и Степан Антонович сделался объектом острот. Доверенный, как человек незлобивый, кротко их терпел. Ему важно было, что он в русской компании, под надзором опытного знатока края. Портфель с ассигнациями Христославников никогда не выпускал из рук и даже спал, подложив его под голову.

Сложнее всего капитану пришлось с Титусом. Вроде бы все понятно: управляющий при барине. Но говорит ему «ты» и общается, как с равным. Яков умел ладить с людьми, ничего для этого специально не делая. И полицмейстер, присмотревшись повнимательнее – а он был очень наблюдателен, – поставил управляющего вторым. Себя самого туркестанец считал хозяином, обязанность которого – помочь гостям освоиться.

Выстроив иерархию, Скобеев стал донимать Алексея разными проектами. Начал он так:

– Я, конечно, в отставку не собираюсь. Служу с охотой. Но сорок три года уже! И, признаюсь, боюсь нищенской старости. Да. Жалование скромное, пенсия курам на смех. А взяток я не беру.

Лыков сделал сочувственное лицо и молча ждал продолжения.

– И вот думаю я… как бы это, войти в какое предприятие? Здесь, на местном, так сказать, материале. Если бы нашелся человек с капиталами, и притом порядочный. Вот как вы. И задумал бы учредить тут новое дело. Не зная особенностей, добиться успеха ему было бы трудно! А я, как заинтересованный пайщик, тут бы ему и помог. Связями своими, знакомствами в разных отраслях местного управления. И денег бы еще вложил, пять тысяч. Больше пока не скопил. Как вам, Алексей Николаевич, такая мысль?

– Мысль неплохая, но какие именно предприятия вы имеете в виду?

– А это зависит от ваших умственных наклонностей.

– То есть?

– Ну вот, к примеру, можно было бы добывать здесь сантонин.

– Сантонин? – опешил Лыков. – Это глистогонное средство?

– Оно самое, – с важным видом подтвердил капитан. – Наипервейший в мире препарат от глистов. Спрос – на сто лет вперед! Я уж все продумал. Само лекарство фабрикуют в Гамбурге, у германцев. А сырье для него произрастает лишь в двух местах на всем земном шаре. Одно место – в Алжире, во французской колонии. А второе – здесь у нас, в Чимкентском уезде. И больше нет нигде! Каково?

– А что за сырье?

– Дикорастущая полынь особенного сорта. У нее собирают незрелые цветки – обязательно, чтобы были незрелые! – и потом обрабатывают. Из пятидесяти пудов цветков выходит пуд сантонина. Я и процесс изготовления записал. Желаете послушать? – И Скобеев полез в карман.

– Погодите, Иван Осипович. Не думал я пока, признаться, о глистах. Нет ли чего более понятного?

– Зря, Алексей Николаич! Верное дело, это я вам говорю! Начальник Чимкентского уезда подполковник Сухоруков – мой давнишний товарищ. Он поможет.

Лыков только вздохнул.

– Хорошо-с, – миролюбиво продолжил Иван Осипович. – Желаете более понятного? Могу предложить золотодобычу.

– У вас и золото есть?

– Здесь все есть. Туркестан по площади больше, чем Австро-Венгрия, Германия, Франция, Дания и Италия вместе взятые. Представляете себе размер? А живут лишь пять миллионов человек. Золото в россыпях находят в Семиреченской области, по рекам Кетень и Боянкол. Тринадцать долей металла на сто пудов песку! В Сибири на кабинетских приисках бывает и меньше. Еще берут золото в Ферганской долине, на реке Муксу. Отличные россыпи! И чем выше по течению, тем золота больше. Очевидно, что в верховьях, особенно в теснине Саок-Сай, прячется главная жила. В тех местах еще никто не мыл, мы будем первые! Там у меня тоже приятель имеется, в областном правлении не последний человек. А? Интересно? Только скажите, мигом соорудим.

– Но…

– Вам и золото не интересно? Тогда войдите в табаководство!

– А…

– Здешний табак очень хороший! Много лучше кавказского и крымского и не уступает ни в чем турецкому. Землю для посадок найдем. Неподалеку от Ташкента сыщем! Она сейчас стала дорогая, но для общего нашего предприятия я смогу снизить цену. Верное дело! Я уже набросал приблизительные расчеты. Вот, взгляните. – И полицмейстер снова полез в карман.

– Я не курю, – быстро ответил Алексей.

– Не курите? Хорошо. Но жена ваша носит же шелковые платья?

– И… что из этого следует?

– Откройте гренажное заведение! – радостно воскликнул полицмейстер. – Чрезвычайно выгодно! Один золотник грены[8] дает два фунта чистого шелка. Грены отличные, вывезены с Корсики. Француз Алоизи основал в Ферганской области фабрику со школой шелководства. Купите у него на первый раз, а дальше пойдет дело! У меня и на это есть расчет. Не угодно взглянуть?

– Иван Осипович! – взмолился Лыков. – А лес на шпалы нельзя продать?

– Вот тут помочь не смогу… Никто меня туда не пустит. Потому – не в капитанском чине соваться в такие обороты.

– Но Яков Францевич говорит обратное! В окружном интендантском управлении лесом занимается какой-то подъесаул по фамилии Кокоткин. Личность вполне ничтожная.

Скобеев усмехнулся:

– Ну вы сказали: какой-то по фамилии Кокоткин! Смотрите, ему так не заявите… Тогда всем вашим планам в Туркестане конец.

– Да ему годков-то сколько?

– Неважно. Здесь играет другое. Во-первых, Кокоткин – внебрачный сын самого Гороховцева. А во-вторых, он доверенное лицо Ларионова.

– Гороховцев – это кто?

– Он, можно сказать, характерный туркестанский типаж. У нас в крае, знаете ли, много диких генералов и действительных статских советников…

– Диких?

– Именно что диких. Кадры для администрации всегда брались с ветру[9]. То, что невозможно у вас в России, здесь обычное дело. Взять, к примеру, Степана Петровича Петрова. Недавно совсем в отставку вышел. Ко всеобщему облегчению… Он выслужил «превосходительство» в интендантском управлении, а кличку имел – Каторжный! Знаете, за что? В молодости Петров служил писарем в штабе Оренбургского военного округа. За подлоги по производству офицеров был разжалован из унтеров в рядовые. И выпорот. Но это не помешало ему затем пролезть в интендантские чиновники и достичь чина четвертого класса. Потомственным дворянином стал! с поротой-то задницей… Нажил дома, земельные участки, капитал. Мошенник, каких свет не видел. Из этого же ряда и Гороховцев. Будучи окружным ветеринаром, он сумел украсть и оформить на себя большой земельный участок. И не где-нибудь на окраине, а в лучшем месте русского Ташкента. Официально дозволялось покупать у казны не более трех тысяч квадратных саженей для постройки дома. А Гороховцев хапнул двадцать пять тысяч! Сейчас посреди города стоит длинный забор. Это его владения! Власти судились с ним, пытались землю вернуть, но дело проиграли. Взял-то он по-умному! Провел сделку через несколько рук, а документы потом уничтожил. По сию пору на этом месте пустырь, а цена того пустыря уже полмиллиона…

– Понятно. А кто такой Ларионов?

– Генерал-лейтенант, начальник окружного интендантского управления. И первый на сегодня в Туркестане вор. Без мешка золота к нему на прием не попасть. Краем управляет Военное министерство, поэтому окружные интенданты делают все закупки. Все: от конских консервов до земельных участков!

– Зачем армии земельные участки? – удивился Алексей. – Хлопок сажать?

– Ну, это я к слову. Армия, конечно, хлопок сажать не будет. Но, например, она строит железную дорогу. Для дороги требуется земля. Само отчуждение земель от туземных обществ производит специальный отдел, что входит в дирекцию строительства. Но команды он получает от тех же окружных интендантов.

– Стало быть, Кокоткина нам никак не объехать?

– Если хотите поставлять сюда лес, то никак. Разве только у вас есть письмо на имя генерал-губернатора. Он известный добряк, никому не отказывает…

У Алексея не было такого письма. В кармане у него лежали рекомендации на имя начальника штаба Туркестанского военного округа генерал-майора Хорошхина. Они были подписаны полковником Таубе, который учился со штабистом в одной академии. Барон сообщал в них, что знает Лыкова как порядочного человека. Должен же генерал-майор окоротить какого-то там подъесаула! Но говорить о письме постороннему Алексей не хотел и перевел разговор на другое. А полицмейстер понял, что коммерческие проекты его попутчику неинтересны. К чести Ивана Осиповича надо сказать, что он не обиделся. И продолжил опекать новичков столь же доброжелательно.

Между тем поезд уже ехал по землям Бухарского ханства. В вагоне появились узбеки. После станции Барханы местность внезапно переменилась. Даже воздух, что летел в распахнутое окно, сделался влажным и освежающим. Словно кто махнул волшебной палочкой! Появились птицы, всюду шумели рощи и текли полноводные арыки.

– Что это? – спросил у Скобеева Алексей.

– Подъезжаем к Аму-Дарье.

На станции Чарджуй все вышли из вагонов. Подлетели шумные туземцы в русских экипажах и разобрали пассажиров. Колонна двинулась вперед, и Лыков с пригорка вдруг увидел реку. Она поразила его. Куда там Волга! Ручей рядом с Аму-Дарьей! На вид та достигала в ширину трех верст. Сильное течение несло грязную мутную воду. Тут и там по ней сновали барки и паромы, а на пристани застыло несколько больших пароходов. Веселый городок в пятьсот домов, деревянные тротуары, фонари, магазины и даже рестораны били в глаз. Отвыкшие путники крутили головами, указывая друг другу все новые приметы цивилизации. Лента реки была пересечена пунктиром искусственных островов, они стояли через каждые тридцать саженей. Полуголые рабочие возводили на них опоры будущего моста. Длинный же получится мост! Иван Осипович и тут дал пояснения. Когда закончится весенний паводок, Аму-Дарья войдет в свое обычное русло. Мост закладывают в семьсот пятьдесят саженей. Строить его будут из железа, и еще не один год[10], а пока поезда ходят по деревянному мосту. Стоянка здесь длинная, и можно не только размять ноги, но и пообедать.

Путешественники успели помолиться в часовне и полакомиться на одном из пароходов. Аму-Дарья славится своими осетрами. Буфетчик даже предложил пироги с визигой, а пиво подал в запотевших кружках. Затем четверо русских опять сели в вагон, пересекли реку по низкому, еле живому мосту и покатили дальше на северо-восток.

Вид в окне менялся теперь на каждой станции. После Фараба зелень резко оборвалась и вновь появились пески. Но за Ходжа-Довлетом опять начались квадраты хлопка, разбавленные прямоугольниками клевера. Скобеев пояснил, что поливное земледелие здесь идет из Зеравшана и что настоящей пустыни не будет до самой Бухары.

На станции Кара-Куль Лыков решил прикупить каракуля. Цены поразили его: почти как в Москве. Но появился Иван Осипович и быстро поставил торгашей на место. Алексей взял самые редкие мерлушки – коричневые. Жене на капюшон к зимнему пальто, а дочке на шубку… Полицмейстер поговорил с туземцами на их тарабарском языке и сообщил грустные вещи. Город Кара-Куль, что стоит в двенадцати верстах от станции, умер окончательно. Его завалили подвижные пески. На месте большого оживленного пункта теперь обычный кишлак. И того может скоро не быть…

Наконец прибыли на станцию Новая Бухара. Это оказался целый поселок с населением больше, чем в уездном городе Варнавине. В Старую Бухару отсюда вела особая ветка железной дороги. Почти все восточные купцы вышли, а их место заняли русские торговые люди. Христославников отправился по вагону выяснять виды на урожай. Вернулся он повеселевший. Все указывало на то, что год будет хороший. Степан Антонович поведал кстати, как сейчас устроено в Туркестане хлопковое дело.

Когда русские покорили край, производство хлопка пришло в упадок. Это было связано с отменой налога харадж, часть которого население платило хлопком. Одновременно снизился его ввоз из Америки, из-за гражданской войны. Дошло до того, что хлопка стало недоставать даже военным на производство пороха! Правительство приняло меры. В частности, начали повышать пошлину на ввоз очищенного волокна. В 1878 году за пуд взимали 40 копеек, а в этом году довели пошлину до 3 рублей 15 копеек. Фактически, запретительная пошлина! А все оттого, что со временем хлопок стал повсеместной культурой, и имеет место даже хлопковая горячка. Но и сейчас Туркестан дает лишь треть необходимого России хлопка. Приходится докупать его задорого в Америке. Там только один штат Луизиана производит больше волокна, чем весь край.

По словам Христославникова, лучший хлопок выращивают в Ферганской долине. Там не бывает летних дождей, которые ухудшают качество хлопка. И длинный вегетативный период, при температуре до 60 градусов по Реомюру![11] Волокно выходит длинное и тонкое. Центром торговли является Коканд. Но и во всем крае туземцы охотно осваивают эту культуру. Объяснение простое: выгодно. Русские мануфактуры купят все, сколько ни предложи. Из старых злаков обильно высевают только ячмень. Он не осыпается, его не едят воробьи, и потому лишь ячмень держится. Пшеницу армия не покупает, и ее посевы сокращаются. Рис хоть и дорог, но требует большого ухода. А залитые водой поля способствуют распространению малярии.

Хлопковую торговлю начинали русские купцы Беляев и Тарсин. Но пришли туземные евреи и быстро их вытеснили. Сейчас четыре брата Давыдовы сосредоточили в своих руках почти всю скупку. Братья – первостатейные мошенники, и конкурировать с ними сложно. Они в качестве задатка дают землевладельцам не деньги, а мануфактуру, чай и сахар. По сильно завышенным ценам. Недавно их уловки переняли богатые сарты Хакимбеков и Дададжанбаев и тоже славно обирают своих земляков. Чтобы перебить таких ловкачей, русским фирмам приходится держать в крае своих доверенных круглый год. Но с ноября по март с хлопком нет никаких дел. За это время наши люди спиваются и начинают воровать хозяйские деньги.

Московское товарищество, которое представляет Степан Антонович, придумало способ вырваться в первый ряд. Туземный хлопок – гуза – дает волокно низкого качества. Хоть его и можно выращивать на богарных землях[12], в отличие от заморских видов, но он создает большие неудобства. Коробочки у гузы до конца не раскрываются, и плохо отделяются орешки (семена хлопчатника). Приходится тратить много сил на ломку и очистку. Еще Кауфман, первый туркестанский генерал-губернатор, задумался над этим. Он отправил человека в Америку, чтобы тот привез оттуда высокопроизводительные сорта. Американский хлопок упланд теперь очень популярен. А товарищество Христославникова второй год продвигает сорт си-айленд. И с успехом. Он называется еще египетским, но на самом деле тоже привезен из Америки. Его коробочки при созревании раскрываются на четыре створки, волокно удобно извлекать. И орешки легко отделяются, они потом идут на маслобойни и дают дополнительный доход. Только что появились два новых сорта – мамонт и петеркин. Они еще урожайнее. Но остается старая беда: отсутствие надежных людей. Христославникову поручено найти порядочного урючника[13], знающего край. Если он такого человека не отыщет, то будет зимовать в Ташкенте…

Полицмейстер на этот раз воздержался от совета.

– Все мои знакомые, – сказал он, – люди военные. Для торговых операций не годятся. Могу предложить, где снять на зиму квартиру получше, поскольку хороших гостиниц в городе нет. А вот порядочного урючника ищите сами…

За такими разговорами они ехали и ехали. После Бухары начались солончаки вперемежку с болотами. Потом состав почему-то стал двигаться большими зигзагами. Оказалось, он поднимается по отрогам Гиссарского горного хребта. Последняя перед Самаркандом станция Джума вся утопала в зелени. Густонаселенная местность предвещала приближение большого города. Всюду поля, расчерченные сеткой арыков. Участки огорожены низкими заборами из глины. Арбы, запряженные быками, везут какие-то диковинные фрукты. Азия, сказочная страна Гаруна аль-Рашида, готовилась распахнуть русским свои объятья.

За окном мелькнули крыши железнодорожных мастерских. Станция! 1415 верст рельсового пути позади! Паровоз дал гудок и стал замедлять ход.

Глава 2. От Самарканда до Ташкента

Не успели пассажиры выйти на дебаркадер, как к ним подошел поездной обер-кондуктор. Он вел за собой очкарика в фуражке почтово-телеграфного ведомства. Оказалось, капитана Скобеева третий день дожидается важная телеграмма.

Иван Осипович разорвал бланк, прочел текст и нахмурился. Но быстро овладел собой, убрал бумагу в карман и обратился к попутчикам:

– Господа! Неужели расстаемся? А давайте добираться до Ташкента той же компанией!

– Разумеется! – закричали торговые люди. – Вы уж нас, Иван Осипыч, не бросайте!

– Тогда поехали в Варшавские номера. Они почище других, и бани неподалеку. Заселимся, отмоемся, а за ужином и переговорим.

– О чем?

– О том, как дальше ехать. Со мною вы не пропадете, но кое-чем надо будет запастись.

– Иван Осипович, а неужели вы нам город не покажете? – влез с вопросом Лыков. – Говорят, что Самарканд самый красивый во всем крае!

– Да, это так, – подтвердил капитан. – Правда, я тут телеграмму получил, которая обязывает меня торопиться… Ну да ладно. Один день потратить можно.

Они сняли комнаты у бравого веселого пана, помылись в торговых банях и съели фляки. Потом разделились. Христославников отказался осматривать город. Таскать портфель ему не хотелось, а бросить деньги в номерах доверенный не решился. Он остался «в карауле», а лесопромышленники со Скобеевым отправились гулять.

Русская часть Самарканда состоит всего из двадцати пяти улиц. Чистый городок, всюду зелень, в арыках течет хрустальная горная вода – хоть сейчас пей. Но смотреть здесь нечего. Иван Осипович повел туристов на другую сторону Абрамовского бульвара. Прямо за ним начинался туземный город. У Алексея разбежались глаза. Он попал в восточную сказку! Тут и там из глиняных построек лезли вверх весело раскрашенные высокие минареты. Шумел азиатский базар. С чего начать?

К русским сразу же подскочили несколько сартов с лукавыми физиономиями. Скобеев насмешливо спросил первого из них:

– Ну? Самого Верещагина водил?

– Водил, тюря[14], водил. Откуда знаешь?

– И я, и я водил! – закричали двое других. – Возьми лучше меня, мне Верещагин рубль дарил!

Капитан, не обращая на крикунов никакого внимания, пояснил попутчикам:

– Это туземные чичероны. Они показывают русским город. И каждый утверждает, что лично водил по Самарканду Верещагина!

– Какого Верещагина? Художника?

– Точно так.

– Но этого не может быть, – возразил Алексей. – С тех пор столько лет прошло! Все они тогда еще под стол пешком ходили!

– Конечно, врут, – констатировал полицмейстер. – Живописец Верещагин был здесь в 1868 году, двадцать шесть лет назад. Это первое. А второе, ему в тот момент было не до развлечений. Самарканд осадили бухарцы, русский гарнизон едва не вырезали. За отличие при восьмидневной обороне города прапорщик Верещагин получил Георгиевский крест!

Тут голос капитана чуть дрогнул. Понятно – каждый военный человек мечтает о такой награде… Скобеев прогнал туземцев и повел гостей сам, рассказывая и показывая.

– Люблю Самарканд! Вот попадете в Ташкент и поймете меня. Столица края этому месту и в подметки не годится. В смысле исторических красот. И то сказать: во всей русской Азии нет ничего красивее! Ведь здесь бывшая столица Тамерлана, здесь его могила! Я хоть и обычный офицер, не сильно образованный, но не могу устоять.

– А сколько лет городу? – спросил Яан.

– Точно никто не знает. Доподлинно известно, что под именем Марканд он был столицей богатейшей страны Согдианы. В четвертом веке до нашей эры ее покорил Александр Македонский. В седьмом веке пришли арабы, в одиннадцатом – сельджуки. В 1221 году город взяли штурмом войска Чингиз-хана, а в 1369 Самарканд сделал своей столицей Тамерлан. Представляете, какая история! А, вот мы и подходим к Регистану…

Они вышли на огромную площадь, с трех сторон окруженную старинными живописными постройками. Оказалось, что это знаменитые в мусульманском мире медрессе. Какая красота! Лыков был ошарашен. Он читал о великолепных мозаиках и глазурованных кирпичах Самарканда, видел фотографии. Но живьем, в цвете все это выглядело непередаваемо прекрасно. Каждая медрессе имела собственную мечеть, и каждая отличалась от других. Тилля-Кари (Вызолоченная) – самая богатая, Шир-Дар (Обитель львов) – самая неуклюжая, а Улугбек – самая старая. Удивительные орнаменты куполов и минаретов, казалось, были выложены лишь вчера, так ярко и свежо играли их краски. Дивное зрелище! Негоцианты ходили, разинув рот. Закончив с Регистаном, Скобеев двинулся к Биби-Ханым, необыкновенно изящному храму. По приказу Тимура его построили индийские мастера, в память о любимой жене завоевателя. Далее туристы осмотрели мечеть Шах-Зинда, наиболее нарядную из всех. И уже на границе старого города капитан вывел туристов к Гур-Эмиру.

Мавзолей над прахом великого человека произвел на Алексея сильное впечатление. Будто энергия Железного Хромца витала под куполом! Перед самой могилой гостя пробрала нервная дрожь. Глыба черно-зеленого нефрита, самый большой монолит в мире, была расколота надвое и затем тщательно скреплена. Кто испортил надгробие, достоверно неизвестно. Грешат на многих, в том числе на персидского царя Надир-шаха, завидовавшего славе Тамерлана. Самой могилы не видно – она спрятана в подземелье. Нефрит украшен бунчуком и белым знаменем. Рядом еще восемь камней-надгробий – сына повелителя Шахруха, внука Улугбека, советников и какого-то святого. Возле могилы группа правоверных вполголоса занималась каламом[15]. Увидев русских, все замолчали. Но когда туземцы заметили, с каким уважением те относятся к памяти военачальника, то оттаяли. Старший из них лично отвел кяфиров[16] в подземелье, показал весь мавзолей и рассказал много интересного. А когда Лыков захотел вручить ему «синенькую», не взял, велел отдать нищим на площади.

Потрясенные, туристы выбрались наружу. Уже смеркалось. Желто-черные изразцы на куполе Гур-Эмира напоминали тигриную шкуру. На том же Абрамовском бульваре капитан поймал извозчика и отвез своих спутников в крепость. Там, в бывшем дворце правителя, обращенном теперь в артиллерийский склад, гости увидели невзрачный параллелепипед из темно-серого мрамора. Им пояснили, что это – уцелевший трон Тимура. На него поднимали всех новых эмиров в момент их восхождения на престол. На белой кошме, держа ее за углы… Теперь легендарный камень пылился без дела.

Переполненные увиденным, Алексей с Яаном вернулись в Варшавские номера. Пора было ужинать. Забрав скучающего Христославникова, компания отправилась гулять по русскому Самарканду. Но идти было особо некуда. После дивных мозаик на что тут глядеть? В конце концов они ввалились в ресторан Общественного собрания. Лыков, морщась, прочитал надписи на плафоне. Экая глупость! «Кто буфет пройдет, тот удачи не найдет», «Почитая завет родной, не закусывайте, господа, по одной»… Пришлось напиться.

Утром Лыкова с Титусом разбудил энергический стук в дверь. Капитан Скобеев, веселый и свежевыбритый, звал их на завтрак. Лыков был крепок на выпивку, а Яан вчера вовремя остановился, поэтому они оба выглядели молодцом. Степан Антонович чувствовал себя хуже всех: он охал, держался за голову и просил рассолу. Иван Осипович послал коридорного с запиской в крепость. И тот – о чудо! – не оплошал. Ради соотечественника в гарнизоне распатронили бочку квашеной капусты. Доверенный вернулся к жизни и даже сумел позавтракать.

За чаем полицмейстер сказал:

– Вот что, други мои! Выезжаем завтра поутру. Все необходимое в дорогу я запасу. Но вам придется купить в складчину тарантас. В Ташкенте я помогу его продать, не за полную цену, конечно… Но тарантас нужен, без него не доедем.

– А лошади?

– Лошадей дадут туземцы. Я на коронной службе, а вы со мной.

– Иван Осипович, – не удержался Титус. – А не будь вас, как бы мы добирались до Ташкента?

– Плохо было бы ваше дело! Почтовых трактов в крае всего два: Ташкент – Верный и Ташкент – Оренбург. Там и станции, и смена лошадей, и подорожные. А тут нет ничего!

– Пришлось бы нанимать обывательских?

– Легко сказать, да трудно сделать. Извозный промысел у туземцев отсутствует. Они, конечно, возят товары. Но на арбах. Вы готовы проехать на арбе четыреста верст?

– А как же наши купцы ездят?

– Так и мучаются. Собьют компанию, чтобы не страшно было. Покупают экипаж. И ползут долго-долго, от аула к аулу с большими перерывами. В каждом новом месте одно и то же: постоялого двора нет, буфета нет, лошадей нет.

– И что делать?

– Купцы идут к аксакалу, обещают большие деньги. Тот не торопясь ищет охотников заработать. День-два пройдет. Купцы спят в экипаже, едят барана, которого им продали втридорога, и ждут. Потом охотник провозит их тридцать верст до следующего аула, и все повторяется. А вы? Королями помчитесь! С ветерком то есть. Не везде на лошадях, правда, но зато ждать не придется.

– Как не везде на лошадях? – насторожился Христославников. – А на чем же еще?

– На верблюдах. Сарты обучают их мерной ходьбе со скоростью восемь верст в час. И запрягают заместо кобылок. Но хоть будет о чем в России рассказать!

– Иван Осипович, а что было в той телеграмме? – спросил Лыков. – Правитель канцелярии интересуется, нашелся ли асфальт? Вряд ли. Вы, как прочли, сразу нахмурились.

– Наблюдательны вы что-то для лесопромышленника, – ответил капитан. – Но вопрос верный. Мне поручено по пути в Ташкент провести одно дознание. В Джизакском уезде убит русский поселенец. Уже третий за полгода. Не было, не было, и вдруг прорвало…

– Третий подряд в одном уезде? – усомнился Алексей.

– Нет. Первых двух зарезали в Ташкентском. Искать сразу поручили мне, хотя по службе я не имею к уездной полиции никакого отношения. А теперь вот Джизак. Это вообще другая область! И опять Скобеев. Скоро за весь край стану отвечать, мать его ети! В капитанском-то чине…

– А вы нашли убийцу в первых двух случаях? – не унимался с расспросами Лыков.

– Нет. Пока нет. Трудное дело. Судя по всему, это барантачи[17]. Но почему они забрались к нам на север? Барантачество – большое зло Туркестана, справиться с ним власти пока не в силах. Разбойничают почти исключительно выходцы из двух бекств: Китабского и Шахрисябского. Их беки столетиями воевали с Бухарским эмиром, не желая ему подчиняться. Ну и привыкли вместо плуга добывать пропитание саблей… Так и держат в страхе весь юг. Но Ташкентский уезд, а теперь вот и Джизакский – это для них далековато. Надо разбираться; что-то здесь не так.

За столом повисла тревожная пауза, но Скобеев быстро повеселел.

– Ладно! Это моя морока, а не ваша. У вас, чай, своих забот хватает: лес продать, хлопок купить… Да? Но коли уж со мной едете, то придется на день-другой задержаться в Джизаке. Поучитесь у меня сыскному делу. Вдруг пригодится? Хе-хе… Согласны, господа купечество?

– Как не согласиться, – ответил за всех Христославников. – Без вас и за месяц не доберемся.

– Иван Осипович, – вмешался Лыков. – Но мы же частные лица!

– Ну и что? Зато я на коронной службе. А вы со мной. Кто что скажет?

– То есть сарты будут нас возить и кормить на свой счет?

– Да. В Туркестане это называется «ехать с содействием». Лицам из военно-административного управления полагаются ночлег, лошади и питание в пути. Волостные старосты уж все знают, приучены. Вот увидите.

– Но… вас лично мы разве не обязаны вознаградить? За такое содействие.

Скобеев сделал строгое лицо:

– Я ведь уже говорил, что взяток не беру! Купите тарантас и провизию в дорогу, вот и квиты. Давайте двести рублей под отчет. А сами погуляйте, наберитесь сил. Дорога будет трудная.

– Иван Осипович, – вдруг вкрадчиво заговорил доверенный. – А правду я слышал, что в Самарканде есть публичный дом? Чуть не единственный на весь Туркестан.

– Правду. Называется он бай-кабак и находится в туземной части. Что, соскучились в пути?

– Без женщины мужчина, что без паров машина, – ответил Степан Антонович известной поговоркой.

– Ишь ты! Утром за голову держались, а после рассолу на баб потянуло? Сходите, раз невтерпеж. Все туристы Самарканда туда ломятся.

– Что, всего один бордель на весь край? – удивился Титус.

– Ну что вы, Яков Францевич. Только в Ташкенте их больше двадцати. Но туземный действительно один этот. Хозяин сарт, и женщины там сартянки. Для здешних обычаев дело почти что невозможное. Туземки, конечно, такие же бабы, как и все остальные. В физиологическом смысле. Есть и слабые на передок – где их нет? Но магометанский уклад жизни таков, что девушки с детства отделены от мужчин. В двенадцать лет ее, бедную, уже выдают замуж.

– Да поди не первой женой! – вставил доверенный, но полицмейстер не поддержал.

– Действительно, мусульманину дозволяется иметь четырех жен, но так живут пятеро из ста – остальным не по карману. Только если жена не рожает или рожает одних девок, муж заводит себе вторую. Так вот. Выйдя замуж, женщина поселяется во внутренней части дома, называемой ичкари. Мужчины живут во внешней части, ташкари. Богатый сарт выстраивает особую комнату для гостей – мехмонхону. И в ичкари может войти только супруг. Даже отцу и брату не дозволяется переступить тот порог. Дети, родственницы и товарки – вот все ее общение. Изменить мужу практически невозможно. Но некоторые ухитряются.

– Как? – воскликнул Христославников; глаза его горели.

– Ну, к примеру, когда женщина идет в мечеть. Есть особая молитва, приносящая женщинам счастье, – аурат. Совершается она ранним утром, а зимой так затемно. Тут-то бабу в подворотне и поджидают ловеласы, и пытаются соблазнить.

– И что?

На доверенного стало неприятно смотреть: он чуть слюной не захлебывался.

– Изредка, мало кому, но удается, – спокойно ответил капитан. – А сейчас чаще, чем раньше. Сказать по правде, русское владычество не улучшило туземных нравов, а ухудшило. Сарты научились от нас пьянству и разврату. Так вот. Изменщицу очень быстро открывают, и тогда ей один путь – на панель. Развод в мусульманской семье совершается в секунду, достаточно мужу произнести ритуальную фразу. А еще есть вдовы и дочери байгушей – бедняков. Байгушам не до стыда, им есть нечего. Они продают своих дочерей каждому, готовому заплатить. Вот и весь кадр гулящих сартянок.

– Все равно единицы, – заметил Титус.

– Проституция всегда была и всегда будет, – авторитетно заявил полицмейстер. – Даже в таких закрытых обществах, как азиатские. Думаете, в Ташкенте при кокандском владычестве ее не было? Еще как! Публичные дома отсутствовали, это правда. А шлюхи были. Просто они обязывались сообщать полиции о тех, кто пользуется их услугами. А уж шавгарчи, туземные полицейские, потом доили дураков… С приходом же русских стало еще проще. И законы смягчились, и явились новые люди с новыми порядками. Что тут началось! Первыми дали жару солдатки. Знаете, есть среди них такие, которых, как говорится, вся рота хвалит. А потом пошло-поехало. Сначала промысел появился в банях. Но уже в 1867 году, через два года после покорения, в Ташкенте учредили первый публичный дом. Начальство понимало: столько военных, молодые-здоровые, надо предоставить им баб! Сразу эти веселые дома стали держаться вместе. Сначала на проспекте Обуха – это такой подполковник, убитый при первом неудачном штурме Ташкента. Потом их перевели за крепость. А теперь весь квартал расположился на двух улицах: Прачечной и Широкой. Больше двадцати домов терпимости! Половина женщин в них сартянки, половина – русские, есть немного татарок. Но это только зарегистрированные, которые подвергаются медицинскому осмотру. А еще есть секретки. Этих никто не считал. Когда они попадаются при облаве, то местным выдают желтый билет, а приезжих высылают домой. На деле все служанки, горничные, кухарки в Ташкенте занимаются проституцией, но, так сказать, в роли любительниц. Кроме того, каждая пивная содержит собственный штат: двух-трех женщин самого низкого пошиба. Идешь утром на службу, а они выползают на порог в стельку пьяные и пытаются заманить прохожих. Бр-р!

Тут Скобеев погрозил пальцем доверенному:

– Смотрите же, Степан Антоныч! С такими не связывайтесь! Сразу дурную болезнь подцепите.

– Как есть соблюду! – пообещал тот и едва не перекрестился. И тут же вкрадчиво спросил: – Но мы идем в бай-кабак или нет? Господа, кто со мной?

Лесопромышленники отказались. Тогда доверенный кликнул прислугу и велел ей подогнать извозчика, чтобы прямо до места. И вскоре уехал. Портфель он оставил на попутчиков.

Иван Осипович вскоре тоже удалился по делам, и два приятеля отправились гулять по городу. Они зашли в крепость, которую вчера помешала увидеть темнота. Это здесь во время осады Верещагин подсмотрел сюжеты для картин «Смертельно раненный» и «Пусть войдут»… Затем негоцианты отправились на базар. Лыков купил старинный медный кувшин, чуть не тысячелетний, и средневековый батик[18]. Сколько крови он помнит – страшно было представить… Еще взял очень красивый ковер. Но жара стала невыносимой, и лесопромышленники вернулись в номера.

Кое-как перекусив в буфете, приятели улеглись подремать. А что еще делать в такое пекло? Через час появился Скобеев, как всегда веселый и живой. Он забраковал и посуду, и батик, одобрив только ковер. Сказал, что кувшин с булавой сделаны на днях, на потребу туристам, и состарены искусственно. Туземцы на две недели погружают сфабрикованную вещь в жидкий навоз – после этого она для приезжего человека уже неотличима от средневековой.

Лыков сначала расстроился и сгоряча хотел выкинуть железяки на помойку. Но потом стало жалко потраченных сорока рублей. Он внимательно осмотрел покупки, даже обнюхал их. И решил оставить. Вон какая замечательная патина! Не может быть, что это от навоза. Иван Осипович ошибся. Он, в конце концов, полицмейстер, а не антиквар. А уж в Петербурге никто не усомнится в подлинности предметов.

К вечеру вернулся и Христославников. Он был одновременно и доволен, и подавлен.

– Мне там предложили девочку пяти лет! Ужас… Как такое возможно?

– Обычное дело, – сказал из угла Скобеев. – А мальчиков не предлагали?

– Тоже. Они там прямо в буфете сидят. В шелковых халатах, надушены до омерзения… Лет четырнадцати, много если пятнадцати.

– Увы, – вздохнул капитан. – Содомия среди туземцев очень распространена. Мальчики для плотских утех называются бачи. А их любители – бачабазы. Бачи есть при каждой чайхане. Богатые сарты содержат личного бачу, а бедные одного в складчину. Родителям выплачивают содержание, те и рады… Эти ребята все будущие преступники. Самый поганый народ! С детства они развращены и приучены к легким деньгам. А когда взрослеют и уже не подходят старым сладострастникам, то идут в воры. И даже в грабители. И пока молодые, из-за них властям одно беспокойство. Каждый год в Ташкенте происходят убийства на почве ревности – ревности к бачам.

– Гадость какая! А полиция? Куда она смотрит?

Иван Осипович принял это на свой счет и насупился:

– А что я могу сделать? Туземным нравам тысяча лет! Тут и скотоложство в большом ходу, чтоб вы знали! Вам в бай-кабаке могли и ослицу предложить. Незачем вообще было туда соваться! Вон, господа лесопромышленники не пошли и правильно сделали. А вы? Не могли еще недельку до Ташкента потерпеть?

В воздухе запахло ссорой, и Лыков примирительно сказал:

– Иван Осипович, коли уж зашла речь… Почему, действительно, полиция это терпит? Ведь, по Уложению, за содомию полагается три года тюрьмы.

Скобеев оживился:

– Вы, Алексей Николаевич, случайно не по Министерству внутренних дел служили? Законы знаете…

– Так, бумажки со стола на стол перекладывал. Но ответьте на вопрос.

– И отвечу! Да, в Российской империи мужеложство наказывается тюрьмой. Но в Туркестанском крае, ввиду его особенностей, этот вопрос отдан на откуп народным судьям. А они сами все бачабазы! И приговаривают к мелким штрафам. Да и то лишь тех, кто попался русским властям. Остальных же не замечают.

– Ввиду особенностей?

– Да, представьте себе. Сарты живут так с сотворения мира! Доступ к женщинам затруднен, вот и…

– И ничего нельзя поделать?

– Ничего, – с сожалением констатировал полицмейстер. – В 1890 году начальник Ташкента полковник Путинцев издал приказ: бачам запретили сидеть в чайханах. Ведь каждый самоварчи…

– Кто, простите? – ошалели купцы. – Самоварчи? Что это за зверь?

– Так называется держатель чайханы. Так вот, у каждого из них есть свои мальчики. Для приманивания клиентов – иначе никто не будет ходить. Они разносят чай и заодно оказывают те самые услуги. Отныне это запрещено. Но ведь бачи никуда не делись, оттого что выпустили приказ… Они просто прячутся теперь в задних комнатах. Говорю, это неискоренимо!

Спор прекратил посыльный. Он притащил две корзины: в них оказались чай, сахар, галеты, клюквенный экстракт Мартенса, яичный порошок, жестянки с сардинами. Отдельно посыльный выложил туго налитый чем-то бурдюк.

– Это водка, – пояснил полицмейстер. – Я велел закачать туда полведра. Надеюсь, хватит до Ташкента.

Оказалось, что отъезд Иван Осипович назначил через час, по вечернему холодку. Путешественники кинулись в буфет подъедать зразы. Потом неделю придется питаться на шаромыгу![19] К концу ужина под окнами Варшавских номеров уже стоял тарантас. Крепкий и широкий, он легко вместил четырех пассажиров с вещами. Тройкой лошадей управлял туркмен разбойного вида.

В наступающих сумерках они выехали за город. Пересекли широкий овраг, по дну которого тек арык Сиаб, и выбрались на шоссе. Но не успел Лыков обрадоваться, как хорошая дорога кончилась, и началась непролазная грязь. Сильные лошади едва тянули экипаж, липкая жижа доставала до ступиц.

– Иван Осипович, куда же делось шоссе? – спросил Алексей. Капитан кивнул на видневшуюся слева насыпь:

– Тянут рельсы на Ташкент, вот и разбили дорогу подвозкой материалов. Ничего, стройка недалеко ушла от Самарканда. Скоро это безобразие кончится.

Но грязь все тянулась и тянулась. Уже ночью они выехали на твердое покрытие, а вскоре впереди показались огни.

– Подъезжаем к месту ночлега, – объяснил Скобеев.

Тарантас остановился возле костра. Его пламя освещало группу людей. Стоящий впереди седобородый мужчина приветствовал гостей. Уже через пять минут те сидели в доме аул-аксакала перед угощением – достарханом. Мехмонхона оказалась чистой и просторной. Во дворе жарили барана, в углу кипел самовар. Хорошо ездить «с содействием»…

Поужинав, путешественники быстро уснули. Только капитан о чем-то долго беседовал с хозяином. Утром он сказал своим попутчикам:

– Сегодня переправляемся через Зеравшан, много не ешьте.

– А что? – насторожились торговые люди.

– Сами увидите.

Выехали рано, чтобы побольше успеть до полуденного пекла. К одиннадцати часам впереди показалась серая полоса с блестками. Зеравшан разделялся на несколько проток, главное русло было шириной не менее версты. На берегу русских пересадили в арбу и велели крепче держаться за веревки. Скобеев посоветовал не смотреть на воду. Он был очень серьезен, и купцы, глядя на него, тоже стали нервничать. Вещи сложили на дно арбы и привязали как следует. Возница разделся донага, сел на спину лошади и решительно повел ее в реку. Сзади другая арба тащила на веревке пустой тарантас, к которому были привязаны кони.

Едва повозка вошла в поток, как ее начало сильно раскачивать. Кобыла замотала головой и стала. Но, получив сильный удар палкой, нехотя двинулась вперед. По сторонам арбы закручивались бешеные водовороты, брызги мгновенно вымочили путников до нитки. Скоро вода достигла осей. Лыков знал, что диаметр колес арбы составляет 2 аршина 14 вершков[20]. Еще немного, и седоков затопит! Но вода перестала прибывать – Зеравшан оказался неглубок. Зато появилась другая опасность. Стремительное течение начало сносить повозку, лошадь не справлялась. Вот она отчаянно заржала, и дико, словно его режут, заорал возница. Арбу стало заваливать на бок. Сейчас река перевернет их, и конец! Из такой стремнины не выплыть! Христославников принялся молиться, Титус – стаскивать сапоги. Но Лыков со Скобеевым навалились на борт и вновь поставили арбу на колеса. Кобыла, полузадушенная упряжью, хрипела и топталась на месте. В эту критическую минуту сарт опять сильно приложил ее по боку. Обезумевшее животное рвануло вперед – и выскочило на тихую воду. Через четверть часа арба стояла на правом берегу Зеравшана.

– Да… – выдохнул Алексей. Чуть не погибли! Или это только показалось ему по неопытности?

Но тут Иван Осипович объявил сиплым голосом:

– В конце мая тут перевернулись сразу две арбы. Потонуло восемь человек.

– Господа, – таким же сиплым голосом выговорил Степан Антонович, – где там наш бурдюк? Мне срочно требуется выпить!

Предложение пришлось по вкусу всем. Русские расположились на ковре, полицмейстер вынул дорожные оловянные стаканы. Возница, на что мусульманин, но тоже не отказался от порции. Полчаса они пили, выгоняя из себя смертный страх. Скобеев рассказывал:

– Сейчас только начало июня, снег в горах еще тает. А в мае месяце хоть дома сиди! Беда Туркестана – это отсутствие мостов. Их почитай что и нет. Остаются переправы. А как во время паводка реку перейти? Даже уткуль[21], где воды было по колено, делается глубоким. Туземцы придумали каючную переправу и самолетную. Каюк – это большая тяжелая барка с двумя веслами. А самолет – паром на канатах. И то и другое достаточно опасно. Так вот и ездим по этой Азии, прах ее раздери!

Когда путешествие продолжилось, Иван Осипович огорошил своих попутчиков:

– Главный страх мы вытерпели, но это еще не все. Сейчас начнутся рукава. Так что водку экономьте, а то не хватит.

Действительно, они еще пять раз переправились через одну и ту же реку. Вот наваждение! Зеравшан снова и снова норовил их потопить. Тарантас зачерпнул воды, а из арбы смыло за борт корзину с сахаром и чаем. Придется теперь пить вприглядку… После реки пошли бесчисленные арыки, но их уже пересекали без опаски.

Ночевали путники на волостной квартире. Это жилище специально заведено для проезжающих лиц из военной администрации. Писарь из русских суетился, норовил расколоть гостей на выпивку. Капитан прикрикнул на него, и тот нехотя удалился. Иван Осипович вздохнул.

– Беда наша в Туркестане, кроме мостов, еще и кадры. Мосты мы построим, а вот людей где взять? Видали этого, с красным носом?

– Видали, и что? Такие по всей Руси…

– Там ему хоть есть замена! А здесь? В каждой волости нужен писарь, знающий русскую грамоту. Туземцев образованных столько нет. И долго еще не будет. Приходится брать пьяницу, выгнанного, например, с телеграфа. Зато умеющего писать! И он, дрянь, пустое место, делается в волости фигурой! Без него нельзя ни бумаги прочесть, ни бумаги сочинить. Бедные туземцы вынуждены его кормить и терпеть…

Минг-баши[22] выставил достархан втрое больше, чем у аульного старшины. Были даже конфеты местной фабрикации. Лыков хотел их испробовать, но капитан вовремя предупредил, что сласти сделаны из курдючного сала. Ночью выяснилось, что в помещении живут и «легкая кавалерия», и «пехота»[23]. К утру спать стало совсем невозможно. Бранясь и почесываясь, путники снова тронулись в путь.

Дорога на Ташкент оказалась очень оживленной. То и дело тарантас обгонял караваны верблюдов и одиночные арбы. Шоссе пролегало по узкой каменной насыпи, обсаженной тополями. Приходилось осторожно разъезжаться со встречными повозками. Слева мелькнуло русское военное укрепление Каменный Мост. За арыком Булундур начался подъем. Он был недлинным, и сильные лошади взяли его без роздыха. Открылся вид на живописные заснеженные горы. Хребет служил водоразделом между двумя реками: Зеравшаном и Сангаром. Путники спустились в ущелье Елань-Уте и вдоль русла Сангара двинулись на северо-восток. Лыков словно перенесся на любимый Кавказ. Отвесные скалы давили с двух сторон, солнце пропало. Шумный стремительный поток почти не оставлял места для дороги. Иногда он распадался на рукава, и приходилось преодолевать их вброд, черепашьим шагом. Тарантас прыгал на камнях, вытрясая душу из пассажиров. От рева воды хотелось заткнуть уши.

Двадцать верст они ехали пять часов. Вдруг за поворотом открылся необычайно живописный вид. Ущелье сначала расширилось, а потом снова сомкнулось, образовав узкий проход. Между Сангаром и левым утесом с трудом примостилась дорога. Часть скалы была стесана, и виднелись две какие-то надписи. А в подошве правого утеса чернела узкая расщелина.

– Тамерлановы Ворота! – торжественно объявил Скобеев. – Сколько тут ни проезжал, а всегда волнуюсь… Особенное место!

Алексей читал об этом особенном месте и мечтал его увидеть. Единственный путь в горах! Узкий проход между двумя горными хребтами – Нуратау и Мальгузаром. Ширина – всего семнадцать саженей! Пятьсот лет назад здесь прошло двухсоттысячное войско Тамерлана. По преданию, горы расступились, чтобы пропустить великого завоевателя. Вот она, ожившая история…

– Иван Осипович, а что за пещера справа?

– Будто бы в ней останавливался Тимур.

– Давайте заглянем!

– Не стоит того. Я в ней был. Ничего интересного.

– А что за надписи на левой скале? О чем они?

– Шут разберет, там на арабском. Мне переводил однажды Генерального штаба подполковник Веревкин. Что-то про древние сражения… Погибло тридцать тысяч человек… Не помню точно.

– Это тоже сделано по приказу Тамерлана?

– Нет, надписи поздние. Но тоже старинные! Одна нанесена внуком Тамерлана Улугбеком. Помните его могилу в Гур-Эмире? Ну, поехали дальше, господа. До Джизака осталось всего пятнадцать верст. Надоело уже трястись…

Последний отрезок пути они преодолели благополучно. Снеговые горы отступили, их сменили вершины пониже, все в веселой зелени. Джизак, как и полагается в Туркестане, состоял из двух частей: русской и туземной. Их разделяло четыре версты голого пространства. Русская часть, очень небольшая, походила на любой наш уездный городок. Рубленые избы, каменные присутственные места, низенький храм. Посреди пыльной площади стоял единственный фонарь. Скобеев сразу же отправился к начальнику уезда подполковнику Барчу, своему приятелю. Впрочем, у бывалого туркестанца приятели находились везде! Негоцианты разместились на постоялом дворе. Без капитана они решили не обедать и просто валялись на постелях. После тряски в ущелье кости у всех ломило, и хотелось покоя.

Иван Осипович пришел через час, озабоченный, но бодрый.

– Ну что, господа сыщики! Поехали производить дознание!

– А обедать? – запротестовали торговые люди. – С утра вон не евши!

– Эх, штафирки, – притворно вздохнул капитан. – Не могут без того, чтобы брюхо не набить. Ладно. Кушаем, но быстро. Мне надо четырнадцатого июня кровь из носу быть в Ташкенте.

Хозяин, плечистый строгий молоканин, предложил гостям все того же поднадоевшего барана. А к чаю подал незнакомый сахар: в маленьких головах размером с кулак. Полицмейстер пояснил, что это персидский. Туземцы во всем Туркестане предпочитают именно его, поэтому большие русские головы здесь не в ходу. Лыков погрыз – хуже нашего! Иван Осипович отрезал:

– Привыкайте, как я привык. Нужно было корзинку крепче привязывать!

Поели, и Алексей полюбопытствовал:

– А для чего вам надо в Ташкент именно к четырнадцатому июня?

– Для того, что пятнадцатого там празднуют годовщину взятия города русскими войсками. Будет крестный ход в присутствии самого генерал-губернатора. Колонна шествует к братской могиле через весь город. Заходит и в туземную часть. Мало ли что! Я должен быть на месте.

– А успеете? Сегодня уже девятое.

– Если кота не тянуть, то успею. Господа, поторопимся!

Христославников опять остался в комнате. Скобеев с двумя лесопромышленниками сели в дрожки и двинулись прочь из города. Иван Осипович тут же стал рассказывать:

– Убитого звать Филистер Тупасов. Крестьянин-переселенец, проживал в поселке Новониколаевка. По характеру беспокойный, из тех, кто ищет «зеленый клин»…

– Какой клин? – не понял Титус.

– Есть такое течение среди крестьянства, – ответил за капитана Лыков. – Оно вроде бы как религиозно-мистическое: люди отыскивают волшебную страну Беловодье, где словно в раю. Но подлинных искателей единицы, а большинство бездельники. Работать не хотят, вот и бегают с места на место.

– Тупасов такой и был, – продолжил полицмейстер. – Приехал из Каргопольского уезда. Дали ему землю в поселке Богородицкий, что в Ташкентском уезде. Вишь, не понравилось! Перебрался сюда. Здесь даже запашки не сделал, ходил по начальству и канючил. Вздорный мужик! Непонятно, кому его глупая жизнь понадобилась. Но теперь придется разбираться. Нельзя в Туркестане оставлять убийство русского безнаказанным.

– А если убийцу найти не получится? – спросил Яан. – Кого тогда накажут?

Скобеев вздохнул:

– Лучший сыщик Ташкента должен схватить злодея. На кону моя репутация. А за преступление в любом случае ответит общество.

– Сельское общество? То есть жители того аула, на землях которого найдено тело?

– Точно так.

– Но если жители ни при чем?

– Ответят все равно. Потому как убийца или кто-то из них, или пришлый, за которым они недоглядели. А обязаны были доглядеть.

– Не могут же туземцы шпионить за каждым, кто просто идет через их землю? Им работать надо!

– Не могут, но должны. Другого способа следить за порядком у русской власти нет. А туземцы, уж можете мне поверить, всегда все знают. Никто от их надзора не укроется. За всеми чужаками бдительно подглядывают. Только нам ничего не сообщают. Я вот сейчас припугну аульного старшину, может, что-то и выясним…

– А какое наказание должно понести общество?

– Это разработано еще при Кауфмане, – пояснил капитан, словно оправдываясь. – За убийство русского у общества отбирают две тысячи десятин амляковых земель.

– Амляковых?

– Да. Это земли, которые издавна находились у оседлого туземного населения в потомственном владении. Шесть лет назад они указом государя были переданы туземцам в собственность. Безвозмездно.

– Так. Землю у общества отберут, и что дальше? – спросил Алексей.

– Да я толком не знаю, – пожал плечами Иван Осипович. – Она отбирается не абы куда, а в пользу русского населения. Но какой там порядок, бог ведает… С землей у нас в Туркестане творятся всякие чудеса. После воды она тут главное богатство. И потихоньку становится дорогим товаром. В Ташкенте и вокруг него каждый квадратный вершок кому-то уже принадлежит.

– Кому-то из туземцев?

– Именно! Когда в 1865 году русская армия взяла город, то земли на правом берегу канала Анхор сразу отобрали в казну. Там стояла кокандская Урда, то есть крепость. Ее снесли, выстроили рядом свою. А другие участки нарезали на ломти и продавали всем желающим. Нужно было привлечь в город русское население. И землю давали за гроши, лишь бы человек согласился здесь поселиться. Так до арыка Чаули все размежевали. Но теперь русскому Ташкенту в этих рамках тесно. Надо расширяться, а некуда! Город окружен плодородным поясом, который издавна поделен между сартами. Землю приходится выкупать, причем задорого! Кто-то на этом сильно наживается. Почему сразу не конфисковали с запасом? Дальше еще хуже. Как я уже сказал, в восемьдесят восьмом амляковые земли презентовали: оседлым племенам – в собственность, а кочевым – в бессрочное пользование. А себе-то, себе опять ничего не оставили! Как вести колонизацию края? Куда сажать переселенцев? Стали возвращать только что отданное задарма обратно в казну. Но уже за деньги, разумеется. А люди все едут! После голода 1891 года из Центральной России хлынул поток. Сразу семнадцать новых деревень учредили за один только этот год. Так и кувыркаемся, а земля все дорожает. Вот и отберут у аула. Канцелярия генерал-губернатора такой возможности не упустит.

Лыков неодобрительно покачал головой, но спорить не стал.

Дрожки объехали Джизак и двинулись на север.

– Большой город, – констатировал Яан. – А что на другой стороне такое высокое?

– Кала, туземная крепость. При штурме она нам дорого встала… Джизак имеет очень важное стратегическое значение. Он лежит на пересечении сразу нескольких старинных трактов. И запирает путь через Тамерлановы Ворота, а значит, и путь на Бухару. Русский Джизак – это бывшее военное укрепление Ключевое. И действительно, здесь ключи от половины Туркестана. Сама местность нездоровая, хотя близко горы. Жители и гарнизон болеют изнурительными лихорадками. Детская смертность очень высокая. У подполковника Барча вон двое сыновей умерли…

Капитан отвернулся, нервно перебирая скулами. Вспомнил своих дочек, по которым очень скучал и чьи фотокарточки показывал спутникам, догадался Алексей.

– Куда мы едем? – сменил он тему разговора.

– Сначала в деревню Новониколаевку, осматривать избу покойника. Вдруг что найдем? Затем в аул, на место преступления.

– А где тело?

– Тело уже в земле. Жарко же…

– Как и где убили Тупасова?

– В степи, на выпасах аула Кок-Узек. Выстрелили в сердце.

– Оружие установили? С какого расстояния был произведен выстрел? Кто обнаружил труп?

Скобеев усмехнулся:

– Вы, Алексей Николаич, прямо как заправский сыщик спрашиваете! Оружие – винтовка. Стреляли издалека, одежда не опалена. А кто нашел труп, нам не скажут. Мы будем иметь дело с аул-аксакалом, и только с ним.

Дрожки ехали по цветущей плодородной равнине больше часа. Арыки рассекали ее на прямоугольники, огороженные дувалами[24]. На полях копошились люди, что-то вывозили, что-то сажали…

– Неужели они собирают урожай? – поразился Титус. – Ведь только начало июня!

– Это же Туркестан! Пшеница уже вызрела. Ее как раз и убирают, а заместят рисом.

– Почему не хлопком?

– Самаркандская область менее других тронута хлопковой горячкой. Но ничего, дайте только время! Такие, как Христославников, и досюда доберутся!

Наконец появилась чисто русская деревня из полсотни изб. Резные наличники, герань на окнах, в пыли гуляют куры-пеструшки. Только вдоль дороги течет арык, а из него пьет воду верблюд… Расторопный староста отвел начальство в дом Тупасова. Такого неухоженного жилища Лыков не видел со времен Сахалина. Там вышедшие с каторги на поселение строили себе избы «для правов». Наличие дома – обязательное условие, чтобы через десять лет получить возможность уехать на материк. Так и жили десять лет в собачьей конуре… Искатель «зеленого клина» тоже не утруждал себя домоводством. Грязь и запустение. К своему удивлению, Алексей увидел на стене игольчатую винтовку Карле.

– Зачем она здесь? – спросил он у полицмейстера.

– Согласно правилам, каждый русский поселенец обязан иметь дома ружье.

– Для самообороны?

– Для чего же еще? Туземцы нас не жалуют. Случаются и нападения, и убийства.

– Но Карле такая неудобная! И в обращении, и вообще…

– Карле неудобная? – обиделся капитан. – Это чем же, позвольте вас спросить? Мы с ней весь Туркестан покорили!

– Когда делаешь прием «к ноге!», она иногда самопроизвольно выстреливает. И бумажные патроны теперь не найти.

Полицмейстер осмотрел Лыкова с головы до ног, будто впервые увидел, и сказал:

– Алексей Николаевич, я ведь давно за вами наблюдаю! Кто вы? На лесопромышленника не похожи. И вопросы всё такие задаете…

– Просто я в молодости воевал с турками, и у нас линейные батальоны были вооружены этими винтовками.

Скобеев успокоился и довольно умело обыскал избу. Как и ожидалось, ничего интересного при этом он не обнаружил. И троица поехала в злосчастный аул.

Общество Кок-Узек Джизакского уезда Багданского участка Фисталитаусской волости насчитывало больше тысячи домов. Аул-аксакал, встретивший русских, напоминал барантача на пенсии. Со лба на щеку у него спускался след сабельного удара, а на правой руке недоставало двух пальцев. Староста отвел капитана в сторону и что-то ему сказал. Иван Осипович встрепенулся, как строевой конь при сигнале «поход».

– Господа! Здешние джигиты отыскали, где прячется убийца. – сообщил он спутникам. – Я же говорил, что местные все знают! Головорез скрывается в курганче возле пересохшего арыка. Курганча – это вроде нашего выселка или хутора. Двадцать верст отсюда. Поехали!

– Почему не вызвать солдат? – осторожно спросил Лыков.

Полицмейстер довольно ухмыльнулся:

– Вот теперь я верю, что вы лесопромышленник! Испугались? Ничего, посидите в дрожках, пока я его возьму. Нет времени вызывать солдат!

Аксакал выделил русским верхового показывать дорогу. Иван Осипович велел кучеру поднажать. Джигит вел дрожки по дну высохшего канала, чтобы подкрасться незамеченными. Через полтора часа он спешился и указал капитану наверх.

– Прибыли! – объявил тот спутникам. – Вы подождите, я быстро. Безбородько, за мной!

Но Лыков остановил кучера, взявшего уже винтовку.

– Мы пойдем с вами, Иван Осипович, – сказал он буднично.

Скобеев тут же согласился:

– Ну, если вы были на войне, тогда ладно… Только держитесь позади и ни во что не вмешивайтесь.

Втроем они выбрались из глубокого арыка и вдруг оказались под самыми стенами курганчи. Селение выглядело как маленькая крепость. Сбоку на привязи стояла оседланная лошадь. Глаза капитана сверкнули, он вынул из кобуры «смит-вессон» и махнул купцам рукой: мол, уходите. Титус покосился на приятеля. Лыков кивнул. Яан повел рукой по бедру, и в руке у него тоже оказался револьвер.

Отставной надворный советник шагнул вперед, оттирая остальных. Он сложил ладони рупором и крикнул:

– Отделение! Курки на второй взвод!

И тут же бросился к лошади, вынимая на бегу «веблей». Титус мчался следом. Ошарашенный полицмейстер едва поспевал за ними.

Из-за угла появился туземец в драном халате с берданой в руках. Увидев русских, он вскинул оружие, но больше ничего сделать не успел. Лыков выстрелил не целясь. У разбойника подломилась нога, и он упал на камни. Пока вставал, Алексей уже подлетел к нему и сильно приложил кулаком чуть ниже папахи. Все было кончено. Через минуту барантач сидел на земле, связанный и обезоруженный, а Титус бинтовал ему простреленную ляжку. Раненый только хлопал глазами. Капитан Скобеев в позе стороннего наблюдателя топтался рядом.

– Да… – пробормотал он, убирая ненужный револьвер в кобуру.

– Иван Осипович, – обратился к нему Алексей. – Надо ковать железо, пока горячо. Спросите, по чьему приказу он убил поселенца.

– И то правда, – согласился полицмейстер. Он склонился над пленным и заговорил с ним на туземном наречии. В ответ тот злобно зашипел. Капитан настаивал и явно угрожал. Барантач же бранился и брызгал слюной.

– Не хочет отвечать? – понял Лыков. – Ничего. Сейчас захочет.

Он порылся в трофейном хурджуме[25] и извлек оттуда фуражный аркан. Привязал один его конец к воротам, а из второго соорудил петлю-удавку. Скобеев и Титус смотрели на его манипуляции с недоумением, а разбойник – с нарастающим беспокойством.

Когда виселица была готова, Лыков за шкирку поднял пленного, поставил под воротами и надел ему на шею петлю. Тот сразу побелел, как полотно.

– Что вы задумали, Алексей Николаевич?! – закричал капитан. – Даже у меня нет таких прав, а вы вообще частное лицо! Я не могу допустить беззакония!

Бывший сыщик подмигнул ему так, чтобы не увидел туземец, и приказал:

– Переведите, что за убийство русского он приговаривается к смерти. Прямо сейчас. Если назовет мне сообщников, я, так и быть, его расстреляю. А если смолчит, то повешу! А рожу сажей исчерню!

Скобеев, надо отдать ему должное, мгновенно сообразил. С суровым лицом он сообщил пленному его участь, указывая пальцем на палача. Тот затрясся и попытался выбраться из петли. Лыков состроил страшную физиономию, натянул удавку и рявкнул:

– Ну?!

Капитан подыграл ему:

– Снова нет? Вздернуть сукина сына!

И туземец сразу заговорил, облизывая губы и жалобно скуля. Выслушав его, Иван Осипович как бы нехотя стал разматывать веревку. Затем сообщил спутникам:

– А ведь получилось! В Джизаке проживает некий Юлчи-куса. Он-то и велел этому горлорезу убить русского поселенца.

Некоторое время все молчали, потом Скобеев спросил:

– Алексей Николаевич, но почему он сознался?

– Эх, Иван Осипович. Сколько «языков» я разговорил так на Кавказе… Темные мусульмане боятся виселицы больше всего. Есть поверье, что при такой смерти душа правоверного уходит из тела через ноги. И попадает в ад. Если же человека застрелили, душа покидает оболочку через голову и оказывается тогда в раю. Вот он и открылся, чтобы быть расстрелянным.

– Шестнадцать лет служу в Туркестане и впервые об этом слышу, – сознался капитан. – А зачем лицо ему сажей чернить?

– Как зачем? Непрощенные грешники предстанут перед высшим судом с черными лицами.

– Тоже не знал…

– Но мы получили результат. Поехали за этим… кусой.

Пленника положили в дрожки, в ноги пассажирам, и накрыли кошмой. Избежав, как он думал, ужасной смерти, барантач не издавал ни звука. Видимо, готовился к расстрелу…

Когда они приехали окольными путями в русский Джизак, Скобеев повел купцов к начальнику уезда. Тот думал недолго.

– Юлчи-куса – личность здесь известная, – сказал он. – Куса по-сартовски означает «плешивый, безволосый». У этого мерзавца даже борода не растет, что для магометанца большой позор. Юлчи – яр-мулла, то есть недоучка, человек, чье образование внушает сомнения. Тем не менее в Джизаке он слывет за ученого. А человек вредный! Дервиши, что мутят тут воду, всегда у него останавливаются. И в Ташкент он часто ездит, будто бы к своему ишану[26]. А зачем на самом деле, неизвестно.

– Как его лучше арестовать? – спросил Скобеев.

– Дома слишком опасно. Вдруг он успеет забежать в женскую половину? Туда уже не войдешь. А если войдешь, такое начнется! Весь город на дыбы встанет! Мне тут бунтов не нужно. Давай я вызову его сюда и здесь схвачу.

– В дом все равно надо идти, для обыска, – вставил Лыков.

– При бабах? – развернулся к нему подполковник. – Да они вам глаза выцарапают! Обыскать удастся лишь мужскую половину.

– Такой обыск не имеет смыла. Что если он спрятал улики в ичкари?

Начальник уезда повернулся к капитану:

– Иван, избавь меня от советов этой клеенки![27] Впервые в крае, а туда же…

– Подожди, Матвей. Лыков – личность особенная. Давай его выслушаем. Алексей Николаевич, как, по-вашему, нам обыскать обе половины дома?

– В Джизаке есть казий?[28]

– Разумеется.

– Он для туземцев авторитет?

– Еще какой!

– Вот пусть казий и арестует Юлчи, прямо в его жилище. И передаст нам. Этот же казий должен сделать так, чтобы женщины Юлчи немедленно покинули дом.

– Каким образом?

– Запросто. Пусть вызовет отца супружницы, и тот сам, в своей арбе перевезет дочь к себе. Со всеми другими бабами, какие окажутся в доме. Без вещей и долгих сборов. Всего на пару часов, пока делается обыск. Мы с Яковом Францевичем поможем вам искать.

– Это было бы кстати!

– После обыска женщины возвращаются на той же арбе.

Подполковник Барч задумался.

– А что? Казий – человек рассудительный. И очень держится за свое место.

– Вы объясните ему, – продолжил Алексей, – что убийство русского бросает тень на весь Джизак. И две тысячи десятин могут отрезать не у аула Кок-Узек, а у города. Если казий не будет нам содействовать.

Барч встал, одернул китель.

– Господин Лыков, прошу извинить меня за клеенку. Виноват!

– Да уж, – вставил Иван Осипович. – У него есть чему поучиться и нам, старым туркестанцам. Ты бы видел, как он в два счета разговорил того ярыжника!

Начальник уезда послал за казием. Пришел франтоватый сарт с хитрыми глазами. Он был в белой чалме из дорогой кисеи и халате из серебристого бикасаба[29], из-под которого выглядывал второй халат, шелковый. На ногах – кожаные ичиги с задниками из зеленой шагрени, а на пальце – перстень с бриллиантом. Поговорив с тюрёй десять минут, он вышел мрачнее тучи. Скобеев и лесопромышленники сидели в дрожках, ожидая, что будет дальше. Судья вскочил на жеребца дивных статей и поехал в туземный город. Рядом с ним бежал пеший конюх, а чуть сзади держались два помощника-мухтасиба. Иван Осипович приказал кучеру следовать за кавалькадой, соблюдая дистанцию в десять саженей.

Они въехали в узкую улочку восточного города. Глинобитные заборы смыкались в сплошную стену, лишь кое-где разреженную пустырями. Ни одного деревца не росло там, зато попадались могилы. Прямо посреди жилых кварталов! Стены домов оказались без окон, но Лыкова не покидало ощущение, что за ними наблюдают десятки глаз. Встречные сарты косились на русских крайне неприязненно. Играющие тут и там худосочные дети были в сплошных болячках. Завидев мужчин, все девочки, даже трех-четырех лет, быстро прятались во дворы.

– Когда им закрывают лицо? – спросил Алексей у полицмейстера.

– Как стукнет десять лет.

Казий ехал, словно на Голгофу… Он то и дело оборачивался на русских и желчно кривился. Встречные туземцы кланялись судье, он же едва им кивал. Иван Осипович обратил на это внимание своих спутников:

– Свод мусульманской морали запрещает желать должности казия. Такое искательство считается преступлением. А этот домогался у Барча целый год! Теперь посмотрите на него.

– И что не так?

– Важничает, сукин сын! Та же мораль обязывает старшего первым здороваться с младшим. А конного – с пешим. На практике, конечно, так делают не всегда, но сегодняшнее высокомерие – это уже слишком!

Через четверть часа они подъехали к дому Юлчи-кусы. Того выводили связанным на улицу. Туземец действительно оказался безбородым, как скопец. Ареста он не ожидал и был растерян. Мухтасибы погнали его куда-то прочь. Скобеев пояснил:

– Тут рядом мехкеме, канцелярия народного суда. В ней уже дожидается военный караул.

Русские сидели в дрожках и ждали. Вскоре показалась арба с пожилым туземцем в седле. Он окинул кяфиров злобным взглядом и прошел в дом. Через несколько минут старик вывел на улицу женщину и маленькую девочку, с ног до головы задрапированных в зеленые халаты с накидками. Усадил их в арбу, сам сел на лошадь и уехал. Тотчас же в воротах появился казий и махнул русским рукой.

Лыков впервые попал в жилище азиатца. Там было довольно чисто. Стены обмазаны алебастром, мебели нет почти никакой, если не считать сундуков. Посреди комнаты – жаровня, вокруг по полу – одеяла. В углу выложена печка для готовки, на ней стоит самовар польского серебра. Где тут может быть тайник? Скобеев с видом опытного сыщика первым делом приподнял джай-намаз, коврик для молитвы. Но ничего под ним не обнаружил… Тогда он взял со стола Хафтияк и Чоркитаб[30], и принялся тщательно их пролистывать. Алексей почувствовал себя лишним. Но надо было что-то предпринять. Он наобум сунул руку в трубу самовара и вытащил оттуда… паспортную книжку. Открыл ее и прочитал вслух:

– «Филистер Богданов Тупасов, крестьянин Троицкого общества Баковской волости Каргопольского уезда».

Полицмейстер посмотрел на Лыкова с суеверным ужасом:

– Алексей Николаевич! Как вы это делаете?

Подбежал казий, осмотрел находку, заглянул в трубу самовара и зацокал языком. Участь Юлчи-кусы с этой минуты была решена…

Дальнейший обыск не дал ничего интересного. Обнаружили бумаги, но они были исписаны арабской вязью. Переписку конфисковали – в Ташкенте разберутся.

Вечером после трудного дня подполковник Барч устроил пир в честь ловких гостей, которые за один день раскрыли и убийцу, и его сообщника. Скобеев честно передал все лавры лесопромышленнику Лыкову. Барч спросил:

– Алексей Николаевич, а как вы догадались, что надо смотреть в самоваре? Я бы в жизни до этого не додумался!

– Понимаете, Матвей Егорович… На войне и потом, на Кавказе, – где лазутчики прячут секретные донесения? В стволе винтовки. Чтобы в случае чего – раз! – и нет донесения. Вот я и подумал про самовар. В нем удобно быстро сжечь бумагу.

– Эх, Алексей Николаич! Возвращались бы вы снова на коронную службу. Нужны такие люди, как вы, очень нужны. Хоть бы у нас в Туркестане. Дрянь же одна служит, воры да мздоимцы. Вон Иван Осипович взяток не берет и считается поэтому белой вороной.

Гвоздем вечера оказался улар – горная индейка. Эта редкая птица кормится почти исключительно одними орехами и потому очень вкусна. Существует поверье, что тот, кто ест улар, станет богатым. Скобеев истребил усиленную порцию, приговаривая: «Вы, негоцианты, уже при деньгах, а у меня двое детей на одно жалованье…»

Утром следующего дня полицмейстер вызвал Юлчи на допрос. Порасспрашивал без особого успеха и стал вносить беседу в акт дознания. Лыков не выдержал и сказал:

– Иван Осипович, что вы делаете?

– Опять не так?

– Протокол не записывается дословно. Он пересказывается в акте своими словами.

– Да кто вы такой, черт побери! – вскричал капитан. – Признавайтесь сейчас же! Бумажки он со стола на стол перекладывал…

– Я бывший чиновник особых поручений Департамента полиции. А Яков Францевич – бывший начальник Нижегородской сыскной полиции.

Скобеев растерялся.

– Да вы… А я…

– Иван Осипович, давайте мы вам весь акт дознания напишем. Как полагается. Яша, бери перо. Вспомним молодость…

Лыков же настоял на очной ставке между арестованными. И она дала интересное открытие. Барантач подтвердил, что приказ убить переселенца он получил от Юлчи. Причем убить не где-нибудь, а именно на землях аула Кок-Узек! Это было непонятно и требовало объяснений. Однако плешивый негодяй отказался их дать. «Ну ничего, – сказал Иван Осипович, – в Ташкенте он запоет по-другому!»

Как только жара стала спадать, из Джизака выехали две повозки. В тарантасе тряслись прежние четверо путешественников. За ними следовала каретная фура, взятая из инженерного парка и запряженная тройкой. В ней под охраной двух солдат, скованные цепью, сидели пленные.

Хорошая шоссированная дорога вела теперь прямо в столицу края. До нее оставалось всего 185 верст. Последний рывок! Всюду радовали глаз богатые посадки и тучные стада скота, как вдруг все переменилось. После Уч-Тюбе словно злой колдун стер другие краски, оставив одну серую. Голодная степь! Угрюмая равнина без конца и края, без признаков жизни. Зеленая ранней весной, сейчас она сделалась выжженной пустыней, мертвым местом.

Вскоре пейзаж несколько повеселел. Дорогу с обеих сторон обступил густой кустарник. Низкие крепкие стволы, а сверху шарообразная крона. Сколько хватало глаз, всюду виднелись эти странные шары из узких бурых листьев.

– Как много топлива! – обратился Лыков к Ивану Осиповичу. – А вы говорите, один саксаул.

И потянулся за борт, чтобы сорвать ветку. Скобеев мгновенно перехватил его руку.

– Стойте! Это же ассафетида! Потом два месяца не отмоетесь! От нее просто жуткое зловоние!

Действительно, скоро все почувствовали отвратительный запах, от которого кружилась голова и подташнивало. Заросли вонючки тянулись сорок верст, и за все это время людям не попалось ни птицы, ни змеи. Все живое обходило стороной проклятый кустарник. Лишь под вечер снова началась голая степь, и люди облегченно вздохнули.

Заночевали у крохотного озерца, единственного за полдня пути. Солдаты раздобыли сушняка и вскипятили на чахлом костерке чайник воды для зеленого чая. Путники поужинали холодной бараниной, изрядно уже им надоевшей. Рядом пристроились два туземных каравана. Скобеев пояснил:

– В Голодной степи нет-нет да и пошаливают, вот они и жмутся к «белым рубахам».

И правда, ночью поднялся переполох. Какие-то всадники, не видимые в темноте, описывали круги, постепенно сжимая их. Но проснулся капитан, надел фуражку, взял у солдата винтовку и вышел на свет. И как бабахнул в небо! Тут же раздался удаляющийся топот копыт.

– Барантачи, – уверенно определил Иван Осипович. – Собирались напасть и порасчесать. А увидели офицера, сразу драпанули. Ведь где офицер, там и солдаты. Пошли искать добычу полегче.

Утром езда по безрадостной степи возобновилась.

– Жаль, не были вы здесь в апреле, – пробовал утешить попутчиков бывалый туркестанец. – Все в зелени, море дичи, всюду табуны и кибитки киргизов. А сколько черепах! Миллионы! Катишь, будто по бесконечной бахче, так они своими панцирями арбузы напоминают. Суп из них очень вкусный. Куда столько черепах девается?

Наконец им встретился русский поселок. Баба в платке вынесла соотечественникам квасу и отказалась взять полтинник – согласилась лишь на двугривенный. А потом появились арыки и с ними – жизнь. Поля ячменя, кубанки и джугары[31] тянулись сплошной чередой.

Сыр-Дарья открылась вдруг. Она оказалась втрое уже Аму-Дарьи, и течение было не таким быстрым. Ниже впадения в нее Чирчика тоже строился железнодорожный мост. Здесь же была переправа. Опять путники пересели в арбу, а тарантас привязали сзади. Но все прошло легко и благополучно, не пришлось даже волноваться.