Каждому своё бесплатное чтение

День первый

20 километров от Нижнего Новгорода, окраина дачного посёлка, 29 августа 2111 года, вечер

Небольшой бревенчатый домик с резными наличниками на окнах и крохотной террасой у входа на фоне видневшихся вдали современных дачных коттеджей больше походил на избушку из русской глубинки девятнадцатого века, нежели на жилище цивилизованных людей века двадцать второго. Если бы не спутниковая тарелка, установленная на стилизованной под черепицу крыше, и небольшой электромобиль, стоящий во дворе у решетчатой ограды, то издали сходство вполне могло быть полным. Особенно если учесть, что вряд ли теперь найдётся много наблюдателей, досконально разбирающихся в сельских строениях далёкого прошлого. К тому же особо разглядеть бревенчатый домишко вряд ли получится: лес, на опушке которого он располагался, поглотил совсем маленькое дворовое пространство почти целиком. Деревья не росли вплотную к ограде лишь потому, что вдоль её внешнего периметра шёл неглубокий противопожарный ров метровой ширины, в районе ворот перегороженный нехитрым мостом из старой бетонной плиты, уложенной сверху и утопленной заподлицо с уровнем земли. От мостка до ближайшей асфальтированной дороги, заканчивающейся на окраине дачного посёлка, шёл узкий просёлок, поросший травой со следами давней активности газонокосилки. Сам противопожарный ров был недавно вычищен, и вдоль него кое-где виднелись неубранные кучки сосновой хвои, извлеченные со дна. По стволу ближайшего к одной из таких кучек дерева спустилась белка и замерла в полутора метрах от земли, внимательно изучая торчащую из кучки шишку. Одна из трёх нарядно одетых молодых девушек, сидящих за чайным столиком на террасе, осторожно подняла руку с голограмматором, стремясь сделать снимок.

– Какая прелесть! – заявила жгучая брюнетка, щелкая камерой. – Это будет милое фото! Ин, у тебя белки ручные? Можно, я покормлю её с ладони, а ты сфоткаешь?

– Света, я же просила, – мягко сказала сидящая рядом с ней сероглазая подруга с длинным хвостом волос почти белого цвета. Она шутливо нахмурила столь же белесые брови, – не называй меня Ин. Как-то коряво звучит.

– Думаешь, Ингеборга звучит плавно? – прыснула в ответ брюнетка, бросая весёлый взгляд на третью подругу, шатенку в дорогом платье с тщательно уложенной причёской.

– По крайней мере, это моё имя, – не сдавалась блондинка, подхватывая улыбку. – И оно мне нравится. А белки не мои, они лесные, людей боятся. Из рук они только у папы лакомство брали…

Она на миг запнулась, и её белесые ресницы поникли. Шатенка, явно старшая по возрасту из них троих, заторопилась перевести разговор на другую тему:

– Мне тоже нравится имя Ингеборга, – она мельком бросила на брюнетку укоризненный взгляд, – звучит необычно и очень нестандартно! Но произносить слишком долго. Может, Инга подойдёт?

– Это уже другое имя, – вновь улыбнулась блондинка. – Но лучше так, чем Ин.

– А как тебя мама называла, я имею в виду, ласково? – поинтересовалась брюнетка.

– Света! – одернула её шатенка. – Перестань!

– Извини, – до брюнетки дошло, что она задевает болезненную тему, и стушевалась.

– Всё нормально, Кристина, – заступилась за неё блондинка. – Жизнь продолжается. Нельзя бесконечно горевать о бедах, о них нужно помнить, но не упиваться ими. Так папа говорил. – Она перевела взгляд на брюнетку и улыбнулась: – Мама всегда называла меня Ингеборга. Это она дала мне такое имя и очень любила его произносить. Папе тоже нравилось.

– А, ну да, – спохватилась брюнетка, – твои родители же из Прибалтики! Как вы попали в Москву?

– Мама из Прибалтики, – уточнила блондинка. – Папа из-под Красноярска. Они познакомились на соревнованиях по спортивному ориентированию. Папа тогда уже был мастером спорта, а мама только начинала, у них большая разница в возрасте была. Соревнования проходили в лесу, и где-то на середине дистанции мама упала и получила травму. Легкое растяжение, но завершить состязание самостоятельно она уже не могла. Надо было сходить с дистанции, и она очень расстроилась, что подвела всю команду. Тут на неё наткнулся папа, их команда в этот момент тоже соревновалась. Он наложил маме простенькую повязку и повёл дальше. Так они вдвоем все контрольные точки и прошли. Папа соревнования, конечно же, проиграл, но всегда говорил, что в тот день выиграл свой самый главный приз. С тех пор они почти не расставались, и мама переехала к нему в посёлок под Красноярском. Потом отцу предложили работу в Нижнем, так они сюда и перебрались. Я уже здесь родилась. В Москву мы не попадали, я там учусь, а живу здесь.

– Как это – здесь? – удивилась шатенка. – Ты хочешь сказать, в Нижнем Новгороде?

– Здесь, – блондинка негромко рассмеялась, указывая на входную дверь позади себя. – Прямо тут! Это мой дом. Могу показать прописку.

– Офигеть! – брюнетка изумлённо подняла брови. – Я думала, это дача! Эко-посёлок и всё такое, поэтому так далеко от Москвы! А квартира в Москве не твоя?

– Квартира съёмная, – подтвердила блондинка. – Родители арендовали её для меня, когда я поступила в универ. Они были категорически против общежития, а из Москвы сюда каждый день не поездишь. И долго, и дорого.

– Так это здесь ты каждый уик-энд зависаешь? – сообразила шатенка. – Вот почему тебя ни на одну тусу не дозовёшься! И не лень тебе сюда постоянно гонять? – Она поспешно поправилась: – То есть тут очень красиво – лес, свежий воздух, экология, отдыхать здесь время от времени очень клёво, но тебе не скучно? Тут же цивилизации почти нет!

– Я её не очень люблю, – призналась блондинка, отвечая подруге лёгкой улыбкой. – Мне здесь хорошо. Да и за домом следить надо. Теперь, когда родителей не стало, кроме меня больше некому.

– Видели мы вчера, как ты в комбезике а-ля «леди-механик» канаву вдоль забора лопатой чистишь, – шатенка не стала скрывать удивления. – Я думала, это ты просто так, чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей. Не проще нанять специального человека?

– Не хочу доверять дом чужакам, – блондинка покачала головой. – Да и денег для найма у меня всё равно нет. Всё уходит на учёбу и московскую однушку. И потом, мне нравится здесь возиться, это действительно отвлекает. Это, кстати, не канава, а противопожарный ров. По закону им должна быть обнесена жилая территория, если она к лесу прилегает. За лес на участке надо платить очень большой налог, так что нам… то есть мне принадлежит только то, что внутри ограды, четыре сотки.

– Три года дружим, и только сейчас выясняются такие подробности! – подытожила шатенка, подхватывая стоящий на столике фужер. – По этому поводу предлагаю поднять бокалы! Обещаю в честь дня твоего рождения сегодня называть тебя строго полным именем! С днём рождения, Ингеборга!

– С днём рождения, Инга! – подхватила брюнетка, поднимая свой фужер. – Тебе исполнилось двадцать! Завидую! Мне через полгода двадцать один, а я тоже хочу двадцать!

Подруги соприкоснулись фужерами и символически опустошили бокалы. Блондинка потянулась к стоящему посреди столика ведёрку с искусственным льдом, извлекла оттуда бутылку с водой и принялась заново наполнять фужеры.

– Давно я не была на безалкогольном дне рождения! – улыбнулась шатенка, подставляя фужер.

– У нас никто не пил, – блондинка вернула запотевшую бутылку в ведро, – как-то так повелось.

– И правильно! – оценила шатенка. – Я, если помнишь, глядя на тебя, бросила! И на пользу пошло. Ещё бы курить бросить, но из-за этой учебы столько всего приходится зубрить, что по-другому у меня расслабиться не получается. Светик! – она перевела взгляд на брюнетку: – Как ты курить бросала? Признавайся!

– Трижды! – хихикнула брюнетка. – Почти получилось! Я теперь, пока трезвая, вообще не курю.

– Надо нам сюда почаще приезжать! – сделала вывод шатенка, демонстративно вдыхая лесной воздух. – Супер! Тут мы быстро встанем на путь истинный! – Она многозначительно улыбнулась и подчеркнуто произнесла полное имя подруги: – Ингеборга! Как в ваших дивных краях решается вопрос с мужским вниманием? Ты покажешь нам, наконец, своего прекрасного принца и его свиту?

– Нет у меня принца, сколько раз повторять, – вновь рассмеялась блондинка. – Принцев в мире мало, на всех не хватает, поэтому я уступаю свою очередь страждущим! Не хочу принца, хочу рыцаря в сияющих доспехах! К сожалению, в нашем мире больше распространены мрачные деловые костюмы. Или не мрачные, но всё равно костюмы. А мне пиджаки не нравятся. Один стандарт на весь мир.

– Ищешь неформала? – прыснула брюнетка. – Или лесника?

– Неформалов я тоже не люблю, а местные лесники с бутылкой дружат сильнее, чем с лесом.

– О, да! – засмеялась шатенка. – Тебе не угодишь, мы в курсе! Единственная настоящая натуральная блондинка в универе неприступна, как скала! Что только подогревает мужской интерес. И женскую неприязнь! – Она сделала суровое лицо: – Не вздумай перекрашиваться в тёмный цвет! Мне конкурентки не нужны! Тем более, тебе не пойдет, корни будут нелепо смотреться.

– Не буду, – блондинка воспроизвела за подругой суровую физиономию и положила руку на сердце: – Торжественно обещаю! Быть блондинкой сейчас не модно, а я обожаю, когда немодно!

– То есть ты постоянно сидишь тут, в полном одиночестве? – брюнетка вернула разговор в прежнее русло. – Так и всю жизнь в одиночестве просидеть недолго! И будут тебе светить лишь коллеги по работе или пациенты! И это с такой внешностью! Сколько раз говорить, ты хотя бы видеоблог веди! Фитоняшки сейчас снова набирают популярность, просмотров будут тысячи… – Светлана не успела закончить фразу. Персональный коммуникатор на её запястье издал мелодию вызова, и она посмотрела на дисплей: – Мама звонит! Надо ответить! – Она коснулась сенсора: – Алло, мам?

– Света, где ты находишься?!! – звонившая была насмерть перепугана.

– Я в Нижнем, у Инги на дне рождения, я же говорила! – ответила брюнетка. – Что случилось?! С тобой всё хорошо?!

– Вы что, не смотрите новости?! – задохнулась её мать. – На Шельфе ООН ядерный конфликт! В стране объявлено военное положение, всех эвакуируют! Срочно бегите в бомбоубежище! Мы уже идём к метро! Скажи мне адрес, где вы находитесь, я поищу ближайшее бомбоубежище…

Мелодия вызова, раздавшаяся из коммуникатора шатенки, заглушила её слова, и Кристина торопливо ответила на вызов. Звонила её мать, тоже на грани паники, и с тем же вопросом. Паническое настроение родителей мгновенно передалось дочерям, и девушки испуганными голосами пытались выяснить у именинницы точный адрес.

– У нас есть, где укрыться, – неожиданно ответила блондинка. – Бомбоубежище рядом. Скажите, пусть не волнуются. Мы будем там через минуту, я только дом на сигнализацию поставлю.

– Что? – в голосе брюнетки зазвучало облегчение. – Мам! Тут есть бомбоубежище! Прям рядом! Минута ходьбы! Я тебе оттуда перезвоню! – Она сбросила вызов и посмотрела на подруг: – Надо собрать вещи! – И устремилась внутрь дома.

Кристина поспешила следом и остановилась, замечая, что блондинка вместо дома направляется к воротам. От волнения она решила, что подруга уходит в бомбоубежище без них.

– Ты куда? Подожди нас!

– Надо ворота запереть! – Ингеборга добежала до ворот и в несколько быстрых движений заперла замок и активировала сигнализацию. – Мало ли что! Вдруг кто-то влезет, пока мы будем в бункере!

– Мы же ещё не вышли! – опешила Кристина. – Хочешь лезть через забор?!

– Бункер внутри! – Ингеборга побежала обратно к дому. Она схватила ничего не понимающую подругу за руку и потащила за собой: – Под домом бомбоубежище! Скорее заходим, мне тоже собраться надо!

Спустя минуту Кристина и Светлана, нервно сжимающие рукояти наскоро собранных чемоданов, с удивлением смотрели, как их подруга отодвигает книжный шкаф, стоящий в дальней комнате. Высокая Ингеборга не отличалась мощной фигурой, но шкаф поддался на удивление легко. За ним на стене обнаружилась панель управления с толстыми металлическими кнопками вместо сенсоров.

– Отойдите! – блондинка жестом заставила подруг потесниться и нажала на несколько кнопок, воспроизводя нужную комбинацию. – Не то люком заденет!

Выполненный под обычный ламинат участок пола размерами полтора на полтора метра поднялся на ребро, оказываясь фальшивой панелью, под которой обнаружилась горизонтальная стальная дверь. Ингеборга ухватилась за рукоять и с усилием распахнула дверь, словно крышку погреба.

– Спускайтесь вниз! – Она щелкнула выключателем, скрытым где-то под люком, и вспыхнувшее освещение озарило трап с широкими ступенями и поручнями, уходящий под землю. – Держитесь крепче, лестница крутая.

– Ничего себе! Это что?! – опешила Светлана. – Семейное бомбоубежище?! Как в рекламе? Оно же стоит полмиллиона баксов!

– Самодельное. Отец сам построил, десять лет потратил. Давай чемодан! – Ингеборга забрала у подруги чемодан и сложила транспортировочную рукоять. Она уложила чемодан на обнаружившуюся рядом с трапом наклонную плоскость, уходящую вниз вдоль лестницы, и столкнула его вниз. – Не бойся, внизу натянута багажная сетка, специально, чтобы груз ловить.

Следом отправился чемодан Кристины, и девушки начали спускаться вниз. Пока они осторожно шагали по глубокой лестнице, сверху мимо них по багажной направляющей промчалась пара объёмистых спортивных сумок. Затем раздался звук захлопывающегося люка, и хозяйка дома присоединилась к подругам, привычно сбегая вниз по ступеням без помощи поручней.

– Офигеть! – Светлана разглядывала мощные низкие своды маленького тамбура, оканчивающегося наглухо задраенным люком с кремальерным замком. – Прямо как в страшном кино! И что дальше?

– Помогите открыть, – Ингеборга ухватилась за кремальеру. – Первый виток тяжело проворачивается. То ли там что-то подклинивает, то ли так и должно быть…

Совместными усилиями кремальеру удалось провернуть, и люк был распахнут, открывая доступ в бункер. Внутри обнаружилось небольшое, но довольно цивильное пространство, разделенное толстыми стенами с герметично закрывающимися дверьми.

– Это всё твой отец построил сам? – не поверила Кристина. – Просто так?!

– Он был помешан на выживании, – Ингеборга с грустью вздохнула, вспоминая ласковую отцовскую улыбку. – Любил повторять, мол, выживут только параноики! Вечно готовился то к нападению злых инопланетян, то к появлению добрых, к ядерной войне, к всемирному похолоданию, к глобальному потеплению и ещё к десятку разных катастроф. Очень любил читать всякую литературу на эту тему. Вот и построил убежище вместо квартиры. Это он настоял, чтобы я поступила в медицинский, на травматолога. Говорил, универсальная специальность, пригодится в любых обстоятельствах. Так я в Москве и оказалась.

– Офигеть… – повторила Светлана. – Все строят жильё в престижном месте, а вы – бункер в глуши! И твоя мама спокойно к этому относилась?

– Мама говорила, что ей нравится играть в отцовские игрушки, – Ингеборга с усилием захлопнула люк и задраила кремальеру. – Они с папой любили друг друга и всё делали вместе. Как видишь, сегодня нам это пригодилось.

– Никогда бы не поверила, если б сама не увидела, – Кристина удивлённо наблюдала, как Ингеборга по-хозяйски возится с каким-то сложным техническим оборудованием, щелкая рубильниками и сверяясь с индикаторами приборов.

– Готово! – провозгласила хозяйка. – Сейчас бункер висит на обычном питании, как весь дом, но в случае отключения автономное питание запустится автоматически. – Ингеборга подхватила свои сумки: – Пойдемте, это техническое помещение. Жилой отсек дальше.

Она распахнула гермодверь и провела подруг в следующее помещение.

– А здесь ничего так! – оценила Кристина, осматриваясь. – Уютненько! Это пенообои?

– Они из водорослей сделаны, – объяснила хозяйка. – Папа из Японии заказал, через какой-то клуб для выживальщиков. Экологически чистые, и основа, на которую они наносятся, напыляется на стену и снижает вред от бетона. Стены же бетонные, а он вреден для здоровья. Бетон, правда, обычный, настоящие бомбоубежища строятся из специального бетона, с добавками, чтобы повысить сопротивляемость жесткому излучению. Но спецбетон стоит слишком дорого, и его использование отслеживают спецслужбы. Папа говорил, что в случае катастрофы нам хватит и обычного, потому что мы живём на отшибе, и прямо по нам стрелять никто не будет. Располагайтесь!

Девушка указала подругам на тройку массивных кресел, стоящих вдоль стены. Перед креслами имелись столики, в случае необходимости становящиеся обеденными, стена напротив несла на себе не новую, но вполне неплохую голографическую видеопанель.

– Раскладывающиеся, с вибромассажем! – Светлана оставила чемодан и уселась в одно из кресел. – Комфортная у вас планировалась катастрофа, со всеми удобствами! А почему только три кресла?

– Потому что их было трое, – с иронией ответила за Ингеборгу Кристина. – Не благодари!

– Спасибо, не буду! – парировала Светлана и перевела взгляд на хозяйку: – Вы не планировали никого спасать кроме себя?

– Отец был выживальщиком, а не психом, – Ингеборга скрыла усмешку. – Это было его хобби. В то, что катастрофа наступит по-настоящему и неизбежно, он не верил. Просто принимал меры предосторожности. «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Так он шутил. Поэтому бункер рассчитан на нашу семью. Если бы со временем нас стало больше, то количество кресел можно было увеличить. Место ещё есть. И для кроватей тоже.

– У вас тут ещё и кровати есть? – Кристина плюхнулась в кресло рядом со Светланой. – Уважаю подход! А бассейна с джакузи, случаем, не найдется?

– Бассейна с джакузи нет, – Ингеборга открыла дверь в ещё одно помещение и принялась заносить туда вещи. – Есть душевая кабина. Маленькая, но принять душ хватит. Это спальня, – донеслось изнутри помещения, и подруги поспешили за ней, останавливаясь на пороге.

– Совсем крохотная, – оценила Светлана, – три кровати вдоль стен. Ты же сказала, что есть место…

– Кровати в случае необходимости делаются двухъярусными, – объяснила Ингеборга. – А больше шестерых в этом бункере не поместится. Тут всего шестьдесят квадратов вместе с техническими помещениями. Бетонный мешок шесть на десять на глубине в пять метров, и половину занимает оборудование: скважина, аккумуляторы, фильтровентиляционная установка, кладовая с холодильником и шкафы со снаряжением.

– Кроватки из натурального дерева! Тоже хендмейд? Какая твоя? – поинтересовалась Кристина.

– Центральная. Здесь всё самодельное, кроме сложного оборудования. Зато сделано с душой.

– Тогда я пойду налево! – хихикнула Кристина, бросая свой чемодан возле выбранной кровати. – Интересно, сколько нам придется тут просидеть? У тебя здесь, под землёй, новости ловит?

– Пока антенна на крыше стоит, всё ловит, – Ингеборга покинула спальню и включила видеопанель. – Интернет, мобильная связь и прочее. Как у всех.

– Надо позвонить маме, она волнуется! – Светлана принялась возиться с коммуникатором.

Голографическая панель на стене вспыхнула, и на экране появился один из центральных новостных каналов. По нему беспрерывно транслировались, сменяя друг друга, обращения Премьер-министра и министра МЧС, параллельно с которыми выводилась карта области с отмеченными на ней объектами Гражданской Обороны. Система геолокации определяла местонахождение абонента и автоматически транслировала ему данные по объектам ГО в непосредственной близости, но в данном случае это помогало мало. Ближайшее бомбоубежище находилось в пригороде Нижнего Новгорода в пятнадцати километрах от дачного посёлка, и на ведущем к нему шоссе образовалась почти километровая пробка. Ингеборга подумала, что возле «Подземстроя-1» сейчас должно быть настоящее столпотворение. Если люди успели до него доехать. Ведь он расположен в сотне километров от Нижнего, вдали от населённых пунктов. «Подземстрой-1» изначально позиционировался как полностью гражданский объект, рассчитанный на приём мирного населения. Никаких военных функций у него не было, и вся информация по строительству с самого начала находилась в открытом доступе. Отец часто сверялся с ней, чтобы убедиться, что в собственном бункере всё сделано правильно, и пару раз даже что-то переделывал в системе жизнеобеспечения, устраняя мелкие ошибки. Ингеборга изменила масштаб карты и поискала глазами отметку «Подземстроя-1». Он оказался немного дальше, чем она думала, и единственная ведущая к нему дорога была забита плотным потоком автомобилей примерно на треть своей протяжённости. Основная масса народа ещё не успела доехать до бункера, выходит, эвакуацию объявили недавно…

– Мама, это я! – громко зазвучал голос Светланы. – Вы где?

– Мы стоим в очереди в бомбоубежище! – взволнованно донеслось в ответ. Отсюда Ингеборге не было видно дисплея персонального коммуникатора подруги, но и без того было ясно, что её мать сильно напугана. – Тут огромная толпа! Все увешаны вещами, очередь движется медленно! Все на нервах, кругом ругань, но возле входа много полиции, и всё вроде проходит без конфликтов. Где ты сидишь? Что это за место? Ты добралась до убежища?

– Я уже в нём! – постаралась успокоить мать Светлана. – Представляешь, у Инги собственное бомбоубежище! Реально! Прямо под домом! Её отец сам построил… Мам? Алло! Алло! Блин! – Она недовольно теребила коммуникатор. – Связь прервалась!

Светлана повторяла вызов, но связаться с матерью не получалось. Из спальни выскочила Кристина с той же проблемой:

– Сеть пропала! Я с мамой говорила, на полуслове оборвалось! – Она посмотрела на Ингеборгу: – Может, с антенной что-то? Можно сделать что-нибудь?

– Антенна работает, – Ингеборга кивнула на видеопанель, продолжающую трансляцию. – Телеканалы же показывают. – Она посмотрела на свой коммуникатор. – Сеть пропала… странно…

Телевизионное изображение сильно зарябило и исчезло в пурге помех. Ингеборга пыталась переключать каналы, но вещание прекратилось везде, коммерческие каналы тоже не отвечали.

– Интернет тоже пропал… – начала было она, как вдруг освещение вырубилось, и бункер мгновенно погрузился в кромешную тьму.

Из технического отсека донёсся короткий зуммер, и световые панели вспыхнули вновь.

– Что это было?.. – испуганно произнесла Кристина, переводя взгляд с одной подруги на другую.

– Электричество отключили, – растерянно произнесла Ингеборга. – Сработало автономное питание… В тамбуре есть контрольная панель! Можно понять, что происходит наверху!

Она бросилась к выходу, и обе подруги устремились за ней. Ингеборга выскочила в тамбур и остановилась перед инсталлированной в стену небольшой приборной доской.

– Они тоже самодельные? – Кристина остановилась рядом, неуверенно вглядываясь в размещенные на стене стрелочные приборы допотопного вида. – Они работают?

– Приборы фабричные, – Ингеборга разглядывала показания. – Отец говорил, что в условиях ядерной или климатической катастрофы механические приборы надёжнее электронных, потому что меньше страдают от помех и низких температур. Всё работает. Вот термометр, на улице плюс двадцать пять. Рядом барометр, давление обычное. Это счетчик Гейгера, показывает стандартный для этой местности фон. Это датчик гелиографа, наверху сейчас летний вечер, темнеть ещё не начало…

Неожиданно стрелка гелиографа зашкалила в крайнее состояние и задрожала, упершись в ограничитель. Ингеборга замерла на полуслове. Почти одновременно то же произошло со счетчиком Гейгера.

– Что это значит… – растерянно произнесла Светлана. – Это же вспышка на солнце, правда?..

Стрелка барометра резко зашкалила, переходя на хаотичные метания, и пол под ногами слабо завибрировал. Следом за ней стрелка термометра взлетела до максимальной отметки в плюс сто по Цельсию и застыла в крайнем положении, упершись в ограничитель. Несколько секунд приборы показывали максимальные значения, затем все стрелки упали на ноль, и небольшой зеленый индикатор в углу приборной панели сменил цвет на красный.

– Что случилось с приборами? – голос Светланы нервно дрогнул.

– Датчиков наверху больше нет, – глухо ответила Ингеборга. – Значит, дома тоже больше нет. Они были расположены на крыше.

– Там, наверху, ядерный взрыв… – тихо выдохнула Кристина, тщетно пытаясь унять дрожь. – Пол дрожит… Вдруг потолок рухнет…

– Не рухнет, – так же тихо ответила Ингеборга. – Он на это рассчитан… Нас может убить только контактным ядерным взрывом, а таких здесь не будет…

– Откуда ты знаешь? – прошептала Светлана, невольно снижая тон следом за подругами.

– Контактные удары наносят только по стратегическим объектам, так папа говорил. – Ингеборга никак не могла отвести взгляд от красного огонька приборной панели. Сначала она лишилась родителей, и весь её мир сократился до размеров их маленького домика. Теперь погиб и он. Наверное, это судьба: после гибели её мира большой мир стал не нужен… – Рядом с нами таких объектов нет. Поэтому отец и выбрал этот район… По обычным целям бьют воздушными ядерными ударами, от них спасает слой грунта толщиной в два метра, а мы на пятиметровой глубине…

– Что теперь будет?.. – потрясенно произнесла Светлана и осеклась. Пол под ногами вновь тихо задрожал. – Ещё один взрыв! – паническим шепотом закончила она.

– Пошли в зал! – Ингеборга заставила себя отвернуться от приборной панели. – Отец говорил, что обмен ударами может продолжаться долго. Надо дождаться, пока всё успокоится.

– А что потом? – Кристина торопливо поспешила за ней, боясь остаться одна, словно тесный тамбур размерами полтора на полтора был зловещей лесной чащей. – Что мы будем делать дальше?

– Ждать, когда начнётся спасательная операция, – Ингеборга уселась в кресло, подавая пример. – Рано или поздно взрывы прекратятся, и спасатели начнут искать выживших.

– Но они же не знают, что мы здесь! – не выдержала Светлана. – Никто не знает, что мы здесь! Я даже маме не успела сказать твой адрес!

– Не истери! – твёрдо одёрнула её Ингеборга. – С нами ничего не случилось, и это главное! Мы тут в безопасности! – Она ткнула рукой в видеопанель. Не сумев найти действующих интернет- и телеканалов, оборудование перешло в автономный режим и демонстрировало стоп-кадр последнего воспроизведения: карту с отметками пробок на дорогах, ведущих к бомбоубежищам. – Так повезло не всем! Как только закончатся взрывы, выдвинем внешнюю антенну и попытаемся связаться с МЧС.

– Здесь есть связь с МЧС? – в голосе Кристины зазвучало облегчение.

– Прямой связи нет, – ответила Ингеборга. – Откуда бы она у нас взялась… Но есть радиопередатчик, папа купил его как-то раз, когда МЧС распродавало списанное оборудование. Он настроен на аварийные частоты, на которых посылают сигналы бедствия. Нас обязательно услышат, но для этого должно пройти время, потому что сразу после ядерных взрывов уровень помех очень высок, и сигнал никуда не пробьётся. Так что сидим и ждём! И не ныть! Нам ещё очень повезло!

– Надеюсь, мама успела зайти в бомбоубежище, – Кристина забралась в кресло с ногами, невольно стремясь забиться поглубже. – Я буду за неё молиться… – Она умолкла, испуганно прислушиваясь к очередному приступу мелкой дрожи, охватившей маленький самодельный бункер.

Тихий океан, 100 морских миль от побережья США, перископная глубина, борт российского подводного атомного ракетоносца

– Ракеты ушли! – гарнитура системы связи ожила докладом командира БЧ-2[1].

Приникший перископу командир подводного ракетоносца несколько секунд провожал взглядом сонм инверсионных следов, протянувшихся в сторону берегов противника. Новейшие гиперзвуковые ракеты были выпущены из подводного положения и со скоростью почти в десять махов устремились к целям. Тридцать крылатых ракет, каждая из которых разделится на пятнадцать боевых частей мощностью в четыре мегатонны каждая, достигнут целей менее чем через тридцать секунд, и перехватить их противник не сможет. Командование тщательно рассчитало удар. Первая волна ответно-встречного ядерного удара находится на подлёте, на финальном отрезке баллистических траекторий, и все системы ПРО и ПВО противника загружены противодействием приближающемуся возмездию. Но возмездие всё равно последует. Карающей дланью явился его подводный ракетоносец и другие такие же, несущие боевое дежурство у берегов противника. Их залп перехватывать врагам уже нечем, и вряд ли противник успеет сделать больше, чем хотя бы обнаружить вынырнувшие из-под океанской глади ракеты, преодолевающие за минуту более трёхсот километров.

– Убрать перископ! – командир подводного ракетоносца направился к своему боевому посту. – Погружаемся на глубину восемьсот метров с дифферентом пять градусов на нос!

Экипаж принялся выполнять приказ, и в памяти капитана-подводника закрутился калейдоскоп недавних событий. Его атомный ракетоносец находился в одиночном плавании шестьдесят первые сутки, из которых почти месяц прошёл у берегов вероятного противника. Когда он выходил в поход, никаких террористов на Шельфе ООН не было в помине, и задание обещало быть хоть и сложным, но всё же достаточно привычным. Подводный ракетоносец успешно преодолел противолодочную оборону натовцев, подошёл к берегам США и затаился в заданном районе, наиболее эффективном с точки зрения проведения ракетных пусков. За прошедшие дни вероятный противник неоднократно проводил поисковые противолодочные мероприятия, но обнаружить подводный ракетоносец не смог. Тяжёлый ракетный крейсер принадлежал к проекту последнего поколения и был оснащён новейшими боевыми системами, в море ходил четвертый год и отлично себя зарекомендовал. Экипаж подводного ракетоносца был опытный и дело своё знал на «отлично», за что не раз был отмечен командованием флота. Словом, очередное одиночное плавание обещало пройти аналогично предыдущим.

Сообщение о захвате террористами Шельфа ООН командир подводного крейсера получил посредством радиоперехвата переговоров кораблей береговой охраны вероятного противника. Потом пришла шифровка из штаба, подтверждающая информацию, в которой предписывалось усилить бдительность. В тот момент никто не догадывался, чем всё закончится, и командир ракетоносца лишь пожал плечами. Усилить так усилить, хотя в действительности усиливать уже некуда. Лодка находится у берегов противника, тут не до шуток, из ста тридцати семи членов экипажа нет ни одного такого, кто бы не осознавал всю серьёзность положения и вытекающие из этого риски. В его экипаж подобраны опытные профессионалы минимум с семилетним стажем, наивных среди них не имеется.

Но даже самый высокопрофессиональный специалист не ожидал того, что происходит сейчас. Катастрофа вспыхнула едва ли не мгновенно, а информация до затаившейся на почти километровой глубине лодки доходит не быстро. Командир подводного ракетоносца только узнал об обмене на Шельфе ядерными ударами, а со спутника уже пришла информация о массированных ракетных пусках. Через десять минут десятки тысяч баллистических и гиперзвуковых крылатых ракет мчались во все уголки несчастного земного шара, готовясь разделиться на сотни тысяч ударных боевых частей, чтобы навсегда утопить мир в пучине термоядерного огня. Экипаж подводного ракетоносца потрясённо наблюдал за развитием событий, понимая, что принцип домино запущен, и уже никто ничего не в силах изменить. Потом пришёл приказ приготовиться к нанесению ракетного удара по противнику, из вероятного ставшим реальным и безжалостным агрессором. Ракетоносец всплыл на перископную глубину, получил пусковые коды и приготовился к атаке.

Противник ожидал чего-то подобного и попытался предотвратить неотразимый удар. Враги нанесли по прибрежным водам серию ядерных ударов, стремясь подводными ядерными взрывами расплющить российские подводные лодки. Но точного местоположения ракетоносцев никто не знал, а океанские просторы огромны настолько, что полностью обезопасить себя противнику не удалось. Возможно, какие-то лодки погибли, но большая их часть либо уцелела, либо сохранила возможность перед смертью произвести пуски. Отдавая команду запустить ракеты, командир подводного ракетоносца успел подумать, что в эту же минуту такой же приказ отдает командир какой-нибудь натовской подлодки, скрытно подкравшейся к нашим берегам… А ведь сейчас двадцать второй век, и таких лодок у каждой крупной державы многие десятки, у некоторых даже сотни. Разрушения будут чудовищны по всему миру. Зачем?! Он сознательно отказался от создания семьи и всю жизнь посвятил службе на подводных ракетоносцах именно ради того, чтобы этого кошмара никогда не случилось. Но жуткая катастрофа происходит прямо на его глазах, и он является одним из непосредственных участников процесса самоубийства цивилизации.

– Погружаемся на глубину восемьсот метров. Осмотреться в отсеках! – голос капитан-лейтенанта Ритайлина, командира БЧ-5[2] по внутренней связи звучал отчетливо. Командир ракетоносца подумал, что в отличие от океанской толщи там, на поверхности, скоро будет жесточайший уровень помех. Позже надо будет выпустить радиобуй, иначе никакие сигналы до лодки не дойдут.

Погружение шло в штатном режиме, противник больше не наносил ударов, хотя сейчас местоположение лодки было выдано стартовавшими ракетами. Спутники не могли не засечь район пусков, но либо врагам было уже не до отстрелявшихся подводных лодок, либо воздушно-космические войска начали уничтожение вражеских спутников, и подводному ракетоносцу удалось остаться незамеченным. В любом случае из района пусков необходимо уйти как можно быстрее, боевая задача выполнена, и оставшийся без ракет ракетный крейсер для дальнейшего ведения боевых действий практически бесполезен.

– Глубина восемьсот метров! – последовал доклад.

– Средний ход… – закончить команду капитан не успел. Подводный ракетоносец смело таранным ударом водных масс, людей расшвыряло, словно кегли. Капитан врезался в приборный блок, и хруст скрежещущего металла оборвался вместе с сознанием.

– Товарищ старший лейтенант! – водитель тягача испуганно вглядывался в навигатор. – Тут должен быть поворот! Но его нет! Навигатор ни фига не работает! Мы не там, где он показывает!

– Да и хрен с ним! – офицер придал своему голосу нотки непоколебимой уверенности. – Без него справимся. Всё равно уровень помех будет только расти. Двигай вперед, пока дорога есть!

Тягач-вездеход, несущий на себе пусковые установки, полз по узкой таёжной дороге, задевая бортами торчащие ветви, и углублялся всё дальше в чащу. Старший лейтенант, неожиданно ставший самым старшим офицером в том, что осталось от полка ракетных войск стратегического назначения, бросил взгляд в зеркало бокового вида. Второй тягач с пусковыми шёл следом, позади него, над верхушками деревьев, отчетливо виднелась россыпь выпирающих из-за горизонта ядерных грибов. Выйти из района поражения они смогли чудом, сами того не ожидая. Повезло, иначе не скажешь. Сначала подвёл навигатор, одновременно с этим командование ввело режим радиомолчания, потом сказалось слабое знание местности, с которым у старшего лейтенанта были проблемы с самого начала прохождения службы в негостеприимно холодной Сибири. Хорошо ещё, что сейчас лето, и тепло.

Называя вещи своими именами, он запутался в таёжных перекрестках и завел обе машины черт знает куда. Поначалу им даже попадались опустевшие лагеря лесорубов, и снующие между брошенной техники собаки провожали мобильные пусковые установки межконтинентальных баллистических ракет злобным лаем. Потом дорога уползла в такую глухомань, что впору было нарушать приказ о радиомолчании и просить помощи. Чтобы чего не вышло, старший лейтенант сделал физиономию тяпкой, мол, так и должно быть, и подчиненные не стали спорить с начальством. Он даже решил развернуться и двинуться в обратную сторону, но реализовать это не смог. Дорога была настолько узка, что исключала возможность разворота длинномерных тягачей, и кроме движения вперед в поисках пригодного для этого места больше ничего не оставалось. А потом со спутника пришли данные о ракетной атаке, и несколько секунд все пребывали в молчаливом шоке, не веря своим глазам и ушам. Ядерная война началась.

Подразделение РВСН, в котором служил старший лейтенант, подняли по боевой тревоге в первую же минуту после поступления информации об обострении конфликта в акватории Шельфа ООН. Никто не понимал, как в Тихом океане всё смогло дойти до такого, но времени на разглагольствования не было. Мобильные пусковые установки срочно покидали пункт постоянной дислокации и на максимальном ходу выходили в районы производства пусков. Тягач старшего лейтенанта ещё не успел достичь нужной точки, а от начальства уже пришёл приказ: продолжить движение и углубиться в глухую тайгу как можно дальше. Старший лейтенант сибиряком не был, и тайгу как свои пять пальцев не знал, хотя вряд ли каждый сибиряк в наши дни запросто ориентируется в этих непролазных дебрях. Короче говоря, оказавшись в районе, не входившем в перечень тех, где обычно проводились учения, старший лейтенант свернул на какую-то просеку, перепутав её на навигаторе с какой-то лесной дорогой, и заблудился. Это оказалось счастливым билетом. Первая же волна ракетной атаки противника накрыла и районы постоянного базирования их ракетного полка, и районы рассредоточения, из которых, согласно инструкциям, должны были осуществляться пуски.

За десять минут до того, как пол-Сибири захлестнуло ядерным огнём, командованию стало ясно, что удара не избежать, и командиры пусковых установок получили приказ произвести пуски по странам-агрессорам. Все установки, которые ПВО оказалось не в силах прикрыть, отстрелялись за секунды перед прибытием ракетного потока и героически сгорели в термоядерной геенне. Перед смертью комполка лично связался со старшим лейтенантом и отдал персональный приказ. Оказалось, что пока старлей плутал по просекам лесорубов, его тягачи вышли из зоны сплошного поражения в настолько глухую местность, что в ней никто не живёт даже в двадцать втором веке. Судя по данным объективного контроля, машины старшего лейтенанта не будут уничтожены, поэтому он не должен производить пуски и поступает в распоряжение Центрального КП в подземном городе под уральскими горами. ЦКП связался с старшим лейтенантом сразу после первой волны. Начальство убедилось, что крохотное подразделение осталось в живых, и передало новый приказ. Вычислительные блоки пусковых установок старшего лейтенанта приняли новые данные целеуказания, и с той минуты его подразделение выполняло единственную задачу: выжить в течение суток и ровно в семнадцать ноль-ноль следующего дня произвести пуски по новым целям.

С тех пор старший лейтенант выполнял приказ, уводя пару тягачей всё дальше в тайгу. Там, откуда ушло его подразделение, каждую минуту вспухали ослепительные вспышки термоядерных взрывов, и чтобы солдаты не сожгли себе глаза, он запретил личному составу поднимать взгляд выше, чем на лежащий перед тягачами путь. Время от времени от особенно мощных ударов приходила взрывная волна, но тайга гасила воздушный поток, с деревьев сдирало листву, дождём сыпались поломанные ветки, ползущие через лес тягачи встряхивало, однако повредить не могло. Облаченный в антирадиационные скафандры личный состав согласно инструкциям принял антирад, чтобы сопротивляться гамма-излучению и радиоактивному заражению местности, и делал всё, чтобы выйти из зоны поражения.

Просто глухие просеки сменились заброшенными глухими просеками, и мощные машины шли прямо через молодую поросль, перемалывая деревца громадными колёсами. Навигации не было, аппаратура связи не видела спутников, и маленькое подразделение двигалось наугад, выцарапывая из наводнивших радиоэфир помех куцые приказы ЦКП. Начальство убеждалось, что пусковые установки ещё в строю, подтверждало приказ и разрывало связь, опасаясь привлечь к старшему лейтенанту внимание противника. Вряд ли у натовцев дела обстояли лучше, чем здесь, скорее даже наоборот, ведь у них территории поменьше нашего будет, но рисковать никто не хотел. Раз ракеты прилетают, значит, противник ещё жив и способен наносить удары. Поэтому нельзя исключать, что возможности радиоперехвата у него тоже остались. Хотя уровень помех был такой, что не до радиоперехвата, тут бы ближайшего соседа услышать… Но жить хотели все, и старший лейтенант ставить эксперимент на себе не собирался. Поэтому, когда просеки закончились, он приказал водителю головной машины, в которой находился лично, держать курс в тайгу. Сейчас двадцать второй век, из космоса видны любые, даже самые старые просеки, так что береженого бог бережет. Вырастающие за горизонтом ядерные грибы, словно окружившие тайгу со всех сторон, подтверждали это лучше любых приказов.

Мощные тягачи-вездеходы углубились в лес, стараясь двигаться там, где расстояние между деревьями было максимальным, потом лес стал слишком густым. Тогда старший лейтенант принял решение при помощи имеющегося инструмента спиливать преграждающие путь деревья, и к ночи колонна из двух тягачей находилась в сплошной тайге. Лес вокруг словно вымер, ни зверей, ни птиц, ни звуков, только гулкий грохот взрывающихся за горизонтом ядерных зарядов и свист проходящих по верхушкам деревьев ударных волн. С наступлением ночи видимость упала полностью, и подразделение принялось устраивать ночёвку. Тягачи накрыли маскировочной сетью и забросали охапками веток, делать ещё что-либо старший лейтенант не рискнул. В ночном небе даже далёкие термоядерные вспышки были настолько ослепительными, что сразу у двоих бойцов начались проблемы с глазами, и он приказал свернуть работы. Все укрылись в наскоро отрытом крытом окопе, и старший лейтенант попытался выйти на связь с ЦКП, но сделать этого так и не удалось.

День второй

Ночь прошла тяжело. Со стороны различных населённых пунктов приходили вспышки ядерных взрывов, некоторые из них оказывались либо близкими, либо сверхмощными, и по верхушкам деревьев били тараны тысячетонных воздушных масс. Докричаться до начальства долго не получалось, потом у людей началась интоксикация от антирада, и всех скрючило в три погибели. Старший лейтенант оклемался одним из последних, и возившийся с ним сержант под завывание очередной ударной волны, разбивающейся о лесную чащу, доложил, что ЦКП ответил пару часов назад. Приказано продолжать выполнение поставленной задачи и принимать антирад непрерывно. На передозировку и её последствия внимание не обращать, после того как обмен ударами закончится, за ними пришлют спасательную команду на вертолете, доставят в бункер и окажут медицинскую помощь. Старший лейтенант приказал личному составу принять антирад, и собрал всех возле окопа, чтобы убедиться в состоянии каждого. В этот момент ударило где-то недалеко. В утреннем небе уже было достаточно светло, но вспышка оказалась настолько яркой, что бойцу, случайно глядевшему в её сторону, мгновенно сожгло сетчатку глаза. Его втащили в окоп на руках, разминувшись с ударной волной на секунды. От разрушения тягачи спасло лишь то, что обе машины стояли у подножия довольно высокого холма, оказавшегося на пути воздушного тарана. Маскировочную сеть содрало вместе с охапками веток, вместо этого всё засыпало целым морем пепла, щепы и других веток, выломанных из леса взрывной волной, но пусковые установки не пострадали. Ошалевший от резкого перепада давления личный состав почти полчаса не мог подняться на ноги, потом выполз из укрытия и, шатаясь, побрёл раскапывать тягачи.

Пока откапывали машины, за горизонтом в относительной близости произошло ещё два взрыва. Наученные опытом бойцы тщательно избегали взглядов в небо, но одному из солдат всё-таки повредило глаза. Дистанция до взрывов была достаточно велика для того, чтобы успеть забиться в окоп до прихода ударной волны, но проблем резкого перепада давления избежать не удалось. У личного состава начались кровотечения из ушей и носа, кто-то потерял сознание от невыносимой головной боли, у ослепшего бойца внезапно начались судороги, и через пятнадцать минут он умер. Старший лейтенант долго не решался выводить людей из окопа, потом уровень окружающей радиации зашкалил, и от холма пришлось уходить. Ослабевшие от неоднократной передозировки антирада бойцы с трудом откопали засыпанные обожженным лесным хламом тягачи, и маленькая колонна продолжила путь.

Поначалу двигаться через переломанный лес было практически невозможно. Каждые десять метров приходилось останавливаться и либо распиливать, либо вручную перетаскивать обломки деревьев, преграждавшие путь. Всё это время с разных сторон за горизонтом сверкали вспышки далёких взрывов, но воздух уже был забит пылью и гарью настолько плотно, что разглядеть видневшиеся ранее ядерные грибы больше не удавалось. Спустя два часа мучений колонна неожиданно вышла на лишённую деревьев местность со следами давнишнего, но мощного лесного пожара. Обугленные обломки пней и лесной молодняк изрядно проредило таранами ударных волн, но это отчасти вычистило поверхность, и тягачи смогли продолжить движение без задержек. Где-то на середине огромного пепелища в эфире обнаружился передатчик ЦКП, сигнал которого едва пробивался через оглушительный треск помех, и старший лейтенант даже сумел принять вызов. В ЦКП, похоже, не ожидали, что его подразделение до сих пор живо, и ему в срочном порядке передали новые координаты для ракетной атаки. Пришлось останавливаться прямо посреди открытого пространства и дожидаться завершения процесса автоматической коррекции блоков наведения. Пока всё это происходило, начальство наобещало старшему лейтенанту и его людям золотые горы и чуть ли не лично Президента в лечащие врачи.

– Держитесь! – хрипел эфир голосом то ли командующего соседним округом, то ли его зама. – Противник уверен, что в вашем секторе уничтожено всё живое! Они перенесли огонь на соседние районы! Уйдите с открытого места, замаскируйтесь и отработайте по целям в семнадцать ноль-ноль! После этого мы пришлём за вами «вертушку»!

Он обещал ещё что-то, и старший лейтенант вывел переговоры на канал внутренней связи своего подразделения, чтобы все бойцы могли услышать, что помощь придёт. Сам он был уверен, что ни хрена уже никуда и ни к кому не придёт, потому что в такой пыли «вертушка» не дойдет досюда аж от Урала. От передозировки антирада людей уже корчит, дважды тягачи врезались в поломанные деревья из-за того, что у водителей начинались судороги. Но подбодрить солдат было необходимо, тем более, чем черт не шутит, вдруг у начальства есть «вертушка» где-то гораздо ближе. Вдруг какой-нибудь подземный бункер действительно уцелел… Хотя понятно, что ни черта не уцелел, потому что, если бы уцелел, то связь осуществлялась бы оттуда, ведь чем ближе, тем больше шансов докричаться через весь этот океан помех…

Корректировка данных в блоках наведения закончилась, и колонна поползла дальше, перемалывая мощными колёсами завалы из обломанных веток и обуглившейся листвы. Потом старое пепелище закончилось, и старшему лейтенанту снова повезло: головной тягач натолкнулся на покинутую полузаросшую просеку, видимо, оставшуюся от пожарных, тушивших горевший лес пару лет назад. Колонна поплелась по ней, едва протискиваясь по узкой ленте захламленной дороги, и он не заметил, как провалился в тяжёлый, лишённый сновидений сон. Час или два он спал, и вроде даже в это время ничего не взрывалось, а потом тяжёлое забытьё вдруг подпрыгнуло и нанесло мощный удар, срывая старшего лейтенанта с сиденья и впечатывая во что-то твёрдое. Грудь пронзило тупой болью, и сон едва не перешёл в потерю сознания.

– Товарищ старший лейтенант! – кто-то, навалившийся всем телом, тряс его голову. – Вы живы?!

– Отпусти… – старший лейтенант с трудом сделал вдох, – больно, мать твою… Что за… фигня…

– Нас накрыло ударной волной! – паническая скороговорка солдата больно вибрировала в гудящей от удара голове. – Мы перевернулись!

– Вылезай через окно! – кровавая пелена перед глазами пропала, уступая место пыльному лицевому щитку гермошлема скафандра радиационной защиты, и старший лейтенант увидел перед собой лицо водителя. – Стекло выбило на хрен, вылезай быстрее!

Солдат, испуганно суча ногами, выполз из помятой кабины прямо по нему, и ноющая тупой болью грудная клетка заболела сильней. Старший лейтенант тихо выругался и полез следом. Их колёсный тягач, несущий на себе пару пусковых установок новейших гиперзвуковых межконтинентальных баллистических ракет, лежал на боку, перевернутый ударной волной. Их всё-таки накрыло, пока он спал… Старший лейтенант выбрался наружу и поднялся на ноги, осматриваясь. Всё, приехали. На этот раз долбануло слишком сильно, и везение закончилось. Окружающий лес переломало в хлам, вокруг сплошные завалы из обожженных деревьев. Видимо, от ядерной вспышки лес мгновенно загорелся, но пришедшая следом ударная волна была столь мощной, что сбила пламя полностью. Вдали, из-за горизонта за лесом, в небо упиралась тройка ядерных грибов, разбросанных довольно далеко друг от друга, но огромных настолько, что их было заметно даже сквозь пропитавшую воздух пыль. Ещё несколько таких же находились гораздо дальше, и видно их было плохо. Старший лейтенант скривился. Куда прилетят следующие?! Квадрат, в котором мы сейчас находимся, противник считает уже пораженным, или это ещё не обстрелянная область?! Хотелось бы знать…

Густой лесной массив многократно снизил силу ударной волны, но один из термоядерных зарядов был сверхмощным, не меньше двадцати мегатонн, и размолотил лес на многие десятки километров вокруг. Спасло то, что взрыв произошёл далеко. Но это могло означать, что скоро будут другие, значительно ближе. Но выбраться отсюда уже невозможно. Вокруг непроходимый бурелом, один из двух тягачей лежит на боку, второй засыпало обломками деревьев. И всё-таки удар был слабым, ничего не сдетонировало и не взорвалось. Сами ядерные ракеты от такого не взрываются, старший лейтенант это знал, но ядерные взрыватели гораздо более чувствительные, да и направляющие, внутри которых установлены ракеты, могут выйти из строя из-за деформации. Нужно осмотреть пусковые установки и устранить повреждения, но сначала надо собрать личный состав. Он помог ослабевшему водителю подняться на ноги и принялся вытаскивать бойцов из опрокинувшейся на бок машины.

Через пятнадцать минут выяснилось, что все живы, но от мертвецов отличаются незначительно. Люди сильно ослаблены, едва ходят, у всех наблюдаются признаки радиоактивного поражения в той или иной степени.

– Будем производить пуски прямо отсюда, – принял решение старший лейтенант. – Но сначала надо поставить пусковую на колёса. Иначе она не отстреляется.

– А она сможет? – хрипло спросил кто-то из солдат. – Её из-за падения не повредило?

– Сможет, куда она денется, – зло процедил офицер, разглядывая плохо заметные в океане пыли атомные грибы на горизонте. – Это штука надёжная, последнего поколения, там всё предусмотрено назло этим гадам! Отстреляется как мама не горюй! Вот увидишь! За работу!

Опрокинутый тягач поставили на колёса за полчаса. Вручную расчищали место от бурелома, чтобы дать возможность второму тягачу зацепиться тросом за опрокинутую машину. Потом лопатами срывали грунт перед упершимся в землю бортом, чтобы создать нужный угол наклона, вставляли между землёй и корпусом обломки брёвен, чтобы создать рычаги. Потом тянули перевернутый тягач уцелевшим, одновременно вручную навалившись на самодельные рычаги. Трижды лопался трос и ломались брёвна, но упорство всё равно взяло верх над обстоятельствами. Тягач оказался на колёсах, и старший лейтенант отдал приказ привести пусковые установки в боевое положение. Предпусковые проверки подтвердили исправность ракетных систем, и экипажи доложили о полной готовности к ведению огня. Старший лейтенант сверился с хронографом гермошлема. До семнадцати ноль-ноль оставалось двадцать три минуты. Он посмотрел на ближайшего оператора пусковых систем, хрипящего на полу в жестоком спазме, и молча дождался, когда тому станет легче.

– Больше ждать не будем, – произнёс офицер в ближний эфир. – Чувствую, можем не дождаться.

Старший лейтенант убедился, что оператор поднялся на ноги и занял своё место за пультом управления, после чего громко и отчетливо приказал:

– Приготовиться к нанесению удара по агрессорам, посягнувшим на нашу Родину и жизнь наших близких! – Офицер на мгновение умолк, усилием воли подавляя приступ тошноты и режущей боли, и лаконично скомандовал: – Пуск!

Четверка пусковых установок одна за другой выплюнула в пыльное небо ракеты, и несколько секунд старший лейтенант неподвижно смотрел на дисплеи компьютеров и картографических планшетов, сообщавших об успешных пусках и постановке ракет на заданные траектории.

– Чтоб вам сгореть заживо, твари… – тихо прошипел кто-то из операторов, буравя ненавидящим взглядом заокеанский континент. – Мы всё-таки отстрелялись! Четыре ракеты! Мелочь, а приятно!

– Они подавятся нашей мелочью! – старший лейтенант мстительно окрысился. – Это не просто четыре ракеты. Это новейшие четыре ракеты. Каждая разделится на пятнадцать боевых частей по десять мегатонн. Так что пусть встречают наш подарочек! Грибной дождичек из шестидесяти капель! Мы тут не зря двое суток наизнанку выворачиваемся! Никаких ПРО и ПВО уже нет, до цели дойдет всё!

Старший лейтенант издевательски захохотал, и его злорадный смех дьявольским уханьем пробивался через покрытый радиоактивной пылью гермошлем скафандра. Термоядерную вспышку, вспухшую в небе прямо над пусковыми установками, никто заметить не успел. Но всем на неё было глубоко наплевать. Подразделение выполнило свой долг до конца. Остальное – тлен.

Двадцать километров северо-западнее МКАД, Звёздный Городок, секретный бункер-дублёр командования РВСН

– Сколько ещё мы продержимся? – облаченный в полевую форму полковник воспалёнными от усталости глазами просматривал сводку по состоянию бункера, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в локте. Действие обезболивающего снова закончилось, и получившая сильную контузию кость давала о себе знать. – Как долго выдержат оставшиеся тросы?

– Большая часть камер, установленных на внешней обшивке бункерной капсулы, уцелела. Картина достаточно точная, – начальник инженерной команды указал на голограмму, демонстрирующую схему бункера.

Дублирующий бункер построили пятьдесят лет назад в обстановке строжайшей секретности, применяя симбиоз всех имеющихся технологий. На глубине в полтора километра была вырыта огромная полость, стены и своды которой тщательно укрепили и герметизировали. Внутри неё собрали двойную капсулу по принципу одна внутри другой. Внешняя капсула висела внутри полости на двух сотнях стальных массивных тросов, чтобы исключить раздавливание в случае мощной деформации грунта. Внутренняя капсула сопрягалась с внешней сложной системой стабилизации, позволяющей ей проворачиваться и автоматически принимать правильное вертикальное положение внутри внешней капсулы в случае отклонения последней от заданной вертикали. В чреве внутренней капсулы и был размещен дублирующий командный пункт.

– Порвалось или потеряло натяжение сорок процентов амортизационной подвески. Это критическое состояние, – продолжал майор. – Но если других обрывов не будет, то в таком положении бункер может висеть достаточно долго.

На схеме было хорошо видно, что полость, внутри которой висел бункер, получила сильную деформацию. Часть потолочного свода осыпалась, остальное сильно сплюснуло, западную стену пересекала глубокая трещина, расползшаяся сверху до самого дна, множество тросов либо лопнули, либо безвольно провисли. Бункерная капсула сильно накренилась и замерла в опасном положении, грозя оторваться и рухнуть, но механизмы внутренней капсулы сработали штатно, провернув её в заданное вертикальное положение. На восстановление работоспособности командного пункта ушло несколько часов, основные работы уже закончены, но ремонтные команды ещё ликвидируют последствия.

– Конкретнее! – потребовал полковник. – Насколько именно долго?

– Сложно сказать, – майор устало поморщился. – Может, год. Может, полгода. В любом случае наша автономность рассчитана на три месяца, так что выходить на поверхность придется раньше.

– Что с шахтой выхода?

– Разрушена полностью. В верхней части шахтного ствола не отвечает ни один датчик. Судя по показаниям датчиков в нижней части, шахта засыпана целиком. Судя по всему, противник наносил удар именно по входу в бункер. Они точно знали, где мы находимся, но не знали, что ось шахты входа не совпадает с осью бункера. Или знали, но не знали, в какую именно сторону от бункера смещена входная шахта, поэтому попытались ударить прямо по оси, в надежде, что противобункерный ядерный удар до нас достанет и так.

– То есть мы здесь похоронены заживо? – уточнил полковник.

– Теоретически да. А практически – это как повезёт, – майор вывел на экран новую схему: – Это схема секретного метро, ведущего к нашему бункеру. Вы добирались сюда по ней.

– Тоннель расплющило, – полковник, криво усмехнувшись, показал майору контуженную руку, уложенную на перевязь на груди. – Нас не засыпало потому, что я с самого начала приказал машинистам держать максимальную скорость с нарушением всех правил безопасности. Так бы тоннель сложился вместе с нами. О метро можно забыть, его больше не существует.

– Не совсем так, – майор указал на схему: – Вот. Это запасная шахта, ведет наверх. Осталась со времен строительства, засыпать не стали. Вход в неё располагается в километре от нас, это место вы проезжали уже после обрушения, и тогда оно было цело. Если уцелеет и дальше, то шанс выбраться есть. Если сумеем.

– То есть? – Полковник нервно поглаживал всё сильнее ноющую руку. – Что значит «если»?

– Эксплуатировать эту шахту не планировалось, – пояснил майор. – Насколько я понимаю, из-за того, что она расположена близко к шоссе общего пользования. Поэтому подъёмники обесточили, а выход на поверхность застелили асфальтом и сверху установили ложный объект в виде старого ангара. Асфальт мы пробьём, это не проблема. Главное – запустить подъёмники.

– Как только всё утихнет, проведём разведку шахты, – решил полковник. – Вы свободны, майор. Занимайтесь!

Начальник инженерной службы покинул кабинет, и полковник вышел следом. Ему было поручено начальством возглавить мероприятия по борьбе за живучесть, и теперь генерал ждёт доклада. Отсек управления располагался в двадцати метрах дальше по центральному радиусу, и полковник решил провести доклад лично. Можно было бы использовать внутреннюю связь, но тогда бы он не оказался в отсеке управления. А только там можно получить хоть какое-то представление о том, что сейчас происходит на поверхности. И что от неё осталось.

Полковник тоскливо зажмурился и потёр усталые глаза. Никто до последнего не ожидал, что ядерная война произойдет. Даже тогда, когда из зоны конфликта на Шельфе пришло сообщение о том, что противоборствующие флоты обменялись ядерными ударами, в глобальную войну никто не верил. Там, в Тихом океане, всё произошло настолько стремительно, что не было возможности даже получить точную информацию. Флоты сближались, и натовцы вроде бы отдали приказ начать заградительный огонь, как вдруг китайцы и арабы завопили, что зафиксировали среди выпущенных ракет ядерные боеголовки. Расстояние между флотами было всего ничего, для ракет это секунды, и было уже поздно. Не до уточнений и подтверждений. Но союзники, похоже, ожидали чего-то подобного, потому что успели ответить тем же за мгновения до гибели. Всё это было предельно странно уже само по себе, но даже тогда никто не думал, что конфликт выйдет за пределы Шельфа.

А потом оказалось, что основной ракетный поток ушёл в сторону Пекина и Тегерана. ПВО союзников пыталось перехватить ядерные боеголовки, но что-то пошло не так, и несколько ударов достигли целей. Обе столицы смело практически полностью, и механизм падающего домино был запущен. Вполне ожидаемо оказалось, что цели для поражения были заранее введены в прицельные блоки ракет всеми, у кого таковые ракеты имелись, и бесчисленные потоки смерти рванулись уничтожать мир. Дальнейшее уже было делом техники. Зафиксировав массированные ракетные пуски по своим территориям, все, кто мог, нанесли ответно-встречный удар, и ядерная война начала развиваться по установленным для неё законам.

Первой волной каждый постарался отправить ракеты с шахт и прочих точек, являвшихся самыми старыми, а значит, хорошо известными всем так называемым партнёрам. Потому что потом от этих шахт останутся лишь радиоактивные кратеры. Первую волну каждый старался сделать наиболее массированной, она была призвана максимально загрузить системы ПВО противника и тем самым повысить эффективность второй волны. В ход пошли стационарные ракетные комплексы и стратегическая авиация. Когда до прибытия первой волны оставались считаные минуты, и средства ПВО уже были распределены по целям, все, кто мог, выложили свою самую опасную карту: подводные ракетоносцы. Подводные лодки производили ракетные пуски непосредственно у берегов противника, подлетное время было минимальным, и перехватить всё было невозможно. О том, что так будет, знал каждый, но это ничего не изменило. Все пытались сделать больше, чем только можно: в воздухе собственных государств взрывались ядерные зенитные заряды, прибрежные воды вскипали от противолодочных ядерных взрывов, заполонившие орбиту планеты спутники двойного назначения пытались выводить из строя баллистические ракеты и друг друга. А командование ПВО разных стран за секунды принимало страшные решения: каким менее важным объектом своего государства пожертвовать ради прикрытия более важного. Ибо атакующих средств на этой многострадальной планете скопилось на порядок больше, чем защитных. Хмуро шагающий по низкому коридору полковник вспомнил, как едва ли не каждый год то одна, то другая страна – участница ядерного клуба с вызовом и апломбом объявляла о создании очередной ракеты, способной преодолевать системы ПРО конкурентов.

Он молча скривился. Старались не зря. Системы ПРО не справились. Ни у кого. Весь мир оказался засыпан термоядерным градом. И сейчас выжившие под этим градом, а точнее, пока ещё выжившие, мобильные пусковые установки, которые удалось вывести из районов базирования перед самым ударом, производили пуски. Для мирного населения, если оно ещё где-нибудь осталось, этот удар будет особенно страшен. Потому что отражать его нечем и некому. Все стратегические цели подверглись массированным ударам. Нет больше ни ПВО, ни военных объектов, ни атомных электростанций, ни плотин, ни столиц, ни городов. На каждую страну обрушилось в три раза больше термоядерной смерти, чем необходимо для полного уничтожения. Что происходит сейчас на поверхности, можно только гадать. Мобильные пусковые комплексы, рассредоточенные по безлюдным регионам страны, наносят удары по вражеским объектам глубокого заложения, чтобы никто из развязавших эту бойню гадов не пережил своих жертв. Координаты таких объектов разведка добывала в течение последних полутора сотен лет, тщательно обновляя информацию. И, судя по тому, что противник всё ещё бьёт в ответ, у него имеется всё то же самое в достаточном количестве. Обмен ударами идёт всего сутки, всё только началось.

Полковник дошёл до массивного люка, закрывающего вход в командный отсек, и один из стоящих на охране угрюмых спецназовцев открыл перед ним толстую дверь. Полковник безрадостно кивнул в знак приветствия и прошёл внутрь. Эти четверо откачали его после взрыва и тащили на себе до местного лазарета. Они выполняли свой долг, но проявить элементарную благодарность полковник был обязан. В тот час, когда всё началось, он находился на службе, в Москве, в штабе ракетных войск. Как только поступила информация о ядерном обмене на Шельфе, была объявлена тревога, и все заняли места согласно боевому расписанию. Тут же прошёл слух, что из Кремля эвакуируют Президента, вроде как сначала в подземный город под Раменками, а оттуда, если всё станет совсем плохо, в секретный правительственный аэропорт и на Урал. Там, в горах, для Верховного Главнокомандующего выстроен ещё один подземный город, самое надёжное укрытие из всех имеющихся. Знакомые спецы утверждали, что даже новейший «Подземстрой-2» Шрецкого уступает ему в степени защищенности. Правда, многократно превосходит в оснащённости и комфорте в силу «разницы в возрасте», но в бою шансов больше не у того, кто в хорошем костюме, а у того, кто в хорошем бронежилете.

Как только выяснилось, что Пекин и Тегеран сгорели в термоядерном огне, и пострадавшие союзники произвели ответные пуски, всем стало ясно, что дело дрянь. Соответствующие службы получили указания начать эвакуацию членов семей военнослужащих, и полковник изо всех сил надеялся, что его жену и детей успеют доставить в бомбоубежище прежде, чем в стране объявят всеобщую эвакуацию, и московские дороги встанут в мёртвых пробках. Потом полковнику вручили опечатанный секретный чемодан и отправили сюда, в бункер-дублёр. Содержимое чемодана должно было попасть генералу лично в руки, поэтому полковнику пристегнули чемодан наручниками, выдали четверых спецназовцев в качестве охраны, и он спустился в секретное метро. Ждать отправления пришлось минут десять, в вагонах срочно размещали какой-то груз для бункера, и едва состав тронулся, полковник связался с кабиной машиниста. Он без обиняков заявил, что найдёт способ сгноить машинистов, если они посмеют не подчиниться его приказам, и потребовал развить максимальную скорость. Правила местного дорожного движения его не интересовали, он чувствовал неладное с той секунды, как только оказался под землёй. И предчувствия его не обманули.

Подземный состав не дошёл до места назначения двух километров. По местности, под которой пролегал тоннель, был нанесён удар контактным боеприпасом. Наземный термоядерный взрыв, как минимум. Наверное, противник полагал, что в этом районе существует некий секретный объект глубокого заложения. Теперь, после разговора с майором, полковник был уверен, что били именно по той самой запасной шахте. Сто процентов – вражеская разведка засекла её ещё в момент строительства. Скорее всего, какое-то тупоголовое существо, обитающее в интернете и имевшее косвенное отношение к строительству, поделилось информацией со своими подписчиками. Соответствующие спецслужбы противника проверяют всю подобную информацию. Впрочем, отечественные спецслужбы по отношению к противнику делают то же самое. Враги информацию проверили, она подтвердилась, и одной целью в блоках наведения ядерных боеголовок стало больше. Скорее всего, наша контрразведка тоже обратила на это внимание и попыталась слить противнику дезу. И, надо думать, частично им это удалось, потому что удар пришёлся не по шахте, а на километр раньше. Или враги просто промазали. Но били точно по ней, теперь полковник был в этом уверен, и заряд был даже не контактным, а спецбоеприпасом для уничтожения объектов глубокого заложения.

Как бы там ни было, расположенный на глубине в сто двадцать метров тоннель смяло в лепёшку мгновенно. Только благодаря высокой скорости состав, в котором ехал полковник, не расплющило сотнями тонн обрушающейся породы. Состав разминулся с основным обваливающимся массивом на какие-то метры, если не меньше. Они буквально чудом вырвались из-под каменного дождя и не сошли с рельсов. Как ему позже рассказали в лазарете, крыши вагонов были не просто измяты камнепадом, их вдавило внутрь чуть ли не на полметра. Прибывший на конечную станцию состав был похож на гружённые породой шахтёрские вагонетки. Но сам полковник этого не видел. Тоннель схлопнулся с такой силой, что образовавшаяся воздушная волна выбила стекла. Полковник получил сильный удар и остановку сердца. Охрана его откачала и донесла до лазарета. Там оказалось, что с сердцем всё относительно обошлось, а вот в момент падения он всем телом приземлился на локоть и заработал контузию кости. Руку повесили на перевязь, теперь она нещадно болит, и без обезболивающего это совершенно невыносимо. Врач сказал, что через сутки должно быть легче.

– Разрешите? – полковник бросил на генерала вопросительный взгляд и представился по уставу: – Полковник Брилёв!

Сидящий за рабочим столом замученный генерал-лейтенант со следами бессонницы на лице, кивнул и взглядом указал ему на стул перед собой:

– Докладывай, полковник.

– Удар противника пришёлся по району входной шахты, – коротко доложил полковник. – Шахта уничтожена, но напрямую нас не задело. Из-за сильного смещения грунта внешняя полость частично разрушена, местами имеются обрушения. У нас осталось шестьдесят процентов подвески. Любое серьёзное колебание почвы приведёт к её обрыву, но, если внешних воздействий не будет, подвеска продержится от полугода до года. Все основные системы бункера, включая жизнеобеспечение, не пострадали. Даже если бункер рухнет на дно, они не получат разрушительных повреждений. Все неполадки можно будет устранить своими силами.

Полковник на секунду умолк, переводя дух. Противник бил по бункеру с самого начала обмена ударами, но вражеские ракеты не сразу смогли преодолеть зонтик ПВО. Почти двадцать часов бункер принимал непосредственное участие в руководстве боевыми действиями, потом возможности ПВО иссякли, и местность накрыло серией ударов. Несколько воздушных термоядерных взрывов расплющили и сбрили всё, что находилось на поверхности, и не менее двух боеприпасов, специально предназначенных для поражения защищенных объектов глубокого заложения, сработали точно в районе входной шахты. Прямого попадания удалось избежать, но смещения грунтов оказались настолько мощными, что внешняя полость едва не схлопнулась. Бункерная капсула чуть не оторвалась и опасно накренилась, из-за чего большая часть личного состава оказалась сбита с ног и получила ушибы. Сам полковник тоже упал и опять на больной локоть. В тот миг от боли в глазах потемнело так, что он решил, будто освещение вырубилось. Мучения были настолько сильны, что он катался по полу и выл от боли. Подоспевшие медики вкололи ему наркотическое обезболивающее, и только так смогли прервать его страдания. Два часа он приходил в себя, потом получил приказ возглавить ремонтные работы. К счастью, серьёзных повреждений оборудования не произошло, серьёзных травм среди личного состава тоже оказалось немного, и поставленную задачу удалось выполнить достаточно быстро.

– По нашим расчётам, – продолжил Брилёв, – противник считает нас уничтоженными. Если мы не демаскируем себя в течение двух суток, уничтожать нас будет уже некому. Мы сможем выслать за пределы бункера инженерную группу, которая проникнет в уцелевший отрезок тоннеля секретного метро. В километре от нас есть старая грузовая шахта, у нас есть основания считать, что она уцелела. Через неё мы сможем установить физический контакт с поверхностью.

– Если доживём, займёшься этим! – подытожил генерал и немедленно вернулся к изучению электронного карт-планшета, выложенного почти во всю стену.

Полковник проследил его взгляд. Стратегическая карта мира, испещренная условными обозначениями целей и объектов на дружественных и вражеских территориях, была укрупнена в наиболее важных участках земного шара. Судя по индикации и множеству хорошо знакомых пиктограмм, абсолютно все известные цели как у нас, так и у них, подверглись массированным ударам многократно, в несколько этапов, и считались уничтоженными. Однако обмен ударами продолжался. Значит, в действительности поражены не все объекты противника. Кому-нибудь могло повезти так же, как этому бункеру, что у них, что у нас. И так же, как мы, противник успел рассредоточить мобильные пусковые комплексы по безлюдным районам своих стран, и теперь наносил удары оттуда.

Генерал отдал несколько приказов, и группа оперативного управления, занимающая рабочие места по обе руки от генеральского, усилила активность в эфире. Судя по тому, что видел сейчас Брилёв, у нас уцелели почти все пусковые установки, замаскированные под обычные железнодорожные составы, постоянно крейсирующие по необъятной российской глуши. Именно их огнём сейчас управлял генерал.

– Разрешите обратиться? – негромко произнёс Брилёв, дождавшись, когда генерал-лейтенант ненадолго замер в своём кресле.

– Давай, – не по уставу ответил тот, скрывая нервозность в голосе.

– Какова обстановка? – прямо спросил полковник. – Что там, наверху? Шансы есть?

– Шансы на что? – Генерал обреченно закрыл глаза, но тут же посмотрел на Брилёва и меланхолично продолжил, не дожидаясь ответа: – На победу? Все уже проиграли. Победителей нет. От крупных городов остались лишь развалины. Если огромную радиоактивную свалку размозженного бетона можно назвать развалинами. Все известные стратегические объекты уничтожены, сейчас идёт уничтожение неизвестных. Инфраструктура цивилизации перестала существовать. Спутники сбиты или выведены из строя, МКС и Лунный посёлок не подают признаков жизни и не отвечают на вызовы. Может, уничтожены, а может, пытаются выжить, потому что понимают: если они ответят, от них потребуют разведданные и целеуказания. То есть после первого же такого ответа по ним ударят все, кто ещё способен это сделать. А способных ещё полно, противник продолжает наносить удары, значит, сумел сохранить какую-то часть сил и средств. Поэтому сейчас мы ровняем им малые города, незначительные населённые пункты и безлюдные территории, пытаемся максимально накрыть любые районы, в которых могут находиться пусковые установки. Они делают то же самое. Кто раньше подавит силы противника, тот и уцелеет. Сейчас главное – выжить.

– Приблизительный уровень потерь известен? – Брилёв понизил голос ещё сильнее. – Есть возможность связаться с эвакуационным управлением? Я хочу узнать, что стало с семьёй…

– Связи нет почти ни с кем, – генерал жестом заставил его замолчать, украдкой косясь на задерганный личный состав. Мол, не лей масло в огонь, здесь у всех семьи наверху остались. – Центральный КП не отвечает, Москва тоже, связь с ПВО пропала два часа назад, все штабы молчат. Может, уничтожены, а может, со связью проблемы, потому что оборудование разбомбило, и уровень наведённых взрывами помех постоянно растёт. Рассредоточенные по захолустьям подразделения пусковых установок сообщают о больших потерях, глобальных пожарах и непрекращающихся ударах, все запрашивают координаты безопасных районов, в которые можно выйти, а их нет. Связи со Ставкой Верховного нет. С Генштабом тоже. О союзниках я даже не вспоминаю. Управление войсками нарушено и с каждым часом становится всё хуже. Многие подразделения оказались без связи из-за потерь и помех, и их соседи, с которыми связь ещё осталась, сообщают, что видят стартующие ракеты на горизонте там, где горизонт ещё просматривается. Значит, они наносят удары согласно самым первым приказам, отданным с началом войны. Их ракеты атакуют уже пораженные цели, и это хорошо, потому что на текущий час уничтожить удалось явно не всё. Какая-то часть атакованных целей уцелела. Как мы. И чем быстрее получится их подавить, тем больше шансов выжить и сохранить хотя бы кого-нибудь. На наши частоты выходят остатки подразделений других родов войск, сообщают о потере связи со своим командованием, просят помощи и спрашивают, что им делать. Иногда сигналу удаётся пробиться до бункера в Уральских горах, и мы совместными усилиями пытаемся вывести уцелевших из-под ударов. Но полностью безопасных территорий нет, и для того, чтобы их создать, необходимо уничтожить оставшиеся у противника силы прежде, чем у нас не останется своих. Так что иди, полковник, и готовь бункер к возможной атаке. Противник действует аналогично, и по нам могут ударить ещё.

– Есть, – негромко ответил Брилёв, поднимаясь, и на мгновение задержался: – Верховный до Уральского бункера не добрался?

– На Урале его нет, – ответил генерал. – В самом начале его доставили из Кремля в Раменки, это всё, что я знаю. На территории Москвы связи нет вообще ни с кем, все коммуникации нарушены, разорваны даже подземные кабельные линии. Понять, что там происходит, невозможно. Вокруг нас не отвечает никто. Единственные в нашем районе, кого было слышно в эфире более-менее недавно, это «Подземстрой-1», но толка от них никакого, это сугубо гражданский объект. Они сообщили, что быстро теряют мощность связи, и молчат уже часов пять. И это хорошо, потому что единственное, чем они занимались, это засоряли эфир своей паникой. Как только всё утихнет, попытаемся послать разведку в Москву. Хотя бы проверить убежища, в которые эвакуационные команды должны были вывезти семьи личного состава. Займись предварительной подготовкой!

– Товарищ генерал, удалось восстановить связь с Уралом! – доложил один из операторов. – Сигнал нестабильный, сильные помехи!

Генерал жестом велел Брилёву идти и поспешил подключиться к сеансу связи. Полковник покинул командный отсек и направился в свой кабинет. В штатное расписание этого КП он не входил, хотя прежде ему довелось прослужить здесь больше года, и потому генерал вверил ему управление вопросами внутренней службы. Фактически для этого в бункере имелись соответствующие должностные лица, для которых Брилёв стал ещё одной прослойкой между командованием и подчиненными, но это лучше, чем вообще не иметь никаких задач. Не занятая работой психика быстро перегружалась тяжёлыми мыслями, и ничего хорошего из этого не выйдет. Поэтому надо загрузить работой себя и своих новых подчиненных. Полковник собрал совещание из вверенных ему должностных лиц, расставил задачи и принялся лично разбираться в деталях предстоящей операции по выходу на поверхность.

– Если входная шахта уничтожена, то вместе с ней уничтожен подземный ангар. – Брилёв совместно с начальником инженерной службы изучал спецкарту местности. – Рассчитывать найти технику в Звёздном Городке малореально, вряд ли от него что-то осталось. Какие есть варианты?

– Кроме Городка можно поискать вот тут, – майор указал на отметку.

– Танкисты? – усомнился полковник. – Их пять лет назад законсервировали. Техники там много, но вся старого образца, на двигателях внутреннего сгорания. Электрической тяги не имеется. Топлива там нет, это стопроцентно, мы ничего не заведём.

– Топливо можно принести с собой, – произнёс майор. – У нас автономный запас почти шестьдесят тонн, возьмем пару бочек солярки, это почти двести километров хода для двух БМП, хватит дойти до Москвы и обратно.

– Тащить на себе две бочки по двести литров? – полковник покачал головой. – Там почти пять километров пешком, не считая километра, который придётся идти по тоннелю, возможно, частично засыпанному.

– К шахте пойдем налегке, – объяснил майор. – Пока механики разберутся с двигателями подъемника, остальные расчистят путь, если потребуется. Потом вернутся в бункер за топливом и довезут его к шахте на дрезине. Моя служба заранее соберет тележку, чтобы наверху не пришлось бочки таскать, катить телегу всё же проще. Пять километров по уничтоженной местности с таким грузом пройдем часа за два-три. Но это всё равно быстрее и надёжнее, чем посылать группу в Москву пешком. У нас имеется запас антирадиационных препаратов и скафандров из расчета на весь списочный состав. Можно собрать разведгруппу в количестве до двадцати человек, будет кому тащить. Антирад гарантированно действует в течение семи с половиной часов. В зависимости от индивидуальных особенностей организма этот срок удлиняется на период от пятнадцати до двадцати пяти минут. Хватит, чтобы выйти из зоны опасного заражения. Можно провести разведку в два этапа: найти технику, заправить и перегнать к шахте. Вернуться в бункер и провести детоксикацию последствий употребления антирада. На следующие сутки выдвинуться в Москву. Так у нас будет больше времени на преодоление опасных зон. Передозировки антирада лучше избегать, это приводит к разрушению внутренних органов. Если сидеть на антираде больше двух циклов, то после отмены препарата гарантированно придется полежать в госпитале. Наш лазарет неплохо оснащён, может, и справится. Я уточню у медиков.

– Выясните их возможности в плане максимальной загрузки, – велел Брилёв. – Наверняка нам придётся перевозить сюда из Москвы чьи-нибудь семьи. Этим людям может потребоваться медицинская помощь. Сколько человек мы сможем разместить, если потеснимся?

– Смотря как потесниться, – пожал плечами майор. – Можно устроить спальные места на каждом шагу, включая коридоры. Тогда человек пятьсот поместится. Только проблема не в этом. Наши запасы рассчитаны на три месяца, исходя из штатной численности личного состава. Продукты, топливо, медикаменты, воздушная кубатура помещений, мощность установок по очистке и регенерации воздуха и тому подобное. Чем больше здесь окажется людей, тем быстрее всё это закончится.

– Что вы предлагаете? – полковник с подозрением посмотрел на майора. – Бросить семьи на произвол судьбы и забыть о них? Стандартные бомбоубежища рассчитаны на трое суток автономии. Максимум, на пару недель! Серьёзная медицинская помощь там вообще не предусмотрена!

– Семьи половины личного состава бункера, – в глазах майора неожиданно появился стальной блеск, а в голосе явственно зазвучали нотки ненависти, – проживали на территории жилого массива, принадлежащего Звёздному Городку. Согласно инструкции, при объявлении сигнала «Атом» их эвакуировали в местное бомбоубежище. Крайний раз работы по его модернизации велись полвека назад, во времена строительства этого бункера. Но в отличие от нас, оно не зарыто на глубине в полтора километра. Связь с ним осуществлялась по подземному телефонному кабелю. Спустя пять часов после начала войны убежище перестало отвечать на вызовы. Ещё через тридцать семь минут оттуда позвонила женщина. Она умирала, её речь звучала невнятно и сбивчиво, но дежурный по узлу связи узнал по голосу свою жену. По Звёздному Городку ударили контактными боеприпасами. Бомбоубежище оказалось под эпицентром наземного термоядерного взрыва. Если верить её рассказу, через какое-то небольшое время был второй взрыв, приблизительно на месте первого. Впрочем, умирающая женщина могла ошибаться. Но убежищу хватило и одного удара. Половина тех, кто в нём находился, сгорели заживо мгновенно, большую часть остальных раздавило обрушением. Те, кто не погиб сразу, умерли от облучения. Неразрушенные остатки убежища погребены под землёй на глубине двадцати метров, но живых там нет. Воздух выгорел почти полностью, и жена дежурного по узлу связи говорила, что ей трудно дышать. К счастью, она умерла от облучения прежде, чем от удушья. С телефонной трубкой в руке, во время едва разборчивого разговора. Но успела сказать мужу, что оба их ребенка погибли без мучений, мгновенно, даже испугаться не успели. Дежурный позже сказал, что она соврала. Он почувствовал это по голосу. Она не хотела, чтобы он страдал ещё сильней, чем будет. Моя жена и сын тоже были в том бомбоубежище. И семьи ещё шестидесяти трёх офицеров. Остальные надеются, что их семьям повезло больше. Но беда даже не в том, что их семьи находились на территории Москвы, и эвакуационные команды, если они вообще успели, эвакуировали их в разные бомбоубежища согласно территориальному признаку. Беда в том, что после того, как межконтинентальные баллистические и прочие ракеты противника, шедшие в первой волне, произвели разделение боевой части на отдельные маневрирующие боеголовки, по Москве ударило более трёхсот зарядов по одним данным, и чуть менее пятисот по другим. ПВО перехватило порядка девяноста процентов целей, после чего перестало существовать, а обмен ударами продолжается. Поэтому личный состав нашего КП выполняет свой долг с неподдельным энтузиазмом, и люди готовы в зубах тащить приказы боевым частям и даже на своём горбу волочь их пусковые установки куда угодно, если бы только была такая возможность.

– Мне жаль, – Брилёв поспешил погасить зарождающийся конфликт, – искренне. Моя семья осталась в Москве, я даже не знаю, успели их эвакуировать или нет. Мы тут все в одной лодке. Но это не значит, что надо опускать руки.

– Не значит, – мрачно согласился майор, несколько успокаиваясь. – Но, если мы хотим перевезти сюда гражданских, нам нужно наладить обеспечение. Поставки всего необходимого с поверхности. А там, на поверхности, это «необходимое» ещё предстоит разыскать. Даже если наверху не всё сгорело в огне, тяжёлой строительной техники у нас нет, разгребать завалы нечем. Поэтому необходимо произвести разведку складов стратегических запасов, ближайшие склады «Росрезерва» вот здесь, – он сделал отметку на карте. – И выяснить, что случилось с «Подземстроем-1».

– С «Подземстроем»? – переспросил Брилёв. – Это четыреста километров от нас. Потратим много топлива. На стратегических складах его нет, компенсировать будет нечем. Хотя там должна быть техника на электрической тяге.

– В том числе пожарная и спасательная, – добавил майор. – Что там есть точно, я не знаю, но эта информация есть у генерала.

– Я её получу, – заявил полковник. – Я правильно понял, вы предлагаете в первую очередь провести разведку складов «Росрезерва»? Это в противоположной стороне от города.

– Да, – подтвердил майор. – Их надо взять под свой контроль как можно быстрее, чтобы избежать разграбления, самозахвата или мародерства, если они получили повреждения, из-за которых доступ к складам оказался открыт. Получив склады, мы получим средства к длительному существованию. Можно будет организовать спасательные работы и продумать вопросы размещения выживших. Если «Подземстрой-1» уцелел, то они смогут принять у себя на порядок больше людей, чем мы. Их бункер рассчитан на сто лет, если там возникнет паника, они могут запереться и все эти сто лет никого не впускать. Но если в нашем распоряжении будут стратегические запасы, паники можно избежать. Если люди поймут, что им не угрожает голодная смерть из-за перенаселения, то вместо самоизоляции окажут помощь уцелевшим.

– Логично, – согласился Брилёв. – Представьте мне свои соображения подробно, в письменном виде. Подготовьте рапорт как можно скорее.

– Сейчас на это нет времени, – возразил майор. – Инженерный отдел бункера невелик, у меня всего шесть человек, включая меня. Работы выше головы: надо изготовить тележки для транспортировки топлива, приготовить бочки, проверить исправность дрезины. Состав, на котором вы сюда прибыли, всё ещё стоит у платформы. Если из-за частичного обрушения бункерной полости его окажется невозможно отогнать в тупик, дрезину до свободных путей придется нести на руках. Это несколько тонн, никаких сил не хватит, даже если использовать механические усилители конечностей. Поэтому мы попробуем поставить её на временный колёсный ход. Разрешите заняться рапортом после того, как станет ясно, что со складами «Росрезерва». Так будет больше пользы.

– Разрешаю, – полковник скрыл раздражение. Майор оказался наглым и самоуверенным, позволяет себе слишком много: перечит, перебивает, не соглашается. Позже этот вопрос надо будет поднять перед генералом. Если майора бесит, что у него появился ещё один начальник, то это его личные проблемы! Пока же гнобить майора он не станет, похоже, майор оказался неплохим спецом, его можно использовать с толком. – Идите, занимайтесь подготовкой!

– Есть, – негромко ответил майор и, прежде чем уйти, добавил: – И ещё одно: нам надо понимать, что конкретно мы будем искать в Москве. У меня нет адресов бомбоубежищ и объектов Гражданской Обороны. Может, командование располагает такой информацией?

– Я займусь этим, – пообещал полковник.

Майор вышел, и Брилёв потянулся к карману за пузырьком с обезболивающим. Боль в контуженной руке усилилась, и он принял двойную дозу. Военврач бункера предостерегал от таких действий, но какая теперь разница?! Мир сгорает в термоядерном огне, тут бы лишний день прожить. Так что одной проблемой со здоровьем больше, одной меньше – это уже неважно. Полковник запил таблетки остатками воды из бутылки и несколько секунд разглядывал опустевшую ёмкость. Надо произвести инспекцию складов бункера и выяснить, что имеется в их распоряжении и в каком состоянии. По опыту службы ему было хорошо известно, что записи в руководящих документах не всегда отражают истинное положение дел. Не хватало ещё, чтобы какие-нибудь ОЗК оказались разукомплектованы, антирадиационные препараты просрочены или пара-другая коробок с сухим пайком тайно вскрыта и разворована личным составом, являющимся любителями рыбалки или охоты. Или торговли всем этим в интернете.

Инспекторская проверка продлилась до ночи, но крупных проблем не выявила. Чтобы не остаться один на один с мрачными мыслями, полковник разбирался с мелкими недочетами вроде несовпадения размеров скафандров радиационной защиты с индивидуальными размерами двух или трёх чрезмерно полных старших офицеров. За этим занятием его застал начальник инженерной службы.

– Мы изготовили две телеги для транспортировки бочек с топливом, – доложил он. – При необходимости на каждой уместится по две бочки. В телегу можно впрячься по четверо, этого хватит. В крайнем случае, кто-то ещё может толкать её сзади, человека два-три. Группа для действий на поверхности сформирована. Прошу разрешения на включение в её состав бойцов вашей охраны.

– Разрешаю, – полковник вспомнил о четырёх спецназовцах, сопровождавших его с секретным чемоданчиком. Его охраной они числились сугубо номинально, как только он попал в лазарет, генерал забрал их и назначил в охрану командного отсека. Чтобы не бездельничали. Потому что они с Брилёвым здесь лишние. Планировалось, что после доставки чемоданчика все пятеро вернутся в Москву, в командный бункер РВСН. Но всё сложилось иначе. – Что ещё сделано?

– Из того, что можно сделать внутри бункера, – всё, – ответил майор. – Осталось проверить дрезину и выяснить состояние путей. Для этого необходимо выйти из бункера во внешнюю полость.

– Собирайте личный состав у входного шлюза, – приказал полковник. – В полной выкладке. Я проведу проверку боевой готовности. Группа покинет бункер, как только это позволит обстановка. Через двадцать минут начинаю смотр. И обеспечьте меня локальной радиосвязью!

Майор удалился, и Брилёв направился в командный отсек. Санкционировать выход из бункера может только генерал, и он не сделает это до того, как станет окончательно ясно, что обмен ударами прекратился. Рисковать людьми никто не будет, и это правильно. Но доложить обо всём лучше заранее.

– Что у тебя? – генерал-лейтенант обнаружился ещё более замученным, с явными следами передозировки транквилизаторов. Значит, спать так и не ложился. Отметок на стратегической карте, обозначающих уничтоженные цели и потерянные подразделения, стало раз в десять больше.

– Все системы бункера функционируют штатно, – доложил Брилёв. – Мною разработан план спасательной операции с целью эвакуации семей личного состава из районов с высокой степенью опасности. Для повышения эффективности спасательных мероприятий необходима информация о точном местоположении бомбоубежищ…

С десяток секунд генерал слушал Брилёва, потом прервал и устало произнёс:

– Одобряю. Как только всё это прекратится, сделаем, что сможем. Подготовьте подробный план.

Генерал-лейтенант отвернулся и занялся разговором с одним из операторов боевых постов. Брилёв окинул взглядом карт-планшеты, тщательно оценивая обстановку. Какие-то мобильные ракетные подразделения ещё держались, немного, и все за Уралом. Железнодорожных ракетных комплексов уже не было, либо отстрелялись полностью, либо были уничтожены. Противник засыпал территорию страны термоядерными ударами тщательно и в несколько слоёв. Мы ответили тем же. Арсенал у нас был меньше, но с учетом того, что союзники тоже выпустили всё, что у них было, врагам должно было достаться ещё сильнее, чем нам. Понять бы ещё, что творится наверху… Брилёв поймал на себе злой генеральский взгляд и направился к выходу. Едва мощный люк захлопнулся за его спиной, один из стоящих на охране спецназовцев спросил:

– Товарищ полковник, разрешите обратиться! Что там, наверху? Кто-нибудь уцелел?

Брилёв обернулся и хотел ответить, как вдруг бункер тряхнуло, словно получивший удар мяч, раздался тяжёлый оглушительный грохот, и всех расшвыряло в разные стороны, словно кегли. Полковник врезался во вспучивающуюся пузырём стену, черепную коробку и повреждённый локоть пронзило болью, и он потерял сознание.

Взрыв, едва не стоивший ему жизни, на самом деле произошёл далеко от их станции. Так впоследствии объяснил Порфирьев. Если бы били по «Смоленской», то прицельный удар контактным термоядерным боеприпасом уничтожил бы станцию полностью. Скорее всего, били по стратегическим объектам глубокого заложения, расположенным неподалёку, под Кремлём и Киевской площадью. Мощные взрывы вызвали катастрофические смещения грунтов, и прилегающие к ним подземные тоннели схлопнулись, словно бумажные. Те, что находились несколько дальше, частично обвалились, частично оказались полузасыпанными. Их убежище тоже пострадало. Станция «Смоленская» избежала обрушения, потолочные своды дали несколько крупных трещин, но в целом выдержали. Станция «Плющиха» обрушилась, и сотни людей были раздавлены тоннами рухнувшей породы. Что стало с теми, кто успел разместиться внутри вагонов, неизвестно, переход на «Плющиху» во второй половине своей протяжённости полностью засыпан обрушением. Если судить по тому, что произошло на самой «Смоленской», то все они погибли.

Потому что уходящие от «Смоленской» тоннели Синей ветки расплющило вместе со стоящими в них составами, наполненными эвакуированными людьми. Уцелели лишь участки протяжённостью в несколько десятков метров, непосредственно примыкающие к платформам. Порфирьев назвал это «относительным везением». Сказал, что могло быть хуже, потому что потенциальные цели для вражеских ударов расположены в опасной близости. Мол, с самого начала он был уверен, что тоннели не выдержат, потому что проходят через опасные зоны, вопрос был в том, выдержит ли станция и то, что к ней примыкает. Поэтому и не хотел уходить слишком далеко от платформ.

Его расчеты частично оправдались. Когда на поверхности начались первые термоядерные взрывы, все, кто ещё был на улице, бросились к метро, искать спасения. Полицейское оцепление хотело жить не меньше остальных, да и не сдержать им такую толпу. Мгновенно вспыхнула жестокая, животная давка, управляемая только одним рычагом – инстинктом выживания. Сотни людей были затоптаны насмерть ещё до того, как непосредственно над высоткой МИД разорвался воздушный термоядерный боеприпас. Обезумевшая толпа хлынула в метро, размазывая друг друга по полу и стенам. Самые слабые погибли прямо в толпе, сдавленные со всех сторон. Рвущийся к эскалаторам людской поток принёс с собой множество трупов, умерших от невозможности сделать вдох и сломанных ребер, проткнувших внутренние органы. После начала паники в метро не попало живым ни одного ребёнка, но жуткий кошмар на этом не закончился. Толпа смела ограничители, барьеры турникетов и рамки металлодетекторов, и ринулась вниз по эскалаторам и по наклонным плоскостям между ними, налетая на обломки укрепленных там осветительных ламп. В считаные секунды спуск превратился в кровавое, хаотичное и жуткое падение: люди спотыкались об упавших, падали сами, катились вниз по телам кричащих от боли затаптываемых несчастных. Половина добравшихся до платформ получила травмы различной степени тяжести, многие погибли.

Остальная людская масса хлынула на платформу и внутрь стоящих на ней составов. Безжалостная животная давка вспыхнула и здесь. Тех, кто разместился у края платформ, сбрасывало на рельсы, оказавшихся в западне внутри вагонов детей вминало в металлические стены. Почти во всех вагонах оконное стекло не выдержало давления и вылетело наружу, что спасло многих. Вместо того чтобы быть раздавленными, люди выпадали из вагонных окон, получая травмы, но сохранив жизнь. Где-то в этот момент прямо над входом в метро произошёл термоядерный взрыв, и людской поток прекратился. Говорят, камеры наружного наблюдения зафиксировали взрыв над высоткой МИД прежде, чем сгорели. Антон сомневался в том, что всё было именно так, ведь камеры должны смотреть сверху вниз, да и застройка вокруг входа на станцию выше, чем здание самой станции, но какая теперь разница? Может, были ещё какие-нибудь камеры, или даже картинка с веб-камер, установленных на мидовской высотке. Одно было ясно точно: наверху взорвался термоядерный заряд, и все, кто ещё был на поверхности, сгорели заживо. Ударная волна размозжила вход в метро, и больше сверху никто не спускался. Эскалаторы очистились от рвущихся вниз людей и оказались залиты кровью и заполнены телами затоптанных. Давка на платформе начала стихать, а потом всё вокруг вздрогнуло, словно началось землетрясение, и потолок с громким хрустом треснул.

Говорят, в тот миг толпа замерла, и давка прекратилась окончательно. И в резко наступившей тишине был хорошо слышен хруст ломающихся стен, душераздирающие крики, и грохот обрушающихся сводов на соседней «Плющихе». Из перехода ударила волна пыли и земляного крошева, и все попадали, кто куда. Многие полезли под вагоны, чтобы укрыться от обвала, но почти сразу тоннели начали схлопываться и обрушаться, и из их глубины тоже хлынули воздушные массы, несущие частицы грунта и осколки камня. Кого-то посекло, кто-то получил баротравму, у кого-то не выдержало сердце, многие потеряли сознание. Тряска продолжалась несколько часов, то пропадая, то начинаясь вновь, количество и длина трещин на потолках и стенах увеличились, и люди с ужасом смотрели на сыплющиеся из них земляные струйки.

Участок тоннеля, где стоял состав, в котором укрылся Антон с семьёй, испытал частичное обрушение. Вагоны засыпало обвалом, но надёжная конструкция, в которую инженерами был заложен запас прочности на случай возможных катастроф, выдержала деформационные нагрузки. Вагоны местами покорёжило, но все остались живы. Тем, кто находился внутри составов, стоящих глубже по ходу протяжённости тоннеля, повезло меньше: тоннели раздавило в лепёшку вместе с вагонами. Когда Антон очнулся, единственное, что он сумел разглядеть, были руки Порфирьева, перевязывающие ему разбитую голову. Их вагон оказался частично засыпан обрушением и погружен во тьму, озаряемую фонариками личных коммуникаторов. В первые минуты все пытались выбраться из вагонов и пробираться назад к платформам, но Порфирьев сказал, что спешить смысла нет. Раз вагоны не раздавило сразу, значит, обрушения минимальны, и можно оставаться на месте.

– Если по нам прилетит прямое попадание, погибнут все, – без особых эмоций заявил он Антону. – И те, кто в вагонах, и те, кто на станции. Станция сложится даже раньше тоннеля, у неё объём больше. А тут хоть какая-то крыша над головой. Мелкие камни не страшны. Вычистим вагон и останемся здесь. Если кто из соседей уйдет, то будет больше места. И воздуха.

Не все, кто его слышал, последовали этим рекомендациям, но Дилара согласилась сразу же. И впоследствии оказалась права. После того как все, кто посчитал нужным, выбрались из вагона и начали пробираться по захламленным путям к платформам, Порфирьев принялся выбрасывать за борт весь мусор: выдавленные стёкла, куски облицовки, каменные обломки. Оставшиеся последовали его примеру, и места в вагоне действительно стало больше. Когда Антон задал ему вопрос, почему вместо того чтобы выбираться отсюда, он занимается сомнительным благоустройством, тот ответил с нескрываемой насмешкой.

– Ядерная война, – грубый голос копошащегося в полутьме амбала звучал ещё более зловеще, – вопреки представлению гражданских знатоков, длится дольше, чем показываемый в тупых киношках эпический момент вырастания ядерных грибов над цветущим мегаполисом. Действительность может оказаться чуть более длительной. Дня два-три или даже четыре, до тех пор, пока воюющим сторонам будет чем стрелять или пока не закончатся сами стреляющие. Если уж дело дошло до ядерной мясорубки, то каждый попытается сделать так, чтобы противник не просто понёс много большие потери, но и лишился любой возможности если не выжить, то хотя бы нанести отсроченный удар. Ты же не хочешь, чтобы какой-нибудь американский генерал, обезумевший от жажды мести в силу того, что его семья и прочие радости жизни сгорели в термоядерной геенне, отсиделся где-нибудь в подземном бункере и выпустил по тебе и твоим детишкам ракету-другую через пару месяцев после того, когда ты будешь убежден, что всё закончилось, поэтому покинешь убежище и будешь пытаться отстроить хоть какой-то быт?

– Не хочу, – Антон болезненно поморщился, ощупывая забинтованную голову.

– Вот и никто не хочет, – Порфирьев вернулся к вышвыриванию каменных обломков за борт. – Ни мы, ни они. Поэтому все будут бить друг по другу до последнего, то есть ещё долго. Воздушные взрывы превратят в руины объекты вражеской инфраструктуры и выжгут местность, на которой могут скрываться мобильные пусковые установки и прочие силы и средства противника. Контактные удары разворотят в раскаленную труху стратегические цели, находящиеся на поверхности, но слишком хорошо укрепленные для того, чтобы погибнуть от воздушных взрывов. Воздушный ядерный взрыв самый разрушительный, но это касается не всего, созданного пытливой инженерной мыслью. В мире достаточно объектов, требующих персонального подхода к уничтожению.

Амбал отправил в разбитое окно помятое оконное стекло, сплошь истрескавшееся и сложившееся едва ли не в гармошку, и продолжил:

– А для того чтобы противник не пережил всё это внутри сверхглубоких бункеров, существуют спецбоеприпасы, разрушающие объекты глубокого заложения на глубине до километра и более. И каждый уважающий себя участник ядерного апокалипсиса обязан такими боеприпасами воспользоваться. Зря что ли изобретали, производили и ставили на вооружение? Так что сидеть нам здесь ещё долго. И лучше позаботиться о комфорте здесь, раз уж это место оказалось нашим. Там, на станции, комфорта может быть гораздо меньше.

Но истинное положение дел оказалось намного ужасней. Станция превратилась в подземную западню. Сопряженные со «Смоленской» перегоны засыпало обрушениями, в тоннелях, примыкающих к станции, фактически уцелело по полтора состава, соседнюю «Плющиху» раздавило обвалом, единственный выход на поверхность был разрушен и представлял собой сплошное нагромождение обломков здания. Вариантов выбраться из подземного мешка не было, каких-либо запасных шахт или лифтов, ведущих на поверхность с пятидесятиметровой глубины, также не имелось. Три с лишним тысячи человек находились в подземной ловушке, угрожающе содрогающейся от приходящих извне тяжёлых вибраций. Но это было только начало всех бед.

После того как станцию перестало трясти, и землетрясения из постоянных стали периодическими, уцелевшие работники метрополитена и сотрудники полиции попытались восстановить порядок и наладить временный быт. Сразу же оказалось, что среди спасшихся людей имеется много раненых и ещё больше нуждающихся в мелкой медицинской помощи. Больше полусотни человек получило переломы и травмы различной степени тяжести во время жестокой давки, ещё полтора десятка покалеченных людей удалось вытащить из-под завала, под которым оказалась погребена половина перехода на станцию «Плющиха». Врачей среди выживших не нашлось, но обнаружилась женщина-педиатр и четыре или пять младших медицинских работников, которые вместе с дежурным фельдшером станции взяли на себя заботу о пострадавших. Раненых разместили в служебных помещениях, но имевшихся на станции медикаментов на всех не хватило, и из-за проблем с перевязочным материалом медработники обратились к людям с просьбой помочь, кто чем может. В итоге на бинты пошли простыни, но нехватку медикаментов преодолеть не удалось. Без антибиотиков многим раненым становилось всё хуже, и помещение для отдыха станционного персонала превратили в подобие реанимационной палаты.

Другой проблемой стало обилие трупов. Изуродованные давкой тела устилали окровавленные ступени эскалаторов, беспорядочной кучей лежали у их подножия, в раздолбанных обрушениями составах погибших было ещё больше. Порфирьев, закончив расчищать свою часть вагона, вылез наружу и минут десять лазал там с мощным фонарём в руках. Антон ещё тогда подумал, что амбал вряд ли успел собрать все свои вещи после объявления эвакуации. Наверняка этот рюкзачище был подготовлен им заранее, это вполне в духе асоциала-мизантропа. Значит, у Порфирьева имеются какие-либо полезные вещи, и Дилара права, нужно держаться к нему поближе и не раздражать. Если верить офисным слухам, Порфирьев тайно является то ли расистом, то ли нациком, в общем, ненавидит нерусских, но тщательно это скрывает. Впрочем, теперь Антон в этом сильно сомневался. Если судить по взглядам, которыми он зыркает на людей, и напрочь отсутствующей теплоте в манере общения, Порфирьев ненавидит вообще всех, и скрывает это совсем не тщательно. Хорошо, что асоциальный брутал держит себя в руках, но кто знает, как долго так будет продолжаться? Поэтому лучше его не раздражать, сейчас главное – выжить, а в условиях отсутствия цивилизации лучше всех выживают кровожадные хищники. Хотя лично Антон чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы рядом вместо Порфирьева были бы братья Дилары. При первой же возможности надо связаться с её родственниками.

– Прошу внимания! – злобный рык вернувшегося в вагон Порфирьева никак не коррелировал с понятием «прошу». – Мужчины, кто не боится крови и трупов, прошу собраться у вагона! Нужно собрать погибших и перенести как можно дальше. Неизвестно, сколько нам придется здесь просидеть, когда трупы начнут разлагаться, мы тут дышать не сможем. От них надо избавиться сейчас, пока это несложно.

Сказать, что его слова шокировали обитателей вагона, было бы преуменьшением. На зов Порфирьева откликнулось всего двое мужчин, но амбал прошёл по вагонам до самой платформы и насобирал довольно большую команду. Выяснилось, что весь состав, которому принадлежал их вагон, более-менее выдержал частичное обрушение. Погибших в вагонах не было, но среди тех, кто на момент камнепада находился за бортом, почти всех убило или ранило. Многие испытали настолько сильный шок, что долго не могли заставить себя выползти из-под вагонов, куда чудом забились прямо под падающими сверху обломками. Три часа команда добровольцев выносила на платформу раненых и собирала тела погибших. Трупы относили как можно дальше в тоннель перегона, туда, где стоял третий по счёту состав. Его ближние вагоны сильно деформировало, дальние расплющило вместе с тоннелем, погибших было большинство. Мертвецов складывали непосредственно у границы обвала, и Порфирьев заявил, что позже, если потребуется, придётся вручную сложить нечто вроде баррикады между захоронением и жилой зоной, чтобы хотя бы частично снизить распространение трупного запаха.

Пока Порфирьев занимался уборкой тел, Антон с Диларой закончили обустраивать свою часть вагона. В процессе этого они перезнакомились с товарищами по несчастью, и все собрались на обсуждение сложившейся ситуации. Многие получили царапины и ушибы, не у всех имелась еда, с водой было ещё хуже. Поэтому было решено отправить активистов к администрации станции и выяснить, что сотрудники метрополитена планируют предпринять дальше. Антон, как инженер-механик, был избран старшим вагона и с двумя активистами направился к платформе. Освещения в тоннеле не было, в некоторых вагонах ещё горели уцелевшие осветительные приборы, но машинисты берегли аккумуляторы, и напряжение подавалось минимальное. Чтобы не споткнуться о лежащие всюду тела и обломки, Антон включил фонарик коммуникатора. Световое пятно выхватило из полумрака бездыханное тело со следами множества подошв на окровавленной сорочке, и Антон невольно отвёл глаза. В этот момент всё вокруг вновь затряслось, сверху посыпалось земляное крошево, и все трое бросились к дверям ближайшего вагона. Но распахнутые двери оказались заблокированы вырванной лавкой, за которой заняли оборону какие-то люди, и внутрь вагона их не пустили. Пришлось в ужасе спасаться от обрушения под вагоном, в лотке между рельсами. К счастью, обвала не произошло. Землетрясение продолжалось секунд двадцать, после чего всё стихло.

Выбравшись из-под вагона, Антон со спутниками столкнулись с несколькими полицейскими, с тихой руганью стряхивающими с себя земляную пыль. Оказалось, что полиция выясняет положение дел, чтобы понять истинную картину случившегося на станции. Активистов хотели было отправить назад до особого объявления, но узнав, что по специальности Антон инженер-механик, старший из полицейских выдал им одного из своих людей, и тот повел всех к начальнику станции. Попав на платформу, Антон пришёл в ужас от увиденного. Пол в кровавых разводах, поверх которых на чем придется разместились сотни людей. Места не хватает, стоящие у платформ составы переполнены, отовсюду несут тела, не понять, живые или мёртвые, какие-то люди ходят по залитым кровью эскалаторам и стаскивают со ступеней тела погибших, и у подножия эскалаторов образовались целые штабеля из мертвецов… Психика не выдержала настолько чудовищного зрелища, и Антона вырвало. Заметив, что его накрывает тошнота, из сидящей и лежащей на платформе толпы выскочили двое и схватили Антона под руки. Но вместо того чтобы помочь, они грубо стащили его на пути, не обращая внимания на протесты сопровождающих.

– Смотри, куда блюёшь! – зло процедил один из них. – Там люди с детьми сидят!

С этими словами они оставили содрогающегося от приступа рвоты Антона и влезли обратно. Кто-то из толпы посоветовал возмущающимся спутникам Антона заткнуться и катиться отсюда, пока их всей толпой не заставили вычищать следы рвоты. Активисты обратились к сопровождающему их полицейскому, но тот лишь отмахнулся. Пришлось подчиниться большинству. Антон попытался отдышаться, но сделать это не получалось. Здесь, на рельсах у платформы, всё было загажено рвотными массами, и вонь от них провоцировала новые приступы тошноты. Он понял, что не первый, кого стошнило при виде растерзанных трупов. Незанятого составами места у платформы было немного, все, кого тошнило, старались добраться досюда, и восстановить дыхание тут невозможно. Активисты тоже это поняли, и Антону помогли забраться на платформу. Там ему стало легче, и полицейский повёл их дальше.

Попасть в офис дежурного по станции оказалось нелегко. Всё было забито людьми, желающими попасть к начальству станции, их громкие нервные требования сливались в непонятный гвалт, ещё более усиливающий паническую напряжённость и всеобщую истерию. Выяснилось, что как такового начальника станции нет, управление взяли на себя двое: капитан полиции и кто-то из старожилов станционного персонала. Полицейский пытался успокоить рвущихся к нему людей, призывал соблюдать порядок, что-то записывал на одном листе, составлял какие-то списки на другом, и устало твердил одну и ту же фразу:

– Граждане, возвращайтесь на свои места! Чтобы организовать выдачу воды и прочую помощь, мы должны знать точное количество людей и их состояние! Бессмысленные перемещения сильно усложняют нам эту задачу! Возвращайтесь на свои места и ждите появления сотрудников полиции и метрополитена! Они проведут перепись граждан и составят списки с учетом ваших комментариев! На основании этого мы сможем начать распределение воды!

Новый приступ землетрясения прервал его слова, но на этот раз трясло совсем слабо, и это лишь придало сил орущим на него людям. Все наперебой требовали для себя и своих семей кто врача, кто воды, кто сухой паёк, который, по их мнению, должен храниться на станции на случай катастроф, кто-то желал получить мобильную связь или доступ в сеть. Некий очень полный мужчина, красный от возмущения, стирал со лба пот и одновременно тыкал в капитана какими-то корочками, обещая огромные проблемы, если ему с семьёй сейчас же не предоставят отдельное помещение. Остальных воплей в звенящем гвалте было не разобрать, и Антон растерялся, не зная, что делать дальше. Сопровождающий их полицейский куда-то пропал в этой толпе, активисты оказались более решительными и вклинились в ряды требующих, заставляя капитана внести их фамилии в какие-то списки у него на столе, назначение которых вряд ли понимали сами. Антона оттеснили к стене, и он потерял капитана из виду.

– Идите за мной! – кто-то взял его за рукав, громко шепча в ухо. – Сюда!

Пожилой человек в штатском крепко держал его за руку и решительно пробирался через толпу к выходу. Антон поспешил следом и с трудом выбрался из служебных помещений.

– Вы инженер-механик? – негромко поинтересовался человек, отводя его подальше.

– Да, это я, – Антона невольно передернуло при виде детского трупа, который проносили мимо двое добровольцев. Похоже, ребёнок мучительно погиб в давке, и его тело только что сняли со ступеней эскалатора. – А вы кто?

– Я Артур Рамзанович, дежурный по станции «Смоленская», – представился собеседник. – Сейчас мы вместе с капитаном полиции исполняем обязанности администрации. Мне указал на вас один из его сотрудников.

– Где ваша униформа? – Антон с подозрением разглядывал собеседника. – Если вы дежурный?

– Я её специально снял, – объяснил тот. – Только что. Чтобы мы могли поговорить. Иначе люди не дадут мне этого сделать. Вы видели, что творится в диспетчерской! Позже я надену её снова, так легче добиться от людей понимания. Как ваше имя, молодой человек?

– Антон Овечкин. Можно просто Антон. Скажите, Артур Рамзанович, что происходит? Когда прибудут спасатели? Разве нас не должны перевезти в специально предназначенные для ядерной войны убежища? Как долго мы будем здесь находиться?