Разводы (сборник) бесплатное чтение

© Слава Сэ, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Рассказы

Одна взрослая дочь ходила печальной. Её абстрактный отец спросил: «Почему ты грустная?»

– Понимаешь, мы вроде бы предохранялись… – ответила дочь.

Всё сделалось вмиг голубым и зелёным. Прошли апатия и зубная боль. Путешествовать расхотелось. Пропал интерес к развитию дачи. Запас денег из нормального стал ничтожным.

Чтобы стать отцом, достаточно поздравить с 8 Марта случайную женщину.

Чтобы НЕ стать дедом, нужно носить ожерелье из человеческих ушей и раз в месяц бегать по району с окровавленной саблей.

Знакомый мафиозо говорит, женихи его дочери даже цветы дарят в костюме радиационной защиты.

Я не вступил в мафию, когда звали. И теперь пожинаю плоды. Я сказал взрослой дочери:

– Давай без глупостей. Что принесёшь – всё будет наше. Ребёнок – это не конец света, несмотря на обилие общих признаков.

Я вспомнил, как готовить домашний творог с бананом. И что хаггесы лучше памперсов. И что если у ребёнка холодные ладошки, значит, температура растёт.

Я наметил себе переклеить обои. Кроватку купить по объявлению. Записаться в детский сад. Договориться о скользящем графике на работе. Гулять с коляской собрался в сквере за школой, где насрано, но зелено.

Женщины любят ёмкие фразы. Предложение «Мы вроде бы предохранялись» круче романа «Гордость и предубеждение», в котором за 600 страниц ни одной действительно неловкой ситуации, а всё только шуточки и танцы.

Также женщинам нравятся двойные смыслы. Например, шутка о бурундуке. Напомню:

Абстрактная женщина сказала мужу:

– Юра! У нас две полоски!

– Две полоски? Ты купила бурундука?

Тут мужчины пожимают плечами, потому что не знают, как выглядит тест на беременность. А женщины хохочут.

Через три дня взрослая дочь сообщила:

– Бурундука не будет.

Заметьте, эта фраза круче уже двух романов. В ней сначала всё случилось, а потом всё рассосалось.

А я-то уже сделал мысленно ремонт, установил кроватку, составил меню, где 100 % витаминов, и приготовился не спать до 2024 года. В четвёртый раз отучился в школе (тоже мысленно). Вырастил из сюрприза хоккеиста или балерину.

Целая жизнь вдруг развеялась. Снова можно ехать на дачу, пилить старую яблоню. Только зачем это всё… без бурундука.

Теперь, если спросить, как провёл выходные, абстрактный отец измождённо падает лицом в стол. И молчит. Он не умеет изъясняться так ёмко и многозначительно, как это делают женщины.

Зощенко писал, что голому человеку в бане некуда спрятать номерок. Это не совсем так. Для одного номерка всегда найдётся место. Не такой он крупный. Благодаря удачной форме номерок влезет в любой, так скажем, монетоприёмник.

Во-вторых, любая женщина из бани моего детства могла спрятать на себе до сотни номерков. Чем лучше у женщины аппетит, тем больше на ней удобных складок. До трёх килограммов кокаина можно рассовать, и никто не догадается.

Однажды номерки отменили. Ключи стали выдавать по цифрам на тазике. Сдаёшь тазик – домой идёшь одетым. Эта изощрённая бухгалтерия давала сбои. У одной купальщицы украли всю одежду вместе с тазиком. Попарилась, называется. Голая, зарёванная, сидела она в раздевалке, красиво переплетя ноги. Писала жалобу. Старуха-ключница бегала к ней домой за новой одеждой. Будила мужа, рылась в шкафу. Потом они дружили семьями – целая история.

Однажды в бане моего детства погас свет. Я остался один на один с неосвещёнными произведениями Рубенса, это довольно страшно. За стеной мужики заржали, построились и вышли. Спасибо армии родной за этот навык. А женщины стали совещаться. Они полагаются на разум, а не на устав. Одна говорит, пойдёмте все направо. Но многие и днём не помнят, где право, а тут ночь. Дамы ползали вдоль лавок, повизгивая при встречах. Боялись обжечься о кран с кипятком.

Вдруг в баню вошёл мужчина с зажигалкой. Ничего не увидел, позвал тихо – Оля!

Его поймали, поцеловали, отобрали светильник. Женщины ходили за огоньком как мотыльки. Их слабо подсвеченные лица были вдвойне красивы. Нестройным облаком они вышли в раздевалку. Причём мыло и мочалку все взяли, а тазики забыли. Бабка-сторож не стала вредничать, открыла сразу все шкафчики. Одевались тоже в сумерках, на улицу выходили с бирками в самых неожиданных местах.

Больше я в женском отделении не мылся. Но навсегда запомнил, как рады бывают девчонки простой зажигалке.

Я рассказал эту историю жене. Оказывается, и с ней такое случалось. Однажды в её баню вошёл монтёр и стал менять лампочку. Не обращая внимания на окружающую красоту и беззащитность. От пережитого ужаса Лариса разлюбила термы всех видов и моется с тех пор в одноместном душе.

Я спросил, видит ли она какие-нибудь различия между нашими историями? Моя, например, про ужас маленького мальчика, попавшего в западню среди толстых женщин. А её – что-то там про подглядывание.

– Разница огромна! – сказала Лариса. – Я девочка, а ты мальчик. Мой шок куда тяжелей. Он монтёр, а я голая. Представляешь?

Я могу представить голой кого угодно. Я в детстве мылся в женской бане. У меня вся литература на этом построена.

Женщина всегда хочет к морю, но стесняется сказать прямо. Она абстрактно жалуется на ненастье. Покашливает выразительно. Зябко кутается. Измеряет температуру, свою и на улице. Как бы вопрошая, вот эта разница между 36,6 и -20 ни о чём не говорит? И только в самом крайнем случае, за пять минут до истерики может сказать: «Я замёрзла, отвези меня в Канны».

Я заметил, жара на даче женщине не подходит. Хороший климат начинается не ближе чем за тысячу километров от дома. Лишь где-то в Таиланде, ко всему прилипая, за минуту до теплового удара, она скажет: «Как же здесь хорошо, спасибо за этот подарок».

Я не люблю обобщений, поэтому возьмём конкретную мадам Попову. Её муж, месье Попов, отправил жену на курорт. Через месяц получил письмо:

«Вынуждена задержаться. Пришли ещё денег».

И всё. Никаких «целую в бусю». Или подпись «твой хомячок» хотя бы. Одинокая точка в конце. Похожая на дырочку от пули.

Попов заподозрил неладное, но искать жену не поехал. Не позволила северная гордость. Я пошёл примирять Петрова с обстоятельствами жизни.

Женщину можно утешить путешествием, белым вином и тонким наблюдением о том, как страдает без неё её бывший и какой он подлец.

Попову такое не подходит. Мужчину можно утешить конкретными цифрами. Например, «твоя машина ест всего 9,3 литра на сотню!» или «окунь на 472 грамма!». Свойства автомобиля/ружья/велосипеда/рыбы мужчина приписывает себе. А личные качества – рост, лысина и талия – к нему не относятся. За эти параметры отвечает жена, это её личный позор.

«Сам-то я не толстый, просто она меня раскормила», – объясняет мужчина историю раздавленного мопеда.

Ещё раз, качества железяк – заслуга мужчины. А толстожопие и косоглазие суть проделки жены. Так что хвалите его мормышки и станете лучшим другом.

Второй шаг, напитки. Тут понятно, на сухую о любви не поговоришь.

Третий шаг – нужно похвалить его бывшую. Следует сказать: «У твоей сколопендры отличные сиськи всё-таки!»

Объясню: быть брошенным потрясающей женщиной почётно. Называя же беглянку тупой коровой, вы намыливаете другу петлю. Запомнили? Бабу – хвалим!

Четвёртый шаг: никуда не едем, пьём на месте.

Составив себе этот психологический конспект, я отправился утешать Попова. Дело было прошлой зимой, в холода. Попов живёт в Кокорякино, в очень старом доме. В этом же доме живёт привидение бабки. Старуха скрипит по ночам и прячет нужные вещи, особенно носки.

Попов сказал, что сам виноват. Он не объяснил жене красоту севера. Прорубь после бани, мороженое в январе. А голоногие проститутки на морозе! А выносить мусор в трусах сквозь снежный буран? Не об этом ли плачут наши эмигранты в Коста-Рике?

Сам Попов всегда рад прийти в тёплый дом, звеня остекленевшими ушами.

Теперь немного про тёплый дом. У Попова замечательная печь. Попов сам её построил и очень любит рассказывать про КПД. У печи три дверцы и пять заслонок. Работает на картофельных очистках. Попов показал, как запускается этот звездолёт.

Он побежал по этажам, регулировал заслонки, напустил дыму. Дышать в форточку запретил, ибо всё тепло уйдёт на улицу. Пришлось лечь на пол, в тонкий слой кислорода. Когда воздух в доме закончился совсем, мы выскочили через окно в чудесный яблоневый сад. Привидение бабки выскочило следом. Призракам тоже нужен воздух, оказывается.

Не все печи в Кокорякино столь технологичны. Многие выдувают дым в трубу по старинке. Попов по запаху определил, кто из соседей топит дровами, кто углём, а кто газетами и что в этих газетах написано. Жизнь на природе развивает в человеке множество ненужных навыков.

Ночь, мороз. Сидим, дышим. Вдруг за забором прямо из снега поднялся человек. Постоял немного и ушёл.

– Это Серёга, – сказал Попов. – У него канализация замёрзла. Он теперь в саду закаляется. В Кокорякино великое оледенение даже не заметят, настолько люди близки к природе. Вон там (указал на Зюйд-Вест) в сугробе спит Володька. Устаёт на работе. От него тоже жена ушла, к армянину. Моя хотя бы с французом сбежала. Климат им не тот. Нормальный климат. Тульская область третий год подряд возглавляет список жарких стран со второго по пятое июня. В эти дни, если закрыть глаза, нос и слепней отогнать, Кокорякино не отличишь от Сен-Поль-де-Ванса.

Я снова похвалил жену Попова, его печь, автомобиль и удочки. Ещё сказал, с точки зрения женщин Заполярья – мы знойные южане. Если в брачную газету «Гормон Якутии» написать про дом под Тулой, волна невест ударит в ворота и даже снесёт их.

Мы стали фантазировать о том, какие мы клёвые с точки зрения женщин Якутии. Эти наши роскошные сады, наша теплынь по шесть недель в году. Глупо из такого рая скакать во Францию, искать сбежавшую жену, стучать в дупло картавым соперникам.

К тому же она сама вернётся. Когда осознает. Ещё драться будет с якутянками. Так сказал Попов и пошёл колоть дрова.

Маша ходит в школу с какой-то радостью. В речи её зачастили слова-паразиты Никита, Денис и Матвей. Возвращается ещё трезвая, но уже с голыми ногами. А у меня даже ружья нет.

В детстве она носила домой каких-то жалких котят, кругом больных. Боюсь, жениха принесёт такого же. Ради нормального кандидата я готов вмешиваться в выборы и устроить революцию.

Маша – фантастический лодырь. Скорей всего, её вернут домой прямо в свадебной упаковке. Мне за неё радостно и стыдно. Я показывал дочери, как выглядят швабра и пылесос, два слагаемых женского обаяния. Учил её готовить. Предложил рецепт щей, не требующий мелкой моторики. Открыл удивительный мир кипятка и кислой капусты. Маша пришла на кухню в пальто (у нас плохо топят), забралась с ногами в кресло и стала читать Бродского вслух, чтобы мне не было скучно её учить.

В свои щи я добавляю вообще всё. Они неплохая замена второму и третьему блюдам.

В этом рецепте Маше понравилась плавность моих движений, морковь на обоях и пламя в потолок. Больше, говорит, ничего не запомнила.

Однажды Машины дети захотят есть. В тот день она снимет пальто и сварит свою первую кашу. Блюдо выйдет крепким, как цемент, и таким же вкусным. Семью сначала придётся пороть, чтобы не выплёвывала. Потом люди привыкнут и даже попросят добавки.

Успокоив себя этими фантазиями, я перешёл от кулинарии к красоте. Показал, как ходят фотомодели. Потом некоторые приёмы кокетства. Я умею двигать бровью, плечом и бедром одновременно. Я знаю, как выглядят текучесть и ранимость. Первая моя любовь однажды наклонилась за сумочкой – колени вместе, спина прямая – и я тридцать лет уже помню тот изгиб. И даже могу показать на себе.

Вторая любовь умела ассиметрично улыбаться. Третья садилась на шпагат. Четвёртая показала однажды свои рентгеновские фото, там был удивительно красивый позвоночник.

Маша игнорирует мои рекомендации. Говорит, это у неё не сиволапость, а трогательная несобранность. И вообще, главное в любви – это любовь. А я видел любовь и поэтому как раз волнуюсь.

Младшая дочь Ляля тем временем выкрасилась в чёрный, носит штаны с дырами и слушает страшный рок. Поцелуи и обнимашки – для слабаков, все пацаны – отстой. Сладкая моя конфетка.

Сантехники боятся полнолуний. Журнал вызовов подтверждает: на луну реагируют не только сумасшедшие бабушки, но также нормальные девушки, матери семейств и почему-то старший офицерский состав. Чувствительность к фазам луны проявляют также трубы любого возраста, краны и унитазы.

Прошлая пятница с точки зрения астрологии была ужасна. Одновременно случились затмение, полнолуние, противостояние Марса и ретроградный Меркурий. И когда мне сказали, что где-то прорвало трубу, а в другом месте взорвался унитаз – я удивился. Чем таким важным в этот день занимались прочие трубы и унитазы, а также старший офицерский состав?

В тот день я был дежурным сантехником. Я должен был первым явиться на место катастрофы, чтобы выслушать все эвфемизмы и оскорбления, которыми так богат русский язык. Сначала поехал к трубе. Вбегаю в подъезд и слышу, одна женщина кричит: «Можно подумать, он из Африки едет». Другая: «Да наверняка спит в каком-нибудь подвале». Потом они скзазали что я «падла» и «мудак». Не то чтобы я отрицаю, просто откуда они знают?

Вбегаю, одной рукой кручу вентиль, другой ругаюсь с женщинами. И вдруг звонит телефон. Отвечаю что-то на звонок, ругаюсь со всеми сразу, как супергерой.

В телефоне меня послушали и говорят: «Вячеслав, это же я, Арина, редактор журнала такого-то. Хочу спросить вас о новой книге!»

Арина чистый ангел не только в районе колен, хороши также грудь и улыбка. Вряд ли такая девушка сталкивалась раньше с унитазами. Только от меня и узнала, что это изделие надевают на голову или вставляют с силой в отверстия, для этого не приспособленные, хотя и родственные функционально.

И вот, вода течёт, бабы орут, какая-то собачка кусает мои ноги, мы же с Ариной говорим о литературе.

– Расскажите о вашей новой книге для наших милых читательниц, – просит Арина.

Моя новая книга, объясняю, о том, какое чудо есть женщина. Я от неё теряю разум в широком смысле.

Сюжет моего романа, говорю, разворачивается на маленьком острове в мелком и холодном море. Один капитан проиграл в карты артиллерийское орудие. Теперь островитяне палят картошкой по полицейскому катеру. К капитану меж тем приходит любовь, но не одна, а с переживаниями. Сам остров плывёт на черепахе, потому что всякой книге нужна дурацкая аллегория. Не знаю, как с чтением, писать было интересно.

Арина поблагодарила и отключилась. Я поворачиваюсь к грубым тёткам. Рассчитываю увидеть потрясённые лица и восторженные глаза. А они ржут. Умора, говорят. Наш придурок (это я) книги пишет!

С тех пор все заявки тётки начинают словами «скажите своему писюку…» или «пусть ваш писец приедет, у нас тут полный подвал сюжетных линий».

Вот так и выглядит настоящая популярность. А то многие спрашивали, а я не мог объяснить.

Что интересно, мой коллега Александр Нитунахин тем же женщинам читал поэму собственного приготовления – и ничего. Никто даже внимания не обратил.

Люи Си Кей говорит: когда вы закрыли дверцу за женой и обходите машину, чтобы сесть за руль, – это время и есть ваш отпуск. Как только сели за руль – отпуск закончился.

Жена моя Лариса описала мне мои мечты. Она сказала: я люблю путешествовать по Германии, фотографируя домики. А лежать на диване я не люблю.

Я ответил, пусть будет Германия, только по пути заедем к другу Лёнечке в Беларусь на бардовский фестиваль. То ли тихо сказал, то ли жена моя отвлеклась. Лишь проезжая город Сморгонь, она заподозрила подвох. Спросила, уверен ли я, что это Германия. И если да, то где немцы?

Я ответил: немцы тут были в 42-м, с тех пор многое изменилось.

Барды пели хором. На шум пришли деревенские, стали танцевать. Один крестьянин хотел исполнить сальто. Упал с большим грохотом. Не сдался, прыгнул ещё, опять упал. Фестиваль перекрестился. «Что-то тут не так», – думал танцор, разгоняясь для окончательной травмы. Он никак не мог избавиться от чувства удивительной лёгкости и всесилия.

Ни на одном фестивале в мире под бардовские песни не танцуют с такой самоотдачей – ударяясь о землю. Хотя некоторые песни и подталкивают к суициду.

На закате первого фестивального дня Лариса отвела меня в сторону. Говорит:

– Я видела, в огороде стоит шкаф. В него выстроилась очередь. Если это и правда туалет, как написано на дверях, то не могли бы мы немедленно застрелиться вместе, как обещали той женщине в ЗАГСе?

Я ответил:

– Ну что ты, глупышка, какой-такой шкаф. Там дверцы со стеклом – значит, это сервант. Иди в него и ничего не бойся. Там есть свет. Ночью, благодаря стеклянным дверцам, твои синее платьице и бусики будут видны на многие километры. Не говоря уже про босоножки. Это ли не лучшая часть отпуска?

Тем же вечером в Ларису влюбился крестьянин Шурик. Пригласил в баню. Пообещал отхлестать веником. Лариса всё ещё хотела в Германию, поэтому ответила Шурику строгим тоном:

– У меня есть муж! И только он вправе меня хлестать, шлёпать, хлопать, сечь, мять или какие у вас тут ещё есть способы мыться.

Тогда Шурик предложил отхлестать меня, пока я хлещу Ларису. Раньше я парил женщин только в переносном смысле. Теперь пришла пора настоящих отношений. Я показал жене носом на парилку. Таким жестом палачи отправляют жертв на плаху. Шлёпнул Ларису сначала нежно. Она попросила шлёпать сильней. Я ударил энергично, думал, что взвизгнет.

Но она сказала томно:

– О да, так лучше!

Некоторое время я откровенно лупил жену веником.

– У тебя что, сил нет? – спросила она недовольно.

И тогда я ка-ак врезал! Никакой реакции. Я ещё раз ка-ак врезал! Снова молчит. Мне мешал потолок, веник мгновенно осыпался. На рыцарском турнире меня бы дисквалифицировали за избыточную жестокость. Я представлял перед собой врагов и что сражаюсь за Родину – ничего не помогало.

Лариса говорила только «и это всё?», «мда» и «видимо, я так и не согреюсь сегодня».

Хотел уже врезать ей тазиком, но там был только ковшик, а сломать о жену чужой ковшик – не настолько яркая я личность.

После бани Лариса с интересом спросила у Шурика, его ли это собственная баня. И умеет ли он парить так, чтобы косточки запели.

Примерно через час мы поехали в Германию, как я и обещал. Бардовские песни для меня слишком порочный вид искусства, оказывается. И конечно, наша жизнь никогда не станет прежней.

Девушка с самыми длинными в мире ногами чуть на меня не наступила.

Мы встретились на книжной выставке, в узком коридоре. На ней было розовое платье. Оно начиналось на высоте моего носа и уходило вверх. Считать ли это место началом ног или их окончанием, зависит от того, падаете ли вы с этой девушки или только взбираетесь. Я уступил ей путь, вжавшись в стену. Старался не шевелиться. В таких обстоятельствах любое движение может выглядеть попыткой подсмотреть куда не надо.

Я был не прочь с ней поговорить. Но рации для связи с башней у неё на бедре не висело. А кричать в пупок «сова, выходи!» казалось неловким.

Вряд ли она была экспонатом. Скорей, тоже книгу написала. Что-нибудь с названием «Моя семья и другие насекомые». Или: «Перешагивая турникеты».

На выставку пришли ролевики – гномы, эльфы, ещё какие-то зелёные дети с дубинами. Увидев НОГИ, они про всё забыли. Гномы уставились в небо, эльфы уронили луки. Быль переплюнула сказку. Девушка прошла, не глядя на заморышей. Дымный шлейф мужских фантазий тянулся за нею.

Я не знаю, почему ноги так важны. Женщины миллионы тратят на глаза, грудь и губы. Хотя могли пришить две красивых ноги – и всё. Потому что больше никто никуда уже не посмотрит.

Живёт у нас в ЖЭКе одна зараза, Жанна. Сама кран сломала, не заплатила и обозвала мастера узбеком, при том что он латыш. И всех нас назвала дебилами, вообще всю бригаду.

Но однажды и у неё забилась труба. Прекрасная возможность отомстить. Мы послали к ней самого грубого нахала, Евгения. Велели доломать всё там окончательно и воду отключить. Чтоб Жанна думала впредь. Возвращается Жора несчастливый.

Говорит, она вышла мне навстречу вот в таком халатике. И показал на себе. Говорит, сознание вернулось, когда всё починил, полы протёр и от денег отказался. Загипнотизировала бёдрами и коленками, зараза.

Невозможно осуждать Жору. Как нельзя спорить с женщиной в трусах. Ибо все они безгрешны и непорочны.

Домашние спрашивали, какая из себя эта рекордсменка Гиннеса. А я не помню ни лица, ни фигуры. А ведь наверняка всё это было. Где-то там, в облаках. Посетил выставку, называется. Ничего больше не помню.

Одна женщина-офтальмолог проверяла моё зрение. Показала таблицу, навалилась грудью и нежно потрогала за лицо. И спросила, что я вижу. Я увидел ворота райского сада и фиолетовые искры, предвестник обморока. По условиям игры я не мог ответить ей поцелуем. Мне можно было только называть буквы «Ш» или «М».

Наслаждение длилось около часа. Глаза мои стали излучать свет, вместо его поглощения. Очки получились +0,75 на левый глаз и +3,5 на правый. Я называю их – очки для эякуляции. Никто раньше не выдавливал из меня глазные яблоки так приятно.

Ухудшение зрения улучшает окружающий мир. Женщины становятся красивее, горизонт ближе, а квартира чище.

Но бывают и неловкости. Подружка Олька показывала фото из отпуска – листала какие-то размытые пятна в телефоне. Будучи подслеповатым, но вежливым человеком, я говорил «ух ты» и «как здорово». Потом решил одну фотографию похвалить особо, чтобы Оля не обвинила меня в неискренности. Говорю: Олечка, как же ты хорошо здесь получилась!

– Вот тут? – переспрашивает Оля.

– Да! – говорю. – Вот такой бы я и хотел тебя запомнить.

– Вообще-то, – говорит Оля, – это памятник Колумбу.

И ну хохотать. На удачу, эта добрая женщина считает меня юмористом.

А недавно я сфотографировал жену, не заметив, что глазок камеры измазан в сметане. Шедевр получился, ей-богу. Вот такая она передо мной и скачет каждый день – неясная, ускользающая, с неочевидными глазами и, скорей всего, с улыбкой.

Лара отказывается считать дрозофил белком. Говорит, прогони их всех, и я увижу в тебе мужчину. Обычных мужских маркеров «храпеть» и «вонять» Ларе недостаточно. Но она готова признать меня самцом за путешествие в шубе по курортам. Хорошо, что я своевременно выбрал войну с мухами.

Дрозофилы приехали на мандаринах. Какой-то кавказский гостеприимный сорт. Готовы разделить со мной любую пищу. Я сказал им по-мужски: «Вон отсюда!» Но у них за неделю уже отцы тут похоронены и деды. И идти им некуда.

Воротился к Ларе, спросил, так и так, может, простим? Но она, оказывается, всю душу выложила, раскладывая фрукты в вазе. И если бы кто-то поменьше жрал, уют и красота наполнили бы дом. И хоть я считаю войну с мухами братоубийством, мне придётся пройти этот путь. Жестокость, кстати, не обязательна. Можно убивать каким-нибудь человечным способом.

Я спросил – как это?

В ответ Лара похлопала в воздухе розовыми ладошками. Ей казалось, нет ничего проще, чем убить сто мух за один хлопок. Проверить метод на реальных мухах она отказалась. Говорит, иди и убей их, будь мужиком.

И я пошёл хлопать. Дрозофилы не ожидали аплодисментов с моей стороны. Они взлетали и смущённо кланялись. Им было приятно и неловко. Говорили, ну что вы, мы всего лишь выполняем свою работу.

Поняв, что я тупица, Лара придумала другой план. И налила мухам вина, чтобы они утонули в пьяном виде в открытом водоёме. Я спросил, как она собирается загнать мух в бокал.

– Дурак, что ли? Это шабли 16 года! – ответила жена. И покрутила у виска пальцем, непонятно кого из нас имея в виду.

Вино простояло неделю. Мухи рисовали в воздухе большое чёрное «СПАСИБО». Лица их стали румяны, движения размашисты, тосты глубоки. Потом была пьяная драка. Я отбирал бокал, а они меня били ногами и таскали по кухне.

Сейчас все фрукты убраны в холодильник. Мухи смотрят с потолка недовольно. Просят аспирина и отказываются эмигрировать.

Лара предложила уморить их голодом, отправив себя и меня в путешествие. Она имела в виду Испанию, а я Беларусь. Это удивительный курорт, говорю. Драники без сметаны там считаются зверством диктатуры.

Лара обзванивала подруг, говорила: «Девочки, заклинаю: просясь в путешествие, обязательно уточняйте детали». Она хлопала по мне розовыми ладошками, убеждая, что Испания не хуже Беларуси. Обещала, что мы будем там исключительно бездельничать, есть фрукты и макаться в вино. И эти планы смутно мне напоминают чью-то маленькую жизнь.

Раньше Маша училась в престижном лицее имени Фейербаха. Там сочинения про лето суть список курортов. Кто посетил одну Болгарию, того даже не били, настолько жалко человека. У Маши есть лакшери-мать, она очень кстати протащила дочь по всем Европам, кроме Кишинёва. Она зорко бдит за уровнем позора.

Лицейские дети ездят на машинах. Никаких троллейбусов, электричек и осликов с тележкой. Одна девочка стеснялась приезжать на отцовской машине с мигалкой. Говорила, надоела твоя «скорая помощь», хочу на «хюндае», как простушка. Капризная дрянь, мы считаем.

У меня на работе есть ассенизаторская бочка с жёлтыми маячками. Мы с детьми тоже могли бы показать уровень, но избегаем дешёвой популярности.

В этом году неожиданно для всех Маша перевелась в вечернюю школу. Дочь моя не глупая и не беременная. Просто решила закончить экстерном. Только вечерняя школа предоставляет такой наворот.

Там меньше лицемерия. Там каторгу ранних подъёмов не называют счастливым детством. Там признают, что среднее образование придумал Торквемада. И чем быстрее ребёнок отсидит, тем лучше.

Я помогал Маше собрать портфель на первое сентября. Положил нож, перцовый газ и словарь блатной фени. Пистолета не было, да Маша и не знает, с какой стороны из него стрелять.

Про топор она сказала «ну папа!». А я ответил «не папкай!». И заплакал.

В первый же день Маша услышала, как завуч говорит:

– Дорогие дети, курите на территории школы за сараем! Не ходите за забор, там вас могут замести менты!

Очень трогательно. Сейчас мало где так заботятся об учениках.

С Машей сразу подружился один мальчик. Он рассказал, как колол в вену чернила из ручки. Таким было условие карточного долга. То есть, хороший мальчик, держит слово. После укола он потерял сознание, а потом ничего, даже приход был.

Другой учится только в хорошую погоду. Он работает дворником и в снегопад уходит махать лопатой.

Соседка по парте хвасталась тем, что соблазнила ученика сварщика. Ловкий ход, завидная партия.

Некоторые школьники уже отсидели в тюрьме. Это серьёзные люди с заточками. Благодаря им на уроках тихо, как в камере.

Есть в классе отличник, победитель олимпиад. Днём он работает на стройке. Родители сказали, что не могут его содержать. На первую зарплату мальчик купил в ломбарде телефон за 30 евро и очень им гордится.

Маша говорит, люди в вечерней школе интересные. Дебилов даже меньше, чем в лицее Фейербаха.

Когда валокордин заменил в моём рационе хлеб, я потребовал возврата в лицей, к его обычным наркотикам. Но Маша сказала:

– Мы же с тобой простые люди. Не в понтах счастье.

И тем растрогала до слёз.

Я не бывал богат и вряд ли буду. Денежный поток даётся верховными божествами. Это что-то вроде синих глаз, кудрявых волос или фамилии Ротшильд. Такое на тренингах не вымучишь.

Моя первая жена ушла, лишь почуяв мою финансовую приземлённость.

Вторая, хвала небу, не разбирается в марках машин, считает мой «ситроен» приличной машиной. Ещё она знает, что можно недорого замёрзнуть в ненастье, а потом залезть в горячую баню. Или взять вина, рыбы – и все выходные провести в обнимку.

У нас есть счастливые небогатые друзья. Они говорят:

– У нас на даче света нет, воды нет, зато какой воздух! Мечтаем провести там лето!

Для сравнения, богатые друзья жалуются:

– Какие французы противные! Весь Париж изгадили!

Бедные:

– Ходили на салют, как красиво, боже мой!

Богатые:

– Омары в этом году не те что в прошлом, тупо обдираловка.

Бедные:

– Хорошо быть сантехником, всегда при деньгах.

Богатые:

– Трахаюсь в своём банке, жить не хочется!

Ещё про недорогие виды счастья. Вот менял я одной бабушке сифон. Она говорит:

– Этот новый сифон невероятно красив! Белый, как снег Джомолунгмы! Бог среди сифонов!

Не в силах выразить счастье, бабушка сварила мне кофе и напекла блинов. Потребовала, чтобы я пообедал, рассказала про соседа (чудесный, только пьёт) и что топят теперь отлично, главное – валенки не снимать. Мы сидели на кухне, пили кофе и любили весь мир.

Но чемпион по счастью малых форм, конечно, мой друг Саша Нитунахин.

Послали нас затыкать фонтан нечистот. В субботу, утром, в супермаркет, полный истеричек.

Я искал уважительную причину не приехать, например, угодив под поезд.

А Саша Нитунахин в ту же субботу, к тому же фонтану прибыл в отличном настроении.

С коньяком и горячими бутербродами. Говорит:

– Не спеши. Пошли они все в жопу!

И вот у нас коньяк, закуска, вид на бурную реку. Заведующая магазином падает в обморок и тут же встаёт, чтобы снова упасть. А мы сидим, у нас бутерброды. Только после третьей рюмки Саша говорит – пора! И шагает, как в пропасть.

Уверяю, многие из вас лучше бы шагнули в настоящую пропасть. Я люблю Нитунахина за ту безмятежную улыбку, с которой он погружается во что угодно.

Теперь мораль. Друзья мои! Счастье – не инстаграм с красивой жопой, а мясной салат на вашей личной кухне! И сегодня моя кухня будет островом удовольствий во всемирном океане не важно чего.

Меня возили на двух машинах, иногда на трёх. Кормили шесть раз в день. Город видел: кто-то важный приехал. Вот какие поводы для похода в ресторан существуют в этом их прекрасном Кишинёве:

И конечно, с такой загруженностью времени на спокойный обед в одиночестве у людей совсем не остаётся. Поэтому они там ещё и худые.

Меня довели до состояния шара, потом выкатили на сцену. Зал оказался полон.

Я кое-как вернулся в кулисы, сказал:

– Послушайте, должны были прийти пятеро. Кто остальные 800?

– Не волнуйся, они тебя тоже не знают. Им сказали, будет весело.

– Кто сказал?

– Гриша.

В Кишинёве все знают всех. Гриша – муж Любы, брат Пети и всеобщий друг. Дружба и праздники в Молдавии дороже здравого смысла. На третий день я поклялся сам так жить. Моё второе кредо: никогда не сдаваться, позориться до конца.

Я читал драматическую лекцию, в которой все померли. Публика сохраняла хорошее настроение вопреки моему артистизму. В произвольный момент в первом ряду захохотала пани Ангелина. «Наконец-то смешное», – догадались книголюбы.

Выходили чтецы. Миллионер Анатолий рассказал историю моего развода, звенящую от трагизма. Александр поведал о том, как моя первая любовь променяла меня на «мазду». Чудесная девушка Ёлка (в Молдавии именем человека может стать любое красивое слово) рассказала про сотрясения мозга у детей. Получать наслаждение, где бы ты ни оказался – основной принцип молдавских мероприятий. И лишь нехватка времени не позволила нашему литературному салону перерасти в свадьбу с музыкой и дракой.

Маше 18. У неё свидание. Напялила самые облегающие штаны.

– Что это? – спросил я. – У нас два прадеда священники, один академик и один цыган. Откуда эта тяга к пороку и голым ягодицам? И где ты взяла грудь? Тебя же примут за женщину, которая хочет любви!

Я предложил одеться просто и эффектно: свитер до колена, лыжные штаны. Рассказал правила свиданий для женщин.

1. Первый поцелуй не раньше помолвки.

2. В подъезды не входить.

3. Ницше не обсуждать.

4. Домой не позже семи.

И это ещё повезло, что я отец-пофигист. Будь я мать-истеричка, правила были бы намного жёстче.

Когда-то и на мне лежал покров невинности. Но однажды ураган страсти по имени Юля затянул меня в подъезд и отцеловал там до синяков.

Мужчины не любят целоваться дольше четырёх часов. Начинают возиться, просятся присесть, отвлекаются. Я навсегда запомнил все трещинки в этом подъезде и как по-разному булькали его радиаторы.

На второе свидание Юля пригласила к себе. Как воспитанный гость, я принёс подарок – книгу «Камасутра». Подарил, а сам сел в ногах, стал смотреть, как Юля читает. Она прочла все триста страниц. И ничто в её лице не поменялось. Она сказала «ну всё, принцип понятен». Некоторое время мы сидели молча. Потом я предложил выйти в подъезд, поцеловаться. Тут припёрлась её бабушка, наше время истекло.

В третий раз я пришёл рассказать о Фридрихе Ницше. Начал с цитаты:

«Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. И потому он ищет женщину как самую опасную игрушку».

И вот вам превосходство немецких техник над индийскими: минуты не прошло, Юля меня поцеловала с неистовой силою.

– Вот так выполняется настоящий французский поцелуй! – сказала она, игриво оттолкнув моё обескровленное тело. Следующие четыре часа мы целовались с очень опытным видом. Чмоканье сотрясало округу. А потом оказалось, что Юля курит. Я не смог этого перенести. Мы расстались.

Всё это я подробно изложил Маше, как пример ненужного молодёжного пыла. Заодно объяснил, что целоваться надо без слюней, короткими очередями, слегка привлекая и одновременно отталкивая жертву. Губы должны быть чуть напряжены, тренироваться лучше на помидорке. Помидорка вот, бери, дарю.

Маша ответила:

«Возлюби ближнего своего» – это значит «Оставь ближнего своего в покое!».

И ушла. Судя по цитате, Ницше они уже прошли.

Я подглядывал сквозь занавеску с девятого этажа во двор. У кавалера шарфик, шапочка, перчатки, притворяется приличным, усыпляет бдительность. Формально они пошли выгуливать нашего пёсика. В мирное время собачка ходит противолодочным зигзагом, брызгая на мир из пипетки. Тут же её потащили, как банку за свадебной машиной. Она билась о деревья, – всем плевать. Настолько интересный разговор сразу начался.

Они скакали по непонятным кустам четырнадцать часов. По возвращении собачка выпила свою миску и оба унитаза. И два дня при слове «гулять» бежала под кровать и там о чём-то причитала. И я её прекрасно понимаю. Вид со стороны на зрелые чувства кого угодно сделает неврастеником.

Перед поездкой в Ростов и Казань я сказал жене речь, чтобы она не волновалась и не ревновала.

Я сказал: дорогая Лариса, я еду в Ростов-на-Дону. Звучит как город соблазнов, но волноваться не о чем. Моё либидо целиком сожрато ипотекой. К тому же в сравнении со средним южанином я – человек-невидимка. Вот послушай:

Один житель Ростова пришёл поиграть в теннис. Тут, у нас, в Юрмале. И с первой подачи соблазнил жену хозяина кортов. Она – тихая прибалтийская моль. Волосатый огонь опалил её бледные крылья. Все деньги хозяина кортов ничто против кудрей, большого носа и пылающих глаз. Стоны из раздевалки очень чётко это показали. И ростовчанки, привыкшие к ростовчанам, даже не заметят, что приезжал невзрачный латыш.

Потом Казань. Зимой. Я никуда ещё не уехал, а уже хочу домашних фрикаделек, дорогая Лариса.

Эти зимние досмотры в аэропортах! Паспорт, билет, шуба, шапка, свитер, штаны, чемодан и компьютер – как всё это удержать в пяти пальцах? Какие измены? Я видел, как я выгляжу на просвет в этом их рентгене. Одно такое воспоминание наполняет меня невыносимой ностальгией, дорогая Лариса…

Примерно такую речь я хотел сказать жене, чтобы она не скучала. Но она призналась первой, что записалась на теннис и в бассейн. Чтобы нам обоим было весело в разлуке. Мне там, а ей тут, в общественном душе с поджарыми незнакомцами. И теперь, разумеется, я абсолютно ни о чём не волнуюсь.

В Ростове мнение гостя не важно. Куда важнее закрепиться в его памяти. Чтобы он вовек не забыл путешествие. Чтобы вскидывался по ночам с криком «воды!». Чтобы в родную дверь не пролез. И если он уезжает домой своим ходом, значит, гостеприимство было недостаточно русским.

Так вот, дорогой Ростов! Я никогда тебя не забуду!

Я долго летел туда, не выспался. Но организатор Иван Владимирович сказал:

– Ты слишком устал, чтобы спать. (Авторская логика сохранена.)

И повёз меня на массаж.

Мои трусы в тот день не позволяли массаж. Это какой-то заговор: надев страшные панталоны, непременно окажешься в бане, на пляже, на подиуме. Надев же плавки, тугие как жгут, проведёшь две недели в шубе, не раздеваясь.

Иван Владимирович спросил, знаю ли я, что такое массаж. Разумеется, знаю. Жена чесала мне спину на двухлетие свадьбы. И по голове гладила однажды, после удара по ней же.

В массажном салоне мягкий свет, музыка, занавески. Настоящий иранский бордель. (Я посещал иранские бордели много раз, мысленно, в восьмом классе.)

Массажист Серёжа завёл в кабинет, сказал деликатно:

– Сейчас я выйду. Когда будете готовы, приоткройте дверь, и я вернусь. И, если хотите, можете надеть наши трусы.

И вышел. И слово «дефлорация» тактично не употребил.

Конечно, я захотел их трусы. Это был прозрачный лепесток на тесёмочках. Женщины надевают такое лепестком вперёд. Я в тот день всё делал, как женщины. Волновался от мужских предложений, стеснялся своего белья. Даже приоткрыл дверь, чтобы кто-то сильный вошёл и поступил со мной грубо. Я не расстроился, когда стал выглядеть в трусах более голым, чем был без них. Просто лёг и расслабил булки. И сразу вошёл Серёжа.

Технически он не сделал ничего выдающегося. Я пережил обычное неземное наслаждение. Лишь когда очередь дошла до жопы, пришлось говорить себе:

– Он меня не любит! Серёжа просто врач, профессионал! Это не любовь! Молчи, проклятое сердце!

Никогда мой зад не станет прежним. Теперь он требует называть себя владычицей морскою. Вчера под его давлением я ел «цезарь с креветками» не позже, чем за пять часов до сна.

И ещё. Этот ваш секс – говно. Впредь я занимаюсь только массажем.

Также меня пригласили на колхозный рынок, есть руками сметану и творог. Я отказался, потому что сколько можно катиться по наклонной. Всё-таки у меня дети и бессмертная душа.

Из Казани пишут, меня ждёт невероятный отдых. Ниспошли мне Кришна здоровья, я щитаю.

Я буду выступать в ночном клубе! Возможно даже, мне прострелят ногу!

Я знаю правила поведения в клубах. Сначала нужно рассказать бармену свою жизнь. Он будет тереть стакан, отвечать фразами из фильмов и называть меня «детка».

– Жизнь есть жизнь, детка.

– Такова любовь, детка.

– Картофельное пюре триста рублей, детка.

Потом он скажет: «Хватит пить! Мы эту чёртову воду оплачиваем по счётчику!»

Возможно, вместо обычного помидора в меня бросят трусы. Надеюсь, что женские. Надеюсь также, в них не завернут кирпич для улучшения траектории.

Клуб – это новый творческий горизонт. Наконец-то я приму участие в перестрелке. Кто-нибудь потрётся об меня круглой попой. Доверчивая медсестра в чулках обернётся поутру так называемой шалавой. А всё Пашечка Фахртдинов.

Когда он сказал, что нашёл нам зал для концерта, я подумал:

– Библиотека!

Ещё подумал:

– Круглосуточный книжный магазин, ну надо же!

А надо было думать:

– Разврат и похоть, наконец-то!

Самолёт летел в Казань. В соседнем кресле татарский папаша очень добросовестно тряс младенца, баюкал, укачивал, приговаривал «чу-чу-чу, чу-чу-чу». Лишь бы дитё не мешало пассажирам. Соседние кресла раскачивались вместе с папашей. В результате отлично выспались и я, и младенец, и вообще весь наш уголок.

В Казани живут основательные люди. Все дороги разгладили, фасады оштукатурили. Всякого гостя там кормят сластями, покуда гость не научается выделять сироп через кожу.

В Татарстане мгновенно отличают, кто хороший гость, а кто сволочь. Хороший, наплевав на диабет, пробует чак-чак при всяком удобном случае. А сволочь в какой-то момент начинает отказываться. То же и с водкой. Невозможно доказать будучи трезвым, что ты психически здоров и не китайский шпион. Зато, если, пытаясь встать, ты упал, стянул скатерть и перебил посуду – ты гражданин, семьянин и воин.

А еда? Помните сказку «Гуси-лебеди»? Речка, печка и яблонька считали: кто не ест – тот плохая Алёнушка. Так вот это не сказка, а татарская быль. В полной версии не упомянута ещё экскурсия по зимней Казани.

С татарскими экскурсоводами прекрасен любой сарай. Пылкое воображение дорисовывает маковки и колоннады. В снежной степи вырастает призрачный город. Стены из восторга, шпили из восхищения. Два часа на морозе – и экскурсанты готовы сигануть с башни вслед за прекрасной Сююмбике. Из солидарности и чтобы согреться.

В Париже туристов водят во чрево Парижа. В Казани официального чрева нет, меня повели в музей. Познакомили с профессором консерватории. Он потребовал ответить: чем для истории стал хорошо темперированный клавир. Сказал, что я обязан знать. Прижал к стене. Я ощущал себя вполне во чреве и искал глазами выход. Татарский профессор во хмелю даст фору парижским гопникам, знаете ли.

Моя жена – наполовину татарка. И эта половина затмевает все прочие части. По уголовным меркам она умеренно ревнива. Это значит, если ей что-то привидится, шансы выжить у меня всё-таки есть.

Также она чемпион по сочинению сюжетов. Особенно она не доверяет самолётам. Считает, у какой-нибудь хищницы непременно застрянет чемодан в проходе. И это будет ловушка. Я полезу помогать. Хищница скажет медовым голосом:

– Вы так мужественны.

– Бросьте, пустяки.

– Тогда можете тащить и дальше.

– Вы так добры.

– Вы бы изумились моей доброте, если бы узнали меня поближе!

Потом мы с хищницей возьмём одно такси на двоих. Случайно встретимся в ресторане. Через три дня я пошлю домой трусливое СМС о том, что судьба полна сюрпризов.

Сочинив себе трагедию, моя татарская жена готовится к разводу. Она всё делает основательно, с душой. Решает, кто где будет жить. Составляет список утех, на которые не находила времени, пока тратила молодость на меня. Она намечает ряд пробных развлечений. Бассейн, лекции о Тарковском, живопись, лыжи, курсы виноделов.

И вот я возвращаюсь, – а меня уже никто не встречает! Ей некогда! У жены йога и школа экстремального вождения с каким-то Костей.

Одиноко трясясь в такси, я мучительно вспоминаю, чем таким довёл нашу жизнь до лекций о Тарковском.

Я рассказал жене про её Родину. Про чак-чак, про Сююмбике, показал фото с концерта. В круговерти моих гастролей не осталось ни просвета, ни малой щёлочки для аморальных женщин.

– Где, где в моей истории порочные чемоданы? – кричал я жене. Но она не слышит. У неё бассейн по расписанию. Она проплывёт двадцать километров в прохладной воде и простит мне свои фантазии. И снова примется растить из меня толстого, воспитанного писателя. Татарская основательность у неё в крови.

Самое трудное в экскурсии – объяснить, почему ты её не хочешь. Первые три тысячи экскурсий как-то ещё нравятся. Потом башни и красавицы сливаются в одну историю о том, как она ему не дала.

В начале экскурсии очень удобно иметь сломанную ногу. Мы даже хотели завести съёмный гипс.

«Я бы с радостью, но вы же видите», – можно сказать, размахивая переломом.

Мы пошли в башню, где жила красавица.

В Германии за каждым углом есть пустая башня из-под красавицы. В средние века целая их банда опутала страну. Путник вынужден был решать шарады, вычерпывать озёра и убивать какое-нибудь сказочное животное. За всё это полагался поцелуй. Так себе расценки. Я крайне благодарен резиновым японским женщинам, обрушившим этот пузырь на рынке поцелуев.

Мы пёрлись по лесу, потом в гору, потом на башню. Экскурсовод Женя рассказал предание:

Однажды в башню пришёл мужчина. Красавица предложила выбрать: деньги – или чудесный тюльпан? Путник выбрал деньги. Хозяйка проводила гостя до дверей и на прощание сказала, что тот глубоко ошибся, надо было выбрать тюльпан.

Женя замолчал, потому что история закончилась.

Я спросил деликатно: «Ну и чё?»

Женя ответил: если бы в экскурсии участвовали женщины, я бы сейчас подавился своим вопросом. Немного подумав, он признал, что и сам бы выбрал деньги.

Тут уж вся экскурсия, все три мужика, согласились – лезть на такую высоту ради тюльпана может только идиот. То ли дело мы, пришедшие сюда ради бесплатного входа по понедельникам.

У нас в Латвии тоже была одна красавица. Она сидела на болоте. (Все наши башни захвачены правительством, для инцестов разного рода остаются трясины и сирень.)

Предание гласит, что много влюблённых идиотов утонуло в поисках любви. И тут есть нестыковка. Судя по числу идиотов сейчас, они или тонут не до конца, или откладывают икру перед смертью, как лососи.

Сейчас в то болото водят туристов. Умные туристы восхищаются тонким очарованием пейзажа. Глупые срываются с деревянного настила в трясину.

Возвращаемся в Германию, в город Карлсруе, к прекрасному Жене. Он сказал:

– Больше у нас ничего не происходит. Скучная земля. Есть ещё один рассказ, но это так, под пиво.

Плыли однажды охотники по озеру. (Женя показал рукой в сторону озера.) Видят – лось плывёт. Догнали, набросили верёвку на рога. Другой конец привязали к лодке. Думают, у берега мы его (лося) грохнем. Чтобы не буксировать с середины озера. Вёсла отложили, достали ружья. Едут, наслаждаются охотой.

Лось – нет бы медленно выйти на берег и помолиться – достал копытами до дна и рванул. Два охотника выпали в воду, третий вцепился в борта и полетел навстречу неизвестности.

Жёны охотников ждали у костра на берегу. Они признали охоту интересным развлечением, когда увидели лодку, запряжённую лосём. Вся конструкция, матерясь и топая, убежала в лес довольно далеко. В конце концов врезалась в дерево, благодаря чему охотник ещё и полетал немного. Лось оторвался и убежал. Теперь у него водобоязнь. Вот такая вот обыденная история.

Тут я обнял Женю и поблагодарил от имени мировой литературы. И побежал записывать этот наш отчёт о поездке. Наконец-то есть что рассказать.

P. S. Как выяснилось позже, история с лосем происходила во всех уголках земли. И там и сям лоси бегают по лесу с лодкой и охотниками в ней. Думаю, это от общего обилия лосей. Их на свете даже больше, чем принцесс. Но ни я, ни Женя этого не знали.

Мы с Ромой Ланкиным отправились в длительную гастроль. Второй месяц колесим по Европе.

Питаемся на самых дорогих заправках, ночуем у добрых людей. В Кёльне пришлось подраться за кровать с незнакомой кошкой. Она меня укусила, я укусил её в ответ. Поостережётся впредь вставать между писателем и его диваном.

В Гамбурге подошёл человек, позвал на ужин в молельный дом. Теперь я адвентист, кажется. Сменил веру за суп из тыквы, но перестарался. Добрый человек оказался сантехником, атеистом, живёт при церкви, ночует в котельной. Хотел поужинать с другими атеистами. Я же, в надежде на чай и сласти, выдал такую проповедь, что самовар замироточил. Осудил баптистов, мормонов и прочую не адвентистскую шелупонь.

В Аугсбурге мы пели в детском саду, в младшей группе, на фоне крепости из лего. Собрались бабушки, заказали «Конфетки-бараночки» и «Боже царя храни». В середине концерта из крепости выпал ребёнок. То ли его родители забыли забрать, то ли он левый эсер. Бабушки не смогли определить по одежде, а русского языка ребёнок не понимал.

Хозяйка кафе в Антверпене приняла нас за китайских цыган. Зря я разговаривал с ней по-польски. Велела собирать мне деньги в шляпу, пока Рома поёт песню про инвалидов. Сказала, у меня достаточно жалкий вид, мне должны хорошо накидать. Не будь я китайский цыган, если не сбегу вместе с выручкой. Выкраду, так сказать, вместе со шляпой.

В Льеже, по слухам, одна девочка играет на контрабасе ногами. Нам непременно нужна такая участница в коллектив. Для истерик и воровства продуктов крупнее мандарина. Потому что хочется уже какого-то развития.

Рома согласен только на красивую контрабасистку. Не понимаю, откуда такие капризы у человека, второй месяц живущего в «тойоте». И пахнущего автомобильным ароматизатором «ёлочка-лимон». Удивительный романтик.

Таксист в Минске рассказал. Вызвали его куда-то за город. «Убер» тогда только появился. Приезжает, а там свадьба в ресторане. Все подъезды забиты. Сотни машин. Люди садятся, но тут же выскакивают. Все орут, пьяные, нарядные, весело. И никто никуда не едет.

Оказалось: тамада заказала такси для всех гостей. Она освоила программу заказа.

Гости тоже освоили программу. И каждый вызвал такси для себя и ещё для ближайшего родственника.

И вот, на двести гостей триста машин. Тамада запретила уезжать, пока лично не пересчитает всех в упакованном виде. И побежала пересчитывать. А поскольку Беларусь есть страна тотальной взаимопомощи, гости тоже побежали пересчитывать. Орали: Коля, Коля, где ты? А Люба?

Бегали долго, потом сообразили – выстроились у шлагбаума. Каждая пара занимала одну машину, расписывалась в ведомости и только потом уезжала без права вернуться.

Вот так просто и неформально в Беларуси заканчиваются свадьбы.

Покуда помогать другим интересней, чем себе – мы капитализм не построим! – сказал мне таксист вместо сдачи. С каким-то удовлетворением сказал.

Из дачных растений я культивирую живот и подбородки. Также мне нравятся птички, книжки и мангал. И женщины в шортах на велосипеде.

Мой сосед – другое дело. Он аграрный наркоман. С утра рассыпает навоз по участку. Аромат плывёт над домами. Сирень пахнет соседом, и шашлык, и птицы в небе.

Я спросил, не слезятся ли у соседа глаза? Нет, не слезятся. Букет метана, иприта и фосгена он считает запахом успеха. Говорит, навоз основа жизни, все мы из него вышли и в него вернёмся.

Я не считаю, что вырос из навоза. И это моё принципиальное отличие от смородины.

Но сосед не стал спорить, рассказал притчу. Хоть я и не просил.

В один отстающий регион прислали нового руководителя, генерала, способного приказом менять климат и яйценоскость во всём районе. Движением брови этот человек изгонял камни с полей и вызывал дождь.

Генерал вспомнил, в этом же районе родился его товарищ, погибший на учениях. И вызвал к себе мать товарища, некую Иванову. Пожал руку. Говорит, выбирай награду.

Хочешь орден? Или назовём именем сына абстрактный полк?

Мать говорит: пришлите лучше тонну навоза. Я сама просила, но директор коровника – жадная сволочь. Всё дерьмо себе захапал.

Генерал сказал: хоть семь тонн! За такого сына ничего не жаль!

Иванова не верила в доброе правительство, и правильно. Генерал мгновенно отвлёкся на управление геологией и климатом. Вспомнил про обещание только через год. Устыдился и лично позвонил куда надо.

– Сколько прислать? – уточнил коровник.

– Семьдесят тонн, – ответил генерал. – Доставить и разровнять по указанному адресу!

И повесил трубку. Он помнил: в обещании была семёрка и тонны. Если бы навоз измеряли в личном составе и вооружении, он бы указал точнее, конечно. Три танковых дивизии навоза, например.

Коровник тут же перезванивает, говорит:

– Ваше величество, семьдесят тонн – это очень много.

– Расстреляю, – отвечает генерал. И снова бросает трубку.

Бесстрашный коровник опять перезванивает.

– Целуем ваши ноги, – говорят, – но у нас столько и нету.

Генерал не выносил коровьих бунтов. С таким подходом Америку не освободить. Он потребовал сесть и выполнить приказ. Привлечь коммунистов, пионеров. Всё равно это придётся сделать. Или здесь, или в Сибири.

Коровник не хотел никуда переезжать. Поднатужился – и вот уже колонна грузовиков направляется к Ивановой.

Первый грузовик вызвал радость.

Второй – неловкость перед соседями.

Пятый грузовик Иванова останавливала грудью. Еле оттащили. Сказали – не мешай выполнять волю народа, мать.

Иванова плюнула, ушла в лес и там до вечера собирала грибы. А когда вернулась, не смогла сдержать слёз при виде родного дома.

Закончилось всё хорошо. Соседи растащили удобрение меньше чем за семь ночей. Генерал повторно приглашал к себе. Спрашивал, чем ещё помочь. Иванова отвечала – нет-нет-нет. Кто она такая, чтобы отвлекать на себя ресурсы всей страны. Ещё первый подарок не забылся, пауза нужна. И никогда больше эта женщина не жаловалась на урожай. Принципиально.

Думаю, это хорошая притча. Несмотря на мутный финал.

Сам я в деревне сплю, ем и мёрзну, в основном. И слежу за водоснабжением. У меня там три крана, бойлер, четыре манометра, гидрофоры всякие, насосы. Выглядит как машинное отделение ледокола. Потому что я сантехник.

Жена моя Лариса выращивает цветы и раскладывает камни по участку. Она дизайнер.

И только овчарка Паркер бегает и удобряет всё подряд. Он среди нас единственный крестьянин, кажется.

Дочь Мария на себе изучает устройство любви. Застал её в восемь утра, в прихожей, в красных трусах, рыдающей сквозь макияж. Говорит:

– Сейчас пойду, верну ему ключи от его квартиры.

Обычно ключи от квартиры дают, чтобы кто-то поливал цветы. Но Маша и дома-то цветов не поливала. Интересно, на что рассчитывал хозяин ключей?

Я тоже был молод, мне самому возвращали ключи. Метким броском, полным горечи. Самый большой ключ был от гаража, но я всем говорил, что от старинной крепости. Его отпечаток надолго врезался мне в лоб. Завидев его, друзья говорили вместо «привет» – «о, тебе ключи вернули!».

Я спросил, что это за мода, отдавать ключи в трусах. Маша сказала, это не трусы, а «шорты для бега». Всё равно многовато голых ног. Если бы мне в таком виде возвращали ключи, я бы оторвал себе руки, лишь бы не прикасаться к связке.

Я запретил себе паниковать. Просто парень оказался маньяком, или роботом, или умер – в жизни случаются вещи пострашнее. Хуже было бы, если бы он болел за Манчестер.

Я обзвонил знакомых женщин и задал два абстрактных вопроса. Первый для отвлечения внимания:

Если под кроватью вашего мужчины нашлась расчленённая проститутка и он не знает, как эта дрянь туда попала, – что бы вы сделали?

Второй вопрос по делу:

Абстрактная девушка (18 лет, 167, 57, блонд., полгода в отношениях) рыдает в прихожей, в трусах и в макияже. На что лучше ставить, на развод или на свадьбу?

Маша сказала, что вернётся через десять минут. Но ни через одиннадцать, ни через даже двенадцать не пришла. Я порывался пойти следом, помочь возвращать всё, что обещала. Маша сама ни голову свернуть не умеет, ни топор метнуть как надо. После побоища на вопрос прокурора, откуда эти сожжённые города, я бы ответил прямо – «все отцы в нашей родне так расстаются с любимым парнем».

Лара не пустила меня и отобрала боевые вилки. Она сказала:

– За десять минут ключи вернуть невозможно. Сначала женщина должна высказать свою позицию. Причём так, чтобы он понял несколько сот простых правил любви. Вот четыре из них, навскидку:

1. Астрология – это серьёзная наука.

2. В лифте целоваться надо каждый раз.

3. «Пересолено» и «не вкусно» – совершенно разные понятия.

4. Нельзя кряхтеть, если любовь садится к вам на колени…

Женщина не уйдёт, покуда не объяснит, почему она уходит. Парни похитрей пользуются этим феноменом. Они старательно не понимают. Просят повторить ещё и ещё. Они перебивают докладчицу, сбивают с мысли, отвлекаются на котят и радугу. Женщины и сами так делают, когда не хотят понять устройство судового дизеля.

В тот день Маша домой не вернулась. Прислала СМС – «помирились!».

Оказалось вот что:

Они хотели вместе побегать с утра. (В спортивном смысле.) Но не договорились, где и во сколько встретиться. И ещё, Маша не взяла с собой телефон. Поискав друг друга в разных местах в разное время, каждый пошёл домой.

А теперь следите за пальцем.

Сначала он звонил, но Маша не брала, потому что телефон остался в коридоре.

Потом Маша звонила, но он был в душе.

Тогда Маша обиделась и перестала брать трубку.

А когда через 16 (шестнадцать) минут обида прошла, он уже сам обиделся и не брал трубку целый час.

И конечно, жить с человеком, который не отвечает на звонки любимой женщины, нет никакого смысла. Тут-то Маша и решила вернуть ключи. Но получила только два новых засоса. Вот так чьё-то неумение запоминать важные детали делает седым даже лысого отца.

Я всё важное теперь записываю на бумаге.

Например:

Никогда, никогда не соединять в одном предложении слова «кто съел мои эклеры», «дорогая жена» и «посмотри на весы».

Мы с Лёней ехали всю ночь. В пути говорили о душевных ранах, нанесённых нам женщинами. Это приятная тема. Пока все обиды не перечислишь – не уснёшь.

В пять утра приехали в НН. Выгружая вещи, Лёня дал мне ключ от машины. ПОДЕРЖАТЬ. И я этот ключ ПОЛОЖИЛ В КАРМАН. Тут-то наше путешествие и стало интересным.

Через час Лёня не мог вспомнить, куда дел ключ. Спросил, не видел ли я его. Нет, я не видел. Может, выронил, говорю?

Пошли искать вместе, потому что мы друзья. Прочесали всё от машины до подъезда. Заглянули под каждый листочек, под каждую битую стекляшку. Ползали под нашей машиной и под соседними. Мы светили фонариком в шахту лифта. Мы прощупали самого Лёню и все его вещи. Ключа не было. А запасной остался в Минске.

Хозяева дома, где мы ночевали, вышли помогать. Они тоже заглянули под каждый листочек. Смотрели зеркальцем в ливневую канализацию, просветили шахту лифта полицейским прожектором, заглянули Лёне в уши и перебрали содержимое помойного ведра. Ключ пропал.

Тогда бабушка хозяев, 82 года, сказала, мы просто не умеем искать. Она лично осмотрела все листья во всех кустах. Проверила дупла и гнёзда. Опросила подруг-старушек, заставила их вывернуть карманы. Она процедила шахту лифта специальной проволокой. Приказала Лёне прыгать, а всем – слушать. Потом велела трясти Лёню вверх ногами над газеткой. Сказала что шутит, только когда Лёню уже несколько раз уронили.

Закрыть ключ в салоне невозможно. Но мы всё равно вызвали взломщика. Он открыл машину. Не нашли. Взломщик закрыл машину. Потом снова открыл, потому что документы остались на сиденье. Затем снова закрыл.

Тут Лёня признался, что у него в кармане маленькая дырка.

Все, включая бабушку, спросили у Лёни, как можно быть таким растяпой? Лёня сам удивился. Раньше он ключей не терял. Его слушали с иронической усмешкой.

По району расклеили объявления. Бабушку усадили смотреть передачу «стол находок Нижний Новгород». Это самая скучная передача в мире. Бабушка пальцами удерживала веки, чтобы не заснуть.

Приехал монтёр лифтов. Все мы, бабушка тоже, спускались в шахту, потому что градус взаимного недоверия вырос.

На вечернем концерте я рассказал о потере ключа. Нас тут же познакомили с лучшими инженерами этого города, со слесарями, угонщиками, с дилером и волшебным токарем, способным из простой рельсы выточить новейшую «ладу-куниллингус».

Вечером того же дня Лёня вылетел в Москву. Он до утра сидел в Шереметьево, питаясь бутербродами. В 6:30 на Белорусском вокзале Лёня получил запасной ключ. Проводница из Минска взяла за услугу 20 $. В 12:00 на Казанском вокзале Лёня сел в поезд «Ласточка» и приехал обратно. Он радовался тому, сколько дел успел за сутки.

Мы тут же выехали в Казань. Лёня слегка устал, но всё равно был доволен и нашим путешествием, и моими добрыми шутками о том, какой он растеряха, недотёпа, раззява, шляпа, кисель, ворона, ротозей, удмурт, тетеря, рукосуй, кулёма, лошпен, фетюй и недотыка.

В Казани было прохладно. Я надел куртку и нашёл в кармане ключ. Хотел сразу побежать и утопиться, но подумал: а вдруг Лёня захочет сам меня утопить, предварительно побив о твёрдую берёзу? Что я за друг, если не представлю ему такой возможности?

Я принёс ему находку. Он не спал уже третьи сутки. Увидев ключ, сказал только:

– «Ага. Нормально».

И упал, и заснул.

Удивительно всё-таки безэмоциональные попутчики встречаются на дорогах нашей жизни.

Разводы

Айгюль распахнула двери. Вошли двое мужчин и женщина. Первый мужчина постарше, второй моложе. Женщина красивая. Такие к сорока годам только расцветают, переходя из хорошеньких в разряд желанных.

Помещение для семинара выбрали дорогое. Авторский интерьер, китайские вазы, на стене картина – три разноцветных полоски в квадратной раме. Экспрессивный абстракционизм. Намёк на новейшие психотехники. Тут же живые цветы, признак человечности.

В углу, за ширмой, спрятана кухня-шкаф. Там чайник, чашки, печенье. В центре зала низкий стол, на него могли бы садиться небольшие самолёты. Повсюду листы с каким-то текстом, на столе графин с водой и нож с широким лезвием. И стулья, стулья, стулья. Все разные, ни одного одинакового. Это сама Айгюль придумала, чтобы подчеркнуть уникальность каждого человека. Всё. Больше описывать нечего.

Нет, есть важная деталь: в углу, в отдельном кресле полулежал важный господин. Его следовало отнести скорей к мебели, чем к действующим лицам. Господин кивнул благожелательно. И всё.

– Добро пожаловать – сказала Айгюль клиентам. – Проходите. Рассаживайтесь. На вид это обычная комната. Но уверяю вас, никто не выйдет отсюда прежним!

– Буду рад, если кого-нибудь вынесут отсюда вперёд ногами, – сказал мужчина постарше и зло посмотрел на молодого.

– Да. Было бы здорово, – сказал молодой и усмехнулся.

Который постарше был лыс и синеглаз. Одет в «просто костюм», который описать невозможно, только пальцами шевелишь от бессилия.

Молодой был смугл, высок и одет как художник. Всё на нём было разноцветное и развевающееся. Глаза его горели чёрным огнём, а нос заслуживал самых ярких эпитетов. Горбатый, просторный. Такие называют «румпель», «шнобель», «парус» и непременно упоминают в полицейских ориентировках. Мужчины сели как можно дальше друг от друга. Женщина выбрала стул ровно в центре зала.

– На наших занятиях обычно на каждого мужчину приходится женщина, – сказала Айгюль. – А вы какие-то не парные. Смею предположить, что кто-то четвёртый не успел накраситься?

Женщина покачала головой:

– У нас нестандартная ситуация. Дело в том, что…

– Нет-нет. Подождём других участников. Я предчувствую потрясающую историю.

– Сами поверить не можем. Правда, мальчики?

Мужчина постарше фыркнул. Молодой поправил причёску. Женщина отвлеклась, увидев картину.

– Ах, какое чудо! – сказала она.

И подошла, и протянула руку. Застрекотала сигнализация, громко и противно, стараясь разрушить мозг похитителя. Женщина отпрыгнула. Сигнализация заткнулась.

– Это Марк Ротко, – сказала Айгюль.

– Настоящий?

– Разумеется.

– Как называется?

– «Каток переехал старушку», – встрял лысый. Ему тут всё не нравилось.

– «Красный, белый и лиловый», – мягко сказала Айгюль. Она знала, каким голосом следует разговаривать с недовольными людьми.

– Молдавских маляров за такое гонят в три шеи. Но поскольку рисовал еврей, то сразу произведение искусства, – сказал лысый.

– Не обращайте внимания, – сказал носатый. – Наш Гоша дикарь. Не смог с утра добыть огонь, завтракал сырым енотом, теперь у него несварение.

Лысый встал и сделал шаг в сторону носатого. Вся его поза дышала отвагой. Молодой соперник не испугался, тоже встал и упёр руки в боки. И посмотрел на лысого сверху вниз. И снова усмехнулся. Он знал, что выглядит красивым, когда усмехается. Тут в дверь позвонили, Айгюль побежала открывать.

– Немедленно прекратите меня позорить! Вы оба! – зашипела женщина.

– Это я тебя позорю? Я? – удивился Лысый. – Да кто угодно сбежал бы из этого содома! В мире нет второго мужчины, готового терпеть такой срам! Из-за тебя я стал посмешищем! Я самый нелепый муж в городе!

Он сел на место, и носатый тоже сел. Каждый был уверен, что победил бы, просто на людях не хотел скандала.

Вернулась Айгюль, за ней вошёл ещё один мужчина. Он был очень некрасив. Все другие его качества меркнут перед этим, главным. Некрасивый нёс перед собой манекен выше себя ростом, пластмассовую женщину – худые ноги, лицо японки. Вошедший осторожно посадил куклу на стул, поправил одежду, волосы и что-то прошептал на ухо, как будто манекен мог слышать. Потом обратился ко всем:

– Добрый день! Надеюсь, мы не опоздали?

– Смотри, и тут тебя обскакали, – сказал носатый лысому. Этот чудак с пластмассовой бабой намного нелепее тебя!

Тут же в зал вошли ещё двое, молодая пара. Оба стеснялись и себя, и самого своего смущения, и старались поэтому выглядеть дерзко и развязно.

– Это здесь нас будут мирить? – спросил парень. – Мне сказали, семинар ведёт женщина?

– Семинар веду я. Меня зовут Айгюль.

– Ух ты! Ожидается интересный вечер!

– За это я ручаюсь.

– У вас есть какие-нибудь плётки? Дыба? Сверло для бурения подсознания? Я так просто от своих убеждений не отрекусь!

– Любите боль? Могу сломать вам руку!

– А вы умеете подойти к мужчине!

Девушка тоньше чувствовала грань, за которой раскрепощённость становится хамством. Она тоже зашипела на своего парня:

– Сядь, недоумок! Вы его извините, в эмоциональном смысле он ещё ребёнок.

– Это я ребёнок!? Да я ровесник Тутанхамона!

– Ты ненормальный!

– Душа моя! Меня надо хранить в палате мер и весов между метром и килограммом. С биркой «эталон нормальности».

Тогда девушка встала и отвесила парню оплеуху, спокойно и деловито, как другие чай заваривают.

– Сел, я сказала!

– Да, любовь моя, – ответил нахал, мгновенно превратившись в зайчика. Потупил глазки, сдвинул ножки и уселся на ближайший стул. Лысый подскочил, зажестикулировал.

– Простите, мы не представлены, но умоляю, не останавливайтесь! – сказал он девушке. А потом, наклонившись к своей женщине, добавил так, чтобы слышали все: – Не знаю, сколько стоит этот семинар, но каждая копейка тут оправдана!

Женщина поморщилась и обратилась к ведущей:

– Вот, кстати. Почему так дорого? В нашем случае, мне кажется, была бы уместна хорошая скидка.

– За что же скидка? Вы не похожи на ветеранов войны с Наполеоном.

– Видите ли, у нас всё очень, очень оригинально. После работы с нами вы сможете выступать на конгрессах и симпозиумах с большим успехом.

– Уверена, здесь каждый человек уникален и очень интересен. Вот смотрите.

С этими словами Айгюль подошла к получившему по морде парню и врезала ему по другой щеке, тоже с размаху. И спросила строго:

– Я правильно говорю?

– Да, моя госпожа! – ответил побитый.

– Вот видите! Некоторые персонажи много интересней, чем Дю Солей!

– Я бы попросила! – обиделась девушка. Ей не нравилось, когда кто-то другой хлещет её парня и называет это цирком.

– Простите, дорогая, исключительно для примера.

– И я! Можно я тоже ему врежу? – обрадовался лысый.

– А вы готовы жениться и содержать этого мужчину, покуда смерть или нотариус не разлучат вас? – спросила Айгюль.

– Какого хрена? Нет, конечно!

– Тогда сидите смирно. Эта черешня цветёт не для вас.

Тут некрасивый мужчина обнял свой манекен и сказал, обращаясь ко всем:

– А вот мы совершенно нормальные. Наш случай банален и скучен. Правда, дорогая? – обратился он к кукле.

Лысый и тут встрял. Он сам себе казался остроумным.

– Тоже пришли разводиться? Подождите, сам догадаюсь… Вы не сошлись характерами?

– Это очевидно! Мы такие разные! Я – простой русский парень, а она – японская аристократка. Мы встретились в Токио! Я поехал в командировку…

Айгюль прервала и этот рассказ:

– Стоп! Сначала представимся. Меня зовут Айгюль Зарипова. Я доктор психологии. Автор уникального метода групповой психотерапии, известного как «метод Мендельсона». Но для вас я скорее коучер, чем психолог. Это значит, никаких заумных терминов не будет, ноль закрученных теорий. Мы просто поговорим.

Лысый возмутился.

– Мне бы хотелось надеяться на какой-то результат. Поговорить я могу и дома, с попугаем. Он прекрасный слушатель.

– После разговоров по моему методу большинство пар отменяют развод и живут дальше.

– А если всё-таки разводятся?

– Тогда я возвращаю половину стоимости занятий.

– Отлично! – обрадовалась женщина лысого и носатого. – Хотя бы половину денег мы вернём!

– Желаю удачи. Обстановка у нас неформальная. Там, в углу, чай и кофе. Наша задача не просто не поубивать друг друга, но и понять, что все мы счастливы здесь и сейчас. Нужно только осознать это.

– Возврат денег зависит от срока? Вдруг мы разведёмся через год? На какой пробег гарантия? – уточнила жадная женщина.

– Без ограничений. Среди других коучеров я – «роллс-ройс».

– И часто приходится возвращать?

– Один случай на девяносто пять пар. В связи с чем хочу спросить, нет ли среди вас алкоголиков, наркоманов или психопатов?

Все помотали головами отрицательно, но покосились друг на друга.

– То есть, все вы – абсолютно нормальные люди?

Теперь все кивнули и вместе посмотрели на некрасивого мужчину, кивающего головой манекена.

– Прелестно! Тогда приступим! Сначала хочу рассказать вам про эту штуку. Это ритуальный нож племени Навахо. Кто хочет развестись, должен отрезать прядь волос.

– С кого? – спросила жена двух мужей.

– С себя.

– Не логично. Допустим, я хочу развестись, а он не хочет. Тогда я беру ритуальный нож племени Навахо, делаю несколько широких взмахов (женщина сделала несколько опасных движений) – и всё, он уже хочет разводиться.

– Нет. Этот инструмент не для насилия. Нужно отрезать свою прядь в знак того, что решение твёрдое и обдуманное.

– Я бы предпочла всё-таки не у себя. И не прядь. Твёрдо и обдуманно предпочла бы.

– Вот поэтому мы будем резать только по моей команде. А теперь расскажите о себе. Как вас зовут?

Красивая женщина ответила за всю семью.

– Меня зовут Анна. Это Гоша, мой муж. (Показала на лысого.) Это Винсент. Тоже мой муж. (Показала на носатого.) И мы хотим развестись.

– Мы – это кто из вас? С кем именно разводитесь?

– Ну вот… – Анна неопределённо обвела рукой себя и мужчин.

– Простите, не поняла. Ткните пальцем.

– Я ещё не решила, если честно.

– Интересно. Можно сомневаться в том, за кого выходить! Но с кем разводиться, обычно люди знают.

– То-то и оно, что у нас НЕ обычно. Они оба мои мужья.

– Ну да. Это же так очевидно! И вы хотите сократить число мужей до одного?

– Да.

– И не знаете, кого выгнать?

– Не знаю.

– Эка вас накрыло, – сказала Айгюль после некоторых размышлений. – Я стараюсь склонить к сохранению семьи обычно. Но вас надо уговорить жить втроём. Это как-то неловко. Вы, кстати, живёте вместе?

Мужчины сменили позы – с гордо-обиженных на ещё более гордые и обиженные. Анна горестно пожала плечами.

– Понятно. В небольшой квартире, видимо.

Анна пожала плечами ещё раз. Ведущая захотела как-то поддержать женщину.

– С одной стороны, это удобно!

– Это правда. Например, ремонт мы сделали быстро. Мальчики мусор выносят наперегонки. Чуть не дерутся за ведро.

– То есть, каждый старается быть для вас лучшим мужем?

– Грех жаловаться.

– И попыток убийства не было?

– Ну, такое…

– Понимаю. Кто первый затеет драку, тот грубиян и агрессор?

Анна кивнула.

– Даже не знаю. И что же вам не нравится?

– Не по-людски как-то.

– И вы готовы развестись с кем-нибудь одним?

– А что делать?

– А они не хотят? Простите, мужчина, я забыла, как вас зовут?

– Георгий. Можно Гоша.

– Вы не хотите оставить Анну?

– Почему я? Мы живём в моей квартире! Она моя жена! Я первый на ней женился!

– Звучит разумно. Немножко по-риелторски только. А вы что скажете?

У носатого был лёгкий акцент и хрипотца. Аргументы южного человека относились скорей к эмоциональной сфере, чем к логической.

– Причём здесь первый или второй? – возмутился он. – Я люблю Анну! Она любит меня! Мы созданы друг для друга!

– Не знаю, что возразить. И по очереди жить с Анной вы тоже не хотите?

Оба мужчины снова фыркнули. Вмешалась молодая девица из второй пары:

– Простите, что встреваю, но кто из вас действующий муж по документам?

– В том-то и дело, что оба!

Гоша почти выкрикнул эти слова.

– Это как?

– Вы у неё спросите!

Айгюль не дала перехватить инициативу. Взглядом показала девице, кто тут главный. И сама спросила:

– Анна, расскажите! Многие хотели бы себе двух любящих, официальных мужей. Мне самой иногда снится, что я в вашем положении. И это очень, очень приятные сны. Но такое счастье не очень просто устроить, закон сопротивляется. Давно вы с Гошей?

– 20 лет. У нас трое детей. Пять лет назад мы пытались развестись.

– Такой шанс упустили! Сейчас бы отдыхали на море, каждый с новым прекрасным супругом. А тогда что было? Что случилось?

– У Гоши случилась новая секретарь, блондинка, с вот такими сиськами. Обычная шлюха.

– Алё, я бы попросила! – возмутилась девица, весомо качнув грудью.

– А вот если бы ты сейчас промолчала, никто бы не заметил, – сказал её спутник, любящий боль.

– Да она сама на меня запрыгнула! – разозлился Гоша. – Я был без сознания практически!

Присутствующие многозначительно улыбнулись, девица хихикнула. Следующий диалог наверняка повторялся многократно. Участники знали свои реплики:

– Ну да, обычное дело. Сколько раз запрыгнула? – спросила Анна.

– Три.

– Гоша! – сказала Анна с укоризной.

– Или тридцать три! Какая разница! Главное, что я раскаялся! Переосмыслил и попросил прощения. И ты меня простила!

– Я простила уже после того, как ко мне приехал Винсент.

– К нам! Он к нам приехал!

– Почему же вы не довели развод с Гошей до конца? – спросила Айгюль.

– Он не подписывал бумаги.

– Значит, вы хотите с ним развестись? Вопрос решён?

Айгюль протянула Анне ритуальный нож племени Навахо. Анна покосилась, но руки к оружию не протянула.

– Всё не так просто. Гоша очень переменился. Стал заботливым, даже нежным. Он мне ноги моет по вечерам! К тому же он отец моих детей! И отдаёт мне всю зарплату.

– Последний аргумент очень силён. Я бы не устояла. И вы, наверное, по-прежнему его любите?

– Люблю.

– Тогда давайте отправим домой Винсента? Он же вам ноги не моет?

– Моет. Они по очереди.

– Ну да. Винсент ещё и красив как паразит. Сколько ему? Тридцать?

– Двадцать восемь.

– Даже не знаю тогда. Всё такое вкусное.

– Если честно, я бы их обоих оставила. Но они ссорятся как дети, ей-богу. И люди меня осуждают. К тому же Винсент не хочет представляться моим братом.

– Что вы говорите! И почему же?

– Говорит, это первый шаг к поражению.

– Да и не похож он на брата, если честно. Винсент, вы всё молчите. Расскажите о себе. Вы откуда?

– Мой отец египтянин. У меня был небольшой бизнес в Дахабе. И там я встретил Анну. В тот день мир разделился на две части. Первая – там, где она. Вторая – там, где её нет.

– О, как мило! Опишите, кто для вас Анна?

– Моя богиня. Муза. Мой воздух и лунная дорога в ночной пустыне.

– Слушала бы вас и слушала! Думаю, кроме прочего она для вас ещё и жильё, горячая вода и европейское пособие?

– Я готов вернуться в Египет в любой момент. Если она согласится поехать со мной! Мне всё равно, где жить! Я художник. И музыкант. У себя на Родине я достаточно популярен.

– Он аниматор в гостинице! Известен на весь ресторан! – Гоша не мог смолчать, и никто на его месте не смог бы.

Анна не выдержала, вступилась за мужа № 2:

– Винсент очень интересный человек. Я с ним абсолютно счастлива!

– А с Гошей?

– А с Гошей я чувствую себя защищённой.

– А когда они ссорятся?

– Я говорю им «ша!», и они замолкают.

Услышав слово «ша», оживился побитый парень.

– Вы такая властная! – затрепетал он. – Что вы делаете по вечерам?

– Вот ты кобель! – устало вздохнула девушка побитого.

– Это ещё кто? – озлился Гоша. И посмотрел агрессивно на мазохиста. Меньше всего он хотел уйти с семинара под руку с третьим мужем. Египтянин тоже возбудился. Он вскочил и затараторил на непонятном наречии, обращаясь к побитому. И показал жестом отрезание головы.

– Воу! Воу! – сказала Айгюль – Потише, горячие разноцветные парни!

Некрасивый мужчина вдруг отвлёкся от своего манекена и подал голос:

– Простите за бестактность, просто мы тут все уже свои! А как вы спите? Ну, в смысле секса. Сразу вместе, или у вас график?

Анна закатила глаза, Гоша показал средний палец, Винсент привстал как бы для драки, но под тяжестью общего неодобрения сел на место. Участники семинара сами собой разделились на первую тройку и тех, кого эта тройка ненавидит. Некрасивый пояснил:

– Я хочу сказать, что уйти должен самый недовольный. Кто терпеть уже не может и кому меньше Анны достаётся – тот пусть и валит.

Айгюль согласилась.

– Разумно. Скажите, Гоша, за что вы любите Анну?

– Господи! Ну за что можно любить идеальную женщину? Она красива, умна. Она моя жена, в конце концов. К тому же я человек немолодой, а она – врач!

– О боже! Вы врач? У вас есть уколы? – обрадовался побитый. На этот раз Винсент не выдержал. Подлетел к побитому, схватил за ворот и принялся душить. Анна вскочила, молодая девица тоже вскочила, обе заверещали. Гоша полез разнимать, заняв при этом сторону Винсента. Он обнял своего соперника, не позволил махать руками. Зато сам пнул побитого в знак солидарности.

– Педики! Извращенцы! Расплодились! – кричал побитый.

– Ну-ну, – успокаивал Гоша Винсента. – Не обращай внимания на идиотов. Брось. Он не стоит твоей свободы. Он провоцирует тебя на насилие. Он сам извращенец!

– От извращенца слышу! – сердился египтянин. – Держи меня Георгий, не то я ему доставлю такое удовольствие, что он сменит пол!

Айгюль не реагировала на драку. Даже не привстала. Она была всем довольна и на схватку смотрела с интересом. Ибо какая ж это психология, если никто никого не попытался задушить! Айгюль наклонилась с Анне и сказала интимно:

– Мне кажется, ваше неверие в брак на троих имеет исключительно психологические корни. Если отбросить невротическое морализаторство – всё может сложиться. Мы потом об этом поговорим. А теперь давайте перейдём к следующей паре!

Айгюль повернулась к побитому и его девице, они были следующими по часовой стрелке. Но вдруг, махнув рукой, обратилась к некрасивому мужчине с куклой.

– Хотя нет, ну их в болото! – сказала Айгюль. – Перейдём сразу к вам! Иначе я лопну от любопытства! Расскажите скорей, кем вам приходится эта пластмассовая баба! И зачем вы её припёрли?

Некрасивый заговорил:

– Здравствуйте. Меня зовут Евгений.

– Здравствуйте, Евгений! – нестройно ответили участники, хотя их никто об этом не просил. Сработал рефлекс, выработанный сериалами. Женя продолжил:

– Мне сорок два года. Я системный аналитик в банке капитал-инвест. Я узнал о вашем семинаре от знакомых и подумал…

– Да плевать, что вы подумали, рассказывайте про подругу! – не выдержала Айгюль.

– Она мне не подруга. Это же манекен! Разве вы не видите?

– Да? Хм. Очень жаль. Я-то понадеялась уже… И зачем вы её принесли?

– Это макет моей жены. Для наглядности.

– Макет жены? Удобно! Эти фото постоянно теряются… А где, скажем так, оригинал? Исходник? Она существует не в виртуальном пространстве?

– Разумеется. Но её сюда не затащить. А я хочу развестись. И не знаю, как начать. Нужно потренироваться. Что говорить, каким голосом. Если разведусь, можете деньги не возвращать. Просто очень надо.

– Ваша жена похожа на свой… макет? – спросила девица.

– Очень похожа!

– В смысле, лицо, ноги?

– Копия! Потому и привёл.

Привычным жестом Женя поправил манекену задравшуюся юбку.

– И вы хотите с ней развестись? – переспросила Айгюль.

– Хочу!

– Она вам изменяет?

– Нет, ну что вы!

– Да, простите. Глупый вопрос. Вы же такой неповторимый! И что же она говорит, когда вы предлагаете развод?

Евгений наклонился ухом к губам манекена и прислушался. И вздохнул.

– Она не хочет. Говорит, что любит только меня.

Юная девица, почувствовав в манекене соратницу, одинокую звезду среди бесконечных уродов, вдруг возмутилась:

– Мир сошёл с ума! Да вы посмотрите на неё и на него! Красавица и чудовище! Причём этот принц такой страшный в уже поцелованном виде! С ним, как ни колдуй, только хуже будет!

За некрасивого вступилась Анна:

– Ну подождите, возможно, жена Евгения обладает дурным характером?

Он обиделся:

– Как вам не стыдно! Она же слышит!

– Женя, не переигрывайте, – сказала Айгюль.

– Простите. Но у моей Мигуми чудесный характер. Её зовут Мигуми. Она из Японии.

– Опишите её.

– А разве вы не видите? Что ещё можно добавить?

– Как же вы встретились?

Теперь партию язвы исполнил Гоша, не удержался:

– Совершенно ясно, как встретились. Женщина была в коме. А он её украл из больницы, теперь держит в подвале и врёт что, он последний мужчина, уцелевший в зомбо-апокалипсисе! Других объяснений быть не может!

– Хах! Смешно, но вы отчасти правы. Я действительно её похитил! Я был в Токио, в командировке. И мы что-то там выпили, куда-то шли…

– С Мигуми? – уточнила Айгюль.

– Да нет же, пока ещё только с коллегами. Вдруг я потерялся и забрёл в квартал, где сплошные магазины. И начался дождь. Захожу переждать непогоду, вижу – она сидит. Две продавщицы и она. Больше никого не было.

– Ваша жена?

– Ну да. И что-то на меня нашло. В целом мне японки не нравятся. Все они чуть кривоваты, на мой вкус.

Девица побитого возмутилась:

– Да кто бы говорил! Не родилась ещё кобыла такой кривизны, чтобы ему не подошла!

– Грамматически не точно, – заметил Гоша. – Из вашего замечания следует, что уже родилась кобыла такой кривизны, которая ему подойдёт! Это как-то не очевидно!

– Тихо, пожалуйста! Продолжайте, Евгений, – велела Айгюль.

– Ну он же правда страшный! – не унималась девица.

– Независимо от того, насколько вы правы, мы должны уважать друг друга. Хотя я тоже вспомнила про лошадей почему-то. Всё, всё, продолжайте.

– Так вот, я вхожу и вижу – какая-то невероятная красота. Никого прекраснее не видел, да и не увижу никогда. Я вышел из магазина под дождь. Ходил, ходил. Думал остыну. А в голове одно – нельзя её потерять. Я побежал в магазин, а она уже полуголая. Продавщицы помогают ей надеть какие-то новые тряпки. Я подхватил её на руки – и дальше провал. Не помню ничего. Очнулся в кустах. И понимаю, что только что у нас было всё! Мокрые оба, смеёмся! И я самый счастливый человек на свете! А дальше… её же надо как-то вывозить через границу!

– Хренов извращенец! – крикнул Винсент. – Ты трахнул манекен!

– Как тебе не стыдно! Что ты несёшь! – Анна попыталась усадить Винсента на место, потянув за штаны вниз.

– Ушлёпок! Он украл манекен в магазине и трахнул его в каких-то кустах!

– Винсент!

Айгюль подняла руку, призывая к порядку.

– Я, признаться, тоже запуталась. Женя, вы кого вынесли из магазина?

Женя с отчаянием посмотрел в пластмассовые глаза куклы.

– Вот видишь. Я же говорил, что догадаются. А ты – проскочим, проскочим…

Винсент снова вскочил и забегал по залу, приговаривая одно только слово:

– Охренеть! Охренеть!

– Признаться, я не понимаю ваших эмоций. Какая разница, к кому я испытываю чувства? Да, моя любимая не подходит под ваши стандарты. Но я от этого не перестаю быть личностью и требую уважать мой выбор.

– Дожили! – не унимался египтянин. Я бы не оставлял тут мебель без присмотра! Все неживые предметы под угрозой! Особенно шкаф в опасности! Такой он пухленький! Так и манит своими обводами! И вазы. Это же типичные вагины, только большие и фарфоровые!

– Вы дикарь! – сказал Женя спокойно. Он был готов к гонениям и притеснениям. И даже принимал их за испытания во имя светлого будущего для всех людей.

– Винсент, сядьте! – твёрдо сказала Айгюль. А вы, Евгений, расскажите нам о ваших чувствах подробнее. Признаться я сама в полном… э… восторге! Да! Именно в восторге! Очень точное слово.

– Я понимаю. Таким, как я, как мы – предстоит долгий путь. Сторонники однополых отношений боролись за свои права десятилетия и добились признания. У нас же всё только впереди. Непонимание, возможно, даже аресты.

– Оставьте социологию! Мы говорим о ваших личных крокодилах. Расскажите, почему вы хотите развестись? Мне кажется, у вашей избранницы не должно быть много претензий. Да и у вас к ней тоже.

– Вы правы. Мигуми близка к идеалу. Покладиста, тиха, иронична. Мне не нравится только, что она глупенькая.

– Простите?

– Не знаю, в чём дело. Возможно – разница менталитетов. Но иногда она как брякнет что-нибудь, даже стыдно за неё.

– Вы что же, слышите её речь?

– Скорей мысли. В её пластиковом теле заключена живая душа. Возможно, это моя любовь её создала. Мы же подобны Господу. И значит, можем вдыхать огонь жизни в косную материю.

– Мама дорогая! Как товарища накрыло! – взмахнул руками Гоша.

– А мне нравится! – сказала Анна. – Какая-то в этом есть романтика! Даже красота!

– Да тихо вы, шведское посольство! Говорите дальше, Евгений, – попросил побитый. Он один сочувствовал рассказчику.

– Да, спасибо. Видите ли, я никогда не нравился красивым девушкам.

– Удивительно! – хмыкнула девица.

– Да! На меня соглашались только женские типажи, которых я называю страусы, воблы и насекомые.

– А сам-то ты кто?!

– Я понимаю причину вашей агрессии! Нас, куклофилов, преследуют все. Даже гринпис. На меня, например, подали в суд в Голландии. Сказали, что я пользуюсь тем, что Мигуми не может оказать сопротивление, и я якобы могу вытворять с ней что захочу. Будто бы у меня нет совести! Будто я дикарь, извращенец какой-то!

При последних словах Женя как-то неудачно показал на Винсента. Тот вскочил.

– Я не понял, почему он на меня показывает?

Айгюль попросила не отвлекаться.

– Как зовут вашу девушку, вы сказали?

– Мигуми. Вы не представляете, как трудно жить людям с моей внешностью. Однажды я купил ночь с дорогой проституткой. Хотел переспать с почти кинозвездой. Каждый мужчина надеется, что в темноте, под одеялом, кинозвезда разглядит в нём что-то важное и забудет про внешность. Синдром чудовища, как тут верно заметили.

– Какой же вы болтун! Что с проституткой-то?

– Ничего. Абсолютно ничего. Я внёс предоплату. Пришёл. Она открывает дверь, говорит – нет. С тобой не буду. И всё.

– Что всё?

– Всё. Закрыла дверь. И деньги прислала назад.

– Это самый скучный рассказ о проститутках! – заметил побитый. – А я их немало слышал!

– Скотина! – сказала его девица абсолютно без эмоций.

– Я тебя тоже люблю!

Женя продолжил:

– Понимаете, благодаря Мигуми я впервые потрогал бедро идеальной формы! Она прекрасный слушатель и очень чистоплотна! И в сексе, знаете ли, что-то удивительное. Настолько точно всё чувствует! Японцы все не склонны к ханжеству в постели. У них была мода облизывать глаза, например. Повальная. То есть, уважают всё новое. Но Мигуми – что-то небывалое. Такое вытворяет!

– Фу, какая гадость! Немедленно прекратите! – возмутилась Анна.

– Отнюдь! – обрадовался побитый. – Продолжай, брателло! Режь правду!

– Вы неправильно меня поняли. Ничего особенного мы с Мигуми не делаем.

– Прекратите, я сказала!

– Я лишь кладу ей голову на колени и так засыпаю. Ни одна женщина не терпит такое дольше пяти минут. Все возятся и ворчат. А с Мигуми – хоть всю ночь. Утром она тоже скрипит, конечно. Говорит, тут затекло, там замёрзло. Но я делаю ей массаж, и у нас снова… Ну вы поняли.

– Если всё так хорошо, зачем разводиться? – спросила Айгюль.

– Мне кажется, мы застряли в отношениях. Нам надо идти дальше.

– Ей тоже?

– Конечно!

Рассказ Евгения взволновал всех. Анна проявила женскую солидарность:

– И куда она после вас? У неё ни документов, ни образования. Она ходить не может!

Гоша сказал гадость:

– Я слышал, есть публичные дома с куклами. С опытом и толерантностью вашей подруги она могла бы неплохо устроиться.

Побитый сказал странное:

– Я бы взял у неё телефончик. Не сейчас, конечно, после развода. Просто интересно, как сложится судьба. И кстати, у неё есть подружки?

Винсент дал совет практичный и бездушный:

– Зачем вообще разводиться? Просто поставь её в шкаф! Соскучишься, достанешь. Я вот скучаю по подружкам юности. А тут раз – достал из шкафа. То-сё, чаю с коньяком…

И только юная девица сохранила ясность разума, сказав:

– Эй, она пластмассовая!

Айгюль кивнула.

– Мужчины удивительно чутко перенимают друг у друга сексуальные паттерны и прощаются с реальностью. Как всё закрутилось! Хоть вторую докторскую пиши!

– Так вот, я хочу спросить, что же нам делать? – напомнил Женя.

– Я категорическая противница расставаний, – сказала Айгюль. – Считаю, каждый развод происходит из капризов и неумеренных амбиций. Но второй раз за сегодня мне хочется воскликнуть: разводитесь к хренам собачьим!

Ведущая протянула Евгению ритуальный нож племени Навахо.

– Но как? Что мне ей сказать?

– Ничего не говори! Она не слышит! У ней уши не настоящие! – не унималась девица.

Её побитый друг предложил лучший выход:

– Старик, чисто в медицинских целях… приглашаю завтра в одно место. Познакомлю с Анжеликой. Она с ослом в кино снималась. Может, и на тебя согласится.

– Зря вы так. Для вас Мигуми – лишь кусок пластмассы. Но для меня-то – нет! Я вижу в ней человека! Я должен с ней расстаться так, чтобы не было стыдно перед собой!

– Идея с Анжеликой очень хорошая, – поддержала Айгюль. – Я бы прописала дополнительно Эсмеральду и Клементину. Этот скворечник надо чем-то заполнить.

Для наглядности ведущая подошла и погладила Женю по макушке.

– И ещё я бы рекомендовала порносайты трижды в день и распутство в социальных сетях. Даже на такого неповторимого персонажа, как вы, обязательного найдётся любительница необычных ощущений. Генри Миллер писал как-то про одноногую проститутку, страшно популярную в богемных кругах.

– Что значит – неповторимого?

– Я хочу сказать, на каждый винтик найдётся гаечка.

– Такая же убогая?

– Мы, психологи, говорим «такая же уникальная». Хотя кого я обманываю. Точно, убогая.

– Вы отличный коучер. Я возвращаюсь к Мигуми!

– Зря вы, Женя, недооцениваете живых замухрышек. Мужской мозг устроен так, что любая лягушка после серии поцелуев в нужные места обретает черты принцессы. Если смотреть на неё из мужской головы. Я бы и сама взялась вас подремонтировать, но профессиональная этика не велит. И чувство прекрасного тоже.

– Не сдерживайте себя! – попросил побитый. – Мы с удовольствием посмотрим практические занятия. Как тут притушить свет?

Очень быстро побитый включил в телефоне эротическую музыку, ещё быстрее получил подзатыльник и унялся.

– Вы очень кстати проснулись, – сказала ему Айгюль. – В возбуждённом виде у вас, как рассказчика, больше шансов быть дослушанным. После всех удивительных историй. Пришёл ваш черёд. Итак, что же привело вас сюда, мои совершенно нормальные, я не сомневаюсь, скучные друзья? Как вас зовут, для начала?

За обоих ответила девица. Девицы в любых коммуникациях проявляют больше прыти.

– Меня зовут Хильда. Мужа зовут Сергеем. И, если честно, я не хочу разводиться.

– Любовь моя, я тоже не хочу разводиться, – сказал Сергей.

– Ай да я! Ни слова не сказала, а уже работу выполнила! Совет вам да любовь! С вас семьсот евро, ступайте с миром! – обрадовалась Айгюль.

– Не так всё просто, – вздохнула Хильда.

– Это какое-то проклятье. Снова подвох. Надеюсь, вы оба – земляне? Не людоеды и не роботы?

– Нет. Но жить, как мы – невозможно!

– И терпеть не получится?

– Нет!

– Дайте угадаю. Он гуляет?

– Тут нужно другое слово. Гуляет – слишком мелкое.

– Недостаточно энергичное?

– Да, слишком детское, несерьёзное. Говорить «гуляет» – значит преуменьшать заслуги моего мужа. Он не просто блудит, не просто ходит налево – он там живёт!

– И вы хотите, чтобы я научила вас любить эту его особенность?

– Нет. Я хочу, чтобы вы починили моего мужа. Думаю, там сгорел какой-нибудь предохранитель.

– Ну что ж, посмотрим. Сергей, вас привлекает кто-то из находящихся здесь дам?

Сергей оглянулся, пожал плечами. Признаков больного либидо не проявил.

– Нет. Это не так работает, – пояснила девица. – Он откликается на насилие. Не может устоять. Забывает совесть и брачные клятвы. Его привлекают властные женщины.

– Хорошо. Попробуем ещё раз. Сергей, я вам нравлюсь? – Айгюль подсела ещё ближе.

– Я считаю вас милой.

– А если я вас ударю?

– Расскажите подробней, что вы хотите со мной сделать?

– Понятно. Достаточно. Напрасно вы замерли в счастливом предвкушении. Это был очень короткий эксперимент. Дорогая Хильда, оно не лечится. Увы мне! В третий раз я говорю эту ужасную фразу: разводитесь! Берите нож. В вашем случае достаточно срезать пару волосков.

– Но я не хочу разводиться?

– Тогда терпите!

– Неужели ничего нельзя сделать?

– Можно. Но уголовный кодекс не одобрит.

– Что-то хирургическое? Попробуем удалить по-тихому?

– Не знаю, какой врач согласится отрезать голову. Да ещё по-тихому. Но мне нравится ваша решительность! Вот так надо бороться за брак!

– Есть другие варианты?

– Теоретически пациента можно приковать в подвале и наносить увечья, покуда он не признает вас единственной женщиной в галактике. Посмотрите, кстати, как у больного загорелись глаза! Как радостно он виляет хвостиком!

Идея пыток в подвале понравилась не только Сергею. Немало вдохновился и Георгий. Забыв о вражде, он стал толкать в бок Винсента, делясь восторгом от услышанного:

– Хорошо что пришли! А? Реалити-шоу! Жалко, снимать нельзя!

Его жена Анна (или половина жены?) тоже удивилась:

– Я-то думала, мы тут самые чокнутые! А посмотреть – так мы образец психического здоровья!

Хильда обиделась на «чокнутую»:

– В отличие от некоторых я живу с одним мужем!

– Зато ваш муж живёт с целой пачкой таких, как вы!

– Но сама-то я нормальная!

– Я тоже нормальная!

– Конечно! Что может быть нормальней, чем держать в каждой руке по члену и не отпускать! Не этому ли нас учили в школе?

– Вам, как женщине, не способной удержать ни одного члена, я хочу показать фокус. Чтобы вы понимали, в чём между нами разница! Внимание! Я хочу чаю!

Последние слова Анна сказала громко и отчётливо. Винсент и Гоша подскочили и засеменили к чайному столику. Один схватил чашку, ложечку, второй взял чайник с заваркой и кипяток. Слаженно и дружно они приготовили и принесли сервированный поднос.

Анна поблагодарила мужей кивком.

– Но главное, – сказала она Хильде, – смотрите второй фокус! Сергей, принеси мне печенье! Живо!

Будто всю жизнь ждал этого приказа, Сергей подскочил и ринулся куда велели.

– Сидеть! – рявкнула Хильда.

Сергей сел на место.

– Браво! – восхитилась Айгюль. – Прекрасно! Прекрасно! – И подкрепила похвалу аплодисментами.

– Что именно вам понравилось? – спросила Анна.

– Демонстрация главного принципа женской привлекательности. Будь капризной, недоступной, ускользающей! Вредной, злой! Самцы тут же сбегутся для драк и танцев. Они терпеть не могут женщин добрых, не могущих без них. Если короче, самая строптивая кошка, она же и самая востребованная.

– Это я, что ли, кошка?

– Простите, ради бога. Для удобства можем назвать вас Снежной королевой.

– Что же общего между кошкой и королевой?

– Высокомерность. Чем вы надменней, тем преданней вас любят. Продолжайте в том же духе. Живите с двумя мужьями, с тремя. И пусть мир завидует.

– А соседи?

– Смотрите на соседей как на муравьёв и станете их царицей. Они понесут вас на руках.

– Куда понесут? – спросил Винсент.

– Да никуда! – взорвалась Айгюль. – Просто по району поносят и поставят на место!

Участники семинара стихли. Одни перепугались, другие задумались о своём. Женя счёл паузу хорошей возможностью вернуть себя в центр общего внимания.

– А вот я, кстати, за пять лет ни разу не изменил! Моя Мигуми тоже достаточно надменная! – сказал он.

Присутствующие посмотрели на Женю, будто пытались вспомнить – кто это. Потом вернулись к своим мыслям. Айгюль восстановила диалог. Должность запрещала ей сидеть в тишине.

Вот кстати, Хильда, а как вы умудрились выйти за такого… хм…

– За такого лётчика?

– Прекрасное определение!

– Я вышла замуж на спор.

– Вы с нечистым поспорили?

– Практически. С лучшей подругой.

– Вы её, конечно же, отравили в знак признательности?

– Эта дрянь хорошо переваривает яды, увы.

– Расскажите подробней.

– Видите ли, я долго не хотела замуж вовсе. Но однажды… сидим мы с подругой в кафешке. И подруга говорит, что на мне венец безбрачия. А я говорю, что за два часа могу выйти замуж за любого. И мы поспорили на коньяк.

– Молодцы, девчонки. Замуж за коньяк – вот признак эмоциональной зрелости.

– Рядом как раз Сергей оказался, мы ещё не были знакомы. Спрашиваю, женишься на мне? А он согласился как-то неуверенно. И тем меня обидел. Вот я ему и врезала. Ну и закрутилось. То есть, я-то выходила замуж на месяц, чисто коньяк выиграть. Но так и осталась.

– И что же хорошего в этом слабовольном подлеце? Зачем остались?

– Мне самой нравятся некоторые наши игры. А у него к тому же своя компания, дом на побережье. Его доход развил во мне любовь к ближнему и способность прощать. К тому же, чтобы с ним развестись, надо поругаться. Я начинаю на него орать, могу врезать даже. Тут же у нас начинается секс с видом на залив, а дальше какой развод?

– Патовая ситуация. Как же вы переживаете его измены?

– Никак. Я тоже ему изменяю!

Эта пауза стала совсем короткой. Оказалось, Сергей умеет говорить другим голосом, более низким.

– Что ты сказала, любовь моя?

– А что ты услышал?

Женя закрыл своей кукле уши, как ребёнку на базаре:

– Боже мой, куда мы пришли?! У этих людей никакого представления о морали! Один только секс на уме! – сказал он.

– Можно подумать, вы каждый вечер сидите в театрах… со своей статуей, – огрызнулась Хильда.

– Нет, конечно. Но я часами рассказываю ей о живописи и литературе.

– Вот это и есть настоящее домашнее насилие!

– Я так больше не могу. Собирайся, дорогая, мы уходим.

Женя встал и взвалил манекен на плечо. Юбка задралась, мужчины стыдливо отвели глаза, будто пластмассовая задница была не до конца пластмассовой.

Хочу напомнить, – мягко сказала Айгюль, – согласно договору, ушедший до окончания семинара оплачивает его стоимость за всех участников.

Женя остановился, снял куклу и прислушался к мнимой её речи.

– Хорошо, любовь моя, – сказал он. – Ради тебя я готов ещё потерпеть. Она у меня ужасно экономная. Даже прижимистая иногда.

– Я всё-таки настаиваю! Когда и с кем ты мне изменяла? – повторил вопрос Сергей.

– Да не изменяла я! Просто брякнула!

– Не лги мне, дрянь!

– А даже если изменяла, где записано, что это только твоё право?

– Это моё право, потому что я больной человек!

– Покажи справку из психиатрички!

– Все мужчины больные! С рождения. Точней с четырнадцати лет! Посмотри вокруг! Здесь три здоровых женщины и четыре законченных психа! У нас у всех член вместо кукушки! Мы ходим на сторону, потому что одна нога гребёт сильней другой! Мы постоянно сворачиваем не туда! Мы не можем иначе!

– Вот и мы не можем!

– Нет! Вы – можете! Вам не нужен секс! То есть нужен, но исключительно как способ обогащения! Кольцо с бриллиантом за сорок коитусов – хорошая цена! Вы манипулируете сексом! А мы без него с ума сойдём! У нас химическое отравление начинается! Мы можем не дышать ради секса. Но не можем от него отказаться ради воздуха! Понимаешь, ты, кукла тупая!

– Это я кукла?

– Я требую уважения… – начал было Женя, но его никто не слушал.

Хильда бросилась на Сергея, хотела ударить и даже возбудить, возможно. Но он ловко увернулся, толкнул партнёршу точно к её стулу. Хильда плюхнулась обратно.

– Ну нет! – кричал бывший мазохист Сергей. – Этот номер больше не пройдёт! Кто он? Признавайся, или я… Или я…

– Сядь, кому говорю! – приказала Хильда. Её голосу не хватало уверенности. Сергей схватился за нож. Участники семинара ахнули разными голосами. Только из кресла Айгюль раздалось хихиканье. Ведущая – руки на животике – с наслаждением наблюдала за развитием событий.

– Прелестно! Прелестно! – комментировала она. – Вот ещё один психологический феномен: измена унижает Сергея сильней, чем обычная сексуальная доминация. Поэтому орать на него сейчас нет никакого смысла. На вашем месте, Хильда, я бы рассказала всё! Даже приврала бы сверху. Вы сами удивитесь, насколько приятным будет результат. И можете не бояться. Вся его ярость – лишь оперетта. Покуда вы полны тайн, он вас не тронет.

– А потом? Когда всё расскажу?

– Потом, думаю, бросится ноги целовать. Так что, не сдерживайте себя.

Сергей сменил цвет кожи на тёмно-багровый. Но не в знак смущения, как у осьминогов, а потому что вся его кровь собралась в голове.

– Заткнись! Я тебе язык отрежу! – крикнул он Айгюль.

– Всё-всё! Молчу-молчу!

– Хорошо же. Я расскажу. – Хильда встала ногами на стул. – Слушай, дорогой. Я работаю на радио. Когда он (Хильда указала пальцем на Сергея) изменил мне в первый раз, было очень горько. Я не хотела домой возвращаться. Сидела в студии, роняла слёзы. И ночной диджей крутил мои любимые песни в обход плей-листа. Это страшный грех и риск – всё ради меня. А потом мы занялись ЭТИМ в прямом эфире. На следующий день на радио приехал оркестр Глена Миллера, и главный саксофонист дал интервью. Я спросила, как он ртом извлекает такие чудеса. И он показал мне все свои секреты прямо на мне. Так и сказал – сегодня ночью ты будешь моим саксофоном. И не соврал. На все вопросы ответил…

Вдруг Винсент взял и пересел на стул поближе к Хильде. Анна позвала мужа, но тот лишь отмахнулся.

– Я просто чтобы лучше слышать! Я тоже музыкант!

– И тут во мне открылся талант интервьюера, – продолжала Хильда. – И я столько этих интервью взяла у разных интересных мужчин – у-ух сколько!

Сергей не выдержал. Зарычал и замахнулся ножом. Хильда завизжала, спрыгнула, закрыла голову руками. Все попятились вместе со стульями, кто-то вскочил. Женя прикрыл глаза своей кукле. Одна лишь Айгюль не пошевелилась. Так и сидела, очарованно следя за действиями психопата.

– Не волнуйтесь, – сказала она сразу всем. – Говорю же. Он ничего не сделает!

Сергей повернулся к ней. Ноздри его раздувались, как у Минотавра, возможно. Ибо никто не видел ноздрей Минотавра. А кто видел, тот молчит.

– Ты! Это ты во всём виновата! Хитрая жаба! – сказал он.

Айгюль развела руками:

– Вы льстите мне! Это лишь мой метод! Наука о страстях. То, что с вами происходит, – лишь форма многоликой любви, которая…

Сергей не дослушал. Сделав быстрый шаг, он вонзил нож в мягкий бок психологини. По белой её блузке поползло тёмное пятно. Тут уж все вскочили.

– Вот этого я как-то не учла, – сказала ведущая. И сползла на пол.

Сергей сам вызвал полицию. Сказал просто:

– Я тут одну тётку зарезал. Ритуальным ножом племени Навахо. Как-как, психанул. Адрес такой-то. Ждём.

Приехала «скорая помощь». Доктор сказал, что рана неопасная, наложил единственный шов, забинтовал. Велел явиться на осмотр и сдачу анализов.

Пришёл полицейский, один. Сказал, что много вызовов. Надел на Сергея наручники. Переписал данные участников, арестовал видеокамеры.

Все были потрясены произошедшим, сидели молча. Даже шутник Гоша прикрутил фонтан остроумия. Лишь кукловод Евгений не затыкался. Видимо, соскучился по живым ушам. Он подсел к Хильде и стал жужжать, уверенный что отвлекает таким образом от грустных мыслей:

– Как-то всё мгновенно произошло. Нам с Мигуми тоже не сильно нравился этот семинар. Но не настолько, чтобы колоть докторшу, как порося. Интересно, у неё самой есть муж?

Знаете, есть такая английская песенка: «Есть у Мэри муженёк, меньше, чем твой пальчик, Мэри прячет муженька в маленький бокальчик…» И дальше про всю их жизнь. Она Мэри большая, а муженёк такой, удобного размера. Так вот, я уверен, что речь идёт о фаллоимитаторе. Ну, просто зная англичан… Мы, мужчины, во всём видим эротические следы и смыслы. И я думаю, что наша Айгюль тоже замужем за фаллоимитатором! Маленький такой муженёк!

Для наглядности Женя показал пальцами, как выглядят 14 сантиметров.

– От сети или на батарейках, не важно. А что делать? Потому что даже я не заинтересовался бы такой как она, коровой! Хоть нам, непрезентабельным людям, и живётся трудно. Особенно мужчинам. Женщинам хватает этого (снова показал 14 см). Мужикам же нужны зримые, большие такие губы, ноги, сиси. И чтобы поговорить было с кем. И выпить…

Полицейский осмотрел нож, но в портфель не убрал, положил на стол. Потом долго заполнял какой-то формуляр.

Айгюль ломала комедию. Сидела на полу, привалясь к стене, и выла голосом деревенской алкоголички:

– Главное, я же для него старалась! А он! Убил меня, молодую! Селезёнка вдребезги! Печёнка в клочья! Напишите моей маме, что погибла я от липких рук извращенца! Но честь при этом сохранила!

– Помолчите, пожалуйста. Кто ещё не расписался? – строго спросил полицейский. Женя поднял руку Мигуми, сказал как бы женским голосом:

– Вы прошли мимо меня, господин полицейский!

Полицейский купился, пошёл к Жене, но тут же понял ошибку, плюнул и рассердился.

– Ещё раз так пошутишь – арестую! – сказал он.

– А я вас засужу!

– За что?

– За попытку втиснуть любовь в клетку пуританской морали, чьи раскалённые прутья причиняют боль мировому прогрессу и либерализму!

Полицейский засопел.

– Тогда я посажу тебя за неуважение к погонам!

– Вот как раз погоны я уважаю. Как и любые другие изделия, сшитые трудолюбивым китайским народом. Меня раздражает то, что находится под погонами.

– Не связывайтесь, господин полицейский, – сказала Айгюль слабым голосом. – Мой клиент может довести до оргазма любое изделие из фарфора, дерева и пластмассы. Даже вас.

– Не надо меня пугать оргазмом. У нас в полиции на это дело иммунитет. Всё. Я закончил. Видеозапись событий есть, протокол составлен, медицина бинты наложила, рана не опасна. Свидетели могут идти долечивать нервы в любом другом зоопарке. Пострадавшая и задержанный будут ждать дознавателя. Попрошу очистить место преступления!

Участники семинара растерянно поднялись, потянулись к выходу.

– Идите, идите – подбадривал полицейский. – Мы вас вызовем, когда понадобится!

– Простите меня, простите, друзья мои! Я, конечно же, верну вам деньги! Не сердитесь и помните несчастную Айгюль!

Ей выражали поддержку взглядами, просили обращаться за помощью, если понадобится, надеясь при этом никогда больше не встречаться.

Сергей сидел, свесив голову. Руки в наручниках, за спиной. На него глядели с презрением. Последней ушла Хильда. Не хотела выходить. Полицейскому пришлось её выпроваживать. Эмоциональный Женя выскочил первым, забыв на стуле свою единственную. Мигуми таращилась на люстру с некоторым эротическим вызовом. Люстра не реагировала. Хотя любой мужчина на её месте уже начал бы переосмысливать жизнь.

Лишь закрылась дверь, Айгюль перестала стонать. Она бодро встала на ноги. Поправила одежду. Вытащила из-под плеча что-то вроде шарика с краской.

– Лапсердак от-кутюр погиб во имя любви! Стоило надеть бабушкин свитер, не сообразила, – сказала ведущая и хохотнула. Полицейский снял с преступника наручники. Сергей встал, размял кисти, потянулся.

– Очень скучно так сидеть, – сказал он. – Чуть не заснул!

– А из меня хороший полицейский получился?

– Мне хотелось крикнуть «браво»! С трудом сдержалась. Аль Пачино в сравнении с вами – нелепый карапуз. Серёжа, расплатись с господином артистом.

– Вы простите, мы вам заплатим не как гению сцены, а как договорились.

Полицейский поклонился Сергею и ещё больше – протянутым купюрам.

– Звоните, если что. У меня разные амплуа. Дед Мороз. Папа Карло. Сантехник-искуситель. Терминатор.

– Мы мейнстримом не занимаемся. У нас артхаусные проекты. Но если что – позвоним. Ещё раз спасибо.

– Обращайтесь.

– Фельдшеру скажите, чтоб не делал такое лицо при виде шприца. Настоящие фельдшеры шприцев не боятся!

Ложный полицейский всё предлагал участие в каких-то проектах и настаивал на безграничности своих возможностей. С трудом выпроводили. Оставшись вдвоём, Сергей и Айюгюль бросились в объятия.

– Боже, как я соскучился! Неужели развязались?

– Полгода подготовки! Зато каков результат! Подожди-ка!

Айгюль включила воспроизведение на камере. В зал вернулся голос Хильды:

– «А потом во мне открылся талант интервьюера. И я столько интервью взяла у разных интересных мужчин – у-ух!»…

Айгюль рассмеялась, Сергей сделал неприличный жест, означающий великую победу.

– Вот как ты на ней женился? Не понимаю!

– Наркотики и алкоголь, дорогая, наркотики и алкоголь – вот рецепт крепкого брака! Лучший способ перенестись в новый, неожиданный мир. Удивительно ещё, что я женился на женщине. Потому что одно время, я точно помню, мне нравился кенгуру в зоопарке. Такой серенький.

– Когда ты пришёл ко мне лечиться, я не планировала тебя разводить. Честно.

– А я, лишь тебя увидел, решил завязать, во-первых, а во-вторых, больше тебя не отпустить.

– Что? Я лучше алкоголя и наркотиков? Какой редкий комплимент!

– Тебя нельзя ввести в вену! Это твой единственный минус.

– Зато я сберегаю деньги! С этой записью, можешь не сомневаться, и дом, и компания останутся твоими. На суде Хильду признают истеричкой, сочинившей любовниц и попытку убийства. Меня в ассоциации психологов распнут. Скажут, растлила клиента, пользуясь служебными навыками.

– Ты опасная женщина!

– Так иди же к мамочке, покажи, как ты её боишься!

Заговорщики слились в объятиях, упали на диван, оттуда скатились на пол. Тихо открылась дверь, неслышно вошёл Женя, направился к своей кукле. Увидел Сергея и Айгюль, целующихся на полу, среди окровавленных бинтов. Решил, что Сергей насилует умирающую.

– И эти люди нас называют извращенцами! – шепнул Женя манекену. Оба покачали головами в знак осуждения. И беззвучно вышли.

Зазвучала финальная музыка. Из глубокого кресла в углу поднялся мужчина, захлопал в ладоши.

– Браво! Неподражаемо! Прекрасно! Всех прошу вернуться! Всем браво! Вы великолепны!

Айгюль первой поднялась, взяв мужчину за руки, сказала:

– Квентин, дорогой, это чудесно! Вы – гений!

Сергей зааплодировал и даже поклонился:

– Невероятно, Квентин! Спасибо вам огромное! Я потрясён!

Участники представления вернулись на площадку. Все аплодировали друг другу и улыбались. Актёр, игравший роль полицейского, радовался меньше прочих. Он тоже зашёл, всех обнял, спросил, когда следующий выход. Ему сказали, через час, примерно. Он сказал загадочное «тогда успею» и убежал.

Квентин попросил рассаживаться. Сказал, что сейчас будет перерыв, чай, обсуждение, потом ещё раз пройдём всю пьесу.

– Как вам играется под своими именами? – спросил он. – Как вам сама идея играть семейные пары будучи реальными супругами? А вы, брат и сестра? Что вы чувствуете, – спросил он, обращаясь к Хильде и Сергею.

– Когда Хильда на меня орёт, я будто возвращаюсь в детство. Моя любимая сестрёнка-вредина снова со мной! – сказал Сергей, обнимая девушку.

Женя погрозил Сергею пальцем.

– Когда ты сам прижимаешься к моей Айгюль, мне хочется подойти и трахнуть тебя манекеном. Господин режиссёр, а можно мне поменять реквизит? На что-нибудь мраморное. Писающий мальчик подошёл бы.

Хильда поддержала игру:

– Я знаю одно место на Серёже, если туда ударить писающим мальчиком, он забудет текст и начнёт импровизировать, как и просил Квентин. В следующий раз помогу прицелиться!

– Сестра моя! Из твоих рук я приму поучения в любом виде! И кстати, можно не лупить меня по роже с таким остервенением?

Сказав это, Сергей поцеловал Хильде руку. Все снова стали аплодировать. Потом говорили, перебивая друг друга, заново переживая всю пьесу.

Женя ухаживал за женой своей Айгюль с той же нежностью, с какой возился с куклой. Гоша удостоился от Анны поглаживания по голове за смешную и добрую шутку. Только Винсент сидел в стороне. Отдельно – но не одиноко. После удачного представления какое-то время все актёры друг друга обожают.

– Прекрасно! Прекрасно! – повторял Квентин. Вы – удивительные молодцы! Но напоминаю нашу задачу – максимальный экспромт! Текст пьесы для нас – лишь общий ориентир. Вплетайте личный опыт, воспоминания, чувства! Чем смелей, тем лучше!

Анна сказала:

– Я настолько слилась со своей героиней, будто вправду живу втроём. Даже в горле пересохло. Любовь моя единственная, тебе налить кофе? – спросила она у Гоши.

– Спасибо, ангел мой. Я потерплю до дома. Там у меня заветный графинчик.

– Ты ж мой милый алкоголик!

Анна рассмеялась, потом пошла к чайному столику. За ней поднялся Винсент.

– Я, пожалуй, тоже глотну. Кому и что принести?

Никто ничего не захотел. Все только улыбались самым лучезарным образом. Все были влюблены друг в друга, но особенно в заботливого Винсента.

– Удивительно милый юноша. Мне он очень нравится, – сказал Квентин, когда молодой человек ушёл.

– У него прекрасное будущее. Он невероятно талантлив, – сказала Хильда. В голосе её не было зависти, только радость за коллегу.

– Несмотря на небольшую роль в нашем спектакле, он сияет как маленький бриллиант, – сказал Сергей. Все горячо поддержали это мнение.

– А ещё он исключительно порядочный. В нашей профессии это редкость, – заметила Айгюль.

У Хильды зазвонил телефон. Она сказала:

– Простите, друзья. Это из поликлиники.

Коллеги разволновались:

– Что-то случилось? Нужна помощь?

– Всё прекрасно. Обычные женские волнения. – Хильда поспешила за дверь, чтобы поговорить с поликлиникой, никого не тревожа.

Анна налила себе чаю, убедилась что никто на неё не смотрит, и больно пнула подошедшего Винсента. Молодой актёр взвыл.

– За что?

– Какой же ты мерзавец! Ненавижу тебя! Мразь!

– Любовь моя, ты обиделась?

– Нет! Мне просто нравится слово «мразь!» Каждый раз говорю и вспоминаю тебя!

– Послушай, эта Хильда, она сама на меня кинулась! Она мне неприятна! Почти омерзительна!

– И ты от омерзения запустил ей руку под юбку?

– Я растерялся! И на нас смотрел твой муж. Я хотел отвести подозрения.

– Ты его боишься? Где же твоя отвага? К чему тогда все эти «На всё готов!» «Ради тебя переверну небосвод!». Ты испугался старого идиота?

– Солнышко моё, радость моя! Я тебя украду, унесу далеко и спрячу от всех. Хоть сейчас. Но что я могу предложить? Койку в общежитии? У меня через полгода будет жилье!!! Сто восемьдесят три дня до лучшего дня нашей жизни! Ты станешь только моей! У нас будет прекрасная квартира, мы будем завтракать на балконе, с видом на озеро! Я не позволю твоим ножкам коснуться пола, буду носить на руках! Я буду их целовать до беспамятства!

– До чьего беспамятства?

– До твоего, разумеется! Потому что сам я хочу помнить каждое мгновение, проведённое с тобой!

– Каждое мгновение? Негодяй! Ты запустил ей руку под юбку!

Анна попыталась влепить пощёчину, но Винсент увернулся и обхватил Анну, спеленав её объятиями. Анна начала таять, но хранила ещё неприступный вид. Винсент решил, что и ему пора немного обидеться.

– Вот ты меня обвиняешь в случайных касаниях, а сама до сих пор спишь со своим Гошей!

– А что делать бедной женщине? Он мой муж! И других предложений нет. Одни лишь «подожди полгода», длящиеся уже восемнадцать месяцев!

– Но разве я не мучаюсь наравне с тобой? Разве мне не больно слышать, как ты его называешь любимым?

– Отпусти немедленно! Я не хочу тебя видеть!

– А что я хочу подарить моей принцессе?

– В искупление своего поведения ты должен подарить мне минимум Цюрих! Весь! За подарок меньших размеров прощения не будет!

Винсент достал из кармана бархатную коробочку, открыл – внутри сверкнули серёжки.

– Можешь меня прогнать, никогда больше не взглянуть, но умоляю, прими эти скромные серьги в знак моей бесконечной любви.

Он опустился на колени.

– Хм. Что ещё за серьги такие? Мне почти всё равно! – сказала Анна.

– Сущая безделица. Один итальянский ювелир изготовил их по моему заказу. Вторых таких в мире нет.

Анна не сразу взяла. Гордость боролась в ней с женской тягой к блестящей красоте. Не выдержала, выхватила коробочку. Рассмотрела подарок – и сдалась. Она погрозила негодяю пальцем:

– Так и быть. Я дам тебе возможность вымолить прощение. Сегодня вечером. А вечер у нас наступит сразу после репетиции. Всё, надо возвращаться. Скажем, что чайник долго закипал.

– Давай скажем лучше, что он долго не закипал!

– Вы там что, бегали за водой к колодцу? – спросил Гоша, когда Анна и Винсент вернулись.

– Нет, они пытались всосать чай через кожу. Это крайне полезно, но очень медленно, – сказала Айгюль.

Винсент расплылся в простой и светлой улыбке:

– Надеюсь, мы ничего интересного не пропустили? О чём разговор?

– Я говорил, как сложно играть под своим именем. Я привык перевоплощаться, примерять чужую личину. Потому что, будь я собой, третьего точно бы не потерпел!

– В том-то и дело, Георгий! Мне очень дорого это ваше напряжение, – сказал Квентин. – Вы не должны играть покорность! Вы сдерживаетесь, но это временно. Зритель должен предчувствовать взрыв. Постоянно на грани, чуть качни – и поножовщина. Драка между вами и Винсентом должна висеть в воздухе. Вы объединяетесь только против внешних врагов. А что удар ножом достаётся Айгюль, это должно быть полной неожиданностью для зрителя!

– Для меня неожиданность в том, что я каждый раз остаюсь цела! Сергей как-то ловко попадает в пузырь с краской. Я всё жду – вот сейчас он промахнётся и сделает мне дырочку в левом боку.

– Настоящей ране зритель не поверит! Скажут, ерунда, кровь совсем другого цвета! – заметил Женя. – И ещё скажут, финал неестественный!

– Неестественно было бы, если бы я свистом из левого бока исполняла какую-нибудь рождественскую мелодию!

– А мне, знаете ли, после нашего спектакля впервые захотелось жениться! – вдруг сказал Винсент. И выразительно посмотрел на Анну. Присутствующие выразили одобрение улюлюканьем, свистом и аплодисментами.

– Да, да, господа. Я понял, как важно не быть одному!

– Ещё важней не оказаться третьим! – заметил Гоша. Анна отмахнулась от мужа-параноика. Но и Винсента до конца не простила, несмотря на подарок. Она сказала с чуть заметной иронической усмешкой:

– Винсент дорогой, ты можешь пока наладить отношения с Мигуми. Если только Женя не против?

– Что? Делить мечту всей моей актёрской жизни с этим сексуальным прохвостом? Никогда!

Квентин обожал расшалившихся актёров. Он желал всем радости и счастья.

– Зачем же кукла! – сказал режиссёр. – Я знаю, у Винсента есть избранница.

– Интересно, кто это? – спросила Анна с ещё большей иронией. Винсент поднял руки, будто останавливая поезд.

– Друзья, друзья, есть темы, которые я не обсуждаю.

– Да ладно! Признайся, кто она?

– Не могу. Боюсь сглазить.

– Стыдно быть таким суеверным, – сказал Кветнин. – Тем более, если дело дошло до покупки ТАКИХ украшений, я думаю, у нашего дорогого Винсента всё на мази!

– Украшения? Как любопытно… – В голосе Анны не было ни толики любопытства.

– Друзья мои, я бы не хотел раскрывать секретов незнакомой вам женщины…

– Какая разница, если незнакомая!

– Квентин, расскажите хоть вы, что за украшения?

– У меня есть знакомый ювелир в Италии. Он за полцены таскает дизайнерские коллекции. С маленьким браком, глазу не видно. И Винсент недавно приобрёл очень красивое изделие. По моей протекции. Должен заметить, у него отличный вкус! Вещь обалденная! Избраннице Винсента очень повезло!

– Жаль, это не я, – сказала Анна так грустно, что и глухой бы заподозрил ложь.

– Что значит – жаль? – насторожился Гоша.

– Да шучу я, шучу. Я люблю тебя одного! Хоть ты и не даришь мне итальянских украшений. – Анна снова погладила Гошу по лысой голове.

– Могу сказать лишь, что женщина, которой я сделал подарок, достойна всех на свете украшений! Я дал ей крохотную часть того, что она заслуживает! – закончил тему Винсент. Квентин не любил напускного самобичевания. Он возразил:

– Ну, не такую уж и крохотную часть. Отличный гарнитур. Три предмета. И денег стоит изрядных.

– Гарнитур? – переспросила Анна.

– Три предмета? – удивилась Айгюль.

Сказав это, женщины посмотрели друг на друга каким-то новым взглядом.

– А-хаха! Да какое там! Говорить не о чем! У меня вот вопрос по третьей сцене, где мы с Гошей начинаем конфронтацию… – вдруг вспомнил Винсент. Кветнин не заметил эту жалкую попытку.

– Ещё какой гарнитур! – сказал он. – Серьги, кольцо, кулон! Очень, очень достойный ансамбль.

– Кольцо, – тихо повторила Анна.

– Серьги, – шепнула Айгюль.

В зал вошла Хильда. Глаза её необычно сияли, щёки разрумянились. Увидев Винсента, девушка замедлила шаги, подошла сзади, положила руки ему на плечи.

– Хильда, дорогая, всё ли у вас в порядке? – спросил Квентин на правах руководителя.

– Более чем! Друзья! У меня важные новости! Точней у нас важные новости! Дело в том, что у нас с Винсентом будет ребёнок!

Все затихли. Удобно устроившись в предгорьях пышной девичьей груди, сверкало изящное украшение.

– Кулон, – сказала Анна.

– Действительно, кулон, – повторила Айгюль.

Женщины обмениваются долгим, понимающим взглядом.

– Да, кулон. Это мне Винсент подарил. В честь помолвки. Он не хотел говорить о наших отношениях из страха сглазить. Удивительно, правда? Стеснительный артист! Хах! Но теперь, мне кажется, самое время всем рассказать!

– А где же остальная часть подарка? Впрочем, что это я, тебе виднее. – Квентин подмигнул и погрозил Винсенту пальцем. Винсент рассмеялся и погрозил в ответ.

– Стеснялся, говорите? – спросила Анна.

– Да. Он у меня ужасно скромный!

– Я бы даже сказала – застенчивый, – поддержала Айгюль.

– И робкий, – снова Анна.

– Чистый ангел!

– Господа! Это же радость для нас всех! Поздравляю!

– Я не верю! Я не верю! Сестра моя любимая! У меня будет племянник! – обрадовался Сергей. Тут уже все вскочили, стали поздравлять молодых.

– Ай молодец! Герой! Разведчик!

– И как пробрался? Тихо! Через подземный лаз?

Сергей обнял будущего свояка:

– Добро пожаловать в семью! А ты знаешь, что наш папа – глава мафиозного клана? Я не шучу!

– Какая вдохновляющая новость! – обрадовался Винсент. – Вторая за несколько минут!

Анна и Айгюль присоединились к общему празднику. Каждая подошла и пнула гуляку с самой доброй улыбкой.

– Сейчас расскажем? – спросила Айгюль у Анны очень тихо.

– Рано. Подарим ему ещё час ужаса. Признаемся, когда он поверит, что проскочил.

– А если он раньше свалится с инфарктом? Хотя нет, не свалится. Здоровый, гад!

– Наша задача, чтоб он жил долго и мучился!

– Признаться, я рад больше всех! – сказал Квентин. – Мой метод живой драмы, когда жизнь и характер артиста максимально приближены к персонажу пьесы, когда текст – это результат экспромта, следующего за общей темой… Моя концепция должна заработать ещё лучше! Не представляю даже, как эта радостная новость оживит нашу пьесу!

– Можете не сомневаться! Ещё как оживит! – уверила Анна.

– Так оживит, что к финалу живых не останется! – пошутила Айгюль.

– Признаться, мне не терпится начать! Давайте с самого начала, прямо сейчас! Если вы не против, конечно.

– Почему бы и нет? Вечером футбол. Можем ещё успеть, – сказал наивный Гоша.

– Да. Я бы тоже хотела побыстрей развязаться с одним из двух своих мужей. Я теперь точно знаю с кем. У вас красивое кольцо, Айгюль!

– Подарок одного мерзавца.

– Я с ним знакома? – спросила Анна, демонстративно надевая серьги. Айгюль оценила этот жест.

– Это очень заметный мерзавец. У него такой нос, например, что можно по морю ходить без паруса.

Квентин побежал в свой угол, радостно потирая руки. Господа актёры вышли из комнаты, чтобы снова вернуться и сыграть гениально. Выходя, Анна и Айгюль пристроились за Хильдой и Винсентом. Женщины по очереди щипали негодяя. Тот подскакивал, но в лице не менялся, делал вид, будто ничего не происходит. Первой в зал вернулась Айгюль.

– Проклятье! – сказала она. – Ноготь сломала! У некоторых видов животных удивительно прочная шкура.

– Экспромты? – обрадовался Квентин. – Ага! Как я и хотел…

– Проходите, гости дорогие! Рассаживайтесь. На вид это обычная комната, но выйдете вы отсюда совершенно другими людьми! Если выйдете, конечно.

Вошли Гоша, Винсент и Анна. Обвели взглядами помещение.

– Если всё сложится удачно, то кое-кого отсюда и вынесут, – сказал Гоша провидчески.

– Хорошо бы вперёд ногами, – сказала Анна.

– Это был мой текст, вообще-то.

В этот раз Винсент сел подальше не только от Анны, но и от Айгюль.

– Обычно число мужчин и женщин совпадает, – сказала ведущая.

– Я бы кой-кого прибила, чтобы сравнять счёт.

– Я чувствую, нас ждёт потрясающая история.

– Возможно, даже, с кровопролитием. Правда, Винсент?

– Девочки, дорогие, – вмешался режиссёр. – Старайтесь не уходить далеко от общего сюжета. Надо следовать за смыслом.

– Вы даже не представляете, насколько точно мы следуем за смыслом! – покачала головой Анна.

– Хорошо, хорошо, я не мешаю.

– На чём я остановилась? Хочется то ли водки, то ли прибить кого-нибудь. Что у меня дальше?

– Картина! – подсказала Айгюль.

– Точно! Ой, какое чудо! Так бы и надела её кому-нибудь на голову!

– Марк Ротко. Сам с собой покончил, между прочим.

– Ай, молодец!

– Вы поменяли реплики! В этом месте у меня был текст! – возмутился Гоша.

– Не беспокойся. У тебя впереди ещё много, много текста! Сейчас ты должен показать, в каком ты конфликте с Винсентом, – напомнила Анна. Гоша встал и угрожающе пошёл на Винсента. Тот даже не заметил. Сидит, грызёт ногти.

– Да что с вами такое? Винсент! – рассердился Гоша.

– А? Да-да. Как там… Не обращайте внимания. Наш друг не смог с утра добыть огонь. Съел енота. Теперь несварение.

– Идиотизм какой-то. Играйте что хотите.

Гоша раздражённо сел на место.

– Как же вы оба меня достали! – сказала Анна искренне. – Вы меня позорите! Оба!

– Это я тебя позорю? – Гоша поймал нить повествования. – Я? Да кто угодно сбежал бы из этого содома! В мире нет второго мужчины, согласного на такой срам! Я посмешище! Я самый нелепый муж в городе!

– О! Как ты прав! – слабо улыбнулась Анна.

Вошёл Евгений, осторожно посадил манекен на стул, поправил одежду, волосы, начал что-то шептать на ухо.

– Смотри, даже этот чудак с пластмассовой бабой не нелепее тебя! – сказал Винсент самому себе.

– А по-моему, вы все тут хороши, – сказала Айгюль.

Режиссёр снова попросил вернуться к изначальной теме:

– Девочки, помним про сюжет!

– Помолчи, а! – отозвалась Айгюль.

– Мешаешь работать! – рассердилась Анна. – Тут такая драматургия вырисовывается!

– Простите, простите, продолжайте! Я полностью вам доверяю! – сказал Квентин и закрыл себе рот руками для надёжности.

Вошли Сергей и Хильда. Айгюль закатила глаза, притворилась медиумом.

– Вижу внутренним взором, с ними вошёл кто-то третий, невидимый нам!

– У этого третьего вырастет большой арабский нос! – поддержала Анна.

– Какие-то шуточки у вас. Не надо завидовать чужому счастью, – обиделась Хильда.

– Девочка моя, ты не представляешь, насколько мы тебе НЕ завидуем!

– Очень скоро ты и сама себе НЕ позавидуешь.

– Странные вы. Выпили, что ли?

– О да. Мы приложились к горькой чаше познания.

Сергею никто не дарил украшений, поэтому он держался текста пьесы:

– Это здесь нас будут мирить? Мне сказали, семинар ведёт женщина?

– Семинар веду я. Меня зовут Айгюль. Моё второе имя – легковерная дура.

– Дай пять, сестра! – вздохнула Анна. – И, предваряя следующий вопрос, скажу, нам самим очень жаль, но здесь нет ни плёток, ни дыбы, ни прочих средств убиения. Я бы с радостью отчекрыжила один назойливый побег садовыми ножницами, например!

Хильду разозлила вся эта чушь. Она спросила:

– Мы вообще все тексты меняем? Что мне теперь говорить?

– Импровизируйте, импровизируйте! – шепнул из своего угла Квентин.

Сергей заметил некстати, что он ровесник Тутанхамона в эмоциональном смысле. Какое-то время пьеса катилась по привычным рельсам. Хильда и Сергей обсудили признаки психической нормы. Потом Хильда дала Сергею пощёчину.

– Не тому, ох не тому человеку ты сейчас врезала! – расстроилась Айгюль. Анна согласилась, этот удар вышел за рамки логики. Гоша сказал, что семинар стоит каждой своей копейки. Дошла очередь до реплик расстроенных женщин. И снова тексты поплыли. Анна сказала:

– Кстати, о цене. Винсент, дорогой, а почём сейчас в Италии бракованные ювелирные гарнитуры?

Айгюль поднялась.

– Тут мне надо влепить Сергею пощёчину. Не бойся. Ты ничего не почувствуешь.

С этими словами женщина подошла и врезала по щеке Винсенту.

– Ты сдурела! – взвился египтянин.

– Ужасная неприятность, промахнулась! – сказала Айгюль очень довольным голосом.

Винсент вскочил.

– Но в пьесе совсем не так!

– Ты же слышал, дорогой, нам нужны чувства из настоящей жизни. Просто накопилось.

Гоша не выдержал:

– Что за бабские выходки! Где ваш профессионализм! Вы ломаете сюжет! Вы сговорились?

Айгюль сказала:

– Да не расстраивайся ты! Какая реплика у тебя дальше? – и подала Георгию листы с текстом.

– Так, где это… А, вот. Можно я тоже ему врежу?

– Да! Врежь ему!

– Но ведь было иначе?

– Импровизируем. Как велел режиссёр.

Все посмотрели на режиссёра. Квентин ничего не сказал, только почесал макушку неуверенно.

Женя обнял свою куклу.

– А вот мы с Мигуми совершенно нормальные, – сказал он. – Наш случай банален и скучен. Правда, дорогая? Мы просто не сошлись характерами! Я – простой русский парень, а она – японская проститутка. То есть аристократка, простите.

– Храни вас Господь ребята! Вас и вашу любовь! – сказала Айгюль. – Смотрите, у меня в тексте дальше такие слова: наша цель не поубивать друг друга! До чего всё-таки правдоподобные пьесы встречаются! Всё как в жизни! Скажите, нет ли среди нас алкоголиков, наркоманов или психопатов?

Анна и Айгюль посмотрели на Винсента как на врага человечества.

– Что там дальше… Дорогие гости, расскажите о себе!

– Мы хотим развестись, – сказала Анна.

– Очень хорошо! Просто замечательно! С обоими, что ли?

– Было бы классно!

– Но не можешь?

– Пока нет. Надо выяснить кое-что. И спектакль доиграть.

– Тут мне надо изобразить зависть, но не получается. Вот расскажи, кстати, как вам жилось втроём?

Винсент и Гоша недовольно переглянулись. Анна вздохнула.

– С одной стороны, удобно. И семья, и секс. Ну, ты понимаешь.

– О да! Я понимаю!

– С другой стороны, как же мне они оба надоели! Старый зануда и молодой мерзавец!

– Давай про старого зануду подробней. Молодого мы прошли.

– Что подробней? Спит, жрёт и ноет. Ноет, жрёт и спит! Дам ему под зад, пожалуй!

Гоша вскочил.

– Что? Ты мне дашь под зад? Да кому ты нужна? Бездарность! Стареющая, тупая корова!

– Вот так мы и жили приблизительно! – сказала Анна с ледяной улыбкой.

– Молодцы! То, что надо! Продолжайте дальше! – подскочил Квентин.

– Господин режиссёр, вам не кажется, что мы отходим от сюжетной линии? – спросил Сергей.

– Не представляю, как мы выкрутимся, но в этом и есть мой метод живой драматургии! – ответил Квентин.

– Давайте закрутим сильнее! Знаешь, дорогой, я от тебя ухожу! Вне пьесы. Наяву, – сказала Анна и отсела на самый дальний от Гоши стул.

– Ну подожди, не кипятись. Все мы люди эмоциональные… – начал было Георгий.

– Я от вас обоих ухожу!

– Что значит «от обоих»? Ты вернулась в пьесу? Или у тебя в глазах двоится? Сколько пальцев ты видишь?

– Много пальцев! И не сосчитать! Это значит, что я тебе изменяла!

Гоша потемнел и засопел.

– Понятно. Вот к чему приводят поздние репетиции!

– Уж тебе ли не знать, как это бывает! Неизвестно, кстати, кто из нас больше репетировал. Хотя наоборот, известно!

– Столько лет в трубу! Как ты могла!

– Тебе показать? Здесь? Сейчас?

– Я просто хочу знать, кто он. С кем ты… репетировала?

– С молодым коллегой. У него спортивное тело и арабский нос. И ни грамма совести. Угадай, кто это?

– Да откуда я знаю! Что ты несёшь! Как можно найти человека по форме носа?

Внезапно Гошу осенило. Он медленно повернул голову в сторону Винсента. Тот прятал лицо в воротник, но такой плавник не так легко свернуть. Через секунду Гоша бросился на Винсента, какое-то время соперники мутузили друг друга. Винсент был моложе, но Гоша злее. Хильда попыталась выступить на стороне молодости.

– Немедленно отпусти вероятного отца моего ребёнка!

– Что значит вероятного? – поинтересовался Винсент, не прекращая борьбы.

Айгюль очень спокойно подошла к вазе с цветами, выбросила растения и полила борцов сверху. Те расцепились и расползлись.

– Мальчики! Ну как вы себя ведёте! У нас же ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ семинар! Мы же учимся любить друг друга! – сказала Айгюль.

– Винсент уже научился. Он любит всех, без пауз и пробелов, – заметила Анна.

Квентин вскочил, стал аплодировать.

– Прекрасно! Прекрасно! – говорил он. – Какой неожиданный сюжетный поворот! И как к месту!

– По поводу носа, – сказала Хильда. – Не очень вежливо смеяться над чужими недостатками. Хоть бы даже это и подходило к пьесе. Тем более что это не недостаток, а достоинство!

Ей никто не ответил.

– И как давно вы репетируете? – спросил Гоша.

– Да вот как начали спектакль, так и играем!

– А вот у меня тут реплика была, – вспомнил Женя. – Вот такая: «Простите за бестактность, а как вы спите? Ну, в ЭТОМ смысле. Все вместе или у вас график?»

Анна фыркнула, Винсент показал средний палец, а Гоша в Женю плюнул. Женя вытерся.

– И дальше ещё слова: «Уйти должен самый недовольный. Кому меньше Анны достаётся, тот пусть и валит. Скажите, Георгий, за что вы любите Анну?»

– Да за что её любить! За двадцать лет ни разу сосиску не сварила! А теперь ещё и вступила в творческую связь с египтянином!

– Сосиска! Смешное слово! Давайте шутить про сосиски, – предложила Айгюль.

Анна поморщилась.

– Это грязно и дёшево. Давайте!

– Чтобы сварить сосиску, её нужно сначала отрезать! Георгий, доставай!

– Да она у него с самого начала варёная. И сорт – детский.

– Ах ты дрянь!

– Не сметь оскорблять женщину! – вскочил Винсент.

– Вот бы вы друг друга покалечили! Вот была бы справедливость!

Поднялся Квентин, абсолютно счастливый. Он сказал:

– Друзья мои, я очень прошу, запомните всё, что делали и говорили! Я бы хотел всё это записать!

– Вряд ли такое можно забыть! – усмехнулась Анна.

– И попробуйте понемногу вернуться к изначальной сюжетной линии, сплести единую нить повествования.

– Проще простого! – сказала Айгюль, поворачиваясь к Жене. – Расскажите же скорей, кем вам приходится эта пластмассовая баба! Зачем она здесь?

– Здравствуйте. Меня зовут Евгений. Мне сорок два года. Я системный аналитик в банке капитал-инвест. Я узнал о вашем семинаре от знакомых и подумал…

– Да плевать, что подумал, рассказывай про подругу!

– Она мне не подруга. Это же манекен!

– Да тут всё, что мы видим, не является тем, чем кажется!

– Это макет моей жены. Для наглядности.

– То есть мой макет? А я ничего такая!

– Видите ли, я хочу развестись.

– Если честно, я тоже!

– А мне нравится идея жизни с манекеном! – вмешалась Анна. – Возиться с живым человеком куда сложней и противней!

Женя поправил манекену задравшуюся юбку.

– Ты так правдоподобно поправляешь на ней одежду! – заметила Айгюль.

– Но она действительно симпатичная!

– Подождите, я запуталась, – сказала Хильда. – Где-то тут мне надо сказать, что Женя очень некрасивый, что он чудовище!

– Милая моя! Как же ты меня понимаешь! – обрадовалась Айгюль.

– Возможно, жена Евгения обладает дурным характером?

– Если честно – то да! Та ещё зараза! – призналась Анна, подмигнув подруге.

– Как вам не стыдно! Она же слышит! – гнул свою линию Евгений.

– Ничего, я заткну уши! – веселилась Айгюль.

– У Мигуми чудесный характер. Её зовут Мигуми. Она из Японии.

– Давай интимные подробности.

– Разве вы не видите? Что ещё можно добавить?

– Вот тут правильней, конечно, смотреть на меня!

– Я был в Токио, в командировке. И мы что-то там выпили, куда-то шли…

– У него полно историй, где он куда-то бредёт с какими-то бабами. Несмотря на жалкий внешний вид, странные дуры постоянно к нему липнут!

– Нет же, не с бабами. С коллегами. Короче, я потерялся и забрёл в квартал, где сплошные магазины. И начался дождь. Захожу переждать, вижу – она сидит.

– Очень правдоподобно, кстати. Он цепляет кого попало где придётся. Однажды ехал в лифте с первого этажа на двенадцатый. Успел познакомиться, обменяться венерическими микробами, поссориться и попрощаться навсегда!

– Ну да. И что-то на меня нашло. В целом мне японки не нравятся. Все они чуть кривоваты, на мой вкус.

– Господи, кто бы говорил! Да не родилась ещё кобыла такой кривизны, чтобы ему не подошла! – Хильда угадала, куда вставить реплику.

– Вот сейчас очень двусмысленно получилось, – обрадовалась Анна.

– Я подхватил её на руки – и дальше провал. Очнулся в кустах. Мокрые оба, смеёмся!

– Меня он, гад, никогда в кусты не таскал, – расстроилась Айгюль.

Винсент, которому сейчас очень нужен был друг, поддержал Женю.

– Знаешь, – признался египтянин, – я очень тебя понимаю. Мы с тобою последние романтики. Наши представления о любви одинаково не соответствуют стандартам бездушного мира.

– Хах! Ещё как соответствуют! – возразила Айгюль. – По пять раз в неделю, бывало, соответствовали! И в гримёрке, и в суфлёрской будке, и в буфете! Полная совместимость!

– Вот поэтому на тебе кольцо! – сказала Анна, многозначительно подняв палец. – А на мне только серёжки.

– За сколько раз в неделю положены всего лишь серёжки?

– За два. Вторник и четверг. Никакой фантазии. Сплошная гримёрка. Вот у вас, Женя, кстати, как с фантазией? Были ли среди ваших избранниц другие неживые предметы? Чучело настоящей женщины, например?

Сергей не выдержал.

– Что происходит? – крикнул он, вскакивая, – что за чушь вы несёте? Девушки, вы свихнулись!

– В каком-то смысле, – ответила Анна. Дело в том, что сумасшествие – обычное женское состояние. Лишь иногда, в ситуации стресса, мы можем кратковременно стать нормальными. Мне сейчас хочется убить Винсента каким-нибудь мучительным способом, например.

– И это нормально?

– Абсолютно. До сего момента будучи двинутой я испытывала к нему симпатию.

– А отчего, объясните, вы взъелись на Винсента? Ненавидите сарацин? Это новый крестовый поход?

– За сарацин обидно! Мой отец – простой инженер, мы христиане, между прочим!

– В том-то и дело! – говорил Сергей. – Судить о человеке по размеру носа – аморально!

– Теперь ещё обидней! – заметил Винсент.

Анна пояснила:

– Серёжа, дорогой. Женщины – точно не расистки. Среди всех народов мы выбираем подтянутый живот, жёсткие кудри и горячий взгляд!

– Тогда почему Айгюль выбрала Женю? У него, кроме национальности, ни одной положительной черты нет!

Теперь обиделся Женя.

– Это ты на что сейчас намекаешь?

Он встал и вызывающе посмотрел на Сергея, маленький, лысый, пузатый.

– Прости, я хотел сказать только, что женщины лицемерны. А ты, на мой взгляд, очень привлекательный мужчина. Как и Винсент. В вас обоих чувствуется сильный дух!

– Да! В нас есть сильный дух! – подтвердил Винсент.

Хильда крикнула:

– Потому что мы – банда!

Хильда, Сергей, Женя и Винсент дали друг другу «пять». Анна и Айгюль остались в меньшинстве. Две законченные стервы, не умеющие унять собственную вредность.

– Мне даже нравится, что Винсент слегка иностранец, – объявила Хильда. – Хотя главное в нём не это!

Айгюль усмехнулась.

– О да! Все женщины в этом помещении знают, что в нём главное. Кроме неё (кивнула в сторону манекена). И то, я думаю, это временно.

Женя вдруг стал прозревать. Вспомнил, о чём говорили и какие могли быть смыслы.

– Очень двусмысленная реплика сейчас была, – сказал он.

Винсент поспешил разуверить:

– Женя, дорогой, не слушай! Не обращай внимания! Женщины несут чепуху, сами не понимают.

– Нет, подожди! Айгюль? Что ты имела в виду?

– Смотри, как надо разрушать коалиции! – сказала Айгюль Анне. И снова повернулась к мужу: – Ты помнишь, Квентин говорил о ювелирном гарнитуре?

– Ну, говорил.

– Кольцо, серьги, кулон?

– Женя, не слушай! Она манипулирует тобой! Пойдём лучше выпьем чаю!

– Подожди, Винсент. Тут явно что-то назревает!

– Так вот, любимый, смотри, вот кольцо!

– А вот серьги! – включилась Анна.

– А кулон висит на Хильде!

Женя посмотрел на кольцо, на серьги, на кулон, потом на Винсента – недобро.

– Ты подарил моей жене кольцо?

– Из уважения. Она очень нравится мне как актриса.

Пикантность ситуации дошла и до Сергея. Он спросил прямо:

– Ты трахнул мою сестру? И всех моих коллег?!

Не дожидаясь, прозрела и Хильда. Она назвала Винсента похотливой арабской мордой, подчеркнув особо, что её высказывание никак не связано с расизмом, а только с некоторыми козлами.

Потом Женя назвал Айгюль проституткой. Она его в ответ – недомерком. Все вскочили, забегали. Оскорбления выросли в пинки и подзатыльники. Гоша ругался с Анной, Женя с Айгюль, Сергей с Хильдой, и все хором клеймили Винсента.

И тут из глубокого кресла поднялся Квентин. Режиссёр. Автор «живой драматургии». Он подошёл к столу, снял ботинок и несколько раз ударил каблуком по столешнице.

– Заткнитесь! Умолкните! Сели все! Я сказал сели!

Господа актёры кое-как остановили бег, разошлись по местам. Расселись, друг на друга не смотрели.

– Я интеллигентный человек! – сказал Квентин. – Меня тошнит от вашего базара! Я хотел пробудить в вас лучшие чувства! Я ждал, что в каждом проснётся великий артист! Что ваша внутренняя красота поможет нашей пьесе взлететь! Я намеревался плакать в конце от восторга перед красотой человека! А что получил? Бордель! Свальный грех в пределах антрепризы!

– Он обрюхатил мою сестру-дуру! – возмутился Сергей.

– Ничего не дуру! Ничего не обрюхатил! – ответила Хильда.

– Как не обрюхатил?

– Просто мне немножко захотелось замуж. И я чуть-чуть подыграла.

– Кому?

– Сама себе!

– И как теперь себя чувствуешь?

– Прекрасно! Желание ходить замуж рассосалось.

Все замолчали. Женя неловко предложил доиграть пьесу. Народ пожал плечами, возражений не было. Женя взял со стола листы, нашёл свой текст.

– Я никогда не нравился красивым девушкам! На меня соглашались только крокодилы, воблы и насекомые. И меня отшила однажды дорогая проститутка.

– А у Мигуми правда красивые бёдра. И она никогда не пойдёт налево, – философски заметил Сергей.

– Тупо не дойдёт, – сказала Анна.

– Заберу её домой. На память о спектакле. Буду держать в шкафу, но иногда доставать и пить с ней чай.

– А меня зовут Хильда. Это мой брат, Сергей. Мне навсегда расхотелось замуж. Так что и развод мне не грозит.

– Мне всё-таки интересно! Когда и сколько раз ты мне изменяла? – спросил Гоша.

– В сравнении с тобой я и не изменяла вовсе! Так, пару раз в кафе сходили! – ответила Айгюль.

– Какая же ты всё-таки дрянь!

– Это не твоя реплика.

Хильда тоже взяла текст пьесы, нашла нужную страницу.

– А мне больше всего нравится вот это место… Вот: Все мужчины больные! Посмотри вокруг! Здесь три здоровых женщины и четыре законченных психа! У них у всех член вместо кукушки! Они ходят на сторону, потому что у них одна нога загребущая! Они всё время сворачивают, не могут иначе!

– Потому что вам не нужен секс! То есть нужен, но исключительно как способ обогащения! Вам кольцо с бриллиантом дороже чувств голого человека! А мы без этого дела спятим! Каждый из нас болен с четырнадцати лет! – ответил Винсент равнодушно.

– Тебе бы лучше помолчать! Пока не накликал геноцид на свой рубильник, – сказал Гоша. Айгюль обратилась к режиссёру:

– Ведь это вы привели его в театр? Я подумала тогда: надо же, какие умные глаза. У актёров редко бывают такие. Много печальных глаз, горящих, пафосных. А тут – прям интеллект! И голос мягкий, обволакивающий. Он спросил что-то о внутреннем монологе. Я объясняла ему в кладовке за театральным буфетом, на ящиках с консервами. Как, кстати, тебе моя татуировка?

– Роза пустыни? Очень красиво, – улыбнулся Винсент.

– Для тебя старалась.

– Спасибо. Я тронут.

Женя вскочил, отбросил стул, заложил широкий круг и снова уселся.

– А первый раз в костюмерной, – вспомнила Анна. – Ещё не были знакомы даже. Я иду за платьем, и он за мной. Молча! Я зашла за стойку с костюмами от «Двенадцатой ночи». Короче, повалили мы эту стойку и прямо на костюмах…

– Шлюха ты! – вздохнул Гоша. – Вот как теперь играть герцога Орсино?

– Хм. Шлюха. Обидно. Неверную жену как ни назови – выходит оскорбление. То ли дело – гулящий мужчина. Всегда красавец и молодец. Гуляка! Повеса! Перехватчик! Плейбой! Бонвиван! Вы все молодцы, Гоша, Женя, Винсент! Огромные такие, старательные молодцы!

– Может, хватит? Расскажем им? – спросил Винсент необычно серьёзным голосом.

– Пожалуй, – ответил Квентин, поднимаясь и складывая ладони лодочкой. – Уже можно. Друзья мои, я должен объясниться. Простите, но это не антреприза. Спектакля не будет, как и фильма. Вы, все тут находящиеся, – участники социально-психологического эксперимента. Я и мой коллега – психологи (показал на Винсента). Мы проводим исследование. Начали с актёров, потому что эта категория наиболее чувствительна к соблазнам.

– Какое исследование? Что за бред? – нахмурился Гоша.

– Как вы знаете, 54 процента браков распадаются.

– И вы решили увеличить это число? Методы занятные.

– Правительство решило бороться с разводами. Выделены деньги для изучения феномена. Наш институт прикладной психологии занялся исследованием механизма супружеских измен.

– А мы подопытные мыши, что ли? – возмутилась Хильда.

– Ты очень хорошенькая мышка, если что, – успокоил Женя.

Квентин продолжил:

– Нет, конечно. Мышей принуждают, а у нас всё добровольно. Просто без уведомлений.

– Но ведь так нельзя!

– Правительство разрешило. Ввиду важности проблемы.

– Какая хорошая, интересная у людей работа! А он что, тоже психолог? – кивнула Айгюль в сторону Винсента.

– Его настоящее имя Тимур. Он актёр. Но второе образование – психологическое. Профессиональные драматурги написали для нас пьесу о разводах и семинарах. Мы же просто дали вам возможность творить на заданную тему.

– Значит, фильма не будет? – уточнила Хильда.

– Не будет. Но деньги вы получите согласно договору, до последней копейки!

– Так это что же? Это значит, я потерял жену, друзей, работу – всё вместе – за жалкие сто тысяч?

– Не такие уж жалкие. Но я понимаю ваше недоумение. Но и вам следует понять, причина всего произошедшего не в нас. Мы лишь катализатор. Причина в вас, во всех!

Женя повернул к себе лицо японской куклы, спросил, глядя в пластмассовые глаза:

– Ты тоже поражена? Ни один манекен не додумался бы так издеваться над другим манекеном!

Женя встал, взял со стола нож и пошёл в сторону Квентина.

– Хах! Обыграть финал пьесы! Очень остроумно! – Режиссёр снова зааплодировал.

– Вообще-то я не шучу, – сказал Женя. Сделав один быстрый шаг, он воткнул нож в поджарый бок психолога. Квентин охнул и повалился на пол. На рубашке расползлось тёмное пятно.

Откуда-то сверху раздался голос:

– Стоп! Снято!

Актёры заулыбались, стали аплодировать. Квентину помогли подняться. На площадку вышли осветители, помощники оператора, рабочие. Все друг друга поздравляли, жали руки и даже смеялись в конце.

Режиссёр

В Тане всё прекрасно: глаза, и ноги, и тату. В её присутствии мужчины перестают понимать человеческую речь. Во всякой фразе им слышится только: «Пойдём скорее раздеваться». Поэтому Таня старается говорить мало, чётко и по делу.

Она подошла и спросила просто:

– Родченко, почему я не могу до тебя дозвониться?

– Мы с телефоном от вас впадаем в паралич, – признался Иван.

– Зайди к ректору, потом впадай куда хочешь. Анатолий Александрович ждёт.

Хороший ректор может убить студента движением брови. Или воскресить. Раз в сутки, как и положено светилам, Анатолий Александрович проходит по театральному институту. Он идёт с востока на запад, потом обратно. Целый день потом стены и лица светятся золотым и синим, будто радиоактивные.

У ректора огромное кресло. Мэтр всплывает из него как кит навстречу вошедшему.

– Ну здравствуй, мой хороший, – говорит.

В кабинете есть красный ковёр. Легенда гласит, Анатолий Александрович красил его артериальной кровью студентов. Но дым из его трубочки считается обеззараживающим и косметическим средством.

– Познакомься!

Анатолий Александрович указал на бородатого мужчину в гостевом кресле.

– Бондарев.

Гость шустро встал, поклонился. Судя по шершавым ладоням, Бондарев этот театру приходится только зрителем.

Обменялись улыбками взаимного восторга. Таня принесла чай. Невзначай коснулась Вани бедром. Весь круг переживаний – а вдруг это любовь – запустился с новой силой.

Анатолий Александрович сделал жест, означающий начало представления. Он обратился к Ване:

– Мой дорогой. Ты наша звёздочка. Самый перспективный выпускник. Ах, что он творил, что творил!

Анатолий Александрович повернулся к Бондареву, взял за руку.

– В чеховской «Чайке» переодел всех в костюмы птиц, а сцену оформил под птичий базар! И вот, Треплев убивает чайку! Убивает равного себе, будущего себя! Понимаете? Ради забавы, от скуки! С точки зрения птичьего базара, это смерть брата, такой же птицы-человека, как и сам Треплев. И потом этот убийца рассуждает о театре, об искусстве. Совсем другой контекст! Все наши слова, весь наш мир – лишь птичий гвалт! Но и его собственное самоубийство – для зрителя, не более чем гибель чайки! Вот так, одним решением вернуть изначальный, чеховский смысл! Как? Скажите мне, как он это придумал? В девятнадцать лет!

Бондарев не знал – как. Не понимая режиссёрских метафор, он влюблённо смотрел на Ваню. Анатолий Александрович упомянул Феллини и даже Бергмана, как бы намекая, кем станет Ваня при должном воспитании.

– Или вот, рассказываю об Алвисе Херманисе. Это режиссёр из Риги. Он Пушкина изобразил в виде обезьяны. Пушкин скачет на четвереньках, ухает и кривляется. Спрашиваю у студентов – зачем, в чём смысл? Никто не знает! Ожидаемо. И вдруг вот этот (показал на Ваню) говорит: «Это же восприятие тогдашней номенклатуры!» Аристократия видела в Пушкине обезьяну, написавшую роман! Херманис вскрывает вечную слепоту интеллигенции! Понимаешь? Сколько тебе было тогда?

– Двадцать пять.

– Двадцать пять! Совсем мальчишка!

Ректор откинулся в кресле, раскурил трубочку.

– Я уверен, мы будем гордиться знакомством с этим юношей! И в мемуарах будем спорить, что он говорил и куда смотрел. И кого из коллег шлёпал по афедрону!

Анатолий Александрович подмигнул и расхохотался. Ваня улыбнулся одной нижней губой, как Джоконда.

– Анатолий Александрович, институт для меня – храм! Я чист и холоден, как Кай, складывающий из льда слово «вечность».

– Подтверждаю! За пять лет ни одного любовного скандала со вскрытыми венами! Банальные истерики не считаем. В театре наименьшая эмоция должна начинаться с удара ножом. Короче, титан духа!

Анатолий Александрович отхлебнул чаю, откусил печенье, уронил на брюки, обругал пекаря. Смешно отряхивался. Он великий актёр. Даже из чаепития устраивает короткометражку. Вдруг заговорил серьёзно.

– Ванечка, голубчик. Многие театры мечтают тебя заполучить. Андреев из Большого Драматического сказал, что обидится, если тебя у него перехватят!

Анатолий Александрович поднял палец и посмотрел на Бондарева. Слеза восторга скатилась по щеке гостя.

– И я пообещал отдать тебя в Большой Драматический. Ты человек свободный, невероятно талантливый, волен выбирать. Но сначала надо помочь. Дело не сложное. Мой давний друг – Олег Борисович – хочет организовать театр. У себя, скажем так, в имении. Нужен режиссёр, толковый, настоящий. Я рекомендовал тебя. Потому что ты – лучший. Да, да, не скромничай. Выпускников с таким потенциалом я не припомню. Ты можешь отказаться и заняться чем-нибудь другим. Пойти, например, в гардеробщики!

Анатолий Александрович расхохотался. Бондарев хихикнул вежливо.

– Предлагаю следующее. Ты поработаешь в этих, как их там…

– Мстёрах, – подсказал Бондарев.

– Да-да. Один год. Подберёшь актёров, поставишь пьеску. Выиграешь фестиваль самодеятельных театров. А потом – езжай в свой Большой Драматический. Но сначала уважь стариков. Это личное одолжение мне. Собственно, больше добавить нечего. Там настоящая работа, причём очень интересная. Челлендж, как говорит молодёжь. Ну как? По рукам?

Анатолий Александрович протянул ладонь. Эту руку отвергнуть невозможно. Проще порвать диплом и пойти водить троллейбусы. «Я же всегда могу сломать себе ногу, или обе, или голову, чтобы наверняка. Могу заболеть чумкой или алкоголизмом», – подумал Ваня. И пожал руку бога, отправляющего сына на муки.

– А где эти Мстёры? – спросил Иван.

– На Клязьме. Чудесные места. – Бондарев оживился. – Шишкин у нас рисовал. И Левитан. А Петров-Водкин чуть не женился.

– Что же его остановило?

– Невеста отвергла! – сказал Олег Борисович. И взглядом подчеркнул: девушки в Мстёрах столь же хороши, сколь и своенравны.

Театральный режиссёр – самая ненужная профессия в мире. Даже артисты, из которых можно уже второй Китай собрать, даже они как-то находят работу. Для них есть Дед Мороз, Ёлочка, Кикимора. Можно в мультфильме озвучить Яблоньку или Печку. Русские сказки содержат палитру удивительных персонажей, позволяющих не умереть с голоду. Там есть что играть. Возраст Кащея, например, – бесконечность. Этот человек видел динозавров, какой может быть внутренний монолог! Какой простор для творчества!

Артист Тетерин в полупьяном виде сыграл Деда Мороза целиком репликами Гамлета. Детям нравилось.

– Бедный Йорик! – обращался Тетерин к ёлке. – Где теперь твои шутки? Поди же в будуар к аристократке и скажи, пусть хоть дюйм крема на себя намажет, а всё равно однажды станет вот как ты теперь…

Мадам Тетерина, исполнявшая роль ёлки, сильно тогда обиделась.

Он называл Снегурочку Офелией. (Сомкни же челюсти, тяжёлые как мрамор, и в монастырь ступай.)

Себя самого артист представил знаменитым монологом:

Дети крикнули «Дед Мороз!», но интонация была скорее вопросительной.

Зрители аплодировали как сумасшедшие, когда он наконец заткнулся. Заведующая рекомендовала этого Тетерина всем своим врагам.

Так вот, театральный режиссёр никому не нужен. Даже в сантехники не берут. Никто не хочет знать сверхзадачу центрального отопления и биографию разводного ключа.

Ваня Родченко стал режиссёром случайно. Он сын банкира. Папа велел выбрать себе будущее. Обещал принять любое решение. С высшим образованием в основании.

И Ваня выдумал себе работу, которую получить невозможно. А если вдруг и наймёшься в какой-нибудь театрик, то всё равно будешь бездельничать.

Ваня составил список требований к профессии. Он хотел бы:

1. Просыпаться поздно и засыпать когда заблагорассудится.

2. Никогда никуда не спешить.

3. Не носить деловых костюмов.

4. Работать в центре города, говорить о делах исключительно в барах и ресторанах.

5. Чтобы на работе были женщины. Разных возрастов, симпатичные, с живым умом. Не вульгарные.

6. Пусть эти женщины считают Ваню любимым начальником со всеми вытекающими.

7. Пусть работа сводится к спорам об искусстве или о любви.

8. Если случится неуспех, то пусть он объясняется невежеством целевой аудитории. (Как у авангардиста Поллока.)

9. И чтобы вечером, у торшера, о работе вспоминалось только милое и забавное.

Сразу отпали многие профессии. Кутюрье, например, должен уметь шить, рисовать и остро ненавидеть конкурентов. Ваня ленился ненавидеть и путался в нитках.

Был отвергнут тренер по художественной гимнастике. Жить среди молодых стройных ног заманчиво, но жить надо в спортзале, да ещё рано вставать.

Не подошла и профессия экстрасенса, требующая много и напряжённо врать.

Копирайтер и дизайнер также в утиль. Работа с клиентами-идиотами, которые тебя самого считают идиотом, утомляет.

Кинорежиссёры слишком много путешествуют, не всегда в приятные места. Ваня ленился куда-то ездить.

А вот режиссёр театральный подошёл идеально. Можно быть мешковатым, рассеянным, неучтивым и всё равно вызывать у женщин интерес. И главное, такая работа не может утомить.

Ваня подал документы в театральный институт. И возрадовался. Институт оказался раем в исламской эсхатологии. Там гурии с прозрачной кожей щебетали, порхали повсюду, стреляли глазами и коленками. Безупречные телесно и психологически, они считали секс источником вдохновения, а брак – угрозой карьере.

Несколько шокировало обилие поступающих. Ровно половина страны мечтала стать артистами. Вторая половина страны подавала документы на сценарное отделение. Разница между теми и этими проста – первые себе нравятся в зеркале, вторые – нет. Но все они несомненные гении.

В нарушение законов математики нашлась и третья половина – режиссёры. Это ленивые умники. Писать не хотят, прыгать по сцене ленятся, зато готовы учить других и принимать поклонение. Режиссёров оказалось даже больше, чем артистов.

Бесконечные вступительные комиссии проверяли Ванину эрудицию и чувство прекрасного. Он рассказывал случаи из жизни, читал стихи и басни, писал сочинения, анализировал романы и фильмы. Он фотографировал собственную мать в нелепых позах и трещинки в асфальте, доказывал комиссии, что видит мир иначе. Что угодно, лишь бы потом бездельничать с соответствующим дипломом.

Ване повезло. В его семье много читали. Даже если без картинок книга, всё равно. Ваня вырос эрудированным и быстро соображал. К тому же среди поступающих было много странноватых, не от мира сего. Нервные, самовлюблённые, глупые, одержимые – они закатывали истерики во время экзамена и угрожали комиссии кармическими последствиями. Один кричал, что его судьба стать великим режиссёром и комиссия потом будет стыдиться.

Были и пройдохи, задумавшие поступить на «простой» режиссёрский поток, а ко второму курсу перевестись в артисты. (Психотропные вещества, суициды, сумасшествия и внезапные беременности быстро освобождали места на актёрском отделении.) Кто-то хотел стать режиссёром из личных соображений. Чтобы при случае украсть неглиже любимой актрисы. Ваня был редким нормальным абитуриентом и тем запомнился комиссии.

Он учился с удовольствием. Отвечал, что в голову взбредёт, и потому прослыл человеком творческим, с оригинальным видением. Даже остроумным.

Он складно лопотал о школах Михаила Чехова и Ежи Гротовского, сравнивал систему Александра со Станиславским. Сокурсники понимали только, что Ваня очень умный. Даже выдающаяся его лень выглядела маркером таланта. А уж «Чайка» в декорациях птичьего базара сделала из Вани легенду.

К пятому курсу студент Иван Сергеевич Родченко и сам поверил в свою неслучайность. Он ходил как режиссёр, думал как режиссёр, смотрел на мир снисходительно, как положено режиссёру. Первокурсницы обращались к нему на «вы». Старались сблизиться хотя бы духовно. Парни пересказывали его мнение. Он прослыл будущим великим, ничего ещё не совершив. А потом случилась Настя.

Было лето, солнце. Ваня красиво развалился на ступенях перед институтом. Читал сценарий с комментариями. Крыльцо и ступени института для студентов были сценой. Кто-то выходил сюда учить роль, чтобы вся улица оценила. Девчонки приходили показать длину бедра и медленный поворот головы, как у Марлен Дитрих. И умение хохотать, конечно. Самые неумеренные позёры устраивали танцы и акробатику. Мимо текла улица, троллейбусы везли восхищённых зрителей.

По тому, как Ваня читал сценарий, было ясно – тут полулежит режиссёр. Ваня ни на кого не смотрел и никого не слушал. Лишь чуть контролировал краешком сознания.

Вдруг, затмевая все звуки, застучали каблуки. Какая-то женщина шла спокойно, ничего из себя не строила, просто топала. Все местные гении стали фоном, хором, кордебалетом. На переднем плане остались каблучки. Ваня не вышел из образа, головы не поднял. Упрямо играл роль. Каблучки цокали прямо на Ваню. И уже поднимались по ступеням. Ветер вдруг включился в пьесу, вырвал два листа, закружил. Один лист Ваня поймал, очень ловко. Но второй ускользнул и нырнул ровно под каблук и подошву. Женщина остановилась. Сошла со страницы. На бумаге остался след, похожий на отпечаток сердца. Не рисованной перевёрнутой попы, как на открытках, а настоящего сердца, человечьего, заострённый овал. Ваня трагически посмотрел на лист, на туфлю и лишь потом поднял глаза, чтобы увидеть лицо женщины. И обомлел, и возликовал. В полуметре, глядя сверху вниз, стояла великая Анастасия Климова.

– Как вам этот сценарий? На ощупь ногой? Не кажется скользким? Или жёстким?

– Признаться, впервые мне в ноги бросился сценарий. Раньше – только сценаристы.

Ваня взял в руки страницу, осмотрел с обеих сторон.

Актриса пожала плечиком, как умеют только 14-летние кокетки.

– Буквы видны. А хотите, я вам эту страницу подпишу? Сможете продать в интернете. Дорого.

Иван прижал страницу к груди.

– Нет. Ваша стопа отныне и навсегда останется со мной. Если вы к отпечатку присоедините туфлю, тогда, конечно, счастье будет полным.

– Сейчас не могу. Прийти на творческий вечер колченогой – тут нужна какая-то дополнительная логика.

– Скажите, что встретили меня. Остальное додумают зрители. Вы позже узнаете из газет всю историю своей босоногости.

– Хм, – сказала Настя. И стала смотреть Ване в глаза. А он ей, в ответ. Они не отводили взгляд, потому что театр – их жизнь.

Анастасия Климова считала вечер неудавшимся, если не сожжено хотя бы два ресторана. В следующие 48 часов Ваня подрался с официантом, сбежал из бани в чужой одежде, вынес Настю на себе из караоке и станцевал самбу на подиуме, сорвав показ мод. Потом был сосновый бор, дача олигарха, матерные стихи на банкете. Ваню целовали популярные певицы, потом певцы, кто-то прыгал одетым в бассейн. Ещё был стеклянный лифт, кнопка «стоп» и срывание одежд.

Проснулся в незнакомом месте на простынях кофейного оттенка. Тут ныло, там болело, где-то даже опухло. Шевелиться было нечем, не осталось ни органов, ни конечностей. Всего за сутки Ваня постарел на тридцать лет.

Тут сбоку откуда-то вбежала Настя, с удивительным лицом без макияжа, волосы мокрые. В тонкой пижаме ещё более голая, чем была бы без.

– Чего ты лежишь? Вставай!

– Я не могу. У меня нету ни ручек, ни ножек.

Таблоиды были счастливы, когда Анастасия Климова прошлась по красной дорожке с анонимным кавалером. Никто не помнит даже, по какому поводу была красная дорожка. Потом пару видели там-то и там-то. Раскопали, что Ваня сын банкира. Звонил отец, пыхтел в трубку. А может, не звонил. За две недели Ваня сбросил пять килограммов, большая часть которых принадлежала мозгу.

Потом Настя уехала. Как-то вдруг. Утром, в связи с переменой ветра. На звонки перестала отвечать. Оказалось, она вкалывает как кочегар, пока идут съёмки. Такое может длиться год или полтора. Образ жизни при этом ведёт монашеский. На площадке Настя тиха, покладиста, даже смиренна. В этой фазе её любят режиссёры, продюсеры, костюмеры – все любят. А потом уходит в отрыв. В прошлый свой отпуск она угнала трамвай, а ещё раньше – экскаватор. Она со скрытой камерой в брошке соблазняла министра культуры. Скакала по Красной площади на животном неизвестного вида, руководила абордажем плавучего ресторана. И разбивала, разбивала, разбивала сердца.

У Ивана даже на депрессию сил не осталось. Он неделю спал – и всё. Из института его не отчислили. Наоборот, Ваня стал звездой. Его физиономия в колонках новостей раздражала только самого Ивана. Студентам же, и даже некоторым преподавателям, такой успех казался счастьем, воплощённой мечтой и смыслом жизни.

Ваню спрашивали:

– Ну и как она?

Ваня вздыхал и опускал голову. Похвала, отрицание, ругань, смех, слёзы – все эти формы ответа были бы избыточны. Но от Ваниного молчания вопрошающие восхищённо мотали мордами.

Дружба с Анастасией Климовой воспринималась как доказательство Ваниного таланта. Не могла же она непонятно с кем вот это вот всё. Что бы он теперь ни учудил – во всём видели новое слово и прорыв. Директора провинциальных театров стали интересоваться Ваней. И в столичных говорили, что были бы рады сотрудничеству. Дипломная работа по «Странной бабе» Нины Садур закончилась стоячей овацией. «Чтоб ты сдох, хрен везучий!» – думали сокурсники, поздравляя и расцеловывая Ивана.

Никто не удивился, когда Ваня отправился в кабинет к ректору. Но никто не мог предположить, что Ивану Родченко, лучшему выпускнику, предложат возглавить любительский театр в какой-то тайге, где волки выть боятся. Пусть даже он и на Клязьме, и Петров-Водкин там чуть не женился.

Театральный мир жесток и забывчив. Через год о Ване никто не вспомнит. Анатолий Александрович это знает. И всё равно отправляет.

Ваня не хотел в колхоз. Он сказал твёрдо:

– К сожалению, не могу принять ваше предложение.

Бондарев всплеснул руками. Анатолий Александрович приподнял сразу обе брови, что означало максимальную степень недоумения.

– Я жду развития шутки, – сказал он.

– Шутка в том, что я серьёзен.

– Что случилось? Тебя пригласили на Бродвей? Твой папа купил Голливуд?

– Увы, нет. По крайней мере, мне ещё не сказали. Есть масса мелких причин, не хочу утомлять перечислением.

– Я готов потерпеть. Просто интересно, что бывает важней просьбы ректора.

Басовые нотки в голосе мэтра сулили смерть в искусстве. Но Ваня не испугался. Он сказал:

– Дорогие Анатолий Александрович и Олег Борисович. Мне очень жаль, но принять участие в вашем божественном предприятии я не смогу. Обещался быть в Москве. Вы же, я уверен, найдёте режиссёра куда талантливей меня и достойней. С вашим покровительством (Ваня поклонился обоим собеседникам сразу) театр в Мстёрах воссияет. Только, ради бога, не обижайтесь!..

Он говорил и говорил. И через пять минут сам поверил, что дело улажено. В глазах А.А. погасла любовь, но это пройдёт. Дело житейское, как говорил один персонаж с пропеллером.

Однако не улеглось. В Большом Драматическом Ване вдруг отказали. Наняли какого-то Филимонова. Это можно было предвидеть, месть Анатолия Александровича. А вот отзыв абсолютно всех приглашений провинциальных театров стал сюрпризом. Сверхталантливый, прекрасный Ваня оказался никому не нужен.

Он решил сначала – ну и ладно. Образование есть, работы нет. Всё, как хотел папа. Диплом похоронен с военными почестями в ящике стола. Можно уехать в Италию и там несчастным видом кружить головы простушкам. Брюнеток соблазнять по системе Станиславского, а блондинок – по Ежи Гротовскому. Все амбиции, все метастазы искусства Ваня приказал себе забыть, выбросить из головы.

Театр, однако, не вымывался ни алкоголем, ни гулящими женщинами. Всюду Ване встречались театральные афиши. На некоторых были фамилии сокурсников. Всем им Ваня завидовал так, что не прочь был бы и убить кое-кого.

Он разучился смотреть фильмы. Повсюду видел только режиссёрские огрехи и актёрскую бесталанность. И сценарные ляпы. Визуальное искусство обретало наркотическую притягательность. Ваня завидовал даже школьному театру Выдропужска, чью постановку он посмотрел в записи, ненавидя себя за слабость. Он не мог оставаться зрителем. Он хотел входить в кулисы как свой. Покупая билеты в обычной кассе, Ваня боялся, что кассир заметит, как дрожат его пальцы.

Он спросил у отца, почему бы не открыть собственный театр.

– Не можешь работу найти? – хмыкнул отец. Именно эту минуту он имел в виду, когда просил вообразить будущее в деталях.

– Могу, конечно, работу найти! – возмутился молодой режиссёр.

– К чему тогда вопрос?

– Просто так. Я бы мог кое-что посоветовать. Есть некоторые идеи…

– Не интересует, – отрезал папочка.

Рассылка резюме лишь подтвердила старую истину: театральный режиссёр – самый ненужный в мире человек. Прежде чем прыгнуть из окна, Ваня навестил институт. Он поплёлся туда, как лунатик, как моряк на зов сирен. Секретарь Таня оценила состояние лучшего выпускника, налила чаю. Рассказала кто куда устроился. Почти все при деле.

– Зря ты отказал Анатолию Александровичу, – сказала Таня, понизив голос. – Он на тебя обиделся.

– Я заметил. Очень трудно было не обратить внимание.

– Надо было соглашаться. Ну, отработал бы годик, поставил с коровами Ромео и Джульетту. Зато потом ректор тебе помог бы. – Таня перешла на страстный шёпот. Шёпот этот, когда-то столь манящий, теперь не волновал. Как положено секретарю, Таня знала все секреты. Эти знания вдруг промыли плотину профессиональной этики и обрушились на Ваню.

– Этот Бондарев, он именно тебя хотел, – шептала Таня. – Он сделал дорогой подарок институту, чтобы мэтр тебя уговорил. А ты – отказался!

– Анатолий Александрович обещал Большой Драматический. А тут вдруг Клязьма. Сибирь, ссылка. По тундре, по железной дороге, где мчится поезд Ленинград – Воркута. За что мне это, Танечка?

– Должность в Большом Драматическом выкупил какой-то Филимонов. У тебя же тоже папка с деньгами, надо было тоже.

Таня показала жест, изображающий не то дачу взятки, не то удар ножом в подворотне. Оба вздохнули.

– Ну а сейчас ты бы согласился поехать в колхоз?

– Я бы ногу отдал за возможность всё исправить. Даже две ноги.

Тут в секретарскую открылась дверь. Вошёл Анатолий Александрович. Тане он сказала «здравствуй, моя хорошая». А на приветствие Вани не ответил. Будто Таня тут одна, пьёт чай из двух кружек.

Мэтр велел никого не принимать, закрылся в кабинете. Ваня дожевал заварку и вышел вон. Пошёл пешком, потому что июль, сухо и жизнь прошла. Вдыхая полной грудью московский тетраэтил свинца, Ваня не понимал – как эти люди в машинах живут вне искусства? Когда мысли о суициде перестали пугать, когда осталось только выбрать способ, позвонила Таня.

– Вернись срочно. Анатолий Александрович согласился поговорить.

Тем же вечером Ваня собирал чемодан. Он взял билет куда-то на восток. Не важно куда. Голова кружилась от радости, трусы и майки в чемодане слепились в один счастливый ком.

На вокзале города Коврова Ваню встретили. Тот самый бородатый Олег Борисович Бондарев, с цветами, с персональным водителем и ещё какой-то женщиной в норковом боа, придающем деловой встрече слегка бордельный флёр. Это боа дискредитировало и понятие «русская женщина», и русскую провинцию в целом.

Ваню отвели в ресторан с видом на реку. Ресторан назывался «Клязьма». Тут всё хорошее называлось Клязьмой. Ваня хвалил пейзаж, сочетая существительные «даль», «ширь», «простор» с единственным застрявшим в памяти прилагательным «замечательный».

Официантка сразу вычислила, кто тут столичная звезда. Улыбалась всей грудью. Ваня обнаружил повадки барина, вельможи, почти ревизора. Он захотел общаться с официанткой просто, как с равной. Обращение «голубушка» удивило даже привыкших к анахронизмам ковровцев.

– Голубушка, мне лень читать меню. Посоветуйте что-нибудь местное.

– Не знаю. У нас пицца хорошая. Макароны болоньез и карбонара.

– О! Не сомневаюсь. Где ещё, как не на Клязьме. А что-нибудь наше, русское?

– Не знаю. Возьмите окрошку.

– Замечательно! Опишите!

– На квасе. Яйца, огурцы, трава всякая.

– М, трава! Вы знаете, чем пленить гостя! Чаровница!

Местные не поддержали игру, даже не улыбнулись. Трудно с ними будет.

После окрошки были расстегаи. Встречающие с восторгом смотрели, как Ваня ест. Режиссёр вспомнил все известные байки, рассказал по всем правилам комедии. Реакция слушателей не совпала с повествованием. Ни один мускул не дрогнул. Вот, например, прекрасная театральная история. Ставили «Дон Кихота», вывели на сцену лошадь. И лошадь эта стала писать. И конечно, зал забыл про сюжет, все стали смотреть на лошадь. Как вы знаете, сцены всех театров мира для лучшей обзорности на восемь градусов наклонены в сторону зрительного зала. (Нормальные слушатели, не из Мстёр, в этом месте уже хихикают. Эти же словно окаменели.)

Так вот, зрители стали следить за поведением лужи. Особенно оживились музыканты в оркестровой яме. Они с интересом смотрели на ударника, сидевшего под самой сценой спиной к происходящему. Лужа решила не ходить в оркестр. С полпути свернула к суфлёрской будке. И когда до трагедии оставалось буквально полметра, из будки, как улитка из раковины, выполз лысый суфлёр и стал чертить в пыли сцены водоотводные каналы.

Во втором отделении лошадь вышла снова. Зрители кричали ей: «Бис! Бис!» Но актриса чего-то застеснялась и больше ничего такого не исполнила.

– Какой кошмар! – сказала женщина в боа. Бондарев и его водитель согласились.

– Понимаете, суфлёр рисовал в пыли дорожки, чтобы не затекало к нему в будку! – стал объяснять Ваня.

– Не знал, что сцены в театрах наклонены, – сказал серьёзно Бондарев.

– Наша точно ровная. Может, только где пианино стояло, там продавлено, – поддержал водитель.

– Я думаю, животным не место на сцене! – сказала женщина.

– Что-нибудь ещё хотите? – спросила официантка.

– Хочу, но у вас этого нет, – ответил режиссёр.

Дорога на Мстёру хороша для разрешения беременности. К концу пути самые трудные роды проходят коротко и безболезненно. Тряслись молча. Лишь когда машина бухнула в особенно глубокую яму, Олег Борисович объяснил: «Пучнистость почв у нас высокая!» Ваня решил не переспрашивать.

Гостя покатали по округе. Показали церковь, фабрику, ферму, потом главную улицу. Тарковский любил такие пейзажи. Тут хорошо снимать российский киберпанк с матерящимися мужиками. Кирпич с редкими следами штукатурки, кривые домики, никогда не стриженные кусты.

– Если бы я знал, как тут хорошо, сразу бы согласился, – сказал Ваня. Хозяева не удивились. Им всё нравилось. Особенно воздух.

Гостиницы не оказалось. Никакой, совсем. Ваню поселили в квартире городского типа. Тёмный подъезд, длинный коридор, куча дверей. Жители в доме тоже городского типа. Мужчины «руки в брюки», женщины с глумливыми голосами. Днём, в сопровождении Бондарева, не страшно. Но как тут ходить вечером – совершенно непонятно.

В квартире свежий ремонт, сделанный топором и отвёрткой. Всё очень крепко. Олег Борисович демонстративно пошатал стулья, включил свет, проверил плиту и телевизор.

– Ну вот! – сказал он.

Ваня сказал: «Прекрасно». Женщина и водитель хотели усесться для разговора, но чуткий Бондарев погнал их прочь, уверяя, что гость хочет отдохнуть.

Все ушли. Ваня открыл окно. Звуки, запахи и пейзажи – как на подмосковной даче. Солнце, зелень, лай собак. Соседи орут, но не ссорятся, а просто разговаривают. Ваня завалился на кровать, стал обдумывать своё положение и сам не заметил, как заснул.

Проснулся от испуга. Кто-то ходил по квартире. Оказалось, та женщина, что встречала на вокзале. Ирина Павловна. Теперь без макияжа и боа. Ей очень шла естественность. Как проникла в квартиру – неизвестно.

Она сказала:

– Ужинать будете у бабы Нины. Из подъезда налево, два квартала. Улица Новаторов, 30. Синий дом. Ну как дом, халупа! Понятно?

– А эта женщина, Нина, она предупреждена?

– Чегой-то?

– Ну, я не могу прийти запросто и потребовать еды.

– Придёте, скажете: «Нинка, есть давай. Ирка сказала накормить!»

И захохотала.

Следующий вопрос Ваня не смог сформулировать. Просто улыбнулся в ответ. Ирина ещё что-то рассказала, совершенно непонятное. Потом ушла.

Ваня отправился в магазин «Продукты», отмеченный в памяти заранее. Магазин этот честнее было бы назвать «Хлеб и пиво». Весь товар других групп умещался в небольшом холодильнике.

Ваня читал про жалобы французов на немецкую оккупацию, когда в продаже оставалось лишь три вида сыра. По французским стандартам немецкая оккупация в Мстёрах сейчас в самом разгаре, только режим в три раза хуже.

Теоретически на хлебе с пивом можно жить долго и даже растолстеть. Покупку местного сыра Ваня отложил на день, когда точно решит покончить с собой. Он вышел на улицу. Его окликнули.

– А я тебя ищу! – радостно сказала Ирина. – Чего в магазин-то попёрся? Все тебя ждут! Я ж сказала, приходи к Нине. Адрес забыл?

– Какой адрес?

– Бондарев предупреждал, что ты слегка того, талантливый. Но чтоб настолько! Вот нам повезло-то!

Ирина Павловна расхохоталась.

Ваня не стал спрашивать, когда произошёл переход на «ты».

Женщина подхватила Ваню под руку, притащила в избу. Интерьер самый непритязательный. За длинным столом люди с красными лицами. Пахло сразу всем. Ваня сказал, что не пьёт, ему ответили – это же хреновуха!

Потом обрывочные эпизоды, будто киноплёнку зажевало. Вот Ирина всем показывает Ванины покупки – пиво, хлеб и сыр. Откуда сыр, он же не покупал! Гости хохочут.

Потом Ваня объяснял, не должно быть на ужин пять блюд. Даже под хреновуху. У ужинов в основе – концепция сдержанности. К тому же Ваня не может больше пить. И не хочет танцевать. Но ел, пил и танцевал. И говорил тост со словом «самоактуализация». Потом его кто-то целовал в тёмном коридоре. Хорошо бы женщина. И ещё какое-то сено на полу, на голове, в ушах и за пазухой. И жаркий шёпот «тише ты, шальной, коров разбудишь».

Проснулся в квартире, раздетый. Одежда сложена на стуле. Сам Ваня никогда так не складывает. Сам бы он раздевался постепенно, по пути к кровати.

Страсть к театру улеглась. Бежать! Бежать! Вызвать такси из Коврова, купить таксиста вместе с машиной и вечером уже быть в Москве – вот такой простой и удобный план прорезался сквозь гул и потрескивания. На столе нашлась записка:

Дорогой Иван Сергеевич!

Суп и напитки в холодильнике.

Звони, когда воскреснешь, пойдём смотреть театр.

Ира.

И номер телефона.

Здание театра оказалось сельским клубом. Огромный, пустой ящик. Из всего необходимого в нём было электричество.

– Правда здорово? – спросила Ирина.

– Нет, не здорово! – взвился Иван. – Вы понимаете, что такое театр? Это сцена! Это занавес! Это стулья! Это вешалки, в конце концов! Куда люди будут сдавать пальто? Или что тут у вас, фуфайки? Где гардероб?

– Чего ты на меня орёшь? Вчера небось не кричал.

– Простите, Ирина.

– Стулья принесём. Занавес в администрации лежит, чтоб не спёрли.

– Простите. Я нервничаю.

– Сцену Степаныч построит. Скажете, какой высоты надо. Всё сделаем. Не надо кричать.

Ирина надулась. Ваня вспомнил её отчество – Павловна. Но не мог вспомнить, кто был в сене, возможно, она. Провинция полна драматических коллизий. Сначала страшно, кризис, а потом преодоление, очищение, награда, потом опять кризис – и так по кругу. Голод, потом еда, отчаяние, потом любовь. Люди приветливые, солнце светит. Квартира страшная со стороны, а потом раз – спится отлично, и утром горячая вода. И воздух замечательный. И тишина. Теперь вот клуб сначала напугал, а оказалось, всё продумано. Он только на вид пустой ящик, а на деле всё витает в воздухе, просто надо воображение включить.

– Простите ещё раз, Ирина Павловна.

– Что-то сильно заранее нервы включились. Хотите, в аптеке скажу, чтобы валидола закупили ящик.

– Пока не надо. Я возьму себя в руки. Покуда готовится зал, я бы хотел с актёрами познакомиться. Можем это сделать сегодня?

– Можем.

– А где?

– Где хотите. Можем тут или в администрации.

– Вы их оповестите?

– Кого?

– Актёров.

В ответ Ирина Павловна хлопнула ресницами. Очевидно, приближался новый кризис. Ваня сосчитал мысленно до десяти и спросил:

– У вас же есть актёры? Где они?

– Да вон, полная деревня!

Ирина широко повела рукой, описав всю Русь.

– Тогда уведомите их о начале репетиций.

– Чего это?

– Кто-то должен это сделать.

– Так вы и сделайте. Понравился человек – подходите, говорите, чтоб завтра был на репетиции.

– Какой человек? Где понравился?

– Да хоть тут, на улице.

– И что, здесь все согласны?

– Очень просто. Несогласные останутся без дров на зиму.

Ваня представил себя пристающим к прохожим, ко всем этим велосипедистам, трактористам, пастухам. Вообразил, как будет размахивать пьесой. И как станут от него шарахаться и совать милостыню. Режиссёр попрощался с Ириной Павловной и пошёл всё равно куда. Заложив большой круг, километров десять, он вернулся и наскоро собрал вещи. Потом поймал одинокого крестьянина на «жигулях». И укатил в Ковров.

Местные не любят ездить в районный центр даже за деньги. Но Ваня сочинил историю о больном отце, рассказал её сначала по Станиславскому, потом по Ежи Гротовскому. Сказал, что готов выкупить машину целиком, если придётся.

Тряска в сторону дома имеет колыбельные свойства. Ваня задремал. Сквозь сон он слышал, как водитель говорил по телефону, очень однообразно, только «нет» и «да». Потом машина остановилась. Ваня открыл глаза, зажмурился и снова открыл. Никакого Коврова. Снова Мстёры.

На Ваню ласково смотрели Олег Борисович, Ирина Павловна, вчерашний здоровяк Володя и ещё какие-то люди. Водитель «жигулей» пожал плечами, признавая всесилие обстоятельств.

– Для начала я хочу знать, как вы узнали о моём побеге? – спросил Ваня. Он старался выглядеть угрожающе, получалось плохо.

– Люди видели. Деревня. Кто, с кем, куда. Чья машина – тоже знаем. Мы позвонили, рекомендовали вернуться.

– Послушайте, я так не могу! Я понимаю, вы живёте на отшибе, новости доходят медленно. Но крепостное право отменили! Современный театр строится на совершенно других принципах! Актёров нельзя отрывать от плуга, а потом отправлять назад!

– Вот об этом я и хотел поговорить, дорогой Иван Сергеевич, – сказал Олег Борисович, увлекая режиссёра на скамеечку под клёном. Откуда-то материализовался столик с чайным сервизом. Ваня хотел ругаться, но так добро и обволакивающе смотрел градоначальник, так уютно легла чашка в ладонь, что сил осталось только на жалобы детским голосом. Ваня признался, что не хочет бегать по улицам, хватать людей за фалды.

– Понимаете, я режиссёр, я не военком!

Бондарев всё понимал. Он сказал, мы ж не знали! Прости ты нас, тёмных. Даже назвал Ваню отцом родным. Мэр пообещал, актёры будут. Олег Борисович сам сделает предложение тому, кто подойдёт. Ване надо пальцем ткнуть. И всё. На следующий день выбранный человек найдёт в себе талант и пуще Родины полюбит театр.

– Завтра пойдём по городу и выберем кого надо. Хорошо?

– Не вполне. Человек должен быть мотивирован. Зачем мне избитые, со следами кандалов артисты?

– За это не волнуйся. У них выбора нет, любить или не любить.

– Мне нужны всего три человека.

– Почему три?

– Потому что мы будем ставить Чехова. «Предложение». Пьеса-шутка в одном действии.

– Но у нас больше желающих.

– Нам не надо больше. К тому же там очень органичный сюжет. Российская глушь, деревня. Разговоры об урожае, охоте, собаках. В финале свадьба по расчёту, похожая на любовь.

– Ванечка. Нам не надо ещё больше деревни. У нас её хоть лопатой греби. Мы хотим романтическое что-нибудь. Иностранное, про аристократию.

– Например?

– Шекспира, например.

– А я бы хотела Лопе де Вегу. «Собаку на сене». Италия! Любовь! – сказала Ирина Павловна.

Бондарев согласился.

– Да провалитесь вы пропадом со своим театром! – воскликнул Ваня.

– Значит, согласен?

– Переделать Мстёры в Неаполь? Запросто! Главное, неаполитанцам не показывать. Полопаются от переполненья чувств.

– Ну и пусть полопаются. Зато мы поживём как люди. Хотя бы на сцене.

Ваня не нашёл, что возразить. Когда Мстёры хотят Италию, логика отступает.

Администрация очень старалась. На местной фабрике устроили собрание. Пролетариев согнали в актовый зал. Облупившиеся стены, пыльные стёкла. Произносить в таком помещении слово «театр» можно было только вместе со словами «долой царизм».

Бондарев рассказал о перспективах роста. Он говорил, что конкуренты не дремлют, что производительность и дисциплина то, а лень и халатность сё. Ваня как паук из угла высматривал жертв.

– Ну как? – спросила Ирина.

– Понимаете, у итальянских аристократов лица специфические. На этой фабрике таких нет.

– А если загримировать?

– Тогда нам нужен не гримёр, а скульптор. Резчик по мрамору. Ирина Павловна, двадцать лет на конвейере не загримируешь. Вот если бы мы решили поставить «Реку Потудань»…

– Это что?

– Платонов. Небольшой российский городок после гражданской войны. Красноармеец хочет жениться, но от тягот войны потерял мужскую силу. А невеста его любит и так.

– А он?

– А он стыдится и уходит. Но потом возвращается. Мне кажется, было бы очень органично. В Мстёрах несложно потерять силу. Работники фабрики прекрасно подошли бы к этой повести.

– Нет. Давайте всё-таки Италию. Хочется красоты. Понимаете?

– Понимаю. А что у вас ещё есть? Рудники? Каторга?

– Школа и ферма.

– Ну, давайте в школу сходим.

В школе устроили педсовет. Тут выступать не пришлось. Учительницы самовоспламенились и ну верещать о том, какая у них опасная работа. Все они были в возрасте и толстоваты. В мейкапе два тренда – полное отсутствие и многослойное присутствие. Экспрессионизм, чистые, сочные цвета. Физрук – явный алкоголик. Директор – истеричка. Раз выпустив такую на сцену, потом не заткнёшь и в кулисы не утащишь. Педагогов Ваня тоже отверг. Ваня уже согласен был на сутулых итальянских аристократов, с грубоватыми чертами, толстых, косноязычных. Только если эти черты по отдельности, а не все сразу в одном аристократе.

Поехали на ферму. Кастинг замаскировали под экскурсию. Ване показывали якобы коров, на самом деле – доярок. То были простые женщины с усталыми лицами и большими руками. Было что-то неаполитанское в том, как здесь вдруг принимались материть коров, даже оплеуху могли отвесить. Потом так же стремительно прощали и целовали нежно. Но темперамента мало, нужна в глазах морская синь. Положительно, никто в Мстёрах даже близко не похож на итальянскую графиню. Ваня сообщил Бондареву, что театра не будет, играть некому. Олег Борисович с азиатским упрямством сказал, что надо постараться. Актёров мы найдём. Ещё же не искали толком.

– Может быть, у вас в рукаве есть модельное агентство? Мы могли бы оставить осмотр производств, и сразу туда?

– Агентства нет. Остались столовая, рынок и церковь.

– И кладбище?

– На кладбище только сторож, он не подойдёт.

– Не может быть! И что же может ему помешать покорить сцену?

– Он глухой. И очень вредный.

– Олег Борисович, скажите честно, зачем вам театр? Вы кому-то пообещали свести меня с ума?

Помявшись, Олег Борисович объяснил:

– Мстёры – посёлок городского типа. Люди отсюда бегут. Через год останемся только мы с Ириной Павловной. Ну и гуси ещё с поросятами. Меж тем одна итальянская компания ищет место для строительства экскаваторного завода. Где-то в нашем районе. Они приедут к нам с инспекцией в начале осени.

– И поэтому Лопе де Вега?

– К заводу потянут железную дорогу. А потом, как знать, и скоростное шоссе на Казань.

– Не понимаю. Если они решили тут тянуть, зачем театр?

– В том-то и дело. Или через нас потянут, или через Александровку. Или ещё где. Место не определено. А мы посёлок городского типа. За обильную культурную жизнь, я уверен, нам могут дать звание города. И тогда завод у нас в кармане.

– В Александровке тоже что-то предпринимают? Я бы на их месте строил бордель. Сочно, ярко, по-средиземноморски. Хотя, если население как здесь, то и в борделе работать некому.

– Нет. У них стадион. Они ставят на футбол. Тренера купили. У них, паразитов, денег больше. У нас только на театр хватает.

– Понятно. Эстетика против грубой силы. Искусство против дикости. Победитель будет производить экскаваторы.

– Ванечка. Иван Сергеевич. Помоги нам. Хочешь, в краеведческом музее пометим тебя как основателя города? У входа тебя повесим?

– Не надо меня метить. Тем более вешать. Давайте театр строить. Вдруг актёры сами собой заведутся. Как моль в пальто.

Олег Борисович пообещал: завтра же начнём. Должен был явиться плотник и к утру, не без помощи магии, на месте руин явить дворец.

– Ну уж тут хотя бы всё в порядке, – успокоился режиссёр.

Плотник, однако, не пришёл ни на следующий день, ни в течение недели. Актёры тоже не материализовались.

Иван Сергеевич Родченко, двадцати восьми лет, гений режиссуры, бродил по улицам Мстёр, видом своим всё более приближаясь к местным жителям. На него перестали лаять собаки. Бабки с завалинок кивали как старому знакомому. В магазине «Продукты» предложили отовариваться в кредит.

Стояла жара. Куры сидели в тени с открытыми клювами. Дороги стали белыми. Пыль поднималась от хлопка в ладоши. Крыжовник и смородина обещали ягодный год, но Ваню это не радовало. Он выходил гулять, надеясь на гибель от теплового удара. Тогда бы никто не сказал, что он не справился. Обучаясь не переживать, Ваня разучился думать. Просто находил себя где-то, не помня, как сюда пришёл. В этой маяте добрёл как-то до церкви. Зашёл внутрь. Там неожиданно для себя заплакал. Не абстрактно, а адресно, в направлении Николая-чудотворца. Режиссёр рассказал всё. Признал, что у него слабый характер, даже сбежать не хватает решимости. Что он любит театры, но не всякие, лишь те, где есть сцена, кулисы и зрители. Нравятся ему также театры с хорошим буфетом и игривыми актрисами. И не здесь, а в столице. А тут – ничего нет, только обязанности. И крыжовник. Это отличная возможность для Николая-чудотворца явить чудо. Потому что дело хорошее. И люди неплохие, хоть и бестолковые. Сам Ваня лишён организаторских талантов и вынужден руководить пустотой. Он не понимает, как из пустоты вырастить что-то хорошее. Короче, уповать больше не на кого.

Выговорившись, Ваня купил самых дорогих свечей и зажёг их в разных концах зала, руководствуясь скорей дизайнерскими соображениями, чем правилами молитвы. Все деньги из карманов он запихал в коробочку «на нужды храма». Стало легче. Будто разделил ответственность.

На центральной площади Ваня увидел автобус. Значит, транспорт тут есть. И табличка с расписанием рождает чувство возможности исхода. Можно узнать, во сколько пойдёт автобус, и броситься под него.

Жёлтый драндулет, разогретый до температуры запекания, вжимался в тень клёна, но весь не помещался. Из автобуса выходили дымящиеся, с золотистой корочкой пассажиры. Среди прочих – тонкая девушка, платье белое, в горошек. Только столичные девицы отваживаются носить такой винтаж. Ваня подумал: «Сегодня ещё поживу». И поплёлся за девушкой.

После автобуса любая уличная температура кажется прохладой. Незнакомка шла не быстро, давая наблюдателю время влюбиться насмерть. Была в ней изысканность, не свойственная пейзажу. Скоро Ванина оценка выросла от «хорошенькая» до «пропадаю». Девушка вошла в магазин. Ваня остановился в тени дерева. Он знал себя. Если не проследит, если не найдёт повод разочароваться, будет встречать каждый автобус, заглядывать в окна. Будет думать, как было бы здорово, если бы подошёл. Сейчас храбрости хватало только на слежение.

Она долго не показывалась. Ваня подошёл, смотрел в витрину. Ничего не увидел. Заглянул в дверь, заметил белое в горохах и сразу вернулся под дерево.

Потом он снова шёл за ней по улице Новаторов. Пыль и солнце стали как-то вторичны. Они шли мимо косых заборов и жирных летних огородов. Девушка оглянулась. Только теперь увидел лицо – и не разочаровался. Очень красивая. Возможно, он просто отвык от таких, как она.

Девушка снова оглянулась. Ускорила шаг. Значит, заметила и приняла за маньяка. Превращать прогулку в погоню с визгом Ваня не хотел. Он обратился к девушке издалека. В Мстёрах беседа за двести метров не считается невежливой. Можно орать через два квартала самые интимные подробности, люди будут только благодарны. Не идти же, право, на горизонт чтобы спросить «как дела».

– Простите ради бога, я не хотел вас пугать! – обратился Ваня громко, но интеллигентно. – Видите ли – говорил Иван, – я театральный режиссёр. Мы хотим поставить «Собаку на сене». Это пьеса Лопе де Веги, впрочем, не важно. Мне нужны актёры. Красивые, как вы. Здесь таких мало. Честно говоря, вы – первая. Можно я подойду к вам ближе? По жаре трудно орать.

Девушка остановилась. Приняла позу надменного безразличия, что означало «можно».

Ваня стал приближаться медленно, как цыганка, гипнотизирующая жертву обилием слов.

– Я не хочу обидеть ваших землячек. В Мстёрах есть красивые женщины, но у них такая русская красота.

(Тут Ваня показал на себе большую крудь и крупные бёдра, получилось смешно, но не очень учтиво.)

– А у вас внешность более итальянская. И если бы вы согласились прийти на репетицию…

Тут девушка хмыкнула, отвернулась и пошла прочь. Походка её, впрочем, стала чуть более модельной. Безразличие в каждом движении показывало: она внимательно слушает. Ваня догнал гордячку, стараясь при этом выглядеть расслабленно и даже богемно. Большая часть его столичного лоска успела выветриться. Дослушав рассказ о грядущем успехе, девушка сказала:

– Ну-ну! Ко мне ещё не подкатывали с такими враками. Театр! Очень смешно!

В её «ну-ну» было больше одобрения, чем насмешки.

– Да, пока что здесь нет театра. Но будет в ближайшее время. Я специально приехал из Москвы, я режиссёр. Плотники уже сцену строят. Наверное. Вы не знаете, кстати, здесь есть плотники?

Девушка свернула в калитку. И пошла к дому, стоящему в глубине двора, в густой зелени. И Ваню за собой не позвала. Он остался у калитки.

– Как вас зовут хотя бы? – крикнул режиссёр сквозь доски забора. Набито было так, что только одним глазом можно смотреть в щель. Второй приходится закрывать.

Девушка остановилась, подумала.

– Люба, – сказала негромко. И ушла в дом.

Улица Кузнечная, 15. Этот адрес из Вани теперь не вытравить.

– Нашёл! Нашёл! – говорил он, глотая тёплую воду в кабинете Олега Борисовича. Ирина Павловна, в декольтированном по случаю жары платье находилась тут же.

– Я нашёл Диану!

– И кто же это? – спросила Ирина Павловна.

– Понятия не имею. На улице увидел.

– Значит, вот так вот?

– Не понял? Вы сомневаетесь в моём зрении?

– И что же такого вы увидели в женщине на улице?

– Сложно объяснить. Просто понятно стало, она будет хорошо смотреться на сцене.

– А внутренние ресурсы нас уже, значит, не устраивают?

Под внутренними ресурсами Ирина Павловна явно подразумевала своё декольте.

Иван Сергеевич и Олег Борисович впервые посмотрели на администратора с точки зрения сценического искусства. Решительный подбородок, развитая мускулатура, широкая кость, говорящая о выносливости и высоких шансах выжить в штыковой атаке. Ирина Павловна была бы хороша в бою с тигром, или кто там ещё лезет к ней в пещеру.

Ваня сказал «простите» и оттащил мэра в сторону. Оглядываясь на женщину, он сказал:

– Послушайте. Как бы вам объяснить. Например, у Дианы есть такие слова: «Теперь вы мой, навеки пленный! И вы сегодня же со мной венчаетесь!»

Диана должна говорить с трепетом, на грани обморока. Это не приказ жениться, а предощущение мечты. А теперь посмотрите на Ирину Павловну. В её исполнении текст прозвучит как строевая команда на немецком. Как готовность к насилию!

Олег Борисович оглянулся на помощницу.

– Я не решусь ей отказать.

– Но послушайте. Нам нужно понравиться экскаваторщикам. Нашим бы ещё ладно, но они же итальянцы! Если Диану сыграет Ирина Павловна, ни один иностранец сюда не вернётся!

– Думаете? Я слышал, они находят шарм в русских женщинах такого типа.

– Какого типа? Она же мебель! Румынский гарнитур! Душа её прекрасна, но нам критически важно, чтобы под Дианой не прогибались доски на сцене! Я могу подобрать пьесу для Ирины Павловны. Оптимистическую трагедию, например. Крик «кто ещё хочет комиссарского тела» прозвучит очень достоверно. Как и стрельба из нагана. Но это потом. Сейчас нам нужна Италия.

– Ну, скажите ей. Что мне сейчас сказали. Не всё, конечно, только самые безопасные метафоры.

– Нет уж. Вы капитан, вы и разбирайтесь. Вас она не посмеет разорвать на лоскуты.

– Пожалуй. Но вы стойте рядом. Святые угодники, помогите! Ирочка, душа моя!

Мужчины, набрав воздуха, подошли к Ирине Павловне.

– Ира.

– Можете не стараться, я всё поняла.

Женщина отвернулась к окну. Нос её уже разбух и покраснел, глаза увлажнились. Ваня стал успокаивать Ирину Павловну. Рассказал, как скучно играть роли заурядных красавиц. Настоящий артист стремится к сложным характерам. К таким, какой является сама Ирина Павловна в жизни.

Олег Борисович сбегал в кухню, заварил для всех мятный чай. Настолько мило и трогательно он уронил чайный сервиз на пол, так неумело вытирал лужу, что Ирина Павловна всех простила.

– Я просто хочу знать, кто она, – сказала женщина.

– Признаться, я и сам не знаю. Встретил на улице.

– Но вы хотя бы поговорили с ней? – спросил Бондарев.

– Попытался.

– И?

– Она мне отказала.

– Ха! – сказала Ирина Павловна.

– Но я знаю имя и адрес.

– Я разберусь. Можете назначать первую репетицию, – заверил Бондарев.

– Не знаю, как вы это сделаете, если правда уговорите, то половина спектакля у нас уже есть. На остальные роли мы хоть коров из стада нагоним. Извините, Ирина Павловна, я не точно выразился…

– Ничего, ничего. Я начинаю привыкать.

– Имя и адрес! – потребовал мэр.

– Зовут Любой. Улица Кузнечная, 15.

В ответ работники администрации нехорошо замолчали.

– Ну-ну, – сказала Ирина Павловна.

– М-да, – поддержал Олег Борисович.

– Что такое? Она трансвестит? Вернулась из тюрьмы?

– Хуже. Она из Александровки.

– И не просто из Александровки. Она – дочь тамошнего мэра! Такое дело. Наш злейший – враг наш земляк. Родился тут, вырос, а потом уехал. А мама его осталась. Любина бабушка, соответственно.

Для очистки совести Олег Борисович прогулялся на улицу Кузнечную, 15. Выпил чаю и ушёл. Про театр ничего не сказал. Обещал что-нибудь придумать, но не сказал – когда.

Зато прислал бригаду плотников.

Хорошие такие, вдумчивые, часто трезвые. Ваня пытался давать рекомендации, разъяснять устройство театра. Его ласково обматерили в ответ. Бригадир сказал:

– Отдыхай, командир. Через неделю тут будет Ла Скала.

Ваня снова хотел театр. Обязательно с Любой. Теперь он кружил по Мстёрам на дикой скорости, тревожно глядя вдаль. Будто за поворотом что-то важное, к чему нельзя опоздать. Неожиданно для себя оказался перед церковью.

Очень деловито, словно на приём в министерство, зашёл внутрь. Купил в киоске при входе самый толстый молитвенник и десяток свечей. Ни на что не отвлекаясь, строевым шагом проследовал к иконе Чудотворца. Перекрестился и вслух, умело применяя художественное чтение, стал читать всё подряд, наугад открывая страницы. Ваню не смущало, что молитвы «на сон грядущий», «молитва вдовца» и «молитва об избавлении от проливных дождей» не вполне подходят к ситуации. Ему надо было как-то зарегистрироваться и наладить диалог. Решив, что уже привлёк внимание, молодой режиссёр сказал прямо: он хочет поставить спектакль. Не ради прибыли, а чтобы людей порадовать. И жизнь в Мстёрах наладить. Хотя бы отчасти. И ради этого ему нужна Люба из Александровки. Только ради этого. Ваня пообещал, никаких шашней. Пусть только небеси помогут хорошую пьесу поставить и сыграть. Общение с высшими силами Ваня закончил словами «вот как-то так».

Возвращаясь тем же маршрутом, он снова повстречал автобус. Выяснив у водителя, что дорога до Коврова пролегает через Александровку, режиссёр с некоторым страхом обернулся туда, где над деревьями высился купол с крестом.

Единственная остановка в Александровке называется «Магазин». Неудивительно, что в этаком очаге бездуховности всё ставят на футбол.

Стадион тут же, за поворотом. По полю ходили игроки. В мире не много найдётся более спокойных зрелищ, чем тренировка русских футболистов. Ограды не было. Ваня забрался на трибуну и стал изучать противника. Скамейка грела зад.

Через полчаса поездка перестала казаться хорошей идеей. Захотелось назад. Стоило позвонить Олегу Борисовичу, чтобы приехал и спас. И всё путешествие объяснить приступом лунатизма, потому что домов в Александровке даже не два, намного больше. В каком из них сидит потенциальная звезда театра – совершенно непонятно.

Тренировка вдруг закончилась. Футболисты заходили быстрей. Некоторых встречали девушки. Семь или даже восемь. Все хорошенькие, да ещё расстояние придавало им стройности. Александровка в смысле женщин в восемь раз лучше подходила для основания театра. Ваня оживился, вдруг заметив знакомый силуэт. Доверяя провидению, он заспешил к раздевалкам. Побежал от средней линии по левому флангу и где-то в районе штрафной возликовал. Точно она, Люба. Сегодня в шортах невероятной разрушительной силы. Она хохотала и даже махала ладошкой – дескать, прекратите смешить. Смех её был хрустальным, а тонкие пальцы – фарфоровыми. Всё, что нужно для итальянского застолья. В Мстёрах такая аристократичность была бы даже излишней, но Ваня готов был это пережить. Люба повернулась спиной, собралась уходить.

– Люба! Люба! – крикнул режиссёр. Обзор загородила плотная мужская грудь. Ваня хотел обогнуть, но препятствие двигалось параллельно. Рослый футболист спросил:

– Ты кто?

– Извините, мне надо… Люба!

Подошёл ещё один футболист, поменьше, но с лицом убийцы. Люба наконец обернулась, как и все присутствующие.

– Давайте поговорим! – сказал Ваня, наконец поймав взгляд девушки.

– Ты его знаешь? – спросил рослый.

– Он из Мстёр. Липучий какой-то. Ты его не трогай, он безобидный. Дурной просто, – отмахнулась Люба.

– Конечно. Провожу только на автобус.

– Стас, ты обещаешь?

Стас улыбнулся.

– Конечно, обещаю!

Потом спортсмен наклонился к Ваниному уху и сказал:

– Беги отсюда прямо на кладбище. И там сам закопайся.

И ещё добавил несколько слов, смысл которых целиком зависит от контекста.

– Вы не понимаете. Я не претендую на ваше место в матримониальных схемах. Я режиссёр, – очень дружески сказал Ваня.

– Парни, проводите.

– Стас, скажи, чтобы его не трогали.

Рослый погрозил парням пальцем. Те развели руками – «обижаешь, разве мы не понимаем!».

Люба и Стас ушли куда-то в сторону раздевалок. Ваня побрёл к остановке. Но свернул не туда, сразу заблудился. Услышал сзади шаги. За ним шли трое. Ваня пошёл быстрее. Спортсмены тоже ускорились. Даже самые плохие российские футболисты бегают лучше театральных режиссёров. Ваня остановился. Поднял с дороги камень. И сам, первый пошёл на преследователей. Те стали кружить, как гиены. Минуты три длилось это вращение. Никто не хотел умирать. На дороге показалась машина. Остановилась неподалёку. Вышла семья, таскала какие-то вещи из багажника. Футболисты приняли расслабленный вид и отступили. Пообещали, что это не конец. И ушли куда-то в сторону, в узкую поперечную улицу, где даже дороги нет, только крапива и гуси в ней.

Ваня отбросил камень. Ждать автобуса на остановке неразумно, там Ваню найдут. Звонить Олегу Борисовичу нет смысла. Пока он доедет, из Вани наделают пельменей. И он пошёл домой пешком, ориентируясь по солнцу. Два часа пути – прекрасная возможность унять нервную дрожь от неслучившейся драки. Скоро он вышел на дорогу до родных теперь Мстёр. Размеры Александровки не позволяли заблудиться надолго.

«Наберу доярок! – думал режиссёр. – Поставлю фарс. Сделаю из грубости и косолапости изюминку. То-то будет антитеза!»

На ходу легко сочинять. Сразу возникли несколько смешных сцен, где похожая на гориллу Диана беседует со спившимся Теодоро о тонкостях любви. Ваня увлёкся, даже рассмеялся своим фантазиям.

Возле знака «конец населённого пункта» его нагнала машина. Ваня сошёл на обочину. Машина вдруг затормозила, подняла пыль. Выскочили люди, Стас и ещё кто-то. Без предисловий побежали навстречу. Первый человек замахнулся, вроде бы не попал. Но земля накренилась, Ваня услышал глухие удары, понял с удивлением, что это его колотят. Успел подумать, какое счастье этот адреналин. Ещё несколько секунд ему не будет больно. Потом всё затряслось и свет погас.

Очнулся от холода. С трудом сел. Ощупал сам себя. Пинали без особой злости. Синяков будет много, но рёбра целы, органы на месте. А могли бы убить. Добрые люди, значит. Ох, Николай-чудотворец. Неисповедимы твои мероприятия.

Разбитый телефон валялся на дороге. Рядом бумажник, пустой. Идти пешком до Мстёр не хотелось. В темноте собьёт первая машина, через день найдут в кустах режиссёрское тело, убийство повесят на футболистов. Будет суд, Ирина Павловна зальёт слезами зал.

Всё-таки режиссёр – больше чем профессия. Даже сейчас, с битой мордой, Ваня сочинял сюжет и думал – как всё это лучше показать зрителю, чтобы без пафоса, но проникновенно.

Поэтому мир режиссёра если не прекрасен, то хотя бы зрелищен. Во веки веков, аминь. Футболисты же, для сравнения, в тридцать лет состарятся, вернутся к тракторам, к пятидесяти сопьются. И всю жизнь будут видеть в пахоте одну лишь пахоту.

Добрые люди, видимо, что-то Ване отбили. Часть мозга, отвечающую за уныние.

В прекрасном настроении он вернулся на остановку. Спать не хотелось. Под козырьком сидели две девицы. Летние, с голыми коленками. Шепчутся чего-то. В темноте кажутся прекрасными. Ещё месяц без секса – и Ваня женится на козе.

Он присел на уголок скамейки. Посидел, помолчал. Потом придумал читать стихи. Вслух, громко. Несоответствие текста и контекста, соединение битой рожи и поэзии рождало искусство. Ваня это остро чувствовал. Деревенские девки и режиссёр, одним словом.

Он читал Рыжего:

Когда бутылку подношу к губам…

Он читал то, от чего девицы млеют. Одна из слушательниц, впрочем, млеть не стала. Всё бубнила своё: «А он мне и говорит… А тогда я ему и говорю…».

Потом разозлилась, сказала «пойдём отсюда». Вторая ответила: «Да погоди ты».

Ваня понял, эта вторая – готова. Тогда первая встала, потребовала немедленно уйти. И матом объяснила свою позицию. Вторую звали Светкой, она захотела дослушать.

Первая ушла, а Светка осталась. Ваня в благодарность усилил тему любви. Обращался он не к соседке по скамейке, конечно, но при желании можно было всякое вообразить.

…поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне, в городке, занесённом снегом по ручку двери…

Он читал и читал. Светка слушала. В самом центре ночи, когда заснули и собаки, и сверчки, вдруг ворвалась на остановку машина, ослепила Ваню. Добивать приехали – понял Ваня. Из машины вышел Олег Борисович, заслонил собой слепящий свет. Он назвал Ваню идиотом, затолкал на заднее сиденье уверенно и нежно. Поздоровался со Светкой как с давней знакомой.

– Это кто? – спросила Светка.

– Режиссёр наш. Придурок.

Олег Борисович с фонариком осмотрел разбитую рожу театрального работника, покачал головой, но ничего не сказал. Деревенское безлюдье очень обманчиво. На самой пустой улице всё равно все видят, кто прошёл, куда, сколько у прошедшего жён и что в желудке. Невидимые наблюдатели зафиксировали каждый Ванин шаг и доложили в Мстёры. Поэтому объяснять нечего и не о чем спрашивать.

Проснулся Ваня в прекрасном настроении. Распухшую, посиневшую свою морду он нёс в администрацию с некоторой даже гордостью. Бондарев, напротив, был мрачен.

– Мы подумали и решили. Закрываем лавочку. Возвращайся в Москву, – сказал Олег Борисович. Ирина Павловна прятала распухший от слёз нос. Ей было жаль и Ваню, и театр.

– Отнюдь! – воскликнул режиссёр. – Спектаклю быть! Я понял, каким он будет! Где доярки, учителя, трактористы! Быки, поросята – всех собираем. Завтра репетиция!

Ирина Павловна сочинила объявление о начале репетиций. Первая редакция звучала так: «Уникальная возможность войти в удивительный мир театра под руководством выдающегося режиссёра».

Ваня поморщился, просил заменить слово «выдающегося». Ирина Павловна написала «гениального».

Ваня сказал, что совсем не это имел в виду. Ирина Павловна ответила, что не собирается бесконечно переписывать. Слишком много капризов для деревенского театра.

Расклеили в местах нереста интеллигенции. В фабричной конторе, в управлении молокозавода, в школе и на автобусной остановке.

Ваня предвосхищал взрыв, восторг! Московская богема сойдёт с ума, когда изящную комедию сыграют операторы комбайна и укротители доильного аппарата. Их грубость и угловатость даже следует усилить, гипертрофировать. Пусть актёры говорят топорно. Сколько новых смыслов и оттенков откроет такое решение! И как раньше в голову не приходило! Ваня не сомневался, богема оценит гротеск.

Он отказался от стихотворного повествования. В стихах надо точно в текст попадать, крестьяне могут зависнуть. Пусть говорят просто и обыденно. Ваня лично переписал пьесу на язык русской деревни эпохи конвульсий либерализма. Три дня потел. В новом виде произведение потрясало достоверностью.

На репетицию собрались десяток зевак и ни одного желающего играть. Трактористы и доярки разместились как можно дальше от сцены, готовые сбежать, если только с ними поздороваются.

– Это ничего! – сказал Ваня. – Начнём сами. Давайте почувствуем канву. Ирина Павловна будет читать женские роли, а вы, Олег Борисович, мужские.

– Не-не, я не могу.

– Бросьте. Вот текст! Это всё равно что орать на доярок, так же весело!

Бондарев упёрся, оправдывался занятостью и отсутствием таланта. Спор затягивался. Ваня плюнул. Ему хотелось поскорей начать. Он верил, что актёры будут ниспосланы в награду за муки.

Он стал читать диалог Теодоро и Тристана, отличая тоном одного от другого:

– Тристан, атас! Бежим скорей, встаём на лыжи!

– Влипли по самые гланды!

– Думаешь, она нас засекла?

– Ещё бы! Топаешь как слон! Она же не глухая!

Зал затих. Прилюдно, у всех на глазах, рождалось чудо.

– Ирина Павловна, ваш текст. Начинайте.

– Ах да. Простите. Эй вы, двое, стоять! Стоять, я сказала! Я вас запомнила! Охрана! Все сюда! Когда надо – никого! Входи кто хочешь, насилуй кого попало – никому нет дела. Я точно видела, здесь бегали двое! За что плачу? Лоботрясы! Поубиваю!

Начав более-менее тихо, Ирина Павловна мгновенно достигла эмоционального максимума. Последние слова она выкрикнула в искреннем гневе, несколько даже напугав зрителей.

– Ирина Павловна, сейчас не надо играть. Мы просто читаем! – Ваня погладил Ирину Павловну по спине успокаивающе, как взволнованную лошадь. Но актрису уже колотило. Всё невысказанное вдруг поднялось в ней. «Интересно, какова она в постели», – подумал Ваня, но сразу же себя прервал.

– Что случилось? О чём шумим? – Теперь Ваня говорил за Фабьо. Эта сонная реплика после клокотания Ирины Павловны создала комический эффект. Кто-то хихикнул. Актриса не поняла, что смешного, посмотрела в зал сердито. Зрители сочли взгляд актёрской находкой, кто-то крикнул «браво».

– Поздравляю, Фабьо, ты проснулся! Быстро собирай своих архаровцев и дуй к забору! Они не сразу перелезут! Живо! Шкуру спущу!

Начали бодро. Скоро добрались до диалога Дианы со служанками. Ваня велел Ирине Павловне оставаться Дианой, а сам стал читать реплики служанок. Анарду он показал немолодой сплетницей, Марселу – влюблённой дурочкой. Ваня заламывал руки и закатывал глаза, как положено мужчине, играющему женщин. Олег Борисович от смеха едва не падал. Ирина Павловна тоже прыскала. В разгар веселья в зал вошла та самая Светка, что на остановке слушала стихи. Кивнув присутствующим, присела в дальнем углу.

«Ага!» – подумал Ваня.

Он разошёлся. Хлопал ресницами и сам себя поглаживал по шее. И даже качал несуществующей грудью. Он говорил от имени Марселы:

– Наконец-то! Извелась уже! Три дня без тебя, зачем бог дал мне губы, с такими паузами во встречах! Ну давай же, скорей поцелуй свою радость! Радость – это я на всякий случай. Вдруг ты забыл!

Ваня игриво хихикнул. Зал не дышал, Светка забыла моргать. Вдруг Ваня отложил пьесу и твёрдо пошёл к Светке. Молча. Глядя прямо в глаза. Он взял девушку за руку и потащил на сцену. Светка следовала покорно. Она получила текст, открытый на двадцать первом явлении. Ваня велел читать.

– Надеюсь, ты не как в прошлый раз, на секундочку забежал и смылся? – спросила Светка.

– Я забежал на всю ночь, но пробежит она быстрей секундочки, – ответил режиссёр, – так что не тянем. Начинаем расстёгивать твою сбрую! Помню, это было непросто.

Светка поверила и обомлела.

– Читай! – напомнил Ваня.

Светка потерялась в тексте, выхватила случайный кусок:

– Он клёвый! За ним все бабы бегают! Образование опять же…

Ваня помог найти нужное место, чем косвенно подтвердил ценность образования. Повествование дошло до места, в котором Марсела прознала о планах хозяйки обвенчать её с любимым. Диалог заканчивался пылким объяснением:

Светка:

– Ты приготовил мне кольцо?

– Разумеется!

– Так давай же!

– Это кольцо объятий!

– Нет, такое не годится! Нужен драгоценный металл и красивый камушек!

– Ты отвергаешь меня? Мы не женимся?

– Вот ещё!

Светка остановилась:

– Тут написано «Теодоро целует Марселу».

– Ну, раз написано… – сказал Ваня. И поцеловал Светку в губы. Недолго, но крепко. Девушка в поцелуе ответила, потому что хоть, она и актриса, губы у неё совсем не бутафорские. И чувства тоже.

Ваня рассмеялся, объявил репетицию оконченной. Ирина Павловна и Бондарев зааплодировали. Все были слегка влюблены друг в друга. Нехватка актёров, как и прочего – декораций, освещения, костюмов, – никого теперь не волновала.

Тем же вечером Ирина Павловна призналась подругам, что театр – это чудо. Волшебный, удивительный мир. Режиссёр – гений. С таким запросто удастся покорить Париж и Лондон. С таким трудом заманили его в Мстёры! Он согласился, когда увидел Ирину Павловну. До этого отказывался.

Подруги усомнились. Такой режиссёрище, избалованный красотками из телевизора, чтобы увлёкся деревенской администраторшей? Разве, может, Ирина ворожила в полночь на веточках осины. Против этого средства никто не устоит. Только заговоренные осиновые веточки одни и могут противостоять очарованию обнажённых актрис Климовой и Гусевой.

Подруги стали вспоминать всех красивых актрис, потом их мужей и подробности разводов. Ирина Павловна с трудом вернула внимание к своей персоне. Она рассказала, что билась за честь в липких лапах режиссёра, с трудом устояла. Всё это происходило в сенях бабы Нины.

– Ладно врать-то! – сказала первая подруга.

– Там скорей он боролся за свою честь! – хохотнула вторая.

– Спросите у Нинки. В первый же день, как Иван Сергеевич сюда приехали, мы пошли ужинать, и он мне такой ангажемент в прихожей устроил…

– Пьяный был?

– Да какая разница!

– Большая разница. Если пьяный, то может быть и правда. А если трезвый – то разве что маньяк.

Прозвучал ряд историй из интернета об извращённых нравах в артистической среде.

– Да почему маньяк сразу!

– Значит, пьяный!

– Он не пьёт вообще!

– Что значит «не пьёт»? У него что, рта нет?

– Ему доктор запретил.

Подругам стало жаль режиссёра. И ещё, очень хотелось чуда, в котором столичный хлыщ потеряет голову от Ирины Павловны, а значит, и у подруг есть шанс. Они взяли – и поверили.

– Как сама думаешь, что он в тебе нашёл?

– Я настоящая женщина. Не какая-нибудь креветка московская.

– Ну и что теперь?

– Он, конечно, звал уехать с ним. Но не судьба. Я за ним не поеду. А он тут не сможет.

Администраторша вздохнула. В голове её пронеслась непрожитая богемная жизнь.

На каждую следующую репетицию приходило всё больше зрителей. Многочисленные подруги Ирины Павловны пришли. Бригадир плотников-строителей Степаныч со товарищи. Ему тоже сунули сценарий. Авось, проснётся творческая жилка.

Третью репетицию Ваня начал с лекции о европейском искусстве XVII века. Он хотел рассказать о живописи, которую, в отличие от драматургии, точно все видели. Режиссёр сказал:

– Творческий феномен Эль Греко возник в среде древнего вырождающегося кастильского дворянства и фанатичного монашества. В работах мастера много мистики, экзальтированности, исступления, а также ложной патетики и изломанности. Эти свойства позволяют приписывать творчество художника к маньеристическому направлению…

Тут плотник Степаныч слегка всхрапнул. Хрюк из зала точно отражал отношение собравшихся к творчеству Эль Греко.

Ваня отложил живопись. Решил разобрать мотивацию героев. Вот Диана. Сначала позавидовала Марселе, потом влюбилась. Запрет на любовь с прислугой, каковым являлся Теодоро, лишь распалил сердце хищницы.

В зале возник ряд вопросов. Какие правила любви существовали в Неаполе XVII века, летом, на свежем воздухе? Там же большая территория? Почему героиня не пошла в кусты, не повалила Теодоро под сирень? Он человек подневольный. Если хозяйка прикажет, может быть неугомонным, мужественным и даже агрессивным.

Потом, почему Теодоро сам такой нерешительный? Госпожа включила зелёный свет, можно ехать. Этот же мычит чего-то, пишет письма. В Мстёрах его поведение вызывает подозрения. Или гей, или проблемы с потенцией.

– А вы сами как думаете? Почему оба любят, но боятся друг к другу прикоснуться? – спросил Ваня, имея наготове объяснения «трепет нежности», «неверие в возможность счастья».

– Обычная жестокость судьбы. Двое хотят быть вместе, но не могут, – сказала Ирина Павловна. Она хорошо знала, о чём говорит.

– А я считаю, он тугодум. Теодоро не видит, в чём его счастье, – сказала Света из Александровки, твёрдо глядя на Ваню.

Ваня остановил поток версий.

– Нет же. В Италии XVII века родовая честь дороже жизни. Диана, опасаясь разоблачения, допускает мысль об убийстве Тристана, а чуть ранее и самого Теодоро. И его же самого об этом спрашивает, когда секретарь предлагает втихую удовлетворить страсть.

– Где это было… А, вот: «Что ж мне, тут везде раздеваться, а лицо в маске. Грохнуть его как-то логичнее… Не так глупо». Её тоже раздражает нерешительность Теодоро. Вот она говорит о себе и о нём в третьем лице, когда просит написать письмо: «Он понятия не имеет, что в него влюбилась такая, как она! Да и скажи ему – не поверит!» Диана в наших масштабах как бы вдова олигарха, а он – что-то вроде бухгалтера.

– А кто, кстати, будет играть Диану? – перебила Ирина Павловна.

– Постараемся, чтобы это была женщина, – отшутился Ваня.

Тут в зал вошли какие-то нахалы. По жестам и тону понятно было, это противники театрального искусства. Они выпили для храбрости и пришли бить режиссёра. Если бы не бабы, Ваня получил бы сразу. Просто никто, ни один хулиган, не смеет пренебречь боевым визгом женщин нечерноземья. К тому же на стороне режиссёра Бондарев и Степаныч. Чувствуя себя в относительной безопасности, Ваня назвал вошедших молодыми людьми, спросил, чего бы им хотелось. Гопники покраснели от гнева и увеличились в размерах.

– Ванечка, это ко мне, – сказала Света. Она сбежала со сцены и что-то стала выговаривать самому страшному. Тот мямлил что-то и косился на Ивана.

– Какой хахаль? – горячо шептала Светка. – Это режиссёр наш, Иван Сергеевич! – И потом звонко, в сторону сцены: – Простите Иван Сергеевич! Они уже уходят! Это мои знакомые.

– Зачем же уходить! Пригласите знакомых сюда! Нам нужны горячие хлопцы призывного возраста!

Так в спектакле появился механизатор Фабьо, он же Пётр, Светкин парень.

– Послушай, так нельзя, – говорил Бондарев после репетиции. – Половина актёров из Александровки.

– Да хоть с Марса! Они молодые, красивые! Спектакль оживает!

– А вдруг они шпионы! Диверсанты!

Ваня был политически безграмотен и потому безмятежен. Только смеялся в ответ. Тогда, во спасение Родины, Бондарев предложил себя на роль Тристана.

– Нам таких жертв не надо, – сказал Ваня. И назначил быть Тристаном Колю, друга Пети.

Известие об успехах театра обгоняло эти самые успехи.

– Пора двери запирать. Валят и валят, – ворчала Ирина Павловна.

К десятой репетиции многие актёры настолько расслабились, что смогли уже ходить по сцене, сгибая ноги в коленях. Сам Ваня, ставя сверхзадачу, не стеснялся уже использовать мат, – так выходило короче и доходчивей. И тут пришла Люба. Та самая. Аж скулы свело от её красоты. Ваня отвернулся, но было поздно. Он умер мгновенно. Старался не смотреть, не помнить. Но думал только, зачем она пришла и что будет, когда она уйдёт. Света крикнула:

– Любка! Иди к нам!

Люба молодец, не стала кокетничать. Зарделась чуть-чуть, как королева, и поднялась на сцену. Ваня протянул ей сценарий, взглядом показал – читай.

Люба расколола коллектив. «Отлично! – думал Ваня. – Настоящий театр! Ещё друг друга не жалят, но направление верное!»

Местные, артисты-аборигены, роптали на засилье понаехавших. Говорили «понабрал беспризорников». Любка и Светка на должностях Дианы и Марселы стали поводом для бунта. Ирина Павловна требовала ограничить трудовую миграцию. Подбивала организовать профсоюз. Наговорили друг другу много интересного.

– Театр не место для интриг! – врал Иван Сергеевич. – Мы создаём мистерию, таинство! Наш театр не хоровод по национальному признаку! Лопе де Вега не принадлежит одним только Мстёрам! Искусство выше границ колхоза!

Ему кричали:

– Позор!

Ваня выбегал и хлопал дверью. Он знал, что имеет право, как режиссёр, закатить истерику с визгом. И знал теперь, зачем другие режиссёры визжат раз в неделю. Потому что иначе не объяснить. Ваня снова вбегал, кричал, что он тут царь, бог и даже больше. Что несогласные могут идти играть Деда Мороза на утренниках. Или ставить Шекспира у себя в коровнике. Но пока Ваня режиссёр, всё будет, как он скажет. Потому что театр – это диктатура, тоталитаризм и деспотия!

Бондарев ворчал:

– Иван Сергеевич, ты пойми. Ты уедешь, а мне с этими бабами ещё жить.

– А ты хочешь жить как мужик или как тоже баба?

Мэр пыхтел, топтался, потом шёл и орал на труппу. Угрожал оставить на зиму без дров, не очень страшно. Женщины переходили на молчаливую вражду, потому что надо все виды вражды попробовать.

Вдруг привезли декорации. Развернули длинный рулон. Оказалось, это задник для сцены с итальянским пейзажем.

На фоне дворца XVII века по морю нёсся катер на подводных крыльях. Ваня лично закрашивал его голубым фломастером.

Привезли также фанерные вазы, колонну, макет камина и гипсовую бабу без одежды. Бондарев сказал, какие всё-таки итальянки красивые!

Остро встал вопрос главного героя. Люба должна влюбиться правдоподобно. Но все кандидаты рядом с ней казались валенками. Аккуратно взвесив все перспективы, Ваня решил играть Теодоро сам. Временно. Пока не появится достойный, изящный, с умным взглядом и аристократическими манерами крестьянин. Покуда таковой не сыскался, Ваня мог говорить Любе всё то, на что в жизни не решился бы.

Коля-Тристан однажды пришёл на репетицию пьяным, его тут же уволили.

Ваня подошёл и обнял Олега Борисовича. И сказал:

– Очень надо. За Родину, за Мстёры, против Александровки!

Бондарев бросил кепку оземь, сказал ругательство и взял текст пьесы.

Пустились репетировать с самого начала. Первое явление.

Ваня и Бондарев выбежали на сцену, прикрывая лица воображаемыми плащами. Сказали нужный текст, потом Ваня побежал прочь, а Бондарев почему-то окаменел. Пришлось возвращаться и тащить его силой.

Диана должна была выбежать тут же, в тревоге и волнении, на ходу запахивая халат. Она как бы только что спала. Походки, выражающей тревогу, у Любы не нашлось. Она вышла не спеша, вульгарно покачивая бёдрами. Заговорила голосом развратной старшеклассницы.

«Это безнадёжно. Талант не просто нулевой. Он с отрицательным минусом», – подумал Ваня. Он сказал:

– Любочка. Тут нужна тревога. И одновременно надменность. К тому же тебе, по роли, за тридцать. Ты вдова. Графиня, хозяйка дворца. Проснулась от того, что по дому бегают разбойники. Тебе страшно, но честь не позволяет показать страх. Что ты обычно делаешь, когда по дому бегают разбойники?

Ваня знал ответ. Люба скинула бы халат и тем обезвредила бы всех. Обездвижила, заставила окаменеть, вынудила мечтать о свадьбе. Ванин интерес базировался на тех же постулатах, усиленных трёхмесячным воздержанием.

– Ну, я залезу под кровать. Ружьё достану, – пожала плечами Люба.

Она не умела тревожиться. Тогда Ваня показал как надо. Он выскочил из-за кулис, крикнул в пустоту взволнованно и в то же время надменно:

– Эй вы, двое, стоять! Стоять, я сказала! Я вас запомнила! Охрана! Все сюда!!.

Потом он метался, закрывал лицо ладонями. В нескольких строках Ваня успел пережить гнев, недоумение, тревогу и крайнее разочарование своей судьбой. Последнее, при взгляде на Любу, далось особенно легко.

Люба попыталась. Стало ещё хуже. Теперь она играла проститутку, которой не заплатили. Подвывала и махала кулаком. Ваня подумал: «Да пропади оно пропадом!» Как режиссёр, он обязан был объяснить эмоцию персонажа. Но если актриса тупа и всё на свете изображает вилянием зада – пусть так и будет. Нельзя умирать из-за такой мелочи, как театральный провал.

Разговор Дианы со слугами дался лучше. Ваня похвалил актёров.

– Эта сцена показывает зрителю, что Диана – знатная особа с мерзким характером. Вы все прекрасно соответствуете своим героям. Идём дальше.

– Мне добавить страсти? Моя героиня тут ругается.

– Нет-нет. У аристократок принято ругаться ледяным тоном. Не следует орать на слуг, так чтобы зрители писались.

Люба кивнула. Но не сдержалась и так отчитала Степаныча-Оттавио, что тот обиделся. Пришлось его уговаривать, объяснять, что Люба играет злую женщину, а в жизни она Степаныча уважает и даже помнит, что он плотник.

Вторая удача – диалог Дианы со служанкой Анардой. Люба против Ирины Павловны. Александровка против Мстёр. Воздух трещал от напряжения. В темноте обе актрисы светились бы синим. Все эти молнии и искры придавали сцене достоверности.

Всю любовную терминологию ренессанса Ваня передал современным, сельскохозяйственным языком. В его изложении Диана спрашивает Марселу:

– И как же он тебе признавался в любви?

Светка очень правдоподобно закатывала глаза в ответ:

– Он сказал – ну у тебя и глазища, чисто сапфиры. Ещё он считает, что у меня самые красивые в Неаполе ноги. Он три дня не мог уснуть после первой нашей прогулки. И ещё обещал утопиться, если я ему изменю. И украл у меня серёжку, на память.

Это был очень вольный пересказ оригинального текста. Поначалу Ваня стеснялся так глубоко вторгаться в исходник, но скоро почувствовал, чем бесстыдней – тем лучше. Фарс должен быть наглым и откровенным. Иначе богема не поймёт.

– И шлёпнул меня по заду, паразит! – закончила Светка монолог. Повисла пауза. Все смотрели на Светку. Потом на Ваню. И снова на Светку.

– Очень хорошо, продолжаем! – очнулся режиссёр, но было поздно. И хоть Ваня хвалил потом Светку за талант перевоплощения, зрителей не проведёшь. В следующей сцене Марсела мечтала о свадьбе и медовом месяце с Ваней-Теодоро. Её реальный сожитель Пётр, он же Фабьо, стал сопеть. Ему всё меньше нравилась европейская драматургия XVI века. Через минуту Тристан и Теодоро со смехом вспоминали, как ловко сбежали из дворца. Теодоро говорил:

– Я бы заколол его как кролика! Даже жаль, что он не погнался. Отличный был бы шашлык!

– Кого бы ты заколол? – вскочил Пётр. – Ты пробуй! Давай! Иди сюда!

И назвал Ваню козлом. К нему набежали женщины, повисли на плечах. Говорили: Петька, ты совсем уже. Купился! Это же театр, дурик!

Пётр выходил курить в сирень, потом вернулся и обещал помнить об условности сценического мира. Просил прощения за козла. Так Светка получила карт-бланш на чувства.

Ваня с раздражением отмечал, что любовных сцен с Марселой многовато. Ему хотелось бы того же с Любой. Зрители, наоборот, с нетерпением ждали, когда же Марсела возьмётся за своё. В очередном фрагменте она подошла ближе, чем требовал сюжет. Прижалась. Опустила глаза и сказала просто:

– Ты такой хорошенький! Красивый! Женись на мне, а? Деточек заведём. У нас были бы красивые детки. Я готовлю вкусно. Весь Неаполь бы нам завидовал. Ты же сам этого хочешь! Просто кивни!

Очень легко было вообразить, будто между Светкой и режиссёром происходит что-то помимо театра. Как не верить синим Светкиным прожекторам?

– Ни хрена себе! – раздалось в тишине. Это Степаныч, тонко чувствующий правду, высказался за всех.

– Марлен Дитрих не смогла бы лучше сыграть! – похвалил режиссёр. – Перерыв!

Бондарев подошёл, пожал руку.

– Спасибо, Ваня. Это было сильно. Спектакль потрясающий! Четыреста лет пьесе, а будто про нас написано.

– Если Петя меня зарежет, сходство эпох станет ещё заметней.

– Не зарежет. Он же не грузин с кинжалом. К тому же у него ружьё есть. В прошлом году вот такого кабана завалил.

Бондарев сделал жест, обозначающий много еды.

– Олег Борисович, ты неделю назад показывал щуку таким же движением.

– Возможно.

– А меня будешь так же показывать? «Вот такого режиссёра застрелили?»

Бондарев отмахнулся:

– Не, до такого не дойдёт. Наверно. Вряд ли. Он же не дурак. То есть дурак, конечно, но не настолько. А даже если и настолько? Пройти через всю деревню с ружьём – бабы раньше вой поднимут. Если что, у нас кладбище красивое. Мы тебе место под берёзой отведём, с видом на реку.

Бондарев похлопал режиссёра по плечу и пошёл по своим делам. Очень, очень странное чувство юмора у чиновников в русской глубинке.

На всякий случай Ваня решил прикрутить раздачу любовных намёков. Адюльтеры в театре – обычное дело. Многие актёры сами разжигают в себе страсть для достоверности. А потом гасят. Их этому в институте учили. Но тут деревня, всё по-настоящему. С этими Светками, Петьками одно лишнее слово – и комедия станет трагедией.

В деревне мало культурных событий. Вот список всех мероприятий за весь июнь:

1. Мужики пошли купаться, утопили трактор. Население ходило смотреть, как кабина торчит из воды. Перфоманс, модернизм.

2. Баба Лида и баба Рая ходили ругаться на площади. В солнечный тихий день слышно было на всей территории посёлка. Акцию следует признать частным случаем литературного салона. Участницы продемонстрировали потрясающее владение словом.

И всё! При такой аскезе неудивительно, что театр стал живительным родником светской жизни. Недовольный наплывом зрителей, Олег Борисович велел запирать двери клуба на время репетиций. Сказал «невозможно работать, ползают туда-сюда». Население ломало двери, лезло в окна. Кричали «все на штурм Бастилии!». Пригрозили спалить клуб вместе с содержимым. Ваня сказал – открой. Наш народ в любви краёв не видит, может и прибить.

На сцене тоже кипели страсти. Ирина Павловна совсем взъелась на Любу. Всякую поэтическую реплику заканчивала словами «понабирают всяких» или «припёрлась, командирша».

Петька пересказывал сюжет своими словами, иногда меняя смысл на обратный. Когда подсказывали из зала – угрожал мордобоем.

Но самый яркий из побочных сюжетов создала Светка. Она совращала режиссёра, нагло прикрываясь ролью. Зрители признавали, что ничего интересней театра в их жизни не случалось. Все ставили Светке пять баллов за темперамент и ноль за совесть.

Плотник Степаныч оттащил Ваню в сторону.

– Слушай, так нельзя. Она же осатанела! Надо её остудить.

– Как? Из шланга поливать?

– Не знаю. Сделай что-нибудь. Замужняя же баба!

– Как замужняя?

– Петя её муж! И он здоровый такой. Сорвёт кукушку, развеет тебя по округе без всякой кремации!

– Зато какой резонанс будет! Какой успех! Убийство в театре! Актёры не сошлись в трактовке сверхзадачи!

После репетиции Светка позвала Ваню на семейный ужин. Сказала:

– Мы с Петей будем рады! Правда, Петя?

Петя кивнул. Это значило, он не прочь поужинать Ваней. Повода отказать не было. Ваня пожалел, что дома его не ждут недоенные поросята. Просто стоял и моргал. Его спасла Люба. Она сказала «всем пока», махнула рукой, пошла… и вдруг оступилась, охнула, ухватилась за Ваню, чуть не упала. И заойкала, скривилась.

Все забегали:

– Что, Люба? Что?

– Ногу подвернула!

– Очень больно?

– Да ну что вы, пустяки, – сказала Люба предсмертным голосом.

Мужчины по очереди осмотрели Любину ногу. Некоторые по два раза. Внешних повреждений не было. Отличная нога. Но где-то внутри себя нога представляла собой крошево и месиво, судя по стонам.

– Надо же, точно как в пьесе. Но ты же не специально упала на Теодоро? – спросила Светка.

Взгляды лучших подруг скрестились, синие глаза встретились с карими, Ване послышался характерный звон дуэльных шпаг.

Света предложила Любе допрыгать на здоровой ноге до бабушки, живущей не так уж далеко. Но Любе непременно, обязательно нужно было в Александровку. Она приехала на велосипеде и сама назад не доедет. Не обращая внимания на предложения автовладельцев, Люба сказала:

– А пусть меня Иван Сергеевич на раме отвезёт! Сможете, Иван Сергеевич?

Делать нечего, Ваня режиссёр, а значит, отвечает за здоровье артистов. Он развёл руками, показывая, что вынужден променять ужин с убийством на променад с ведущей красавицей театра.

Люба уселась на раму с редкой для умирающего ловкостью. Ваня взгромоздился в седло. Сказал:

– Мне даже полезно! Знаете, сколько Билли Уайлдер мучился с Мерилин Монро?

Никто не знал, кто такой Билли Уайлдер.

– Ну, фильм «В джазе только девушки». Во время съёмок с Мерилин всё время что-то случалось. И режиссёр чуть не на руках таскал героиню по всяким психиатрам. А мне всего лишь десять километров на велосипеде!

Им помогли тронуться. Придали импульс, бежали рядом, оценивая способность поддерживать равновесие. Одна лишь Светка не помогала. Она топнула ногой, рявкнула на Петечку и пошла прочь.

В детстве велосипед дарил чувство полёта. Теперь же Ваня вспомнил, что такое второе дыхание, чем оно отличается от третьего и пятого и как заставить ноги продолжать движение. На подъёмах Ваня спешивался и тащил велосипед за уши, как упрямого ослика. Он говорил, что специально не спешит, тянет время, потому что Люба приятная попутчица. А сопит от смущения. Также стараясь быть приятной, Люба рассказала историю своего рода, начавшегося от преступной страсти молодого графа к селянке невероятной красоты. Это было в XIX веке. Обещала показать фото бабушки.

В истории с графом слышался намёк. Но Ваня хотел только дотащить артистку вместе с проклятым её транспортом, а потом тихо умереть в кустах. И намёков не слышал.

В Александровке Люба спрыгнула с велосипеда. Боль прошла чудесным образом. Не настолько, чтобы не ойкать, конечно. Но достаточно, чтобы ходить.

Режиссёр и артистка покружили по тёмным улицам. Несмотря на травму Любе захотелось погулять.

Её дом похож на торт. Белый, круглый, башни, розы, вензеля.

– Я здесь живу, – сказала Люба просто. Будто обычное дело жить в кондитерском изделии.

– Поздравляю, – сказал Ваня.

Люба прислонилась спиной к забору, посмотрела на звёзды. Стало видно, какая красивая у Любы шея. Женщины в сумерках не стесняются выразительных поз.

– Непременно покажи ногу врачу. И позвони. Я буду ждать, – велел Ваня. Он не приближался к Любе. Судя по горящим окнам дома, в нескольких метрах от режиссёра находился отец артистки, возможно, вооружённый.

Просто Любе двадцать лет. Она знает традиции деревенского лета. После прогулки должен быть поцелуй. Люба видела, как Светка от общения с Ваней потеряла рассудок и тормозную систему. Что-то же в нём есть, если так накрыло?

Ваня старательно не замечал контекста. Мямлил о проблематике театра в Европе и в мире вообще. Любе надоело ждать. Быстро шагнув навстречу, она обожгла парня поцелуем, как она сама считала. Ваня отметил, что техника деревенского поцелуя отличается от столичной.

Он сказал:

– Прекрасно! Точно так и надо сыграть в третьем акте. Потом я тебя коснусь и скажу: «Я не просто уплываю в Испанию, я вырываю сердце из груди. Нас разделит море, его холод вылечит ожоги, оставленные любовью. Но главное – ваша честь будет спасена…»

Открыв возможность списывать непотребство на репетицию, Ваня заработал второй поцелуй.

– Это лучшая часть спектакля, – признался он. – А теперь я хочу выпросить твой велосипед.

– На пямять об этом вечере?

– И это тоже. Но в основном, чтобы доехать до дома.

Люба рассмеялась, блеснула зубками.

– Пойдём.

– К папе? Я, признаться, ещё хотел бы пожить…

– Переночуешь на сеновале. Но утром не выходи, пока папа не уйдёт. Иначе скандал будет. И ещё у нас собака во дворе. Мы её, конечно, кормим. Но она любит кости, с твоей фигурой это большая угроза.

Люба потащила Ваню за калитку. Мимо дома-торта, мимо сараев, к большому, тёмному – Ваня назвал бы это амбаром – непонятному строению.

– А как я узнаю, что папа ушёл? Надо следить за двором сквозь щели?

– Жди. Я утром приду. Полезай.

Ваня ждал третьего поцелуя на сеновале. Даже как-то неловко потянулся. Ничего не получил. Люба хмыкнула и ушла. Тонко чувствует. Из таких хорошие актрисы получаются.

«Как можно в этом спать!» – подумал режиссёр. Со всех сторон кололось и шуршало. И привкус пыли.

«Ни за что не засну!»

И мгновенно уснул.

Утром заскрипела лестница, над краем сенного облака взошла Люба.

– Доброе утро, Люба. Скажи, как тебе удаётся выглядеть на пятьдесят килограммов, а лестницей скрипеть на восемьдесят семь?

– Хочешь вилы в бок на завтрак?

Люба принесла кофе и бутерброды.

– Не по-нашему, не по-деревенски как-то. А где молоко в крынке с запахом живой коровы? Где тёплый помидор? Где колючий огурец? Где куриные яйца размером с капусту?

– Молоко в корове. Яйца в курице. Если пойдёшь добывать, возьми на нас тоже.

Утренняя Люба без макияжа и без одежды практически. Вообще, русской деревне очень к лицу джинсовые шорты. Вид на них делает список блюд несущественным. Главное в таком завтраке – виды!

– Как твоя ножка, Люба?

– Ужасно болит.

– Можно я на неё подую? Первейшее средство при ужасных травмах.

– Подуй, чего ж.

– Какая была, левая или правая?

– Да я и не помню уже.

– Для верности подую на обе.

Ваня знал, что переживает сейчас мечту всех мужчин мира.

– А Стас – твой парень?

– Многие так думают.

Остальное Ваня должен сам угадать. Женщины считают загадочность сексуальной. На деле бесит – и всё.

На следующей репетиции Ваня запретил поцелуи. Сказал, потом объясню.

Самодур! – решил народ. Как можно выбрасывать из драматургии самое интересное! Но роптать побоялись.

Все знали: Ваня увёз Любу в ночь, а вернулся на следующий день к обеду. И Люба знала, что все знают. А что она ночевала дома и Любин папа не отрубил Ване голову – ничего не значит. С точки зрения народа они прелюбодеи. И запрет на поцелуи значит только, что репетиции проходят где-то в сирени.

Больше всех за Ваню с Любой радовался Петя. Теперь из него получался отличный Фабьо, – туповатый, алчущий Марселу. Петя стал вдруг попадать в текст. Светка, напротив, испортилась. Вместо нежности зло фыркала.

– Я вижу, как ты пялишься на хозяйку! Задница графини, не иначе, светится в темноте!

– Что за глупости?

– А чем ещё она лучше моей? Что ещё могли в ней изменить шесть веков родовитых предков? Ясно, светится! – язвила Светка.

– Не ревнуй, Марсела. В конце концов, у тебя есть Фабьо. А я не хочу расстраивать графиню.

Светка в гневе выскакивала вон, тут же возвращалась. Ваня говорил как ни в чём не бывало:

– Светочка, не переигрывай. Во время пьесы надо оставаться на сцене.

Средневековая драматургия вплелась в реальную жизнь не только у главных героев. Бондарев вдруг стал подавать руку Ирине Павловне, сходящей с крыльца. Сама Ирина Павловна обнаружила балетную осанку и научилась разговаривать тихо, чуть прикрыв глаза.

Даже зрители, смотревшие представление в десятый раз, прекращали бормотать и начинали изъясняться. Вместо прежнего «вчера, как дурик, до трёх таращил пешки в телевизор», говорили «не знаю, право, смогу ли я уснуть, ночь такая душная».

Мальчишки фехтовали на лозинах в соответствии с характерами персонажей. Победитель присваивал себе имя Теодоро. Проигравший бывал разжалован до Фабьо.

– Теодоро не может хорошо фехтовать! Он мастер только по бабам шастать! – кричал проигравший.

Так Ваня узнал, что в деревне у него есть недоброжелатели.

Ваня объяснял эмоции, учил проговаривать текст без трагических рыданий.

– Нет, Любочка, читай медленно и обыденно. Будто картошку чистишь. Эмоцию не надо играть. Будь собой. Представь, что это происходит в твоей жизни. Вот Диана любит, а вот сомневается. (Он всё показывал на себе.) Вот Фабьо не верит Марселе, потом верит, потом понял, что его надувают. Понятно?

Даже плотник Степаныч понимал.

Одна лишь Светка играла сплошную ярость. Её спасало то, что у красивых дев даже ярость бесподобна.

– Я не понимаю! – пыхтела девушка. – Объясните мне отдельно! После репетиции! Хотите, я к вам домой приду?

– Нет. Есть режиссёрское правило не брать работу на дом.

– Даже если это симпатичная девушка?

– Особенно, если это симпатичная девушка.

– Тогда приходите к реке.

– Я плавать не умею. А зная вашего мужа, могу ожидать купания. Причём под водой и на большие расстояния.

Однажды Ваня сократил репетицию, всех отпустил. Оставил только трёх механизаторов, игравших свиту графа Лудовико. Актёрам следовало понять, как играть трезвых слуг в пьяном виде. Трезвыми по вечерам механизаторы не бывали по неотвратимым физиологическим причинам.

Светка ушла кормить Петю ужином, сказала «скоро вернусь». Ваня отчихвостил механизаторов, распрощался. И тут вернулась Светка. Оглянуться не успел, как остался с ней наедине.

– Ну расскажи мне про театр. Мне это очень надо.

– Света. Есть несколько актёрских систем. Не буду все пересказывать, опишу только нужные приёмы.

– Ты считаешь меня бесталанной? Скажи честно!

– Нет, Света. У тебя отлично получается. Ты прекрасная актриса, в будущем. Яркая, фактурная, с харизмой. И конечно, твои синие глаза видны с последнего ряда. Для многих ты самая красивая в нашем спектакле.

– Я нравлюсь тебе?

– Нравишься как актриса. Не перебивай. Просто тебе не хватает опыта. Темперамент подводит.

– Я так и знала. Ты связался с Любкой, чтобы не думать обо мне!

– Света, не отвлекайся! Мы говорим о пьесе!

– Дурачок. Зачем ты отрицаешь очевидное? Если боишься невзаимности, то напрасно. Ты мне тоже очень нравишься. Просто ты слабохарактерный!

– Света, ты меня не слышишь. Соберись, Света.

– Я-то тебя слышу и понимаю. Ты говоришь одно, а думаешь совсем, совсем другое.

– Света, дорогая…

– Вот сейчас, ты же не хочешь говорить «дорогая». Ты хочешь сказать «любимая». Зачем ты мучишь себя и меня? Ведь я помню те стихи на остановке! Ты их читал мне одной!

– Света!

– Если ты боишься Петю, то зря. Я с ним разведусь – он даже не пикнет. Он и в любви-то не разбирается.

В Светкиных глазах поднималось цунами безумия. Она подошла близко и взяла Ванино лицо в ладони, принуждая смотреть в глаза. Ваня боялся быть грубым, поэтому не вырывался. Он просто сказал:

– Света, я тебя не люблю. И не полюблю никогда.

– Зачем ты врёшь! Ты делаешь больно нам обоим!

Света прижалась к Ване вся. Как-то ввинтилась в его объятия.

– Да отойди ты от меня, глупая корова!

Вдруг дверь открылась. На пороге стоял Петя. Яблоня за его спиной казалась ветвистыми Петиными рогами. Света вдруг завизжала:

– Петя! Спаси! Он меня лапает! Эта сволочь московская! Свинья!

Света отпрыгнула, как-то жалко прикрыла грудь, будто на ней разорвали рубашку. Петя взревел и бросился вперёд. Ваня побежал прочь по лавкам, через сцену, как мог быстро. Добежал до стены, увернулся от большого кулака, побежал назад. Светка визжала и бросала в Ваню реквизит. Был тяжёлый миг, Петя схватил режиссёра за рубаху. Светка метнула стул, попала в мужа. Муж упал, рубаха треснула.

«Д’Артаньян, я стреляла не в вас! Я стреляла в вашу лошадь», – всплыло в голове. Ваня ударил всеми четырьмя копытами и выскочил на улицу.

Ужас не в том, что Светка дура, а в том, что нужно было вырвать ей язык.

Следующим утром на Ваню косо смотрела продавщица Лидия. Баба Нина хмыкнула:

– Ну и гусь!

Доярки здоровались сквозь зубы, без улыбки. Все уже знали, Теодоро пытался изнасиловать Марселу. Никому в голову не приходило, что могло быть наоборот. По деревенским правилам жертва харассмента тот, кто громче визжит. А кто молчит – тот маньяк и терпила.

Ваня пошёл за советом в администрацию. Ирина Павловна фыркнула и вышла, хлопнув дверью. Бондарев развёл руками.

– Ты же знаешь, как работает женская пропагандистская машина. Я-то тебе верю. Но даже если ты был без сознания, всё равно теперь насильник.

– Правильно я понял: чтобы смыть пятно позора, надо побежать к реке и утопиться?

– Хороший способ. Только спектакль сначала доделай.

– А как же молва? Они ж меня сожрут!

– Ваня, скажи честно, что там было на самом деле?

– Пришла Светка. Потребовала признать, что я её люблю.

– Похоже на неё. Дальше.

– Я стал юлить.

– Как именно?

– Не помню. Возможно, обозвал её коровой.

– По сути верно, но стратегически ошибочно.

– Потом Светка на меня прыгнула.

– И ты…?

– И я ничего. Отпихивался.

– А вот это зря. Надо было целовать. Всё равно получишь по хребту, было бы хотя бы за что.

– Но она хотела замуж.

– Это проходит. Мудрые люди в таких случаях тянут время.

– Куда тянуть? Посреди процесса входит Петя – и за мной.

– Голова и ноги целы, значит, не догнал.

– Чудом ушёл! Бегал по огородам, потом пошёл домой, и вот настало это чудесное утро, где все меня ненавидят.

– Обычное дело. Каждый житель деревни хотя бы раз бывает ненавидим всей деревней.

– Но вы можете как-то повлиять? Повелеть заткнуться? Приказ какой-то издать?

Ваня изобразил машинистку, печатающую на машинке.

– Как это?

– Мне нужна рекламная компания по восстановлению имиджа.

– Нет. Переорать баб невозможно. Они – богини пиара.

– Олег Борисович, вы же знаете местную социологию. Посоветуйте что-нибудь, помимо суицида.

– По опыту прежних любовных скандалов скажу – тебе надо стать мужиком.

– А сейчас я кто?

– Режиссёр из Москвы.

– Обидно.

– Включи мачо. Сделай вид, что тебя захлестнули гормоны, что ты над ними не властен.

– И тогда меня простят?

– Ты удивишься, но – да! У нас есть один комбайнёр, его бабы за версту обходят. Он всех лапает. Просто люди знают, Володька дурной, но добрый. Хлещут по морде, но зла не держат. Наоборот, даже обижаются, если Володька не лапает. Я что ж для тебя, не женщина, – говорят. – Бондарев очень похоже изобразил обиженную доярку. Месяц на сцене не прошёл даром.

– Да сядь ты, мелькаешь!

Ваня, бегавший по кабинету, сел и стал похож на испуганную белку.

– Вот видишь! А будь ты мужиком, ты бы рявкнул в ответ.

Ваня встал, задумался.

– Возможно. А знаешь, что, Олег Борисович?

– Что?

– А пошёл ты в жопу! И ты, и твой театр! И бабы твои придурошные! И вся твоя дурацкая Клязьма!

Каждое предложение Ваня подкреплял рубящим взмахом, лицо его покраснело, воротник лопнул. Он будто подрос и стал шире.

«Ого», – подумал Олег Борисович.

Так же мгновенно Ваня сдулся, снова сел на стул.

– Так примерно? – спросил.

– Это что было?

– Мужик в моём исполнении. Мачо по Станиславскому.

– Молодец твой Станиславский. Можно даже сбавить градус. Нам же не надо, чтобы аудитория обгадилась?

– А мне кажется, хорошо было бы. Спасибо большое, Олег Борисович. До вечера. Увидимся на репетиции.

Режиссёр вернулся к себе и до поздней ночи писал что-то в блокноте, размышлял, лежал на диване и грыз ручку. В клуб он пришёл без галстука, в рубахе с закатанными рукавами. Хлопнул в ладоши так, что женщины подпрыгнули.

– Ну-ка, все на сцену! Живо! Расселись тут!

И добавил подбадривающий термин.

Артисты испуганно потянулись на сцену. Все, кроме Светки и Пети, эти на репетицию не пришли.

В этот вечер все старались, но не могли угодить режиссёру. Ваня будто осатанел. На всех орал. Довёл до слёз Ирину Павловну. Её героиня, Анарда, служанка Дианы, уговаривала госпожу выйти замуж слишком эмоционально.

– Стоп! – крикнул Ваня. – Ирина Павловна, подойдите. Вы хорошо слышите?

– Да, – кивнула Ирина Павловна.

– У вас есть ко мне претензии?

– Нет, – сказала администратор, изрядно уже перетрусив.

– Какого ж рожна, Ирина Павловна, вы не выполняете моих инструкций?

– Я выполняю.

– Вам сказано не содрогаться. А вы трясётесь как стиральная машина. И потом, вот это место «…царицы Древней Греции не гнушались отношениями с конями, быками и прочими животными» – для чего при слове «животными» вы так выразительно смотрите на меня? Вы что-то хотите этим сказать?

– Ничего.

– Вы помните, на кого я велел указывать носом при этих словах?

– На кого?

– На маркиза Рикардо и графа Федерико! Вы способны определить, кто в этом зале граф и маркиз?

Ирина Павловна утратила голос, кивнула в ответ.

– Тогда вернитесь на сцену и сыграйте служанку, а не судью по гражданским делам!

Последние слова Иван Сергеевич выкрикнул. На лбу его вздулась жила. Глаза Ирины Павловны промокли, но реветь она не решилась. Злой режиссёр казался опаснейшим из явлений природы.

– И где, мне интересно, мать её, Марсела? Где её придурок Фабьо?

Артисты втянули головы. Вдруг страшный удар сотряс здание. Лопнуло окно, брёвна выгнулись. Посыпалась побелка, побежали трещины. С улицы взревел мотор, что-то огромное откатилось и ударило снова. Весь дом защатался, упала фанерная ваза.

Выскочив на улицу, господа артисты увидели, как синий трактор бьётся в стену клуба. Где у машин бампер, у трактора висят противовесы, народ их называет «яйца». И вот этими яйцами, очень символично, Петя разрушал сельский очаг культуры и разврата. Трактор отъехал, чтобы взять разгон. Остановился, взревел, чёрный дым взвился и достал до фонаря. Синий монстр рванул вперёд.

Очень спокойно, будто вышел покурить, Ваня встал между трактором и клубом.

Ему изрядно надоели Мстёры с их картонными страстями. Ваня согласен был погибнуть под трактором. Во-первых, это красиво. Какой-то был бы в этом экзистенциальный смысл. Он успел подумать, что прославится. Его фото вывесят в институте. Трактор нёсся. Ваня встретился глазами с Петей. Тракторист был пьян и безумен. Откуда-то сбоку кричали разное:

– Дурак, уходи!

– Иван Сергеевич, не надо!

– Петя, сворачивай!

– Ой, мамочки!

– Милиция!

– Нинка, иди глядеть на режиссёра изнутри!

Сам Ваня и ушёл бы, возможно. Но при артистах – не мог.

Трактор остановился в последний миг. Яйца-противовесы коснулись Ваниной рубашки. Из кабины выкатился Пётр. Он побежал к Ване сквозь облако пегой пыли. С каждым шагом – было видно со стороны – тракторист становился всё меньше, двигался всё медленней. А Ваня, наоборот, визуально увеличивался. Режиссёр не шелохнулся, не посмотрел. Только спросил негромко:

– Вы, Фёдоров, почему опаздываете на репетицию?

Тут даже собаки замолчали. Замерли птицы и ветер. Петя отвёл глаза. Пожал плечом.

– На работе задержали, – буркнул.

Ваня сказал тихо и медленно:

– Вам плевать на честь родного посёлка? Счастье этих людей вам безразлично?

И показал рукой на доярок. Петя помотал головой, как пятиклассник.

– Тогда идите в зал и готовьтесь к репетиции. Ещё раз такое повторится – выгоню к чертям.

Открывшим рты селянам Ваня скомандовал коротко:

– В зал! Играем двадцать шестую сцену.

Надо ли говорить, что репетиция прошла удачно. Актёры очень старались. Забыв о себе, думали только об искусстве. После репетиции Олег Борисович сказал Ирине Павловне загадочную фразу:

– Надо будет почитать этого Станиславского. Большого ума человек.

Лето катилось вне календаря. Не делилось на дни недели, не считало дат. Лил дождь, потом снова солнце. Или вот важное событие: Люба сказала, что пропустит репетицию. Ей надо в «город». Ваня привык к посёлку, забыл, что есть другие миры. Да и зачем они приличному человеку, когда тут есть всё – воздух, Люба, магазин «Продукты». Он спросил:

– И что такое есть в Коврове, чего нет в наших Мстёрах?

Люба стала объяснять. В Коврове есть банк, почта, сто тысяч жителей, пять газет и 48 троллейбусов. То ли у Любы не было чувства юмора, то ли оно тоньше Ваниного. Он не мог понять.

– Я поеду с тобой. Там наверняка пороки на каждом шагу. Не могу рисковать театральной примой.

– Тебе будет скучно.

– Мне никогда не бывает скучно. И я хочу увидеть живой троллейбус.

На горячем сиденье автобуса приятно бывает поговорить о жизни с легко одетой попутчицей.

– Ну давай, узнавай меня как личность, – разрешила Люба.

– Хорошо. Первый вопрос: сколько было у тебя мужчин?

– Можно я отсяду? Как-то быстро наговорилась.

– Спрашиваю, как режиссёр. Это важно для спектакля.

– Ты врёшь. Ты врун?

– Нисколько. Твоя Диана – вдова, несколько лет прожившая без мужчины. Рядом с Теодоро тебя должна бить дрожь, заметная с последнего ряда.

– Меня в детстве било током. Для деревенского спектакля этих воспоминаний должно хватить.

– Знаешь, Любочка, что в тебе удивительно?

– Знаю. Что я с тобой до сих пор разговариваю.

– Это тоже. Но главное – ты умная! Я раньше как-то не замечал.

– Тогда встречный комплимент: я раньше тебя считала малахольным, а теперь ты вдруг стал таким…

– Решительным?

– Хамоватым!

– Наш посёлок – страна бешеных трактористов. Тут по-другому нельзя.

Под руку с Любой Ваня посетил банк, почту, три одёжных магазина. Потом ресторан, где показал настоящую щедрость. После обеда Люба сказала:

– А сейчас мы пойдём к тетё Даше, где ты будешь играть зверский аппетит. Постарайся убедить тётю Дашу.

Шли через заросшие дворы, в панельную девятиэтажку.

– Какая натура! – восхищался Ваня. – Настоящий киберпанк! В Голливуде такие пейзажи рисуют на компьютере, за огромные деньги.

– Зачем?

– Это же настоящий постапокалипсис. А у нас всё это само растёт, спасибо благоприятному климату. Интересно, что за ноги в кустах?

– Не знаю. Кто-то шёл, шёл, а теперь отдыхает.

– То есть он не всегда тут лежит? Интересно. А вот эти детские городки, похожи на пыточные устройства. И каждый подъезд как портал в иной мир. Тарковский был бы счастлив!

– Ты болтун!

– У меня логорея в путешествиях. Словесный понос. Официальное нервное расстройство, между прочим. Знаешь, Люба, тут можно не бояться войны.

– Почему?

– Ковров нельзя хотеть захватить. Всякий агрессор тут будет обобран до нитки мутными личностями в кепках…

За мрачным антуражем скрывались чудеса гостеприимства. Тётя Даша готова была вырвать и приготовить гостям собственные почки.

– Это режиссёр нашего театра, Иван Сергеевич, – сказала Люба.

– Ну да, ну да. Режиссёр. А кто ж ещё, – согласилась тётя Даша.

– Я серьёзно. Иван Сергеевич, скажите!

– Ничего подобного, тётя Даша. Я обычный Любин жених. Тракторист Иван Родченко.

– Это хорошо, когда молодые шутят. Значит, понимают друг друга, – заключила тётка. Она была полновата и красива. Если повезёт, Люба будет на неё похожа лет через тридцать. Ваня представил себя рядом с располневшей, красиво постаревшей Любой. Он бы и сам завёл животик, драную майку, штаны с пузырями. Вместе бы ездили в гости к родне. А иногда – родня к ним. Дети, дача, раз в год на юг. Уютная, праздничная жизнь.

Тётя Даша заявила, что кормить гостей нечем. Она не подготовилась. В холодильнике пусто. Борщ и голубцы. И всё. И торт из магазина.

– Интересно, а если тётя Даша подготовилась к гостям, это как выглядит? – Ваня развёл руками, показывая что-то огромное.

– Хорошо подготовилась, если еда на столе не поместилась. Я специально не предупреждаю о приезде, чтобы не лопнуть, – ответила Люба.

Тёте Даше очень нравилось, как молодые шепчутся.

На прощание целовались, как ни с кем раньше.

До автобуса час. Набродились туда-сюда, зашли в церковь. Тут тоже была икона Чудотворца, более сердитого, чем в Мстёрах. Прочитав нескладную молитву, воткнув свечей побольше, Ваня сказал Чудотворцу:

– Слушай, спасибо огромное! Прекрасно всё складывается пока что!

И кивнул в сторону Любы.

Возвращались на последнем автобусе.

– Теперь ты признавайся. Сколько у тебя было женщин? – спросила Люба.

– Да кто ж вас считает!

– Потому что считать нечего. Я уверена, ты – девственник!

– Хочешь назвать меня ангелом, – не стесняйся. Говори прямо.

– Ты клоун. От тебя не пахнет надёжностью. Сегодня здесь, а завтра где-то, целуешься с кем попало. Я бы с тобой не связывалась.

– И правильно. Я же из столицы. У нас там каждые полтора часа секс и наркотики. Что-то было ещё третье… Разврат отбил мне память. И твои глаза, о незнакомая попутчица.

– И ещё ты балабол. Мне бы стоило прибить тебя сковородой. Ради других женщин.

– А ты затейница. Но тебе нужно развивать представления о прелюдии. Нельзя останавливаться на сковороде. Придём на сеновал, покажу тебе разное.

Люба посмотрела на Ваню заботливо, как доктор на простуду.

– Будь у меня с собою ум, давно бы сбежала. Где-то он просыпался по дороге.

– Зато, Любочка, твои коленки всегда с тобой, а также ключицы, тонкие пальцы, глазища и чудесный характер.

– Пытаешься нащупать во мне выключатель сознания? Расскажи лучше про свою первую женщину. Её-то ты помнишь?

Ваня помнил. Юля. Ямочки на щёчках, попа размера «двойной чисбургер». Юля где-то прочитала, что главное в прелюдии – ходить по краю. Это значило трусы снимать нельзя. Можно водить вокруг мишени пальцем или губами, можно чередовать жар и холод, но снимать трусы – нельзя! Осада Юли длилась целый год. Каждый день, по пять часов. Ваня заходил с фронта, с тыла, пробовал с наскока, измором – всё напрасно. Тело Юли было тёплым и мягким, но нервы – из легированной стали.

Ваня чуть не трескался от напряжения. Он научился усилием воли приглашать в сны незнакомых женщин. Понимая, что это сон, ни в чём себя не сдерживал. Удивительное время было.

В дневное время разум мутился от невыплеснутой страсти. Ночью же, во сне, думалось легко и просто.

Полгода мучился. Обзавёлся букетом невротических реакций. Однажды он просто не позвонил – и всё. И до сих пор не знает, как там дела с границами. Возможно, Юля раскаялась и соглашается теперь сразу и на всё. Не для себя вырастил, эх.

Потом была Наташа. Ваня начал по привычке водить пальцем вокруг да около. Если бы прелюдия сократилась до четырёх месяцев, он был бы рад. Но через полчаса всего Наташа сказала «какой-то ты робкий». Расстегнула контрольную пуговицу и сделала Ваню взрослым.

– Интересно, а что ты обо мне будешь рассказывать? – спросила Люба.

– Что ты красивая и своенравная. Типичная графиня де Бельфлор.

Ваня в шутку приобнял Любу, девушка не отстранилась. Наоборот, зарылась носом куда-то в Ванину шею. Так и доехали, голуби. Ваня сошёл в Мстёрах, а Люба покатила в свою Александровку.

Народная любовь переменчива. Волну обожания сменила волна презрения, примерно той же высоты. Ваню порицали за нападение на Светку и ещё больше – за то, что не добил.

Часть женщин считала, столичному режиссёру простительны лёгкие увлечения. Другая часть выступала за целомудрие даже летом, в кустах, в полураздетом виде. Обе группы уважали Ваню за талант и порицали за аморалку.

Граф Федерико и маркиз Рикардо были мужьями именно высокодуховных крестьянок. Им ничего не приходилось доигрывать. Они искренне предлагали деньги за убийство главного героя.

Люба повадилась иронизировать. Чуть что – отправляла Ваню к Светке. Говорила, вот там настоящая любовь!

Сама в присутствии режиссёра ходила легко, охотно смеялась, обижалась сама не знала на что, вдруг переходила на «вы».

Характер влюблённой, вредной аристократки оказался её собственным характером. Каждый раз после репетиции она спрашивала:

– Ну как, Иван Сергеевич, хорошо я СЫГРАЛА?

Ваня кивал, избегая вдаваться в психологию.

Сцена за сценой, добрались до финала. Прощание Теодоро и Дианы репетировали при переаншлагах. Народ сидел на подоконниках и на полу.

Люба говорила свой текст в гулкой тишине, зрители ловили каждое слово. Всех болтунов публика заранее выпинывала.

Диалог начинался с ехидными интонациями, знакомыми всем, кто пострадал от Любиной красоты.

– Я не виноват. Просто мы разные. Ты графиня. Я – простой секретарь, – говорил Теодоро. Ему никто не верил. Явно же дурит голову девчонке. Диана отвечала:

– Будь проклята эта родовая честь. Она сгубила моё счастье.

– Ты плачешь?

– Вот ещё.

– Тогда я тоже не плачу.

– Я даже не скучаю.

– Вот и спасибо. Я рад, что мы расстаёмся.

– Ну тогда не всхлипывай.

– У меня просто это, как там её.

– Насморк?

– Аллергия на твоё фамильное дерево. Оно сейчас как раз цветёт.

Люба прятала лицо, рылась в сундуке, скрывала эмоции. Зрителям мерещились настоящие слёзы.

– Я собрала тёплые вещи в дорогу.

– Я же еду в Испанию.

– Вообще-то я старалась.

– Прости. Я еду в горную Испанию, там вечный колотун.

Потом они не выдерживали, бросались в объятия, целовались. Потом Ваня резко уходил как бы в закат. Зал вскакивал, кричал «браво». Срывался в аплодисменты. Зритель остро обожал Любу и почти любил Ваню.

– Везёт же идиотам, – говорили про Ваню. Никто не думал раньше, что в мире есть профессия, позволяющая щупать самых красивых девок.

Даже сцена свадьбы не имела такого успеха. Там просто прошлись с довольными минами туда-сюда. И всё.

Актёры не превратились в итальянцев. Выходил явный тракторист, называл себя маркизом. Ровным голосом, с лицом абсолютно бесстрастным, говорил слова любви. В оригинальной пьесе в этом месте был монолог такой витиеватый, что артист не понимал в нём ни слова. Ваня переписал текст на понятный язык, сохранив главную мысль. Вышло вот что:

– Графиня! Я не могу вас не любить. Вы – лучшая женщина Неаполя. У меня лишь один вопрос, есть ли в Неаполе мужчины лучше меня?

Из зала кричали:

– Молоток, Коля!

– Жги ещё!

Какой-то мужик имитировал женский голос:

– Коля, выбери меня!

Ваня выбросил из пьесы слуг. Маркизы и графы стали разговаривать сами с собой. Никому до них не было дела. Источником новостей оставались отношения главной пары.

– Любка сбрендила, чуть не кидается на этого пентюха, – говорили бабы во вторник.

– Сегодня оба какие-то хмурые, поцапались, наверное, – отмечали в четверг.

Как чума в мешках венецианских торговцев, в коробках с декорациями в Мстёры проникли порок и распущенность. После каждой репетиции Ваня увозил главную актрису в темноту. Он специально пригнал из Москвы машину. Ничего такого в машине не происходило. Ни поцелуев, ни даже долгих разговоров о важном. Только неясные синие искры и маленькие молнии. Из них обязательно что-нибудь бы вспыхнуло. Если бы не её папаша.

Однажды Ване позвонили. Мужской голос предложил встретиться. Ваня ответил игриво, но честно: с незнакомыми мужчинами он не встречается.

– Я отец Любы, – сказали в трубке.

– Очень приятно. Сейчас я посмотрю в расписании, когда я могу.

– Ты можешь сегодня, в четыре.

Разговор закончился. Ваня побежал к Бондареву.

– Представляете, мне звонил мэр Александровки!

– Это плохо. Это очень плохо. Что хотел?

– Не сказал. Тоже театр хочет, наверное. Построить свой. Или наш развалить.

Олег Борисович разволновался. Ваня сказал:

– Да не расстраивайтесь. Разумеется, я никуда не пойду!

– Надо идти. К Алексееву нельзя не ходить.

Ваня фыркнул:

– Вот ещё.

– И лучше не опаздывать.

– А то что, суп остынет? Отцовское благословение прокиснет?

– Тебе надо пойти к нему и постараться выжить.

Олег Борисович рассказал кое-что из жизни провинции. Любочка была дочкой мафии. Это сейчас фермеры выезжают в поле без оружия. А десять лет назад тут скакали феодальные армии на американских джипах. Крестьяне находили в лесах пустые обоймы, гильзы, а иногда и несчастную чью-нибудь конечность. Все были равны, но господин Алексеев стал постепенно чуть более равным. И не упустил преимущества. Теперь он остепенился и даже прочёл в школе лекцию о недопустимости ножей в учебном процессе. До сих пор, если господин Алексеев приглашает к себе, отказывать не принято. У такого человека пустяков не бывает.

Ровно в четыре часа Ваня подошёл к дому, похожему на торт. Его ждали. Калитка сама открылась, голос из селектора велел пройти на задний двор.

«Там меня и закопают. Как Бурёнку, под яблоней»…

На табуреточке сидело чудовище. Затылочный бугор и надбровные дуги говорили, что часть неандертальцев всё же выжила.

– Здравствуйте, я Ваня. Вы мне звонили.

Великан качнул носом – проходи дальше. Он был охранником или садовником – без петлиц не разберёшь. Любин папа нашёлся в середине сада. Улыбчивый мужичок обычных размеров. Даже симпатичный. Некоторую холодность взгляда можно списать на цвет глаз. Он ходил вокруг мангала, щурясь на дым. Куски мяса идеальной кубической формы занимали всё его внимание. Представился Юрой, без отчества, поздоровался за руку, спросил, как дела. Предложил вина и стул. Поинтересовался, как идёт постановка, хороши ли сельские актёры.

– Если подучить, да с розгами, отличная бы труппа получилась, – пошутил Ваня.

– Разумеется, все, кроме Любы? Она ведь прекрасна?

– Само собой. Несомненный талант.

– Ну так не сдерживайся, хвали.

– Люба замечательная. И сама по себе, и в качестве артистки тоже.

В мангале стрельнул уголёк, полетел в папу – тот уклонился мгновенно и при этом в лице не переменился. Будто каждый день от пуль отпрыгивает. Сам бы Ваня сейчас стоял, таращась на ожог.

– Сосна. Стреляет, – пояснил родитель. Такой вырвет кадык – и не заметишь. Как такому сказать, что не судьба нам быть вместе?

Папа Юра легко читал мысли.

– Знаешь, зачем позвал? – спросил он.

– Ну так, интуитивно…

– И что?

– Рано о чём-то судить. Время покажет, – уклончиво сказал Ваня.

– Обвиняемый трусливо крутит жопой, – резюмировал папа Юра. – Жаль. Я надеялся в тебе ошибиться.

Ваня привстал, чтобы объяснить и оправдаться, папа Юра движением ладони показал – сидеть, молчать и слушать. Он сказал, глядя исключительно на мясо:

– Люба у меня одна, но не в этом дело. Будь их хоть сто, расклад тот же. Она в тебя втрескалась. Ты видишь и пользуешься. Ты нормальный столичный (прозвучало непечатное слово, связанное с контрацепцией). Она же – провинциальная кокетка. Строит глазки, потому что так положено. Но там, внутри, восторженный ребёнок. Она наивная и очень преданная. Я понимаю, чем ты её взял. Умный, стихи знаешь. Обходительный. Режиссёр. Здесь таких нет. Плохо, что дуришь девочку сознательно. Она сначала упиралась, а теперь всё, поплыла. Не выдержала. Если б ты её любил, я бы сказал, хрен с вами, женитесь. Помог бы кое-чем. Но ты не любишь никого. Даже себя – не очень. А это мне не подходит. Поэтому, дорогой, сделай так, чтобы она к тебе остыла. Это лучший для тебя выход. Ты умный, ты сможешь.

– Но послушайте, любовь такая штука, ей сложно управлять. Я немало увлечён вашей дочерью. Я не ворочаюсь по ночам, не ору в подушку её имя, но всё может измениться. Должно измениться. Я этого хочу!

Ваня не врал. Только что он боялся свадьбы по принуждению. Теперь же Люба ускользала, вместо свадьбы дыра какая-то. Папаша, проницательный бандит, владел гипнозом. Земля поплыла вниз и в сторону. Ваня вдруг до одури захотел себе такого тестя.

– Ничто же не возникает ниоткуда! – сказал он, умничая напоследок. – Чувства надо взращивать…

– Помолчи. Это не любовь. Тебе хочется пройтись с красивой девочкой – и всё. Но отыграете спектакль, а потом что?

– В Москву поедем!

– И?

– У меня состоятельные родители. Очень состоятельные…

– Ты оставишь Любу через месяц. Найдёшь в солярии сушёную какую-нибудь треску.

– Мы взрослые люди. Она вправе сама решать. Не средневековье же сейчас.

– Да ты её ни разу по имени не назвал!

– И что?

– Мясо будешь?

– Нет, спасибо.

Юра хмыкнул, отхватил ножом изрядный кусок и уселся в садовое кресло – в правой руке вилка, в левой бокал.

– Видишь ли, дружок. Я мог бы решить вопрос быстро. Но даю шанс твоей совести. Поступи правильно. Ты всё сделаешь как надо. Потому что человек хороший, просто слабый.

Папа Юра налил вина, протянул бокал Ване. Режиссёр мотнул головой.

– Я за рулём.

– Не волнуйся. Здесь я определяю, кто трезв, а кто не очень.

Дальше говорили ни о чём. Ваня отвечал невпопад. Ехал домой, понимая с ужасом: Люба ему очень нужна, но заполучить её не выйдет.

Бондарев прибежал ночью.

– Ну? Что сказал Алексеев? Это война?

– Ультиматум поставил.

Олег Борисович забегал.

– Ничего, ничего. Мы выстоим. Нельзя сразу сдаваться. Что он требует?

– Чтобы я оставил Любу в покое.

– В каком смысле?

– Я должен порвать с Любой отношения. Иначе её папа порвёт меня самого.

– А что по поводу театра?

– О театре мы не говорили. Только о любви и сексе в молодёжной среде. И ещё о перспективах.

– Тьфу ты! Ну, слава богу! Я уж боялся, что-то серьёзное.

– Для меня это серьёзно.

– Ай, Ванька, тебе бы всё шутить. Ну, поздравляю.

– С чем?

– Что удачно всё закончилось.

И ушёл.

Порвав жилы, переломав всего себя, Ваня к утру согласился с мыслью о расставании. Он просто не будет заигрывать. И кокетства не будет замечать. Всё рассосётся само, постепенно.

У Любы были другие планы. Наоборот, она стала приветливей. Попробуйте оттолкнуть сельскую красавицу, которая подсаживается рядом, случайно прикасается, заливисто хохочет от самых глупых твоих шуток. Ваня боролся с собой, однажды даже начал разговор издалека. Сказал:

– Люба.

Это было в машине. Люба вдруг ловко изогнулась и поцеловала Ваню, как теперь говорят, по-взрослому. Раньше называлось – взасос.

– Ну что, так лучше? Кто у нас больше не нытик? – спросила девушка.

Второй раз Люба не выдержала, сказала, сверкнув глазами в темноте:

– Ванечка, я всё понимаю. Я слишком долго морочила тебе голову. Теперь ты не веришь происходящему. А ты поверь, Ваня! Это всё наяву! Мы вместе!

И как на этот монолог ответить? Предложить дружбу?

Ваню захлёстывало. Да и хрен с ним, пусть хоть застрелит! – думал он, чувствуя сквозь ситец девичий бочок. И складывал губы трубочкой навстречу её губам.

«Ты хороший человек, просто слабый», – вдруг звучало в его голове. И губы принимали обычное положение.

По утрам Ваня чувствовал решимость. Он знал, что скажет, даже тренировался перед зеркалом. Говорил:

– Люба. Так нельзя. Мы с тобою разные. Ты – непорочная душа, а я – столичное чудовище. Ты сгоришь со мной, пропадёшь. Ты прекрасная вся, от заколки до каблуков. Но тебе нужен приличный муж, который смотрел бы только на тебя. И это точно не я.

В финале речи Ваня морщился, плевал на своё отражение и выходил из дому в отвратительном настроении.

Днём он ходил на Клязьму, обедал с Бондаревым, читал всякую муру. Вечером видел Любу, говорил себе: «Я обязательно ей скажу. Потом. Не сегодня».

С репетиции уходили вместе. Ванину задумчивость Люба объясняла волнением. Скоро премьера. Эмоции, тонкая психика. Она догадывалась что на премьере, в сцене свадьбы режиссёр встанет на колено и предложит ей кольцо. Он творец, позёр, захочет покрасоваться.

Люба репетировала слово «да». Она приготовила два десятка разных «да».

Удивлённое – закрыть лицо рукам, посмотреть в зал и, когда все замрут и тишина станет стеклянной, выдержать дли-и-инную такую паузу и потом только – «да»!

Следующее «да» – потрясённое. Сквозь слёзы, очень тихое, одними губами.

Экспрессивное, громкое, с прыжком, с хлопаньем в ладоши и кружением.

Псевдонедовольное (ты что, сдурел?), потом рассмеяться и крикнуть – да!

С шутливым обращением в зал – простите его, люди добрые, наш режиссёр перегрелся.

И так далее. Репетировать своё согласие Люба могла часами.

Так бы всё и тянулось, но внезапно Ване пришло телефонное сообщение. Вопросительный знак. Без пояснений. Это значило, у Любы всё ещё есть папа и у него отличная память. В тот же день Ваня уехал в Москву, пообещав вернуться через два дня с сюрпризом для всей округи.

Из поезда позвонил Анастасии Климовой. Сказал:

– Настя, мне нужно, чтобы ты поехала со мной в Мстёры.

– Простите, я вас не знаю, – ответила Настя и отключилась.

Ваня звонил ещё и ещё, номер не отвечал.

На сайте актрисы сотни фото. Вот Настя зимой, вот целует щеночка, а вот в купальнике выходит из моря и манит улыбкой. Сразу видно, у актрисы приятный характер и она рада всем посетителям. По любым вопросам (например, если кукушку сорвало от этих загорелых бёдер) – звоните продюсеру.

Ваня набрал номер продюсера. Сказал:

– Меня зовут Иван Сергеевич Родченко, мы с Настей старые друзья.

– Не сомневаюсь.

Продюсер – женщина. У неё противный голос, и сама она наверняка прокуренная калоша.

– Я хочу поговорить с Настей.

– Исключено.

– Послушайте, я не маньяк со стороны, я по делу. Я режиссёр.

– Ну, разумеется. Что интересно, маньяки никогда не представляются режиссёрами.

– Я точно режиссёр.

– Однако, я вас не знаю.

– А как же доверие людям?

– Хорошо. Пришлите сценарий. Или продюсеру своему скажите, пусть пришлёт. У маньяков, кстати, есть продюсер? Алё?

– Я театральный режиссёр.

– Из какого театра?

– В Мстёрах. Это на Клязьме.

– А, ну понятно. Как вас там?

– Что нас там?

– Как тебя зовут, идиот?

– Иван Сергеевич.

– Иван Сергеевич, дорогой, работайте с местными ресурсами. Организуйте кружок в ПТУ. Перестройте столовую под зал. У вас полно нераскрытых Джульетт наверняка. Потому что, как бы это помягче, Анастасия Сергеевна вряд ли поедет в Мстёры в ближайшие тридцать лет.

– Нам всего на день, мастер-класс нашим артистам. Мы заплатим.

– Клязьма нефтеносный район?

– Давайте считать, что мы нашли клад с самоцветами.

– Тогда у вас выбор – пригласить Климову на мастер-класс или новый театр построить. Или чугунный мост через Клязьму. Цена одинаковая.

– Я выбираю мастер-класс.

– Хорошо. В декабре будет один свободный день.

Продюсер назвала цену. Мастер-класс Климовой и вправду стоил как чугунный мост, только не через Клязьму, а через Берингов пролив.

– Мне нужно сейчас и дешевле.

Продюсер повесила трубку.

Обзвонив десяток сокурсников, Ваня выяснил, что Климова снимается в Питере. Приехал. Соблазнил ассистента художника по костюмам, выклянчил пропуск на площадку. Снимали боевик на индустриальном фоне. Кировский завод производил искры и дым зеленоватого отлива. Талантливый актёр Петров многозначительно надвигался на Настю, перебрасывая из руки в руку японскую саблю. Настя отбивалась сумочкой и разбросанной по полу сталелитейной продукцией. Петров раз двадцать получил уже болванкой, но упрямо поднимался для новых дублей.

В перерыве, пока меняли свет, Ваня подошёл к звезде. Со спины.

Настя увидела в зеркале его отражение, обернулась, сказала: «О, привет, как дела!»

Будучи вежливым человеком Ваня не стал рассказывать про свои дела. Наоборот, задал ряд учтивых вопросов о жизни великих актрис:

1) Не устала ли Настя бить Петрова по твёрдой голове?

2) Не портит ли местный режиссёр жизнь дурацкими советами?

3) Понимают ли на площадке, как им повезло?

4) И четвёртый, главный вопрос, во сколько обед?

Визажисты поправляли на Насте невидимые изъяны. Осветители просили встать на место съёмки, проверяли свет. Постановщики, носильщики, все были при деле. Сама Климова казалась хрустальной куклой – вся в роли. Ваня потоптался и пошёл прочь.

– Чего хотел-то? – крикнула Настя.

– Ничего. Просто мимо шёл.

– Вечером банкет со спонсорами. Придёшь?

– Приду! – соврал он.

Ваня гулял по городу, потом читал в номере книгу о русском барокко. Ему хотелось почитать чего-нибудь нудного, похожего на жизнь. Почти заснул, когда раздался звонок. Настя.

– Ты где?

За ночь она сыграла Ване всё, что не успела в жизни. Клеопатру в постели показала. Золушку в постели, Джульетту, Каренину, злую фею, добрую фею, фею с циклотимным расстройством.

– Вот смотри: я голая, тело то же, ничего не изменилось, но совсем другая! Правда же?

– Ты абсолютно, неповторимо, неподражаемо прекрасна!

Женщину невозможно перехвалить. Сколько ни лей елея, всё в радость.

Утром Ваня понял, что никуда не полетит. Он просто не дойдёт до аэропорта. Он был выжат и раскатан. Настя же работала на атомных батарейках, видимо. Быстро собралась, свежая, довольная. Опаздываю, говорит, на съёмки. Вчера Петрова так и не добили. Молоток сломался. А ты зачем приезжал-то?

– Не важно.

– Может, и не важно, но очень любопытно.

Ваня набрал воздуху и рассказал. Он ставит спектакль в любительском театре, на Клязьме. Глухомань удивительная. Шаг с тропинки – и тебя уже никто не найдёт. Сначала топорщило, теперь втянулся, даже переживает за результат. И девочка одна, играет Диану – втрескалась в Ваню. Королева красоты. А он такой там режиссёр, нимбом в темноте дорогу освещает. И мысль глупая пришла в голову, чтобы Настя приехала как бы на мастер-класс, а на самом деле показать этой девочке что-то. Непонятно даже что. Про жизнь и про любовь. Что за Ваню умирать не стоит. Сам Ваня не может нахамить этой девочке. Подумал на миг, что было бы здорово. Но теперь видит, конечно, это всё глупости. Не бери в голову. Рассосётся.

Ваня обнял Анастасию Сергеевну Климову, поцеловал и распрощался. Вернулся в Мстёры, как кот с гулянки. Взъерошенный, голова дурная. Приходится трясти мозг, чтобы понять, о чём спрашивают. Ванин блудливый вид Люба приняла за одну из форм утомлённости. Её-то глаза сияют. Бросилась на шею, чуть с ног не сбила. При всех.

«Какая редкостная я сволочь! – удивился Ваня. – Надеюсь, папа Юра меня зарежет. Поскорей бы».

Вечером, после репетиции, пытался не провожать Любу. Напускал деловой вид, говорил, что задержится. Ирине Павловне надо дикцию поправить. В хорошем смысле, ничего отрезать не будем.

– Ничего, я подожду, – говорила Люба.

И усаживалась на лавку, ждать. На лице простое летнее счастье. Сидит, болтает загорелыми ногами. Шлёпки новые, пальцы торчат с педикюром. Старалась, невеста.

Деваться некуда, шёл провожать. Начинал издалека объяснять свою позицию.

– Люба, я тут разговаривал с твоим отцом. Беседа оставила яркое впечатление.

– Да ты не бойся! Он притворяется людоедом, на самом деле очень добрый.

– Очень умело притворяется. Такому хочется верить. Точней, не хочется.

– Брось. Ничего он тебе не сделает. ТАКОГО.

– А подробней? Ничего какого он мне не сделает такого? Чисто границы определить. Например, отрезать руку, это у вас в деревне считается ТАКИМ или ещё нет?

– Ну-ну, не будь трусишкой.

– Я не боюсь физических увечий. Режиссёр-инвалид – это даже импозантно. Просто я ретроград и консерватор. Отцовское благословение для меня свято. Альфа и омега. Бетта, гамма и дельта.

– Ты не консерватор. Ты болтун и кокет!

И ну целоваться. Ах, Люба, Люба!

Подозрительно спокойно прошёл август. Будто чего-то не учли. Словно что-то тяжёлое уже летит, но ещё не прилетело. Не та деревня Мстёры, чтобы запросто в любви и счастье лето коротать. До спектакля всего неделя, а мизансцены уже разучены. Жесты, мимика – всё отлично. Научились не выть, не шепелявить, не закатывать глаза. Тексты выучили, в основном. Устроили прогон спектакля. Ваня сказал: если слова забыли, – не останавливаемся. Выкручиваемся на ходу. Объясняем Лопе де Вегу как можем. Стараемся без мата, но если проскочит, внимание не заостряем.

Маленькие шероховатости, конечно, случались. Вот Люба-Диана, согласно сюжету, как бы оступилась, согласно пьесе, упала и молчит. И смотрит на Ваню. Режиссёр стал помогать:

– Тебе, наверное, хочется, чтобы помогли подняться?

Люба молчит. Моргает.

– Ты не прочь была бы опереться на руку секретаря?

Продолжает молчать. Совсем заклинило.

– Ну что ж, я тебе отвечу. Я сам, признаться, оробел. И тут ты полагаешь с возмущением: чтобы помочь даме подняться, разве следует стоять и таращиться, ожидая разрешения? А я отвечаю, что скромный секретарь не может своевольно касаться графини. А ты, судя по выражению глаз, полагаешь, что очень даже может, пока никто не видит и если обещает не болтать? Так?

Люба кивнула.

– Вот видишь, какой я догадливый.

Люба кивнула ещё раз.

– Ну и молодец. Очень хорошо сыграла. В следующий раз попробуем со словами. Потому что я мог бы, в принципе, за всех сказать все диалоги, но наш спектакль был задуман для, скажем так, многоголосья.

Тут Ваня помог Любе подняться, проводил её в кулисы. Сам вернулся к залу. Жидкие, ироничные аплодисменты были ему наградой.

Вот чудо театра: селяне так увлеклись постановкой, что забыли постепенно о моральном облике режиссёра. Перестали судачить о пострадавшей Светке. И что Ваня чуть не разбил семью, а теперь крутит с примой – так на то оно и искусство, чтобы растить цветы духовности из клумбы разврата. Даже папа Юра подобрел. Пригласил Ваню на барбекю. Кажется, он решил положить жизнь на термическую обработку поросят и баранов. Постоянно что-то жарит. Каких только нет в природе психических расстройств!

Вероятный тесть спросил как проходят репетиции. Предложил помощь. Ваня в ответ погрозил пальцем, что было фамильярно и нагло, разумеется.

– Хитрый ход! Хотите подарить нам деревянного коня, полного кровожадных эллинов?

– Не понял. Какой конь?

– Из Иллиады. Одиссей.

– При чём тут Одиссей?

– Коварный жест противников. Мы же конкуренты? Театр Мстёр против футбола Александровки. Победитель получает завод экскаваторов.

– Что за чушь?

– Бондарев так сказал.

– Дурак твой Бондарев. Завод принёс бы пользу нам обоим. Не важно где строить. Десять километров – не повод для войны. Я бы, наоборот, помог. Денег дал бы на взятку. Вот только решение давно принято. Завода здесь не будет. Хозяева нашли другое место. Что ты мясо-то не ешь? Болеешь? Или вегетарианец? Послал же господь убогого.

Ваня, как крокодил, не жуя, проглотил огромный кусок и с тяжёлым желудком вернулся в родную администрацию.

– Завидует, – догадался Бондарев. – Усыпляет бдительность. Через две недели будет комиссия – итальянцы и местные депутаты. Зачем-то же они едут? Поэтому давай, Ванюша, поднажми.

В других обстоятельствах Ваня ещё потревожился бы о грядущем. Но тут, без всякого предупреждения, небо рухнуло на землю. В Мстёры приехала Анастасия Климова. Отозвалась на приглашение.

Ваня забыл уже, что посещал Петербург и бросил там камень в мутный пруд своих страстей. Волна поднялась и докатилась. Как раз когда уже не надо. И утопила картины будущего, в котором Ваня растолстел и руководил сельским клубом. А по вечерам спешил к жене своей, Любови Юрьевне. И хвалил её пионы в огороде. В мечтах этих было много солнца, а нервов и слёз не было вовсе.

В Мстёры въехал белый кадиллак. Водитель бритый, охранник бритый, сзади женщина-продюсер, прокуренная, тоже под ёжик. Самой длинноволосой в машине была Анастасия Климова, актриса неземной красоты. Автомобиль подъехал к клубу.

– А что, режиссёр-то ваш, тут? – спросила Настя у сидящих на лавке людей, как ей казалось, с понятными им интонациями. И с удовольствием смотрела, как местные не могут ответить. Челюсти свело. Узнали. Она вышла из машины вся. Велела кадиллаку вернуться в Ковров и там ждать звонка. Водитель был против, охранник против, продюсер сказала, что будет ночевать в кадиллаке, но тут. Никто не хотел расставаться с Настей. Но она топнула ножкой. И свита, повесив носы, поехала в Ковров.

А она, в ослепительно чёрном платье, осторожно приоткрыла двери клуба. На сцене кто-то орал роль. Как положено в провинции – с душой. На лавках разместились восхищённые селяне. Некоторые обернулись на скрип двери. Настя показала пальчиком – тихо! И села на самой дальней скамеечке, в самом тихом уголке. Чтобы не мешать, а просто наблюдать издалека за репетицией. Она знала, что будет дальше. И растягивала удовольствие.

Потрясённый шёпот пополз по рядам. Люди оглядывались, замирали, таращились. Здоровались рефлекторно, как здороваются с давно знакомым человеком, забывая, что Настя никого здесь не знает. Настя кивала в ответ, улыбаясь каждому так обворожительно, что человек терял сон на неделю или больше.

Шёпот дошёл до сцены. Уже и актёры заметили и перестали стараться. Не замечал только единственный человек. В проходе перед сценой сидел Режиссёр и чего-то там нервничал. Но вот и к нему подошли и шепнули прямо в ухо. И он обернулся резко, как будто не о Насте ему сказали, а о цунами, несущем гибель.

Не мгновенную Ванину радость Настя списала на тугодумие и погружённость в материал. Потом-то, конечно, он расцвёл, вскочил, побежал к ней по рядам, сделал всё правильно. Как и положено очень счастливому мужчине. Пылкость их объятий показала деревне, как близки бывают люди высокого полёта.

Анастасия Сергеевна просила, чтобы на неё не обращали внимания. Она хотела тихо посидеть в уголке, посмотреть, как рождается это чудо.

– А то ты не видела орущих режиссёров! – сказал Ваня. Фамильярное обращение к богине напомнило людям, что он тоже пришёл с небес, хоть и ходит теперь в линялой майке.

По просьбе абсолютно всех присутствующих Настя читала стихи. Рассказала истории из театральной жизни. Однажды в Вильнюсе, например, актёр Хованский вышел на сцену сильно навеселе. И у кого-то в кулисах зазвонил телефон. Хованского переклинило. Ладно если зрители не выключили звук. Но свои, родные, в кулисах!

Хованский всё бросил, пошёл убивать предателя. Хватал за грудь, бегал по театру, выяснял отношения. Виновника не сдавали. Это бесило ещё больше.

Спектакль шёл своим чередом. Участники диалогов выкручивались, произносили за Хованского тексты, предваряя словами: «А вот если бы здесь был Хованский, он бы, наверное, сказал так…»

– «А я бы ему на это и ответил…»

– «А Хованский тогда взбеленился бы, махнул рукой и крикнул на меня…»

Тут на сцену выходил сам Хованский. Ему говорят: «О, ты вернулся! А мы тут решили, что тебе не лишне было бы спросить у твоей жены, Дездемоны, молилась ли она перед сном. И может быть, придушить её слегка. Что думаешь по этому поводу?»

Хованский не мог ничего, гнев одолевал. Снова бежал в кулисы и там грохотал.

На следующий день играли то же самое. Актёр был трезв, тих и аккуратен. Всё сделал безупречно, хоть и медленней обычного.

И тогда звукорежиссёр (из местных) сказал:

– Удивительно! Одна и та же пьеса, а какие разные спектакли!

Зрители смеялись. Любочка захотела рассказать, что у них было то же самое, когда она упала и забыла текст. Иван Сергеевич так же говорил за неё текст. Но Ваня показал глазами – не надо! И Люба промолчала, восхищённая его тактом и скромностью.

Климова разобрала с местными артистами пару трудных эпизодов. Смеялась над тем, как Ваня переделал текст. Сыграли сцену прощания, вместе с Ваней. Все отметили, насколько эти двое гармоничны. Дышат вместе. До слёз довели. Потом Настя пела романсы из сериалов. Со всей деревни в клуб бежали люди. Многие успели только к финалу, но всё равно были потрясены.

Люба тоже была в восторге. Она сладко завидовала этим двоим. Как они хорошо чувствовали друг друга! Изысканные оба, умные! Из верхнего мира! А Люба из нижнего. Стыдно было за свою нелепость, косолапость. И эта спесь её деревенская, всё так глупо и неловко – божечки!

Совсем уже ночью Ваня подошёл, сказал:

– Любочка, тебя Бондарев отвезёт. Не могу уехать. Настюха приехала на один день. Мы не виделись сто лет.

Любе казалось, мог бы и уехать. Но ему виднее. Кивнула и пошла в машину.

Она не могла заснуть. Изнылась. Чудная в августе Александровка казалась тюрьмой. Хотелось сбежать к красивым людям, к полным залам. Слышать рёв влюблённой публики. И чтобы сотни глаз, а лучше тысячи. Да чего там, миллионы. Нет смысла ограничивать себя в несбыточных мечтах. И ещё Ваня. Люба только вчера поняла, как ей повезло. Он – пропуск в иные, прекрасные миры. Анастасия Климова, при всех своих талантах, совсем не кстати притащилась. Где она ночует, интересно?

От этой мысли Люба проснулась. В груди вместо сердца поселился холодный огурец. Не сознавая зачем, Люба оделась и пошла в Мстёры. Она шла медленно. Так меньше шансов узнать то, чего знать не хочется.

К девяти утра Люба дошла до общаги трактористов. Вот третий подъезд. Ванины окна открыты, но стонов и ритмичных стуков не слышно, уже хорошо. Люба поднялась на второй этаж, нажала кнопку звонка. Тишина. Позвонила ещё раз. С той стороны стали топать, долго щёлкал замок. Ваня открыл дверь. Лохматый, заспанный. Родной, любимый.

– Доброе утро, Ванечка. Я могу войти?

– Удивительное дело. Что-то случилось?

– Просто соскучилась.

– Входи. А как же.

Впустил! Значит, зря боялась!

Люба вошла в крошечный коридор. Собиралась поцеловать как-нибудь по-особому, чтобы и ему передалось счастье. Но в зеркальном отражении увидела стул, а на нём чёрное платье. Точно платье, не случайная тряпка. Ещё в зеркальном отражении мелькнули голые женские ноги. Лёгкие шаги – и вот уже великая Анастасия Климова в Ваниной майке выходит в коридор. Линялая майка номер пять, неопределённого цвета. Артистка не растерялась, не смутилась.

– Любочка, дорогая! Проходи! Позавтракаешь с нами? Мы с банкета бутербродов принесли. Мой Ванька ужасно предусмотрительный. По крайней мере в вопросах еды.

Он стоит, глазами хлопает. «Мой Ванька!»

С Любой случилась истерика. Она стала хохотать громко, широко открывая рот. Потом сказала: «Так вот оно как, Ванечка!» И поцеловала с силой, так что зубы встретились.

– Ух ты! Что-то новое репетируете? В «Собаке на сене» таких слов не было, – спросила Климова. Она была абсолютно спокойна.

– Названия ещё нет. Кое-что из жизни деревенских дураков, – сказала Люба.

– Может, кофе?

– Нет, спасибо. Я попрощаться забежала.

Голос пропал, слёзы полились, Люба повернулась и вышла.

– Как будто щеночка убили. Мне стыдно. Но это же ей на пользу? Она же сама себе придумала любовь? Или ты ей авансов надавал, коварный негодяй?

Они сели за стол. Стали чего-то жевать. И только тогда Ваня ответил:

– В какой-то миг мне показалось, что она – моё счастье. А теперь ты приехала – и разум просветлел. Всё правильно мы сделали. Оторвали щеночку ушки и хвостик. Теперь он стоит втрое дороже. И чужие собачки не смогут откусить ему головку.

– Ты сейчас себе веришь?

– А что остаётся? Самогипноз и аутотренинг.

– Зря я приехала. Идиотка.

Всего через час белый кадиллак увёз Анастасию Сергеевну не важно куда, важно, что отсюда. На репетицию Люба не пришла. На звонки не отвечала. Светка дозвонилась папе Юре. Ответ был такой: с Любой всё в порядке, но театр ваш накрылся медным тазом.

Никто ни о чём не спрашивал. Деревня. Всем всё уже известно. Молчат, опустили лица.

– Ирина Павловна, будете Диану играть?

– Не хочу.

– Кто-нибудь хочет Диану играть? Ну же, девушки, смелей!

Нет желающих.

– Тогда репетиция окончена. Всего хорошего.

– Кризис для театра – нормальное состояние. Замена примы за две недели до премьеры случается на каждом втором спектакле. Надо найти новую Диану, – говорил Ваня. Он ходил по кабинету Бондарева, из последних сил излучая оптимизм. Олег Борисович апатично глядел в окно.

– Люба уехала, – сказал он. – Без неё спектакля не будет.

– Ты же сам её не хотел! Она же из Александровки!

– Когда это было!

– Олег Борисович, надо быть профессионалом. Общее дело важней женских закидонов!

– Народ не поддержит. Новую Диану проклянут. А то и поколотят. Да и не будет никто играть без Любы.

– Это не серьёзно. Это же театр! Сегодня одна роль, завтра другая! К тому же она дочь главного конкурента!

– Мы соседи. Собачимся, только пока беда не пришла извне. – И Бондарев указал пальцем на Ваню. – Такие правила, Иван Сергеевич.

– Что же делать?

– Ищи Любу. Уговаривай.

– Где искать?

Бондарев развёл руками. Теперь и он Ваню не любит.

– Это ханжество! – кричал режиссёр. – Сами сходятся-расходятся. С седьмого класса по сеновалам скачут. А я, между прочим, даже не видел Любу голой! Но кругом виноват! Почему?

– На сеновале девку прижать, это одно. Шуры-муры называется. У тебя другое дело. Люба тебя полюбила. Поэтому ты и не видел её голой.

– Олег Борисович, такое знание психологии! Иди в режиссёры! Что за дикие правила: без любви гонять девок можно, а с любовью – нет?

– Так у нас заведено. И потом, ты три месяца дурил девке голову, а потом взял и обезглавил.

– Да что я сделал-то? Ко мне женщина приезжала!

– Знаешь, Ваня, иди отсюда. Не то, честное слово, в окно выйдешь!

– А как же театр?

– Если Люба простит – будет театр. Не простит – не будет. Всё просто.

– А завод?

– Переживём.

– Вы пафосные идиоты!

Тут Олег Борисович стал подниматься из-за стола, как рассерженная туча. Ваня выскочил за дверь.

– Дураки деревенские! – злился режиссёр. – Детский сад. Какая разница, кто с кем спит! А тем более – не спит!

В тот же день он побросал в багажник вещи и уехал в Москву. Навсегда. Но доехал только до Коврова. Свернул в район панельных скворечников. Он был уверен, Люба у тётки. И он сможет её уговорить. Не ради экскаваторов, сулящих процветание. Ради театра. Бросить спектакль и не сойти с ума теперь не получится. Она этого ещё не знает.

Панельные дома будто перебежали с места на место. Сместились также кусты, деревья и дороги. Ваня не узнавал города. Искал наобум, потом по системе, пытался повторить путь от вокзала до тёти Даши, ничего не нашёл, только заблудился. Пообедал в забегаловке, снова искал. Посидел на остановке – вдруг тётя Даша сама пройдёт мимо. Всё зря.

Безлюдность кварталов и безразличие жителей оказались мнимыми. Его заметили и позвонили куда следует.

– Надо же, полиция! – подумал Ваня, заметив машину с соответствующей надписью.

– Надо же, Ваня! – подумала полиция. Автомобиль пополз по лабиринту внутренних проездов, сужая круги, и в конце концов остановился возле Вани. Вышли два ефрейтора, представились, спросили документы.

– Что ищем в наших пенатах, Иван Сергеевич?

Не зная, что соврать, Ваня рассказал честно. Он режиссёр. Ставил в Мстёрах спектакль. А главная актриса, очень нервная, сбежала к тётке. Тётка живёт где-то тут. Но где – Ваня не помнит.

Полицейский вернул документы.

– Как зовут тётку-то?

– Дарья. Дарья Алексеева, возможно.

Ефрейторы поправили кобуры. И пригласили проследовать в участок. Там суровый майор рассказал, что теперь не то что раньше. Попытки правонарушений пресекаются в зародыше. Законность и порядок – вот идеалы города. А уважаемый Иван Сергеевич лучше бы дул домой, чем общаться с такими элементами, как господин Алексеев и его клан. Потому что ничего хорошего из этого общения не выйдет!

«Где ж ты раньше был, пророк хренов», – подумал Ваня. А вслух сказал:

– Дочь господина Алексеева играет главную роль в моём театре. Произошло недопонимание. Люба расстроилась, да и уехала вдруг. Хочет, чтобы её уговаривали. И кстати, раз мы встретились. Помогите отыскать сестру бандита. Обещаю не вступать в мафию и не участвовать в преступных схемах. Мне бы только артистку вернуть.

Майор ответил – это его не касается. Заявление о пропаже от родственников не поступало. А что Иван Сергеевич называет себя режиссёром, это скорей настораживает. Нормальный человек так не представится. Поэтому или в путь, или проверка личности на предмет правонарушений. Потому что невиновных людей не бывает. Бывают только плохо обысканные. Понятно?

Ваня понял. Он знал правила. У майора два режима работы – «сажать» и «угрожать».

– Вы знаете, у меня срочное дело в Москве. Если возможно, я бы хотел немедленно отбыть.

С этими словами Ваня положил пятитысячную купюру на край стола и сразу прикрыл какой-то майорской папкой. Майор не дрогнул.

– Рад, что вы встали на путь исправления. Счастливой вам дороги, – сказал он и протянул руку для рукопожатия.

Выходя, Ваня столкнулся с незнакомой тёткой. Она осмотрела Ваню цепким взглядом.

– Кто это? – спросила.

– Мутный тип, – ответил майор. – Чего-то вынюхивает.

– Не стал привлекать?

– Не за что. Да и лень. Жарко.

– Ну а что говорил-то?

– С чего такой интерес?

– Я где-то его видела.

– Не знаю. Режиссёр какой-то.

– Точно!

Женщина достала из сумки газетный свёрток, развернула. Внутри была сухая рыба.

– Купила на мосту, – пояснила женщина.

Между рыбинами, с жирным пятном на лбу, улыбался с фотографии Ваня. Его обнимает Анастасия Климова. Смотрят друг на друга, смеются. Ниже заметка о том, что культурная жизнь района уделала все соседние районы. В посёлке Мстёры действует театр. Там работает талантливый режиссёр Иван Сергеевич Родченко. Актриса мирового уровня Анастасия Климова приехала в Мстёры, чтобы дать мастер-класс будущим звёздам. Она была поражена уровнем и мастерством.

Дальше про Шишкина, Петрова-Водкина, огромный культурный багаж и невероятные перспективы.

– Лен, тебе бы сыскарём работать! У тебя взгляд – чисто лазер! – восхитился майор.

– Ты понял? Это же любовник Климовой! – сказала Лена майору.

– Почему любовник?

– А зачем ещё она попёрлась в наш мухосранск? Короче, его надо вернуть.

– Лен, его не за что брать!

– Не надо брать. Надо пригласить в гости. Помочь. Подружиться. Петя! Мне надоело общаться с твоими ментами! Я живу как в клетке! Я институт культуры закончила, а живу как в пещере! Я хочу общаться с нормальными людьми! Первый раз интересный человек приехал, а ты нас даже не познакомил!

Майор слышал этот стон много раз. Важно было не медлить. Иначе через пару абзацев он сгубит Лене молодость. Она вспомнит, что хотела выйти за Кирсанова, который сейчас в Москве генералом. Потом она назовёт себя крепостной и заложницей. И тогда всё, до субботы жизни не будет.

Майор остановил супругу жестом от плеча и вызвал наряд.

Ваню остановили на выезде из города. Гаишник забрал документы, велел ждать. Скоро подъехал патрульный бобик. Никогда ещё Ваню не возили на ужин в его честь таким образом – в воронке и в наручниках. Майор просил прощения, приписывал подчинённым болезнь мозга. И жена его, очаровательная Лена, с таким восторгом смотрела, что обижаться расхотелось.

Быть любимым гостем совсем не трудно. Нужно сидеть тихо, удивляться тому, что бывает так вкусно. Уместны будут сдержанные метафоры. Например,

«просто ум отъешь»

Или

«я бы за эти голубцы Родину продал».

Также полезно задать ряд вопросов:

1) Кем работают хозяева и каковы рыночные перспективы их профессии.

2) Не дурак ли их начальник.

3) Велика ли родня, и чем занимаются родственники.

И всё. Следующие четыре часа можно дремать, кивать и повторять последнее предложение абзаца. Например:

– «Ему и в голову не приходит, что некоторые люди встают на работу в шесть часов!»

Тут следует переспросить потрясённо:

– В шесть часов???

– В том-то и дело! – воскликнет хозяин. – Каждое утро! Потому что завтрак приготовь, детей в сад отведи, а в восемь уже построение! А знаете, что такое опоздать на построение?

Тут надо ещё раз спросить потрясённо:

– Что такое опоздать на построение?

И снова сиди, думай о своём, кивай и лопай салаты.

Самому не надо пытаться ни петь, ни танцевать, ни рассказывать биографию. Дорогого гостя зовут не затем, чтобы он выступал, а чтобы самим выступить перед ним. Сиди и улыбайся, короче.

Майор Петя и жена его Лена сошлись на том, что Ваня – самый приятный человек в мире. С ним не хочется расставаться. Пришлось дать обещание приезжать в гости при малейшей свободной минуте. И конечно, тётя Даша будет найдена и доставлена в участок ради такого друга. Только завтра. Сейчас она уже спит. Майор и Лена будут счастливы, если Ваня у них заночует. Делать нечего, остался.

Утром идти к тёте Даше было уже поздно, она ушла на работу. Но если Ваня хочет, тётю заберут с работы, доставят-таки в участок и всё выспросят. Ваня наотрез отказался. И за это был наказан поездкой на дачу. Там его показали соседям. Соседи тоже хотели бы себе режиссёра из Москвы. Но в Коврове такой был всего один, и того заграбастал начальник полиции. Коррупционер проклятый.

Майор сказал, спешить некуда, за тёткиным домом следят. Вечером было сказано «объект на месте». К Ване уже настолько привыкли, что с дачи везли без мигалки. Под тёткиным подъездом ждал экипаж. Ваня поднялся, был снова накормлен самым жестоким образом. Но ничего не узнал. В этой квартире Люба не появлялась.

– Она знала, что ты придёшь. Прячется. Ну да ничего, помиритесь. Только ты её больше не обижай. Ладно?

Майор предложил верный способ поиска:

– Напиши заяву, что она тебя обокрала. У вас там есть что красть?

– Нечего. Огнетушитель. Фанерные декорации.

– Сгодится. Найдём преступницу, раскроем дело, а потом замнём по согласию сторон.

– А нельзя без уголовщины?

– Я могу её найти! – сказала Лена. – У меня к этому талант. Скажи?

– Это точно! – подтвердил майор.

Ваня отказывался. Говорил – не важно уже. Уехала и уехала. Он уже не хотел быть режиссёром, хотел просто домой. При встрече с добрыми людьми, такими как майор и Лена, самое главное – вырваться от этих добрых людей. Но момент был упущен. Лена воспламенилась. Она стала перечислять хитрые методы поиска:

– Надо найти её худшую подругу, спросить у неё про лучших подруг. Спросить у соседей лучших подруг, когда и какие гости приезжали. То же самое с роднёй.

– А если она квартиру сняла?

– Забудь про квартиру. Главное – она сейчас не одна, ей нужно кому-то рыдать. Кто-то должен ей намазать бутерброд и подставить сочувствующие уши. Будем искать того, кто рядом с ней. Через пару недель, возможно, она и снимет квартиру. Но не сейчас. Ей нужны зрители. Без зрителей страдание теряет смысл.

Тут майор наклонился и поцеловал жену. И блеснул слезой восторга.

– Гений! Определённо гений! – сказал он.

Ваня встал. Глупо было не попытаться убежать.

– Прекрасная концепция, но у меня нет таких ресурсов! – сказал он.

– А вам ничего и не надо делать, – успокоил майор. – Мои лоботрясы всё сделают. Им всё равно нечем заняться!

– А я план действий составлю! – сказала Лена.

Ваня не хотел обременять таких хороших людей. Но новые друзья пригрозили обидой, если Ваня откажется их обременить.

– Мы найдём за пару дней. Ты просто сиди тут, думай о великом. Вот тебе душ, вот холодильник. Захочешь погулять – я наряд пришлю, чтобы проводили. Сам лучше не ходи. По одиночке это смерть. Да и толпой тоже небезопасно.

– Но это же большая работа! Мне неловко.

– Тогда найми Лену частным сыщиком. Тебе, как первому клиенту, первый заказ – бесплатно.

Фантазия этих людей опережала Ванину способность сочинять отговорки. Он сдался.

«В крайнем случае – выброшусь в окно», – подумал.

Ваня торчал в квартире майора, навещал холодильник, изучал движение облаков в окне. Он не помнил, где-то ещё в мире были облака? То есть в детстве они случались, а теперь куда-то делись. Внизу, очень редко, проходили люди. Однажды во дворе поругались старухи. Дежавю. В Мстёрах, кажется, ругались эти же бабки, такими же словами. Кроме известных кругов ада – горячего, холодного, болотного, со злыми гарпиями, – нашёлся ещё один круг – скучный. И это, несомненно, квартира главного полицейского города Коврова.

В непонятный день недели, неизвестного числа, майор и Лена вернулись раньше обычного. Лица их светились.

– Нашли! Собирайся!

Майор сказал, Лена всё вычислила. Точно гений.

Люба уехала в Анапу, к подружке. Подружка сняла домик на лето. Вот адрес.

– Как? – спросил потрясённый Ваня.

– Пустяки! – ответила Лена польщённо. – Говорю же, подружки. Одноклассница уехала на юг, докупала второй билет. Мы проверили имя – Любовь Алексеева. Видео с вокзала подтвердило. В Анапе у нас знакомый немножко побегал, показал старушкам фото из интернета – те узнали, привели за руку, показали дом! Ну и кто теперь у нас молодец?

Ваня поцеловал Лене руку и весь вечер каждые полчаса откладывал вилку и восхищённо повторял:

– Как? Я не понимаю как?

И смотрел на Лену, как на богиню. Женщина была очень довольна. Восхищение ни на секунду не показалось ей неискренним.

Курорты не отбивают память, но обесцвечивают воспоминания. Люба питалась фруктами и посещала пляж. Отсюда деревенский театр казался виденным в детстве фильмом. Обрывки диалогов, лица, нечёткие силуэты. Подруги много говорили об отношениях вообще и о слабовольном режиссёре Иване Родченко в частности. Но – без эмоций. Сходились на том, что судьба его накажет. Будет или паралич, или нищета. Или то и другое вместе, по сумме заслуг.

Стоило расстелить полотенце и намазаться кремом, тут же – из брызг, из камней и света сгущались мальчики. Их в Анапе бесконечный запас. Жени, Коли, Антоны, Серёжи.

Удачным считался такой подкат:

«Девочки, сюда идёт цунами, позвольте унести вас на руках».

Или:

«Подскажите, пожалуйста, что нужно сделать, чтобы на вас жениться?»

Такому кавалеру, так и быть, сообщался номер телефона. Куда чаще приходилось слышать банальное:

«Почему такие красотки загорают одни?»

«Девчонки, хотите покататься на классной тачке?»

Подружка Оля говорила:

– Господи, ну хотя бы учебник пикапа какой-нибудь почитали бы, что ли.

Люба отвечала:

– Они читали. Просто учебник писал такой же, как они, теоретик.

Ваня непременно придумал бы такое начало для разговора, что Оля бросила бы шезлонг и полотенце, вцепилась бы в Ваню и до конца сезона бы не отпускала.

– Опять вспомнила? – спрашивала Оля.

Люба пожимала плечами. Тогда Оля, в терапевтических целях, звонила Славику или Тимуру. Приходило лёгкое волнение, нужно было наряжаться в ресторан, настроение улучшалось.

Иногда ходили на море с самого утра. Исключительно за красотой и здоровьем, даже без макияжа. Возвращались обедать и спать. Потому что вечерний пляж – это ярмарка достижений, лежачий подиум. Проще бегать по горам, чем лежать часами в изящной позе, выражающей одновременно внешнее целомудрие и внутреннюю порочность. Такой отдых изнуряет, конечно, но и мозг промывает. Через неделю всего Люба восстановилась для новых страданий. Загорела, и ещё в глазах появилось такое томление, какое бывает у всех абсолютно женщин при виде Чёрного моря.

Подружки возвращались с утреннего купания. Свернули на свою улицу. И тут Люба подпрыгнула, развернулась и попыталась убежать.

– Это он! – повторяла она. – Это он! Мамочки мои, что делать-то!

Оля сразу поняла, кто там. Но не поняла – где.

– Да вон же, на лавке сидит, под нашим домом.

– Господи, до него полкилометра! Ты уверена?

– Говорю тебе, точно он!

– Может, это собака? Или тень? Или просто мужик чужой?

– Олька! Что делать-то? Господи, ну зачем он приехал? Иди, скажи ему, что меня нет. Что я утонула. Нет, слишком мрачно. Скажи, что уехала в Турцию!!!

Олька не собиралась остаток лета умирать от любопытства, гадая, зачем к Любке приезжал её бывший и что бы он сказал, если бы встреча случилась. Она взяла Любу за руку.

– Не дрейфь! – сказала. – Вдруг что-то важное? Вдруг он умирает и раскаивается? Вдруг всего три дня осталось? Всю жизнь жалеть будешь!

– Да здоровый он!

– Да как ты видишь-то? На таком расстоянии не понятно, вдруг там инфаркт!

– А я вижу! Здоровый он! Может, осунулся только. Олька, а вдруг он страдает?

Начались самые сложные пятьсот метров в жизни Любы. Она не знала, какой походкой идти. Как модель – слишком манерно. Как непорочный ангел – поздно, наверное. Обыденно, будто в магазин идёшь – не соответствует важности момента. В результате каждый шаг был от разного типа походок, ноги то не гнулись, то, наоборот становились как лапша. Дура дурой, если судить по походке.

Он не поднялся навстречу. Просто смотрел. Господи, как надо двигать рёбрами, чтобы дышать-то?

Люба сказала:

– О, привет!

Как ни в чём не бывало. Даже не удивилась. И так гордо поправила волосы, что выразила ненароком торжество, надежду, панику, согласие на брак, горесть, обиду, уверенность в своей бесподобности и неуверенность в ней же.

– Присядь, поговорить надо, – сказал Ваня.

По женским правилам Любе следовало обдать Ваню жаром равнодушия и уйти. Но не слишком быстро, чтобы он успевал целовать её следы.

Вместо этого Люба подошла и села покорно.

– А вы, Оля, идите. Вы всё потом узнаете.

Оле было приятно, что прохожий знает её имя. Она не посмела спорить. Пошла в дом, приоткрыла окно и напрягла ухо.

Ваня сказал:

– Люба. Послушай три минуты. Не перебивай. Я не прошу прощения и не пытаюсь что-то там вернуть. Я знаю, ты была влюблена. Думаю, всё прошло. Не для меня. Я тебя люблю и сейчас. И эта мука ещё какое-то время продлится. Не перебивай, я сказал! Однажды справлюсь, но пока ещё нет. Что касается Насти – мы разыграли тебя. По моей просьбе. Потому что через год ты меня бросишь. И через год я уже не смогу пережить твой уход. Я не верю в твою любовь. Таких, как я, у тебя будут десятки, и я не хочу быть частью этого дымного шлейфа.

Но нам надо закончить спектакль. Невыносимо бросить его. Выносить – и не родить. Ты талантливая. Твоё счастье в сцене. Уж точно не в провинциальном режиссёре. Отыграем – помогу поступить в Москве. Давай вернёмся в Мстёры как ни в чём не бывало. Будем играть в любовь или нет – сама выбирай. Но ни в коем случае не давай мне надежды. Не хочу врасти и потом вырубать себя с кусками мяса. Я улечу сегодня. Твой билет на завтра. Тебя все ждут. Тебя все любят. И я тоже. Всё. Мои три минуты истекли. Что скажешь?

Люба выдержала паузу.

– Я скажу, что не всё так просто, Ванечка.

Дальше тишина и возня какая-то.

«Он её душит!» – подумала Оля. Побежала на улицу, а эти двое целуются. Взасос. Наверняка по Любкиной инициативе.

Выразив чувства, девушка оттолкнула режиссёра.

– Ну как, хорошо я сыграла?

– Вообще не поверил. Назначаю вам, Любовь Юрьевна, дополнительные репетиции.

Они уехали вместе, в тот же день.

Посёлок Мстёры был в замешательстве. Ближе всего Ване подходил архетип Подлеца. Но ряд важных маркеров не совпадали. Честная Девушка (тоже архетип) должна была страдать, и именно жалость к ней рождала ненависть к Подлецу. Таковы законы деревенской драмы. Люба же вернулась счастливой. Хохотала, глаза горят, играет лучше прежнего. В архетип Дуры, прощающей изменщика, она тоже не вписывалась. Не была она также и Шалавой, которой всё равно с кем, когда и сколько. И память не теряла, – этот ловкий ход стягивает в сценариях самые страшные дыры. Народ не понимал, кого осуждать и за что. И лишь раздражённо поджимал губы.

Репитиции шли своим чередом. За два дня до премьеры устроили генеральный прогон. В сравнении с неуверенным июнем, август показал стремительный рост актёрского нахальства.

Зрители научились вести себя по-столичному. Не звучало никаких «Ирка, жги!» или «Петя, тащи её на сеновал!». В финале была обычная для крупных театров стоячая овация и множественные крики «браво!». Не громче и не тише положенного. Зал был по-прежнему полон. Пришёл бандитский папа-Юра. Приехали из Коврова майор Петя с женой Леной. Предварительный прогон прошёл с ошеломительным успехом. Лишь одно лицо без улыбки заметил Ваня в зале. Тот самый Стас, футболист, отдубасивший когда-то Ваню в соответствии с деревенскими принципами добрососедства. Он поймал взгляд режиссёра и сделал жест – провёл пальцем по горлу. Насмотрелся американских фильмов, сердечный. На Клязьме гармоничней и естественней показывать кулак, подумал Ваня.

Режиссёр хвалил артистов, никого не ругал. Как перед последней битвой, которую не все переживут. Девушек обнял, мужчинам пожал руки. Любу превознёс, тщательно следя за тем, чтобы лесть не звучала фамильярно.

Он сказал всем:

– Помните! Только от вас зависит счастье родного края! Отыграем хорошо, будет тут завод!

Будут люди, деньги, дороги! Отыграем плохо – пропадут Мстёры. Через пятьдесят лет только тайга с медведями останется.

В действительности всё было очень плохо. Текста никто не помнил. Актёры играли что угодно, только не итальянских аристократов. На прощание Ваня сказал, что будет признателен всем, кто найдёт время повторить слова. До премьеры полно времени, сутки с хвостиком.

Он не мог заснуть. Сидел, читал. Представил, как после спектакля – уже послезавтра – станет собираться домой. И каким потерянным он будет в Москве. Какое там, наверное, всё чужое стало.

В три ночи примерно услышал, как по улице пробежали люди. Потом ещё. Ночные забеги для Мстёр – редкое событие. Потом крикнули в раскрытое окно:

– Режиссёр, твой клуб горит!

И снова топот. Тут и Ваня побежал.

Клуб горел ясным, ровным пламенем. Не однобоко, как это делают заброшенные сараи. Полыхало красиво и симметрично, со всех сторон. Сразу видно, очаг культуры и интеллигенции.

Ваня рвался внутрь, кричал «костюмы!», «декорации!», «убью, суки!».

Державшие его люди отмечали невиданную для дрыща силищу.

Под утро приехали пожарные, намочили головёшки. Из театрального реквизита уцелела лишь бутафорская колонна. Её с вечера вынесли на улицу ради фото на память, а вернуть забыли.

На рассвете приехали майор Петя с женой Леной.

– Соболезную, – сказал майор и обнял Ваню.

– Мы найдём этих сволочей! – пообещала Лена.

– Каких сволочей?

– Неужели ты думаешь, клуб сам собой загорелся? Какой же ты наивный! Непонятно, как ты дожил до… тебе сколько?

– Двадцать восемь.

– До двадцати восьми лет!

– Да какая разница! Театр сгорел, можем расходиться.

Лена всплеснула руками, майор покачал головой.

– Собирайся, мы тебя забираем!

– Куда?

– Поедешь на дачу. Баня и хреновуха – лучшее средство от нервного срыва.

– И раки! – добавил майор и поднял палец.

– Да, и раки!

Ваня провёл по лицу рукой, размазал сажу.

– Нет у меня никакого нервного срыва.

Вместо логичного ответа «тогда мы тебе его устроим», майор сказал:

– А ведь он прав! Сейчас нельзя отдыхать! Главное – найти поджигателей!

Иван кивнул:

– Точно! Найдите поджигателей! Пусть они нам к вечеру клуб отстроят как было!

– Всё-таки есть немного нервный срыв! – обрадовалась Лена. – Жди тут. Мы скоро.

Была надежда, что они увлекутся следствием и пропадут хотя бы на неделю. За семь дней Ваня мог бы сбежать достаточно далеко. Но майор с женой вернулись всего через час. С собой привезли футболиста Стаса. Глаз спортсмена подбит, запястья стянуты шнурком. Недовольно смотрит с заднего сиденья.

– Оказывал сопротивление, – сказал майор.

– Точно он?

– Обзвонили заправки в радиусе ста километров, это несложно, их всего пять штук, спросили, кто покупал бензин в канистры. Велели прислать видеозаписи.

Майор потряс телефоном, показывая свою техническую просвещённость.

– Так вот, кроме него – никто не покупал. А уж эту морду все в округе знают. Причём орудие преступления покупал не на местной заправке, а поехал в Ковров. Следы заметал, дурак. Чем и вызвал подозрения.

– Может, для мотоцикла?

Майор и Лена переглянулись с умилением – как беспомощны и доверчивы бывают режиссёры. Если бы Ваня вёл следствие – Стас бы его обманул. Но не Лену с майором.

– Мы ему сразу предъявили. Мотив: ревность. Возможностей совершить преступление – хоть сто раз. Алиби нет. Домой вернулся под утро. К тому же угрожал тебе прилюдно.

– Отпустите его. Он дурак. Мало ли что ляпнул сгоряча.

– И последнее доказательство, – сказал майор, – преступник сознался.

– Сам?

– Пришлось давить на психологию.

И майор показал чуть припухший кулак.

Дослушав полицейского, Ваня пошёл в церковь. Один. И долго там беседовал со стариком на иконе. Присутствовавшие старухи утверждают, что в беседе слышались два голоса. Не присутствовавшие и не старухи сошлись на том, что Ваня сбрендил. Совсем неудивительно, при тонкой психике и свалившемся горе.

Он вернулся, собрал актёров и сказал речь, начав её словами песни:

– Баста, карапузики, кончилися танцы!

Депутаты всё равно приехали. Утром следующего дня колонна чёрных лимузинов была замечена сначала у коровника, потом где попало. Большие люди выходили из машин, в дорогих костюмах, осматривали кусты и заборы. Говорили с местными. О каждой остановке специальный мальчик докладывал Ване. Откуда мальчик черпал информацию – осталось загадкой.

Он вбегал в кабинет, говорил:

– Молочную ферму осматривают!

– Хорошо, – отвечал Ваня.

Потом:

– В мастерские приехали.

– Что там?

– Все трактористы трезвые и злые! Много матерятся!

– Хорошо, – снова говорил Ваня.

Потом:

– В школу приехали! Обедают!

– Пора. Всем приготовиться! – скомандовал режиссёр.

Через полчаса делегацию вывезли на центральную площадь. Предложили рассесться на лавках под навесом. Плотник Степаныч рекомендовал не ёрзать. Конструкцию собирали ночью, некоторые доски остались неструганы. Занозы из задниц мы потом достанем, обещал Степаныч, но лучше избежать.

Голос плотника заглушал шум листвы и вообще все звуки. К щеке Степаныча приклеена была трубочка радиомикрофона. Все актёры получили это чудо. Ваня с вечера куда-то звонил и материализовал грузовик аппаратуры.

Иван Сергеевич прогнал Степаныча с площади и сам обратился к делегатам. Он сказал:

– Дорогие друзья. Наш драматический театр сгорел. Пожар, возможно, был лучшим его представлением. Сгореть за день до премьеры – это само по себе перфоманс. Но актёры здесь, и они рвутся в бой.

По понятным причинам мы будем играть в своей обычной одежде. Костюмы тоже сгорели. Из декораций сохранилась вот эта колонна из прекрасной фанеры. В нашем спектакле она играет двойную роль. С одной стороны, напоминает, что действие происходит в Неаполе XVII века. С другой – показывает, насколько условна вся эта театральная шелуха, насколько она вторична по отношению к подлинным чувствам, недостатка в коих, я вас уверяю, сегодня не будет.

Итак, мы начинаем. Чистый экспрессионизм. Вообразите взмывающий в небо занавес.

Ваня поклонился, отошёл в сторону. В центр площади вышла Люба, вынесла стул. Уселась. Как могла изобразила спящую графиню. Дыхание ровное, глаза закрыты. За её спиной, крадучись, пробежали Ваня и глава сельской администрации Олег Борисович Бондарев. Перебежав на другой конец площади, они заговорили:

– Тристан, атас! Валим отсюда!

– Влипли по самые гланды!

– Думаешь, она нас засекла?

– Ещё бы! Топаешь как слон! Она же не глухая!

Бондарев сорвал с себя кепку и запустил абы куда. Кепка шлёпнулась под ноги Любе. Девушка открыла глаза и потрясла кулаком вслед убежавшим.

– Эй вы, двое, стоять! Стоять, я сказала! Я вас запомнила! Охрана! Все сюда! Когда надо – никого! Входи кто хочешь, насилуй кого попало – никому нет дела. Я точно видела, здесь бегали двое! За что плачу? Лоботрясы! Поубиваю!

Люба вскочила и стала выразительно смотреть на толпу зрителей, окруживших площадь. Толпа зашевелилась и через несколько секунд выплюнула из себя механизатора Петю. Вроде даже ему дали напутственный пендель. Нетвёрдой походкой Петя вышел в центр. Уставился на делегатов.

– Ты, видимо, хочешь спросить, кто тебя звал? – подсказала Люба. Петя кивнул.

– Вы звали меня, графиня?

Он очень хорошо передавал неуверенность. Он плохо видел, ещё хуже слышал. В психиатрии такое положение называют сумеречным сознанием.

Люба ухмыльнулась:

– Поздравляю, Фабьо, ты проснулся! Быстро собирай своих архаровцев и дуй к забору! Они не сразу перелезут! Живо! Шкуру спущу!

Ничего не ответив, Петя убежал назад, в толпу.

Всплеснув руками, Люба обратилась к делегатам.

– Два негодяя бегают по дому, чуть не насилуют меня, а всем плевать! Как будто не графиня я, а девка пьяная в трактире!

Гости почувствовали лёгкий укол совести, хоть и не понимали ясно, в чём виноваты. В лежащей на земле кепке не было никакого криминала. Из толпы снова выбежал Петя. Заложив по площади широкий круг, он подбежал к Любе и поднял из-под её ног кепку.

– Шляпу я нашёл.

– Какая гадость! Брось! И вымой руки!

– Видать хозяин идиот. Но, может быть, ему идет?

– По перьям видно, шляпа негодяя!

Люба и Петя внимательно осмотрели кепку. «Какие тут могут быть перья, кто писал текст?» – как бы говорили зрителю их лица. Люба потребовала прислать к ней служанок для допроса. Из толпы вышли Светка и Ирина Павловна.

– Нам хана! – сказала Ирина Павловна с такой силой, что взвыли собаки. Крик этот, возможно, был слышен и в Коврове. Звукорежиссёр судорожно убрал громкость.

Люба произнесла длинную речь о девичьей чести. По-простому, своими словами. Видно было, эта тема ей важна. Потом обратилась к Ирине Павловне, но глядя на Ваню:

– Быть может, эти негодяи шастают к кому-то из служанок?

– Скорей всего. Я бы не доверяла этим хитрым моськам. (Выразительный кивок в сторону Светки.) Но вы не волнуйтесь. Её ухажёр – тоже ваш слуга.

– Понятно. Разврат и похоть. И кто же он?

– Теодоро.

– Мой секретарь?

Тут все три актрисы уставились на Ваню. Вслед за ними на Ваню перевели взгляды делегаты и деревенские жители. Повисла многозначительная пауза. Светка почувствовала необходимость как-то оправдаться. Пропустив полстраницы текста, она подскочила к Любе и стала не то хвастать, не то жаловаться:

– Я не виновата. Он обещал самоубиться, если я не дам себя поцеловать. Он называл меня своим ангелом. Говорил, что не уснёт, не посмотрев в мои глаза.

Светка тяжело вздохнула. Все снова посмотрели на Ваню. Даже итальянские делегаты, не знакомые с историей постановки и слушавшие текст через переводчика, поняли, что в пьесе несколько смыслов.

Люба, как всякая женщина, симпатизировала мерзавцам. По театральной традиции, она вдруг начинала размышлять вслух.

– Я видела, что нравлюсь Теодоро. Но мало ли, кому я нравлюсь.

Люба повела рукой вокруг, многие в толпе смутились. Уж сейчас, по крайней мере, в неё были влюблены абсолютно все мужчины.

– Но он стал крутить с этой дурочкой Марселой. Она в него втрескалась по уши. И меня заразила. У девчонок так бывает: одна влюбилась и подруга следом. Но я графиня, он – мой секретарь.

И я себя должна взять в руки. Никаких любовных приключений я не допущу. Он останется тем, кем был!

Люба так гордо вздёрнула подбородок, что женщины зааплодировали. Чиновники отметили доверчивость толпы. Будто не театр на площади, а быль. Эта вовлечённость передалась и самим чиновникам.

– Потрясающе! Кто режиссёр? – спросил самый важный начальник, наклонившись к уху своего секретаря.

– Пригласили из Москвы. Молодой парень. Ученик самого Анатолия Шаца!

– Тогда понятно, – кивнул головой начальник. – Потрясающий спектакль.

Марсела заигрывала с Теодоро. Он поманил, потом оттолкнул, морочил девчонке голову. Сам облизывался на Диану. Потом он порвал, не читая, письмо Марселы. Светка, опустившись в пыль, на колени, собирала обрывки, как осколки сердца.

– И ты порвал мою любовь? – спросила она. Голос её дрогнул. Толпа загудела, призрак мордобоя вызревал над площадью.

Как бы мстя за служанку, Диана трижды давала секретарю надежды и трижды прогоняла. Сама страдала, его мучила, заодно и Марселу. Настоящий сумасшедший дом.

– Да кто так любит, раз в неделю! Пусть расписание повесит или график! – негодовал Ваня.

Женщины понимали Любу. Каждая знала, как сложно бывает ответить на ухаживания и не прослыть легкомысленной. Мужчины чесали макушки, думая «а леший их знает, этих баб, чего им надо».

Вот Ваня снова приходит на зов. Люба снова не хочет. Он в сердцах говорит свой знаменитый монолог, сомневается в Любином разуме, называет собакой на сене и обещает вернуться к Светке. Не говоря ни слова, с разворота, Люба залепила Ване по морде. Звук удара, усиленный микрофоном, докатился до Коврова.

– Ай, хорошо! – восхитились в толпе.

Любе показалось, для хорошей драматургии надо ещё. Она дала пощёчину с левой руки. И ещё, и ещё. У режиссёра носом пошла кровь.

– Какая достоверность! – сказал начальник секретарю.

– Ты сдурела? – изумился Ваня очень искренне. Он пытался увернуться, но без боксёрских навыков напропускал оплеух в колхозном стиле. Люба истинно рассвирепела.

– Мерзавец, гад! Прибью! – говорила она, вкладывая в замах всё накопившееся за лето.

– Осатанела! Что ты творишь?

– Моя любовь сегодня многолика! Бывает и такой! – гремела Люба.

Сразу после этой сцены грянул дождь. Но никто не подумал расходиться. Зрители и артисты вымокли мгновенно, на делегатов брызгало, но спектакль не замедлился, наоборот, стал выглядеть правдивей. У Бондарева от воды перестал работать микрофон. Поэтому Ване пришлось делать вид, что он разговаривает с глухонемым, транслируя его текст публике, но отделяя от своего вопросительной интонацией.

– Ты опоздал к баталии? И недоволен этим?

Бондарев виновато развёл руками, потряс передатчик микрофона, звук не восстановился.

– Спрашиваешь, отчего у меня морда в крови?

Бондарев кивнул.

– Графиня сбрендила от ревности. Поцеловать меня ей честь мешает. Но целоваться хочется. Поэтому – вот так.

Бондарев сделал несколько абстрактных жестов.

– Хочешь ты сказать, тебя тоже били по морде? Но никогда – графини?

Бондарев снова кивнул, довольный тем, как Ваня читает его мысли.

– Согласен, настоящая собака на сене. Сама не ест и другим не даёт. Ни с боку, ни посередине. Беги отсюда, не то и тебе достанется.

Бондарев кивнул и побежал к звукооператору. Какое-то время публика следила за процедурой замены микрофона. Олегу Борисовичу пришлось оголиться до трусов, чтобы один провод вытащить, а другой пропустить под одеждой. Положительно, все части этого спектакля были очень интересны.

Тут Люба, прорыдавшись в углу сцены, снова подошла к Ване.

– Ты здесь? Ты сердишься?

– Ещё чего! Я счастлив!

– Что это? Кровь?

– Ещё бы!

– Зачем?

– Мне нужно. Я сохраню его на память о том, что между нами было.

– Но это мой…

– Не жадничай. Сходи к Отавьо, он даст тебе две тысячи эскудо. На платки. Вдруг мне снова захочется с тобой побеседовать.

Тут возникла заминка. Ванин нос не перестал кровоточить, и он не мог отдать платок, не превратив себя и площадь в декорацию скотобойни. Тогда Ирина Павловна легко и естественно выбежала, сунула Ване пакет салфеток. Свой окровавленный платок он отдал Любе, а сам некоторое время очень непринуждённо затыкал ноздрю бумагой.

Дождь прошёл, решили играть без антракта. В начале третьего акта измучившие друг друга Ваня с Любой расстаются.

Люба, разглядывая свои припухшие от драки руки, спросила:

– Ну как? Тебе легче?

– Ещё бы, с новым-то носом! – крикнули из толпы. Никто не засмеялся. Шутника вытолкали вон.

Люба повторила:

– Тебе легче?

– Мне нужно уехать, синьора.

– Я приношу тебе страдания?

– Страдания эти мне дороже жизни. Я уезжаю, чтобы спасти твоё доброе имя.

– И правильно. Я, конечно, буду реветь. Может, даже целую неделю. Но ты прав. Езжай.

– Сейчас?

– Да. Иди. Впрочем, нет. Постой. Нет, иди.

Люба отвернулась. Ваня стоял, не мог пошевелиться.

– Всё, уже ушёл?

– Да.

– А что же это тут стоит?

– Это тень моя. Она отказывается уходить.

– Почему?

– Она любит тебя.

– А ты?

– Я тем более. Чего же ты хочешь?

– Отдай мне меня всего.

– Не отдам. Твою тень я оставлю себе. А ты забери мою. Ступай. Тянуть время – всё равно что резать себя.

– Я ушёл. Будь счастлива.

Ваня повернулся и пошёл прочь. Решительно так ушёл.

– Как? Как мне быть теперь счастливой?

Дальше можно было ничего не играть. Женщины стояли с мокрыми лицами, мужчины шмыгали носами.

Третий акт прошёл менее яростно, зато быстро. Бондарев притворился жуликом, Степаныч играл аристократа, оба были похожи на крестьян. Неясным образом в результате их диалогов Ваня был признан графом.

Просто так сообщить радостную весть было нельзя. Лопе де Вега написал вторую сцену прощания. Уже ушедший Теодоро снова появляется и доводит Диану до слёз. Расстояние между горем и радостью должно быть максимальным.

Плакать на заказ Люба так и не научилась. Она готова была нюхать нашатырь или как-то смачивать глаза. Ваня сказал, это лишнее. Не старайся показать чего нет. Наоборот, говори свой текст бесстрастно. Зритель сам додумает эмоции и ещё удивится тому, как тонко ты сыграла.

Так и вышло. Народ рыдал вместо Любы. Хоть и знал, это горе временное. Сейчас придёт Степаныч, объявит Ваню графом и молодые поженятся. И Люба скажет:

– Теперь ты мой, и я тебя не отпущу!

– Ты забываешь, что я теперь граф и сам решаю куда идти.

– И что же ты решил?

– Я иду к тебе.

Декорации и костюмы сгорели, поэтому свадьбу изобразили одним долгим поцелуем. Могло показаться на миг, что Ваня пытается вырваться, а Люба как бы затягивает финал. Но это только казалось.

Толпа взревела.

– Невероятно! Невероятно! Воистину Белиссимо! – сказал большой начальник. Вопреки страхам итальянские гости не сочли представление экзекуцией и радовались не только самому факту финала. Каждый из них пожал руку артистам. Любочку целовали, назвали «Брава бела донна». На деревенский банкет не остались, уехали. Сослались на плотный график.

– График, ага. Устрицы у них стынут, – сказал Бондарев, но не сардонически, а с уважением к средиземноморской изнеженности.

– Не стынут, а греются, – поправил Ваня.

Столы накрыли тут же, на площади. И до ночи пили, смеялись, вспоминали разбитый Ванин нос и как Бондарев шлёпал губами, когда микрофон сдох. Вылитый окунь. И любили друг друга очень нежно. Потом был марафон поцелуев со слезой. Сильно за полночь Ваня уехал. Ночевать не остался.

Москва – великий психотерапевт, не хуже Анапы. Всё вокруг несётся, нет времени на самосозерцание. Всё что надо для лечения психики – забыть о себе. Увлечься чем-то, что тобой не является. Целыми днями Ваня работал. Он задумал великий спектакль про деревню. Работа режиссёра в начальной фазе сводится к беседам об искусстве с изящными людьми в приятных местах. Приятная работа. Это вам не бетон сверлить на морозе.

В журнале «Современный театр» вышла статья о спектакле в Мстёрах. Столичный режиссёр-де поставил в голой степи лучший спектакль последних лет. С какими-то пастухами, прости господи. Использовались позитивные штампы – «остроактуальный театр», «свежая кровь», «выход из зоны комфорта» и «истинный прорыв».

Большой Драматический казался теперь академичным и даже скучным. Опытные продюсеры советовали думать о своём театре. К Шацу Ваня заходил на чай. И не в паническом обмороке, как раньше, а широким шагом. Танечка вскакивала, открывала дверь. Первокурсницы считали необыкновенным тот день, когда видели Ивана Родченко на расстоянии меньшем, чем до Луны.

В один из таких визитов Анатолий Александрович бросил мельком:

– Бондарев звонил. Благодарил. Вся их эта деревня… как их там…

– Это посёлок. Мстёры.

– Так вот, там помнят тебя и любят. Завод так и не построили. Дорогу тоже. Но любят.

– Как не построили?

– Не волнуйся. Ты сделал всё. И даже больше. Что-то не так пошло, я не вникал…

Тем же вечером Ваня позвонил Бондареву. Олег Борисович был печален, но наговорил много приятных слов.

Ваня хотел вернуться к московским делам, но столица вдруг ушла из головы, а кривой посёлок на Клязьме, наоборот, влез и ну соблазнять видами и перспективами. Светка, Ирина Павловна, белое солнце, горячая площадь, старый клён, магазин с пивными мужиками, ничто никуда не ушло, оказывается. Всё было со звуками и даже с запахами. Любу Ваня старался не визуализировать, гнал из памяти. Хотя и заметил, что ему теперь нравятся женщины такие, как она. И чем сильнее Ваня упирался, тем упорней эти глупости лезли в голову.

Заполонив вечера, миражи стали являться днём. Прямо посреди московской слякоти вдруг привидится пыльный автобус до Коврова или козырёк остановки вдалеке, – словно дополз от самой Клязьмы. Вблизи всё оказывалось обычным, мокрым, московским. Ваня вздыхал и удивлялся липучести образов. Он предлагал мозгу компромисс – обещал следующим летом поехать в Мстёры. Пощипать крыжовник, ко всем зайти поболтать. Дойти до церкви, поговорить со знакомой иконой, подмигнуть старухам. Замечтавшись, вдруг находил себя непонятно где, потерявшим свой поворот. Он сделался рассеян, идея нового спектакля стала казаться манерной и заумной. Но хуже всего – Люба. Взяла и приснилась целиком. Предельно ярко.

Измученный неясной тоской, Ваня досиживал до утра, ждал, когда глаза захлопнутся сами. Это известный способ избежать бессонницы – ходить, пока организм не начнёт биться о косяки и стены. В одну из таких ночей, когда голова стала дубовой в нужной степени, Ваня принял душ, улёгся, но заснуть не успел. В дверь позвонили. Выругался, встал, накинул халат, пошёл к двери. Открыл – а там Люба. Мокрая, замёрзшая, не спрашивая, зашла в квартиру, разулась. Сразу в кухню – и стала греть руки о чайник. Говорит:

– Прости, ради бога. Опоздала на поезд. Решила пойти к тебе, вдруг не прогонишь.

– Какой поезд, утро скоро!

– Ночной. Пустили недавно. Ты один, кстати?

– Один…

– А то неловко было бы.

Ваня засуетился, включил заботу, отправил Любу в ванную. Потом неважные промежуточные сцены – и вот уже Люба сидит на краю постели, рассказывая, как там что. А потом наклоняется и целует Ваню в губы. И смеётся: «Помнишь, как мы свадьбу играли?» И снова целует.

Слаще той ночи у Вани не бывало. Он проснулся потрясённым. Он помнил каждое движение, запахи, звуки, нежность. Люба оказалась лучше и прекрасней абсолютно всего на свете. Ваня походил по квартире как по луне. Никаких следов ночной активности. Если Люба и была здесь, то замела следы, как диверсант-отличник. Но, скорей всего, её здесь не было. Просто Мстёры не ограничивались больше памятью, захватили отдел воображения и рисуют галлюцинации. Явь после этих картин выглядит серой кислятиной. Часов десять Ваня мучился. Потом собрал вещи без разбора, запер квартиру и поехал в Мстёры.

Там всё по-прежнему. Разве что осень пришла и к магазину «Продукты» пристроили террасу, поставили три столика, получилось кафе. Именно здесь собрались участники грандиозной постановки. Прекрасное место, видно всё, что в деревне происходит.

– Ничего у нас, Ванечка, не получилось! – вздохнул Бондарев.

– Провинция и есть провинция. Отныне и вовек. И рыпаться не надо, – поддакнула Ирина Павловна.

Режиссёр Иван Сергеевич ничем не мог помочь. Он рассказал о новых проектах. Слушатели завидовали по-хорошему, как завидуют сибиряки итальянской кухне – так далеко и невозможно, что расстраиваться не стоит. Ваня спросил, как же вышло так с заводом? Итальянцы были наши, я сам видел!

– Дело не в итальянцах. Они вообще ничего не решали.

– А кто решал?

– Непонятно. Некая контора. Закрытая, как атомный институт. Им даже позвонить нельзя. Ни директора у них, ни телефона. Ни здания, чтоб на приступ сходить.

– А важный чиновник в синем костюме?

– Пропал. Перевели куда-то.

– Что в Коврове говорят?

– Ничего не знают. Руками разводят.

Люба вернулась с очередного курорта. Повзрослела. На Ваню не глядит.

«Да пошло оно всё. Надо брать, причём срочно», – подумал Ваня.

Очень нахально Ваня сказал:

– А не разрешишь ли, Любочка, тебя проводить? Обсудим одно деликатное дело.

И спины их дымились от взглядов. Совсем как в былые дни. Так и ушли вдвоём в рано темнеющую осень.

– Ты мне снилась.

– И что я делала в твоём сне?

– Тебе лучше не знать.

– Я красивая была?

– Темно было. Да и ракурс специфический.

– И ты приехал, чтобы воплотить свой сон?

– Отчасти. Хочу позвать тебя в Москву. Поступай в театральный. Обещаю огромный успех.

Люба держала паузу так, будто уже закончила театральный. Потом сказала взросло:

– Я замуж выхожу.

– За кого?

– Какая разница?

– Я должен назвать киллеру имя. Нельзя убивать без разбору всех твоих знакомых. Скажи, кто он, и покончим.

– Не смешно.

– А как же я?

– Твоё время прошло. Ты опоздал.

– Я зрел. Я по осени созреваю. Летом все режиссёры немного неспелые.

– Поздно, Ваня. Я тебя разлюбила. И я выхожу замуж.

– Выходи сразу за меня. Зачем эти учебные браки. Я настоящий. И я – хорошая партия. Сэкономим деньги на киллере. Надо беречь семейный бюджет. Нам надо ряд вопросов решить. Любишь ли ты спать с открытыми окнами? И как относишься к жареному луку? И нет ли у тебя аллергии на бриллианты?

Ваня забежал вперёд, вытащил из кармана коробочку, встал на колено. В коробочке сверкнули все его надежды. Люба показала правую руку. На безымянном уже было кольцо. В сумерках казалось – точно такое же. Она обогнула Ваню и пошла дальше. Не очень торопясь, впрочем.

Ваня спрятал коробку, догнал артистку.

– Уверяю, мой камень не хуже!

Люба ничего не ответила. Ваня старался идти в ногу. Люба ритм ломала.

– Послушай, давай устроим соревнование подвигов. Аноним против режиссёра. Я могу вырастить розу на камнях! Да что там, я могу вырастить спектакль в коровнике! Могу достать звезду.

– Климову, что ли? Лучше бы не напоминал.

– Да, неудачное предложение. Тогда могу убить дракона.

– Слишком мрачно.

– Хорошо. Тогда могу родить дракона.

– Лучше роди экскаваторный завод. Бондарев на площади установит твой монумент.

– Давай поставим памятник твоему бывшему.

– Бывший – это ты.

– Я – будущий.

– Нет!

– Я тебе целый завод, а тебе жалко замуж за меня сходить? Ты же не пробовала! Давай назначим испытательный срок. Лет пятьдесят нормально будет?

– Пятьдесят лет брака всего за один завод? Ты тиран и деспот!

– Любонька, будь реалистом, тут много заводов не поместятся. Лучше один хороший, чем три мелких.

– Нет, Ванечка. И кстати, дальше я сама пойду. Не надо, чтобы нас видели вместе.

– Подожди. Теперь серьёзно, ты выйдешь за меня?

– Нет.

– Тогда давай хотя бы поступишь в театральный. Просто пообещай. Это интересней, чем преподавать математику маленьким идиотам.

– Хорошо. Обещаю.

– Скрепим клятву поцелуем?

Люба фыркнула и ускорила шаг. Догонять не стал. Главное – диалог установлен. Настало время подвига.

В народных сказках герой едет, едет, потом встречает злодея. Единственное условие: время в пути должно быть кратно трём, в любых единицах измерения. Иначе встреча не состоится. Потом, собственно, подвиг. С третьей попытки злодей гибнет, принцесса падает в руки героя.

Ваня чувствовал, в деле с экскаваторами так не получится. Нужно ещё что-то.

В американском кино другой алгоритм. Нужно найти бар с хулиганами, оскорбить их, побить бильярдными кием. Последний хулиган, теряя сознание, скажет, где искать злодея. У злодея крадём важные документы, потом погоня и драка, в которой злодей почти бессмертен. Он…

1. Белыми нитками стянуть дыры в одеяле сюжетной логики.

2. Показать, что, если бы не кино, сценаристы писали бы романы, целиком состоящие из потёртых метафор.

За время речи герой полностью восстанавливает силы. Злодей же наоборот, изнемогает. Ничем другим нельзя объяснить скорость его убиения. Только что ведь был неуязвим. Финал обычный. Принцесса падает в руки.

В реальной жизни где подвиг, там полиция. Будет она мешать или помогать – это предсказать невозможно. Но Ваня был оптимистом, поэтому обратился к майору Евдокимову и его жене Лене.

Майор избегал историй с таким заголовком – «нагнуть высокого чиновника так, чтобы он перенёс свой завод куда надо». Но жена его Лена обрадовалась Ване и точно описала майору, какие чувства он должен испытывать. Сама она целую неделю пела в душе от счастья.

Она сказала:

– Давай рассуждать. Кто выбирает место стройки?

– Экскаваторный колдун?

– Колдун при губернаторе, так точней. Как ему намекнуть на правильное место?

– Можно вырвать и посадить его зубы в пашню в Мстёрах за коровником. И каждый вечер поливать.

Лена избегала мистики. Она сказала:

– Всякая стройка имеет три источника: финансирование, проект и…

– Воля народа?

– Нет. И регистрация земельного участка. Короче, следи за руками!

И Лена стала мазать Ване бутерброд.

Чудеса начались на следующий день. Сначала посетили некую государеву службу. Ваня очаровал целую комнату сотрудниц, рассказал историю об актрисе, её муже и двух поклонниках в гримёрке. Женщины развеселились и сами не заметили, как выложили всё, что знали. Нужный завод переехал аж под Чебоксары. Проектом занимается бюро, чьё название сложно выговорить без предварительных репетиций. Стройтяжмашпроектмонтаж № 9.

Поехали в это № 9. Там единственная девушка на входе, мягкая внешне, гранитная внутри.

Она не хотела ни историй, ни самого Ваню. Режиссёр врал с применением лучших актёрских техник:

– Мы из театра. Драматурги. Готовим пьесу о столкновении патриархальной глубинки с индустриальной эпохой. Мы точно знаем, что в вашем заведении разрабатывают проект завода итальянских экскаваторов.

– Не могу подтвердить.

– Нам бы поговорить с кем-нибудь из руководства. Это будет скрытая реклама для вас и завода. Совершенно бесплатно, многие о таком мечтают.

Девушка смотрела холодно и зорко, как пограничник. Даже подобием улыбки не одарила. Просила подождать.

«Может, у неё трагедия в доме? – подумал Ваня. – Или же она маньяк, убийца и ненавидит театр?»

Сами собой появились два охранника и господин в начищенных туфлях. Видимо, главный. Описывая их в традициях африканских сказок, можно сказать, что охранники похожи были на носорогов, а господин в туфлях на очень умную обезьяну.

В комнате без окон и кондиционера Ване и Лене задали множество вопросов.

1. Кто такие Ваня и Лена.

2. Что за пьеса.

3. Кто заказал.

4. Что уже известно о заводе.

5. Кто посоветовал обратиться сюда за информацией.

Господин в туфлях не мог выхватить пистолет и застрелить пришедших – отчаянно не хватало доказательств вины. И это было жаль. Господин рекомендовал Ване и Лене навсегда забыть про стройтяжмашпроектмонтаж № 9, иначе худо будет.

Потом проводил к выходу.

– ЦРУ какое-то, – сказал Ваня, с некоторой ностальгией встречая солнце.

Всю следующую неделю Лена занималась разведкой. Ваня спал на майоровой даче, потому что расстроился. Однажды Лена вернулась довольная.

– Дай угадаю. Коллективный разум социальных сетей выдал нужный ответ?

– Если бы! Сначала я поехала в налоговую инспекцию. Получила список всех работников проектной конторы.

– А что, так можно было? А давай попросим их же построить завод где нам надо. Может, просто никто не додумался?

– Молчи и слушай. Я нашла женщину, служащую в этом № 9. У неё сын-хулиган. Я напросилась в гости, представилась социальным работником. Мы говорили о трудностях материнства и даже плакали на два голоса. Думаю, тебе стоит попробовать меня на какую-нибудь главную роль со слезами.

– Построим завод – подарю тебе театр.

– Хорошо. Так вот. Я обещала всё что угодно в пределах разумного в обмен на фамилию хозяина завода. Сказала, что хочу слупить с него денег на помощь одиноким матерям.

– Настоящая Мата Хари!

– Так вот заказчик – группа компаний «Периметр».

– Будем брать их крепость?

– Нечего брать. Юридический адрес расположен в пустом кабинете. Директор компании лицо подставное, бывший вояка. После армии служил телохранителем у одного депутата. Потом дорос до начальника охраны. А сейчас вот – директор группы предприятий. Но нам нужен не он, а депутат.

– И кто же он? Масон? Иллюминат?

– Пантелеев Антон Леонидович. Живёт в Москве, но недавно купил дом недалеко от Чебоксар. С видом на будущий завод. Каково?

– А если не он?

– Я говорила с его женой!

– Тоже как орган опеки?

– Как театральный продюсер. Врала безбожно. Говорила, что есть уникальный шанс вложиться в шоу на Бродвее. Режиссёром будет знаменитый Иван Родченко. Играют все, на кого он укажет пальцем.

– Не такой уж я и знаменитый.

– Согласна.

– А вот сейчас обидно было. Ты должна отстаивать свою точку зрения. Убеждать меня, что я широко известен.

– Ты широко известен.

– Наконец-то сказала главные слова! Продолжай.

– Жена депутата хочет на Бродвей. Но её муж, дурак, вложил деньги в завод. Спросила, не возьмём ли мы всю сумму экскаваторами.

– Поехали похищать депутата?

– Нет. Тут нужна хитрость!

– Какая?

– Не знаю, ты у нас режиссёр. Твори!

Ваня снова ездил в Мстёры, собирал труппу. Рассказал про Пантелеева. Светка предложила соблазнить депутата, записать на видео, а потом шантажировать.

– И кто будет соблазнять? – грозно спросил Светкин муж Пётр.

– Да не буду я с ним спать! Чисто сыграю! Кафе, туда-сюда.

Петя стал надуваться.

– Ну ладно, можно проститутку нанять, раз ты такой дебил! – сказала Светка. – Просто дело верное. Мужчина перед красивой женщиной не устоит.

– В первую очередь он депутат. Он не может устоять только перед чемоданом денег. У тебя такое есть?

Ваня сказал:

– Будь у нас чемодан денег, нас бы убили и всё. И Светкой мы рисковать не станем. Депутат должен сам захотеть сюда. Есть другие идеи?

– А давайте скажем, что Любка – дочь президента! – вдруг предложил плотник Степаныч.

– Какого президента?

– Известно какого. – Степаныч воздел глаза и руки к небесам.

– И что?

Степаныч сам не знал, что дальше. Бондарев предложил поговорить с депутатом как с человеком. Хоть это и смешно звучит. Ирина Павловна сказала, надо показать, как тут красиво. Он увидит – и всё.

– Что всё?

– Сам захочет.

Артисты явно болтали что в голову взбредёт. Режиссёр умный, сам додумает и всё промыслит. А спрашивает из уважения, чтобы никто не чувствовал себя глупым. Хотя понятно же. Так почти и вышло. Вежливо отклонив абсолютно все идеи, Ваня сказал:

– Ну вот что!

Заговорщики подсели ближе, чтобы лучше слышать.

В жизни депутата Пантелеева что-то вдруг изменилось. Неизвестные типы интересовались его персоной. Мужчина и женщина. Не коммерсанты. Не из налоговой, не бандиты, не журналисты и не ФСБ. С этими типами мерзавцев Пантелеев знал, как поступать. Новые гости, со слов охраны, были каким-то отдельным видом зла. Умные и абсолютно спокойные. Даже весёлые. Инопланетяне. И это тревожило.

Пантелеев был чуток к угрозам. Он пережил развитой бандитизм, разгул либерализма и расцвет спецслужб. Он стал депутатом непонятной территории от неизвестных избирателей. У него много мелкого бизнеса. Экскаваторный завод должен был вывести Пантелеева в олигархи.

Депутат выстроил сложную систему обороны от вымогателей всех видов. Все получали отпор, запутавшись в его паутине. Они действовали одинаково. Приходили, представлялись, задавали вопросы. Предлагали поделиться или даже отдать всё за небольшую компенсацию. Давали время на раздумье. Сначала мелкие сошки, посланники. Потом их начальники.

Человек в начищенных туфлях, Николай Ляпко, быстро выяснял, где у вражеских щупалец мозг и с кем против них следует дружить. Скоро на главного вымогателя начинали сыпаться неприятности, отбивавшие аппетит к заводам.

За прошедшее лето Пантелеев одержал несколько побед.

Посадил известного бандита по сфабрикованному делу. Тот даже не понял, с чего вдруг оказался в колонии.

Потом Пантелеев уничтожил редактора крупного журнала – за порнографию в прямом и переносном смыслах.

Одного полицейского генерала уволил, второй испугался и отступил. Пантелеев даже с гринписом справился, на который управы нет. Это самый страшный рэкетир нашей с вами современности. Гринпис своим устройством похож на грибницу – непонятно, где вылезет. Там нет единого начальника, которого можно было бы сжечь каким-нибудь полезным для природы способом. Защитники природы есть зло абсолютное и неуязвимое. Их нельзя победить, можно только унять на время. Пантелееву пришлось откупаться деньгами и взять на содержание приют для собачек. Антон Леонидович считает, что легко отделался.

После гринписа стихло. Целых три месяца никто не угрожал. Ни единого фото не подбросили, где он, Пантелеев, лежит в кровати, полной голых баб. Эта тишина внушала опасение. Чем нет врагов, тем они страшнее. Может, новые будут даже хуже гринписа. Зло, в отличие от добра, бесконечно в границах и формах проявления.

И вот, появились двое. Лена и Ваня. Не менты, не ФСБ. Не криминал и не газета. Не защитники животных. Начальник охраны Николай Ляпко отследил их номера.

Уровень прикрытия – высочайший. Эта якобы Лена канает под жену мента. Причём живёт с настоящим майором давно, в захолустном Коврове. И вдруг интересуется заводом. Жене мента завод не нужен. Майорский потолок – ларёк на вокзале, сельская заправка и придорожное кафе. Если только он майор, а не агент, фигурирующий в документах американского посольства под кличкой «Шелкопряд». По интересам и скрытности понятно, никакая она не жена майора.

С режиссёром ещё хуже. Вообще всё чисто. Блестяще закончил театральный институт. (Хорошему разведчику это несложно.) Папа банкир. Прекрасное прикрытие для оплаты расходов. Некий Иван Родченко, лучший выпускник, вдруг отказывается от работы в столичных театрах и уезжает в Мстёры, гонять по сцене трактористов и доярок. Кто он после этого, режиссёр-мечтатель? Почему сразу не эльф или другое мифическое существо? Что мы вообще знаем про Мстёры? Только то, что в начале лета собирались там завод строить!

Однажды в баре к Пантелееву подсела девица. Красивая, молодая, с ясным взглядом. Был в ней какой-то деревенский шарм. То ли талантливая проститутка с необычным амплуа, то ли очень умная актриса. В другое время Пантелеев точно бы попался. Но девица поставила на барную стойку сумочку, направила торцом на депутата. Пантелеев заметил ма-аленькую дырку в сумочке, какие вертят для видеокамер.

Беседу девушка начала не стандартно. Никаких «угостите девушку коктейлем». Вместо этого сказала:

– А вам нравятся стихи? Бродский, например? Или Борис Рыжий? Хотите почитаю? Или Лопе де Вегу? Монолог Марселы, это прекрасно, вот послушайте…

Она ничего не успела. Сзади подошли двое, крепкие, хотя и без военной выправки, взяли девушку под локти и увели.

Пантелеев был потрясён. Следящая за ним организация охраняет его от случайных вымогателей! Без его ведома! Причём эти двое не скажешь чтобы где-то служили. На вид – трактористы. Только высшие агенты умеют притворяться народом. У обычных место службы прямо на усах написано. Пантелееву льстило, что за него взялась контора высокого уровня. Он перестал спать от странного удовольствия и осознания собственного величия.

Когда он обследовал свой дом на предмет скрытых микрофонов, жена назвала его параноиком.

– И ты, и начальник охраны твой – оба вы психи с манией преследования! – сказала женщина и плюнула. Без слюны, впрочем.

– Даже если я параноик, это не значит, что за нами не следят, – ответил депутат. Микрофонов он не нашёл, чем и доказал себе высочайшую квалификацию тех, кто за ним охотится. Отсутствие следов прослушки не означает её отсутствия, а только то, что «ребята умеют работать».

Пантелеев вызвал начальника охраны.

– Коленька, надо наведаться в эти Мстёры, узнай, как там чего.

Коленьке тоже нравилось бороться с опасностями. Он подобрался и оживился.

– Что ищем?

– Сам пока не знаю. Но режиссёр прожил там три месяца. Что-то же он там делал? Кого-то валял на сеновале! Узнай, с кем общался, поговори с людьми. Кто за ним стоит. Вдруг у него есть слабое место? Попробуем давить на человеческое. Если только он не робот.

– А если робот?

– Тогда нам конец.

– Чего он хочет-то?

– Не понимаю. Не выходит на связь. Затягивает петлю, не иначе.

– Может, сами к нему сходим?

– Рано. Пока рано. Мы не готовы.

– А есть смысл готовиться? Мы же против них, как бабочка против циклона.

– Надо пытаться, Коленька. Авось проскочим.

Ляпко поехал в Мстёры, представился писателем, долго беседовал с главой местной администрации. Говорили о красоте природы, о Шишкине и Петрове-Водкине. В Мстёрах очень любят театр, оказывается. Была постановка замечательная. Мэр сказал: «Клуб сгорел, но мы всё равно дали спектакль!»

Фамилия мэра – Бондарев. Он рассказал о режиссёре из Москвы, о лучшей их актрисе Любочке. Она сама из соседнего посёлка, из Александровки, но душою Мстёрская. Сейчас она поступила в театральный институт. Взяли без экзамена, посреди семестра. Такой талантище. В посёлке думали очаровать спектаклем итальянцев. Но почему-то не получилось. Ну да ничего, места у нас замечательные. И без завода проживём, – сказал Бондарев и всхлипнул.

Поговорив с мэром, Ляпко прошёлся по улицам посёлка, осмотрел останки клуба. Просто чёрные палки, но местные глядят на них как на святыню.

Николай поболтал с местным плотником Степанычем. Потом встретил какую-то Ирину Павловну. Затем поехал в Александровку, попал на тренировку местных футболистов. Видимо, что-то напутав или следуя загадочным народным традициям, футболисты решили Николая отметелить. Он попросил одного футболиста подержать пиджак и сам отметелил остальных. Хотел навалять и тому, который пиджак держал, но не смог догнать.

Ещё встречался с местным авторитетом Юрой, приходящимся артистке Любочке папашей. И обо всём по порядку доложил по возвращении.

– Очень странное место, – сказал Ляпко. – Иван Родченко промыл мозги всему населению. Таких профессионалов я ещё не видел. Высочайший уровень. Он заставил колхозников играть в театре! Бесплатно!

Депутат Пантелеев ничему уже не удивлялся. Лишь горько усмехнулся.

– Всё дело в этой Любочке, – продолжил рассказ Коля. – Насколько я понял, спектакль был затеян ради неё.

– Очень странно. И я попал под раздачу тоже из-за неё?

– Косвенно. Дело в том, что эта Любочка, судя по всему, внебрачная дочь… Даже не знаю, как сказать.

– Не томи. Кого-то из руководства области?

Ляпко ничего не ответил, просто посмотрел в глаза Пантелееву.

– Ещё хуже? Губернатора?

Ляпко продолжал смотреть. Молча и очень спокойно.

– Кто-то из правительства?

Всё тот же долгий взгляд, теперь ещё и с улыбкой.

– Да ладно, неужели Самого?

Ляпко не сказал «да», не стал кивать, просто моргнул. Пантелеев забыл дышать от сладкого ужаса. Погибнуть от силы такого уровня было бы для него честью.

Николай заговорил тихо и торжественно.

– В Мстёрах действительно живёт внебрачная дочь № 1. Её отчим, разумеется, называет себя отцом. При этом он – неформальный криминальный лидер всего района, неподсудный и всесильный.

– Как ты определил, что врёт?

– Я досконально изучил науку физиогномику. Я могу читать мысли по выражению лица.

И Ляпко так пристально посмотрел на Пантелеева, что тому стало зябко.

– Опиши хотя бы пару признаков.

– Когда отчим Любы называет себя отцом, он смотрит влево и вниз. Этот сектор визуального пространства соответствует давно заученной лжи. Кроме того, он скрестил руки!

Про скрещённые руки Пантелеев и сам где-то читал. Ещё он полностью доверял Николаю, служившему в десантных войсках, а потом учившемуся на психолога три года. Из психологии Николай ушёл потому, что там, с его слов, всё сильно упрощают. То есть редкого ума человек и проницательности.

– Надо же! Никогда бы не подумал! А куда надо смотреть, чтобы думали, что ты говоришь правду?

– Нужно смотреть прямо, не моргая. И знаете, кто единственный в деревне так смотрел?

– Кто?

– Местный плотник. Его называют Степанычем. Он единственный не боится признать, чья Люба дочь.

– И при этом смотрит прямо?

– Так точно!

– А все остальные?

– Все остальные смеются, отрицают, но невербальные признаки говорят, что все они лгут!

Пантелеев встал, прошёлся.

– А если их всех задурили? Всё-таки деревня, один придумал, другие повторяют.

– Тогда с какого перепугу в Мстёры приезжает лучший на курсе выпускник театрального института, которого называют будущим великим? Отказывается от предложений самых крутых театров! Ставит спектакль, главную роль в котором играет, разумеется, Она!

– Да. Всё сходится. Даже не знаю, что возразить.

– Мало того. Когда она вдруг уехала отдыхать – на Чёрное море, разумеется – на её место никого не утвердили. Спектакль остановился! И режиссёр (которого правильней называть «товарищ полковник», наверняка) лично поехал за ней и уговорил вернуться! Речь идёт, я напоминаю, о деревенском спектакле!

– Да, это не сельский уровень.

– Мало того. Когда Люба увлеклась нашим режиссёром, из Москвы в Мстёры прислали не кого-нибудь, а Анастасию Климову!

– Ту самую? Лучшие ноги России?

– Именно! А она, на секундочку, на корпоративы за любые деньги не ездит. А тут раз – и приехала!

– Думаешь, кто-то приказал?

– Кто-кто… Родина!

Пантелеев смотрел на Николая с детским восторгом. Значимость и величие происходящих событий восхищала обоих.

– Причём ладно бы просто приехала. Великая актриса провела ночь с так называемым режиссёром. И всё было подстроено так, чтобы об этом узнала Люба.

– А сам ты как узнал?

– Да вся деревня говорит.

– И при этом смотрят прямо в глаза?

– Разумеется! То есть оттуда (Ляпко пальцем показал на потолок) опекают простую деревенскую девочку. В театральный, кстати, она поступила без экзамена. Посреди семестра. То есть её просто взяли.

– А вот интересно, почему он (тоже показал на потолок) просто не забрал её в Москву?

– Видимо, есть причины. Всё-таки компромат. Внебрачные дети никогда не были плюсом в биографии. Может, он не должен был быть там, где встретил её мать. А может, бережёт ребёнка от стресса.

– И зачем мы, дураки, в это влезли?!

– Это не мы к ним, это они к нам.

Не справляясь с волнением, Пантелеев побегал по кабинету.

– Мы-то им зачем? – вдруг спросил он.

Ляпко развёл руками.

– Не понимаю. Не наш уровень. Какие-то стратегические соображения. Высший промысел. Не про наш ум.

– Мы же мелкие для них! Муравьи под ногами!

Депутат и начальник его охраны понимали, что вставшая перед ними сила превышает суммарную мощь всех депутатов и всех охранников страны.

– Надо поговорить с этим режиссёром, – сказал Ляпко.

– Что? Самим?

– Ну да. Пригласим его. Или поедем, куда скажет.

– Может, не надо? Вдруг они ошиблись? Походят, посмотрят и отстанут?

– Нет. Эти не ошибаются. И если взялись, то не отстанут.

Пантелеев вытащил из серванта бутыль, налил себе и Николаю. Выпили. Пришла какая-то решимость.

– Ты прав. Сломаем парадигму! Тихо сидящих пескарей они сожрут, и всё. Сходим в атаку напоследок!

Ляпко – вот что значит профессионал – знал телефон режиссёра.

Тот был страшно занят, но всего через неделю согласился заскочить для дружеской беседы. Он благодушно рассмеялся, когда Пантелеев сказал «мы же не враги друг другу».

Ляпко, прослушав запись телефонной беседы, сказал что смех режиссёра внушает сдержанный оптимизм. В нём нет невербальных признаков агрессии.

За неделю депутат Пантелеев похудел на пять кило без всякого фитнеса. Вокруг глаз синяки, как у вампира. Для встречи с режиссёром депутат снял отдельный офис, на один день, дорого. Пригласил девиц из эскорт-службы, изображать секретарш. Он понимал, что никого не обманет. Просто хотел выразить уважение.

Ровно в двенадцать ноль-ноль прибыл режиссёр. Один. На самом дешёвом такси. Вышел, оглянулся на окна.

– Ничего не боится, – восхищённо сказал Пантелеев.

– А маскировка какая! – поддержал Ляпко.

Ивану предложили чай и свежие ягоды. Он милостиво принял и то и другое. Спросил как бы между прочим:

– Я слышал, вы интересовались нашим спектаклем в Мстёрах?

Пантелеев понял внутренний смысл этой фразы. Она значила «давайте делать вид, будто я и правда режиссёр».

– Местные жители очень хвалили вас, и спектакль, и актрису, сыгравшую главную роль.

– А вы слышали эту смешную выдумку, будто Люба – дочь президента?

И посмотрел прямо в глаза. Мягкий такой взгляд. Но мы-то знаем, что прячется за этой мягкостью.

Даже Ляпко выглядел сейчас растерянным.

– Мы слышали, но не придали значения, – осторожно сказал Пантелеев.

– Вот и правильно.

Режиссёр особо выделил слово «правильно».

– Нам показалось, вы тоже интересовались нашими скромными персонами?

– Не преуменьшайте собственной значимости. Вы нам очень даже интересны.

– Это жаль, конечно. Хоть и спасибо. А чем вызван ваш интерес? Мы не можем как-то упредить ваши ожидания? Оказать помощь?

– Как вы уже поняли, нас интересуют планы строительства завода экскаваторов.

Пантелеев выпил чаю. Когда ставил чашку, звякнул о блюдце, пролил чай.

– Послушайте, я человек простой. Я хотел создать семейное предприятие. Для себя. Без компаньонов, акций, без участия каких-то высших покровителей.

– Ну и замечательно!

– Я знаю правила. Но я хотел бы сохранить за собой хотя бы часть прав. Ну и руководство. Это возможно?

– Разумеется, милейший Антон Леонидович! Мы вовсе не претендуем на вашу собственность.

Ляпко и Пантелеев переглянулись.

– В чём же дело? Зачем-то же вы меня разыскивали?

– Видите ли, жители Мстёр очень надеялись, что завод будет построен у них. Рабочие места, железная дорога, сами понимаете.

– И всё?

– И всё.

– Простите великодушно, нам нужно отлучиться.

Пантелеев вытащил Николая в коридор, «на минуточку».

– Что-то тут не чисто. Может быть, ты ошибся?

– Как это?

– Им не нужен завод!

– И что?

– И никакая она не дочь? Может быть, это просто совпало? И перед нами деревенский дурак?

– Это несложно выяснить.

– Как?

– Спросим напрямую, кого он представляет.

Режиссёр – нога на ногу – смотрел на дверь с улыбкой, не свойственной деревенским простакам, которым ничего не надо. Он упредил вопрос.

– Я понимаю ваши сомнения, – сказал режиссёр. – Более того, я ожидал чего-то такого. Поэтому предлагаю побеседовать с человеком, чьё имя мы постоянно подразумеваем, но никогда не произнесём.

И сам рассмеялся непонятно чему.

Ваня вытащил из портфеля компьютер, включил. Набрал какой-то номер. На экране появился человек в строгом костюме. Квадратное лицо, мускулы даже на лбу. Было видно, этот человек, может ударить хоть бровью, хоть ухом. И оба удара будут смертельны.

– Товарищ капитан, мы могли бы сейчас поговорить о нашем деле? Если можно, конечно.

Человек в костюме кивнул. На экране закрутились кипарисы, горы, море. Потом возникло лицо, известное всем. Эти глаза глядят с портретов в затылок каждому чиновнику. Такими же портретами, говорят, старухи в деревнях отгоняют нечисть.

– Добрый день, – сказал человек.

Пантелеев встал. Охранник Коля, наоборот, отошёл, чтобы его не видели.

– Куда вы там уходите? Сюда вернитесь! – сказал человек на экране.

Ляпко вернулся.

– Представьтесь, пожалуйста!

– Пантелеев, Антон Леонидович.

– А вы?

– Ляпко. Николай.

– Кто из вас завод строит? Оба?

– Никак нет. Только я.

– Прекрасно. У меня просьба к вам как к честному гражданину. Вы же честный гражданин?

– Ну, стараюсь…

– На такие вопросы нужно отвечать уверенней.

– Честный.

– Так вот, вы собираетесь завод строить. Жители этого посёлка, Мстёры, очень просят, чтобы завод был у них. Вам несложно это устроить?

– Разумеется. Абсолютно никаких сложностей. Я немедленно дам распоряжение проектировщикам, чтобы всё переделали заново. Им это даже в удовольствие. А мне – и подавно.

– Замечательно! Это моя личная к вам просьба. Если возникнут трудности или что-то не получится, просто скажите честно – «не получается!». И мы обязательно придумаем, как вам помочь!

– Так точно!

– Не стесняйтесь. Можем прислать менеджеров, будете просто сидеть, отдыхать. За вас всё сделают.

– Нет-нет, что вы! Я и сам рассматривал Мстёры, мне там очень нравилось. Просто несколько идей было…

– Ну, значит, мы сошлись во мнениях. Можете ничего больше не рассматривать. Мы поняли друг друга?

Пантелеев кивнул и сглотнул одновременно.

– Ванечка, ты там? – спросил человек в компьютере.

Режиссёр развернул экран в свою сторону. Он хорошо знал человека под кипарисами. Поговорили, даже посмеялись о чём-то. Пантелеев не мог понять их разговор, как гусеница не может понять летящих в небе журавлей. Эти двое договорились видеться чаще и тепло распрощались. Сеанс закончился. Ваня убрал компьютер в сумку, даже не перекрестившись.

Пантелеев то садился, то вставал.

– Конечно, мы всё сделаем, – суетился он. – Просто такая странная просьба…

– Если честно, вам очень повезло, – сказал Ваня, понизив голос. – Мало кому достаются такие несложные поручения. А что до причин и прихотей небесных, не нам их трактовать. Может, кто-то кому-то что-то пообещал. Мельком. А может, ещё что. Этого никто и никогда не узнает.

Прошло совсем немного дней. В Мстёры приехали землемеры. Потом бульдозеры, грейдеры, машины с хищными пастями на длинных шеях. Небо над Клязьмой днём клубилось, а по ночам горело. Земля дрожала и в домах звенели стёкла.

Через год всего открыли завод. Он ничего ещё не производил, постоянно не хватало каких-то железяк. Поэтому первый экскаватор привезли из Италии. Он стал главным на празднике открытия.

Праздник напоминал об эпохе возрождения. Тут и там парили стеклянные кубы, в каждом актёры представляли что-то итальянское. Художники рисовали Мадонн, гондольеры пели и махали вёслами, Леонардо запускал вертолёт, Казанова совращал девиц. Официантки в венецианских масках говорили гостям «порфавор». Карабас, Буратино и весь ансамбль «Непоседы» сновали под ногами. Вино, граппа, пиццы, в конце вечера салют. Режиссировал праздник Иван Родченко, самый модный постановщик из Москвы.

Ваня не узнавал посёлка. Гладкая дорога от Коврова. Как опознать провинцию, в которой нет ям? Доезжаешь куда надо без впечатлений, все пломбы на месте.

Перед самыми Мстёрами стоят ангары. А лес, наоборот, пропал. Тут поселят миллион китайских рабочих. Центральная улица в асфальте, коровы стесняются ходить по такой красоте. Где был клуб – что-то вроде мюзик-холла. На месте магазина «Продукты» торговый молл с почтой, полицией и рестораном. Тоска накатила на Ивана. Такую деревню испортили!

На открытие прибыл пресс-секретарь правительства. Он хвалил депутата Пантелеева за доброе дело и отдельно – за удачный выбор места. Тут и красиво, и помощь регионам.

Депутат Пантелеев скромно ковырял ботинком пол трибуны. Он ответил пресс-секретарю:

– Этот посёлок, Мстёры, мне сразу понравился. А потом ещё и господин президент дал рекомендацию.

– Интересный факт, – оживился пресс-секретарь. – Расскажите подробнее!

– У нас была видеоконференция. Мы принимали решение вместе.

Секретарь посмотрел на Пантелеева внимательно. Признаков сумасшествия или алкоголизма не увидел. Он сказал:

– Уверяю вас, никакой видеоконференции с президентом у вас не было. И быть не могло.

– Но как же?

– Поверьте, я бы знал.

Некоторое время Пантелеев топтался, моргал и шевелил пальцами, будто пытаясь описать какой-то сложный предмет и не находя слов. Потом, сославшись на самочувствие, ушёл с трибуны. Найдя в толпе Ивана, сказал:

– Разговор есть.

Ресторан по случаю праздника был переполнен. Подгоняя режиссёра выкриками «давай шагай, мудозвон», депутат направился к стройке. Там, выгнав из конторы чумазых людей в касках, депутат потребовал литр чаю и столько же водки.

– Ну давай, рассказывай, – велел Антон Леонидович.

– Вы о чём?

– Как ты это всё устроил?

Ваня немного поотпирался, иначе какой бы он был театральный работник. Лишь увидев, что Пантелеев белеет, как раскалённый вольфрам, режиссёр сдался.

– Это была лучшая из моих постановок. Собственно, действие катилось, благодаря характерам и особенностям персонажей. Я лишь корректировал. Знаете, если в пьесе сходятся десять психопатов, автору остаётся только записывать за ними.

– Теории будешь апостолу Петру рассказывать. Давай по шагам. Кто сливал информацию, кто следил.

– Говорю же, я ни при чём. Почти. Вы сами всё сделали.

– Ты меня за идиота не держи. Даже если оно так и выглядит…

– У меня были планы. Не явные. Но когда мы взялись за дело…

– Кто это, «мы»?

– Я и жена одного майора полиции. Лена.

– Она откуда?

– В каком смысле? Из Коврова она. Женщина. Вышла из своей матери. С матерью я не знаком.

– Шут гороховый! Из какой она организации?

– Сама по себе. Просто активная. И очень хорошо соображает. Сейчас сыскное агентство открыла. Так вот, мы стали искать информацию о хозяине завода. И нам ужасно повезло, вы и ваш помощник оказались крайне мнительны и столь же активны. Сами всё устроили. В православии это называется – господь промыслил. Этот ваш Николай сам приехал в Мстёры, обошёл всех, поколотил трёх футболистов… Кстати, зачем?

– У него рефлексы. Он иначе не может. Дальше.

– Дальше тоже само сложилось, спасибо вашей подозрительности. Идея представить Любу дочерью президента родилась в голове у плотника Степаныча. Мы были против. Никто же не поверит. Но Степаныч человек пьющий и творческий, чувство меры для него – абстрактное понятие. И когда он встретил Николая…

– Но он же не врал, когда говорил…

– Врал. Просто я его научил их всех врать правдоподобно. По Станиславскому. Теперь он верит сам себе, когда врёт.

– Но остальные, когда Николай спрашивал, отводили глаза в момент отрицания…

– Не понял?

– Физиогномика говорит, что человек, когда врёт, смотрит вправо и вниз.

– И что?

– Все ваши актёры, отрицая идею Степаныча, врали с одинаковым выражением лица.

– Думаю, они отводили взгляд, чтобы не смеяться. Это было бы невежливо.

– А проститутка с камерой?

– Это Светка. Компромат собирала. Личная инициатива. Её муж с приятелем унесли. Следили за ней, но не всегда успевали.

– Мы с Колей тогда решили, какие-то спецы нас охраняют, чтобы потом нагнуть без помех.

Пантелеев вспомнил, Светка упоминала Лопе де Вегу. И ужаснулся.

– Сам удивляюсь, как хорошо всё вышло, – сказал Ваня.

– А видеоконференция? Президент из картона? Или пластилиновый, на батарейках?

– Это чудо стоило изрядных денег. Сокурсник на Мосфильме работает. Просто павильон, хорошие спецэффекты, профессиональный грим, синтезатор голоса…

За окошком конторки темнело. Даже в благоустроенных Мстёрах осень выглядит печально. Пили чай, к водке не притронулись. Пантелеев не жалел о построенном заводе. Но его надули, было обидно.

– Грохнуть бы тебя! – сказал он Ване беззлобно, скорей мечтательно.

– За что?

– Ты заслужил большего, чем просто по морде.

Ваня пожал плечами.

– Нет. Вы меня не тронете. Вы будете меня любить и вспоминать с нежностью.

– Это почему?

– Во-первых, я вас развлёк как никто. Голливуд не у дел. И потом, вы ведь не знаете точно, вру ли я вам сейчас или тогда врал. Вдруг у меня задание – спрятать следы? Убедить вас в том, что ничего не было? Ведь получилось? А?

Пантелеев молча налил четвёртый стакан, утопил в нём пакет, добавил сахар. Посмотрел в окно. Крупно отхлебнул.

– Ты считаешь, я дурак? – спросил депутат.

– Вовсе нет. Просто работа у вас такая – предугадывать неприятности. Вас подвело незнание драматургии. Если бы вы обратили внимание на нашу пьесу, афера бы провалилась.

– А что там? Что-нибудь про экскаваторы?

– «Собака на сене». Безродный юноша представляется сыном вельможи и исполняет свои мечты. Обретает богатство и красавицу-жену.

– А эта ваша Люба, кстати, где сейчас? Интересно глянуть на дочь президента.

– Мы с нашим спектаклем выиграли три фестиваля, в том числе один – в Париже. Я и Люба были парой целый месяц. Мне кажется, ради этого месяца и жил все предыдущие годы. Потом она поступила в театральный. Там познакомилась с актёром Хованским, втрескалась и сбежала. Всем молодым актрисам сносит крышу поначалу. Но я планирую её подождать. Вдруг разум восстановится. Я ей тоже нервы трепал.

Ваня встал, качнулся, опрокинул стакан на брюки, стал отряхиваться. Выругался. Пантелееву показалось, он пытается спрятать лицо.

– А ты скольких сменил после неё?

– Ни одной. Я даже в клинике лежал, так накрыло. Доктор сказал, витальная депрессия на фоне эмоционального истощения. Если бы вы предложили меня грохнуть полгода назад, я бы обрадовался. Сейчас ничего, рассосалось. Собираюсь вернуться к работе.

– В театр? А то иди ко мне. Будешь конкурентам гадости режиссировать.

– Спасибо. У меня есть идеи для столицы. В основном тут буду. Через месяц клуб откроем. Труппа опытная. Люди надёжные. Хотим Гамлета ставить. В роли Офелии – портрет Любы. Модернизм, фигли.

За окном стемнело. Начался дождь. Ваня встал, надел куртку.

– В июне премьера. Приходите. Холода когда-то закончатся, а летом здесь очень хорошо.