Плохая бесплатное чтение

Иман Кальби
Плохая

Глава 1

Все события и персонажи в романе- вымысел автора. Любые совпадения с реальностью — случайность.

Ливан,

Отель Интерконтиненталь Мзаар резорт

Ливан по-арабски называется Лебанон. На самом деле, это не арабское слово, древнеарамейское. Кстати, здесь вообще ко всему можно смело приставлять «древне-». Не прогадаешь. Более «натоптанных» и исхоженных троп свет не видывал. Часть «Земли обетованной», как никак… Правда, давно населенная одними из самых порочных людей на свете. Впрочем, про порок мы еще успеем. Впереди будет много про порок. Пока о красивом, возвышенном. Итак, Лебанон…

Что я там говорила? Да, В переводе с древнеарамейского это означает «молочные горы». Все, кто хоть раз здесь побывал, сразу поймут, откуда такое название. Поэты будут восхищаться стелящимся белесым вуалям по витиеватым и крутым виражам упирающихся в тучи и даже протыкающих небо гор. Прозаики сухо дадут факты в ответ: влажный воздух со Средиземноморья, на берегу которого Ливан и раскинулся кривой сеткой рыбака, поднимаясь по склонам, охлаждается и образует облака и туманы. Вот они-то и свисают красивыми тюлями на склонах подобно драпировкам на платьях именитых ливанских кутюрье. Это очень красиво. И что бы кто ни говорил, романтично. Даже прозаики будут вынуждены признать.

Я вот, кстати, вполне себе прозаик. Но этот пейзаж… Он действительно трогает что-то глубоко в душе. Там, под панцирем равнодушия и цинизма. И даже если вы «разбойник, мытарь или блудница», как в стихотворении у Н.Гумилева[1], этот вид- раскрывшая свои щедрый подолы долина, укутанная сливочными облаками, вас, несомненно, тронет…

Сейчас я стою на террасе номера-люкс пятизвёздочного отеля как раз с таким видом. Внизу стелется молочный туман, сверху падают большие и пышные хлопья снега. Я знаю, что если спуститься всего на пару сотен метров- в соседнюю Фарайю, там уже будет дождь. Наверное, если бы я была поэтом, сейчас на душе у меня тоже был бы дождь, но… На самом деле, у меня на душе сейчас ничего. Пустота. Правда, грудь почему-то сильно сжимает, поэтому я со всей силы, до посинения костяшек на руках, сдавливаю перила балкона нашего шале, кутаясь в белый норковый полушубок, накинутый поверх полупрозрачного домашнего платья. Схватила первое, что попалось под руку, когда выбегала сюда, на свежий воздух. Мама бы сейчас меня поругала, сказала, что опять на мне дорогая и непрактичная вещь- действительно, кто придумал эти полушубки с рукавом три четверти и едва прикрытой поясницей? Что такое может согреть? Зачем вообще ради этого убивать бедных животных? На последний вопрос я хочу отвечать меньше всего, потому что давно для себя определила, что никогда и ни при каких раскладах не буду гнаться за эфемерной вселенской справедливостью. Нет, я не спасу этот мир. От моих нелепых метаний голодающие в Африке едва ли начнут жить лучше, а развитые страны не станут возвращаться в Средние Века, отказываясь от своей промышленности, чтобы мир стал чуточку чище.

Я давно научилась одному важному и простому правилу выживания- думать только о себе. Оберегать себя. Себя Спасать. Холить и лелеять-тоже только себя. В этом нет никакого эгоизма, не спешите меня осуждать. Поверьте, еще будет, за что. А за это не стоит. Это отнюдь не эгоизм. Это, если хотите, правило безопасности в самолете- обеспечить кислородной маской сначала себя, потом других. Так и у меня- сначала я спасу себя, а потом помогу тем, кто нуждается в моем спасении. Благо, что таких немного. Только мамочка…

Моя мамочка… Наверное, мы скоро увидимся и она снова будет смотреть на меня с любовью и укором. Все так же будет втихаря плакать украдкой о моей непутевой судьбе, попивая элитный британский чаек из сервиза Ерме на своей новой красивой кухне. Да, наверное, сложись у меня все иначе, то сервизов и кухонь бы не было, зато было бы то самое эфемерное в неменьшей степени, чем вселенская справедливость, «счастье». Нечто прекрасное и ужасное, что так отчаянно все ищут, но так и не могут найти…

— Алиина, Вы будете собирать вещи? — слышу позади противный голос помощника Али. Индийский козел. Так и не научился произносить мое имя за все эти годы, пока мы были вместе с его начальником. И исправлять даже уже смысла нет. Всё равно я скоро его уже не увижу. Хоть одна хорошая новость за сегодня, честное слово.

— Мне особо нечего собирать, Раджаб, — бросаю я через плечо небрежно. Мой пульс все еще отбивает аллегро. Голова все еще покруживается. Пару минут- и я буду в норме. Тогда и займусь барахлом.

— Ваш вылет в шесть вечера. Еще в Бейрут спускаться по серпантину. На перевалах может быть снегопад, так что я бы посоветовал не затягивать с выездом, если Вы не хотите лететь на регулярном рейсе, а планируете воспользоваться прощальным жестом доброй воли шейха Али…

Я усмехаюсь себе под нос. Али и добрая воля- звучит так же абсурдно, как попытки этого напыщенного индийского индюка с серо-желтым, изрытым шрамами от прыщей лицом меня сейчас поучать. Я знала, что все эти годы он тайно меня хотел. Дрочил на мои фото, украдкой подсматривал за нами и даже несколько раз воровал мои вещи- нижнее белье и духи- пару лет назад я стала замечать пропажи. Я закрывала на это глаза, потому что вот такое вот тихое обожание лучше, чем затаенная обида и ненависть. В моем деле иметь врагов- непростительная роскошь. Я хоть и вращаюсь в мире больших рыб, все равно маленькая и хрупкая. Они хвостом махнут, воду ртом загребут- меня и нет.

Оторвалась, наконец, от цепляющего вида и вернулась в спальню. На незастеленной кровати все еще валяется бордовая рубашка Али. Пижон. Как же он любит такую вычурность. Все-таки он раздражающий. И как столько лет я его терпела? Глаза пробежались по люксу. Мда, а вещей-то не так мало, как казалось. А собирать лень. Оставить что ли? Мама бы сейчас меня услышала- дала бы жару. Оставлять. Еще чего… А ведь и правда. Еще чего… С чего это я им что-то должна оставлять? Я вообще по жизни ничего никому не должна. Тем более таким, как они… Хозяевам жизни, чертовым пупам земли, только и умеющим, что транжирить денежки именитых родителей…

Подошла к гардеробу. Обнаружила свой чемодан и спортивную сумку Али. Вытряхнула из нее какие-то пару его тряпок. А ничего так сумка. Луи. Заберу себе. Он-то точно не обанкротится. Зашла в ванную. Сгребла одним движением свои крема и косметику. То же самое проделала с шифоньером. Побросала платья и прочее барахло прямо с вешалками. Следом отправились сапоги и туфли. Мне хватило получаса, чтобы собраться. Переоделась в удобные джинсы, свободную белую сорочку и все тот же белый полушубок. По прилету на родину, должно быть, будет сильно холодно. Ну, да ничего… Разберусь. Северная девочка…

— Я всё, — сухо произнесла я, выкатывая багаж в гостиную люкса, где меня дожидался Раджаб.

Он оторвался от экрана своего телефона, удивленно посмотрев на меня. Скушал? Идиот. Все еще удивляется. Неисправимый кретин. Только факт того, что Али- кретин еще больший и держит его пока в его кресле…

А вот и Его Высочество собственной персоной. Неудивительно. Как у нас говорят, вспомнишь г…, оно и появится.

— Собралась? — спрашивает, стараясь избегать зрительного контакта со мной. Точно, кретин. Думает, наверное, что я сильно сожалею. Наивный.

— Да, всё собрала. Готова выезжать, — отвечаю я мягко и бодро.

Он удивленно поднимает на меня глаза в итоге. Наверное, ожидал моих слез, а может быть, молитв и причитаний.

— Раджаб, выйди, — говорит сухо.

Мы остаемся совсем одни в спальне. Если бы мои чувства сейчас хоть как-то были задеты, наверное, можно было бы описать момент как напряженный. Но на самом деле я не чувствую сейчас ничего. От слова «совсем».

— Мне жаль, что так вышло, — говорит он немного хрипло, — но ничего не поделаешь, Алёна, надо идти дальше. И тебе, и мне…

Это уж точно. Особенно тебе. Как в игре «Супер-Марио», если помните такую. Когда усатый человечек в смешном синем комбинезоне и нелепой красной кепке упирался в стену и просто переставлял ноги на месте, имитируя движение.

— Али, давай без громких фраз. Все нормально… Мы действительно превысили лимит Отмерянного нам времени. И ты действительно должен браться за ум. Доводы старшего брата справедливы. Положение при власти семейства Макдиси в Эмиратах неустойчиво. Брак родного брата правителя на добропорядочной девушке из враждующего бедуинского клана укрепит ваши позиции, твои укрепит, Али. У тебя всегда была не самая лучшая репутация. Наверное, пришло время это исправлять, разменяв четвертый десяток. Пора…

Подхожу, касаюсь его щеки. Он перехватывает мою руку и целует. Как мило… Али ли это?

— Хара (араб. — черт), Алёна, если бы ее семейка не поставила жесткое условие, чтобы тебя не было, я бы не пошел на такие радикальные методы. Привык к тебе…

— Али, хватит. Наверное, мне пора. Лучше приехать в аэропорт заранее. Сам подумай- погода ужасная, внизу, должно быть, дождь. На серпантине может быть гололед. Да и в Бейруте ситуация напряженная. У них же очередной правительственный кризис. Кланы опять бастуют и показывают мускулы. Опять перекроют улицы, начнут жечь покрышки и палить в воздух. Это Ливан…

— Да уж… Свободная страна…

Усмехаюсь про себя. Разве так выглядит свобода? Свобода творить всё, что заблагорассудится? Устраивать политический кризис из-за затушенного не в том месте бычка сигареты? Ах, да, простите. Не сигареты, сигары. Здесь все чрезвычайно элегантные и напыщенные. Ливанцы любят сигары. Пафос и понт. Он у них дороже всего.

Он провожает меня до лифта, дальше не идет. Правильно, смысл? Все равно шакал Раджаб где-то там внизу наверняка вертится. Даже знаю, почему…

— Напиши, как прилетишь…

— Не буду, Али. Ни к чему. Ты все равно узнаешь, что я долетела. Я же, как сказал твой слуга, по твоей «доброй воле» лечу на частном самолете. Невиданная роскошь для эскортницы.

Он разворачивает меня к себе. Смотрит в глаза.

— Ты знаешь, что стала больше, чем эскортницей, Алёна.

На секунду маска отчужденности и цинизма каким-то неведомым моему сильнейшему самоконтролю образом слетает с лица подобно тому, как слетают с лица фильтры в Инстаграм. Я смотрю на него уязвленно и даже словно бы чувствую чуть заметный укол боли в сердце. Глаза начинает щипать. Но только это явно не из-за Али. Из-за себя.

— Нет, Али. Я всегда была только эскортницей. Плохой девочкой. И твоя невеста совершенно права, что отлучает меня от тебя. Она мне не конкурентка. Пройдет пару месяцев после того, как вы поженитесь. Может и раньше, если твой брат этот вопрос не проконтролирует, у тебя появится новая игрушка помимо многочисленных одноразовых кукол, которые были до меня и при мне. Но ей будет несказанно проще с ними бороться. Потому что они будут такими же наивными, неопытными и глупыми, как она… А меня ей не победить…

На самом деле, я говорю это для себя, не для него. Потому что тридцатилетним «теткам» в этом безжалостном мире наглых и молодых только и остается, что кичиться своим опытом…

Он молча вздыхает.

— Деньги на твоем счете, Алёна. Как уговорено. Пятьсот тысяч.

Показываю ему рукой, что все зашибись и улыбаюсь в тридцать два зуба, пока двери лифта не закрываются.

Улыбка сходит с моего лица моментально. Надеюсь проскочить к машине как можно быстрее и незаметнее, потому что знаю, что липкие большие хлопья снега сейчас приклеятся к волосам, а мне нравится моя укладка.

— Алина, — слышу противный голос сбоку, когда окунаюсь в уличный холод, выбегая из вертушки входной группы. Невольно кривлюсь, не в силах скрыть неприязнь.

— Прощай, Раджаб, — не поворачиваю на него голову и не сбавляю темпа.

Он всё же подбегает и всовывает мне в руку визитку.

— На, это мой секретный номер. Его даже Али не знает. Звони, если что…

Я ничего не говорю. Сажусь в автомобиль с ожидающим меня водителем Мишелем, моим извечным спутником в поездках по Ливану всякий раз, когда мы сюда приезжали с Али. Криво усмехаюсь.

«Если что»… Знаю я это их «если что». Мы отъезжаем пару метров от гостиницы. Я открываю окно и швыряю на мокрый грязный асфальт под колеса уносящего меня прочь Мерседеса его визитку.

Зимний ветер с азартом заскакивает в салон и треплет меня за волосы. А еще царапает глаза. Которые сейчас влажные от собравшихся в них невыплаканных слез…

[1] Речь идет о знаменитом стихотворении Н.Гумилева «Я и Вы» («Да, я знаю, я Вам не пара»)

Глава 2

Не верь. Не бойся. Не проси.

Мир узнал про эту простую тюремную истину благодаря романам А.И Солженицына[1]. Смысл ее в том, что заключенному, дабы не сделать свое положение в тюрьме еще хуже, не стоит доверять другим, не стоит проявлять страх перед угрозами или надеяться на помощь посторонних. Это мир, в котором каждый за себя. Это война одного против целого мира. Война на выживание. Если не физическое, то уж точно моральное. Мало кто знает, но это и наш лозунг.

Наш-это кого? — спросите вы, если еще не поняли. Эскортницы, содержанки, гетеры, дамы сердца, шлюхи, женщины с низкой социальной ответственностью… Сколько же эпитетов, определений и сравнений нам давали за долгую человеческую историю. Таких, как мы, любили и благотворили. Таким, как мы, бросали к ногам целые состояния, через таких, как мы, могли управлять самыми сильными мужчинами в этом мире. Такие, как мы, получали вслед самые гнусные, самые черные проклятия хороших, праведных, добропорядочных женщин. Таких, как мы, втаптывали в грязь уже вечером те самые мужчины, кто еще утром сотрясался в экстазе в наших постелях. Никто не сносил на своих плечах столько стыда и позора, как мы. Эпохи сменяли друг друга, империи расцветали и падали, революции свергали старых правителей и приводили к власти новых… Только мы оставались на своем месте. Только мы были всегда нужны- неважно, речь идет об утопающей в золоте рококо эпохе французского Людовика XV или уверенно шагающего в кирзачах с красным знаменем коммунизма. Потому что миром правит похоть. Вот его главная вера. Все остальное- приложение. Даже власть. Люди стремятся к власти из-за возможностей. Что дают возможности? Право обладания… Чем человек хочет обладать? Тем, что приносит ему удовольствие. Удовольствие- это похоть. Можно, конечно, поспорить. Только этот спор из разряда «что появилось раньше- яйцо или курица».

Я не родилась в эпоху пышных кринолинов и кирзовых сапог. Не родилась афинской гетерой или венецианской куртизанкой. Я родилась в маленьком украинском городке. Милой, доброй девочкой. Мечтающей о большой любви, красивой семье, уютном быте, когда любимый накормлен вкусными пирогами, а детишки мирно спят, посапывая в своей милой, со слониками на стенах, светлой детской. Но судьба имела на меня другие планы или я на неё.

Плохая… Как часто я слышала эту фразу в спину, когда шла к подъезду родителей, выходя из очередного дорогого автомобиля. До тех пор, конечно, пока благодаря тому, что я была «плохой», не перевезла их в красивый частный дом в элитном пригороде Подмосковья. В детстве мне казалось, что слово «плохой» применимо только к злодеям, совершающим плохие вещи в отношении благородных героев. Так всегда бывает в сказках. Только вот в сказках для взрослых, как оказалось, чтобы быть «плохой», вовсе не нужно совершать злобные вещи, да и главные герои, на поверку, едва ли отличаются благородством. Но все равно, эта истина не мешала мне быть «плохой» в глазах посторонних. Потому что социум еще до Рождества Христова определил, что есть хорошо и что плохо. Блудница- это плохо. И плевать, что заставило ее стать такой.

Моя история началась банально. Таких, как я, сотни, а то и тысячи. Яркие и доступные славянки, разбросанные по лосуктообразной карте богатого и жестокого Ближнего Востока… Самые красивые, самые добрые, самые дешевые. Мы думаем, что летим на блеск их золота и бриллиантов, как пчелы на мёд- готовые жалить и собирать. А на поверку оказываемся нежными ранимыми мотыльками, сгорающими в огне их черных лукавых глаз. Они принимают нашу доброту и открытость за глупость, а бескорыстность — за дешевизну и доступность. Как бы ты ни горела ради них, ты все равно будешь «плохой». Развратной. Гулящей. «Наташей», «шармутой», «васхой»… Я поняла эту истину довольно рано, почти сразу, как попала в этот мир. И поэтому сразу для себя решила- раз уж быть плохой, то хотя бы задорого. Поэтому я сделала все, чтобы стать лучшей из «плохих».

Машина совершает крутые виражи на скользких поворотах. Только бы доехать целой и невредимой до этого аэропорта чертового, не упасть в пропасть по пути. Здесь такое случается нередко. Особенно с безбашенными ливанскими водителями, способными в стельку пьяными садиться за суперкары на лысой резине и мчаться зачем-то в горы- «поиграть в снежок», «попить глинтвейна» или выгулять подружку в новой норковой шубе. В какой “снежок“ они здесь играют, я тоже прекрасно знаю. Али- знатный любитель таких игр.

В сущности последнюю неделю он этим и занимался. С недавних пор Ливан стал единственным пристанищем его пороков. С тех пор, как старший брат Фахд, правитель Дубая, запретил устраивать оргии распутному родственничку даже на территории специального насыпного острова в акватории эмирата, выделенного еще их отцом под «грязные» утехи семейки Макдиси, а в Европе после нашумевшего скандала с падением из окна его номера одного из сотрудников персонала, ему были совсем не рады, он предпочитал ездить «справлять нужду» в сумасшедший Ливан. И даже происходящие в последние полгода события здесь его нисколько не останавливали.

— Ливанцы привыкли жить на пороховой бочке, — умничал он всякий раз, когда я тревожно смотрела за информационными сводками, рассказывающими то об очередном теракте в центре Бейрута, то о громком политическом убийстве, — в этом весь кайф, девочка. Если ты понимаешь, что твой сегодняшний поход в ночной клуб может быть последним, ты будешь гулять так, как в последний раз. Вот где истинное веселье. В Европе и у нас давно так расслабляться не умеют. Когда-то этот вайб был в военной Сирии, но с тех пор, как скучные брюзги-детишки Васеля Увейдата захватили там власть в свои руки, стало скучно и однообразно.

Из потока мыслей меня вырывает резкое торможение автомобиля. Ну, что еще? Недовольно закатываю глаза.

— Какая-то захма (араб. — пробка), мадам. Пять минут- и все рассосется. Наверное, кто-то сломался на дороге…

Нет, как оказалось, никто не сломался. Мы все-таки едем. Медленно, как черепахи, но продвигаемся. Через пару десятков метров я понимаю, почему. Очередной летучий контрольно-пропускной пункт. Молодые бойцы с гламурно подстриженными бородками в обтягивающем камуфляже и автоматами наперевес. Вглядываются подозрительно в лица водителей и пассажиров. Смотрят на тебя, словно бы они хозяева мира. Таких здесь теперь завались. Это в книгах по истории пафосно написано, что Ливан-единственная демократия на Ближнем Востоке. Никакая это не демократия. Это сборище нескольких мафиозных кланов, исторически разделивших контроль над территорией страны. За каждым кланом закреплена своя вотчина, свой район. За исключением, пожалуй, разве только что столицы Бейрута, где всё смешалось… У французов даже поговорка такая есть «бардак, как в Бейруте». Поэтому если где и вспыхивает, то сначала именно там.

Лидеры этих кланов внутри общин- абсолютные деспоты, не терпящие инакомыслия. Власть, естественно, в рамках этих кланов тоже передается от отца к сыну… Неважно, идиот этот самый сын или нет, способен возглавить общину или будет лишь деньги прожигать. Короче, настоящая диктатура, чего уж там…

— У них на руке нашивки в виде крестов, — говорю я вслух, когда наша машина проезжает, наконец, КПП под недобрые взгляды молодчиков. Нас почему-то даже не останавливают, в отличие от других, хоть и провожают подозрительным, недобрым вниманием. Странно. Некоторых даже заставляли выходить из машин и открывать багажники.

— Это муриниты (прим. — по этическим соображениям название реально существующей общины местных христиан-католиков было изменено), мадам. Какая- то из их группировок. Скорее всего, клан Марнжье. Курорты Мзаар как раз относятся к их вотчине…

Мы двигались дальше. Липкое, неприятное предчувствие зрело в моей душе перезревшим фруктом, растекалось по венам приторной брагой. Дождь становился все противнее и мельче. Мои глаза не сразу различили на фоне его мокрого марева эту жуткую, пугающую своим цинизмом и жестокостью часть пейзажа… Вернее, пейзаж был все таким же восхитительным- захватывающие виды первозданной природы- густые изумрудные кроны пихт, нежно обнимающие отлогие склоны гор, уходящий к морю шлейф из зелени, соединяющийся с водной синевато-перламутровой глазурью тонким ожерельем желтого песка берега. Чудовищным здесь было другое-сотворенное человеком… Труп мужчины с искаженным в предсмертных муках лицом. Его руки были прибиты к деревянному столбу, вертикально вытянутые вдоль тела в единую стрелу, ноги безвольно свисали вниз. На лоб гвоздем была приколота похожая теперь на серую кляксу картонка, большая часть текста которой смазалась от дождя. И все, что я видела, это написанное на французском корявым почерком «предатель-собака»…

Машина, как назло, ехала медленно. Неслучайно, потому что каждый, проезжающий перед нами и за нами, тормозил и вглядывался в ужасающую картину. Ни один не посмел выйти из машины, снять труп, разобраться.

— Мерзавцы… — услышала недовольное бурчание моего водителя.

— Исламисты? — спросила я глухим голосом.

В этом был весь Ливан- это даже не пороховая бочка, это русская рулетка… Сегодня ты заряжаешь серебряными пулями с резьбой свой коллекционный револьвер, а завтра этими самыми пулями заряжают твои мозги…

— Нет, мадам… — сказал он тихо, — муриниты совсем потеряли стыд и совесть. Творят что хотят. Плохо, когда в стране нет закона. Видите, что происходит? Теперь и с дома выйти страшно стало…

— Это муриниты сотворили? Из клана, который был на КПП? — переспросила я обеспокоенно.

— Не могу сказать точно. Здесь что ни деревня, свои порядки. Мы проехали несколько километров. Знаю только, что это муринитские земли, а что за клан… Да какая разница. Все они редкостные мерзавцы. Возомнили себя не просто выше других. Поверили в то, что они избранные. В свою исключительность и превосходство над другими.

— Мишель, а ты ведь тоже христианин, — возразила я, вспомнив о происхождении водителя.

— Я православный, мадам. Из антиохийских (прим. одна из местных православных христианских конфессий). Но вопрос здесь не в вере. Католики тоже бывают хорошими. Как и мусульмане. Здесь, в Ливане, простые люди не разделяют на бытовом уровне, кто есть кто. Все мы бани Адам (араб. — «дети Адама»). Вся ненависть идет от этих нелюдей, кто в верхушке. А их цель одна- власть и деньги. Ничего более. Для этого они готовы молиться кому угодно, даже дьяволу… Вы думаете, от Бога то, что сейчас распространяют эти самые муриниты? Они говорят, что коренные ливанцы- богоизбранный народ… Что они ведут свой род от финикицев — родоначальников человеческой цивилизации. Что Европа должна перед ними преклоняться, так как они принесли миру западную цивилизацию. Что арабы- грязный, нечестивый народ, который надо как минимум выдворить из страны, а как маскимум- зачистить ливанские земли от них…

Я молча кивала, понимая, насколько все-таки здесь все сюрреалистично и запутанно. А главное ведь, Ливан- это чуть большим десять тысяч километров, ее береговая линия всего 210 км… При желании с севера на юг его можно объехать всего за 3-4- часа… Как на этом маленьком клочке земли могут происходить такие дрязги… Как здесь уживалось столько повернутых на власти, харизме и величии в собственных глазах мужчин?

Мы шуршали покрышками по влажному серпантину все дальше. К нам неумолимо и стремительно подбирался вечер, делая пейзаж за окном все более драматичным. Я сидела, как на иголках, в тревожном ожидании выезда на главную трассу- автобан, протянувшийся вдоль всей береговой линии, который бы в конечном итоге и вывел нас к аэропорту. Вот только дорога все извивалась и извивалась в причудливом змеином танце, а сердце наполнялось нехорошим предчувствием неизбежного, пугающего, настораживающего, как густой воздух вокруг, пьянящий и трезвящий одновременно.

— Почему машин так мало? — спросила я, озираясь по сторонам.

И действительно, если на спуске из Фарайи мы ехали в плотном потоке автомобилей, то сейчас я едва ловила волоокие взгляды фар редко проносившихся мимо в обоих направлениях автомобилей.

— Мы свернули по навигатору, по кратчайшей дороге, чтобы объехать бейрутские пробки, — через деревни выедем почти к аэропорту, так удобнее, — голос водителя, однако, звучал все менее уверенно. Он явно хотел быстрее довести меня, пока стремительный, густой вечер не превратится в темную ночь. Вот только было ли это его желание обречено на успех?

Наверное, чтобы немного успокоить меня, а может для того, чтобы у меня было меньше желания вступать с ним в диалог, он врубил радио. Салон наполнила веселая, ритмичная арабская музыка, которая на фоне густеющего влажного мрака за окном казалась неправильной, раздражающей и даже внушающей панику…

«Мусейтара, хамшик мусейтара

Хахлик лав шуфт фи шарии бинт

Табус ла вара

Айя ана мусейтара

Йя хейта суккара

Туль ма анта майя тамши аля хавайя ана мутакаббара»

(араб. — Я доминирую, я буду управлять тобой, как повелительница.

Я заставлю тебя отвернуться, если ты увидишь другую девушку на улице.

Да, я доминирую.

Ты мой кусочек сахара.

Пока ты со мной, ты будешь ходить по моей команде,

Да, я надменная, надменная…)[2]

Весело пела красавица-ливанка со сладким голосом. Я печально усмехнулась про себя. Эта песня была хитом последнего года. Звучала из каждого утюга. Арабские девушки бились в экстазе, подпевая вольным словам старлетки, мужчины снисходительно улыбались, наслаждаясь прытью красоток и совершенно не вслушиваясь в смысл музыкального сопровождения. Хотя нет, некоторые все же вслушивались. Пару недель назад прочитала в одном из пабликов, что в книгу рекордов Гиннеса был занесен один из иракских браков- как самый короткий в мире. Молодожены развелись прямо на собственной свадьбе. Причина в том, что невеста слишком резво и с энтузиазмом подпевала исполнительнице песни. Мужу не понравилась эта ситуация. Видимо, испугался… Свадьба закончилась, толком не начавшись[3]…

Я хотела было сказать Мишелю, чтобы сделал потише, но не успела, потому что наше авто как-то уж чрезмерно сильно дернулось, истерично завизжав тормозами. Моя голова качнулась, как у марионетки. Я подалась всем корпусом вперед, больно ударившись грудью и подбородком о спинку кресла. В панике стала озираться по сторонам и по приближающемуся к машине темному силуэту поняла, что мы, должно быть, на очередном КПП. Сколько же их? Такими темпами мы будем в аэропорту к утру!

— Что случилось? — тихо спросила я Мишеля, который теперь тоже нелепо и опасливо крутил головой по сторонам.

— На дороге была растяжка из шипов, мадам, — сказал он сиплым от страха голосом, — шины спущены…

— Кто… кто это такие? — спрашивала я, инстинктивно вжимаясь в кресло и в то же время подсознательно надеясь, что он оставит мой вопрос без ответа, словно бы от его отсутствия можно было изменить настоящее и не видеть приближающегося к нам силуэта…

Нелепая веселая музыка продолжала играть в машине, когда к водителю приблизился мужчина в камуфляжной форме, придав человеческое обличие тени. Только было ли оно человеческим?

Когда раздался громкий хлопок и стекло лопнуло, я взвизгнула и сильно зажмурилась. Не знаю, может быть мои глаза не были столь плотно закрыты или я все же открыла их на толику секунды, но я успела увидеть, как после желто-ослепляющей вспышки голова Мишеля резко качнулась и он всем корпусом безвольно упал на руль. Мое лицо было мокрым- что это, кровь водителя? Испарина, проступившая от страха? Слезы?

Послышался второй выстрел. Я замерла и перестала дышать. Это в меня? Я умерла, наверное… Подсознание заставило инстинктивно накрыть рукой сердце и словно бы проверить- оно все еще бьется или нет. И только спустя пару мгновений я поняла, что второй выстрел пришелся на магнитолу- радио, наконец, заткнулось. В ушах звенело, но я отчетливо слышала её- пугающую тишину, стоящую надо мной в компании с костлявой и ухмыляющейся смертью…

Я открыла глаза, пытаясь понять, что делать… Что будет со мной… Какую участь уготовил экзекутор мне…

В это самое мгновение мои глаза пересеклись с его взглядом. Если бы я когда-либо представляла, как смотрит смерть, я, наверное, представила бы именно этот взгляд. Серые, пустые глаза. Гипнотизирующие. Травящие парализующим ядом. Лишающие воли, радости и надежды. Тотальная пустота. Обреченность. Неизбежность. Так смотрит приговор. Смертельный приговор.

Его губы расплылись в презрительно-хищной усмешке, Он одним выверенным ударом по моему стеклу вышиб его, от чего мелкие осколки впились в мою кожу на руках, шее и лице. А потом я почувствовала, как голову пронзает острая тупая боль. Дальше была пустота.

[1] Один из выдающихся российских писателей XX века.

[2] Если есть желание послушать песню, вот ссылка на нее: مسيطرة_همشيك مسطرة Mesaytara لميس_كان (official music video) Lamis_kan — YouTube

[3] Удивительно и абсурдно, но эта история взята из реальности и произошла совсем недавно…

Глава 3

— Мамочка, тебе нравится моя новая корона? — сказала я, игриво крутясь перед зеркалом, — из бисера сделала, сама, на уроке труда.

Мама глубоко вздохнула, печально улыбнувшись.

— Зачем, дочь? Чтоб в шкафу лежала? Вон, Юлька, Светкина дочка, какие фенечки плетет, видела? Мне ее мать хвасталась, что даже продает среди одноклассниц и по воскресеньям у бабы Любы на развале на рынке, а ты что? Тоже могла бы фенечки… И продавать…

— Оставь дочь в покое, — появился в дверях папа. Посмотрел на меня с нежной улыбкой, подошел, поцеловал в затылок, — пусть плетёт то, что хочет. Очень красиво, доча! Настоящая принцесса…

Сказал и пошел в зал, как всегда читать газету. Папа интересовался политикой, всегда старался быть в курсе последних событий. Даром, что был простой шахтер, угробивший свои легкие вредной рудой, как любила причитать мать.

Сейчас, как только папа скрылся за скрипучей дверью с облупившейся краской, она тоже причитала, бубня себе под нос.

— Настоящая принцесса… Тоже мне… Все они, бедные, сначала настоящие принцессы. А потом детство заканчивается- и выясняется, что принцев не бывает. Только в сказках для глупых девочек…

— Еще как бывают! — кричу я маме, крепко сжимая кулаки и сглатывая через силу подступивший ком к горлу, — бывают! Вот увидишь, будут у меня принцы, еще какие!

Она лишь пренебрежительно машет рукой и продолжает с выражением обреченной усталости на лице штопать мои колготки на носке, снова порвавшиеся от того, что прошлогодние туфли поджимали, а на новые денег не было- отцу опять не платили, уже третий месяц. Снова какие-то перестановки в руководящем составе шахты, как объясняли в бухгалтерии. Слышала, как мама это говорила тете Свете.

Спустя много лет принцы у меня, правда, были. Настоящие принцы. Действительно, еще какие… Вот только сказки я действительно не увидела… Как ты права была, мама… И почему я не плела фенечки, как Юлька, Светкина дочка…

Дочка… дочка… дочка… — слышу я вот тьме… Это голос моей мамы… Она зовет меня, зовет наружу, выбраться из пустоты и боли, которой так много вокруг меня. Боль. Тупая, зудящая, растекающаяся переливами агонии по голове, пронзающая острыми иголками затекшие связанные конечности. Я понимаю, что они связаны, потому что отчаянно хочу вдруг почесать нос, а не могу. Этот зуд сводит меня с ума- и я теперь понимаю, почему арабов в американском Гуантанамо[1] пытают именно такими способами, изощренными способами- скованность движений, зуд, нескончаемые монтонные звуки, внезапно громко включающаяся посреди ночи рок-музыка. Самая жестокая пытка- не прямое нанесение острой боли, а вот такая, извращенная форма подавления. Тебе не дают права на геройство и подключение гормонов стресса, впрыскивающих в кровь естественный анальгетик и антидепрессант. Тебя просто превращают в немощную тварь, насекомое. Мои кисти в какой-то замысловатой петле. Подо мной за спиной, и я на них лежу. Это нестерпимо больно- плечам, пояснице, позвоночнику, лопаткам, вдавливающимся в холодный влажный бетонный пол.

Дочка…до…ччч, — я разлепляю через силу глаза и понимаю, что это не мамин голос меня звал все это время. Это капающая вода… Вокруг темно, холодно и сыро. Подвал? Гараж? Склад? Ад?

Я пытаюсь встать, но тщетно- ноги и руки безнадежно завязаны в тугие узлы. Голова болит и кружится. От того, что я пытаюсь хоть немного ослабить путы, бьюсь об пол, как селедка. Все бессмысленно. Только силы уходят и появляются новые ссадины. Очередное неправильное движеие- и вот из глаз опять искры от прострела в плечевых суставах. Я могу так вырвать себе руку. Тем более, что у меня связки слабые. Как-то пришлось усиленно, за неделю, осваивать большой теннис для продвинутых. Мой спутник серьезно им увлекался- не хотела ударить в грязь лицом. Тогда мои усилия окупились- по прошествии двух недель наших отношений он подарил мне ключи от новенького Мерседеса. А сейчас смысл моих усилий? Глупо, Алёна, глупо. Успокаивайся давай. Но что наступит после успокоения? Отчаяние моего одиночества? Страх? Липкий, удушающий… Я снова брыкаюсь, теперь от злости на всю эту ситцацию. Почему я так попала? Зачем вообще я поперлась в этот чертов Ливан с Али? Снова затылком о бетон… Что ж, раз мне больно, значит я по крайней мере еще жива. А это уже полдела. За эту мысль я и уцепилась. Выжить… Любой ценой выжить. Выжить, вырваться отсюда всеми правдами-неправдами, а потом, на безопасном расстоянии снять штаны, нагнуться и показать всему их жестокому, то и дело утопающему в собственной крови региону свою натренированную задницу. Я скопила достаточно, чтобы «уйти не пенсию». Начну жить обеспеченной, спокойной жизнью подальше от всех этих арабов… Забуду о них, как о страшном сне… Только бы выжить… Выжить…

— Не верь. Не бойся. Не проси… — повторяю про себя, вспоминая первый завет Людмилы, — «и помни. Даже если ты стоишь по уши в дерьме и грязи в выкопанной под тебя могиле, а дуло его пистолета со взведенным крючком направлено тебе в голову, это далеко не конец. У тебя есть только один шанс умереть и миллионы шансов спастись. Всегда есть выход. Но нужно помнить- полагайся только на себя… У тебя больше нет союзников», — повторяю себе под нос, как мантру…

Время идет. Мне кажется, что темное пространство вокруг сужается. Воздуха становится все меньше и меньше. Рук и ног уже не чувствую. Может это смерть, а я лежу в земле? Откуда мне знать, как оно на самом деле- оказаться на том свете? Куда я попала? Уж точно не в рай… Это чистилище? Ад? Мой персональный ад- одиночества, тьмы и беспомощности?

Силы и решительность бороться меня покидают с каждой новой минутой, проведенной в этом нестерпимом ваккуме. Я уже не личность, а просто пыль… Склизкая жижа, стекающая по полу обреченностью и пустотой. Мой мочевой пузырь переполнен и болит, и я каким-то чудом сохраняю последние остатки чувства собственного достоинства, чтобы не обделаться под себя и окончательно не превратиться в животное.

Потом я пойму, что все неслучайно. Меня ломали. Ломали с самого начала, чтобы сразу кинуть ломанной в жернова своей жестокой игры… Я пойму это несколькими часами позже- уничтоженная, почти сломленная, все-таки обмочившаяся под себя. Пойму по приближающемуся ко мне свисту. Шуточному, заигрывающему, задорному. Ритмичное отстукивание шагов по каменной лестнице- и мелодия мужским голосом себе под нос- когда я вслушаюсь в нее, мое сердце похолодеет.

Это та самая «мусейтара», которая играла в автомобиле за секунду до того, как Мишель получил в голову пулю, а я — прикладом по затылку. Он преднамеренно пел именно эту песню- посылая мне очевидный и недвусмысленный сигнал- ты ничто… ты не решаешь теперь ничего.

Дверь моей пещеры лязгнула, заскрипела и отворилась. Все, что я могла, повернуть голову вбок- и увидеть перед собой шикарную начищенную обувь. Остальное попросту было вне поля моего зрения. Микропомещение с неприятным спертым воздухом наполнил запах шикарного парфюма- аромат роскоши и жестокости. Не знаю, мне почему-то в тот момент показалось, что жестокость пахнет именно так.

— Бонсуар, шакраа (араб-франц. — привет, блондинка), — сказал он глубоким, слегка хрипловатым голосом на смеси французского и арабского. Ливанская манера. Такую не перепутаешь ни с какой другой в арабском мире. Только они так мелодично тянут «а» в сторону «э» во всех словах.

Я молчала, понимая, что моего ответа никто не ждет.

— Сейчас тебя развяжут и помоют. И ты будешь послушной. Или эта камера станет для тебя мавзолеем, — усмехнулся себе под нос, — вы в России любите мавзолеи, не правда ли? Ленин до сих пор лежит на Красной площади?

Последние слова, по его мнению, очень смешные, он сказал с имитацией славянского акцента. Была бы я поглупее, постаралась бы, как-нибудь исхищрилась и вывернулась, чтобы на него посмотреть, бросила бы презрительный взгляд. Самонадеянный урод. Такие всегда глупо шутят и сами же смеются над своими несмешными шутками. Впрочем, я была не глупой, а умной. Поэтому просто молчала и слушала, пытаясь предугадать, что меня ждет…

Он ушел, а я выдохнула с облегчением, что не пришлось снова смотреть в его пустые глаза.

Не прошло и минуты, как в помещение снова вошли. На этот раз их было двое. Они развязали мне узлы на ногах и подзатыльниками заставили встать. Сделать это с первого раза не получилось- ноги были затекшими и ватными. Я их не чувствовала. Когда кровь немножко разгулялась по онемевшему телу, с третьей попытки мне все же удалось удержаться в вертикальном положении. Ужаснее всего было то, что во время всех моих попыток ни один, ни второй даже не подумали мне помочь устоять. Я была похожа на матрешку-неваляшку…

Пинком в спину меня потащили на выход. Голова все еще болела и кружилась, во рту был едкий металлический привкус, а перед глазами- плывущая пелена. На влажной лестнице я пару раз чуть поскользнулась и почти упала, но грубые тыканья в спину заставляли меня каким-то чудом удерживаться и двигаться вперед.

Мы поднялись наверх- и холодная, неоновая яркость светодиодных ламп ударила болезненной резкостью по глазам. Только проморгавшись, я поняла, что оказалась в огромной ванной, покрытой плиткой, скорее напоминающей помещение на скотобойне, чем место для человека.

— Снимай штаны! — на ломанном английском сказал один из экзекуторов.

Я мысленно надеялась, что больше ничего снимать не придется, но даже факт того, что я осталась перед ними в трусах и едва прикрывающей бедра белой рубашке, уже дезориентировал и унижал. А мне казалось, меня мало уже что может заставить испытывать эти чувства… Вот так всегда с нами. Мы самонадеянно убеждены, что пуганые. Глупцы.

Не церемонясь, меня прямо в оставшейся одежде поставили к стенке, как под расстрел, и тут же начали со всей дури обливать мощной струей холодной воды из шланга. Вода лилась грубым потоком мне на лицо, грудь, ноги. Рубашка прилипла к телу и видимо, уже ничего не скрывала. Я понимала, что со стороны наверняка выгляжу как общипанная курица. В голове пробежала мысль про утреннюю укладку. Даже усмехнулась себе под нос, но тут же закашлялась, потому что очередная ледяная струя ударила мне прямо по лицу.

Зачем такое издевательство? Если я была товаром, то могли бы дать возможность принять нормальный душ…

Вода все била и била по телу, оставляя после себя болезненные ощущения. Я не выдержала. Слезы непроизвольно начали капать из глаз. Но я радовалась хотя бы тому, что была мокрой с ног до головы- и их, должно быть, не видно… Не хотела, чтобы эти укурки поняли, что я плачу.

— Бикяффи (араб. — достаточно), — раздалась в помещении жесткая команда.

Струи затихли. Я стояла, опираясь о стену, вся скукоженная, полусогнувшаяся. Не в силах поднять голову на вошедшего. По шагам, отбивающим эхом по фаянсовой поверхности «скотобойни», было понятно, это тот самый, кто приходил за мной в подвал.

Я все не решалась поднять голову. Еще одно правило от Людмилы. «Если рядом с тобой неадекватные мужчины, лучше не провоцировать… Самая большая провокация- смотреть им в глаза. Не смотрите им в глаза. Вы можете увидеть там собственную смерть…»

— Сейчас ты подойдешь ближе и встанешь на колени, — отчеканил на смеси английского с французским.

Я молча выполнила приказ, так и не осмеливаясь поднять голову. Время шло, вытягивая из нутра струны напряжения. Ничего не происходило.

Все, что я видела перед собой- ноги, облаченные в шикарные кожаные ботинки.

Мой подбородок обожгла мужская горячая рука, которая заставила поднять голову. Горячей, наверное, мне сейчас показалась бы даже ледышка. Сказать, что мне было холодно, не сказать ничего…

Наши взгляды пересеклись. Это тот самый, кто убил Мишеля. Человек с пустыми глазами.

— Птичка плачет, — сказал наигранно сочувственно, провел пальцем у меня под глазом и показал остатки туши на подушечке.

Я инстинктивно подобралась и вытерла тыльной стороной руки под глазами.

— Тушь потекла от воды. Жаль, надо было брать водостойкую, — ответила на хорошем французском. Нет, мудак, я не дам тебе поверить в то, что ты добился моих слез, сломал, испугал. Черта с два…

В его пустых зрачках на секунду отразился огонек интереса и какого-то пугающего азарта. Того самого, который граничит с безбашенностью. Того, из-за которого на кон могут поставить что угодно. Этот человек явно был отмороженным. Наверное, будь иначе, его бы сейчас тут не было.

Он вытащил из кармана белый, идеально отглаженный платок и кинул передо мной, намекая, что я должна привести в порядок потекшее лицо.

— Ты не девочка. Сразу видно, что опытная… Много стояла на коленях, значит. Наверное, стоило бы тебя пустить в расход парням, но… Что-то в тебе есть… — провел по лицу так, словно бы это были не его пальцы, а лезвие ножа, — Поставлю тебя на торги в четверг, но перед этим… Открой свой рот, шармута (араб. — шлюха)… — сказал на французском, теперь не парясь миксовать его с английским для моего пущего понимания. Расстегнул штаны.

По телу пробежала нервная дрожь вперемешку с тошнотой. Значит, мои догадки подтвердились… Живой товар. Они занимались торговлей людьми…

В этот самый момент дверь с шумом распахнулась. Я невольно дернулась и посмотрела на вход с призрачной надеждой.

На пороге появился высокий статный мужчина, с головы до ног одетый в черную военную форму и высокие армейские сапоги. На его плече висел автомат. И я даже грешным делом на малейшую толику секунды подумала, что это мой спаситель, сошедший со страниц сказок, в которые я давным-давно перестала верить…

— Что такое, Дани? — едва скрывая раздражение, обратился к вошедшему мой экзекутор, — я развлекаюсь с новой игрушкой…

Он вроде бы и высказал недовольство, но при этом быстро застегнул ширинку и отшатнулся от меня. Осознание молнией ударило по сознанию. Пустоглазый боялся этого мужчину. Боялся и ненавидел.

Я смотрела исподлобья на вошедшего с примесью удивления и страха. Не потому, что не боялась его. Наоборот, от его появления стало еще страшнее. Меня попросту парализовало от его вида. Он был сплошным сгустком темной материи. Злой гений из «Лебединого озера». Всадник Апокалипсиса… Наши глаза пересеклись- и в тот момент я поняла, что лучше бы опять потупила глаза в пол. Теперь было понятно, почему пустоглазый поджал хвост, стоило этому мужчине появиться на пороге. Если я думала, что видела тьму во взгляде экзекутора в дорогих ботинках, то горько ошибалась. Да, там была пустота. В глазах высокого широкоплечего мужчины напротив, словно бы сейчас заполнившего собой все пространство этого помещения из чистилища, была она самая- преисподняя… Абсолютная тьма. Безнадежная. Непроглядная.

Я поежилась, когда почувствовала, как этот самый взгляд холодной черной ртути стекает с моего лица на торчащие от соприкосновения с ледяной водой, проглядывающие через белую ткань рубашки соски и на стыдливо сложенные в коленках ноги.

— Мои люди проверили ее телефон. Не спеши с развлечениями, Эли. Эта игрушка принадлежит Али Ибн Шерифу Макдиси, родному брату правителя Дубая… Думаю, ты можешь получить за нее несколько больше, чем просто за немолодую шалаву на торгах…

[1] Тюрьма в Гуантанамо- лагерь для лиц, обвиняемых властями США в различных преступлениях, в частности, терроризме.

Глава 4

Cцена с холодным душем в той скотобойне была очередным актом моего подчинения. Потому что как только оба эти самца покинули помещение, мне все-таки принесли полотенце и новую одежду-бесформенные джинсы больше на несколько размеров и плотный свитер, который, как раз, обтягивал плотнее, чем хотелось бы. Мне указали на обычный душ, оказывается, прятавшийся на самом видном месте у стены. Я приготовилась было к очередной шоковой встрече с ледяной водой, дрожа от холода уже так, что внутренности сжимались. К моему несказанному удовольствию вода оказалась теплой, даже горячей. А еще там был гель для душа с каким-то чрезмерно приторным, отдающим дешевизной тропическим ароматом. Плевать, не до роскоши «Сант Барс» сейчас. Главное, что я смываю с себя вонь от пребывания в той могиле, смываю свой страх и отчаяние… Теплая вода- божественный эликсир. Пять минут под горячими струями способны творить чудеса похлеще самых изощренных косметологических процедур. Душ очищал не только твое тело. Он обнулял твои мысли, смывал эмоции- и хорошие и плохие. После душа голова была трезвее.

Через какое-то время за мной снова приходят и на этот раз ведут вдоль по коридору, не обратно в подвал, а в какую-то из комнат этого похожего на учреждение помещение. Сейчас оно заброшено, но когда-то здесь была жизнь- на окнах пожухшие цветы в горшках, на полу- выцветшие пегие дорожки. Белая дверь открывается — и я оказываюсь внутри просторной комнаты, скорее напоминающей что-то наподобие небольшого актового зала. Там еще человек двадцать девушек. Они очень разные, сидят по углам тремя отдельными группками. На меня, когда я оказываюсь внутри, как кажется, даже не смотрят. Посередине — девушки в хиджабах. Их больше всего и они кучкуются максимально близко друг к другу. Слева- светловолосые. Их немного, максимум трое, как улавливает проскользнувший взгляд. Наверное, славянки. В дальнем правом углу непонятные на вид- вроде бы брюнетки и шатенки, но и не местные, а может быть продвинутые ливанки- они выглядят по-европейски. Эта группа самая разобщенная. Каждая из девушек сама по себе. Кто-то сидит на полу, смотря в пол, кто-то спит, отвернувшись к стене. Одна что-то читает…

Дверь за мной страдальчески скрипит, слышу звук ключа в замке. Мы снова заперты. Я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу, пытаясь понять, куда деваться- примыкать ли к какой-то из компаний, начинать ли разговор…

Глаза снова осматривают помещение. Эта привычка у меня уже профессиональная. «Как у спецагента или шпиона»— шутила Людмила, а когда мы скептически улыбались в ответ, словно бы уверяла то ли нас, то ли себя. — а что вы думаете, девицы… Вы хоть понимаете, какой у вас доступ к телу? Вы хоть знаете, сколько вот таких девушек, как вы, работали на разведки своих государств, принося им пользы явно побольше, чем бесполезные мужички в засаленных костюмах, просиживающие жопочасы в кабинетах… Одна Мата Хари чего стоит.

Я слышала эти доводы от нее раз десять. Наверное, это была одна из заготовленных ею пропагандистски-вербовочных речей, для тех лакомых девочек, кто все еще сомневался и думал, что эта работа явно не для них. Эта работа и правда не для всех. Слабачки и дуры всегда кончают либо с пустым карманом, либо перерезанным горлом. Я вот была сильной и умной. Поэтому всякий раз, когда Людмила заводила свою шарманку, хотела возразить, что даже если одна из нас грешным делом и решит поиграть в девушку Бонда, едва ли кто-то захочет кончить так, как Мата Хари- разоренной, покинутой тёткой средних лет с инвалидом- возлюбленным, на рассвете в сыром дворе плаца тюрьмы, расстрелянная у стенки группой солдат и предварительно ими же изнасилованная… Почему-то разведки, на которые она работала, ей не помогли… Возвращаемся к первому правилу-не верь, не бойся, не проси. Ты у себя одна. Больше никого у тебя нет.

Впрочем, история всегда умалчивает неприглядную правду. Иначе бы человек струсил и обмельчал, никогда более не решаясь начинать ни войн, ни переворотов, ни заговоров…Ливанцы, наверное, очень хорошо уяснили эту истину за свою многотысячелетнюю историю.

Когда ты живешь на Ближнем Востоке или, как в моем случае, проводишь много времени в этих краях, тем более, проводишь их в компании сильнейших и богатейших мужчин этого региона, нужно хотя бы немного разбираться в политике. Здесь понимать хитросплетения ближневосточного политического расклада- такое же правило хорошего тона, как в Англии в пять часов пить чай, а во Франции покупать на завтрак свежеиспеченный багет. Ливан в этих раскладах, как никак, был центровой страной. Эдагий «Лас-Вегас» арабского мира, остров свободы, вседозволенности и сумасшествия. Али любил эти края- и много времени проводил в Ливане, особенно до того, как вконец испортились его отношения с кланом Увейдатов, правителями соседней Сирии, оказывающей очень сильное влияние на политическую жизнь Ливана. В последний год политический туризм в эти края сошел на нет. Ситуация была крайне напряженной. Конечно, был бы Али нормальным человеком, а не зависимым от гулянок торчком, мы бы сюда не поехали. Чертов Али. Опять вспомнила про него и стало еще более гадко на душе. Ситуация с тем, что мои похитители были в курсе, что мы с ним связаны, пока сильно настораживала. Хорошо это или плохо? Даст ли мне это иллюзорную неприкосновенность или же, напротив, еще больше усугубит мое положение… Оставалось только догадываться.

Здесь расклад событий было совершено невозможно предугадать. Ливан, небольшая страна по своим размерам, была в буквальном смысле напичкана представителями всевозможных конфессий и национальностей. Испокон веков здесь каким-то странным образом уживались не только мусульмане с христианами, но и малочисленные, малознакомые религиозные течения и секты, о существовании которых в мире даже не слышали. Разумеется, многотысячелетняя история сосуществования этих народов далеко не всегда была мирной. Вернее, даже наоборот. Редко когда она была мирной… Единственный способ поддерживать хоть какие-то фантомы стабильности — создавать государства в государстве, военизированные кланы со своими капиталами, историческими вотчинами, собственной мини-армией, состоявшей из соратников-земляков и единоверцев. Лояльность здесь определялась исключительно происхождением и вероисповеданием. Ситуация здесь во многом напоминала времена междоусобных войн в Европе или на Руси в Средние Века, по крайней мере, в таком виде, в котором мы об этом читали в учебниках истории. Один клан владел одним земельным наделом- как правило, это несколько десятков километров, пару-тройку деревень или городков, большой замок-вилла исторического лидера клана, вокруг которого и концентрировалась сила- финансовая и людская. Эти лидеры напоминали князьков, раздираемых собственными амбициями и притязаниями, помешанных на своем аристократичном происхождении. Объединяло их неизменно одно- жажда роскоши, красивой жизни и власти… В этих трех стезях ливанцам не было равных. Даже богатые нефтянники-шейхи с Арабского залива уступали им по расточительству и способностям разбрасывать вокруг себя «золотую пыль». Жаль было только, что мужчины здесь играли в свои игры взрослых мальчиков, а страдал простой народ.

Неизменным атрибутом власти и влияния каждого из таких князьков помимо громкого семейного имени, миниармии, всегда безукоризненного прикида и десятка красивых женщин в постели был собственный банк. Вот это и казалось самым сюрреалистичным в государственной организации Ливана. Вопреки совершенной анархии властных институтов, полному отсутствию безопасности в традиционном понимании этого слова, эта страна оставалась одной из самых стабильных для приложения капиталлов, региональным офшором, где стремились хранить свои активы все богачи региона. Это и позволяло ему финансово держаться на плаву вне зависимости от того, переживал ли он относительно спокойный, очевидно, временный этап затишья в своей истории- или же, наоборот, подобно Средиземному морю в ненастный январский день, бушевал искрами молний, терзая извилистый берег бешеными волнами[1]…

Здесь и сейчас, в этом упоительном воздухе январского Ливана, влажном от дождя и морской прохлады, витало неумолимое и неотвратимое предчувствие бури… Но я даже тогда не догадывалась, что эта буря не просто приближалась. Мы уже были в ее эпицентре, закрученные в ее воронку, захваченные ее потоками…

Из мрачных философских мыслей меня вырвало обращение ко мне от группы девушек слева на русском.

— Тебя как зовут? Русская?

Подошла к ним- славянской наружности, стоят у стены справа.

— Украинка… — тихо ответила я, — Алёна.

Мне кивнули в ответ.

— Своя, значит. Я вот из Запорожья, девчонки с Урала и Сибири. Не делим. Нужно держаться вместе. Я Светка, а это Ира и Катя. Ты с Мальмильтена? Из артисток? — продолжила разговор высокая шатенка со светлыми глазами.

«Артистками» друг друга здесь называли работницы кабаре, эшелонами прибывающие в Ливан для работы на знаменитой улице в Каслике «Мальмильтен»[2]— протяженной вдоль береговой линии чреде так называемых «найтклабов», где собирались девушки из стран СНГ, преимущественно русские и украинки, развлекать местных «кастиков», то есть «кастомеров» (прим. от англ. сustomer), клиентов. Нет, это не была проституция в традиционном понимании этого слова. Скорее весь этот бизнес напоминал матрешку. Самая верхняя- внешний фасад- «шоу», кабаре, Мулен-руж с танцами и перьями- ведь наши славянские девочки любят и могут танцевать. У нас у всех если не балет, так гимнастика, у каждой с раннего детства… Кого из нас мама ни таскала на кружки, чтобы «вылепить» очередную Пл*сецкую или Вол*чкову в годы ее адекватности… Вот только внутри этой пухлой глянцевой матрешки были и другие, поменьше, запрятанные от взгляда стороннего наблюдателя- так называемая «консумация»— когда красивая девочка садилась за столик выбравшего ее «кастика» и развлекала разговорами и флиртом, а он платил за это времяпрепровождение. «Секс за деньги»— не то, чтобы насильно… Насильно бывало только в самых поганых гадюшниках из «найтклабов», куда ехали либо дуры, либо отмороженные на всю голову. Потому что в большей или меньшей степени информация об этих самых «найтклабах» была на особых платформах- специальных группах в соцсетях, где выезжающие девчонки общались между собой. Была и еще одна матрешка… Очень маленькая- и редко являющая миру свой лик, доходили до нее редко. Я называла её «пресловутый хэппи энд» с искренней любовью и «долго и счастливо». Здесь можно было собрать истории в стиле «Золушки», когда прекрасный принц вытягивал полюбившуюся красавицу из лап зла и забирал в жены в свой красивый замок. Впрочем, как и в случае с бесславным концом Маты Хари, история замалчивала о том, что «долго и счастливо» чаще всего заканчивалось скорым разводом и длящимися годами разборками за ребенка, по умолчанию считающимся гражданином Ливана.

Конечно, такие, как я, смотрели на таких, как Светка и ее товарки, с изрядной долей пренебрежения, но сейчас я засунула свое пренебрежение далеко и глубоко. Натянула на лицо самую искреннюю из своих фальшивых улыбок и влилась в разговор.

— Я туристка… Ехала с горнолыжного курорта. Таксиста убили, меня ударили прикладом по голове и сюда… Что это за место? Где мы и кто они такие, наши пленители?

[1] Описание положения дел в Ливане во многом не является вымыслом. Это реальная картина, существовавшая в стране в период с 1975–1990 гг. В книге описана альтернативная история, взят другой временной интервал, но для общей канвы повествования мне как автору захотелось отразить именно этот дух, послуживший для меня источником вдохновения.

[2] Здесь и далее содержится реальная информация об организации этой стороны жизни в стране. Информация получена от реально работающих в этой сфере девушек.

Глава 5

Девочки тут же глянули на меня опасливо и разом цыкнули, намекая то ли на то, чтобы я говорила тише, то ли и вовсе заткнулась.

— Мда, отчаянная. Кто же сейчас суется в горы! Там давно уже полнейший беспредел! Все поделено между кланами, переступи метр не в том месте- и пуля в лоб.

— И давно это продолжается? Я приехала три дня назад- все было относительно мирно…

— Ха, да здесь как угадаешь. С утра у них тишь да гладь, к вечеру начинают перестрелку. Это же Ливан, детка…

Я опять чертыхнулась про себя. Болван Али, помешанный на наркоте и азарте дурак, решивший рисковать нашими жизнями в угоду своей испорченности. Он же прекрасно понимал, какая ужасная ситуация в стране, но все равно приперся сюда, потому что к рулетке, как и к кокосу, путь в других странах ему был закрыт. Обиднее всего было то, что он-то, наверняка, как это всегда бывает, преспокойненько доберется до аэропорта и свалит отсюда. Идиотов пули не берут…

— Ты тут поосторожнее с вопросами, Алёна, — зашептала вторая, которая Катя, — меньше знаешь, дольше проживешь. А другой задачи у нас сейчас нет…

— Ну как же… Еще и *удаков этих ублажать, — вмешалась, наконец, третья, Ира. Самая неразговорчивая и высокая. Ее лицо было потрепанным и уставшим. Почти серым по цвету.

— Они заставляют девушек заниматься проституцией? — спросила я, чтобы хоть что-то понять, что же здесь происходит. Зачем им все эти девушки, собранные в этом месте, которое я теперь безошибочно определила как школу, потому что на стенах еще весели выцветшие плакаты с учениками, а в углу стояла брошенной выкрашенная в зеленую краску деревянная меловая доска.

— Всё сложнее… Тот, который с серыми глазами, как у удава, это Эли Лорейка, он торгует людьми. Для разных целей. Не смотри Удаву в глаза никогда- говорят, даже враги боятся смотреть…

Так вот кто это было. Тот, кто в дорогих ботинках, тот, кто хотел поиметь меня на полу, с ног до головы облитую ледяной водой. И действительно, Удав. Как верно подмечено. Его взгляд был именно таким- змеиным, токсичным, парализующим…

— Для разных целей? — сказала я хрипло, — то есть?

— То и есть… — еще больше понизила голос Ирка, — человеческий рынок. Говорят, один из самых популярных сейчас на Ближнем Востоке после того, как в Сирии закончилась война и теперь там все спокойно и под контролем. Торгуют девушками. Самые дорогие- красивые и неиспорченные- из числа похищенных. Еще шлюхами торгуют- это если не повезло оказаться девственницей. Это же Восток, как ни крути, здесь признается лишь потребление. Если ты пользованная, как они говорят, «дырявая», никто нянчиться с тобой не будет… Так что всех, кто не девочка, они чешут под одну гребенку, и продают по другому тарифу. Здесь как повезет. Можешь попасть в бордель, можешь к какому-нибудь извращенцу из Залива (прим. — речь о жителях стран богатого Аравийского полуострова). Еще детьми торгуют. Лучше не думать, зачем. Кто-то, конечно, покупает, потому что своих иметь не может, а кто-то… — Ира вздохнула и резко отвела глаза, пряча в них грозящие брызнуть слезы.

— У нее сынишка пяти лет в Перми остался, — тихо пояснила Светка, — о нем все время думает…

— Есть еще просто заложники. Из числа заезжих туристов, вроде тебя. За них могут попросить выкуп. Такие как раз там, у правой стены. Девушки из Европы, туристки- паломницы. Их автобус захватили десять дней назад. Тогда еще все было относительно спокойно, не так, как сейчас. Вот так и приезжай на Землю обетованную Богу молиться, — усмехается печально про себя, — Чаще всего эти уроды заламывают какие-то баснословные цены за пленников и выдвигают нереальные требования к государству-родине. Их, естественно, никто не выполняет- и ты так или иначе заканчиваешь в одном из вышеназванных групп. Либо вообще с пулей в голове. На камеру. В назидание политикам и международному сообществу. Главное, самое главное, Алёна, не попасть в отдельную, особую, группу- вот это уж точно конец…

— И… что за группа?

— Донорство… Они это называют так, суки. Торговля органами. Ты- живой контейнер для какого-нибудь богатого урода в Европе или Америке, кто покупает не тебя, а то, что у тебя внутри. Вот что самое страшное. Им платят за это больше всего. Больше, чем за живых. Поэтому нужно молиться, чтобы пока ты здесь находишься, не поступил заказ, которому ты можешь удовлетворить. Они тебя уже водили- проверять группу крови, анализы сдавать, УЗИ делать? Они базу на всех нас ведут. Чтобы если будет запрос, оперативно отработать…

— Нет… — глухо отзываюсь я, теперь понимая, что, исходя из градации, скорее всего сейчас отношусь к категории «заложников». Вот только… Стараюсь не думать о своих нехороших мыслях… А второй? — Спрашиваю, вспоминая мужчину, зашедшего на «скотобойню» с изобличающими меня данными.

— Второй? Ты о ком?

— Высокий такой, в черном с головы до ног. Небольшая борода и глаза темные-темные, как уголь. С холодным, ртутным отливом, — описала я мужчину, — Дани кажется… Так его назвал этот, который Удав.

— А, это, наверное, Даниэль Ламун. Как ты его описала поэтично, у тебя прям дар… — усмехнулась печально, — Страшный человек, Алёна. Ты лучше поменьше спрашивай и интересуйся. Если Удав демон, то этот- сам Сатана. Он торговлей не занимается. Они между собой говорят, что у них закон джунглей… Если Эли- шакал, то Даниэль- Шерхан. Тигр. Его так и кличут, его и подотчетных ему людей. Он стоит во главе Тигров. Это одна из вооруженных группировок муринитов. Он из аристократов, лидеров общины. Его отец рулит политическими вопросами, входит в совет сил Креста, которые фактически взяли контроль над страной. А он- отвечает за военизированное крыло. У них так у всех. Отцы в дорогих костюмах восседают за дубовыми столами и решают политические вопросы. Сыновья резвятся в поле, отрываются на простом народе, потому что все эти их игры в гражданский конфликт- это…

— Ирка, замочли… — шипит Света.

— Они все равно ничего не понимают на русском.

— Молчи, говорю. Короче, этот Дан крышует Эли. Тот не из их клана, да и вообще, из простых, плебей, поэтому ему делают одолжение, что держат под патронажем. Но ты ж понимаешь, все не бескорыстно. Представь, сколько он денег торговлей людьми приносит этим мерзавцам. А потом на них их сучки-бабы покупают себе Шанели и бриллианты по десять каратов…

В словах Светки проскочила очевидная зависть. Я почему-то не сомневалась, что если бы каким-то чудом она смогла оказаться по ту сторону- в роли тех самых «их сучек», совесть бы ее по поводу источника заработков не мучила…

В этот момент дверь снова скрипнула. На пороге показались двое мужиков, тех самых, что «купали» меня сегодня. Они швырнули какой-то целлофановый пакет в столпившихся по центру девушек к в хиджабах, все это время опасливо прижимавшихся друг к другу и по большей части молчавших или тихо плакавших. Что-то быстро проговорили им на арабском. Я понимала язык, но их слова не разобрала- и диалект был другим, и выговор.

Те жалобно застонали и запричитали в типичной арабской манере, но подхватили пакет и стали вытаскивать оттуда отвратительные, вульгарнейшего вида, из блестящих тканей миниплатья.

Кто-то молча и обреченно стаскивал с себя одежду- платки, бесформенные свитера, плотные джинсы- и облачался в уродливую пошлятину.

— Это палестинские беженки. Позавчера захватили их деревню. Мужчин поубивали, их самих забрали в плен. Расхожая ситуация. Теперь, видимо, выведут на торги…

Между тем, шоу с переодеванием продолжалось. Кто-то уже успел переоблачиться и теперь, нелепо понурив голову, стоял в новом фривольном наряде, выглядя комично и печально. Платье, которое могло бы смотреться ярко и соблазнительно на одной, на этих — скромных, не знавших порока девушках, выглядело ужасно.

Были среди них и те, кто не шелохнулись. Громко рыдали, скомкав в руках постыдные тряпки, но все еще не переодевались. Через пять минут дверь снова скрипнула и в зал зашел тот самый Эли.

Он окинул девушек своим безжизненным взглядом. Молча кивнул «сподвижникам», те подошли к тем, кто пока оставались в своей одежде- их было трое. Одну из них схватили с двух сторон и в буквальном смысле разорвали все, что на ней было, в клочья, оставив в одном нижнем белье.

— Рахбиткун ария (араб. — она пойдет голая), — произнес Эли совершенно бесстрастно, — кто-то еще хочет испытать мое терпение?

Девушки начали плакать еще сильнее, но теперь всё же стали активнее снимать с себя собственную одежду. Несчастная, которую минуту назад раздели, попыталась было неуклюже тоже натянуть на себя вульгарную тряпку, но стоявшие возле нее экзекуторы резко ее одернули, дав оплеуху.

— Я сказал, ты пойдешь голая, раз не хотела принимать мой подарок! Палестинская сука! — он с размаху ударил ее по лицу, от чего та всхлипнула и начала плакать еще сильнее.

Через несколько минут девушек увели, и «голая» вынуждена была на негнущихся ногах и заливаясь слезами, идти туда, в бесчестие и неизвестность. У меня в ушах загудело еще сильнее. Я думала, что видела все проклятые Богом, насквозь пропитанные пороком и жестокостью места на Ближнем Востоке. Я ошибалась… Вид этих молодых и невинных, живущих до последнего в своем закрытом, консервативном обществе бедных девушек, для которых вот такой позор был в буквальном смысле равносилен смерти, стигматизируя их на всю оставшуюся жизнь, заставил меня почувствовать, как внутренности неприятно переворачиваются. Я попыталась не думать об их участи, абстрагироваться, сосредоточившись на мыслях о себе, но не выходило. Перед глазами все равно стояли бледные лица арабок, идущих за Удавом с фатальной обреченностью.

Палестинок привели обратно спустя три часа. Вернее, только троих из них, остальных не было. Те же, что вернулись, выглядели изрядно потрепанными- взлохмаченные волосы, следы размазанной по лицу помады, у одной из них даже был кровоподтек на губе. На нас они все так же не смотрели, вели себя тихо и подавленно.

— Их изнасиловали? — спросила я осипшим голосом.

— Уж явно не про культуру и искусство с ними говорили… — мрачно усмехнулась Ирка шепотом. — Давайте спать. И ты, Алёна, меньше смотри на этих сочувственным взглядом. Арабки… Этим все сказано. Они ненавидят нас. Мы для них все шармуты и шлюхи. Если бы ей сейчас сказали, чтобы она тебя убила за то, чтобы выйти отсюда, она бы не задумываясь сделала это, — отрезала она, пренебрежительно мотнув головой в сторону одной из девиц, которая сейчас забилась в угол, свернувшись калачиком, и плакала.

Я молча с ней согласилась. Потому что сама слишком хорошо знала арабок. И действительно, какой бы ни была ситуация, они нам не союзники. Наверное, это генетически заложено. Их мужчины все равно будут реагировать на нас, как быки на красную тряпку, а они- вечно видеть в каждой из нас потенциальную соперницу.

Мы легли спать почти вповалку. Так было теплее и как-то даже спокойнее. Несмотря на адскую усталость, сна не было ни в одном глазу. Я все еще помнила ужас своего заключения в том жутком склепе. По сравнению с предыдущей ночью, условия здесь были почти пятизвездочными. Зато на душе было гораздо хуже, чем вчера. Там, в сыром мраке ограниченного пространства, я могла думать только о своем спасении либо смерти. Сейчас в голову лезли все мысли на свете, они заполняли мое сознание подобно тому, как муравьи атакуют дом- лезли во все щели. Мама… Должно быть, она места себе не находит сейчас… Больше всего сердце болело за нее. Дико хотелось утешить ее, успокоить, что все со мной в порядке, что все будет хорошо… Мне казалось, скажи я так, и реально со мной все было бы в порядке…

Сон, наконец, стал вить вокруг меня кривую, покореженную стрессом и переживаниями паутину, как вдруг дверь снова резко распахнулась. Нас всех тут же ослепил острый луч фонаря, гуляющий по лицам в поисках того, кто им был нужен.

— Ты, — указал на меня один из знакомых экзекуторов, — на выход.

Глава 6

— На выход, — он теперь подходит ко мне и размахивает прямо перед носом автоматом.

Внутри все переворачивается. Вот и по мою душу пришли… В голове сразу всплывают десятки страшных кадров возможного развития событий. Я незаметно щипаю свою руку, чтобы не впадать в панику… Нет, Алёна, ты не закончишь так нелепо свою жизнь…

— Вперед! — снова бряцает передо мной оружием, заставляя идти по коридору перед ним, под прицелом. И хотя я молча исполняю его приказ, получаю весомый подзатыльник и тут же- увесистый шлепок по пятой точке. Сжимаю до боли от унижения и беспомощности губы, чтобы не проронить ни слова, не дать ему радости почувствовать свое превосходство.

Я слышу, как он пошло- грязно усмехается мне вслед. Мне даже не нужно смотреть в его глаза, чтобы это понять. Это такая порода мужиков- мелких, боязливых, подлых. Они хуже баб в самом плохом, сварливом и склочном понимании этого слова. Из тех, кто ненавидит женщин а- приори за то, что сами ущербны. Мужчин они тоже ненавидят. Настоящих мужчин. Но их хотя бы боятся, поэтому и отыгрываются на женщинах.

Меня вталкивают в комнату. Посередине стол, по обеим сторонам которого два стула. Больше ничего.

У окна стоит Он. Тот самый, что Тигр. Мужчина, с головы до ног одетый в черное. По телу пробегает дрожь. Что сейчас будет?

— Иджлиси (араб. — садись), — говорит он мне на арабском, не поворачиваясь.

Я делаю, как велено, но он не спешит отходить от окна. Все так же повернут ко мне спиной. Я смотрю на его статную фигуру. Идеальные пропорции. Натренированное тело. Натренированное убивать. Я думала, что в ту нашу первую встречу это холод и шок так подействовали на меня, но нет. Я боялась этого человека, жутко боялась. Он внушал страх, оцепенение и трепет.

Развернулся он резко, не дав возможности скрыть то, что я его изучала. Я быстро опустила глаза, но успела поймать в поле своего зрения чуть тронувшую его капризные пухлые губы усмешку.

Чувствую, как подходит ко мне. Близко. Его энергетика волнами бьет по моему нутру. Пальцы касаются моего подбородка. Точно так же, как это делал Удав. И иначе. Они не горячие и не холодные. Жесткие. Мужские. Созданные для того, чтобы нажимать на спусковой крючок автомата. Интересно, умеют ли эти пальцы ласкать? Способны ли эти руки созидать или только уничтожать?

— Смотри в глаза, — следующий короткий приказ на арабском.

Почему он говорит со мной на арабском? Знает, что я понимаю? Как много он обо мне знает? Снова от страха и тревоги внутри все переворачивается.

Я опять повинуюсь и чувствую, как воздух покидает легкие. Его ртутная чернота прожигает дырки в моей душе. Я знаю, он видит меня всю, насквозь. Большой палец ложится на мою нижнюю губу, слегка на нее нажимает. Я чувствую легкую боль. Наверное, там все же ранка от собственного укуса.

— Алёна, да? — спрашивает тихо, — это ведь вариант имени Елена?

Я молча киваю.

— Из- за Елены развязалась «Троянская война»… Оскорбленный муж решил вернуть ее себе, забрав из объятий похитившего ее любовника… А тебя, Алёна, захотят возвращать?

Я молчала. Он усмехнулся. Отошел и сел на стул напротив. Снова смотрит этим своим испепеляющим взглядом. Он как вампир, только пьет не кровь, а мою решительность… Вблизи он еще более молод, чем мне сначала показалось. Мне кажется, моложе меня.

— Больно? — спрашивает вдруг, кивая головой в сторону ранки на губе.

Я машинально прикладываю руку ко рту. Машу отрицательно…

Он снова усмехается.

— Ты красивая, Алёна. Я понимаю, почему ты с ним пять лет… — наклоняет голову и продолжает меня изучать. Как же некомфортно от этого взгляда. Пронзительного, мужского, но холодного. Эта ртуть в черной бездне его глаз никуда не делась. Не убежать от нее. Она токсична.

Мне отчаянно хотелось то ли смеяться, то ли кричать, потому что нет никакого «с ним»… Потому что я не нужна Али, я выкинута им. Никто никуда возвращать меня не захочет. Знали бы они… Но я молчу, потому что и сама не понимаю, что делать. Как поступить правильнее. Каждое мое слово- как прыжок в темноту. Не знаешь- там пропасть или твердыня…

— Красивые женщины должны радоваться жизни, Алёна. Наслаждаться ее благами и услаждать своих мужчин. Несправедливо, что ты здесь. Но мы ведь можем исправить эту ситуацию? Скажи мне, на что готов пойти твой любовник ради тебя?

— Вы говорите о справедливости? Поэтому эти девушки в плену? То, что их продают, как товар, тоже ведь несправедливо? Но это никого не смущает… Справедливости нет. Придумайте другой дискурс.

Мои слова царапали мне горло, но я все равно говорила. Потому, что не могла не сказать. Я не была святой, да и, как вы уже поняли, поборницей справедливости тоже не была, но вид тех самых поруганных, испуганных палестинок во мне что- то перевернул. Возможно, я где- то глубоко, внутри своей искусно запрятанной за камуфляжем цинизма души, проецировала их историю на себя. Когда- то я тоже была хорошей, чистой, неиспорченной. И явно не «справедливость» привела меня туда, где я была сейчас.

Мужчина чуть заметно поморщился.

— Какой же сильный у тебя заливной акцент… Тебе бы гораздо больше пошло говорить на ливанском диалекте арабского, а не на языке этих верблюжатников. Это сексуальнее… А еще тебе нужно думать о себе, Алёна, а не о других. Но ты так не умеешь, да? Знаешь, я уважаю русских женщин… честно. Не все из нас уважают. Многие считают вас доступными. Но я давно понял истину- ваша проблема в том, что в душе вы слишком добрые, мягкосердечные. Отсюда все ваши беды.

Я снова заставила себя поднять на него глаза. Чего же мне это стоило… Каждый наш зрительный контакт-настоящая пытка.

— Я не добрая и не мягкосердечная. Я плохая. Поверьте мне… Так что нет, это не про меня…

Он еще несколько минут прожигает меня глазами.

— Ильяс, зайди— приказывает мужчине чуть громче, так, что его слышат за дверью.

Потому что в ту же секунду в комнату входит тот самый чудак на букву «м», который гнал меня взашей в эту комнату.

— Тааль (араб. — подойди), — говорит он ему, не отрывая от меня взгляда.

Тот подходит к нему. Тигр тут же хватает его за руку, не разрывая нашего зрительного контакта. В следующую секунду я невольно вздрагиваю, потому что слышу ужасный, приглушенный хруст- это его палец хрустит. Сломанный палец. Мужик кричит и сгибается вдвое, при этом лицо моего «собеседника» совершенно непроницаемо, словно ничего не произошло. Я снова слышу хруст. Снова крик. Второй палец…

Не выдерживаю. Отворачиваюсь.

— Бикяффи (араб. — хватит), — шепчу тихо. Отчаянно.

Я понимаю, что он хочет, чтобы я это остановила. От моего слова сейчас все зависит.

— Рух (араб. — пошел вон), — выдает мужчина корчащемуся Ильясу.

Мы снова остаемся одни. Я глубоко дышу, чтобы не расклеиться и не зарыдать при нем. А так хочется… как давно не хотелось…

Снова встает и подходит ко мне. Снова трогает меня за лицо. Проводит костяшками по щеке и скуле.

— Я сделал ему больно, потому что он сделал больно тебе. Вот справедливость, Алёна. Радуйся, пока она действует в отношении тебя. Но все может измениться. Как только ты потеряешь свою ценность как заложница, дорогая Али Макдиси, никакой справедливости для тебя не будет. Ясно?

— Ясно. — тихо отвечаю я.

— Что Али Макдиси делает в Ливане? — тут же накидывается он на меня с вопросами, — Зачем он приезжал? У него есть какие-то дела с кем-то из наших политиков?

Вот здесь мне реально захотелось засмеяться. Серьезно? Али Макдиси- и политика?! О чем он? Он же пустой болван! Что он мог делать в Ливане? Тусоваться, конечно…

— У меня есть хорошая привычка, свойственная всем красивым женщинам, я не лезу в дела больших мужчин… — отвечаю я тихо на французском. Почему-то его слова про диалект меня задели и больше не хотелось говорить на арабском.

Снова эта жесткая улыбка, отливающая ртутным блеском в глазах. От которой паника и дрожь. Он ловит это мое состояние и буквально наслаждается им. В этом немом разговоре проходит не меньше нескольких минут.

— Вам всё это нравится? — словно не я сейчас говорю слабым, хриплым голосом. Глупая Алёна. Умная Алёна бы, конечно, промолчала, просто наматывая на ус все происходящее.

— Поясни вопрос, — приподнимает бровь.

— В Вас два метра роста, столько силы… А Вы… девушек продаете… Достойное занятие мужчины… Нравится?

Он снова садится напротив меня. Не смеется. Наверное, я задела его. И хорошо, хоть какое-то удовлетворение, пусть я потом об этом и пожалею…

— А тебе нравится продавать любовь?

— Я не продаю любовь…

— Да ладно? — усмехается.

Я поднимаю на него глаза. Преодолевая всю себя, самую свою суть, буквально ломая свой страх, смотрю открыто и с вызовом. Потому что если сейчас сдамся и прогнусь, то точно потеряю себя. А этого произойти не должно. Я выживу. Я выберусь. И покажу им всем средний палец с их погаными межарабскими разборками…

— Нельзя продать то, чего нет… Я не испытываю чувства любви. Никогда. Это мое правило.

— Не перевирай. Тебя имеют мужчины… Ты продажная.

Я усмехаюсь- сейчас сердце бьется так сильно, что я, как кажется, уже даже меньше его боюсь.

— Я могу продать свое время, свое внимание, свое тело, удовольствие… Если хотите, я продаю чувство счастья. Но никто и никогда не сможет купить мои мысли. Здесь, — трогаю свою голову, — нет места ни одному из тех, кто пытался когда-либо меня купить. И не будет… Так что нет. Главное во мне все же цены не имеет…

Он смеется в голос на мою эскападу. Подходит ко мне снова, проводит по волосам и немного их прихватывает у основания, оттягивая. Не очень сильно. Мне не больно.

— Плохая, говоришь? — говорит, улыбаясь плотоядно. — Он бы тебя не пожалел. Если бы я сказал ему подойти к тебе и поломать твои тонкие пальчики, он бы спокойно это сделал… Запомни, Алёна… Ты в безопасности, пока интересна как путь к Али… К его кошельку и к его делам. У тебя день, чтобы напрячь свою красивую головку и вспомнить, с кем он общался эти дни в Ливане. Лучше тебе быть полезной… Или принести прибыль в виде выкупа Удаву, чтобы он быстрее тебя отпустил. Потому что я не буду долго заинтересован в том, чтобы держать тебя под своей защитой. Дам «карт-бланш» (франц. — свобода действий) Удаву- а он уже решит, пустить тебя по кругу среди своих людей или продать на органы…

Снова отошел к окну, отвернувшись. Как показалось, полностью потеряв ко мне интерес.

Словно бы по мановению волшебной палочки в комнату снова зашли. На этот раз это был второй охранник.

— Если еще раз без приказа кто-то из вас начнет ее задирать или хоть пальцем прикоснется, я застрелю этого человека. Ясно?

Охранник кивнул. Мы вышли. Под прицелом я снова поплелась в зал с заложницами. Сердце в груди продолжало дико колотиться…

Глава 7

Меня вернули к заложникам, когда за окном уже занимался рассвет. Большинство девушек еще спали. Отдельные-сидели, прислонившись спиной к стене и смотрели в светлеющую пустоту. Кто-то лежал, свернувшись калачиком и тихо плакал. Когда тебе плохо и наступает ночь- тяжелее всего. Ты остаешься один на один со своими мыслями. Каждый сейчас доживал свой собственный ад. Скоро ночь закончится- и мы опять посмотрим в глаза друг другу. Найдем хлипкие мостики солидарности и будем строить нелепые иллюзии по поводу своего освобождения. А пока оставалось только считать минуты, когда солнечные лучи прыснут светом по грязным окнам этой покинутой учениками и Богом школы. Я тоже легла на пол лицом к стене, понимая, что мои иллюзии относительно освобождения, возможно, самые несбыточные из иллюзий всех собравшихся… Что я могла предложить взамен этим головорезам? Уж явно не то, что они от меня ждали… Али не придет за мной. Он не даст за меня ни гроша. Потому что для его текущего положения моя пропажа- лучший вариант. Пропавшая шлюха, слишком долго задержавшаяся при именитом отпрыске, бросив тень на всю благородную семейку. В таком свете меня видели там. Я была сама за себя. Только себе предоставлена.

— Эй, — услышала я рядом шепот Светы, — всё нормально?

— Нормально, — тихо ответила я, не поворачивая головы. Мне нечем сейчас было делиться с ней. Что я могла ей сказать?

— Они ничего с тобой не сделали? Это был Удав, да? — продолжала она, не теряя решительности раскрутить меня на разговор. А может быть, она попросту так бежала от своего ночного ада…

— Это был Даниэль.

— Даниэль? — удивилась она, — странно… Он не занимается пленниками. Он вообще бывает здесь нечасто, просто приезжает время от времени, чтобы Удав не считал себя пупом земли, напоминает, кто он такой. Его вообще не интересуют те, кто здесь содержится, будь то заложники или девочки на продажу. С чего ему встречаться с тобой? Что он хотел?

Я пожала плечами, так и не повернувшись к ней.

— Задавал наводящие вопросы про мою тургруппу, — наврала я тут же.

Светка вздохнула, явно разочаровавшись, не получив от меня никакой информации.

Я продолжала лежать и бессмысленно смотреть перед собой в стену. На душе была пустота и обреченность.

Наверное, прошло минут десять, может, пятнадцать. В комнату снова вломились без стука и утащили за собой двух девиц, явно выбрав их произвольно. После этого больше никто уже не спал. Девушки стали вставать. В конце зала был небольшой санузел. К нему тут же выстроилась очередь. Кто-то вытаскивал из карманов расчески и приводил себя в порядок, как может. Кто-то совершенно не думал о своем внешнем виде, продолжая пребывать в состоянии полнейшей прострации.

— Почему увели тех девушек? — спросила я, когда мы с девочками стояли в очереди в санузел.

— Еду готовить, — ответила Ирка. С утра ее лицо было опухшим и заплаканным. Ночь здесь, видимо, далась непросто не только мне, — так каждый день. Девочки чередуются. После завтрака двух еще заберут на уборку и обстирку. Они считают, что нечего нас кормить и содержать за просто так. Так что приходится отрабатывать.

На последних словах она стыдливо отвела глаза. Я сразу поняла, почему. Из нашего первого разговора с ними было понятно, «отрабатывать» приходилось не только стиркой и готовкой…

Когда тебе очень плохо и вокруг беспросветная тьма, наличие массы вокруг- спасение. А еще спасение- это рутина. Максимальное сосредоточение на чем-то физическом, желательно, тяжелом… Чтобы мозги переставали перетягивать на себя все внимание. Природа побеждает. Организм перестраивается, направляя всю энергию в другое русло… Поэтому когда меня после завтрака в числе нескольких других девочек позвали на уборку, я даже испытала некоторое облегчение. Устану сильно- вырублюсь. Нехорошие мысли отступят.

Нас распределили по участкам. Мне дали швабру и ведро с серой, пахнувшей плесенью тряпкой. Отвели в большую комнату, более похожую на неопрятный офис с переоборудованными в столы партами, на которых безалаберно валялись какие-то бумажки, счета и карты. Я опустила тряпку в холодную воду, скользнув взглядом по рукам с красным маникюром, который, видимо, доживал свои последние деньки, возможно, как и я. Прополоснула тряпку и отжала. Когда мои руки умело сжали ручку швабры, усмехнулась. Я не занималась такой уборкой лет десять, а то и больше. И все равно, навык не растрачен. Помню, как мама заставляла меня мыть полы, а потом всегда перемывала следом за мной сама. Я тогда не понимала и обижалась.

«— Зачем делать двойную работу? Либо я, либо ты… — спрашивала я.

— Ты плохо моешь, но учиться надо. Если после меня будешь мыть- не поймешь и не узнаешь, сколько бывает грязи. А вот мне после тебя- самое то. Взрослые на то и нужны, чтобы исправлять ошибки детей».

Прошли годы- и я поняла, что мамина истина была ложной. Подчас дети совершали такие ошибки, что родители их исправить были не в состоянии. Зато в одном мама была права- молодец, что упорно заставляла меня надраивать пол в квартире. Это, оказывается, как водить машину- умение длинною в жизнь…

Когда дверь в комнату, где я до этого была одна, хлопнула, невольно нервно дернулась. Спешно обернулась и увидела на пороге Удава, неприятное, склизкое ощущение страха снова сковало все нутро.

Я опять опустила глаза и начала старательно надраивать пол. Сердце колотилось где-то в районе груди. Он подошел не спеша. Обогнул меня и наступил на тряпку. На этот раз у него на ногах были какие-то уродливые, грязные, песочного цвета берцы.

— Как дела, шакраа (араб. — блондинка), освоилась?

Я молчала, потупив взгляд. Что говорить? Освоилась? Вжилась в роль жертвы или трупа?

— Зачем Даниэль вызывал тебя к себе? — перешел он сразу к сути, затем, видимо, и пожаловал.

Нажим на тряпку ослаб- и я смогла ее вытащить. Тут же с особой тщательностью снова начала надраивать пол. Психологическая защита. Усиленно занимать руки, чтобы вытеснить чувство страха. Так военные делают на поле боя.

Но у нас было не поле боя. Скорее, скотобойня… Возвращаемся к самому началу. Потому что Удав с силой схватил меня за волосы и прижал к стене. Его рука смягчила удар моего затылка о бетонную поверхность. Очевидно, навредить так, чтобы это было видно, он не хотел. Слова Тигра донесены были и до него. Да и вообще, я пока оставалась ценным заложником.

— Отвечай, шармута, — прошипел сквозь зубы, еще сильнее сжав волосы. На моих глазах выступили слезы. Нет-нет, не подумайте ничего. Это просто физиологическая реакция. Когда натягивают скальп, слезные железы начинают работать активнее.

— Понравилась, наверное… — отвечаю, пытаясь улыбнуться. Он не просто так здесь. Между ним и Даниэлем пропасть гораздо большая, чем может показаться. Возможно, там, на дне этой пропасти, и есть мое спасение…

— Таким, как Ламун, не нравятся шлюхи, шакраа… Не пытайся меня обмануть…

— Такие, как Ламун- тщеславны. А что может быть более льстящим тщеславию, как не интерес к женщине Али Макдиси? Вы ведь все так внимательно вглядываетесь в мои глаза, чтобы понять- что он во мне нашел…

Я шла ва-банк. Глупо шла, наверное, самонадеянно. Но у меня не было совершенно никаких козырей на руках. Только те, что дали они мне сами, подсказали. Единственный козырь- Али и все, что с ним связано. Вот только по факту не было никакого козыря. Я блефовала. Хоть за это спасибо Али. Он так отчаянно любил покер и так плохо в него играл, что я смогла хоть чему-то научиться, глядя на его проигрыши.

Эли усмехнулся. Немного ослабил хватку.

— Наглая сука… — выплюнул мне в лицо. Знай, что если твой хваленый Али не вывалит за тебя пятьдесят миллионов долларов, ты пожалеешь, что родилась на свет… Думаешь, Ламун тебя защитит? Тигру плевать на тебя, идиотка. Ему просто нужны эти бабки, а еще нужно получить компромат на Макдиси. Хорошая тема для СМИ — «брат наследника Дубая разбазаривает бюджет на выкуп своей шлюхи из плена»… то, что нужно, чтобы маятник лояльности кланов в Эмиратах качнулся еще дальше от семейки твоего любовника. Так что не питай иллюзий, кахба (араб. — проститутка). Три шкуры с тебя сниму… Сначала сам, потом отдам своим мужикам, а потом-усмехнулся плотоядно… Вот тебе и узнаем, за что он тебя держал столько лет при себе… Всё просто.

В горле пересохло от страха Я верила его словам. Этот мерзавец не врал.

Он ушел так же, как пришел. Быстро и бесшумно. Дверь за ним захлопнулась, а я скатилась по стене вниз, глотая воздух ртом, как рыба. Отчаяние и паника впервые за все это время захватили все мое сознание, все мое нутро, всю мою суть. Я обречена. Меня никто не спасет. Я никому не нужна. Бедная моя мамочка. Прости меня, за то, что родила такую плохую, непутевую дочь, которая вместо того, чтобы сейчас жарить оладьи и кормить детей, оттирала грязь с пола в захваченной отморозками, торгующими людьми, школе. Отмывала грязь с пола, а с души своей отмыть не могла…

Глава 8

Несмотря на то, что Даниэль при той нашей странной ночной встрече в комнате сказал, что будет ожидать от меня ответа спустя сутки, больше я его за все эти дни не видела. По косвенным признакам поняла, что в школе его не было. Девочки ведь не зря говорили, что он сюда приезжает нечасто.

Между тем, время шло. Я пребывала в полной безвестности о своей судьбе. Не знала, как они вышли на связь с Али и вышли ли вообще. В тот день, сразу после того, как Удав покинул комнату, следом за ним появились двое охранников, которых я раньше не видела. Без лишних объяснений они приказали мне встать к стене, дали в руки свежий номер ливанской газеты, чтобы было видно сегодняшнее число, сделали несколько фотографий. Могу представить, как паршиво выглядело на снимках мое лицо. А может и хорошо, что паршиво- фотографии, очевидно, делались для того, чтобы предъявить их как свидетельство того, что я у них и все еще жива. Вдруг у Али проснется жалость. Хотя какая жалость. Господи, пятьдесят миллионов долларов. Невозможная цифра. Астрономическая даже для нефтедолларовых небожителей с Арабского Залива. Особенно за эскортницу.

Прошло уже шесть дней с того момента, как я оказалась здесь. Страшно было признать, но иногда мне казалось, что другой, нормальной жизни вовсе и не было. Что все мое существование- это облупленные стены актового зала с затхлым, спертым воздухом от переизбытка находящегося там скопления женщин. Что сработанные, обветренные руки от уборки или готовки в больших объемах- а мы делали еду не только на себя, но и на охранников- это моя реальность. И в то же время, труд стал моим спасением. Оказалось, что помогать по хозяйству можно вызываться самостоятельно. Заниматься всеми этими делами особенно не любили палестинки, предпочитавшие оставаться скопом в зале, причитать, плакать и молиться Аллаху. И я пользовалась этой возможностью и едва ли не каждый день за эту неделю занимала себя какими-то делами вместо кого-то из них, вызываясь добровольцем. Иногда со мной вместе просился на работу кто-то из европейских заложников. Нет, в них никогда нельзя было найти сердечных собеседников. Они все так же сторонились общения, замыкаясь в себе, но это было мне даже на руку. Я сама не жаждала сейчас общения, поэтому тоже искала все возможные способы спрятаться от моих товарок-славянок с их бесконечной болтовней и расспросами.

Шел седьмой день моего пребывания здесь. Несмотря на то, что накануне я в буквальном смысле «ушатала» себя работой, поспать так и не получилось. Сегодня истекал срок ультиматума по мне. Ультиматума, изначально обреченного на провал. Сегодня все решится… Сегодня я официально потеряю свой мнимый иммунитет в глазах Удава и его отморозков, потому что Али, конечно же, не заплатит за меня ни копейки… Страшно? Да… Но страх какой-то странный, притупленный. Зудящий хронической болью где-то в печенках. Была ли во мне надежда? Обидно, но да. Я как дура на что-то надеялась… На удачу, везение… На себя… Последнее, конечно, было самым верным.

Сегодня я готовила завтрак. Когда на кухню поспешно зашел один из охранников и без объяснения причин быстро выпроводил меня наружу, под ложечкой засосало. Что это означало? Господи, может и правда за мной пришли, чтобы освободить? Может Али реально…

По мере того, как мы приближались к актовому залу, весь мой оптимизм таял на глазах. Ничего не будет. Меня пустят в расход. Как на скотобойне…

Зашла внутрь и встретила взбудораженных девчонок-подружек. По нездоровому огоньку в их глазах с примесью страха и надежды я поняла, что-то зреет. Что-то происходит.

— Каждую неделю Удав устраивает вечеринку. Если помнишь, когда ты только приехала, они увели на нее часть палестинок. Сегодня наша очередь. Он захотел, чтобы это была «славянская вечеринка». Тебе тоже приказано там быть.

Мое сердце ушло в пятки. Не потому, что я боялась неизвестности. Потому, что я как раз знала, что за этой неизвестностью стоит… Это мое знание пустило по венам волну тухлой, ядовитой субстанции. Я слишком хорошо была знакома с пороком арабских мужчин. Это трясина. Из нее не выбраться, если ты трепыхаешься и сопротивляешься. Это только сильнее их распаляет, заставляя тебя захлебываться в беспомощности.

— Нас будут там продавать? — сорвалось с моих губ тихо.

— Это едва ли, — хмыкнула Ирка горько, — продают в основном девственниц. А то, что мы из кабаре, знают все… Нет, пойдем развлекать этих ублюдков бесплатно. Танцевать заставят. Всегда заставляют. Наши красиво танцуют, они знают об этом.

К горлу подступила тошнота, но я начала глубоко дышать и пытаться найти точку опоры. Я смогу. Я выдержу. Судьба захотела похоронить меня в этом логове, дав прочувствовать сполна собственное бесчестие, но я ее переиграю. Я выплыву на своем бесчестии. Или я буду не той, кого все эти тридцать лет видела в зеркале- неважно, в короне из бисера, которую сплела сама, или из бриллиантов, которые мне дарили мои всесильные любовники, терявшие от меня голову.

* * *

— Кто там будет, — сказала я, с трудом скрывая свое волнение и поправляя платье в блестках, на которое девчонки теперь смотрели с нескрываемой завистью, озадаченностью и удивлением. Мне дали мой чемодан. Сказали, могу выбрать оттуда одежду для вечера- либо они принесут свою и заставят ее одеть. То, что они приносили, я уже видела на палестинских беженках. Спасибо, не надо. Если в таком платье предстать на Божьем суде, тебя гарантированно попрут ото всюду. В раю скажут, что ты дешевая проститутка. В аду- что катастрофически безвкусна… И вот даже не знаю, какой из грехов страшнее. Открыла чемодан и в душе всё аж перевернулось. Я трогала свои вещи- и не верила, что это всё мое, что это все было со мной. Тонкое кружево нижнего белья из Агента Провокатора, пеньюары из нежного шелка, брендовые вещи, на некоторых из которых еще были этикетки- результат моего наезда на один из шоппинг-центров.

На самом верху чемодана небрежно брошенный мною белый халат- платье, в котором я была в день отъезда. Прислоняю его к лицу. Вдыхаю запах своих духов и парфюма отеля, впитавшегося с ткань- я его хорошо знаю- так пахнут многие отели в арабском мире… Смесь мускуса, уда и пачули. Дежа вю… Такое сильное, что глаза щиплет. Как отчетливо я сейчас почувствовала эту разницу- между той мною и той, что сидела сейчас здесь, на полу… Моя прошлая жизнь… Пустая, зато облаченная в золото гламура…

А вот и коронное платье для клуба- миниюбка, пикантный вырез на груди почти до пупка, всё в блестках. Мечта любого араба и любой кабарешницы. Удивительное совпадение вкусов и эстетики этих двух противоположных полюсов. Даже забавно- хоть в чем-то они смотрят на мир под одним углом.

— Удав зовет своих дружков. Из равных. Себе подобных.

— Ламуна не будет? — зачем-то спросила я… Наивная. Что даст мне его присутствие? Почему я решила, что он не позволит псам Эли меня унизить и поиметь?

Светка язвительно хмыкнула.

— Конечно, нет. Ламун специализируется на моделях и певичках. Зачем ему девки на продажу, когда любая ливанка с ним и так пойдет. Он же здесь как звезда. Был бы интернет, показала бы тебе фотки… А это, — презрительно махнула она головой, — Это не для элиты тусовка. Грязная, пошлая оргия, Алёна… даже представить себе не можешь, в каких свиней они превращаются, когда напиваются в хлам. Хотя… Судя по твоим припрятанным в чемодане нарядам, может и можешь представить…

— Я взяла это платье в багаж, чтобы пойти в клуб, что такого? — сказала я невозмутимо, поправляя бретельки и отбривая полуагрессивный заход.

— Ну да, ну да… — снова в спину язвительно-скептический комментарий.

Всем трем девушкам пришлось воспользоваться «щедростью» хозяев и взять выделенные им из запасов платья… Ужасные, конечно. Два из них я узнала по прошлой неделе. Правда на наших девочках смотрелись они многим лучше, чем на палестинках. Фигуры у славянских баб, конечно, отменные в любом возрасте. Мозгов бы только было побольше. Нынешняя ее реакция-наглядный тому пример…

Женская ревность и зависть… Самые деструктивные чувства… Девочки выходили на поле своего боя. И мне незримо казалось, что они не рады моему присутствию… Конкуренция? Хотелось сначала поперхнуться, а потом истерично смеяться от того, как примитивно работал их мозг… Мозг шлюхи… Вот оно и отличие, о котором так любила говорить Людмила. «Не принимайте оскорбления в том, что вы шлюхи на свой счет. До определенного времени не принимайте…

Когда в вашей голове появится понимание, что продать и купить можно все, тогда вы и станете шлюхами. А до этого- вы просто свободные женщины, делающие свой выбор по жизни…»

Глава 9

За нами пришли в районе одиннадцати вечера. Повели по знакомому коридору, только на этот раз в другую сторону. Впереди, судя по всему, был такой же актовый зал, в каком находились и мы. Только если из нашего можно было услышать женский плач и причитания, здесь, с отдаления, слышалась музыка и тянуло запахом алкоголя и еды.

Мои «подружки» зашли первыми. Когда я ступила на порог, путь рукой мне преградил Удав. Наши взгляды пересеклись. Его безжизненные глаза смотрели на меня теперь с триумфом, в котором отчетливо читалась похоть и даже садизм.

— Ну что, шакраа, брошена и покинута? Никто за тобой не пришел… — издевательство в его тональности было в буквальном смысле приторным, перезрелым настолько, что хотелось плюнуть в ответ.

Но я терпела и молчала, с той лишь разницей, что теперь заставила себя в открытую смотреть ему в глаза, не бояться и не ретироваться перед его пустым, холодящим кровь в жилах взглядом. Это было непросто, даже жутко, но я пересиливала себя. Наверное, это тоже что-то из нашей психологии. Страх во многом- это наша естественная защита. А что делать, когда защищаться нечем? Мне сейчас некуда было отступать, нечем прикрываться. У меня не было защиты- ни реальной, ни мифической. Нет защиты- нет страха.

Он, казалось, почувствовал перемену во мне. Приблизился совсем близко, плотоядно осмотрел меня с ног до головы.

— Я же обещал тебе, что пущу по кругу… — усмехнулся, — вот и пришло время исполнять обещание…

Я презрительно скривила губы- и ему это явно не понравилось. Этот мужчина не принимал вызов от женщины в какой-либо форме.

Схватил за волосы у корней, больно, дернул на себя, заставив опять поднять на него глаза.

— Не волнуйся, я буду первым…

Его гадкий смех у меня за спиной все еще звенел в ушах, когда мы вошли внутрь. Большое помещение с приглушенным светом, на заднем плане музыка. Столы с изысканными закусками, дым от сигар, дорогой алкоголь… Словно бы я перешагнула не порог комнаты, а какой-то временной и пространственный портал. Почувствовала на себе сразу несколько пар похотливых глаз. В комнате было не более четырех-пяти мужчин. Они вальяжно лежали на диванах- кушетках, что называется, «культурно отдыхая». Ира и Света уже разносили подносы с напитками и едой. Катя уже сидела на руках у какого-то урода, гладившего ее по оголенной спине. Она из нас была самая молоденькая и миловидная. Бедная. Значит, достанется ей немало. Впрочем, это ее проблемы. Здесь и сейчас каждая из нас сама за себя. Не верь. Не бойся. Не проси…

— Познакомьтесь, господа, у нас сегодня крупный улов. Эта красавица- шлюха Али Макдиси, родного брата правителя Дубая, — торжественно произнес Удав, желая, видимо, максимально меня унизить.

В комнате раздался гогот. Оглушающий, заставляющий в голове лопаться микрососуды от презрения и отвращения. Светка, понимавшая немного по-арабски, бросила на меня острый, злобный взгляд, в котором одновременно читался укор, озарение и, опять же, черная зависть. Оставалось только добавить «так вот ты кто»…

— Что она умеет? — послышался хрипловатый голос одного из мужиков.

Удав усмехнулся.

— Думаю, многое… Сегодня проверим.

Он схватил меня за талию, в буквальном смысле швырнул на одну из кушеток, а сам уселся рядом, закинув на мое бедро свою руку. Гадко, противно…

Но самым противным было не это. То, как вели себя девушки, вот что заставляло меня в буквальном смысле подавлять спазмы рвотного рефлекса. Они лебезили, заискивали, наигранно хихикали и пресмыкались перед этими сволочами, с лихвой наслаждающимися их зависимостью и беспомощностью. Если бы мне не было так противно сейчас, да и будь я меньшим реалистом, а скорее философом, я бы точно сказала, что все происходящее сейчас перед моими глазами- возмездие, кара мне, показательная порка от того, кто сидел там, на небесах, и засчитывал наши грехи. Сколько раз в своей жизни я была на мероприятиях, где девушкам приходилось вести себя так же? Да и я сама? Насколько ничтожно сама не раз выглядела, участвуя в развлечениях своих богатых покровителей? На сколько всего закрывала глаза, не думая о моральных аспектах происходившего…

Они пили и пили, распаляя себя все больше. Не прошло и двадцати минут, как Катя перекочевала на руки к следующему уроду. Я вжималась, как могла, в диван, настраивая себя на то, что мне нужно преодолеть чувство брезгливости и ненависти к уроду рядом со мной и попытаться сделать так, чтобы мое «общение» сегодня ограничилось хотя бы только им. Меньшее из всех зол. Удав все так же тискал мои бедра, отвешивая то и дело сальные шуточки.

Вопрос был не в том, что я была ханжой или резко вдруг задумалась о морализме. Я просто пыталась выстроить наиболее беспроигрышную линию для себя. Я ведь умнее и на порядок круче этих несчастных кабарешниц. Для меня есть явно другой выход… Важно только найти ключ к этому самому выходу.

— Йа сабайя (араб. — девчонки), хочется чего-то сладкого, — сказал один из мужиков. Самый тучный из всех присутствовавших. Сидевшая с ним на кушетке Ирка хихикнула.

— У нас среди девочек и мальчиков есть забавная игра, — начала она тараторить на английском с сильным акцентом, — называется «бутылочка». Парни и девушки садятся в круг, ставят перед собой пустую бутылку, крутят ее по очереди. На кого горлышко покажет, того крутящий и целует…

Мужчины одобрительно гаркнули.

— Только поцелуи здесь ваши никому не нужны… — вмешался Удав с похотливой усмешкой.

— Мне нравится игра, Эли, — ответил примиряюще задававший вопрос мужик, — очень нравится. Только мы ее слегка изменим… Крутить бутылку будут только мужчины- и они сами будут решать, что просить у той, на кого покажет горлышко.

Я на секунду зажмурила глаза, проглатывая очередную поданную холодной порцию унижения. Вот и началась «кульминация» вечера. То, для чего эти позвали нас сюда.

Удав заставил меня встать с кушетки, шлепнув по заднице. Мы тоже подошли к толпе рассевшихся по кругу. Толстый взял бутылку виски, выпил прям из горла последние капли и положил перед нами, тут же начав ее крутить.

Выдохнула, когда поняла, что горло остановилось буквально в десяти сантиметрах от меня, указывая на ту самую «авторку» идеи Ирку.

Он хохотнул.

— Ну что, первый победитель?! Ты, кажется, хотела поцелуй, Эйра- нарочно произнес ее имя так, играя на звуках. Потому что в переводе с арабского эйра значило «мужской член».

Девица улыбнулась, подошла к мужику, села ему на руки и начала целовать. Он тут же перехватил инициативу, окунув руку в ее густую копну волос и притянув к себе.

Моя передышка была недолгой, потому что пришла очередь снова крутить бутылку.

— Бон суар (франц. — добрый вечер), — раздался сзади знакомый мужской баритон. Я невольно дернулась, догадываясь, кто это. Но еще сильнее и раздражительнее дернулся Удав.

— Даниэль? Не ждали тебя… Что привело тебя к нашей скромной компании? — попытался он придать своему голосу нелепую приветливость, протягивая руку проходящему в комнату мужчине. Его примеру последовали и остальные.

— Да вот, приехал обсудить пару вопросов, а оказалось, что у тебя вечеринка. А ты даже не думал меня на нее приглашать… Обидно… Не уважаешь товарищей… — обманчиво приветливый встречный тон Даниэла был так же легко считываемым.

— Что ты, какая там вечеринка, просто решили повеселиться. Будешь нашим почетным гостем… Всегда рады. Присоединяйся. Мы играем в забавную вещь…

Пока Удав объяснял Тигру правила, тот подошел к нашему кругу и обвел всех присутствовавших взглядом. На мне этот взгляд не задержался, рутинно, без интереса проскользнул мимо.

— Почетному гостю приоритет, — произнес Удав, протягивая Даниэлу рокс с виски.

Тот отпил, медленно опустил глаза на пустую бутылку, усмехнулся краешками губ и крутанул ее.

Когда горлышко указало на меня, почувствовала смешанное чувство снова наступившего страха и… почему-то облегчения. Из всех присутствовавших, конечно, он был наименее для меня неприятным персонажем.

Наконец, наши взгляды пересеклись. Как тогда, в душевой, я была перед ним открыта и беспомощна. Без права выбора. Без права на протест или неповиновение.

— Любое желание, говоришь? — сказал он так, что черты его лица обострились, — раз так, пусть она для меня сейчас станцует…

— Только здесь… Не будем лишать удовольствия других. В том суть игры… — добавил Удав. Его интонация говорила сама за себя- он был не доволен таким развитием событий.

— Вставай, сучка! — обратился Эли теперь ко мне, — Покажи, на что ты способна и чем удерживала своего любовника возле себя столько лет…

Глава 10

Я посмотрела с презрением через плечо на Эли. Даниэлем это не осталось незамеченным. Теперь мои глаза смотрели только на него. А его-на меня. Он бросал мне вызов, а я принимала. Внутри торжествовало предвкушение приближающегося превосходства. Я знала, что сейчас будет. Мужчины предсказуемы и примитивны, кто бы что ни говорил. Это и только это позволяет женщинам выживать в их суровом мире.

Закрыла глаза, отрешаясь от действительности. Здесь и сейчас не будет существовать никого кроме меня. Так я видела это со стороны. Встала в центре зала, улавливая ритмы только что сменившейся музыки. Они поставили что-то чувственное- и в то же время танцевальное. Грудное, густое, с элементами восточного шика и в то же время современное. Наверное, кто-то из популярных ливанских ди джеев. Музыка здесь всегда была отменной. Ливанцы умели так же хорошо веселиться, как и убивать.

Я отменно танцевала. Не потому, что занималась танцами с детства и вечно представляла себя перед зеркалом всемирно известной актрисой, певицей или танцовщицей… Как раз с точки зрения профессионального потенциала я была посредственна. Но чувство ритма, равно как и умение владеть своим телом делали меня уверенной на танцполе. А это — главное. Иногда даже одно нелепое движение руки может смазать впечатление от самого филигранного исполнения. А еще я свято следовала одному неизменному правилу, делающему меня «лучшей из плохих». Хорошая эскортница должна уметь делать хорошо все! Абсолютно все! Многим кажется, что это легкий путь. Всего то и нужно- перешагнуть через собственную гордость и ложиться под мужиков. Примитивно и глупо. Проститутки, возможно, так и делают. Но проститутки получают плату только за свое тело, их доход ограничен. Эскортница в правильном понимании- это, если хотите, инвестиции в себя, которые приносят щедрые дивиденды не разово, а перманентно. Веками именно эта каста женщин только и развивалась среди представительниц слабого пола. Пока добропорядочные матроны рожали детей и сносили побои и измены мужей, заключенные за решетки своих унылых домов, куртизанки и гетеры сверкали роскошью и красотой, купались в восхищении, вкладывали в искусство и свои мозги.

Мои руки взметнулись вверх и начали двигаться в такт ритму. Бедра пустились в свой плавный танец. Почувствовала, как в глубине живота рождается первобытное чувство инстинкта соблазнения. В мире животных самцы танцуют перед самками, чтобы привлечь к себе партнершу. В мире людей все иначе- мужчины веками делали все, чтобы загнать нас под себя, сломить заложенный самой природой доминант матриархата. Теперь это нам, женщинам, приходится танцевать перед ними. Вот только в светящейся в их глазах похоти и алчности до женского тела и внимания и скрывается то самое женское превосходство. Когда мужчина вожделеет тебя, он твой раб. Даже если ты стоишь перед ним на коленях вся в цепях. Ход за тобой. И то, как ты пойдешь, и определит дальнейший исход вашего противостояния, определит, кем будешь ты.

Я двигалась, все сильнее вживаясь в музыку. Глумливо-похотливые смешки прекратились. Я знала, что теперь они все, присутствующие, смотрят на меня не с забавой и превосходством. Они удивлены, взбудоражены, заинтригованы.

Распахнула глаза. Ожидаемо наткнулась на Его острый взгляд. Никогда не видела, как холодная ртуть его черных глаз загорается жарким огнем. Словно бы лед загорается. Продолжаю плавно двигать своим телом, зная, как завожу мужчин вокруг все сильнее. Преднамеренно медленно окидываю их томно-насмешливым взглядом. Девочкам, завистливо притаившимся в тени моего яркого представления, при всем их мастерстве со мной не сравниться. Почему? Все просто. Не потому, что я танцую лучше. Мы все уже поняли, что это совсем не так. Не потому, что я красивее… Они моложе меня и явно не уступают в физических данных. Дело в уверенности. Я знаю себе цену. Я знаю, как заставить себя желать. Я знаю, как заинтересовать. Именно потому, что в первую очередь интересую сама себя. Мой главный фанат- я сама. Вот таким должен быть девиз каждой из нас.

Я запрыгиваю на один из диванов-лежаков, где разлегся ближе всего ко мне распложенный мужик. Делаю прямо над ним несколько пируэтов, расставив ноги по обе стороны от его коленок, но пока он не успел меня тронуть, тут же перепрыгиваю к другому. На этот раз сползаю вдоль дивана на пол и сажусь к нему спиной, чтобы мои волосы коснулись его брюк. Все это происходит очень быстро. Но от этого острота моих движений и их эффект не становятся менее впечатляющим. Теперь я возле дивана Удава. Встаю близко-близко к нему. Так, что мои ляжки касаются коленок его расставленных ног. Наши глаза направлены друг на друга. И мне хочется смеяться от того, как дергается его рот в вожделении. Примат, бьюсь об заклад, я уже могла бы начать им манипулировать. Танцую перед ним, чувственно двигась и закидывая руки себе над головой. Когда его рука ложится на мое бедро и сжимает в попытке притянуть к себе, позади слышится жесткий окрик Тигра. Ну вот и все, мальчик, ты тоже заглотил наживку.

— Эли, бутылку крутил я, — предупреждает его. И тут же ладонь с моего бедра соскальзывает.

Я, наконец, поворачиваюсь к Даниэлю.

Он зол и взъерошен, как приготовившийся к прыжку хищник. Эта ярость, замешанная на мужском соперничестве и недвусмысленном интересе в мой адрес, делает его еще более притягательным.

Тигр хлопает себя по коленкам.

— Сюда иди, — говорит хрипло на арабском. Ртуть в его глазах превратилась в настоящую лаву. Она в буквальном смысле обжигает меня.

Ноги Даниэла по-хозяйски разведены. Дыхание учащенное. Я подхожу ближе и вижу, как расширены его зрачки. Он в том самом состоянии, когда мужчина переходит от простого мимолетного интереса к настоящему вожделению. Он хочет меня. Об этом свидетельствует его рвущее ткань джинсов мужское достоинство.

Я сажусь на его колени, расставив ноги, и начинаю умело тереться о него, продолжая свои плавно-развратные движения корпусом. Мы теперь с ним глаза в глаза- и я вижу, как расползается по его радужке пятно алчного желания. Слегка приоткрываю свои губы, давая возможность розовому языку лишь на мгновение показаться и подразнить его, оставив на губах влажный блеск.

Ладони Тигра ложатся на мои ягодицы и он со всей силы вжимает меня в себя. Я опускаю руки на его грудь и плечи. Какой же он сильный, напряженный, натренированный. Теперь его мощная агрессивная энергетика плавится в костре желания. Это делает его дико привлекательным. Пожалуй, у меня давно не было столь эффектного мужчины. Такого опасного- уж точно. Желание обострило черты его лица, сделало взгляд хмельным, но острым. Похоть была ему к лицу. Исходящий от его кожи жар под моими пальцами заставлял у меня между ног всё сжиматься. Яркие эмоции. Мне казалось, я давно научилась контролировать свое тело и инстинкты, а здесь- чистое сумасшествие. Это как ехать по опасной трассе на суперкаре- ты вроде бы контролируешь движение, управляешь авто, но любое неверное движение- и ты летишь в кювет, а то и в пропасть.

Музыка стала еще более ритмичной и чувственной. Я убыстрила темп, выгибая свой торс подобно тому, как делала бы это в диком акте совокупления. Его руки стали более требовательными и жесткими. И я опять вспомнила о том, сколько, должно быть, насилия он ими совершал. Мужчины позади затаили дыхание, даже уже не думая отвешивать скабрезные шутки. Я кожей, третьим глазом чувствовала исходящее от них возбуждение. Казалось, в этот момент все взгляды были прикованы ко мне, к нам. Волосы разлетались в воздухе при каждом моем порочном пируэте, а частое дыхание заставляло грудь ходить ходуном.

Он властно положил руку на мою поясницу, поднял, притянув к себе. Вторая рука сжала мою грудь. Наши губы теперь были на расстоянии не более сантиметра друг от друга. И в то же время, он не спешил целовать. И я не спешила. Дразниля. Заигрывала. Наше противостояние сейчас было не про поцелуи.

Даниэль посмотрел вниз, мне между ног, на открывшуюся его взору черную полоску трусиков. Поправил мое платье сзади так, чтобы у людей вокруг был минимальный обзор на то, что он собрался делать. Опустил на полоску белья руку, несколько раз провел по ней, отодвинув стринги, и не спрашивая, вошел в меня сразу двумя пальцами.

Когда он почувствовал мое возбуждение на своих пальцах, его зрачки стали еще больше- такими большими, что, казалось, закрывают все яблоко, поглощают меня. Он ритмично вжимал меня в себя, при этом тараня пальцами, забрав инициативу полностью себе. Я дала ему этот контроль. Наивный. Пусть берет… Иногда нужно поддаться, чтобы победить.

Его действия были умелыми, даже профессиональными. Такими, что даже я замирала от удовольствия и желания получить разрядку, но… Держала себя.

— Плохая девочка течет? — прошептал он мне на ухо на французском.

Его голос сейчас был отдельным поводом стать еще более влажной. Идеальный по физическим параметрам мужчина. Совершенный. Все в нем заставляло мое женское эго трепетать. Мерзавец, созданный творцом из лучшего сорта божественной глины.

Я оставила его слова без ответа, лишь шире развела ноги и подалась еще отчаяннее навстречу.

А потом чуть заметно улыбнулась и со всей силы сжала его пальцы внутренними мышцами, намекая на то, что может его ждать со мной.

Даниэль дернулся. Посмотрел на меня исподлобья. Совершенно пьяный. Голодный. Даже алчущий. Уже ничего не контролирующий.

— Я тебя хочу… — говорит с рокотом мне на ухо. Я снова его сжимаю- и он стонет в ответ, пытаясь найти мои губы своими.

— Ты выиграл только танец, Даниэль, — говорю я твердо, но насмешливо. Намеренно отодвигаясь от него, выставляя вперед свои руки.

Мужчина на секунду замирает. Его челюсть сжимается. Как кажется, темнота теперь полностью его поглотила. Он еще с пару секунд смотрит на меня, а потом подхватывает на руки, вставая сам и направляясь к выходу, не отрывая взгляда от моих глаз.

Глава 11

Он несет меня на руках вдоль по коридору, тяжело, порывисто дыша. Я спрятала свои противоречивые эмоции у него на груди, зарывшись в ткань обтягивающего его мускулистый торс пуловера. У меня есть буквально пару мгновений, чтобы прийти в себя, собраться с мыслями и приготовиться к следующему раунду. Ставки повышаются. Моя игра в покер- смертельная схватка. На кону слишком много.

Он открывает ногой дверь- и мы оказываемся в темном помещении. Когда мое тело касается мягкой, но упругой поверхности кровати, я понимаю, что это спальня. Он тут же наваливается сверху. Шторы плотно занавешены, в комнате полный мрак, только его глаза горят в этой густой тьме. Потому, что в них самих еще темнее.

Его губы находят мои- я приоткрываю рот, давая возможность его языку попасть внутрь, почувствовать меня, распаляю его еще больше.

Наш поцелуй страстный и глубокий. Мои руки зарываются в его густую шевелюру.

Раз, два, три, четыре… отстукивают ментальные стрелки часов в голове, не давая улететь от волнующего поцелуя. И да, он меня правда волновал… Пора.

Стон протеста срывается с моих губ. Я начинаю сначала довольно слабо, потом- все решительнее, отталкивать Тигра, крутя головой, уходя от его губ.

— Нет, — говорю я все категоричнее, выставляя руку вперед.

— Не ломайся, — отвечает он хрипло, снова притягивая к себе, но я принципиальна.

— Я говорю нет, Даниэл! — уже кричу на него. Пользуясь моментом, успеваю выкрутиться из его объятий и отползти к изголовью кровати, поджав ноги, — Ты выиграл только танец!

Он смотрит на меня теперь исподлобья, сквозь темноту — злобно, даже яростно. Его мощная грудь поднимается и опускается в такт порывистому дыханию.

Встает с кровати, подходит ко мне, больно хватает за волосы.

— Сучка, в игры играть со мной вздумала? Зачем вела себя, как шлюха во время танца? Заигрывала… Текла на мои пальцы…

Улыбаюсь с вызовом.

— А мне надо было вести себя как девственница Византийская? Что бы это изменило, Даниэль? Ты бы меня зауважал? Вы бы были со мной помягче? Или наоборот- ломать меня, слабую и сопротивлявшуюся, было бы приятнее, веселее? Я видела тех девушек, палестинок… они были хорошими, неискушенными, скромными… Вы заставили их одеться в платья дешевых проституток и утащили на оргию. Что, их благодетель вас остановила? Ту, кто отказалась выполнять приказ, сразу раздели догола… почему ее слезы и мольбы никого не тронули?

— Меня там не было. Это дела Эли, я в них не влезаю…

— Неважно. Сегодня ты был… значит, ты один из них. Садист и насильник. Только знаешь, я не пятнадцатилетняя палестинская целка. Мне тридцать лет, Даниэль, я старше тебя. И я достаточно повидала по жизни. Знаешь, каково первое правило нейтрализации насильника? Нет, не мольба о сострадании, не сопротивление… Насильника останавливает только факт того, что его действия больше не воспринимаются жертвой как насилие. Возжелай маньяка- заставь в своих глазах светиться желанию- и насилия не будет…

Тигр усмехнулся, продолжая сжимать мои волосы, натягивая скальп.

— Желание, говоришь? Нейтрализация? Да если бы не я, тебя бы уже имели во все дырки…

— А то, что я здесь, с тобой, меня защитит? С чего бы? — попыталась придать голосу максимальный скептицизм, — Кто или что мешает им сделать это со мной чуть позже, после того, как «во все дырки» меня поимеешь ты… Ты пришел туда и был одним из них, ты участвовал в их игре… Ты ничем не лучше… так почему я должна отдаться тебе, а не кому- то из них или всем разом? Кто защитит меня завтра? Где мои гарантии?

Он дернул меня на себя. Наши лица теперь были на расстоянии пары сантиметров.

— Ты что возомнила о себе, соска?! Какие гарантии? Твое счастье, что ты все еще жива, хоть твоему любовнику на тебя и наплевать! Если я ничем не лучше, то действительно, почему бы не посмотреть, как они будут драть тебя… Позвать Эли? Вернуть тебя туда?!

Я заглянула в глаза Тигру. Страх и отчаяние внутри клокотали все сильнее, заставляя сердце замирать. Я балансировала на грани… Не слишком ли далеко я зашла в своем блефе и игре на повышение ставок?

— Верни, — сказала я глухо, чувствуя, словно бы лечу в пропасть… Если только я перегнула палку, если только он решит… — только ты этого не сделаешь, Даниэль…

Последние слова я произнесла ему на ухо. Почти шепотом.

— Потому что ты не хочешь ни с кем делиться тем, что я могу тебе дать, если сама захочу…

Он замер на секунду, заиграв желваками, а потом рассмеялся, закинув голову. Презрительно, уничижительно…

— Ты что о себе возомнила, шлюха?! То, что ты можешь мне дать, я могу взять и без твоего согласия.

Он толкнул меня опять на кровать, снова навис сверху, до боли в сухожилиях разводя ноги. Впился болезненным, явно оставляющим кровоподтеки, поцелуем- укусом в шею.

Он ждал от меня возмущения и сопротивления. Но не дождался.

Я полностью расслабилась, с показной брезгливостью отвернувшись в сторону. Стала безвольной, отрешенной, словно бы неживой. Немного отстранился, удивился моей неожиданной реакции.

Резко дернул мои трусы в сторону, засунул в меня палец. Когда почувствовал сухость, я торжествующе повернула голову на него и посмотрела с горьким триумфом.

— Все- таки без моего согласия не так сладко, да? Как, должно быть, обидно для мужского эго мачо из спасителя превратиться в глупого, ничтожного насильника… Или наоборот… Кто знает, может Удав тоже захочет поменяться ролями и станет лучше?

На секунду я зажмурилась. При упоминании Эли Тигр так дернулся, что, казалось, сейчас в яростном порыве ударит меня наотмашь.

— Ты на х. й не нужна Удаву… Он не поможет тебе, девочка… на него точно не стоит рассчитывать!

— Даже чтобы насолить тебе? Он ненавидит тебя, Даниэль. Соперничает с тобой. Твоя эмоциональная вспышка мужского соперничества при посторонних во время моего танца сыграла не на руку тебе, но добавила козырей мне… А еще он примитивный и легкоуправляемый. Такими легко манипулировать. Мне нечего терять. Али не придет за мной. Я знала это с самого начала. Я знала, что из этого Ада у меня нет спасения. Так может выход в том, чтобы спеться с самим дьяволом?

С секунду мы смотрели друг на друга. Потом Тигр схватил меня за шиворот и в буквальном смысле, подобно тому, как хватают за шкирку котят, приподнял от пола, потащив за собой.

Я спотыкалась, а он все тащил и тащил- сначала- вдоль по коридору- потом вниз по крутой лестнице.

Мое сердце пропустило несколько ударов, а к горлу подступила тошнота. Я узнавала это место, этот путь…

Внизу, во мраке этого зиндана, воздух был тяжелым и спертым.

Тигр, наконец, отпустил меня, толкнув вперед. Я судорожно начала оглядываться по сторонам, понимая, что мы теперь в мрачном помещении, напоминающем тюрьму. Снова толчок в спину- и я упираюсь в холодную стену. Панически оборачиваюсь на него, видя, как лязгает железо и между нами теперь решетка. Его глаза снова наполнены до краев холодом ртути и недобро сверкают в темноте. Лицо надменное, отрешенное, с очевидным превосходством.

— Это я здесь дьявол, Алёна, — говорит он глухо мне, — и это мне решать, жить тебе или умереть… одно мое слово- и от тебя не останется ни молекулы. Так что советую перестать строить свои нелепые козни. Ты не в том положении, чтобы манипулировать и стравливать. Посиди здесь, с голодными крысами и тараканами размером с ладонь- и подумай о том, как при следующей нашей встрече сделать так, чтобы я захотел вы*бать тебя. И нет, никаких гарантий того, что я буду давать тебе защиту и далее, нет…

Глава 12

Мне было страшно. Этот страх был другим. Не тем, который испытывают взрослые, сознательные люди, анализируя риски, с которыми приходится сталкиваться при опасности. Мой страх был родом из детства. Страх маленькой девочки перед лицом темноты и неизвестности. Не было больше тридцатилетней умудренной опытом и накаченной цинизмом Алёны. Была растерянная, испуганная девчонка, вздрагивающая от малейшего шороха, трясущаяся от холода и с тревожным ожиданием вглядывающаяся в темную, влажную пустоту перед собой. Да уж, идеальное место, чтобы сломаться. Идеальное место, чтобы понять, что у меня и правда нет ни выбора, ни пространства маневра, ни какой-либо власти или влияния на этого жестокого мужчину. Я теперь снова маленькая девочка, ничего не решающая и не контролирующая.

Прислонилась к стене, свернувшись калачиком. Тонкая материя моего платья не защищала от сквозняка и холода бетонного пола. Я уже слышала их- пищащих тварей, готовых атаковать меня, как только я закрою глаза. Голодные крысы способны на что угодно. Укусить- так точно… Сколько их будет? Как далеко зайдет их агрессия? Я читала, что в Средневековье одной из форм пыток было оставлять человека один на один в темном замкнутом пространстве с этими голодными грызунами, способными в случае острой нехватки пищи даже пожирать друг друга. А еще я слышала неприятный, размеренный шорох-шебуршание. Чтобы понять, откуда исходит его источник, не требовались большие усилия. Достаточно было только поднять голову и посмотреть на потолок- в этом поглощенном мраком пространстве он словно бы сверкал, играл оттенками черного. Это хитин тараканов кукарача размером с мой большой палец так отражал свет. Я со всей силы сжала глаза и губы, чтобы не зарыдать. Хотелось громко-громко кричать и звать мамочку на помощь… Спрятаться в ее теплых объятиях, отыграть время назад, туда, где не было всех этих лет порока, корысти и цинизма. Туда, где я еще была хорошей, доброй, питающей надежды на светлое, солнечное будущее…

Время шло, но я никак не могла понять его течения. Здесь и сейчас оно было вязким, как субстанция, неопределенным… Я потерялась в нем, захлебнулась, растворилась. Мне казалось, что я сижу здесь уже десятилетие, что я превратилась в дряхлую старуху- и ко мне никто и никогда не придет. Может быть я умерла? Еще тогда, на дороге… Может наша машина улетела в пропасть на мокром от дождя серпантине? Или же Удав застрелил не только Мишеля, но и меня… Возможно, это чистилище. Или уже сам ад. Ведь я грешница, меня должны наказать, кара рано или поздно должна была меня настигнуть…

В какой-то момент, когда ноги и руки начали затекать, а глаза наливаться тяжелым свинцом, я стала щипать себя что есть мочи, до сине-красных кривых пятен-клякс. Только бы не заснуть, только бы не потерять связь с реальностью… Во рту была Сахара. Горло скребло. На его поверхности чувствовался гадкий, неприятный осадок плесневелой затхлости моей тюрьмы. Мне так отчаянно хотелось хотя бы сглотнуть его, но не получалось.

Я начала петь песни. Тихо, себе под нос. Так, чтобы не потерять себя, не сойти с ума. Чтобы слышать хотя бы свой голос и понимать, что я еще человек. Сколько прошло времени? Сколько я сидела вот так?

В какой-то момент я услышала звуки, напоминающие приближающиеся шаги. Топ-топ-топ. Ближе, ближе. Кто-то действительно сюда шел… Секунда- и тяжелая дверь, отделяющая этот подвал-тюрьму от первого этажа дома открылась, пустив вниз остро-яркий луч света.

В дверном проеме я увидела тонкий женский силуэт. Дверь позади фигуры снова закрылась, опять погрузив пространство в пустоту тьмы, но я слышала приближающиеся шаги по лестнице. Отчаянно подалась вперед, борясь с желанием выплюнуть бьющееся в районе глотки от волнения собственное сердце.

— Алёна, — услышала я знакомый голос на русском и тут же признала в вошедшей Иру. На ее тело была накинута мужская рубашка. Скорее всего, под ней ничего не было, — ты как?

В голосе девушки прозвучало то ли сочувствие, то ли участие…

— Как видишь… Перевоспитываюсь, — нашла в себе последние силы и усмехнулась я тихо и печально.

Ее тонкие пальцы сжались на решетке.

— Я слышала, что ты здесь. После того, как тебя унес Тигр, такое началось… Удав впал в ярость. Другие еле остановили его, чтобы он не пошел за вами. А потом… Спустя полчаса вернулся сам Даниэль. Жутко злой, насупленный. Сказал Эли, что ты в карцере и чтобы он не смел приближаться к тебе даже на расстояние пушечного выстрела. Сказал, что забирает ключ от твоей клетки с собой и что за это время тебя даже водой напоить никому нельзя. Они так кричали друг на друга. Я, конечно, половину не поняла, ты сама знаешь, какой у меня арабский, но суть общую уловила- Эли напирал, что ты его заложница и он вправе теперь распоряжаться тобой, как посчитает нужным. Назывался какой-то Али, которому ты типа не нужна. Тигр был непреклонен и даже угрожал Удаву оружием… Короче, Алёнка, ну и кашу ты заварила…

— Что ты здесь делаешь? — спросила я, все никак не понимая мотивации Иры. Она из всех девиц была самой мрачной и закрытой. Не сказать, чтобы демонстрировала ко мне особую симпатию и привязанность. Да и какая привязанность. Здесь каждый был сам за себя. Мы это прекрасно понимали. Сегодняшний вечер с «танцами» это прекрасно показал. Каждая из нас смотрела друг на друга как на соперницу…

Словно бы противореча моим словам, Ира раскрыла ладонь и протянула мне краюшку хлеба.

Никогда не чувствовала такого дикого голода. Увидела кусок свежего батона, очевидно, всего пару часов назад лежавшего на столе «господ», и слюни потекли, как из-под крана. Вот и горло увлажнилось… С жадностью схватила его и решила было поднести ко рту, но она резко меня осекла.

— Стой! Это не тебе… — произнесла тихо, — здесь крысы… Одна из палестинок рассказывала. Ее сажали сюда на пару дней для перевоспитания. Это для них. Положи рядом с собой- они тогда тебя не тронут, дадут поспать…

Я молча кивнула. В словах Иры был резон… И все равно, мне была не ясна причина ее прихода. К чему такая доброта?

— Почему ты в рубашке? Что было после того, как мы…ушли?

Она тут же отвела глаза, а мое сердце болезненно сжалось. Я заранее знала ответ, предугадывала. Она словно пропиталась унижением, хоть и пыталась усиленно его спрятать.

— Они хотели… оргии… Пар ту (франц. — все со всеми), как они здесь любят говорить, но… Удав после того, как разругался с Тигром, в последний момент почему-то передумал, и забрал меня с собой, в комнату, одну… Это его рубашка. В итоге мне пришлось спать только с ним. Не такой плохой вариант в сложившейся ситуации, — она печально-извиняюще улыбнулась, а мне захотелось со всей силы ударить по стене, так, чтобы до боли в руках, чтобы это чувство хоть немного притупило все те эмоции, которые я сейчас испытывала, стоя в окружении крыс и тараканов с краюшкой хлеба в руках…

— Он заснул, а я… решила выскочить на пару минут. Подумала, вдруг дверь в подвал не заперта. И правда, не заперта… Решила принести тебе хлеба, чтобы хоть немного помочь…

— Зачем? — прямо спросила я, смотря ей в глаза, — зачем, Ира? Зачем тебе так рисковать собой? Давай без этих арабских увертываний, скажи прямо…

Она подняла на меня глаза. Печальные глаза женщины. Посмотрела так искренне, что внутри все сжалось.

— Ты не одна из нас, Алёна, я же понимаю… За тобой стоят какие-то важные мужчины. Сам Тигр пришел на вечеринку из- за тебя, хотя никогда этого не делал и вообще не особо интересуется тем, что вытворяет здесь Удав… Помоги… Нет, я не прошу тебя вызволить меня отсюда. Просто… — Она снова раскрыла ладонь и протянула мне какой-то микроклочок бумаги, оказавшийся огрызком фольги, прикрывающей в пачке сигареты.

— Это мой адрес в России. Там живет сынок с матерью. Помоги, пожалуйста. Чем сможешь помоги- копейкой, рублем или… просто передай ему, что я очень сильно его люблю…

На последних словах она не выдержала и заплакала, снова отведя от меня взгляд. Ей было больно.

И почему-то мне сейчас тоже было невыносимо больно смотреть на нее. Я не из сентиментальных. И уж точно бы не стала заморачиваться над драмами других людей. Какое мне дело до других, если я сама по уши в дерьме… Да даже если бы и не была в дерьме, тоже бы едва ли заморачивалась… Не мне менять этот мир, не мне наводить в нем порядок.

— Послушай, Ир… Я не привыкла давать другим обещания. И сейчас тем более не могу тебе ничего обещать. Я бы могла сказать, что да, конечно, но… Боюсь, у меня шансов выбраться отсюда даже меньше, чем у тебя… Уж поверь мне…

— Я видела, как он на тебя смотрел, — перебила она меня, полоснув на этот раз острым взглядом, явно заточенным завистью, — так смотрят на женщин, которые интересны не просто как дырки. Воспользуйся ситуацией, Алёна. Он ведь посадил тебя сюда, чтобы проучить? Так дай ему то, что он хочет, стань покладистой. В чем проблема-то? Уж явно ты не невинная овечка, чтобы ломаться…

Я молча кивнула, не желая продолжать с ней диалог. Присутствие Иры начинало тяготить. Да и риск того, чтобы Удав запоймал ее сейчас здесь за разговором со мной мне не был нужен.

— Тебе пора, — сказала я кратко, — Удав может проснуться, если что, проблем не оберешься.

Ира молча кивнула и удалилась. А я со всей силы сжала мякиш в своей ладони, судорожно соображая, что же делать и как вывернуть ситуацию в свою пользу…

* * *

Он пришел за мной. Не знаю, сколько прошло с того момента, как меня посетила Ира. Не знаю, удалось ли мне поспать или нет. Я, как оказалось, впала в какой-то странный коматоз-оцепенение, застыв, подобно ящерице. Наверное, так было нужно моему организму. Или моей психике. Про душу я не думала, потому что мне давно уже казалось, что ее вовсе и нет…

На краю сознания услышала приближающиеся шаги, но даже не подняла головы, потому что и так знала, кто это. Лязгнула решетка. Он прошел внутрь. Я все так же сидела, прислонившись к спине и шмыгая носом- конечно же, не простыть здесь было просто невозможно.

Тигр подошел слишком близко ко мне. Так, что его ботинок почти касался моей промежности. Он специально поставил свою ступню между моих расставленных и согнутых в коленях ног. Я даже не подумала сгруппироваться и прикрвться при его появлении. Зачем? К чему этот порыв стеснения или страха? Оба эти чувства сейчас были бессмысленны и бесполезны.

Услышала звук, напоминающий открывающуюся крышку. Действительно. Этот мерзавец стал лить на меня сверху воду. Не в руки мне дал бутылку, а вот так, нарочно заставляя большую часть стекать бесцельно на холодный пол. Открыла рот и стала пытаться жадно глотать жидкость, успевающую попадать на мои губы. Зажмурилась, чтобы не видеть его самодовольной рожи.

Когда поток воды закончился, почувствовала захват на голове. Рывок за волосы, заставляющий поднять на него глаза. Наши взгляды пересекаются. Я снова тону в этой бездонной тьме. Страх и отчаяние снова против воли захлестывают меня, вырывая из лап анаболизма.

— Поумнела? — спрашивает он, усмехаясь.

— Поумнела, — отвечаю я тихо и сипло.

Он удовлетворенно кивает и тянет на себя, заставляя встать.

— Пошла вперед, — слышу приказ в спину и иду в направлении лестницы наверх, не зная, какое еще унижение ждет меня впереди.

Глава 13

— Вперед, — командует он, подталкивая меня к душу.

Мы снова в том проклятом месте, стены которого покрыты кафелем. Том самом, где я испытала одно из первых своих унижений в этом аду. Скотобойня.

— Раздевайся. До гола, — снова звучит его приказ.

Я стараюсь отключить мозг, насколько это возможно. Отворачиваюсь к нему спиной и снимаю одежду. По факту снимать особо нечего. Так что не проходит и минуты, как я совершенно голая перед ним.

Прикрываю себя руками, смотрю в пол. Жду следующей команды, которая не заставляет себя ждать.

— Включай воду и вставай под душ.

Его голос хриплый и уже не такой воинственно- агрессивный.

Я молча выполняю приказ. Чтобы настроить воду, мне приходится убрать руки от груди и гладкого лобка. Чувствую на себе его взгляд. Смотрю ему в лицо и вижу, как он жадно впивается глазами в мою грудь.

Я знала, он запал на нее еще в первую нашу встречу. На самом деле, было, на что западать. Природа наградила меня шикарным третьим размером при осиной талии. Идеальные пропорции, словно бы мастерски вылепленные пластическим хирургом. Многие ведь и правда думали, что я делала пластику.

— Возьми гель для душа. Помой себя, от тебя воняет крысами.

Все так же отрешенно, насколько это возможно, словно бы смотря на все со стороны, беру в руки притаившийся на покрытой известковым налетом металлической полке бутылёк с гелем, приторный запах которого я запомнила еще с первого раза.

Выдавливаю кислотно-перламутровую жидкость на руку, поворачиваясь к Тигру боком, дабы минимизировать ему обзор, начинаю резко и совершенно неэротично натирать себя.

— Медленнее… Повернись ко мне и смотри на меня, — говорит он совсем хрипло. — помой грудь и промежность.

Я поднимаю взгляд на него, чувствуя, как внутри все переворачивается от легко считываемого в его глазах голода. Если бы не этот голод, я бы сейчас горела от унижения, потому что происходящее, конечно, было унизительным. Но на самом деле, именно этот голод и есть единственное ваше оружие перед лицом жестоких мужчин, женщины. Ради утоления этого самого голода они и готовы совершать глупости и безумства. В остальном все равно всегда присутствует расчет. Моя ставка была именно на то, что я распалю его голод еще сильнее, до точки кипения. Да, голодный зверь может быть очень агрессивным, даже опасным, но что вообще было безопасным в моем положении? Я продолжала блефовать, играя на повышение ставок. Этот путь все меньше и меньше оставлял мне простор для маневра. Я либо сорву куш, либо…

Провожу руками по груди, преднамеренно цепляя соски, спускаюсь вдоль живота к лобку. Его взгляд жадно следует за мной.

Животная энергетика Тигра заставляет трястись мое нутро. Никогда не испытывала такого. На грани инстинктов, на грани сумасшествия. В секунде от того, чтобы задохнуться, словно бы меня сейчас душат. Это танец на острие ножа. Не выдерживаю прессинга, снова отвожу глаза, но он цокает языком.

Не обращая внимания на то, что в одежде, делает шаг ко мне, под струи, вжимает в себя с глубоким вздохом, и теперь сам начинает растирать мыло по моему телу, щипая соски, собственнически сжимая талию, трогая между ног, прохаживаясь вдоль ягодиц. Его руки везде. Он сам такой большой и сильный, что буквально заслоняет собой и свет, и воздух.

— Джамиля (араб. — красивая), — шепчет мне на ухо, прикусывая его, — тебе часто такое говорили твои любовники, да? Скольких ты вот так соблазняла?

Я замираю, каменея.

— Я тебя не соблазняю, Даниэль… Ты сейчас совершаешь надо мной насилие… — сжимаю губы, отворачиваюсь, хоть и понимаю, что эта выходка может мне дорогого стоить. В ушах звенит совет Иры подчиниться, но я не Ира. Мы с ней игроки разных категорий. И ее совет явно не того масштаба, который мне сейчас нужен.

Я преднамеренно демонстрирую ему свое равнодушие и холодность. Мое тело как неживое. Я даже не шевелюсь сейчас. Просто кукла, бревно…

Он чувствует мою отрешенность, хватает за шею, заставляет посмотреть на него.

— А говоришь, что поумнела…

— Поумнела, Даниэль. — заглядывая в глаза смело и решительно, — Делай, что хочешь, что останавливаешься… Вырываться не буду. Ты прав, я ведь не в силах тебя остановить. Но не думай, что твои попытки меня сломать заставят меня тебя хотеть и отвечать тебе со всей страстью.

Его грудь тяжело вздымается. Злой взгляд плывет в потоках стекающих по лицу ручьев воды, на которые он даже не обращает внимания.

— Значит своих ёб…рей ты хотела, а меня нет? Чем же заливные толстосумы с прожженными коксом носовыми перегородками лучше? Или ими легче было управлять, да? Думаешь, что потечешь подо мной, как уже потекла во время танца?

Его злая усмешка скрывает уязвленность. Я собираю себя в кулак, приказывая ментально держать удар, что бы мне этого ни стоило.

— А ты льстишь себе, самовлюбленный ливанец, — выплевывая смелые слова ему в лицо, — ответ прост, Даниэль. Они не были убийцами слабых. Они не продавали невинных девочек в рабство, не расчленяли их на органы. Пусть эти, как ты говоришь, «толстосумы» были никчемными, порочными, разбалованными, но в них не было первородного зла, какое есть во всех вас, людях, управляющих этим адом, учинивших этот треш со своей страной.

— Ты ничего о нас не знаешь, — бросает мне в ответ.

— И не хочу знать. Мне все очевидно… Ты и Удав…

— Во- первых, я не имею отношения к делам Удава. Это не моя зона ответственности. Я не могу и не буду вмешиваться в его епархию. У нас здесь это так не работает, иначе будет война всех со всеми. Я не лезу к Эли, он не лезет ко мне. Но даже это не имеет значение для тебя, Алёна. Не смеши и не рассказывай мне сказки о том, какими прекрасными были твои любовники. Важно то, что для них ты была просто ничтожеством и шлюхой.

— Это ты заставляешь меня чувствовать себя ничтожеством и шлюхой, Даниэль, а они не заставляли. Да, не смотри на меня сейчас иронично и скептически. Если бы они хотели меня просто как шкуру, как хочешь сейчас ты, они бы не ухаживали за мной, как за принцессой, они бы не осыпали меня самыми дорогими подарками на свете, не разговаривали со мной днями напролет, не разделяли бы со мной трапезы, хобби, впечатления, не проводили бы со мной самые яркие минуты своей жизни. С чего вообще ты решил, что я хуже и ниже твоих певичек и моделей, да даже просто обычных корыстных ливанок, все мысли которых только о деньгах? Я знаю ваш народ, не надо мне сейчас ничего доказывать. Всё имеет цену. И я, и ты, и твоя мать имела, и дочь будет иметь. Да весь наш мир продается и покупается, кому, как ни вам в Ливане это прекрасно известно… Я вот смело могу посмотреть в твои глаза и честно тебе сказать- в своей жизни я продала себя как товар только раз. Речь шла о моей девственности. Мужчина, который ее у меня купил, был в высшей степени галантен и нежен. Да, он не создавал иллюзий, но они были и не нужны. Он дал мне гигантскую по моему пониманию на тот момент сумму. Эта сумма позволила мне оплатить операцию отцу, который бы без нее умер. Согласись, достойная цена даже для добропорядочной матроны голубых кровей. После этого у меня были разные влиятельные мужчины. И да, они платили мне, но не за конкретный товар. Они платили мне за то, что я делала их счастливее, что я дарила им праздник, удовольствие, радость, дарила им свое время. Что здесь предосудительного? У меня не было расценок, я никогда ничего не просила взамен своего присутствия. Они сами решали, чем порадовать меня. Поверь, если бы кто-то решил сэкономить и оставил бы меня ни с чем после очередной красивой поездки или интересного ужина в компании умных людей, я бы не расстроилась и не высказала бы претензий. Чем то, что делала я, хуже, чем работа писателя, актера или художника, создающего что-то для удовольствия и интереса других людей? Поэтому да, Даниэль, кроме идеального мужского тела, которое заставило меня как женщину откликнуться на тебя во время танца, в тебе нет ничего, что могло бы меня привлечь… Ничегошеньки… Это ты ничтожество в моих глазах…

— Сука… — злобно прошипел он в ответ, уже не скрывая свою ярость, — цену себе набиваешь. Ты просто блядь, шармута. Ничего больше в тебе нет…

— Хорошо, — ответила я тихо и устало, тяжело выдохнув. — Куда мне лечь, чтобы ты мог меня трахнуть, как шармуту, и, наконец, оставить в покое?

Резко жмурюсь, когда его кулак со всей силой врезается в кафельную поверхность стены в паре сантиметров от моего лица.

Когда я открываю глаза, вижу лишь его силуэт, мелькнувший в дверном проеме. Дальше дверь хлопает что есть силы, а я сползаю по стене на пол, понимая, что трясущиеся ноги меня больше не держат.

Глава 14

Не успела я озадачиться вопросом того, что делать дальше, в скотобойню вошла какая-то женщина, ранее мне не знакомая, принесшая полотенце и какую-то одежду. Она не стала со мной здороваться, просто повесила вещи на крючок и вышла. Когда я обтерлась, переоделась и тоже покинула это жуткое место, даже не удивилась, что она ждала меня снаружи.

Все так же не глядя на меня, отрешенно-уставши, без энтузиазма и совершенно равнодушно, она показала мне жестами, чтобы я следовала за ней. Вопреки моему предчувствию, в общий зал с пленницами мы не вернулись, повернув в совершенно другое крыло школы, где я раньше никогда не бывала.

Дойдя до большой, железной двери, явно появившейся здесь недавно, судя по свежим следам герметика на стыках коробки и стены, она нажала на звонок. Открыли нам почти сразу. Я пересекла порог и по ударившему в нос запаху антисептика и чего-то еще медицинского сразу поняла, где мы находимся. Душа ушла в пятки…

— Ложитесь на кушетку, — последовала краткая команда той самой женщины на ломанном английском языке.

Я молча выполнила приказ, понимая, что сейчас будут со мной делать.

Следующие двадцать минут она водила джойстиком по моим внутренностям, щедро поливая покрывшуюся мурашками кожу холодным прозрачным гелем. Делала скрины узи, параллельно оставляя какие-то записи на белом листе А-4. Я старалась сохранять спокойствие и утешала себя, что вся эта процедура, как сказала Света, дело рутинное, что Удав снимает медицинские показатели со всех содержавшихся в стенах этого Богом забытого места и что это еще вовсе не значит, что меня прямо сейчас поведут расчленять на органы… Но успокоиться все равно не получалось.

Закончив процедуру и небрежно сунув мне рулон с бумажными салфетками, женщина все так же без эмоций и комментариев вышла из комнаты. Я села на край кушетки и закрыла лицо руками.

Дура, Алена… Решила переиграть дъявола, а в итоге угодила в самое пекло ада… Прояви я гибкость, как советовала Ирка, могла бы сейчас как минимум не сидеть здесь, чувствуя себя живым сосудом, хотя… Кто сказал, что если бы я прогнулась перед Тигром, это дало бы мне избавление от такой участи? В этом и была вся парадоксальность ситуации- Даниэль не раз не предложил мне нечто более конкретное и осязаемое, чем свой твердый член, упирающийся в мой живот. Усмехнулась себе под нос.

Прекрасно, Алена. Хотя бы ты еще в состоянии сохранять осколки сарказма перед лицом бесславного конца… Интересно, на том свете остроумие ценятся? Или все будет зависеть, к кому именно я попаду… Про рай, конечно, не мечтала. Речь шла о щедрых просторах ада. Сколько там было его кругов у Данте? Девять?

На самом деле, не смешно… Если бы не мудак Али и его гребанная поездка в Ливан… С силой сжала руки в кулаки, в очередной раз осознавая, как же я все-таки безнадежно влипла, но не успела вдоволь «насладиться» своей злостью, потому что в комнату снова зашла та самая женщина.

Мы снова куда-то шли, снова плутали по обшарпанным коридорам, но наружу, обратно так и не выбрались, что не могло меня не насторожить еще больше. Видимо, все-таки моя судьба решится быстрее, чем я наивно рассчитывала. Проследовали в новую комнату, внешне сразу мне напомнившую палату. Пять кроватей, из которых три были заняты. Двое детей, одна средних лет женщина. Все они одеты так же, как и я- в белый брючный костюм с просторной кофтой из мятой хлопчато-бумажной ткани…

Женщина-доктор молча указала мне на пустующую кровать и тут же развернулась на выход. А я, конечно же, сразу поняла, куда меня привели и что меня ожидало дальше…

С тех пор, как я оказалась в «санитарной части», как я про себя прозвала это место, прошло больше суток. Моими соседями по койке оказалась семья, вернее, то, что от нее осталось. Муж Нурин- простой учительницы начальных классов из лагеря палестинских беженцев на юге Ливана- погиб в результате очередного теракта на пятничном рынке (прим. — в мусульманских сообществах в пятницу, главный выходной день, организуются рынки выходного дня). Сама она попала в плен к Удаву, когда переезжала в другой лагерь, где жила ее семья- отец и мать. Из двоих детей, находившихся сейчас с ней, только один был родным. Второй малыш оказался сиротой, просто пристроился к ней, ища защиту, еще в лагере.

Именно этот чужой мальчик, Умар, и был причиной их нахождения здесь. Когда на рассвете, как пришли результаты анализов после рутинного чек-апа, за ним пришли, она начала умолять взять ее с ним, не бросать… Так эта уставшая от тяжелой жизни, выглядящая намного старше своих сорока лет женщина оказалась в санитарной части, вынужденно прихватив с собой и родного ребенка.

Смотрела на них- и мое сердце проявляло какую-то странную, совершенно не свойственную ему активность. Иногда так бывает в жизни. Твой путь пересекается с кем-то, кто тебе совершенно чужд и неинтересен. Вынужденно пересекается. Так было со мной и этой женщиной, к которой бы при любом другом раскладе я отнеслась либо как к пустому месту, либо с презрительным высокомерием, а сейчас я невольно восхищалась ею. Ни кем в жизни не восхищалась, а ею вот восхищалась. Сколько таких изможденных палестинок, сириек, ливанок, иракчанок в дешевой консервативной одежде, с закрытыми пыльными хиджабами, страдальческими лицами попадались на моем пути… Но я никогда не думала вникать в их истории, размышлять о них как о личностях со своими драмами и трагедиями… А теперь, разделяя страх перед неизвестностью и жестокостью наших пленителей, я вдруг осознала, что Нурин одним поступком, возможно, проявила больше благородства, чем я за всю свою жизнь… Пойти сюда, в место, откуда не выходят целыми из-за чужого, прибившегося к тебе, подобно банному листу, мальчика… Удивительно. Шокирующе. Непонятно. Я не хотела вглядываться и вдумываться в эту мораль, она заставляла меня стыдливо отводить глаза. Но все равно, не могла уйти от мучающих меня мыслей. Тяжело уходить от правды, когда она перед твоими глазами.

К утру следующего дня в комнату вошла молчаливая женщина в белом халате и указала пальцем на меня. Я последовала за ней, глуша подступающую к горлу панику, поймав в мимолетно брошенном на Нурин взгляде встречное беспокойство. Общие страдания сближают людей. За все время пребывания вместе мы не много разговаривали, но она стала мне близкой.

Я оказалась в большой белой комнате с несколькими кушетками и медицинскими креслами. Мне велено было занять одно из таких. Не прошло и пары минут, как доктор взяла мою руку, начала внимательно рассматривать мои вены, после чего без особых церемоний и нежностей со всей дури вколола мне в руку иголку. По тонкой пластиковой трубочке потекла красная жидкость. Кровь, они брали у меня кровь. И не на анализы. Подняла голову, чувствуя черную рябь перед глазами и увидела свисающий сверху контейнер…

Это продолжалось несколько раз за день. Мне казалось, они собираются выкачать из меня всё. Когда за мной пришли в третий раз, поняла, что идти сама уже не могу. Докторша тоже увидела мое состояние, недовольно цыкнула себе под нос. Подошла ко мне, все так же молча протянув пластиковую бутылку с оказавшейся на вкус гадкой, приторно-сладкой жидкостью— разведенным в воде сахаром, видимо, призванным повысить глюкозу и придать мне хоть немного сил. Но приходить в себя особо времени мне не дали, пусть я, давясь и перебарывая рвотные позывы, осушила гадкий стакан до дна. На пороге тут же появились двое амбалов, в одном из которых я узнала охранника Удава. Потащили меня обратно в процедурную под руки. Единственное, чего мне сейчас хотелось- отключиться и забыться. Просто не думать, просто не анализировать… Наверное, все дело в слабости, от которой по телу разливались страшные холод и озноб.

Иголка снова с болезненным нажимом вошла в мою вспухшую плоть, а я закрыла глаза и попыталась подумать о чем-то хорошем… Детство. Лето. Восторженно-обожающий взгляд папы. Критически-нежный мамы… Мамочка, мамочка… И почему я тебя никогда не слушалась… Возможно, тогда бы все сейчас сложилось иначе…

Когда дверь громко скрипнула, ударившись от размаха о стену, я даже не открыла глаза. Чего еще я там не видела? Какую еще гадость они учудят? Или они привели очередную жертву на заклание? Я ведь узнала от Нурин, что наша палата далеко не единственная, что «процедурная» здесь используется почти нон-стопом, в этом и была необходимость приводить и уводить меня несколько раз за этот день- здесь проводили манипуляции и с другими постояльцами.

Крики, суета, какой-то странный, доносящийся из коридора шум… Все-таки открываю глаза и вижу, что это не вошли в комнату, а напротив, это так резко из нее выскочили амбалы и докторша. Теперь я была здесь совершенно одна, лишь по прозрачной трубочке из меня продолжала выкачиваться кровь. Между тем, шум за дверью только нарастал. Послышались звуки выстрелов и сдавленные крики, смешанные с короткими женскими визгами. Неразборчивая речь на арабском, эмоциональная, агрессивная.

Я снова посмотрела на торчащий из моей руки шланг. Ухватилась за катетер и дернула, высвобождая руку от кровососа. Встала с кресла, преодолевая головокружение, спотыкаясь и шатаясь, направилась на выход…

Наверное, будь я сейчас более адекватной, наоборот бы, спряталась и притаилась, но мысль о том, что кто-то настиг моих палачей, вибрировала в голове единственно возможной сейчас надеждой, перебивая все другие эмоции и логику. А вдруг там мое спасение? Вдруг там те, кто сможет вызволить меня отсюда. Али?

Я кое-как доковыляла до стены, оперлась на нее, хватаясь за ручку и толкая на себя дверь, которая сейчас казалась мне неподъемной.

Мгновение. Шок. Короткий взгляд сквозь усиливающуюся черную рябь… Я вижу холодную ртуть его черной бездны. Начинаю в нее проваливаться, теряя почву под ногами.

— Спрячься пока, — слышу его хриплый голос на французском. Не сразу понимаю, что он говорит, поэтому не слушаюсь.

А он тут же налетает на меня, заставляя сгруппироваться и отскочить обратно.

Его руки и одежда в крови. Так много крови. Я опускаю глаза на свои оголенные запястья и теперь понимаю, что это моя кровь. Катетер я вытащила, но кровь-то не остановила…

— Хара (араб. — дерьмо), — шепчет он, видя кровотечение. Быстро стаскивает с себя свитер, отрывает от него тонкую ткань-жгут- и перетягивает мне вену.

— Что… что… — шепчут мои губы на русском, потому что сил что-то сейчас формулировать, а главное, понимать, на иностранном языке, совершенно нет…

— Ускути (араб. — заткнись), — шепчет он мне тихо, поправляя своими испачканными в крови пальцами мои волосы, — ты в безопасности…

— Даниэль… — перехватываю я его запястья, чувствуя, как силы теперь уж точно через секунду-другую меня покинут, — умоляю… Спаси…

На задворках сознания я все же понимаю, что нужно говорить не на русском. Получается нелепо и смешно-какой-то микс из языков и ошибок.

— Арджук (араб. — прошу тебя), — спаси эту женщину с детьми, палестинку… И девушек из России… Пожалуйста… Спаси…

Это все, что я успеваю сказать… Времени обдумать собственные слова нет. Кто-то бы посчитал их несправедливыми… Я выбирала, кого спасать, я просила за кого-то конкретного в этом аду с кучей страдальцев… Да, экстренные меры не приемлют справедливости и объективности. Я просила за тех, кто волею судьбы в этом проклятом месте оказался мне чем-то важен, близок, небезразличен… Я называла ему цену… И готова была ему ее заплатить…

А еще тогда я в первый раз нарушила свой завет - "Не верь. Не бойся. Не проси". Я просила его… Просила…

Глава 15

Обрывки мыслей, чувств, эмоций… Они подобны осколкам, впивающимся в мое израненное сознание. Я помню его руки на своем ослабленном теле- жесткие, но защищающие. Помню ощущение соприкосновения с холодным кожаным сидением автомобиля, позади- звуки криков и стрельбы, женские причитания и слезы, но не обреченные, напротив, наполненные надеждой. Или мне все это просто показалось- может быть, это просто разлившаяся теплыми красками внутри меня надежда смягчила мрачные тона в моем восприятии действительности.

Я слышу звук заводящегося мотора, чувствую, как на мое туловище ложится что-то теплое- не могу понять, это его куртка или одеяло, но пахнет им. Этот запах обволакивает и почему-то сейчас успокаивает. Мы стартуем, но мои веки слишком тяжелы, чтобы открыть их и что-то спрашивать. Мы едем по серпантину- я ощущаю это, потому что машину на большой скорости кидает из стороны в сторону, как на американских горках. И опять, это чувство не пугает меня, а наоборот, убаюкивает. Еще немного- и я уже не могу противостоять порыву накатывающего сна истощения и облегчения. Из последних сил здравый голос моей внутренней Алёны цепляется за действительность, боясь потерять канву повествования, отпустить ситуацию и довериться темноте неизвестности, но преимущество сейчас явно не на ее стороне- ее силы слишком истощены, и поэтому она проигрывает, уступая дорогу накрывшему меня беспамятству.

Когда я распахиваю глаза в следующий раз, не сразу понимаю, где нахожусь. Несколько раз моргаю, глядя на потолок перед собой- он высокий, украшенный извилистой лепниной и гипсовыми розетками. Мои глаза плавно сбегают вниз по белой капители- натыкаются на гобелены на стенах, с двух сторон обрамленных узкими, но высокими, коронованными острыми арками, похожими на стрелки на глазах восточной красавицы, окнами. Моя кровать тоже помпезная и основательная- с четырех сторон увенчанная высокими деревянными стойками под балдахин. В комнате совсем темно, и только свет от огня в камине дает возможность рассмотреть это похожее на дворцовое убранство в своих тепло-оранжевых бликах.

Я перевожу взгляд на собственную руку и дергаюсь, потому что снова вижу, как из вены торчит иголка, присоединенная к тонкому прозрачному шлангу. Чувство удушающей паники снова начинает охватывать всё мое нутро. Я дергаюсь, пытаюсь привстать, но слышу его голос.

— Тихо, успокойся, — говорит Даниэль как всегда хрипло, но на этот раз очень спокойно. Я даже не заметила его, сидящего в темноте угла комнаты в кресле. Я не вижу его лица, оно скрыто ночью, но по тембру понимаю- он уставший, — Ты потеряла много крови и ослаблена. Приходил врач и поставил тебе капельницу, чтобы восстановить силы.

— Где мы? — спрашиваю я не своим голосом.

Хочется ущипнуть себя. В очередной раз ощущение, что я либо сплю, либо умерла- настолько сюрреалистична смена «декораций».

— Мы в моем родовом имении, Алёна. В горах. Здесь ты в безопасности. Не думай ни о чем и восстанавливайся.

Я громко сглатываю ком волнения в горле.

— Что… что произошло?

Даниэль встает. Делает несколько шагов ко мне. Я теперь вижу его лицо, подсвеченное от тлеющих дров в камине.

— Я решил покончить с Удавом, Алёна… Его больше нет, как и того места…

— Что с теми, кто там был? — мой голос с каждым вопросом становится все более хриплым. А если бы к пульсу сейчас были подключены датчики, то он бы сломал все приборы от своей гиперчастоты.

— Они на свободе. Всё кончено. Нет больше того места для торговли людьми и органами…

Даниэль подошел еще ближе, а я невольно выдохнула, не веря в услышанное.

— Все на свободе? — переспросила я снова. Не может быть…

Он усмехнулся. Опустился рядом. Сел на кровать, провел по моим волосам.

— Не обольщайся, Алёна… Я сделал это не ради тебя. В отношении тебя ничего не изменилось. Просто с этим местом надо было кончать. В этом ты была права. Негоже пятнать честь нашего народа такой грязью, чем бы мы ни мотивировались… Отлеживайся. Потом поговорим…

Встал и направился к выходу.

* * *

Я не знала, сколько времени провела в беспамятстве, восстанавливая силы- то ли после самого страшного боя в своей жизни, то ли перед таковым. Потому что совершенно не понимала, что ожидать от своего «спасителя».

Осознала, что пришла в себя окончательно, когда пение птиц за окном заставило меня встать с кровати и постараться открыть ставни, стоявшие на страже покоя в моей комнате. В помещение тут же пролился щедрый поток зимнего ливанского света- бодрого и резвого, как внимание юноши, но в то же время переменчивого и робкого, готового тут же уступить место пасмурной строгости при первом ее появлении. Посмотрела наружу и невольно охнула от открывающейся красоты- прозрачный и чистый, как горный хрусталь, воздух, голубое небо, обнимающее уходящие плавными волнами вниз отроги кедровых лесов. Удивительный край. Жестокий. Хаотичный. Непредсказуемый. И безумно красивый. Местные любили говорить, что Ливан похож на страстно влюбленного- от него можно ждать чего угодно, самых низменных и самых прекрасных эмоций и чувств- в зависимости от того, встретила ли его любовь взаимность или нет. Если бы в моем сердце могла жить любовь, наверное, я бы хотела полюбить такого, как Ливан… Но… О любви речи не шло и идти не могло.

Подумала о любви и резко отогнала эти нелепые мысли. Нужно было возвращаться к насущному, к настоящему. Подошла к зеркалу, критически осмотрела себя. Не все так страшно. Волосы взлохмачены, не мешало бы их помыть, но если заколоть, и так сойдет. Хорошо, что от природы у меня кожа нежирная. Бледная, но при отсутствии косметики так даже лучше. Я бы, конечно, подкрасила немного глаза и ресницы, но под рукой ожидаемо не было ровным счетом ничего. На мне приятная черная шелковая комбинация. На банкетке такой же халат из единого комплекта. Посмотрела на нем несорванную этикетку «Агент Провокатор», новый, очевидно, купленный для меня. Неплохо. О чем это говорило? Лич�

Глава 1

Все события и персонажи в романе- вымысел автора. Любые совпадения с реальностью – случайность.

Глава 1

Ливан,

Отель Интерконтиненталь Мзаар резорт

Ливан по-арабски называется Лебанон. На самом деле, это не арабское слово, древнеарамейское. Кстати, здесь вообще ко всему можно смело приставлять «древне-». Не прогадаешь. Более «натоптанных» и исхоженных троп свет не видывал. Часть «Земли обетованной», как никак… Правда, давно населенная одними из самых порочных людей на свете. Впрочем, про порок мы еще успеем. Впереди будет много про порок. Пока о красивом, возвышенном. Итак, Лебанон…

Что я там говорила? Да, В переводе с древнеарамейского это означает «молочные горы». Все, кто хоть раз здесь побывал, сразу поймут, откуда такое название. Поэты будут восхищаться стелящимся белесым вуалям по витиеватым и крутым виражам упирающихся в тучи и даже протыкающих небо гор. Прозаики сухо дадут факты в ответ: влажный воздух со Средиземноморья, на берегу которого Ливан и раскинулся кривой сеткой рыбака, поднимаясь по склонам, охлаждается и образует облака и туманы. Вот они-то и свисают красивыми тюлями на склонах подобно драпировкам на платьях именитых ливанских кутюрье. Это очень красиво. И что бы кто ни говорил, романтично. Даже прозаики будут вынуждены признать.

Я вот, кстати, вполне себе прозаик. Но этот пейзаж… Он действительно трогает что-то глубоко в душе. Там, под панцирем равнодушия и цинизма. И даже если вы «разбойник, мытарь или блудница», как в стихотворении у Н.Гумилева[1], этот вид- раскрывшая свои щедрый подолы долина, укутанная сливочными облаками, вас, несомненно, тронет…

Сейчас я стою на террасе номера-люкс пятизвёздочного отеля как раз с таким видом. Внизу стелется молочный туман, сверху падают большие и пышные хлопья снега. Я знаю, что если спуститься всего на пару сотен метров- в соседнюю Фарайю, там уже будет дождь. Наверное, если бы я была поэтом, сейчас на душе у меня тоже был бы дождь, но… На самом деле, у меня на душе сейчас ничего. Пустота. Правда, грудь почему-то сильно сжимает, поэтому я со всей силы, до посинения костяшек на руках, сдавливаю перила балкона нашего шале, кутаясь в белый норковый полушубок, накинутый поверх полупрозрачного домашнего платья. Схватила первое, что попалось под руку, когда выбегала сюда, на свежий воздух. Мама бы сейчас меня поругала, сказала, что опять на мне дорогая и непрактичная вещь- действительно, кто придумал эти полушубки с рукавом три четверти и едва прикрытой поясницей? Что такое может согреть? Зачем вообще ради этого убивать бедных животных? На последний вопрос я хочу отвечать меньше всего, потому что давно для себя определила, что никогда и ни при каких раскладах не буду гнаться за эфемерной вселенской справедливостью. Нет, я не спасу этот мир. От моих нелепых метаний голодающие в Африке едва ли начнут жить лучше, а развитые страны не станут возвращаться в Средние Века, отказываясь от своей промышленности, чтобы мир стал чуточку чище.

Я давно научилась одному важному и простому правилу выживания- думать только о себе. Оберегать себя. Себя Спасать. Холить и лелеять-тоже только себя. В этом нет никакого эгоизма, не спешите меня осуждать. Поверьте, еще будет, за что. А за это не стоит. Это отнюдь не эгоизм. Это, если хотите, правило безопасности в самолете- обеспечить кислородной маской сначала себя, потом других. Так и у меня- сначала я спасу себя, а потом помогу тем, кто нуждается в моем спасении. Благо, что таких немного. Только мамочка…

Моя мамочка… Наверное, мы скоро увидимся и она снова будет смотреть на меня с любовью и укором. Все так же будет втихаря плакать украдкой о моей непутевой судьбе, попивая элитный британский чаек из сервиза Ерме на своей новой красивой кухне. Да, наверное, сложись у меня все иначе, то сервизов и кухонь бы не было, зато было бы то самое эфемерное в неменьшей степени, чем вселенская справедливость, «счастье». Нечто прекрасное и ужасное, что так отчаянно все ищут, но так и не могут найти…

–Алиина, Вы будете собирать вещи?-слышу позади противный голос помощника Али. Индийский козел. Так и не научился произносить мое имя за все эти годы, пока мы были вместе с его начальником. И исправлять даже уже смысла нет. Всё равно я скоро его уже не увижу. Хоть одна хорошая новость за сегодня, честное слово.

–Мне особо нечего собирать, Раджаб,– бросаю я через плечо небрежно. Мой пульс все еще отбивает аллегро. Голова все еще покруживается. Пару минут- и я буду в норме. Тогда и займусь барахлом.

–Ваш вылет в шесть вечера. Еще в Бейрут спускаться по серпантину. На перевалах может быть снегопад, так что я бы посоветовал не затягивать с выездом, если Вы не хотите лететь на регулярном рейсе, а планируете воспользоваться прощальным жестом доброй воли шейха Али…

Я усмехаюсь себе под нос. Али и добрая воля- звучит так же абсурдно, как попытки этого напыщенного индийского индюка с серо-желтым, изрытым шрамами от прыщей лицом меня сейчас поучать. Я знала, что все эти годы он тайно меня хотел. Дрочил на мои фото, украдкой подсматривал за нами и даже несколько раз воровал мои вещи- нижнее белье и духи- пару лет назад я стала замечать пропажи. Я закрывала на это глаза, потому что вот такое вот тихое обожание лучше, чем затаенная обида и ненависть. В моем деле иметь врагов- непростительная роскошь. Я хоть и вращаюсь в мире больших рыб, все равно маленькая и хрупкая. Они хвостом махнут, воду ртом загребут- меня и нет.

Оторвалась, наконец, от цепляющего вида и вернулась в спальню. На незастеленной кровати все еще валяется бордовая рубашка Али. Пижон. Как же он любит такую вычурность. Все-таки он раздражающий. И как столько лет я его терпела? Глаза пробежались по люксу. Мда, а вещей-то не так мало, как казалось. А собирать лень. Оставить что ли? Мама бы сейчас меня услышала- дала бы жару. Оставлять. Еще чего… А ведь и правда. Еще чего… С чего это я им что-то должна оставлять? Я вообще по жизни ничего никому не должна. Тем более таким, как они… Хозяевам жизни, чертовым пупам земли, только и умеющим, что транжирить денежки именитых родителей…

Подошла к гардеробу. Обнаружила свой чемодан и спортивную сумку Али. Вытряхнула из нее какие-то пару его тряпок. А ничего так сумка. Луи. Заберу себе. Он-то точно не обанкротится. Зашла в ванную. Сгребла одним движением свои крема и косметику. То же самое проделала с шифоньером. Побросала платья и прочее барахло прямо с вешалками. Следом отправились сапоги и туфли. Мне хватило получаса, чтобы собраться. Переоделась в удобные джинсы, свободную белую сорочку и все тот же белый полушубок. По прилету на родину, должно быть, будет сильно холодно. Ну, да ничего… Разберусь. Северная девочка…

–Я всё,– сухо произнесла я, выкатывая багаж в гостиную люкса, где меня дожидался Раджаб.

Он оторвался от экрана своего телефона, удивленно посмотрев на меня. Скушал? Идиот. Все еще удивляется. Неисправимый кретин. Только факт того, что Али- кретин еще больший и держит его пока в его кресле…

А вот и Его Высочество собственной персоной. Неудивительно. Как у нас говорят, вспомнишь г…, оно и появится.

–Собралась?-спрашивает, стараясь избегать зрительного контакта со мной. Точно, кретин. Думает, наверное, что я сильно сожалею. Наивный.

–Да, всё собрала. Готова выезжать,– отвечаю я мягко и бодро.

Он удивленно поднимает на меня глаза в итоге. Наверное, ожидал моих слез, а может быть, молитв и причитаний.

–Раджаб, выйди,– говорит сухо.

Мы остаемся совсем одни в спальне. Если бы мои чувства сейчас хоть как-то были задеты, наверное, можно было бы описать момент как напряженный. Но на самом деле я не чувствую сейчас ничего. От слова «совсем».

– Мне жаль, что так вышло,– говорит он немного хрипло,-но ничего не поделаешь, Алёна, надо идти дальше. И тебе, и мне…

Это уж точно. Особенно тебе. Как в игре «Супер-Марио», если помните такую. Когда усатый человечек в смешном синем комбинезоне и нелепой красной кепке упирался в стену и просто переставлял ноги на месте, имитируя движение.

–Али, давай без громких фраз. Все нормально… Мы действительно превысили лимит Отмерянного нам времени. И ты действительно должен браться за ум. Доводы старшего брата справедливы. Положение при власти семейства Макдиси в Эмиратах неустойчиво. Брак родного брата правителя на добропорядочной девушке из враждующего бедуинского клана укрепит ваши позиции, твои укрепит, Али. У тебя всегда была не самая лучшая репутация. Наверное, пришло время это исправлять, разменяв четвертый десяток. Пора…

Подхожу, касаюсь его щеки. Он перехватывает мою руку и целует. Как мило… Али ли это?

–Хара (араб.– черт), Алёна, если бы ее семейка не поставила жесткое условие, чтобы тебя не было, я бы не пошел на такие радикальные методы. Привык к тебе…

–Али, хватит. Наверное, мне пора. Лучше приехать в аэропорт заранее. Сам подумай- погода ужасная, внизу, должно быть, дождь. На серпантине может быть гололед. Да и в Бейруте ситуация напряженная. У них же очередной правительственный кризис. Кланы опять бастуют и показывают мускулы. Опять перекроют улицы, начнут жечь покрышки и палить в воздух. Это Ливан…

–Да уж… Свободная страна…

Усмехаюсь про себя. Разве так выглядит свобода? Свобода творить всё, что заблагорассудится? Устраивать политический кризис из-за затушенного не в том месте бычка сигареты? Ах, да, простите. Не сигареты, сигары. Здесь все чрезвычайно элегантные и напыщенные. Ливанцы любят сигары. Пафос и понт. Он у них дороже всего.

Он провожает меня до лифта, дальше не идет. Правильно, смысл? Все равно шакал Раджаб где-то там внизу наверняка вертится. Даже знаю, почему…

–Напиши, как прилетишь…

–Не буду, Али. Ни к чему. Ты все равно узнаешь, что я долетела. Я же, как сказал твой слуга, по твоей «доброй воле» лечу на частном самолете. Невиданная роскошь для эскортницы.

Он разворачивает меня к себе. Смотрит в глаза.

–Ты знаешь, что стала больше, чем эскортницей, Алёна.

На секунду маска отчужденности и цинизма каким-то неведомым моему сильнейшему самоконтролю образом слетает с лица подобно тому, как слетают с лица фильтры в Инстаграм. Я смотрю на него уязвленно и даже словно бы чувствую чуть заметный укол боли в сердце. Глаза начинает щипать. Но только это явно не из-за Али. Из-за себя.

–Нет, Али. Я всегда была только эскортницей. Плохой девочкой. И твоя невеста совершенно права, что отлучает меня от тебя. Она мне не конкурентка. Пройдет пару месяцев после того, как вы поженитесь. Может и раньше, если твой брат этот вопрос не проконтролирует, у тебя появится новая игрушка помимо многочисленных одноразовых кукол, которые были до меня и при мне. Но ей будет несказанно проще с ними бороться. Потому что они будут такими же наивными, неопытными и глупыми, как она… А меня ей не победить…

На самом деле, я говорю это для себя, не для него. Потому что тридцатилетним «теткам» в этом безжалостном мире наглых и молодых только и остается, что кичиться своим опытом…

Он молча вздыхает.

–Деньги на твоем счете, Алёна. Как уговорено. Пятьсот тысяч.

Показываю ему рукой, что все зашибись и улыбаюсь в тридцать два зуба, пока двери лифта не закрываются.

Улыбка сходит с моего лица моментально. Надеюсь проскочить к машине как можно быстрее и незаметнее, потому что знаю, что липкие большие хлопья снега сейчас приклеятся к волосам, а мне нравится моя укладка.

-Алина,– слышу противный голос сбоку, когда окунаюсь в уличный холод, выбегая из вертушки входной группы. Невольно кривлюсь, не в силах скрыть неприязнь.

–Прощай, Раджаб,-не поворачиваю на него голову и не сбавляю темпа.

Он всё же подбегает и всовывает мне в руку визитку.

–На, это мой секретный номер. Его даже Али не знает. Звони, если что…

Я ничего не говорю. Сажусь в автомобиль с ожидающим меня водителем Мишелем, моим извечным спутником в поездках по Ливану всякий раз, когда мы сюда приезжали с Али. Криво усмехаюсь.

«Если что»… Знаю я это их «если что». Мы отъезжаем пару метров от гостиницы. Я открываю окно и швыряю на мокрый грязный асфальт под колеса уносящего меня прочь Мерседеса его визитку.

Зимний ветер с азартом заскакивает в салон и треплет меня за волосы. А еще царапает глаза. Которые сейчас влажные от собравшихся в них невыплаканных слез…

[1] Речь идет о знаменитом стихотворении Н.Гумилева «Я и Вы» («Да, я знаю, я Вам не пара»)

Глава 2

Глава 2

Не верь. Не бойся. Не проси.

Мир узнал про эту простую тюремную истину благодаря романам А.И Солженицына[1]. Смысл ее в том, что заключенному, дабы не сделать свое положение в тюрьме еще хуже, не стоит доверять другим, не стоит проявлять страх перед угрозами или надеяться на помощь посторонних. Это мир, в котором каждый за себя. Это война одного против целого мира. Война на выживание. Если не физическое, то уж точно моральное. Мало кто знает, но это и наш лозунг.

Наш-это кого?,– спросите вы, если еще не поняли. Эскортницы, содержанки, гетеры, дамы сердца, шлюхи, женщины с низкой социальной ответственностью… Сколько же эпитетов, определений и сравнений нам давали за долгую человеческую историю. Таких, как мы, любили и благотворили. Таким, как мы, бросали к ногам целые состояния, через таких, как мы, могли управлять самыми сильными мужчинами в этом мире. Такие, как мы, получали вслед самые гнусные, самые черные проклятия хороших, праведных, добропорядочных женщин. Таких, как мы, втаптывали в грязь уже вечером те самые мужчины, кто еще утром сотрясался в экстазе в наших постелях. Никто не сносил на своих плечах столько стыда и позора, как мы. Эпохи сменяли друг друга, империи расцветали и падали, революции свергали старых правителей и приводили к власти новых… Только мы оставались на своем месте. Только мы были всегда нужны- неважно, речь идет об утопающей в золоте рококо эпохе французского Людовика XV или уверенно шагающего в кирзачах с красным знаменем коммунизма. Потому что миром правит похоть. Вот его главная вера. Все остальное- приложение. Даже власть. Люди стремятся к власти из-за возможностей. Что дают возможности? Право обладания… Чем человек хочет обладать? Тем, что приносит ему удовольствие. Удовольствие- это похоть. Можно, конечно, поспорить. Только этот спор из разряда «что появилось раньше- яйцо или курица».

Я не родилась в эпоху пышных кринолинов и кирзовых сапог. Не родилась афинской гетерой или венецианской куртизанкой. Я родилась в маленьком украинском городке. Милой, доброй девочкой. Мечтающей о большой любви, красивой семье, уютном быте, когда любимый накормлен вкусными пирогами, а детишки мирно спят, посапывая в своей милой, со слониками на стенах, светлой детской. Но судьба имела на меня другие планы или я на неё.

Плохая… Как часто я слышала эту фразу в спину, когда шла к подъезду родителей, выходя из очередного дорогого автомобиля. До тех пор, конечно, пока благодаря тому, что я была «плохой», не перевезла их в красивый частный дом в элитном пригороде Подмосковья. В детстве мне казалось, что слово «плохой» применимо только к злодеям, совершающим плохие вещи в отношении благородных героев. Так всегда бывает в сказках. Только вот в сказках для взрослых, как оказалось, чтобы быть «плохой», вовсе не нужно совершать злобные вещи, да и главные герои, на поверку, едва ли отличаются благородством. Но все равно, эта истина не мешала мне быть «плохой» в глазах посторонних. Потому что социум еще до Рождества Христова определил, что есть хорошо и что плохо. Блудница- это плохо. И плевать, что заставило ее стать такой.

Моя история началась банально. Таких, как я, сотни, а то и тысячи. Яркие и доступные славянки, разбросанные по лосуктообразной карте богатого и жестокого Ближнего Востока… Самые красивые, самые добрые, самые дешевые. Мы думаем, что летим на блеск их золота и бриллиантов, как пчелы на мёд- готовые жалить и собирать. А на поверку оказываемся нежными ранимыми мотыльками, сгорающими в огне их черных лукавых глаз. Они принимают нашу доброту и открытость за глупость, а бескорыстность – за дешевизну и доступность. Как бы ты ни горела ради них, ты все равно будешь «плохой». Развратной. Гулящей. «Наташей», «шармутой», «васхой»… Я поняла эту истину довольно рано, почти сразу, как попала в этот мир. И поэтому сразу для себя решила- раз уж быть плохой, то хотя бы задорого. Поэтому я сделала все, чтобы стать лучшей из «плохих».

Машина совершает крутые виражи на скользких поворотах. Только бы доехать целой и невредимой до этого аэропорта чертового, не упасть в пропасть по пути. Здесь такое случается нередко. Особенно с безбашенными ливанскими водителями, способными в стельку пьяными садиться за суперкары на лысой резине и мчаться зачем-то в горы- «поиграть в снежок», «попить глинтвейна» или выгулять подружку в новой норковой шубе. В какой “снежок“ они здесь играют, я тоже прекрасно знаю. Али- знатный любитель таких игр.

В сущности последнюю неделю он этим и занимался. С недавних пор Ливан стал единственным пристанищем его пороков. С тех пор, как старший брат Фахд, правитель Дубая, запретил устраивать оргии распутному родственничку даже на территории специального насыпного острова в акватории эмирата, выделенного еще их отцом под «грязные» утехи семейки Макдиси, а в Европе после нашумевшего скандала с падением из окна его номера одного из сотрудников персонала, ему были совсем не рады, он предпочитал ездить «справлять нужду» в сумасшедший Ливан. И даже происходящие в последние полгода события здесь его нисколько не останавливали.

–Ливанцы привыкли жить на пороховой бочке,– умничал он всякий раз, когда я тревожно смотрела за информационными сводками, рассказывающими то об очередном теракте в центре Бейрута, то о громком политическом убийстве,– в этом весь кайф, девочка. Если ты понимаешь, что твой сегодняшний поход в ночной клуб может быть последним, ты будешь гулять так, как в последний раз. Вот где истинное веселье. В Европе и у нас давно так расслабляться не умеют. Когда-то этот вайб был в военной Сирии, но с тех пор, как скучные брюзги-детишки Васеля Увейдата захватили там власть в свои руки, стало скучно и однообразно.

Из потока мыслей меня вырывает резкое торможение автомобиля. Ну, что еще? Недовольно закатываю глаза.

-Какая-то захма (араб.– пробка), мадам. Пять минут- и все рассосется. Наверное, кто-то сломался на дороге…

Нет, как оказалось, никто не сломался. Мы все-таки едем. Медленно, как черепахи, но продвигаемся. Через пару десятков метров я понимаю, почему. Очередной летучий контрольно-пропускной пункт. Молодые бойцы с гламурно подстриженными бородками в обтягивающем камуфляже и автоматами наперевес. Вглядываются подозрительно в лица водителей и пассажиров. Смотрят на тебя, словно бы они хозяева мира. Таких здесь теперь завались. Это в книгах по истории пафосно написано, что Ливан-единственная демократия на Ближнем Востоке. Никакая это не демократия. Это сборище нескольких мафиозных кланов, исторически разделивших контроль над территорией страны. За каждым кланом закреплена своя вотчина, свой район. За исключением, пожалуй, разве только что столицы Бейрута, где всё смешалось… У французов даже поговорка такая есть «бардак, как в Бейруте». Поэтому если где и вспыхивает, то сначала именно там.

Лидеры этих кланов внутри общин- абсолютные деспоты, не терпящие инакомыслия. Власть, естественно, в рамках этих кланов тоже передается от отца к сыну… Неважно, идиот этот самый сын или нет, способен возглавить общину или будет лишь деньги прожигать. Короче, настоящая диктатура, чего уж там…

–У них на руке нашивки в виде крестов,– говорю я вслух, когда наша машина проезжает, наконец, КПП под недобрые взгляды молодчиков. Нас почему-то даже не останавливают, в отличие от других, хоть и провожают подозрительным, недобрым вниманием. Странно. Некоторых даже заставляли выходить из машин и открывать багажники.

–Это муриниты (прим.– по этическим соображениям название реально существующей общины местных христиан-католиков было изменено), мадам. Какая- то из их группировок. Скорее всего, клан Марнжье. Курорты Мзаар как раз относятся к их вотчине…

Мы двигались дальше. Липкое, неприятное предчувствие зрело в моей душе перезревшим фруктом, растекалось по венам приторной брагой. Дождь становился все противнее и мельче. Мои глаза не сразу различили на фоне его мокрого марева эту жуткую, пугающую своим цинизмом и жестокостью часть пейзажа… Вернее, пейзаж был все таким же восхитительным- захватывающие виды первозданной природы- густые изумрудные кроны пихт, нежно обнимающие отлогие склоны гор, уходящий к морю шлейф из зелени, соединяющийся с водной синевато-перламутровой глазурью тонким ожерельем желтого песка берега. Чудовищным здесь было другое-сотворенное человеком… Труп мужчины с искаженным в предсмертных муках лицом. Его руки были прибиты к деревянному столбу, вертикально вытянутые вдоль тела в единую стрелу, ноги безвольно свисали вниз. На лоб гвоздем была приколота похожая теперь на серую кляксу картонка, большая часть текста которой смазалась от дождя. И все, что я видела, это написанное на французском корявым почерком «предатель-собака»…

Машина, как назло, ехала медленно. Неслучайно, потому что каждый, проезжающий перед нами и за нами, тормозил и вглядывался в ужасающую картину. Ни один не посмел выйти из машины, снять труп, разобраться.

–Мерзавцы…– услышала недовольное бурчание моего водителя.

–Исламисты?-спросила я глухим голосом.

В этом был весь Ливан- это даже не пороховая бочка, это русская рулетка… Сегодня ты заряжаешь серебряными пулями с резьбой свой коллекционный револьвер, а завтра этими самыми пулями заряжают твои мозги…

–Нет, мадам…– сказал он тихо,– муриниты совсем потеряли стыд и совесть. Творят что хотят. Плохо, когда в стране нет закона. Видите, что происходит? Теперь и с дома выйти страшно стало…

–Это муриниты сотворили? Из клана, который был на КПП?-переспросила я обеспокоенно.

– Не могу сказать точно. Здесь что ни деревня, свои порядки. Мы проехали несколько километров. Знаю только, что это муринитские земли, а что за клан… Да какая разница. Все они редкостные мерзавцы. Возомнили себя не просто выше других. Поверили в то, что они избранные. В свою исключительность и превосходство над другими.

–Мишель, а ты ведь тоже христианин,– возразила я, вспомнив о происхождении водителя.

–Я православный, мадам. Из антиохийских (прим. одна из местных православных христианских конфессий). Но вопрос здесь не в вере. Католики тоже бывают хорошими. Как и мусульмане. Здесь, в Ливане, простые люди не разделяют на бытовом уровне, кто есть кто. Все мы бани Адам (араб.– «дети Адама»). Вся ненависть идет от этих нелюдей, кто в верхушке. А их цель одна- власть и деньги. Ничего более. Для этого они готовы молиться кому угодно, даже дьяволу… Вы думаете, от Бога то, что сейчас распространяют эти самые муриниты? Они говорят, что коренные ливанцы- богоизбранный народ… Что они ведут свой род от финикицев – родоначальников человеческой цивилизации. Что Европа должна перед ними преклоняться, так как они принесли миру западную цивилизацию. Что арабы- грязный, нечестивый народ, который надо как минимум выдворить из страны, а как маскимум- зачистить ливанские земли от них…

Я молча кивала, понимая, насколько все-таки здесь все сюрреалистично и запутанно. А главное ведь, Ливан- это чуть большим десять тысяч километров, ее береговая линия всего 210 км… При желании с севера на юг его можно объехать всего за 3-4- часа… Как на этом маленьком клочке земли могут происходить такие дрязги… Как здесь уживалось столько повернутых на власти, харизме и величии в собственных глазах мужчин?

Мы шуршали покрышками по влажному серпантину все дальше. К нам неумолимо и стремительно подбирался вечер, делая пейзаж за окном все более драматичным. Я сидела, как на иголках, в тревожном ожидании выезда на главную трассу- автобан, протянувшийся вдоль всей береговой линии, который бы в конечном итоге и вывел нас к аэропорту. Вот только дорога все извивалась и извивалась в причудливом змеином танце, а сердце наполнялось нехорошим предчувствием неизбежного, пугающего, настораживающего, как густой воздух вокруг, пьянящий и трезвящий одновременно.

-Почему машин так мало?-спросила я, озираясь по сторонам.

И действительно, если на спуске из Фарайи мы ехали в плотном потоке автомобилей, то сейчас я едва ловила волоокие взгляды фар редко проносившихся мимо в обоих направлениях автомобилей.

–Мы свернули по навигатору, по кратчайшей дороге, чтобы объехать бейрутские пробки,– через деревни выедем почти к аэропорту, так удобнее,– голос водителя, однако, звучал все менее уверенно. Он явно хотел быстрее довести меня, пока стремительный, густой вечер не превратится в темную ночь. Вот только было ли это его желание обречено на успех?

Наверное, чтобы немного успокоить меня, а может для того, чтобы у меня было меньше желания вступать с ним в диалог, он врубил радио. Салон наполнила веселая, ритмичная арабская музыка, которая на фоне густеющего влажного мрака за окном казалась неправильной, раздражающей и даже внушающей панику…

«Мусейтара, хамшик мусейтара

Хахлик лав шуфт фи шарии бинт

Табус ла вара

Айя ана мусейтара

Йя хейта суккара

Туль ма анта майя тамши аля хавайя ана мутакаббара»

(араб.-Я доминирую, я буду управлять тобой, как повелительница.

Я заставлю тебя отвернуться, если ты увидишь другую девушку на улице.

Да, я доминирую.

Ты мой кусочек сахара.

Пока ты со мной, ты будешь ходить по моей команде,

Да, я надменная, надменная…)[2]

Весело пела красавица-ливанка со сладким голосом. Я печально усмехнулась про себя. Эта песня была хитом последнего года. Звучала из каждого утюга. Арабские девушки бились в экстазе, подпевая вольным словам старлетки, мужчины снисходительно улыбались, наслаждаясь прытью красоток и совершенно не вслушиваясь в смысл музыкального сопровождения. Хотя нет, некоторые все же вслушивались. Пару недель назад прочитала в одном из пабликов, что в книгу рекордов Гиннеса был занесен один из иракских браков- как самый короткий в мире. Молодожены развелись прямо на собственной свадьбе. Причина в том, что невеста слишком резво и с энтузиазмом подпевала исполнительнице песни. Мужу не понравилась эта ситуация. Видимо, испугался… Свадьба закончилась, толком не начавшись[3]…

Я хотела было сказать Мишелю, чтобы сделал потише, но не успела, потому что наше авто как-то уж чрезмерно сильно дернулось, истерично завизжав тормозами. Моя голова качнулась, как у марионетки. Я подалась всем корпусом вперед, больно ударившись грудью и подбородком о спинку кресла. В панике стала озираться по сторонам и по приближающемуся к машине темному силуэту поняла, что мы, должно быть, на очередном КПП. Сколько же их? Такими темпами мы будем в аэропорту к утру!

–Что случилось?-тихо спросила я Мишеля, который теперь тоже нелепо и опасливо крутил головой по сторонам.

–На дороге была растяжка из шипов, мадам,– сказал он сиплым от страха голосом,– шины спущены…

–Кто… кто это такие?-спрашивала я, инстинктивно вжимаясь в кресло и в то же время подсознательно надеясь, что он оставит мой вопрос без ответа, словно бы от его отсутствия можно было изменить настоящее и не видеть приближающегося к нам силуэта…

Нелепая веселая музыка продолжала играть в машине, когда к водителю приблизился мужчина в камуфляжной форме, придав человеческое обличие тени. Только было ли оно человеческим?

Когда раздался громкий хлопок и стекло лопнуло, я взвизгнула и сильно зажмурилась. Не знаю, может быть мои глаза не были столь плотно закрыты или я все же открыла их на толику секунды, но я успела увидеть, как после желто-ослепляющей вспышки голова Мишеля резко качнулась и он всем корпусом безвольно упал на руль. Мое лицо было мокрым- что это, кровь водителя? Испарина, проступившая от страха? Слезы?

Послышался второй выстрел. Я замерла и перестала дышать. Это в меня? Я умерла, наверное… Подсознание заставило инстинктивно накрыть рукой сердце и словно бы проверить- оно все еще бьется или нет. И только спустя пару мгновений я поняла, что второй выстрел пришелся на магнитолу- радио, наконец, заткнулось. В ушах звенело, но я отчетливо слышала её- пугающую тишину, стоящую надо мной в компании с костлявой и ухмыляющейся смертью…

Я открыла глаза, пытаясь понять, что делать… Что будет со мной… Какую участь уготовил экзекутор мне…

В это самое мгновение мои глаза пересеклись с его взглядом. Если бы я когда-либо представляла, как смотрит смерть, я, наверное, представила бы именно этот взгляд. Серые, пустые глаза. Гипнотизирующие. Травящие парализующим ядом. Лишающие воли, радости и надежды. Тотальная пустота. Обреченность. Неизбежность. Так смотрит приговор. Смертельный приговор.

Его губы расплылись в презрительно-хищной усмешке, Он одним выверенным ударом по моему стеклу вышиб его, от чего мелкие осколки впились в мою кожу на руках, шее и лице. А потом я почувствовала, как голову пронзает острая тупая боль. Дальше была пустота.

[1] Один из выдающихся российских писателей XX века.

[2] Если есть желание послушать песню, вот ссылка на нее: مسيطرة_همشيك مسطرة Mesaytara لميس_كان ( official music video) Lamis_kan – YouTube

[3] Удивительно и абсурдно, но эта история взята из реальности и произошла совсем недавно…

Глава 3

Глава 3

–Мамочка, тебе нравится моя новая корона?-сказала я, игриво крутясь перед зеркалом,– из бисера сделала, сама, на уроке труда.

Мама глубоко вздохнула, печально улыбнувшись.

–Зачем, дочь? Чтоб в шкафу лежала? Вон, Юлька, Светкина дочка, какие фенечки плетет, видела? Мне ее мать хвасталась, что даже продает среди одноклассниц и по воскресеньям у бабы Любы на развале на рынке, а ты что? Тоже могла бы фенечки… И продавать…

–Оставь дочь в покое,– появился в дверях папа. Посмотрел на меня с нежной улыбкой, подошел, поцеловал в затылок,– пусть плетёт то, что хочет. Очень красиво, доча! Настоящая принцесса…

Сказал и пошел в зал, как всегда читать газету. Папа интересовался политикой, всегда старался быть в курсе последних событий. Даром, что был простой шахтер, угробивший свои легкие вредной рудой, как любила причитать мать.

Сейчас, как только папа скрылся за скрипучей дверью с облупившейся краской, она тоже причитала, бубня себе под нос.

–Настоящая принцесса… Тоже мне… Все они, бедные, сначала настоящие принцессы. А потом детство заканчивается- и выясняется, что принцев не бывает. Только в сказках для глупых девочек…

–Еще как бывают!-кричу я маме, крепко сжимая кулаки и сглатывая через силу подступивший ком к горлу,– бывают! Вот увидишь, будут у меня принцы, еще какие!

Она лишь пренебрежительно машет рукой и продолжает с выражением обреченной усталости на лице штопать мои колготки на носке, снова порвавшиеся от того, что прошлогодние туфли поджимали, а на новые денег не было- отцу опять не платили, уже третий месяц. Снова какие-то перестановки в руководящем составе шахты, как объясняли в бухгалтерии. Слышала, как мама это говорила тете Свете.

Спустя много лет принцы у меня, правда, были. Настоящие принцы. Действительно, еще какие… Вот только сказки я действительно не увидела… Как ты права была, мама… И почему я не плела фенечки, как Юлька, Светкина дочка…

Дочка… дочка… дочка…– слышу я вот тьме… Это голос моей мамы… Она зовет меня, зовет наружу, выбраться из пустоты и боли, которой так много вокруг меня. Боль. Тупая, зудящая, растекающаяся переливами агонии по голове, пронзающая острыми иголками затекшие связанные конечности. Я понимаю, что они связаны, потому что отчаянно хочу вдруг почесать нос, а не могу. Этот зуд сводит меня с ума- и я теперь понимаю, почему арабов в американском Гуантанамо[1] пытают именно такими способами, изощренными способами- скованность движений, зуд, нескончаемые монтонные звуки, внезапно громко включающаяся посреди ночи рок-музыка. Самая жестокая пытка- не прямое нанесение острой боли, а вот такая, извращенная форма подавления. Тебе не дают права на геройство и подключение гормонов стресса, впрыскивающих в кровь естественный анальгетик и антидепрессант. Тебя просто превращают в немощную тварь, насекомое. Мои кисти в какой-то замысловатой петле. Подо мной за спиной, и я на них лежу. Это нестерпимо больно- плечам, пояснице, позвоночнику, лопаткам, вдавливающимся в холодный влажный бетонный пол.

Дочка…до…ччч,– я разлепляю через силу глаза и понимаю, что это не мамин голос меня звал все это время. Это капающая вода… Вокруг темно, холодно и сыро. Подвал? Гараж? Склад? Ад?

Я пытаюсь встать, но тщетно- ноги и руки безнадежно завязаны в тугие узлы. Голова болит и кружится. От того, что я пытаюсь хоть немного ослабить путы, бьюсь об пол, как селедка. Все бессмысленно. Только силы уходят и появляются новые ссадины. Очередное неправильное движеие- и вот из глаз опять искры от прострела в плечевых суставах. Я могу так вырвать себе руку. Тем более, что у меня связки слабые. Как-то пришлось усиленно, за неделю, осваивать большой теннис для продвинутых. Мой спутник серьезно им увлекался- не хотела ударить в грязь лицом. Тогда мои усилия окупились- по прошествии двух недель наших отношений он подарил мне ключи от новенького Мерседеса. А сейчас смысл моих усилий? Глупо, Алёна, глупо. Успокаивайся давай. Но что наступит после успокоения? Отчаяние моего одиночества? Страх? Липкий, удушающий… Я снова брыкаюсь, теперь от злости на всю эту ситцацию. Почему я так попала? Зачем вообще я поперлась в этот чертов Ливан с Али? Снова затылком о бетон… Что ж, раз мне больно, значит я по крайней мере еще жива. А это уже полдела. За эту мысль я и уцепилась. Выжить… Любой ценой выжить. Выжить, вырваться отсюда всеми правдами-неправдами, а потом, на безопасном расстоянии снять штаны, нагнуться и показать всему их жестокому, то и дело утопающему в собственной крови региону свою натренированную задницу. Я скопила достаточно, чтобы «уйти не пенсию». Начну жить обеспеченной, спокойной жизнью подальше от всех этих арабов… Забуду о них, как о страшном сне… Только бы выжить… Выжить…

–Не верь. Не бойся. Не проси…– повторяю про себя, вспоминая первый завет Людмилы,– «и помни. Даже если ты стоишь по уши в дерьме и грязи в выкопанной под тебя могиле, а дуло его пистолета со взведенным крючком направлено тебе в голову, это далеко не конец. У тебя есть только один шанс умереть и миллионы шансов спастись. Всегда есть выход. Но нужно помнить- полагайся только на себя… У тебя больше нет союзников»,-повторяю себе под нос, как мантру…

Время идет. Мне кажется, что темное пространство вокруг сужается. Воздуха становится все меньше и меньше. Рук и ног уже не чувствую. Может это смерть, а я лежу в земле? Откуда мне знать, как оно на самом деле- оказаться на том свете? Куда я попала? Уж точно не в рай… Это чистилище? Ад? Мой персональный ад- одиночества, тьмы и беспомощности?

Силы и решительность бороться меня покидают с каждой новой минутой, проведенной в этом нестерпимом ваккуме. Я уже не личность, а просто пыль… Склизкая жижа, стекающая по полу обреченностью и пустотой. Мой мочевой пузырь переполнен и болит, и я каким-то чудом сохраняю последние остатки чувства собственного достоинства, чтобы не обделаться под себя и окончательно не превратиться в животное.

Потом я пойму, что все неслучайно. Меня ломали. Ломали с самого начала, чтобы сразу кинуть ломанной в жернова своей жестокой игры… Я пойму это несколькими часами позже- уничтоженная, почти сломленная, все-таки обмочившаяся под себя. Пойму по приближающемуся ко мне свисту. Шуточному, заигрывающему, задорному. Ритмичное отстукивание шагов по каменной лестнице- и мелодия мужским голосом себе под нос- когда я вслушаюсь в нее, мое сердце похолодеет.

Это та самая «мусейтара», которая играла в автомобиле за секунду до того, как Мишель получил в голову пулю, а я – прикладом по затылку. Он преднамеренно пел именно эту песню- посылая мне очевидный и недвусмысленный сигнал- ты ничто… ты не решаешь теперь ничего.

Дверь моей пещеры лязгнула, заскрипела и отворилась. Все, что я могла, повернуть голову вбок- и увидеть перед собой шикарную начищенную обувь. Остальное попросту было вне поля моего зрения. Микропомещение с неприятным спертым воздухом наполнил запах шикарного парфюма- аромат роскоши и жестокости. Не знаю, мне почему-то в тот момент показалось, что жестокость пахнет именно так.

–Бонсуар, шакраа (араб-франц.-привет, блондинка),– сказал он глубоким, слегка хрипловатым голосом на смеси французского и арабского. Ливанская манера. Такую не перепутаешь ни с какой другой в арабском мире. Только они так мелодично тянут «а» в сторону «э» во всех словах.

Я молчала, понимая, что моего ответа никто не ждет.

–Сейчас тебя развяжут и помоют. И ты будешь послушной. Или эта камера станет для тебя мавзолеем,– усмехнулся себе под нос,– вы в России любите мавзолеи, не правда ли? Ленин до сих пор лежит на Красной площади?

Последние слова, по его мнению, очень смешные, он сказал с имитацией славянского акцента. Была бы я поглупее, постаралась бы, как-нибудь исхищрилась и вывернулась, чтобы на него посмотреть, бросила бы презрительный взгляд. Самонадеянный урод. Такие всегда глупо шутят и сами же смеются над своими несмешными шутками. Впрочем, я была не глупой, а умной. Поэтому просто молчала и слушала, пытаясь предугадать, что меня ждет…

Он ушел, а я выдохнула с облегчением, что не пришлось снова смотреть в его пустые глаза.

Не прошло и минуты, как в помещение снова вошли. На этот раз их было двое. Они развязали мне узлы на ногах и подзатыльниками заставили встать. Сделать это с первого раза не получилось- ноги были затекшими и ватными. Я их не чувствовала. Когда кровь немножко разгулялась по онемевшему телу, с третьей попытки мне все же удалось удержаться в вертикальном положении. Ужаснее всего было то, что во время всех моих попыток ни один, ни второй даже не подумали мне помочь устоять. Я была похожа на матрешку-неваляшку…

Пинком в спину меня потащили на выход. Голова все еще болела и кружилась, во рту был едкий металлический привкус, а перед глазами- плывущая пелена. На влажной лестнице я пару раз чуть поскользнулась и почти упала, но грубые тыканья в спину заставляли меня каким-то чудом удерживаться и двигаться вперед.

Мы поднялись наверх- и холодная, неоновая яркость светодиодных ламп ударила болезненной резкостью по глазам. Только проморгавшись, я поняла, что оказалась в огромной ванной, покрытой плиткой, скорее напоминающей помещение на скотобойне, чем место для человека.

–Снимай штаны!-на ломанном английском сказал один из экзекуторов.

Я мысленно надеялась, что больше ничего снимать не придется, но даже факт того, что я осталась перед ними в трусах и едва прикрывающей бедра белой рубашке, уже дезориентировал и унижал. А мне казалось, меня мало уже что может заставить испытывать эти чувства… Вот так всегда с нами. Мы самонадеянно убеждены, что пуганые . Глупцы.

Не церемонясь, меня прямо в оставшейся одежде поставили к стенке, как под расстрел, и тут же начали со всей дури обливать мощной струей холодной воды из шланга. Вода лилась грубым потоком мне на лицо, грудь, ноги. Рубашка прилипла к телу и видимо, уже ничего не скрывала. Я понимала, что со стороны наверняка выгляжу как общипанная курица. В голове пробежала мысль про утреннюю укладку. Даже усмехнулась себе под нос, но тут же закашлялась, потому что очередная ледяная струя ударила мне прямо по лицу.

Зачем такое издевательство? Если я была товаром, то могли бы дать возможность принять нормальный душ…

Вода все била и била по телу, оставляя после себя болезненные ощущения. Я не выдержала. Слезы непроизвольно начали капать из глаз. Но я радовалась хотя бы тому, что была мокрой с ног до головы- и их, должно быть, не видно… Не хотела, чтобы эти укурки поняли, что я плачу.

–Бикяффи (араб.-достаточно),– раздалась в помещении жесткая команда.

Струи затихли. Я стояла, опираясь о стену, вся скукоженная, полусогнувшаяся. Не в силах поднять голову на вошедшего. По шагам, отбивающим эхом по фаянсовой поверхности «скотобойни», было понятно, это тот самый, кто приходил за мной в подвал.

Я все не решалась поднять голову. Еще одно правило от Людмилы. «Если рядом с тобой неадекватные мужчины, лучше не провоцировать… Самая большая провокация- смотреть им в глаза. Не смотрите им в глаза. Вы можете увидеть там собственную смерть…»

-Сейчас ты подойдешь ближе и встанешь на колени,– отчеканил на смеси английского с французским.

Я молча выполнила приказ, так и не осмеливаясь поднять голову. Время шло, вытягивая из нутра струны напряжения. Ничего не происходило.

Все, что я видела перед собой- ноги, облаченные в шикарные кожаные ботинки.

Мой подбородок обожгла мужская горячая рука, которая заставила поднять голову. Горячей, наверное, мне сейчас показалась бы даже ледышка. Сказать, что мне было холодно, не сказать ничего…

Наши взгляды пересеклись. Это тот самый, кто убил Мишеля. Человек с пустыми глазами.

– Птичка плачет, – сказал наигранно сочувственно, провел пальцем у меня под глазом и показал остатки туши на подушечке.

Я инстинктивно подобралась и вытерла тыльной стороной руки под глазами.

–Тушь потекла от воды. Жаль, надо было брать водостойкую,– ответила на хорошем французском. Нет, мудак, я не дам тебе поверить в то, что ты добился моих слез, сломал, испугал. Черта с два…

В его пустых зрачках на секунду отразился огонек интереса и какого-то пугающего азарта. Того самого, который граничит с безбашенностью. Того, из-за которого на кон могут поставить что угодно. Этот человек явно был отмороженным. Наверное, будь иначе, его бы сейчас тут не было.

Он вытащил из кармана белый, идеально отглаженный платок и кинул передо мной, намекая, что я должна привести в порядок потекшее лицо.

–Ты не девочка. Сразу видно, что опытная… Много стояла на коленях, значит. Наверное, стоило бы тебя пустить в расход парням, но… Что-то в тебе есть… -провел по лицу так, словно бы это были не его пальцы, а лезвие ножа,-Поставлю тебя на торги в четверг, но перед этим… Открой свой рот, шармута (араб.-шлюха)…-сказал на французском, теперь не парясь миксовать его с английским для моего пущего понимания. Расстегнул штаны.

По телу пробежала нервная дрожь вперемешку с тошнотой. Значит, мои догадки подтвердились… Живой товар. Они занимались торговлей людьми…

В этот самый момент дверь с шумом распахнулась. Я невольно дернулась и посмотрела на вход с призрачной надеждой.

На пороге появился высокий статный мужчина, с головы до ног одетый в черную военную форму и высокие армейские сапоги. На его плече висел автомат. И я даже грешным делом на малейшую толику секунды подумала, что это мой спаситель, сошедший со страниц сказок, в которые я давным-давно перестала верить…

–Что такое, Дани?-едва скрывая раздражение, обратился к вошедшему мой экзекутор,– я развлекаюсь с новой игрушкой…

Он вроде бы и высказал недовольство, но при этом быстро застегнул ширинку и отшатнулся от меня. Осознание молнией ударило по сознанию. Пустоглазый боялся этого мужчину. Боялся и ненавидел.

Я смотрела исподлобья на вошедшего с примесью удивления и страха. Не потому, что не боялась его. Наоборот, от его появления стало еще страшнее. Меня попросту парализовало от его вида. Он был сплошным сгустком темной материи. Злой гений из «Лебединого озера». Всадник Апокалипсиса… Наши глаза пересеклись- и в тот момент я поняла, что лучше бы опять потупила глаза в пол. Теперь было понятно, почему пустоглазый поджал хвост, стоило этому мужчине появиться на пороге. Если я думала, что видела тьму во взгляде экзекутора в дорогих ботинках, то горько ошибалась. Да, там была пустота. В глазах высокого широкоплечего мужчины напротив, словно бы сейчас заполнившего собой все пространство этого помещения из чистилища, была она самая- преисподняя… Абсолютная тьма. Безнадежная. Непроглядная.

Я поежилась, когда почувствовала, как этот самый взгляд холодной черной ртути стекает с моего лица на торчащие от соприкосновения с ледяной водой, проглядывающие через белую ткань рубашки соски и на стыдливо сложенные в коленках ноги.

– Мои люди проверили ее телефон. Не спеши с развлечениями, Эли. Эта игрушка принадлежит Али Ибн Шерифу Макдиси, родному брату правителя Дубая… Думаю, ты можешь получить за нее несколько больше, чем просто за немолодую шалаву на торгах…

[1] Тюрьма в Гуантанамо- лагерь для лиц, обвиняемых властями США в различных преступлениях, в частности, терроризме.

Глава 4

Глава 4

Cцена с холодным душем в той скотобойне была очередным актом моего подчинения. Потому что как только оба эти самца покинули помещение, мне все-таки принесли полотенце и новую одежду-бесформенные джинсы больше на несколько размеров и плотный свитер, который, как раз, обтягивал плотнее, чем хотелось бы. Мне указали на обычный душ, оказывается, прятавшийся на самом видном месте у стены. Я приготовилась было к очередной шоковой встрече с ледяной водой, дрожа от холода уже так, что внутренности сжимались. К моему несказанному удовольствию вода оказалась теплой, даже горячей. А еще там был гель для душа с каким-то чрезмерно приторным, отдающим дешевизной тропическим ароматом. Плевать, не до роскоши «Сант Барс» сейчас. Главное, что я смываю с себя вонь от пребывания в той могиле, смываю свой страх и отчаяние… Теплая вода- божественный эликсир. Пять минут под горячими струями способны творить чудеса похлеще самых изощренных косметологических процедур. Душ очищал не только твое тело. Он обнулял твои мысли, смывал эмоции- и хорошие и плохие. После душа голова была трезвее.

Через какое-то время за мной снова приходят и на этот раз ведут вдоль по коридору, не обратно в подвал, а в какую-то из комнат этого похожего на учреждение помещение. Сейчас оно заброшено, но когда-то здесь была жизнь- на окнах пожухшие цветы в горшках, на полу- выцветшие пегие дорожки. Белая дверь открывается – и я оказываюсь внутри просторной комнаты, скорее напоминающей что-то наподобие небольшого актового зала. Там еще человек двадцать девушек. Они очень разные, сидят по углам тремя отдельными группками. На меня, когда я оказываюсь внутри, как кажется, даже не смотрят. Посередине – девушки в хиджабах. Их больше всего и они кучкуются максимально близко друг к другу. Слева- светловолосые. Их немного, максимум трое, как улавливает проскользнувший взгляд. Наверное, славянки. В дальнем правом углу непонятные на вид- вроде бы брюнетки и шатенки, но и не местные, а может быть продвинутые ливанки- они выглядят по-европейски. Эта группа самая разобщенная. Каждая из девушек сама по себе. Кто-то сидит на полу, смотря в пол, кто-то спит, отвернувшись к стене. Одна что-то читает…

Дверь за мной страдальчески скрипит, слышу звук ключа в замке. Мы снова заперты. Я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу, пытаясь понять, куда деваться- примыкать ли к какой-то из компаний, начинать ли разговор…

Глаза снова осматривают помещение. Эта привычка у меня уже профессиональная. «Как у спецагента или шпиона»– шутила Людмила, а когда мы скептически улыбались в ответ, словно бы уверяла то ли нас, то ли себя.– а что вы думаете, девицы… Вы хоть понимаете, какой у вас доступ к телу? Вы хоть знаете, сколько вот таких девушек, как вы, работали на разведки своих государств, принося им пользы явно побольше, чем бесполезные мужички в засаленных костюмах, просиживающие жопочасы в кабинетах… Одна Мата Хари чего стоит.

Я слышала эти доводы от нее раз десять. Наверное, это была одна из заготовленных ею пропагандистски-вербовочных речей, для тех лакомых девочек, кто все еще сомневался и думал, что эта работа явно не для них. Эта работа и правда не для всех. Слабачки и дуры всегда кончают либо с пустым карманом, либо перерезанным горлом. Я вот была сильной и умной. Поэтому всякий раз, когда Людмила заводила свою шарманку, хотела возразить, что даже если одна из нас грешным делом и решит поиграть в девушку Бонда, едва ли кто-то захочет кончить так, как Мата Хари- разоренной, покинутой тёткой средних лет с инвалидом- возлюбленным, на рассвете в сыром дворе плаца тюрьмы, расстрелянная у стенки группой солдат и предварительно ими же изнасилованная… Почему-то разведки, на которые она работала, ей не помогли… Возвращаемся к первому правилу-не верь, не бойся, не проси. Ты у себя одна. Больше никого у тебя нет.

Впрочем, история всегда умалчивает неприглядную правду. Иначе бы человек струсил и обмельчал, никогда более не решаясь начинать ни войн, ни переворотов, ни заговоров…Ливанцы, наверное, очень хорошо уяснили эту истину за свою многотысячелетнюю историю.

Когда ты живешь на Ближнем Востоке или, как в моем случае, проводишь много времени в этих краях, тем более, проводишь их в компании сильнейших и богатейших мужчин этого региона, нужно хотя бы немного разбираться в политике. Здесь понимать хитросплетения ближневосточного политического расклада- такое же правило хорошего тона, как в Англии в пять часов пить чай, а во Франции покупать на завтрак свежеиспеченный багет. Ливан в этих раскладах, как никак, был центровой страной. Эдагий «Лас-Вегас» арабского мира, остров свободы, вседозволенности и сумасшествия. Али любил эти края- и много времени проводил в Ливане, особенно до того, как вконец испортились его отношения с кланом Увейдатов, правителями соседней Сирии, оказывающей очень сильное влияние на политическую жизнь Ливана. В последний год политический туризм в эти края сошел на нет. Ситуация была крайне напряженной. Конечно, был бы Али нормальным человеком, а не зависимым от гулянок торчком, мы бы сюда не поехали. Чертов Али. Опять вспомнила про него и стало еще более гадко на душе. Ситуация с тем, что мои похитители были в курсе, что мы с ним связаны, пока сильно настораживала. Хорошо это или плохо? Даст ли мне это иллюзорную неприкосновенность или же, напротив, еще больше усугубит мое положение… Оставалось только догадываться.

Здесь расклад событий было совершено невозможно предугадать. Ливан, небольшая страна по своим размерам, была в буквальном смысле напичкана представителями всевозможных конфессий и национальностей. Испокон веков здесь каким-то странным образом уживались не только мусульмане с христианами, но и малочисленные, малознакомые религиозные течения и секты, о существовании которых в мире даже не слышали. Разумеется, многотысячелетняя история сосуществования этих народов далеко не всегда была мирной. Вернее, даже наоборот. Редко когда она была мирной… Единственный способ поддерживать хоть какие-то фантомы стабильности – создавать государства в государстве, военизированные кланы со своими капиталами, историческими вотчинами, собственной мини-армией, состоявшей из соратников-земляков и единоверцев. Лояльность здесь определялась исключительно происхождением и вероисповеданием. Ситуация здесь во многом напоминала времена междоусобных войн в Европе или на Руси в Средние Века, по крайней мере, в таком виде, в котором мы об этом читали в учебниках истории. Один клан владел одним земельным наделом- как правило, это несколько десятков километров, пару-тройку деревень или городков, большой замок-вилла исторического лидера клана, вокруг которого и концентрировалась сила- финансовая и людская. Эти лидеры напоминали князьков, раздираемых собственными амбициями и притязаниями, помешанных на своем аристократичном происхождении. Объединяло их неизменно одно- жажда роскоши, красивой жизни и власти… В этих трех стезях ливанцам не было равных. Даже богатые нефтянники-шейхи с Арабского залива уступали им по расточительству и способностям разбрасывать вокруг себя «золотую пыль». Жаль было только, что мужчины здесь играли в свои игры взрослых мальчиков, а страдал простой народ.

Неизменным атрибутом власти и влияния каждого из таких князьков помимо громкого семейного имени, миниармии, всегда безукоризненного прикида и десятка красивых женщин в постели был собственный банк. Вот это и казалось самым сюрреалистичным в государственной организации Ливана. Вопреки совершенной анархии властных институтов, полному отсутствию безопасности в традиционном понимании этого слова, эта страна оставалась одной из самых стабильных для приложения капиталлов, региональным офшором, где стремились хранить свои активы все богачи региона. Это и позволяло ему финансово держаться на плаву вне зависимости от того, переживал ли он относительно спокойный, очевидно, временный этап затишья в своей истории- или же, наоборот, подобно Средиземному морю в ненастный январский день, бушевал искрами молний, терзая извилистый берег бешеными волнами[1]…

Здесь и сейчас, в этом упоительном воздухе январского Ливана, влажном от дождя и морской прохлады, витало неумолимое и неотвратимое предчувствие бури… Но я даже тогда не догадывалась, что эта буря не просто приближалась. Мы уже были в ее эпицентре, закрученные в ее воронку, захваченные ее потоками…

Из мрачных философских мыслей меня вырвало обращение ко мне от группы девушек слева на русском.

–Тебя как зовут? Русская?

Подошла к ним- славянской наружности, стоят у стены справа.

–Украинка…– тихо ответила я,– Алёна.

Мне кивнули в ответ.

– Своя, значит. Я вот из Запорожья, девчонки с Урала и Сибири. Не делим. Нужно держаться вместе. Я Светка, а это Ира и Катя. Ты с Мальмильтена? Из артисток?– продолжила разговор высокая шатенка со светлыми глазами.

«Артистками» друг друга здесь называли работницы кабаре, эшелонами прибывающие в Ливан для работы на знаменитой улице в Каслике «Мальмильтен»[2]– протяженной вдоль береговой линии чреде так называемых «найтклабов», где собирались девушки из стран СНГ, преимущественно русские и украинки, развлекать местных «кастиков», то есть «кастомеров» (прим. от англ. сustomer), клиентов. Нет, это не была проституция в традиционном понимании этого слова. Скорее весь этот бизнес напоминал матрешку. Самая верхняя- внешний фасад- «шоу», кабаре, Мулен-руж с танцами и перьями- ведь наши славянские девочки любят и могут танцевать. У нас у всех если не балет, так гимнастика, у каждой с раннего детства… Кого из нас мама ни таскала на кружки, чтобы «вылепить» очередную Пл*сецкую или Вол*чкову в годы ее адекватности… Вот только внутри этой пухлой глянцевой матрешки были и другие, поменьше, запрятанные от взгляда стороннего наблюдателя- так называемая «консумация»– когда красивая девочка садилась за столик выбравшего ее «кастика» и развлекала разговорами и флиртом, а он платил за это времяпрепровождение. «Секс за деньги»– не то, чтобы насильно… Насильно бывало только в самых поганых гадюшниках из «найтклабов», куда ехали либо дуры, либо отмороженные на всю голову. Потому что в большей или меньшей степени информация об этих самых «найтклабах» была на особых платформах- специальных группах в соцсетях, где выезжающие девчонки общались между собой. Была и еще одна матрешка… Очень маленькая- и редко являющая миру свой лик, доходили до нее редко. Я называла её «пресловутый хэппи энд» с искренней любовью и «долго и счастливо». Здесь можно было собрать истории в стиле «Золушки», когда прекрасный принц вытягивал полюбившуюся красавицу из лап зла и забирал в жены в свой красивый замок. Впрочем, как и в случае с бесславным концом Маты Хари, история замалчивала о том, что «долго и счастливо» чаще всего заканчивалось скорым разводом и длящимися годами разборками за ребенка, по умолчанию считающимся гражданином Ливана.

Конечно, такие, как я, смотрели на таких, как Светка и ее товарки, с изрядной долей пренебрежения, но сейчас я засунула свое пренебрежение далеко и глубоко. Натянула на лицо самую искреннюю из своих фальшивых улыбок и влилась в разговор.

–Я туристка… Ехала с горнолыжного курорта. Таксиста убили, меня ударили прикладом по голове и сюда… Что это за место? Где мы и кто они такие, наши пленители?

[1] Описание положения дел в Ливане во многом не является вымыслом. Это реальная картина, существовавшая в стране в период с 1975-1990 гг. В книге описана альтернативная история, взят другой временной интервал, но для общей канвы повествования мне как автору захотелось отразить именно этот дух, послуживший для меня источником вдохновения.

[2] Здесь и далее содержится реальная информация об организации этой стороны жизни в стране. Информация получена от реально работающих в этой сфере девушек.

Глава 5

Девочки тут же глянули на меня опасливо и разом цыкнули, намекая то ли на то, чтобы я говорила тише, то ли и вовсе заткнулась.

– Мда, отчаянная. Кто же сейчас суется в горы! Там давно уже полнейший беспредел! Все поделено между кланами, переступи метр не в том месте- и пуля в лоб.

–И давно это продолжается? Я приехала три дня назад- все было относительно мирно…

–Ха, да здесь как угадаешь. С утра у них тишь да гладь, к вечеру начинают перестрелку. Это же Ливан, детка…

Я опять чертыхнулась про себя. Болван Али, помешанный на наркоте и азарте дурак, решивший рисковать нашими жизнями в угоду своей испорченности. Он же прекрасно понимал, какая ужасная ситуация в стране, но все равно приперся сюда, потому что к рулетке, как и к кокосу, путь в других странах ему был закрыт. Обиднее всего было то, что он-то, наверняка, как это всегда бывает, преспокойненько доберется до аэропорта и свалит отсюда. Идиотов пули не берут…

–Ты тут поосторожнее с вопросами, Алёна,– зашептала вторая, которая Катя,– меньше знаешь, дольше проживешь. А другой задачи у нас сейчас нет…

–Ну как же… Еще и *удаков этих ублажать, -вмешалась, наконец, третья, Ира. Самая неразговорчивая и высокая. Ее лицо было потрепанным и уставшим. Почти серым по цвету.

–Они заставляют девушек заниматься проституцией?-спросила я, чтобы хоть что-то понять, что же здесь происходит. Зачем им все эти девушки, собранные в этом месте, которое я теперь безошибочно определила как школу, потому что на стенах еще весели выцветшие плакаты с учениками, а в углу стояла брошенной выкрашенная в зеленую краску деревянная меловая доска.

–Всё сложнее… Тот, который с серыми глазами, как у удава, это Эли Лорейка, он торгует людьми. Для разных целей. Не смотри Удаву в глаза никогда- говорят, даже враги боятся смотреть…

Так вот кто это было. Тот, кто в дорогих ботинках, тот, кто хотел поиметь меня на полу, с ног до головы облитую ледяной водой. И действительно, Удав. Как верно подмечено. Его взгляд был именно таким- змеиным, токсичным, парализующим…

–Для разных целей?-сказала я хрипло,– то есть?

–То и есть…– еще больше понизила голос Ирка,– человеческий рынок. Говорят, один из самых популярных сейчас на Ближнем Востоке после того, как в Сирии закончилась война и теперь там все спокойно и под контролем. Торгуют девушками. Самые дорогие- красивые и неиспорченные- из числа похищенных. Еще шлюхами торгуют- это если не повезло оказаться девственницей. Это же Восток, как ни крути, здесь признается лишь потребление. Если ты пользованная, как они говорят, «дырявая», никто нянчиться с тобой не будет… Так что всех, кто не девочка, они чешут под одну гребенку, и продают по другому тарифу. Здесь как повезет. Можешь попасть в бордель, можешь к какому-нибудь извращенцу из Залива (прим.– речь о жителях стран богатого Аравийского полуострова). Еще детьми торгуют. Лучше не думать, зачем. Кто-то, конечно, покупает, потому что своих иметь не может, а кто-то…-Ира вздохнула и резко отвела глаза, пряча в них грозящие брызнуть слезы.

–У нее сынишка пяти лет в Перми остался,– тихо пояснила Светка,– о нем все время думает…

– Есть еще просто заложники. Из числа заезжих туристов, вроде тебя. За них могут попросить выкуп. Такие как раз там, у правой стены. Девушки из Европы, туристки- паломницы. Их автобус захватили десять дней назад. Тогда еще все было относительно спокойно, не так, как сейчас. Вот так и приезжай на Землю обетованную Богу молиться,– усмехается печально про себя,– Чаще всего эти уроды заламывают какие-то баснословные цены за пленников и выдвигают нереальные требования к государству-родине. Их, естественно, никто не выполняет- и ты так или иначе заканчиваешь в одном из вышеназванных групп. Либо вообще с пулей в голове. На камеру. В назидание политикам и международному сообществу. Главное, самое главное, Алёна, не попасть в отдельную, особую, группу- вот это уж точно конец…

–И… что за группа?

–Донорство… Они это называют так, суки. Торговля органами. Ты- живой контейнер для какого-нибудь богатого урода в Европе или Америке, кто покупает не тебя, а то, что у тебя внутри. Вот что самое страшное. Им платят за это больше всего. Больше, чем за живых. Поэтому нужно молиться, чтобы пока ты здесь находишься, не поступил заказ, которому ты можешь удовлетворить. Они тебя уже водили- проверять группу крови, анализы сдавать, УЗИ делать? Они базу на всех нас ведут. Чтобы если будет запрос, оперативно отработать…

–Нет…-глухо отзываюсь я, теперь понимая, что, исходя из градации, скорее всего сейчас отношусь к категории «заложников». Вот только… Стараюсь не думать о своих нехороших мыслях… А второй?– Спрашиваю, вспоминая мужчину, зашедшего на «скотобойню» с изобличающими меня данными.

–Второй? Ты о ком?

–Высокий такой, в черном с головы до ног. Небольшая борода и глаза темные-темные, как уголь. С холодным, ртутным отливом,– описала я мужчину, -Дани кажется… Так его назвал этот, который Удав.

–А, это, наверное, Даниэль Ламун. Как ты его описала поэтично, у тебя прям дар…– усмехнулась печально,– Страшный человек, Алёна. Ты лучше поменьше спрашивай и интересуйся. Если Удав демон, то этот- сам Сатана. Он торговлей не занимается. Они между собой говорят, что у них закон джунглей… Если Эли- шакал, то Даниэль- Шерхан. Тигр. Его так и кличут, его и подотчетных ему людей. Он стоит во главе Тигров. Это одна из вооруженных группировок муринитов. Он из аристократов, лидеров общины. Его отец рулит политическими вопросами, входит в совет сил Креста, которые фактически взяли контроль над страной. А он- отвечает за военизированное крыло. У них так у всех. Отцы в дорогих костюмах восседают за дубовыми столами и решают политические вопросы. Сыновья резвятся в поле, отрываются на простом народе, потому что все эти их игры в гражданский конфликт- это…

-Ирка, замочли…– шипит Света.

–Они все равно ничего не понимают на русском.

–Молчи, говорю. Короче, этот Дан крышует Эли. Тот не из их клана, да и вообще, из простых, плебей, поэтому ему делают одолжение, что держат под патронажем. Но ты ж понимаешь, все не бескорыстно. Представь, сколько он денег торговлей людьми приносит этим мерзавцам. А потом на них их сучки-бабы покупают себе Шанели и бриллианты по десять каратов…

В словах Светки проскочила очевидная зависть. Я почему-то не сомневалась, что если бы каким-то чудом она смогла оказаться по ту сторону- в роли тех самых «их сучек», совесть бы ее по поводу источника заработков не мучила…

В этот момент дверь снова скрипнула. На пороге показались двое мужиков, тех самых, что «купали» меня сегодня. Они швырнули какой-то целлофановый пакет в столпившихся по центру девушек к в хиджабах, все это время опасливо прижимавшихся друг к другу и по большей части молчавших или тихо плакавших. Что-то быстро проговорили им на арабском. Я понимала язык, но их слова не разобрала- и диалект был другим, и выговор.

Те жалобно застонали и запричитали в типичной арабской манере, но подхватили пакет и стали вытаскивать оттуда отвратительные, вульгарнейшего вида, из блестящих тканей миниплатья.

Кто-то молча и обреченно стаскивал с себя одежду- платки, бесформенные свитера, плотные джинсы- и облачался в уродливую пошлятину.

–Это палестинские беженки. Позавчера захватили их деревню. Мужчин поубивали, их самих забрали в плен. Расхожая ситуация. Теперь, видимо, выведут на торги…

Между тем, шоу с переодеванием продолжалось. Кто-то уже успел переоблачиться и теперь, нелепо понурив голову, стоял в новом фривольном наряде, выглядя комично и печально. Платье, которое могло бы смотреться ярко и соблазнительно на одной, на этих – скромных, не знавших порока девушках, выглядело ужасно.

Были среди них и те, кто не шелохнулись. Громко рыдали, скомкав в руках постыдные тряпки, но все еще не переодевались. Через пять минут дверь снова скрипнула и в зал зашел тот самый Эли.

Он окинул девушек своим безжизненным взглядом. Молча кивнул «сподвижникам», те подошли к тем, кто пока оставались в своей одежде- их было трое. Одну из них схватили с двух сторон и в буквальном смысле разорвали все, что на ней было, в клочья, оставив в одном нижнем белье.

–Рахбиткун ария (араб.– она пойдет голая),– произнес Эли совершенно бесстрастно,– кто-то еще хочет испытать мое терпение?

Девушки начали плакать еще сильнее, но теперь всё же стали активнее снимать с себя собственную одежду. Несчастная, которую минуту назад раздели, попыталась было неуклюже тоже натянуть на себя вульгарную тряпку, но стоявшие возле нее экзекуторы резко ее одернули, дав оплеуху.

–Я сказал, ты пойдешь голая, раз не хотела принимать мой подарок! Палестинская сука!– он с размаху ударил ее по лицу, от чего та всхлипнула и начала плакать еще сильнее.

Через несколько минут девушек увели, и «голая» вынуждена была на негнущихся ногах и заливаясь слезами, идти туда, в бесчестие и неизвестность. У меня в ушах загудело еще сильнее. Я думала, что видела все проклятые Богом, насквозь пропитанные пороком и жестокостью места на Ближнем Востоке. Я ошибалась… Вид этих молодых и невинных, живущих до последнего в своем закрытом, консервативном обществе бедных девушек, для которых вот такой позор был в буквальном смысле равносилен смерти, стигматизируя их на всю оставшуюся жизнь, заставил меня почувствовать, как внутренности неприятно переворачиваются. Я попыталась не думать об их участи, абстрагироваться, сосредоточившись на мыслях о себе, но не выходило. Перед глазами все равно стояли бледные лица арабок, идущих за Удавом с фатальной обреченностью.

Палестинок привели обратно спустя три часа. Вернее, только троих из них, остальных не было. Те же, что вернулись, выглядели изрядно потрепанными- взлохмаченные волосы, следы размазанной по лицу помады, у одной из них даже был кровоподтек на губе. На нас они все так же не смотрели, вели себя тихо и подавленно.

–Их изнасиловали?-спросила я осипшим голосом.

–Уж явно не про культуру и искусство с ними говорили…– мрачно усмехнулась Ирка шепотом.– Давайте спать. И ты, Алёна, меньше смотри на этих сочувственным взглядом. Арабки… Этим все сказано. Они ненавидят нас. Мы для них все шармуты и шлюхи. Если бы ей сейчас сказали, чтобы она тебя убила за то, чтобы выйти отсюда, она бы не задумываясь сделала это,– отрезала она, пренебрежительно мотнув головой в сторону одной из девиц, которая сейчас забилась в угол, свернувшись калачиком, и плакала.

Я молча с ней согласилась. Потому что сама слишком хорошо знала арабок. И действительно, какой бы ни была ситуация, они нам не союзники. Наверное, это генетически заложено. Их мужчины все равно будут реагировать на нас, как быки на красную тряпку, а они- вечно видеть в каждой из нас потенциальную соперницу.

Мы легли спать почти вповалку. Так было теплее и как-то даже спокойнее. Несмотря на адскую усталость, сна не было ни в одном глазу. Я все еще помнила ужас своего заключения в том жутком склепе. По сравнению с предыдущей ночью, условия здесь были почти пятизвездочными. Зато на душе было гораздо хуже, чем вчера. Там, в сыром мраке ограниченного пространства, я могла думать только о своем спасении либо смерти. Сейчас в голову лезли все мысли на свете, они заполняли мое сознание подобно тому, как муравьи атакуют дом- лезли во все щели. Мама… Должно быть, она места себе не находит сейчас… Больше всего сердце болело за нее. Дико хотелось утешить ее, успокоить, что все со мной в порядке, что все будет хорошо… Мне казалось, скажи я так, и реально со мной все было бы в порядке…

Сон, наконец, стал вить вокруг меня кривую, покореженную стрессом и переживаниями паутину, как вдруг дверь снова резко распахнулась. Нас всех тут же ослепил острый луч фонаря, гуляющий по лицам в поисках того, кто им был нужен.

–Ты,– указал на меня один из знакомых экзекуторов,– на выход.

Глава 6

-На выход,– он теперь подходит ко мне и размахивает прямо перед носом автоматом.

Внутри все переворачивается. Вот и по мою душу пришли… В голове сразу всплывают десятки страшных кадров возможного развития событий. Я незаметно щипаю свою руку, чтобы не впадать в панику… Нет, Алёна, ты не закончишь так нелепо свою жизнь…

–Вперед!-снова бряцает передо мной оружием, заставляя идти по коридору перед ним, под прицелом. И хотя я молча исполняю его приказ, получаю весомый подзатыльник и тут же- увесистый шлепок по пятой точке. Сжимаю до боли от унижения и беспомощности губы, чтобы не проронить ни слова, не дать ему радости почувствовать свое превосходство.

Я слышу, как он пошло- грязно усмехается мне вслед. Мне даже не нужно смотреть в его глаза, чтобы это понять. Это такая порода мужиков- мелких, боязливых, подлых. Они хуже баб в самом плохом, сварливом и склочном понимании этого слова. Из тех, кто ненавидит женщин а- приори за то, что сами ущербны. Мужчин они тоже ненавидят. Настоящих мужчин. Но их хотя бы боятся, поэтому и отыгрываются на женщинах.

Меня вталкивают в комнату. Посередине стол, по обеим сторонам которого два стула. Больше ничего.

У окна стоит Он. Тот самый, что Тигр. Мужчина, с головы до ног одетый в черное. По телу пробегает дрожь. Что сейчас будет?

–Иджлиси (араб.-садись), -говорит он мне на арабском, не поворачиваясь.

Я делаю, как велено, но он не спешит отходить от окна. Все так же повернут ко мне спиной. Я смотрю на его статную фигуру. Идеальные пропорции. Натренированное тело. Натренированное убивать. Я думала, что в ту нашу первую встречу это холод и шок так подействовали на меня, но нет. Я боялась этого человека, жутко боялась. Он внушал страх, оцепенение и трепет.

Развернулся он резко, не дав возможности скрыть то, что я его изучала. Я быстро опустила глаза, но успела поймать в поле своего зрения чуть тронувшую его капризные пухлые губы усмешку.

Чувствую, как подходит ко мне. Близко. Его энергетика волнами бьет по моему нутру. Пальцы касаются моего подбородка. Точно так же, как это делал Удав. И иначе. Они не горячие и не холодные. Жесткие. Мужские. Созданные для того, чтобы нажимать на спусковой крючок автомата. Интересно, умеют ли эти пальцы ласкать? Способны ли эти руки созидать или только уничтожать?

–Смотри в глаза,– следующий короткий приказ на арабском.

Почему он говорит со мной на арабском? Знает, что я понимаю? Как много он обо мне знает? Снова от страха и тревоги внутри все переворачивается.

Я опять повинуюсь и чувствую, как воздух покидает легкие. Его ртутная чернота прожигает дырки в моей душе. Я знаю, он видит меня всю, насквозь. Большой палец ложится на мою нижнюю губу, слегка на нее нажимает. Я чувствую легкую боль. Наверное, там все же ранка от собственного укуса.

–Алёна, да?– спрашивает тихо,– это ведь вариант имени Елена?

Я молча киваю.

–Из- за Елены развязалась «Троянская война»… Оскорбленный муж решил вернуть ее себе, забрав из объятий похитившего ее любовника… А тебя, Алёна, захотят возвращать?

Я молчала. Он усмехнулся. Отошел и сел на стул напротив. Снова смотрит этим своим испепеляющим взглядом. Он как вампир, только пьет не кровь, а мою решительность… Вблизи он еще более молод, чем мне сначала показалось. Мне кажется, моложе меня.

– Больно?– спрашивает вдруг, кивая головой в сторону ранки на губе.

Я машинально прикладываю руку ко рту. Машу отрицательно…

Он снова усмехается.

–Ты красивая, Алёна. Я понимаю, почему ты с ним пять лет…-наклоняет голову и продолжает меня изучать. Как же некомфортно от этого взгляда. Пронзительного, мужского, но холодного. Эта ртуть в черной бездне его глаз никуда не делась. Не убежать от нее. Она токсична.

Мне отчаянно хотелось то ли смеяться, то ли кричать, потому что нет никакого «с ним»… Потому что я не нужна Али, я выкинута им. Никто никуда возвращать меня не захочет. Знали бы они… Но я молчу, потому что и сама не понимаю, что делать. Как поступить правильнее. Каждое мое слово- как прыжок в темноту. Не знаешь- там пропасть или твердыня…

–Красивые женщины должны радоваться жизни, Алёна. Наслаждаться ее благами и услаждать своих мужчин. Несправедливо, что ты здесь. Но мы ведь можем исправить эту ситуацию? Скажи мне, на что готов пойти твой любовник ради тебя?

–Вы говорите о справедливости? Поэтому эти девушки в плену? То, что их продают, как товар, тоже ведь несправедливо? Но это никого не смущает… Справедливости нет. Придумайте другой дискурс.

Мои слова царапали мне горло, но я все равно говорила. Потому, что не могла не сказать. Я не была святой, да и, как вы уже поняли, поборницей справедливости тоже не была, но вид тех самых поруганных, испуганных палестинок во мне что- то перевернул. Возможно, я где- то глубоко, внутри своей искусно запрятанной за камуфляжем цинизма души, проецировала их историю на себя. Когда- то я тоже была хорошей, чистой, неиспорченной. И явно не «справедливость» привела меня туда, где я была сейчас.

Мужчина чуть заметно поморщился.

– Какой же сильный у тебя заливной акцент… Тебе бы гораздо больше пошло говорить на ливанском диалекте арабского, а не на языке этих верблюжатников. Это сексуальнее… А еще тебе нужно думать о себе, Алёна, а не о других. Но ты так не умеешь, да? Знаешь, я уважаю русских женщин… честно. Не все из нас уважают. Многие считают вас доступными. Но я давно понял истину- ваша проблема в том, что в душе вы слишком добрые, мягкосердечные. Отсюда все ваши беды.

Я снова заставила себя поднять на него глаза. Чего же мне это стоило… Каждый наш зрительный контакт-настоящая пытка.

–Я не добрая и не мягкосердечная. Я плохая. Поверьте мне… Так что нет, это не про меня…

Он еще несколько минут прожигает меня глазами.

– Ильяс, зайди— приказывает мужчине чуть громче, так, что его слышат за дверью.

Потому что в ту же секунду в комнату входит тот самый чудак на букву «м», который гнал меня взашей в эту комнату.

–Тааль (араб.-подойди),– говорит он ему, не отрывая от меня взгляда.

Тот подходит к нему. Тигр тут же хватает его за руку, не разрывая нашего зрительного контакта. В следующую секунду я невольно вздрагиваю, потому что слышу ужасный, приглушенный хруст- это его палец хрустит. Сломанный палец. Мужик кричит и сгибается вдвое, при этом лицо моего «собеседника» совершенно непроницаемо, словно ничего не произошло. Я снова слышу хруст. Снова крик. Второй палец…

Не выдерживаю. Отворачиваюсь.

–Бикяффи (араб.-хватит),– шепчу тихо. Отчаянно.

Я понимаю, что он хочет, чтобы я это остановила. От моего слова сейчас все зависит.

–Рух (араб.-пошел вон), -выдает мужчина корчащемуся Ильясу.

Мы снова остаемся одни. Я глубоко дышу, чтобы не расклеиться и не зарыдать при нем. А так хочется… как давно не хотелось…

Снова встает и подходит ко мне. Снова трогает меня за лицо. Проводит костяшками по щеке и скуле.

–Я сделал ему больно, потому что он сделал больно тебе. Вот справедливость, Алёна. Радуйся, пока она действует в отношении тебя. Но все может измениться. Как только ты потеряешь свою ценность как заложница, дорогая Али Макдиси, никакой справедливости для тебя не будет. Ясно?

–Ясно.– тихо отвечаю я.

– Что Али Макдиси делает в Ливане?-тут же накидывается он на меня с вопросами,– Зачем он приезжал? У него есть какие-то дела с кем-то из наших политиков?

Вот здесь мне реально захотелось засмеяться. Серьезно? Али Макдиси- и политика?! О чем он? Он же пустой болван! Что он мог делать в Ливане? Тусоваться, конечно…

–У меня есть хорошая привычка, свойственная всем красивым женщинам, я не лезу в дела больших мужчин…-отвечаю я тихо на французском. Почему-то его слова про диалект меня задели и больше не хотелось говорить на арабском.

Снова эта жесткая улыбка, отливающая ртутным блеском в глазах. От которой паника и дрожь. Он ловит это мое состояние и буквально наслаждается им. В этом немом разговоре проходит не меньше нескольких минут.

–Вам всё это нравится?– словно не я сейчас говорю слабым, хриплым голосом. Глупая Алёна. Умная Алёна бы, конечно, промолчала, просто наматывая на ус все происходящее.

–Поясни вопрос,– приподнимает бровь.

–В Вас два метра роста, столько силы… А Вы… девушек продаете… Достойное занятие мужчины… Нравится?

Он снова садится напротив меня. Не смеется. Наверное, я задела его. И хорошо, хоть какое-то удовлетворение, пусть я потом об этом и пожалею…

–А тебе нравится продавать любовь?

–Я не продаю любовь…

–Да ладно?-усмехается.

Я поднимаю на него глаза. Преодолевая всю себя, самую свою суть, буквально ломая свой страх, смотрю открыто и с вызовом. Потому что если сейчас сдамся и прогнусь, то точно потеряю себя. А этого произойти не должно. Я выживу. Я выберусь. И покажу им всем средний палец с их погаными межарабскими разборками…

–Нельзя продать то, чего нет… Я не испытываю чувства любви. Никогда. Это мое правило.

–Не перевирай. Тебя имеют мужчины… Ты продажная.

Я усмехаюсь- сейчас сердце бьется так сильно, что я, как кажется, уже даже меньше его боюсь.

–Я могу продать свое время, свое внимание, свое тело, удовольствие… Если хотите, я продаю чувство счастья. Но никто и никогда не сможет купить мои мысли. Здесь,-трогаю свою голову,– нет места ни одному из тех, кто пытался когда-либо меня купить. И не будет… Так что нет. Главное во мне все же цены не имеет…

Он смеется в голос на мою эскападу. Подходит ко мне снова, проводит по волосам и немного их прихватывает у основания, оттягивая. Не очень сильно. Мне не больно.

–Плохая, говоришь?-говорит, улыбаясь плотоядно. -Он бы тебя не пожалел. Если бы я сказал ему подойти к тебе и поломать твои тонкие пальчики, он бы спокойно это сделал… Запомни, Алёна… Ты в безопасности, пока интересна как путь к Али… К его кошельку и к его делам. У тебя день, чтобы напрячь свою красивую головку и вспомнить, с кем он общался эти дни в Ливане. Лучше тебе быть полезной… Или принести прибыль в виде выкупа Удаву, чтобы он быстрее тебя отпустил. Потому что я не буду долго заинтересован в том, чтобы держать тебя под своей защитой. Дам «карт-бланш» (франц.-свобода действий) Удаву- а он уже решит, пустить тебя по кругу среди своих людей или продать на органы…

Снова отошел к окну, отвернувшись. Как показалось, полностью потеряв ко мне интерес.

Словно бы по мановению волшебной палочки в комнату снова зашли. На этот раз это был второй охранник.

–Если еще раз без приказа кто-то из вас начнет ее задирать или хоть пальцем прикоснется, я застрелю этого человека. Ясно?

Охранник кивнул. Мы вышли. Под прицелом я снова поплелась в зал с заложницами. Сердце в груди продолжало дико колотиться…

Глава 7

Глава 7

Меня вернули к заложникам, когда за окном уже занимался рассвет. Большинство девушек еще спали. Отдельные-сидели, прислонившись спиной к стене и смотрели в светлеющую пустоту. Кто-то лежал, свернувшись калачиком и тихо плакал. Когда тебе плохо и наступает ночь- тяжелее всего. Ты остаешься один на один со своими мыслями. Каждый сейчас доживал свой собственный ад. Скоро ночь закончится- и мы опять посмотрим в глаза друг другу. Найдем хлипкие мостики солидарности и будем строить нелепые иллюзии по поводу своего освобождения. А пока оставалось только считать минуты, когда солнечные лучи прыснут светом по грязным окнам этой покинутой учениками и Богом школы. Я тоже легла на пол лицом к стене, понимая, что мои иллюзии относительно освобождения, возможно, самые несбыточные из иллюзий всех собравшихся… Что я могла предложить взамен этим головорезам? Уж явно не то, что они от меня ждали… Али не придет за мной. Он не даст за меня ни гроша. Потому что для его текущего положения моя пропажа- лучший вариант. Пропавшая шлюха, слишком долго задержавшаяся при именитом отпрыске, бросив тень на всю благородную семейку. В таком свете меня видели там. Я была сама за себя. Только себе предоставлена.

–Эй,– услышала я рядом шепот Светы,– всё нормально?

–Нормально,– тихо ответила я, не поворачивая головы. Мне нечем сейчас было делиться с ней. Что я могла ей сказать?

–Они ничего с тобой не сделали? Это был Удав, да?-продолжала она, не теряя решительности раскрутить меня на разговор. А может быть, она попросту так бежала от своего ночного ада…

–Это был Даниэль.

–Даниэль?-удивилась она,– странно… Он не занимается пленниками. Он вообще бывает здесь нечасто, просто приезжает время от времени, чтобы Удав не считал себя пупом земли, напоминает, кто он такой. Его вообще не интересуют те, кто здесь содержится, будь то заложники или девочки на продажу. С чего ему встречаться с тобой? Что он хотел?

Я пожала плечами, так и не повернувшись к ней.

–Задавал наводящие вопросы про мою тургруппу,– наврала я тут же.

Светка вздохнула, явно разочаровавшись, не получив от меня никакой информации.

Я продолжала лежать и бессмысленно смотреть перед собой в стену. На душе была пустота и обреченность.

Наверное, прошло минут десять, может, пятнадцать. В комнату снова вломились без стука и утащили за собой двух девиц, явно выбрав их произвольно. После этого больше никто уже не спал. Девушки стали вставать. В конце зала был небольшой санузел. К нему тут же выстроилась очередь. Кто-то вытаскивал из карманов расчески и приводил себя в порядок, как может. Кто-то совершенно не думал о своем внешнем виде, продолжая пребывать в состоянии полнейшей прострации.

–Почему увели тех девушек?-спросила я, когда мы с девочками стояли в очереди в санузел.

–Еду готовить,– ответила Ирка. С утра ее лицо было опухшим и заплаканным. Ночь здесь, видимо, далась непросто не только мне,– так каждый день. Девочки чередуются. После завтрака двух еще заберут на уборку и обстирку. Они считают, что нечего нас кормить и содержать за просто так. Так что приходится отрабатывать.

На последних словах она стыдливо отвела глаза. Я сразу поняла, почему. Из нашего первого разговора с ними было понятно, «отрабатывать» приходилось не только стиркой и готовкой…

Когда тебе очень плохо и вокруг беспросветная тьма, наличие массы вокруг- спасение. А еще спасение- это рутина. Максимальное сосредоточение на чем-то физическом, желательно, тяжелом… Чтобы мозги переставали перетягивать на себя все внимание. Природа побеждает. Организм перестраивается, направляя всю энергию в другое русло… Поэтому когда меня после завтрака в числе нескольких других девочек позвали на уборку, я даже испытала некоторое облегчение. Устану сильно- вырублюсь. Нехорошие мысли отступят.

Нас распределили по участкам. Мне дали швабру и ведро с серой, пахнувшей плесенью тряпкой. Отвели в большую комнату, более похожую на неопрятный офис с переоборудованными в столы партами, на которых безалаберно валялись какие-то бумажки, счета и карты. Я опустила тряпку в холодную воду, скользнув взглядом по рукам с красным маникюром, который, видимо, доживал свои последние деньки, возможно, как и я. Прополоснула тряпку и отжала. Когда мои руки умело сжали ручку швабры, усмехнулась. Я не занималась такой уборкой лет десять, а то и больше. И все равно, навык не растрачен. Помню, как мама заставляла меня мыть полы, а потом всегда перемывала следом за мной сама. Я тогда не понимала и обижалась.

«-Зачем делать двойную работу? Либо я, либо ты…-спрашивала я.

–Ты плохо моешь, но учиться надо. Если после меня будешь мыть- не поймешь и не узнаешь, сколько бывает грязи. А вот мне после тебя- самое то. Взрослые на то и нужны, чтобы исправлять ошибки детей».

Прошли годы- и я поняла, что мамина истина была ложной. Подчас дети совершали такие ошибки, что родители их исправить были не в состоянии. Зато в одном мама была права- молодец, что упорно заставляла меня надраивать пол в квартире. Это, оказывается, как водить машину- умение длинною в жизнь…

Когда дверь в комнату, где я до этого была одна, хлопнула, невольно нервно дернулась. Спешно обернулась и увидела на пороге Удава, неприятное, склизкое ощущение страха снова сковало все нутро.

Я опять опустила глаза и начала старательно надраивать пол. Сердце колотилось где-то в районе груди. Он подошел не спеша. Обогнул меня и наступил на тряпку. На этот раз у него на ногах были какие-то уродливые, грязные, песочного цвета берцы.

-Как дела, шакраа (араб.– блондинка), освоилась?

Я молчала, потупив взгляд. Что говорить? Освоилась? Вжилась в роль жертвы или трупа?

–Зачем Даниэль вызывал тебя к себе?-перешел он сразу к сути, затем, видимо, и пожаловал.

Нажим на тряпку ослаб- и я смогла ее вытащить. Тут же с особой тщательностью снова начала надраивать пол. Психологическая защита. Усиленно занимать руки, чтобы вытеснить чувство страха. Так военные делают на поле боя.

Но у нас было не поле боя. Скорее, скотобойня… Возвращаемся к самому началу. Потому что Удав с силой схватил меня за волосы и прижал к стене. Его рука смягчила удар моего затылка о бетонную поверхность. Очевидно, навредить так, чтобы это было видно, он не хотел. Слова Тигра донесены были и до него. Да и вообще, я пока оставалась ценным заложником.

–Отвечай, шармута,– прошипел сквозь зубы, еще сильнее сжав волосы. На моих глазах выступили слезы. Нет-нет, не подумайте ничего. Это просто физиологическая реакция. Когда натягивают скальп, слезные железы начинают работать активнее.

–Понравилась, наверное…-отвечаю, пытаясь улыбнуться. Он не просто так здесь. Между ним и Даниэлем пропасть гораздо большая, чем может показаться. Возможно, там, на дне этой пропасти, и есть мое спасение…

–Таким, как Ламун, не нравятся шлюхи, шакраа… Не пытайся меня обмануть…

–Такие, как Ламун- тщеславны. А что может быть более льстящим тщеславию, как не интерес к женщине Али Макдиси? Вы ведь все так внимательно вглядываетесь в мои глаза, чтобы понять- что он во мне нашел…

Я шла ва-банк. Глупо шла, наверное, самонадеянно. Но у меня не было совершенно никаких козырей на руках. Только те, что дали они мне сами, подсказали. Единственный козырь- Али и все, что с ним связано. Вот только по факту не было никакого козыря. Я блефовала. Хоть за это спасибо Али. Он так отчаянно любил покер и так плохо в него играл, что я смогла хоть чему-то научиться, глядя на его проигрыши.

Эли усмехнулся. Немного ослабил хватку.

–Наглая сука…-выплюнул мне в лицо. Знай, что если твой хваленый Али не вывалит за тебя пятьдесят миллионов долларов, ты пожалеешь, что родилась на свет… Думаешь, Ламун тебя защитит? Тигру плевать на тебя, идиотка. Ему просто нужны эти бабки, а еще нужно получить компромат на Макдиси. Хорошая тема для СМИ – «брат наследника Дубая разбазаривает бюджет на выкуп своей шлюхи из плена»… то, что нужно, чтобы маятник лояльности кланов в Эмиратах качнулся еще дальше от семейки твоего любовника. Так что не питай иллюзий, кахба (араб.– проститутка). Три шкуры с тебя сниму… Сначала сам, потом отдам своим мужикам, а потом-усмехнулся плотоядно… Вот тебе и узнаем, за что он тебя держал столько лет при себе… Всё просто.

В горле пересохло от страха Я верила его словам. Этот мерзавец не врал.

Он ушел так же, как пришел. Быстро и бесшумно. Дверь за ним захлопнулась, а я скатилась по стене вниз, глотая воздух ртом, как рыба. Отчаяние и паника впервые за все это время захватили все мое сознание, все мое нутро, всю мою суть. Я обречена. Меня никто не спасет. Я никому не нужна. Бедная моя мамочка. Прости меня, за то, что родила такую плохую, непутевую дочь, которая вместо того, чтобы сейчас жарить оладьи и кормить детей, оттирала грязь с пола в захваченной отморозками, торгующими людьми, школе. Отмывала грязь с пола, а с души своей отмыть не могла…

Глава 8

Глава 8

Несмотря на то, что Даниэль при той нашей странной ночной встрече в комнате сказал, что будет ожидать от меня ответа спустя сутки, больше я его за все эти дни не видела. По косвенным признакам поняла, что в школе его не было. Девочки ведь не зря говорили, что он сюда приезжает нечасто.

Между тем, время шло. Я пребывала в полной безвестности о своей судьбе. Не знала, как они вышли на связь с Али и вышли ли вообще. В тот день, сразу после того, как Удав покинул комнату, следом за ним появились двое охранников, которых я раньше не видела. Без лишних объяснений они приказали мне встать к стене, дали в руки свежий номер ливанской газеты, чтобы было видно сегодняшнее число, сделали несколько фотографий. Могу представить, как паршиво выглядело на снимках мое лицо. А может и хорошо, что паршиво- фотографии, очевидно, делались для того, чтобы предъявить их как свидетельство того, что я у них и все еще жива. Вдруг у Али проснется жалость. Хотя какая жалость. Господи, пятьдесят миллионов долларов. Невозможная цифра. Астрономическая даже для нефтедолларовых небожителей с Арабского Залива. Особенно за эскортницу.

Прошло уже шесть дней с того момента, как я оказалась здесь. Страшно было признать, но иногда мне казалось, что другой, нормальной жизни вовсе и не было. Что все мое существование- это облупленные стены актового зала с затхлым, спертым воздухом от переизбытка находящегося там скопления женщин. Что сработанные, обветренные руки от уборки или готовки в больших объемах- а мы делали еду не только на себя, но и на охранников- это моя реальность. И в то же время, труд стал моим спасением. Оказалось, что помогать по хозяйству можно вызываться самостоятельно. Заниматься всеми этими делами особенно не любили палестинки, предпочитавшие оставаться скопом в зале, причитать, плакать и молиться Аллаху. И я пользовалась этой возможностью и едва ли не каждый день за эту неделю занимала себя какими-то делами вместо кого-то из них, вызываясь добровольцем. Иногда со мной вместе просился на работу кто-то из европейских заложников. Нет, в них никогда нельзя было найти сердечных собеседников. Они все так же сторонились общения, замыкаясь в себе, но это было мне даже на руку. Я сама не жаждала сейчас общения, поэтому тоже искала все возможные способы спрятаться от моих товарок-славянок с их бесконечной болтовней и расспросами.

Шел седьмой день моего пребывания здесь. Несмотря на то, что накануне я в буквальном смысле «ушатала» себя работой, поспать так и не получилось. Сегодня истекал срок ультиматума по мне. Ультиматума, изначально обреченного на провал. Сегодня все решится… Сегодня я официально потеряю свой мнимый иммунитет в глазах Удава и его отморозков, потому что Али, конечно же, не заплатит за меня ни копейки… Страшно? Да… Но страх какой-то странный, притупленный. Зудящий хронической болью где-то в печенках. Была ли во мне надежда? Обидно, но да. Я как дура на что-то надеялась… На удачу, везение… На себя… Последнее, конечно, было самым верным.

Сегодня я готовила завтрак. Когда на кухню поспешно зашел один из охранников и без объяснения причин быстро выпроводил меня наружу, под ложечкой засосало. Что это означало? Господи, может и правда за мной пришли, чтобы освободить? Может Али реально…

По мере того, как мы приближались к актовому залу, весь мой оптимизм таял на глазах. Ничего не будет. Меня пустят в расход. Как на скотобойне…

Зашла внутрь и встретила взбудораженных девчонок-подружек. По нездоровому огоньку в их глазах с примесью страха и надежды я поняла, что-то зреет. Что-то происходит.

– Каждую неделю Удав устраивает вечеринку. Если помнишь, когда ты только приехала, они увели на нее часть палестинок. Сегодня наша очередь. Он захотел, чтобы это была «славянская вечеринка». Тебе тоже приказано там быть.

Мое сердце ушло в пятки. Не потому, что я боялась неизвестности. Потому, что я как раз знала, что за этой неизвестностью стоит… Это мое знание пустило по венам волну тухлой, ядовитой субстанции. Я слишком хорошо была знакома с пороком арабских мужчин. Это трясина. Из нее не выбраться, если ты трепыхаешься и сопротивляешься. Это только сильнее их распаляет, заставляя тебя захлебываться в беспомощности.

–Нас будут там продавать?-сорвалось с моих губ тихо.

–Это едва ли,– хмыкнула Ирка горько,– продают в основном девственниц. А то, что мы из кабаре, знают все… Нет, пойдем развлекать этих ублюдков бесплатно. Танцевать заставят. Всегда заставляют. Наши красиво танцуют, они знают об этом.

К горлу подступила тошнота, но я начала глубоко дышать и пытаться найти точку опоры. Я смогу. Я выдержу. Судьба захотела похоронить меня в этом логове, дав прочувствовать сполна собственное бесчестие, но я ее переиграю. Я выплыву на своем бесчестии. Или я буду не той, кого все эти тридцать лет видела в зеркале- неважно, в короне из бисера, которую сплела сама, или из бриллиантов, которые мне дарили мои всесильные любовники, терявшие от меня голову.

***

–Кто там будет,– сказала я, с трудом скрывая свое волнение и поправляя платье в блестках, на которое девчонки теперь смотрели с нескрываемой завистью, озадаченностью и удивлением. Мне дали мой чемодан. Сказали, могу выбрать оттуда одежду для вечера- либо они принесут свою и заставят ее одеть. То, что они приносили, я уже видела на палестинских беженках. Спасибо, не надо. Если в таком платье предстать на Божьем суде, тебя гарантированно попрут ото всюду. В раю скажут, что ты дешевая проститутка. В аду- что катастрофически безвкусна… И вот даже не знаю, какой из грехов страшнее. Открыла чемодан и в душе всё аж перевернулось. Я трогала свои вещи- и не верила, что это всё мое, что это все было со мной. Тонкое кружево нижнего белья из Агента Провокатора, пеньюары из нежного шелка, брендовые вещи, на некоторых из которых еще были этикетки- результат моего наезда на один из шоппинг-центров.

На самом верху чемодана небрежно брошенный мною белый халат- платье, в котором я была в день отъезда. Прислоняю его к лицу. Вдыхаю запах своих духов и парфюма отеля, впитавшегося с ткань- я его хорошо знаю- так пахнут многие отели в арабском мире… Смесь мускуса, уда и пачули. Дежа вю… Такое сильное, что глаза щиплет. Как отчетливо я сейчас почувствовала эту разницу- между той мною и той, что сидела сейчас здесь, на полу… Моя прошлая жизнь… Пустая, зато облаченная в золото гламура…

А вот и коронное платье для клуба- миниюбка, пикантный вырез на груди почти до пупка, всё в блестках. Мечта любого араба и любой кабарешницы. Удивительное совпадение вкусов и эстетики этих двух противоположных полюсов. Даже забавно- хоть в чем-то они смотрят на мир под одним углом.

–Удав зовет своих дружков. Из равных. Себе подобных.

–Ламуна не будет?– зачем-то спросила я… Наивная. Что даст мне его присутствие? Почему я решила, что он не позволит псам Эли меня унизить и поиметь?

Светка язвительно хмыкнула.

–Конечно, нет. Ламун специализируется на моделях и певичках. Зачем ему девки на продажу, когда любая ливанка с ним и так пойдет. Он же здесь как звезда. Был бы интернет, показала бы тебе фотки… А это,– презрительно махнула она головой,– Это не для элиты тусовка. Грязная, пошлая оргия, Алёна… даже представить себе не можешь, в каких свиней они превращаются, когда напиваются в хлам. Хотя… Судя по твоим припрятанным в чемодане нарядам, может и можешь представить…

–Я взяла это платье в багаж, чтобы пойти в клуб, что такого?-сказала я невозмутимо, поправляя бретельки и отбривая полуагрессивный заход.

–Ну да, ну да…-снова в спину язвительно-скептический комментарий.

Всем трем девушкам пришлось воспользоваться «щедростью» хозяев и взять выделенные им из запасов платья… Ужасные, конечно. Два из них я узнала по прошлой неделе. Правда на наших девочках смотрелись они многим лучше, чем на палестинках. Фигуры у славянских баб, конечно, отменные в любом возрасте. Мозгов бы только было побольше. Нынешняя ее реакция-наглядный тому пример…

Женская ревность и зависть… Самые деструктивные чувства… Девочки выходили на поле своего боя. И мне незримо казалось, что они не рады моему присутствию… Конкуренция? Хотелось сначала поперхнуться, а потом истерично смеяться от того, как примитивно работал их мозг… Мозг шлюхи… Вот оно и отличие, о котором так любила говорить Людмила. «Не принимайте оскорбления в том, что вы шлюхи на свой счет. До определенного времени не принимайте…

Когда в вашей голове появится понимание, что продать и купить можно все, тогда вы и станете шлюхами. А до этого- вы просто свободные женщины, делающие свой выбор по жизни…»

Глава 9

За нами пришли в районе одиннадцати вечера. Повели по знакомому коридору, только на этот раз в другую сторону. Впереди, судя по всему, был такой же актовый зал, в каком находились и мы. Только если из нашего можно было услышать женский плач и причитания, здесь, с отдаления, слышалась музыка и тянуло запахом алкоголя и еды.

Мои «подружки» зашли первыми. Когда я ступила на порог, путь рукой мне преградил Удав. Наши взгляды пересеклись. Его безжизненные глаза смотрели на меня теперь с триумфом, в котором отчетливо читалась похоть и даже садизм.

–Ну что, шакраа, брошена и покинута? Никто за тобой не пришел…– издевательство в его тональности было в буквальном смысле приторным, перезрелым настолько, что хотелось плюнуть в ответ.

Но я терпела и молчала, с той лишь разницей, что теперь заставила себя в открытую смотреть ему в глаза, не бояться и не ретироваться перед его пустым, холодящим кровь в жилах взглядом. Это было непросто, даже жутко, но я пересиливала себя. Наверное, это тоже что-то из нашей психологии. Страх во многом- это наша естественная защита. А что делать, когда защищаться нечем? Мне сейчас некуда было отступать, нечем прикрываться. У меня не было защиты- ни реальной, ни мифической. Нет защиты- нет страха.

Он, казалось, почувствовал перемену во мне. Приблизился совсем близко, плотоядно осмотрел меня с ног до головы.

– Я же обещал тебе, что пущу по кругу…-усмехнулся,– вот и пришло время исполнять обещание…

Я презрительно скривила губы- и ему это явно не понравилось. Этот мужчина не принимал вызов от женщины в какой-либо форме.

Схватил за волосы у корней, больно, дернул на себя, заставив опять поднять на него глаза.

–Не волнуйся, я буду первым…

Его гадкий смех у меня за спиной все еще звенел в ушах, когда мы вошли внутрь. Большое помещение с приглушенным светом, на заднем плане музыка. Столы с изысканными закусками, дым от сигар, дорогой алкоголь… Словно бы я перешагнула не порог комнаты, а какой-то временной и пространственный портал. Почувствовала на себе сразу несколько пар похотливых глаз. В комнате было не более четырех-пяти мужчин. Они вальяжно лежали на диванах- кушетках, что называется, «культурно отдыхая». Ира и Света уже разносили подносы с напитками и едой. Катя уже сидела на руках у какого-то урода, гладившего ее по оголенной спине. Она из нас была самая молоденькая и миловидная. Бедная. Значит, достанется ей немало. Впрочем, это ее проблемы. Здесь и сейчас каждая из нас сама за себя. Не верь. Не бойся. Не проси…

–Познакомьтесь, господа, у нас сегодня крупный улов. Эта красавица- шлюха Али Макдиси, родного брата правителя Дубая,– торжественно произнес Удав, желая, видимо, максимально меня унизить.

В комнате раздался гогот. Оглушающий, заставляющий в голове лопаться микрососуды от презрения и отвращения. Светка, понимавшая немного по-арабски, бросила на меня острый, злобный взгляд, в котором одновременно читался укор, озарение и, опять же, черная зависть. Оставалось только добавить «так вот ты кто»…

–Что она умеет?-послышался хрипловатый голос одного из мужиков.

Удав усмехнулся.

– Думаю, многое… Сегодня проверим.

Он схватил меня за талию, в буквальном смысле швырнул на одну из кушеток, а сам уселся рядом, закинув на мое бедро свою руку. Гадко, противно…

Но самым противным было не это. То, как вели себя девушки, вот что заставляло меня в буквальном смысле подавлять спазмы рвотного рефлекса. Они лебезили, заискивали, наигранно хихикали и пресмыкались перед этими сволочами, с лихвой наслаждающимися их зависимостью и беспомощностью. Если бы мне не было так противно сейчас, да и будь я меньшим реалистом, а скорее философом, я бы точно сказала, что все происходящее сейчас перед моими глазами- возмездие, кара мне, показательная порка от того, кто сидел там, на небесах, и засчитывал наши грехи. Сколько раз в своей жизни я была на мероприятиях, где девушкам приходилось вести себя так же? Да и я сама? Насколько ничтожно сама не раз выглядела, участвуя в развлечениях своих богатых покровителей? На сколько всего закрывала глаза, не думая о моральных аспектах происходившего…

Они пили и пили, распаляя себя все больше. Не прошло и двадцати минут, как Катя перекочевала на руки к следующему уроду. Я вжималась, как могла, в диван, настраивая себя на то, что мне нужно преодолеть чувство брезгливости и ненависти к уроду рядом со мной и попытаться сделать так, чтобы мое «общение» сегодня ограничилось хотя бы только им. Меньшее из всех зол. Удав все так же тискал мои бедра, отвешивая то и дело сальные шуточки.

Вопрос был не в том, что я была ханжой или резко вдруг задумалась о морализме. Я просто пыталась выстроить наиболее беспроигрышную линию для себя. Я ведь умнее и на порядок круче этих несчастных кабарешниц. Для меня есть явно другой выход… Важно только найти ключ к этому самому выходу.

– Йа сабайя (араб.– девчонки), хочется чего-то сладкого,– сказал один из мужиков. Самый тучный из всех присутствовавших. Сидевшая с ним на кушетке Ирка хихикнула.

–У нас среди девочек и мальчиков есть забавная игра,– начала она тараторить на английском с сильным акцентом,– называется «бутылочка». Парни и девушки садятся в круг, ставят перед собой пустую бутылку, крутят ее по очереди. На кого горлышко покажет, того крутящий и целует…

Мужчины одобрительно гаркнули.

–Только поцелуи здесь ваши никому не нужны…– вмешался Удав с похотливой усмешкой.

–Мне нравится игра, Эли,– ответил примиряюще задававший вопрос мужик,– очень нравится. Только мы ее слегка изменим… Крутить бутылку будут только мужчины- и они сами будут решать, что просить у той, на кого покажет горлышко.

Я на секунду зажмурила глаза, проглатывая очередную поданную холодной порцию унижения. Вот и началась «кульминация» вечера. То, для чего эти позвали нас сюда.

Удав заставил меня встать с кушетки, шлепнув по заднице. Мы тоже подошли к толпе рассевшихся по кругу. Толстый взял бутылку виски, выпил прям из горла последние капли и положил перед нами, тут же начав ее крутить.