Возвращение к себе бесплатное чтение

Евгения Фабр
Возвращение к себе

Глава 1

В ожидании мужа Соня сидела на скамейке перед корпусом санатория, куда приехала восемь дней назад. Она сидела, запрокинув голову и крепко зажмурив глаза не от слепящего одесского солнца, а от режущей боли, разрывающей её внутренности. Эту дикую боль она испытывала с тех пор, как в восемнадцать лет потеряла ребёнка. Соня давно сроднилась с этим вечным ощущением, тем более что оно будило в ней не страх и раздражение, а наоборот, возвращало в дни юности, звенящие бесконечной радостью жизни. Рядом сидела Вера, её бывшая одноклассница и верная подруга, ныне живущая в Москве. После школы Верка сразу рванула в столицу. Там поступила на биологический факультет МГУ на отделение орнитологии, потом подцепила какого-то парнокопытного «барана», в смысле симпатичного молодого аспиранта с кафедры парнокопытных, родившегося под знаком Овна, и создала прекрасную семью с двумя очаровательными девчушками.

Вскоре, после окончания аспирантуры, мужа сначала призвали на сборы в армию, а потом предложили присвоить звание и послужить в Казахстане в районе Байконура – изучать «пути миграции степных парнокопытных животных с целью сохранения их численности в ареале обитания космодрома Байконур». Правда, истинная задача учёного была несколько иная, но об этом Антон никогда не распространялся. Командировка растянулась на годы.

Вера, после окончания Университета, осталась работать на своей кафедре и занималась разработкой устройств, отпугивающих ворон и голубей, гадящих на благородные сооружения Московского Кремля. Оказавшись в разных городах, подруги продолжали поддерживать отношения. Писали друг другу часто, в посланиях были откровенны. Вот и теперь заранее договорились вместе поехать отдохнуть и подлечиться в санаторий под Одессой. Вера, забросив девочек родителям в Черновцы, приехала в Куяльник на неделю раньше.

Стараясь развеселись Соню и развеять её грустные мысли, она, захлёбываясь от смеха, рассказывала в лицах, как в первый день посещения медицинского кабинета престарелый доктор долго лапал её за все части тела, делая вид, что проводит тщательный осмотр новой пациентки. Заметив, что эта история не заинтересовала Соню, Вера в который раз начала рассказ о том, как ещё до приезда Сони облазила всё побережье Куяльницкого лимана, славящегося своими лечебными грязями; как её отдых начался с приключений, а точнее, мелких неприятностей.

Неприятности, действительно, были мелкими, но довольно чувствительными: смешно сказать – в первую же ночь Веру заели комары. Комары были размером с комнатную муху. Возможно, Вера и преувеличила, но от этого было не легче. Её соседка по комнате уехала накануне днём и не успела предупредить, что нельзя открывать ночью форточку, потому что именно ночью у комаров начиналась активная жизнь. Всю ночь Вера прыгала по кровати, пытаясь полотенцем достать мерзких насекомых, спокойно расположившихся на потолке. Но как только она гасила свет и, в надежде уснуть, вытягивалась на кровати замотавшись с головой в простыню, вся стая срывалась с потолка и набрасывалась на беззащитную жертву. Уму непостижимо, как эти наглые твари проникали под простыню и, мерзко дзинькая, начинали ёрзать по влажному обнажённому телу. В ярости Вера вскакивала и, схватив полотенце, вновь и вновь начинала остервенело махать им над головой.

Вера уже пожалела, что согласилась поехать именно в этот санаторий, тем более что в Москве проходили Олимпийские игры 1980 года. Правда, уезжала она именно в это время совершенно сознательно, потому что: во-первых, устала от работы с капризными представителями кремлёвской администрации; во-вторых, опасалась московской сутолоки, связанной с Олимпиадой и, в-третьих, была совершенно равнодушна к спорту. Но если бы она знала, что комариный сезон в Куяльнике совпадёт с Олимпийскими играми в Москве, то вероятнее всего выбрала бы Олимпийские игры.

Наконец, под утро кровососущие изверги убрались обратно в форточку по своим комариным делам, и Вера задремала.

Свой первый день в санатории Вера провела в хлопотах за оформлением медицинских бумажек. В надежде немного поспать после обеда, она забежала в свою комнату и увидела новую соседку. Та только успела распаковать чемодан. Вера, перемолвившись с ней несколькими словами, плюхнулась на кровать и проспала до самого ужина. После ужина, не заходя к себе, отправилась с новыми знакомыми в кино, а вернувшись, увидела «страшную» картину: не только форточка, которую она накануне плотно закрыла, но и балконная дверь были открыты настежь. Новая знакомая накрывшись полотенцем и поджав по-турецки ноги сидела на кровати и остервенело махала руками, отгоняя серую тучу озверевших насекомых. Вера с тоской поняла, что и эту ночь спать не придётся.

Утром подруги по несчастью держали совет. Забросив процедуры, они поехали в город на знаменитый Одесский Привоз поискать что-нибудь от комаров. Марли в аптеках, конечно, не было. Прикупив кнопки и пузырёк с какой-то вонючей жидкостью, по заверению продавщицы, убивающей комаров наповал одним своим запахом, вернулись в санаторий. Накануне в длинном узком коридоре своего этажа Вера обнаружила пожарный шкаф, стеклянная дверца которого изнутри была затянута куском белоснежной марли. Её экспроприацию решили оставить на время послеобеденного «тихого часа», когда в коридоре меньше всего народа. Соблюдая необходимые меры предосторожности – один на стрёме, другой работает – сняли марлю и натянули её на форточный проём в своей комнате. Первую ночь Вера спала спокойно.

Старинная грязелечебница на берегу Куяльницкого лимана была построена около двухсот лет назад. Кроме необыкновенной красоты самого здания, окруженного старинным парком, сероводородной грязи и рапы – супер солёной воды из лимана – ничего примечательного вокруг не было. На сколько хватало глаз, расстилалась ковыльная степь с невысокими песчаными холмами, покрытыми чахлыми пучками выгоревшей травы, среди которой выделялись ярко-зелёные нити каких-то растений с округлыми листьями и крупными душистыми цветками. Изредка на горизонте вдруг поднимался и долго катился по степи клуб серо-жёлтой пыли – это одинокая машина мчалась по извилистой грунтовой дороге в каком-то лишь ей известном направлении.

Посреди степи на берегу комариного лимана стояли многоэтажные корпуса санатория, так называемые «тысячники» по числу «койкомест» для отдыхающих. Обычно после утренних процедур Вера ходила на санаторный пляж пока однажды бродя вдоль берега лимана, не набрела на крошечный пятачок, затерявшийся среди песчаных дюн. В первый момент она испугалась, и было от чего – прямо на песке у самой воды лежали огромные коричневые моржи. Ошибиться было немудрено – на разноцветных подстилках расположились совершенно голые загорелые женщины, размером и цветом кожи напоминавшие огромных экзотических животных. Некоторые стояли лицом к солнцу, раскинув в стороны руки. Их тела, покрытые сухой серой коркой, были похожи на чугунные изваяния. Вера вдруг вспомнила, что ей кто-то рассказывал о «диком голом» пляже, куда съезжаются женщины со всей Одессы.

«Моржихи», увидев замешательство Веры, доброжелательно пригласили занять место среди них. Зерно упало на благодатную почву. Не колеблясь, Вера скинула сарафан и тут же затерялась среди больших обнажённых тел. Устроившись в центре лежбища на своём полотенце, она тут же получила первые ценные рекомендации от завсегдатаев. Следуя их инструкциям, Вера намотала на руку отдельные предметы купальника, вошла в воду и, раскинув руки, легла на спину.

Такого блаженства она не испытывала никогда в жизни. Тёплая зеленоватая вода не просто держала невесомое тело на поверхности, а буквально выталкивала его наружу. Солнце припекало сверху, а снизу нежная прохлада снимала жар. Перевернувшись лицом вниз, почти не прилагая усилий, Вера поплыла. В какой-то момент она почувствовала себя дельфином – ловким сильным животным в своей родной стихии. Недаром Вера родилась под знаком Водолея. Выйдя из воды, она упала на расстеленное полотенце и почувствовала себя совершенно счастливой. Выступившая соль неприятно стягивала кожу, отчего саднило всё тело, но ей не хотелось даже шевелиться, чтобы смахнуть крупинки белого налёта. Вера долго лежала с закрытыми глазами, сжимая в кулаке купальник, пока не услышала:

– Девка, ты перевернись, а то сгоришь.

Вера открыла глаза. Рядом лежало тело. Вера исподтишка рассматривала сморщенную коричневую кожу, похожую на кожу африканского бегемота. Слоновьи ляжки и огромная грудь, напоминавшая коровье вымя, не могли ни у кого вызвать эротических желаний. Её необъятные, почти чёрные ягодицы были похожи на зад самки бегемота. Из объёмной камышовой сумки женщина достала батон белого хлеба и разрезала его вдоль. На одну половинку она рядком уложила солидные ломти сала, а на другую – кружки свежего огурца и помидора. Сложив обе половинки, женщина открыла рот и с хрустом откусила от этого гигантского бутерброда здоровый кусок. Восхищённая Вера не могла оторвать глаз от этой картины.

– А ты шо не ешь? Вон, какая худая. Так и не родишь.

Вера действительно была раза в четыре тоньше соседки, но чтобы её не разочаровывать, не сказала, что у неё уже есть двое детей. Пока она раздумывала, что ответить радушной толстухе, её внимание привлёк мужичонка в чёрных «семейных» трусах. Мужичонка спокойно устроившись среди «бегемотих», сосредоточенно ковырялся в грязной, видавшей виды, тряпичной сумке.

– А это кто? Что он тут делает? – лениво щурясь на солнце, спросила Вера.

– А-а-а, это Петюня, – охотно сообщила толстуха. – Ты его не боись. Он не тронет. Он так – кому водички принести, кому спинку почесать. Безобидный он.

Женщина повернулась на другой бок и подняла над головой пустую бутылку. Петюня подскочил сразу. Вера накинула на себя сарафан.

– Та не боись, – повторила соседка. – Ты такая тонкая, что тебя здесь и не видно. Вот комсомольцев бойсь, холера им в бок. Как затеют облаву, так одна морока с ними. По выходным наезжают.

После этих слов толстуха накрыла голову газетой и тихо засопела. Вера приняла информацию к сведению. Пора было идти на обед и она, перешагивая через неподвижно лежащие тела, направилась к лечебнице.

* * *

В одну из суббот к «дикому» пляжу подкатил жёлтый автобус. «Бегемотихи», кутаясь в простыни и большие махровые полотенца, нехотя зашевелились. По случаю субботы процедур в лечебнице не было, и Вера с самого утра загорала на «голом» пляже. Её тело покрылось ровным красивым загаром без белых полос и треугольников, которые так уродуют тело. Жёлтый автобус Вера увидела издалека. Она бултыхалась у берега в упругой воде и рассматривала прозрачных комариных личинок в зарослях ажурных водорослей. Поспешно натянув купальник, Вера не спеша вышла на берег. Она могла бы и не выходить, но было очень интересно посмотреть на развитие событий.

Из автобуса высыпали комсомольцы. В тёмных костюмах при галстуках, они казались инородными телами на этом солнечном празднике жизни. Вере стало их жалко. «Такой прекрасный день, такое солнце. Живи и радуйся, – подумала она. – Зачем портить жизнь этим безобидным огромным женщинам. Ведь они просто не могли нанести никакого вреда моральному облику строителя коммунизма (разве что только эстетически), в силу своего внешнего вида и возраста».

События развивались не стремительно, но активно. Уже кого-то, закутанного в простыню, вместе с пляжным скарбом заводили в автобус. Остальные женщины, слегка прикрыв мощные телеса, без суеты, отпуская ехидные замечания, собирали в кучки, разбросанные на песке вещи. Одни лишь «чугунные изваяния» не проявляли ни малейшей тревоги. Они продолжали неподвижно стоять у самой кромки воды, широко раскинув руки навстречу заходящему солнцу. Вид у них был устрашающий: на лице, измазанном серо-голубой грязью, негодующе сверкали глаза, а всё тело было покрыто растрескавшейся засохшей коркой, под которой не было видно тела. Попытка комсомольца усовестить одно из аморальных «изваяний» кончилась для него плачевно – комок липкой грязи со свистом отлетел от мощной руки «изваяния» и намертво приклеился к выходному костюму борца за нравственность.

Наконец, один из комсомольцев подошёл к Вере. Вера стояла на своём полотенце, уперев руки в бока, и наблюдала за происходящим.

– Вот вы, девушка, что здесь делаете? – спросил он строгим голосом.

– Отдыхаю, – с вызовом ответила Вера.

– Как вам не стыдно! – укоризненно продолжал комсомолец.

– А почему мне должно быть стыдно? – возмутилась Вера. – Порядок я не нарушаю, матом не ругаюсь и совершенно трезвая.

– Вы что, не понимаете, о чём я говорю?

– Нет, не понимаю.

– Кругом же голые женщины!

– Вот именно. А вы здесь ходите, смущаете их. Это неприлично!

– Неприлично быть голым в общественном месте, – возмущался молодой человек.

– Но я же не голая, и место это не общественное, – парировала Вера, оглядывая пустые окрестности, – а они больные и здесь лечатся.

– А вот вы, такая молодая, тоже больная? – горячился комсомолец.

– Конечно. А что же я тогда делаю в этом санатории?

– И чем же вы больны? – настаивал активист.

Тут Верой овладело веселье. Она подошла совсем близко к симпатичному комсомольцу и, почти касаясь его грудью, постучала кулаком в вырез купальника и произнесла хриплым голосом:

– А может я внутри вся больная.

Парень испуганно отшатнулся и поспешно переключил своё внимание на лежащую «бегемотиху».

– А вы вставайте и идите в автобус.

«Бегемотиха», не шелохнувшись, хмыкнула и произнесла:

– А ты подыми меня.

На этом акция борьбы за нравственность была закончена. Парень махнул рукой и, утопая в зыбком песке начищенными до блеска ботинками, направился к автобусу. Вскоре автобус пылил по степной дороге, увозя комсомольцев и севших в него женщин. Основная масса так и осталась на берегу. Тут же появился Петюня, и всё опять пошло своим чередом.

Вера сладко растянулась на своём полотенце. Уходить не хотелось, до ужина ещё было время.

– А почему кроме тех женщин они больше никого не забрали? – спросила она знакомую «бегемотиху».

– Так им на автобусе по пути. Они домой поехали.

Вера весело расхохоталась.

* * *

Эту историю Вера рассказывала Соне уже дважды, каждый раз приукрашивая события, чем вызывала смех Сони, но сейчас это не помогало, и Вера сочувственно вглядывалась в бледное лицо подруги, не зная, чем ещё можно облегчить её страдания.

Но Соня не страдала. Она даже не слышала, о чём говорила Вера. В мыслях она была где-то далеко-далеко, почти на краю Земли. Соня грезила наяву и вовсе не хотела возвращаться в близкую реальность.

Наконец, подошла машина. Веня суетливо совал вещи в уже забитый багажник, с тревогой поглядывая на Соню. Он сам уговорил жену поехать в санаторий, славившийся своими лечебными грязями.

– Поедешь с Веркой, а я вас потом заберу. Может, и в Москву к ним смотаемся, – планировал Веня.

Но, видимо, процедуры спровоцировали обострение, и оставаться здесь дальше было бессмысленно. Прощай, Чёрное море, прощай, гостеприимная колоритная Одесса. Путь лежал на Западную Украину в старинный румынский город Черновцы, который по каким-то неведомым историческим законам некогда отошёл к Советской Украине. Веня, как только узнал, что Соне стало хуже, бросив всё, примчался в Одессу. Обежав весь санаторий, он нашёл знакомых, собиравшихся возвращаться в Черновцы, и быстро договорился, чтобы их с Соней прихватили с собой.

Усадив Соню в машину, длинный худой Веня забился в угол, освободив как можно больше места жене. Соня на прощание помахала рукой Вере и откинулась на спинку сиденья. Устроив её поудобнее, Веня приготовил бутылку с водой и успокоился. Соня, прислушиваясь к то утихающей, то опять вспыхивающей боли, погрузилась в привычные воспоминания. Она хорошо помнила тот день, когда осенью 1962 года она – десятилетняя девочка и осознала, что папа ушёл от них, оставив её, старшего брата Лёшку и маму с полугодовалой Иркой на руках одних. После такого предательства мама не захотела жить с ним даже в одном городе. Правда, это был не город, а маленький Военный Городок на Урале, где-то в районе Свердловска, где все друг друга знали. Муж служил командиром части и его уход из семьи был событием районного масштаба. Мать не хотела, чтобы ей перемывал кости весь Городок, и тогда отец просто посадил их в поезд и ушёл насовсем.

Без денег, без жилья они оказались в родных Черновцах. Потихонечку всё «устаканилось». Разрешилась и жилищная проблема – со временем они поселились в небольшой однокомнатной квартирке на втором этаже дома характерной южной постройки – с круглым двором посередине и внутренней балюстрадой вдоль второго этажа, с которой и был вход в квартиру. Спустя два года отец вдруг приехал к семье, на коленях просил прощения, целуя руки брошенной жены, каялся и клялся в любви, но она не простила его и отослала обратно. Больше отец никогда не приезжал и прощения не просил. Изредка он писал письма и присылал деньги, в которых семья очень нуждалась. На всю жизнь Соне врезалась в память картина: мама сидит перед кухонным столом и из потёртого кошелька вынимает мелочь – двух и трёх копеечные монетки. Слёзы капают из её глаз прямо на разложенные медяки:

– На батон хватит, а на килограмм пшена – нет, – шепчет она себе под нос, безнадёжно качая головой. – Придётся взять полкило.

Мать все деньги тратила на детей. Сама ходила в старых стоптанных туфлях и пальто, которое подарил ей муж ещё в год рождения Сони. И если бы не тётя Мирра, у которой мама часто одалживалась «до получки», семье пришлось бы совсем туго.

Вообще-то, Соня по паспорту была Роза – Розалия. Так захотел отец. Но Розой её никогда не называли, а звали по имени матери – Соня. Получилось это само – собой: «Вон Сонина девчонка пошла», – говорили соседи, или – «Сонину-то не видела?» В конце концов, все словесные дополнения исчезли, и осталась только имя – Соня. Соня не огорчилась. Возможно, она напрасно добровольно отказалась от имени, данном ей при рождении: ведь известно, что изменение имени или фамилии могут радикально изменить всю жизнь человека. Сильное звонкое имя «Роза» казалось ей напыщенным и неуместным, и больше подходило какой-то взрослой тёте, чем молоденькой хорошенькой девочке. К своим четырнадцати годам она превратилась в стройную волоокую красавицу с высокой грудью и смешливым жизнерадостным характером. Все мальчишки с их улицы почитали за счастье угостить её семечками, донести до дома портфель, или сбегать за билетами в кино. Особенно домогался её внимания Эдик – мальчик из соседнего дома. Они учились в одной школе, но он был на два года старше, и его мама спала и видела красавицу Соню – девушку из приличной еврейской семьи – своей невесткой. Мама Эдика ни секунды не сомневалась, что Соня чистокровная еврейка, тем более в городе, где большая часть жителей были евреи. Однако Соня была еврейкой только по матери, отец же был русским. Эти факты не скрывались, но и не афишировались. Возможно, Соня и стала бы со временем женой Эдика, если бы не случайная поездка Сони к отцу.

Папа давно приглашал детей на время каникул погостить у него на Урале. «Да, и матери будет немного легче», – убеждал он. Брат категорически отказывался от любых отношений с отцом. Он был старшим и отлично помнил трагедию ухода его из семьи. Помнил, как мама поседела за одну неделю. Помнил тот переполненный плацкартный вагон и маленькую сестрёнку на руках плачущей матери. Соня, более мягкая и менее непримиримая, смотрела на ситуацию иначе. Она решила, раз отец бросил их, то пускай немного позаботится хотя бы о ней.

На день четырнадцатилетия Сони мама решила сделать подарок и отправить её на летние каникулы к отцу. Соня обрадовалась – она почувствовала себя совсем взрослой, если поедет одна почти через всю страну. Вечером, сидя под цветущими каштанами и дурея от запаха белой сирени, Эдик почему-то ей сказал:

– Ты не вернёшься. Но помни, я тебя всегда буду ждать.

Соня совершенно не придала значения его словам. Ей льстило внимание такого красивого мальчика, да ещё старше неё. Ведь их дружба была предметом зависти всего класса и всей их улицы.

Глава 2

Лето 1966 года выдалось на Урале тёплым и солнечным. Военный Городок, приютившийся в глухой тайге, где служил отец после войны, разросся и похорошел. Везде торчали какие-то антенны, установки, вышки. Жёсткий пропускной контроль способствовал дисциплине и организованности. Жизнь здесь была спокойной и безопасной. За грибами и ягодами ватага девчонок ходила в сопровождении солдата, и то больше для того, чтобы не заблудились в лесу. Зато по Городку можно было передвигаться беспрепятственно куда угодно. В одну из таких бесцельных прогулок Соня, нос к носу, столкнулась с парнем. Опустив голову, парень медленно шёл по дороге. Подойдя ближе, она разглядела в его руках какой-то прибор. Парень внимательно следил за прыгающей стрелкой и не замечал ничего вокруг.

– А что вы делаете? – смело начала разговор Соня.

Парень нажал какую-то кнопку и поднял голову.

– Привет! А ты кто такая?

– Я – Соня. Мой папа – командир части Ерёмин.

– А-а-а! А я думал ты шпионка – лазутчица. И что же, Соня, ты здесь делаешь?

– Гуляю. Я недавно приехала, вот, осматриваюсь. А что это за прибор? – Соня ткнула пальцем в коробочку, висящую на груди парня.

– Секрет. Вообще-то я здесь работаю, а зовут меня Павел.

– Ой, действительно, – улыбнулась Соня, и ямочки прорезали её зардевшиеся щёки. – Я и не спросила, как вас зовут. А я – Соня.

– И откуда это чудо явилось?

– Из Черновиц. Ой, из Черновцов. Я и сама не знаю, как правильно. У нас в городе все по-разному говорят, – ответила Соня и засмеялась. Рядом с ней Павлу вдруг стало тепло и уютно.

– А чем мы занимаемся вечером?

– Я здесь ещё ничего не знаю и нигде не была. Нужно спросить у папы.

– Не нужно. Я сам всё знаю – не первый раз здесь. Сегодня суббота? Значит, будет кино, а потом танцы. Можно посидеть в Офицерском клубе в кафе.

– Туда не пускают.

– Детей одних не пускают, а со взрослыми можно, – с шутливой солидностью произнёс Павел. – Так, куда пойдём?

– Не знаю. Вам виднее.

– Хорошо, тогда в кафе.

– В кафе, – задумчиво повторила Соня, – боюсь, не разрешит папа.

– Ну, тогда в кино и на танцы. Это всё равно в Клубе.

В кино давали старый довоенный фильм «Сердца четырёх». Соня, затаив дыхание, не отрываясь смотрела незатейливую комедию про любовь, когда вдруг почувствовала, как рука Павла легла на её влажную от волнения ладонь. И… понеслась душа в рай.

К своим двадцати пяти Павел успел многое: с отличием закончил Высшее Бауманское училище, отслужил в армии и теперь работал в одном из закрытых НИИ Москвы. В этот Военный Городок он приезжал ещё студентом на преддипломную практику. Теперь он вёл свою тему и приезжал сюда по несколько раз в год в длительные командировки. Соня понравилась ему сразу. Несмотря на юный возраст, она выглядела старше и не казалась наивной провинциалкой. В первый же вечер Соня покорила его стихами – не своими, но каждый раз очень уместными цитатами известных и малоизвестных поэтов. Особенно понравилось Павлу, как Соня читала стихи на украинском. Павел и не предполагал, что украинский язык может быть таким красивым и певучим.

– Знаешь, я могу устроить целый вечер поэзии, – похвалилась Соня. – Стихи для меня, как музыка. Я её слышу, поэтому легко запоминаю.

– А я в школе с трудом учил Пушкина, – пожаловался Павел. – Для меня это было мукой. Больше тройки не получал. Вот математика, геометрия, физика – это другое дело. Я студентом даже подрабатывал репетитором. Оболтусов по физике и математике в институты готовил.

Командировка заканчивалась через две недели, и душа Павла разрывалась от предчувствия скорого расставания. Они встречались каждый день. Павел был обольстителен. Мягкие плавные движения, вкрадчивый голос, интригующий взгляд из-под полуопущенных ресниц и выразительная улыбка в изломе слишком красивых для мужчины губ, действовали безотказно. Но дальше поцелуев больше ничего потребовать он не решался, лишь взял с неё слово обязательно встретиться с ним снова. В последний вечер прощаясь, Соня провела рукой по его русым кудрям и помахала вслед удаляющейся спортивной фигуре. Она с тоской и, в то же время, с облегчением проводила Павла долгим влюблённым взглядом и решила во что бы то ни стало перебраться к отцу.

* * *

Легковушка неслась вдоль берега моря. Приняв пару таблеток обезболивающего, Соня продолжала сидеть неподвижно с закрытыми глазами. Веня, как сторожевой пёс, притих рядом, прислушиваясь к спокойному дыханию жены. Веня любил Соню. Любил страстно с первого взгляда, как только увидел её на свадьбе своего друга. Все предыдущие увлечения оказались жалкой прелюдией встречи с Соней. Она стояла среди гостей рядом с невестой, и трудно было сказать, какая из девушек лучше. Стараясь привлечь её внимание, Веня был в ударе – громко смеялся, шутил. Улучив минуту, когда Соня осталась одна, он подошёл к ней и протянул бокал шампанского с огромной пурпурной розой. Веня был просто великолепен – бархатный темно-синий пиджак наимоднейшего покроя сидел идеально. Идеальной была каждая деталь его костюма и не удивительно, ведь папа Венички, в стиле старинных еврейских традиций, был лучшим портным города.

Мысли Сони опять вернулись в безвозвратно ушедшее время. На следующий день после отъезда Паши Соня решила поговорить с отцом. Выбрав момент, когда он, пропустив обязательную вечернюю стопку, нацепил очки и устроился на диване с газетой, а тётя Лида, – его вторая жена – ушла на кухню, Соня обратилась к отцу:

– Пап, можно я насовсем останусь у тебя?

Отец отложил газету и удивлённо сдвинул очки на лоб. Детей с Лидой у них не было. Дмитрий Иванович не переживал на этот счёт. У него уже было трое и неважно, что они жили где-то далеко, главное, они были. А вот Лида переживала очень. Она любила этого замкнутого человека и считала, что Бог не дал ей своих в наказание за то, что она отняла его у родных детей. Лида видела Соню впервые и привязалась к этой весёлой красивой девочке. «А почему бы и нет?» – подумал Дмитрий Иванович. Вслух же произнёс:

– Этот вопрос нужно решать с Лидой.

При последних словах мужа Лида сразу вошла в комнату.

– Лида, как ты смотришь на то, чтобы Соня осталась у нас жить? – обратился к ней Дмитрий Иванович.

– Если ты сам не возражаешь, то я не против, – скрывая радость, ответила Лида. – Только Сонечке нужно закончить восьмой класс.

– Конечно, конечно, – скороговоркой затараторила Соня. – Я вернусь через год. Получу аттестат и приеду. Потом поступлю в педагогическое училище на дошкольное отделение.

– Да ты давно всё продумала, – удивился отец. – А что, дома учиться негде?

– Учиться есть где, только всё на украинском, – схитрила Соня.

– А как мама? – осторожно спросила Лида. – Она не будет против?

– Конечно, будет. Но я уговорю её.

На этом разговор был окончен.

* * *

Очередной учебный год для Сони прошёл как в тумане. Календарное время исчислялось днями ожидания от письма до письма. Наконец, наступило лето, сданы экзамены, получен аттестат за восьмой класс. Соня до сих пор так и не решилась рассказать маме о принятом решении. Оттягивать больше было нельзя. Нужно собираться в дорогу, потому что скоро в Городок в очередную командировку приедет Павел.

Разговор с мамой получился серьёзным, но коротким. Сказать, что она против – было нельзя, но и радости это известие не доставило. Глубокая обида, причинённая ей в тяжелейший момент жизни, не находила оправдания. Мама Соня справедливо расценила поступок мужа, как предательство по отношению к ней, прождавшей его всю войну, умирая от тревоги в ожидании писем с фронта. Это терпеливое ожидание было вознаграждено: муж не погиб, не был ранен, а после Победы его оставили служить в Австрии. Там родились Лёшка и Соня. Там Соня начала учиться музыке и с удовольствием тонкими гибкими пальчиками тыкала в белые и чёрные клавиши.

Наконец, когда в Европе всё успокоилось, они вернулись в Черновцы, откуда в своё время отец, поспешно отправив маму в эвакуацию, ушёл на фронт. Семья вернулась в свою квартиру в доме, построенном ещё румынами. Послевоенную жизнь в Черновцах спокойной назвать было нельзя. Недобитые бандеровцы держали в напряжении не только окрестности, но и кварталы старинного города. Досаждали и уязвлённые румыны. Молодой красивый майор со здоровыми амбициями, прошедший войну, конечно, хотел стать генералом. Когда ситуация несколько утряслась, он получил предложение командования о переводе в глухую Сибирскую тайгу с повышением и перспективой дальнейшего карьерного роста. Квартиру в Черновцах пришлось оставить. На новом месте их ждала семейная казённая жилплощадь со всеми удобствами.

Военный Городок жил своей напряжённой, но скучной жизнью – служба, дом. Вокруг тайга – зимой белая от снега, летом зелёная, полная тайной жизни. Иногда совсем близко подходили медведи. Вскоре родилась Ирка. Тут муж затосковал совсем. Детские пелёнки и Иркин писк гнали мужа из дома. И как-то раз он просто не вернулся совсем. Вначале мама Соня не придала значения, такое бывало и раньше: учебная тревога, неожиданный визит начальства, дежурства. Кроме того, она и раньше знала о его мужских шалостях, но не верила что муж, которому она всегда была верна, вдруг сможет отказаться от неё, от любящих его детей. Поверила только тогда, когда он сам сказал, что уходит к другой, более молодой и не обременённой детьми. Мама Соня не захотела даже вникать в причины тогдашнего поступка мужа. Она просто навсегда вычеркнула его из своей жизни.

На просьбу Сони разрешить ей переехать к отцу, она коротко отрезала:

– Решила – езжай. Захочешь – вернёшься.

Соня очень любила маму и была благодарна ей за эти жёсткие слова без всяких предварительных нравоучений. Скорее всего, мама практично, по-еврейски, рассудила, что ей будет значительно легче с почти взрослым сыном и пятилетней девочкой. Соня росла, становилась взрослой девушкой, требовавшей гораздо больших расходов, чем маленькая Ирка. «Вот пусть этот паразит и раскошелится». Ничего этого Соне она, конечно, не сказала.

* * *

Вторая половина лета для Сони прошла в хлопотах: поступление в педучилище, ожидание писем из Москвы, которые приходили теперь не в Черновцы, а в Городок. Областное педагогическое училище находилось в Первоуральске километрах в двадцати от Городка. Четыре раза в сутки туда ходил автобус. Конкурс в училище «на дошкольное воспитание» был небольшой. Видимо, мало, кто хотел «утирать чужие сопливые носы». Соня поступила без труда. Занятия должны были начаться только в сентябре, и Соня в ожидании приезда Павла проводила все дни дома, помогая Лиде по хозяйству.

У мамы Сони на домашнее хозяйство просто не оставалось ни сил, ни времени. Ей приходилось работать на полторы ставки, чтобы содержать свою большую семью. И на плечи Сони легли все обязанности по ведению их немудрящего быта. Соня была старательной девочкой, а вот готовить Соня, по малолетству, не умела, зато Лида готовила прекрасно. Работала Лида в библиотеке Офицерского Клуба и занята была всего два-три часа в день. Всё остальное время она посвящала мужу и созданию семейного уюта. И Соня с удовольствием осваивала эту новую для себя науку.

По вечерам, сидя в полутёмной комнате, при свете настольной лампы перечитывала письма Павла. Каждый раз она находила какой-то новый смысл в его словах, не замеченный, как ей казалось, раньше. Иногда она ходила с девчонками в кино или на танцы и не могла не замечать, что среди солдат и молодых офицеров пользуется вполне заслуженным вниманием.

Глава 3

Сержант Вася Рябцев не отрывал глаз от Сони, если она появлялась в клубе, а в кино старался подсесть к ней поближе, чтобы лишний раз переброситься хотя бы парой слов. Как-то вечером, когда Соня с подругами возвращалась из кино, Вася неожиданно подошёл и отозвал её в сторону. Девчонки удивились. Зная его неразговорчивость, трудно было предположить, что он может так осмелеть. Похихикав, они остановились невдалеке.

– Ладно, девчонки, идите. Я догоню, – махнула рукой Соня.

Вася долго топтался на месте, мял в руках пилотку, пока Соня не спросила:

– Ты что-то хочешь сказать?

– Угу, – промычал он. В принципе, он был неплохим малым, конечно не Цицероном, но и не ловеласом, а добрым и порядочным парнем – друзей не подводил, девушек не обманывал. Дар речи он терял только в присутствии Сони. Большой круглоголовый, с добрыми глазами в обрамлении коротких, торчащих ёжиком пушистых рыжих ресниц, он ещё год назад в первый приезд Сони потерял голову. Таких южных красавиц здесь, в тайге, не было. Да и там, откуда он родом, такие не водились. А родом он был из Казахстана – маленького посёлка под степным Целиноградом. Когда-то этот посёлок был главной совхозной усадьбой, но потом целинные земли распахали дальше, и посёлок оказался в глубоком «тылу». Теперь здесь осталась только свиноферма, да белые домики с палисадниками, в которых местные жители тщетно пытались вырастить кустики малины и смородины, или хотя бы цветы. Первый же пыльный суховей с корнем вырывал посадки, а на что у него не хватало сил, добивало летнее безжалостное солнце. Зимой посёлок утопал в снегу, и пока мороз не вымостит дорогу, жители затихали в своих белых, сливающихся со снежной пеленой, домиках, как медведи в берлогах. И только по тонкому дымку, вьющемуся над крышами, можно было определить, что здесь есть жизнь. Весной таяли зимники и добраться до посёлка можно было только на вездеходе или гусеничном тракторе по непролазной вязкой грязи, из-под которой обнажался безжизненный жёлтый песок или коричневая супесь.

Вася жил вдвоём с мамой в таком же белом домике. Отец работал механизатором, и погиб зимой, заблудившись на тракторе в заснеженной степи, когда Ваське было всего тринадцать лет. Нашли отца через два дня, когда кончилась метель. Он сидел в закрытой кабине, вцепившись в руль окоченевшими пальцами. Горючее в двигателе было выработано до капли. Обезумевшую жену едва оторвали от дверцы кабины. Она стояла и, подняв голову к высокому сияющему небу, выла, как раненая волчица. Вася после школы тоже работал на тракторе, потом его забрали в армию, где он влюбился до беспамятства в Соню.

Соня терпеливо ждала, пока Вася начнёт говорить. Наконец, он взял себя в руки.

– Я осенью демобилизоваться должен.

– Ну, и что …, – начала было Соня.

– Погоди, не перебивай, а то собьюсь. Так вот, демобилизоваться должен, – повторил он, – но я хочу написать рапорт, чтобы остаться на сверхсрочную. Я хочу стать прапорщиком. Ты ж ещё малолетка, а я три года послужу, тебе как раз восемнадцать будет. Тогда поженимся, – закончил Вася, вытирая пилоткой взмокший лоб.

Соня слушала его, теребя руками концы прозрачного шарфика, кокетливо повязанного на шее. На последней фразе она удивлённо вскинула брови.

– Ты что жениться на мне собрался?

– Ну, да. Сейчас же нельзя, – наивно продолжал парень.

– А ты меня спросил?

– Так ты же ещё маленькая!

– А может, я не захочу за тебя замуж, – тряхнула головой Соня.

– Ну, сейчас, да, а потом-то можно, – не сдавался жених, – я подожду.

Тут Соня поняла, что Вася искренне не понимает, что она имеет ввиду.

– Так чего же ты от меня хочешь сейчас?

– Скажи, оставаться мне в армии или на дембель идти?

Со стороны Васи это была уловка. Вася был совсем не прост, Скорее по-крестьянски хитёр. Возвращаться в свою бескрайнюю степь Вася не хотел. Он давно решил остаться в армии. Здесь можно было безбедно жить на всём готовом, а может быть до чего-нибудь и дослужиться, да ещё заполучить дочку командира – это тебе не хухры-мухры.

– Вась, дело хозяйское. Это тебе не со мной решать, – прочирикала Соня и упорхнула вслед за подружками.

На сердце у неё было легко и радостно – приближался день и час встречи с Пашей.

Незаметно летело время. Паша приезжал и уезжал. Они бродили по окраинным тропам Городка вдали от посторонних глаз. Зимой Паша ездил в Первоуральск и ждал Соню после занятий около училища. Поцеловав Соню, он, как фокусник, каждый раз доставал откуда-то из недр солдатского овчинного полушубка большое зелёное яблоко, привезенное им из Москвы специально для неё. Соня очень любила яблоки, но здесь, в таёжной глуши, даже за очень большие деньги лишь у азербайджанцев можно было достать мелкие залежалые плоды. Потом они шли в маленькое кафе рядом с училищем. Соня с хрустом грызла сочное яблоко, заедая его мороженым. Здесь, взявшись за руки, они долго сидели до часа отхода в Городок последнего автобуса. В кинозале Офицерского Клуба, обнявшись на последнем ряду и давно потеряв нить сюжета фильма, целовались, целовались и целовались…

До отца и Лиды доходили слуги о романе Сони, но отец, чувствуя свою ответственность за несовершеннолетнюю дочь, внимательно следил и оберегал Соню от «необдуманных» поступков. Для начала, призвав её по военному на ковёр, отец категорически запретил ей любые шашни с офицерами, а тем бол солдатами, пригрозив немедленной отправкой обратно к маме. Соня испугалась и торжественно пообещала отцу, что не будет делать никаких «глупостей».

* * *

Время, отпущенное на счастье, летело стремительно. Соня училась на третьем курсе училища, когда заметила, что письма от Паши стали приходить реже. В них уже не было того восторга и юношеского пыла, какими дышали предыдущие послания. Соня отнесла это на занятость, учитывая его повышение в должности – он стал руководителем группы в своём НИИ, но приезжал по-прежнему часто и надолго. Вот и теперь она ждала его в январе. Он должен был приехать накануне её дня рождения – её восемнадцатилетия. Они собирались торжественно отметить это событие.

В письмах Соня спрашивала, почему Павел не приезжает и здоров ли он. Павел объяснял своё молчание повышением в должности и, в связи с этим, большой занятостью, но ко дню её рождения обещал быть обязательно. В начале года Павел опять собирался, возможно, в последнюю командировку в Первоуральск. После сдачи этого объекта, его ждало очередное повышение. Уже был готов приказ по институту о назначении его начальником отдела, а это командировки по всей стране и, возможно, за границу, где располагался советский военный контингент.

Весь полёт Павел, глядя в мутный иллюминатор, думал только о Соне. В последнем письме он обещал ей устроить большой праздник по поводу её совершеннолетия. Подлетая к Свердловску, он понял, что на этот раз простым поцелуем и рукопожатием дело не кончится. Он так долго ждал, когда сможет обнять и обласкать это желанное, но недоступное тело. Павел не думал в этот момент, чем всё может обернуться, однако зубастый червячок совести тихонько грыз его, напоминая, что игра ведётся не совсем честная. «Не-а, пусть всё будет, как будет», – решил внутренний голос. И Паша подчинился ему без сопротивления.

Глава 4

Паша приехал в конце января какой-то унылый и потускневший. На вопросы Сони отвечал сдержанно и немногословно. Сетовал, что задёргали на работе, «навязывают» ещё один «объект». Жаловался, что не только на письма, но и на отчёты почти не остаётся времени. Обычно он приезжал с коллегами – весёлыми молодыми ребятами – выпускниками Физтеха и Бауманки. У некоторых из них уже были семьи, но это не мешало им вести себя, как мальчишкам. Здесь они отдыхали от московской суеты, начальников, жён и детей. В общежитии за ними была закреплена постоянная комната. И они приезжали сюда, как домой. В этот раз Павел был один.

Технические испытания очередной «установки» были закончены в конце прошлого года. Оставалось подписать отчёты и акты передачи «материальных средств». Соню он почти не видел. Она надеялась, что Павел приедет во время её каникул, но он приехал позже, и теперь днём она бывала на занятиях, а по вечерам Павел пил коньяк с военными начальниками за «успешно проведённую работу».

И всё же Паша сознательно старался избегать встреч с Соней и тем довёл себя до исступления. Небритый, полупьяный, он караулил Соню, когда она возвращалась вечером с занятий. Стоя за толстым стволом огромной лиственницы или прячась в лапах старой ели, он придумывал оправдания, почему не встретил её, почему не пошёл в кино, ссылаясь на вечные попойки при подписании актов сдачи.

Перед самым днём её рождения, он всё таки взял себя в руки и, прекратив всякие колебания, принял окончательное решение. Подарок для Сони был куплен ещё в Свердловске – роскошное ожерелье из прекрасных Уральских самоцветов. Торжество, вначале предполагаемое в кафе Дома офицеров, он решил перенести в комнату общежития, где в этот раз он оставался один. Паша любил Сонечку, любил все эти годы, желал её, мучился сомнениями, но сопротивляться дольше у него не было сил.

Так прошла неделя. До дня рождения оставалось несколько дней. Они столкнулись вечером на улице. Соня только что вышла из автобуса и шла к дому. Павел, покачиваясь, стоял недалеко от остановки, прячась от взглядов случайных прохожих. Выглядел он помятым и смущенным.

– Наконец я тебя встретил.

Вид Павла поразил Соню. Куда делся его московский лоск и независимый вид! Куда-то пропали его нежность и обаяние. И всё равно она очень обрадовалась долгожданной встрече. Письма от Сони приходили на старый адрес. Павел забирал их, читал и тут же рвал. Сам писал редко, и его письма становились всё короче и короче.

– Я думала, ты меня забыл совсем, – она обняла его и тут же почувствовала сильный запах коньяка.

– Опять подписывали?

– Честно, сил уже нет. Сегодня была последняя бумага. Завтра привожу себя в порядок и начнём отмечать твоё совершеннолетие.

– А как мы будем отмечать? – Соня заглянула в глаза Павла.

– Отлично! Но это секрет. Я всё приготовлю сам.

– А где мы будем отмечать? – удивилась Соня, – разве не в Доме офицеров?

– Мы будем отмечать у меня, – торжественно объявил Павел. – Никого же нет, я один.

У Сони замерло сердце. Наконец, они смогут остаться наедине. И «это» случится в такой торжественный день – в день её совершеннолетия. Соня давно всё решила и ни раз пыталась себе представить, как это произойдёт у неё с Павлом. Но все фантазии рассыпались в прах о полотно киноэкрана. Дальше поцелуев и объятий там ничего не происходило.

Наступил долгожданный день. С утра Соня пекла и жарила, мороча голову Лиде, что собирается отмечать свой день рождения вместе с подружкой, у которой день рождения в один день с Соней. Дома её торжественно поздравили. Лида приготовила праздничный обед – жаркое из огромного глухаря и большой пирог с клюквой. Отец подарил Соне золотое колечко с зелёным изумрудным камешком. Мама прислала большую посылку с грецкими орехами и еврейскими сладостями. В училище девчонки из группы «скинулись» на чёрную кожаную сумочку на длинном ремешке, о которой она давно мечтала.

Соня была в ожидании вечера. В назначенное время с причёской «хала» на голове, скрученной из её прекрасных густых волос, и сумкой, полной снеди, Соня появилась в общежитии. Паша встречал её у входа. Взглянув с усмешкой на «халу», делающую Соню похожей на взрослую тётку, он подхватил тяжёлые сумки и повёл в комнату, в которой она бывала только с большой компанией. В комнате царил полумрак. На столе, заставленном пустыми тарелками и бокалами, в майонезных банках вместо подсвечников горели простые белые свечи. В центре стола – бутылка сладкого шампанского и тонко нарезанный хлеб. Две узкие кровати, сдвинутые в одну и застеленные белоснежными простынями, прятались за выдвинутым шкафом.

Достать живые цветы зимой, кроме как в горшке на подоконнике местной библиотеки, было негде. Павел ночью, утопая по пояс в снегу, наломал душистый еловый лапник. Теперь, поблёскивая капельками смолы на глянцевых шишках, он благоухал в комнате. В неровном колеблющемся свете на ветках искрился цветной ёлочный «дождь».

– Как красиво! – восторженно прошептала Соня.

– У меня есть ещё подарок, – пообещал Паша.

Соня промолчала и начала распаковывать сумку. Разложив еду по тарелкам, они чинно уселись за стол.

– Ну, что ж, за твоё совершеннолетие, – торжественно поднял бокал Павел.– Когда я тебя встретил, ты была очаровательная девчонка. Теперь ты превратилась в прекрасную девушку и на пороге взрослой жизни, я хотел бы пожелать тебе не растерять той непосредственности, благодаря которой мы с тобой познакомились.

Бокалы со звоном чокнулись. Павел залпом выпил шампанское. Соня удивлённо посмотрела на Павла. Она ожидала других слов, но вместо них услышала «торжественную речь председателя профкома».

– Как же вкусно ты готовишь! – произнёс Павел, пытаясь скрыть смущение.

Все тосты и пожелания были уже произнесены. Свечи в банках догорали, а Паша всё не решался приступить к главному. Соня протянула руку и дотронулась до его щеки.

– А где же подарок?

Спохватившись, Павел вскочил и, порывшись в своём чемодане, достал длинную узкую коробочку с золотой тиснёной надписью «Русский Сувенир» и поставил перед Соней. В коробочке, изогнувшись, как сияющая змея, лежало ожерелье из прозрачных Уральских самоцветов. Павел, подойдя сзади, поцеловал Соню чуть ниже мягкой тёплой мочки уха и надел ей на шею ожерелье, а затем начал выбирать шпильки из её немыслимой «халы». Тяжёлые вьющиеся волосы упали на плечи Сони. Паша осторожно разбирал эти спутанные, пахнущие талым снегом, пряди. Соня сидела, замерев, тихо прислушиваясь к биению своего сердца. Наконец, взяв Соню за руку, он подвёл её к раскрытой постели. Осторожно сняв с неё платье, он начал медленно снимать с неё бельё, расстёгивая каждую пуговку, каждый крючочек. Медленно скользя руками по стройным ногам, стягивал прозрачные чулки, и, целуя, целуя, дожидался, пока пик её желания не достигнет высшей точки, и Соня сама не взмолится о пощаде. Обнажённая Соня со сверкающим на груди ожерельем, было обворожительна. Она была похожа на молодую греческую гетеру с прекрасной статью. В мерцающем свете догорающих свечей бархатистая кожа казалась розовой. Павел почувствовал в горле сладкий комок и чуть не задохнулся от желания.

Всё случилось, как случилось. Ощущения Павла в отличии от той же ситуации с Галей были совершенно другими. С Галей было сладко, но чувство греховности происходящего не покидало. С Соней было всё по-другому, как будто он пил родниковую воду – светло и чисто.

Очнулись поздно вечером. Соне нужно было возвращаться домой, иначе, весь Городок будет поднят по тревоге. С трудом, оторвавшись друг от друга, они начали собираться. Теперь Павел в обратном порядке торопливо натягивал на неё чулки, неловко путался в застёжках и крохотных пуговках. Соня счастливо смеялась над его неуклюжестью и хотела, чтобы эти чудные мгновения никогда не кончались. Павел проводил её до дома. Они расстались, договорившись встретиться на следующий день. Всю неделю до отъезда Павла они провели вместе. С ощущением чистоты и счастья Павел вернулся в Москву

Соня прекрасно знала, что детей находят не в капусте, поэтому предпринимала кое-какие меры предосторожности. Видимо, меры оказались ненадёжными. Спустя три недели Соня поняла, что беременна. По её представлениям Павел был взрослым состоявшимся человеком и должен быть рад стать отцом их ребёнка. Она написала ему, уверенная, что эта новость его обрадует. Прошёл месяц, но писем от Павла не было.

Не зная, как поступить, она написала ему в очередной раз. Утром, как обычно спеша на автобус, Соня заглянула в почтовый ящик, и, наконец, обнаружила долгожданное письмо. Письмо было из Москвы, но без обратного адреса и подписано незнакомым почерком. Соня вскрыла конверт.

«Соня! Я видела вас только на фотографии, – читала она. – Уверена, Вы умная порядочная девушка и поймёте меня правильно. Мой сын, Павел, женат и у них скоро будет ребёнок. Павел молод, полон сил и ему нужно утвердиться в жизни. Вы никогда не смогли бы помочь ему в этом. Вы, такая молодая, красивая, обязательно найдёте себе спутника жизни достойного Вас. Прошу Вас больше никогда не писать и не звонить сыну. С наилучшими пожеланиями».

Письмо, как и конверт, были без подписи. Соня беспомощно оглянулась по сторонам. Её взгляд выражал мольбу и вопрос: «Люди добрые, это что же такое делается!» Первой мыслью Сони было: «Нет, этого не может быть, это ошибка». Она ещё раз перечитала письмо. Ошибки не было. Письмо адресовано именно ей, но Соня не хотела верить: «Павел скоро приедет (начинались испытания новой «установки») и всё выяснится. Это злая шутка. Он проверяет меня».

По утрам Соню мутило, бледная, она выползала из туалета и, быстро собравшись, бежала на автобус. Соня так тяжело переносила беременность, что у неё не было сил даже на сердечные переживания. В почтовый ящик она больше не заглядывала. Почту вынимала Лида и молча клала письма, адресованные Соне, в ящик кухонного стола. Соня не притрагивалась к этим письмам и стопка нераспечатанных конвертов росла. Каждый вечер Лида протягивала Соне эту пачку, но Соня, делая вид, что не замечает Лидиного жеста, молча уходила в свою комнату и ложилась на кровать. Больше всего Лида боялась, что на состояние дочери обратит внимание отец. Однако, в ожидании большой Государственной проверки части ему было не до этого, а Соня целыми днями пропадала в училище, готовясь к выпускному диплому.

Группа инженеров прибыла в конце марта. Павла среди них не было. Соня не удивилась, хотя в тайне и надеялась на его приезд. Старые знакомые, дружески обняв Соню, поведали ей:

– Шеф-то наш пошёл в гору. По командировкам теперь не мотается. Сидит в большом кабинете и бумажки подписывает.

– Передавайте ему привет. Скажите, что я рада его успехам, – сдавленно произнесла Соня.

Глава 5

Галя Роганова была заметной личностью. Работала она в технической библиотеке одного из Научно-исследовательских институтов министерства обороны, которым руководил её отец. Многие холостые, да и женатые сотрудники не гнушались лишний раз забежать в «техничку». Там, подолгу роясь на книжных стеллажах, нет – нет, да и бросали вожделенные взгляды на высокомерную красотку. Редко, кто из мужчин института не видел себя в мечтах зятем всесильного директора, стоящим на служебной лестнице, уходящей высоко в небо.

Паша в библиотеке бывал редко. Частые длительные командировки оставляли мало времени на досуг. С Галей Паша познакомился ещё будучи дипломником. Галя к этому времени окончила библиотечный институт, работала в «техничке» и писала кандидатскую диссертацию. И, несмотря на то, что она была замужем и года на два – три старше Паши, сразу обратила внимание на молодого дипломника. В то время Пашу не интересовали замужние женщины, да ещё старше него. Его волновала предстоящая служба в армии. Точнее, возможность получить распределение именно в этот институт на определённую должность, в обмен на службу офицером в одной из ракетных частей Подмосковья. Эта воинская часть располагалась как раз недалеко от их дачи в Кубинке. Паша, таким образом, убивал сразу трёх зайцев: отдавал долг Родине, чтобы потом к нему не было претензий; жил не в казарме, а на своей даче, где по вечерам собирались друзья на партию в бридж, и гарантированно получал должность в своём НИИ, о которой мечтал. Сразу после защиты диплома он надел офицерскую шинель и в чине младшего лейтенанта пошёл служить, как раз по профилю в соответствии с полученной специальностью, толком не успев познакомиться с Галей.

Вернувшись в чине старшего лейтенанта ракетных войск и получив хорошую профессиональную подготовку, Паша сразу стал заметен в институте. Таких молодых специалистов, кроме него, просто не было. В одну из своих первых командировок на Урал Паша и познакомился с Соней.

К тому времени Галя развелась с первым мужем, бывшим сокурсником, и вышла замуж во второй раз. На этот раз её избранником был сын министра среднего машиностроения. От первого мужа Галя сбежала сама, поняв, что он не тот человек, который может обеспечить ей «достойную жизнь». Второй брак тоже оказался неудачным. Папа её второго мужа, чтобы только избавить от неё своего сына, оставил ей большую двухкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной – одном из престижнейших районов Москвы, категорически запретил сыну судиться с ней из-за ребёнка и иметь с ней какие-либо дела вообще. Сына от второго брака Галя вскоре передала на воспитание своей маме, и опять получила статус завидной невесты. Вот тогда она и обратила свой пристальный взор на Павла.

Два года Галя безуспешно пыталась привлечь внимание Павла к своей персоне. В ход шло всё – от приглашений на лучшие постановки в театр и чаепитий с его мамой на кухне, до вечеринок на папиной служебной даче. На третий год знакомства на одном из таких сборищ Паша и «сломался». Откровенная попойка была в разгаре. Пары разбрелись по комнатам. Где-то в кустах тихо стонал женский голос, то ли не хватило комнаты, то ли терпения и страсть обуяла пару прямо под звёздами. Паша сидел один за неубранным столом, уже плохо понимая, что происходит. Галя вынырнула из темноты и присела рядом.

– Что, плохо? – сочувственно спросила она.

– Ничего, пройдёт. Сделай кофейку.

Галя вышла на кухню, долго возилась, потом пришла с подносом, на котором дымились две чашки свежесваренного кофе.

– Слушай, пойдём отсюда. Наверху пустой кабинет. А то в этом бардаке сидеть противно. Сейчас кто-нибудь ещё и припрётся.

Она была права. Повсюду валялись пустые бутылки, остатки еды кисли на немытых тарелках, стоял сильный запах перегара и какой-то горелой травы. Паша поднялся и пошёл по лестнице за Галей. На площадке второго этажа он зажёг свет. Галя глазами показала на нужную дверь. Паша распахнул её и пропустил Галю с подносом вперёд. Поставив поднос на широкий письменный стол, она села на валик кожаного кресла.

– Присаживайся, посидим в тишине. А то у меня голова разболелась, – томно произнесла Галя.

Паша, боясь задеть Галю, неловко втиснулся в кресло, пригубил кофе и сразу почувствовал вкус крепкого алкоголя.

– С чем кофе?

– Вкусно? Это «Рижский бальзам». Отец из командировки из Риги привёз.

– Слишком крепко.

– Ничего, зато бодрит, – придвинулась ближе Галя.

Дождавшись, пока Павел поставит чашку на стол, она, едва касаясь кончиками пальцев, провела рукой от шеи вниз по его спине и почувствовала, как напрягся Павел. Потом Галя соскользнула с подлокотника к нему на колени и, засунув одну руку в разрез рубашки, второй рукой обняла его за шею и впилась губами в его сопротивляющиеся губы. Через несколько секунд Павел обмяк и ответил жадным поцелуем.

Утром, лёжа на диване, Павел осмысливал происшедшее. Гали не было долго. Она ушла ополоснуться в бане, стоящей на берегу пруда, на другом конце участка. Гости разъехались, оставив грязь и беспорядок. Внизу копошилась тётя Нюра, нанятая отцом Гали присматривать за порядком. Она жила в соседнем посёлке и была домашним «тайным осведомителем». Сегодня работы у неё было много.

– Нагадют, накурют и разбегутся, – ворчала тётя Нюра, соскребая с тарелок в ведро объедки для её любимца – поросёнка Борьки. – И куда отец смотрит! Чего этим бездельникам у серьёзного человека делать. А всё эта вертихвостка! Ни стыда, ни совести.

«Опять всё донесёт отцу, кошёлка дырявая, – со злостью подумала Галя, – и всех, кто был, перечислит. Старая, а память, как у разведчика – закалка чекистская».

* * *

Директор НИИ Роганов знал обо всех проделках своей великовозрастной дочурки. Он не мешал ей жить, но строго следил за ситуацией, чтобы Галина не вляпалась в какую-нибудь неприятную для него историю, учитывая его положение. На её замужества он смотрел сквозь пальцы – чем бы дитя не тешилось. Главным для него была работа. Верная жена права голоса в семье не имела. Её дело было вести дом и не вмешиваться в его отношения с дочерью.

Следующим объектом для замужества Галя окончательно выбрала Павла. К этому было много причин: молод, хорош собой, неиспорчен, перспективный специалист. Даже отец как-то обратил на него внимание и сказал, что «этот молодой человек далеко пойдёт».

Галя вернулась в комнату свежая, как утренняя роса. Как будто и не было бурной бессонной ночи.

– Как ты себя чувствуешь, мальчик? – весело спросила она.

– Как ни странно, хорошо.

– А что же здесь странного? – спросила Галя и, распахнув халат, навалилась полной обнажённой грудью на Павла. – С такой красивой женщиной и, вдруг – плохо, не может быть, – засмеялась она. – А что, если нам пожениться? – неожиданно предложила Галя. И события ночи продолжились уже днём.

Галя была яркой темпераментной шатенкой. Умело пользуясь косметикой, она лишь слегка подчёркивала свою индивидуальность. Тёмные с лёгким медным отливом волосы прекрасно сочетались с очень белой кожей. Карие глаза смотрели холодно и насмешливо. Зная эту свою особенность, Галя в разговоре специально прикрывала веки, чтобы собеседник не видел их холодного блеска.

Вечером, возвращаясь на машине в Москву, Галя строила планы их будущей жизни. Паша молча сидел рядом, пока Галя, весело ругаясь на нерасторопных водителей, крутила «баранку» своего «Москвича». Он был несколько обескуражен и ошарашен столь стремительно развивающимися событиями. Мастер – класс, который в эту ночь, показала ему Галя, не шёл ни в какое сравнение с его прежним опытом. Он понял, что полный профан в таком тонком деле. В нём всё ещё жили ощущения прошедшей ночи. Каждой клеточкой своего тела он чувствовал её прикосновения, запах. Ощущал болезненный взрыв радости, выражающийся в зверином рыке, и дрожь, пробегающую по всему телу, и, наконец, полное бессилие. Павлу хотелось опять и опять переживать эти сладкие мгновения. В эти минуты он был готов на всё, о чём попросит, или даже прикажет эта женщина. С этого дня они встречались почти каждый день в квартире Гали на Фрунзенской набережной.

Глава 6

Преддипломную практику Соня проходила в детском саду в малышовой группе. Надя, заведующая детским садом, была ни намного старше. Они быстро подружились. Надя оказалась девушкой понятливой и сразу догадалась, в чём дело. В тихий час уложив детей спать, Надя вызвала Соню к себе в кабинет и без предисловий потребовала:

– Давай, рассказывай, что случилось.

Соня так долго всё держала в себе, что при первом же проявлении участия разрыдалась.

– Нет, так нельзя, подруга, – констатировала Надя, выслушав Соню.– Конечно, тебе решать – стать матерью-одиночкой в восемнадцать лет, или начать жизнь заново. Тут я тебе не советчица. Единственное, чем смогу помочь, так это определить в больницу, чтоб всё по-человечески было.

Соня благодарна была и за это. Сославшись на трудности с транспортом, Соня упросила отца перед защитой диплома разрешить ей пожить в городе в общежитии училища. Отец разрешил, и Соня облегчённо вздохнула.

По-человечески не получилось. Операция прошла с осложнениями. Соня сначала провалялась несколько дней в больнице, а потом в детском садике – днём в тёмной комнатушке старой нянечки, а ночью на раскладушке в игровой комнате, потому что в общежитии ей отказали, сославшись на отсутствие мест. Надя помогала, чем могла: подкармливала витаминами, покупала лекарства, оформила и подписала отчёт по преддипломной практике.

Сразу после вручения диплома Соня собралась в Черновцы. На вокзале её провожал прапорщик Вася Рябцев. Они стояли у вагона. Вася с надеждой заглядывал в глаза Сони.

– Возвращайся обратно. Я буду ждать.

– Спасибо, Вася, – Соня чмокнула его в щёку. – Я вернусь. Только навещу родных и вернусь.

* * *

Пересадка была в Москве. Рано утром поезд прибыл на Казанский вокзал. На Черновцы уходил только поздно вечером. В распоряжении Сони оказался почти целый день. Добравшись до Киевского вокзала, она сдала вещи в камеру хранения и поехала по адресу, за четыре года переписки, выученному наизусть. С Пашей в Москве они никогда не встречались, то ли это не приходило им в голову, то ли Паша стеснялся своей «провинциалки», теперь это было неважно. В этот раз она решила преодолеть страх перед большим городом, разыскать улицу с красивым названием «Софийская набережная» и швырнуть в лицо Павлу его нераспечатанные письма, в душе надеясь на чудо.

Софийская набережная оказалась недалеко от центра. Старинные дома, с возвышающейся между ними церковью, выстроились вдоль реки напротив мрачного гранитного парапета. Большой пятиэтажный дом стоял в стороне за автомостом. По номерам квартир, указанным над входной дверью, Соня нашла нужный подъезд и, приготовившись к долгому ожиданию, села в беседке на детской площадке напротив. Мелкий дождь, навевая грусть, застучал по крыше, зато дурманяще запахла молодая тополиная листва.

Соня всё сидела и сидела, потихоньку теряя надежду на встречу. Собственно, она не была уверена, что Паша живёт по старому адресу. Но надежда умирает последней. На город опускались летние сумерки. Люди возвращались с работы, в окнах вспыхивали разноцветные огни, а до отхода поезда оставалось всего два часа. Дождь перестал. Соня поднялась со скамейки и, вдыхая терпкий тополиный аромат, вошла в подъезд. Поднявшись на пятый этаж, она достала пачку нераспечатанных писем и подсунула их под ручку двери, затем спустилась во двор и, любуясь фасадами старинных домов, пошла по сумеречной набережной Москва-реки прочь от улицы с красивым названием «Софийская набережная». Медленным светом разгорались уличные фонари. Тихо плескалась тёмная вода реки. Запоздалые рыбаки собирали свои немудрящие снасти. На волнах, спрятав голову под крыло, как огромные поплавки, спали дикие утки.

Чуда не случилось. Не случалось оно и в следующие редкие приезды Сони в Москву.

* * *

В Городок Соня вернулась осенью, окрепшая и неожиданно повзрослевшая. От отца она перебралась в Первоуральск в общежитие и начала работать воспитателем в том самом детском садике. Именно «детский садик» – только так, с любовью, она говорила о месте работы. Вася приезжал часто. Он молча стоял у ограды, ожидая, пока Соня выйдет на улицу. Как-то Надя сказала:

– Выходи за него замуж. Парень здоровый, крепкий, тебя любит. Что тебе ещё нужно?

– Чтобы я любила, – грустно ответила Соня.

– Ничего, стерпится – слюбится. Там глядишь, ребёночка родите.

И Соня решилась при условии, что Вася уволится из армии, и они уедут к нему на родину, чтобы никогда больше не видеть этого Городка, где каждое окно, каждое дерево и каждая скамейка напоминали Соне о несостоявшейся любви. Соня надеялась, что замужество и перемена места помогут ей забыть Павла.

В Казахстан они уехали весной. Как отец не отговаривал Соню, понимая, что её скоропостижное замужество было опрометчивым, непонятно чем вызванным шагом, она стояла на своём. Махнув рукой, они с Лидой, обливающейся слезами, собрали девочку в дорогу. Лида догадывалась о причине, но молчала, не желая расстраивать мужа.

Молодые приехали в посёлок в мае, когда цвела степь. Каждый бугорок, куда не добрался плуг трактора, полыхал алыми язычками тюльпанов. В лучах жаркого полуденного солнца казалось, что в знойном мареве степь горит. Это зрелище поразило Соню. Такого простора она не видела никогда. Такое даже представить трудно. На пороге чистого белого дома их встречала мать. У дома за невысокой оградой палисадника полыхали те же тюльпаны, набирали бутоны маки и бордовые георгины. Вася взял Соню за руку и вошёл в калитку палисадника.

– Заходите, гости дорогие, – поклонилась мать в пояс сыну с невесткой. – Здесь ваш дом теперь. Скоро соседи пожалуют, а там и свадьбу сыграем. Не гоже без свадьбы-то.

Соню удивила речь и манера обращения – какая-то очень домашняя и добрая. «Может и ничего, притрёмся, слюбимся», – подумала Соня.

После весеннего праздника жизни начались обычные будни. Вася в рабочем комбинезоне и кирзовых сапогах уходил утром в МТС. Вечером, уставший, возвращался домой. Соня из кувшина «сливала» ему над тазом, кормила ужином, и они ложились спать. Муж, пахнущий потом и машинным маслом, наваливался на Соню, вскрикивал, кусал подушку, чтобы не слышала мать, затем поворачивался к Соне спиной и засыпал. Соня долго лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к усиливающему храпу мужа.

Осенью в телогрейке и высоких резиновых сапогах Вася утром уходил в МТС. Вечером, уставший, возвращался домой. Соня «сливала» ему над тазом, кормила ужином, и они ложились спать. Муж, пахнущий потом и машинным маслом, наваливался на Соню, вскрикивал, кусал подушку…

Зимой в тулупе и валенках Вася утром уходил в МТС. Вечером…

Когда муж засыпал, Соня, едва сдерживая слёзы, глухо рычала, закрывая рукой рот, чтобы не разбудить тётю Ганю. Как Соня ни старалась, но пересилить себя и называть свекровь «мамой», она не смогла. Сошлись на нейтральном – тётя Ганя.

С каждым днём жизнь с Васей становилось всё хуже и хуже, нетерпимее и нетерпимее. Единственной отдушиной была её работа в поселковом детском садике. Здесь у Сони появилась подруга – детсадовская медсестра – весёлая Натаха. Протянув руку «лодочкой» она так и представилась в первый день знакомства. Натаха была крепкая розовощёкая дивчина. Её родители, одни из первых целинников с Украины, гордились своей дочерью и подыскивали ей достойного жениха. Натаха с матерью – самые голосистые запевалы посёлка – славились ещё и своим хлебосольством. В женихи отец прочил главного агронома, недавно приехавшего по распределению института из Харькова. Но худенький паренёк в очках никак не заинтересовал Натаху. Зато рослый Вася нравился Натахе давно. Она с нетерпением ожидала каждого его приезда в отпуск. Её закадычная подружка Танька, влюблённая в Васю со школы, потеряв надежду, вышла замуж за его друга и растила уже троих детей. Когда Вася с Соней появился в посёлке, сердце Натахи едва не остановилось. На свадьбе гулял весь посёлок. Голос главных запевал почти всю ночь вёл за собой послушный хор. Гости не могли налюбоваться Васиной гордостью – молодой женой. Всю застольную ночь Натаха крепилась, дружно запевала с матерью очередную величальную, но, вернувшись под утро домой, наплакалась до синяков под глазами. И всё же Натаха решила подружиться с Соней, особенно, когда выяснилось, что и работать им придётся вместе.

Ревность пожирала Натаху, но, познакомившись поближе, она поняла, что Соня не любит Василия. «Как же можно не любить такого парня! – недоумевала она. – Зачем же нужно было выходить за него замуж?». Открытие, сделанное Натахой, вселило в неё некоторую надежду. При встречах с Васей она так и сверлила его своими огромными глазищами, чем приводила парня в смущение. Соня догадывалась о чувствах Натахи и искренне не знала, чем ей помочь, вспоминая свои собственные душевные терзания.

Тем временем в детском садике дела у Сони шли хорошо. Малыши полюбили новую воспитательницу, а она, в свою очередь, любила своих воспитанников и надеялась, что с появлением своего ребёнка и в их семье дела наладятся. Но беременность не наступала, и свекровь начала подозрительно поглядывать на красивую невестку. Задумался и Вася. Только он знал о тех страданиях, которые Соня испытывала в критические дни. Тогда он становился мягким и заботливым и не требовал от неё близости. Однажды муж, видя в очередной раз её мучения, предложил отвезти Соню в город к врачу. Соня согласилась. Мучительные боли, и отсутствие беременности начали её тревожить всерьёз.

Домой Соню не отпустили, а оставили в больнице на обследование. Вася вернулся один. Встревоженная мать начала свои неуместные расспросы, когда Васе и без того было тяжко.

– Девка-то больная, небось, – причитала мать.– То-то гляжу всё пустая и пустая.

– Вот подлечится, – отмахнулся Вася, – и всё наладится.

– Как же наладится, – расходилась тётя Ганя. – Писала тебе, какая красавица Танька была. С детства по тебе сохла. Теперь уж давно замужем, детей трое, а ты всё бобыль-бобылём, хоть и при жене.

– Ну, хватит, мать, и так тошно.

Тётя Ганя, в сердцах пнув ногой, стоявшие в углу валенки, ушла к себе. Василий налил стакан водки и, не закусывая, опрокинул в себя. Потом сел, подперев рукой щёку, и задумался. «Паву-то он себе привёз, а дальше-то что? Не любит она его. Может, потому и детей нет, что рядом с ним, как бревно лежит. Он всё ждёт ласки какой-никакой от неё, или хоть когда в постель позвала бы. Нет. Думает, не вижу, как глаза зажмуривает. Если б она по-другому, так и я с ней по-другому бы. Не знает она, каким я могу быть. На руках носил бы. Цветами полевыми засыпал, если б ребёночка родила».

Забирали Соню через месяц, когда вовсю журчали весенние ручьи, и ослепительное солнце над Великой степью согревало её необъятное пространство. Новости были неутешительные. После месячного обследования и лечения консилиум врачей вынес свой приговор – детей у Сони не будет. Никогда! Вот это «никогда» взорвало Соню. «Как это – никогда! Вон сколько малышей в домах малютки без мам. Неужели мы не сможем взять ребёнка и воспитать его?»

Вася уцепился за эту идею, надеясь, что такое решение сможет наладить их семейную жизнь. Слишком давно и сильно он любил Соню. Соня была как наваждение, как морок, от которого он не мог избавиться. И ни за что на свете он не хотел её потерять, поэтому был готов на всё что угодно, лишь бы удержать Соню рядом.

Первым желанием матери, когда она узнала об их решении, было проклясть обоих. Доводы сына она выслушала молча, потом плюнула на пол, растёрла войлочной тапкой и как отрезала:

– Да делайте вы, что хотите, – и заперлась в своей комнате.

* * *

Подходящего малыша ждали почти три года. Юрке было несколько месяцев, когда Соня забрала этот тёплый комочек из дома малютки. Ребёнка оформили без проволочек, потому что она имела «специальное дошкольное образование и ребёнок попадал в полноценную семью». Но того, на что надеялся муж, не случилось. И хотя по утрам в любую погоду Вася бежал на молочную кухню за детским питанием, появившийся ребёнок семью не скрепил, а разъединил ещё больше. Теперь Соня была занята только малышом и совсем не подпускала мужа к себе, ссылаясь на усталость. В семье начались скандалы. Масла в огонь подливала мать. Она ничего не имела против этого черноглазого тихого малыша и даже порой сидела с ним, скрывая собственную радость, ребёнок всё же был чужим.

– Нет своей кровиночки, – причитала она, – а ты, сирота убогий, вырастешь и бросишь своих родителей, как твои бросили тебя.

К слову, как в воду глядела. Но это всё позже. А пока её причитания доводили Соню до исступления. Так Соня дотянула до следующей зимы.

Если бы не счастье, которое она испытывала от возни с Юркой, конфликт разрешился бы гораздо раньше. Соня решила расстаться с Васей давно, ещё в больнице. «Зачем мучить человека, – думала она. – Мало того, что не люблю, так ещё и ребёнка не могу родить». Но идея с усыновлением задержала этот разрыв на несколько лет.

«Взрыв» произошёл неожиданно в конце декабря накануне Нового года. Ещё днём Василий уехал в город за новогодней ёлкой. Давно стемнело, а его всё не было. Соня уложила Юрку и собиралась ложиться сама, когда раздался громкий стук в дверь. Накинув на плечи платок, она выскочила в холодные сени. В дверном проёме окутанный ледяным паром стоял муж и, покачиваясь, опирался на какую-то палку с растопыренными ветками. Присмотревшись, Соня поняла, что когда-то это была ёлка. В степном Казахстане это дерево нужно было ещё найти. Вася специально поехал за ёлкой в Целиноград, чтобы порадовать Соню и малыша.

– Давай, заходи, а то холодно, – миролюбиво позвала Соня, понимая, что выяснять обстоятельства порчи ёлки сейчас бессмысленно.

– А-а-а, заходи-и-и. Ты меня никогда к себе не звала, – пьяно бубнил Вася.

– Такого пьяного и сейчас не позову, – опрометчиво ответила Соня.

– А я тебе никакой не нужен. Правильно мать говорила, на Таньке надо было жениться. Она – девка здоровая. Уже троих родила, – продолжал Вася. С трудом произнося и растягивая слова.

– Вась, какая муха тебя укусила?

– Меня не муха укусила, а ты – гидра знойная. Я на коленях перед тобой ползал. Можно сказать, подобрал тебя, а ты морду крючишьо!

Вася протянул руку к Соне и ухватил её лицо своей огромной лапищей. Соня невольно отшатнулась.

– Что, не нравится? А мне, думаешь, нравится, как ты от меня отворачиваешься? Не так ем, не так сморкаюсь. Вот какой есть, такой есть. Такого и люби.

Соня, кутаясь в платок, пятилась назад. Спиной, привалившись к двери, она нащупала ручку и рванулась в «залу». Вслед за Соней муж успел заскочить в дом. Ухватив накинутый на плечи платок, сдёрнул его, после чего не удержался и, с зажатым в руке платком пьяно рухнув на цветастую самотканую дорожку, затих. На шум выскочила свекровь и запричитала тонким противным голосом. Поняв, что сын просто уснул, она успокоилась и, с трудом стащив с него валенки, попыталась перевернуть его на спину. Соня молча помогла снять с него тулуп и ушла в комнату, стараясь не разбудить сладко спящего Юрку. Она села перед стареньким трюмо, задумчиво глядя на себя в зеркало, машинально взяла расчёску и начала приглаживать завитки коротких, давно остриженных волос. «Так продолжаться больше не может, – билась назойливая мысль. – Нельзя жить с человеком, которого не любишь, иначе совсем потеряешь себя, и всё это может плохо кончиться».

Бросив расчёску, Соня поднялась и начала тихо собирать Юркины вещи в дорожную сумку. Из своих вещей она взяла только документы, фотографии маленького Юрки и любимое ожерелье из уральских самоцветов. Сняв обручальное кольцо, положила перед зеркалом на видном месте. При свете настольной лампы Соня написала заявление с просьбой об увольнении с работы и решила отправить его почтой с вокзала. Небольшие сбережения на «чёрный день» оказались кстати. Деньги мужа она решила не трогать, чтобы не обвинили в воровстве. «Завтра утром с главной усадьбы пойдёт автобус на железнодорожную станцию. Только до главной усадьбы нужно протопать километра два по снежной целине, да по морозу. Юрку закутаю, на санках довезу и сумку ему поставлю. Авось доберёмся. Только бы свекровь с мужем завтра на работу ушли, – неспешно укладывая вещи, размышляла Соня. – Ну, вот я и готова». Соня, не раздеваясь, прилегла на кровать и так продремала до утра.

Всё получилось именно так, как и предполагала Соня. Муж, проспавшись, ушёл на работу. Свекровь побежала на свинокомплекс, где она подрабатывала к пенсии. Соня, с головой закутав годовалого Юрку в шерстяное одеяло, сдёрнутое прямо с кровати, усадила его на санки и пошла пешком на главную усадьбу, прикрывая рукой в пуховой варежке лицо от ледяного степного ветра.

Напрасно метался по посёлку, вернувшийся с работы муж. Напрасно гнал трактор на главную усадьбу, а потом умывал мокрое от слёз лицо колючим снегом. Поезд мчал Соню с тихо сопящим Юркой обратно в её мир, в её старую – новую жизнь. Соня возвращалась в Черновцы.

– Ничего, ничего, сынок. Так-то оно лучше, – приговаривала мать, стоя над плачущим сыном. – Не пара она тебе. Не будет жизни у вас. Сердце болит на вас глядючи.

Глава 7

В Черновцах Соню с маленьким Юркой встретили без фанфар: однокомнатная квартира, младшая сестра Ирка, мама с больными ногами и совсем скверным от невзгод характером. Свою личную жизнь она так и не устроила. Да и куда там с тремя детьми-то. А тут ещё чужой малыш. Хорошо, брат Лёшка к тому времени женился и ушёл жить с женой на квартиру. О своём приезде Соня предупредила родных телеграммой с почты главной усадьбы. Это известие было воспринято без энтузиазма. Мама Соня, прочитав телеграмму, только вздохнула и молча протянула бланк Ирке. По молодости лет права голоса Ирка пока не имела, но своё острое недовольство высказала. Мама Соня дала ей подзатыльник, и на этом диспут был закончен.

На вокзале мама Соня грустно посмотрела на черноглазого малыша и тихо сказала:

– Троих одна вырастила. А уж одного как-нибудь все вместе воспитаем.

Вася приехал через две недели помятый и уставший. Видимо, целую неделю пил, а как пришёл в себя, так и приехал. Он стоял во дворе дома и ждал Соню. Опухшая небритая физиономия выражала полное раскаяние. Соня шла по балкону, ведя за руку ковыляющего Юрку.

– Сынок, – бросился Василий вверх по лестнице. Юрка прижался к ногам матери и заплакал. – Ты что же не узнаёшь меня? Я же твой папка, – обиженно пробасил от волнения Вася.

Соня взяла Юрку на руки.

– Ты небритый, он не узнал тебя. Давно приехал?

– Сегодня утром.

– А почему сразу не пришёл?

– Да так, решил здесь тебя обождать.

– А если б я не вышла? Всё равно ждал бы?

– Ага, всё равно, – обречённо опустил руки Василий.

– А мама знает, что ты к нам поехал?

– А как же. Деньги-то она дала. Свои все пропил, – он виновато улыбнулся.

– Что же мы делать будем? – сокрушённо покачала головой Соня.

– Возвращайся, а? – и столько в его словах было тоски и боли, что у Сони сжалось сердце.

– Ладно, какой разговор на пороге. Заходи в дом. Никого нет, мама на работе, Ирка в школе. А мы с Юркой в поликлинику шли, в детский сад оформляемся.

Вася понуро пошёл за Соней в квартиру. Он уже понял, что Соня не вернётся, и проклинал ту минуту, когда решил ехать в Черновцы. Как мать не отговаривала, он стоял на своём, но всё получилось именно так, как она и прочила. Слабая надежда, что Соня простит и вернётся, таяла на глазах. И не в обиде было дело. Не любила его Соня совсем, а эти шесть лет, прожитые вместе, только терпела его. Сейчас Вася отчётливо это понял. Понял и что жизнь придётся начинать заново и семью новую строить. Соню он ни в чём не упрекал – насильно мил не будешь. А что замуж за него пошла, так это у всех свой интерес. Если на то пошло, он тоже в этом браке искал для себя выгоду. Дочка командира, красивая, городская…

– Голодный, наверное, – прервала его размышления Соня. – Иди руки мой. Сейчас покормлю.

Вместо того чтобы повернуться и идти в ванную, Вася вдруг тихо опустился на колени, обнял Сонины ноги и, целуя их, заплакал.

– Всё, что хочешь, только возвращайся.

От неожиданности Соня едва не упала. Юрка заревел снова и стал тянуть Василия, пытаясь поднять его с пола. Внутри у Сони всё похолодело, она почти превратилась в «ледяной столб».

– Не нужно, Вася. Я не сержусь на тебя, – глухо произнесла Соня, – и не обижаюсь. Я просто не люблю тебя и поэтому не могу с тобой жить. Думала, смогу, а потом поняла, нет, не смогу, потому что я тебя никогда не полюблю. Прости, если можешь.

Соня говорила и гладила его по жёстким соломенным волосам. И была эта ласка единственной за несколько прожитых с Соней лет, но только ласка не любви, а жалости.

«Ну, уж нет, – Василий резко встал на ноги. – Чего-чего, а жалеть его не надо. Вон, почти все холостые девчата их посёлка ждут, чем его драма кончится. Взять хотя бы Натаху – детсадовскую медсестру – дырки у него на спине взглядом просверлила. Как ни пройдёт мимо, так глазищами и зыркает, а как он на неё взглянет, так она отворачивается, как будто не при чём. Вот жена, так жена, хозяйственная и работа у неё чистая, не то, что мать, свиньям «пятачки» моет. А с этой и ребёнок будет хорошо пристроен и ухожен, да и сама не урод вовсе».

– Давай обедать, – неожиданно твёрдым голосом приказал Василий. – Да и поеду. Загостился я тут у вас. Вот Юрке подарки и деньги привёз. – Вася достал из дорожной сумки большую коробку, на боку которой была нарисована красная пожарная машина. Потом полез в карман и достал пачку денег. Соня отвела его руку.

– Не нужно. Деньги я не возьму. Не потому что гордая, а просто я их не заслужила.

Василий бросил на стол пачку трёхрублёвок, обёрнутых банковской лентой.

– Это не тебе, это Юрке. По документам я его отец, а это алименты. Если захочешь, возвращайся, а нет – развод потом оформим.

Соня разогрела обед. Василий ел, медленно поднося ложку ко рту, по-деревенски подставлял под неё ладонь или кусочек хлеба. Вот этого-то Соня и не выносила. А ещё, когда он облизывал ложку с тыльной стороны, когда заканчивал есть. Да много чего ещё. Сейчас прощаясь с Васей, она с облегчением думала о том, что объяснилась с ним и сразу на душе стало легче, как будто сняла с себя груз.

– Мы проводим тебя на вокзал, – предложила Соня.

– Не нужно, долгие проводы – лишние слёзы. Идите по своим делам. Я и сам доберусь. Сюда дорогу нашёл, а уж обратно и подавно.

Больше Соня никогда не видела Василия. Только её подружка Наташка, с которой они работали в детском садике, написала ей одно единственное письмо и прислала фотографию, где она в белом свадебном платье и фате счастливо улыбается, глядя на своего жениха. «В хорошие руки попал Вася», – подумала Соня.

Весной Соня устроилась на работу воспитателем в детский садик, куда уже водила Юрку. Осенью поступила на заочный факультет пединститута в Ивано-Франковске на отделение дошкольного воспитания. Мама и Ирка помогали по мере сил. Иногда терпение Ирки лопалось, и она возмущённо протестовала против «насилия над личностью», хотя Юрку она обожала. Он рос ласковым послушным мальчиком. Соня в нём не чаяла души и старалась дать ему всё то, чего сама не дополучила в детстве.

Школьный друг Сони Эдик каждый вечер маячил под окнами их квартиры. Но Соня знала, что мама Эдика не допустит никаких отношений между ними, и однажды сказала ему об этом.

– Ты права. Мама будет против, но моё мнение тоже чего-то значит.

– Ты же ещё не всё обо мне знаешь, – ласково взяла она его за руку, – к тому же у меня отвратительный характер и сын.

Глава 8

Плохой характер Сони было явным преувеличением. Вот уж у кого был отвратительный характер, так это у Венички. Веня обожал Соню. Познакомились они на свадьбе своих друзей: Веня был свидетелем жениха, а Соня свидетельницей невесты. Может быть они и видели друг друга раньше (город-то маленький), но не обращали внимания, а тут влюбились без оглядки. Веня не отпускал Соню весь вечер, не позволяя никому даже приблизиться к ней. От такого пристального внимания у Сони закружилась голова. Прожив годы без любви, она сразу ответила взаимностью. Первое время они встречались в квартире Сони, когда мама была на работе, Ирка в школе, а Юрка в детском саду.

Родственники Сони сразу невзлюбили Веничку. Было в нём что-то такое, чему не сразу находится определение. Веничка с пышными, опущенными вниз, усами и тёмной кудрявой шевелюрой был похож на зрелый укроп – длинное тонкое растение с соцветием на макушке. Будучи из семьи бессарабских евреев, где очень чтили традиции, он, тем не менее, пренебрёг запретом родителей – жениться на полукровке, да ещё чуть старше него, и для начала ушёл жить с Соней на квартиру. Поселились они в крохотном полу подвальчике, зато почти в центре города, где и прожили вместе несколько лет. Когда родители, скрепя сердце, наконец, смирились с новой невесткой, они расписались. Это был его второй брак. Первый не выдержал испытания – жена сбежала от него вскоре после свадьбы.

Но Соню не смущал его характер. Прожив с Веничкой несколько лет вне брака и хорошо узнав не только его недостатки, но и достоинства, Соня совершенно сознательно вышла за него замуж. Необходимо отметить, что Веничка был весьма деятельной натурой. Все заботы по «добыванию пищи», что было весьма актуально для любой советской семьи, Веня взял на себя. Веня не только «добывал пищу», но и контролировал ведение всего хозяйства в доме. Он не позволял Соне даже мыть сковородки, но не потому что беспокоился о её руках. По его мнению, она это делала неправильно. С целью экономии воды и мыла, горячую сковороду сразу после готовки нужно было сунуть под струю воды и тут же вымыть, пока она не остыла. Где-то он был прав – в полуподвале, который они снимали, не было горячей воды.

Кроме того, Веня был главным добытчиком материальных средств. Кроме десяти классов никакого другого образования Веничка не имел, но коммерческая хватка у него была потрясающая. Он мог по блату в соседнем магазине у знакомой продавщицы купить ящик душистого импортного мыла и, завернув за угол этого же магазина, в течение часа продать его в два-три раза дороже. Причем, знакомым покупателям он говорил, что посылку только что получил из… Называлась какая угодно страна ближнего или дальнего зарубежья. Однако, в советское время одной коммерческой хватки без маломальски приличного образования, было недостаточно, кроме как для незамысловатого промысла, считавшегося лёгким криминалом, что в народе попросту называлось «спекуляцией». И, пожалуй, самое главное, Веничка был очень внимательным и верным мужем, в чём Соня не раз убеждалась и поэтому была в нём абсолютно уверена.

Первые годы их совместной жизни были вполне счастливыми. По настоянию Сони Веничка окончил курсы водителей троллейбуса, получал хорошую зарплату и некоторое время был вполне доволен жизнью. Веничка даже стал «отцом» маленькому Юрке, пока тот не подрос и не начал проявлять характер. Вскоре Веничке стало некогда вплотную заниматься «воспитанием» мальчика, потому что Соня, проявив недюжинную настойчивость, заставила мужа поступить в политехникум на заочное отделение. После окончания техникума собственное самосознание Венички значительно повысилось. Теперь он работал в мастерской по изготовлению ключей и ремонту мелкой бытовой техники.

Соня была довольна своей семейной жизнью. Она любила опять. Пусть не так, как в первый раз, без романтических иллюзий, но ей было хорошо с суетливым живчиком Веней. Портили им жизнь только его родственники. Каждую субботу супруги были обязаны присутствовать на семейных обедах, где вместе с жёнами собирались многочисленные братья Венички. По возвращении с такого обеда дома обязательно вспыхивала ссора. Причина всегда была одна и начиналась со слов: «Видишь, ты делаешь… (дальше произносилось, что именно) не так, как мама».

– Ну и что? Но это же не плохо, а просто по-другому, – отвечала Соня.

– Нет, это хуже, чем у мамы, – настаивал Веня.

После этого он мог не разговаривать с Соней несколько дней, иногда вплоть до следующей субботы.

Трудно сказать, за что или почему люди любят друг друга. Соня любила Веничку за благополучие, наступившее в их доме, за то, что он взял на себя все заботы житейского характера, да ещё безотказно помогал по дому, учитывая её нездоровье. Кроме того, Веничка оказался прекрасным любовником с отличным либидо. Это было очень важно для молодой красивой женщины, настрадавшейся от недостатка полноценных отношений.

Неожиданно проблемы начались из-за Юрки. В Веничке вдруг проявились родительские чувства собственника на ребёнка. Правда, может быть, это была обыкновенная жестокость, безнаказанно проявляемая по отношению к самому беззащитному и слабому. Юра был способным мальчиком. Он с удовольствием ходил в кружок бальных танцев, играл на баяне и неплохо учился в школе. Но за оценку ниже четвёрки «отец» его ругал. Юрка рвал дневники, тетради и тогда «отец» его порол. Оправдывались эти наказания только уверениями в желании добра, как дорога в ад, вымощенная благими намерениями.

После таких экзекуций Юрка на несколько дней убегал из дома. Его искали с милицией. Мама Соня с Иркой забирали Юрку к себе, но это только усугубляло ситуацию. Веничка не выносил вмешательства родных Сони в «его» семейную жизнь. Он переставал разговаривать с ней и на несколько дней уходил жить к своим родителям. Молчание Венички Соня переносила очень тяжело. «За что? За что?» – эта мысль словно короед выедала ей мозг. Желание угодить мужу изматывало и опустошало Соню. Казалось, что в её сознание специально вбивалось бесконечное ощущение вины перед Веничкой и его семьёй за все прегрешения рода людского с единственной целью безраздельно подчинить всё её существо одному человеку. За внешностью «перезрелого укропа» скрывался типичный моральный садист.

В последние годы Соню будто подменили. Куда делись её жизнерадостность и уверенность в себе. На все просьбы Ирки взять себя в руки и прекратить издевательства над ребёнком, Соня молча слушала, поджимала губы и уходила в себя. Напрасно мама Соня грозила забрать Юрку к себе, напрасно плакала и умоляла, позволить ему пожить у бабушки хотя бы летом. Когда Веня отвлекался от «воспитания» приёмного сына, им занималась Соня. Этот несчастный, однажды уже брошенный, мальчик так и не получил той порции любви, необходимой ребёнку. А воспитательный раж приёмного отца и нерешительность почти родной матери заложили в нём такую озлобленность и безразличие к жизни вообще, что, будучи уже взрослым, он не жил, а, как бы проживал отпущенное ему время.

* * *

В середине восьмидесятых наступившие в стране перемены не обошли и семью Сони. Веничка быстренько, на основе мастерской по ремонту мелкой бытовой техники, в которой он работал, организовал кооператив. Деньги потекли рекой. За два года они сумели купить роскошную трёхкомнатную квартиру в центре города на улице Кобылянской в старом румынском доме. Скоро должна была подойти очередь на новенькую «семёрку». Именно в этот период, когда только приоткрылся «железный занавес», начался массовый «исход» евреев на их «историческую родину». Братья Венички, не столь удачные в бизнесе, «встали на крыло», и стая потихоньку потянулись на юг, опасаясь, что правительство может опомниться и перекрыть границу вновь.

Дольше всех держался Веничка. Точнее, держали его собственные родители и Соня с Юркой, который учился на третьем курсе училища на наладчика станков с числовым программным управлением – ЧПУ. Мама Соня тоже не рвалась к «проклятым капиталистам». Выросшая при советской власти и глубоко впитавшая её идеологические постулаты, она не знала другой Родины, кроме СССР. Помимо этого у неё обнаружился рак, и бросить мать в таком состоянии Соня не могла.

О переезде заговорили только после смерти мамы Сони. Юрка, к тому времени, окончил училище и работал у отца в кооперативе. Из Израиля приходила весьма разноречивая информация. Поэтому Веничка, как человек обстоятельный, решил всё увидеть сам. Тем не менее, к отъезду готовились активно. Была продана трёхкомнатная квартира в центре, куплены новые «Жигули» седьмой модели, о которой так мечтал Веничка. Вещи собраны в контейнер и стояли на таможне готовые к отправке, а Веня с Юркой на новеньких «Жигулях» мчались на разведку «по направлению к границе сопредельного государства».

Глава 9

В сентябре 1989 года Сонечка в очередной раз приехала в Москву. На этот раз повод был серьёзным – отъезд на постоянное место жительства в Израиль. Ей оставалось забрать последние документы из посольства и на прощание навестить кое-каких знакомых. Под этим предлогом она пробыла в Москве дольше, чем нужно, не смея даже себе признаться в истинной причине задержки. Соня уезжала навсегда и последнее, что она хотела сделать, – проститься с Пашей.

В свои тридцать с хвостиком. Соня слегка округлилась, но сохранила былую статность и обрела зрелую красоту. Тёмные вьющиеся волосы, не тронутые сединой, так же кокетливо обрамляли её милое, чуть располневшее лицо, а глубокий грудной голос и всё та же жизнерадостная улыбка по-прежнему привлекали внимание мужчин. Соня хорошо изучила улицу, на которой жил Павел. В нечастые приезды в Москву, она обязательно приходила к дому на Софийской набережной и часами сидела напротив подъезда в надежде его увидеть. Позвонить в квартиру она не решалась, но и, встретив его, не знала бы, что сказать. Однако, за все свои «дежурства» у подъезда, она так ни разу и не увидела даже мельком свою первую любовь.

В этот раз она решила обязательно зайти в эту квартиру, или хотя бы оставить письмо в почтовом ящике. Пусть это будет привет из юности. Соня не собиралась ни в чём упрекать Павла, она лишь в последний раз хотела сказать, как она его любила. Долгое время после разлуки по ночам Соня разговаривала с Пашей. Она лежала с открытыми глазами и рассказывала ему о своей жизни, представляя себе, что Юрка – их сын. Рассказывала об успехах сына, как он растёт, и что он очень похож на отца, что было чистым вымыслом, потому что мальчик был вылитым маленьким чингиз-ханом – широкоскулым и узкоглазым. Рассказывала о своей учёбе в институте, говорила, как тяжело с маленьким ребёнком работать и учиться. Делилась своими маленькими радостями. Иногда, доведя этими монологами себя почти до состояния транса, Соня вдруг начинала физически ощущать Пашу, будто лежащего рядом с ней. Она счастливо протягивала к нему руку, пытаясь обнять, но тут приходила в себя и реальность безжалостно врывалась в её грёзы.

Именно сегодня Соня, преодолев свою нерешительность, позвонит в заветную дверь. Старинный лифт не работал, и Соня даже обрадовалась. Не спеша, она поднялась на знакомый пятый этаж и остановилась перед старенькой обшарпанной дверью, когда-то давно обитой коричневым коленкором. Некогда «золотой» шнур, украшавший ромбиками обивку, потускнел и кое-где полопался. Его острые концы угрожающе топорщились, как будто хотели защитить своих хозяев от непрошенных гостей.

Соня, подавив дрожь, нажала на кнопку звонка, измазанного разноцветной краской – результат многочисленных небрежных ремонтов. Звонок зазвенел громко и требовательно. После долгой тишины за дверью раздалось шуршание и потом слабый старческий голос спросил:

– Катенька, ты что-то забыла? – и дверь открылась.

В дверях стояла сухонькая опрятно одетая женщина, и подслеповато прищурившись, рассматривала Соню.

– Вы кто, соседка? Я вас не знаю.

Слабой рукой женщина взялась за ручку двери и попыталась её закрыть.

– Нет, Нина Павловна, я не соседка, – быстро ответила Соня, почти насильно протискиваясь в прихожую. – Я – Соня, если Вы обо мне ещё помните. Я хотела узнать о Паше.

Женщина бессильно опустила руки и внимательно посмотрела ей в лицо.

– Вот вы какая, Соня. На фотографиях вы были совсем девочкой. Что ж проходите, только закройте дверь на цепочку, а то время сейчас тревожное.

Соня закрыла дверь и прошла по длинному коридору вслед за женщиной. У входа в комнату она остановилась: напротив двери над старинным комодом, покрытым белой кружевной салфеткой, висела фотография Павла. На ней он был таким, каким запомнила его Соня перед расставанием почти двадцать лет назад: коротко стриженые вьющиеся волосы и слегка ироничная улыбка.

– Что же вы встали, проходите к столу. Сейчас чай соберу. Ко мне редко, кто теперь заходит.

– Я помогу вам, – видя, как Нина Павловна тяжело передвигается, Соня вскочила и прошла за ней на кухню.

– Ну что ж, помоги. Катенька из Собеса только что ушла, а то она мне помогает и продукты носит, и убирает, и поговорит со мной.

На кухне при ярком свете Соня увидела, что женщина не столько стара, сколько немощна. Слезящиеся глаза она то и дело вытирала чистым платочком. Соне показалось, что женщина слаба не от физического недуга, а от какого-то сильного душевного потрясения. Опущенные уголки рта, печальные глаза. Пальцы сухих ручек всё время что-то теребили в ожидании, пока чайник наполнится водой.

– А что же сын и внуки? Они разве не помогают вам? – решилась спросить Соня.

Женщина, вздрогнув, отошла к окну и замерла. Только пальцы, не переставая, продолжали теребить оборки чистенького передника.

– Так вы ничего не знаете, – как бы про себя прошептала Нина Павловна. – А нету никого, – громко произнесла она последнюю фразу и надолго замолчала.

Пытаясь осознать услышанное, оглушённая Соня замерла.

– Нету никого, – повторила Нина Павловна и повернулась к Соне. Увидев её растерянное лицо, она заплакала, уткнувшись в передник.

Чайник запрыгал на плите. Соня схватилась за горячую ручку, обжёгшись, с грохотом поставила его обратно и пришла в себя.

– Простите, Нина Павловна, но я ничего не знаю. После Вашего письма я больше Павла не видела, а на его письма не отвечала.

Высморкавшись всё в тот же платочек, Нина Павловна немного успокоилась и села за стол.

– Ладно, собирай чай. Ты хоть выслушаешь всё и поймёшь меня. У нас с тобой одно горе.

Соня расставила на столе старинные щербатые чашки и такие же блюдца, заварила чай.

– Там, в буфете печенье и конфеты. Катенька принесла. Поставь на стол, разговор будет долгий.

От Паши Соня знала, что Нина Павловна в одном из ВУЗов преподавала иностранные языки. Кроме того, она давала частные уроки для поступающих и считалась одним из лучших московских педагогов. Попасть к ней можно было только по очень надёжной рекомендации. Честолюбивые мамаши стояли к ней в очереди, задаривая разными иностранными безделушками и кондитерскими изделиями. Но всё это, видимо, было в прошлом. Перед Соней сидела пожилая уставшая женщина со следами былой красоты и благополучия. Соне стало неудобно, что она пришла с пустыми руками. Сердце тревожно щемило, и Соня с нетерпением ожидала, когда женщина соберётся с силами и заговорит. Наконец, Нина Павловна справилась с собой. Она в очередной раз вытерла платочком глаза, разгладила руками передник на коленях и отхлебнула остывающий чай.

– Ты, наверное, до сих пор проклинаешь меня, – начала она. – Я ведь тогда не отдала Паше письма, которые ты вернула. Не хотела, чтобы он знал, что ты была здесь. Прости, но я прочла эти письма и поняла, что если он обо всём узнает, то никогда не простит мне. Он действительно тебя очень любил, и это я поломала его жизнь. Горько это признавать, но родительский эгоизм победил доводы разума.

Соня не знала, что ответить и ждала продолжения.

– Паша был очень способным и подающим надежды мальчиком. У него было прекрасное будущее. – От каждого слова «был» Соня вздрагивала как от удара. – Но ты же знаешь, – продолжила Нина Павловна, – без знакомств и поддержки даже самые талантливые до пенсии прозябали младшими научными сотрудниками. О вашем романе я толком ничего не знала и принимала его за очередное мимолётное увлечение сына. Он всё время рвался в командировки в этот ваш Первоуральск, особенно в последнее время. Меня это настораживало. Как-то мне попало в руки письмо от некоей девушки Сони. Не думай, оно попало случайно. В нашей семье не было принято лазить по чужим карманам и сумкам. Ещё покойный муж, застав как-то Пашу, роющимся в моей сумке, отодрал его как «сидорову козу», не смотря на то, что мальчик искал там обещанный ему подарок. Ты же знаешь, мужчины всегда разбрасывают свои вещи по квартире, так и это письмо. Паша забыл его на тумбочке в прихожей. Как читал, так заторопился и бросил. Я прочла и тут заволновалась. Подумай сама: девочка пятнадцати лет из какой-то глубинки, – я и города такого не знала, – пишет моему сыну, который на десять лет старше неё, письма о неземной любви. Ты сама теперь мать и поймёшь мои чувства в тот момент. Первая мысль – провинциалка рвётся в Москву. Ещё такая молоденькая, а уже такая ушлая. Говорю тебе всё, как на духу. В то время в Москве многие матери с ужасом ожидали выбора своих детей. Из-за браков с «иногородними» в семьях были целые трагедии. Сама подумай, квартиры, которые здесь доставались «потом и кровью», подчас отходили чужакам «без рода и племени».

Нина Павловна опять вытерла слезящиеся глаза. Воспоминания разволновали её, и на сухих морщинистых щеках выступил румянец.

– Я решила приложить все усилия, – продолжала она, – но связь эту разорвать. Из круга своих знакомых я начала подбирать Павлу супругу, но он ничего не хотел слышать. Девушки, которых я под разными предлогами приглашала в дом, уходили, как правило, обиженными. Павлу достаточно было сказать пару слов, чтобы испортить о себе впечатление. Так продолжалось почти два года. Тогда я стала заводить разговоры о его карьере и возможности роста и предложила Паше жениться на дочери директора НИИ, в котором он работал. Я ничего не знала о Галочке. Несколько раз видела, когда она подвозила Павла домой на своей машине, а потом забегала к нам выпить чашку чая. Тогда ещё был жив муж, и девушка произвела на нас очень приятное впечатление.

Зазвонил телефон, и Нина Павловна мелко засеменила в комнату. Разговор по телефону затягивался. Соня сидела одна в просторной кухне за старинным обеденным столом. Мысли её унеслись далеко назад в небольшой военный Городок вблизи холодного северного Первоуральска.

Всё так и было, как рассказывала Нина Павловна. Правда, она и сама многого не знала.

Дома Паша появлялся всё реже и реже. Нина Павловна была очень довольна таким поворотом событий. Она уже забыла о юной девочке Соне и решила, что это было просто увлечение молодости сына и всё, наконец, прошло. Вскоре молодые люди объявили о том, что Галя беременна, и они решили пожениться. Только Пашу предстоящая свадьба почему-то не радовала. Павел стал чаще бывать дома, несмотря на беременность жены. На все вопросы матери уклончиво отвечал, что всё в порядке, просто устал. И хотя карьера Паши пошла в гору – сначала дали «старшего» и повысили зарплату, затем вскоре назначили руководителем группы, а по срокам Галя должна была вот-вот родить, Паша становился всё грустнее и грустнее. Как-то, не сумев, как всегда, отмахнуться от вопросов Нины Павловны, в сердцах бросил:

– Не будет у нас ребёнка.

– Это как же так? – удивилась Нина Павловна.

– Как обычно. Галя не захотела больше детей. Сказала, что ей одного хватит.

– Может всё же передумает, родит ещё, – предположила мать.

– Холодная она, как лёд. Тепла в ней нет.

У Нины Павловны больно защемило сердце.

Сразу после свадьбы Павел окончательно перебрался в квартиру Гали.

Глава 10

Обычно, Павел сам забирал всю корреспонденцию из почтового ящика. Нина Павловна забирала только газеты. И вдруг это последнее письмо, случайно затерявшееся среди газет. Вопреки своим убеждениям, Нина Павловна решила его вскрыть и прочесть. И она пришла в ужас. Это письмо могло разрушить всё, что она с таким трудом построила для сына, могло сломать его карьеру. Да, что карьеру – поломать жизнь. И любящая мать приняла меры. Нина Павловна долго колебалась, прежде чем написать Соне. Сначала она хотела переговорить с Павлом, но потом, не надеясь на его благоразумие, решила действовать сама. То жестокое письмо, которое получила Соня, было ни что иное, как борьба за счастье сына.

Мысли о Соне не давали покоя Павлу. Он с замиранием сердца вспоминал неделю, проведённую вместе. Как быть дальше, он не знал, к тому же от Сони вдруг перестали приходить письма. Паша отправил ещё пару вслед уже посланным, но ответа по-прежнему не было. Он написал в Черновцы. Не пришёл ответ и оттуда. Паша решил, что Соня обиделась, каким-то образом узнав, что он женат, и решила с ним порвать отношения. Сообщить ей эту новость могли только ребята из его группы, когда были в последней командировке в Первоуральске. Тогда, переживая чувство собственной вины, он тоже замолчал.

Семейная жизнь Павла как будто начала налаживаться. Галя забрала от мамы сына и опять подумывала об общем ребёнке. Паша Тимку принял и стал считать мальчика полноправным членом их семьи, проводя с ним больше времени, чем его собственная мать. Он учил его играть в шахматы, кататься на лыжах и коньках. Тимка был смышлёным малым и искренне радовался тому, что у него появился папа.

Нина Павловна успокоилась и была довольна, что ситуация разрешилась – писем от Сони больше не приходило, да её и не волновала судьба этой «провинциальной охотницы за Московскими женихами». Дела Павла шли в гору. Он руководил крупным проектом. В его распоряжении теперь была персональная машина с водителем. Круг влиятельных знакомых расширялся, обеспечивая ему блестящее будущее. Лишь в семье было что-то неладно. Галя, навещая свекровь, сидела за столом с каменным, ничего не выражающим лицом. Никаких живых эмоций в виде улыбок, да что улыбок, даже простого подрагивания век, или хотя бы гримас неудовольствия на её лице не появлялось. Её общение с Павлом тоже не радовало мать. Сухие «да», «нет», «будь добра», «будь любезен», «если не трудно…», «не мог бы ты…» и прочие вежливые реплики, убивающие своей холодностью, вызывали у неё недоумение. Со своим сыном Галя была мягче, но разговаривала только в приказном или повелительном тоне. Мальчик был также приторно любезен и автоматически послушен, что за многие годы преподавания пугало повидавшую всякое учительницу. «Хотя бы раз прикрикнула, – думала она, – дети не бывают постоянно послушными».

Соня продолжала сидеть на кухне, ожидая пока Нина Павловна закончит говорить по телефону. Наконец она вернулась и села перед совсем остывшей чашкой чая.

– Так вот, – как будто и не прерывала рассказ Нина Павловна, – из письма ты знаешь, что Паша женился на дочери директора института, в котором он работал. Но детей у них не было. Обманула я тебя, ребёнок у неё был от предыдущего второго брака. Когда они решили пожениться, она была беременна, а потом раздумала, сказала, что ей хватит и одного. Я надеялась, что она одумается, попозже заведут общего ребёнка. А тут вдруг письмо от тебя, что ты в положении. Я сразу поняла, получи Павел это письмо и его семейной жизни, а следом и карьере, конец. Интересы сына, как ты понимаешь, для меня были важнее, чем какой-то незнакомой девочки. Поставь подогреть чайник, а то совсем холодный. Да и знобит меня что-то, – Нина Павловна зябко поёжилась и накинула на плечи старенький пуховый платок. – Жизнь у них так и не сложилась. И не в изменах дело. Холодная она была, как «снежная королева». Паша как-то обмолвился, да только тогда я не поняла, что он имел в виду. У меня свои заботы – ученики, репетиторство, муж с больным сердцем. А когда разобралась – поздно было. Знаешь, что такое «ЭГО». Соня непонимающе замотала головой.

– ЭГО, – продолжала старая учительница, – это полное безразличие ко всему, кроме своей персоны. Вот такой и была, да что была, она и есть – Галя. У Главного руководителя Государственного проекта карман на куртке оторвался – ерунда. Пострижен плохо и побрит кое-как, рубашка не простирана – не барин. Муж домой пришёл вечером, а там грязь кругом и пельмени из магазина на ужин – пустяки, есть дела поважнее. А какие дела, я вас спрашиваю? Её диссертация по библиотечному делу, которую она почти десять лет писала? Да и диссертацию ей Паша заканчивал, а то ей и жизни не хватило бы. А кому она нужна, эта диссертация, если муж на ответственном посту руководит делом Государственной важности, – продолжала горячиться Нина Павловна. – Сама не можешь хозяйство вести, так помощницу найми. Потом начались отговорки, что она сыном занимается. Опять на мужа времени не остаётся. Так и жил Паша эти годы неприкаянным. Длительные командировки по статусу больше не полагались, из коротких – должен был обязательно домой возвращаться, иначе скандал, но и дома тепла не было, – Нина Павловна промокнула глаза платочком. – Паша был вхож в высокие кабинеты, а ботинки носил дешёвые стоптанные, да костюм потёртый. Мне до слёз обидно было. Он получал очень хорошую зарплату, а ходил, как аспирант – первогодок. Паша был для неё просто ходячим банком. Кто не знал всех обстоятельств, чудаком его считали. Галя то дома на диване с книжкой лежит болеет, то в санатории от чего-то лечится. Тимка – то у её матери, то у меня. Когда её не было, Паша у меня жил, так она по двадцать раз за вечер звонила, всё проверяла, где он. А если и не в отъезде она была, так Паша всё равно один да один. Забежит только к нам с отцом, поест чего-нибудь горячего и дальше бежит. Так они и жили.

– Так что же случилось? – нетерпеливо прервала причитания Соня.

– Погиб Паша. 22 ноября 1977 года погиб в автомобильной аварии по дороге в Москву с полигона, где испытывали очередную «установку».

От резкого прилива крови к лицу Соня на секунду перестала видеть.

– Как это случилось? – тихо спросила она, придя в себя.

– Шофёр уснул за рулём, и машина по первому гололёду слетела в кювет. В тот день они выехали из Москвы рано утром, чтобы к вечеру вернуться домой. Днём водителю поспать не удалось, целый день его гоняли туда – сюда. Паша хотел остаться ночевать в части, но Галя настояла, чтобы он вернулся. Они и поехали. Да не доехали, – грустно закончила Нина Павловна.

«Боже мой! Я столько лет разговаривала с тенью», – вдруг подумала Соня. Неожиданно в памяти всплыл солнечный осенний день 22 ноября 1977 года, не редкий на западной Украине. Именно в этот день она спешила на свадьбу своей подруги, у которой была свидетельницей. Пытаясь в спешке застегнуть любимое ожерелье из уральских самоцветов, Соня неловко дёрнула застёжку, и яркие камешки дождём посыпались на пол. Соня очень берегла этот подарок, и от досады у неё на глазах выступили слёзы. Однако собирать было некогда, и она сгребла ладонью с пола, то, что смогла найти, и высыпала в стоящую на столе шкатулку, собираясь поискать остальное, когда вернётся. Вернувшись домой ночью, когда все уже спали, Соня решила отложить поиски раскатившихся камушков до утра. А утром она обнаружила, что полы чисто выметены и вымыты. Предыдущим вечером на Ирку напала «мания чистоты» – весь вечер они с подружкой готовились к контрольной по математике и заплевали семечками всю комнату. Правда, напала на Ирку не «мания», а мама, когда вернулась с работы и увидела состояние пола. Получив по шее скрученным мокрым полотенцем, Ирка поспешила навести порядок, и вымела всё, что попалось под веник. Рано утром пришёл мусоровоз, и содержимое ведра отправилось на мусорную свалку. В память о первой любви сохранилось не больше десяти разноцветных бусинок, которые так и лежали в шкатулке с незамысловатыми украшениями Сони.

– Муж пережил Пашу всего на два года. Не смогла я сберечь и его, – продолжила Нина Павловна. – Инфаркт за инфарктом. А мне нельзя было болеть, хотя порой самой жить не хотелось. Иногда перечитывала письма сына к тебе, которые ты вернула. Среди них не было ни одного вскрытого конверта. Я тогда зауважала тебя. Не знаю, почему я их сохранила, ведь если бы Павел узнал обо всём, он никогда мне не простил бы. Я и сейчас порой читаю эти письма и только теперь понимаю, как он любил тебя.

Соне стали неприятны запоздалые откровения Нины Павловны, и она прервала её вопросом:

– А где же Галя и её сын?

– Галя первое время навещала меня, но лучше бы не приходила. Тимофей, а что Тимофей? Это чужой мальчик, а тогда был ребёнком. Сейчас в Англии учится в университете. Спасибо, хоть материально не нуждаюсь. Деньгами они меня обеспечивают. Вот Катеньку в Собесе нашли, платят ей. Иногда соседка зайдёт, с ней поболтаем. Так и живу, – женщина бессильно склонила голову. Потом, как бы собравшись, спросила:

– А что же твой ребёнок? Последнее время я часто думаю о нём. Ведь он родной мне, а Паша – отец ему.

– Нет у вас внука, и сына у Паши не было. И никогда больше своих детей у меня не будет. Струсила я тогда.

Нина Павловна подняла влажные глаза на Соню.

– Вот как. Просить прощения не буду. У каждого своя жизнь. Только жаль, что больше ничего от Павлика не осталось. А я вспоминала тебя. Вот, думала, может там Пашино продолжение подрастает. Всё не одна на земле. Зла я тебе не желала. Своя рубашка ближе… да что я всё каюсь, да каюсь, – махнула рукой женщина.

– Что ж, Нина Павловна, пойду я. Всё, что нужно, узнала. Вы правы, у каждого своя жизнь.

Соня взялась за ручку двери, собираясь выйти.

– Погоди, что ты легко одета? Осень на дворе, а ты в кофте, да туфельках.

– А мне больше ничего и не нужно. Уезжаю я, насовсем. Зашла проститься с юностью, а оказывается, уже давно простилась. А одежды тёплой там не нужно. Мне только до вокзала доехать. Сейчас такси возьму и всё.

– В Израиль, что ли? Теперь все туда едут – евреи, русские, татары, грузины, узбеки – все евреями стали. В наше время мужчины – евреи брали фамилии русских жён, а теперь наоборот.

– Да, в Израиль. Я на самом деле еврейка по матери.

– Ну, что ж. Счастливого тебе пути. Галя-то моя давно во Францию умотала. Дизайнер она теперь модный, и кандидатская диссертация не понадобилась. А Пашке ведь не дала защититься. Да, ладно, Бог ей судья.

Соня, пошатываясь, вышла из квартиры. Ну, вот и всё. Теперь нет ничего, что могло бы держать её в этой стране. «Один папа остался», – подумала Соня. Папа был женат в третий раз. Вторая жена Лида умерла. Теперь папа имел прекрасную квартиру в Ленинграде, хорошую пенсию и новую молодую жену. Но у детей с ним произошёл серьёзный конфликт. Папа потребовал от Сони и её сестры заплатить ему отступного за разрешение на выезд в Израиль. Видать, насмотрелся «Интердевочки». Больше всего негодовала младшая сестра, знавшая его только по фотографиям и так и не простившая ему уход из семьи. Ирка орала, как потерпевшая и выражение – «старый кобель» – было самым приличным в её шумной тираде. Соня торговаться не стала, а, собрав последнее, что у них было, отвезла отцу в обмен на его подпись.

Глава 11

Неожиданно возникло совершенно непредвиденное препятствие в лице родного брата сестёр. Алексей и его семья не бедствовали, жили в большой трёхкомнатной квартире, полученной от «конторы», где он работал. С конца семидесятых он служил в органах КГБ, а его жена Фира работала в местном ОВИРе. Каким образом в то время евреи по принадлежности, вопреки пятому пункту, оказались на столь ответственных постах, непонятно. Скорее всего, потому что фамилия Алёши была Ерёмин, и в паспорте по отцу он числился русским. И потом, в городе, населённом почти одними евреями, трудно было набрать русских на все руководящие и ответственные посты. И братец, чисто по-еврейски, решил получить «гешефт» за отъезд своих родных сестёр. Ирка должна была подарить квартиру, в которой она прожила с мамой всю жизнь, одному из сыновей Алёши в обмен на документы, иначе разрешения в ОВИРе на выезд им не видать. Дарственную Ирка оформила перед самым отъездом Венички и Юрки на разведку в Израиль. Если бы она подождала с подписанием этой дарственной хотя бы до первого звонка Венички, то всё было бы не так катастрофично.

Но всё случилось, как случилось. Когда Соня вернулась из Москвы, Веничка с Юркой уже мчались в новеньких «Жигулях» по дороге в Телль-Авив. Теперь сёстры жили вместе в квартире Ирки, которая ей уже не принадлежала. Из Москвы Соня привезла последние необходимые документы.

Сёстры только что вернулись из таможни, где окончательно была согласована дата отправки контейнера, когда в квартире раздался междугородний звонок. Соня бросилась к телефону. Звонил Веня.

– Сонька, вы как там, готовы?

– Конечно, сегодня согласовали дату отправки контейнера.

В трубке наступила тишина.

– Алло, алло, Веня, нас разъединили!

– Нет, я слушаю, – прервал голос затянувшееся молчание.

– А что молчишь? – в трубке что-то затрещало и захрюкало.

– Мы никуда не едем. Вернусь, всё объясню.

– Веня, что ты говоришь!

– В общем, ждите, скоро вернёмся. Отмените отправку контейнера.

Соня уронила трубку.

– Ирка, мы никуда не едем.

– Опять твой что-то мутит, – заорала Ирка.

Сонино отчаяние граничило с ужасом, – всё опять начинать сначала. Без квартиры, без работы и даже без одежды, когда впереди зима. Всё продано, роздано, подарено, включая квартиру их матери. Веничка разорил семью! Всю ночь сёстры пили валерьянку. Ирка добавляла ещё водкой. Утром Соня под давлением Ирки приняла твёрдое решение. Сколько лет она терпела выходки любимого Венички: его недельные молчания, издевательства над Юркой, упрёки в её неумелости и неудельности, прямые оскорбления, да и просто домашний произвол. Сколько терпения и сил было вложено в этого недалёкого умом, мелкого человечка, которого она вопреки его сопротивлению, выучила и сделала из него вполне респектабельного внешне, мужчину. Развод! Только развод! Больше она не может его видеть. Где жить? На что? Братец церемониться с ними не будет. Он всегда не любил Веничку за его слишком явное еврейское происхождение, но в дела сестры не лез.

Веня вернулся через несколько дней. За это время Соня с Иркой почти на коленях умолили таможенников не отправлять их контейнер, в связи с вновь открывшимися семейными обстоятельствами. Брат им в этом не помогал, так как задержка их отъезда была не в его интересах. В ход пошли все связи: некогда влюблённые в Ирку, одноклассники, пациенты, которым она, в бытность работая медсестрой, мерила давление и делала уколы, а также влиятельные родители, которые водили своих детей в садик, где заведующей была Соня. Документы на контейнер им вернули только после приличной взятки, деньги на которую пришлось под честное слово собирать по друзьям и знакомым. Веничкина кооперативная мастерская тоже была продана, и там заправлял уже другой предприимчивый кооператор. Из материальных средств, оставшихся от неудачной попытки переезда, была только новая «семёрка», прошедшая уже несколько тысяч километров и по этой причине «новой» уже могла не считаться.

Неделю Веничка стоял на коленях перед Соней, каясь в своём необдуманном поступке. Самоуверенность Венички сыграла свою злую шутку – они слишком поторопились с распродажей имущества. Ненужная поспешность не позволила более тщательно продумать всю «операцию» до конца. Не убедившись во всём своими собственными глазами, а лишь слушая сладкоголосое пение своей родни, Веничка потерял присущее ему чувство осторожности. Лишь прокатившись по обетованной земле, погостив у братьев, взглянув на убогие квартирки с голыми крашеными стенами и простенькой мебелью, напоминающей обстановку «совка» семидесятых, Веничка понял, что мёдом здесь не намазано, и счастье здесь им не светит. Именно поэтому его старший брат, живя в Израиле, вещи, привезённые из Союза, не распаковывал, ожидая возможности перебраться в Америку или ещё куда-нибудь поприличнее. Его небольшая квартирка была похожа на склад случайных вещей, где можно было найти что угодно, даже горные лыжи. Уму не постижимо – в Израиле – горные лыжи !!!

Но Веничка не всё рассказал Соне. За несколько месяцев до поездки он разослал письма бывшим одноклассникам с предложением о встрече. Его инициатива была подхвачена с энтузиазмом. Именно потому, что одноклассники долго согласовывали дату, он так затянул с отъездом. Не вдаваясь в подробности, он поведал Соне, что в Телль-Авиве встретился с одноклассниками, успевшими к этому времени уехать и обосноваться в Израиле. Не рассказал он лишь о том, что совершенно неожиданно для себя в ресторане, где они отмечали встречу, он увидел Любочку – его первую любовь и первую женщину.

* * *

Всё случилось в десятом классе на выпускном вечере. После танцев нагулявшись по городу, разогретые лёгким спиртным, полусонные выпускники лениво разбредались по домам. Предрассветные сумерки размывали очертания предметов. Это ещё больше будоражило воображение влюблённого мальчика. Любочка была отличницей и привлекла внимание Венички давно, ещё с пятого класса. Сколько приставаний выдержали её косички, сколько лент и бантов, выдернутых из её волос, хранилось в коробке на чердаке, заваленном разным мальчишеским хламом. Сколько раз Веничка просыпался в мокрых трусах от ночных видений, вызванных его эротическими снами, в которых Любочка со страстью отдавалась юному влюблённому. И вот день настал. Поравнявшись с домом Любочки, они остановились. Веничка, прощаясь, в поцелуе «случайно» положил руку на небольшую аккуратную грудь Любочки. Девушка не возмутилась, а лишь прижалась к нему плотнее, и Веничка уже без опаски запустил руку прямо в открытое декольте выпускного платья, ощутив под кружевом лифчика пульсирующий твёрдый сосок. Любочка на несколько секунд задержала его руку на своей груди, а потом схватила и потянула за собой.

Семья Любочки жила в частном доме на окраине старинной живописной части города. За домом на склоне оврага, куда спускался их сад, стояла летняя кухня. В сумерках её белая стена едва виднелась в гуще зелени фруктовых деревьев. Тоненькая фигурка Любочки быстро мелькала среди листвы. Вот белое платье слилось с белой стеной и исчезло в проёме двери. Веничка поспешил за ней. Никаких мыслей в голове не было. Было одно желание! В приоткрытую дверь он увидел, как Любочка пытается стащить с себя платье. Запутавшись в многочисленных юбках, она тихо позвала Веничку:

– Иди сюда, помоги, а то в темноте я ничего не вижу.

С бьющимся сердцем Веничка стал помогать Любочке, но вдруг неожиданно повалил её на стоящий рядом топчан, быстро скинул брюки и, подняв пышные юбки, навалился на неё всем телом. Любочка не сопротивлялась. Веничка стянул с неё бельё, выпростал из глубокого декольте маленькие нежные груди и замер. Любочка провела рукой по его втянутому от волнения животу. Веничка всё ещё не решался…

– Ну, что же ты?

Случившееся дальше повергло его в изумление. Что там эротические сны! Ощущение живой, в экстазе бьющейся под тобой плоти женщины, сравнить ни с чем не возможно. Солнце уже поднималось над горизонтом, когда любовники пришли в себя.

– Собирайся скорее, а то придёт бабушка. Она встаёт всегда первая, – заторопила Любочка.

Веничка суетливо засобирался. Окровавленные нижние юбки Любочка засунула под поленницу дров за кухней.

– Потом уберу.

Действовала она быстро и уверенно и нисколько не была смущена. Веничка, оглушённый происшедшим, ощущал во всём теле лёгкую заторможенность. В доме хлопнула дверь. Любочка потащила Веню в сад и оба замерли под старой раскидистой черешней. Любочка поднесла палец к губам и показала глазами на угол дома.

– Придётся идти в другую калитку, через овраг, – едва слышно прошептала она.

Взявшись за руки, они побежали вниз по склону к оврагу. За калиткой они остановились. Веничка, обнажив грудь девушки, ещё раз поцеловал её, затем под платьем провел руками по упругим бёдрам, ощутив тонкую талию, которую он мог просто обхватить двумя ладонями. Любочка с улыбкой заметила:

– Мне пора. Ещё увидимся?

Веничка, плохо соображая, пожал плечами. Он стоял на коленях, поглощённый изучением её живота при розовом утреннем свете. Наконец, Любочка оттолкнула его, одёрнула платье, привела в порядок волосы и неторопливо пошла по тропинке к калитке.

Больше с Любочкой они не встречались. Веничка не мог простить ей, что она отдалась ему вот так просто, сразу, без колебаний и девичьего кокетства. Скорее даже сама спровоцировала его на близость. Хотя всё его естество замирало при воспоминании о той ночи.

Любочка вскоре уехала в Киев и поступила в Университет. Там она вышла замуж и в начале восьмидесятых уехала в Израиль. Через несколько лет они с мужем расстались, что в эмигрантской среде было совершенно обычным делом, и Любочка исчезла из поля зрения даже своих друзей. И вдруг, неожиданно ,она появилась в ресторане на вечере встречи с одноклассниками. Это уже не была та тоненькая трепетная девочка. Любочка слегка погрузнела, заматерела, но была в прекрасной форме, так как работала врачом – косметологом в Клинике пластической хирургии.

У мужа жизнь сложилась не столь удачно. Физик по образованию, в Союзе он работал на оборонном предприятии, связанном с космическими технологиями. Из-за этого их долго не выпускали из страны. В Израиле его образование оказалось никому не нужным. Ни на одном месте он не задерживался больше года, так как наниматель незадолго до истечения годового срока, увольнял его, чтобы не переводить в разряд квалифицированных специалистов, что влекло за собой целый ряд социальных льгот. Последнее место работы – шоколадная фабрика – доконало его окончательно. После очередного увольнения Любочкин муж решил совсем «завязать» с работой. Он прочно сел на пособие, растолстел, обленился и стал совершенно невыносим. На этом они и разошлись.

При виде смеющейся Любочки Веня замер. Вся бесшабашная юность всплыла в его памяти. Он вдруг физически ощутил давно забытое тепло её тела и запах распущенных волос.

– Не ожидал?

– Откуда ты?

– Из Парижа. Мы там представляли нашу новую линию косметики «Соли мёртвого моря».

– Ну, ты хороша! – всё ещё не придя в себя, произнёс Веня.

– Спасибо, что оценил мои труды. Давай после ресторана посидим где-нибудь, – предложила Любочка. – Расскажешь о себе.

Веничка не возражал. Да и Любочкой её можно было теперь назвать с трудом. Эту знойную женщину с красивыми смуглыми руками теперь можно было называть только Любовью. И чувства Венички, словно порох, вспыхнули с новой силой.

Ночь они провели у Любочки. Юрку, без всяких объяснений, Веня оставил ночевать у друзей. Юрке, в принципе, было всё равно. Он давно не испытывал особой любви к приёмным родителям. У него не было ни злобы, ни обиды на них. Просто в глубине души он ощущал привязанность к ним и понимал, что они ему нужны. Всё равно кроме них на всем белом свете у него не было ни единого близкого человека.

Лёжа в темноте на широкой кровати, Любочка с удовольствием вспоминала школьные годы и проведённую вместе ночь, ознаменовавшую их вступление в настоящую взрослую жизнь.

– А знаешь, я тогда не обиделась. Даже хорошо, что мы сразу расстались. Я всё равно уехала бы учиться. Попереживала сначала конечно, а потом некогда было – подготовка в Университет, репетиторы. Ты же знаешь, что на медицинский всегда трудно было поступить. А если бы мы не расстались, может быть, я и не поступила бы. Зато теперь я в полном порядке. – Любочка сладко потянулась. – А ты, вообще-то, зачем приехал?

– На разведку. Думаю с семьёй сюда перебраться.

Люба внимательно посмотрела на Веничку. В свете ночника она увидела его седеющие виски, морщинки у глаз.

– А кто у тебя жена? Кем она работает?

– Жена – воспитатель в детском саду.

– И всё?

– И всё.

– И как же вы думаете здесь устроиться? С сомнением спросила Люба.

– Будем работать.

– Веня, послушай меня, не делай глупости. Когда мы уезжали из Союза, там нечего было делать, а сейчас, после перестройки, вы можете открыть своё дело. В Израиле, без денег, с этим плохо, а дома и стены помогают. Нахлебаетесь по «самое не хочу», да и профессии ваши здесь не подтвердят.

В промежутках между ласками Любочка подробно объяснила Вене, что здесь особенно плохо с работой и, конечно, с жильём. Лишь немногочисленные кибуцы приглашали «новых израильтян» строить «новую жизнь» на «новой земле», раскинувшейся среди каменной пустыни где-то вблизи Газы. Веня, как человек сугубо городской, в кибуце себя не видел, но и городским дворником, на почётную должность которого его могли устроить по большому блату, работать не хотел. Так получилось, что, поколесив по Израилю, места на этой обетованной земле он себе не нашёл.

Вернувшись в Черновцы, Веничка с трудом объяснил всё это сёстрам. Те отнеслись к его рассказам с недоверием, но он поклялся жизнью, что сделает всё возможное, и они уедут на ПМЖ в Германию. На это уйдёт ещё несколько лет, а пока, продав машину за вполне приличные деньги, они с Сонечкой купили большую двухкомнатную квартиру, не такую шикарную, как была, и не в таком престижном районе, как центр города, но вполне сносную, и начали налаживать жизнь заново. Соню сразу взяли обратно в тот же детский садик воспитателем, где до увольнения она работала заведующей с хорошей зарплатой и солидным положением в обществе. В её садик стояла очередь из родителей, желающих именно сюда отдать своего ребёнка. Ирка по-прежнему подрабатывала медсестрой на выездах, делала уколы и мерила давление. Юрка работал в автомастерской. Руки у него оказались «золотые» и росли из нужного места. Веничка, конечно, занялся бизнесом и пристроился в мясном отделе крупного супермаркета. Жизнь потихоньку налаживалась.

* * *

Тут и грянул декабрь 1991 года – Союз Советских Социалистических Республик развалился и перестал существовать.

– Ну вот, теперь заживём, – с энтузиазмом говорила Ирка. – Больше не будем кормить Москву.

На вопрос оппонентов: «А на что будет жить Украина?» Ирка запальчиво отвечала: «Как, на что! У нас есть нефть, газ, уголь, лес, заводы, наконец!»

Оппоненты с сомнением качали головами и говорили: «А ты Украину с Россией не путаешь? Украина всегда считалась «житницей страны» и была, в основном, аграрной частью России. Лес остался только в Карпатах, да и тот реликтовый. Если последнее вырубить, то голая плешка останется. Да и с заводами будут проблемы, кроме России эти заводы никому не нужны».

Но Ирка ничего не хотела слушать. Вообще, она была хорошей идейной девочкой и рьяно защищала интересы того государства, где в конкретный данный момент проживала. В её голову легко вбивалась любая пропаганда. Она поступила в Киевский университет на философский факультет на отделение «теологии» и неожиданно глубоко «нырнула» в проблемы иудаизма. Никогда в жизни ей не пришлось полученное образование применить на практике, кроме того, что она стала ориентироваться в еврейских праздниках и в связанных с ними обычаях. Наверное, для самоутверждения и расширения кругозора это полезно. Удивительно, но с годами она стала большей еврейкой, чем Веня, выросший почти в ортодоксальной семье. Возможно, это и было причиной их откровенной неприязни на протяжении многих лет.

Тем временем в Черновцах становилось всё хуже и хуже. С работы начали «выдавливать» лиц не украинской национальности. От служащих требовали знания украинского языка и не просто знания, а повседневного общения на языке, который значительно отличался от классического. Соня любила музыку украинского говора и с удовольствием читала стихи Леси Украинки и Тараса Шевченко, но разговаривать на языке, так называемом «суржике», изуродованном жаргонной отсебятиной, она не могла. Ирку на работу никуда не брали, и она «челночила» в Польшу за барахлом. Правда, поляки возмущались, что «хохлы» всё сметают с полок вплоть до женских прокладок, но терпели: ведь хохлы везли доллары. Веничка налаживал сбыт, одновременно активно ища способа уехать в Германию. Необходимо отметить, что на данный момент положение семьи опять таки было далеко не худшим, если не сказать больше, несмотря даже на то, что к этому времени Соня окончательно потеряла работу. Благодаря Веничке и Юрке дела шли совсем неплохо. Веничка даже собирался открыть автомастерскую. Ситуация замкнулась на Ирке. Ирка вышла замуж, ждала ребёнка и находилась в крайне бедственном положении – без квартиры, работы и надежды на лучшее. Муж, родом из Белоруссии, был уволен с последнего места работы. Кроме того, он платил алименты сыну от первого брака. Семья с трудом перебивалась, и если бы не помощь Сони потихоньку от Венички, то нечем было бы платить даже за электричество.

Глава 12

Михай крутился в этом бизнесе почти с детства. Нет-нет, сам он никогда этой дряни не употреблял. Только однажды затянулся травкой, предложенной сопливым Ромкой, и его тут же застукал отец, влепивший ему такую затрещину, от которой чуть не отвалилась голова, а огненные круги долго плавали перед глазами. Потом долго порол ремнём и пообещал, если ещё раз заметит, то насыплет ему жгучего перца в зад. Отца он боялся страшно, и одного раза ему вполне хватило. Человек с огромной лохматой головой и лицом, заросшим до самых глаз густыми волосами, был похож на страшного зверя, которые, по цыганским легендам, водились в горных районах Молдавии на границе с Румынией. Несмотря на дикий вид, отец был весьма разумным человеком и, чувствуя в сыне неведомую ему силу, оберегал от привычного цыганского промысла – торговли наркотой.

Михай был совсем не похож на отца. Светлое узкое лицо в обрамлении чёрных колец кудрей, тонкая талия и чистый переливчатый голос приводили местных девчонок в состояние экстаза. Женили в таборе его рано на, почти ещё девочке, толстушке Маре. После первой брачной ночи Михай сбежал в Кишинёв и дал зарок – никогда не возвращаться в табор. Его искали. Отец обещал убить. Опозоренную Мару вернули родителям. Считалось, что если муж сбежал от жены, то жена плохая, раз не сумела хорошо приласкать мужа. Её судьбой Михай больше не интересовался.

В городе его приютил цыганский хор, выступавший в одном из ресторанов Кишинёва. У молодого цыгана оказался очень редкий красивый тембр голоса, к тому же он виртуозно играл на гитаре. Артисты хора, скинувшись, отправили его подучиться в музыкальной школе при кишинёвской консерватории. Ещё учась в школе Михай сколотил вокально-инструментальную группу. Ребят приглашали играть на свадьбах, крестинах и прочих торжественных мероприятиях, что позволяло им жить на широкую ногу. Не забывал Михай и хор, давший ему «путёвку в жизнь». Бесплатно выступал с ними в концертах, пел в ресторанах, подменяя занемогших артистов.

Между тем, молодёжная группа стремительно приобретала известность. После первого же выступления по телевизору в его съёмной квартире раздался звонок. Михай с трудом узнал голос друга детства Ромки. Сначала Михай обрадовался, потом испугался: «Что ему надо? Не хочет ли он пристроиться рядом и тянуть из него деньги». Ромка был слюнявым, с вечно слезящимися глазами, бесталанным малым. Он ничего не умел, голоса у него не было, гитару держал, как полено, извлекая из неё такие же деревянные звуки. Кроме того, он с детства баловался травкой, о чём Михай знал, но молчал, считая, что это личное дело Ромки.

Когда Михай исчез, Ромка решил взять Мару в жёны. И хотя она не нравилась ему, мысль, что вот Михай вернётся, а его Мары нет, потому что именно Ромка забрал её, грела ему душу. Ромка с детства так завидовал Михаю, что возненавидел его, и месть была хоть и маленькой, но такой сладкой!

Ромка пригласил старинного друга посидеть в каком-нибудь уютном местечке и за чаркой вспомнить молодость. Больше всего Михай боялся, что Ромка нашёл его по поручению отца, и решив попытаться выяснить его намерения, весьма неохотно согласился на встречу. Маленькая таверна, где они устроились, была на старой окраине Кишинёва. Узнав, что Мара стала женой Ромки, Михай обрадовался. Иногда его всё же мучили лёгкие угрызения совести, что он бросил её, почти девочку, одну и тем опозорил на весь табор. Михай даже хотел передать ей немного денег, но, испугавшись, что его найдут и вернут в табор, передумал.

Страшным было не возвращение в табор, а полное подчинение его законам, и прощай музыка, концерты, свобода. Михай не знал, что отец, увидев однажды по телевизору, как аплодируют его сыну, давно простил его. При упоминании имени Михая отец, по-прежнему хмуря кустистые брови, делал суровое лицо, в душе безмерно гордясь «непутёвым» сыном.

Специально Ромка не искал старого приятеля. Увидев его случайно по телевизору, зависть и злость проснулись в нём с новой силой, но ему нужен был именно такой человек – заметный и популярный, для которого открыты границы не только географические, но и сословные. Михай был вхож в дома творческого бомонда не только Молдовы, но и Украины. Для начала Ромка предложил Михаю передать небольшую партию кокаина на Украину в Черновцы, к тому же город был удачно расположен вблизи границ с Польшей и Румынией.

– Чудный город, чудное место – центральный рынок. Чудный человек – директор рынка, – пьяно бубнил Ромка.

– И что мне за это будет? – насмешливо спросил Михай.

– Думаю – для начала сможешь купить небольшой, но чудный домик.

Михай задумался. Ему надоели съёмные квартиры, сладострастные хозяйки, либо вечно пьяные мужики.

– Что ж, давай попробуем, – согласился Михай. – А если не пойдёт?

– Всегда сможешь соскочить, – улыбнулся Ромка, – ты ж не употребляешь. Или разнюхался?

Лукавил Ромка, ой как лукавил. Нельзя ни соскочить, ни выскочить из этого дела. Да и Михай это знал. Недаром отец предостерегал его. И неважно, что сам он никогда не баловался ни травкой, ни порошком, страшнее другое – Михай попал на крючок, на который раз попав, уже не соскочишь – лёгкие деньги.

* * *

В конце восьмидесятых музыканты Михая работали на конкурсе красоты то ли «мисс Кишинёв», то ли «мисс Молдавия», он уже не помнил. С момента объявления в Советском Союзе «перестройки» эта вакханалия продолжалась уже несколько лет. Был даже конкурс «мисс грудь» на лучшие голые сиськи. Михая уже тошнило от одинаковых женских тел. Как-то стоя за кулисами в ожидании своего выхода Михай услышал тихие горькие рыдания. Тоненький голосок захлёбывался от всхлипов. Он пошёл на плачь. Закутавшись в пыльную кулису, плакала девочка. Её забраковали на отборочном просмотре – не вышла ростом, и не хватило месяца до шестнадцати.

– Ну, чем я хуже них? – девочка театрально рванула на себе лифчик и осталась в одном маленьком треугольничке трусов.

– Ничем, – ответил Михай и накинул на неё свою концертную безрукавку. – Оденься, замёрзнешь.

Маленькие груди трогательно вздрагивали от её рыданий, конец тёмной косы болтался где-то у пояса. У Михая сладко сжалось сердце и захотелось сразу же прижать к себе эту тоненькую беззащитную девочку.

– Пойдём в нашу гримёрку. Где твоя одежда?

– Там, в зале, где был ка-каст-инг, – с трудом выговорила она незнакомое слово.

– Иди, оденься. Я тебя подожду здесь.

Девочка вернулась в нелепой короткой юбочке «в облипку» и дешёвой трикотажной кофточке с вырезом «до пупа». Михай иронически осмотрел девочку.

– Сколько тебе лет?

– На конкурс берут с шестнадцати, – схитрила она, не называя своего возраста.

– А сама-то откуда?

– Из села под Бельцами.

– А зачем сюда приехала? Не хочешь в селе жить?

Девочка молчала.

– Ладно, посиди здесь. Отыграем, потом тебя заберу. Ты где остановилась?

– Нигде. А ты кто? – в свою очередь спросила девочка.

– Музыкант, звать Михай. А тебя – то как зовут?

– Оксана.

– Оксана, – повторил Михай, – хорошее имя. Садись, – он указал на высокий стул с прямой спинкой, – и жди, Оксана.

Михай ушёл. Девушка осталась одна. Она сидела на высоком неудобном стуле, боясь пошевелиться. «Кажется, мне повезло, – думала она, – наверное, он важный человек, глядишь, и мне поможет пристроиться куда-нибудь».

Поздно вечером Михай привёл её в квартиру, где они жили вдвоём с ударником группы. Подмигнув Михаю и сделав рукой неприличный жест, ударник отправился ночевать к приятелю. Девочка просто заворожила Михая своим безупречным телом и наивной неопытностью. Да и Оксана была не прочь отдаться этому красавчику, в дальнейшем рассчитывая на его помощь

устроиться какой-нибудь моделькой. Михай же мог её пристроить только на съёмки в дешёвой порнушке. Этого он для неё не хотел. Оксана была настолько свежа, что он почти потерял голову. Без лишних церемоний Михай просто разорвал на ней нелепую безвкусную юбку, скрывавшую юное непорочное тело, а потом вытряхнул из убогой кофтёнки. Оксана не испугалась и не смутилась, а лишь замерла, выжидающе глядя на Михая. Теперь он как следует смог рассмотреть девушку. Втянутый живот с аккуратным пупком, слегка округлые бёдра и не очень длинные, но идеальной формы, ноги разожгли нешуточную страсть. Распущенные волосы стыдливо прикрывали соблазнительную грудь. Михай осторожно положил руку на упругий треугольник внизу живота. Оксана не сопротивлялась, лишь тихонько дрожала, то ли от холода, то ли от возбуждения. Рука Михая опустилась ниже и нащупала нежную влажность.

– У тебя уже кто-то был?

– Нет, – пролепетала Оксана.

– Так я буду первый?– спросил Михай, делая ударение на слове «буду».

Оксана молча кивнула головой.

По тому, как эта неопытная девочка вскоре застонала и забилась в экстазе, бывалый сердцеед понял, что пропал. Михай влюбился, влюбился впервые неожиданно и сильно. Он не отпускал её неделю. Оказавшись хорошей ученицей, Оксана быстро вошла во вкус. Порой Михай вынужден был даже сдерживать её чересчур страстные порывы, боясь, что у него выскочит сердце.

Через неделю, одев Оксану с головы до ног и накупив впрок вещей, он отправил её домой. Эту пятнадцатилетнюю девчушку, подобную точёной фарфоровой статуэтке, Михай решил сделать самой красивой и счастливой женщиной в мире.

* * *

Через месяц Оксана позвонила Михаю и сквозь громкие непрерывные рыдания сообщила, что беременна.

– Ты уверена? – переспросил он.

– Да-а-а, – с новой силой заревела Оксана.

– Не плачь, это будет наш ребёнок. Родители знают?

– Не-е-ет, – ныла Оксана. – Мамка узнает, убьёт.

– Не реви. Я скоро приеду и мы поженимся.

Оксана немного успокоилась.

– А когда ты приедешь?

– Дней через десять. Жди.

Михай прикатил через две недели с музыкантами своего ансамбля просить руки Оксаны. Его брак с Марой имел силу только по цыганским законам. Официально Михай был свободен. Родители Оксаны встретили компанию настороженно. Мать Оксаны уже имела горький опыт цыганской любви. Шумные длинноволосые парни-музыканты доверия ей не внушали, но подарки привезли богатые. Оксана из соседней комнаты подсматривала в щёлку. Парадная зала в молдавском доме могла открываться всего несколько раз в год: на сговор (помолвку), свадьбу, похороны или поминки. Всё остальное время двери этой комнаты для членов семьи были закрыты. Случай сватовства приравнивался к помолвке.

Михай, согласно молдавским обычаям, соблюдая обряд и порядок, просил родителей отдать Оксану в жёны. После долгих разговоров и обильных возлияний почти ударили по рукам. В последний момент мать остановилась. Её голова, затуманенная изрядным количеством браги и вина, вдруг просветлела и не позволила вялому неповоротливому языку повернуться и сказать «да». Зная законы табора, рядом с которым прошла её молодость, она почти была уверена, что Михай женат. Жених врать не стал и признался, что так оно и есть.

– Это же ничего не значит, – уговаривал он мать Оксаны. Мы же в ЗАГСе не расписывались.

Но мать знала, о чём говорила. Она вовсе не хотела, чтобы как-нибудь ночью в её дом пришли «тёмные люди» и зарезали всех домочадцев, включая малых детей. Оксанка родилась в глухом молдавском селе, на окраине которого стоял шумный цыганский табор. Её матери было всего шестнадцать. По законам Молдавии это было нормально, а вот по законам морали и церкви – нет, так как отца у ребёнка не было. Нет, конечно, отец был – красивый цыган Гришка. И, несмотря на то, что в таборе у него была официальная жена, половина незамужних молодух деревни были от него беременны. Кто как мог, скрывал свой грех. Мать Оксаны была богатой невестой и скоро выскочила замуж за соседского Гришану, который за полхаты с отдельным входом не погнушался и чужим ребёнком. В этой деревне Гришами звали треть всего мужского населения. С фантазией там было небогато, зато удобно – отчество Оксана получила сразу по двум отцам – кровному и отчиму. Ничего не скажешь, Оксана была красивой девочкой. Смесь молдаванки и цыгана дала хороший результат. Но мать решила, что очередного позора их семья не выдержит.

– Нет, так не пойдёт, женишок. Или разведись с женой по вашим цыганским законам, или забирай Оксанку и уезжайте отсюда. Рожать здесь она не будет.

Михай задумался: «Тёща права, найдут всех и порешат. Официально жениться нельзя и в табор за разводом он не поедет. Так «разведут», что сам костей не соберёшь и всю Оксанину семью под удар подставишь». Михай грустно опустил голову.

– Вот что, ребята, идите вы в сараюшку на сено спать, – обратился к музыкантам до этого молчавший отчим Оксаны, – а завтра утром на трезвую голову порешаем. Коли любятся дети – быть им вместе. Что-нибудь, да придумаем.

Оксане постелили отдельно в крохотной коморке, а не в общей комнате, где обычно спала вся семья. Это было сигналом Михаю, что семья согласна и путь свободен. «Хоть и не родственник пока, но что ж детей радости-то лишать», – мудро рассудили родители. Дважды объяснять Михаю простые деревенские хитрости было ненужно. Он проскользнул в коморку за кухней. Распалённая Оксана ждала его. Набухшая грудь сладко пахла молоком, а на шее нетерпеливо билась голубая жилка. Послушное тело было вновь раскрыто, чтобы опять принять его.

Утром родители Оксаны и Михай держали совет. Мать была категорически против, чтобы Оксана рожала без мужа. Тогда Михай предложил семье Оксаны перебраться на Украину в Черновцы. В старом доме пока оставить стариков, а когда семья обоснуется, то забрать и их. Город, конечно, был выбран не случайно. Сначала будущая родня восприняла предложение Михая в штыки. Но Михай выложил «железный аргумент» – толстую пачку красненьких десяток с портретом вождя всех народов. Разговор пошёл веселее и продуктивнее. Михай пообещал содержать Оксану и ребёнка, а семье – жильё и работу. На этом ударили по рукам. Мать Оксаны знала, что если уж цыган дал слово – не нужно никаких расписок. Такой договор надёжнее любых юридических бумаг.

Семья, быстро распродав нажитое добро, снялась с насиженного места и переехала на более сытую Украину, что оказалось вполне разумным. А вскоре их молдавское село совсем пришло в упадок. В начале девяностых и вовсе всё взрослое мужское непьющее население уехало на заработки в Европу либо в Россию, а молодые женщины – в Турцию. В домах остались одни старухи с малыми детьми и окончательно спившиеся мужики.

Семья Оксаны обосновалась на дальней окраине города Черновцы в старом, но ещё крепком, домике. Михай купил его почти за бесценок. Граница города проходила как раз за огородом их дома. Здесь и родился Вовка. Со временем жадный город расстроился и втянул в себя и эту окраину. Так все члены семьи Оксаны стали городскими жителями.

Михай приезжал часто, только и после рождения сына тянул с браком. Вдруг неожиданно поставил Оксане условие, чтобы она с сыном переехала к нему в Кишинёв. Теперь уже родители решительно воспротивились:

– Что ты её таскаешь по всему свету? – орала тёща. – Только тут устроились, девка в техникум поступила и опять куда-то переезжать. Сам покоя со своими трынделками не знаешь и нам не даёшь, – не унималась она.

«И правда, что за муж – музыкант, – думала Оксана, – ни профессии, ни угла своего». Не знала она, что только о ней он и думал.

Глава 13

Несколько лет тщательной подготовки и поиска дали результат – так называемая «зелёная карта» – бланки документов на отъезд в Германию на постоянное место жительства по «еврейской линии», наконец, были в руках Венички. Не стоит повторяться, как проходили сборы в Германию, приблизительно так же, как и в Израиль, с той лишь разницей, что «на разведку» Веничка не поехал. Всё было ясно итак – Германия – она и есть Германия. Как говорится в одном известном анекдоте: «Сало – оно и есть – сало, чего его пробовать». А вот с Иркой и её семьёй было неладно. Веничка смог достать только четыре «карты». Этого было недостаточно, чтобы уехать сразу двум семьям и Веничка просто отдал один экземпляр документов кому-то из знакомых, естественно, «за весьма умеренную плату». Узнала Ирка об этом случайно через несколько лет. И, несмотря на то, что с помощью Венички они всей семьёй давно перебрались в Германию, не простила ему этого никогда.

Продав в очередной раз всё имущество и вновь начатое дело, Веничка, Соня и Юрка в середине девяностых отбыли на ПМЖ в Германию. Никаких сюрпризов при переезде не случилось. Всё было, как у всех эмигрантов: «Ноев ковчег» – общежитие, похожее на казарму, целый день гудело на разных языках. По длинному узкому коридору сновали, репатрианты из стран Восточной Европы. Некогда проклинавшие немцев, теперь просили у них помощи и убежища.

Крохотные комнатушки, похожие на вагонные купе с двухэтажными кроватями, были забиты коробками. Из-за скудости места повсюду валялись вещи, которые просто некуда было приткнуть.

Казалось, Соня до конца не понимала, что произошло – радоваться таким переменам или плакать. После вольных Черновцов жизнь в Германии показалась скудной и ограниченной в прямом смысле слова. Распорядок жизни и передвижение эмигрантов строго контролировалось. После просторной квартиры в родном городе жить в клетушке размером с купе было тяжело. Впереди полная неизвестность, где и как жить и что будет с работой. Кроме этого тянуло за душу положение семьи Ирки, оставшейся на Украине. Разлука была тяжёлой. Ирка долго плакала, разрывая сердце Сони. Веничка, видя страдания жены, поклялся в очередной раз, что вытащит их в Германию при первой же возможности.

Соня всё ещё не простила мужу авантюру с переездом в Израиль. Что ни говори, но Ирка осталась совсем без средств к существованию, да и потери их собственной семьи ощущались до сих пор.

– Веня, а зачем мы приехали сюда? – как-то спросила Соня. Вот уже месяц как они жили в этом общежитии, дожидаясь от немецких властей решения их судьбы. От безделья и скуки Соня была готова лезть на стену. Непривычно сытая жизнь, когда не нужно носиться по магазинам в поисках пропитания, утомляла. Целыми днями она валялась на кровати и читала толстые журналы и книги, которые бывшие сограждане, покидавшие общежитие, оставляли в местной импровизированной библиотеке.

– Как зачем, – после некоторого раздумья ответил муж, – теперь заживём, как люди. Откроем своё дело. Ты сможешь работать воспитателем или няней. Юрка отличный специалист. Откроем мастерскую по ремонту машин или ещё что-нибудь. Это же мир бизнеса. Делай, что хочешь!

Веничка вгрызался в новую жизнь. К моменту получения документов на право проживания в Германии они с Юркой уже вполне сносно говорили по-немецки. Юрка здорово возмужал. И уже трудно было даже предположить, что отец может посметь тронуть его хотя бы пальцем. Соню ежедневные обязательные занятия немецким языком не воодушевляли. Она вбила себе в голову, что совершенно неспособна к языкам и откровенно филонила.

Познакомившись поближе с соседями по общежитию и наслушавшись эмигрантских историй, Соня несколько засомневалась в прожектах мужа. Но, зная его живой пробивной характер, всё же верила в их звезду. Дело сделано и нужно продолжать жить дальше. Семье повезло. Всего через три месяца они получили вид на жительство и направление в город постоянного пребывания. За эти месяцы Сонечка возненавидела своих соотечественников по бывшему Союзу. Соседями их «бокса» слева оказалась семья из Казахстана, а справа – из Узбекистана. От запахов национальной кухни Соню уже тошнило. Гарь от пережжённого масла туманом висела в узком коридоре. Попытка узбеков разжечь костёр и приготовить плов во дворе «пункта распределения» окончилась грандиозным скандалом с угрозой выселения их обратно на Родину. Бабушка Зухра долго возмущалась «фашистскими порядками», пока соцработник не пригрозил ей уголовной ответственностью за «оскорбление немецкого народа и пропаганду фашизма». Бабушка Зухра искренне недоумевала, почему её произнесённые в сердцах слова, так возмутили немцев.

Соня, привыкшая к почти стерильной чистоте в своей семье, задыхалась от вони общественных туалетов, не смотря на ежедневную уборку этих мест. Её бывшие соотечественники, видимо, с трудом представляли, для чего существуют сливные бачки унитазов. Не смытые остатки жизнедеятельности эмигрантов плавали почти в каждом толчке. Кухонные плиты и столы тоже оставляли желать лучшего. Прежде, чем начать готовить, Соня тщательно чистила плиту и мыла кухонный стол. Но всё когда-нибудь кончается. Их мучения в общежитии тоже подошли к концу.

Город, определённый семье для проживания, назывался Кайзерслаутерн, что в переводе с немецкого приблизительно означало «Император громогласный», а может быть «Голос Императора»? Возможно, это было как-то связано с его расположением в небольшой котловине среди невысоких гор, поросших сосновыми лесами, и громким эхом, которое разносилось над старинным городом во время раскатов небесного грома, или звона церковного колокола главного собора. Вероятно, есть и другое толкование, известное лишь коренным жителям этого города. В самом городе, вокруг которого местами уцелели редкие дубовые рощицы и старые грабы, ничего примечательного не было. Расположенный в юго-западной части страны, старинный городок, как и многие другие, в конце Второй мировой войны был почти стёрт с лица земли американцами, поэтому туристские маршруты через этот город не проходили. Немногие уцелевшие старинные домики уже не давали представления о его архитектурных особенностях. Лишь по миниатюрам на декоративных тарелках в изобилии украшавшим стены местных ресторанов и жилища добропорядочных немцев, можно было судить о том, каким этот город был раньше.

Зато здесь до сих пор располагался самый большой контингент американских оккупационных войск в Европе. Город жил за счёт обслуживания огромного числа американских солдат, проживавших в многоэтажных казармах военного городка. Кроме казарм примечательным местом было старинное кладбище. Город потихоньку хирел. Немногочисленные промышленные предприятия закрывались одно за другим. Одним из последних закрылся филиал завода PFAF по производству швейных машинок. Причин было две: сокращение потребления восточным рынком Европы и перевод производства в Японию или Китай, потому что производство машинок в Германии стало нерентабельным. Безработные молодые немцы и «понаехавшие» эмигранты, сытые, бесцельно бродили по городу, сидели в кафе и пабах или с банкой пива просто валялись на диванах перед телевизором в съемных квартирах, за которые платил «социал». Вот в таком дремотном городке и поселилась семья Сони.

Квартиру, которую предоставлял и оплачивал «социал», они подобрали в западной части города недалеко от раскинувшегося студенческого кампуса. Расположенные на окраине крохотные дачки и частные домики с маленькими газончиками, обустроенными навесами для гриля и детскими площадками, создавали ощущение уединённости и покоя. Квартира Сони на последнем этаже пятиэтажного дома с одной спальней и гостиной обладала бесценным преимуществом – балконом, размером с небольшую комнату и видом на парк. Летом вся жизнь проходила на этом балконе. От солнца закрывала плотная шпалера вьющейся фасоли и горшки с цветущей геранью, которые Соня посадила в первый же год их приезда.

С работой было сложнее. Все попытки открыть свой бизнес окончились неудачей: либо не хватало средств, либо не позволял закон. После некоторых мытарств Веничка всё же нашёл работу по вкусу. На маленькой жёлтой машинке компании он развозил готовую еду по городу. Гречанке – хозяйке заведения, Веня чем-то импонировал. Он был шустрее и расторопнее немцев, успевая в отличие от них, за одно и то же время делать две-три лишние ходки.

Соня пыталась подтвердить свою профессию педагога дошкольного образования и получила категорический отказ. Педагог из коммунистической России не мог учить немецких детей по чисто идеологическим соображениям. В конце концов, Соне нашлась работа в мастерской Тиффани – изготовление сувениров и витражей из цветного хрустального стекла. Поработав несколько месяцев ученицей, Соня с удовольствием освоила изготовление милых безделушек. Немцы очень сентиментальный народ, поэтому весёлые разноцветные стеклянные птички, бабочки и зелёные лягушки на ниточке висели в каждом окне, наряду с обязательной цветущей орхидеей, стоящей на подоконнике.

Юрку поселили отдельно. Он сразу нашёл работу в автомастерских, а потом на каком-то заводике в пятидесяти километрах от города, в качестве специалиста по ЧПУ. Оказалось, что специалистов по станкам с числовым управлением в Германии практически нет, и Юрка оказался просто находкой. Каждый день, кроме воскресенья, в шесть утра его забирал автобус, который возил рабочих на предприятие. Вечером этот же автобус привозил их обратно. Юрка очень уставал, поэтому виделись они редко. Но Юрка и не рвался в семью. Жил он уединённо, пока не нашёл молодую немку русского происхождения с ребёнком и не перебрался к ней совсем. Как только Юрка немного не доработав года, потерял работу, подруга обобрала его до нитки, присвоив даже коллекцию монет и марок, которую он собирал всю сознательную жизнь. Юрка остался один в крохотной квартирке с пособием по безработице.

Соню уволили через одиннадцать месяцев. Система в Германии была такой же, как и в Израиле. Через несколько месяцев её опять пригласили в эту же мастерскую. Но история повторилась. Позже, одна из более доброжелательных, чем остальные, коллег сообщила ей по секрету, что её уволили, потому что она слишком хорошо и, главное, быстро, работала. У них так не принято. Положено – одна бабочка в день – и будь добра, не больше. Не нарушай режим и отчётность. Больше на постоянную работу её никуда не приглашали. И, тем не менее, благодаря работе в мастерской Тиффани Соня получила не только навыки и удовольствие от работы, но и, самое главное, пожизненный страховой полис, а это бесплатная медицина и лекарства. Учитывая слабое здоровье Сони – это было ни мало.

Правда, чуть позже Соне повезло, и её взяли продавцом в Русский магазин. Работа в магазине ей очень нравилась. Здесь была возможность поговорить с соотечественниками, обменяться мнением о прочитанной книге, купить привычные продукты. Вскоре владельцы магазина переругались между собой, и она лишилась и этой работы. Но Соня всё ещё не сдавалась. Узнав, что в немецких школах нет обедов, а дети питаются чипсами и кока-колой, Соня предложила администрации ближайшей школы готовить домашние обеды для детей, но в этом ей тоже было категорически отказано. Оставалась работа уборщицы или сиделки с больными стариками, для чего нужно было пройти двухнедельное обучение и знать язык, а его-то Соня и не знала.

* * *

Через несколько лет в этом же городе поселилась семья Ирки. Веничка выполнил обещание и помог им перебраться в Германию. Какого же было их удивление, когда однажды прогуливаясь по «блошиному рынку», куда все местные эмигранты, как на работу, ходили по субботам и воскресеньям, сёстры нос к носу столкнулись с родным братом Лёшкой. Рядом чинно шествовала его жена. Сёстры остолбенели, а Лёша прошёл мимо и ни один мускул не дрогнул на его лице, впрочем, как и на лице Фиры. Вот что значит профессиональная выучка, вот это настоящий разведчик, прямо майор Вихрь! Ещё долго обе семьи возмущались по поводу вероломства их родственника. И в кого он пошёл? «Наверное, в папу», – пришли к неутешительному выводу сёстры.

Как говорит пословица: «Бог – не Тимошка, всё видит немножко». Свинское отношение к сёстрам не прошло даром для Алексея. После распада Союза Украинские органы КГБ постигла реорганизация. Алексея вышибли из системы, потому что: во-первых, его отец, хоть и бывший военный, но проживал в России и к тому же был русским; во-вторых, сёстры сначала пытались эмигрировать в Израиль, а потом обосновались в Германии; в-третьих, совершенно неожиданно выяснилось, что он еврей. В связи с этой кутерьмой он чуть не лишился своей трёхкомнатной квартиры, но успел вовремя её продать. Неприятностей добавил вездесущий Веничка.

После того, как семья Ирки обосновалась рядом, Веничка сделал «финт ушами», направив в германский МИД письмо, в котором предупреждал власти об Украинском лазутчике – КГБэшнике Лёшке. Видимо письмо возымело действие, так как Лёшке несколько раз отказывали в разрешении на въезд в Германию, и несколько лет вся его семья ютилась в старой квартире их мамы. Растрескавшиеся обои и протекающая крыша не вселяли радужных надежд на будущее. Жить было не на что, а последние деньги уходили на взятки чиновникам разного ранга, чтобы вымарать из документов следы «позорного прошлого» и протолкнуть бумаги в посольстве. В конце концов, была продана и эта квартира. И всё же Лёшка добился своего, сыграв на принципе «воссоединения семьи» с любимыми сёстрами. Именно благодаря этому правилу он тоже оказался в этом же городе.

«Любимые сёстры» были в ярости. Особенно негодовал Веничка. Хотя ему, как раз, лучше бы и помолчать. Алексей с семьёй вскоре перебрался куда-то в другой город подальше от «любимых сестёр». Видимо, тяжело жить с сознанием вины и страхом вновь лицом к лицу столкнуться с близкими людьми. Но это уже досужие вымыслы автора. Никому не известно, о чём думал Алексей. Больше сёстры никогда брата не видели. Лишь от отца, которому они со временем всё простили, было известно, что Алексей ещё существует где-то на этой земле.

Немного освоив немецкий Соня всё же нашла подработку. Она устроилась прислугой у старой сварливой фрау, ностальгирующей по прежним временам, когда русскую прислугу можно было найти бесплатно всего лишь за чашку мутной похлёбки. Её муж погиб в сорок пятом, защищая Берлин, поэтому она испытывала почти садистское удовольствие от сознания, что именно русская «выносит за нею горшки». Проработала у неё Соня недолго – подкачало здоровье. Вытирая со шкафа пыль, она влезла на стремянку и, неловко повернувшись, грохнулась вниз. Последствия были ужасные – взвыв от дикой боли, она попробовала встать и тут же упала вновь – шейка бедра была сломана. Ей потребовалась операция по замене тазобедренного сустава. Соня была в отчаянии: как её Веничка будет обходиться без неё! Ведь история с ногой это минимум на месяц – сначала больница, а потом санаторий. Кто будет ему готовить и убирать! Как же его желудок!

Надо отдать должное, Веничка со всем справился. У Сони бывал часто, сам обедал у брата. И даже, когда Соня вернулась домой, Веничка продолжал самоотверженно бороться с домашним бытом, не позволяя Соне лишний раз проковылять на костылях до кухни. После того, как Соня окончательно поправилась, всё опять встало на свои места и, хотя давно уже не было Веничкиной мамы, причины недовольства Соней оставались те же. Ситуацию усугубляли слишком тесные отношения сестёр. Веничка считал, что душа и тело Сони должны безраздельно принадлежать только ему. Внимание, которое Соня уделяла семье Ирки, приравнивалось Веничкой к измене. Порой Соня в недоумении делилась с Иркой.

– Знаешь, мне кажется, если бы я была полной калекой, Веник носил бы меня на руках. Как только я выздоравливаю или у меня ничего не болит, он перестаёт со мной разговаривать и молчит целыми неделями, или бросается на меня, как цепной пёс.

– Я же говорила, – отвечала Ирка, – твой Веник моральный извращенец.

Соня даже не обижалась на слова Ирки. Поведение Венички – характерный пример отношений в еврейской семье, где почти не бывает паритетных отношений. Там кто-то обязательно долже

Глава 1

В ожидании мужа Соня сидела на скамейке перед корпусом санатория, куда приехала восемь дней назад. Она сидела, запрокинув голову и крепко зажмурив глаза не от слепящего одесского солнца, а от режущей боли, разрывающей её внутренности. Эту дикую боль она испытывала с тех пор, как в восемнадцать лет потеряла ребёнка. Соня давно сроднилась с этим вечным ощущением, тем более что оно будило в ней не страх и раздражение, а наоборот, возвращало в дни юности, звенящие бесконечной радостью жизни. Рядом сидела Вера, её бывшая одноклассница и верная подруга, ныне живущая в Москве. После школы Верка сразу рванула в столицу. Там поступила на биологический факультет МГУ на отделение орнитологии, потом подцепила какого-то парнокопытного «барана», в смысле симпатичного молодого аспиранта с кафедры парнокопытных, родившегося под знаком Овна, и создала прекрасную семью с двумя очаровательными девчушками.

Вскоре, после окончания аспирантуры, мужа сначала призвали на сборы в армию, а потом предложили присвоить звание и послужить в Казахстане в районе Байконура – изучать «пути миграции степных парнокопытных животных с целью сохранения их численности в ареале обитания космодрома Байконур». Правда, истинная задача учёного была несколько иная, но об этом Антон никогда не распространялся. Командировка растянулась на годы.

Вера, после окончания Университета, осталась работать на своей кафедре и занималась разработкой устройств, отпугивающих ворон и голубей, гадящих на благородные сооружения Московского Кремля. Оказавшись в разных городах, подруги продолжали поддерживать отношения. Писали друг другу часто, в посланиях были откровенны. Вот и теперь заранее договорились вместе поехать отдохнуть и подлечиться в санаторий под Одессой. Вера, забросив девочек родителям в Черновцы, приехала в Куяльник на неделю раньше.

Стараясь развеселись Соню и развеять её грустные мысли, она, захлёбываясь от смеха, рассказывала в лицах, как в первый день посещения медицинского кабинета престарелый доктор долго лапал её за все части тела, делая вид, что проводит тщательный осмотр новой пациентки. Заметив, что эта история не заинтересовала Соню, Вера в который раз начала рассказ о том, как ещё до приезда Сони облазила всё побережье Куяльницкого лимана, славящегося своими лечебными грязями; как её отдых начался с приключений, а точнее, мелких неприятностей.

Неприятности, действительно, были мелкими, но довольно чувствительными: смешно сказать – в первую же ночь Веру заели комары. Комары были размером с комнатную муху. Возможно, Вера и преувеличила, но от этого было не легче. Её соседка по комнате уехала накануне днём и не успела предупредить, что нельзя открывать ночью форточку, потому что именно ночью у комаров начиналась активная жизнь. Всю ночь Вера прыгала по кровати, пытаясь полотенцем достать мерзких насекомых, спокойно расположившихся на потолке. Но как только она гасила свет и, в надежде уснуть, вытягивалась на кровати замотавшись с головой в простыню, вся стая срывалась с потолка и набрасывалась на беззащитную жертву. Уму непостижимо, как эти наглые твари проникали под простыню и, мерзко дзинькая, начинали ёрзать по влажному обнажённому телу. В ярости Вера вскакивала и, схватив полотенце, вновь и вновь начинала остервенело махать им над головой.

Вера уже пожалела, что согласилась поехать именно в этот санаторий, тем более что в Москве проходили Олимпийские игры 1980 года. Правда, уезжала она именно в это время совершенно сознательно, потому что: во-первых, устала от работы с капризными представителями кремлёвской администрации; во-вторых, опасалась московской сутолоки, связанной с Олимпиадой и, в-третьих, была совершенно равнодушна к спорту. Но если бы она знала, что комариный сезон в Куяльнике совпадёт с Олимпийскими играми в Москве, то вероятнее всего выбрала бы Олимпийские игры.

Наконец, под утро кровососущие изверги убрались обратно в форточку по своим комариным делам, и Вера задремала.

Свой первый день в санатории Вера провела в хлопотах за оформлением медицинских бумажек. В надежде немного поспать после обеда, она забежала в свою комнату и увидела новую соседку. Та только успела распаковать чемодан. Вера, перемолвившись с ней несколькими словами, плюхнулась на кровать и проспала до самого ужина. После ужина, не заходя к себе, отправилась с новыми знакомыми в кино, а вернувшись, увидела «страшную» картину: не только форточка, которую она накануне плотно закрыла, но и балконная дверь были открыты настежь. Новая знакомая накрывшись полотенцем и поджав по-турецки ноги сидела на кровати и остервенело махала руками, отгоняя серую тучу озверевших насекомых. Вера с тоской поняла, что и эту ночь спать не придётся.

Утром подруги по несчастью держали совет. Забросив процедуры, они поехали в город на знаменитый Одесский Привоз поискать что-нибудь от комаров. Марли в аптеках, конечно, не было. Прикупив кнопки и пузырёк с какой-то вонючей жидкостью, по заверению продавщицы, убивающей комаров наповал одним своим запахом, вернулись в санаторий. Накануне в длинном узком коридоре своего этажа Вера обнаружила пожарный шкаф, стеклянная дверца которого изнутри была затянута куском белоснежной марли. Её экспроприацию решили оставить на время послеобеденного «тихого часа», когда в коридоре меньше всего народа. Соблюдая необходимые меры предосторожности – один на стрёме, другой работает – сняли марлю и натянули её на форточный проём в своей комнате. Первую ночь Вера спала спокойно.

Старинная грязелечебница на берегу Куяльницкого лимана была построена около двухсот лет назад. Кроме необыкновенной красоты самого здания, окруженного старинным парком, сероводородной грязи и рапы – супер солёной воды из лимана – ничего примечательного вокруг не было. На сколько хватало глаз, расстилалась ковыльная степь с невысокими песчаными холмами, покрытыми чахлыми пучками выгоревшей травы, среди которой выделялись ярко-зелёные нити каких-то растений с округлыми листьями и крупными душистыми цветками. Изредка на горизонте вдруг поднимался и долго катился по степи клуб серо-жёлтой пыли – это одинокая машина мчалась по извилистой грунтовой дороге в каком-то лишь ей известном направлении.

Посреди степи на берегу комариного лимана стояли многоэтажные корпуса санатория, так называемые «тысячники» по числу «койкомест» для отдыхающих. Обычно после утренних процедур Вера ходила на санаторный пляж пока однажды бродя вдоль берега лимана, не набрела на крошечный пятачок, затерявшийся среди песчаных дюн. В первый момент она испугалась, и было от чего – прямо на песке у самой воды лежали огромные коричневые моржи. Ошибиться было немудрено – на разноцветных подстилках расположились совершенно голые загорелые женщины, размером и цветом кожи напоминавшие огромных экзотических животных. Некоторые стояли лицом к солнцу, раскинув в стороны руки. Их тела, покрытые сухой серой коркой, были похожи на чугунные изваяния. Вера вдруг вспомнила, что ей кто-то рассказывал о «диком голом» пляже, куда съезжаются женщины со всей Одессы.

«Моржихи», увидев замешательство Веры, доброжелательно пригласили занять место среди них. Зерно упало на благодатную почву. Не колеблясь, Вера скинула сарафан и тут же затерялась среди больших обнажённых тел. Устроившись в центре лежбища на своём полотенце, она тут же получила первые ценные рекомендации от завсегдатаев. Следуя их инструкциям, Вера намотала на руку отдельные предметы купальника, вошла в воду и, раскинув руки, легла на спину.

Такого блаженства она не испытывала никогда в жизни. Тёплая зеленоватая вода не просто держала невесомое тело на поверхности, а буквально выталкивала его наружу. Солнце припекало сверху, а снизу нежная прохлада снимала жар. Перевернувшись лицом вниз, почти не прилагая усилий, Вера поплыла. В какой-то момент она почувствовала себя дельфином – ловким сильным животным в своей родной стихии. Недаром Вера родилась под знаком Водолея. Выйдя из воды, она упала на расстеленное полотенце и почувствовала себя совершенно счастливой. Выступившая соль неприятно стягивала кожу, отчего саднило всё тело, но ей не хотелось даже шевелиться, чтобы смахнуть крупинки белого налёта. Вера долго лежала с закрытыми глазами, сжимая в кулаке купальник, пока не услышала:

– Девка, ты перевернись, а то сгоришь.

Вера открыла глаза. Рядом лежало тело. Вера исподтишка рассматривала сморщенную коричневую кожу, похожую на кожу африканского бегемота. Слоновьи ляжки и огромная грудь, напоминавшая коровье вымя, не могли ни у кого вызвать эротических желаний. Её необъятные, почти чёрные ягодицы были похожи на зад самки бегемота. Из объёмной камышовой сумки женщина достала батон белого хлеба и разрезала его вдоль. На одну половинку она рядком уложила солидные ломти сала, а на другую – кружки свежего огурца и помидора. Сложив обе половинки, женщина открыла рот и с хрустом откусила от этого гигантского бутерброда здоровый кусок. Восхищённая Вера не могла оторвать глаз от этой картины.

– А ты шо не ешь? Вон, какая худая. Так и не родишь.

Вера действительно была раза в четыре тоньше соседки, но чтобы её не разочаровывать, не сказала, что у неё уже есть двое детей. Пока она раздумывала, что ответить радушной толстухе, её внимание привлёк мужичонка в чёрных «семейных» трусах. Мужичонка спокойно устроившись среди «бегемотих», сосредоточенно ковырялся в грязной, видавшей виды, тряпичной сумке.

– А это кто? Что он тут делает? – лениво щурясь на солнце, спросила Вера.

– А-а-а, это Петюня, – охотно сообщила толстуха. – Ты его не боись. Он не тронет. Он так – кому водички принести, кому спинку почесать. Безобидный он.

Женщина повернулась на другой бок и подняла над головой пустую бутылку. Петюня подскочил сразу. Вера накинула на себя сарафан.

– Та не боись, – повторила соседка. – Ты такая тонкая, что тебя здесь и не видно. Вот комсомольцев бойсь, холера им в бок. Как затеют облаву, так одна морока с ними. По выходным наезжают.

После этих слов толстуха накрыла голову газетой и тихо засопела. Вера приняла информацию к сведению. Пора было идти на обед и она, перешагивая через неподвижно лежащие тела, направилась к лечебнице.

* * *

В одну из суббот к «дикому» пляжу подкатил жёлтый автобус. «Бегемотихи», кутаясь в простыни и большие махровые полотенца, нехотя зашевелились. По случаю субботы процедур в лечебнице не было, и Вера с самого утра загорала на «голом» пляже. Её тело покрылось ровным красивым загаром без белых полос и треугольников, которые так уродуют тело. Жёлтый автобус Вера увидела издалека. Она бултыхалась у берега в упругой воде и рассматривала прозрачных комариных личинок в зарослях ажурных водорослей. Поспешно натянув купальник, Вера не спеша вышла на берег. Она могла бы и не выходить, но было очень интересно посмотреть на развитие событий.

Из автобуса высыпали комсомольцы. В тёмных костюмах при галстуках, они казались инородными телами на этом солнечном празднике жизни. Вере стало их жалко. «Такой прекрасный день, такое солнце. Живи и радуйся, – подумала она. – Зачем портить жизнь этим безобидным огромным женщинам. Ведь они просто не могли нанести никакого вреда моральному облику строителя коммунизма (разве что только эстетически), в силу своего внешнего вида и возраста».

События развивались не стремительно, но активно. Уже кого-то, закутанного в простыню, вместе с пляжным скарбом заводили в автобус. Остальные женщины, слегка прикрыв мощные телеса, без суеты, отпуская ехидные замечания, собирали в кучки, разбросанные на песке вещи. Одни лишь «чугунные изваяния» не проявляли ни малейшей тревоги. Они продолжали неподвижно стоять у самой кромки воды, широко раскинув руки навстречу заходящему солнцу. Вид у них был устрашающий: на лице, измазанном серо-голубой грязью, негодующе сверкали глаза, а всё тело было покрыто растрескавшейся засохшей коркой, под которой не было видно тела. Попытка комсомольца усовестить одно из аморальных «изваяний» кончилась для него плачевно – комок липкой грязи со свистом отлетел от мощной руки «изваяния» и намертво приклеился к выходному костюму борца за нравственность.

Наконец, один из комсомольцев подошёл к Вере. Вера стояла на своём полотенце, уперев руки в бока, и наблюдала за происходящим.

– Вот вы, девушка, что здесь делаете? – спросил он строгим голосом.

– Отдыхаю, – с вызовом ответила Вера.

– Как вам не стыдно! – укоризненно продолжал комсомолец.

– А почему мне должно быть стыдно? – возмутилась Вера. – Порядок я не нарушаю, матом не ругаюсь и совершенно трезвая.

– Вы что, не понимаете, о чём я говорю?

– Нет, не понимаю.

– Кругом же голые женщины!

– Вот именно. А вы здесь ходите, смущаете их. Это неприлично!

– Неприлично быть голым в общественном месте, – возмущался молодой человек.

– Но я же не голая, и место это не общественное, – парировала Вера, оглядывая пустые окрестности, – а они больные и здесь лечатся.

– А вот вы, такая молодая, тоже больная? – горячился комсомолец.

– Конечно. А что же я тогда делаю в этом санатории?

– И чем же вы больны? – настаивал активист.

Тут Верой овладело веселье. Она подошла совсем близко к симпатичному комсомольцу и, почти касаясь его грудью, постучала кулаком в вырез купальника и произнесла хриплым голосом:

– А может я внутри вся больная.

Парень испуганно отшатнулся и поспешно переключил своё внимание на лежащую «бегемотиху».

– А вы вставайте и идите в автобус.

«Бегемотиха», не шелохнувшись, хмыкнула и произнесла:

– А ты подыми меня.

На этом акция борьбы за нравственность была закончена. Парень махнул рукой и, утопая в зыбком песке начищенными до блеска ботинками, направился к автобусу. Вскоре автобус пылил по степной дороге, увозя комсомольцев и севших в него женщин. Основная масса так и осталась на берегу. Тут же появился Петюня, и всё опять пошло своим чередом.

Вера сладко растянулась на своём полотенце. Уходить не хотелось, до ужина ещё было время.

– А почему кроме тех женщин они больше никого не забрали? – спросила она знакомую «бегемотиху».

– Так им на автобусе по пути. Они домой поехали.

Вера весело расхохоталась.

* * *

Эту историю Вера рассказывала Соне уже дважды, каждый раз приукрашивая события, чем вызывала смех Сони, но сейчас это не помогало, и Вера сочувственно вглядывалась в бледное лицо подруги, не зная, чем ещё можно облегчить её страдания.

Но Соня не страдала. Она даже не слышала, о чём говорила Вера. В мыслях она была где-то далеко-далеко, почти на краю Земли. Соня грезила наяву и вовсе не хотела возвращаться в близкую реальность.

Наконец, подошла машина. Веня суетливо совал вещи в уже забитый багажник, с тревогой поглядывая на Соню. Он сам уговорил жену поехать в санаторий, славившийся своими лечебными грязями.

– Поедешь с Веркой, а я вас потом заберу. Может, и в Москву к ним смотаемся, – планировал Веня.

Но, видимо, процедуры спровоцировали обострение, и оставаться здесь дальше было бессмысленно. Прощай, Чёрное море, прощай, гостеприимная колоритная Одесса. Путь лежал на Западную Украину в старинный румынский город Черновцы, который по каким-то неведомым историческим законам некогда отошёл к Советской Украине. Веня, как только узнал, что Соне стало хуже, бросив всё, примчался в Одессу. Обежав весь санаторий, он нашёл знакомых, собиравшихся возвращаться в Черновцы, и быстро договорился, чтобы их с Соней прихватили с собой.

Усадив Соню в машину, длинный худой Веня забился в угол, освободив как можно больше места жене. Соня на прощание помахала рукой Вере и откинулась на спинку сиденья. Устроив её поудобнее, Веня приготовил бутылку с водой и успокоился. Соня, прислушиваясь к то утихающей, то опять вспыхивающей боли, погрузилась в привычные воспоминания. Она хорошо помнила тот день, когда осенью 1962 года она – десятилетняя девочка и осознала, что папа ушёл от них, оставив её, старшего брата Лёшку и маму с полугодовалой Иркой на руках одних. После такого предательства мама не захотела жить с ним даже в одном городе. Правда, это был не город, а маленький Военный Городок на Урале, где-то в районе Свердловска, где все друг друга знали. Муж служил командиром части и его уход из семьи был событием районного масштаба. Мать не хотела, чтобы ей перемывал кости весь Городок, и тогда отец просто посадил их в поезд и ушёл насовсем.

Без денег, без жилья они оказались в родных Черновцах. Потихонечку всё «устаканилось». Разрешилась и жилищная проблема – со временем они поселились в небольшой однокомнатной квартирке на втором этаже дома характерной южной постройки – с круглым двором посередине и внутренней балюстрадой вдоль второго этажа, с которой и был вход в квартиру. Спустя два года отец вдруг приехал к семье, на коленях просил прощения, целуя руки брошенной жены, каялся и клялся в любви, но она не простила его и отослала обратно. Больше отец никогда не приезжал и прощения не просил. Изредка он писал письма и присылал деньги, в которых семья очень нуждалась. На всю жизнь Соне врезалась в память картина: мама сидит перед кухонным столом и из потёртого кошелька вынимает мелочь – двух и трёх копеечные монетки. Слёзы капают из её глаз прямо на разложенные медяки:

– На батон хватит, а на килограмм пшена – нет, – шепчет она себе под нос, безнадёжно качая головой. – Придётся взять полкило.

Мать все деньги тратила на детей. Сама ходила в старых стоптанных туфлях и пальто, которое подарил ей муж ещё в год рождения Сони. И если бы не тётя Мирра, у которой мама часто одалживалась «до получки», семье пришлось бы совсем туго.

Вообще-то, Соня по паспорту была Роза – Розалия. Так захотел отец. Но Розой её никогда не называли, а звали по имени матери – Соня. Получилось это само – собой: «Вон Сонина девчонка пошла», – говорили соседи, или – «Сонину-то не видела?» В конце концов, все словесные дополнения исчезли, и осталась только имя – Соня. Соня не огорчилась. Возможно, она напрасно добровольно отказалась от имени, данном ей при рождении: ведь известно, что изменение имени или фамилии могут радикально изменить всю жизнь человека. Сильное звонкое имя «Роза» казалось ей напыщенным и неуместным, и больше подходило какой-то взрослой тёте, чем молоденькой хорошенькой девочке. К своим четырнадцати годам она превратилась в стройную волоокую красавицу с высокой грудью и смешливым жизнерадостным характером. Все мальчишки с их улицы почитали за счастье угостить её семечками, донести до дома портфель, или сбегать за билетами в кино. Особенно домогался её внимания Эдик – мальчик из соседнего дома. Они учились в одной школе, но он был на два года старше, и его мама спала и видела красавицу Соню – девушку из приличной еврейской семьи – своей невесткой. Мама Эдика ни секунды не сомневалась, что Соня чистокровная еврейка, тем более в городе, где большая часть жителей были евреи. Однако Соня была еврейкой только по матери, отец же был русским. Эти факты не скрывались, но и не афишировались. Возможно, Соня и стала бы со временем женой Эдика, если бы не случайная поездка Сони к отцу.

Папа давно приглашал детей на время каникул погостить у него на Урале. «Да, и матери будет немного легче», – убеждал он. Брат категорически отказывался от любых отношений с отцом. Он был старшим и отлично помнил трагедию ухода его из семьи. Помнил, как мама поседела за одну неделю. Помнил тот переполненный плацкартный вагон и маленькую сестрёнку на руках плачущей матери. Соня, более мягкая и менее непримиримая, смотрела на ситуацию иначе. Она решила, раз отец бросил их, то пускай немного позаботится хотя бы о ней.

На день четырнадцатилетия Сони мама решила сделать подарок и отправить её на летние каникулы к отцу. Соня обрадовалась – она почувствовала себя совсем взрослой, если поедет одна почти через всю страну. Вечером, сидя под цветущими каштанами и дурея от запаха белой сирени, Эдик почему-то ей сказал:

– Ты не вернёшься. Но помни, я тебя всегда буду ждать.

Соня совершенно не придала значения его словам. Ей льстило внимание такого красивого мальчика, да ещё старше неё. Ведь их дружба была предметом зависти всего класса и всей их улицы.

Глава 2

Лето 1966 года выдалось на Урале тёплым и солнечным. Военный Городок, приютившийся в глухой тайге, где служил отец после войны, разросся и похорошел. Везде торчали какие-то антенны, установки, вышки. Жёсткий пропускной контроль способствовал дисциплине и организованности. Жизнь здесь была спокойной и безопасной. За грибами и ягодами ватага девчонок ходила в сопровождении солдата, и то больше для того, чтобы не заблудились в лесу. Зато по Городку можно было передвигаться беспрепятственно куда угодно. В одну из таких бесцельных прогулок Соня, нос к носу, столкнулась с парнем. Опустив голову, парень медленно шёл по дороге. Подойдя ближе, она разглядела в его руках какой-то прибор. Парень внимательно следил за прыгающей стрелкой и не замечал ничего вокруг.

– А что вы делаете? – смело начала разговор Соня.

Парень нажал какую-то кнопку и поднял голову.

– Привет! А ты кто такая?

– Я – Соня. Мой папа – командир части Ерёмин.

– А-а-а! А я думал ты шпионка – лазутчица. И что же, Соня, ты здесь делаешь?

– Гуляю. Я недавно приехала, вот, осматриваюсь. А что это за прибор? – Соня ткнула пальцем в коробочку, висящую на груди парня.

– Секрет. Вообще-то я здесь работаю, а зовут меня Павел.

– Ой, действительно, – улыбнулась Соня, и ямочки прорезали её зардевшиеся щёки. – Я и не спросила, как вас зовут. А я – Соня.

– И откуда это чудо явилось?

– Из Черновиц. Ой, из Черновцов. Я и сама не знаю, как правильно. У нас в городе все по-разному говорят, – ответила Соня и засмеялась. Рядом с ней Павлу вдруг стало тепло и уютно.

– А чем мы занимаемся вечером?

– Я здесь ещё ничего не знаю и нигде не была. Нужно спросить у папы.

– Не нужно. Я сам всё знаю – не первый раз здесь. Сегодня суббота? Значит, будет кино, а потом танцы. Можно посидеть в Офицерском клубе в кафе.

– Туда не пускают.

– Детей одних не пускают, а со взрослыми можно, – с шутливой солидностью произнёс Павел. – Так, куда пойдём?

– Не знаю. Вам виднее.

– Хорошо, тогда в кафе.

– В кафе, – задумчиво повторила Соня, – боюсь, не разрешит папа.

– Ну, тогда в кино и на танцы. Это всё равно в Клубе.

В кино давали старый довоенный фильм «Сердца четырёх». Соня, затаив дыхание, не отрываясь смотрела незатейливую комедию про любовь, когда вдруг почувствовала, как рука Павла легла на её влажную от волнения ладонь. И… понеслась душа в рай.

К своим двадцати пяти Павел успел многое: с отличием закончил Высшее Бауманское училище, отслужил в армии и теперь работал в одном из закрытых НИИ Москвы. В этот Военный Городок он приезжал ещё студентом на преддипломную практику. Теперь он вёл свою тему и приезжал сюда по несколько раз в год в длительные командировки. Соня понравилась ему сразу. Несмотря на юный возраст, она выглядела старше и не казалась наивной провинциалкой. В первый же вечер Соня покорила его стихами – не своими, но каждый раз очень уместными цитатами известных и малоизвестных поэтов. Особенно понравилось Павлу, как Соня читала стихи на украинском. Павел и не предполагал, что украинский язык может быть таким красивым и певучим.

– Знаешь, я могу устроить целый вечер поэзии, – похвалилась Соня. – Стихи для меня, как музыка. Я её слышу, поэтому легко запоминаю.

– А я в школе с трудом учил Пушкина, – пожаловался Павел. – Для меня это было мукой. Больше тройки не получал. Вот математика, геометрия, физика – это другое дело. Я студентом даже подрабатывал репетитором. Оболтусов по физике и математике в институты готовил.

Командировка заканчивалась через две недели, и душа Павла разрывалась от предчувствия скорого расставания. Они встречались каждый день. Павел был обольстителен. Мягкие плавные движения, вкрадчивый голос, интригующий взгляд из-под полуопущенных ресниц и выразительная улыбка в изломе слишком красивых для мужчины губ, действовали безотказно. Но дальше поцелуев больше ничего потребовать он не решался, лишь взял с неё слово обязательно встретиться с ним снова. В последний вечер прощаясь, Соня провела рукой по его русым кудрям и помахала вслед удаляющейся спортивной фигуре. Она с тоской и, в то же время, с облегчением проводила Павла долгим влюблённым взглядом и решила во что бы то ни стало перебраться к отцу.

* * *

Легковушка неслась вдоль берега моря. Приняв пару таблеток обезболивающего, Соня продолжала сидеть неподвижно с закрытыми глазами. Веня, как сторожевой пёс, притих рядом, прислушиваясь к спокойному дыханию жены. Веня любил Соню. Любил страстно с первого взгляда, как только увидел её на свадьбе своего друга. Все предыдущие увлечения оказались жалкой прелюдией встречи с Соней. Она стояла среди гостей рядом с невестой, и трудно было сказать, какая из девушек лучше. Стараясь привлечь её внимание, Веня был в ударе – громко смеялся, шутил. Улучив минуту, когда Соня осталась одна, он подошёл к ней и протянул бокал шампанского с огромной пурпурной розой. Веня был просто великолепен – бархатный темно-синий пиджак наимоднейшего покроя сидел идеально. Идеальной была каждая деталь его костюма и не удивительно, ведь папа Венички, в стиле старинных еврейских традиций, был лучшим портным города.

Мысли Сони опять вернулись в безвозвратно ушедшее время. На следующий день после отъезда Паши Соня решила поговорить с отцом. Выбрав момент, когда он, пропустив обязательную вечернюю стопку, нацепил очки и устроился на диване с газетой, а тётя Лида, – его вторая жена – ушла на кухню, Соня обратилась к отцу:

– Пап, можно я насовсем останусь у тебя?

Отец отложил газету и удивлённо сдвинул очки на лоб. Детей с Лидой у них не было. Дмитрий Иванович не переживал на этот счёт. У него уже было трое и неважно, что они жили где-то далеко, главное, они были. А вот Лида переживала очень. Она любила этого замкнутого человека и считала, что Бог не дал ей своих в наказание за то, что она отняла его у родных детей. Лида видела Соню впервые и привязалась к этой весёлой красивой девочке. «А почему бы и нет?» – подумал Дмитрий Иванович. Вслух же произнёс:

– Этот вопрос нужно решать с Лидой.

При последних словах мужа Лида сразу вошла в комнату.

– Лида, как ты смотришь на то, чтобы Соня осталась у нас жить? – обратился к ней Дмитрий Иванович.

– Если ты сам не возражаешь, то я не против, – скрывая радость, ответила Лида. – Только Сонечке нужно закончить восьмой класс.

– Конечно, конечно, – скороговоркой затараторила Соня. – Я вернусь через год. Получу аттестат и приеду. Потом поступлю в педагогическое училище на дошкольное отделение.

– Да ты давно всё продумала, – удивился отец. – А что, дома учиться негде?

– Учиться есть где, только всё на украинском, – схитрила Соня.

– А как мама? – осторожно спросила Лида. – Она не будет против?

– Конечно, будет. Но я уговорю её.

На этом разговор был окончен.

* * *

Очередной учебный год для Сони прошёл как в тумане. Календарное время исчислялось днями ожидания от письма до письма. Наконец, наступило лето, сданы экзамены, получен аттестат за восьмой класс. Соня до сих пор так и не решилась рассказать маме о принятом решении. Оттягивать больше было нельзя. Нужно собираться в дорогу, потому что скоро в Городок в очередную командировку приедет Павел.

Разговор с мамой получился серьёзным, но коротким. Сказать, что она против – было нельзя, но и радости это известие не доставило. Глубокая обида, причинённая ей в тяжелейший момент жизни, не находила оправдания. Мама Соня справедливо расценила поступок мужа, как предательство по отношению к ней, прождавшей его всю войну, умирая от тревоги в ожидании писем с фронта. Это терпеливое ожидание было вознаграждено: муж не погиб, не был ранен, а после Победы его оставили служить в Австрии. Там родились Лёшка и Соня. Там Соня начала учиться музыке и с удовольствием тонкими гибкими пальчиками тыкала в белые и чёрные клавиши.

Наконец, когда в Европе всё успокоилось, они вернулись в Черновцы, откуда в своё время отец, поспешно отправив маму в эвакуацию, ушёл на фронт. Семья вернулась в свою квартиру в доме, построенном ещё румынами. Послевоенную жизнь в Черновцах спокойной назвать было нельзя. Недобитые бандеровцы держали в напряжении не только окрестности, но и кварталы старинного города. Досаждали и уязвлённые румыны. Молодой красивый майор со здоровыми амбициями, прошедший войну, конечно, хотел стать генералом. Когда ситуация несколько утряслась, он получил предложение командования о переводе в глухую Сибирскую тайгу с повышением и перспективой дальнейшего карьерного роста. Квартиру в Черновцах пришлось оставить. На новом месте их ждала семейная казённая жилплощадь со всеми удобствами.

Военный Городок жил своей напряжённой, но скучной жизнью – служба, дом. Вокруг тайга – зимой белая от снега, летом зелёная, полная тайной жизни. Иногда совсем близко подходили медведи. Вскоре родилась Ирка. Тут муж затосковал совсем. Детские пелёнки и Иркин писк гнали мужа из дома. И как-то раз он просто не вернулся совсем. Вначале мама Соня не придала значения, такое бывало и раньше: учебная тревога, неожиданный визит начальства, дежурства. Кроме того, она и раньше знала о его мужских шалостях, но не верила что муж, которому она всегда была верна, вдруг сможет отказаться от неё, от любящих его детей. Поверила только тогда, когда он сам сказал, что уходит к другой, более молодой и не обременённой детьми. Мама Соня не захотела даже вникать в причины тогдашнего поступка мужа. Она просто навсегда вычеркнула его из своей жизни.

На просьбу Сони разрешить ей переехать к отцу, она коротко отрезала:

– Решила – езжай. Захочешь – вернёшься.

Соня очень любила маму и была благодарна ей за эти жёсткие слова без всяких предварительных нравоучений. Скорее всего, мама практично, по-еврейски, рассудила, что ей будет значительно легче с почти взрослым сыном и пятилетней девочкой. Соня росла, становилась взрослой девушкой, требовавшей гораздо больших расходов, чем маленькая Ирка. «Вот пусть этот паразит и раскошелится». Ничего этого Соне она, конечно, не сказала.

* * *

Вторая половина лета для Сони прошла в хлопотах: поступление в педучилище, ожидание писем из Москвы, которые приходили теперь не в Черновцы, а в Городок. Областное педагогическое училище находилось в Первоуральске километрах в двадцати от Городка. Четыре раза в сутки туда ходил автобус. Конкурс в училище «на дошкольное воспитание» был небольшой. Видимо, мало, кто хотел «утирать чужие сопливые носы». Соня поступила без труда. Занятия должны были начаться только в сентябре, и Соня в ожидании приезда Павла проводила все дни дома, помогая Лиде по хозяйству.

У мамы Сони на домашнее хозяйство просто не оставалось ни сил, ни времени. Ей приходилось работать на полторы ставки, чтобы содержать свою большую семью. И на плечи Сони легли все обязанности по ведению их немудрящего быта. Соня была старательной девочкой, а вот готовить Соня, по малолетству, не умела, зато Лида готовила прекрасно. Работала Лида в библиотеке Офицерского Клуба и занята была всего два-три часа в день. Всё остальное время она посвящала мужу и созданию семейного уюта. И Соня с удовольствием осваивала эту новую для себя науку.

По вечерам, сидя в полутёмной комнате, при свете настольной лампы перечитывала письма Павла. Каждый раз она находила какой-то новый смысл в его словах, не замеченный, как ей казалось, раньше. Иногда она ходила с девчонками в кино или на танцы и не могла не замечать, что среди солдат и молодых офицеров пользуется вполне заслуженным вниманием.

Глава 3

Сержант Вася Рябцев не отрывал глаз от Сони, если она появлялась в клубе, а в кино старался подсесть к ней поближе, чтобы лишний раз переброситься хотя бы парой слов. Как-то вечером, когда Соня с подругами возвращалась из кино, Вася неожиданно подошёл и отозвал её в сторону. Девчонки удивились. Зная его неразговорчивость, трудно было предположить, что он может так осмелеть. Похихикав, они остановились невдалеке.

– Ладно, девчонки, идите. Я догоню, – махнула рукой Соня.

Вася долго топтался на месте, мял в руках пилотку, пока Соня не спросила:

– Ты что-то хочешь сказать?

– Угу, – промычал он. В принципе, он был неплохим малым, конечно не Цицероном, но и не ловеласом, а добрым и порядочным парнем – друзей не подводил, девушек не обманывал. Дар речи он терял только в присутствии Сони. Большой круглоголовый, с добрыми глазами в обрамлении коротких, торчащих ёжиком пушистых рыжих ресниц, он ещё год назад в первый приезд Сони потерял голову. Таких южных красавиц здесь, в тайге, не было. Да и там, откуда он родом, такие не водились. А родом он был из Казахстана – маленького посёлка под степным Целиноградом. Когда-то этот посёлок был главной совхозной усадьбой, но потом целинные земли распахали дальше, и посёлок оказался в глубоком «тылу». Теперь здесь осталась только свиноферма, да белые домики с палисадниками, в которых местные жители тщетно пытались вырастить кустики малины и смородины, или хотя бы цветы. Первый же пыльный суховей с корнем вырывал посадки, а на что у него не хватало сил, добивало летнее безжалостное солнце. Зимой посёлок утопал в снегу, и пока мороз не вымостит дорогу, жители затихали в своих белых, сливающихся со снежной пеленой, домиках, как медведи в берлогах. И только по тонкому дымку, вьющемуся над крышами, можно было определить, что здесь есть жизнь. Весной таяли зимники и добраться до посёлка можно было только на вездеходе или гусеничном тракторе по непролазной вязкой грязи, из-под которой обнажался безжизненный жёлтый песок или коричневая супесь.

Вася жил вдвоём с мамой в таком же белом домике. Отец работал механизатором, и погиб зимой, заблудившись на тракторе в заснеженной степи, когда Ваське было всего тринадцать лет. Нашли отца через два дня, когда кончилась метель. Он сидел в закрытой кабине, вцепившись в руль окоченевшими пальцами. Горючее в двигателе было выработано до капли. Обезумевшую жену едва оторвали от дверцы кабины. Она стояла и, подняв голову к высокому сияющему небу, выла, как раненая волчица. Вася после школы тоже работал на тракторе, потом его забрали в армию, где он влюбился до беспамятства в Соню.

Соня терпеливо ждала, пока Вася начнёт говорить. Наконец, он взял себя в руки.

– Я осенью демобилизоваться должен.

– Ну, и что …, – начала было Соня.

– Погоди, не перебивай, а то собьюсь. Так вот, демобилизоваться должен, – повторил он, – но я хочу написать рапорт, чтобы остаться на сверхсрочную. Я хочу стать прапорщиком. Ты ж ещё малолетка, а я три года послужу, тебе как раз восемнадцать будет. Тогда поженимся, – закончил Вася, вытирая пилоткой взмокший лоб.

Соня слушала его, теребя руками концы прозрачного шарфика, кокетливо повязанного на шее. На последней фразе она удивлённо вскинула брови.

– Ты что жениться на мне собрался?

– Ну, да. Сейчас же нельзя, – наивно продолжал парень.

– А ты меня спросил?

– Так ты же ещё маленькая!

– А может, я не захочу за тебя замуж, – тряхнула головой Соня.

– Ну, сейчас, да, а потом-то можно, – не сдавался жених, – я подожду.

Тут Соня поняла, что Вася искренне не понимает, что она имеет ввиду.

– Так чего же ты от меня хочешь сейчас?

– Скажи, оставаться мне в армии или на дембель идти?

Со стороны Васи это была уловка. Вася был совсем не прост, Скорее по-крестьянски хитёр. Возвращаться в свою бескрайнюю степь Вася не хотел. Он давно решил остаться в армии. Здесь можно было безбедно жить на всём готовом, а может быть до чего-нибудь и дослужиться, да ещё заполучить дочку командира – это тебе не хухры-мухры.

– Вась, дело хозяйское. Это тебе не со мной решать, – прочирикала Соня и упорхнула вслед за подружками.

На сердце у неё было легко и радостно – приближался день и час встречи с Пашей.

Незаметно летело время. Паша приезжал и уезжал. Они бродили по окраинным тропам Городка вдали от посторонних глаз. Зимой Паша ездил в Первоуральск и ждал Соню после занятий около училища. Поцеловав Соню, он, как фокусник, каждый раз доставал откуда-то из недр солдатского овчинного полушубка большое зелёное яблоко, привезенное им из Москвы специально для неё. Соня очень любила яблоки, но здесь, в таёжной глуши, даже за очень большие деньги лишь у азербайджанцев можно было достать мелкие залежалые плоды. Потом они шли в маленькое кафе рядом с училищем. Соня с хрустом грызла сочное яблоко, заедая его мороженым. Здесь, взявшись за руки, они долго сидели до часа отхода в Городок последнего автобуса. В кинозале Офицерского Клуба, обнявшись на последнем ряду и давно потеряв нить сюжета фильма, целовались, целовались и целовались…

До отца и Лиды доходили слуги о романе Сони, но отец, чувствуя свою ответственность за несовершеннолетнюю дочь, внимательно следил и оберегал Соню от «необдуманных» поступков. Для начала, призвав её по военному на ковёр, отец категорически запретил ей любые шашни с офицерами, а тем бол солдатами, пригрозив немедленной отправкой обратно к маме. Соня испугалась и торжественно пообещала отцу, что не будет делать никаких «глупостей».

* * *

Время, отпущенное на счастье, летело стремительно. Соня училась на третьем курсе училища, когда заметила, что письма от Паши стали приходить реже. В них уже не было того восторга и юношеского пыла, какими дышали предыдущие послания. Соня отнесла это на занятость, учитывая его повышение в должности – он стал руководителем группы в своём НИИ, но приезжал по-прежнему часто и надолго. Вот и теперь она ждала его в январе. Он должен был приехать накануне её дня рождения – её восемнадцатилетия. Они собирались торжественно отметить это событие.

В письмах Соня спрашивала, почему Павел не приезжает и здоров ли он. Павел объяснял своё молчание повышением в должности и, в связи с этим, большой занятостью, но ко дню её рождения обещал быть обязательно. В начале года Павел опять собирался, возможно, в последнюю командировку в Первоуральск. После сдачи этого объекта, его ждало очередное повышение. Уже был готов приказ по институту о назначении его начальником отдела, а это командировки по всей стране и, возможно, за границу, где располагался советский военный контингент.

Весь полёт Павел, глядя в мутный иллюминатор, думал только о Соне. В последнем письме он обещал ей устроить большой праздник по поводу её совершеннолетия. Подлетая к Свердловску, он понял, что на этот раз простым поцелуем и рукопожатием дело не кончится. Он так долго ждал, когда сможет обнять и обласкать это желанное, но недоступное тело. Павел не думал в этот момент, чем всё может обернуться, однако зубастый червячок совести тихонько грыз его, напоминая, что игра ведётся не совсем честная. «Не-а, пусть всё будет, как будет», – решил внутренний голос. И Паша подчинился ему без сопротивления.

Глава 4

Паша приехал в конце января какой-то унылый и потускневший. На вопросы Сони отвечал сдержанно и немногословно. Сетовал, что задёргали на работе, «навязывают» ещё один «объект». Жаловался, что не только на письма, но и на отчёты почти не остаётся времени. Обычно он приезжал с коллегами – весёлыми молодыми ребятами – выпускниками Физтеха и Бауманки. У некоторых из них уже были семьи, но это не мешало им вести себя, как мальчишкам. Здесь они отдыхали от московской суеты, начальников, жён и детей. В общежитии за ними была закреплена постоянная комната. И они приезжали сюда, как домой. В этот раз Павел был один.

Технические испытания очередной «установки» были закончены в конце прошлого года. Оставалось подписать отчёты и акты передачи «материальных средств». Соню он почти не видел. Она надеялась, что Павел приедет во время её каникул, но он приехал позже, и теперь днём она бывала на занятиях, а по вечерам Павел пил коньяк с военными начальниками за «успешно проведённую работу».

И всё же Паша сознательно старался избегать встреч с Соней и тем довёл себя до исступления. Небритый, полупьяный, он караулил Соню, когда она возвращалась вечером с занятий. Стоя за толстым стволом огромной лиственницы или прячась в лапах старой ели, он придумывал оправдания, почему не встретил её, почему не пошёл в кино, ссылаясь на вечные попойки при подписании актов сдачи.

Перед самым днём её рождения, он всё таки взял себя в руки и, прекратив всякие колебания, принял окончательное решение. Подарок для Сони был куплен ещё в Свердловске – роскошное ожерелье из прекрасных Уральских самоцветов. Торжество, вначале предполагаемое в кафе Дома офицеров, он решил перенести в комнату общежития, где в этот раз он оставался один. Паша любил Сонечку, любил все эти годы, желал её, мучился сомнениями, но сопротивляться дольше у него не было сил.

Так прошла неделя. До дня рождения оставалось несколько дней. Они столкнулись вечером на улице. Соня только что вышла из автобуса и шла к дому. Павел, покачиваясь, стоял недалеко от остановки, прячась от взглядов случайных прохожих. Выглядел он помятым и смущенным.

– Наконец я тебя встретил.

Вид Павла поразил Соню. Куда делся его московский лоск и независимый вид! Куда-то пропали его нежность и обаяние. И всё равно она очень обрадовалась долгожданной встрече. Письма от Сони приходили на старый адрес. Павел забирал их, читал и тут же рвал. Сам писал редко, и его письма становились всё короче и короче.

– Я думала, ты меня забыл совсем, – она обняла его и тут же почувствовала сильный запах коньяка.

– Опять подписывали?

– Честно, сил уже нет. Сегодня была последняя бумага. Завтра привожу себя в порядок и начнём отмечать твоё совершеннолетие.

– А как мы будем отмечать? – Соня заглянула в глаза Павла.

– Отлично! Но это секрет. Я всё приготовлю сам.

– А где мы будем отмечать? – удивилась Соня, – разве не в Доме офицеров?

– Мы будем отмечать у меня, – торжественно объявил Павел. – Никого же нет, я один.

У Сони замерло сердце. Наконец, они смогут остаться наедине. И «это» случится в такой торжественный день – в день её совершеннолетия. Соня давно всё решила и ни раз пыталась себе представить, как это произойдёт у неё с Павлом. Но все фантазии рассыпались в прах о полотно киноэкрана. Дальше поцелуев и объятий там ничего не происходило.

Наступил долгожданный день. С утра Соня пекла и жарила, мороча голову Лиде, что собирается отмечать свой день рождения вместе с подружкой, у которой день рождения в один день с Соней. Дома её торжественно поздравили. Лида приготовила праздничный обед – жаркое из огромного глухаря и большой пирог с клюквой. Отец подарил Соне золотое колечко с зелёным изумрудным камешком. Мама прислала большую посылку с грецкими орехами и еврейскими сладостями. В училище девчонки из группы «скинулись» на чёрную кожаную сумочку на длинном ремешке, о которой она давно мечтала.

Соня была в ожидании вечера. В назначенное время с причёской «хала» на голове, скрученной из её прекрасных густых волос, и сумкой, полной снеди, Соня появилась в общежитии. Паша встречал её у входа. Взглянув с усмешкой на «халу», делающую Соню похожей на взрослую тётку, он подхватил тяжёлые сумки и повёл в комнату, в которой она бывала только с большой компанией. В комнате царил полумрак. На столе, заставленном пустыми тарелками и бокалами, в майонезных банках вместо подсвечников горели простые белые свечи. В центре стола – бутылка сладкого шампанского и тонко нарезанный хлеб. Две узкие кровати, сдвинутые в одну и застеленные белоснежными простынями, прятались за выдвинутым шкафом.

Достать живые цветы зимой, кроме как в горшке на подоконнике местной библиотеки, было негде. Павел ночью, утопая по пояс в снегу, наломал душистый еловый лапник. Теперь, поблёскивая капельками смолы на глянцевых шишках, он благоухал в комнате. В неровном колеблющемся свете на ветках искрился цветной ёлочный «дождь».

– Как красиво! – восторженно прошептала Соня.

– У меня есть ещё подарок, – пообещал Паша.

Соня промолчала и начала распаковывать сумку. Разложив еду по тарелкам, они чинно уселись за стол.

– Ну, что ж, за твоё совершеннолетие, – торжественно поднял бокал Павел.– Когда я тебя встретил, ты была очаровательная девчонка. Теперь ты превратилась в прекрасную девушку и на пороге взрослой жизни, я хотел бы пожелать тебе не растерять той непосредственности, благодаря которой мы с тобой познакомились.

Бокалы со звоном чокнулись. Павел залпом выпил шампанское. Соня удивлённо посмотрела на Павла. Она ожидала других слов, но вместо них услышала «торжественную речь председателя профкома».

– Как же вкусно ты готовишь! – произнёс Павел, пытаясь скрыть смущение.

Все тосты и пожелания были уже произнесены. Свечи в банках догорали, а Паша всё не решался приступить к главному. Соня протянула руку и дотронулась до его щеки.

– А где же подарок?

Спохватившись, Павел вскочил и, порывшись в своём чемодане, достал длинную узкую коробочку с золотой тиснёной надписью «Русский Сувенир» и поставил перед Соней. В коробочке, изогнувшись, как сияющая змея, лежало ожерелье из прозрачных Уральских самоцветов. Павел, подойдя сзади, поцеловал Соню чуть ниже мягкой тёплой мочки уха и надел ей на шею ожерелье, а затем начал выбирать шпильки из её немыслимой «халы». Тяжёлые вьющиеся волосы упали на плечи Сони. Паша осторожно разбирал эти спутанные, пахнущие талым снегом, пряди. Соня сидела, замерев, тихо прислушиваясь к биению своего сердца. Наконец, взяв Соню за руку, он подвёл её к раскрытой постели. Осторожно сняв с неё платье, он начал медленно снимать с неё бельё, расстёгивая каждую пуговку, каждый крючочек. Медленно скользя руками по стройным ногам, стягивал прозрачные чулки, и, целуя, целуя, дожидался, пока пик её желания не достигнет высшей точки, и Соня сама не взмолится о пощаде. Обнажённая Соня со сверкающим на груди ожерельем, было обворожительна. Она была похожа на молодую греческую гетеру с прекрасной статью. В мерцающем свете догорающих свечей бархатистая кожа казалась розовой. Павел почувствовал в горле сладкий комок и чуть не задохнулся от желания.

Всё случилось, как случилось. Ощущения Павла в отличии от той же ситуации с Галей были совершенно другими. С Галей было сладко, но чувство греховности происходящего не покидало. С Соней было всё по-другому, как будто он пил родниковую воду – светло и чисто.

Очнулись поздно вечером. Соне нужно было возвращаться домой, иначе, весь Городок будет поднят по тревоге. С трудом, оторвавшись друг от друга, они начали собираться. Теперь Павел в обратном порядке торопливо натягивал на неё чулки, неловко путался в застёжках и крохотных пуговках. Соня счастливо смеялась над его неуклюжестью и хотела, чтобы эти чудные мгновения никогда не кончались. Павел проводил её до дома. Они расстались, договорившись встретиться на следующий день. Всю неделю до отъезда Павла они провели вместе. С ощущением чистоты и счастья Павел вернулся в Москву

Соня прекрасно знала, что детей находят не в капусте, поэтому предпринимала кое-какие меры предосторожности. Видимо, меры оказались ненадёжными. Спустя три недели Соня поняла, что беременна. По её представлениям Павел был взрослым состоявшимся человеком и должен быть рад стать отцом их ребёнка. Она написала ему, уверенная, что эта новость его обрадует. Прошёл месяц, но писем от Павла не было.

Не зная, как поступить, она написала ему в очередной раз. Утром, как обычно спеша на автобус, Соня заглянула в почтовый ящик, и, наконец, обнаружила долгожданное письмо. Письмо было из Москвы, но без обратного адреса и подписано незнакомым почерком. Соня вскрыла конверт.

«Соня! Я видела вас только на фотографии, – читала она. – Уверена, Вы умная порядочная девушка и поймёте меня правильно. Мой сын, Павел, женат и у них скоро будет ребёнок. Павел молод, полон сил и ему нужно утвердиться в жизни. Вы никогда не смогли бы помочь ему в этом. Вы, такая молодая, красивая, обязательно найдёте себе спутника жизни достойного Вас. Прошу Вас больше никогда не писать и не звонить сыну. С наилучшими пожеланиями».

Письмо, как и конверт, были без подписи. Соня беспомощно оглянулась по сторонам. Её взгляд выражал мольбу и вопрос: «Люди добрые, это что же такое делается!» Первой мыслью Сони было: «Нет, этого не может быть, это ошибка». Она ещё раз перечитала письмо. Ошибки не было. Письмо адресовано именно ей, но Соня не хотела верить: «Павел скоро приедет (начинались испытания новой «установки») и всё выяснится. Это злая шутка. Он проверяет меня».

По утрам Соню мутило, бледная, она выползала из туалета и, быстро собравшись, бежала на автобус. Соня так тяжело переносила беременность, что у неё не было сил даже на сердечные переживания. В почтовый ящик она больше не заглядывала. Почту вынимала Лида и молча клала письма, адресованные Соне, в ящик кухонного стола. Соня не притрагивалась к этим письмам и стопка нераспечатанных конвертов росла. Каждый вечер Лида протягивала Соне эту пачку, но Соня, делая вид, что не замечает Лидиного жеста, молча уходила в свою комнату и ложилась на кровать. Больше всего Лида боялась, что на состояние дочери обратит внимание отец. Однако, в ожидании большой Государственной проверки части ему было не до этого, а Соня целыми днями пропадала в училище, готовясь к выпускному диплому.

Группа инженеров прибыла в конце марта. Павла среди них не было. Соня не удивилась, хотя в тайне и надеялась на его приезд. Старые знакомые, дружески обняв Соню, поведали ей:

– Шеф-то наш пошёл в гору. По командировкам теперь не мотается. Сидит в большом кабинете и бумажки подписывает.

– Передавайте ему привет. Скажите, что я рада его успехам, – сдавленно произнесла Соня.

Глава 5

Галя Роганова была заметной личностью. Работала она в технической библиотеке одного из Научно-исследовательских институтов министерства обороны, которым руководил её отец. Многие холостые, да и женатые сотрудники не гнушались лишний раз забежать в «техничку». Там, подолгу роясь на книжных стеллажах, нет – нет, да и бросали вожделенные взгляды на высокомерную красотку. Редко, кто из мужчин института не видел себя в мечтах зятем всесильного директора, стоящим на служебной лестнице, уходящей высоко в небо.

Паша в библиотеке бывал редко. Частые длительные командировки оставляли мало времени на досуг. С Галей Паша познакомился ещё будучи дипломником. Галя к этому времени окончила библиотечный институт, работала в «техничке» и писала кандидатскую диссертацию. И, несмотря на то, что она была замужем и года на два – три старше Паши, сразу обратила внимание на молодого дипломника. В то время Пашу не интересовали замужние женщины, да ещё старше него. Его волновала предстоящая служба в армии. Точнее, возможность получить распределение именно в этот институт на определённую должность, в обмен на службу офицером в одной из ракетных частей Подмосковья. Эта воинская часть располагалась как раз недалеко от их дачи в Кубинке. Паша, таким образом, убивал сразу трёх зайцев: отдавал долг Родине, чтобы потом к нему не было претензий; жил не в казарме, а на своей даче, где по вечерам собирались друзья на партию в бридж, и гарантированно получал должность в своём НИИ, о которой мечтал. Сразу после защиты диплома он надел офицерскую шинель и в чине младшего лейтенанта пошёл служить, как раз по профилю в соответствии с полученной специальностью, толком не успев познакомиться с Галей.

Вернувшись в чине старшего лейтенанта ракетных войск и получив хорошую профессиональную подготовку, Паша сразу стал заметен в институте. Таких молодых специалистов, кроме него, просто не было. В одну из своих первых командировок на Урал Паша и познакомился с Соней.

К тому времени Галя развелась с первым мужем, бывшим сокурсником, и вышла замуж во второй раз. На этот раз её избранником был сын министра среднего машиностроения. От первого мужа Галя сбежала сама, поняв, что он не тот человек, который может обеспечить ей «достойную жизнь». Второй брак тоже оказался неудачным. Папа её второго мужа, чтобы только избавить от неё своего сына, оставил ей большую двухкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной – одном из престижнейших районов Москвы, категорически запретил сыну судиться с ней из-за ребёнка и иметь с ней какие-либо дела вообще. Сына от второго брака Галя вскоре передала на воспитание своей маме, и опять получила статус завидной невесты. Вот тогда она и обратила свой пристальный взор на Павла.

Два года Галя безуспешно пыталась привлечь внимание Павла к своей персоне. В ход шло всё – от приглашений на лучшие постановки в театр и чаепитий с его мамой на кухне, до вечеринок на папиной служебной даче. На третий год знакомства на одном из таких сборищ Паша и «сломался». Откровенная попойка была в разгаре. Пары разбрелись по комнатам. Где-то в кустах тихо стонал женский голос, то ли не хватило комнаты, то ли терпения и страсть обуяла пару прямо под звёздами. Паша сидел один за неубранным столом, уже плохо понимая, что происходит. Галя вынырнула из темноты и присела рядом.

– Что, плохо? – сочувственно спросила она.

– Ничего, пройдёт. Сделай кофейку.

Галя вышла на кухню, долго возилась, потом пришла с подносом, на котором дымились две чашки свежесваренного кофе.

– Слушай, пойдём отсюда. Наверху пустой кабинет. А то в этом бардаке сидеть противно. Сейчас кто-нибудь ещё и припрётся.

Она была права. Повсюду валялись пустые бутылки, остатки еды кисли на немытых тарелках, стоял сильный запах перегара и какой-то горелой травы. Паша поднялся и пошёл по лестнице за Галей. На площадке второго этажа он зажёг свет. Галя глазами показала на нужную дверь. Паша распахнул её и пропустил Галю с подносом вперёд. Поставив поднос на широкий письменный стол, она села на валик кожаного кресла.

– Присаживайся, посидим в тишине. А то у меня голова разболелась, – томно произнесла Галя.

Паша, боясь задеть Галю, неловко втиснулся в кресло, пригубил кофе и сразу почувствовал вкус крепкого алкоголя.

– С чем кофе?

– Вкусно? Это «Рижский бальзам». Отец из командировки из Риги привёз.

– Слишком крепко.

– Ничего, зато бодрит, – придвинулась ближе Галя.

Дождавшись, пока Павел поставит чашку на стол, она, едва касаясь кончиками пальцев, провела рукой от шеи вниз по его спине и почувствовала, как напрягся Павел. Потом Галя соскользнула с подлокотника к нему на колени и, засунув одну руку в разрез рубашки, второй рукой обняла его за шею и впилась губами в его сопротивляющиеся губы. Через несколько секунд Павел обмяк и ответил жадным поцелуем.

Утром, лёжа на диване, Павел осмысливал происшедшее. Гали не было долго. Она ушла ополоснуться в бане, стоящей на берегу пруда, на другом конце участка. Гости разъехались, оставив грязь и беспорядок. Внизу копошилась тётя Нюра, нанятая отцом Гали присматривать за порядком. Она жила в соседнем посёлке и была домашним «тайным осведомителем». Сегодня работы у неё было много.

– Нагадют, накурют и разбегутся, – ворчала тётя Нюра, соскребая с тарелок в ведро объедки для её любимца – поросёнка Борьки. – И куда отец смотрит! Чего этим бездельникам у серьёзного человека делать. А всё эта вертихвостка! Ни стыда, ни совести.

«Опять всё донесёт отцу, кошёлка дырявая, – со злостью подумала Галя, – и всех, кто был, перечислит. Старая, а память, как у разведчика – закалка чекистская».

* * *

Директор НИИ Роганов знал обо всех проделках своей великовозрастной дочурки. Он не мешал ей жить, но строго следил за ситуацией, чтобы Галина не вляпалась в какую-нибудь неприятную для него историю, учитывая его положение. На её замужества он смотрел сквозь пальцы – чем бы дитя не тешилось. Главным для него была работа. Верная жена права голоса в семье не имела. Её дело было вести дом и не вмешиваться в его отношения с дочерью.

Следующим объектом для замужества Галя окончательно выбрала Павла. К этому было много причин: молод, хорош собой, неиспорчен, перспективный специалист. Даже отец как-то обратил на него внимание и сказал, что «этот молодой человек далеко пойдёт».

Галя вернулась в комнату свежая, как утренняя роса. Как будто и не было бурной бессонной ночи.

– Как ты себя чувствуешь, мальчик? – весело спросила она.

– Как ни странно, хорошо.

– А что же здесь странного? – спросила Галя и, распахнув халат, навалилась полной обнажённой грудью на Павла. – С такой красивой женщиной и, вдруг – плохо, не может быть, – засмеялась она. – А что, если нам пожениться? – неожиданно предложила Галя. И события ночи продолжились уже днём.

Галя была яркой темпераментной шатенкой. Умело пользуясь косметикой, она лишь слегка подчёркивала свою индивидуальность. Тёмные с лёгким медным отливом волосы прекрасно сочетались с очень белой кожей. Карие глаза смотрели холодно и насмешливо. Зная эту свою особенность, Галя в разговоре специально прикрывала веки, чтобы собеседник не видел их холодного блеска.

Вечером, возвращаясь на машине в Москву, Галя строила планы их будущей жизни. Паша молча сидел рядом, пока Галя, весело ругаясь на нерасторопных водителей, крутила «баранку» своего «Москвича». Он был несколько обескуражен и ошарашен столь стремительно развивающимися событиями. Мастер – класс, который в эту ночь, показала ему Галя, не шёл ни в какое сравнение с его прежним опытом. Он понял, что полный профан в таком тонком деле. В нём всё ещё жили ощущения прошедшей ночи. Каждой клеточкой своего тела он чувствовал её прикосновения, запах. Ощущал болезненный взрыв радости, выражающийся в зверином рыке, и дрожь, пробегающую по всему телу, и, наконец, полное бессилие. Павлу хотелось опять и опять переживать эти сладкие мгновения. В эти минуты он был готов на всё, о чём попросит, или даже прикажет эта женщина. С этого дня они встречались почти каждый день в квартире Гали на Фрунзенской набережной.

Глава 6

Преддипломную практику Соня проходила в детском саду в малышовой группе. Надя, заведующая детским садом, была ни намного старше. Они быстро подружились. Надя оказалась девушкой понятливой и сразу догадалась, в чём дело. В тихий час уложив детей спать, Надя вызвала Соню к себе в кабинет и без предисловий потребовала:

– Давай, рассказывай, что случилось.

Соня так долго всё держала в себе, что при первом же проявлении участия разрыдалась.

– Нет, так нельзя, подруга, – констатировала Надя, выслушав Соню.– Конечно, тебе решать – стать матерью-одиночкой в восемнадцать лет, или начать жизнь заново. Тут я тебе не советчица. Единственное, чем смогу помочь, так это определить в больницу, чтоб всё по-человечески было.

Соня благодарна была и за это. Сославшись на трудности с транспортом, Соня упросила отца перед защитой диплома разрешить ей пожить в городе в общежитии училища. Отец разрешил, и Соня облегчённо вздохнула.

По-человечески не получилось. Операция прошла с осложнениями. Соня сначала провалялась несколько дней в больнице, а потом в детском садике – днём в тёмной комнатушке старой нянечки, а ночью на раскладушке в игровой комнате, потому что в общежитии ей отказали, сославшись на отсутствие мест. Надя помогала, чем могла: подкармливала витаминами, покупала лекарства, оформила и подписала отчёт по преддипломной практике.

Сразу после вручения диплома Соня собралась в Черновцы. На вокзале её провожал прапорщик Вася Рябцев. Они стояли у вагона. Вася с надеждой заглядывал в глаза Сони.

– Возвращайся обратно. Я буду ждать.

– Спасибо, Вася, – Соня чмокнула его в щёку. – Я вернусь. Только навещу родных и вернусь.

* * *

Пересадка была в Москве. Рано утром поезд прибыл на Казанский вокзал. На Черновцы уходил только поздно вечером. В распоряжении Сони оказался почти целый день. Добравшись до Киевского вокзала, она сдала вещи в камеру хранения и поехала по адресу, за четыре года переписки, выученному наизусть. С Пашей в Москве они никогда не встречались, то ли это не приходило им в голову, то ли Паша стеснялся своей «провинциалки», теперь это было неважно. В этот раз она решила преодолеть страх перед большим городом, разыскать улицу с красивым названием «Софийская набережная» и швырнуть в лицо Павлу его нераспечатанные письма, в душе надеясь на чудо.

Софийская набережная оказалась недалеко от центра. Старинные дома, с возвышающейся между ними церковью, выстроились вдоль реки напротив мрачного гранитного парапета. Большой пятиэтажный дом стоял в стороне за автомостом. По номерам квартир, указанным над входной дверью, Соня нашла нужный подъезд и, приготовившись к долгому ожиданию, села в беседке на детской площадке напротив. Мелкий дождь, навевая грусть, застучал по крыше, зато дурманяще запахла молодая тополиная листва.

Соня всё сидела и сидела, потихоньку теряя надежду на встречу. Собственно, она не была уверена, что Паша живёт по старому адресу. Но надежда умирает последней. На город опускались летние сумерки. Люди возвращались с работы, в окнах вспыхивали разноцветные огни, а до отхода поезда оставалось всего два часа. Дождь перестал. Соня поднялась со скамейки и, вдыхая терпкий тополиный аромат, вошла в подъезд. Поднявшись на пятый этаж, она достала пачку нераспечатанных писем и подсунула их под ручку двери, затем спустилась во двор и, любуясь фасадами старинных домов, пошла по сумеречной набережной Москва-реки прочь от улицы с красивым названием «Софийская набережная». Медленным светом разгорались уличные фонари. Тихо плескалась тёмная вода реки. Запоздалые рыбаки собирали свои немудрящие снасти. На волнах, спрятав голову под крыло, как огромные поплавки, спали дикие утки.

Чуда не случилось. Не случалось оно и в следующие редкие приезды Сони в Москву.

* * *

В Городок Соня вернулась осенью, окрепшая и неожиданно повзрослевшая. От отца она перебралась в Первоуральск в общежитие и начала работать воспитателем в том самом детском садике. Именно «детский садик» – только так, с любовью, она говорила о месте работы. Вася приезжал часто. Он молча стоял у ограды, ожидая, пока Соня выйдет на улицу. Как-то Надя сказала:

– Выходи за него замуж. Парень здоровый, крепкий, тебя любит. Что тебе ещё нужно?

– Чтобы я любила, – грустно ответила Соня.

– Ничего, стерпится – слюбится. Там глядишь, ребёночка родите.

И Соня решилась при условии, что Вася уволится из армии, и они уедут к нему на родину, чтобы никогда больше не видеть этого Городка, где каждое окно, каждое дерево и каждая скамейка напоминали Соне о несостоявшейся любви. Соня надеялась, что замужество и перемена места помогут ей забыть Павла.

В Казахстан они уехали весной. Как отец не отговаривал Соню, понимая, что её скоропостижное замужество было опрометчивым, непонятно чем вызванным шагом, она стояла на своём. Махнув рукой, они с Лидой, обливающейся слезами, собрали девочку в дорогу. Лида догадывалась о причине, но молчала, не желая расстраивать мужа.

Молодые приехали в посёлок в мае, когда цвела степь. Каждый бугорок, куда не добрался плуг трактора, полыхал алыми язычками тюльпанов. В лучах жаркого полуденного солнца казалось, что в знойном мареве степь горит. Это зрелище поразило Соню. Такого простора она не видела никогда. Такое даже представить трудно. На пороге чистого белого дома их встречала мать. У дома за невысокой оградой палисадника полыхали те же тюльпаны, набирали бутоны маки и бордовые георгины. Вася взял Соню за руку и вошёл в калитку палисадника.

– Заходите, гости дорогие, – поклонилась мать в пояс сыну с невесткой. – Здесь ваш дом теперь. Скоро соседи пожалуют, а там и свадьбу сыграем. Не гоже без свадьбы-то.

Соню удивила речь и манера обращения – какая-то очень домашняя и добрая. «Может и ничего, притрёмся, слюбимся», – подумала Соня.

После весеннего праздника жизни начались обычные будни. Вася в рабочем комбинезоне и кирзовых сапогах уходил утром в МТС. Вечером, уставший, возвращался домой. Соня из кувшина «сливала» ему над тазом, кормила ужином, и они ложились спать. Муж, пахнущий потом и машинным маслом, наваливался на Соню, вскрикивал, кусал подушку, чтобы не слышала мать, затем поворачивался к Соне спиной и засыпал. Соня долго лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к усиливающему храпу мужа.

Осенью в телогрейке и высоких резиновых сапогах Вася утром уходил в МТС. Вечером, уставший, возвращался домой. Соня «сливала» ему над тазом, кормила ужином, и они ложились спать. Муж, пахнущий потом и машинным маслом, наваливался на Соню, вскрикивал, кусал подушку…

Зимой в тулупе и валенках Вася утром уходил в МТС. Вечером…

Когда муж засыпал, Соня, едва сдерживая слёзы, глухо рычала, закрывая рукой рот, чтобы не разбудить тётю Ганю. Как Соня ни старалась, но пересилить себя и называть свекровь «мамой», она не смогла. Сошлись на нейтральном – тётя Ганя.

С каждым днём жизнь с Васей становилось всё хуже и хуже, нетерпимее и нетерпимее. Единственной отдушиной была её работа в поселковом детском садике. Здесь у Сони появилась подруга – детсадовская медсестра – весёлая Натаха. Протянув руку «лодочкой» она так и представилась в первый день знакомства. Натаха была крепкая розовощёкая дивчина. Её родители, одни из первых целинников с Украины, гордились своей дочерью и подыскивали ей достойного жениха. Натаха с матерью – самые голосистые запевалы посёлка – славились ещё и своим хлебосольством. В женихи отец прочил главного агронома, недавно приехавшего по распределению института из Харькова. Но худенький паренёк в очках никак не заинтересовал Натаху. Зато рослый Вася нравился Натахе давно. Она с нетерпением ожидала каждого его приезда в отпуск. Её закадычная подружка Танька, влюблённая в Васю со школы, потеряв надежду, вышла замуж за его друга и растила уже троих детей. Когда Вася с Соней появился в посёлке, сердце Натахи едва не остановилось. На свадьбе гулял весь посёлок. Голос главных запевал почти всю ночь вёл за собой послушный хор. Гости не могли налюбоваться Васиной гордостью – молодой женой. Всю застольную ночь Натаха крепилась, дружно запевала с матерью очередную величальную, но, вернувшись под утро домой, наплакалась до синяков под глазами. И всё же Натаха решила подружиться с Соней, особенно, когда выяснилось, что и работать им придётся вместе.

Ревность пожирала Натаху, но, познакомившись поближе, она поняла, что Соня не любит Василия. «Как же можно не любить такого парня! – недоумевала она. – Зачем же нужно было выходить за него замуж?». Открытие, сделанное Натахой, вселило в неё некоторую надежду. При встречах с Васей она так и сверлила его своими огромными глазищами, чем приводила парня в смущение. Соня догадывалась о чувствах Натахи и искренне не знала, чем ей помочь, вспоминая свои собственные душевные терзания.

Тем временем в детском садике дела у Сони шли хорошо. Малыши полюбили новую воспитательницу, а она, в свою очередь, любила своих воспитанников и надеялась, что с появлением своего ребёнка и в их семье дела наладятся. Но беременность не наступала, и свекровь начала подозрительно поглядывать на красивую невестку. Задумался и Вася. Только он знал о тех страданиях, которые Соня испытывала в критические дни. Тогда он становился мягким и заботливым и не требовал от неё близости. Однажды муж, видя в очередной раз её мучения, предложил отвезти Соню в город к врачу. Соня согласилась. Мучительные боли, и отсутствие беременности начали её тревожить всерьёз.

Домой Соню не отпустили, а оставили в больнице на обследование. Вася вернулся один. Встревоженная мать начала свои неуместные расспросы, когда Васе и без того было тяжко.

– Девка-то больная, небось, – причитала мать.– То-то гляжу всё пустая и пустая.

– Вот подлечится, – отмахнулся Вася, – и всё наладится.

– Как же наладится, – расходилась тётя Ганя. – Писала тебе, какая красавица Танька была. С детства по тебе сохла. Теперь уж давно замужем, детей трое, а ты всё бобыль-бобылём, хоть и при жене.

– Ну, хватит, мать, и так тошно.

Тётя Ганя, в сердцах пнув ногой, стоявшие в углу валенки, ушла к себе. Василий налил стакан водки и, не закусывая, опрокинул в себя. Потом сел, подперев рукой щёку, и задумался. «Паву-то он себе привёз, а дальше-то что? Не любит она его. Может, потому и детей нет, что рядом с ним, как бревно лежит. Он всё ждёт ласки какой-никакой от неё, или хоть когда в постель позвала бы. Нет. Думает, не вижу, как глаза зажмуривает. Если б она по-другому, так и я с ней по-другому бы. Не знает она, каким я могу быть. На руках носил бы. Цветами полевыми засыпал, если б ребёночка родила».

Забирали Соню через месяц, когда вовсю журчали весенние ручьи, и ослепительное солнце над Великой степью согревало её необъятное пространство. Новости были неутешительные. После месячного обследования и лечения консилиум врачей вынес свой приговор – детей у Сони не будет. Никогда! Вот это «никогда» взорвало Соню. «Как это – никогда! Вон сколько малышей в домах малютки без мам. Неужели мы не сможем взять ребёнка и воспитать его?»

Вася уцепился за эту идею, надеясь, что такое решение сможет наладить их семейную жизнь. Слишком давно и сильно он любил Соню. Соня была как наваждение, как морок, от которого он не мог избавиться. И ни за что на свете он не хотел её потерять, поэтому был готов на всё что угодно, лишь бы удержать Соню рядом.

Первым желанием матери, когда она узнала об их решении, было проклясть обоих. Доводы сына она выслушала молча, потом плюнула на пол, растёрла войлочной тапкой и как отрезала:

– Да делайте вы, что хотите, – и заперлась в своей комнате.

* * *

Подходящего малыша ждали почти три года. Юрке было несколько месяцев, когда Соня забрала этот тёплый комочек из дома малютки. Ребёнка оформили без проволочек, потому что она имела «специальное дошкольное образование и ребёнок попадал в полноценную семью». Но того, на что надеялся муж, не случилось. И хотя по утрам в любую погоду Вася бежал на молочную кухню за детским питанием, появившийся ребёнок семью не скрепил, а разъединил ещё больше. Теперь Соня была занята только малышом и совсем не подпускала мужа к себе, ссылаясь на усталость. В семье начались скандалы. Масла в огонь подливала мать. Она ничего не имела против этого черноглазого тихого малыша и даже порой сидела с ним, скрывая собственную радость, ребёнок всё же был чужим.

– Нет своей кровиночки, – причитала она, – а ты, сирота убогий, вырастешь и бросишь своих родителей, как твои бросили тебя.

К слову, как в воду глядела. Но это всё позже. А пока её причитания доводили Соню до исступления. Так Соня дотянула до следующей зимы.

Если бы не счастье, которое она испытывала от возни с Юркой, конфликт разрешился бы гораздо раньше. Соня решила расстаться с Васей давно, ещё в больнице. «Зачем мучить человека, – думала она. – Мало того, что не люблю, так ещё и ребёнка не могу родить». Но идея с усыновлением задержала этот разрыв на несколько лет.

«Взрыв» произошёл неожиданно в конце декабря накануне Нового года. Ещё днём Василий уехал в город за новогодней ёлкой. Давно стемнело, а его всё не было. Соня уложила Юрку и собиралась ложиться сама, когда раздался громкий стук в дверь. Накинув на плечи платок, она выскочила в холодные сени. В дверном проёме окутанный ледяным паром стоял муж и, покачиваясь, опирался на какую-то палку с растопыренными ветками. Присмотревшись, Соня поняла, что когда-то это была ёлка. В степном Казахстане это дерево нужно было ещё найти. Вася специально поехал за ёлкой в Целиноград, чтобы порадовать Соню и малыша.

– Давай, заходи, а то холодно, – миролюбиво позвала Соня, понимая, что выяснять обстоятельства порчи ёлки сейчас бессмысленно.

– А-а-а, заходи-и-и. Ты меня никогда к себе не звала, – пьяно бубнил Вася.

– Такого пьяного и сейчас не позову, – опрометчиво ответила Соня.

– А я тебе никакой не нужен. Правильно мать говорила, на Таньке надо было жениться. Она – девка здоровая. Уже троих родила, – продолжал Вася. С трудом произнося и растягивая слова.

– Вась, какая муха тебя укусила?

– Меня не муха укусила, а ты – гидра знойная. Я на коленях перед тобой ползал. Можно сказать, подобрал тебя, а ты морду крючишьо!

Вася протянул руку к Соне и ухватил её лицо своей огромной лапищей. Соня невольно отшатнулась.

– Что, не нравится? А мне, думаешь, нравится, как ты от меня отворачиваешься? Не так ем, не так сморкаюсь. Вот какой есть, такой есть. Такого и люби.

Соня, кутаясь в платок, пятилась назад. Спиной, привалившись к двери, она нащупала ручку и рванулась в «залу». Вслед за Соней муж успел заскочить в дом. Ухватив накинутый на плечи платок, сдёрнул его, после чего не удержался и, с зажатым в руке платком пьяно рухнув на цветастую самотканую дорожку, затих. На шум выскочила свекровь и запричитала тонким противным голосом. Поняв, что сын просто уснул, она успокоилась и, с трудом стащив с него валенки, попыталась перевернуть его на спину. Соня молча помогла снять с него тулуп и ушла в комнату, стараясь не разбудить сладко спящего Юрку. Она села перед стареньким трюмо, задумчиво глядя на себя в зеркало, машинально взяла расчёску и начала приглаживать завитки коротких, давно остриженных волос. «Так продолжаться больше не может, – билась назойливая мысль. – Нельзя жить с человеком, которого не любишь, иначе совсем потеряешь себя, и всё это может плохо кончиться».

Бросив расчёску, Соня поднялась и начала тихо собирать Юркины вещи в дорожную сумку. Из своих вещей она взяла только документы, фотографии маленького Юрки и любимое ожерелье из уральских самоцветов. Сняв обручальное кольцо, положила перед зеркалом на видном месте. При свете настольной лампы Соня написала заявление с просьбой об увольнении с работы и решила отправить его почтой с вокзала. Небольшие сбережения на «чёрный день» оказались кстати. Деньги мужа она решила не трогать, чтобы не обвинили в воровстве. «Завтра утром с главной усадьбы пойдёт автобус на железнодорожную станцию. Только до главной усадьбы нужно протопать километра два по снежной целине, да по морозу. Юрку закутаю, на санках довезу и сумку ему поставлю. Авось доберёмся. Только бы свекровь с мужем завтра на работу ушли, – неспешно укладывая вещи, размышляла Соня. – Ну, вот я и готова». Соня, не раздеваясь, прилегла на кровать и так продремала до утра.

Всё получилось именно так, как и предполагала Соня. Муж, проспавшись, ушёл на работу. Свекровь побежала на свинокомплекс, где она подрабатывала к пенсии. Соня, с головой закутав годовалого Юрку в шерстяное одеяло, сдёрнутое прямо с кровати, усадила его на санки и пошла пешком на главную усадьбу, прикрывая рукой в пуховой варежке лицо от ледяного степного ветра.

Напрасно метался по посёлку, вернувшийся с работы муж. Напрасно гнал трактор на главную усадьбу, а потом умывал мокрое от слёз лицо колючим снегом. Поезд мчал Соню с тихо сопящим Юркой обратно в её мир, в её старую – новую жизнь. Соня возвращалась в Черновцы.

– Ничего, ничего, сынок. Так-то оно лучше, – приговаривала мать, стоя над плачущим сыном. – Не пара она тебе. Не будет жизни у вас. Сердце болит на вас глядючи.

Глава 7

В Черновцах Соню с маленьким Юркой встретили без фанфар: однокомнатная квартира, младшая сестра Ирка, мама с больными ногами и совсем скверным от невзгод характером. Свою личную жизнь она так и не устроила. Да и куда там с тремя детьми-то. А тут ещё чужой малыш. Хорошо, брат Лёшка к тому времени женился и ушёл жить с женой на квартиру. О своём приезде Соня предупредила родных телеграммой с почты главной усадьбы. Это известие было воспринято без энтузиазма. Мама Соня, прочитав телеграмму, только вздохнула и молча протянула бланк Ирке. По молодости лет права голоса Ирка пока не имела, но своё острое недовольство высказала. Мама Соня дала ей подзатыльник, и на этом диспут был закончен.

На вокзале мама Соня грустно посмотрела на черноглазого малыша и тихо сказала:

– Троих одна вырастила. А уж одного как-нибудь все вместе воспитаем.

Вася приехал через две недели помятый и уставший. Видимо, целую неделю пил, а как пришёл в себя, так и приехал. Он стоял во дворе дома и ждал Соню. Опухшая небритая физиономия выражала полное раскаяние. Соня шла по балкону, ведя за руку ковыляющего Юрку.

– Сынок, – бросился Василий вверх по лестнице. Юрка прижался к ногам матери и заплакал. – Ты что же не узнаёшь меня? Я же твой папка, – обиженно пробасил от волнения Вася.

Соня взяла Юрку на руки.

– Ты небритый, он не узнал тебя. Давно приехал?

– Сегодня утром.

– А почему сразу не пришёл?

– Да так, решил здесь тебя обождать.

– А если б я не вышла? Всё равно ждал бы?

– Ага, всё равно, – обречённо опустил руки Василий.

– А мама знает, что ты к нам поехал?

– А как же. Деньги-то она дала. Свои все пропил, – он виновато улыбнулся.

– Что же мы делать будем? – сокрушённо покачала головой Соня.

– Возвращайся, а? – и столько в его словах было тоски и боли, что у Сони сжалось сердце.

– Ладно, какой разговор на пороге. Заходи в дом. Никого нет, мама на работе, Ирка в школе. А мы с Юркой в поликлинику шли, в детский сад оформляемся.

Вася понуро пошёл за Соней в квартиру. Он уже понял, что Соня не вернётся, и проклинал ту минуту, когда решил ехать в Черновцы. Как мать не отговаривала, он стоял на своём, но всё получилось именно так, как она и прочила. Слабая надежда, что Соня простит и вернётся, таяла на глазах. И не в обиде было дело. Не любила его Соня совсем, а эти шесть лет, прожитые вместе, только терпела его. Сейчас Вася отчётливо это понял. Понял и что жизнь придётся начинать заново и семью новую строить. Соню он ни в чём не упрекал – насильно мил не будешь. А что замуж за него пошла, так это у всех свой интерес. Если на то пошло, он тоже в этом браке искал для себя выгоду. Дочка командира, красивая, городская…

– Голодный, наверное, – прервала его размышления Соня. – Иди руки мой. Сейчас покормлю.

Вместо того чтобы повернуться и идти в ванную, Вася вдруг тихо опустился на колени, обнял Сонины ноги и, целуя их, заплакал.

– Всё, что хочешь, только возвращайся.

От неожиданности Соня едва не упала. Юрка заревел снова и стал тянуть Василия, пытаясь поднять его с пола. Внутри у Сони всё похолодело, она почти превратилась в «ледяной столб».

– Не нужно, Вася. Я не сержусь на тебя, – глухо произнесла Соня, – и не обижаюсь. Я просто не люблю тебя и поэтому не могу с тобой жить. Думала, смогу, а потом поняла, нет, не смогу, потому что я тебя никогда не полюблю. Прости, если можешь.

Соня говорила и гладила его по жёстким соломенным волосам. И была эта ласка единственной за несколько прожитых с Соней лет, но только ласка не любви, а жалости.

«Ну, уж нет, – Василий резко встал на ноги. – Чего-чего, а жалеть его не надо. Вон, почти все холостые девчата их посёлка ждут, чем его драма кончится. Взять хотя бы Натаху – детсадовскую медсестру – дырки у него на спине взглядом просверлила. Как ни пройдёт мимо, так глазищами и зыркает, а как он на неё взглянет, так она отворачивается, как будто не при чём. Вот жена, так жена, хозяйственная и работа у неё чистая, не то, что мать, свиньям «пятачки» моет. А с этой и ребёнок будет хорошо пристроен и ухожен, да и сама не урод вовсе».

– Давай обедать, – неожиданно твёрдым голосом приказал Василий. – Да и поеду. Загостился я тут у вас. Вот Юрке подарки и деньги привёз. – Вася достал из дорожной сумки большую коробку, на боку которой была нарисована красная пожарная машина. Потом полез в карман и достал пачку денег. Соня отвела его руку.

– Не нужно. Деньги я не возьму. Не потому что гордая, а просто я их не заслужила.

Василий бросил на стол пачку трёхрублёвок, обёрнутых банковской лентой.

– Это не тебе, это Юрке. По документам я его отец, а это алименты. Если захочешь, возвращайся, а нет – развод потом оформим.

Соня разогрела обед. Василий ел, медленно поднося ложку ко рту, по-деревенски подставлял под неё ладонь или кусочек хлеба. Вот этого-то Соня и не выносила. А ещё, когда он облизывал ложку с тыльной стороны, когда заканчивал есть. Да много чего ещё. Сейчас прощаясь с Васей, она с облегчением думала о том, что объяснилась с ним и сразу на душе стало легче, как будто сняла с себя груз.

– Мы проводим тебя на вокзал, – предложила Соня.

– Не нужно, долгие проводы – лишние слёзы. Идите по своим делам. Я и сам доберусь. Сюда дорогу нашёл, а уж обратно и подавно.

Больше Соня никогда не видела Василия. Только её подружка Наташка, с которой они работали в детском садике, написала ей одно единственное письмо и прислала фотографию, где она в белом свадебном платье и фате счастливо улыбается, глядя на своего жениха. «В хорошие руки попал Вася», – подумала Соня.

Весной Соня устроилась на работу воспитателем в детский садик, куда уже водила Юрку. Осенью поступила на заочный факультет пединститута в Ивано-Франковске на отделение дошкольного воспитания. Мама и Ирка помогали по мере сил. Иногда терпение Ирки лопалось, и она возмущённо протестовала против «насилия над личностью», хотя Юрку она обожала. Он рос ласковым послушным мальчиком. Соня в нём не чаяла души и старалась дать ему всё то, чего сама не дополучила в детстве.