Крынка молока и сермяжная правда бесплатное чтение

Вставай страна!

Окно деревенской избы распахнуто створками наружу, я на окне, полусидя-полунаклонившись на улицу, поддерживаемый сзади взрослым, прощаюсь с отцом, уходящим на фронт 1941 года. Пришло осознание моего «я» клочками высвечивающего картины военного детства: девочка с матерью из Ленинграда, которая шьет на швейной машинке, посещение класса деревенской школы с матерью учительницей. Полная луна на морозном, ясном небе с непонятным, но страшным зверем на челе луны, а кругом белое сияние на снегох от лунного света.

Потом была весна 1942 года. Дядя Шура мамин брат, сидя на кровати в средней комнате горнице, играл на гитаре и пел с товарищем «Крутится-вертится шар голубой….». Брат мой старший Женя и младший дядя Володя с товарищами лазили по деревьям и доставали из птичьих гнезд яички. Большей частью в крапинку. коричневые и голубые красиво отличные от виденых ежедневно куриных на кухне у бабушки Арины.

Весной и летом брата Женю заставляли гулять со мной, сидящим в коляске, что и помогало развиваться кругозору при виде разоряемых птичьих гнезд. в катящейся под уклон от улицы по проулку к озеру. С бегущими рядом братом и его сверстниками и хохочущими над моим ревом от страха, что коляска вместе со мной утонет в озере.

Отметила детская память и приезд к тете Фекле-маминой сестре, живущей в доме напротив нашего дедовского дома, двоюродного брата Феди-фотографа из районного городка. Он был болен чахоткой, и на фронт его не взяли, как его отца дядю Андрея и брата Степана. Поезд, на котором их везли на фронт, разбомбили, и это было первым реальным фактом, вторгшимся в нашу семью, позволившим мне понять, идет война, и там убивают людей, хотя ни дядю Андрея, ни брата Степана не помню. К осени, дядя Володя 14 –летний парень высокого роста уже убирал урожай со сверстниками и женщинами. Так его сестра, а моя тетя Маруся обучилась на трактористку. Дядя Володя возил со сверстниками зерно в ящиках на бестарке-4-х колесной повозке, рама и борта которой были собраны из деревянных брусьев или оцилиндрованной березы или осины для облегчения повозки, в которую запрягали двух коней или быков. Когда запрягали коней, то к дышлу – продольному тяговому элементу, опять же оцилинрованному сухому стволу дерева, закрепленному к оси передних колес через поперечину с кольцами, крепили постромки кожаные, идущие от хомута для одной лошади или хомутов для двух лошадей. Если в повозку впрягали быков, то к другому концу дышла крепили ярмо на двух быков, а каждого быка подгоняли к ярму и, держа за рога, заводили шею быка в ярмо с одной стороны внешней, затем опускали занозу металлический прут, ограничивающий шею быка с наружной стороны. Вот так в льняных мешках с поля зерно перевозили на ток-участок, покрытый навесом, где зерно сушилось воздушным способом, зачастую многократным перелопачиванием с одного места на другое, а также от зерна отделяли мусор-шелуху, земляную пыль. Затем зерно, а в наших лесостепных местах Западной Сибири полосой по 100 км от Транссибирской железнодорожной магистрали в основном выращивали пшеницу, снова засыпали в мешки и большей частью свозили на элеватор в район. Что оставалось колхозникам в те военные годы, наверное, ничего, так как однажды брат Женя с дядей Володей и с товарищами привезли на санках детских, которые тащили за собой по снегу бочку деревянную с крышкой, наполненной соленой водой из озера, отстоящего километров 20 от нашей деревни Ночка. Бабушка упарила воду на плите, и осталось белой соли миска литровая из бочки соленой воды в 200 литров. В обед за столом на кухне от входной двери сидели все по порядку, в торце стола дедушка Семен на табуретке. На скамейке вдоль стола от дедушки бабушка Арина, дядя Володя, брат Женя, тетя Маруся, мама Оля, и я Дед Семен в больших выпуклых очках, напротив его в углу стоит на полочке икона. Слева от деда окно большое, выходящее на крыльцо, ведущее в сени дома. На столе большая чашка глиняная с чищенным отваренным картофелем в большом чугуне, другая чашка с квашеной капустой, здесь же стоит крынка глиняная с молоком и мисочка с солью. На столе лежат деревянные ложки, которые являются одновременно мини-блюдцами. Потому мало кто набирал в ложку картошки на один глоток. А кто, взяв целую картофелину в ложку, посыпал солью один бочок на один укус, потом, прожевав, повторял действие до тех пор, пока не съедал всю картофелину с ложки. Повернувшись к иконе в углу, дедушка и бабушка, прочитав короткую молитву и перекрестившись, берутся за ложки, вместе с ними делают это и другие сидящие за столом. Картофель, подсоленный давно не виданной солью, запивают из кружек молоком, налитым из 2-х литровой крынки. Перед тем, как поставить крынку на стол, она переносится с подоконника на стол и сверху молока снимается ложек 5 или 6 сливок, которые всплывают, потому, что они легче, как всякий жир по сравнению с молоком, где вода и белки. За 5 -10 дней сливки, хранящиеся в посуде, превращаются в сметану. Ее переливают в маслобойку-пахталку, состоящую из бочонка высотой 800 мм и диаметром 300 мм с крышкой, в которой просверлено отверстие диаметром 30 мм. Крышка надевается на деревянный стержень. установленный внизу на крестообразный взбиватель, состоящий из врезанных в паз двух дощечек. Крест со стержнем опускают в сметану, крышка выступом садится на края бочонка, стержень креста выступает на 200 мм выше крышки, Начинают двигать крест за стержень вверх-вниз. По стержню вначале видно как сметана разжижается, потом густеет, потом снова разжижается, и в ней появляются мелкие шарики масла величиной с маковое зернышко. Наконец ход стержня утяжеляется. Это на кресте налип кусок масла, образуемый из непрочных вначале кусочков. Масло вручную снимается с креста, формуется в шар или кирпич и опускают в холодную воду, налитую в посуду. Промыв его там один-два раза кладут в емкость для хранения на подоконнике или в погребе. холодильников в деревне не было. Оставшаяся жидкость в маслобойке-пахталке – лакомство. Лучше, чем молоко, тем более снятое. Зимы 1941-42 запомнились как долгие и холодные, хотя снегу насыпало по крышу дома. Однажды утром пришлось через лестницу в сенях залезть дяде и брату на чердак. Где впоследствии, я узнал, что бабушка там сушит сухофрукты – резаные яблоки и листовой табак, который дед выращивал у нас на огороде. С чердака дядя и брат спустились через слуховое окно на сугроб, под которым была дверь, ведущая в сени дома. Им понадобилось какое-то время для расчистки снега с крыльца, чтобы бабушка могла выйти на крыльцо и пойти в хлев, подоить корову и накормить курей в не отапливаемом курятнике.

А однажды вечером пришли в ватниках заплаканые тетя Маруся и ее подружка. Было им по 17 лет, и были они трактористками на старом большом гусеничном тракторе ЧТЗ. С утра их послали за дровами в лес, надо полагать сани тракторные загружали женщины колхозницы или парни, не достигшие 18 лет, но трактор на обратной дороге толи заглох, толи не завелся, и, промыкавшись, короткий зимний день, девчата не смогли завести трактор. Наутро с ними, одевшись в тулуп, отправился хромой дедушка Семен, что и как он там предпринял, бывший перевозчик товаров и водки из Омска в Исилькуль и в села на лошадях. А в мое время пожизненный почтальон деревни Ночка, но к обеду они вернулись на работающем тракторе.

Зимние вечера были заполнены работой: мыли и чистили картошку. Нарезали ее ломтиками, сушили на просторной лежанке русской печи, где хватало места на ночь мне, брату и дяде. Здесь же параллельно лежанке стояла большая деревянная кровать дедушки с бабушкой. В горнице после того дядю Шуру забрали на фронт, никто не жил. В дальней маленькой комнате спали мама с тетей Марусей и сестренка Аля. Сушеный картофель, как и вязаные носки и рукавицы отправляли на фронт и не только близким, а видимо организованно и может быть по разнарядке. Почту из района моему деду почтальону привозил другой дед почтальон с белой бородой из Новожеевки. Зимой он приезжал в кошевке- санях, а с весны по осень в двуколке-телеге о двух колесах, в обоих случаях запряженных одной лошадью. Летом 1942 года обильно пошли похоронки и письма с фронта, которые колхозницы порой ждали по 2-3 часа у крыльца нашего дома, а у входа на кухню стояла 20 ведерная деревянная бочка с квасом, всегда полная с ковшиком деревянным на крышке. Приезжал Новожеевский почтальон, привозил письма и похоронки, слезы радости и горечь рыданий доходили до обмороков тут же на кухне, в сенях и на крыльце. Пришел день, когда упала в обморок моя мама Оля, пришла похоронка на дядю Шуру. Зимой 1942-43 года умер от чахотки двоюродный брат Федя, А его брата Семена забрали на фронт водителем танка Т-34.Летом 1942 года он часто брал меня в поездку на своем бензовозе, на котором возил солярку из Исилькуля в Ночку. По дороге он охотился на куропаток, которых тогда развелось много из-за того что все мужчины были на фронте, да и ружья нужно было сдать в милицию. Семен сел за рычаги танка под Сталинградом, бился под Прохоровкой в танковой битве и дошел до Берлина 9мая 1945 года, откуда прислал фото свое с орденами и медалями, включая и мне 7ми летнему мальчишке с дарственной надписью. Из Берлина его вместе с его танком, как и многих, отвезли на Дальний Восток для битвы с японцами. В 1949 году Семен демобилизовался из армии, но в колхоз в Ночку не пошел. Так как и все кто, после армии получили паспорта, какое-то время поработал фининспектором в Исилькуле, где его как фронтовика бросили на сбор налогов в казахские аулы Исилькульского района. А тут началась целина и он, женившись, уехал в новый целинный совхоз на работу шофером бензовоза, на котором возил горючку из Исилькуля в этот целинный совхоз. При этом он заезжал в Ночку в гости к матери и иногда в нашу полуземлянку в Исилькуле, которую купил отец, работая директором детдома в Васютино. Сема, пройдя боями Сталинград. Курскую танковую битву Европу и Германию, а также Японию погиб под колесами своего бензовоза в своей родной деревне Ночка, куда он заехал в гости к матери и решил подтянуть тормоза на авто залез под него, попросив пьяного друга подержать педаль тормоза, тот что-то перепутал и машина покатилась переехав Сему. Потряс меня факт того, что в военные годы в Ночке у всех там были огороды по 1 гектару, а у деда подслеповатого наискосок от нашего дома огород был полностью засеян только пшеницей, потому что он был единоличником, колхозникам сеять зерновые на огородах запрещалось.

В 1943 году деду Семену привезли из районного питомника саженцы стелющихся яблонь, и он посадил их штук 8. В саду деда уже были яблони, на которых поспевали яблоки-ранетки, размером с крупную сливу. И не было слаще ничего, чем бабушкины пирожки из свежих ранеток к концу лета, а зимой из сушеных ранеток, а первую сладость я попробовал в сентябре 1945 года, когда нам, школьникам 1го класса, дали по 6 штук печенья в честь Победы над Японией. Из ягод у деда был огромный малинник, слева от входа во двор, и в нем летом лакомились малиной мы все и часто пришедшие за почтой. Хороша малина с молоком, поднятым из погреба. Может чуть уступает лесной землянике с более тонким ароматом. Лето войны в далекой сибирской деревне лучше, чем зима войны, можно попастись с братом и дядей в лесу по щавелю, который съедался прямо на лесной поляне, само собой костянка и земляника. Ну а позже ходили по грибы, в том числе и по грузди. Хоть и растащила война большое семейство деда Семена, забрали на трудовой фронт в областной город Омск на танковый завод тетю Марусю. И все же выращивание картошки оставалось, как минимум на полгектара огорода у деда и столько же у тети Фекли, а также капусты соток 30 на огороде со сторон озера, ее часто приходилось поливать. Для этого у деда была 30-ти ведерная бочка, уложенная постоянно на телегу с 2мя оглоблями. С ней дядя и брат ездили на озеро, вода в нем была солоноватая. В ней водились караси, которых ребята ловили на плетеные из ивовых прутиков непроливашки похожих на чернильницы, но с откидным дном, а позже и сети, а в камышах было много уток. Утята, выводились в перелесках по другую сторону деревни от озера, а потом мама – утка вела весь этот выводок по 10-20 утят к озеру по переулкам. Кроме детворы их никто не трогал и он почти без потерь достигал воды озера. Ну а воду в 30ти ведерной бочке нужно было привезти для полива, а, кроме того, для дома и живности (корове, теленку, курам). Д ля бани, которую топили каждую субботу. Вначале там купались женщины, а потом мужчины, так как после бани последним нужно было подать ужин.

Осенью мама поехала в Исилькуль или Омск, встретить отца ехавшего в эшелоне с Дальнего Востока на Западный фронт, где его определили в штаб писарем. Почерк у него был действительно каллиграфический. Они с мамой кончали педучилище в Исилькуле. После поженившись, были направлены в село Большевик Исилькульского района, где появился я и мой брат Виталик, умерший в младенчестве. А в 1940 году в апреле родилась сестра Альбина, которую я как-то не могу вспомнить в эти военные годы, видимо мне было неинтересно возиться с сестренкой ясельного возраста.

Война для отца длилась недолго. Неся пакет из штаба в окопы, он был ранен осколком снаряда в стопу. В декабре 1944 года и после 4 месячного пребывания в госпитале был отпущен как инвалид и приехал домой, в учителя он не пошел, а приняли его в районную милицию города Исилькуля, хотя он ходил с палочкой. Ему дали 2х комнатную квартиру на улице Сталина в многоквартирном кирпичном доме одноэтажном и маленький сарайчик для дров и там мама держала козу.

Крынка молока

Молоко, налитое в крынку, дольше держится до скисания. Хотя доили коров тогда кто в деревянную бадейку, кто в ведро оцинкованное, но после процеживания переливали в крынки, для хранения и отстаивания сливок.

Молоко, полученное от коровы после дойки, называют парным. Оно, если корова паслась на лугу или в перелесках, где не было полыни, пахнет теплым настоем, а точнее парным молоком. Которое можно выпить в любое время суток с утра, в обед или вечером. И во рту свежо и сладко и на душе становится легко и пьешь его без хлеба и пряников и стакан, и пол-литровую банку в равной степени с удовольствием, что первый глоток, что последний. Взрослые бывает, по крынке выпивали парного молока с одного вздоха. Гомогенно оно парное молоко от коровы, козы, овцы, кобылицы и других животных, которые питаются непосредственно от сосков матери, в стаде все одинаковы.

Но вот залили процеженное парное молоко в крынку или другой сосуд и что мы видим: расслаиваится, начинает молоко, что по легче сливки, всплывает наверх, а потяжелее белковый раствор в воде остается ниже, а была, то одна субстанция-молоко от матери. Сливки составляют15 %,так как там не только жир, но белок есть.

Так вот и в жизни людей от пуповины мы все равны без зубов, волос и с перевернутым зрением, но вот проходит время, и нас начинают делить из роддомовских пеленок. Кому кафтан, кому армяк, а кому и штаны холщовые, без рубашки и обуви летом по уличной траве-мураве, да еще после дождя самый раз. Да с учетом военного времени, когда в магазине кроме спичек, завязанных веревочкой с приложением серной дощечки да мыла, основу которого на 80% составляла глина, ничего не было, а вшивые волосы женщины в бане мыли «щелоком». Смесь воды с пеплом древесным выводила вшей и гнид, и керосином. А для окончательной победы над вшивостью в русской деревне была идиллическая картина.По воскресеньям на завалинке дома или на скамейке у дома женская половина искала и громила вошь и гниду друг у друга, что считалось наилучшим удовольствием. Мужское население такую процедуру в нижнем белье своем делали сами, что в кальсонах, что в нижних рубахах. Эти кровососы, в особенности зимой, появлялись каждый день, хотя от фронта вроде далеко, скученности городской не было, вода для мытья была, но вша не уступала до 1948 года, пока не отменили карточки, включая и на мыло. Все соседи в округе из 10-12 домов нашей деревенской улицы жили одинаково. Женщины,3-4 детей возраста 10-16 лет,2-3 деда с длинной бородой и 12-15 детей до 8 лет, в число которых входил и я. Женщины переживали за своих мужиков на фронте. Будь то муж, сын, брат и каждый божий день отмечались у моего деда Семена-почтальона. То ли за личной весточкой, то ли за газетой, то ли за политинформацией, которые иногда делал дед Семен, зачитывая вести из газет «Известия», « Труд», «Правда», областной или районной газеты собравшимся бабам. Бабы между собой делились иногда тлеющими углями с загнетки (остатки древесного угля выгребали из русской печки наружу к боковой стенке и здесь в куче пепла древесный уголь мог тлеть до утра). А утром бабушка Арина клала на него бересту или тонкую лучину и раздувала до огня. Затем этот огонек подносила к клетке полен, уложенных на под русской печи, а когда эти 10-15 полен прогорали, она выгребала эти остатки опять на загнетку. А на под печи сажала хлеба, а чтобы накормить свою семью в 7-8 часов утра, она, когда появилась мука, хотя на треть с вареной картошкой, вставала в 4-е часа утра и так каждый день, вчерашний хлеб в семье деда кажется, не водился. Так вот у некоторых хозяек огонь на загнетке тух, опару (хлеба пекли без отсутствующих дрожжей на опаре однажды кем-то изготовленной). забывали оставить и все дружно делились этими необходимыми для всех женщин вещами. В 2х домах мои сверстники жили особенно бедно, в обоих домах моего возраста было 2-5 детей при одном работнике матери и без коровы. Помню однажды мы несколько ребят пошли в весенний лес и собирали «кашку». Что это было-млодой мышиный горошек или что-то другое не знаю, но собрали мы его кружки 2 и все пошло в фонд этой семьи Заводовых имеющей 11 детей и больную мать. Старшей дочери в 1941 году было 14 лет, но отца все равно забрали на фронт. А там немцы его убили. По всей видимости, наши соседи, как и моя семья, не делились в нужной степени с этими бедными многодетными семьями, которые были в силу обстоятельств без отцов-кормильцев и живности. Вот соседка рядом с нашим домом жила с одним ребенком моим другом Васькой, но у них была корова, куры. Хотя полы в доме были земляные, но зато конопля росла в огороде на навозной куче в изобилии и когда поспевали зерна и становились желто-коричневыми, вкуснятина была, особенно когда их обжаривали, а конопляное масло с солью это вкуснее, чем подсолнечное.

Конопля в наших местах использовалась, в целях получения волокна для тканей. Помню, стоял как-то зимой у нас ткацкий станок на кухне. Его перевозили из дома в дом и кто-то, скорее бабушка, ткала на нем ткань для нижнего белья, а я с гордостью, как и во время прядения шерстяной нити для рукавиц поджигал и держал, или ставил в кружку тонкие лучинки, керосина не был. Равно как и свечек, дедушка Семен читал зимними вечерами газеты при лучине, от которой прикуривал цигарку из самосада. К деду временами обращались другие старики, и бабки для своих стариков просили газеты для цигарок, в то время каждый курящий имел кисет-мешочек из ткани со шнурком, в котором находился табак, сложенный в размер сигаретной пачки лист газеты и кресало с камнем и трутом. В качестве кресала использовался лист железа, чаще всего высокоуглеродистого типа треугольного ножа от сенокосилки. А трут сушенный древесный гриб, ловил искры от высекания их кресалом по камню. Трут начинал тлеть, курильщик его раздувал до красного тления и прикуривал от него цигарку. Самодельную сигарку из газеты, в которую засыпали щепотку самосадного табака, потом скручивали этот табак в листочек из газеты и, послюнявив край этого листочка, склеивали сигарку. Эта сигарка-цигарка докуривалась до пальцев, держащих ее у рта, отчего у всех курящих были желтые пальцы.

А моя семья в составе отца-милиционера с тросточкой, безработной матери – учительницы и сестренки 4-х лет, питалась, живя в Исилькуле по карточкам, и видимо дед помогал картошкой. Весной 1945 года, когда начал таять снег, многие горожане Исилькуля ринулись собирать мороженый картофель, который можно было использовать в пищу. хотя бы переработав его в крахмал для оладий Они без всякого масла казались вкуснее, чем из соевой муки, полученной, по карточкам (ленд-лиз из Америки) И вот 9мая по радио картонной тарелке говорит Сталин, вторично подобную эмоцию от радиосообщения я испытал 12 апреля 1961 года в поезде Владивосток-Москва, когда услышал о полете Гагарина в космос. Весь день 9мая на пустыре в центре Исилькуля возле железнодорожного вокзала шел стихийный митинг. Все были веселы. В этом году здесь заложили парк Победы. А осенью я пошел в первый класс 2х этажной школы №1 Исилькуля, из которой только что выехал госпиталь. Книг и тетрадей не было и чтобы на чем – то писать, мне дали синий томик Ленина из сборника собраний сочинений с большим просветом между строчками. Так я начинал правописание, то ли от этого, то ли от природы почерк у меня долгое время был корявый в отличие от родителей и сестер.

Начали возвращаться демобилизованные с войны солдаты с вещмешками, в которых иногда кроме ложки да пары белья ничего не было, а у жившего напротив нашего дома моего сверстника Гены Кузнецова вернулся отец – офицер. От взрослых слышал, что привез он из Германии вагон товарный всяких вещей, корову, свинью и собаку и все они породистые. В дом к ним меня не пускали, но Гена угостил меня как-то на улице печеньем, которое я увидел впервые. А наш отец с фронта и последующего госпиталя привез палочку из-за хромой ноги и изюма в баночке для бритья на5 0 грамм.

В Исилькуле тетя Шура, папина сестра, на паровозе работала кочегаром. Я ее видел пару раз, но лица не запомнил. Кстати, о паровозах, на них тогда работали бригады в 3-4 человека – машинист, помощник машиниста, кочегар и проводник. Машинист управлял паровозом, как его работой, так и относительно железнодорожной колеи. Помощник помогал ему в этом. Но основная его работа была в поддержании давления пара в котле, а соответственно в его отоплении, которое заключалось в открывании вручную и закрывании дверцей топки котла с помощью рычага. Кочегар в это время должен был закидывать -10 кг угля в топку совковой лопатой, а чтобы это было постоянно и быстро. Он должен был уголь перелопатить из тендера, ближе к кабине машиниста, в общем, это работа уборщика угля в шахте, куда тетя Шура вскоре и уехала, в шахту Зыряновска в Казахстане. Тогда многие демобилизованные солдаты из наших краев подались на шахты Казахстана и Урала, где можно было заработать хорошие деньги и свободно купить питания помимо карточек. А в Исилькуле на карточки давали в зиму 1945-1946 года хлеб черный, но что в нем было непонятно, предполагаю что опилки. Он был какой-то сырой, и когда мама ставила его в печь, чтобы он допекся, то он превращался в уголь. В это время к нам на квартиру приехала семья папиной сестры Марии с сыном и новым мужем Федором. Отец сына Лени погиб на фронте. В августе 1945 года родилась моя сестра Тома, и летом 1946 года я с сестрой Алей был отправлен в хлебную деревню Ночку, где действительно был хлеб. Хоть и напополам с вареным картофелем, но было молоко и жареные караси из озера с яичницей и сметаной. После зимнего голодания я не отказывался ни от одного предложения поесть. Позавтракав у бабушки, я не отказывался поесть молочка с караваем у тети Фекли, которая осталась одна, так как ее дочь Надя вышла замуж за демобилизованного по ранению танкиста Степана, который стал работать в колхозе Ночка по договору, за муку, так как он там стал работать дизелистом на мельнице. Тетя Фекля приведя меня к себе, доставала из погреба крынку холодного молока, но сливки не снимала, а перемешивала их в крынке с молоком. И наливала мне пол-литровую кружку этого изобилия, открывала вновь испеченный белопушистый каравай пшеничного хлеба без картошки высотой в 25-30 см и диаметром в 40-50 см, нарезала 2-.3 куска, что я и поедал.

Вспоминается мне эпизод военного времени, связанный с ее погребом. Погреба были у всех под домом, потому что вне дома земля может промерзнуть и на 2 метра, т.к. морозы в 40 градусов там не редкость.

А было это, по-видимому, зимой 1943-1944 года. Зовет меня тетя Фекля к себе. Надя, наверное, была на работе, чтобы я помог ей продать казахам картошку, меня она оставила наверху, а сама залезла в погреб и подавала оттуда казахам наверх картошку в ведрах. Стоят в комнате 3 здоровых казаха (их тогда в Исилькульском районе не брали в армию как малочисленную нацию). И принимают ведра картошки, подаваемых маленькой тетей Феклей. с которой казахи договорились о покупке 6ти мешков картошки и даже отдали деньги тете Фекле. и когда казахи все мешки загрузили картошкой и вынесли на сани мешки, тетя Фекля вылезла из погреба. И ахнула. мешки то казахи сшили из 2 х мешков. Но делать было нечего казахи поехали взрослых рядом никого и русское «бог с ними» остановило тетю Феклю от дальнейших действий. Была она как все в роду бабушки тихие. Не крикливые, спокойные. Хоть и повидала горя потеряла мужа и 3х сыновей, а потом после смерти Семена воспитывала внучек.его дочек в семье невестки и только после совершеннолетия девочек перебралась к семье дочки Нади в Омск, куда та переехала с мужем и детьми.

А вот еще летне осенний эпизод. Я со сверстниками играю на траве возле полевой дороги на нашей улице. По этой дороге в день проедет бригадир на пролетке раз-два . Вдруг галопом несется пара лошадей, запряженная в повозку, а в ней 2 хлопца лет по 15. Их догоняют 4 казаха взрослых верхом на лошадях и на наших глазах возле нашего дома вилами колют этих хлопцев. Пока те, обливаясь кровью, не падают с ног, а казахи величаво покидают поле брани, а хлопцы и не оборонялись вовсе. Так как кроме одного кнута для лошадей у них ничего не было. А причиной избиения хлопцев стали несколько клочков сена из копешки возле дороги, где был аул казахов. Хлопцы эти были из Украинки, где был сельсовет. И рано утром их послали отвезти зерно на элеватор в Исилькуль. Видно не доспавшие хлопцы на обратном пути уснули в телеге, доверившись лошадям. Но те тоже проголодались и, учуяв запах сена, свернули с дороги, подошли к копешке сена и стали дергать пучки сена из копешки и жевать. Что и увидели казахи из аула и стали кричать. А четверо схватив вилы, прыгнули на своих коняшек-монголок, которые могут лететь галопом со скоростью 80км\час все 50 км. Пацаны от шума из аула проснулись и погнали своих коняшек запряженных в телегу со скоростью 30км\час. А поскольку до Украинки было км 15, а до Ночки 5, пацаны свернули телегу в Ночку в надежде, что русские из Ночки им помогут. Но это был обеденный час женщины, и подростки были на работе, а в деревне были немощные старики и дети до 10 лет-итог хлопцев покололи казахи за 3 пучка сена съеденных лошадьми. Так зарождалась неприязнь к нации, вместе с анекдотами о жирных казахах, мол, поел казах котелок барашка, оперся толстым животом о луку седла и лопнул у него живот. И как-то прощаешь людям свое нации и жестокую драку моих сверстников в возрасте 15-17 лет в той же Ночке занозами стальными прутьями от ярма быков. Улица на улицу из-за того какому-то пацану Ваньке с нашей улицы симпатизирует девчонка Машка, а она нравится ее соседу Гришке. Прощаешь и тому солдату с эшелона переброски войск из Германии к Японии летом 1945 года, когда меня мама послала продать ведерко репы которую она беременная корячась, вырастила под окном квартиры. На привокзальный базарчик. Солдатик тот, в отличие от других, купивших у меня репу на этом базарчике по1 рублю за штуку при цене коробка спичек 2 рубля, спросил почем репа, взял 10 штук самых отменных и ушел не заплатив. Несмотря на крики моих соседок-торговок. Ребята постарше. у эшелонов солдатских меняли свежую зелень на ножики, патроны и прочую мелочь. Патронами потом устраивали фейерверк, иногда с последствиями. В Исилькуле был перегонный аэродром, где садились самолеты американские и наши при перегоне их с Дальнего Востока в сторону фронта и для маскировки самолетов вдоль дорог были отрыты траншеи под самолеты. Пацаны разводили костер у трашеи, сами залезали в траншею и бросали патроны в костер, те естественно стреляли пулями, впечатление от единственного моего присутствия при этом «Свистят они как пули у виска..»

Оскорбленная справедливость вела русских против татаро-монгольского ига, Бонапарта, Гитлера, США в Корее, Вьетнаме, своих сливок-царей доморощенных и привозных, доведших народы России до появления Разина, Пугачева, революции 1905 года и 1917 года. Чтобы сливки народ не снимали в отдельную крынку, нужно чтобы они не давили сильно сверху на остальное молоко-народ и давали ему жить. Лучшее качество этого молока-народа получается при размешивании сливок в молоке. Европейские сливки. это поняли давно, после взятия Бастилии и Красной Баварии, те сливки, которые этого не понимают, не делятся с молоком-народом и доводят до оскорбления справедливости, в своей недальновидности получают выборку сливок из крынки, что очень плохо влияет на качество и жизнь народа

Окно в Европу

Самая тяжелая зима в плане питания, была у нас зима 1947-1948г.г., неурожай в Сибири даже картофеля был. С весны не было дождя, а к осени он зарядили и много картофеля, как и зерна, погибло, а тут отменили карточки, но еды не прибавилось, опять весной народ пошел по колоски и мороженый картофель на полях колхозных

Отца в это время перевели в опер уполномоченные в одно из немецких сел нашего района Пучково (колхоз имени Чкалова). Как недавно написали в «Известиях» все наши вожди при советской власти были идеалисты вначале, но при ближнем знакомстве с народом становились диктаторами, а кто ими не становились, те вели к развалу экономики и государства, как случилось у Брежнева и Горбачева. Так вот оперуполномоченный назначался райкомом партии и районным отделом милиции для того, чтобы на селе вовремя готовили семена к посеву, ремонтировали технику, вовремя сеяли и убирали урожай и больше сдавали этого урожая государству, потому что в 1945-1949 годах было еще голодно, не говоря о странах Варшавского договора, включая Восточную Германию. Государство до того любило свой народ, что действиями своими предлагало: ты народ спи, мы тебя разбудим, чтобы ты умылся, побрился, накормил скот вовремя и больше бы поработал в колхозе. Для блага всего народа заработал бы больше трудодней, а от большого или малого урожая государство возьмет почти все. Оставив на трудодни по 10-30 грамм зерна на трудодень, что при заработке в 365 трудодней колхозник, в среднем, получал 36-100 кг зерна в год. При простом расчете становилось видно, что при норме хлеба на одного человека в день-300грамм карточная пайка военная на детей и служащих и 800 грамм на рабочего, этого хлеба не хватало даже одному работающему колхознику, а если в семье малые дети, куда деваться бедному крестьянину. В общем, была государственная барщина, от которой бежали беспаспортные колхозники в армию, институты, чтобы там получить паспорта. Но нельзя сказать. Что виновата социалистическая система. Эта система ковала атомные бомбы, ракеты и реактивные самолеты, конструкторов и рабочих высококвалифицированных сгоняли в шарашки высокооплачиваемые, по тем временам, институты и ящики держали под неослабным вниманием. А сельское хозяйство тоже вроде было при семи няньках. От секретаря ЦК Компартии до парторга колхоза, от министерства сельского хозяйства до института исполкома по сельскому хозяйству.

Так почему же рывок в технике получился уже в 1953 году-атомная и водородная бомбы. Ракеты, реактивные самолеты, а в сельском хозяйстве только к 1958 году. Я никогда не был в сливках. Читал только газеты и видел крынку изнутри, из молока.

Да, в 1950 году был первый хороший урожай зерновых в Западной Сибири. Еще лучший был в 1952 году, уже тогда стало ясно, что нет необходимой уборочной техники, элеваторов и спецвагонов для перевозки зерна, а про деревенские участки первичной обработки зерна и говорить не надо. Все держалось как в войну на женских бицепсах, школьниках и горожанах, привозимых на 2-3 недели в деревню. Все наши идеалисты коммунисты диктаторы, начиная с Ленина, не учитывали в своей работе релаксационный характер советского (русского) народа.Сигнал от кнопки на столе секретаря ЦК КПСС угасал или сильно деформировался уже у инструктора горкома сельского хозяйства, а нужно было ещё чем-то расшевелить селян, чтобы они от души полноценно отработали сезон посева, обработки и уборки урожая, не считая грамотной зимовки животноводства. За работой райкомов для народа ничего не стояло, кроме проталкивания в председатели колхоза нужного райкому человека. В 95% это был «Свой» человек, а не специалист и даже не святой веры коммунист, наезды в данную деревню 1-2 раза в год по случаю лекция или сообщение о каком-то пленуме или давай-давай план. Не были коммунисты-руководители районов и области своими людьми на селе. Не знали, как расшевелить народ. За небольшим исключением для подъема производительности их труда, как заинтересовать селян, а не гнать сверх плана на элеватор по дороге, усыпанной зерном вместо асфальта, что наблюдалось сплошь и рядом в целинное время.

Не было уверенности, что урожай, какой бы он не был, не увезут на элеватор государству, оставив селянам, хлеб до февраля месяца как было во времена Некрасова. И все эти руководители, включая до ЦК, которые рядились под народные руководители, умели материться и пить белую и загубили дело 1917 и 1945 годов, русский народ оставался на 1948 год, в большинстве своем, на селе ленным, неисполнительным и пьяным, из-за чего урожай большей частью зависел от природы. В 1948-1949 г.г. урожай собирали по 6 центнеров зерна с гектара, да и то засоренного сорняками,

В июле1948 года наша семья переезжает в село Пучково Исилькульского района Отец назначается директором начальной школы, а мама учительницей. В феврале этого года, родился наш брат Борис. В школе еще был учитель Петр Иванович Нефейльд – из поколения немцев, приехавших по зову царицы России Екатерины второй на Украину. А при заселении Сибири, приехавших вместе с русскими и другими нациями в нашу область, все коренное население села Пучкова состояло из этих немцев. В селе была одна улица дворов на 50.а Петр Иванович с братом бывшим инженером из Ленинграда и двумя сестрами жили на хуторе в 3х км от села. Ближе к ж д. полустанку, откуда брат Петра Ивановича привозил один 30 ти ведерную бочку деревянную уложенную на телегу с двумя оглоблями с речной водой из водопровода Омск-Исилькуль для паровозов. Говорили, что от сильной работы инженером у него «поехала крыша» и его не отправили в лагеря как всех немцев, а отпустили сюда к родным. Иногда отец меня посылал к Петру Ивановичу на хутор с какими-то поручениям В одно из посещений хутора я видел, как ленинградский брат читал книги из библиотеки большой Петра Ивановича. Держа их почти у колена стоя. Я думал, что это от недуга его. Но сейчас понимаю, не было у него очков нужной диоптрии. На хуторе был большой сад. Наша семья жила в квартире при школе. Квартира состояла из кухни на углу деревянного корпуса школы и одной большой комнаты, в которой мы спали. Папа с мамой на отдельной кровати и стояли еще 2 кровати одна моя и одна 2-х сестер, и зыбка младенца Бори. у которого была грыжа от рождения, и он долго плакал, невзирая на заговоры бабок, к которым возила его мама. И только когда исполнилось ему год, сделали операцию и все прошло. Еще была у нас кровать, где жила прислуга помогающая маме в уходе за детьми и приготовлении пищи. Когда мама вела уроки в школе. Из кухни были 2 двери. Одна в сени, где был чулан. Другая в учительскую-библиотеку детской литературы. Книги, которые я все прочел за5 лет проживания там. Там я сделал первый грех тяжкий. Украл сначала одно печенье из портфеля Петра Ивановича. Потом стал брать по 2 печенья. Такие они были вкусные их пекла сестра Петра Ивановича, мужчины за 70 лет худощавого, как и его сестры. И когда я стал брать (воровать) у Петра Ивановича по 2 печения он стал приносить в портфеле не по 5 шт., а по 7, то есть на мою долю. Как не были печения вкусны и, тем более что мы питались скудно в семье, но когда я пошел учиться в 5 класс. в школу села Маргенау я забросил это воровство

В колхозе имени летчика Валерия Чкалова в селе Пучково в 1948 году был председателем бывший полковник, которого направили сюда после ранения. Его дочка вечно растрепанная, была замужем также за офицером высоким, здоровым парнем, работал ли он в колхозе. Не знаю, но что точно помню. Что про него говорили немки взрослые «видишь, как Матрена устроилась, ни чиста. Ни умыта, а муж дитя обхаживает и даже полы моет» Зимой 1949 года председатель Фомин вместе с дочкой. зятем и внучкой уезжает к себе в Подмосковье. И тут началась карусель, райком партии предлагает поочередно 3 разные кандидатуры своих людей в председатели .А немцы-колхозники на 80% состоящие из женщин.3 парней до 20 лет, одного ветеринара, с обожженным лицом и пацанов до 16 лет уперлись в одну свою кандидатуру из соседнего немецкого села немца лет 75,здорового как Поддубный. В конце концов, райком сдался, но председатель этот работал недолго. В 1950 году стали укрупнять колхозы и наш колхоз им. Чкалова сделали бригадой соседнего колхоза им. Энгельса тоже с немецким населением, бригадиром стал парень из нашего села Пеншель, такой же крепкий богатырь. Он бригадирствовал до нашего переезда из Пучково в Васютино летом 1953 года.

Ближайшие села у Пучково Маргенау , где был наш сельсовет, МТС,7-ми летняя школа, куда мы ходили пешком за 5 км с 5 по 7 класс, совхоз Боевой 4 км от Пучково, где я учился в 8 классе, колхоз им. Энгельса. в 3 км от Пучково. Во всех этих селах жили переселенцы-немцы, с Украины, но больше всего их было в Пучково. Где кроме нашей была еще одна русская семья приемщицы молокоприемного пункта Мордасовой с сыном моим сверстником, который курил с 3го класса и приносил на обед в 5 класс бутерброд из белого каравая с маслом и посыпанный сахаром, когда мы жевали картошку варенную, в лучшем случае кусок испеченной дома лепешки. В колхозе Чкалова отнимали у колхозников в 1948-1949 г.г. как и везде по максимуму, а в столице Азербайджана-Баку в это время после отмены карточек появилось изобилие хлеба, как рассказывала Света моя жена. Но, боже мой, в 4х км от Пучково за ж. д. преездом стоит чисто русское село Петрово размером с Пучково, это был показательный контраст. Что значит разное отношение нации к труду, порядку на личном и колхозном подворье. Вообще к экономике малой ячейки общества семьи или небольшого колхоза. В Пучково не было единоличников, не было и мужчин из числа поселенцев. Кроме обожженного ветеринара, старше 20 лет. В 1941 году всех их забрали в трудармию, и никто оттуда не вернулся. Жили здесь еще высланные в 1941 году немцы Поволжья, включая мужчин всех возрастов и калмыцкие семьи, высланные сюда в 1942-1943 г.г. Жили они в откопанных к их приезду или ими самими землянках, по стенам которых зимой текла вода. Был дикий случай, один молодой калмык комсомолец умирал от чахотки. К нему пришла их баба палач весом под 130 кг и, уже накрыв его подушками по древнему обычаю, села на него, но его младшая сестра прибежала к немцам комсомольцам, те прибежали и стащили с него бабу палача и отправили его в туббольницу Омска и парень через полгода вернулся здоровым.

И было в Пучково многое, чего не было не только в окрестных русских деревнях радиусом в 100 км, но и в ближайших немецких селах. Ветряк для подъема воды из скважины глубиной 60 . Дизель с калильной головкой и заводкой его маховыми колесами, который крутил генератор, обеспечивающий село электроосвещением и все службы, конюшни, скотные дворы, крупорушку, мельницу, маслобойню растительного масла,2 тока обработки зерна и это при освещении в окрестных деревнях керосиновыми лампами, лучинами и свечками. Были в Пучково еще большой ледник как скирда сена для молокоприемного пункта, куда сдавали молоко не только колхоз, но и сельчане, тогда действовал порядок. Каждый живущий в деревне имеет он скотину и птицу или нет, обязан сдать государству не менее 1 кг сливочного масла и какое-то число яиц в месяц, не давая паспорта живущему в деревне селянину. Тому не куда было деваться, как покупать корову или масло и сдавать молоко или масло государству, равно как и куриные яйца. В ветеринарном пункте, который располагался почему-то напротив школы, благодаря ветеринару и банку спермы от хорошего бугая или жеребца,все коровы и кобылы нашей деревни имели ежегодно потомство. Жеребец был до того мною не виденного размера с покалеченной ногой, его этот колхоз купил после травмы на ВДНХ СССР до войны, . А в соседних деревнях, где уповали на бугая процентов 20 коров там оставались без потомства. В коровниках колхоза было 2 сотни коров и столько же молодняка, а также была свиноферма. Впервые я там увидел траншейное силосование. А везде кругом кормили скот сеном, и по весне голодный скот поедал одну солому. Т.к. сена не хватало. В Пучково подспорьем для животноводства служили посевы турнепса, который вырастал размером со средний кочан капусты, красная и белая свекла, подсолнечник сеяли полем размером по 20-30 га и после отжима масла, жмых подсолнечный и рапсовый также давали скоту, а подсолнечное масло давали на трудодни. У каждой семьи были коровы, свиньи, куры, у некоторых кролики. В большинстве дворов скотный двор, и сенник и колодец были сблокированы под одной крышей, что позволяло даже в 40 градусные морозы хозяйке в небольшой телогрейке быстро дать корм животным, убрать навоз обычно из деревянного приямка, который имел сток на улицу, подоить корову. Все это надо было сделать до 6 утра т.к. в это время начиналась дойка коров на колхозной ферме и их обслуживание равно как в телятнике. И на свиноферме и в большой конюшне (лошадей на 30 и быков рабочих на 20 голов). Бригадир не метался по деревне, выдирая с кровати после ночной гулянки парней, как в русской деревне Ночка, все по не писаному распорядку сами делали все работы вовремя. У многих дома были ручные сепараторы, и я ходил к одной соседке, куда меня посылала мама, и носил молоко от нашей коровы. Мебель по конструкции и по качеству стоявшая в домах немцев-переселенцев в 1948-1950 годов, приобретенная не известно когда, была на уровне мебели 90х годов, продаваемой в московских магазинах. Во многих домах стояли низкие печи для варки патоки из белой свеклы и варенья из нее с фруктами, ягодами и коровьими сливками. Для этого на эти печи устанавливались железные прямоугольные противни, объемом литров на 50-100 высотой до 25 см. Недостатка в ягодах не было, т.к. огороды за каждым домом в 1 гектар отделялись друг от друга рядами смородины (черной, белой, красной), малины, крыжовника, вместо плетня и заборов в русских деревнях. Фруктовые сады у немцев состояли из деревьев яблоневых, грушевых, черной, белой и красной сливы. В деревне не было магазина, но не было и самогоноварения и пьяных драк за все время моего там проживания, в течение 5 лет. Мама и папа были заняты ежедневной работой в школе, проверкой тетрадей, подготовкой к урокам, своими детьми. Нас было 4 в 1948 году, а также содержанием нашей кормилицы коровы. Теленка от нее, который ежегодно в конце октября превращался в зимний запас мяса, чему помогал старичок немец, тщедушный, редко вынимающий трубку изо рта из-за чего без трубки у него было отверстие в сомкнутых губах. Скотобойня проходила на моих глазах молча и быстро, затем следовал съем шкуры, которую он брал за работу.свежевание и разделку туши. Потом наступали дни поедания вкусных блюд из требухи, кишок и прочих вкусных вещей. Этого мяса на борщи, супы и котлеты хватало нам до весны. Картошку по весне мы сажали на пришкольном огороде, который был разбит на спортивную площадку и огород для учителей. Сначала мы с папой пахали этот участок чернозема, я вел пару быков или лошадей, а папа вел плуг, потом бороновали. Потом под лопату сажали разрезанные на кусочки с «глазком» – отростком артофелины. Папа поднимал лопатой кусок чернозема, а я туда бросал кусок картошки. Кусок чернозема опускался сверху. Летом нужно было дважды прополоть как минимум вылезшие ростки картошки от сорняков, окучить , т.е. подсыпать чернозема на растущие клубни, ну а осенью в сентябре в основном копали картофель и ссыпали его в погреб под кухней в школе. Летом нужно было накосить сена для коров, для чего нам колхоз выделял места на опушках мелколесья, где конной сенокосилкой косить трудно. С 5 го класса отец брал меня на сенокос, мы косили косами-литовками траву для сена. Какая благодать эти июльские покосы. Под косой ложится сибирское разнотравье с включением аллорозовых ягод земляники и запахом подсеченных трав, цветов и ягод. Порой из-под косы взлетают перепела, оставляя гнезда с яйцами, или в 2-3 шагах выбегает куропатка и медленно удаляясь, хочет увести тебя от своего гнезда, вроде вот-вот руками поймаешь, но не тут-то было. Покос начинается с отбивки косы еще дома молотком на узкой наковальне (бородке). Потом небольшим выравниванием оселком (бруском). «5 км пути до места покоса с косой через плечо, с сумкой с едой и бидончиком воды. Пришли и начали "коси коса пока роса…". Отец впереди, я за ним, иногда я застревал на полянках земляники, собирал в кружку, а порой просто поедал горстями витамины сами просились в организм. Кроме того земляника полезна при болезни печени, желчного пузыря и почек и поджелудочной железы. Которая у меня больная была с детства. Обед на покосе состоял в основном из хлеба, сливочного масла, яиц отваренных вкрутую или всмятку, огурцов свежих или малосольных, отварной картошки и молока утренней дойки. Взятые продукты все съедались на покосе, в отличие от военных лет, когда тетя Маруся или дядя Володя зимой приносили с работы ломтик хлеба замороженного – «лисичкин хлеб» – вкусный казался! Наконец наступал 2 или 3 день сено в валках подсыхало, его надо было перевернуть, чтобы сторона прилегания к земле тоже подсохла, через день валки сухого сена сгребали и складывали в копны. В сухую погоду 1.5 тонны сена для зимнего пропитания одной коровы накашивали, сушили, копнили за неделю, потом свозили на большой телеге, предназначенной для этого, запряженной парой быков. Дома, в метрах 10 от сарая, складывали его в скирду высотой и шириной в 3 м, длиной 10м. Зимой крючком с пикой выдергивали клочками-охапками, таскали в сарай в кормушку коровы. Которая с удовольствием уплетала его 3 раза в день, включая сухую землянику, от которой и я не отказывался. Хороша сибирская деревня зимой лыжи, санки, горки из снега. В марте 1949 года привезли в Пучково высланных латышей семьями и расселили их часть по домам часть в землянках, которые уже освободили немцы. У моего друга Абрама Тиссена сверстника поселилась семья поволжских немцев к этому времени, потому что мать этой семьи забеременела и ждала ребенка, их поселили на большой кухне. Семье латышей выделили большую комнату с отдельным входом, в семье были отец, мать, два мальчика – Петр и Роберт, и девочка грудная и еще бабушка 80 лет. Худощавая, но ходившая босиком по снегу до уличного туалета, стоявшего метрах в 20от дома в огороде, потому что колодец был под крышей дома. Семью выселили из Латвии за сотрудничество с немецкими солдатами, мать стирала им белье. В 24 часа они собрали только теплую одежду, часть белья и нужные вещи. По приезду в Пучково каждой семье выдали по 3 круга подсолнечного жмыха от колхоза, остальное они видимо получали бесплатно, а может и в обмен на что-то от местных немцев. В одной землянке, освобожденной немцами Поволжья, поселили латышку-баронессу с ее дворецким моложе лет на 20. Не помню, как я попал в эту землянку, но меня поразил контраст хорошо одетой женщины и текущие струи воды по стенам землянки, в которой окон не было, а была только дверь, от которой вверх к земле была лестница в земле. Была семья, в которой были сестра и брат лет 20.брат играл на скрипке и летом 1950г молодежный интернационал из немцев калмыков, латышей в возрасте 15-22 лет устраивал на площадке возле школы под большой елью, высотой метров 10,танцы под эту скрипку и гармонь, или аккордеон. Семья этой девушки и парня была выселена в Сибирь, т.к. их отец предал брата – партизана в войну. Скрипач танцевал с моей дальней родственницей Валей-девушкой 17 лет, которая какое-то время была нянькой у наших младших сестры и брата и они какое-то время встречались. При более зажиточной жизни коренных немцев в этой деревне, имеющих свои большие города, сады и капитальные постройки, бедствовали калмыки, поволжские немцы и некоторые латыши. Хотя уже через год отец Петра и Роберта Буциниксов построил саманный дом на краю деревни, для чего вся их семья с мая по октябрь мешала глину с соломой босыми ногами, делали из этой смеси саманные блоки, после сушки на открытом воздухе из них был собран 2х комнатный дом. С кухней, кладовой и верандой на приподнятом фундаменте. Улица была засажена тополями, а недалеко от мельницы был большой плодоносящий яблоневый сад. В котором мы пацанами часто без спроса набирали за пазуху рубахи 5-10 яблок, которые приглядела у меня одна цыганка и предложила погадать в обмен на яблоки. Цыганка была из табора, стоявшего за околицей деревни дней 10.За десяток яблок мне была предсказана судьба инженера, что я и осуществил в жизни. Более зажиточная жизнь немцев местных этой деревни не исключала несправедливости к некоторым из них. Так в эти годы заболела туберкулезом красавица девушка, одна из двойняшек (второй был брат) зажиточной семьи. Для неё жертвовали на колхозной конюшне упитанных щенят. Умерла молодая женщина от аборта в домашних условиях, до областной больницы не довезли. Но это все несправедливость судьбы, а не общества. Каких-то эксцессов насилия в деревне не припомню. Здесь я ощутил и свое первое чувство к немецкой сухопарой, застенчивой девочке Марии, которая со мной в группе школьников из нашей деревни ходила в 7-летнюю школу села Маргенау, но я ей об этом не сказал. Естественно всего я не знал как по малости лет, так и по занятости, зимой школа с часовым походом в школу и обратно. Летом меня со старшей сестрой отправляли на поправку к деду и бабке. В пионерлагере я ни разу не был. В 4-ом классе в Пучково со мной учились брат и его сестра лет 15-16,крупная девушка. Они жили на краю деревни в небольшом домике с матерью, и у них была еще одна сестра, которая в школу не ходила, были ли они из местных немцев или с Поволжья не знаю. Эти брат и сестра в 5 класс не пошли, а пошли работать в колхоз. Через какое-то время прошел слух по деревне, что к этой девушке зачастили парни нашей деревни. А немцев, калмыков и латышей из нашей деревни в армию не брали. А потом она и родила, но как сказали, отца определить не удалось. Да несправедливо это, полногрудой девушке нужен был жених для создания полноценной семьи, но видимо из-за малобеспеченности, мамаши наших женихов не захотели иметь такую сноху, и жизнь взяла свое.

В 1950 году в Сибири был урожайный год. Хлеба стало в достатке и всех других продуктов, а с большим урожаем хлеба в 1952 году и вовсе была снята проблема питания. Еще при жизни Сталина была проведена амнистия. Выпущенные из тюрем уголовники, почему то летом далеко не разъезжались, в основном оседали в радиусе 300-500 км. Однажды летним утром часов в 5, когда еще семья спала при открытых окнах. В окно влез такой молодец, что-то хотел взять со стола, отец вскочил с кровати и за ним, а тот оказывается уже взял наш велосипед (приобретенный еще до войны) в сенях. Кстати, дома в деревне Пучково, в отличие от Ночки, на замок не запирались. Парень укатил на нашем велосипеде, который нам вернули из милиции района через 3 дня. Где-то парень еще что-то украл, и его там поймали. Оказывается, парень был выпущен по амнистии из омской тюрьмы за 2 дня до кражи у нас, чем ему понравилось Пучково, что он за 2 дня переместился на 80 км от Омска. Уже урожай 1950 года девать было некуда, так как элеваторы европейской части СССР еще не были восстановлены, и много зерна осталось в колхозе на хранении. Зерном были забиты все зерновые амбары колхоза, а на чердак нашей школы колхоз засыпал на зимнее хранение овес толщиной полметра, как его использовали зимой на корм скоту или по весне на посев точно сказать не могу. Но вот следующим летом мама стала сетовать, что наши куры перестали нестись, и стала их щупать каждый день. Вроде с утра у нее есть яйцо, но в гнездах нашего курятника яиц было меньше или совсем не было, и тогда я провел поисковую работу и выявил, что все наши курочки по лестнице с торца школы поднимались на чердак. Там клюют овес и там, в овсе несут яйца и даже высиживают цыплят. Яиц я набрал штук 100-2 ведра, остатки овса собрали. Щель в двери чердака заколотили и тем самым спасли потомство цыплят, которые недели через 3 появились в нашем курятнике.

Начались постоянные показы кинопередвижкой фильмов в колхозном клубе. Красиво оформленные елки были в нашей школе с большими подарками от колхоза. Отец поставил елку для нас в квартире. Начиная с 4 го класса, я прочел книги из обоих книжных шкафов из нашей школьной библиотеки-учительской. Но, то были сказки, рассказы и повести для детей младших классов. В Маргенау я записался в библиотеку сельского совета и много читал. Однажды одолел 700 страничную книгу литовского писателя «Правда кузнеца Игнотаса» и понял как много зла в мире и что не всегда, а чаще редко справедливость держит верх над злом.

Осенью 1952 года из 12 мальчиков и девочек из деревни Пучково, которые посещали семилетку в селе Маргенау 4 человека. я и 3немца, один из них из Поволжья пошли в 8 класс десятилетки в совхозе «Боевой» . Два Иоганна и один Абрам мой друг, с которым мы часто играли в шахматы, ухаживали за его кроликами. Частое посещение мной его дома, повидимому, основано было моими походами к ним к колодцу с хорошей водой.

С радостью вспоминаю 3 года обучения в школе Маргенау. Это пешеходные 5-ти км прогулки в школу и обратно, весной и осенью, когда выходили порой за 2 часа, чтобы осенью поклевать дички в посадках (такие маленькие яблочки сладкие и вкусные), весной покататься на плотах, сбитых из шпал в кюветах вдоль железнодорожного полотна. Вдоль полотна мы шли весной и осенью параллельно, а зимой, когда наметало сугробы мы шли по ж.д. полотну навстречу поездам на паровозной тяге. При приближении поездов переходили на другой путь. Был случай, осенью на крутом спуске за нашим участком произошло крушение поезда, и на другой день школа наполнилась, спичками, горохом, засыпавшем все полы в школе, т.к. только ленивый не пулял горох из стеклянных трубочек подобранных на месте крушения. Все это богатство принесли ученики со станции Кухарево идущие мимо места крушения. Мы и все кому не лень из школьников, потому что вагоны раскидало метров на 50 от рельсов и из них высыпалось это добро в 1 км от школы. На большой перемене директор школы немец на одной ноге, ведущий ботанику, построил всех в линейку. Всем ребятам приказали вывернуть карманы и высыпать на пол их содержимое, пол подмели и все «орднунг» восстановился. Какая тишина стояла на уроках немецкого языка, которые вел Иван Иванович Нейфельд родной брат Петра Ивановича, работающего в школе Пучково. Зимой, когда в школе Маргенау отключали свет. Вместо какого-нибудь урока нам давали урок немецкого языка, и Иван Иванович, которому было 80 лет, рассказывал нам о его походах в Альпы, где ему однажды пришлось спускаться на штанах, порвавшихся о камни, а также о музыке и литературе европейских народов. На одной ноге с костылями бывший летчик вел нам географию СССР, рассказывал о городе Моршанске, интригуя нас, начинающих многих курить махорку, там производимую. О городе Сухуми, где он лежал в госпитале, о диковинных для нас фруктах мандаринах, винограде, апельсинах и главное о синем море Черном, в которое он был влюблен. Один из велико возрастных, а учились с нами с 5 по 7 класс и 18 летние ребята, которые в войну не учились, а работали в колхозе, называли географа «Сильвестром». Свежую струю внесли в нашу повседневную учебу две молодые учительницы, пришедшие к нам в 7 классе, одна по математике Валентина Ивановна, другая по географии зарубежных стран, худая и согнутая несколько вперед Галина Ивановна. Мне неплохо давалась математика, а по географии на экзамене Галина Ивановна сказала, что если бы можно было ставить оценку, 12 она бы поставила ее мне. Весной где-то в мае к Валентине Ивановне в гости приехал брат в гости, он окончил летное училище и уезжал к месту службы. Несколько дней он играл с Галиной Ивановной в волейбол, на просохшей площадке. Он уехал, а зимой Галина Ивановна родила дочку. Поскольку они кончили педучилище, то уже учась в автодорожном институте. Через 3 года я встретил в Омске на улице Валентину Ивановну, которая повышала квалификацию в пединституте на 2х годичных курсах. Она по-прежнему была мила, как и 3 года назад, да так, что один из велико возрастных в 7 классе начал объясняться ей в любви прямо на уроке математики. После окончания семилетки был вечер, где нам вручили свидетельство об окончании, были танцы, мороженное. Семилетка закончилась сведениями о водородной бомбе, письмах о Егове, фильме Тарзане, который нам крутили в школе. нося круги киноленты из клуба Маргенау по частям раньше, чем жителям Маргенау, физкультуре на лыжах. Однажды на школьных соревнованиях. Я на дистанции, не дождавшись второго дыхания, потерял сознание. Запомнилась школа в Маргенау походами в нее в сильные морозы, бураны и метели, когда дорогу переметали метровые сугробы. Мы редко не ходили в школу по причине плохой погоды. В дожди у нас не было зонтиков, в снега или морозы у нас не было тулупчиков или кожаных курток. В телогрейках ватных или детских пальто на ватине, а то больше пошитых из сукна отцовских шинелей мы прошли за 3 года с 5 по 7 класс-7500 км за 750 дней. Иногда в самые холода и сильные бураны приезжал вечером за нашими 4-мя девчонками бригадир на санях-розвальнях запряженных парой лошадей. Но это было за 750 дней раз 10.По весне 1951 года плохо убранный мощный урожай зерновых 1950 года породил огромные стада мышей. Которых мы по дороге в школу били палками и неизестно когда еще до войны попавший на дорогу от шоссе Омск-Исилькуль кирпичный пресс мы использовали в качестве гильотины для мышей, отлавливая их в мешок. Десятками кидали в приемное окно пресса для глины и вращали приводное колесо – маховик раздавался «пух» В чьем изощренном садистском мозгу родилась идея, не помню. Нас идущих в школу ребят было 8 человек.

В общем, в мое детское понимание вошло знание, что можно работая внимательно, аккуратно и не ленясь, иметь более полную материальную и духовно жизнь, нежели покрытую канвой пьянства, песен и драк в русской деревне Ночка. Да и в соседних русских деревнях с Пучково. А для этого нужно не ленясь и не отрываясь на перекуры и пьянки, работать. Кстати все мои одноклассники немцы не курили, кроме русского сына молоканщицы. Вино впервые я попробовал из оставшихся каплей в винных бутылках, которые остались после приезда гостей. Вино не показалось мне никак, а вот бражка, которой отец нам изготовил на Новый 1953 год, мне понравилась. Она была сладкая, с изюмом и слегка от нее закружилась голова. В пионеры я вступил в 3 классе. А во втором классе весной я сильно заболел воспалением легких, и отец отвез меня в детскую лечебницу в Омск из Исилькуля. Приехав в Омск, отец долго оформлял разрешение в облздраве на место в здравнице и купил мне 2 жаренных пирожка. Я их не ел по причине высокой температуры 40 градусов. А попав в здравницу и приняв первый раз в жизни, купание в ванне эмалированной я уснул в чистой постели с накрахмаленными простынями, Проснулся я на другой день поздно от луча солнца. На моей тумбочке лежали два этих жаренных пирожка, по тем временам вкусная и редкая пища. Меня показали врачу, вкусно и сытно накормили в столовой здравницы. Однажды в воскресенье. уже было тепло и сухо. мы после обеда отдыхали во дворе здравницы. Вдруг к нашему двору подъехала машина, оттуда вышли двое мужчин и женщина с ребенком лет 9 на руках, у которого треснувший череп. Они быстро прошли в корпус. Что было дальше неизвестно, но сказали, что ребенок перебегал дорогу от отца к матери, которая успела перейти дорогу перед идущими машинами, а отец с ребенком неуспели Мальчик вырвал руку от руки отца и попал под машину. Отсюда следует важный вывод детей, как и всякое важное дело нельзя пускать на самотек.

В комсомольцы меня принимали, когда я учился в 6 классе. Это произошло в райкоме комсомола в Исилькуле, куда холодным зимним днем несколько учеников нашей школы в Маргенау приехали пригородным поездом для получения комсомольских билетов, процедура прошла быстро и сухо. Мне нравился зажим для пионерского галстука, но у меня его не было, стерлось в памяти ношение пионерского галстука. какая-то активность пионерская или комсомольская. Хотя с удовольствием всегда учувствовал в выполнении общественных поручений, включая работу в драмкружке школы, где я учувствовал в спектакле «Как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем» – роль последнего я исполнял, взяв у отца палочку от хромоты.

В 8 классе в школу совхоза «Боевой» мы ходили параллельно ж.д. на расстоянии 2х км, год прошел достаточно быстро. С осени у меня был инцидент с нашим классным руководителем: Котенко Николай Николаевичем. Молодым мужчиной, учителем по математике. Мой сосед по парте что-то сострил, я засмеялся, после чего Николай Николаевич выкрикнул мою фамилию и сказал, что сейчас выкинет меня через форточку, толи это был синдром похмелья, он приходил на работу, выпивши, или совсем не приходил. Но математику он вел отлично. Странно, но алкоголики математику знают превосходно. Таким был и мой институтский друг в СибАДИ Михайлов Анатолий Васильевич. Весной будущего года я должен был получить летом табель об окончании 8 го класса, т.к. я переходил в школу №1 Исилькуля. И пришлось идти к нему домой и там обнаружилось, что он без жены живет с параличной лежащей сестрой, что и служило видно вместе с пьянством основным раздражителем его психики. А немецкий язык и физику нам в 8 классе нам преподавал Иван Иванович. Сын того Ивана Ивановича из 7 летней школы в Маргенау. Так вот этот молодой Иван Иванович был рослым, красивым мужчиной и часто упрекал моих деревенских товарищей немцев, вот смотрите русский Иванов лучше и грамотнее вас пишет и говорит по-немецки, чем вы немцы. И это было так. С 5-го класса, как мы начали изучать в классе немецкий язык литературный, он мне легко давался, т.к. мои одноклассники из деревни за время походов в школу, из школы, говорили по-немецки, равно как и дома, и хочешь, не хочешь, я быстро стал их понимать. Но говорить нет. Они говорили на диалекте, а учились мы на литературном. В школе я писал и говорил по-немецки без диалекта, они с диалектом. В конце 1952 года в школу «Боевого» приехал новый директор школы. Нам он преподавал какую-то историю, о эти истории первобытного , 20 века, средних веков, СССР, зарубежных стран с запоминанием. Когда родился-умер такой Император Римский и начало и конец того или иного вооруженного конфликта, что дало это бывшим ученикам, чему их научило? Лучше бы это время школы потратили на обучение элементарным знаниям по болезням человеческим и человеческим взаимоотношениям. Включая между женщиной и мужчиной. Петр Петрович наш новый директор был невысоко роста, хорошо одетый, никогда не повышал голоса. Предмет он вел интересно. За день до смерти Сталина он пошел в кино. А жил он на квартире один, в кинотеатр, который был невдалеке от школы. Пришел он из кино нормальным, по словам хозяйки. А утром хозяйка нашла его мертвым, оказывается него, был порок сердца. Придя в этот день в школу, мы узнали о двух смертях, нас отправили домой, предупредив, что похороны Петра Петровича состояться послезавтра. Что мы и сделали. придя послезавтра на похороны, а похороны Сталина прошли на 5 день. Все эти дни мы не учились, а слушали радио, где 3-4 раза в день объявляли о новом составе ЦК компартии и составе правительства.

В апреле отец получил новое назначение директором детдома в селе Васютино нашего же района, куда мы и переехали всей семьей летом 1953 года. НА Троицу мама напекла блинов и отправила меня с ними в Исилькульскую больницу, где в туббараке лежал Юра мой двоюродный брат по отцу, его мать и отец умерли от туберкулеза еще до войны. У каких родных жил Юра до войны неизвестно, но его видимо больного туберкулезом забрали в начале войны на Сахалин, где туберкулез всегда считался местной болезнью и А.П. Чехов там работал врачом. В 1952 году он демобилизовался, и отец привез его к нам в Пучково погостить на субботу воскресенье. Приехали из Ночки мой дядя Володя, двоюродный брат Семен, Женя из Омска, где он служил в армии, накрыли стол, взрослые подняли бокалы, говорили, вспоминали. Вдруг Юра закашлялся и вышел из-за стола на улицу за торец школы, где у него горлом пошла кровь, естественно мужики за ним. Здесь дядя Володя потряс кулаком в сторону дома соседа Ламбрехта кузнеца, кузня стояла через улицу наискосок от школы. Там же был двор сельхозинвентаря сенокосилки, лобогрейки, конные грабли для сена. При этом дядя Володя выкрикнул» Сволочи фрицы, из-за вас плохо русским людям», на что отец и Семен сказали, что не все немцы сволочи, а русские паиньки. Юре нужна была медицинская помощь, и он поехал в Исилькуль работать радистом на городской радиостанции, поскольку в армии служил радистом. Потом подлечившись, летом он попал в монтеры связи ж.д. где работал осенью, зимой, весной на улице, лазая по столбам, простудился, вызвал рецидив туберкулеза и при отсутствии в то время эффективных лекарств, умер летом 1953 года в туббараке горбольницы Исилькуля, куда я на Троицу привозил ему блины. Одноэтажный барак с земляным полом в июне отапливался железной печкой в помещении, было коек 10.Юра без удовольствия поел 3-4 блина и выпроводил меня из барака с пустой посудой. На похороны Юры ездили отец и мама. Где он был захоронен неизвестно. Как сказала недавно моя новая жена Диана.что в Чирчике возле Ташкента, куда свозили зэков туббольных со всей страны, где они жили вольно. после их смерти, кремировали, а прах развеяли, может быть, такова судьба была Юры. Вскоре после похорон Юры стало известно о расстреле Берия. Когда мы с отцом провожали Женю в 1952 году после обеда с Юрой на станцию Камышлово, Женя сказал, что он сядет на товарняк напротив Пучково. и сразу поедет в Омск. Действительно здесь поезд снижал ход из-за подъема.Женя разогнался, ухватился за поручень, ну а так как между колеями не разогнался, как следует, там же шпалы выступают над галькой, и только имея хорошую спортивную форму смог подтянуться и поставить ногу на ступеньку. И тут я испытал мгновенный страх, что может случиться непоправимое.

На пороге

Осенью 1953 года я пошел в 9ый класс школы №1 Исилькуля, где учился в 1-м классе, отец купил однокомнатный полуподвальный дом с маленькой кухней, в которой стояла большая плита для топки углем. Торец этой печи выходил в комнату и хорошо отапливал комнату. Перед кухней были сени с входной дверью от улицы, а слева от входной двери был чулан, вот и весь дом шириной метра 4 и длинной 8 м, двор был длинный, включая дом метров16 длинной и 12 шириной, что давало возможность оставлять авто во дворе когда приезжал Сема на своем бензовозе. Жили мы в этом доме по Водопроводной улице в Исилькуле вместе с тетей Марусей, маминой сестрой, она работала швеёй на швейной фабрике им Н.Крупской. Потом у нас появилась квартирантка Зоя. Рослая украинка, работавшая, напротив, на ж.д. стрелочницей, вручную перекидывая стрелки с контргрузом на рычаге в 25 кг. Когда нам уголь не успевали привозить, тетя Зоя собирала его на путях стоянки ж.д. вагонов с углем. Потом моя троюродная сестра Люда привела нам еще квартирантку Лену татарку студентку педучилища однокурсницу Люды. Однажды тетя Зоя чуть не оправила нас всех на тот свет. Дело было, наверное, в апреле, снег сошел. Тетя Зоя подмерзла на уличной работе и, придя домой часов в 12 ночи, закрыла заслонку печи, чтобы тепло не уходило, но не посмотрела, прогорел уголь или нет. Утром тетя Маруся с кровати зовет меня: «Толя, Толя». И я, услышав, спрашиваю: «Что?», она говорит: « Мы угорели! иди, открой дверь на улицу». Я встал, пошел по комнате, дошел до двери в кухню и упал, очнулся, встать не смог и пополз к двери в сени. Там подышав в нижнюю щель между дверью и порогом, с трудом открыл большой дверной крючок и выполз в сени, а там еще открыв один крючок, выполз на улицу и сел возле стены, свежий воздух пошел в комнату. Моими друзьями по классу стали Николай Глевский и Евгений Федосеев. Я записался в соседнюю библиотеку, для этого мне пришлось взять паспорт тети Маруси. Первой книгой из этой библиотеки прочитано мной была книга «Двенадцать стульев». А еще в 1952-1953 годах, будучи летом в гостях у деда в Ночке я прочитал, принадлежащий дяде Володе «Тихий дон» в каком-то толстом журнале. Дядя Володя работал в колхозе Ночки, то бухгалтером, то водителем. Развелся с первой женой и женился на красавице статной Наде, которая народила ему пятерых красивых и умных ребятишек Сашу, Олю, Колю, Васю и Иру. Двоих самых малых я как-то нянчил пару раз, когда она с ними приезжала по делам в Исилькуль и оставляла их со мной.

В 9 и 10 классе у нас были хорошие учителя. Мария Васильевна математик, окончившая Ленинградский университет, проходившая практику в Якутии и оттуда возвратившаяся с отбывшим срок уголовником, так как холода пришли рано и пароходы не смогли подняться вверх по Лене реке. За 15 дней похода по тайге на юг с уголовником она заработала на нервной почве экзему. Русский язык, который мне не давался по пунктуации, вела красавица Майя Александровна, муж которой огромный парень преподавал нам географию и историю. Они недавно закончили вуз и приехали к нам в школу работать. Коля Глевский обожал Майю Александровну и постоянно делился со мной переживаниями по этому поводу. Иногда мы собирались в квартире у Жени Федосеева, он неплохо играл на гитаре, а Коля пел. В нашем углу города недалеко жил Садовский Герман, здоровый и умный парень в очках. Часто мы, возвращаясь из школы, шли вчетвером и мечтали о после школьной жизни. Коля видел себя артистом, похожим на Олейникова. Женя мечтал стать инженером. Меня прочили в капитаны корабля. Хотя я толком и плавать то не умею и сейчас. Пришло время, дали нам призывные билеты и мы усиленно изучая военное дело-карабин и прочую премудрость военной службы. Поняли, что возможно нам придется надеть и форму солдата. В другой стороне города от нас жил Коля Силкин, художник. Он, учась в школе, учился заочно в Московском художественном училище. Там же жил и Толя Хорошунов, мой дружок по СибАДИ и Мельников разбитной парень, хохотун и хулиган. Мельников, который уехал в 9 классе куда-то в Казахстан с родителями, вернулся в 10 класс и стал еще более заводным. Был у нас здоровый парень отличник по кличке «Дыка» с хромой ногой, однажды к нему на улице после школы прицепилась ватага парней не из нашего класса. Я, с кем-то вдвоем, хотел ему помочь, но он решил все по-своему. Вывернул из соседнего забора жердь длиной метров 5, стукнул 2-3 нападающих ею. Остальные остыли и разбежались. 1954 год ознаменовался новой амнистией, созданием большого количества школ-механизаторов для целинного строительства и начала подъема целины. Весной ходили на танцплощадку у клуба железнодорожников. Летом 1954 года школа организовала турпоездку вниз по сибирской реке Иртышу, протекавшего через Омск. Группа наша, человек в 15-20 с учителем во главе, села в Омске на колесный пароход «Урал», который шлепая плицами двух боковых колес, быстро уносил вниз по течению широкой, полноводной и с быстрым течением реке Иртыш. Через 2 суток с несколькими остановками на пристанях, мы прибыли в таежный старинный русский город Тара с деревянными тротуарами, непролазной грязной дорогой летом, но с красотой неописуемой таежного леса с голубикой, морошкой и прочими северными прелестями. Неделя или десть дней молодежного отдыха пролетели незаметно, хотя комаров здесь было больше чем в нашей лесостепной зоне. И вот «Урал» пришел снизу реки и тундры, забрал нашу группу и мы, резвясь днем на верхней палубе, а ночью как-то пребиваясь на третьей нижней палубе незаметно также прибыли в Омск. По пути на пристанях в «Урал» грузили сливочное масло в деревянных дощетчатых ящиках, обитых проволокой. Грузчики их несли с пристани на «козе» – заплечных носилках по 2 ящика и однажды ящик упал на сходни, но не разбился с высоты 2х метров.

Оставшееся лето я провел в Васютино у родителей, помогал отцу косить сено, что-то ремонтировал в сарае, иногда просто бездельничал. Пару раз отец сажал меня на трофейный БМВ мотоцикл, принадлежащий детскому дому, и учил ездить, чувство было крылатое. В детдоме была полуторка с шофером, с которым и отцом мы однажды поехали в Омск, что-то получить для детдома. В детдоме жило человек сто детей разных национальностей и возрастов, они там и учились, т.е. коллектив воспитателей состоял из их учителей. В селе была пасека, колхозная или частная не знаю, но я изобрел здесь летом себе лакомство. К этому времени отец купил домой 5ти литровый сепаратор, на котором я перегонял молоко, получая сливки, и потом в маслобойке сбивал масло. Маслобойка у нас была старой конструкции типа вертикальной бадейки, в отличие от горизонтальной с 4мя длинными лопатками, насаженными на ротор с ручкой как у немцев в Пучково, производительность там была на треть больше. Так вот выяснилось, что смесь сливок или сметаны с медом это очень вкусно, с белым хлебом можно за завтраком съесть пол-литра такого яства. Пришла осень и я отправился в Исилькуль для учебы в 10 классе. В это время демобилизовался из армии Женя и приехав в наш дом на Водопроводной в Исилькуле, стал работать на железной дороге, напротив, на монтаже узла СЦБ (сигнализации, централизации и блокировки) К этому времени транссибирская магистраль поменяла паровозы на тепловозы и начала проводить электрификацию. Весной 1955 года он получил квартиру в железнодорожном новом доме на втором этаже, это был восторг даже после чудодомов у немцев. Пока шел монтаж в этом 4х этажном стандартном помещении СЦБ. Я часто приходил к Жене, т.к. это было в 2х минутах от нашего дома, в котором иногда отключали электричество и я читал книги при свете луны в морозную снежную зиму.

Новый 1955 год мы встретили всем классом у нашей одноклассницы Лены уже со спиртным, с танцами и другими атрибутами созревших парней и девушек. А в конце вечера и со слезами разочарования.

Зимой ходили по несколько раз в новый Дом культуры, смотреть фильм «Полосатый рейс», а потом наступила весна и сдача экзаменов, на которых по русскому языку Майя Александровна вывела мне 3.хотя по пунктуации я заслуживал 2.

Наутро после выпускного вечера с вином и мороженным пошли в плодовоовощной питомник гулять. На мне был новый, впервые купленный готовый костюм, так недорогое сукно, но я им гордился и надо же, зацепил за ветку дерева и вырвал лоскут на брюках.

Коля Глевский приглашает меня с собой в Новосибирск в токари, там при театре есть студия, куда он хочет поступить на заочное отделение, и поработать там токарем.

Тут приехали после окончания Свердловского университета (или политехнического) брат Жени Федосеева. Он окончил радиотехнический факультет и уезжал аботать на космодром. И его товарищ, тот окончил энергетический факультет и уезжал в Красноярск на стройку АЭС. Они с Женей и мной неделю ездили на пляж пресноводного озера в Городищах Исилькуля и, загорая, рассказывали нам про романтику институтского познания и бытия. Как-то после экзаменов мама приезжала из Васютино по делам в район и спросила: «Ну, куда ты собираешься поступать?» Я сказал, что вот в Новосибирск с Колей в токари, она сказала: «А ты попробуй в институт поступить, ну не получиться, пойдешь в токари. В общем, я время летнее не терял, а потихоньку повторял азы наук. Встретил как-то в Исилькуле Толю Хорошунова. он сдал документы в СибАДИ города Омска на автофакультет.

Настал день, я, захватив аттестат, поехал на электричке в Омск. Зашел там, в отдел кадров большого завода «Сибсельмаша» и самолетостроительного завода на предмет устройства учеником токаря и, получив отказ, пошел в СИбАДИ и сдал документы на автофакультет.

Еще зимой, учась в 10 классе, я пришел в военкомат и попросился в летное или радиолокационное училище. Тогда это были престижные учебные заведения, да и мечтал быть летчиком, но получил отказ без объяснений.

С 1 августа 1955 года со 150 рублями в кармане я прибыл в институт для сдачи экзаменов. В связи с ремонтом общежитий абитуриентов поселили в здании института (бывшем дворянском собрании) по улице Ленина напротив драмтеатра на втором этаже в аудиториях по 15-30 человек. Первый экзамен-сочинение. Меня на нервной почве или чем-то позавтракал, раздразнив нездоровую поджелудочную, потянуло на понос, я попросился в туалет. За мной пошел педагог, я зашел в кабину с унитазом по азиатски, , сделал свое дело, глянул в шпаргалку, пришел в аудиторию и стал писать сочинение, строя предложения без знаков препинания, что дало мне результат в 4 бала. После сдачи экзамена нас позвали разгружать баржу с лесом, где нам заплатили по 150 рублей. Это половина стипендии первокурсника. Математика, физика, химия сданы на 4, а за немецкий язык получил 5.Через 2 дня зачисление и вот невысокого роста, пожилой мужчина-ректор института поздравляет и вручает студенческие билеты, а еще через 2 дня все едем на уборку урожая 1955года. Урожая богатого в Яснополянском районе Омской области. Я работал на копнителе комбайна «Сталинец», который буксировался дизельным гусеничным трактором. Была солнечная осень. Обед нам привозили в поле. Все было вкусно и сытно и, естественно, белый и пшеничный каравай из свежей пшеницы. Урожай был большой. Техники еще не хватало, и мы приехали в институт в конце сентября, когда уже все проучились 3 недели.

Радость познания

Первый вопрос, который пришлось многим нам решать. «Где жить?» У института было 2 общежития, старые купеческие дома, в которых размещалось не более половины студентов нашего института.7 студентов с разных факультетов попали на квартиру к одной даме. Квартира была расположена от института в часе езды на трамвае. Со мной поселились Володя, Вася, Коля с Урала, Витя, Миша, Курт из Красноярского края. Веселый, неунывающий народ «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего 2 раза в год» На остатки средств от уборки урожая и полученную стипендию за сентябрь мы скинулись на гармошку, на которой могли играть все наши уральцы. Устроили по этому поводу спевку и спивку и через неделю сели на голодный паек, т.е. на хлеб и воду на квартире. А в обед на бесплатный хлеб с горчицей и чаем в институтской столовой, что длилось дней 10.Иногда доходило до полуобморочного состояния, но тут пришло время получения стипендии за октябрь и первых зачетов. А так как мы занимали 2 комнаты, одна 4кв. м, вторая 6кв. м то стол у нас был один, за которым мы вместе завтракали и ужинали, а потом готовили зачеты. Чертежи первые по черчению и начертательной геометрии делали по очереди, иногда некоторым приходилось чертить до утра. Курт закончил отмывать эпюру по начерталке часа в 2 ночи, разбудил Ника, тот отмывал эпюру до 7 утра, когда все подскакивали, пили тощий чай и мчались на трамвай с замерзшими окнами, а порой и повиснув на подножках последнего. Так вот крайний очередник по отмыванию эпюры на радостях, что эпюру он отмыл ко времени сдачи зачета, оставшейся краской «отмыл» выбившиеся из-под трусов круглые принадлежности, забывшегося в крепком утреннем сне Курта, сбившего в жарко натопленной комнате с себя одеяло. В раздевалке городской бани, которую мы посетили в субботу вечером, весело ржал голый народ по поводу пасхальных раскрашенных яиц за полгода до пасхи.

В связи с опозданием к началу занятий долго не мог сообразить по начертательной геометрии, но после третьего домашнего задания, что-то щелкнуло, а тут зачеты. С математикой трудностей не было, хотя лекции нам читал профессор Ивановский, которого сослали в Омск еще при царе, после окончания Санкт Петербургского университета. Он строго требовал на экзаменах. Сессию я сдал на хорошо и отлично. И поехал на каникулы к родителям в Васютино. Была радость от успешно сданной сессии, от жизни в большом городе от открывшихся горизонтов познания в учебном процессе института. На первом курсе нас учили слесарному, кузнечному и токарному ремеслу, как в теории, так и на практике. Здание СибАДИ располагалось в бывшем здании дворянского собрания с высокими полуподвалами, где раньше были винные хранилища, и рестораны, а в наше время в основном были лаборатории и мастерские и столовая и буфет где педагоги могли купить черную и красную икру. Напротив института по проспекту Ленина стоял драматический театр, который мы изредка посещали. Первым спектаклем, который я увидел в этом театре, был «Филумена Мортурано». В восторг он меня не привел. В результате первой сессии отсеялось приблизительно 15% однокашников из нашего потока автомобилистов, большей частью они были из Одессы. Наша великолепная семерка не дрогнула, а лучше всех сессию сдал крепыш Вася, когда Вася появился на свет, его маме было 16 лет, а папе 14 и Витя несколько грустноватый молчаливый парень. Душой нашей семерки были веселые и открытые Володя. Коля боксер и Курт. Весенний семестр прошел для нас менее напряженно в учебном и житейском плане, хотя мы и подрабатывали, и пришлось предпоследний раз внести плату за учебу в 150рублей. Рядом был парк отдыха Омска и с наступлением тепла, а оно пришло в 1956 году в апреле мы по инициативе уральцев устраивали пробежки по парку. Что заставляло разгонять застоявшуюся кровь за долгие зимние сидения за книгами, конспектами, чертежами. И вот весенняя сессия. Я сдаю экзамен по математике и получаю 4,потом был жаркий май, в июне мы проходили практику на авторемонтном заводе, а после практики вечерами загорали на быстрой широкой реке Иртыш с холодной водой. Плавал я не очень хорошо, а все мои однокашники хорошо держались на воде. В 70 м от берега была коса. К которой все поплыли, за ними поплыл я. Вода была холодная, то ли из-за этого или некоторого страха у меня схватила судорога ногу в 10 метрах от косы, и небо мне показалось «с овчинку» До косы я с трудом побарахтался, там встал на судорожную ногу, чуть походил, и судорога отпустила. Однокашники сказали, что при судорогах нужно уколоть себе ногу булавкой. После загара в течение 20-30 минут они поплыли обратно на берег рядом, подстраховывая меня.

Весной отца уволили из детдома, и семья переехала в Исилькуль. В июле отец получил должность директора и учителя начальных классов на одном из полустанков Сибирской железной дороги Помурино. мама тоже там получила должность учителя младших классов. Кроме них в школе работала еще одна учительница Клавдия Ивановна, жена начальника полустанка Василия Петровича, грузного высокого старика лет за 70.Он каждое утро начинал с обхода путей полустанка. Сначала шел по одной колее в сторону Омска полтора км до светофора и обратно по другой колее до полустанка. Проводил там летучку для рабочих путейцев, приходил позавтракать с обязательным приемом 50 г коньяка и шел в сторону Москвы до ближайшего светофора и обратно. А там обед и вечерний совет по выполненной работе с рабочими – путейцами за прошедший день. Во всяком случае, это случалось каждый день, кроме воскресенья, когда его обходы не сопровождались летучками с рабочими-путейцами. Из Исилькуля на полустанок Помурино отец перевез вещи на автомобиле нанятом, а корову мы с мамой перегоняли пешком. Шли почти два дня, ночевали на одном полустанке. Мама подоила корову, попили молока с хлебом, я попас корову. Утром корову мама опять подоила, оставив его приютившей нас на ночлег хозяйке, и снова тронулись в путь к Помурино. К часам 6ти вечера мы пришли в Помурино, пройдя за 30 часов 70 км с коровой, но это с учетом остановок на отдых и выпас коровы. Лето прошло на сенокосе вдоль Омской ж.д. и ранней уборки в августе картофеля. В сентябре у всех начались занятия, а нас студентов второкурсников, снова бросили на уборку урожая в этот раз картофеля, в один из больших колхозов. Нас поселили по домам, и хозяева квартир кормили нас. Работали мы в этот раз 12 дней. Картофелеуборочных комбайнов тогда не было. Кусты картофеля трактор выпахивал плугом, а мы собирали картошку в ведра, затем в мешки, которые грузили на грузовые автомобили, отвозившие картофель в Омск. Городские студенты роптали, но их в нашем потоке было 15 человек из 75, а большей частью мы были дети малых городков и деревень, приученные к труду на домашнем подворье, и для нас работа в коллективе на свежем воздухе была в радость, шутки, веселье, песни коллективом без всякого винопийства были ежедневно. Прибыв в институт, я снова оказался без жилья Мой одноклассник из Исилькуля Толя Хорошунов предложил мне койку в комнате, где он поселился, что было в 30 минутах хода пешком от института. Хозяйка, женщина лет 60 выделила нам угловую комнатку 8кв. м, где стояли 2 койки и стол. Дом и двор, и нашу комнатку хозяйка содержала в идеальной чистоте. Питались мы в институтской столовой или на фабрике-кухне, которая стояла напротив радиозавода имени Козицкого посередине пути от института к квартире. Толя был в параллельной группе и зачастую проводил время с ребятами своей группы, а позже после Октябрьских праздников в компании со студентками из педучилища вместе с рядом наших студентов.На мехфакульте СибАДИ девчат было 10%, на дорожном 40%. Так что на вечера в наш институт приходили девчата из педагогического и медицинского институтов, тогда в них училось до 10% парней, а на вечера в те институты ходили наши ребята. Как-то под новый год сокурсники повели меня в мединститут, но в конце концов, мы опять попали на вечер в наш институт. А 1956 год мы с Толей проводили вдвоем в нашей квартире, после чего он убыл к педичкам, а я пошел в наше ближнее общежитие и там встретил новый 1957 год. После сдачи зимней сессии и зимних каникул мне дали место в дальнем общежитии в 2х этажном корпусе на первом этаже. В комнате жило 4 человека. Один из них Паша был с Украины. Он, приехав с каникул .привез чемоданчик сала кг 10, чем в основном питался, зачастую прячась от нас. Но мы не были на него в обиде. Иногда, даже после получения стипендии, что-то покупали сообща, но поедали это зачастую в одиночку. Мы были из разных групп и даже с разных факультетов. Было много практических занятий с утра, а лекции были второй или третьей парой учебных часов. А буфет в институте начинал работать вместе с началом первой пары часов и потому утренний чаек на скорую руку из хлеба и повидла или халвой был завтраком для неуспевающих в буфет. Обедали мы в основном в институте, ужинали, как бог подаст, булка вкуснее с бутылкой молока или что-либо подобное-легкое. Кафе и городские столовые посещали редко, в основном после получения стипендии, поедая пельмени, зачастую в компании для распития бутылочки спиртного. Кроме 2х этажного корпуса в нашем дворе стояла башня 5 этажная, в которой также было общежитие нашего института. В одной из комнат там жил трубач-студент нашего института. По вечерам он играл в фойе большого нового кинотеатра, недалеко от нашего института. Это тогда модно было слушать за 10 минут до начала сеанса музыку эстрадную в исполнении трубы, барабана, саксофона, виолончели, гитар иногда выступали певцы. В фойе был буфет без алкоголя.

Весна 1957 года припозднилась. И в апреле лед речки Омка, недалеко от которой стояло наше общежитие на пологом берегу, постоянно взрывали саперы, охраняя построенный зимой деревянный мост через речку в этом месте. На первомайскую демонстрацию день был солнечный, но колонны праздничные к обкому партии шли не проспекту Ленина, на котором стоял разводной стальной мост на понтонах, а по параллельной улице, где был новый железобетонный мост. с трамвайными путями. А понтонный мост держали с каждой стороны Омки на тросах по 2 танка Т-34. Дело в том, что лед с Омки сошел, а на Иртыше еще не тронулся. Омка подняла торосы льда до верха моста разводного. Вода Омки закрытая пробкой льда у разводного моста вышла из берегов и затопила первые этажи в общежитии и нас дня за 2 до Первомая всех переселили на второй этаж, а попадали мы туда с шоссе, идущего от нового деревянного моста. Оба были на уровне второго этажа общежития. По брошенному мостику, наспех сколоченного из бревен и досок шириной около метра и длиной метров 6,мосток был переброшен с шоссе в окно лестничной клетки. Было установлено дежурство студентов и педагогов и, тем не менее, какой-то чудак ночью то ли в ночь на 1 мая, то ли на 2 мая, выпив, зашел по мостику на второй этаж общежития, пошел по лестничной клетке вниз на 1 этаж, поскользнулся и нырнул. Хорошо недалеко был дежурный педагог, который нырнул за ним и вытащил его на второй этаж. По количеству выпиваемого алкоголя омские студенты имели место автодорожники первое, машиностроители второе, потом шли педики, медики, замыкающие сельхозники. их институт был на окраине города, далеко от магазинов, кафе и других забегаловок, где можно было купить спиртное. Опять сессия и последующая за ней практика на Сибзаводе, на котором был свой литейный цех и цеха по мехобработке, куда меня не приняли токарем. Тогда это считалось элитной профессией, и принимали на производство только после ФЗУ-фабрично-заводского училища

После практики поехал к родителям на каникулы в Помурино отсыпаться и поправляться, в общем, санаторий с трудотерапией, покосом сена, прополкой огорода, парное молоко, творог, сметана, масло. Хлеб правда, мама не пекла, покупали в ж. д, магазине, куда его привозили раз в два дня «кирпич» назывался. Как-то отец приехал из Исилькуля с дядей Володей и двоюродным братом Виктором, сыном маминой сестры тети Груни, она жила в Исилькуле вместе с мужем Степаном Касаткиным. Дочкой Настей, сыном Виктором. Грянула война, и Степана забирают на фронт и там его немцы убивают. Настя заканчивает педучилище и учительствует в Городищах. Виктор работает грузчиком на кирпичном заводе. В войну Настя выходит замуж за Александра Ивановича Лошкарева то же учителя освобожденного от армии и у них родятся дети Толя и Оля. Тетя Груня часто и подолгу болела. Виктора забрали в армию. Настя с семьей построили себе дом и покинули тетю Груню, хотя их новый дом меньшего размера, чем тети Груни, так похожий на дом ее отца Семена в Ночке и тети ее Степаниды-сестры Семена в Городищах по конструкции и исполнению очень похожи. Оставшись одна, тетя Груня еще больше занемогла. А тут Виктор вернулся из армии. Поехал в гости в Ночку и заехал к нам. Поскольку на полустанке спиртного не продавали, отец послал меня в ближайшее село Красово, где был большой сельмаг, в котором из спиртного было только вино «Спотыкач», которого я приобрел 2 бутылки. Мама собрала на стол, пообедали, поговорили. Я почему-то запил вино молоком и оказалось, что молоко сильно нейтрализует спирт. Виктор пошел работать в Исилькуле на многоэтажную мельницу, откуда его призвали в армию. Это было ближайшее предприятие от их дома. Правда кирпичный завод ближе, но там работа тяжелее и меньше зарплата. Мельница давала муку, из которой тетя Груня пекла большие караваи, она, как и тетя Фекля переняли искусство печь из теста хлеба и пирожки, а вот тетя Маруся и мама моя этого искусства не уловили. Но только у бабушки Арины, тети Фекли и тети Груни были русские печи. Наша семья как цыганская кочевала по Исилькульскому району село Большевик, Ночка, Исилькуль, Пучково, Васютино, снова Исилькуль, Помурино, снова Исилькуль, Павлодар. Не меньше непостоянства места жительства испытала тетя Маруся, скитаясь не по своим квартирам. дом мужа Лапшина Михаила в Исилькуле обменяли на дом в Омске, а после смерти Михаила дочь его Лида выгнала ее из дома и остаток своих дней прожила в доме престарелых в Марьяновке Омской области, куда ей помог попасть муж племянницы Люды, живущей в Марьяновке.