Агент немецкой разведки бесплатное чтение

Евгений Сухов
Агент немецкой разведки

© Сухов Е., 2017

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2017

Глава 1
В добрый путь!

– Сержант, до поселка Кияница не едешь, случаем?

Усатый водитель полуторки с затертыми сержантскими погонами и в выцветшей едва не до белизны гимнастерке глянул на спросившего. Простоватого вида парень лет двадцати одного – двадцати двух, крепенький, голубоглазый и задиристо-курносый, вопросительно смотрел прямо в глаза сержанту. Новенькие погоны младшего лейтенанта, отглаженная чистенькая форма и тощий вещмешок, болтавшийся за плечами, выдавали в нем недавнего курсанта. И если бы не медаль «За отвагу» с полуистертой муаровой лентой, младшего лейтенанта вполне можно было бы принять за простоватого, не нюхавшего пороха новобранца, впервые попавшего в прифронтовую полосу.

– Ну, еду, – ответил сержант.

– Меня прихватишь?

– Это как майор скажет…

– А где он?

– Да вон идет, – повел сержант подбородком в сторону двухэтажного здания без крыши, на первом этаже которого расположился эвакогоспиталь.

Младший лейтенант повернул голову и увидел подходящего к полуторке коренастого крепкого майора.

– Младший лейтенант Ивашов! – как и положено, начал по форме курносый. – Разрешите обратиться?

– Обращайтесь, – разрешил майор, с интересом глянув на подошедшего.

– Вы ведь до Кияницы едете… Не возьмете меня?

– Садись! – кивнул майор. – Только дороженька туда – аховая, танками вся разворочена. Так что держись крепко!

– Спасибо, – улыбнулся младший лейтенант и одним рывком закинул натренированное легкое тело через неоткидные борта полуторки.

Зарычав, машина тронулась. Устроившись на дощатый пол кузова, поближе к кабине, и все равно подскакивая на кочках и выбоинах некогда асфальтовой дороги, младший лейтенант стал смотреть по сторонам…

Город Суджа понемногу остывал от боев (прошло уже четыре месяца, как его отбили в ходе харьковской наступательной операции силами Воронежского фронта), постепенно налаживалась гражданская жизнь. Проехали мимо восстановленной водокачки, немного в стороне от которой работал кирпичный завод, а из-за развалин проглядывал пивной ларек. Далее дорога лежала через центр, основательно разрушенный. Отступая, не иначе как в бессильной ярости, в начале марта сорок третьего года, то есть почти четыре месяца назад, фрицы взорвали здания средней школы, райисполкома, Троицкий храм, маслозавод и несколько каменных жилых домов. Многие дома попросту сгорели, подожженные отступающими вместе с немцами полицаями. Педучилище, больница с пастеровской станцией и санбаклабораторией, большая библиотека, где ранее размещался дом призрения, две аптеки, почтовое отделение, мельница, построенная еще лет двести назад, и несколько десятков жилых домов превратились в головешки и обугленные остовы, мало похожие на бывшие строения.

Проехали мимо сгоревшего склада-зернохранилища. Возле него сосредоточенно копошились люди с котелками и мятыми кастрюлями, разгребая головешки и пепел в надежде найти под обуглившимся верхним слоем горсть-другую уцелевшего зерна. На куске спасшейся стены, торчащей как клык в беззубом старческом рту, висела покосившаяся и почерневшая табличка: «ул. К. Либкнехта».

А вот потянулся городской парк. Он, скорее, был похож на запущенную подожженную свалку с выросшими среди груд мусора деревьями. В нем, по всей видимости, еще долго не будет танцев под духовой оркестр, а в летнем кинотеатре, превратившемся в груду головешек, еще не скоро начнут вновь крутить любимую публикой картину «Волга-Волга».

Зрелище, представшее взору младшего лейтенанта Ивашова, было весьма неприглядным и удручающим.

Наконец выехали из города. Проехали примыкающую к нему слободу, тоже изрядно разоренную, с несколькими уцелевшими среди пепелища зданиями. Дорога стала петлять, дважды пришлось объезжать по полю большие воронки от гаубичных снарядов, где полуторка часто буксовала, а пару раз вообще едва не застряла. И только километров через десять дорога выровнялась и убегала по прямой до самой Юнаковки. Транспорта навстречу попадалось мало: за всю дорогу проехал один «Виллис» да несколько полуторок и «трехтонок». Зато в направлении Кияницы одна за другой следовали крытые грузовики. Были среди них и наши «трехтонки», и мощные американские трехосные «Студебеккеры», на которые вместо положенных двух с половиной тонн грузили все три, а то и более, и «Доджи», на которые вместо трех четвертей тонны грузили полновесную тонну, плюс цепляли пушку или прицеп с боеприпасами весом тонны в полторы-две.

После Юнаковки дорога снова начала петлять, будто бы спьяну, до самого поселка Марьино. А потом пару километров – и Кияница. Село, которое больше походило на солдатский бивуак, нежели на бывшее волостное поселение.

На въезде в село стоял контрольно-пропускной пункт, запирающий дорогу полосатым столбом. К нему выстроилась очередь из нескольких десятков машин. Младший лейтенант Ивашов не стал дожидаться, когда их полуторка займет место у пропускного шлагбаума. Он спрыгнул на землю, размял ноги и спину после почти полуторачасового подскакивания на заднице с маятниковым качанием из стороны в сторону, поблагодарил майора и сержанта, что подбросили до места, и потопал пешочком, обходя крытые брезентом грузовики.

На КПП у него потребовали предъявить документы. Какой-то долговязый старший лейтенант из комендантской роты долго читал воинское предписание, и еще дольше – военный билет, щупая его пальцем, поглаживая и что-то высматривая. Верно, наличие тайных знаков, которые у документа, несомненно, имелись.

Наконец старлей с явным сожалением вернул документы младшему лейтенанту Ивашову:

– Проходите…

– А как пройти в штаб дивизии, не подскажете? – нахально спросил Егор Ивашов, вместо того чтобы поскорее распрощаться со старшим лейтенантом, пока он не привязался еще к чему-либо, например, к тому, чтобы предложить показать содержимое вещевого мешка. Обыскивать офицеров без достаточных на то оснований военная комендатура не имела права, а вот попросить добровольно развязать вещмешок – почему нет? Кто же посмеет отказать?

– Ступайте прямо, увидите двухэтажное здание с башенкой, это и будет бывший дворец Лещинских, а сейчас штаб дивизии, – с неохотой ответил старший лейтенант и отвернулся, показывая, что разговор закончен.

Башня дворца была видна, наверное, с любой точки села и служила хорошим ориентиром. Возможно, именно по этой причине и уцелела.

Ивашов, уступая дорогу «Студебеккерам» и трехтонным «ЗИСам» с фанерной кабиной, пошел дальше, держа направление на башенку. Скоро показался весь дворец, с большой натяжкой отвечающий этому слову. Вот в Москве дворцы, это да! Дворец князя Гагарина, например, или Слободской дворец, не говоря уж о Петровском путевом дворце. Впрочем, для села двухэтажное каменное здание о семи окнах по фасаду иначе чем дворцом и назвать-то было нельзя…

Младший лейтенант Ивашов прошел к зданию по запущенной парковой аллее, уважительно обошел несколько «Виллисов» и черную «Эмку», поднялся по ступеням на центральное крыльцо с облупившимися колоннами и, козырнув неподвижно стоявшему часовому, вошел внутрь. Спросил дежурного офицера, как найти дивизионный отдел контрразведки.

– Второй этаж, вторая и третья двери направо. Да там написано…

Егор поблагодарил и стал подниматься на второй этаж по парадной лестнице, очень внушительной, с изысканно-изящными перилами из розового мрамора, чего спускающиеся и поднимающиеся по ней офицеры уже давно не замечали.

В отличие от первого этажа, где сохранились огромные залы, помещения на втором этаже были переоборудованы в небольшие комнатки. Верно, после того, как дворец отобрали у хозяев, здесь устроили школу, а теперь в бывших классных комнатах размещались различные службы 167-й стрелковой дивизии.

На юго-западной части Курской дуги, в частности на Сумском направлении участка Воронежского фронта, где стояла 167-я стрелковая дивизия, с марта месяца образовалась затянувшаяся оперативная пауза. Обе стороны сосредоточенно набирали силы: немцы со своими союзниками доукомплектовывали полки, принимая пополнение, скрытно перегруппировывались, укрепляли линию обороны, советская сторона принимала полки, прибывшие с Урала и Сибири, инженерные подразделения в спешном порядке строили и тянули коммуникации, подтягивали тылы. По активности на линии разграничения было видно, что наступившим летом начнется сражение, которое может коренным образом повлиять на весь дальнейший ход войны. И Егор Ивашов был очень доволен назначением в эту дивизию именно сейчас, когда на фронте стояло затишье: будет время разобраться, что к чему, и войти в колею…

«Начальник ОКР „СМЕРШ“

майор Стрельцов Г.Ф.»

Эта табличка висела на третьей двери справа. Ивашов постучал и, дождавшись разрешения, открыл дверь:

– Разрешите войти?

– Входите, – последовало разрешение.

– Товарищ майор, младший лейтенант Ивашов прибыл для дальнейшего прохождения службы.

– Садитесь, товарищ младший лейтенант. Как ваше имя-отчество?

– Егор Фомич. Вот мои документы.

Начальник дивизионного отдела контрразведки «СМЕРШ» майор Стрельцов принял из рук младшего лейтенанта удостоверение личности, военный билет, временное удостоверение о награждении медалью «За отвагу» (не в Кремле вручали, а на передовой) и несколько сложенных вчетверо листочков с просвечивающимися печатями. Он внимательно осмотрел все документы, выбрал из небольшой стопки папок на столе темно-зеленую с наклеенной на ней осьмушкой бумаги с именем и фамилией Ивашова, развязал тесемки и раскрыл. Егору, механически следившему за действиями майора, бросилась в глаза его собственная фотография, сделанная еще в бытность его рядовым погранзаставы под Перемышлем, где он в хлопчатобумажной гимнастерке с полевыми петлицами и едва отросшими после стрижки под машинку волосами.

– Я тоже Фомич, – медленно произнес майор Стрельцов, слегка улыбнувшись и один за другим перекладывая листочки в папке. – Только зовут Георгием, – добавил он. – Значит, вы окончили курсы подготовки оперативного состава?

– Так точно, – сделал попытку приподняться со стула Ивашов, но был остановлен жестом начальника контрразведки дивизии. – Только они лишь вначале назывались курсами, а потом стали называться школой ГУКР НКО «СМЕРШ».

– И сколько вы там обучались?

– Три месяца.

– А потом сразу были направлены в действующую армию?

– Так точно!

– Ваша школа была под Жуковском?

– Именно так, товарищ майор.

– Кажется, начальником школы в ней был генерал Голицын?

– Он самый.

– Что вы о нем слышали?

– Рассказывали, что он будто служил в контрразведке царской армии. Во всяком случае, всегда ходил при царских орденах.

– Все так… Я тоже имел честь быть с ним знакомым. И генерал Голицын не просто служил в царской армии, а был одним из руководителей контрразведки. Товарищ Сталин лично пригласил его, чтобы он организовал и наладил у нас военную контрразведку по принципу царской армии. Он из князей, из тех самых, но это неважно… Потому что родина у нас одна, и совершенно не имеет значения, у кого какие погоны: царские или советские.

Георгий Фомич вновь углубился в содержимое папки. Было ему лет под сорок, сразу видно, дядька серьезный: во вдумчивом взгляде, в четко произносимых словах и неторопливых движениях чувствовалась некая основательность и большой профессиональный опыт. «Похоже, повезло мне с начальником», – подумалось вдруг Ивашову.

– Вы пока ехали, осмотрелись?

– Все разбито, товарищ майор.

– Да, это так, – невесело согласился Стрельцов. – А еще немцы оставили у нас в тылу свою агентуру, и нам предстоит ее выявить. Уверяю вас, работы будет много, а штата, как всегда, не хватает. Вот буквально три дня назад выявили абверовского радиста. Регулярно передавал в центр метеосводки… Вот что, товарищ младший лейтенант Ивашов, – возвращая Егору документы и закрывая папку, продолжил официальным тоном майор, – вы командируетесь оперуполномоченным контрразведки «СМЕРШ» Государственного комитета обороны в 520-й стрелковый полк, расквартированный в деревне Пушкаревка. Это в семи километрах от нас… В вашем распоряжении сержант Масленников Федор Денисович из взвода управления первого батальона и бывший ординарец вашего предшественника рядовой Андрей Зозуля. Это, так сказать, ваш отдел контрразведки полка. Юридически вы на службе в отделе контрразведки дивизии и подчиняетесь непосредственно мне, но это не значит, что вы в полку абсолютно независимая единица. – Он очень серьезно посмотрел на младшего лейтенанта. – Вы ни в малейшей степени не должны противопоставлять себя другим офицерам полка, как это не столь уж и редко делал ваш предшественник. Внутренний распорядок полка в должной мере касается и вас. Находясь в полку, вы живете его жизнью. В противном случае вам очень трудно будет исполнять свои обязанности. Вы ведь знаете, что поимка диверсантов и изобличение вражеских разведчиков – работа эпизодическая, она может случиться, а может и нет, поэтому на девяносто процентов служебного времени ваши обязанности будут заключаться – и должны заключаться – в агентурно-оперативном обслуживании полка, к которому вы прикомандированы. А иначе как вы без агентурного аппарата будете разыскивать предателей и неблагонадежных лиц? Как будете разоблачать членовредителей? Как узнаете, кто в вашей части чем дышит, какие связи имеют военнослужащие вашего полка с гражданским населением и что представляет собой это население? Ведь для проникновения в военную среду противник весьма охотно использует гражданских лиц… Все или почти все, что вам положено знать, узнается через агентуру и осведомителей. А их у вас почти не будет, если вы устранитесь от общей жизни полка… Вот мой совет, будьте дружелюбны, доступны, и люди это оценят.

Майор Стрельцов снова внимательно посмотрел на младшего лейтенанта и, увидев в его глазах понимание, замолчал. В конце концов, все, что он говорит и еще может сказать, оперуполномоченный контрразведки Егор Фомич Ивашов, как окончивший курсы «СМЕРШ», знает и сам…

– Разрешите вопрос, товарищ майор, – не-ожиданно попросил младший лейтенант.

– Задавайте.

– А мой предшественник… Его убили?

– Старший лейтенант Василий Иванович Хромченко погиб при невыясненных обстоятельствах, – ответил Стрельцов, слегка нахмурившись.

– Простите, товарищ майор, а каких именно?

Начальник отдела контрразведки дивизии с интересом взглянул на младшего лейтенанта:

– Вижу перед собой оперативника… Он погиб от неосторожного обращения с оружием. Так гласит официальная версия.

– А была и неофициальная?

– Была, – нехотя проговорил майор, – что он застрелился. Но эта версия не нашла поддержки у следствия.

– А когда погиб Хромченко?

– Три… Да, три недели назад, то есть восьмого июня. От нас на место выезжал следователь Кожевников, приезжал военный прокурор, по факту гибели Хромченко проводилось следствие. Все, как и положено в подобных случаях. Следствие пришло к выводу, что смерть старшего лейтенанта Хромченко произошла по причине неосторожного обращения с оружием.

– Такое случается, – заметил Ивашов.

– Случается, особенно на войне, – согласился Стрельцов. – Еще вопросы имеются? – поинтересовался он.

– Так точно. Как мне в полк попасть, в деревню эту… Пушкаревку?

– Завтра ближе к полудню в полк из штаба дивизии поедет нарочный с пакетом. На мотоцикле. Он тебя захватит, – перешел на «ты» Георгий Фомич, – я распоряжусь.

– А если все-таки сегодня? – спросил Егор.

– А если ты хочешь попасть в полк сегодня, то придется тебе пройтись пешочком, – одобрительно посмотрел на Ивашова майор. – Обойдешь пруд, потом через каменный мост – и по грунтовке. Затем четыре с половиной километра лесом. Как лес закончится – покажется деревня Вакаловщина. Немцы ее дотла пожгли, так что не спутаешь… От Вакаловщины до Битицы еще километра полтора… А там и до Пушкаревки рукой подать. Дорога там одна, наезженная тягачами, не заплутаешь…

– Понял, товарищ майор, – поднялся со стула Ивашов. – Разрешите идти?

– Идите, – снова перешел на официальный тон начальник контрразведки дивизии. – Сейчас зайдите с вашим предписанием в канцелярию и финчасть, встаньте на денежное и пищевое довольствие, ну, а как оформитесь – в добрый путь!

Глава 2
На волосок от смерти

Обогнув заболоченный по берегам пруд, Ивашов оглянулся. С этого места, в сравнении с соседними строениями, штаб дивизии смотрелся настоящим дворцом, а разбитый вокруг него парк, пусть и неухоженный, неприбранный, с заросшими тропинками, придавал двухэтажному строению некую значимость и даже величественность.

Он прошел древний каменный мост и ступил на глиняную грунтовку, которая только своим названием оправдывала наименование дороги. На самом деле это была сплошная непросыхающая лужа, которую пришлось обходить по высокой запыленной траве. Невдалеке корабельными мачтами возвышался сосновый лес, и более или менее сносная дорога началась лишь тогда, когда Егор вступил в начавшийся перелесок.

Мысли у младшего лейтенанта были самые разные.

Как-то будет на новом месте? Как у него сложатся отношения с людьми? Ведь оперуполномоченные «СМЕРШа» – это прямые преемники сотрудников военной контрразведки Особых отделов НКВД. А «особистов» в армии не любили, относились с опаской и предпочитали обходить стороной…

И еще: с чего начинать работу в полку?

Нет, чем заниматься и как, Егор Ивашов знал прекрасно. Его этому учили на курсах. Да и практический опыт имелся достаточный – служба в погранвойсках НКВД предполагала выполнение схожих задач: борьба со шпионами, диверсантами, полицаями и бандитскими формированиями и их уничтожение. Правда, выявляли их другие люди, а он, вначале рядовой, а в конце сорок второго года уже сержант Ивашов, лишь исполнял приказания командиров.

Теперь же все придется организовывать самому: и выявлять, и приказывать, и проводить оперативные мероприятия…

Перелесок скоро потемнел, а потом и вовсе переродился в настоящий густой лес. День клонился к закату, и солнечные лучи уже не пробивались через деревья, освещая дорогу.

Егор прибавил шагу, чтобы успеть засветло прибыть в расположение полка. Он прошел уже больше половины пути к Вакаловщине, когда увидел в придорожном пролеске немецкий полугусеничный бронетранспортер «Ханомаг» с разбитой гусеницей и закопченным от дыма броневым корпусом. Видимо, бронетранспортер подбили партизаны, а когда сюда пришла Красная армия, «Ханомаг» тягачами просто столкнули с дороги на обочину к лесу, чтобы не мешал движению. Пулемет с него сняли вместе с защитным щитом, а все остальное оставили до лучших времен: не запирает дорогу, и ладно. А там на переплавку пойдет.

Егор отошел от бронетранспортера метров на сто пятьдесят, когда вдруг почувствовал неясную тревогу. С каждым шагом необъяснимое чувство опасности возрастало, а он привык к нему прислушиваться.

Ивашов замедлил шаг и расстегнул кобуру.

Осторожный шаг, еще такой же бережный…

Стояла неправдоподобная тишина, словно в уши забили вату: ни шороха листьев на ветру, ни пиликанья лесных птиц. И было слышно, как громко бьется собственное сердце.

Что это? Кажется, хрустнула сухая веточка недалеко от придорожных кустов. В иное время Егор и не услышал бы этого звука, но сейчас его обостренный слух воспринял бы даже далекое чужое дыхание.

Так бывало с ним, когда он нес службу на границе…

Москвича Егора Ивашова взяли в армию в октябре сорокового года, когда ему только-только исполнилось восемнадцать. Вообще-то призывной возраст начинался с девятнадцати, но тех, кто окончил десятилетку, брали и по достижении восемнадцатилетнего возраста. Из комиссариата призывников привезли на вокзал. Построили на платформе, политрук произнес короткую напутственную речь, после чего их погрузили в товарные вагоны с деревянными настилами в два этажа, и поехали. Кто-то, верно, для того, чтобы как-то подбодрить себя, запел:

Егор сам не заметил, как стал подпевать. Громче и громче:

Ехали долго. Шесть суток. Делали длинные остановки на крупных станциях. Курск, Киев, Винница… Перемышль. Далее пошла западная граница. Такая, что западнее не бывает, – Перемышль еще год назад был польским городом…

А потом их ожидала короткая солдатская баня, облачение в армейскую форму, казарма учебного батальона. И четырехмесячная учеба, готовившая солдат для охраны советской границы. Тактика, основы криминалистики, строевая и физическая подготовка, стрельбы, ведение рукопашного боя: «Длинным – коли! Коротким – коли!»

Интересно было распознавать следы. Человеческие, а также следы различных животных. Егор не сразу научился распознавать поддельные лошадиные и коровьи следы от настоящих, а вот один человек прошел или больше, ступая след в след, различать получалось: ширина следа, хоть и ненамного, все же была больше обычной, и сам след был глубже и утоптанней. По этой глубине можно было определить, шел человек лицом или спиной, один шел или группой, просто шел с грузом или нес на плечах еще одного человека. У разведчиков и контрабандистов приемы были очень схожи, разница заключалась в том, что последние не имели навыков оперативной работы, а потому попадались едва ли не каждый день.

Интересно было учиться ходить по-пограничному: бесшумно и одновременно быстро. Такое передвижение в корне отличается от обычной ходьбы: нужно, в зависимости от ситуации, мгновенно принять решение, где следует ступать с носка на пятку, а где с пятки на носок, к тому же, чтобы веточка сухая не хрустнула или камушек невзначай не тронуть. И то и другое ночью слышно будет так, словно невдалеке со всего размаху ударили палкой о кровельное железо. Особенно, когда обострен слух. А когда тебе интересно то, чему ты учишься, то получается всегда хорошо.

Навыки эти ох как пригодились сначала на границе, а потом на фронте…

Через четыре месяца были экзамены, принятие присяги и распределение по заставам девяносто второго пограничного отряда НКВД СССР в количестве двух с половиной тысяч человек. Пять комендатур, двадцать одна линейная застава на протяжении границы длиной двести пятнадцать километров.

«Приказываю выступить на охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. Задача наряда: затемно, соблюдая все средства маскировки, занять место в „секрете“ правее отдельно стоящей ольхи…»

«Есть, выступить на охрану границы Союза Советских Социалистических Республик…»

Это случилось как раз в «секрете» «правее отдельно стоящей ольхи».

В одну из весенних ночей сорок первого рядовой Егор Ивашов вместе со своим напарником Серегой Белоусовым получили приказ выступить на охрану государственной границы и залегли в «секрете». Место это было в небольшом кустистом овражке, зимой служившем, очевидно, берлогой какому-нибудь «топтыгину», и было уже вдоль и поперек знакомо. Равно как и сам участок, надлежащий к просмотру.

Что хорошо в таком «секрете»?

А многое: лежи себе, смотри в оба глаза и слушай тишину. А она бывает загадочной и часто красивой.

А что плохого?

Тоже немало: если двигаться – так медленно и в полдвижения, если дышать – так лишь в полноздри. Не кашлянуть, ни, упаси бог, чихнуть. Ну, а ежели вдруг сморит сон на посту, то можешь больше никогда и не проснуться. Поскольку в такой ситуации, как оно чаще всего и бывает: возьмется невесть откуда хорошо обученный ворог с той стороны, умело полоснет кинжалом по горлу, да и оттащит бездыханные тела на свою сторону, что не однажды случалось. А потом враждебная сторона громогласно и на весь мир заявит: «Случился очередной пограничный инцидент: советские пограничники нарушили границу!» И в качестве подтверждения своих слов предъявит два окоченевших трупа советских пограничников, убитых, дескать, при переходе границы иностранного государства. Выигрыш неприятельской стороны весьма очевиден: и скандал против СССР спровоцирован, и конкретный пост линейной заставы на время обезлюжен, и подлинные советские документы на руках, плюс форма и вооружение. Есть чем экипировать двух своих шпионов…

Поскольку пограничный «секрет» – наряд ночной, то много особенно не различишь, разве что неясные человеческие силуэты на фоне неба… Зато услышать можно многое. Слух в такие часы обостряется до невероятности: в ночной тишине вполне можно различить громыхание вагонных колес поезда по стыкам рельс, проходящего за много километров до места пограничного «секрета». Днем, как ни напрягайся, звука проходящего поезда не услышишь. Или лай собак, слышимый на несколько верст. Обостряется и обоняние. В лесу воздух замешан на травах и цветах, и всякий чужеродный запах распознается на многие десятки метров. Или… Да много еще чего!..

Первый час прошел спокойно. Если не считать, что ночное небо еще больше затянулось тучами, и стало так темно, что вглядываться в наступившую темень было попросту бессмысленно.

В начале второго часа Ивашов увидел какое-то темное пятно, медленно двигавшееся по направлению к «секрету». Кажется, пятно это заметил и Серега Белоусов. Оба стали пристально всматриваться, пытаясь определить, что же это: человек или какой-то зверь.

И вдруг неясная тревога заставила учащенно биться сердце. Впоследствии, уже обучаясь в школе младшего начсостава, Егор не раз задавал себе вопрос: а что было бы, не оглянись он тогда назад? И находил один-единственный ответ: была бы неминуемая смерть…

Это чувство тревоги заставило его обернуться. И он увидел прямо над собой занесенную руку с тускло блеснувшим лезвием кинжала. Не отдавая себе отчета в своих действиях, чисто механически, Егор перевернулся на спину, схватил руку за запястье, резко отвел ее в сторону и дернул на себя. Человек в маскировочном халате, неслышно зашедший сзади, повалился на него, завязалась борьба, в результате которой Егору удалось завести руки нарушителя назад, а самого его вдавить в землю.

Второго нарушителя, продолжавшего идти прямо на «секрет» и не подчинившегося окрику «Стой!», застрелил, недолго думая, его напарник Серега Белоусов. Он же, пока Егор сидел верхом на нарушителе, жестко подавляя все его попытки высвободиться, слетал к секретному пеньку, в нутре которого был спрятан телефон, и доложил на заставу о задержании.

– Сейчас пришлем вам смену, – ответили в трубку. – А вы пока отконвоируйте задержанного на заставу…

На следующее утро рядового Ивашова вызвал к себе начальник заставы.

– Поздравляю вас с задержанием, – сказал он и объявил: – Матерого нарушителя поймали, сейчас он дает признательные показания. Пограничник Ивашов, вы направляетесь в город Коломы для обучения в школе младшего начальствующего состава. Выезд через час…

Практически начальник заставы его спас. Поскольку двадцать второго июня застава полегла вся. До единого бойца…

Тревога нарастала, билась уже где-то под самым горлом, пульсировала вместе с сердцем.

Ивашов сделал еще несколько шагов, замер в каком-то оцепенелом ожидании и вдруг бросился на землю. Почти тотчас, через какие-то доли секунды, прозвучала автоматная очередь. Краем глаза Егор заметил дрогнувшую ветку придорожного куста и трижды выстрелил в ту сторону. Послышался приглушенный вскрик. А может, и показалось.

Он быстро поднялся, петляя, бросился к кустам, но там, конечно, уже никого не было. Тот, кто стрелял, увидел, что не попал, и так же неслышно запропастился. Похоже, тоже умел ходить бесшумно… Значит, за ним серьезная школа, а такой, как правило, следов не оставляет. В лесу темнеет быстро. Еще час-полтора – и будет совсем темно. Конечно, какую-нибудь зацепку отыскать всегда можно. Не по воздуху же он полетел обратно в свою берлогу. А то, что укрытие у него где-то в лесу, – в этом можно не сомневаться. Но искать придется долго. И уж точно не сегодня. Скоро в этом лесу черта лысого разве что и увидишь.

А ведь сегодня он, младший лейтенант Ивашов, опять был на волосок от гибели. Как тогда, в «секрете», под Перемышлем… Уберег ангел-хранитель, не дал сгинуть.

Егор потопал дальше, продолжая прислушиваться к любому звуку и шороху. Лес скоро стал редеть, большие светлые полянки сообщали своим появлением о том, что лес вот-вот закончится. Потом сосновые деревья сменились дубовым редколесьем, а еще метров через пятьдесят Егор вдруг увидел деревню. Точнее то, что от нее осталось: голые закопченные каменные печи с голенастыми трубами в грудах головешек. Одна печь, две, четыре… На возвышении стояла каменная церковь без венчающего купол креста. Стояла, как некий укор и печаль по тому, что лежало окрест. Кажется, церковь была не тронута огнем. Над входом в бывший храм висела покосившаяся большая табличка: «Клуб».

Это была та самая Вакаловщина, о которой говорил Егору Ивашову майор Стрельцов.

Младший лейтенант шел по проселку и считал: восемнадцать, тридцать четыре, семьдесят, сто семнадцать… Настоящее кладбище домов. Вся деревня была сожжена дотла: ни одного уцелевшего дома. И ни единой живой души. А ведь некогда здесь было более ста тридцати дворов, судя по печам. На печных трубах, как на древних кладбищенских крестах, сидело в своем траурном одеянии воронье, лениво косясь на проходившего мимо человека.

Километр с небольшим до Битицы младший лейтенант Ивашов прошел менее чем за четверть часа. В селе размещался батальон 465-го стрелкового полка, и патруль из комендантского взвода дважды проверил у Егора документы.

– У нас тут неспокойно, постреливают, так что будьте осторожны, – возвращая документы, предупредил старшина комендантского взвода на выходе из села, уважительно глянув на медаль «За отвагу» на груди младшего лейтенанта.

– Я знаю, – без улыбки ответил Егор, засовывая документы в нагрудный карман гимнастерки.

Невдалеке от Битицы показалось село Пушкаревка, где разместился на постой 520-й стрелковый полк – место службы оперативного уполномоченного отдела контрразведки «СМЕРШ» младшего лейтенанта Егора Ивашова.

Как-то оно все сложится?..

Глава 3
День рождения с «красненьким»

У него сегодня был день рождения. Ровно двадцать девять лет назад в городе Харькове в семье приват-доцента Харьковского Императорского университета Ипполита Владимировича Липского родился сын, который, с взаимного согласия отца и матери, был назван Виктором. Не ахти какая дата, конечно, но ровно через год, если даст Бог, ему пойдет четвертый десяток. А это уже звучит…

А почему бы не устроить себе праздник? Не сделать самому себе подарок, отправив на тот свет еще одного врага, тем самым пополнив копилку мести за отца и мать, единственных людей, которых он любил и которых у него отняли москали-комиссары?

Сыч взял лампу и прошел в оружейный отсек – так он называл ту часть комнаты, где хранилось оружие. Какое-то время он выбирал между пистолетом-пулеметом «МР-40» и карабином «маузер». Выбрал автомат «МП-40», который кацапы прозвали «шмайсером». Конечно, если бы пришлось вести прицельный огонь на пару-тройку сотен метров, тогда лучше «маузера» и еще русской винтовки Мосина не отыскать. Она тоже аккуратно стояла в нише-отсеке рядом с русским автоматом «ППШ» и ручным немецким пулеметом «МГ-42». Но Сыч решил, что обстрелять обоз, группу солдат, возвращающихся из госпиталя (лучше офицеров), или конного фельдъегеря-энкавэдэшника из придорожных кустов лучше из «шмайсера». И скорострельность у него высокая, и для ближнего боя (если что) лучше оружия нет, и компактен, а значит, уходить с ним от преследования будет легче.

Сыч пошел налегке, с одним магазином. Тридцати двух патронов вполне хватит на восемь коротких очередей, а чтобы положить небольшую группу солдат, достаточно четырех-пяти очередей. На всякий случай Сыч прихватил пузырек с хлоркой, чтобы «забить» след для собаки.

Он поднялся по ступенькам к люку, прислушался: тихо. Вытянул руки, медленно поднял люк с толстым слоем дерна и отвел его в сторону. Вылез в зарослях бузины, прикрыл люк и пошел, неслышно ступая, по направлению к лесной грунтовке. Шел, примерно, с полкилометра, потом выбрал заросли погуще и стал ждать.

День клонился к закату, когда на дороге по-явился молодой офицер в новеньком обмундировании и с тощей котомочкой за плечами.

Сыч привычно разложил автоматный приклад, чтобы бить прицельней, невольно покривился, поскольку допустил при этом небольшой промах – прозвучал щелчок (вряд ли слышимый уже в нескольких метрах), выбрал сектор на дороге и прицелился. Как только офицер войдет в этот сектор, раздастся короткая автоматная очередь, и все будет кончено. После чего, вполне удовлетворенный содеянным, он уйдет назад, не позарившись ни на форму, ни на документы убитого офицера – этого добра у него теперь предостаточно, начиная от разнообразной штатской одежды и заканчивая обмундированием рядового связиста и подполковника артиллерии. И все воинские документы у него – комар носа не подточит, а свидетельство об освобождении от воинской повинности по ранению – так вообще подлинное. Если вдруг комендантский или (не приведи господи) военный патруль НКВД вдруг захотят проверить, действительно ли у него имеется ранение, или мужчина преступно уклоняется от воинской службы, или, более того, – дезертир, на этот случай можно предъявить доказательство: сквозное пулевое ранение в грудь аккурат в дюйме от правого соска, с повреждением легкого и правой лопатки. На то и врачебное заключение наличествует, и следы на груди и спине, какие и бывают при подобном ранении: немецкие хирурги при разведывательно-диверсионных школах такие асы, что сделанные ими надрезы на груди и спине от настоящего сквозного ранения абсолютно не отличишь…

Еще несколько шагов, и молодой офицерик попадет в нужный сектор дороги. И тогда Сыч нажмет на курок…

Но офицер – теперь было видно, что он в звании младшего лейтенанта – почему-то замедлил темп движения. Идет, едва ли не крадучись и будто бы прислушиваясь к чему-то. Неужели он услышал тот щелчок, когда Сыч раскладывал автоматный приклад? Нет, быть такого не может.

Вот младший лейтенант делает шаг, второй и попадает в сектор обстрела. Вдруг отчего-то замирает, а потом неожиданно, за доли секунды до того, как в него вопьются пули автоматной очереди, падает на дорогу. Сыч услышал ответные три выстрела из револьвера. И еще услышал свой собственный вскрик, который он успел приглушить: это один из выстрелов младшего лейтенанта достиг цели. Пуля вспорола щеку и вонзилась в одну из сосен за спиной.

Сыч резко повернулся и, зажимая рану ладонью, побежал на носочках в сторону землянки, стараясь не шуметь и не оставлять следов. Спиной он чувствовал, что молодой офицер не видит его и не преследует, но все равно не сбавлял шага, пока не добежал до зарослей бузины. Здесь встал на колени, заполз в кусты, отодвинул люк лаза и спустился в землянку. Аккуратно прикрыв за собой люк, прошел до маленького оконца, закрыл его специальными ставнями, зажег керосиновую лампу и, глядя в зеркало, обработал рану на щеке спиртом, замазал ее парафином, после чего наложил марлевую повязку.

Все действия проделывались механически, «на автомате». Когда Сыч закончил с раной, вернулась способность трезво размышлять. И первая мысль была такова: «А ведь начальник армейской двадцать шестой абвергруппы капитан Мишелевский, оставляя меня в прифронтовой полосе большевиков, предупреждал, чтобы я лишний раз не высовывался. Так нет же, поперся! Захотелось себе подарок на день рождения сделать…»

– Ну что ж, вот и получи подарочек, – сказал Сыч уже вслух, с кривой ухмылкой разглядывая в зеркале кровавое пятно на марлевой повязке. – С красненьким! А ведь могло быть куда хуже, окажись младший лейтенантик чуточку точнее. Не иначе, как второй раз родился!

Сыч поднялся, сходил в «продовольственный отсек», где хранились продукты, которых ему должно было хватить минимум месяцев на шесть при правильном использовании, принес бутылку киршвассера, налил полный стакан и, пожелав себе «всех благ», выпил. Затем прошел в другую комнату, поменьше, которую он называл «спальной», и повалился на деревянный топчан.

Ипполита Владимировича Липского арестовали в тридцать третьем. Он обвинялся в связях с УВО – националистической контрреволюционной повстанческой организацией – с целью создания Украинской буржуазно-демократической республики. Еще Ипполиту Владимировичу предъявили обвинение в подготовке покушений на секретаря Центрального Комитета коммунистической партии большевиков Украины товарища Постышева и наркома внутренних дел УССР товарища Балицкого. Органы НКВД Украины припомнили ему, окончившему Николаевский Инженерный институт, и то, что он служил военным Инженером в чине капитана в царской армии, и то, что был женат на графине-полячке. После недолгого разбирательства судебной «тройкой» при коллегии ГПУ УССР с правом внесудебного рассмотрения дел профессору Липскому был вынесен приговор о высшей мере наказания. На следующий день по вынесению приговора Ипполита Владимировича расстреляли.

Его супругу, Юстину Казимировну Липскую, урожденную графиню Бобровскую из галицкой шляхты, в свою очередь обвинили в пособничестве шпионско-террористической группировке Польской военной организации и решением судебной «тройки» отправили в политический изолятор Верхнеуральска на три года. По истечении этого срока ей было предписано отправиться на поселение в Алма-Ату. Но до нее она не доехала: была снята с поезда и решением «тройки» ГПУ получила новый срок – пять лет исправительно-трудовых лагерей в Магадане.

Через год она умерла…

Так юный Виктор Липский остался один. Сразу после ареста отца Виктора, как сына врага народа, исключили из комсомола и отчислили со второго курса Харьковского государственного университета. А на третий день после расстрела отца на квартиру Липских пришла какая-то женщина с домовой книгой и, представившись «уполномоченной», зачитала приказ о выселении Виктора Ипполитовича Липского из квартиры.

– Где ж я буду жить? – спросил Виктор.

– А где хошь, – ответила «уполномоченная» и демонстративно захлопнула домовую книгу. – Меня это не интересует. Можешь к родственникам податься.

В Полтаве у Виктора жила бабка, мама отца, и Виктор поехал к ней. Приняла со слезами, приголубила. Там Виктор устроился работать грузчиком на фабрику, изготовляющую термометры и песочные часы. Был нелюдим, людей не привечал, друзей не имел, а после смерти бабки в сороковом году (уж слишком старушка по сыну тосковала, вот и сдало здоровье) жил один, чем нисколько не тяготился.

Однажды знакомая девушка с фабрики сказала ему:

– Ты все время один и один. А ведь одиночество в конечном итоге ведет к деградации личности.

– Не уверен, – буркнул в ответ Виктор. И больше ничего не сказал, хотя, похоже, этой девушке он нравился…

А ему нравилось одиночество. И в первую очередь потому, что он всецело принадлежит себе и вправе по своему усмотрению распоряжаться временем. Тем самым, что в виде песчаной струйки сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее вытекает из верхней колбы в нижнюю в песчаных часах.

Виктор имел возможность читать книги и размышлять о прочитанном, да и обо всем другом, что его окружало. Он отнюдь не деградировал, как пыталась его уверить знакомая девушка, напротив, развивался, правда, в том направлении, в каком ему хотелось самому. Благодаря одиночеству и размышлениям, он перестал совершать опрометчивые поступки и стал мудреть, причем намного быстрее, нежели его сверстники, никогда не пребывающие наедине с самими собой. А Виктор от людей уставал. Душевно и физически. Не любил толпу, в которой чувствовал себя совершенно чужим.

На следующий день после начала войны была объявлена всеобщая мобилизация. Сына врага народа она не коснулась, и Виктор Липский продолжал работать на фабрике.

На рассвете восемнадцатого сентября сорок первого года над Полтавой показались немецкие самолеты. Южная часть города, где группировались войска Красной армии, была почти полностью разрушена вместе с фабрикой термометров и нефтебазой, взметнувшейся к небу черным столбом дыма.

После бомбардировки города началось наступление немцев со стороны Киева. Весь день в городе слышались приближающиеся раскаты орудийных выстрелов.

В пять часов пополудни случилась очередная бомбардировка города. После чего началось новое наступление немецких подразделений, рвущихся на левый берег реки Ворсклы. Вечером южная часть города была взята немецкими войсками. А к ночи – и вся Полтава. Город во многих местах пылал пожарами, и было светло, как днем.

Два дня немцы тушили пожары, а на третий день оккупации стали устанавливать новый порядок. Полтава была включена в состав рейхскомиссариата «Украина», о чем было официально объявлено по быстро восстановленному радио и пропечатано в листовках, расклеенных по всему городу.

Был установлен комендантский час, не позволяющий гражданам передвигаться по городу без разрешающих пропусков.

В конце сентября появились и заработали комендатура и городская управа во главе с бургомистром и городским головой. В комендатуре – отделы: организационный, хозяйственный, продовольственный, технические, финансовый, врачебно-санитарный. Появился и отдел культуры, в ведении которого находились ЗАГСы, незакрытые школы и две новых гимназии для девочек и для мальчиков, кинотеатры, театры, церкви, две из которых, Преображенская и Сампсониевская, уже открылись. Еще управа ведала вспомогательной полицией, среди служащих которой вдруг неожиданно оказалось много ингушей и чеченов. К местной полевой жандармерии, естественно, городская управа никакого отношения не имела.

А еще появились базары-барахолки едва ли не на каждой площади города и «толчок» на улице Бассейной. Стало вдруг много девушек в вышиванках, чего ранее не особо наблюдалось. Закрасовалась немецкая свастика на постаменте скульптуры «Рабочий и колхозница» у центрального входа в Корпусный парк. И вышел приказ от лица комендатуры и управы города, что все граждане города Полтавы должны явиться на свои прежние места работы и заняться своими обычными профессиями. Для потерявших работу были созданы районные биржи труда, на одну из которых и явился поздней осенью сорок первого года Виктор Липский.

На газетном стенде у биржи, где еще пару месяцев назад вывешивались газеты «Правда», «Известия» и местная газета «Большевик Полтавщины», теперь в половину стенда красовался большой плакат, на котором в центре была изображена крестьянская семья: мужик в кепке, с косой на плече, и его молодая жена в косынке, с граблями и малой девчушкой на руках. Вся троица счастливо улыбалась. За их спинами стояли три немецких солдата с автоматами, как бы охраняя счастье этой украинской семьи. Над солдатами было написано:

Они освободили вас и защищают.

А в самом низу плаката, в точности под счастливой семьей, крупными буквами было выведено:

Ваша благодарность – это ваш труд.

Вторая половина стенда называлась «Доска сатиры». На ней тоже висел плакат только с изображением Сталина. Он был двулик. По одну сторону от него стоял толстогубый чернявый пузан с крючковатым носом, которому Сталин сыпал в пригоршню пачки денег, по другую – колхозник в портках и драной рубахе, которому Сталин показывал кукиш.

Внизу под рисунком красовался стишок:

Несколько человек стояли у стенда и озабоченно качали головами:

– Адже вирно.

Виктор толкнул дверь биржи и вошел внутрь. Народу было не то чтобы не протолкнуться, но вполне предостаточно. Над головами пришедших на биржу полтавчан едва не под самым потолком висел кумачовый транспарант с выведенной белой краской сентенцией:

Борясь и работая вместе с Германией, ты и себе создаешь счастливое будущее.

Ждать пришлось долго, часа два с хвостиком. Наконец очередь дошла и до Виктора Липского.

– Следующий! – раздалось из-за двери.

Он открыл дверь небольшого кабинета и вошел:

– Доброго дня.

– Доброго, – ответила женщина, работавшая ранее в исполкоме Полтавского горсовета. Она по-хозяйски сидела за столом, а в уголочке скромно притулился на стуле малоприметный человек, совсем, на первый взгляд, не интересующийся происходящим, но на самом деле, как выяснилось позже, все примечающий и все слышащий.

– Ваше имя? – спросила женщина, приготовившись заполнять биржевую карточку.

– Виктор Ипполитович Липский.

– Национальность?

– Украинец.

– Женат, холост?

– Холост.

– Кто ваши родители?

– Отец: Липский Ипполит Владимирович, – начал Виктор. – Профессор. Расстрелян в тысяча девятьсот тридцать третьем году за связь с Украинской военной организацией…

Женщина мельком глянула на малоприметного человека, который делал вид, что смотрит в окно.

– …Мать: Липская Юстина Казимировна, – продолжил Виктор. – Скончалась в Магаданском исправительно-трудовом лагере в тысяча девятьсот тридцать седьмом году… – Он немного помолчал и желчно добавил: – А может, тоже была расстреляна. Точно не знаю. Кто скажет?

– За что была осуждена ваша мать? – снова посмотрела в сторону малоприметного человека женщина.

– Ее обвинили в пособничестве шпионско-террористической группировке Польской военной организации.

– А как было на самом деле?

– Не знаю. Я ничего такого не замечал…

– Братья, сестры есть? – по-деловому спросила бывшая служащая Полтавского горсовета.

– Нет.

– Кто-либо из родных у вас имеется? И где проживают?

– Была только бабушка. Проживала здесь, в Полтаве. Умерла год назад, в сороковом…

– Ваше образование?

– Я окончил десятилетку и учился на втором курсе Харьковского государственного университета. А потом из университета меня отчислили, как сына врага народа, – ответил Виктор.

– Комсомолец?

– Был комсомолец. Исключили в тридцать третьем году по той же причине.

– Что вы умеете делать хорошо? – последовал новый вопрос.

– Когда-то я неплохо играл на фортепиано, – едва заметно усмехнулся Виктор. – Даже одно время хотел стать музыкантом. Но вряд ли это сейчас кого интересует.

– Ваше последнее место работы и специальность?

– А куда еще возьмут сына врага народа? Работал грузчиком на фабрике градусников… Ее разбомбили. И теперь мне нужна работа…

– Будьте добры, поставьте на биржевой карточке господина Липского пятую категорию^[1] и штамп о бронировании его в дорожно-строительную колонну номер двадцать семь, воинская часть «два ноля двести двадцать», – поднялся со своего места малоприметный мужчина.

– Хорошо, Александр Феофилактович, – кивнула женщина.

– А вас я попрошу следовать за мной, – предложил Виктору мужчина. – Если вы не против, конечно…

Виктор пожал плечами и вслед за малоприметным Александром Феофилактовичем вышел из кабинета.

Они шли недолго, до дома номер сорок три по Пушкинской, где между первым и вторым этажами кособочилась вывеска: «ЗАГОТЗЕРНО». Александр Феофилактович трижды позвонил. Дверь открыла круглолицая женщина лет тридцати.

– Зоя, майор у себя?

– У себя. Работает, – ответила она, уступая ему дорогу.

– Проходи, – пропустил вперед себя Виктора Александр Феофилактович.

Липский вошел в учреждение и увидел большую прихожую, в которой толпилось с десяток мужчин разного возраста. Они по одному входили в дверь, на которой было написано «Плановый отдел». И больше не выходили. Одного, с прической «под бокс», Виктор знал: это был электромонтер Николай Макаров, не раз приходивший чинить старую дореволюционную проводку в бабкином доме. Бабушка Виктора звала его по-свойски Колей и за работу всегда угощала стаканом вишневой наливки собственного изготовления, чему тот был несказанно рад.

– Давай-ка мы с тобой не будем тут «светиться», – сказал Александр Феофилактович, и они зашли в какую-то подсобку, выходящую окнами во двор.

Глянув в окно, Липский увидел проходящего по нему Николая Макарова. Верно, побывав в комнате с вывеской «Плановый отдел», он вышел из дома черным ходом.

Александр Феофилактович достал из кармана зеленую пачку немецких сигарет с цифрой «5» посередине и предложил Виктору:

– Кури.

– Не курю, – отказался он.

– Что ж, правильно, – промолвил Александр Феофилактович. – А чего не спрашиваешь, кто мы такие, зачем тебя сюда привели? – с любопытством посмотрел он на Виктора, чиркнув зажигалкой.

– Так скоро сами все расскажете, – резонно произнес Виктор.

– Тоже верно, – одобрительно кивнул Александр Феофилактович, пустив густой серый дым под потолок, и добавил: – А ты не очень-то разговорчив.

На что Липский ничего не ответил.

Часа полтора они просидели в подсобке, пока прихожая совершенно не опустела.

– Ну, теперь наша очередь, – поднялся Александр Феофилактович. – Ступай за мной.

Они прошли через прихожую и вошли в просторную комнату, где некогда находился плановый отдел конторы «Заготзерно». В комнате сидели три человека, внимательно глянувшие на Виктора: молодой смуглый, крепкого сложения грузин с черными усами, мужчина лет тридцати пяти в добротной штатской одежде и с выправкой военного, а также седоватый мужчина лет пятидесяти в форме немецкого офицера с петлицами подпоручика Отдельного русского корпуса на отложном воротнике мундира и погонами майора Белой армии на плечах.

– Ну, здравствуй, красноперый, – резко поднялся со стула грузин. – Наконец-то… – Он прошелся вокруг Виктора и криво усмехнулся: – Что, попался? А ну, рассказывай, сколько ты хороших людей пострелял, когда служил в энкавэдэ? – И, вплотную приблизившись к Липскому, достал из кобуры пистолет.

– Я никогда не служил в энкавэдэ, – стараясь быть спокойным, произнес Виктор.

– Не служил? – снова усмехнулся грузин. – У нас имеются показания против тебя. – Он подошел к столу и взял с него исписанный лист, который, однако, не показал Виктору, а лишь потряс им: – Вот они! Теперь тебе не отвертеться! Кто поручил тебе проникнуть в нашу организацию? Имя, адрес явочной квартиры, пароль! Говори!

Виктор непонимающе уставился на грузина:

– Это даже не смешно. Вы что-то путаете…

За лицом и реакцией Виктора внимательно следили мужчина с выправкой военного и майор с петлицами подпоручика. Последний вообще не сводил глаз с лица Виктора, как только он вошел в комнату. Он и угомонил грузина, очевидно, сделав для себя какие-то выводы в пользу Липского:

– Гото, перестань! Разве ты не видишь: молодой человек не имеет никакого отношения к энкавэдэ. Кстати, как ваше имя?

– Виктор, – ответил Липский.

– Расскажите немного о себе, Виктор, – предложил майор. И стал задавать вопросы, примерно такие же, что задавала женщина на бирже труда.

– А вы знаете, зачем вы здесь, у нас? – выслушав ответы Виктора и оставшись ими, похоже, весьма довольным, спросил майор.

– Нет, – ответил Липский.

– Мы – вербовщики агентуры для немецкой разведки. Здесь, в Полтаве, организуется разведывательно-диверсионная школа. Отделение предварительной подготовки агентов на днях уже начнет функционировать. Обучение займет три недели, после чего лица, успешно прошедшие подготовку, станут курсантами такой школы. Хочу заметить, что с момента согласия лица стать агентом и письменного оформления этого согласия он и его семья получают продуктовые карточки. Выдачей продуктов семьям агентов занимается вот, Роман Антонович, – указал майор на мужчину в штатском с военной выправкой. – После успешного окончания школы составляются разведывательно-диверсионные группы, обычно по два-три человека, получив специальное задание, они поступают в распоряжение абверкоманды, которая и перебрасывает их в ближний или дальний тыл Совдепии. Агентам выплачивается от трех до четырех тысяч рублей в месяц, семьи их находятся на полном обеспечении, кроме того, за успешно выполненное задание положена премия от десяти тысяч рублей и выше, в зависимости от того, насколько важное задание было выполнено. Возможно вознаграждение в немецких марках, это уж как вы пожелаете. Во время выполнения задания семьям говорится, что их родственники заняты на оборонных работах. Скажем, в дорожно-строительной колонне номер двадцать семь…

– У меня нет семьи, – заметил Липский.

– Возможно, так будет не всегда, – парировал замечание Виктора майор. – Я вам говорю это для того, чтобы вы знали, что немецкие власти неустанно заботятся о тех, кто им искренне и преданно служит… Так вот, мы предлагаем вам стать таким агентом. Что на это скажете, Виктор Ипполитович?

– Это для меня неожиданно. Можно подумать? – посмотрел на майора Липский.

– А что тут думать? – в изумлении поднял тот брови. – Большевистская власть отняла у вас отца и мать. А вы говорите – подумать… Вам предоставляется шанс поквитаться с большевиками. Неужели вы не хотите отомстить за своих родителей?

– Хочу, – ответил Виктор и вдруг понял, что с того самого момента, как он узнал о расстреле отца, мысль о мщении засела глубоко в его голове. И если не точила его мозг ежедневно, так только потому, что поджидала подходящего момента. И вот этот момент настал…

– Так вот она, эта возможность! – словно подслушав его мысли, воскликнул майор. – Не упускайте ее… Я бы даже так сказал, хватайтесь за нее, держите ее крепко зубами, поскольку подобный шанс может никогда более не повториться.

– Хорошо. Я согласен, – кивнул Липский.

– Нет, не так, – покривился от слова «хорошо» майор. – Ваше решение должно быть совершенно добровольным. Осознанным. А получается, будто мы вас уговорили…

– Я прошу зачислить меня в отделение предварительной подготовки агентов немецкой разведки, с дальнейшим переводом в курсанты разведывательно-диверсионной школы, – твердо и четко произнес Виктор.

– Вот это другой разговор. – Майор убрал локоть с синей папки, раскрыл ее и достал напечатанный по-русски бланк. Это была подписка-обязательство о добровольном согласии сотрудничать с германской разведкой. Следовало только заполнить пустое место собственным именем, отчеством и фамилией, поставить число и расписаться. Что Виктор Липский и сделал.

– Подпишите еще одну бумагу… Вы не должны покидать Полтаву без нашего разрешения.

Прочитав напечатанный текст, Виктор поставил внизу размашистую подпись.

– Теперь, Виктор Ипполитович, можете идти домой, – сказал майор. – Вон через ту дверь, – указал он на дверь, ведущую к черному входу. – Когда придет время, мы вас вызовем…

Утром Сыч проснулся раньше обычного. И тотчас почувствовал тревогу.

Чуять опасность в разведывательно-диверсионной школе не учили. Учили замечать разные мелочи, указывающие на опасность или ее возможность. На эти мелочи в гражданской повседневной жизни обычно не обращаешь никакого внимания. Попросту не замечаешь их. Лишь немногие люди, чаще всего пожилые и с большим жизненным багажом за плечами, умеют замечать посторонние мелочи. Они зовут их знаками, а то и знамениями, и толкуют их по-разному. Случается, что весьма правильно толкуют… А потому нередко избегают неприятности, которая буквально поджидала их за углом.

Ощущать опасность Сыч научился самостоятельно. Точнее, такое чувство пришло к нему как бы само собой. И открылось в ту самую майскую ночь сорок второго года, когда он с радистом были выброшены на парашютах в прифронтовую полосу Юго-Западного фронта РККА под Барвенково. С тех пор Сыч стал доверять накатывающему вдруг чувству тревоги, никогда не оказывающемся безосновательным. Так показала последующая практика. Вот и сегодня он буквально за минуту собрал все необходимое, чтобы в случае обнаружения его землянки уйти потайным подземным ходом, лаз которого был под топчаном, и выйти в густую заросль кустов в шестидесяти метрах от землянки. Правда, землянка была замаскирована надежно – даже в трех метрах ее невозможно было заприметить опытному глазу, но предосторожность никогда не помешает. Это тоже показала практика…

Виктор подошел к замаскированному окну и прислушался.

Вот невдалеке хрустнула сухая ветка. Кажется, послышались шаги и приглушенный говор.

Вот шаги ближе, еще ближе, теперь совсем рядом…

Глава 4
Камень след не держит

После представления командиру полка подполковнику Акулову, весьма холодно пожавшему руку младшему лейтенанту, Петр Григорьевич из вежливости спросил:

– Как доехали?

Верно, комполка намеревался получить короткий ответ, вроде того, что «доехал благополучно», после чего отдал бы распоряжение накормить младшего лейтенанта и определить его на постой. Однако новый оперуполномоченный полковой контрразведки «СМЕРШ» стал отвечать обстоятельно, мол, сначала добрался по железной дороге до города Суджа, потом ехал на попутке до штаба дивизии в Киянице, после чего до расположения полка шел пешком.

– А где-то в середине пути от Киянницы до Вакаловщины был обстрелян, – добавил младший лейтенант.

– То есть как обстрелян? – удивленно посмотрел на младшего лейтенанта подполковник Акулов.

– Автоматная очередь из придорожных кустов, – без всякого выражения ответил Ивашов. – Если бы вовремя не успел среагировать, то… – Он замолчал, поскольку было ясно и так: представление командиру полка могло бы не состояться. – Я произвел несколько ответных выстрелов. Возможно, стрелявший был легко ранен. Во всяком случае, я слышал его вскрик. Уже темнело, и преследовать не имело смысла.

– И каковы будут ваши соображения по этому поводу? – поинтересовался командир полка.

– Это вражеский агент, диверсант или разведчик, оставленный немцами при отступлении «на оседание» у нас в прифронтовой полосе… Думаю, с целью следить за перемещением наших частей. Может, оставлен один, может, работает в группе, – добавил Егор. – Так или иначе, надо его найти.

– Тогда чего же он стрелял? Зачем ему себя выдавать? – в задумчивости покачал головой подполковник.

– Да, это действительно странно. Но другой версии у меня пока нет.

– Ну, вот, младший лейтенант, у вас сразу же появилось занятие, – протянул руку Акулов. Судя по холодному рукопожатию и слову «занятие», произнесенному с несколько странной интонацией, командир полка уже имел дело с контрразведкой, и, видно, опыт был весьма неприятный. А может, предшественник Егора Ивашова – старший лейтенант Хромченко – просто не нравился Петру Григорьевичу чисто по-человечески. Такое тоже бывает. Следует учитывать, что «особистов» в частях недолюбливают, и часто не без основания. – Что вам нужно для его успешного выполнения?

– Люди, – спокойно выдержал взгляд подполковника Ивашов. – Хотелось бы по возможности поопытнее.

– Хорошо, – немного подумав, произнес комполка. – Весь разведвзвод я вам дать не могу, сами понимаете, у них сейчас много работы, но вот отделение из взвода разведки и отделение из комендантского взвода я вам на завтра выделить смогу. Вас это устроит?

– Так точно.

– Завтра с восьми ноль-ноль оба отделения будут в вашем распоряжении, товарищ младший лейтенант, – произнес подполковник Акулов. – Еще что-нибудь?

– Никак нет.

– Тогда отдыхайте. Я распоряжусь, чтоб вас накормили и обеспечили жильем…

Егор Ивашов был определен на постой в хату на самой окраине села, за которым начинались оборонительные позиции полка с траншеями полного профиля, соединяемыми между собой ходами сообщения. В этой хате до него проживал погибший оперуполномоченный отдела контрразведки полка старший лейтенант Хромченко. В прибранной хате Ивашова встретил бывший ординарец погибшего старшего лейтенанта рядовой Андрей Зозуля, чернявый верткий парень лет двадцати с небольшим, и пожилая полная хозяйка дома Авдотья Степановна, которую Зозуля по-свойски называл тетя Дуся.

Через четверть часа стало совсем темно. В раскрытое окно с улицы веяло прохладой, где-то невдалеке беззлобно брехала собака, и казалось, что война идет где-то далеко, а здесь, в селе, обычная жизнь, нарушаемая разве что ворчанием собаки да бренчанием кухонной посуды…

– Может, все же сготовить вам поисти?

– Нет, спасибо, – уже во второй раз отказался от приглашения хозяйки дома поужинать Егор.

– А то б я картошечки вам пожарила з сальцем, – продолжала уговаривать нового постояльца Авдотья Степановна. – Прежний постоялец дюже любив картошечку з сальцем…

– Да уймись ты, тетя Дуся! – махнул рукой Зозуля в ее сторону и перевел разговор в другое русло: – А чего, товарищ младший лейтенант, теперь мне к вам в ординарцы идти?

– Если вы не возражаете, – совсем не по-военному ответил Ивашов.

– Та што мне возражать, я не возражаю… Куда родина прикажет, туда и пойду!

– Вижу, вы не без юмора, тогда вот вам первое задание: немедленно доставить ко мне сержанта Масленникова из взвода управления первого батальона. Знаете такого?

– А то, – немного обиженно произнес Андрей Зозуля. – Небось вместе при старшем лейтенанте Хромченко состояли.

– Вот и хорошо, – кивнул Егор. И строго, по-командирски, добавил: – Исполнять!

Сержанту Федору Денисовичу Масленникову было тридцать шесть лет. С виду мужик степенный, серьезный. Федор Денисович служил при старшем лейтенанте Хромченко с начала сорок второго года, будучи еще младшим сержантом, а Василий Иванович Хромченко – оперуполномоченным особого отдела НКВД. Увидев молодого офицера в новеньком обмундировании и погонах, на которых «муха не сидела», сержант немного сник, но доложился по уставной форме:

– Товарищ младший лейтенант, сержант Масленников по вашему приказанию прибыл!

Потом взор бывалого сержанта Масленникова упал на медаль «За отвагу», которая, верно, и примирила его с возрастом его нового непосредственного командира.

– Младший лейтенант Ивашов, Егор Фомич, – протянул руку Егор.

– Федор Денисович, – ответил рукопожатием сержант.

– Присаживайтесь, Федор Денисович, – указал на табурет возле обеденного стола младший лейтенант. – С этого момента вы возвращаетесь к обязанностям полкового контрразведчика и являетесь моим подчиненным с должностными полномочиями помощника оперуполномоченного отдела полковой контрразведки «СМЕРШ».

– Есть! – коротко ответил Масленников.

– Завтра вы мне поможете принять дела вашего бывшего командира.

– Слушаюсь!

– А где у старшего лейтенанта Хромченко было рабочее место? – поинтересовался Егор.

– Так у него ж при штабе полка свой кабинет имелся, – сказал сержант. – Только после… ну, после гибели старшего лейтенанта кабинет штабные опечатали.

– Все правильно, Федор Денисович, так и должно быть… А как погиб старший лейтенант Хромченко?

– Да кто его знает… – немного замялся Масленников. – Похоже, что он оружие чистил, и пистолет как-то сам… выстрелил.

– А вы где были?

– Так, выполнял задание товарища старшего лейтенанта.

– Какое?

– Разговаривал с… это… осведомителями, – выдавил сержант. Похоже, ему не очень нравилось общаться с солдатами, сообщающими неблаговидные сведения о своих сослуживцах, что в народе называется «стучать».

– А сколько было таких осведомителей у Хромченко?

– Да, почитай, в каждом взводе у него был свой человек, а то и два, которые сообщали ему, кто чем дышит в их подразделении, – ответил Федор Денисович. – А он хотел, чтобы осведомители были в каждом отделении. Говорил, что так положено по штату. А это – четыре человека на взвод, а на батальон, почитай, за тридцать человек! В полку – три батальона. Еще разведчики, связисты да кухня с хозвзводом. Это же осведомителей точно за сто человек получается! И от каждого – письменные докладные… Сколько работы… Правда, поубивало многих под Курском и Львовом в феврале, меньше половины полка осталось. Так старший лейтенант не только в свой кабинет, но и сюда вот, в дом стал солдат из пополнения по одному вызывать. Проверять на благонадежность, ну, и вербовать, стало быть, в осведомители. С каждым лично беседовал. Долго и обстоятельно. Его в полку солдаты «Чапаем» прозвали. Говорили: «Вон, Чапай идет. Щас начнет в „стукачи“ вербовать»…

– Почему «Чапаем»? – не понял Ивашов.

– Так Василий Иванович же… Ну, и усы…

– А много старых осведомителей в полку осталось?

– Человек пять-шесть, – почесал затылок сержант.

– Знаешь их?

– Так мне это по службе знать положено.

– А из пополнения Хромченко много новых осведомителей уже успел завербовать?

– Три человека, – ответил Масленников.

– А что мало так?

– Не успел… Да и пополнение в полк только с лета стало приходить.

– Этих троих тоже знаешь?

– Так точно.

– Ты мне, Федор Денисович, приготовь список и старых осведомителей, и новых. Фамилия, имя, отчество, год рождения, звание, в каком батальоне, роте, взводе служат, – попросил Ивашов.

– Исполню, товарищ младший лейтенант, – кивнул сержант.

– Хорошо… А какое оружие было у Хром-ченко?

– «ТТ». Я ему сколько раз говорил: поменяйте на «наган» или на «вальтер», лучше же! «ТТ» хоть и сильно бьет, но осечки случаются, а потом клинит его. Видно, он хотел разобраться, в чем там дело, а пистолет и выстрелил.

– Вы правы, – согласился с сержантом Ивашов. – Возможно, так оно и было.

– Ну вот… А он ни в какую. Я к своему пистолету, говорит, привык…

– Ладно, об этом позже… А пока – отдыхайте. Завтра приказываю быть у меня здесь в восемь ноль-ноль в полной боевой готовности.

– Есть, быть в полной боевой готовности! – Взял под козырек Масленников. – Разрешите идти?

– Идите…

Молодец, этот сержант Масленников, не стал расспрашивать, зачем да куда, а просто ответил: «Есть». Быть всегда готовым к боевым действиям – очень хорошая черта. И дисциплинирует, и показывает надежность человека, что рядом с тобой, и в конечном итоге помогает выжить.

Ивашову уже было постелено. В небольшой комнатке, вернее, в уголке, отгороженном от большой комнаты цветастой занавеской. Простыня белая, накрахмаленная.

Егор разделся, вытащил пистолет из кобуры и, положив его под подушку, лег. Нечасто в последнее время приходилось спать в настоящей постели, на перине и пуховых подушках. Несмотря на усталость, заснуть удалось не сразу: давало знать о себе происшествие, случившееся с ним сегодня в лесу. А ведь он и правда находился на волосок от смерти… И всего последующего могло не быть: ни разговора с людьми, ни назначения, не было бы и мягкой перины с накрахмаленной простыней.

Егору очень повезло, что после задержания нарушителя его направили в город Коломы для обучения в школе младшего начальствующего состава. Ведь его застава двадцать второго июня полегла вся. До единого бойца. Их же, курсантов ШМНС, подняли с коек двадцать второго июня в пятом часу утра взрывы и выбитые стекла.

Никто не понимал, что происходит. Велено было спать до восьми, поскольку в воскресенье подъем на час позже, а какой тут сон, если от разрывов бомб повылетали все стекла в казарме!

Через несколько дней, когда городок Коломы был почти окружен, о школе вспомнили: поступил приказ об ее эвакуации.

Колонной шли на северо-восток, в сторону Киева. Шли день за днем, а линии фронта впереди так и не было.

Городенка, Гусятин, Дунаевцы, Ялтушков…

Где свои? Где чужие? Не понять!

То там, то здесь завязывалась перестрелка. Всюду валялись убитые: гражданские, военные. До них никому не было дела.

Что следует делать, никто не знал. Просто шли на восток в надежде все же выйти к своим, делая по сорок-сорок пять километров в день, перегоняя нескончаемые колонны людей с ручными тележками и тачками, доверху нагруженными домашним скарбом. Старухи, дети, женщины, раненые солдаты в окровавленных повязках… Все шли в надежде выйти к своим, и надежда эта таяла с каждым днем.

Прошел слух, что немцы уже неделю как взяли город Ровно. В кюветах и на обочинах – воронки от бомб, вспухшие трупы убитых лошадей, разбитые грузовики, каски, окровавленные бинты, противогазы и прочий хлам. И никого навстречу. Ни эскадрона… Ни танкового взвода… Где же непобедимая и легендарная Красная армия?

Жмеринка, Сквира…

Короткие остановки на сон были похожи на обмороки. Бывшие курсанты просто падали и засыпали. А потом снова:

– Подтяни-и-ись! Шире шаг! Не отставать!

Белая Церковь, Васильков, Киев, Бровары…

Без малого шесть сотен километров пешим ходом!

А немцы уже перли на Киев. Часть бывших курсантов школы была слита с охранным батальоном НКВД. В одну из рот батальона попал и младший сержант Егор Ивашов. В конце июля сорок первого, удерживая шоссе Белая Церковь – Киев, два батальона 165-й стрелковой дивизии и батальон НКВД вступили в бой с тремя пехотными дивизиями немцев. Через несколько часов кровавой мясорубки от роты Ивашова осталось восемь человек. Командование подразделением принял на себя оперуполномоченный особого отдела батальона лейтенант Тимофей Романцев. Двое суток подразделение лейтенанта контрразведки Романцева удерживало немцев на своем участке, пока им на помощь не подоспела 5-я воздушно-десантная бригада полковника Родимцева. За мужество и героизм лейтенант Романцев был награжден орденом Красного Знамени, а трое оставшихся в живых из его роты – медалями «За отвагу». В числе этих награжденных был и младший сержант Ивашов.

Потом последовало назначение командиром отделения в 18-й пограничный полк НКВД при Третьей армии. Всякое было: и армейские тылы охраняли, и на передовой сражались, и дезертиров ловили, а случалось – диверсантов и шпионов. Здорово помогала пограничная выучка.

Весной сорок третьего года уже сержанта Егора Ивашова вызвали в штаб фронта. Майор, который с ним разговаривал, знал о нем все: начиная от времени и места рождения и заканчивая чертами характера, школьными увлечениями и лучшими друзьями, также и о его службе чуть ли не с первого дня призыва. Ивашов тогда еще удивился, на что штабной майор снисходительно ответил:

– Не удивляйтесь. У нас работа такая. Ну, да скоро вы сами в этом удостоверитесь.

На прощание майор сказал:

– Сержант Ивашов, вы откомандировываетесь на специальные курсы подготовки оперативного состава. Вопрос с вашим командованием уже согласован. После окончания курсов вы получите офицерское звание и будете направлены в действующую армию. Желаю успеха…

Поначалу предполагалось учиться один месяц. Но во второй половине апреля сорок третьего года Постановлением Совета Народных Комиссаров особые отделы в действующей армии были упразднены, а вместо них в системе Народного Комиссариата Обороны образовано Главное управление военной контрразведки с подчинением лично товарищу Сталину. Наименование это управление получило очень броское – «Смерть шпионам». Соответственно, органами Главного управления стали управления военной контрразведки фронтов и отделы контрразведки армий, дивизий и полков. А задачами их являлись разоблачение и поимка агентов врага, недопущение диверсионной и подрывной деятельности агентов в районе боевых действий, прифронтовой полосе и на освобожденных территориях, а также проверка благонадежности военнослужащих, прибывающих с пополнением, вышедших из окружения, бежавших из плена и оказавшихся на оккупированной врагом территории.

Оперативные курсы стали называться школой контрразведки «СМЕРШ», а срок обучения был продлен до трех месяцев.

В июне, окончив школу, Егор Ивашов получил звание младшего лейтенанта и был направлен оперуполномоченным контрразведки в 167-ю стрелковую дивизию на Воронежский фронт. Майор-штабист оказался во всем прав…

В половине восьмого утра Егор был уже на ногах. Умылся, оделся, хлебнул горячего чая из пузатого самовара (надо полагать, гордость гостеприимной хозяйки), проверил револьвер и вышел на крыльцо. Следом, тенью, выбежал ординарец Зозуля, поправляя гимнастерку и ремень.

У дома возле плетня мирно покуривали шестеро бойцов, старшим из которых был усатый сержант лет сорока с гаком. Увидев вышедшего младшего лейтенанта, он что-то тихо сказал своим, те побросали цигарки, поправили винтовки за плечами и выстроились в шеренгу.

– Товарищ младший лейтенант, – приставил сержант здоровенную крестьянскую ладонь к пилотке, – отделение охраны комендантского взвода прибыло в ваше распоряжение. Командир отделения сержант Шушайло.

Ивашов поздоровался с ним за руку. Ладонь младшего лейтенанта буквально утонула в лапище сержанта.

«Экий увалень здоровенный, – подумалось Егору. – Такой и с медведем, пожалуй, справится».

Подошли разведчики, десять человек, во-оруженные автоматами «ППШ». Старшим у них был двадцатипятилетний старшина Колонов, заместитель командира взвода пешей разведки полка. Вместе с ними пришел сержант Масленников, придерживая ремень «ППШ».

– Что, диверсантов пойдем ловить, товарищ младший лейтенант? – весело спросил старшина Колонов. – Говорят, за Дымовым Яром лазутчики вражеские объявились?

– А кто говорит, товарищ старшина? – быстро спросил Ивашов.

– Ну-у, говорят… – обескураженно замялся Колонов.

– Строиться! – не дожидаясь ответа старшины, приказал младший лейтенант и, когда солдаты построились, начал: – Дело такое. Вчера вечером в районе восьми часов вечера в двух с половиной километрах от села Кияница по направлению к селу Вакаловщина я был обстрелян из немецкого автомата «МР-40». Стрелявший предположительно был один, возможно, он ранен. Наша задача – найти его и по возможности взять живым.

– А может, он с той стороны приходил? И давно ушел? – спросил один из разведчиков по фамилии Малюк.

– Маловероятно, товарищ сержант, – ответил Ивашов. – Вряд ли он пришел с той стороны с заданием убить меня. Не та я фигура, чтобы из-за меня стоило переходить линию фронта, сидеть неизвестно сколько в «секрете», выжидая, и, убив меня, уйти обратно.

– Это верно, – снова подал голос старшина Колонов, причем его согласие относилось не столько к тому, что стрелявший пришел с той стороны и ушел обратно, сколько к тому, что младший лейтенант контрразведки «СМЕРШ» «не та фигура».

Егор метнул на него острый взгляд и продолжил:

– Я полагаю, что это диверсант, оставленный при отступлении немцами с разведывательно-диверсионными целями. А в задачах, которые ставятся перед диверсантами, есть и такая, как уничтожение командного состава Красной армии… – Он немного помолчал и добавил: – Вопросы имеются?

– Нет вопросов, – ответил за всех сержант Масленников.

– Тогда выдвигаемся…

До Битицы дошли походной колонной. А как только покинули расположение батальона 465-го стрелкового полка, старшина Колонов выслал вперед двух разведчиков – несмотря на острый язык, он дело свое знал.

Дымов Яр и сожженную Вакаловщину про-шли с оружием на изготовку. Наконец дошли до придорожных кустов, из которых была произведена очередь в Ивашова.

– Вот они, эти кусты, – негромко произнес Егор. – Теперь рассредоточимся. Пойдем цепью, направление – северо-запад. Отделение разведки – справа от меня на расстоянии видимости друг друга. Отделение охраны сержанта Шушайло – слева от меня. Сержант Масленников, рядовой Зозуля – со мной.

Первым делом Ивашов тщательно осмотрел кусты, откуда прозвучали выстрелы, и на листьях со стороны леса обнаружил пятна крови. Нагнулся, приметил помятую траву. А вот и четыре гильзы от девятимиллиметровых пуль. Снова примятая трава. Выстрелив, стрелок пошел в сторону леса, зажимая рану. Ага, еще несколько капелек крови. И небольшие следы. Видимо, ступал на носках, чтобы не шуметь и скрыть размер обуви.

Метров через тридцать местность плавно пошла в горку. Еще метров через десять начался сплошной сосняк, с хилой травой, в частых залысинах и твердой, как камень, почвой. А камень, как известно, след не держит. Нет, ни черта они здесь не найдут. След утерян, и в какую сторону пошел стрелок, остается только гадать.

Метров через триста в глубь леса ландшафт немного изменился. Стали встречаться густые заросли кустов с травой едва ли не по колено. Если и оборудовать укрытие типа землянки, так это именно в таких местах, поскольку имеется больше возможностей для маскировки. А в голом сосняке как замаскируешь землянку? Разве погуще иголками присыпать…

– Сейчас смотрим внимательно, – обратился к сержанту Масленникову и одному из разведчиков, что был поблизости, Егор.

Когда он служил командиром отделения взвода полка НКВД и очищал армейские тылы третьей и тринадцатой армий от дезертиров, предателей и шпионов, ему приходилось видеть схроны и землянки, оборудованные немцами для своих разведчиков и диверсантов. Одна землянка под Ельцом особенно его поразила: две комнаты с нарами в два яруса, где свободно могли разместиться человек десять-двенадцать, деревянное перекрытие и настил, а поверх них толстый слой грунта вровень с землей, на котором росли трава и даже какой-то кустик. Обнаружить такую землянку было практически невозможно. Можно было стоять прямо на ней и ничего не замечать… Тогда, под Ельцом, землянку эту унюхал пес по кличке Шалый…

Никаких следов. Ни единой сломанной веточки. Вообще ничего.

Прошли еще метров двести – лес как лес. И никакого намека на присутствие человека.

– Может, он давно уже ушел на ту сторону? – посмотрел сержант Масленников на младшего лейтенанта. – Выполнил задание, что дали ему немцы, отправился переходить линию фронта, увидел вас одного, решил положить напоследок, коли добыча сама в руки идет, а когда убить не вышло – пошел дальше к линии фронта.

– Может, – неопределенно ответил Егор. – Хотя, похоже, возле тех кустов, на которых осталась его кровь, он находился какое-то определенное время. Значит, поджидал. Не конкретно меня, конечно, просто добычу. А когда я его ранил, он залег в свою нору, которую мы так и не нашли… Ладно, сержант, возвращаемся.

Команду младшего лейтенанта передали по цепочке.

Обратно шли тоже цепью, так же внимательно осматривая местность. И это ничего не дало.

– Что дальше, товарищ младший лейтенант? – спросил Масленников, когда они вернулись в расположение полка.

– Пообедаем и в штаб, – сказал Ивашов. – Буду принимать дела покойного Хромченко…

Глава 5
Анахорет

Они прошли от входа в землянку шагах в семи-восьми. Сыч слышал обрывки фраз, а потом кто-то из них вполне отчетливо произнес:

– Сейчас смотрим внимательно.

Очевидно, это сказал старший разыскной команды.

Сыч затаил дыхание, будто его могли слышать там, наверху. Вот сейчас они найдут вход в землянку, откроют его, заглянут и начнут осторожно спускаться. Сыч полоснет по ним очередью и, выиграв какое-то время, метнется к лазу подземного хода. В шестидесяти метрах от землянки он выползет из хода в густую заросль кустов. А потом пойдет к линии фронта. Вернее, в сторону деревни Писаревка, где базировалась теперь абвергруппа капитана Мишелевского. Пятнадцать километров он покроет часа за три. А если надо, то и за два…

Повезло. Кажется, уходят. Не зря лейтенант «Альгорн», вечный заместитель руководителя абвергруппы, на ломаном русском утверждал, что «земльянку не увидет и з цвай шага».

Вроде уже ушли… Сыч на цыпочках отошел от замаскированного окна и еще час сидел, прислушиваясь. Было тихо.

Он выдохнул и снял автомат с плеча…

Через четыре дня, как и было обещано, за ним пришли. Это был тот самый малоприметный человек по имени Александр Феофилактович.

– Попрошу следовать за мной, – как тогда, на бирже труда, произнес он. Только теперь уже не добавил: «Если вы, конечно, не против»…

Подготовительное отделение диверсионной школы находилось в большом частном доме по улице Надежды Крупской.

Когда они вошли в дом, там было уже человек двадцать мужчин, и в их числе электромонтер Николай Макаров, который слегка кивнул Виктору, как знакомому, а также бывший работник городской прокуратуры Анисим Немчин, не сильно поменявший с приходом немцев своей специальности: он стал служить в городской полиции следователем административного отдела. Виктор видел его, когда до войны Немчин однажды приходил в их дом по поводу жалобы бабки на начальника домовой конторы касательно нарушений санитарных норм по содержанию дома. Бабка Виктора старушкой была дотошной, въедливой, беспорядка и несправедливости не терпела в любых проявлениях, и чуть что – писала жалобы в различные инстанции, включая Президиум Верховного Совета УССР. Писала она и самому Михаилу Сергеевичу Гречухе^[2]. А однажды отписала даже товарищу Сталину.

Немчин, увидев Липского, отвернулся и сделал вид, что никогда в жизни с ним не встречался.

Остальной контингент подготовительного отделения будущей диверсионной школы был весьма разношерстным: человек десять такие же, как Виктор, штатские, с глубокой обидой за душой на советскую власть, готовые против нее бороться и мстить. И семь человек – военнопленные из концентрационных лагерей: четверо из полтавского, что находился на окраине города в районе Берековки, двое – из харьковского, устроенного немцами в тюрьме на Холодной Горе по Полтавскому шляху, и один из концлагеря под Славянском. Всех их можно было распознать по изнуренному виду и затравленному взгляду, а бывший военнопленный из лагеря под Славянском не спускал взора с Немчина, одетого в полицейскую форму. Верно, досталось ему от сослуживцев Немчина с верхом…

Первым делом на каждого будущего агента заполнялась анкета. Немцы порядок любили и чтили, к тому же надо знать, с кем имеешь дело. Сразу начались занятия, пока теоретические, – вводили в курс разведывательного и диверсионного мероприятий. Проводил их уже известный многим слушателям курсов Роман Антонович «Черный» (здесь никто никого не называл по настоящим фамилиям) и бывший старший лейтенант Красной армии «Попов», уже дважды побывавший с заданиями за линией фронта и успешно их выполнивший.

Имелся в расписании занятий и политчас. Политзанятия проводили зондерфюрер Нибор, представившийся будущим курсантам диверсионной школы Германом Яковлевичем, и бывший харьковский профессор Борис Петрович Михайлов, отбывший шесть лет в исправительно-трудовых лагерях за принадлежность к эсеровской контрреволюционной организации, руководимой заграничным центром Украинской партии социалистов-революционеров.

Политзанятия, собственно, сводились к идеологической обработке будущих курсантов. Оба преподавателя вполне искренне, веря в то, что они говорили, внушали вполне взрослым людям, что большевистский режим держался только насилием и произволом, включая убийства, прикрываемые политическими мотивами. Что Красная армия терпит поражение по всем фронтам, поскольку ее солдатам не за что воевать: у них нет ничего в собственности, поэтому понятие «Родина» расплывчато и аморфно, а воевать за Сталина солдаты не хотят, поскольку для многих из них Сталин – тиран и деспот, держит в лагерях и тюрьмах кого-либо из их близких. Что германский солдат воюет не против народа, а против жидо-коммунистического правительства, несущего народам Советского Союза лишь горе и несчастья. И что помогать немецким солдатам освобождать порабощенные большевистским режимом земли и нести освобожденным от сталинской тирании народам свободу и справедливость – и почетно, и выгодно, поскольку германские власти умеют быть благодарными и никогда не забывают заслуг тех, кто им помогает в их борьбе против гидры большевизма.

Кто-то слушал эти лекции вполуха, как привык это делать раньше, при советской власти, кто-то задумывался над сказанным, кто-то начинал этому верить. Когда день за днем втемяшивают в голову одно и то же, поневоле станешь верить в сказанное. Верили же люди в советскую пропаганду. Например, в то, что «от тайги до британских морей Красная армия всех сильней». А что на поверку оказалось?

Часто на таких занятиях присутствовал начальник подготовительного отделения зондерфюрер Грайф. Немец, он вряд ли понимал то, что говорилось на политчасе. Однако, наблюдая за лицами будущих курсантов, Грайф мог в какой-то степени оценивать эффективность таких занятий.

В город из подготовительного отделения не отпускали, разве что вывозили в свободное время на территорию бывшего мужского монастыря на хозработы. Ведь диверсионная школа должна была разместиться именно здесь, в стенах и на территории монастыря.

На занятия в подготовительное отделение несколько раз приходил еще один немец в чине капитана. Звали его доктор Франц Лун. В каких науках он преуспел, получив такую степень или звание, курсантам было неизвестно, да и не положено знать. Доктора Луна, сними он военный мундир, вполне можно было принять за университетского преподавателя или даже школьного учителя. Он был полноват, имел благодушное выражение лица, и если бы не глаза, которые иногда смотрели остро и холодно, его можно было принять за добряка, которого по случаю войны оторвали от педагогических занятий и обрядили в военную форму.

По-русски Франц Лун понимал и неплохо изъяснялся. Случалось, он беседовал один на один с кем-либо из будущих курсантов школы, решая, очевидно, быть тому действительно курсантом или нет. Капитан Лун имел на такие беседы полное право, поскольку скоро выяснилось, что именно он получил назначение на должность начальника Полтавской диверсионной школы. На третьей неделе обучения на подготовительном отделении побеседовал доктор Лун и с Виктором Липским. Именно капитан Франц Лун дал Липскому кличку, под которой тот стал числиться в школе, – «Анахорет». И произошло это отнюдь не случайно, поскольку за время обучения в отделении Виктор ни с кем не сошелся и компаний ни с кем не водил. Даже со своим знакомым Колей Макаровым он держал дистанцию и отличался от других обучающихся в отделении крайним немногословием и нелюдимостью. За это в отделении его прозвали Сычом. С этими двумя кличками – «Сыч» и «Анахорет» – Виктор Липский и был зачислен в диверсионную школу.

Курсант Сыч был крайне прилежен. Не потому, что боялся отчисления, после чего наверняка бы последовала отправка на работу в Германию. (Больше всего боялись отчисления курсанты из военнопленных, поскольку их отправили бы обратно в концентрационный лагерь.) Сычу было интересно. Специфические военные знания, приобретенные в разведывательно-диверсионной школе, о которых он раньше даже не подозревал, давали ему преимущество перед остальными людьми. В какой-то степени они даже делали его человеком исключительным и необычным. Виктор Липский чувствовал, что стал куда значительнее и увереннее, чем в прежние годы, хотя внешне его внутреннее состояние никоим образом не проявлялось. В отличие от большинства слушателей, учеба давалась ему легко, полученные знания он запоминал быстро и основательно и прекрасно осознавал, что в любой момент способен применить их с пользой, а еще для того, чтобы уничтожить противника и выжить.

Преподавателями и инструкторами в разведывательно-диверсионной школе были преимущественно русские из бывших офицеров Красной армии, проверенных в качестве агентов и выполнивших задания за линией фронта или в глубоком тылу. Имелись преподаватели и из белоэмигрантов, которые много знали и умели, но в качестве агентов не использовались: в большинстве своем они скверно ориентировались в советской действительности и совершенно ее не знали.

Занятия разделялись на теоретические и практические.

Теоретические занятия по изучению свойств зажигательных и взрывчатых веществ и правилам обращения с ними, включая закладку под намеченный объект и самостоятельное их изготовление, вели бывший старший лейтенант Красной армии, которого все звали просто «Попов» и обер-лейтенант Александр Павлович Дынкель, у которого фамилия была, естественно, вымышленной, как и вторая фамилия «Морозов». В школе он проходил под кличкой «Кватерник». Он же преподавал топографию и материальную часть оружия. Говаривали в школе, что в Советский Союз Дынкель-Морозов-Кватерник был заслан еще в сороковом году, считался ценнейшим работником из русских, имел несколько наград и осенью сорок первого года получил чин немецкого обер-лейтенанта. Это был живой пример для всех курсантов, чего можно добиться, честно служа фюреру и рейху.

Морозов-Кватерник был молчалив, серьезен, свое дело знал досконально, с курсантами в обращении суров и являлся одним из немногих служащих в школе русских, которых немцы-офицеры принимали за ровню.

Прикладные лекции по различным видам оружия вел бывший лейтенант Красной армии Иван Боков, у которого и имя, и фамилия были также вымышленными. Он же вел практические занятия по стрельбам из всех видов стрелкового оружия. Стрелял он очень метко, и курсанты за глаза прозывали его «Ворошиловским стрелком».

Теоретические знания по зажигательным и взрывчатым веществам закреплялись на практических занятиях, которые проводились в недовырубленном немцами еще в годы гражданской войны дубовом леске под монастырской горой. Руководили этими занятиями прибалтийский немец обер-лейтенант Генрих Кондлер и унтер-офицер из Баварии Фрейзе, которого курсанты прозвали «Фрезой».

Были занятия по незаметному проникновению к объекту диверсии. Такими объектами часто служили мост через реку Коломак и заброшенная железнодорожная ветка близ села Терешки. Здесь нужно было уметь неслышно ходить, по возможности не оставляя следов, и маскироваться так, что обнаружить диверсанта можно было, только споткнувшись о него.

А еще два раза в неделю курсанты совершали марш-броски. В понедельник на пятнадцать километров, в четверг на тридцать. «Дыхалка» у Сыча была хорошая, но броски на тридцать километров практически без остановок выматывали совершенно…

Где-то недели через две после начала занятий в школе капитан Лун принес в школу книгу:

«Волков В.П.

Курс самозащиты без оружия – самбо.

Под редакцией Зобова Н.С. и Станкевича А.Л.

Учебное пособие для школ НКВД».

– Это будет новый обязательный предмет, – объявил капитан Лун, подтвердив этими словами наличие преподавательской практики в своей биографии. – Двухчасовые занятия каждый день… Плюс обязательные тренировки в личное время.

Руководить практическими занятиями по самбо взялся старшина школы, усатый крепыш, бывший сержант Красной армии, которого все курсанты уважительно звали Гавриил Тихонович. В прошлом он занимался борьбой и боксом, служил в погранвойсках, попал в плен под Днепропетровском, был помещен в днепропетровскую тюрьму, превращенную немцами в концлагерь, где даже в одиночных камерах находилось с десяток военнопленных. Когда через несколько дней началась поголовная регистрация военнопленных, Гавриил Тихонович был, по непонятным причинам, назначен регистратором, то есть лицом, пользующимся у немцев доверием. Немцы, выбрав интересующий их «объект», иногда, помимо кнута и пряника, при вербовке военнопленных использовали такой прием: освобождали кого-либо из пленных от работ, неплохо кормили и давали различные поручения, компрометирующие пленного в глазах товарищей. Одно поручение, другое, третье… Выполнение поручений поощрялось лагерным руководством ослаблением режима, улучшением питания и прочими поблажками. В конечном итоге избранный для вербовки «объект» становился в глазах товарищей прислужником немцев и, стало быть, предателем, после чего, при надлежащей его обработке, он таковым и становился. Часто неожиданно для себя самого…

Конечно, сержант мог бы отказаться от выполнения поручений лагерного начальства, но это было бы равносильно тому, чтобы добровольно накинуть себе петлю на шею. Регистраторы пленных хлеб получали каждый день и питались на кухне охраны лагеря-тюрьмы. Все регистраторы, кроме Гавриила Тихоновича, были перебежчиками, воспользовавшимися листовками-пропусками, то бишь сдавшимися немцам в плен сознательно и добровольно. Немцы делали из них полицаев и формировали особые воинские команды, зондеркоманды, и заключенным в тюрьме военнопленным это было хорошо известно.

С вербовкой сержанта лагерное начальство не торопилось. После назначения регистратором военнопленных Гавриил Тихонович несколько раз получал приказания доставить к коменданту лагеря того или иного пленного, после чего эти пленные уже не возвращались. Гадать, куда они подевались, не было никакого смысла: конечно, были расстреляны. А кто увел их на расстрел? Правильно: Гавриил Тихонович.

Однажды сержанта вызвал к себе комендант лагеря. В кабинете, кроме него самого, находился мужчина в возрасте, которого комендант называл господин Шенборн. На чистом русском языке с московским выговором господин Шенборн предложил сержанту сотрудничать с немецкой разведкой.

– Все равно вы, сержант, уже достаточно скомпрометировали себя перед остальными военнопленными их регистрацией, что и отражено в документах лагеря, – заметил господин Шенборн. – Кроме того, именно вы приводили указанных вам пленных, которые через несколько минут были расстреляны, что также зафиксировано в лагерных документах. В глазах ваших товарищей вы – настоящий предатель. А то, что вы стали им по независящим от вас причинам, – это никому не интересно…

Сказанное господином Шенборном было чистой правдой. На размышление господин Шенборн дал ему пять минут, объявив, что у бывшего сержанта Красной армии всего два пути: расстрел перед строем военнопленных за саботаж или служба в диверсионной школе. Гавриил Тихонович выбрал второе. После недельного карантина он попал в Полтавскую диверсионную школу и окончательно сделался пособником немцев.

Курсант Сыч одним из первых овладел боевыми приемами самбо, быстро разобравшись, что все приемы самозащиты делятся на удары, рычаги, дожимы и выверты, и каждая из этих групп имеет всего лишь один-два базовых приема. Их и следовало изучить и довести их применение до автоматизма. Все остальные приемы были лишь вариациями приемов базовых, что возникают в процессе схватки…

На втором месяце обучения начались практические занятия по переходу предполагаемой линии фронта и поведению в тылу. Курсантов учили, как правильно вести себя на допросах и в местах заключения. Допускалось признание в причастности к немецкой разведке в случае предложения о перевербовке. Предложение это надлежало принять, а после возвращения из-за линии фронта немедленно доложить об этом руководству абверкоманды. Курсанты, готовящиеся в радисты, помимо прочего изучали радиодело, работу на ключе, методы шифровки и дешифровки радиограмм. Обучение их было более длительным, нежели у рядовых диверсантов.

Из школы в город не отпускали: курсанты жили в бывших монастырских кельях, питались в бывшей трапезной и имели досуг только в пределах монастырской ограды.

Через два месяца с небольшим курс диверсионной школы был пройден. Из первого потока был отчислен всего один человек, да и то по физическим показателям. Выпускники школы, намеченные к переброске за линию фронта, были разбиты на группы по два-три человека. Сыч и еще трое выпускников остались пока при школе и были задействованы на хозяйственных работах: школа ждала нового пополнения, и не двадцать человек, как было, а уже две группы по двадцать.

Все шесть групп, сформированные в школе, были направлены в распоряжение абверкоманды-2 «Юг» майора Зелигера, которая была придана армейской группировке «Зюд» и размещалась в Полтаве на улице Монастырской. В распоряжении абверкоманды-2 находилось четыре фронтовые абвергруппы-филиала, куда в течение последующих полутора недель и были отправлены новоиспеченные агенты.

Через три недели – предельный срок для выполнения конкретного диверсионного задания – из шести засланных групп в абверкоманду «Юг» вернулась только одна: бывший следователь административного отдела городской полиции Анисим Немчин и бывший электромонтер Коля Макаров, радист и подрывник в одном лице. Поначалу, как и было заведено, несколько дней они пробыли на карантине, где подробно, не упуская малейших деталей, писали отчет о состоявшейся «командировке», дважды их допрашивали следователи абвера, и единожды состоялась беседа с командиром абверкоманды, а когда все неточности были выявлены, им дали увольнительную на день.

Еще через несколько дней оба знакомца Сыча получили по медали «За военные заслуги», которые им вручили перед строем, а бывший следователь полиции еще и звание унтер-офицера немецкой армии. В качестве почетных гостей они приезжали в школу, и их с большой помпой чествовали как героев и показывали новым курсантам. После десятидневного отпуска на Средиземное море они вернулись загоревшими и очень довольными. Со смехом рассказывали о том, что руководство школы поощрило их еще и тремя талонами в публичный дом для сержантского состава, так что свободное время они проводили весьма весело. Известие о том, что его знакомые успешно выполнили задание и вернулись благополучно, Сыч встретил равнодушно. К прежним довоенным знакомым он не чувствовал ни холода, ни расположения, и чужая судьба его не интересовала.

В мае сорок второго года пришел черед и Сыча. Группа его состояла из двух человек: его самого и только что выпущенного из школы радиста по кличке «Зотов». Их прикомандировали к одному из филиалов абверкоманды-2 – абвергруппе-206 при четвертой танковой армии генерал-полковника Германа Гота.

Абвергруппу-206 возглавлял немец в чине майора, уже в возрасте, лысоватый, похожий на чудаковатого профессора. Как оказалось, это и был настоящий профессор, доктор Ганс Кох, бывший викарий (это стало позывным профессора), востоковед, богослов, доверенное лицо рейхсминистра восточных оккупированных территорий обергруппенфюрера Альфреда Розенберга на Украине. Майор Кох родился и вырос во Львове, службу проходил в Украинской Галицкой армии и прекрасно говорил как на русском, так и на украинском языках.

Именно Кох руководил переброской с полтавского аэродрома группы Сыча за линию фронта в район Барвенковского плацдарма, в тыл Юго-Западного фронта РККА. Задачей стояло выведение из строя железнодорожных путей в направлении Лозовой, куда во вторую декаду мая еще можно было эвакуироваться частям 6-й, 9-й и 57-й армий из устроенной немцами Барвенковской западни.

Их сбросили ночью с транспортного самолета «Ju-52». Ветра не было, так что приземлились они недалеко друг от друга и на место сбора пришли почти одновременно: Сыч – в форме капитана с петлицами сапера, в защитного цвета телогрейке и армейским вещмешком за плечами, и Зотов – в форме сержанта Красной армии, телогрейке, с саперной лопаткой и тощим вещмешком. За хилым лесочком на заросшем сорной травой поле нашли третий парашют с брезентовым тюком, в котором находились хорошо упакованная рация и взрывчатка. Парашют, как и предыдущие два, закопали вместе с десантными шлемами. Тротиловую взрывчатку в виде брикетов пищевых концентратов сухого пайка Сыч аккуратно и даже бережно сложил в свой вещмешок, хотя о безопасности в данном случае беспокоиться было излишне: прессованные тротиловые шашки-брикеты не взорвались бы и от выстрела, не говоря уж о незначительном ударе, но так положено по инструкции, а ее следовало чтить. Зотов засунул в свой вещмешок рацию «Телефункен» в сером металлическом корпусе.

Скоро рассвело. Сыч достал из нагрудного кармана крупномасштабную карту Барвенковского района, определил свое местонахождение и наметил маршрут движения. Зотов молчал: старший в их группе Сыч, ему и принимать решения…

Полем вышли к селу Подоловка, но само село решили обойти. Документы хоть и были надежными – сотрудник Полтавской диверсионной школы и одновременно абверкоманды-2 Алексей Литвин по кличке «Майборода» из бывших бирочников^[3] делал фальшивые документы, как самые что ни на есть настоящие, – да береженого Бог бережет.

Перешли по узенькому мосту реку Сухой Торец, вышли на левый берег. Железная дорога проходила совсем недалеко: прямо за лесочком в шести километрах от Барвенково стояло сельцо Языково, где имелась железнодорожная станция. До следующей станции меж селами Червоная Заря и Григоровка было по карте почти четыре километра. И никаких дорог поблизости. Где-то метров через восемьсот от станции Языково железная дорога делала крутой поворот в виде полупетли, изгибом почти примыкая к поросшему кустами и осокой болотцу недалеко от берега Сухого Торца. В этом месте Сыч и решил рвать «железку». Дальше железнодорожный путь до самой Гавриловки шел прямиком через равнину, где было не спрятаться, да еще смыкался с автомобильным шоссе, днем и ночью полном машин и людей.

Заряд решили закладывать поздно ночью. Оно как-то понадежнее.

Нашли посередине болотца сухое место, скрытое со стороны железнодорожной насыпи кустами и зарослями высоченной крапивы. Здесь собирались отсидеться до ночи, а ночью заложить заряд, рвануть рельсовые пути и – марш-бросок до прифронтовой деревни Лиговки. Там свой человек, который переведет за линию фронта…

Говорили мало. Да и о чем? Сыч, по своему обыкновению, молчал и, если Зотов спрашивал его о чем-то, отвечал односложно: «да», «нет».

О человеке в Лиговке Зотову знать было не положено. И уже ближе к вечеру, терзаемый сомнениями, он спросил:

– Как потом на ту сторону переходить будем?

– Перейдем, – только и ответил Сыч.

До ночи решили поспать по паре часов, поскольку потом спать будет некогда. Первым лег Зотов. И тотчас заснул сном праведника. Через два часа Сыч разбудил его и лег сам, пристроив под голову вещмешок со взрывчаткой…

Виктор проснулся оттого, что его разбудило холодящее чувство опасности. Когда открыл глаза, то увидел сначала звезды, а потом кромешную темень. Глянул на часы: половина второго.

Почему Зотов его не разбудил?

Сыч огляделся: радиста нигде не было. Не видно было и его вещмешка с рацией.

Ушел, сука!

Для руководства школы не было секретом, что военнопленные из концлагерей давали согласие работать на немецкую разведку в надежде выбраться из концлагеря и просто выжить. Такие агенты при выброске за линию фронта либо бесследно (как им казалось) растворялись в советском тылу, присвоив выданные им документы и деньги, либо сдавались первому попавшемуся военному патрулю или приходили в ближайшее отделение или управление НКВД «с повинной», принося с собой рации, деньги, фальшивые документы и выкладывая пароли, отзывы и адреса явочных квартир. (Например, из шести диверсионных групп первого выпуска Полтавской диверсионной школы в расположение абверкоманды-2 «Юг» вернулась только одна группа.) Некоторые из таких агентов начинали работать на органы советской контрразведки и становились опознавателями, которые помогали военным контрразведчикам отыскивать немецких шпионов и диверсантов. Случалось, что сдавшихся агентов перевербовывали, составляли им убедительные «легенды» и отправляли обратно в команды и группы абвера и в разведывательно-диверсионные школы уже в качестве советских разведчиков. Такие случаи были не столь уж и редки.

О большом количестве перебежчиков и перевербованных среди агентов, посылаемых за линию фронта, конечно же, знали и в абвере на всех его уровнях, включая управленческий аппарат во главе с адмиралом Канарисом. Однако отказываться от привлечения к сотрудничеству с немецкой разведкой граждан СССР военная разведка Третьего рейха отнюдь не собиралась. Ибо на каждого завербованного абвером агента или сотрудника-пособника имелись компрометирующие их документы – анкеты, отпечатки пальцев, фотографические карточки, служебные формуляры, а еще подписки-обязательства о добровольном согласии сотрудничать с германской разведкой. Этими документами всегда можно было воспользоваться для шантажа, пусть даже если пройдет не один год. Человек уже забыл о своем запятнанном прошлом, начал новую жизнь: женился, нарожал детей, на хорошем счету у руководства, пользуется уважением среди сослуживцев, уверенно продвигается по службе, и тут приходит к нему домой невзрачный гражданин в шляпе и плаще (а искать и находить нужных людей абвер умел), показывает копию подписки о сотрудничестве с немцами (собственноручно и добровольно подписанную) и требует сделать копию с военной документации. Идти в органы НКВД и признаваться в давнем сотрудничестве? Вряд ли… Двадцать пять лет лагерей еще никому здоровья не прибавляли. И после короткого раздумья «сбежавший» агент сделает все, что от него потребуют.

Судя по тому, что Зотов ушел не пустой, он решил сдаться. Это означало, что сюда, на болотца левого берега реки Сухой Торец, с часу на час, а может, с минуты на минуту может нагрянуть оперативно-разыскная группа НКВД с автоматчиками и собаками. Надлежало немедленно убираться отсюда, и как можно дальше…

Сыч быстро собрался и, осторожно прощупывая дно, прошел болотцем и ручьями поначалу на юго-запад, потом полем, а далее редкими перелесками двинул строго на юг. Бегом. Железная дорога оставалась по правую руку метрах в пятистах.

Пробежав километра три и оставив позади станцию Григоровка, он, переведя дух и снова приняв направление на юго-запад, метров через пятьсот вышел к железнодорожной насыпи. Осмотревшись и отдышавшись, снял вещмешок, вынул тротиловые брикеты-шашки и связал их бечевой. Пригнувшись, добежал до насыпи, поднялся к рельсам и стал с помощью ножа копать под шпалами углубление для заряда, выгребая ладонями песок и гальку. Когда яма показалась ему достаточной, вложил в нее заряд и тут услышал гул – это со стороны Лозовой шел состав.

Сыч достал из вещмешка огнепроводной шнур, отрезал от него метровой длины кусок и вставил один конец шнура в полый конец капсюля-детонатора. Зубами сжал его концы так, чтобы конец шнура не выскочил из полой части детонатора. Затем нащупал на торце одного из брикетов место, где находилось отверстие для запала, порвал ногтем упаковку и вставил свободный конец детонатора в запальное гнездо. Торопясь, засыпал заряд песком и гравием и стал смотреть в сторону, откуда доносился гул. Когда показался паровоз, достал спички, выждал, прикидывая расстояние до поезда, и зажег свободный конец шнура. Удостоверившись, что шнур горит, как надо, затянул вещмешок и побежал по полю к ближайшему перелеску. Минуты через полторы раздался взрыв. Оглянувшись, он увидел, как поезд сошел с рельс и стал валиться набок, увлекая за собой товарные вагоны…

Пока полностью не рассвело, Сыч шел на запад, обходя села и держа путь на Лозовую. Не доходя до нее километра три, устроил себе пристанище в лесочке меж деревней Михайловкой и селом Шевченково.

Как стемнело – пошел дальше. Обошел Лозовую с севера и, ориентируясь по компасу и карте, двинулся на северо-запад.

К Лиговке подошел уже к рассвету, проделав путь в тридцать с лишним километров. Удивительное дело: в диверсионной школе после четверговых марш-бросков на тридцать километров ноги гудели и подгибались, и единственным желанием было присесть, а лучше прилечь и растянуться. Сейчас же Сыч, хоть и чувствовал усталость и слабость в ногах, оставшиеся одиннадцать километров до Новоалександровки, где стояли уже немцы, мог пройти с ходу, без привала и отдыха.

Село Лиговка было расположено на левом берегу реки Орель. Вернее, по берегу, поскольку одной главной улицей с переулками и тупиками село было вытянуто вдоль реки, образующей в этом месте ряд мелководных заливов и озерков.

Лиговка была наполнена солдатами разных родов войск: артиллеристами, танкистами, пехотинцами, связистами, саперами. Так что Сыч с документами капитана десятой отдельной саперной бригады Савелова Ивана Филипповича и командировочным предписанием, на котором было указано, что капитан Савелов выполняет задание командования, был аккурат к месту и не казался «белой вороной», таких, как он, не один десяток, ежели не сотня…

За селом строились оборонительные укрепления, но как-то неохотно: похоже, все – и солдаты, и офицеры – ждали приказа об отступлении и, случись таковой, мгновенно бы снялись с занимаемых позиций.

До «капитана Савелова из отдельной саперной бригады» здесь никому не было дела. Лишь на околице села за озерком, недалеко от строящихся укреплений и дотов, у него проверили документы, да и то мельком. Все документы были сработаны бирочником Майбородой капитально, ничуть не отличались от настоящих и сцеплены были обычными скрепками, оставляющими ржавые пятна на бумаге. На командировочном предписании в положенном месте отсутствовала запятая – один из секретных приемов органов контрразведки, о котором вовремя прознали в абверкоманде-2 «Юг» и, соответственно, в подчиненных ей абвергруппах.

На скрепках из нержавеющей проволоки, которую в первый год войны применяли для изготовления военных билетов и красноармейских книжек разведывательные органы немцев, погорело немало их разведчиков и диверсантов. Равно как и на качественной бумаге для документов, не желтеющей даже с годами, а также на сапогах, у которых подошва была прибита гвоздями (подошва у советских сапог была заклеена), и на квадратных каблуках (каблуки на сапогах Красной армии были полукруглыми).

Еще больше немецких агентов советские военные патрули и органы контрразведки НКВД отловили с помощью секретных меток на бланках разного рода документов. Такими контрольными метками являлись пропущенные запятые и точки, точки вместо запятой, а то и вовсе пропущенная буква в обычном слове. Способ не хитрый, но весьма действенный. К тому же метки эти периодически менялись, и подразделениям и органам абвера приходилось все время отслеживать такие секретные контрольные знаки. Случалось, что и не поспевали. Так что не вернувшиеся группы агентов не только сдавались органам НКВД или бросали все и растворялись в советском тылу, но и «горели» при первой же проверке документов военным патрулем…

Нужный Сычу человек жил на околице, со-всем недалеко от овражка, за которым начинался густой лес, тянущийся до села Ленинское, а дальше шла уже ничейная полоса. Калитка покосившегося внутрь двора забора была настежь открыта.

Сыч вошел во двор, прошел узкой тропочкой сквозь заросли крапивы до дома и постучал. Впрочем, строение, которое он увидел, мало подходило для понятия «дом». Скорее это была хибара или развалюха, и именно по этой причине на постой сюда не определили.

Сыч постучал еще раз. Послышался шум в сенях, а затем отчетливо раздались шаги.

– Кто? – спросил недовольный голос.

– Хозяин, командированного офицера на постой не пустишь? – ответил Сыч первой условленной фразой пароля, на всякий случай, однако, расстегнув кобуру.

– Боюсь, мои условия вас не устроят, – ответили из-за двери правильным отзывом, на что Сыч откликнулся второй условленной фразой пароля:

– Не барин, одну ночь и на полу перекантоваться могу.

Лязгнул отодвигаемый засов. Дверь приоткрылась, и на Сыча уставились пытливые внимательные глаза под кустистыми бровями с проседью. Несколько мгновений хозяин хибары напряженно всматривался в лицо Сыча, пытаясь определить, кто это набивается в гости: человек с «той стороны» или ряженный под агента абвера офицер военной контрразведки. Потом, очевидно, что-то определив для себя, хозяин хибары шире распахнул дверь и как-то по-старорежимному произнес:

– Прошу вас!

Комнатка, куда прошел из сеней Сыч, была крохотной и крайне аскетичной: деревянный стол под клеенчатой скатертью, два стула с отлупившимся лаковым покрытием, такой же старый и облупленный бельевой шкаф, в дальнем углу – аккуратно, даже как-то по-военному заправленная железная кровать. На полу возле кровати – круглый вязаный вылинявший коврик. Все было стареньким и чистым. Было понятно, что хозяин дома совершенно равнодушен к вещам и создаваемому ими комфорту, но зато любил чистоту и порядок.

Осмотревшись, Сыч снял с плеча вещмешок, повесил его на спинку стула и представился:

– Иван Филиппович.

– Степан Яковлевич, – так назвал себя хозяин хибары.

Конечно, оба имени-отчества были вымышленными. Лишняя информация в подобных случаях только вредит. Все, что Сычу было положено знать о «Степане Яковлевиче», так это то, что в критической ситуации он может обеспечить связь с абверкомандой и поможет перейти линию фронта на определенном участке, где имеется «коридор». Для этого майор Кох и дал адрес и пароль явки в селе Лиговка. А хозяину явки было вменено в обязанность оказать помощь в переходе линии фронта и предоставить для связи рацию человеку, который явится с указанным паролем. И все…

Сыч уже успел рассмотреть хозяина хибары. Это был мужчина лет пятидесяти (может, чуть меньше или чуть больше), крепкий, спокойный и явно с опытом работы в разведке. Не всякому поручишь держать явку, что предполагает длительное нахождение на территории врага. А держать явку вовсе не значило сидеть, подперев подбородок ладонью, и поджидать, когда к тебе заявится агент с «той стороны». Главной задачей являлись сбор и передача информации о дислокации и перемещениях советских войск. Здесь, кроме определенных знаний и навыков, нужны еще стальные нервы – иначе просто начнешь хвататься за пистолет при каждом шорохе. А там и до греха недалеко – можно пристрелить какого-нибудь офицера, посчитав его оперативником из военной контрразведки. Чувствовалось, что за плечами «Степана Яковлевича» имелся фронтовой опыт, а вот где он был получен, в какое время и на чьей стороне, про то опять-таки лучше было не знать.

– Вы давно тут… живете? – поинтересовался Сыч, чтобы удостовериться в своих размышлениях.

– Третий год, – ответил Степан Яковлевич.

– И как?

– Обыкновенно. Есть время поразмышлять о вечном, – слегка усмехнулся хозяин.

Оба немного помолчали, а потом Сыч, прерывая паузу, медленно произнес:

– Мне нужна связь с абверкомандой-2 «Юг».

– Понимаю, – ответил хозяин явки, не задавая никаких вопросов. – Пишите текст радиограммы. Рабочая частота вашего органа радисту известна.

Сыч достал записную книжку, карандаш и разборчиво написал:

«Викарию.

Задание выполнено успешно. В районе Языково-Гавриловка взорвано железнодорожное полотно вместе с товарным составом, следовавшим в Барвенково. В ночь перед акцией исчез радист Зотов. Полагаю, с целью сдаться. Нахожусь „на постое“ в Лиговке. Готов к переходу границы. Жду указаний.

Анахорет».

Затем вырвал листок из записной книжки и передал его Степану Яковлевичу.

– Ждите, – сказал тот. И, накинув на полосатую крестьянскую рубаху телогрейку, вышел.

Связь с заброшенными на советскую территорию агентами осуществлял радиоотдел абверкоманды-2 во главе с обер-фельдфебелем Шподе. Принимал сообщения агентов фельдфебель Пола, для которого и предназначалась радиограмма Сыча.

Вернулся Степан Яковлевич только под вечер. Скинул телогрейку, долго мыл руки под рукомойником, потом подошел к Сычу, все это время просидевшему на стуле за столом с пистолетом на столешнице, и положил перед ним его же листочек из записной книжки, на обратной стороне которого было расшифрованная радиограмма:

«Анахорету.

Благодарю за инициативу в выполнении задания. Представление о награждении вас медалью „За военные заслуги“ второй степени уже подготовлено. За линию фронта в районе Новоалександровка вас выведет известный вам человек. Пароль для встречи: „Флорида“.

Викарий».

– А «известный мне человек» – это вы? – спросил Сыч. Прочитав радиограмму, он поднялся и сжег ее в раковине, щедро залив водой.

– Я, – просто ответил хозяин явки. – Пойдем, как только стемнеет.

Когда на село опустился глубокий вечер, из лачуги на самом конце села Лиговки вышли двое. Один был в старой темно-серой телогрейке, солдатском галифе и видавших виды кирзачах, а другой – в форме капитана Красной армии с петлицами сапера. Наверное, не зная местности, он нанял местного жителя, чтобы тот послужил ему в качестве проводника. Собственно, так оно и было: человек в кирзачах с фальшивым именем Степан Яковлевич знал пару надежных «коридоров», через которые можно было перейти через линию фронта, поскольку «капитан саперных войск» был не первым, кого хозяин явки переводил на «ту сторону».

Густым еловым лесом, удаленным от автомобильного тракта, они дошли до села Ленинское, от которого осталось всего-то несколько хат, а вместо остальных были пепелища да закопченные печи со смотрящими вверх трубами.

Ленинское обошли с юга, перешли речку, за которой начиналась ничейная земля.

– Ну, все, будь здоров! – протянул Степан Яковлевич ладонь. – Держись южнее, впереди будут две балки, одна с ручейком. Как перейдешь их, можешь не опасаться: на той стороне тебя уже ждут.

Сыч одобрительно кивнул, пожал протянутую руку и, пригибаясь и стараясь ступать неслышно, двинулся вперед, держа перед собой компас. Пройдя километров шесть или семь, выпрямился и пошел, уже не скрываясь.

У райцентра Новоалександровка, околицей примыкающего к большому поселку Сахновщина, он вдруг услышал окрик:

– Halt!^[4]

Сыч остановился.

– Wer da?^[5]

– Дойче агент, – ответил он.

– Passwort!^[6]

– Флорида…

Из темноты вышли два немецких солдата с автоматами на изготовку и офицер. Он широко улыбался. Это был заместитель майора Коха лейтенант Ганс Алиш. «Альгорн», как его звали в абвергруппе.

– Карош, карош… – восхищенно произнес Альгорн. – Du bist einfach…^[7] молодьец!

У комендатуры их ждала машина. Лейтенант почтительно открыл дверь перед Сычом:

– Bitte, herr kapitan^[8].

Сыч кивнул и сел на заднее сиденье. Такое обращение, пусть и в достаточной степени шуточное, пришлось ему по душе.

Все три часа пути, пока они ехали от Сахновщины до Полтавы по раздолбанной танками и тяжелыми грузовиками дороге, навстречу нескончаемым потоком шли войска и техника. По всему было видно, что немцы скоро будут наступать. Русским придется ох как тяжко.

«Русским»… Сыч поймал себя на мысли, что думает о своих соотечественниках как о врагах. Русские были для него уже «они» – следовательно, чужие. А немцы и он сам – «мы».

В разведкоманде его встретили, как героя. Из абвергруппы-206, кроме Альгорна, присутствовал еще майор Кох. Вместе с начальником абверкоманды-2 «Юг» майором Зелигером они прошли в его кабинет на втором этаже.

– Предлагаю сначала выпить за господина Липского и его возвращение, – произнес майор Зелигер на правах хозяина, доставая из тумбочки бутылку французского коньяка.

Дружно опустошили широкие рюмки, а потом сели за стол. Получилось так, что майор Зелигер сел напротив Сыча, майор Кох справа, а лейтенант Альгорн – слева. И посыпались вопросы, точнее, это был самый настоящий перекрестный допрос…

Сыч держался спокойно и уверенно, утаивать ему было нечего.

– Где вы приземлились после выброски? – задал первый вопрос майор Зелингер.

Виктор обстоятельно ответил, смотря ему прямо в глаза.

– Через сколько времени после приземления вы встретились с вашим радистом Зотовым? – поинтересовался майор Кох.

Повернувшись к майору, Липский, с точностью до минуты, рассказал о состоявшейся встрече.

– В скольких километрах от Барвенково находится село Языково?

– В шести.

– Сколько раз вы переходили реку Сухой Торец?

– Два.

– Какова интенсивность прохождения железнодорожных составов от станций Лозовая до Барвенково и от Барвенково до Лозовой?

– Сосчитать было трудно, но довольно высокая плотность прохождения составов. Русские явно к чему-то готовятся.

– Сколько раз вас проверял военный патруль?

– Один раз.

– Почему вы не воспрепятствовали побегу Зотова?

– Потому что спал. Ситуация могла быть еще хуже, если бы Зотов меня убил… В таком случае я бы не выполнил порученное задание.

Майор Кох, задавший этот вопрос, слегка кивнул. О том, что был пущен под откос товарный состав, руководству абверкоманды было уже известно из дублирующих источников, но полученные сведения могли быть и тонкой игрой советской контрразведки.

– Как вел себя радист Зотов до побега?

На этом вопросе Сыч немного выдержал паузу, после чего ответил:

– Ничего такого я за ним не замечал. Вел он себя обыкновенно. Иначе бы я предпринял меры.

– Сдаться органам энкавэдэ была ваша идея или Зотова? – неожиданно спросил лейтенант Альгорн.

– Послушайте, – хотел было возмутиться Сыч, но, собравшись, спокойно ответил: – Такой идеи у меня не было… Я даже не подозревал, что он хочет сдаться органам НКВД.

– Как вам удалось уйти от оперативно-разыскной группы военной контрразведки?

– Как только я убедился в исчезновении радиста, сразу покинул место, намеченное для подрыва железнодорожного полотна… Прошел через болотце, потом рекой. Далее всю дорогу бежал, на случай преследования.

Сыч едва успевал отвечать на сыпавшиеся на него вопросы, в том числе и на провокационные, которые время от времени повторялись из расчета на то, что если вдруг он завербован русской военной контрразведкой, то выдаст себя на противоречиях.

– Чем вы руководствовались, выбирая новое место для закладки тротиловых шашек?

– В первую очередь безлюдностью… И тем, чтобы железнодорожные пути хорошо просматривались в обе стороны. Кроме того, недалеко находился лесок, в котором можно было укрыться в случае опасности.

– Сколько времени горел огнепроводной шнур?

– Где-то полторы минуты.

– Какой численностью была оперативно-разыскная группа военной контрразведки энкавэдэ, которая задержала вас?

– Бог миловал, – несколько устало проговорил Виктор, – никакого задержания не было.

– Состав из скольких вагонов вы пустили под откос?

– Не считал, но думаю, что не менее пятидесяти вагонов.

– Сколько контрольно-пропускных пунктов в селе Лиговка?

– Я видел только один.

– Сколько километров от Языково до Барвенково?

– Километров шесть.

– А от Лиговки до Сахновщины?

– Одиннадцать или двенадцать километров по прямой.

– Части каких родов войск стояли в Лиговке?

– Я видел танковые, артиллерийские, стрелковые, саперные.

– В каком звании был старший военного патруля, задержавший вас?

– Военный патруль меня не задерживал.

– На каком берегу реки Сухой Торец стоит село Лиговка?

Виктор Липский внимательно посмотрел на майора Зелигера, задавшего вопрос, и четко ответил:

– Лиговка стоит на реке Орель. На левом берегу.

– Как вы перешли линию фронта?

– Мне помог хозяин явочной квартиры по имени…

– Пожалуйста, не надо имени! – Этой фразой майор Зелигер закончил блиц-допрос Сыча.

Трудно было понять, остались ли довольны абверовцы его ответами или их все-таки гложут какие-то сомнения.

Все четверо выпили еще по рюмке коньяка, после чего майор Зелигер вызвал обер-ефрейтора Адольфа Герлиха и велел ему отвести Сыча в подвал.

Они спустились со второго этажа на первый, после чего Герлих, пропустив Сыча вперед себя, повел его в конец коридора, где были две двери, обитые жестью. Открыв одну из них, обер-ефрейтор весьма невежливо втолкнул его в крохотную комнатку с зарешеченным оконцем под самым потолком, деревянным топчаном и небольшим столиком с табуретом перед ним. Комнатка, скорее, напоминала камеру, нежели обычное жилое помещение, однако Сыч не был ни удивлен, ни возмущен. Проверка… Карантин… Это обычное дело для агентов, вернувшихся с задания. Все, что говорил Сыч на перекрестном допросе, теперь будет проверяться через других агентов и путем сведений, поступающих от фронтовых разведчиков. Потом полученные сведения будут сличаться с показаниями Сыча, перепроверяться, после чего его выпустят. Или не выпустят. Не чувствуя за собой никакой вины, он расположился на топчане и спокойно заснул.

Его разбудил звук открываемой двери. Это принесли обед. Сыч встал, умылся из прибитого к стене рукомойника и с аппетитом поел. Потом снова завалился на топчан.

Два дня его продержали в камере на «карантине». На третий день пришел обер-ефрейтор Герлих и повел его на второй этаж.

В кабинете начальника абверкоманды-2 «Юг», кроме майора Зелигера и лейтенанта Альгорна, находился интендант разведоргана фельдфебель Фишер. Майор Зелигер торжественно поздравил Сыча с завершением проверки, лейтенант Альгорн улыбнулся ему, а фельдфебель Фишер вручил конверт с денежной премией.

– Теперь вы можете отдохнуть, но недолго, – сказал Сычу майор Зелигер. – Такие агенты, как вы, нужны фюреру и рейху. Знаете, что за состав вы пустили под откос?

– Нет, – ответил Сыч.

– Это был поезд с продуктами и летней амуницией. Теперь солдатам Красной армии будет не в чем воевать и нечего есть, – заявил майор Зелигер с самодовольными нотками в голосе и, вскинув голову, добавил: – И мы сможем с честью завершить нашу операцию «Фредерик» и уничтожить несколько армий русских в «Барвенковской западне».

Майор оказался прав. Подрыв в нескольких километрах от Барвенково железнодорожного пути с товарным составом, шедшим в помощь измотанным частям Красной армии, еще более усугубил и без того катастрофическое положение частей 6-й, 9-й и 57-й армий русских. Остановленное немцами наступление Красной армии на Белгород и Харьков вылилось в окружение почти трехсоттысячной группировки советских войск на Барвенковском плацдарме, две трети из которых были физически уничтожены. Немцы устремились к Дону и Волге…

После случая с радистом Зотовым Сыч отказался работать в группе и попросил разрешения работать в одиночку, полностью оправдывая свою кличку и позывной «Анахорет». Несмотря на то что разведывательно-диверсионные органы абвера засылали на советскую территорию обычно группы в количестве двух, а чаще трех и более агентов, Сычу пошли навстречу и дали «добро» на его просьбу. С одним условием: он должен овладеть радиоделом.

Два месяца Сыч, временно прикомандированный к Полтавской разведшколе, появившейся почти одновременно со школой, готовящей диверсантов (подготовка радистов в разведшколах была много качественнее, нежели в школах диверсионных), изучал рации и радиодело, методы шифрования и дешифровки сообщений, работу на ключе и прием радиограмм на слух. Он быстро овладел приемом и передачей радиограмм, чему помогло имеющееся музыкальное образование, и вместо зачетных семидесяти знаков в минуту мог принять к концу обучения все сто двадцать.

Радиодело в разведшколе вели инструкторы из унтер-офицеров: Вадим Павлович Глухов по кличке «Соколов» («Глухов», скорее, тоже было кличкой), пожилой и степенный мужчина, и совсем молодой парень Иоргенс, которого все звали Алешей.

Иногда на занятия приходила небольшого росточка черноволосая женщина по имени Наталья Алексеевна, тоже преподаватель радиодела в разведшколе. Она носила несколько фамилий: Комова, Конкина, Кононова, Архипова… и ни одна из них, видимо, не была настоящей. Зато работала на ключе она просто виртуозно, а принять могла за минуту все двести двадцать знаков, а то и больше. Каким образом она умудрялась записывать передаваемые с такой скоростью сообщения, оставалось загадкой. Позже, когда Сыч овладел приемом и передачей на ключе, он догадался, что Кононова-Архипова просто вычленяет из принимаемых сообщений важное и отсекает «воду», типа «С нами Бог», «Желаем удачи», «Надеемся на скорое возвращение» и тому подобное. А потом, при расшифровке, дописывает в текст радиограммы пропущенное по памяти, которая у нее была превосходной.

Наталья Алексеевна провела с Сычом несколько занятий по приему радиограмм и работе на ключе и, похоже, результатами осталась довольна.

Занятия в разведшколе начинались в восемь утра и заканчивались в шесть пополудни. Ровно в полдень был обед. Простой, солдатский, ничего лишнего. Сыч имел несколько привилегированное положение в школе: он был освобожден от общих дисциплин и занимался только радиоделом, а в свободное от занятий время мог свободно выходить в город. Его занятия заканчивались в два часа дня, после чего начиналось «личное время». В принципе, два месяца, посвященные изучению радиодела, можно было воспринимать как долгосрочный отпуск…

Полтава жила своей жизнью: на базарах и толкучках, как обычно, было полно народу. Кто-то пришел продавать, кто-то покупать, а кто-то просто так, поглазеть. Как в мирное время…

Пооткрывались частные магазинчики, лавки, рестораны, пивные, парикмахерские, мастерские и даже парочка салонов мод, с витрин которых смотрели немецкие красотки. Группки немецких солдат по-прежнему охотно фотографировались возле подбитой «тридцатьчетверки» с погнутым орудийным стволом у Центрального городского парка.

Когда через два месяца Сыч, окончив обучение радиоделу, вернулся в свою разведкоманду, она уже называлась не абверкоманда-2 «Юг», а абверкоманда-202.

В августе Сыч успешно выполнил новое задание: подорвал железнодорожные пути западнее города Калач, где были заперты немцами четыре дивизии 62-й армии русских, которые за две недели упорных боев были практически уничтожены. За успешное выполнение задания Сыч получил медаль «За военные заслуги» уже первой степени и чин ефрейтора немецкой армии.

В течение зимы 1942/43 года Сыч еще дважды засылался в прифронтовую полосу с разведывательно-диверсионными заданиями, которые успешно выполнял и неизменно возвращался обратно. По возвращении он по-прежнему проходил проверки, скорее формальные, поскольку майор Кох считал сотрудника Анахорета ценнейшим агентом и строил на него большие планы.

Весной майор Ганс Кох был переведен в секретный отдел разведки абвера «Абвер-заграница», и начальником абвергруппы-206 стал капитан Эрнст Мишелевский. «Француз». Это был его псевдоним и одновременно позывной для отправки и получения радиограмм. Курчавый темноволосый капитан Мишелевский и правда был похож на француза. Не исключено, что он имел в своих бабках или прабабках какую-нибудь француженку. Агенты его недолюбливали, хотя специалистом он был высшего класса и пришел руководить абвергруппой после того, как успешно провел при помощи завербованных агентов несколько акций против повстанцев-партизан, орудующих в тыловых районах 2-й танковой армии генерал-полковника Рудольфа Шмидта.

Капитан Мишелевский не одобрял «каприза» Сыча работать в одиночку и попытался привлечь его к работе в качестве инструктора подрывного дела. Не вышло. Нелюдимый и немногословный Сыч преподавателем был никаким, и затею сделать из опытного агента преподавателя пришлось оставить.

Сыч находился в распоряжении абвергруппы-206 до весны сорок третьего года. Когда же немцы оставили город Суджу, а абвергруппа перебазировалась в поселок Писаревку Сумской области, агент Анахорет был оставлен «на оседание» на неопределенный срок с заданием собирать и передавать сведения о дислокации советских войск в районе Кияницы, Битицы и Пушкаревки и быть связным для резидента абверовской разведки под псевдонимом «Коронер», осевшего в штабе одного из полков 167-й стрелковой дивизии. В случае опасности Сыч должен был спрятать Коронера в своей землянке и вывести его за линию фронта, благо землянка находилась в семи километрах от Писаревки. Рисковать попусту, что могло бы привести к обнаружению землянки, было категорически запрещено. И вот надо же – рискнул…

Сыч снова прислушался.

Тишина такая, что давила на уши. Он невольно потрогал перебинтованную щеку. Неоправданное мальчишество. Непростительное… А ведь считал себя профессионалом!

Глава 6
Пропавшие папки

Вернувшись в расположение полка и пообедав, Ивашов и сержант Масленников отправились в штаб полка, где находился отдел, и он же кабинет полкового оперуполномоченного контрразведки «СМЕРШ» старшего лейтенанта Хромченко.

Сельские дома преимущественно были заняты офицерским составом полка. Небольшую деревянную школу, бывшую еще церковно-приходской, занимала полковая санитарная рота. А в Доме культуры, выстроенном из кирпичей разобранной в тридцатые годы колокольни Битицкой Александро-Невской церкви, были штаб, полковые службы и отдел «СМЕРШ».

Кабинет покойного Хромченко, по настоянию Ивашова, распечатал и вскрыл ПНШ-4 – помощник начальника штаба полка по личному составу капитан Олейников. В его ведении находилась вся полковая документация и делопроизводство. Он же выдал Ивашову ключи от кабинета и несгораемого шкафа, сказав при этом:

– Владейте. И прошу вас: будьте аккуратнее при чистке оружия…

Егора последняя фраза ничуть не задела, хотя капитан Олейников явно хотел кольнуть нового начальника полкового отдела «СМЕРШ». Он вежливо поблагодарил капитана, дождался, когда тот покинет кабинет, и подошел к старому огромному несгораемому шкафу. Достал ключи, открыл. Нижняя полка была пуста, если не считать пустого граненого стакана. На второй полке аккуратно лежали две стопки папок. Третья полка служила запираемым секретным отделением и была закрыта. Егор выбрал из связки ключей нужный и открыл дверцу. Секретное отделение было пустым.

– А что здесь лежало, когда старший лейтенант Хромченко был жив? – посмотрел он на сержанта Масленникова.

– Тоже папки с делами, – ответил тот, – которые Василий Иванович считал особо важными.

– Сколько было таких папок?

– Точно сказать не могу, – нахмурил лоб сержант. – Две, кажется.

– И куда они подевались?

– Не могу знать, – еще больше нахмурился Масленников.

– А что за дела были в папках?

– Не могу знать… Василий Иванович мне их не показывал. Он вообще папки с делами, которые вел, никому не показывал.

– Та-а-ак, – в некоторой задумчивости протянул Ивашов. – А кто первый обнаружил труп Хромченко?

– Не знаю, – пожал плечами сержант. – Меня здесь не было. Я же говорил вам, что старший лейтенант Хромченко послал меня поговорить с осведомителями… Надо других поспрашивать. На выстрел небось много штабных сбежалось. Поди разбери, кто из них был первым…

– Значит, в последний раз вы видели Хромченко живым, когда он послал вас к осведомителям?

– Так точно.

– А эти особо важные папки… Они лежали в шкафу?

– Кажись, да. Василий Иванович как раз открывал верхнюю полку, когда говорил со мной, – не очень уверенно ответил Масленников.

– А потом? Когда вы вернулись в отдел?

– А когда я вернулся в отдел, там уже были наш начштаба, его помощники, а потом еще приехали из дивизии военный прокурор и следователь «СМЕРШа». И в кабинет Хромченко они уже никого не пускали.

– Вы их знаете? Прокурора и следователя?

– Конечно. Военным прокурором дивизии у нас майор Севастьянов, а следователем – старший лейтенант Кожевников. Они и проводили следствие…

– И пришли к выводу, что смерть старшего лейтенанта Хромченко произошла по причине неосторожного обращения с оружием, – раздумчиво произнес Ивашов, скорее для себя, нежели для Масленникова.

– Так точно.

– Они вас допрашивали?

– Да.

– Чем они интересовались?

– Да тем же, что и вы сейчас. Вот только про папки разве что не спрашивали…

– А то, что в потайном отделении несгораемого шкафа отсутствуют две папки, они что, на это не обратили внимания?

– Да кто же знал, сколько этих папок было у Василия Ивановича! – едва не воскликнул сержант. – Все дела, которые он вел, он держал в секрете. Никому не доверял. Я ведь тоже до сегодняшнего дня не знал, что папки из потайного отделения пропали… А может, он сам их куда-то переложил?

– Может, и переложил, – вынужден был согласиться Егор Ивашов.

Ни в выдвижных ящиках стола, ни в тумбочке, в которой ящиков не было вообще, никаких папок тоже не оказалось.

– Похоже, что ваш прежний начальник никуда не перекладывал папки из шкафа, – сказал Ивашов после осмотра содержимого стола. – А вообще, что он за человек был? Аккуратен?

– В делах – да, – ответил Масленников. – А вот о себе часто забывал…

– То есть?

– Ну, он не всегда был опрятен. Мог не бриться по нескольку дней, не заметить, что где-то испачкался. Но в делах у него всегда и во всем был полный порядок.

– Значит, смешать папки с важными делами с папками, содержащими рядовые дела, он не мог?

– Никак не мог, Егор Фомич, – твердо проговорил сержант.

– Мы все же посмотрим папки из тех двух стопок, – решил Ивашов. – Поможешь, Федор Денисович?

Как и предполагал Егор, папки со второй полки были секретного содержания и текущими делами-формулярами оперативной проверки, которые вел старший лейтенант Хромченко. Поскольку в обязанности оперуполномоченного отдела контрразведки «СМЕРШ» помимо борьбы с диверсионно-разведывательной деятельностью врага и антисоветскими элементами в частях Красной армии, а также проверкой военнослужащих, бывших в плену и окружении, входило еще ведение агентурно-осведомительной работы по части выявления солдат и офицеров с изменническими настроениями и склонных к предательству и измене Родине, то, соответственно, начиналось оно с выявления подозрительного лица, сведения о котором были получены от осведомителя. Эти первые сведения, то есть оперативный сигнал, являлся первоначальной «зацепкой». Случалось, что, кроме «зацепки», ничего больше на солдата или офицера не имелось. В таком случае никакого обвинения против лица, на которого поступил сигнал, не выдвигалось, как и не заводилось никакого формулярного дела. Но если же на подозрительное лицо поступала более конкретная информация, то «зацепка» вырастала до формулярного дела и оперативной проверки. На фигуранта заводилась отдельная папка, куда складывались очередные донесения осведомителей. После оперативной разработки военнослужащего, заподозренного в изменнических или пораженческих настроениях или в качестве «антисоветского элемента», он удалялся с переднего края и переводился в тыловое подразделение, где его проверка продолжалась. В случае отсутствия доказательств фигурант отделывался внушением (например, за невоздержанность на язык) и снимался с оперативного учета. В случае же подтверждения подозрений в антисоветчине или изменнических настроениях (а это были еще мягкие обвинения по сравнению с пособничеством шпионам и их укрывательством) следовал арест фигуранта, со всеми вытекающими последствиями…

Левая стопка папок содержала дела, снятые с оперативного учета. Формулировок было две.

«Погиб в бою. Снят с оперативного учета» и «5 февраля 1943 года во время атаки полка рядовой Шамов первым ворвался в окопы противника и в рукопашной схватке уничтожил троих немцев. Награжден медалью „За отвагу“. Дело на рядового Шамова разработкой прекращено».

Вторая стопка папок была с делами, находящимися в оперативной разработке. Начинались они все примерно так…

«Рядовой нашего взвода тов. Климчук за обедом высказал значительное недовольство, что кормежка, мол, у нас аховая, так можно вскорости и ноги протянуть. Немцы, чай, своих солдат лучше кормят.

А еще Климчук говорил, что если бы не колхозы, куда простых людей силою загоняли во времена повальной коллективизации, то они со старшим братом Федосом жили бы припеваючи, а не перебивались с хлеба на квас, нежелательно сделавшись колхозниками.

Эти вражеские кулацкие высказывания указуют на то, что тов. Климчук дует явно не в ту сторону и является антисоветским элементом».

Это являлось первоначальной «зацепкой». Далее были новые донесения осведомителя с псевдонимом «Коля», касательно «тов. Климчука», который по глупости, а может, и специально был явно несдержан на язык. Оперативная разработка показала, что рядовой Климчук, одна тысяча девятьсот восьмого года рождения, из крестьян, был призван в армию двадцать третьего июня сорок первого года, на оккупированной немцами территории не находился, в окружении не был, в трусости не замечен. Однако высказывания Климчука настораживали и внушали опасение, что при удобном случае он может стать перебежчиком в стан врага. Это значило, что личность рядового Климчука подлежала более глубокой проверке…

Примерно такими же по содержанию были и остальные папки из правой стопки, причем на формулярном учете Хромченко состояло и несколько офицеров полка. С папками из этой стопки младшему лейтенанту Ивашову надлежало ознакомиться более подробно. Однако ничего такого секретного, чтобы прятать какие-либо из этих дел в запираемое отделение несгораемого шкафа, папки не содержали. Обычные текущие дела оперуполномоченного «СМЕРШа», которые при утрате можно было бы легко восстановить. Значит, пропавших из запираемой полки дел среди этих папок не было…

– А список осведомителей ты мне приготовил, Федор Денисович? – Отложил пока в сторону папки с текущими делами Ивашов.

– Так точно! – Сержант протянул Егору листок бумаги: – Девять человек. Все, как вы просили: фамилия, имя, отчество, год рождения, звание, в каком батальоне, роте, взводе служат. Ну, и это… оперативный псевдоним.

– Спасибо, Федор Денисович. Надо будет с ними побеседовать… – На какое-то время Егор задумался, а потом произнес: – Если из запираемого отделения кто-то изъял папки, то как он их вынес, если на выстрел мгновенно сбежались штабные?

– Вы думаете, кто-то взял эти папки еще до гибели Василия Ивановича?

– Или во время гибели… Здесь, в кабинете, их спрятать негде, – обвел взглядом комнатку Егор. – Получается, либо кто-то выкрал секретные папки из сейфа Хромченко до того, как с ним произошел несчастный случай, либо выстрел, убивший Хромченко, был вовсе не несчастным случаем.

– Вы думаете…

Младший лейтенант не дал Масленникову договорить:

– Я допускаю как версию, что, узнав о том, что у него пропали секретные папки, Хромченко мог и застрелиться, а это значит, что пропавшие папки содержали очень важные сведения. Либо старший лейтенант был убит, поскольку представлял опасность для человека, которого разрабатывал. Этот человек отобрал у Хромченко пистолет, выстрелил в него, забрал из несгораемого шкафа, который на момент убийства, возможно, был открыт, нужные ему папки и смешался со штабными, примчавшимися на выстрел. И нам надо как-то узнать, был ли кто из штабных, прибежавших на выстрел в кабинет Хромченко, с папками или, скажем, с портфелем в руках.

– Вы полагаете, что Василия Ивановича все-таки убили? И это сделал кто-то из штабных?

– Я допускаю такой вариант, – коротко ответил Егор.

– Значит, у нас в штабе имеется шпион? – как-то совсем по-детски спросил Масленников.

– Скорее всего, да, – снова согласился со своим помощником младший лейтенант. – Но это уже секретная информация, так что, Федор Денисович, самое время вспомнить о подписке о неразглашении…

– Это-то я понимаю, Егор Фомич, – ответил Масленников. – Но как нам его найти? И надо, наверное, сообщить товарищу майору Стрельцову, что у нас в штабе немецкий шпион.

– Это все только предположения, Федор Денисович, – покачал головой Ивашов. – О чем нам сообщать начальнику отдела контрразведки дивизии? О наших предположениях?

– И что делать? – спросил сержант Масленников.

– Надо пройти тот же путь, что прошел старший лейтенант Хромченко. Только сделать это надлежит очень быстро.

– А как?

– Хм… Если бы я знал…

Глава 7
Восемь агентов старшего лейтенанта Хромченко

Для начала Егор Ивашов решил побеседовать с осведомителями из списка, который составил для него сержант Масленников. Младший лейтенант отнюдь не надеялся на то, что, поговорив с осведомителями, он сможет выйти на след фигуранта или фигурантов из пропавших папок и хотя бы частично восстановить их содержание, но познакомиться и побеседовать с завербованными секретными осведомителями все же надлежало. Ведь ему, младшему лейтенанту Ивашову, следовало начинать работать именно с ними.

Первым в списке осведомителей был рядовой Амбарцумян из роты противотанковых ружей. Бронебойщик служил в полку с апреля сорок второго года и был завербован тогда еще «особистом» Хромченко в агенты-осведомители в мае того же года. Специальным заданием для Амбарцумяна, которому Хромченко присвоил созвучный окончанию фамилии псевдоним «Цунами», было присматриваться к заместителю командира роты ПТР лейтенанту Фоме Эндерсону и прислушиваться к его разговорам. Фома Эндерсон был из поволжских немцев, депортированных в Казахстан, призвался в Красную армию в августе сорок первого и попал на фронт. Повоевав два месяца, как лицо немецкой национальности был переведен в тыл, однако с весны сорок второго года снова оказался на фронте и прибыл в 520-й стрелковый полк в должности замкомроты противотанковых ружей вместе с ротой ПТР, вводимой в состав полка по новому штату, утвержденному Наркоматом обороны. Фома Эндерсон был один из трех офицеров, находящихся в оперативной разработке у старшего лейтенанта Хромченко, на которых имелись папки-дела из правой стопки.

Когда сержант Масленников привел Амбарцумяна, Ивашов усадил его против себя и долго расспрашивал про его службу, настроения солдат в роте, не касаясь пока заместителя командира роты Эндерсона. Позже он все-таки задал вопрос про него, на что простоватый Амбарцумян ответил:

– Можно, я буду за кем-нибудь другим следить?

– Почему? – поинтересовался Егор.

– Товарищ лейтенант Эндерсон хороший командир. Ненавидит фашистов не меньше остальных. Еще он смелый.

– Среди врагов тоже немало смелых людей, товарищ Амбарцумян, – заметил бронебойщику Ивашов.

– Он не враг…

– Вполне возможно, – стараясь казаться искренним, произнес младший лейтенант. – Вот вы как раз и можете снять с него подозрения, если будете продолжать присматриваться к лейтенанту Эндерсону и сообщать мне еженедельно о его поведении и разговорах в роте. Договорились?

Амбарцумян молча кивнул.

– Наша задача, товарищ Амбарцумян, не только выявлять врагов советской власти, изменников и трусов, но и снимать подозрения в изменнических настроениях с честных красноармейцев и командиров. Продолжайте слушать разговоры солдат в вашей роте и обращайте особое внимание на чем-либо недовольных. Ваши донесения я буду ждать каждую пятницу…

Вторым по списку шел младший сержант Бабенко из роты автоматчиков. Псевдоним его был «Бакенщик», поскольку до мобилизации в Красную армию он работал бакенщиком. Его донесения Ивашов видел как в первой стопке папок, так и во второй. Он был из так называемых «инициативников», то есть людей, по собственной воле идущих на контакт с чекистами. Бабенко активно доносил на своих товарищей, однако в одной из папок правой стопки и на него имелось дело-формуляр, поскольку родом младший сержант был из-под Воронежа и успел побывать на территории, оккупированной немцами.

Этого осведомителя не нужно было агитировать, чтобы он продолжил свою деятельность. Скорее следовало даже поубавить его прыть. Являясь осведомителем добровольным, он готов был поставлять донесения хоть каждый день.

Рядовой Бычков из первого батальона, третий по списку сержанта Масленникова, стал агентом-осведомителем по принуждению. Он был завербован старшим лейтенантом Хромченко на «компре»^[9] после того, как в одном из боев зимой сорок второго года проявил трусость и бежал с поля боя. Правда, бежало и все его отделение во главе с командиром. Командира отделения после окончания боя приказом комполка отправили в штрафное подразделение, а струсившие солдаты попали в руки замполита полка и начальника особого отдела НКВД Хромченко. Из солдат проштрафившегося отделения «Чапай» принудил стать агентами-осведомителями двоих: рядового Бекбулатова и рядового Бычкова. Бекбулатов погиб зимой сорок третьего года в атаке под селом Тербуны, а потому из агентов-осведомителей выбыл. Бычков же после той атаки остался жив и продолжал пребывать в списке секретных осведомителей старшего лейтенанта Хромченко, когда тот из «особиста» уже сделался «смершевцем». Донесения Бычкова были редки и ложились на стол Василия Ивановича только тогда, когда он их настоятельно требовал. Словом, свои агентурные обязанности рядовой Бычков исполнял крайне неохотно.

Без охоты рядовой Бычков разговаривал и с Ивашовым. Из состоявшегося разговора младший лейтенант понял, что Бычков мало того, что не хочет быть осведомителем, он еще и не хотел воевать. Будь его воля, так он бы зашвырнул винтовку в придорожные кусты и потопал бы с легким сердцем домой. Или, чего хуже, сдался бы немцам. Его самого пора было брать в оперативную разработку и заводить на него дело с пометкой «Измена Родине». Ничего, пусть пока поработает, а там видно будет…

Четвертым по списку был комсорг полка младший сержант Иван Сысолятников, являвшийся также активным агентом-осведомителем. Сысолятникову по должности полагалось контактировать с замполитом и «смершевцем», чем Хромченко активно пользовался. Время от времени младший сержант приходил в кабинет Василия Ивановича и докладывал о высказываниях и настроениях конкретных комсомольцев полка. Псевдоним у младшего сержанта Сысолятникова был тоже созвучен его фамилии – «Сысой».

В окончание беседы Ивашов спросил его:

– А не поручал ли вам старший лейтенант Хромченко выявлять людей с антисоветскими взглядами или изменническими настроениями среди молодых офицеров-комсомольцев? Ну, или вообще вызывающих какое-либо иное подозрение?

На что младший сержант Иван Сысолятников, покосившись на младшего лейтенанта, ответил:

– Было такое.

– И что это был за офицер?

– Это капитан Олейников Павел Степанович.

– Помначштаба по личному составу? – удивленно переспросил Егор.

– Так точно, – ответил Сысолятников.

Ивашов призадумался…

Начальник полкового отдела контрразведки «СМЕРШ» интересовался личностью помощника начальника штаба полка Олейникова, в ведении которого находится вся полковая документация и все делопроизводство. Того самого капитана Олейникова, который после смерти Хромченко опечатал его кабинет и забрал ключи как от кабинета, так и несгораемого шкафа. Вот ему-то как раз и карты в руки, чтобы распечатать кабинет, вскрыть сейф, вытащить из его запираемой полки особо секретные папки, после чего по новой опечатать кабинет. Интересно, не Олейников ли первый обнаружил труп Хромченко?

– А почему старший лейтенант Хромченко проявил оперативный интерес именно к капитану Олейникову? – нарушил молчание Ивашов. – В чем он его подозревал?

– Этого я не знаю, товарищ младший лейтенант, – ответил Сысолятников. – Сказал, присматриваться, прислушиваться и докладывать по мере накопления информации.

– И что это была за информация?

– Отлучки из расположения полка, – охотно ответил Иван. – Он ведь местный, капитан Олейников. Из Суджы. Вот туда и ездит. Берет штабную лошадь, и верхами… Однажды Павел Степанович даже проигнорировал общее комсомольское собрание полка. Как после выяснилось, был в очередной отлучке…

Суджа находилась в оккупации шестнадцать месяцев, пока в результате наступательной Харьковской операции ее не освободили в начале марта сорок третьего года части Воронежского фронта, в том числе и полки 167-й дивизии, в которой служил капитан Олейников. Поскольку он был из Суджи и ездил туда, очевидно, к родным или близким, то, стало быть, автоматически попадал под внимание отдела контрразведки: агентурное наблюдение и оперативная разработка военнослужащих, являющихся уроженцами территорий, попавших под временную оккупацию, да еще имеющих там родственников, являлось обязательным к исполнению органов контрразведки. Прямой обязанностью оперуполномоченного старшего лейтенанта Хром-ченко, как начальника отдела контрразведки полка (а теперь и младшего лейтенанта Ивашова), было изучение и наблюдение за связями солдат и офицеров с гражданским населением, потому что этот канал весьма широко использовался германской разведкой для проникновения ее агентов в среду военных. Однако среди папок из правой стопки сейфа Хромченко формулярного дела капитана Олейникова не было. Может, оно лежало в запирающемся отделении сейфа и исчезло? Иначе как странностью такое обстоятельство не назовешь.

Решив для себя, что капитана Олейникова следует поставить на особый учет, Ивашов поручил младшему сержанту Сысолятникову продолжать «присматривать» за ПМШ-4.

– О нашем разговоре никому ни слова, – предупредил он.

– Что я, не понимаю, что ли, – едва не обиделся осведомитель.

– Вы ведь так же контактируете и с другими офицерами полка?

– Мне это как комсоргу положено.

– Очень хорошо… Не ослабляйте своего внимания, и когда будете контактировать с другими офицерами полка. Если отметите что-то необычное, докладывать мне. Все понятно?

– Так точно, товарищ младший лейтенант! – козырнул Сысолятников и покинул кабинет.

Двое других подошедших агентов-осведомителей под псевдонимами «Шалый» и «Крюк» наотрез отказались «стучать», как они выразились, на своих товарищей.

Шалый, иначе старший сержант Игнатий Шалевич, замкомвзвода второй роты третьего батальона, белорус по национальности, прямо так и заявил Ивашову:

– Все, товарищ младший лейтенант, что хотите, то и делайте со мной, но «стучать» на своих товарищей я больше не стану.

– А если бы перед вами был бы сейчас не я, а старший лейтенант Хромченко? – выдержав паузу, спросил Егор. – Вы тоже так категорически отказались бы с ним сотрудничать?

– Так точно! Вот он мне говорил за рядовым Вдовиным присматривать, а этот Вдовин во время боя меня от смерти спас… Как же я на него доносить стану? – ответил Шалевич, твердым взглядом посмотрев на Ивашова. Стало ясно, что никакие увещевания и призывы к гражданской совести здесь не помогут. Из числа осведомителей сержанта Игнатия Шалевича придется исключить. К тому же результаты работы агентов-осведомителей, которых в свое время принудил к работе имеющимся компроматом старший лейтенант Хромченко, были намного хуже, нежели отчеты добровольных помощников.

Шестым по списку значился агент-осведомитель «Крюк», а именно, рядовой Анатолий Крючников из роты связи, находящейся в распоряжении штаба полка и подчиняющейся помощнику начштаба по связи капитану Васюкову. Поначалу он тоже было заартачился: «Доносить и „стучать“ на товарищей я не буду». Но Ивашов сумел услышать разницу между несгибаемой решительностью старшего сержанта Шалевича и некоторым колебанием Крючникова. Важно было то, что агент Крюк находился в штабном подразделении и тесно сотрудничал как с капитаном Васюковым, так и с остальными штабными офицерами. А иметь в штабе своего человека было бы очень здорово, чтобы получать информацию из первых рук. И младший лейтенант, набравшись терпения, принялся убеждать Крючникова в необходимости и крайней полезности осведомительской работы.

– «Стучать» – это доносить на ваших товарищей из мести, зависти или личной выгоды, – заверял он. – А вот выявлять врагов по их настроению, разговорам и поступкам и докладывать об этом – тут совсем другое.

– Да я это понима-аю, – протянул Крючников, – но все равно как-то это…

– Нет, не все равно, – не дал ему договорить Ивашов. – Вы комсомолец?

– Да, – ответил рядовой Крючников.

– А вы помните, что гласит Устав Коммунистического союза молодежи? Я сейчас вам напомню. Устав гласит, что комсомолец «обязан всеми силами укреплять советский строй… и вести непримиримую борьбу с классовым врагом». Вот скажите мне: предатель Родины – это враг?

– Враг, – ответил Крючников.

– А дезертир?

– Ну… враг.

– А как вы назовете человека, клевещущего на наш социалистический строй? На нашу советскую родину? – продолжал наседать на него Егор.

– Врагом, – уже твердо ответил Крючников.

– Так давайте выявлять врагов вместе. Я ведь не призываю вас сообщать мне сведения, касающиеся всех и каждого. Мне это просто не нужно… Да и с лишними бумагами возиться тоже неохота… Но если в вашем подразделении имеется военнослужащий, который регулярно сеет панические настроения, недоволен нашим советским общежитием и морально готов изменить Родине, то об этом вы просто обязаны мне сообщить. Как гражданин. Как военнослужащий Красной армии. И как комсомолец. И ваше желание скрыть подобный факт я имею право расценить как укрывательство и пособничество врагу. В таком случае я попросту буду вынужден заняться оперативной разработкой уже конкретно вас. Но если вы осуждаете антисоветские взгляды и изменнические настроения, то сообщить об этом вы – я повторюсь – просто обязаны! Пусть даже это будут только разговоры, не приводящие пока к конкретным действиям. Этим вы пресечете возможную глупость со стороны такого болтуна, а возможно, и беду. И оградите от нее себя и своих товарищей…

Рядовой Крючников также каждую пятницу должен был готовить письменные донесения. Убеждать младший лейтенант Ивашов умел.

Остальных троих осведомителей Егор опросил довольно быстро. Все они были простыми парнями, «от сохи», которые охотно согласились продолжать сотрудничать с полковой контрразведкой «СМЕРШ» в лице младшего лейтенанта Ивашова и сержанта Масленникова. Более того, они были рады, что в тайные агенты выбраны именно они, и что этим они отличаются от остальных солдат. Сама принадлежность к тайной деятельности, о которой известно только узкому кругу людей, возвышала их значимость в собственных глазах.

Особенно был исполнен гордости за возложенную на него миссию рядовой Захар Степанов, осведомитель из хозяйственного взвода третьего батальона с оперативным псевдонимом «Степа». Деревенский парень, двадцать четвертого года рождения, с образованием четыре класса (в его деревне была только начальная школа), холостой, не судимый, в Красной армии с весны сорок второго года, он был как чистый тетрадный лист: ясный и понятный. И написать на этом листе можно было все что угодно: внушить какую-либо идею и убедить в необходимости выявления врага, окопавшегося во взводе. Парень принимал на веру все. Ездовой хозвзвода Степанов ничуть не сомневался в том, что, слушая солдатские разговоры и записывая их по памяти вечером в тетрадочку, он делает очень нужное и важное для Родины дело. Впрочем, на таких вот простых парнях, Степах и Ванях, не шибко заглядывающих в будущее, и держалась Красная армия, когда шла в атаку…

Итак, из списка осведомителей выбыл всего-то один агент. Осталось восемь. По сути, не так уж и мало…

Глава 8
Две радиограммы

Всадник на рыжем рысаке появился со стороны Пушкаревки. Оставив Битицу восточнее, проехал лесок, затем миновал Дымов Яр, быстро проскочил мимо сожженной Вакаловщины и въехал в сосняк, держась левее от дороги и явно не желая, чтобы его кто-нибудь заприметил.

Конь передвигался легкой рысью, в лесу перешел на шаг, лавируя между деревьями. Всадник то и дело пригибался под ветками, оберегая от упругих хлестких ударов лицо.

На небольшой полянке возле старой сосны с небольшим дуплом у самого комеля всадник спешился, откинул капюшон плащ-палатки и огляделся. Где-то метрах в тридцати дробно барабанил дятел, нарушая лесную тишину. Сосны далеко в вышине, склонившись головами-кронами друг к другу, шептались о чем-то своем, чего не следовало знать там, внизу…

Человек в плащ-палатке немного постоял, затем сунул руку в карман и достал спичечный коробок. Присев у сосны на корточки, он сунул коробок в дупло, посмотрел, не виден ли он со стороны, потом поднялся, чуть постоял и, одним махом влетев в седло и накинув капюшон на голову, произн

© Сухов Е., 2017

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2017

Глава 1

В добрый путь!

– Сержант, до поселка Кияница не едешь, случаем?

Усатый водитель полуторки с затертыми сержантскими погонами и в выцветшей едва не до белизны гимнастерке глянул на спросившего. Простоватого вида парень лет двадцати одного – двадцати двух, крепенький, голубоглазый и задиристо-курносый, вопросительно смотрел прямо в глаза сержанту. Новенькие погоны младшего лейтенанта, отглаженная чистенькая форма и тощий вещмешок, болтавшийся за плечами, выдавали в нем недавнего курсанта. И если бы не медаль «За отвагу» с полуистертой муаровой лентой, младшего лейтенанта вполне можно было бы принять за простоватого, не нюхавшего пороха новобранца, впервые попавшего в прифронтовую полосу.

– Ну, еду, – ответил сержант.

– Меня прихватишь?

– Это как майор скажет…

– А где он?

– Да вон идет, – повел сержант подбородком в сторону двухэтажного здания без крыши, на первом этаже которого расположился эвакогоспиталь.

Младший лейтенант повернул голову и увидел подходящего к полуторке коренастого крепкого майора.

– Младший лейтенант Ивашов! – как и положено, начал по форме курносый. – Разрешите обратиться?

– Обращайтесь, – разрешил майор, с интересом глянув на подошедшего.

– Вы ведь до Кияницы едете… Не возьмете меня?

– Садись! – кивнул майор. – Только дороженька туда – аховая, танками вся разворочена. Так что держись крепко!

– Спасибо, – улыбнулся младший лейтенант и одним рывком закинул натренированное легкое тело через неоткидные борта полуторки.

Зарычав, машина тронулась. Устроившись на дощатый пол кузова, поближе к кабине, и все равно подскакивая на кочках и выбоинах некогда асфальтовой дороги, младший лейтенант стал смотреть по сторонам…

Город Суджа понемногу остывал от боев (прошло уже четыре месяца, как его отбили в ходе харьковской наступательной операции силами Воронежского фронта), постепенно налаживалась гражданская жизнь. Проехали мимо восстановленной водокачки, немного в стороне от которой работал кирпичный завод, а из-за развалин проглядывал пивной ларек. Далее дорога лежала через центр, основательно разрушенный. Отступая, не иначе как в бессильной ярости, в начале марта сорок третьего года, то есть почти четыре месяца назад, фрицы взорвали здания средней школы, райисполкома, Троицкий храм, маслозавод и несколько каменных жилых домов. Многие дома попросту сгорели, подожженные отступающими вместе с немцами полицаями. Педучилище, больница с пастеровской станцией и санбаклабораторией, большая библиотека, где ранее размещался дом призрения, две аптеки, почтовое отделение, мельница, построенная еще лет двести назад, и несколько десятков жилых домов превратились в головешки и обугленные остовы, мало похожие на бывшие строения.

Проехали мимо сгоревшего склада-зерно- хранилища. Возле него сосредоточенно копошились люди с котелками и мятыми кастрюлями, разгребая головешки и пепел в надежде найти под обуглившимся верхним слоем горсть-другую уцелевшего зерна. На куске спасшейся стены, торчащей как клык в беззубом старческом рту, висела покосившаяся и почерневшая табличка: «ул. К. Либкнехта».

А вот потянулся городской парк. Он, скорее, был похож на запущенную подожженную свалку с выросшими среди груд мусора деревьями. В нем, по всей видимости, еще долго не будет танцев под духовой оркестр, а в летнем кинотеатре, превратившемся в груду головешек, еще не скоро начнут вновь крутить любимую публикой картину «Волга-Волга».

Зрелище, представшее взору младшего лейтенанта Ивашова, было весьма неприглядным и удручающим.

Наконец выехали из города. Проехали примыкающую к нему слободу, тоже изрядно разоренную, с несколькими уцелевшими среди пепелища зданиями. Дорога стала петлять, дважды пришлось объезжать по полю большие воронки от гаубичных снарядов, где полуторка часто буксовала, а пару раз вообще едва не застряла. И только километров через десять дорога выровнялась и убегала по прямой до самой Юнаковки. Транспорта навстречу попадалось мало: за всю дорогу проехал один «Виллис» да несколько полуторок и «трехтонок». Зато в направлении Кияницы одна за другой следовали крытые грузовики. Были среди них и наши «трехтонки», и мощные американские трехосные «Студебеккеры», на которые вместо положенных двух с половиной тонн грузили все три, а то и более, и «Доджи», на которые вместо трех четвертей тонны грузили полновесную тонну, плюс цепляли пушку или прицеп с боеприпасами весом тонны в полторы-две.

После Юнаковки дорога снова начала петлять, будто бы спьяну, до самого поселка Марьино. А потом пару километров – и Кияница. Село, которое больше походило на солдатский бивуак, нежели на бывшее волостное поселение.

На въезде в село стоял контрольно-пропускной пункт, запирающий дорогу полосатым столбом. К нему выстроилась очередь из нескольких десятков машин. Младший лейтенант Ивашов не стал дожидаться, когда их полуторка займет место у пропускного шлагбаума. Он спрыгнул на землю, размял ноги и спину после почти полуторачасового подскакивания на заднице с маятниковым качанием из стороны в сторону, поблагодарил майора и сержанта, что подбросили до места, и потопал пешочком, обходя крытые брезентом грузовики.

На КПП у него потребовали предъявить документы. Какой-то долговязый старший лейтенант из комендантской роты долго читал воинское предписание, и еще дольше – военный билет, щупая его пальцем, поглаживая и что-то высматривая. Верно, наличие тайных знаков, которые у документа, несомненно, имелись.

Наконец старлей с явным сожалением вернул документы младшему лейтенанту Ивашову:

– Проходите…

– А как пройти в штаб дивизии, не подскажете? – нахально спросил Егор Ивашов, вместо того чтобы поскорее распрощаться со старшим лейтенантом, пока он не привязался еще к чему-либо, например, к тому, чтобы предложить показать содержимое вещевого мешка. Обыскивать офицеров без достаточных на то оснований военная комендатура не имела права, а вот попросить добровольно развязать вещмешок – почему нет? Кто же посмеет отказать?

– Ступайте прямо, увидите двухэтажное здание с башенкой, это и будет бывший дворец Лещинских, а сейчас штаб дивизии, – с неохотой ответил старший лейтенант и отвернулся, показывая, что разговор закончен.

Башня дворца была видна, наверное, с любой точки села и служила хорошим ориентиром. Возможно, именно по этой причине и уцелела.

Ивашов, уступая дорогу «Студебеккерам» и трехтонным «ЗИСам» с фанерной кабиной, пошел дальше, держа направление на башенку. Скоро показался весь дворец, с большой натяжкой отвечающий этому слову. Вот в Москве дворцы, это да! Дворец князя Гагарина, например, или Слободской дворец, не говоря уж о Петровском путевом дворце. Впрочем, для села двухэтажное каменное здание о семи окнах по фасаду иначе чем дворцом и назвать-то было нельзя…

Младший лейтенант Ивашов прошел к зданию по запущенной парковой аллее, уважительно обошел несколько «Виллисов» и черную «Эмку», поднялся по ступеням на центральное крыльцо с облупившимися колоннами и, козырнув неподвижно стоявшему часовому, вошел внутрь. Спросил дежурного офицера, как найти дивизионный отдел контрразведки.

– Второй этаж, вторая и третья двери направо. Да там написано…

Егор поблагодарил и стал подниматься на второй этаж по парадной лестнице, очень внушительной, с изысканно-изящными перилами из розового мрамора, чего спускающиеся и поднимающиеся по ней офицеры уже давно не замечали.

В отличие от первого этажа, где сохранились огромные залы, помещения на втором этаже были переоборудованы в небольшие комнатки. Верно, после того, как дворец отобрали у хозяев, здесь устроили школу, а теперь в бывших классных комнатах размещались различные службы 167-й стрелковой дивизии.

На юго-западной части Курской дуги, в частности на Сумском направлении участка Воронежского фронта, где стояла 167-я стрелковая дивизия, с марта месяца образовалась затянувшаяся оперативная пауза. Обе стороны сосредоточенно набирали силы: немцы со своими союзниками доукомплектовывали полки, принимая пополнение, скрытно перегруппировывались, укрепляли линию обороны, советская сторона принимала полки, прибывшие с Урала и Сибири, инженерные подразделения в спешном порядке строили и тянули коммуникации, подтягивали тылы. По активности на линии разграничения было видно, что наступившим летом начнется сражение, которое может коренным образом повлиять на весь дальнейший ход войны. И Егор Ивашов был очень доволен назначением в эту дивизию именно сейчас, когда на фронте стояло затишье: будет время разобраться, что к чему, и войти в колею…

«Начальник ОКР „СМЕРШ“

майор Стрельцов Г.Ф.»

Эта табличка висела на третьей двери справа. Ивашов постучал и, дождавшись разрешения, открыл дверь:

– Разрешите войти?

– Входите, – последовало разрешение.

– Товарищ майор, младший лейтенант Ивашов прибыл для дальнейшего прохождения службы.

– Садитесь, товарищ младший лейтенант. Как ваше имя-отчество?

– Егор Фомич. Вот мои документы.

Начальник дивизионного отдела контрразведки «СМЕРШ» майор Стрельцов принял из рук младшего лейтенанта удостоверение личности, военный билет, временное удостоверение о награждении медалью «За отвагу» (не в Кремле вручали, а на передовой) и несколько сложенных вчетверо листочков с просвечивающимися печатями. Он внимательно осмотрел все документы, выбрал из небольшой стопки папок на столе темно-зеленую с наклеенной на ней осьмушкой бумаги с именем и фамилией Ивашова, развязал тесемки и раскрыл. Егору, механически следившему за действиями майора, бросилась в глаза его собственная фотография, сделанная еще в бытность его рядовым погранзаставы под Перемышлем, где он в хлопчатобумажной гимнастерке с полевыми петлицами и едва отросшими после стрижки под машинку волосами.

– Я тоже Фомич, – медленно произнес майор Стрельцов, слегка улыбнувшись и один за другим перекладывая листочки в папке. – Только зовут Георгием, – добавил он. – Значит, вы окончили курсы подготовки оперативного состава?

– Так точно, – сделал попытку приподняться со стула Ивашов, но был остановлен жестом начальника контрразведки дивизии. – Только они лишь вначале назывались курсами, а потом стали называться школой ГУКР НКО «СМЕРШ».

– И сколько вы там обучались?

– Три месяца.

– А потом сразу были направлены в действующую армию?

– Так точно!

– Ваша школа была под Жуковском?

– Именно так, товарищ майор.

– Кажется, начальником школы в ней был генерал Голицын?

– Он самый.

– Что вы о нем слышали?

– Рассказывали, что он будто служил в контрразведке царской армии. Во всяком случае, всегда ходил при царских орденах.

– Все так… Я тоже имел честь быть с ним знакомым. И генерал Голицын не просто служил в царской армии, а был одним из руководителей контрразведки. Товарищ Сталин лично пригласил его, чтобы он организовал и наладил у нас военную контрразведку по принципу царской армии. Он из князей, из тех самых, но это неважно… Потому что родина у нас одна, и совершенно не имеет значения, у кого какие погоны: царские или советские.

Георгий Фомич вновь углубился в содержимое папки. Было ему лет под сорок, сразу видно, дядька серьезный: во вдумчивом взгляде, в четко произносимых словах и неторопливых движениях чувствовалась некая основательность и большой профессиональный опыт. «Похоже, повезло мне с начальником», – подумалось вдруг Ивашову.

– Вы пока ехали, осмотрелись?

– Все разбито, товарищ майор.

– Да, это так, – невесело согласился Стрельцов. – А еще немцы оставили у нас в тылу свою агентуру, и нам предстоит ее выявить. Уверяю вас, работы будет много, а штата, как всегда, не хватает. Вот буквально три дня назад выявили абверовского радиста. Регулярно передавал в центр метеосводки… Вот что, товарищ младший лейтенант Ивашов, – возвращая Егору документы и закрывая папку, продолжил официальным тоном майор, – вы командируетесь оперуполномоченным контрразведки «СМЕРШ» Государственного комитета обороны в 520-й стрелковый полк, расквартированный в деревне Пушкаревка. Это в семи километрах от нас… В вашем распоряжении сержант Масленников Федор Денисович из взвода управления первого батальона и бывший ординарец вашего предшественника рядовой Андрей Зозуля. Это, так сказать, ваш отдел контрразведки полка. Юридически вы на службе в отделе контрразведки дивизии и подчиняетесь непосредственно мне, но это не значит, что вы в полку абсолютно независимая единица. – Он очень серьезно посмотрел на младшего лейтенанта. – Вы ни в малейшей степени не должны противопоставлять себя другим офицерам полка, как это не столь уж и редко делал ваш предшественник. Внутренний распорядок полка в должной мере касается и вас. Находясь в полку, вы живете его жизнью. В противном случае вам очень трудно будет исполнять свои обязанности. Вы ведь знаете, что поимка диверсантов и изобличение вражеских разведчиков – работа эпизодическая, она может случиться, а может и нет, поэтому на девяносто процентов служебного времени ваши обязанности будут заключаться – и должны заключаться – в агентурно-оперативном обслуживании полка, к которому вы прикомандированы. А иначе как вы без агентурного аппарата будете разыскивать предателей и неблагонадежных лиц? Как будете разоблачать членовредителей? Как узнаете, кто в вашей части чем дышит, какие связи имеют военнослужащие вашего полка с гражданским населением и что представляет собой это население? Ведь для проникновения в военную среду противник весьма охотно использует гражданских лиц… Все или почти все, что вам положено знать, узнается через агентуру и осведомителей. А их у вас почти не будет, если вы устранитесь от общей жизни полка… Вот мой совет, будьте дружелюбны, доступны, и люди это оценят.

Майор Стрельцов снова внимательно посмотрел на младшего лейтенанта и, увидев в его глазах понимание, замолчал. В конце концов, все, что он говорит и еще может сказать, оперуполномоченный контрразведки Егор Фомич Ивашов, как окончивший курсы «СМЕРШ», знает и сам…

– Разрешите вопрос, товарищ майор, – не-ожиданно попросил младший лейтенант.

– Задавайте.

– А мой предшественник… Его убили?

– Старший лейтенант Василий Иванович Хромченко погиб при невыясненных обстоятельствах, – ответил Стрельцов, слегка нахмурившись.

– Простите, товарищ майор, а каких именно?

Начальник отдела контрразведки дивизии с интересом взглянул на младшего лейтенанта:

– Вижу перед собой оперативника… Он погиб от неосторожного обращения с оружием. Так гласит официальная версия.

– А была и неофициальная?

– Была, – нехотя проговорил майор, – что он застрелился. Но эта версия не нашла поддержки у следствия.

– А когда погиб Хромченко?

– Три… Да, три недели назад, то есть восьмого июня. От нас на место выезжал следователь Кожевников, приезжал военный прокурор, по факту гибели Хромченко проводилось следствие. Все, как и положено в подобных случаях. Следствие пришло к выводу, что смерть старшего лейтенанта Хромченко произошла по причине неосторожного обращения с ору- жием.

– Такое случается, – заметил Ивашов.

– Случается, особенно на войне, – согласился Стрельцов. – Еще вопросы имеются? – поинтересовался он.

– Так точно. Как мне в полк попасть, в деревню эту… Пушкаревку?

– Завтра ближе к полудню в полк из штаба дивизии поедет нарочный с пакетом. На мотоцикле. Он тебя захватит, – перешел на «ты» Георгий Фомич, – я распоряжусь.

– А если все-таки сегодня? – спросил Егор.

– А если ты хочешь попасть в полк сегодня, то придется тебе пройтись пешочком, – одобрительно посмотрел на Ивашова майор. – Обойдешь пруд, потом через каменный мост – и по грунтовке. Затем четыре с половиной километра лесом. Как лес закончится – покажется деревня Вакаловщина. Немцы ее дотла пожгли, так что не спутаешь… От Вакаловщины до Битицы еще километра полтора… А там и до Пушкаревки рукой подать. Дорога там одна, наезженная тягачами, не заплутаешь…

– Понял, товарищ майор, – поднялся со стула Ивашов. – Разрешите идти?

– Идите, – снова перешел на официальный тон начальник контрразведки дивизии. – Сейчас зайдите с вашим предписанием в канцелярию и финчасть, встаньте на денежное и пищевое довольствие, ну, а как оформитесь – в добрый путь!

Глава 2

На волосок от смерти

Обогнув заболоченный по берегам пруд, Ивашов оглянулся. С этого места, в сравнении с соседними строениями, штаб дивизии смотрелся настоящим дворцом, а разбитый вокруг него парк, пусть и неухоженный, неприбранный, с заросшими тропинками, придавал двухэтажному строению некую значимость и даже величественность.

Он прошел древний каменный мост и ступил на глиняную грунтовку, которая только своим названием оправдывала наименование дороги. На самом деле это была сплошная непросыхающая лужа, которую пришлось обходить по высокой запыленной траве. Невдалеке корабельными мачтами возвышался сосновый лес, и более или менее сносная дорога началась лишь тогда, когда Егор вступил в начавшийся перелесок.

Мысли у младшего лейтенанта были самые разные.

Как-то будет на новом месте? Как у него сложатся отношения с людьми? Ведь оперуполномоченные «СМЕРШа» – это прямые преемники сотрудников военной контрразведки Особых отделов НКВД. А «особистов» в армии не любили, относились с опаской и предпочитали обходить стороной…

И еще: с чего начинать работу в полку?

Нет, чем заниматься и как, Егор Ивашов знал прекрасно. Его этому учили на курсах. Да и практический опыт имелся достаточный – служба в погранвойсках НКВД предполагала выполнение схожих задач: борьба со шпионами, диверсантами, полицаями и бандитскими формированиями и их уничтожение. Правда, выявляли их другие люди, а он, вначале рядовой, а в конце сорок второго года уже сержант Ивашов, лишь исполнял приказания командиров.

Теперь же все придется организовывать самому: и выявлять, и приказывать, и проводить оперативные мероприятия…

Перелесок скоро потемнел, а потом и вовсе переродился в настоящий густой лес. День клонился к закату, и солнечные лучи уже не пробивались через деревья, освещая дорогу.

Егор прибавил шагу, чтобы успеть засветло прибыть в расположение полка. Он прошел уже больше половины пути к Вакаловщине, когда увидел в придорожном пролеске немецкий полугусеничный бронетранспортер «Ханомаг» с разбитой гусеницей и закопченным от дыма броневым корпусом. Видимо, бронетранспортер подбили партизаны, а когда сюда пришла Красная армия, «Ханомаг» тягачами просто столкнули с дороги на обочину к лесу, чтобы не мешал движению. Пулемет с него сняли вместе с защитным щитом, а все остальное оставили до лучших времен: не запирает дорогу, и ладно. А там на переплавку пойдет.

Егор отошел от бронетранспортера метров на сто пятьдесят, когда вдруг почувствовал неясную тревогу. С каждым шагом необъяснимое чувство опасности возрастало, а он привык к нему прислушиваться.

Ивашов замедлил шаг и расстегнул кобуру.

Осторожный шаг, еще такой же бережный…

Стояла неправдоподобная тишина, словно в уши забили вату: ни шороха листьев на ветру, ни пиликанья лесных птиц. И было слышно, как громко бьется собственное сердце.

Что это? Кажется, хрустнула сухая веточка недалеко от придорожных кустов. В иное время Егор и не услышал бы этого звука, но сейчас его обостренный слух воспринял бы даже далекое чужое дыхание.

Так бывало с ним, когда он нес службу на границе…

Москвича Егора Ивашова взяли в армию в октябре сорокового года, когда ему только-только исполнилось восемнадцать. Вообще-то призывной возраст начинался с девятнадцати, но тех, кто окончил десятилетку, брали и по достижении восемнадцатилетнего возраста. Из комиссариата призывников привезли на вокзал. Построили на платформе, политрук произнес короткую напутственную речь, после чего их погрузили в товарные вагоны с деревянными настилами в два этажа, и поехали. Кто-то, верно, для того, чтобы как-то подбодрить себя, запел:

• Утро кра-асит нежным све-то-ом
• стены древнева-а Кремля-а,
• просыпается с рассве-ето-ом
• вся Сове-етская-а земля-а.
• Холодок бе-ежит за во-оро-от,
• шум на улица-ах сильне-ей.
• С добрым утром, ми-илый го-оро-од,
• сердце Ро-одины мое-ей!

Егор сам не заметил, как стал подпевать. Громче и громче:

• Кипучая-а, могучая-а,
• никем не-по-бе-димая-а, —
• страна-а моя-а, Москва моя-а —
• ты самая люби-имая-а!

Ехали долго. Шесть суток. Делали длинные остановки на крупных станциях. Курск, Киев, Винница… Перемышль. Далее пошла западная граница. Такая, что западнее не бывает, – Перемышль еще год назад был польским городом…

А потом их ожидала короткая солдатская баня, облачение в армейскую форму, казарма учебного батальона. И четырехмесячная учеба, готовившая солдат для охраны советской границы. Тактика, основы криминалистики, строевая и физическая подготовка, стрельбы, ведение рукопашного боя: «Длинным – коли! Коротким – коли!»

Интересно было распознавать следы. Человеческие, а также следы различных животных. Егор не сразу научился распознавать поддельные лошадиные и коровьи следы от настоящих, а вот один человек прошел или больше, ступая след в след, различать получалось: ширина следа, хоть и ненамного, все же была больше обычной, и сам след был глубже и утоптанней. По этой глубине можно было определить, шел человек лицом или спиной, один шел или группой, просто шел с грузом или нес на плечах еще одного человека. У разведчиков и контрабандистов приемы были очень схожи, разница заключалась в том, что последние не имели навыков оперативной работы, а потому попадались едва ли не каждый день.

Интересно было учиться ходить по-пограничному: бесшумно и одновременно быстро. Такое передвижение в корне отличается от обычной ходьбы: нужно, в зависимости от ситуации, мгновенно принять решение, где следует ступать с носка на пятку, а где с пятки на носок, к тому же, чтобы веточка сухая не хрустнула или камушек невзначай не тронуть. И то и другое ночью слышно будет так, словно невдалеке со всего размаху ударили палкой о кровельное железо. Особенно, когда обострен слух. А когда тебе интересно то, чему ты учишься, то получается всегда хорошо.

Навыки эти ох как пригодились сначала на границе, а потом на фронте…

Через четыре месяца были экзамены, принятие присяги и распределение по заставам девяносто второго пограничного отряда НКВД СССР в количестве двух с половиной тысяч человек. Пять комендатур, двадцать одна линейная застава на протяжении границы длиной двести пятнадцать километров.

«Приказываю выступить на охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. Задача наряда: затемно, соблюдая все средства маскировки, занять место в „секрете“ правее отдельно стоящей ольхи…»

«Есть, выступить на охрану границы Союза Советских Социалистических Республик…»

Это случилось как раз в «секрете» «правее отдельно стоящей ольхи».

В одну из весенних ночей сорок первого рядовой Егор Ивашов вместе со своим напарником Серегой Белоусовым получили приказ выступить на охрану государственной границы и залегли в «секрете». Место это было в небольшом кустистом овражке, зимой служившем, очевидно, берлогой какому-нибудь «топтыгину», и было уже вдоль и поперек знакомо. Равно как и сам участок, надлежащий к просмотру.

Что хорошо в таком «секрете»?

А многое: лежи себе, смотри в оба глаза и слушай тишину. А она бывает загадочной и часто красивой.

А что плохого?

Тоже немало: если двигаться – так медленно и в полдвижения, если дышать – так лишь в полноздри. Не кашлянуть, ни, упаси бог, чихнуть. Ну, а ежели вдруг сморит сон на посту, то можешь больше никогда и не проснуться. Поскольку в такой ситуации, как оно чаще всего и бывает: возьмется невесть откуда хорошо обученный ворог с той стороны, умело полоснет кинжалом по горлу, да и оттащит бездыханные тела на свою сторону, что не однажды случалось. А потом враждебная сторона громогласно и на весь мир заявит: «Случился очередной пограничный инцидент: советские пограничники нарушили границу!» И в качестве подтверждения своих слов предъявит два окоченевших трупа советских пограничников, убитых, дескать, при переходе границы иностранного государства. Выигрыш неприятельской стороны весьма очевиден: и скандал против СССР спровоцирован, и конкретный пост линейной заставы на время обезлюжен, и подлинные советские документы на руках, плюс форма и вооружение. Есть чем экипировать двух своих шпионов…

Поскольку пограничный «секрет» – наряд ночной, то много особенно не различишь, разве что неясные человеческие силуэты на фоне неба… Зато услышать можно многое. Слух в такие часы обостряется до невероятности: в ночной тишине вполне можно различить громыхание вагонных колес поезда по стыкам рельс, проходящего за много километров до места пограничного «секрета». Днем, как ни напрягайся, звука проходящего поезда не услышишь. Или лай собак, слышимый на несколько верст. Обостряется и обоняние. В лесу воздух замешан на травах и цветах, и всякий чужеродный запах распознается на многие десятки метров. Или… Да много еще чего!..

Первый час прошел спокойно. Если не считать, что ночное небо еще больше затянулось тучами, и стало так темно, что вглядываться в наступившую темень было попросту бессмысленно.

В начале второго часа Ивашов увидел какое-то темное пятно, медленно двигавшееся по направлению к «секрету». Кажется, пятно это заметил и Серега Белоусов. Оба стали пристально всматриваться, пытаясь определить, что же это: человек или какой-то зверь.

И вдруг неясная тревога заставила учащенно биться сердце. Впоследствии, уже обучаясь в школе младшего начсостава, Егор не раз задавал себе вопрос: а что было бы, не оглянись он тогда назад? И находил один-единственный ответ: была бы неминуемая смерть…

Это чувство тревоги заставило его обернуться. И он увидел прямо над собой занесенную руку с тускло блеснувшим лезвием кинжала. Не отдавая себе отчета в своих действиях, чисто механически, Егор перевернулся на спину, схватил руку за запястье, резко отвел ее в сторону и дернул на себя. Человек в маскировочном халате, неслышно зашедший сзади, повалился на него, завязалась борьба, в результате которой Егору удалось завести руки нарушителя назад, а самого его вдавить в землю.

Второго нарушителя, продолжавшего идти прямо на «секрет» и не подчинившегося окрику «Стой!», застрелил, недолго думая, его напарник Серега Белоусов. Он же, пока Егор сидел верхом на нарушителе, жестко подавляя все его попытки высвободиться, слетал к секретному пеньку, в нутре которого был спрятан телефон, и доложил на заставу о задержании.

– Сейчас пришлем вам смену, – ответили в трубку. – А вы пока отконвоируйте задержанного на заставу…

На следующее утро рядового Ивашова вызвал к себе начальник заставы.

– Поздравляю вас с задержанием, – сказал он и объявил: – Матерого нарушителя поймали, сейчас он дает признательные показания. Пограничник Ивашов, вы направляетесь в город Коломы для обучения в школе младшего начальствующего состава. Выезд через час…

Практически начальник заставы его спас. Поскольку двадцать второго июня застава полегла вся. До единого бойца…

Тревога нарастала, билась уже где-то под самым горлом, пульсировала вместе с сердцем.

Ивашов сделал еще несколько шагов, замер в каком-то оцепенелом ожидании и вдруг бросился на землю. Почти тотчас, через какие-то доли секунды, прозвучала автоматная очередь. Краем глаза Егор заметил дрогнувшую ветку придорожного куста и трижды выстрелил в ту сторону. Послышался приглушенный вскрик. А может, и показалось.

Он быстро поднялся, петляя, бросился к кустам, но там, конечно, уже никого не было. Тот, кто стрелял, увидел, что не попал, и так же неслышно запропастился. Похоже, тоже умел ходить бесшумно… Значит, за ним серьезная школа, а такой, как правило, следов не оставляет. В лесу темнеет быстро. Еще час-полтора – и будет совсем темно. Конечно, какую-нибудь зацепку отыскать всегда можно. Не по воздуху же он полетел обратно в свою берлогу. А то, что укрытие у него где-то в лесу, – в этом можно не сомневаться. Но искать придется долго. И уж точно не сегодня. Скоро в этом лесу черта лысого разве что и увидишь.

А ведь сегодня он, младший лейтенант Ивашов, опять был на волосок от гибели. Как тогда, в «секрете», под Перемышлем… Уберег ангел-хранитель, не дал сгинуть.

Егор потопал дальше, продолжая прислушиваться к любому звуку и шороху. Лес скоро стал редеть, большие светлые полянки сообщали своим появлением о том, что лес вот-вот закончится. Потом сосновые деревья сменились дубовым редколесьем, а еще метров через пятьдесят Егор вдруг увидел деревню. Точнее то, что от нее осталось: голые закопченные каменные печи с голенастыми трубами в грудах головешек. Одна печь, две, четыре… На возвышении стояла каменная церковь без венчающего купол креста. Стояла, как некий укор и печаль по тому, что лежало окрест. Кажется, церковь была не тронута огнем. Над входом в бывший храм висела покосившаяся большая табличка: «Клуб».

Это была та самая Вакаловщина, о которой говорил Егору Ивашову майор Стрельцов.

Младший лейтенант шел по проселку и считал: восемнадцать, тридцать четыре, семьдесят, сто семнадцать… Настоящее кладбище домов. Вся деревня была сожжена дотла: ни одного уцелевшего дома. И ни единой живой души. А ведь некогда здесь было более ста тридцати дворов, судя по печам. На печных трубах, как на древних кладбищенских крестах, сидело в своем траурном одеянии воронье, лениво косясь на проходившего мимо человека.

Километр с небольшим до Битицы младший лейтенант Ивашов прошел менее чем за четверть часа. В селе размещался батальон 465-го стрелкового полка, и патруль из комендантского взвода дважды проверил у Егора документы.

– У нас тут неспокойно, постреливают, так что будьте осторожны, – возвращая документы, предупредил старшина комендантского взвода на выходе из села, уважительно глянув на медаль «За отвагу» на груди младшего лейтенанта.

– Я знаю, – без улыбки ответил Егор, засовывая документы в нагрудный карман гимнастерки.

Невдалеке от Битицы показалось село Пушкаревка, где разместился на постой 520-й стрелковый полк – место службы оперативного уполномоченного отдела контрразведки «СМЕРШ» младшего лейтенанта Егора Ивашова.

Как-то оно все сложится?..

Глава 3

День рождения с «красненьким»

У него сегодня был день рождения. Ровно двадцать девять лет назад в городе Харькове в семье приват-доцента Харьковского Императорского университета Ипполита Владимировича Липского родился сын, который, с взаимного согласия отца и матери, был назван Виктором. Не ахти какая дата, конечно, но ровно через год, если даст Бог, ему пойдет четвертый десяток. А это уже звучит…

А почему бы не устроить себе праздник? Не сделать самому себе подарок, отправив на тот свет еще одного врага, тем самым пополнив копилку мести за отца и мать, единственных людей, которых он любил и которых у него отняли москали-комиссары?

Сыч взял лампу и прошел в оружейный отсек – так он называл ту часть комнаты, где хранилось оружие. Какое-то время он выбирал между пистолетом-пулеметом «МР-40» и карабином «маузер». Выбрал автомат «МП-40», который кацапы прозвали «шмайсером». Конечно, если бы пришлось вести прицельный огонь на пару-тройку сотен метров, тогда лучше «маузера» и еще русской винтовки Мосина не отыскать. Она тоже аккуратно стояла в нише-отсеке рядом с русским автоматом «ППШ» и ручным немецким пулеметом «МГ-42». Но Сыч решил, что обстрелять обоз, группу солдат, возвращающихся из госпиталя (лучше офицеров), или конного фельдъ- егеря-энкавэдэшника из придорожных кустов лучше из «шмайсера». И скорострельность у него высокая, и для ближнего боя (если что) лучше оружия нет, и компактен, а значит, уходить с ним от преследования будет легче.

Сыч пошел налегке, с одним магазином. Тридцати двух патронов вполне хватит на восемь коротких очередей, а чтобы положить небольшую группу солдат, достаточно четырех-пяти очередей. На всякий случай Сыч прихватил пузырек с хлоркой, чтобы «забить» след для собаки.

Он поднялся по ступенькам к люку, прислушался: тихо. Вытянул руки, медленно поднял люк с толстым слоем дерна и отвел его в сторону. Вылез в зарослях бузины, прикрыл люк и пошел, неслышно ступая, по направлению к лесной грунтовке. Шел, примерно, с полкилометра, потом выбрал заросли погуще и стал ждать.

День клонился к закату, когда на дороге по-явился молодой офицер в новеньком обмундировании и с тощей котомочкой за плечами.

Сыч привычно разложил автоматный приклад, чтобы бить прицельней, невольно покривился, поскольку допустил при этом небольшой промах – прозвучал щелчок (вряд ли слышимый уже в нескольких метрах), выбрал сектор на дороге и прицелился. Как только офицер войдет в этот сектор, раздастся короткая автоматная очередь, и все будет кончено. После чего, вполне удовлетворенный содеянным, он уйдет назад, не позарившись ни на форму, ни на документы убитого офицера – этого добра у него теперь предостаточно, начиная от разнообразной штатской одежды и заканчивая обмундированием рядового связиста и подполковника артиллерии. И все воинские документы у него – комар носа не подточит, а свидетельство об освобождении от воинской повинности по ранению – так вообще подлинное. Если вдруг комендантский или (не приведи господи) военный патруль НКВД вдруг захотят проверить, действительно ли у него имеется ранение, или мужчина преступно уклоняется от воинской службы, или, более того, – дезертир, на этот случай можно предъявить доказательство: сквозное пулевое ранение в грудь аккурат в дюйме от правого соска, с повреждением легкого и правой лопатки. На то и врачебное заключение наличествует, и следы на груди и спине, какие и бывают при подобном ранении: немецкие хирурги при разведывательно-диверсионных школах такие асы, что сделанные ими надрезы на груди и спине от настоящего сквозного ранения абсолютно не отличишь…

Еще несколько шагов, и молодой офицерик попадет в нужный сектор дороги. И тогда Сыч нажмет на курок…

Но офицер – теперь было видно, что он в звании младшего лейтенанта – почему-то замедлил темп движения. Идет, едва ли не крадучись и будто бы прислушиваясь к чему-то. Неужели он услышал тот щелчок, когда Сыч раскладывал автоматный приклад? Нет, быть такого не может.

Вот младший лейтенант делает шаг, второй и попадает в сектор обстрела. Вдруг отчего-то замирает, а потом неожиданно, за доли секунды до того, как в него вопьются пули автоматной очереди, падает на дорогу. Сыч услышал ответные три выстрела из револьвера. И еще услышал свой собственный вскрик, который он успел приглушить: это один из выстрелов младшего лейтенанта достиг цели. Пуля вспорола щеку и вонзилась в одну из сосен за спиной.

Сыч резко повернулся и, зажимая рану ладонью, побежал на носочках в сторону землянки, стараясь не шуметь и не оставлять следов. Спиной он чувствовал, что молодой офицер не видит его и не преследует, но все равно не сбавлял шага, пока не добежал до зарослей бузины. Здесь встал на колени, заполз в кусты, отодвинул люк лаза и спустился в землянку. Аккуратно прикрыв за собой люк, прошел до маленького оконца, закрыл его специальными ставнями, зажег керосиновую лампу и, глядя в зеркало, обработал рану на щеке спиртом, замазал ее парафином, после чего наложил марлевую повязку.

Все действия проделывались механически, «на автомате». Когда Сыч закончил с раной, вернулась способность трезво размышлять. И первая мысль была такова: «А ведь начальник армейской двадцать шестой абвергруппы капитан Мишелевский, оставляя меня в прифронтовой полосе большевиков, предупреждал, чтобы я лишний раз не высовывался. Так нет же, поперся! Захотелось себе подарок на день рождения сделать…»

– Ну что ж, вот и получи подарочек, – сказал Сыч уже вслух, с кривой ухмылкой разглядывая в зеркале кровавое пятно на марлевой повязке. – С красненьким! А ведь могло быть куда хуже, окажись младший лейтенантик чуточку точнее. Не иначе, как второй раз родился!

Сыч поднялся, сходил в «продовольственный отсек», где хранились продукты, которых ему должно было хватить минимум месяцев на шесть при правильном использовании, принес бутылку киршвассера, налил полный стакан и, пожелав себе «всех благ», выпил. Затем прошел в другую комнату, поменьше, которую он называл «спальной», и повалился на деревянный топчан.

Ипполита Владимировича Липского арестовали в тридцать третьем. Он обвинялся в связях с УВО – националистической контрреволюционной повстанческой организацией – с целью создания Украинской буржуазно-демократической республики. Еще Ипполиту Владимировичу предъявили обвинение в подготовке покушений на секретаря Центрального Комитета коммунистической партии большевиков Украины товарища Постышева и наркома внутренних дел УССР товарища Балицкого. Органы НКВД Украины припомнили ему, окончившему Николаевский Инженерный институт, и то, что он служил военным Инженером в чине капитана в царской армии, и то, что был женат на графине-полячке. После недолгого разбирательства судебной «тройкой» при коллегии ГПУ УССР с правом внесудебного рассмотрения дел профессору Липскому был вынесен приговор о высшей мере наказания. На следующий день по вынесению приговора Ипполита Владимировича расстреляли.

Его супругу, Юстину Казимировну Липскую, урожденную графиню Бобровскую из галицкой шляхты, в свою очередь обвинили в пособничестве шпионско-террористической группировке Польской военной организации и решением судебной «тройки» отправили в политический изолятор Верхнеуральска на три года. По истечении этого срока ей было предписано отправиться на поселение в Алма-Ату. Но до нее она не доехала: была снята с поезда и решением «тройки» ГПУ получила новый срок – пять лет исправительно-трудовых лагерей в Магадане.

Через год она умерла…

Так юный Виктор Липский остался один. Сразу после ареста отца Виктора, как сына врага народа, исключили из комсомола и отчислили со второго курса Харьковского государственного университета. А на третий день после расстрела отца на квартиру Липских пришла какая-то женщина с домовой книгой и, представившись «уполномоченной», зачитала приказ о выселении Виктора Ипполитовича Липского из квартиры.

– Где ж я буду жить? – спросил Виктор.

– А где хошь, – ответила «уполномоченная» и демонстративно захлопнула домовую книгу. – Меня это не интересует. Можешь к родственникам податься.

В Полтаве у Виктора жила бабка, мама отца, и Виктор поехал к ней. Приняла со слезами, приголубила. Там Виктор устроился работать грузчиком на фабрику, изготовляющую термометры и песочные часы. Был нелюдим, людей не привечал, друзей не имел, а после смерти бабки в сороковом году (уж слишком старушка по сыну тосковала, вот и сдало здоровье) жил один, чем нисколько не тяготился.

Однажды знакомая девушка с фабрики сказала ему:

– Ты все время один и один. А ведь одиночество в конечном итоге ведет к деградации личности.

– Не уверен, – буркнул в ответ Виктор. И больше ничего не сказал, хотя, похоже, этой девушке он нравился…

А ему нравилось одиночество. И в первую очередь потому, что он всецело принадлежит себе и вправе по своему усмотрению распоряжаться временем. Тем самым, что в виде песчаной струйки сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее вытекает из верхней колбы в нижнюю в песчаных часах.

Виктор имел возможность читать книги и размышлять о прочитанном, да и обо всем другом, что его окружало. Он отнюдь не деградировал, как пыталась его уверить знакомая девушка, напротив, развивался, правда, в том направлении, в каком ему хотелось самому. Благодаря одиночеству и размышлениям, он перестал совершать опрометчивые поступки и стал мудреть, причем намного быстрее, нежели его сверстники, никогда не пребывающие наедине с самими собой. А Виктор от людей уставал. Душевно и физически. Не любил толпу, в которой чувствовал себя совершенно чужим.

На следующий день после начала войны была объявлена всеобщая мобилизация. Сына врага народа она не коснулась, и Виктор Липский продолжал работать на фабрике.

На рассвете восемнадцатого сентября сорок первого года над Полтавой показались немецкие самолеты. Южная часть города, где группировались войска Красной армии, была почти полностью разрушена вместе с фабрикой термометров и нефтебазой, взметнувшейся к небу черным столбом дыма.

После бомбардировки города началось наступление немцев со стороны Киева. Весь день в городе слышались приближающиеся раскаты орудийных выстрелов.

В пять часов пополудни случилась очередная бомбардировка города. После чего началось новое наступление немецких подразделений, рвущихся на левый берег реки Ворсклы. Вечером южная часть города была взята немецкими войсками. А к ночи – и вся Полтава. Город во многих местах пылал пожарами, и было светло, как днем.

Два дня немцы тушили пожары, а на третий день оккупации стали устанавливать новый порядок. Полтава была включена в состав рейхскомиссариата «Украина», о чем было официально объявлено по быстро восстановленному радио и пропечатано в листовках, расклеенных по всему городу.

Был установлен комендантский час, не позволяющий гражданам передвигаться по городу без разрешающих пропусков.

В конце сентября появились и заработали комендатура и городская управа во главе с бургомистром и городским головой. В комендатуре – отделы: организационный, хозяйственный, продовольственный, технические, финансовый, врачебно-санитарный. Появился и отдел культуры, в ведении которого находились ЗАГСы, незакрытые школы и две новых гимназии для девочек и для мальчиков, кинотеатры, театры, церкви, две из которых, Преображенская и Сампсониевская, уже открылись. Еще управа ведала вспомогательной полицией, среди служащих которой вдруг неожиданно оказалось много ингушей и чеченов. К местной полевой жандармерии, естественно, городская управа никакого отношения не имела.

А еще появились базары-барахолки едва ли не на каждой площади города и «толчок» на улице Бассейной. Стало вдруг много девушек в вышиванках, чего ранее не особо наблюдалось. Закрасовалась немецкая свастика на постаменте скульптуры «Рабочий и колхозница» у центрального входа в Корпусный парк. И вышел приказ от лица комендатуры и управы города, что все граждане города Полтавы должны явиться на свои прежние места работы и заняться своими обычными профессиями. Для потерявших работу были созданы районные биржи труда, на одну из которых и явился поздней осенью сорок первого года Виктор Липский.

На газетном стенде у биржи, где еще пару месяцев назад вывешивались газеты «Правда», «Известия» и местная газета «Большевик Полтавщины», теперь в половину стенда красовался большой плакат, на котором в центре была изображена крестьянская семья: мужик в кепке, с косой на плече, и его молодая жена в косынке, с граблями и малой девчушкой на руках. Вся троица счастливо улыбалась. За их спинами стояли три немецких солдата с автоматами, как бы охраняя счастье этой украинской семьи. Над солдатами было написано:

Они освободили вас и защищают.

А в самом низу плаката, в точности под счастливой семьей, крупными буквами было выведено:

Ваша благодарность – это ваш труд.

Вторая половина стенда называлась «Доска сатиры». На ней тоже висел плакат только с изображением Сталина. Он был двулик. По одну сторону от него стоял толстогубый чернявый пузан с крючковатым носом, которому Сталин сыпал в пригоршню пачки денег, по другую – колхозник в портках и драной рубахе, которому Сталин показывал кукиш.

Внизу под рисунком красовался стишок:

• Коммунизма прост секрет:
• кому «на», а кому – «нет».
• Жидовне идет барыш,
• а народу – только шиш.
• Янкель денежки считает,
• а колхозник голодает.
• Так у нас заведено
• Сталиным уже давно.

Несколько человек стояли у стенда и озабоченно качали головами:

– Адже вирно.

Виктор толкнул дверь биржи и вошел внутрь. Народу было не то чтобы не протолкнуться, но вполне предостаточно. Над головами пришедших на биржу полтавчан едва не под самым потолком висел кумачовый транспарант с выведенной белой краской сентенцией:

Борясь и работая вместе с Германией, ты и себе создаешь счастливое будущее.

Ждать пришлось долго, часа два с хвостиком. Наконец очередь дошла и до Виктора Липского.

– Следующий! – раздалось из-за двери.

Он открыл дверь небольшого кабинета и вошел:

– Доброго дня.

– Доброго, – ответила женщина, работавшая ранее в исполкоме Полтавского горсовета. Она по-хозяйски сидела за столом, а в уголочке скромно притулился на стуле малоприметный человек, совсем, на первый взгляд, не интересующийся происходящим, но на самом деле, как выяснилось позже, все примечающий и все слышащий.

– Ваше имя? – спросила женщина, приготовившись заполнять биржевую карточку.

– Виктор Ипполитович Липский.

– Национальность?

– Украинец.

– Женат, холост?

– Холост.

– Кто ваши родители?

– Отец: Липский Ипполит Владимирович, – начал Виктор. – Профессор. Расстрелян в тысяча девятьсот тридцать третьем году за связь с Украинской военной организацией…

Женщина мельком глянула на малоприметного человека, который делал вид, что смотрит в окно.

– …Мать: Липская Юстина Казимировна, – продолжил Виктор. – Скончалась в Магаданском исправительно-трудовом лагере в тысяча девятьсот тридцать седьмом году… – Он немного помолчал и желчно добавил: – А может, тоже была расстреляна. Точно не знаю. Кто скажет?

– За что была осуждена ваша мать? – снова посмотрела в сторону малоприметного человека женщина.

– Ее обвинили в пособничестве шпионско-террористической группировке Польской военной организации.

– А как было на самом деле?

– Не знаю. Я ничего такого не замечал…

– Братья, сестры есть? – по-деловому спросила бывшая служащая Полтавского горсовета.

– Нет.

– Кто-либо из родных у вас имеется? И где проживают?

– Была только бабушка. Проживала здесь, в Полтаве. Умерла год назад, в сороковом…

– Ваше образование?

– Я окончил десятилетку и учился на втором курсе Харьковского государственного университета. А потом из университета меня отчислили, как сына врага народа, – ответил Виктор.

– Комсомолец?

– Был комсомолец. Исключили в тридцать третьем году по той же причине.

– Что вы умеете делать хорошо? – последовал новый вопрос.

– Когда-то я неплохо играл на фортепиано, – едва заметно усмехнулся Виктор. – Даже одно время хотел стать музыкантом. Но вряд ли это сейчас кого интересует.

– Ваше последнее место работы и специальность?

– А куда еще возьмут сына врага народа? Работал грузчиком на фабрике градусников… Ее разбомбили. И теперь мне нужна работа…

– Будьте добры, поставьте на биржевой карточке господина Липского пятую категорию[1] и штамп о бронировании его в дорожно-строительную колонну номер двадцать семь, воинская часть «два ноля двести двадцать», – поднялся со своего места малоприметный мужчина.

– Хорошо, Александр Феофилактович, – кивнула женщина.

– А вас я попрошу следовать за мной, – предложил Виктору мужчина. – Если вы не против, конечно…

Виктор пожал плечами и вслед за малоприметным Александром Феофилактовичем вышел из кабинета.

Они шли недолго, до дома номер сорок три по Пушкинской, где между первым и вторым этажами кособочилась вывеска: «ЗАГОТЗЕРНО». Александр Феофилактович трижды позвонил. Дверь открыла круглолицая женщина лет тридцати.

– Зоя, майор у себя?

– У себя. Работает, – ответила она, уступая ему дорогу.

– Проходи, – пропустил вперед себя Виктора Александр Феофилактович.

Липский вошел в учреждение и увидел большую прихожую, в которой толпилось с десяток мужчин разного возраста. Они по одному входили в дверь, на которой было написано «Плановый отдел». И больше не выходили. Одного, с прической «под бокс», Виктор знал: это был электромонтер Николай Макаров, не раз приходивший чинить старую дореволюционную проводку в бабкином доме. Бабушка Виктора звала его по-свойски Колей и за работу всегда угощала стаканом вишневой наливки собственного изготовления, чему тот был несказанно рад.

– Давай-ка мы с тобой не будем тут «светиться», – сказал Александр Феофилактович, и они зашли в какую-то подсобку, выходящую окнами во двор.

Глянув в окно, Липский увидел проходящего по нему Николая Макарова. Верно, побывав в комнате с вывеской «Плановый отдел», он вышел из дома черным ходом.

Александр Феофилактович достал из кармана зеленую пачку немецких сигарет с цифрой «5» посередине и предложил Виктору:

– Кури.

– Не курю, – отказался он.

– Что ж, правильно, – промолвил Александр Феофилактович. – А чего не спрашиваешь, кто мы такие, зачем тебя сюда привели? – с любопытством посмотрел он на Виктора, чиркнув зажигалкой.

– Так скоро сами все расскажете, – резонно произнес Виктор.

– Тоже верно, – одобрительно кивнул Александр Феофилактович, пустив густой серый дым под потолок, и добавил: – А ты не очень-то разговорчив.

На что Липский ничего не ответил.

Часа полтора они просидели в подсобке, пока прихожая совершенно не опустела.

– Ну, теперь наша очередь, – поднялся Александр Феофилактович. – Ступай за мной.

Они прошли через прихожую и вошли в просторную комнату, где некогда находился плановый отдел конторы «Заготзерно». В комнате сидели три человека, внимательно глянувшие на Виктора: молодой смуглый, крепкого сложения грузин с черными усами, мужчина лет тридцати пяти в добротной штатской одежде и с выправкой военного, а также седоватый мужчина лет пятидесяти в форме немецкого офицера с петлицами подпоручика Отдельного русского корпуса на отложном воротнике мундира и погонами майора Белой армии на плечах.

– Ну, здравствуй, красноперый, – резко поднялся со стула грузин. – Наконец-то… – Он прошелся вокруг Виктора и криво усмехнулся: – Что, попался? А ну, рассказывай, сколько ты хороших людей пострелял, когда служил в энкавэдэ? – И, вплотную приблизившись к Липскому, достал из кобуры пистолет.

– Я никогда не служил в энкавэдэ, – стараясь быть спокойным, произнес Виктор.

– Не служил? – снова усмехнулся грузин. – У нас имеются показания против тебя. – Он подошел к столу и взял с него исписанный лист, который, однако, не показал Виктору, а лишь потряс им: – Вот они! Теперь тебе не отвертеться! Кто поручил тебе проникнуть в нашу организацию? Имя, адрес явочной квартиры, пароль! Говори!

Виктор непонимающе уставился на гру- зина:

– Это даже не смешно. Вы что-то путаете…

За лицом и реакцией Виктора внимательно следили мужчина с выправкой военного и майор с петлицами подпоручика. Последний вообще не сводил глаз с лица Виктора, как только он вошел в комнату. Он и угомонил грузина, очевидно, сделав для себя какие-то выводы в пользу Липского:

– Гото, перестань! Разве ты не видишь: молодой человек не имеет никакого отношения к энкавэдэ. Кстати, как ваше имя?

– Виктор, – ответил Липский.

– Расскажите немного о себе, Виктор, – предложил майор. И стал задавать вопросы, примерно такие же, что задавала женщина на бирже труда.

– А вы знаете, зачем вы здесь, у нас? – выслушав ответы Виктора и оставшись ими, похоже, весьма довольным, спросил майор.

– Нет, – ответил Липский.

– Мы – вербовщики агентуры для немецкой разведки. Здесь, в Полтаве, организуется разведывательно-диверсионная школа. Отделение предварительной подготовки агентов на днях уже начнет функционировать. Обучение займет три недели, после чего лица, успешно прошедшие подготовку, станут курсантами такой школы. Хочу заметить, что с момента согласия лица стать агентом и письменного оформления этого согласия он и его семья получают продуктовые карточки. Выдачей продуктов семьям агентов занимается вот, Роман Антонович, – указал майор на мужчину в штатском с военной выправкой. – После успешного окончания школы составляются разведывательно-диверсионные группы, обычно по два-три человека, получив специальное задание, они поступают в распоряжение абверкоманды, которая и перебрасывает их в ближний или дальний тыл Совдепии. Агентам выплачивается от трех до четырех тысяч рублей в месяц, семьи их находятся на полном обеспечении, кроме того, за успешно выполненное задание положена премия от десяти тысяч рублей и выше, в зависимости от того, насколько важное задание было выполнено. Возможно вознаграждение в немецких марках, это уж как вы пожелаете. Во время выполнения задания семьям говорится, что их родственники заняты на оборонных работах. Скажем, в дорожно-строительной колонне номер двадцать семь…

– У меня нет семьи, – заметил Липский.

– Возможно, так будет не всегда, – парировал замечание Виктора майор. – Я вам говорю это для того, чтобы вы знали, что немецкие власти неустанно заботятся о тех, кто им искренне и преданно служит… Так вот, мы предлагаем вам стать таким агентом. Что на это скажете, Виктор Ипполитович?

– Это для меня неожиданно. Можно подумать? – посмотрел на майора Липский.

– А что тут думать? – в изумлении поднял тот брови. – Большевистская власть отняла у вас отца и мать. А вы говорите – подумать… Вам предоставляется шанс поквитаться с большевиками. Неужели вы не хотите отомстить за своих родителей?

– Хочу, – ответил Виктор и вдруг понял, что с того самого момента, как он узнал о расстреле отца, мысль о мщении засела глубоко в его голове. И если не точила его мозг ежедневно, так только потому, что поджидала подходящего момента. И вот этот момент настал…

– Так вот она, эта возможность! – словно подслушав его мысли, воскликнул майор. – Не упускайте ее… Я бы даже так сказал, хватайтесь за нее, держите ее крепко зубами, поскольку подобный шанс может никогда более не повториться.

– Хорошо. Я согласен, – кивнул Липский.

– Нет, не так, – покривился от слова «хорошо» майор. – Ваше решение должно быть совершенно добровольным. Осознанным. А получается, будто мы вас уговорили…

– Я прошу зачислить меня в отделение предварительной подготовки агентов немецкой разведки, с дальнейшим переводом в курсанты разведывательно-диверсионной школы, – твердо и четко произнес Виктор.

– Вот это другой разговор. – Майор убрал локоть с синей папки, раскрыл ее и достал напечатанный по-русски бланк. Это была подписка-обязательство о добровольном согласии сотрудничать с германской разведкой. Следовало только заполнить пустое место собственным именем, отчеством и фамилией, поставить число и расписаться. Что Виктор Липский и сделал.

– Подпишите еще одну бумагу… Вы не должны покидать Полтаву без нашего разрешения.

Прочитав напечатанный текст, Виктор поставил внизу размашистую подпись.

– Теперь, Виктор Ипполитович, можете идти домой, – сказал майор. – Вон через ту дверь, – указал он на дверь, ведущую к черному входу. – Когда придет время, мы вас вызовем…

Утром Сыч проснулся раньше обычного. И тотчас почувствовал тревогу.

Чуять опасность в разведывательно-диверсионной школе не учили. Учили замечать разные мелочи, указывающие на опасность или ее возможность. На эти мелочи в гражданской повседневной жизни обычно не обращаешь никакого внимания. Попросту не замечаешь их. Лишь немногие люди, чаще всего пожилые и с большим жизненным багажом за плечами, умеют замечать посторонние мелочи. Они зовут их знаками, а то и знамениями, и толкуют их по-разному. Случается, что весьма правильно толкуют… А потому нередко избегают неприятности, которая буквально поджидала их за углом.

Ощущать опасность Сыч научился самостоятельно. Точнее, такое чувство пришло к нему как бы само собой. И открылось в ту самую майскую ночь сорок второго года, когда он с радистом были выброшены на парашютах в прифронтовую полосу Юго-Западного фронта РККА под Барвенково. С тех пор Сыч стал доверять накатывающему вдруг чувству тревоги, никогда не оказывающемся безосновательным. Так показала последующая практика. Вот и сегодня он буквально за минуту собрал все необходимое, чтобы в случае обнаружения его землянки уйти потайным подземным ходом, лаз которого был под топчаном, и выйти в густую заросль кустов в шестидесяти метрах от землянки. Правда, землянка была замаскирована на- дежно – даже в трех метрах ее невозможно было заприметить опытному глазу, но предосторожность никогда не помешает. Это тоже показала практика…

Виктор подошел к замаскированному окну и прислушался.

Вот невдалеке хрустнула сухая ветка. Кажется, послышались шаги и приглушенный говор.

Вот шаги ближе, еще ближе, теперь совсем рядом…

Глава 4

Камень след не держит

После представления командиру полка подполковнику Акулову, весьма холодно пожавшему руку младшему лейтенанту, Петр Григорьевич из вежливости спросил:

– Как доехали?

Верно, комполка намеревался получить короткий ответ, вроде того, что «доехал благополучно», после чего отдал бы распоряжение накормить младшего лейтенанта и определить его на постой. Однако новый оперуполномоченный полковой контрразведки «СМЕРШ» стал отвечать обстоятельно, мол, сначала добрался по железной дороге до города Суджа, потом ехал на попутке до штаба дивизии в Киянице, после чего до расположения полка шел пешком.

– А где-то в середине пути от Киянницы до Вакаловщины был обстрелян, – добавил младший лейтенант.

– То есть как обстрелян? – удивленно посмотрел на младшего лейтенанта подполковник Акулов.

– Автоматная очередь из придорожных кустов, – без всякого выражения ответил Ивашов. – Если бы вовремя не успел среагировать, то… – Он замолчал, поскольку было ясно и так: представление командиру полка могло бы не состояться. – Я произвел несколько ответных выстрелов. Возможно, стрелявший был легко ранен. Во всяком случае, я слышал его вскрик. Уже темнело, и преследовать не имело смысла.

– И каковы будут ваши соображения по этому поводу? – поинтересовался командир полка.

– Это вражеский агент, диверсант или разведчик, оставленный немцами при отступлении «на оседание» у нас в прифронтовой полосе… Думаю, с целью следить за перемещением наших частей. Может, оставлен один, может, работает в группе, – добавил Егор. – Так или иначе, надо его найти.

– Тогда чего же он стрелял? Зачем ему себя выдавать? – в задумчивости покачал головой подполковник.

– Да, это действительно странно. Но другой версии у меня пока нет.

– Ну, вот, младший лейтенант, у вас сразу же появилось занятие, – протянул руку Акулов. Судя по холодному рукопожатию и слову «занятие», произнесенному с несколько странной интонацией, командир полка уже имел дело с контрразведкой, и, видно, опыт был весьма неприятный. А может, предшественник Егора Ивашова – старший лейтенант Хромченко – просто не нравился Петру Григорьевичу чисто по-человечески. Такое тоже бывает. Следует учитывать, что «особистов» в частях недолюбливают, и часто не без основания. – Что вам нужно для его успешного выполнения?

– Люди, – спокойно выдержал взгляд подполковника Ивашов. – Хотелось бы по возможности поопытнее.

– Хорошо, – немного подумав, произнес комполка. – Весь разведвзвод я вам дать не могу, сами понимаете, у них сейчас много работы, но вот отделение из взвода разведки и отделение из комендантского взвода я вам на завтра выделить смогу. Вас это устроит?

– Так точно.

– Завтра с восьми ноль-ноль оба отделения будут в вашем распоряжении, товарищ младший лейтенант, – произнес подполковник Акулов. – Еще что-нибудь?

– Никак нет.

– Тогда отдыхайте. Я распоряжусь, чтоб вас накормили и обеспечили жильем…

Егор Ивашов был определен на постой в хату на самой окраине села, за которым начинались оборонительные позиции полка с траншеями полного профиля, соединяемыми между собой ходами сообщения. В этой хате до него проживал погибший оперуполномоченный отдела контрразведки полка старший лейтенант Хромченко. В прибранной хате Ивашова встретил бывший ординарец погибшего старшего лейтенанта рядовой Андрей Зозуля, чернявый верткий парень лет двадцати с небольшим, и пожилая полная хозяйка дома Авдотья Степановна, которую Зозуля по-свойски называл тетя Дуся.

Через четверть часа стало совсем темно. В раскрытое окно с улицы веяло прохладой, где-то невдалеке беззлобно брехала собака, и казалось, что война идет где-то далеко, а здесь, в селе, обычная жизнь, нарушаемая разве что ворчанием собаки да бренчанием кухонной посуды…

– Может, все же сготовить вам поисти?

– Нет, спасибо, – уже во второй раз отказался от приглашения хозяйки дома поужинать Егор.

– А то б я картошечки вам пожарила з сальцем, – продолжала уговаривать нового постояльца Авдотья Степановна. – Прежний постоялец дюже любив картошечку з сальцем…

– Да уймись ты, тетя Дуся! – махнул рукой Зозуля в ее сторону и перевел разговор в другое русло: – А чего, товарищ младший лейтенант, теперь мне к вам в ординарцы идти?

– Если вы не возражаете, – совсем не по-военному ответил Ивашов.

– Та што мне возражать, я не возражаю… Куда родина прикажет, туда и пойду!

– Вижу, вы не без юмора, тогда вот вам первое задание: немедленно доставить ко мне сержанта Масленникова из взвода управления первого батальона. Знаете такого?

– А то, – немного обиженно произнес Андрей Зозуля. – Небось вместе при старшем лейтенанте Хромченко состояли.

– Вот и хорошо, – кивнул Егор. И строго, по-командирски, добавил: – Исполнять!

Сержанту Федору Денисовичу Масленникову было тридцать шесть лет. С виду мужик степенный, серьезный. Федор Денисович служил при старшем лейтенанте Хромченко с начала сорок второго года, будучи еще младшим сержантом, а Василий Иванович Хромченко – оперуполномоченным особого отдела НКВД. Увидев молодого офицера в новеньком обмундировании и погонах, на которых «муха не сидела», сержант немного сник, но доложился по уставной форме:

– Товарищ младший лейтенант, сержант Масленников по вашему приказанию прибыл!

Потом взор бывалого сержанта Масленникова упал на медаль «За отвагу», которая, верно, и примирила его с возрастом его нового непосредственного командира.

– Младший лейтенант Ивашов, Егор Фомич, – протянул руку Егор.

– Федор Денисович, – ответил рукопожатием сержант.

– Присаживайтесь, Федор Денисович, – указал на табурет возле обеденного стола младший лейтенант. – С этого момента вы возвращаетесь к обязанностям полкового контрразведчика и являетесь моим подчиненным с должностными полномочиями помощника оперуполномоченного отдела полковой контрразведки «СМЕРШ».

– Есть! – коротко ответил Масленников.

– Завтра вы мне поможете принять дела вашего бывшего командира.

– Слушаюсь!

– А где у старшего лейтенанта Хромченко было рабочее место? – поинтересовался Егор.

– Так у него ж при штабе полка свой кабинет имелся, – сказал сержант. – Только после… ну, после гибели старшего лейтенанта кабинет штабные опечатали.

– Все правильно, Федор Денисович, так и должно быть… А как погиб старший лейтенант Хромченко?

– Да кто его знает… – немного замялся Масленников. – Похоже, что он оружие чистил, и пистолет как-то сам… выстрелил.

– А вы где были?

– Так, выполнял задание товарища старшего лейтенанта.

– Какое?

– Разговаривал с… это… осведомителями, – выдавил сержант. Похоже, ему не очень нравилось общаться с солдатами, сообщающими неблаговидные сведения о своих сослуживцах, что в народе называется «стучать».

– А сколько было таких осведомителей у Хромченко?

– Да, почитай, в каждом взводе у него был свой человек, а то и два, которые сообщали ему, кто чем дышит в их подразделении, – ответил Федор Денисович. – А он хотел, чтобы осведомители были в каждом отделении. Говорил, что так положено по штату. А это – четыре человека на взвод, а на батальон, почитай, за тридцать человек! В полку – три батальона. Еще разведчики, связисты да кухня с хозвзводом. Это же осведомителей точно за сто человек получается! И от каждого – письменные докладные… Сколько работы… Правда, поубивало многих под Курском и Львовом в феврале, меньше половины полка осталось. Так старший лейтенант не только в свой кабинет, но и сюда вот, в дом стал солдат из пополнения по одному вызывать. Проверять на благонадежность, ну, и вербовать, стало быть, в осведомители. С каждым лично беседовал. Долго и обстоятельно. Его в полку солдаты «Чапаем» прозвали. Говорили: «Вон, Чапай идет. Щас начнет в „стукачи“ вербовать»…

– Почему «Чапаем»? – не понял Ивашов.

– Так Василий Иванович же… Ну, и усы…

– А много старых осведомителей в полку осталось?

– Человек пять-шесть, – почесал затылок сержант.

– Знаешь их?

– Так мне это по службе знать положено.

– А из пополнения Хромченко много новых осведомителей уже успел завербовать?

– Три человека, – ответил Масленников.

– А что мало так?

– Не успел… Да и пополнение в полк только с лета стало приходить.

– Этих троих тоже знаешь?

– Так точно.

– Ты мне, Федор Денисович, приготовь список и старых осведомителей, и новых. Фамилия, имя, отчество, год рождения, звание, в каком батальоне, роте, взводе служат, – попросил Ивашов.

– Исполню, товарищ младший лейтенант, – кивнул сержант.

– Хорошо… А какое оружие было у Хром-ченко?

– «ТТ». Я ему сколько раз говорил: поменяйте на «наган» или на «вальтер», лучше же! «ТТ» хоть и сильно бьет, но осечки случаются, а потом клинит его. Видно, он хотел разобраться, в чем там дело, а пистолет и выстрелил.

– Вы правы, – согласился с сержантом Ивашов. – Возможно, так оно и было.

– Ну вот… А он ни в какую. Я к своему пистолету, говорит, привык…

– Ладно, об этом позже… А пока – отдыхайте. Завтра приказываю быть у меня здесь в восемь ноль-ноль в полной боевой готовности.

– Есть, быть в полной боевой готовности! – Взял под козырек Масленников. – Разрешите идти?

– Идите…

Молодец, этот сержант Масленников, не стал расспрашивать, зачем да куда, а просто ответил: «Есть». Быть всегда готовым к боевым действиям – очень хорошая черта. И дисциплинирует, и показывает надежность человека, что рядом с тобой, и в конечном итоге помогает выжить.

Ивашову уже было постелено. В небольшой комнатке, вернее, в уголке, отгороженном от большой комнаты цветастой занавеской. Простыня белая, накрахмаленная.

Егор разделся, вытащил пистолет из кобуры и, положив его под подушку, лег. Нечасто в последнее время приходилось спать в настоящей постели, на перине и пуховых подушках. Несмотря на усталость, заснуть удалось не сразу: давало знать о себе происшествие, случившееся с ним сегодня в лесу. А ведь он и правда находился на волосок от смерти… И всего последующего могло не быть: ни разговора с людьми, ни назначения, не было бы и мягкой перины с накрахмаленной простыней.

Егору очень повезло, что после задержания нарушителя его направили в город Коломы для обучения в школе младшего начальствующего состава. Ведь его застава двадцать второго июня полегла вся. До единого бойца. Их же, курсантов ШМНС, подняли с коек двадцать второго июня в пятом часу утра взрывы и выбитые стекла.

Никто не понимал, что происходит. Велено было спать до восьми, поскольку в воскресенье подъем на час позже, а какой тут сон, если от разрывов бомб повылетали все стекла в казарме!

Через несколько дней, когда городок Коломы был почти окружен, о школе вспомнили: поступил приказ об ее эвакуации.

Колонной шли на северо-восток, в сторону Киева. Шли день за днем, а линии фронта впереди так и не было.

Городенка, Гусятин, Дунаевцы, Ялтушков…

Где свои? Где чужие? Не понять!

То там, то здесь завязывалась перестрелка. Всюду валялись убитые: гражданские, военные. До них никому не было дела.

Что следует делать, никто не знал. Просто шли на восток в надежде все же выйти к своим, делая по сорок-сорок пять километров в день, перегоняя нескончаемые колонны людей с ручными тележками и тачками, доверху нагруженными домашним скарбом. Старухи, дети, женщины, раненые солдаты в окровавленных повязках… Все шли в надежде выйти к своим, и надежда эта таяла с каждым днем.

Прошел слух, что немцы уже неделю как взяли город Ровно. В кюветах и на обочинах – воронки от бомб, вспухшие трупы убитых лошадей, разбитые грузовики, каски, окровавленные бинты, противогазы и прочий хлам. И никого навстречу. Ни эскадрона… Ни танкового взвода… Где же непобедимая и легендарная Красная армия?

Жмеринка, Сквира…

Короткие остановки на сон были похожи на обмороки. Бывшие курсанты просто падали и засыпали. А потом снова:

– Подтяни-и-ись! Шире шаг! Не отставать!

Белая Церковь, Васильков, Киев, Бровары…

Без малого шесть сотен километров пешим ходом!

А немцы уже перли на Киев. Часть бывших курсантов школы была слита с охранным батальоном НКВД. В одну из рот батальона попал и младший сержант Егор Ивашов. В конце июля сорок первого, удерживая шоссе Белая Церковь – Киев, два батальона 165-й стрелковой дивизии и батальон НКВД вступили в бой с тремя пехотными дивизиями немцев. Через несколько часов кровавой мясорубки от роты Ивашова осталось восемь человек. Командование подразделением принял на себя оперуполномоченный особого отдела батальона лейтенант Тимофей Романцев. Двое суток подразделение лейтенанта контрразведки Романцева удерживало немцев на своем участке, пока им на помощь не подоспела 5-я воздушно-десантная бригада полковника Родимцева. За мужество и героизм лейтенант Романцев был награжден орденом Красного Знамени, а трое оставшихся в живых из его роты – медалями «За отвагу». В числе этих награжденных был и младший сержант Ивашов.

Потом последовало назначение командиром отделения в 18-й пограничный полк НКВД при Третьей армии. Всякое было: и армейские тылы охраняли, и на передовой сражались, и дезертиров ловили, а случалось – диверсантов и шпионов. Здорово помогала пограничная выучка.

Весной сорок третьего года уже сержанта Егора Ивашова вызвали в штаб фронта. Майор, который с ним разговаривал, знал о нем все: начиная от времени и места рождения и заканчивая чертами характера, школьными увлечениями и лучшими друзьями, также и о его службе чуть ли не с первого дня призыва. Ивашов тогда еще удивился, на что штабной майор снисходительно ответил:

– Не удивляйтесь. У нас работа такая. Ну, да скоро вы сами в этом удостоверитесь.

На прощание майор сказал:

– Сержант Ивашов, вы откомандировываетесь на специальные курсы подготовки оперативного состава. Вопрос с вашим командованием уже согласован. После окончания курсов вы получите офицерское звание и будете направлены в действующую армию. Желаю успеха…

Поначалу предполагалось учиться один месяц. Но во второй половине апреля сорок третьего года Постановлением Совета Народных Комиссаров особые отделы в действующей армии были упразднены, а вместо них в системе Народного Комиссариата Обороны образовано Главное управление военной контрразведки с подчинением лично товарищу Сталину. Наименование это управление получило очень броское – «Смерть шпионам». Соответственно, органами Главного управления стали управления военной контрразведки фронтов и отделы контрразведки армий, дивизий и полков. А задачами их являлись разоблачение и поимка агентов врага, недопущение диверсионной и подрывной деятельности агентов в районе боевых действий, прифронтовой полосе и на освобожденных территориях, а также проверка благонадежности военнослужащих, прибывающих с пополнением, вышедших из окружения, бежавших из плена и оказавшихся на оккупированной врагом территории.

Оперативные курсы стали называться школой контрразведки «СМЕРШ», а срок обучения был продлен до трех месяцев.

В июне, окончив школу, Егор Ивашов получил звание младшего лейтенанта и был направлен оперуполномоченным контрразведки в 167-ю стрелковую дивизию на Воронежский фронт. Майор-штабист оказался во всем прав…

В половине восьмого утра Егор был уже на ногах. Умылся, оделся, хлебнул горячего чая из пузатого самовара (надо полагать, гордость гостеприимной хозяйки), проверил револьвер и вышел на крыльцо. Следом, тенью, выбежал ординарец Зозуля, поправляя гимнастерку и ремень.

У дома возле плетня мирно покуривали шестеро бойцов, старшим из которых был усатый сержант лет сорока с гаком. Увидев вышедшего младшего лейтенанта, он что-то тихо сказал своим, те побросали цигарки, поправили винтовки за плечами и выстроились в шеренгу.

– Товарищ младший лейтенант, – приставил сержант здоровенную крестьянскую ладонь к пилотке, – отделение охраны комендантского взвода прибыло в ваше распоряжение. Командир отделения сержант Шушайло.

Ивашов поздоровался с ним за руку. Ладонь младшего лейтенанта буквально утонула в лапище сержанта.

«Экий увалень здоровенный, – подумалось Егору. – Такой и с медведем, пожалуй, справится».

Подошли разведчики, десять человек, во-оруженные автоматами «ППШ». Старшим у них был двадцатипятилетний старшина Колонов, заместитель командира взвода пешей разведки полка. Вместе с ними пришел сержант Масленников, придерживая ремень «ППШ».

– Что, диверсантов пойдем ловить, товарищ младший лейтенант? – весело спросил старшина Колонов. – Говорят, за Дымовым Яром лазутчики вражеские объявились?

– А кто говорит, товарищ старшина? – быстро спросил Ивашов.

– Ну-у, говорят… – обескураженно замялся Колонов.

– Строиться! – не дожидаясь ответа старшины, приказал младший лейтенант и, когда солдаты построились, начал: – Дело такое. Вчера вечером в районе восьми часов вечера в двух с половиной километрах от села Кияница по направлению к селу Вакаловщина я был обстрелян из немецкого автомата «МР-40». Стрелявший предположительно был один, возможно, он ранен. Наша задача – найти его и по возможности взять живым.

– А может, он с той стороны приходил? И давно ушел? – спросил один из разведчиков по фамилии Малюк.

– Маловероятно, товарищ сержант, – ответил Ивашов. – Вряд ли он пришел с той стороны с заданием убить меня. Не та я фигура, чтобы из-за меня стоило переходить линию фронта, сидеть неизвестно сколько в «секрете», выжидая, и, убив меня, уйти обратно.

– Это верно, – снова подал голос старшина Колонов, причем его согласие относилось не столько к тому, что стрелявший пришел с той стороны и ушел обратно, сколько к тому, что младший лейтенант контрразведки «СМЕРШ» «не та фигура».

Егор метнул на него острый взгляд и продолжил:

– Я полагаю, что это диверсант, оставленный при отступлении немцами с разведывательно-диверсионными целями. А в задачах, которые ставятся перед диверсантами, есть и такая, как уничтожение командного состава Красной армии… – Он немного помолчал и добавил: – Вопросы имеются?

– Нет вопросов, – ответил за всех сержант Масленников.

– Тогда выдвигаемся…

До Битицы дошли походной колонной. А как только покинули расположение батальона 465-го стрелкового полка, старшина Колонов выслал вперед двух разведчиков – несмотря на острый язык, он дело свое знал.

Дымов Яр и сожженную Вакаловщину про-шли с оружием на изготовку. Наконец дошли до придорожных кустов, из которых была произведена очередь в Ивашова.

– Вот они, эти кусты, – негромко произнес Егор. – Теперь рассредоточимся. Пойдем цепью, направление – северо-запад. Отделение разведки – справа от меня на расстоянии видимости друг друга. Отделение охраны сержанта Шушайло – слева от меня. Сержант Масленников, рядовой Зозуля – со мной.

Первым делом Ивашов тщательно осмотрел кусты, откуда прозвучали выстрелы, и на листьях со стороны леса обнаружил пятна крови. Нагнулся, приметил помятую траву. А вот и четыре гильзы от девятимиллиметровых пуль. Снова примятая трава. Выстрелив, стрелок пошел в сторону леса, зажимая рану. Ага, еще несколько капелек крови. И небольшие следы. Видимо, ступал на носках, чтобы не шуметь и скрыть размер обуви.

Метров через тридцать местность плавно пошла в горку. Еще метров через десять начался сплошной сосняк, с хилой травой, в частых залысинах и твердой, как камень, почвой. А камень, как известно, след не держит. Нет, ни черта они здесь не найдут. След утерян, и в какую сторону пошел стрелок, остается только гадать.

Метров через триста в глубь леса ландшафт немного изменился. Стали встречаться густые заросли кустов с травой едва ли не по колено. Если и оборудовать укрытие типа землянки, так это именно в таких местах, поскольку имеется больше возможностей для маскировки. А в голом сосняке как замаскируешь землянку? Разве погуще иголками присыпать…

– Сейчас смотрим внимательно, – обратился к сержанту Масленникову и одному из разведчиков, что был поблизости, Егор.

Когда он служил командиром отделения взвода полка НКВД и очищал армейские тылы третьей и тринадцатой армий от дезертиров, предателей и шпионов, ему приходилось видеть схроны и землянки, оборудованные немцами для своих разведчиков и диверсантов. Одна землянка под Ельцом особенно его поразила: две комнаты с нарами в два яруса, где свободно могли разместиться человек десять-двенадцать, деревянное перекрытие и настил, а поверх них толстый слой грунта вровень с землей, на котором росли трава и даже какой-то кустик. Обнаружить такую землянку было практически невозможно. Можно было стоять прямо на ней и ничего не замечать… Тогда, под Ельцом, землянку эту унюхал пес по кличке Шалый…

Никаких следов. Ни единой сломанной веточки. Вообще ничего.

Прошли еще метров двести – лес как лес. И никакого намека на присутствие человека.

– Может, он давно уже ушел на ту сторону? – посмотрел сержант Масленников на младшего лейтенанта. – Выполнил задание, что дали ему немцы, отправился переходить линию фронта, увидел вас одного, решил положить напоследок, коли добыча сама в руки идет, а когда убить не вышло – пошел дальше к линии фронта.

– Может, – неопределенно ответил Егор. – Хотя, похоже, возле тех кустов, на которых осталась его кровь, он находился какое-то определенное время. Значит, поджидал. Не конкретно меня, конечно, просто добычу. А когда я его ранил, он залег в свою нору, которую мы так и не нашли… Ладно, сержант, возвращаемся.

Команду младшего лейтенанта передали по цепочке.

Обратно шли тоже цепью, так же внимательно осматривая местность. И это ничего не дало.

– Что дальше, товарищ младший лейтенант? – спросил Масленников, когда они вернулись в расположение полка.

– Пообедаем и в штаб, – сказал Ивашов. – Буду принимать дела покойного Хромченко…

Глава 5

Анахорет

Они прошли от входа в землянку шагах в семи-восьми. Сыч слышал обрывки фраз, а потом кто-то из них вполне отчетливо произнес:

– Сейчас смотрим внимательно.

Очевидно, это сказал старший разыскной команды.

Сыч затаил дыхание, будто его могли слышать там, наверху. Вот сейчас они найдут вход в землянку, откроют его, заглянут и начнут осторожно спускаться. Сыч полоснет по ним очередью и, выиграв какое-то время, метнется к лазу подземного хода. В шестидесяти метрах от землянки он выползет из хода в густую заросль кустов. А потом пойдет к линии фронта. Вернее, в сторону деревни Писаревка, где базировалась теперь абвергруппа капитана Мишелевского. Пятнадцать километров он покроет часа за три. А если надо, то и за два…

Повезло. Кажется, уходят. Не зря лейтенант «Альгорн», вечный заместитель руководителя абвергруппы, на ломаном русском утверждал, что «земльянку не увидет и з цвай шага».

Вроде уже ушли… Сыч на цыпочках отошел от замаскированного окна и еще час сидел, прислушиваясь. Было тихо.

Он выдохнул и снял автомат с плеча…

Через четыре дня, как и было обещано, за ним пришли. Это был тот самый малоприметный человек по имени Александр Феофилактович.

– Попрошу следовать за мной, – как тогда, на бирже труда, произнес он. Только теперь уже не добавил: «Если вы, конечно, не против»…

Подготовительное отделение диверсионной школы находилось в большом частном доме по улице Надежды Крупской.

Когда они вошли в дом, там было уже человек двадцать мужчин, и в их числе электромонтер Николай Макаров, который слегка кивнул Виктору, как знакомому, а также бывший работник городской прокуратуры Анисим Немчин, не сильно поменявший с приходом немцев своей специальности: он стал служить в городской полиции следователем административного отдела. Виктор видел его, когда до войны Немчин однажды приходил в их дом по поводу жалобы бабки на начальника домовой конторы касательно нарушений санитарных норм по содержанию дома. Бабка Виктора старушкой была дотошной, въедливой, беспорядка и несправедливости не терпела в любых проявлениях, и чуть что – писала жалобы в различные инстанции, включая Президиум Верховного Совета УССР. Писала она и самому Михаилу Сергеевичу Гречухе[2]