Отель «Синяя Птица» бесплатное чтение

МОЕЙ МАМЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ

Иван долго всматривался…

Первое мое разочарование произошло в раннем возрасте, когда Мама брала меня с собой в баню, естественно, в женское отделение. Трехлетний ребенок — еще бесполое существо, и никто не обращал на меня внимания, я, в свою очередь, спокойно мог рассматривать все движущееся вокруг. Сама баня, я ее хорошо запомнил, состояла из раздевалки (о ней чуть позже), небольшой помывочной и парной. Помывочная с двумя рядами бетонных скамеек, на которые посетители ставили казенные оцинкованные тазы и моющие принадлежности. По краям скамейки были встроены в стены, это были блатные места, на них располагались удачливые банщицы. Отсутствие одного соседа очень важно для хорошей мойки. Парную я помню плохо, бывал всего раз. В этот единственный раз Мама меня занесла буквально на минуту, и лишь удушливый влажный и горячий воздух и приглушенный свет отложились в моей голове.

В помывочном зале как раз все и произошло. Я в первый раз увидел столько голых тел. И это меня разочаровало. Люди без одежды — зрелище за редким исключением просто неприятное. В мужском отделении впечатления не изменились и даже, более того, усугубились наличием синих рисунков на уродливых телах — грубых и неотесанных. Туда я попал в более позднем возрасте – шести-семи лет.

Стоит отметить, была еще третья часть бани – раздевалка. В женском отделении это место частично исправляло испорченные ожидания впечатлений, здесь женщины одевались, пряча страшности под одежду, и становились обычными, ничем не примечательными. Превращались в загадку, разгадывать которую уже не было желания и необходимости.

Иван долго всматривался в окно маленького здания островного аэропорта. Дождь заливал стекло, и оно превращалась в большую лупу, за которой должна была появиться машина, встречающая пассажира, прилетевшего и уже попрощавшегося с другими счастливцами, удачно приземлившимися в проливной дождь и сильный ветер. Иван немного был рад тому, что пришлось слегка перевести дух и успокоиться. Долгий перелет утомил его, а в зале прибытия было тепло, уютно и, главное, устойчиво. Усталость брала свое, и Иван огляделся в поисках подходящего сидячего места и в тот же час увидел кресло с высокой спинкой, как и хотел он. Сделав несколько шагов, молодой человек рухнул в оное.

«Странно, обещал же, что не будет дождей. Неужели ошибся. Нет, он никогда не ошибается, наверное, исключение. Обидное исключение. Прав он, когда говорит: „Если у тебя не все в порядке, значит, не удивляйся, если тебе не везет“, – вспомнил Иван и продолжил размышлять. – У меня не то что не все в порядке, у меня, вообще все не в порядке. Каламбурщик хренов, – подумал про себя Иван. – Все, все, себя не ругаем, это вредно, нервы-нервы, вы канаты. Все, хватит, думаем вперед». Иван пробовал расслабиться, но получилось наоборот, раньше он держал мышцы в узде, а теперь без напряжения они перестали слушаться и застыли в неприятной позе. Иван встал и в этот момент заметил приближающуюся машину, она искажалась сюрреалистически в огромной лупе из стекла и воды. Лучи света, пробивающиеся сквозь тучи, обжигали серое настроение Ивана, улыбка скользнула по его губам. «Удивляюсь?» – пробормотал он.

И дождь кончился, и автомобиль приехал, и солнце выглянуло, и стало так радостно и обидно, что еще некоторое время назад был в унынии.

Машина оказалась старым представительским «ситроеном», возможно, на таком еще ездил де Голль, но, несмотря на возраст, транспортное средство было в отличном состоянии. Водитель, добрый мужичок, долго извинялся, ссылаясь на небольшие неприятности у людей на дороге.

– А все потому, что не следят должным образом за автомобилем. Вот они и глохнут посреди дороги, мешая тем самым другим порядочным автолюбителем выполнить свою прямую обязанность, прибыть точно к указанному времени. Чтобы его добрые господа не ждали после прилета, а ехали себе в номера и отдыхали, чтоб им было хорошо, и, выходит, что я не по своей воле, и даже, более того, против нее делаю затруднительно нашим дорогим гостей…

– Не беспокоитесь любезный, я не сильно затруднился, более того, я даже рад часовой передышке, – успокоил Иван водителя.

– Пятидесятиминутной, – тихо пробурчал прощеный и улыбнулся.

– Вы прекрасно говорите по-русски.

– Конечно, у нас хозяин русский – это, во-первых, а, во-вторых, я учился в Москве.

Водитель был старше Ивана лет на двадцать, и всем своим видом показывал, что он умудренный опытом пожилой человек. С легкостью закинув небольшой чемодан в багажник, встречающий сел за руль.

Иван расположился на заднем диване.

– Старинная машина, но выглядит как новая, – уважительно произнес пассажир.

Шофер одобрительно ухмыльнулся в зеркало заднего вида.

– Ну не такая уж и старинная, пятьдесят лет всего, на таких ездил де Голль. Что Вы улыбаетесь? Серьезно говорю, именно на этой, может быть, и нет, утверждать не стану, но на подобных авто точно, у меня есть фотографическая картинка. А людям нравится, он же не за рулем ездил, а, как Вы, на кожаном диване. Вот и представляют себя им, это же впечатлительно увидеть себя таким.

– И что же такого интересного представлять себя в величии других?

– Ну как же, он ведь герой.

– Вы изучали жизнь де Голля?

– Нет, я жил три года во Франции, там его все любят и ставят в пример нынешним правителям. Я сам из семьи военного, родился на Большом острове. Вырос на маленьком, он севернее острова, где мы находимся сейчас, и южнее Большого. На маленьком острове стояла радиолокационная станция и военная база, мой папа там служил офицером, уж не знаю, за что его так наказали, но догадываюсь. И вот однажды, на Большой остров приехал отдыхать в королевский отель богатей один с любовницей француженкой. И вдруг его жена нагрянула, наверное, специально следила и инкогнито появилась. Любовница в лодку прыгнула и деру с острова. Тут как разразись, на мое счастье, шторм, да не такой, чтобы потонули все, а так, чтоб только бултыхало, и лодочку эту бамс на берег выбрасывает. Лодка, естественно, вдребезги, но француженка жива, и мой ПапА, – произнес водитель на французский манер, – ее спасает. Но вы понимаете, чем все это заканчивается, – шофер хитро улыбнулся в зеркало заднего вида. – Мама меня учила по-французски говорить, а Папа на местном языке. Кстати, мой Папа тоже учился в Москве, в академии Фрунзе. И чтобы понять, кто я на самом деле, я поехал во Францию и понял, что больше островитянин, и не жалею, я люблю одну и вторую свою половину, и не знаю кого больше благодарить Маму или Папу.

«Жену богатея, скорее всего» – вяло подумал Иван.

Про баню я вспомнил, потому что в созерцательном смысле это было откровением, яркий факт того, что одежда хорошо скрывает недостатки, коих несметное количество на квадратный сантиметр тела. Еще момент, на котором я остановил внимание, то, что люди делятся на три категории: ничего сверхъестественного, это мужчины, женщины и дети. Третья со временем переползает в первую и вторую. Интерес к людским телам у меня пропал. Оставалось разглядывать одежду, в ней хоть какое-то было разнообразие. В движении одежда была иной, чем, например, она же висящая на крючке банной раздевалки. Мне нравилось наблюдать, как из статичного состояния ткани натягиваются на горячее и распаренное тело. Одежда и тело сопротивляются друг другу, но знатоки банных дел не торопятся, прикладывают сначала, не надевая, предметы гардероба, выравнивая температуру, затем надевают, превращаясь в других субъектов, и уходят уже нормальными, приглаженными и прикрытыми, словно спрятали неприличия. Проще заботиться о ткани, о неорганике, чем смотреть на себя голого.

Поиск красоты и совершенства – дело трудное и по большей степени не благодарное. Первый вопрос: зачем? Зачем нужно их искать: для эгоистичного созерцания или собственнического обладания? А если ни одно и ни другое, а только отметить, поставить галочку, успокоиться и перейти в сравнительные плоскости. Это просто, слишком просто и неинтересно. Красота спасет мир. Это мы слышим с раннего детства, но, как всегда, воспринимаем все буквально. Есть некоторые стереотипы так называемой земной красоты: начинается она с природных пейзажей, проходит через животный мир, плавно идет к человеку и заканчивается его творениями. Все для глаз. Но глаза – это лишь инструмент, через который сознание наблюдает формы, переваривает и выдает импульс положительный, успокаивающий и приводящий в гармонию тело и частично самосознание. И если остановиться на этом, то можно совершить ошибку. Не все то золото, что блестит. И беспокойное сознание привыкает к созерцанию форм красоты, и через мгновение ему требуется новые формы, более совершенные. Получается созерцательная наркомания. Она ведет к поиску. И ты начинаешь себя окружать милыми сердцу безделушками, постоянно меняя и улучшая окружающий мир, разрисовывая его яркими красками. И здесь тебя ждет разочарование, мир сам по себе меняется, и красота не исключение. Сознание придумывает новые формы, иногда извращенно пытается увидеть красоту в отвратительных деяниях, чтобы сделать круг и вернуться на прежние позиции, и с новой силой отдаться коварным замыслам красоты. Для многих, хотя они этого и не подозревают, поиск красоты является смыслом жизни, другие с этим не согласны, но в отражении глаз все равны, и лишь детали разъединяют людей. Все в большинстве своем стремятся обладать красотой, разница лишь в степени желаний и возможностей.

– Очень красиво у нас, не находите? – быстро пробормотал водитель, и, не дав ни секунды Ивану на ответ, затараторил вновь: – Все едут к нам из-за красоты и покоя. Здесь, как нигде, она вдохновляет на желание жить и творить такую же красоту в другом месте. Дарить производную нашей красоты другим, чтобы они осознали силу красоты, и жить им стало легче, комфортнее что ли, ну вы меня понимаете, и тем самым дарили любовь и благо по цепочке дальше. Представьте, наш остров, абстрактно говоря, является источником большой реки, которая питает поля и огороды, на которой стоят гидроэлектростанции или просто люди пьют воду, чтобы элементарно жить. Плавают по ней корабли, словом, жизнь кипит, и все благодаря чистой девственной красоте ручья…

Иван слушал звонкую речь водителя и, глядя в окна автомобиля, убеждался в правдивости слов последнего. Тропический климат в сочетании с хвойными лесами и гористой местностью приятно успокаивал Ивана. Лазурное небо после непогоды заливало округу приятным и теплым светом. Солнце яркое и в тоже время нежное дарило любовь и вселяло надежду и уверенность. Настроение улучшалось, и даже непрекращающийся монолог шофера казался забавным и совсем не напрягал.

– …Природа у нас уникальная, в нашем архипелаге собраны очень редкие экземпляры флоры и фауны, – не унимался сопровождающий, – я уже не говорю про подводный мир…

Иван еще раз осмотрел салон автомобиля, множество кнопочек и лампочек красовались повсюду: на дверях, подлокотниках, на спинке впереди стоящего кресла. Иван прочесывал взглядом это разнообразие форм и цветов, словно искал нужную для себя кнопку.

Кнопка нашлась быстро, она по размерам превосходила другие, демонстрируя тем самым свою важность, а нарисованный на ней контур автомобиля и прорезь для лампочки, разделяющая его на две части: одна с водителем, другая в тишине, – вселяли надежду в справедливый покой. Пассажирам известно, как водители любят поболтать о том, о сем, тем самым думая, что своими рассказами делают огромное одолжение испытавшему тяготы дороги путнику. Иван точно знал, что это не так. И болтовня незнакомца его начинала слегка напрягать. Но вот так нажать кнопку было не с руки. Эта мучительная борьба ушей с руками продолжалась недолго, как всегда, на помощь пришел рот с языком. Естественно, всем этим руководит один орган, но несговорчивость и нелояльность разных частей тела часто удивляла Ивана и очень расстраивала.

– «…Сейчас после дождя все зацветет и заблагоухает. Огромная палитра цветов и запахов, пьянящих меня, дурманит и к тебе влечет» – это перевод стихотворения народного поэта, жил он здесь, на острове, только на севере, но у нас, что север, что юг – разницы никакой, прекрасно везде. Мы сейчас проезжаем мимо чащ растения, которое растет только у нас на острове, название на русский переводится как «пахучница». Вы обязательно должны вдохнуть ее аромат, это визитка нашего острова.

Шофер открыл окна и люк. Салон наполнился теплым, сладким и влажным воздухом. За окном по обе стороны дороги простиралась пахучница. Если бы не комментарий водителя Иван решил бы, что это оливки или еще что-то похожее на них, но никак не визитка острова. Через минуту воздух стал прохладным, немножечко горьким и очень сухим.

– Satisfait,1 – сказал водитель, и все окна и люк стали закрываться.

– Долго еще ехать, любезный? – поинтересовался Иван.

– Минут тридцать. А вот и то место, что заставило меня опоздать. Видите, здесь узковато и небольшой поворот. Кстати, за той горой протекает река, не то что бы река, мелковатая, но широкая, и на другом ее берегу …

– Ради бога извините, музыка есть у Вас?

– Конечно, что Вы хотите послушать – местную музыку или же просто расслабляющую, можно современную…

– Пинк Флойд хочу сначала Cirrus minor, а потом Shine on You Crazy Diamond, – с улыбкой и иронией попросил Иван.

– Одну минуточку. Единственная проблема, пауза будет между песнями несколько секунд, – шофер поводил рукой по бороде торпеды автомобиля, что-то щелкнуло и …

Птички защебетали, зачирикали, скоро вступит орган, потом гитара и бархатный голос Вотерса…

– … Я в молодости английского не знал, и мне казалось, что песня о грустном лимоне…

Уши победили, рука без промедления ткнула кнопку, и спасительное стекло стало подниматься. Голова приятно закружилась, глаза закрылись, Иван впал в сладкую дрему.

– Дядя, это Вы? Я знаю, это Вы, и Вы здесь, я чувствую это.

– Как можно знать, только чувствуя. Зря, что ли, бились философы прошлого и много кто еще из хороших и мудрых людей, говоря: мир существует, только если я его ощущаю. Хорошо придумано. И не тебе ломать… Тайный сговор поклонников материи… Если я ничего не вижу, это значит, что ничего нет. Но, закрыв глаза, мы воссоздаем мир по-своему, по подобию того, что видели ранее, и в нем пробуем жить и даже общаться.

– Я не пойму, где я. Я ничего не вижу, темнота кругом и бездна.

– То есть, у тебя нет твердыни под ногами?

– Да, я словно парю.

– Это комната.

– Какая комната?

– Не важно! Просто комната, комната пустоты, но не стоит беспокоиться, ничего не случится, все уже произошло, ты здесь.

– Значит, это Вы?

– Что тебе надо? – грубо сказал голос. – Зачем ты здесь?

– Мне ничего не надо, я случайно здесь, я могу уйти, что для этого мне сделать?

– Ты что-то хочешь сказать? – не унимался голос, но вопрос уже прозвучал мягче. – Говори, я слушаю. Времени мало, а точнее, его здесь вообще нет, так что все надо быстро делать, пока в другой слой не ушел один из нас, я держаться не буду и искать тоже, ты меня выдернул, а я там даже ни сном, ни телом, ха-ха.

Голос разговорился, но больше неясного было в его речах, чем полезного. Единственное, что понял спрашивающий, это не случайно, и голос его знает, и диалог возможен, осталось разобраться, как продолжать беседу.

– Дядя, – спрашивающий взял паузу, надо что-то сказать, что-то важное сказать, – Дядя, Мама умерла!

Опять пауза теперь с другой стороны.

– Я знаю, – совершено спокойно произнес голос.

Надежда, что голос есть его дядя, затеплилась у спрашивающего.

– Как же так! Она так Вас любила, а Вы спокойны, будто… – запнулся, подбирая слова, – …будто…

– Ей там хорошо.

– С чего Вы взяли, Вы же еще не там… Вы живы, не так ли, откуда Вы знаете?

– Знаю! – очень уверенно ответил голос. – Перед отходом она позвала, и я видел все. Все так сильно. Она призвала крик души, страдала, но недолго, а сейчас все хорошо.

Спрашивающий опешил от этого набора слов. Вопросы захлестывали сознание в этот момент, как будто поднялся ветер и начал уносить и пустоту, и темноту, и комнату, и голос в ней.

– Мне тоже так показалось это, – прошептал спрашивающий.

– Она тебя очень любит и держит сейчас здесь и меня тоже держит.

– И Вас Она очень любит, я знаю.

– Хорошо. Больше не могу… – может, еще услышимся.

Спрашивающий остался один, пустота и темнота, а где-то там хорошо, и Она там. Облегчение окутало его, а окружающее пространство стало приятным и родным.

– Странно, я всегда говорил ему «ты».

Отель, reception, бунгало.

Машина плавно остановилась перед входом в отель. Иван спал и не заметил приезда. Мраморные ступеньки, утопающие в зелени, цветах и скульптурах, вели наверх, словно в иной, лучший мир.

Иван очнулся, дверь автомобиля была открыта. Теплый и влажный воздух проник в салон. Тревожное видение слегка смутило сознание Ивана, и холодное оцепенение окутало его тело. Слабость и абсолютное безволие одолевают человека часто и по всякому поводу. И всегда есть этому оправдание. Многие очень любят это состояние, думая, что так легче жить. Иван был не такой, поэтому всегда напрягался и пытался выйти из него. Была у него своя техника выхода. Она всегда менялась в зависимости от обстоятельств.

Странное сочетание тошноты, как после посещения центрифуги, и подъема душевного состояния, которое бывает при прослушивании героических песен, охватило Ивана. Через какое-то время тошнота ушла на вторую позицию, оставив душевный подъем впереди, тем самым позволив молодому человеку почувствовать головокружение от подъема, который опять в большинстве своем является некой тошнотой, но уже другой, не такой обидной, прошедшей позитивные впечатления.

«Ох, как кружится голова, как голова кружится,

И снова хочется вина, и снова мне тошнится».

В конце лестницы стоял человек и махал Ивану рукой, приглашая подниматься. Солнце сияло из-за фигуры, и лучи света, огибая ее и отражаясь от мрамора, создавали ореол какой-то пророческой святости, словно мессия тебя завет на небеса. Иван, еще не проснувшись и щуря глаза, последовал зову. Фигурой оказался водитель, только теперь он был одет в строгий серый костюм.

– Милости просим, сударь! Мы рады Вас приветствовать в нашем бесконечно звездном бутик-отеле «Синяя птица».

– Э-э… – промычал Иван, кивая в сторону автомобиля и пытаясь объяснить свою задержку, связанную со сном, или удивление тем, что консьерж это и водитель в одном лице.

– Да-да, Вы заснули, и так было жалко Вас будить, что мы решили этого не делать. Прошу Вас, следуйте за мной в холл. Вам необходимо поставить подпись в книге гостей. Ваши вещи уже в бунгало.

– Вы же водитель и меня встречали, так ведь?

– Да, конечно, а что здесь удивительного?

– А теперь Вы, как это называется, администратор!

– Мы называем это консьерж, но Вы можете меня называть Саша, – наконец представился встречающий, опять на французский манер с ударением на последний слог.

Иван сразу вспомнил его рассказ о матери француженке.

– Саша Козинаки, – добавил в конце консьерж.

Парочка подошла к большим стеклянным дверям, прозрачность которых была нарушена резными узорами непонятной тематики. Некая смесь хохломы и ацтекских художеств. Иван провел рукой по стеклу, ощущая каждую крапинку, каждую впадинку. В голове заиграл мотив неизвестной мелодии очень милой и неземной. Казалось, дверь была пластинкой, а пальцы – иглой, в голове же находился динамик, когда пальцы трогали дверь, он начинал издавать звуки. Связи между движением пальцев и мелодией, не было никакой, она просто звучала и все.

– Это лазер. Я имею в виду узоры, то есть способ их творения. Сама дверь, как Вы заметили, хрустальная. Автор, естественно, наш Хозяин, – Саша слегка опустил голову в уважительном поклоне после слова «хозяин».

– Впечатляет. Я и не думал, что он способен на такое творчество.

– Творчество его почти безгранично. Все, что здесь есть, это воплощение его идей.

Козинаки толкнул дверь, она покорно поддалась.

– S′il vous plait,2 – пригласил внутрь Саша.

Иван шагнул. Холл произвел впечатление с первого взгляда. Большой и светлый, архитектурой он напоминал католический храм, сводчатый потолок состоял из витражей, сложенных в замысловатом порядке. Хрустальные и очень тонкие колонны, как струи воды, стекали с потолка и замирали при столкновении с черным мраморным полом. Янтарные стены с множеством окон, словно солнечные лучи, огораживали пространство холла от внешнего мира, тем самым давая понять, что тепло и солнце есть только здесь, а там, за их пределами, тьма и холод.

– Вид, я скажу Вам, сказочный и несколько необычный, а колонны не треснут? – Спросил Иван.

– Ну что Вы, – мужчины подошли к одной из них, – внутри каждой колонны есть металлический стержень, суперпрочный материал, к сожалению, названия не знаю. Он покрашен специальной краской, благодаря которой его не видно в хрустале. Это связано с преломлением света или отражением, сам до сих пор не разобрался. Простите, я может, неправильно изъясняюсь, но суть Вы уловили.

– Феерично. Скажите, а потолок тоже хрустальный? – Иван был ошеломлен увиденным.

– У Вас глаз-алмаз! – Козинаки растянул лицо в улыбке, и зачем-то показал знак «Ок» пальцами. – Это хрусталь, конечно, было бы странно при всем богатстве лепить дешевое стекло.

– Цветной?..

– Все этот вопрос задают. Нет, обычный хрусталь с подсветкой. Неожиданно, правда?

– Да уж. Потолок хрустальный, пол черный мрамор, и все такое огромное.

– Пол не мрамор, это базальт из чрева вулкана. Хозяин сам выбирал его из разных вулканов. Нужен был не совсем черный, требовалось немного светлых вкраплений на стыковке с колоннами, для общей концепции.

– И что за концепция?

– Это… макет или форма бытия.

– Да? – удивился Иван.

– Да, не догадываетесь почему? – Козинаки опять растянулся в слащавой улыбке.

– Не хочу утруждать себя рассуждениями и позволю Вам рассказать сразу истинную причину всего, что я здесь вижу.

Тем временем они подошли к стойке ресепшн, которая напоминала кафедру, университетскую или церковную.

– Желаете ли прохладительных напитков: вода минеральная, вино, может быть, пиво, чай, кофе… – предложил Козинаки.

– Если можно, воды, жажда одолела, – произнес Иван, жадно облизывая губы.

Саша открыл нижний ящик и извлек оттуда бокал воды уже со льдом и ломтиком лимона. Иван не уточнял про наличие лимона в воде, но, подсознательно желая его, получил.

– Вот здесь надо поставить подпись, пожалуйста. Все данные мы уже внесли, ибо здесь останавливаются, как Вы знаете, знакомые нам персоны. Случайных нет. Как говорится, не забукишься у нас, – улыбка счастья и веселья поселилась на лице Козинаки.

Иван зашел за кафедру. На ней лежала толстая книга в кожаном переплете с желтоватыми страницами. Она была под стать кафедре и смахивала на старинный молитвенник или философский труд средних веков.

Иван поставил закорючку в маленьком квадратике, где указал Саша.

– Soyez le bienvenus!3 – жизнеутверждающе проговорил консьерж.

– Вы обещали рассказать про концепцию, – напомнил Иван.

Саша закивал и сделал несколько шагов к центру зала от кафедры.

– Это вселенная, – Саша поднял руки и медленно сделал круг, опуская их. – Потолок – это небо. Легкие и хрупкие колонны – это благодать, та, что небо спускает во чрево адово, разбиваясь о твердый базальт, и брызги растекаются по поверхности ада. Стены – это то, что между небом и адом. Так сказать, короткий путь. От ада до неба. Но мало кто знает о нем. Внутреннее пространство можно назвать землей, хотя это несформировавшееся явление. Поэтому здесь пустота. Лишь изредка попадаются предметы. Янтарные стены символизируют Солнце, производное от благодати неба. Они есть, и они светят, но не досягаемы. Ибо истинный небесный свет слепит и невозможен для восприятия человеческим глазом. Его заменяет солнце, как я уже говорил. Вот мы и блуждаем по макушке адовой. Бесконечно.

– А зачем небо спускает благодать в ад? – спросил Иван.

– Небо настолько добро и у него очень много благодати, бесконечно много, и поэтому небо дарит ее всем. Не все этим добром пользуются, malheureusement,4 – улыбка счастья сменилась разочарованием.

– Неожиданно, – пробурчал Иван.

– Теперь пройдемте за мной, я Вам покажу дорогу в бунгало. В нашем отеле к каждому бунгало из главного здания идет своя дорога для того, чтобы гости не мешали друг другу даже случайно. Исключаем случайность. Дорога в Ваше бунгало коричневого цвета. С дороги лучше не сходить, там за красивыми цветами прячутся острые шипы, – Саша улыбнулся своей шутке, – а вот и двери. Как видите, их много, открыть Вы сможете только одну. Для этого я Вам дам пластиковую карту, видите, она тоже коричневого цвета, – Козинаки протянул обычную карточку, какие выдавали во всех отелях мира для открытия номера. – Чтобы открыть необязательно засовывать ее куда-то, стоит только подойти с ней к двери, и та начнет открываться, даже трогать руками не надо. Все просто. Такая же история и с бунгало.

Консьерж замолчал, поднял глаза, словно что-то вспоминая очень важное.

– Я Ваш персональный гид. Но об этом чуть позже. А пока идите к себе в бунгало, там Вас уже ждет моя помощница, – Козинаки сделал паузу, – только мы вдвоем будем обслуживать Вас в течение всего времени вашего пребывания здесь в нашем волшебном отеле «Синяя птица».

– Очень интересные правила, а Вы давно работаете здесь?

– Мне кажется, всю жизнь.

Иван шагнул из холла в коридор. Двери располагались справа по движению гостя. Коридор представлял собой не то, что мы привыкли называть этим словом. Прямоугольный треугольник. Маленький катет – черный базальтовый пол. Большой катет – янтарная стена с дверьми. Хрустальная прозрачная гипотенуза соединяла, вероятно, какой-то идеей катеты и придавала легкость и пугающую ненадежность всей конструкции. Иван повернулся с расспросами о целесообразности и за смысловой поддержкой, но Саши уже и след простыл.

Двенадцать дверей насчитал Иван. Четвертая дверь приветственно распахнулась, как только он подошел к ней. Иван ступил на дорожку из коричневого кирпича, сухой и жаркий воздух окатил его. Обычный пейзаж предстал перед глазами Ивана. Диковинные южные растения, поражающие своими размерами и красками, создавали подобия лабиринта, а довольно широкая дорожка убегала в глубину прекрасного парка. Пятьсот семьдесят восемь шагов отмерил Иван, прежде чем встретиться с бунгало. Завернутый в зеленый ковер из дикого винограда домик, с большими окнами и просторной террасой – очень уединенное место для раздумий и релаксацией. «Пока все нравится, – подумал Иван, – только бы не сглазить, а где же вход? Может, через террасу». Иван направился в патио. Плетеная мебель из ротанга: стол, два стула, кресло и диван. Посередине красовался огромных размеров гамак. Рядом стояли чемодан и дорожная сумка Ивана. Сделав круг по периметру террасы, Иван подошел к сумке и достал из нее шкалик коньяка, сигару с гильотинкой и телефон. Звонить было некому. Он сел за стол, обрезал сигару и за один глоток опустошил бутылочку коньяка. Жидкость приятно обожгла горло. Затянувшись сигарой, Иван опрокинул голову и закрыл глаза. «Море, море, море, – повторял он как заклинание, – море, море и солнце. Надо срочно в море, с головой. Смыть дорожную усталость. Докурю и пойду» – решил Иван.

Шум открывающейся двери заставил открыть глаза. В дверном проеме стояла женщина. Возраст ее определить было трудно, скорей всего, слегка за тридцать. Она была в бежевой униформе горничных с белым кружевным фартуком, который напоминал школьную форму старшеклассниц времен, когда о будущем можно было думать вполсилы. Одежда прятала все тело, лишь загорелые тонкие икры, поставленные плотно друг к дружке, уходили в белые парусиновые тапочки, и виднелись руки до предплечья, вытянутые по швам, тоже тонкие и загорелые. Эдакий оловянный солдатик в войне с беспорядком и грязью.

– Здравствуйте, Я Адель. Я помощница Козинаки. Я буду убирать бунгало и подавать завтрак, обед и ужин. Желаете что-либо?

– Привет, Адель. Я Иван и я желаю море.

Море

Иван быстрой походкой опаздывающего на важное совещание клерка проскочил парк и, не оглядываясь по сторонам, пробкой вылетел на пляж. Немного нервное, суетное и в тоже время робкое появление там, где тебя заранее не любят, но тебе надо туда идти, иначе любовь ты познаешь только в книгах. Вот с таким настроем Иван оказался на пляже. Одиночество пугает больше, чем оно есть на самом деле. Разочарования от того, что ты боялся в одиночестве, нет, и твоя инсценировка депрессии не нужна, и недовольство твое и страхи напрасные, а ты им столько времени посвятил, и удовлетворение от отсутствия дискомфорта уже не так ярко. Иван стоял на теплом песке, легкий бриз ласкал измученное тело, а глаз радовался морскому горизонту, который в очередной раз как бы невзначай намекал на ничтожность человечка перед монументальной красотой стихий. Моря – воды, ветра – воздуха, камня – земли, солнца – огня

«И пусть я мелок и ничтожен, – подумал Иван, – но я созерцаю эту картину бытия и восхищаюсь ей, получаю импульс, положительный заряд энергии и перевариваю его и делаю другое хорошее и полезное. Встаю в цепочку круговорота социальных потреблений. Я пятый элемент, вершина пирамиды, пользователь и производитель, сам в себе и со всех сторон прекрасен».

Иван просмотрел по сторонам – никого, только ветер играет с волнами, брызгами маня в пучину морскую. Иван не спеша разделся, кинул розовую майку и пляжные шорты на песок. Он уже не помнил, как преодолел несколько шагов до белых пенных волн. Путник долгих странствий погрузился в мутную, соленую и теплую жидкость под названием море. Детская радость накрыла с головой, и легкая беззаботность приводила в восторг сознание. И все отступило, и все невзгоды показались далекими и совсем чужими. Иван перепробовал все забавы, данные человеку при общении с морем. И нырок под волну, и спиной на гребень, и длительное погружение, и заплыв на различные дистанции, хотелось не выходить из воды, так желанно и приятно было пребывание в ней.

Уставший от игры и борьбы с волнами Иван выполз на сушу и рухнул в горячий песок, в этом действии всегда присутствовало некое изощренное таинство: из мокрого мира в противоположность, из прохлады в жар.

Первый раз я увидел совершенное тело, где не хотелось ни добавить, ни убавить ничего, довольно в позднем возрасте. Оно было прекрасно и в одежде, и без нее, молчащее и разговаривающее. Я к тому времени был уже опытным мужчиной, из разряда тех, кто уже не помнил некоторых соитий, и не потому, что стыдно, а неинтересно и мимолетно. Обертка всегда привлекает, ты ее вскрываешь и тихо разочаровываешься, но все равно продолжаешь по животному инстинкту. Тебя просто развели, и ты просто физически излился, в награду получив секундное удовольствие. Пытался, конечно, есть в обертке, не всегда получалось, ведь объекты вожделения обычно больше всего любят скинуть с себя кокон и предложить свое мясо. Не ведая, что оно, может, и не имеет или даже никогда не имело товарного вида, хоть немного сопоставимого с внешней упаковкой. Эти неизменные шишечки, прыщики, шрамы, островки волос, родинки, ямочки — как можно их не заметить.

Совершенное тело росло в моем дворе, на другом его конце. Отец этого тела мотался по загранкам и доставлял ему, совершенному телу, обертки. Они были яркие и красивые и очень украшали тело. Само тело даже в юном возрасте было очень привлекательным, но младше меня лет на пять, поэтому в сферу интим интересов не попадало. Лишь когда я вернулся домой после долгих странствий в тихую бухту детства, передо мной предстало повзрослевшее тело в самом соку, готовое к употреблению. И я, столичный хулиган, сорвиголова, завлек в свое логово как-то без особых усилий этот экземпляр, можно сказать, жемчужину, нет, что там, бриллиант моей коллекции. Я совсем не рассчитывал на что-то особенное, может, просто легкий флирт, проба взять высоту и явно безнадежное занятие. Но все получилось на второй встрече. Она принесла видеокассету с фильмом «Титаник», и мы смотрели кино у меня дома и занимались этим на протяжении всего фильма, а он, как известно, длинный. Но даже это ничто по сравнению с тем, что я увидел и вкусил.

– Славно Вы принимаете морские процедуры, – голос прозвучал отчетливо и тем самым удивил Ивана, так как некоторое время назад он был уверен, что находился на пляже совершенно один. В десяти шагах от места, где лежал Иван, грея кости о горячий песок, стоял мужчина лет сорока пяти, начинающий седеть, худой, русый, и совершено неприметный. По расположенному рядом мольберту Иван определил, что это художник.

– Я пришел, вроде никого не было, – слегка извиняясь, проговорил Иван, нотки смущения были вызваны наготой Ивана.

– Не стоит беспокоиться, – обыденно произнес незнакомец, – я привык к оголенному человеческому телу. Творчество требует различных экспериментов и в процессе ознакомления с реальностью и погружения в нее уже готово ко всему. Хотя я, конечно, пейзажист в первую очередь, но натурой интересовался еще как, конечно, по женской части, но можно и мужика, конечно, но только пописать, ха-ха-ха, – залился звонким смехом художник.

– Не люблю компрометировать других, – вставил Иван и, сохраняя спокойствие, потянулся за полотенцем.

Всегда выбирая большее и на первый взгляд лучшее, мы замечаем именно то, что нам надо, даже если это находится далеко не перед носом.

– Главное, не скомпрометировать себя, – не отрывая кисти от холста, парировал художник, – простите, не представился, художник Серов, зовите меня так, мне нравится так, ха-ха-ха.

Иван немного растерялся, но, не подав вида, проговорил:

– Однофамилец или псевдоним?

– Ха-ха-ха, – не унимался художник, – эта молодежь – наглые шутники.

– Вы, я смотрю, к ней себя не причисляете.

– Намек на возраст. Я сразу ставлю границы. Я вынужден это делать. Не люблю раннего панибратства, но я и не чванливая ханжа. С добрым человеком всегда можно выпить на брудершафт, – во время расстановки границ Серов рассматривал скалистый берег, который красовался своей неприступностью справа от пляжа, измеряя пропорции обгрызенным карандашом. – Вы не представились, это еще одна черта современной молодежи – быть инкогнито. Так проще оставаться без ответственности.

– Иван мое имя, но позвольте спросить, Вы выглядите не намного старше меня, но уже дважды сознательно отстранили себя от прекрасной части человечества под названием «молодежь», а меня же туда сослали, неужели молодость уже не исчисляется временем, что, в свою очередь, измеряется численно.

– Вы говорите о количестве лет, проведенных на земле? – Художник задал вопрос, не отвлекаясь от переноса красоты земной на холст, и тут же, не давая опомниться Ивану, ответил на него, – так и за год можно познать то, на что другому и ста лет не хватит. Знал я человека одного, поэта, такую белиберду писал, аж страшно, а потом пропал куда-то, явился через год и объявляет всем, что все, писать – не его стезя, лишь в созерцании есть смысл жизни, по крайней мере, его жизни. На Алтае побывал, не знаю, может, дух Шукшина на путь истинный наставил и заставил забыть Мельпомену, так сказать. Вы видели the driver5 местный, так не скажешь, что старик, а рассуждает, будто ровесник Наполеона, французишка смешной.

– Вы говорите о Козинаки? Мне показалось, он островитянин.

– Все островитяне хотят казаться континентальцами. Он мой персональный гид.

– И Ваш тоже? Я думал, персональный менеджер…

– Гид, – поправил Серов.

– Да, конечно, гид. Я думал персональный – это один.

– Правильно, один. Он у Вас один, и у меня он один, а нас у него много.

– А, вот как, – смешенное чувство из расстройства и неизбежности окатило Ивана, – а я думал, один – значит, только у меня, – еще раз пробурчал Иван.

– Давно прибыли? Я Вас не видел раньше, – сразу перевел тему Серов.

– Только прилетел, даже в номер толком не зашел, сразу захотелось в море, так ждал его.

– Что может быть приятнее ожидания, – весело произнес художник.

– Особенно, если точно знаешь, что свершится ожидаемое.

– Могу не согласиться, иногда реалии ожидаемого могут просто стереть Вас или, в лучшем случае, принесут разочарование.

– Есть истинные ценности, ожидание которых неизбежно приводит к объективным радостям, – сказал Иван серьезным тоном, надел солнцезащитные очки и опрокинулся на спину.

– Истинные ценности, говорите, – не унимался Серов в надежде продолжить диалог, – а что такое истинные ценности?

– Скажите, наша встреча случайность? – неожиданно спросил Иван. – Дело в том, что наш персональный гид сказал, здесь случайность встреч исключена. И я делаю вывод, что все не просто так. Неслучайно.

– Вы, прекрасный собеседник, задаете вопрос и тут же даете один из возможных ответов. А Вы не задумывались, может, наш персональный гид немного преувеличивает или вводит в заблуждение?

– Зачем тогда этот маскарад с дверьми, цветными дорожками? – продолжил Иван.

– Все любят окружить себя тайнами и загадками, это разогревает интерес и важность процесса. Это как истинные ценности, известно, что они одни, но каждый их воспринимает по-своему. Есть, конечно, пересечения, но они редки и неустойчивы.

– Для меня истинные ценности непреложны, – твердо заметил Иван.

– Но назвать их и пересчитать по пальцам не можете или не хотите.

– Это прозвучит банально, мы же не в первом классе. Нет желания что-либо доказывать и даже рассуждать, – строго заявил Иван. – Я устал с дороги. Мысли только об отдыхе. Да и обстановка не располагает.

Пауза повисла в воздухе. Иван снова услышал шум волн, затихших во время короткого диалога.

– У меня есть ром, хотите, угощу? – неожиданно предложил Серов.

Иван приподнялся на локтях и посмотрел на художника, не стоило и дальше игнорировать собеседника и, чтобы ни обидеть его, вопреки своим желаниям Иван согласился.

– Не откажусь!

Серов положил кисть на подставку, наклонился к сумке и медленно явил свету большого размера сосуд. Ивану сначала даже показалось, что это доисторический термос, но, когда художник подошел ближе, взору Ивана предстала огромная военная фляжка.

– Все думают, что это фляжка, – игриво сказал Серов, как говорят люди, заранее приготовившие шутку или каламбур.

– Ну и что же это? – подыгрывая, спросил Иван.

Серов, довольно глупо улыбаясь, достал из пустоты два серебряных стакана, эдак грамм по сто, и, раскачиваясь в невидимом танце, налил в них вкусную коричневую жидкость.

– А я говорю, это прекрасный кубинский ром! – каждое слово было отчеканено и уже не раз повторялось в жизни художника.

– Очень смешно, – пытаясь скрыть иронию, пролепетал Иван.

Стакан перекочевал из рук Серова к Ивану. Аромат рома наполнил ноздри Ивана, как только он поднес чашу ко рту. Перед питьем Иван вдохнул запах Кубы, этот сладкий вкус свободы и хорошего настроения, вечного солнца и девичьего смеха.

– Он прямо из бочки. Никаких бутылок, магазинов и прочего никчемного посредничества.

– И как же это сокровище оказалось здесь?

– Я недавно был там, на Кубе, у своего милого друга, как вы догадываетесь, тоже художника, Дона Сервантеса, и он меня осчастливил этим чудом.

Иван сделал глоток рома или глоток рома сделал Ивана, радостная волна тепла пробежала с головы до ног и обратно. Ром действительно был хорош.

– У меня есть традиция пития, хотите, расскажу?

– Извольте.

– Сначала я делаю глоток, чтобы только слегка смочить губы, кончик языка и от него небо, беру паузу, второй глоток больше первого, он должен достать корень языка и достигнуть носоглотки, и лишь третий, как говорится, промочит горло, – закончив инструктаж, Серов принялся его демонстрировать.

Все протекало очень театрально, как и следовало свободному художнику, с качанием головы, закатыванием глаз, стонами и причмокиванием.

– А Вы здесь один? – спросил Иван.

– Нет, я с подругой… женой, – запинаясь, ответил Серов.

– Не определились?

– Все так сложно и в тоже время просто, – художник задумался, но лишь для приличия, будто мысль, что он собирался изложить, родилась только что, так сказать экспромтом, – все женщины делятся на тех, кто любит рожать, и тех, кто любит заниматься предшествующей деятельностью, прямо ведущей к осуществлению первого, другими словами – совокуплением.

Иван решил не углубляться в дебри отношений нового знакомого с подругой-женой и перевел взор на морскую гладь. Волны усилились, белой пеной набрасывались они на песчаный брег, оставляя на короткое мгновение седую бороду у ног Ивана.

– Она у меня фотограф. Теперь фотограф, – не унимался художник, – все время в поиске.

– И давно? – ради приличия спросил Иван. Ему, конечно, хотелось помолчать, может, даже помечтать или проанализировать что-нибудь, и обязательно в одиночестве, «и до чего люди бывают навязчивы».

– Около года, – Серов очень обрадовался продолжению диалога, – или Вы спрашиваете, давно ли мы в отношениях?

– Про это тоже.

– Несколько лет, – очень гордо ответил художник, – для нас, творческих людей, у кого жизнь – не прямая линия, это серьезный срок. Очень серьезный, – подтвердил он и утвердительно закивал.

Ром ударил в голову, легкость и тепло пропитало тело Ивана. Он обмяк. Солнце томило нежно и ласково, шум волн затрагивал потаенные уголки звукового регистра, принося тем самым отличное от других состояний спокойствие, и даже художник уже не раздражал, и чувство стеснения перестало жалить. Все, конечно, ненадолго, но сейчас не об этом. Сейчас нужно расслабиться, ведь он так долго этого ждал – покоя, внутреннего покоя и наслаждения не от чего-либо, а просто чистого, духовного, независимого наслаждения.

Иван лег на спину. Он уже ложился раньше, но теперь получил большее удовольствие от этого действия. Небо абсолютно огромное и бескрайнее явилось его взору. И свет не слепил, и видно каждую частицу бесконечности, только не знает он, как называется эта вещь и какими свойствами, полезными или нет, она обладает. Покувыркавшись минуту в необъятном состоянии, Иван поймал себя на мысли, что испытывал подобное уже ранее, в машине де Голля, когда водитель открыл ему запах пахучницы после дождя. Чтобы убедиться или развеять сомненья, Иван резко принял вертикально сидячее положение, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Волны продолжали биться с пляжем, откусывая куски песка. Солнце уже не такое яркое, потому что привык, хотя смотреть дольше обычного становится больно. «Сколько я пролежал?», – подумал Иван и повернул голову в сторону художника. Серова не было, но мольберт стоял на том же месте. Иван не интересовался и раньше, что же пишет Серов. Как-то было неловко. Слышал даже, что художники натурщики или пленэристы не любят когда заглядывают, пока они творят.

Иван встал, взял шорты и подошел к воде. Отсутствие зрителей позволило ему ополоснуться по пояс. Находясь по щиколотку в воде, Иван начал надевать шорты. «Главное, чтобы не было песка, – сказал про себя Иван и посмотрел в сторону отеля, – почему «Синяя птица»? Вообще ничего синего, и птиц я пока не видел», – удивился он уже не в первый раз.

Вернувшись к тому месту, где происходила нелепая беседа, чтобы взять шлепки и полотенце, Иван решил все-таки оценить уровень, ну или хотя бы направление искусства Серова. Два шага любопытства, и вот они уже сделаны. Иван взглянул на холст и слегка растерялся, в какой-то момент ему даже показалось что у него оптический обман: на холсте было изображено поле. Обычное русское поле, хоть пой нараспев. Золотая пшеница, лес-перелесок и овражек, в нем ручей, скорей всего, ключевой, аж повеяло холодком, и солнце нереально большое, словно с Меркурия смотришь на него, тысячекратным светом сияет.

«Не может быть, – металось в голове Ивана. – Откуда, где все это, он же видел, что Серов не только прикладывался к рому, но и водил, прикасался, всматривался, думал, взирал вдаль, мерил кисточкой что-то.

«Розыгрыш, но картина хороша, живая и радует глаз, что ж ее здесь оставлять», – рассуждал Иван, но, оценив обстановку и убедившись в полной безопасности холста, побрел в сторону отеля «Синяя птица».

Гора

Иван оказался на горе в состоянии задумчивой растерянности.

Сначала он подумал, что идти в отель нет смысла, так как поужинать можно в любое время, об этом его предупредили дважды Козинаки и Адель. «Вы можете совершено не беспокоится, гуляйте, принимайте солнечные ванны, водные процедуры, а также воздушные. А, как проголодаетесь, вуаля, кушать подано». Особенно запомнились последние три слова, эдакая смесь французского и русского. Есть не хотелось, воду он взял в холодильнике, что стоял при выходе с пляжа.

Пляж перетекал в сеть тропинок, те, в свою очередь, впадали в полудикий газон, а он – в брусчатые дорожки, курсировавшие между кустами роз и других неизвестных Ивану цветов, пальм и южных хвойных деревьев, все мягко заканчивалось оазисом, в котором утопал отель.

Сделав несколько глотков прохладной пресной воды и облив ею лицо, он зашагал вдоль моря по тропинке, ведущей в гору, не высокую, но очень живописную. С одной стороны скалистая ее часть уходила в море, попирая его, преграждая ему путь дальше. Волны в свою очередь не сдавались, бились бесконечно о камень, точа его, и кое-где достигли небольших результатов, но до победы еще было далеко. С другой стороны лесная борода простиралась ввысь, к другим горам. Прекрасное сочетание. Борьба и покой.

Иван шел быстро и через пять минут оказался на поляне когда-то культурно-обустроенной, но сейчас заросшей, будто садовник забыл про нее и не посещал ее несколько месяцев, а может, и пару лет.

Иван огляделся, поляна – почти правильный четырехугольник, одна сторона, по левую руку, смотрит на морской обрыв, прямо встали скалы, и тропа меж скал убегала к вершине, по правую руку, полулес, полон сказок и чудес, с пеньем птиц и с запахом цветастых кустов. За спиной остался отель, утопающий в роскошной зелени и море, облизывающее пляж.

«Вот это виды, завтра приду с фотоаппаратом, все надо запечатлеть», – решил Иван и сделал несколько шагов к обрыву. Травяной ковер спутывал ноги, предлагая лечь на него. Иван, повинуясь, рухнул на колени и плашмя упал в душистую траву. Перевернулся на спину и глубоко вдохнул. Что может быть приятнее запаха только что помятой травы.

«А вот и птицы» – Иван посмотрел на голубое небо, в нем сновали в несчетном количестве ласточки, чижи и другие мошкоеды, сорвал травинку, засунул в рот и задумался.

Задумчивая растерянность. Состояние, за которое не стыдно перед другими, но сам ты, конечно, понимаешь, что это банальная отключка. Просто поток мыслей течет через тебя, ты же никак к нему не относишься, не контролируешь, всего лишь прочищаешь голову, неизвестно от чего, неизвестно чем, но помогает. По крайней мере, Ивану помогало забыть кое-что, иногда, наоборот, вспомнить что-то, отдохнуть, снять напряжение или сосредоточиться. Средство одно – полезностей масса.

Щебетанье птиц, стрекот насекомых, шум прибоя, ветер в скалах. Иногда звуки природы пытаются упорядочить нервную систему, расшатанную цивилизацией. Наслаждения ими иной раз перекрывают самые сильные удовольствия. Иван приподнялся, сев, опершись руками о землю со стороны спины, и стал вглядываться в морской горизонт. Бесконечность бытия. Как мелок человек в нем, и как много он о себе думает. Думает, что все это для него. Ошибочно. Убийственная красота повсюду. Иван, конечно, все это знал, но каждый раз наступал на красивые грабли, причем сознательно. Может, в каждом человеке есть это качество – производство сознательных ошибок. Он закрыл глаза и начал представлять запечатленную красоту внутри себя.

Щелк, потом опять щелк. «Что за звуки?» – подумал Иван. Но глаза не открыл, уверенность в безопасности – иногда лишнее чувство, после которого многие жалели, что обладали им. Щелк, щелк – подряд пять раз, знакомый звук, но не живой. Легкие мурашки с холодными лапками пробежали по Ивану. Он открыл глаза.

В лучах предзакатного солнца, когда свет еще желтый, но уже не светлый и еще не красный, а золотой, примерно за час до этого, до заката. Да, именно золотой, и в нем развеваются русые пряди, золотые паутинки. Иван сфокусировался. В пяти шагах от него стояла девушка приятной наружностью. Высокая, хорошо сложена, фигура спортивная, ухоженная. Волосы длинные прямые играли на легком ветерке, так что ей приходилось одной рукой их придерживать, и это движение придавало ей скрытую сексуальность. Одета она была в нелепое полупрозрачное платье из тюльки, которое также развевалось на ветру, почти как у Монро, и совсем не годилось для прогулок по горам и полям. Лицо. Лицо, как известно, зеркало души. Может быть. В данном случае оно было правильным, все пропорции соблюдены. Глаза большие серые, лоб на треть лица, нос прямой, не маленький, губы больше среднего, очень чувствительные, как говорят, к поцелуям зовущие, и подбородок не придраться. Шея Клеопатры, плечи женственные и грудь… Грудь – мечта поэта, хотя почему поэта, скорее всего, всех мужчин. Большая, массивная, гордо выступающая, с крупными сосками, не обрамленная лифчиком. Она нависала в пространстве, и все, глядя на нее, забывали о времени. Ниже этих прелестей размещался черным пятном дорогой фотоаппарат – неземное счастье многих любителей переносить реальность на бумагу, так сказать, копировать образы.

– Простите, не смогла удержаться, такой ракурс, Ваше лицо излучало девственное счастье, за которым я охочусь почти год, его так трудно найти, но я знала, что найду и нашла.

Иван мысленно согласился с тезисом «девственное счастье» и даже счел это за комплимент.

– Здесь очень красиво и спокойно, не находите? – Иван встал и сделал шаг вперед. – Иван, – быстро представился он, – я только сегодня прилетел.

Иван явно заволновался из-за столь интересного и внезапного поворота событий. Он, конечно, хотел побыть один, подумать ни о чем, повитать в облаках, но встреча с прекрасной незнакомкой, да и еще пошедшей на контакт, да еще и в таком месте – эдеме, да еще и еще – даже в далеко идущих грезах, он не мог поверить в реальность этого события.

Незнакомка тоже сделала шаг и протянула руку.

– Наташа.

Иван спешно протянул руку вперед, сначала промелькнуло желание поцеловать ухоженную ручку девушки, но спазм стеснения, волнения и неуверенности позволил лишь пожать ее. Нежная кожа маленькой руки крепко обхватила руку Ивану и на мгновение зафиксировала пожатие.

– Иван, – еще раз он назвал свое имя.

Наташа улыбнулась мило по-русски. Без зубов, просто губы растянулись, щечки поднялись, все лицо излучилось светом, стало еще приятнее.

– Странно так встретить в таком уединенном месте кого-либо. Прогуляемся? Я люблю одиночество, а Вы? – она взяла за руку Ивана и потянула вперед по тропинке в гору.

– Есть в одиночестве свои прелести, – ответил Иван, слегка удивленный неожиданным контактом.

– Например, – игриво спросила Наташа.

– Никто не мешает создавать свой мир. Идеальный. Где все лежит на своем месте. Где цвета разложены не как в радуге, а так как тебе угодно.

– Чем же Вас не устраивает радуга? По мне так она прекрасна. Особенно в поле, когда пшеница колосится, и воздух после дождя чист и свеж, будто вымыт, – поэтично выразилась Наташа.

– Я не имею ничего против радуги, это была аллегория. Иносказание.

– Я поняла, – Наташа отпустила руку Ивана.

– Я просто идеалист, – произнес, выдавив из себя Иван.

– Говорите всем, что читаете Платона и полностью с ним согласны, – выпалила она и опять мило, глупо и быстро улыбнулась, как бы извиняясь за возможно обидно сказанное.

– Конечно, Платон мой друг, но я имел в виду другое, я идеалист, потому что люблю идеальное и стараюсь достичь его.

– Перфекционист, – отрезала фотограф.

– Не совсем. Перфекционизм, скорей всего, это чужие шаблоны совершенства. И не всегда подходят для твоей идеальности вещей и явлений.

– А, узкопрофильный перфекционизм, – поправилась девушка.

– Я не стал бы приклеиваться к уважаемым перфекционистам, там больше стремления. Я же исповедую поиск, но стремление тоже необходимо, без него поиск почти невозможен, остается чистая случайность, но она может никогда не прийти.

– Вот как! Я подозреваю, Вы считаете свой путь более возвышенным и особенным, доступным к пониманию не всем.

– Я стараюсь не классифицировать такие вещи, надо быть толерантным. У каждого свой путь. Если, конечно, это путь не насилия.

– Вы боитесь насилия? – удивилась Наташа.

– Боюсь? – Переспросил Иван.

– Да, боитесь. Я читала, что слабые люди придумали теорию мира без насилия, из-за того, что не способны проявить волю и силу.

– Глупости. Это аксиома жизни – жизнь и любовь всегда лучше смерти и насилия. И чем бы насилие ни прикрывалось – разными благими намерениями, эволюцией цивилизации, – ничто не дает ему право на существование.

– А как же защита.

– Обычное заблуждение. Отсутствие насилия исключает нападение, следовательно, необходимость в защите.

– Значит, сила не нужна?

– Только для любви, поиска и созидания.

– А воля?

– Это здесь совсем не при чем, воля вещь мало изученная.

– А у Вас есть воля?

– Есть, но она не всегда моя.

Девушка в изумлении выпучила глаза и слегка наклонила голову.

– А чья же?

– Да кто ее знает.

– Вы успели ознакомиться с отелем? – Наташа резко сменила тему.

Иван даже обрадовался этому. Всегда, когда красивые и сексуальные женщины начинали умничать, у Ивана пропадал интерес к ним. Делать скидку на красоту он не любил. Прощать глупость лишь за то, что природа слепила твое тело лучше других, просто смешно.

– Нет, не довелось еще.

– Он прекрасен, здесь все на своем месте, – она мило улыбнулась, – вам понравится.

– Мне уже нравится.

– Хотите, я покажу место, от которого дух захватывает? – Наташа прищурилась, словно вглядываясь вдаль.

– С удовольствием, а Вы здесь давно? – спросил Иван.

– Мне кажется, всю жизнь, так здесь мило, – ответила девушка и засмеялась, оголив большие ровные зубы.

Некоторое время они шли молча. Тропинка сузилась так, что пришлось идти гуськом. Наташа как ведущая впереди, Иван за ней. Полупрозрачное платьице выдавала свою хозяйку, как говорят, с потрохами. Белые кружевные трусики – это все, что было под ним. В какой-то момент Ивану показалась, что он видит поры на коже, гладкой и нежной. Икры играли сами собой, перемалывая воздух, ноги крепкие и стройные, уверенно шагали.

– Скоро будем на месте, я хожу сюда каждый день зарядиться энергией и красотой.

Тропинка вывела на своеобразный балкон-опушку. С одной стороны скала отвесная, с другой обрыв, внизу море. Иван привык за день к красотам, окружающим его, но, ради приличия, и чтобы не обидеть Наташу, принялся петь дифирамбы:

– Какая красота, словами не описать. Истинно говорят, красивый человек любит все красивое, и нет в нем изъяна ни в чем.

– Вам, правда, нравится? – немного смущено спросила Наташа.

– Разумеется. Даже слепой и бесчувственный болван восторгался бы этим местом.

– Я тоже так думаю, идемте сюда, – она потянула Ивана за руку.

В стене оказалась ниша, не то рукотворна, не то выгрызенная ветрами или волнами за миллионы лет. Внутри стояла скамейка. Наташа села, сжав ноги, как школьница, Иван устроился рядом.

– Возьмемся за руки и закроем глаза. Слушаем звуки моря, ветра, всей природы, и, конечно, сердца своего, – промолвила девушка.

Детская наивность, с четвертым размером без лифчика и в прозрачном платье, выглядела неестественно и даже пугающе. Но эта неестественная и пугающая действительность, нашедшая свое отображение в реальности, еще больше притягивала и заставляла биться кровь в висках.

Ветер завывал в углублении, залетая в него и ища выход, пел колыбельную теплым и мягким голосом. Спокойствие и расслабление, умиротворение и благодать наполняли Ивана.

– Невозможно, чтоб это было реальностью. Словно мечта, о которой ты даже боялся думать, пришла к тебе сама и попросила взять ее к себе навсегда, – прошептал Иван и продолжил с желанием удивить своим интеллектом, – несмотря на то, что реальность…

– Реальность не поддается систематизации, все субъективно, и критерий субъективен, каждый сам себе представляет грани морали, нормы права, если в нем нет границ, значит, ничьи границы он не увидит, лишь созерцание через субъективное, – неожиданно выдала Наташа.

Иван ошарашено посмотрел на девушку.

– Вы озвучили мою мысль, как это возможно? Вы телепат?

– Разве это имеет значение, тем более, что эта мысль одного немецкого философа. А здесь все мысли общие. Это место такое, волшебное. Хотите, я Вас заколдую?

– Конечно, да.

– Тогда закроем глаза и будем слушать поток впечатлений. Главное, ничего не упустить.

Иван повиновался. Что-то мягкое и влажное коснулось его губ. Через полчаса они уже были на «ты».

После того как познал совершенство, некоторое время я жил воспоминаниями о нем. Была возможность продолжения, но я испугался того, что это была иллюзия, и, на самом деле, я ошибся. В то время я испытывал кризис и разочарование жизненным процессом. Я увлекся мимолетным бизнесом и забросил университет. Меня отчислили, и бизнес развалился, как все слабое и плохо организованное. Друзья-сокурсники стали врагами. Военкомат преследовал, пытаясь забрить мои волнистые кудри. Я бежал домой и прятался в квартире Дяди. Грустное и темное время. Дешевая водочка и квашеная капуста помогали коротать вечера. В такие моменты иногда, если повезет, и приходит нежданное совершенство. Дает себя попробовать и вкусить незаслуженное счастье. Пытается прикрутить тебе крылья и научить летать.

Совершенное тело приходило ко мне еще несколько раз, но я больше не посмел прикоснуться к нему. Я был жалок и не достоин его внимания. Мне нечего было ему дать, и не было сил за него сражаться. Но главное, чего я боялся — это то, что иллюзия совершенства могла раствориться после повтора. А мне так хотелось его запомнить именно таким — идеальным и прекрасным, неповторимым. Только первое покорение вершины — самое яркое явление в жизни. Все последующие уже обыденность, критическое исследование и поиск изъянов. Тогда была необходимость отпечатать в голове именно идеальную картинку и оставить ее там навсегда, как Маяк, как единственный путь, как произведение искусства, как икону. Для сопоставления с будущими объектами. Отнести в палату мер и весом. Знать, с кем сравнивать, стремиться к идеалу и утопать в бесконечном поиске.

Да, совсем забыл сказать, речь идет, конечно, о совершенном женском теле.

Огромный красный шар собирался нырнуть в море. Природа затихала. Птицы перестали щебетать. Море успокоилось, и, словно готовясь ко сну, стелило само себе бирюзовую гладь, уходящую вдаль горизонта.

Иван поднялся, оглядываясь. Вокруг помятая трава – следствие соития двух тел. Наташи нигде не было. Идеально для мимолетного и приятного времяпрепровождения. Шикарная женщина сама исчезает, не заставляет тебя бесконечно благодарить и источать комплименты. Можно помолчать, переварить неожиданную случайность. Иван в первый раз попал в такую ситуацию. Женщина интересная во всех отношениях сама проявила инициативу. И не просто жалкий флирт, а прямое совокупление. «Может, это голод с ее стороны? Вряд ли. У таких женщин всегда есть множество вариантов и поинтереснее меня, – подумал Иван, – или здесь больше нет мужчин? Не с Козинаки же». Иван сел на лавочку, где все и началось. Показалось, что она еще хранит тепло разгоряченных тел. Захотелось курить. Иван заметил пачку тонких сигарет и коробок спичек на краю скамейки. «Наверное, Наташа оставила, замечательная женщина, – он достал сигарету и прикурил, – какая кожа нежная, а запах сладкий и терпкий одновременно. Неповторимый. Я раньше ничего подобного не ощущал. Почти идеально. Все так, как я хотел, как я мечтал. Голова кругом идет от того, что произошло».

Докурив, Иван бросил бычок в море и направился по тропинке вниз к отелю. «А Серов? – Иван вспомнил художника. – Но он с подругой. Стоп, его подруга фотограф, – Ивана встряхнуло, – Наташа – фотограф и, скорей всего, подруга Серова! Вот это да! Точно! Наташа – подруга Серова!» Иван ускорил шаг и довольно быстро оказался у парка, из которого выбежал на пляж. Когда он ступил на коричневую дорогу, солнце уже скрылось в пучине морской, и на его место заступило другое небесное тело, отражающее тень света. Важность луны никто не оспаривает, она светит, но, к сожалению, не греет. Зато притягивает и очень возбуждает и побуждает.

В парке вдоль дорожки горели фонари, напоминающие растения, вьющиеся и замершие в неожиданных позах, слегка неестественных. Они свисали над дорогой, желая поцеловать путника в макушку. Или высосать мозг из головы.

Терраса

Иван не заметил, как подошел к своему бунгало. Рядом с бунгало стояли четыре световые вышки, похожие на те, что освещают на стадионе футбольное поле. Они были задекорированные под хрустальные струи воды, падающие с неба. Толщиной сантиметров двадцать осветительные сооружения уходили ввысь, как в бесконечность, и исчезали там, словно не было их нигде и никогда. На разных уровнях висели прожектора, раскидывая свет вокруг дома. Реальность постоянно нас пытается обмануть. И это часто у нее получается. Если не сказать, что почти всегда. Мы этого не замечаем, и, как говорят поэты, «обманываться рады». Нам, по большому счету, все равно, какова реальность, важно внутреннее состояние, своя волна, а вопрос созерцания можно перенастроить или совсем отключить. А есть ли реальность одна для всех, или это все зеленый фон, на котором каждый рисует свою картинку, неизвестно. Иван шагнул на террасу.

– Добрый вечер, – мягкий голос Козинаки вкрадчиво раздался из глубины, – а мы уже Вас заждались. Вам, где накрыть ужин: на террасе или изволите внутри?

– Добрый, – коротко ответил Иван, – лучше на террасе, а что на ужин?

– По традиции первый ужин мы подаем на свое усмотрение, ничего сверх экзотического, чтобы не шокировать желудок. После Вы заказываете, что Вам угодно. Адель примет заказ утром после завтрака на обед, в обед на ужин и так далее. Сегодня после ужина закажите завтрак. Меню у нас нет, Вы просто говорите, что бы Вы хотели, можно примерно, Адель Вас поправит или подскажет, если конкретики не будет.

– Очень хорошо, я сейчас хочу принять душ, – усталым голосом произнес Иван.

– Да, конечно. Проходите внутрь, Адель все покажет и расскажет.

Иван направился к входу и поймал себя на мысли, что он еще не был внутри бунгало. На первый взгляд странно, но Иван не придал этому значения. Он хотел зайти, но Адель все время стояла в дверях, словно не пуская его. И опять его что-то остановило. Он повернулся к Козинаки.

– Я там встретил двоих. Случайно. Вы говорили, здесь не встречаются случайно.

Саша окатил Ивана улыбкой чеширского кота.

– Они Вас побеспокоили? – поинтересовался Козинаки.

– Нет, даже было интересно.

– Значит, это было не случайно.

– Желанно? – спросил Иван.

– Стечение обстоятельств. Мы все делаем для снижения контактов между гостями. Но Вы и нас поймите, предметы двигаются в пространстве и времени независимо. Мы не можем применять насилие. Все в рамках приличия. Эта редкость произошла.

– Я ничего не имею против редких встреч, – Иван вспомнил Наташу, от волнения волосики на всем теле встали и сами собой зашевелились, – все нормально.

Иван зашел в бунгало. Внутри было все обычно и скромно. Большая и просторная комната, светлые стены с оттенком слоновая кость, стеклянная, матовая дверь, вероятно в спальню, деревянная, белая дверь в санузел, который оказался совмещенным. Маленькая кушетка, над ней картина: уходящий вдаль парусник, секретер, стул, встроенный шкаф у входа, обеденный стол явно для одной персоны, кофейный столик и кресло – все эти предметы находились на своих местах и гармонировали друг с другом. Чувствовалась линия принадлежности всех вещей к одному стилю, словно они были сделаны одним человеком в одно время и в одном месте и именно для этого бунгало. Их объединяла идея, и эта идея делала их безукоризненными. Иван обошел комнату по периметру, заглянул за стеклянную дверь, наспех сбросил одежду и устремился в душ. Ванная комната ослепила Ивана безупречной белизной. Ванна, отдельная душевая, унитаз, биде и даже стиральная машина – все казалось не просто чистым и сверкающим, а новым. Иван зашел в душевую, и вода сама полилась нужной температурой и желаемым напором. Соль, песок, пот и пыль потекли, растворившись в воде по белоснежному каменному полу.

Через десять минут Иван стоял в пахучем махровом халате на террасе. Стол был уже накрыт. Поодаль Адель все в той же позе – услужливого робота-домохозяйки.

– Желаете трапезничать в одиночестве? – спросил Козинаки.

– Я обожаю одиночество, в одиночестве каждый видит в себе то, что он есть на самом деле.

– Прекрасная мысль, – Козинаки уважительно посмотрел на Ивана, – Вы сами придумали?

– Нет, конечно, это Артур Шопенгауэр.

– Я считаю, знание цитат великих философов – это лучшее доказательство образованности человека.

– Несомненно.

– Так нам удалиться или составить Вам компанию?

– Составьте. Хочу расспросить Вас об отеле.

– С удовольствием Вам расскажу о нашем отеле «Синяя птица».

– А вот и первый вопрос. Как связано название отеля с пьесой Метерлинка?

– Синяя птица у некоторых народов Европы издавна служит символом счастья. Вам, как образованному человеку, скорей всего, известно, что гоняться за синей птицей, означает искать счастья. Но так как синих птиц в Европе нет, это означает, что искать синюю птицу – дело бесперспективное. Как, собственно, гоняться за призрачным счастьем. Сказка.

– Я так и знал, связано, – Иван принялся за ужин.

Козинаки сделал незаметный знак Адель, та подошла к столу и налила бокал вина.

– Но наш отель получил такое название благодаря тому, что каждый, кто посетит его, можно сказать, поймал птицу счастья завтрашнего дня.

– О-о, вот Вы как. Замахнулись на золотой дуэт советской эстрады.

– Не мы, а он, – Козинаки поднял указательный палец.

– Да, конечно, он, простите, – произнес Иван, уплетая салат с креветками.

– Мы лишь простые солдаты его армии счастья.

– Получается, все, кто сюда попал, обязательно станут счастливыми?

– Все, кто посетит наш отель, поймет многогранность понятия счастья. Потому что стать счастливым без понимания счастья невозможно.

– И какова первая грань?

– Покой. Ибо счастье заключается в покое, а не в суете.

– Знакомое изречение. Кажется, Будда.

– Нет, это Паскаль. Покой – первое правило нашего отеля.

– Очень хорошо. Покой – это то, что мне нужно. Я последнее время слишком беспокойный. Суета меня поглотила, – пожаловался Иван.

– Мы постараемся это исправить, – пообещал Саша.

– Было бы здорово, только я знаю, что каким бы ни был отдых, он ненадолго исправляет ситуацию. Обычно по прибытию в родные пенаты через короткое время все возвращается на круги своя. В этом и есть общая зависимость человека от постоянных поездок на курортные места отдыха.

– Наш отель не обычный, – уверенно сказал Козинаки.

– Необычен он тем, что нет меню и связи с внешним миром. И если отсутствие меню, а также баров и ресторанов я могу еще пережить, то без мобильной связи и интернета тяжело придется.

– Разве Вас не предупредили? Отель «Синяя птица» закрытая территория от внешнего мира. Наши постояльцы полностью погружаются в вакуум. Это одно из условий удачной терапии.

– Терапии? – удивился Иван.

– Да, у нас особая методика. Я уже говорил ранее, суета мешает покою. А покой необходим для познания счастья. Суета исходит из внешнего мира, и мы не можем этого позволить.

– Логично, – согласился Иван.

Козинаки довольно улыбнулся.

– Книги, фильмы, музыка – все это будет Вам предоставлена в любом количестве и по запросу. Есть, конечно, исключения, но об этом я расскажу позже. Также Вы можете написать письмо, так сказать, на большую землю, родным, близким или друзьям, если есть таковые. У Вас есть?

Иван отрицательно покачал головой. Саша продолжил:

– Контакты с бизнес-партнерами, клиентами и другими контрагентами невозможны. Насколько я знаю, Вас предупредили об этих нюансах.

– Да, меня предупредили, и я согласился с этими условиями.

– Вот и прекрасно. Теперь позвольте откланяться. Адель примет Ваши пожелания касательно завтрака. Приятных сновидений, – Козинаки удалился.

– Я Вас слушаю, – Адель открыла блокнот и приготовилась записывать.

После моих долгих мытарств и поиска самого себя и пережитых еще нескольких бизнес-неудач и личных разочарований Мама устроила меня на работу в свое ателье. Под руководством Дяди, ее брата, я стал заниматься поставками ткани. Непростая задача во времена тотального дефицита. Тогда легкая промышленность лежала в руинах. Импорта еще не было, а отечественные производители ничего не могли предложить стоящего. Но Дядя умудрялся выкручиваться из затруднительного положения. Находил не только ткани, но и заказчиков. Однажды приехали ребята из Прибалтики с большим заказом. Привезли ткань, выкройки. Надо было только пошить мужские плащи. Вся наша честная компания очень обрадовалась такому развитию событий. Местные совсем перестали обращаться в ателье, только с ремонтом одежды: молнию вставить, укоротить, ушить и прочая мелочь. Тяжелое время безденежья. А здесь такой заказ. Изготовили тысячу плащей. Прибалтийцы были очень довольны. Оставили лекала и немного ткани. Мне достался плащ, но не нравился его фасон. И вот на корпоративе по случаю крупного и удачно выполненного заказа я высказался по этому поводу. Мама предложила мне нарисовать так, как я вижу. Сразу признаюсь, я никогда не рисовал, хотя навыки в начертательной геометрии были, плюс наследственность, Мама прекрасно рисовала и придумывала эскизы будущей одежды, чем и прославилась в районе. Еще в советское время к ней была огромная запись на пошив индивидуальной модной одежды. Жены партийных боссов были постоянными клиентами ателье № 1. Я сделал эскиз, Мама одобрила и выделила мне закройщицу Леночку. С ней мы провели не один вечер за закроечным столом, испортили кучу ткани, чем вызвали гнев Дяди. В результате получилась шикарная вещь. Сделали мы ее по Дядиным размерам. Когда он померил плащ, все ахнули: денди лондонский предстал перед нами. Он надел мой плащ на сходняк новых русских. И тут началось: пошли заказы – богатые кооператоры стали обновлять гардероб. Все желали прикрыть свое безобразное тело. Я с радостью им помогал. Каждый хотел эксклюзив. Я готов был им его предоставить. Прибалтийцы присылали импортные ткани. Я нашел себя. Я стал модельером. Хотя мне больше по душе другое название. Так, как называла себя Мама. Так называю себя я. Я портной.

Иван проснулся в гамаке на террасе. После ужина и наставлений касательно завтрака он решил полистать найденный в бунгало сборник стихов Сергея Есенина, но, как только прилег на гамак, тут же провалился в глубокий сон. Под утро приснилась некая странность. Люди в белых халатах и респираторах опрыскивали кусты роз вблизи бунгало белым газом, похожим на дым. Растения некоторое время были покрыты сверкающим инеем, но восходящее солнце растопило эту несуразицу. Иван пытался расшифровать смысл сновидения, но, перебрав несколько вариантов, оставил это безнадежное дело. Уханье ночных птиц с появлением солнца сменилось щебетанием их дневных собратьев. Иван потянулся и направился принимать утренние водные процедуры. Как только он вошел в комнату, раздался звонок телефонного аппарата.

– Доброе утро. Это Козинаки. Адель уже выехала к Вам с завтраком. Приятного дня.

– Доброе утро, мистер Козинаки, – зевнув, сказал Иван.

– Мистер не очень подходит, можно просто – Козинаки, на крайний случай – мсье Козинаки, а лучше всего – товарищ Козинаки.

– Товарищ? – переспросил Иван.

– Мсье – потому что я наполовину француз, а товарищ – потому что, в первую очередь, человек человеку товарищ.

– Хорошо, товарищ Козинаки.

Иван зашел в ванную и, к своему удивлению, не смог вспомнить, что же он заказал на завтрак вчера вечером. Он посмотрел в зеркало, ища подсказку у своего отражения. Отражение безмолвствовало. Иван провел рукой по щеке, та выглядела, словно ей было уже несколько дней, хотя он был уверен, что брился перед отлетом. Или не брился? Сомнение в своей твердой памяти на секунду испугало его, но, не придав этому казусу никакого значения, он потянулся за бритвенным станком. Бритье всегда приносило ему облегчение и свежесть ума. Иван старался проделывать эту процедуру почти каждый день. Ловко орудуя станком, он удалил всю растительность с лица, умылся, вытерся душистым полотенцем, запах которого он никак не мог идентифицировать еще с того момента, когда первый раз принял душ, нанес на лицо свою любимую эмульсию после бритья и вышел на террасу.

По коричневой дорожке на дамском велосипеде катила Адель. На багажнике переднего колеса красовалась большая корзина.

– Доброе утро, – поприветствовала звонким голосом Адель, – а я Вам привезла завтрак. Вам где накрыть: на террасе или в комнате?

– Доброе утро, Адель, разумеется, на свежем воздухе. Вы очень вовремя, я умираю с голода.

– Это нормально, морской воздух способствует хорошему аппетиту, – Адель ловко соскочила с велосипеда, поставила его на подножку, отстегнула корзину и зашла на террасу.

– Не одолжите велосипед? Страсть как люблю кататься, – спросил Иван.

– Я скажу Саше, у нас есть велосипеды для гостей. Свой велосипед, к сожалению, не могу дать, простите, – она виновато улыбнулась.

– Не стоит извиняться, я понимаю, – успокоил ее Иван.

Адель быстро и уверенно сервировала стол.

– Можете приступать к трапезе, а я пока сделаю влажную уборку в номере, – сказала она и скрылась за дверью комнаты.

Иван махом справился с завтраком и уселся с чашечкой кофе на ротанговое кресло-качалку. Теплый ветерок разносил по террасе запахи цветов и щебетание птиц. Ни о чем не было желания думать, просто наблюдать, как огромный фикус, словно живой, неторопливо танцевал, повинуясь воздушным массам. Периодически Иван закрывал глаза и впадал в беспамятство. Время шло медленно, так что его можно было потрогать руками. Допив кофе, Иван привстал и двинулся к выходу с террасы. Велосипед Адель еще стоял, дожидаясь хозяйки. Очень захотелось сесть на него и умчаться в путешествие по острову, но он сдержался, подошел к нему и погладил седло.

– Я закончила, – раздался голос Адель.

Иван поднял глаза и посмотрел на девушку, находившуюся на верхней ступеньке террасы. Он еще раз оценивающе пробежался глазами по ней. Одежда хорошо сидела на слаженном теле, дополняла и украшала его. Очень гармонично и почти идеально. Он любил это слово – почти. Оно оставляло место для маневра. У него было убеждение, что восхитительные прилагательные никогда не соответствовали действительности. Всегда был изъян. Особенно в человеческом теле. Одежда помогала его исправить, но не всегда это получалось. Как только одежда исчезала, все становилось видно и осязаемо. Вот и сейчас, позволь ей раздеться, и восхищение целостностью человеческого тела и его обертки растает, как снег на опушке леса в солнечную и ветреную погоду. Без «почти» не обойтись.

– Вам очень идет униформа, она подчеркивает все Ваши прелести и скрывает возможные недостатки, – неожиданно произнес Иван.

– Спасибо за комплимент, если это можно назвать комплиментом, учитывая, что Вы предполагаете наличие недостатков во мне.

– Недостатки есть у всех. Про Вас я сказал, что они возможны. Это комплимент.

Адель звонко засмеялась:

– У меня нет недостатков.

– Это привычное человеческое заблуждение. Если бы их не было, людям не приходилось прикрывать недостатки одеждой.

– Интересный развод. Вы как бы говорите: нет недостатков – докажи, сними одежды и покажи их отсутствие.

– Я совсем не это имею в виду и никого не развожу и не требую доказательств. Я просто хорошо знаю человеческое тело.

– Вы доктор? Гинеколог? – поинтересовалась Адель.

– Нет, я не доктор. Холодно.

– Тогда скульптор и ваяете с обнаженной натуры.

– Теплее, но все равно мимо. Неважно, кто я. Просто поверьте без доказательств.

– Хорошо, я Вам поверю. Но Вам докажу, – она расстегнула верхнюю пуговицу, затем вторую, третью.

– Не надо, что Вы делаете, не разрушайте целостность единства.

Адель опять засмеялась, быстро застегнула пуговицы обратно и сказала:

– Я и не собиралась раздеваться, Вас проверяла, – она спустилась с террасы и шустро запрыгнула на велосипед.

– Вы так хорошо говорите по-русски. Тоже, как Саша, учились в России?

– Нет, все гораздо проще, я русская. Кстати, чуть не забыла, – она протянула коричневую коробочку, напоминающую старый телефон, только намного меньше, чем первые модели мобильников, и больше смахивал на игрушечный, с двумя кнопками – на одной светилась буква «К», на другой «А», – это средство связи, если что-нибудь понадобиться, нажмите кнопку. «К» – это Козинаки, соответственно «А» – Адель. Придумаете, что хотите на обед, сообщите.

– Спасибо, – поблагодарил Иван и взял аппарат. – Скажите, Адель, а Вы давно здесь живете?

– Давно, очень давно, мне кажется, всю жизни, – она улыбнулась и укатила по дорожке вглубь тропического леса.