Вы не авторизовались

По воле ветра. Два удивительных путешествия к Северному полюсу: героя нашего времени и романтика викторианской эпохи бесплатное чтение

Дэвид Хемплеман-Адамс
По воле ветра
Два удивительных путешествия к Северному полюсу: героя нашего времени и романтика викторианской эпохи

К читателю

Эта книга рассказывает об уникальном событии в истории мирового воздухоплавания – полете от побережья Шпицбергена к Северному полюсу и обратно. Сам по себе такой перелет на любом воздушном судне представляет сложную задачу, но англичанин Дэвид Хемплеман-Адамс выполнил этот полет в одиночку. Проведя пять суток в небе над Северным Ледовитым океаном, используя разные эшелоны высоты и, как следствие, разные направления ветра, английский пилот смог достичь полюса и вернуться к архипелагу, с которого стартовал. Прошел уже 21 год с момента этого полета, но никто в мире до сих пор не смог повторить его. До Дэвида только швед Саломон Андре и его товарищи в конце XIX века пытались достичь Северного полюса, но их попытка закончилась трагедией.

Нас связывает с Дэвидом давняя дружба. В 1995 году мы встретились с ним в Антарктиде на станции «Патриот Хиллс» в рамках подготовки к нашим одиночным походам к Южному полюсу на лыжах. Мы объединили усилия и ресурсы по заброске к месту старта. В тот год нам удалось достичь Южного полюса.

Именно Дэвид Хемплеман-Адамс рассказал мне о больших воздухоплавательных проектах: о перелете через Эверест и Атлантический океан и, конечно, о планируемых кругосветных полетах. Именно Дэвид вдохновил меня на одиночный кругосветный полет на воздушном шаре в 2016 году и выступал моим консультантом в том проекте.

Я рад, что в нашей стране выходит его книга «По воле ветра». Российский читатель узнает об уникальном достижении в области воздухоплавания и познакомится с выдающимся пилотом и путешественником сэром Дэвидом Хемплеманом-Адамсом.

Федор Конюхов, путешественник и пилот,

в 2016 году совершивший одиночный кругосветный полет на воздушном шаре за 11 суток

От автора

Я пишу это вступление к русскому изданию моей книги через 21 год после того, как совершил воздушное путешествие к Северному полюсу, – достаточное время, чтобы как следует все обдумать.

Вскоре после моего исторического полета попечители музея Андре пригласили меня в Гренну (Швеция). Помню, что немного опасался, какой прием они мне окажут, – ведь я только что завершил экспедицию, в основе которой лежала идея Андре. Они были в восторге, что немало меня удивило. По их мнению, я доказал, что Андре был провидцем, на сотню лет обогнавшим свою эпоху.

Думаю, в действительности он опередил время больше, чем на сто лет. Сейчас я отчетливо понимаю, что тогда, в 2000 году, мне, помимо всего прочего, еще и очень сильно повезло. Другое дело – наши дни. Метеорология, средства связи и навигации шагнули далеко вперед, и я надеюсь, что моя книга вдохновит новых воздухоплавателей на удивительное путешествие над ледяными полями. Уверен, что нынешний уровень развития техники позволяет пройти над полюсом на воздушном шаре по любому, даже самому оригинальному, маршруту.

Дэвид Хемплеман-Адамс,

Уилтшир, Соединенное Королевство,

октябрь 2021

Моим девочкам Алисии, Камилле и Амелии

Благодарности

Множество людей помогло шару «Британник Челленджер» долететь до Северного полюса. К сожалению, невозможно перечислить поименно всех, кто давал мне ценные советы и поддерживал меня, но я благодарю каждого из вас за дружбу и содействие.

В частности, я должен сказать спасибо Биллу Хейнсу и Дэвиду Ньюману из компании «Британник Эшуранс», которые отважились спонсировать меня, и Клэр, Дениз, Стюарту и Поле, на плечи которых легла тяжелая работа, когда Билл и Дэвид решили выделить мне финансирование. Я благодарен за помощь и поддержку своей команде: Брайану Смиту, Клайву Бейли, Гэвину Хейлсу, Питу Джонсону, Тому Шоу, Брайану Джонсу и Люку Труллемансу, истинному гению метеорологии. Кроме того, спасибо Рейчел Кларк и Сью Эрл за прекрасную работу в моем офисе, Колину Хиллу и Питеру Макфиллипсу за содействие, а Патрику О’Хагану – за терпение.

Благодарю Его Королевское Высочество герцога Эдинбургского за покровительство полету «Британник Челленджера» и Иэна Макьюэна за написание введения к оригинальной версии этой книги.

Моя семья терпела мои частые отлучки из дома, и за это я говорю ей огромное спасибо. Я также преисполнен благодарности жителям Шпицбергена, которые поддерживали меня и верили в мою мечту.

Я благодарю людей, стараниями которых эта книга увидела свет на русском языке: основателя издательства «Паулсен» и моего друга Фредерика Паулсена, аэронавта Александра Бутко, чья поддержка была так необходима для этого издания, Раису Неяглову-Колосову – директора издательства «Паулсен» в Москве за ее упорство и выдержку, Савву Сафонова – редактора этой книги за его труд.

Пролог
Находка

Остров Белый, Норвежская Арктика

5 августа 1930 года

Тишину нарушали лишь рокот двигателя, вращающего винт в ледяной воде, да ровное дыхание людей. Примерно в километре впереди маячил крошечный клочок суши, который охотники на тюленей и моржей называли островом Недоступным. Казалось, он парит над морем как ослепительно-белый щит. Все вокруг было испещрено севшими на мель айсбергами, ледяные громады которых отражались в Северном Ледовитом океане. Впервые за много лет паковый лед достаточно растрескался, чтобы открыть проход к острову Белый, и охотники собирались сойти там на берег.

На борту «Братвога» самый молодой из восьми зверобоев и двух гарпунеров присел на корточки, спасаясь от холода и высматривая на берегу моржей. Семнадцатилетний Олаф Сален впервые оказался в Северном Ледовитом океане и радовался, что наконец получил возможность выйти из тесной каюты 96-тонного деревянного шлюпа. Он уже одиннадцать дней был в море, но все это время сидел в плену у липкого полярного тумана, не имея возможности заняться делом. Охотничье снаряжение было проверено не по одному разу, так что оставалось лишь беседовать с тремя учеными, плывущими на корабле, и размышлять о жизни в Олесунне, столице норвежского полярного рыболовного флота.

На следующее утро, когда незаходящее солнце полярного дня сделало круг по безоблачному небу, Олаф поднялся на палубу. Уле Мюклебуст и второй гарпунер, Севрин Скьелтен, уже отправились на поиски моржей, и след от их лодки разрезал ледяное море длинной стрелой. Впервые увидев остров Белый, Олаф счел его унылым. Место было мрачным, пустынным и безмолвным. Тишину эпизодически нарушал лишь грохот, который доносился с севера, когда массивные глыбы льда откалывались от ледника и падали в море, чтобы стать айсбергами и дрейфовать на юг, пока полностью не растают.

Вскоре гарпунерам улыбнулась удача, и к полудню Олаф с двумя спутниками уже отправился на остров Белый на вельботе под командованием Скьелтена. Лодка, нагруженная двумя убитыми моржами, глубоко погрузилась в воду. Затем моряки вытащили громадных зверей на берег, выпотрошили их и принялись свежевать. На холоде от туш поднимался пар. Работа была тяжелой, и через час четверых мужчин одолела жажда. Олафа, как самого молодого, послали на поиски питьевой воды. За компанию с ним отправился его приятель Карл Тусвик.

Вскоре они обнаружили текущий с ледника ручей, петляющий среди сугробов и гранитных скал. Олаф перешел его вброд и споткнулся о какой-то металлический предмет. Он посмотрел под ноги. На берегу ручья лежала алюминиевая крышка. Моряки удивились столь очевидному свидетельству присутствия человека в месте, которое считалось одним из самых труднодоступных во всей Арктике. Они двинулись вглубь острова, то и дело поскальзываясь на льду и пятачках красно-коричневого мха и ища на земле что-нибудь, объясняющее происхождение металлической крышки.

Совсем скоро они увидели впереди какой-то темный предмет, выглядывающий из сугроба возле каменистого холма. Моряки подбежали к нему и голыми руками принялись азартно раскапывать покрытый ледяной коркой снег. Оказалось, что в сугробе скрывается лодка из дерева и парусины, наполовину вмерзшая в лед.

Методично расчищая снежную кашу, Олаф и Карл увидели, что в лодке лежат связка книг, одежда, молотки, гарпун, латунный лодочный багор, два дробовика, анемометр, несколько алюминиевых ящиков и веревка, а также теодолит. Обнаружились и кости белого медведя, которые, похоже, появились там позже.

Взволнованные своим открытием, Олаф и Карл, сообщая криками о невероятной новости, бросились обратно к Скьелтену, который вместе с другим зверобоем по-прежнему свежевал моржей. Все четверо поспешили к месту находки, и вскоре к ним также присоединился шкипер «Братвога» Педер Элиассен. Осматривая лежащие в лодке предметы, он заметил, что на них написано: «Пол. эксп. Андре, 1896 год». Повернувшись к команде, он первым обратил внимание на огромную важность находки.

«Джентльмены, здесь оборвалась самая отчаянная из всех попыток покорить Северный полюс», – сказал он.

Моряки продолжили поиски и обнаружили гораздо более жуткие вещи. Примерно в 10 м от парусиновой лодки у скалы лежало истерзанное человеческое тело. Немногие сохранившиеся фрагменты плоти напоминали пожелтевшую кожу; головы не было, а распахнутая куртка обнажала разорванную грудную клетку. Ниже сквозь лохмотья торчали переломанные кости. Ноги, казалось, сохранились лучше и лежали естественным образом, по-прежнему обутые в пимы. Подвздошная кость обнаружилась примерно в шестидесяти метах к востоку от тела – видимо, там ее бросили белые медведи.

Потрясенный увиденным, шкипер медленно вернулся на берег и подошел к доктору Гуннару Хорну, старшему из трех ученых, которые плыли на его корабле. Элиассен достал из кармана промокшую тетрадь в кожаном переплете, которую нашел в лодке, и раскрыл ее. На первой странице были написаны три слова и год – «путешествие на санях, 1897», – а дальше шел список продуктов и понедельное перечисление всех трапез. Вторым доказательством стал еще один дневник, в котором описание марша смерти по льду сопровождалось рядом точных астрономических расчетов и наблюдений, сделанных в пути.

«Не стоит и сомневаться, – сказал Элиассен геологу, – что останки принадлежат Андре и его спутникам».

Льды наконец вернули погибших и пролили свет на загадочную и ужасную судьбу трех отважных шведов, которые более трех десятков лет назад покинули архипелаг Шпицберген. Намереваясь достичь Северного полюса на наполненном водородом шаре, они взлетели в воздух в 1897 году, и больше о них никто не слышал.

Когда все осознали значимость находки, ученые схватили лопаты, кирки, брезент и лом и направились к месту трагедии, которое находилось примерно в 200 м от берега, где чайки уже клевали две окровавленные и освежеванные моржовые туши. Люди продолжали искать свидетельства трагедии. Возле лодки валялись разные вещи, похоже, раскиданные белыми медведями: коробка с патронами, одежда, инструменты и ящики, а еще свернутый шведский флаг. Но самым убедительным свидетельством стал носовой платок с вышитой монограммой, обнаруженный у пустых саней. На выцветшем красном хлопке стояли инициалы «Н. С.» – первые буквы имени и фамилии Нильса Стриндберга, двоюродного брата знаменитого драматурга Августа Стриндберга и одного из спутников Андре.

Далее ученые осмотрели жуткие останки тела возле лодки. Доктор Хорн осторожно раскрыл куртку на истерзанном и обез-главленном торсе. На драной ткани на спине была вышита большая буква «А». Может, это был Андре? Внимательно осмотрев полуистлевшую одежду покойника, Хорн нашел во внутреннем кармане едва начатый дневник, свинцовый карандаш и шагомер. В дневнике почти не было записей, но написанного вкупе с монограммой на куртке оказалось достаточно, чтобы сделать вывод, что перед ними действительно были останки Саломона Августа Андре.

Неподалеку один из зверобоев заметил торчащий из снега ружейный приклад. Опустившись на колени, он раскопал ствол. Судя по всему, винтовка была исправна, а это, вероятно, свидетельствовало, что, несмотря на нынешнее состояние тела Андре, исследователи могли защититься от белого медведя.

На груде одежды лежал примус, в котором еще оставалось горючее. Один из охотников разжег его, и он заработал: похоже, исследователи умерли не от голода. На стоянке также валялись кухонные принадлежности, посуда и фарфоровая банка с ланолином, которым путешественники мазали обветренную кожу.

Через некоторое время Севрин Скьелтен, второй гарпунер, отошел от остальных. Осматривая землю, он вдруг увидел оскал человеческого черепа, лежащего на гранитном гравии примерно в 30 м к северу от тела, которое предположительно принадлежало Андре. Метрах в четырех от черепа из арктической могилы, устроенной в расселине между двумя большими валунами и прикрытой камнями, торчали ноги в пимах. Наклонившись, Скьелтен заметил, что из-под камней высовывается левое плечо мертвеца. На насыпи лежала человеческая лопатка. Скьелтен задумался, не стоит ли оставить тело на месте, но затем, посоветовавшись, охотники и ученые решили вскрыть могилу и вытащить останки, чтобы вернуть их в Швецию и предать земле на родине.

Скелет под камнями тоже был обезглавлен. Возможно, это и стало причиной гибели человека. Охотники предположили, что медведи оторвали ему голову, и двум его спутникам пришлось похоронить обезглавленный труп. Возможно, обнаруженный Скьелтеном череп относился именно к этой группе останков. Эксгумация шла медленно, поскольку вмерзшие в землю кости приходилось высвобождать лопатами и кирками.

Вытащив тело из могилы, мужчины принялись за парусиновую лодку. Ее освободили всего за час, но сани под ней полностью вмерзли в лед, поэтому с ними возились гораздо дольше. В конце концов все находки завернули в брезент. Мужчины сложили небольшую пирамиду из камней, чтобы отметить место гибели экспедиции Андре, и доктор Хорн написал короткую записку на норвежском и английском языках.

«Здесь норвежская экспедиция на Землю Франца-Иосифа, следующая на шлюпе “Братвог” под командованием шкипера Педера Элиассена, обнаружила останки шведской экспедиции Андре. О. Белый, 6 августа 1930 года. Гуннар Хорн».

Он засунул записку в бутылку, которую поместил внутрь пирамиды. Чтобы отметить точку, на вершине пирамиды установили шест, закрепив его тремя оттяжками.

Затем десять человек из команды «Братвога» уложили парусиновую лодку на весла и так отнесли к берегу. Вместе с остальными находками ее погрузили на один из вельботов, который во второй раз за день погрузился в ледяную воду по самую кромку борта.

Подняв груз на «Братвог», лодку, сани и человеческие останки закрепили на палубе, чтобы отвезти обратно в Швецию через тридцать три года после того, как Андре со спутниками покинули ее в погоне за безрассудной мечтой.

Глава 1
Искра

Канадская высокоширотная Арктика

1 апреля 1998 года

В день смеха я вдруг понимаю, что можно было выбрать путь попроще. Идет четвертая неделя моей третьей попытки покорить Северный полюс пешком. Без собак, без снегоходов, без ежедневной поддержки с самолета. Я прошел более 650 км, преодолевая двенадцатиметровые торосы и таща на санях 115 кг оборудования и провизии. Два раза нам сбрасывали запасы продовольствия и кое-какие вещи взамен сломанных, но в остальном мы шли сами по себе. Это изнурительное, чрезвычайно рискованное предприятие, в котором я за восемь недель сброшу почти треть массы собственного тела. Я часто задаюсь вопросом, почему вдруг решил, что цель стоит таких мучений.

Состояние у меня хуже некуда. Спина и плечи непрестанно болят от необходимости тащить сани, сопротивляясь сильному ветру. У меня уже видны следы обморожения на носу и пальцах рук и ног. Погода стоит скверная. Порой температура опускается до –55 °C, но из-за ветра кажется, что на улице –85 °C.

Мы с Руне Гьелднесом, который сопровождает меня в путешествии, прошли треть пути от северной оконечности Канады к полюсу. Этот морской пехотинец, служивший в норвежских войсках специального назначения, стал для меня лучшим компаньоном – надежным, невозмутимым и незаменимым в критических ситуациях, настоящим другом. Мы оба понимаем, что в нашем случае один плюс один – гораздо больше, чем два. Ни один из нас не забрался бы так далеко на север без помощи другого, и мы сплочены борьбой с общими врагами: кошмарным холодом, душевными страданиями и физическими муками, которые испытываем всякий раз, когда выходим из своей крошечной палатки и оказываемся в одной из самых агрессивных сред на планете, занимающей едва ли не полтора миллиона квадратных километров.

Теперь худшее должно быть позади, но кажется, что погода портится все больше и больше, а лед становится все опаснее с каждым следующим километром к северу. Несколько дней назад мы десять часов провели в белой мгле. Это пугающее природное явление, при котором все ориентиры исчезают: внизу ветер гонит снег, а наверху плывут белые облака. В такой обстановке невозможно отличить лед под ногами от неба над головой, а еще – от воды, что страшит меня больше всего.

В довершение ко всему Арктика лишь начинает избавляться от вечной зимней тьмы, и солнце выходит менее чем на шесть часов в сутки. Мы не только сражаемся со стихией, но и бежим наперегонки со временем. Между периодом крепких морозов, который приходит с круглосуточной темнотой и завершается в начале марта, и концом апреля, когда в этих широтах устанавливается полярный день, возникает небольшое окно, дающее нам возможность достичь своей цели, пока лед достаточно крепок.

Самые ужасные из множества испытаний Арктика преподносит нам с Руне в часы, когда мы спим в своей палатке, а полярные течения гонят ледяное поле, на котором мы разбили лагерь, к югу, сдвигая его за ночь на большее расстояние, чем мы успеваем пройти со своими санями за день.

Я лежу в спальном мешке и раздумываю о тяготах нашего путешествия. Порой мы заставляем себя преодолеть 10 км за день, но ночью отплываем на 11 км назад. Если так пойдет и дальше, через несколько недель мы вернемся на остров Уорд-Хант, к своей отправной точке. Разумеется, я знаю, что течения в конце концов изменят направление и, возможно, даже понесут нас к полюсу, но пока мне ужасно обидно, ведь поход возможен лишь в это время года, пока лед достаточно крепок, чтобы по нему прошли два человека и проехали двое саней. Я уверен, что должен быть и другой, относительно простой способ добраться до Северного полюса.

Накануне опасности пешего покорения Северного полюса напомнили о себе пренеприятнейшим образом.

Я проснулся совсем разбитым, и Руне сразу отметил, что выгляжу я не лучшим образом. Он вытянулся в своем спальном мешке, вытащил одну из, казалось бы, неисчерпаемого запаса самокруток, и улыбнулся. «Откуда у тебя фингал под правым глазом? Кажется, мы не дрались».

Руне, как всегда, был бодр и готов к выходу. Жаль, я не чувствовал того же.

«Это возраст, Руне. Я староват для этих полярных приключений. И ты таким же станешь, когда доживешь до сорока одного и выбьешься из сил».

Зеркала у нас не было, поэтому я не мог узнать, действительно ли выглядел так плохо, как утверждал Руне. Вместо этого я попросил Руне снять меня на видео, а потом посмотрел несколько секунд ролика в видоискателе камеры. Я был потрясен. Он оказался прав. Я выглядел кошмарно. Под опухшими глазами темнели огромные круги. Я побледнел и осунулся, а от пухлых щек, которые были у меня четыре недели назад, не осталось и следа; кожа впала, обтянув скулы, о существовании которых я давно забыл.

На этом горести не кончились. За ночь мы вернулись почти на 2 км назад, и небо больше не было ясным, как накануне. Ветер дул слабо, но из-за низкой облачности в плоском свете небо сливалось с землей – иными словами, мы снова очутились в проклятой белой мгле.

Позавтракав, мы пошли дальше, и уже через час столкнулись с катастрофой. Кошмар, который преследовал меня на протяжении четырнадцати лет и прекратился лишь полтора года назад, вернулся – и на этот раз наяву. Пожалуй, это был худший момент за все двадцать лет моих полярных путешествий.

У первой протоки, которая встретилась нам на пути, Руне пошел первым, таща за собой сани, а я последовал за ним. Шагая по твердому на вид льду, я вдруг вместе с лыжами провалился под него, в невероятно холодные воды Северного Ледовитого океана. Менее плотная «сверххолодная» вода поднимается к поверхности. Ее температура составляет примерно –4 °C. Я никак не мог заранее узнать, что лед вот-вот провалится, а кошмар, который терзал меня с того самого дня, когда в 1984 году я провалился под лед на пути к Северному магнитному полюсу, станет жуткой реальностью.

Из-за белой мглы я не заметил, что у кромки толщина свежего льда не превышает пары сантиметров. Теперь я по пояс погрузился в Северный Ледовитый океан, и меня обуяла паника. Падая, я сорвал с шеи ледоруб, надеясь вонзить титановые зубья в ближайшую белую льдину, и окликнул Руне, который опережал меня метра на три. Казалось, он и не заметил моей паники.

Я попытался поплыть, хотя с плаванием у меня было плоховато даже в лучшие времена, но лыжи не позволяли мне пошевелить ногами. Я тонул, понимая, что теряю силы и сознание в холодной воде и уйду под лед, если не исправлю положение.

Руне услышал, как я упал и закричал, но в мире замедленного действия, где я оказался, он еще не успел среагировать на мои просьбы о помощи. Говорят, перед смертью у человека перед глазами проносится вся жизнь, и тот момент стал для меня коротким резюме последних нескольких месяцев. Я увидел, как мы готовились к походу в заливе Резольют, как вышли с острова Уорд-Хант, как неделями спали в палатке. Страшнее всего, что я видел, как обмороженные участки у меня на носу и пальцах становятся все больше, а нырок в Северный Ледовитый океан ставит точку в моем стремлении к Северному полюсу и желании первым собрать «Большой шлем исследователей» – покорить высочайшую гору каждого континента и добраться до четырех полюсов планеты – двух географических и двух магнитных. Вот и все, подумал я. Экспедиции конец. Мне не выжить.

Не успел я и глазом моргнуть, как мир вокруг ускорился, Руне возник прямо передо мной и потянул меня к себе из колючих объятий океана. Он вытащил меня на льдину, где я лежал, глотая воздух. Мои штанины уже замерзли и стали твердыми, как печные трубы.

Мне хотелось, чтобы Руне поскорее поставил палатку, где я смог бы сбросить с себя промокшую одежду и забраться в спальный мешок, но Руне посоветовал мне этого не делать. «Лучше всего идти дальше, – сказал он. – Тогда тепло твоего тело высушит одежду изнутри». Мне казалось, что это маловероятно. Я боялся, что теперь обморожение распространится на всю мою ступню и ногу. Мне нужно снять одежду, настаивал я. «Поверь мне, Дэвид, со мной такое случалось не раз. Если ты сейчас остановишься, вода вмерзнет в одежду, и этот лед из нее будет не выгнать. Ты должен идти дальше».

И мы пошли дальше на север. Колени у меня дрожали еще часа два. Совсем скоро мы вышли к торосу, который был не лучше других, что мы уже встречали на своем пути. Он был чудовищен. Чрезвычайно высок. И обойти его не представлялось возможным. Мы часа три карабкались по этой ужасной замерзшей гряде, преодолев за это время не более километра, и белая мгла не позволяла нам найти более удобный путь.

На исходе дня мы вышли к очередной протоке. Мы решили, что нужно пересечь ее, прежде чем ставить палатку, на случай если за ночь полынья расширится. На это у нас ушло сорок минут. Совсем выбившись из сил, в палатке я сразу лег.

Мы с удивлением обнаружили, что за последние восемь часов прошли 11 км. В описанных обстоятельствах такой результат показался нам блестящим: несомненно, при хорошей видимости мы прошли бы и все шестнадцать, если бы идти приходилось, как мы и рассчитывали, по ровному льду. Но, похоже, надеялись мы зря.

Вот бы найти способ избежать риска провалиться под лед, думал я на следующий день, лежа в спальном мешке и пытаясь отсрочить момент, когда мне придется встать и снова начать тяжелейшее путешествие по льду, переживая проклятый «день сурка». Я страдальчески вспоминал, как пару недель назад мы решили на один день сделать паузу, чтобы восстановить силы. Затем, выглянув из палатки, я заметил в небе след от самолета, летящего в нескольких тысячах километров над землей. Сочтя такой способ путешествий очень легким и бесконечно более рациональным, я задумался.

Несколько лет назад я услышал о трагической попытке Андре покорить Северный полюс на наполненном водородом воздушном шаре и запомнил его план, который показался мне весьма логичным. На лыжах я не мог сделать более 25 км за день. Обычно я проходил гораздо меньше, а порой мы едва перетаскивали сани хотя бы на полтора километра по ледяным торосам и глыбам. Андре, однако, рассчитывал, что за день будет пролетать до 500 км.

Правда, так называемые эксперты говорят, что Андре был безрассуден в своем стремлении, а другие путешественники утверждают, что глупо пытаться осуществить его замысел, когда самого Андре постигла такая катастрофическая неудача. Никто не отваживался на это более сотни лет – всех отпугивала опасность предприятия и история о трагической и медленной смерти трех смельчаков, однажды решившихся на такое. Цель считалась недостижимой, поскольку единственная попытка Андре окончилась провалом. Узнав об этом, я еще сильнее захотел пойти на риск. Кроме того, Андре подал исключительный пример отваги и мужества, и мне было сложно бороться с желанием довести его дело до конца.

Меня смущало лишь то, что воздухоплавание в последние годы оказалось запятнано попытками совершить беспосадочный кругосветный полет. В самой идее такой кругосветки нет ничего плохого, но люди вроде Ричарда Брэнсона потратили гигантские суммы на множество полетов с использованием новейших продвинутых технологий и все равно потерпели неудачу. В результате человечество разочаровалось в воздухоплавании. Перестав казаться простым и относительно доступным, оно стало считаться забавой богачей, а таких ассоциаций мне хотелось избежать во что бы то ни стало.

Впрочем, возможность осуществить эту смелую мечту пока оставалась делом будущего. В настоящем мне нужно предстояло добраться до Северного полюса и поставить яркую точку в своей 15-летней одиссее по сбору первого «Большого шлема исследователей». Четыре недели спустя, 28 апреля, я наконец реализовал свои амбиции и оказался на самой макушке земного шара, но даже в тот миг, достигнув цели всей жизни, я уже видел перед собой новую задачу. Если мне удастся долететь до Северного полюса на воздушном шаре, я действительно стану в этом первым в мире. Без уловок, без оговорок. Это неисследованная территория, и теперь она манит меня.

Проблема лишь одна: мне нужно научиться управлять воздушным шаром.

Через несколько дней после возвращения в Уилтшир я начал планировать новое приключение. Первым делом я обратился к мировому лидеру в производстве воздушных шаров – в компанию «Кэмерон Балунс», которая находится в Бристоле, всего в нескольких километрах от моего дома. Компания создала шары для нескольких попыток кругосветных путешествий, и ее владелец Дон Кэмерон привык, что люди стучатся к нему в дверь и рассказывают о планах, которые большинству кажутся оторванными от реальности. Для искателей приключений такие мечты – все равно что доза для наркомана.

И все же мои запросы были крайне неординарными. Встретившись с Филом Даннингтоном, директором по продажам в компании Кэмерона, я сказал, глядя прямо ему в глаза: «Мне неинтересны увеселительные полеты на воздушных шарах, во время которых люди пьют шампанское, совершая экскурсию по стране. Мне нужно кое-что другое».

Фил несколько скептически отнесся к моей идее, ведь я пока ни разу даже не ступал в корзину воздушного шара, но все же не отмахнулся от меня. Возможно, свою роль сыграло мое прошлое: опыт горных восхождений и полярных походов. А возможно, Фил знал, что мне нравится устанавливать рекорды, потому что далее он смело предложил мне для начала перелететь через горный хребет. «Над Эверестом на воздушном шаре уже летали, но, кажется, никто прежде не пересекал Анды. Скоро к нам приедет наш представитель в Чили. Может, вам с ним встретиться?» – сказал он.

Предложение было заманчивым. Я уже поднимался на Аконкагуа, высочайшую гору в Андах, когда покорял семь вершин семи континентов. Теперь я мог вернуться на место прошлого триумфа. Кроме того, я знал, что Руне давно хочет установить высотный рекорд по приземлению с парашютом на горе, и этот полет давал ему прекрасную возможность осуществить свой замысел.

Неделю спустя я встретился с Виктором Мардонесом, коренастым и невозмутимым офицером военно-морской авиации в отставке, который представлял Кэмерона в Чили. Я спросил его, возможно ли пролететь на воздушном шаре над высочайшей точкой Анд. Однозначного ответа он дать не сумел: по его словам, на наполненном газом шаре такое путешествие совершили еще в 1920 году, но еще никому не удавалось повторить его на шаре, наполненном горячим воздухом. Две недавние попытки, сделанные американцем и испанцем, провалились из-за проблем с кислородом, и власти вполне могут запретить еще одну.

Я подумал, что прежде мне всегда удавалось находить общий язык с бюрократами. Кроме того, никто раньше не совершал такого путешествия, и мне было сложно противостоять соблазну осуществить его в первый раз.

– Значит, я стану первым?

– Возможно. Сколько часов вы уже налетали?

– Вообще-то ни одного. Я еще даже не пробовал.

Последовала многозначительная пауза. Виктор поджег сигарету, сделал затяжку, медленно выдохнул дым и сделал разумное предложение.

– В таком случае поговорим, когда вы получите лицензию.

Это было справедливо. Через неделю я впервые поднялся в небо на аппарате легче воздуха в компании инструктора Терри Маккоя, к которому я обратился по рекомендации Фила Даннингтона. При подготовке к моему первому полету шар привязали к «лендроверу» в парке Виктории в Бате.

Терри провел любопытную аналогию. «Все довольно просто, – сказал он. – Летать на шаре – все равно что заниматься любовью с женщиной». Такое утверждение показалось мне сомнительным, но я навострил уши. «Если схватить женщину за грудь, ей это не понравится и хорошего не жди. С шаром все точно так же: если будешь неуклюж и станешь резко загонять в него горячий воздух, он начнет капризничать. Но если будешь нежен и ласков, все пройдет прекрасно».

Взяв на вооружение этот непосредственный и незабываемый совет, я стал быстро осваивать навыки, необходимые для получения лицензии в Управлении гражданской авиации. На первых занятиях я учился собирать купол – воздухоплаватели называют его «оболочкой» – и корзину. Затем я часами упорно тренировался управляться с горелкой, чтобы плавно взлетать и контролировать приземление. Сначала я побаивался и лишний раз зажигал горелку при снижении, из-за чего поднимался обратно в воздух за мгновение до того, как должен был коснуться земли. Затем, осознав свою ошибку, я опустил шар так резко, что чуть не получил травму.

Тем не менее я прошел 25-часовой курс и успешно справился с контрольным полетом, сдав экзамен Брайану Джонсу, который впоследствии стал одним из пилотов, совершивших первое кругосветное путешествие на воздушном шаре. Теперь я получил право летать самостоятельно и тем же вечером, опьяненный радостью от сдачи экзамена, впервые поднялся в воздух в одиночку прямо из центра Бата. Смотря на крыши георгианских зданий из светлого камня, которые маячили далеко внизу в вечернем солнце, я раздумывал о своей итоговой цели: долететь на воздушном шаре – не совсем таком, как этот, но очень похожем – до Северного полюса. Примерно через час я приземлился, довольный своим первым сольным полетом. Неподалеку опустился шар, на котором люди совершали увеселительную прогулку. Они налили мне шампанского. Оно было чудесным. Я почувствовал, что вступил в особое братство.

Следующие несколько месяцев мы с Руне готовились к полету над Андами, прислушиваясь к советам других людей, летавших над горами на воздушном шаре, и Брайана Джонса. Нужно было ответить на десятки вопросов – например, решить, использовать ли нам барографы и титановые резервуары, какой тип пропана подходит для больших высот, стоит ли брать с собой кислородный аппарат для дыхания и нельзя ли обойтись без азота для поддержания давления в пропановых баллонах.

Самый ценный урок мы усвоили в медицинском центре Королевских ВВС в Боскомб-Дауне, где некоторое время провели в камере низкого давления и увидели, как сложно мыслить ясно при нехватке кислорода. Женщина-инструктор закрыла за нами обеспечивающую герметичность дверь и давление воздуха снизили до уровня, который наблюдается на высоте 7500 м. После этого мы сняли кислородные маски и попробовали сложить простую мозаику. Мне казалось, что время у меня не ограничено, но все, кто наблюдал снаружи, видели, что я просто верчу в руках отдельные фрагменты мозаики. Моя способность мыслить сильно снизилась, и до потери сознания оставалось не более трех минут.

Мы поняли, какая опасность нам грозит. Если уровень кислорода в крови упадет во время полета над Андами, мы сначала почувствуем опасный прилив сил, а затем не будем даже осознавать, насколько замедлились наши физические реакции. К тому моменту, когда мы сообразим, что перестали получать кислород, будет уже слишком поздно. Этот опыт подействовал на нас отрезвляюще.

В середине ноября случилось несчастье. Я приобрел небольшой воздушный шар, чтобы практиковаться и увеличить количество сольных часов налета, которых к моменту покупки накопилось всего три. Незадолго до отъезда в Чили я решил совершить еще один полет на новом шаре и холодным осенним утром поднялся в крошечной корзине над Батом. Все шло как по маслу до посадки в районе Маршфилда, где я ударился о землю с такой силой, что оказавшийся неподалеку фермер, подбежав ко мне, решил, что я уже мертв. Я осторожно выбрался из корзины и обнаружил, что едва могу согнуться, чтобы сложить шар. Спина ныла, но это не шло ни в какое сравнение с обжигающей болью в колене. Через несколько дней мне предстояло отправиться в Анды, но я едва мог ходить.

Осмотрев меня, хирург из Бата, работающий с травмами профессиональных регбистов, сообщил мне плохие новости. Я порвал связку. К счастью, есть и луч надежды: имея опыт лечения спортсменов, хирург сказал, что операция мне не нужна, хотя еще пять лет назад без нее было бы не обойтись. Из колена откачали целый стакан жидкости, после чего мне прописали курс упражнений. Неделю спустя, еще не совсем избавившись от хромоты, которая не вписывалась в мой изначальный план, я все же отправился в Чили.

В четверг, 7 декабря, через две недели после прибытия в Чили, я стоял на аэродроме для авиаопылителей на окраине Лос-Андеса в 100 км к северу от Сантьяго. Было четыре утра, и до рассвета оставалось совсем недолго. Мы с Руне готовились к перелету через Анды на воздушном шаре.

После прибытия в Чили я получил еще полчаса опыта пилотирования шара, однако не было ничего опаснее, чем утренний контрольный полет на подержанном шаре объемом 3400 кубометров, который раздобыл для меня Виктор Мардонес. В итоге я успел налетать скромные четыре с половиной часа. Шар «Тайфу Челленджер», в корзине которого, чтобы минимизировать его массу, лежало лишь самое необходимое, был гораздо больше, чем любой из тех, что я пилотировал раньше. К счастью, он прекрасно меня слушался.

Две недели мы с нетерпением ждали, когда ветер подует в нужном направлении и сможет перенести нас через через центральный горный хребет Южной Америки. Чилийские и аргентинские бюрократы дополнительно омрачили изнурительное ожидание. Страны по-прежнему не могли определить, где именно проходит их общая граница, и получение разрешения на взлет в Чили и приземление в Аргентине было сопряжено с политическими спорами. Чилийская авиадиспетчерская служба не оценила мои намерения и сначала отказалась согласовывать план полета, но затем Виктор задействовал свои связи и обмолвился, что некогда его отец руководил международным аэропортом Сантьяго. Услышав об этом, сотрудник аэропорта незамедлительно выдал нам разрешение и даже позвонил своему другу из таможенного управления, чтобы гарантировать, что чилийская иммиграционная служба тоже одобрит полет.

Высота Аконкагуа составляет 6962 м, это высочайшая гора мира за пределами Гималаев, но я уже успел с ней познакомиться. В ноябре 1994 года у меня не получилось подняться на нее, но на следующий год в феврале я вернулся и покорил гору, совершая серию восхождений на семь вершин^[1]. Теперь я вернулся, чтобы пролететь над старым соперником. Я мог выбрать более низкогорный участок Анд, но нацелился на Аконкагуа, поскольку это позволяло мне установить рекорд: пересечь Анды на воздушном шаре в самой высокой точке горной цепи.

Оставалась лишь одна проблема – ненадежность десятилитрового кислородного баллона. Он подтекал, когда прибыл из Англии, и замена резиновой прокладки ни к чему не привела. К счастью, Виктор нашел два пятилитровых алюминиевых баллона с сухим кислородом вроде тех, что используются в больницах.

Когда бюрократические вопросы были решены, а оборудование готово, мы с Руне приехали на аэродром, чтобы провести предполетную проверку. Нам не терпелось достичь цели, которая маячила впереди, дразня нас. В полете температура должна была опуститься с 40 °C до –40 °C, поэтому нам нужно было надеть несколько слоев одежды: шорты под арктическое термобелье и вещи для низких температур поверх всего этого. Руне также надел парашют, но для меня парашют мы не брали ради экономии массы и места. Зато на мне были горные ботинки и шлем, на случай если нам пришлось бы совершить аварийную посадку на склоне горы. В моем рюкзаке лежали веревка, кошки, небольшая палатка и спальный мешок. Неподалеку стоял вертолет со съемочной группой английского телевидения – он работал на холостом ходу, ожидая нашего взлета.

Время шло. Мы знали, что должны взлететь до восхода солнца, пока стоит штиль, и подняться достаточно высоко, чтобы поймать западный ветер, который перенесет шар через горы, прежде чем дневное тепло запустит восходящие термические потоки. Но ничто не шло по графику, и ощущение, что время уходит, обострилось в тот момент, когда кто-то из стартовой группы развернул шар вокруг своей оси. Я решил, что с меня хватит: пора вылетать. Удостоверившись, что Руне готов, я разжег горелку и поднял шар на 25 м над собравшейся толпой. Мы взмыли в утреннее небо над знаменитыми чилийскими виноградниками. Я проверил исправность системы спутниковой навигации и вышел на связь с диспетчером. Шар постепенно поднимался. Казалось, все идет хорошо.

По данным Виктора и метеорологов, западный ветер должен был подхватить шар на высоте 2500 м, но, поднявшись на нее, мы так и не сдвинулись с места. Мы висели неподвижно, прямо над аэродромом. Обещанного ветра не было, и я понимал, что нужно подняться выше, а значит, мне следовало немедленно облегчить массу, если я действительно надеялся перелететь через Анды.

Был один простой выход, которым я, не раздумывая, воспользовался.

– Руне, тебе придется спрыгнуть прямо сейчас! – объявил я, перекрикивая рев горелки.

– Что? – ответил Руне.

Не такого прыжка он ожидал, и необходимость закончить приключение раньше, чем планировалось, выбила его из колеи.

Я знал, что ради меня он готов почти на все, а потому пожертвует собственной попыткой установить рекорд, чтобы я осуществил свою.

– Если я пересеку горы, мы вернемся и сосредоточимся на твоем рекорде, – обещаю я, понимая, что иного выбора у меня нет, но презирая себя за это вынужденное решение.

Не говоря больше ни слова, Руне совершил прыжок. Одно движение – и он перемахнул через борт корзины и полетел в предрассветную тьму. Этот момент стал одним из самых болезненных за всю мою жизнь, ведь у меня на глазах человек, который больше всех помогал мне не погибнуть и не сойти с ума, шагнул за борт. Такому неопытному парашютисту, как я, прыжок казался невероятно опасным, и мне было страшно за человека, без которого я не добрался бы до Северного полюса и не собрал бы свой «большой шлем». Хотя мне очень хотелось выглянуть из корзины, я не мог вынести мысли, что парашют не раскроется и Руне разобьется у меня на глазах. Не помню, чтобы я хоть раз чувствовал себя так одиноко, как в те первые мгновения после прыжка Руне.

Но у меня не было времени размышлять о судьбе друга. Теперь, когда 90 кг живого балласта оказались за бортом, шар устремился ввысь, как ракета, и мне пришлось потрудиться, чтобы вернуть себе контроль над ситуацией. Чувствуя, как колотится сердце, я твердил: «Боже, надеюсь, он в порядке», – пока с земли мне не сообщили, что он приземлился без проблем. Затем я стал решать свои проблемы – проблемы пилота-новичка, который со скоростью 300 м в минуту поднимается на высоту, на которой еще никогда не бывал. Я уменьшил пламя горелки, надел кислородную маску и проверил свое местоположение. Ветра по-прежнему не было. Я поднимался по прямой. Меня это не устраивало, тем более что время поджимало. Мои запасы топлива были рассчитаны всего на пять часов полета, и нужно было как можно скорее двигаться на восток, поэтому я решил подняться еще выше, надеясь все же разыскать неуловимый западный ветер. Поднимаясь, я потерял из виду вертолет со съемочной группой. Последний летательный аппарат, который связывал меня с людьми, достиг предельной для себя высоты 6400 м. На моем высотомере мелькали цифры: 6700, 7000, 7300 м.

Достигнув отметки в 7900 м, я наконец поймал ветер, но оказалось, что он несет шар на север вдоль Анд. Куда, черт возьми, запропастились обещанные ветра, которые должны были отнести меня на восток, через горы в Аргентину, где не было опасностей и меня ждал успех? Я медленно летел на север, глядя, как внизу, словно на карте, вырисовываются великолепные очертания Аконкагуа. Я видел маршрут, которым шел на вершину, мимо Гнезда Кондора и хижины «Берлин», где мы с Нилом Уильямсом, сопровождавшим меня в походе, разбили последний лагерь, прежде чем выдвинуться на пик. Впрочем, было не время предаваться этим чудесным воспоминаниям. Передо мной стояла конкретная задача, и выбора не оставалось: мне нужно было подняться еще выше в поисках западного ветра. Горелка взревела в разреженном воздухе, с шипением взвилось пламя. Шар снова устремился ввысь. Я понимал, что погибну, если преодолею отметку в 10 300 м без обогащенного кислорода, поэтому я остановился чуть ниже 9700 м – высоты, на которой пассажирские самолеты пересекают Атлантику.

Мне было страшно. Я чувствовал себя совсем беззащитным и абсолютно одиноким. Я никогда не поднимался на шаре выше, чем на несколько сотен метров над Южной Англией, но теперь пребывал среди реактивных струй на совершенно незнакомой территории. Надо мной от горелки поднимался конденсационный след, и мне вспомнилось, что именно из-за такого следа от реактивного самолета, увиденного девять месяцев назад, я оказался в столь затруднительном положении. В отличие от самолета, я двигался с той же скоростью и в том же направлении, что и ветер, поэтому след шел не по прямой. Он извивался вокруг оболочки шара, пока я одиноко плыл над восхитительным горным хребтом, лежащим примерно в 3000 м ниже, и гадал, что же мне теперь делать.

Я подкрутил горелку, чтобы пламя не погасло из-за низкой температуры, и проверил курс. Вот черт. Я по-прежнему летел на север, но времени на составление нового плана атаки было мало. Первый из двух пятилитровых баллонов с кислородом почти опустел, и через несколько минут мне нужно было приступить ко второму. Для этого необходимо лишь открутить муфту, не снимая маски с лица. Это простая процедура, которую я множество раз отрабатывал на земле, однако на большой высоте провести ее, оказывается, сложнее. Затем я понял: я привык к морозу –46 °C на высоте 9700 м, а муфта – нет. Она примерзла. И не поддавалась.

От волнения у меня дрожали руки. Я высвободил баллон и вытянулся всем телом, чтобы поднести муфту к пропановой горелке и немного нагреть. И все равно у меня не получалось ее сдвинуть. Маска плотно сидела на лице, и я взглянул на расходомер, чтобы узнать, сколько кислорода – и времени – у меня осталось. Боже, стрелка была уже в красном секторе. В голове зазвучали слова инструкторши из Боскомб-Дауна: она тогда сказала, что жить мне осталось три минуты. Где же она теперь, когда мне так нужна ее помощь?

При столкновении с суровой реальностью, в которой я мог полагаться только на себя, я запустил мозг на полную мощность, подозревая, что частичное кислородное голодание уже ограничило мою способность принимать решения. Я понимал, что не справлюсь без кислорода и либо погибну, либо улечу в ту часть Анд, где невозможно будет совершить посадку. Я знал, что могу дышать без кислорода на 3000 м, поэтому у меня не было иного выбора, кроме как спуститься с высоты, которая втрое превышала этот уровень, пока в баллоне не закончится кислород. Вариантов не оставалось: мне нужно было совершить экстренное снижение, один из самых опасных воздухоплавательных маневров, о котором я слышал, но который никогда не практиковал. Выключив горелку и позволив воздуху в шаре остыть, я снижался бы со скоростью около 600 м в минуту. Чтобы добраться до 3000 м, у меня ушло бы как минимум 11 минут. Вокруг было множество значительно более высоких гор, и потому я мог совершить аварийную посадку на склоне одной из них. Нужно было рисковать, но выбирать не приходилось.

Понимая, что промедление смерти подобно, я тотчас выключил горелку и приступил к снижению. Очень страшно было слушать шипение топлива, которое превращалось в жидкость на морозе, но самый жуткий момент наступил, когда малая горелка мигнула и погасла в разреженном воздухе. Я понимал, что, возможно, у меня не получится разжечь ее снова и тогда я продолжу снижаться, даже преодолев отметку в 3000 м, и упаду на землю менее чем через пять минут.

Затем я настроил радио на частоту, которой пользовался зависший внизу вертолет, и передал короткий сигнал бедствия пилоту Марио. Он встревоженно сообщил, что пытался некоторое время связаться со мной и испугался, не получив ответа на более ранние сообщения. У меня не было времени объяснять, почему я молчал, но я передал ему срочную новость: «У меня почти закончился кислород. Я захожу на аварийную посадку».

Это верное решение, уверял я себя, летя к земле со скоростью более 3 м в секунду. Я не поддался слепой панике и должен был приземлиться, не потеряв контроля над шаром, даже если не смогу разжечь малую горелку. Если все пойдет не так, я знал, что на высоте 4500 м, когда воздух станет плотнее, шар постепенно замедлится сам. Даже если у меня не получится снова разжечь горелку, он приземлится, как тяжеловесный круглый парашют вроде тех, что применялись во время Второй мировой войны. Посадка мне светила катастрофически жесткая, и потому я сомневался, что смогу после нее уйти на своих двоих, но выжить все же должен был. По крайней мере, так утверждали на курсах.

Однако, набирая скорость, падающий шар стал все быстрее вращаться, вышел из-под контроля и устремился прямо к скалам. Я понимал, что если не остановить вращение, то я не смогу предотвратить удар о землю, но был не в силах хоть что-нибудь предпринять. Я чувствовал легкое головокружение, которое было первым признаком кислородного голодания, и потому способен был лишь порадоваться, что оказался над предгорьями, а не над острыми пиками Анд. Затем я попал в восходящие термические потоки, которые понесли меня к вершине Аконкагуа.

Думать нужно было быстро. Шар по-прежнему камнем падал вниз. Я мог разжечь горелку и подняться выше термических потоков, а мог разбиться при столкновении с горным склоном, к которому стремительно приближался. Я занялся горелкой, отчаянно желая, чтобы она снова вспыхнула, но пламя не появлялось. Тут мне в голову пришла блестящая мысль. К счастью, я соображал достаточно хорошо, чтобы попросить Марио нисходящим потоком воздуха от вертолета оттолкнуть меня от гор. При моей скорости снижения проклятые утесы были уже слишком близко.

Марио никогда прежде такого не делал, но согласился попробовать. После целой вечности изоляции и страха разговор с другим авиатором оказался для меня настоящим утешением. К моей огромной радости, замысел удался: шар удалился от гор. Оказавшись вне опасности, я сразу разжег горелку с помощью искрового зажигателя. Я едва успел спастись, о чем прекрасно знал. Еще несколько десятков метров, может, еще секунд пятнадцать – и я бы врезался в гору. Но я перелетел через соседний пик и через несколько минут совершил относительно контролируемую посадку в нескольких метрах от зарослей кактуса. Моя первая попытка перелететь через Анды окончилась неудачей. К счастью, я выжил и могу поведать эту невероятную историю.

Минуту спустя Марио посадил вертолет рядом с шаром, и я попробовал выбраться из корзины. Я три часа провел на холоде и едва мог пошевелиться, но все мысли о том, чтобы не перенапрягаться, испарились, как только со всех сторон ко мне начали стекаться дети – кто пешком, кто на лошадях. Я приземлился неподалеку от места их игр, и они, хихикая, удивленно смотрели на голубоглазого незнакомца, который свалился на них с неба. Они помогли мне снять оболочку с колючек кактусов, и Марио на вертолете унес мой воздушный шар. Я остался на обед со школьниками Эль-Собранте, а потом посидел с ними на уроках и даже сыграл в футбол. К счастью, в крошечной деревушке был таксофон, поэтому я попросил школьного учителя связаться с Эрманой, женой Виктора Мардонеса. Она передала мое сообщение, и через четыре часа за мной приехала вся команда во главе с Терри Маккоем.

– Ты едва спасся, парень! Что думаешь?

Я понимал, что чудом остался жив, но мою решимость это не поколебало.

– Я получил хороший опыт, Терри. Но это не конец.

В следующие несколько дней мы перестраиваемся и пересматриваем свои планы. Прежде всего необходимо починить воздушный шар и снова получить подтверждение о его пригодности для полета. Мне пришлось сообщить Руне, что я не смогу взять его с собой в следующий полет. Опыт показал, что только третий баллон с пропаном даст мне время найти необходимый ветер. Взять дополнительный вес на шар не представлялось возможным, поэтому Руне должен был уступить баллону свое место. Это было непросто, но Руне спокойно отнесся к моей просьбе. Я пообещал ему, что он все равно совершит свой прыжок с парашютом, если у нас останется достаточно топлива, после того как я предприму еще одну попытку пересечь Анды, но мои слова прозвучали не слишком убедительно. Мы оба знали, что времени у нас в обрез.

Главной проблемой были запасы кислорода. Я не мог позволить себе ошибиться во второй раз. И дело было не только в потере времени, просто очередная ошибка могла стоить мне жизни. Я зря решил, что если изначально планировалось использовать один десятилитровый баллон с одной маской, то после замены десятилитрового баллона двумя пятилитровыми мне не стоит заранее закрепить на втором из них вторую маску. В первый раз я уцелел лишь благодаря тому, что израсходовал больше кислорода, чем ожидалось, пока искал неуловимый западный ветер. Если бы я поймал его сразу, я оказался бы без кислорода и без возможности прикрутить маску ко второму баллону в какой-нибудь гораздо менее гостеприимной части Анд. Просчет был очень серьезным и вполне мог стать фатальным. Я решил, что в следующий полет возьму три пятилитровых цилиндра и заранее прикреплю к каждому из них по кислородной маске.

Наконец, мы сошлись во мнении, что лучше перенести стартовую площадку из Лос-Андеса в Сантьяго. В таком случае я лишался возможности пересечь Анды в самой высокой точке, но непосредственная близость к чилийской столице позволяла нам получать поминутный прогноз погоды при взлете. Все эти незначительные изменения могли переломить ход экспедиции.

Через три дня после первой неудачной попытки я снова направился на стартовую площадку в предрассветной темноте. На подъезде к безупречно ровному полю для игры в поло на окраине Сантьяго я получил от лайнера, который готовился к посадке в международном аэропорту, самую желанную информацию: ветер устойчиво западный. Мы надули шар, и Терри по традиции дал мне наставления перед взлетом. Как всегда, напоследок он напомнил, что выбор за мной: еще не поздно отказаться от полета. Но в моем представлении выбор всегда один: лови момент и дерзай.

Я решительно подошел к шару, забрался в корзину, провел последние предполетные проверки и дал сигнал отвязывать веревки. «Тайфу Челленджер» стал медленно и торжественно подниматься над дымкой, предвещавшей прекрасный день. Я разжег горелку, и подъем ускорился. Сантьяго и Тихий океан оставались позади вместе с моими тревогами о нехватке кислорода и топлива. На отметке 3000 м я поймал ветер и плавно полетел к силуэту гор, эффектно подсвеченному сзади восходящим солнцем. На поле для игры в поло еще было темно, но я уже оказался достаточно высоко, чтобы поймать лучи солнца, и шар теперь сиял в небесах, как лампочка.

Но у меня не было времени любоваться красотами и дышать прохладным рассветным воздухом. Мне нужно было сосредоточиться на том, чтобы подняться в ясное синее небо над вершинами-шеститысячниками, к которым я стремительно приближался. Чем выше я поднимался, тем быстрее дул ветер. Когда я оказался на предельной высоте в 9700 м, спидометр уже показывал 25 узлов вместо изначальных 10. На этот раз я не боялся, что горелка погаснет. У меня был кислород в запасе, а потому я понимал, что снижение до высоты, на котором я смогу зажечь ее снова, уже не будет таким пугающим падением в ад, как несколько дней назад.

Я пересек хребет за два часа – волшебных, но одиноких. Я уверенно пролетел над вулканом Тупунгато высотой 6570 м, сидя в плетеной корзине, отдавшись милости ветров и понимая, что в случае провала не смогу приземлиться среди пиков и, вероятно, погибну.

После девяти утра я по радио связался с базой, чтобы сообщить Терри и другим членам команды свое местоположение. Я сказал, что нахожусь к востоку от Анд, и считал координаты с GPS-пеленгатора. «Добро пожаловать в аргентинское воздушное пространство», – ответили мне. У меня получилось! Я в одиночку пересек Анды на воздушном шаре! Теперь мне оставалось лишь найти подходящее место для приземления.

И тут я, расслабившись, совершил ошибку. Когда я поднимался на Эверест, мне сказали, что большинство несчастных случаев происходит на спуске с вершины: восторг и упоение порождают самоуверенность и беспечность. Увидев впереди пыльные равнины Аргентины, я допустил просчет, за который едва не заплатил большую цену. Солнце уже встало, и я, боясь попасть в восходящие термические потоки, я спустился на высоту 6000 м, чтобы найти место для посадки. Это оказалось серьезной ошибкой. Я чересчур быстро потерял высоту, находясь при этом слишком близко к горам, и вскоре меня подхватил ветер, который с пугающей скоростью понес шар обратно к вершинам. Если бы я подождал со спуском до момента, когда подо мной окажется город, который виднелся в 8 км впереди, все было бы в порядке. Но я запаниковал и, отчаянно надеясь вырвать победу, которая и так была уже почти у меня в руках, посадил шар на обочину грунтовой дороги. У меня получилось, но одному Богу было известно, где я. Я даже не мог сказать наверняка, что нахожусь в Аргентине.

Я сверился с GPS-навигатором. Судя по всему, я сел на аргентинской территории, и первое реальное подтверждение того, что я пересек границу, получил, увидев, что ко мне по полю направляются типичный аргентинский гаучо и его дочь. Я связался с командой в Чили и сообщил о своем успехе. «Отличный полет. Никаких проблем. Мягкая посадка», – сказал я Терри. Я назвал свои координаты, и он ответил, что я нахожусь в 13 км к западу от деревни Паредитас и примерно в 65 км к востоку от чилийской границы. До меня донеслось ликование команды. Было здорово. Я взлетел из Чили еще до завтрака и приземлился в Аргентине как раз к обеду.

Понимая, что за мной приедут еще не скоро, я отпраздновал успех в одиночку, воздев руки к небесам, которые перенесли меня через горы, и испустив крик радости среди пустынных полей. Я осознал, что установил свой первый воздухоплавательный рекорд и выжил, чтобы рассказать об этом. По моим щекам покатились слезы. Следующей остановкой, подумал я, станет Северный полюс.

Глава 2
План

Лондон, Англия

29 июля 1895 года

Просторный викторианский лекционный зал был забит выдающимися полярными исследователями и учеными. На скамейках специалисты по военному воздухоплаванию сидели вплотную к профессорам и представителям географической элиты. Вдоль обитых деревом стен теснились журналисты и писатели, а рядом с ними стояли обычные любопытствующие, которые хотели услышать последние новости об исследованиях и приключениях на Шестом международном географическом конгрессе.

Среди собравшихся был генерал Адольф Вашингтон Грили, американский исследователь Гренландии и острова Элсмир и основатель Американского географического общества. В 1883 году он возглавил экспедицию, в которой двадцать пять человек провели в Арктике 250 дней полярной зимы. Выжили лишь семеро – и для этого им пришлось есть собственную кожаную одежду. Рядом с Грили сидел контр-адмирал Альберт Маркем, легендарный полярный исследователь. В 1875 году ему удалось на санях подобраться к Северному полюсу ближе, чем кому-либо прежде. Как и другие делегаты, они пришли в эту душную аудиторию жарким летним вечером, поскольку швед Саломон Август Андре, который постепенно приобретал в Европе репутацию пионера воздухоплавания и талантливого инженера, собирался представить публике свой план экспедиции к Северному полюсу.

Аудитория гудела от догадок. Андре уже излагал свой грандиозный план в Стокгольме, Берлине и Париже, и ходили слухи, что финансирование для экспедиции предоставили изобретатель динамита Альфред Нобель, барон Оскар Диксон и король Швеции. Некоторым из собравшихся идея Андре казалась единственным реальным способом достичь полюса, но другие считали ее очередной вздорной фантазией фанатиков воздухоплавания.

Незадолго до назначенного часа Андре вошел в аудиторию. Это был необычайно крупный мужчина с кустистыми усами и напомаженными волосами, разделенными тонким пробором. Он обменялся парой слов с одним из организаторов конференции и сразу поднялся на кафедру.

Андре понимал, что ставки в его игре высоки. К концу XIX века Северный и Южный полюсы остались единственными непокоренными точками на планете. Исследователи успели обогнуть земной шар по морю и – насколько возможно – по суше. Они прошли вдоль крупных рек до самых истоков и исходили джунгли, пустыни и болота, чтобы добраться до самых отдаленных уголков планеты. После изучения Африки не нанесенными на карту остались лишь Арктика и Антарктика, да и то лишь отчасти. Таких людей, как Андре, полюсы неодолимо манили к себе. Он понимал, что в случае успеха войдет в историю как человек, впервые покоривший Северный полюс, а в случае неудачи его дерзкий план удостоится лишь краткого упоминания в полярной истории.

Гул голосов сменился молчанием в предвкушении доклада. Андре откашлялся и принялся излагать свой план на беглом, хоть и не лишенном акцента, английском языке, который он освоил, когда работал в Филадельфии.

«История географических открытий – это история огромных опасностей и страданий. Однако из всех регионов, которые еще только предстоит открыть, ни один не представляет для исследователя таких огромных трудностей, как Арктика, – начал он. – В жарких краях коренные жители встают у исследователя на пути, но порой и помогают ему в его начинаниях. Бывает, что озера и реки осложняют движение к цели, но бывает, что они переносят исследователя на большие расстояния и питают его. Даже в пустынях есть оазисы, укрытия и пища. Но в Арктике все совсем иначе.

Холод только убивает. В ледяной пустыне нет ни оазисов, ни растительности, ни топлива. Исследователь может пересечь океан по полярному льду, но это опасное путешествие, в ходе которого у него на пути встают гигантские глыбы и непреодолимые стены вздыбленного льда. Океанские течения подо льдом могут ускорить приближение к цели, но могут и унести исследователя прочь или уничтожить его судно. Летом вечный день освещает путь, но при этом лед на солнце тает и превращается в густую слякоть, которая не может выдержать человеческий вес».

На момент выступления Андре с этой речью во всех попытках покорить Северный полюс использовали сани, запряженные людьми, собаками, лошадьми или оленями. И все эти экспедиции провалились. Разочарованный кажущейся невозможностью достичь полюса пешком или на санях, Фритьоф Нансен двумя годами ранее отплыл из Норвегии на «Фраме». Это деревянное судно было сконструировано таким образом, чтобы зимой, когда смыкается лед, корпус «Фрама» выталкивало бы наверх, а не затирало льдинами. По плану Нансена «Фрам» должен был вмерзнуть в арктические льды у берегов Восточной Сибири, после чего океанические течения принесли бы его через Северный полюс в Канаду. Но вестей от Нансена не было с того самого дня в 1893 году, когда он отплыл из Христиании.

«Факт в том, – сказал Андре заполненной до отказа аудитории, – что на протяжении столетий все попытки пересечь полярные льды оканчивались неудачей, гибло множество судов и людей, а огромные деньги были потрачены зря.

Настало время выяснить, существует ли иной способ передвигаться по Арктике, кроме саней. И далеко ходить не надо, ведь идеальный способ есть. Это воздушный шар. Не образцовый управляемый воздушный шар нашей мечты, а шар, который нам под силу изготовить. Я уверен, что такой шар сможет перенести исследовательский отряд на полюс и затем вернуть домой, пролетев над просторами Арктики».

Впервые Андре озвучил свой план полета к Северному полюсу на воздушном шаре холодным туманным вечером в марте 1894 года. По окончании заседания Шведского общества антропологии и географии к нему подошел Адольф Норденшельд, который в те годы был ведущим шведским исследователем Арк-тики. На счету Норденшельда было десять полярных экспедиций, и он лучше всех знал, что в то время покорить Северный полюс на санях не представлялось возможным.

– Проводите меня домой, в Академию наук, – сказал великий шведский исследователь.

– Сочту за честь, барон, – ответил Андре.

И это было мягко сказано. Для Андре, стеснительного и невероятно амбициозного человека, который вел уединенную жизнь, посвятив себя науке и работе главным инженером Шведского патентного бюро, барон Норденшельд воплощал блеск и славу, в то время как сам Андре о них только грезил. В тот самый день, когда в 1880 году король Оскар II пожаловал Норденшельду титул барона, исследователь стал национальным героем, причем во времена наивысшего патриотического подъема. Он многого достиг. Он исследовал Шпицберген и возглавлял экспедицию в Западную Гренландию, где изучал континентальный лед. Но главным его свершением, которое и принесло ему титул барона, стало первое в истории плавание по Северному морскому пути: из Норвегии через Сибирскую Арктику, а затем по Северо-Восточному проходу в Тихий океан.

В холодном и влажном тумане мужчины медленно шагали по Дроттнинггатан, или улице Королевы, к церкви Адольфа Фредерика. Пухлые щеки барона разрумянились на холоде, а крошечные капельки росы оседали на его высоком лбу, пока он рассказывал Андре о своем стремлении исследовать Антарк-тиду – единственный в то время не изученный континент.

– Я не раз подумывал использовать привязанные воздушные шары для полярной разведки, – сказал Норденшельд. – Думаю, они могут пригодиться для проведения наблюдений, обследования местности при составлении карт и многого другого.

Барон изложил свою теорию, в соответствии с которой из-за трудностей с приземлением в Антарктиде воздушные шары можно было использовать для переноса экспедиции со всем участниками и оборудованием через ледяной барьер, окружающий большую часть континента, с уровня моря на шельфовый ледник.

Услышав, как старейшина шведских исследований рассуждает о преимуществах полетов на воздушном шаре, Андре воодушевился. Дождавшись возможности вставить слово – Норденшельд сделал паузу, чтобы протереть маленькие круглые очки в тонкой оправе, – Андре озвучил свой план.

– Я хочу попробовать пролететь над Северным полюсом на воздушном шаре, влекомом ветром, – неожиданно заявил он. – Кажется, никто еще не использовал великолепную систему постоянно дующих ветров, которая может переносить гигантские воздухоплавательные аппараты с грузом и пассажирами. Я много раз летал на шаре «Свеа», который год назад заказал у лучшего французского производителя, и считаю его прекрасным транспортным средством.

Норденшельд опешил, услышав неожиданный энтузиазм в голосе Андре. Всего несколько минут назад Андре говорил очень сдержанно, как и подобало главному инженеру Патентного бюро на выступлении перед Шведским обществом антропологии и географии. Теперь он глотал слова, как влюбленный подросток.

– Я понимаю, как дуют ветра и как влажность и температура влияют на полет, и знаю, на что я могу рассчитывать, фотографируя и ведя наблюдения практически с любой высоты, – продолжил Андре. – Я летал на шаре много раз, но для меня эти полеты были не спортивными мероприятиями и не увеселительными прогулками, а исключительно научными экспериментами с целью определить, как далеко я смогу улететь и насколько точно буду придерживаться курса.

Норденшельд прежде не слышал, чтобы человек с такой страстью говорил о столь неодушевленном предмете, как воздушный шар, но для Андре «Свеа» и воздухоплавание превратились в одержимость, которая не оставила в его жизни места ни для чего другого, за исключением любви к матери.

– Однажды я летал два с половиной часа, за которые преодолел сорок километров и поднялся на высоту четыре тысячи метров, – сказал он Норденшельду. – Представляете, даже там, наверху, я отлично слышал лай собак.

Норденшельд взглянул на крупного мужчину, стоящего перед ним, с некоторой долей скепсиса. Андре не был похож на типичного искателя приключений. У него были мягкие руки и слегка одутловатое лицо – свидетельства чудесного детства, когда его баловала мать, а отец мирился со всеми его причудами. Казалось, им руководили не любовь к природе и не желание ее покорять. Норденшельд видел в нем книжного червя – скорее методичного, чем отважного. Сложно было представить, как Андре, стиснув зубы, борется со стихией. Возможно, именно поэтому он и хочет добраться до полюса по воздуху, подумал Норденшельд. Так он будет в безопасности, паря над ужасными тяготами жизни на льду, с которыми сам Норденшельд был знаком не понаслышке. Несмотря на эти соображения, огромный энтузиазм Андре произвел на исследователя большое впечатление.

– Это очень интересно, – сказал Норденшельд Андре. – Любой способ сократить трудности многих месяцев, а может, и многих лет жизни на льду – это шаг вперед. Надеюсь, вы продолжите работу над своим планом.

– Но, барон, он почти готов, – возразил Андре. – Я спроектировал шар для полета на полюс. Мне нужны лишь два компаньона, чтобы делать фотографии и научные наблюдения, пока я управляю шаром; наблюдатель и секретарь в дополнение ко мне, специалисту по воздухоплаванию.

И снова Норденшельд опешил. За образом кабинетного ученого скрывался дальновидный и невероятно целеустремленный человек.

– Но в вашем плане есть одно слабое место, – отметил Норденшельд. – Никто не знает, достигают ли пассаты Арктики. Что вы будете делать, если не найдете ветров, дующих прямо на север?

Тут Андре рассказал о своем величайшем к тому моменту открытии, которое он сделал во время третьего полета на воздушном шаре и подтвердил, когда поднялся в воздух в шестой раз. Ему удалось научиться управлять движением шара.

– В прошлом октябре я решил пролететь над побережьем, но неправильно оценил направление ветра. Когда я поднялся в воздух, слабый ветер дул в сторону моря, но я не отказался от своих намерений, сделав ставку на смену направления ветра на большей высоте. Полет шел хорошо. Я летел над облаками и вел наблюдения: измерял температуру, плотность облаков, а также частоту своего дыхания и жажду на разных высотах. Затем я спустился ниже – к моему испугу, оказалось, что я лечу над водой.

Ветер вынес «Свеа» в Аландское море, северную часть Балтийского моря, находящуюся между Швецией и Финляндией. Андре понял, что у него нет надежды вернуться к суше. Заметив судно, которое, как он решил, может ему помочь, он попытался снизить скорость, сбросив якорь по гайдропу^[2], который доходил до поверхности воды. От этого шар не замедлился, поэтому Андре привязал к концу швартовочной веревки два пустых мешка из-под балласта и опустил их в море. Вбирая в себя воду, открытые мешки замедлили полет.

– Я крикнул капитану судна и попросил его поймать один из гайдропов, но он ответил, что лучше пойдет мне наперерез, чтобы гайдроп зацепился за такелаж.

Продолжая рассказ, Андре заметил, что полностью завладел вниманием Норденшельда.

– Я понимал, что столь опасный маневр – настоящее сумасшествие. Стоило моему водородному шару оказаться у трубы парохода, как раздался бы взрыв, который стоил бы жизни и мне, и всем, кто находился на борту. У меня не осталось иного выбора, кроме как отказаться от помощи капитана и постараться добраться до суши.

Андре не смог поднять наполнившиеся водой мешки обратно в гондолу и перерезал веревку. Шар разогнался примерно до 29 км в час. И все же этого было недостаточно, чтобы совершить посадку до наступления темноты, а потому Андре перерезал гайдроп с якорем, но оставил несколько других гайдропов, которые касались воды.

– Я заметил, что то поднимаюсь, то опускаюсь, и понял, что частично сдувшийся шар ведет себя на манер воздушного змея. Гайдропы позволяли контролировать высоту полета, не заставляя меня ни сбрасывать балласт, ни выпускать газ. Это значило, что я мог улететь дальше, чем на свободном шаре таких же размеров. Обнаружив это, я сразу понял, что отныне могу летать не только по прихоти ветров.

Норденшельд остановился и повернулся к Андре. На улице, освещенной лишь газовыми фонарями, было полутемно, но сквозь дымку тумана Андре прекрасно видел пронизывающий взгляд исследователя.

– Это именно то, о чем я думаю? – спросил Норденшельд.

– Именно, барон. Полагаю, мне не нужно объяснять, каким образом это скажется на долгих воздушных путешествиях с исследовательскими целями.

Андре продолжил рассказ и описал, как завершил свой 270-километровый полет, жестко приземлившись на одиноком островке, когда Аландское море погрузилось во тьму.

– Посадка была очень жесткой, но дала один удачный результат. Все мои инструменты получили серьезные повреждения, и часы остановились в семь часов восемнадцать минут вечера, показывая, сколько именно длился мой полет. После этого я провел крайне неприятную ночь на острове, где оставался до одиннадцати утра, когда меня наконец заметили с корабля и спасли.

Андре прекрасно рассчитал время: когда он закончил рассказ, мужчины подошли к боковому входу в Академию наук. Норденшельд ненадолго остановился, прежде чем подняться по короткой лестнице, ведущей в его квартиру.

– Я чудесно провел вечер. Рад знакомству с вами. Ваши планы меня потрясли, – сказал он, пожимая руку Андре. – Считайте, что я на вашей стороне. Обязательно сообщайте мне о ходе дела. И рассчитывайте на любую поддержку с моей стороны. Пока же я прощаюсь с вами.

Дверь за ним закрылась, и Андре повернул назад, обрадованный открытой поддержкой и благосклонностью Норденшельда. По пути к дому матери он торжественно сказал себе, что начало его полярной экспедиции положено.

Андре не хотел прослыть мечтателем-идеалистом, и потому Норденшельд стал лишь вторым человеком, которому он в полной мере раскрыл масштаб своего замысла. Всего не знала даже его мать. Он сказал ей, что хочет исследовать Арктику и, возможно, отправится туда на воздушном шаре. Одна Гурли Линдер^[3] знала, что он мечтает прославиться, добравшись на воздушном шаре до самого Северного полюса.

Андре понимал, что Гурли никого более не посвятит в его планы, и это объяснялось очень просто: она была женой его близкого друга, а следовательно, раскрыв подробности его мечтаний, она признала бы перед всем стокгольмским обществом, что очень близка с Андре. Дело в том, что Гурли была безнадежно в него влюблена, и Андре прекрасно об этом знал, но оставлял ее любовь без ответа.

Летом и осенью 1894 года пара была особенно счастлива, хотя в глубине души Гурли и подозревала, что другого такого времени уже не будет. Днем они часто гуляли на природе в окрестностях Стокгольма или ходили под парусом среди десятков островов Стокгольмского архипелага, надеясь, что не встретят знакомых. Было очень приятно гулять у всех на виду, но оставаться незамеченными. Гурли была красавицей – высокая, статная, светловолосая, с чудесной фигурой. Она неизбежно притягивала к себе восхищенные взгляды, особенно на фоне гораздо менее представительного Андре. Но сам Андре восхищался не красотой Гурли, а ее смекалкой и умом. Ему казалось, что она единственная по-настоящему его понимает. Лишь она могла осознать, почему он всегда ощущал себя белой вороной, и сочувствовала его отчаянному желанию заявить о себе.

Когда по воскресеньям они прогуливались, будто супруги, ничем не отличаясь от других горожан, Андре рассказывал Гурли об удивительных открытиях, которые совершил при полетах на «Свеа», и говорил, что вскоре наверняка произведет революцию в воздухоплавании и полярных исследованиях.

Смертельно опасное приключение не остановило Андрэ, и он продолжил эксперименты, доказывая, что может прекрасно контролировать высоту полета «Свеа» весьма незатейливым образом. Главное было использовать гайдроп, который позволял шару балансировать на нужной высоте. Если шар поднимался слишком высоко, гайдроп отрывался от земли и его дополнительный вес опускал шар обратно на крейсерскую высоту; если же шар опускался ниже, чем следовало, более длинная часть гайдропа оказывалась на земле, и потому шар становился немного легче. Эффект был сравним со сбросом балласта, и шар в результате возвращался на оптимальный уровень.

– Очень важно контролировать крейсерскую высоту, – сказал Андре Гурли на одной из множества дневных прогулок.

Как всегда, ей хотелось, чтобы он говорил о возможности связать с ней свою судьбу, вместо того чтобы рассуждать о воздухоплавании, но Андре продолжал:

– Это значит, что я могу предотвратить подъем шара на высоту, где водород выходит из оболочки, а только это и ограничивает дальность полета. Летя на постоянной малой высоте, «Свеа» получит гораздо больший запас хода, чем любой другой воздушный шар.

Слушая его, Гурли смотрела на Андре со все большим обожанием. Ей очень хотелось, чтобы он понял глубину ее чувств и чтобы ей самой не приходилось вести столь необычную двойную жизнь. Но она также понимала, что Андре уже нашел единственную любовь всей своей жизни.

– Я люблю тебя одного, – сказала она Андре на другой прогулке в начале лета. – Это чувство со мной навсегда, но, похоже, оно никогда не получит ответа.

Андре понимал, что поступает эгоистично, находя опору в Гурли, которая рисковала потерять своих детей, если о ее тайном романе станет известно. Он также понимал, что именно она хотела услышать, и все же не щадил ее чувств.

– Мне приходится выбирать между тобой и экспедицией, – сказал он. – И ты должна понимать, что экспедиция всегда будет на первом месте.

Много лет спустя Гурли написала, что ей по-прежнему больно вспоминать об этом моменте, но она была настолько предана Андре, что не перестала поддерживать его. Зная о его целе-устремленности, она не позволила своей неразделенной любви стать препятствием для их дружбы.

К середине июля Андре уже использовал тройной гайдроп и парус, который он приладил между оболочкой и гондолой «Свеа» для улучшения управляемости. Пока гайдропы волочились по земле, «Свеа» летел медленнее ветра, а поворачивающийся парус позволял ловить ветер и менять направление движения шара.

В одном из последних полетов Андре выбрасывал из корзины специальные карточки, на которых значились его имя и адрес, а также содержалась просьба к нашедшему вернуть карточку владельцу, указав, где именно она была обнаружена. Располагая этой информацией, Андре мог проследить свой маршрут и оценить, в какой степени ему удавалось управлять воздушным шаром.

И снова первым делом он сообщил о своей удаче Гурли. Она по-прежнему надеялась на признание в любви, и тем приятным августовским вечером ей вовсе не хотелось говорить о воздухоплавании. И все же за ужином на террасе ресторана на берегу озера Меларен, немного западнее Стокгольма, Андре сказал Гурли, что нашел надежный способ управлять полетом «Свеа».

Гурли тем вечером была прекрасна. Ее золотистую кожу подсвечивал лунный свет, и Андре видел, как пламя стоящих на столе свечей отражается у нее в глазах. От этого они мерцали как звезды, которые виднелись над кронами деревьев позади ее светлых локонов. Андре не впервые чувствовал сильное физическое влечение к Гурли, но снова отказывал себе. Он понимал, что, не устояв перед ее привлекательностью, он обретет любовницу, но потеряет ее материнскую поддержку, в которой он особенно нуждался.

– И как это скажется на твоих планах? – спросила Гурли, надеясь услышать в ответ, что с одержимостью Андре покончено, ведь он доказал, что нашел способ управлять воздушным шаром.

– Иногда мне удавалось направлять «Свеа» под углом в тридцать градусов к направлению ветра. Теперь я знаю, что могу совершать дальние полеты над сушей и морем, оснастив шар парусами и гайдропами. Теперь я перестал всецело зависеть от ветра и могу направлять свой шар на желаемый курс. Полагаю, это значит, что я могу добраться до Северного полюса.

– Значит, ты все же намерен осуществить свой замысел и покорить полюс? А если у тебя получится, то что будет дальше? Ты остепенишься или станешь одним из тех, кто всегда ищет новых приключений, поскольку не может довольствоваться простым счастьем домашней жизни?

– В браке приходится усмирять свои амбиции, – сказал Андре. – Слишком рискованно связывать свою судьбу с другим человеком, который после этого станет для меня не менее важен, чем я сам.

На глазах у Гурли сверкнули слезы.

– Стоит мне почувствовать, что во мне проклевываются первые ростки любви, как я спешу их искоренить, – безжалостно продолжал Андре. – Я знаю, что если позволю своим чувствам расцвести, то они пустят глубокие корни. У меня возникнет соблазн сделать выбор в пользу любимой женщины и забыть об экспедиции, но я поклялся, что не допущу такого.

Ко времени выступления на Международном географическом конгрессе в Лондоне в июле 1895 года Андре совершил девять полетов на «Свеа» и выяснил, что необходимо для покорения полюса.

«Во-первых, полярный воздушный шар должен иметь достаточную подъемную силу для трех пассажиров, – сказал он слушателям, собравшимся в огромной аудитории. – Он также должен поднимать все необходимые инструменты для проведения наблюдений, запас продовольствия на четыре месяца и балласт. По моим расчетам, общая масса груза должна составить около трех тысяч килограммов. Во-вторых, оболочка должна быть достаточно герметичной, чтобы шар оставался в воздухе на протяжении тридцати дней. В-третьих, наполнять оболочку водородом следует в Арктике. Наконец, шар должен быть управляемым, чтобы не дрейфовать по небу на милости ветров, но в значительной степени пребывать под контролем воздухоплавателя».

Андре рассчитал, что он может отклонять курс шара от направления ветра не более чем на 27°. При полетах на дальние расстояния это могло оказывать огромный эффект. Например, вместо того чтобы лететь по прямой из Корка в Ирландии через Халл в Копенгаген в Дании, можно было направлять шар на юг, к Лондону и Брюсселю, или на север, к Эдинбургу и Бергену в Норвегии. В 950-километровом путешествии к Северному полюсу это давало воздухоплавателям достаточную свободу действий, чтобы лететь не только с ветрами, дующими прямо на север.

Корзина, как отметил Андре, должна быть просторной и удобной, с койками для трех человек и наблюдательной платформой на крыше. Ее необходимо снабдить поплавками и прикрепить к оболочке с помощью опорного кольца таким образом, чтобы ее можно было быстро отстегнуть в экстренной ситуации.

По оценке Андре, расходы на его экспедицию не должны были превысить 129 тыс. шведских крон^[4]. Из них 36 тыс. шли на изготовление аэростата и корзины, 15 тыс. – на брезентовый ангар, а 18, 4 тыс. крон – на водородный аппарат. Остальное предполагалось потратить на покупку оборудования, техническую поддержку и транспортировку всего необходимого на север Шпицбергена.

«Нам понадобятся сани, парусиновая лодка, палатка, оружие и патроны, а также запас продовольствия на четыре месяца, на случай если произойдет авария и нас придется спасать. Тем не менее я хочу подчеркнуть, что, предоставляя оборудование для экспедиции, не стоит упускать из виду ее характер. Это путешествие, – здесь Андре сделал паузу, чтобы подчеркнуть свои слова, – следует осуществить на воздушном шаре, и именно воздушное судно станет транспортом для участников экспедиции. Следовательно, спасательному снаряжению мы отводим не более чем роль шлюпок и спасательных кругов на борту корабля».

Многие в аудитории гадали, что за человек представляет столь примечательный план. Некоторые из присутствовавших географов все же слышали его имя, поскольку он был ассистентом метеоролога Нильса Экхольма в Первый международный полярный год в 1882–1883 годах. Тогда в районе Северного полярного круга было построено 12 станций для проведения измерений и создания общей базы данных. Андре работал на шведской станции на мысе Тордсен на Шпицбергене, где другие ученые свысока отнеслись к его идеям, особенно после того как он продемонстрировал значительные пробелы в своем образовании. Хуже того, ему пришлось терпеть насмешки коллег из-за своей ошибки при расчете необходимого количества керосина. Он проявил самонадеянность и решил не перепроверять цифру с кем-нибудь из коллег, в результате чего шведским ученым почти всю зиму приходилось экономить свет.

Чувствуя себя неловко в окружении коллег, позже в ту же зиму Андре вызвался стать испытуемым в эксперименте. Многие годы ученые ставили под сомнение сообщения о том, что люди, зимующие в постоянной темноте полярной ночи, выходят на первые лучи весеннего солнца с желтовато-зелеными лицами. Чтобы определить, действительно ли кожа лица меняет цвет или же глаза людей просто отвыкают от солнца, Андре на месяц заперся дома. Когда он вышел на свет, его лицо действительно было желтовато-зеленым.

Еще более показательной, чем готовность пойти на добровольное заключение, стала запись в дневнике, которую он сделал перед самым началом эксперимента: «Опасно? Возможно. Но какой от меня прок?» Столь низкая самооценка, возможно, была побочным продуктом трезвого интеллектуализма Андре. Он был одержим порядком и глубоко верил в рациональность науки. Возможно, этим также объясняется его отчаянное желание доказать, что он чего-то стоит.

С малых лет Андре отличался исключительным упрямством и заставлял родителей отвечать на миллион своих вопросов. В шестнадцать лет, получив все имевшиеся награды за успехи в учебе, он потребовал, чтобы родители забрали его из школы в Йёнчёпинге, расположенной неподалеку от его родной Гренны, маленького городка на берегу озера, и позволили ему поступить в Королевский технологический университет. Его отец вскоре умер, но Андре всегда был более близок с матерью и некоторое время даже не пытался наладить личное общение с кем-либо еще.

Окончив университет, он работал чертежником и проектировщиком, а затем отправился в Америку, где узнал о воздухоплавании от опытного филадельфийского аэронавта Джона Уайза. Склонный к бережливости Андре плохо питался, отчего у него возникли проблемы со здоровьем. Он вернулся в Швецию, устроился на позицию ассистента в Технологический университет и отрешился от мира, погрузившись в книги и размышления. Он вел уединенную жизнь, пока не принял участие в исследованиях Международного полярного года и не отправился на Шпицберген. К тому времени, когда он приступил к экспериментам с воздушными шарами, он уже по всем параметрам считался настоящим отщепенцем.

Он почти не имел близких друзей и был, похоже, невысокого мнения о свои научных и профессиональных достижениях. Стоит ли удивляться, что в первые полеты на воздушном шаре он отправлялся недовольным собой? Однако, паря над Швецией, он позволял себе мечтать. Был ли более надежный способ продемонстрировать, какой хитрый способ управления воздушным шаром он изобрел, чем долететь на шаре туда, куда еще не ступала нога человека? И если он добьется успеха, не станет ли это гарантией непреходящей славы и долгожданного уважения, а может, даже зависти со стороны коллег-ученых? И разве такой полет не даст шведам повод для национальной гордости, столь необходимой в годы, когда страна спорила о своем суверенитете с Норвегией? В конце концов, апеллируя к национальному престижу, он хотя бы мог обеспечить финансирование для своего предприятия. Именно поэтому он добавил несколько фраз о патриотических чувствах, когда 13 февраля 1895 года излагал свой план полярной экспедиции на воздушном шаре Шведской королевской академии наук.

– Кто справится с этим предприятием лучше, чем шведы? – спросил он. – Мы цивилизованный народ, который веками славится своей отвагой и бесстрашием. Мы живем в непосредственной близости от Арктики, знакомы с ее климатом и привыкли справляться с ним. Нам не стоит уклоняться от выполнения своего долга. Разве мы не лучше других народов подготовлены, чтобы справиться с этой задачей? Разве я неправ, полагая, что, подобно тому как народы Центральной и Южной Европы исследуют Африку, мы должны исследовать покрытые льдом пространства?

Речь Андре, несомненно, отозвалась в сердцах шведов. В других странах его план часто высмеивали – в одной австрийской газете его и вовсе назвали аферистом и глупцом, – но в Швеции он стал национальным героем, еще не завершив собирать средства. В мае Альфред Нобель пришел к нему и спросил, помнит ли Андре об их встрече, которая состоялась восемью годами ранее. Получив утвердительный ответ, Нобель вызвался стать его первым спонсором и пожертвовал сумму, равную почти пятой части бюджета экспедиции Андре. Позже он выделил дополнительные средства и покрыл более половины расходов на экспедицию. Когда менее трех месяцев спустя Андре приехал в Лондон, экспедиция уже получила полное финансирование, поэтому в своей презентации он более не стал взывать к патриотическим чувствам своих соотечественников.

Андре закончил выступление обращением к уважаемым слушателям:

– Не кажется ли вам более вероятным, что добраться до Северного полюса удастся именно на воздушном шаре, а не на собачьей упряжке и не на корабле, который дрейфует, как булыжник, вмерзший в лед? Я уверен, что за несколько дней на воздушном шаре можно углубиться в Арктику сильнее, чем за целое столетие пеших походов.

В аудитории зазвучали вежливые аплодисменты: план Андре явно произвел впечатление на часть присутствующих, но многие остались к нему безучастны. В число скептиков вошел и контр-адмирал Альберт Маркем, который медленно поднялся со своего места. Тотчас воцарилась тишина.

– Я не хочу препятствовать попыткам добраться до Северного полюса, какими бы необычными они ни были, и искренне надеюсь, что планируемая экспедиция господина Андре обернется успехом, – начал он. – Однако я не могу ее поддержать, поскольку ничего не смыслю в воздухоплавании. Но позвольте мне отметить, что в плохую и облачную погоду при путешествии на воздушном шаре невозможно различить, что именно находится внизу.

Надеюсь, господин Андре вернется с Северного полюса и расскажет нам, что он увидел, однако, хотя он полетит всего в трехстах-четырехстах метрах над уровнем моря, ему будет очень сложно понять, над сушей он, над снегом или надо льдом. Он не сможет ни собирать образцы для изучения естественной истории, ни проводить астрономические наблюдения для определения широты и долготы, не спускаясь на твердую землю. Его воздушный шар может натолкнуться на утес или айсберг. Если шар окажется поврежден, как господин Андре намерен вернуться назад?

Вот лишь некоторые вопросы, которые мне хотелось бы задать господину Андре, хотя я не сомневаюсь, что он успел взвесить и учесть все это.

Сказав это, контр-адмирал Маркем снова сел, очевидно довольный тем, что поставил шведского выскочку на место.

Андре не стоило удивляться таким возражениям. Тремя годами ранее Королевское географическое общество, консервативно настроенная группа мужчин, которые, похоже, полагали, что скандинавам следует отдать арктические исследования на откуп британцам и американцам, высмеяло план Фритьофа Нансена пересечь Северный Ледовитый океан на «Фраме». Однако не успел Андре ответить, как поднялся другой слушатель, на этот раз более молодой.

– С большим интересом я прослушал доклад господина Андре, – сказал географ Артур Сильва Уайт, выражаясь несколько старомодно. – Однако, как бы благожелательно я ни был настроен к любому смелому начинанию во имя науки, я не могу считать этот проект ничем иным, как отчаянным полетом в неизвестность. При самых благоприятных обстоятельствах господин Андре, вероятно, достигнет более северной широты, чем любой исследователь Арктики до него, но нет никаких научных оснований утверждать, что короткая жизнь воздушного шара позволяет ему рассчитывать на столь же удачный обратный полет.

Смутившись из-за столь прямолинейной критики его заветных идей, Андре покраснел. Он вспомнил о долгой зимовке на мысле Тордсен, где более опытные ученые уличали его в невежестве и высмеивали его высокомерие. Не готовый признать, что он снова рискует оказаться униженным, рассказав о своих стремлениях, Андре вскинул подбородок, решив убедить слушателей в здравости его плана. Не успел он и слова сказать, как Сильва Уайт вышел в проход между десятком скамей, стоящих полукругом в аудитории, и заговорил снова. Он был уверен в себе и играл на публику, привычный к подобным выступлениям, и его умение владеть собой еще сильнее растревожило Андре.

– Девять лет назад я провел в Шотландии серию экспериментов, чтобы определить, в какой степени воздухоплаватель может полагаться на воздушные потоки. Благодаря этому я смог с высокой достоверностью установить, с какой вероятностью можно достичь отдаленной точки, не более чем на несколько румбов отклоняясь от направления господствующего ветра.

Но эта вероятность в полной мере определялась – как и должно быть – наличием очень точной информации о метео-рологической обстановке при подъеме шара и возможностью свободного расходования газа и балласта, которые обеспечивают полет. Господин Андре не может рассчитывать ни на то, ни на другое. Его гайдропы, возможно, позволят ему сохранить балласт, но вряд ли серьезно повлияют на изменение курса шара. В связи с этим я считаю, что проект господина Андре безрассуден и потому его не пристало всерьез обсуждать на заседании такого характера.

Сильва Уайт эффектно вернулся на свое место. Молчавшая прежде аудитория загудела. Бедный Андре стоял, не шевелясь и не мигая, но и не опуская свой непокорно вскинутый подбородок.

Горло прочистил следующий оратор. Поднялся генерал Адольф Грили, который в свой 51 год был самым пожилым из здравствующих исследователей Арктики.

– Я никогда не путешествовал на воздушном шаре как любитель, – начал он, растягивая слова на американский манер. – Но в силу своей профессии не мог не уделить внимания воздухоплаванию в связи с другими важными вопросами. Изучая принципы аэронавтики, я узнал, например, слово «проницаемость». – Он сделал паузу для усиления эффекта. – Позвольте отметить, что воздушный шар каждый день теряет не менее одного процента своего газа. Следовательно, если шар используется шесть недель, то к концу этого срока он лишится около сорока процентов газа, или почти половины своей подъемной силы. Если же господин Андре нашел способ этому помешать, то мне остается только надеяться, что перед началом экспедиции он доверит нам свою тайну.

В аудитории раздались издевательские смешки, и Андре снова покраснел. Он почувствовал, как у него густеют усы, что происходило всякий раз, когда в нем сомневались, поскольку усы впитывали капельки пота, которые выступали у него над губой. Хотя присутствовавшие этого не видели, левое колено Андре, стоявшего за кафедрой, предательски дрожало. Он боялся, что проигрывает битву, ведь у него никак не получалось убедить в состоятельности своего плана всех тех, чья поддержка была ему особенно необходима.

– Достаточно сказать, что этим практическим вопросом задавались блестящие умы Франции и Германии, – продолжил генерал Грили. – Эти страны выделяют огромные деньги на разработку надежных военных летательных аппаратов легче воздуха. Общественность не знает, добились ли они успеха, но эксперты в один голос твердят, что решить эту проблему весьма нелегко. Если наш друг-воздухоплаватель нашел для этого способ, я уверен, что полковник Уотсон в Англии будет рад узнать его и оценить, как и сам я в Америке.

Андре всеми силами старался не выдавать своих чувств. Он понимал, что ступает по тонкому льду, поскольку в этом отношении полагался лишь на слова Габриэля Йона, парижского конструктора воздушных шаров, который изготовил «Свеа» и заверил своего покупателя, что аэростат диаметром 23 м, сшитый из двухслойного шелка, будет терять не более 50 кг газа за 30 дней.

– Самый долгий зафиксированный полет воздушного шара продолжался пятнадцать дней: этот шар вылетел из Парижа и приземлился в Швеции в 1871 году. Также необходимо учитывать, что шару приходится следовать местным воздушным потокам. Судя по наблюдениям, сделанным шведской экспедицией на Шпицбергене в 1883 году, обычно ветер там дует с юго-запада со средней скоростью восемь-девять метров в секунду. Таким образом, если удача будет на его стороне, господин Андре сможет добраться до цели за шесть-семь дней. Однако, если все будет складываться благоприятно, возникает вопрос: как он планирует вернуться назад?

Генерал Грили оглядел аудиторию, словно надеясь найти ответ на свой вопрос. Военная подготовка научила его самым эффектным приемам высмеивания амбиций младших офицеров, и теперь он призвал на помощь все свое ораторское мастерство.

– Он предполагает приземлиться на арктическом побережье Северной Америки. Я два года руководил географической полярной экспедицией и, осуществляя наблюдения в Форт-Конгер в проливе Смита, я обнаружил, что ветра там главным образом дуют с юго-юго-востока и юго-юго-запада. И это на востоке. У мыса Барроу, на крайнем западе, господствует юго-западный ветер. В связи с этим я утверждаю, что на воздушном шаре, вероятно, можно добраться до полюса, но вернуться, похоже, невозможно.

Андре не верил своим ушам. Генерал Грили, которому прежде приходилось заручаться поддержкой своих соратников и старших офицеров для реализации собственных полярных стремлений, теперь с таким пренебрежением критиковал представленный план углубить научные знания об Арктике. Мало того, он говорил, что в любой точке в окрестностях полюса ветер дует на север. Куда же в таком случае уходит этот мощный поток сливающихся ветров? Прямо в атмосферу? Андре оставалось лишь гадать об этом.

Грили завершил свое разгромное выступление призывом к конгрессу отвергнуть план экспедиции за несостоятельностью.

– Если господин Андре уверен в своем проекте, решительно настроен осуществить этот замысел и способен найти необходимые средства, то пусть едет – и Бог с ним. Но сему конгрессу, который состоит из географов, смотрящих на подобные вещи с практической точки зрения и имеющих представления о воздушных потоках, не следует своим авторитетом придавать этой экспедиции вес и каким-либо образом поддерживать ее.

Андре был возмущен, но понимал, что не должен этого показывать.

– Полагаю, в обсуждении мы отклонились от методов, которыми я предлагаю осуществить свое полярное путешествие, – несколько неуверенно начал он. – Мне известно, как сложно справиться с такой задачей на неуправляемом воздушном шаре, но использовать неуправляемый шар я не буду. Мой полярный шар будет снабжен гайдропом, который будет постоянно волочиться по земле.

Говорилось, что регион, который я предполагаю пересечь, будет покрыт туманом, однако это лишь гипотеза. Этот регион сравним по площади с Европой, и в некоторых областях действительно будут туманы, но не везде. Также говорилось, что я не смогу определять широту и долготу своего местоположения. Я намерен использовать секстант.

Адмирал Маркем спрашивает, как я вернусь назад, если что-нибудь случится с моим шаром. Мы поступим точно так же, как другие до нас, то есть используем сани и лодки. В таком случае мне придется не легче и не тяжелее любого другого исследователя, потерявшего свое судно. Вы говорите, что путешествие возможно только при южном ветре. Я дождусь его на Шпицбергене.

Также утверждалось, что невозможно лететь в другом направлении, чем дует ветер, не поднимаясь выше, к другим воздушным потокам. Это действительно так, если полет проходит на неуправляемом воздушном шаре, но о таком я не говорил. Я полечу на шаре с гайдропами и балластом. Таким шаром можно управлять. Я делал это прежде и полагаю, что полярным шаром управлять будет даже легче, поскольку я смогу использовать паруса гораздо большего размера.

Наконец, генерал сказал, что воздушный шар не выдержит путешествия, поскольку будет терять по одному проценту газа в день. Мое путешествие займет от двадцати до тридцати дней, и шар за это время лишится менее тысячи восьмисот килограммов при объеме в шесть тысяч кубических метров. Он способен поднять три тысячи килограммов. Следовательно, если потеря составит один процент, через тридцать дней он по-прежнему сможет поднимать тысячу двести килограммов.

Андре отошел от кафедры, поднял голову, оторвавшись от заметок, с которыми сверялся, и сделал паузу.

– Я не прошу денег. У меня есть все необходимое, и путешествие состоится, – сказал он, а затем, глядя прямо на контр-адмирала Маркема и генерала Грили, занял свое место в аудитории.

Он понимал, что в Лондоне, духовной колыбели географической элиты, точно встретит сопротивление. И все же он решил, что экспедиции к Северному полюсу зашли в тупик. Имевшиеся методы явно не работали, а чтобы продвинуться дальше на север по льду пешком или на санях, приходилось рисковать жизнью. Слушатели признавали это, когда он выступал в Стокгольме, Париже и Берлине. В Швеции он заручился поддержкой Норденшельда, ведущего физика Густава Даландера, а также анатома и антрополога профессора Густава Ретциуса. Профессор Гёста Миттаг-Леффлер призвал Французскую академию наук сформировать комиссию для оценки планируемой экспедиции Андре, а доктор Башин, воздухоплаватель и метеоролог из Метеорологического института в Берлине, выразил свою благосклонность. Лишь в Лондоне, вступив в противоречие с консерватизмом верхних эшелонов географической иерархии, Андре подвергся нападкам и был в итоге поднят на смех.

Наконец, поднялся еще один военный.

– Я склонен полагать, что в Арктике воздушный шар можно поддерживать в исправном состоянии, – не теряя времени на преамбулу, сказал полковник Ч. М. Уотсон, бывший командующий воздухоплавательным корпусом британской армии в Олдершоте. – Мне известно, как в одном случае военный аэростат наполнили газом, когда на земле лежал снег, и он прекрасно держал этот газ на протяжении трех недель. Очень маленькому шару будет весьма сложно удержать газ, поскольку способность удерживать газ сокращается по мере уменьшения размеров, но чем больше шар, тем выше его срок службы и подъемная сила.

Кроме того, в поддержку этого исследователя очень важно отметить, что он не столкнется с огромной трудностью, которая знакома другим воздухоплавателям, а именно с колебаниями температуры. Летом в Арктике не наступает ночь, а именно перепады температуры уничтожают шар. Господин Андре сказал нам, что в среднем температура на Шпицбергене колеблется в пределах шести градусов Цельсия, а севернее, возможно, этот диапазон и того меньше. На мой взгляд, господину Андре играют на руку столь незначительные разницы в температурах и круглосуточный день, и потому у него не возникнет сложностей с тем, чтобы в любой момент определить, где именно он находится и куда направляется.

Похоже, в полковнике Уотсоне Андре наконец нашел человека, который знал, о чем говорит, в то время как остальные в своей критике опирались на устаревшие личные знания об Арктике и полученную из вторых рук информацию о воздухоплавании.

– При всем огромном уважении я рискну оспорить еще одно замечание адмирала Маркема, а именно слова о том, что невозможно точно определить местоположение воздушного шара, – заключил полковник Уотсон. – Мы прекрасно понимаем, куда направляемся, а если кому-нибудь случится увидеть результаты разведки, которую проводят с воздушных шаров мои офицеры, то станет очевидно, сколь прекрасна их работа и сколь точны составленные ими карты.

Несомненно, планируемое путешествие предполагает огромный риск, и лучше всего об этом знает сам господин Андре. Но многие экспедиции, сопряженные с риском, заслуживают того, чтобы их осуществить. Да, возможно, господин Андре не вернется назад, но тем не менее попытаться стоит, а если начинание увенчается успехом, то господин Андре сделает больше, чем кто-либо до него.

Я не могу не признать, что такая экспедиция станет самой оригинальной и примечательной за всю историю исследований Арктики.

Когда полковник сел на свое место, в аудитории раздались аплодисменты. Хотя не всех присутствующих убедила его речь, Андре заметил, что благодаря поддержке полковника Уотсона он все же смог склонить на свою сторону нескольких человек, которые перед заседанием были настроены чрезвычайно скептически.

Теперь осталось приступить к выполнению задачи.

Глава 3
Подготовка

Шпицберген, Норвегия

25 января 2000 года

План составлен, метеоролог найден, шар уже почти готов. Штабная и стартовая группы укомплектованы. Спонсор есть. Съемочные группы и газетные репортеры ждут звонка. Я прошел обучение способам выживания в экстремальных ситуациях и готов отправиться в путь, как только отступит круглосуточная тьма арктической зимы. Затем приходит новость, которая меня совсем не радует.

– Нет, у вас ничего не получится. Это невозможно.

Ингвар Гьессинг, профессор метеорологии в Институте полярных исследований на Шпицбергене, смотрит на лист бумаги, на котором записаны скрупулезно собранные им данные о приповерхностных ветрах.

– С марта по июнь скорость ветра у земли составляет в среднем двадцать пять узлов, – говорит он, качая головой. – У вас не получится взлететь, пока не стихнут катабатические ветра^[5] с ледников, но это случится позже.

Я понятия не имею, что делать. Я могу взлететь, только если скорость ветра у поверхности земли составит менее пяти узлов. Я привык к тому, что самые продуманные планы рушатся в последнюю минуту, но это просто смешно. Я привлек на свою сторону «Британник Эшуранс» и теперь, имея средства и персонал, планировал, что взлечу через месяц или около того. Но вот, к своему огромному смущению, я стою вместе с менеджером моего проекта Клайвом Бейли и менеджером «Британник Эшуранс» по организации мероприятий Стюартом Нанном (устроившим среди сотрудников отдела продаж их компании конкурс, позволяющий выиграть путешествие на Шпицберген) перед экспертом с мировым именем, который объясняет нам, что мой план долететь на воздушном шаре до Северного полюса неосуществим. Что это просто глупая несбыточная мечта.

Дилемма понятна, но как ее разрешить? Я могу попробовать долететь со Шпицбергена до полюса только с начала апреля до конца мая. До этого полярные ночи слишком длинны, а дни коротки. В таких условиях мне будет холодно, а шар станет слишком сильно терять высоту, пока солнце не нагреет газ внутри оболочки. Лететь позже тоже нельзя: когда май подойдет к концу, меня в случае аварии не смогут снять с полярной шапки. Она растает и растрескается, и вес спасательного самолета ей будет не выдержать, а большинству вертолетов до полюса не долететь.

Однако, как отметил профессор Гьессинг, в апреле и мае приземные ветра слишком сильны, поэтому шар не сможет взлететь. Когда же ветра стихнут, ни одна спасательная организация не согласится вызволить меня, если что-то пойдет не так, из опасений, что лед не выдержит веса спасательного самолета. Ну а при отсутствие спасательной стратегии ни одна страховая компания не застрахует мой полет. Без страховки взлететь мне не разрешат. Таково условие, прописанное в лицензии каждого пилота.

Единственное утешение в том, что я уже не впервые услышал, что добраться до Северного полюса на воздушном шаре невозможно. Каждый раз, когда я говорил с каким-либо специалистом, мне говорили, что цель недостижима, и от этого мне лишь сильнее хотелось найти способ ее достигнуть. Какой бы малой ни была вероятность успеха, я не отступался от мечты. Я всегда знал, что перелет через Анды будет увеселительной прогулкой в сравнении с полетом на вершину мира, но был решительно настроен осуществить свой замысел, придерживаясь маршрута Андре. Если я чему-то и научился, так это тому, что эксперты порой ошибаются.

Подготовка к моей воздушной экспедиции на Северный полюс началась, как только я вернулся из Чили и позвонил Брайану Джонсу, который принимал у меня экзамен по окончании воздухоплавательных курсов. Я сообщил ему о своих планах. Стоял декабрь 1998 года, и он был очень занят организацией кругосветного путешествия «Брайтлинг» на воздушном шаре^[6]. Он взглянул на меня со смесью удивления и недоверия. В сравнении с ним я был новичком из новичков, и он расплылся в улыбке, услышав о моем безрассудстве, а затем отметил, что долететь до Северного полюса еще сложнее, чем совершить кругосветное путешествие. После этого он произнес слова, которые навсегда остались у меня в памяти: «Дэвид, вскоре кто-нибудь совершит кругосветное путешествие. Множество команд уже очень давно пытается это осуществить, и потому успех неизбежен. И тогда останется только полюс. Одно из последних великих воздухоплавательных приключений».

Я ухватился за это определение – «одно из последних великих воздухоплавательных приключений» – и сразу понял, что у меня есть броская фраза, чтобы привлекать спонсоров, будоражить прессу и настраивать команду. Мне оставалось лишь собрать все необходимое для экспедиции.

Брайан вывел меня на Люка Трюллеманса, бельгийского метеоролога, который прогнозировал направление ветров для команды «Брайтлинг». Сначала он отмахнулся от моего запроса, но к такой реакции я уже начал привыкать. Не падая духом, я убедил Люка встретиться со мной, и он прилетел в Хитроу из Брюсселя, где работает метеорологом в Королевском метеорологическом институте и готовит прогнозы погоды для спутникового телеканала RTL.

Люк мне сразу понравился. Я ожидал увидеть оторванного от жизни ученого, но Люк оказался полной противоположностью такого типажа: энергичный, харизматичный, коммуникабельный. Как только он подошел ко мне в Хитроу, я понял, что мы поладим. Он был человеком, с которым я мог сработаться и которому мог доверять.

Не склонный недооценивать стоящую передо мной задачу, Люк, однако, стал первым, кто не назвал меня безумцем, узнав, какой полет я планирую совершить. Он был в восторге от этой затеи и сказал, что любой метеоролог только и мечтает прогнозировать погоду и направление ветров на Северном полюсе.

– Это другой уровень в сравнении с кругосветным путешествием, – сказал он с сильным акцентом, и стоило мне услышать его французский выговор, как вся затея сразу приобрела ореол романтики. – Каждый год возникает около двадцати моментов, когда ветер подходит для того, чтобы облететь вокруг света на воздушном шаре. В период, когда вы собираетесь отправиться в свой полет, в год возникает не более двух подходящих моментов. Обычно меньше. Вам очень повезет, если момент возникнет именно тогда, когда вы планируете начать экспедицию.

Я радовался тому, что задача не из легких. Я хотел, чтобы для меня она стала не меньшим испытанием, чем для Андре и его спутников. Я был решительно настроен лететь в открытой корзине, как и мои шведские предшественники, и тоже хотел стартовать со Шпицбергена. Я также намеревался использовать такие же ориентиры, как Андре. Он полагал, что на Северном полюсе может находиться гора. На самом деле там нет ничего, кроме Северного Ледовитого океана, который, если повезет, окажется покрыт полярным паковым льдом, когда я туда доберусь. И все же, посоветовавшись с Британским клубом воздушных шаров и дирижаблей, в ведении которого находится воздухоплавательный спорт, а также с остальными членами моей команды, я решил, что призна́ю полет успешным, если окажусь в пределах видимости от мифической горы Андре, то есть не более чем в шестидесяти морских милях, или в одном градусе широты, от нее. Я спросил у Люка, возможно ли это.

– В шестидесяти милях? Если вы окажетесь в ста двадцати милях от полюса, это станет фантастическим достижением, – сказал он, а затем сбросил на меня настоящую бомбу. – И если вы и правда доберетесь туда, то вернуться будет почти невозможно.

Андре говорили то же самое, и все же он пошел на риск, не слушая экспертов. Я собирался поступить точно так же. В моем распоряжении были накопленные за целое столетие знания о погодных условиях в Арктике, и они, как я полагал, должны помочь мне достичь цели. И неважно, если я не смогу вернуться с полюса на воздушном шаре. Я просто хотел туда добраться. При необходимости я мог дойти обратно на лыжах или дождаться летнего ледокола, который возьмет меня на борт.

Но главной причиной моей решимости было то, что план возник у меня в разгар успешной экспедиции, а такая формула всегда приносила мне удачу. Я решил побывать на Северном полюсе, когда один, без всякой поддержки, шел к Южному. Я решил покорить семь вершин, когда в 1993 году поднимался на Эверест. Путешествие к Северному полюсу на воздушном шаре было слишком заманчивым приключением, чтобы отказаться от него, и я не собирался сдаваться лишь потому, что эксперты говорили, что это сложно или невозможно. Андре никогда не пасовал перед скептиками, критиканами и недоброжелателями, и потому я брал с него пример.

– Ветра в Арктике крайне непредсказуемы, – предупредил Люк. – Любой долгосрочный прогноз, который я смогу вам предложить, будет менее надежен, чем инструкции, подготовленные для команды «Брайтлинг». Я смогу прогнозировать ветра лишь за несколько часов, а не дней.

Я знал, что в низких широтах, на которых воздухоплаватели пытаются облететь вокруг света на воздушном шаре, центробежная сила, возникающая в результате вращения Земли, делает погоду более предсказуемой. На маршрутах кругосветок стоят десятки погодных станций, которые загружают подробные погодные данные в суперкомпьютеры, используемые метеорологами для создания точных погодных моделей.

– Там, куда вы направляетесь, Дэвид, погодных станций нет, – напомнил мне Люк, пожав плечами и изогнув брови, как типичный француз с карикатуры. – Это океан, и единственные доступные мне данные приходят со спутников.

– Мне нужно лишь понять, возможно ли это, по вашему мнению, – сказал я.

Мне предстояло в одиночестве лететь под куполом «Британник Челленджера», но Люк должен был сопровождать меня в бестелесной форме, как третий глаз, заглядывающий на сотни километров вперед, чтобы увидеть, какие опасности и возможности меня ожидают. Если бы он сказал, что это невозможно, мне пришлось бы переосмыслить все предприятие.

– Будет непросто, Дэвид, – ответил Люк, – и вы лишь усложните себе задачу, если решите взлетать со Шпицбергена. Полет из любой другой точки – из Канады, с Аляски, из Сибири – был бы проще. Может, выберете другую стартовую площадку?

Я подумал об Андре. Взлетая со Шпицбергена, он понятия не имел, что ждет его впереди. Может, горы, а может, и суша. Он прихватил с собой даже смокинг, на случай если ему придется ужинать с королем еще не открытой страны. Но его встретили лишь открытое море и полярные льды. Он был истинным первопроходцем. Мне тоже не хотелось знать, что готовит мне погода и откуда именно лучше взлетать, поэтому, верный идеалам Андре, я был намерен отправиться в путешествие со Шпицбергена, даже если метеорологи и другие эксперты говорили, что взлететь из другого места было бы проще.

Люк смирился с моим решением.

– Если вы так хотите, то я сделаю все возможное. Я люблю сложности, но, Дэвид, поймите, вы идете по самому сложному пути.

Через несколько недель он позвонил мне. Он изучил погоду последних нескольких лет и выяснил, что лишь в один год возникло два момента, когда ветра могли бы донести воздушный шар до Северного полюса.

– Вам повезет, если такой момент выпадет на день, когда приповерхностные ветра будут достаточно слабы, – добавил Люк.

Так я оказался на Шпицбергене, в кабинете профессора Гьессинга, который сказал, что у меня крайне мало шансов реализовать свой план и взлететь в апреле – мае. Проблема заключалась в том, что, поскольку я убедил «Британник Эшуранс» стать моим спонсором, я был обязан вылететь со Шпицбергена именно в этот период.

Я связался с «Британник Эшуранс» в 1999 году. Я понимал, что спонсоры сочтут мою идею крайне рискованным предприятием, но также знал, что, присмотревшись к ней, они увидят ее огромную ценность. Чтобы наконец совершить путешествие вокруг света на воздушном шаре, понадобилось двадцать две попытки и пятьдесят миллионов фунтов. Этой цели пытались достигнуть не менее шести команд – одна в 1980-х, остальные в конце 1990-х, – а еще несколько команд начинали подготовку, но отказывались от своих планов, потому что не могли дождаться подходящей погоды или сталкивались с техническими трудностями. Бюджет моего путешествия составлял 120 тысяч фунтов стерлингов. Я решил, что если у меня не получится в 2000 году, то я достигну цели в 2001-м. Хотя это было самое рискованное приключение в моей жизни, я не сомневался, что у меня все выйдет как надо.

В «Британник Эшуранс» несколько месяцев изучали мое предложение, рассматривая его под всеми возможными углами. Опасений было не перечесть. В компании понимали, что шансы на успех крайне малы. Воздухоплаватели, которые пытались обогнуть земной шар, могли учиться на прошлых ошибках. Первый полет «Брайтлинг Орбитера» закончился, едва успев начаться, когда вскоре после взлета вышел из строя маленький зажим топливопровода. Один из полетов «Вирджин Челленджера» окончился неудачей: когда шар наполняли газом, он сорвался с привязи. При моем скромном бюджете я не мог позволить себе такие серьезные ошибки, и ситуация усложнялась тем, что я отправлялся на неисследованную территорию.

К счастью, в «Британник Эшуранс» нашелся человек прогрессивных взглядов. Директор по маркетингу Билл Хейнс понял, что в случае успеха этот полет станет первым в своем роде, а его стоимость в сравнении с большинством попыток установить рекорды была просто ничтожной. В октябре 1999 года он согласился стать моим единственным спонсором. Он сказал, что оценил мою идею, поскольку она была необычной и давала прекрасную возможность сформировать команду внутри компании. С этого момента он сам и все остальные члены команды стали оказывать мне всяческую поддержку.

Я не привык работать в таком тесном контакте со спонсором – в большинстве приключений моя команда состояла из одного-двух человек, – и мне казалось, что в некотором отношении компания даже слишком профессиональна: на каждой встрече велись протоколы, составлялись списки дел и определялись приоритеты. Я был не против взаимодействия со множеством людей, но целая гора логистики – с запасными планами на случай, если произойдет внештатная ситуация, резервными планами на случай, если не сработают запасные, и планами последнего шанса на случай, если не сработают ни запасные, ни резервные, – обременяла меня, ведь мне было гораздо проще вести подготовку самостоятельно. Порой я лежал в ночи, не в силах заснуть, потому что в голове у меня крутились мысли об огромном и громоздком динозавре, созданном мной и вышедшем из-под контроля. Но вскоре я смирился с тем, что такая степень кооперации неизбежна при работе над рискованным проектом, где успех зависит от безошибочных действий множества людей, и обрадовался, что компания «Британник Эшуранс» оказалась не из тех воротил-спонсоров, которые просто выписывают чеки и ждут, когда о них заговорят в прессе.

Когда я вернулся со Шпицбергена, передо мной стояли две проблемы. Как ни странно, обе напоминали логистические трудности, с которыми в свое время столкнулся Андре. Как и ему, нам нужно было подыскать стартовую площадку, защищенную от приповерхностных ветров, господствующих в апреле и мае. И если Андре необходимо было найти способ перевезти на Шпицберген водородную установку, то я выяснил, что гелий в Норвегии непомерно дорог, и пытался понять, как доставить газ из Великобритании на стартовую площадку, пока подходы к Шпицбергену еще не освободились ото льда.

По понедельникам я встречался с командой в пабе «Глобус» в Бате, и мы вечерами обсуждали свои планы. Название паба подходило нам как нельзя лучше, ведь все члены команды, не считая меня, так или иначе участвовали в подготовке кругосветного путешествия на воздушном шаре. У каждого была важная роль, но стержнем предприятия выступал Клайв Бейли, менеджер проекта и специалист по логистике. Клайв – энергичный человек, всегда пышущий энтузиазмом и наделенный блестящим чувством юмора. Он с первой встречи стал называть меня «стариком», поэтому я окрестил его «юношей», и эти прозвища к нам приклеились.

Гэвин Хейлс, ответственный за взлет, обычно вечерами орудовал иголкой, сшивая оболочку шара. Пока аэростат не оторвался от земли, я зависел от этого крепкого мужчины, в прошлом младшего сержанта гренадерской гвардии, больше, чем от всех остальных. Он был настоящим кладезем технической информации. На работе он был спокоен и собран и поглаживал густую бороду всякий раз, когда подыскивал ответ на мой вопрос, но в свободное время любил повеселиться и кого-нибудь разыграть.

По рекомендации Клайва и Гэвина я связался с Питом Джонсоном, которого они назвали одним из лучших инженеров по горелкам в мире, и попросил его сконструировать и собрать горелки и топливную систему для моего шара. Как и многие другие специалисты, он заявил, что я безрассуден, и даже назвал меня сумасшедшим, услышав о моем желании долететь до Северного полюса. Но стоит отметить, что Пит – типичный задумчивый и неразговорчивый инженер, который носит очки, как у Брейна из «Предвестников бури»^[7], и его представления об опасности диаметрально противоположны моим. Я привез его в Канаду, чтобы испытать горелки, и он был чудесен: очень вдумчивый, очень уравновешенный и всегда твердо стоит на своем.

Последним членом команды был Киран Старрок, который устанавливал электрику на гондоле «Брайтлинг Орбитер». Он давал советы и оказывал мне поддержку, но предпочитал официально не связываться с проектом, считая мой план слишком опасным.

На каждой нашей встрече за столом звучали бесценные советы и идеи, хотя мои советники и столкнулись с некоторым сопротивлением, когда дело дошло до снабжения экспедиции оборудованием и вспомогательными ресурсами. Привыкшие к огромным бюджетам кругосветных перелетов, они спокойно нанимали самолеты «Лиарджет», но у меня, вероятно, было меньше денег, чем Ричард Брэнсон выделял на развлечения в ходе собственных кругосветок.

С самого начала мы решили использовать как можно меньше технологий, главным образом чтобы оставаться верными духу Андре, но также чтобы свести к минимуму расходы, сложность и вероятность поломки какого-нибудь очередного хитрого устройства. Ради минимизации затрат и расхода топлива мы отдали предпочтение относительно небольшому шару с плетеной корзиной вместо большого аппарата с тяжелой герметичной гондолой. Кроме того, расход топлива снижался благодаря полету в условиях круглосуточного дня. Мы заложили в бюджет 570 л пропана, но я полагал, что на самом деле мне понадобится гораздо меньше.

Мы остановились на розьере^[8] объемом 2500 кубометров, хотя многие шары, летавшие вокруг света, были более чем в десять раз больше. Это значило, что наш шар стоил в десять раз меньше, потреблял более чем в десять раз меньше топлива и был значительно более маневренным.

По иронии судьбы Андре имел больше общего с Брэнсоном и другими воздухоплавателями-кругосветчиками, чем со мной. Андре пользовался новейшим оборудованием своей эпохи, и многие кругосветки современности тоже применяют самые продвинутые технологии. Я пытался как можно точнее воспроизводить подход Андре, хотя из-за этого мой метод и казался несколько устаревшим. Впрочем, Андре летел на водородном аэростате, а я использовал гелий. Это было безопаснее, и, поскольку гелий не горюч, я мог регулировать высоту, нагревая газ, вместо того чтобы сбрасывать балласт. Но все же принцип оставался неизменным: как и Андре, я летел на газовом шаре. Мой шведский предшественник путешествовал в плетеной корзине, и такой же план был у меня, хотя корзина Андре и была гораздо больше и удобнее, чем та, что я купил с рук за тысячу фунтов. Но в одном важном отношении шар Андре отличался от моего: он был управляемым. Зато у меня был доступ к гораздо более полным прогнозам погоды, которые я надеялся использовать, чтобы найти ветровые потоки, или «ветровые пути», и добраться с их помощью до Северного полюса. Кроме того, я располагал более совершенными коммуникационными устройствами: высокочастотным радио и спутниковым телефоном. Андре довольствовался почтовыми голубями и посланиями в бутылке.

К началу февраля шар и горелки были почти готовы, а большая часть оборудования собрана. Оставалась лишь одна проблема: прибудет ли вовремя цистерна с гелием, которую мы отправили на Шпицберген на ледоколе. Ожидание было волнительным. Я понимал, что если ледокол не пробьется сквозь паковый лед, то следующий отправится лишь в мае, а для меня это было слишком поздно. К счастью, на помощь пришли жители Шпицбергена, и больше всех помог Атле Браккен, капитан порта. На любую просьбу он отвечал: «Не проблема». Это было очень приятно – я не раз бывал в высокоширотной Арктике и видел, что некоторые жители тех краев не стесняются пользоваться безвыходным положением путешественника, назначая непомерную цену за свои услуги.

В конце февраля, примерно за шесть недель до запланированного взлета, я отправился в Плимут, чтобы сделать последнюю попытку побороть свой страх воды. Я записался на ускоренный курс ВВС по техникам выживания для пилотов реактивных самолетов, единственную учебную программу такого типа, и надеялся, что пойму, как сдерживать панику, а следовательно, смогу выжить, если мне придется нырнуть в воды Северного Ледовитого океана.

Ранним утром я натянул на себя гидрокостюм. В свои сорок три я был гораздо старше остальных пассажиров катера, который несся по волнам в нескольких километрах от девонского побережья. Сидевшие рядом ребята были не старше 19 лет, а некоторые из них и вовсе еще не начали бриться. Все они были гораздо спортивнее и отважнее меня, как и подобало будущим пилотам реактивных истребителей.

Дул 8-балльный ветер, высота волн достигала 2–3 м, и у меня не возникало сомнений, что инструкторы дали двигателю полный ход именно потому, что на борту есть гражданский. Я сидел, пристегнутый к креслу-катапульте, а затем без предупреждения оказался за бортом. Для меня это было слишком, но инструктор сказал, что только так и можно смоделировать приземление в воду с парашютом после экстренного катапультирования из подбитого истребителя.

Вода. Воздух. Вода. Воздух. Моя голова то выныривала, то скрывалась в море, большую часть времени оставаясь под водой. Я получал не больше секунды, чтобы набрать воздуха, а затем веревка перекручивалась, увлекая меня под воду, или меня накрывало волной и вместо воздуха я глотал Атлантический океан.

Для Руне это был бы обычный день. Когда мы шли к полюсу, он рассказал мне, как однажды он сам и еще один боец норвежского спецназа покинули подводную лодку через люк торпедного аппарата, проплыли несколько километров до берега, выполнили задачу и уплыли обратно в море, где их подобрал низко летящий самолет. Я видел, что он совсем не боится ледяной воды. В 1998 году, на следующий день после того, как мы дошли до Северного полюса, я провалился под лед, когда мы искали плоскую льдину, подходящую для посадки самолета. У меня промокла лишь нога, но Руне немедленно пришел мне на помощь и прыгнул в воду, не снимая лыж. Он испугал меня, на несколько секунд исчезнув под водой, но затем вынырнул из черной полыньи, отплевываясь ледяной крошкой, и поплыл прямо в лыжах. Он казался невозмутимым, но я пришел в ужас.

Однако я был простым смертным, и никогда мне не было страшнее, чем когда меня тащили на веревке за катером по холодной Атлантике. Страх едва ли не парализовал меня, лишив способности ясно мыслить и действовать. Я знал, что должен делать, но мой мозг с трудом соображал под напором воды, а тело отказывалось подчиняться его приказам. Я знал, что нужно расстегнуть пряжку, которой я пристегнут к веревке, но встречный поток воды не давал поднять руки. Затем я понял, что, когда я поворачиваюсь наверх и мое лицо оказывается над водой, у меня появляется от силы две секунды, чтобы дотянуться до пряжки. С третьей попытки у меня наконец получилось, я выскользнул из обвязки и посмотрел вслед катеру, который устремился прочь без меня, унося с собой крики экипажа и кресло-катапульту, болтавшееся сзади.

Я был в ужасе. Я остался один в воде и понимал, что где-то рядом меня ждет спасательный плот, но никак не мог сориентироваться и разглядеть его за волнами. Катер вернулся, и, когда он проплывал мимо меня, инструктор указал мне, где искать плот. Я поплыл в нужном направлении и сумел его разыскать – пожалуй, это было чистое везение. Плот не раскрылся, но я смог сорвать пломбы. Он развернулся и надулся. Я испытал облегчение, но лишь на краткий миг. Теперь мне нужно было забраться на плот, пока вокруг бушуют 2-3-метровые волны и дует 8-балльный ветер, который поднимает брызги, густые, как туман. От соленой воды щипало глаза, поэтому я прищурился и едва видел, что делаю. Я попытался забраться на плот, но опрокинул его, и мне пришлось перевернуть его обратно. После нескольких попыток я все же втащил свое тело на черное резиновое суденышко диаметром в 2 м. Оказавшись внутри, я обнаружил, что плот на несколько сантиметров залит водой, которая продолжает быстро прибывать. Я тотчас принялся ее вычерпывать, говоря себе, что скоро все закончится – что было большим заблуждением. Целый час я отчаянно вычерпывал воду ноющими и потрескавшимися руками, а вертолет, который должен меня забрать, по-прежнему не появлялся. Поднимаясь на каждой следующей волне, я думал, что вот-вот упаду обратно в море. Через полтора часа меня, замерзшего и уставшего, перепуганного и страдающего от морской болезни, наконец спас прилетевший вертолет.

Испытание было чудовищным, но я рад, что справился с ним. Оно очень мне помогло – лучшего курса было не найти. Я не только выяснил, что смогу пережить кошмар в море, но и понял, что должен взять с собой в полет гидрокостюм и спасательный плот. Такие уроки могут спасти путешественнику жизнь.

К началу марта мы собрали все оборудование. В огромном списке было более двухсот позиций, от горелок и корзины до пластиковых ложек, канцелярских кнопок и набора для шитья^[9]. Особенно важными были коммуникационные и навигационные устройства, но одного ключевого компонента по-прежнему не хватало. Предполагалось, что оболочка «Британник Челленджера» будет готова в феврале, но наступил март, а работу над ней еще не завершили. Несколько дней спустя я должен был отправиться на Шпицберген на вторую разведку и, если погода будет благосклонна, планировал вылететь в начале апреля, но шара у меня еще не было. В этом проекте насчитывалось столько отдельных элементов, что порой я гадал, не слишком ли сложна для меня вся эта логистика.

Незадолго до вылета на Шпицберген я заехал в штаб-квартиру «Британник Эшуранс» неподалеку от Бирмингема, чтобы «дать старт» экспедиции на глазах у сотрудников компании. На меня смотрело более тысячи человек, и впервые я осознал размах своего предприятия. Благодаря масштабу экспедиции и финансовой поддержке «Британник Эшуранс», за мной наблюдал весь мир, и тут я вдруг понял, что попал в центр внимания. И не в последний раз спросил себя, во что же я впутался.

К середине марта, через несколько дней после того, как первый свет озарил полугодовую зимнюю тьму Шпицбергена, мы с Клайвом Бейли снова приземлились в Лонгйире. Впервые за все наши визиты на Шпицберген мы увидели далекие и пустынные ландшафты. В порту стояли льдины, а над фьордом возвышались заснеженные горы. Тут и там, где пристани не были белыми от снега, на них чернела угольная пыль. Горное дело – единственный промысел на Шпицбергене и единственная причина, по которой небольшое количество людей живет на этом острове далеко за Северным полярным кругом, в самом северном крае Европы.

Я видел в Арктике и менее приветливые места, но нигде не было таких высоких гор, как вокруг Лонгйира. А ведь именно отсюда мы надеялись взлететь. Мы выбрали стартовую площадку посреди узкой долины, надеясь, что ее отвесные стены хотя бы отчасти защитят нас от приповерхностных ветров. Предполагалось, что легкий ветер подхватит «Британник Челленджер» после взлета и понесет вниз по долине. Двигаясь к фьорду, я должен был успеть набрать не менее 1800 м высоты, чтобы пролететь над горами по другую сторону залива. Учитывая, что у меня на борту были баллоны с сжиженными газами – пропаном и кислородом, – я вовсе не хотел упасть на склон горы. «Британник Челленджер» можно было назвать летающей бомбой, и при падении я мог надеяться лишь на чудо. При аварии самым вероятным исходом была бы гибель в колоссальном взрыве и облаке черного дыма. Увидев горы, я сначала подумал, что в жизни не смогу их пересечь, а когда мы снова навестили профессора Гьессинга, он подтвердил мои опасения.

– Вам понадобится помощь специалиста, который будет значительно лучше меня, – сказал он.

До первой возможной даты взлета оставалось меньше месяца, и впервые у меня появились сомнения. Может, я беру на себя слишком много? В прошлом я придерживался тактики постепенного усложнения экспедиций. Она появилась благодаря горькому опыту, после провала своей первой попытки покорить Северный полюс в 1983 году. Тогда, в возрасте двадцати шести лет, я узнал, что опыт ничем не заменишь.

Я пытался стать первым человеком, который доберется до Северного географического полюса – вершины мира – в одиночку и без поддержки, но плохо представлял себе суровые условия Арктики. Я отправился туда очертя голову и после этого понял, что секрет успеха в том, чтобы постепенно поднимать ставки с каждой следующей экспедицией. Через год я отправился на Северный магнитный полюс – в ту точку, куда указывают все компасы. Добраться до него было легче, и я стал первым, кто покорил его в одиночку и без поддержки. В 1992 году я дошел до Северного геомагнитного полюса^[10] – воображаемой точки на карте, находящейся между Канадой и Гренландией, – возглавляя группу из пяти человек. Затем, в 1996 году, я пешком добрался до Южного географического полюса в Антарктиде, а через несколько месяцев под парусом дошел до Южного магнитного полюса. Лишь после того, как я обрел уверенность и опыт, побывав в этих экспедициях, я снова отправился на Северный географический полюс в 1997 году. И снова не сумел его покорить: на этот раз меня подвело оборудование. Усвоив множество ценных уроков, в марте 1998 года я пошел на Северный полюс в третий раз. И наконец добрался до вершины мира.

Я также медленно, но верно совершенствовал свои альпинистские навыки. Это было непросто, но обходных путей тут не существует. Я начал восхождения в Брекон-Биконс, затем отправился в Сноудонию и Шотландию и только потом – в Альпы. Лишь накопив немалый альпинистский опыт и научившись спать в палатке на высоте, я попробовал взойти на Эверест, а потом решил покорить высочайшие горы всех континентов.

Однако на этот раз я нырял в омут, очертя голову. Мой опыт полетов на воздушном шаре в Арктике ограничивался двумя короткими увеселительными прогулками в 1999 году: через Северо-Западный проход и возле Резольюта на севере Канады. Оба раза я поднимался в небо на шарах, наполненных горячим воздухом. Теперь я пытался долететь до Северного полюса – и мало того, что у меня был гелиевый шар, которым я ни разу не управлял, так еще и эксперты полагали, что достичь моей цели невозможно. Дон Кэмерон, один из самых опытных воздухоплавателей в мире, сказал мне, что понятия не имеет, как шар поведет себя в условиях экстремально низких температур и полярного дня. И это не прибавило мне уверенности в своих силах.

Моя вера в успешное путешествие на «Британник Челленджере» оказалась еще сильнее подорвана, когда мы с Клайвом провели на земле испытание горелки. Результат оказался плачевным. Похоже, одна из резиновых прокладок затвердела на морозе, и жидкий пропан стал брызгать во все стороны. О последствиях такой поломки в воздухе не хотелось даже думать.

Проведя на Шпицбергене еще пару дней, мы узнали, что оболочка готова и отправлена на север самолетом. Мы разминулись с ней, когда возвращались в Англию, откуда я вылетел в Брюссель на последнюю встречу с Люком Трюллемансом, который должен был рассказать мне о погоде. Он показал мне карты последних ветровых путей – ни один из них не был особенно многообещающим – и сравнил их с лучшими путями прошлых лет.

– Я по-прежнему считаю, что вы безумец, раз хотите взлетать со Шпицбергена, – сказал Люк. – Ветровой режим будет хуже, чем в любой другой возможной точке старта, а кроме того, в апреле и мае там весьма велика вероятность сильных приземных ветров.

Умудренный опытом бельгиец рассказал, что меня ждет, и подчеркнул, что у меня почти нет права на ошибку.

– Люк, моя судьба в ваших руках. Если вы найдете мне хороший путь на север, то дальше я сделаю все, что в моих силах.

– Нет, Дэвид. Это вы держите ключ к успеху или провалу. Я увижу ветровые пути на экране компьютера, но вам придется найти их в небе. Иногда два пути, ведущих в совершенно разных направлениях, разделяются лишь пятнадцатью метрами высоты.

Я понимал, что это было все равно что нырнуть в реку, не зная, в какую сторону она течет, и все же был намерен попытать свои силы.

– Вы уверены, что хотите и можете осуществить задуманное? – спросил Люк.

– Люк, – ответил я, – у меня нет выбора.

Глава 4
Обратный отсчет

Виргохамна, Норвежская высокая Арктика

14 августа 1896 года

Остров Датский, крошечный клочок земли к северо-востоку от Шпицбергена, был освещен полуночным солнцем в разгар лета, но воздух уже кусался прохладой, предвещая наступление суровой полярной зимы. Через два месяца солнце сядет в последний раз и единственный источник тепла и света скроется за горизонтом до следующей весны.

Но время у Андре было на исходе. Оставалось всего шесть дней до того, как «Вирго», 300-тонный пароход его экспедиции, должен был вернуться через Тромсё в Гётеборг. День за днем воздухоплаватели наблюдали, как на крыше ангара для шара трепыхаются флаги. Каждое утро они поднимали небольшие пробные шары, чтобы не пропустить ветер, который унесет их на север. Вскоре день должен был пойти на убыль, но трем полярникам, ожидающим начала экспедиции, ученым, техникам и морякам, которые их поддерживали, а также туристам и журналистам, следившим за происходящим, казалось, что каждый следующий день задержки тянется все дольше. Большинство газет в Европе и Америке сообщили об амбициозном плане Андре, и взоры мира теперь были направлены на Виргохамну, естественную гавань на краю острова Датский^[11].

Повсюду работали люди, и атмосфера напоминала военные учения. Восьмиугольный деревянный сарай, ангар воздушного шара, стоял за изгибом огромного черного гранитного утеса. Перед ним на каменистом пляже лежали оборудование, провизия и мусор, оставшийся после нашествия армии плотников, инженеров и котельщиков. Днем они трудились, чтобы подготовить шар Андре, «Орел», к полету в неизвестность. По ночам играли на аккордеонах и скрипках, пели, танцевали и выпивали под полуночным солнцем, гадая, каковы шансы на успех у их работодателя, Саломона Августа Андре, прогрессивного технократа, воздухоплавателя и искателя приключений.

Ближе к вечеру 14 августа, когда рабочий день подходил к концу, с гор над заливом прибежал наблюдатель.

– «Фрам»! – крикнул он. – «Фрам» входит в бухту!

Многие месяцы Андре находился в центре внимания, но теперь оказался лишь одним из зевак, которые смотрели, как приближается побитый непогодой корабль, медленно проходящий сквозь летнюю дымку. Андре мгновенно узнал его. Когда «Фрам» вошел в бухту, Андре разглядел на борту небритых длинноволосых моряков, которые более трех лет назад под предводительством Фритьофа Нансена покинули Норвегию. Прозванный в лондонской прессе «современным викингом», 34-летний норвежец был бесспорным пионером полярных исследований и главным бельмом на глазу Андре.

«Фрам» стал шедевром кораблестроения. Построенный главным образом из итальянского дуба, он был укреплен сталью в носовой и кормовой частях, а дополнением к трем его высоким мачтам, несущим паруса, служил паровой двигатель. Корпус судна был гораздо толще и круглее, чем у обычного корабля, чтобы выдерживать удары и подниматься надо льдом, когда море вокруг замерзало. Обнаружив, что полярный лед дрейфует из Сибири к Шпицбергену, Нансен убедил норвежское правительство выделить ему средства на попытку доплыть до Северного полюса. Собрав команду из 13 человек, он вышел из Осло в июне 1893 года. Три месяца спустя «Фрам» вмерз в лед. Начался долгий дрейф. Теперь, освободившись из ледяного плена, в котором он провел 35 месяцев, «Фрам» медленно продвигался на юг и зашел в Виргохамну, чтобы укрыться от наступающего пакового льда.

Умирая от любопытства, Андре подбежал к капитану «Вирго» Гуго Захау и потребовал, чтобы тот на шлюпке отвез его в Норвежский пролив навстречу «Фраму». Больше всего ему хотелось выяснить, добрался ли Нансен до полюса, ведь успех норвежца лишил бы смысла запланированный полет. Пока Андре плыл к «Фраму» в сопровождении нескольких членов своей команды, за спиной у него маячила верхушка «Орла», которая выглядывала из открытой крыши 20-метрового ангара. Если же у Нансена ничего не получилось, Андре надеялся доказать, что «Орел» за неделю унесет его дальше, чем удалось зайти его великому сопернику почти за три года.

Андре поднялся на борт «Фрама» вместе с капитаном Захау и заметил, что команда, похоже, не слишком измучилась в экспедиции. У многих были и вторые подбородки, и выпирающие животы.

– Вы прекрасно выглядите, – сказал он Отто Нейману Свердрупу, узнав капитана «Фрама».

– Ничего удивительного: мы все прекрасно рассчитали и взяли более чем достаточно провизии, – пояснил статный капитан.

У Свердрупа было длинное непроницаемое лицо, тяжелый взгляд, лысая голова и густая борода, которая крыльями расходилась влево и вправо от подбородка, формируя нечто вроде волосяного ковра. Способный выдерживать самые лютые морозы даже в легкой одежде, он часто дразнил Нансена, называя его «мерзлявым», если тот надевал рукавицы, когда температура опускалась ниже –30 °C.

Зажав в зубах трубку, Свердруп повернулся к Захау.

– Вы что-нибудь слышали о наших товарищах Нансене и Йохансене?

– Разве они не с вами? – ответил Захау.

– Они покинули нас семнадцать месяцев назад. Мы достигли восемьдесят четвертой параллели, после чего в марте прошлого года Нансен и Йохансен пошли к полюсу на лыжах. У них было двадцать восемь собак и запас продовольствия на сто дней.

– На сто дней? – спросил Андре. – Как же они могли выжить дальше?

– Израсходовав тридцатидневные запасы собачьей еды, они планировали гнать собак вперед еще восемьдесят дней, убивая по одной и скармливая остальным, – объяснял Свердруп. – Сами они надеялись питаться рыбой и белыми медведями. – Капитан посмотрел в море. – Раз вы не слышали о них, то это… печально. Мы надеялись, что они вернутся домой раньше нас и вы расскажете нам об их возвращении.

Андре испытывал смешанные чувства. Между ним и Нансеном шло серьезное соперничество. В скандинавских газетах часто печатали статьи и карикатуры, где их борьбу за покорение Северного полюса сравнивали с борьбой Норвегии за независимость от Швеции. Андре обрадовался, что «Фрам» пережил испытания во льдах и остался невредимым, но встревожился, что главный соперник еще может вернуться и заявить, что добрался до полюса на собачьей упряжке.

Горя желанием узнать новости и собрать информацию о состоянии пакового льда, Андре пожимал руки всем членам команды. Последовали радостные восклицания и речи. Открыли шампанское. Когда с формальностями было покончено, исследователи из обеих групп завели разговоры друг с другом. Одни осматривали «Фрам», другие сошли на берег, чтобы взглянуть на «Орла». Сигурд Хансен, лейтенант с «Фрама», провел Анри Лашамбра, знаменитого парижского создателя «Орла», в трюм, где показал ему библиотеку «Фрама». Нансен утверждал, что собрал ее, чтобы не дать команде пасть духом во время двух долгих темных зим, пока корабль оставался в ледяной ловушке.

Указав на книгу о воздухоплавании, Хансен рассказал Лашамбру, как скучал по дому.

– В самые холодные дни, пока мы были затерты во льдах и больше всего на свете хотели снова увидеть солнце и почувствовать его тепло на своей коже, – сказал он, – мы часто представляли, как к «Фраму» подлетает шар вроде «Орла» и уносит нас домой.

Выход «Фрама» в море, состоявшийся многие месяцы назад, привлек огромное внимание, но Андре 7 июня прощался с Гётеборгом с еще большим размахом. Швеция никогда не видела ничего подобного. Тысячи людей пришли на пристань, не испугавшись проливного дождя. Все вокруг, насколько хватало глаз, было усыпано провожающими. На пристани стояли сановники в цилиндрах и с зонтами, а на воде в целой флотилии судов сидели люди попроще. Большинство зевак промокло до нитки, но ничто не могло испортить праздничную атмосферу. Играли оркестры, из бутылок с шампанским вылетали пробки, на прогулочных судах гремело веселье. Бюргерам Гётеборга уход трех шведов в далекую неизвестность, чтобы, возможно, захватить для страны новые территории, казался очень смелым предприятием.

Андре стоял возле «Вирго» в стороне от толпы. На него давили ожидания шведского народа, и, пока духовой оркестр играл бравые военные марши, он снова спрашивал себя, имеет ли право рисковать собственной жизнью, не говоря уже о жизнях двух его молодых компаньонов. Он вспоминал, как накануне вечером прощался с матерью, и думал о Гурли Линдер, любовь которой не смог разделить и которой утром, как всегда, не проявляя чуткости, рассказывал, что сложнее всего в этой экспедиции ему будет пережить разлуку с матерью.

– Помните, мама, это к вам я мечтаю вернуться, – сказал он матери, когда они обнялись в прихожей своего дома.

– Позволь поцеловать тебя напоследок, – ответила его мать, по щекам которой покатились слезы, когда она открыла сыну дверь. – Впервые в жизни ты огорчил меня, Август.

Наклонившись, Андре вытер слезы с щеки матери, нежно поцеловал ее и шепнул ей на ухо.

– Не тревожьтесь, дорогая моя, ваше сердце оберегает меня.

Но и Гурли, и мать, казалось, были очень далеко, когда Андре оказался на пристани вместе со спонсорами, друзьями и многочисленными сановниками. Настало время для широких жестов и смелых слов, и Андре подошел к микрофону, чтобы обратиться к толпе.

– Когда мы добьемся успеха, когда снова ступим на твердую землю, наши мысли будут здесь, с вами, ведь именно здесь наша экспедиция получила самую важную поддержку. Если же все пойдет не слишком хорошо, на последнем издыхании я мыслями вернусь к Гётеборгу и буду вечно сожалеть, что не смогу сказать вам спасибо еще хотя бы раз.

С этими словами Андре поднялся по сходням, обернулся наверху, махнул толпе и взошел на борт «Вирго». Под какофонию лодочных гудков, громких возгласов, радостных криков и пушечных выстрелов, в сопровождении флотилии из более чем сотни небольших судов и прогулочных пароходов, Андре со своей командой из 8 человек и экипаж «Вирго» в составе 22 человек вышли из бухты. Пока целые семьи шли на лодках рядом с кораблем, размахивая шляпами и приветствуя путешественников, Андре вытащил из кармана письмо от матери, которая строго-настрого запретила сыну открывать его, пока «Вирго» не отправится в плавание.

«Я очень разочарована в себе, ведь я оказалась слабым, несчастным существом в день нашего прощания, – написала она. – Но я хочу, чтобы ты запомнил одну вещь: если, когда ты вернешься, меня уже здесь не будет, не смей печалиться и винить себя, считая, что твое великое предприятие хоть как-то повлияло на то, что я разделила участь всех смертных. И наконец, спасибо тебе за все, чем ты был для меня».

Как и многие пожилые женщины, Мина Андре не чуралась прямоты, но содержание письма удивило даже Саломона. У него не было никаких оснований полагать, что мать подводит здоровье. Несколько минут он раздумывал, не покинул ли мать в тот период, когда она нуждалась в нем больше всего, но эти чувства рассеялись, как только он представил, что ждет его впереди.

Андре назвал свой шар Örnen, что значит «Орел» в переводе со шведского, и выбрал двух человек, которые должны были вместе с ним полететь в плетеной гондоле. Доктор Нильс Экхольм, старший исследователь Главного метеорологического управления Швеции, больше всех знал о погоде в Арктике. Андре познакомился с ним 14 годами ранее, в Международный полярный год, когда работал ассистентом Экхольма на мысе Тордсен. На протяжении 1895 года они в подробностях изучили полярные ветра. Не имея никаких данных с просторов Северного Ледовитого океана, Экхольм спрогнозировал вероятные погодные режимы на основе данных с ближайшей суши и наблюдений за движением облаков на берегу океана.

– По моим расчетам, наличие мощной зоны низкого давления к западу от Шпицбергена должно привести к возникновению достаточно сильного южного ветра, который донесет «Орел» почти до самого полюса, – сказал он Андре на одной из встреч, пока шла подготовка экспедиции. – Когда циклон пройдет, ветра, которые возникнут у следующей зоны низкого давления, смогут принести «Орел» в Канаду или в Сибирь в зависимости от того, с какой стороны циклона окажется шар.

Вторым спутником Андре был Нильс Стриндберг, амбициозный 23-летний физик, который выиграл конкурс, чтобы занять третье место в гондоле. Он произвел на Андре впечатление своими познаниями в науке и фотографическими навыками и обошел сотни других кандидатов. Пройдя отбор, он сконструировал особый фотоаппарат и отправился в Париж, чтобы научиться управлять воздушным шаром.

Пока «Вирго» выходил из бухты, Андре не переставал удивляться огромному общественному интересу к проекту. Некоторые восхищались его техническими амбициями, но большинство было очаровано болезненной притягательностью троих молодых мужчин, которых, возможно, вскоре ждала медленная и томительная смерть на неизведанной территории. Всего месяц назад тридцать тысяч человек собрались на Марсовом поле, чтобы лицезреть, как Анри Лашамбр представит публике «Орла». Парижане дивились отваге и смелости трех шведов и изумлялись огромным размером их летательного аппарата.

Технологический триумф эпохи, «Орел» был сшит из 3360 фрагментов китайского лакированного шелка, и каждый из них проходил проверку, прежде чем занимал свое место и приклеивался с помощью особого состава, на который, как предполагалось, не будут влиять серьезные перепады температуры и влажности. Многие месяцы швеи на фабрике Лашамбра собирали самый большой шар в истории. На него ушло 14 км ниток, которые легли в 4,5 км швов, каждый из которых был укреплен дополнительным фрагментом шелка. Летательный аппарат объемом почти в 4500 кубометров по форме представлял собой сферу с коническим придатком в нижней части и был снаружи и изнутри покрыт несколькими слоями вулканизированной резины. Готовый и наполненный газом, «Орел» стоял в ангаре и напоминал огромный резиновый мяч, а создавшие его люди в сравнении с ним казались букашками.

Сетку из итальянской пеньки пропитали бескислотным техническим вазелином и жиром, чтобы она не намокала. Когда ее натянули на резиновый шар, на сорок восемь свободных концов веревок прикрепили опорное кольцо, к которому цеплялась плетеная гондола – будущее прибежище Андре, Экхольма и Стриндберга. Чтобы оболочка шара не покрывалась льдом в снег, дождь и туман, на верхней части сетки растянули шелковый полог, защищающий от осадков. Если бы шар поднялся слишком высоко, пилоты могли бы потянуть за веревки и выпустить газ через два клапана в оболочке. Если бы возникла необходимость в экстренной или аварийной посадке, нужно было сильно дернуть за специальную веревку, чтобы сорвать «откидной лоскут» площадью 4 квадратных метра, находившийся на боку оболочки, и выпустить весь газ за секунды.

В качестве гондолы использовали цилиндрическую корзину, сплетенную из лозы и гигантского тростника, с немного скошенным основанием, которое при столкновении с землей позволило бы гондоле упасть без вращения. Внутри установили три койки. Большая часть оборудования и продовольствия располагалась в карманах снаружи или была пристегнута сотней ремней, висевших на стенах внутри вместо полок. На крыше гондолы устроили наблюдательную платформу, куда можно было подняться по веревочной лестнице. На уровне груди над крышей находилось кольцо для крепления инструментов – фотокамер, метеорологического оборудования и прочих устройств.

Список оборудования был столь же восхитительным, сколь и длинным. Запас провизии из расчета на шесть недель на борту «Орла» и два месяца на льду был упакован в алюминиевые и медные ящики. Их содержимое весило почти три четверти тонны и включало прессованный хлеб, сгущенное молоко, вина, крепкий алкоголь, пресную воду, масло, бельгийский шоколад, сардины, печеночный паштет и черничный джем. Чтобы в полете путешественники могли готовить еду, инженер и друг Андре Эрнст Йоранссон сконструировал парафиновую плитку, которая понравилась бы Хиту Робинсону^[12]. Чтобы открытый огонь плитки не приближался к взрывоопасному водороду в оболочке, плитка болталась на веревке в 8 м под гондолой. Пищу помешивали издалека, а готовность проверяли с помощью зеркала на палке. Когда еда была готова, путешественники дули в длинную трубку, чтобы потушить огонь, и затем поднимали готовое блюдо в гондолу.

Стокгольмская вечерняя газета «Афтонбладет» снабдила экспедицию 36 почтовыми голубями и 12 буями из пробки и медной проволоки. Они были выкрашены в сине-желтые цвета шведского флага. Предполагалось, что путешественники будут регулярно выпускать голубей и сбрасывать буи, чтобы сообщать миру о своих перемещениях. Один буй, который был больше остальных, планировалось использовать для отправки полного отчета об экспедиции и, возможно, памятной вещи с Северного полюса и отправить с самой северной точки маршрута путешественников. На нем был спусковой крючок, чтобы при столкновении со льдом буй закрепился за него выдвижным шипом и поднял небольшой флаг Шведской унии. Теплилась надежда, что через некоторое время океанские течения принесут этот буй обратно в цивилизованный мир.

Немногие воздухоплаватели, пришедшие посмотреть на шар в Париже, особенно заинтересовались новыми гайдропами и парусами. Три гайдропа весили почти тонну, простирались почти на полтора километра и имели разную длину – это не давало им спутаться. Верхняя часть гайдропов была сплетена из пеньки, а нижняя – из кокосового волокна, и друг с другом они соединялись с помощью винтового механизма. Если бы трем воздухоплавателям вдруг понадобилось отстегнуть гайдроп, который зацепился за препятствие, они могли просто отвинтить его от плетеной гондолы. Кроме того, последние 45 м каждого гайдропа были тоньше, чтобы веревка могла порваться, если зацепится за что-либо. Еще восемь веревок, каждая длиной около 70 м, были обычным балластом и свободно болтались, когда шар летел на крейсерской высоте. Если бы «Орел» вдруг снизился, эти веревки легли бы своим весом на землю и шар смог бы вернуться на нужный уровень. На бамбуковых реях, закрепленных между опорным кольцом и оболочкой, можно было поднять три паруса площадью 75 квадратных метров. Андре не сомневался, что с их помощью сможет направить «Орел» к полюсу.

Лишь одного человека увиденное встревожило. Габриэль Йон, французский воздухоплаватель, который создал первый шар Андре, «Свеа», был уверен, что через миллионы маленьких отверстий от иголок, усеявших шар, пока его сшивали, выйдет слишком много газа, а потому «Орел» не сможет оставаться в воздухе более нескольких недель. Он снова и снова твердил, что дополнительных полосок шелка, запечатывающих швы, будет недостаточно. Но никто из тех, кому стоило к нему прислушаться, не внял его словам. На следующий день «Орел» отправили в Швецию.

22 июня, через две недели после выхода из Гётеборга, «Вирго» прибыл на остров Датский. Потратив несколько часов на изучение разных мест на трех островах, Андре и Экхольм в конце концов остановились на Датском, поскольку в его северной части находился пляж с несколькими балками, которые должны были защитить «Орла» от приземных ветров. Кроме того, на острове стояла небольшая деревянная хижина, построенная британским исследователем Арнольдом Пайком, и Андре получил разрешение разместить в ней штаб своей экспедиции.

Пейзаж был столь же неприветлив, сколь прекрасен. Черные гранитные горы со снегом на вершинах высились над каменистым пляжем, в заливе плавали льдины, а термометр показывал чуть выше нуля. Лишь на севере был виден горизонт – 900 км чистого неба, ледяного океана и твердого пакового льда, которые лежали между островом и Северным полюсом.

Стартовая группа сошла на берег и незамедлительно начала подготовку к полету. Каждый день и каждый час были на счету, поскольку никто не знал, когда ветер сменится на южный и сколько такой ветер будет дуть на север. Никто не хотел упустить возможность отправить «Орла» к цели, ведь другого шанса им могло и не представиться.

Площадку для ангара расчистили от снега, на камнях построили круглую ровную платформу. Сильный шторм задержал строительство и нарисовал страшную картину того, что ждало путешественников впереди, но к последнему дню июня все необходимое уже спустили с «Вирго» на остров. «Водородная установка на берегу, так что самая сложная часть разгрузки позади, – написал Андре в своем дневнике в тот вечер. – Если повезет, через три-четыре недели нам останется лишь добраться до полюса. С этим могут возникнуть сложности. Интересно участвовать в предприятии таких масштабов».

Строительство ангара для шара шло дальше. Его сконструировали и собрали в Гётеборге, а затем разобрали и упаковали, тщательно подписав каждую деталь. Восьмиугольный и деревянный, с креплениями на стальных болтах, он имел четыре этажа и балкон, огибающий верхнюю часть. Его регулируемую кровлю можно было растягивать над шаром, чтобы закрывать его от ветра до самого взлета. Андре контролировал ход работ, и его зацикленность на мелочах раздражала строителей. Стоило кому-нибудь внести предложение об усовершенствовании конструкции, как Андре отвечал, что он уже обдумал все варианты и внес необходимые изменения.

У него на глазах наконец начинала воплощаться его мечта. «Взлет состоится в июле, как только позволит погода, в достаточно ясный день, когда будет дуть южный или почти южный ветер», – написал он в дневнике.

11 июля, завершив свою вахту в два часа ночи, Андре спустился на берег, оставив остальных членов экспедиционной команды и экипаж спать на «Вирго». Не в силах больше сдерживать волнение, он сунул под мышку «Плавание на “Веге”», рассказ его героя Адольфа Норденшельда об открытии Северо-Восточного прохода, и пошел по берегу к плетеной гондоле «Орла», накрытой брезентом. Сняв с нее тяжелое покрывало и прошептав тихую молитву посвящения в холодной ночи, забрался внутрь. Он свернул спальный мешок на манер подушки, накинул одеяло на голову, чтобы ему не мешал свет полуночного солнца, и заснул, мечтая о том, что наступит день, когда он вернется в Швецию героем, став первым человеком, покорившим Северный полюс.

На следующее утро он поспешил вернуться в каюту. «Дул свежий ветер, и гондола стояла так, что качалась вместе с ним, – отметил он. – Я взял с собой первую часть “Плавания на “Веге” и прочитал несколько страниц, а затем положил книгу на недавно прилаженную полку. Так я провел обряд крещения нового судна».

Работа над «Орлом» шла быстро. Гайдропы и балластные веревки пропитали техническим вазелином и жиром и несколько раз испытали, волоча по земле и по воде. Оболочку распаковали, к ней приладили клапаны. Собрали водородную установку. Но плохая погода привела к новым задержкам: из-за сильного снегопада промокла большая часть оборудования, и долгую и опасную процедуру наполнения шара водородом смогли начать лишь 23 июля.

Производство газа было делом промышленных масштабов: в ход пошли 3 т железных опилок, 41 т концентрированной серной кислоты и 76 т соленой воды. Кислоту, воду и опилки помещали в большой освинцованный и герметичный сосуд. Железо вступало в реакцию с кислото�

Скачать книгу

К читателю

Федор Конюхов, путешественник и пилот,

в 2016 году совершивший одиночный кругосветный полет на воздушном шаре за 11 суток

От автора

Дэвид Хемплеман-Адамс,

Уилтшир, Соединенное Королевство,

октябрь 2021

Моим девочкам Алисии, Камилле и Амелии

Благодарности

Пролог
Находка

Остров Белый, Норвежская Арктика

5 августа 1930 года

«Джентльмены, здесь оборвалась самая отчаянная из всех попыток покорить Северный полюс», – сказал он.

«Не стоит и сомневаться, – сказал Элиассен геологу, – что останки принадлежат Андре и его спутникам».

Глава 1
Искра

Канадская высокоширотная Арктика

1 апреля 1998 года

Накануне опасности пешего покорения Северного полюса напомнили о себе пренеприятнейшим образом.

Руне, как всегда, был бодр и готов к выходу. Жаль, я не чувствовал того же.

Проблема лишь одна: мне нужно научиться управлять воздушным шаром.

– Значит, я стану первым?

– Возможно. Сколько часов вы уже налетали?

– Вообще-то ни одного. Я еще даже не пробовал.

– В таком случае поговорим, когда вы получите лицензию.

Высота Аконкагуа составляет 6962 м, это высочайшая гора мира за пределами Гималаев, но я уже успел с ней познакомиться. В ноябре 1994 года у меня не получилось подняться на нее, но на следующий год в феврале я вернулся и покорил гору, совершая серию восхождений на семь вершин[1]. Теперь я вернулся, чтобы пролететь над старым соперником. Я мог выбрать более низкогорный участок Анд, но нацелился на Аконкагуа, поскольку это позволяло мне установить рекорд: пересечь Анды на воздушном шаре в самой высокой точке горной цепи.

Был один простой выход, которым я, не раздумывая, воспользовался.

– Руне, тебе придется спрыгнуть прямо сейчас! – объявил я, перекрикивая рев горелки.

– Что? – ответил Руне.

– Ты едва спасся, парень! Что думаешь?

Я понимал, что чудом остался жив, но мою решимость это не поколебало.

– Я получил хороший опыт, Терри. Но это не конец.

Глава 2
План

Лондон, Англия

29 июля 1895 года

1 Имеются в виду Эверест (Азия), Аконкагуа (Южная Америка), Килиманджаро (Африка), Эльбрус (Европа), Денали (Северная Америка), Винсон (Антарктида), Пунчак Джая (Австралия и Океания) (прим. ред.).

Скачать книгу

По воле ветра. Два удивительных путешествия к Северному полюсу: героя нашего времени и романтика викторианской эпохи бесплатное чтение

Дэвид Хемплеман-Адамс По воле ветра Два удивительных путешествия к Северному полюсу: героя нашего времени и романтика викторианской эпохи

К читателю

От автора

Благодарности

Пролог Находка

Глава 1 Искра

Глава 2 План

Глава 3 Подготовка

Глава 4 Обратный отсчет

К читателю

От автора

Благодарности

ПрологНаходка

Глава 1Искра

Глава 2План

Дэвид Хемплеман-Адамс
По воле ветра
Два удивительных путешествия к Северному полюсу: героя нашего времени и романтика викторианской эпохи

Пролог
Находка

Глава 1
Искра

Глава 2
План

Глава 3
Подготовка

Глава 4
Обратный отсчет

Пролог
Находка

Глава 1
Искра

Глава 2
План