Меч Тамерлана. Книга вторая. Мы в дальней разлуке бесплатное чтение

Глава 1

Разлука

• Мой яростный блеск, когда ты блестишь, это – мои дела,
• Мой радостный звон, когда ты звенишь, это – моя хвала.
• Живой, я живые тела крушу, стальной,
• ты крушишь металл —
• И, значит, против своей родни каждый из нас восстал.

Абу-т-Тайиб Алъ-Мутанабби

Николай очнулся после тяжелого забытья. Нестерпимо болела голова. Неужели он так много выпил накануне? Вроде нет. Сквозь мутную поволоку, накинутую на его память, юноша принялся мучительно вспоминать события минувшего вечера.

Триумфальный дебют и гром аплодисментов увальню, который смог одолеть самого Повелителя Четырех стихий. Кажется, что после этого он собирался уходить, но цирковые уговорили его отметить дебют небольшим и скромным банкетом. Он было стал отнекиваться, но старшие товарищи очень убедительно говорили о цирковых традициях, а малютка Лизетт так мило улыбалась при этом, что отказать, право, не было никакой возможности. «Скромный» банкет затянулся далеко за полночь. Николай несколько раз порывался уйти, но каждый раз что-то мешало. «Вот сейчас, еще чуть-чуть – и пойду», – начинал он собираться, но что-то мешало просто встать и уйти. Пьянили не только пузырьки искрящегося шампанского, но и еще стоявший в ушах гром оваций, дивная звездная ночь и дружеская рука на его плече огромного и надежного Джона-Ивана. А более всего волнительно пьянило крутое бедро малышки Лизетт в опасной близости от его ноги. Парень почувствовал, что изрядно захмелел, и голова стала туго соображать. Он куда-то хотел идти? Куда? Коля решительно встал, отодвинув откровенно придвинутую к нему ножку миниатюрной акробатки. Попытался выйти из-за стола, но покачнулся, потерял равновесие, едва не упал и… рухнул, уткнувшись носом в стол.

Воспоминания дались ему с трудом и головной болью.

– Да, дела! – Николай потер тяжелую, словно налитую чугуном голову. – Боже, как стыдно, первое выступление – и так напиться. Еще подумают, что пьяница.

Но было еще что-то, что мешало спокойно относиться к вчерашней выходке. Словно что-то неотвратимое произошло в его отсутствие и по его вине.

– Наталка! – Одного имени любимой было достаточно, чтобы он все вспомнил, и жестокая боль пронзила острой иглой его сердце.

Когда запыхавшийся Николка подбегал к дому Воиновых, то обратил внимание на странное оживление вокруг него. Возле дома стояли возбужденно переговаривающиеся зеваки, а у самого входа дежурили две кареты скорой помощи. У двери был выставлен полицейский пост, поэтому нечего было и думать, чтобы проникнуть внутрь.

Юноша затесался в толпу, с тоской смотря на дом:

– Не успел!

Однако надо было узнать, что там произошло. Он огляделся и заметил неподалеку старика в одной рубахе с помочами и одетыми на босу ногу калошами. Сосед! Вот кто нам нужен.

– А что случилось-то, что? – спросил Николка у презабавно одетого старикашки. – Пожар, что ли?

– Да какой там пожар, мил человек! – Дед оказался словоохотливым и рад был неожиданному собеседнику. – Тут, почитай, целая трагедия разыгралась.

У Николки сжалось сердце, но он напустил на себя невозмутимый вид и как можно безразличнее сказал:

– А-а-а, вот оно что! А то я пробегаю мимо, смотрю – люди стоят.

– Вот так в жизни бывает. Третьего дня как приехали в Москву, и хозяин, значит, в запой ушел. Как там было, не знаю, но только с перепоя из разума он вышел. Схватился за нож и давай гоняться за домочадцами. Слугу своего, что утихомирить пытался, ножом насмерть пырнул. Гостя, который жену с дочкой бросился защищать, ранил. А там и сам на нож бросился.

– А женщины-то где?

– Да кто их знает! Убежали! Пропали! Нет их нигде.

В это самое время толпа зевак заволновалась:

– Несут! Несут!

Дверь в дом распахнулась, и санитары вынесли двое носилок. Николай рассмотрел, что на одних лежал Александр Олегович, на других Тихоныч.

– Прощайте! – еле слышно произнес Николай и незаметно перекрестил.

Все! Больше ему здесь делать было нечего!

По залитому утренним солнцем бульвару медленно шел молодой человек. На его лице застыла маска, а на переносицу легла скорбная складка.

– Найду! Отомщу! Спасу! – как заклинание повторял он.

Навстречу Николаю бежали мальчишки и, размахивая газетами, кричали звонкими голосами:

– Внимание! Внимание! Немецкий ультиматум отклонен! Германия объявила войну России!

На календаре стояло 1 августа 1914 года.

Юноша встрепенулся.

– А ну, дай, щегол! – Николай, кинув медяк, вырвал газету у паренька.

Это оказалось «Русское слово». На первой странице газеты крупным шрифтом было набрано:

«ВТОРАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА».

Чуть ниже:

«ПЕТЕРБУРГЪ. Германскiй посол передалъ министру иностранныхъ дълъ отъ имени своего правительства объявлениiе войны Росiии».

Николай скомкал газету и выкинул в ближайшую корзину. Больше она была не нужна. Он теперь знал, что делать!

Глава 2

Отъезд

• Врагов хотели вымести, как сор —
• И в небе меч представился метлою.
• Но цель свою утратили с тех пор,
• И это – порицание герою.

Юань Чжэнъ

Князь вместе с новобрачной сидел в двухместном купе свитского вагона. По соседству располагались барон с вдовой. Через пятнадцать минут поезд тронется от перрона Виндавского вокзала и понесет их в Ригу, а там на пароход – и вперед, домой. Но настроение князя было препаскуднейшее. Его раздражение не могла даже унять мысль о скорой встрече с милым фатерляндом. В иное время его согрела бы сама мысль, что он, наконец, покидает эту дикую полуазиатскую страну и его уже не будут преследовать мерзкие скифские рожи ее жителей, ужасный бесконечный колокольный звон и всепроникающий запах кислых щей. Кронберг подозревал, что если бы он вернулся с Мечом Тамерлана и молодой женой – Девой, Дарующей Меч, то настроение было бы иным. Втайне он мечтал, что обладание артефактом поднимет его над остальными Великим Магистрами, создаст ему непререкаемый авторитет, который положен ему по праву, праву одного из Несущих Свет. Так что же, конец всем планам? Как бы не так! И князь решился на подлог.

Одно дело – обещать, стоя перед закрытой и забаррикадированной дверью, другое – их держать, когда препятствие устранено. Поэтому, не дотерпев до истечения обещанных десяти минут, Кронберг дал знать этим двум шайскелям [1], чтобы те продолжили штурм. Вооружившись позаимствованным у дворника поленом, топором и кувалдой, они с удвоенной энергией принялись лупасить дверь. И старая дубовая дверь нехотя стала поддаваться. Но получилось войти, лишь отодвинув притиснутый к входу письменный стол. Взоры ворвавшихся поначалу заметались по комнате в поисках беглянки. Лишь потом бросилось в глаза: меч, воткнутый в пол посередине комнаты, вокруг которого валялась беспорядочно разбросанная одежда девушки, какая-то старая тетрадь и мешочек с золотыми монетами. На диване лежал труп слуги. Девушки нигде не было! Кронберг первым делом бросился к мечу и с торжествующим видом поднял его перед собою. Вот он – предел всех мечтаний и конец беспокойных поисков! Вот он – заветный предмет, ради которого он столько вытерпел в этой богомерзкой стране! Однако где же фройляйн? В маленьком кабинете ей положительно негде было спрятаться.

– Наташа! Наташа! – без конца вопрошал сразу как-то протрезвевший Воинов. – Где же ты?

Затем, обратив свой взгляд в сторону князя, сказал с ненавистью:

– Князь, вы получили то, что хотели. Удовольствуйтесь этим. А теперь – вон из моего дома! – Он перстом указал Кронбергу на дверь.

– Ошибаетесь, милейший, долг не уплачен, – ответил князь со зловещей улыбкой на лице.

С этими словами он вытащил из трости свой потайной клинок и заколол этого недотепу, не захотев даже марать об него заветный Меч:

– Вот теперь мы в расчете!

– Князь, что вы делаете? – в ужасе вскричал барон фон Штоц.

– Избавляюсь от ненужного свидетеля и помехи, – спокойно ответил князь. – Или вы, барон, боитесь кровушку пустить? Скоро она потечет рекой! К тому же трусам и паникерам не место в наших рядах.

– А что ждет фрау Catherine?

– Успокойтесь, ей ничего не грозит. Если, конечно, она изложит выгодную нам версию событий. – И добавил слова, бальзамом умастившие душу Штоца: – И еще, придется все-таки взять вам фрау с собой.

Кронберг коротко приказал двум своим гориллоподобным подельникам снести вниз трупы хозяина, и слуги уже обернулись к двери, чтобы выйти, но тут обнаружилось новое препятствие – в дверном проеме стоял дворник-татарин. Он несколько растерянно смотрел на картину погрома с трупами и держал в руках полицейский свисток.

– Это тебе надо, старик? – сказал князь, мысленно чертыхнувшись про себя. – Зачем пришел?

– Так ведь госпоже плохо. В беспамятстве она, а как очнулась, с ней истерика случилась. Просють подойти, – пустился в объяснения дворник, а получив в руку увесистую пачку банкнот, вообще запрятал свою совесть и свисток подальше. – Там внучка моя возле нее, присматривают.

Расторопный Штоц, еще не понимая, что на уме у шефа, тем не менее принялся распоряжаться:

– Быстро, за руки-ноги взяли и хозяина, и слугу, спустили в гостиную. Мы будем внизу.

Пока помощники и Ахмет деятельно хлопотали над трупами, князь и барон спустились вниз, чтобы выразить соболезнование госпоже Воиновой и заодно истолковать все случившиеся в выгодном для себя свете.

Утешать Екатерину Михайловну пришлось долго. Она, уже не таясь, рыдала на груди фон Штоца, а любовник нежно поглаживал ее по спине. В версии, которую ей изложили, Наталка ранила князя и заколола отца, после чего скрылась. Напирая на материнские чувства, Воинову без труда удалось уговорить свалить вину за убийства на Александра Олеговича.

– Catherine, ведь мертвому все равно не поможешь, зато дочка останется невиновной, – лицемерно заявил герр Штоц.

Екатерине же казалось, что Штоц рассуждает участливо и заботливо, особенно она млела от его немецкого произношения ее имени – Catherine. Она согласилась.

В это время со второго этажа дома послышался рык отчаяния:

– Шайсэ[2]!

Фон Штоц оставил любовницу, вверив ее попечению внучки дворника, молодой и весьма привлекательной особе, и поспешил к шефу, который незадолго до этого, видя, что уговоры Воиновой продвигаются успешно, вновь поднялся в кабинет. Он застал князя, в изнеможении сидящего на диване, причем рана в боку, похоже, открылась – сорочка на месте ранения была мокрой от крови.

– Что случилось, князь?

Кронберг вместо ответа дрожащей рукой показал на середину комнаты. Меч исчез! Вместе с Мечом пропали тетрадь и мешок с монетами. Лишь Наташино домашнее платье сиротливо лежало на полу.

Князю становилось все хуже, и с этой минуты инициатива перешла в руки барона.

– Эй, аршгайге [3]! – гаркнул он. – Ану, быстро переверните мне все вверх дном, шайс драуф [4], как вы это сделаете, но отыщите девчонку.

Поиск ожидаемо ничего не дал. Тем временем фон Штоц наскоро перевязал князя и задумался. Взгляд его упал на коллекцию оружия, он встал, подошел к стене и принялся внимательно осматривать каждый экземпляр. Кронберг, лежа на диване, пристально смотрел на действия барона. Тот же, взяв один меч, другой, третий, наконец, остановился на одном замечательном экземпляре арабской работы.

– Вы уверены? – спросил князь.

– Конечно! Смотрите, чем вам не Меч Тамерлана?

– Вы отдаете себе отчет, какой тайной мы будем с вами связаны? – Дождавшись утверждающего кивка от барона, князь продолжил: – И, надеюсь, понимаете, что ждет того, кто вздумает предать факт подмены огласке.

– Заверяю вас в своей преданности, князь. Подмены никто и не заметит, ведь никто не знает в точности, каков он, Меч. Ничего не мешает вам утверждать, что у вас существует с ним связь.

– Действительно, чем не выход? – согласился Кронберг, окончательно пришедший в себя. – Вот только… – Прервав недосказанную мысль, он резво, несмотря на ноющую рану, вскочил с дивана. – Пошли!

В гостиной они застали такую картину: на кресле с влажным платком на лбу сидела Catherine, рядом на стуле дежурила ахметова внучка, сам дворник молча и скорбно стоял возле трупов, сложенных на стульях возле входа, батюшка, пропустивший все события, храпел в углу. Помощники курили во дворе.

Решив, что действовать надо быстро, они пригласили дворника в кабинет и завели с ним доверительную беседу, не забыв угостить заморской сигарой:

– Дружище, ваша внучка такая милая, расскажите о ней.

Старик, как и все дедушки гордящийся своим отпрыском, принялся с охотой рассказывать, что внучке Айгуль уже семнадцать лет, хвастался ее успехами в учебе, вот только о родителях упомянул вскользь и мимоходом. Однако немцы настаивали, и Ахмету пришлось признаться, что его дочь была гулящей девкой и понесла невесть от кого, хотя сама утверждала, что отцом дочери был гвардейский офицер. Предложение, которое сделали члены Братства Звезды, поначалу его очень смутило. Однако цена вопроса показалась подходящей, и согласие деда было получено.

Они спустились обратно в гостиную, и Ахмет без лишних церемоний подозвал девушку:

– Айгуль, ты выходишь замуж за этого господина. – Он указал своим кривым пальцем на князя Кронберга, а тот при этом изобразил вежливый кивок. – Так будет лучше для тебя и для всех.

– Яхши, бабай [5]! – Девушка в знак покорности склонила голову, опустила глаза, и только ее ресницы часто-часто подрагивали.

– Завтра крестишься по православному обряду, – добавил Ахмет.

Девушка в испуге посмотрела на своего деда. Князь, решив разрядить ситуацию, подошел к своей невесте, взял ее руку и поцеловал со всевозможной учтивостью.

– Так надо, Айгуль! – тихо сказал он. – Я лютеранин, и моя вера признает браки с православными. Завтра наречем тебя при крещении Наташей.

«А она хороша! – думал князь. – Конечно, не та чертовка, но все же. Пусть и руки погрубее, и черты лица не столь точеные. А то, что чернявая, то и настоящая Наташа не была белявкой, скорее каштанкой, и смуглые обе, и девичьей юностью пахнет от обеих». Настроение стало улучшаться, и князь пошел в угол комнаты, где, ни о чем не подозревая, спал попик.

– Давайте, батюшка, просыпайтесь, дело есть.

Тем временем Щтоц увещевал свою подругу, которая удивленно взирала на разыгравшуюся перед ним сцену сватовства.

– Catherine, это все делается для блага твоей дочери, – ако змий шептал барон. – Нам нужно, чтобы на нее не пала и тени подозрений.

Обессиленная переживаниями, сломленная последними событиями женщина только слабо кивнула в ответ.

– Все нормально? – обеспокоенно спросил князь.

– Все в порядке, шеф! – ответил на вопрос барон.

– Гут! – воскликнул князь и обратился к дворнику: – А теперь, милейший, доставай свой свисток и свисти в него что есть мочи.

Углубленный в свои мысли, князь Кронберг, один из Несущих Свет, Великий магистр Братства Звезды, не обратил внимания, что часы уже отмерили назначенное время, паровоз свистнул, вагон тряхнуло, и поезд сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей побежал по рельсам. Так в чем же причина его раздраженности? Разоблачения подмены он не боялся, все сделано хоть и второпях, но довольно чисто. В верности барона он не сомневался, тому явно не было смысла подставлять своего шефа. Совесть за совершенные им убийства, преступления и махинации его нисколько не беспокоила: великая цель оправдывает все средства. Молодая жена не раздражает, наоборот, против строптивой настоящей Наталки она верх почтения к своему суженному, только в рот ему не смотрит. Воспоминания о Наташе и ее Мече отразились глухой болью в груди.

Вот оно что! Угнетала сама мысль, что какая-то девчонка сумела обвести его вокруг пальца. Что птичка упорхнула вместе с Мечом и сейчас где-то милуется со своим мерзким Николкой. В этот момент в дверь постучали.

– Войдите! Не заперто, – крикнул князь, думая, что это проводник.

Дверь отворилась, и в купе вошел Николаус с револьвером в руках.

Глава 3

Отложенное возмездие

• Я спокоен – Он мне все поведал.
• «Не таись»,  – велел. И я скажу:
• Кто меня обидел или предал —
• Покарает Тот, кому служу.
• Не знаю, как – ножом ли под ребро,
• Или сгорит их дом и все добро,
• Или сместят, сомнут, лишат свободы…
• Когда – опять не знаю,  – через годы…

Владимир Высоцкий

Он шел в это купе с явным намерением поквитаться с обидчиком и посмотреть в глаза изменнице. Но обнаружив вместо Наталки незнакомую девушку, в первый момент растерялся, что дало князю шанс.

– Гутен таг, герр Николаус, если это, конечно, вы, – насмешливым тоном, который не раз спасал ему жизнь, начал разговор Кронберг.

Юноша, не опуская допотопного револьвера, который позаимствовал у укротителя Титыча, сел напротив князя, облизнул пересохшие губы и спросил:

– Где Наташа?

– Увы, нам сие неведомо. После того как она проткнула своего папашу, фройляйн Наталья предпочла скрыться в неизвестном направлении.

– Значит, вы не женились на Наталке.

– Как видите, нет! Моя законная супруга в данный момент сидит рядом с вами на диване. Показать документ?

Николка устало покачал головой и на миг прикрыл веки.

Юноша не спал несколько дней – искал этих двух пройдох, Штоца и Кронберга. Бешеная ярость к преступнику и убийце перемешивалась угрызениями совести за то, что в самый нужный момент оставил любимую одну. Постоянно ему приходилось силой воли остужать свое сердце и включать холодный рассудок. Положа руку на сердце, он уже и не знал, что произошло на самом деле. Тем более, надо найти князя и если не поквитаться, то разобраться. После нескольких дней бесплодных поисков в городе он обосновался на Виндавском вокзале, резонно рассудив, что если они и будут выезжать из страны, то только отсюда. Лишь на третий день ему улыбнулась удача, и юноша издали заметил, как некий осанистый бородач, чрезвычайно похожий на Кронберга, вместе с молодой особой садится в один из вагонов. Лица особы Николка не разглядел – на девушке была вуаль, да и далековато было, – но сердце его колыхнулось. Проникнуть в вагон на перроне не представлялось никакой возможности, поэтому он обошел вагон с другой стороны и стал дожидаться отправления поезда. Лишь только поезд тронулся, Николай в два счета запрыгнул на крышу вагона и стал ожидать удобного момента, чтобы спуститься в тамбур.

После первого потрясения, вызванного известием, что Наталка не стала женой князя, до его сознания дошло и остальное:

– Что, Наталка убила своего отца? Не верю!

– К сожалению, это такая же правда, как и то, что я сейчас сижу перед вами, а вы целите в меня пистолетом.

– Извините, – буркнул Николай и спрятал оружие в карман.

Кронберг незаметно перевел дух: похоже, этот раунд он выиграл. Но тут же понял, что поспешил, наткнувшись на колючий недоверчивый взгляд парня.

– А Меч? – Николай глазами показал на футляр, что заприметил еще на перроне.

– К сожалению, это не тот меч. Меч Тамерлана фройляйн Наталья унесла с собой, предварительно проткнув им меня и своего батюшку.

Говоря эти слова, князь расстегнул сюртук с сорочкой и предъявил свой перемотанный бок.

– А меч, на меч можете взглянуть, пожалуйста. – Кронберг протянул Николаю футляр.

Николай недоверчиво взял футляр и приподнял крышку. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – это действительно не тот меч. Значит, этот мерзкий князек говорит правду, Наташка действительно сбежала, прихватив Меч, отбив, по сути, его в бою. Взору юноши представилась картина его возлюбленной, отмахивающейся от наседавшей на нее толпы разгневанных мужчин. Да, зная горячий нрав девушки, она вполне могла наделать таких дел.

Видя, что дело продвигается успешно и возможность получить пулю становится все призрачнее, князь поспешил закрепить успех:

– Здесь, в соседнем купе, едет фрау Воинова, можете спросить у нее.

– Екатерина Михайловна? – оживился Николай. – Мне бы хотелось ее увидеть.

Князь вышел в коридор и постучал в соседнее купе:

– Фрау Catherine, не будете ли так любезны посетить наше купе. У нашего гостя… – Кронберг запнулся, видя, как выглядывающий из купе Николай весьма выразительно держит руку в кармане с револьвером. Хвала Господу, что хоть Штоц догадался и без подсказок вызвался сопровождать свою даму. А Николай отметил про себя, что князь ловко воспользовался ситуацией, обеспечив себе, если не учитывать револьвера, численный перевес.

– Николка! – воскликнула Екатерина Михайловна, обняла мальчишку и зарыдала. – Тебе господин князь все рассказал? Видишь, как все получилось.

Николай, видя неподдельную скорбь бедной запутавшейся женщины, отбросил всякую мысль напомнить ей, что она тоже определенным образом повинна в сложившейся ситуации. Выплакавшись, Воинова выпустила юношу из своих объятий и, держа его за плечи на вытянутых руках, внимательно разглядывала.

– Совсем мужчиной стал, – сказала она задумчиво и тут же спохватилась: – Ты-то как здесь оказался?

– Екатерина Михайловна, – начал Николка говорить серьезным, прерывающимся голосом. – Мы с Наталкой давно любим друг друга. Я обещаю найти ее и заботиться о ней. Я прошу руки вашей дочери. Вы благословите наш союз?

Воинова ответила не сразу. Наконец, после затянувшейся паузы, во время которой Николай с надеждой смотрел на мать Наталки, вздохнув, произнесла:

– Видит Бог, не такой судьбы я готовила для моей дочки. Да и покойный отец был бы против. – При этом она перекрестилась. – Да ничего не поделаешь. Видно такова судьба. Тем более, я давно видела ваши чувства друг к другу.

Николка удивленно вытаращился на Воинову, а та лишь с мягкой полуулыбкой покивала:

– Вы думаете, что это легко спрятать? Достаточно было увидеть сияющие глаза дочки, чтобы обо всем догадаться.

С этими словами Екатерина Михайловна сняла свой нательный крестик и, перекрестив им склонившего колени юноши, сказала:

– Благословляю вас, дети мои! Живите в счастии, живите вместе в радости и печали. Да хранит вас Господь! Аминь.

И дала крестик Николке для поцелуя.

Всю эту сцену князь наблюдал с всевозрастающим гневом. Готовил ловушку для юнца и сам же в нее попался! Самое досадное, что ничего он поделать не мог. Видел, как в очередной раз уплывают от него и девушка, и Меч. Видел, а помешать этому не мог. Невозможно пристукнуть парня в поезде, где много свидетелей. Надо уехать тихо, не привлекая к себе внимания. Учитывая разросшиеся как снежный ком антигерманские настроения, любая склока вызовет подозрения, и немцев признают виновными в любом случае. Вон как недружественно смотрел на них и разговаривал сквозь зубы обычно любезный и услужливый проводник. Рядом с князем на диване лежал последний номер газеты «Петербургскiй листокъ», в котором на первой странице было напечатано:

«РАЗГРОМ ГЕРМАНСКОГО ПОСОЛЬСТВА.

Известия о возмутительном отношении немцев к Ее Императорскому Величеству Государыне Императрице Марии Феодоровне вызвало небывалое возмущение патриотически настроенной толпы народа.

После митинга на Невском проси, огромная толпа манифестантов с флагами и портретами обожаемого Монарха направилась по Невскому проси., а затем по улице Гоголя к германскому посольству.

По пути манифестанты бросили нисколько камней в редакцию немецкой газеты «Цейтунг» и в расположенный под ней немецкий магазин.

С ресторана «Вена» на улице Гоголя манифестанты сняли флаги с подьезда.

У германского посольства манифестантов встретил большой отряд жандармов и конных городовых.

С криками «ура» и «долой немцев» толпа прорвала цепь полиции и проникла к зданию германского посольства.

В окна посольства посыпались камни.

Началась форменная бомбардировка.

– Долой ненавистный германский герб! Долой безнравственные фигуры! – слышались раскаты многотысячной толпы.

Жандармы и городовые пробовали сдерживать толпу, но из их усилий ничего не выходило.

– Что вы держите нас? – раздавались протесты. – Немцы бросали камни в наше посольство еще до объявления войны! Валяй, братцы!

С криками «ура» толпа прорвалась к самому посольству. Двери и ворота были вскоре сломаны. Манифестанты прежде всего бросились на крышу.

Дружными усилиями они свалили германский герб и сорвали германский флаг.

На флагштоке взвился русский флаг.

– Ура! Да здравствует Россия и русское воинство!

Другие манифестанты принялись сваливать фигуры мужчин, которые так возмущали население столицы.

Обе фигуры в конце-концов были свалены и вместе с гербом сброшены на мостовую.

Герб утопили в Мойке.

После этого манифестанты перенесли свои действия во внутренние помещения посольства.

Оттуда при громких кликах были вынесены портреты Государя Императора и Государынь Императриц.

Вынесенные портреты Высочайших Особ были помещены на памятнике Императору Николаю Первому.

После этого в посольских комнатах начался форменный разгром.

В самый разгар разгрома к посольству на автомобиле прибыл новый петербургский градоначальник генерал-майор князь Оболенский со своим помощником генерал-лейтенантом Вендорфом.

Многотысячная толпа беспрепятственно пропустила их к зданию посольства, но разойтись решительно отказалась.

Все усилия градоначальника оттеснить толпу при помощи жандармов и полиции ни к чему не привели. Толпа все увеличивалась.

В первом часу ночи народом была занята вся площадь перед посольством, Исаакиевский сквер, Мариинская и Исаакиевская площади.

На место происшествия были вызваны пожарные».

Нет, положительно сейчас не время все решать силой. Да и когда? Не на глазах же Catherine, в конце концов. Ну ничего, придет час, свидимся еще. Внезапно он подумал о своей молодой жене. Девчонка-то оказалась молодец! И не пошевелилась во время всей сцены. Как сидела, так и сидит как вкопанная, Может, из нее еще выйдет толк.

Между тем Николай, закончив целовать ручки Екатерине Михайловне, снова обратил свой взгляд на князя Кронберга:

– Смотри, князь! – Он погрозил пальцем. – Без фокусов!

Затем он сделал совсем невероятное: открыл окно, высунулся из него, подтянулся и одним броском забросил свое тело на крышу вагона.

Глава 4

Необычный цирк

• Если вы есть – будьте первыми,
• Первыми, кем бы вы ни были.
• Из песен – лучшими песнями,
• Из книг – настоящими книгами.

Роберт Рождественский

Легко сказать, да не просто сделать. Попробуй отыщи девчонку среди многомиллионного населения империи. Поначалу Николка рьяно взялся за поиски: оббегал всю Москву, облазил все ее закоулки и сомнительные места, побывал во всех доходных домах, ночлежках и притонах. Заглядывал в такие места, которые и полиция без надобности не посещала. А кого он только не опрашивал! Целая галерея разнообразных лиц прошла перед его глазами: монашки и гулящие, мамахи и попрошайки, дворники и лоточники, бандиты и фармазоны. Не раз рисковал он наткнуться на нож или заточку, да останавливали руку злодея внушительная комплекция парня и его серьезное, напряженное лицо.

Москва в те дни представляла собой взбудораженный улей. Со всех щелей повылазили записные патриоты, которые, тряся немытыми волосами, произносили пламенные речи на тему «Отечество в опасности». Вчерашние оппозиционеры перекрасились в монархисты и взахлеб демонстрировали верноподданнические чувства. Газеты пестрели пошлыми, впрочем, они всем казались остроумными, карикатурами на германского кайзера и австрийского цезаря. Ненависть к немчуре, «злобным тевтонам», зашкаливала. Кое-где полиция с трудом смогла предотвратить немецкие погромы. Усилилась подозрительность. Любой немец, будь он российским подданным в третьем поколении, сразу же брался под подозрение. Появились патрули, в которых безусые юнцы – вчерашние студенты, делая хмурый и серьезный вид, проверяли документы. Все чаще и чаще на улицах Первопрестольной можно было увидеть шагающие на запад колонны маршевых батальонов. «Соловей, соловей, пташечка…» – бодро вытягивали вчерашние мужички, отправляясь под пули и шрапнель неприятеля. Вся Москва окрасилась в серо-зеленые цвета. Вчерашний обыватель, профессор или чиновник, натянув сапоги, галифе, френч и фуражку, демонстрировал свою сопричастность ко Второй, как ее называли бойкие борзописцы, Отечественной войне. Особо отличились на поприще казенного патриотизма вчерашние земцы, а ныне, как их с издевкой называли, земгусары [6].

Николаю, считавшему себя искренним патриотом, претил весь этот показной, нарочитый патриотизм. Ему казалась, что это пена, которая непременно скоро схлынет, и тогда проявятся подлинные чувства искренних людей. Тем более, он привык любить Россию лично, беречь в себе это чувство, поэтому ему претили эти, невесть как возникшие, стадные инстинкты людской толпы. Еще он обратил внимание, что далеко не все поддались этому коллективному помешательству. Ему нравилось, что его новые товарищи по цирковой труппе вовсе не разделяют всеобщую эйфорию.

– Погодите, что они скажут, когда кровью умоемся, – сказал как-то Джембаз, наблюдая восторженную толпу истеричных дамочек, сопровождающих проходящую через город очередную роту.

Произнес он это веско, внушительно, так, что Николай волей-неволей поверил старому греку.

И ведь как в воду глядел! Трудно представить, какое уныние овладело вчера еще бахвалящимся записными патриотами при первых упоминаниях о катастрофе, постигшей русскую армию в Восточной Пруссии. Смолкли бравурные речи, пристыженно поникли глаза, снова полушепотом поползли мерзкие слухи о царской чете. Появились неизбежные приметы военного времени: первые раненые и инвалиды, лазареты и госпитали, эшелоны и сестры милосердия. Все вдруг осознали, что бодрые марши и победные реляции – одно, а реальная война – совсем другое. И именно после того, как война прошла по душам и сердцам людей, после этого духовного переворота война пошла по-настоящему. И опять Николай не понимал: ну первое поражение, ну бывает, на то и война, но это ведь не конец! Чего руки опускать! Тем более, совсем незамеченными остались наши успехи в Галиции. Сам он, все острее погруженный в свои проблемы, ощущал свою ненужность.

Собирался стать оружейником, мечтал ковать оружие победы. А вместо этого жонглировать шариками учится. Ему необходима была цель, реальное дело, ощущение нужности. И цель появилась.

Всю зиму они работали в Москве и в ее окрестностях. Трюк с рыжим подсадкой уже не работал, и Николку постепенно стали вводить в другие номера. Впрочем, Николкой его уже никто не называл, принятый на равных в цирковую труппу, он стал Николаем, реже – Колей. Как борец он выступал под псевдонимом Рыжий Николя. Росло его цирковое мастерство: он уже неплохо жонглировал, причем одинаково лихо управлялся как с миниатюрными шариками, так и с полуторапудовыми гирями. Умел делать простейшие фокусы. С гуттаперчевой Лизетт готовил акробатический номер, осваивал науку поддержек и бросков.

Но и это оказалось не главным. Николай чувствовал, что Джембаз и Джон приглядываются к нему, словно что-то взвешивают. Наконец хозяин труппы пригласил его для разговора. Начал издалека:

– Дело к весне идет.

Юноша согласно кивнул.

– Хватит на месте стоять, кости греть. Пора собираться в большой тур по югу России: Киев, Одесса, Екатеринослав, Ялта, Ростов, Сочи, Екатеринодар.

– Вы ведь знаете мою ситуацию. Девушка пропала, и я не могу ее отыскать. Не буду ли выглядеть предателем, отправившись на гастроли? С другой стороны, а вдруг ее уже нет в Москве? Она уже тысячу раз могла если не отыскаться, то хотя бы весточку подать.

Джембаз, с которым поделился Николай своими сомнениями, сказал убежденно:

– Отыщется! Не иголка чать – человек. А Россия только кажется большой. Свое к своему липнет. Пусть все идет как идет, а там невзначай пересечетесь.

– Я еду с вами!

Джембаз внимательно посмотрел на Николая, словно оценивая, пожевал что-то, а потом, решившись, приступил к главному:

– Слушай, паря, что я тебе скажу. Я давно к тебе приглядываюсь и вижу – хлопец ты правильный, верный. Знаешь ли ты, что цирковая работа – не единственное, чем мы занимаемся?

– Догадываюсь, – ответил Николай, понимая, о чем пойдет речь.

– Откуда?

– Колоссовский меня абы к кому не отправил.

– Верно! А теперь ответь мне на один вопрос предельно честно. Как ты относишься к существующему в России строю?

– Еще год назад я не задумывался об этом и, вероятно, ответил бы по-иному. Но за год столько событий произошло! Сейчас скажу: существующий строй несправедлив и требует уничтожения. Вы не думайте, я это не из-за того, что случилось со мной, просто это позволило увидеть окружающий нас мир другими глазами, словно шоры с глаз упали.

– Я же говорил – свой парень! – не выдержал молчавший до сих пор Джон, который тоже присутствовал при разговоре. – Его бы еще политграмоте обучить, и будет настоящий идейный борец за мировую революцию.

– Вот ты этим и займешься, – ворчливо заметил Джембаз. – Только не в ущерб тренировкам и выступлениям.

– Так дайте мне настоящее дело! Проверьте меня! – заявил необычайно воодушевленный Коля. – Я не подведу!

Джембаз и Джон переглянулись и засмеялись.

– Э нет! Так дело не пойдет, – заявил Джон. – Мы не террористы, не бомбисты, не анархисты.

А Джембаз счел своим долгом разъяснить:

– Главное для нас – агитация. Нужно, чтобы люди узнали правду. Как сказал один из наших вождей: «Учение лишь тогда становится материальной силой, когда оно овладевает массами» [7]. Поэтому мы ездим по стране, встречаемся с членами местных ячеек, передаем партийную литературу и листовки, восстанавливаем партийные связи.

– Все? – упавшим голосом сказал Николай.

– Пойми, что выступить сейчас, когда самодержавие сильно, а массы оболванены шовинистической пропагандой, – это обречь революцию на поражение. Мы – большевики – считаем, что нужно разоблачать грабительский характер войны. Когда трудящиеся всех стран убивают друг друга ради интересов буржуазии и помещиков. А револьверный треск и разрывы бомб сейчас только помешают, дело и до них дойдет, но позже. Так ты готов вступить в борьбу за Интернационал трудящихся всех стран против власти помещиков и буржуазии?

Николай кивнул. Так он примкнул к большевикам.

Глава 5

Лиза

• Ты посетить, мой друг, желала
• Уединенный угол мой,
• Когда душа изнемогала
• В борьбе с болезнью роковой…

• Я не хочу любви твоей,
• Я не могу ее присвоить;
• Я отвечать не в силах ей,
• Моя душа твоей не стоит.

Кондратий Рылеев

Одна тысяча девятьсот четырнадцатый год не выявил победителя и «маленькой победоносной войны» не получилось. Молох войны, как страшное кровавое чудовище, пожирал все новые страны и народы. Русский не одолел германца, но и тевтону не хватило силушки пересилить русского. Германец отвоевал кусочек Польши у самого краешка Российской империи, а русская армия твердо поставила свой сапог на вершины Карпатских гор, согнав австирияков из Галиции. Казалось, что исполнилась вековая мечта великорусского племени: объединить под своим державным скипетром все наследие Киевской Руси. Но враг думал по-иному, и обе силы замерли в ожидании кровавой схватки в следующем году.

Николаю в ту пору стукнуло восемнадцать, и парень чувствовал себя совсем взрослым. Поиски Наталки продолжались, но прежнего энтузиазма уже не было, напротив, возникло стойкое ощущение, что девушка сама не ищет встречи с ним. И если она жива, то появится не ранее, чем сама этого захочет. В чем причина таких «пряток», он не понимал, но было обидно. Приближалась дата турне по южным окраинам России, и волей-неволей поиски должны быть прекращены. Накануне отъезда парень вновь поделился своими сомнениями с Джембазом. Тот неожиданно взорвался:

– Ты, паря, уже определись: едешь ты или не едешь, с нами ты или сам по себе. А то «если бы, ба кабы»… тьфу! – Старый грек смачно сплюнул на землю желтой от жевания табака слюной. – Ты с дворником говорил?

– Не-ет, – протянул Коля.

– То-то! А ведь с этого надо было начинать. Дворницкая порода особая. Они все про всех в своем квартале знают и немало секретов в себе хранят. Ежели какой непорядок заметят – обязаны квартальному докладывать. На то он и дворник! Коли случилось что, а он молчит – не иначе мзду получил.

Последние слова грек произнес в пустоту: Николки уже и след простыл.

Ахметку он застал скалывающим лед с тротуара возле соседнего особнячка.

– Тебе чего? – спросил он хмуро.

А Николай, хоть и готовил вопросы, пока шел сюда, все забыл. Вылетело из головы, поэтому начал он как как-то мямля:

– Мне бы… это… спросить хотел.

– Ну так спрашивай, коли по делу пришел. А нет – так скатертью дорога, неча людей от дела отрывать.

– Что случилось той ночью, когда два трупа из соседнего особняка вынесли? Куда пропала девочка, что там жила? Почему не было официального расследования?

По мере того как Николай говорил, голос его обретал силу, а мысли четкость. Старый татарин, напротив, ссутулился, прятал глаза и, в конце концов, отвернулся и принялся с удвоенной энергией скалывать лед. Зло бросил через плечо:

– Не видал я ничего! А ну, проваливай, пока я полицию не вызвал.

Николка подошел к старику, развернул его за плечо к себе и сильно встряхнул:

– Полиция совести твоей не поможет. Рассказывай!

Дворник неожиданно сломался, видимо, устал столь тяжкую ношу носить в себе. Сбивчиво и торопясь, словно настал его последний час, принялся рассказывать о той трагедии, что до сих пор не давала спать по ночам. Закончил он жалобными всхлипами:

– Ох, Аллах не простит грех, что взял я на свою душу. Недолго мне осталось, пусть хоть ты, паря, узнаешь правду. Куда князь девицу дел, по правде, не ведаю, а вот барина и дружка мого энтот аспид заколол, немчура бородатая, точно. И душеньку мою, зореньку мою увел. Под чужим именем ласточка моя в чужих краях обретается.

По мере рассказа Николай ощутил, как пусто становится в его душе. Будто что-то упорхнуло из его тела. Если Кронберг Наталке замену нашел, то, значит, уверен – подлинная Наташа уже не появится.

«Бестолочь, недоумок, сопляк! Даже любимую девушку защитить не смог! – говорил он кому-то, кто сидел у него глубоко внутри, когда он, шатаясь как пьяный, шел обратно в шапито, ставшее для него вторым домом. – Надо же! – клял он себя. – Убийца Наталки был у меня в руках, и я его отпустил!» В том, что Наталка убита, он ни капли не сомневался. Иначе зачем этому титулованному убийце весь этот маскарад с подменой девиц? Слез не было, а была бешеная ненависть к кровавому маньяку Кронбергу и досада на себя, что не защитил, не уберег свою любовь. Пока он шел, от прежнего веселого и немного наивного Николки оставалось все меньше и меньше. Назад вернулся суровый, решительный и ожесточившийся человек.

Уже вечерело, теплый мартовский день не способствовал сиденью в тесных коморках придорожной гостиницы с заросшими пылью и паутиной оконными рамами, поэтому почти все члены труппы повылазили на свежий воздух. Дрессировщик чистил в клетках со зверьем. Его супруга, тоже дрессировщик, кормила своих голубей. Атлеты разминались. Фокусник что-то ковырял возле забора, не иначе мастерил какое-то свое очередное приспособление. Клоуны выбивали свои парики. Гуттаперчевая девочка Лиза в темном трико просто прогуливалась по подворью постоялого двора, в котором они квартировали. Джембаз, сидя на крыльце, курил трубку, от удовольствия смежив веки, не забывая при этом зорко следить за подопечными. Все бывшие в тот момент на подворье циркачи как по команде обратили к Коле свои лица, на которых был написан немой вопрос. Но глядя на белое, как у призрака, лицо Николая, плотно сжатые губы и бешеный взгляд, никто не решился задать его. Лишь Джембаз кряхтя тяжело поднялся с крыльца и, когда юноша поравнялся с ним, положил руку ему на плечо:

– Ну, что ты решил, паря? С нами или без нас?

– Едем! Я готов.

– А что девица?

– Ее нет больше… Убита!

За спиной раздался громкое «Ах!» Лизаветы, тотчас закрывшей ладошкой рот. Грек тяжело вздохнул. А Николай, не в силах больше терпеть, опрометью метнулся в свой номер, рухнул на постель, зарылся головой в подушку и попытался заплакать. Ничего не вышло – подушка оставалась суха, лишь могучие плечи юного атлета сотрясала мелкая дрожь.

Прошло совсем немного времени, и Николай ощутил ласковое прикосновение. Кто-то нежно, совсем как мама в детстве, гладил его по волосам. Юноша перевернулся на спину и увидел милое, полное участия лицо Лизы.

– Может, тебе чаю или кофея принести?

Он только замотал головой в ответ. Рука маленькой гимнасточки между тем продолжала гладить его непокорные вихры у висков. Внезапно она наклонилась и поцеловала парня сперва в лоб, потом – подумав – в губы. Хотела отстраниться, но сильная рука Николки обвила шею девушки, и его губы ответили на девичий поцелуй. Молодая ли сказалась кровь, али Николке требовалось любовное забытье, но любил он в ту ночь Лизаветту неистово.

Отрезвление, которое наступило потом, вызвало муки совести. Уже в дороге, мотаясь по городам и весям российского юга, он первое время постарался всячески избегать Лизы. Корил себя за, как ему представлялось, предательство памяти Наталки. Пробовал меньше видеться и разговаривать с Лизетт, что было весьма проблематично, поскольку в перерывах между выступлениями они готовили парный акробатический номер. Девушка не понимала холодности Николая, пробовала даже обижаться на него, но Николай оставался холоден и неприступен. Его душа вообще как будто замерзла и зачерствела. Мир не мил был без его Наталки. Они выступали в новых городах, проезжали интересные и красивые места. Ничего не трогало его душу, не пробуждало интереса к жизни. Только в партийную работу он окунулся с рвением. Посещал явки и передавал литературу, служил связным, истово штудировал книжные постулаты революционного учения.

Незаметно весна перешла в лето. Однажды на Троицу они были приглашены на станичные гулянья. Дело было где-то под Ростовым, что на Дону. Большая вода на реке уже спала, но пора покоса еще не наступила. На сочном лугу возле Дона устроили станичники свое празднество. Столы в ряд, выступление циркачей, хороводы и песни девушек в венках из одуванчиков, задорные пляски. Николай не принимал участия в гуляниях. Он просто сидел и смотрел на веселье других. Лиза словно и не выступала до этого вовсе, так лихо она плясала вместе со станичными девками и молодухами. Хороши были казачки, все как на подбор чернявые, статные, с точеными профилями лиц. Но даже на фоне такого цветника Лизетт выделялась гибкостью стана и изяществом фигурки. Несколько раз девушка, разгоряченная и раскрасневшаяся, с бисеринками пота на коротких, стриженных под мальчика, волосах подбегала к Николаю, брала за руку, пытаясь вовлечь в круг танцующих, но тот оставался на месте, лишь качая головой в ответ.

Юноша видел, как посматривают на гимнастку молодые казаки, ловил искоса брошенные на девушку ревнивые взгляды станичных девиц и с неудовольствием отмечал, что сей факт ему положительно не по нраву. Тогда Николай решительно встал и, не оглядываясь на веселое празднество, побрел прочь по берегу реки. Он облюбовал высокую кручу над Доном и устроился на самой ее вершине. Николай просто сидел и глядел на медленно несущий к морю свои воды Дон и вспоминал, как некогда они с Наталкой так же сидели у реки и любовались непрерывно и величаво текущим водным потоком. Только было это под иными небесами, и река звалась по-иному – Волгой.

– Что не весел, друг? – произнес голос рядом с парнем.

Коля повернул голову и обнаружил рядом с собой чернокожего Джона. Ничего не ответил, лишь вздохнул. А голос Джона между тем продолжил:

– Вот смотрю на тебя, удивляюсь! Молодой парень, ему бы самый раз скакать да за девками ухлестывать. А он примороженный какой-то, ей-ей словно старик.

– Ты же знаешь причину моей кручины, – укоризненно ответил Николай.

Вместо ответа, Джон снял с головы картуз и достал из-под подкладки потрепанный фотографический снимок, молча протянул его Николаю. С фотографии на него смотрела молодая очаровательная негритянка в клетчатом платье. Юноша повертел снимок в руках и с немым вопросом вернул назад Джону.

– Жена… была… – с трудом сказал чернокожий гигант.

Было видно, что воспоминания даются ему с большим трудом.

– А что с ней случилось? – осмелился поинтересоваться юноша.

– Ты знаешь, что такое суд Линча?

– Примерно, в общих чертах.

– В моей стране нас называют «ниггеры», и мы не имеем никаких прав, все принадлежит белым. В их руках наши права, наша жизнь и… наши женщины. Кэт работала в одном из лучших публичных домов Нью-Орлеана. А я был молодой начинающий боксер. Мне поклонялись, мною восторгались!

По глупости думал, что если есть успех и есть слава, то мне все можно. Мы с Кэти любили друг друга. Я мечтал завести семью, хотел, чтобы Кэт перестала заниматься своим постыдным ремеслом. Когда мы поженились, она пошла к хозяину и сказала, что больше не будет заниматься проституцией. Этот жирный боров поднял крик, потребовал уплаты долга, стал бить мою Кэти. Она отбивалась как могла, расцарапала его лицо. А когда сбежалась вся округа, ее хозяин заявил, что черная женщина посмела поднять руку на белого человека. Суд Линча – это когда нет суда, это расправа. Мою жену повесили прямо там, на брусе под потолком. А я… я когда узнал… я подкараулил этого борова и собственными руками, – Джон простер перед собой две здоровенные руки ладонями вверх, – вот этими руками задушил его. – Джон уткнул свое лицо в ладони и замолчал, заново переживая свое горе.

– А дальше что было? – через некоторое время осмелился задать вопрос Николка.

Джон отнял ладони от лица, устремил свой взгляд вдаль, словно вспоминая то, что спрятал глубоко-глубоко в своей душе. Затем повернулся к юноше:

– А дальше… дальше пришлось бежать на север страны, там, в северных штатах, проще затеряться. В Нью-Йорке случай свел меня с Джембазом, который в эмиграции содержал небольшой цирк. Выступал у него в цирке, а в революцию, в шестом году, приехал в Россию, страну, где никто не обращает внимания на чистоту крови и цвет кожи. Теперь это моя вторая родина. Знаешь, Коля, я после смерти моей Кэти жить не хотел, один раз Джембаз меня прямо из петли вытащил. Но время залечивает душевные раны. Постепенно ко мне вернулась способность смотреть на мир открытыми глазами, без ненависти и боли. Надо жить, Коля, надо бороться!

Юноша вздохнул, понимая правоту и житейскую мудрость чернокожего атлета. А тот продолжал:

– Я вижу ее глаза. Она тебя любит, Коля!

После этих слов Джон поднялся, по-дружески похлопал юношу по плечу и побрел прочь. Николай еще посидел немного, потом тряхнул своими бронзовыми кудрями, поднялся и зашагал в ту сторону, где наяривала гармошка. Он решительно вошел в круг, где парни с девками лихо отплясывали кадриль, нашел Лизу, развернул ее к себе и поцеловал. Девушка сначала удивленно, потом робко, а в конце концов пылко ответила на поцелуй, словно давно ждала этого момента. Хоть такое открытое проявление чувств было непривычно для станичных нравов, оно было встречено одобрительным гулом и сдержанными девичьими смешками: в праздник все можно! А может, просто цирковые для станичников были людьми иного сорта, которым в силу их актерской профессии было дозволено более обычного. Лиза сама взяла за руку Николая и повела вдоль берега реки на соседний луг. С той ночи они стали любовниками.

На следующее утро Джембаз уединился с наказным атаманом и другими старейшинами. Мимо чайной, где они о чем-то оживленно гутарили, все чаще и чаще, как бы невзначай, проходили молодые казаки. Однако вскоре половой и одновременно сынок хозяина чайной умчался с поручениями в несколько куреней, в которых подрастали молодые казаки, коим еще не пришел срок призыва на службу. Вскоре несколько казачков на лошадях съехались к широкому майдану, заменявшему казакам манеж, где проходили занятия по вольтижировке.

– Ну-ка, сынки, – обратился к станичникам атаман, – покажите энтим цирковым, шо казаки тоже не лыком шиты, тоже кой-чо умеють.

Казаки, все как на подбор кровь с молоком, показали свое мастерство удалого казацкого наездничества. Получилось впечатляюще.

– Пойдет! – скупо оценил их умения хозяин цирка. – Наездникам и коням, конечно, подучиться малость надо будет. По круглой арене это вам не на манеже строй держать и не в чистом поле.

Джембаз не спеша раскурил трубку, сделал несколько затяжек и выпустил кольца дыма. Потом показал трубкой на троих самых молодых и статных хлопцев:

– Вот эти. Ачетвертым пойдет к ним мой. – И он так же, как и ранее на казаков, ткнул трубкой в Николая.

Дружный хохот был ответом Джембазу.

– Нешто мужик-лапотник с конем сладить? Нешто супротив силы казачьей справится? – утирая выступившие от смеха слезы, говаривал старый казак. – Мои мальцы сызмальства на коне. И отцы, и деды их. А мужик што? Только что пахать на лошадях-то.

Кровь ударила в лицо Николаю. Он подошел к одному из отобранных казаков, взял под уздцы его коня:

– Ну-ка, дай попробую.

– Попробуй! Сдюжь! – снисходительно ответил казак и осклабился.

Николай лихо вскочил на коня и постарался повторить продемонстрированное казаками. У себя в Васильевке он слыл одним из лучших наездников, да и дед их с Наталкой натаскал изрядно. У него почти все получилось, хоть и не было в его движениях той легкости и естественности, что присутствовала в каждом казаке, которые словно родились в седле. Но даже и этого оказалось достаточно, чтобы в глазах станичных хлопцев появилось что-то, похожее науважение.

– Ну вот и ладно, сговорились, – говорил Джембаз, ударяя по рукам с атаманом. – К осени в Москву и Петроград поедем, хлопцы твои хоть столичную жизнь увидят, нагуляются, пока в армию не призвали, а то ведь война, сам понимаешь.

– На все воля Господа! – степенно отвечал станичник.

Так цирковая труппа Джембаза пополнилась наездниками взамен башкир, которые не пожелали отрываться далеко от дома и после тура по Поволжью остались близ родных мест. И это позволило еще более расширить ее репертуар.

Закончилась первая часть гастролей, во время которой цирк-шапито Джембаза проехал по градам и весям Кубани и Дона. После представлений в Юзовке, краю суровых шахтеров и сталеваров, их шапито дало несколько выступлений в Мариуполе, городе, основанном Екатериной II для понтийских греков, где у Джембаза оказалась масса далеких и близких родичей и просто хороших знакомых. Их угощали, да угощали так, что, в конце концов, Николая стало мутить от кислого греческого вина и пахнущей йодом морской рыбы. И здесь Николай впервые увидал море. Оно было теплое и ласковое, мелкое и кишащее рыбой. Море, по правде сказать, не произвело на него особого впечатления. Волжский уроженец явно отдавал предпочтение могучему водному потоку, неспешно, но неотвратимо катившему к морю свои волны. Не бескрайние морские просторы, но широкие просторы великой реки привлекали и манили его натуру.

Больно уязвило Колино самолюбие осознание того факта, что сила его не беспредельна и что на силу всегда может найтись еще большая сила. Амбалы, мариупольские портовые грузчики, дали форменный бой на цирковой арене Джембазовым атлетам. Первые поединки с местными силачами Николай с товарищами проиграли позорно, вчистую. Пришлось отложить ежевечерние многочисленные возлияния и чревоугодия на ужинах у бесконечных Джембазовых родственников и готовиться к выступлению всерьез. Помогли казаки, с которыми Николай здорово сдружился, обогатив борьбу парня приемами казацких ухваток [8]. Только ценой невероятного напряжения профессиональные борцы смогли превозмочь местных любителей-самородков с городской пристани. Среди мариупольских амбалов особо выделялся один, чрезвычайно мелкий ростом, коренастый грузчик, которого сдвинуть с места были не способны даже такие гиганты, как Джон. Николаю лишь с четвертой попытки удалось бросить коротышку на арену. Джембаз был в полном восторге от коренастого коротышки и немедленно предложил место в труппе. А Николай, напротив, был уязвлен, хотя он не хотел признаваться себе, что им двигала заурядная ревность к тому факту, что Джембаз нашел нового любимчика. Но, решив высказать это хозяину труппы, он получил резкую отповедь.

– Плохо же ты меня знаешь, Николай, а то должен был уяснить – для меня любимчиков нет! Интересы дела для меня – прежде всего! Если человек полезен для труппы – он будет выступать! – Джембаз говорил так зло и возбужденно, что кончики его усов осуждающе и возмущенно топорщились в такт его словам. – В тебе сейчас говорит обида и ревность. Но тебе-то, Коля, как раз грех жаловаться. У меня на тебя большие планы! Я ведь хочу сделать из тебя универсала, настоящего циркового артиста. Ты уже выступаешь как атлет и борец, а на выходе акробатический номер и джигитовка. Будут и другие номера, дай срок. К тому же не забывай, что мы, подпольщики, связаны иным служеньем, и это – главное. А ты мелочные счеты затеял.

Парню стало стыдно, он не смог не признать правоту старшего товарища по партии, в которую он накануне вступил.

После гостеприимного Мариуполя с негостеприимным приемом их кочевой табор свернул на запад. Далее их путь лежал в Новороссию и на Украину. Здесь дыхание войны стало ощущаться значительно сильнее. Все чаще и чаще им приходилось сходить с дороги, уступая место маршевым батальонам, а то и целым строевым частям, двигающимся в направлении фронта. Среди публики стало много раненых и выздоравливающих солдат. Их много в этот год заполнило южнорусские местечки. Угрюмые и ожесточенные, они мрачно спускали свое жалованье в местных шинках, ибо, несмотря на «сухой закон», богатый на самогоноварение местный край предоставлял большое количество бурячихи, горилки и всевозможных наливок. На цирковых представлениях фронтовые громко смеялись от любых, даже самого низкого пошиба, шуток и нередко отпускали скабрезные шуточки в адрес циркачек. На одного, особо приставучего к Лизе, типа Николай набросился с кулаками.

Солдатик, получив зуботычину, неожиданно заскулил:

– Сладил, что, сладил? Бугай здоровый! Отъелись на харчах тыловые крысы. А ты пробовал в окопах с водой сидеть и жрать гнилой хлеб? А ты знаешь, как гибнут от германского снаряда твои товарищи, в то время как наши пушки молчат? Я, почитай, за год войны первый раз бабу увидел, ну малость допустил лишку. Так изглодался же! А через неделю опять в энтот ад проклятущий идтить. Все! Наотдыхался!

Ну что с такого возьмешь? Рука сама отпустила ворот солдатской рубахи.

Ситуация на фронте и в самом деле складывалась аховая. Еще в начале мая немецкий генерал Макензен двинул свои войска на русские позиции в Галиции. Против двадцати двух русских батарей со ста пятью орудиями он сосредоточил чудовищную артиллерийскую мощь из ста тридцати четырех батарей, в которых было шестьсот тридцать четыре ствола, включая тяжелые гаубицы. Германец перешел в наступление, а немецкая артиллерия обрушила на русских лавину огня. И когда русский солдат погибал под немецким снарядом, русские пушки из-за снарядного голода в большинстве своем молчали или отвечали редкими выстрелами. Солдаты были злы на офицеров и генералов, те вспоминали недобрым словом главнокомандование, правительство и Думу, думцы подозревали Царя. И все едва ли не в открытую говорили о предательстве. Этим не замедлили воспользоваться революционные и либеральные пропагандисты. Из частного случая нехватки боеприпасов делался общий вывод о гнилости самодержавия, неспособности правительства управлять страной. Слова падали на благодатную почву. Каждый солдат, мещанин или селянин, посетив цирк Джембаза, находил в своем кармане смятую прокламацию.

Все чаще и чаще большевики, с которыми встречался Николай, поговаривали, что пора переносить агитацию на фронт, в действующую армию, в солдатскую массу.

Для восстановления утраченного престижа власти не нашли ничего лучшего, как найти крайнего. «Козлы отпущения» не заставили себя ждать. Ими стали осужденный за шпионаж бедолажный полковник Мясоедов [9] и несостоявшийся «военный гений» великий князь Николай Николаевич. Арестовывали Мясоедова два генерала Генерального штаба – Бонч-Бруевич и Лукирский, помешанные на шпиономании и германофобии. Впрочем, оба давно были активными деятелями тайного общества Братства Звезды, целенаправленно работающие на разрушение Российской империи и пытающиеся наладить активные контакты высших офицеров Генштаба с левым, радикальным крылом социал-демократов. На должность Главковерха император Всероссийский не нашел ничего лучше, как назначить себя любимого. Видимо, лавры «военного гения» не давали спать спокойно и ему. Случилось это впервые после Петра Великого. До этого самодержцы предпочитали доверять ведение войн профессионалам и надеялись на умение и мастерство своих воевод. По поводу этого назначения, впрочем, среди россиян ходили разные мнения. Наиболее верноподданнические и наиболее недальновидные слои потирали от удовольствия руки:

– Ужо царь придеть – порядок наведеть и крамолу изведеть! Энтот-то заставит енералов по струнке ходить.

Большинство, однако, недоверчиво хмыкало:

– Ну, теперича гвардейский полковник генералами накомандуется! А уж немка-императрица уж точно развернется. Германский Генштаб отныне не только своими войсками командовать будет, но и супротивника.

Их было немного, но находились и такие, кто утверждал:

– Ворон ворону глаз не выклюет, а барин барину и подавно. Генералы – баре, а царь – самый главный барин. А умирать придется нам, мужикам.

Словом, что бы Николай II ни предпринимал, недовольными оказывались все.

Немецкая машина продолжала неумолимо продвигаться вперед. В течение июня пали Перемышль, Лобачев, Львов. Русские войска были вынуждены оставить Галицию, с таким трудом занятую в прошлом году. Многотысячные людские потоки русских людей из Галиции ринулись вслед за отступавшей русской армией. Узколицые и черноволосые, шумные и суетливые, совсем непохожие на дородных невозмутимых малороссов, они заполнили своим странным говором местные базары, майданы и улочки южнорусских городов. Много веков оторванные от основного русского тела, сохранившие, тем не менее, свою русскость, они были обречены на полное истребление мстительными австрияками и новосозданными украинцами, особо жестокими, как все адепты новой веры. Беженцы с ужасом рассказывали о поголовном уничтожении тех жителей Галиции, кои отказывались предать заветы своих предков и стать не русинами, но украинцами, о повешенных православных священниках, о расстрелянных учителях, о страшных лагерях смерти для русских.

Все эти рассказы Николай выслушивал с бледным от негодования лицом, а руки непроизвольно сжимались в кулаки. И кто это выдумал, что в армию призывают с двадцати одного года? Правда, недавно правительство снизило призывной возраст до девятнадцати лет, но это все равно было недостаточно для восемнадцатилетнего Николая. В свои годы он чувствовал себя достаточно взрослым, чтобы вступить на ратный путь. Одновременно в нем крепла убежденность в неспособности царского правительства защищать страну от тевтонов. Мысль о неизбежности революции все чаще и чаще приходила в его голову.

К прибытию на гастроли в Одессу у них с Лизой был готов новый номер – акробатический этюд на избитую, казалось бы, тему Арлекина и Пьеро. Здоровый крепыш Арлекино всячески измывался над хрупким и тщедушным бедолагой Пьеро. Он подбрасывал Пьеро вверх, крутил вокруг себя, ронял на пол. Пьеро ловко умудрялся обратить все издевательства в свою пользу: делал сальто-мортале, садился на шпагат, так складывался едва ли не вдвое, что публика ахала. Когда Арлекин пытался исхлестать Пьеро розгами, тот прыгал через них как через скакалку. При попытке избить бедолагу палкой-шестом, Пьеро выкидывал с помощью шеста такие пируэты, что у публики дух захватывало. Брошенными в него камнями Пьеро ловко жонглировал. Успех у номера был ошеломляющим. Представления, показанные в Одессе, Екатеринославе и Киеве и других бесчисленных местечках, попадавшихся на пути следования шапито, прошли при полном аншлаге. В эти времена, скупые на добрые вести с фронта, люди приходили в цирк развеяться и повеселиться от души. Николай уже умел довольно ловко жонглировать, знал некоторые фокусы и пару раз вторым номером выступал у дрессировщика. Вместе с казачками они готовили номер, который по идее Джембаза должен быть стать гвоздем программы. Он ощущал, как растут его цирковые умения, и стал понимать, что находится на пути превращения из подмастерья в мастера. С Лизой тоже все складывалось неплохо. Вот только щемящее чувство тоски иной раз охватывало парня, никак он не мог забыть свою Наталку. Николая все время преследовало чувство, что он что-то упустил, недопонял, чего-то недоглядел.

Заканчивалось лето, птицы собирались лететь на юг, а Джембаз со своей труппой стал собираться на север: пришла пора возвращаться в Москву. Завершающим аккордом гастрольного тура по замыслу Джембаза должны стать выступления в обеих столицах, Москве и Петрограде. Приходилось прощаться с ласковым теплым морем, воздухом, наполненным пряными южными ароматами, доброжелательным и дружелюбным населением, по-детски восторженно и непосредственно воспринимавшим все цирковые трюки и репризы.

Глава 6

Разрыв

• Мне не любовь твоя нужна,
• Занятья ждут меня иные:
• Отрадна мне одна война,
• Одни тревоги боевые.

Кондратий Рылеев

Зима шестнадцатого года. Сквозь темноту зимней студеной ночи мчится поезд. Свет от прожектора прорезает ночную мглу, выхватывая заснеженные верхушки деревьев. Мороз таков, что дым от паровоза, несмотря на встречный ветер, взмывает вертикально вверх. Паровоз пыхтит и тянет за собой пяток платформ с зачехленными орудиями и полтора десятка теплушек с лошадьми и солдатами. Воинский эшелон спешит на запад, туда, где в заледенелых окопах замерзает полтора миллиона солдат русской армии, с превеликим трудом остановивших германскую военную махину на подступах к исторической Великоросии.

Россия тяжело перенесла катастрофу пятнадцатого года. Но, к удивлению многих, старая дряхлая империя выжила несмотря на снарядный и патронный голод, никчемность полководцев, вороватость интендантов, бездарность политического руководства и вялость монаршей воли. После немецких побед и оставления Галиции над южным фасом Северо-Западного фронта нависли австро-германские войска. В середине лета они перешли в наступление.

Одновременно немцы нанесли удар в Восточной Пруссии и стали теснить русские части за Неман. Русская армия попала в гигантские клещи, и стала реальна угроза окружения Северо-Западного фронта на территории Польши. Ставка русской армии была чрезвычайно подавлена и расстроена. Генералы деморализованы, но тем не менее смогли принять единственно верное в этих условиях решение: начать отход русских войск с одновременным укреплением линии Днепра. Были оставлены Варшава, Брест, Гродно. За лето Россия потеряла Польшу и Курляндию. Но чаша позора еще не была испита до дна. Под занавес года германец совершил прорыв обороны русских войск в районе Свенцян. В результате Свенцянского прорыва были оставлены Владимир-Волынский, Ковель, Луцк, Пинск. К снарядному добавился винтовочный голод. Если на фронте одна винтовка была на двух человек, то в тыловых частях одна винтовка выдавалась на десять солдат. При положенных шестнадцати пулеметах на полк обходились восемью. А антантовские кровопийцы, словно восставшие из могильного холода вурдалаки, требовали все новых и новых жертв от русского народа.

Наконец, истощив себя, тевтоны прекратили наступление. К исходу года противники замерли на почти прямой линии от Балтики до Румынии, которая сразу же стала опоясываться рядами колючей проволоки, километрами минных полей, нитками траншей с бугорками бетонных укреплений. Беспросветная тоска охватила все русское общество.

В открытую поносились не только весь государственный аппарат и руководство армией, но и священная прежде особа императора. По стране бродили, скрываясь от полиции, почти миллион дезертиров. Кое-где мужики начали прятать хлеб, жечь усадьбы и делить землю. И в обществе, и в Думе возобладали панические и пораженческие настроения. Народ российский не видел или не хотел замечать, что отступление было, но не было бегства. Отход русских войск прошел организованно, ни одна часть не была обойдена с флангов и окружена, стратегический план окружения и последующего разгрома русской армии потерпел крах. Пятнадцатый год, несмотря на победы над русскими, оказался провальным для тевтонов, не удалось главное – выбить из войны Россию. Перед Германией замаячила безрадостная перспектива продолжения войны на два фронта, войны на истощение, шансов на победу в которой у немцев было исчезающее мало.

А пока стороны зализывают раны, пополняют войска, готовясь к новым схваткам. Война – весьма прожорливый каннибал, требующий не только много пуль и снарядов, но и пожирающий много людей. В самый разгар трагических событий на фронте русский император издает Указ Правительствующему Сенату, разрешающий призывать на войну девятнадцатилетних юношей, чего никогда ранее не было в империи.

Вот и очередной военный эшелон везет пополнение. В одной из теплушек на двухъярусных нарах посапывают сорок мужиков, одетых в солдатские шинели. Посередине вагона стоит печка-буржуйка, возле которой сидит и поддерживает огонь дневальный – огненнорыжий паренек с едва пробивающимися над верхней губой усиками. Одетый в серую солдатскую шинель, Николай не спит, подбрасывает в топку дрова и невеселую думу думает. В очередной раз судьба-злодейка совершила над головой парня крутой вираж. А сколько их было за его такую короткую жизнь! Сначала месть друга, сделавшая из него изгоя. Затем побег из губернского города и начало его странствий с цирком. А исчезновение Наталки? При этом воспоминании у Николая стало тесно в груди. И вот теперь предательство Лизы – новая боль, заставившая его горько усмехнуться. Какой же он был лопух, поверивший в искренность чувств циничной девицы! И как он наивен, если позволил обвести себя этим прохиндеям из Братства! Впрочем, не прохиндеям – кровавым преступникам. Его мысли снова унеслись к событиям последних месяцев.

К их возвращению в Москву, наконец, был полностью готов и отработан конный номер. Кони слаженно неслись по кругу арены, подчиняясь ударам хлыста Джембаза. Казаки так лихо выполняли конные трюки, что сердце замирало от восторга. А в это время некто в простом полковничьем мундире пытался отдавать нелепые указания Джембазу, путался под ногами лошадей, досаждал наездникам. В конце концов, решив показать, как правильно надо управляться с лошадьми, горе-полковник попытался сам взгромоздиться на лошадь. К нему подвели смирную на вид кобылу, но и тут он умудрился пару раз свалиться с нее. Наконец полковнику удалось усесться на лошадь, правда, задом наперед. Когда кони снова помчали по кругу в бешеном галопе, полковник скакал с выпученными от ужаса глазами, вцепившись в хвост кобылы. Аллегория была более чем прозрачна. Пародия на Николая II, носившего полковничий мундир, но не обладавшего ни военным образованием, ни воинскими дарованиями, взвалившего на себя звание Главнокомандующего в самый разгар отступления, была очевидна. А лихие казаки со своими трюками словно показывали, на что способна русская армия, освобожденная от бездарного и негодного командования.

Маска глупого полковника долго никак не давалась Николаю. Вроде все делал правильно, но получалось не смешно. Так продолжалось до тех пор, пока к нему, запыхавшемуся от горячей скачки по арене, не подошел старый клоун, которого все звали Жорик:

– Позволь старику дать несколько советов?

Николай посмотрел в выцветшие глаза клоуна, в которых таилась бездна житейской и профессиональной мудрости, на его морщинистое лицо, так непохожее на ту пеструю раскрашенную физиономию, с которой он выходил на арену. Вспомнил, какую лавину смеха вызывал у публики каждый выход старика, и молча кивнул в знак согласия.

– Ты слишком много комикуешь, Коля, хочешь казаться смешным и оттого переигрываешь. Образ полковника не так прост, как может показаться на первый взгляд. Это честный дурак. Он искренен в своем стремлении помочь и не понимает, что только мешает. Тебе нужно показать драму человека, который выглядит нелепым и смешным в своем стремлении помочь. – Жорик внимательно посмотрел в серьезные глаза парня. – Я вижу, как ты меня внимательно и серьезно слушаешь, сосредоточенность написана на твоем лице. Запомни это выражение, именно с таким лицом ты и должен работать. Сочетание серьезности в лице и неумения в действии, сама нелепость ситуации и создадут эффект комичности.

– Спасибо, Жо… – Сценический псевдоним застрял у Николая в горле. – Кстати, а как вас зовут? – Ему стало стыдно, что вот уже больше года они выступают в одной труппе, а он и не знает имени своего старшего коллеги.

– Не стоит имен, вьюнош, – с горечью, как показалось Николаю, молвил клоун. – Думаешь, тут у всех подлинные имена? Как бы не так! Многие стремятся спрятать за масками и кличками свои истинные личины и имена. У всех разные причины: кто-то стремится скрыть свою профессию, другим не хочется ворошить свое прошлое. У меня ничего такого нет, но за много лет мой псевдоним прилип ко мне как вторая кожа, я привык.

– Но все-таки.

– Георгием Варфоломеевичем меня кличут. Я из особ духовного звания, расстрига.

– Спасибо за науку, Георгий Варфоломеевич.

Юноша так горячо пожал ему руку, что старик прослезился.

Номер удался, что было видно по реакции искушенной и избалованной московской публики. Хотя Джембаз поначалу опасался ставить номер в программу первого представления в Москве. Но решился и не прогадал. Он сам потом утверждал, что такого бешеного успеха не видывал уже давно. Зерна сатиры этого номера упали на благодатную почву умонастроений москвичей, раздраженных военными неудачами, поэтому бурные аплодисменты и восторженный прием зрителей были обеспечены.

Казачки, впервые попавшие в большой город из своей дальней станицы, были буквально оглушены овациями и на седьмом небе от теплоты зрительского приема. Они были в совершенном восторге от Москвы и москвичей. Особенно им льстило внимание и доступность московских барышень, желающих щедро одарить любовью горячих южных парней. Николай же, напротив, был насторожен, понимая, что их номер сродни острому политическому памфлету. Однако дни проходили своей чередой, а их номером никто не интересовался. Он и раньше, особенно после своего побега из кутузки, был невысокого мнения о полиции. А сейчас она вообще вызывала презрение. Он не мог понять, как такое вообще возможно: под самым носом у полиции ведется, по сути дела, антигосударственная пропаганда, а власти вообще никак не реагируют.

Стояла поздняя осень, но поток зрителей не иссякал, и на волне успеха Джембаз таки решил представить труппу петроградской публике. Тем более что организация выступлений в столице была давней мечтой старого грека. Не менее важным обстоятельством было желание встретиться со столичными большевиками и получить свежую литературу для распространения.

Николай откладывал до последнего, не хотелось бередить рану, но накануне отъезда все-таки нашел в себе силы посетить знакомую улочку и встретиться с Ахметом. В старом особняке Воиновых располагалась какое-то тыловое учреждение, коих на ниве войны расплодилось великое множество. «Жулики!» – решил про себя Николай. Ахметку он нашел во флигельке соседнего особняка, переоборудованном под дворницкую. Старик лежал под ворохом одеял и отчаянно кашлял, у него был жар. В дворницкой было холодно. Николка купил дров и разжег жаркий огонь. В соседней лавке ему удалось приобрести баночку варенья, и пока дед оттаивал при помощи горячего чая, сбегал в ближайшую аптечную лавку и накупил порошков. Ахмета он застал разгоряченным и раскрасневшимся, блаженно жмурящим свои глаза.

– Ты ведь тот паренек, что с Наташкой того-этого? – поинтересовался он вспоминая.

Николай кивнул. А старик неожиданно расплакался:

– Вот ты меня сейчас спас, а я никого спасти не смог: ни Тихоныча, пусть земля ему будет пухом, ни Наташу, невинное дитя, ни внучку свою, которую увезли эти аспиды.

Николка прервал душевные излияния деда:

– Ты знаешь, где Тихоныч похоронен?

– Как же, как же! Я хоть и трус паршивый, но не подлец последний. – Он протянул свои руки в сторону парня. – Вот этими руками могилку ему копал. Собственноручно засыпал.

– Проводишь меня завтра к нему?

– Конечно!

На следующий день Николай стоял на могиле с простым деревянным крестом, под которым покоился русский солдат Кузьма Тихонович Солдатенков. Положил скромный венок и при помощи Ахмета приколотил на крест заранее припасенную табличку.

Внезапно татарин наклонился к уху парня и доверительно зашептал:

– А я надысь снова встречал его.

– Кого? – переспросил юноша, подумав, что болезненное состояние, жар и гнетущая кладбищенская атмосфера вызвали у истощенного организма деда горячечный бред и галлюцинации.

– Да немчуру проклятущую. Не длинного, а того, второго. Толстого борова, что хозяйку увез.

– Да, ладно! – не поверил Николай.

– Точно, он! – подтвердил старик. – Подъехал на экипаже и долго-долго смотрел на дом. Я его тогда хорошо рассмотрел. Хотел подойти, спросить о внучке да не решился, а пока собирался, того уже и след простыл.

Полученную информацию следовало обдумать. Могло ли быть такое? Во-первых, нельзя исключить, что больному старику все это привиделось. То, что Штоц в начале войны уехал в фатерлянд, он видел своими глазами. Вряд ли теперь он мог ходить свободно по военной Москве. Если только… если только Штоц не шпион. А вот это вполне может быть, Россию он знает хорошо, связи остались. А если Братство Звезды и есть хорошо замаскированная под тайное общество шпионская сеть? Но среди тех членов, которых он знал по губернскому городу С., были люди с понятием чести, они никогда не пошли бы на сотрудничество с врагами. Тогда Братство служит просто прикрытием разведывательной деятельности? Возможно. Но что он делал возле дома Воиновых? Приятные воспоминания? Да какие уж тут приятные воспоминания! Вероятно, Штоц кого-то или чего-то ищет? А что если?.. Вдруг эпопея с Мечом еще не кончилась?

Предпринять Николай ничего не успел, да и что он мог сделать? Носиться по Москве в поисках приведений? К тому же пришла пора выезжать в Питер, как по старинке продолжали называть Петроград. Вскоре цирка Джем-база по Николаевской железной дороге выехал в столицу страны. Но беспокойство поселилось в душе парня.

Слух о новом цирковом номере, похоже, бежал впереди паровоза, поэтому петербуржцы встретили гастроли цирка Джембаза столь же горячо, как и москвичи. Горожане, в отличие от жителей российской глубинки, будучи погруженными в общественную жизнь страны, острее ощущали глубину катастрофы пятнадцатого года. Столица полнилась сплетнями и слухами о панических настроениях в Генеральном штабе, о развале управленческого аппарата, о нежелании солдат армии воевать за непонятные цели войны. О сепаратном мире говорили уже не втихомолку, об измене в императорской семье и правительстве не таясь твердили в газетах и великосветских гостиных, в солдатских окопах и офицерских блиндажах, в Думе и обществе. И над всеми этими толками высилась, пожалуй, самая ненавистная фигура тогдашней истории – имя ему Распутин. Зрители во время конного номера хохотали до упаду, буквально сползая со скамеек. Многие, показывая пальцем на горе-полковника, кричали: «Глянь, вылитый Николашка»!

Наблюдался полный упадок духа даже в общем-то здравомыслящих людях. Хотя Николай никаких причин для паники не видел – на войне всякое бывает, но ничего не поправимого не произошло. Но враг остановлен, снарядный и патронный голод в целом преодолен, война стала позиционной, пошла на истощение. А положение «кто кого пересидит в окопах» выгоднее России, имеющей поболее людских ресурсов, и голод стране не грозит. Да и в целом у Антанты неизмеримо выше людской и материальный потенциал, чем у серединных держав. Поэтому был непонятен такой разгул пьянства и разврата, «пир во время чумы», что Николай застал в столице. Петербуржцы гуляли как в последний день, несмотря на официально принятый «сухой закон» в стране. Дамочки буквально вешались на шею статному дюжему парню, и если бы не Лиза, Николай вряд бы устоял против подобного искушения. Человек с ружьем, человек в мундире стал привычной деталью Петроградского пейзажа, редко какая гулянка в кабаках не заканчивалась дебошем со стрельбой; преступность стала настолько обыденным явлением, что вечерние улицы сделались небезопасны для обывателей. Чем дальше, тем больше Николай убеждался, что власть, которая не смогла внятно объяснить цели войны, не удосужилась отмобилизовать страну, не имела сил и авторитета заставить солдат сидеть в окопах, эта власть обречена. Чем быстрее она будет заменена, тем ближе конец войне.

Но в целом Питер, как по старинке называли столицу тамошние горожане, Николаю понравился. Точнее будет сказать, что он был в восторге от города. Дух захватывало от просторов, соразмерности пропорций, гармонии больших объемов тамошней застройки, разумности планировки. Одним словом – имперская столица. Ни тебе шумности и суетливости, даже разухабистости московской. Казалось, что даже брусчатка на мостовой проникнута имперским духом. В свободное от выступлений и репетиций время они с Лизой много гуляли по городу, и Николай пытался запечатлеть и сохранить в себе строгое суровое обаяние этих прямых, как стрела, проспектов, сотни каналов и бесконечных мостов. Вот только томило какое-то отчуждение, возникшее у него с девушкой. Несколько раз она, не дождавшись Николая, уходила гулять одна, а на все его вопросы отвечала невпопад, с вымученной искусственной улыбкой. Нет, ночью было все нормально, гимнастка оставалась нежной и ласковой, более того, любила Николая с какой-то исступленностью, но днем вновь становилась замкнутой и отрешенной, словно некая мука поселилась в ее сердце. В душе парня зашевелились подозрения и ревность, но он предпочитал не лезть к Лизе с расспросами, ждал, пока она сама все расскажет.

Успех гастролей подвигнул Джембаза расширить состав и репертуар труппы. Понадобились новые номера и исполнители, поэтому в самом начале нового, шестнадцатого года хозяин труппы дал в газету объявление о наборе новых артистов. К нему на просмотр потянулись гимнасты и атлеты, фокусники и дрессировщики. Николай, Титыч, Джон, Жорик, Лиза и другие цирковые артисты присутствовали на просмотрах, давали советы, обдумывали новые номера. Однажды на просмотр пришла очень опытная и умелая акробатка, а Лиза, как раз когда ее совет был особо нужен, задержалась у себя в гримерке. Николка направился поторопить девушку. Лизу он застал за столиком, занятой сочинением письма. Девушка откликнулась на зов парня и, забыв о недописанном письме, ласточкой выпорхнула из гримерки и помчалась на просмотр. Недописанное письмо так и осталось неубранным на столе. Машинально Николай отметил про себя, что это непорядок, а вдруг кто-то чужой ненароком зайдет и прочтет непредназначенное для чужих глаз сочинение. Поэтому он, решив убрать послание, подошел к столику и, стараясь не смотреть в текст, принялся складывать его в ячейку стола. Однако невзначай, против воли брошенный взгляд, выхваченная из текста фраза заставили парня насторожиться и, тут уж стало не до деликатности, внимательно прочитать написанное:

«Милостивый государь!

Сим сообщаю, что за истекший период наблюдаемый объект интереса к интересующему Вас предмету не проявляет. Поиски прекратил и успокоился, ничем, кроме текущих цирковых дел, не интересуется. Интересующую Вас особу забыл и не вспоминает.

За период наблюдения ни интересующая Вас особа, ни интересующий Вас предмет в поле зрения не появлялись.

За сим…»

На этом письмо обрывалось.

Лицо Николая от негодования покрылось багровыми пятнами, и самого его бросило в жар. Парень чувствовал себя полным идиотом. Надо же, наивный, поверил в любовь холодной особы, соглядатая! Значит, все это время он был под колпаком? И, по-видимому, князь тогда не лгал и крови Наташи на нем действительно нет. Без сомнения, упомянутая особа – это и есть Наталка, а предмет? Скорее всего, Меч! Нет, но это невыносимо – знать, что так обманут. Правильно, что Наталка не торопилась встретиться с ним, ведь это бы означало ловушку. А он должен был послужить приманкой, лопух! Предал любимую, изменил ей.

За размышлениями он и не заметил, как в гримерку в преотличнейшем настроении, что-то напевая себе под нос, вошла Лиза. Вид Николая, скорбно склонившегося над письмом, моментально стер улыбку с лица и потушил огонь в ее глазах.

– Коленька! – Она сделала попытку объясниться. – Позволь тебе кое-что пояснить.

Но наткнулась на выставленную вперед ладонь парня.

– Не подходи ко мне! Все кончено.

– Но хоть выслушай меня!

– Говори.

– Все началось в день твоего дебюта. Накануне ко мне пришел немец, жирный как боров…

– Штоц! – вскричал, не дав договорить, Николай. – С длинными усами?

– Он самый! Уговорил меня подсыпать тебе сонного порошка на банкете. Угрожал, говорил, что иначе тебя придется убить. Я ведь люблю тебя, Коля!

Николай только махнул в ответ.

– Не веришь? А я ведь сразу полюбила тебя, как только увидела, до дрожи в коленях любила тебя, Коленька. Денег, что предложил, я не брала, но он сам сунул мене в руку. Я ужаснулась, когда узнала, что случилось. Еще тогда хотела рассказать, но на тебе лица не было, не решилась. Веришь? Ко мне этот змей-искуситель с тех пор только раз приходил, принудил приглядывать за тобой, шантажировал, говорил, что все иначе тебе расскажет. Оставил петроградский адрес, куда я должна была эти треклятые отчеты передавать. А неделю назад объявился, потребовал подробный отчет написать. Я ведь тебя боялась потерять, Коленька! На все согласная была.

– Вот и потеряла. И не подходи больше ко мне. Кстати, а когда ты опять с ним встретиться должна?

– Завтра должна ему отчет передать, – молвила Лиза упавшим голосом.

– Где?

– На Невском, возле Гостиного. Он сам ко мне подойдет.

– Навстречу не пойдешь!

Лиза согласно кивнула.

– Я сам передам твой отчет этому «фону». – Николай горько усмехнулся. – А там поговорим откровенно. Этой встрече давно нужно было состояться. И да, отныне мы с тобой партнеры только на арене, и то ненадолго.

В назначенный день Николай стоял возле Гостиного двора и думал, о чем будет говорить с бароном. В одном кармане жгло руку злосчастное письмо, другой – оттягивал позаимствованный револьвер Титыча. Что-то припозднился барон – время уже давно вышло. Наконец к столбу, возле которого стоял парень, подъехал крытый автомобиль, и из салона выглянули усы Штоца. Но Николай только успел рот открыть, как на бедную его голову обрушился удар такой силы, что он потерял сознание. Как и куда его везли, он не помнил, не помнил и как заносили, да только очнулся он в некой полутемной комнате с кляпом во рту и руками, заведенными за спинку стула и там связанными. Когда зрение приобрело нужную резкость, он увидел перед собой знакомое лицо с рыжими усами.

– Герр Николаус может слушать, и гофорить, и не наделать при этом клупостей?

Дождавшись, когда Николай кивнет, немец продолжил:

– Ну вот и карашо, теперь можем спокойно и без револьферов побеседофать, Поферьте, пфаше задержание было пфынужденной мерой предосторожности, чтобы не получить от фас истерики и фыстрелоф.

С этими словами он вынул кляп изо рта Николая.

– Сволочь! – едва отдышавшись, сплюнул Николай.

– Только не надо. Ви, русские, сначала делайть, а потом думайть. Я же не финофат, что тот головфорез, как это будет прафильно сказать, немношько перестарафся.

– Что вы сделали с Наташей?

– Ничего, князь фам рассказал фею прафду. Князь убиль только слугу и хозяина. Как видите, я с фами открофенен.

– И вы меня не убьете?

– Зачем лишний жертфы? За эти годы крофи пролито более чем достаточно, ты нужен нам живым. Ты есть неведомый фласть над Мечом, он слушается тебя, слофно хозяина.

– А если я вас убью, когда вы меня освободите?

– Вот это быль бы глупо. За мной стоят могущестфенные силы ф обеих Империях.

– Кто они, предатели?

– Нет, патриоты. Только они раньше фсех поняйли, что война – тупик. Германйя и Россйя ничего не фыигрыфают от этой бойни. Здесь, ф Петрограде намечаются контуры нофого мира. На «нулефой фариант» согласны пфсе стороны. Упираюца лишь французы, федь ф таком случайе они нафсегда теряйт Эльзас и Лотарингию. Подумать только, и немцы, и русские, и даже англичане умирайт за амбицьоне Франции! А некий член нашева Братсфа в Америке сейчас пишет пункты мирного урегулирофанйя. Колья, это шанс длйа фсех! Если не получитца, то нам, немцам, некуда деватца, с отчаянием опреченных мы будэм дратца. А это ещйо горы трупов на несчастной земле Ефропы. Для России будет трагедией, если она откажется от этого шанса. С Россией или без, мы построим ефропейск империю. Колья, йесли обещфеть без шуток, то я тебя отпускайт.

– Обещаю.

Штоц встал за спину Николая и пыхтя стал распутывать узлы. Получив свободу, Николай стал растирать онемевшие руки.

– Ахмет волнуется за внучку.

– А что фнучка? Фнечка делать актифную сфесткую жизнь и не фстоминаать о сфойем фатерлянде. Беременна, скоро еще один отпрыск рода князей Кронбергов пояфица на сфет.

– Ты ему, немец, передай, что как только до него доберусь – убью! И за Тихоныча, и за Наташиного отца. Если в новой Европе, которую вы планируете построить, будут править такие, как ваш Кронберг, то России с такой Европой не по пути. Это мы сможем построить новый, лучший мир без помощи Несущих Свет, – зло произнес Николай, а затем без перехода спросил: – Где Наташа?

– Клянусь, не знайт. Если найдешь ее раньше нас, передай, что мама ее очень любит. Пережифайт и фолнуеца, и что она щастлифа со мной. Я сейчас ухожу, револьфер найдешь ф ящике стола. Прощай, Николай, желаю, чтобы ф следующий раз мы фстретились не как фраги.

– Эх, придушить бы тебя, да жаль Екатерину Михайловну, может, только с тобой она и жить-то начала по-настоящему. И девочку-циркачку оставь в покое, я вас раскрыл. Вы, вообще, люди? Использовать девчонку для слежки, играть чувствами Лизы?

– Это фсенепременно. Да и смысла уже нет, если фее знаешь, – пообещал Штоц и пожал плечами. – Хотя. Тут не есть что-то пльохо, молодой и красивый фрау фсегда использовать как приманку, про Далилу слышаль?

Николая, хоть он и понимал правоту этого противного немца, аж передернуло от отвращения. Но он не стал отвечать на очевидный вопрос немца.

– Прощай и ты, желаю тебе больше не встречаться у меня на пути…

Николай медленно разворошил угли, тлеющие в топке буржуйки. «Вот так повернулось все!» – думал он. Через несколько дней после встречи с фон Штоцем юноша, приписав себе лишний год, определился на военную службу. Провожать его на вокзал вышла вся труппа. Джембаз смахивал слезы, Джон смешно морщил лицо, Жорик тер глаза и постоянно шмыгал носом. Маленькая Лиза одиноко стояла в сторонке и молча плакала. Он простился со всеми. К Лизе даже не подошел. Пронимал, что зря, но ничего не мог с собой поделать – не смог простить предательства.

Николай ехал на фронт, ехал на войну.

Глава 7

Братские дела. Где-то в Европе

• Имей друзей поменьше, не расширяй их круг.
• И помни: лучше близких, вдали живущий друг.
• Окинь спокойным взором всех, кто сидит вокруг.
• В ком видел ты опору, врага увидишь вдруг.

Омар Хайям

Среди окопной грязи и крови, среди вони окровавленных бинтов и смрада использованных патронов, среди разрушенных городов и изрытой воронками земли, среди толп беженцев и гор убитых тел в истерзанной Европе существовал островок спокойствия и благополучия. Здесь, высоко в горах, не была слышна артиллерийская канонада и треск пулеметных очередей, сюда не доносились стоны раненых и плач матерей, тут не испытывали мук голода и не ощущали запах гари. Здесь, на берегу высокогорного озера с прозрачной голубой водой, вдали от любопытных глаз и чужих ушей, от боли и невзгод современного мира, в маленькой, уютной вилле, собрались Магистры Братства Звезды, Высшие Посвященные, Несущие Свет. Шел третий год войны.

Их было немного: Магистры частей света в серых хламидах, адепты сект и Достопочтимые Мастера лож в калетках и бальдериках через плечо, тайные иллюминаты и гроссмейстеры европейских духовно-рыцарских орденов в плащах с крестами, бритые Хамбо-ламы и китайские мудрецы с неизменными посохами в руках, ученый-сионист в пейсах и богослов из Медины с остроконечной бородкой, высохший йог-индус в чалме и даже черный как смоль африканский шаман с кольцом, вдетым в приплюснутый нос – всего человек пятьдесят, не более. У каждого кольцо из звездного металла, в оправе которого искусно ограненный алмаз, Звездный Камень, с нанесенной эмблемой Братства.

Этим и отличались Несущие Свет от рядовых членов Братства Звезды, имеющих кольца из обыкновенного земного металла.

Избранные, отмеченные печатью Звезды, собрались вместе впервые за сто лет. Эта была не первая, но Несущие Свет думали, что, наконец, последняя их попытка объединиться.

Они, раскиданные по разным частям света и по разным, порой враждебным, учениям и религиям, должны снова свести воедино крупицы бесценного учения, доставшегося от первых Несущих Свет, выработать единый взгляд на будущее.

Собирались по ночам, спорили и угрожали друг другу, махали посохами и угрожали шпагами, насылали друг на друга проклятия, ворчали и грозились покинуть Высокое Собрание. Каждый говорил на своем наречии, но загадочные артефакты – перстни с кусочком Звездного Камня – помогали им понять все и без слов.

На третий день слово взял Великий Магистр Европы князь Кронберг:

– Достопочтимые Братья, негоже нам ссориться в такой час. Пора подумать о том, что нас объединяет, а не о том, что разъединяет, в чем есть согласие между нами. А все мы согласны, что старый Мир рушится в огне и взаимной ненависти.

Старцы согласно закивали, и ободренный князь продолжил:

– Война – исцеляющее и очищающее пламя, уничтожающее бедных, нищих, недостойных и неспособных. Она, как потоп, призвана очистить землю под новую пашню. Близится час, предсказанный великими первыми Несущими Свет, когда на обломках Старого Мира из Хаоса возникнет Новый Порядок.

И опять согласие на лицах адептов Братства.

– От нас с вами зависит рождение Нового Мира. Мы не занимаем важных постов в своих землях, но наше влияние неизмеримо выше официальных чинов – мы управляем, действуя тайно и закулисно, душами и умами сильных сего мира. Мы способны заставить их прислушаться к нам и заключить всеобщий мир, но на наших, я повторяю, наших условиях. Будет создано единое правительство, единый орган управления всей планетой под нашим покровительством. Мы как пастыри поведем слепое человечество по дороге к прогрессу. Чтобы свершилась сия цель, надлежит зачистить поле: все существующие доныне империи должны пасть. Опыт предшествующих эпох показал: ни одна человеческая империя, каковой бы сильной она ни была, не в состоянии завоевать и объединить все человечество.

Зашумело, заволновалось высокое собрание. Все старались перекричать друг друга.

– Мы обладаем самыми большими запасами Звездного Металла, – писклявым голосом причитал далай-лама. – Только наши мудрецы еще со времен взрыва Звезды обладают сокровенным знанием.

– У нас, последователей пророка Мухаммеда, – силился перекричать всех исламский богослов, – в священном городе Мекке в Каабе уже много веков хранится хаджар аль-асвад, Звездный камень.

Грузный гроссмейстер храмовников встал и, потрясая стилизованным средневековым мечом, громовым басом заявил:

– Только тамплиеры, рыцари ордена Храма, всегда последовательно боролись против империй и земных государств. Именно нам удалось создать могущественное общество вне государств и их границ.

В начавшемся всеобщем гомоне трудно было кого-либо разобрать, и князь с досадой видел, как все его усилия идут прахом. Внезапно высокое собрание стихло, и все участники дружно посмотрели наверх. Оказалось, что это Магистр из Китая сначала сильно стукнул посохом об пол, а затем взметнул его у себя над головой высоко вверх. Удар посоха словно охладил Магистров, и споры как-то стихли. Китаец таким же театральным жестом опустил посох на уровень своего плеча на вытянутой руке вперед. Острие посоха теперь смотрело прямо на грудь князя Кронберга.

– Слова, слова, когда нужно дело. Вот мы, ханьцы, четыре года назад свергли ненавистную династию, прогнали маньчжурских собак обратно к себе в леса. А вы на что готовы пойти?

Сказал, опустил свой посох, скорее похожий на оружие, и заинтересованно уставился на князя. Молчал китаец, замерли остальные участники Высокого Собрания, лишь поздняя муха одиноко и отчаянно жужжала в проеме между двумя оконными рамами.

Кронберг медлил – надо было для пущего эффекта выдержать театральную паузу. Успел обратить внимание, как напряженно, не сводя с него сверлящего взгляда, ждет ответа Магистр Франции. Усмехнулся. Наконец, понял, что момент наступил. Начал:

– Братья, когда я говорил, что человеческие империи должны исчезнуть, расчистив место для нашего проекта, я не делал исключения ни для одной державы, в том числе и для Германского рейха. Я вам больше скажу: усатый сухорук не переживет этой войны, и в нашей стране есть силы, способные перехватить власть.

Гром аплодисментов, чего никогда ранее не было принято у Магистров, не дал князю говорить. Впрочем, это и не требовалось: князь стоял в центре залы и, скрестив руки на груди, наслаждался триумфом.

Все заговорили разом. Кто-то клялся в верности идеалам Братства, другой метал громы и молнии на неразумное человечество, иной костерил правительство своей страны, некоторые строили планы на будущее.

– Господа, братья! – хорошо поставленным голосом адвоката без конца повторял захлебывавшийся от восторга человек со смешным бобриком на голове. – В какое время мы будем жить! В каком мире мы будем жить! Без войн, без оружия, без границ! Оковы тяжкие падут с народов.

– Допустим, не со всех, – резонно молвил Магистр Франции. – Кто-то же должен будет и работать: выращивать хлеб, плавить металл. А мировое правительство будет присматривать за ними.

Говорун с бобриком осекся. Воспользовавшись паузой, Кронберг добавил:

– А Россия, скорее всего, будет лишней при новом мировом порядке. Впрочем, как и Османская, и Австро-Венгерская империи. Их ждет расчленение на множество государств. Новый мировой порядок будет строиться без России и за счет России.

– Как же так? – растерянно мямлил бобрик. – Я думал – сбросим самодержавие, присоединимся к семье цивилизованных народов.

На Бобрика было жалко смотреть. А князь между тем вспомнил, что это за персонаж – новый Магистр России. Адвокатишка! Откуда-то с Волги. Балабол, позер и фат. Масон, недавно стал главой Великой ложи народов России [10]. Прекраснодушный идиот – полезный идиот. Дорвись такие до власти – и трудиться не придется, сами страну благополучно развалят.

– Маленькими странами легче управлять, а империя – постоянная угроза нашему миропорядку. Нашему проекту конкуренты не нужны. Россия – в особенности. Нелепая страна, ошибка природы, ни Запад, ни Восток. Огромные пространства и дикое население. Чудовищная военная сила, в прошлом веке державшая в повиновении народы всей Европы. Да, ради того, чтобы не повторился сей сценарий, Россия должна быть уничтожена.

– Да, да! – поддакивал Хамбо-лама. – Она не только Европу в страхе держала. Она еще и в Азию свою алчную длань запустила. Сибирь и Даурию надо отобрать у России.

– Я согласен, – заявил арабский богослов. – Османы – полуязычники, дикари, их одряхлевшая империя не должна владеть правоверными. Православную Россию тоже следует расчленить на несколько частей, славяне – рабы по природе, вот пусть такими и останутся.

– В кои-то веки я вынужден согласиться с моим семитским родственничком, – усмехнулся иудей. – Гоям пора знать свое место. «Магендавид», звезда – один из главных символов иудаизма. Она указывала путь к победе царю Давиду, несла свет истины иудеям. Она не освещает ту сторону света, что зовется Россией.

– Ладно, ладно, – снисходительно молвил князь. – В конце концов, все в руках русских. Сможете соответствовать высоким стандартам цивилизованного мира – милости просим, а нет – так уж не обессудьте. – Уже обращаясь ко всем Магистрам, Кронберг торжественно провозгласил: – Братья, имею честь представить высокому собранию истинных один из древнейших артефактов, изображенных на нашем символе, – Меч Тамерлана, изготовленный нашим братом Сайфом-кузнецом по заданию Несущего Свет Ибн Хальдуна.

После этих слов маленький, круглый человек с пышными усами буквально вкатился в комнату, неся на вытянутых руках Меч. Подойдя к князю, он опустился перед ним на одно колено. Кронберг взял клинок в правую руку и взметнул его над собой. В тот же миг на небе раздался грохот, стало темно, а с кончика Меча скользнула молния и устремилась в небо. Вспышка на один миг осветила торжествующую фигуру князя с поднятым над головой Мечом.

Глава 8

Старые друзья

• Ах, утону я в Западной Двине
• Или погибну как-нибудь иначе, —
• Страна не пожалеет обо мне,
• Но обо мне товарищи заплачут.

• Они меня на кладбище снесут,
• Простят долги и старые обиды.
• Я отменяю воинский салют,
• Не надо мне гражданской панихиды.

Геннадий Шпаликов

За несколько дней до убытия на фронт, Николая ожидал еще один сюрприз, на сей раз приятный. Стоило этому человеку появиться в расположении цирка, как он, забыв обо всем на свете, подскочил к гостю и крепко обнял его. Гость, несмотря на свое субтильное, по сравнению с Николаем, телосложение, ответил крепким мужским объятием.

– Сколько же мы не виделись, Николаус? – в своей привычной шутливой манере начал Колоссовский. Он отодвинул от себя парня, но, не выпуская из рук, рассматривал его, склонив голову набок. – Возмужал, кажется, что еще крепче стал. Уже не Николка, а целый Николай! Да и жизнь, видать, пообтрепала, вон складка меж бровей появилась.

– Почитай, полтора года, – наконец ответил на первый вопрос Николай. – А иной раз кажется, что целая вечность утекла, – вздохнув, добавил. – А что до жизни, то от нее все по голове получаю. Любимую потерял, Меч не нашел, зато предательства испил полную чашу.

– Да, брат, дела. Но ты не один такой, всем сейчас трудно, война.

Казимир Ксаверьевич еще что-то говорил успокаивающее. Говорил да понимал, что слова утешения – как раз то, что меньше всего нужно парню. Видел, что парень совсем скис, поэтому переменил тему:

– Ты что голову повесил? С таким настроением под вражеские пули – верная смерть. А ты, Николай, нам живой нужен. Ты должен жить и нести партийное слово правды в солдатские массы. Партийное задание твое таково. Вот об этом и поговорим сейчас, а все остальное – вечером. Пошли к Джембазу.

В каморке Джембаза инженер и циркач битых два часа втолковывали задачи антивоенной пропаганды и место в ней членов партии, которые служили такими же простыми солдатами.

– Значит так, – подытожил Джембаз, – вести пропаганду среди солдат, разъяснять им нашу позицию, создавать партийные ячейки в подразделениях, распространять агитационный материал. На первое время газеты и листовки тебе дадим, потом получишь еще.

– Запомни, Коля, – добавил Колоссовский, – солдат поверит только тому, кто есть самый храбрый, самый доблестный средь них.

– Об этом не стоит и напоминать! – с обидой ответил было парень.

Но Казимир не обратил на реплику внимания и продолжил:

– Только личным примером можно получить доступ к солдатским сердцам. И еще, ты ведь на Западном фронте будешь воевать, правда? Так вот, в Минске земским статистиком работает товарищ Арсений. Наш человек! Связь держи через него.

Переночевать Казимир напросился к Николаю, чему тот был несказанно рад, пробовал уступить поляку свою скрипучую кровать, но тот категорически отказался:

– Я ведь неприхотлив как солдат, поверь, мне достаточно расстеленного тулупа у стены, в геологических экспедициях иной раз так вымотаешься за целый день, что голая земля мягче перины кажется.

Однако, устроившись на пахнущем овчиной полушубке, не преминул в шутку попрекнуть парня:

– Знали бы Братья в Европе, в каких условиях почивать изволит Магистр Волги.

– Ну?! – перегнувшись через край кровати, поразился Николай.

– Да вот! Братья столь настоятельно попросили – не смог отказать. Так что я теперь един в двух ипостасях – революционер и заговорщик. С одной стороны товарищи, с другой – Братья. Фееричная карьера!

– А тот проныра куда делся?

– Так порезали его! Сразу после вашего бегства и порезали. Твой же «дружок», Сенька, и зарезал, загнал перо под ребро, так сказать.

Что уж они там не поделили, неизвестно, только чует мое сердце, что без Братьев и здесь не обошлось. Видать, раскусили, какой поганый человечишко Барством в городе командует, ну и заменили путем ликвидации, а меня, значит, на его место поставили. Да только исполнитель хлипковат оказался: резал, да недорезал. Выжил наш упырь, не кто иной, как Белавин буквально с того света вытащил бедолагу. Козел наш на службу, правда, возвращаться не стал, устроился в земские статистики. Но пройдоха и тут выгоду свою найдет, сейчас в Земгоре заправляет, на поставках в армию наживается.

– Ну и дела! – только и вымолвил Николай. – А с Сенькой что, поймали?

– Куда там! Арсений парень шустрый, поди поймай! Не под силу нашим толстозадым. Ушел на самое дно, связался с каким-то отребьем. Квартиры обчищали, людей на улице грабили. А по весне махнул на тот берег Волги, укрылся в Жигулях, сколотил банду из дезертиров, грабежом и разбоем промышляют, как в стародавние времена. Представляешь, Коль, целые банды по стране бродят! Куда Россия катится?!

Николай слушал рассказ Колоссовского затаив дыхание. Надо же, думал, что только его путь приключениями богат, а тут такие дела на родине творятся! И опять рука вездесущего Братства Звезды. Сомнения одолевали парня: рассказать ли Колоссовскому все о тех днях в домике Воиновых? Ведь видно, что инженер ждет его рассказа и только из деликатности не спрашивает. А ведь он – член Братства и не из последних, которое повинно в их злоключениях. Но, с другой стороны, Казимир не раз делом доказывал расположение к нему и преданность. Что для него превыше? Работа, революция или тайное общество? Он даже не двуликий, а многоликий Янус. Где его истинное лицо?

Внезапно инженер сказал:

– А ведь он был у меня недавно, этот герр Штоц.

Николай внутренне подобрался и насторожился, но, напустив внешне на себя безразличный вид, спросил:

– Как же так, война ведь?

Колоссовский деланно рассмеялся:

– Не доверяешь… – Видя, что Николай отчаянно замотал головой, продолжил: – И правильно, между прочим, делаешь. А ты расскажи только то, что считаешь нужным. Я ведь птица вольная, не служу никому: ни Царю, ни заговору, ни революции. – Едва было не добавил: «Только Мечу и Алмазу», но, спохватившись, опомнился. – И руководствуюсь только своими собственными понятиями чести и справедливости. Но наставать не буду, хотя, признаться, мне любопытно, что произошло с Воиновыми и особенно где Наташа?

Ладно, будь что будет! И Николай, словно головой в омут, приступил к рассказу. Странное дело, когда он рассказывал Колоссовскому историю, она сама предстала ему как бы со стороны, во всей ее неестественности и противоречивости. Словно глазау Николая открылись: он понял, что Братья остались в дураках и Наташа неведомым образом сумела обвести их вокруг пальца. А встретиться – встретиться им еще предстоит. Вот только время для этого еще не пришло, видимо, девушка знает нечто, что не позволяет им свидеться. Однако делиться с поляком своими соображениями он не стал, как умолчал и о своей догадке, что Меч Тамерлана – древнее оружие чудовищной силы и мощи.

Но Колоссовский и сам заговорил об этом:

– Да, печальная история. Эх, Наташа, Наташа!.. Признаюсь тебе честно, я был немного в нее влюблен. И не делай круглых глаз, как будто я не замечал твоей ревности. Ничего особенного, как стареющий экземпляр в очарование юности. И как не совсем постороннее вам лицо скажу тебе честно: ты много нагородил дел, но в истории исчезновения Наталки ты, Коля, не виноват. Не мог же ты предположить, что угрозой для Наташи станет ее семья. Моя интуиция подсказывает, что с нашей девочкой все в порядке. Не может сущий чертенок просто так взять и пропасть, поверь, она нашла выход. Наталка появится в самый нужный момент, который, увы, еще не наступил. Но Меч… Посмотри внимательно на герб, сделанный одним близким к иоаннитам средневековым геральдистом.

С этими словами он достал из внутреннего кармана маленькую карманную книжечку с надписью «Тайные общества Средневековья». Раскрыл его и показал рисунок. С пожелтевших страниц на Николая глядел щит с двумя перекрещивающимися мечами и традиционной перевязью. Посередине щита красовалась изображение звезды.

– Ну и что. Обычный герб. Такие в Средние века у каждого дворянчика были.

– Во-первых, не у каждого, дворянин должен был заслужить право на ношение герба. А во-вторых, ты, Коля при всей своей основательности такой же торопыга, как и Наташа. Да ты посмотри внимательнее, ведь звезда точно такая же, как у Братства.

– Точно!

– Я консультировался у специалистов – такого герба нет ни у одного города. Ни у одного из известных феодальных домов. Поэтому есть мнение, что это средневековая модернизация символа Братства, сделанная одним из его членов. Но это, так сказать, для непосвященных, а магистры думают, что на гербе собраны древние артефакты, которые являются сакральными у Братства и символизируют могущество Несущих Свет. Братья верят, что только обладание всеми артефактами даст ключ к знаниям Древних. Один из мечей – Меч Тамерлана.

– Откуда это у вас?

– Мне эту книгу дал наш фон, небезызвестный Штоц, и пожелал, чтобы я показал ее тебе. Сказал: «Он у нас известный любитель тайн и загадок, может, что-нибудь да раскопает».

– А мне он ничего не рассказал.

– Так вы виделись при обстоятельствах, весьма не располагающих к такому разговору. Тем более, книги у него уже не было. Вообще, у меня создалось впечатление, что наш «Фон» затеял свою собственную игру. Все время повторял, что он не наш враг и не враг России.

– Но с одним мечом все ясно, а что означают остальные знаки?

– Пока идентифицирован только Меч Тамерлана! Что до щита, перевязи и второго меча, то неясно, что это такое и где они. Как работают все эти артефакты, собранные воедино, тоже пока не ясно.

– И вокруг этих непонятных бессмысленных вещей выстроен целый культ? Ради этого люди готовы идти на обман, шантаж и убийство?

– Эти предметы для веры ничуть не хуже любых других вроде веры в непорочное зачатие совершенно фантастического человека, не упоминаемого ни в одном историческом документе.

– Да, верно.

– В принципе, ничего загадочного в этих знаках нет. Щит, Меч, Перевязь и Звезда – традиционные геральдические атрибуты, и вот будет номер, если окажется, что за ними нет ни тайны, ни знаний, ни могущества, а они всего лишь обычные геральдические знаки.

– Но Меч-то реален, как и алмаз в его гарде, почему бы и остальным не быть, – возразил Николай.

– Все может быть…

– Ты мне позволишь утром зарисовать герб? – Николай еще с училищных времен знал, что моторика памяти – самый надежный способ запоминания.

– Я вообще думал оставить книгу тебе.

– Зачем она мне на войне? Рисунка будет достаточно.

Наутро, перед отбытием, Николай наскоро перерисовал герб себе в блокнот.

В дальнейшем этот рисунок вместе с записной книжкой прошел с парнем всю войну и послевоенное лихолетье, но никогда ничего из изображенных на рисунке артефактов не появлялось на Колином пути.

Тема без новых открытий и знаний сама собой исчерпалась, но не был окончен разговор. Николай узнал у инженера в ту ночь далеко не все, что хотел.

– Казимир?

– Ну? – Инженер широко зевнул и попытался устроиться поудобнее на своем лежаке.

– Как Глаша с Кириллом? Вы что-нибудь знаете о них?

– Живы и здоровы, низко кланяются тебе. Они сейчас в Шуе. Кирилл выучился на слесаря, устроился на ткацкую фабрику наладчиком. Глаша окончила курсы медсестер, сейчас работает в госпитале сестрой милосердия. Да, ведь и Кирилла весной должны призвать, так что вместе литовскую грязь сапогами месить будете. Они славные ребята, оба подпольщики, революционеры. Отчаянные головы, надо сказать. Видел бы, как Глафира листовки распространяет – раненым под подушку кладет.

«Ну и здорово, – подумал Николай, – что хоть у них все в порядке».

– Хочешь, адрес дам, письмо напишешь.

– Конечно! – горячо воскликнул юноша.

Такого подарка он и не ожидал.

– На, держи! – Колоссовский протянул ему скомканный листок. – И помни о военной цензуре. Крамольные мысли бумаге доверять не стоит.

Далее их разговор протекал неспешно. Вспоминали общих знакомых, делились впечатлениями. Инженер поведал, что в губернском городе С. еще в прошедшем году удалось-таки пустить первую трамвайную ветку, что для Николая, живо интересующегося всеми техническими новинками, стало приятной новостью. Доктор Белавин стал невыносимым резонером, убежденным, что только проигрыш в войне и приход немцев наведет в этой стране хоть какое-то подобие порядка. Он отчаянно ругал всех: и царя, и Думу, и генералов, и революционеров. На почве скептического отношения к действительности он в последнее время здорово сблизился с Клавдией Игоревной и частенько захаживал к ней, ибо ругать и одновременно рефлектировать вдвоем оказалось значительно приятнее, чем в одиночку. Яблоков по-прежнему директорствует в реальном, в экспедиции минувшим летом опять ничего не нашел, утверждает, что «не там искали». Списался с учеными мужами из Москвы и на лето опять собрался в поля, но куда, не сообщает, а ходит, напустив таинственности. И вообще, ведет себя крайне загадочно, как будто хочет рассказать, но не смеет какую-то тайну.

Постепенно беседа затихала. Инженер, утомленный напряженным днем, начинал засыпать, когда вопрос Николая, который он ждал весь вечер, все-таки застал его врасплох.

– Казимир, а почему ты, рассказывая про всех знакомых, ни словом не обмолвился о моей семье? Что-нибудь случилось?

Колоссовский вздохнул, пошевелился на своем лежаке и как-бы нехотя пробормотал:

– Трудно отвечать, Коля. Я ждал этого вопроса и боялся. Но ты парень взрослый, поймешь. Плохо, все плохо. Алексея же с началом войны в армию призвали. Летом минувшего года в разгар немецкого наступления он пропал без вести. Сгинул где-то в пинских болотах.

У Николая перехватило дыхание и стало трудно дышать. Еще одна смерть! Казалось, что с началом войны к ним можно было бы привыкнуть, но одно дело, когда тысячами гибнут хоть и соотечественники, но чужие люди, совсем иное – смерть близкого и родного человека.

– Может, плен? – едва теплилась робкая надежда.

– Все может быть. Среди раненых и погибших не числится, это кого собрать успели…

Поплакать бы, а не плачется, Только и остается молча скорбеть. Алексей был Коле по-настоящему близок, в отличие от нелюдимого и угрюмого старшего брата Ивана, которому уже давно за сорок. Николай вспомнил племянников-близняток, Мишутку и Андрейку, светловолосых озорников, с которыми он любил играть в их детские игры, и свою невестку Катерину, милую сердечную женщину, с которой он всегда по-доброму ладил. Да что это за проклятье такое, что вокруг него всегда образуется пустота? Уходят самые близкие и дорогие люди!

– А что с Катериной и детьми? – глухо спросил он. – А кузня как же?

Колоссовский опять вздохнул, понимая, что происходит у Николая в душе, да чем он мог помочь?

– Кузня хиреть стала уже с тех пор, когда вы с Кириллом драпака дали, а война ее окончательно добила. Перед уходом на фронт Алексей сам загасил в горне огонь и, прощаясь, в последний раз ударил по наковальне. Катерину с детьми отвез в Васильевку, к Георгию Никитовичу. Там сейчас все семейство и обитает. Пока не бедствуют. Да что кузня, Николай! Знал бы ты, какие дела в тылу творятся. Поставщики миллионные барыши получают, а с промышленностью полный раздрай. Не одна кузня стоит, парализованы целые отрасли, крестьяне сеять не хотят, все равно отберут, площадь посевов уменьшается. Если в ближайшие год-два ничего не произойдет, наступит полный развал. С такими правителями не то что войну выиграть – Россию не сохранить.

Глава 9

Товарищ Арсений

• Ты должен быть гордым, как знамя,
• Ты должен быть острым, как меч:
• Как Данте, подземное пламя
• Должно тебе щеки обжечь.

Валерий Брюсов

Огромная империя пропадала, и, казалось, уже не было сил удержать ее. Шестнадцатый год оказался годом несбывшихся надежд и упущенных возможностей. В то время как немцы и французы с англичанами устилали своими косточками поля под Верденом и на Сомме [11], обескровленная и изможденная прошлогодним отступлением русская армия получила столь необходимую передышку. Едва обучив и вооружив поставленных под ружье мужиков, к лету она вновь перешла в атаку. И вновь русский солдат карабкался на карпатские кручи, вновь шел вперед сквозь полесские леса, вытаскивая свои сапоги из чавкающей жижи мазурских болот. Когда истомленное русское войско одолело врага в Галиции и русский солдат опять поставил свой сапог на горы Карпатские, сил дальше идти уже не было. Взяли Луцк, но не одолели Львова. А под Барановичами и вовсе не смогли перемочь немца, потеряв при этом восемьдесят тысяч мужиков. Благоприятный момент закончить войну одним ударом был упущен.

Опять потянулись вглубь России санитарные эшелоны с ранеными и длинные колонны пленных. Хозяйство России было надорвано военными расходами, в стране нарастали хаос и анархия. Император Николай ощущал, что подле него образуется глухая стена между подданными и его персоной. Депутаты неистовствовали и требовали ответственного правительства, придворные плели интриги и заговоры, генералы с иронией пересмеивались у него за спиной. Он кожей чувствовал пустоту вокруг него. Он остался один!

В воскресный день января тысяча девятьсот семнадцатого года земский статистик города Минска Михаил Александрович Михайлов [12] на службу в комитет Западного фронта Всероссийского земского союза не пошел. Верный своей многолетней практике, он тщательно сделал утреннюю гимнастику, помассировал поврежденный казаками при аресте мениск, после утреннего чаепития уселся в свое любимое кресло и, предвкушая несколько приятых часов, взял в руки присланные по его просьбе материалы о действиях фельдмаршала Ласси [13] по завоеванию Крыма. Хоть он не был кадровым военным, однако, военное дело любил, а военная история и вовсе была его страстью. Пусть подпольная работа отнимает много времени и сил, Михайлов взял за правило хоть час в день, да посвящать изучению военной премудрости. Он много читал по военной истории, а затем сам проигрывал в уме все замечательные битвы и целые компании.

Только Михаил Александрович углубился в жизнеописание знаменитого петровского полководца, как в дверь постучали. В дверь вошел молодцеватый, крепко сложенный драгунский корнет с двумя Георгиевскими крестами на груди. Едва пробивающиеся усы на красном от мороза лице были подернуты инеем. Потопав сапогами и стряхнув снег с бекеши, юноша снял папаху и произнес слова пароля:

– Здравствуйте, мне сестра подсказала, что по этому адресу дают уроки французского.

– Вы ошиблись, здесь преподают только немецкий, уроки французского – в соседнем доме, – условленным образом ответил Михайлов.

– Ну, здравствуйте, товарищ Арсений, – совершенно с другой интонацией, как своего, вторично поприветствовал военный. – А меня кличут товарищ Неваляшка.

– Как же, как же, мы с вами заочно давно знакомы, – радостно поприветствовал своего партийного товарища товарищ Арсений. – Ваша деятельность на фронте достойна всяческих похвал. Какими судьбами к нам, в тыл?

– Проездом, из кавалерийской школы прапорщиков. Получил новое назначение на фронт.

– Вот что, товарищ, раздевайтесь и проходите, так просто я вас не отпущу. Будем чай пить, а за чаем и поговорим. Дела, брат, такие пошли, что за час и не обговоришь.

Уже значительно позже, отогревшись и размякнув, корнет рассказывал внимательно слушавшему товарищу Арсению о настроениях в солдатской массе и среди юнкеров школы прапорщиков.

– Ваши выводы, корнет? – поинтересовался товарищ Арсений, пряча в свою русую бороду улыбку.

– Царизм упустил свой шанс выиграть войну в прошлом году, когда все силы немцев были на Западе.

– Вот именно! Надо уметь так бездарно управлять страной и командовать войсками. Брусилова Западный фронт не поддержал и позволил немцам подтянуть резервы и купировать результаты блистательной операции! – поддержал юношу товарищ Арсений. – А теперь воевать никто не хочет, все только и говорят о революции. Лишь остатки сознательности удерживают армию от того, чтобы эта вооруженная четырехмиллионная армия не бросила фронт и не рванула в свои деревеньки делить землицу. Здесь, в Минске, расплодилось огромное количество запасных частей, выздоравливающих солдат, не желающих идти на фронт. Все они уже не бойцы: деморализованы и разложены. В случае краха самодержавия эта огромная масса может устроить здесь такие беспорядки, что мало не покажется. А людей нет! Поэтому считаю, что нечего тебе на фронте делать. Оставайся здесь. Будешь мне помогать формировать революционные отряды из солдат и рабочих.

– А как же фронт, долг? Я не хочу становиться дезертиром. Трусом я не был и никогда не буду.

– Ты им и не будешь. Сделаем тебе новое предписание и откомандируем в распоряжение начальника Минского гарнизона. Ты что, Россию не знаешь? Здесь все продается и все покупается, за мзду чиновник тебе любую бумагу выпишет.

– Ну, ежели так…

– Считай это своим партийным заданием. И, поверь, скоро, очень скоро здесь будет не менее горячо, чем на передовой.

Когда уже расставались, товарищ Арсений задержал руку корнета в своей и, испытывающее и внимательно глядя в глаза, сказал:

– Работа предстоит большая, товарищ Неваляшка! Надо среди недисциплинированной и разложившейся солдатской массы найти надежных людей и создать из них боевые дружины. Час, когда падет самодержавие, не за горами. Полиция разбежится, и город останется один на один с разнузданной и деморализованной солдатской толпой. К этому времени наши отряды должны будут готовы перехватить управление у прежней власти, обеспечить в городе революционный порядок. Вы поняли?