Пруд с золотыми рыбками бесплатное чтение

Елена Дорош
Пруд с золотыми рыбками

© Дорош Е., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Марфа

Марфе снился очень странный сон. Настолько странный, что она понимала это даже во сне. Как будто она шагает через двор к дому, в котором выросла и прожила почти восемнадцать лет. Идти не хочется, но надо. Она разыскивает глазами окна квартиры на последнем этаже в надежде увидеть, что свет не горит, а значит, матери с сестрой нет, и вдруг видит, как прямо над пятиэтажкой поднимается огромная волна. Никакого моря в городе ее детства отродясь не бывало, поэтому несколько мгновений Марфа пытается сообразить, откуда мог взяться потоп. А волна между тем начинает медленно переваливаться через крышу. Марфа наконец осознает грозящую ей опасность, кидается к дому и изо всех сил прижимается спиной к кирпичной кладке. В ту же секунду тонны воды обрушиваются с высоты на землю, заполняя пространство между четырьмя стоящими квадратом домами. Мгновенно двор становится морским дном. Буквально в полуметре от себя застывшая в оцепенении Марфа видит стену из холодной мутной воды, грязи и каких-то ошметков, но место, где стоит она, остается сухим. Понимая, что счет идет на секунды, она хочет ухватиться за находящуюся в шаге дверь подъезда, тянется изо всех сил, но пошевелиться не может. И тут Марфе становится страшно, как никогда в жизни. Еще мгновение, и вода накроет ее. Она подступает все ближе, ближе…

– Марецкая, ты у нас самая умная, что ли?

Сквозь километровую толщу она слышит чей-то возмущенный голос, но ответить не может, потому что все силы уходят на то, чтобы попытаться набрать в легкие побольше воздуха. Она вдыхает, но спасительный кислород не набирается, а вода уже залила глаза, нос, стала заполнять рот…

– Нет! Нет! – в ужасе закричала Марфа и проснулась.

– Так и ежику понятно, что нет! – с удовольствием согласился голос, и через перегородку свесилась голова Сашки Кириенкина, редакционного бездельника и прилипалы.

– Уже десять минут, как совещание началось. Милена попросила узнать, на каком основании ты его игноришь.

Марфа уставилась на Сашку совершенно безумными глазами, не понимая, как тому удалось пробиться сквозь такую груду воды.

– Ты уснула, что ли, Марфушенька? Ах ты наша душенька!

Сашка сделал умильное лицо. Получилось из рук вон плохо, потому что его ехидная юная мордашка была совершенно не приспособлена к выражению каких бы то ни было нежных чувств.

– Иди в жопу, Кириешка, – неожиданно зло сказала Марфа, пытаясь прийти в себя.

– Сразу обзываться! – обиженно надул губы Сашка. – А я еще собирался прикрыть тебя грудью! Теперь даже не проси!

– Да отстань! Ничего ты не собирался! У тебя и груди-то никакой нет!

Почему-то она злилась именно на наглеца Кириенкина, хотя он был совершенно ни при чем.

– Ну конечно, тут мне с тобой не сравниться, – хмыкнул Сашка и выразительно посмотрел в вырез ее блузки.

Марфа окончательно рассвирепела:

– Катись отсюда!

Сашкина голова скрылась за перегородкой, и уже оттуда он невинно поинтересовался:

– Так что Милене сказать? Что ты сначала эротический сон досмотришь, да?

Марфа взвилась, схватила тяжелый степлер и пулей выскочила из своей конурки, зная, что Сашка не уйдет, пока не доведет ее до белого каления.

За перегородкой никого не было. Побежал веселить народ! Вот пакость малолетняя!

Однако нарываться в самом деле не стоило. Милена очень ревностно охраняет свой статус начальника отдела, поэтому болезненно реагирует на любую попытку его проигнорировать.

Марфа достала пудреницу и глянула в зеркало. Ну конечно! Одна щека красная! Она энергично пощипала другую. Пусть будут как свеклой натертые, зато одинаковые! По левому виску медленно ползла капля. Это она из-за сна так разнервничалась или просто вспотела? Надо же, какая кисейная барышня! Она скорчила себе рожу, подтянула джинсы, блузку, наоборот, дернула вниз и поплелась на совещание.

В конце концов, она хотя и довольно успешный, но все же рядовой журналист, начальства над ней десять слоев, поэтому следует соблюдать субординацию и вести себя прилично.

Редакцию известной в Питере газеты она взяла измором. Когда восемь лет назад они с подругой Лариской, исполненные наивных юношеских «мечт», приехали в Северную столицу, то не сомневались, что их талант немедленно и с радостью будет востребован. Смешно вспомнить! Они даже не журфак окончили! С какого бодуна две дуры-филологини решились штурмовать журналистский олимп? Наверное, статус МГУ затмил разум. Да после такого вуза нас везде! С руками и ногами!

Лариска сдалась через полгода. Домой в Кинешму, конечно, не вернулась, забросила диплом на антресоли и устроилась в модный женский магазин продавщицей.

Марфа из глупой щенячьей вредности решила стоять до конца и для начала поступила работать в облюбованную ею редакцию курьером. Еще год ушел на поиски лазейки, через которую можно было пролезть на должность сотрудника хоть какого-нибудь отдела. Когда после неимоверных усилий это удалось, дело пошло веселее. Она в самом деле неплохо писала. К тому же, что немаловажно, без ошибок, и не только орфографических, но также грамматических, пунктуационных и стилистических. Последнее особенно ценилось главным редактором. Может, поэтому он ее и заметил в конце концов?

Ну не могла она проиграть! Не могла, потому что тогда все было бы зря!

Мать, учитель математики по профессии, духу и призванию, воспитывала их с сестрой одна, заранее выстроив в своей хорошо организованной голове образ того, что из ее дочерей должно получиться в итоге. Модель была составлена из пунктов «Морального кодекса строителя коммунизма», в который мать твердо верила еще с детских лет: скромные, строгие, порядочные и работящие. Идеалом поведения считалась степенность. Мать так и говорила:

– Девушка должна быть степенной.

Сестра Маргарита, старше Марфы на пять лет, воплощала собой идеал, потому была любимицей и наперсницей матери.

Марфа в придуманный образ не вписывалась. Ни в один пункт. Она как раз не была ни скромной, ни степенной, а когда ей исполнилось семнадцать лет и она впервые пришла с вечеринки пьяной, мать констатировала, что и с порядочностью ничего не вышло.

То, что она не оправдала материнских надежд, было полбеды. Молчаливое неодобрение она как-нибудь пережила бы. Хуже было то, что каждый ее промах, каждое отступление от образца подвергались публичному разбору и суровому порицанию. Пока родительница воспитывала ее одна, Марфа худо-бедно справлялась с появляющимся после каждого «педсовета» чувством неполноценности, но с наступлением у нее пубертатного возраста, который увеличил все несоответствия в разы, Маргарита на правах взрослой присоединилась к мамаше, с удовольствием участвуя в экзекуциях.

Понимая, что место урода в семье досталось ей, Марфа старалась не делиться с родными своими проблемами и со всеми бедами пыталась справляться сама, но иногда, не зная, как выйти из сложной ситуации, под влиянием испуга или растерянности все же обращалась за помощью к родным. Каждый раз ее заставляли об этом пожалеть. Да, она снова накосячила, да, была неправа, сама это понимала и именно поэтому нуждалась в поддержке и утешении. Но всегда ее ждали прокурорский взгляд, осуждающе поджатые губы матери и презрительный прищур сестры. После очередного разбора полетов Марфа, глотая сопли и слезы, клялась больше никогда и никому не открывать душу. Но силы для этого у нее появились не сразу.

Чтобы как-то ускорить процесс, после окончания школы она, никого не слушая, сорвалась и уехала в Москву. Мать, разумеется, была против, считая, что без постоянного контроля с ее стороны дочь пустится во все тяжкие, но Марфу было уже не остановить. На журфак она не прошла, зато на филологический ее приняли без проблем и даже дали место в общежитии, после чего она решила, что в свой городок не вернется ни за что и никогда. Сталь закалялась в постоянной борьбе провинциальной девочки за право существования в большом городе. Без слез и соплей, разумеется, не обошлось, но к концу обучения она почувствовала в себе достаточно сил, чтобы рвануть в Питер, дабы испытать себя на поприще журналистики.

Все это время она была одна или почти одна. Романы, разумеется, случались, и с завидной регулярностью, но никогда и ни с кем Марфа не сближалась настолько, чтобы делиться проблемами или, не дай бог, открыть душу. Вот уж это фигушки!

И все в итоге получилось. И в профессии она состоялась, и встретила мужчину своей мечты.

Не такой уж она урод, оказывается!

Дом Виельгорских

Ровно два года назад в ее жизнь вошли два самых главных человека – Володя и Анна Андреевна.

Все началось с того, что жители одного из домов в исторической части Петербурга обратились к средствам массовой информации, слезно умоляя спасти их от варварского нашествия нуворишей, пытавшихся отнять у простых людей жилье. В редакции, которой страдальцы оборвали все телефоны, сочли событие достаточно интересным и направили Марецкую для выяснения подробностей и дальнейшего их «опубличивания».

Марфа отбрыкивалась как могла, потому что борьбу простого люда против новых угнетателей резонно считала заранее обреченной на провал. Однако отбиться не удалось, и с унылой физиономией она потащилась осматривать дом и опрашивать очевидцев.

Начать она решила с одного из старожилов, которого жильцы называли бабой Нюрой и через одного на нее ссылались.

Вообще странно: это имя – баба Нюра – прилипло к старушке настолько, что даже ее товарки, которым и самим сто лет в обед, называли ее только так и не иначе. Разыскивая бабу Нюру, Марфа мысленно нарисовала образ, подходящий к такому имени, и была удивлена, когда вместо огромной толстой бабищи с руками-кувалдами и зычным голосом ей открыла дверь маленькая сухонькая старушка в платье с кружевным воротничком и светлыми кудельками волос, собранными в аккуратный пучочек на затылке. Еще больший когнитивный диссонанс возник, когда старушка заговорила. Так выражались, наверное, выпускницы Смольного института: четко, правильно и немножко старомодно.

Марфа не могла не попытаться выяснить, откуда такое чудо, и прицепилась к бабе Нюре как репей. Когда же выяснилось, что перед ней Анна Андреевна Виельгорская, из рода той самой графини, которая была знакома с Пушкиным и чьей руки безуспешно просил Гоголь, Марфа и вовсе удивилась. Откуда на фиг взялась эта баба Нюра? Ни бабы, ни Нюры тут и в помине не было. Вот имя Анна Андреевна вполне соответствовало внешнему облику.

Так Марфа и стала ее называть. Тем более что так же звали Ахматову, а это придавало дополнительный флер. В ту первую встречу они проговорили со старушкой часов пять. С Марфой такого вообще никогда раньше не бывало. Пять часов не на интервью, а просто так, для души. Сидели на кухне и пили чай с сушками.

Тогда Марфа узнала, что когда-то весь этот дом принадлежал семье графов Виельгорских, правда, не в качестве личного жилья. Он сразу строился как доходный. Но что такое доходные дома в девятнадцатом веке? Это не безликая типовая застройка советского периода. Такие дома строили с расчетом на солидного жильца, а потому с претензией. К тому же фамилия Виельгорских и сама по себе что-то значила, поэтому опозориться было никак невозможно. Доходный дом вышел на славу и стал новым украшением столицы. После революции он почти не перестраивался, ведь в нем с самого начала были квартиры, хотя, разумеется, их разделили, а жильцов уплотнили. Порой до состояния огурцов в бочках.

Квартиру, в которой обитала сама Анна Андреевна, перестройка тоже не миновала, хотя она располагалась в стороне от остальных, в небольшом флигеле, у которого даже имелся отдельный вход. Изначально флигель был жилищем управляющего, причем совсем небольшим по меркам позапрошлого века. Однако и из него умудрились соорудить две квартиры. Анне Андреевне досталась та, что выходила окнами на улицу. Две комнаты, одна из которых проходная, да кухня. К счастью, приличная. Анне Андреевне, которая всегда жила одна, кухня служила и столовой, и местом приемов гостей.

Окна второй квартиры были обращены на мусорные контейнеры, сгрудившиеся во внутреннем дворе. Объединял квартиры темный коридор, примыкавший одной стороной к стене большого дома. Самым прикольным в этих соседствующих жилищах был общий туалет. Вернее, туалет, совмещенный с ванной комнатой, который располагался между двух квартир. Чтобы в него попасть, страждущий должен был выйти из своей квартиры в общий холодный коридор, а по окончании гигиенических процедур тем же манером вернуться обратно. Летом такое путешествие никого не пугало, но зимой для посещения заветной комнаты приходилось надевать пальто. Анна Андреевна рассказывала, что раньше не было и такого. Во время перепланировки туалет в квартире управляющего вообще уничтожили, видимо, по причине малой значимости. Вместо него во дворе соорудили деревянный сортир, которым кроме жильцов активно пользовались все окрестные алкоголики. Счастье наступило, когда в соседнюю квартиру въехал молодой художник, превративший жилье в мастерскую. Художник был из успешных, довольно состоятельный, потому проблему мест общего пользования решил легко, правда, только в том варианте, который так потряс Марфу. Впрочем, содержимое ванной комнаты выглядело вполне сносно, а ко всему остальному жильцы привыкли, тем более что художник в скором времени съехал – для мастерской в комнатах не хватало света – и с тех пор соседняя квартира пустовала.

В большом доме, к которому примыкал флигель, жильцы менялись довольно часто. Лишь Анна Андреевна Виельгорская жила здесь с младенчества и никогда никуда не уезжала.

Так дом жил-поживал, пока не приглянулся какому-то банку. И то странно, что случилось это только нынче. Стоял дом на хорошем ходовом месте, выглядел презентабельно – раньше строили не в пример нынешнему, – имел солидные размеры – короче, по всем статьям подходил для реализации амбициозных планов нуворишей всех уровней. Этих самых нуворишей пугало только количество жильцов, которых надлежало куда-то выселить, чтобы освободить территорию. Но вот наконец нашелся один непугливый, которого сия задача не устрашила. Ушлый банкир решил не откладывать дело в долгий ящик и подсуетиться.

И подсуетился. В один прекрасный день жильцов собрали во дворе, и бойкая молодая женщина в костюмчике от «Шанель» поведала всем, какое светлое будущее их ожидает в новых квартирах в строящихся микрорайонах вдали от городской суеты.

Народ обомлел и пребывал в этом состоянии целых два дня. А потом ринулся рыть окопы и возводить баррикады.

На одном из этапов борьбы за отчий дом, когда жильцы совсем было отчаялись, они решились призвать на помощь прессу. Дескать, дом исторический, принадлежал известным и запечатленным в истории лицам, в разные годы в нем проживало немало знаменитых людей и тому подобное. Бабу Нюру привлекли в качестве эксперта, так как жила она в доме дольше всех.

Потом Марфа много раз думала, что было бы, если бы она отбилась от неудобного задания.

После первой встречи с Виельгорской последовала вторая, третья, десятая, и всего через полгода Марфа, которая в этой жизни никогда и ни к кому не была привязана, даже не заметив, как это произошло, стала считать пожилую женщину – назвать ее старушкой язык не поворачивался – родным человеком.

Поначалу Марфе казалось, что Анна Андреевна совершенно не тяготится одиночеством. В ее распоряжении всегда имелись книги, старые, еще советские пластинки с записями Рахманинова, Рихтера и Гилельса, игру которых она готова была слушать сутками, и Петербург, любимый город. Ну чем не прекрасная жизнь!

Однако Анна Андреевна была так рада любой возможности пообщаться, так радовалась каждому ее появлению на пороге своей старой квартиры, так умела слушать, понимать, сострадать, что Марфа впервые почувствовала себя по-настоящему интересной, важной, нужной.

Она стала считать Анну Андреевну своей подругой. Совсем не такой, как ровесницу Лариску, а старшей подругой. Ведь бывают такие? Мудрые, добрые, понимающие.

Но это случилось гораздо позже.

Два года назад, разобравшись в истории вопроса, Марфа поняла, что в одиночку жителям с банковским напором не справиться. Нужна подмога в лице чиновников, отвечающих за охрану памятников истории и культуры. Ну не все же они купленные?

Среди работающих в нужном комитете она вычислила одного – Владимира Мышляева, славившегося, по слухам, демократичностью и обостренным чувством справедливости. Марфа тогда впервые столкнулась с людьми из этого подразделения. Своих, то есть чиновников из комитета по взаимодействию со СМИ, она знала наперечет, но с этим человеком знакома не была. Она навела жителей во главе со старшей по дому Натальей Петровной Борзовой на его след, и Мышляев был приглашен на митинг протеста.

Он пришел, молодой, красивый и импозантный. Марфа затесалась в гущу народа и, глядя на Мышляева, стала прикидывать, с какой стороны к нему подойти, чтобы взять в оборот.

В принципе, она могла подойти к любому – хоть к президенту страны, хоть к вождю племени тумба-юмба. Стеснительных среди журналистов вообще днем с огнем не сыщешь. Однако тогда она решила, что осторожность не помешает. Ведь не за интервью собралась, а за помощью. И помощь эта требовала нешуточных усилий от того, кто решится ее оказать. Следовательно, нужно не просто подойти, а с особым «подходцем». А с этими самыми «подходцами» у нее всегда были проблемы. Вот, например, стену пробить или взять на абордаж вражеское судно – тут Марфа сгодилась бы. Если же требовались гибкость, тактичность или, прости господи, толерантность, то Марецкую на задания не посылали. Попрет как танк, а если не выйдет, то разозлится и припечатает так, что мало не покажется. Или, чего доброго, пошутит, а черный юмор не все воспринимают адекватно. Короче, ее сильные профессиональные стороны тут не годились, поэтому митинговать вместе с жителями она не стала, чтобы с ходу не наломать дров.

Скромно стоя в толпе, Марфа рассматривала и слушала того, от чьей доброй воли зависела судьба дома и Анны Андреевны. Ей понравилось, что Мышляев был готов к разговору и вник в ситуацию. Вопросы, которые он задавал, были точными, конкретными, кроме того, по его реакции стало ясно: он целиком и полностью на стороне страдающих жителей. Короче, Марфе он понравился.

Но самое приятное случилось после митинга.

Когда за спинами не желающих расходиться возбужденных жильцов она пробиралась к флигельку Анны Андреевны, этот самый Мышляев ее окликнул и, подойдя, завел разговор на животрепещущую тему. Марфа слегка изумилась. Неужели сумел разглядеть ее в толпе? Она вроде не активничала, флагом не махала, просто слушала. Впрочем, довольно скоро выяснилось, что главная активистка Борзова уже успела ткнуть в нее пальцем и объяснить, кто такая.

Владимир задавал какие-то вопросы, что-то уточнял, но при этом смотрел так, что Марфа смекнула: все эти вопросы и уточнения – прелюдия к чему-то гораздо более интересному.

Впрочем, телефончик он не попросил и попрощался довольно сдержанно. Марфа удивилась во второй раз, но, поразмыслив, решила, что это даже к лучшему. Сперва пусть в деле себя покажет, а там посмотрим.

Володя

Со своими каштановыми от природы волосами за не очень длинную жизнь Марфа чего только не сотворяла. Стригла, красила и выжигала «химией». Была малиновой и седой. А однажды под настроение решила заделаться femme fatale и превратиться в жгучую брюнетку. Тюбик с фотографией сексапильной черноволосой дамы она купила в супермаркете, а вечером подружка Лариска ее покрасила. Когда же краску смыли, то обе они чуть не лопнули со смеху. Оказалось, что по примеру бессмертного Кисы Воробьянинова она получила «радикальный черный цвет» и стала зеленой, как водоросль. Смеяться они перестали, когда поняли, что перекраситься обратно не получается ни в какую. Ядреная зелень все равно проступала. Пришлось идти в мужскую парикмахерскую – в женском зале появиться все же было стыдно – и за пятьсот рублей сбривать все к чертовой матери. Три месяца она носила платочек, причем не простой, а красный. Вроде косынок девушек-комсомолок. Чтобы дополнить образ, была приобретена крутая черная косуха и сапоги, напоминавшие кирзу. Потом наступило лето, в кирзе стало жарковато, она сняла косынку, посмотрела на себя в зеркало и решила оставить свои многострадальные волосы в покое. Их и так уже немного осталось.

За три прошедших года волосы оклемались от экспериментов, отросли, распушились и кое-где даже стали завиваться. Марфе не очень нравилось. Слишком миленько и симпатичненько она выглядела с этими завитушками. Она уже подумывала вернуться к экстриму, но тут в ее жизни появился Володя и сказал, что ее чудесные пышные волосы просто обожает. Вопрос отпал сам собой.

После первой встречи на митинге возмущенных жителей они встретились только через три месяца. Все это время Мышляев носился с их проблемой, с кем-то встречался, искал выход на нужных людей, включая самый высокий уровень. Потом позвонила ликующая Наталья Петровна и объявила, что банкиры отстанут от них навсегда.

– Какой молодец этот Владимир Владимирович! И умный, и деловой, и красавчик! Прямо душка! – млея от счастья, добавила она. – Была бы я помоложе… Ух!

В этот момент Марфа подумала, что мужчину с такими производственными характеристиками надо брать, не раздумывая.

В тот же день она позвонила ему, чтобы рассыпаться в благодарностях. При этом раз тридцать назвала по имени-отчеству.

Потом он признался, что ужасно любит, когда его называют Владимиром Владимировичем.

– Чувствую себя немного президентом.

От фразы чуть-чуть отдавало нарциссизмом, но при этом он так мило и иронично улыбался, что Марфа готова была простить ему что угодно.

Польщенный ее комплиментами, сказанными по телефону мяукающим голоском, Владимир предложил встретиться в неформальной обстановке. Марфа только этого и ждала, поэтому произнесла заранее заготовленную фразу:

– К сожалению, на этой неделе я сильно занята. К нам приезжают англичане и очень хотят повидаться. Я стажировалась в Лондоне. Теперь надеюсь увидеть старых знакомых.

Чувствуя, что Мышляев проглотил наживку, она добавила:

– Главред хочет, чтобы я сопровождала его во время их пребывания.

– Тогда я позвоню в следующий понедельник. Не против?

– Буду рада, – светским тоном ответила Марфа и, повесив трубку, погладила себя по голове.

Какая же она умница!

Он позвонил в понедельник и предложил поужинать, выбрав очень дорогой ресторан. Марфа не сразу, но согласилась. За ужином она кокетничала уже напропалую. Владимир все понял правильно, поэтому вечером повез ее в отель за городом будто бы для того, чтобы отведать необычайно вкусных устриц.

Проснулись они в одной постели и с тех пор уже почти два года не расставались. Володя был умен, образован, хорош собой и вполне платежеспособен. И характер у него, как оказалось, прекрасный. Все в нем ей нравилось, кроме одного: с первого дня он стал называть ее Зая. Нет ничего пошлее и фальшивее, чем эта Зая, считала Марфа, однако переубедить любимого не удавалось.

– Ну что ты! Зая – это же так мило!

Марфа фыркала, злилась, а потом решила, что если любишь человека, то уж Заю как-нибудь переживешь.

Больше всего ей импонировало, что Мышляев составлял резкий контраст с ее бывшим мужем, подающим надежды молодым ученым, за которого она второпях вышла через три месяца после переезда в Питер.

Тот считал себя исключительной личностью, всю их совместную жизнь лелеял и взращивал эту мысль, всех остальных, особенно тех, кто не собирался падать перед ним ниц, называл посконными дебилами и даже с начальством общался настолько высокомерно, что в конце концов остался без работы. Это, впрочем, его не огорчило. Он начал планировать и реализовывать какие-то проекты, которые, по его замыслу, должны были принести баснословную прибыль и всемирную славу. Проекты, однако, реализовываться не торопились. Годами он, лежа на диване, все куда-то звонил, с кем-то о чем-то договаривался и каждый день сообщал, что вот завтра, вот через месяц все случится. Наивная Марфа верила и ждала. Наконец терпение лопнуло. Не у нее, а у главреда Тимоши. Он заманил ее к себе домой и там без обиняков заявил, что, если завтра, нет, сегодня она не снимет с носа розовые очки и не уйдет от этого подарка человечеству, они с Ануш Акоповной навеки вычеркнут ее из списка нормальных людей. А с сумасшедшими их семья не общается.

Когда Марфа вернулась домой, то застала обычную картину: муж лежал на диване и разговаривал по телефону с каким-то очередным «партнером». Она постояла над ним, ожидая, что ее заметят, а потом пошла в спальню, собрала свой скудный гардеробчик в рюкзак и ушла. Гений бизнеса спохватился только через день. Увидел, что в холодильнике кончились продукты, и позвонил узнать, долго ли ему ждать обеда.

Марфа расхохоталась в трубку и отключила телефон.

После развода она еще год приходила в себя, а потом как-то прочла, что судьба – это то, на что ты согласилась. Высказывание будто бы принадлежало Софи Лорен. Марфа поразилась его мудрости. Она сама обрекла себя на дурацкую жизнь, потому что согласилась на никчемушного мужа. Так что не на кого обижаться и винить за «бесцельно прожитые годы». Стыдиться следует только собственной неразборчивости. А шарахаться от мужиков и хоронить заживо свою молодость – вообще глупо. Надо просто все начать заново.

И тут появился Мышляев. Марфа сочла это знаком судьбы и с головой ушла в новые отношения.

Когда Володя пригласил ее на ипподром, где по выходным проходили скачки, которые любила посещать его семья, Марфа решила, что теперь их отношения перейдут на новый уровень, и была рада, что знакомство пройдет в неформальной обстановке. Хуже, если бы пришлось тащиться на семейный обед и там, давясь селедкой под шубой, сидеть под прицелом десятков глаз. Поди, еще о семье начнут расспрашивать, о маме с папой. Бррр…

Они поднялись на трибуну, и Володя, протянув ей бинокль, указал на ложу напротив, в которой расположились его родные.

– Прости, там мест не было. После мы к ним подойдем.

Марфа сначала немного удивилась, но, поразмыслив, решила, что все к лучшему. Сначала надо хорошенько рассмотреть их издалека. Она достала бинокль и, как ей показалось, незаметно навела на ложу.

Разглядывая родителей и сестер Володи, Марфа невольно сравнивала их со своими родными.

Большие и маленькие Мышляевы общались межу собой так легко, что Марфа испытала острую зависть и еще какое-то трудно определимое чувство, похожее на сожаление.

Володя, который еще некоторое время говорил по телефону, оставил ее, как он выразился, «обвыкаться», а сам пошел к родителям. Со своего места Марфа видела, как он обнялся с отцом, затем с матерью, поцеловал обеих сестер и пожал руки еще каким-то родственникам, находившимся рядом.

Какие теплые у людей отношения, как они рады друг другу!

Тут все, кто находился в ложе напротив, повернулись в ее сторону, и Марфа догадалась, что Володя показал, где их места. Черт! А она как раз пялится на них!

Марфа быстренько стала смотреть в сторону конюшен, откуда как раз начали выводить лошадей, и загадала, что если забег выиграет вон та резвая каурая лошадка, то она понравится Мышляевым и у них сложатся хорошие отношения. Лучше, чем с ее собственными родными.

Лошадка пришла первой, и это вдохновило Марфу настолько, что, когда они наконец направились в ложу, чтобы воссоединиться с Володиной семьей, она была полна самых радужных надежд.

Вблизи они выглядели так же мило, как и в бинокль. Володины родители, приятно улыбаясь, пригласили ее пообедать, и Марфа не испугалась. Наоборот, совершенно растаяла.

Впрочем, обед немного поубавил оптимизма. Марфа, хоть и не была чересчур проницательной, довольно быстро догадалась, что приличной партией своему сыну Мышляевы ее не считают. И догадалась именно по тому, насколько предупредительно, вежливо и при этом отстраненно с ней общались. Марфа все же готовилась к встрече и мысленно репетировала достойные ответы на возможные вопросы. Но никто так и не поинтересовался ее семьей, образованием, даже планами на будущее! Володина мама лишь спросила, понравились ли ей скачки, ведь она, кажется, впервые смогла посетить подобное мероприятие.

Марфа выразила восторг, похвалила мастерство жокеев и собралась было развить тему, но Жанна Леонидовна уже переключилась на пожилого мужчину, как выяснилось, начальника Володиного отца, которого принялась дотошно расспрашивать о здоровье супруги.

Марфа заткнулась. Почему-то ей захотелось, чтобы Володя взял ее за руку, как-то поддержал, но его посадили не рядом, а напротив. Она стала ловить его взгляд, однако он в этот момент увлеченно резал бифштекс и к разговору, похоже, не прислушивался.

Но больше всего Марфу выбивало из колеи то, что Жанна Леонидовна исподволь все время наблюдала за ней. Не кладет ли локти на стол, не забывает ли пользоваться ножом, не вытирает ли рот накрахмаленной салфеткой, которую следовало держать на коленях. Самое противное, что именно в тот момент, когда ее сканировали требовательным взглядом, ужасно, просто до смерти хотелось именно этого: упереться локтями в столешницу и вдоволь почавкать! Аж между лопатками чесалось!

Впасть в панику Марфа себе не позволила. Еще не хватало! Скачки она, конечно, не посещает и в высшем свете не крутится, зато окончила МГУ и скоро станет ведущим журналистом известного издания!

Она выпрямила спину и занялась форелью в белом соусе, всем своим видом стараясь показать, что запросто ее с коня не собьешь.

Из гостей они с Володей уехали вместе, хотя родители и пытались задержать сына под предлогом обсуждения домашних дел.

– Просто вызови Марфе такси, – мило улыбнувшись, сказала Жанна Леонидовна. – Ты нужен здесь.

Вот уж нет! Этот раунд она не проиграет!

Раз она решила, что Мышляев будет принадлежать ей, значит, так тому и быть!

Она даже не стала смотреть, какие лица были у его родителей, когда он сказал, что поедет с Марфой. Впрочем, скорее всего, лица оставались вполне благодушными.

И все же Марфе было немного обидно. Она ведь не девушка с помойки! Красивая, умная, успешная! Чего еще им надо?

На следующий день после приснопамятного обеда она приехала навестить Анну Андреевну и с горечью поведала ей, что неизвестно почему, но ко двору Мышляевым не пришлась.

– Первое впечатление всегда самое сильное! Если я им не понравилась сразу, значит, кранты! – посетовала она, расстроенно грызя одну сушку за другой.

– Не всегда. Иногда человека сразу не разглядишь. С виду нехорош, а со временем раскроется самым чудесным образом. Его мама просто очень любит сына, поэтому, скорее всего, немного ревнует. Это пройдет, – утешала ее Анна Андреевна. – Ты не можешь не нравиться, Марфинька! Дай им время.

Марфа слушала подругу и успокаивалась. Все так и будет, но не сразу. Они еще увидят ее во всей красе! Она еще завоюет их любовь!

Анна Андреевна

Анна Андреевна умерла в самом разгаре лета, и так внезапно, что никто, включая Марфу, этого не заметил. Примчавшись из очередной командировки, Марфа, как всегда, замоталась и позвонила подруге только на второй день к вечеру. Никто не ответил. Она решила, что Анна Андреевна вышла подышать во двор, сейчас наверняка стоит за решеткой ворот и смотрит, как по улице, фыркая, проезжают машины и, что-то бурча в телефоны, пробегают пешеходы. Она любила наблюдать за людьми незаметно, не мешая и не привлекая к себе внимания. Ей самой спешить было уже некуда, но стремительность человеческой жизни, шум проезжающих машин не пугали ее, а словно приобщали к чему-то важному. Она говорила Марфе, что в эти минуты чувствует, как все течет и меняется. Марфа, смеясь, заявляла, что на самом деле ничего, кроме курса валют, не меняется, а течет только грязь вдоль проезжей части, и то потому, что ливневки работают безобразно. Анна Андреевна никогда не спорила, но, если позволяла погода, разглаживала на платье свой кружевной воротничок, надевала шляпку и выходила к воротам.

Марфа и допустить не могла, что все может кончиться в одночасье. На здоровье Анна Андреевна не жаловалась с зимы. В холодные дни у нее сильно болела спина, поднималось давление, и Марте приходилось ночевать у подруги, чтобы вовремя подсуетиться: вызвать врача, купить и подать лекарства. Зимой она волновалась, звонила старушке по три раза на дню, а после работы стремглав летела к ней, чтобы помочь чем можно. Уже месяца три, как хвори Анну Андреевну не доставали, она была весела и готовилась к лету. Было решено, что они снимут хоть на пару недель дачу где-нибудь на берегу Финского залива и, послав всех к черту, наконец надышатся свежим воздухом. Марфа даже успела присмотреть несколько вариантов и предвкушала, как за вечерним чаем они станут обсуждать, какой из них лучше.

До флигеля подруги она добралась к девяти вечера и сразу увидела жидкую дорожку из пыльных еловых веток, что вела от двери. Предчувствие не просто кольнуло. Оно ударило так больно, что Марфа остановилась, схватившись за водосточную трубу на углу дома. Постояв, она на ватных ногах дошла до двери и открыла своим ключом. Почему-то не горел свет, но все равно было сразу видно, что в коридоре натоптано. Это было странно до такой степени, что Марфа не сразу решилась войти. Дверь открылась, как всегда, с легким скрипом. Она прошла в квартиру и вдруг все поняла. По тишине. Казалось, даже шум улицы не может пробиться сквозь эту мертвую молчаливую пустоту.

Она даже не смогла заставить себя пройти в комнату. Стоя у двери, набрала телефон Натальи Петровны.

– Марфа, где ж вы были? – бойко начала старшая по дому. – Мы вас искали. Звонили в издательство. Просили передать.

– А на мобильный?

– Да я куда-то задевала ваш номер, не смогла найти.

Ну конечно. Когда она была нужна, та же Наталья Петровна находила ее у черта на куличиках.

– Похороны оплатила мэрия. Нам даже хлопотать не пришлось. Зато я договорилась об отпевании. Батюшка там, в ритуальном зале при морге, и отслужил. Народу, правда, немного было, но соседи бабу Нюру помянули.

– Как при морге? – вдруг удивилась Марфа. – Разве ее не из дома выносили? А ветки откуда?

– Да это я набросала. Так же положено. Мы с мужем несколько раз заходили, уж простите. Одежду забрать, документы. Ключи у бабы Нюры в кармане были.

– В каком кармане? – опять не поняла Марфа.

– Ну, в одежде, в которой ее в больницу привезли. Они, правда, сделать ничего не успели. Мне Танька из пятнадцатой позвонила. Она с дачи поздно со своим приехала и с фонариком шла. У нее куриная слепота, плохо видит в сумерках. А муж, тот вообще на один глаз кривой. Ну да что поделаешь, обоим уж к семидесяти! Глядь, а баба Нюра сидит себе в уголочке за воротами. Никто ее и не заметил.

У Марфы так стремительно сжалось сердце и задрожали руки, что она выронила телефон. Тот, упав, развалился на составные части. Она посмотрела на него, постояла еще немного, на ватных ногах прошла в кухню и села за стол.

Потом она не могла вспомнить, сколько просидела вот так, тупо пялясь в пустоту. Более или менее осознанно она стала себя ощущать дня через три. Или позже.

Что бы она ни делала, чем бы ни заполняла свою суетную жизнь, ощущение того, что ее вселенная опустела, становилось все отчетливее, а боль от потери – все сильней.

Маленькая старушка с поэтичным именем. Одинокая. Незаметная. Тихо жила. Тихо померла. Казалось, от нее мало что зависело в этой жизни. Марфе ведь просто надо было знать, что она есть, и все. Почему же с ее уходом возникла такая ужасная пустота? Кошмарная. Огромная. Словно сломалось что-то важное. Конструкция дала трещину. Нет, не трещину. Она будто бы осталась без фундамента. Вроде стоит. И даже кажется вполне устойчивой, но на самом деле под ней нет того, что подпирало ее, удерживало, придавало незыблемость.

Оказывается, иногда незаметные люди занимают в нашей жизни огромное место. Ты привык считать их своей частью, а потом оказывается, что все наоборот. Ты – частица их, поэтому, оторвавшись от стержня, от фундамента, словно зависаешь в воздухе. Как пылинка. Как листок.

Через неделю после смерти Виельгорской ее нашел нотариус и пригласил на оглашение завещания. Марфа удивилась, но пошла и там, в нотариальной конторе, узнала, что все свое имущество, движимое и недвижимое, Анна Андреевна Виельгорская завещала ей.

Честно говоря, Марфа даже не сразу поняла, что это значит. Нотариус со странным и непонятным именем Сроел подробно объяснил, что ей завещана квартира со всем скарбом. Более ничего за гражданкой Виельгорской не значится.

– Вступить в наследство вы сможете лишь по истечении полугода, но… – тут Сроел пригнулся пониже, – я лично сильно посоветовал бы вам въехать в оную квартиру незамедлительно.

– Почему? – так же низко пригнувшись, шепотом спросила Марфа.

– О-о-о! – ответил нотариус и поднял глаза к потолку.

Что означало это значительное «о», Марфа так и не поняла, потому что в кабинет зашли какие-то люди, и Сроел тут же уткнулся в бумаги.

Она вышла от нотариуса с твердым намерением никуда не въезжать, пока не станет владелицей официально, но вечером ей позвонила испуганная ее долгим молчанием Лариска и, обозвав непроходимой дурой, велела завтра же перевезти в квартиру Анны Андреевны свои вещи, поменять замки и вставить на окна решетки.

Вдруг чего-то испугавшись, Марфа сделала все, как приказала Лариска.

Кроме решеток.

Когда она сообщила о перемене места жительства Володе, тот так обрадовался, что предложил сразу же справить новоселье.

– С ума сошел! Какое новоселье?

– А что такого? – не понял Володя.

– Как что? Анну Андреевну только похоронили, а мы уже пляшем!

– А… ну да. Тогда отметим твой переезд в узком кругу – ты и я. Я жутко соскучился по тебе, Зая! Посидим тихо, а потом так же тихо ляжем в постель. Обещаю, что не стану доводить тебя до безумия. Никто ничего не услышит. Согласна?

Марфа уверила любимого, что согласна, но почувствовала, что Володин цинизм ей неприятен. Она сама, как все журналисты, была довольно беззастенчива, но на этот раз речь шла о близком человеке. Володя это знал и все равно демонстрировал полное равнодушие. Может быть, все дело в том, что они с Анной Андреевной не были знакомы? А кстати, почему она их не познакомила? Собиралась, собиралась, да так и не собралась. Нет, не так. Каждый раз, когда предоставлялась возможность, Володя оказывался на совещании, в командировке, на объекте. Он на самом деле был крайне занятым человеком, в этом его винить нельзя. Возможно, она сама не была достаточно настойчива. Интересно почему?

Долго раздумывать над этим не пришлось, потому что не успела она закончить разговор с Володей, как заявилась Лариска.

Полчаса назад она звонила, чтобы сообщить, что зависает в одном интересном месте, и тут вдруг нарисовалась на пороге. Впрочем, Марфа всегда изумлялась тому, что ее подруга, несмотря на свои девяносто семь килограммов, умела на редкость стремительно перемещаться в пространстве. Как Фигаро, который, как известно, умудрялся быть здесь и там одновременно.

Лариска влетела в квартиру, обнюхала все уголки и хлопнулась на старый кожаный диван.

– Ничего халупа, – сделала она вывод. – Твоему любовнику понравится. Не надо мотаться в Пушкин. Теперь ты всегда будешь к его услугам. Можно даже в обеденный перерыв все успеть.

По неизвестной причине Лариска терпеть не могла Мышляева. Впрочем, Марфа была уверена, что подруга просто ревнует ее к ухажеру.

– Ладно тебе, Лариска. Лучше поведай, где ты там зависала?

Поиграв бровями, как любила делать, когда предстояло что-то суперинтригующее, подруга начала рассказывать о своих приключениях в обществе двух крутых мужичков. Марфа, улыбаясь, кивала, но слушала вполуха, пытаясь понять, почему у нее вдруг испортилось настроение. Неужели из-за Ларискиных слов?

В конце концов та заметила, что подруга «какая-то жухлая». Марфа ухватилась за слова и объявила, что у нее дико болит живот.

– Месячные, что ли? – поинтересовалась Лариска.

– Ага.

– Так радуйся! Значит, не беременная! Не хватало только родить от твоего Мышляева!

– Захочу – и рожу! – разозлилась Марфа. – Тебя спрашивать не стану!

– Вот и напрасно! Я бы отговорила!

– Потому и не стану! Мне твое мнение по данному вопросу неинтересно!

Лариска фыркнула и быстренько собралась на выход. Удерживать ее Марфа не стала. Лариска вообще не могла долго обижаться. Завтра позвонит как ни в чем не бывало.

– А твой Мышляев все равно мутный тип! – скороговоркой выпалила подруга на прощание и мышкой шмыгнула за дверь.

Ну что за день такой сегодня! Все ее огорчают! И, главное, пожаловаться некому! Анны Андреевны нет рядом.

Марфа легла на диванчик в гостиной, на котором спала, когда оставалась ночевать. Хотелось просто полежать в тишине. Перемалывать то, что услышала и узнала сегодня, совершенно не было сил. Она все воспринимает обостренно оттого, что расстроена. Завтра все покажется иным, не таким острым, не столь важным.

Полежать ей не дали. То ли Володя действительно соскучился, то ли случайно оказался неподалеку, но через сорок минут он уже позвонил в дверь.

Когда он зашел, такой свежий, легкий и радостный, Марфа поняла, как сильно любимый человек был ей нужен, и крепко обняла. Рассмеявшись, без долгих разговоров, не успев даже толком рассмотреть квартиру, Володя потащил ее в постель.

Марфа отвечала на ласки, но расслабиться никак не могла. Наверное, просто непривычно было заниматься любовью в чужом доме. Хотя дом теперь принадлежит ей.

Тогда почему так тошно?

Тимоша

Главный редактор издательства носил славное русское имя Тимофей и отчество Данилович. Фамилия тоже не подкачала – Потешкин. Тот, кто видел его впервые, сразу впадал в ступор от явного диссонанса. Ни у кого не укладывалось в голове, как человек, который, по идее, должен зваться Ашотом Саркисяном, мог быть Тимофеем Потешкиным. Классическая армянская внешность, венцом которой был, конечно же, нос, никак не коррелировала с простодушным славянским именем.

Ларчик, как обычно, открывался просто. Однажды в один из детских домов Ленинградской области подкинули ребенка. На вид двухмесячного. Мальчик был лыс, пузат и горласт. Все решили, что он сильно похож на их директора – Тимофея Даниловича Потешкина. Просто один в один. С легкой руки коллектива малыша зарегистрировали под этим именем. Сам директор на тот момент находился в очередном, честно заработанном отпуске, поэтому проказе воспрепятствовать не мог, что было, как оказалось, к лучшему. Получив в качестве воспитанника полного тезку, директор считал себя ответственным за его судьбу. Тимофей-младший получил отличное воспитание и приличное образование. Некоторые непосвященные даже считали, что мальчик в самом деле директорский сын, так много сил тот тратил на ребенка. Правда, со временем разговоры прекратились. Уж больно специфическим оказался облик мальчика.

Зато характер Тимофея Даниловича к его внешности подходил идеально, и это немного успокаивало. Людям всегда хочется предсказуемости. Потешкин был вполне предсказуем: пылкий темперамент, внезапная смена настроения, огромное обаяние, армянская хитринка – все это вкупе составляло совершенно неповторимую гремучую смесь, от которой не было спасения.

Марфа Тимошу обожала и считала своим крестным отцом. Если бы не его железобетонная уверенность в ее таланте, она никогда бы не стала тем, кем была, – отличной журналисткой. Именно он когда-то разглядел в ней божью искру и взял на работу стажером. Именно ему она приносила свои первые неуверенные опусы, получала на орехи, уходила в слезах, рыдала перед компьютером, вспоминая все эпитеты, которыми он ее награждал, и писала все заново, чтобы утром принести иной, вполне сносный вариант. Именно с его легкой армянской руки Марфу направили на стажировку в лучшее издательство страны, а потом и в Англию. Именно он приказал ей послать к черту мужа-захребетника, отбил у него квартиру, на которую тот покушался при разводе, и велел больше не связываться с голоштанными снобами.

Марфа Тимошу слушалась и боготворила, что, впрочем, не мешало ей трепетать каждый раз, когда он вызывал ее в кабинет. Вот и сегодня у нее сразу засосало под ложечкой, когда секретарша Катя сообщила, что главред ждет ее у себя к двенадцати часам.

Володя, которого Марфа как раз поила чаем, сразу заметил, что она мандражирует, и поинтересовался, по поводу чего.

– Тимоша вызывает. Наверное, мне прилетит.

– За что, Зая?

– Откуда я знаю?

– Он самодур, что ли?

– Он армянин!

– И что? Это диагноз?

– Володечка, милый, лучше не спрашивай. Если останусь жива, сразу тебя наберу. Возможно, потребуется срочная эвакуация!

Володя засмеялся и обнял, крепко прижав к себе.

– Можешь на меня положиться, Зая. Я друга в беде не брошу. А если понадобится, перекусаю всех твоих врагов. Не забудь, что завтра тебе предстоит быть приглашенной на романтический ужин. Где – не спрашивай! Не расколюсь!

Марфа чмокнула его в нос, выбралась из объятий и, схватив со стола бутерброд, выскочила за дверь.

Как все же хорошо, что у нее есть Володя!

Тимофей Данилович с утра всегда бывал не в духе, поэтому раньше полудня встреч не назначал: боялся, что поведет себя неадекватно. Когда Марфа зашла в кабинет, утренний кризис уже миновал и начальник встретил ее веселым кивком.

– Посадница, ты? Заплывай.

Марфа немного успокоилась. Марфой Посадницей шеф называл ее, только если бывал в духе. Она поздоровалась и забралась за стол для переговоров.

– Командировочка для тебя нарисовалась, Марфуша. Поедешь в Приозерск. Там ветерана одного выселяют из дома. Весь народ поднялся, а сделать ничего не могут. Кому-то из местной администрации место приглянулось. Вид с него, говорят, уж очень красивый. Ты у нас ветеранами занимаешься.

– Честно говоря, давно ничего на эту тему не писала.

– Ну так напишешь. Там не только написать, там помочь надо. Ветерану, конечно, а не оглоеду-чиновнику. Ты у нас дама пробивная, жесткая. За правду вступиться не побоишься.

– Чувствую себя пионером-героем.

– Так в этом ничего плохого нет. Не каждому, как говорится, дано право на подвиг. Поможешь ветерану и тему раскрутишь красиво. Ты это умеешь.

– А когда ехать?

– Завтра и поедешь. Дня на три-четыре.

Марфа присвистнула.

– И это в лучшем случае. Говорю же, дело непростое. Всем миром сладить не могут. Чувствую, там закавыка какая-то. Не зря чиновник давит. Есть и у него аргументы. Люди к прессе обратились, видно, силушки на исходе.

Марфа вздохнула. Итак, романтический ужин с Володей отменяется. Уже третий раз. И все из-за нее.

– Расстроилась, что ли? – чутко уловил ее вздох Тимофей Данилович.

– Да что вы! Я люблю ездить в область! – бодро воскликнула Марфа.

– Отлично! Заодно и отдохнешь. Эх, Марфуша, нам ли быть в печали? Сам бы с удовольствием махнул туда на рыбалку! Жаль, грехи не пускают! Ну, иди уже оформляйся.

Марфа поднялась.

– Как у тебя, кстати, на личном фронте? Ануш Акоповна интересуется, не я, не подумай.

– Отлично!

Марфа обернулась с порога, чтобы шеф видел ее счастливое лицо.

– Ну-ну. Так и передам. Отлично, мол, все.

Тимофей Данилович неожиданно нахмурился. «Видать, спокойный период закончился, сейчас опять злиться начнет», – подумала Марфа и быстренько выскользнула за дверь.

Как и ожидалось, узнав о командировке, Володя расстроился.

– Почему тебя все время суют в какие-то дыры? – возмущенно начал он, когда она по телефону рассказала ему о задании редакции.

– Всех суют, Володенька.

– Но тебя суют чаще других.

– Что поделаешь, работа такая.

– Ерунда, Зая. Просто тебе нравится от меня уезжать.

Это был новый заход, и Марфа, струхнув, тут же принялась горячо разубеждать любимого.

Сдался он не сразу. Она успела дойти до метро.

– Ну хорошо. Давай проведем вместе хотя бы этот вечер. Я постараюсь пораньше освободиться. А ты вообще лучше отключи телефон, иначе нам и пяти минут поговорить спокойно не дадут. Не говоря уже обо всем остальном.

Мысль, что предполагается «все остальное», заставила ее улыбнуться. Она любима и желанна. Это главное. А с заданием она справится. Всегда справлялась.

Командировка

Приозерск встретил ее мерзкой погодой. Если бы она не была уверена – на дворе лето, решила бы, что попала в конец октября. Автобус прибыл в семь утра, и до времени заселения в гостевой дом «У Бубенцовых», который она выбрала из соображений его близости к жилищу выселяемого ветерана, оставалось пять часов. Еще в пути Марфа решила, что закинет рюкзак за спину и пройдется до пункта назначения пешком, по пути рассмотрит достопримечательности городка, где-нибудь позавтракает и погуляет, но пригоршня холоднючей воды, которую дождь кинул ей в лицо, стоило выйти из автобуса, остудила ее пыл. Она добежала до навеса над автобусной остановкой и завертела головой в поисках такси. Однако площадь перед довольно симпатичным зданием вокзала была пуста. Она взглянула на табличку с расписанием движения общественного транспорта. Автобус отсюда шел только один, и отбыл он две минуты назад. Ждать следующего придется полчаса. Вот горюшко-то!

Марфа вернулась в здание и решила, что, как только ливень стихнет, она все равно осуществит задуманный променад. Недалеко от автовокзала должен быть сквер, названный в честь первого прокурора России Павла Ягужинского. Там, поди, и памятник «птенцу гнезда Петрова» имеется, а на острове Каменистом посреди реки Вуоксы – еще и парк отдыха. Не было времени все изучить внимательно, но, кажется, любопытных мест в Приозерске хватает.

Через пять часов, голодная и злая, она дотащилась под проливным дождем до своего временного пристанища и, сняв насквозь промокший рюкзак, плюхнулась на диванчик в небольшом холле.

– Здравствуйте, проходите. Вы заселяться? – услышала она над собой женский голос.

Открыв глаза и с трудом отлепив потекшие ресницы от щек, Марфа посмотрела на склонившуюся над ней девушку.

– Заселяться. Да.

– Вы пешком пришли? Зачем же? Надо было позвонить, мы бы вас встретили. Это бесплатно.

– Я рано приехала.

– Ну так что ж? Мы бы вас все равно заселили. Места свободные есть.

Обругав себя последней дурой, Марфа, порывшись, достала из рюкзака паспорт.

– У вас забронировано, – сообщила девушка и посмотрела на промокшую страдалицу сочувственно. – Проходите в номер, оформимся позже.

Марфа молча кивнула, пошла по коридору и, открыв дверь, сразу стала сбрасывать мокрую одежду. Интересно, долго ей сохнуть? Запасной куртки она не прихватила, как и обуви. На смену есть только тапки. Отлично просто!

Она залезла под душ и минут пятнадцать просто стояла под струей горячей воды. Надо будет спросить, есть ли тут печка, хотя бы электрическая. В номере вещички развесить негде.

Стук в дверь отвлек ее от мучительнейших поисков решения бытовых проблем.

– Войдите! – крикнула она и наконец выключила воду.

– Разрешите, я заберу ваши вещи? У нас есть сушилка специальная для белья. Через пару часов все будет готово, а вы пока позавтракаете. Вам блины или яичницу? У нас еще сырники есть и каша. Любите?

Пока за дверью ванной произносили монолог, Марфа закуталась в халат и, высунувшись, уставилась на чудо-женщину.

– Как вас зовут?

– Юля Бубенцова.

– Вы хозяйка?

– Жена хозяина.

– Юля, жена хозяина, вы – моя героиня! – торжественно заявила Марфа.

Юля засмеялась. Морщинки разбежались по лицу. А она не так уж и молода. Просто худенькая, вот и смотрится девушкой. Марфа пригляделась повнимательнее. Смеется, а глаза невеселые. От слова «совсем». Можно даже сказать, тоскливые глаза. Устала после ночного дежурства? Да какие у них тут дежурства! Это же не «Марриотт»! Номеров раз и обчелся, да и те, Юля сама сказала, в большинстве пустуют.

– Приходите в столовую, она рядом, – прервала ее размышления Юля.

– Через десять минут можно?

– Все будет горячим.

Юля снова улыбнулась, и Марфу снова кольнуло противоречие между ее бодрым голосом и печальными глазами. Даже не печальными, а какими-то затравленными, что ли.

Завтрак был превосходным. Кофе – вкусным. Марфа приободрилась и, получив сухую одежду, сразу рванула в местную администрацию. Бой, судя по всему, ей предстоит нешуточный.

Насколько она оказалась права, выяснилось к концу третьего дня пребывания в окопах. Чиновник, затеявший возню по поводу выселения ветерана, был закален в непрерывных боях за свое благосостояние настолько, что даже напор столичной журналистки его не испугал. О жителях и говорить не стоило! Что бы ни делала Марецкая, какие бы аргументы ни приводила, он тут же выставлял три довода против и сразу бросался в контратаку. Сам ветеран был не в том возрасте, чтобы за себя воевать, жители больше кричали и возмущались, чем предпринимали грамотные шаги, и очень скоро Марфа поняла, что осталась с акулой-чиновником один на один.

От расстройства Марфа не спала ночами. Все придумывала, как пробить глухую стену. Сдаваться, впрочем, она не собиралась. А если так, то уезжать, не разбив врага наголову, нельзя. Чинуша только и ждет, когда она смоется с поля боя. Ужасно плохо без Володи. Он, конечно, регулярно звонит, расспрашивает, как продвигается дело, пишет смешные записки в мессенджере. Марфа вспомнила одну, довольно фривольную, и тихонько хихикнула в одеяло.

– Да заткнись ты, сука, постояльцы услышат, – произнес кто-то свистящим шепотом совсем рядом с дверью в ее номер.

Марфа замерла. За стеной что-то задвигалось, как будто кого-то пихнули и он ударился об стену, потом раздались тяжелые шаги, что-то похожее на сдавленный писк, и все стихло.

Вскочив с кровати, Марфа бросилась к двери и, повернув защелку, выглянула в коридор. Никого.

Ну не померещилось же ей! Глюками она вроде пока не страдает.

Быстро накинув куртку поверх пижамы, она двинулась в сторону, куда, по ее мнению, удалились шаги, завернула за угол и попала на кухню. В темноте ничего не было видно, только свет, падающий из окна, подсвечивал бок чайника, стоявшего на плите. Марфа замерла на месте и навострила уши. Минуту было тихо, и она уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг под столом, стоявшим в углу у стены, что-то слабо шевельнулось.

Марфа нагнулась и сразу наткнулась взглядом на босые ноги.

– Кто тут?

Никто не ответил, только всхлипнул как будто. Марфа встала на четвереньки и полезла под стол. Там, прижавшись к стене, сидела жена хозяина Юля и смотрела на нее затравленными глазами.

Юля

За четыре, нет, уже почти четыре с половиной дня, что жила в гостевом доме, Марфа успела составить мнение обо всех обитателях. Хозяин Денис ей понравился сразу. Улыбчивый, приветливый, так же как и его мать Нина Михайловна, которая занималась стряпней. Выходило у нее вкусно и, как говорила она сама, «нажористо». Марфа с аппетитом уплетала оладушки, сырники, кашу и только нахваливала. Нина Михайловна шутливо кланялась ей и смеялась, довольная. Милые люди, решила она – и вот теперь с ужасом взирала на красные пятна на Юлиных руках, кровоподтек на скуле и ссадину на шее.

– Ради бога, только не говорите ничего, – шепотом взмолилась жена хозяина.

Марфа разозлилась:

– Да что тут говорить? Все и так ясно! Вылезай давай!

– Тише, прошу. Не надо. Я тут посижу до утра, и все.

До утра? Фигу с маслом!

– Вылезай, говорю, и пошли ко мне.

– Не могу. Они услышат.

– Не услышат. А если и услышат, то при мне драться испугаются.

Почему она вслед за Юлей говорит «они»? Славная женщина Нина Михайловна что, тоже участвовала?

– Иди за мной. Я постараюсь не шуметь.

Марфа на цыпочках двинулась в сторону своего номера. Юля, держась за стены, поплелась за ней и, войдя в комнату, села на пол у стены.

– Ложись на кровать.

– Не надо. Если что, я в ванной спрячусь.

– Глупости. Никто не будет ломиться в номер к гостю.

– Ты их не знаешь.

– Да кого их-то? Твоя свекровь тебя тоже била, что ли?

– Она не свекровь. Это мать моя.

Марфа так и села на кровать. Мать? Она не раз видела, как Нина Михайловна ласково общается с Денисом, с Юлей же разговаривает несколько суховато и как будто нехотя. «Свекровь, что с нее возьмешь? – думала Марфа. – Она и не обязана любить невестку». Марфа помнила, как разговаривала с ней ее собственная бывшая свекровь. Как будто одолжение делала. Но мать? Какими бы сложными ни были отношения с матерью у нее самой, мысль, что та может поднять на нее руку, даже в голову не приходила.

– Я думала, что… – начала она и заткнулась, увидев, как по Юлиным щекам текут слезы.

– У Дениса раньше столовая была. Мать работала директором. Потом столовая прогорела. Работы не стало. Денис предложил ей сделку: он ей – работу в гостевом доме, а она ему – меня.

– Как… тебя?

– Ну, в жены, конечно. Не в любовницы. Я институт окончила. Два языка знаю. Считай, работник почти бесплатный. За кормежку и одежку. Мать меня три дня била, а потом я сдалась. Идти-то некуда.

Юля обхватила руками плечи и затряслась. Марфа сползла с кровати, села рядом и обняла.

– Не знаю, что мне делать. Не могу больше терпеть.

– Сбежать пробовала?

– Да куда? Родственник один – брат матери. К нему нельзя, да он меня и не примет. Денег нет совсем. Даже до Питера доехать не на что.

Марфа покачала головой:

– Средневековье какое-то!

– Тихо!

Девушки замерли. В коридоре послышался сдавленный шепот. Слов было не разобрать, но, судя по всему, разговаривали Денис с Ниной Михайловной. «Спохватились», – подумала Марфа. Юля затряслась, как припадочная. Марфа крепко прижала ее к себе.

– Постучать? – вдруг явственно услышали они под дверью.

– С ума сошел? Никуда она не денется. Утром приползет. Пошли отсюда.

Раздались осторожные шаги, и все стихло.

– Пойду я…

– Еще чего! Ложись и спи. Места нам обеим хватит.

– Нет, что ты…

– Утром встанем пораньше, я тебя выпущу. Никто ничего не узнает. Скажешь, в парке гуляла. Мне они ничего не сделают.

Прямо в одежде они улеглись на кровать поверх покрывала и закрыли глаза, думая каждая о своем.

К утру в светлой голове Марфы созрел шикарный в своей простоте план.

– Скажи честно: ты хочешь изменить свою жизнь? – спросила она, испытующе глядя на Юлю.

– Спрашиваешь. Я давно уже поняла, что меня тут ничего не держит.

– Тогда знаешь что? Мы уедем вместе. Я тебя спрячу, и ты начнешь все сначала.

– Как это?

– Очень просто. Вернее, не очень просто, понимаю, но я придумала, где ты можешь спрятаться. У меня есть квартира, в которой никто не живет. В пригороде, правда, но так даже лучше. Безопаснее. Там работу найти можно. Или паспорт они тоже отобрали?

– Нет. Я же в инстанции разные хожу с документами. Паспорт везде спрашивают. Да и зачем? Они же знают, что деваться мне некуда.

– Это здорово!

Марта чуть не подпрыгнула на кровати.

– Здорово, согласна. Только… я боюсь, – прошептала Юля, прислушиваясь к звукам из коридора.

– Я тоже. Но хуже только – ничего не делать. Надо попытаться. Если сумеешь добраться до автобуса, они нас уже не поймают.

– Еще как поймают. У него машина есть. На ближайшей остановке встретит.

– А мы выйдем раньше. На станции. Спрячемся, если надо, в кустах, а потом прыгнем в электричку, и все.

– Он будет ждать нас на платформе в Питере.

– А мы не поедем в Питер. Мы выйдем раньше, пересядем на другую ветку и доберемся прямо до места. Уловила?

– Уловила. Но… страшно.

– Главное – добраться до автовокзала прямо перед отправлением. Я куплю билеты на самый последний рейс и буду ждать у автобуса. Сможешь?

– Не знаю.

– Главное – не подавать виду. Ни тебе, ни мне.

– Я пойду тогда, – неуверенно сказала Юля.

Марфа кивнула и, выглянув в коридор, скомандовала:

– Давай!

Юля легко шмыгнула прочь. Марфа еще немного постояла под дверью, прислушиваясь, немного полежала, додумывая план, потом встала и пошла в душ, полная решимости довести дело до конца. В конце концов, крепостное право отменили еще в тысяча восемьсот шестьдесят первом году!

У нее была своя докука. Дело, ради которого она приехала в Приозерск, надо было завершить сегодня. По крайней мере, сделать все, что возможно силами столичной прессы. И пусть она не до конца дожала зарвавшегося чинушу, бой она продолжит, когда выйдет статья. Что важнее, в конце концов, жилище или живой человек?

В столовую она вошла красивая, аккуратно причесанная и готовая ко всему. Нина Михайловна, накрывая завтрак, посмотрела испытующе. Марфа сладко улыбнулась.

– Доброе утро. Ну и воздух тут у вас! Сплю как убитая! – радостно сообщила она, усаживаясь за стол. – Что тут у нас? Блинчики! Попробуем! Ммм… Нина Михайловна, вы кудесница! Ничего вкуснее отродясь не едала! А добавка полагается?

Она щебетала, с удовольствием уминая блины, и Юлина мать, поначалу напряженная и настороженная, заулыбалась в ответ.

– Я сегодня уезжаю, поэтому ваших кушаний мне больше не едать. Но помнить их буду вовек! – объявила она, вытирая рот салфеткой.

– Утром или вечером отправляетесь? – уточнила Нина Михайловна.

– Наведаюсь в мэрию и сразу на вокзал, – безмятежно улыбаясь, ответила Марфа, – поэтому вещи сразу заберу. Попрощайтесь за меня с Денисом и Юлей, если я их не увижу. Все было очень славно.

Улыбнувшись еще раз пять или десять, Марфа выскочила в коридор, зашла в номер, быстро собралась и двинулась к выходу. В холле ее встретила все та же Нина Михайловна, радушно улыбаясь.

– Вот ваши документики. Приходный ордер. Счет.

– А вам взамен – ключик от номера.

– Счастливой дороги!

– И вам счастливо оставаться! Спасибо за гостеприимство! – рассыпалась Марфа, задом продвигаясь к выходу.

Когда за ней закрылась дверь, она выдохнула, закинула за спину рюкзак и бодрым шагом двинулась по дороге.

Сегодня у нее много дел.

Ровно в девять вечера от вокзала отошел последний автобус на Петербург. На заднем сиденье, спрятавшись за спинками передних кресел и тесно прижавшись друг к другу, сидели две женщины.

План побега претворялся в жизнь.

До Марфиной квартиры в Пушкине они добрались далеко за полночь. Однушка в хрущевке встретила их духотой и затхлостью. Пооткрывав настежь все окна, они упали на диван и через секунду заснули, забыв накрыться чем-нибудь, чтобы не закусали алчные комары. А утром Марфу разбудил звонок главреда.

– Марецкая, ты что, сбежала с поля боя? – с ходу наехал он.

– Куда? – ничего не соображая со сна, спросила Марфа.

– Это тебе лучше знать куда! – наддал Тимоша. – Мне звонит депутат и заявляет, что моя журналистка ничего до конца не довела, покрутила в Приозерске хвостом и уехала, а ветерана как выселяли, так и выселяют!

Марфа, мгновенно рассвирепев, соскочила с дивана и заорала:

– Так пусть тогда этот депутат сам едет и всех спасает! У них там такая оборона, что на танке не прорваться! Я что, амбразуру грудью закрывать должна? Туда не журналистку посылать надо, а прокуратуру и ОМОН! Этот ваш народный избранник хорошо устроился! Послал вместо себя любимого бабу и ждет, когда она ему лавровый венок в зубах притащит! Пресса должна найти проблему и осветить. Привлечь внимание общественности. А горячие каштаны из огня таскать – увольте! Нашли девочку для битья! Я вообще не уверена, что он не в сговоре с этим приозерским чиновником! Уж больно тот уверенно себя чувствует. Не ваш ли депутат его и крышует?

– Ну ты наговоришь, – попытался приструнить ее Тимофей Данилович.

Но Марфу уже понесло, как Остапа:

– Он потому и послал меня, что дело тухлое, а ему портить свой авторитет неохота! И, между прочим, я свою работу сделала. Материал готов, сдам, если хотите, хоть завтра, а если на меня будут наезжать, то я и вашего доброхота в статье упомяну! С меня станется, вы знаете!

– Да уж как не знать! Только все же притормози на поворотах. Ты уже в городе?

– Нет, в Пушкине. Собиралась приехать к вечеру. Надо одно дело разрулить.

– Ладно, – совсем уже мирно сказал главред, – не торопись. Завтра к обеду явишься, вместе посмотрим материал. Нет, лучше скинь мне все, что есть, а завтра уточним, что брать, что нет.

– А депутату что скажете?

– Да уж найду что сказать, не парься, – буркнул Тимоша и отключился.

– Марфа, – услышала она и обернулась.

Юля смотрела на нее расширенными от страха глазами.

– Ты… когда паспорт сдавала… там прописка была. Случайно, не эта квартира?

Марфа махнула рукой.

– Не боись! Прописана я вообще в Рыбинске. Пусть хоть весь город облазят, нас с тобой не найдут.

Юля выдохнула с облегчением и поинтересовалась, что ей сегодня делать.

– Может, хоть сготовлю чего-нибудь, – неуверенно предложила она.

– Готовь. Только для себя. Денег я тебе оставлю. И все же лучше, не теряя времени, поискать работу. Давай посмотрим в интернете. Может, с ходу надыбаем чего-нибудь.

Через полчаса они «надыбали» место младшего воспитателя в детском саду.

– У меня нет педагогического образования, – засомневалась Юля, – а трудовой книжки и не было никогда.

– Наплевать. Младший воспитатель, как я понимаю, что-то вроде нянечки. Потом, скоро детские сады закроются на лето, до августа успеешь пройти какие-нибудь курсы. Сейчас им руки для ремонта нужны. Ну там красить, окна мыть, мусор выносить. Тебя не пугает?

– Ни капельки. Это я все умею лучше любой клининговой компании. Приучена.

– Да уж, – покрутила головой Марфа. – Тогда смело пойдем в детсад и предложим свои услуги. А по пути поедим. У меня все равно ничего нет. Я здесь несколько месяцев не была.

До вечера Марфа решала Юлины проблемы, но мысль, что ее работой в редакции остались недовольны, портила настроение, поэтому, сдав Юлю обрадованной заведующей, которая как раз маялась от отсутствия кадров, купив беглянке по дороге мобильный телефон для связи и оставив денег на первое время, она помчалась в Питер писать разгромную статью про чиновничий произвол. Конечно, она и сама была бы рада, если бы удалось отбить дом многострадального ветерана у алчных чиновников, но эта задача была не по силам простой журналистке. По неопытности она поняла это не сразу. Интересно другое: знали ли об этом Тимоша и борец за права угнетаемого населения – господин депутат? Неужели они так же наивны, как она?

И, кстати, почему она до сих пор не спросила, как его фамилия? И почему Тимоша сам ее ни разу не назвал? Что за тайны мадридского двора? А впрочем, какая разница?

На следующий день она явилась пред светлые очи начальства, готовая стоять насмерть, но ее порыв пропал втуне. Главред уже успел посмотреть присланные ею еще вечером материалы и был настроен благодушно. Ей объявили, что поработала она неплохо, фактов достаточно, причем настолько, что бросаться на амбразуру в самом деле не было нужды. После серии статей приозерский чинуша сам прибежит к ветерану с извинениями, да не с пустыми руками. Телевизор подарит. Или два.

Марфа отнеслась к идее подарка скептически, но в целом несколько успокоилась.

– И чего Куколевский разорялся? – пожал плечами Тимоша. – Все сделано в лучшем виде. С журналистской точки зрения. Даже хорошо, что ты не сунулась в это осиное гнездо. Закусали бы насмерть.

– Так это Куколевский вас просил направить журналиста?

– Не просто журналиста, а именно тебя. Читал твои статьи, много слышал, поэтому решил, что ты готова к подвигу.

Марфа хмыкнула. Куколевский был человеком известным. Про него говорили, что после ближайших выборов он возглавит Законодательное собрание. Марфа прикинула, хорошо это или плохо, что он о ней слышал, и решила, что ничего плохого, окромя хорошего, тут нет.

«Вот и слава пришла», – подумал актер ТЮЗа после спектакля «Три поросенка», когда в буфете какой-то ребенок крикнул: «Свинья идет!»

Вспомнив анекдот, Марфа прыснула.

– Ты чего хихикаешь? – поинтересовался Тимоша. – Довольна, что в угол не поставили на горох?

– Ага, – кивнула она.

– Тогда иди и готовь статью. К вечеру жду.

И нахмурился.

Уже через три дня Марфа поняла, что совершила очередную глупость, которых в ее непутевой жизни и без того было немало.

Сначала Юля жила с токсичной мамашей, затем к ней прибавился тираничный муж. Иной жизни она не знала. И тут появляется смелая столичная девица, которая ничтоже сумняшеся выкрадывает ее из дома, увозит в незнакомый город и оставляет там одну.

Марфа связывалась с Юлей по телефону настолько часто, насколько могла, но, если была занята, девушка в панике начинала звонить сама и плакала в трубку. Она боялась всего: появления мужа, возвращения в страшную реальность жизни в Приозерске, того, что Марфа ее бросит, увольнения с работы, чужой квартиры. Но главное – Юля совершенно была не приспособлена к самостоятельной жизни и не умела принимать решения.

Она всю жизнь мечтала о свободе, но оказалась к ней не готова. Однако это было полбеды. Выяснилось, что ее спасительница точно так же была не готова тащить ее на своих плечах и нести за нее ответственность.

Простодушной Марфе казалось, что, как только Юля окажется на свободе, она расправит крылья и полетит. Но даже расправлять крылья девушка не умела. Не знала как.

Дело дрянь, поняла Марфа после очередного приступа Юлиной паники. Она была зла, кляла себя за самонадеянность, легкомыслие, с которым взвалила чужие проблемы, но при этом ясно понимала, что теперь не сможет бросить свою подопечную на произвол судьбы. Надо было что-то придумать.

Она помаялась еще полдня и пошла к Егору Егоркину, известному читающей публике под именем Геры Горского. Они вместе начинали корреспондентами, целыми днями носились, как савраски, добывая информацию, и, как говорил Герка, «скорешились на почве общей нищеты». С тех пор многое изменилось, они стали настоящими акулами пера, но по старой памяти продолжали держаться друг друга и выручать, если была необходимость. А такое время от времени случалось.

Находясь в крайнем смятении чувств, Марфа пошла в Геркину резиденцию – крошечный кабинетик в конце коридора. Там, едва заметный среди бумажных завалов, сидел великий журналист и кропал очередную нетленку. Марфа всегда искренне изумлялась, зачем Егоркину окружать себя бумажными кучами, когда все документы можно хранить в компьютере, но потом поняла, что Герке было комфортно жить, спрятавшись за кипами от досужих «приставак», в число которых входило и надоедливое начальство. Иллюзия публичного одиночества. Вот как называл это Егоркин.

Марфа раскопала великого журналиста и, вытащив на свет божий, припала к его щуплому плечу.

Минут десять она посыпала голову пеплом, минут сорок тот ругал ее почем зря, время от времени переходя на ненормативную лексику, а потом, пожалев поникшую под грузом вины Марфушину головушку, предложил:

– Ладно, так и быть. Отвезу твою подопечную к своей тетке на дачу. Она руку сломала третьего дня, плачет, рыдает, ухи просит, взывает о помощи. Как ты думаешь, эта Юля согласится с ней пожить? Пока до октября, а там видно будет. Все под присмотром. Кстати, весьма мудрым и добрым. Идет?

Юный корректор Танечка Липина заглянула в кабинет великого Геры Горского, чтобы задать заранее приготовленный и отрепетированный в туалете вопрос, и увидела, как наглая Марецкая тискает бедного гения, а тот даже не сопротивляется. Танечка так оскорбилась, что напрочь забыла свой вопрос, хлопнула дверью и быстро пошла по коридору, твердо решив, что при случае обязательно сделает этой суке Марецкой какую-нибудь гадость.

Даже не догадываясь о том, что на нее кто-то имеет очень большой зуб, Марфа сразу обрадовала Юлю по телефону, стараясь, чтобы нарисованная ею перспектива выглядела максимально привлекательной. Однако девушка отнеслась к предложению настороженно. Она не привыкла доверять людям, не ждала от них ничего хорошего, поэтому, поразмыслив, Марфа, прихватив с собой Герку, бросив все, срочно выехала в Пушкин. Она не сомневалась, что все Юлины страхи испарятся, как только она увидит Геркину лопоухую и веснушчатую моську, которая у всех людей без исключения вызывала чувство тихого умиления.

Все именно так и случилось. Успокоившаяся Юля собралась, позвонила заведующей детским садом и, выйдя к машине, быстро юркнула на заднее сиденье.

В который раз Марфе стало ее жалко, но она одернула себя. Не время сюсюкать! Надо пристроить беглянку в хорошие руки!

Дача Геркиной тетки находилась под Петергофом, то есть гораздо ближе, чем Пушкин, что само по себе было неплохо. Юлю селили, как выразился Егоркин, «на расстоянии вытянутой руки», а значит, могли быстро приехать к ней в случае чего.

Марфа не была знакома с тетушкой Егоркина, поэтому немного переживала. Что она будет делать, если ничего не срастется?

Но все срослось, и даже лучше, чем предполагалось.

Тетушка с ласкающим слух именем Агния Львовна встретила беглянку так, словно ждала ее появления всю сознательную жизнь. В известном смысле так и было. Заросшие сорняками грядки и высохшие клумбы взывали о помощи. Однако Агния Львовна ни на минуту не позволила измученной Юле усомниться, что здесь ее ждали вовсе не как работницу.

Егоркин, при виде тетушки мгновенно впавший в детство, стал канючить и требовать пирожков, ватрушек и малинового варенья. Агния Львовна стала суетиться, ловко привлекла в качестве помощницы Юлю, та быстро ухватилась за знакомое дело и накрыла на стол в считаные минуты.

Поглощая знаменитые по рассказам Егоркина пирожки и наблюдая за позитивными изменениями в Юлином облике, Марфа понемногу успокаивалась.

Бывшая узница домашнего концлагеря порозовела, на щеках заиграли ямочки, даже вечно опущенные уголки губ приподнялись и сложились в милую улыбку.

«Какая хорошенькая», – подумала Марфа.

«Да она красавица», – подумал Герка и решил, что будет навещать Марфушкину подопечную каждый день.

Ну или через день.

Когда они с Егоркиным уезжали, Юля проводила их до калитки и долго махала вслед. Бедная девочка! Она на них надеется!

Марфа осторожно выдохнула и сразу обругала себя. Походя изменила человеку судьбу и тут же скинула на плечи другим, потому что не имела никакого понятия, что с этим делать дальше.

И когда она только вырастет?

Сосед

На следующий день было воскресенье.

Марфа не очень любила выходные, потому что никогда не могла придумать, чем заняться, чтобы отдохнуть. Каждый раз в голову приходила только мысль о том, что в воскресенье можно наконец отоспаться. Однако и с этим выходила неувязка.

Среди журналистов жаворонков почти не бывает, все совы. Марфа была досадным исключением: вставала ни свет ни заря, пребывала по утрам в отличном настроении, и работалось ей гораздо лучше в первую половину дня. К вечеру, наоборот, запал спадал, часам к восьми она начинала позевывать, к девяти просто валилась с ног, а в десять была готова заснуть с открытыми глазами и даже стоя. Это было не по-журналистски и вообще несовременно. Акуле пера положено бдеть и творить ночью, а днем – маяться и чахнуть. Марфа даже немного стыдилась этакого октябрятского распорядка дня, но поделать ничего не могла. Даже в новогоднюю ночь, вытерпев без сна часов до двух, она все равно вскакивала в шесть утра, готовая к труду и обороне. Особенно рано она просыпалась в выходные. Почему-то спать не хотелось совершенно!

Нынче все случилось как всегда.

Вчерашние страсти по Юле Бубенцовой не помешали ей хорошенько выспаться и даже как-то поутихли. В самом деле, это никакой не пипец! Совсем даже не пипец! Помогла человеку начать новую жизнь, и всего делов! В конце концов, Юля – девушка взрослая! Да ее, Марфу, за такое наградить надо! Премией в размере оклада! Нет! Двух окладов и путевкой в Ессентуки!

В приподнятом настроении Марфа поскакала на месте, потянулась и, решив, что для утренней зарядки потрудилась достаточно, проследовала в ванную и долго мылась, распевая «Нам ли стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы». «Марш энтузиастов» был как нельзя кстати, и она повторила все, что из него помнила, раз десять.

Наконец она выключила душ, потянулась за полотенцем и вдруг поняла – именно поняла, потому что никаких звуков снаружи не доносилось – что за дверью стоит человек. Сердце скакнуло из груди, пронеслось по горлу и застряло там, продолжая бешено биться. На минуту она замерла, пытаясь справиться с приступом животного страха, потом все же вылезла из ванны и дрожащими руками напялила на себя халат. Кто может быть там, в темном коридоре? Марфа на цыпочках подошла, приникла к двери, изо всех сил напрягла слух и в ту же секунду услышала чье-то прерывистое дыхание. Она беззвучно несколько раз открыла рот, а потом сползла на пол и затаилась, чувствуя, как от ужаса волосы на голове стали стремительно высыхать и вставать дыбом.

Что делать? Сидеть, запершись в туалете, пока он не уйдет? А если он не уйдет? И кто такой этот он? И почему он, а не они?

В панике Марфа огляделась в поисках средств защиты и наткнулась глазами на резиновый вантуз, которым иногда приходилось прочищать сливы. Ручка у него была довольно длинная, но круглый резиновый набалдашник доверия не вызывал.

Ну и хрен с ним, все равно ничего другого под рукой нет! Она дотянулась до вантуза и, крепко схватив свое оружие, бесшумно поднялась. Если сумеет ударить точно, выгадает несколько секунд, чтобы успеть добежать до своей квартиры. Мысленно простившись с жизнью, она отбросила крючок, резко распахнула дверь и с силой ткнула перед собой вантузом. Он пролетел в пустоту, она пронеслась вслед за ним и с размаху врезалась в стену. Хорошо, что тычок был так себе, иначе голове точно пришел бы каюк.

– Черт! – выругалась Марфа, отлипла от стены и огляделась. Свет из открытой двери ванной осветил коридор. Он был пуст.

– Это что, блин, такое? – вслух сказала она. – Я рехнулась, что ли?

Она потерла лоб, чувствуя, как на нем наливается шишак. К вечеру будет синяя гуля. Ничоси! У нее крыша поехала? Перетрудилась? Или это предвестники климакса? Старость стоит на пороге, а она и не заметила? Уже глюки начались? Потом паранойя, а затем и деменция?

Марфа еще раз огляделась. Все тихо и спокойно, нигде ничего. Померещилось, точно. Выдохнув, она заперла дверь в ванную, выключила свет и поплелась к себе.

Надо выпить. Верное средство от стресса. Она прошла на кухню, решив отыскать где-нибудь спиртное, и тут заметила, что все еще крепко сжимает рукой вантуз. Эк ее разобрало! Почувствовав, что сейчас начнется припадок истерического смеха, она бросила свое орудие на пол, быстро пробежалась по шкафчикам, обнаружила бутылку, на дне которой плескалась водка, открыла ее и сделала пару глотков. Водка скользнула по сжатому спазмом горлу в желудок, растеклась там «мыслью по древу», и все вдруг стало хорошо и замечательно.

– Дура ты, Марецкая! – заявила она и еще раз приложилась к горлышку бутылки.

Выпить сто грамм с утра! Что может быть лучше?

Теперь неплохо бы закусить. Что у нас есть съестного? Ничего, кроме каких-то невнятных печенюшек? Сойдут и они.

Она запихала в рот сразу несколько штук и стала с хрустом жевать. Скорее бы приехал Володя. С его появлением все страхи исчезнут, «как сон, как утренний туман». Это кто сказал? Александр Сергеевич? Наше вам с кисточкой!

Марфа церемонно поклонилась невидимому Пушкину, допила последний глоток, и тут в дверь ее квартиры постучали.

«Упс!» – сказал желудок. Марфа икнула и застыла, как изваяние. Опять? Ну уж нет!

Как отчаянный боец гранату, она перехватила опустошенную бутылку, промаршировала к двери и, распахнув ее, с силой замахнулась.

Стоящий за дверью мужик отпрянул и вытаращил глаза.

– Здра… – успел произнести он.

– Ах ты сволочь такая!

От стремительности атаки бутылка не удержалась, вырвалась из рук, шмякнулась на пол и разлетелась вдребезги, но Марфу это не остановило. Налетев на мужика, она схватила его за грудки и с силой кинула на стену. Потом отбежала и кинулась снова. Обалдевший от неожиданного натиска дядька успел, однако, увернуться, оказался у нее за спиной, мгновенно перехватил ее руку, завернул за спину и прижал Марфу животом к стене.

«Ну вот и конец», – успела подумать она.

– Здравствуйте, я ваш сосед, пришел представиться, – сказал у нее за спиной нормальный человеческий голос.

– Чего? – просипела Марфа и икнула во второй раз.

– Если не будете драться, то я скажу «чего». Не будете?

– Ммм… – невнятно пообещала она.

Дядька выпустил ее и повернул к себе лицом. Марфа уставилась на новоявленного соседа и снова икнула.

– Вы от страха икаете или от того, что закуска плохая была? – вежливо поинтересовался мужик.

– Плохая…

Мужик кивнул:

– Тогда могу предложить кофе. На завтрак. Хотите?

Марфа помотала головой. Еще кофе с ним пить?

– Понимаю, – согласился дядька. – Тогда сначала все же представлюсь. Федор Волынцев, ваш сосед. Вчера приехал.

– Я не видела.

– Я поздно приехал, вы спали уже, наверное. Вещей у меня немного, так что шума особого произвести не удалось.

– А… у ванной… это вы… были? – пытаясь преодолеть мучительную икоту, выдавила Марфа.

– Да хотел, знаете ли, умыться. Не сразу понял, что там кто-то есть. Ведь Анна Андреевна умерла.

И вдруг спросил с подозрением:

– А вы сами-то кто?

Он все еще стоял очень близко и, как оказалось, держал ее за руку. Марфа вырвала скрюченную конечность и отступила к своей двери.

– Она оставила мне квартиру. По завещанию.

Дядька удивился:

– Не знал, что у нее имелись родственники.

– Я не родственница. Ухаживала за ней.

– Понятно. Нанятая сиделка.

Дядька сказал это как-то так, что Марфа оскорбилась.

– Никакая я не нанятая. Я подруга.

Дядька посмотрел с недоверием. Марфа завелась:

– Да, подруга! Очень близкая! И думайте что хотите! Мне наплевать!

Она рванула ручку, забежала к себе и захлопнула дверь так, что в ней что-то жалобно пискнуло.

– Дурак, – вслух сказала она и отправилась запивать икоту.

Она выпила почти литр воды и наконец немного успокоилась.

Откуда взялся этот сосед? Анна Андреевна вроде говорила, что квартира давно пустует. Художник лет десять как съехал. Может, вернулся? Хотя дядька на художника не похож, впрочем, и на дядьку тоже. До дядьки ему еще лет двадцать как минимум. Выглядит он, конечно, немного странно. Потерто как-то. Как будто сильно устал. Возможно, родственник того художника. Анна Андреевна рассказывала, что у художника был сын. Кажется, военный. Или летчик. Или военный летчик. Да! Так это он? Что-то не тянет новоиспеченный сосед на летчика. Летчик-налетчик… Ой, а вдруг правда?

Марфе неожиданно ужасно захотелось горячего пахучего кофе с пенкой. Кажется, он ее как раз на кофе звал? Нет. Идти нельзя. Только последняя идиотка сама полезет в пасть тигру. Хотя этот больше похож на волка. Злого волка.

Марфа походила по комнате, остановилась перед зеркалом и чуть не упала от смеха. Ничего себе видос! Волосы дыбом, на лбу синяк, белый махровый халат весь вымазан неизвестно чем! Кошмар! Как этот сосед не описался от страха от одного ее вида?

Она принялась приводить себя в порядок. Минут через тридцать ей это удалось. Впечатляющая шишка на лбу была замазана тональным кремом и прикрыта челкой. Теперь в зеркало можно было смотреть без опаски.

Странное у этого соседа лицо. На ее собственной физиономии все было круглым или овальным. Никакой драмы. Ей не нравилось. Марфа любила скульптурные лица без всяких там закруглений. У соседа на лице только прямые линии и острые углы. Даже глаза треугольной формы. В целом, конечно, интересное лицо. Мужское. Без смазливостей.

И все же откуда он взялся?

Она еще немного посмотрела на себя в зеркало, повертелась так и сяк и… отправилась к соседу. На кофе.

Вопреки ожиданиям открыли ей не сразу. Марфа уже хотела повернуться и гордо удалиться, но тут соседушка появился на пороге.

– Решила согласиться на ваше предложение насчет кофе, – светским голосом бодро начала Марфа.

– А-а-а… Прошу.

Сосед отступил, сделав приглашающий жест, и Марфа с независимым видом вступила в квартиру.

Конечно, считать ее жилищем было преждевременно. Заброшенная мастерская – подходило больше. Комнат было не две, как у Анны Андреевны, а всего одна, большая, наполовину заваленная подрамниками, рамами, обрезками досок и прочим барахлом, которое так любят художники. Кухни не было тоже. Стоял, так скажем, кухонный уголок. Несколько шкафчиков, доисторическая плита, старый холодильник и колченогий крошечный столик. В самом деле, только кофейку попить. Стульев не было вовсе. Она оглянулась. И где тут сидят?

Сосед догадался и быстро подтащил к столику диван. Марфа прыснула:

– Не проще столик к дивану пододвинуть?

Сосед почесал затылок:

– Простите, не подумал как-то.

Продолжая пребывать в образе смелой и независимой дамы, Марфа не спеша уселась и посмотрела на хозяина выжидающе.

– Ах да! – спохватился он и метнулся к плите.

Сразу же запахло свежим кофе. Марфа сглотнула. Печешки, которыми она закусывала водку, давно канули в Лету. Есть хотелось ужасно.

Сосед – как там его зовут? – ловко подхватил турку, разлил кофе по чашкам и поставил перед ней. Потом вытащил из холодильника тарелку, на которой лежали нарезанная толстыми ломтями докторская колбаса и тоненькими – сыр. Нашелся даже целый лаваш. «С ним с голоду не помрешь», – подумала Марфа и отпила из чашки. Кофе был восхитительным, и это еще немного увеличило степень позитивности ее настроя.

– Кстати, меня Марфой зовут, – запихивая в рот кусок колбасы, сообщила она.

– Меня – Федор, если не забыли.

Точно. Федор. Редкое имя и подходит ему.

Кофе пили молча. Сосед Федор, как видно, был неразговорчив от природы, а Марфа неожиданно забыла, о чем хотела его расспросить. Растерялась, что ли? С чего бы это?

Уже собираясь на выход и благодаря за вкусный кофе, она все же родила один вопрос:

– А вы здесь надолго?

Сосед помолчал и ответил:

– Надеюсь, навсегда.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! А она-то надеялась на вольготную жизнь без всяких соседей!

Закрыв за соседкой с чудным именем Марфа дверь, Федор открыл окно и сел на подоконник. Глухой питерский дворик. Ни деревца, ни кустика, и помойные контейнеры перед окнами.

– Как же я люблю этот город, – произнес он вслух и улыбнулся.

Впервые за шесть лет.

Когда через три года отсидки он освободился по УДО, на родину возвращаться не стал. Не смог себя пересилить. Осел в небольшом городке километрах в ста пятидесяти от зоны. Там для него нашлась работа в автомастерской. Там была Света со своими пацанами. Все заработанные деньги он сразу отдавал Светкиной семье. И вообще – без дела не сидел. Перекрыл крышу, починил генератор, построил курятник. Через год помог женщине купить козу и десяток кур, обул-одел мальчишек и саму Светку. Никогда не знавшая мужской заботы, женщина прикипела к нему всей душой и уже строила планы на будущее. Да он и сам вроде был не против, но, пожив немудреной деревенской жизнью год, затосковал. Смертельно просто.

В Питере, как ему казалось, его никто не ждал. Даже родители. Особенно родители. Армия и самолеты для него закончились навсегда. Зачем же возвращаться?

Еще почти два года он уговаривал себя, что от добра добра не ищут, что все у него получится, надо только переждать, привыкнуть, притерпеться, а потом пришел к Светке и сказал:

– Все. Не могу я больше. Прости.

Никому из родных сообщать о приезде он не стал. Жилье у него имелось. Лет семь назад он выпросил у отца мастерскую, даже успел там прописаться. Вот только заселиться не удалось. Прособирался.

Он прилетел в Питер летней ночью.

С детства, когда ему случалось зависнуть у отца в мастерской, он помнил соседку, которую все в доме называли бабой Нюрой. Федору это имя не нравилось. Не похожа интеллигентная пожилая женщина ни на бабу, ни на Нюру. И Федор сразу стал звать ее по имени-отчеству. Иногда она, видя бесцельно и одиноко слоняющегося мальчонку, зазывала его к себе на чай с сушками. Милая была женщина. Ключи от квартиры, отбывая на зону, Федор просил оставить Анне Андреевне.

Ее домашний телефон у него имелся, но оказалось, что он давно не обслуживается. Пришлось звонить старшей по дому. К счастью, ее номер не изменился. По пути из аэропорта он заскочил и забрал у заспанной Натальи Петровны ключи. Зашел в квартиру, бросил вещи, сел на диван. Все. Дома. И через мгновение уснул.

Федор закурил и долго смолил одну сигарету за другой, вдыхая вместе с дымом знакомые запахи родного города.

Смешная эта соседка. Налетела на него, как ведьма. Чуть не прибила бутылкой из-под водки. Федор вспомнил всклокоченные волосы, выпученные глаза и вдруг испытал незнакомое или, скорее, давно забытое ощущение.

Кажется, это называется предчувствием счастья.

Старичок Пухов

Воскресенье прошло довольно бездарно. Знакомство с соседом не в счет. Володин телефон не отвечал, впрочем, он предупреждал, что в эти выходные занят. Лариска от предложения съездить куда-нибудь, например в Ораниенбаум, отбрыкалась и заявила, что у нее важные дела. Какие такие важные дела? Наверняка опять познакомилась с каким-нибудь обалдуем и тот пригласил ее в пивнушку. Почему-то Ларискины ухажеры приглашали ее исключительно в пивнушки. В принципе, Марфа против пивнушек ничего не имела, но считала, что подругу, с ее интеллектом и красотой, должны приглашать сначала на выставку модернистов, а уж потом в кабак. В ответ на ее возмущенные речи Лариска, хохоча, заявляла, что если будет ждать любителей модернизма или, что еще хуже, какого-нибудь сайарсизма, то в результате дождется только климакса.

В конце концов Марфа засела за работу и до вечера не отрывалась от компьютера.

В восемь неожиданно пришел новый сосед и попросил взаймы стремянку или стул. Вежливая Марфа ответила, что стремянки нет, а стул, пожалуйста, пусть выбирает любой.

Сосед прошел и стал выбирать поплоше. Подумав, Марфа предложила кофе. В виде ответной любезности. Сосед отказался и двинулся к выходу. Лихорадочно соображая, что бы такое придумать, чтобы его задержать, она догнала и спросила, не сможет ли он отремонтировать кровать, которая все время заваливается вбок.

Сосед – Федор, кажется, – пожал плечом и пошел смотреть кровать. Оказалось, от металлической ножки оторвалось колесико. Они поискали пропажу, но не нашли. Заявив, что таких колесиков теперь не делают, сосед приладил к ножке какую-то железяку и сказал, что «пока сойдет, а там посмотрим». Так и сказал. Посмотрим.

Когда он ушел, Марфа немного поразмышляла о том, почему это «посмотрим» было так приятно услышать, и решила, что всему виной глупое женское тщеславие. На самом деле никакой сосед ей не нужен. У нее есть Володя.

Она набрала номер любимого и долго слушала длинные гудки. Не берет трубку. Конечно, он же предупреждал.

Она разобрала постель и уже собралась сладко зевнуть, как услышала негромкий звук.

Сначала под окном кто-то покашлял, потом постучал по стеклу. Марфа осторожно подошла поближе и сквозь легкую занавеску увидела голову и плечи человека. Словно памятник на постаменте из подоконника. На голове было надето что-то похожее на кепку.

– Анна Андреевна, голубушка, не пугайтесь, это я, Ваня Пухов. Стучу вам в дверь, а вы не слышите. Испугался уже, что не застал дома, а потом смотрю – шумите на кухне. Ей-богу, отлегло.

Марфа отдернула штору, недоумевая, откуда взялся этот мальчик Ваня.

За окном стоял старичок и, вытянув гусиную шейку, старался заглянуть в квартиру. Увидев перед собой вместо «голубушки Анны Андреевны» сурового вида девицу, старичок стушевался и, сдернув с головы кепчонку, поклонился.

– Простите за ради Христа, я… мне бы… А где хозяйка?

– Анна Андреевна умерла.

– Ай, – скривился старичок и вдруг заплакал так горько, что Марфа от неожиданности вздрогнула.

Старичок отбежал от окна и, сжавшись у столба, рыдал, не обращая внимания на прохожих. Марфа растерялась. Она хотела позвать безутешного, но не знала, как обратиться. Не Ваня же.

Старик между тем немного успокоился, утер заплаканное лицо кепкой, надел ее на голову и двинулся прочь.

– Эй, товарищ, подождите! – крикнула Марфа, открыв окно.

Старик повернулся, продолжая вытирать слезы, ручьем бегущие по лицу.

– Постойте! Извините, как вас зовут?

– Пухов. Иван Анатольевич.

– А вы Анну Андреевну откуда знали?

Старичок подошел поближе, снова стянул кепку и дрожащим голосом сказал:

– Мы росли вместе. С детства знакомы были. Хотел повидаться после многих лет разлуки.

– Я открою вам дверь, проходите во двор.

Войдя в квартиру, Иван Анатольевич осмотрелся, будто вспоминая, и, засмущавшись, спросил:

– А вы неужели родственница Анне Андреевне будете?

– Нет, я не родственница совсем, но квартиру получила по завещанию.

Старик вроде немного засомневался, поэтому она добавила:

– Я с Анной Андреевной дружила, знала близко.

– А-а-а… – кивнул Иван Анатольевич. – Я-то, видите ли, с ней уже лет пять, нет, шесть не виделся. В другом городе живу. А тут приехал на консультацию к врачу. Ну и решил проведать подругу детства. Мы ведь с ней с младых, что называется, ногтей…

– Да вы проходите, Иван Анатольевич, – пригласила Марфа, чувствуя, что должна как-то приветить милого старичка, да еще друга Анны Андреевны.

Иван Анатольевич сдержанно кивнул, снял штиблеты и, озираясь, прошел в кухню. «Значит, действительно здесь бывал, – подумала Марфа. – Знает, где у хозяйки парадные покои».

– Надо же, а ведь все по-прежнему. Ничего не изменилось за прошедшие годы.

– Я тоже не собираюсь ничего менять, хочу, чтобы все оставалось, как при Анне Андреевне.

– У Анюты всегда был хороший вкус, умела уют наводить.

– Я думаю, это у нее в крови, – накрывая на стол, заметила Марфа.

– И не говорите. Виельгорские – это вам не кухаркины дети! – подхватил Пухов. – Они всегда умели держаться благородно. И дом благородно вели.

– Как верно вы сказали! Анна Андреевна всегда держала себя исключительно благородно. Что бы ни случилось!

– Ее жильцы бабой Нюрой, помнится, кликали. Я все думал: «Какая же она баба?» Она женщина тонкая и благовоспитанная! Уж никак не баба!

Марфа кивнула и вспомнила, как однажды спросила у подруги, не обижается ли она на «бабу Нюру». Анна Андреевна тогда весело рассмеялась и сказала: «Раз людям так удобно, пусть зовут, как хотят».

– Они же привыкли до самой старости Светками да Любками быть. Неужто кого-то по имени-отчеству величать станут? Это даже унизительно как-то. Бабы Вали куда понятнее.

Иван Анатольевич аккуратно пристроил свою кепку на соседний стул, пригладил волосенки и, улыбаясь, сказал, что они с Анютой любили чай с сушками пить.

– У меня тоже сушки есть. Хотите?

– С удовольствием, милая… Как вас по батюшке?

Только тут Марфа поняла, что даже не представилась.

– Меня Марфой зовут.

– Да что вы? – радостно изумился Иван Анатольевич. – У меня бабушку так звали! Вы на нее совсем не похожи, разумеется. Но имя! Гордое такое имя! Для сильных женщин! Марфа Посадница! Вы, наверное, тоже сильная и гордая!

Марфа пожала плечами, но ей было приятно. Сильная и гордая! Звучит, однако!

– Анюта тоже была женщиной неординарной, – продолжал Иван Анатольевич, аккуратно и бесшумно размешивая ложечкой чай. – Вот вы сказали, что были ее подругой. Другой бы удивился и не поверил – между вами такая разница в возрасте, – а я сразу понял: так и было. Анюта притягивала к себе людей. Вот взять, к примеру, меня. Уж и не виделись вроде давно и живем далековато, а я все думал о ней, мечтал встретиться, поговорить.

Марфа подхватила:

– С ней было очень интересно. Она все понимала, никогда не спорила, не изображала ментора. Анне Андреевне о чем угодно можно было рассказать, даже о… неприятном. Она не осуждала. Жалела и уговаривала не расстраиваться. Верила, что все можно исправить.

Марфа почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, встала и отошла к плите, будто бы проверить, не сгорит ли чего. На плите ничего не стояло. Она быстро сморгнула соленые капли и вспомнила, что у нее есть еще коробка ассорти.

– Как вы верно сказали: никогда не осуждала, – тихо сказал Иван Анатольевич и деликатно откусил кусочек сушки. – За это ее и любили все. Критиканов у нас всегда хватало, а для понимания и сочувствия доброта нужна. Сейчас доброты мало. У Анюты она была. Настоящая.

Он сказал это как-то так, что Марфа посмотрела на него внимательнее. С виду дедок как дедок. Курточка, кепочка, плешка. Но рубашка чистая и хорошо отглаженная, а брюки, что удивительно, со стрелками. Кто сейчас отпаривает стрелки? Аккуратный дедушка, симпатичный даже. И неглупый. Говорит хорошо. И сразу видно, что Анну Андреевну действительно любил. Вон как переживает.

Она почувствовала сильное желание его подбодрить и спросила:

– Расскажите об Анне Андреевне, что помните, а я вам еще чайку подолью.

Иван Анатольевич посветлел и застенчиво улыбнулся.

– Да вам, наверное, скучно будет слушать про прошлое.

– Отчего же? Вовсе нет. Анна Андреевна про себя рассказывала мало. Больше про семью, про Виельгорских.

– Она всегда скромницей была. И в детстве, и в девушках. Другие все бойкие. Как же, везде сплошь строители коммунизма! Не до политесу! А Анна – нет! Не роняла себя! Я в нее в юности влюблен был, как и многие. Но… не срослось. Для Анюты я всегда был только другом. Увы. Женился на другой, прожил неплохую жизнь, но, знаете, всегда представлял: что, если бы со мной была она? Жена давно умерла, детей нам бог не дал, а теперь и Анюты не стало. Может, нехорошо так говорить, но я только сейчас почувствовал себя по-настоящему одиноким.

Понимая, как тяжело старому человеку, Марфа постаралась перевести тему и спросила, как они познакомились, как дружили в детстве.

Пухов благодарно улыбнулся, стал рассказывать и через несколько минут уже весь светился от радости, вспоминая счастливую пору. Глядя на него, Марфа тоже почувствовала какой-то прилив хорошего настроения и все подливала чай гостю и себе, проглатывая одну конфету за другой.

Особенно интересным был рассказ о том, как они с Анютой проводили лето в пионерском лагере, куда всегда вдвоем отправляли их родители, или на даче дедушки Ивана Анатольевича. Марфа заслушалась, когда речь зашла о походах, сборе яблок, ночевках у костра. Она даже пожалела, что не застала пионерской организации и не знала, что это такое – пионерское лето.

– Мой отец художником был. И неплохим. У Анюты одна его работа была. Не знаю, сохранилась ли…

– Одна картина есть, точно. В спальне над кроватью висит пейзаж. Так это ваш отец написал?

– Можно посмотреть? – стесняясь, спросил Иван Анатольевич.

– Да, конечно! – воскликнула Марфа.

Они зашли в комнату, и оба застыли перед картиной. Старичок – от благоговения, а Марфа – из вежливости.

– Это батюшка пруд на нашей даче изобразил. Наше с Анютой любимое место.

– Рыбу туда ходили ловить?

– Нет, что вы! – замахал руками Пухов. – Посмотрите! Это же золотые рыбки, не подлещики какие-нибудь! Их отец специально разводил. Для красоты. Мы любоваться приходили. Знаете, часами сидели. А картина эта стала для папы последней. Анюте как раз на день рождения презентовал, а через три дня его машина сбила. Насмерть, к сожалению.

Марфа сочувственно ахнула.

– Анюта все собиралась мне ее обратно передарить, но я не брал. «Тебе, – говорил, – подарена, ты и храни. Я, если что, на нее любоваться буду, когда в гости приеду». Думал, что встретимся, будем чай пить и на картину смотреть… А видишь, как все получилось…

Иван Анатольевич сморщился и тихонько заплакал, схватил со стула свою кепку и прижал к лицу.

Марфа подскочила и сняла картину со стены.

– Иван Анатольевич, возьмите картину. Я знаю, Анна Андреевна была бы не против.

Пухов аж отпрянул от неожиданности.

– Да что вы, милая Марфа! Не надо!

– Говорю вам – берите! Я на нее и внимания не обращаю. Висит и висит. А для вас она память об отце, а теперь и об Анне Андреевне. Прошу вас, не отказывайтесь!

Иван Анатольевич опять заплакал, да так горько, что у Марфы сжалось сердце. Бедный старик! Что у него в жизни осталось? Только воспоминания.

Она стала искать, во что завернуть картину. Само полотно было небольшим, однако рама – тяжелая и громоздкая. Немного поразмыслив, Марфа предложила:

– Давайте вынем картину из рамы. Вам ведь не она нужна, правда?

– Правда, конечно, только как это вы ее отдадите… Нехорошо как-то… Пришел помянуть подругу, а сам утащил из дома картину…

– Иван Анатольевич, поверьте, я отдаю ее с радостью, правда.

Под диваном лежал фанерный ящик. В таких давным-давно отсылали посылки. Анна Андреевна хранила в нем инструменты. Марфа нашла пассатижи, отвертку, ловко вынула картину, натянутую на подрамник, из рамы, замотала в целлофан и вручила совершенно потерянному Ивану Анатольевичу.

– Храни вас Господь! – с чувством сказал старик и низко поклонился. – Буду молиться за вас.

– Помолитесь лучше за упокой души Анны Андреевны. Это ведь ее подарок.

Когда старик ушел, прижимая к себе свое сокровище, Марфа почувствовала, что сделала в этой жизни что-то важное и хорошее.

Уснула она очень довольная собой.

И даже не вспомнила, что хотела попробовать еще раз позвонить Володе.

Нападение

Посреди недели – вот диво дивное – у нее случился еще один внеплановый выходной. Что-то где-то не срослось, и командировка в область по заданию редакции накрылась медным тазом. Тимоша махнул рукой и отпустил ее до завтра. Марфа помаялась немного, а потом решила, что нет ничего прекраснее, чем провести этот микроскопический отпуск с любимым человеком. Шутка ли – четыре дня не виделись. Бедный Володя! Совсем заработался. А ей столько всего нужно рассказать! Она решила позвонить любимому с утра пораньше, чтобы он успел перестроить рабочий день или, что было бы лучше всего, вообще улизнул. Она позвонила Володе в девять утра. Оказалось, он давно на работе. Разгребает очередной завал.

– Сама знаешь, Зая, как у нас любят вешать свою работу на других, – шепотом сказал он в трубку.

– Тогда позвони, как освободишься. Я тебе кое-что расскажу.

– Что-то случилось? – сразу насторожился он.

Марфа услышала в его голосе неподдельную тревогу, и ей стало приятно. Желая немного помучить его за долгое молчание, она сказала, что не станет говорить по телефону, и отключилась. Теперь прибежит как миленький.

Однако Володя не ехал и не звонил. Чтобы скрасить ожидание, Марфа навела порядок в квартире, кинула в стирку белье, подумав, выбросила наконец старые колготки и от нечего делать порылась в ящиках старого комода Анны Андреевны. Было немного ее вещей, альбомы с фотографиями, коробки с рукоделием. Имелся даже белый кружевной веер и дамские перчатки, лишь немного пожелтевшие от времени. У Марфы сразу же разыгралось воображение. А вдруг эти вещи принадлежали той самой Анне Виельгорской, в которую был влюблен сам Гоголь? Получается, что хранятся они уже без малого третий век! Да нет, не может быть! Давно бы истлели уже! Тогда кому они принадлежали? Трудно себе представить, что в советской стране женщина могла надевать шелковые перчатки или обмахиваться кружевным веером. На первомайской демонстрации? В театре на премьере спектакля про трагическую судьбу женщины-комиссара из пьесы Вишневского? Хотя представить Анну Андреевну в перчатках и с веером очень даже легко.

Фантазируя на эту тему, Марфа протянула до обеда, а потом рассердилась – то ли на Володю, который не звонил, то ли на себя, – оделась и поехала в редакцию. Там царили, как любил говаривать Тимоша, Содом с Гоморрой. Марфу сразу закружил вихрь редакционной жизни, и вырваться из него она смогла только к девяти вечера. Ничего себе выходной! Праздник, что называется, удался!

К дому она приплелась затемно, пройдя под аркой, перешла дворик и замешкалась у двери, пытаясь выудить из сумки ключи.

Она ничего не услышала и не поняла, только вдруг кто-то зажал ей рот ладонью и, обхватив, поволок куда-то вбок. Она дернулась, пытаясь затормозить, но чей-то сдавленный голос тихо сказал в ухо:

– Не рыпайся, сука, убью.

Почувствовав, как мгновенно облилась потом, Марфа хотела что-то сказать, но ее крутанули, бросили на землю и придавили сверху чьим-то коленом. Она разлепила зажмуренные со страху глаза и увидела над собой голову в черном мешке.

Голова наклонилась, и прямо ей в лицо чуть ниже глаза уткнулось лезвие ножа. Интуитивно Марфа снова зажмурилась и слабо пискнула. Голова приблизилась еще немного и так же тихо сказала:

– Говори, куда ты ее спрятала?

Марфа замычала, не в силах ничего понять из-за накатившего животного страха.

– Крикнешь – придушу. Повторяю вопрос: куда ты ее спрятала?

– Кого? – выдавила наконец она, не в силах смотреть на режущий глаза блеск лезвия.

– Еще придуриваться будешь? Ах ты мразь!

Хрясь!

Марфа успела услышать звук и только потом дернулась от сильного удара. Голова мотнулась, ее схватили и повернули на место. Нож снова уткнулся в щеку, колено надавило на грудь так, что грудная клетка треснула.

– А-а-а… – не сдержавшись, завыла Марфа.

– Заткнись, тварь, – прошипела голова.

И тут невидимый в темноте другой сдавленный и тоже какой-то нечеловеческий голос посоветовал:

– Отрежь ей ухо, сразу все вывалит.

Марфа автоматически скосила глаз, но увидела только ржавый бок мусорного контейнера. Ее убьют и бросят в мусорку, успела подумать она – и получила новый удар. На этот раз – под дых. Тело скорчило так, что лезвие, которое бандит не успел убрать, пропороло кожу и ткнулось в кость под глазом.

– Говори, шлюха подзаборная, а то кишки вырежу! – почти в голос сказал тот, что бил.

– Давай быстрее, стремно, – шепнул невидимый из-за контейнера второй.

– Я ничего не понимаю, я никого никуда… – просипела Марфа, давясь от боли и страха.

Она не успела договорить, как неожиданно контейнер отпихнули в сторону и на фоне черного неба нарисовался чей-то еще более черный силуэт.

Третий.

«Теперь все», – решила Марфа и перестала дышать. Кончилось дыхание, и сердце остановилось.

– Что тут у нас делается? – вдруг услышала она смутно знакомый голос. А может, и незнакомый. Просто человеческий.

Ему никто не ответил, но Марфу отпустили, и она тут же стала ползти. Все равно куда. Она заползла за второй контейнер и сжалась в комок у ограждения из тонкого металлического профиля.

Она не видела, что происходило между этими тремя, только слышала звуки драки. Кто бы ни был этот третий, с вооруженными отморозками ему одному не справиться, а значит, она лишь оттянула свою смерть, так и не поняв, чего от нее хотят.

«Куда ты ее спрятала?»

Марфа напряглась, пытаясь сообразить, что именно и куда она спрятала, но тут возня стихла. Слышен был только топот убегающих ног. Интересно чьих?

Все равно ничего понять она уже не успеет.

– Вы тут? – спросил вдруг тот самый человеческий голос.

Где она его слышала?

Контейнер, за которым она пряталась, отъехал в сторону, Марфа зажмурилась и почувствовала, как ее приподнимают чьи-то руки. Осторожно приподнимают. Значит, не убьют?

– Марфа, это вы?

Она разлепила залитые чем-то липким глаза и увидела прямо перед собой лицо соседа Федора.

– Привет, – зачем-то сказала она и провела рукой по лицу. Почему оно все липкое? Неужели она умудрилась вываляться в помоях?

– Осторожно, вы ранены.

Ранена? На поле боя?

– Где? – поинтересовалась она и попыталась встать.

– Подождите, я помогу. Они вас ножом ударили?

Ножом?

И тут она вспомнила!

– Господи!

Она схватилась за лицо и тут же отдернула руку. Больно как!

– Не трогайте! Держитесь за меня.

Волынцев вытащил ее из укрытия и, обхватив, повел к двери.

– Они мне глаз выкололи? – дрожащим голосом спросила она.

– Раз вы в сознании, значит, обошлось. Не упадите в обморок только. Осторожно.

Он затащил ее в коридор и повел вглубь. Сейчас доведет до квартиры, она закроет дверь, ляжет на пол и умрет от потери крови.

Он завел ее в ванную и включил воду.

– Вы хотите утопить меня, что ли? – просипела она и попыталась посмотреть ему в лицо.

Он поглядел на нее как на душевнобольную и объяснил:

– Вы в крови вся. Наверное, задели артерию, хотя… Смоем, будет видно. Скорее всего, просто порез. Просто на лице капилляры близко к поверхности кожи расположены…

Во время всего монолога он деловито стаскивал с нее заляпанную кровью одежду. Она не сопротивлялась. Не очень хорошо понимала, что происходит. Только когда в лицо брызнула вода и кровь полилась, как показалось, ручьем, она вдруг затряслась как припадочная и, тоненько завыв, села в ванну. Вода лилась на спину, смывая грязь и страх, а она все тряслась и ревела.

Федор смотрел с сочувствием и молчал. Пусть проревется. Это полезно. Шок пройдет.

Где-то с полчаса он терпеливо ждал, потом достал ее из воды, вытер, закутал в халат и повел к ней домой.

Марфа шла, переступая деревянными ногами, и, войдя, сразу приткнулась на старый диван в кухне.

Федор разыскал в шкафчике дезинфицирующие салфетки, промыл рану и заклеил пластырем. Ничего угрожающего. Недели через две останется только крохотный шрам. Удар был колющий.

Марфа, вялая, как позавчерашняя петрушка, равнодушно приняла заботы. Федор хотел еще дать таблетку обезболивающего, но передумал. «Нет ничего лучше сейчас, чем что-нибудь выпить», – подумал он и принялся хозяйничать. Водка обнаружилась в холодильнике, а в буфете – корзинка с сухарями и сушками. Маловато будет. Он посмотрел на застывшую в неудобной позе фигурку, вышел и вернулся с колбасой, сыром и банкой маринованных огурцов. Жаль, селедки нет. Отличненько под водочку зашла бы.

Растормошив Марфу, он заставил ее выпить рюмку и быстро сунул ей в рот кусок огурца. Она прожевала и сказала:

– Еще.

После третьей порции водки и двух огурцов она распрямилась, оглядела себя, оправила халат и вдруг спросила:

– Я сама разделась?

– Нет, – лаконично ответил Федор и встал, чтобы поставить чайник.

– Так это ты меня?

– Извини, но других желающих не было.

Он обернулся. Марфа с оттопыренной из-за огурца щекой смотрела не мигая и медленно краснела.

– И что нас так смутило? – преувеличенно невозмутимо поинтересовался Федор.

Марфа вынула огурец, подумала и запихала обратно. А действительно, что? Подумаешь, увидел ее голой! Как говорится, не он один. Дожевав огурец, она потянулась, налила рюмку и выпила.

Федор смотрел с любопытством. Марфа приняла светский вид.

– Ничего. И вообще, я не о том. Я все думаю, как они меня нашли? Может, эти гады телефон мой прослушивают?

– Так ты их знаешь? – удивился сосед.

– Не знаю, но догадываюсь.

– Они что, в ЦРУ работают?

– Нет. Просто держат отель в Приозерске. Не отель даже, а гостевой дом. Небольшой.

– Тогда прослушивание телефонов им не по зубам. Подослать отморозков – дело другое. Это вполне реально. Кстати, что ты такое натворила, чтобы за тобой из Приозерска в Питер приперлись?

– Выкрала у хозяина гостевого дома его жену.

Федор подавился куском хлеба и долго кашлял.

– Зачем? – спросил он наконец, утирая слезы.

– Хозяин, его Денис зовут, с тещей над ней издевались. Избивали, мучили. Юля как крестьянка крепостная жила.

– Понятно теперь. Лишила мужика собственности?

– Получается, что да. Надо бы ей позвонить на всякий случай. Вдруг они и ее нашли.

– Звони.

– Боюсь. А вдруг они все же телефон прослушивают.

– Слушай, не глупи.

– Все равно, – заартачилась Марфа, хотя прекрасно понимала, что Федор прав.

Федор глянул и спорить не стал. Шок у девчонки еще не прошел, потому и мерещатся всякие ужастики. Он налил в кружки кипяток и бросил по чайному пакетику.

– Позвонить можно с любого телефона, хоть с моего, но поговорить с этой Юлей все же стоит. Она лучше возможности своего благоверного знает. И встретиться с ней надо. Но не сегодня.

– Думаешь, они за углом караулят?

– Может, и караулят, если полные идиоты. Просто теперь мы должны продумывать каждый свой шаг. Согласна?

Согласна ли она? Да она руками и ногами согласна сразу и во веки веков!

Марфа с готовностью кивнула.

Вообще, здорово, что он предлагает свою помощь. Здорово, но странно. Странно, потому что первым делом она должна призвать на подмогу любимого человека. Только она почему-то не кинулась звонить Володе. Ей даже в голову не пришло. Зато сразу согласилась на помощь соседа, хотя почти ничего о нем не знает и даже не поинтересовалась, не пострадал ли в драке он сам. Ну Марецкая!

– Федор, а ты сам-то в порядке? Они тебя не очень сильно…

– Сильно. Но не очень. Да не переживай, я привык.

Это он о чем?

– Привык быть битым? – с сомнением в голосе уточнила Марфа.

Федор усмехнулся и протянул бутерброд.

Она обвела взглядом широченные плечи и здоровые кулаки. Чего-то он недоговаривает. Ладно, попробуем включить интервьюера.

– Расскажи о себе. Как ты живешь, чем занимаешься? – с профессиональной заинтересованностью попросила она, прихлебывая чай.

Он посмотрел на нее, словно раздумывая, говорить или нет.

«Не то спросила?» – подумала Марфа, глядя на его лицо.

То ли задумчивое, то ли растерянное.

Федор

Он помолчал, а потом бесцветным голосом сказал:

– Да нечего рассказывать. Я ведь совсем недавно вышел.

Марфа шумно отхлебнула из кружки и переспросила:

– Откуда вышел?

– Из тюрьмы.

Она пододвинулась поближе к столу и сложила руки. Приготовилась слушать. «Как ученица на уроке», – усмехнулся он.

– Да, я сидел. Три года. Хотя получил четыре.

– За что?

– За нанесение тяжких телесных одному подонку.

Ему странно было снова рассказывать ту историю. Когда-то он делал это каждый день, а потом старательно пытался забыть. Сейчас, глядя в серьезные серые глаза, он говорил словно не о себе. Будто кино пересказывал. Плохое кино.

В тот день они с ребятами из полка отмечали возвращение из долгой и трудной командировки. В северном городке, где базировался авиационный полк, все были на виду, поэтому, если кто начинал без меры, как говорил герой известного фильма, «водку пьянствовать и безобразия нарушать», комполка Семеныч наказывал всех скопом, без разбора.

– У нас же один за всех, а все за одного, как я понимаю? – задавал он один и тот же риторический вопрос всякий раз, когда кто-то из летчиков косячил.

Посему один из их немаленькой компании всегда оставался трезвым, чтобы потом без приключений доставить к родному порогу всех остальных и проследить, чтобы никто не потерялся по дороге. В тот день роль «дежурного по апрелю» досталась ему. Он даже обрадовался. Почему-то было тревожно на душе, водка все равно не зашла бы. Да и аппетита не было.

Около полуночи, проследив за отправкой «ценного груза» по разным адресам, Федор решил дойти до дома пешком. Близился август. В родном Питере белые ночи к тому времени уже приказали долго жить, но здесь, на Севере, они не заканчивались по полгода. «Белая мышь, иногда пробегающая сквозь день», – сказал о белых ночах Александр Розенбаум.

Шагалось легко, и даже тревога стала постепенно уходить.

А потом произошло то, что, как часто говорят, навсегда разделило его жизнь на до и после. Выражение избитое, но от того не менее точное.

Почему-то позже ему пришлось долго восстанавливать произошедшие в ту ночь события в деталях, как будто он находился в неадекватном состоянии. Все проявлялось в виде вспышек. Непонятная возня, которую он услышал, и вскрик. Провал. Вспышка. Распятая на асфальте неподвижная, словно тряпочная, фигурка и животное, срывающее с нее одежду. Снова провал. А потом снова вспышка. Он бьет в черное от крови лицо, а чьи-то руки душат его. Очередная вспышка, и он понимает, что лежит, скрючившись, на земле, а рядом воет и рычит зверь. Дальше – опять провал. Ну а затем то, что было записано в протоколе. Это он уже помнил до запятой.

Он не считал себя невинно осужденным и понимал, что все было по закону, но чувство, что все случившееся с ним по человеческим меркам несправедливость, все три года разъедало его изнутри, превращая в другого человека.

Или в того, кем он был на самом деле.

Своим родителям Федор Волынцев был не особо нужен. С раннего детства он жил с этой мыслью и привык к ней. Они всегда были заняты каждый собой. Отец шутил, что зачал его между двумя мазками кисти. Мать, наверное, между двумя походами в косметический салон.

Когда из тотального одиночества своего детства Федор попал в летное училище, то почувствовал себя Золушкой на балу. Другие страдали под гнетом суровой военной дисциплины, а он радовался, ощутив себя наконец-то в своей стае. Сколько всего, о чем он и сам не догадывался, полезло из него хорошего. Он терпеть не мог штампованные фразы типа «душа компании», но, вспоминая себя прежним – веселым, заводным, легким, думал, что это клише точно про него. Он и был душой компании. Светлой душой.

А через шесть лет вернулся мрачным пессимистом, к тому же – как он догадывался – жутким занудой.

Он по-прежнему был уверен, что родителям не был нужен ни тогда, когда был тощим болезненным мальчиком, ни тогда, когда стал военным летчиком – скажи честно, кого ты хотел удивить? – ни тем более теперь, когда приехал после отсидки.

Наверное, Волынцевы знали, что он в городе. А может, и не знали. Сообщать им об этом Федор не собирался. Боялся их равнодушия или даже презрения, брезгливости.

Одному лучше. Во всех смыслах.

Марфа слушала, подперев ладонями щеки. Хорошая девочка. Неиспорченная, хоть и строит из себя опытную раскрепощенную бабу. Только ничего у нее не получится. Он научился сразу видеть в человеке его нутро, а не маскарадный костюм, который тот на себя натянул. Эта девушка с красивым именем Марфа, наверное, тоже от чего-то защищается. Знать бы от чего. А с другой стороны, зачем ему знать? Ведь ясно, что такая надолго возле него не задержится. Такие, как она, летают, а он даже уже не ползет. Так, за плинтусом отлеживается.

– Ты же не убил его, – сказала Марфа, когда Федор замолчал.

– Он теперь овощ.

– Так ему и надо. Я читала про такие истории. Один мужик, профессиональный боксер, защищал свою дочь от педофила и убил его на месте. Был в состоянии аффекта и не рассчитал силы. Он не хотел убивать.

– Раз убил, значит, хотел.

– Ну…

– Без «ну». На то он и профессионал. Ему не нужно думать, с какой силой бить. Тело все сделает за него. На автомате. Поэтому, когда профессионал убивает, значит, именно это он и собирался сделать.

– А ты? Ты хотел убить?

– Да.

– Но не убил.

– Да потому и не убил, что непрофессионал.

– Ты же военный. Вас там учат.

– Я летчик, а не спецназовец. Нас учили, конечно, но это совсем не то.

Он посмотрел на нее, ожидая сам не зная чего – страха, неприязни? – и увидел серьезное личико и задумчивый взгляд. Ее совсем не напугал рассказ, но на всякий случай он все же спросил:

– Ты не боишься жить по соседству с уголовником?

Она посмотрела на него без улыбки:

– А ты не боишься жить рядом с девицей, которую сегодня чуть не прихлопнули неизвестно за что? А вдруг завтра все повторится?

– Если и повторится, то не здесь.

– Успокоил, нечего сказать.

Марфа закашлялась.

– Они не получили того, чего хотели. Значит, наверняка попробуют снова, но в другом месте: где не будет меня или… еще кого-то.

– Ужас ужасный, кошмар кошмарный!

– Они тебе что-нибудь говорили? Можешь вспомнить?

Вспомнить? Да она до конца жизни не забудет!

Марфа посмотрела куда-то вбок:

– Интересовались, куда я ее спрятала.

Федор покачал головой:

– Похоже, в самом деле муж. Видно, сильно ты его огорчила. А куда ты ее спрятала?

– Поселила у себя дома в Пушкине.

– Выходит, муж со товарищи приехали ее забирать?

– Я с перепугу не сразу поняла. Мозги от ужаса атрофировались. Но тот, который меня бил, так и спросил: «Куда ты, сука, ее спрятала?»

Федор задумчиво положил указательный палец на нос. Палец уткнулся в переносицу. Марфа заметила, что он так делает, когда думает. Смешно.

– Ты чего улыбаешься? Ничего веселого в этой ситуации нет.

Марфа проглотила улыбку и серьезно сказала:

– Я не понимаю только, как они меня нашли.

– Позвонили в редакцию, наговорили кучу всего, и им сказали, где ты живешь.

– В редакции знают, что я прописана в Рыбинске, а живу в Пушкине.

– Зачем ты тогда отвезла в Пушкин эту девушку? Она и сейчас там?

– Нет, уже в другом месте. Надежном, насколько я могу судить.

– Молодец, что догадалась не оставлять ее в засвеченной квартире.

Марфа кивнула и проглотила какой-то противный ком, который застрял в горле. То, что Юлю перевезли на дачу Геркиной тетушки, – просто случайность. А вообще-то Марфа селила ее у себя надолго. Работу даже нашла. Была уверена в безопасности пушкинской квартиры. Еще убеждала Юлю, что ее ни за что не найдут. Оказывается, родственнички-садисты легко ее вычислили и нашли даже на этой квартире, про которую никто еще не знает. Ну или почти никто.

Господи, ну почему она такая дура?

– Про эту квартиру тоже все знают? – спросил Федор.

Марфа покачала головой.

– Поточнее скажи.

– Хочешь выяснить, кто на меня навел?

– Почему сразу навел? Может, ляпнул без задней мысли. Никто ведь не думал, что так получится.

– Даже я.

Федор усмехнулся. Марфа сразу взвилась.

– Намекаешь на мою непроходимую тупость?

– Скорее на наивность и легкомыслие. Так кто знал?

– Лариска, но на нее выйти они не могли, она не из редакции. Продавцом в бутике работает. Герка, наш журналистский гений, но он тут ни разу не был и точного адреса не знает. Володя, но до него им не добраться.

– Почему?

– Что?

– Почему до твоего Володи ему не добраться?

Гений журналистики его не зацепил, а этот неизвестный Володя почему-то заставил напрячься.

– Потому что про него они знать ничего не могут. Он в правительстве работает, у него высокий пост, и вообще… он тут ни при чем. Он даже не знает еще ничего про мои выкрутасы.

– Это ты о побеге?

– Ага.

– Ценю твою самокритичность.

– Если хочешь сказать, что я поступила опрометчиво…

– Да.

– …глупо…

– Да.

– …безответственно…

– Да.

– …то все это я знаю без тебя! Но дело сделано! Теперь отступать некуда!

– Позади Москва.

– Хватить прикалываться. Ты же видишь, что я боюсь! – неожиданно услышал он.

Федору стало стыдно. Тоже, нашелся моралист! Девчонка хотела как лучше. Спасти! Освободить! В конце концов, эта Юля согласилась на побег. Значит, была к нему готова, просто ждала подходящего случая, который и явился к ней в лице пылкой защитницы всех угнетенных Марфы Марецкой. Он посмотрел на нее с уважением. А смелая девчонка! Никого не испугалась и ведь на самом деле спасла бедолагу!

И очень разозлила ее родственничков. Быстро они примчались. Как же все-таки они ее нашли?

Надо попытаться понять, что это за люди и откуда у них такие возможности. И еще его сильно беспокоил разлюбезный Володя. Что еще за фрукт?

– А как ты справился с двумя бандитами? – неожиданно услышал он.

Марфа смотрела с любопытством. Быстро она оклемалась.

– Все было совсем не как в кино. Просто они не ожидали, что кто-то кинется тебе на подмогу, и даже не догадывались, что это будет человек, отсидевший три года на зоне. И потом, они не хотели тебя убивать. Им нужна информация, следовательно, на этот раз было разумнее ретироваться, чтобы попробовать еще раз в другом месте.

– Вот спасибо! Обнадежил!

– Я не собирался обнадеживать, я хочу, чтобы ты была готова к любой ситуации.

– Они скоро вернутся, как думаешь?

– Этого я не знаю.

– Может, в полицию обратиться?

– По поводу нападения?

– Нет, что ты! Я же не дура! По поводу преследований!

– Ну, во‐первых, сделать это может только сама беглянка, хотя ее они как раз преследовать еще не начали, а во‐вторых, результат будет тот же.

– То есть никакой.

– Верно.

– И что нам делать?

Нам? То есть Марфе и ему?

– А нам надо быть начеку и…

– Что? – с трогательной надеждой спросила Марфа и потрогала рану под глазом.

– Держаться вместе.

Она серьезно кивнула.

И при чем тут неизвестный ему Володя?

У тетушки

На следующий день сосед утром ждал ее во дворе. Курил у баков. Марфа, как увидела эти баки, сразу почувствовала тошноту.

– Привет, – поздоровался Федор и выбросил окурок.

Она сглотнула, подышала открытым ртом и ответила:

– Доброе утро. Меня ждешь?

– Подстраховываю.

– А-а-а… До метро проводить хочешь?

– Зачем до метро? Подвезти хочу.

Подвезти? На чем, интересно?

– Я машину ставлю в конце квартала, у сквера. Ближе не получается. Пошли?

– Ну пошли.

Гуськом – она впереди, он сзади – они вышли на улицу. Когда повернули за угол, Марфа вдруг притормозила и взяла его под руку. Вид у нее был очень независимый, и Федор сразу понял, что она боится. Это нормально. После того что с ней случилось, другая неделю сидела бы под одеялом и дрожала от любого шороха. А эта хорохорится. Ему почему-то вдруг так жалко ее стало, что он даже запнулся на ровном месте.

– Ты чего?

– Камень не заметил, – хмуро ответил Федор и кашлянул.

У сквера Марфа остановилась и стала вертеть головой в поисках древней коробчонки, на которой ездила еще лягушонка. Неожиданно совсем рядом мигнули фары плоской красной машины. На капоте сверкнула желтая эмблема. Марфа присмотрелась. Так у нас бывшие зэки на «Феррари» ездят?

Она обернулась и с подозрением уставилась на соседа.

– Чего? – поднял тот брови. – Я всегда любил скоростные машины. Чтобы по земле летать, как по небу. Шесть лет друг ее для меня хранил.

Он открыл перед Марфой дверь, которая выскочила куда-то вверх – как крыло птицы встрепыхнулось, и захлопнул, когда она уселась.

Итак, мы катаемся на «Феррари». Какие еще сюрпризы будут?

Больше никаких сюрпризов не было. Он отвез ее в редакцию и проводил до самого входа. Сел и уехал. Даже не обернулся. Она смотрела из-за стекла и почему-то немного огорчилась.

Весь день она сидела за столом, стараясь не поворачиваться к коллегам щекой с ужасной нашлепкой, но через пару часов только ленивый не спросил, как ее угораздило.

Конечно, любопытно. То шишка на лбу, то рана под глазом.

– Упала, потеряла сознание, очнулась – фингал, – не моргнув глазом сообщала всем она, строча на компе статью про всякие городские неурядицы и думая о том, что вечером они с Федором поедут к Геркиной тетке, чтобы поподробнее разузнать у Юли про ее замечательных родственничков. Ну и навестить беглянку, конечно. Как она там? Радуется, что свободна, или, наоборот, жалеет, что сбежала?

Герки на месте не было. Каждые полчаса Марфа бегала узнать, не появился ли, и названивала на сотовый. Глухо. Ну и фиг с ним, решила она наконец. К тетке можно поехать и без него.

В середине дня зашел Тимоша и немного порадовал. Ее статьи о беспределе в Приозерске обратили на себя внимание.

– Прокуратура решила разобраться, в чем там дело. И не местная, а областная! Так что ездила ты все же не зря!

Марфа вдохновилась и застучала по клавишам веселее.

Когда позвонил Володя, до конца рабочего дня оставалось тридцать минут.

– Ты на работе, Зая? – весело спросил он. – Я сегодня пораньше вырвусь. Будешь ждать меня в уютном гнездышке?

Марфа почувствовала, как в горле сразу пересохло.

– Володенька, милый, прости, у меня сегодня как раз полная ж… Хорошо, если к ночи освобожусь.

– Как всегда нагрузили на того, кто везет?

– Ага.

– Жаль. Хороший был бы вечерок. – И добавил шепотом: – Зая, я соскучился дико.

– Я тоже.

– Смотри не перетрудись.

– Буду смотреть в оба.

Он засмеялся и отключился.

Ну не сволочь ли она? Отказалась встретиться с любимым человеком, чтобы прокатиться на «Феррари» с соседом?

А может, дело вовсе не в «Феррари» этом несчастном? А в чем? Они с Володей любят друг друга и к тому же представляют собой прекрасную пару! Они почти женаты, черт побери! И вот она врет напропалую своему жениху, чтобы провести вечер с бывшим зэком?

Со злости на себя она вскочила и побежала по коридору. Герка не появился. Ну и где он шляется, когда так ей нужен? Она побегала туда-сюда, вернулась, села и злобно уставилась в компьютер, словно он был виной всему.

Когда до назначенной встречи с соседом оставалось пять минут, в голову неожиданно пришла интересная мысль. Ей показалось или Володя на самом деле совершенно не огорчился, узнав, что они не встретятся?

В полном раздрае она спустилась вниз и через стекло увидела, что пресловутый «Феррари» красуется прямо перед крыльцом, на котором стайкой стоят девчонки из редакции и курят. Серебристый жеребец на ярко-желтом фоне логотипа, вздыбившись, поглядывает на всех с чувством неоспоримого превосходства.

Еще и выставился на всеобщее обозрение! Сразу видно, ему наплевать, что девушка будет скомпрометирована! Одним словом, зэк – он и в Африке зэк!

Злая как собака, она выскочила на крыльцо и, не глядя по сторонам, рванула к машине. Волынцев выскочил и распахнул дверь. Плюхнувшись на сиденье, Марфа пристегнулась и надулась.

– Прости. Понимаю, что вышло не очень дипломатично. Но это было единственное место, где можно было встать.

Ага! Так она и поверила!

Она молчала еще минут пятнадцать, а потом покосилась на совершенно спокойного Федора и сказала:

– Никто не знает, что мы приедем. У Герки целый день телефон недоступен.

– Мы же по делу, а не в гости. Если что, откажемся от чая с сушками.

Не удержавшись, Марфа улыбнулась и решила, что самоедством займется дома, а сейчас будет думать о деле.

Картина, которую они увидели, подъехав к дому Агнии Львовны, потрясла Марфу настолько, что она застыла перед калиткой, не веря своим глазам.

На дивной английской лужайке за маленьким столиком расположилась донельзя живописная группа: хозяйка дачи, Юля и Герка в кремовых брюках вместо рваных джинсов и кипенно-белой рубашке вместо мятой футболки с какой-нибудь странной надписью вроде «Вай нот?» по-русски. Не хватало только бабочки. Егоркин что-то рассказывал дамам, размахивая руками. Юля заливалась колокольчиком, держа в руках изящную кофейную чашечку, а Агния Львовна смотрела на них, благодушно улыбаясь и словно вспоминая свою «ушедшую младость».

Ну прямо сцена из «Вишневого сада»! Петя Трофимов вешает восторженной Ане лапшу на уши, а Раневская ими любуется!

Встретили их с Федором тоже в лучших традициях русского помещичьего гостеприимства: пироги и чай из самовара с грушевым вареньем были тут как тут. Пока Волынцев, немного очумевший от подобных излишеств, пил, отдуваясь, пятую чашку, Марфа улучила время, чтобы выспросить у Юли все, что та знала. По словам девушки выходило, что страшнее матери и мужа в Приозерске зверей нет. Все-то у них схвачено, всем-то они дали на лапу. Марфа пыталась вычленить крупицу правды из огромного кома информации, продиктованной страхом, и не могла. Через каждые две минуты Юля спрашивала у нее, правда ли, что ее здесь не найдут, и начинала все сначала: они ужасные, они страшные, они все могут! В конце концов Марфа и сама поверила во все, что говорила беглянка. Боясь, что Юля заметит на ее лице тревогу, она со всей страстью и уверенностью в голосе стала убеждать девушку, что все в порядке, гладить, успокаивать, смешить. Рассказала, как пошла ночью выбрасывать мусор, не разглядела в темноте контейнер и чуть не свалилась в него вместе с мусорным мешком. Юля покачала головой на нашлепку под глазом, но в конце концов улыбнулась.

Вернувшись на лужайку, они увидели, что Агния Львовна сидит в одиночестве, обмахиваясь салфеткой, а мужчины курят на скамеечке под липой. Федор что-то говорил серьезному Герке. Вводит в курс дела, догадалась Марфа.

Вырваться из гостеприимных рук хозяйки удалось только к полуночи.

Федор гнал «Феррари» по опустевшему шоссе, внимательно слушая Марфу и время от времени искоса поглядывая на нее.

– Ну и что ты думаешь? – наконец поинтересовалась она.

– Думаю, что я был прав. Эти люди – обычные абьюзеры, не больше. Если бы все было так, как считает Юля, они бы уже весь Приозерск к рукам прибрали, а муженек стал бы уже главой местных бандитов или, на худой конец, главой администрации. У Юли просто панический ужас перед родственничками, а на самом деле они только с ней такие смелые. От уверенности в безнаказанности. А так… Кстати, твой друг Герка пришел к тем же выводам.

– Ты ему рассказал?

– Да. И предупредил, чтобы с Юли не спускали глаз.

– Ну хорошо. А как же тогда объяснить то, что случилось со мной у помойки?

– Не знаю. Но мне кажется, что там с тобой… беседовали совсем другие люди.

– Беседовали? Это теперь так называется? – взъярилась Марфа.

– Не обижайся, это я образно.

– Образно? – переспросила Марфа и приготовилась продолжать в том же духе до полной победы.

– Стоп, – сказал Федор и вдруг взял ее за руку, – угомонись. Сейчас главное – понять, кто и зачем на тебя напал.

– Ты уверен, что это не связано с Юлей? Тогда с чем? – чуть спокойнее спросила Марфа и покосилась на руку.

– Это только ты можешь знать.

Он убрал руку и положил на руль.

– Но я ничего не знаю!

– Вспомни точно, что они от тебя требовали.

– Чтобы я сказала им, куда ее дела! Нет, спрятала. Точно, спрятала. Ну и о ком, по-твоему, может идти речь?

– О ком?

– О Юле, и больше ни о ком! – крикнула Марфа и отвернулась, почему-то чувствуя горькую обиду.

Оставшийся до дома путь они ехали в полном молчании, дошли до флигеля, Марфа открыла дверь и уже собиралась так же молча удалиться в свою квартиру, как Федор неожиданно сказал:

– Не бойся. Мы справимся.

Хотел добавить что-то еще, но не решился. Марфа кивнула и исчезла за дверью.

Федор постоял немного, напряженно вслушиваясь в звуки, доносившиеся из квартиры соседки, а потом вышел на улицу. Курить и думать.

Что за дела могут быть у Марфы, из-за которых ее чуть не убили? Она, конечно, взбалмошная и импульсивная, но совсем не дура, поэтому, совершив какой-нибудь опрометчивый поступок, вряд ли не сообразит, к чему это может привести. На ее счету всего лишь история с Юлей. На первый взгляд другой причины нет. И этот Горский-Егоркин тоже не мог вспомнить за своей подругой никаких криминальных историй.

«Куда ты ее спрятала?» Получается, речь идет о беглянке! И все же он чувствует, что дело совсем в другом.

Вот только в чем?

Он выбросил окурок, дошел до Марфиной двери и снова прислушался. Тихо. Спит уже, наверное.

Стараясь не топать, он вернулся к себе и поставил вариться кофе. Спать нельзя. Нужно думать.

Не успел он поставить на огонь турку, как в дверь постучали. Он открыл и увидел Марфу в пижаме и со стоящими дыбом волосами.

– Я поняла. Они меня с кем-то перепутали.

Денис Бубенцов

Утром Марфа проснулась оттого, что сосед за дверью громко сказал:

– Доброе утро. Через пятнадцать минут жду на улице.

Марфа скосила глаза на изящные настольные часики, которые очень любила Анна Андреевна, и подскочила. Через полчаса начнется рабочий день, а она даже в душе не была. А все из-за соседа. Заманил ее на кофе, причем варить его пришлось дважды, потому что первый раз он выкипел, пока они стояли в коридоре. А после крепкого кофе и тревожных разговоров какой сон?

Рысцой она припустила в ванную, кое-как причесалась и выбежала, не успев сунуть в рот даже кусочек сухаря.

Федор курил у двери и, оглядев ее, невозмутимо заявил:

– Ты блузку наизнанку надела.

Марфа посмотрела. Вот овца!

Пока она бегала переодеваться, прошло еще минут пять, и стало совершенно очевидно, что прийти на работу вовремя нет совсем никакой возможности.

– Раз опоздание неизбежно, предлагаю перестать дергаться и спокойно позавтракать, – глядя на нее смеющимися глазами, предложил Федор.

– Давай! – махнула рукой Марфа.

Ей вдруг стало весело и хорошо. Даже пластырь под глазом настроение не портил.

Завтракали они не торопясь и со вкусом. Окна кофейни выходили на Фонтанку, по которой уже начали сновать шустрые речные трамвайчики. По Горсткину мосту легко скользили автомобили. Нева по-утреннему весело поблескивала. Они заказали кофе и венский штрудель. Кофе был горячим, десерт – свежим, и Марфе вообще расхотелось куда-то торопиться. Украдкой поглядывая на соседа, она рассмотрела длинные заломы на щеках, складку между бровями, морщины у рта. Понятно, что тюрьма не делает людей ни моложе, ни добрее. Его прошлое навсегда осталось на лице, как каинова печать. И, наверное, улыбаться он разучился навсегда.

Волынцев все же почувствовал взгляд на своем лице и посмотрел вопрошающе. Она отвела глаза. Ну и какое ей дело до его улыбок?

В конце Марфа хотела расплатиться, но передумала. Побоялась, что Федор обидится. Наконец ближе к одиннадцати подкатили к редакции, Марфа выскочила из машины и вдруг резко остановилась.

На крыльце перед входом стоял Денис Бубенцов. Муж Юли.

Марфа оглянулась на Федора, и он, быстро выйдя из машины, встал с нею рядом.

– Это он?

– Ага.

– Стой тут, я с ним поговорю.

– Нет! Пойдем вместе!

Увидев их, Денис выбросил окурок и, нагнув голову, посмотрел исподлобья.

Знает или просто подозревает?

Марфа шагнула к нему:

– Привет, Денис, ты что тут делаешь?

– Тебя жду.

– Меня? А что случилось?

– Жена пропала.

– Юля?

– Кажись, другой у меня нет. Это, случайно, не ты ее сманила?

– Я? – искренне удивилась Марфа и сочувственно спросила: – Вы что, поругались?

Денис посмотрел на нее тяжелым взглядом. От прежнего улыбчивого паренька не осталось и следа.

– Никто не ругался. Она просто исчезла, и все. Именно в тот день, когда ты уезжала.

– Но я ее не видела! Меня проводила Нина Михайловна, я съездила в администрацию, потом сразу на автовокзал, – как бы припоминая события дня, медленно сказала Марфа, – а потом села в автобус и уехала. Все. Это было в час дня. А Юля когда пропала?

– Вечером, – буркнул Денис.

– Ну не знаю тогда… Может, к родным поехала?

– Нет у нее никаких родных, кроме матери и меня.

– Боже! – схватилась за щеки Марфа. – А если с ней что-нибудь случилось? Вы в полицию заявляли?

– Нет пока. Думали, что…

– Да как же так! Сколько дней прошло! Полиция бы сразу ее нашла!

– Как же! Нашла бы эта полиция!

– Может, вы все-таки повздорили? – продолжала Марфа.

Чувствуя, что разговор идет не в ту сторону, Денис сплюнул и посмотрел Марфе прямо в глаза:

– Если узнаю, что это ты ее увезла…

– Полегче, – спокойно проговорил Федор. – Зачем моей невесте кого-то куда-то увозить? Я встречал ее в Питере. Никого с ней не было. Да и что вообще за глупости! Сам жену потерял, сам и разбирайся. А если будешь мою невесту доставать, то учти – мало тебе не покажется.

Денис метнул взгляд на «Феррари» и поправил ремешок сумки на плече.

– Я тоже не пойму: зачем ей убегать? – снова вступила Марфа. – У вас такая семья замечательная! И Нина Михайловна – такая мастерица! Ты не представляешь, милый, как у них в отеле хорошо!

Она оперлась на руку Федора и сочувственно посоветовала Денису:

– Все же предлагаю заявить в полицию. Там разберутся, что случилось. Правда, дорогой?

– Однозначно, – солидно кивнул Волынцев. – Они все выяснят: кто, почему.

– Да пошли вы! – крикнул Денис и, отпихнув в сторону Марфу, побежал вниз по ступеням.

– Как ты думаешь, они пойдут в полицию? – спросила Марфа, провожая его взглядом.

– Не знаю. Я бы на его месте не пошел, но кто их знает, подонков. Если не захотят отпускать жертву, могут на многое пойти. Тебе надо быть осторожнее.

– Так это он или не он меня бил?

Волынцев пожал плечами:

– Если ты до сих пор не поняла, то я и подавно.

Марфа посмотрела на него потерянно. Федор молчал. Она повернулась и побежала к стеклянным дверям редакции.

Федор проводил ее глазами.

То, что отморозков прислал не Денис, очевидно. Логично было бы, если бы он сначала спросил Марфу, а уж потом начал ее пугать. Во всяком случае, будь он организатором нападения, сюда бы точно не приперся.

Значит, думать надо в другую сторону.

И начать, пожалуй, с подруги. Когда он поинтересовался, как они познакомились, оказалось, что девчонки дружат с буйных студенческих времен. Обе окончили филфак МГУ и подались в Питер делать карьеру в журналистике. Им казалось, что здесь меньше придется локтями пихаться. В результате одна все же стала успешной журналисткой, а другая торгует дамским бельем – или чем там еще? – в бутике. Чем не мотив? Только для чего? Для зависти – вполне, но этого мало. Не совсем понятно, о чем тогда пытались узнать отморозки, мутузившие Марфу за мусорными баками. Может быть, у нее есть очень дорогая вещь, которая до зарезу нужна этой Лариске, и та не может ее найти, сколько бы ни рылась в вещах подруги? Что за вещь, ради которой можно устроить светопреставление с тыканьем ножом в лицо? Надо спросить Марфу, хотя… все это слишком напоминает дешевую мыльную оперу.

Надо бы посмотреть на даму из бутика. Станет ясно, на что она годится.

Что касается гения журналистики, то достаточно поглядеть на уши и младенческие розовые щеки, чтобы любое подозрение показалось диким кощунством. С другой стороны, парень умен и далеко не так прост, как кажется. Чем может обладать Марфа, чтобы Егор Егоркин до смерти захотел это получить?

Есть еще некий недоступный простым смертным Володя. Достойный представитель чиновничьих кругов. Если все случилось не из-за Юли, то вычеркивать его из списка подозреваемых никак нельзя. Напротив, именно он был ближе всех к Марфе и многое знал.

Федор вдруг поймал себя на мысли, что о возможной виновности любовника соседки думает с удовольствием. Что, хотел бы, чтобы так оно и было? Ну не сволочь ли ты, Волынцев? В глаза парня не видел, а уже готов приговорить. Неужели запал на эту девицу?

Федор включил поворотник и затормозил перед светофором. Ему всегда нравились девушки если не тихие, то спокойные и женственные. Не дурочки с надутыми губами, которые молчат, чтобы сойти за умных, а такие, что не стараются понравиться, не умничают, не выпендриваются, не вешаются на шею. Эта Марфа на шею, похоже, тоже вешаться не станет, но на этом сходство с его идеалом заканчивается. Ни тишины, ни спокойствия тут не наблюдается. Так что оставим соседку ее дружку-чиновнику. У того и карьера, и денежки, скорее всего, водятся. Прекрасная кандидатура в мужья. Не то что он, который даже еще не знает, удастся ли устроиться на работу и кем. Кстати, вот чем давно пора заняться, вместо того чтобы изображать секьюрити при девчонке, которая, возможно, в нем и не нуждается. Точнее, нуждается, но не в нем, а в этом высоколобом чинуше.

И чего он прицепился к этому неописуемому Володе? Неужели завидует?

Разозлившись на себя, он припарковался только с пятой попытки, не стал заходить, как собирался, в магазин и пошел домой.

К черту всех, а в особенности – соседку!

Папа Волынцев

Дома Федор решил, что стоит перекусить. Хотя бы для того, чтобы переключиться с бесполезных мыслей на мысли полезные: о работе, о родителях, о том, чтобы устроить личную жизнь, наконец. Он достал из холодильника джентльменский набор: колбасу, сыр и хлеб. Подумав, нашел еще и кетчуп. В самом деле, пора заняться собой.

Звонок в дверь был полной неожиданностью. С куском колбасы за щекой Федор пошел открывать. За порогом в шортах, футболке и тинейджерской бейсболке стоял Юрий Васильевич Волынцев. В такт музыке, льющейся из наушников, он притоптывал волосатой ногой и слегка подергивался.

– Здравствуй, Федя, – весело сказал он, увидев перед собой хмурое лицо сына.

– Привет. Проходи.

Федор повернулся и пошел в квартиру. Волынцев снял головной убор, вынул наушники и, словно с неохотой, вошел следом.

– Кофе? Чай?

– А обняться после долгой разлуки?

Федор обернулся:

– Ты в самом деле этого хочешь?

– Почему нет?

Федор пожал плечами и, шагнув, обнял родителя. Юрий Васильевич легонько припал к сыновней груди.

«Прямо хоть картину “Возвращение блудного сына” рисуй», – подумал Федор и усмехнулся.

Волынцев-старший отстранился и посмотрел испытующе.

– Ты что, совсем не рад?

– Рад.

– Ну конечно! Сейчас скажешь, что удивлен, как я вообще о тебе еще не забыл, потом вспомнишь, как оставил тебя одного в аквапарке и ты шел пешком через весь город, как не забрал из лагеря, как уехал с матерью в Таиланд и не оставил ключи от квартиры…

Федор обернулся и посмотрел, как показалось Юрию Васильевичу, с равнодушным недоумением.

– Послушай, пап, мне давно не тринадцать, и детские обиды остались в прошлом. Странно, что ты о них так хорошо помнишь. Не замечал в тебе комплекса вины.

– Если ты воображаешь, что я пришел каяться, то напрасно!

– Да никто и не просит. Тебе с сахаром?

– Два куска. Я, в принципе, зашел посмотреть, как ты устроился, не надо ли чего. Денег?

– Деньги есть пока. Устроился, как видишь, нормально. Садись. Я наливаю. Как мама?

– Улетела на Мальту. Хочет поправить свой английский. Там хорошие языковые курсы.

– Ясно. Привет ей от меня.

– У меня выставка была весной. Очень успешная. О ней много писали.

– Не сомневаюсь. Ты талант!

Юрий Васильевич почувствовал, что над ним издеваются.

– Что, ищешь способ меня разозлить?

– И в мыслях не было.

Федор порезал сыр и пододвинул поближе к гостю:

– Бери. Ты же любишь с сыром.

– Ты еще помнишь, что я люблю?

Юрий Васильевич взглянул исподлобья и неожиданно почувствовал, что глаза стали мокрыми. Он поморгал, быстро глотнул из чашки и потянулся за куском хлеба. Не хватало только пустить перед сыном слезу. Рассмеется в лицо.

Несколько минут они молча жевали кто сыр, кто колбасу и прихлебывали чай.

– Слушай, пап, – неожиданно спросил Федор, – ты же хорошо знал соседку Анну Андреевну?

– Бабу Нюру, что ли? Ну как… Здоровались, конечно, но на брудершафт не пили.

– А дома у нее бывал?

– Несколько раз. А к чему ты спрашиваешь?

– Она богато жила? Ну, в смысле, ценности у нее были?

– Что ты имеешь в виду, не понял?

– Ну, не знаю. Столовое серебро, старинные вещи, картины… Украшения ты вряд ли мог видеть, хотя, возможно, она что-то такое надевала. Колье, перстни, тиары всякие…

– Золото-бриллианты?

– Да.

Волынцев-старший задумчиво помешал ложечкой в чашке.

– Ничего такого я не помню. Я вообще мало интересовался жизнью соседки. Своих проблем было хоть отбавляй.

Ну еще бы!

– Драгоценностей я на ней никогда не видел, картина в доме была, кажется, всего одна. И то случайно узнал. Я тогда только въехал. Рассохлась старая рама, и она спросила, не смогу ли я сделать новую. Я зашел, чтобы посмотреть, какой ширины нужен багет, ну, чтобы картина вписалась в интерьер, а потом сделал. И подарил ей, кажется, на Новый год. Так сказать, в честь знакомства. Баба Нюра была ужасно благодарна.

– А что за картина? – спросил Федор.

– Да… незамысловатое что-то.

Выходит, какая-то картина у Анны Андреевны была. Отец видел ее достаточно давно, а значит, речь идет о какой-то другой картине, потому что та, которую видел он, написана совсем недавно. А со старой что стало? Была да сплыла?

– Так что, ты говоришь, там было изображено?

– Пруд и рыбки золотые, – ответил Юрий Васильевич, доедая сыр. – Пасторальный такой пейзажик. Хотя… кое-что мне показалось странным…

– Что?

Юрий Васильевич задумчиво пожевал.

– Ко мне как раз заходил Бронштейн. Ты помнишь Бориса Яковлевича? Он видел картину и тоже что-то мне про нее говорил…

– Что именно?

Федор вдруг почувствовал, как снизу вверх по шее пробежали мурашки и под когда-то выбитой правой ключицей болезненно забилась какая-то жилка.

– Не помню… не до того было. А тебе зачем? Баба Нюра что, собирается…

– Она недавно умерла.

– Да что ты? Не знал. Хорошая была бабка. Кажется, прямой потомок знаменитых Виельгорских. Так тебя интересует, что после нее могло остаться? Решил заняться перепродажей антиквариата? Неплохой, кстати, бизнес. У меня есть знакомые в этой сфере…

– А Бронштейн еще жив?

– Да что ему сделается, старому хрычу! Хочешь проконсультироваться? Он ведь не совсем по этой части.

– А где его можно найти?

– Преподает в Академии Репина, но он античным искусством занимается. Впрочем, если надо, я дам сотовый.

– Спасибо.

– Думаю, он будет тебе рад.

Федор услышал в голосе отца сомнение и усмехнулся.

– Нет, в самом деле, – заторопился Волынцев-старший, – он ведь тебя с детства помнит.

– Это хорошо, что помнит, – кивнул Федор, поднялся и отошел к плите.

В словах сына Юрию Васильевичу опять послышалась насмешка. Он хотел было снова начать пререкаться, защищаться, нападать, но вдруг почувствовал непонятную усталость. Словно весь день пахал и теперь нет сил даже рот открыть. Что это с ним?

– Федя, может, ты зайдешь к нам, когда мама вернется? – как можно увереннее спросил он, глядя в сыновью спину.

Со спиной разговаривать было как будто бы легче.

– Зайду, – ответил Федор, не поворачиваясь.

– Может, тебе все-таки дать денег? Или с работой помочь?

– Спасибо. Не надо.

Не надо. Стало быть, разговор окончен.

Волынцев поднялся, отряхнул шорты и взял со стула бейсболку.

– Ну звони, если что.

– Конечно.

Федор проводил отца до двери и кивнул, прощаясь. Щелкнул замок.

Юрий Васильевич немного постоял, затем надвинул на лоб бейсболку и, постепенно ускоряя шаги, двинулся прочь со двора. Уже в машине он вдруг подумал, что надо бы заехать к Оленьке. Стресс снять. Эта мысль его взбодрила. Волынцев лихо вырулил со стоянки и помчался на Английский проспект, где совсем недавно приобрел для Оленьки небольшую, но милую квартирку.

Фея

После ухода отца Федор еще посидел немного за столом, но аппетит пропал и на душе было противно. Ну и зачем он так со стариком? Все еще пытается свести с родителем счеты? А ведь объявил ему, что все давно забыто. Видимо, обиженный мальчишка еще живет в нем и выскакивает каждый раз при встрече с папашей. Глупо. Надо будет все же позвонить им с матерью.

Он открыл окно, сел на подоконник и закурил. Самое лучшее сейчас – наконец хорошенько поразмыслить, что за непонятки творятся вокруг соседки.

Итак, картина у Анны Андреевны Виельгорской была всего одна, да и с той что-то было не так. Что именно? В любом случае тому полотну должно быть немало лет. Сорок? Пятьдесят? Сто?

Когда он зашел в квартиру Марфы, чтобы попросить взаймы стул, а потом стал чинить кровать, сразу заметил, что на стене в спальне висит, что называется, «свеженькая» картина. Все-таки годы, проведенные с отцом, не прошли даром, и отличить новодел от вещи, написанной несколько лет назад, он мог безошибочно. Для этого было достаточно просто посмотреть. Недавно наложенные на полотно краски выглядят иначе, чем у старых картин. Тогда он еще подумал ревниво, что кто-то пишет для соседки картины.

Что было изображено на полотне, он запомнил: окруженный зеленью небольшой пруд, в котором на мелководье резвятся золотые рыбки. Милый и почему-то грустный пейзаж. Рыбки очень жизнерадостные, а пруд – мрачный в своей бездонной глубине. Не пруд, а омут.

Отец видел то же самое. Пруд. Рыбки. Две картины с одинаковым сюжетом? А почему нет?

Впрочем, надо разыскать Бронштейна и спросить у него про ту картину, которую видел он. Хотя…

Нет, скорее всего, бандиты пытались узнать о чем-то более ценном. Что это может быть? Кольцо с огромным бриллиантом, например. Остатки богатств графов Виельгорских. Спросить Марфу напрямую? Она была абсолютно уверена, что все дело в побеге Юли. А может, делала вид? Действительно ничего другого нет или есть, но говорить об этом она не хочет? Боится его? Не доверяет? Вдруг бывшему зэку тоже приглянется ценная вещичка. Недаром же она ее припрятала.

Тогда попробуем для начала зайти со стороны подружки. Утром они проезжали мимо торгового центра, и Марфа обмолвилась, что тут работает ее Лариска. Посмотрим, что за фрукт эта Лариска.

Лариска оказалась не фруктом, а сдобной булочкой, причем настоящей, без дураков. Федор даже засмотрелся. Этакая кустодиевская красавица. Не в его вкусе, но хороша. Хотя он сам уже с трудом понимал насчет своего вкуса. Вот, например, Светка вполне ему соответствовала, но… И все ведь было хорошо, просто отлично! А ему почему-то хотелось на луну выть.

Продавщиц в магазине было две, но Федор сразу угадал ту, что была ему нужна. Она развешивала одежду, обернулась, и он увидел на пышной груди бейджик с именем. Не ошибся, значит.

Минут десять он дефилировал по торговому залу, наблюдая за девушкой, и ему показалось, что она нервничает. Из-за чего?

Дольше крутиться в магазине было неприлично. Обе продавщицы и так с недоумением поглядывали на детину, разглядывающего дамское белье. Уж больно он не вписывался в антураж бутика.

Федор, не торопясь, покинул магазин и уселся на скамеечке в скверике напротив, откуда через прозрачную стену была видна большая часть помещения.

Ну и что он будет делать? Ждать, когда Лариса пойдет домой, догонит в темном переулке, прижмет к стене и устроит допрос с пристрастием? Ничего более идиотского и представить нельзя. Зачем вообще он сюда приперся? Хотел понять, способна ли Лариса подослать к подруге отморозков? Ну и как? Понял?

– Федор… Юрьевич? – услышал он вдруг нежный голос и увидел перед собой девушку, смотревшую на него с приятным удивлением.

– Вы… Мы знакомы?

Федор встал.

– Я Алина. Алина Маланина. Мой отец много лет работал с Юрием Васильевичем. Елисей Вениаминович. Помните?

Федор кивнул. Да, был такой. Помогал оформлять выставочные экспозиции. Субтильный, неопределенного возраста, с бородкой.

– А меня, наверное, уже не помните?

Помнить Алину он, конечно, помнил, но какую-то другую. Та была тощая прыщавая девочка лет двенадцати, а эта… Федор с удивлением рассматривал лицо с фарфоровой кожей, светлые локоны, большие глаза. Ничего общего.

Алина заметила его растерянность и рассмеялась:

– Я выросла и… немного изменилась.

– Немного – это слабо сказано.

Федор почувствовал себя слоном в посудной лавке. Отвык общаться с прекрасными феями.

– Не знала, что вы в городе. Давно вернулись? Мы с папой недавно были у ваших родителей на даче, я спрашивала о вас, но Марина Олеговна сама ничего не знала.

– Да я недавно приехал. Не собирался, а потом взял и приехал, – выдавил Федор.

– Я так рада вас видеть!

Алина оглянулась:

– Вы кого-то ждете?

– Да, собственно, нет. Не жду.

И тут он боковым зрением увидел, как Лариса вышла из бутика, внимательно посмотрела по сторонам и метнулась за угол. Быстро так метнулась.

– Тогда, может, пройдемся? – с милой улыбкой спросила Алина.

– Пройдемся? Конечно, с удовольствием. Позвольте.

Федор взял девушку под локоток и повел в ту сторону, куда бросилась Лариса. Он боялся, что она уже успела исчезнуть из поля зрения, но внезапно почти сразу за углом увидел ее за цветочным киоском с пожилой теткой. Они склонились над каким-то пакетом. Лариса рылась в нем, а тетка что-то говорила, как будто объясняла. Федор со спутницей не успели подойти, как Лариса, кивнув собеседнице, схватила пакет, повернулась и побежала обратно. Федору показалось, она заметила его и испугалась.

– Здесь недалеко приличная кофейня. Может, зайдем? – предложила Алина.

– Зайдем, – согласился он, пытаясь понять, чему он только что стал свидетелем.

Они зашли в кофейню и сели за самый дальний столик.

– Здесь нам никто не помешает, – сказала Алина и снова улыбнулась.

Федор огляделся. Собственно, мешать особо было некому. Два посетителя у стойки, и все.

– В последний раз мы виделись, когда я училась в восьмом классе. Была жутким гадким утенком. Вы на меня вообще не смотрели, и я ужасно злилась.

– Почему? – спросил он, размышляя о сцене за цветочным киоском.

– Почему злилась? – переспросила Алина и рассмеялась. – Разве непонятно? Да потому, что была в вас влюблена! И, представьте, до сих пор… об этом помню.

Тут Федор отвлекся от своих мыслей, потому что искренне удивился. Эта волшебная фея была в него влюблена еще девчонкой и до сих пор… Что? Помнит об этом? И что это значит? Что она, зная его биографию, питает к нему какие-то нежные чувства?

Видимо, на его лице отчетливо проступило недоумение, потому что Алина вдруг смутилась и покраснела.

– Федор, простите меня, пожалуйста! Я ужасно глупо себя веду! Не виделись много лет, а я чуть ли не в любви признаюсь с ходу! Это случайно вышло! Просто очень обрадовалась встрече, и с губ сорвалось!

Федор посмотрел на ее губы, с которых что-то там сорвалось. Это не она, а он ведет себя крайне глупо. Все же очевидно.

Он встал и протянул девушке руку.

– Пойдем отсюда.

– А… куда? – спросила она, глядя снизу блестящими глазами.

– Ко мне.

Федор лежал с закрытыми глазами и ни о чем не думал. Алина склонилась над ним, всматриваясь. По лицу пробежали ее тонкие пальчики. Не открывая глаз, он нахмурился, и тут же нежные губы прижались к глубокой складке на лбу.

– Не хмурься, ну не хмурься, милый, – прошептала она. – Отдохни, я буду рядом.

Алина ушла рано утром. Он спал и даже не услышал, как хлопнула дверь.

Лариса

Будучи абсолютно уверенным, что он последний идиот, Федор залез под холодный душ и минут десять мучил себя. Потом заварил крепкий кофе и только тогда заметил на столе визитку. Он схватил ее и прочел: «Алина Елисеевна Маланина, менеджер по креативу агентства “Проект. ру”». И чуть ниже – телефоны. А

© Дорош Е., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Марфа

Марфе снился очень странный сон. Настолько странный, что она понимала это даже во сне. Как будто она шагает через двор к дому, в котором выросла и прожила почти восемнадцать лет. Идти не хочется, но надо. Она разыскивает глазами окна квартиры на последнем этаже в надежде увидеть, что свет не горит, а значит, матери с сестрой нет, и вдруг видит, как прямо над пятиэтажкой поднимается огромная волна. Никакого моря в городе ее детства отродясь не бывало, поэтому несколько мгновений Марфа пытается сообразить, откуда мог взяться потоп. А волна между тем начинает медленно переваливаться через крышу. Марфа наконец осознает грозящую ей опасность, кидается к дому и изо всех сил прижимается спиной к кирпичной кладке. В ту же секунду тонны воды обрушиваются с высоты на землю, заполняя пространство между четырьмя стоящими квадратом домами. Мгновенно двор становится морским дном. Буквально в полуметре от себя застывшая в оцепенении Марфа видит стену из холодной мутной воды, грязи и каких-то ошметков, но место, где стоит она, остается сухим. Понимая, что счет идет на секунды, она хочет ухватиться за находящуюся в шаге дверь подъезда, тянется изо всех сил, но пошевелиться не может. И тут Марфе становится страшно, как никогда в жизни. Еще мгновение, и вода накроет ее. Она подступает все ближе, ближе…

– Марецкая, ты у нас самая умная, что ли?

Сквозь километровую толщу она слышит чей-то возмущенный голос, но ответить не может, потому что все силы уходят на то, чтобы попытаться набрать в легкие побольше воздуха. Она вдыхает, но спасительный кислород не набирается, а вода уже залила глаза, нос, стала заполнять рот…

– Нет! Нет! – в ужасе закричала Марфа и проснулась.

– Так и ежику понятно, что нет! – с удовольствием согласился голос, и через перегородку свесилась голова Сашки Кириенкина, редакционного бездельника и прилипалы.

– Уже десять минут, как совещание началось. Милена попросила узнать, на каком основании ты его игноришь.

Марфа уставилась на Сашку совершенно безумными глазами, не понимая, как тому удалось пробиться сквозь такую груду воды.

– Ты уснула, что ли, Марфушенька? Ах ты наша душенька!

Сашка сделал умильное лицо. Получилось из рук вон плохо, потому что его ехидная юная мордашка была совершенно не приспособлена к выражению каких бы то ни было нежных чувств.

– Иди в жопу, Кириешка, – неожиданно зло сказала Марфа, пытаясь прийти в себя.

– Сразу обзываться! – обиженно надул губы Сашка. – А я еще собирался прикрыть тебя грудью! Теперь даже не проси!

– Да отстань! Ничего ты не собирался! У тебя и груди-то никакой нет!

Почему-то она злилась именно на наглеца Кириенкина, хотя он был совершенно ни при чем.

– Ну конечно, тут мне с тобой не сравниться, – хмыкнул Сашка и выразительно посмотрел в вырез ее блузки.

Марфа окончательно рассвирепела:

– Катись отсюда!

Сашкина голова скрылась за перегородкой, и уже оттуда он невинно поинтересовался:

– Так что Милене сказать? Что ты сначала эротический сон досмотришь, да?

Марфа взвилась, схватила тяжелый степлер и пулей выскочила из своей конурки, зная, что Сашка не уйдет, пока не доведет ее до белого каления.

За перегородкой никого не было. Побежал веселить народ! Вот пакость малолетняя!

Однако нарываться в самом деле не стоило. Милена очень ревностно охраняет свой статус начальника отдела, поэтому болезненно реагирует на любую попытку его проигнорировать.

Марфа достала пудреницу и глянула в зеркало. Ну конечно! Одна щека красная! Она энергично пощипала другую. Пусть будут как свеклой натертые, зато одинаковые! По левому виску медленно ползла капля. Это она из-за сна так разнервничалась или просто вспотела? Надо же, какая кисейная барышня! Она скорчила себе рожу, подтянула джинсы, блузку, наоборот, дернула вниз и поплелась на совещание.

В конце концов, она хотя и довольно успешный, но все же рядовой журналист, начальства над ней десять слоев, поэтому следует соблюдать субординацию и вести себя прилично.

Редакцию известной в Питере газеты она взяла измором. Когда восемь лет назад они с подругой Лариской, исполненные наивных юношеских «мечт», приехали в Северную столицу, то не сомневались, что их талант немедленно и с радостью будет востребован. Смешно вспомнить! Они даже не журфак окончили! С какого бодуна две дуры-филологини решились штурмовать журналистский олимп? Наверное, статус МГУ затмил разум. Да после такого вуза нас везде! С руками и ногами!

Лариска сдалась через полгода. Домой в Кинешму, конечно, не вернулась, забросила диплом на антресоли и устроилась в модный женский магазин продавщицей.

Марфа из глупой щенячьей вредности решила стоять до конца и для начала поступила работать в облюбованную ею редакцию курьером. Еще год ушел на поиски лазейки, через которую можно было пролезть на должность сотрудника хоть какого-нибудь отдела. Когда после неимоверных усилий это удалось, дело пошло веселее. Она в самом деле неплохо писала. К тому же, что немаловажно, без ошибок, и не только орфографических, но также грамматических, пунктуационных и стилистических. Последнее особенно ценилось главным редактором. Может, поэтому он ее и заметил в конце концов?

Ну не могла она проиграть! Не могла, потому что тогда все было бы зря!

Мать, учитель математики по профессии, духу и призванию, воспитывала их с сестрой одна, заранее выстроив в своей хорошо организованной голове образ того, что из ее дочерей должно получиться в итоге. Модель была составлена из пунктов «Морального кодекса строителя коммунизма», в который мать твердо верила еще с детских лет: скромные, строгие, порядочные и работящие. Идеалом поведения считалась степенность. Мать так и говорила:

– Девушка должна быть степенной.

Сестра Маргарита, старше Марфы на пять лет, воплощала собой идеал, потому была любимицей и наперсницей матери.

Марфа в придуманный образ не вписывалась. Ни в один пункт. Она как раз не была ни скромной, ни степенной, а когда ей исполнилось семнадцать лет и она впервые пришла с вечеринки пьяной, мать констатировала, что и с порядочностью ничего не вышло.

То, что она не оправдала материнских надежд, было полбеды. Молчаливое неодобрение она как-нибудь пережила бы. Хуже было то, что каждый ее промах, каждое отступление от образца подвергались публичному разбору и суровому порицанию. Пока родительница воспитывала ее одна, Марфа худо-бедно справлялась с появляющимся после каждого «педсовета» чувством неполноценности, но с наступлением у нее пубертатного возраста, который увеличил все несоответствия в разы, Маргарита на правах взрослой присоединилась к мамаше, с удовольствием участвуя в экзекуциях.

Понимая, что место урода в семье досталось ей, Марфа старалась не делиться с родными своими проблемами и со всеми бедами пыталась справляться сама, но иногда, не зная, как выйти из сложной ситуации, под влиянием испуга или растерянности все же обращалась за помощью к родным. Каждый раз ее заставляли об этом пожалеть. Да, она снова накосячила, да, была неправа, сама это понимала и именно поэтому нуждалась в поддержке и утешении. Но всегда ее ждали прокурорский взгляд, осуждающе поджатые губы матери и презрительный прищур сестры. После очередного разбора полетов Марфа, глотая сопли и слезы, клялась больше никогда и никому не открывать душу. Но силы для этого у нее появились не сразу.

Чтобы как-то ускорить процесс, после окончания школы она, никого не слушая, сорвалась и уехала в Москву. Мать, разумеется, была против, считая, что без постоянного контроля с ее стороны дочь пустится во все тяжкие, но Марфу было уже не остановить. На журфак она не прошла, зато на филологический ее приняли без проблем и даже дали место в общежитии, после чего она решила, что в свой городок не вернется ни за что и никогда. Сталь закалялась в постоянной борьбе провинциальной девочки за право существования в большом городе. Без слез и соплей, разумеется, не обошлось, но к концу обучения она почувствовала в себе достаточно сил, чтобы рвануть в Питер, дабы испытать себя на поприще журналистики.

Все это время она была одна или почти одна. Романы, разумеется, случались, и с завидной регулярностью, но никогда и ни с кем Марфа не сближалась настолько, чтобы делиться проблемами или, не дай бог, открыть душу. Вот уж это фигушки!

И все в итоге получилось. И в профессии она состоялась, и встретила мужчину своей мечты.

Не такой уж она урод, оказывается!

Дом Виельгорских

Ровно два года назад в ее жизнь вошли два самых главных человека – Володя и Анна Андреевна.

Все началось с того, что жители одного из домов в исторической части Петербурга обратились к средствам массовой информации, слезно умоляя спасти их от варварского нашествия нуворишей, пытавшихся отнять у простых людей жилье. В редакции, которой страдальцы оборвали все телефоны, сочли событие достаточно интересным и направили Марецкую для выяснения подробностей и дальнейшего их «опубличивания».

Марфа отбрыкивалась как могла, потому что борьбу простого люда против новых угнетателей резонно считала заранее обреченной на провал. Однако отбиться не удалось, и с унылой физиономией она потащилась осматривать дом и опрашивать очевидцев.

Начать она решила с одного из старожилов, которого жильцы называли бабой Нюрой и через одного на нее ссылались.

Вообще странно: это имя – баба Нюра – прилипло к старушке настолько, что даже ее товарки, которым и самим сто лет в обед, называли ее только так и не иначе. Разыскивая бабу Нюру, Марфа мысленно нарисовала образ, подходящий к такому имени, и была удивлена, когда вместо огромной толстой бабищи с руками-кувалдами и зычным голосом ей открыла дверь маленькая сухонькая старушка в платье с кружевным воротничком и светлыми кудельками волос, собранными в аккуратный пучочек на затылке. Еще больший когнитивный диссонанс возник, когда старушка заговорила. Так выражались, наверное, выпускницы Смольного института: четко, правильно и немножко старомодно.

Марфа не могла не попытаться выяснить, откуда такое чудо, и прицепилась к бабе Нюре как репей. Когда же выяснилось, что перед ней Анна Андреевна Виельгорская, из рода той самой графини, которая была знакома с Пушкиным и чьей руки безуспешно просил Гоголь, Марфа и вовсе удивилась. Откуда на фиг взялась эта баба Нюра? Ни бабы, ни Нюры тут и в помине не было. Вот имя Анна Андреевна вполне соответствовало внешнему облику.

Так Марфа и стала ее называть. Тем более что так же звали Ахматову, а это придавало дополнительный флер. В ту первую встречу они проговорили со старушкой часов пять. С Марфой такого вообще никогда раньше не бывало. Пять часов не на интервью, а просто так, для души. Сидели на кухне и пили чай с сушками.

Тогда Марфа узнала, что когда-то весь этот дом принадлежал семье графов Виельгорских, правда, не в качестве личного жилья. Он сразу строился как доходный. Но что такое доходные дома в девятнадцатом веке? Это не безликая типовая застройка советского периода. Такие дома строили с расчетом на солидного жильца, а потому с претензией. К тому же фамилия Виельгорских и сама по себе что-то значила, поэтому опозориться было никак невозможно. Доходный дом вышел на славу и стал новым украшением столицы. После революции он почти не перестраивался, ведь в нем с самого начала были квартиры, хотя, разумеется, их разделили, а жильцов уплотнили. Порой до состояния огурцов в бочках.

Квартиру, в которой обитала сама Анна Андреевна, перестройка тоже не миновала, хотя она располагалась в стороне от остальных, в небольшом флигеле, у которого даже имелся отдельный вход. Изначально флигель был жилищем управляющего, причем совсем небольшим по меркам позапрошлого века. Однако и из него умудрились соорудить две квартиры. Анне Андреевне досталась та, что выходила окнами на улицу. Две комнаты, одна из которых проходная, да кухня. К счастью, приличная. Анне Андреевне, которая всегда жила одна, кухня служила и столовой, и местом приемов гостей.

Окна второй квартиры были обращены на мусорные контейнеры, сгрудившиеся во внутреннем дворе. Объединял квартиры темный коридор, примыкавший одной стороной к стене большого дома. Самым прикольным в этих соседствующих жилищах был общий туалет. Вернее, туалет, совмещенный с ванной комнатой, который располагался между двух квартир. Чтобы в него попасть, страждущий должен был выйти из своей квартиры в общий холодный коридор, а по окончании гигиенических процедур тем же манером вернуться обратно. Летом такое путешествие никого не пугало, но зимой для посещения заветной комнаты приходилось надевать пальто. Анна Андреевна рассказывала, что раньше не было и такого. Во время перепланировки туалет в квартире управляющего вообще уничтожили, видимо, по причине малой значимости. Вместо него во дворе соорудили деревянный сортир, которым кроме жильцов активно пользовались все окрестные алкоголики. Счастье наступило, когда в соседнюю квартиру въехал молодой художник, превративший жилье в мастерскую. Художник был из успешных, довольно состоятельный, потому проблему мест общего пользования решил легко, правда, только в том варианте, который так потряс Марфу. Впрочем, содержимое ванной комнаты выглядело вполне сносно, а ко всему остальному жильцы привыкли, тем более что художник в скором времени съехал – для мастерской в комнатах не хватало света – и с тех пор соседняя квартира пустовала.

В большом доме, к которому примыкал флигель, жильцы менялись довольно часто. Лишь Анна Андреевна Виельгорская жила здесь с младенчества и никогда никуда не уезжала.

Так дом жил-поживал, пока не приглянулся какому-то банку. И то странно, что случилось это только нынче. Стоял дом на хорошем ходовом месте, выглядел презентабельно – раньше строили не в пример нынешнему, – имел солидные размеры – короче, по всем статьям подходил для реализации амбициозных планов нуворишей всех уровней. Этих самых нуворишей пугало только количество жильцов, которых надлежало куда-то выселить, чтобы освободить территорию. Но вот наконец нашелся один непугливый, которого сия задача не устрашила. Ушлый банкир решил не откладывать дело в долгий ящик и подсуетиться.

И подсуетился. В один прекрасный день жильцов собрали во дворе, и бойкая молодая женщина в костюмчике от «Шанель» поведала всем, какое светлое будущее их ожидает в новых квартирах в строящихся микрорайонах вдали от городской суеты.

Народ обомлел и пребывал в этом состоянии целых два дня. А потом ринулся рыть окопы и возводить баррикады.

На одном из этапов борьбы за отчий дом, когда жильцы совсем было отчаялись, они решились призвать на помощь прессу. Дескать, дом исторический, принадлежал известным и запечатленным в истории лицам, в разные годы в нем проживало немало знаменитых людей и тому подобное. Бабу Нюру привлекли в качестве эксперта, так как жила она в доме дольше всех.

Потом Марфа много раз думала, что было бы, если бы она отбилась от неудобного задания.

После первой встречи с Виельгорской последовала вторая, третья, десятая, и всего через полгода Марфа, которая в этой жизни никогда и ни к кому не была привязана, даже не заметив, как это произошло, стала считать пожилую женщину – назвать ее старушкой язык не поворачивался – родным человеком.

Поначалу Марфе казалось, что Анна Андреевна совершенно не тяготится одиночеством. В ее распоряжении всегда имелись книги, старые, еще советские пластинки с записями Рахманинова, Рихтера и Гилельса, игру которых она готова была слушать сутками, и Петербург, любимый город. Ну чем не прекрасная жизнь!

Однако Анна Андреевна была так рада любой возможности пообщаться, так радовалась каждому ее появлению на пороге своей старой квартиры, так умела слушать, понимать, сострадать, что Марфа впервые почувствовала себя по-настоящему интересной, важной, нужной.

Она стала считать Анну Андреевну своей подругой. Совсем не такой, как ровесницу Лариску, а старшей подругой. Ведь бывают такие? Мудрые, добрые, понимающие.

Но это случилось гораздо позже.

Два года назад, разобравшись в истории вопроса, Марфа поняла, что в одиночку жителям с банковским напором не справиться. Нужна подмога в лице чиновников, отвечающих за охрану памятников истории и культуры. Ну не все же они купленные?

Среди работающих в нужном комитете она вычислила одного – Владимира Мышляева, славившегося, по слухам, демократичностью и обостренным чувством справедливости. Марфа тогда впервые столкнулась с людьми из этого подразделения. Своих, то есть чиновников из комитета по взаимодействию со СМИ, она знала наперечет, но с этим человеком знакома не была. Она навела жителей во главе со старшей по дому Натальей Петровной Борзовой на его след, и Мышляев был приглашен на митинг протеста.

Он пришел, молодой, красивый и импозантный. Марфа затесалась в гущу народа и, глядя на Мышляева, стала прикидывать, с какой стороны к нему подойти, чтобы взять в оборот.

В принципе, она могла подойти к любому – хоть к президенту страны, хоть к вождю племени тумба-юмба. Стеснительных среди журналистов вообще днем с огнем не сыщешь. Однако тогда она решила, что осторожность не помешает. Ведь не за интервью собралась, а за помощью. И помощь эта требовала нешуточных усилий от того, кто решится ее оказать. Следовательно, нужно не просто подойти, а с особым «подходцем». А с этими самыми «подходцами» у нее всегда были проблемы. Вот, например, стену пробить или взять на абордаж вражеское судно – тут Марфа сгодилась бы. Если же требовались гибкость, тактичность или, прости господи, толерантность, то Марецкую на задания не посылали. Попрет как танк, а если не выйдет, то разозлится и припечатает так, что мало не покажется. Или, чего доброго, пошутит, а черный юмор не все воспринимают адекватно. Короче, ее сильные профессиональные стороны тут не годились, поэтому митинговать вместе с жителями она не стала, чтобы с ходу не наломать дров.

Скромно стоя в толпе, Марфа рассматривала и слушала того, от чьей доброй воли зависела судьба дома и Анны Андреевны. Ей понравилось, что Мышляев был готов к разговору и вник в ситуацию. Вопросы, которые он задавал, были точными, конкретными, кроме того, по его реакции стало ясно: он целиком и полностью на стороне страдающих жителей. Короче, Марфе он понравился.

Но самое приятное случилось после митинга.

Когда за спинами не желающих расходиться возбужденных жильцов она пробиралась к флигельку Анны Андреевны, этот самый Мышляев ее окликнул и, подойдя, завел разговор на животрепещущую тему. Марфа слегка изумилась. Неужели сумел разглядеть ее в толпе? Она вроде не активничала, флагом не махала, просто слушала. Впрочем, довольно скоро выяснилось, что главная активистка Борзова уже успела ткнуть в нее пальцем и объяснить, кто такая.

Владимир задавал какие-то вопросы, что-то уточнял, но при этом смотрел так, что Марфа смекнула: все эти вопросы и уточнения – прелюдия к чему-то гораздо более интересному.

Впрочем, телефончик он не попросил и попрощался довольно сдержанно. Марфа удивилась во второй раз, но, поразмыслив, решила, что это даже к лучшему. Сперва пусть в деле себя покажет, а там посмотрим.

Володя

Со своими каштановыми от природы волосами за не очень длинную жизнь Марфа чего только не сотворяла. Стригла, красила и выжигала «химией». Была малиновой и седой. А однажды под настроение решила заделаться femme fatale и превратиться в жгучую брюнетку. Тюбик с фотографией сексапильной черноволосой дамы она купила в супермаркете, а вечером подружка Лариска ее покрасила. Когда же краску смыли, то обе они чуть не лопнули со смеху. Оказалось, что по примеру бессмертного Кисы Воробьянинова она получила «радикальный черный цвет» и стала зеленой, как водоросль. Смеяться они перестали, когда поняли, что перекраситься обратно не получается ни в какую. Ядреная зелень все равно проступала. Пришлось идти в мужскую парикмахерскую – в женском зале появиться все же было стыдно – и за пятьсот рублей сбривать все к чертовой матери. Три месяца она носила платочек, причем не простой, а красный. Вроде косынок девушек-комсомолок. Чтобы дополнить образ, была приобретена крутая черная косуха и сапоги, напоминавшие кирзу. Потом наступило лето, в кирзе стало жарковато, она сняла косынку, посмотрела на себя в зеркало и решила оставить свои многострадальные волосы в покое. Их и так уже немного осталось.

За три прошедших года волосы оклемались от экспериментов, отросли, распушились и кое-где даже стали завиваться. Марфе не очень нравилось. Слишком миленько и симпатичненько она выглядела с этими завитушками. Она уже подумывала вернуться к экстриму, но тут в ее жизни появился Володя и сказал, что ее чудесные пышные волосы просто обожает. Вопрос отпал сам собой.

После первой встречи на митинге возмущенных жителей они встретились только через три месяца. Все это время Мышляев носился с их проблемой, с кем-то встречался, искал выход на нужных людей, включая самый высокий уровень. Потом позвонила ликующая Наталья Петровна и объявила, что банкиры отстанут от них навсегда.

– Какой молодец этот Владимир Владимирович! И умный, и деловой, и красавчик! Прямо душка! – млея от счастья, добавила она. – Была бы я помоложе… Ух!

В этот момент Марфа подумала, что мужчину с такими производственными характеристиками надо брать, не раздумывая.

В тот же день она позвонила ему, чтобы рассыпаться в благодарностях. При этом раз тридцать назвала по имени-отчеству.

Потом он признался, что ужасно любит, когда его называют Владимиром Владимировичем.

– Чувствую себя немного президентом.

От фразы чуть-чуть отдавало нарциссизмом, но при этом он так мило и иронично улыбался, что Марфа готова была простить ему что угодно.

Польщенный ее комплиментами, сказанными по телефону мяукающим голоском, Владимир предложил встретиться в неформальной обстановке. Марфа только этого и ждала, поэтому произнесла заранее заготовленную фразу:

– К сожалению, на этой неделе я сильно занята. К нам приезжают англичане и очень хотят повидаться. Я стажировалась в Лондоне. Теперь надеюсь увидеть старых знакомых.

Чувствуя, что Мышляев проглотил наживку, она добавила:

– Главред хочет, чтобы я сопровождала его во время их пребывания.

– Тогда я позвоню в следующий понедельник. Не против?

– Буду рада, – светским тоном ответила Марфа и, повесив трубку, погладила себя по голове.

Какая же она умница!

Он позвонил в понедельник и предложил поужинать, выбрав очень дорогой ресторан. Марфа не сразу, но согласилась. За ужином она кокетничала уже напропалую. Владимир все понял правильно, поэтому вечером повез ее в отель за городом будто бы для того, чтобы отведать необычайно вкусных устриц.

Проснулись они в одной постели и с тех пор уже почти два года не расставались. Володя был умен, образован, хорош собой и вполне платежеспособен. И характер у него, как оказалось, прекрасный. Все в нем ей нравилось, кроме одного: с первого дня он стал называть ее Зая. Нет ничего пошлее и фальшивее, чем эта Зая, считала Марфа, однако переубедить любимого не удавалось.

– Ну что ты! Зая – это же так мило!

Марфа фыркала, злилась, а потом решила, что если любишь человека, то уж Заю как-нибудь переживешь.

Больше всего ей импонировало, что Мышляев составлял резкий контраст с ее бывшим мужем, подающим надежды молодым ученым, за которого она второпях вышла через три месяца после переезда в Питер.

Тот считал себя исключительной личностью, всю их совместную жизнь лелеял и взращивал эту мысль, всех остальных, особенно тех, кто не собирался падать перед ним ниц, называл посконными дебилами и даже с начальством общался настолько высокомерно, что в конце концов остался без работы. Это, впрочем, его не огорчило. Он начал планировать и реализовывать какие-то проекты, которые, по его замыслу, должны были принести баснословную прибыль и всемирную славу. Проекты, однако, реализовываться не торопились. Годами он, лежа на диване, все куда-то звонил, с кем-то о чем-то договаривался и каждый день сообщал, что вот завтра, вот через месяц все случится. Наивная Марфа верила и ждала. Наконец терпение лопнуло. Не у нее, а у главреда Тимоши. Он заманил ее к себе домой и там без обиняков заявил, что, если завтра, нет, сегодня она не снимет с носа розовые очки и не уйдет от этого подарка человечеству, они с Ануш Акоповной навеки вычеркнут ее из списка нормальных людей. А с сумасшедшими их семья не общается.

Когда Марфа вернулась домой, то застала обычную картину: муж лежал на диване и разговаривал по телефону с каким-то очередным «партнером». Она постояла над ним, ожидая, что ее заметят, а потом пошла в спальню, собрала свой скудный гардеробчик в рюкзак и ушла. Гений бизнеса спохватился только через день. Увидел, что в холодильнике кончились продукты, и позвонил узнать, долго ли ему ждать обеда.

Марфа расхохоталась в трубку и отключила телефон.

После развода она еще год приходила в себя, а потом как-то прочла, что судьба – это то, на что ты согласилась. Высказывание будто бы принадлежало Софи Лорен. Марфа поразилась его мудрости. Она сама обрекла себя на дурацкую жизнь, потому что согласилась на никчемушного мужа. Так что не на кого обижаться и винить за «бесцельно прожитые годы». Стыдиться следует только собственной неразборчивости. А шарахаться от мужиков и хоронить заживо свою молодость – вообще глупо. Надо просто все начать заново.

И тут появился Мышляев. Марфа сочла это знаком судьбы и с головой ушла в новые отношения.

Когда Володя пригласил ее на ипподром, где по выходным проходили скачки, которые любила посещать его семья, Марфа решила, что теперь их отношения перейдут на новый уровень, и была рада, что знакомство пройдет в неформальной обстановке. Хуже, если бы пришлось тащиться на семейный обед и там, давясь селедкой под шубой, сидеть под прицелом десятков глаз. Поди, еще о семье начнут расспрашивать, о маме с папой. Бррр…

Они поднялись на трибуну, и Володя, протянув ей бинокль, указал на ложу напротив, в которой расположились его родные.

– Прости, там мест не было. После мы к ним подойдем.

Марфа сначала немного удивилась, но, поразмыслив, решила, что все к лучшему. Сначала надо хорошенько рассмотреть их издалека. Она достала бинокль и, как ей показалось, незаметно навела на ложу.

Разглядывая родителей и сестер Володи, Марфа невольно сравнивала их со своими родными.

Большие и маленькие Мышляевы общались межу собой так легко, что Марфа испытала острую зависть и еще какое-то трудно определимое чувство, похожее на сожаление.

Володя, который еще некоторое время говорил по телефону, оставил ее, как он выразился, «обвыкаться», а сам пошел к родителям. Со своего места Марфа видела, как он обнялся с отцом, затем с матерью, поцеловал обеих сестер и пожал руки еще каким-то родственникам, находившимся рядом.

Какие теплые у людей отношения, как они рады друг другу!

Тут все, кто находился в ложе напротив, повернулись в ее сторону, и Марфа догадалась, что Володя показал, где их места. Черт! А она как раз пялится на них!

Марфа быстренько стала смотреть в сторону конюшен, откуда как раз начали выводить лошадей, и загадала, что если забег выиграет вон та резвая каурая лошадка, то она понравится Мышляевым и у них сложатся хорошие отношения. Лучше, чем с ее собственными родными.

Лошадка пришла первой, и это вдохновило Марфу настолько, что, когда они наконец направились в ложу, чтобы воссоединиться с Володиной семьей, она была полна самых радужных надежд.

Вблизи они выглядели так же мило, как и в бинокль. Володины родители, приятно улыбаясь, пригласили ее пообедать, и Марфа не испугалась. Наоборот, совершенно растаяла.

Впрочем, обед немного поубавил оптимизма. Марфа, хоть и не была чересчур проницательной, довольно быстро догадалась, что приличной партией своему сыну Мышляевы ее не считают. И догадалась именно по тому, насколько предупредительно, вежливо и при этом отстраненно с ней общались. Марфа все же готовилась к встрече и мысленно репетировала достойные ответы на возможные вопросы. Но никто так и не поинтересовался ее семьей, образованием, даже планами на будущее! Володина мама лишь спросила, понравились ли ей скачки, ведь она, кажется, впервые смогла посетить подобное мероприятие.

Марфа выразила восторг, похвалила мастерство жокеев и собралась было развить тему, но Жанна Леонидовна уже переключилась на пожилого мужчину, как выяснилось, начальника Володиного отца, которого принялась дотошно расспрашивать о здоровье супруги.

Марфа заткнулась. Почему-то ей захотелось, чтобы Володя взял ее за руку, как-то поддержал, но его посадили не рядом, а напротив. Она стала ловить его взгляд, однако он в этот момент увлеченно резал бифштекс и к разговору, похоже, не прислушивался.

Но больше всего Марфу выбивало из колеи то, что Жанна Леонидовна исподволь все время наблюдала за ней. Не кладет ли локти на стол, не забывает ли пользоваться ножом, не вытирает ли рот накрахмаленной салфеткой, которую следовало держать на коленях. Самое противное, что именно в тот момент, когда ее сканировали требовательным взглядом, ужасно, просто до смерти хотелось именно этого: упереться локтями в столешницу и вдоволь почавкать! Аж между лопатками чесалось!

Впасть в панику Марфа себе не позволила. Еще не хватало! Скачки она, конечно, не посещает и в высшем свете не крутится, зато окончила МГУ и скоро станет ведущим журналистом известного издания!

Она выпрямила спину и занялась форелью в белом соусе, всем своим видом стараясь показать, что запросто ее с коня не собьешь.

Из гостей они с Володей уехали вместе, хотя родители и пытались задержать сына под предлогом обсуждения домашних дел.

– Просто вызови Марфе такси, – мило улыбнувшись, сказала Жанна Леонидовна. – Ты нужен здесь.

Вот уж нет! Этот раунд она не проиграет!

Раз она решила, что Мышляев будет принадлежать ей, значит, так тому и быть!

Она даже не стала смотреть, какие лица были у его родителей, когда он сказал, что поедет с Марфой. Впрочем, скорее всего, лица оставались вполне благодушными.

И все же Марфе было немного обидно. Она ведь не девушка с помойки! Красивая, умная, успешная! Чего еще им надо?

На следующий день после приснопамятного обеда она приехала навестить Анну Андреевну и с горечью поведала ей, что неизвестно почему, но ко двору Мышляевым не пришлась.

– Первое впечатление всегда самое сильное! Если я им не понравилась сразу, значит, кранты! – посетовала она, расстроенно грызя одну сушку за другой.

– Не всегда. Иногда человека сразу не разглядишь. С виду нехорош, а со временем раскроется самым чудесным образом. Его мама просто очень любит сына, поэтому, скорее всего, немного ревнует. Это пройдет, – утешала ее Анна Андреевна. – Ты не можешь не нравиться, Марфинька! Дай им время.

Марфа слушала подругу и успокаивалась. Все так и будет, но не сразу. Они еще увидят ее во всей красе! Она еще завоюет их любовь!

Анна Андреевна

Анна Андреевна умерла в самом разгаре лета, и так внезапно, что никто, включая Марфу, этого не заметил. Примчавшись из очередной командировки, Марфа, как всегда, замоталась и позвонила подруге только на второй день к вечеру. Никто не ответил. Она решила, что Анна Андреевна вышла подышать во двор, сейчас наверняка стоит за решеткой ворот и смотрит, как по улице, фыркая, проезжают машины и, что-то бурча в телефоны, пробегают пешеходы. Она любила наблюдать за людьми незаметно, не мешая и не привлекая к себе внимания. Ей самой спешить было уже некуда, но стремительность человеческой жизни, шум проезжающих машин не пугали ее, а словно приобщали к чему-то важному. Она говорила Марфе, что в эти минуты чувствует, как все течет и меняется. Марфа, смеясь, заявляла, что на самом деле ничего, кроме курса валют, не меняется, а течет только грязь вдоль проезжей части, и то потому, что ливневки работают безобразно. Анна Андреевна никогда не спорила, но, если позволяла погода, разглаживала на платье свой кружевной воротничок, надевала шляпку и выходила к воротам.

Марфа и допустить не могла, что все может кончиться в одночасье. На здоровье Анна Андреевна не жаловалась с зимы. В холодные дни у нее сильно болела спина, поднималось давление, и Марте приходилось ночевать у подруги, чтобы вовремя подсуетиться: вызвать врача, купить и подать лекарства. Зимой она волновалась, звонила старушке по три раза на дню, а после работы стремглав летела к ней, чтобы помочь чем можно. Уже месяца три, как хвори Анну Андреевну не доставали, она была весела и готовилась к лету. Было решено, что они снимут хоть на пару недель дачу где-нибудь на берегу Финского залива и, послав всех к черту, наконец надышатся свежим воздухом. Марфа даже успела присмотреть несколько вариантов и предвкушала, как за вечерним чаем они станут обсуждать, какой из них лучше.

До флигеля подруги она добралась к девяти вечера и сразу увидела жидкую дорожку из пыльных еловых веток, что вела от двери. Предчувствие не просто кольнуло. Оно ударило так больно, что Марфа остановилась, схватившись за водосточную трубу на углу дома. Постояв, она на ватных ногах дошла до двери и открыла своим ключом. Почему-то не горел свет, но все равно было сразу видно, что в коридоре натоптано. Это было странно до такой степени, что Марфа не сразу решилась войти. Дверь открылась, как всегда, с легким скрипом. Она прошла в квартиру и вдруг все поняла. По тишине. Казалось, даже шум улицы не может пробиться сквозь эту мертвую молчаливую пустоту.

Она даже не смогла заставить себя пройти в комнату. Стоя у двери, набрала телефон Натальи Петровны.

– Марфа, где ж вы были? – бойко начала старшая по дому. – Мы вас искали. Звонили в издательство. Просили передать.

– А на мобильный?

– Да я куда-то задевала ваш номер, не смогла найти.

Ну конечно. Когда она была нужна, та же Наталья Петровна находила ее у черта на куличиках.

– Похороны оплатила мэрия. Нам даже хлопотать не пришлось. Зато я договорилась об отпевании. Батюшка там, в ритуальном зале при морге, и отслужил. Народу, правда, немного было, но соседи бабу Нюру помянули.

– Как при морге? – вдруг удивилась Марфа. – Разве ее не из дома выносили? А ветки откуда?

– Да это я набросала. Так же положено. Мы с мужем несколько раз заходили, уж простите. Одежду забрать, документы. Ключи у бабы Нюры в кармане были.

– В каком кармане? – опять не поняла Марфа.

– Ну, в одежде, в которой ее в больницу привезли. Они, правда, сделать ничего не успели. Мне Танька из пятнадцатой позвонила. Она с дачи поздно со своим приехала и с фонариком шла. У нее куриная слепота, плохо видит в сумерках. А муж, тот вообще на один глаз кривой. Ну да что поделаешь, обоим уж к семидесяти! Глядь, а баба Нюра сидит себе в уголочке за воротами. Никто ее и не заметил.

У Марфы так стремительно сжалось сердце и задрожали руки, что она выронила телефон. Тот, упав, развалился на составные части. Она посмотрела на него, постояла еще немного, на ватных ногах прошла в кухню и села за стол.

Потом она не могла вспомнить, сколько просидела вот так, тупо пялясь в пустоту. Более или менее осознанно она стала себя ощущать дня через три. Или позже.

Что бы она ни делала, чем бы ни заполняла свою суетную жизнь, ощущение того, что ее вселенная опустела, становилось все отчетливее, а боль от потери – все сильней.

Маленькая старушка с поэтичным именем. Одинокая. Незаметная. Тихо жила. Тихо померла. Казалось, от нее мало что зависело в этой жизни. Марфе ведь просто надо было знать, что она есть, и все. Почему же с ее уходом возникла такая ужасная пустота? Кошмарная. Огромная. Словно сломалось что-то важное. Конструкция дала трещину. Нет, не трещину. Она будто бы осталась без фундамента. Вроде стоит. И даже кажется вполне устойчивой, но на самом деле под ней нет того, что подпирало ее, удерживало, придавало незыблемость.

Оказывается, иногда незаметные люди занимают в нашей жизни огромное место. Ты привык считать их своей частью, а потом оказывается, что все наоборот. Ты – частица их, поэтому, оторвавшись от стержня, от фундамента, словно зависаешь в воздухе. Как пылинка. Как листок.

Через неделю после смерти Виельгорской ее нашел нотариус и пригласил на оглашение завещания. Марфа удивилась, но пошла и там, в нотариальной конторе, узнала, что все свое имущество, движимое и недвижимое, Анна Андреевна Виельгорская завещала ей.

Честно говоря, Марфа даже не сразу поняла, что это значит. Нотариус со странным и непонятным именем Сроел подробно объяснил, что ей завещана квартира со всем скарбом. Более ничего за гражданкой Виельгорской не значится.

– Вступить в наследство вы сможете лишь по истечении полугода, но… – тут Сроел пригнулся пониже, – я лично сильно посоветовал бы вам въехать в оную квартиру незамедлительно.

– Почему? – так же низко пригнувшись, шепотом спросила Марфа.

– О-о-о! – ответил нотариус и поднял глаза к потолку.

Что означало это значительное «о», Марфа так и не поняла, потому что в кабинет зашли какие-то люди, и Сроел тут же уткнулся в бумаги.

Она вышла от нотариуса с твердым намерением никуда не въезжать, пока не станет владелицей официально, но вечером ей позвонила испуганная ее долгим молчанием Лариска и, обозвав непроходимой дурой, велела завтра же перевезти в квартиру Анны Андреевны свои вещи, поменять замки и вставить на окна решетки.

Вдруг чего-то испугавшись, Марфа сделала все, как приказала Лариска.

Кроме решеток.

Когда она сообщила о перемене места жительства Володе, тот так обрадовался, что предложил сразу же справить новоселье.

– С ума сошел! Какое новоселье?

– А что такого? – не понял Володя.

– Как что? Анну Андреевну только похоронили, а мы уже пляшем!

– А… ну да. Тогда отметим твой переезд в узком кругу – ты и я. Я жутко соскучился по тебе, Зая! Посидим тихо, а потом так же тихо ляжем в постель. Обещаю, что не стану доводить тебя до безумия. Никто ничего не услышит. Согласна?

Марфа уверила любимого, что согласна, но почувствовала, что Володин цинизм ей неприятен. Она сама, как все журналисты, была довольно беззастенчива, но на этот раз речь шла о близком человеке. Володя это знал и все равно демонстрировал полное равнодушие. Может быть, все дело в том, что они с Анной Андреевной не были знакомы? А кстати, почему она их не познакомила? Собиралась, собиралась, да так и не собралась. Нет, не так. Каждый раз, когда предоставлялась возможность, Володя оказывался на совещании, в командировке, на объекте. Он на самом деле был крайне занятым человеком, в этом его винить нельзя. Возможно, она сама не была достаточно настойчива. Интересно почему?

Долго раздумывать над этим не пришлось, потому что не успела она закончить разговор с Володей, как заявилась Лариска.

Полчаса назад она звонила, чтобы сообщить, что зависает в одном интересном месте, и тут вдруг нарисовалась на пороге. Впрочем, Марфа всегда изумлялась тому, что ее подруга, несмотря на свои девяносто семь килограммов, умела на редкость стремительно перемещаться в пространстве. Как Фигаро, который, как известно, умудрялся быть здесь и там одновременно.

Лариска влетела в квартиру, обнюхала все уголки и хлопнулась на старый кожаный диван.

– Ничего халупа, – сделала она вывод. – Твоему любовнику понравится. Не надо мотаться в Пушкин. Теперь ты всегда будешь к его услугам. Можно даже в обеденный перерыв все успеть.

По неизвестной причине Лариска терпеть не могла Мышляева. Впрочем, Марфа была уверена, что подруга просто ревнует ее к ухажеру.

– Ладно тебе, Лариска. Лучше поведай, где ты там зависала?

Поиграв бровями, как любила делать, когда предстояло что-то суперинтригующее, подруга начала рассказывать о своих приключениях в обществе двух крутых мужичков. Марфа, улыбаясь, кивала, но слушала вполуха, пытаясь понять, почему у нее вдруг испортилось настроение. Неужели из-за Ларискиных слов?

В конце концов та заметила, что подруга «какая-то жухлая». Марфа ухватилась за слова и объявила, что у нее дико болит живот.

– Месячные, что ли? – поинтересовалась Лариска.

– Ага.

– Так радуйся! Значит, не беременная! Не хватало только родить от твоего Мышляева!

– Захочу – и рожу! – разозлилась Марфа. – Тебя спрашивать не стану!

– Вот и напрасно! Я бы отговорила!

– Потому и не стану! Мне твое мнение по данному вопросу неинтересно!

Лариска фыркнула и быстренько собралась на выход. Удерживать ее Марфа не стала. Лариска вообще не могла долго обижаться. Завтра позвонит как ни в чем не бывало.

– А твой Мышляев все равно мутный тип! – скороговоркой выпалила подруга на прощание и мышкой шмыгнула за дверь.

Ну что за день такой сегодня! Все ее огорчают! И, главное, пожаловаться некому! Анны Андреевны нет рядом.

Марфа легла на диванчик в гостиной, на котором спала, когда оставалась ночевать. Хотелось просто полежать в тишине. Перемалывать то, что услышала и узнала сегодня, совершенно не было сил. Она все воспринимает обостренно оттого, что расстроена. Завтра все покажется иным, не таким острым, не столь важным.

Полежать ей не дали. То ли Володя действительно соскучился, то ли случайно оказался неподалеку, но через сорок минут он уже позвонил в дверь.

Когда он зашел, такой свежий, легкий и радостный, Марфа поняла, как сильно любимый человек был ей нужен, и крепко обняла. Рассмеявшись, без долгих разговоров, не успев даже толком рассмотреть квартиру, Володя потащил ее в постель.

Марфа отвечала на ласки, но расслабиться никак не могла. Наверное, просто непривычно было заниматься любовью в чужом доме. Хотя дом теперь принадлежит ей.

Тогда почему так тошно?

Тимоша

Главный редактор издательства носил славное русское имя Тимофей и отчество Данилович. Фамилия тоже не подкачала – Потешкин. Тот, кто видел его впервые, сразу впадал в ступор от явного диссонанса. Ни у кого не укладывалось в голове, как человек, который, по идее, должен зваться Ашотом Саркисяном, мог быть Тимофеем Потешкиным. Классическая армянская внешность, венцом которой был, конечно же, нос, никак не коррелировала с простодушным славянским именем.

Ларчик, как обычно, открывался просто. Однажды в один из детских домов Ленинградской области подкинули ребенка. На вид двухмесячного. Мальчик был лыс, пузат и горласт. Все решили, что он сильно похож на их директора – Тимофея Даниловича Потешкина. Просто один в один. С легкой руки коллектива малыша зарегистрировали под этим именем. Сам директор на тот момент находился в очередном, честно заработанном отпуске, поэтому проказе воспрепятствовать не мог, что было, как оказалось, к лучшему. Получив в качестве воспитанника полного тезку, директор считал себя ответственным за его судьбу. Тимофей-младший получил отличное воспитание и приличное образование. Некоторые непосвященные даже считали, что мальчик в самом деле директорский сын, так много сил тот тратил на ребенка. Правда, со временем разговоры прекратились. Уж больно специфическим оказался облик мальчика.

Зато характер Тимофея Даниловича к его внешности подходил идеально, и это немного успокаивало. Людям всегда хочется предсказуемости. Потешкин был вполне предсказуем: пылкий темперамент, внезапная смена настроения, огромное обаяние, армянская хитринка – все это вкупе составляло совершенно неповторимую гремучую смесь, от которой не было спасения.

Марфа Тимошу обожала и считала своим крестным отцом. Если бы не его железобетонная уверенность в ее таланте, она никогда бы не стала тем, кем была, – отличной журналисткой. Именно он когда-то разглядел в ней божью искру и взял на работу стажером. Именно ему она приносила свои первые неуверенные опусы, получала на орехи, уходила в слезах, рыдала перед компьютером, вспоминая все эпитеты, которыми он ее награждал, и писала все заново, чтобы утром принести иной, вполне сносный вариант. Именно с его легкой армянской руки Марфу направили на стажировку в лучшее издательство страны, а потом и в Англию. Именно он приказал ей послать к черту мужа-захребетника, отбил у него квартиру, на которую тот покушался при разводе, и велел больше не связываться с голоштанными снобами.

Марфа Тимошу слушалась и боготворила, что, впрочем, не мешало ей трепетать каждый раз, когда он вызывал ее в кабинет. Вот и сегодня у нее сразу засосало под ложечкой, когда секретарша Катя сообщила, что главред ждет ее у себя к двенадцати часам.

Володя, которого Марфа как раз поила чаем, сразу заметил, что она мандражирует, и поинтересовался, по поводу чего.

– Тимоша вызывает. Наверное, мне прилетит.

– За что, Зая?

– Откуда я знаю?

– Он самодур, что ли?

– Он армянин!

– И что? Это диагноз?

– Володечка, милый, лучше не спрашивай. Если останусь жива, сразу тебя наберу. Возможно, потребуется срочная эвакуация!

Володя засмеялся и обнял, крепко прижав к себе.

– Можешь на меня положиться, Зая. Я друга в беде не брошу. А если понадобится, перекусаю всех твоих врагов. Не забудь, что завтра тебе предстоит быть приглашенной на романтический ужин. Где – не спрашивай! Не расколюсь!

Марфа чмокнула его в нос, выбралась из объятий и, схватив со стола бутерброд, выскочила за дверь.

Как все же хорошо, что у нее есть Володя!

Тимофей Данилович с утра всегда бывал не в духе, поэтому раньше полудня встреч не назначал: боялся, что поведет себя неадекватно. Когда Марфа зашла в кабинет, утренний кризис уже миновал и начальник встретил ее веселым кивком.

– Посадница, ты? Заплывай.

Марфа немного успокоилась. Марфой Посадницей шеф называл ее, только если бывал в духе. Она поздоровалась и забралась за стол для переговоров.

– Командировочка для тебя нарисовалась, Марфуша. Поедешь в Приозерск. Там ветерана одного выселяют из дома. Весь народ поднялся, а сделать ничего не могут. Кому-то из местной администрации место приглянулось. Вид с него, говорят, уж очень красивый. Ты у нас ветеранами занимаешься.

– Честно говоря, давно ничего на эту тему не писала.

– Ну так напишешь. Там не только написать, там помочь надо. Ветерану, конечно, а не оглоеду-чиновнику. Ты у нас дама пробивная, жесткая. За правду вступиться не побоишься.

– Чувствую себя пионером-героем.

– Так в этом ничего плохого нет. Не каждому, как говорится, дано право на подвиг. Поможешь ветерану и тему раскрутишь красиво. Ты это умеешь.

– А когда ехать?

– Завтра и поедешь. Дня на три-четыре.

Марфа присвистнула.

– И это в лучшем случае. Говорю же, дело непростое. Всем миром сладить не могут. Чувствую, там закавыка какая-то. Не зря чиновник давит. Есть и у него аргументы. Люди к прессе обратились, видно, силушки на исходе.

Марфа вздохнула. Итак, романтический ужин с Володей отменяется. Уже третий раз. И все из-за нее.

– Расстроилась, что ли? – чутко уловил ее вздох Тимофей Данилович.

– Да что вы! Я люблю ездить в область! – бодро воскликнула Марфа.

– Отлично! Заодно и отдохнешь. Эх, Марфуша, нам ли быть в печали? Сам бы с удовольствием махнул туда на рыбалку! Жаль, грехи не пускают! Ну, иди уже оформляйся.

Марфа поднялась.

– Как у тебя, кстати, на личном фронте? Ануш Акоповна интересуется, не я, не подумай.

– Отлично!

Марфа обернулась с порога, чтобы шеф видел ее счастливое лицо.

– Ну-ну. Так и передам. Отлично, мол, все.

Тимофей Данилович неожиданно нахмурился. «Видать, спокойный период закончился, сейчас опять злиться начнет», – подумала Марфа и быстренько выскользнула за дверь.

Как и ожидалось, узнав о командировке, Володя расстроился.

– Почему тебя все время суют в какие-то дыры? – возмущенно начал он, когда она по телефону рассказала ему о задании редакции.

– Всех суют, Володенька.

– Но тебя суют чаще других.

– Что поделаешь, работа такая.

– Ерунда, Зая. Просто тебе нравится от меня уезжать.

Это был новый заход, и Марфа, струхнув, тут же принялась горячо разубеждать любимого.

Сдался он не сразу. Она успела дойти до метро.

– Ну хорошо. Давай проведем вместе хотя бы этот вечер. Я постараюсь пораньше освободиться. А ты вообще лучше отключи телефон, иначе нам и пяти минут поговорить спокойно не дадут. Не говоря уже обо всем остальном.

Мысль, что предполагается «все остальное», заставила ее улыбнуться. Она любима и желанна. Это главное. А с заданием она справится. Всегда справлялась.

Командировка

Приозерск встретил ее мерзкой погодой. Если бы она не была уверена – на дворе лето, решила бы, что попала в конец октября. Автобус прибыл в семь утра, и до времени заселения в гостевой дом «У Бубенцовых», который она выбрала из соображений его близости к жилищу выселяемого ветерана, оставалось пять часов. Еще в пути Марфа решила, что закинет рюкзак за спину и пройдется до пункта назначения пешком, по пути рассмотрит достопримечательности городка, где-нибудь позавтракает и погуляет, но пригоршня холоднючей воды, которую дождь кинул ей в лицо, стоило выйти из автобуса, остудила ее пыл. Она добежала до навеса над автобусной остановкой и завертела головой в поисках такси. Однако площадь перед довольно симпатичным зданием вокзала была пуста. Она взглянула на табличку с расписанием движения общественного транспорта. Автобус отсюда шел только один, и отбыл он две минуты назад. Ждать следующего придется полчаса. Вот горюшко-то!

Марфа вернулась в здание и решила, что, как только ливень стихнет, она все равно осуществит задуманный променад. Недалеко от автовокзала должен быть сквер, названный в честь первого прокурора России Павла Ягужинского. Там, поди, и памятник «птенцу гнезда Петрова» имеется, а на острове Каменистом посреди реки Вуоксы – еще и парк отдыха. Не было времени все изучить внимательно, но, кажется, любопытных мест в Приозерске хватает.

Через пять часов, голодная и злая, она дотащилась под проливным дождем до своего временного пристанища и, сняв насквозь промокший рюкзак, плюхнулась на диванчик в небольшом холле.

– Здравствуйте, проходите. Вы заселяться? – услышала она над собой женский голос.

Открыв глаза и с трудом отлепив потекшие ресницы от щек, Марфа посмотрела на склонившуюся над ней девушку.

– Заселяться. Да.

– Вы пешком пришли? Зачем же? Надо было позвонить, мы бы вас встретили. Это бесплатно.

– Я рано приехала.

– Ну так что ж? Мы бы вас все равно заселили. Места свободные есть.

Обругав себя последней дурой, Марфа, порывшись, достала из рюкзака паспорт.

– У вас забронировано, – сообщила девушка и посмотрела на промокшую страдалицу сочувственно. – Проходите в номер, оформимся позже.

Марфа молча кивнула, пошла по коридору и, открыв дверь, сразу стала сбрасывать мокрую одежду. Интересно, долго ей сохнуть? Запасной куртки она не прихватила, как и обуви. На смену есть только тапки. Отлично просто!

Она залезла под душ и минут пятнадцать просто стояла под струей горячей воды. Надо будет спросить, есть ли тут печка, хотя бы электрическая. В номере вещички развесить негде.

Стук в дверь отвлек ее от мучительнейших поисков решения бытовых проблем.

– Войдите! – крикнула она и наконец выключила воду.

– Разрешите, я заберу ваши вещи? У нас есть сушилка специальная для белья. Через пару часов все будет готово, а вы пока позавтракаете. Вам блины или яичницу? У нас еще сырники есть и каша. Любите?

Пока за дверью ванной произносили монолог, Марфа закуталась в халат и, высунувшись, уставилась на чудо-женщину.

– Как вас зовут?

– Юля Бубенцова.

– Вы хозяйка?

– Жена хозяина.

– Юля, жена хозяина, вы – моя героиня! – торжественно заявила Марфа.

Юля засмеялась. Морщинки разбежались по лицу. А она не так уж и молода. Просто худенькая, вот и смотрится девушкой. Марфа пригляделась повнимательнее. Смеется, а глаза невеселые. От слова «совсем». Можно даже сказать, тоскливые глаза. Устала после ночного дежурства? Да какие у них тут дежурства! Это же не «Марриотт»! Номеров раз и обчелся, да и те, Юля сама сказала, в большинстве пустуют.

– Приходите в столовую, она рядом, – прервала ее размышления Юля.

– Через десять минут можно?

– Все будет горячим.

Юля снова улыбнулась, и Марфу снова кольнуло противоречие между ее бодрым голосом и печальными глазами. Даже не печальными, а какими-то затравленными, что ли.

Завтрак был превосходным. Кофе – вкусным. Марфа приободрилась и, получив сухую одежду, сразу рванула в местную администрацию. Бой, судя по всему, ей предстоит нешуточный.

Насколько она оказалась права, выяснилось к концу третьего дня пребывания в окопах. Чиновник, затеявший возню по поводу выселения ветерана, был закален в непрерывных боях за свое благосостояние настолько, что даже напор столичной журналистки его не испугал. О жителях и говорить не стоило! Что бы ни делала Марецкая, какие бы аргументы ни приводила, он тут же выставлял три довода против и сразу бросался в контратаку. Сам ветеран был не в том возрасте, чтобы за себя воевать, жители больше кричали и возмущались, чем предпринимали грамотные шаги, и очень скоро Марфа поняла, что осталась с акулой-чиновником один на один.

От расстройства Марфа не спала ночами. Все придумывала, как пробить глухую стену. Сдаваться, впрочем, она не собиралась. А если так, то уезжать, не разбив врага наголову, нельзя. Чинуша только и ждет, когда она смоется с поля боя. Ужасно плохо без Володи. Он, конечно, регулярно звонит, расспрашивает, как продвигается дело, пишет смешные записки в мессенджере. Марфа вспомнила одну, довольно фривольную, и тихонько хихикнула в одеяло.

– Да заткнись ты, сука, постояльцы услышат, – произнес кто-то свистящим шепотом совсем рядом с дверью в ее номер.

Марфа замерла. За стеной что-то задвигалось, как будто кого-то пихнули и он ударился об стену, потом раздались тяжелые шаги, что-то похожее на сдавленный писк, и все стихло.

Вскочив с кровати, Марфа бросилась к двери и, повернув защелку, выглянула в коридор. Никого.

Ну не померещилось же ей! Глюками она вроде пока не страдает.

Быстро накинув куртку поверх пижамы, она двинулась в сторону, куда, по ее мнению, удалились шаги, завернула за угол и попала на кухню. В темноте ничего не было видно, только свет, падающий из окна, подсвечивал бок чайника, стоявшего на плите. Марфа замерла на месте и навострила уши. Минуту было тихо, и она уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг под столом, стоявшим в углу у стены, что-то слабо шевельнулось.

Марфа нагнулась и сразу наткнулась взглядом на босые ноги.

– Кто тут?

Никто не ответил, только всхлипнул как будто. Марфа встала на четвереньки и полезла под стол. Там, прижавшись к стене, сидела жена хозяина Юля и смотрела на нее затравленными глазами.

Юля

За четыре, нет, уже почти четыре с половиной дня, что жила в гостевом доме, Марфа успела составить мнение обо всех обитателях. Хозяин Денис ей понравился сразу. Улыбчивый, приветливый, так же как и его мать Нина Михайловна, которая занималась стряпней. Выходило у нее вкусно и, как говорила она сама, «нажористо». Марфа с аппетитом уплетала оладушки, сырники, кашу и только нахваливала. Нина Михайловна шутливо кланялась ей и смеялась, довольная. Милые люди, решила она – и вот теперь с ужасом взирала на красные пятна на Юлиных руках, кровоподтек на скуле и ссадину на шее.

– Ради бога, только не говорите ничего, – шепотом взмолилась жена хозяина.

Марфа разозлилась:

– Да что тут говорить? Все и так ясно! Вылезай давай!

– Тише, прошу. Не надо. Я тут посижу до утра, и все.

До утра? Фигу с маслом!

– Вылезай, говорю, и пошли ко мне.

– Не могу. Они услышат.

– Не услышат. А если и услышат, то при мне драться испугаются.

Почему она вслед за Юлей говорит «они»? Славная женщина Нина Михайловна что, тоже участвовала?

– Иди за мной. Я постараюсь не шуметь.

Марфа на цыпочках двинулась в сторону своего номера. Юля, держась за стены, поплелась за ней и, войдя в комнату, села на пол у стены.

– Ложись на кровать.

– Не надо. Если что, я в ванной спрячусь.

– Глупости. Никто не будет ломиться в номер к гостю.

– Ты их не знаешь.

– Да кого их-то? Твоя свекровь тебя тоже била, что ли?

– Она не свекровь. Это мать моя.

Марфа так и села на кровать. Мать? Она не раз видела, как Нина Михайловна ласково общается с Денисом, с Юлей же разговаривает несколько суховато и как будто нехотя. «Свекровь, что с нее возьмешь? – думала Марфа. – Она и не обязана любить невестку». Марфа помнила, как разговаривала с ней ее собственная бывшая свекровь. Как будто одолжение делала. Но мать? Какими бы сложными ни были отношения с матерью у нее самой, мысль, что та может поднять на нее руку, даже в голову не приходила.

– Я думала, что… – начала она и заткнулась, увидев, как по Юлиным щекам текут слезы.

– У Дениса раньше столовая была. Мать работала директором. Потом столовая прогорела. Работы не стало. Денис предложил ей сделку: он ей – работу в гостевом доме, а она ему – меня.

– Как… тебя?

– Ну, в жены, конечно. Не в любовницы. Я институт окончила. Два языка знаю. Считай, работник почти бесплатный. За кормежку и одежку. Мать меня три дня била, а потом я сдалась. Идти-то некуда.

Юля обхватила руками плечи и затряслась. Марфа сползла с кровати, села рядом и обняла.

– Не знаю, что мне делать. Не могу больше терпеть.

– Сбежать пробовала?

– Да куда? Родственник один – брат матери. К нему нельзя, да он меня и не примет. Денег нет совсем. Даже до Питера доехать не на что.

Марфа покачала головой:

– Средневековье какое-то!

– Тихо!

Девушки замерли. В коридоре послышался сдавленный шепот. Слов было не разобрать, но, судя по всему, разговаривали Денис с Ниной Михайловной. «Спохватились», – подумала Марфа. Юля затряслась, как припадочная. Марфа крепко прижала ее к себе.

– Постучать? – вдруг явственно услышали они под дверью.

– С ума сошел? Никуда она не денется. Утром приползет. Пошли отсюда.

Раздались осторожные шаги, и все стихло.

– Пойду я…

– Еще чего! Ложись и спи. Места нам обеим хватит.

– Нет, что ты…

– Утром встанем пораньше, я тебя выпущу. Никто ничего не узнает. Скажешь, в парке гуляла. Мне они ничего не сделают.

Прямо в одежде они улеглись на кровать поверх покрывала и закрыли глаза, думая каждая о своем.

К утру в светлой голове Марфы созрел шикарный в своей простоте план.

– Скажи честно: ты хочешь изменить свою жизнь? – спросила она, испытующе глядя на Юлю.

– Спрашиваешь. Я давно уже поняла, что меня тут ничего не держит.

– Тогда знаешь что? Мы уедем вместе. Я тебя спрячу, и ты начнешь все сначала.

– Как это?

– Очень просто. Вернее, не очень просто, понимаю, но я придумала, где ты можешь спрятаться. У меня есть квартира, в которой никто не живет. В пригороде, правда, но так даже лучше. Безопаснее. Там работу найти можно. Или паспорт они тоже отобрали?

– Нет. Я же в инстанции разные хожу с документами. Паспорт везде спрашивают. Да и зачем? Они же знают, что деваться мне некуда.

– Это здорово!

Марта чуть не подпрыгнула на кровати.

– Здорово, согласна. Только… я боюсь, – прошептала Юля, прислушиваясь к звукам из коридора.

– Я тоже. Но хуже только – ничего не делать. Надо попытаться. Если сумеешь добраться до автобуса, они нас уже не поймают.

– Еще как поймают. У него машина есть. На ближайшей остановке встретит.

– А мы выйдем раньше. На станции. Спрячемся, если надо, в кустах, а потом прыгнем в электричку, и все.

– Он будет ждать нас на платформе в Питере.

– А мы не поедем в Питер. Мы выйдем раньше, пересядем на другую ветку и доберемся прямо до места. Уловила?

– Уловила. Но… страшно.

– Главное – добраться до автовокзала прямо перед отправлением. Я куплю билеты на самый последний рейс и буду ждать у автобуса. Сможешь?

– Не знаю.

– Главное – не подавать виду. Ни тебе, ни мне.

– Я пойду тогда, – неуверенно сказала Юля.

Марфа кивнула и, выглянув в коридор, скомандовала:

– Давай!

Юля легко шмыгнула прочь. Марфа еще немного постояла под дверью, прислушиваясь, немного полежала, додумывая план, потом встала и пошла в душ, полная решимости довести дело до конца. В конце концов, крепостное право отменили еще в тысяча восемьсот шестьдесят первом году!

У нее была своя докука. Дело, ради которого она приехала в Приозерск, надо было завершить сегодня. По крайней мере, сделать все, что возможно силами столичной прессы. И пусть она не до конца дожала зарвавшегося чинушу, бой она продолжит, когда выйдет статья. Что важнее, в конце концов, жилище или живой человек?

В столовую она вошла красивая, аккуратно причесанная и готовая ко всему. Нина Михайловна, накрывая завтрак, посмотрела испытующе. Марфа сладко улыбнулась.

– Доброе утро. Ну и воздух тут у вас! Сплю как убитая! – радостно сообщила она, усаживаясь за стол. – Что тут у нас? Блинчики! Попробуем! Ммм… Нина Михайловна, вы кудесница! Ничего вкуснее отродясь не едала! А добавка полагается?

Она щебетала, с удовольствием уминая блины, и Юлина мать, поначалу напряженная и настороженная, заулыбалась в ответ.

– Я сегодня уезжаю, поэтому ваших кушаний мне больше не едать. Но помнить их буду вовек! – объявила она, вытирая рот салфеткой.

– Утром или вечером отправляетесь? – уточнила Нина Михайловна.

– Наведаюсь в мэрию и сразу на вокзал, – безмятежно улыбаясь, ответила Марфа, – поэтому вещи сразу заберу. Попрощайтесь за меня с Денисом и Юлей, если я их не увижу. Все было очень славно.

Улыбнувшись еще раз пять или десять, Марфа выскочила в коридор, зашла в номер, быстро собралась и двинулась к выходу. В холле ее встретила все та же Нина Михайловна, радушно улыбаясь.

– Вот ваши документики. Приходный ордер. Счет.

– А вам взамен – ключик от номера.

– Счастливой дороги!

– И вам счастливо оставаться! Спасибо за гостеприимство! – рассыпалась Марфа, задом продвигаясь к выходу.

Когда за ней закрылась дверь, она выдохнула, закинула за спину рюкзак и бодрым шагом двинулась по дороге.

Сегодня у нее много дел.

Ровно в девять вечера от вокзала отошел последний автобус на Петербург. На заднем сиденье, спрятавшись за спинками передних кресел и тесно прижавшись друг к другу, сидели две женщины.

План побега претворялся в жизнь.

До Марфиной квартиры в Пушкине они добрались далеко за полночь. Однушка в хрущевке встретила их духотой и затхлостью. Пооткрывав настежь все окна, они упали на диван и через секунду заснули, забыв накрыться чем-нибудь, чтобы не закусали алчные комары. А утром Марфу разбудил звонок главреда.

– Марецкая, ты что, сбежала с поля боя? – с ходу наехал он.

– Куда? – ничего не соображая со сна, спросила Марфа.

– Это тебе лучше знать куда! – наддал Тимоша. – Мне звонит депутат и заявляет, что моя журналистка ничего до конца не довела, покрутила в Приозерске хвостом и уехала, а ветерана как выселяли, так и выселяют!

Марфа, мгновенно рассвирепев, соскочила с дивана и заорала:

– Так пусть тогда этот депутат сам едет и всех спасает! У них там такая оборона, что на танке не прорваться! Я что, амбразуру грудью закрывать должна? Туда не журналистку посылать надо, а прокуратуру и ОМОН! Этот ваш народный избранник хорошо устроился! Послал вместо себя любимого бабу и ждет, когда она ему лавровый венок в зубах притащит! Пресса должна найти проблему и осветить. Привлечь внимание общественности. А горячие каштаны из огня таскать – увольте! Нашли девочку для битья! Я вообще не уверена, что он не в сговоре с этим приозерским чиновником! Уж больно тот уверенно себя чувствует. Не ваш ли депутат его и крышует?

– Ну ты наговоришь, – попытался приструнить ее Тимофей Данилович.

Но Марфу уже понесло, как Остапа:

– Он потому и послал меня, что дело тухлое, а ему портить свой авторитет неохота! И, между прочим, я свою работу сделала. Материал готов, сдам, если хотите, хоть завтра, а если на меня будут наезжать, то я и вашего доброхота в статье упомяну! С меня станется, вы знаете!

– Да уж как не знать! Только все же притормози на поворотах. Ты уже в городе?

– Нет, в Пушкине. Собиралась приехать к вечеру. Надо одно дело разрулить.

– Ладно, – совсем уже мирно сказал главред, – не торопись. Завтра к обеду явишься, вместе посмотрим материал. Нет, лучше скинь мне все, что есть, а завтра уточним, что брать, что нет.

– А депутату что скажете?

– Да уж найду что сказать, не парься, – буркнул Тимоша и отключился.

– Марфа, – услышала она и обернулась.

Юля смотрела на нее расширенными от страха глазами.

– Ты… когда паспорт сдавала… там прописка была. Случайно, не эта квартира?

Марфа махнула рукой.

– Не боись! Прописана я вообще в Рыбинске. Пусть хоть весь город облазят, нас с тобой не найдут.

Юля выдохнула с облегчением и поинтересовалась, что ей сегодня делать.

– Может, хоть сготовлю чего-нибудь, – неуверенно предложила она.

– Готовь. Только для себя. Денег я тебе оставлю. И все же лучше, не теряя времени, поискать работу. Давай посмотрим в интернете. Может, с ходу надыбаем чего-нибудь.

Через полчаса они «надыбали» место младшего воспитателя в детском саду.

– У меня нет педагогического образования, – засомневалась Юля, – а трудовой книжки и не было никогда.

– Наплевать. Младший воспитатель, как я понимаю, что-то вроде нянечки. Потом, скоро детские сады закроются на лето, до августа успеешь пройти какие-нибудь курсы. Сейчас им руки для ремонта нужны. Ну там красить, окна мыть, мусор выносить. Тебя не пугает?

– Ни капельки. Это я все умею лучше любой клининговой компании. Приучена.

– Да уж, – покрутила головой Марфа. – Тогда смело пойдем в детсад и предложим свои услуги. А по пути поедим. У меня все равно ничего нет. Я здесь несколько месяцев не была.

До вечера Марфа решала Юлины проблемы, но мысль, что ее работой в редакции остались недовольны, портила настроение, поэтому, сдав Юлю обрадованной заведующей, которая как раз маялась от отсутствия кадров, купив беглянке по дороге мобильный телефон для связи и оставив денег на первое время, она помчалась в Питер писать разгромную статью про чиновничий произвол. Конечно, она и сама была бы рада, если бы удалось отбить дом многострадального ветерана у алчных чиновников, но эта задача была не по силам простой журналистке. По неопытности она поняла это не сразу. Интересно другое: знали ли об этом Тимоша и борец за права угнетаемого населения – господин депутат? Неужели они так же наивны, как она?

И, кстати, почему она до сих пор не спросила, как его фамилия? И почему Тимоша сам ее ни разу не назвал? Что за тайны мадридского двора? А впрочем, какая разница?

На следующий день она явилась пред светлые очи начальства, готовая стоять насмерть, но ее порыв пропал втуне. Главред уже успел посмотреть присланные ею еще вечером материалы и был настроен благодушно. Ей объявили, что поработала она неплохо, фактов достаточно, причем настолько, что бросаться на амбразуру в самом деле не было нужды. После серии статей приозерский чинуша сам прибежит к ветерану с извинениями, да не с пустыми руками. Телевизор подарит. Или два.

Марфа отнеслась к идее подарка скептически, но в целом несколько успокоилась.

– И чего Куколевский разорялся? – пожал плечами Тимоша. – Все сделано в лучшем виде. С журналистской точки зрения. Даже хорошо, что ты не сунулась в это осиное гнездо. Закусали бы насмерть.

– Так это Куколевский вас просил направить журналиста?

– Не просто журналиста, а именно тебя. Читал твои статьи, много слышал, поэтому решил, что ты готова к подвигу.

Марфа хмыкнула. Куколевский был человеком известным. Про него говорили, что после ближайших выборов он возглавит Законодательное собрание. Марфа прикинула, хорошо это или плохо, что он о ней слышал, и решила, что ничего плохого, окромя хорошего, тут нет.

«Вот и слава пришла», – подумал актер ТЮЗа после спектакля «Три поросенка», когда в буфете какой-то ребенок крикнул: «Свинья идет!»

Вспомнив анекдот, Марфа прыснула.

– Ты чего хихикаешь? – поинтересовался Тимоша. – Довольна, что в угол не поставили на горох?

– Ага, – кивнула она.

– Тогда иди и готовь статью. К вечеру жду.

И нахмурился.

Уже через три дня Марфа поняла, что совершила очередную глупость, которых в ее непутевой жизни и без того было немало.

Сначала Юля жила с токсичной мамашей, затем к ней прибавился тираничный муж. Иной жизни она не знала. И тут появляется смелая столичная девица, которая ничтоже сумняшеся выкрадывает ее из дома, увозит в незнакомый город и оставляет там одну.

Марфа связывалась с Юлей по телефону настолько часто, насколько могла, но, если была занята, девушка в панике начинала звонить сама и плакала в трубку. Она боялась всего: появления мужа, возвращения в страшную реальность жизни в Приозерске, того, что Марфа ее бросит, увольнения с работы, чужой квартиры. Но главное – Юля совершенно была не приспособлена к самостоятельной жизни и не умела принимать решения.

Она всю жизнь мечтала о свободе, но оказалась к ней не готова. Однако это было полбеды. Выяснилось, что ее спасительница точно так же была не готова тащить ее на своих плечах и нести за нее ответственность.

Простодушной Марфе казалось, что, как только Юля окажется на свободе, она расправит крылья и полетит. Но даже расправлять крылья девушка не умела. Не знала как.

Дело дрянь, поняла Марфа после очередного приступа Юлиной паники. Она была зла, кляла себя за самонадеянность, легкомыслие, с которым взвалила чужие проблемы, но при этом ясно понимала, что теперь не сможет бросить свою подопечную на произвол судьбы. Надо было что-то придумать.

Она помаялась еще полдня и пошла к Егору Егоркину, известному читающей публике под именем Геры Горского. Они вместе начинали корреспондентами, целыми днями носились, как савраски, добывая информацию, и, как говорил Герка, «скорешились на почве общей нищеты». С тех пор многое изменилось, они стали настоящими акулами пера, но по старой памяти продолжали держаться друг друга и выручать, если была необходимость. А такое время от времени случалось.

Находясь в крайнем смятении чувств, Марфа пошла в Геркину резиденцию – крошечный кабинетик в конце коридора. Там, едва заметный среди бумажных завалов, сидел великий журналист и кропал очередную нетленку. Марфа всегда искренне изумлялась, зачем Егоркину окружать себя бумажными кучами, когда все документы можно хранить в компьютере, но потом поняла, что Герке было комфортно жить, спрятавшись за кипами от досужих «приставак», в число которых входило и надоедливое начальство. Иллюзия публичного одиночества. Вот как называл это Егоркин.

Марфа раскопала великого журналиста и, вытащив на свет божий, припала к его щуплому плечу.

Минут десять она посыпала голову пеплом, минут сорок тот ругал ее почем зря, время от времени переходя на ненормативную лексику, а потом, пожалев поникшую под грузом вины Марфушину головушку, предложил:

– Ладно, так и быть. Отвезу твою подопечную к своей тетке на дачу. Она руку сломала третьего дня, плачет, рыдает, ухи просит, взывает о помощи. Как ты думаешь, эта Юля согласится с ней пожить? Пока до октября, а там видно будет. Все под присмотром. Кстати, весьма мудрым и добрым. Идет?

Юный корректор Танечка Липина заглянула в кабинет великого Геры Горского, чтобы задать заранее приготовленный и отрепетированный в туалете вопрос, и увидела, как наглая Марецкая тискает бедного гения, а тот даже не сопротивляется. Танечка так оскорбилась, что напрочь забыла свой вопрос, хлопнула дверью и быстро пошла по коридору, твердо решив, что при случае обязательно сделает этой суке Марецкой какую-нибудь гадость.

Даже не догадываясь о том, что на нее кто-то имеет очень большой зуб, Марфа сразу обрадовала Юлю по телефону, стараясь, чтобы нарисованная ею перспектива выглядела максимально привлекательной. Однако девушка отнеслась к предложению настороженно. Она не привыкла доверять людям, не ждала от них ничего хорошего, поэтому, поразмыслив, Марфа, прихватив с собой Герку, бросив все, срочно выехала в Пушкин. Она не сомневалась, что все Юлины страхи испарятся, как только она увидит Геркину лопоухую и веснушчатую моську, которая у всех людей без исключения вызывала чувство тихого умиления.

Все именно так и случилось. Успокоившаяся Юля собралась, позвонила заведующей детским садом и, выйдя к машине, быстро юркнула на заднее сиденье.

В который раз Марфе стало ее жалко, но она одернула себя. Не время сюсюкать! Надо пристроить беглянку в хорошие руки!

Дача Геркиной тетки находилась под Петергофом, то есть гораздо ближе, чем Пушкин, что само по себе было неплохо. Юлю селили, как выразился Егоркин, «на расстоянии вытянутой руки», а значит, могли быстро приехать к ней в случае чего.

Марфа не была знакома с тетушкой Егоркина, поэтому немного переживала. Что она будет делать, если ничего не срастется?

Но все срослось, и даже лучше, чем предполагалось.

Тетушка с ласкающим слух именем Агния Львовна встретила беглянку так, словно ждала ее появления всю сознательную жизнь. В известном смысле так и было. Заросшие сорняками грядки и высохшие клумбы взывали о помощи. Однако Агния Львовна ни на минуту не позволила измученной Юле усомниться, что здесь ее ждали вовсе не как работницу.

Егоркин, при виде тетушки мгновенно впавший в детство, стал канючить и требовать пирожков, ватрушек и малинового варенья. Агния Львовна стала суетиться, ловко привлекла в качестве помощницы Юлю, та быстро ухватилась за знакомое дело и накрыла на стол в считаные минуты.

Поглощая знаменитые по рассказам Егоркина пирожки и наблюдая за позитивными изменениями в Юлином облике, Марфа понемногу успокаивалась.

Бывшая узница домашнего концлагеря порозовела, на щеках заиграли ямочки, даже вечно опущенные уголки губ приподнялись и сложились в милую улыбку.

«Какая хорошенькая», – подумала Марфа.

«Да она красавица», – подумал Герка и решил, что будет навещать Марфушкину подопечную каждый день.

Ну или через день.

Когда они с Егоркиным уезжали, Юля проводила их до калитки и долго махала вслед. Бедная девочка! Она на них надеется!

Марфа осторожно выдохнула и сразу обругала себя. Походя изменила человеку судьбу и тут же скинула на плечи другим, потому что не имела никакого понятия, что с этим делать дальше.

И когда она только вырастет?

Сосед

На следующий день было воскресенье.

Марфа не очень любила выходные, потому что никогда не могла придумать, чем заняться, чтобы отдохнуть. Каждый раз в голову приходила только мысль о том, что в воскресенье можно наконец отоспаться. Однако и с этим выходила неувязка.

Среди журналистов жаворонков почти не бывает, все совы. Марфа была досадным исключением: вставала ни свет ни заря, пребывала по утрам в отличном настроении, и работалось ей гораздо лучше в первую половину дня. К вечеру, наоборот, запал спадал, часам к восьми она начинала позевывать, к девяти просто валилась с ног, а в десять была готова заснуть с открытыми глазами и даже стоя. Это было не по-журналистски и вообще несовременно. Акуле пера положено бдеть и творить ночью, а днем – маяться и чахнуть. Марфа даже немного стыдилась этакого октябрятского распорядка дня, но поделать ничего не могла. Даже в новогоднюю ночь, вытерпев без сна часов до двух, она все равно вскакивала в шесть утра, готовая к труду и обороне. Особенно рано она просыпалась в выходные. Почему-то спать не хотелось совершенно!

Нынче все случилось как всегда.

Вчерашние страсти по Юле Бубенцовой не помешали ей хорошенько выспаться и даже как-то поутихли. В самом деле, это никакой не пипец! Совсем даже не пипец! Помогла человеку начать новую жизнь, и всего делов! В конце концов, Юля – девушка взрослая! Да ее, Марфу, за такое наградить надо! Премией в размере оклада! Нет! Двух окладов и путевкой в Ессентуки!

В приподнятом настроении Марфа поскакала на месте, потянулась и, решив, что для утренней зарядки потрудилась достаточно, проследовала в ванную и долго мылась, распевая «Нам ли стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы». «Марш энтузиастов» был как нельзя кстати, и она повторила все, что из него помнила, раз десять.

Наконец она выключила душ, потянулась за полотенцем и вдруг поняла – именно поняла, потому что никаких звуков снаружи не доносилось – что за дверью стоит человек. Сердце скакнуло из груди, пронеслось по горлу и застряло там, продолжая бешено биться. На минуту она замерла, пытаясь справиться с приступом животного страха, потом все же вылезла из ванны и дрожащими руками напялила на себя халат. Кто может быть там, в темном коридоре? Марфа на цыпочках подошла, приникла к двери, изо всех сил напрягла слух и в ту же секунду услышала чье-то прерывистое дыхание. Она беззвучно несколько раз открыла рот, а потом сползла на пол и затаилась, чувствуя, как от ужаса волосы на голове стали стремительно высыхать и вставать дыбом.

Что делать? Сидеть, запершись в туалете, пока он не уйдет? А если он не уйдет? И кто такой этот он? И почему он, а не они?

В панике Марфа огляделась в поисках средств защиты и наткнулась глазами на резиновый вантуз, которым иногда приходилось прочищать сливы. Ручка у него была довольно длинная, но круглый резиновый набалдашник доверия не вызывал.

Ну и хрен с ним, все равно ничего другого под рукой нет! Она дотянулась до вантуза и, крепко схватив свое оружие, бесшумно поднялась. Если сумеет ударить точно, выгадает несколько секунд, чтобы успеть добежать до своей квартиры. Мысленно простившись с жизнью, она отбросила крючок, резко распахнула дверь и с силой ткнула перед собой вантузом. Он пролетел в пустоту, она пронеслась вслед за ним и с размаху врезалась в стену. Хорошо, что тычок был так себе, иначе голове точно пришел бы каюк.

– Черт! – выругалась Марфа, отлипла от стены и огляделась. Свет из открытой двери ванной осветил коридор. Он был пуст.

– Это что, блин, такое? – вслух сказала она. – Я рехнулась, что ли?

Она потерла лоб, чувствуя, как на нем наливается шишак. К вечеру будет синяя гуля. Ничоси! У нее крыша поехала? Перетрудилась? Или это предвестники климакса? Старость стоит на пороге, а она и не заметила? Уже глюки начались? Потом паранойя, а затем и деменция?

Марфа еще раз огляделась. Все тихо и спокойно, нигде ничего. Померещилось, точно. Выдохнув, она заперла дверь в ванную, выключила свет и поплелась к себе.

Надо выпить. Верное средство от стресса. Она прошла на кухню, решив отыскать где-нибудь спиртное, и тут заметила, что все еще крепко сжимает рукой вантуз. Эк ее разобрало! Почувствовав, что сейчас начнется припадок истерического смеха, она бросила свое орудие на пол, быстро пробежалась по шкафчикам, обнаружила бутылку, на дне которой плескалась водка, открыла ее и сделала пару глотков. Водка скользнула по сжатому спазмом горлу в желудок, растеклась там «мыслью по древу», и все вдруг стало хорошо и замечательно.

– Дура ты, Марецкая! – заявила она и еще раз приложилась к горлышку бутылки.

Выпить сто грамм с утра! Что может быть лучше?

Теперь неплохо бы закусить. Что у нас есть съестного? Ничего, кроме каких-то невнятных печенюшек? Сойдут и они.

Она запихала в рот сразу несколько штук и стала с хрустом жевать. Скорее бы приехал Володя. С его появлением все страхи исчезнут, «как сон, как утренний туман». Это кто сказал? Александр Сергеевич? Наше вам с кисточкой!

Марфа церемонно поклонилась невидимому Пушкину, допила последний глоток, и тут в дверь ее квартиры постучали.

«Упс!» – сказал желудок. Марфа икнула и застыла, как изваяние. Опять? Ну уж нет!

Как отчаянный боец гранату, она перехватила опустошенную бутылку, промаршировала к двери и, распахнув ее, с силой замахнулась.

Стоящий за дверью мужик отпрянул и вытаращил глаза.

– Здра… – успел произнести он.

– Ах ты сволочь такая!

От стремительности атаки бутылка не удержалась, вырвалась из рук, шмякнулась на пол и разлетелась вдребезги, но Марфу это не остановило. Налетев на мужика, она схватила его за грудки и с силой кинула на стену. Потом отбежала и кинулась снова. Обалдевший от неожиданного натиска дядька успел, однако, увернуться, оказался у нее за спиной, мгновенно перехватил ее руку, завернул за спину и прижал Марфу животом к стене.

«Ну вот и конец», – успела подумать она.

– Здравствуйте, я ваш сосед, пришел представиться, – сказал у нее за спиной нормальный человеческий голос.

– Чего? – просипела Марфа и икнула во второй раз.

– Если не будете драться, то я скажу «чего». Не будете?

– Ммм… – невнятно пообещала она.

Дядька выпустил ее и повернул к себе лицом. Марфа уставилась на новоявленного соседа и снова икнула.

– Вы от страха икаете или от того, что закуска плохая была? – вежливо поинтересовался мужик.

– Плохая…

Мужик кивнул:

– Тогда могу предложить кофе. На завтрак. Хотите?

Марфа помотала головой. Еще кофе с ним пить?

– Понимаю, – согласился дядька. – Тогда сначала все же представлюсь. Федор Волынцев, ваш сосед. Вчера приехал.

– Я не видела.

– Я поздно приехал, вы спали уже, наверное. Вещей у меня немного, так что шума особого произвести не удалось.

– А… у ванной… это вы… были? – пытаясь преодолеть мучительную икоту, выдавила Марфа.