Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 1 бесплатное чтение

Глава первая

26 февраля – 5 марта 1973 года

Еженедельное директорское совещание заканчивалось. Проходило оно, как и большинство подобных мероприятий, вяло и спокойно. Решали вопросы текущего ремонта в клиниках да закупки туда новых коек. Один лишь Дмитрий Михайлович Грозов, заведующий хирургическим отделением, со своим непременным «Мы, хирурги, считаем…» почти на каждое предложение директора выдвигал своё контрпредложение. Но к этому все члены директорского совещания уже привыкли и внимания не обращали. Мне, сказать по правде, было скучно.

Совещание это было полуобщественным органом, созданным для обсуждения наиболее важных проблем, возникающих в институте, но при этом никакими правами и полномочиями не обладавшим – так, что-то вроде диспут-клуба при дирекции. Тем не менее членство в нём было достаточно почётным. Помимо директора и его заместителей, в него входили секретари партийной и комсомольской организаций, а также председатель месткома и некоторые заведующие лабораториями, отделами и отделениями, причём только действительно пользующиеся уважением в институте. Я попал туда, поскольку в течение последней пары лет возглавлял институтскую комсомольскую организацию. Был я самым молодым, сидел всегда тихо, за исключением тех случаев, когда обсуждались вопросы, задевающие интересы молодёжи.

В тот день, по чести говоря, мне там делать было совсем нечего, но есть такие слова: «долг», «обязанность», «ответственность», – вот я со всей ответственностью и относился к возложенным на меня обязанностям, выполняя при этом свой гражданский долг. Чувствуете, какие мысли в голову лезут, когда сидишь в качестве «болвана» на совещании, где ты абсолютно не нужен и от тебя ничего не зависит?

Повестку дня исчерпали, все уже стульями задвигали, чтобы удобней было от насиженного места свои натруженные задницы оторвать, но тут у директора в руках какая-то бумага появилась, и он очки на нос сдвинул, чтобы её содержание до нас донести. Шум от скребущих пол стульев стих, и вновь раздался голос директора:

– Тут из райкома партии интересное предложение поступило. Выделили нашему институту два места в морском круизе по Средиземному морю. Состоится он осенью этого года. Начало и конец в Одессе. Запланировано посещение восьми стран, перечислять их не буду, желающие сами могут ознакомиться, письмо я секретарю передам, а портов захода целых девять, и всё это за тридцать дней. Вот и цена тут обозначена – 650 рублей. Прошу всех членов директорского совещания эту информацию принять к сведению и, хорошенько обдумав, подать заявление на имя председателя месткома. Доводить эту информацию до сведения всего коллектива мы с парткомом посчитали нецелесообразным, а решили распределить путёвки среди актива, коим вы и являетесь. Считайте, что тем, кто поедет в это увлекательное путешествие, будет оказано доверие и высокая честь стать представителями нашего института сразу в нескольких зарубежных странах. Естественно, что каждую кандидатуру будем обсуждать здесь. Вопросы есть? Вижу, вопросов нет. Совещание окончено.

Вышли мы из кабинета – ну, думаю, сейчас спор начнётся, кто из нас всех достойней. Но ничего подобного, молча разошлись – и всё. Я, пока до своей лаборатории добирался, мечтал, как было бы здорово в такую поездку попасть, но где там. Я только рот открою да говорить начну, что «я, мол, тоже…», как на меня со всех сторон набросятся, на куски порвут да проглотят, не разжёвывая, даже слово «хочу» договорить не дадут. Я же в стаю свирепых хищников попал, поэтому надо все свои мысли об этом круизе в одно место засунуть и забыть, как об очередной несбыточной мечте.

Дома я жене обо всём рассказал, а она мне представляете что заявила:

– Вот, Ваня, как хорошо будет, если тебе такая путёвка достанется.

Я у неё даже лоб потрогал, не горячий ли, да спросил:

– И на какие такие шиши я в этот круиз отправлюсь? Хорошо, ты на работу вот-вот выйти должна, полегче нам чуток станет жить, а тут 650 рублей. Это ж надо всю мою зарплату за полгода туда зафигачить – и всё равно чуть-чуть не хватит. Мне что прикажешь, шесть месяцев ни есть, ни пить, на метро на работу тоже не ездить, пешком ходить?

А она мне в ответ:

– Ты кандидатскую защитил четыре месяца назад, так? По закону ВАКу даётся не более полугода для выдачи диплома. Ты теперь мэнээс со степенью, и зарплату тебе должны пересчитать со дня защиты, так что компенсацию почти в размере стоимости этой путёвки получишь. Ну, если вдруг чуток не хватит, ничего, перебьёмся, ты же дома целый месяц есть-пить не будешь. А нам хватит.

Обдумал я её слова и понял, что в чём-то она права, должен же я хоть какую-никакую выгоду получить за тот адский труд, которым занимался, пока чёртову диссертацию готовил. Но тут же эту мысль к тем, что раньше в моей голове возникли, добавил да ещё глубже засунул сами знаете куда.

Через неделю снова директорское. Я сидел в своём уголке, ждал, когда вопрос о ленинском коммунистическом субботнике обсуждаться будет. Меня заместителем председателя комиссии по проведению этого мероприятия назначили, значит, на мне вся организаторская работа и висит. Ведь председателем заместитель директора является, а он у нас очень занятой человек. Дошла очередь до нашей комиссии, её председатель очень много красивых слов наговорил, а потом добавил:

– Ну а конкретный план вам доложит наш комсомольский босс. Он его подготовил, так что ему и озвучивать.

Рассказал я всё, что мы в комитете комсомола надумали, все замечания выслушал, записал, чтобы не забыть, и посчитал, что совещание закончилось, ведь этот вопрос был последним в повестке дня, поскольку до субботника ещё без малого два месяца оставалось. Поближе к дате, когда он на первое место выдвинется, и обсуждение поживее пойдёт, да и докладывать уже не мне придётся – председатель на себя эту обязанность возложит. Я уж встать собрался, но не тут-то было. Директор мой порыв заметил и рукой на место показал – значит, ещё что-то намечается.

– Что же это вы, товарищи дорогие, делаете? – спросил он, на всех свои глаза маленькие, но очень пронзительные направив. – Почему никто заявление на круиз не подал? Что, никто не хочет по морям, по волнам поплавать? Мы уже в райком доложили, что самых лучших отправим, а кто лучше вас?

Вопросы сыпались один чище другого. Чувствовалось, что надвигается буря. Но тут слово попросил Грозов и начал, как всегда, с любимого своего выражения:

– Мы, хирурги, считаем, что в такую поездку молодёжь нужно отправить. Ну что я, всемирно известный учёный, там делать буду? По сторонам смотреть да на тамошние достопримечательности любоваться? Я в этих Италиях с Франциями сколько раз от имени нашей великой страны выступал, что меня там каждая собака, наверное, уже знает. Это я их спецслужбы имею в виду, не смотрите на меня как на с ума сошедшего – не дождётесь! Так что мы, хирурги, Ивану бы рекомендовали путёвку дать, – и на меня свой палец кривой, которым очень гордился, нацелил.

Все сразу же оживились и хором заговорили. И, что самое удивительное, с предложением Дмитрия Михайловича согласились. Мол, лучше кандидатуры, чем кандидат наук Елисеев, то есть я, у нас в институте не найдёшь. Я уже чувствовал себя как поросёнок, которого на раскалённую сковородку голым задом собираются посадить. С испуга хотел встать да самоотвод взять, но тут заведующая рентгенологическим отделением, профессор Умова Мария Александровна, руку подняла:

– Я с товарищем Грозовым согласна, дорогу надо молодым перспективным дать. Хоть мне по количеству зарубежных командировок до Дмитрия Михайловича далеко, но я тоже на мир посмотреть успела. Да и здоровье лично у меня стало пошаливать, ведь уже не девочка, скоро семидесятилетие отмечать будем. Поэтому вы уж извините меня, но я одной своей сотруднице секрет открыла. Она докторскую только что защитила, детей у неё нет, свободна как ветер, пусть капельку поразвеется. Я Людмилу Федоровскую имею в виду – вы все, конечно, это поняли.

– А что? Людмила с Иваном прекрасной парой там будут, – тут же встрял Грозов, а когда все засмеялись, даже вспылил: – Я не то имел в виду, о чём вы подумали. Двое молодых перспективных советских учёных – чего ещё нам желать лучшего?

– Так, – вернул руководство в свои руки директор, – рекомендуем, рекомендуем, а мнение у рекомендуемых кто-нибудь спросил? С Иваном проще, он свой человек, вот сейчас и попросим его ответить, – и на меня внимательно посмотрел.

Когда на меня так смотрят, мне всегда кажется, что у меня вся спина белая или нос сажей измазан, поэтому мне хочется к зеркалу подойти да убедиться, что ничего такого со мной не произошло и всё в полном порядке. Но тогда я был уверен, что от меня, кроме положительного ответа, никто ничего другого не ждёт, поэтому, слегка откашлявшись – удивительно, но в горле всё пересохло, а голос ни с того ни с сего сел, – я скорее прошептал, нежели произнёс, две фразы, после которых по кабинету прокатился добрый смех. Одна была очень короткой:

– Я согласен.

А вот вторая оказалась чуть подлиннее, но именно она смех и вызвала:

– Когда деньги платить придётся?

– Ну, прежде чем деньги платить, – начал объяснять директор, – надо, чтобы твою кандидатуру в райкоме партии поддержали, хотя лично у меня никаких сомнений в этом нет. Затем общий список в горкоме рассмотрят, и только там может быть принято окончательное решение о включении тебя в состав московской группы. После этого начнут оформлять документы, и лишь затем встанет вопрос об оплате. Думаю, что где-то за месяц до поездки деньги понадобятся.

– А ехать-то когда? – невольно вырвалось у меня, и опять все вокруг заулыбались.

– Выделили нам два места: одно с пятого октября, а другое с восьмого ноября этого года. Так что сами решайте, кто когда поедет. А пока, Лариса Ивановна, – это он к секретарю парткома обратился, – начинайте документы готовить для «старых большевиков». Правда, мы пока заявлений не видели, так что дождитесь, когда желающие ехать все формальности выполнят, а уж потом документами займитесь.

Совещание закончилось, мы вышли в приёмную, и там Лариса Ивановна меня сразу же в сторонку отвела:

– Ваня, а ты хорошо подумал насчёт поездки? Где ты такие деньжищи возьмёшь? Но если всё-таки решишь, а денег хватать не будет, то я смогу тебе немного одолжить. Хорошо?

Я машинально кивнул головой и пошёл в местком – надо ведь узнать, по какой форме следует писать заявление, чтобы отправиться в круиз по Средиземному морю.

Глава вторая

28 июня 1973 года

Время текло неспешно, но вот уже и июнь заканчивается, а никаких известий о круизе нет. Мы, когда где-нибудь в коридоре или столовой с Людмилой Федоровской сталкивались, спрашивали друг друга – иногда вслух, когда вокруг никого не было, а чаще глазами, – не узнал ли кто какую-нибудь информацию, но всё было глухо. Лариса Ивановна тоже, как документы в райком сдала, ничего нового нам сказать не могла. Не будешь же в райком по такому пустяку звонить, а потом, что толку, туда ведь стучи не стучи – не достучишься.

Пришёл из ВАКа кандидатский диплом, выплатили мне кучу денег, действительно почти на путёвку хватало, права была моя жена. Она же предложила эти деньги своим родителям на сохранение отдать – у нас бы они надолго не задержались. Я, конечно, не возражал. Глупо возражать против разумных предложений.

Но вот, чуть ли не в последний июньский день, звонок по внутреннему. Лариса Ивановна предупредила, что завтра к двум часам дня нам следует быть в райкоме – на этой самой комиссии «старых большевиков». Никто уже не помнит ту историю, почему все так называли комиссию, которая имела право решение принимать – неизвестно, правда, по каким критериям, – достоин человек на курорт или в командировку за кордон поехать или пусть лучше на родине сидит, нечего ему по заграницам шастать.

– Лариса Ивановна, – почти закричал я, – подождите, трубку не бросайте. Я ведь завтра и так туда еду, как раз в это время бюро райкома комсомола заседает, у меня там приём будет, мне докладывать.

– Ничего страшного. Сам предупредишь Маркову, что у тебя накладка может получиться, или мне это сделать?

– Конечно, сам. Не маленький.

– Вот и хорошо. – И у меня гудки короткие зазвучали, это она трубку на телефонный аппарат положила.

28 июня был последний день работы выездной комиссии перед летними каникулами, поэтому народу там накопилось очень много. Бюро райкома комсомола тоже собралось в последний раз, следующее заседание только на сентябрь было назначено, поэтому мне, как я ни просил, пришлось на два фронта работать. Правда, Наташа Маркова, первый секретарь райкома комсомола, мне навстречу пошла и нас в первую очередь пропустила. Девочка, которую я представлял, хорошо к заседанию райкома подготовилась, на все вопросы без запинки ответила, поэтому наше решение о приёме её в комсомол бюро райкома утвердило без проблем.

Тут сказать хочу, что девочка эта, или, точнее, конечно, девушка, ведь уже в медицинском училище успела пару лет проучиться, умницей-разумницей была. В комсомол раньше не вступила, поскольку её папу, офицера, всё время куда-то на прорыв кидали, поэтому они по всей стране и колесили бесконечно из одной воинской части в другую. Она, пока в школе до восьмого класса доучилась, больше десятка этих школ поменяла, да и когда решила в медицину податься и в медучилище поступила, тоже из одного в другое успела перевестись. А теперь её папу направили в академию Жуковского учиться, вот она к нам лаборанткой и устроилась, пока новый учебный год не начался и она в третье по счёту медицинское училище не начнёт ходить, чтобы обучение своё продолжить. Ну а у нас с несоюзной молодёжью строго, ей сразу предложили в комсомол вступить, что она, к нашему удовлетворению, а к своей радости, и сделала.

– Лена, – спросил я её, после того как мы вышли из зала заседаний, где бюро свои решения выносило, – ты на работу самостоятельно поедешь или нас подождёшь? Директор обещал за Ларисой Ивановной машину прислать.

– Если можно, я бы подождала. Посидела бы где-нибудь в сторонке, учебник по анатомии почитала.

На том и порешили, и я отправился в другой зал, который уже в райкоме партии находился. Пришёл – нашей очереди ещё ждать и ждать. Мы сели все втроём рядышком в уголке, и каждый своим делом занялся. Я в заявке сложной пытался разобраться, которую мне в институте патентной экспертизы подкинули, где я внештатным экспертом подрабатывал. Не первый раз уже читал, но всё никак в идею автора вникнуть не мог. Лариса Ивановна из портфеля какую-то рукопись достала и красными чернилами принялась её править. «Наверное, статья новая», – подумал я. Слухи о том, что Лариса Ивановна Герасимович в учёный совет обратилась, чтобы ей тему докторской утвердили, давно уже по институту ходили. Да и пора бы, а то так в девках, то есть в кандидатах, и засидеться можно. А Людмила Федоровская из сумки вязание достала и спицами махать принялась, да с такой скоростью, что они у неё как серебряные стрелы мелькали. Правду говорят: сделал дело – гуляй смело. Это я о том, что теперь, после защиты докторской, она может немного и передохнуть.

Вспомнил я тут про девочку Лену, молодую комсомолку, которая на другой территории в этом же здании сидеть осталась с книжкой в руках, и подумал: как она там? Небось, уже тысячу раз пожалела, что решила нас подождать. А затем рукой махнул, не маленькая уже, приспичит – сама нас найдёт.

Тут наша очередь подошла. Отстрелялись мы на удивление быстро, наверное, члены комиссии устали уже одни и те же вопросы задавать, а может, видели, сколько ещё в очереди народа сидит, вот себя, да и народ, пожалели.

В сентябре в институт телефонограмма пришла: Федоровскую на собеседование в горком партии вызывали. Вернувшись, Людмила мне рассказала: никакое это не собеседование, а простая кагэбэшная накачка, что можно там, за кордоном, а чего ни-ни. Я спрашиваю:

– Людмила Ивановна, а что про деньги сказали? Когда платить и сколько назначили?

– Как директор сказал шестьсот пятьдесят, так и есть. Деньги мы должны в течение двух недель со счета в сберкассе перевести в «Интурист», а кроме этой суммы, нам ещё пятьдесят рублей на доллары поменяют, но это уже во время инструктажа, накануне отъезда.

Людмила в круиз уехала, а я начал ждать, когда и меня в горком партии призовут на собеседование. Жду, жду, время идёт, а вызова всё нет и нет. Думаю, неужели такое дело мимо меня пролетело? Ноябрь уже вот-вот начнётся, а насчёт круиза молчок. Я уж и сберкнижку завёл, и счёт на ней открыл, и 650 рублей туда положил, а ещё один полтинник зелёненькой бумажкой в секретере пылился.

Наконец пришла телефонограмма, что четвёртого ноября надлежит мне прибыть в бюро молодёжного туризма «Спутник» с паспортом и семьюстами рублями в наличном виде. Пришлось срочно все деньги со сберкнижки опять в наличность переводить да так и идти на инструктаж.

Глава третья

4 ноября 1973 года

Я думал, народа будет невпроворот, а там в небольшом зале собрали человек пятьдесят, ну от силы шестьдесят, может даже, семьдесят, но уж никак не больше. Я вначале считать пытался, но потом бросил. Люди и после звонка, то есть когда всё уже началось, по одному или по двое подходить продолжали. Оказалось, что всё судно медицине отдано, будет девять групп, две из них московские. Вот нас, москвичей, тут и собрали, а с остальными мы в Одессе встретимся.

Присмотрел я себе в собеседницы девицу одну молоденькую, Натальей зовут, и начал круги словесные вокруг неё описывать, не так, чтобы соблазнить, а скорее чтобы в доверие к ней втереться. Девочка смазливенькой была, с глазками такими голубыми-голубыми, что сразу показалась мне очень наивной. Фигуркой её природа весьма приличной наградила. Одета она была неброско, но во всё импортное, как влитое на ней сидевшее. Не успели мы с ней парой слов обменяться, как к нам ещё двое молодых подошли – постарше меня, но всё же на фоне остальной публики профессорского вида и соответствующего возраста на молодых они пусть и с натяжкой, но тянули. Их Вадим и Виктор звали. Ребята оказались дантистами, причём первый из них протезистом был, а другой – в паре с ним работающим техником. Представились оригинально:

– Нас ВиВы зовут. Нет, мы не шутим, – это они на наши удивлённые лица отреагировали, – нас так больные прозвали. Приходят в регистратуру и спрашивают: а что, ВиВы сегодня работают? Мы вначале привыкнуть никак не могли, а затем так и повелось.

Ребята, конечно, по сравнению со мной, голодранцем, денежные, одеты в сплошную «фирмý», на ногах туфли такие фасонные, что закачаешься просто. Оба как на подбор высокие, стройные, пожалуй, даже повыше меня, хотя я себя к низкорослым никогда не причислял – 180 сантиметров в царской армии считались гвардейским ростом, туда ни ниже, ни выше не брали. Физиономии мне у них тоже симпатичными показались, хотя мне почти все мужчины нравятся, это женщины нас по каким-то одним им известным принципам на красивых и некрасивых делят. Ладно, денежные так денежные – пусть. Здесь, наверное, такой, как я, нищеты раз-два и обчёлся. Ну, с этим ничего уж не поделаешь. Подлаживаться под них я не собирался, а там жизнь покажет.

Любопытным мне показалось то, что оба они к медицине прямое отношение имеют. «Интересно, – успел подумать я, – неужели и все остальные, здесь собравшиеся, тоже медики? Или как в моей поездке в Финляндию: группа медицинской считалась, но в неё одни лишь комсомольские работники немалого уровня пробились, за исключением, впрочем, нас, москвичей».

ВиВы тут же откровенно к Наталье клеиться начали, но прежде всего выяснили, где она работает да как сюда попала. Тут-то мои иллюзии, что в этом мире хоть какая-то справедливость существует, поуменьшились. Оказалось, что работает она секретаршей в каком-то ведомстве, внешнеэкономической деятельностью занимавшемся, а значит, к медицине никаким боком не относится. А как сюда попала, она нам сама рассказала, да так, что я только диву дался – вот тебе и наивная!

– Начальник нашего объединения, мой любовник, решил, наверное, от меня отделаться. Вот и путёвку оплатил, чтобы с глаз долой – из сердца вон, как говорится.

– Ну а ты что? – спросил один из ВиВов, тот, которого Вадимом звать.

От Натальиного ответа я бы точно покраснел, если бы имел такую способность.

– Я что? Да давно уж надоел мне этот старый хрыч, сама сколько раз хотела его на фиг послать, но не решалась, всё замена никак не подворачивалась. А тут он меня сам подталкивать стал, я и подумала: мир большой, может, кто на корабле подвернётся. – И она с такой надеждой на этих ВиВов посмотрела, что я сразу понял, ничего мне там светить не может.

Только она свой рассказ завершила, как к нашей компании ещё один условно молодой прибиться решил. Ему, скорее всего, уже к сорока поближе было, чем к тридцати. Подтянутый, худощавый, блондинистый. Ростом ничего так, на глаз где-то сантиметров на 175 тянет. Да и на морду тоже нормальный, вот только ресницы всё дело портили: длинные очень, да ещё и вверх загнутые, как у девицы какой. Ну, это моё мнение, кому-то, может, наоборот, такие очень даже нравятся.

– Дима, – представился он и сразу же всем руки пожал, – переводчик с английского языка, сейчас временно работаю в библиотеке иностранной литературы.

«Компанейский, видать, но тоже отнюдь не медик», – решил я, но мнением своим ни с кем делиться не стал.

Вот такая у нас компания из пяти человек – одной девушки и четырёх мужчин – образовалась. А тут как раз за стол какие-то чины усаживаться начали, пришлось и нам себе местечко присмотреть, чтобы не на самом виду оказаться, а желательно, как говорится, подальше от шума городского.

Инструктаж начался с выступления немолодого мужчины в обычном гражданском костюме. Он сам представился:

– Полковник Комитета государственной безопасности такой-то, – а дальше сказал несколько фраз, которых мы от него никак не ожидали.

– Люди вы все серьёзные, за рубежом большинство из вас уже побывали, а многие и не по одному разу, поэтому объяснять, что там можно делать и как себя вести, я не буду. Ну а тем, кто в первый раз едет, я надеюсь, вы сами всё расскажете, чего мне вас учить, – вот таким образом он к своему выступлению приступил.

А дальше началась грамотная и аргументированная политинформация о ситуации в странах, где у нас экскурсии намечены. В основном речь шла о криминальной обстановке, ну и немного о политической нестабильности в отдельно взятых государствах.

– Опять пугает, – тихонько сказал кто-то из ВиВов, но Дима неожиданно возразил:

– Да нет, тут он всё как есть описывает, я сам недавно из длительной командировки оттуда вернулся.

Мы все деятеля из конторы даже слушать перестали и на этого парня уставились. Лично я первый раз видел человека, который в длительной зарубежной командировке побывал.

После полковника выступил представитель «Интуриста», рассказавший подробности нашей экскурсионной программы. Интересно так информацию представил. Хорошо, если всё состоится. Ну а когда он заявил, что советский круизный флот, в особенности черноморский, один из крупнейших в мире, я ещё внимательней стал его слушать. Он даже цифру назвал, которая меня поразила: сколько же наших пассажирских судов бороздит просторы мирового океана! Я раньше об этом вообще ничего не знал, а оказывается, мы и в этом направлении если не впереди планеты всей, то в отстающих уж точно не числимся. Подробнейшим образом он познакомил нас, пусть и заочно, с судном, на котором нам предстояло жить почти месяц. Теплоход «Армения» – вот как оно называлось.

Очень я удивился тогда, узнав, что этот круизный теплоход – уже послевоенной постройки, в конце 50-х его на одной из зарубежных судоверфей создали. Я был почему-то уверен, что все более или менее приличные пассажирские суда, которые у нас в то время по рекам ходили, а о морях я и вовсе ничего не слышал, были получены из Германии по репарации. Оказалось, ошибался. Так вот, пару лет назад, в 1971 году, «Армения» была существенно модернизирована. На двух палубах все шестиместные каюты были переоборудованы в четырёхместные, а на высвободившейся площади появились современные туалеты. Так что плавать, или, правильнее сказать, ходить, придётся на практически новом теплоходе. Очень он нас этим порадовал.

А в заключение нам были представлены две очаровательные девушки – Людмила и Надежда, наши ангелы-хранители, как выразился представитель «Интуриста». Они станут сопровождать нас по всему маршруту, они же будут переводить то, о чём нам расскажут иностранные гиды, только к ним мы можем и должны обращаться со всеми вопросами, а они на все постараются ответить. В общем, какими-то суперуниверсалами они по его словам выходили. Людмила зачитала список фамилий туристов, которые зачислены в её группу, и попросила их выйти с ней в фойе – к кассирам, которые примут у них деньги.

Из зала вышла ровно половина народа, а мы все оказались в той группе, где руководителем будет Надежда. Очаровашка с курносым носиком – так я её себе до сих пор и представляю, – с приятным таким, знаете, ненадоедливым тембром голоса – самое то для экскурсовода. Начала она с самых необходимых сведений, связанных с поездкой:

– Мы уезжаем шестого ноября. Не пятого или седьмого, а именно шестого. Все меня услышали? Дама в синем костюме, простите, что я вынуждена прервать вашу, по-видимому, очень интересную беседу с этим товарищем, но если вы опоздаете, то начнёте винить меня. Будете всем говорить: «Она нас не предупредила как следует, во всём она виновата», – и всё такое прочее. Вот чтобы подобное не произошло, я и прервала вас на самом интересном месте, ещё раз прошу прощения. Итак, мы уезжаем шестого ноября, в пятницу, с Киевского вокзала, скорый поезд № 23 Москва – Одесса. Он отправляется в 22 часа 20 минут и почти через сутки прибывает в Одессу. Там нас будет ждать автобус, который и доставит всю группу на морвокзал, где мы пройдём все таможенные и пограничные процедуры. Все всё уяснили? Нет, билеты мы раздать не можем, он у нас один, групповой, так что постарайтесь запомнить эту информацию, а ещё лучше запишите. Все мы едем в восьмом вагоне. Встречаемся около него за полчаса до отправления. Поскольку на теплоходе все москвичи размещаются в четырёхместных каютах, было принято решение точно так же поселить вас и в поезде. Это позволит вам заранее познакомиться друг с другом. При посадке я скажу, в каком купе каждый из вас едет.

Затем она поведала нам ещё о некоторых тонкостях нашей поездки. Причём о таких, которые всех заинтересовали, даже старых, всё в жизни повидавших профессоров. Речь, как вы сами поняли, шла о том, где и что лучше купить. А самое главное – дешевле.

Пока она рассказывала, да потом мы ей почти хором интересовавшие нас вопросы задавали, да она от них исчерпывающими ответами отбивалась, времени прошло немало. Причём интересно так получилось, что, когда она на самый последний вопрос ответила и на нас с надеждой во взгляде посмотрела – мол, ну сколько можно, замотали совсем, – дверь приоткрылась и заглянувшая в образовавшуюся щёлку немолодая женщина позвала:

– Надежда Аполлоновна, мы закончили, давайте ваших, – да дверь за собой закрыть не забыла.

«Аполлоновна, – подумал я. – Это вам ну хухры-мухры». Но все вокруг тут же вскочили и почти бегом к двери устремились. Я решил даже, что всё, двери конец, сейчас её прямо вместе с петлями вынесут, но нет, обошлось, у двери сами немного потолкались, а та ничего, уцелела.

Наша пятёрка спешить не стала, мы уже давно решили, ещё когда представитель «Интуриста» речь держал, что по окончании этой болтологии завалимся куда-нибудь пивком горло промочить, поскольку ничто так малознакомых людей не сплачивает, как пара, а то и тройка кружек холодного пенного с закусью в виде рыбьих копчёностей.

Два кассира в четыре руки пересчитывали деньги, как будто это были пустые бутылки, разве что горлышко им не приходилось проверять, отбитое или нет. Быстро эту операцию провели. Деньги в ящик железный убирали и тут же в уже заранее заготовленные две квитанции, одну на 650, а другую на 50 рублей, наши ФИО вписывали да нам на подпись возвращали. Надежда, дабы мы не беспокоились, пояснила, что никто наши полтинники присваивать не собирается. Валюту по курсу Государственного банка СССР нам выдадут уже на судне, когда мы таможню с границей пройдём.

За отдельным столиком сидел ну очень серьёзного вида мужчина. Он у каждого из нас привычный зелёный паспорт забирал и прятал в сейф, а оттуда доставал соответствующий заграничный, коричневого цвета, который нам вначале на ознакомление давал, затем опять забирал, а вручал после того, как мы распишемся в нескольких ведомостях. На каждого из нас кучу времени тратил. К тому же у него странная особенность была: он каждый раз, когда паспорт заграничный из сейфа доставал, его, сейф то есть, тщательно ключом запирал, да потом ещё несколько раз за ручку дёргал, проверяя, запер или нет. И всё это для того, чтобы через несколько секунд данную процедуру в обратном порядке повторить. Очередь он собрал страшенную, народ даже потихоньку роптать начал, что бездарно время теряет, но так, чтобы повышенного внимания к себе не привлекать. Хорошо, что Надежда подошла и раздала всем по листочку с информацией о поезде, на котором мы в Одессу должны были ехать. Всё какое-то развлечение.

Нам было полегче, нежели всем. Мы очередь на обмен паспортов заняли да к окошку отошли – языки поразмять, а то они от безделья уставать стали. Наконец всё свершилось, паспорта заняли своё место во внутренних, застёгнутых на пуговичку карманах, напутствие, что на обратный обмен у нас один день имеется, выслушано, и мы из «Спутника» этого на свободу, как говорится, с чистой совестью выбрались. ВиВы, оказывается, на новеньких, с иголочки «Жигулях» приехали. Мы в машину стали забираться. Вадим за рулём устроился, даму, естественно, рядом с ним усадили, а остальные втроём на заднее сиденье втиснулись, ну и покатили. Вопрос куда даже возникнуть не успел. Вадим сразу объявил, что для тех, кто московские просторы на «Жигулях» рассекает, пивко пристойно употреблять только в «Жигулях» – так знаменитый пивбар на Новом Арбате назывался.

Каламбур мы оценили и со своим рулевым согласились. Времени этот переезд много не занял, там езды всего ничего, поэтому через какой-то десяток минут Вадим, покручивая ключи от машины на указательном пальце, уже вёл всю нашу компанию по ступенькам железной лестницы к входу, который предусмотрительный швейцар с полупоклоном перед нами открыл со словами:

– Добро пожаловать.

Очередь страждущих стояла молча, не выступала, понимала, что если уж швейцар в поясе прогнулся, то выступать смысла нет. А я дивился тому, что деется. Зашли – там нас мэтр с приветливой улыбкой, как дорогих гостей, встретил, уважаемых Вадим Никитича да Виктор Павловича отдельно от всех сердечно поприветствовал и к свободному столику, у окна стоящему с табличкой «Занято», подвёл да табличку эту на стол положил надписью вниз.

Всё мне было здесь удивительно, поскольку я первый раз в этом зале оказался. Вроде для меня он самым привычным местом времяпровождения должен был быть, ведь ещё год назад я мимо него дважды в день проходил, а в соседнем гастрономе «Новоарбатском» продукты регулярно покупал. А всё потому, что дом, в котором я тогда проживал и где до сих пор дорогие мне родители жены обитают, виднелся наискосок на том берегу проспекта Калинина, или, как его в народе называли, Нового Арбата.

Конечно, я его со своего места видеть не мог, угол обзора не позволял, но воображение у меня хорошее, вот я себе всё в цвете и представил. А не посещал я этот пивбар вовсе не потому, что пиво не люблю или компании подходящей не находилось. С этим как раз всё в порядке было: и люблю, в меру конечно, да и звали меня неоднократно, но я всегда отказывался, а причина тут самая прозаическая. Смертельно не люблю… Нет, скорее даже не так. Ненавижу – это слово лучше характеризует моё отношение к такой форме бездействия человеческого, как стояние в очередях.

Ведь как получалось. Вечером с работы я от метро «Арбатская» всегда мимо этого заведения шёл и всегда по своей, может, и дурацкой, но присущей мне с детства привычке всё считать отмечал, сколько народа в очереди на семи ступеньках стоит, а сколько ещё туда даже встать не сумело. В «Новоарбатском» я, по порядку в нескольких очередях потолкавшись, приобретал что-нибудь съестное для дома, для семьи, а когда свой путь по проспекту продолжать собирался, всегда повторял процедуру подсчёта индивидов, желающих отведать пива именно в этом месте.

Так вот, со стопроцентной гарантией утверждаю, что в лучшем случае народ, внизу на тротуаре до того толпившийся, на первую, максимум на вторую ступеньку – а их, напоминаю, семь было – поднимался. Ну и зачем мне такое удовольствие, даже с учётом того, что там меня раки горячие с гарантией ожидают? Как правило, я в гастрономе приобретал пару бутылочек того же самого «Жигулёвского» да в свой дипломат аккуратненько укладывал, а дома в холодильник на пару часиков определял. Вечером же, в спокойной обстановке, мы с моим любимым и глубоко уважаемым тестем садились перед телевизором и, пока новости прослушивали, это пивко, из кружек старающееся пеной вылезти, внутрь себя – как принято говорить, в самое надёжное на свете место – определяли.

И как вы сами полагаете, где я бóльшее удовольствие, если не сказать более изысканно – наслаждение, испытывал? Вот то-то и оно. А всё говорят: «Жигули», «Жигули»…

И самое интересное, я, проходя мимо, всегда особо отмечал, что очередь ожидающих, когда их внутрь запустят, всегда сбоку проход оставляла. И скорее не для усы вытирающих и смачно отрыгивающих бывших теперь посетителей, которые вниз спускаются, а для таких вот, как мы, лихо мимо них поднимающихся, ключиками от легковой – собственной, значит – машины на указательном пальце покручивающих да недовольно на очередь посматривающих: что, мол, так мало места оставили, боком пробираться приходится.

Мы на стулья, стоящие вокруг стола, ещё как следует усесться не успели, а к нам уже официант торопился с пятью высокими кружками пива на подносе. Кружки не обычные, пузатые, а какие-то фигурные, с выпуклостями и впадинками, за которые их держать удобно, обхватив всей пятернёй. А другой официант блюдо с раками усатыми, дымком исходящими, тащил. Раки были красными до невозможности, и, наверное, не столько оттого, что их сварили, а больше со стыда, что их, кому-то уже предназначенных, нам вне всякой очереди перебросили. Мне было очень не по себе, Диме, как мне показалось, тоже. Наталье же было всё равно, а ВиВы – те уже к этому, по-видимому, привыкли, и им было безразлично, что о них думают окружающие.

Мы люди культурные и вежливые, вопросов лишних задавать не стали, нужно – Вадим их сам разъяснит, без напоминаний, а нет – что ж, на нет ведь и суда нет. Значит, информация для нас ненужная, а раз так, делиться-то ей с нами зачем?

Я взял одного усача и начал от него в первую очередь клешни отрывать, разгрызать их да всякую вкуснятину, которая только там и имеется, высасывать, запивая холодным пивом. Потом смотрю, пока я с одним членистоногим возился, тарелка, стоящая в центре, почти опустела, а перед каждым из моих спутников приличная такая горка из панцирей, голов и клешней с ногами выросла.

Вадим, сидевший рядом, на меня посмотрел-посмотрел, да тихонько так, чтобы никто не услышал, спросил:

– Первый раз, что ли, ешь? – и на раковую шейку, мной не тронутую, кивнул.

– Нет, Вадим, далеко не первый. Был в моей жизни такой период, не очень долгий к сожалению, недели две приблизительно, когда я каждый день по ведру раков из воды доставал, на кухню приносил и вываливал в огромный чан с сильно подсоленной кипящей водой. А затем брал в руку такой специально изготовленный одним умельцем деревянный черпачок с прорезями и дырочками на дне и стенках, раков оттуда с пяток вылавливал, давал водичке чуть-чуть слиться и выкладывал их на салатные листья, чтобы натюрморт получился. А вот когда все раки оказывались на блюде в виде застывшей в неподвижности красной горы, тогда и к трапезе можно было приступать.

Вадим смотрел на меня чуть ли не открыв рот от неожиданности – наверное, не предполагал, что я вот так могу свои мысли в слова облечь. А я совсем раздухарился и продолжал говорить. Ко мне уже и остальные наши партнёры по пиву с раками прислушиваться начали, а я всё рассказывал:

– Раков речных я ловил разных. Наверное, у них пород много, но я только три знаю. Норные – это те, которые, как ласточки-береговушки, живут в норах, выкопанных ими в отвесной песчаной стене, обрушивающейся в реку. Только ласточки над водой, а раки под ней. Затем те, которые свои жилища обустраивают на дне речек, под находящимися там камнями, и, наконец, те, которые в заиленной проточной воде обитают. Ловить легче всего последних. Надо только плыть против течения и вперёд смотреть. Если раки в этом месте есть, то они перед тобой побегут примерно с твоей скоростью. Так что только успевай пару-тройку ближайших ухватить да на берег выбросить. А трудней всего – тех, что меж камней прячутся. Вот там потрудиться приходится ой-ой-ой как. Но, на мой вкус, они все одинаковые. А почему я их ем так странно? Дело в том, что так меня моя бабушка учила. Я то, что называется «раковой шейкой», люблю, но не очень. Больше всего мне нравится тот сок, который у грамотно сваренного рака в клешнях находится. Тут раков варить умеют, так что я вполне удовлетворён.

Мы ещё раз повторили по пиву, затем ещё раз, а потом решили, что хорошего понемножку должно быть – от излишества вкус к жизни пропадает. Ну а пока я клешни грыз да пивко не спеша потягивал, Вадим мне поведал одну душещипательную историю, к тому же многое объясняющую.

– Мы, я имею в виду нас с Виктором, в мире зубного протезирования люди известные и авторитетные, поэтому к нам нередко по рекомендациям разные пациенты со своими проблемами обращаются. К тому же, как говорят, я неплохой дантист, то есть лечением зубных болезней могу заниматься, да ещё немного основам пластической хирургии обучен. В общем, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Поэтому чаще всего к нам приходят больные, которым необходим целый комплекс услуг. Вначале болячки залечить, а затем уж протезированием заняться. Однажды пригласили нас приехать к одной даме. То, что с ней произошло, трудно обозвать одним словом, это не несчастье даже, а форменная катастрофа.

Представьте себе молодую привлекательную женщину, которой выбили десять передних зубов, шесть верхних и четыре нижних. Причём не просто выбили, а разломали так, что они осколками своими все мягкие ткани изуродовали. Нам сказали, что она шла по улице, споткнулась да о бордюрный камень хорошенько приложилась. Но, по моему мнению, кто-то её со всей мочи кастетом тяжёлым угостил, попадались мне с подобными травмами пациенты. Нужна была пластика губ, щёк, нёба, а уж затем о восстановлении зубов можно было подумать. По какой-то причине лечение пришлось проводить в домашних условиях, но поскольку страдалица проживала в частном двухэтажном доме, условия были не совсем безнадёжными. В общем, провозились мы с мадам очень долго. Больше года в сумме получилось. Ну а затем нам коронный вопрос задали: «Сколько мы вам должны?»

Я по совету рекомендовавшего нас человека взял деньги лишь за материалы да услуги, оказанные приглашёнными специалистами, а от оплаты за нашу с Виктором работу отказался. В благодарность за такое бескорыстие мы и были введены как почётные члены в некоторые любопытные заведения типа этого. Сюда, например, мы можем приходить в любое время по одиночке, или вдвоём, или с группой товарищей, но не более чем на один столик. Знают нас швейцары да метрдотели как Вадима Никитовича и Виктора Павловича, а кто мы да зачем, никого не интересует. Приказано им нас пропускать да обслуживать, вот они этим и занимаются. Причём обслуживают по высшему разряду и абсолютно бесплатно. Ну, мы и решили вам пыль в глаза пустить. – И он смущённо улыбнулся.

«Вроде нормальный мужик», – подумал я.

Ну а вслух несколько иное ему на ушко прошептал:

– Не бери в голову – всё путём получилось.

В общем, хорошо посидели. Это мнение общим оказалось: и поели вкусно, и пивка попили, да и поболтали тоже неплохо. Пора и по домам разбегаться.

Глава четвертая

4 ноября 1973 года (продолжение)

Ну, это только так говорится – по домам, а уж кто куда направился, его личное дело. Я, например, на работу помчался: через два дня на месяц уезжаю, а дел выше крыши. Прежде всего, конечно, общественные надо перераспределить, их у меня немало набралось. С комсомолом проще всего. Два года назад в лаборатории профессора Чертова Иосифа Абрамовича новая сотрудница появилась, что в институте многие неким казусом посчитали.

Я совсем ещё «зелёным» был, меньше месяца, как в институт пришёл – как говорится, без году неделя, – когда знаменитая Шестидневная война на Ближнем Востоке случилась. Вошёл я утром в главный корпус, передо мной секретарь парткома, Лариса Ивановна, идёт – ну, её я уже в лицо распознавать научился. А у гардероба мужик стоит с такой характерной внешностью, что прямо мама не горюй. При виде нас он на даму чуть ли не набросился и прямо-таки прокричал, да при этом ещё и с непередаваемым одесским акцентом:

– Ларочка! Ну и как вчера наши вашим дали?

А она не растерялась и на такой вызывающий демарш с тем же говором ответила:

– Йёся, да што ж ты такое говоришь! Какие такие наши, да каким таким вашим? Я не совсем поняла, что это ты там в виду поимел? Да за такие слова ещё совсем недавно ты бы уже на Соловки в столыпинском вагоне медленной скоростью ехал, и никто бы даже внимания не обратил, что ты там лауреат какой-то да в академики метишь.

Мужик сразу серьёзным стал и печально так проговорил:

– Нет, Ларочка, последнее мне не грозит. Говорят, мол, ты, конечно, еврей, но вот жидовства в тебе маловато. Поднакопи этого говнеца побольше, вот тогда в наш гадюшник и стучись.

Обнял он её за плечи, и пошли они к лестнице, что на второй этаж ведёт, а я мимо них по коридору первого этажа промчался. Спешил куда-то, сейчас уже не вспомню куда, да, значит, это и не важно.

Вот таким оригинальным способом я с Иосифом Абрамовичем познакомился. Правда, в одностороннем порядке, но всё же.

Попасть в коллектив, возглавляемый этим выдающимся учёным, было мечтой многих, но у него какой-то свой, неясный для остальных принцип отбора будущих сотрудников имелся. По блату или по настойчивой просьбе сверху, которая синонимом приказа считалась, это было невозможно. Не тем человеком Иосиф Абрамович был, чтобы супротив своего желания что-нибудь делать да подобострастно ручки вверх поднимать. Он, и только он один, мог решить, когда такая потребность вдруг возникала, кого к себе на освободившееся место пригласить. А тут вдруг гром, наверное, среди ясного неба грянул. Он сам к директору пришёл и заявление принёс – мол, просит ему в штатное расписаниеещё одну ставку стажёра-исследователя ввести, присовокупив при этом устно:

– Не пожалеете, – и всё, больше ничего не добавил.

Удивительно, но просьбу его удовлетворили, и директор откуда-то, по-видимому из своих тайников, эту ставку достал. Вот так и появилась в лаборатории Чертова девушка, совсем молоденькая, глазастенькая, остроносенькая, росточка небольшого, беляночка такая, с характерным признаком: как смутится – а это у неё, особенно спервоначалу, часто случалось, – тут же вся румянцем обливается. И не только щёки, а и руки, и ноги, ну там, где это видно было, так что некоторые молодцы горячие чуть ли не спорить начали, кто же тем первым будет, кому доведётся проверить, а как скрытый от глаз кожный покров себя при этом ведёт.

Лена Ларцева, так эту стеснительную девушки звали, быстро в наш достаточно дружный – в его активной части – коллектив влилась, и мы даже не заметили, как она ШП, то есть своим парнем, в нём стала. Полгода не прошло, а её уже заместителем секретаря комсомольской организации избрали, причём единогласно, всем по душе девушка пришлась. Почти безотказным и чрезвычайно исполнительным и полезным для общества человеком она оказалась, однако всё так же стремительно продолжала краснеть, хотя непонятно было зачастую, по какой такой причине это происходит.

Да и в число учёных она неожиданно для всех ворвалась. Лаборатория Чертова занималась одним увлекательным делом – пыталась найти избавление от такой напасти, как лейкемия, или, попросту говоря, лейкоз. Ну а для начала надо было понять, откуда он в здоровом организме берётся. Поэтому ежедневно десятки белых мышек, альбиносов значит, вполне определенной линии, то есть таких, которые к одному и тому же генотипу относятся, отдавали свои жизни во славу науки. Как только их не изучали. Всё новое и для дела пригодное, до чего только в мире додуматься успели, Иосиф Абрамович моментально в своей лаборатории в жизнь внедрял и сотрудников своих к тому же приучил.

Лена достойной ученицей оказалась и, что немаловажно, чрезвычайно трудолюбивой, очень последовательной, фантастически наблюдательной и способной свои наблюдения в систему превратить. Так вот, в сентябре она была в очную аспирантуру зачислена, а одновременно с этим в нашем отраслевом журнале её первая статья появилась, и, что вполне в стиле профессора Чертова, была она там единственным автором. Смысла статьи её я не понял, для меня всё то, чем они занимались, а потом описывали, было сплошной абракадаброй, как для первоклассника тригонометрия с её синусами и косинусами, тангенсами да котангенсами. Но в научном мире она произвела эффект разорвавшейся бомбы, непонятно из чего сотворённой. На неё начали ссылаться, а один весьма уважаемый в том мире итальянский профессор даже назвал принцип, который Лена выявила, симптомом Лены Ларцевой, ни больше и ни меньше.

Грозов после этого на учёном совете, Чертову прямо в глаза глядя, заявил, что они, хирурги, считают, что Лене Ларцевой в аспирантуре делать нечего, чужое место она там занимать будет, а пора утвердить тему её докторской диссертации, поскольку меньшее её недостойно. Вот пусть профессор Чертов ей часть своего кабинета уступит, а в аспирантуру надо его, Грозовского, парня, очень даже способного, определить. Все, как всегда, засмеялись, а Грозов привычно сделал вид, что обиделся – мол, не понимают его.

Такую вот девочку мне удалось себе в заместители привлечь. За ней я был как за каменной стеной, всё она и знала, и понимала, и сделать могла. Но кое-что ей всё равно объяснять пришлось, в курс некоторых специфических вопросов вводить.

Именно на это я остаток того дня в своём институте и потратил.

Домой без сил явился. Непонятно почему, но измотался вконец. Вроде и не делал ничего сверх того, что обычно, а вот надо же. Даже есть не хотел. Так, сел у стола посидеть да в тарелке не помню с чем лениво поковырялся, а затем на диван переместился и тут же отключился, как будто несколько дней не спал. Часа через три проснулся совсем свеженьким и вполне работоспособным. На часы глаза бросил – смотрю, маленькая стрелка стремится большую на самой верхушке циферблата догнать, значит, полночь вот-вот будет. В квартире тишина, жена с сыном в царстве Морфея пребывают, а у меня ни в одном глазу. Встал, на кухню пошёл, дверь прикрыл осторожно, чтобы не скрипнула, и свет зажёг.

Из-под моих ног во все стороны десятки сверчочков малюсеньких, недавно на свет божий появившихся, но бесподобно шустрых разбежались, пытаясь от меня по углам попрятаться. Но не на того нарвались: пока они метались, ярким светом ослеплённые, я их много передавить успел. А когда остальные по щелям позабивались, снова свет выключил, стул на ощупь нашёл, сижу и пытаюсь понять, что за напасть такая в доме этом случилась.

Дом совершенно новый, с предыдущей весны только заселяться начал. Двенадцатиэтажная башня блочная первой выросла среди бывшей деревеньки. Это уж затем вокруг целый микрорайон стремительно разрастающейся Москвы возник.

Поселились мы здесь в прошлом году. Произошло это, по крайней мере для нас, совершенно неожиданно. Жили себе спокойно с родителями жены и её младшим братцем в нормальной квартире на проспекте Калинина, тоже в новом, правда двадцатичетырёхэтажном, доме. Видели, наверное, стоят такие жилые башни с правой стороны, напротив административных домов-книжек. Жили, как говорится, не тужили. Меня там абсолютно всё устраивало. Месторасположение удобное – центр, «центральней» редко бывает. Если надо куда-то добраться – пожалуйста, в любую сторону, до любой самой что ни на есть московской окраины, времени потратишь примерно одинаково. Здорово, согласитесь. Родители жены во мне души не чаяли, я им ровно тем же отвечал, но вот супруга моя начала с матерью сталкиваться, да так, что иногда чуть ли не перья с пухом по квартире летели. Сами понимаете, две хозяйки на одной кухне…

Вот как-то вечером в субботу – дело во второй половине сентября было, дачи все закончились, поэтому в московской квартире это случилось – сидим, чай пьём. Хорошо так, умиротворительно на душе, да и желудку приятно после сытного ужина немножечко тёплого чая внутрь принять. Сидим, я чашку ко рту в очередной раз поднёс да на экран телевизионный взглянул. Телевизор в левом углу стоял, а там, на экране, чепуху какую-то показывали, но от нечего делать, когда такая нега по телу разливается, даже на ерунду и то можно глаз бросить. А тут тесть, с правой стороны от меня сидевший – я его даже не видел, он почти за спиной у меня оказался, – вдруг, как бы ни с того ни с сего, заявил:

– Завтра к одиннадцати едем квартиру вашу смотреть, – и больше ничего не добавил.

Хорошо, мы с женой сидели, некуда падать было, но чаем я облился, ладно он уже немного подостыть успел.

– Какую такую квартиру? – Голос у жены прорезаться только к концу вопроса стал.

– Так вас же наша не устраивает. Ты тут постоянно свару пытаешься замутить, чем-то недовольна вечно и недовольство своё в нашу спокойную жизнь вносишь. И потом, молодым везде у нас дорога, поэтому мы и решили с матерью, да и с Ванюшкиными родителями согласовали, а пусть-ка эти самые молодые самостоятельно поживут. Вот и отправитесь вы с завтрашнего числа в дальнюю дорогу, нечего вам по проспекту Калинина подошвами шаркать.

Когда тесть таким голосом и такими словами выражаться начинает, с ним спорить нельзя, только хуже можно сделать. Поэтому моя дорогая встала и с сынишкой, на её руках мирно спавшим, в нашу комнату ушла, а я чай остался допивать – не оставлять же его в чашке или тем паче чтобы его в раковину потом вылили.

На следующий день спозаранку встали, жена с сердито-огорчённым видом, тёща тоже печальная, ну а мы с тестем ничего, ко всему привычные, мужики же. Позавтракали по-быстрому да на Садовое кольцо отправились. Там ходит троллейбус маршрута Б – «букашка», значит, народ его так для удобства обозвал, на нём быстрее всего до Маяковки можно добраться. Доехали – и в метро. Куда едем, нас не информируют, ну а мы лишние вопросы не задаём, да и чего их задавать, до места доберёмся – сами увидим.

Поезд в сторону «Речного вокзала» нас повёз. Народу в вагоне мало, мест свободных сколько хочешь, а тесть у дверей стоит и садиться почему-то не собирается. Вот за окошком станция появилась, моя родная «Белорусская». Смотрю, тесть из дверей почти наружу вылез, рукой кому-то машет, потом успокоился, назад в вагон подался да к супруге, тёще моей, направился, которая ему место рядом своей сумкой хранила. Метро ведь не театр, это там места нумерованные, а в метро что – вольница чистая. Увидишь, где свободное место имеется, – беги. Успеешь – сядешь, нет – так стой, тоже полезно, не всё же сиднем сидеть. Косточки тоже иногда разминать требуется.

Я привстал, в соседний вагон через двойное остекление заглянул – смотрю, мои родители в самом его конце усаживаются. Мама уже почти села, а папа её рукой слегка придерживает, чтобы не промахнулась, наверное. Ну, тут я совсем успокоился. К тяжёлой артиллерии, это я тестя имею в виду, бомбардировщики с истребителями присоединяются, так что нам никто даже голову не позволит из окопа высунуть. Сидите, молчите и не рыпайтесь.

Лучше всего в такие моменты о чём-нибудь весёлом и приятном думать. Вот я и задумался. Речной вокзал – где это? Понял одно: где-то далеко от Москвы он в своё время строился. Ведь Путевой дворец, который теперь Петровским называют и в котором Наполеон в 1812 году сидел, дрожал, когда на пылающую вдали первопрестольную смотрел, тоже тогда поодаль от Москвы был. А сейчас он почти в центре города находится. И ведь всего полтора столетия прошло. Как же быстро города растут! Вот и Северный речной вокзал строили в том месте, куда канал Волга – Москва максимально близко и удобно к городу удалось подвести. А теперь и он уже в городской черте. Так, глядишь, пройдут ещё годы – и Москва с Питером в экстазе сольются. Юго-запад почти весь многоэтажками застроили, теперь строители на запад двинулись. Как оголодавшая стая набросились на деревянные домики, в которых испокон веку люди семьями жили, и на их месте железобетонные громадины возводить принялись. Торчат они, серые, мрачные, как казематы средневековые, то там, то тут, но, боюсь, скоро, кроме них, ничего уже глаза рассмотреть не смогут. И жалко не те избушки, в землю вросшие, возможно, вместо них давно надо было нормальные деревянные дома с удобствами построить, а вот огороды да сады с их плодово-ягодным богатством, которые бульдозеры своими ножами под корень срезали, до слёз жаль.

Пока думал, смотрю, мне сигнал рукой подают, вставайте, мол, люди русские, выходить пора. Ну, мы послушные, без дальнейших уговоров и принуждения встали да на выход потопали. Поезд дальше поехал, а я на стену смотрю, ищу, что там написано, чтобы понять, куда мы попали. «Водный стадион» – надпись крупная, издали видна. Вот так, в новое для себя место попал, никогда ещё в этом краю бывать не приходилось. Выходим, станция неглубокая, не то что родные мне «Динамо» да «Белорусская» с «Маяковской», хотя все они, и даже «Павелецкая», рядом с которой мы жили, когда в Москву после войны вернулись, на одной линии метрополитена находятся.

Тесть по улице сразу вперёд пошёл. Я решил было, что он к остановке автобусной устремился – там как раз толпа подошедший автобус атаковала, – но нет, он остановку миновал и дальше быстрым шагом направился. Мы за ним, а он до ближайшего поворота добрался и сразу за углом из поля зрения исчез. «Повернул, значит», – подумал я. Мы до этого поворота дошли, видим – тесть метров на десять отошёл, но остановился и на нас смотрит, поджидает. Мы подошли, а он вперёд показывает:

– Видите, там дом за деревьями виднеется, белый такой красавец? Так вот, нам туда и надобно.

Папа мой назад оглянулся, затем вперёд посмотрел оценивающе, и сказал, как точку поставил:

– А что? Нормально, до метро пешочком не дальше, чем у нас.

Но мамуля моя дорогая – она всю жизнь за меня горой стоит – ему возразила:

– Нет, Саша, ты ошибаешься, здесь намного ближе. – Немного подумала и добавила: – Чем у нас.

По всему выходило, что мы с женой там отсутствовали, поскольку на нас никто никакого внимания не обращал. Наши родители, всей четвёркой, к общему знаменателю пришли да давай друг друга убеждать, что здесь и зелени больше, а значит, воздух чище, что для ребёнка, то есть Михаила, нашего сына, а их общего и единственного внука, полезней будет. Да и для гуляния с ним здесь, несомненно, места больше, чем в тех каменных мешках, под которыми дворы подразумевались на Калинина.

Но тут как раз автобус, в который люди около метро ломились, следом за нами завернул. Ехал он тяжело, поскольку пассажиров в его нутро набилось значительно больше, чем конструкторы планировали. Мы на народ посмотрели, и я сразу же для себя вывод сделал: если нас сюда действительно сослать хотят и им это удастся, я ни в жисть на таком транспорте кататься не буду, что напрочь не соответствовало моей же любимой присказке: «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти». Я смотрел вслед автобусу, который изрыгал из себя вонючий синевато-грязный шлейф бензинового перегара – наверное, вчера с приятелями хорошо посидели, – и думал: «Сколько человек может в таком сплющенном состоянии прожить?» – но долго ни к какому здравому решению прийти не мог. И только потом, после длительного раздумья, понял, что человек на всё способен, но я, наверное, уже через несколько минут там Богу душу отдал бы. Вот такая непонятная самому мысль в мою голову забралась.

Мысли мои вольные, никто их не контролирует, вот и мечутся они как хотят, а я их на всеобщее обозрение нечасто выпускаю. Пусть лучше там, внутри, в полной безопасности, помучаются немного, чем тут же, как их озвучишь, такой уничижительной критике подвергнутся, что и жить после этого им не захочется.

Смотрю, на длинном бетонном, в белый цвет когда-то покрашенном, а теперь довольно облезшем заборе табличка висит: «Улица Авангардная». Забор этот, ограждающий какое-то промышленное предприятие (интересно было бы узнать, конечно, какое), тянется вдоль левой стороны улицы и продолжается чуть ли не до самого её пересечения с другой улицей. А та, другая, к той, по которой мы сейчас идём, с левой стороны подошла да там и остановилась как бы в нерешительности, дальше идти почему-то не захотела. Название «Авангардная» такое звонкое, вперёд зовущее, а улица маленькая, узенькая, но, видать, тихая – мы уж сколько времени по ней идём, а с тех пор, как тот вонючий автобус проехал, никто больше своими шинами мимо не прошуршал.

Тем временем мы к самому дому подошли. Издали, когда мы его сквозь деревья увидели, он мне симпатичней показался. А так обычная блочная двенадцатиэтажная башня, ну в белый цвет снаружи покрашена – вот и всё, что её от родных сестёр в натуральной серой оболочке отличает. Подошли ближе – ещё одно отличие заметили. По всему фасаду к дому прислонился пристрой, явно под магазин предназначенный. Пока вроде не работает, внутри вон леса строительные видны и мужики какие-то крутятся. Я всё вокруг отмечаю, любопытно же, куда это нас в ссылку отправить хотят.

Тесть решительно за дом завернул, а там вокруг сплошная стройка идёт. Краны без устали крутятся, плиты да блоки таскают туда-сюда. Рядом дом длиннющий, подъездов в десять наверное, уже практически готовый, под крышей стоит, и асфальт вдоль него катки укладывают. Значит, скоро сдавать будут, иначе зачем асфальт зазря переводить? Но мы не к нему направились, а к белой башне. «Она же заселена полностью», – подумал я, глядя на окна с занавесками. Подошли к подъезду и остановились. Тесть на часы взглянул, я тоже посмотрел: без пяти минут одиннадцать.

Стояли молча, чего-то ждали. Вдруг открылась дверь. Из дома вышел мужчина, молодой ещё, лет тридцати с небольшим, но уже с огромной лысиной. Одет в светлую тенниску и синие тренировочные штаны с белыми лампасами. Вышел и руку тестю протягивает – знакомые, значит. Нам тоже кивнул всем скопом, ну и мы ему тем же ответили.

– Пойдёмте квартирку посмотрим, – сказал незнакомец и в подъезд вошёл. Мы за ним.

На второй этаж поднялись, налево, в «предбанник», на три квартиры рассчитанный, завернули и в квартиру, у которой дверь приоткрыта была, вошли.

– Вот, смотрите.

Незнакомец встал около двери, не стал дальше проходить, а мы разбрелись кто куда.

Я много видел разных квартир, и новых, ещё не заселённых, и в которые люди совсем недавно въехали, и, естественно, старых, где, может, уже не одно поколение прожило, но такого не видел ни разу. На первый взгляд обычная двушка, с приличных размеров кухней и раздельным санузлом. Обычная, да не совсем. Во-первых, комнаты смежные, во-вторых, окна выходят на крышу пристроенного магазина. Ну, смежные комнаты – это для нас не страшно, у нас же ребёнок ещё маленький, пока будет спать в своей кроватке, которая рядом с нами должна стоять, а через пару лет мы переберёмся в соседнюю комнату, а он в этой единственным хозяином останется. Вот и хорошо, что он в смежной жить будет, всё не так страшно для малыша. Так что смежные комнаты нам в самый раз, а вот что с этой крышей делать?

– Ой, как это удобно! – услышал я восторженные голоса обеих бабушек. – На эту крышу колясочку можно поставить, и всё, пусть ребёнок спит на свежем воздухе. У мамочки руки высвободятся для всяческих домашних дел.

Пока они там восторгались крышей пристроя да удобством смежных комнат, мужчины, то есть мы с отцом и тестем и незнакомец, пол на кухне рассматривали. Линолеум весь был вдрызг порван. Такое впечатление, что там танк на своих гусеницах немного покрутился. А что со стенами творилось, вообще описать сложно. Они все были заляпаны потёками масляной краски, причём палитра, которую использовал неизвестный «живописец», состояла из десятков оттенков всех цветов радуги. И если в ванной комнате и в туалете пол со стенами вроде бы ничего были – грязновато, конечно, но не безнадёжно, – то в проходной комнате паркет и краской был забрызган, и чем-то поранен. В общем, жутковато квартира выглядела.

Незнакомец о чём-то с тестем пошептался и исчез. А мы пока гуляли из угла в угол и не знали даже, что тут сказать можно.

– Значит, так, – начал тесть и взял паузу, ожидая, пока все вокруг него соберутся, – эта квартира свободна, человек, который её забронировал и всё тянул с переездом, от неё в конце концов отказался. Сейчас вернётся председатель правления кооператива, вы его только что видели, пошёл за начальником стройучастка, который отделкой дома занимался. Послушаем, что тот предложит по приведению квартиры в порядок. А так всё вроде нормально. Сейчас вступить в кооператив практически невозможно, но тут вдруг оказалось, что в кооперативе, который для наших сотрудников несколько лет назад был создан, есть вот эта свободная квартира. Желающих много, но мне первому разрешили её посмотреть. Соглашаемся со всем этим – значит, всё, квартира наша. Откажемся – не уверен, что в ближайшее время что-нибудь другое мне предложат.

Возвратился председатель кооператива, а за ним следом появился ещё один товарищ, настоящий красавчик, в хорошем тёмно-сером костюме, при галстуке, в туфлях, отполированных до такой степени, что можно их вместо зеркала при бритье использовать.

– Знакомьтесь, – произнёс председатель, – Николай Петрович Кошкин, начальник стройучастка. Он говорит, что в этой квартире, поскольку она временно нежилой была, бригада маляров своё добро держала да краску готовила – колер на стенах проверяла. Но он гарантирует, что за неделю всё приведёт в порядок.

– Виталий Николаевич, а что, у Николая Петровича проблемы какие-нибудь и он сам нам не может всё это рассказать и гарантировать? – В голосе тестя прорезались незнакомые мне металлические нотки. – Так что вы хотели нам рассказать, Николай Петрович? – обернулся он к «красавчику».

Откашлявшись, тот сдавленным голосом начал что-то бормотать, наверное, сам плохо понимая, что говорит.

– Дайте ему воды, что ли, – приказным тоном обратился ко всем тесть, а затем, когда Николай Петрович воды выпил да прокашлялся, ещё раз к нему повернулся: – Так что вы нам, милейший, пообещать хотите?

– Заменим линолеум на кухне, полностью обновим стены, побелим потолок. – Начальник стройучастка пришёл в себя и говорил уверенно и чётко. – Окна подновим, ручки оконные поменяем на современные, поставим ограничители, чтобы можно было не бояться, что окна разобьются при сильном порыве ветра. Что ещё можно на кухне сделать?

Он осмотрелся вокруг, но продолжил неожиданно:

– Да вроде всё. Давайте в комнаты перейдём… Так, здесь паркет отциклюем, обои заменим, потолок, окна, ручки… Да всё сделаем. Не волнуйтесь. Через неделю всё в порядке будет. Может, какие-нибудь дополнительные просьбы имеются? – с вопросительным видом повернулся он к тестю.

– Розетки нужны, – сказала тёща, – вот здесь и здесь, да ещё телевизионную антенну протяните в этот угол. Вот вроде бы и всё.

Ещё через две недели мы переехали. Квартира сияла новизной, как будто того разгрома и не было никогда. Ничего из мебели мы купить не успели, поэтому в обеих комнатах по углам ещё долго узлы и коробки лежали. Потихоньку обживались, тахта большая двуспальная появилась, кое-какая кухонная мебель да шкаф одёжный трёхстворчатый. Я уже даже приноровился к дороге и стал приходить на работу ровно к девяти часам. В общем, всё шло как положено. Нам даже понравилось отдельно от всех жить и ни от кого не зависеть. Вот так и прожили мы почти год в мире и согласии, привыкли совсем и о том времени, когда вокруг нас все, как наседки, квохтали да каждое наше требование исполнять спешили, уже и не вспоминали.

Но тут появились вначале тараканы, а следом за ними и сверчки. К тараканам мы все относились как к неизбежности. У моих знакомых эти «милые» насекомые водились во всех квартирах, так что ничего необычного в их визите к нам не было, но вот сверчки…

Все, наверное, читали в различных литературных произведениях, описывающих старый, ещё дореволюционный российский быт, об этих звонкоголосых обитателях крестьянских изб. Сверчок за печкой – это было мило и в некоторой степени экзотично. «Какая прелесть», – иногда думалось мне. Ведь ничего плохого об их присутствии в домах я ни в одной книге не читал. И вот они появились у нас.

Первая встреча с ними произошла ещё в конце прошлой зимы, то ли в феврале, то ли уже в марте, точно не помню. Я заметил на кухне небольшое насекомое, внешне очень похожее на обычного кузнечика, которое ловко увернулось от моей ноги и в два прыжка исчезло в тёмном углу. Я даже немного удивился, откуда зимой взялся кузнечик, и хотел посмотреть в энциклопедии, где же они зимуют, но закрутился и забыл. Около месяца прошло, наверное, и случилось второе пришествие того же самого, как мы надеялись, кузнечика. Но уже на следующей неделе мы убедились, что очень ошибались, так как вечером, когда мы вернулись с прогулки с ребёнком и зажгли свет, от нас в разные стороны разбежалось уже трое таких попрыгунчиков. Это нас насторожило, но не более. Мы всё ещё были уверены, что это именно обычные, привычные нашему глазу луговые музыканты, играющие на собственной скрипке.

Осознали мы, что заблуждаемся, одним поздним вечером, когда собрались укладывать ребёнка спать, а крупное существо, сантиметра три длиной, с характерным треском от вибрирующих крыльев пролетело из одного угла достаточно большой комнаты в другой и приземлилось точно в детской кроватке. Хорошо, дитятко, в ней проживающее, в тот момент на ласковых материнских руках находилось. Удивлению нашему не было границ. Позвольте, ещё совсем недавно, чуть ли не вчера или позавчера, это существо бегало по полу и ни о чём другом не помышляло, а сейчас уже на крыло стало, да ещё и на такие дальние перелёты оказалось способно. Что же нас дальше ждать будет при таком стремительном развитии событий?

В поисках ответа на этот вопрос я ловко поймал летуна и, удерживая пальцами левой руки, так мне привычней было, стал его рассматривать. Вначале я принял его за здоровенную саранчу – такое, знаете, страшное насекомое, вредитель посевов, которое летает тучами, всё уничтожая на своём пути, – но потом понял, что это не так. Саранча – ярко-зелёная мерзость, а то, что в моей руке лапками шевелило, было окрашено в серовато-коричневатый цвет и к тому же одето в панцирь, твёрдый на ощупь. Я ещё немного на него посмотрел, а потом решил: гляди не гляди, ничего я тут не выгляжу – ну не специалист я по членистоногим, или к какому там отряду это насекомое относится, – да в соседнюю квартиру направился, в которой наш теперь уже хороший знакомый, тот самый председатель кооператива по имени Виталий, проживал.

Дверь открылась достаточно быстро – видно, часто жителям нашего дома своего председателя приходится беспокоить, вот и выработали они у него условный рефлекс. Как звонок раздаётся, он к двери бежит – узнать, где ещё что случилось. Реакция на моё появление была довольно-таки странная. Я ещё только поздороваться собирался, а Виталий уже побледнел и сдавленным от волнения голосом произнёс:

– Что, и у вас тоже?

– Виталий, я не понял, что «тоже»?

– Эта гадость свиристящая завелась, – ответил он, показывая на существо в моей руке.

– Почему свиристящая? Летающая – да, но свиристящая – не слышал.

– Не обрадую – скоро услышите, – тоскливо протянул он.

– Вы загадками не говорите, объясните мне, что это такое и что с ним делать. У нас в квартире этого добра, мелкого только, полно, по полу вечерами ползает. Теперь вот эта штука выросла и даже летать начала.

– У меня не летает, у меня только свиристит. Мы уж и в СЭС обращались, нам там объяснили, что дом построен на месте деревенских изб, в которых всякой живности ползающей и прыгающей испокон веку было полным-полно. Если в избе за печкой не пел сверчок, это считалось большим несчастьем, так как именно сверчки контролировали присутствие в человеческом жилье других насекомых, например тараканов. Нет сверчка – тараканы избу заполонят, появляется сверчок – он тараканов быстро всех на корм переведёт, поскольку питается всякими мелкими насекомыми. С тараканами покончит – за своё потомство примется, так и регулировалась численность всякой мелкой живности. Тараканы, которые первоначально в огромном количестве развелись, действительно почти исчезли. Так, изредка какой-нибудь залётный пробежит, и всё. Из СЭС обещали прийти да потравить сверчков. Вы вот только что ко мне обратились, у вас ещё, наверное, всякими лаками да красками пахнет, а у тех, кто здесь с самого начала заселения живёт, они уже давно под плинтусом свиристят. И ладно бы по одному в квартирах жили, так нет, в последнее время они сильно размножаться стали, вот и до вас добрались. Но что они летать могут, я первый раз слышу. Это тревожный факт. Завтра опять в СЭС позвоню, забыли там про наш дом, что ли?

Буквально чуть ли не на следующий вечер мы услышали первую серенаду, которую наш сожитель, сверчок, исполнять начал, но это был не тот экземпляр, которого я Виталию приносил, а другой, с нами пока незнакомый. Тот, о котором я говорил, погиб смертью храбрых в неравной битве, как и многие его сородичи. С того времени бывали вечера, когда стоило мне только домой вернуться, как приходилось по всей квартире гоняться за этими музыкантами, безжалостно отрывая плинтуса и, если успевал, прибивая музицирующего сверчка на месте. Погибло их от моей руки множество, даже подсчитать невозможно, но место погибшего героя тут же занимали другие.

В литературе было описано – какими-то, по-видимому, не вполне компетентными людьми, – что сверчки мужеского пола не терпят конкурентов. Они якобы воюют друг с другом совершенно бескомпромиссно, до полной победы, после чего победитель съедает побеждённого, а серенады поют только сверчки-мужики, привлекая этим подруг, коих у каждого может быть неограниченное количество – прямо-таки султаны сверчкового царства. Так вот, со всей ответственностью заявляю, что эта информация недостоверна. Или она безнадёжно устарела, или современные сверчки резко изменились в худшую для нас, людей, сторону. В нашей квартире дело дошло до того, что как-то раз мы услышали одновременно пятерых исполнителей, причём ладно бы они заранее договорились исполнять хором одно музыкальное произведение какого-нибудь знаменитого своего композитора. Так ведь нет, каждый дудел что хотел. Какофония такая в воздухе звучала, что приходилось метаться из угла в угол. Мы уж все и продажные, и народные средства борьбы с этим злом перепробовали – всё тщетно. Проведём полную санобработку – неделю, максимум полторы тишина, а потом снова сначала ползать начинали, затем летать, а после и свиристеть. Из СЭС лучшие специалисты в наш дом регулярно наведывались, ведь первый этаж магазин продуктовый абонировал, так у них насекомых нет, а в жилой части дома ползают.

Ужас как быстро размножались эти сверчки. В описываемое мной время у них первый этап развития начинался. Они только из своих яиц повылуплялись. На этом этапе борьба с ними самая увлекательная. Поэтому я со стула встал, опять включил свет и снова много подавил сверчачьей мелюзги, пока она металась по кухне, пытаясь укрыться от яркого света.

Глава пятая

5 ноября 1973 года

Сверчки сверчками, мы уже даже смириться успели, что они вместе с нами в одной квартире живут, но надо же и делом заниматься. Я ведь на кухню не из-за сверчков ни свет ни заря припёрся. Кухня – это мой рабочий кабинет. То место, где я в спокойной обстановке работать могу. Я на ней научные статьи пишу, но самое главное, только там я имею возможность с заявками на изобретения чужих авторов разбираться.

Я уже упоминал, что работал в то время внештатным экспертом в институте патентной экспертизы. Так вот эта моя деятельность спасала нас с супругой от голода в первые годы совместной жизни. Начали мы её, конечно, вместе с родителями жены, но бюджет с самого начала выбрали раздельный, поэтому все денежки были врозь. Их и в то время хронически не хватало, а когда нас отселили в эту тмутаракань, совсем плохо стало. Спасибо моей маме. Была у неё одна подруга ещё с институтской скамьи. Должность она занимала немалую, была председателем ВОИР, что в переводе на общечеловеческий язык означает «Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов». Организация эта, хоть и была на бумаге общественной, значение имела большое, а её председатель считался фактически министром без портфеля, хотя в то время существовал и Государственный комитет по делам изобретений и открытий, председатель которого является действительным министром, членом Совета Министров СССР. Вот какую путаницу «изобрели», чтобы наилучшим образом руководить изобретателями, коих в стране несчётное количество. Мамина подруга и способствовала тому, что я оказался «внештатником» во ВНИИГПЭ. Такую аббревиатуру носил институт патентной экспертизы. Внештатный эксперт отличался от работавшего в штате тем, что не должен был с утра до вечера штаны на рабочем месте в здании института просиживать, да и жёсткого плана по количеству рассмотренных заявок у него не было.

Это же преимущества, скажете вы – и будете совершенно правы. Но раз имеются преимущества, то должны быть и недостатки. Так вот основным недостатком было то, что деньги за выполненную работу внештатники получали только после полного рассмотрения и закрытия делопроизводства по заявке, а на это иногда до года и более уходило. Таким образом, наступил момент, когда я уже десятка два заявок рассмотрел, вынес решение либо о признании предложенного технического решения изобретением, либо об отказе в выдаче авторского свидетельства, а денег всё ещё не видел. Год почти прошёл, пока мне первую зарплату не начислили. Зато после увольнения денежки ещё долго потихоньку капали. Такая вот форма отсроченной оплаты за выполненную работу была придумана.

Я почему про заявки и патентный институт разговор завёл. Я ведь целый месяц из-за плавания по Средиземномуморю на кухне появляться не буду – значит, надо все хвосты с заявками подчистить, негоже подводить свою руководительницу, которая штатным экспертом является и на кого все шишки за мои проколы валиться начнут. Пришлось рукава засучить да всё-всё, что ещё вчера на потом откладывал, доделать. «Потом»-то теперь о-го-го когда будет, все сроки пройдут, а там они очень строго контролируются и за их нарушение рублём бьют, и штрафуют, и депремируют тоже, причём не меня, а ту экспертшу бедную, которая моим куратором является и которая все мои решения своей подписью скрепляет.

Заявок десять мне закончить надо было, где-то отказ сформулировать, да так, чтобы изобретатели с ним согласились. Это самое сложное, такие слова надо подобрать и такие доводы привести, чтобы авторы поняли: рыпаться дальше смысла нет, только время и силы свои творческие попусту растратишь. Хорошо, я как-то пару дней в научно-технической библиотеке на Кузнецком проторчал. Все ссылки нашёл, есть что этим горе-изобретателям противопоставить. По паре заявок надо запросы написать. И опять же следует такие вопросы придумать да так грамотно их изложить, чтобы авторам легче было свои мысли домыслить и любому простому смертному ясно стало, в чём соль их задумки. Ну а по остальным заявкам надо решение о выдаче авторского свидетельства написать. Работа эта не тяжёлая, за нас все шаблоны умными людьми придуманы, но писанины там много, иногда по часу с лишним на оформление одной заявки уходит. В общем, работы у меня тут на несколько часов, ну а коли я выспался, то что тянуть. Уселся я за стол, заявки веером разложил, достал ту, с которой возни меньше всего, и за работу принялся.

Вот сидел я так да в окно на крышу пристроенного магазина иногда взгляд бросал. Количество заявок на столе потихоньку уменьшалось, а вот на табуретке рядом, куда я готовые работы складывал, росло. Но время не текло даже, а стремительно мчалось, поэтому, когда я на часы, на стене напротив висевшие, глаза поднимал, меня всяческие мысли начинали мучать. Ведь завтра, то бишь уже сегодня, последний день, когда я смогу в патентный институт смотаться, всё это в машбюро отнести да свою наставницу слёзно попросить потом всё считать, подписать да руководству отдать. Взамен, конечно, наобещать придётся, что я у неё ещё несколько непотребных заявок возьму – в порядке пусть и не совсем бескорыстной помощи: деньги-то мне за это когда-никогда, но заплатят, однако ей от этого значительно легче жить станет. Но вдруг я не успею всё доделать, что тогда? Отбрасывал я эту поганую мыслишку, делал пару глубоких вдохов и за новую заявку принимался.

Шесть часов я встретил, когда недремлющий будильник нас с постели решил поднять. Пора было за детским питанием отправляться. В моё отсутствие к нам тёща временно переселиться пообещала, так что жене придётся на молочную кухню ездить. Но сегодня же я ещё дома, поэтому переложил на подоконник две последние недоделанные заявки, одна из которых у меня что-то не очень шла, надел туфли, куртку непромокаемую – дождя вроде нет, но небо хмурится, так что лучше перестраховаться – да на автобусную остановку отправился. Кухня молочная теперь в семь утра открывается – пошли навстречу работающим родителям, на час раньше это учреждение начинает детское питание отпускать. Опаздывать туда не рекомендуется, так как самые вкусные смеси закончиться могут. Вот я и поспешил. Заодно, пока ездить туда-сюда буду, может, что умное в голову придёт, а то, сидя за столом, ничего выродить не удаётся.

Обернулся я на редкость быстро. Приехал прямо к открытию, народа в очереди оказалось немного, а дальше повезло: оба автобуса, на которых я с пересадкой добирался, подъезжали к остановке сразу же, как я там оказывался. Вбежал домой – и сразу же к кухонному подоконнику, где меня дожидалась недоделанная работа. Правильно я предположил. Пока перебегал от одной автобусной остановки к другой, в голове как щёлкнуло: вот оно, то решение, до которого я никак не мог додуматься.

– Ты есть-то собираешься? – услышал я голос жены.

– Привет, дорогая, – потянулся я к её щёчке. – Подожди несколько минут. Идейку я одну запишу и позавтракаю.

– Я сколько раз ночью просыпалась, на кухне всё свет горел, а тебя рядом со мной не было. Ты что, вообще не спал?

– Да нет, поспал немного. Часа четыре точно спал, мне вполне хватило.

– Ладно, работай, я ещё поваляюсь чуть-чуть, пока малыш не проснулся.

Вернул я все материалы на кухонный, он же обеденный, стол и углубился в текст той самой предпоследней заявки. Прошло ещё около полутора часов, и вот точка поставлена. Теперь быстро завтракать – и на работу. Там я сегодня вроде особо не нужен, но отпуск начнётся только в понедельник, так что у меня ещё рабочий день. Я предупредил, что могу немного задержаться, вот и приеду на час позже. Я посчитал, что это не слишком большое опоздание для предотпускного дня, тем более все прекрасно понимали, что заслужил я этот отпуск. Ведь почти в буквальном смысле я пахал и пахал с раннего утра и иногда до поздней ночи. А сколько времени отнимала общественная работа! Если бы не она, я диссертацию защитил бы на пару лет раньше. Ладно, что заниматься предположениями. Как говорится, загадала бабка с вечера, встала утром – делать нечего. Поэтому думать надо о настоящем да о самом ближайшем будущем, то есть сегодняшнем дне. С завтрашнего утра я в отпуске. Ура!

Какой же план у меня на сегодня? Немного надо покрутиться в лаборатории, затем забежать в народный книжный магазин, бессменным директором которого с момента его создания и вот уже почти пять лет я являюсь, да дать последние ЦУ – и всё. Других дел на работе, если какого-либо ЧП не случится, вроде нет. После обеда, если удастся договориться о машине, помчусь в патентный институт, ну а если машину не дадут, то придётся ехать на такси или, что значительно хуже, общественным транспортом.

От метро до института я шёл не спеша. Редко такое удавалось. Обычно как борзая или гончая из метро по улице нёсся, а сегодня можно не торопиться. Всё равно ведь опоздал.

В лабораторию поднялся, а начальства нет.

– С утра, – говорят, – была, а вот за несколько минут до твоего появления уехала в Академию медицинских наук, а оттуда в Министерство здравоохранения. Там вопросы возникли по фармакопейной статье на новый, нами разработанный кровезаменитель. Утрясти всё надо, а лучше, чем она, никто этого не сделает.

Ну, раз так, то и мне сидеть в лаборатории нечего, поэтому я со всеми попрощался да потихоньку слинял, но халат снимать не стал. Негоже по институту без белого халата шляться.

Пока на второй этаж спускался да по стеклянному переходу в главный корпус шёл, всё думал о своих дорогих сотрудниках. Вернее, сотрудницах – я же единственный мужчина в нашем дружном коллективе. Всё же какие все люди разные. Вот Елена Чернышевская, моя первая и наиглавнейшая партнёрша по книжному делу, с которой мы вначале всё продумали, а потом все эти думы в жизнь воплотили. Она искренне меня поздравила с тем, что я в отпуск ухожу, да не просто в отпуск, а в увлекательнейшее путешествие, и пожелала всего, что только возможно. Садовничая, Светик-семицветик, как я её называю, моя тайная любовь для всех, кроме неё, тоже искренне за меня порадовалась и, пока никто не видел, меня даже в щёчку чмокнула да потом помаду свою тщательно вытерла.

Эх, сколько же я помады этой невкусной успел съесть за последний год – посчитать невозможно; иногда мы раза по три за неделю в квартире её матушки, пока та на работе была, встречались. До этой квартиры минут десять всего добираться, так что она настолько удобным местом для тайных непродолжительных свиданий оказалась, что я сам иногда в такое счастье не мог поверить. Но это только нашей с ней страшной тайной было. Хотя некоторые, вроде всем и во всём завидовавшей Юли Нечаевой, догадывались, по-видимому, что в виварии, в котором все сотрудники часто бывали, мы столько времени проводить не могли. Иначе кто мог, когда мы ещё на Калинина жили, где телефон имелся, моей жене пару раз позвонить с советом получше за мной присматривать, а то и до беды дойти может. Точно Юлька это была. Вот и в тот день она слова какие-то вроде добрые говорила, а в глазах совсем другое виделось. Но как бы то ни было, попрощался я с ними и решил из головы все эти мысли поскорей выкинуть, поскольку другие дела да другие прощания предстоят.

В главном корпусе я первым делом к Анатолию Карпову, моему заму по книжным вопросам, пошёл. В институт он через год после меня, сразу же после окончания Первого медицинского института по распределению попал. Работать, вернее в аспирантуре учиться, он начал в соседней со мной лаборатории, которая в нашем же экспериментальном корпусе находилась, и сразу же в наш по-настоящему дружный книжный мирок влился. Он ещё занимался оформлением диссертационной работы, когда скончался заведующий его лабораторией. Большинство её сотрудников давно уже достигли пенсионного возраста, перспективными исследованиями их коллектив не занимался, в основном подчищал хвосты в своих уже закончившихся научно-исследовательских работах, вот в министерстве и подняли вопрос о проведении в нашем институте небольшой реорганизации. Лабораторию закрыли, часть сотрудников отправили на пенсию, а молодёжь перевели в другие научные подразделения. Так Анатолий и оказался в лаборатории профессора Чертова, о котором я уже упоминал. Эта лаборатория вообще была для нас опорным пунктом. В ней ещё две сотрудницы в наш актив входили. Чертов всё всегда видел, но в отношении книг не особо возражал. Большой он их любитель был. Поэтому, как только новые книги приходили, я их целую пачку по одному экземпляру нёс директору, а Толя – своему шефу. Мы, конечно, старались их доверием не злоупотреблять и зазря рабочее время на книжный магазин не тратить, но ведь после работы не всегда получалось во все государственные магазины, которые нас товаром снабжали, съездить. Вот и приходилось иногда в рабочем графике толику времени изыскивать, чтобы куда-нибудь смотаться, особенно когда речь шла о встрече с руководством таких ведомств, как «Союзкнига» или «Москнига».

Сегодня, да и в самом что ни на есть обозримом будущем, никаких дел не предвиделось; так, поболтали с Толей о том о сём, наметили, откуда в моё отсутствие товар привезти должны и как обязанности на эти тридцать дней перераспределить. Пожал он мне руку, пожелав, чтобы всё было тип-топ, и я уж собрался халат снять да у него оставить на ответственное хранение, как сообразил, что сейчас можно, а скорее, даже нужно ещё с одним человеком попрощаться, который тоже свою буквально неоценимую помощь оказал при подготовке к этому путешествию. Речь о секретаре партийной организации. Вот я ей, впрочем без особой надежды на успех, и позвонил по внутреннему в партком. Решил: снимет трубку – зайду, а если она в клинике, то беспокоить не буду, по возвращении забегу.

К моему удовлетворению, Лариса Ивановна трубку сняла и вроде даже обрадовалась моему звонку, поэтому пару минут спустя я уже сидел напротив неё, вольготно вытянув свои длинные ноги. Вскоре перед нами возникли кружки с дымящимся чаем, и мы завели разговоры на совершенно посторонние темы, на которые раньше никогда не разговаривали. Оказалось, что наша секретарь парторганизации вовсе не такой вечно спешащий и озабоченный человек, какой я привык её видеть. Она живописью интересовалась, регулярно различные художественные выставки посещала и, так же как я, любила коллекцию импрессионистов, которую собрал Щукин и которая в Пушкинском музее изобразительных искусств находилась. Вот мы с ней некоторое время и посвятили обсуждению любимых мной работ французов, входящих в это живописное направление. Я даже удовольствие от той беседы получил и совсем другими глазами на Ларису Ивановну смотреть начал.

К чаю хозяйка коробку конфет на стол поставила. А у меня одна очень дурная привычка имеется: если передо мной на столе стоит что-то съедобное и я до него без проблем дотянуться могу, то машинально, даже не замечая этого, буду есть и есть, пока всё не закончится или это съестное от меня подальше не уберут. При этом я даже не понимал, что ел. Лариса Ивановна о таких особенностях моего организма, естественно, знать не могла, вот она эту коробку на стол и поместила перед самым моим носом. Как она её открывала, я, разумеется, видел и даже заметил, что коробка совершенно полная, новая значит, была. А вот когда мы прощаться стали, я обнаружил, что съел все конфеты подчистую. Так неудобно стало, просто ужас. Я уж объяснять ей принялся, что даже не видел, что делаю, а она засмеялась только – не бери, мол, в голову. Хорошо говорить «не бери в голову», стыда теперь не оберёшься. Я продолжал извиняться, а она шкаф открыла и оттуда три здоровенные, дорогущие коробки достала и мне протянула.

– Возьми, Вань, они тебе в поездке могут пригодиться.

Я, разумеется, сразу в отказ пошёл, а она их мне буквально в руки сунула: возьми да возьми. Шкаф, в котором они лежали, открыла, а там всё такими коробками забито.

– Ваня, ещё раз прошу, возьми. Я уже не знаю, куда их девать. Больные несут, отказаться неудобно, это ведь от чистого сердца. Сама-то я максимум одну конфетку себе в день позволить могу, вот и копится это добро. Я уж как в райком еду, девочкам в орготдел или сектор учёта одну, а то и две коробки обязательно везу, они искренне радуются такой малости, а мне это приятно. Поэтому прошу: и ты возьми.

Под настойчивым напором пришлось взять. Но у меня с собой только дипломат был, заявками почти под завязку забитый, в него коробки уже не влезали, он же не портфель, который раздуться может. С коробками в руках идти или в авоську их положить, не заворачивая, совсем неудобно. Лариса Ивановна выход нашла:

– Давай я тебе «Правду» вчерашнюю дам, в неё и завернёшь.

Сказала так, а потом замолчала да как засмеётся:

– Вань, а ты когда-нибудь вчерашнюю правду видел? Вот я сказанула. На площади Дзержинского кто-нибудь из особо шустрых может на таких вот словах целое дело раскрутить, они там и не на такое способны.

Но газету достала и помогла завернуть, стараясь при этом название её так разместить, чтобы не видно было, что это за газета.

Я ей уже руку пожал да прощаться до декабря стал, как она мне говорит:

– Постой, мы же с тобой ещё завтра увидимся.

– Лариса Ивановна, завтра я уже в поезде ехать буду.

– Куда это ты собрался, интересно мне? Завтра в три часа партбюро. Надо уже подготовку к отчётно-выборному собранию начинать. Оно не за горами, на 20 декабря по графику намечено. Ой, Ваня, как же я устала от этой нагрузки, если бы ты знал! Четыре года как прóклятая эту лямку тяну. В декабре потребую, чтобы меня переизбрали, хватит, накомандовалась я по самое вот это. – И она рукой по шее провела, как будто голову свою отрезала.

А я, пока она говорила, думал: «Это я дурак или действительно завтра последний рабочий день будет, а в поезд мне садиться послезавтра надобно?» Ничего не понял, поэтому, как только Лариса Ивановна душу свою закончила изливать, со своим вклинился:

– Я бы тоже с удовольствием ярмо своё с шеи сбросил да науке больше времени уделил, но вот не знаю, как на это наша руководящая и направляющая в лице секретаря парткома посмотрит.

– А ты язва, оказывается, Ваня, вот не знала. Стоит только человека конфетами от пуза накормить, как он шпильки втыкать в больную область принимается. Тебе, милый мой, легче моего намного. Ты уж из комсомольского возраста вырос чуть-чуть, ну ещё годик, может, удастся райком уговорить тебя на выборной должности подержать, и всё, придётся молодёжи место уступить. Ты вроде Лену Ларцеву подготовил себе на замену? Или пожалеешь её? Дашь вначале защититься, чтоб как с тобой не получилось? Не выйдет. Если её в гущу событий и жизни институтской не запустить, сдуется она. Надо на одном дыхании всем заниматься, и наукой, и жизнью, которая вокруг кипит. Ты думаешь, мы все здесь бездушные, ничего, кроме себя, не видим и не слышим? Ошибаешься, если так считаешь. Мы за вами, молодыми, нам на смену идущими, внимательно следим. Ты сам скоро таким станешь, тоже будешь молодёжь на правильный путь направлять да подталкивать.

– Как всегда, вы правы, Лариса Ивановна. Вот вроде я из пелёнок почти вырос, пора меня действительно на пол спускать, чтобы ползать научился, а там, глядишь, на ноги встану да ходить самостоятельно, без поддержки начну. Я это всё уже давно понял. С тех пор, как меня Антон Котляков на поверхность вытащил да в люди выводить начал. Я часто его вспоминаю и светлой его памяти постоянно кланяюсь. Но мы что-то о другом с вами начали, а вон куда нас кривая увела. Вы мне лучше ответьте: я действительно во времени потерялся и сегодня четверг, а не пятница, как я сам себя уверил?

– Конечно, четверг. Пятница только завтра будет. Я гляжу, ты заработался совсем. Давай-ка дадим тебе день передыха. Посиди дома, сыном позанимайся, жене чуток внимания удели, ты же их на месяц покидаешь. Жена-то у тебя сейчас что, в отпуске?

– Представляете, вышла она на работу, как дитяти полтора года исполнилось, а начальство её в очередной отпуск отправило. Место в садике нам дают только после Нового года. Вот они там, в министерстве, и решили её чуть-чуть дома подержать, пока с садом всё окончательно не решится да не наладится. По-человечески так подошли, спасибо им.

– Значит, так. Езжай сейчас куда там тебе надо, а завтра из дома не высовывайся. Я всем скажу, что тебя срочно в райком вызвали, в орготдел. И твоей Т. В. сама позвоню, не беспокойся. Из круиза вернёшься – на директорском всё в красках расскажешь. Думаешь, действительно других желающих не было? Были, и я в их числе, но видели мы, как ты переживал. Вот ты и поехал, и все согласились, что ты заслужил этот круиз. Тот объем работы, который ты на себя взвалил и уже несколько лет тащишь, много большего стоит. И я надеюсь, что ты если и не адекватную, то уж достойную отдачу в дальнейшем получишь.

– Спасибо, что считаете мою поездку заслуженной. Поверю, что кто-то из посвящённых в эту затею решил бедному Ване дорогу не переходить. Но Людмиле Федоровской в путёвке отказать вполне можно было, и ничего бы не случилось. Поманили сладеньким – да сами его и съели.

– Тут и спорить не хочу, всё, как ты сказал, сделать можно было бы. Но вот эта частичка «бы» все карты сразу же путать начала. Ты, наверное, ещё не всех монстров наших хорошо изучил. Думаешь, профессор Умова недалёкого ума человек, так, старушка божий одуванчик семидесятилетний. Это умница редкая, свою фамилию оправдывает как никто другой. Она способна такие комбинации разыграть, что потом ни за что не поймёшь, откуда ноги выросли. С ней связываться никто не хочет. Она ведь не зря с извинений начала свой подход – мол, простите, не выдержала я, секретную информацию непосвящённому человеку сболтнула. Я на все сто уверена, что она Людмиле ни слова не говорила, на нашу реакцию посмотрела да пошла её уговаривать, преподнося всё как премию за успешную защиту. Людка – человек заводной. Если ей объяснить, что путёвка, которую для неё выбили в качестве поощрения за работу, другому может достаться, в лепёшку разобьётся, а в круиз поедет.

– Ну, хорошо, согласиться с вами можно. Доводы вы действительно убедительные приводите. Но Умовой какой интерес разыгрывать такой спектакль?

– Разговор между нами идёт, без любой случайной или намеренной передачи на сторону, согласен?

– Лариса Ивановна, вы меня за кого держите-то? Конечно, согласен.

– Если бы не была в тебе уверена, не начала бы этот разговор вообще. Но ты же любишь в разговорах русскую народную премудрость вспоминать, словечки разные заковыристые. Вот я и решила у тебя поучиться. Может, это не лучшая пословица, но она чётче других на твой вопрос, за кого тебя я держу, отвечает. Лучше перебдеть, чем… Дальше ты сам знаешь, заканчивать даже не хочу. Так вот, давай к этой паре вернёмся: Умова – Федоровская. Первая – профессор, может, не всемирно известная, но всё же. За неё много доводов: в лаборатории редкий порядок, работа всегда выполняется с опережением любых сроков. Как она это делает, её проблемы, но придраться, если кто захочет, не сможет. Статьи у сотрудников одна за другой в печать летят. Отзывы сторонних специалистов очень хорошие. Но есть одно «но», и очень большое. Возраст. Он не просто критический, сам понимаешь, семьдесят – это не пятьдесят, но тут беда другая, и она её прекрасно осознаёт. Склероз у неё всё чаще и чаще свои коготки показывает. То одно она забывает, то другое. А Людмила – её ученица, уже доктор наук, под её руководством две кандидатские защищены, года не пройдёт, как третья нарисуется и она получит право оформить себе профессорское звание; вот тебе и готовый заведующий лабораторией, успешно продолжающий дело своего руководителя, сиречь бывшего учителя. Никого не подсиживала, никому дорогу не перебегала, естественная смена поколений. Вот Мария Александровна и решила себе ещё одну звёздочку на погоны повесить – благодетельницей заделаться. Глядишь, Людмила сразу в бой не полезет, а даст старушке ещё немного побарахтаться на поверхности. Будет ждать, когда ту старческий маразм настолько достанет, что она сама на свободу, то есть пенсию, запросится.

– Да, Лариса Ивановна, сложно в вашем мире взрослых жить, снимаю вопрос о своём переизбрании, я лучше с детишками пока повожусь ещё немного, – засмеялся я и потянулся к телефону, стоящему на столе.

Яков Иванович, заведующий гаражом, трубку взял быстро:

– Ваня, мы готовы.

– Я выхожу, Яков Иванович, пускай к проходной подъезжает.

– Интересно, чем это ты расплачиваешься за услуги, подобные этой?

– Перед вами, мадам, я ничего скрывать не хочу – «рыжиком», да не простым, а перегнанным.

Поясню для непосвящённых: так называется коричневатого цвета флакон из-под эфира для наркоза, заполненный перегнанным медицинским спиртом, то есть регенерированным продуктом из отработанного материала.

– Это добро у нас, хирургов, не водится, поэтому в ход конфеты приходится пускать. И ты знаешь, не кочевряжатся, как некоторые, а молча берут да спасибо говорят.

Уже стоя в дверях, я попросил, чтобы мой халат до возвращения в парткоме попылился. Улыбнулась Лариса Ивановна да в шкаф его повесила.

Люблю я лицам женского пола ручки целовать, но вот к руке секретаря парткома впервые потянулся, а она и не возражала. Так и расстались мы на целый месяц с улыбками. И, что примечательно, оба улыбались совершенно искренне.

У проходной, куда я бегом нёсся, меня уже «скорая помощь» ожидала. Водитель, Клочков Владимир Павлович, откликавшийся на прозвище «товарищ политрук», без дела не стоял, а протирал и без того чистое и блестящее лобовое стекло.

Поручкались мы с ним. Он спрашивает:

– Ты, Ваня, как, очень спешишь или можно спокойно ехать? А то смотри, под сиреной с мигалкой мигом долетим.

– Владимир Павлович, я обороты сбрасываю, с завтрашнего дня в отпуске, так что желаю начать спокойную жизнь, поэтому давай не будем коней гнать, а как люди поедем. Начну потихоньку с сегодняшнего числа к новому ритму жизни привыкать.

Мы, хоть и не гнали, до патентного института добрались без проблем, ни одного светофора, красным светом дорогу перегораживающего, на всём пути не встретили.

Опять пожали друг другу руки, «рыжик» перекочевал в карман белого халата, который на Клочкове как влитой сидел. Выслушал я кучу пожеланий, сводящихся в основном к тому, чтобы как можно больше прекрасных дам мне во время отпуска по ночам спать не давали, да пошёл сдаваться.

Глава шестая

5 ноября 1973 года (продолжение)

Интересная ситуация сложилась у меня в патентном институте. Так как мне всегда были остро необходимы деньги, я занимался заявками, выкраивая на это время всеми доступными способами. Возможно, я недосыпал, хотя, проспав четыре часа, чувствовал себя полностью выспавшимся, бодрым и работоспособным. Принято считать, что человеку необходимо спать не менее восьми часов, и люди этому правилу безропотно следуют, но мне почему-то хватало четырёх, и этим я пользовался всю свою сознательную жизнь. Снов я никогда не видел, во всяком случае так, как об этом рассказывают другие. Иногда на грани пробуждения мне казалось, будто что-то такое было. Даже появлялось желание это что-то запомнить, но стоило открыть глаза, и я уже ничего вспомнить не мог, оставалось лишь то самое чувство, что мне что-то снилось, причём настолько интересное, что возникала потребность это запомнить. Вот и всё, больше ничего. Может, благодаря тому, что в процессе сна я мало расходовал эмоциональной энергии, мне и хватало четырёх часов на полноценный отдых.

Вот те самые четыре часа, высвобожденные ото сна, я и тратил на анализ и экспертизу чужих технических решений. Называю это именно таким термином, потому что далеко не все из них можно было отнести к полноценным изобретениям. За месяц я рассматривал заявок ничуть не меньше, чем штатные эксперты, у которых имелся жёсткий план и которые вследствие этого обязаны были посвящать экспертизе всё своё рабочее время. Я же занимался заявками в любом месте, где только предоставлялась такая возможность, урывками. Зачастую это происходило даже в метро, когда мне удавалось сесть. В этом случае я тут же открывал дипломат, доставал оттуда какие-то материалы и погружался в мысли и чаяния неизвестных мне людей.

Причины, по которым эти люди писали заявки на изобретения, были совершенно разными, но условно их можно разделить на две основные группы. Первая, она же главная: насущная потребность автора ознакомить всех желающих с тем, что ему удалось придумать. И это не жажда славы или признания, и уж тем паче (что далеко не всем авторам было присуще, но тоже встречалось) не своеобразное хвастовство – мол, посмотрите, какой я умный, до чего сумел додуматься. Нет, это была именно потребность найти единомышленников, получить отклик, желательно, конечно, положительный или с замечаниями и поправками, которые автору приходилось или с благодарностью принимать и соглашаться, или, в случае отказа, с жаром отстаивать своё мнение. Иногда из-за взаимного недопонимания переписка между автором и экспертизой по таким заявкам длилась всё время, отведённое на это законодательством, но если авторы с доводами экспертов так и не соглашались, то им давался дополнительный шанс на более объективное, как они полагали, отношение к своему труду. В таком случае к рассмотрению заявки подключался так называемый контрольный совет, состоящий из штатных или внештатных экспертов-специалистов в узких областях знания, хорошо знакомых с темой.

Однако встречались, далеко не так уж и редко, заявки, написанные по принуждению. Патентные отделы предприятий и организаций, чересчур уж ревностно относящиеся к своим обязанностям, устанавливали настоящий план по выдаче изобретений «на-гора» и требовали неукоснительного его выполнения. Вот с отказами по таким высосанным из пальца техническим решениям авторы соглашались без каких-либо споров.

Заявка представляла собой полный комплект необходимых документов, подшитых в картонную папку, называемую на местном сленге «коркой», и в таком виде поступала к эксперту на рассмотрение. Вносить какие-либо изменения и дополнения в материалы заявки не допускалось, что-либо писать в этих материалах тоже было нельзя. Выносить заявочные материалы с «коркой» за пределы института было категорически запрещено. Для текущей работы экспертам выдавался второй экземпляр текста заявки на отдельных несброшюрованных листах, но в нём не было всех данных, необходимых для окончательного оформления экспертного решения. Поэтому так уж было принято, что эксперты, работая с материалами, всегда «корку» под рукой держали.

Как-то ехал я в метро, сидел себе спокойно, читал материалы заявки прямо с «коркой», а рядом женщина села, на меня посмотрела да вдруг и говорит:

– Хоть бы «корку» не светил.

Я материалы тут же в дипломат убрал – и бегом из вагона. Долго боялся, что вскроется это дело, по головке бы точно не погладили. Но, к счастью, обошлось. Это я к тому, в каких условиях мне, да и другим внештатным сотрудникам, работать приходилось.

Так вот. Обычно внештатник приходил и садился рядом со своим руководителем. Тот просматривал, что ему принесли, и, если всё в порядке, материалы машинисткам относил. Мне же в связи с тем, что я с десятком заявок всегда прихожу, в одной из рабочих комнат свободный стол отвели. В той комнате ещё шесть человек работало, а моя руководительница сидела в другом помещении, огромном, рассчитанном на двенадцать экспертов, и потому там постоянный шум от телефонных переговоров стоял. Там я работать не мог – мне то с одной, то с другой стороны кто-нибудь да обязательно мешал. Ну а какая при этом отдача от творческого работника бывает, вы и сами прекрасно знаете. Раз-другой я просидел там пару часов, но так и не смог толком сосредоточиться, вот и пришлось к руководству идти, помощи просить. Нелли Пивновская, курирующий нас заместитель заведующего отделом, которая сама в этой же комнате сидела, взяла меня за руку, в соседнюю отвела и громко, так, что все головы подняли и на неё уставились, произнесла почти по складам:

– Молодого человека зовут Иван Александрович!

– Просто Ваня, – перебил её я.

– Повторяю, – нисколько не смутилась Нелли, – Иван Александрович. Он у нас внештатник, но не обычный, за которым нам самим бегать приходится. Иван Александрович в прошлом месяце пятнадцать первичных заявок рассмотрел, причём тематика всех была на стыке со смежниками: медиками, биологами, сельским хозяйством. Дело в том, что Иван Александрович химик по образованию, кандидат биологических наук, а работает в медицинском НИИ. Прошу стол этот ничем не занимать, ну а в отсутствие хозяина не возбраняется, конечно, за ним и чаю попить, и с внештатниками посидеть, и с заявителями экспертное совещание провести.

Все всё молча выслушали и этим ограничились. С тех пор так и повелось. Я входил, громко со всеми здоровался, мне в лучшем случае односложно отвечали, а чаще головой кивали и продолжали сосредоточенно работать, как будто меня не существует. Я уж потихоньку имена их всех выучил – они же иногда друг с другом коротко переговаривались, но, кроме имён, ничего ни о ком из них так и не узнал. «Не больно и надо», – думал я про себя, хотя такое положение дел меня слегка задевало и озадачивало.

Но однажды, дело в последние майские дни было, я пришёл в самом конце рабочего дня, смотрю – в комнате какое-то оживление. Две дамы незнакомые сидят и ведут громкий разговор. Я, как всегда, поздоровался со всеми, а в ответ не только «Привет» или «Здравствуйте» услышал, но ещё и кое-какие вопросы, меня слегка удивившие. Особенно один, заданный высокой, слегка полноватой женщиной лет тридцати, с ухоженным лицом, с приведённой в порядок причёской, просто, но достаточно элегантно и со вкусом одетой. Она здесь явным лидером была, и все называли её Галина Семёновна, лишь изредка позволяя себе короткое имя Галя, в то время как остальные обращались друг к другу по именам: Валя, Нонна, Наташа, Света и Люся. А вопрос был такой:

– Иван Александрович, не откажетесь ли вы попить с нами чайку?

Я настолько оторопел, услышав этот вопрос, который был больше похож на приглашение к столу, что замялся и не знал, что мне думать и как отвечать. Пока я пытался собрать мысли в кучку и успокоить начавшие вдруг поигрывать нервы, все молчали, с любопытством меня рассматривая. Особенно явно это делали две незнакомки. Видно было, что они не просто прекрасно знают всех хозяек комнаты, а, по-видимому, являются членами одного старого, хорошо сложившегося коллектива.

Галине Семёновне, видимо, надоело ждать, когда же я в себя приду, и она, уже с весьма ощутимым нажимом, вопрос-приглашение повторила, изменив порядок слов и добавив новых, но смысл оставила прежним:

– Иван свет Александрович, так как вы относитесь к тому, что вам придётся присоединиться к нам? У нас, видите ли, небольшое событие в коллективе сегодня произошло. Вернее, конечно, не сегодня, а несколько – не будем уточнять, сколько именно – лет назад, но именно в этот самый весенний день.

Я только и смог пробормотать:

– С удовольствием, – и тут же всех перестал интересовать.

Некоторые занялись своими делами, а остальные, собравшись в небольшой кружок, принялись перешёптываться.

Мне необходимо было сдать в печать все заявки, срок рассмотрения которых заканчивался в мае. Поэтому, не обращая внимания, и даже больше, не замечая, что творится в комнате, я перекладывал заявку за заявкой из одной кучи в другую, убедившись, что всё оформлено правильно и работу можно отдавать руководителю на проверку, а затем уж и в машбюро. Может, это произошло случайно, а может, и было хорошо срежиссировано, но стоило мне закончить просмотр последней работы, как в комнате началось активное передвигание столов. Я же, схватив всю свою немалую пачку, отправился в соседнее помещение, положил свои труды на краешек стола руководительницы, но, поскольку в тот момент её в комнате не было, не стал никому ничего объяснять, а отправился назад.

Вернулся я как раз в тот момент, когда на получившийся из четырёх сдвинутых столов почти танцпол был водружён огромный торт; откуда-то на столе, забившемся в самый угол у окна, возник большой букет красных гвоздик, а все, вероятно нетерпеливо меня ожидая, тут же встали и начали поздравлять пухленькую женщину небольшого росточка, с вечно растрёпанными тёмно-русыми, коротко стриженными волосами, по имени Валя. Я оглядел стол: тоненько нарезанная колбаска, сыр, красная рыбка – и никакого спиртного.

А в тот день, ещё до ВНИИГПЭ, я забежал по делам нашего народного книжного магазина в «Москнигу». Управление находилось прямо напротив входа в МХАТ в бывшем Камергерском переулке, название которого сочли старорежимным, и улочка получила новое имя, да такое, знаете, бесхитростное – проезд Художественного театра. Если по этому проезду спуститься чуть вниз, то попадёшь на главную улицу нашей страны – улицу Горького. На другой стороне этой вечно забитой автомобилями улицы стоял Центральный телеграф, самое красиво наряжаемое в дни всенародных праздников здание не только в Москве, но, мне кажется, и во всей стране. Вопрос, почему именно Центральный телеграф следует украшать так ярко и вызывающе, меня всегда интересовал, но нигде я на него ответ получить не мог. В конце концов я решил, что это дань памяти о той наиважнейшей задаче, сформулированной Лениным во время Великого Октября: взять почту, телефон и телеграф. В этом призыве телеграф, как одно из основных средств коммуникации, находился пусть и не на первом месте, но само здание Центрального телеграфа располагалось очень удобно, вот его и украшали лучше других. Я до сих пор уверен в этом, а вообще, конечно, кто знает.

Напротив здания Центрального телеграфа, почти на уголочке проезда Художественного театра, раньше находился небольшой, но очень популярный магазин «Российские вина», где в те годы заместителем директора работала моя родная тётка, тётя Люба. Забежал я к ней в гости в тот день прежде всего, конечно, поздороваться да капельку потрепаться о всяких делах семейных, но при этом была у меня и ещё одна подспудная мысль. Захотелось мне себя, грешного, да супругу свою, Надежду Михайловну, побаловать бутылочкой хорошего грузинского вина. Вот я и попросил у тётушки о такой малости. Подходящая бутылка нашлась. Было это «Оджалеши», прекрасное, достаточно редкое и не очень на слуху десертное красное полусухое вино с потрясающим ароматом. Бутылку я в свой дипломат убрал, слегка заявки придавив, да в патентный институт прямым ходом направился.

«Надо же, как угадал», – подумал я, когда испросил у дам разрешения угостить их неплохим, как я сказал, вином. Думаете, хоть кто-нибудь отказался? Ничего подобного. По-моему, все только и ждали от меня чего-нибудь такого, как будто я иллюзионист знаменитый.

Первым делом я решил загнать настоящую корковую пробку в бутылку. Но мой порыв был немедленно остановлен. В ящике одного из столов нашёлся штопор, и проблема оказалась решена.

Выпили по глоточку за здоровье именинницы, потом повторили «за прекрасных дам», ну а напоследок, когда в чайные чашки, из которых мы пили, перетекли последние капли благородного напитка, я решился, с общего согласия разумеется, произнести шутливый тост:

– Директора одной мебельной фабрики из славного города Рязани послали в командировку в город Париж, передовым опытом обменяться. Вернулся он домой и тут же весь свой рабочий коллектив собрал, отчитаться решил, чем он там, в Париже, занимался. Всё он рассказал: и в чём мы им нисколько не уступаем, и что новое, у нас ещё отсутствующее, он там увидеть смог, и даже со своей культурной программой во Франции познакомил. В завершение он попросил вопросы задавать. Один рабочий и спросил: «А скажите, товарищ директор, что вас больше всего поразило во Франции?» Директор подумал немного и ответил: «Знаете, я прилетел в Париж поздно вечером, приехал в гостиницу и пошёл в ресторан поужинать. Там ко мне местная дама подошла, салфетку взяла и кровать на ней нарисовала. Так вот я до сих пор не могу понять, откуда она узнала, что я директор фабрики, кровати производящей?»

Девушки рассмеялись. Я помолчал немного и, когда все успокоились, произнёс:

– Так выпьем за догадливых женщин!

Тост понравился, и потихоньку я стал в этом коллективе своим человеком.

Как-то наш народный книжный магазин получил партию книг о динозаврах. Один экземпляр я взял с собой – рассмотреть в спокойной обстановке. Книжку увидела Валентина, та, чей день рождения мы незадолго до того отмечали. Издание было очень красочным, толстый том в красивой суперобложке – короче, прекрасный подарок. Валентина начала расспрашивать, где я такую красоту раздобыть смог, ведь её дитятко по динозаврам буквально сохнет. Я о нашем магазине и рассказал. Галина Семёновна и Валентина оказались большими книголюбами и попросили хоть изредка для них новинки привозить. Я и предложил им стать нашим филиалом, а поскольку ездил во ВНИИГПЭ чаще всего на «скорой», таскать мне практически ничего не приходилось. Подъезжал, снизу звонил, и через минуту с десяток молодых и шустрых девиц в нашу комнату всё гуртом перетаскивали, ну а затем, когда активистки для себя любимых понравившиеся новинки в сторонку откладывали, всех желающих не только из своего отдела, но и из близлежащих приглашали, и экспертиза на некоторое время приостанавливалась. Ну а когда я предложил Галине Семёновне с Валентиной на три процента от объёма реализованной ими литературы себе что-то бесплатно набирать, продажи резко в гору пошли. Вот ведь интересно, зарплаты в патентном институте были весьма приличными, девушкам вроде бы средств на приобретение книг должно было хватать, а вот поди ж ты, если что-то им не удавалось на этаже продать, не стеснялись вниз спускаться, на первый этаж, где раскладывали оставшиеся книги и ими торговали.

Конечно, у всех, кто прочитал предыдущий абзац, вопрос возник: что это за три процента такие, которые я мог девицам-красавицам в качестве премии выделить? Дело в том, что нам, общественным книгораспространителям, государство выделяло по пять процентов от суммы реализации на премирование активистов и покрытие недостачи, возникающей из-за неумения быстро считать, ну и от воровства тоже. Вот часть этой премии я с согласия всего нашего совета народного книжного магазина девушкам и пообещал.

Накануне своего отбытия в круиз я особо не спешил, с заявками разобрался, новые брать не стал, а достал одну коробку конфет из тех, что мне Лариса Ивановна презентовала, открыл и на стол положил, а остальные в опустевший дипломат убрал. Все сидели, чаёк с конфетками пили, а я лясы точил, отвлекая присутствующих от работы. К их чести, никто особенно и не сопротивлялся, и разговор с общих тем постепенно перешёл на самую насущную: и где же ты, дескать, Ваня отпуск свой проводить собираешься, если заявки туда брать не желаешь? Пришлось открыться. К моему даже не удивлению, а изумлению, моё признание эффекта разорвавшейся бомбы не произвело. Узнав маршрут, Галина Семёновна только и сказала, что муж её, заслуженный артист РСФСР Вадим Конин, во всех этих странах, ну за исключением Турции, Мальты и Алжира, уже не по одному разу побывал. Да вопрос задала:

– А что, теперь нам разрешили в Испанию ездить? Сняли, значит, испанцы этот запрет, не стали дожидаться смерти Франко, – чем меня несказанно удивила.

Из всех присутствовавших одна лишь Валентина ручками всплеснула, что означало, по-видимому, её радость за меня. Повсплёскивала она, повсплёскивала своими ручками да и говорит:

– Мы тут остатки книг на прошлой неделе решили допродать, а к нам заведующий отделом оборудования подошёл, всё оптом купил да попросил с тобой, как ты появишься, познакомить. Звонить ему, чтобы пришёл, или обойдётся?

– Валечка, какой может быть разговор, конечно, звони.

Пришёл невысокий, весь какой-то на редкость подвижный товарищ лет под сорок, а может, быть и чуть меньше. Отчётливо проявившаяся лысина мешала определить возраст поточнее.

– Лев Семенчук, – проговорил он, протягивая мне руку, да как начал задавать мне вопросы типа: – А собрания можешь достать? А детективы? А Анжелику?

Пришлось перебить и задать встречный вопрос:

– А зачем мне всё это нужно?

– Я что, не объяснил? Прошу прощения. Дело в том, что я вышел на одну секретную контору, в которой всё есть, прямо как в Греции, а вот книг нет. Так они готовы по бартеру в обмен на книги любые продукты и даже шмотки кое-какие доставать.

Договорились мы, что, как вернусь, наберу дефицита – и подъедем мы в контору эту секретную. Вот на таком высоком душевном подъёме и вернулся я домой ранёхонько, чем несказанно удивил и обрадовал свою супругу.

Глава седьмая

6 ноября 1973 года

Вечером, как ребёнка уложили, так и сами спать завалились. Надеялся я, что, как только всякие срочные и важные дела надо мной висеть перестанут, организм сам доберёт всё, что я ему недодал. Думал, спать буду чуть ли не до обеда. Однако проснулся я, когда ещё совсем темно было. Вышел на кухню на часы глянуть, а там опять пришлось за сверчков приняться. Их было столько, сколько я никогда ещё не видел. Попередавил их немало и лишь затем смог на часы посмотреть. Посмотрел и удивился. Часы словно спросонья замедлили свой ход, и маленькая стрелка на них только-только от цифры три отрываться стала. Понял я, что всё, со сном на сегодня покончено, нашёл недавно приобретённую книгу Клиффорда Саймака «Совсем как люди» да и уселся на кухне читать. Почитаю немного – свет вырублю, досчитаю до ста – снова включу, с десяток насекомых успею раздавить и снова за книгу принимаюсь. Ну а затем так увлёкся, что на сверчков даже внимание обращать перестал. Замечательный фантаст этот Саймак, такой сюжет придумал, что невольно размышлять начинаешь, а не ждёт ли действительно Землю подобный финал?

В начале седьмого, когда я книгу уже дочитывал, за окном светать стало. В этот момент откуда-то с верхних этажей вылетела стеклянная бутылка и глухо так о крышу магазина ударилась. Надо отдать должное строителям, крыша была сооружена на совесть. Бутылка не разбилась, а попрыгала немного на многослойном покрытии и спокойно улеглась почти в самой серёдке.

В начале апреля, когда снег с крыши совсем сошёл, все мы, страдальцы, чьи окна на эту самую крышу выходят, потребовали созвать общее собрание жильцов дома, чтобы разобраться, как нам всем дальше жить с этой крышей. Я рассказал, как наши родители радовались, что можно будет коляску с ребёнком на неё ставить, пока мамочка по хозяйству хлопотать станет, а буквально через неделю после нашего заселения в детскую кроватку, которая вовсе и не на крыше стояла, а в комнате у окна, нараспашку открытого, залетел горящий окурок. Хорошо, мы это вовремя заметили. А уж что все жильцы дома увидели, когда мы их к себе, в те три квартиры, окна которых на крышу выходят, пригласили, даже описывать не хочется. Коротко: более полусотни бутылок, в основном из-под пива, огрызки яблок, окурки, ну и совсем уж из ряда вон выходящее – несколько десятков использованных презервативов, валяющихся в живописном беспорядке.

По решению собрания жители квартир, чьи окна на эту крышу выходят, вооружившись вениками, совками, вёдрами и прочей тарой, приняли участие в субботнике. Казалось, все люди взрослые, образованные, культурными должны бы быть, но продержаться смогли лишь пару месяцев. Вначале потихоньку, а затем всё чаще и чаще снова сверху мусор полетел. Я уж и с Виталием на эту тему говорил. Решили, как дело к зиме поближе подойдёт, снова субботник на крыше провести.

Я стоял у открытого окна на кухне и смотрел вроде бы всё на ту же крышу, ведь практически больше ничего у нас из окна не было видно. А как хотелось, чтобы глаза радовала живописная природа, так нет. Не считать же природой виднеющиеся вдали такие же, как у нас самих, бетонные коробки, где люди живут, да совершенно оголившиеся ветви немногочисленных деревьев. Но я продолжал смотреть, и воображение тут же откликнулось. Начали мне видеться пальмы и ласковое море, набегающее своими волнами на пустынный песчаный берег. Благо погода стояла совсем не ноябрьская. Было на удивление тепло, ещё девяти нет, а воздух прогрелся градусов до двадцати. На небе ни облачка, как ни пытался я отыскать хоть одно. Вот солнце не на шутку и разошлось, светило вовсю. Видно его не было, оно находилось где-то там, за нашим домом, но лучи его, освещающие и стоявшие вдалеке бетонные коробки, и голые ветви деревьев, выдавали его наличие, и как-то сразу же теплей и радостней на душе стало.

Вскоре мои любимые проснулись, и мы решили сразу после завтрака в парк у Речного вокзала отправиться, а затем, пока ребёнок спать будет, начать чемодан укладывать.

Пока до парка добирались, устать успели. Это только когда на троллейбусе едешь, кажется, что вот он, парк, рукой до него подать, а попробуйте ножками своими туда добраться, да ещё с коляской; пусть она и на колёсах катится, но толкать-то её самому приходится. В общем, как в ворота, нараспашку раскрытые, вошли, к первой же увиденной скамейке устремились. Сели, своим ногам отдых дали да залюбовались, как ребёнок сосредоточенно вокруг скамейки ходит и пальчиками маленькими каждый брусок деревянный, из которых она сколочена, трогает. Умилительно это, прямо до слёз. Отдохнули, дальше потихоньку пошли. Миша в руку мамину вцепился и рядом, как взрослый, шёл.

Вот показалось величественное здание Речного вокзала. Надо же, какую красоту сотворили, да так запрятали, что её только те счастливцы, что плавают по каналу, соединившему Волгу с Москвой-рекой, увидеть могут. Все-таки сталинский ампир, как его Никита Хрущёв ни ругал, когда до абсолютной власти дорвался, это сталинский ампир. Не было бы его, всех этих высоток, да павильонов ВДНХ, да театра Советской армии, да Комсомольского с Ленинским и прочих проспектов, насколько бедней выглядела бы наша столица. Жалко Дворец Советов построить так и не смогли. «Плохо мы содержим всё то, что нам от предков наших досталось», – думал я, глядя на потихоньку разрушающиеся элементы декора этого удивительного по красоте и пропорциям творения Алексея Рухлядева. Талантливый был архитектор, жаль, так мало его работ мы знаем. Начал я вспоминать, но ничего вспомнить так и не смог.

Время потихоньку тикало, тикало, вот и настала пора нам к дому двигать. Мишуня, совсем сонный, сидел в коляске, своими ножками идти больше не хотел, устал, наверное. Когда до дома добрались, ребёнок уже крепко спал. Так и пришлось его на руках в квартиру заносить да в кровать аккуратненько укладывать. Я на кухне в этот момент у окна стоял, соображал, с чего лучше чемодан начать собирать. В это мгновение на крышу откуда-то с верхних этажей снова посыпался мусор. Как я вылетел через высокий подоконник на эту чёртову крышу, даже не помню. Какая-то потусторонняя сила меня туда, скорее всего, выбросила. Вроде заметил, как на шестом этаже занавеска на кухонном окне заколебалась, но полной уверенности, что это именно из того окна мусор вылетел, у меня не было. Постоял я у края крыши немного, даже на парапет, который её отделял от пропасти, к земле ведущей, присел, сигаретку достал и только спичечный коробок в руку взял, как занавеска именно на том окне шестого этажа в сторону отодвинулась и вниз полетели остатки мусора.

Всё, сигареты со спичками в карман, совок и веник в руки – и начал я тщательно выметать полоску крыши, которая под этим окном от стены дома до парапета протянулась. Целый совок набрал. В основном это окурки были, косточки от слив и персиков, кем-то там, наверху съеденных, ну и прочий мусор, может, ветром откуда-то нанесённый, не знаю. С совком в руке я на шестой этаж поднялся, к двери, которая ведёт в квартиру, расположенную прямо над нашей, подошёл да кнопку звонка нажал. Дверь открылась, и я всё содержимое совка прямо на ковёр, которым прихожая была застелена, высыпал.

Что я только не услышал после этого. И хулиганом меня назвали, и милицию пообещали вызвать, и в тюрьму посадить тоже пообещали. Я на молоденькую девицу, которая студенткой была, когда за своего далеко не молодого профессора замуж сумела выскочить, а с тех пор в домашнюю хозяйку превратилась, посмотрел-посмотрел да и объяснил ей, что это я её же мусор назад принёс.

– Нет, это неправда, мы не курим, а у вас тут окурков полно, – заявило мне на полном серьёзе это создание.

– Мадам, – сказал я, сдерживая себя, чтобы не ответить как-нибудь по-другому, не по-французски, а на чистейшем русском языке, который старик Даль Владимир Иванович в своём словаре так хорошо описал, – мне очень трудно было отличить ваш мусор, который вы мне буквально на голову высыпали, от соседского, поэтому, возможно, вы и правы, но вот косточки эти, когда я их подметал, всё ещё подпрыгивали. – И я на кучку сливовых косточек указал.

К этому времени я уже внутри квартиры стоял, а дверь входная оставалась нараспашку, поэтому я легонько её на себя потянул, чтобы прикрыть, а сам после этого ещё пару шагов вглубь квартиры сделал. Тут мне стол обеденный, на кухне стоявший, виден стал, а на нём в вазе гора слив и персиков лежала.

– Ну вот, – начал я, – что и требовалось доказать. Позвольте, мадам, я наберу сейчас немного пока ещё целых ягод из тех вон, что в вазе лежат, да вместе с вот этими косточками, – я указал на пол, – всё это добро на судебно-медицинскую экспертизу в наш институт отнесу. Пусть они точно установят, кто съел эти ягоды, а косточки в окно выбросил, как это герой одного из нравоучительных рассказов Льва Николаевича Толстого сделал.

– Нет, ягоды точно я ела, а вот окурки не наши, ни я, ни муж мой не курим.

– Это вы милиции объяснять будете, – сказал я и повернулся к двери, чтобы домой бежать, время-то тикать не перестало, так и опоздать можно.

Но тут мой взгляд на пол прихожей упал, да не просто на пол, а на целую вереницу небольших тарелочек или блюдечек от детского кукольного набора, которые вдоль стены стояли. В одной была вода налита, в другой молоко, в третьей лежала раздавленная вишнёвая ягодка, которую из варенья, по-видимому, достали, а ещё в одной – крошки хлебные. Остальное я даже рассматривать не стал, так как многое сразу понял.

– Ой, мадам, а тут у вас что? – с абсолютно индифферентным лицом, как бы мимоходом спросил я, указывая на эту батарею.

– Это я сверчочков с тараканчиками подкармливаю. Они такие милые, – с детской наивностью ответило мне это прелестное создание.

– Какая вы заботливая, о братьях наших меньших печётесь, – произнёс я, а когда уже дверь с той стороны закрывать начал, добавил: – Но мусор вы больше из окна не выбрасывайте, а то я целый мусоровоз на ваш коврик вывалю.

Спустился вниз и на дверь Виталия записку прикрепил: «Виталий, как придёшь, мигом ко мне загляни, я тебе одну великую тайну открою». Ну а сам занялся укладыванием вещей в чемодан, специально для предстоящей поездки приобретённый. Вещи мы с Надей все убрали, а в самый низ засунули двое бус янтарных, прозрачных-прозрачных, да блок сигарет «Союз-Аполлон», выпущенных в честь совместного полёта космических кораблей двух ведущих стран. Сигареты эти достать было практически невозможно, но их нам, Наталье, Диме и мне, ВиВы презентовали. Для них никаких преград, наверное, в то время не существовало. Стоило только пальцем на что-нибудь показать – и тут же бегом всё требуемое принесут. Отдельно хорошенько упаковал две бутылки «Столичной» с винтом да пару нераспечатанных упаковок цветной обращаемой фотоплёнки «Орво-фильм».

Только присел подумать, что я ещё забыл, как звонок в дверь. Открываю – Виталий стоит, на меня вопросительно смотрит, в руках мою записку держит.

– О, Виталий, хорошо, что ты так рано пришёл. Пойдём, я тебе одну удивительную вещь должен показать. Думаю, что там ответ на многие наши вопросы находится.

Я его за руку взял, и как он ни пытался мне что-то объяснить, я на все его вопросы и замечания внимания не обращал, а буквально силой на шестой этаж затащил да к двери в знакомую уже квартиру подвёл. Долго после звонка ждать не пришлось. Дверь хозяин открыл, уже не первой молодости человек, ссутулившийся, с абсолютно седыми висками, но ещё тёмной, хоть и с проседью шевелюрой.

– Простите, пожалуйста, за вторжение, – сказал я, оттесняя немного хозяина в сторону и показывая Виталию на стройный ряд малюсеньких блюдечек, всё так же выстроившихся на полу. – Как ты думаешь, для чего всё это здесь стоит?

Пока я вопрос задавал, в прихожую супруга хозяина вышла, вытирая руки. Видимо, ужин готовила, а тут мы явились.

– Вот давай у хозяйки и спросим, – воспользовался я такой возможностью.

– Так я вам уже объясняла, что это мы сверчочков и тараканчиков подкармливаем, а то их все морят, а они такие милые, мне их жалко.

На Виталия было страшно смотреть. Он тяжело задышал и начал покрываться краской; я уж испугался, как бы его кондратий не хватил. Но он ничего, с собой справился, резко повернулся и по лестнице вниз побежал. Я его с трудом догнал.

– Ваня, ты вроде сегодня уезжаешь? – спросил он, отдышавшись.

– Да, думаю часов в девять из дома выйти, а что?

– Я тебя тогда беспокоить просьбой обежать все квартиры, чтобы предупредить членов кооператива об экстренном собрании, не стану, но в восемь спустись на несколько минут, а то вдруг кворума не будет. – И он побежал в квартиру на нашем этаже, в которой одна очень активная женщина жила.

Через час я был полностью собран и мог бы уже спокойно на вокзал ехать, но было ещё рановато. Вот и сели мы чайку на посошок попить. В восемь всей семьёй к подъезду спустились. Народу на удивление много собралось, почти весь дом. С ноги на ногу переминались, волновались, значит, да коротко так переговаривались. Видимо, нагнали на всех страху те, кто квартиры обегал.

Как только ещё несколько человек спустились, Виталий мне слово предоставил. Я коротко рассказал историю с мусором, а затем уже поведал про блюдечки и тарелочки с подкормкой для нечисти, которая нас уже который месяц мучает. Я думал, что ещё немного – и эту даму побьют, но Виталий быстро инициативу перехватил – опытный, значит, аппаратчик – и попросил резолюцию зачитать, которая, как оказалось, уже подготовлена была. Там говорилось, что в случае любого нарушения жильцами данной квартиры общественного порядка они будут автоматически исключены из числа членов кооператива, а саму квартиру кооператив выставит на продажу. Причём для этого даже новое собрание созывать не придётся, всё на автомате произойдёт. Практически единогласно собрание за это проголосовало, и все по домам разошлись.

Надя лениво пыталась доказать, что она обязательно должна меня прямо до поезда проводить. Я так же лениво пытался убедить её, что ехать ночью на вокзал с маленьким ребёнком не следует. В общем, так вот поговорили немного, и я отправился в долгий путь с большим чемоданом в одной руке, поменьше – в другой и с привкусом помады на губах.

Глава восьмая

6 ноября 1973 года (продолжение)

Вышел я из дома с двумя чемоданами и понял, что до метро так буду долго добираться. Один чемодан даже чемоданом назвать было сложно – так, чемоданчик малюсенький, почти невесомый. Зато другой был нормальным, и руку он успевал оттянуть, пока ноги десяток шагов делали. К счастью, вдали появился автобус, на котором я зарекался ездить, – ну, тут я поднапрягся и к остановке вместе с ним подтянуться успел. Залез внутрь, никак отдышаться не могу, а автобус уже к метро подрулил.

Добрался я до подземного поезда, пересадку с «Белорусской-радиальной» на Кольцевую линию совершил, нормально вроде всё было, а вот по Киевскому вокзалу к поезду нашему, да ещё к восьмому вагону, перебежками добирался. Что у меня в том чемодане лежало, одному нечистому, наверное, было известно. «Кирпичей, что ли, туда моя благоверная напихала?» – промелькнуло в голове, но эту мысль я сразу отбросил, ведь сам вместе с ней чемодан укладывал. Хорошо, я задолго до подхода основных сил нашей группы на вокзал прибыл, а то неудобно было бы, слабосильным меня могли посчитать.

Поезд уже у перрона стоял, а вот пассажиры только-только к нему подтягиваться начали. Надежда, бодренькая и весёлая, стояла около вагона. С удовольствием посмотрела, как я свой чемодан к вагону подволок, и, узнав мою фамилию, объявила, что еду я в четвёртом купе, на верхнем шестнадцатом месте и что один из моих попутчиков только что на своё место проследовал.

Поднялся я в вагон, а оттуда на меня сразу горячим воздухом дохнуло. В купе настоящая африканская жара стояла, я даже удивился, как там вообще находиться можно и как мы в такой атмосфере куда-то поедем. На нижней полке с правой стороны сидел благообразного вида гражданин: седовласый, немолодой значит, безусый, безбородый, обычный такой. Представился: Виталий Петрович, фамилию называть не стал. Ну и я сказал, что меня зовут Ваня, вроде как познакомились. Я чемоданы под нижнюю полку определил да напротив него присел, оглядываясь. Вагон в хорошем состоянии оказался, чистый, к длительному переезду располагающий, но жара…

Только я на улицу выйти вознамерился, как в коридоре послышались шум и громкие голоса. «Вроде знакомые», – подумал я. И действительно, в купе вначале заглянул, а затем и вошёл Вадим, из ВиВов который. А следом за ним молодая, стройная, высокая, чуть ли не одного роста с Вадимом, коротко стриженная блондинка (интересно, натуральная или крашеная?) проследовала. Как оказалось – жена. «Не смог от неё отбояриться, – подумал я. – Решила, наверное, на месте разобраться, с кем её горячо любимый муженёк в одном купе сутки находиться безвылазно будет». А супруга Вадима двух мужчин увидела, успокоилась, шутить тут же начала, что если и четвёртый «постоялец» тоже мужчиной окажется, то можно будет всех святых выносить из-за храпа.

Вадим рассердился не на шутку:

– Света, ты что же такое говоришь? Люди могут подумать, что я храплю невыносимо.

– Да нет. Это я так, к слову пришлось.

– К какому слову? – начал заводиться Вадим.

Не знаю, как далеко бы зашла их перепалка, но тут в купе заглянул Виктор:

– Привет! Правильно я угадал, здесь вы. Только в вагон зашёл – слышу, ты где-то поблизости разоряешься. Что опять не поделили?

– Да всё у нас нормально, – быстро-быстро заговорила Светлана, – не знаю, почему он опять к моим словам придираться начал.

В купе из-под приподнятой в знак приветствия руки Виктора ещё одна женская головка заглянула:

– Всем привет! Светик, солнышко, сколько лет! Давненько с тобой не виделись. Ты всё такая же очаровашка. Пойдём на перрон, покурим, пока наши мужики свои вещи будут убирать да постели раскладывать.

Виктор посторонился, и протянутая женская рука буквально выдернула Светлану из купе.

– Не знаю, чем всё это закончится, – пробормотал Вадим, укладывая свой тёмно-коричневый, изготовленный из мягкой кожи, новенький чемодан под сиденье.

Виктор продолжал стоять в дверях, и на его лице отчётливо читалось сожаление, но при этом мне показалось, что в его глазах промелькнуло то ли удовлетворение, то ли скрытая радость. «Непростые у этой четвёрки, однако, отношения, – подумал я, – хотя какое мне до них дело».

Виталий Петрович, чтобы никому не мешать, вышел в коридор, а я начал заправлять свою постель. Быстренько с этим разобрался и отправился на перрон – надо перед сном накуриться, чтобы ночью не вставать, да заодно прохладой насладиться. Раза три я быстро-быстро затянулся и, почувствовав удовлетворение, начал рассматривать тоненькую струйку дыма, поднимающуюся от сигареты, а затем перевёл взгляд на её тлеющий кончик, пытаясь уловить мерцающий внутри неё огонь. «Что-то многовато я стал курить, – вновь затянувшись, подумал я, – уже и утро начинаю с сигареты. Не дело это, попробую в поездке себя ограничить». Понимал, конечно, что это просто благие намерения, но так приятно было помечтать, что смогу сдержать себя и хоть ненамного, но сократить количество выкуриваемых сигарет, что даже мысленно улыбнулся.

Я бросил взгляд на часы: до отправления поезда оставалось чуть больше пятнадцати минут. На улице, несмотря на позднее время, было очень тепло, из вагона я выскочил в одной тенниске, но только несколько секунд ощущал желанную прохладу, а затем это приятное ощущение куда-то испарилось. Возвращаться в купе особого желания не было, и я начал оглядываться вокруг.

Вдоль состава в обе стороны тоненькими ручейками перемещались люди. В сторону локомотива шли быстрым шагом пассажиры с вещами в руках. Вот и Дима у нашего вагона остановился. Один пришёл, без провожатых. С Надеждой коротко переговорил, она ему, наверное, объяснила, в каком он купе да на каком месте ехать должен, и он в вагон поднялся. Буквально следом за ним Наталья появилась. Её сразу двое провожали, люди пожилые, мужчина и женщина. «Родители, скорее всего», – подумалось мне. Мужчина тащил большой чемодан, тяжёленький, судя по тому, как он его в вагон втаскивал. Вот и эта троица в недрах вагона скрылась, а народ всё подходил и подходил. Навстречу им, уже не спеша, возвращались провожающие, которые не стали дожидаться отправления поезда. «Удивительно даже, – рассуждал я про себя, – ведь завтра праздничный день, поэтому спи не хочу, а люди домой спешат».

А вот у меня начинается отпуск. Целых тридцать дней мы будем плавать по морям-океанам, смотреть то направо, то налево, как нам гиды прикажут, любоваться на заморские красоты. Интересно, когда я вот так, совсем безмятежно, последний раз был в отпуске? Посчитаем. Итак, впервые это произошло, когда мы с Надеждой поженились и отправились в свадебное – так это мои родители назвали – путешествие в Молдавию, к маминому двоюродному брату в гости. В Тирасполе, что на берегах Днестра расположен, дядя Женя жил, но мы оттуда буквально на следующий день сбежали в Одессу. Причина для нашего бегства была очень даже уважительной, но это совсем другая история. В Одессе нам удалось оторваться по полной. До сих пор приятно вспомнить. Затем, в сентябре следующего года, мы в Крыму, в Коктебеле, пару недель провели. Там тоже здоровски погуляли. Специфически, конечно, поскольку Надя уже беременной была и весной Михаила родила, но всё равно на славу отдохнули. Вот и всё. С отпусками пришлось завязать.

Ой, да что это со мной! Совсем запамятовал, я ведь потом в Финляндию на девять дней скатался, а ещё через год по Югославии две недели ездил, всю страну почти посмотрел, в столицах всех её союзных республик побывал, да к тому же пару дней на Адриатике, в Будве, на песочке прибрежном провёл. Ну, эти-то две поездки с комсомольским активом были, поэтому отдых с пьянками перемежался, но всё равно какой-никакой, а отдых это был. А уж впечатлений я столько наполучал, что надолго хватило, в отличие от Надежды – вот она действительно спину не разгибает, так что мне грех жаловаться. Практически каждый год я хоть на какое-то время, но от дел домашних и рабочих отвлекаюсь. Правда, вот так жить целый месяц на судне, рассекая воды Средиземного моря и совмещая это с осмотром всемирных достопримечательностей, мне ещё не доводилось.

Тут чей-то разговор, до ушей моих донёсшийся, отвлёк меня от приятных воспоминаний. Неподалёку я заметил две женские фигуры. Светлану сумел распознать, а вот стоящую рядом с ней миниатюрную девушку видел впервые. Она была настолько небольшого росточка, что едва доставала своей собеседнице до плеча, поэтому и говорила глядя на неё снизу вверх. Распущенные иссиня-чёрные волосы – «как воронье крыло», вспомнилось мне любимое мамино выражение про цвет её собственных волос – спускались почти до поясницы. Черты лица были тоже мелкие, но удивительно приятные. Наверное, это была владелица той руки, которая уволокла Вадимову супругу в коридор. Когда я вышел из вагона, то их не видел, скорее всего, они подошли только что, продолжая начатый разговор. Увлечённые им, они никого вокруг не замечали, вот и на меня не обратили ни малейшего внимания. «Стоит тут какой-то, сигарету в руках крутит. А и пусть стоит, он нам не мешает», – так, наверное, они думали, если вообще что-то думали обо мне. Что я сосед их мужей по купе, они вряд ли осознали, видели-то меня мельком, да и то при другом освещении, в другом окружении. Девушки ни капельки не стеснялись использовать ненормативную лексику, поэтому я излагаю их беседу, заменяя нецензурные выражения литературными синонимами.

– Светка, милая, ну что ты всё время его дразнишь, над ним подтруниваешь? Видишь ведь, что он злится. Зачем тебе это нужно?

– Ника, дорогая. Скажу тебе прямо: надоел он мне хуже горькой редьки. Поверь, это так. Иногда хочется послать всё к чёртовой матери и уйти куда глаза глядят.

– И куда это ты, Светочка, пойдёшь, интересно? В ансамбль тебя больше не возьмут, там на нашем месте молодые красотки богатеньких пленяют. А, понимаю! Ещё панель имеется. Хочешь снова там оказаться?

– Ника, ты что, сбрендила? Когда это я на панели была?

– Ах, простите. Конечно, конечно. Ты просто по рукам тогда ходила, и тебя или дарили, или за долги отдавали, или просто так с друзьями делились. Хорошо, Вадим всё это не видел. Его Виктор, который начал за мной ухлёстывать, на наше выступление притащил, вот он там на тебя и запал. Он с тобой познакомился как с невинной, слегка глуповатой девушкой, эту роль ты тогда великолепно сыграла. Знал бы твою подноготную, вряд ли бы ты сейчас тут стояла. Ну а теперь, голубушка, если не перестанешь глупостями заниматься, тебе останется одна прямая дорога – на эту самую панель.

– Да понимаю я всё сама, не хуже тебя, но не могу больше так. Он живёт своей бурной жизнью. Вот опять в круиз этот плывёт, а меня посадил дома – сиди и не рыпайся. Ты говоришь: у тебя всё есть, смотри, квартира какая, все подруги от зависти чуть не помирают, и денег сколько хочешь, а уж о нарядах я вообще молчу. Не отрицаю, но в квартире этой я одна целые дни, клетка это золотая, а не дом. Деньги? Действительно, сколько попрошу, столько и получаю, только за всё отчёт требуется, о каждой потраченной копейке следует доложить, куда да зачем. Наряды? Да на хрен они, эти самые наряды, мне нужны, если я из дома почти не выхожу? Вот в круизе этом я бы оторвалась… Так нет, он плывёт, а я опять дома одна остаюсь, а он там молодых щупать будет.

– Свет, ты меня удивляешь, право слово. Да пусть они там хоть весь корабль перещупают, как в народе говорят – не измылятся, лишь бы заразу какую домой потом не приволокли. Они же шёлковыми вернутся, вину свою ощущая. Это же самое то, что нам нужно – чтобы мужик себя виноватым чувствовал да в душе себя за это корил. Вот ты говоришь, что он плывёт, а тебя с собой не взял. Да знаешь ли ты, во что им этот круиз обошёлся? Мне мой на ушко шепнул – я аж ахнула. Такие деньжищи! Да и потом, пусть они там себе развлекаются, а мы здесь без их жёсткого контроля почти месяц сами отрываться будем. Так что успокойся, мы тоже отдохнём, я тут такое придумала…

Ника встала на цыпочки, но всё равно не дотянулась до уха подруги, поэтому обхватила руками её шею и силой наклонила к себе, а затем что-то прошептала ей на ухо. Что-то, по-видимому, такое, что даже здесь, в этом шуме и гомоне вокзальном, остереглась вслух произносить.

Светлана помолчала секунду, а затем захохотала в голос:

– Ну ты даёшь, Ника! Надо же такое придумать.

В этот момент и мужья их на перроне появились. Сигареты достали и к жёнам своим направились. Я решил, что нечего мне тут дальше с безучастным видом стоять, и потихоньку начал в сторону двигаться, как бы ноги разминая, да так и переместился на десяток метров, поэтому не знаю, чем там дело закончилось. «Вот ведь, со стороны посмотреть – всё у них благопристойно, а оказывается, если чуть глубже копнуть, такое творится, – подумал я. – Хотя не моё это дело, и мне от того, какие там страсти кипят, не холодно и не жарко».

Народ по перрону всё так же туда-сюда сновать продолжал, но только теперь всё больше на выход, а к поезду лишь некоторые опаздывающие спешили. Посадка заканчивалась, об этом и радио привокзальное громко и чётко, даже как-то непривычно чётко, известило: мол, поторапливайтесь, господа хорошие, всего пять минут вам на раздумья осталось, пора и честь знать.

Все в вагон залезать стали, ну и я к лесенке, внутрь ведущей, направился. А там опять жара с духотой меня встретили. В коридоре-то хоть все окна открыты, дышать более-менее можно, а вот в купе… Я к окну – а оно заклеено напрочь, и надпись: «Окно не открывать, запечатано на зиму». Мне сразу грустно стало, и я надумал забраться на свою верхотуру, может, там попрохладней будет. Зря надеялся, там ещё жарче оказалось. Но снова вниз спускаться не захотелось, и решил я поскорее заснуть, во сне ведь всё по-другому, нежели наяву, может, и жара там не так ощущаться будет. Глаза закрыл и заснул сразу же, как на заказ.

Глава девятая

7 ноября 1973 года

Проснулся я оттого, что мне показалось, будто в воде барахтаюсь, но никак из неё выбраться не могу. Голову от подушки оторвал, а они – и голова, и подушка – обе мокрые, простыню же как будто в речку окунули, да так, не выжимая, на полку и бросили. Ничего себе, это я, оказывается, вспотел так. В купе как в парилке, только что пара не видно. Темно, но у меня глаза зелёные, может, я от этого в темноте ориентироваться более или менее способен, поэтому сумел рассмотреть, что все спокойно спят и никто, ещё раз повторяю, ни один человек не храпит. Вот, думаю, повезло, а то, бывает, попадётся единственный храпун на всю компанию и никому спать не даст. Как с такими в семьях справляются, не понимаю.

С трудом я из купе выбрался – закрыли его так, будто осаду врагов решили пересидеть: и на замок, и на цепочку. Вышел в коридор, а там благодать. Все окна открыты, по коридору ветерок гуляет, всю духоту, которую вагон за жаркий солнечный день накопил, он оттуда вытянул да на простор отправил. Прошёлся я по коридору туда-сюда, смотрю, все до единого купе приоткрыты. Везде люди спящие виднеются, кое-откуда храп доносится, ненавязчивый такой, стуком колёсным забиваемый, но всё же храп. А из одного купе такое амбре вырвалось, что чуть ли не нос пришлось заткнуть. Терпеть не могу запаха пота. Мужской-то ещё куда ни шло, а вот женский встречается такой, что его мало кто вытерпеть может. Я так точно не из их числа. Я бы от такой вонючки непременно сбежал, хотя любовь такая странная штука, что иногда заставляет мириться совсем уж с непотребными делами. И это я точно знаю. Ещё раз порадовался, что у меня попутчики нормальными оказались. Нет, я их, конечно, не знаю совсем, может, у них другие недостатки имеются, но то, что не храпят, это точно, и пóтом от них, даже в таком состоянии, в каком мы оказались в этой раскалённой и душной каморке, купе я имею в виду, всё равно не пахнет.

Стою у окошка, лишь сверху приоткрывающегося, и думаю: вот какую умные люди конструкцию изобрели грамотную. Дует лишь вдоль стены, а народ, в вагоне находящийся, лишь ветерком лёгоньким, по коридору гуляющим, овевает. На часы глянул – о, уже пять с лишним. Знаю, больше не засну, мне всегда четырёх часов для сна хватало, а сегодня я более пяти проспал, ну а поскольку вчера ни в одном глазу не было, значит, накануне устал очень.

Долго я так стоял, думал неизвестно о чём, поскольку от тех дум ничего в голове не осталось. Достоялся до тех пор, пока из других купе люди не начали выходить. Тут уж мне пришлось к стенке прижиматься, чтобы народу, по своей надобности по вагону проходящему, не мешать. Проводница по купе пробежала, предупредила, что состав вот-вот к какой-то узловой станции прибудет, а там санитарная зона, поэтому все туалеты она закроет. Тут народ резко оживился, и в обоих концах вагона выросли очереди с полотенцами в руках.

Проснулись обитатели и нашего купе. Я в него даже заходить не стал, пока оттуда всю духоту и сырость не выдует.

– Слушай, Ваня, – обратился ко мне Вадим, – ты не знаешь, у нас что, крыша протекает? Почему у меня вся постель мокрая?

– Так это кто-то запечатал купе и нас в нём, как кильку в консервной банке. В нём и без того жара и духота была, а тут ещё мы надышали. Вот пота с нас столько и натекло, что выжимать простыни с наволочками надо. Я только-только в себя начал приходить, а ведь уже два с лишним часа у открытого окна проветриваюсь.

Пока я всё это ему говорил, на пороге купе появился Виталий Петрович. Он нам улыбнулся, головой кивнул в знак приветствия и направился в сторону ближайшего туалета.

– Ты видел? – спросил Вадим. – Он же совершенно сухой. Для его организма, наверное, духота с жарой самое то, вот он нас и запечатал. Слушай, если так же и на судне будет, я помру. Жару и духоту совсем не переношу.

– Переносишь ты всё, не волнуйся. Вон спал как. Ровно восемь часов продрых, а не разбудила бы проводница, так и продолжал бы спать. А я в пять встал, поскольку спать в таких условиях никак не мог.

Мы ещё, наверное, долго спорили бы, стоя у открытого окошка, кто больше жару не переносит, но тут с верхней полки прямо в коридор высунул свою голову Виктор.

– О чём спор? Хотите, руки разобью за половину выигрыша?

– Лежи уж. Всё равно всё вокруг оккупировано. Некуда тебе сходить, чтобы избавиться от продуктов человеческой жизнедеятельности, а сейчас проводница все места общего пользования закроет. Видишь, с ключом у туалета стоит, ждёт, когда оттуда наш сосед появится, а потом к другому помчится, чтобы его тоже на крепкий замок запереть. Сосед успел, а ты нет. Вот и дрыхни дальше.

– Спасибо, что предупредил. Подскажи, когда она обратно пойдёт, тогда я и встану. Знаешь же, как передо мной все двери нараспашку сами открываются. – И голова его опять в глубине купе скрылась.

– Балабол ты, Витька! Когда-нибудь твои чары не подействуют. Что тогда делать будешь?

Эти слова Вадим громко сказал, чтобы Виктор услышать мог, а затем ко мне обернулся и тихонько так закончил:

– И ведь откроет она ему туалет, даже сопротивляться не будет. Умеет Витька баб на что хочешь уговорить, а уж туалет открыть – это просто плёвое дело.

Проводница дверь в дальний туалет заперла и в нашу сторону направилась, а по дороге в каждое купе заглядывала да что-то на листочке записывала. Когда до нашего купе всего два оставалось, Вадим Виктора окликнул, и тот моментально в дверях возник. У меня даже подозрение закралось, что он не с верхней полки спрыгнул. Через секунду он преградил проводнице дорогу, что-то буквально прошептал, она засмеялась и пошла вперёд, уже никуда не заглядывая, а Виктору только рукой махнула, чтобы за ней шёл.

– Ну вот, – с завистью в голосе произнёс Вадим, – сам увидишь, что он какую-нибудь красивую и, что обязательно, замужнюю даму снимет, и весь круиз они как влюблённая парочка ворковать будут.

– Ну, ты-то уже успел, – вставил я в его речь свою шпильку.

– Это ты Наташку, что ли, имеешь в виду? – и, заметив мой кивок, продолжил: – Не знаю, не знаю, не понял я её пока. Может, она просто дешёвка, тогда я пас. Ну а если нормальная, без всяческих выкрутасов, как моя, может, и получится у нас с ней любовь, но это только время покажет.

Тут к нам Дима подошёл. Он ехал в седьмом купе, и вид у него был не очень довольный.

– Ребята, сейчас будет Узловая, там местные картошкой варёной очень вкусной торгуют и рыбкой жареной или отварной, кому что нравится. Цены божеские. Я здесь уже не единожды покупал, всегда доволен был. Нет, если рыбу не хотите, то, конечно, курицу можно взять, – поспешно добавил он, увидев, что Вадим поморщился.

– Честно? – спросил тот. – Не люблю я эту привокзальную торговлю. Побаиваюсь я её, мало ли что там подсунут. Я уж в ресторан намылился, но ты так это сказал и вид у тебя такой был, как у кота нашкодившего, который у хозяев со стола что-то вкусное слямзил, что давай уж пойдём к твоим бабкам.

– Ребята, давайте я один на закупку провианта схожу, а затем к вам вернусь, и мы все вместе позавтракаем, а то в моём купе парень какой-то, не вполне нормальный по-видимому, строить нас принялся. Говорит, что он Пушкин, а зовут его Владимир Ильич, и он нас заставит родину любить.

Я аж встрепенулся:

– Что? У вас в купе Вовка Пушкин едет? Это же мой приятель, – и ринулся к седьмому купе.

Но, пока шёл, темп понемногу сбавлял, лихорадочно размышляя. Весь вагон занимает наша группа, значит, я должен был его увидеть ещё на инструктаже. Но там не было никого даже отдалённо похожего на Вовку Пушкина. Это с одной стороны, а с другой – мы с ним столкнулись совсем недавно в райкоме, постояли, поболтали на какие-то общие темы, и он ни словом не обмолвился, что идёт в тот же круиз, когда я рассказал о своих ближайших планах. Значит, это двойник, или, вернее, полный тёзка и однофамилец? Наверное, так оно и есть, но удостовериться в этом всё равно необходимо. Вот с такой мыслью я и заглянул в приоткрытое седьмое купе.

Ничего общего с моим приятелем мужик в тельняшке, конечно, не имел. Я успокоился и, развернувшись, поспешил мимо нашего купе на выход. Поезд замедлил ход, почти остановился, дёрнулся, продвинулся ещё на полметра, не больше, и окончательно замер. Около двери уже стояла плотная группа, среди которой я заметил и нашу троицу: Вадима, Виктора и Диму. Проводница только успела дверь приоткрыть, как послышались призывные голоса десятка торговок:

– А вот кому картошечка разваристая, да маслицем коровьим сдобренная, да с рыбкой жареной, а кому не нравится, то с курочкой, в печке запечённой.

Рядом женщина, в платок цветастый укутанная, вторит:

– Пирожки печёные с картошкой, мясом, рыбой, капустой. Кому пирожки печёные?

Спустились по ступенькам, а к нам уже бегут со всех сторон. Дима быстро куда-то в направлении локомотива рванул, а Вадим к проводнице повернулся:

– Подскажите, сколько мы здесь стоять будем?

Она даже ответить не успела, как заговорило привокзальное радио:

– На первый перрон прибыл скорый поезд номер двадцать три сообщением Москва – Одесса. Стоянка поезда – двадцать пять минут.

– Спасибо, – сказал в пространство Вадим, а проводница засмеялась:

– Видите, как оперативно мы работаем.

Толпа на нас вначале навалилась, но почти сразу же и отхлынула. Никто никакой заинтересованности к товарам не проявил, чего около нас толкаться? Вон у других вагонов пассажиры по карманам шарят, денежки достают. Все туда переметнулись, а прямо передо мной старушка одна, небольшая такая, осталась. Стоит, на меня просительно смотрит, одной рукой на клюку опирается, а в другой маленькую вязаночку сушёных грибов держит. Грибы белые, шляпки прямо вместе с ножками засушены, вроде чистые, не червивые. Взял я эту вязаночку, смотрю, парочку подберёзовиков бабка туда вразнобой добавила. Жалко её стало. Спрашиваю:

– Бабуля, что ты за грибочки спрашиваешь?

– Да сколько, сынок, не жалко, за столько и спасибо скажу.

Я в карман залез, десятку достал и ей подаю. Но не как милостыню, её, как мне показалось, бабка не взяла бы, а именно как плату за грибы. Бабушка мне спасибо сказала, здоровья долгого пожелала, денежку перекрестила да дальше пошла, на палочку опираясь.

Подошёл я поближе к нашей группе, смотрю, к ней Наталья присоединилась, что-то они активно обсуждают. Переспрашивать не стал, решил – потом разберусь. Стоял, о бабке думал. Одинокая, небось, много ли она грибов-то насушить может, а пенсия совсем, наверное, никакая. Решил я её найти да ещё денег добавить. Может, возьмёт, если поймёт, что от чистого сердца? Да подумал, что ушла, наверное – что ей на платформе делать, грибы-то я у неё купил. Не успел и пару шагов сделать, смотрю, вон она, бабуля, у соседнего вагона женщине какой-то точно такую же вязаночку грибов передаёт. Далее тот же ритуал последовал: и спасибо с пожеланием долгого здоровья, и перекрещивание денежки, на этот раз трёхрублёвой купюры, – и бабка дальше заковыляла. Откуда-то сбоку к ней девчушка малолетняя подскочила с сумкой в руке. Из сумки вязаночка в бабкину руку перекочевала, а та, на палочку опираясь и грибами потрясая, к очередной группе пассажиров пошла.

Обидно мне стало чуть ли не до слёз. Надо же, бабка хитрюгой какой оказалась. И жалость тоже, откуда ни возьмись, скрестись начала. Не червонец я пожалел, хотя он считаным у меня был и без него мне когда-то потом, возможно, туго придётся, но более всего жалко было вот эту мою доверчивость и сочувствие к чужим бедам и болям, сильно уменьшившиеся после той встречи на вокзальном перроне. А тут ещё Дима, откуда-то возвращаясь с полной сумкой, связку с грибами в моей руке увидел и свою толику к моей жалости добавил:

– Ну что, Ваня, и ты купился при виде убогой этой. Постоянные пассажиры её все хорошо знают, а местные так очень даже не любят. Да и есть за что. Она у всей округи грибы по дешёвке скупает, люди зубами скрипят от злости, а всё же ей продают – куда их ещё деть-то. Ну а она этим пользуется и затем таким жалостливым, как ты, их втюхивает. Говорят, такой домище отгрохала – закачаешься. Её долго прокуратура пасла. Всё пытались за незаконное предпринимательство привлечь, но она адвокатов хороших нашла, которые от доводов прокурора камня на камне не оставили. Тот утверждал, что она торгует в особо крупных размерах, а все свидетели, которых с половины страны сюда на суд привезли, говорили как заученное: «Ничего она нам не продавала, мы сами ей деньги в качестве пожертвования давали, а она нам в благодарность за это грибы сушёные, ей самой собранные, подарила». Ей прокурор пытался инкриминировать незаконное приобретение стройматериалов, а она кучу кассовых чеков и накладных на стол судейский вывалила. Так и отстали от неё. А знаешь, почему мне всё это так хорошо известно? Как-то раз застрял я здесь почти на неделю, делегацию одну ждал, а она всё не ехала да не ехала. Я потом только, когда в Москву вернулся, узнал, что они уже на второй день моего ожидания из Союза свалили, просто про меня все в суматохе забыли. Честно говоря, я и сам так подумал, но не стал о себе напоминать – решил немного передохнуть. Места здесь красивые, рыбалка отменная, а я это дело люблю. Вот с раннего утра, пока поездов ещё нет, я и сидел на берегу речки, а затем шёл на вокзал – единственную здесь развлекуху. Всегда любил я за народом наблюдать, когда он этого не видит. Такие типы встречаются – и обхохочешься, и всплакнуть можно. Вот тут я на бабку эту и налюбовался всласть, да мне всё про неё и рассказали.

Локомотив свистнул, проводники начали нас в вагоны зазывать, скоро отправление. Забились мы все в купе; шесть человек – это уже для такого маленького пространства практически максимум. Дима из сумки кулёчки разные достал, а там картошка горячая ещё, парок от неё такой ароматный поднимается, что слюнки сами по себе текут, ещё немного – и на пол закапают. За картошечкой рыбка жареная последовала. Дима нам сказал, что это налим, чуть ли не единственная почти бескостная пресноводная рыба, и при этом всё вынимал да вынимал: судочек с котлетками домашними, очень даже симпатично выглядящими, курочку отваренную, а напоследок то, что довольное бурчание всех присутствующих, включая Виталия Петровича, вызвало – бутылку с мутноватой жидкостью, явно не лимонадом домашнего приготовления.

– Дима, где ты всё это богатство раздобыл? – выразил общее удивление своим вопросом Вадим.

– Места надо знать, – посмеиваясь, ответил Дима, а затем уже серьёзно продолжил: – Давайте так: вы ешьте, что кому глянется, я уже на бегу перекусить успел, а пока подкрепляться будете, меня заодно послушаете. Хорошо?

Ну, мы кочевряжиться не стали, а каждый что хотел, с тем себе на коленки тарелку и поставил. Тарелки-то Виктор, наш женский обольститель, как его Вадим обозвал, от проводницы принёс. Он это то ли в шутку, то ли всерьёз сказал, я даже понять не смог. Но Виктор обижаться не стал, а, наоборот, с гордостью на нас посмотрел: вот, мол, я какой, можете завидовать.

Глава десятая

7 ноября 1973 года (продолжение)

Мы ели, а Дима на спинку откинулся, глаза прикрыл и принялся свою историю излагать, вначале монотонным голосом, а затем оживился и, наконец, стал уже с чувством перед нами прямо-таки исповедоваться:

– Довелось мне однажды недельку прожить на этой станции. Я уже Ване рассказывал, а вам всем коротко повторю. Вынужденно неделю просидел здесь практически безвылазно, встречая все поезда из Москвы, да всё без толку. Познакомился с девицей одной местной, Фросей. Точнее, Ефросиньей. Судьба у неё сложилась необычная, а меня всегда к таким людям тянет, вот и с ней у нас что-то типа любви получилось.

В школе она ещё училась, когда у них с одним одноклассником отношения, как это принято говорить, начались. В восемнадцать поженились – еле дожили до того момента, когда законом это разрешается, а через год его в армию забрали, тогда ещё с девятнадцати лет призывали. Он, уходя, как чувствовал, что… С неё слово взял: она, ежели он не вернётся, ни с кем из местных жить не будет. И не вернулся. Года не прошло – похоронка пришла: погиб, мол, рядовой такой-то при исполнении воинского долга. Они вместе с родителями мужа в часть бросились, хорошо командование разрешило, да там не с одним из его сослуживцев переговорили. Поразительно, но все, с кем им довелось встретиться, утверждали, что лично присутствовали при его гибели. Только каждый свою историю рассказывал, нисколечко на другие не похожую. Кто говорил, что его бревном придавило, когда они блиндаж на учениях строили, кто – что у него парашют не раскрылся при десантировании с воздуха, кто – что он погиб, спасая не умеющего плавать солдата, когда они на тех же на учениях десантировались, но только с воды. В общем, ничего было не ясно и не понятно. Так они правду и не узнали. Гроб в посёлок пришёл запаянный, вскрыть его военком не дал, так и похоронили. Осталась она одинокой. Так и прожила несколько лет. Не знаю, может, и был у неё кто, хотя я в этом совсем не уверен, но ни с одним из местных, как те ни подкатывались, она ни-ни, это точно.

Познакомились мы с ней случайно. Я её заметил, когда первый поезд вышел встречать. Приехал вечером, утром мои подопечные должны были прибыть, а вечером мы с ними обратно в Москву собирались вернуться. Не знаю, что их так на той станции заинтересовало, но власти добро дали и откомандировали меня на Узловую в качестве переводчика и сопровождающего одновременно. Гостям захотелось одним поехать, а я отправился пораньше – не люблю спать в поездах, решил, что в гостинице лучше будет. А там не гостиница, а ночлежка. Комнаты на шесть человек, запах специфический – смесь прокисшей еды с пóтом человеческим, да все удобства на улице, в деревянном таком нужнике. Сами подумайте, мог ли я там отдохнуть, хоть и один в том громадном номере ночевал?

Он на нас вопросительно посмотрел, но все сосредоточенно жевали, никто на его вопрос не отреагировал, и он продолжил:

– Не выспавшийся, даже толком не умытый, стоял я на перроне перед входом в вокзальное помещение, глаза протирал, боялся подопечных своих пропустить, а их не было, и всё тут. Вообще, станция техническая, локомотивное депо там, смена подвижного состава происходит, поэтому большому количеству пассажиров откуда взяться? Народа приезжает совсем мало, и все сразу же через здание вокзала в город идут. Там при входе я и стоял. Стоял, головой вертел, глядь – девица какая-то грудастая неподалёку расположилась, а к ней проводники со всего состава бегут, пирожки у неё покупают. Ты на меня, Наталья, так укоризненно не смотри, – вдруг прекратил он рассказывать, обернувшись к Наташке, – «грудастая» – это не оскорбление или пошлость какая, это просто характеристика девушки, у которой грудь высокая, да и размером немаленькая, таких многие мужчины любят, ну и я в их числе. Ладно, отвлекла ты меня. Давайте продолжать буду. Я после ночи никак ещё в себя прийти не мог, поэтому и есть совсем не хотел. Потом я бабку эту, нашу с Ваней знакомую, заприметил, – повернулся он ко мне.

Я запереживал весь, куда деться не знал, а Дима на меня ноль внимания и вернулся к своему рассказу:

– Начал я за ней следить, а про девицу с пирожками совсем позабыл. Следующие два поезда в сторону Москвы шли, меня они не интересовали, и я за бабкой из конца в конец перрона прохаживался, её стратегию и тактику изучал. Молодец, психолог тот ещё, своих потенциальных жертв чётко выявляла, без единого прокола работала.

Но тут о прибытии очередного поезда из столицы объявили, и я опять на свой наблюдательный пост отправился. А там та же девица стоит, пирожками своими проводников потчует и деньги вроде совсем небольшие за это берёт. Явно меньше, чем те, кто свой товар к вагонам подносит. Эта же с места не двигается, а проводники, да и пассажиры некоторые, сами к ней как на приём идут и к своим вагонам не с одним пирожком возвращаются. Стояли мы рядом, так что я и имя её из разговоров узнал, да и присмотрелся чуток. Очень симпатичной девушка оказалась. Волосы тёмные, пёстреньким платком покрытые. «Значит, замужняя», – подумал я. А потом она левой рукой прядку волос, из-под платка выбившуюся, поправила, я и заметил, как у неё там обручальное кольцо мелькнуло. Присмотрелся – точно. Значит, вдова или разведёнка? Вопрос, как говорится, интересный.

Моих гостей среди приезжих снова не оказалось. И когда состав отправился, а девица хотела уже уйти, я её и окликнул: «Простите, пожалуйста, вас, кажется, Фросей зовут?»

«Угадали», – ответила она, как мне показалось, не очень-то приветливо, и даже пару шагов успела сделать, но я её остановил: «Фрося, могу я у вас пару пирожков купить? Так кушать хочется, что просто сил нет».

Тут она неожиданно расхохоталась: «Простите, я не поняла, решила, что вы ко мне пристаёте. Знаете, здесь это постоянно бывает, а вы всего-навсего пирожков надумали поесть. Конечно, можете, но…»

Она задумалась, затем мотнула головой, как будто решилась на что-то совершенно отчаянное, и сделала мне предложение, которое меня несказанно удивило: «До прихода следующего поезда ещё пара часов. Давайте, я вас чаем напою с пирожками вприкуску, а то что их всухомятку есть. Вы, я вижу, ждёте кого-то, встретить надеетесь, значит, вместе потом и на перрон пойдём. Лады?»

Времени у меня на раздумье не было, я головой кивнул да и пошёл за ней. Она-то мой кивок как увидела, так повернулась резко и почти бегом в сторону длинного деревянного двухэтажного дома, стоящего с правой стороны от вокзала, направилась. Пришлось и мне поднапрячься. Поднялись на второй этаж. Дверь её квартиры дерматином свеженьким обита, нигде ещё потёртостей не видно, в центре табличка небольшая: «Корнева Е. С.». «Наверное, это Фросина фамилия», – решил я.

Квартирка оказалась маленькой, очень ухоженной, аккуратненькой такой. Везде вышивки и кружева. Круглый стол у окна так и вовсе кружевными салфетками засыпан. На стенках картины вышитые, шторы и те кружевами окаймлены, явно самовязаными. Но больше всего меня диван поразил. Мало того что покрывало цветными узорами расшито, так на нём ещё, что называется, в художественном беспорядке десятка полтора маленьких подушечек-думок с вышитыми крестиком картинами такой красоты, что просто залюбоваться можно.

На столе тем временем уже появились стаканы с чаем, крепко заваренным, такого тёмного цвета, что я испугался, смогу ли я его пить, но когда первый глоток сделал, оказалось, что очень он вкусный и ароматный.

«Звать-то хоть как вас, гость нежданный?» – услышал я голос хозяйки, но даже не сразу сообразил, что это она ко мне обращается, и лишь когда она вопрос свой в несколько иной форме повторила, спохватился и ответил:

«Простите, Фрося, не понял я вначале, что вы ко мне в такой манере почти сказочной обратились. Зовут меня просто – Дима».

«Ну вот, просто Дима, и познакомились, значит. Вижу, вышивки мои вас заинтересовали. Живу одна, времени, особенно зимой, когда поездов значительно меньше ходит, девать некуда. Вот и придумала себе занятие. Попыталась поторговать таким товаром, но как его покупателям показать в вокзальной суете? Так и не придумала. Магазинчик бы мне разрешили здесь открыть, может, там они и пошли бы. И ведь на перроне по плану должны стоять торговые павильоны, но строить их никто не спешит, да, думаю, если даже и построят, вряд ли мне дадут, скорее по своим разберут. А ведь я им, руководству посёлка то есть, целый проект организации торговли представила. Сколько дней и ночей над ним корпела. Председатель поссовета посмотрел, похвалил, на стол свой положил, да забыл, наверное. Год уже прошёл, а никаких сдвигов».

Я, пока она мне это рассказывала, на пирожки её налёг – она их целую горку передо мной выложила, – да не заметил даже, как с десяток, если не больше, проглотил. Таких вкусных пирожков с мясом я, наверное, никогда в жизни до того не ел. Не знаю уж, как она это делала, но были они такие сочные, такие ароматные и душистые, что уж не лезет в тебя, а рука всё одно к ним тянется. Наелся я, и когда понял, сколько их умял, так неудобно стало, что я даже извиняться начал, а она сидела напротив да смеялась:

«Наголодались небось, что так есть захотели? Да вы не стесняйтесь, у меня их знаете сколько нажарено. Всем проводникам должно хватить, да ещё и для некоторых постоянных моих покупателей среди местных, и для случайных пассажиров должно остаться, да с избытком, чтобы никто без моих пирожков не уехал, поэтому не смущайтесь и ещё ешьте, коли захотите».

«Сколько я вам должен, Фрося?» – спохватился я, а она даже обиделась: «Вы же у меня в гостях, а не на перроне. Вот там я торгую, а дома – нет, дома я только угощаю, а за угощение разве деньги берут?»

Тут уж мне совсем стыдно стало. Встал я, к ней подошёл, ручку её в свои лапы взял да к губам поднёс. Она замерла от неожиданности, затем на меня снизу вверх посмотрела, и такая в её взоре тоска была, вселенская прямо, что я её руку ещё раз поцеловать решил. Затем – интуитивно, наверное, заранее ведь ничего не планировал – на колени перед ней опустился, руку её от своего рта не отрывая. С минуту, должно быть, простояли такой вот скульптурной группой.

Первой она очнулась: «Вставайте. Поезд скоро подойдёт, на перрон надо идти».

Надо – значит, надо. Что с таким утверждением поделаешь? Вышли мы с ней из дома, я её котомку несу, почти силой пришлось отнимать, а она увесистая такая. Как Фрося с ней целый день туда-сюда бегала, не знаю даже. Шли молча, она в мою сторону даже не глядела, перед собой уставилась и, как игрушка механическая, лишь ноги переставляла, а сама как неживая совсем.

Прибывающий поезд, к которому Фрося торопилась, направлялся в Москву, до следующего московского ещё около часа оставалось, поэтому мне на вокзале заняться было пока нечем. И надумал я это время на одно дело потратить – другого у меня могло и не найтись, я ведь всё ещё был уверен, что гости эти странные прибудут сегодня обязательно. Как мне объяснили перед командировкой, задерживаться на этом полустанке они не собирались, что-то одно, лишь им ведомое, должны были тут сделать – и назад. Мне же в обязанность вменили подсмотреть, чем они на этой станции заниматься будут, и вместе с ними в Москву вернуться. Вечером не меньше пяти поездов в сторону столицы шло, вот на одном из них мы и должны были уехать.

Я Фросе объяснил, что на полчасика отлучусь, котомку к её излюбленному месту поднёс и там оставил. Место она выбрала очень удобное. Там, где заканчивалась лестница, ведущая к перронам, берёзка росла, большая такая, а рядом с ней скамейка стояла. Так вот, между стволом берёзы и скамейкой немного места оставалось. Фрося сама туда вставала, котомку свою на скамейку ставила да так и стояла всё время, пока поезд от перрона не отойдёт. Если следующего ждать недолго, она на скамейку присаживалась, ну а если до него много времени – домой шла.

Итак, направился я в посёлок. Из вагонного окна он маленьким виделся, а на деле достаточно крупным оказался: с десяток улиц от центра веером расходились, да их ещё три или четыре полукругом пересекали. Так что когда я от станции отошёл да на всё это посмотрел, то у меня сомнения в успехе задуманного дела возникли, и не потому, что не получится, в этом-то я был совершенно уверен, а вот то, что могу не успеть, – это да. Первый же попавшийся прохожий охотно, во всех подробностях показал, куда мне идти следует. Ну, я по улице, носящей имя основоположника учения, его именем позднее названного, то есть Карла Маркса, и пошёл. Вполне естественным мне показалось, что улица эта упиралась в площадь Ленина. Посреди площади на бетонном пьедестале стоял сам вождь мирового пролетариата в белом облачении, привычно указывая вытянутой рукой путь в светлое будущее. За его спиной над двухэтажным зданием развевался красный флаг – значит, я пришёл куда надо, то есть в местную администрацию. Если бы не этот флаг, здание администрации было бы трудно отличить от соседних баракообразных домов, разве что выглядело оно чуть посвежее, но в целом обычная местная двухэтажка.

У входа ни охраны, ни даже вахтёра не было – гуляй кто пожелает. Вот я и пошёл гулять. На втором этаже обнаружилась дверь с табличкой «Приёмная». За ней действительно оказалась приёмная, только секретарь там отсутствовал. Стол стоял, но был он девственно чист. На двери справа виднелась треснувшая табличка: «Гаркави Михаил Филиппович, председатель Исполнительного комитета Совета депутатов трудящихся». Дверь была приоткрыта, и оттуда доносился громкий мужской голос. Судя по всему, хозяин кабинета разговаривал по телефону: во-первых, голос был один, а во-вторых, разговор странный, с длинными характерными паузами. И то, что я услышал, позволило выстроить план предстоящей беседы.

«Да понимаю я всё, Пётр Григорьевич, – говорил председатель исполкома. – Большую часть материалов нам доставили ещё месяц назад. Начнём мы строить эти чёртовы палатки на перроне, но дайте нам подготовку к зиме завершить. Сами понимаете, все коммуникации гнилые. Они, наверное, ещё лет сто назад прохудились. Стоит нам одну аварию ликвидировать и чуть давление повысить, в другом месте, иногда совсем рядышком, трубы рвутся. А палатки что? Конечно, они нужны. Это все понимают, но опять же, кто там работать будет? Нам что, из магазинов последних продавцов снимать и на вокзал переводить? А кто в магазинах вместо них торговать будет?»

Он немного помолчал, вероятно, слушал неведомого мне Петра Григорьевича, а затем, уже воодушевлённо, произнёс коронную фразу: «Вот за это увеличение штатов мы бы вам, Пётр Григорьевич, большое спасибо сказали. Когда это будет? Что, уже сегодня всё подписали и с завтрашнего дня можно людей искать да на работу оформлять? А можно мы пару новых ставок в универмаг отдадим? Там очень плохо с кадрами. Спасибо. Значит, так и сделаем».

Послышалось звяканье телефонного аппарата – это на него трубка упала. Я подождал с полминуты, затем слегка хлопнул дверью, в приёмную ведущую, и отчётливым шагом подошёл к кабинету. Для приличия постучал костяшками пальцев, но дверь открыл рывком, не дожидаясь ответа, – и прямо к столу, за которым сидел пожилой седовласый мужчина в очках с тонкой золотой, а возможно, позолоченной оправой. Пока я к столу подходил, он смотрел на меня молча, приподняв голову.

«Добрый день, Михаил Филиппович», – произнёс я, доставая из кармана слегка потёртое удостоверение в красной корочке с золотым, пусть и немного потускневшим, тиснением и приоткрывая его. В то время я числился прикомандированным к одному очень серьёзному и влиятельному ведомству, вот и решил этой влиятельностью воспользоваться.

Неожиданно для меня хозяин встал, как говорится, во фрунт и замер, глядя прямо перед собой, но не на меня, а слегка куда-то в сторону. Я даже попытался проследить за его взглядом, но ничего, кроме угла окна с запылённым стеклом, не увидел. Лицо у Гаркави покраснело до такой степени, что я побоялся, как бы его инсульт не настиг. «Опасается чего-то», – подумалось мне. Подождал ещё немного и, поскольку председатель поссовета продолжал молчать, снова заговорил:

«Михаил Филиппович, до нас дошли некоторые сведения, что вы не желаете поддержать инициативу граждан по улучшению обслуживания пассажиропотока, следующего через вашу станцию. На перроне не пойми что творится. Несознательные частники торгуют в абсолютно антисанитарных условиях, так, смотрите, и до эпидемии недалеко. А самое главное, деньги мимо казны государственной следуют и неизвестно в чьих карманах оседают. А у вас имеется, как мне доложили, проект товарища Корневой. Хороший, говорят, проект, грамотный. Да и решение вышестоящего начальства о выделении вам дополнительных штатных единиц, чтобы улучшить состояние сферы розничной торговли, принято. Так что надо рукава, как говорится, засучить – и с песней вперёд. Хорошо?»

«Так точно, – громко и чётко произнёс председатель, – будет исполнено».

«Ну, вот и хорошо, – сбавил я напор, – вижу, что мы поняли друг друга. А что, секретарша у вас сегодня отсутствует?» – перевёл я разговор в другое русло, чтобы привести хозяина в чувство.

Он действительно перестал стоять как столб и посмотрел на меня. Теперь лицо его побелело. «Действительно напуган до невозможности. Интересно, что здесь творится на самом деле?» – думал я, пока Гаркави приходил в себя. Наконец он сделал глотательное движение, видно было, как дёрнулся кадык, и проговорил:

«Да нет у меня секретарши, уволилась недели две как, а что?»

«Да чайку бы мне с вами хотелось выпить», – нагло попросил я.

«Чайку? Это мы мигом», – оживился хозяин. Бросился к шкафу, что в углу стоял, достал оттуда новый блестящий электрический чайник с длинным шнуром в пёстрой тканевой оплётке, встряхнул его и, убедившись, что тот пуст, выбежал в коридор.

Вскоре он вернулся к своему столу, включил чайник, достал из того же шкафа две чашки, вазочку с печеньем и глубокое блюдце с сахарным песком, поставил всё это на стол и сел рядом, преданно поедая меня глазами. Чайник закипел очень быстро, заварку Михаил Филиппович, не скупясь, насыпал прямо в чашки, залил всё это кипятком и снова уставился на меня.

«Знаете, Михаил Филиппович, как бы я поступил, окажись на вашем месте? Только этот разговор между нами, я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Ясно?»

Председатель так усердно закивал, что я даже побоялся, как бы он об угол стола не приложился, поэтому быстро продолжил:

«Так вот, я бы горячку пороть не стал. Поставил бы по-быстрому одну палатку для этой особы, которая всё пишет и пишет. Делать ей, видимо, нечего, вот и отрывает занятых людей. А кстати, у вас нет ли её проекта? Я слышал, он довольно грамотно выполнен».

Хозяину не было нужды в стол или шкаф лезть – Фросин проект лежал у него прямо на столе, с самого верха. Я его быстренько пролистал и убедился, что Фрося не лукавила. Проект она подготовила на очень высоком уровне.

«Она что, архитектор, что ли?» – вырвался у меня сам собой вопрос.

«Да нет. Повар она, очень высокой квалификации. Я сам к ней раньше регулярно подходил, пирожки её покупал, очень я их любил. А потом начала она на нас бочку катить, вот я к ней с того времени ни-ни…»

«Вот как? – обрадованно проговорил я. – Значит, искать ей повара в помощь не нужно? Это же всё значительно упрощает. Ставьте этот её павильон – и всё. Об остальном забудьте, а то потом прочие граждане, которые там, на вокзале, торгуют, вас же и побьют. А так и ей рот заткнёте, и остальным урона не нанесёте. Мне кажется, что это всех устроит, как вы думаете, Михаил Филиппович?»