День полнолуния
Повесть
Ночь отступала, и небо над горами постепенно начинало светлеть, окрашиваясь в яркие – багряные, лиловые, розоватые – тона. Из-за гребня ближайшего хребта показался диск ослепительного солнца. В воздухе, еще наполненном ночной прохладой, носились запахи хвои, выжженной солнцем земли и полыни.
У Восточной мечети, с восьмиугольным минаретом из обожженного кирпича, постепенно собирались гости. Было их не так уж и много, всего человек пятьдесят, не больше. Женщины, одетые в расшитые бисером шаровары и длинные рубахи, стояли отдельной групп-кой. Бородатые мужчины, облачившиеся ради праздника в темные костюмы, негромко переговаривались. Жених – молодой, двадцатилетний парень, статный, ладный, широкоплечий – обликом напоминал воина-черкеса со старинной чеканки. Во всей его фигуре, в поджаром теле чувствовалась спокойная величественная сила. Улыбка, чуть надменная, редко трогала его губы. Темные глаза смотрели цепко и пристально. Парень, несмотря на молодость, ничем не выдавал волнения, которое, казалось бы, должен был испытывать перед предстоящей свадьбой.
Рядом с женихом стояли братья невесты – Омар и Али. Из-за длинных бород оба казались старше своих лет, но, приглядевшись, можно было отметить, что лица у обоих гладкие, еще не тронутые морщинами. Омар держался к жениху поближе, что-то говорил ему, посмеиваясь, хлопал по плечу. Оно и понятно – друзья, однокурсники. Гости перешептывались, обсуждая, что как раз Омар и познакомил Тимура со своей сестрой, пригласив того на каникулы в отчий дом, в кишлак, расположенный в горах в ста километрах от Душанбе.
И вот наконец появилась семья невесты. Отец, Маджуд, человек с суровым, словно грубо высеченным из камня, обточенным горными ветрами лицом, с начинающей седеть бородой и темными, кипящими смолой глазами. Его двоюродный брат Хайдар был невысок, коренаст и улыбчив.
Чуть поодаль держались мать невесты Шарифа – еще не старая, но уже согнутая грузом прожитых лет, и новая супруга Хайдара, которую он представил родне только пару дней назад, приехав из Душанбе на свадьбу племянника. Эта женщина, кажется, робела, впервые оказавшись среди родственников мужа. Старалась держаться незаметно, все больше куталась в платок, застенчиво пряча лицо.
– Красавица, – по-таджикски пояснил Хайдар, знакомя новую жену с семьей. – Но немая с рождения… – добавил он с сожалением.
– Это, брат, скорее достоинство, чем недостаток, – рассмеялся Маджуд. – Где ты ее нашел?
– Под Эсокуле, Лайло дикая совсем, в город попала впервые лишь со мной, шарахается от всего. Вы уж ее простите.
– Что ты, брат. Лайло нам с Шарифой теперь сестра, – заверил Маджуд.
Однако немая, несмотря на то что родственники мужа встретили ее радушно, все продолжала дичиться, сторониться всех и не открывала лица даже на женской половине дома.
Наконец появилась сама невеста, Фатима, – в новом светлом вышитом платье и закрывающей лицо полупрозрачной фате.
Жених лишь искоса глянул на нее, на красивом лице его не отразилось никаких эмоций. Лишь по дрогнувшему уголку рта можно было догадаться, что он взволнован встречей со своей возлюбленной.
Мужчины вошли в мечеть. Женщины же остались во дворе и приникли к окнам, чтобы посмотреть на церемонию. Совершили намаз, а потом Устаз Исмаил Газневи, плотный улыбающийся человек в застиранной добела аккуратной галабии и широких светлых брюках, пригласил троих – отца невесты Маджуда, жениха и его свидетеля Омара – подойти и стать рядом с ним, впереди всех. Высоким, чуть хрипловатым голосом он неторопливо начал читать суру Ан-Ниса:
– Бойтесь Аллаха, именем которого вы просите друг друга, и бойтесь разрывать родственные связи. Воистину Аллах наблюдает за вами.
Берешь ли ты, Тимур, сын Ахмета, в жены Фатиму, дочь Маджуда?
– Беру.
– Берешь ли ты, Фатима, дочь Маджуда, в мужья Тимура, сына Ахмета?
– Беру.
Свидетели были опрошены, жених принес в дар за невесту два бесценных ковра, никях был совершен. Все вышли из мечети, направились к машинам. Ехать, правда, было недалеко, но здесь, в горах, частенько выползали из-под камней опасные змеи. Да и не шествовать же было нарядной процессии пешком по пыльной дороге. Заурчали моторы, двинулась кавалькада. Жениха и невесту по-прежнему рассадили по разным машинам. Тимур только проводил глазами автомобиль, который умчал его красавицу Фатиму, и покорно сел в машину вместе с ее братьями.
Свадебный кортеж лихо затормозил у большого дома, окруженного высоким глухим забором: здесь жил отец невесты, Маджуд, здесь и должно было происходить торжественное застолье.
В саду за забором царила прохлада, и ленивый шелест ручейка перекликался с шорохом листьев старых яблонь, и накрыт уже был дастархан – для мужчин отдельно и отдельно – на женской половине. Родственники невесты и друзья жениха степенно расселись на мутаки, и женщины принесли им плошки с водой и чистые полотенца для омовения рук. Во дворе под дощатым навесом еще с утра в огромных казанах готовился праздничный плов.
Женщины же прошли на свою половину. Шарифа кивнула Лайло на место рядом с собой, и немая, все время державшаяся как-то боязливо, скованно, с благодарностью закивала, заняв свое место за столом.
Свадьба шла своим чередом. За столом текли негромкие разговоры. Степенно говорили старшие, молодые парни по обычаю не смели вмешиваться в разговор, заговаривали, только когда к ним обращались. Жених, а вернее теперь уже молодой муж, все больше молчал и искоса поглядывая в сторону женской половины дома. Наверное, думал о том, что уже совсем скоро сможет обнять свою Фатиму, поцеловать тонкие пальцы, зарыться лицом в ее иссиня-черные, ароматные волосы.
На женской половине негромко переговаривались, обсуждали семьи, воспитание детей, рецепты традиционных блюд и кулинарные хитрости. Никто и не заметил, как, тихо поднявшись, выскользнула в коридор немая.
И почти сразу же снаружи загудело, загремело, застрекотало. Из сухого арыка за забором дома взмыла зеленая ракета, окрасив лица пировавших гостей в мертвенные цвета. Мужчины повскакали с мест. Маджуд выкрикнул на таджикском какие-то распоряжения. Тимур бросился к дому. Должно быть, в нем мгновенно сработал природный инстинкт – защищать, спасать. Отвести опасность от своей только что обретенной жены. Но было поздно.
Из-за недалекой гряды, из ближайшего к кишлаку ущелья медленно, словно аэростат на привязи, всплыла страшная черно-зеленая туша вертолета. За ним появилась вторая. Вертолеты величаво развернулись над самой дорогой и зависли прямо над двором, где уже царила паника, метались вспугнутые неожиданным вторжением гости, кричали женщины.
Залп! От подкрылков отделились и стремительно рванули вниз белесые полосы с тусклыми огоньками впереди – ракеты. Словно швейная машинка, застрекотал крупнокалиберный пулемет. Где-то на улицах кишлака заревели, перекрывая выходы, тяжелые БМП, подползали, словно темные неповоротливые жуки.
Не осталось и следа от степенного застолья, от приподнятой атмосферы праздника. Кругом горело, чадило, дымило. С предсмертным визгом метнулась по двору окровавленная собака. Что-то прокричал Маджуд, увлекая гостей за собой. Снова грохнуло, и Тимур, словно раненый зверь, метавшийся по задымленному коридору, пытался найти пропавшую где-то в этом аду молодую жену. Однако, откинутый взрывной волной, отлетел в сторону и упал прямо в осыпавшуюся штукатурку.
Где-то в сумке раздается короткая трель мобильника. Я просыпаюсь и встряхиваю головой, отгоняя навязчивое сновидение. Этот сон преследует меня долгие годы, что странно вообще-то, ведь это была не самая страшная, не самая кровавая из операций, в которой я принимала участие. Просто первая. Может быть, дело в этом. Может быть, есть картины, которые впаиваются в мозг навечно, и что бы ни происходило с тобой позже, как бы тебе ни казалось, что ты видела уже все и ничто на свете больше не способно выбить тебя из колеи, эти воспоминания остаются с тобой навсегда.
С детства увлекаясь литературой и испытывая некую тягу к письму, я неоднократно пыталась написать о тех событиях. Не для печати, разумеется, нет. Просто в психотерапевтических целях. Наверное, еще и поэтому мне до сих пор кажется, что эта история, преломившись у меня в голове, как в кривом зеркале, продолжает жить своей жизнью, не давая мне покоя.
Автобус ровно гудит мотором, осторожно пробираясь по высокогорной трассе. Должно быть, этот монотонный негромкий звук и убаюкал меня, позволил забыться, привалившись головой к запыленному оконному стеклу.
За окном тянется горная дорога. Очень похожая на ту, из моего сна. Каменистый, то серый, то буро-коричневый рельеф, темные хвойные деревья, устремляющие ввысь, к глядящей с небес бледной луне, свои верхушки. Редкая, припорошенная пылью растительность, пробивающаяся меж камней. Высоко-высоко, где днем небо бывает такое насыщенно-синее, что, если долго смотреть на него, в глазах начинают рябить разноцветные вспышки, должны светлеть утонувшие в зелени крыши горных поселений. Но сейчас темно, их не видно. Мглистый вечер висит над горами, и лишь редкие перистые облака цепляются за вершины. Моря здесь нет, вся дорога идет через горы. Но я знаю, что, если открыть окно этого комфортабельного турецкого автобуса, выгнать из салона выхолощенный кондиционированный воздух, сюда ворвется его соленый, свежий запах. Донесется через сотни километров. Ни на что иное в мире не похожий аромат, будящий в голове какие-то детские мечтания о каравеллах, путешествиях, приключениях, страшных, но благородных пиратах и сундуках с награбленным золотом, спрятанных в темных прибрежных пещерах. Увы, все эти романтичные представления остались далеко в детстве. Мне тридцать семь лет, и по долгу службы я давно уже знаю, что в контрабандистах, погонях, смертельных схватках нет ничего романтичного. Тут всегда замешаны деньги, войны и жизни десятков, сотен, тысяч людей, иногда не имеющих никакого отношения к предмету торговли.
Немного придя в себя после сморившего меня сна, я вдруг вспоминаю, что меня разбудило. Звук входящего сообщения! Конечно, значит, автобус давно миновал приграничную с охваченной войной Сирией территорию и заработал турецкий мобильный Интернет. Я невольно хмурюсь, думая о том, кто мог бы прислать сообщение. Перед отъездом я распрощалась со всеми своими коллегами на базе. Постаралась решить все вопросы, утрясти все завязанные на мне дела. Хотелось уехать раз и навсегда и больше не вспоминать о том, что было, ни с кем не контактировать. Неужели кто-то еще не все со мной решил?
Я лезу в лежащий у меня на коленях рюкзак, машинально проверяю, на месте ли полученный из Москвы документ, подтверждающий мою увольнительную и дающий разрешение на поездку в Москву. Конечно, на месте, иначе мне не удалось бы преодолеть блокпост на границе Сирии и турецкого Диярьбекира. И все же мне доставляет некое смутное удовольствие в который раз прикасаться к нему руками. Это – мое будущее, мой билет в спокойную, мирную жизнь.
Конечно, мне еще придется побороться, убедить генерала Голубева подписать мою отставку. Он решительно отказался сделать это дистанционно, потребовал моего приезда в Москву и подписал вот эту самую увольнительную. Конечно, меня, аналитика с таким опытом, принимавшего участие в разработке и проведении нескольких десятков крупных операций, награжденного орденом Мужества и медалью «За отвагу», не захотят отпускать так просто. Будут сулить всякие земные блага, убеждать остаться хотя бы на контрактной основе. Но я все же буду настаивать на отставке. Ведь для меня это станет возможностью забыть о срочных приказах, ночных побудках, сотнях страниц расшифровок телефонных переговоров, бесконечных аналитических выкладках, в которых жизни людей обозначаются лишь безликими цифрами. Это станет моей вольной.
Отодвинув в сторону папку с документами, я наконец достаю мобильник.
«Привет, – читаю я. – Как ты? Посмотри новый пост об отставке Красносельцева. Не подскажешь, как лучше отреагировать? А то мой пресс-секретарь развел в отзыве какие-то сантименты».
Две строчки. Все по делу. А у меня отчего-то начинает колотиться сердце. Это глупо, нелепо. Нас с Тимуром, отправителем этого сообщения, связывают чисто деловые отношения. Тимур Ахметович Сайдаев – министр внутренних дел одной из республик в южном регионе России. Несколько лет назад я работала журналистом, собирающим материал о тамошнем быте, а затем уже по личной договоренности выполняла задания, связанные с написанием текстов, речей, комментариев для прессы, официальных заявлений и прочего обязательного для официальных лиц славословия. Вернее, так следовало из бумаг. На самом же деле…
Впрочем, как обстояли дела на самом деле, кроме меня, не знал почти никто. Для Тимура я всегда оставалась всего лишь малоизвестной журналисткой, решившей сменить карьеру политического обозревателя на более спокойную, более надежную должность – личного пресс-секретаря.
Когда долго работаешь с человеком бок о бок, и не просто работаешь, а стремишься понять его мышление, уловить особенности его речи, прочувствовать неповторимый индивидуальный стиль, конечно, невольно сближаешься с ним, и думать начинаешь схоже, и проникаешься некоторыми чертами характера. У меня же для этого было еще больше причин… Порой мне начинало казаться, что я ловлю его мысли на лету. Что стоит ему лишь нахмурить широкие темные брови и дернуть углом рта – и я уже знаю, что именно он хочет сказать в очередном своем официальном комментарии.
Признаться, ему вся эта писанина претила. В его руках находилась большая власть, и тратить время на обязательные мероприятия, интервью и заметки для прессы он не любил. Наверное, я была для него ценна еще и потому, что не отнимала много времени. Я всегда была рядом, чтобы снять хотя бы этот груз с его плеч.
После, уже когда я вынуждена была уволиться и уехать из города, почти на целый год ставшего мне домом, Тимур иногда еще обращался ко мне. Я никогда не страдала жаждой писательской славы, и работа журналиста мне нравилась. Я, в отличие от словоохотливых писательниц, умела работать коротко и по делу. Тимур же считал, что я просто устала от замысловатых восточных традиций, что, уехав из его города, обосновалась где-то в Москве, все так же пишу заметки, пресс-релизы, речи – только теперь для какого-то другого чина. Впрочем, о том, где я сейчас нахожусь, он никогда меня не спрашивал, а мне, соответственно, не приходилось лгать. Помочь ему мне было несложно, к тому же… К тому же я была до нелепости благодарна за возможность хоть как-то поддерживать с ним связь. И каждое его обращение будило внутри какие-то смутные надежды. Может быть, когда-нибудь… Однажды… Когда все это кончится?.. Ведь когда-нибудь моя жизнь перестанет быть сплошной войной, срочными командировками, отправками на очередной объект, душными городками, пыльными дорогами, бесконечными аналитическими сводками и смертями? И вот тогда, возможно, мне удастся вернуться в прекрасный южный город с шелестящей листвой посреди проспекта, дарящими прохладу в жаркий южный полдень фонтанами, островерхими минаретами, удастся вернуться к моему остроумному и далеко не глупому начальнику, и… Возможно, именно рядом с ним мне удастся обрести покой.
Что-то подобное промелькнуло у меня в голове и сейчас. В конце концов, я ведь ехала уже по мирной территории, домой. Мне было не так уж много лет по штатским понятиям, в сумке у меня лежала бумага, гарантирующая мне какую-никакую свободу, и, наверное, именно сейчас я была как никогда близка к этой давно уже живущей у меня внутри неопределенной мечте о доме и спокойной жизни.
Экран телефона давно погас. Крепко зажмурившись, чтобы отогнать слишком уж заманчивые, слишком уж сладкие видения, провожу по нему пальцем, снова перечитываю сообщение и быстро, чтобы не передумать, набираю ответ. Наше общение с ним всегда носило немного ироничный характер, мы часто перемежали переписку шутками, легкими взаимными подколками. И потому в сообщении я, помимо пары фраз, необходимых ему для публикации, пишу:
«Кстати, в данный момент я, можно сказать, безработная. Так что если новый пресс-секретарь тебя не устраивает, могу приехать. Ты ведь помнишь, как мы с тобой хорошо понимали друг друга».
Сообщение уходит, и я невольно представляю себе, как в это самое мгновение, где-то за много сотен километров от меня, у Тимура на столе вибрирует телефон. Как он проводит по экрану пальцем, читает мои слова и, может быть, улыбается. Мне так хорошо знакома эта его улыбка – легкая, белозубая, едва заметная. Словно блик, мелькнувший на секунду на каменистой поверхности горного отрога.
А быть может, он хмурится, и темные его брови сходятся на переносице. Или задумчиво смотрит в окно, за которым играет яркими красками южный полдень. И в его темных глазах пляшут солнечные искры – в тех самых глазах, которые я, увидев однажды, так и не смогла забыть.
Все началось почти семнадцать лет назад, когда я, выпускница Академии ФСБ, в качестве дипломного проекта получила задание – раскрыть и обезвредить группировку, действовавшую на территории Северного Кавказа России и Таджикистана, которая занималась контрабандой оружия и поставкой его афганским моджахедам. Я в ту пору была совсем еще салагой, новичком, знавшим обо всех тонкостях оперативной работы под прикрытием только из учебника и лекций, которые читали нам генералы военной контрразведки. Несмотря на то что основным направлением моей учебы была военная аналитика, я упорством, занудством и планомерным доставанием своего куратора выбила себе в качестве дипломной работы силовое задание. Знала, что, если операция пройдет успешно, мне за нее светит повышение в звании, и не хотела упускать такую возможность. Думаю, не последнюю роль тут сыграло и то, что я к тому времени была уже мастером спорта по многоборью и служебному многоборью с собаками, а значит, чисто технически вполне могла справиться с подобным заданием.
Наша группа прибыла в Душанбе в начале лета. Это оказался белоснежный восточный город, центральная часть которого была выстроена в 30–40-х годах двадцатого века. Театры, библиотеки, министерства – светлые здания с колоннами, порой украшенные восточным орнаментом и восьмиконечными звездами. Причудливые фонтаны, дарящие прохладу даже в жаркий полдень, тенистые парки и скверы. На окраинных же улочках царило запустение – мусор, грязь, облупившиеся невысокие дома, выгоревшие вывески. В городе в глазах рябило от ярких красок – женщины тут носили пестрые восточные одеяния, состоявшие из шаровар и «курты», длинной широкой рубахи из хлопчатобумажной ткани, украшенных цветистым узором. Мужчины предпочитали более скромные цвета, вели себя степенно и с достоинством.
Казалось, кругом царила атмосфера счастливой мирной жизни. И все же близость к еще недавно охваченному войной Афганистану чувствовалась: и в написанной на лицах местных жителей постоянной готовности к атаке, в изредка доносившихся глухих отзвуках стрельбы, на которые, казалось, тут никто не обращал особого внимания.
Мне, впервые оказавшейся на задании, конечно, невероятно интересно было бы присмотреться к здешнему миру повнимательнее, но времени на это у меня не было. В первый же день моей командировки, под вечер, из отдела разведки по Таджикистану пришла шифровка. Сообщалось, что через несколько дней в горном кишлаке в ста километрах от Душанбе состоится свадьба. Абу-аль-Маджид, главарь той самой группировки, осуществлявшей связь между восточными регионами России, Таджикистаном и «Золотым полумесяцем», как именовали в сведущих кругах Афганистан, Пакистан и Иран – район, где процветала контрабанда оружия и наркотиков, выдавал замуж свою дочь Фатиму. Женихом был один из друзей его старшего сына Омара. Парень вроде бы учился вместе с ним в институте в Ставрополье. Очевидно, сама свадьба должна была служить неким политическим и экономическим шагом, стать связкой, которая еще крепче объединит таджикскую часть группировки с российской стороной. Однако никакой информации на жениха, Тимура Сайдаева, у разведотдела пока не было. До сих пор в связях с контрабандистами он замечен не был. Возможно, и вообще не представлял, чем занимается его будущий тесть и какая подоплека таится в предстоящей свадьбе. Но вдаваться в тонкости сейчас было некогда. Свадьба должна была состояться через четыре дня, а значит, наставало время действовать. Моей задачей было попасть на торжество под благовидным предлогом, убедиться, что это не ловушка, и дать сигнал группе захвата, что все готово к штурму.
С Хайдаром, двоюродным братом интересовавшего меня главы контрабандистского синдиката, меня свели наши ребята, работающие по Таджикистану. Хайдар, сам в свое время промышлявший контрабандой наркотиков, в какой-то момент засветился, попал на крючок и был завербован со всеми потрохами.
Наша первая встреча состоялась в какой-то дыре на окраине города, в доме, выкрашенном светло-желтой облупившейся от времени краской. Хайдар, впервые увидев меня, двадцатилетнюю, настроенную решительно, но, вероятно, все же очень юную и неопытную на вид, не удержавшись, разразился смехом, несмотря на присутствовавшую в помещении военную охрану.
– Тебя как сюда занесло, дочка? – скаля желтоватые зубы, с сильным акцентом обратился ко мне он. – Что, хочешь попасть в дом к Маджуду? Да от тебя там мокрого места не останется в два счета.
Один из моих ребят сделал быстрое движение к Хайдару, и я, мгновенно сообразив, что он собирается его ударить, перехватила его кулак.
– Не нужно! – коротко скомандовала я. А затем, стараясь говорить спокойно и убедительно, продолжила: – Вы же понимаете, что у вас нет выбора. Вы должны провести меня на свадьбу. В качестве вашей гостьи, родственницы, как угодно.
– Да какой гостьи? – вскинулся он. – Никаких русских гостей на свадьбе брата быть не может. И родственники у нас общие. Что я скажу, что ты с неба свалилась? И потом, ты себя в зеркало видела? Какая ты таджичка? А разговариваешь как? Нет-нет, нечего и думать, я еще жить хочу…
Тогда я в одно движение преодолела разделявшее нас расстояние и приставила к его виску пистолет.
– Жить ты будешь очень недолго, если откажешься сотрудничать, – негромко произнесла я.
Хайдару вовсе незачем было знать, что я впервые угрожала оружием человеку и что внутри у меня все замирало от страха. Не знаю, удалось ли мне выглядеть убедительно, или тертый таджик сообразил, что дом окружен моими людьми и, если он будет артачиться, ему все равно не уйти. Так или иначе, после моего выступления он стал сговорчивее.
– Хорошо-хорошо, я тебя понял. Выдам тебя за свою новую жену.
– Отлично, – медленно произнесла я. – Видишь, соображаешь же, когда хочешь.
– Но как с лицом быть? И с речью? – не унимался он.
– Скажешь, что я немая, – внушительно заговорила я. – Ты взял меня в диком горном кишлаке, заплатил большой выкуп. К городским обычаям я не привыкла, хожу в парандже, лица не открываю даже женщинам.
– Да у нас же суннитская семья, не шиитская, – возразил он. – Какая паранджа?
– Значит, будешь рассказывать о-очень убедительно, – отрезала я. – Ни один человек в доме не должен видеть моего лица, я не открою его даже на женской половине. Твоя задача сделать так, чтобы меня оставили в покое.
Разумеется, наш с ним разговор продолжался еще долго. Мы отрабатывали все мельчайшие детали легенды. Хайдар безбожно торговался, требовал, чтобы ему за предательство семьи гарантировали не только жизнь, но и вознаграждение. Я давила и настаивала, не давая ему ни на секунду усомниться в том, что в случае неповиновения ему все равно не жить.
В конце концов все было решено, и через два дня я, отдав последние распоряжения боевой группе, закутанная по самые глаза, отправилась вместе с Хайдаром к месту, где должна была состояться свадьба его племянницы. Там я впервые и увидела Тимура.
Все шло как по маслу. Хайдар представил меня брату и его семье. Я терлась позади него, потупившись и при любом громком звуке прячась за его спину. Хайдар балагурил, рассказывал о том, как я хороша собой и какой большой выкуп он за меня дал. Говорил он весьма красноречиво, должно быть, и в самом деле очень хотел уцелеть в ходе операции.
Я большую часть времени проводила на кухне, вместе с другими женщинами, принимая участие в подготовке свадебного пира. Держалась я так тихо, что вскоре меня и в самом деле перестали замечать. Женщины общались на некой смеси фарси и русского, которую я понимала достаточно хорошо, упуская разве что тонкости. Из их разговоров я поняла, что жених уже приехал, но допускать его в дом к невесте до свадьбы, конечно, нельзя – не по обычаю. Поэтому Омар поселил его у кого-то из родни. Жених был, по словам Шарифы, уж очень хорош собой. Жаль только, что приехал один, без родни. Отец его уже умер, а мать слишком стара, ей не под силу такое долгое путешествие, она будет ждать молодых дома.
Фатима, прелестная семнадцатилетняя девушка с удивительными миндалевидными глазами, слушала все эти речи с большим интересом. До сих пор она разговаривала со своим женихом только один раз, но, кажется, была совершенно им очарована, и когда речь заходила о Тимуре, на лице ее появлялось мечтательное выражение.
Я же, глядя на этих хлопочущих женщин, все никак не могла отделаться от мысли: какая судьба ждет их в ближайшем будущем при моем непосредственном участии? Сколько из них выживет при штурме? Сколько тех, кто выживет, лишится своих мужей, сыновей, братьев? Я отлично понимала, что они не имели к темному бизнесу своих мужей никакого отношения, уж точно не вот эти умелые ловкие руки разбирали автоматы, смазывали детали маслом, паковали их и переправляли через границу. Нет, эти руки умели лишь поддерживать уют, готовить, лечить, качать детей и гладить по волосам повзрослевших сыновей.
В какой-то момент я поняла, что не должна больше думать об этом, иначе сойду с ума. На занятиях по психологии все это казалось мне как-то проще. Есть мы, есть враг, идет война – даже в мирное время. Наша задача – уничтожить врага и обеспечить спокойную жизнь соотечественникам. Что делать, если процесс уничтожения врага непосредственно затрагивал мирных граждан, было непонятно.
Чтобы не думать об этом, не терять настроя – ведь только от меня теперь зависело, будет ли успешно завершена операция, – я старалась постоянно заниматься каким-нибудь делом. Понятно, что дом я нафаршировала «жучками» в первые же часы своего пребывания здесь. Но дальше мне оставалось только наблюдать за членами группировки, запоминать особенности их поведения и прогнозировать, как они могут повести себя при штурме. Это отнимало не так много времени, а главное, не слишком отвлекало от навязчивых мыслей. И когда Шарифа позвала меня сходить вместе с ней на местный небольшой рынок, докупить к праздничному столу каких-то продуктов, я с готовностью кивнула.
Мы вышли за ворота дома, и вот тогда на улице я впервые увидела Тимура. Он стоял у ограды соседнего дома, о чем-то негромко переговаривался с Омаром, и во всей его фигуре, в манере держать себя, в осанке, повороте головы, движениях было столько природной грации и сдержанной горделивости, что у меня перехватило дыхание. Он был похож на черкеса, сошедшего со старинной литографии. Статный, поджарый, с высокими скулами, яркими глазами и редкой, лишь иногда трогавшей губы чуть надменной улыбкой. Я невольно засмотрелась на него – чуть дольше положенного местным женщинам задержала на нем взгляд. Так вот, значит, каким он был – жених красавицы Фатимы. Никак не замешанный в темных делах ее родни, но в будущем должный стать связующим звеном между ними и Северным Кавказом России, всего лишь одним из звеньев этой длинной цепочки, по которой российское оружие уходило к афганским талибам.
Спохватившись, я опустила глаза и принялась разглядывать пыльную проселочную дорогу под ногами. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь заметил мой интерес к этому парню. Может быть, эта встреча так и окончилась бы ничем, в конце концов, моей задачей сейчас было обеспечить выполнение операции, и позволить себе отвлекаться на посторонние мысли я не могла. Но в этот момент где-то впереди раздался шум, истошный женский крик, и я, вскинув голову, увидела, что по улице селения несется закусивший удила жеребец.
До сих пор мне доводилось видеть такое только в кино. То ли испуганный чем-то, то ли бог его знает почему взбесившийся жеребец летел вперед, не разбирая дороги, – ладный, стремительный, безудержный. Бока его лоснились под солнцем, на морде повисли клочья пены, горячие глаза лихорадочно метались из стороны в сторону. На скаку конь заржал, обнажив крупные белые зубы. Зрелище это было страшным и в то же время странно волнующим.
Реакция и спортивная подготовка у меня были очень хорошие. И я успела отскочить в сторону, утащив за собой Шарифу, но только тут заметила, что на дороге в паре шагов от нас остался стоять, испуганно моргая темными глазами, двухлетний мальчишка, видимо выбежавший из соседнего дома. Первым моим побуждением было рвануть к ребенку. Но за долю секунды я успела вспомнить о задании, которое мне предстояло исполнить, и о том, что будет, если я сейчас получу травмы и моя миссия окажется под угрозой. Я не могла этого допустить, слишком многое находилось на кону. И все же стоять и равнодушно смотреть, как ребенок погибнет под копытами коня…
Однако на этот раз мироздание сжалилось и избавило меня от этого мучительного выбора. Прошла буквально доля секунды, а Тимур, быстрый как молния, уже метнулся вперед, ловко подхватил коня под уздцы и повис на них всем телом. Ноги его, обутые в городские кроссовки, проволоклись по земле, лицо покраснело от напряжения. Однако поразило меня то, что все это время черты его оставались совершенно бесстрастными. Ни волнения, ни страха, ни сомнений. Этот двадцатилетний парень был словно прирожденным воином, бесстрашным, решительным и невозмутимым. До сих пор о таких мне только доводилось слышать в рассказах наших преподавателей. Мои сокурсники только старались походить на таких бесстрастных, словно отлитых из стали солдат. Этот же парень был таким от природы. И я снова невольно задумалась о том, как это несправедливо, что он, не замешанный ни в каких махинациях, попадет в самый эпицентр операции по обезвреживанию контрабандистов и, скорее всего, погибнет.
Тем временем жеребец, прядая ушами, остановился буквально в метре от малыша, все так же оторопело смотревшего на происходящее круглыми глазами. Между домами медленно оседала желтоватая пыль, а конь, взмыленный, стоял в этом облаке, все еще пофыркивая и скаля зубы. И вот тогда Тимур, все такой же спокойный, уверенный, погладил его по шее и сказал негромко, но очень веско:
– Ну что ты, что ты! Успокойся! Хороший мальчик…
– Что? Красив? – с гордостью спросила меня Шарифа, когда мы свернули к рынку. – Какого жениха мы для своей Фатимы приглядели, а?
Я лишь покосилась на нее поверх края платка и мелко закивала, как требовала моя роль. И все же на этот раз я соглашалась искренне. Фатиме и в самом деле повезло с женихом. Вернее, повезло бы, если б не новая жена Хайдара.
На следующий день продолжались традиционные предсвадебные церемонии. Сестры и старшие родственницы невесты в спешном порядке расшивали сюзане – специальное свадебное покрывало, которым после заключения брака должны были накрыть входивших в дом молодых. На полотнище из белого домотканого хлопка они вышивали разноцветными нитями замысловатые узоры, цветы, райских птиц. Но один угол оставляли нетронутым. Я уже знала, что это делается от дурного глаза – чтобы никто из гостей слишком уж сильно не позавидовал счастью и достатку молодых и не накликал им беды. Я-то, однако, знала, что обряд не спасет будущую пару. Я и была тем самым дурным глазом, который пророчил им беду.
И вот наступил день, который затем много лет преследовал меня в снах. Во дворе дома Маджуда еще с утра начали готовить плов. Фатиму с молитвами облачили в свадебный наряд, на голову накинули белоснежную фату, прикрывавшую лицо и волосы. Затем, когда все церемонии были соблюдены, поехали к мечети. Хайдар, мой временный «супруг», с самого утра держался нервозно, весь как-то то поджимался, то начинал с наигранным весельем разглагольствовать. Я смертельно боялась, что этот идиот провалит всю операцию. Мне казалось, что Маджуд уже начал поглядывать на своего двоюродного брата с подозрением. Улучив момент, когда поблизости никого не было, я оттеснила Хайдара в угол и прошипела:
– Держи себя в руках!
– Какая ты разговорчивая для немой, – шепотом огрызнулся тот.
И тогда я одним ловким движением вытащила спрятанный в моих мешковатых одеяниях «стечкин» и ткнула дулом ему в живот через ткань.
– А ну заткнулся! Еще одна выходка – пристрелю как собаку.
Хайдар злобно покосился на меня, но все-таки замолчал и поспешил во двор, где все уже рассаживались по машинам, чтобы ехать к мечети.
Саму церемонию я почти не запомнила, видела ее только со двора, через окно. И все же в памяти у меня отложилось, как в определенный момент сквозь сводчатое окно проник теплый луч солнца и скользнул по красивому гордому профилю Тимура. Тронул темные ресницы, огладил гордую скулу, скользнул по шее. И я в который раз поразилась красоте этого юного мужчины.
После церемонии все вернулись в дом, и я, дождавшись, когда все рассядутся за столом, размякнут от обильной праздничной еды и радостных разговоров, тихонько выскользнула из комнаты.
Начался штурм. Еще недавно мирный сельский двор, в котором происходило радостное семейное торжество, заволокло дымом, чадом, копотью. Сверху свистели лопасти вертолета, снизу раздавались пулеметные очереди, разрывы снарядов.
Я успела увидеть, как мужчины метнулись в дом и выскочили с оружием в руках. Даже удивительно было, как много оказалось автоматов в таком с виду мирном сельском доме. Маджуд первым понял, что пытаться отстреливаться бессмысленно. Он коротко гортанно вскрикнул, отдал указание, и мужчины, мгновенно послушавшись его, побежали куда-то за дом, увлекая за собой женщин, стариков и детей. Кто-то попытался схватить и меня, но я ловко вывернулась и ударила парня прикладом пистолета в челюсть. Тот ошалело вылупился на меня, не понимая, что это случилось с кроткой немой, и тут же осел на землю, повалился на бок.
В первые секунды я не поняла, зачем Маджуд повел своих гостей за дом, казалось бы, на верную смерть. И лишь потом до меня дошло, как именно старик пытался их спасти… Допустить этого было нельзя, я рванулась следом за последними убегавшими и вдруг увидела через окно распростертую на полу в комнате, где еще недавно пировали женщины, темную фигуру. «Тимур!» – зазвенело у меня в голове, перекрывая гул вертолета и грохот залпов.
Видимо, Тимура не было за столом в тот момент, когда начался штурм. Он не успел услышать указания Маджуда и побежал к дому, пытаясь спасти свою невесту, вернее, теперь уже жену. А здесь упал, оглушенный взрывом, и потерял сознание.
Не знаю, что в тот момент произошло у меня внутри. Я ведь была в ту пору очень сознательной выпускницей Академии ФСБ, в голове моей еще жило столько восторженных мыслей о долге, чести служения Отечеству и уничтожению его врагов, что я готова была жизнь отдать, но приказ выполнить в точности. Однако в ту минуту почему-то остановилась, развернулась и, вместо того чтобы помешать Маджуду и его приспешникам отступить, высадила оконное стекло, подтянулась на руках, села на подоконник и спрыгнула в комнату.
– Тимур! – я опустилась на колени возле него, осторожно перевернула его на спину, опасаясь встряхивать слишком сильно – у него ведь могли быть внутренние повреждения.
Я уже поняла, что он просто контужен. К тому же взрывной волной его швырнуло прямо на стену, на лбу темнела крупная ссадина, из которой, заливая лицо, сочилась кровь.
– Тимур, ты меня слышишь? Очнись!
Веки его дрогнули, чуть приоткрылись. Темные глаза блеснули – но не так, как обычно, остро и пристально, а как-то тускло, стеклянно. Он бессмысленным взглядом окинул мое лицо – от осточертевшего мне платка я избавилась посреди заварухи – и снова закрыл глаза. Разумеется, он не мог меня узнать, ведь до этого он никогда не видел меня без платка. К тому же от удара у него наверняка был шок, да и глаза засыпало штукатуркой, когда он упал у стены.
– Тимур, пойдем, здесь опасно! Мы должны выйти! – я снова попыталась привести его в чувство.
Но он так и не отозвался. И тогда я, не понимая, что мною движет, подхватила тяжелое тело Тимура под мышки, рванула на себя и закинула его руки себе на шею. А потом, поднатужившись, попыталась приподняться. Буквально через пару секунд мне уже стало ясно, что встать вместе с ним на ноги я не смогу. И тогда я просто взвалила его себе на плечи и поползла к выходу из дома, на коленях. Нужно было спешить, в любой момент от разрывов могла обрушиться крыша. Судя по звукам, на второй половине дома это уже произошло.
Чертова цветастая рубаха путалась в ногах, сковывала движения, и я, высвободив одну руку, рванула подол. Ткань разошлась легко, повисла неровными полосами, и двигаться стало легче. Я поползла вперед, чувствуя, как в колени, защищенные лишь тонкой тканью шаровар, впиваются мелкие камешки и куски обвалившейся штукатурки. Тимур у меня на спине слабо застонал, и я машинально пробормотала ему, спокойно и убедительно, как ребенку: «Тихо… Тихо… Сейчас, все будет хорошо».
Снаружи снова грохнуло, дом содрогнулся, и прямо перед нами из дверного проема вывалился кусок стены, с силой ударившись об пол и разлетевшись на отдельные обломки. Успей мы продвинуться вперед еще хотя бы на полметра, камень рухнул бы прямо на нас. Я помедлила лишь пару секунд и снова решительно поползла вперед. Кровь бешено стучала у меня в ушах, заглушая даже звуки разрывов, по виску щекотно ползла капля пота, но я никак не могла ее стереть. Тимур висел на мне всем весом, и каждый проделанный метр давался мне с нечеловеческим трудом.
Дверь висела на одной петле, косо хлопая по проему от каждого залпа. Я из последних сил подалась вперед, рванулась, и мы с Тимуром клубком перекатились через порог, полетели вниз с крыльца и оказались на земле. От удара тот, кажется, ненадолго пришел в себя, застонал и приоткрыл глаза. Я видела, что белки его глаз покраснели от каменной пыли и дыма, взгляд плохо фокусировался – скорее всего, Тимур различал происходящее очень смутно. Приподнявшись на колени, я оттащила его к забору и помогла принять полусидячее положение. Тимур чуть приподнял голову и впервые попытался сфокусировать взгляд на мне. Но в эту самую секунду автоматические пушки с БМП замолкли, и в разбитые ворота дома влетели два подразделения спецназа. Один из бойцов тут же нацелил автомат на Тимура, и я, напрягая сорванные, саднящие от дыма связки, крикнула:
– Не стрелять!
Затем, опершись о забор рукой, с трудом поднялась на занемевшие ноги и двинулась к бойцам.
– Товарищ майор, где все? – обратился ко мне один из ребят, Митя Климин, окидывая ошеломленным взглядом пустынный двор и дымящиеся развалины разоренного дома. – Под землю провалились?
– Вот именно, под землю, – кивнула я.
Я сразу, еще как только Маджуд повел гостей за дом, сообразила, где они надеются укрыться. И все же вместо того, чтобы перекрыть контрабандистам пути к отступлению, бросилась вытаскивать Тимура. Мне еще предстояло подумать, как я буду объяснять это в рапорте. И что куда важнее – как я буду объяснять это самой себе. Но сейчас времени на рефлексии не было.
– Неужели упустили? – разочарованно протянул Митя.
И я помотала головой.
– Тут они. В каризах спрятались.
Система каризов – каналов для стока воды и орошения сада – здесь была куда запутаннее и разветвленнее, чем канализационная система в ином европейском городе. Я сразу догадалась, что именно туда Маджуд и повел людей.
В этот момент во двор тяжело вкатились один за другим два БМП и, хрустя цветной керамической плиткой, любовно покрывавшей землю, лихо затормозили.
Все, что было потом, я, может, и хотела бы забыть, но не могла. Эти воспоминания мучили меня много лет – и в Москве, и в Чечне, и в жарких восточных городах, куда меня заносила служба. Приходили в снах – то на узкой жесткой койке на военной базе, то на комфортабельном отельном ложе где-нибудь на задании. Мучили, душили, заставляя бесконечно задаваться вопросом – неужели этого нельзя было избежать? Что, если бы я тогда не бросилась за Тимуром и остановила отступавших еще на подходе к каризам? Что, если бы мне удалось их задержать, и затем спецназовцы положили бы лишь тех, кто был непосредственно замешан в проклятой контрабандистской сцепке?
Во дворе с тяжелой грацией носорогов разворачивались БМП, по дороге сокрушая в щепки остовы тонких глинобитных стен, подъезжали вплотную, почти упирались обрезами выхлопных труб в темнеющие с другой стороны дома провалы – входы в кариз. Как газовали, на холостом ходу, посылая в подземелье, где укрылись пировавшие на свадьбе, ядовитый выхлоп. Как томительно тянулись секунды…
И, крик, который раздался после, мне тоже не удавалось забыть. Многоголосый вопль, переходящий в стон – с той стороны жизни, из глубины подземного хода.
Через несколько минут из провала выскочила странная, согбенная фигура. Омар, поняла я. Он слепо метнулся на свет и тут же, прошитый короткой очередью в упор, повалился на землю, почти порванный пополам. За ним, двигаясь почти вслепую, выполз Сархат, еще один член контрабандистского синдиката. Этот вылез на четвереньках, тут же получил прикладом по затылку и затих, свернувшись в тугой клубок на битых плитках. А больше не выходил никто. И стон становился все тише, пока не замер совсем.
Тогда особисты, натянув противогазы, начали спускаться в кариз, над выходом из которого плавала голубоватая дымка полусгоревшего дизельного выхлопа. Двое поднимали трупы наверх, еще двое складывали их у обломка глинобитной стены дома.
Именно в этот момент появился Хайдар, вылез из колодца, засеменил к нам, смешно подняв вверх руки, и все лопотал:
– Не стреляйте! Не стреляйте! Я свой.
– Какой ты свой, – фыркнул кто-то из бойцов.
Но я одернула его:
– Не нужно!
Хайдар и так смотрел на сложенные у стены трупы, которых с каждой минутой становилось все больше, на трупы своих родных, близких, друзей с каким-то странным брезгливо-ошарашенным видом. Потом дернулся в сторону, ухватился за живот, и через пару секунд его вывернуло прямо на битые плитки.
Я ни на секунду не прониклась сочувствием к Хайдару и вовсе не заботилась о том, чтобы не задеть его нежные чувства. Но понимала, что человек в состоянии шока способен на что угодно. И лишний раз провоцировать этого подонка, на глазах у которого только что из-за его предательства погибла вся семья, было опасно. Поэтому я отдала короткое указание, и Хайдара подхватили под руки и затолкали в машину.
Только теперь, когда все было кончено, я осмелилась оглянуться на Тимура, надеясь, что он снова потерял сознание и не видит всего, что происходит. Но нет, Тимур все так же сидел, привалившись спиной к забору, и воспаленными прищуренными глазами смотрел куда-то в одну точку. Я проследила за его взглядом, и горло мое тут же сдавило. Тимур смотрел туда, где у разрушенной стены дома лежало навзничь тело Фатимы в запачканном свадебном платье. Фата, вероятно, потерялась где-то во время метаний по каризам, и Тимур, наверное, впервые сейчас видел свою жену с непокрытой головой. С того места, где он сидел, отлично просматривался тонкий профиль девушки и ее густые, темные, припорошенные пылью волосы.
– Заберите его, – негромко распорядилась я. – Он не замешан, но может дать показания.
– Есть, – отозвался Митя и уточнил: – Его куда, в машину к тому… – он кивнул головой в сторону автомобиля, в который погрузили Хайдара.
– Ни в коем случае, – ответила я.
А затем развернулась и пошла к дому, вернее, тому, что от него осталось. Как поднимали и сажали в машину Тимура, я смотреть не стала.
Операция была завершена успешно. Из присутствовавших на свадьбе не выжил никто, кроме жениха. Уничтожены были все члены группировки, поставлявшей контрабандное оружие в Афганистан. А вместе с ними – их жены, дети и друзья.
Я в тот же день вернулась в Москву и вскоре получила свой диплом и звание подполковника.
Тимура я больше не видела. Но однажды, наведя справки по военным каналам, выяснила, что парнем заинтересовался один из генералов МВД, и тот поступил учиться в Академию Управления МВД.
Меня бросает вперед, и я вздрагиваю от неожиданности, но успеваю упереться рукой в спинку переднего кресла. Выглянув в окно, вижу, что автобус притормозил на остановке у небольшого поселка. Компания турок, сидевших позади меня, начинает пробираться к выходу, негромко переговариваясь между собой, чтобы не разбудить пассажиров, многие из которых уже спят. За окном окончательно стемнело, черная южная ночь заволокла небо, накрыла горные вершины, окутала все своим невесомым, словно лучший турецкий шелк, покрывалом. Луна же выкатилась на середину неба, разгорелась ярче и теперь лила на уставшую от жары землю свой холодный мертвенно-серебристый свет. Он словно специально создан для того, чтобы пробуждать призраков прошлого. Они выплывают из него, бесплотные, бледные, но все такие же живые где-то в сознании, и начинают свой потусторонний танец.
Я снова тянусь за мобильником и провожу пальцем по экрану телефона. Глупо, конечно. Если бы мне пришло сообщение, я обязательно это услышала, как бы далеко в прошлом в тот момент ни находилось мое сознание. Меня ведь этому учили, в конце концов. Я знаю, что некий, если так можно выразиться, настроенный на самые важные данные канал связи с реальностью не отключается у меня никогда. Даже если я сплю глубоким сном после нескольких суток напряженной работы «на объекте», даже если почти теряю сознание от боли, даже если ухожу слишком глубоко в себя – если случится что-то крайне важное, я это услышу, увижу, узнаю. Вот и сейчас я непременно заметила бы, что пришел ответ.
И все же какое-то странное чувство, смутная надежда, которая, наверное, всегда остается в сердцах людей, что бы они ни пережили, заставляет меня провести пальцем по экрану мобильника и проверить, не было ли входящих. Но на экране вспыхивает лишь фотография тенистой улицы одного далекого города на юге России. Высокие платаны, резная тень на асфальте, солнечные лучи, отражающиеся от крытой металлом крыши одного из домов. Новых сообщений нет.
– Извините, – вполголоса окликают меня по-турецки.
Я оборачиваюсь и вижу женщину, сидящую от меня через проход.
– Извините, – вежливо повторяет она, щурясь. – Вы не могли бы выключить экран? Мешает…
– Да, конечно, – отвечаю я также по-турецки. – Простите, что побеспокоила.
Я выключаю телефон и откидываюсь на спинку своего кресла. Автобус снова мягко трогается с места. Кажется, в салоне все уже спят. Кто-то сонно размеренно дышит, кто-то негромко всхрапывает. И от того кажется, что все вокруг слегка нереальное. Словно это не обыкновенный комфортабельный рейсовый автобус, а некий мистический портал, переносящий людей из мира яви в мир снов. Или, кто знает, возможно, и в загробный мир. Что, если все мы здесь – потерянные души, собравшиеся в своеобразном чистилище? Что, если мы находимся здесь уже бесконечно долго и автобус не пробирается по горной дороге, а летит сквозь время и пространство, пронзая границы человеческой реальности?
Однако веселые мысли посещают меня в темноте. Я мотаю головой, чтобы избавиться от них, и убираю телефон в сумку. По-хорошему, надо бы выключить звук, чтобы никому не мешать, но я решаю этого не делать. Писать мне длинные километровые письма или вступать в оживленную переписку никто не станет. А одно смс пассажиры автобуса уж как-нибудь переживут. Если, конечно, оно еще придет, это смс.
Может быть, Тимур ответит мне утром? Может быть, он уже спит? Что он вообще может делать сейчас? Задумавшись, я вдруг понимаю, что понятия не имею, что может Тимур делать ночью. В том случае, конечно, если дела не заставляют его задерживаться на рабочем месте. Впрочем, о чем тут гадать? Наверняка спит в своей постели, а рядом на подушке покоится голова его жены. И ночной ветерок поигрывает легкой тюлевой занавеской на окне. Думать об этом оказывается до странности больно.
Конечно же, я знаю, как выглядит его квартира – гостиная, кабинет, спальня… Помню, кажется, каждый предмет мебели, каждую деталь обстановки. Но вовсе не потому, что некогда могла чувствовать себя у него как дома, как бы мне этого ни хотелось. Нет, на то была совершенно прозаическая причина…
Я снова закрываю глаза. Мотор автобуса тихо размеренно гудит, асфальт под колесами будто пружинит. А в голове у меня ярко вспыхивают воспоминания.
За семнадцать лет службы в разведке за плечами у меня было многое. Та, первая операция в Таджикистане стала лишь началом моего боевого пути. После были и Афганистан, и Ливия, и Северный Кавказ. Первые годы службы, несмотря на то что начальство особенно ценило мои навыки по раскапыванию и обработке информации, а также способность вынести на основе полученных данных вердикт, разработать наиболее удачные стратегии для дальнейшей работы по определенному направлению разведки, у меня нередко бывали и силовые задания. Да, мне приходилось стрелять и обезвреживать. Да, нам голыми руками приходилось расчищать авгиевы конюшни, и те, кому удавалось на нашей работе сохранить оптимизм, крепкий сон и душевное здоровье, могли считать себя счастливчиками. Но после операции во время военного конфликта в Ливии, где я получила контузию и долгое время вынуждена была лечиться в госпитале, силовые задания для меня остались в прошлом, и я практически полностью переключилась на аналитику.
На какое бы то ни было семейное счастье при избранной мной профессии, конечно, рассчитывать не приходилось. Вечная жизнь на грани, от очередной заварушки к другой. Перелеты, задания, направления на новое место. Тут уж не до красивых сказок с «жили долго и счастливо» в конце. Спасибо, если удалось урвать при временном затишье кусок короткого счастья с таким же, как ты, бойцом невидимого фронта. Связи с гражданскими же в нашем ведомстве не то чтобы напрямую запрещались, но уж точно не приветствовались.
Жалела ли я о том, что лишила себя семьи? Нет, не особенно. Еще на втором курсе нам четко объяснили, что наша семья, наши отец, мать, муж и дети – это Родина и высшим благом, высшим долгом для нас является служение ей. И я, в общем, чувствовала себя в своем положении привычно и естественно. Лишь в редкие минуты тоски мне вдруг почему-то начинало представляться, как я беру на руки девочку, дочку, зарываюсь лицом в ее пахнущие ванилью волосы и чувствую себя абсолютно, беспримесно счастливой. Но времени на такие вспышки рефлексий у меня обыкновенно не было.
В один из дней меня вызвал к себе мой непосредственный руководитель генерал Голубев и, скомандовав «Вольно!», объявил:
– Вот что, друг ты мой, бывала ли ты когда-нибудь в Сунжегорске?
Я пожала плечами.
– Бывала, конечно. Помните, четыре года назад мы там работали по Агееву.
– Угу-угу, – покивал Голубев и насупил кустистые седые брови. – Значит, и знакомые у тебя там остались?
– Это вряд ли, – помотала головой я. – Я же в тот раз занималась исключительно аналитикой, с базы почти не выезжала. В городе бывала всего несколько раз.
– Прекрасно, – почему-то обрадовался Голубев. – Тут, видишь ли, какое происшествие. Совершено покушение на главу региона Асланбекова. Злоумышленника задержать не удалось, но при расследовании появились основания полагать, что руку к этому делу приложил министр внутренних дел республики Сайдаев. Мы вот тут подумали и решили, что нужно бы присмотреться к этому кадру внимательнее. Человек он вроде бы как с заслугами, несмотря на молодость, и все же есть в его биографии кое-какие странности. Был по юности замешан в одной некрасивой истории с моджахедами. Вроде бы полностью оправдан, кровью доказал свою преданность России. А все-таки, сама понимаешь, осадочек остался. И теперь, когда такое дело, да еще и улики указывают на него… В общем, необходимо разобраться.
Ситуация показалась мне предельно ясной, и я кивнула.
– Уяснила. Что от меня требуется?
– В данный момент его пресс-секретарь уволился по семейным обстоятельствам, что нам очень на руку.
– Так-таки сам уволился? Или ему сделали предложение, от которого невозможно было отказаться? – поддела я.
– Это, друг мой, совершенно не важно, – невозмутимо отозвался Голубев, но все же дернул углом рта, показывая, что шутку мою оценил. – Итак, ты отправишься в Сунжегорск под видом направленного к Сайдаеву личного пресс-секретаря. Познакомишься с ним, сработаешься. Ну а дальше – не мне тебя учить. Разузнаешь про него все – деловые и личные контакты, связи, симпатии, антипатии. Мечты и планы на будущее. Ну а самое главное – попытаешься выяснить, имел ли он отношение к покушению на главу региона. Задача ясна? – коротко спросил он в конце своей речи, подчеркивая тем самым, что наше общение снова выходит на официальный план.
– Так точно, – отрапортовала я. – Когда прикажете отправляться?
Через неделю я прибыла в Сунжегорск, один из самых красивых и зеленых городов российского Северного Кавказа. Основанный еще в девятнадцатом веке, в советское время он был одним из самых живописных северокавказских городов. Сейчас же он вырос, заблестел новыми высотными зданиями, вымытыми до блеска площадями, тенистыми бульварами и стал похож на любой другой ухоженный, чистый, живущий в бешеном ритме современный мегаполис. На недавно отремонтированной набережной горной реки, по берегам которой раскинулся Сунжегорск, пестрели мозаичные панно, отделанные мрамором фонтаны, памятники и мемориальные плиты.
Улицы здесь пестрели бутиками и торговыми центрами. А люди… Люди поразили меня, повидавшую на свете немало городов, своей красотой. Среди мужчин здесь явно процветал культ спорта. Все они были прекрасно сложенными, подтянутыми, сильными и здоровыми. Женщины же – очень ухоженные, модно и нарядно одетые – так и притягивали взгляд.
Кабинет Тимура Сайдаева, который являлся основной целью моего приезда, находился в здании управления МВД по республике, недавно отстроенном современном комплексе из стекла и бетона. Встреча с министром была назначена на двенадцать часов дня, и все утро я провела в роскошном номере современного отеля, стараясь сконструировать образ, который должен был бы понравиться этому местному стражу порядка. Я знала, что слишком современный и открытый стиль одежды будет здесь неуместен. В то же время откровенно «мужской», сдержанно-деловой облик не подойдет тоже. Нужно было выглядеть так, чтобы сразу дать понять Сайдаеву – я человек серьезный, профессионал своего дела, но и не какая-нибудь убежденная феминистка и мужененавистница. Сыграть на полутонах, не оттолкнуть, не уронив достоинства. Этому меня тоже когда-то учили.
В конце концов я выбрала наряд от известного итальянского дизайнера – стильный, дорогой, но не вычурный, скроенный из тканей темной расцветки, и нанесла на лицо тщательный, но не броский макияж. А довершила образ дорогими часами и сумкой – теперь, судя по тому, что я знала о местном населении, меня здесь должны были встретить уважительно, понять, что я не какая-то никому не известная девочка с улицы, а человек, заслуживающий внимания.
В назначенное время я прибыла в здание республиканского Министерства внутренних дел. Прошла через кордон дежурившего на первом этаже особого полка, состоявшего из вооруженных до зубов ребят, словно выскочивших прямиком из крутого голливудского боевика. А затем оказалась в приемной, где сидела секретарь Сайдаева, женщина лет сорока, в костюме и с убранными под легкий шарф волосами. Она попросила меня подождать, заглянула в кабинет к своему начальнику, а затем пригласила меня пройти. Я вошла в кабинет – настолько роскошный, что он мог бы принадлежать этакому восточному баю. Со столом из орехового дерева, на котором высилась украшенная драгоценными камнями статуэтка – конь, взвившийся на дыбы, – без сомнения, подарок какого-нибудь зарубежного восточного владыки. С мягким ковром и тяжелыми занавесями на окнах. С портретом президента, из-под которого поднялся мне навстречу хозяин всего этого великолепия.
Я взглянула на него и остолбенела. Узнала его сию же минуту – несмотря на то, что видела когда-то лишь несколько раз, несмотря на прошедшие годы и бесконечную череду лиц, которые мне за это время приходилось запомнить. В мире не могло быть второй такой горделивой осанки, внушительного разворота плеч, движений, исполненных природной грации, силы и чувства собственного достоинства. Темные глаза, глянувшие на меня с сурового, неулыбчивого, довольно-таки надменного лица, довершили образ. Разумеется, это был он – тот самый парень, словно черкес, сошедший со старинной чеканки, парень, отважно бросившийся наперерез взбесившемуся коню, жених, потерявший свою возлюбленную прямо в день свадьбы, человек, ради которого я единственный раз в своей жизни нарушила приказ. Тимур…
Конечно, он сильно изменился за эти годы. Если тогда он был юным мальчиком, тонким и гибким, как молодой побег, теперь с первого взгляда видно было, что это властный, волевой и жесткий мужчина, много чего повидавший на своем веку. Он не утратил природной стати и легкости в движениях, но весь стал как будто мощнее, этакий мраморный античный бог войны, стремительный и беспощадный. На лице его время тоже оставило свой отпечаток, сделав подбородок еще более волевым, взгляд из-под насупленных широких бровей – хищным, а губы сурово сжатыми. И в темных короткостриженых волосах появилась проседь. И все-таки я узнала его в первую же секунду, и сердце у меня в груди неприятно захолонуло.
Однако отступать было некуда, и я, решив, что сориентируюсь по ходу событий, решительно шагнула вперед и произнесла:
– Здравствуйте, Тимур Ахметович!
И тут же замерла в напряженном ожидании, соображая, что делать, если он сейчас меня узнает. Если он сейчас надменно бросит мне:
– Так, и каково ваше звание на самом деле, госпожа пресс-секретарь?
Но этого не произошло. Тимур сдержанно улыбнулся мне, махнул рукой в сторону стоящего с противоположного конца его стола мягкого стула и с мягким акцентом произнес:
– Ирина Викторовна, рад познакомиться. Садись, пожалуйста! – он сразу же заговорил со мной на «ты», что было у местных в обычае, так как в их родном языке слова «вы» просто не было.
Ну конечно, поняла я, он не мог меня узнать. За все время мы и двух слов друг другу не сказали. К тому же Тимур запомнил меня в платке, закрывающем пол-лица. А в те несколько минут, что я была без него, он был без сознания. Нет, он приходил в себя, но вряд ли мог в тот момент что-то разглядеть – я хорошо помнила, что глаза его покраснели от попавшего в них песка. К тому же – шок, контузия. Потом его погрузили в машину, и больше мы с ним не виделись. Я невольно задумалась, как ему объяснили его чудесное спасение. Кто, по его представлениям, вытащил его из готового в любую минуту обрушиться дома, кто отдал приказ не стрелять в него?
Ясно было, что всего этого я, скорее всего, никогда не узнаю. И все же, несмотря на то что Тимур, казалось, не опознал меня с первого взгляда, очевидно было, что моя миссия может быть провалена в любую секунду. В любой момент этот пазл мог сложиться у него в голове. В любой момент он мог вычислить меня по какому-нибудь характерному жесту или слову. И тогда, естественно, сразу же понять, что я не могу быть обыкновенным не самым известным политическим обозревателем. Тогда он догадается, что меня направили к нему соответствующие органы со вполне определенным заданием. Мне сейчас нужно было как можно скорее закончить эту встречу, доложить наверх об открывшихся обстоятельствах и под любым благовидным предлогом бежать отсюда. Разыграть внезапную болезнь, несчастный случай, беременность – что угодно. Но оставаться рядом с ним означало ставить под угрозу задание.
В тот самый момент, когда я предавалась этим крайне разумным, взвешенным размышлениям, на столе у Тимура заверещал телефонный аппарат. Извинившись передо мной, он снял трубку, бросил:
– Слушаю!
И несколько минут, хмурясь, вслушивался в то, что говорили ему на другом конце провода. А закончив говорить, снова взглянул на меня.
– Вот, Ирина, тебе сразу и тестовое задание нашлось. Требуют от меня комментарий для прессы. Вчера орлы мои поймали банду Заура, которая нам всем тут два года житья не давала. Грабили магазины, офисы, квартиры – у кого позажиточней. В последнее время совсем обнаглели, тут-то мы их и сцапали наконец.
– Ясно, – кивнула я, склонила голову к плечу, задумалась на минуту и тут же выдала: – Хочу поделиться с дорогими гражданами радостным известием: вчера, после двух лет упорной работы, была наконец полностью обезврежена банда Заура, терроризировавшая население дальних районов нашей республики. Я и мои сотрудники приносим извинение жителям за то, что на поимку банды ушло так много времени, и надеемся, что отныне население республики может спать спокойно.
– Лихо, – присвистнул Тимур. А затем, нахмурившись, с сомнением переспросил: – Извинения? Это для чего?
– Ну как же, – отозвалась я. – Вам надо показать, что вы не какой-то надменный правитель, которому и дела нет до судьбы простого человека. Наоборот, его спокойствие – это главная цель вашей жизни, и вы искренне сожалеете о том, что не всегда можете достаточно оперативно это самое спокойствие обеспечить.
Тимур хмыкнул, и вдруг на лице его промелькнула такая редкая для него, такая неожиданная улыбка, от которой темные глаза его словно на мгновение потеплели.
– Звучит убедительно, – кивнул он. – Не могли бы вы теперь все это записать, а Марианна Адамовна, – он кивнул головой на дверь, видимо имея в виду сидящую в приемной секретаршу, – отправит факсом куда нужно.
– Могу, конечно, – отозвалась я.
И Тимур, снова взглянув на меня, вдруг как-то мягко заметил:
– Думаю, мы сработаемся.
Я обязана была сообщить наверх о том, что мы с Тимуром раньше уже встречались. Притом встречались при весьма недвусмысленных обстоятельствах. Должна была доложить обо всем и потребовать, чтобы меня сняли с задания. Оставаясь здесь, я поставила бы под удар всю операцию, ведь даже если Тимур и не узнал меня при первой встрече, это могло произойти в любой момент. Если допустить, что подозрения по поводу его причастности к покушению на главу республики были не беспочвенны, все это могло обернуться очень нехорошими последствиями. Мало того, даже если бы вышло так, что Тимур и не узнал бы меня, информация о наших предыдущих пересечениях в любой момент могла всплыть наверху. Как и факт того, что я об этом не доложила. А это уже ставило под удар мою собственную карьеру и грозило мне серьезными санкциями.
К тому же, судя по последним данным, человеком Тимур был достаточно суровым и беспощадным. И если предположить, что подозрения на его счет были небеспочвенны, я, оставаясь здесь, в самом буквальном смысле рисковала жизнью. Со мной в любой момент мог произойти любой трагический несчастный случай, освобождавший Тимура от моего навязчивого присутствия. Это тоже нельзя было сбрасывать со счетов.
Но Тимур сказал «думаю, мы сработаемся», а затем я вместо того, чтобы возвращаться в отель, провела еще несколько часов в его офисе. Разбирала накопившиеся за время отсутствия пресс-секретаря бумаги, правила тексты, писала речи и обращения. Наблюдала за тем, как работает Сайдаев – как уверенно и твердо отдает распоряжения, как мгновенно принимает решения, легко поднимается из-за стола и выезжает на место, если происшествие требует его присутствия, как общается с людьми – без пафоса, но со спокойным достоинством и уверенностью в себе. Никто, включая меня саму, до самого вечера и не вспомнил, что, по сути, я еще не дала согласия, а Тимур еще не подписал моего назначения.
А потом… Нет, я не хочу оправдывать себя, конечно, даже после этого дня я еще могла уйти. Но не сделала этого. И ни о чем не доложила начальству. Второй раз за всю свою военную карьеру я не выполнила того, что требовали от меня должностные обязанности. И второй раз это произошло из-за этого человека.
Итак, я ни о чем не сообщила наверх и осталась работать у Тимура. Несмотря на выделенное мне рабочее место, я практически поселилась в его кабинете – то несла ему на утверждение новую речь, то составляла комментарий для прессы по поводу очередного раскрытого дела. А временами мы с ним просто беседовали – разумеется, на рабочие темы: вроде бы для того, чтобы мне проще было понять и сформулировать его мысли для очередного публичного заявления. Но мне эти наши разговоры доставляли тайное удовольствие, в котором я боялась признаться самой себе.
Где-то в самом начале моей работы у Тимура мне необходимо было составить для него ответы на вопросы интервьюера. Интервью должно было выйти в официальном печатном органе, и ляпов в нем, конечно, не должно было быть.
Был уже вечер, когда Тимур наконец освободился от дел и смог выделить время для ответов на вопросы. Мы расположились с ним у него в кабинете. За окном опустились теплые летние сумерки, в открытую форточку врывался влажный запах асфальта (должно быть, по улице недавно проехала поливальная машина) и сладковатый аромат цветущей липы. Тимур сидел за столом. Я же со своим диктофоном – напротив, в кресле.
– Вы помните свое первое дело? – спросила я.
– Конечно, – он сжал пальцами переносицу, зажмурился и потер глаза. – Мы выехали по вызову в один из ресторанов на окраине города. Вошли, а там картина ну просто как в фильме Тарантино: окна, скатерти, барная стойка – все в крови. А на полу – труп молодой девушки-администратора. Оказалось, отец и сын приехали отметить какое-то событие, повздорили с персоналом. Ну и…
– Жутко, должно быть? – спросила я.
– Да уж, особенно жутко, когда это происходит в самой мирной обыденной обстановке. Ресторан, городской бульвар, семейное застолье…
Он резко замолчал, а у меня мгновенно все похолодело внутри. Я очень отчетливо вспомнила, как он смотрел когда-то воспаленными глазами на лежащую у развороченной стены убитую Фатиму, успевшую пробыть его женой всего лишь несколько часов.
Нужно было поскорее отойти от этой темы, и я задала следующий вопрос:
– А что вы считаете самым главным в своей работе?
Он как-то невесело усмехнулся и отозвался.
– Индивидуальный подход. Закон – вещь безличная. А люди ведь все разные. Мало ли что довело человека до жизни такой. Может быть, он случайно оказался замешан в нехорошей истории. И если тут отнестись к нему формально, что мы получим? Правильно, законченного преступника, врага родины. А если попытаемся понять, что с ним произошло, дадим ему знать, что органы готовы ему помочь, может, и вытянем человека. А это ведь и есть наша цель – чтобы врагов у государства становилось все меньше, верно? И если этого можно добиться не силовыми способами, так только лучше.
И снова мне показалось, что Тимур говорит о себе. О том давнем случае, когда он, по всей логики ситуации, должен был погибнуть вместе с контрабандистами, с которыми волею судеб оказался связан. И все же выжил. Выжил, потому что именно я – как мне хотелось верить – была в его понимании тем человеком, который не отнесся к нему формально и не дал этого сделать вышестоящим инстанциям. И мне вдруг в очередной раз пришло в голову, сколько же он должен был пережить, передумать, чтобы не сломаться, не озлобиться на власть после того, как она лишила его любимой женщины, а разобраться и пойти работать в ту же самую систему, чтобы сделать ее лучше, чтобы снизить до минимума количество гибнущих в подобных операциях невинных людей, просто оказавшихся не в том месте и не в то время.
Или… Или, возможно, все было иначе. Не стоило ведь забывать, что я прибыла сюда именно потому, что Тимур подозревался в причастности к покушению на главу. Что, если вся эта только что выстроенная мной благородная теория была чушью? Что, если двигали Тимуром противоположные соображения – разрушить систему изнутри?
Это мне только предстояло выяснить.
– Вы… – осторожно начала я. – Вы ощутили это на собственном опыте?
И тут же одернула себя. Мне совершенно не нужно было, чтобы Тимур сейчас пускался в воспоминания о прожитом. Ведь кто знает, не всплыл ли бы вдруг в его памяти облик той, что некогда вытащила его из-под огня. Но Тимур и сам, кажется, не желал ни о чем вспоминать.
– Думаю, для интервью это уже лишнее, – тихо отозвался он.
Все же удивительным в нем было это умение одной негромкой фразой, одним взглядом, твердым и властным, ставить человека на место, обозначать границы, за которые никому нет доступа.
В этот момент дверь кабинета внезапно приоткрылась, я обернулась на звук и увидела, что в комнату заглядывает девочка лет пяти, темноглазая, смуглая, с озорной улыбкой, играющей на пухлых губах.
– Белла, ты здесь откуда? – с напускной суровостью обратился к ней Тимур. – Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не являлась ко мне на работу? Кто тебя пустил?
– Дядя Володя меня провел, – улыбнулась девчушка. – А Марианна Адамовна разрешила войти.
Тимур распахнул дверь кабинета и гаркнул на секретаршу:
– Марианна Адамовна, вы что себе позволяете?
Та заговорила что-то в свое оправдание. Справа от нее маячила дородная фигура Володи Кулакова, уже знакомого мне айтишника, работавшего в офисе Тимура.
– Прошу прощения, – разулыбался он, его широкое румяное лицо словно создано было для таких вот добродушных открытых улыбок. – Как же такую красавицу не впустить?
Мне, в общем-то, видно было, что распекал своих подчиненных Тимур только для проформы. Он явно обожал дочь, так и лучился весь с тех пор, как она появилась в его кабинете. И все же изображал перед сотрудниками разгневанного бога войны. Впрочем, судя по лукавой улыбке девочки, обмануть ее ему не удалось.
Она подбежала к отцу, и тот ловко подхватил ее на руки. Белла же, блаженно рассмеявшись, звонко поцеловала его в выбритую щеку.
– Ирина, познакомься, это моя младшая дочь, Белла, – обернулся ко мне Тимур. – Белла, а где мама и Эля?
– Они внизу, – объяснила девочка. – Мы из магазина ехали, я предложила забежать к тебе на минутку.
– Ну, пойдем, – ответил ей Тимур и вдруг улыбнулся.
Эта улыбка, открытая, искренняя, немного мальчишеская, так странно смотрелась на его лице. Не то чтобы она ему не шла – наоборот, все черты его словно преображались, наполнялись внутренним светом. Просто сразу заметно было, что так улыбается он крайне редко и ему самому странно и непривычно от этого.
У самой двери Тимур снова обернулся ко мне:
– Ирина, я ухожу ненадолго. Я вернусь, и продолжим.
Затем он вышел, и я осталась в кабинете одна. Именно этого момента я и ждала с первого же дня своего приезда сюда. Разумеется, к этому времени я уже успела изучить, где расположена в кабинете камера внутреннего наблюдения, и у себя в номере, на ноутбуке, написала специальный скрипт, который позволил бы мне на минуту ее отключить, пустив на это время в прокрутку несколько последних секунд записи. Скрипт этот был записан на флешку, лежавшую у меня в кармане. И как только за Тимуром закрылась дверь, я мгновенно подключила свой ноутбук, на котором еще недавно набирала ответы для интервью, к объединявшей все офисные компьютеры системе и воткнула в него флешку. Далее написанная мной программа должна была сама, за пару секунд, выбрать интересующую меня камеру и отключить ее.
Наверное, тут нужно бы упомянуть, как я чувствовала себя в тот момент. Только что на моих глазах разыгралась такая трогательная семейная сцена. Тимур, жесткий, бескомпромиссный воин, совершенно преобразился, взяв на руки девочку, свою дочку, явно очень любимую. И даже оставил в кабинете меня, постороннего, по сути, человека, что наверняка категорически запрещала его должностная инструкция – несмотря на сидевшую за дверью секретаршу и наличие камер слежения. Я же собиралась воспользоваться этой ситуацией, чтобы немедленно наставить по всему кабинету «жучков», дабы получить доступ к его архивам и секретным документам.
В обычное время эта часть моей работы нисколько меня не смущала. Я понимала, что человек, которого мне приказали «разрабатывать», – враг, что мы с ним по разные стороны баррикад и мои действия, по сути, мало чем отличаются от действий солдат, воюющих с оружием в руках. Сейчас же… Тимур был не просто очередным попавшим в разработку объектом: он был тем, кто как-то подспудно сумел пробудить во мне незнакомые и не вполне понятные мне самой чувства. И теперь от мысли, что он и в самом деле мог быть причастен к покушению на главу региона, мне становилось страшно вдвойне. Страшно оттого, что я сама, некогда вытащив его из-под развалин, возможно, приложила руку к тому, чтобы этот преступник сформировался и получил возможность действовать.
Поэтому, как бы мне ни было противно то, что я собиралась сделать, как бы ни было гадко осознавать, что я предаю доверие Тимура, мне необходимо было докопаться до правды. Речь шла уже не просто о задании, я сама для себя должна была понять, кого же спасла в тот летний день в горном таджикском кишлаке.
Ноутбук пискнул, показывая, что сигнал камеры отключен, и я, мгновенно вскочив с места, бросилась действовать. Первым делом я запустила в его компьютер шпионскую программу. Та должна была скинуть мне не только все файлы, находившиеся в папках, но и сама инсталлироваться в мобильник Тимура, как только тот зачем-нибудь подключит его к компьютеру. Это означало, что я получу доступ ко всем его переговорам, сообщениям, письмам и любой другой информации, которую смогу достать. Это, впрочем, вряд ли могло бы сильно помочь – я сомневалась, что человек такого уровня станет хранить в телефоне хоть что-то секретное. Но проверить нужно было все.
Следом пришел черед прослушивающих устройств, «жучков». Их у меня также имелось достаточно. Один – к настольной лампе, другой – к ноутбуку Тимура, лежавшему на краю стола, третий – к притолоке у входа в кабинет. Радиус покрытия этих устройств составлял пять километров, а это означало, что я смогу прослушивать происходящее в кабинете Тимура, находясь в снятой для меня квартире.
К тому моменту, как вернулся Тимур – в целом он отсутствовал не более двух-трех минут, – я уже снова чинно сидела в кресле, в задумчивости печатая на клавиатуре. Камера вновь работала в нормальном режиме. Зато кабинет был нафарширован шпионскими программами и прослушивающими устройствами под завязку. Теперь мне оставалось проделать все то же самое в машине Тимура и по возможности у него дома. А для этого нужно было каким-то образом получить приглашение к нему в гости.
Удалось мне сделать это через пару недель. К этому времени мы с Тимуром уже действительно отлично сработались, как он и предрекал. И мне порой начинало казаться, что я думаю его словами, чувствую его образами. Случалось, я отправляла ему на утверждение речь, которую написала сама, не дожидаясь его указаний, и он, пробежав ее глазами, восхищенно качал головой:
– Когда это я успел так подробно изложить тебе свои мысли по этому поводу?
– Никогда, – смеялась я. – Это просто интуиция.
– Выдающаяся интуиция, – хвалил он. – Как будто я сам все это написал. Только вот у меня не получилось бы так стройно и красиво.
Вот как-то так, среди обсуждения рабочих моментов, разговоров в перерывах, случайных замечаний и вышло, что Тимур пригласил меня в гости на свой день рождения. Он жил с женой и дочками в огромной роскошной квартире в центре города. Здесь, как и в его кабинете, вся обстановка была очень дорогой, броской, лучащейся восточной роскошью. Ковры, гардины, выставленные напоказ драгоценные подарки от коллег. С балкона открывался красивый вид на обсаженный вековыми платанами городской бульвар, на высокий берег реки, за которым раскинулась другая часть города. В квартире пахло чистотой и свежей выпечкой. И от этого аромата ты прямо с порога чувствовал уют этого дома.
Жена Тимура, Дина, оказалась именно такой, какой я себе представляла. В ней не было и следа юности, свежести, грации и лукавства Фатимы. Нет, это была хоть и молодая, но уже достаточно монументальная, солидная женщина – спокойная, с плавными неторопливыми движениями полных рук и умными добрыми глазами. Закутанная в платок, но при этом тщательно накрашенная.
Кроме меня, в квартире было еще много гостей – бывшие сослуживцы Тимура, его коллеги, друзья. Было и множество женщин, явно увивавшихся вокруг Тимура, пытавшихся любым способом добиться его внимания. Он же, явно привыкший к знакам женского внимания, посматривал на них свысока, с этакой пресыщенной брезгливостью. Дина тихой тенью сновала между гостями, то подкладывая кому-то еще пирога, то предлагая чаю. Девочки, уже знакомая мне Белла и старшая, Эля, тоже ненадолго вышли к гостям, прочитали поздравительный стишок. И Тимур в этот момент смотрел на них с плохо скрытой гордостью и удивительной любовью.
И в ту минуту я на какое-то мгновение впервые в жизни позавидовала Дине и дочкам Тимура и самому Тимуру. Потому что у него было то, от чего я в своей жизни добровольно отказалась. Семья, дом, дети, любовь близких. Все то, чего я, вечный сумеречный воин, всегда была лишена. О чем могла только мечтать иногда – чаще всего ночью, когда лежишь без сна и дневные заботы не глушат навязчивые мысли, и одиночество подкрадывается к тебе и своей беспощадной костлявой рукой сжимает горло.
Я смотрела на Тимура, на то, как он наклоняется к дочкам, о чем-то перешептывается с ними, как Дина, мягко улыбаясь ему, уводит девочек из комнаты, и думала – а смогла бы я так? Неужели за все эти годы я совершенно задавила в себе нормальное человеческое стремление к счастливой мирной жизни, к близким людям рядом. К жизни, в которой не нужно ежечасно ждать приказа, вылетать на очередное задание и понимать, что именно от тебя зависит, прольется ли сегодня кровь каких-нибудь невинных, попавших в жестокую мясорубку войны.
Ответа на этот вопрос я не знала. Да и не время было им задаваться. В конце концов, я и сюда, в этот гостеприимный дом, попала вовсе не как обыкновенная гостья. И мне уже пора было действовать.
Несмотря на обилие людей в квартире, мне и здесь удалось раскинуть свои сети. Я незаметно укрепила пару «жучков» в гостиной – один на книжной полке, второй – на высоком торшере, стоявшем в углу комнаты. Затем пробралась в коридор, заглянула на кухню – и там тоже оставила свой след. Разумеется, доступ в супружескую спальню и детскую мне был закрыт, но я сомневалась, что в этих комнатах Тимур мог бы обсуждать какую-то важную информацию.
Покончив с установкой прослушки, я вышла на балкон и невольно залюбовалась видом. Над городом разгорался закат, небо пламенеющими полосами раскинулось над домами, бульваром и тянущейся у горизонта горной цепочкой. Багровые, оранжевые и розовые отсветы отражались в речной воде, и вся река тоже казалась охваченной закатным огнем. По бульвару неспешно шли пары, и откуда-то издалека доносилась легкая смутно печальная мелодия.
– Любуешься закатом? – спросил Тимур, выйдя на балкон вслед за мной.
– Очень красиво, – кивнула я. – И город такой… Словно сказочный.
– Видела бы ты его лет десять назад, когда тогдашний глава региона, Мирзоев, только заступил на пост. Это был пыльный, грязный, полуразваленный город. Советское финансирование давно закончилось, новых средств не выделяли. Кругом царили бандитизм, насилие… Обычному человеку вечером и на улицу было выйти страшно, – он помолчал и вдруг добавил с более интимной доверительной интонацией: – Знаешь, я страшно люблю Сунжегорск. Это ведь мой родной город, я тут вырос. И когда Мирзоев начал понемногу его восстанавливать и меня подключил… Мы сутками работали, ночей не спали, но это был вопрос чести – восстановить родной город, вернуть ему красоту, порядок, величие.
– Вы прекрасно в этом преуспели, – заметила я. – Я много где побывала. Но, пожалуй, второго такого романтичного города, как Сунжегорск, назвать не смогу.
Тимур улыбнулся и ничего не ответил, лишь посмотрел вниз, на расстилавшийся под балконом проспект. И во взгляде его мне померещилось то же, что виделось в нем, когда он смотрел на дочерей, – сдержанная гордость и глубокая любовь. И я невольно задумалась, можно ли такое сымитировать.
– А что же нынешний глава? – внезапно, словно по наитию, спросила я. – Асланбеков? Как я понимаю, он продолжает курс предшественника, с которым вы когда-то начинали?
Показалось или лицо Тимура вдруг на мгновение затуманилось? Словно мелкая тучка набежала на солнце в ясный летний день.
– Конечно, – сдержанно отозвался он. – Не скрою, с Мирзоевым мы вместе работали много лет, и когда его отстранили от должности, меня это… удивило. Но политика – дело сложное. Раз наверху посчитали, что Асланбеков на нынешнем этапе развития края может быть более полезен, значит, мне, как человеку военному, остается только подчиниться приказу.
– Тимур Ахметович! – позвал кто-то из комнаты.
– Извини, Ира, зовут, – бросил мне Тимур и скрылся за вздувавшейся на ветру легкой прозрачной занавеской.
А я, оставшись на балконе одна, вдруг задумалась… Что, если Тимур не изменял Родине? Что, если Тимур считал, что он, как человек беззаветно любящий свой город, свой родной край, обязан заботиться о его благополучии? Что, если ему казалось, что отставка прежнего главы была совершена несправедливо и новый руководитель уничтожит результаты многолетней работы? Могло это побудить его пойти на такие меры? Я не знала, не могла дать ответа на новый вопрос. Мне только предстояло еще это выяснить.
Теперь, когда у меня был доступ практически ко всем телефонным и личным переговорам и переписке Тимура, я приступила к тщательному анализу информации. Однако вот так просто найти ничего не удавалось. Но дело свое я знала хорошо и не рассчитывала, что Тимур оставит улики в легкодоступных местах. Я переслушала сотни телефонных разговоров, перечитала тысячи писем – деловых, дружеских, личных, но до сих пор так ничего и не нашла. Тимур не переставал восхищаться тем, как тонко я улавливала особенности его речи и выстраивала тексты для публичных выступлений именно так, как комфортно было бы говорить ему. Я же понимала про себя, что дело тут, скорее всего, не в моих недюжинных талантах, а в том, что, постоянно занимаясь его перепиской, я уже изучила его стиль лучше, чем свой собственный.
Самым трудным для меня было понимать, что, копаясь во всех этих документах, я все больше и больше проникаюсь симпатией к этому человеку. Когда-то я поверила ему скорее интуитивно, разглядела что-то в этом сильном разлете плеч и гордом повороте головы. Теперь же, работая с ним бок о бок, читая его письма, я все глубже понимала его.
– Мы не можем штурмовать здание, там есть мирные граждане. Старики, дети, – гремел голос Тимура с записи одного из телефонных разговоров, проходивших во время операции по обезвреживанию террористов, захвативших Дом журналиста на окраине города. – Мне все равно! Ищите другие пути!
«Я счастлив был бы прожить всю жизнь мирно и спокойно, – писал он одному из давних друзей. – Не видеть ни крови, ни боли. Но я знаю, что это происходит каждый день, и не могу жить так, будто ничего этого нет. Кто-то же должен».
Это его письмо было так созвучно моим собственным мыслям. Сколько раз я задавалась вопросом, зачем, чего ради я выбрала себе такое неженское поприще? Почему я не могу подать в отставку, обосноваться где-нибудь в российской глубинке, заняться каким-нибудь мирным делом – да вот хоть тем же, чем занималась сейчас в качестве прикрытия – и стать женой, матерью, обычной женщиной с обычными заботами? И вот это простое «кто-то же должен» было единственным ответом, приходившим мне в голову.
Никаких подтверждений того, что Тимур имел отношение к покушению, не находилось. В Москве от меня требовали информацию, и я раз за разом пересылала туда свои многостраничные аналитические выкладки, сводившиеся к одному вердикту – никаких сведений о причастности Тимура Сайдаева или кого-либо из его отдела к покушению на Асланбекова пока найти не удалось. Мне уже начинало казаться, что этим мое задание и кончится. Я предоставлю весь материал, напишу в отчете, что, по моим данным, Тимур к произошедшему отношения не имеет, и дело на него закроют. И тут вдруг в одной из папок с удаленными документами, которые мне с помощью программы антиблокиратора удалось восстановить, всплыл странный банковский перевод.
Перевод был сделан с компьютера Тимура примерно за неделю до покушения на Асланбекова. Я попыталась сама раскопать данные таинственного человека, которому Тимур перевел такую крупную сумму денег, но взламывать систему банка все же было слишком рискованно, и обращаться туда с официальным запросом, используя свое служебное положение, я не могла тоже – чтобы не вскрыть раньше времени свою «легенду». Оставалось только отправить найденные мной данные о переводе в Москву, чтобы информацию по нему достали тамошние специалисты.
Итак, мой запрос ушел, и я продолжила разбирать и анализировать переписку Тимура вечерами, а днем работать в качестве его пресс-секретаря. Лето давно уже отцвело, отшумела и удивительно яркая в этих краях, багряно-рыжая осень. Приближалась зима. Горы на горизонте принарядились в пушистые снежные шапки. Воздух по утрам был свежим и морозным, и тонкий ледок хрустел на лужах под ногами. На могучих платанах на бульваре еще кое-где рыжели оставшиеся листья, но в целом деревья стояли облетевшие, тянули к небу голые красноватые ветки.
В последние дни я редко видела Тимура. Знала, что поступили данные о том, что где-то в горах были замечены двое боевиков, находившихся в федеральном розыске по обвинению в терроризме. Готовилась крупная операция, и Тимур, непосредственно руководивший подготовкой, редко появлялся в своем кабинете.
Я же тем временем, ожидая ответа из Москвы, продолжала свои поиски и снова обратила внимание на нечто странное. Шпионская программа, которую я запустила в компьютер к Тимуру, присылала мне какие-то необычные данные. Было такое ощущение, словно она вступила в конфликт с одним из установленных на компьютере приложений, чего вообще-то не должно было происходить. Необходимо было разъяснить ситуацию. И в один из дней я намеренно забыла на своем рабочем месте перчатки, чтобы под благовидным предлогом вернуться в офис позже, когда никого из сотрудников уже не будет.
Было уже темно, когда я во второй раз за день подъехала к зданию МВД. Как я и ожидала, в отделе Тимура почти все уже разошлись. Лишь айтишник Володя встретился мне в коридоре, да и тот уже спешил к выходу.
– Что, Ирочка, полуночничаем? – поддел он меня, и на широком лице его появилась обычная, добродушно-глуповатая улыбка.
– Перчатки на столе забыла, представляете, Володя, – пожаловалась я. – А завтра же суббота, не хочется на все выходные без них остаться.
– Эх вы, Маша-растеряша. А еще в полиции работаете, – шутливо укорил он меня и заторопился дальше по коридору, крикнув на ходу: – Хороших выходных!
Дождавшись, когда за ним захлопнулась дверь, я направилась к кабинету Тимура. Свет в приемной не горел, и я двигалась практически на ощупь. Добралась до тяжелой двери, дотронулась до нее ладонью, намереваясь вскрыть замок давно уже сделанным дубликатом ключа и тут же отключить сигнализацию. Но дверь внезапно поддалась под моей рукой. Тихо скрипнув, она приоткрылась, и я замерла на месте, пытаясь сообразить, что же произошло. Секретарь Тимура забыла запереть кабинет? Невероятно! Кто-то уже проникал сюда сегодня, но не потрудился замести за собой следы? И вдруг, пока я размышляла, из темноты кабинета раздался хриплый голос Тимура:
– Входи, Ира!
Должно быть, он находился здесь уже долго, раз сумел разглядеть меня в темноте.
Сердце у меня колотилось. Что все это могло означать? Ловушка? Тимур раскрыл меня и поджидал здесь, зная, что я приду копаться в его компьютере? Или он знал только, что кто-то под него давно роет, и сидел здесь именно для того, чтобы выяснить, кто это? А я вот так по-глупому попалась?
Я не знала, какой из вариантов более вероятный, и не могла выбрать определенной линии поведения. И потому просто медленно вошла в кабинет, готовая, если что, дать отпор. Тимур молчал. Я осторожно приближалась к его столу. Глаза мои постепенно привыкали к темноте. Но даже раньше, чем я успела его рассмотреть, в нос мне бросился пряный запах виски.
– Выпьешь со мной? – спросил Тимур и тяжело поднялся из-за стола.
Неловко двигаясь в темноте, он натолкнулся на что-то, выругался себе под нос, добрался до шкафчика. Тоненько брякнул стакан.
– Что случилось? – спросила я.
– Ничего, – отозвался он. – Ничего, операция проведена успешно.
И тут до меня наконец дошло, что вся эта сцена не имела ко мне никакого отношения. Что Тимур здесь не для того, чтобы подкараулить меня – или любого другого затесавшегося в ряды его сотрудников шпиона. Что-то произошло во время операции. Что-то, что выбило этого могучего, сильного, невозмутимого человека из колеи, заставило скрываться от всех и напиваться в темноте. И я, к этому времени уже несколько месяцев тщательно изучавшая его переговоры и переписку, как мне казалось, могла предположить, что спровоцировало такую реакцию.
Я шагнула ближе, приняла из его рук стакан, пригубила обжигающий напиток и спросила негромко.
– Кто-то пострадал? Из мирного населения, да?
Глаза мои уже привыкли к темноте, и я видела, как Тимур тяжело дернул плечами и снова потянулся к бутылке.
– Да… Девчонка соседская, шестнадцать лет. Испугалась, запаниковала, выбежала из дома и попала под огонь. Допустимые потери…
Он глухо рассмеялся, и смех этот странным зловещим звуком прокатился по темной комнате. Я невольно передернула плечами.
– Тимур, давай включим свет, – предложила я.
Но он в темноте перехватил меня, сжал запястье горячей ладонью.
– Не надо!
Его прикосновение обожгло кожу, и вверх по руке побежали покалывающие электрические разряды. Но он тут же разжал ладонь и продолжил негромко:
– Не нужно света. Так… Так лучше.
– Хорошо, – согласилась я и покладисто подсела к столу.
Снова пригубила виски из своего стакана. Нужно было что-то сказать, как-то поддержать Тимура. Я ведь понимала, что сегодняшнее происшествие зацепило его не просто само по себе. Оно вызвало в его памяти крайне болезненные ассоциации.
– Тимур, ты ничего не мог сделать, – осторожно начала я. – Так бывает, это ужасно, больно, но неизбежно. Твои люди обезвредили группу бандитов, из-за которых такие девчонки гибли десятками. Вы предотвратили куда большие потери…
– Цифры, цифры…. Больше, меньше… – бессвязно отозвался он. – Ира, я про это все знаю, могу целую диссертацию написать. Суть в том, что за каждой цифрой стоит живой человек. Это чья-то дочь, сестра… невеста…
Не совсем понимая, что делаю, движимая только желанием быть ближе, помочь этому могучему сдержанному человеку, с которого внезапно слетела привычная маска, я поднялась, обогнула стол и подошла к Тимуру вплотную. Я впервые в жизни видела его таким уязвимым, это трогало до глубины души. Мне казалось, я будто всем нутром чувствую мучающую его боль. Как же мне хотелось сказать ему, что в тот самый страшный и в то же время определивший все момент его жизни он был не один. Что я, я была рядом с ним. Что я тоже видела убитую Фатиму, лежащую у каменных развалин, словно хрупкий надломленный цветок. Что я понимаю, что он оплакивает, и оплакиваю это вместе с ним. Но было нельзя. И потому я просто прикоснулась рукой к его плечу, наклонилась, и он вдруг подался ко мне, уткнулся лицом в шею и замер.
Это было так неожиданно, так не вязалось с нашими привычными образами, с устоявшимися между нами отношениями. Ни один из нас не двигался, я чувствовала лишь, как отчаянно колотится у меня в груди сердце, как его горячее дыхание опаляет шею и ресницы щекочут кожу.
И в эту секунду я вдруг поняла. Меня буквально осенило, и странно стало, что раньше я этого не осознавала. Ведь это было очевидно, ясно, как синее небо над Сунжегорском, как чистая ледяная вода в горном ручье. Ведь я любила его. Любила этого сильного, властного, невозмутимого, чуть надменного мужчину. Этого отважного, решительного и где-то в глубине по-настоящему доброго и ранимого человека. Наверное, любила с самого первого взгляда, с того дня, когда он кинулся наперерез понесшемуся коню и остановил его, взметя густую желтую пыль на тихой поселковой улице. Вот почему я тогда нарушила приказ. Вот почему я сделала это сейчас.
У меня вдруг надсадно заболело в груди. От осознания полной безнадежности своей мучительной нежности. Моя любовь, непрошеная, единственная, запрятанная так глубоко в сердце, что я сама о ней и не подозревала, была обречена с самого начала. И как бы мне, измученной многолетними скитаниями, войнами, приказами, заданиями, ни хотелось всей душой приникнуть к Тимуру, прислониться к его сильному надежному плечу и отдохнуть, я понимала, что этому никогда не бывать.
И потому я взяла себя в руки и сказала тихо и твердо:
– Ну-ну. Все хорошо. У тебя был сложный день. Давайте я вызову водителя. Дина, наверное, уже беспокоится.
Тимур моргнул, замер на секунду, а затем отстранился от меня и щелкнул переключателем настольной лампы. В кабинете вспыхнул теплый, желтый свет. И я только сейчас смогла разглядеть, какое усталое, вымотанное у Тимура лицо. Какие глубокие тени лежат под его покрасневшими воспаленными глазами.
Он взглянул на меня, чуть прищурился и произнес:
– Странно, иногда мне твое лицо кажется знакомым. Вот-вот мелькнет что-то, какое-то смутное воспоминание. Ощущение – вот сейчас ухватишь. А нет, ускользнуло.
Я вздрогнула. Мгновенно напряглись плечи, и внутри как будто все сжалось. И тут же взяла себя в руки и произнесла спокойно:
– Просто у меня среднестатистическая внешность.
А потом отвернулась, сняла трубку со стоящего на столе телефонного аппарата и набрала номер водителя Тимура.
Следующим утром Тимур появился в офисе в обычное время. Ни во взгляде, ни в его обращении ко мне не появилось абсолютно ничего нового. Он держался ровно – так же, как всегда, сдержанно и официально-доброжелательно. Как и положено держаться с коллегой, с которой по долгу службы проводишь вместе довольно много времени, но никакие личные отношения вас не связывают. Словно бы и не было этой ночной сцены в кабинете. Впрочем, возможно, он о ней забыл после выпитого виски.
Я, разумеется, тоже ни о чем не напоминала ему и вернулась к нашим прежним отношениям. Но при этом делать перед самой собой вид, будто не было этого озарения, посетившего меня, когда Тимур на пару секунд прижался ко мне, словно испуганный ребенок, я не могла.
Мне теперь предстояло жить с этим открытием. Понимать, что единственный мужчина, которого я за свою жизнь полюбила, совсем рядом и в то же время абсолютно недоступен. Я все же была достаточно рациональным человеком, чтобы отдавать себе отчет, что главной страстью Тимура была его работа, а также та власть, которой он был наделен уже много лет. Мне в его судьбе не было места.
А дальше, словно бы расклад этот и без того не был достаточно драматичным, судьба снова перетасовала его, ввернув новое обстоятельство. Из Москвы пришла информация по моему запросу. Крупная сумма денег, перевод которой производился с компьютера Тимура с помощью онлайн-банка, оказалась на счету Мамеда Закирова, того самого киллера, которого застрелили при попытке покушения на Асланбекова.
Когда я впервые прочитала это сообщение, мне показалось, что ровные черные буквы начали расползаться у меня перед глазами. Этого не могло быть. Ведь я все же не первый год работала в отделе аналитики, я научилась разбираться в людях, составлять их психологический портрет. И по составленному мной портрету Тимура выходило, что он никак не мог заказать главу региона, даже если бы и не одобрял какие-то его методы, даже если и считал, что при его предшественнике край развивался лучше. И в то же время где-то в подсознании постоянно нудил противный голосок, вопрошавший:
– А ты уверена, что судишь объективно? Ведь ты же любишь его, сама себе призналась, что любишь. Так, может, это любовь застит тебе глаза?
В тот же вечер со мной из Москвы связался генерал Голубев.
– Ну что, друг мой, – начал он. – Как я понял, ты нашла неоспоримое доказательство того, что фигурант наш причастен к покушению? Будем брать его, пока тепленький?
Я почувствовала, как на виске у меня болезненно забилась жилка.
– Сергей Петрович, разрешите высказать свои соображения. Я считаю, что не стоит пороть горячку. Сами по себе эти данные ничего не доказывают. Мне нужно еще немного времени, чтобы получить более веские доказательства. Теперь я знаю, в каком направлении работать, и…
– Эх, упустим ведь гада. Почует, что дело нечисто, и поминай его как звали, – протянул Голубев.
– Сергей Петрович, под мою ответственность… – убеждала я. – Если вы доверяете мне как аналитику.
А про себя все думала: «Я действительно верю в то, что говорю? Или отчаянно пытаюсь выгородить его, несмотря на объективные факты?» Разумеется, мне казалось, что все сразу – и интуиция, и опыт, и полученные данные подсказывают мне, что считать это дело раскрытым еще рано. И в то же время меня не оставляли сомнения, что это я просто так ловко вступаю в сделку с собственной совестью. Ну а что, ведь в случае с Тимуром со мной такое уже случалось…
В конце концов Голубев все же согласился дать мне еще несколько недель, и я с новыми силами нырнула в анализ всех писем, всех переговоров, всех контактов Тимура. Я почти перестала спать – ведь обязанности, которые мне полагалось выполнять в качестве пресс-секретаря, тоже никто не отменял. В офисе я слонялась как тень, и айтишник Володя как-то раз даже пошутил:
– Что это вы, Ириша, как призрак замка Моррисвиль? Никак вчера всю ночь для Тимура речь по случаю назначения нового председателя правительства республики сочиняли.
А я отшутилась:
– С каких это пор, Володя, вы стали осведомлены лучше пресс-секретаря? Я еще даже не слышала о назначении нового председателя правительства.
Это было не совсем так, о назначении мне было известно, информация об этом промелькнула в одном из недавних писем Тимура. Но поскольку официального задания я еще не получала, упоминать об этом было нельзя.
Все эти дни я старалась ни на шаг не отходить от Тимура, если только в этом не было необходимости. Я выдумывала какие-то вопросы, чтобы заглянуть к нему в кабинет, предлагала новые темы для публикаций в прессе. И снова не могла понять – это я напряженно ищу в его поведении, в обрывках обращенных к другим сотрудникам реплик возможные улики или просто пытаюсь напитаться этими, возможно, последними днями, которые нам еще осталось провести бок о бок? У себя в съемной квартире я, нацепив на голову огромные наушники, зачем-то слушала даже его разговоры с женой – хотя ясно было, что здесь уж точно не может всплыть никаких данных. Наверное, все это было в рамках все той же моей больной фантазии – примерить на себя чужую жизнь: мирную, счастливую, семейную. Попытаться представить себя на месте Дины… Да что там, порой мне начинало казаться, что я согласилась бы просто остаться на занимаемой мной сейчас должности – лишь бы находиться рядом с ним.
Через несколько дней Тимур вызвал меня к себе в кабинет.
– Ира, – сказал он, – Асланбеков произвел перестановки в правительстве и назначил на пост председателя Алферова. Мне нужно будет официально поздравить его с вступлением в новую должность. Черканете пару строк?
– Конечно, – кивнула я. – Есть какие-нибудь особые пожелания?
Тимур начал объяснять мне свои соображения, и в этот момент в голове у меня как будто что-то щелкнуло. Голос его стал звучать все глуше, монотоннее. А перед глазами замелькали недавние воспоминания. Все эти разрозненные кусочки, картинки, обрывки вдруг сложились воедино, как детали замысловатого пазла. Странные сбои в шпионской программе, которые я принимала за конфликт с антивирусом. Айтишник Володя, поспешно уходящий по слабо освещенному коридору в уже опустевшем здании. Тот же самый Володя, несколько дней назад обмолвившийся о новом назначении в правительстве, о котором к этому моменту еще не было официально объявлено…
Откуда он мог об этом знать? Разумеется, Тимур не стал бы делиться с рядовым сотрудником такими сведениями. Узнать об этом Володя мог только в том случае, если, как и я, имел доступ к переписке Тимура. Мог ли он иметь к ней доступ? Технически – разумеется, он ведь отвечал за информационную безопасность офиса. Но обладал ли он полномочиями, позволяющими ее просматривать? Конечно же, нет. Можно, наверное, было бы списать все на человеческий фактор, обыкновенное любопытство, заставившее вечно скучающего без дела айтишника сунуть нос не в свое дело. Я слишком долго работала в разведке, чтобы недооценивать силу и последствия человеческой глупости. Однако в данном случае такое любопытство грозило дотошному сисадмину не выговором, не увольнением, а вполне серьезным тюремным сроком, и мне казалось очень сомнительным, чтобы кто-то способен был так подставляться без определенной цели.
К тому же были ведь и другие факты. То, как вела себя моя программа, например. Разработанная в секретных компьютерных лабораториях ФСБ, она, конечно, неподвластна была обыкновенному гражданскому специалисту. Но вот вступить в конфликт с установленной им же самим программой попроще, конечно, могла.
И, наконец, оставался вопрос, почему в тот вечер Володя так поздно был в офисе. Ведь я сама тогда явилась туда с определенными целями.
Итак, что же из всего этого следовало? То, что Володя сам мог быть причастен к покушению на главу региона, я отмела сразу. Это была слишком мелкая сошка, никаких личных счетов с Асланбековым у него быть не могло, а на сумасшедшего фанатика айтишник никак не походил. Но вот если определенная группировка, заинтересованная в смерти главы, заплатила ему, чтобы отвести от себя подозрения и оставить следы, свидетельствующие о причастности к этому делу Тимура, все сходилось. Разумеется, опытному специалисту ничего не стоило поставить в компьютер Тимура вирусную программу, считывающую пароли, узнать реквизиты его банковских карт, а затем в удобное время сделать перевод с его компьютера и его карты – не основной, конечно, но вполне недвусмысленно связанной с его фамилией – нужному человеку. И все, дело сделано. Подозрение неминуемо падало на Тимура.
В висках у меня застучало, а к щекам прилила кровь. Всю сонную одурь с меня как рукой сняло. Я была словно гончая, почуявшая след зверя, на которого так давно охотилась. Мне не терпелось броситься в погоню, нагнать его, вгрызться в холку. Меня переполняло нетерпение и какая-то отчаянная сумасшедшая радость от того, что теперь уже ясно было – это не Тимур! Он невиновен. Ему ничего не угрожает. И отведу от него беду я, снова я.
– Что с тобой? – донесся до меня наконец голос Тимура. – Ты меня слушаешь?
– Да-да, Тимур Ахметович, извините, – закивала я.
Конечно же, мне нельзя было себя выдать, нельзя было рассказать Тимуру о своем открытии, об этом озарении, внезапно посетившем меня после нескольких месяцев работы, столь же напряженной, сколь и бесплодной. Теперь мне оставалось только действовать – и скорее, пока генерал Голубев там, в Москве, в нетерпении не отдал приказ.
Именно это я и сделала – в тот же вечер я связалась с Москвой и сообщила о своих соображениях. Сердце мое глухо колотилось, когда я ждала ответа от Голубева. Ведь он мог успеть отдать приказ, не дожидаясь моего вердикта. Я отрапортовала о полученных мною данных и замерла в ожидании.
– Вот, значит, как, – раздумчиво проговорил Голубев. – Ты уверена?
– Абсолютно, – подтвердила я.
– Ну что ж… – прогудел Голубев. – Раз так, будем брать этого субчика. А фигурант наш пусть пока живет спокойно. И за тебя, дотошную нашу, Аллаху своему молится.
И я зажмурилась, чувствуя, как постепенно отпускает напряжение, державшее меня в тисках все эти месяцы. Тимуру ничего больше не угрожало…
А дальше… Дальше все произошло, как и положено было, стремительно и незаметно. Айтишник Володя просто исчез. В пятницу вечером вышел из офиса, направляясь на загородную дачу к друзьям. Но на застолье не появился. Словно бы просто испарился по дороге. Как не было.
Куда он пропал, не знал даже сам Тимур. В офисе поизумлялись немного, построили предположения. Кто-то вспомнил о том, что у Володи была симпатия в соседней республике, и предположил, что он уехал к ней. Кто-то сказал, что он, возможно, пустился в загул. Никому и в голову не могло прийти, что к этому времени Володя находился уже на Лубянке.
Вскоре в управлении появился новый айтишник – мрачноватый сутулый парень с дурным запахом изо рта. И постепенно о Володе забыли. Я же… Я иногда поглядывала во время работы на Тимура, и меня словно волной захлестывало облегчение от того, что он оказался невиновен. Что я опять успела вовремя во всем разобраться.
А через две недели после того, как все было кончено, со мной связались из Москвы. И я вздрогнула, услышав среди помех связи свой многолетний позывной.
– Лейла!
Слово это на арабском означало «ночь». Сейчас уже и трудно было вспомнить, кто и когда выбрал мне его в качестве позывного. Однако все эти годы это слово было для меня сигналом, знаком того, что нужно сосредоточиться и мгновенно переключиться в рабочий режим, где бы я ни находилась.
– Слушаю, – отозвалась я.
– Ты там, друг мой, сворачивайся, миссию свою ты выполнила, – продолжил генерал Голубев, переходя на свой обычный неофициальный тон. – А у меня для тебя есть новое задание.
– Какое? – спросила я. Голос внезапно осип, и из горла вырвался лишь какой-то сдавленный писк. Я кашлянула и повторила громче: – Какое?
– В Турции намечается заварушка… – туманно отозвался Сергей Петрович. – Детали при личной встрече. Через три дня жду тебя в Москве, друг мой. Сошлись на семейные обстоятельства, увольняйся и прилетай.
– Но как же… – начала я.
В голове у меня вихрем взметнулись мысли о незавершенных делах, недописанных заметках и комментариях, о том, как Тимур, улыбаясь, говорил, что хочет организовать в офисе корпоративный праздник по случаю прихода весны. Конечно, ясно было, что для ведомства, в котором я служила, все это не могло являться отговорками. Наверное, я просто цеплялась за эти недоработанные, незавершенные дела, чтобы найти хоть какой-то предлог задержаться в Сунжегорске. Задержаться рядом с Тимуром.
Чтобы не думать о том, что мне придется попрощаться с ним и не слушать больше его рассуждений обо всем на свете – службе, войне, мире, жизни, проникаясь его мыслями и составляя из них связные тексты. Не будет мозговых штурмов и забавных эпизодов, возникающих в любой работе. Никогда больше я не увижу, как он в гневе гремит на кого-то по телефону, а потом срывается с места так, словно в данный момент в мире ничего нет важнее. И как улыбается, видя дочек, и лицо его мгновенно меняется, смягчается, а глаза наполняются теплом. Никогда больше он в минуту растерянности не попросит меня, скупо и сдержанно, посидеть с ним рядом, словно испуганный ребенок. А я… Я не смогу больше тешить себя мечтами о мирной спокойной жизни рядом с ним. Мечтами заведомо несбыточными, но от того, возможно, только более сладкими.