Ничья его девочка бесплатное чтение

Ульяна Соболева
Ничья его девочка

ГЛАВА 1

Сенька

Было очень холодно. Так холодно, что у меня зуб на зуб не попадал, а дырявая куртка ни черта не грела. Ужасно хотелось курить. Не просто потому что хотелось, а от голода. Иногда покуришь, тошнить начнет и есть не так хочется. Особенно сейчас, когда со всех сторон доносились запахи праздника и вокруг меня домашние дети жрали сладкую вату, чавкали хот догами, шаурмами, шелестели обертками шоколадок и мой желудок сводило болезненными спазмами, а на глаза слезы наворачивались. Нет, не от зависти. Нас напрасно завистливыми считают, не завидуем мы, все гораздо хуже — мы отнять хотим и отнимаем если можем. Те, кто посильнее выдирает зубами с мясом. А слабые так и шатаются от голода или дохнут. Думаете официально озвучивают сколько из нас коньки отбрасывает по детдомам? Эпидемиями гриппа прикрываются, врожденными болезнями, родителями наркоманами и плохой наследственностью, пороками сердца. А мы дохнем совсем от другого и никому до нас нет дела. Я вот не помню себя в детстве. И нет, у меня не амнезия. У меня какая-то серьезная психологическая травма и я специально не хочу ничего вспоминать. Так говорит наша психолог при этом забывая доложить куда надо о том, что у меня на руках синяки и губы часто разбиты. Не так с педагогами разговариваю. Хамлю, не подлизываюсь, сбегаю. За это меня можно бить в воспитательных целях. И не только меня. Нас всех. И жаловаться некому. Я как-то пригрозила, что сбегу и расскажу, что тут творится, так меня в лазарет отправили и кровати привязали. Сказали, что сама головой о стены бьюсь и, если так продолжится отправят в психушку. Одна уже там побывала теперь улыбается все время и молчит. Ее правда больше не бьют… но я лучше битой буду.

Обернулась назад, натягивая серую пацанячью шапку на уши и всматриваясь в толпу — видать не заметили, как я смылась. Им не до меня, там мелких куча. Вывезли убогих в центр на День Города погулять и подарки от мэра получить, речь его умную послушать с песенками и плясками. Раздадут всем кулечки и под зад коленом. Что-то вроде три конфетки, три вафельки и печенька. Нате — жрите, не ревите. Подачку с барского стола… С Барского. Как в тему звучит. Захар Барский наш мэр и по совместительству самый богатый человек в городе. Я конечно плохо во всем этом разбираюсь, но точно знаю, что он миллионер и его все боятся. Даже заведующая наша Марфа Ивановна, когда его имя говорит, то всегда тише, чем обычно и всегда хвалебные оды напевает. Так что впечатление создается, что он не мэр, а сам дьявол, который за одно неверное слово утащит ее в преисподнюю. Вроде как он нашему детдому средства жертвует. Его руководству, разумеется. Ивановна ж недавно дачу достроила, и сыночек ее в университет поступил. Она фотками весь свой кабинет обвесила. Гордится наворованным. Интересно почему фотки мертвых воспитанников не вешает на долгую память.

Я на руки замерзшие подула, пытаясь отогреть и в карманы спрятала. Нос покалывает от холода, и я точно знаю, что он сейчас красный. Да и вообще страшная я в куртке этой облезлой, джинсах на два размера больше и рожей конопатой. К Барину нашему меня точно не подпустят и на пушечный выстрел. А мне надо. Очень надо к нему. Пусть знает, что я живая, пусть больше не спит спокойно и мне страшно становится, а вдруг этот дьявол прибьет меня потом на хрен? Кто он и кто я? Только слишком хорошо ему живется, пусть делится, пусть хоть немножко и мне даст. Чтоб я с этого ада сбежать смогла и жить где-то далеко, учиться, умной стать и тоже деньги зарабатывать. Я может книги писать хочу, или дизайнером одежды быть. А не в училище да в общежитие. Мне сказали, что мама моя дизайнером была, а отец… у отца свой бизнес был, очень крутой бизнес с самолетами связанный. Только никто этого не знает… я и сама не так давно узнала.

Снова по сторонам осмотрелась, на меня какая-то девка уставилась в шмотках дорогих, сотовый в руке сжимает, губы накрашены, волосы блестят под пушистой шапкой. Бесит, когда так пялятся, с жалостью и каким-то снисхождением. Типа я зверушка бездомная. Я может счастливее ее в тысячу раз. Не в шмотках и бабках счастье.

«А в их количестве, Назарова, запомни!»

— Че смотришь, дура лупатая?

Исподлобья на нее и она тут же глаза отвела. Шавка трусливая. Они нас детдомовских всегда бояться аура у нас такая злая, голодная. Старше мы всегда выглядим, умнее, выживать привыкли. На большой уличной сцене кто-то постучал в микрофон, по бокам площади включились большие мониторы. О, шоу начинается. Сейчас всем расскажут о процветании родного города, о достижениях, о том, сколько улиц отремонтировано, памятников покрашено. Ублюдки. Лучше б рассказали о том, сколько денег на детские дома выделяется и как там жрать нечего, и как в овсяной каше с утра личинки и черви плавают, как детей воспитатели линейками по спине и по голове бьют. Как мешками еду выносят, а нас баландами кормят и заварку трехдневную в чай кладут она плесенью воняет. Зато у заведующей грамоты висят, награды за успехи детского дома № 15. Не за ее успехи, а наши.

Снова запахло хот-догом и у меня громко в животе заурчало. Чееерт, как же есть хочется. Даже больно становится внутри, жжет как будто. Рядом со мной баба какая-то стоит крашенная блондинка, ребенка на руках держит, а тот шариком размахивает. Она в сапожках красных блестящих на каблуках, белом пальто, от нее духами пахнет и другой жизнью. Мне такая не светит даже во сне. Я вообще сны редко вижу, а если и вижу мне еда снится. Много-много еды. Я ем и никак не могу наесться. Так что я не на ее сапоги и пальто смотрю, а на сумочка кожаную, чуть расстегнутую сбоку так, что краешек кошелька выглядывает. Снова на ребенка посмотрела он шариком махнул и мне улыбнулся во все свои два передних зуба. Людей я не люблю, а детей да, дети мне нравятся. Маленькие. Честные они, настоящие. Это потом с них вот такие равнодушные вырастают, брезгливые.

Я на монитор снова взгляд перевела. Не буду сегодня ничего тырить… не нужно. Потом подарков барских поем. Там и конфеты будут и вафли. Но как назло кто-то рядом постоянно чавкал, шелестел, хрустел и урчание в животе становилось невыносимым. Я сама не поняла, как тот кошелек достала и сразу пошла сквозь толпу на выход.

— Мой кошелек! Там права! Там….она украла. Девка! Вон она в шапке серой!

— Ах ты ж сучка! Эй! Держите девку в черной куртке она кошелек у женщины украла.

Твою ж мать! Я начала расталкивать толпу, бежать вперед, оглядываясь на преследующего меня борова с красной рожей. За ним еще парочка активистов увязалась. Так интересно, когда детей педофилы в кусты утягивают, женщин насилуют так активистов днем с огнем не сыщешь, а на меня мелкую целая толпа. Че? Я ж самый страшный ужас улиц, меня скрутить в два счета можно и стать великим героем.

— Держите воровку! Вон она, рыжая гадина! Кошелек украла!

Ну все. Шапка, зараза свалилась с головы и теперь я сверкала на всю площадь своими ярко-рыжими космами. Прям движущаяся красная мишень. Твари. Ну что им неймется. Всегда ж по хер всем. А с моим счастьем прям отряд Робин Гудов образовался. Я на ходу кошелек открыла, деньги быстро достала и отшвырнула его, пнула ногой. Думала отвяжутся, но нет, за мной все равно гнались. Даже мент откудовато выискался и теперь сверкал желтым жилетом поверх формы, пузатый как шарик, но гад не отстает, руками размахивает. Этот если сцапает будет худо может и дело завести, а потом Степановна места на мне живого не оставит и в подсобке на неделю с тараканами запрет. Тараканы — это жесть. Тараканов я боялась очень сильно. И она, сука старая злобная, это прекрасно знала.

Каким образом я выскочила с другой стороны сцены, прямо за тремя огромными машинами и выкатилась под ноги охраны Барского, я так и не поняла, но меня толкнули в спину и я, проехавшись на животе, ободрала щеку об асфальт и клюнула в него переносицей. От боли потемнело перед глазами и шморгнула, втягивая кровь, но она все равно под носом размазалась.

— Держи воровку! — кто-то проорал сзади. Видимо тот мент, но его ближе не подпустили. А потом голос и вовсе стих. Правильно, к дьяволу близко подходить нельзя. Даже ментам.

Меня тут же схватили за шиворот и подняли в воздух. Но я уже ничего не слышала и не видела….потому что ОН совсем рядом стоял, с кем-то говорил по сотовому. На красивых крупных пальцах поблескивало кольцо. А на широком запястье диск часов. На возню в толпе даже не оборачивался, а у меня сердце так заколотилось внутри, что дышать нечем стало. Впервые так близко увидела и даже ошалела от этого. Не таким он мне представлялся. Другим. Страшным, старым, противным. Зло ведь не бывает вот такое… Оно должно выглядеть, как зло! И я напротив этого зла, пышущая праведным гневом стою, говорю кто я и оно растворяется исчезает. А сейчас не просто страшно стало, а я вдруг уменьшилась ростом, размерами и вообще в козявку превратилась. Потому что зло имело реальные черты и оказалось намного ужаснее именно своей холодной отстраненностью. Оно излучало тяжелую ауру опасности и от страха начинало дрожать все тело.

— Отпустите! Отпусти-те-е-е-е! Ничего я не брала! Врет он!

Изловчилась и укусила охранника за руку, тот невольно разжал пальцы, а я вперед рванула прямо к Барскому и тут же меня снова схватили, руки за спину заломили и наклонили вниз лицом к асфальту, удерживая заодно и за волосы. Коса расплелась и лапы красномордого зарылись мне в космы, причиняя адскую боль. Кровь капнула вниз, и я потянула носом. От чего-то стало стыдно, что я такая жалкая, захотелось смыться. Я передумала что-то говорить. К своим хочу. Подарки получать и ни о чем не думать. Я даже согласна чтоб меня отхлестали линейкой.

— Отпуститеее! Сейчас же! Уродыыыы! Больнооо! — завопила так громко, что Барский все же обернулся. А я замерла. Меня глаза его ввели в ступор. Очень красивые и в тоже время страшные глаза. Волчьи. Не знаю почему именно это сравнение пришло на ум. Они у него очень светлыми оказались, бледно-голубыми. Холодного цвета. Ледяные какие-то. Взгляд неподвижный и кажется даже воздух покрывается инеем, замерзает почти невидимыми тонкими паутинами. Брови слегка на переносице сошлись и губы сочные чуть брезгливо поджаты, седина на висках поблескивает, запуталась в темно-каштановых волосах. Не красивый, нет, но я от чего-то пошевелиться не могла и даже моргнуть.

На нем пальто стального цвета, воротник голубой рубашки идеально отутюжен, бордовый галстук контрастирует с темно-серым пиджаком. И я не знаю… не смыслю ничего ни в моде, ни в том насколько стильно он одет. Я вообще это слово из телевизора выцепила, но я точно знаю, что шикарно, особенно вот та золотая полоска на галстуке. Так шикарно, что я бы побоялась коснуться его пальто своими грязными пальцами. Но тут же захотелось это сделать. Схватиться за него и оставить следы. Пусть корчится от гадливости. Наверное, именно тогда я и влюбилась в него… ужасно влюбилась, намертво.

— Уберите это отсюда. — и отвернулся, собираясь сесть в шикарный серебристый джип.

Это?! Он назвал меня ЭТО. Злость была столь сильной и ослепительной, что казалось меня живьём подпалили. Слезы на глаза навернулись. Я бы не осмелилась… да, шла за ним, но не осмелилась бы сказать то, что хотела, а сейчас словно черт в меня вселился и я заорала что есть мочи.

— Не Это! А Есения Назарова! Помните такую? На-за-ро-ва!

Темные брови нахмурились еще больше и мощные челюсти сжались. Стало страшно втройне, даже мурашки вдоль позвоночника пробежали и поджались пальцы на ногах. Если в природе и существует жуткий и тяжелый, как камень взгляд, то я впервые его увидела вживую.

Где-то в подкорке мозга прозвучало его голосом «расстрелять» и послышалась автоматная очередь, я даже увидела себя, падающую на землю с красными дырками в груди. Но меня это не остановило…

— А Сергея Назарова и жену его Людмилу помните? Или память у вас такая же недолговечная, как и ваши обещания?!

Охранник ответил мне пинка сзади и дернул за волосы еще сильнее.

— Заткнись шваль! Хотите утоплю сучку наглую? Зубы ей повыбиваю?

Барский спокойно осмотрел меня с ног до головы, настолько спокойно, что от этого спокойствия у меня дух захватило и дышать стало больно от страха, потом поднял такой же жутко-спокойный взгляд на охранника, словно меня здесь не было или я какая-то грязь. не достойная даже слова:

— Не хочу. В машину ее, пусть не орет тут, и вези сам знаешь куда. Да так чтоб журналисты не видели. Давай, быстро.

Боров красномордый потащил меня за волосы к машине, накрыв мне рот ладонью, я брыкалась и вырывалась, но против него казалась себе бесполезной и беспомощной гусеницей. Боже! Зря я это сказала! Зря! Выждать надо было как Аська говорила, умно надо было, а не вот так. Сейчас пришибут и все… он может. Он много лет назад смог и сейчас сможет. Закопают в лесу и не найдет никто. В этом городе каждая тварь ему ноги целует, ковриком стелется. Дура, Сенька, ты дура. Не отомстишь ты за родителей, никогда не отомстишь. Потому что идиотки мстить не умеют, идиоток быстро убирают, и они вечно молчат.

ГЛАВА 2

Сенька

Страшно было всю дорогу. Два мужика по обе стороны от меня даже не шевелились и на меня вообще не смотрели. Сидят на полном морозе. Я попыталась пнуть каждого по очереди локтями, но им было совершенно по фиг и на это. Ублюдки связали мне руки сзади рукавами моей же куртки и теперь я сидела, как в псих в робе. Связали, потому что я царапалась и норовила выколоть кому-то глаз. С удовлетворением посмотрела на три ссадины на щеке борова. Так тебе и надо, урод, жаль у меня когти не ядовитые, а то б воспалилось, но надеюсь, что достаточно грязные. Посмотрела на дорогу в лобовом стекле и стало еще страшнее, какая-то местность с частными домами и недостроем. Все, Сенька, тут тебя и похоронят и могилы родителей ты никогда не найдешь. Так и будешь валяться в безымянной ямке и тебя сожрут черви. От мысли об этом что-то закопошилось в желудке и начало тошнить. Я ужасно боялась насекомых и червей в том числе.

— Куда вы меня везете, придурки? Меня искать будут. Ясно? Вашему мэру потом не поздоровится. Может его вообще педофилом сочтут и судить будут. Вы подумайте, как это серьезно. Вы без работы останетесь, сопьетесь, будете бомжами. Отпуститееееее! Сволочииии!

Ноль эмоций. Вот жеж уроды. Я начала орать еще громче, чтоб заставить их просто меня выкинуть, но вместо этого красномордый надавил мне на щеки и засунул мне в рот мою же шапку. Лучше б молчала. Эту шапку последний раз лет сто назад стирали. Мне ее Славка подарил незадолго до своей смерти. И я нарочно ее в стирку не отдавала. Вот теперь буду жевать грязь и пыль. Это боров точно за бомжей разозлился. Мы приехали довольно быстро в какой-то недострой с двором заваленным мусором и огромными кусками пенопласта, белые шарики разнесло по земле и казалось, что именно здесь выпал снег. Представила себе, как он орошается моей кровью и становится красного цвета. Точно. Вот здесь они меня убьют, потом во дворике прикопают. Я мычала от страха, потом успокоилась, увидев, что машина проехала через двор и выехала на другую дорогу. Черт. Так можно и заикой стать.

Мы въехали на территорию каких-то невозможно крутых особняков, на которые и смотреть было страшно, не то что представлять себя внутри них. В таких живут обычно маньяки и замуровывают свои жертвы в стены. Да, да, да у меня прекрасное воображение и я хочу быть писателем. Если доживу. Но и снова мимо, джип понесся дальше и затормозил возле шашлычной на проселочной дороге. Мои следующие мысли вообще полный треш и хардкор я их даже проговаривать вслух не стану. Меня в холодный пот бросило, и я мысленно начала вспоминать молитву, которой меня учила баба Дуся, наша уборщица. Но вспомнить так ничего и не смогла.

С машины меня достали за шиворот и буквально отнесли внутрь здания, пронесли мимо деревянных столов, в какое-то отдельное помещение, посадили на стул и придавили к спинке руками. Ну вот и все. Сейчас свяжут и будут резать на шашлык. Я зажмурилась так сильно, что перед глазами начали расходиться круги.

— Не надо со мной ничего делать. Пожалуйста. Я так ляпнула. Я же ребенок. Никому ничего плохого не сделала. Отпустите меня!

— Армен, принеси мне вина и мясо, как обычно. Ты знаешь.

Голос… я слышала его всего лишь один раз, но сейчас тут же узнала и мурашки по расползлись в разные стороны, покалывая кожу. Начала саднить щека и разболелся нос. Запоздалая реакция. Даже представить страшно, что я увижу в зеркале.

— Так как там тебя зовут?

До меня не сразу дошло, что сейчас он говорит со мной, а еще больше разозлило то, что кляп у меня со рта так и не вытащили. Я замычала и тут же рот освободился. Сплюнула на пол, а губы вытереть так и не смогла пришлось елозить физиономией о куртку.

— Есения зовут.

Так и не открывая глаз.

— Фамилия!

— Назарова.

Никакой реакции. Подошел видимо официант, что-то поставил на стол. Я открыла один глаз, потом другой. Барский сидел напротив меня и аккуратно разрезал мясо на мелкие куски совершенно спокойно. Вблизи он казался мне еще страшнее. Каждое движение спокойное, не резкое. Вначале долго на пальцы его смотрела. Ногти ровно острижены, аккуратные, чистые, на запястье вены проступают.

Потом перевела взгляд на лицо. Не красивое, грубоватое, ассиметричное с крупным носом с горбинкой, полными губами, квадратным подбородком и широкими скулами, покрыто седоватой щетиной. Волосы аккуратно зачесаны назад и поблескивают сединой на висках и над высоким лбом, через который пролегают три морщины. Он снял пиджак и теперь на нем была надета темно серая жилетка поверх голубой рубашки, на рукавах поблескивают какие-то брошки. Никогда таких не видела, но смотрится шикарно. Поднял на меня взгляд, и я сильно вздрогнула. А вот глаза у него и правда страшные. Нет, они очень красивые, большие, с тяжелыми веками, с глубокими морщинками у висков, длинными ресницами и в то же время их выражение заставляет покрываться мурашками и судорожно втягивать воздух. А бледно-голубой цвет завораживает и в то же время отталкивает из-за холода, которым от него веет.

— И? Что ты еще говорила. Повтори.

— Так… ничего особенного. Отпустите меня. Что плохого я вам сделала? Я пошутила ведь.

Я перевела взгляд на мясо и в животе громко заурчало. Стало стыдно и захотелось провалиться сквозь землю. Но он даже не обратил внимание. Промокнул губы салфеткой и отпил вино.

— Ты фамилии и имена назвала. Знакомые мне фамилии и имена. Ты ведь зачем-то все это сказала. С какой целью? Кто ты такая?

— Я… Назарова Есения и вы… вы знали моих родителей.

Даже бровью не повел, продолжил резать мясо, отправил небольшой кусок в рот и снова посмотрел на меня.

— Вряд ли я знал именно твоих родителей. Но мне интересно откуда появилась… эм… версия о нашем близком знакомстве у… тебя.

Уголок его рта чуть приподнялся в презрительной слабой усмешке, и я сглотнула слюну, посмотрев в очередной раз на его тарелку.

— Я есть хочу. Может сначала покормите меня? Вы ведь не разоритесь… а я вам очень благодарна буду.

Прищурился и внимательно на меня посмотрел. Потом подозвал официанта.

— Принеси ей… Что принести, м?

Я не знала. Понятия не имела что вообще можно заказывать в ресторанах.

— То, что у вас. И салат какой-нибудь. А еще хлеб и торт хочу. Не важно какой, но чтоб крема много было и шоколада. И… и мороженое.

Официант перевел взгляд на Барского и тот едва заметно кивнул.

— Ну. Я весь во внимании.

— Сначала хавчик, потом все остальное.

Захар потер подбородок и отправил в рот кусок мяса, рассматривая меня, как мерзкое насекомое, словно раздумывая придавить и размазать или дать бежать дальше.

Прожевал мясо очень тщательно, запил вином. Он даже ест красиво. Весь чистый, лощенный, как с обложки журнала. Я такая убогая по сравнению с ним, облезлая, грязная и страшная. Спрятала ногти, сжав руки в кулаки. Если бы он не лишил меня всего и не уничтожил моих родителей я была бы как с картинки и покрасивее чем он. Наверное. Это все его вина. Волка этого матерого.

Мне принесли еду и от восторга я заерзала на стуле, живот издал несколько ужасных звуков от которых всю физиономию залило краской. Но я видела только мясо и кружочки картошки рядом. Набросилась жадно, глотая большими кусками, давясь и не зная, что первым откусить и отправить в рот.

— Откуда узнала про Сергея и Людмилу? В интернете прочла?

Я шумно выдохнула.

— Нет. Не в интернете! Они мои родители… ясно?! Я не лгу! Даже больше я знаю, что вы были друзьями! И мои родители были очень богатыми людьми, вы вместе вели бизнес… а теперь он стал только вашим!

Приподнял одну бровь и откинулся на спинку стула, чуть склонил голову в бок. Какой же он холодный, страшный, равнодушный. И в то же время каждое движение завораживает, все в нем какое-то идеальное, мощное, сильное до сумасшествия, и я эту силу ощущаю вибрацией в воздухе. Официант тут же появился с чашкой и дымящимся чайничком, под рукой газета. Убрал тарелку, поставил чайник и положил газету перед Барским. Поставил пепельницу.

— Допустим ты не лжешь. И как ты это докажешь? Документы, свидетельство о рождении, фотографии.

Ничего этого у меня не было. Более того, я даже не знала, как выглядели мои родители.

— Надо будет покажу и документы, и фотографии.

Солгала я и с наслаждением проглотила картошку. Божеее, я такое никогда не ела. Или ела, но очень давно.

— И откуда ты взялась? Живешь где?

Вот прям щас я тебе все и рассказала. Потом ты меня выследишь и прибьешь.

— У тетки живу. — ответила с полным ртом, потянулась за стаканом с соком, — На окраине города. В школу хочу и буду в институт поступать на дизайнера.

Взгляд Барского стал вдруг злым и очень колючим я даже невольно поежилась.

— И чего же ты хочешь, Есения Назарова?

— Денег, — заявила я и посмотрела, сунула в рот картошку, кусок хлеба, — а не то я всем расскажу про вас и моих родителей, как вы их…

В эту секунду моя тарелка была отнята, он швырнул ее на соседний стол.

— Встала и пошла отсюда!

Очень спокойно, но взгляд полосует по нервам так, что у меня дух захватило и стало настолько жутко, что я удавилась едой.

— Что? …

— Вон пошла я сказал, пока тебе ноги не переломали и язык за вранье не отрезали.

Но я с места сдвинуться не могла. Его реакция была неожиданной настолько что меня опять начало трясти от страха. Тут же появились его охранники.

— Увези ее отсюда. На площади выбросишь, где взял.

— Как на площади?… Почему?

Он больше на меня не смотрел, взял газету. Официант тут же налил из чайника чай.

— Я все расскажу… ясно? Что вы меня выкрали и приставали, денег предлагали.

— Я передумал. — отпил чай, аккуратно поставил чашечку на блюдце, — Вези ее в лес, отрежь ей язык и брось ее там.

У меня глаза от ужаса расширились и в горле пересохло.

— Нет-нет… я пошутила. Не надо. Никому ничего не скажу. Правда. Ой, не надо. Вы же не звери?

Охранник схватил за шиворот опять и потащил к выходу.

— Не надооо. Я пошутила. Пожалуйста… вы же добрый, вы же детям помогаете. За чтооо? Я всего лишь пошутила.

Но меня никто не слушал. Барский погрузился в чтение, а боров тащил меня, как мешок к машине. Я начала пинаться, орать, как резаная, пытаясь вырваться.

— Угомонись, не то пришибу! — рыкнул красномордый и запихал меня в машину. Уже в другую. С затемненными стеклами.

Там я просидела довольно долго, пока Барский не вышел из шашлычной и не направился к нашей машине. Сел на переднее сидение и махнул рукой. Джип сорвался с места, заиграла музыка. Очень спокойная. Старая какая-то. Эпохи динозавров.

Черт, ну вот почему со мной всегда именно так, а? Всегда через задницу. Я же только что ела самое вкуснейшее блюдо в своей жизни и кажется контролировала ситуацию, а потом вдруг он как маньяк на меня вытрещился и вышвырнул… а вдруг и правда язык отрежут? Пока ехали я ерзала туда-сюда, в окно выглядывала, то умоляюще на красномордого смотрела.

— Отпустите меня, я правда молчать буду. Ну пожалуйстааа. Нет у меня никакой тетки, с детдома я. Такую оборванку слушать никто не станет, тем более воровку. Я всего лишь пожрать хотела. И ничего больше. Божеее, неужели за это вы меня убьете?

На меня не обращали внимание и от этого игнора мне хотелось орать и биться в истерике. Потом увидела, как машина остановилась на площади и шумно выдохнула. Меня вышвырнули возле обочины, и я больно ударилась задом об асфальт.

— Язык отрезал, как же! Кишка тонка! Трусливая тварь! Урод жадный! Сволочь! Убийца!

Окно приоткрылось и я как всегда дернулась от этого невыносимо-ледяного взгляда.

— Увижу тебя еще раз — останешься без языка точно, усекла?

Красномордый осклабился и провел большим пальцем по шее, а Барский уже говорил по сотовому, совершенно забыв обо мне.

Я плюнула им вдогонку несколько раз, хотела встать с асфальта, как почувствовала на затылке чью-то лапу. Меня рывком приподняли и пару раз тряхнули.

— А вот и рыжая сучка! Ну что попалась?

Твою ж мать. А он здесь откуда взялся колобок этот в форме и в жилетке? Только его мне сейчас и не хватало.

— Попалась-попалась!

И пнула его ногой по сахарной косточке, потом укусила за щеку и едва он с воплем разжал свои грабли дала деру, что есть мочи. Сегодня я в ментовку не поеду, меня и так выдерут за то, что смылась. Ну зато хоть вкусно перекусила. А с Барским я еще разберусь. Немного подрасту и все узнаю про него и родителей. Ему ведь стало интересно… я это видела. Не просто так меня в ту шашлычную приволок. Далеко я все же не убежала у Колобка была машина с мигалками и два напарника, и они быстро меня догнали. Пока били ногами по лицу, я голову прикрывала и тихо поскуливала.

— Дрянь проклятая, выбл***к малолетний, я ж тебе все почки отобью, сука ты ободранная!

— Тихо-тихо, Палыч, зашибешь ее!

— Так она мне пол щеки чуть не откусила. Псина дикая. В машину ее. И кроме кошелька сумку с вокзала на нее повесь и барсетку с рынка. Дело заводи. Она у меня еще попляшет прошмандовка, вонючая!

Я прикусила губу и зажмурилась. Ну вот и все. Мне конец. Либо в колонию отправят, либо Степановна потом живого места на мне не оставит. Наверное, лучше все же второе… я потерпела бы. В колонию нельзя. Никак нельзя. Оттуда людьми уже не возвращаются.

ГЛАВА 3

На свете нет ничего совершенно ошибочного.

Даже сломанные часы дважды в сутки показывают точное время.

© Пауло Коэльо

Захар

— Захар Аркадьевич, там Болотников приехал, привез новые чертежи, говорит это срочно.

Я поднял руку, и мой секретарь тут же удалился. Да, я не держал у себя секретарш. Мне нужен был работник. Не стюардесса, не фотомодель и не старая дева, которая отпугивает посетителей и партнеров, а именно работник-мужчина с аналитическим складом ума, целеустремленный, преданный, который не раздвинет ноги перед конкурентами, не попытается их раздвинуть передо мной, а будет всецело занят своей работой и карьерным ростом. Прошли те времена, когда мне таскали кофе девочки в обтягивающих юбочках с призывным блеском в глазах. Если мне потребуются услуги такого рода я знаю куда позвонить и у меня будет и секретарша, и стюардесса, и кошка, и мышка, да кто угодно. Впрочем, это тоже мало интересовало, да и статус особо не позволял. У меня было две-три женщины, которые рады меня видеть в любое время суток по предварительному звонку. Нет. Не любовницы, а именно женщины. Свободные в своих решениях, самодостаточные и не нуждающиеся в спонсорах. Продажная любовь меня не привлекала с тех пор, как у меня появился первый авиазавод, и все женские особи начали мечтать оказаться в моих объятиях и подо мной в надежде на перспективные отношения несмотря на то что я был глубоко женат. Меня же мимолетные связи уже не возбуждали. Я вырос.

Поднес сигару к лицу, втянул запах табака и положил ее обратно на стол. Черт… Не могу сосредоточиться на работе. Захлопнул крышку ноутбука и встал из-за стола, подошел к окну, отодвинул горизонтальные жалюзи и посмотрел на желто-багряные деревья и смерчи из листьев кружащиеся по парку. Окно было закрыто, но я ощутил запах осени и сожженных листьев, настолько отчетливо, что у меня запершило в горло, хотя внизу не было ни одного костра. Но запахи не обязательно нужно чувствовать они живут у нас в голове. Примерно так же пахло, когда я увидел Милу в первый раз. У нее были длинные каштановые волосы, тонкие черты лица и пронзительные глаза медового цвета, а я уже был глубоко женат.

* * *

Отец был еще жив и помирать не собирался. Никто и не думал, что ему осталось всего ничего. Так как он умудрился жениться перед самой смертью на девчонке моложе его лет на пятьдесят и при этом даже не скрывал, как часто ее трахает. Мне было плевать лишь бы не во вред здоровью. А он выглядел здоровым, как бык, в свои шестьдесят с небольшим и вел бизнес так, что конкуренты оставались далеко позади него и я считал его самым умным, хитрым и подлым засранцем. Мать умерла почти сразу после моего рождения поэтому каких-то ревностей и проблем по поводу его личной жизни у меня не возникало. После его смерти моя молодая мачеха прихватила себе все что нашла в доме и укатила в неизвестном направлении.

Всю юность я учился и учился неплохо, потому что хотел понимать, чем занимается отец и учился неплохо, потому что хотел понимать, чем занимается отец, а он таскал меня с собой на завод, когда тот еще почти не приносил прибыли и я знал о самолетах все что вообще может знать маленький ребенок. Он мной гордился… до поры до времени пока у меня не взбесились гормоны и длинные ножки, попы и груди на какое-то время не затмили крылья, фюзеляжи, вертикальное оперение, грузоподъемность и я не ушел в долгие загулы с выпивкой, ночевками не дома и транжирство его денег вместо со своим другом Сергеем. Дружили мы еще со школы. У него не было отца, а мать изо всех сил тянула его одного пока в один прекрасный день сама не протянула ноги. Назарова хотели отправить в интернат, но я заплатил денег одной очень ушлой тетеньке, и она оформила опекунство. У меня уже тогда мозги прекрасно работали и всегда добивался всего чего хотел. Мы сняли квартиру и творили там полный беспредел.

Через несколько лет отец выгнал меня к черту из дома и лишил карманных расходов, за которые жила вся моя компания. Он считал это верным педагогическим моментом, а я решил, что у меня будет свой авиазавод и без него. Свои самолеты. И они будут носить мое имя. Я обойду его на рынке и подомну под себя. Мы с Назаровым как раз обдумывали одну комбинацию, которую потом с успехом и провернули. Точнее я провернул.

Женился на Светлане, ее отец заказал у меня сразу три проекта, а я решил, что пожизненные заказы мне не помешают. Светлана могла стать прекрасной женой. И я ей нравился. Мы к тому времени еще не купили свой первый завод, и я сидел над усовершенствованием старых отцовских моделей. Назаров мотался и улаживал куплю-продажу, пытался протолкнуть мои проекты. Пока что у нас не было заказов. Кому нужны отечественные самолеты? А мы хотели на международный рынок. Я тогда сидел над чертежами сутками до вылезших из орбит глаз и нервного тика. Мне нужно было создать нечто не имеющее на тот момент аналогов, но для этого были нужны деньги. У отца я просить не собирался. У Сазонова были миллионы, как и дочка, которая смотрела на меня чуть приоткрыв ротик и отдалась мне едва я залез к ней в трусики. Она оказалась девственницей. Ее папенька был глубоко против, а я слишком хотел добиться своих целей и поэтому мы сообщили Сазонову о том, что его дочь на пятом месяце беременности. У старого жадного козла не было выбора, и мы поженились. Света родила мне сына, а ее отец подарил нам новый дом. Но я хотел сам покупать дома, машины, самолеты! Сам! Мне не нужны были его подачки и его контракты по которым он выкупал мои чертежи и ни черта с этим не делал. Я так же не собирался идти на поклон к отцу с которым мы к тому моменту несколько лет не разговаривали. И мы с Серым стремились все же вытолкнуть мои модели за рубеж.

Милу увидел на студенческой вечеринке, мне нужны были свежие идеи и я просматривал проекты студентов с целью найти что-то интересное. Жена считала, что я в командировке, а я в то время еще не перерос ноги, груди и попы. Нет, я любил Свету и своего сына. Так как полагалось их любить, но моя личная жизнь и они никак внутри меня не пересекались. Я еще был желторотым придурком… Мне пришлось повзрослеть неожиданно и больно. Мне пришлось стать тем, кто я есть сейчас. Да и я думаю я был таким всегда, просто я еще не знал, что умею выкручивать конкурентам руки, убирать неугодных мне людей, затыкать слишком болтливые рты и получать все что я хочу. Никто этого не знал. Даже мой друг Сергей. Но мы с ним узнали. Оба. И оба ужаснулись.

* * *

Она сидела в стороне и читала книгу. Все пили, веселились, танцевали, а она читала. Я подошел к ней с бокалом вина и предложил выпить, а она отказалась. Мне тогда понравилась ее маленькая грудь без лифчика под красивым летним платьем и эти глаза медового цвета. Мне захотелось ее трахнуть пока она будет читать свою книжку. И я трахнул уже под утро, когда она все же выпила предостаточно вина вместе со мной и мы ушли встречать рассвет на крыше. Она читала вслух какую-то классику, а я стягивал с нее трусики и быстро расстегивал ширинку. Помню, как двигался в ней мощными толчками, а она раскинула руки и широко распахнув глаза, смотрела в небо и кричала «я лечу… мне хорошоооо… я лечу». Утром она мне дала свой номер телефона и попросила позвонить ей… долго смотрела мне в глаза светло-коричневыми огромными очами, поцеловала несколько раз в губы.

— Конечно позвоню, детка.

— Не называй меня детка. У меня есть имя.

— Конечно, детка.

А потом я забыл ей позвонить, вообще забыл, как ее зовут. Чуть позже меня с ней познакомил Сергей и заявил, что женится. Неожиданно, но я особо не страдал. И никогда бы не подумал, что она могла страдать. Мила, да, тогда я узнал ее имя, Мила ни разу не напомнила о том, что было. Она была хорошей женой Сергею. Мы отмечали семейные праздники, она дружила со Светой и проводила с ней много времени, когда мы ждали нашего второго ребенка.

Мне сообщили, что умер отец как раз, когда я наконец-то продал свой проект и его выкупили заграницей. Выкупили за бешенную сумму денег. Это был наш успех. Первый шаг на пути к нему. Я продал свой проект и одновременно стал единственным наследником своего отца… а точнее его долгов, которые он наделал в стремлении оживить былое имя и создать что-то новое и стоящее.

Я не знаю почему позвонил ей, позвонил пока Сергей был в отъезде. Она приехала ночью в гостиницу. Долго сидела со мной, пока я напивался и курил до тошноты, и звезд перед глазами, под утро я очнулся с ней в одной постели. Это был паршивый поступок и черт его знает, как это случилось. Я точно ни черта не помнил, но она все помнила прекрасно. Утром обхватила мое лицо ладонями и быстро заговорила:

— Молчи, Захар. Молчи ради Бога, не убивай меня снова. Один раз. Я больше никогда. Не напомню. Считай, что приснилось. Я тогда ждала, что позвонишь… очень ждала, рыдала по ночам. Ходила за тобой. Сергей меня домой подвез от твоего дома. Я тебя…

— А теперь молчи ты. Уходи, Мила. Все что здесь сейчас произошло такое … такое дерьмо. Ты понимаешь какое это дерьмо? Уходи, мать твою! Как ты… что за. Все! Чееерт! Давай, тебе пора.

Она сдержала слово и не напоминала, никогда.

Потом у них родилась дочь.

Через пять лет мы уже выкупили второй по счету завод, выпустили наш первый самолет, его выкупила английская авиакомпания и сделала заказ еще на несколько моделей. Когда мой самолет сделал свой первый круг по небу я рыдал, как ребенок. Какие-то несколько месяцев мы пребывали в эйфории. Мой тесть позвал меня к себе и долго тряс мою руку и расписывал как гордится мной. Старый черт, назвавший меня никчемным идиотом, который никогда не создаст ничего круче модельки аэроплана на ручном пульте управления и никогда не расплатится с долгами отца.

Когда я готовил к продаже новейшую модель над которой работали несколько проектировщиков меня ожидал удар, от которого я оправился не сразу. На презентации я увидел свою модель, новейшую модель у ирландца, который предлагал мне работать над проектом вместе. Стать партнерами. Какая-то сука продала ему чертежи. Мы остались без контракта. А я уже внес залог за разработку нового проекта… Именно тогда Сергей сообщил мне, что хочет работать отдельно. Что у него свои идеи, свои чертежи. Он хочет попробовать.

Не знаю зачем я вскрыл его ноутбук, точнее зачем заплатил, чтоб это сделали для меня…

Я помню, как Мила плакала в моем кабинете, плакала и говорила, говорила, а я чувствовал, как у меня грудину разрывает, раскрывается она и оттуда черви лезут, копошатся там внутри, где гнилая ложь и лицемерие жили годами. Она просила в память о годах дружбы дать ему уехать… Я дал.

* * *

Отошел от окна, открыл бар, достал скотч, налил себе в бокал на донышке, отпил маленькими глотками. В голове нарастала пульсация, сдавливая голову железным обручем. Чертовая малолетняя, лживая дрянь. Заставила все вспомнить. Третий день не могу ни о чем думать только о ней. Врет ведь. Я сам лично тела опознавал. Трое их там было. Она, он и ребенок. То, что осталось от них. Он должен был лететь в Бельгию один. Без них. Так она мне говорила.

Снова мысленно представил лицо той оборванки с рыжими, всклокоченными патлами и веснушчатой физиономией. Я не ходил к ним в гости после рождения ребенка. Серый перевез их в Словакию, там Миле и ребенку климат подходил. Так он говорил, а мне было все равно если честно. Я тоже не особо хотел видеть его жену. Мы не любим, когда что-то напоминает нам о собственных подлых поступках, мы любим о них забывать и убирать с глаз подальше все, что так или иначе с ними связано. Один раз я был у них в доме до отъезда, когда Мила только родила. Я тогда ее в углу зажал и за горло сдавил.

— Чья?

— Не твоя. Его. Я точно знаю. Нет в ней ничего твоего.

— Славно. Поздравляю.

Какой она была рыжей, черной, зеленой. Не видел я ее. Пересылками милых семейных фото мы не занимались. Один раз он показывал фото дочери на каком-то лыжном курорте. Кажется, эта фотография осталась у Светы в альбоме. Надо потом посмотреть. Черт! Откуда эта малолетка узнала о Сергее и Миле? Нагуглила или кто-то рассказал. Но кто? Кому это надо?

Так все. К черту. Надо ехать домой у сына завтра День Рождения и Света просила съездить с ней забрать подарок.

Но домой не хотелось. В голове вертелись одни и те же мысли. Они навязчиво мешали мне жить все эти дни. Обычно сбросить напряжение помогал секс. Подумал о рыхлом теле жены, потом о Лизе и нигде даже не прострелило.

Я набрал Павла:

— Найди мне кого-то. Не из дорогих. Помоложе выбери, чтоб с темными волосами. В гостиницу привези.

От мысли о грязном сексе с ночной бабочкой в паху прострелило. Лет двадцать с такими ночи не проводил… а сейчас захотел чего-то животного, дикого.

ГЛАВА 4

Везение — это вообще не про меня, если бы я играла в фильмах, то мой был бы про тридцать три несчастья. Баба Дуся, когда мне ссадины зеленкой или йодом мазала всегда говорила, что я ходячая неприятность. Потом пирожками с капустой кормила.

— Забрала б я тебя к себе… да живу я в полуподвале там только одна кровать и тумба. Не дадут мне тебя удочерить. — и плачет, а от нее водкой воняет. И понимаю я что не от сладкой жизни. Говорили, что дети ее из своей квартиры выселили. Она на них все переписала, а они продали ее и уехали заграницу. Баба Дуся одна осталась. Вот мне таких убивать хотелось… я б все отдала, чтоб моя мама жива была я б ее на руках носила и ноги ей мыла сама. Кушать ей готовила.

Но в тот день я вот решила, что мне впервые повезло. Оно и правда так выглядело. Колобок и два его придурка шестерки перед тем, как меня отвезти в участок куда-то поехали. Далеко поехали, за город куда-то. Они еще думали сначала меня определить или съездить. Но решили все же ехать. Меня трясло на ухабах, и я билась головой о стекло, но это все было хренью по сравнению с тем, что все мое тело ломило и кости казалось все были сломаны. Они приехали в какой-то частный сектор меня оставили в машине с каким-то желторотым придурком, а тот отошел отлить. Конечно я не собиралась ждать пока он вернется, я осторожно приоткрыла дверцу и выкатилась с машины в мокрую траву. Потом я бежала сквозь посадку, падала в грязюку, стонала от боли в ребрах, но бежала что есть мочи. Не даром я всегда первая по бегу была. Жирдяю и его дебилам меня не догнать. Только беда в том, что и я не знала где мы и куда идти. Как вернуться обратно в город. Добиралась я назад больше двух дней. От голода меня шатало и мутнело перед глазами. Забрела на какой-то базар на автомате украла кусок жареной курицы в какой-то забегаловке за мной гнались с три кавказца и грозились разодрать на куски и пожарить на том вертеле. Но я удрала. Потом делила эту курицу и два дня ее ела. Пока блуждала по дорогам и пригороду чуть другим ментам не попалась. Заночевала во дворе какого-то склада только под утро увидела, что склад три собаки охраняют. От страха чуть не обделалась, но спас последний кусок курицы. Меня не тронули.

На третий день выбежала я куда-то к новостройкам. Район этот уже знала, в моем городе не было ни одного района который был бы мне неизвестен. Я столько раз сбегала, что успела изучить каждый закоулок. Если идти пешком через новые пустые дома я выйду недалеко от метро, потом можно на трамвае и к вокзалу, а там можно и переночевать между киосками, картонками обложится и будет не так уж и плохо, а еще там жрачку найти можно на ура. Мы здесь со Славкой ночевали незадолго до его смерти. Наелись от пуза. При мысли о друге на глаза навернулись слезы, но я их зло проглотила. В голове его голос зазвучал:

«Чего сопли распустила, рыжая? Я все вижу. Не реви».

Славка умер от воспаления легких. В нашем лазарете считали вначале, что он симулирует боли в груди, потом, что у него вирус, а когда он начал задыхаться и бредить от температуры его забрали в инфекционку. Оттуда он уже не вернулся.

С того дня я ненавижу врачей. Я Андрею Всеславовичу, хмырю этому уроду старому всю тачку исцарапала и колеса спустила. Если б могла убила б его за то, что Славку вот так.

Бежать уже было больно. Я устала и выбилась из сил. Но если сейчас где-то присяду я вырублюсь от усталости и ночью замерзну либо менты найдут.

Надо идти к вокзалу и там уже расслабляться. Где-то глубоко ночью, шатаясь, я добралась до первых железнодорожных путей, потом нашла какую-то будку с газетами, натаскала картонок и зарылась под ними. Что делать дальше я решу завтра. Но в детдом точно нельзя. Не сейчас. Колобок проклятый меня точно там искать будет.

Ну что, Сенька, добилась правды? Нашла Барского? Вот теперь сиди на вокзале и дохни с голода, а в детдоме на ужин дадут манную кашу с комками. Я ее ненавидела, но сейчас я бы не отказалась даже от нее. Прикрыла глаза, вспоминая как первый раз узнала, кто я. Письмо мне пришло от Арины Афанасьевны Матешкиной. Конечно я потом писала ей и оказалось, что такой нет и не было никогда. Я даже искала ее в справочном и в библиотеку бегала, чтоб в интернете найти. Когда вскрыла письмо там оказались вырезки с газеты о гибели самолета с Назаровыми и адрес электронной почты, на которую я должна зайти. И больше ничего. Позже мне присылали фото Барского с мужчиной, которого звали Сергей Кириллович Назаров. Конечно, идиоткой я не была. Дважды два сложила. Я писала на мейлы, с которых мне приходили фото и письма, но мои послания всегда возвращались. Отправитель слал их с разных мейлов, которые потом удалял. Когда я спросила почему я? В самолете погиб так же и ребенок мне прислали очередное фото с Назаровым, красивой темноволосой женщиной и ребенком. Он держал на руках рыжеволосую девочку с двумя родинками на правом плече. Я сдернула футболку с плеча и уставилась на свои две симметричные родинки. Они были точно такими же, как и на фото.

Следующие фото опять были с Барским и моим отцом на открытии авиазавода, потом возле самолета, на крыле которого выведен логотип Барназ. Потом на банкетах, где они вместе. А последнее фото Барский один улыбается возле огромного самолета и на крыле только три буквы Б.А.Р

И приписка от моего отправителя: «Он уничтожил твою семью и забрал все себе. Присвоил дело твоего отца, назвал своим именем и жирует. Твой отец хотел уехать, хотел работать сам… и сразу после этого самолет, изготовленный на заводе Барского потерпел крушение. Ты ведь умная. Ты все поняла? Убийцу надо уничтожить. Я пришлю еще доказательства. А ты думай. Дочь Назарова имеет право на половину доходов Барского, если найдет способ получить все, что ей причитается».

И все. И больше не одного письма в течении года. За этот год я жадно изучала все что касалось Назаровых и Барского. Но ничего не находила. Все словно уничтожили, почистили, стерли. И я все больше убеждалась в том, что Барский убил моих родителей, чтобы забрать все миллионы себе… Только как я выжила? И почему я ничего не помню?

Я уснула… и мне снилось, как покупаю пистолет и захожу в кабинет Барского. Направляя ему в грудь, нажимаю на курок… И… мне вдруг становится невыносимо больно в груди. Пистолет отчего-то выстрелил в меня, а не в него. И боль не стихает, меня как будто бьет в грудь…

— Эй ты! Открывай глаза, чудо!

Я распахнула глаза, дернувшись всем телом. Передо мной стояли две телки в коротких юбках и кожаных куртках. От них пахло какими-то ядовитыми духами, и они пинали меня сапогами в грудь.

— Че! Охренели, сучки?

Я подскочила и протерла глаза кулаками.

— Ты глянь, оно еще и огрызается. Пупс будет в ауте. Ты, давай вставай. С нами пойдешь.

— Еще чего.

Осмотрелась по сторонам, потом на двух шлюх взгляд перевела.

— За место платить надо. Думала даром тут свои булки раскинула? Ты теперь пупсу сто баксов торчишь!

— Кому? Сколько?

Я еще со сна понять не могла, что они от меня хотят. Я ужасно замерзла и зуб на зуб не попадал. Рывком встала на ноги, поморщившись от боли.

— Какие сто баксов. Я только прилегла. Все пошла я. Отвалите!

— Пошла она, ты смотри.

Белобрысая явно в парике заржала и пнула меня в плечо. Я тут же накинулась на нее. Ну не было у меня сантиментов и не готовила я никого, не угрожала — я била. Меня так приучила улица. Иначе не выжить. Но я переоценила свои силы, слишком голодная, избитая, уставшая. Она меня на асфальт свалила, я впилась пальцами ей в физиономию, раздирая щеку и она истошно завопила.

— Отстань не то я тебе глотку зубами перегрызу.

И перегрызу, даже если насмерть забивать будут. Вторая девка свистнула, и я обернулась назад, увидев двух мужиков, пнула белобрысую коленом в живот, чтоб слезла с меня.

— А это мальчики Пупсика. Сейчас тебе сучка зубы повыбивают.

— Что за кипешь тут? Че орете? Охренели?

Он схватил меня за шиворот и оттянул от белобрысой, а потом грязно выматерился, увидев ее физиономию.

— Твою ж мать!

— Чтоо? Сильно? Ах ты бл***ина такая! Ты что сделала. Тварь?!.. Я тебя убью!

Но мужик тряхнул меня, не давая той наброситься с кулаками.

— Каролина. Она тебе щеку разодрала.

— Вот сучка. Пусть теперь за меня работает, тварина!

Мужик посмотрел на меня и заржал.

— И кто ее возьмет? Она ж вонючая, облезлая. На хер она нужна.

— Может и нужна. — сказал второй и прикурил сигарету, — у нас все бабы потасканные. А это свежее мясцо.

— Вы чего? Я просто спала. — запричитала я, — Зачем я вам? Нет у меня сто баксов, нету и десяти копеек.

— Ниче. Заработает. — прошипела белобрысая, промокая лицо влажной салфеткой, — У нас тоже не было. Отмыть, накрасить и будет старых козлов ублажать. Пупсу она понравится и нам отстегнет за нее. Мы с тобой поделимся или я расплачусь.

Она подмигнула Квадратному. Ну вот и все я опять попала в какую-то хрень. Куда меня вляпало снова. Чееерт, от них так просто не сбежать. Что же делать?

— Пошли, костлявая, найдем тебе применение. Вернешь бабло за ночлежку и отпустим.

— Какое бабло? Вы охренели? Нет у меня бабла.

— А она борзая. Эй, зубы нужны? Я могу и выбить. Лучше сосать будешь.

Он оскалился, а две сучки заржали. Мне стало страшно… я вдруг поняла зачем я им и что они хотят заставить меня делать. Наши иногда сбегали на заработки… две потом не вернулись нам так и не рассказали что с ними. А остальные… Одной аборт делали, а вторая от какой-то гадости лечилась от нее еще все шарахались.

— Нет. Не надо. Я просто уйду. Меня ищут, ясно? Найдут и ноги вам поломают.

— Ищут ее! Ты шавка детдомовская я такое за версту чую. Кому ты на хер нужна. Никто тебя не ищет.

— Все хватит болтать. Покажем ее Пупсу он решит, что с ней делать.

У одного из них зазвонил сотовый он ответил. Отходя в сторону, а второй меня тут же перехватил так же за шкирку.

— И где я тебе сейчас посреди ночи шлюху свежую и молодую найду? Они что у меня как на огороде растут? Мои сегодня все за тридцатку. Я понимаю. И что? Сколько? Бл**дь, не ну предупреждать надо. Я б может днем бы нашел какую-нибудь дуру деревенскую. А щас где я тебе откопаю нимфетку еще и с темными волосами. А глаза зеленые и целку не надо?

Та, что в белом парике пнула Квадратного в бок и кивнула на меня, но он поморщился.

— Я ее отмою, накрашу и будет девочка с картинки. Шмотки Лолитки остались. А ты со мной поделишься бабосиками… м… Лех?

Он прикрыл сотовый лапой и снова меня с ног до головы осмотрел. Потом перевел взгляд на белобрысую и ответил в трубку:

— Будет тебе девка. Когда надо? Окей, скажи, чтоб забрал как всегда с нашего места и деньги с него на карту Пупс вперед. И что, что клиент важная птица… ну а мне то что. Нае***т, а я потом натурой Пупсу платить буду? Меня на прошлой неделе подставил сынок ментяры нашего двух заказал и заплатил как чашку кофе. Ладно. На твою ответственность. Через час девку заберешь.

Посмотрел на меня и ухмыльнулся.

— Расплатишься с Лялькой и с Пупсом за ночлежку и можешь валить на хер. Поняла?

Ничего я не поняла, я лихорадочно оглядывалась по сторонам, то на одного смотрела, то на другого.

— Я же… не… я же.

— Что ты?

— Мне пятнадцать всего.

Он исподлобья на белобрысую зыркнул.

— Я ее так размалюю, что на все двадцать потянет. Таблеточку ей дадим и все будет ништяк. Поехали. Пупсик будет рад.

— Ну ты и сука, Валька. — сказала вторая темноволосая и сплюнула жвачку себе под ноги.

— Че я сука? Кручусь как могу.

— Она ж реьенок совсем.

— Я тоже ребенком была, когда меня отчим натягивал, а мамаша водяру глушила в соседней комнате и ниче пережила. А этой еще и денег дадут.

В эту секунду я дернулась в руках Квадратного, пнула его локтем в живот и заорала что есть мочи:

— Спаситееееее!

И тут же почувствовала удар в солнечное сплетение, присела на колени пытаясь отдышаться.

— В следующий раз заорешь ножичком разукрашу и в речку брошу. Как думаешь, когда найдут опознают?

— Пошел на х**

Подхватил за волосы и рывком на ноги поставил.

— Выбирай или отработаешь, или сейчас тебя прямо здесь разложим, а потом на корм рыбам или под рельсы.

— Отработаю, — всхлипнула я, — отпустииии.

Отшвырнул меня от себя, и вторая девка меня за талию обняла, помогая подняться и повела к машине.

— Ты Лехану не огрызайся… он чокнутый прирезать может. Отработаешь и пойдёшь себе… а может у нас останешься. Пупс своих не обижает. И пожрать будет и где переночевать, а еще … порошочек, таблеточки ну сама понимаешь все для настроения.

Нет, я не понимала. У меня впервые от страха по щекам слезы катились.

ГЛАВА 5

Сенька

Они наряжали меня, как рождественскую елку, а я думала о том, что скорее перегрызу глотку тому уроду, что меня собрался купить, чем позволю себя тронуть. Надо было в участок ехать. Лучше в колонию, чем под какого-то ублюдка в пятнадцать лет и за деньги. Нет, я не была романтичной. Во мне вообще романтика отсутствовала напрочь, но я не собиралась себя продавать. Лучше жрать баланду, чем раздвигать ноги, как эти шлюхи. Я другой жизни хочу. Я клялась себе, что выгрызу ее эту другую жизнь, мне не будут делать аборты как тем дурам, что искали себе домашних мальчиков и надеялись, что их приютит какой-то богатенький Буратино. Да, мы в пятнадцать и не такое видели и знали. Я тоже видела. Улица многое показывает и учит. Мы все это лет с десяти знаем, а то и раньше. Знаем, как можно быстро денег заработать помимо воровства. Только за воровство больше уважали, а к шлюшкам плохо относились могли избить и забрать все особенно если не делилась натраханным.

Пока белобрысая закрашивала синяк у меня на лице я смотрела в зеркало и кусала щеку изнутри сильно кусала, до крови. Ничего дайте мне только выйти отсюда. Когда-нибудь я вас сучек найду и патлы вам повыдираю.

— Ну вот. Похожа на человека. Парик натянуть и нормально. Тащи парик, Светик. Рыжую костлявую оглоблю на бабу похожую сделала.

— На тебя ты хотела сказать?

— Заткнись! Тебе до меня…

— Да прости Господи… упаси меня убогую.

Они натянули мне на голову вонючие волосы. И меня передернуло от гадливости. Черт его знает после кого эти патлы и шмотки грязные, я конечно не особо чистая, но эти две лохудры дали мне хоть ополоснуться в своей кмморке обшарпанной.

— Все. Уводи ее. Готово.

— А порошечек ей дашь? — спросила Светик. — Витек же давал тебе я видела.

— Хрена ей, а не порошочка. И так отработает на сухую.

— А мне… со мной поделишься?

— С тобой поделюсь если перестанешь языком чесать. Все уводи эту дрянь мелкую.

Квадратный и его дружок подхватили меня под руки и потащили на улицу. Я тут же ощутила, как стало зверски холодно ногам в капроновых чулках и почти голой попе, а под короткий топ и дутую белую куртку тут же забился холодный воздух и по моему телу расползлись мурашки. Уроды затолкали меня в машину на заднее сидение и сели по обе стороны. Тот, с щетиной, осклабился и сдавил мою коленку.

— А ты ничего, рыжая, вот отработаешь с клиентом я потом тебя ….отогрею. Ммм, Витек, отогреем рыженькую? Смотри какие ножки и тельце, не такая уж она и худющая. Тебе правда пятнадцать? Сисястая какая.

Потянул руку к моей груди, шевеля мерзко пальцами.

— Правда. Тронешь я тебе пальцы зубами отгрызу!

Они расхохотались, а потом он схватил меня за затылок и наклонил вперед.

— Язык отрежу и молчать всю жизнь будешь, ясно? Слушай внимательно, сучка. Сейчас тебя Витек в машину к одному хрену посадит. Ты с ним поедешь, после того, как отработаешь можешь валить на все четыре стороны. Но если хочешь… вот визитка моя. В карман положил. Позвони и будешь в шоколаде, ясно?

— Да пошел ты. Лучше под рельсы.

— Не болтай. А то под рельсами окажешься намного быстрее чем думаешь.

Он пнул меня в затылок, и я клюнула носом в колени. Чем ближе приближались, тем сильнее становилось страшно, дрожали ноги и сердце колотилось где-то в самом горле.

— Не дури, мелкая, не дай бог дернешься я тебе все ноги переломаю, ясно?

Ясно. Все мне было с ними ясно. И ноги переломают и руки. Никто в этом не сомневался, да и я не дура. Как назло, на улице не души, хоть и центр города, но какой-то дикий район, где даже кошки не шастают. Квадратный кивнул Витьку, и они завязали мне глаза, когда они это сделали меня начало трясти от ужаса, по всему телу разбежались мурашки.

— Зачем? Не надо глаза! Вы сумасшедшие? Не надо!

— Заткнись и не ори. Таковы условия у клиента. Чтоб дорогу не видела. Не верещи. Он хорошие деньги платит может чаевые даст тебе дуре облезлой, если заранее не побрезгует.

Машина затормозила и Витек выволок меня наружу. Когда я попыталась дернуться что-то холодное уперлось мне в бок.

— Это ствол! Пристрелю сучку! Из-под земли достану и пристрелю если что не так пойдет.

От ужаса волосы на затылке дыбом встали. А он толкнул меня в спину и повел под руку.

— Иди давай. Можно подумать целка. Да на таких, как ты пробы негде ставить, сразу видно шлюшка малолетняя. Небось сосешь за сигарету.

— Урод! Мама твоя за сигареты сосет!

— Найду потом и уши оторву.

— Ну-ну. Найди и оторви. Это я тебя найду и яйца оторву.

Послышался звук открываемой дверцы и меня впихнули в теплый салон, пахнущий дорогим мужским одеколоном. От ужаса у меня задрожали колени и стало нечем дышать. Ну во и все. Влипла ты, Сенька. Машина тронулась с места. Водитель не издал ни звука.

— Меня ведь не убьют? — тихо спросила и впилась в дверную ручку.

Мне никто и ничего не ответил. С каждой секундой становилось все страшнее, но

этот ужас скорее сковывал по рукам и ногам, чем помогал действовать.

— Куда мы едем?

И снова тишина. Мне представилось, что машина сворачивает куда — то в лес, за город и что рядом со мной сидит ужасный маньяк с жуткими глазами, у него в кармане нож или скальпель и он будет резать меня на куски. Несмотря на тепло в кабинке машины у меня зуб на зуб не попадал, и я слышала, как они стучат в гробовой тишине. Если мы приедем в лес я должна сбросить эти проклятые туфли и бежать куда глаза глядят, может мне и повезет. Я ведь хорошо бегаю.

Автомобиль мягонько остановился и мое сердце забилось так громко, что, наверное, этот извращенец мог его услышать, мне казалось, что оно стучит как колокол. Меня взяли под руку и молча куда-то повели. Я хотела закричать, но у меня почему-то пропал голос.

Но когда ноги ступили на ступеньки стало немного спокойней, но ненадолго потому что в голове тут же нарисовался заброшенный дом с заколоченными окнами… Но под туфлями, которые шлепали на пятках, я почувствовала мякоть ковра и медленно выдохнула. Мой локоть сжали сильнее, и я поняла, что идти надо быстрее. В голове ни одной мысли, ни одной идеи. Ни черта в этой голове нет и плана как удрать тоже нет. Ужас в ней только. Я ощущала опасность каждой клеточкой тела, привыкла ее ощущать каким-то десятым чувством. Когда жизнь где-то очень много отнимает. То где-то очень много дает. Мне она дала отменную интуицию. Правда работала она с переменным успехом. Услышала, как тот, кто меня вел, постучал в какую-то дверь, щелкнул замок и меня ввели в помещение. Здесь пахло иначе и было довольно прохладно… и запах отчего-то показался знакомым. Мужского дорогого одеколона и сигар. Услышала, как сзади опять щелкнул замок и замерла на месте. И что теперь делать? Можно снять повязку или надо быть в ней?

Я выжидала… повязку от чего-то снимать было страшно и теперь я только прислушивалась к каждому звуку. Где-то впереди меня послышались шаги. Неторопливые размеренные. Там. Где он идет нет ковра, и я слышу, как чеканит подошва по паркету. Приблизился ко мне, и я судорожно выдохнула. Ощутила, как чьи-то пальцы тронули мои волосы… точнее тронули парик. И тут же его содрали с моей головы вместе с шарфиком.

По нервам ударил свет, и я зажмурилась… И тут раздался хохот. Истерический громкий мужской хохот. Он показался мне знакомым. Я открыла глаза и чуть не заорала — передо мной стоял Барский. В расстегнутой до половины рубашке с бокалом в руке и сигарой и хохотал, как одержимый. От неожиданности и страха я дернулась в сторону двери, но меня тут же впечатали в нее мордой и выкрутили мне руку назад.

— Куда собралась? А? Есения Назарова, или как тебя там? А в этот раз ты случайно здесь или опять за деньгами пришла? Вот это встреча… не верю я в случайности!

Руку задомил так, что я от боли губы закусила.

— Больно… очень больно. Отпустите! Меня заставили… заставили прийти… Я не эта. Не шлюха я!

— Да ладно. Серьезно? А юбка из-под которой трусы видно и чулки эти проститутские так для антуража?

— Серьезно! Отпустите! Я просто уйду и все!

— Куда? Я за тебя деньги заплатил! Ты помнишь зачем тебя сюда привезли?

Я всегда знала, что все эти олигархи они извращенцы, они точно маньяки. И этот, наверное, один из самых страшных педофилов.

— Меня заставили, мне всего лишь пятнадцать. Отпустите меня. Я верну все деньги. Честно.

— Вернет она. А возвращать как будешь? По частям? Или машину мне помоешь? А может туфли будешь чистить?

Развернул к себе, и я больно ударилась затылком о дверь.

Его глаза лихорадочно поблескивали, а светлая рубашка оттеняла сильную смуглую шею. Вблизи он казался мне очень опасным, очень взрослым и ужасно злым. Казался кем-то, кто способен мне выпустить кишки. Только не сразу, а разрезать живот и наматывать на вилочку, как Ганнибал Лектор.

— Кто тебя постоянно ко мне подсылает, м?

И неожиданно со всей дури заехал кулаком прямо возле моего лица, и я взвизгнула.

Хотела дернуть ручку, но он схватил меня за скулы пятерней и вдавил затылком назад.

— В какие игры мы играем, а Есения? Или кто там играет в игры? Что у тебя в карманах? Диктофон? Жучки? Снимай свои тряпки вонючие.

— Ннет! Ничего… правда ничего!

— Снимай, я сказал не то все сам сдеру!

В ярости он оказался ужасен, словно в него вселился сам дьявол, никогда в жизни меня еще так не парализовывало ужасом. Он стащил с меня куртку, отшвырнул в сторону и сдернул юбку, потом схватился за топ и разодрал его на груди. Я яростно сопротивлялась, отбивалась изо всех сил, но он был не просто сильнее, а в десять тысяч раз сильнее. Закрылась руками и закричала.

— Только не насилуйте и не бейте, не надо… пожалуйста… не надо.

Рука на моем плече разжалась, и он схватил меня за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. Повернул мою голову вправо, влево. Теранул больно ладонью по щеке, там, где синяк и я вскрикнула, а он еще больнее сжал подбородок.

— Это где тебя так? И кто? Сутенер твой?

— У меня нет сутенера… я не шлюха!

Он наклонился и вытрусил мои шмотки одну за другой. Движения быстрые, ловкие. Потом снова поднял на меня волчий взгляд.

— Под трусами ничего нет?

Я отрицательно качнула головой, всхлипывая и тяжело дыша, глядя на него и вжимаясь в стену голой спиной. Звериное выражение начало пропадать с лица Барского, и он потер переносице двумя пальцами. Потом вдруг начал расстегивать рубашку, и я чуть не зашлась от жуткого понимания, что меня уже ничего не спасет.

— Нет… не надо… прошу вас не надо….не надоооо!

Шагнул ко мне и ткнул мне в руки рубашку.

— Оденься и пошли со мной. Рассказывать будешь.

Я прижала к себе рубашку и посмотрела в его до сумасшествия светлые глаза. В них не было ни грамма похоти только какая-то злость холодная и … что-то, чего я не могла понять совершенно. Спокойней не стало… стало еще страшнее.

— Правду, ясно? Солжешь я тебя в ванной утоплю.

Я быстро закивала, чувствуя, как слабость расползается по телу. А он развернулся ко мне голой мускулистой спиной и пошел в сторону сервированного у огромного окна столика с двумя роскошными креслами.

— Голодная? Ужин заказать?

— Нннет… даааа. Голодная.

От нервов я бы сейчас и слона сожрала. А потом снова на его спину… на мускулы и широкий разворот плеч. Он шкаф открыл и новую рубашку надевает, а я дрожащими руками на этой пуговки застегиваю… и мне его телом пахнет, в нос забивается этот запах. Наверное, настоящие мужчины пахнут именно так как он. Силой, властью и диким зверем. От ужаса и от восхищения до дрожи в коленках. Прошлась босыми ногами по ковру, затем по паркету, а он за стол сел и откинулся на спинку кресла. Потом на меня взгляд перевел.

— Сначала в ванну сходи. Тебя одели, а помыть забыли. Воняешь, как помойная яма.

— Может я лучше пойду? Просто уйду и все…

— Пойдешь, когда я скажу. А сейчас помойся и сядешь есть. Потом рассказывать будешь, как сюда попала, и кто тебя под меня собрался подложить.

— И вы меня отпустите?

— Может быть и отпущу, если врать опять не будешь.

И сигару закурил… а я на пальцы его сильные снова посмотрело и от чего-то заныло под ложечкой.

ГЛАВА 6

В эту ванну страшно ступить… да что там, блин, страшно даже на краешек сесть. Она настолько белая, что в глазах сверкает. Я такие только в кино видела и на все эти пузырьки-коробочки глаза раскрылись. Зачесались руки… Ну а что? Если я пару тюбиков «того»… никто ж не обеднеет. Только спрятать некуда на мне трусы и его рубашка… Разве что в трусы, но, если выпадут я точно огребу от этого… Барина, чтоб его. Я прислушалась к тому что там происходило в комнате кажется он с кем-то говорил по сотовому. Подкралась к двери и приложила ухо.

— Ты совсем обалдел, Паша? Ты кого мне привез? Где ты вообще ее взял? Я что вокзальную бл**дь просил? У нее вши наверняка в патлах нечёсаных и еще черт знает какие болячки. Да мне неинтересно где ты их берешь, ясно? Но вот таких вот чтоб больше мне не привозил от таких бомжи носы ворочают. Да и лет ей сколько видел? Все! Нет! Сегодня не надо никого… Я тебя потом наберу, мне кое-что нужно, чтобы ты сделал.

Голос начал приближаться, и я отскочила от двери и открутила воду. Вот урод! Это я вшивая и даже бомж на меня не позарится? От обиды начало жечь в глазах, и я проглотила слезы. От него почему-то это слышать было как-то больно. И тут же контрастом его лицо холеное с аккуратной седоватой щетиной и этот запах мужской, умопомрачительный. Запретно-терпкий. Боже! Зачем я вообще об этом думаю? Совсем с ума сошла. Но все равно полотенце к лицу поднесла и запах втянула — им пахнет… Даже глаза закрылись и тут же распахнулись. Он, таких как ты, Сенька, не просто не замечает, а наступает и давит, словно не было их никогда.

Влезла в ванну и засаднил счесанный еще позавчера бок посмотрела вниз и чертыхнулась — нехило я так на пузе проехалась. Вся в синяках.

Намочила голову и вылила на себя почти всю баночку шампуня, потом постояла и вылила в ванну все содержимое баночек. Пусть этот чистоплюй моется чем хочет… Но, как бы я не злилась, наслаждение от горячей воды, огромной ванной и сумасшедших цветочных запахов перебивало все плохое, о чем я думала.

Вылезать из ванной не хотелось, но Барин пожаловали и постучали в дверь, и я чуть не подпрыгнула от неожиданности, тут же шторкой замуровалась — вдруг войдет с него станется. Ему ж все можно.

— Эй ты, ЛисА рыжая, чего затаилась там? Давай быстрее ужин остынет.

Какой заботливый выискался, ни на грамм не верю ему. Сейчас выйду и придется либо врать, либо рассказывать про анонима… а про анонима никак нельзя иначе мне доказательства не пришлют, да и этот придушить может если все узнает. Но из ванной я все же вылезла и перед зеркалом остановилась посмотрела на себя и так и эдак. Страшная. Патлы как мочалка… как у этой мультфильме «Храброе сердце» только она красивая. А я … а я на драную кошку похожа. Кожа и кости, ребра торчат, правда грудь вылезла где-то с полгода назад. Без нее удобней было. Волосы под шапку, свитер по колено и не одна мразь не глазеет и не норовит лапнуть. Теперь сложнее. Теперь лезть начали. Глаза у меня небольшие вздернуты к вискам, как у китайцев, только покрупнее раза в два, и вся физиономия в этих мерзких штуках… как я их ненавижу. Веснушками язык назвать не поворачивается — это плямбы мелкие светло- коричневые как обляпало чем-то. Ненавижу их. А губы… два вареника вечно трескаются, сохнут. Говорят, мажорки сейчас себе рот силиконом накачивают, кто б мне его уменьшил. Вспомнила как на драм кружок пришла они спектакль «Пинокио» ставили и я хотела, конечно, быть Мальвиной… но мне предложили Тортилу или… Артемона. Я обиделась, пообдирала декорации, набила глаз Дуримару за то, что ржал, падла и красиво свалила реветь в дыре возле чулана, куда баба Дуся потом мне печенье принесла и выманивала меня им, потому что холодно было.

Нравился мне у себя только нос. Он один не подкачал. Хотя мог быть и покрупнее, а так из-за него губы толще казались. А еще я ушастая. Но из-за патл не видно не то что ушей, иногда и физиономии не видно, они у меня вьются мелкими спиральками и торчат куда хотя и как хотят. Но пока мокрые еще ничего так… вроде выглядят прилично. Я повертела головой и кровь прилила к щекам, когда трусы увидела те, что белобрысая на меня напялила. Это ж трусами стыдно назвать. Такое только такие, как они и носят. Я их в мусорку определила… потом передумала, но с мусорки доставать уже как-то было неприятно. И что мне теперь делать? Осмотрелась и увидела махровый халат.

— Ты чего притихла, м? Мне дверь взломать?

— Я сейчас!

Завернулась в халат… в него можно было обернуться раза три, завязалась поясом и спотыкаясь вывалилась из ванной.

Барский стоял за дверью. Каждый раз как его видела всегда словно в первый. Он глаза мне своей чистотой и ухоженной властностью резал, своей идеальностью страшной от которой веяло чем-то маньяческим.

Захар приподнял одну бровь, когда посмотрел на меня… возникло непреодолимое желание выцарапать ему глаза за этот мерзкий взгляд, которым смотрят обычно на грызунов или жуков. Мне от чего-то ужасно хотелось, чтоб он смотрел на меня по-другому… но это из области фантастики. На меня либо так, либо не замечают.

— Ну хоть не воняешь уже хорошо.

И пошел к столу, а я поплелась за ним, наступая на полы халата, в итоге таки растянулась на паркете. Барский приподнял голову, но даже не дернулся помочь встать, встала я сама с огромным трудом, потому что проклятый халат завернулся на мне, как кокон.

— Садись. — кивнул на кресло, и я взобралась на него, со стыдом слыша, как заурчало в животе, когда увидела на ужин спагетти с кусочками курицы и грибами. Я сама не поняла, как уже через секунду сидела с набитым ртом и пялилась в телевизор, где извивалась какая-то блондинка и что-то пела. Барский не мешал есть, он потягивал виски или что там у него было в бокале, медленно выпускал дым и пристально на меня смотрел… Но мне было плевать пусть хоть в микроскоп меня разглядывает я жрать хочу. И так вкусно я никогда в жизни не ела. Когда почти доела и спагетти не наматывались на вилку, я помогла себе руками и тут же посмотрела на Барина. Сидит смотрит, подперев голову рукой… теперь я напоминала себе обезьянку, которую покормили и наблюдали с любопытством на ее гримасы и поведение. Я облизала пальцы, и он опять противно поднял бровь, я тут же перестала это делать и нашла взглядом салфетку. Ужасно хотелось вылизать тарелку. Так хотелось, что скулы сводило. Но этого сделать я уже не посмела. Пусть не думает, что я совсем некультурная.

— Рассказывай!

Скомандовал, когда я доела и я тут же растерялась… но потом быстро собралась и принялась рассказывать про свои злоключения после того как он меня вышвырнул на площади. Барский слушал внимательно и не мешал… только пальцем слегка постукивал по столу. Когда я закончила он осушил остатки жидкости в своем бокале и поставил его на стол.

— Я кажется просил не лгать, — тихо и вкрадчиво сказал он, глядя мне прямо в глаза и у меня по телу прошлась волна ужаса… почему-то вот таким спокойным он пугал меня намного больше.

— Я не лгу!

— Лжешь! Кто твой сутенер и как он вышел на меня?

Светло-голубые глаза загипнотизировали и заставили поежиться в них не осталось ничего человеческого, они сковали меня холодом, и я не могла даже пошевелиться. Кажется, сейчас оскалится и в глотку вцепится.

— Нет у меня никаких сутенеров! Не знаю с кем вы там привыкли общаться, но я не такая как ваши девки, которых вам сюда возят. Вы ж вроде женаты, не?

Глаза сверкнули недобрым огнем, и я вдруг пожалела, что настолько нагло с ним разговариваю. Мы одни в этом номере, и он меня размажет по стенке как как слепого котенка. Зря я борзею.

— Я не спрашивал какая ты, я спросил кто твой сутенер и что ему от меня нужно… сколько и зачем тебе заплатили в первый раз за твою сказку и зачем подсунули во второй?

Я и боялась его и злилась одновременно. Пусть не называет смерть моих родителей сказкой! Совсем глаза мне замылил ванной своей и ужином! Пусть не думают, что все его боятся!

— Сказки вы рассказываете вашим избирателям, а я правду сказала про родителей и в остальном тоже правду! А вам эта правда не нравится!

Это было неожиданно, но уже через какую-то секунду я лежала лицом на столешнице и размахивала руками, как неуклюжий краб.

— Послушай меня, девочка, я очень занятой человек и мне некогда тебя тут ужинами кормить и слушать твой очередной бред. Поэтому ты либо мне правду говоришь, либо я тебе пальцы поотрезаю.

— Я орать буду! — вдавил меня сильнее в столешницу, так что показалось башка как орех лопнет.

— Ори. Сюда не войдет ни одна живая душа, пока я не разрешу. Поэтому ты сейчас начнешь мне правду рассказывать или …

— Да плевала я на пальцы. Вы виноваты в смерти родителей! Вы их убили… а меня из-за вас в детдом засунули! Вы меня итак прибьете и не важно правда или неправда вам не впервой! Вот она правда! Что? Не нравится?

Вот понимала, что сейчас меня точно раздавят об этот стол и останется только мокрое место, а заткнуться не могла. Вот не выходило у меня. Не могу молчать, когда кого-то распотрошить хочется и правда прет изо всех дыр как песок с сетки. Я зажмурилась, приготовившись, что он сейчас меня убьет, но жестокие пальцы вдруг разжались и он сел обратно в свое кресло. Я схватилась за голову, медленно приподнимая ее и снимая с волос спагетину. Барский набирал чей-то номер, как ни в чем не бывало и вытирал руки салфетками… после меня, разумеется.

— Паша, чтоб через час у меня был. Что там с квартирой? Готова? Отлично. Возьмешь это недоразумение с утра, переоденешь и отвезешь туда. Башкой за нее отвечаешь. Удерет я с тебя три шкуры спущу.

Что? Нееет! Он же обещал меня отпустить!

— Какую квартиру? Вы с ума сошли? Не надо квартиру. Мне… мне домой надо.

Я вскочила и побежала, но меня сцапали едва я только приблизилась к двери. Притом так легко поднял, как перышко. Перекинул через плечо, продолжая говорить по телефону.

— Да, я сейчас уеду, а эту отвезешь куда я сказал.

— Я никуда не поеду! Ясно! Никудааа!

Швырнул меня во вторую комнату прямо на пол, как мешок и запер дверь с другой стороны. Я тут же бросилась колотить в нее руками и ногами.

— Чтоб уже завтра я знал о ней все. Нет. Не вечером, а днем. И про сутенера ее узнай. Душу с него вытряси, да хоть яйца на китайские палочки наматывай, но чтоб он заговорил. И шалав его всех допроси, не то скажи я его точку завтра закрою и Корейца сюда запущу. Завтра я хочу знать об этой… все. Давай. Работай.

Зачем я сказала про убийство?… Ну все теперь меня точно убьют. Завезут куда-то и там… я снова начала биться в дверь.

— Заткнись! — кулаком где-то там, где моя голова и я дернулась, — Не то тебе вколят успокоительное прямо в твою тощую задницу.

— Я правда все наврала! Клянусь. В интернете все прочла правдаааа! Отпустите меня. Я просто шлюшка… а к вам второй раз случайно попала. Правда-правда случайно. Ну пожалуйстааа я всего лишь деньги зарабатывала. Каждый как умеет. Отпустите…

Дверь внезапно распахнулась, и он появился на пороге. Злой какой-то, глаза ледяные сверкают, как снег на солнце.

— Правда шлюшка? Неужели?

Я яростно закивала, и он вдруг захлопнул дверь и принялся расстегивать ремень у меня от ужаса глаза округлились.

— Вы чего?

Попятилась назад по полу, судорожно сглатывая внезапно испарившуюся слюну.

— Ну ты ж заработать пришла. Сейчас работать будешь!

Едва он расстегнул первую пуговицу я зажмурилась и глаза ладонями закрыла. Он наклонился и схватив меня за шиворот поднял с пола…

— В чем дело? А как же работа?

— Не надооо, — всхлипнула и по щекам все же потекли слезы. — я навралааа… проститеее!

— Дура малолетняя!

Швырнул обратно на пол и вышел из комнаты, опять повернулся ключ в замке. Я слышала, как он там ходит, одевается и слезы по лицу размазывала, обхватив ладонями пылающие щеки… а перед глазами его пальцы, расстегивающие ремень и внутри все сжимается и в то же время сводит живот от чего-то необъяснимо мощного… Еще никогда и ни на кого я не смотрела вот так как на него и никого я не ненавидела настолько сильно как этого ублюдка.

ГЛАВА 7

Меня заперли в четырех стенах в какой-то отвратительно шикарной квартире, которая теперь стала моей клеткой. Заперли в полном смысле этого слова, и я ни черта не понимала зачем это сделали. В течении первых суток сюда даже никто не приехал. Я бродила по пустым комнатам, где все пахло свежим ремонтом и не имелось ни малейшего слоя пыли и в каждой комнате, а я насчитала их штук шесть (зачем людям такое общежитие?) минимум мебели. Хотелось что-то развалить или разбить, но было нечего. Все шкафы несдвигаемые и дверцы «несломаемые». Окна жалко, ведь я замерзну. Я разбила пару тарелок, но, когда взялась за третью в доме что-то мерзко затрещало. Оказалось, там есть телефон. Обыкновенный, кнопочный, со шнуром из стенки.

— Да! — рявкнула в трубку, все еще сжимая тарелку дрожащими пальцами.

— Разобьешь еще одну — жрать, как ты любишь говорить, будешь с пола. — голос Барского прозвучал совершенно неожиданно для меня, я даже подпрыгнула на месте, — Твой обед в дороге.

И выключился. Просто взял и выключился урод. Ненавижу! Ужасно хотелось разбить и эту тарелку, но… перспектива жрать с пола не прельщала. А я не ела уже давно. Я злобно поставила тарелку на стол и осмотрелась в поисках камер. Нашла их под потолком, попрыгала тщетно пытаясь достать руками, пододвинула стул, а не тут-то было они припаяны к потолку под надежным непробиваемым стеклом. Как предусмотрительно. От бессилия хотелось кого-то убить. Но вместо этого услышала, как в коридоре открылась дверь. Бросилась туда и, увидев, знакомого манекена с бледной вытянутой рожей, разочарованно выдохнула. С ним говорить не о чем. Это прихвостень Барского, который притащил меня к нему. Я уже пыталась пообщаться — ничерта не вышло.

Зато он принес обед, и я готова была все простить ровно пока все не съела и не оказалась в полнейшем одиночестве. Барский заявился через неделю, когда я уже окончательно потеряла человеческий облик и сама себе казалась зверенышем на цепи. Он заявился как ни в чем не бывало в своем светло-сером пальто, с поднятым воротником, с двумя картонными пакетами. Подкуп приятно пах и сбивал с настроя выцарапать мэру глаза и прирезать ножичком с кухни. Тупым. С зубчиками. Но я бы справилась… наверное. Если бы он спал со связанными руками. А так я против него козявка в метр с кепкой. Поставил пакеты на пол и по-хозяйски скомандовал.

— Ну что, Лиса Патрекеевна, спесь поутихла? Неси пакеты на кухню и доставай последние две тарелки.

Я и не подумала сдвинуться с места:

— А ботиночки вам не снять, ножки не вымыть, за сигаретками не метнуться?

Барский оскалился, именно оскалился, а не засмеялся. Со мной его лицо всегда преображалось чтобы напугать как можно больше. И в то же время засмотреться на эту щетину и линию рта, на нос с горбинкой. Хищный, как у опасной птицы.

— Если захочу и ботиночки снимешь, и ножки вымоешь и языком высушишь.

— Вы себя жестоко обманываете! Скорее вены себе перережу.

Пожал плечами, снял пальто, повесил в шкаф и подхватив пакеты прошел мимо меня на кухню. От него все так же умопомрачительно пахло, сбивая с настоя и заставляя непроизвольно втянуть запах и попереться за ним следом хвостиком и тихонько шмыгать носом, принюхиваясь. Барский водрузил пакеты на стол и не поворачиваясь ко мне по-деловому поставил прозрачный электрочайник (я тоже думала его разбить, но было слишком холодно, а чай у них вкусный) на плиту.

— Значит так, ЛИса, ты сейчас поешь и внимательно меня выслушаешь. Оччччень внимательно, так как от этого зависит что тебя ждет дальше — нормальная жизнь или колония, а потом тюрьма.

— Але! Какая тюрьма? Вы говорите, да, не заговаривайтесь. Меня в тюрьму не за что.

Ухмыльнулся и так не по-доброму, так хищно, что у меня мураши по телу забегали.

— Я найду за что. Поверь у меня и власти и денег хватит упечь тебя в строгаче на пожизненное.

— А за что спрашивается?

— Да за что угодно. За убийство, за кражу, за проституцию. Персонально для тебя будет составлен букет на любой вкус и срок. — выставил две баночки, покрутил одну в руке, — Я не знал какой соус ты любишь и взял два. Чесночный и кетчуп.

Какой я люблю соус? А никакой, бл**дь, я их отродясь не пробовала. И вообще какая к черту тюрьма. Внутри все клокотало от испуга и сердце билось так сильно и гулко, что казалось выскочит сейчас через рот.

— Я не хочу в тюрьму!

— Конечно не хочешь. Туда никто не хочет. Ты ж не идиотка хотеть себе плохого, верно, Лисичка?

— Не называйте меня так! Бесит!

— А мне нравится.

Он дол стал из пакетов остальные коробочки, а я уставилась на его руки с толстым кольцом на безымянном пальце и красивыми блестящими часами на запястье. Вены возле костяшек чуть выступают, но не так уродливо, как у грузчиков, а красиво, по-мужски. Мне вдруг стало интересно какие они его руки. Теплые? Холодные? Шершавые или мягкие? Да хоть ледяные, как его глаза проклятущие, бледные. И мне какое дело до его граблей?!

— А поэтому мы с тобой, Есения, будем заключать договор.

Он разложил на тарелки содержимое коробочек и мой желудок уже привычно и отвратительно спалился этим дурацким урчанием. Вечно голодный… блин, вечно меня выставляет бомжихой. Барский сел на стул и кивнул мне на тот, что стоял напротив. Я взобралась на него и твердо решила не есть пока этот гад не скажет, чего от меня хочет. Но руки чуть ли не сами тянулись к вилке. Но слово «договор» внушал ужас и какие-то совсем жутко-плохие и постыдные мысли.

— И что за договор? Спать с вами, да? В этой квартирке? Я так и знала. Что вы извращенец и педофил!

А он расхохотался. Раскатисто, оскорбительно и настолько мерзко, что мне захотелось разбить тарелку о его голову. Он продолжал смеяться, как будто я сказала что-то такое нелепое и несуразное… и мне стало стыдно, захотелось превратиться в точку и испариться.

— Ну ты и дура, Есения. Ничего более нелепого я в своей жизни не слышал, — посмотрел на меня и захохотал снова. И я не выдержала, схватила вилку и изо всех сил хотела вонзить ему в руку, но вместо этого вонзила в стол, так как руку он молниеносно убрал. Жаль не попала! Но хоть ржать перестал. Ледяные глаза сузились, и он вдруг схватил меня за запястье и выкрутил с такой силой, что я, взвыв чуть не клюнула носом в тарелку, в свое тушеное мясо от которого так умопомрачительно пахло.

— Еще раз поднимешь на меня руку — сломаю.

И тут же отпустил.

— Попробуй. Это мясо по-мексикански. Твой отец его любил и меня на него подсадил.

У меня от удивления перестало болеть запястье и я, округлив глаза, уставилась на Барского. Он заговорил со мной о моем отце?

— Да, Сергей любил мясо по-мексикански и лучше, чем твоя мать никто не умел его готовить. Попробуй. Может вкусовые предпочтения передаются по наследству.

И смотрит прямо мне в глаза, очень внимательно, словно душу сканирует, прощупывает, обыскивает. Он страшный человек, он точно психопат. Вот так вот переключаться может только маньяк какой-то. Я попробовала мясо и от наслаждения чуть не застонала это и правда было безумно вкусно.

— Ты ешь-ешь, а я буду говорить. Я так понимаю, что тюрьма тебе не подходит, а значит остается вариант с нормальной жизнью. Но ее надо заслужить. И поэтому ты будешь учиться, ты будешь меняться ровно до тех пор, пока я не решу, что тебя можно показывать людям.

Я с полным ртом опять посмотрела на него и ощутила, что горло сдавило спазмом. Проглотить я точно ничего не смогу. Но я все же проглотила и нагло спросила:

— А нормальная жизнь — это означает, что вы отдадите мне деньги моего отца и отпустите?

И снова этот хохот, который пробуждает во мне желание убивать.

— Нет. Это означает, что я потрачу их на то чтоб сделать из тебя человека, Есения.

— И что это за фигня?

— Ты останешься здесь, в этой квартире и пока я не решу, что ты достаточно изменилась, ты отсюда не выйдешь… — он красиво надкусил кусочек хлеба и так же красиво прожевал мелко нарезанное мясо.

Боже! Он точно сумасшедший!

— Не выйдет! Меня искать будут! Вы не имеете никакого права удерживать меня здесь насильно! Меня будут искать… это похищение… это…

Барский сунул руку за полу пиджака и достал какую-то бумажку, сложенную вчетверо. Кинул мне очень небрежно, чтоб, наверное, не дай Бог ко мне не прикоснуться.

— Копия официально оформленного опекунства над Назаровой Есенией Сергеевной. Опекун — конечно же я. С этого дня я имею на тебя все права и начну воспитывать так, как я считаю нужным и воспитаю… либо отправлю туда, где по тебе давно нары плачут. Кстати, можно не тянуть время и сделать это именно сейчас. Выбор за тобой.

Я подавилась мясом, закашлялась, но он даже не подал мне воды, я сама нащупала стакан, запила, пытаясь отдышаться и все это под его ненавистным взглядом, полным злорадного триумфа.

— Вы… вы хитрый и подлый сукин сын! Вы это нарочно сделали, чтоб … чтоб ничего мне не давать.

Я не успела даже отшатнуться, как ощутила очень болезненный удар по губам. Так что кровью рот наполнился и засаднило разбитую губу. Тронула языком и поморщилась.

— Урок первый — никакого мата при мне и на меня! Соус возьми томатный, чесночный будет теперь печь.

От обиды на глаза навернулись слезы, но урок был доходчивым. И вполне подходящим, для такой, как я. Я поняла — он сильнее и намного, а еще поняла, что церемониться со мной не будут. У меня пока что нет никакого выбора.

— Вот так. Правильное решение, Лиса. Умные и хитрые зверьки умеют приспосабливаться к обстоятельствам.

— Я не зверек!

— Верно. Пока что ты даже не зверек, ты глупое насекомое, которое постоянно заползает в то место, где его непременно раздавят. Завтра Павел Григорьевич отвезет тебя на мед осмотр. После этого пройдешь тесты, чтоб понять уровень твоих знаний и развития.

Он промокнул свои идеальные, красивые полные губы салфеткой и отпил минеральной воды из стакана. А я все еще трогала языком рваную ранку изнутри и смотрела него исподлобья.

— Я здорова.

— Очень в этом сомневаюсь. Может у тебя вши или какие-то паразиты. Так что это не обсуждается. Пройдешь полный медосмотр.

Он набрал кого-то по сотовому.

— Паша, завтра возьмешь Есению в клинику. Нет, она будет хорошо себя вести. Пройдете офтальмолога, лора, инфекциониста, терапевта, гинеколога и стоматолога.

— Гинеколога? — вскрикнула я, — А это еще зачем? Не пойду! Не дам чтоб у меня там ковырялись!

Глаза Барского и без того огромные стали еще больше. Видимо он не ожидал такой реакции. А еще, что я ляпну подобное в его присутствии. Наверное. Его бровь опять вздернулась вверх. Прикрыл трубку ладонью и теперь заставил меня залиться краской.

— Может все же лучше в тюрьму? Там будут желающие поковыряться в тебе насильно и не один раз! И не только там, где гинекологи. М?

Сволочь! Какой же он моральный урод! Ненавижу его! Я к себе хочу, в детдом, в привычную среду. Боже! Зачем я только пришла к нему тогда?

— Вот и правильно. Мой долг перед другом заботиться о здоровье его дочери.

ГЛАВА 8

— Андрей Васильевич, я о делах на отдыхе не говорю. Но для тебя сделаю исключение. Присаживайся. В ногах правды нет.

Я посмотрел на лысоватого депутата с толстым брюшком и бегающими серыми глазками. Нервничает. Конечно нервничает. Они всегда нервничают, когда приближаются настолько близко. Боятся. А как говорил мой отец:

«Боятся — значит уважают. Ты людей не любить тебя заставляй и не восхищаться. Нееет. Все это ерунда. Бояться они должны. Так чтоб поджилки дрожали и во рту сохло. Тогда и уважение появится».

И прав был на все сто процентов. Нет ничего вкуснее и плодотворнее страха. Но труднее всего заставить себя бояться и при этом действительно испытывать желание подчиняться. Это вам не девяностые. Косить направо и налево тех, кто неугоден уже не выйдет. Точнее, выйдет, но уже иными методами. Боровской благодаря мне пролез в верха и теперь зубами держался за свое место, но люди так устроены, что им всегда и всего мало. Они хотят большего. Например, больше денег. Вот и он хотел… и я даже знал, чего именно он хочет.

— Захар Аркадьевич, я не хотел мешать… я тут узнал, что вы коллекционируете виски… И приготовил вам презент в знак моего глубочайшего уважения. Иван, — кивнул своему охраннику, который телепался сзади и маячил совершенно лысой головой, подпирая ею косяк двери. Тот куда-то назад обернулся и поманил кого-то пальцем. Через секунду в помещение сауны вошла девица в купальнике и с подносом в руках. Я даже приподнял бровь — а паршивец неплохо осведомлен. Надо узнать откуда просачивается информация. На подносе стоит Макаллан 1945 и поблескивает медово-золотистым содержимым на фоне деревянной коллекционной коробки. Крутой презент стоимостью почти в два миллиона рублей и… рыжая девка, которая полоснула мне нервы своим ядовитым цветом волос.

— Ты присаживайся, Андрей Васильевич. За презент спасибо, уважил, порадовал.

На физиономии депутата появилась довольная улыбка и он уже более уверенно уселся на скамейку. Ему явно было жарко внутри и на лбу выступили бисеринки пота. Он ослабил узел галстука. Но предлагать ему присоединиться ко мне я не собирался. Более того, я дал ему двадцать минут на изложение его проблемы. Хотя и так знал, о чем пойдет речь.

— Я… я тут пришел за вашим разрешением и узнать мнение…

Я отхлебнул ледяное баварское пиво и чуть прищурившись склонил голову на бок.

— Тридцать процентов, Андрюша.

Его лицо тут же вытянулось и даже пот высох.

— Захар Аркадьевич. это же… там и менты и…

— Ты кончай блеять, как овца, Андрюша. Я сам знаю кому и за что ты отсчитываешь, но казино в моем городе еще никто не открывал, а ты там не соками торговать будешь и не кока-колой, помимо рулетки, м? И все это под видом ночного клуба.

Бросил взгляд на рыжую все еще стоит с подносом и бутылкой, а я на волосы ее смотрю почему то, закрученные на концах и явно крашенные.

— Захар Аркадьевич, помилуйте, тридцать процентов на первых порах это…

— Это по-Божески, Андрейка. Поверь. Другие отказ получали. А тебе вот симпатизирую и готов взять на себя такой риск.

На самом деле сейчас я уже достаточно твердо стоял на ногах и город со всеми потрохами принадлежал мне. Он еще какое-то время пытался мне рассказать о своих расходах и доходах, а я все поглядывал на задницу рыжей, на ее длинные ноги и чувствовал, как тянет в паху. Но меня возбуждал не ее округлый зад и полуголая грудь, меня заводили ее проклятые волосы… и это пробуждало внутренний диссонанс. Меня это сильно напрягло. Потому что были определенные ассоциации, которые совершенно не вязались с сексуальным возбуждением. Никогда раньше на рыжих не вставал. В итоге я уступил пять процентов этому нытику, а он предложил мне Мариночку в довесок к виски. Едва подумал о том, что поверну спиной, в волосы вопьюсь и … как …

— Нет, Мариночка пусть поднос на стол поставит и будет свободна.

Улыбка растаяла на полных губах девицы, и явно разочарованная она вышла из помещения, а вслед за ней откланялся и Боровской. Я откинулся на спинку мягкого кожаного дивана. Наваждение какое-то аж самому мерзко. Не нравятся собственные эмоции. Неправильные они. Или может слишком много занимаюсь все это последнее время мелкой рыжеволосой дрянью, которая все нервы вытрепала.

И рука уже привычно потянулась за сотовым. Глянуть на сучку мелкую. Сейчас по времени должна с репетитором сидеть по-английскому. Думал за пару месяцев вся дурь с нее вылетит, но ни черта не выветрилось. Она как была зверенышем, так и осталась. Иногда голову оторвать хочется. Наглая дрянь, умная и языкатая. Все на лету хватает, впитывает как губка, изучает. Нет, я не имел точной уверенности, что она дочь Сергея… но было похоже на то, очень похоже. Я и фото изучил те, что сохранились у Светланы и судорожно вспоминал черты лица матери Есении… иногда мне казалось, что сходство есть, а иногда, что нет совершенно. Потом ненависть к ней появлялась — такая же тварь, как и ее отец. Подлая и хитрая змея разве что маленькая еще. Близко подпускать нельзя. А потом вспоминал сколько ей… и злость испарялась. Дите еще неразумное. Когда в первые сутки камеры просматривал видел, как она ночью с постели вскакивала, как отбивалась от кого-то и кричала. Кошмары ей снились. После осмотров врачей заключение читал и чувствовал, как от злости глаз дергается. Били ее. Беспощадно били.

Я о ней, когда справки в ее детдоме наводил заведующая вначале решила, что это за тот случай на площади и принялась малявку грязью поливать, а сама от страха вся трясется, а я смотрю на рожу ее толстую, разрумяненную, накрашенную и чувствую, как хочется обхватить ее пятерней и припечатать спиной в стену да так чтоб ее очки на кончике носа тряслись.

— Сенька звереныш. По ней давно колония плачет. Все жалели ее. Вспомню как ее привезли к нам на улице отловили кожа да кости, вши до ран ее поели. А выросло вот такое отребье. Сбегает, ворует, хамит воспитателям. Психически неуравновешенная, хамка, асоциальна, склонна к садизму. Ничего святого за душой. Вы если считаете, что ее надо…

— Я хочу оформить над ней опекунство.

Она закашлялась. Аж задыхаться начала. Я даже е пошевелился чтоб воды ей подать. Я наслаждался ее приступом и искренне пожалел, что у нее в толстой руке оказался ингалятор.

— Ээээ… может кого-то другого. У нас вот Петрова такая девочка хорошая. Отличница, скромненькая и…

— Я к вам щенков выбирать пришел или я спросил вашего мнения? Сядьте. Вы мне лучше расскажите при каких обстоятельствах у Назаровой на спине появились следы от пряжки солдатского ремня, а на голове вмятины?

Она хватанула широко раскрытым ртом воздух.

— Так это, наверное, на улице еще. Мы то тут при чем. У нас воспитатели все хорошие, детей любят.

— Странно, а вот врач считает, что шрамы свежие и ребро сломано было где-то год назад.

— Так дерутся. Она сама кидается. Характер сложный…

— Это ее за сложный характер воспитывали? Вы всех так наказываете или это только к Назаровой такая любовь?

— Нееет… тут никого не наказывают. Вы что? Нееет.

— Документы мне ее все соберите. Чтоб через час дело моему человеку отдали. И собирайте вещи. Вы здесь больше не работаете. И если честно расскажете о воспитательных методах ваших педагогов и конкретно назовете имена может быть отделаетесь только увольнением и штрафом, а не сроком.

Она рыдала, когда я уходил и бежала следом, причитая, что ничего не знала и что за всем не уследишь. А мне хотелось ее саму ремнем обласкать. Поставить раком, задрать юбку ее косую на толстую задницу и до мяса исполосовать суку старую. Почему-то представил, как Лису ремнем бьют и всего перекорежило. Там же бить некуда. Там одним ударом все кости переломать можно. Я когда по губам ее шлепнул полдня себя ненавидел.

Достал сотовый и зашел на сайт с веб камерами. Просмотрел по комнатам и усмехнулся, когда увидел эту бестию. Сидит за письменным столом, ноги под себя поджала, на голове ядерное бедствие, в которое зачем-то сунули карандаш, и он удерживал ее наэлектризованное сумасшествие от того чтобы полностью не закрыло тонкое треугольное лицо. Репетитор, грузная пожилая женщина, ходит возле доски, что-то пишет мелом. Пока она стоит спиной мелкое исчадие ада рисует ее в своей тетради в виде свиньи с указкой в копытах. Сосредоточенно так рисует, прикусив маленький язычок. Но хотя бы уже сидит за столом и что-то делает. Первый месяц от нее учителя убегали в слезах и истово крестились. Да что учителя у меня три охранника попросили их рассчитать. Не побоялись моего гнева. Эта дрянь делала такие пакости, на которые обычный нормальный ребенок не способен. Три раза поджигала квартиру, два раза сымитировала проникновение и испортила сигнализацию, вырубила электричество, устроила потоп, забив канализацию какими-то тряпками. Скучно не было каждый день. Мне звонили с утра и до вечера. Но мне было плевать. Пусть хоть превратит квартиру в руины — никуда не уйдет. Я хотел знать и понимать кто она на самом деле. Пока что доказательств того, что Есения дочь Назаровых у меня не было, как и доказательств обратного. Я мог бы сделать тест ДНК, но где взять материал? Мать Сергея умерла. У его жены был дядя, но тот уехал в Германию, и я понятия не имел даже как его зовут. Да мне тогда и не надо было, а сейчас оказалось слишком поздно. Много лет прошло. Разве что эксгумировать фрагменты тел.

Но была одна интересная особая примета из-за которой я и решил оставить девчонку при себе — две маленькие родинки на плече. Они были у дочери Назаровых и на фотографии, которая сохранилась у моей жены и у этой бестии.

Правильно она сказала я оставил ее при себе вовсе не из благих намерений. Половина всего моего состояния принадлежала Сергею и с хорошим и умным адвокатом это можно было доказать. Конечно для этого надо вырасти и выжить, чтобы найти такого адвоката… но зачем мне так рисковать если я могу контролировать все сам. Тем более если девчонка будет трепаться на каждом углу чья она дочь всегда найдется умник с железными яйцами, который решит иметь против меня козырь в рукаве. Мне слишком трудно досталась моя империя, чтобы я позволил кому-то иметь хотя бы малейшую лазейку.

Репетитор повернулась и Лиса тут же положила ручку, внимательно посмотрела на преподавательницу и что-то сказала. Вначале я подумал, что она ответила на какой-то вопрос, но потом увидел, как женщина идет к столу и берет из рук маленькой дряни тетрадь, открывает и…

Я понимаю, что мне надо искать другого репетитора по английскому. Когда преподавательница выскочила из комнаты, исчадие ада вздернуло физиономию и показало камерам средний палец. Вот жеж сучка малолетняя. Пора нам пообщаться еще раз и лишить тебя некоторых привилегий, которые ты все это время получала.

Раздался звонок сотового, и я увидел номер жены. Поборол чувство раздражения и спокойно ответил:

— Да, дорогая.

— Любимый, ты помнишь, что у нас сегодня семейный обед?

Чееерт. А какое число?

— Конечно, я помню. Просто немного задержусь по работе. Садитесь за стол без меня. Ко второму блюду я непременно буду.

— Не задерживайся. Я приготовила твое любимое мясо по-мексикански.

На секунду стало не по себе.

— Почему ты решила, что оно мое любимое?

— Вспомнила как ты рассказывал о том, что вы с твоим другом…

— А чего ты вдруг вспомнила моего друга?

— Не знаю… просто вспомнила. Ты недавно рассматривал все его фотографии вот я и решила… Ты злишься?

Нет, я не злился, но меня это почему-то вывело из равновесия.

— Не злюсь, просто… Ладно, забудь. Ты умница. Я ужасно голоден и съем даже мясо по-неардельтальски.

Едва положил трубку раздался звонок охранника.

— Да! Я знаю. Я скоро буду на месте.

Она демонстративно заперлась в комнате, пододвинув к ней комод. Из чего я сделал вывод — боится меня. Это хорошо пусть боится. Начнем со страха, которого у нее раньше не было и мелила языком всякую ерунду. Но пару раз я ее осадил как зарвавшуюся собачонку, и она оказалась на удивление умным зверьком — урок усвоила сразу же и больше не скалилась при мне, но пакостила, когда меня нет. Но я бы разочаровался поступай она иначе. Все-таки ее лишили свободы и ломали насильно все ее жизненные принципы, с которыми она выросла. Я был для нее самым настоящим врагом. Она и смотрела на меня всегда как на врага. А меня это веселило. Реально я уже давно не был чем-то так увлечен, не ощущал такого азарта и вкуса к жизни, как сейчас, перевоспитывая эту мелкую дрянь. В меня вселился чертов тПигмалион и я стал одержим идеей изменить ее. Зачем? Не знаю. Давайте назовем это квестом или игрой. Когда все прескучило, когда все доступно, когда ни черта в жизни не радует и все можно купить и продать, все до зубовного скрежета предсказуемо, очень мало случается искренних радостей и настоящих эмоций. С этой чертовкой я впервые испытал настоящую встряску. Она ведь объявила мне войну, мелочь эта, которую я мог прихлопнуть в два счета. Настоящую бойню кто кого. А я привык, что никто и никогда слова поперек не скажет, а эта даже не задумывается рубит правду-матку и от нее и весело, и иногда даже до печенок достает. Желание пробуждает едкое схватить и трепать до тех пор, пока душу ее грязную, уличную не вытрясу. Первые дни мне вообще казалось, что она больная чем-то и у нее под кожей рассадник паразитов. Но когда отмыли, к врачам сводили и переодели вроде ничего стала, даже милая. Особенно веснушки ее многочисленные. Читал заключения врачей и от чего-то порадовался. Что все же чистенькая. Притом везде. Мужиков у нее не было. От курева отучилась очень быстро я даже не ожидал, что это будет так легко. Но в ней хватало и другой дряни. Из нее просто сочились все эти уличные словечки, мат, сленг. Несколько раз таскал ее в ванну и рот ей с мылом мыл. Брыкается, орет, кусается. А я мою все равно, держу за шевелюру под водой. С матами было покончено.

Но я все же сдерживался, потому что иногда придушить хотелось за язык ее ядовитый и выходки. В этом и заключалась наша война. Мне было интересно кто из нас победит. И сейчас, приехав в дом, я хотел преподать ей парочку новых уроков, но меня ожидала запертая дверь. Я рассмеялся. Хитрая чертовка.

— Здравствуй, Есения. Тебе там не душно? Может откроешь?

— Не душно. Пар костей не ломит.

— Серьезно? Ладно. Не ломит так не ломит.

Я спустился вниз и врубил отопление на полную катушку. Не ломит значит пар костей. А так? Усмехнулся и поднялся обратно наверх, запер ее дверь снаружи, заблокировал окна в ее комнате, положил ключ к себе в карман и ушел в кабинет. Открыл у себя форточку, чтоб самому не задохнуться от быстро поднимающейся температуры в доме. Достал ноутбук и принялся изучать резюме двух новых механиков на своем авиазаводе. Я всегда сам лично занимался персоналом. Я знал их поименно, помнил их биографию. Мой отец всегда говорил, что люди, которые работают на вас, они и есть тот самый механизм, благодаря которому вы или взлетите, или прогорите к такой-то матери. Никакой отдел кадров не выучит человека настолько чтоб точно знать способен ли он сливать информацию, фотографировать запчасти и чертежи. Детектор лжи тоже не давал стопроцентной гарантии. Но я почти всегда безошибочно мог определить, что передо мной за тип. И если хоть что-то мне не нравилось я не принимал на работу. В своей жизни я ошибся только один раз и эта ошибка стоила мне слишком дорого. Настолько дорого, что я до сих пор прекрасно помню, как выносил за нее приговор и приводил в исполнение, а потом презирал себя с дикой силой… но прекрасно понимал, что поступил бы так еще сотни раз. Предательство прощать нельзя. Никаких вторых шансов. Достаточно одного единственного. Тот, что подарила судьба при знакомстве. Другого не дано. Люди не меняются и их поступки всегда будут одинаковыми. Убивший однажды убьет еще раз, если совершил свое преступление безнаказанно. Но я бы многое отдал, чтобы отмотать жизнь назад и предотвратить это предательство… Но, к сожалению или к счастью, жизнь назад не перематывается. А вот кое-что изменить все же можно… вернуть кое-какие долги. Не предателю, нет. Себе самому. Эдакая отмашка для совести.

Издалека раздались удары в дверь, я расслабленно откинулся на мягкую спинку кресла, достал портсигар, покрутил сигару в пальцах. Что-то быстро ты начала сдаваться, Лиса. Или уже поджарилась твоя рыжая шерстка? Сделал музыку погромче и закрыл резюме одного из сотрудников, отправил ответ в отдел кадров с отказом. Мне не понравилось несоответствие в двух пунктах. Может это ошибка, а может заврался. Ошибок я не люблю. Авиамеханик, как и сапер ошибаться не должен ни разу. Теперь она стучала и в двери, и в стены, даже что-то кричала. Я посмотрел на часы. Всего-то полчасика сауны и уже все?

Я лениво встал с кресла и медленно пошел по коридору к ее комнате. Она стучала в дверь во всю.

— Открывайте немедленно! Здесь жарко! С ума все посходили! Я задохнусь тут! У вас что-то неисправно в доме и окна не открываются!

— Да ты что, Лисичка? Тебе душно? А как же пар костей не ломит? Или уже начал ломить?

— Здесь что-то с отоплением и окна не открываются!

— Неужели? А ты не знаешь почему в твоей комнате закрыты окна? А кто недавно разбил стекло? И нарочно водил руками перед датчиками, чтоб свести с ума охрану?

— Эй! Хватит болтать! Я сейчас тут на хрен поджарюсь?

— На какой хрен, малышка? Не понял? У нас хрены опять вернулись?

— Ну перестаньте! Мне же жарко здесь! Вы нарочно это сделали!

— Нет, конечно же случайно. Это ты, наверное, опять что-то сломала. Придется ждать мастера!

— Откройте дверь! А потом вызывайте ваших мастеров!

— Не могу, я ключ потерял!

— Ну вы и… урод! Откроооойтеее! Ненавижу! Сволочь! Убить меня решили?!

— А ты дура! Промашка! Все не так работает. Включай мозги. Если они у тебя, конечно, есть. Говорят, если идиотам вскрыть черепную коробку там будет протянута одна веревка, если ее перерезать — уши отвалятся. Эй, Лиса, у тебя мозг или веревка?

Прислонился спиной к двери и сам почувствовал, как от жары пот на лбу выступает. Какое-то время за дверью было тихо.

— Захар… Аркадьевич… выпустите меня, пожалуйста. Я больше не буду. Я все поняла.

— Что не будешь? Можешь не быть, — и скрестил руки на груди, улыбаясь. Вот так, Патрикеевна. По-моему будет, а не по-твоему.

— Я не буду больше говорить гадости и запираться в комнате. Обещаю. Ну, пожалуйста, откройте. Мне очень жарко.

Я щелкнул замком, и она тут же выскочила в коридор. Вся красная, волосы влажные, пот по вискам течет и глазами ведьминскими молнии мечет. А она симпатичная стервочка эта. Взгляд случайно вниз опустил, а к ней влажная футболка прилипла и у меня тут же комок в горле встал. И не только комок… тут же потом прошибло.

Тут же голову вскинул и прорычал, зверея от злости на себя и на нее.

— Еще раз дверь закроешь или что-то выкинешь — я тебя начну жестоко наказывать. За репетитора ты лишаешься телевизора и интернета на две недели. Есть будешь овсянку на завтрак, обед и ужин.

Развернулся и пошел к себе в кабинет. Забыл, что сказать ей хотел, вообще забыл о воспитательной речи, которую готовил заранее. У меня в висках кровь стучит и на лбу пот выступил далеко не от жары в доме. Спустился, чтобы сменить режим отопления и прислонился к стене. Твою ж! Что за! Ей же пятнадцать! Это что только что было? Что за дрянь произошла со мной? Эй, Барский. Ты конечно то еще дерьмо по жизни и извращенец, но не педофил. У тебя дочка старше! Охренел совсем? Мозги сплавились? Ты куда смотрел? Как ты вообще туда мог смотреть? А подсознание выдает белую футболку с рожами непонятными и девичью грудь под ней.

Я так наверх и не поднялся. Домой тоже не поехал. Телефон отключил и по знакомому маршруту отправился. Правда без звонка, обычно всегда ей звонил… но сегодня не стал. Говорить вообще ни о чем не хотелось. Только трахаться. Убедиться, что меня все спелое заводит, а не зелёное, что стоит на женщин и что грудь большая нравится. Диана открыла мне с удивленным выражением на лице, а я тут же ее за затылок схватил и на колени опустил, расстегивая ширинку и доставая, стоящий колом член, направляя ей в рот и делая первый толчок в самую глотку с блаженством, закатывая глаза. Да, вот так. Просто давно не было секса. Потом я трахал ее прямо там в прихожей, придавив голой грудью к зеркалу и вбиваясь сзади между округлых ягодиц прямо в сочную глубину мокрую и горячую, сминая ладонями большие груди, теребя выпирающие большие соски и чувствуя, как член напрягается еще сильнее. Да! Вот это мое! Это в моем вкусе. Брюнеточки с матовой кожей, округлыми формами и в самом соку. Впился пальцами в длинные волосы любовницы, оттягивая ее голову назад и толкаясь с остервенением быстрее и глубже… и на какие-то мгновения под пальцами оказались ярко-рыжие волосы, я дернулся, вошел так глубоко, что женщина громко закричала и волосы опять стали иссиня-черными и прямыми, в ту же секунду ощутил, как она сокращается вокруг моего члена и с рыком кончил сам.

Домой приехал поздно ночью… жена уже крепко спала, я лег в постель, натягивая на себя одеяло и закрывая глаза, слыша, как судорожно вздыхает во сне Светлана. Но она не спросит ни о чем даже утром. А я бы и не ответил. Она прекрасно знает, что спрашивать бесполезно. Куплю ей завтра то золотое кольцо, на которое жена при мне недавно смотрела в каталоге, и она все простит. Тут же стало мерзко на душе… а я бы не простил. Ни одну мелочь. Я не умею прощать.

Черт его знает хорошо это или плохо. Я и любить нормально не умею.

ГЛАВА 9

Я с ним воевала. По-настоящему. Впервые в своей жизни я вдруг обрела ее смысл — не стать на колени перед Захаром Барским, не прогнуться, вывести его с зоны комфорта. Да, он сильный и властный, но и я не мусор, каким он меня считает, для меня его деньги полная херня и я не стану вылизывать его ботинки за жрачку или за другие блага, хотя конечно я успела привыкнуть к тому что мне всегда тепло, сытно и уютно. Но мой мозг упорно об этом не хотел думать, потому что меня поймали в клетку и дрессировали как тупого зверька.

Мне не нравилось то давление, которое он на меня оказывал. Буквально ломал меня под ту модель поведения, которую считал правильной. А я изо всех сил сопротивлялась. Это стало моей жизненной целью — не покориться и не склонить голову.

Но было еще кое-что, что очень сильно меня пугало и пробуждало первобытное желание бежать куда глаза глядят и как можно быстрее. Я его ненавидела и… и восхищалась каждым его словом и жестом. Я мечтала всадить ему вилку в горло и в то же время ждала до ломоты в костях, когда он приедет снова. И все мои выходки были скорее не протестом против воспитательного процесса, а скорее протестом от того, что он не собирался участвовать в нем лично, а поручал меня своей охране, репетиторам, всяким нянькам, которые сбегали отсюда каждый понедельник и пятницу. Когда произошло это открытие оно меня хорошенько пришибло по голове. Но я всегда была честной сама с собой. Я себе не лгала ни в чем и никогда, только так можно выжить, когда точно знаешь, чего хочешь и понимаешь собственные поступки от «а» до «я».

И я понимала, что моя ненависть к Барскому не ходит в одиночестве, с ней рядом, вцепившись ей в горло или в грудную клетку, бродит какая-то совершенно нездоровая дрянь. И эта гадость заставляет меня подбегать к окну, едва к дому подъезжает автомобиль, она же заставляет сердце колотиться, словно бешеное, когда я вижу высокую фигуру в его неизменном пальто с приподнятым воротником и вечными пакетами в руках. Как бы я его не изводила, какие бы выбрыки не выкидывала, Захар всегда что-то привозил мне. И вместе с радостью от его приезда внутри поднималась едкая волна желания запустить в него этими пакетами и заорать что он может не таскать свои вонючие подачки, меня ему купить не удастся.

Потом поняла, что после каждой моей выходки он приезжает и выходок стало больше. Видела его злые волчьи глаза и начинала сопеть от удовольствия и одновременно от прилива адреналина настолько сильного, что пульс рвал мне барабанные перепонки. После того раза, что он устроил мне сауну у меня в комнате я немного поутихла… так как меня на неделю лишили и интернета (где я читала про него все новости), и телевизора и даже вкусной еды. Но особенно расстроило что он уехал, не пробыв в доме даже часа. Просто развернулся и быстрым шагом пошел к лестнице. Спустился по ступеням и уже через секунду его машина, вереща покрышками сорвалась с места.

Психованный! Я же ничего такого не сказала! Я даже извинилась между прочим! А я редко извиняюсь! Еще и смотрел на меня странно, застывшим взглядом как будто я нечто ужасное и жуткое. Оказывается, это бегство задело еще больше, чем давление и наша война. Потом он не приезжал целую неделю и мне уже хотелось устроить какой-то террористический акт в его доме, но Барин как почуял и приехал вечером в воскресенье. У него вообще был нечеловеческий нюх, и он словно читал меня изнутри и знал, что я выкину в следующий раз, а я все же хотела удивлять. И похоже мне это удалось, только совсем не так как я ожидала. Когда услышала, что Барский в доме я как раз нежилась в ванной, тут же подскочила, вытерла голову и принялась лихорадочно одеваться. Еще уедет, не повидавшись со мной, он может. А мне хотелось его увидеть, что насолить, разумеется. Конечно только насолить. Я как попало расчесала свою шевелюру все еще влажную, заколола на макушке, натянула на мокрое тело футболку и шорты, которые сделала сама из рваных джинсов, сунула ноги в тапки и сломя голову поспешила вниз, у первого этажа тут же замедлила шаг, со скучающим видом вышла в гостиную. Барский был не один, а с каким-то молодым мужчиной, больше похожим на рабочего, я его видела впервые они разговаривали и оба не обращали на меня никакого внимания. Из их беседы я поняла, что Барский собрался менять сигнализацию.

— Здрасьте.

Сказала громко и оба обернулись ко мне. Барский нахмурился, осматривая меня с ног до головы, а тот что пришел с ним чуть приоткрыл рот и уставился на мои ноги.

— А на окнах тоже поставите датчики? Я люблю сидеть на подоконниках, и оно все время срабатывает.

Не глядя на них, я продефилировала к окну и залезла коленями на подоконник, развернулась на четвереньках и уселась. Пока ковырялась, майка сползла с плеча и когда я подняла голову, то встретилась взглядом с Барским и вздрогнула. Такого бешеного выражения лица я еще не видела у него никогда.

— Вот так сижу, и оно пищит.

Посмотрела на обоих мужчин и пожала плечами, улыбаясь.

— Подождите меня в коридоре.

Рабочий прокашлялся, отлепив от меня взгляд и нехотя поплелся к двери, несколько раз обернулся, судорожно сглатывая, и только сейчас я заметила, что моя футболка просвечивается. Она намокла от воды, стекающей с кончиков волос и теперь облепила мою грудь. Барский сделал несколько шагов ко мне и сдернул за затылок с подоконника.

— Пошла и оделась! И никогда, запомни, никогда не являйся пока тебя не позвали, ясно?

— Не ясно. Я теперь и выйти из комнаты не могу?

— В таком виде не можешь!

— В каком таком?

Упрямо дернула головой, не обращая внимания на его пальцы на моем затылке, а он смотрит мне в глаза остекленевшим взглядом и скрипит челюстями.

— Ты почти голая! Что это за тряпки?

— А у меня нет других!

Смотрит и давит шею еще сильнее, слегка подергивается уголок его идеального рта, а мне от чего-то хочется приподняться на носочки и принюхаться к его запаху, который кружит мне голову. Медленно разжал тиски рук.

— Будут другие. А теперь пошла к себе.

— Не пойду! Не хочу к себе. Тут хочу быть. Нечего мной командовать я вам не ваша женушка! Кого трахаете теми и командуйте!

глаза Барского расширились и ноздри раздулись от прилива ярости. Наверное, я перегнула палку. Пощечина была звонкой и болезненной, тут же заставила прикусить язык и схватиться за зудящую щеку.

— Еще одно слово и мыло жрать будешь кусками!

— Я вырасту и отберу у вас все, что вы украли у моего отца!

Глотая слезы и сжимая руки в кулаки.

— Договорились! Отберешь! А пока что заткнись или я за себя не отвечаю!

— Идите на хрен!

— Чтооо?!

Замахнулся и я зажмурилась, зажала губы, чтоб не ударил по ним. Дернулась в его руках, и майка почти свалилась вниз, зацепилась за кончики груди. Барский посмотрел вниз, его кадык судорожно дернулся, он тут же взревел, схватив меня за волосы отшвырнул от себя с такой яростью, что я пролетела через весь кабинет.

— Я сказал к себе! Быстро! Иначе я тебя придушу! Ясно? Пошла вон, дура малолетняя!

Это была даже не ярость он вдруг перестал быть вменяемым и адекватным. Я даже не подозревала, что он может быть таким бешеным и ненормальным. Стало страшно и я бросилась вон из кабинета к себе в комнату, заперлась там и залезла в кровать под одеяло. Чокнутый псих! Я ведь просто вышла к нему… просто увидеть хотела. Идиотка. А он не хотел. Он пришел отапгрейдить твою клетку, Сенька. На хрен ты ему не сдалась. Его тошнит от одного твоего вида. Омерзительна ты ему как насекомое. И смотрит он на тебя, как на тварь ползучую и отвратительную. Я проревела тогда всю ночь и уснула только под утро, но когда его машина отъезжала от дома, проснулась и бросилась к окну, провела взглядом, проклиная и его, и его семью, к которой он уезжает и любит их… а меня дрессирует и держит при себе, чтоб денежки не уплыли.

Ненавижу ублюдка. Вырасту и сделаю все, чтоб у него отобрать то, что он отнял у меня. За все отомщу.

* * *

В этот раз он явился не с картонной упаковкой с какой-то жрачкой, а с ворохом цветных пакетов. Все это притащили мне в комнату, пока я наблюдала, усевшись с ногами на подоконник и кусая яблоко с таким хрустом, словно где-то трескалось стекло. Его шестерка с бледной физиономией, тот самый, что притащил меня к Барскому в номер, занес пакеты ко мне и сложил их на стол. Едва он вышел, я закусила яблоко передними зубами и подскочила к пакетам. Достала несколько шмоток, потом еще и яростно откусила кусок. Перебрала все пакеты и ощутила, как от злости все закипает внутри, как мне ужасно хочется удушить Барского, броситься на него с кулаками. Я схватила несколько пакетов и выскочила из комнаты, пробежала по ступенькам вниз прямиком к нему в кабинет.

Толкнула яростно дверь — сидит спиной ко мне в кресле, говоит по сотовому. Повернулся вместе с крелом и тут же вздернул бровь, когда увидел меня, прикрыл сотовый ладонью.

— Я тебя звал? Я занят. Зайди позже.

А я швырнула в него плиссированной синей юбкой и кофтой под горло.

— Что это? Почему уже не монашескую сутану? Это не вещи! Это даже лохи последние не носят! Я такое не надену! Ясно?

Барский отключил звонок и швырнул вещи в меня обратно.

— А что такое? Больше нравится одеваться, как шлюха подзаборная?

У меня щеки зарделись, словно еще раз пощечину отвесил.

— То, что я скажу, то и будешь носить, а не ходить по дому, как последняя… Ты еще ребенок!

— Вот это я носить не буду! Это уродство! Это тюремная форма! Вы специально хотите меня унизить этой одеждой!

— Ну значит будешь ходить голая, потому что все твое тряпье уже вынесли на мусорку!

Я ему не поверила, бросилась обратно к себе в комнату и заорала от злости — мой шкаф был пуст, а горничная развешивала новые вещи и складывала на полки. Тяжело дыша я заглянула в ящички и не нашла Славкину шапку. Меня это добило. В этот момент во мне что-то щелкнуло и оборвалось. От обиды на глаза навернулись слезы. Я сгребла все новые шмотки на пол и зарычав, побежала обратно в его кабинет.

— Вы… вы! Как вы смели трогать мои вещи! Они были дороги мне! Это мое… это было моим!

— Что было твоим? Бомжатские, вонючие тряпки? Их ты назвала вещами?

Мне захотелось вцепиться ему в лицо, и я бы так и сделала, если бы слезы не душили меня и все тело не дрожало от приближающейся истерики.

— Вы ничего не знаете… не знаете. Верните мои вещи немедленно!

— Их сожгут. Теперь у тебя будут новые вещи. Все, иди к себе. Мне некогда обсуждать с тобой всякую ерунду. Скажи спасибо, что тебе купили новое.

— Спасибо? Вы… вы кусок меня выкинули… вы что бог? Вы себя возомнили богом? Там… там… дороге мне, у вас не было ничего дорогого… а у меня… — я не могла сказать ни слова, я задыхалась, у меня плыло все перед глазами и душили слезы, я кашляла, и сама не поняла, как сползла на пол.

Наверное, это была истерика или какой-то приступ, я даже не знаю, что это было. Но я кричала и рыдала навзрыд, пока не почувствовала, как меня подняли на руки, укачивая.

— Тссс… ты чего, Лисичка? — у меня не было сил даже отбиваться, почувствовала, как Барский перенес меня на диван, уложил на подушки, — ты чего, маленькая? Это просто вещи. Теперь у тебя все новое будет.

Его голос вдруг стал другим… я даже не думала, что он может вот так менять интонации. И звучать… я пока не понимала, как именно он звучит, но у меня от него дух захватывало и хотелось реветь еще громче и сильнее.

— Не… не… не хочу новое… я домой хочу… домой! Отпустите меняяя! — всхлипывая и не глядя ему в лицо, но все же успокаиваясь от того, как гладит меня по волосам. Оказывается, меня никто и никогда не гладил по волосам и это… это так щемяще приятно и так пугает. Пусть уберет руки и не гладит. Не надо!

— В какой дом, Есения? В тот, где тебя били? Тот, где ты не было человеком и голодала? Здесь теперь твой дом… привыкай к нему, здесь свои правила, но это не самое худшее, что могло с тобой произойти.

— Я вас ненавижу, — всхлипнула еще раз и почему-то вопреки своим мыслям положила его руку себе под щеку, как же вкусно пахнет его кожа сигарами и чем-то особенным, принадлежащим только ему, — ненавижу.

— Вот и хорошо, договорились. Ненавидь. А я пока чай тебе принесу.

Когда выходил из кабинета, я закуталась в его плед и всхлипнула еще раз…

— Нет, я сегодня не поеду домой. Можешь быть свободен. Я здесь останусь.

Я улыбнулась сквозь слезы… Похоже это была моя первая победа. Маленькая, женская победа.

ГЛАВА 10

Теперь он приезжал намного чаще. Спустя время я думаю, что лучше бы все сложилось иначе и между нами не начало сокращаться расстояние. После той моей истерики что-то неуловимо изменилось. Нет, Захар не стал вдруг другим не превратился в добренького дядю. Я вообще не представляла его добреньким. Он у меня скорее ассоциировался с матерым волчарой, который перегрызет глотку едва кто-то поступит не по его. И мне перегрызет. Никаких иллюзий на этот счет я не испытывала. Но у нас наступил период какого-то хрупкого взаимопонимания. Если вообще можно было так назвать наши странные отношения. Он приезжал, сидел в кабинете, занимался своей работой. На меня внимание практически не обращал, как и обычно. Пока вдруг не вошел ко мне в комнату, когда я смотрела какой-то фильм у себя в комнате и жевала чипсы лежа на животе на ковре. Это было мое любимое развлечение по вечерам. Никогда в жизни не видела столько каналов. У него была спутниковая антенна и я иногда развлекалась тем, что до бесконечности щелкала пультом. Зашел и остановился в дверях, я обернулась лежа, подпирая голову ладонью. Почему всегда внутри все так дрожит и вибрирует, когда он рядом? И хочется побольше воздуха набрать в легкие, потому что его катастрофически мало рядом с ним.

— Уроки сделаны если что. — пробубнела я.

— Знаю. Звонил репетитору, — усмехнулся и глаза хитрые такие, я даже не знаю, что это за выражение лица такое у него непривычное.

— Тогда что?

— Просто зашел или нельзя?

Пожала плечами и отвернулась к телеку, хрустя чипсами.

— В комнате кто есть разрешал?

— А я ни у кого не спрашивала. Я всегда так делаю.

— А убираешь ты здесь тоже сама?

Обернулась снова.

— Ну вы ж вроде не нищий уборщицу водите сюда два раза в неделю вот она и убирает.

— С сегодняшнего дня у себя сама убирать будешь.

Фыркнула и запихала в рот целую жменю чипсов.

— Что смотришь?

— Вам не понравится.

— Чего ты так решила?

— Ну в вашем возрасте такое не смотрят, — нарочно так сказала и удовлетворенно куснула губу — его глаза потемнели. Задело значит? Черт его знает почему, но мне понравилось задевать. Хотя, я совершенно не считала его старым… наоборот мне нравился его возраст, нравилось, как он выглядит, нравились седые волосы на висках и в щетине.

— Считаешь меня старым, Лиса?

— Ну как сказать. Не первой свежести однозначно. И еще вы зануда.

— И с чего ты решила, что я зануда? — спрашивает вполне серьезно.

— Ну потому что начали ворчать насчет чипсов и чтоб сама убирала. Вы бы в жизни не жрали на полу чиспы, уставившись в телек. Разве не так?

— Ели, а не жрали. Начинай нормально разговаривать, а не как уличная девка.

— Сути это не меняет. Вы — зануда и все. Впрочем, в вашем возрасте это неудивительно.

Снова повернулась к телевизору и прыснула со смеху, глядя как героиня вылила на героя помои. Когда он уселся рядом со мной на ковер я от удивления подавилась чипсиной и закашлялась, меня похлопали по спине и стащили из пакета несколько пластин. Если бы сейчас начался апокалипсис я бы удивилась намного меньше. Но когда на мое лакомство посягнули я отобрала пакет и поставила возле себя.

— Эй! Это мое!

Приподнял одну бровь.

— Жадная! Мерзкое качество.

Стало неуютно и стыдно. За жадность в детдоме могли и «темную» устроить. Всегда надо было делиться даже если не хотелось.

— Ниче не жадная. Я себе принесла. Можете сходить на кухню и принести тоже. — потом ухмыльнулась, — хотя в вашем возрасте, наверняка тяжело бегать по ступенькам.

— Ты сейчас договоришься, рыжая. Я заберу твои чипсы и запрещу покупать новые. И вообще я что выгляжу старым?

— Да. Самый настоящий дед. Особенно когда щетина сильно отрастает.

— Борода сейчас в тренде и мне всего сорок. С дедом ты погорячилась!

И в глазах снова эти хитринки. Впервые вижу его в таком настроении.

— Сорок? Разве столько живут?

Щелчок по лбу больно и в тоже время неожиданно, и я осмелела пнула его локтем в бок. Он неожиданно рассмеялся не так как обычно саркастично, а весело… по-другому. Так как я еще никогда не видела. В глазах, которые я раньше всегда боялась появилась мягкость и у меня дух захватило от того насколько они красивые и так близко ко мне. Сидит рядом в своих крутых штанах, стильной отутюженной рубашке с закатанными рукавами и у меня все дрожит внутри от неверия, что все это происходит на самом деле.

— А у тебя, когда день рождения, Лиса, знаешь?

— Мне выбрали то, что выбрали… Но я никогда не отмечала. А настоящий… его тоже никогда.

— Ясно. Что вообще помнишь о себе?

— Ничего не помню. Точнее помню, как по улице бродила и попрошайничала, в рот к людям заглядывала. Есть ужасно хотелось. Не хочу об этом.

Повернулась к телевизору. От чего-то нахлынуло разочарование — пришел повыпытывать от того и добрый такой. Решил, что я почту за великую честь и начну языком трепать.

— А если помочь вспомнить?

— К мозгоправам ходить? Ни черта у них не вышло.

Настроение испортилось и возвращаться не собиралось. Приручает он тебя, Сенька, как зверька.

— А ты бы хотела вспомнить?

Внимательно посмотрел мне в глаза. Пусть лучше смотрит как раньше — со злостью. Мне привычней как-то, а эта мягкость с толку сильно сбивает.

— Нет.

— Почему?

Я так и не ответила. А на самом деле я боялась боли. Нет, не физической, а душевной. Мне было страшно, что, вспомнив я захлебнусь ею. Так я своих родителей видела только на фото. Больно если и было, но как-то отдаленно, скорее обидно за себя.

— Ладно. Захочешь — скажешь. Есть знакомый специалист.

В душу Барский не лез, за это я была ему благодарна. Хотя с чувством благодарности у меня были большие проблемы, и я хоть и начала привыкать жить в этом доме и пользоваться всеми благами, но испытывать за это благодарность к Барскому и не думала. Потому что он лишил меня права выбора и свободы. А еще… он лишил меня другой жизни, которая могла быть выживи мои родители. Но иногда я все же задавала себе вопрос: виновен ли он на самом деле в том, что с ними произошло. И еще ни разу не сказала себе «нет». Виновен. Я была в этом уверена. И, наверное, стоило держаться от него подальше и именно так и думать… но произошло то, что произошло. И все пошло под откос именно в тот день… когда он приблизился ко мне так как никто до него. Да, никто не сидел со мной рядом, не смотрел телевизор и не говорил со мной обо мне… А когда он не видел, я жадно пожирала его глазами, рассматривала покрытую щетиной скулу, хищный профиль, тяжелый подбородок и сильную шею. А еще смотрела на его руки… на них я просто залипала. К ним ужасно хотелось прикоснуться.

Я была слишком изголодавшейся на все что мало-мальски походило на отношения, на чувства и эмоции. И этот голод на данном этапе утолял именно он. Голод по беседам, по прикосновениям пусть даже для того. Чтобы рот мылом вымыть или оттрепать за шкирку, по участию даже вот такому странному. У меня не было даже этого. А по ночам я вспоминала как он гладил меня по голове и какие мягкие у него ладони под моей щекой. Какой он сильный и как нес меня через кабинет. Нет, я тогда еще не развилась физически настолько, чтобы у меня возникли эротические фантазии, по крайней мере до того, как попала в этот дом они точно не возникали. Я отставала от своих ровесниц в этом отношении. То есть я имела прекрасное представление о сексе, но я им не занималась и желания заняться не испытывала ни разу. Чувство возбуждения мне было не знакомо. Пока… Конечно, я с интересом смотрела в фильмах, как герои целовались и зажимались и даже знала, чем они занимаются, когда гаснет свет, но заняться этим самой желания не возникало. Свое тело я давно изучила и как рассказывали девчонки о кайфе от мастурбации в душе я даже не знала и знать не хотела, желания трогать между ног у меня не возникало. К своему половому органу я относилась исключительно как к части тела, которую надо непременно мыть почаще, не более того. И все что касалось этой части тела скорее вызывало страх и неприязнь. Когда кто-то пытался меня облапать то тут же получал хорошую оплеуху или по яйцам. Все знали — Сеньку трогать нельзя. Пацаны даже дразнили фригидной рыжей сучкой. Я это слово потом в гугле отыскала и меня оно нисколько не задело.

Впервые я посмотрела на себя как на девушку, когда он ушел, а по телеку опять кто-то целовался и постанывал в темноте. Я вдруг подумала о том, чтоб я почувствовала если бы Барский притронулся ко мне, как тот в телевизоре и поцеловал своими чувственными губами… Стало бы мне противно, вызвало бы это страх? Щеки тут же запылали и в теле возникли приятно-неприятные ощущения, особенно в груди и внизу живота. Самые первые в моей жизни. Они мне не понравились. Но в ванной я долго смотрела на свое отражение и почему-то понимала, что к такой, как я, Барский никогда вот так не прикоснется. Он даже ни разу не смотрел на меня, как пацаны с детдома или даже тот работник. Читать похоть во взгляде я умела. Это было необходимостью, чтоб не пропустить момент, когда надо удирать или обороняться. И вдруг стало до боли обидно, что не смотрел… а еще понятно, что никогда не посмотрит.

Впервые я вертелась всю ночь и не могла уснуть. В голову лезли картинки, от которых у мен горели щеки и зудело все тело. А когда наконец-то уснула мне все же приснилось, как я тянусь к его губам, став на носочки, а он смеется мне в лицо, и я хочу его убить за этот смех. Проснулась вся в слезах и пока умывалась, услышала, как к дому подъехала машина. Ушам своим не поверила, сунула щетку в рот и кинулась к окну. Неужели приехал? С утра?

И от радости тихо взвизгнула и подпрыгнула на месте — и правда приехал. Никогда раньше с утра не приезжал. Обратно в ванну, умываться, полоскать рот.

Барский зашел ко мне в комнату с букетом цветов в огромной корзине, и я от неожиданности уставилась на эти цветы остекленевшим взглядом. Живые цветы и так много… у меня в комнате. Даже подумать страшно, что это могло быть мне.

— С Днем Рождения, Лиса! С настоящим! Одевайся — мы едем отмечать.

У меня почему-то запершило в горле, и я подняла на него взгляд, чувствуя, как саднит в груди, как хочется что-то закричать и нет возможности даже вдохнуть. Протянул мне пакет.

— На вот это тоже тебе. Я внизу подожду.

Тяжело дыша смотрю ему в глаза и понять не могу, мне все еще сон снится или это на самом деле происходит.

— Что-то не так, Есения?

— Не знаю.

— Цветы не нравятся?

— Не знаю.

Так же тихо ответила я, а он протянул мне корзину.

— Я не знал какие ты любишь и купил вот такое ассорти. Если не угодил. То по дороге купим другие. А эти выбросим.

— Нет! — вскрикнула я и отобрала у него корзину. — Мне нравятся… я просто… мне просто никогда не дарили.

Я тоже не знала какие люблю. Но, наверное, все. Вот эти, которые в букете точно люблю. Каждую веточку и листочек. Он вышел из моей комнаты, а я так и стояла посередине с корзиной в руках. Потом поднесла ее к лицу и втянула запах цветов. От наслаждения запахом на глазах выступили слезы. Мой первый букет в жизни… я даже представить себе не могла сколько всего первого у меня будет с этим человеком. И лучше мне было оставаться Сенькой с улицы, чем игрушкой Барского, которую он выпилит и заточит под себя, чтоб потом с упоением ее ломать. Но в тот день я была счастлива. Впервые в своей жизни. Я оказывается никогда до этого дня не понимала, что такое счастье… впрочем, как не понимала и что такое горе.

В пакете лежал мягкий цветастый кот с бантом на шее. Я усмехнулась и прижала к себе этого кота — Барский откуда-то узнал, что я люблю кошек. А еще это была моя первая игрушка и самый первый подарок. И первый День Рождения, который мне отмечали… а еще и тот самый день. Когда я внезапно стала взрослой… И совсем не потому что мне исполнилось шестнадцать.

Он повез меня сначала в торговый центр. За платьем. Не знаю кому как, а для меня это был праздник. Как Новый Год или не знаю там поездка в Дисней Лэнд. Черт его знает куда богатенькие родители своих отпрысков возят. Нас возили в летний трудовой лагерь. Это было единственное место, которое мы с девками называли «заграницей». Нам нравилось туда ездить. Там не чувствовалось, что мы в тюрьме и на дискотеку приезжали местные пацаны. Это была своеобразная свобода. Однажды мы сбежали оттуда в луна-парк и катались на каруселях. Это все что я помню.

Вот сегодня, все что устроил для меня Захар было круче всех луна-парков на земле. Я не чувствовала себя детдомовской шавкой, я ощущала себя человеком. Пока ехали в машине я даже подпевала радио, а он усмехался, и я чувствовала себя еще счастливей. Для меня исчезал весь мир, а точнее он сужался и начинал вращаться именно вокруг него. Как посмотрел, как рассмеялся, что сказал. Я запоминала все его слова, я выучивала их наизусть, я даже могла воспроизвести интонацию. Перед сном я всегда перебирала, о чем мы говорили и переживала эти минуты снова… а иногда он говорил мне совсем другие вещи у меня в голове.

Но этот день начался особенно, и я ощущала себя совсем другим человеком. Особенно в магазине. Даже гордость разобрала и фильм «Красотка» вспомнился, когда зашла туда первая и все скривили физиономии, а потом следом за мной увидели Барского и их лица вытянулись, а глаза стали похожи на блюдца, как у собаки из сказки Андерсена. Узнали его? Еще бы — конечно узнали. Тут же забегали-запрыгали, как блохи у дворовой собаки.

— Нам нужно вечернее платье, — сказал Барский и точно, как Ричард Гир уселся на кушетку и закинул ногу за ногу. В его руках появилась газета и он забыл о моем присутствии. По крайней мере мне так казалось. Но каждый раз, когда я выходила к нему в очередном платье, он окидывал меня оценивающим взглядом, отрицательно качал головой и дальше смотрел в газету, нацепив на нос очки, а мне ужасно хотелось их стянуть и хряснуть по ним ботинком, потому что в магазине мы провели больше двух часов и переоделась я за это время бессчетное количество раз. Пока наконец-то он не выбрал мне светло-голубое платье с длинными рукавами, без вырезов с пышной юбкой и какой-то меховой кофтой белого цвета. Похожа я была на Снегурочку в детском саду и точно не на взрослую девушку, которую впервые куда-то пригласили.

— Мне не нравится! — упрямо заявила я.

— А что тебе нравится? — оторвался от газеты.

— Мне нравилось красное платье и черное со шлейфом.

— Они тебе не подходят! — как отрезал и уставился в свою газету.

— А мне нравятся. Вот в этих тряпках детсадовских я никуда не пойду.

— Это не тряпки, а красивое платье как раз для твоего возраста, — спокойно, как удав и читает дальше, даже перелистывает.

— Мне не двенадцать, а шестнадцать! Раньше в этом возрасте замуж выходили!

— Ну раньше в этом возрасте и ума было побольше.

— Мне не нравится! Пошли отсюда. Буду в том, что есть!

— Ну и будь в том, что есть. Те вызывающие платья я тебе не куплю. Ты в них на уличную девку похожа.

— Каждый раз, когда я надеваю то, что мне идет вы называете меня уличной девкой! Почему?

— Потому что так и есть и вещи ты выбираешь безвкусные и убогие.

Даже не смотрит на меня, газету свою переворачивает. Ну и черт с ним, и не надо мне никаких подачек его. Подарков дурацких, которые он не мне, а себе дарит. Я направилась к примерочной и услышала голоса продавщиц.

— Это его дочка что ли?

— Нет, я дочку видела. Она блондинка, а эта рыжая притом натуральная.

— Может внебрачная. У таких, как он, точно по двести любовниц есть. Все они на несколько семей живут.

— А может это… его любовница и есть?

— Та нет. Вы ее видели? Пигалица. Он на нее даже не смотрит. Выбрал ей шмотки поскромнее. Точно дочка. Или родственница какая-то.

— Кто их поймет олигархов этих. Мог и молоденькую себе заиметь.

— Только не эту. Не того полета птица.

В эту секунду мне захотелось броситься к ним и патлы повыдергать или в челюсть заехать вешалкой. Не того полета птица значит? Я психанула и схватила первое попавшееся черное платье с вставками сеточкой, глубоким декольте и разрезами по бокам и туфли, которые еще раньше присмотрела на высоченных шпильках, не забыв по пути прихватить комплект нижнего белья и даже чулки. Никогда в жизни все это не надевала, но сейчас надену. Чтоб эти курицы обломались.

Зашла в примерочную, стянула с себя голубой убожество и долго возилась с кружевным лифчиком, чулками, которые скатывались обратно на колени калачиком, и я тихо материлась и даже вспотела. Но в конце концов я с ними справилась, и они прилипли к моим ляжкам как полагается.

Затем натянула платье. Оно обепило мое тело, как перчатка. И материал тянущийся, на кожу похож, только эластичный грудь обрисовал, ноги, короткое еле задницу прикрывает.

Напялив туфли, при полном параде, я вылезла из примерочной и стараясь не растянуться на полу, вышла к Баскому. Ноги предательски подгибаются и каблуки похожи на ходули циркачей. Наверное, я выгляжу, как недобитый кузнечик, но мне плевать и дойду в них чего бы мне это не стоило. Разговоры стихли. А я подошла поближе и выдернула у Барского газету. От неожиданности у него приоткрылся рот, и он уставился на меня как-то слегка ошалело. Осмотрел с ног до головы, а я нагло спросила, поворачиваясь то боком, то спиной, то передом.

— Ну, а это нравится, Захар?

Прищурился и впился взглядом в мое лицо. Глаза злые, колючие как острые льдины. И я понять не могу от чего так злится. Иногда он вдруг словно становился кем-то другим и сквозь его спокойствие прорывался этот бешеный зверь… и я еще не поняла что именно его будило в нем. Что и когда я делала не так… особенно если молчала.

— Сняла все. Быстро. Как шлюха выглядишь.

— Да? И это не такое?

— Ты где это взяла? Ты в зеркало себя видела?

— Видела! Мне нравится. Я хочу это платье!

— Нет! Снимай его! Это не платье — это тряпка.

— Снять значит?

— ДА! Прямо сейчас!

Не знаю какой черт в меня вселился, но я дернула змейку и стянула проклятое платье вниз. Оно упало к моим туфлям и в эту секунду у Барского выпала газета и он толкнул чашку с кофе, который ему притащила одна из куриц.

С ним что-то произошло в эту секунду, как и со мной. Нас обоих заклинило. Меня вбило в пол гвоздями, а он смотрел на мои ноги, потом медленно поднял взгляд вверх, и я узнала какими темными могут быть его радужки … и это выражение. Я никогда его раньше не видела. Я пошатнулась на своих ходулях и завалилась прямо к нему на колени. Завалилась боком, а он схватил меня за талию, удерживая и так и застыл, стиснув челюсти и глядя на меня диким взглядом. Ладони сдавили меня где-то под ребрами и мое сердце не просто заколотилось он задергалось словно ошалелое. От одного осознания, что сижу у него на коленях в трусиках и лифчике, а его пальцы касаются моей голой кожи все тело покрылось мурашками. Все вокруг исчезли, и я не моргая смотрела ему в глаза, которые убивали и тут же возрождали, заставляя задыхаться от избытка эмоций, но не сметь сделать даже вздох.

Но это длилось, наверное, меньше минуты, потому что он сорвал с себя пиджак и закутав меня в него, прошипел мне на ухо.

— Сейчас встала и пошла одеваться! — спихнул с колен и сам встал в полный рост. На нас смотрели все, кто находились в магазине. Особенно продавщицы и мне хотелось злорадно ухмыльнуться этим сучкам, но не вышло, потому что Барский был злой как сам дьявол. Он сдавил мою руку и буквально заломил мне запястье.

А я все еще дрожала от того его взгляда. Потрясенная каким-то странным пониманием, в которое и сама не могла поверить. А ведь на детей так не смотрят. Потом я выучу это выражение наизусть и у меня будет дух захватывать от осознание, что он меня хочет… а пока я увидела этот взгляд впервые и еще не умела его расшифровывать.

— Быстро пошла переоделась. Мы уходим отсюда! Без платья!

— В трусах?

Стиснул мне руку еще сильнее так что я тихо охнула.

— Не зли меня, Лиса, не зли. Быстро переоделась!

Так мы ничего и не выбрали и в машине ехали молча он за рулем, а я рядом. В окно смотрю, а он вообще меня не замечает и пальцы все сильнее стискивают руль. И желваки на широких скулах играют. А у меня снова дыхание перехватило от это мужественной красоты и от его запаха, который в висках пульсирует. Профиль хищный и эта горбинка на носу и губы чувственные тонкая верхняя и полная нижняя. Каждая его морщинка вызывает дрожь во всем теле и хочется ее пальцами тронуть и разгладить. На руки взгляд перевела и судорожно сглотнула. Снова ощутила этот прилив краски к щекам и тяжесть внизу живота. Сегодня этими руками он сжимал мое голое тело и там до сих пор жгло, и саднило. В горле запершило, очень захотелось пить. Затрещал его сотовый, взрывая тишину и разрушая на обрывки мое ненормальное очарование. Нажал на кнопку в наушнике.

— Да. Слушаю. Что? — пальцы еще сильнее впились в руль, — Бред какой! Звони на канал и пусть уничтожат ролики. Никаких статей. Нет! Я не собираюсь ни перед кем оправдываться! Что за бред! Да, я понимаю. Ну так сделай с этим что-нибудь! Я тебе за это плачу. Заткни им рты и изыми видео. Все! Давай действуй!

— Домой?

Тихо спросила я, осознавая, что, наверное, накосячила. Точнее чувствуя это инстинктивно уши заполыхали их как кипятком окатило.

Барский резко затормозил на обочине и сдавил пальцами переносицу. Потом шумно выдохнул. На меня не смотрит… барабанит по рулю. Потом взял сотовый и опять кого-то набрал.

— Значит слушай меня внимательно звони Ершову и говори сам знаешь, о чем. Не захочет изъять видео и не заткнет газетчиков — завтра эти же газеты получат от меня другой материал. Да откуда я знал, что нас снимают в этом проклятом магазине?!

Отключился, швырнул сотовый на заднее сидение и повернулся ко мне. Несколько секунд смотрел мне в глаза, потом наклонился, открыл дверцу и процедил.

— Пошла вон!

От удивления я быстро заморгала у меня даже сердце свело. Я не сразу поняла, что именно он сказал. Но Барский, так же отчеканивая слова, повторил.

— Вон пошла я сказал. Давай. Все. Надоела ты мне. Чего сидишь глазами хлопаешь? Я сказал — выматывайся из моей машины.

А мне казалось он это кому-то другому говорит. Я не одного слова понять не могу, они все какие-то глухие. Я их не разбираю. Барский вылез из машины, обошел ее и выдернул меня наружу, хлопнул дверцей. Потом вернулся за руль и, визжа тормозами, сорвался с места. Судорожно всхлипывая я тяжело дышала, чувствуя, как сдавило горло, и я не могу даже закричать. Он вдруг вернулся, сдавая задом. Надежда дернулась птицей с рваными крыльями — это он передумал, просто воспитывает, просто… но окно приоткрылось и на асфальт упали деньги и его джип опять рванул вперед на такой скорости, что уже через минуту скрылся где-то вдалеке, а я остекленевшим взглядом смотрю как летают по дороге купюры, как их подхватывает ветер и крутит вместе с листьями.

Вот так и становятся взрослыми, когда все иллюзии и какая-то детская уверенность лопнули как мыльный пузырь… лопнули с таким треском, что у меня уши заложило и я выдохнула рвано, пошатываясь и оглядываясь по сторонам… чувствуя, как с неба срываются первые капли дождя и падают мне на лицо.

ГЛАВА 11

Я растерянно смотрела на дорогу, потом на деньги. Первой мыслью было послать все к черту и не подобрать ни одной купюры. Потом решила, что к черту как раз-таки Барского и деньги я возьму. Подобрала все, что смогла поймать на дороге. Пару раз меня чуть не сбили и просигналили мне. Кто-то проорал «дура» я показала средний палец, чувствуя, как проклятые слезы все равно катятся по щекам. Ну и плевать. Я проживу, не сдохну. Я вообще живучая. Найду куда пойти и что делать. Я ведь всегда все придумываю. Но сама понимала, что некуда мне особенно в одежде этой. Мне б мои вещи детдомовские, мои штаны и кофты… тогда и в подъездах ночевать можно, а так.

Сжала деньги в кулаке и пошла над дорогой. Черт его знает куда идти теперь. В детдом? Так меня вроде оттуда забрали. На вокзале спать не хотелось я на своих ошибках учусь быстро и доходчиво. Дождь усиливался и теперь бил крупными каплями в лицо, у меня кажется вот-вот промокнут ноги.

Вдруг сзади посигналили. Первой мыслью было шарахнуться в сторону, но потом все же обернулась увидела не новый «рено» тесно-зеленого цвета и какого-то пончика за рулем. Выглядел вполне себе приятно. Посигналил еще раз и остановился. Несколько секунд подумала и влезла на переднее сидение. На маньяка вроде не похож. Да и Хряки не бывают маньяками. Они слишком в себе не уверены для этого. Но я ошиблась. Маньяками бывают все. Особенно вот такие вот лохи с рыхлыми телами и кучей обид на весь мир. Но тогда я это плохо понимала, меня хоть и била жизнь, но не таким образом.

— Привет, красавица. Куда одна по дороге на ночь глядя идешь?

— Домой.

Невозмутимо ответила я.

— Подвезите — заплачу.

Пончик усмехнулся и пожал полными плечами. На вид довольно молодой лет тридцати. Волосы чуть засаленные, свисают на лоб и пальцы полные, нервные, все время подергиваются. Радио играет, фотка какой-то женщины с детьми прицеплена над ним. Наверное, жены.

— Как звать? — спросил и стрельнул на меня глазками неопределенного цвета и улыбнулся. Вот есть люди, которым лучше не улыбаться. Они, когда улыбаются, их лица становятся похожи на лица имбицилов или дегенератов. Да и вообще он мне внешне совершенно не нравился. У меня всегда была проблема с толстыми парнями и мужиками. Как каплю жира увижу, так и тошнит, выворачивает наизнанку. Брюшко, сальные щечки, толстые обрубки-пальчики. Вообще округлая морда и меня уже отвращает. Толстые женщины так не раздражают, как мужики, похожие на свиней.

Но, как говорила баба Дуся, на каждое мясо найдётся своя вилка. Вот на него ж нашлась. Жена его и дети любят, наверное.

— Никак не звать. Меня никто не зовет — я сама прихожу.

И улыбнулась в ответ.

— Меня до автобусной станции довезите. Я заплачу.

Сальные глазки опустились к моим коленкам, потом снова мне в лицо посмотрел. Вот именно в этот момент надо было бежать. Я ведь ощутила это интуитивное беспокойство и покалывание в пальцах рук и ног. Но я прозевала этот момент, и машина сорвалась с места и набрала хорошую скорость. Лишь тогда Хряк пропел:

— А можно и не платить, можно договориться.

Твою ж мать! Вот что со мной не так, а? Почему со мной всегда происходит какая-то дрянь, какой-то беспредел нескончаемый? Что меня дернуло вообще поссориться с Барским, вести себя как идиотка. Мне ж хорошо было. Мне ж нравилось там… нравилось у него дома и жизнь новая нравилась. Все стало как у людей.

— Я лучше заплачу.

Сказала я и интуитивно отодвинулась ближе к окну. Бросила взгляд вниз и почувствовала ком в горле при виде его оттопыренных в ширинке штанов, обтянувших жирные ляжки и кусок пуза видневшийся в задравшейся рубашке.

— Та ладно тебе. Можно подумать ты гуляла там по дорожке и как Красная Шапочка грибы собирала? Ты ж мужиков снимала разве нет?

Он резко свернул на какую-то узкую дорогу в лесополосу, и я вся внутренне подобралась. Ну вот и пи***ц. Вот я и допрыгалась. Драться то я могу, но в замкнутом пространстве и с его весом…

— Маленькие красивые сучки вроде тебя только так деньги и зарабатывают. Но у меня денег не было, а значит мне обломится, да? А ни хрена. Это ты мне платить будешь.

Главное не злить его, главное думать, как выбраться из машины, когда он остановится. Но словно в ответ на мои мысли щелкнули замки в дверях. Ублюдок.

— Эй. Я сказала, что заплачу. Давайте без вот этих вот штучек. Я малолетка, вы дядя женатый зачем вам проблемы.

Он плотоядно ухмыльнулся.

— Да какие проблемы? Кому ты на хрен нужна? Была б нужна не шла б по дороге в дождь и клиентов не искала.

В этом он прав, урод, не нужна. Никому. Ни одной долбаной душенке на этом свете не нужна… Кроме себя. Он повернулся ко мне.

— Давай по-быстренькому и я тебя отвезу куда скажешь. Ртом работать умеешь, а соска рыжая?

И часто задышав принялся теребить свою ширинку. Я дернула ручку двери, чувствуя, как начинаю задыхаться от страха. И горло стягивает сухостью и желанием орать… хотя и понимаю, что нас здесь никто не услышит.

— Открой дверь, и я просто уйду. Ты ведь не хочешь неприятностей.

— От кого? От тебя? Ты в зеркало себя видела?

Я сама не знаю откуда все это выпалилось.

— Я приемная дочка мэра. Ясно? Я с братом поругалась. Меня искать будут, а когда найдут тебе заставят сожрать твои же яйца.

Он заржал во весь голос и от него противно завоняло чесноком. Меня снова стошнило и стало не чем дышать до такой степени, что я ощутила, прилив дикой паники. Я уже понимала, что имею дело с ненормальным. И он меня не отпустит.

— Ты? Та ладно нашла дурака. Давай, сучка, расстегни мне штаны я сказал.

И схватил меня за шею, притягивая к себе. Я тут же впилась ему в жирную рожу когтями, но он меня ударил сильно по лицу и у меня искры из глаз посыпались. Даже услышала, как хрустнула собственная челюсть и нос. Паника навалилась с такой силой, что мне стало нечем дышать и я закричала. Я сопротивлялась как могла. Насколько вообще позволяло сжатое пространство и мои силы. Царапалась, кусалась, отбивалась, но понимала, что долго не продержусь он слишком сильный, он мне просто кости переломает. Когда Хряк схватил меня за горло и сильно его сдавил, пытаясь раздвинуть мне колени, я хрипло застонала, а потом услышала звон разбитого стекла и не успела шумно втянуть воздух, как кабана вытащили из машины за шиворот.

Но мне было не до него ни до одной связной мысли я часто дышала и держась за горло захлебывалась слезами. Когда меня обхватили за плечи и попытались вытащить из машины, я истошно заорала и попыталась бить того, кто ко мне притронулся. Но сильные руки сильно сдавили мое тело, и я почувствовала, как меня кутают во что-то теплое… теплое и источающее такой знакомый запах… а потом услышала ЕГО голос.

— Ты не могла чтоб не вляпаться? Не могла просто подождать… не могла, да?

И я не выдержала, впилась ему в шиворот, пытаясь вырваться, сгорая от желания оцарапать ему лицо, сделать больно… не знаю заставить его пожалеть о том, что вообще со мной связался.

— Ненавижууу отпустите меня! Это все вы. вы. играете со мной как с игрушкой! Ненавижууу! Зачем вернулись?

Но он даже не обращал внимание на мои вопли и брыкания, а я из-за слез и набухающего разбитого носа не видела его лица. Только ощутила, как меня усадили в машину, включили печку, потому что на ноги подуло теплом и запахло его парфюмом и сигарами намного сильнее. Где-то на подкорке мозга начало заволакивать спокойствием и в тот же момент меня душила дикая ярость. Он играется со мной. Я просто как домашний зверек, которого выбросили, а потом решили за ним вернуться. Только не понятно для каких целей. Цели Хряка хотя бы были ясны с первой секунды хоть и омерзительны до дрожи.

— Что нам с ним делать? — послышался знакомый голос и я попыталась приоткрыть заплывшие глаза.

— Отрезать яйца, язык, нос, сжечь живьем и закопать. Машину утопить.

Наверное, в эту секунду у меня перестала болеть переносица и сердце больно дрогнуло внутри. Он ведь пошутил сейчас. Никто так не поступит с Хряком. Барский ведь мэр. Он сдаст его ментам и все дела. Но я просто до этого дня совершенно не знала Захара Барского. Я вообще ни черта не знала в этой жизни и людей не знала. Несмотря на то, что видела много дерьма все еще верила в добро и во что-то хорошее. Захар быстро лишит меня иллюзий, перевоспитает и заставит понять, что этот мир не просто полон дерьма, он весь прогнил насквозь и нет ни единого человека, от которого не воняло бы этой гнилью. А еще… еще я стала снова его бояться, потому что поняла на что он способен. Нет, я не видела, как наказывали Хряка… но я слышала. Я слышала его дикие вопли. Он орал так, что у меня закладывало уши и дрожь пробегала по всему телу. Но я ничего не сказала. Я молчала… пока его выворачивали наизнанку Барский приложил мокрый платок мне на переносицу.

— Приедем домой приложим лед и завтра врачу покажу.

— Игра продолжается?

— Не понял?

— Не надоело еще в меня играть? Или своих детей не хватает?

— Пока не надоело. С каждым днем все интересней.

Издалека доносились страшные вопли и стоны, мычание. А я чувствовала, что Барский на меня смотрит, а сама открыть глаза не могла.

— Не жалко тебе его?

Спросил как-то тихо и я почувствовала запах сигары. Я подумала несколько секунд… поискала в себе то самое чувство жалости, а потом честно ответила:

— Нет.

— Я так и думал.

А я так и не поняла, что это значит….только внутри остался мерзкий осадок и вот этот непроходящий страх… страх, что Барский жуткий человек и что он не остановится ни перед чем. А еще… я больше не сомневалась, что он мог убить моих родителей.

— Еще раз разозлишь меня…

Придерживая платок одной рукой, я все же приоткрыла глаза и почувствовала, как они слезятся от боли.

— Отрежете мне язык? Нос?

— Нет. Я просто тебя уничтожу.

Потом склонился ко мне и процедил.

— Еще одна выходка, Есения, и ты пожалеешь, что на свет родилась. Будет так, как я решил. А если не так, то я буду наказывать. Больно наказывать, если по-другому ты не понимаешь. И еще… запомни раз и навсегда — от меня ты не уйдешь никогда. Даже если я тебя вышвырну ты все равно принадлежишь мне. А мое никто не имеет права трогать.

Хотела усмехнуться, но боль в челюсти и переносице не дали мне это сделать.

— Я пить хочу…

Он замолчал. Выдохнул так словно безумно устал, а потом я услышала, как открутил крышку и поднес к моим губам бутылку минералки.

— Пей.

— Захар Аркадьевич… можем ехать.

— Вот и славно. Поехали.

Скорее почувствовала, как повернулся ко мне.

— Когда твое лицо обретет нормальный цвет и сойдут отеки и синяки, поедем ко мне домой. С моей семьей жить будешь и со мной. После спектакля, что ты устроила в магазине придется расплачиваться. Это будет твой последний шанс. Испортишь — можешь считать, что тебя никогда не было.

Перед тем, как мы поехали знакомиться с его семьей я сто раз прокляла и себя, и Барского и вообще свою дурацкую жизнь. Вот так действительно все и изменилось. И я вначале даже не осознавала, что сама в этом виновата. И не сразу даже поняла в чем именно.

Мы ехали в машине к нему домой я с платком на переносице и шумом в голове и ушах, а он, как всегда до противного спокойный, ледяной. Словно не вышвырнул меня из машины. А потом не приказал живого человека разделать как скот на убой. Страшный и в то же время необъяснимо притягательный. С ума сводит вот это его противоречивое сочетание дикого темперамента и мгновенного арктического холода.

— Ну как? Понравилось приключение? Вполне в твоём духе, да?

— Вполне, — ответила довольно честно, но прозвучало издевательски. И пусть. Это он меня вышвырнул на дорогу. Я не виновата.

— Интересно, если бы не подонок куда б пошла?

— А это в самом деле интересно?

Проклятый нос болит так, словно его отпиливают потихоньку. Представила себя без носа и стало смешно, и страшно. Потому что кое-кому нос в той посадке отрубили.

— Я никогда не задаю вопросов, если не желаю получить на них ответы.

— А мне нечего отвечать. Не знаю я. Не куда мне идти.

Усмехнулся самодовольно я бы сказала и в эту секунду из волчары стал похож на довольного сиамского кота.

— Ты ж кажется сбежать хотела, свободы. Или уже передумала? Сытая жизнь лучше, чем бомжевать, а, Лиса? Умнеешь. Репетиторы идут на пользу, мозги включились.

— Они всегда нормально функционировали.

— Тебе так кажется. Тебе их явно недовесили.

И продолжает улыбаться, а у меня от осознания, что этот человек только что отдал приказ жестоко замучить другого человека. А теперь спокойно ведет машину и улыбается, по коже мороз пошел. Кто ты такой, Захар Барский? Я ведь тебя не просто не знаю — я даже на десятую долю из миллионного целого не приблизилась к разгадке.

— Зачем мне знакомиться с вашей семьей? — спросила и откинула голову на мягкое сидение, с удовлетворением ощущая, как постепенно отпускает боль в переносице.

— Затем, что ты устроила представление, которое может стоить мне карьеры. В лучшем случае.

— А что такое? Меня приняли за вашу любовницу? Вы с ними обычно по магазинам не ходите?

Повернулся ко мне и на секунду его глаза вспыхнули. Какие же они красивые, такие светлые и невозможно холодные, а от этого холода внутри все дрожать начинает, я провела кончиком языка по пересохшей нижней губе. И эти глаза, он резко перевел взгляд на мои губы и тут же отвел его на дорогу. Как же мне хотелось, чтобы он хоть раз посмотрел на меня не как на презренное насекомое.

— Ты слишком много себе позволяешь.

— И что? Думаете я вас боюсь? И буду молчать?

— А стоило бы бояться. Но с недовесом это пооблематично.

Констатировал он совершенно спокойно и чуть приоткрыл окно, рассмеялся, вытаскивая руку наружу с растопыренными пальцами, ловя воздух. Ветер откинул его волосы назад с высокого, даже чуть великоватого лба и мне подумалось, что именно так могли выглядеть цари, не знаю там графы или князья. Вот так аристократично, как он.

— Вы мне язык отрежете как тому Хряку или нос?

Продолжает смеяться и играть рукой с волнами воздуха, вызывая завистливое желание сделать тоже самое.

— Живьем закопаю и никто не узнает, что ты вообще когда-то существовала… Но это если выведешь окончательно, а так задницу выдеру до мяса и мозолей.

Я судорожно глотнула воздух, когда представила его сильную ладонь, опускающуюся мне на ягодицы… при этом я лежу животом у него на коленях с задранным платьем и от чего-то низ живота обожгло кипятком от этой картинки. Стало горячо между ног и от чего-то захотелось ощутить именно там его пальцы. Стало очень душно. Я совершенно забыла про свой нос.

— Вы их тоже бьете? — хрипло спросила я.

— Кого?

— Своих женщин.

Быстро посмотрел на меня так, что у меня в горле пересохло.

— Значит так, Лиса. Определимся прямо здесь и сейчас. Ты никогда не лезешь в мою личную жизнь, никогда не задаешь мне вопросов на темы, которые тебя не касаются. Любая насмешка, тупой сарказм, попытка сунуть свою маленький нос куда не следует окончится для тебя трепкой. И если я тебя выпорю, то в отличии от моих женщин, тебе это не понравится.

И стало не просто жарко, а так жарко, что у меня капельки пота выступили над верхней губой, но в ту же секунду едко обожгло под ребрами — а ведь он даже не отрицае�

Глава 1

Было очень холодно. Так холодно, что у меня зуб на зуб не попадал, а дырявая куртка ни черта не грела. Ужасно хотелось курить. Не просто потому что хотелось, а от голода. Иногда покуришь, тошнить начнет, и есть не так хочется. Особенно сейчас, когда со всех сторон доносились запахи праздника, и вокруг меня домашние дети жрали сладкую вату, чавкали хот-догами, шаурмами, шелестели обертками шоколадок, и мой желудок сводило болезненными спазмами, а на глаза слезы наворачивались. Нет, не от зависти. Нас напрасно завистливыми считают, не завидуем мы, все гораздо хуже – мы отнять хотим и отнимаем, если можем. Те, кто посильнее, выдирает зубами с мясом. А слабые так и шатаются от голода или дохнут. Думаете, официально озвучивают – сколькие из нас коньки отбрасывает по детдомам? Эпидемиями гриппа прикрываются, врожденными болезнями, родителями наркоманами и плохой наследственностью, пороками сердца. А мы дохнем совсем от другого, и никому до нас нет дела. Я вот не помню себя в детстве. И нет, у меня не амнезия. У меня какая-то серьезная психологическая травма, и я специально не хочу ничего вспоминать. Так говорит наша психолог, при этом забывая доложить куда надо о том, что у меня на руках синяки и губы часто разбиты. Не так с педагогами разговариваю. Хамлю, не подлизываюсь, сбегаю. За это меня можно бить в воспитательных целях. И не только меня. Нас всех. И жаловаться некому. Я как-то пригрозила, что сбегу и расскажу, что тут творится, так меня в лазарет отправили и к кровати привязали. Сказали, что сама головой о стены бьюсь и, если так продолжится, отправят в психушку. Одна уже там побывала, теперь улыбается все время и молчит. Ее, правда, больше не бьют… но я лучше битой буду.

Обернулась назад, натягивая серую пацанячью шапку на уши и всматриваясь в толпу – видать, не заметили, как я смылась. Им не до меня, там мелких куча. Вывезли убогих в центр на День города погулять и подарки от мэра получить, речь его умную послушать с песенками и плясками. Раздадут всем кулечки и под зад коленом. Что-то вроде три конфетки, три вафельки и печенька. Нате – жрите, не ревите. Подачку с барского стола… С Барского. Как в тему звучит. Захар Барский – наш мэр и по совместительству самый богатый человек в городе. Я, конечно, плохо во всем этом разбираюсь, но точно знаю, что он миллионер и его все боятся. Даже заведующая наша, Марфа Степановна, когда его имя говорит, то всегда тише, чем обычно, и всегда хвалебные оды напевает. Так что впечатление создается, что он не мэр, а сам дьявол, который за одно неверное слово утащит ее в преисподнюю. Вроде как он нашему детдому средства жертвует. Его руководству, разумеется. Степановна ж недавно дачу достроила, и сыночек ее в университет поступил. Она фотками весь свой кабинет обвесила. Гордится наворованным. Интересно, почему фотки мертвых воспитанников не вешает на долгую память?

Я на руки замерзшие подула, пытаясь отогреть, и в карманы спрятала. Нос покалывает от холода, и я точно знаю, что он сейчас красный. Да и вообще страшная я в куртке этой облезлой, джинсах на два размера больше и рожей конопатой. К Барину нашему меня точно не подпустят и на пушечный выстрел. А мне надо. Очень надо к нему. Пусть знает, что я живая, пусть больше не спит спокойно, и мне страшно становится, а вдруг этот дьявол прибьет меня потом на хрен? Кто он и кто я? Только слишком хорошо ему живется, пусть делится, пусть хоть немножко и мне даст. Чтоб я с этого ада сбежать смогла и жить где-то далеко, учиться, умной стать и тоже деньги зарабатывать. Я, может, книги писать хочу или дизайнером одежды быть. А не в училище да в общежитие. Мне сказали, что мама моя дизайнером была, а отец… у отца свой бизнес был, очень крутой бизнес, с самолетами связанный. Только никто этого не знает… я и сама не так давно узнала.

Снова по сторонам осмотрелась, на меня какая-то девка уставилась в шмотках дорогих, сотовый в руке сжимает, губы накрашены, волосы блестят под пушистой шапкой. Бесит, когда так пялятся, с жалостью и каким-то снисхождением. Типа я зверушка бездомная. Я, может, счастливее ее в тысячу раз. Не в шмотках и бабках счастье.

«А в их количестве, Назарова, запомни!»

– Че смотришь, дура лупатая?

Исподлобья на нее, и она тут же глаза отвела. Шавка трусливая. Они нас, детдомовских, всегда боятся, аура у нас такая злая, голодная. Старше мы всегда выглядим, умнее, выживать привыкли. На большой уличной сцене кто-то постучал в микрофон, по бокам площади включились большие мониторы. О, шоу начинается. Сейчас всем расскажут о процветании родного города, о достижениях, о том, сколько улиц отремонтировано, памятников покрашено. Ублюдки. Лучше б рассказали о том, сколько денег на детские дома выделяется и как там жрать нечего, и как в овсяной каше с утра личинки и черви плавают, как детей воспитатели линейками по спине и по голове бьют. Как мешками еду выносят, а нас баландами кормят и заварку трехдневную в чай кладут, она плесенью воняет. Зато у заведующей грамоты висят, награды за успехи детского дома №15. Не за ее успехи, а наши.

Снова запахло хот-догом, и у меня громко в животе заурчало. Чееерт, как же есть хочется. Даже больно становится внутри, жжет как будто. Рядом со мной баба какая-то стоит – крашеная блондинка, ребенка на руках держит, а тот шариком размахивает. Она в сапожках красных блестящих на каблуках, белом пальто, от нее духами пахнет и другой жизнью. Мне такая не светит даже во сне. Я вообще сны редко вижу, а если и вижу, мне еда снится. Много-много еды. Я ем и никак не могу наесться. Так что я не на ее сапоги и пальто смотрю, а на сумочку кожаную, чуть расстегнутую сбоку так, что краешек кошелька выглядывает. Снова на ребенка посмотрела, он шариком махнул и мне улыбнулся во все свои два передних зуба. Людей я не люблю, а детей да, дети мне нравятся. Маленькие. Честные они, настоящие. Это потом из них вот такие равнодушные вырастают, брезгливые.

Я на монитор снова взгляд перевела. Не буду сегодня ничего тырить… не нужно. Потом подарков барских поем. Там и конфеты будут, и вафли. Но как назло кто-то рядом постоянно чавкал, шелестел, хрустел, и урчание в животе становилось невыносимым. Я сама не поняла, как тот кошелек достала и сразу пошла сквозь толпу на выход.

– Мой кошелек! Там права! Там… она украла. Девка! Вон она – в шапке серой!

– Ах ты ж сучка! Эй! Держите девку в черной куртке, она кошелек у женщины украла.

Твою ж мать! Я начала расталкивать толпу, бежать вперед, оглядываясь на преследующего меня борова с красной рожей. За ним еще парочка активистов увязалась. Так интересно, когда детей педофилы в кусты утягивают, женщин насилуют, так активистов днем с огнем не сыщешь, а на меня мелкую целая толпа. Че? Я ж самый страшный ужас улиц, меня скрутить в два счета можно и стать великим героем.

– Держите воровку! Вон она, рыжая гадина! Кошелек украла!

Ну все. Шапка, зараза, свалилась с головы, и теперь я сверкала на всю площадь своими ярко-рыжими космами. Прям движущаяся красная мишень. Твари. Ну что им неймется. Всегда ж по хер всем. А с моим счастьем прям отряд Робин Гудов образовался. Я на ходу кошелек открыла, деньги быстро достала и отшвырнула его, пнула ногой. Думала, отвяжутся, но нет, за мной все равно гнались. Даже мент откудова-то*1 выискался и теперь сверкал желтым жилетом поверх формы, пузатый, как шарик, но, гад, не отстает, руками размахивает. Этот если сцапает, будет худо, может и дело завести, а потом Степановна места на мне живого не оставит и в подсобке на неделю с тараканами запрет. Тараканы – это жесть. Тараканов я боялась очень сильно. И она, сука старая злобная, это прекрасно знала.

Каким образом я выскочила с другой стороны сцены, прямо за тремя огромными машинами и выкатилась под ноги охраны Барского, я так и не поняла, но меня толкнули в спину, и я, проехавшись на животе, ободрала щеку об асфальт и клюнула в него переносицей. От боли потемнело перед глазами, и я шмыгнула, втягивая кровь, но она все равно под носом размазалась.

– Держи воровку! – кто-то проорал сзади. Видимо, тот мент, но его ближе не подпустили. А потом голос и вовсе стих. Правильно, к дьяволу близко подходить нельзя. Даже ментам.

Меня тут же схватили за шиворот и подняли в воздух. Но я уже ничего не слышала и не видела…. потому что ОН совсем рядом стоял, с кем-то говорил по сотовому. На красивых крупных пальцах поблескивало кольцо. А на широком запястье – диск часов. На возню в толпе даже не оборачивался, а у меня сердце так заколотилось внутри, что дышать нечем стало. Впервые так близко увидела и даже ошалела от этого. Не таким он мне представлялся. Другим. Страшным, старым, противным. Зло ведь не бывает вот такое… Оно должно выглядеть, как зло! И я напротив этого зла пышущая праведным гневом стою, говорю кто я, и оно растворяется, исчезает. А сейчас не просто страшно стало, а я вдруг уменьшилась ростом, размерами и вообще в козявку превратилась. Потому что зло имело реальные черты и оказалось намного ужаснее именно своей холодной отстраненностью. Оно излучало тяжелую ауру опасности, и от страха начинало дрожать все тело.

– Отпустите! Отпусти-те-е-е-е! Ничего я не брала! Врет он!

Изловчилась и укусила охранника за руку, тот невольно разжал пальцы, а я вперед рванула прямо к Барскому, и тут же меня снова схватили, руки за спину заломили и наклонили вниз, лицом к асфальту, удерживая заодно и за волосы. Коса расплелась, и лапы красномордого зарылись мне в космы, причиняя адскую боль. Кровь капнула вниз, и я потянула носом. Отчего-то стало стыдно, что я такая жалкая, захотелось смыться. Я передумала что-то говорить. К своим хочу. Подарки получать и ни о чем не думать. Я даже согласна, чтоб меня отхлестали линейкой.

– Отпуститеее! Сейчас же! Уродыыыы! Больнооо! – завопила так громко, что Барский все же обернулся. А я замерла. Меня глаза его ввели в ступор. Очень красивые и в то же время – страшные глаза. Волчьи. Не знаю, почему именно это сравнение пришло на ум. Они у него очень светлыми оказались, бледно-голубыми. Холодного цвета. Ледяные какие-то. Взгляд неподвижный, и, кажется, даже воздух покрывается инеем, замерзает почти невидимыми тонкими паутинами. Брови слегка на переносице сошлись, и губы сочные чуть брезгливо поджаты, седина на висках поблескивает, запуталась в темно-каштановых волосах. Не красивый, нет, но я отчего-то пошевелиться не могла и даже моргнуть.

На нем пальто стального цвета, воротник голубой рубашки идеально отутюжен, бордовый галстук контрастирует с темно-серым пиджаком. И я не знаю… не смыслю ничего ни в моде, ни в том, насколько стильно он одет. Я вообще это слово из телевизора выцепила, но я точно знаю, что шикарно, особенно вот та золотая полоска на галстуке. Так шикарно, что я бы побоялась коснуться его пальто своими грязными пальцами. Но тут же захотелось это сделать. Схватиться за него и оставить следы. Пусть корчится от гадливости. Наверное, именно тогда я и влюбилась в него… ужасно влюбилась, намертво.

– Уберите это отсюда. – и отвернулся, собираясь сесть в шикарный серебристый джип.

Это?! Он назвал меня ЭТО. Злость была столь сильной и ослепительной, что казалось, меня живьём подпалили. Слезы на глаза навернулись. Я бы не осмелилась… да, шла за ним, но не осмелилась бы сказать то, что хотела, а сейчас словно черт в меня вселился, и я заорала что есть мочи.

– Не Это! А Есения Назарова! Помните такую? На-за-ро-ва!

Темные брови нахмурились еще больше, и мощные челюсти сжались. Стало страшно втройне, даже мурашки вдоль позвоночника пробежали, и поджались пальцы на ногах. Если в природе и существует жуткий и тяжелый, как камень, взгляд, то я впервые его увидела вживую.

Где-то в подкорке мозга прозвучало его голосом «расстрелять», и послышалась автоматная очередь, я даже увидела себя, падающую на землю с красными дырками в груди. Но меня это не остановило…

– А Сергея Назарова и жену его Людмилу помните? Или память у вас такая же недолговечная, как и ваши обещания?!

Охранник отвесил мне пинка сзади и дернул за волосы еще сильнее.

– Заткнись, шваль! Хотите утоплю сучку наглую? Зубы ей повыбиваю?

Назаров спокойно осмотрел меня с ног до головы, настолько спокойно, что от этого спокойствия у меня дух захватило и дышать стало больно от страха, потом поднял такой же жутко-спокойный взгляд на охранника, словно меня здесь не было, или я какая-то грязь, не достойная даже слова:

– Не хочу. В машину ее, пусть не орет тут, и вези сам знаешь куда. Да так, чтоб журналисты не видели. Давай, быстро.

Боров красномордый потащил меня за волосы к машине, накрыв мне рот ладонью, я брыкалась и вырывалась, но против него казалась себе бесполезной и беспомощной гусеницей. Боже! Зря я это сказала! Зря! Выждать надо было, как Аська говорила, умно надо было, а не вот так. Сейчас пришибут, и все… он может. Он много лет назад смог и сейчас сможет. Закопают в лесу, и не найдет никто. В этом городе каждая тварь ему ноги целует, ковриком стелется. Дура, Сенька, ты дура. Не отомстишь ты за родителей, никогда не отомстишь. Потому что идиотки мстить не умеют, идиоток быстро убирают, и они вечно молчат.

*1 – здесь и далее слова и словосочетания, свойственные манере речи героев (прим. автора)

Глава 2

Страшно было всю дорогу. Два мужика по обе стороны от меня даже не шевелились и на меня вообще не смотрели. Сидят на полном морозе. Я попыталась пнуть каждого по очереди локтями, но им было совершенно по фиг и на это. Ублюдки связали мне руки сзади рукавами моей же куртки, и теперь я сидела, как псих в робе. Связали, потому что я царапалась и норовила выколоть кому-то глаз. С удовлетворением посмотрела на три ссадины на щеке борова. Так тебе и надо, урод, жаль, у меня когти не ядовитые, а то б воспалилось, но надеюсь, что достаточно грязные. Посмотрела на дорогу в лобовом стекле, и стало еще страшнее, какая-то местность с частными домами и недостроем. Все, Сенька, тут тебя и похоронят, и могилы родителей ты никогда не найдешь. Так и будешь валяться в безымянной ямке, и тебя сожрут черви. От мысли об этом что-то закопошилось в желудке и начало тошнить. Я ужасно боялась насекомых и червей в том числе.

– Куда вы меня везете, придурки? Меня искать будут. Ясно? Вашему мэру потом не поздоровится. Может, его вообще педофилом сочтут и судить будут. Вы подумайте, как это серьезно. Вы без работы останетесь, сопьетесь, будете бомжами. Отпуститееееее! Сволочииии!

Ноль эмоций. Вот же ж уроды. Я начала орать еще громче, чтоб заставить их просто меня выкинуть, но вместо этого красномордый надавил мне на щеки и засунул мне в рот мою же шапку. Лучше б молчала. Эту шапку последний раз лет сто назад стирали. Мне ее Славка подарил незадолго до своей смерти. И я нарочно ее в стирку не отдавала. Вот теперь буду жевать грязь и пыль. Это боров точно за бомжей разозлился. Мы приехали довольно быстро в какой-то недострой с двором, заваленным мусором и огромными кусками пенопласта, белые шарики разнесло по земле, и казалось, что именно здесь выпал снег. Представила себе, как он орошается моей кровью и становится красного цвета. Точно. Вот здесь они меня убьют, потом во дворике прикопают. Я мычала от страха, потом успокоилась, увидев, что машина проехала через двор и выехала на другую дорогу. Черт. Так можно и заикой стать.

Мы въехали на территорию каких-то невозможно крутых особняков, на которые и смотреть было страшно, не то что представлять себя внутри них. В таких живут обычно маньяки и замуровывают свои жертвы в стены. Да, да, да, у меня прекрасное воображение, и я хочу быть писателем. Если доживу. Но и снова мимо, джип понесся дальше и затормозил возле шашлычной на проселочной дороге. Мои следующие мысли вообще полный треш и хардкор, я их даже проговаривать вслух не стану. Меня в холодный пот бросило, и я мысленно начала вспоминать молитву, которой меня учила баба Дуся, наша уборщица. Но вспомнить так ничего и не смогла.

Из машины меня достали за шиворот и буквально отнесли внутрь здания, пронесли мимо деревянных столов, в какое-то отдельное помещение, посадили на стул и придавили к спинке руками. Ну вот и все. Сейчас свяжут и будут резать на шашлык. Я зажмурилась так сильно, что перед глазами начали расходиться круги.

– Не надо со мной ничего делать. Пожалуйста. Я так ляпнула. Я же ребенок. Никому ничего плохого не сделала. Отпустите меня!

– Армен, принеси мне вина и мясо, как обычно. Ты знаешь.

Голос… я слышала его всего лишь один раз, но сейчас тут же узнала, и мурашки порасползлись в разные стороны, покалывая кожу. Начала саднить щека, и разболелся нос. Запоздалая реакция. Даже представить страшно, что я увижу в зеркале.

– Так как там тебя зовут?

До меня не сразу дошло, что сейчас он говорит со мной, а еще больше разозлило то, что кляп у меня изо рта так и не вытащили. Я замычала, и тут же рот освободился. Сплюнула на пол, а губы вытереть так и не смогла, пришлось елозить физиономией о куртку.

– Есения зовут.

Так и не открывая глаз.

– Фамилия!

– Назарова.

Никакой реакции. Подошел, видимо, официант, что-то поставил на стол. Я открыла один глаз, потом другой. Барский сидел напротив меня и аккуратно разрезал мясо на мелкие куски совершенно спокойно. Вблизи он казался мне еще страшнее.

Каждое движение размеренное, не резкое. Вначале долго на пальцы его смотрела. Ногти ровно острижены, аккуратные, чистые, на запястье вены проступают.

Потом перевела взгляд на лицо. Не красивое, грубоватое, ассиметричное, с крупным носом с горбинкой, полными губами, квадратным подбородком и широкими скулами, покрыто седоватой щетиной. Волосы аккуратно зачесаны назад и поблескивают сединой на висках и над высоким лбом, через который пролегают три морщины. Он снял пиджак, и теперь на нем была надета темно-серая жилетка поверх голубой рубашки, на рукавах поблескивают какие-то брошки. Никогда таких не видела, но смотрится шикарно. Поднял на меня взгляд, и я сильно вздрогнула. А вот глаза у него, и правда, страшные. Нет, они очень красивые, большие, с тяжелыми веками, с глубокими морщинками у висков, длинными ресницами, и в то же время их выражение заставляет покрываться мурашками и судорожно втягивать воздух. А бледно-голубой цвет завораживает и в то же время отталкивает из-за холода, которым от него веет.

– И? Что ты еще говорила. Повтори.

– Так… ничего особенного. Отпустите меня. Что плохого я вам сделала? Я пошутила ведь.

Я перевела взгляд на мясо, и в животе громко заурчало. Стало стыдно и захотелось провалиться сквозь землю. Но он даже не обратил внимание. Промокнул губы салфеткой и отпил вино.

– Ты фамилии и имена назвала. Знакомые мне фамилии и имена. Ты ведь зачем-то все это сказала. С какой целью? Кто ты такая?

– Я… Назарова Есения, и вы… вы знали моих родителей.

Даже бровью не повел, продолжил резать мясо, отправил небольшой кусок в рот и снова посмотрел на меня.

– Вряд ли я знал именно твоих родителей. Но мне интересно – откуда появилась… эм… версия о нашем близком знакомстве у… тебя.

Уголок его рта чуть приподнялся в презрительной слабой усмешке, и я сглотнула слюну, посмотрев в очередной раз на его тарелку.

– Я есть хочу. Может, сначала покормите меня? Вы ведь не разоритесь… а я вам очень благодарна буду.

Прищурился и внимательно на меня посмотрел. Потом подозвал официанта.

– Принеси ей… Что принести, м?

Я не знала. Понятия не имела, что вообще можно заказывать в ресторанах.

– То, что у вас. И салат какой-нибудь. А еще хлеб и торт хочу. Не важно какой, но чтоб крема много было и шоколада. И… и мороженое.

Официант перевел взгляд на Барского, и тот едва заметно кивнул.

– Ну. Я весь во внимании.

– Сначала хавчик, потом все остальное.

Захар потер подбородок и отправил в рот кусок мяса, рассматривая меня, как мерзкое насекомое, словно раздумывая – придавить и размазать или дать бежать дальше.

Прожевал мясо очень тщательно, запил вином. Он даже ест красиво. Весь чистый, лощенный, как с обложки журнала. Я такая убогая по сравнению с ним, облезлая, грязная и страшная. Спрятала ногти, сжав руки в кулаки. Если бы он не лишил меня всего и не уничтожил моих родителей, я была бы как с картинки и покрасивее, чем он. Наверное. Это все его вина. Волка этого матерого.

Мне принесли еду, и от восторга я заерзала на стуле, живот издал несколько ужасных звуков, от которых всю физиономию залило краской. Но я видела только мясо и кружочки картошки рядом. Набросилась жадно, глотая большими кусками, давясь и не зная, что первым откусить и отправить в рот.

– Откуда узнала про Сергея и Людмилу? В интернете прочла?

Я шумно выдохнула.

– Нет. Не в интернете! Они мои родители… ясно?! Я не лгу! Даже больше – я знаю, что вы были друзьями! И мои родители были очень богатыми людьми, вы вместе вели бизнес… а теперь он стал только вашим!

Приподнял одну бровь и откинулся на спинку стула, чуть склонил голову вбок. Какой же он холодный, страшный, равнодушный. И в то же время каждое движение завораживает, все в нем какое-то идеальное, мощное, сильное до сумасшествия, и я эту силу ощущаю вибрацией в воздухе. Официант тут же появился с чашкой и дымящимся чайничком, под рукой газета. Убрал тарелку, поставил чайник и положил газету перед Барским. Поставил пепельницу.

– Допустим, ты не лжешь. И как ты это докажешь? Документы, свидетельство о рождении, фотографии?

Ничего этого у меня не было. Более того, я даже не знала, как выглядели мои родители.

– Надо будет – покажу и документы, и фотографии.

Солгала я и с наслаждением проглотила картошку. Божеее, я такое никогда не ела. Или ела, но очень давно.

– И откуда ты взялась? Живешь где?

Вот прям щас я тебе все и рассказала. Потом ты меня выследишь и прибьешь.

– У тетки живу, – ответила с полным ртом, потянулась за стаканом с соком, – на окраине города. В школу хочу и буду в институт поступать на дизайнера.

Взгляд Барского стал вдруг злым и очень колючим, я даже невольно поежилась.

– И чего же ты хочешь, Есения Назарова?

– Денег, – заявила я и посмотрела на него, сунула в рот картошку, кусок хлеба, – а не то я всем расскажу про вас и моих родителей, как вы их…

В эту секунду моя тарелка была отнята, он швырнул ее на соседний стол.

– Встала и пошла отсюда!

Очень спокойно, но взгляд полосует по нервам так, что у меня дух захватило и стало настолько жутко, что я подавилась едой.

– Что? …

– Вон пошла, я сказал, пока тебе ноги не переломали и язык за вранье не отрезали.

Но я с места сдвинуться не могла. Его реакция была неожиданной настолько что меня опять начало трясти от страха. Тут же появились его охранники.

– Увези ее отсюда. На площади выбросишь, где взял.

– Как на площади?… Почему?

Он больше на меня не смотрел, взял газету. Официант тут же налил из чайника чай.

– Я все расскажу… ясно? Что вы меня выкрали и приставали, денег предлагали.

– Я передумал. – отпил чай, аккуратно поставил чашечку на блюдце. – Вези ее в лес, отрежь ей язык и брось ее там.

У меня глаза от ужаса расширились и в горле пересохло.

– Нет-нет… я пошутила. Не надо. Никому ничего не скажу. Правда. Ой, не надо. Вы же не звери?

Охранник схватил за шиворот опять и потащил к выходу.

– Не надооо. Я пошутила. Пожалуйста… вы же добрый, вы же детям помогаете. За чтооо? Я всего лишь пошутила.

Но меня никто не слушал. Барский погрузился в чтение, а боров тащил меня, как мешок, к машине. Я начала пинаться, орать, как резаная, пытаясь вырваться.

– Угомонись, не то пришибу! – рыкнул красномордый и запихал меня в машину. Уже в другую. С затемненными стеклами.

Там я просидела довольно долго, пока Барский не вышел из шашлычной и не направился к нашей машине. Сел на переднее сиденье и махнул рукой. Джип сорвался с места, заиграла музыка. Очень спокойная. Старая какая-то. Эпохи динозавров.

Черт, ну вот почему со мной всегда именно так, а? Всегда через задницу. Я же только что ела самое вкуснейшее блюдо в своей жизни и, кажется, контролировала ситуацию, а потом вдруг он, как маньяк, на меня вытаращился и вышвырнул… а вдруг, и правда, язык отрежут? Пока ехали, я ерзала туда-сюда, то в окно выглядывала, то умоляюще на красномордого смотрела.

– Отпустите меня, я, правда, молчать буду. Ну пожалуйстааа. Нет у меня никакой тетки, с детдома я. Такую оборванку слушать никто не станет, тем более воровку. Я всего лишь пожрать хотела. И ничего больше. Божеее, неужели за это вы меня убьете?

На меня не обращали внимание, и от этого игнора мне хотелось орать и биться в истерике. Потом увидела, как машина остановилась на площади, и шумно выдохнула. Меня вышвырнули возле обочины, и я больно ударилась задом об асфальт.

– Язык отрезал, как же! Кишка тонка! Трусливая тварь! Урод жадный! Сволочь! Убийца!

Окно приоткрылось, и я как всегда дернулась от этого невыносимо-ледяного взгляда.

– Увижу тебя еще раз – останешься без языка точно, усекла?

Красномордый осклабился и провел большим пальцем по шее, а Барский уже говорил по сотовому, совершенно забыв обо мне.

Я плюнула им вдогонку несколько раз, хотела встать с асфальта, как почувствовала на затылке чью-то лапу. Меня рывком приподняли и пару раз тряхнули.

– А вот и рыжая сучка! Ну что, попалась?

Твою ж мать. А он здесь откуда взялся, колобок этот в форме и в жилетке? Только его мне сейчас и не хватало.

– Попалась-попалась!

И пнула его ногой по сахарной косточке, потом укусила за щеку, и едва он с воплем разжал свои грабли, дала деру, что есть мочи. Сегодня я в ментовку не поеду, меня и так выдерут за то, что смылась. Ну, зато хоть вкусно перекусила. А с Барским я еще разберусь. Немного подрасту и все узнаю про него и родителей. Ему ведь стало интересно… я это видела. Не просто так меня в ту шашлычную приволок. Далеко я все же не убежала, у Колобка была машина с мигалками и два напарника, и они быстро меня догнали. Пока били ногами по лицу, я голову прикрывала и тихо поскуливала.

– Дрянь проклятая, выбл***к малолетний, я ж тебе все почки отобью, сука ты ободранная!

– Тихо-тихо, Палыч, зашибешь ее!

– Так она мне полщеки чуть не откусила. Псина дикая. В машину ее. И кроме кошелька, сумку с вокзала на нее повесь и барсетку с рынка. Дело заводи. Она у меня еще попляшет, прошмандовка вонючая!

Я прикусила губу и зажмурилась. Ну вот и все. Мне конец. Либо в колонию отправят, либо Степановна потом живого места на мне не оставит. Наверное, лучше все же второе… я потерпела бы. В колонию нельзя. Никак нельзя. Оттуда людьми уже не возвращаются.

Глава 3

На свете нет ничего совершенно ошибочного.

Даже сломанные часы дважды в сутки показывают точное время.

© Пауло Коэльо

– Захар Аркадьевич, там Болотников приехал, привез новые чертежи, говорит, это срочно.

Я поднял руку, и мой секретарь тут же удалился. Да, я не держал у себя секретарш. Мне нужен был работник. Не стюардесса, не фотомодель и не старая дева, которая отпугивает посетителей и партнеров, а именно работник-мужчина с аналитическим складом ума, целеустремленный, преданный, который не раздвинет ноги перед конкурентами, не попытается их раздвинуть передо мной, а будет всецело занят своей работой и карьерным ростом. Прошли те времена, когда мне таскали кофе девочки в обтягивающих юбочках с призывным блеском в глазах. Если мне потребуются услуги такого рода, я знаю, куда позвонить, и у меня будет и секретарша, и стюардесса, и кошка, и мышка, да кто угодно. Впрочем, это тоже мало интересовало, да и статус особо не позволял. У меня было две-три женщины, которые рады меня видеть в любое время суток по предварительному звонку. Нет. Не любовницы, а именно женщины. Свободные в своих решениях, самодостаточные и не нуждающиеся в спонсорах. Продажная любовь меня не привлекала с тех пор, как у меня появился первый авиазавод, и все женские особи начали мечтать оказаться в моих объятиях и подо мной в надежде на перспективные отношения, несмотря на то что я был глубоко женат. Меня же мимолетные связи уже не возбуждали. Я вырос.

Поднес сигару к лицу, втянул запах табака и положил ее обратно на стол. Черт… Не могу сосредоточиться на работе. Захлопнул крышку ноутбука и встал из-за стола, подошел к окну, отодвинул горизонтальные жалюзи и посмотрел на желто-багряные деревья и смерчи из листьев, кружащиеся по парку. Окно было закрыто, но я ощутил запах осени и сожженных листьев, настолько отчетливо, что у меня запершило в горле, хотя внизу не было ни одного костра. Но запахи не обязательно нужно чувствовать, они живут у нас в голове.

Примерно так же пахло, когда я увидел Милу в первый раз. У нее были длинные каштановые волосы, тонкие черты лица и пронзительные глаза медового цвета. Отец был еще жив и помирать не собирался. Никто и не думал, что ему осталось всего ничего. Так как он умудрился жениться перед самой смертью на девчонке моложе его лет на пятьдесят и при этом даже не скрывал, как часто ее трахает. Мне было плевать, лишь бы не во вред здоровью. А он выглядел здоровым, как бык, в свои шестьдесят с небольшим и вел бизнес так, что конкуренты оставались далеко позади него, и я считал его самым умным, хитрым и подлым засранцем. Мать умерла почти сразу после моего рождения, поэтому каких-то ревностей и проблем по поводу его личной жизни у меня не возникало. После его смерти моя молодая мачеха прихватила себе все, что нашла в доме, и укатила в неизвестном направлении. Но это было потом.

А тогда… тогда учился и учился неплохо, потому что хотел понимать, чем занимается отец, а он таскал меня с собой на завод, когда тот еще почти не приносил прибыли, и я знал о самолетах все, что вообще может знать маленький ребенок. Он мной гордился… до поры до времени, пока у меня не взбесились гормоны, и длинные ножки, попы и груди на какое-то время не затмили крылья, фюзеляжи, вертикальное оперение, грузоподъемность, и я не ушел в долгие загулы с выпивкой, ночевками не дома и транжирство его денег вместе со своим другом Сергеем. Дружили мы еще со школы. У него не было отца, а мать изо всех сил тянула его одного, пока в один прекрасный день сама не протянула ноги. Назарова хотели отправить в интернат, но я заплатил денег одной очень ушлой тетеньке, и она оформила опекунство. У меня уже тогда мозги прекрасно работали, и всегда добивался всего, чего хотел. Мы сняли квартиру и творили там полный беспредел.

Через несколько лет отец выгнал меня к черту из дома и лишил карманных расходов, за которые жила вся моя компания. Он считал это верным педагогическим моментом, а я решил, что у меня будет свой авиазавод и без него. Свои самолеты. И они будут носить мое имя. Я обойду его на рынке и подомну под себя. Мы с Назаровым как раз обдумывали одну комбинацию, которую потом с успехом и провернули. Точнее, я провернул.

Женился на Светлане, ее отец заказал у меня сразу три проекта, а я решил, что пожизненные заказы мне не помешают. Светлана могла стать прекрасной женой. И я ей нравился. Мы к тому времени еще не купили свой первый завод, и я сидел над усовершенствованием старых отцовских моделей. Назаров мотался и улаживал куплю-продажу, пытался протолкнуть мои проекты. Пока что у нас не было заказов. Кому нужны отечественные самолеты? А мы хотели на международный рынок. Я тогда сидел над чертежами сутками до вылезших из орбит глаз и нервного тика. Мне нужно было создать нечто, не имеющее на тот момент аналогов, но для этого были нужны деньги. У отца я просить не собирался. У Сазонова были миллионы, как и дочка, которая смотрела на меня, чуть приоткрыв ротик, и отдалась мне, едва я залез к ней в трусики. Она оказалась девственницей. Ее папенька был глубоко против, а я слишком хотел добиться своих целей, и поэтому мы сообщили Сазонову о том, что его дочь на пятом месяце беременности. У старого жадного козла не было выбора, и мы поженились. Света родила мне сына, а ее отец подарил нам новый дом. Но я хотел сам покупать дома, машины, самолеты! Сам! Мне не нужны были его подачки и его контракты, по которым он выкупал мои чертежи и ни черта с этим не делал. Я так же не собирался идти на поклон к отцу, с которым мы к тому моменту несколько лет не разговаривали. И мы с Серым стремились все же вытолкнуть мои модели за рубеж.

Милу увидел на студенческой вечеринке, мне нужны были свежие идеи, и я просматривал проекты студентов с целью найти что-то интересное. Жена считала, что я в командировке, а я в то время еще не перерос ноги, груди и попы. Нет, я любил Свету и своего сына. Так, как полагалось их любить, но моя личная жизнь и они никак внутри меня не пересекались. Я еще был желторотым придурком… Мне пришлось повзрослеть неожиданно и больно. Мне пришлось стать тем, кто я есть сейчас. Да и я думаю, я был таким всегда, просто я еще не знал, что умею выкручивать конкурентам руки, убирать неугодных мне людей, затыкать слишком болтливые рты и получать все, что я хочу. Никто этого не знал. Даже мой друг Сергей. Но мы с ним узнали. Оба. И оба ужаснулись.

***

Она сидела в стороне и читала книгу. Все пили, веселились, танцевали, а она читала. Я подошел к ней с бокалом вина и предложил выпить, а она отказалась. Мне тогда понравилась ее маленькая грудь без лифчика под красивым летним платьем и эти глаза медового цвета. Мне захотелось ее трахнуть, пока она будет читать свою книжку. И я трахнул уже под утро, когда она все же выпила предостаточно вина вместе со мной, и мы ушли встречать рассвет на крыше. Она читала вслух какую-то классику, а я стягивал с нее трусики и быстро расстегивал ширинку. Помню, как двигался в ней мощными толчками, а она раскинула руки и широко распахнув глаза, смотрела в небо и кричала «я лечу… мне хорошоооо… я лечу». Утром она мне дала свой номер телефона и попросила позвонить ей… долго смотрела мне в глаза светло-коричневыми огромными очами, поцеловала несколько раз в губы.

– Конечно, позвоню, детка.

– Не называй меня – детка. У меня есть имя.

– Конечно, детка.

А потом я забыл ей позвонить, вообще забыл, как ее зовут. Чуть позже меня с ней познакомил Сергей и заявил, что женится. Неожиданно, но я особо не страдал. И никогда бы не подумал, что она могла страдать. Мила, да, тогда я узнал ее имя, Мила ни разу не напомнила о том, что было. Она была хорошей женой Сергею. Мы отмечали семейные праздники, она дружила со Светой и проводила с ней много времени, когда мы ждали нашего второго ребенка.

Мне сообщили, что умер отец, как раз, когда я наконец-то продал свой проект, и его выкупили за границей. Выкупили за бешеную сумму денег. Это был наш успех. Первый шаг на пути к нему. Я продал свой проект и одновременно стал единственным наследником своего отца… а точнее, его долгов, которые он наделал в стремлении оживить былое имя и создать что-то новое и стоящее.

Я не знаю, почему позвонил ей, позвонил, пока Сергей был в отъезде. Она приехала ночью в гостиницу. Долго сидела со мной, пока я напивался и курил до тошноты и звезд перед глазами, под утро я очнулся с ней в одной постели. Это был паршивый поступок, и черт его знает, как это случилось. Я точно ни черта не помнил, но она все помнила прекрасно. Утром обхватила мое лицо ладонями и быстро заговорила:

– Молчи, Захар. Молчи, ради Бога, не убивай меня снова. Один раз. Я больше никогда. Не напомню. Считай, что приснилось. Я тогда ждала, что позвонишь… очень ждала, рыдала по ночам. Ходила за тобой. Сергей меня домой подвез от твоего дома. Я тебя…

– А теперь молчи ты. Уходи, Мила. Все, что здесь сейчас произошло, такое… такое дерьмо. Ты понимаешь, какое это дерьмо? Уходи, мать твою! Как ты… что за… Все! Чееерт! Давай, тебе пора.

Она сдержала слово и не напоминала, никогда.

Потом у них родилась дочь.

Через пять лет мы уже выкупили второй по счету завод, выпустили наш первый самолет, его выкупила английская авиакомпания и сделала заказ еще на несколько моделей. Когда мой самолет сделал свой первый круг по небу, я рыдал, как ребенок. Какие-то несколько месяцев мы пребывали в эйфории. Мой тесть позвал меня к себе и долго тряс мою руку, и расписывал, как гордится мной. Старый черт, назвавший меня никчемным идиотом, который никогда не создаст ничего круче модельки аэроплана на ручном пульте управления и никогда не расплатится с долгами отца.

Когда я готовил к продаже новейшую модель, над которой работали несколько проектировщиков, меня ожидал удар, от которого я оправился не сразу. На презентации я увидел свою модель, новейшую модель у ирландца, который предлагал мне работать над проектом вместе. Стать партнерами. Какая-то сука продала ему чертежи. Мы остались без контракта. А я уже внес залог за разработку нового проекта… Именно тогда Сергей сообщил мне, что хочет работать отдельно. Что у него свои идеи, свои чертежи. Он хочет попробовать.

Не знаю, зачем я вскрыл его ноутбук, точнее, зачем заплатил, чтоб это сделали для меня…

Я помню, как Мила плакала в моем кабинете, плакала и говорила, говорила, а я чувствовал, как у меня грудину разрывает, раскрывается она, и оттуда черви лезут, копошатся там внутри, где гнилая ложь и лицемерие жили годами. Она просила в память о годах дружбы дать ему уехать… Я дал.

***

Отошел от окна, открыл бар, достал скотч, налил себе в бокал на донышке, отпил маленькими глотками. В голове нарастала пульсация, сдавливая ее железным обручем. Чертова малолетняя, лживая дрянь. Заставила все вспомнить. Третий день не могу ни о чем думать, только о ней. Врет ведь. Я сам лично тела опознавал. Трое их там было. Она, он и ребенок. То, что осталось от них. Он должен был лететь в Бельгию один. Без них. Так она мне говорила.

Снова мысленно представил лицо той оборванки с рыжими, всклокоченными патлами и веснушчатой физиономией. Я не ходил к ним в гости после рождения ребенка. Серый перевез их в Словакию, там Миле и ребенку климат подходил. Так он говорил, а мне было все равно, если честно. Я тоже не особо хотел видеть его жену. Мы не любим, когда что-то напоминает нам о собственных подлых поступках, мы любим о них забывать и убирать с глаз подальше все, что так или иначе с ними связано. Один раз я был у них в доме до отъезда, когда Мила только родила. Я тогда ее в углу зажал и за горло сдавил.

– Чья?

– Не твоя. Его. Я точно знаю. Нет в ней ничего твоего.

– Славно. Поздравляю.

Какой она была – рыжей, черной, зеленой, не видел я ее. Пересылками милых семейных фото мы не занимались. Один раз он показывал фото дочери на каком-то лыжном курорте. Кажется, эта фотография осталась у Светы в альбоме. Надо потом посмотреть. Черт! Откуда эта малолетка узнала о Сергее и Миле? Нагуглила, или кто-то рассказал. Но кто? Кому это надо?

Так, все. К черту. Надо ехать домой, у сына завтра День рождения, и Света просила съездить с ней забрать подарок.

Но домой не хотелось. В голове вертелись одни и те же мысли. Они навязчиво мешали мне жить все эти дни. Обычно сбросить напряжение помогал секс. Подумал о рыхлом теле жены, потом о Лизе, и нигде даже не прострелило.

Я набрал Костю:

– Найди мне кого-то. Не из дорогих. Помоложе выбери, чтоб с темными волосами. В гостиницу привези.

От мысли о грязном сексе с ночной бабочкой в паху прострелило. Лет двадцать с такими ночи не проводил… а сейчас захотел чего-то животного, дикого.

Глава 4

Везение – это вообще не про меня, если бы я играла в фильмах, то мой был бы про тридцать три несчастья. Баба Дуся, когда мне ссадины зеленкой или йодом мазала, всегда говорила, что я – ходячая неприятность. Потом пирожками с капустой кормила.

– Забрала б я тебя к себе… да живу я в полуподвале, там только одна кровать и тумба. Не дадут мне тебя удочерить. – и плачет, а от нее водкой воняет. И понимаю я, что не от сладкой жизни. Говорили, что дети ее из своей квартиры выселили. Она на них все переписала, а они продали ее и уехали за границу. Баба Дуся одна осталась. Вот мне таких убивать хотелось… я б все отдала, чтоб моя мама жива была, я б ее на руках носила и ноги ей мыла сама. Кушать ей готовила.

Но в тот день я вот решила, что мне впервые повезло. Оно, и правда, так выглядело. Колобок и два его придурка-шестерки перед тем, как меня отвезти в участок, куда-то поехали. Далеко поехали, за город куда-то. Они еще думали – сначала меня определить или съездить. Но решили все же ехать. Меня трясло на ухабах, и я билась головой о стекло, но это все было хренью по сравнению с тем, что все мое тело ломило и кости, казалось, все были сломаны. Они приехали в какой-то частный сектор, меня оставили в машине с каким-то желторотым придурком, а тот отошел отлить. Конечно, я не собиралась ждать, пока он вернется, я осторожно приоткрыла дверцу и выкатилась из машины в мокрую траву. Потом я бежала сквозь посадку, падала в грязюку, стонала от боли в ребрах, но бежала, что есть мочи. Недаром я всегда первая по бегу была. Жирдяю и его дебилам меня не догнать. Только беда в том, что и я не знала, где мы и куда идти. Как вернуться обратно в город. Добиралась я назад больше двух дней. От голода меня шатало и мутнело перед глазами. Забрела на какой-то базар, на автомате украла кусок жареной курицы в какой-то забегаловке, за мной гнались с три кавказца и грозились разодрать на куски, и пожарить на том вертеле. Но я удрала. Потом делила эту курицу и два дня ее ела. Пока блуждала по дорогам и пригороду, чуть другим ментам не попалась. Заночевала во дворе какого-то склада, только под утро увидела, что склад три собаки охраняют. От страха чуть не обделалась, но спас последний кусок курицы. Меня не тронули.

На третий день выбежала я куда-то к новостройкам. Район этот уже знала, в моем городе не было ни одного района, который был бы мне неизвестен. Я столько раз сбегала, что успела изучить каждый закоулок. Если идти пешком через новые пустые дома, я выйду недалеко от метро, потом можно на трамвае и к вокзалу, а там можно и переночевать между киосками, картонками обложиться, и будет не так уж и плохо, а еще там жрачку найти можно на ура. Мы здесь со Славкой ночевали незадолго до его смерти. Наелись от пуза. При мысли о друге на глаза навернулись слезы, но я их зло проглотила. В голове его голос зазвучал:

«Чего сопли распустила, рыжая? Я все вижу. Не реви».

Славка умер от воспаления легких. В нашем лазарете считали вначале, что он симулирует боли в груди, потом, что у него вирус, а когда он начал задыхаться и бредить от температуры, его забрали в инфекционку. Оттуда он уже не вернулся.

С того дня я ненавижу врачей. Я Андрею Всеславовичу, хмырю этому, уроду старому всю тачку исцарапала и колеса спустила. Если б могла, убила б его за то, что Славку вот так.

Бежать уже было больно. Я выбилась из сил. Но если сейчас где-то присяду, я вырублюсь от усталости и ночью замерзну либо менты найдут. Надо идти к вокзалу и там уже расслабляться.

Где-то глубоко ночью, шатаясь, я добралась до первых железнодорожных путей, потом нашла какую-то будку с газетами, натаскала картонок и зарылась под ними. Что делать дальше, я решу завтра. Но в детдом точно нельзя. Не сейчас. Колобок проклятый меня точно там искать будет.

Ну что, Сенька, добилась правды? Нашла Барского? Вот теперь сиди на вокзале и дохни с голода, а в детдоме на ужин дадут манную кашу с комками. Я ее ненавидела, но сейчас я бы не отказалась даже от нее. Прикрыла глаза, вспоминая, как первый раз узнала, кто я. Письмо мне пришло от Арины Афанасьевны Матешкиной. Конечно, я потом писала ей, и оказалось, что такой нет и не было никогда. Я даже искала ее в справочном и в библиотеку бегала, чтоб в интернете найти. Когда вскрыла письмо, там оказались вырезки из газеты о гибели самолета с Назаровыми и адрес электронной почты, на которую я должна зайти. И больше ничего. Позже мне присылали фото Барского с мужчиной, которого звали Сергей Кириллович Назаров. Конечно, идиоткой я не была. Дважды два сложила. Я писала на мейлы, с которых мне приходили фото и письма, но мои послания всегда возвращались. Отправитель слал их с разных мейлов, которые потом удалял. Когда я спросила – почему я? В самолете погиб также и ребенок, мне прислали очередное фото с Назаровым, красивой темноволосой женщиной и ребенком. Он держал на руках рыжеволосую девочку с двумя родинками на правом плече. Я сдернула футболку с плеча и уставилась на свои две симметричные родинки. Они были точно такими же, как и на фото.

Следующие фото опять были с Барским и моим отцом на открытии авиазавода, потом возле самолета, на крыле которого выведен логотип «Барназ». Потом на банкетах, где они вместе. А последнее фото – Барский один улыбается возле огромного самолета, и на крыле только три буквы «Б.А.Р»

И приписка от моего отправителя: «Он уничтожил твою семью и забрал все себе. Присвоил дело твоего отца, назвал своим именем и жирует. Твой отец хотел уехать, хотел работать сам… и сразу после этого самолет, изготовленный на заводе Барского, потерпел крушение. Ты ведь умная. Ты все поняла? Убийцу надо уничтожить. Я пришлю еще доказательства. А ты думай. Дочь Назарова имеет право на половину доходов Барского, если найдет способ получить все, что ей причитается».

И все. И больше ни одного письма в течение года. За этот год я жадно изучала все, что касалось Назаровых и Барского. Но ничего не находила. Все словно уничтожили, почистили, стерли. И я все больше убеждалась в том, что Барский убил моих родителей, чтобы забрать все миллионы себе… Только, как я выжила? И почему я ничего не помню?

Я уснула… и мне снилось, как покупаю пистолет и захожу в кабинет Барского. Направляя ему в грудь, нажимаю на курок… И… мне вдруг становится невыносимо больно в груди. Пистолет отчего-то выстрелил в меня, а не в него. И боль не стихает, меня как будто бьет в грудь…

– Эй, ты! Открывай глаза, чудо!

Я распахнула глаза, дернувшись всем телом. Передо мной стояли две телки в коротких юбках и кожаных куртках. От них пахло какими-то ядовитыми духами, и они пинали меня сапогами в грудь.

– Че! Охренели, сучки?

Я подскочила и протерла глаза кулаками.

– Ты глянь, оно еще и огрызается. Пупс будет в ауте. Ты, давай вставай. С нами пойдешь.

– Еще чего.

Осмотрелась по сторонам, потом на двух шлюх взгляд перевела.

– За место платить надо. Думала, даром тут свои булки раскинула? Ты теперь Пупсу сто баксов торчишь!

– Кому? Сколько?

Я еще со сна понять не могла, что они от меня хотят. Я ужасно замерзла, и зуб на зуб не попадал. Рывком встала на ноги, поморщившись от боли.

– Какие сто баксов? Я только прилегла. Все, пошла я. Отвалите!

– Пошла она, ты смотри.

Белобрысая, явно в парике, заржала и пнула меня в плечо. Я тут же накинулась на нее. Ну не было у меня сантиментов, и не готовила я никого, не угрожала – я била. Меня так приучила улица. Иначе не выжить. Но я переоценила свои силы, слишком голодная, избитая, уставшая. Она меня на асфальт свалила, я впилась пальцами ей в физиономию, раздирая щеку, и она истошно завопила.

– Отстань, не то я тебе глотку зубами перегрызу.

И перегрызу, даже если насмерть забивать будут. Вторая девка свистнула, и я обернулась назад, увидев двух мужиков, пнула белобрысую коленом в живот, чтоб слезла с меня.

– А это мальчики Пупсика. Сейчас тебе, сучка, зубы повыбивают.

– Что за кипеш тут? Че орете? Охренели?

Один схватил меня за шиворот и оттянул от белобрысой, а потом грязно выматерился, увидев ее физиономию.

– Твою ж мать!

– Чтоо? Сильно? Ах ты, бл**ина такая! Ты что сделала. Тварь?!… Я тебя убью!

Но мужик тряхнул меня, не давая той наброситься с кулаками.

– Каролина, она тебе щеку разодрала.

– Вот сучка. Пусть теперь за меня работает, тварина!

Мужик посмотрел на меня и заржал.

– И кто ее возьмет? Она ж вонючая, облезлая. На хер она нужна.

– Может, и нужна, – сказал второй и прикурил сигарету, – у нас все бабы потасканные. А это – свежее мясцо.

– Вы чего? Я просто спала. – запричитала я. – Зачем я вам? Нет у меня сто баксов, нету и десяти копеек.

– Ниче. Заработает. – прошипела белобрысая, промокая лицо влажной салфеткой. – У нас тоже не было. Отмыть, накрасить, и будет старых козлов ублажать. Пупсу она понравится, и нам отстегнет за нее. Мы с тобой поделимся, или я расплачусь.

Она подмигнула Квадратному. Ну вот и все, я опять попала в какую-то хрень. Куда меня вляпало снова. Чееерт, от них так просто не сбежать. Что же делать?

– Пошли, костлявая, найдем тебе применение. Вернешь бабло за ночлежку, и отпустим.

– Какое бабло? Вы охренели? Нет у меня бабла.

– А она борзая. Эй, зубы нужны? Я могу и выбить. Лучше сосать будешь.

Он оскалился, а две сучки заржали. Мне стало страшно… я вдруг поняла, зачем я им и что они хотят заставить меня делать. Наши иногда сбегали на заработки… две потом не вернулись, нам так и не рассказали, что с ними. А остальные… Одной аборт делали, а вторая от какой-то гадости лечилась, от нее еще все шарахались.

– Нет. Не надо. Я просто уйду. Меня ищут, ясно? Найдут и ноги вам поломают.

– Ищут ее! Ты – шавка детдомовская, я такое за версту чую. Кому ты на хер нужна? Никто тебя не ищет.

– Все, хватит болтать. Покажем ее Пупсу, он решит, что с ней делать.

У одного из них зазвонил сотовый, он ответил, отходя в сторону, а второй меня тут же перехватил также за шкирку.

– И где я тебе сейчас посреди ночи шлюху свежую и молодую найду? Они что у меня, как на огороде растут? Мои сегодня все за тридцатку. Я понимаю. И что? Сколько? Бл*дь, не, ну предупреждать надо. Я б, может, днем бы нашел какую-нибудь дуру деревенскую. А щас где я тебе откопаю нимфетку еще и с темными волосами? А глаза зеленые и целку не надо?

Та, что в белом парике, пнула Квадратного в бок и кивнула на меня, но он поморщился.

– Я ее отмою, накрашу, и будет девочка с картинки. Шмотки Лолитки остались. А ты со мной поделишься бабосиками… м… Лех?

Он прикрыл сотовый лапой и снова меня с ног до головы осмотрел. Потом перевел взгляд на белобрысую и ответил в трубку:

– Будет тебе девка. Когда надо? Окей, скажи, чтоб забрал, как всегда, с нашего места, и деньги с него на карту Пупсу вперед. И что, что клиент важная птица… ну а мне то что. Нае**т, а я потом натурой Пупсу платить буду? Меня на прошлой неделе подставил сынок ментяры нашего, двух заказал и заплатил, как за чашку кофе. Ладно. На твою ответственность. Через час девку заберешь.

Посмотрел на меня и ухмыльнулся.

– Расплатишься с Лялькой и с Пупсом за ночлежку и можешь валить на хер. Поняла?

Ничего я не поняла, я лихорадочно оглядывалась по сторонам, то на одного смотрела, то на другого.

– Я же… не… я же.

– Что ты?

– Мне пятнадцать всего.

Он исподлобья на белобрысую зыркнул.

– Я ее так размалюю, что на все двадцать потянет. Таблеточку ей дадим, и все будет ништяк. Поехали. Пупсик будет рад.

– Ну ты и сука, Валька, – сказала вторая темноволосая и сплюнула жвачку себе под ноги.

– Че я сука? Кручусь, как могу.

– Она ж ребенок совсем.

– Я тоже ребенком была, когда меня отчим натягивал, а мамаша водяру глушила в соседней комнате, и ниче, пережила. А этой еще и денег дадут.

В эту секунду я дернулась в руках Квадратного, пнула его локтем в живот и заорала, что есть мочи:

– Спаситееееее!

И тут же почувствовала удар в солнечное сплетение, присела на колени, пытаясь отдышаться.

– В следующий раз заорешь, ножичком разукрашу и в речку брошу. Как думаешь, когда найдут – опознают?

– Пошел на х**

Подхватил за волосы и рывком на ноги поставил.

– Выбирай: или отработаешь, или сейчас тебя прямо здесь разложим, а потом на корм рыбам или под рельсы.

– Отработаю, – всхлипнула я, – отпустииии.

Отшвырнул меня от себя, и вторая девка меня за талию обняла, помогая подняться, и повела к машине.

– Ты Лехану не огрызайся… он чокнутый, прирезать может. Отработаешь и пойдёшь себе… а может, у нас останешься. Пупс своих не обижает. И пожрать будет, и где переночевать, а еще… порошочек, таблеточки, ну сама понимаешь, все для настроения.

Нет, я не понимала. У меня впервые от страха по щекам слезы катились.

Глава 5

Они наряжали меня, как рождественскую елку, а я думала о том, что скорее перегрызу глотку тому уроду, что меня собрался купить, чем позволю себя тронуть. Надо было в участок ехать. Лучше в колонию, чем под какого-то ублюдка в пятнадцать лет и за деньги. Нет, я не была романтичной. Во мне вообще романтика отсутствовала напрочь, но я не собиралась себя продавать. Лучше жрать баланду, чем раздвигать ноги, как эти шлюхи. Я другой жизни хочу. Я клялась себе, что выгрызу ее, эту другую жизнь, мне не будут делать аборты, как тем дурам, что искали себе домашних мальчиков и надеялись, что их приютит какой-то богатенький Буратино. Да, мы в пятнадцать и не такое видели и знали. Я тоже видела. Улица многое показывает и учит. Мы все это лет с десяти знаем, а то и раньше. Знаем, как можно быстро денег заработать помимо воровства. Только за воровство больше уважали, а к шлюшкам плохо относились, могли избить и забрать все, особенно если не делилась натраханным.

Пока белобрысая закрашивала синяк у меня на лице, я смотрела в зеркало и кусала щеку изнутри, сильно кусала, до крови. Ничего, дайте мне только выйти отсюда. Когда-нибудь я вас, сучек, найду и патлы вам повыдираю.

– Ну вот. Похожа на человека. Парик натянуть, и нормально. Тащи парик, Светик. Рыжую, костлявую оглоблю на бабу похожую сделала.

– На тебя, ты хотела сказать?

– Заткнись! Тебе до меня…

– Да прости, Господи… упаси меня убогую.

Они натянули мне на голову вонючие волосы. И меня передернуло от гадливости. Черт его знает, после кого эти патлы и шмотки грязные, я, конечно, не особо чистая, но эти две лохудры дали мне хоть ополоснуться в своей коморке обшарпанной.

– Все. Уводи ее. Готово.

– А порошочек ей дашь? – спросила Светик. – Витек же давал тебе, я видела.

– Хрена ей, а не порошочка. И так отработает, на сухую.

– А мне… со мной поделишься?

– С тобой поделюсь, если перестанешь языком чесать. Все, уводи эту дрянь мелкую.

Квадратный и его дружок подхватили меня под руки и потащили на улицу. Я тут же ощутила, как стало зверски холодно ногам в капроновых чулках и почти голой попе, а под короткий топ и дутую белую куртку тут же забился холодный воздух, и по моему телу расползлись мурашки. Уроды затолкали меня в машину на заднее сиденье и сели по обе стороны. Тот, с щетиной, осклабился и сдавил мою коленку.

– А ты ничего, рыжая, вот отработаешь с клиентом, я потом тебя…. отогрею. Ммм, Витек, отогреем рыженькую? Смотри, какие ножки и тельце, не такая уж она и худющая. Тебе, правда, пятнадцать? Сисястая какая.

Потянул руку к моей груди, шевеля мерзко пальцами.

– Правда. Тронешь, я тебе пальцы зубами отгрызу!

Они расхохотались, а потом он схватил меня за затылок и наклонил вперед.

– Язык отрежу, и молчать всю жизнь будешь, ясно? Слушай внимательно, сучка. Сейчас тебя Витек в машину к одному хрену посадит. Ты с ним поедешь, после того, как отработаешь, можешь валить на все четыре стороны. Но если хочешь… вот визитка моя. В карман положил. Позвони и будешь в шоколаде, ясно?

– Да пошел ты. Лучше под рельсы.

– Не болтай. А то под рельсами окажешься намного быстрее, чем думаешь.

Он пнул меня в затылок, и я клюнула носом в колени. Чем ближе приближались, тем сильнее становилось страшно, дрожали ноги и сердце колотилось где-то в самом горле.

– Не дури, мелкая, не дай бог дернешься, я тебе все ноги переломаю, ясно?

Ясно. Все мне было с ними ясно. И ноги переломают, и руки. Никто в этом не сомневался, да и я не дура. Как назло, на улице не души, хоть и центр города, но какой-то дикий район, где даже кошки не шастают. Квадратный кивнул Витьку, и они завязали мне глаза, когда они это сделали, меня начало трясти от ужаса, по всему телу разбежались мурашки.

– Зачем? Не надо глаза! Вы сумасшедшие? Не надо!

– Заткнись и не ори. Таковы условия у клиента. Чтоб дорогу не видела. Не верещи. Он хорошие деньги платит, может, чаевые даст тебе, дуре облезлой, если заранее не побрезгует.

Машина затормозила, и Витек выволок меня наружу. Когда я попыталась дернуться, что-то холодное уперлось мне в бок.

– Это ствол! Пристрелю сучку! Из-под земли достану и пристрелю, если что не так пойдет.

От ужаса волосы на затылке дыбом встали. А он толкнул меня в спину и повел под руку.

– Иди давай. Можно подумать, целка. Да на таких, как ты, пробы негде ставить, сразу видно – шлюшка малолетняя. Небось, сосешь за сигарету.

– Урод! Мама твоя за сигареты сосет!

– Найду потом и уши оторву.

– Ну-ну. Найди и оторви. Это я тебя найду и яйца оторву.

Послышался звук открываемой дверцы, и меня впихнули в теплый салон, пахнущий дорогим мужским одеколоном. От ужаса у меня задрожали колени, и стало нечем дышать. Ну вот и все. Влипла ты, Сенька. Машина тронулась с места. Водитель не издал ни звука.

– Меня ведь не убьют? – тихо спросила и впилась в дверную ручку.

Мне никто и ничего не ответил. С каждой секундой становилось все страшнее, но этот ужас, скорее, сковывал по рукам и ногам, чем помогал действовать.

– Куда мы едем?

И снова тишина. Мне представилось, что машина сворачивает куда-то в лес, за город и что рядом со мной сидит ужасный маньяк с жуткими глазами, у него в кармане нож или скальпель, и он будет резать меня на куски. Несмотря на тепло в салоне машины, у меня зуб на зуб не попадал, и я слышала, как они стучат в гробовой тишине. Если мы приедем в лес, я должна сбросить эти проклятые туфли и бежать куда глаза глядят, может, мне и повезет. Я ведь хорошо бегаю.

Автомобиль мягонько остановился, и мое сердце забилось так громко, что, наверное, этот извращенец мог его услышать, мне казалось, что оно стучит как колокол. Меня взяли под руку и молча куда-то повели. Я хотела закричать, но у меня почему-то пропал голос.

Но когда ноги шагнули на ступеньки, стало немного спокойней, но ненадолго, потому что в голове тут же нарисовался заброшенный дом с заколоченными окнами… Но под туфлями, которые шлепали на пятках, я почувствовала мякоть ковра и медленно выдохнула. Мой локоть сжали сильнее, и я поняла, что идти надо быстрее. В голове ни одной мысли, ни одной идеи. Ни черта в этой голове нет и плана, как удрать, тоже нет. Ужас в ней только. Я ощущала опасность каждой клеточкой тела, привыкла ее ощущать каким-то десятым чувством. Когда жизнь где-то очень много отнимает, то где-то очень много дает. Мне она дала отменную интуицию. Правда, работала она с переменным успехом. Услышала, как тот, кто меня вел, постучал в какую-то дверь, щелкнул замок, и меня ввели в помещение. Здесь пахло иначе и было довольно прохладно… и запах отчего-то показался знакомым. Мужского дорогого одеколона и сигар. Услышала, как сзади опять щелкнул замок, и замерла на месте. И что теперь делать? Можно снять повязку или надо быть в ней?

Я выжидала… повязку отчего-то снимать было страшно, и теперь я только прислушивалась к каждому звуку. Где-то впереди меня послышались шаги. Неторопливые, размеренные. Там, где он идет, нет ковра, и я слышу, как чеканит подошва по паркету. Приблизился ко мне, и я судорожно выдохнула. Ощутила, как чьи-то пальцы тронули мои волосы… точнее, тронули парик. И тут же его содрали с моей головы вместе с шарфиком.

По нервам ударил свет, и я зажмурилась… И тут раздался хохот. Истерический громкий мужской хохот. Он показался мне знакомым. Я открыла глаза и чуть не заорала – передо мной стоял Барский. В расстегнутой до половины рубашке с бокалом в руке и сигарой и хохотал, как одержимый. От неожиданности и страха я дернулась в сторону двери, но меня тут же впечатали в нее мордой и выкрутили мне руку назад.

– Куда собралась? А? Есения Назарова, или как тебя там? А в этот раз ты случайно здесь или опять за деньгами пришла? Вот это встреча… не верю я в случайности!

Руку заломил так, что я от боли губы закусила.

– Больно… очень больно. Отпустите! Меня заставили… заставили прийти… Я не эта. Не шлюха я!

– Да ладно. Серьезно? А юбка, из-под которой трусы видно, и чулки эти проститутские так, для антуража?

– Серьезно! Отпустите! Я просто уйду, и все!

– Куда? Я за тебя деньги заплатил! Ты помнишь, зачем тебя сюда привезли?

Я всегда знала, что все эти олигархи – они извращенцы, они точно маньяки. И этот, наверное, один из самых страшных педофилов.

– Меня заставили, мне всего лишь пятнадцать. Отпустите меня. Я верну все деньги. Честно.

– Вернет она. А возвращать как будешь? По частям? Или машину мне помоешь? А может, туфли будешь чистить?

Развернул к себе, и я больно ударилась затылком о дверь.

Его глаза лихорадочно поблескивали, а светлая рубашка оттеняла сильную смуглую шею. Вблизи он казался мне очень опасным, очень взрослым и ужасно злым. Казался кем-то, кто способен мне выпустить кишки. Только не сразу, а разрезать живот и наматывать на вилочку, как Ганнибал Лектор.

– Кто тебя постоянно ко мне подсылает, м?

И неожиданно со всей дури заехал кулаком прямо возле моего лица, и я взвизгнула.

Хотела дернуть ручку, но он схватил меня за скулы пятерней и вдавил затылком назад.

– В какие игры мы играем, а Есения? Или кто там играет в игры? Что у тебя в карманах? Диктофон? Жучки? Снимай свои тряпки вонючие.

– Ннет! Ничего… правда, ничего!

– Снимай, я сказал, не то все сам сдеру!

В ярости он оказался ужасен, словно в него вселился сам дьявол, никогда в жизни меня еще так не парализовывало ужасом. Он стащил с меня куртку, отшвырнул в сторону и сдернул юбку, потом схватился за топ и разодрал его на груди. Я яростно сопротивлялась, отбивалась изо всех сил, но он был не просто сильнее, а в десять тысяч раз сильнее. Закрылась руками и закричала.

– Только не насилуйте и не бейте, не надо… пожалуйста… не надо.

Рука на моем плече разжалась, и он схватил меня за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. Повернул мою голову вправо, влево. Теранул больно ладонью по щеке, там, где синяк, и я вскрикнула, а он еще больнее сжал подбородок.

– Это где тебя так? И кто? Сутенер твой?

– У меня нет сутенера… я не шлюха!

Он наклонился и вытрусил мои шмотки одну за другой. Движения быстрые, ловкие. Потом снова поднял на меня волчий взгляд.

– Под трусами ничего нет?

Я отрицательно качнула головой, всхлипывая и тяжело дыша, глядя на него и вжимаясь в стену голой спиной. Звериное выражение начало пропадать с лица Барского, и он потер переносицу двумя пальцами. Потом вдруг начал расстегивать рубашку, и я чуть не зашлась от жуткого понимания, что меня уже ничего не спасет.

– Нет… не надо… прошу вас, не надо…. не надоооо!

Шагнул ко мне и ткнул мне в руки рубашку.

– Оденься и пошли со мной. Рассказывать будешь.

Я прижала к себе рубашку и посмотрела в его до сумасшествия светлые глаза. В них не было ни грамма похоти, только какая-то злость холодная и… что-то, чего я не могла понять совершенно. Спокойней не стало… стало еще страшнее.

– Правду, ясно? Солжешь, я тебя в ванной утоплю.

Я быстро закивала, чувствуя, как слабость расползается по телу. А он развернулся ко мне голой мускулистой спиной и пошел в сторону сервированного у огромного окна столика с двумя роскошными креслами.

– Голодная? Ужин заказать?

– Нннет… даааа. Голодная.

От нервов я бы сейчас и слона сожрала. А потом снова на его спину… на мускулы и широкий разворот плеч. Он шкаф открыл и новую рубашку надевает, а я дрожащими руками на этой пуговки застегиваю… и мне его телом пахнет, в нос забивается этот запах. Наверное, настоящие мужчины пахнут именно так, как он. Силой, властью и диким зверем. От ужаса и от восхищения до дрожи в коленках. Прошлась босыми ногами по ковру, затем по паркету, а он за стол сел и откинулся на спинку кресла. Потом на меня взгляд перевел.

– Сначала в ванну сходи. Тебя одели, а помыть забыли. Воняешь, как помойная яма.

– Может, я лучше пойду? Просто уйду, и все…

– Пойдешь, когда я скажу. А сейчас помойся и сядешь есть. Потом рассказывать будешь, как сюда попала, и кто тебя под меня собрался подложить.

– И вы меня отпустите?

– Может быть, и отпущу, если врать опять не будешь.

И сигару закурил… а я на пальцы его сильные снова посмотрела, и отчего-то заныло под ложечкой.

Глава 6

В эту ванну страшно ступить… да что там, блин, страшно даже на краешек сесть. Я такие только в кино видела, и на все эти пузырьки-коробочки глаза раскрылись. Зачесались руки… Ну а что? Если я пару тюбиков того, никто ж не обеднеет. Только спрятать некуда – на мне трусы и его рубашка… Разве что в трусы, но если выпадут, я точно огребу от этого… Барина, чтоб его. Я прислушалась к тому, что там происходило в комнате, кажется, он с кем-то говорил по сотовому. Подкралась к двери и приложила ухо.

– Ты совсем обалдел, Костя? Ты кого мне привез? Где ты вообще ее взял? Я что, вокзальную бл*дь просил? У нее вши наверняка в патлах нечёсаных и еще черт знает какие болячки. Да мне неинтересно, где ты их берешь, ясно? Но вот таких вот, чтоб больше мне не привозил, от таких бомжи носы воротят. Да и лет ей сколько, видел? Все! Нет! Сегодня не надо никого… Я тебя потом наберу, мне кое-что нужно, чтобы ты сделал.

Голос начал приближаться, и я отскочила от двери и открутила воду. Вот урод! Это я – вшивая, и даже бомж на меня не позарится? От обиды начало жечь в глазах, и я проглотила слезы. Влезла в ванну, и засаднил счесанный еще позавчера бок, посмотрела вниз и чертыхнулась – нехило я так на пузе проехалась. Намочила голову и вылила на себя почти всю баночку шампуня, потом постояла и вылила в ванну все содержимое баночек. Пусть этот чистоплюй моется, чем хочет… Но как бы я не злилась, наслаждение от горячей воды, огромной ванной и сумасшедших цветочных запахов перебивало все плохое, о чем я думала.

Вылезать из ванной не хотелось, но Барин пожаловали и постучали в дверь, и я чуть не подпрыгнула от неожиданности, тут же шторкой замуровалась – вдруг войдет, с него станется. Ему ж все можно.

– Эй ты, ЛисА, чего затаилась там? Давай быстрее, ужин остынет.

Какой заботливый выискался, ни на грамм не верю ему. Сейчас выйду, и придется либо врать, либо рассказывать про анонима… а про анонима никак нельзя, иначе мне доказательства не пришлют, да и этот придушить может, если все узнает. Но из ванной я все же вылезла и перед зеркалом остановилась, посмотрела на себя и так, и эдак. Страшная. Патлы как мочалка… как у этой в мультфильме Храброе сердце, только она красивая. А я… а я на драную кошку похожа. Кожа и кости, ребра торчат, правда, грудь вылезла где-то с полгода назад. Без нее удобней было. Волосы под шапку, свитер по колено, и ни одна мразь не глазеет и не норовит лапнуть. Теперь сложнее. Теперь лезть начали. Глаза у меня небольшие, вздернуты к вискам, как у китайцев, только покрупнее раза в два, и вся физиономия в этих мерзких штуках… как я их ненавижу. Веснушками язык назвать не поворачивается – это плямбы мелкие светло– коричневые, как обляпало чем-то. Ненавижу их. А губы… два вареника, вечно трескаются, сохнут. Говорят, мажорки сейчас себе рот силиконом накачивают, кто б мне его уменьшил. Нравился мне у себя только нос. Он один не подкачал. Хотя мог быть и покрупнее, а так из-за него губы еще толще казались. А еще я ушастая. Но из-за патл не видно не то что ушей, иногда и физиономии не видно, они у меня вьются мелкими спиральками и торчат, куда хотят и как хотят. Но пока мокрые, еще ничего так… вроде выглядят прилично. Я повертела головой, и кровь прилила к щекам, когда трусы увидела, те, что белобрысая на меня напялила. Я их в мусорку определила… потом передумала, но с мусорки доставать уже как-то было неприятно. И что мне теперь делать? Осмотрелась и увидела махровый халат.

– Ты чего притихла, м? Мне дверь взломать?

– Я сейчас!

Завернулась в халат… в него можно было обернуться раза три, завязалась поясом и, спотыкаясь, вывалилась из ванной.

Барский стоял за дверью и даже приподнял одну бровь, когда посмотрел на меня… захотелось выцарапать ему глаза за этот мерзкий взгляд, которым смотрят обычно на грызунов или жуков. Мне отчего-то ужасно хотелось, чтоб он смотрел на меня по-другому… но это из области фантастики.

– Ну хоть не воняешь, уже хорошо.

И пошел к столу, а я поплелась за ним, наступая на полы халата, и в итоге таки растянулась на паркете. Барский приподнял голову. Но даже не дернулся помочь встать, встала я сама с огромным трудом, потому что проклятый халат завернулся на мне, как кокон.

– Садись. – кивнул на кресло, и я взобралась на него, со стыдом слыша, как заурчало в животе, когда увидела на ужин спагетти с кусочками курицы и грибами. Я сама не поняла, как уже через секунду сидела с набитым ртом и пялилась в телевизор, где извивалась какая-то блондинка и что-то пела. Барский не мешал есть, он потягивал виски или что там у него было в бокале, медленно выпускал дым и пристально на меня смотрел… Но мне было плевать, пусть хоть в микроскоп меня разглядывает, я жрать хочу. И так вкусно я никогда в жизни не ела. Когда почти доела и спагетти не наматывались на вилку, я помогла себе руками и тут же посмотрела на Барина. Сидит, смотрит, подперев голову рукой… теперь я напоминала себе обезьянку, которую покормили и наблюдали с любопытством на ее гримасы и поведение. Я облизала пальцы, и он опять противно поднял бровь, я тут же перестала это делать и нашла взглядом салфетку. Ужасно хотелось вылизать тарелку. Так хотелось, что скулы сводило. Но этого сделать я уже не посмела. Пусть не думает, что я совсем некультурная.

– Рассказывай!

Скомандовал, когда я доела, и я тут же растерялась… но потом быстро собралась и принялась рассказывать про свои злоключения после того, как он меня вышвырнул на площади. Барский слушал внимательно и не мешал… только пальцем слегка постукивал по столу. Когда я закончила, он осушил остатки жидкости в своем бокале и поставил его на стол.

– Я, кажется, просил не лгать, – тихо и вкрадчиво сказал он, глядя мне прямо в глаза, и у меня по телу прошлась волна ужаса… почему-то вот таким спокойным он пугал меня намного больше.

– Я не лгу!

– Лжешь! Кто твой сутенер и как он вышел на меня?

Светло-голубые глаза загипнотизировали и заставили поежиться, в них не осталось ничего человеческого, они сковали меня холодом, и я не могла даже пошевелиться.

– Нет у меня никаких сутенеров, не знаю, с кем вы там привыкли общаться, но я не такая, как ваши девки.

Глаза сверкнули недобрым огнем, и я вдруг пожалела, что настолько нагло с ним разговариваю. Мы одни в этом номере, и он меня размажет по стенке, как слепого котенка.

– Я не спрашивал, какая ты, я спросил, кто твой сутенер и что ему от меня нужно… сколько и зачем тебе заплатили в первый раз за твою сказку и зачем подсунули во второй?

Я и боялась его, и злилась одновременно. Пусть не называет смерть моих родителей сказкой!

– Сказки вы рассказываете вашим избирателям, а я правду сказала про родителей и в остальном тоже правду!

Глава 7

Меня заперли в четырех стенах в каком-то отвратительно шикарном доме, который теперь стал моей клеткой. Заперли в полном смысле этого слова, и я ни черта не понимала, зачем это сделали. В течение первых суток сюда даже никто не приехал. Я бродила по пустым комнатам, где все пахло свежим ремонтом и не имелось ни малейшего слоя пыли, и в каждой спальне, а я насчитала их штук шесть (зачем людям такое общежитие?), минимум мебели. Хотелось что-то развалить или разбить, но было нечего. Все шкафы несдвигаемые и дверцы «несломаемые». Окна жалко, ведь я замерзну. Я разбила пару тарелок, но, когда взялась за третью, в доме что-то мерзко затрещало. Оказалось, там есть телефон. Обыкновенный, кнопочный, со шнуром из стенки.

– Да! – рявкнула в трубку, все еще сжимая тарелку дрожащими пальцами.

– Разобьешь еще одну – жрать, как ты любишь говорить, будешь с пола. – голос Барского прозвучал совершенно неожиданно для меня, я даже подпрыгнула на месте. – Твой обед в дороге.

И выключился. Просто взял и выключился, урод. Ненавижу! Ужасно хотелось разбить и эту тарелку, но… перспектива жрать с пола не прельщала. А я не ела уже давно. Я злобно поставила тарелку на стол и осмотрелась в поисках камер. Нашла их под потолком, попрыгала, тщетно пытаясь достать руками, пододвинула стул, а не тут-то было – они припаяны к потолку под надежным непробиваемым стеклом. Как предусмотрительно. От бессилия хотелось кого-то убить. Но вместо этого услышала, как в коридоре открылась дверь. Бросилась туда и, увидев знакомого манекена с бледной вытянутой рожей, разочарованно выдохнула. С ним говорить не о чем. Это прихвостень Барского, который притащил меня к нему. Я уже пыталась пообщаться – ни черта не вышло.

Зато он принес обед, и я готова была все простить, ровно пока все не съела и не оказалась в полнейшем одиночестве. Барский заявился через неделю, когда я уже окончательно потеряла человеческий облик и сама себе казалась зверенышем на цепи. Он заявился как ни в чем не бывало в своем светло-сером пальто, с поднятым воротником, с двумя картонными пакетами. Подкуп приятно пах и сбивал с настроя выцарапать мэру глаза и прирезать ножичком с кухни. Тупым. С зубчиками. Но я бы справилась… наверное. Если бы он спал со связанными руками. А так я против него козявка в метр с кепкой. Поставил пакеты на пол и по-хозяйски скомандовал.

– Ну что, Лиса Патрикеевна, спесь поутихла? Неси пакеты на кухню и доставай последние две тарелки.

Я и не подумала сдвинуться с места:

– А ботиночки вам не снять, ножки не вымыть, за сигаретками не метнуться?

Барский оскалился, именно оскалился, а не засмеялся. Со мной его лицо всегда преображалось, чтобы напугать как можно больше. И в то же время засмотреться на эту щетину и линию рта, на нос с горбинкой. Хищный, как у опасной птицы.

– Если захочу, и ботиночки снимешь, и ножки вымоешь, и языком высушишь.

– Вы себя жестоко обманываете! Скорее, вены себе перережу.

Пожал плечами, снял пальто, повесил в шкаф и, подхватив пакеты, прошел мимо меня на кухню. От него все так же умопомрачительно пахло, сбивая с настроя и заставляя непроизвольно втянуть запах и попереться за ним следом хвостиком, и тихонько шмыгать носом, принюхиваясь. Барский водрузил пакеты на стол и, не поворачиваясь ко мне, по-деловому поставил прозрачный электрочайник (я тоже думала его разбить, но было слишком холодно, а чай у них вкусный) на плиту.

– Значит так, Лиса, ты сейчас поешь и внимательно меня выслушаешь. Оччччень внимательно, так как от этого зависит, что тебя ждет дальше – нормальная жизнь или колония, а потом тюрьма.

– Алле! Какая тюрьма? Вы говорите, да не заговаривайтесь. Меня в тюрьму не за что.

Ухмыльнулся и так не по-доброму, так хищно, что у меня мураши по телу забегали.

– Я найду – за что. Поверь, у меня и власти, и денег хватит упечь тебя в строгаче на пожизненное.

– А за что, спрашивается?

– Да за что угодно. За убийство, за кражу, за проституцию. Персонально для тебя будет составлен букет на любой вкус и срок. – выставил две баночки, покрутил одну в руке. – Я не знал, какой соус ты любишь, и взял два. Чесночный и кетчуп.

Какой я люблю соус? А никакой, бл*дь, я их отродясь не пробовала. И вообще, какая к черту тюрьма. Внутри все клокотало от испуга, и сердце билось так сильно и гулко, что, казалось, выскочит сейчас через рот.

– Я не хочу в тюрьму!

– Конечно, не хочешь. Туда никто не хочет. Ты ж не идиотка, хотеть себе плохого, верно, Лисичка?

– Не называйте меня так! Бесит!

– А мне нравится.

Он достал из пакетов остальные коробочки, а я уставилась на его руки с толстым кольцом на безымянном пальце и красивыми блестящими часами на запястье. Вены возле костяшек чуть выступают, но не так уродливо, как у грузчиков, а красиво, по-мужски. Мне вдруг стало интересно, какие они – его руки. Теплые? Холодные? Шершавые или мягкие? Да хоть ледяные, как его глаза проклятущие, бледные. И мне какое дело до его граблей?!

– А поэтому мы с тобой, Есения, будем заключать договор.

Он разложил на тарелки содержимое коробочек, и мой желудок уже привычно и отвратительно спалился этим дурацким урчанием. Вечно голодный… блин, вечно меня выставляет бомжихой. Барский сел на стул и кивнул мне на тот, что стоял напротив. Я взобралась на него и твердо решила не есть, пока этот гад не скажет, чего от меня хочет. Но руки чуть ли не сами тянулись к вилке. Но слово «договор» внушало ужас и какие-то совсем жутко-плохие и постыдные мысли.

– И что за договор? Спать с вами, да? В этом домике? Я так и знала, что вы извращенец и педофил!

А он расхохотался. Раскатисто, оскорбительно и настолько мерзко, что мне захотелось разбить тарелку о его голову. Он продолжал смеяться, как будто я сказала что-то такое глупое и несуразное… и мне стало стыдно, захотелось превратиться в точку и испариться.

– Ну ты и дура, Есения. Ничего более нелепого я в своей жизни не слышал, – посмотрел на меня и захохотал снова. И я не выдержала, схватила вилку и изо всех сил хотела вонзить ему в руку, но вместо этого вонзила в стол, так как руку он молниеносно убрал. Жаль, не попала! Но хоть ржать перестал. Ледяные глаза сузились, и он вдруг схватил меня за запястье и выкрутил с такой силой, что я, взвыв, чуть не клюнула носом в тарелку, в свое тушеное мясо, от которого так умопомрачительно пахло.

– Еще раз поднимешь на меня руку – сломаю.

И тут же отпустил.

– Попробуй. Это мясо по-мексикански. Твой отец его любил и меня на него подсадил.

У меня от удивления перестало болеть запястье, и я, округлив глаза, уставилась на Барского. Он заговорил со мной о моем отце?

– Да, Сергей любил мясо по-мексикански, и лучше, чем твоя мать, никто не умел его готовить. Попробуй. Может, вкусовые предпочтения передаются по наследству.

И смотрит прямо мне в глаза, очень внимательно, словно душу сканирует, прощупывает, обыскивает. Он страшный человек, он точно психопат. Вот так вот переключаться может только маньяк какой-то. Я попробовала мясо и от наслаждения чуть не застонала, это, и правда, было безумно вкусно.

– Ты ешь-ешь, а я буду говорить. Я так понимаю, что тюрьма тебе не подходит, а значит остается вариант с нормальной жизнью. Но ее надо заслужить. И поэтому ты будешь учиться, ты будешь меняться ровно до тех пор, пока я не решу, что тебя можно показывать людям.

Я с полным ртом опять посмотрела на него и ощутила, что горло сдавило спазмом. Проглотить я точно ничего не смогу. Но я все же проглотила и нагло спросила:

– А нормальная жизнь – это означает, что вы отдадите мне деньги моего отца и отпустите?

И снова этот хохот, который пробуждает во мне желание убивать.

– Нет. Это означает, что я потрачу их на то, чтоб сделать из тебя человека, Есения.

– И что это за фигня?

– Ты останешься здесь, в этом доме, и пока я не решу, что ты достаточно изменилась, ты отсюда не выйдешь… – он красиво надкусил кусочек хлеба и так же красиво прожевал мелко нарезанное мясо.

Боже! Он точно сумасшедший!

– Не выйдет! Меня искать будут! Вы не имеете никакого права удерживать меня здесь насильно! Меня будут искать… это похищение… это…

Барский сунул руку за полу пиджака и достал какую-то бумажку, сложенную вчетверо. Кинул мне очень небрежно, чтоб, наверное, не дай Бог ко мне не прикоснуться.

– Копия официально оформленного опекунства над Назаровой Есенией Сергеевной. Опекун – конечно же, я. С этого дня я имею на тебя все права и начну воспитывать так, как я считаю нужным, и воспитаю… либо отправлю туда, где по тебе давно нары плачут. Кстати, можно не тянуть время и сделать это именно сейчас. Выбор за тобой.

Я подавилась мясом, закашлялась, но он даже не подал мне воды, я сама нащупала стакан, запила, пытаясь отдышаться, и все это под его ненавистным взглядом, полным злорадного триумфа.

– Вы… вы хитрый и подлый сукин сын! Вы это нарочно сделали, чтоб… чтоб ничего мне не давать.

Я не успела даже отшатнуться, как ощутила очень болезненный удар по губам. Так, что кровью рот наполнился и засаднило разбитую губу. Тронула языком и поморщилась.

– Урок первый – никакого мата при мне и на меня! Соус возьми томатный, чесночный будет теперь печь.

От обиды на глаза навернулись слезы, но урок был доходчивым. И вполне подходящим, для такой, как я. Я поняла – он сильнее и намного, а еще поняла, что церемониться со мной не будут. У меня пока что нет никакого выбора.

– Вот так. Правильное решение, Лиса. Умные и хитрые зверьки умеют приспосабливаться к обстоятельствам.

– Я не зверек!

– Верно. Пока что ты даже не зверек, ты глупое насекомое, которое постоянно заползает в то место, где его непременно раздавят. Завтра Константин Григорьевич отвезет тебя на медосмотр. После этого пройдешь тесты, чтоб понять уровень твоих знаний и развития.

Он промокнул свои идеальные, красивые полные губы салфеткой и отпил минеральной воды из стакана. А я все еще трогала языком рваную ранку изнутри и смотрела на него исподлобья.

– Я здорова.

– Очень в этом сомневаюсь. Может, у тебя вши или какие-то паразиты. Так что это не обсуждается. Пройдешь полный медосмотр.

Он набрал кого-то по сотовому.

– Костя, завтра возьмешь Есению в клинику. Нет, она будет хорошо себя вести. Пройдете офтальмолога, лора, инфекциониста, терапевта, гинеколога и стоматолога.

– Гинеколога? – вскрикнула я. – А это еще зачем? Не пойду! Не дам, чтоб у меня там ковырялись!

Глаза Барского и без того огромные стали еще больше. Видимо, он не ожидал такой реакции. А еще, что я ляпну подобное в его присутствии. Наверное. Его бровь опять вздернулась вверх. Прикрыл трубку ладонью и теперь заставил меня залиться краской.

– Может, все же лучше в тюрьму? Там будут желающие поковыряться в тебе насильно и не один раз! И не только там, где гинекологи. М?

Сволочь! Какой же он моральный урод! Ненавижу его! Я к себе хочу, в детдом, в привычную среду. Боже! Зачем я только пришла к нему тогда?

– Вот и правильно. Мой долг перед другом – заботиться о здоровье его дочери.

Глава 8

– Андрей Васильевич, я о делах на отдыхе не говорю. Но для тебя сделаю исключение. Присаживайся. В ногах правды нет.

Я посмотрел на лысоватого депутата с толстым брюшком и бегающими серыми глазками. Нервничает. Конечно, нервничает. Они всегда нервничают, когда приближаются настолько близко. Боятся. А как говорил мой отец:

«Боятся – значит уважают. Ты людей не любить тебя заставляй и не восхищаться. Нееет. Все это ерунда. Бояться они должны. Так, чтоб поджилки дрожали и во рту сохло. Тогда и уважение появится».

И прав был на все сто процентов. Нет ничего вкуснее и плодотворнее страха. Но труднее всего заставить себя бояться и при этом действительно испытывать желание подчиняться. Это вам не девяностые. Косить направо и налево тех, кто неугоден, уже не выйдет. Точнее, выйдет, но уже иными методами. Боровской благодаря мне пролез в верха и теперь зубами держался за свое место, но люди так устроены, что им всегда и всего мало. Они хотят большего. Например, больше денег. Вот и он хотел… и я даже знал, чего именно он хочет.