Последний молот бесплатное чтение

Пролог

Аутодафе.

Свидетельство обвинения за номером 7. Предоставленное святому трибуналу карающей длани Илира в качестве доказательств ереси и причастности к богохульным ритуалам кровавого волховства греховного, перенятым от врага всего светлого. Вменяется отринувшим истину Илирову братству воинов, перенявших сторону тьмы посланцев. Часть текста изъята из одной из книг, обнаруженных во взятой праведным воинством главной крепости воронов. Повествование сеё греховное записное со слов великого магистра, вдеться о Бёрге чистом. Основателе воинского братства, самозвано провозглашённого ордена «Воронов бдящих», средь народа (молотами) прозванных. Сам первоисточник подтверждающий сделку основателя со злым духом дабы извести неповинный род людской, предан анафеме ( сожжен ) дабы не смущать греховными посулами еретическими, умы праведной паствы Илировой

Словно по бескрайним океанским просторам, не ведающим в своей извечной смуте покоя, средь золотистого океана пшеницы гуляли волны, порождённые легким ветерком, тихо шепча шорохом высоких колосьев. Урожай тяжелел, готовясь отдать всё то, что вложили в него заботливые обагренные потом и кровью руки фермеров. А средь обнесённого кривеньким забором поля, прямо посреди житницы возвышалось разряженное в обрывки одежд пугало с жуткой нарисованной на мешковине зубастой мордой, под старенькой дыра на дыре шапкой.

Бдительный не ведающий продыху страж с широко раскинутыми руками-палками, должный отпугивать жадное до зёрен пшеницы вороньё, качался из стороны в сторону. Но не проказами ветра, а градом ударов наносимых длинным обмольным цепом в виде двух палок одной длинной, другой короткой соединенных меж собой цепочкой. Хозяйственного инструмента чей черед придёт опосля жатвенных серпов, но ревностному воителю Бёрку чей рост надёжно скрывала пшеница, он казался истинной булавой такой металлической с страшенными шипами в точь-в-точь такой же которую он видел давиче. У одного рыцаря, что верхом на боевом коне да в пластинчатом доспехе, сверкая золоченой дланью Илира на нагруднике и щите проходил мимо их старенькой фермы с отрядом кнехтов.

Мать, испугавшись, загнала тогда засмотревшегося Бёрка домой, незнамо для чего. Ведь рыцари всегда сражаются со злом, именем пречистого Илира изгоняя монстров и тьму, что из осененных его светом земель, что из прогнивших сердец. Ну как-то так всегда говорил добрый пастырь в храме, он то не пачкает уст ложью, Илира свет не коснется лжецов, ложь не иначе первый шаг во мрак ереси.

Битва была в самом разгаре, а пугало виделось воину свирепым неодолимым монстром всё никак не поддающемся праведному напору. Бёрк истово мечтал стать воином. Мечтал, когда вырастет ограждать людей от зла всяческого. И потому справив всю потребную работу по хозяйству накормив скот, поросей да овец, натаскав с колодца воды, и дров на кухню, бежал сюда оттачивать навыки, силясь крепнуть для будущих свершений.

Худой словно жердь мальчуган в грубой суконной рубахе и штанах, месивший тёплую землю босыми ногами замер, в очередном замахе услыхав шум откуда-то со стороны спины, заметив, что рядом легла длинная чужая тень. Маленькая, кое-как кротко остриженная головёнка мальчика обернулась, а на худом вечно чумазом лице удивлённо распахнулись серые глазищи. Над Бёрком навис хорошо сложенный кряжистый старец в длинной стеганой куртке высокого ворота, льняных штанах и дюже дорогих сапогах ботфортах. Со смачными такими отворотами, прям такими-же коие когда-нибудь всенепременно будут и у мальчика. На поясе, до которого Бёрг едва доставал ростом, висело несколько увесистых кошелей, да длинный боевой нож (корд) костяной рукояти трех непонятных символов. И как не странно изрядно полнящий вес пояса лихо закрученный рог, выделанный по горловине серебром и рубинами. Морщинистое лицо старика, обрамленное длинной расходящийся множеством кос седой бородой и глубоко посаженными голубыми глазами застыло в добродушной улыбке.

– Здравствовать тебе будущий воин, наследник достойного отца. Как нарек тебя отче? Представься старшему. – грубый чуть с хрипцой голос старца чем-то походил на карканье ворона.

– Бёрком вот только матушка дала имя. – чуть погрустнел ребёнок. – Отец почил ещё до рождения в омуте баронской смуты! Как матушка говаривает хвала Илиру успокоились окаянные. – мать раз от раза поучала его некогда не говорить с незнакомцами, но старец вызывал только дюжий интерес в детской душе, что видом своим, что чудным говором.

– А вот оно как, ну покоя ему да достойного посмертия. – сочувственно склонил незнакомец голову, но буквально на мгновение, а затем снова добро улыбнулся. – как и тебе долгой жизни дитя почтенной женщины.

От последних его слов мальчик улыбнулся, сверкнув неровными пустотами выпавших молочных зубов. Он очень любил свою заботливую, но сильно устающую маму в одиночку его, воспитавшую, и радовался, когда её, вот так уважительно поминали.

– Вижу, сражению обучаешься, дело хорошее даже достойное. – задумчиво кивнул головой старик, снова радуя маленького воителя. – А скажи-ка мне для чего? Для какой цели тебе вздумалось уметь оружием пользоваться? К чему ведёт тебя зов сердца, врагов много или славы бардов достойной жаждешь?

– Хочу, чтобы мама по ночам не плакала. Чтобы люди не страдали, справедливо жили, тьмы не боясь! Против зла и монстров злобных воевать жажду.

Услыхав мгновенный ответ ребенка, незнакомец аш в ладоши хлопнул на радостях.

– Это хорошая цель доблестный воин! Главное, чтобы сердце не черствело, а оставалось всегда открыто истине да солнца лучам. Да миру нужны войны нерушимые духом. Тьма крепнет, порождая страшных тварей, а сваи держащие границы мира слабеют мутными могильными потоками извне. – последние слова старец произнёс очень тихо скорей самому себе, а не ребёнку коий крепко задумался. Как это сваи и мир держат? Берк любил прыгать по этим бревнам, торчащим из воды у речной мельницы на соседней ферме чьё бурлящее в течении огромное колесо так смачно обдавало брызгами. Но некогда не думал, что они такие важные.

– Но, чтобы с тьмой воевать силы нужны, да не обычные, что сможет простой человек даже будь крепок он в вере, противопоставить страшным монстрам, да неупокоенным умертвиям? – скрипучий голос вернул воителя обратно к разговору.

– А где их взять то силы эти? – лицо ребёнка вытянулось в задумчивости сдобренной страхом, веявшим от последних слов старца.

– Я могу подсказать, но великая сила не приходит бесплатно! – чуть склонился старец, ожигая немигающим взором.

– Плата – понимающе потянул мальчик и спустя несколько мгновений решительно кивнув, продолжил. – Могу отдать крючки рыболовные, они мне на память от отца остались. Стальные с зазубренными концами, чтобы рыба не срывалась. Я их даже друзьям не показывал. – смешно, но важно выпучил Бёрг глаза предложив самое ценное из своих сокровищ. – Все три отдам.

– Нет, не то это, да и не буду я брать последнюю память о родителе твоём.

– А денег у меня нет. – чуть хлюпнул носом в конец, расстроившийся ребенок, чья мечта буквально проскользнула меж пальцев, поминая как бережно, хранила мать все их невеликие медяки да одну затертую серебреную монету.

– Деньги – будто над чем смешным громко захохотал незнакомец. – Деньги я тебе и сам могу дать, от этого метала одни лишь горести. Давай подставляй ладошки.

Повинуясь приказу, Берг, положив обмольную снасть, вытянул свои чумазые руки сложенными вместе ладонями и чуть не упал беспамятством, когда морщинистая длань пошерудив в кошеле высыпала в них целую горсть золотых монет. Желтый блеск которых, ребёнок видел впервые в жизни.

– Только никому не показывай, да матери дома отдай – назидательно погрозил незнакомец крючковатым пальцем. Глаголя и без того понятную истину.

– А если ни добро моё и даже деньги не нужны, то что-же ты хочешь за силу способную людям помочь с тьмой бороться? – спросил будущий воин, трясущимися руками ссыпая невиданное богатство, за ворот рубахи чувствуя холод монет, ожегших живот уперевшись о пояс.

– А что даёт тебе жизнь? Что бежит по твоим венам, даруя силы? Что ценнее любых богатств? Но мало ценимо покуда не прольется? – сощурившись, посуровел старик.

– Кровь? – вслух осознал Берг, всегда побеждавший друзей в загадки. – И много нужно отдать? Всю? – голос маленького война обдавал несвойственной детям решимостью.

– Всю? – неподдельно изумился старец. – Зачем же мне вся, как ты тогда будешь со тьмою сражаться и других наставлять сему благородному начинанию. Только часть. – на плечо, сокрытое стёганкой опустился большущий ворон, смеривший чуть испугавшегося ребёнка умным взором.

– Не бойся. Это друг мой. – почесал голову птицы незнакомец. – Это тебе воин, не эти пустобрехи каркуши. – указал он на стаи ворон, круживших над согретым солнечными лучами полем, жаждя разжиться его тяжелеющим урожаем. А Бёрг только сейчас обратил внимание, как много их собралось в округе.

– Эта птица мудра ведь живёт сотни лет, она подскажет, откуда ждать беды, ибо чует смерть, прислушайся к ней, когда заплутаешь, или усомнишься, и вели внимать всем, кто придёт после тебя. Так готов ли ты обрести силу для своей великой цели? Готов защищать мир и людей ценой собственной крови дарованной чистым сердцем?

Ошарашено слушавший старца маленький воитель только и нашел сил кивнуть.

– Вот и славно. – просиял незнакомец, улыбнувшись поднимая обмолочьный цеп и доставая из ещё одного кошеля недлинный кованный гвоздь. – Только кровь есть суть жизни, отданная как плата дарует силы на дело достойное. Отнимая от себя сок жизни ради других, наполняем мы силой дух свой. – тихо сказал старец, пробив рукоятку цепа гвоздём вошедшим в волокна силою одного пальца, словно не в дерево, а в кусок теста. – Вдарь по чучелу ещё разок. – протянул он жатвенный инструмент Бёрку. Одобрительно кивая при виде того как маленький воитель зацепив суть сказанного специально взялся правой рукою за торчащее острие гвоздя.

– Сильнее сожми не скупись. – услыхал обернувшейся обратно к чучелу Бёрг голос старца.

Решительно сдавив ладонь, он чуть поморщился, когда острие гвоздя, пробив кожу, вошло в плоть, добротно смачивая отполированное древко кровью. Боль подмывала бросить длинную палку, но была опровергнута видением плачущей над горестями матери.

– И заклинаю тебя воин, не позволь сердцу забыть. Не позволь душе порасти тленом соблазнов! Всегда помни для чего ты жертвуешь частью себя! Бей Бёрг не медли!

Маленький воитель к своему удивлению ощутил, как по волшебству задрожала рукоять цепа в руке. А затем, следуя наитию и словам так и не представившегося незнакомца, он крутанул своё оружие над головой для пущего размаха и ударил в толстый столб держащий пугало-монстра, от души вдарив, будто хлыстом самой обмольной палкой, по привычке используя подвижность цепи.

Словно волной от невиданного ветра шарахнулись колосья в сторону, а толстенный столб, глубоко врытый в землю с громким треском плюнув щепой, разломился на две части опрокинув седока монстра. Пару мгновений Бёрг изумленно моргая смотрел на дело рук своих, отказываясь верить в произошедшее, а затем тихо прошептав (колдовство) обернулся назад к старцу горя желанием отблагодарить незнакомца чароплёта. Но позади ребёнка никого не оказалась, только золотистое поле всё ещё шумно ворчавшее шелестом колосьев от силы удара.

Бёрг решил было позвать своего благодетеля, но вспомнил что не знает, как того зовут. Он оббежал большое поле несколько раз, но так и некого не найдя, встал у разъезженной телегами дороги посмотрев на всё ещё зажатую в руке длинную рукоять обмольного цепа. Маленькая ладошка под громкий стук сердца разжалась, но серые детские глаза не увидели раны лишь коричневую палку, заляпанную кровью, загнутый гвоздь и маленький рубец им оставленный.

Над кое-как остриженной головой каркнул большой ворон, не сводящий с Бёга пристального взора, невысоко парящий над полем. А воитель, разогнув гвоздь, решительно направился обратно к чучелу, сердцем веря и твердя себе, мол, не морок, не привиделось. Монеты то настоящие всё также по животу лобызают.

Позже он приведёт сюда мать, которая долго не могла говорить после того как увидела горсть золотых высыпанную на стол сияющим сыном. Он покажет ей и оба рубца на ладони, и поваленное чучело, и вбитый до конца в землю остов столба. Тем днём у него появиться и третий рубец, а когда он раз в тысячный повторит ей всю историю, она разбудит его среди ночи и отведёт глубоко в лес.

– Это он! тот старец волшебник. – скажет Бёрг, нервно теребящей подол матери, указывая пальцем на одну из древних каменных голов, кружком стоящих на хорошо утаенной поляне в самой дремучей чаще. – А кто он?

К неопровержимому свидетельству прилагаются показания послушников ордена и воинов младшего ранга к коим были применены специальные меры дознания. Со слов добровольно отрекшихся и вернувшихся к истиной вере в светоносного и пречистого Илира. Подобными текстами и легендами их насильно отваживали от горячо любимой веры, ересиархи наставники и командоры, уловками и тёмными таинствами, заставляя покланяться ложным идолам плюя на святые учения истинные.

День 35 святого судилища над павшим в ересь греховным воинским орденом Воронов бдящих. Обвиняемых в утрате земель, переданных тьме на заклание.

Год 487 от Илира пришествия. Секретарь святого трибунала Освидир.

Год 485.

Окрестности вольного града Эльбурга.

Снаружи радуя скорбящее сердце, возможной прибылью и разговором застучали копыта, звонко отдаваясь подковами по камням мощеного тракта.

«Моеть мимо на судилище поспешает?» – подумал Хельберт.

Кому претит в такой день вывеска его трактира в виде резанной из добротной плахи фигуры. Изображавшей странное горбатое существо небольшого роста с нахально перекошенной собачей мордой длинных ушей, держащее в руке пивную кружку. Над вывеской, болтавшейся над обширным трактирным двором, обнесённым высоким забором, расположенным в пяти лигах от Эльбурга красовалось большая надпись (Хмельной гнолл). Отдавая дань существам, некогда населявшим пещеры Ломанных хребтов, но безжалостно вытесненным беспрерывно плодящимися гоблинами, истинным проклятьем детей камня гномов.

Э нет, не на аутодафе смекнул Хельберт, заслышав возню на конюшне. Дородный хозяин, отерев руки, о засаленный кожаный фартук покрывающий светлую рубаху, натянутую добротным брюшком, крикнул жене да дочерями на кухне, дабы чуть что, готовы были подать снедь. Сам же встал за длинную трактирную стойку, отполированную легионом кружек перекрывающею подход к длинному стеллажу бочек, расположенную аккурат напротив двери. Придирчиво оглядывая большой зал в преддверии первого за сегодня посетителя.

Вот уже третье поколение, не руша добропорядочной марки, содержала семья Хельберта сеё честное заведение. Благо дед нынешнего трактирщика за долгую военную тяжбу, растянувшуюся в тридцать лет проведённых на службе в рядах кавалеристов ландскнехтов на должности капитана, получил рукою местного графа этот клочок земли в вечное пользование. Да знатно тряхнул мошной, уплатив мастерам гномам, что сложили до сих дней, не терпящие ущерба от любых невзгод каменные стены основного дома. Что за три поколения оброс большой конюшней парой сараев да малым гостевым домом, на случай если мест не будет хватать.

Многие говаривали Хёльберту, ну на кой тебе в теперешние благостные времена содержать такой забор по виду настоящий частокол-тын, деньги зря тратить. Но хозяин, поминая рассказы отца о временах баронской смуты, денег не жалел, отвечая каждому "мне за ним спокойнее!"

Все десять круглых дубовых столов были застелены чистыми скатертями, а полы начисто выметены. Множество окон на лицевой солнечной стороне были широко распахнуты ставнями. Большущий камин в дальнем конце зала над коим висело полуистлевшее чучело гнолльей собачей головы, ныне этих страсть жадных до битвы существ хвала пречистому Илиру мало кто видел, хоть и не пылал, обдавая жаром, но добродушно трещал поленьями. Даже три кованые люстры под высоким прокопчённым потолком со множеством свечей и те не видели и клочь-ка паутины.

Все честь по чести, как и должно вымученно улыбнулся себе трактирщик, колыхнув добротными щеками на округлом лице с сверкающей ровно сковорода лысиной, сдобренной по бокам коротко остриженными волосами.

Дюжая дубовая дверь с откинутым в сторону большим на зависть крепостным вратам засовом, отворилась, впуская первого посетителя. По одному виду, которого Хельберт понял, денег ему не видать, совесть не позволит, а улыбка на лице хозяина, как ни странно в разрез убыткам стала куда как шире, таких гостей он жаловал обособливо в столь тёмный день.

– Проходи Молот. Эй на кухне десяток яиц да бекона. – крикнул он своим работникам домочадцем, тут-же наполняя солидную кружку из ближайшего бочонка да не просто пивом хорошим дорогим элем.

Ражий незнакомец, едва протиснувшийся во вроде бы немалую дверь, выглядел грозно, если не сказать больше. Как и любого другого представитель уважаемого всеми ордена, из-за его плеча высилась стальная рукоять редкого оружия. Частью гладкая, а частью ощетинившаяся ежу на зависть маленькими острыми лезвиями. Мощи, равно как и ширены и без того здорового тела прибавлял дублённый хобурек длинной до середины бедра усиленный нашитыми кольцами. Из-под толстого подбитого мехом плаща кросовались громоздкие воронённые наплечники и кованые пластинчатые наручи до запястий.

Обласканный привычным прозвищем, он учтиво поклонился в ответ на приветствие. Но придержал дверь, пропуская внутрь трактира своего друга, словно так и надобно залетевшего большого ворона чернее ночи пера. Птица, перелетев зал нагловато уселась на стойку, выжидающе уставившись на Хёльберта громко каркнув, требуя угощения на что получила от толстяка хозяина полоску вяленого мяса.

– Долгих лет в свете пречистого тебе Молот. – сказал хозяин едва воин тяжелой поступью миновав зал оказался у стойки.

– И тебе благостей хозяин. – заросшее длинной, но хорошо ухоженной заплетённой в косы бородой, посечённое лицо небесно голубых глаз с чуть сломленным на бок носом, ухмыльнулось в усы. А сам Ворон бдящий, чьи русые длинные волосы были убраны в тугой хвост, лязгнув пластинами наручей, скинул из-за спины дивной работы молот, чьё навершие в мельчайших деталях повторяло голову ворона. С одной стороны, клюв грозный чекан, страшный супротивник доспехов, а на другую ощетинившееся острыми перьями холка било. Облокотив молот о стойку, гость потянулся к кошелю извлекая на свет золотую монету.

– И слышать нечего не желаю, обратно клади. – возмутился Хёльберт в очередной раз уважительно переведя взгляд с местами усеянной остриями рукояти оружия на тыльную сторону ладоней воина ордена, всю покрытую чешуёю рубцов от многочисленных порезов.

Дорогую плату отдавали Вороны бдящие за свои могучие способности, что не раз ограждали людей во время всяческих войн. Они-то в отличие от прочих орденов всегда вставали на сторону простого люда, не одна баронская смута да междоусобица кончилась их вмешательством. Именно их горные твердыни-крепости, соседствуя с гномьими шахтами, стеной стояли на пути всяческой нелюдской мерзопакости из-за дальних рубежей королевств, норовившей добраться до честных людей. И увидав сегодня на своём пороге (молота) чей брат плевать хотел, на большинство мирских судов, сердце хозяина зажглось тлеющим огоньком надежды. Может, убережет от нагрянувшей беды затевающейся в ближнем Эльбурге.

– Бери, бери. Дочек подарком порадуешь, небось совсем кухонными делами загонял. – нетерпящим возражения тоном чуть ухмыльнулся молот на вид не старше сорока годов. Положив монету, цену месячного жилья на постое на стойку.

Словно услыхав его слова из дверей кухни, выглянула младшая дочь Айсвида в длинном переднике поверх свободного зелёного платья. Вечно шаловливый ребёнок с длинной тёмной косой и добрым открытым лицом прыснув смехом сказала – Как есть загонял. – и тут-же скрылась да так быстро что кулак Хёльберта погрозил пустому проходу.

– Откуда путь держишь. – спросил хозяин истинно нехотя беря денежку в тайне сжимаясь сердцем боясь услышать, что мол из города. Ведь доведись прозвучать такому вслух, то умерла бы и надежда что хоть кто-то может сказать слово поперёк фанатикам, что всюду выискивали еретиков да ведьм.

«Прости пречистый, свет твой надобен и слово твоё осеняет души, спасая от мрака, но разве волею твоей призванной на радость рода человеческого запаливаются костры криком жертв озарённые.» – Думал про себя Хельберт, глядя на этого могучего война.

– С дальнего форпоста Сатаркера что на северо-востоке Ломаных хребтов. Полгода как не был в родной обители. Я, да ещё трое братьев были отряжены командором посланцами к гномам, – чуть погрустнел ворон бдящий. – Помогали им выводить бестий, что появились в недавно открытых шахтах. Прескверные доложу тебе твари. – повозившись за пазухой молот достал здоровенную больше его кулака раза в два, изогнутую костяшку острую на конце, не иначе некогда принадлежащую живому существу.

– Это коготь такой? – изумлённо поднял брови трактирщик, запоздало осознав слова, меня и ещё троих, но ведь пред ним сейчас стоял только один орденский воин.

– Не, клык. – спокойно ответил воин, приложившийся наконец к кружке с элем. – А чего это пусто так у тебя сегодня? – оглядел он пустующий зал. – Не издольщиков ни купцов, ни цехового брата, да крестьян. Праздник, какой в Эльбурге или ярмарка.

– Ага праздник, упаси Илир от таких гуляний. – ответил Хельберт касаясь маленькой золоченой длани, висящей на шеи, с нескрываемой надеждой посмотрев на (молота). – Казнь сегодня, ведьму еретичку жгут на площади.

Ответом ему сослужил враз омертвевший лик орденского война, да хруст сжатых кулаков. Ворон бдящий догадывался, о чём беззвучно одним взором вопрошал его хозяин. Одерек именно так от роду звали воина, и сам ненавидел святош фанатиков, что всюду выискивали виноватых. Да матерей судительниц что, теряя ранее безоговорочную власть, соглашались с приговорами, предавая жуткой смерти в большинстве своём невинных людей. Но вмешаться не мог, такой пакт заключил с церковью магистр ордена после бойни в столице Нагдельбурге. Когда вороны бдящие, числом около пяти десятков утопили в крови местное ополчение вместе с церковными войнами, освобождая двух женщин крамолой учёных и обвинённых в ереси. Но про то было не ведомо доброму хозяину трактира, чьё сердце переборов страх, повелело обратиться за помощью к нему, ставя себя и семью, прознай кто, под прицел церковников.

– Она и в правду никакая ни ведьма. – тихо будто кто подслушать мог, сказал Хёльберт чуть подавшись вперёд. – Дочку мою младшенькую от лихорадки исцелила травами своими, не она, так изошлась бы кашлем кровавым кровиночка, благо про то ни кто не ведает Илир упаси.

– Прости добрый хозяин, но если мать судительница вынесла приговор, то тут даже я бессилен. – надтреснуто будто ковыряя иглой в своём сердце проговорил молот.

– Так приговор вынесен отцом настоятелем, а ни одной матери покровительницы… – всё ещё не теряя надежды, протараторил трактирщик, помянув сильно властных в церкви Илира женщин-судей более распространённым прозвищем. Махнув рукой, иди мол, появившейся из дверей кухни дочурке, застывшей на пороге с подносом полным дымящийся снеди. – И близко на судилище не-было только волею настоятеля храма вершиться аутердафе.

– Быть не может. – возмущённо рявкнул Одерек коему вторя под каркнул ворон сидящий на стойке неподалеку. – Только мать судительница вправе отправит на костёр. А не какой-то засранный пастырь, совсем обезумили.

Глаза орденского война, словно ещё более раздавшегося вширь праведным гневом будто зажглись изнутри неистовым пламенем. А от их взора их даже Хёльберту стало как-то не по себе, упаси пречистый увидать такой взгляд среди битвы. Ворон бдящий немедля, схватил свой молот, водружая грозное оружие за спину.

– Может, и сожгут эту вашу ведьму, но не ранее как на приговоре поставит печать мать судительница. Вот тебе моё слово хозяин. Спасибо за то, что не очерствел сердцем как прочие. – бросил направившийся к двери твёрдым шагом Молот.

– Поторопись Илиром заклинаю, может, успеешь всех от страшной смерти огородить. – крикнул, обретя смелость Хёльберт вдогонку едва Ворон бдящий, приоткрыв дверь выпустил вперед себя верную птицу, что сопровождала каждого наречённого брата и даровала собственно ордену его странное слуху прозвание.

– Кого это всех? – чуть ошарашено замер на пороге Одерек.

– Так вместе с целительницей проповедник вознамерился сжечь и всех детей, что она выходила. Мол полны они отныне тьмы силами, миньоны мракобесные ведьмой выпестованные. Как-то так на проповеди гово… – последнее слова заглушил грозный рёв Молота, донесшийся снаружи, обращенный к дюже перетрухнувшему конюшему служке.

– Коня моего живо пока не вдарил для прыти.

Тяжелый груз спал с сердца Хёльберта заслышавшего на тракте быстро удаляющийся цокот копыт. – Убереги пречистый война совестью одарённого, прости над ним длань свою. Илир глас воли его, даруй силу остановить страдания и боль. Надели гневом своим аки бронёй дабы свершил суд праведный беспристрастный. – одними губами повторил трактирщик чуть изменённую молитву.

– Внемлите мне о добрые чада Илира нашего! Внемлите сердцами да душами. Ибо только они есть суть, света, принесенного им в мир наш тварный. Долго терзались вопросами мы, почему оставил нас пророк слова его, светоносный пречистый Илир. – истошно надрывал глотку худенький лысый старче с жиденькой бороденкой, в черной латанной перелатанной монашеской сутане длинною до обутых в простенькие ленточные сандалии пят.

– Вопрошали мы в храме его, почему падет скот, вскормленный в ущерб животам нашим и со столов наших. Почему не родят поля, удобренные потом тел наших, окроплённые кровью истертых ладоней наших. В криках скорби взывали к Илиру матери, исторгнув в мир мертвых первенцев. За что, почему в каждом начинании, преследуют нас лишь горе да невезенье, чем сирые мы, чтущие заповеди его заслужили немилость.

Неистово сойдя в фанатичное полу безумие, вопил старый проповедник со свеже-сколоченного добротного помоста. Воздев руки в мольбе ко хмурившимися серыми тучами небесам. Окружённый двойным кольцом, молчаливых, словно статуи воинов, облаченных в кованые кирасы поверх тяжелых двойного плетения кольчуг, чьи лица скрывали глухие шлемы с узкими смотровыми прорезями. А руки готовностью сжимали длинные окованные пики и арбалеты.

– Илир, святой проводник воли его, за что?

И вторила вопрошанию монаха большая мощеная площадь, ныне избавленная от множества торговых лотков и прилавков в обычные дни веселивших народ. Окруженная высокими, будто слеплёнными меж собой каркасными домами этажа в два-три, под красной глины черепичными крышами на серых каменных цоколях. Только так росли города подобные Эльбургу, не способные разойтись за пределы защитных стен, они, сподобившись растениям в грядках, тянулись вверх, нарастая этажами.

– За что? – Гудя, вторила ему многоголосая разношёрстная толпа, забившая до отказа площадь Эльбурга. Были здесь и простенько одетые заляпанные грязью крестьяне с окружающих город деревень да ферм. Мастеровые из ремесленных гильдий в рабочих фартуках да куртках плотной кожи с цеховыми нашивками кузнецов столяров сукновальщиков и прочих, прочих, прочих. Присутствовала и пестрившая шелками знать во главе с самим дородным бургомистром окружённым личной охраной. И все абсолютно все взоры сего толпящегося собрания приковала к себе вещающая с помоста фигура в монашеской хламиде.

– Но чистые, истинно верующие сыны и дщери мои, обрадую я вас несказанно. Ибо гнев его, пал не на нас, Илир не отворачивал взор свой от паствы своей, от душ наших. Гнев светоносного пал на змею, пригретую на нашей груди, на тварь им отвергнутую. – рука проповедника, полностью сокрытая широким рукавом рясы, метнулась назад. Туда, где за его ораторской трибуной, свеже-сколоченным настилом скрывающим паперть (Крыльцо) Илирова храма множества арочных контрфорсов упирающих высокие стены серого камня, трех стрельчатых окон на фронтоне с символом веры в виде протянутой к небесам золотой длани венчающей главный шпиль . Высился высоченный, до нельзя обложенный хворостом столб к коему цепями подобно зверю была прикована обнаженная женская фигура.

– Вот она клятая нелюдь, обманом и прельщениями пробравшаяся к нам, к смиренной пастве его. Мерзкая ведьма, несущая в себе кровь почти сгинувших богомерзких эльфов, так и не принявших гадкими сердцами своими слово владыки нашего, узрите же эту тьмой выпестованную тварь во всей её отвратной неге.

Даже издали было видно, насколько прекрасна была прикованная. Непослушная необузданная волна черных, словно вороново крыло волос длинною аж до середины бедра. Не в силах была скрыть утончённых изгибов прекрасно пропорционального тела со, словно мраморной молочной кожей. Из путаного океана прядей показывались не по-людски застроенные кончики длинных ушей. А узкое с пухлыми губами и высокими скулами лицо несло на себе ту непостижимую для смертных печать печального знания вечной жизни, что отражалась в её огромных золотистых глазах лани, чуть забирающих к вискам окаймлёнными длинными, словно крылья ресницами. Даже извечные спутники допросов, синяки ссадины да кровоподтёки не смогли лишить её лик неестественной, словно иномировой красоты.

– Я пришла к вам, дабы помочь, что-бы знаниями своими изжить хвори ваши. – взор её огромных бездонных очей, бродил средь собравшейся толпы и никто, даже сам судья монах не смог удержать его, вынужденно опуская взгляд долу.

Лишь парочка приземистых, не выше человеческого живота, но невероятно широких в плечах бородачей гномов, не прятали полных жалости и сочувствия взоров, прикрытых кустистыми опалёнными бровями. А один из сынов камня, тот что был помоложе и вовсе временами пробегал взором вокруг себя, прожигая ненавистью, собравшийся на площади безвольный вертеп. Поглаживая рукоять чекана заткнутого за широкий украшенный серебром пояс. Он не умудрённый опытом лет был готов вступиться, идя путём своей совести, но твёрдо удерживался опущенной на плечо тяжелой, словно молот рукою отца.

– Лжёшь прельстительница, ведомо нам, зачем явилась ты сюда незвано. Дабы извести знанием своим отвратным народ избранный им, паству Илирову. Но нашлись те, истинно верующие, что упротивились лживому яду уст твоих, раскрыв тёмный чернея беззвёздной ночи замысел твой. Хоть деяния твои, отринутая от света его, и казались добрыми и смогли заморочить головы нескольким слабо верным, но истинная паства его разорвала лживую паутину твоих замыслов. И сегодня воздадут они тебе по заслугам.

– Да, да сжечь ведьму в пламя её, в огонь. – неистовствовала толпа, доведенная речами монаха до состояния не возврата, когда уже переступлен порог, отделяющий человека от стадного животного.

Прикованная видела пред собой лишь толпу зверей, горящие ненавистью глаза и перекошенные злобой да воплями лица. Она знала, пощады не будет, но всё равно над площадью разнесся её крик.

– Если не меня, то пощадите их, пощадите детей, что я исцелила.

Помимо венчающего гору хвороста столба с полукровной эльфийкой, на этой же горе располагалось ещё с десяток столбов поменьше, со скованными детьми, мальчиками и девочками разных возрастов. От совсем маленьких, не разменявших ещё и пяти лет, недоумённо вертящих головками во все стороны, явно не понимая, что происходит. До лет десяти – двенадцати, ревущих все как один, прекрасно осознающих, что их ожидает. На их короткую жизнь, этим детям уже доводилось видеть костры аутодафе, церковной казни. Тщетно выкрикивали имена родителей они, надрывая осипшие связки, но, ни их отцов, ни матерей, средь толпы заполнившей площадь не было.

– Они не в чём не повинны, они одной с вами крови. Это ваши дети они чисты, всем, что есть в этом мире светлым, молю пощадите их.

– Закрой свою грязную пасть тварь покуда не вырвали тебе язык твой лживый. – взвизгнул монах, видя, что слова скованной, дошли до сердец хоть и не всех, но небольшой части людей, в основном конечно женщин, заполнивших сегодня площадь, затенённую хмурыми небесами. И те хорошо знавшие соседских малюток, выросших на их глазах, принялись перешёптываться да качать головами, словно силясь согнать наважденье.

– Чисты говоришь ведьма, невинны, говоришь, лжёшь окаянная как есть лжешь. – священника буквально трясло от едва сдерживаемой ярости. – Волшбой своей осквернила ты их чистоту, обратив чарами мерзкими в фамильяров свих, миньонов тьмой вскормленных. Не обманывайтесь праведники видом ихним, это уже не те дети что дружили и играли с вашими чадами, и вот сему доказательство. – повинуясь жесту монаха на помост, буквально влетел молоденький служка с кипой пергаментов.

– Вот. – затряс оратор свитками над головой, и словно в подтверждение его слов, копившие злобу всю ночь и всё утро, тяжёлые серые тучи, наконец, разверзлись дождём. Пока ещё небольшим, слегка накрапывающим, но готовившемся вскоре раздаться проливным потоком.

– Вот свидетельства несчастных родителей доверивших детей своих этой безобразной нутром ведьме. Они рассказали братьям моим по вере, какими чуждыми стали для них собственные отпрыски после волховских деяний её! Как отцы и матери, перестали узнавать чад своих, замечая не свойственные простым детям речи да поступки, пугающие самих родителей.

Заключённая в ответ лишь бессильно опустила голову, полными слёз глазами обведя маленькие столбики с детьми, те, что позволяли увидеть крепко державшие цепи. Так вот почему никто не отозвался на их жалобные крики. Запытанные родители и по сей час наверно томятся в застенках, дабы не вытворили чего на казни при условии, если ещё живы, конечно, заплечных дел мастера не слишком-то церемонятся с еретиками.

– Простите меня малыши. – одними губами молвила она, но тут-же тихий ласковый шёпот сменился яростным криком, да таким что вряд ли можно было ожидать от хрупкого девичьего горла. – И меня ты мракобес, скудоумный садист святоша, нарёк тварью тьмой порождённой? О нет до тебя мне далеко изверг. Если и есть здесь тьма то только в твоем чёрном сердце и сердцах тех тупых овец что, вняв речам твоим, последовали за тобой, не видя, что руки твои по самые плечи обагрены кровью невинных. Проклинаю тебя тварь, Эльсерали ниле валиер.

– Вот, вот, истинная натура её. Узрейте, добрые чада Илира нашего. Явила наконец лик свой. – казалось священник, просто пылает темным восторгом. – Показала, наконец, истинную личину свою богомерзкую. Ну и каков будет вердикт ваш жители Эльбурга, неужто позволим корням зла и дальше цвести на земле освящённой взором господа нашего. Смиренно жду я вашего слова чада мои.

– Сжечь, сжечь нечестивую. – сотнями голосов отозвалась площадь.

Дождь усиливался, но это нечего дрова были добротно облиты маслом.

– Сгинь же в муках ведьма. – жиденькую бороденку монаха осеняла торжествующая улыбка, когда, приняв от служки плюющийся искрами факел, неспешно подошёл он, к горе хвороста явно смакуя каждый момент. – Именем и волею пресветлого десницы божьего Илиром наречённого, выношу тебе приговор, да воздаться всякой твари по заслугам её. – кинул он факел в кучу хвороста тут-же, занявшегося пламенем, быстро разбегающимся по промасленному дереву.

– Я не закричу, не порадую воплями это звериное сборище скудоумов. – твердила скованная сама себе. – Я последняя из древней ветви Эльсверитер и смерть моя, не станет для них забавой. Как глупа я была, уходя из родных земель, глупа и наивна веря, что старшие ошибались! Говоря, что все, кто людского рода лишь кровожадные грязные животные. А я ведь всем сердцем верила и что есть ещё в людях добро и свет.

Пламя добралось до первого из десятка столбиков. До маленькой Эйли. Её эту непоседливую девчушку, скованная с таким трудом исцелила от чахотки. Великие предки, эльфийка думала, что горло ребенка просто не в силах издавать такие леденящие кровь ужасные звуки, что разносились на всю площадь, эхом расходясь по близлежащим узким улочкам. К Эйли тут-же присоединился Берси крепкий мальчуган, что сильно вывихнул ногу, упавши с хлева. За ним Илия и Лив, Сакрон и Марк, Веста кортовая малышка, не любившая своего полного имени Верьвеста. Полуэльфийка знала их всех, она заботилась о них, словно то были её собственные дети.

"Предки зачинатели ветвей родов, лишите слуха меня!" – молила она, гордость, помешанная с силой древней крови, помогла выдержать долгие ночи пыток и издевательств, но слышать вопли охватываемых пламенем одним за другим детей, исцелённых, её руками, было выше всяких мыслимых сил.

– Ненавижу, ненавижу. – словно мантру вторили губы скованной, покуда покрасневшие от дыма золотистые глаза лани испепеляли жителей города, сквозь чад горевшего хвороста.

Огонь медленно и неотвратимо подбирался к ней, наконец, отмучившись, умолкли дети, но их крики до сих пор колоколами отголосков непрестанно били в голове скованной. А тошнотворный запах горелой плоти забил ноздри. Скоро всё закончиться, будет больно, но ненадолго и спасительное забвение, а если верить легендам эльфийского народа, то и следующее за ним перерождение в вечных лесах, ведь такова участь истинно бессмертного народа перворожденных. Но как-же тогда всё это гнилое нутром стадо, что взирает нынче на её костер, эти бездушные твари, упившиеся жестокостью во главе с этим демоном прикрытым рясой. Неужто они и дальше будут спокойно себе жить поживать. Языки пламени лизнули ноги, вцепившись в плоть клыками жуткой боли.

«Илавален, отвергнутый, сокрытый, отзовись яви дух свой, дочери крови твоего народа!» – молчаливо воззвала эльфийка к имени ныне запретному средь вечьно-живущих. Сама, не зная, отчего, то ли от нестерпимой причиняемой огнем боли. Толи из-за ненависти к окружающей её толпе, всплыло это имя из тёмных легенд первородных.

«Внемлю тебе потомок мой, зачем тревожишь ты покой блаженной иномировой дрёмы моей?» – зазвучал где-то в подкорке сознания мелодичный глас древнего. Глас, буквально обдававший, обволакивающий невиданной силой. Голос того что некогда носил имя Илавалена, презревшего законы мира эльфа властителя, развязавшего истребительную для младших рас войну, павшего от рук людей, преданного своими же собратьями. Но не обративший со смертью покоя в извечных пущах, ненавистью к врагам своей расы, сковавший по преданиям свой великий дух с судьбой своего народа.

«Отомсти им Илавален, молю великий, пусть познают подобно мне муки, захлебнуться кровавыми воплями, покарай сих тварей пусть и не увижу я этого!»

«Не в силах я даровать тебе покой отмщения, дочь моей ветви!» – ответ сокрытого, острым шипом вошёл в её порванное страданием сердце.

Значит, все сойдет им с рук и невинные дети и её прерванная, мучительной смертью жизнь. Эльфийка отчужденно склонила голову, глядя в пляску пламени своего конца. Но как ни странно, скованная продолжала чувствовать присутствие древнего в своём разуме и ощущение этой близости, напрочь огородило её от боли причиняемой, обгладывающем ноги и кончики волос пламенем.

«Даже моих сил не хватит, чтобы прорезать их жизненные нити, ведь я бесплотен и покинут, влачу жалкое существование наблюдателя неспособного вмешаться напрямую!»

«Тогда встреть меня там за чертой великий!» – смиренно вопросила она.

«Не торопись расставаться с жизнью своей, как и миром этим, говоря, что я не в силах отомстить. Разве сказал я, что не смогу помочь выжить, и не просто сохранить твою бесценную жизнь, но и даровать знамя возмездия, что поднимут твои руки. Но у всего есть цена и цена твоего воздаяния, как и жизни, будет непомерна высока. Приняв помощь мою, равно как и силу, что дарует тебе столь желаемую месть, ты пойдёшь по моим стопам и подобно мне станешь отвергнутой для народа своего, ибо нарушишь законы первых извечных. От тебя отвернуться все, даже духи лесов, что шелестом листьев играли колыбельные, когда ты только явилась в этот мир. Готова ли ты принять мой дар жизни и возмездия, в обмен на всё что тебе дорого? Готова ли обменять покой вечных лесов на судьбу этого тварного мира, что содрогнется от твоей поступи?»

Чад костров аутодафе, словно подпитывая ненавистью и дымом, тёмные грозовые облака, взвился в дали над высокими зубчатыми крепостными стенами Эльбурга, ощетинившимися множеством круглых башен. Один вид, которого словно пикой направляемой умелой рукою кнехта вошел в само сердце Одерека. Ворона бдящего, над чьей головой парил, ловя размахом крыльев потоки ветров многомудрый спутник. Чад этот смолянисто-черными завитками уходящий в небеса, заставил Молота бессильной злобой нахлестнуть коня во весь опор мчащегося к городу.

"Опоздал!" – скрипом зубов плюнул Ворон бдящий, обмирая душой. – Всё кончено. Но не избежит на радость почивших в жаре костров невинных душ, своего возмездия местный пастырь. – креп решимостью добро сбавленной яростью орденский воин. – У тебя не было права на такой приговор святоша, и никто не осудит меня. Ни капитул, ни матери судительницы коим правом ты легкомысленно пренебрег, размозжу тебя у всех на глазах в назидание прочим фанатикам.

Мелкий дождь забарабанил о сталь наплечников, ну ровно слезы стекая по обратившемуся в камень, суровому лицу теряясь средь бороды. Всадник почти достиг громады городских ворот, что будто ожигали взором пустующих бойниц надвратной башни, приглашая распахнутым зевом отворённых створок да поднятой решетки сразу за опущенного над рвом моста.

До того безмолвствующая птица, стелющаяся чуть не над головой молота, неожиданно зашлась диким карканьем. Ворон редко подавал голос, он служил орденским войнам как охранитель, способный предостеречь от беды. На памяти Одерика он так пронзительно каркал только дважды, первый раз упредив о тролле, засевшем засадой в одном из ущелий вблизи орденской цитадели. А второй раз в гномьих туннелях из коих Одерек держал нынче путь, незадолго до появления невиданных ранее тварей. Но чтобы он каркал так пронзительно, молоту доводилось слышать впервые. Что-то недоброе назревало в Эльбурге, что-то тёмное, не иначе порождённое мукой средь взвывшего пламени! Но что? Что может быть хуже произошедшего волею местного пастыря. Этот вопрос заставил ворона бдящего дать верному жеребцу очередного шенкеля.

– Стой! – на всадника направил копьё стражник в длинной кольчуге под вышитой гербом города накидке сюрко и широких полей шлеме капеллине. Выскочивший из сторожки, сокрытой в недрах предвратной башни. Но увидав перекошенноё злобой лицо Одерека, да признав представителя грозного ордена, сжимающего в руке, всем знакомый молот птичьей головы, юркнул обратно, под как почудилось стражу издевательское карканье ворона летящего следом за молотом.

– Готова! Я принимаю твой дар. – полубезумным надсадным рёвом грянул ответ, пересиливший треск пламени почти поглотивший скованную.

Немыслимым встряхнувшим основания стен грохотом первая из молний расчертила тёмный небосвод. Подстегнув дождь, обратиться настоящим необузданным ливнем, что потоками помчался по узким улочкам, под руку с свирепо завывавшими ветрами.

– Убить её, арбалетчики, копейщики! Убить немедля! – не своим голосом завизжал святоша, видя, как словно в ужасе, шарахнулись от эльфийки языки пламени, не опаляя более изуродованных аж до середины бедра некогда прекрасных ног.

Защелкали тяжёлые арбалеты, вставшего на колено первого кольца воинов. Взвились в воздух длинные окованные копья второго, способные пробить навылет закрывшегося башенным щитом латника. Но что арбалетные болты, что копья, все они бессильно падали в огонь костра, так и не достигнув цели, ударившись, словно о камень в невидимый барьер, окружавший скованную.

– Илир с нами светлые войны его, сила светоносного укрепляет длани вершителей суда его, бей, бей ведьму пока не поздно. – продолжал верещать монах, не в силах отвести взор от уже не золотистых, а цвета венозной крови кроваво красных глаз эльфийки. Смотрящих сквозь пламя на него и только на него. Ещё недавно, прекрасный лик скованной, обратился до неузнаваемости. Лицо словно помертвело, запали щеки, заострились скулы, под большими ещё недавно пленяющими глазами залегли тени, а молочно мраморная кожа посерела и подёрнулась едва видимыми прожилками тёмных вен.

«Когда-то в минувшие эпохи!» – вновь зазвучал в её рассудке голос Илавалена. – Когда не высились здесь убогие каменные стены, окружающие нынче эту грязную площадь. В те века, когда не успели люди присутствием своим осквернить землю эту, сведя палами древние полные жизни леса, распахав цветущие тысячами трав и цветов поля, отстроив это отвратное городище. Именно здесь пало тогда множество эльфов воителей, шедших под моими знаменами, дабы отстоять сию землю. Подобно мне, нарушили они законы изначальных дней и не смогли обрести покой. Призови их дочь моей крови, призови их, они тоже жаждут отмщения, пусть отныне несут в мир твою волю под твоим знаменем.

Верещал монах, подстёгивая бессильных воинов, толпа обдаваемая потоками ливня, бившего не хуже града, тоже взволнованно качнулась, видя, что происходит что-то совсем не ладное. Многие очень многие из простолюдинов купцов и даже знати вспомнили о своих неотложных домашних делах и попытались, тонкими людскими ручейками покинуть судилище аутодафе по боковым улочкам. Но не тут, то было силы, оградившие эльфийку уберегавшие её от пламени, наконец, явили себя покорные воле приговорённой.

Над площадью разнеслось глухое не иначе замогильное пение рога полное немыслимой тоски и горечи. Словно сгустки тумана невозможного под таким проливным дождем возникали на крышах и в проулках силуэты древних воителей. Бестелесная ненависть, разорвавшая извне саму ткань мироздания. Сотканные из белёсой хмари, отголоски давно сгинувших в веках перворождённых.

Порывистый ветер натужно свистел, не в силах даже колыхнуть длинные призрачные отороченные мехом плащи. Капли дождя разбивались о камни мощеных улиц и черепицу крыш, без препятствий пронзая высокие шлемы с замысловатыми гребнями и чудесную, рук древних мастеров броню, словно многослойные панцири неведомых зверей покрывавшую тела древних воинов. Бледными тенями былых, лишенных всяческих эмоций, прекрасно соразмерных лиц, глядели они запоенными мраком глазницами сквозь щели шлемов, на в ужасе отхлынувших от призраков людей.

Они были повсюду, везде, на каждой крыше в каждом закоулке. Словно ожидая отмашки наложив на дивно изогнутые луки призрачные, как и само оружие стрелы. Нерушимой бестелесной преградой встав на пути жителей с обнажёнными тонкими мечами, и выставленными копьями, безмолвно ожидая приказа той, что вернула их душам шанс отмщения, возможность отыграться за давно минувшие поражения.

Решившие было покинуть площадь горожане, с ужасом отпрянули от призрачного воинства, сбиваясь в истошно верещащую кучу у судилища, надрывно взывая к монаху и его небольшому святому отряду. Правда войны Илирова ордена, та часть, не задействованная в тщетной попытке убить ужасно изменившуюся и дико хохотавшую полуэльфийку на столбе. Встретили добрую паству своего святого покровителя ровно тени эльфов воителей, выставленными древками копий да поднятыми щитами и гортанными выкриками. – Стоять, будем бить на смерть, стоять!

Передние ряды обезумевшей толпы что было сил, отгораживались от копейных наконечников. Задние неистово напирали, истошно крича, протягивая руки к монаху коему тем мигом было не до своей возлюбленной паствы. Он словно впал в транс, тупо глядя на приговорённую, впервые не ощущая боле в себе той силы, что вела его всю полную служения жизнь. Его крепкая словно твердь вера в свою непогрешимость, рушилась под взором этих залитых кровью некогда прекрасных глаз.

– Вот и пришло время, вашего суда! Готов ли ты священник? – цепи, сковывавшие полуэльфийку, осыпались кусками ржи, и она шагнула вперед, едва не упав с кучи чадящего бессильным смогом затухающего хвороста, не держали искалеченные ноги.

Её поддержало множество изувеченных детских рук возникших также из не откуда, как и эльфийские войны минувшего. Стайка недавно сожженных детей, их призраков, окружила приговорённую, держа маленькими ладошками, помогая сойти со страшного смертного пьедестала.

Ужасно исковерканные яростью пламени детские лица, выжженные до костей, были устремлены на темноволосую. А она, та что при их короткой жизни, выходила этих мальчиков и девочек оглядела их нежно погладив ближайшую изувеченную головку, даже не обратив вминая на ещё один бессильно упавший на помост судилища, залп арбалетных болтов.

Словно вспомнив о чем-то эльфийка на силу отвернулась от маленьких призраков, оскалившись жуткой гримасой на и без того ужасающем прочерченном черными прожилками лице. Сызнова обращая свой испепеляющий ненавистью взор к священнику в ужасе тащащемуся на происходящее.

– Готов ли ты мракобес, безжалостный изверг, покрывающий свои злодеяния именем святого? А благочестивая паства твоя готова к моему суду? – последний выкрик, словно десятикратно усиленный разнесся над площадью Эльбурга став тем камнем, что спускает страшные лавины средь горных ущелий.

Толпа, что дико надрывала глотки, желая зрелища, ныне зашедшаяся неслыханным ужасом хлынула кто куда. Людская масса прокошенных лиц рванула к перекрытым образами эльфов улочкам и к судилищу под защиту воинов Илирова воинства.

Именно орденские воины, а не призраки пустили первую кровь, защищая проповедника, подняв на копья первые ряды ищущей спасения избранной паствы Илировой, смешав людскую кровь с потоками воды извергаемой небесами. А уже после, спустя всего нескольких мановений беззвучно спустились тетивы, пуская призрачные стрелы, ранившие не хуже настоящих. Молниеносно опустились ведомые бестелесными руками мечи, словно бумагу рассекающие плоть.

Каждый выход из площади, каждая улочка в миг превратилась в окровавленную баррикаду, сложенную из мёртвых и ещё живых исходящих кровью и воплями тел, поверх которых гордой бесплотной нерушимостью высились силуэты эльфов воителей, что так долго жаждали своего отмщения. Лишая надежды, запирая остатки жителей Эльбурга на месте судилища.

Но святоша боле не слышал крики, разрывавшие площадь, он не видел кровавую вакханалию, царившую посреди Эльбурга. Во всём мире остался только её взор. Эльфийка окружённая своей жуткой свитой паря в паре дюймов над доскою помоста, двинулась к монаху, что, потеряв дар речи, упал на колени, воздевая руки к черным небесам. Несколько воинов окружавших его, бесстрашно занеся мечи, бросились наперерез ведьме в надежде оградить своего пастыря.

Словно желая обнять, разведя маленькие исковерканные пламенем ручки малышка Веста и Эйли оторвавшись от своей заботливой благодетельницы понеслись к ним. Призраки детей едва успели коснуться воинов, как те возвопив рухнули ниц, зайдясь зубодробительными воплями. Сталь доспехов и кольчуг в большинстве своём рассыпалась ржой, подобно цепям что ещё недавно сковывали приговорённую. А тела сведённые судорогой покрылись сотнями нарывов и гнойных язв. Пронзительный крик воинов быстро утих, сменившись хриплым бульканьем, их рты широко распахнулись, исторгая помешанную на желчь кровь. Тот-же конец ожидал и остальных верноподданных стражей оцепления, вставших на пути эльфийки Сожженные дети предали их той же незавидной никому участи распада тленом.

– Замолкни, нечего сотрясать воздух пустыми молитвами. Он не слышит тебя, твой Илир. Оглядись больной кровопийца, узри, что сотворил от его имени. – поддев пальцем подбородок истово лепетавшего молитву священника приговорённая подняла его голову.

– Его могущество безмерно, как и не ведает преград свет, принесённый дланью его, его пророком. – святоша что ещё недавно казался несокрушимым в своей вере. Тот, что недрогнувшей рукой запалил под привязанными детьми хворост, сглотнув, обвёл этих окруживших его малышей полным ужаса взором. Вздрагивая от увиденных пред ним личин, обгоревших местами до самых костей, навечно застывших в нестерпимой муке.

Он боялся этих ликов, но не так сильно, как возвышавшуюся над ними Эльфийку. Но не в силах противиться ужасной мощи, что ровно раскаленный прут давила его подбородок вверх, он задрал голову выше. Не в силах даже прикрыть глаза, встретившись взором с её кровавыми очами на ещё недавно прекрасном лице, являвшим ныне миру все самое темное, что в нём есть.

– Знай же, что сердце моё чисто и предлежит свету принёсённому им. – запинаясь, пробормотал пастырь, соскребая по закоулкам души остатки веры. – Я не боюсь смерти, тьмы исчадие, ибо предстану пред глазами пророка его Илира пречистого безгрешным.

– Смерти? – издевательский хохот переродившейся болью отразился во всём худосочном теле священника. – Нет, не будет тебе покоя, отныне ты слуга, мой и телом, и духом! А мучения коим ты в угоду своей ложной святости, своей темной натуре звериной, подвергал невинных станут частью тебя.

Запрокинув голову, проповедник захлебнулся криком муки, едва словно снаряд, выпущенный из пращи разбивая ребра, его кровоточащее, но бьющееся сердце вырвалось из груди. Повиснув в воздухе, словно удерживаемое незримыми нитями, простертой над ним рукою полуэльфийки со скрученными пальцами.

– Даже сердце твоё отныне моё.

Он должен был умереть, разум объятый волнами агонии твердил эту нехитрую истину, но жизнь упрямо не покидало тело. Священник с ужасом смотрел как отбивает ритм жизни пульсирующая мышца, расчерченная прожилками вен зависшая под протянутой вперёд рукою приговорённой.

– Я явлю миру истинный твой облик, дабы паства твоя увидела пред своею заслуженной кончиной каков ты изнутри.

Тщедушное тело, забившись в конвульсиях, упало на доски помоста. С проповедника, будто смываемая дождевым потокам стала сползать кожа, оголяя мышцы и кости. Со страшным режущим слух хрустом, череп святого отца погрузился в середину грудной клетки, а к челюстям расширяя рот до невиданных размеров, прирастали рёбра, создавая огромную пасть ощетинившуюся клыками из обломков костей.

Под жуткий хохот темной эльфийки иначе её уже было не назвать. Полуистлевшие тела верных воинов, павших от прикосновений детей призраков, окружавшие чудовищно преображающегося проповедника, стали прирастать к своему предводителю. Обращаясь какофонией отвратных звуков хруста да чавканья, в нечто сродни пауку из непонятной мешанины рук и ног свитых тёмною волей в много суставчатые конечности.

И без того объятые безотчётным ужасом жители Эльбурга, сотрясая небесный чертог криками, сжавшиеся в непонятную сутолоку. Непрестанно падающие под градом призрачных стрел да клинков на залитую кровью площадь родного города. Думали, что уже увидали все ужасы, которые только можно было вообразить, но ошиблись фантазия оказалось немощно слабоватой.

Неведомо кто первый услыхал рёв святого отца в его новой личине, но тому счастливцу сильно повезло, ибо едва он раскрыл рот в беззвучном крике полном животного страха, то потеряв сознание упал и был милостиво растоптан былыми соседями. Остальные же сделали единственное возможное что могли, увидев сращенную из обрывков плоти и костей отвратную тварь, бьющуюся в агонии на помосте. Подсвеченную вспышками молний. Раздирающую в рёве неимоверно широкую пасть, над коей светились из непропорционального огромным челюстям обычного черепа человеческие глаза полные нестерпимой муки. Они бросились бежать, топча в месиве тел падающих людей, в первую очередь бессильных немочью стариков и детей. Им боле не страшны были духи эльфов, звериный всепроникающий ужас в конец вытеснил разум.

Кровавые венозного цвета глаза, на жутком заострённом сером лице, обежали дело рук ее, наслаждаясь кровавой вакханалией сотворённой на площади. Эльфийка целительница получила своё возмездие, как и силу. Словно темное божество, возвышалась она над своими палачами, стоя на помосте коий сотрясал ударами-судорогами пастырь, обвыкаясь новой личине. Черные, милостью стены ливня сырые волосы, не иначе сама беззвёздная ночь, развивались под силой урагана то обнажая, то скрывая прекрасное в своих пропорциях женское тело с изуродованными пламенем ногами.

Вокруг не на шаг, не отходя от своей благодетельницы, застыли дети вернее их тени. А в голове приговорённой, шепотом Илавалена крепла решимостью негаданная ране мысль, что Эльбург лишь первый из поселений, познавших её ярость. Она обласканная могуществом, смоет Илирову заразу со всех окрестных земель, предаст пламени все, что только может гореть сотворённое человеческими руками. Она огородит эти земли ужасом, заставив перегнивать скверну людьми насаждённую, дабы переродить в чистоте этот край. И обретёт покой лишь тогда кода он возродиться в своём первозданном великолепии.

Бесплотная ладошка Эйли коснулась её руки, той что была свободна, а не удерживала жизнь в зависшем в воздухе сердцем филактерии. Отвлекаясь от своих раздумий, эльфийка посмотрела на обезображенное пламенем личико, а затем и в сторону, куда указывал ребёнок призрак. Переводя взор на двух гномов, тех кого не коснулись призрачные стрелы, беззвучно пущенные с луков отринутых смертью стрелков, венчающих каждую красной черепицу крышу окружившую площадь. Они прижались к стене одного из домов, не без затаенного наслаждения наблюдая кошмарное, но заслуженное истребление эльбургдцев.

– Сыны камня. – окрик приговорённой пересилили даже удары грома и молний, бушевавших над городом. – Вы вольны уйти беспрепятственно возвращайтесь в свои подгорные чертоги, моё воинство не коснется вас, ибо нет вашей вины в том, что произошло здесь. Легкой вам дороги к корням гор.

Поклонившись в пояс, не сколь ни чураясь того что концы бород макнули при том кровавое болото, что разрослось поверх площади. Гномы поспешно бросились бежать, скрываясь в ближайшем проулке, а несколько людишек что ринулись было за ними тут-же пали зарубленные туманными тенями эльфов.

Недолго осталось, оглядела приговорённая одну пятую часть, уцелевших жителей, что перемазанные кровью и потрохами непрестанно крича взывая к богу, бессмысленно карабкались на встречу року. По одной из баррикад сотворённой из тел таких же несчастных, валом перекрывающих самую широкую дорогу с площади. С высоты которой били, кололи и резали не ведающие жалости эльфы воители былых времён.

– Вот вам судилище, вот вам должное возмездие. – с затаенным торжеством прошептала приговорённая. Но её победной радости вышло сгинуть, сменившись яростью.

Словно ударом каменой глыбы ниспосланной в полёт механизмами требушета, в стороны разлетелись безвольные лишённые душ комки плоти – кирпичики ужасающей баррикады, освобождая проход. А невиданной ударной волной, будто ветром сбило, аки завядшие листья с веток поздней осенью, призраков эльфов с ближайших от эпицентра крыш.

Там, где ещё мгновение назад высился кошмарный вал, стоял обдаваемый потоками ливня Одерек, сжимая в заляпанных своей же кровью руках, сокрытых коваными наручами, длинную рукоять молота, чьё сотворённое по форме головы птицы било, раскрошило стороной клювом камни брусчатки.

– Бегите, – ровно, как и приговорённая пересилив удары грома, крикнул Ворон бдящий, закидывая для размаха своё грозное оружие на вороненый громоздкий наплечник.

Грудь сокрытая длинным дубленным хауберком тяжело вздымалась, а взор Молота с какой-то затаенной скорбью коснулся обнажённой женской фигуры на помосте с прогоревшим высоким столбом позади. Сколько же вас ни в чем неповинных было преданно здесь страшной смерти. Раздалось в голове орденского война при виде стайки детских призраков окруживших эльфийку новоявленного выкованного в горниле страданий лича.

Борясь с желанием начать крушить пробегающих мимо него вопящих людей, повинных в сегодняшней трагедии не меньше отца настоятеля. Молот, не мешкая, промедление смерти подобно, вырывал из стремящегося мимо него безудержного потока, первого попавшегося человека. Схватив окровавленной левой ладонью за сюрко скрывающее кольчугу, совсем ещё молодого крепкого на вид стражника с редким для его брата двуручным мастодонтом фламбертом за спиной.

– Моя лошадь за несколько домов отсюда! Седлай и скачи до самого Рейвенхола до самой цитадели моего ордена, что расположена в предгорьях Дрогдира в пол сотни лиг по восточному тракту.

Молот! Каким же проклятьем или света промыслом занесло тебя сюда, чуть замешкалась приговорённая, ожигая кровавыми глазами Ворона бдящего, отворившего на одной из улиц путь к отступлению для её палачей. «Я не хочу убивать его! – часть сознания полыхнула от воспоминания полугодовой давности, когда её пытались избить жители одной из деревень, где целительница хотела помочь нескольким хворым, но была окружена беснующейся толпой, едва жители увидели форму её ушей.

В полуэльфийку полетели клочья грязи и камни, один из которых сильно рассёк бровь. Кое кто уже было взял палки. Но вмешался Молот, оказавшийся по случаю в небольшой корчме в той же деревеньке. Нет, то был другой орденский воин, куда как постарше весь седой и размеченный шрамами, но ровно с таким же грозным оружием. Он, не взирая на её род, разогнал топу черни, двинув пару раз старейшине солтысу в бороду для острастки и сам не прося платы, довёз её до ближайшего городка. Слава Воронов бдящих как самых достойных из людского рода ходила даже среди перворождённых, коие редко появлялись в людских землях. Она слышала об этих неистовых, но праведных совестью войнах ещё будучи ребёнком.

Тысяча горестных вопросов замелькала у приговоренной в голове, словно некто извне пытался изменить ход её мыслей. Почему ты не появился раньше? Почему не уберёг меня не от пыток не от голодного пламени? Чего медлил? Почему дал сгореть детям?

– Ты опоздал! – чёрная злоба, подпитываемая шепотом Илавалена затмевающим сознание картиной мести и очищения от скверны всех окрестных земель, перемешанная с обидой вырвалась криком наружу.

– Они все расплатяться, каждый, никого не упущу, не смей вставать у меня на пути я лишь воздаю по заслугам! – разнеслось над площадью, сотрясаемой ударами грома. На что ворон бдящий даже глазом не повёл, ещё больше разверзая пучины её гнева. – Убить их всех. Каждого, иди к своей пастве пастырь. – указала исковерканному монстру приговорённая, направив трепещущее под её рукой сердце в сторону пробитой в рядах призраков бреши.

Ответом ему послужил не соображающий безумный взгляд. Осмысления от стражника Одерек добился только на миг, разжав хватку, да двину кулаком в морду. Времени не осталось, он слышал крик лича, скоро их сметут призраки, отошедшие от смятения его вмешательством

– Скачи в Рейвенхол упреди мой ор… – договорить ему не дал появившейся рядом, в двух шагах слева, туманный образ эльфа воителя.

Вновь ощутив множество лезвий рукояти что рвали плоть ладоней подпитываясь его кровью, он что было сил вдарил молотом по наваждению сверху вниз из-за головы, коля камни брусчатки да разметав призрак. Волною мощи, последовавшей после удара, развоплотило тени прошлого и опрокинуло на стены домов, бегущих мимо людей.

Молот обернулся, но как нестранно схваченный мгновение назад стражник не бежал, сливаясь с бросившейся на встречу спасению толпе. А всё ещё очумело на него пялился, потирая заплывающую синяком скулу словно пес, ожидающий команды.

– Скачи, упреди моих братьев! Скачи не медли! – парень, разбивая лёд на сердце орденского война кивнул головой.

– Я знаю где это, отец показывал всё хотел меня в послушники сосва…. – стражник примолк, бледнея лицом хотя казалось куда уж больше. Служивый судорожно взглотнув, потянулся к рукояти фламберта, словно вознамерившись остаться помочь Молоту, при виде того что происходило у того за спиной.

Нещадно взвыв, последние выжавшие, буквально вскачь не видя пред собой дороги стали пробиваться по улочке. Одерек что было сил толкнув от себя парня рявкнув в очередной раз, «Беги глупец» обернулся, обмирая сердцем да сильнее сжимая верную рукоять, в сласть напаивая собственной кровью.

От помоста расшвыривая в стороны мертвые тела своей благочестивой паствы, на Ворона бдящего мчался пастырь, вернее то что от него осталось. Боль единственное что осталось в нем, океаны невыносимой боли в коие погрузился священник затмевали крупицы разума, находя выход в бешёной жажде крови. Он пытался сопротивляться пытался оставаться человеком, но муки были слишком сильны. Может, прошла целая вечность, а может всего пара минут, но он сдался, он подчинился её воле, утратив в пламени агонии последние отзвуки себя самого.

Ужасно исковерканное существо месиво костей и мышц ровно паук, перебирая множеством лап сросшихся рук и ног, разинув кошмарную пасть, пестрившую костяными клыками, бросилось на свою добычу в пять ударов сердца миновав площадь.

Одерек давно ещё в бытность послушничества отринувший страх не дрогнул. Ворон бдящий устремился на встречу переключая внимание монстра с последних уцелевших проталкивающихся по улице, на себя. Их разделяло не более десяти шагов, тварь взвившись в высоком прыжке обрушилась на Одерика сверху, вытянув к своей жертве несколько лап, но прогадала. Молот обильно брызгая на собственные наручи кровью, размашисто впечатал тяжёлое оружие плоской стороной сдобренной шипами перьями. Аккурат под челюсть, наискось снизу-вверх. Туда, где находилась тоненькая шея, меж деформированной головой и сращенным мешаниной тел мешковатым туловищем.

Глухой чавкающий удар, треск костей и пастырь, издав нечто непонятное издали похожее на крик боли отлетел в сторону. Но тут-же сноровисто перекувырнувшись, проскоблив лапами о брусчатку, снова набросился на врага.

Одерек парой косых взмахов отбил по сторонам град ударов, вставшего на дыбы священника. Плетет длинное оружие в руках восьмерки и мельницы, часто срываясь в коварных едва приметных скоростью ударах, нещадно меся бока отвратного монстра. Хруст, брызги костей и будь тому свидетели уже поставили бы коном на воина, что сначала наискось сверху-вниз слева-направо вдарил от души затем, поворотом на триста-шестесят, когда молот описав за спиною круг перехватом, всадил чекан в зеркальном ударе чуть не прибив тварь в камень брусчатки. Пастырь метнулся назад, обираясь сил для очередного наскока.

Сильно согнувшись в поясе, ушел он от очередного маха услышав, как над головой лязгнули челюсти способные перекусить его надвое. Затем резко выпрямившись, ткнул в пузо головкой молота перехватив тот на манер копья, сызнова отбрасывая монстра назад, давая себе место для манёвра.

Краем глаза оборачивающийся для инерции вокруг себя Молот, заносящий длинным махом оружие, успел углядеть плотное кольцо эльфийских призраков, что окружили место битвы и их владычицу, с сонмом мертвых детей поддерживающих свою госпожу, держащую под вытянутой рукой бьющееся сердце.

Ему не победить! Пришла спокойная отрешенная мысль, пусть даже он разнесёт эту тварь на мелкие кусочки, она не погибнет, заново собравшись воедино, её жизнь заключена в филактерии под рукой лича и не уничтожив его, её не превозмочь.

Но Ворон бдящий не сдался, безысходность переродилась гневом. Завершив разворот и увидав нависшее над ним существо, что раскинуло лапы, будто намереваясь обнять. Он как можно сильнее сдавив рукоять, ощутил скрежет лезвий по костям ладоней, уже в который раз не скупясь брызнувших кровью. Собранными воедино всеми своими силами Одерек с оттягом вогнал молот под мерзопакосную личину снизу-верх .

Расчертив черный небосвод, в шпиль храма золотистую простертую к небесам длань символ Илира ударила молния, а гром, догнавший её, совпал с моментом соприкосновения кованной вороньей головы и нижней челюсти твари. Монстр, чья раскуроченная голова раскрылась подобно цветку отлетел назад, словно в конвульсиях задёргав много-суставчатыми искаженными лапами. Силой ударной волны разметало и несколько туманных силуэтов эльфов. А орденский воин, безучастно поглядевший на то, как кости и мышцы поверженного врага с противным хлюпаньем заново срастаются, восстанавливая голову и пасть, обернулся к бестелесному кольцу эльфов призраков, тяжело беря своё оружие наизготовку.

Чёрный ворон, круживший над своим спутником, даже не каркнул, а скорее вскрикнул, когда несколько стрел, таких-же едва видимых, как и оружие их выпустившее, вонзились в бедра орденского воина. Одерек упал на колени, уперевшись головкой молота в брусчатку, а позади, словно навесом прикрыв от потоков ливня, накрыв тенью, навис уже сросшийся воедино ужасный враг.

– Прочь! пошел прочь! – мелодичный ни сколь не совпадающий со внешностью, переродившейся в лича полуэльфийки голос отогнал лязгающего костяными клыками священника в сторону.

Молот с затаенной печалью медленно оглядел стайку обгоревших детишек призраков, жавшихся к приблизившемуся личу, а затем поднял голову. Чтобы без всяческой задней мысли подняться по наполовину сокрытому ворохом сырых волос обнажённому телу, от искалеченных ног минуя широкие бёдра узкую талию и высокую грудь встретиться с кроваво красными глазами приговорённой. Как ни странно, но заостренное лицо с неуловимой свойственной только эльфам иномировой отчуждённой красотой, коию не стёрли сотни расчертивших кожу чёрных венозных прожилок и глубоко залёгшие под глазами и скулами тени, было полно грусти и жалости.

– Молю тебя пощади их. – Одерек указал головой в сторону опустевшей улицы, по которой скрылись остатки беженцев.

– А они меня пощадили? – сверкнули гневом кровавые очи. – Или детей тех, что я исцелила? – приговорённая погладила свободной от филактерии-сердца правой рукой, ближайшую изуродованную головку, что некогда принадлежала девочке не старше шести лет.

– Не ради них, и даже не ради меня, сделай это ради осколков света, что ещё блещут в твоей душе. Не дай голосам, что обосновались в твоей голове в конец лишить тебя воли. Они ведь становиться с каждым мгновением всё сильнее.

От его слов лич отшатнулась, сузив глаза, откуда молот мог знать о тихих, но всепроникающих словах Илавалена настойчиво рисовавших картины мести и очистительной войны.

– Задумайся, разве ещё несколько часов назад ты желала всего этого? – рука ворона бдящего сокрытая сталью наруча обвела засыпанную неузнаваемо разорванными телами и залитую перемешанными на кровь дождевыми потоками площадь. – Взгляни ты пришедшая сюда, дабы исцелять людей, могла разве даже помыслить о таком.

Что-то треснув словно глиняный горшок, надломилось внутри приговорённой. Она принялась вертеть головой, дабы согнать наваждение. Ужас от сотворённого сковал сердце, но слова сокрытого, древнего эльфа воителя громом вдарили по подкорке сознания.

"Иного пути просто нет дочь моей ветви. Как думаешь, сколько воплей нестерпимой боли озаряют застенки пыточных камер, сколько костров, пылает, обдавая смогом каждый день, сжигая волею Илира ни в чем неповинных людей, в частности тех в ком течёт кровь нашего рода. Церкви хорошо знакомы пределы его могущества, способного пошатнуть ёе власть. Они пойдут на все, чтобы искоренить нас, вплетая в проповеди на службах семена раздора и ненависти к представителям старших рас! Ты видела эту истину в каждом обращенном на тебя косом взгляде, в каждом лице, что повстречалось тебе, едва ты ведомая чистым сердцем покинула родную обитель древних пущь. Этот мир, как и эти земли нуждаются в очищении от скверны, порождённой одним безумцем, но завладевшей умами прочих. Слова этого достойного война нашли отклик в твоей душе, он храбр и благороден, но таких как он единицы и им не ведомо что их черед наступи вслед за нами, если не раньше. Их непорочность стала их же проклятьем, а другая вера не извращенная жаждой власти, хоть и сокрытая от Илировых ревнителей станет камнем, что утянет на дно.

Призрак Весты чуть не до костей обгоревшей девочки, подтверждая слова древнего, шагнул от её ног и протянул изувеченную пламенем ручку к воину под упреждающий выкрик лича. Но ворон бдящий смело коснулся бесплотной невесомой ладошки своей окровавленной пятернёй. И не потерпел ущерба, даже не вздрогнул в отличие от стражи пастыря вмиг обратившихся гниющими мешками отвратной плоти и проржавевших доспехов.

– В тебе нет Илировой скверны ты чист! – ошарашено прошептала приговоренная глядя на соприкоснувшихся война и духа убитого ребёнка.

Это был его последний шанс, единственный. Видя замешательство на измененном лице полуэльфийки лича. Опущенный простреленными бёдрами на колени Одерек, взмахнул молотом настолько сильно насколько позволяла его неудобная поза. Приговорённая успела туманом скользнуть назад, минуя удар, но молот стороной клювом всё же пронзил бьющееся под её дланью сердце.

Страшно взвыв разинутой огромной пастью да задёргав всеми своими конечностями, гротескный паукообразный священник повалился на бок, быстро рассыпаясь тленном. А за спиной Ворона бдящего, под очередной жалостливый выкрик верной птицы, словно соткавшись из неоткуда, возник один из туманных эльфийских воинов, пронзая сокрытую хауберком плоть, бесплотным тонким клинком вычурной рукояти, разрывая изнутри грудь Одерека.

Даже под образом высокого шлема с гребнем, сквозь смотровую щель было видно, как исказилось нестерпимой мукой мёртвое высушенное лицо с пустыми глазницами. За миг до того как лич силой воли изгнала придав вечному небытию верного древнего война.

Одерек кашлянув в бороду, вестником смети темною кровью, поднял голову, горделиво расправляя спину уперевшись руками о рукоять молота в очередной раз, бесстрашно посмотрев в кровавые очи.

– Зачем? Почему ты так жаждешь защитить этот гнилой и слабовольный скот, они не достойны и капли пролитой тобою крови. – скорбь вновь тронула изменённое лицо приблизившейся приговорённой.

– А зачем даже увидев всю грязь рода человеческого ты продолжала исцелять их. – кивнул он головой на её детскую ужасную свиту. – Прости меня за то, что не успел.

Голова молота стала безвольно клониться, будто под непосильной тяжестью осунулись плечи содрогаемые кашлем, толкавшим через рот кровь. Только сокрытые наручами руки продолжали сжимать молот упёртый билом в брусчатку.

– Я не отпущу тебя доблестный воин, ты должен будешь узреть новый мир, что я возведу, очистив старый. Отныне не подвластный смертной юдоли ты будешь прибывать подле меня. – лич шагнула вперёд, простирая над головой молота свободную от пронзённой клювом филактерии–сердца руку.

Но в тот же миг на наплечник воина опустился дико каркающий ворон, забивший крыльями словно оберегая Одерека. От мудрой многовековой птицы исходили волны невиданного могущества, заставившие приговорённую чуть прикрыв рукою глаза будто стережась ослепляющего света, отступить назад, а свиту детей призраков и вовсе спрятаться за ней.

Издав ещё пару предостерегающих криков ворон широко расправив крылья над Одереком неожиданно замер, серея перьями и обращаясь в каменную статую, как и воин ордена под ним так и не разжавший рук на ощетинившейся лезвиями рукояти молота.

Постепенно, ярящаяся во всю буря, утрачивая запал, сошла на нет. Неудержимые порывы ветра, крутящие сотни флюгеров поверх крыш, завывающие средь узких пустынных улочек, сменились лёгкими дуновениями. Смерил свою ярость и ливень, обратившийся лёгкой холодной моросью, вот только небеса так и остались, затянуты свинцово черными тучами будто буря, разразившаяся над Эльбургом, гремевшая на протяжении нескольких часов, не смогла избавить их от накопленного гнева.

Приговорённая окружённая детьми призраками за чьей спиной застыв в ожидании ровными шеренгами, стояли туманные силуэты древних воителей эльфов, продолжала смотреть на опустившую голову статую. Размышляя над последними словами орденского воина да вслушиваясь в нескончаемый шепот Илавалена. И словами древнего, лич полнилась уверенностью, что и этот славный воин потерял жизнь по вине её мучителей. Ведь нибудь они столь жестоки да кровожадны, ему бы не пришлось вступить в неравный бой, бросая вызов силам, что смогут отчистить эту землю.

Разве кто из них остался помочь ему, разве кто сказал хоть слово поперёк святоше, что бросил факел, запаливая костры под ней и ни в чем неповинными детьми. Никто из них не достоин жизни и ни кто не скроется. Тёмная эльфийка посмотрела в сторону извечных спутников больших городов нескольких стай бродящих собак, что переборов чувство опасности, вытесненное голодом, потихоньку начинали глодать устилавшие площадь многочисленные трупы.

– Пресытившиеся скверной ею и прорастут. – тихо, но властно сродни приговору прозвучал голос тёмной эльфийки заглушенный визгом собак. Что упав и принявшись валяться, стали расти и меняться, покрываясь ужасными струпьями да гнойниками облезая частично шкурами, вытягиваясь клыкастыми мордами.

Несколько пар десятков несуразных, словно высушенных поджарых бестий ростом в холке не ниже доброго пони. Безошибочно беря след, ожигая округу голодными взорами мутных белёсых буркал, миновав подъемный мост, бросились следом за своей добычей, завывая и указывая дорогу призрачному воинству первородных.

А их госпожа, со своею свитою вновь вернувшись на помост судилища, скривив свой тёмный лик в жуткой гримасе. Посмотрела на венчающую главный шпиль громады каменного храма золотую длань символ веры, принесённой пророком Илиром. Её слуха, достигли истовые молитвы нескольких вторивших отцу приору служек, доносившиеся из глубин. Поглядишь-ты не все сбежали.

– Света возжелали, отриньте свои лживые молитвы, вы не достойны его. – Расхохотавшись, парящая лич принялась в танце кружить по настилу судилища, широко раскинув руки и запрокинув голову.

Повинуясь её воле, вся кровь, пролитая сегодня, помешенная на дождевую воду залившая площадь и канализацию. Каждая капля, что залегла меж плотно приложенных камней брусчатки. Обратившись густым багряным туманом, стала тоненькими струйками тянуться к чёрному углями и копотью столбу. Затрещал уже оцеревший заслугой ливня хворост, раздулись угли, и посреди площади взвилось черное пламя, чадом своим полня жизненными силами и укрепляя свинцовые тучи. Тяжёлые грозовые облака множась на глазах принялись расползаться по небосводу неся весть о новом нерушимом порядке, что возродит окрестные земли.

– Давай милый ещё чуть-чуть, осталось недолго. – Асарг подбадривал взмыленного коня что, плюясь пеной, месил копытами высокую грязь размытого ливнями старого тракта, окружённого непролазными предгорными лесами.

Стучащий зубами от холода, промокший насквозь стражник в сюрко и кольчуге с тяжёлым двуручным фламбертом за спиной. Уже понял свою ошибку коия упаси Илир не иначе обойдется ему ценою жизни. И хуже того данного слова.

Он забыл, когда последний раз спал и не ведал, сколько времени провёл в седле, да и как тут определить ведь изнурённый скачкой молодой стражник уже давно не видел тёплых солнечных лучей. Словно павшее на все окрестные земли проклятье, черные грозовые тучи, непрестанно извергающие то ливень, то морось. По его прикидкам затмили небосвод более двух дней назад и сдавать свои позиции боле не собирались. Занемевшее тело невыносимо ломило, а ляжки да промежность стёртые в мясо, похоже, до конца его дней останутся в этом положении, делая из обычного стража родовитого кавалериста.

Он останавливался около пяти раз, да и то не для отдыха, а дабы напоить скакуна, да зычными выкриками упредить людей. Без лишних слов одним своим изнурённым ликом недавно оседевших волос. Да сухим голосом схожим со скрежетом давно не масленых затворов, понукая и без того видевших в черных небесах дурное знаменье жителей двух деревень и трёх ферм, бежать без оглядки. Бежать прочь забыв про нажитый сорванными хребтами невеликий скарб.

Мимо мелькая неуловимым узором навивающий дрёму, проносился погруженный в полусумрак лес, но жавшийся к конской шее Асарг силясь не смыкать глаз, смотрел только вперёд. На маячившие над лестными кронами черные силуэты гор Дрогдир, своё спасение и исполненный перед пожертвовавшим собой Молотом долг.

Стражник не знал, спасся ли ещё кто-то из бежавших из Эльбурга жителей, ведь он разминулся с прочими беженцами у городских ворот. Совесть жгла Асарга за этот поступок, но он обещал Ворону бдящему что доставит весть о случившемся в цитадель ордена. Он силясь исполнить порученное, даже двинул в морду сапогом, своему же десятнику, что пытался его спешить сразу за подъемным мостом отныне проклятого города. Он не ведал для чего, седоусый Ультар, вцепился тогда в вожжи, ради себя тешась надеждою спастись или дабы усадить в седло немногочисленных детей. Ему было всё равно, стражник спешно ускакал по северо-западному тракту, оставляя позади воющую сметённую страхом толпу.

Но на вряд ли кому ещё довелось спастись, раз уж его непрестанно мчащегося верхом настигала погоня, куда там бегущим на своих двоих старикам женщинам и детям. Словно вторя горестным мыслям позади из сумрака, овладевшего миром, раздался долгий голодный вой, на что Асарг ещё сильнее вдарил пятками по бокам коня. Хотя истово ржавшее животное, словно чуя свою судьбу, не нуждалось в каких либо понуканиях. Это его ошибка! Он дурак решил срезать путь, свернув с мощенного широкого тракта на старую прямую дорогу не подумав, что под дождями та превратиться в непролазное месиво.

Скоро настигнут нечаянно-обречённо смирился измотанный страж, повернувшись да углядев неясные, но большие силуэты схожие с собаками или волками что мелькали позади. А оборачиваясь обратно к безнадёжно далеким горным вершинам, он обмер сердцем, ибо прямо посреди дороги стояла она, его ночной кошмар. Парящая над огромной лужей эльфийка полукровка с целым сонмом детских призраков и пылающими кроваво красными глазами. Более не обнажённая ведьма, чью негу прикрывала необузданная длинною до пят копна волос и пестрившее серебром непроглядное черное аки волосы платье высокого ворота с глубоким вырезом на груди. Она протянула руки на встречу пуще поседевшему стражу, что, дико выгнувшись в пояснице, натянул поводья.

Всхрапнув конь вскочил на дыбы, а затем рухнул, зарываясь мордой в грязь, судорожно дергая ногами. Перелетевший через его холку всадник кубарем покатился вперёд. Чуть не захлебнувшись в глубокой луже. Асарг хрипло отплёвываясь и сыпля ругательствами на силу разогнув одеревенелые скачкой суставы, поднялся, опасливо оглядываясь по сторонам в поисках ведьмы дивясь тому, что не свернул себе шею.

Морок, осенило стража или вызванное усталостью видение, но легче не стало. Шагах в десяти от него огромное лишь отдалённо погожее на собаку нескладное существо всё покрытое гнойниками да струпьями выскочило из мрака. И играючи сжав огромные вытянутые челюсти, вырвало добрую часть шеи измученного беспрерывной скачкой коня, оборвав почти человеческие хрипы покалеченного животного.

– Илир проводник воли его даруй мне сил! Укрой ровно щитом светом своим душу мою! Огради от тьмы, словом своим и волею. Не оставь светоносный и пречистый в одиночестве верного роба твоего! – знакомая с детства молитва помогла, отбросив страхи потянуть из-за спины надежно сберегаемый в кожаных силках портупеи Фламберт. Чуть поведя плечами и водрузив двуручный клинок вертикально, молодой страж устремился вперёд словно своё спасение, сжимая обеими ладонями шероховатую рукоять.

Бестия, оскалившись обнажила ну ровно кинжалы, гнилые клыки, пожирая мёртвыми остекленевшими буркалами очередную жертву, тоже не заставила себя просить дважды. Человек и монстр мчались на встречу друг другу, разбрызгивая, грязь. Десять шагов, пять, три некогда бывшее обычной дворнягой существо, оттолкнувшись четырьмя вытянутыми лапами подпрыгнуло, следуя неизменной даже после перерождения привычке, силясь сцапать за горло. А стражник, пользуясь весом и длинной своего оружия в последний момент, для пущего размаха обернувшись вокруг себя, ударил горизонтально. Тяжёлый клинок способный разбивать башенные щиты, равно как и располовинивать закованного в латы рыцаря, легко будто, не встретив сопротивления срубил бестии передние лапы и выпустил гниющие потроха, разметав по сторонам рёбра.

Существо упало к ногам Асарга, но не издохнув принялось извиваться, силясь дотянуться лязгающими челюстями до его ноги, на что юноша описав фламбертом свистящую мельницу снёс ему голову. Где-то позади со стороны не досягаемых ныне, спасительных горных вершин надтреснуто каркнул ворон

Но Асарг даже не обратил на то внимания, отражая атаку следующего врага. Очередной не иначе адский пёс вылетел из кустов, но был отброшен в сторону сильным взмахом на отмашь, отнявшим добрую половину скалящейся морды. Третья бестия оказавшаяся умнее товарок выждав момент, когда страж отвлекаться на её собрата, вскочила из кустов на противоположной стороне дороги, нацелившись на его спину. Движение что он зацепил краем глаза, сулило верную и мучительную смерть, монстр уже мчался в атаку, а он не успевал даже обернуться, не то что бы занести Фламберт.

Асарг обречённо смежил глаза, подчинившись неминуемому концу. Но боли не последовало, как и не коснулись его тела клыки, да когти. Слух резанули до боли знакомые щелчки арбалетов, натужно засвистели болты. Жуткая гончая вмиг став похожа на ежа безвольно завалилась на бок, упав в паре шагов от стража.

Ансгар чьи глаза увлажнились, опустился на колени, прямо в сдобренную вонючей желчью тварей грязь, силы в конец оставили юношу. Плечи сотряслись рыданиями, давая выход надёжно сдерживаемым последние дни эмоциям. Он истово взывал, теряясь в благодарностях к деснице божией пречистому Илиру, не оставившему своего заблудшего ребёнка в столь тёмный час.

Заскрипело множество взводных механизмов, а из сумрака охватившего весь подвластный взору мир, со стороны ведущего к горам старого тракта. Стали один за одним появляться с арбалетами на перевес кнехты в таких-же как у стража кольчугах и широкополых шлемах капелиннах. В воздухе забило множество крыльев, тишину разорвало многоголосое карканье десятков воронов. Средь обычных солдат ну ровно вестники Илира показались Вороны бдящие с неизменными своими диковинными птичьих голов молотами, все как один в кованых наручах и наплечниках.

Будто стёсанные из камня волевые лица длинными бородами ложились на сокрытые хабуреками, кольчугами и панцирями, мощные непомерно широкие груди. Казавшееся кристалликами льда глаза бесстрашно и сосредоточенно вглядывались в потустороннюю мглу. Почтительно расступившись Молоты пропустили вперёд могучего седобородого орденского война, чьи неподъемного вида тяжёлые пластинчатые брони были выделаны серебром и искусно гравированы.

– Всё позади, теперь ты в безопасности. – магистр склонился над перелопанным грязью измождённым стражем, протягивая сплошь засечённую рубцами ладонь и в его спокойном взоре полном силы страж ощутил, что всё наконец кончено. – Поведай мне что случилось.

"Я добрался, знай же, неведомый безымянный заступник, оставшийся там, на площади. Я донёс твою весть!" – молчаливо больше самому себе прошептал Ангар.

Свидетельство обвинения за номером 19. Показания Хельберта добропорядочного содержателя трактира (Хмельной гнол). Даденные под присягой над символом пречистого пророка слова его, святому трибуналу карающей длани Илира, против братства воинов Воронов бдящих самовольно орденом провозглашенных средь народа (Молотами) прозванных. Обличающие виновность подсудимых в следующих обвинениях. Заведомое добровольное сношение со тьмою посланцами, изведение людей методами ужасными неподдающимися описанию, порабощение земель отвратным кровавым волшебством под властью врагов рода людского и укрытие их от праведного света божьего.

– Я видел все глазами своими, душою своей бессмертной клянусь, да поразит пречистый слабую плоть мою, если лгу. – полными слёз глазами смотрел Хельберт на судейскую трибуну.

Своею громадою загораживающую три высоких стрельчатых окна до самого потолка храма, причудливо переливающихся под солнца лучами сложным витражом, всеми оттенками разноцветных стёкол, передававших изображение прихода пророка воли его пречистого Илира. Там восседая на высоких креслах, его слову внимали трое судей, двое сухих, словно высушенных старцев епископов в длинных белых Альбах под черными Мантелеттами сокрывших плешивые головы четырёх угольными беретами. И заседающая меж ними одна уже не молодая, но жутко властная женщина с убранными в высокий пучок седыми волосами облаченная во вроде бы непристойном для храма черной кожи дублет высокого ворота и свободные штаны заправленные в высокие сапоги ботфорты.

– Так облегчите душу почтенный, дайте миру узнать истину произошедшего, дабы мы силами своими, светом слова его обличенные, могли воздать всем виновным по заслугам. – Чуть подавшись вперёд тягуче-плавным движением истового воина, верховная мать судительница пригвоздила ответчика взором обнесенных сетью морщин бледно серых глаз на волевом лице, сдобренным косым шрамом, порвавшим губы, идущем от правой стороны подбородка до левого уха.

– Это произошло в разгар Аутодафе.

– Не нам. – был остановлен Хёльберт властным голосом. – Им. – кивком головы она указала за спину трактирщика.

Поспешно кивнув, исхудалый мужчина со впалыми щеками и нездоровым видом обернулся, теряясь взглядом средь сотен лиц присяжных, заполнивших ныне столичный храм огороженных от ответчика молчаливым кордоном церковной стражи.

– В разгар суда. – словно невиданным усилием чуть дёрнулся кадык.

Зовущийся Хёльбертом вернее его жалкая тень облаченная в давно не стираную рубаху и местами изодранные штаны. Неуверенно словно стесняясь такого многолюдного внимания, подняла руки в неизгладимой с детства привычке вознамерившись начать теребить ткань рубахи. Но лицо исказилось мукой, а обожженные болью вырванных ногтей руки опустились вдоль тела. – В разгар священного и праведного суда творимого над богомерзкой ведьмой изживавшей чарами тёмными жителей Эльбурга! Вмешался молот сиречь воин ордена Воронов бдящих. Он, безжалостно убив доблестных стражей, охранявших помост с приговорённой, освободил злобную эльфу полукровку и словно коршун, изрыгая проклятья и смеясь, стоя подле неё наблюдал как вызванные богомерзкими чарами темные силы вершили расправу над ни в чём неповинными людьми.

– А что-же до ныне возведённого в сан мученика пастыря Ескертра. – подал голос один из стариков судей. – Вы видели, как почил мученик.

– Он, не щадя себя помогал бежать мирному люду и принял страшную смерть закрыв собой малых детей от ярости Молота. – по исхудалому лицу вновь крупными бусинами покатились слезы. Подтверждающие для всех присутствующих слова бедняги видевшего настоящий ад.

А снедаемый стыдом и горем трактирщик неотрывно смотрел на свою окружённую стражей младшенькую. Последнюю из дочерей коию не коснулся огонь костра, и не коснуться ведь он сказал и сделал всё, как того велели заплечных дел мастера и святые отцы.

День 64 святого судилища над павшим в ересь греховным воинским орденом Воронов бдящих. обвиняемых в утрате земель переданных тьме на заклание.

Год 487 от Илира пришествия.

Секретарь святого трибунала Освидир.

Год 537.

Снедаемы земли. Эльбург.

Легкий ветерок, хлопая расшатанными ставнями и скрепя покосившимися флюгерами, гулял сквозняками давно отворённых рассохшихся дверей по заросшим вьюном и сорняками улочкам Эльбурга. Обьятым в серую хмарную мглу и навеянный непрестанной сыростью смог разложения, что ныне волею не пропускавших света солнца, чёрно-свинцовых небес величалась днём.

Некогда многолюдный городок серым пятном выделялся средь давно не дающих жизни новых пажитей чёрных полей, став призрачным сердцем мертвых земель, средь народа снедаемыми прозванных.

Но жизнь, какою бы извращённую и жуткую она не приняла форму. Не покинула высоких в несколько этажей обветшалых без угляда хозяев каркасных домов на каменных цоколях, под частью прохудившимися черепичными крышами. Окружённых высокими крепостными стенами, словно стягами венчаемыми меж зубцов бойниц, длиною вереницей кривых колов с насаженными на древки застывшими непродаваемой муки истлевшими телами.

Ощутив запах жизни нечто в длинной монашеской рясе выползло из мрака двери, крайнего к центральной площади дома. То ли ползя, толи паря, распластавшись над побившейся сорняком брусчаткой, существо в разодранной сутане церковного служки, в глубоко надвинутом капюшоне. Молниеносно метнулось за угол в томительном предвкушении, утолить чьей-то жизнью свой непрестанный голод.

Существу неведомы были другие эмоции, лишь неутолимая жажда и ненависть ко всему живому. Ненависть к тому, кем оно было прежде. Скользящее от угла к углу нечто непрестанно будто ругаясь издавало похожие на шепот звуки. Скоро, очень скоро совсем близко, оно, миновав небольшой проулочек столкнулось со своим чуть отличающимся истлевшим церковным одеянием товарищем и уже вдвоём подгоняемые неутихающим голодом, твари буквально выскочили на широкую улицу предвкушая трапезу, но, взвизгнув, отпрянули обратно, объятые вроде бы забытым чувством, ужасом.

– Вот веть пакость. – Сплюнул незнакомец им в догонку, углядев под одним из капюшонов высушенное серое лицо, заросших глазниц, сгнившего запавшего носа и невиданно разинутого рта.

Дюжих размеров голубоглазый старец с длинной часто проплетённой бородой в кожаной стёганке высокого ворота, размеренно шагал по одной из главных улиц покинутого города по направлению к площади. И всякая нечисть обитавшая в развалинах убиралась с его пути, хоть у того и не-было оружия окромя кинжала корда костяной рукояти на поясе по соседству с витым серебряным рогом да пары кошелей. И если двое тварей в истлевших монашеских сутанах вызвали лишь плевок, то творящееся на площади и вовсе заставило его скривиться от омерзения.

Пред обвитой терном каменной громады храма, трёх стрельчатых витражных окон под шпилем. Меж ярящегося черного пламени, лижущего высокий обугленный столб, уходящего дымной струёй в небесную серо-свинцовую твердь. Аккурат на судилище осевшем на бок помосте, заскорузлом от времени и постоянной сырости. Черной волей, неподвластному угольным языкам потустороннего рождённого ненавистью огня. Преклонив колени и воздев вверх сложенные ладонями худые руки, стояло несколько десятков высушенных мумий, скелетов обтянутых, словно пергаментом сухою серой кожей в обрывках одежды.

Лишенные покоя умертвия, в трансе беззвучной молитвы чуть покачивались, обратив пустые глазницы на венчающий главный пик храма символ. Некогда там возвышалась простёртая к небесам золочённая длань Илира, а ныне непонятный слепленный из костей круг со множеством кривых отростков напоминавших лучи. Мало кто знал что значит, этот жуткий символ, но он бы ведом путнику, что будто боясь заразы, отвёл пылающий ненавистью взор от чёрного солнца.

Старец, конечно, мог избавиться от знака олицетворяющего перерождение извилистым мученическим путём отринутой смерти. Но не стал, его цель была иной.

Миновав площадь, он приблизился к статуе воина, чьи широкие плечи срывали закаменевшие наручи, что, пав на колени да опустив голову длинной бороды, продолжал сжимать стальной молот с билом по форме головы ворона, нетронутый и каплею ржи.

– Ну хватит уже дремать. – щелчок пальца по клюву, сбил каменную скорлупу с казавшейся частью статуи, растопырившей крылья птицы.

Встряхнувшись ворон, словно укоризненно посмотрел на потревожившего его покой старца, а затем указал головой на своё седалище.

– А ты уверен, что он достоин. – чуть сощурил глаза незнакомец.

– Кааррр. – утвердительно произнесла мудрая птица.

– А может пусть и дальше пребывает в заслуженном покое.

– Кааррр.

– Много ты знаешь.

– Кааррр.

– А ведь было столько достойных ребятишек и почему дурные ноги принесли меня именно к тебе Бёрг? – словно сетуя, чуть покачал головой старец. Вновь удостоившийся в ответ, возмущенным карканьем.

– Ладно буди.

Повинуясь команде ворон, несколько раз клюнул голову воина, и словно как пару мгновений до этого, со статуи, как и с сомой птицы, стала осыпаться каменная крошка. Являя чернеющим небесам обнаженного ражего широкоплечего мужчину с длинными убранными в хвост волосами и обрамляющей ширококостное лицо ломаного носа с чуть короче, чем у старца бородой.

Рука обратившейся в человека статуи, попыталась ухватиться за рукоять молота. Но оружие перехватил старец, закинув себе на плечо, вынуждая человека завалиться на бок. Пару мгновении незнакомец смотрел на содрогающегося в конвульсиях, судорожно хватавшего воздух раскрытым ртом воина, распластавшегося у его ног, а затем развернулся и двинулся прочь.

– Кааррр. – донесся до старца вопрос парящего над человеком ворона.

– Верну если вспомнит кто он такой и зачем он ему нужен. – Чуть резко бросил неизвестный.

– Кааррр.

– Да чтоб тебя. – отстегнув от пояса ножны с кордом старец бросил его к сведённому судорогой телу. – Столько мальчишек было, а мне достался именно ты Бёрг! Мать воспитала из тебя наглеца без капли скромности. – легкая, но довольная улыбка озарила лицо старца.

Позади взмыв в верх, вестник смерти, заложил вокруг чадящего ненавистью кострища круг, чуть не паля перья потусторонним жаром. Громким призывом вовлекая в свой полёт слетевшихся со всех концов Эльбурга воронов.

1 глава

Безымянный.

Внемлите мне о чада мои! Ибо слова мои, преемницы и рукоположенной провидением длани пророка, принесшего свет его в мир наш тварный. Пречистого Илира! Несут вашим кровоточащим тревогой сердцам и измученным душам, несказанную радость и очищенье! Вчера мы, заручившись словом пречистого и волей его, судами праведными искоренили всех повинных в мракобесии еретическом, захлебнувшем бедные земли от света отлучённые!

Проклятые навечно Молоты, сиречь Вороны бдящие, сгинули в праведном пламени очистительном. А на завтра мы воинством грозным своими чистым кроткими сердцами! Палом зачиненным от святых костров, выжжем всю погонь с проклятых ныне земель. И я как верховная мать судительница, озарённая светом им принесённым, клянусь! Не минует и года как после пала возродятся в чистоте и новой поросли земли с ужасом снедаемыми окрещённые.

Речь верховной матери судительницы Лириам.

Год 488.Храмовая площадь Нагдельбурга.

Год 537.

Снедаемые земли.

Два оборота, хрупкая на вид женская рука хватает длинный кинжал оплетённой рукояти за кончик. Еще бросок, три оборота, в ладонь ложиться рукоять. Несмотря на привычную забаву, Лелианна даже не смотрела на идеально отточенный клинок стилета.

Девушка с давно не мытыми некогда светлыми волосами, убранными в тугой хвост под затёртой треуголкой. Обряженная под видавшим на своём без малого веку и лучшие года, черным плащом, в серую рубаху шнурованного ворота. Подпоясанную широким поясом множества ремней, изнывающим от множества снастей, да суконных штанах, заправленных в заляпанные грязью сапоги ботфорты.

Всё её внимание с высот козлов длинного экипажа, восседающей рядом с извозчиком, было обращено на округу. Серые глаза на обветренном заострённом лице, тонких посеченных шрамами губ, бдительно-хищно рыскали по сторонам. Узревая так и не ставший привычным безрадостный пейзаж. Сгущённый безумством всех отвратных тонов, мертвенными красками передававший все какие есть красоты снедаемых земель, загробного царства воплоти.

Давно не паханные, переставшие родить урожаем пшеницы поля. Полуразрушенные фермы да деревеньки всё непостижимо неподвластные тлену, впавшее в некротическое оцепенение без квохтанья кур, без мычания да блеянья скота, осиротевшие лишившись криков неугомонной ребятни, снующей по дворам. Обнесённые едва стоящими изгородями да плетнями остовы глинобитных, каменных и каркасных жилищ, чаще рухнувшие кровлей, злобно зыкающие пустыми взорами кривых, покосишься дверей да окон.

Караван неторопливо проползая, миновал и леса без единого зелёного листочка, выстланный взамест шелковой травы и мягкого мха бесчисленными костяками , чьи стволы, перекрученные мукой, принимали-таки очертания что в пору было портки менять, а ветви загребущими лапищами тянулись к небесам, будто моля серо-свинцовую твердь о капле света спасительной зари. Но заря уже как с полвека не удосуживала своим вниманием этот в былую пору живородящий радостный край, только извечные проглоклые сумерки да частая морось, неспособная заставить своими слезами пробиться жизнью зелень.

Средь деревьев, как и остовов домов, часто виделись полупрозрачные жуткие с одного вида фигуры. Словно стенающие мотылялись там бестелесные призраки былых хозяев и охотников. Но Лелианна и глазом на них не вела, они в противовес прочих тех, кого она так бдительно высматривала могли лишь бессильно пугать.

Крытый экипаж настоящий дилижанс, чья длинная карета была скроена из толстой доски, обитой для пущей надёжности металлом, противно вздрагивал на каждой колдобине. Лаская будто неумелый любовник и без того замозоленный зад.

Раньше этот тракт считался одним из лучших в королевствах, ведь мостили его не кто-нибудь, а известные мастера гномы. Сотнями телег купцов и торговцев, везущих изысканные товары со всех концов мира, пульсировал он жизнью. Но за пять десятков лет, проведённых без угляда, дорога покрылась выбоинами и частично заросла жестким, как проволока сорняком, единственным, что росло в этом проклятом снедаемом краю, лишенном ласкающих обьятьев солнца.

– Просила же! – нахмурилась Лелианна, услышав, как рядом, заскрежетало кресало.

Сосед, уже немолодой мужичёнко с добротными залысинами в клёпаном хауберке и плаще неопределённого цвета. Ощетинившись щербатой улыбкой на давно небритом изъеденным оспой лице только дымно пыхнул трубкой.

– Не нравиться полезай на другой экипаж али телегу. – многозначительно заметил Альберт нахлестнув упряжь, придавая прыти четвёрке лошадей.

Действительно, Лелианна на дух не переносящая запах табака могла запросто выбрать другой транспорт. Ведь по старому тракту, окружённому мёртвыми давно непахаными полями, скрепя высокими колёсами и дымя трубами небольших печей, встроенных в грубо сколоченные домики, поставленные на колёса. Длинной вереницей подобно змее ползло множество крытых экипажей-дилижансов и телег, целый гуляй город из восемнадцати повозок, упряжённых то двумя, то четырьмя коняками низкорослой, но кряжистой породы.

– Тебе плешь отвратная гляжу думно, что я здесь от своей хотелки сижу? – скрипнула зубами Лелианна. – Вот заряжу твою дымелку гномьей радостью. – девушка, засунув кинжал за отворот высокого левого ботфорта, показательно похлопала себя по левой стороне пояса. На котором средь множества кошелей покоилась травлинка с порохом по соседству с кожаной кобурой из которой выглядывала рукоять самопала, редкого колёсцевого затвора, точной копии того же что и на правом боку. – Так пыхнешь, остатки пеньков корявых выскочат через затылок.

Альберт, не найдясь с ответом, насуплено выдохнул дымное облако в сторону, и чуть не задавился следующей затяжкой от крика Ансгара восседающего на крыше экипажа. (Вороны)

С крыши повозки показалась наголо бритая голова юноши, чей распахнувшийся проказами ветра плащ на миг показал усиленный металлическими пластинами хауберк. Голубые глаза северянина смотрели с небывалой тревогой, в одной руке Ансгар сжимал лук с наложенной стрелой, другой указывал в сторону маячивших на севере, за мёртвыми полями, высоких прорежённых круглыми башнями серых городских стен. Словно стягами, украшенных нанизанными на колы телами.

– Рехнулся щенок какие вороны. – сплюнув с козлов, нахмурил брови возница. – Их в этих краях не видели со времён падения! Почитай пол века. Ишь разыграть решил! Вот крикнул бы умертвие, рвать его в холку волкодлак али кающиеся вот тоды и поверили бы!

Но триаду Алберта прервал сильный тычок локтем под бок. Лелианна недвусмысленно повелев «заткнуться» уже сама зацепилась взором за чёрно-свинцовый небосвод над проклятым городом. Ведь там аккурат вокруг дымного столба, чье невидимое из-за стен чернея как говаривали ночи пламя, питающее злобой низкие грозовые тучи. Ловя распахнутыми крылами, потоки воздуха, низко парили едва приметные точки. Парили над городом, от которого всеми правдами и неправдами старались держаться подальше (Скарабеи). Именно так нарек простой люд и пограничные гарнизоны, алчущие добычи поисковые отряды навроде ихнего, что ватагами висельников, душегубов или наголову лишённых ветеранов – вольных рубак рыскали по безжизненному пятну на севере вольных королевств, проклятому графству, отнятому от света творца.

Пару мгновений девушка всматривалась в порхание птах – вестников смерти, а затем, решительно единым разом затрубила в небольшой рожок, что висел на стенке дилижанса под кованным светильником стеклянных стенок. Давая сигнал к остановке всего «Гуляй города».

Телеги и повозки, осадив коней упряжью, останавливались под взволнованные перекрикивания люда. Спешно, но без лишней сутолоки покидающего свои колёсные убежища. Зазвенела отворённая из плена ножен и промасленных чехлов сталь. Заскрипели кожей лёгкие кирасы да хауберки, залязгали кольчуги да латы. Разношерстно снаряжённые скарабеи порывались вперёд, сжимая гизармы, щиты, мечи и копья. У кого растянув напряжением плечи, на ложа и древки ложились стрелы и арбалетные болты, у кого дымя запалами замерев кремневыми затворами, взводились длинные ружья самопалы. Возникла сумятица, люд встав строем у головного экипажа пялился во все стороны. Но привычных врагов ходячих мертвецов, оборотней и того хуже было не видать, лишь унылая отвратная взору картина снедаемых земель.

Сквозь нарастающий недовольный гвалт послышалась упругая поступь и лязганье доспеха. Через толпу подобно носу каравеллы, разбивающему волны, прошла Элисиф. Высокая ражая своею статью женщина в чёрных вороненых доспехах с едва видимым оттиском розы на нагрудной пластине, из-за правого громоздкого наплечника которой высилась длинная рукоять двуручного меча (Клеймора). Длинные тёмные волосы были заплетены в тугую косу, а волевое чуть грубоватое лицо твердого подбородка выгоревших зелёных глаз было полно сосредоточенности. За ней привычной тенью следовал Эйк, молодой воин в точно таких же доспехах с тем-же клеймом на груди правда более низкого качества. Послушник-сквайр оставшийся верный своей присяге.

– Какого рожна, что за кипеш? – оглядела она с высока своё маленькое, но лихое воинство.

– Вороны над Эльбургом командор. – спрыгнув с козлов Лелианна подошла предводительницы каравана.

Это не было простым прозвищем, все знали, что некогда эта крепкая что кованый гвоздь женщина, до того, как пасть на самое дно присоединившись к скарабеям. Действительно высоко стояла на иерархической лестнице ордена черных сердец. Аккурат до той поры покуда их, как и множество других воинских братств не расформировали цепные церковные псы Карающая длань Илира. Углядев в действиях и уставах перечащие канонам церкви непотребства.

Командор медленно перевела взор на небезызвестный город и долго смотрела на воронов, круживших над ним.

Все замерли, обмирая сердцами. А не прикажет ли их бесстрашный предводитель глянуть, что заставило давно невиданных здесь птиц облюбовать проклятое место.

– Да хоть золотой дракон с сапфировыми яйцами! Наша цель доставить груз в ломаные хребты в оплот Церфердар, но прежде заглянуть ненароком в монастырь святого Кутберта. – под едва слышимый выдох облегчения изрекла Элисиф. – Да хоть объявись здесь сам пречистый Илир, пророк слова его и повели завернуть в Эльбург, обещая вечное блаженство, я все ровно не поведу туда людей.

Лица заискрились улыбками «Да у них есть цель, сулящая нехилые барыши, до которой ещё две недели ходу подсоби Илир не наткнуться на какое лихо. Неча отвлекаться на всяческие знамения будь они хорошие или грозные, тем паче ведущие в не к ночи будь упомянут «Эльбург»

– Командор! Командор! Сквозь толпу насилу пробился молодой парень почти ребёнок в относительно чистой рубашке и фартуке подмастерья. – Тебя маэстро кличет, вылезти норовит!

От этих слов Элисиф прищурила глаза и твёрдым шагом направилась вдоль повозок к самой большой, коптящей в середине каравана аж тремя трубами. Зайдя за дилижанс, командор поднялась в распахнутую дверь по трём спущенным ступеням и оказалась в настоящей алхимической лаборатории, вскружившей голову непередаваемым букетом запахов.

Её взору предстал здоровенный стол, заставленный великим множеством колбочек и пузырьков да склянок, там-же ворча жару горелки небольших мехов, на одном из тигелей, пыхтел обвитый медными трубками перегонный куб. Все стены, оббитые парусиной от лишней сырости, были обвешены полочками забитыми, кореньями, порошками, травами камнями, заспиртованными зверьками и органами тварей в большинстве своём добытых здесь же в снедаемых землях. А на вычурном кресле нервно ерзая, восседал по виду древний старец Исаак.

Мало кто знал, что этому изнеможенному невероятно тощему мужчине с густой седой бородкой и наголо бритой головой в длинной рубахе и обожженном фартуке таком же что и у его подмастерья. Минуло всего сорок лет, тем паче глядя на расписанное морщинами лицо с запалыми черными глазами.

– Элисиф поторопись, заклинаю тебя, поторопись! У него осталось мало времени!

– У кого Исаак? У кого мало времени? – непонимающе потянула командор. С тревогой глядя на своего хорошего друга, не раз выручавшего весь караван своими лечебными отварами и зельями. Даже лошади и те постоянно до самых холок были опоены его настоем разбавленном в воде. Ни одна животина в здравом уме не перешагнула бы границы этих земель своей волей.

Но пуще заслуг алхимика она ценила в Исааке его дар предвиденья надёжно сберегаемых в строжайшем секрете от прознадчиков карающей длани Илира. Он никогда не ошибался и все его предсказания с пугающей частотой сбывались. Нет, он не был колдуном, ворожеем или некромансером, что так рьяно выискивали церковные изуверы. Но даром обладал, страшным даром, стоившим молодости и здоровья. Вот и теперь Элисиф замирая сердцем, боялась услышать слова, что как подсказывало чутьё, направят её в Эльбург.

– Я не знаю, кто он, но мы должны его спасти, просто обязаны! Долго он посреди этого проклятого города не продержится!

Чуть склонив аки упрямый бык голову, командор сквозь стиснутые зубы промолвила «Хорошо» и вышла наружу, лихим чуть не разбойничьим посвистом созывая своих людей.

– Распрягай в седло десять коней, мне нужны добровольцы!

Боль была повсюду, она словно разрывала его изнутри, калёнными иглами пронзая каждую мышцу и кость, выкручивая спазмами конечности, взворачивая внутренности. Но самое страшное для свернувшегося на каменной крошке посреди холодной мостовой человека, длинной проплетённой косами бороды и растрёпанных русых волос. Была не всепоглощающая сардоническая агония, а беспамятство. Он не знал, кто он и как здесь очутился. Помутнённый рассудок, словно затопленный тьмой и омываемый волнами нестерпимой боли, от которой череп готов был лопнуть, отказывал даже в такой малости как имя.

Скопив все, какие ещё теплились в нём силы, крепко сложенный человек, будто обвитый тугими канатами мышц, сумел-таки с третьей попытки разомкнуть глаза. Чтобы увидеть, словно копящее ярость черное небо, низких грозовых туч.

Желудок подкатил к горлу, перевалившись набок он зашёлся рвотой, казалось всё нутро вылезало наружу, обжигая горло желчью. Закончив, как показалось безымянному спустя вечность извергать содержимое желудка, мужчина замер, оглядываясь по сторонам. Слезящимися глазами оббегая обветшалые каркасные дома на каменных цоколях, окружавших добротных размеров площадь с серой громадой Илирова храма двух рядов арочных контрфорсов , трех высоких стрельчатых окон под шпилем. Пред которой, завалившись на бок, возвышался почерневший от времени помост.

На помосте, почему-то казавшемся смутно так знакомым, ярилось огромное потустороннее пламя, лижа черными языцами выгоревшие столбы, уходящее тонкою струйкой чада в серо-свинцовую, набухлую язвами облаков небесную твердь. И там к его великой неописуемой радости, резанувшей судорожно сжимающееся сердце, оказались люди. Обложив кострище воздев руки к черным небесам замерли они, пав на колени.

«Кто я? Как меня зовут, что я делаю здесь?» – роились в тяжёлой гудящей голове бешеной стаей вопросы. И словно издеваясь над ним по ушам насилуя разум новой болью, били крики воронов круживших вокруг отвратного кострища.

– Помогите! Мне нужна помощь! – резанул наждаком горло отчаянный выкрик, обращенный к молящимся. Никакого ответа, люди продолжали будто в трансе чуть покачиваться, простерев руки к пику храма.

«Да что с ними, никак оглохли» – мужчина прищурился, вглядываясь в фигуры. – Слышите мен… – слова комом застряли в горле, едва он проморгался сводя пелену с глаз.

Это были не люди, вернее они перестали ими быть очень давно. С ужасом осознал безымянный, едва одно из существ обернулось. Сухая, серая, будто пергамент кожа обтягивала истлевшие тела, кое-как прикрытые церковными лохмотьями. На выстланных трупными пятнами личинах от глаз и носа остались одни чёрные как сама бездна дыры.

Любой другой на месте безымянного лишился бы рассудка от увиденного, но мужчина отчего-то быстро переборол свой страх, будто некогда он уже встречался с такими существами. Следуя инстинкту человек, принялся озираться в поисках какого-либо оружия и тут на глаза попался лежащий рядом длинный боевой кинжал (Корд) костяной рукояти трех рун. Безымянный ползком бросился к оружию и как раз вовремя, едва ладонь сомкнулась на шершавой рукоятке, позади приглушенно раздалось непонятное не то шипение, не то шепот.

Привстав на колени, беспамятный сноровисто обернулся, перехватив корд обратным хватом. Немощь и боль слезали с него будто смываемыми потоками решимости. За несколько шагов от него оказалось странная тварь в давно прохудившейся монашеской хламиде. Будто стелясь по земле, оно молниеносно бросилось вперёд, взвившись в высоком прыжке и в тот миг показалось сокрытое до поры капюшоном лицо. Туго обтянутый кожей череп с невероятно распахнутой пастью полной гнилых полузвериных клыков, со сросшимися глазницами и запалым носом.

Умертвие пронзительно взвизгнуло в полёте попытавшись сцапать безымянного широко разведёнными иссохшими лапами. Но мужчина умудрился поймать его за шею левой и всадил корд в голову чуть выше лба.

Он не знал, как ему это удалось, и даже не задумался об этом. Все посторонние мысли вытеснили неизвестно откуда взявшиеся инстинкты и холодное безразличное спокойствие, присущее бывалым войнам. Тварь оказалась не одна, несколько её товарок выскочили из ближайших домов кто через окна, кто через отворённые покосившиеся двери.

Чуть пошатнувшись, поднимаясь на ноги безымянный, отбросил невероятно легкое, словно невесомое тело в сторону изготовившись, как подсказывало сердце дать последний свой бой. От скачка очередной бестии он ушел влево полуоборотом, хорошим пинком за счёт инерции разворота с противным хрустом свернув шею следующей, благо противники перемещались неестественно низко как-то по-пластунски скользя над землёй.

Третий монстр вильнул вправо и попытался наскочить с боку. Схватившись за тощие запястья, безымянный повалился на спину, увлекая его за собой уперев колено в церковное одеяние в область груди. Перекувырнувшись через себя, мужчина оказался на враге сверху и всадил клинок аккурат в заросшую глазницу.

Момент победного ликования был краток, с нежити его смел очередной неупокоенный. Несколько метров они, сцепившись не хуже бойцовских псов, катались по брусчатке. Не менее пяти раз безымянный успел ударить тварь кинжалом, отчётливо ощущая, как отточенное лезвие, с трудом проходит преграду рёбер. Но раны в тело, по всей видимости, мало ту заботили. А вот хватку её челюстей он прочувствовал как должно. Тварь успела добротно так цапнуть его за плечо. От чего по левой руке стало медленно расползаться некротическое онемение.

Он почти сумел прикончить неупокоенного и занес корд, но тем мигом воспрявшие из небытия враги смяли его числом, подмяв под себя. Безымянный оказался на лопатках, правое запястье прожгло болью и до жути знакомым онемением, и не было и шанса стряхнуть слишком проворную для омертвевшей плоти, вгрызшуюся бестию. Но не это сейчас заботило человека без памяти, перед лицом разверзлась непомерно широкая пасть.

«Вот и конец!» – без тени страха решил безымянный, смежив веки, и тем мигом по слуху вдарил странный хлопок, заставивший его заново взглянуть в зево собственной смерти. Распахнутая пасть всё так же была в паре дюймов от его лица, вот только все, что было выше зловонно воняющих пеньков обратилось в разворошенную мешанину костей и увядшей плоти. Второй хлопок, запястье ощутило блаженную свободу.

Боковым зрением безымянный увидел женщину в серой рубахе да высоких сапогах с отворотами и диковинной шляпе. Сжимающую в обеих руках ещё более чудного вида оружие, деревянные рукояти с притороченными сверху трубками исходящие дымом. Одно она сноровисто засунула в кожаный чехол на боку, а во второе, поднятое вертикально стала засыпать кокой-то порошок из небольшого кожаного кошеля с узким медным горлышком.

Неупокоенные по-прежнему были рядом, но отчего-то отчаяньем загонного зверя брыкающегося и извивающегося ужом мужчину, чувствующего как его тело всё больше становиться холодным и чуждым, взволновали отнюдь не они, его до нельзя поразило оружие в руках незнакомки. Безымянный сам не ведая, откуда-то хорошо разбирался во всех видах стрелкового оружия от клееных луков до осадных арбалетов, но эти трубки он увидал впервые.

– Держись крепыш! – донёсся до него выкрик девушки что, закончив с порошком, тыкала в трубку металлическим стержнем.

Её голос вернул его к действительности правая рука, обронившая корд уже не могла сжаться в кулак и потому он проредил клыки очередному неугомонному мертвяку локтем, шумно выпустив стоном воздух, почувствовав, как в лодыжку тоже кто-то вгрызся.

– Клином! – это зычный голос принадлежал уже другой женщине, привыкшей повелевать в пламени самой лютой сечи.

Безымянный узрел как небольшой отряд, подняв из-за каплевидных щитов копья прорывается к нему, сквозь всё возрастающее число мертвецов. Чьи ряды составляли теперь не только эти стелющиеся по земле твари, но и другие отвратные неупокоенные по виду вчерашние горожане, вырывающиеся из всех давно покинутых жизнью домов. Явились и их извечные спутники, лютого вида питомцы дворовые псы, исковерканные в клыкастых поджарых чудищ, обросших язвами да нарывами.

Онемение почти захлестнуло разум, втягивая его в блаженную тьму. Снова хлопок и он видит, как женщина, служившая остриём режущего прытких покойников клина, в громоздком пластинчатом доспехе, истово орудуя двуручным мастодонтом клеймором, прорубается все ближе к нему.

Широкий горизонтальный взмах и три сухих мумий разлетаться ошмётками и потрохами. Оборот вокруг себя, косой удар разваливает в полы растянувшуюся в прыжке жуткую дворнягу. Крест на крест широкими мельницами порхает неподъёмного вида Клеймор. Но его вес не важен для воительницы, она пользует инерцию переходящих из одного в другой ударов. Снова оборот и руки, сокрытые пластинчатыми наручами, отпускают длинную рукоять хватаясь за конец клинка. Всаживая на исходе оборота тот гардой на манер чекана в мерзкую паукообразную тварь восьми лап, сросшуюся спинами из двух тел.

Пустота, безымянный не иначе из далека чувствует, как его словно мешок лука взваливают на плечи и куда-то волочат, закидываю на круп коня судя по запаху давно нечищеного, и бешенная скачка пред спасительным забытьем.

– Выживет Исаак? – опять этот грубый голос прорвал блаженство беспамятства.

– Должен, силён он! Ой как силён, некоторые и после одного укуса ноги протягивают, а этот чуть не в лоскуты погрызенный дышит на зависть горну кузнечному. – отвечает ей глухой почти шёпот, явно принадлежащий какому-то старцу.

– Кто он? Ради кого я четверых в Эльбурге оставила? – женщину переполняет горечь и судя по скрипу зубов ярость.

– А ты сама посмотри! – безымянный чувствует, как кто-то аккуратно берёт его за ладонь и поворачивает её тыльной стороной к верху. – Теперь поняла командор?

Ответом старцу сослужил лютый поток непристойных ругательств, ставших последним, что ещё донеслось до потухающего сознания.

Вокруг повозки алхимика собрались почитай все «скарабеи» гуляй города. Что встал кругом внутри местами уцелевшего частокола в нескольких лигах от проклятого города у добротных развалин трактира. Чья вывеска в виде гнола с кружкой сиротливо болталась на уцелевшей цепи у ещё держащихся на кованых петлях дубовых дверей.

Не смотря, на позднюю пору, погрузившую и без того лишенные солнечного тепла снедаемые земли в кромешную тьму, едва разгоняемую масляными светильниками и двумя кострами под уцелевшей кровлей самого постоялого двора каменных стен, до кучи пронизанную нарождающейся вязкой туманной хмарью. Едва ощутимой пеленой, что к середине ночи грозила окрепнуть настоящим сырым саваном. Не слышалось привычных перекрикиваний дозоров и сладкого запаха готовящейся еды.

Весь люд, все скарабеи, единой толчеей объяли экипаж, не пыхтящий привычно тремя трубами. Толпа шла тихими шопотами и пересудами, рьяно обсуждая сегодняшнюю вылазку в Эльбург, стоившую им четверых сподвижников и с каждым мигом разговоры приобретали повышенные тона, грозя перерасти в свару.

– Вот на кой полезла она туды? – пыхтел сварливо трубкой Альберт. – Ради какого-то доходяги, что и до утра то не доживёт?

– Еле ноги унесли! – кивал ему Раль, лет тридцати одноглазый воин в тяжёлой кольчуге под чёрным сюрко и плащом, заросший двухнедельной щетиной и длинными серыми волосами. – Бросились в самое пламя почитай со всем проклятущим городком на пиках померились. – в доказательство своих слов он постучал кулаком по упёртому в землю щиту, добротно помеченному следами когтей.

– Но! Ишь хлеборезки свои раззявили. – гаркнула на них Лелианна привычно играющаяся со своим клинком. Девушка стояла, опершись спиной о дощатую стену дилижанса ставшего центром всеобщего внимания.

– Мы люд вольный раз хотим то и ответ получим. – тихо так, но уверенно ответил ей Томас. Кривоногий здоровяк в длинном чешуйчатом ламелляре с солидным палашом в одной руке, тискающий бацинет с кованым забралом другой. Былой кавалерист ландскнехт с широким посечённым лицом гневно хмурил кустистые брови.

– Коли вольный то и топай себе в обратку, покуда потроха на клинок не намотали. – сквозь зубы бросил Эйк. Хоть левая рука юноши и висела на перевязи, вылазка тоже обошлась ему не столь дешево.

Вид былой послушник, что стоял рядом с Лелианной, опустив правую на рукоять бастарда в ножнах, имел весьма грозный. И от его слов далеко не тщедушный кавалерист замялся, прекрасно зная, что весь его раздольный и кровавый опыт конного ландскнехта и рядом не валялся с орденской выучкой паренька. Да и Дафна низкорослая но широкая в кости воительница огненно-рыжих волос, тугого хвостика и расписанного веснушками лица, кабы невзначай вставшая рядом, закинув шипастые головки двух цепов на плечи поверх клепанной дубленной кирасы не вызывала желания испытывать судьбу, всякий видел как лихо орудует дева своими игрушками!

Но вот дверца на задах передвижной лаборатории Исаака рапохнулись и по спущенным скрипнувшим весом доспеха ступеням сбежала их предводительница черная с лица, будто от траура или горя. Пару раз, оббежав суровым взором свой разномастный отряд, лихих своих душегубов она, чуть сощурившись, задавила на корню любые вопросы и протесты с волнениями.

– Забыли про обязанности мухоблуды? Где дозоры, где караульные мы не на побережье Халистана загар наводим! Не чую запаха лагеря! Неужто животы полны и сил не поубавилось! – голос командора, что раньше мог под вражьей атакой и ливнем стрел заставить держать строй не просто кнехтов вчерашних крестьян, едва обучившихся тыкать пикой, но элитную орденскую гвардию рубак. Мигом выбил из голов вольнодумства и мятежные помыслы.

«Скарабеи» едва слышимо перешептываясь и озираясь назад, забыв до поры о потерях, сноровисто разбрелись по сторонам кто в уже намеченные по периметру бывшего трактира караульные лежбища, а кто к своим крытым телегам готовить нехитрую снедь.

У большого экипажа алхимика осталось трое, сама командор, Лелианна и Эйк что в обыденном постоянстве глазами преданного пса смотрел на былого своего командира. Но даже в этом преданном взоре отчётливо читался безмолвный вопрос, что истово терзал сегодняшней тёмной ночью весь стан бродячего вертепа «Скарабеев».

– Я и сама не наведаю Эйк, Илиром клянусь! – Элисиф на силу смогла выдавить из себя скупую, но тёплую улыбку.

– А как по мне красавец! – посеченные губы Лелианны разомкнулись в томительном оскале. – Сразу видно статного мужика! Не чета нашим вшивым чахликам и задохликам. – многозначительно заметила она в скупом свете масляного фонаря, орудуя над колёсцевым затвором одного из самопалов, чистя механизм, нет-нет да поглядывая на колёсную резиденцию Исаака. – Этож надо столько сухарей одним кинжалом уложить! А сложен как! – глаза разведчицы аж сверкнули в сумраке.

Элисиф сузив зелёные очи, сурово по-матерински глянула на свою если не сказать подругу, то верную сподвижницу славную беспутным нравом. Эйк и тот уныло закатил глаза, тряхнув сокрушенно головой. «Они едва отбились от умертвий не где-нибудь, а в самом проклятущем Эльбурге. Потеряли людей, чудом сказать ушли, прихватив с собой живого! Живого из можно сказать самого проклятого места во всём обитаемой окуёме, а она все о своём слабом передке заботиться»

Лагерь, окруживший при-трактовые развалины посреди скованных тишью и ночным туманным смогом снедаемых земель, пахнул, наконец ароматами готовящейся еды. Слуха командора касались едва слышимые признаки деятельности доносившееся из экипажей гуляй города да перекрикивания дозорных.

Чуть скрипнув, отварилась дверь алхимика, и подмастерье Исаака исчез во тьме меж развалин, унося с собою полный мешок, звенящий склянками. Хоть и алхимик на зависть сиделки выхаживал сейчас их изгрызенного гостюшку неведомо чьим злым али божественным проведением оказавшегося в Эльбурге, но о обязанностях своих не забывал. Изготовив в избытке хитрое дурно пахнущее варево, то самое которым очерчивали границы лагеря каждую стоянку. Невероятно вонючая помесь, не иначе своим смрадом отпугивала всяческую неупокоенную мерзопакость что владычествовала в округе. Бестелесные призраки и те носа не казали за эту преграду.

Следом за юным подмастерьем почтительно поклонившись командору удалился и Эйк. Былой оруженосец-послушник Элисиф, привычно отправился проверять дозоры да сготовить какую-никакую еду своему командиру. Ведь для Элисиф, эта мелочь до сих пор оставалось незначительной нестоящей её высокого внимания суетой.

Повисло молчание, едва скрашиваемое вознёй из-за толстых стен обители алхимика.

– А ты чего пригорюнилась? Али тоже новичок по сердцу пришелся? – Лукаво толкнула Лелианна командора, видя, как та погрузилась в глубокую пропасть раздумий.

– Нет. – обретаясь сил не наградить сподвижницу звонкой оплеухой Элисиф опёрлась боком о высокое окованное колесо множества спиц. – Ты просто ничего не видила и не ведаешь кто он на самом деле.

В памяти Элисиф негаданно всплыло обрамленное длинной проплетённой бородой, морщинистое лицо наставника с огромным носом и маленькими глубоко посаженными глазками. Одгар это имя навсегда осталось в сердце командора. Как и то, как этот невысокий и невероятно могучий, неподвластный годам гном. Что несмотря на свой невеликий рост добро вколачивал в моложавые головы орденских рекрутов основы боя длинным оружием, от двуручных мечей до секир и молотов. Вот и сейчас прорвав пелену лет в ушах женщины зазвучали его слова, те самые которые с превеликим восхищением, он обращал в сторону падшего и преданного анафеме ордена «Воронов бдящих» сиречь «Молотов».

Много толок ходило в те годы, да чего там лукавить и по сей день ходят, когда ещё совсем юная Элисиф, незаконно рождённая дочь блудливого барона преступила подъемный мост и высокие врата одной из величественных цитаделей ордена чёрных сердец. Шестнадцатилетняя чуть нескладная девушка предпочла стезю праведной воительницы, судьбе жены какого-нибудь полунищего рыцаря.

«Молотов» поминали тогда шёпотом, в полслова, боясь дознатчиков Карающей длани Илира бешенных цепных псов Илировой церкви. Что на корню выжгли целое воинское братство и всех тех, кто имел хоть какое-то причастие к ним. Тысячи аутодафе, тысячи костров с отвратным запахом горелой людской плоти осевшей по стенам столицы. И все по одному приговору. За страшнейшее преступление передачу тьме и врагам всего сущего земель, некогда осветлённых светом слова пророка его, а ныне ставших черным пятном на всех какие есть карты.

Но наставник Одгар всегда на грудь вставал, защищая «Молотов» (Не было и не будет боле достойных воинов! Столь чести прилежных!) Вспомнились командору его слова.

В те далекие годы, как сейчас казалось целую жизнь тому назад, Элисиф с содроганием слушала вести о сих землях, кои людская молва нарекла «Снедаемыми». Чуть не каждый год святой Архиепископский престол пречистой церкви Илировой, под руководством великой матери судительницы Лириам созывал походы веры, дабы искоренить зло пятном, лёгшее на проклятое графство. И каждый раз из тысяч кнехтов да сотен рыцарей возвращались лишь единицы. Израненные, обессиленные оседевшие вперёд своих лет, былые тени некогда гордых воинов. Возвращались с застывшим неописуемым ужасом в пустых взорах и непонятными небылицами о неупокоенных воинствах из великого множества страхолюдин и мертвецов и самой тёмной владычицы. Но хуже россказней и зубодробительных баек вышли подарки, подневольно вынесенные из здешнего сумрака. Все те места в коие воротились ветераны, вскоре тонули в моровых поветриях и чумах прогнивали заживо проказой.

Святой престол щедрой мошною своей и посулами дела праведного, снарядил более двадцати таких самоубийственных походов, покуда не уразумел горестную истину. Эти сокрытые навечно сумраком грозовых облаков увядшие земли, не вернуть. А единственные кто был в силах хоть что-то противопоставить мертвецам и прочей дряни, были безжалостно выкорчеваны ихними же руками.

Вот тогда-то и возник отпорный вал. С севера снедаемые земли были ограждены Ломаными хребтами, горами вотчиной гномов. С северо-запада непроходимыми пиками Дрогдира. Соединёнными с Ломаными хребтами перевалом Худрускала. Южная граница омывалась беснующимся штормами морем Ильдифур. Оставался лишь запад славный своими лесными угодьями да злачными полями. Вот его то и затворили невероятной длинны стеною в несколько сот миль, на чьё возведение ушло более пяти лет. Высота в тридцать футов, глубокий ров, ровно тысяча башен, пятьсот гарнизонов и всего четверо врат.

Но как не, странно не смотря на весь лютый ужас и помноженную языками простого люда молву. Что вечно кружили вокруг лишенных света Снедаемых земель, бесплодной обители самой смерти. Именно сюда никогда не зарастала тропа, пробитая самыми отчаянными и свирепыми сорвиголовами со всех королевств. Что, сбиваясь в отряды подобные шайке командора Элисиф. Шарили в прогорклом сумраке навечно увядшего проклятого графства в поисках оставленных сокровищ. За звонкое серебро патентованных алхимиков, потроша не совсем мертвых местных обывателей и монстров, коих развелось здесь под пятой тёмной владычицы превеликое множество.

Впервые услыхав о скарабеях ещё будучи послушницей Элисиф только диву давалась, кто буде в твёрдом рассудке мог стремиться в эти проклятущие лихие края. Кто же мог знать, что не минует и двадцати лет как она сама, некогда поднявшаяся до самых вершин ордена, будет шнырять здесь средь сумрака и тлена командуя не элитным отрядом рыцарей, а разношерстной шайкой убивцев и душегубов.

Но как оказалось судьба, что по всем выкройкам не способная была боле удивить командора достала из рукава очередную карту. «Молота» живого «Ворона бдящего», неведомо чьей тёмной волей оказавшегося на её Элисиф пути, словно обманув само время.

– Ну, видела то я всё! Чай слепотой не страдаю. – отвлекла Лелианна командора от мрачных раздумий и горестных воспоминаний об утраченном. – И доложу тебе. Всё нужное у него на месте! Снасть на зависть каждому. – тихо так хохотнула она.

Легкий, но донельзя пронизывающий сырым холодом ночной ветер, чуть сбивая пелену крепнущего тумана, заставил Элисиф поплотнее запахнуться в плащ. Кованные латы холодили даже через подбитую мехом стёганку.

– А руки ты его видела? – спросила "атаманша" скарабеев даже бровью, не поведя на последнее замечание. Устремив задумчивый взор зелёных глаз на черный небосвод, будто загребущими лапами тварей расчерченный ветвями выродившихся скверной разложения древестнх крон , словно лелея надежду узреть сквозь свинцовую завесу звёзды, согреться их далёким светом.

Понапрасну, небесную юдоль от края и до края окуёмы ровно, как и промозглым днем, ровно, как и всегда, заполоняли собой тучи. Тучи, обрётшие свою необоримую силу от одного костра. В любых других краях вместе с тёмным саваном, укрывшим мир опосля захода светила, жизнь не прекращала свой бег. Уже вовсю щебетали бы ночные птахи, суетились мелкие, но прожорливые зверьки, парили бы светляки. Но только не здесь, здесь была лишь тишина и смерть.

– А чего у него там с руками? – неподдельно удивилась разведчица, тоже по примеру командора кутаясь в плащ.

– А вот сходи и посмотри. – не опуская головы сказала Элисиф.

Лелианна пожав плечами, тут же последовала её совету. Обойдя экипаж, девушка, бесцеремонно распахнув дверцу, поднялась по откинутым ступеням лестницы.

Слуха командора коснулись приглушенные толщиной стен крытой повозки нетвёрдые возражения Исаака и бесцеремонное «Да не съем я его, пшол прочь» сменившиеся оторопелым «Твою ж то мать! Илир пречистый!»

Вскоре Лелианна вернулась, а Исаак не иначе позабыв про удалившегося подмастерья показательно громко лязгнул затвором.

– Этого не может быть! – вид разведчица имела ни чуть не хуже, чем не многим раньше сама Элисиф. – Их перебили ну тобишь молотов. Уже как пять десятков лет тому назад, подчистую пожгли! Это просто совпадение мало ли у кого могут быть такие шрамы. – Лелианна попыталась заглянуть в глаза командора, но безуспешно.

– Не, это все просто вздор. – твёрдо ответила самой себе девушка, а уже в следующее мгновение прытко обнажив оба самопала, обернулась вокруг себя, подняв прицел в верх, реагируя на прозвучавший громом средь тиши, хлопающий звук. Вместе с ней молнией достав из-за плеча клеймор, изготовилась к бою и Элисиф.

Обе женщины замерли изумлением, медленно так растерянно опуская оружие. На крышу большого экипажа опустился чёрный как смоль ворон. Птица мудрым далеко не звериным взором оглядывала их. И под этим взором с губ командора невольно сорвалось.

– Вздор говоришь? – повисло в тишине.

Ворон будто изучая женщин склонил голову на одну сторону, блеснув в свете лампы черным клювом и сединою в перьях, затем на другую. Лелианна и Элисиф синхронно под гулкий набат сердец обменялись оторопелыми взглядами, первая даже невольно взглотнула, ощущая, как птица глазками бусинками прожигает её насквозь, до самых сокровенных глубин души. И вот многомудрый владыка небес, прервав смотрины нгеаданно глянул куда-то за их головы, глянул тревожно как недоступно простому пернатому.

У Элисиф екнуло сердце под пластиной с оттиском розы. Командор медленно-плавно тягуче-перетекающе, что присуще лишь прирождённым воинам, обернулась, боясь кабы не раздалось над её головой роковое (Кааррр..) но клятый вестник смерти не подвел её в ожиданиях.

Крик ворона гулко разнёсся над стоянкой гуляй города, нитями необъяснимого страха вползая по множеству дилижансов, по всем дозорам. Птица, взбив крыльями потоки воздуха, взмыла в высь, заложив широкий полукруг над становищем каравана.

Лелианна процеди что через зубы, ланью заскочила на козлы, гася масленые фонари. Она ровно, как и командор вперед ровняющего на бегу сиплое дыхание служки алхимика, вынырнувшего из туманной пелены. Углядела вдали средь хмари, застившей голый стволами искажённый лес, весть, что так поспешал доставить ученик Исаака. Глаза девушки намертво вцепились в голубоватые отсветы вплетающие новые краски в молочно-белую паволоку.

– Там. – выпучив глаза, силясь вздохнуть попытался сказать служка, указывая рукою в сторону откуда примчал. – Та…

– Знаю! Весь лагерь обошёл? Все окропил? – встряхнула Элисиф паренька ухватив за лямки кожаного фартука полного кармашков со склянцами. И получив более-менее внятный кивок пинком отправила в сторону дверей из которых высунул любопытством голову молодой старец.

– Сигналь! – бросила Элисиф ожидающей команды Лелианне уже приложившей рожок к губам. Алхимик, услыхав два коротких дуновения выбелившись с лица, буквально закинул подмастерье во внутрь и громко лязгнул запорами аж четырьмя.

Звук рога мором пронёсся над становищем будто объяв тьмой, единым порывом гася все фонари, захлопывая ставни окон, не оставляя и следа от недавно кипящего жизнью лагеря. Многие крытые дома синхронно заткнули засовами небольшие печурки, Илир бы с ним с дымом, пусть хоть глаза до нутра выест, не самая страшная участь, есть страшнее.

Тихо, в противовес дню беззвучно, ни тебе скрипа заново вскидываемых броней, ни тебе лязганье оружия, все скарабеи высыпались наружу. У каждого вроде всякого видавшего на своём веку отчаянного на всю голову рубаки, у каждого висельника. Лица выстилало во мраке потом, а глаза бегали безотчётным ужасом. Они ведали что грядёт!

Всего несколько минут и вся бесшабашная кодла, весь вольный ветреп, залег укрытый хмарью в несколько рубежей в просветах частокола и по развалинам, тиская до белых костяшек рукояти мечей да копья, поухватистей ровняя щиты, под единую молитву пророку слова его.

«А лошадей то опоили дурманом?» кованым гвоздём в глубины разума командора влетела мысль, но теперь было поздно. Элисиф с Лелианной да верным Эйком меся животами грязь лежали в авангарде у разрушенных временем врат частокола, обратившегося завалом в нечто сравни баррикаде. Та по разумению командора сможет хоть ненадолго, но сдержать вал неупокоиных.

«Сдержать? Уж не потешайся!» – саму себя оборвала Элисиф, зелёными даже не моргающими очами до боли вглядываясь сквозь щель нагромождённых брёвен в нарастающие свечение по укрытому завесой тумана тракту. Рядом зашебуршав пластинами доспехов, чуть ближе подполз былой сквайр, протягивая полоску вяленого мяса.

«Совсем сдурел! Будто мне ща до харчей!» – но взвывший зверем желудок с утра не видавший и маковой росинки, имел на тот счет совсем иное мнение. Всего пару раз удалось ей откусить твёрдого как подмётка сапога лакомства, чуть поморщиться казавшимся громом щелчкам со стороны Лелианны, взводившей натяжением крошечных ручек колёсцевые затворы своих самопалов. И тут окружающий мир перестал существовать, его разбило осколками невиданной ненависти, донёсшееся с тракта замогильное пение сотен голосов.

Явились кающиеся! Поспешающие в некрополь на поклон своей тёмной госпоже, взывающие о милости избавления непрестанных мук, второй уже полной смерти!

Может и посильно было сравнить его с церковными светлыми гимнами, тот-же стройный лад, громкие возвышенные голоса сотен глоток, поющие в унисон. Вот только стоило чуть вслушаться как обмирало нутро, а голову начинало садить тупою болью, что усердием зубца каменотёса волнами агонии проникала в самые глубины естества, вытесняя беспросветным мраком все то светлое, что ещё оставалось в душе. Хитросплетение слов было не разобрать, а если сказать, как на духу то и вовсе не хотелось, в обманчиво прекрасном ужасающем пении будто, сплетались исковерканными формами все языки одновременно.

Свет приближался, мертвенно голубое свечение будто проникшее из-за границ мира тёмной его изнанки и объявшее все окружающее пространство на многие мили.

На тракте показались первые силуэты процессии, ведомые призрачной фигурой. Чинно парящей над мощёнкой, раскинувшей руки девочки совсем ребёнка, растерзанного при жизни огнём. Самой темной госпожи фрейлина под защитой двух весталок, на первый взгляд женственных фигур наглухо оплетенных алыми лоскутами шёлка. Лишённые губ уста проглядывали из-под глухих капюшонов черного адаманта шипастых диадем, ухмыляясь во всю челюсть острыми зубами. Черные длани железных кривых когтей не меньше локтя длинны перстов едва не скоблили землю.

Троице поспевали ведомые тёмною волей мертвяки в истлевшей одежке былых крестьян да цеховых мастеровых, лишь местами прикрывающей высушенную плоть. Они ковыляющие вперёд, задрав отвратные личины бездонной черноты провалов глазниц к небесам, держали в когтистых дланях горящие потусторонним замогильным огнём лампады. Один, два, десять с полсотни, раззявивших невероятно пасти «сухарей» как величала их Лелианна.

Меж них вертя клыкастыми изъеденными язвами мордами мутно белых буркал, сновали псы под руку с в конец утратившими облик прежних людей вурдалаками алчно щёлкающими пастями. Следом держа поднятые пред собой мечи, громыхая шагали изъеденные ржой доспехи, меж сочленений которых клубился, чернея самой бездны мрак, а смотровые прорези шлемов рогатых топфхельмов озарялись все тем-же голубым пламенем.

Сердце командора ухнуло вниз, в пропасть леденящего отчаянья, когда призрак ребёнка поравнявшись с баррикадой рухнувших врат, замерла. Изуродованная девчурка словно, что учуяв, обернула частью выгоревшее до кости личико прямо на лагерь. За ней безвольными куклами замерли стражницы и все кающиеся. Оборвалось пение, призрак несколько секунд смотрела в сторону становища, а затем заискрившись улыбкой, уже чуть не вприпрыжку, ну в точь-в-точь живая непоседа, продолжила свой путь увлекая лишённые посмертия всамделишные полки, сызнова грянувшие отвратным своим гимном.

Великим воинством шествовали строхолюды по тракту, минуя забывающих о такой малости как дыхание живых существ, укрывшихся в развалинах Хмельного гнола. Их поступью вздрагивала сама земля, а хор то примолкал, то разверзался неописуемой мощью. Тухлый смрад стоял невыносимый, высились трепеща в унисон пению стяги с отвратным многолучевым символом. Даже средь скарабеев не все знали его суть. Командор ведала потому и отводила взор ровняясь на Лелианну.

За мертвыми рейтарами ковыляли по виду впрямь живой, вчерашние кнехты кто ещё в справных облачениях, кольчугах, хоуберках да широкополых капеллинах, а кто истлевшим костяком, числом в несколько сотен ведя на поводу очередную фалангу певцов. За коей исполинской тушей на многих десятках лап, бывших людских ног, полз безразмерный толстяк, весь окованный цепями и обломками броней с харей способно зевом сотен зубов напросто перекусить человека. В жирнеющих руках покоились рукояти цепов что пахали землю шипастыми головками не хуже плугов.

«Илир проводник воли его даруй мне сил! Укрой ровно щитом нерушимым светом своим душу мою! Огради от тьмы, словом своим и волею. Не оставь светоносный и пречистый в одиночестве верную рабу твою!» – твердила про себя заученную ещё в послушничестве орденском молитву командор. Созерцая процессию в которой показались и вовсе отвратные представители. Принявшие сросшимися перемешенными телами очертания пауков змей и прочих, прочих, прочих неописуемых страшилищ.

Снова лампады, сызнова пение что напрочь лишало рассудка, спасаемого только истовой молитвой. Элисиф чуть не искрошила свои зубы, увидав как один из скарабеев, одноглазый Раль поднявшись и обронив оружие, неестественно ломано поковылял следом неупокоиным с пустым выражением лица. Пение полностью выжгло его душу, но присоединиться к шествию кающихся ему не довелось. Рыбкою блеснул в мертвенном свете кинжал, угодивший аккурат в затылок, а рискнувшая привстать Лелианна залегла обратно.

Боль возвратилась под руку с сознанием! Агония снова пожирала его, сызнова безжалостно обгладывала каждый мускул или кость, калёными клещами надругиваясь над нутром. Безымянный застонал, то онемение, вызванное гнилыми клыками да когтями, схлынуло без остатка ввернув в глубокую пучину беспрестанной муки. Над ним едва видимые из-за заволочившей взор пелены, склонились седой старик с лысой головой да мальчишка ужасом распахнувший глаза.

По ноздрям вновь вызывая рвоту ударил непродаваемый сумбур терпких ароматов, чуть не разорвавший стенки черепа изнутри. Безымянный попытался закричать, но старец, зажав испугом его рот своей ладонью, повелел пареньку подать одну из склянок и залил в рот терпко отдающее душницей и темьяном густое варево. Тиски боли стали разжимать свою хватку, освобождая безымянного, неся покой и вскоре застеленные пеленой голубые глаза медленно так сомкнулись.

Но боле не-было тьмы, она не объяла его. Не иначе через размытую призму он видел, как его крохотную ладошку сжимает рука вся в лоскутной перевязи. Он видел, как женщина из-под чьего капюшона выбивались русые волосы, ведет его среди заснеженной дороги, извилисто бегущей средь обломанных клыков серых скал, тоже скрасивших угрюмость белёсым саваном.

Он узрел как скалы раздавшись уступили место двум каменным башням, чьи стрельчатые бойницы в верхах скрывались тенью серой черепицы крыш. Рукотворные исполины, соединённые меж собой огромными вратами, нависали над ним своей неописуемой мощью. Но громада донжона высившегося за ними серым колосом редких малых окон, главного строения цитадели и вовсе заставила ребенка благоговейно задержать вдох . Медленно бухтя цепями опустился через пропасть подъёмный мост, поднялись клыки решётки и распахнулись створы.

Женщина, припав на колени обернула его к себе. Её лик тоже был скрыт лоскутами, но красивее он не видал, ведь средь повязок и непослушных локонов были полные слез глаза. Прекрасные серо-голубые очи в сетке морщинок. Она говорила, но он не мог расслышать слов хотя так страстно этого желал.