А между нами снег. Том 2 бесплатное чтение

Корректор Владимир Викторович Мартынов

Иллюстратор Татьяна Юрьевна Хвиюзова

Дизайнер обложки Татьяна Юрьевна Хвиюзова

© Анна Юрьевна Приходько, 2023

© Татьяна Юрьевна Хвиюзова, иллюстрации, 2023

© Татьяна Юрьевна Хвиюзова, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-8464-7 (т. 2)

ISBN 978-5-0059-6318-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

После разговора с Мадиной Лиля была сама не своя. Ей хотелось сбежать из этого дома, а дальше – будь что будет. Несколько дней ждала Зейдана, но он больше не приходил.

Однажды вечером, когда все уже улеглись спать, Лиля надела длинное платье, накинула на голову платок и вышла в коридор. Она уже знала, где находится выход.

Подошла к двери. В это время было открыто, охранник делал обход вокруг дома.

Выпорхнула как птица, услышала шаги и вжалась в стенку. Охранник вошёл в дверь и запер её. Лиля оказалась на улице.

Долго стояла, вжавшись в стену, а потом медленно побрела по безлюдной улице.

Было страшно, текли слёзы, но отчаяние несло ноги дальше. Вдруг Лиля остановилась и оглянулась.

– И что дальше? – сказала она вслух. – Что ждёт меня впереди?

И повернула назад. Встала в ту же нишу, где пряталась от охранника. Так и простояла до утра, ожидая, когда откроется входная дверь. Замёрзла так сильно, что не чувствовала тела.

Еле передвигаясь, вошла в открытую охранником дверь. Когда в своей комнате зажгла лампу, вскрикнула. За небольшим столиком, перебирая в руках баночки с духами, подаренными Мадиной, сидела мать Мустафы.

– Куда сбежать хотела? – спросила та строго.

Лиля пожала плечами.

– Я вернулась, мне некуда бежать, – ответила она, виновато опустив голову.

Алима оттопырила широкий пояс, ссыпала туда все баночки.

– Заберу, – сказала она. – Вчера заметила, как Мадина заходила в твою комнату с духами. Какие она принесла, я не знаю. Но пользоваться ими тебе больше не стоит.

Мадина очень коварна. Сегодня ты переедешь в мою комнату. Если Мадина что-то с тобой сделает, то Мустафа будет очень зол. Мне не нужны распри.

Собирай всё самое необходимое. Из комнаты до возвращения Мустафы ты не выйдешь. Я в ответе за тебя.

Лиля быстро собрала всё необходимое. Не понимая, что происходит, последовала за Алимой.

Комнат у Алимы было две.

В одной стояла огромная кровать. Изголовье было обтянуто змеиной кожей. Лиля невольно потянула руку, провела по гладкой поверхности.

Вся спальня была украшена шкурками змей, их головами. Поначалу было жутковато от такого количества змеиных мумий. На полу были постелены в несколько слоёв ковры. Каждый верхний был меньше предыдущего по размеру и казалось, что они выложены пирамидкой.

Ходить по такому неровному полу было непривычно. Лиля то и дело спотыкалась.

– Ты будешь спать тут, – произнесла Алима. – Располагайся.

Вторая комната по периметру была обставлена разными туалетными столиками. Там были гладкие и резные, крашеные и обожжённые, низкие и высокие столы. Над каждым столиком располагалось зеркало. И повсюду были расставлены, казалось, тысячи флакончиков с духами.

– Мустафа из каждой поездки привозит мне столик, – похвасталась Алима. – Все здесь не умещаются, я меняю их раз в месяц. Больше всего ценю русские столики, особенно с мотивами из сказок.

Ваши сказки очень поучительные. Но и наши сказки вашим не уступают. Я могу рассказать те, что мне больше всего по нраву. Их слушали в своём детстве Мустафа и Зейдан, а потом Мадина. Ты запомнишь и расскажешь своим внукам или детям…

Алима подмигнула Лиле.

– Арабские дети должны слушать арабские сказки, в них вся мудрость наших предков.

Лиле стало не по себе. «Неужели Алима знает, что Зейдан ночевал со мной?» – подумала она.

Алима быстро перевела разговор на другую тему.

– Только я умоляю, не выходи из моей комнаты ни под каким предлогом. Только здесь ты будешь в безопасности. Мадина страшна в гневе, её сложно остановить. Еду тебе буду приносить только я. Запомни, ты можешь есть только из моих рук и только под моим присмотром. Вот на всякий случай, – Алима взяла Лилю за руку и подвела к большому цветочному горшку.

Присела на корточки, сняла с шеи верёвку с маленьким, еле заметным ключиком. Повернула горшок. Он еле поддался. В горшке оказался встроен небольшой сейф. Алима открыла дверцу и вытащила свёрток бумаги, обмотанный верёвками.

– Это противоядие от любого яда. Храни ключ у себя, у меня есть запасной. У Мустафы было такое средство, он не успел спасти сына, поздно опомнился. Он винит себя, и нет ему прощения.

Алима закрыла сейф, повесила верёвку с ключом на шею Лили.

– Сын сегодня прислал мне письмо. Он вернётся через месяц. Мустафа очень боится гнева жены. С твоим ребёнком всё в порядке. Мустафа его хвалит. Ничего страшного от того, что Иван сейчас усердно учит арабский язык. Он пригодится ему в жизни. Чем больше языков будет знать твой сын, тем умнее и сообразительнее он будет.

Поверь мне. Твой сын будет очень уважаемым человеком. Ты ещё не один раз скажешь Мустафе спасибо. А теперь отдыхай, намёрзлась сегодня, как бы ни заболела.

Лиля проспала всю ночь. Алима разбудила её утром, велела встать и позавтракать.

А потом вышла и заперла Лилю.

– Сколько можно выглядывать? – раздражённо произнёс Михаил. – Она уже давно прибыла бы. Что-то случилось…

– Миша, а если съездить туда? – Ярина подошла к Михаилу, заглянула ему в глаза.

– Нет уж, – Михаил покачал головой. – Я уже Ивана ездил спасать. Хватит… Я отсюда теперь никуда и никогда.

– Тогда я поеду сама, – Ярина насупилась, отошла от мужа.

Взгляд Михаила стал суровым, он нахмурил брови.

– И ты не поедешь, сиди тут, да помалкивай. Ехать она собралась. Тебя Покровские мало эксплуатировали? Надоело тебе свободной жизнью жить?

– Я же её с малых лет… Она мне как родная, мы с ней столько пережили всего… – Ярина всплакнула.

– А она тебя не жалела, ни одного дня не жалела. И слёзы вытри немедленно.

Михаил вышел из комнаты.

Ярина не торопилась вытирать слёзы. Всё у неё было сейчас хорошо. Сын рядом с Михаилом стал совершенно другим. Перестал кричать без причин, истерить. Стал таким спокойным, что Ярина удивлялась этому каждый раз.

После переезда в Псков по наказу Покровского Михаил получил письмо с просьбой встретить Лилю и оберегать её до тех пор, пока сам Иван Григорьевич не прибудет к ним.

Старый дом, который Иван Григорьевич выделил для семьи Михаила, пришлось ремонтировать. Крыша никуда не годилась, и первые дни жизни там были очень тяжёлыми.

Ярина, привыкшая за долгие годы жизни к хорошим условиям (даже несмотря на то, что пришлось пожить с Лилей на съёмной квартире), была в отчаянии. От постоянной сырости у неё начался кашель. Из-за сильного кашля она не могла есть. Похудела ещё сильнее.

Мамынька стояла перед зеркалом, и сама себя не узнавала. Новая беременность поначалу как-то прибавила сил. Михаил, узнав об этом, стоял на коленях, клялся, что никогда больше не бросит Ярину, что сам будет принимать малыша и никого даже не подпустит к нему. Ярина уже чувствовала, как шевелится в ней новая жизнь, но живот не рос. Казалось, что он просто прирос к спине. Болезненный вид и сильная худоба Ярины беспокоили Михаила настолько, что он пригласил доктора.

Тот долго осматривал Ярину и сказал, что выносить ребёнка она не сможет, и посоветовал сходить к местной бабке, чтобы та помогла. Но Михаил этого врача выгнал кочергой.

Ярине было страшно. Она каждый день жила как последний. А потом живот стал расти на глазах. Проснётся утром – вырос, ещё раз проснётся – ещё вырос.

– Опять два сердца чувствую, – сказала как-то Ярина Михаилу. – Страшно мне, Миша.

Роды начались, как и в прошлый раз, раньше срока. Михаил принимал роды сам. На свет появились два сына. На удивление малыши были крепкими. Ярина от переполнявшего её счастья не могла даже разговаривать. Кормила малышей и иногда со слезами на глазах вспоминала свою прошлую беременность.

Михаил помогал во всём.

А Ярина после этих родов стремительно набирала вес и вскоре стала прежней.

Прошла неделя. Павел Трофимович в среду утром собирался в свой шахматный клуб. За неделю с момента примирения он научил играть в шахматы и Ивана Григорьевича.

Отметил при этом, что Иван Григорьевич очень смышлён и рассудителен. Он не смог выиграть, но понервничать Павла Трофимовича заставил. Олег к игре имел полное безразличие и по совету отца проводил время с Сержем.

По договорённости Павлу Трофимовичу нужно было шепнуть одному из участников турнира о том, что Лилия Ивановна была замечена в арабском караване.

По плану Олега Павловича это должно было взбудоражить общественность. Более того, до него дошли слухи о том, что Авдотья, потеряв своего пленника, двинулась умом. Самостоятельно Олег Павлович эту информацию проверять не стал, поскольку боялся встречи с Авдотьей. Она могла догадаться, что Олег Павлович знает, где Иван Григорьевич.

По замыслу Олега, поднятая вокруг Лили шумиха, могла бы взбудоражить Орловского. Он начал бы предпринимать активные действия. И тогда Олег Павлович принялся бы следить за домом Орловского.

А в следующую игровую среду Павлу Трофимовичу требовалось намекнуть, что своими глазами видел Ивана Григорьевича, поклясться в этом своей жизнью перед самыми неверующими.

Олег Павлович хотел, чтобы о Покровских говорили все. Только так можно было выбить Орловского из колеи.

За долгим разговором, который состоялся неделю назад, Ивану Григорьевичу пришлось рассказать о своей жизни всё. Только на таких условиях Олег Павлович согласился найти Лилю.

Ивану Григорьевичу неожиданно захотелось поделиться с Олегом, довериться ему. Он даже не скрыл ничего. Как будто исповедовался. И как после этого полегчало! Никогда он не чувствовал себя так спокойно. Зажил новой жизнью.

Наслушавшись о том, что обновлённые конюшни, отстроенные его сыном Павлом, вызывали зависть у других коневодов, очень захотел на них посмотреть. И устроить смотрины ему помог Павел Трофимович.

С утра до позднего вечера Лиля сидела в комнате в одиночестве. Изучила каждый угол этой комнаты, каждый коврик, поднимала даже те, что были сложены пирамидкой, и рассматривала рисунки на них.

Ей стало казаться, что она сходит с ума. Алима возвращалась вечером и была крайне немногословна. Лиля напомнила ей о том, что та обещала рассказывать сказки, но Алима ответила:

– Не время сейчас для них, мои дети не дают мне почувствовать умиротворение и спокойствие. Значит, Аллах готовит меня к чему-то важному. Я всё время в сильном напряжении. Если что-то обрушится на меня в таком состоянии, я буду готова. Если у тебя всё хорошо и случается что-то страшное, то ты можешь и погибнуть от неожиданности. Я чувствую, Лиля, всё очень сложно.

Лиля не понимала, к чему готовится Алима, но слушала её внимательно. За почти две недели жизни взаперти она впервые услышала от матери Мустафы такую длинную речь.

Алима была очень встревожена. И в ту же ночь не пришла ночевать. Лиле было страшно одной. Она закрывала глаза, и казалось, что все эти змеиные шкуры сейчас оживут и опутают её, скрутят, лишат возможности дышать.

– Мамочка, – прошептала Лиля.

Никогда ещё ей не было так страшно. Страх сковал её всю, она не чувствовала своего тела, не могла даже пошевелиться.

– Мамочка, – Лиля крикнула уже громче, а потом и вовсе стала кричать так, что и собственный голос усиливал страх.

Лиля кричала во всё горло, воображаемые змеи вились возле неё, закручивались вокруг ног и рук, ползли по ней. Сначала просто шипели и высовывали свои языки, а потом начали жалить.

Лиля уже не кричала. Её как будто и не было на этом свете. Она смотрела на себя сверху. Выглядывала из-за люстры и видела своё тело, окутанное змеями. А потом расправила крылья и полетела высоко. Увидела знакомые очертания. Спустилась ниже.

Покровское…

Любимое Покровское, которое стало против неё…

По саду ходили незнакомые люди. Лиля залетела внутрь дома, начала парить над комнатами. Вглядывалась в лица: ни одного знакомого.

«Неужели продали Покровское? Неужели избавились от места, где я хотела быть счастливой?» – думала Лиля.

Но вдруг она увидела знакомое лицо. Рядом с печкой сидел кочегар. Лиля подлетела ближе. Долго не могла вспомнить этого парня. А потом вспомнила, прошептала:

– Поль, это же ты…

Поль покачал головой, помахал руками, давая понять, что не понимает Лилю. И тогда Лиля повторила то же самое по-французски.

Поль улыбнулся широко и вдруг схватил Лилю за крылья и начал их отрывать.

– Что ты делаешь, Поль? Отпусти ме-ня-я-я-я-я-я, – взмолилась Лиля.

Но лицо Поля вдруг стало лицом Марии Савишны. И Лиля была уже как будто не возле печи в Покровском, а в комнатке с иконами в доме тётки Богдана.

Иконные образа ожили, перешёптывались, поворачивали головы, смотрели на Лилю строго. А Мария Савишна продолжала отрывать крылья.

Но Лиле удалось вырваться. Она с большим трудом взмыла вверх и полетела дальше. Сил было мало, и она начала снижаться.

И вот перед ней степь, и она, пятнадцатилетняя, убегает от Богдана. Он догоняет её, она смеётся, он валит её наземь, целует… Лиля отвечает ему взаимностью. Вдруг появляется Олег Павлович, выхватывает Лилю из объятий Богдана, сажает на коня рядом с собой, и они вдвоём несутся по степи.

Лиля не успевает за собой маленькой, теряет из виду лошадь Олега Павловича и обессиленная падает на землю. Запах родной полыни резко бьёт в нос. Лиля хочет им надышаться, соскучилась по нему.

Но тут открывает глаза.

– Только не иди в руки к дьяволу, – слышит она знакомый голос.

Поль трясёт её за плечи, бьёт по щекам.

Лиля встаёт с кровати. Тяжело дышит.

– Ты чего так орёшь? – спрашивает Поль.

Лиля оглядывается по сторонам, пытается понять, сообразить, что же всё-таки произошло. Понимает, что приснился сон. А дыхание всё равно тяжёлое.

– Алима при смерти, – обрушивает на неё Поль свою новость. – Хочет видеть тебя, а я не могу тебя добудиться. Орёшь как сумасшедшая…

Лиля долго трёт руками глаза. Потом ощупывает себя. Крыльев нет, а они были…

Раньше Лилиными крыльями были отец и Ярина. Но сейчас и их не стало.

Всё отобрали у Лили: молодость, счастье, родителей, ребёнка. Она стала никем, ненужной вещью в чужой стране, в чужой семье. Да и в своей стране она оказалась лишней.

Лиля приходила в себя ото сна и вдруг услышала голос Поля:

– Лиля, Алима при смерти, просит тебя к ней! Мадина отказалась идти.

Лиля вдруг очнулась. Смотрела на Поля, а в голове стучало: «Алима при смерти, Алима при смерти».

Она, даже не спрашивая, что с ней, быстро бросилась к горшку с цветком, рванула с шеи верёвку с ключом. Открыла тайник. Быстро развязала свёрток. Вытащила оттуда маленький глиняный флакончик.

– Где она? – громко спросила Лиля у Поля.

– В саду… Она спала там, ей не хватало воздуха, а утром стало совсем худо. Врач почему-то оказался пьян, я не смог его разбудить. Она зовёт тебя.

Всё это Поль говорил, догоняя Лилю. Она уже бежала по коридору с противоядием.

Алима лежала на скамье. Её руки и ноги висели как плети. Она, казалось, уже не дышит.

Лиля склонилась над ней. Положила руку на лоб. Алима слегка приоткрыла глаза, но тут же её как-то сковало сильно. Она плотно сжала губы и окаменела.

– Открой ей рот, – скомандовала Лиля Полю.

Тот с трудом выполнил её просьбу.

Лиля всыпала в открытый рот порошок зелёного цвета.

– Может воды? – спросил встревоженный Поль.

Девушка пожала плечами и произнесла:

– Давай…

– Налей из кувшина, – сказал Поль, – я подержу рот.

Лиля подошла к кувшину, взяла его в руки. И вдруг руки ослабли. Она уронила кувшин. Он упал на пол и разбился.

Поль от неожиданности отпрыгнул от Алимы. А она вдруг зашевелилась, закашляла. Упала с лавки, согнулась. Кашель был долгим, Алима то задыхалась, то дышала ровно.

– Неси её в комнату, – произнесла Лиля.

Поль подхватил на руки Алиму. Она смотрела на него, её глаза были полны слёз.

Когда он положил Алиму на кровать, Лиля тотчас оказалась с ней рядом, а Поль исчез. Лиле хотелось спросить у него, где он пропадал, как узнал, что Алиме плохо.

Но Поля уже не было рядом. Алима сначала беззвучно шевелила губами. Потом перешла на шёпот. Она говорила на родном языке. Лиля, конечно, её не понимала.

Недавно белое лицо Алимы стало вдруг румяным, щёки пылали.

Всю ночь Лиля просидела рядом с матерью Мустафы.

У Алимы был жар, она то и дело вскрикивала, что-то бормотала, махала руками.

Лиля смачивала салфетку в воде и протирала лицо Алимы после того, как та успокаивалась и засыпала. К утру жар прошёл.

Женщина была ещё слаба. Но уже могла говорить.

– Спасибо, дочка, – прошептала она.

Лилю сморило после бессонной ночи. Она прилегла рядом с Алимой и уснула. Проснулась ближе к вечеру. Алимы рядом не было. Лиля вскочила с кровати. Забежала во вторую комнату. Алима сидела на полу возле цветочного горшка с открытым тайником. Теребила в руках бумагу, в которую было завёрнуто противоядие.

– Я хранила его для тебя, – прошептала она. – А оно пришло на помощь мне. Лиля, я вырастила чудовище в лице Мадины. Она коварная. Это мне наказание за то, что я воспитала чужую дочь. Наказание за то, что мой сын привёз её в наш дом и женился на ней. Аллах видит всё, он забрал у меня внука. Я боюсь жить под одной крышей с женой своего сына. Мустафа не зря забрал с собой сыновей. Они с ним в безопасности.

Я не знаю, как рядом оказался Поль, но мне хочется помочь ему найти семью, с которой его разлучил Мустафа. Мне хочется вернуть тебе сына и помочь вернуться на родину. Не выдавай меня, Лиля. Только так я смогу тебе помочь.

Лиля слушала Алиму и вдруг почувствовала какое-то облегчение, словно чёрная полоса сменилась белой. Уже представила себе, как Иван подбегает к ней, и они вместе оказываются дома. А рядом отец, Ярина, Олег Павлович…

Павел Трофимович собирался в шахматный клуб с вечера. Сам наглаживал себе пиджак. Возмущался из-за неожиданно появившихся складок. От его раздражительности все были на взводе. Даже Иван Григорьевич, попросивший шахматы чтобы потренироваться, попал под горячую руку.

За те две недели, что прошли с последнего посещения клуба Павлом Трофимовичем, ничего не изменилось. Но встречали его овациями.

– Без ваших шуток, Павел Трофимович, я проиграл с таким позором! – говорил один.

– А я ушёл без улыбки и новостей, и мой день оказался испорчен… – пожаловался другой.

– Павел Трофимович, дорогой, никто не интересуется вашим здоровьем. Что с вашей бровью?

Все накинулись с вопросами, Павел Трофимович сиял.

– Моя бровь, – сказал он, – так сильно поднялась после новости о дочери Покровского, что пришлось прибегнуть к врачебной помощи. Ей-богу, господа, я не шучу.

Участники клуба загудели, стали перешёптываться.

– Вот ты чертяка, Павел Трофимович, – похлопал его по плечу давний соперник (лишь один раз отцу Олега Павловича удалось выиграть у него), – знаешь, чем завлечь.

Пока первые два любителя шахмат разыгрывали партию, все остальные начали вспоминать Покровских и Орловских. Кто-то вспомнил о том, что Лиля на свадьбе была лысой, и приписал ей какую-то болезнь.

Кто-то прошёлся по жизни Настасьи, покойной жены Ивана Григорьевича, не стесняясь сообщить, что видел её в нетрезвом состоянии в одном нижнем белье, и она не стеснялась при этом.

Кто-то пожалел Павла, которому до сих пор не разрешали видеться с дочкой. Павла видели в городском кабаке с несколькими девицами лёгкого поведения.

– Такому отцу только дочь воспитывать!

– Кем она станет с таким воспитанием?

– Повезло Родиону с сестрой, своих детей не нажила, чужим даст ума. Бедная девочка, ни отца, ни матери…

– Попала к арабам! Хех… Опозорился Григорич со своими детьми. Кем она там у бедуинов этих? Верблюдам сопли вытирает? Или ноги моет хозяину?

– Фу, как можно? А мальчонку, наверное, съели… И как только Орловский внука не забрал? Чудеса. Все при нём! И сумасшедшая дочка была для него самой красивой и умной, всегда так говорил. А тут раз, и без внука. Зато новая невестка та ещё… Стесняюсь сказать… Богдану Родионовичу под стать! Но стерва, не дай бог такую невестку.

Павел Трофимович в разговорах участвовал мало. Больше как бы следил за игрой, записывая якобы ходы, а сам все до одной сплетни записал. Отчёт делал для сына.

В конце вечера к Павлу Трофимовичу подошёл один пренеприятный человек. Его отец Олега не жаловал никогда. Поговаривали, что он чуть ли не правая рука Орловского. А Орловского сегодня вспоминали не только добрым словом.

Этого пренеприятного человека между собой называли Грибник. Представлялся он Гаврилой без отчества.

– Гаврила без отчества, – звучало из его уст с издёвкой.

Играл Грибник неважно. Если по-честному, то он даже правил не знал, поскольку делал такие глупые вещи, что с ним никто не связывался. Но карточка клуба у него была, и избавить себя от его присутствия было невозможно.

Грибник схватил Павла Трофимовича за плечо, резко приблизил к себе и прошипел зло:

– Откуда информация о Лилии Ивановне?

Он быстро вытащил пачку денег и сунул Павлу Трофимовичу под нос.

– Па-а-а-а-х-нет деньгами? – пробормотал Грибник. – Говори и получишь их.

– Сплетни это всё, для поддержания разговора, – испуганно пропищал Павел Трофимович, но Гаврила не отпускал плечо.

Павлу Трофимовичу стало страшно. Он оглядывался по сторонам, но все уже расходились, и никто не обращал внимания на отошедших в сторону Грибника и Павла Трофимовича.

«Кричать?» – подумал отец Олега. Но не успел даже открыть рот, как Грибник отпустил его, потом похлопал по плечу и вышел.

Павел Трофимович долго переводил дух.

– Зацепило, – шептал он, – ох, как зацепило. Ай да Олег, ай да сын! Вырастил так вырастил. Но страшно-то как! Домой как теперь добираться?

Павел Трофимович решил не рисковать и остановиться в городской квартире сына.

Домой он не вернулся ни на следующий день, ни после.

Отец Олега вышел из клуба последним. На улице несколькими компаниями толпились любители шахмат: прощались, напрашивались друг к другу в гости, смеялись.

Гаврила без отчества стоял неподалёку в одиночестве. Павел Трофимович напрягся. У него до сих пор не прошло ощущение того, что Грибник держит его за плечо. Неуверенными шагами подошёл к толпе, которая договаривалась продолжить веселье. Ранее он никогда не продолжал вечер в кругу любителей шахмат, но сегодняшний случай заставил его сделать это.

– А меня с собой возьмёте? – пробормотал отец Олега неуверенно.

– О, Павел Трофимович, новость изменила и бровь, и голову? Конечно, какие вопросы могут быть? С удовольствием, – воодушевлённо произнёс один из сильных соперников, – давайте со мной, а дальше разберёмся.

Быстро юркнув в карету, Павел Трофимович сразу же припал к окну. Но было очень темно, и Гаврилу он не заметил.

Кутили несколько дней подряд у помещика Фролова. Павел Трофимович всё огорчался, что раньше не знал о таком веселье.

Подсчитывал в уме, сколько времени существует клуб и сколько он таких вечеров пропустил. Насчитал семьдесят три вечера.

В доме у Фролова было весело. Богатый вдовец, казалось, из лёгкого опьянения не выходил никогда. Он и на турниры приходил навеселе. Часто поддавался другим, чтобы быстрее закончить партию и заняться чем-то более интересным.

На третий день за Павлом Трофимовичем прибыл Олег. Как Павел Трофимович был счастлив! Выходить из дома Фролова он не намеревался, очень боялся за свою безопасность.

По пути домой передал сыну всё, что удалось записать и в клубе, и в доме у Фролова.

– За нашим домом следят. Я ставил ловушки и нашёл их разрушенными. Кто-то попал в капкан. Не животное, кусок штанины остался. Больше в клуб не пойдёшь, – сказал отцу Олег Павлович, – буду думать, как быть дальше. У дома Орловского были замечены арабские торговцы коврами. Родион, по-видимому, на уловку клюнул, и теперь надо бы узнать, о чём он с ними говорил. Об этом я позаботился. Скоро мне донесут. Мне это стоило двух жеребцов. Твоих жеребцов.

Павел Трофимович взвизгнул.

– Кого отдал?

– Мурана и Белку, – ответил Олег Павлович.

– Белку, Белочку, – почти заплакал Павел Трофимович. – Из-за баб твоих я теперь страдать буду. Нет уж. Уволь меня, сынок! Больше я тебе не помощник.

– Ну тогда ты мне не отец, – воскликнул Олег Павлович.

– Ах не отец, – Павел Трофимович говорил громко, – ну и ты мне не сын!

Олег Павлович велел остановить карету, вытолкнул из неё отца. Тот бежал следом и умолял остановиться. Благо до дома оставалось пару вёрст.

Злой, замёрзший, раздражённый Павел Трофимович влетел в дом. Размахивая руками, кричал:

– Где этот сучонок?

На крик выбежал из комнаты Серж. Виновато опустил голову перед дедом и произнёс:

– В чём я виноват?

Но Павел Трофимович махнул на него рукой и повторил свой вопрос, приближаясь к комнате Олега. Долго стучал кулаком в комнату сына, но тот дверь не открывал.

– Чего ты буянишь, пропащая душа? Вы меня со свету сживёте, – причитала мать Олега. – Нет его дома, вместе с Иваном Григорьевичем отбыли только что.

Павел Трофимович сполз по стене, расставил ноги на весь коридор и завыл.

Мустафа прибыл на неделю раньше, чем предполагалось. Алима говорила Лиле, что это она послала за ним Поля.

За вечерним ужином Мадина ни слова не произнесла, она сидела, опустив голову.

Лиля же, наоборот, активно разговаривала с Мустафой. Рядом с Лилей сидел её сын Иван.

Как он изменился! Лиля не могла нарадоваться на него. Всё подсовывала ему сладости, гладила по голове. Мустафа позволил сегодня нежности. Так и сказал:

– Сегодня делай что хочешь, целуй, обнимай, даже при мне можно, а завтра забудь, он не дочка тебе.

Лиля кивала, благодарила и прижимала к себе сына.

– Душа моя, – Мустафа стоял перед Мадиной на коленях. – Я знаю, что тебе никогда не выплакать все слёзы о нашем сыне. Но я умоляю, прости. Мне без тебя очень плохо.

Мадина на мужа не смотрела, как будто и рядом его не было. Она держала на руках уже давно уснувшую Зейнаб. А потом повернула голову к Мустафе. Он заметил, как крупные слёзы потекли по её щеке.

– Душа моя, – прошептал он.

Мадина позволила себя обнять.

– Мне одиноко, – произнесла она еле слышно. – Твоя мать возомнила меня своим врагом. Прячет от меня сестру. Я так и буду всю жизнь сидеть и ждать, когда ты вернёшься, чтобы поговорить. Сначала меня покинул сын, потом надолго уехал ты, а теперь и Алима видеть меня не хочет. Как мне жить? Неужели моя судьба – уйти вслед за маленьким Мустафой?

Мадина разрыдалась, Зейнаб проснулась.

Мустафа отнёс дочь в комнату кормилицы и велел до утра её не приносить, а сам вернулся к жене.

Мадина продолжала плакать.

В объятиях мужа успокоилась нескоро. Тысячи слов любви шептал Мустафа своей жене. И с каждым произнесённым словом всё больше злился на мать.

Алима просила его зайти после ужина. Он знал, что разговоры с ней всегда долгие, поэтому решил перенести визит на завтра.

– Уахид, этнан, талята1, – Мадина загибала пальцы. – Я двадцать один день была без тебя. И все эти дни я лила слёзы, Мустафа. Только ты можешь пожалеть меня. Никто меня не любит, кроме моего сильного и справедливого Мустафы.

Мустафа прижимал к себе жену, а сам уже думал, что завтра скажет своей матери.

Алима встретила сына как всегда в своей комнате. Но разговаривать они ушли в другую, поскольку в этой комнате была и Лиля.

Она не понимала по-арабски, но Мустафа, кажется, уже никому не доверял.

Как только в кабинете закрылась дверь, он набросился на мать.

– Как ты могла заставить Мадину лить слёзы? Она только потеряла сына. Ты тоже должна потерять, чтобы понять её материнскую боль? – грозно спросил Мустафа.

– Материнскую боль… – Алима помолчала. – Когда Арби не стало, я чувствовала её, когда Вахида не стало, я чувствовала её. Твои братья даже «мама» не успели сказать, но моя боль была не меньше её боли. Я воспитала твою жену, не спала с ней ночами. Или ты забыл?

Мустафа смутился, но ночные слёзы жены не давали ему покоя, и он опять высказал матери:

– Ты мудрая и сильная, ты не имела права так обижать Мадину. Что мне теперь делать? Возить её и дочь с собой? Это опасно. Раньше я думал, что мой дом – это место, где нет опасности, зла, мести. Теперь я так не думаю. Немедленно разреши Лиле общаться с сестрой. Познакомить Мадину с сестрой и забрать её – это жестоко, умми.

Алима кивнула и вышла из комнаты.

Доказывать Мустафе, что Мадина пыталась отравить её, она не стала.

– На всё воля Аллаха, – прошептала себе под нос Алима.

Пока Мустафа был не в отъезде, Лиля переселилась в свою комнату. Араб опять не позволял видеться с сыном. Он вообще ходил теперь хмурым, и только когда находился рядом с женой – улыбался.

Как-то поздним вечером ввалился в комнату Лили. Его глаза горели в темноте.

– Тебя ищут здесь. Кто-то видел тебя в моём караване. Собирайся, завтра выезжаем рано.

Лиля, услышав, что её ищут, так обрадовалась! Сердце стучало бешено.

– Можно я останусь, Мустафа? – произнесла она.

Но Мустафа заорал громко:

– Собирайся!

Лиля не спала всю ночь, наутро в комнату вошёл Поль.

– Прости, – сказал француз, быстро сунул ей под нос флакончик с резким запахом, надел на голову мешок.

– По-о-о-о-ль, – прошептала Лиля и потеряла сознание.

Очнулась на земляном полу.

Сильно болела голова, ломило всё тело.

– Где я? – прошептала пленница.

– Мустафа-а-а-а-а, – послышался голос Поля, – она очнулась…

– Птичка моя, – ласково сказал Мустафа, ехидно улыбаясь.

Лиля вздрогнула. Он коснулся её лба рукой, провёл по щеке.

– Если мой брат станет твоим избранником, я буду огорчён. За все мои добрые дела Аллах послал мне ещё одну Мадину, и я готов взять тебя в жёны. Твой сын уже наравне с моими. Я буду любить его как родного.

Лиля нашла в себе силы и отползла к стене.

Мустафа тянул к ней руки и продолжал улыбаться. Поль стоял рядом и держал лампу.

– Не тронь, – еле слышно произнесла Лиля.

– Ну что ты, конечно не трону. Сейчас не трону. Станешь моей женой, и тогда у тебя не будет выбора.

Мустафа вдруг расхохотался. Поль тоже еле сдерживал смех.

Лиля испуганно смотрела на мужчин. Бежать было некуда, плакать бесполезно. Она закрыла глаза. Сжалась вся. Долго глаза не открывала, всё ждала, что Мустафа начнёт распускать руки.

Уже даже придумала, что если араб начнёт приставать, то укусит его за ухо, потом попробует договориться с Полем и убежит. Но надежды на успех было очень мало. Мустафа так и смеялся. Лиля открыла глаза.

Он вытер пот со лба, успокоился и вдруг приблизился к Лиле настолько, что его губы коснулись Лилиных губ. Лиля резко дёрнула головой. Мустафа схватил её за волосы.

– Мадина обожает так… – и опять засмеялся громко. А потом обратился к Полю: – Выйди!

Поль поставил лампу на пол. Лилино сердце сжалось.

Мустафа отодвинулся подальше.

– Ты не нужна мне, – сказал он, уже не смеясь. – Это я проверял тебя, насколько ты сильна духом. Ты смелая, но неуверенная. Красивая, но слишком доступная. Молодая и несчастная. Ты не догадывалась, почему ты тут?

Лиля покачала головой.

– Потому что тебя ищут. Ищут люди, которые хотели погубить твоего отца. Я спрятал тебя. Запретил Мадине и Алиме открывать двери.

Мой давний друг Али, торговец коврами, прислал письмо, в котором интересовался, не брал ли я тебя в свой караван. Али любит деньги. Он будет как ищейка вынюхивать тебя.

Орловский пообещал золотые горы. Все уже надеялись, что ни тебя, ни Ивана Григорьевича нет на свете. Прибрали к рукам всё, что было у твоего отца.

А твой брат, потеряв жену, совсем спился. Я ничего тебе не рассказывал раньше. Но дела плохи. Мне нужен твой отец. Он нужен живым. Но мои люди не могут найти его.

Я могу помочь ему, только оберегая тебя. Мне не нужен никто, кроме Мадины. В ней течёт кровь твоего отца. Я своих не бросаю.

Лиля совершенно запуталась. Услышав о том, что Павел потерял жену, переспросила:

– А что стало с Ольгой?

Мустафа пожал плечами.

– Я не знаю, мне неинтересно. Его дочь воспитывается у сестры Орловского в вашем Покровском. Всё остальное мне нужно выяснить. Когда ты была разговорчивой, сообщила, что твой отец у некой Авдотьи. Так вот там его больше нет. Он сбежал. А сама Авдотья больна. Она пьяна всё время. Я знаю только, что твой отец сбежал, подсыпав всем снотворное.

Лиля тяжело вздохнула. Вспомнила, что отец это же снотворное подсыпал в воду, когда она, Лиля, убегала с сыном.

– Я не могу его найти, – продолжал Мустафа. – Кто-то распустил слух, что ты была в караване. Я пока не знаю кто. Никто не должен знать, что ты у меня. Держи язык за зубами. Я не знаю, кому теперь доверять.

– А как же Алима? – поинтересовалась Лиля. – Она тоже в опасности.

Мустафа удивлённо посмотрел на пленницу, она продолжила:

– Алима была отравлена, я успела. Но если бы не Поль…

– Поль? – Мустафа нахмурил брови. – Поль? Тот, что сейчас держал лампу?

Лиля кивнула.

– Я жила в комнате Алимы. Вовремя дала ей противоядие, и она послала за вами.

– Кто это сделал? – Мустафа надвинулся на Лилю, вжав её в стену.

– Я не знаю, – прошептала девушка.

– Не ври мне, – закричал Мустафа.

– Я не знаю! Алима говорила, что это Мадина.

– Не-е-е-е-е-е-т, – Мустафа схватился за голову, – не-е-е-е-т… Моя мать любит меня и знает, что я люблю Мадину. Поэтому скрыла всё.

Пленница виновато смотрела на Мустафу. Она думала, что Алима всё рассказала сыну. А теперь Лиля подставила и мать Мустафы, и Поля.

Лиля слышала, как Мустафа незаслуженно наказывал француза. Потом обессиленного Поля принесли в ту же землянку, где сидела Лиля.

Всю ночь Поль стонал. Время от времени в землянку спускался замотанный во всё чёрное слуга. Его лица видно не было. Он выливал на Поля воду из огромного кувшина и уходил.

В землянке было сыро и душно. Дышать было тяжело. Лиля чувствовала, что ей не хватает воздуха. Её тошнило, продолжало ломить всё тело. Сначала она не подходила к Полю. Так и сидела на том месте, куда отползала от Мустафы.

А потом услышала, как Поль читает молитву на родном языке. Поднялась, подошла к нему, положила руку ему на лоб. Лоб мужчины до того был холодным, что Лиля одёрнула руку. Француз дышал громко, со стонами и продолжал шептать молитву.

Лиля встала перед ним на колени и тоже начала молиться. Утром тот же слуга, что поливал Поля водой, подошёл к Лиле и накинул ей мешок на голову.

– А Поль? – спросила Лиля.

Но араб ничего не ответил. Пленница спотыкалась, несколько раз упала на колени. Шли по каменистой дорожке поднимаясь вверх.

Когда с Лили сняли мешок, она осмотрелась.

Комната, в которую её привели, была так светла, что Лиля зажмурила глаза.

После тёмного царства в доме Мустафы, после тёмной землянки девушка отвыкла от яркого света. Глаза болели так сильно, что открывать их не хотелось.

– Птичка моя, – услышала она голос Мустафы, – я рад, что ты жива.

Лиле стало не по себе. «Я рад, что ты жива… – звучало у неё в голове. – Неужели должно было быть по-другому?»

– Чтобы привести тебя сюда, мне понадобилось вывезти всех слуг и моих помощников. Я боюсь предательства. Тот парень, что привёл тебя, сегодня же забудет об этом.

– Вы… – голос Лили дрожал. – Вы убьёте его?

Мустафа расхохотался. Его смех стал противен Лиле ещё вчера в землянке.

– Я никого не убиваю, Лиля, я отправляю на встречу с Аллахом. Все мечтают об этом. Я делаю это раньше, чем человек успеет согрешить, предав меня. Предательство – это грех. Я просто помогаю не согрешить.

– А Поль? Его тоже… – Лиля заикалась, еле произносила слова. – Его тоже на встречу с…

Мустафа перебил Лилю:

– Поль ещё нужен мне. Он хитрый, как и я. Кто из нас кого перехитрит, мне неизвестно.

Его жена – красавица! Она становится краше с каждым днём! У неё есть всё! И она, скажу тебе по секрету, о муже и не вспоминает. А он как олух ждёт встречи с ней. И они встретятся несомненно!

Верность европейских женщин будет перед Полем как на ладони. Если меня не станет, Мадина будет до конца дней оплакивать своего Мустафу и никогда не отдаст себя другому мужчине.

А жена Поля очень быстро о нём забыла. Мне жаль его. Он делает всё под мою диктовку и похоже стал прислуживать Алиме. Но и это неточно.

Моя мать никогда никого не брала в помощники. У неё не было исполнителей. Всё, что она творила в этой жизни, делалось только её руками.

Именно поэтому мне странно, как Поль мог стать её помощником? Когда я узнаю правду, а я её узнаю, то Поль будет наказан встречей с женой. Именно наказан, потому что лучшего наказания для него не найти. Смерть – это не наказание для него. А чтобы ты не проболталась, ты увидишь его нескоро. Поэтому…

И тут Мустафа заговорил по-французски. Лиля от неожиданности прикусила нижнюю губу.

– Я знаю всё, о чём Поль просит своего бога. Он думал, что я его не понимаю, бормотал всё время. Я всё понимаю. Мустафа умён, хитёр и прозорлив. От Мустафы ничего нельзя скрыть. И чем дольше скрывает человек своё истинное лицо, тем страшнее расплата. У меня с Орловским свои счёты, но я не хочу марать руки о его жизнь. Аллах предоставит мне другие руки. И этими руками будешь ты или твой отец.

Мустафа опять рассмеялся.

Последнее время Лиле стало казаться, что Мустафу словно подменили. У него очень изменился голос, манера общения. «Неужели смерть сына так повлияла на него?» – думала она про себя.

– Теперь ты будешь тут. В землянке такой птичке будет сложно. Есть хочешь?

Лиля покачала головой. Есть не хотелось, хотелось лечь, прижать коленки к груди. Тошнота не проходила.

Мустафа не сдержал обещание. Ночью Лиля опять попала в землянку. Там было темно и холодно. Поль всё ещё лежал на земле. Но речь его была уже более понятной.

Спрашивал у Лили, где она была, а девушка молчала. Прислушивалась к шорохам. Ей казалось, что за дверью кто-то стоит. Подошла к Полю, закрыла ему рот рукой и указала на дверь. Тот замолчал.

Четыре дня Лиля сидела в землянке. По утрам мальчик лет семи приносил для неё и Поля еду.

На пятый день этот же мальчик сунул ей в руку записку.

Лиля читала при свете тусклой лампы: «Потерпи немного, и я спасу тебя, моё сокровище. Только живи, живи для меня и не сдавайся. Я стану твоим Богом и твоим спасителем. Только дождись, дождись, дождись. Я брошу все цветы мира к твоим ногам, ты будешь сиять, и на твоих глазах не будет слёз. Ты навеки моя…»

Подписи к письму не было. Лиля перечитала несколько раз.

На следующий день еду принёс уже другой мальчик. Лиля почти ничего не ела, всё отдавала Полю. А он ел за двоих. Начал понемногу ходить. Правая рука у него просто висела, не двигалась. Поль очень страдал. Лиля молча переживала, а он постоянно стонал, плакал, даже просил задушить его ночью.

Лиле француз стал надоедать. Письмо она перечитывала в день по два-три раза. Послание было для неё уже молитвой. Выучила наизусть, читала на память и ждала, ждала…

Однажды Поль заметил, что Лиля читает, подошёл и выхватил у неё письмо. Лиля испугалась, начала умолять отдать его. Но Поль не отдавал. Он просто смеялся, кажется, голосом Мустафы.

Лиля плакала, просила никому ничего не говорить. Но Поль ничего в этом письме не понял. Оно было написано на русском языке.

Француз схватил её за руку и сказал:

– Читай по-французски, и я помогу тебе отсюда выйти.

Лиля посмотрела на Поля ненавистными глазами, выхватила письмо и с серьёзным видом начала:

– Я, Мустафа, клянусь всем, что у меня есть. Если мои пленники надумают бежать, я найду их и отправлю на тот свет. С сего дня приказываю сидеть тихо и не сплетничать. Без моего особого распоряжения никуда не уходить. Не кричать, не пугать стражников. Иначе перестану кормить.

На слове «кормить», Поль стал испуганно озираться по сторонам.

– Потише, – прошептал он. – Вдруг услышат и ужина не будет.

Лиля ликовала. У неё как будто появились силы. Резко пропало чувство тошноты. Ненадолго. Но стало легче и проще дышать.

– Не продолжай, – взмолился Поль.

Вечером, как ни странно, еду не принесли. И утром тоже. Француз, привыкший съедать двойную порцию, мучился от голода, а Лиля всё ждала, ждала, ждала посланника письма.

Глава 2

Алима ничего не ела. После того как Мустафа вывез Лилю в неизвестном направлении, стала бояться находиться в доме без сына.

Много лет не выходила из дома, только по своему саду гуляла. Но чувство голода привело её на рынок. Умми купила лепёшку, стояла в стороне от галдящей толпы и жадно ела.

Вдруг услышала разговор двух торговцев:

– Я был в том караване, видел только русского ребёнка.

– За неё дают большой выкуп. Русский коневод совсем сошёл с ума! Он хочет отдать столько денег за женщину. Я за своих и шерстинку барана не отдам.

Алима сразу поняла, что речь о Лиле, поправила платок, чтобы никто не заметил её, и побрела домой. Ей нужно было срочно связаться с Мустафой. Но он не сказал, куда отбыл. А его верные помощники не принимали ни писем, ни посланий.

– Бедная моя девочка, – шептала она, – какая судьба ждёт тебя?

Но ответы на свои вопросы Алима не находила. Стала запирать дверь на все замки, хотя раньше многими из них не пользовалась.

Ночью Алиме приснились её умершие дети.

Вахид и Арби в белых одеждах медленно шагали по пустыне. Они уже снились Алиме перед отравлением. Тогда её старший сын Арби, проживший всего два месяца, а во сне ставший высоким, сильным подростком, нашёптывал Алиме, что Мадина сошла с ума. Он узнал об этом от её сына Мустафы, который не так давно присоединился к своим дядям.

После отравления Алима не сомневалась в том, что это сделала Мадина. Но для чего это нужно было невестке-дочери, Алима не понимала.

А в новом сне сыновья звали Алиму к себе.

Они размахивали одеждами, как бабочки крыльями и пели ласково:

– Ум-м-м-м-ми, ум-м-ми-и-и-и-и…

Когда Алима проснулась, это пение ещё долго звучало у неё в голове.

– Как всё перемешалось, – шептала Алима, – как всё запуталось и стало невыносимым. Как плохо поступил Мустафа, забрав много лет назад тяжелобольного ребёнка, а потом и женился.

Алима намучилась с маленькой Мадиной. А теперь Мадина выросла и решила устранить свою свекровь, чтобы стать единственным словом для своего мужа.

Мустафа давно не прислушивался к советам матери, хотя она всегда оказывалась права. Но он совершал ошибку за ошибкой и гордился своими успехами и победами. Алима радовалась вместе с ним, но знала, что большинство ошибок он мог избежать, прислушавшись к ней.

– Эти чужеземки вскружили голову моему Мустафе, и если я не избавлюсь от них, они избавятся от меня.

Алима вдруг и Лилю перестала жалеть. Её сердце стала наполнять злость.

Еду не приносили вот уже третий день. Лиле стало казаться, что она умрёт в этом подземелье и больше никогда не увидит своего сына. Мысленно обращалась к Мустафе, чтобы тот не причинил Ивану боли. Молилась о сыне, отце, Олеге Павловиче и Ольге.

После того как она узнала, что жена брата умерла, всё время молилась о ней. Ей было жаль безумную несчастную Ольгу.

Лиля старалась вспоминать только хорошее из их жизни под одной крышей, и этого хорошего было больше.

Поль обессиленный лежал на земле. Всё время молчал. Лиля почти не спала. Чувство голода не приходило к ней, внутри была пустота и какая-то лёгкость.

Когда у Поля на четвёртый день начался голодный бред, он стал орать. Кричал громко, сжимался весь, а потом затихал ненадолго. В такие моменты Лиля думала, что он умер, подходила к нему, прислушивалась к дыханию.

Ночью как будто услышала шаги перед дверью. Звуки то появлялись, то исчезали. Сил подходить к кричащему Полю уже не было. Она просто лежала. И ничего уже не ждала. Слушала, молилась и не ждала.

Когда в землянку кто-то вошёл, она не сразу это поняла. Как будто сверху на себя смотрела. Кто-то связывал её руки и ноги, кто-то заматывал в кокон. Лиля лишь на мгновение увидела лицо того, кто всё это с ней проделывал. Оно кого-то напоминало ей, но… Вспомнить не удавалось.

Лиля пыталась, мысли были тягучими, соображалось медленно.

А дальше была монотонная езда, кажется, в повозке.

Лиля была замотана в ткань, двигаться было невозможно. Даже мычать не получалось.

Кто-то настойчиво через ткань гладил её тело, нежно водя руками вокруг груди, живота.

Остановки повозки стали частыми. Быстрая, невнятная арабская речь, возмущения, крики, потом спокойные разговоры. Это всё стало убаюкивать. И Лиля уснула. Очнулась от осознания того, что кто-то несёт её, всю замотанную, на руках. Потом ощутила под собой что-то твёрдое, холодное.

Арабская речь была тихой, уплывающей далеко. На её тело стало что-то падать. Земля!

Лилю бросило в холодный пот. Её решили похоронить заживо! Она хотела кричать, мычать, просить о помощи. Но голос пропал. Становилось всё тяжелее дышать. И она потеряла сознание.

Когда очнулась, почувствовала на себе чьи-то руки.

– Вот и всё, сокровище моё, ты навеки моя, навеки. Аллах помог мне спасти тебя.

Это был голос Зейдана. Он говорил то по-русски, то по-французски.

Лиля его не видела. Он ещё не освободил её от савана. У неё потекли слёзы, но сказать что-то по-прежнему не могла.

У Лили не было сил даже на улыбку.

Она не понимала, откуда берутся слёзы. Зейдан целовал её губы, руки, грудь.

– Сокровище моё, всё будет хорошо! Со мной ты в безопасности.

Лиля просто смотрела на него и не верила, что жива.

Зейдан поднял её на руки и куда-то понёс. Шли очень долго. Стала слышна арабская речь, Зейдан кого-то приветствовал. А потом Лилина спина коснулась простыни. Кровать была мягкой, почти воздушной. После землянки это казалось чем-то сказочным.

Она вдруг почувствовала себя принцессой. Зейдан продолжал целовать её. Потом ненадолго ушёл и вернулся с кувшином.

Из маленькой ложечки поил Лилю водой.

Лиля только сейчас начала ощущать, как она голодна. Воду Зейдан давал понемногу.

– Мой брат ответил за то, что забрал тебя у меня. Я просил его оставить тебя в покое, но он одержим местью, жаждой денег и любовью к своей жене. Кроме неё он не видит ничего вокруг.

Она его язык и руки. Всё, что она просит, он делает для неё. Если он выживет, то найдёт способ уничтожить меня. Но я верю, что Аллах на моей стороне, и мы с тобой будем счастливы.

Глаза Зейдана были какими-то безумными, как будто неестественными.

– Ты убил Мустафу? – голос Лили дрожал.

Она как будто и не говорила, а только лишь шевелила губами.

– Надеюсь, что да. Но лучше бы я проверил, теперь нам нужно побыстрее уехать далеко.

– Где мой сын? – спросила Лиля. – Где мой Ванечка?

Опять потекли слёзы.

Зейдан вытер их с лица Лили, поцеловал в лоб и прошептал:

– Он не нужен нам, ты родишь мне наших общих сыновей. Сколько ты хочешь? Пять? Шесть? И дочку, такую же прекрасную, как и ты.

Прости, что ты так много времени провела в землянке. Это из-за меня. Я не мог иначе. Теперь на твоём месте Мустафа. Только я забыл запереть его там. Но он без сил, и француз тоже скоро отдаст богу душу. Я тебя выкормлю, вылечу и сделаю своей женой. Ты будешь самым ярким сокровищем в моём саду, самым красивым цветком во всём мире.

Лиле стало страшно. Она думала, что это Мустафа морит её и Поля голодом, а оказалось – Зейдан.

«Какие они все жестокие!» – ужасалась она.

Оставаться с Зейданом не хотелось. О побеге не могло идти и речи. Девушка даже не знала, куда бежать, у кого просить помощи. Пока размышляла, как ей быть, Зейдан рассказывал об их будущем, о детях, которых Лиля родит.

– Мне придётся обрезать твои волосы, – произнёс Зейдан. – Я буду выдавать тебя за своего младшего брата. Ты должна будешь молчать. Ты будешь немым братом.

Лиля невольно коснулась своих волос. Так не хотелось расставаться с ними вновь.

– Пожалуйста, не нужно, – взмолилась она. – Отпусти меня, помоги найти сына и отпусти.

– А как же я? – удивлённо спросил Зейдан. – Я для тебя что-то значу?

Лиля посмотрела ему в глаза и прошептала:

– Я боюсь тебя…

Зейдан засмеялся.

– Я думал, что ты после той ночи возжелаешь меня. Ты же ничего не помнишь. А незнание порождает страсть. Я не воспользовался тобой в ту ночь, я хотел лишь подогреть в тебе желание. Ты же думала об этом?

– Не думала, – ответила Лиля, – я лишь молилась, чтобы бог простил мои грехи. В землянке мне было очень плохо. Я лишь подозревала, что беременна. Но ты развеял мои страхи, спасибо, что не взял грех на душу.

Зейдан начал нервничать.

– Так ты пойдёшь со мной? – спросил он и, не дожидаясь ответа, произнёс: – Конечно пойдёшь! Тебе больше некуда и не с кем.

Араб взял нож и начал срезать Лилины кудри. Она не сопротивлялась.

Когда волос не осталось, Зейдан протянул Лиле мужскую одежду:

– Одевайся, у нас мало времени!

Лиля не спорила. Её жизнь давно превратилась в бурную реку, плыть против течения которой стало бессмысленно.

Зейдан был грубоват. Поправил на Лиле рубашку.

– Пойдём, – он потянул Лилю за руку.

Из обуви большого размера ноги выскакивали. Идти было неудобно.

– Сначала пешком. Потом решим как быть, – скомандовал брат Мустафы.

Лиля молчала. По пустынной местности идти было невозможно. Обувь то и дело пыталась угодить в песок, и тогда Зейдан велел идти босиком. Сначала горячий песок обжигал пятки. Лиля думала, что кожа вот-вот расплавится, а потом привыкла, как будто ходила вот так всю жизнь.

Когда сил идти уже не было, остановилась.

Присела на корточки, а потом и вовсе легла на песок. Истощённая, ослабленная она не могла идти дальше.

После нескольких дней голода Зейдан давал Лиле только воду.

– Здесь нельзя надолго, – поторапливал Зейдан, – ночевать в пустыне я не хочу.

– Я не могу идти, – прошептала Лиля.

Зейдан поднял её на руки и понёс.

Ночевать всё-таки пришлось в пустыне с одиноким бедуином. Он угостил Лилю куском вяленого мяса. Девушка крепко держала еду в руке. Сначала хотела съесть в одно мгновение, но сдержала себя. Откусывала по маленькому кусочку и рассасывала долго. Голод сначала был невыносимым, а потом всё внутри успокоилось и, кажется, даже сил прибавилось.

Зейдан не разговаривал с Лилей при посторонних ни на русском, ни на французском. А арабскую речь она не понимала.

Бедуин что-то рассказывал Зейдану, махал руками, иногда громко вскрикивал, иногда неловко посмеивался. Лилю очень быстро сморил сон.

Проснулась она от невыносимого холода. Дрожала и стучала зубами так, что разбудила бедуина. Тот, нащупав в укрытии её руки, долго копошился в своём огромном мешке, вытащил оттуда что-то очень колючее и укрыл Лилю.

От покрывала тело почёсывалось, но стало теплее, и пленница опять уснула.

Проснулась от прикосновений Зейдана. Было уже светло и очень жарко. Лиля обнаружила, что лежит уже на песке, а бедуина и след простыл.

Зейдан смотрел на Лилю, улыбался.

– Как мне хочется стать частью тебя, моё сокровище, – шептал он. – Замкнуть в своих объятиях и никогда не выпускать. Так и быть с тобою здесь, где никто не может помешать нашей любви.

Он полез целоваться, Лиля оттолкнула его.

Улыбка тотчас пропала с лица Зейдана.

– Тебе нужно привыкать ко мне, Лиля. Ты теперь со мной навсегда. Забудь обо всех. Только со мной ты будешь счастлива. А иначе…

Зейдан помолчал.

– А иначе мне придётся убить тебя. Я не хочу, чтобы другие мужчины восхищались тобой. Я готов всю жизнь вот так скитаться по пустыне, выдавая тебя за своего брата, а ночами отдавать всего себя.

– Не будет так, – произнесла Лиля, – лучше убей меня сейчас, Зейдан. Такая жизнь не для меня. Я люблю другого человека.

– Кто он? – вспыхнул Зейдан. – Если его не будет на этом свете, ты полюбишь меня?

Он схватил Лилю за плечи.

– Имя, – прошептал он. – Кто этот человек?

– Этот человек – мой муж Богдан Орловский. Я развелась с ним, но он мне муж перед богом, его я и люблю.

Зейдан задумался.

– Значит, будем искать Богдана, – произнёс он.

Внутри у Лили всё похолодело. Она специально назвала имя мужа, а не Олега. А теперь ей стало страшно оттого, что навлекла на Богдана беду.

Как только представила, что безумный Зейдан расправится с Богданом, стало ещё страшнее. И не из-за жалости к бывшему мужу, а оттого, что может погибнуть невинный человек.

Невинный…

Лиля задумалась над этим словом.

«Он-то как раз и виноват во многом», – подумала она про себя.

– Сначала мы попадём на твою родину. Я буду бороться за тебя, пока не добьюсь своего, – произнёс Зейдан. – Вставай, нам нужно идти дальше.

Мустафа открыл глаза. Но ничего в кромешной темноте не увидел. Пошевелил руками, ногами. Облизал сухие губы таким же сухим языком и прошептал:

– Пить…

Мустафа не понимал, где находится. Ужасно болела голова, и хотелось пить.

Последнее, что он помнил, – шоркающие шаги в коридоре. Мустафа оглянулся. Кроме него и Лили никого не должно было быть тут. Успокоился, а потом опять услышал под дверью шаги.

– Эй, – пробормотал он, – кто там ходит?

Никто не отзывался.

– Наверное, Лиля, – ответил он сам себе.

Подошёл к двери. Прислонил к ней ухо. Шаги были тяжёлыми, вряд ли так могла ступать маленькая худенькая Лиля.

Стало тревожно. Мустафа замер. Хозяин шагов остановился прямо перед дверью и предпринял попытку её открыть.

– Кто здесь? – заорал Мустафа.

Услышал, как по коридору кто-то убегает. Долго переводил дух.

– Лиля, птичка моя, как ты там? – прошептал он, но не выходил из комнаты.

Только к вечеру, вооружившись кнутом, который всегда висел на стене, открыл дверь. Несколько раз обошёл весь дом. Не заметил ничего подозрительного.

– Ох, шайтан напугал меня. Слава Аллаху, всё хорошо.

Услышав за своей спиной чьё-то тяжёлое дыхание, замер. Окаменел. Не мог повернуть голову, так силён был страх. От первого удара по голове покачнулся, но продолжал стоять на ногах. От второго удара упал, но сознание не потерял. Только в глазах потемнело. Лежал с открытыми глазами, но не видел нападавшего. А тот орудовал чем-то тяжёлым. Досталось и ногам, и грудной клетке.

Мустафа был ещё в себе. Чтобы как-то остановить преступника, начал хрипеть, притворяться, что задыхается, а потом задержал дыхание. Нападавший остановился.

Мустафа ещё чувствовал, как его за ноги куда-то тащат, а потом потерял сознание.

Очнувшись, потрогал свою голову. Она была в чём-то липком, неприятном на ощупь.

Мустафа руками прощупал вокруг себя. Понял, что находится в землянке.

– Кто здесь, – произнёс он, – кто тут есть?

Откуда-то издалека услышал стон: монотонный, писклявый, словно пение над покойником.

Стало не по себе. Араб повернулся на бок, ещё раз пощупал голову. Она продолжала сильно болеть. Боясь вставать, начал ползти по направлению к стону. От движения голова разболелась ещё больше. Какие-то яркие вспышки появились перед глазами, а потом всё исчезло.

Очнувшись во второй раз, он опять спросил:

– Кто здесь?

Но ответа уже не было.

Мустафа решил обползти всё помещение, ощупывал вокруг себя руками.

Когда ему стало казаться, что он ощущает своими пальцами чью-то холодную руку, закричал громко. Подполз ближе, начал ощупывать тело, лицо. Он понял, это был Поль.

– Эй, Поль, очнись, – умолял Мустафа, – сходи за помощью…

Но Поль молчал. А сам Мустафа не сразу понял, о чём просил Поля. Помощи ждать было не от кого.

Если только нападавший не караулил Мустафу у входа в землянку.

Кое-как поднявшись по земляным ступенькам, Мустафа увидел свет.

Его ослепило с такой силой, будто солнце было прямо перед лицом: горячее, обжигающее.

Он осмотрелся. Сел у входа в землянку. Переводил дух.

Решил, что обследует дом и вернётся за Полем, но как тащить его из землянки, не знал. Сил у самого было лишь на то, чтобы недолго ползти и поднимать руки-ноги.

К дому добрался уже после полудня. Путь, который можно было преодолеть за пять минут, занял у Мустафы примерно 4 часа. Он полз, когда голова успокаивалась, а потом вновь ждал, пока боль пройдёт и полз опять. Если двигался во время сильного спазма, то терял сознание мгновенно.

Дверь в дом была открыта настежь. Он прислушался. Тишина. Подполз к зеркалу в коридоре, посмотрел в него и ужаснулся. Волосы застыли сосульками, комками. Лицо опухло, шея вздулась и посинела.

Опрокинув со стола, стоявшего рядом кувшин, смог в ладони набрать немного воды. Попил. Как приятно вода текла по пищеводу, как она заполняла желудок! Мустафа от удовольствия закрыл глаза. Несколько раз облизал языком высохшие губы.

– Ли-ля-я-я, – позвал он громко, – Ли-ля-я-я-я-я…

Никто не отозвался, Мустафа лежал, набираясь сил. Уже темнело, а он всё исследовал комнаты. Никого в них не было. Ближе к утру уснул. А потом его голову стали посещать страшные мысли.

Он думал, что Лилю всё-таки выследили или люди Орловского, или его друг Али.

Утром сил было больше, и Мустафа уже не ползал, а понемногу ходил, но уставал быстро. Голова продолжала болеть. Мустафа договаривался с болью. Гладил себя по голове и шептал:

– Ну, ещё чуть-чуть, ещё немного, и я отдохну.

Иногда получалось. К боли в голове добавилась ещё и тошнота: невыносимая, выворачивающая всё изнутри.

Так плохо Мустафе не было никогда. За всю жизнь впервые испытал такие муки.

Араб всегда был сильным, смелым. В детстве отличался от сверстников. Никогда не жаловался на раны, ссадины. Всегда терпел, стиснув зубы.

Когда Иван Григорьевич отдал ему новорожденную Мадину, впервые заплакал. А когда Мадина стала его женой, слёзы стали частыми. Он мог просто сидеть рядом и смотреть на неё спящую. Слёзы счастья текли рекой. Любовь настолько переполняла Мустафу, что он не стыдился этих слёз.

Мадина околдовала его чем-то таким, чего не было в других женщинах. Мустафа пытался найти в других то, что было в Мадине. Он изменял жене, но не из-за того, что не любил. Сравнивал, хотел найти причину такой сильной любви к своей жене. Не нашёл.

Больше всего его зацепила жена Поля. Молодая француженка Элен чем-то напоминала Мадину, но всё равно была другой. Тонкая, гибкая она манила Мустафу своим телом, движениями. А как она танцевала!

Так заводила его танцем, что он не мог устоять.

Мустафа подарил ей красивую безбедную жизнь взамен на тело. Жена Поля не отказывалась от такой жизни. Её восьмилетняя дочь не помнила своего родного отца. И иногда за глаза называла папой Мустафу.

За шесть лет, что Элен ублажала араба, она ни разу не вспомнила о муже.

О тайной связи знала только Алима. Поначалу просила сына одуматься и соединить семью обратно. Но спорить с Мустафой было бесполезно. Всё было так, как хотел он сам.

Вот уже почти год Мустафа замечал Поля рядом со служанкой своей жены Мариам. И это его настораживало. Он ничего не предпринимал, но наблюдал и ждал…

Когда Лиля рассказала об отравлении Алимы, не поверил в причастность Мадины. И был даже очень уверен в том, что она ни при чём. Тут явно был замешан Поль и, возможно, Мариам. Но разузнать это всё араб хотел после того, как спрячет Лилю подальше от всех. А Поль даже под сильными истязаниями молчал и ни в чём не признавался.

Мустафа спустился в землянку. Долго пытался нащупать пульс у француза, прикладывал ухо к его груди. Сердце не билось. Кажется, Поль был мёртв.

Мустафа не стал хоронить его, сил копать могилу не было, оставил француза в землянке.

Впервые в жизни не знал, как ему поступить.

Решил вернуться домой. Когда забирался на лошадь, закружилась голова, и он упал. Лежал на земле и не мог встать. Голова стала тяжелее тела.

Собрав все свои силы, стиснув зубы как в детстве, всё-таки забрался на скакуна. Верный Бруни бережно доставил хозяина домой.

Алима, увидев сына, упала в обморок. Слуги отнесли Мустафу в комнату Мадины.

Мадина плакала над мужем, просила прощения за то, что не разделила с ним горе, а выгнала.

– Из-за этого Аллах наказал меня, он вернул мне тебя больного, чтобы я осознала, как плохо поступила. Я должна была вместе с тобой оплакивать маленького Мустафу, но я оступилась. Прости, Мустафа… – причитала Мадина.

Мустафа лежал на мягкой постели, сквозь опухшие глаза видел жену и был счастлив.

Головная боль уже не приносила столько страданий, тошнота уже не выворачивала внутренности.

Рядом была его Мадина, его жизнь и его судьба. Теперь она, как он когда-то, спасала его.

Никого Мадина к мужу не подпускала. Сама обработала все раны, выстригла волосы вокруг ран на голове.

Мустафа то и дело ловил её руки и прижимал к своим губам.

Чтобы ночью мужу спалось спокойно, Мадина переселила Зейнаб к кормилице.

Алима не навещала сына. Она по-прежнему запиралась в комнате и думала, что все вокруг хотят её смерти.

Однажды, выйдя из комнаты, Алима перехватила письмо от учителя военного искусства.

Оно предназначалось для Мустафы.

Алима забрала его у почтальона и решила сначала прочитать сама, а потом передать сыну.

В письме говорилось о том, что дети в порядке. Учитель докладывал о достижениях детей Мустафы и русского мальчика Ивана.

Русский мальчик, по словам учителя, превосходил по ловкости и смелости детей Мустафы.

Араб стал вставать на ноги через неделю после возвращения домой. Мадина не разрешала прохаживаться по комнате, уговаривала ещё отлежаться, но муж был непреклонен. Велел вернуть Зейнаб, так как соскучился по дочке.

А потом решил навестить мать. Алима не сразу открыла дверь. Выглядела она неважно.

– Умми, ты приболела? – спросил Мустафа.

– Моё сердце вот-вот разорвётся от боли, оттого, что мои дети не берегут себя. Мустафа, как ты мог довести себя до такого состояния? Где твой острый ум и быстрый шаг? Что стало с тобой из-за любви?

А твой брат… Вот что значит неродная кровь.

Мадина, Зейдан – эти дети губят мою жизнь, укорачивают её срок. Зейдан вообще исчез. Никакого толка нет от того, что ты просил его предупреждать меня о планах. Он пропал. Его комната пуста. Его не видели в мастерской и на рынке, он сквозь землю провалился. Что мне делать с этими неблагодарными детьми?

Мустафа задумчиво смотрел на мать.

– Это Зейдан похитил Лилю, это он…

Его лицо стало суровым.

– Твой сын, умми, хотел меня убить. Это Зейдан, это Зейдан…

Мустафа схватился за голову. Боль резко пронзила его. Он стал нервно дёргать головой и руками.

– Сынок, – простонала Алима и громко крикнула, – Ма-ди-на-а-а… Ма-ди-на-а-а…

Невестка не отзывалась. Мустафа повалился на материнскую кровать, весь сжался.

Постепенно боль стала отпускать его. Алима к этому времени сбегала за невесткой.

Мадина была строга. Она грубым командным голосом разговаривала с мужем, потом повернулась к Алиме и таким же голосом произнесла:

– Подойдите к внучке, мне нужно побыть с мужем.

Алима послушно вышла. Внутри неё всё кипело. Но она знала, что присутствие Мадины быстрее вылечит сына.

Зейнаб лежала в кроватке и улыбалась своим беззубым ртом.

– Мустафа, – прошептала Алима, – вылитый Мустафа. Мой самый любимый внук. Ты ушёл к моим детям, отдав свою душу и жизнь сестре. Это она во всём виновата. Она родилась и забрала тебя у нас. Она твоя копия.

Зейнаб заплакала. Алима молча смотрела на неё, но не успокаивала, не брала на руки. А потом и вовсе вышла из комнаты. В коридоре встретила кормилицу, которая спешила на крик ребёнка.

Алима вышла на улицу, жадно глотала воздух.

– Что это за жизнь? – шептала она.

Переходя оживлённую улицу, она не услышала свиста и громких ругательств.

Повозка не успела остановиться.

После смерти матери Мустафа постарел ещё сильнее. Всё в родном доме его угнетало. Он садился в любимое кресло Алимы, закрывал глаза, и слёзы текли по щекам.

По его заданию помощники искали Зейдана. Мустафа был уверен, что именно брат похитил Лилю и напал на него.

Зейдан появился в семье в возрасте полугода. Он был сыном лучшего друга отца Мустафы.

Родной отец Зейдана погиб в пустыне, от горя умерла и его мать, а мальчика взяли на воспитание родители Мустафы.

Зейдан всегда отличался буйным характером, непослушанием. Часто сбегал из дома.

Алима воспитывала его из жалости и даже считала родным сыном, но больше всего любила Мустафу и его умерших братьев.

Женить Зейдана не получилось, он перебирал невест и искал похожую на Мадину.

Но такие не попадались.

Отношения между братьями были натянутыми, но Мустафа был выше ссор.

Он любил, когда в семье всё хорошо. Старался ради спокойствия матери.

Когда умерла мать, вспомнил о том, как все подстраивались под Зейдана, чтобы его проделки не приносили семье страдания.

– Человека, похожего на вашего брата, видели в Бейруте. Он снимает там комнату с молодым юношей, – сообщил главарь поискового отряда однажды вечером.

– Приготовь мне Бруни, я выезжаю.

Раньше в неотложных походах Мустафу сопровождал Поль. В этот раз пришлось ехать одному.

Когда араб пошёл на поправку, велел Мадине найти людей и похоронить Поля.

Жена отправила по наставлению мужа троих слуг.

Они, вытащив Поля из землянки, с ужасом обнаружили, что тот жив.

Договорившись между собой, не стали его хоронить.

Подбросили тело к ближайшей деревне, а Мадине сказали, что похоронили.

Лиля не знала конечного пункта их с Зейданом маршрута. Араб менял свои планы каждый день.

Они просто шли неизвестно куда, примыкали к караванам, одиноким путникам.

Зейдан всё рисовал их счастливое будущее. Ни один встречный не догадался, что под одеждой юноши, который повсюду следовал за Зейданом, на самом деле скрывается молодая женщина.

На рынке в Бейруте Лиля прислушивалась к словам. Всё пыталась уловить или русскую речь, или французскую.

Зейдан это как будто чувствовал и говорил:

– Не все русские и французы могут стать твоими спасителями. Твой главный спаситель – я! И пока я не знаю, жив Мустафа или нет, мы будем просто скитаться.

А для Лили не было конца и края этим скитаниям. Зейдан вёл себя распущенно. Каждый день давал обещания и каждый день нарушал их.

Он стал противен настолько, что когда лез целоваться, Лилю начинало тошнить.

Но причина её тошноты крылась уже в другом.

После нескольких ночей, проведённых с Зейданом, она поняла, что беременна.

С ужасом представляла себе, как будет с животом притворяться братом араба.

Однажды на рынке Лилю схватила за руку пожилая женщина, сидящая у прохода и просившая милостыню.

Зейдан обозлился, толкнул нападавшую. Но незнакомка встала, посмотрела на Зейдана пристально и что-то долго бормотала по-арабски.

Он слушал, а женщина то и дело показывала на Лилю пальцем. Потом Зейдан заплатил ей несколько монет.

– Что она хотела? – поинтересовалась Лиля.

– Погадать. У нас с тобой будет дочь. А ты ничего мне не говоришь. Думала скрыть?

Лиля опустила голову.

«Дочь, дочь, дочь…», – это слово заполняло всё изнутри. Оно сжимало сердце. Вдруг захотелось кричать: громко на весь мир кричать о том, что она в плену.

И Лиля закричала. Она начала срывать с себя одежду.

Зейдан так испугался! Кутал её обратно, сжимал в своих объятиях, отгонял глазеющих.

Кое-как ему удалось притащить Лилю в комнату, которую они снимали.

Пленница была не в себе. Разделась полностью, легла на кровать и зарыдала.

Зейдан поднял её за плечи, сначала поцеловал, а потом ударил по щеке.

Лиля от неожиданности замерла. Куда-то исчезли слёзы. Щека горела огнём. Зейдан небрежно бросил ей покрывало и скомандовал:

– Укройся, я скоро вернусь, куплю другую одежду. В этой тебя могут узнать. Арабы наблюдательны. Ты подставила и меня, и себя, глупая русская женщина. Угораздило меня с тобой связаться.

Зейдана не было очень долго. Лиля ещё несколько раз впадала в истерику. Потом успокаивалась.

Уже давно она сдалась, не думала ни о побеге, ни о других способах вернуться на родину.

Без сына ей не нужны были родные степи. И даже если она навеки с ним разлучена, решила не возвращаться, потому что на родине ей тоже мало кто был рад.

В дверь постучались. Никогда такого ещё не было. Зейдан всегда пользовался своим ключом.

Стук стал настойчивее.

Лиля молчала, закуталась в покрывало.

Когда дверь слетела с петель, и на неё с мешком бросился невысокого роста араб, она закричала.

Пыталась стащить со своей головы мешок, но руки вскоре оказались связанными.

Араб взвалил её на плечи и куда-то нёс.

Лиля потом вспоминала это с трудом.

Казалось, что путь был очень долгим. Потом похититель положил её на что-то твёрдое. Запахло лошадьми. Стало слышно их ржание, постукивание копыт.

– Зейдан, – прошептала Лиля, – Зейдан…

Пока похититель развязывал мешок, Лиля перебрала в голове тысячу вариантов. Но увидеть перед собой Мустафу никак не ожидала. Он смотрел на неё с интересом. Разглядывал со всех сторон. Лиля сидела перед ним обнажённая.

Потом араб отвернулся, пробурчав:

– Прикройся.

Лиля осмотрелась. Ничего подходящего не нашла, схватила мешок и прикрылась только спереди.

Мустафа дышал тяжело. Потом резко подскочил к Лиле, вырвал из её рук мешок.

Долго-долго рассматривал её.

Лиле поначалу было очень стыдно, она покрылась мурашками, а потом просто закрыла глаза и ждала, что будет дальше.

Когда открыла глаза и увидела, что Мустафа снимает с себя одежду, запричитала:

– Мустафа, остановись, не бери грех на душу.

Он улыбался, Лиля дрожала от страха.

– Надень, – произнёс Мустафа, – ты такая пугливая.

Лиля не верила своим ушам, быстро надела на себя рубаху.

– А теперь всё по порядку, – начал Мустафа. – Как ты оказалась с Зейданом? Кто из вас бил меня по голове, кто притащил в землянку? Кстати, твой французский собеседник никогда уже не встретится со своей красавицей женой.

Голос Мустафы был не очень добрым. Лиля улавливала в нём нотки ехидства. Араб не смотрел в глаза, он то и дело их отводил, а пленница следила за ними пристально.

– Где Зейдан? – спросила Лиля.

– Его теперь ждёт джаханнам за все злодеяния, что он совершил. И то место, где он сейчас находится, покажется раем.

Мустафа вдруг замолчал, а потом тихо-тихо произнёс:

– Он ответит за каждый свой шаг, за смерть Алимы, за тебя, за меня. Пожалеет, что родился на этот свет. Я сам лично отправлю его в вечное путешествие. Вот этими своими руками его туда отправлю!

Мустафа потряс руками перед Лилиным лицом и зло выпалил:

– Я ещё разберусь, с ним ты заодно или нет.

Лиля сидела неподвижно.

Хотелось спросить у Мустафы, как он её нашёл, что случилось с Алимой, но она молчала.

Боялась, что излишнее любопытство ещё больше разозлит араба, и тогда она тоже отправится в вечное путешествие. О сыне тоже молчала. Услышав о нём что-то страшное, не выдержала бы.

Потом Мустафа протянул Лиле кружку.

– Пей, – сказал он, – пей, иначе залью сам.

Лиля выпила. Вкус этой жидкости был очень знаком.

Мустафа уставился на неё и прошипел:

– Говори, всю правду говори…

Лиля смахнула слезу и прошептала:

– Не убивай его, под сердцем я ношу его ребёнка.

Мустафа аж взвизгнул.

– Я так и знал, я так и знал…

Лиля опустила голову и произнесла:

– Прошу тебя, оставь его мне. Я хочу быть с ним, Мустафа. Мой сын растёт без меня. Где он? Что ты с ним сделал? Я больше не хочу страдать, Мустафа.

Араб молчал. Стоял рядом с повозкой надменный, злой. Лиля плакала, становилась перед ним на колени. А потом он произнёс:

– В память о матери он останется жив. Но ты не будешь с ним. Ты поедешь на свою родину, но без сына. Заберёшь только то, что внутри тебя. Ты недостойна своего сына. Он останется со мной. У него большие успехи в обучении. Он как маяк для моих сыновей. Они стремятся к нему и берут с него пример.

Ты же – слабая женщина, неспособная защитить свою душу.

Я мог бы сейчас как Зейдан воспользоваться тобой, но не стану этого делать. Да, я хочу этого, очень хочу. Но…

Лиля вытерла слёзы и прошептала:

– А если я сама захочу, ты отдашь мне сына, Мустафа? Верни мне его, пусть он будет рядом, и я буду рядом с тобой.

Мустафа покачал головой.

– Нет, Лиля, это не выход. Поспи, завтра у нас с тобой будет другой разговор.

Лиле не спалось, монотонно покачивающаяся повозка везла её неизвестно куда.

Глава 3

Павел Трофимович пропустил уже две шахматные среды. Дома доставал шахматы и играл сам с собой.

Вот уже две недели ничего не слышал ни о сыне, ни об Иване Григорьевиче. Из дома теперь выходил только Серж. Когда в один день Серж не вернулся в привычное для него время, Павел Трофимович чуть с ума не сошёл. Сам отправился в городскую квартиру. Но там не было и следов недавнего пребывания Сержа.

Павел Трофимович вернулся домой. Не успел сказать жене, что внука не встретил, как Серж объявился. Он попросил прощения у деда и сказал, что виделся с отцом, и тот хочет вернуться, ждёт лишь разрешения Павла Трофимовича. Разрешения Павел Трофимович не дал.

Олег Павлович, потревожив с помощью отца Орловское гнездо, быстро понял, что Ивана Григорьевича нужно вывозить в другое место. А других безопасных мест у него было немного. Одно точно было: несколько лет неработающий постоялый двор.

Небольшая гостиница отлично сохранилась, что очень удивило Олега Павловича. Он слышал, что в этих местах орудовали разбойники, и было очень странным, что даже дверь взломать не пытались.

Дверь была приоткрыта. Иван Григорьевич ещё не вышел из кареты, ждал сигнала.

Олег Павлович вошёл и был поражён чистотой. В гостиной пахло блинами. От этого запаха даже слегка закружилась голова.

На шум из кухни выбежала невысокого роста молодая женщина и ойкнула, увидев Олега Павловича.

Тот нахмурился. Хотел было схватить женщину, но та увернулась и завизжала. Со второго этажа послышался громкий детский плач.

Рядом с женщиной мгновенно оказался такой же коротконогий мужик с длинной редкой рыжей бородкой.

Олег Павлович даже опешил. В его гостинице живут незнакомые люди, готовят блины, воспитывают ребёнка (тот продолжал кричать) и ещё удивлённо смотрят на него.

– Так-так, – произнёс Олег Павлович. – Что всё это значит?

– Что именно, сударь? – произнёс рыжебородый.

– Именно то, что вы живёте в моём доме.

Рыжебородый присел на кресло, закинул ногу на ногу и ответил:

– Да много вас таких хозяев. Чуть ли не каждый день захаживают. Чего это я вам верить должо́н, мне доказательства предоставьте. А я поразмыслю, как быть дальше.

От такой наглости у Олега Павловича даже затряслась нижняя губа, он стал заикаться:

– Д-да к-к-ка-ак у в-вас я-з-ы-ы-к…

Не договорил. Рыжебородый встал с кресла, подошёл к Олегу Павловичу и похлопал его по плечу.

– Травяной успокаивающий сбор вам не помешает. Алёнушка, побалуй сударя.

Женщина быстро скрылась на кухне, Олег стоял как вкопанный. Рыжебородый так и похлопывал Олега по плечу.

Казалось, что это безумие никогда не закончится. Олег Павлович не стал дожидаться чая, со всей силы так топнул ногой, что рыжебородый отскочил как мячик.

– Вон из моего дома, – заорал Олег Павлович.

В ответ тишина. Невозмутимое лицо рыжебородого ещё больше разозлило Олега.

Он даже не знал, как вести себя с этими наглыми жителями.

– Чтобы от вас уехать, – пробормотал рыжебородый, – мне нужно время и другое жильё. Если вы предоставите мне такое жильё, я буду счастлив. Если нет, то мы останемся тут. Вы же не зверь какой-то. Вполне себе приличный человек. За то, что я тут живу, вы должны мне доплатить, поскольку дом в потребном состоянии и чистоте. Мне с пятью детьми оставаться на улице, знаете ли, не хочется. Неужели вам не страшно? Бог всё видит!

– Именно, – прошипел Олег Павлович, – видит… Наглость, от которой даже я – человек, проживший нелёгкую жизнь – до сих пор нахожусь в странном состоянии.

Жена рыжебородого прошла мимо Олега и поставила на столик поднос.

– Испейте, сударь, вам станет легче, – пролепетала она и опять юркнула на кухню.

Немая сцена продолжалась долго.

Потом Олег Павлович всё-таки нарушил молчание. К чаю он так и не притронулся.

– Я даю полчаса на то, чтобы вы покинули сию обитель.

Рыжебородый вдруг бросился на колени перед ним, запричитал:

– Прошу вас, сударь, но мне некуда с ними. Пять орущих ртов на улице не прокормишь. А тут мы как у Христа за пазухой. Ну стоял этот дом и стоял. Я год за ним наблюдал. Никого не было, и вот как теперь мне быть? У меня тут трое родились, три, между прочим, сына. Вот у вас есть дети? Вот если вашего ребёнка выгонят на улицу…

– Полчаса, – повторил Олег Павлович, и, пнув столик с кружкой горячего чая, вышел вон.

Забрался обратно в карету и стал ждать. От злости, которая кипела у него внутри, не мог даже рассказать Ивану Григорьевичу о произошедшем.

Кое-как Олег Павлович смог объяснить. Иван Григорьевич так заразительно стал смеяться, что и Олег расхохотался. Правда смех Олега Павловича был больше похож на крик индюков. Поскольку злость ещё кипела внутри него, он не понимал, как ему поступить дальше. На всякий случай сидел в карете 40 минут вместо тридцати обещанных.

И был крайне возмущён тем, что со двора никто не выходил. Не было никакой суеты.

В этот раз пойти с Олегом Павловичем решил и Иван Григорьевич.

Когда открыли дверь, ужаснулись оба.

На пороге лежали пятеро детей. Сначала самый младший, на вид года три. За ним пятилетка и так далее до десяти примерно, а дальше родители: Алёнушка и рыжебородый. Рыжебородый замыкал странную процессию. Лежали они все ровно так, чтобы удобно было делать шаги через них.

Олег Павлович пыхтел как паровоз.

В гостиной повисла тишина.

– Буду лежать тут, – пропел рыжебородый, – пока не помру. Мне что тут, что там.

Он пошевелился и указал рукой на дверь.

– Помоги ближнему своему, и он поможет тебе, – продолжал рыжебородый.

И вдруг все запели хором как в церкви. Заголосили писклявыми голосочками дети, но продолжали лежать смирно.

Голос у рыжебородого был басистым, хорошо поставленным.

Этот концерт звучал в ушах Олега Павловича, проникал внутрь, но не успокаивал, а раздражал ещё больше. И совершенно обезмолвил его.

Иван Григорьевич улыбался. Ничего подобного в своей жизни ещё не встречал. За такую оригинальность он, пожалуй, в былые времена похвалил бы виновника.

– Ну всё, – пропел рыжебородый, – реквием спели, умираем.

После слова «умираем» все скрестили руки на груди.

Долгая тишина повисла в гостиной.

Олег Павлович понимал, что если сейчас не решит этот вопрос, то так и будет стоять неизвестно сколько и точно дождётся, пока эти семеро помрут.

Видимо, концертная программа была хорошо продумана. Поскольку действий со стороны хозяина не совершалось, началась вторая часть.

Без команды, без призыва все дети вскочили и бросились к ногам Олега Павловича и Ивана Григорьевича.

– Пощадите, господин, не губите жизни детские, души невинные, – залепетали дети.

Отец и мать опять запели.

– Цы-ы-ы-ы-ц, – заорал неожиданно Олег Павлович, но никто не испугался его голоса. Рыжебородый затянул:

– Бе-е-е-е-сы-ы-ы выходя-я-я-я-т, бе-е-е-сы-ы вы-хо-о-о-о-дя-я-я-т! Быть добру.

Еле освободившись от вцепившихся в ноги детей, Олег Павлович подошёл к рыжебородому, наклонился над ним и заорал в ухо:

– Кончай дурить! Чему детей учишь, ирод?

– Учу принять смерть достойно, ибо только она наше спасение. Это дорога в рай. Здесь больше нет рая моей семье, а в миру́ и подавно не будет. Остался только Господь на примете. Мученики мы, такими были на земле, а на небе святыми станем. И ты, господин, будешь молиться на наши образа, и твоё сердце будет съедать страх. Ты никогда не искупишь свою вину и попадёшь в ад, а сжалившись над нами, не попадёшь. Всё очень просто.

Рыжебородый говорил тихим, вкрадчивым голосом. Таким голосом, словно пел колыбельную детям, чтобы те успокоились и уснули.

Олег Павлович оглянулся. Иван Григорьевич сидел на пороге, дети расположились у него на коленях, прижимались к нему как к родному.

Поняв, что проиграл эту битву с совестью, Олег опустил голову и пропел таким же голосом как рыжебородый:

– Чёрт с ва-а-а-а-ми, оставайтесь.

И тут началась третья часть концерта.

Олег Павлович оказался внутри хоровода. У рыжебородого в руках откуда-то появилась балалайка. Он бренчал на ней, а семейство танцевало.

Впервые в жизни Олег Павлович был так обескуражен наглостью. Впервые в жизни уступил.

Иван Григорьевич продолжал сидеть на пороге.

Потом было чаепитие. Алёнушка вытащила из печи пирог: ароматный, румяный.

Ели молча, но вкус этого пирога Олег Павлович помнил всю жизнь.

Семейка Водопьяновых оказалась со странностями. Спать в доме было совершенно невозможно. Всё семейство по очереди дежурило ночью около печи.

Каждый из них пел:

И дальше следовала долгая история о том, что если погаснет огонь, вся семья погибнет, что огонь в печи должен не гаснуть даже летом.

Утром Олег Павлович приказал рыжебородому не выпускать на улицу Ивана Григорьевича и поспешил на встречу с сыном в город. Попросил Сержа уговорить деда, чтобы тот разрешил вернуться Олегу домой.

Вернулся на постоялый двор, занятый рыжебородым и его семьёй. И стал ждать послания от сына.

Переговорив с Иваном Григорьевичем, Олег Павлович перестал жалеть о том, что постоялый двор заняли самозванцы. Внутри всё было чисто, красиво, да и спрятать Ивана можно под шумок. Наверняка многие знали семью рыжебородого, поскольку постоялый двор иногда принимал путников. Скорее всего и о странностях рыжебородого знали.

Но почему это до сих пор не дошло до ушей Олега Павловича? Ответа на этот вопрос не было. Вторая бессонная ночь была ещё более тяжёлой.

Ода огню звучала в голове Олега.

Иван Григорьевич, наоборот, вдохновился образом жизни и порядками в семье рыжебородого и даже восхищался их взаимопониманием.

Орловский был зол. Зол на весь мир, на свою жену, сына, невестку Катю, сестру. Все они, по его мнению, вдруг стали предателями. Такое бывало с Родионом.

Вот так что-то нахлынет, и тогда на его пути не попадайся. Таинственное исчезновение главы семейства Покровских и его дочери до сих было предметом сплетен.

Когда Грибник принёс очередную новость о том, что Лилю видели в караване арабов, Родион сначала воодушевился поисками, наобещал всем, кто найдёт невестку, хорошее вознаграждение. Но след бывшей родственницы простыл. Её где-то видели, кому-то показалось…

Всё это было несерьёзно для привыкшего решать всё быстро Родиона Орловского.

Временами он даже подумывал о том, что пора бы и забыть о мести. Пора встать на путь добра и справедливости, ведь те, кому он мстил, давно уже получили по заслугам, но не от него.

А руки чесались. Хотелось заставить страдать лично и Авдотью, и Ивана Григорьевича.

Авдотья оказалась в этом списке случайно, как жена самого страшного человека на свете. Пока что только её покойный муж получил по заслугам, именно так получил, как хотелось Орловскому: он умирал долгой, мучительной смертью.

Когда Ольга влюбилась в Павла, Родион понял, что это ему на руку. Несмотря на то что Павел Покровский ничегошеньки от отца не получил, сердобольная Лиля добровольно оставила имение. Страдания врагов приносили Родиону удовлетворение.

В какой-то момент он упустил из виду Ивана Григорьевича и всё остановилось. Иногда ему снился покойный отец и просил, чтобы сын исповедовался, отпустил месть и стал наслаждаться жизнью.

Родион во сне соглашался, но проснувшись, ничего не менял в своей жизни.

Потеряв дочь Ольгу, он поначалу решил, что это знак, и пора всех простить. Но детские обиды были выше, сильнее любви к дочери. Они были даже сильнее любви к самому себе.

Арабский торговец Али откликнулся на клич одним из первых. Орловский давно знал, каков нрав у торговца коврами.

Али обещал найти Лилю и привезти её лично. И Родион ему поверил.

На всякий случай установил слежку за домом сплетника Павла Трофимовича, но не сразу. О чём очень жалел, поскольку в доме Павла Трофимовича ничего интересного уже не происходило. Только внук маячил перед глазами.

Но Родион задумался.

Павел Трофимович отсутствовал уже две игровые среды. А это было странным для постоянного участника шахматных турниров.

Все эти слежки вскоре померкли перед новостью, которую передал Али: «Лиля у Мустафы».

Орловский ликовал, но быстро угас.

Мустафа был не так прост.

У него с Орловским имелись недомолвки. И забрать Лилю можно было только хитростью. Но перехитрить араба пока никому не удавалось.

Мустафа не отвёз Лилю домой. Боялся. Не знал, что теперь можно ожидать от Мадины.

Совсем не так представлял Мустафа свою жизнь. Он надеялся на то, что с помощью Лили найдёт Ивана Григорьевича, поможет ему разобраться с Орловским.

Но девчонка, что лежала сейчас в повозке, принесла только несчастье.

Мустафа негодовал. Всю дорогу думал о том, что сделает теперь с Зейданом. Обещал же Лиле его не трогать… Но редко сдерживал обещания. Он только говорил, и ему верили.

Ложь иногда спасала от неминуемой смерти и была постоянным спутником.

К Зейдану помимо ненависти была и жалость. Мустафа очень любил своего покойного отца, и тот вряд ли поддержал бы сына.

– Отец, – Мустафа поднял руки к небу, – отец, укажи мне верную дорогу. Я запутался, я устал брести в темноте. Дай мне знак. Помоги мне, скажи, что я делаю не так? Ты учил стоять за себя насмерть любыми способами. Я стою, и смерть обходит меня стороной. Значит, ещё не пришёл мой срок. Значит, я ещё повоюю на этой грешной земле. Как мне быть с теми, кто должен отдать свою жизнь по справедливости? Они живучие шакалы, и их много…

Лиля не знала, куда везёт её Мустафа. Не знала, где теперь Зейдан. И в который раз решила, что будет плыть по течению, как жизнь диктует.

– Мустафа, – прошептала она еле слышно, – Мустафа, останови, мне плохо.

– Голову свесь и справляй свои нужды, – грубо ответил араб. – Да почаще справляй, пусть злой дух выходит из твоей плоти, иначе шайтана родишь, такого же, как мой братец.

Лиля подвинулась ближе к краю. Так и ехала почти всю дорогу, свесив голову.

Мустафа не придумал ничего другого, как отвезти Лилю к Элен.

Перед тем как подъехали к дому, в котором она жила, Мустафа схватил Лилю за плечи и произнёс:

– Ни слова о Поле, убью…

Лиля кивнула, натянула на голову платок.

– Душа моя, – пропел Мустафа и встал на колени перед молодой женщиной, – я привёз тебе несчастное существо. Она поживёт тут недолго. Ты лишь иногда присматривай за ней. Над бедной женщиной надругались, она не знает обидчика в лицо. А мне Аллах велит помогать всем на моём пути.

Элен взглянула на Лилю, поморщила лицо и произнесла по-французски:

– Надругались, значит. Над такой замарашкой только и можно надругаться.

Лиля ничего не ответила.

– Элен, душа моя, ну что ты такое говоришь? Девушка знает французский в совершенстве. Негодяй похитил её и подстриг волосы. А девушка из хорошей семьи, воспитание достойное. Просто отец выгнал её с позором. А я подобрал.

– Дай тебе волю, ты превратишь мой дом в жилище нищих и прочих неприятных людишек. Я против твоей доброты. Больше никого ко мне не приводи. Моя дочь боится чужих людей. Только вчера о тебе вспоминала. Мама, мама, где же мой отец Мустафа?

Элен засмеялась, Лиля посмотрела в её глаза. На секунду их взгляды встретились. Глаза Элен были наполнены слезами. Но она очень быстро избавилась от них. Длинным шарфом прикрыла лицо, а рукой смахнула слёзы.

Видимо, Элен частенько так делала, потому как мужчина слёз не заметил.

– Мой бог, – прошептала Элен, обратившись к арабу, – ты останешься сегодня?

Она подошла к Мустафе, положила руки ему на плечи, что-то шепнула на ухо. Тот заулыбался. Шепнул в ответ.

Лиля отвернулась. Ей было неприятно смотреть на этих милующихся.

Тошнота так быстро подступила к горлу, что Лиля даже не успела спросить, где можно уединиться, как всё из неё вышло.

– Боже, боже мой, Мустафа, – заголосила Элен. – Убери это всё поскорее, мне плохо, очень плохо.

Француженка одной рукой зажала нос, другой закрыла рот и побежала вглубь комнаты, путаясь в своём длинном одеянии.

Лиле было стыдно, настолько стыдно, что она расплакалась.

– Ничего, – успокаивал её Мустафа, – она на самом деле хорошая, просто брезгливая. Вы с ней подружитесь. Только помни о том, что я говорил. И ещё…

Мустафа помолчал, а потом продолжил:

– Ты будешь мне пересказывать свои с ней разговоры. Всё до единого слова. Я перестал доверять этой бестии.

Пленница опять кивнула, она теперь соглашалась с Мустафой всегда.

Впервые за много дней чувствовала себя человеком. Ей выделили большую комнату, обставленную по-европейски. Внутреннее убранство напоминало дом мадам со шляпками.

Воспоминания нахлынули, набросились на Лилю. Сколько всего произошло после возвращения из Франции! Сколько всего… А потом наступила ночь, какая-то непрекращающаяся, страшная и коварная. Вся жизнь во тьме. Лиля куталась в покрывало. Вспоминала…

Перед сном Элен дала ей какой-то отвар, и Лилю перестало тошнить. Она даже забыла про это чувство. Поглаживала свой живот и спрашивала:

– Кто ты, мой маленький несчастный малыш? Увидишь ли ты когда-нибудь своего брата? Ванечка, сынок, где же ты, мой малыш?

Это была самая спокойная ночь из всех предыдущих, самая долгая. Лиля проснулась около полудня от стука в дверь. В комнату вошла Элен и протянула кружку.

– Выпей ещё, нужно несколько раз, тогда не будет плохо. Мустафа ещё спит. Что-то вас уморило. Очень прошу тебя в плохом состоянии пользоваться ванной комнатой. Очень прошу…

Лиля кивнула. Завязался какой-то бессмысленный разговор.

– Как давно ты тут? – спросила Лиля.

Элен опустила голову, но Лиля опять заметила слёзы в её глазах. И таким же жестом, как вчера, француженка смахнула эти слёзы.

Лиле стало тревожно. Ей показалось, что Элен не так уж и счастлива с Мустафой.

– Я живу тут столько лет, сколько мне отпустил бог для жизни в этой стране. Не задавай лишних вопросов. Мустафа наверняка и тебя заставил за мной следить. Можешь и про слёзы мои рассказать. Мне совершенно всё равно, что ты наговоришь ему. Знаю, что он неспроста тебя сюда привёз. Мустафа жестокий, очень жестокий человек. Судя по тому, как ты выглядишь, он и с тобой обошёлся не очень хорошо. Он будет гореть в аду, – Элен опять смахнула слезу. – Вот заодно и проверю твою искренность. Ты как одуванчик выглядишь. Как росток впитываешь… Главное, потом не распыляй всё это. Сплетни не украшают приличную женщину.

Одуванчик… Лиля вспомнила Олега Павловича. А потом прислушалась к своему сердцу и поняла, что больше оно не трепещет при воспоминании об нём. Никто из мужчин не вызывал теперь в ней трепет. Каждый по-своему обидел, каждый по-своему заставил страдать.

Элен вышла, но вскоре вернулась с охапкой одежды. Небрежно бросила Лиле на кровать и сказала:

– Подбери себе платья. Не могу на тебя смотреть. Ты красивая, молодая, но тебя так уродует отсутствие волос и эти мужские шаровары.

Потом Элен принесла два парика.

– Надень понравившийся.

Лиля покачала головой, отказалась.

– Парик не надену…

– Наденешь, иначе ты будешь пугаться своего отражения, а здесь много зеркал. Пусть жизнь в моём доме принесёт тебе только радость. Я не хочу видеть твоих слёз. Поверь, здесь всё будет так, как ты привыкла. Хватит страдать, девочка моя. Я вижу твои несчастные глаза, они не должны быть такими.

Лиля вспомнила, как Богдан заставлял надевать парик, она противилась, упрямилась. А тут решила не спорить. Сказал Мустафа пожить здесь – поживёт, сказала Элен надеть парик – наденет, сказал Мустафа докладывать о разговорах – не доложит. Оставит всё в себе.

Пообещала себе не пить «разговорчивый напиток Мустафы». Лиля после него ничего не помнила и даже не знала, что на самом деле в таком состоянии рассказывала арабу.

Жена Поля стала ей нравиться. Когда в столовой к ней подбежала девочка, Лиля умилилась, и слёзы появились в уголках её глаз. Дочь Поля была похожей на него.

«Поль, сообщаю тебе, что всё хорошо с твоей семьёй. На небе ты или на земле, знай, они накормлены и живут в красивом доме», – Лиля мысленно обратилась к Полю.

За завтраком Мустафа то и дело поглядывал на Лилю. Дочь Поля вертелась возле него. Ждала, когда он начнёт с ней играть.

Как больно было Лиле смотреть на всё это, как она завидовала сейчас Элен! Француженку не разлучили с ребёнком. Впервые в жизни Лиля пожалела, что у неё не дочь.

Серж встретился с отцом на следующей неделе. Олег Павлович так надеялся, что отец простит его! Но этого не произошло. Когда-то много лет назад разлад с Павлом Трофимовичем длился два года. Олег Павлович подумывал о том, что сейчас будет точно так же. Его план рушился на глазах. Жить с рыжебородым было невыносимо. Олег даже порог этого дома уже не хотел переступать. После последнего разговора с наглым постояльцем даже видеть его не мог. Всё это семейство вызывало отвращение.

– Олег Павлович, миленький, ну правда ведь не зря мы тут? Только посмотрите! У меня к вам серьёзный разговор. Поскольку вы оценили мой вклад в развитие и состояние вашего же дома, прошу о денежном награждении за все года моего здесь пребывания. С вашей стороны – это копейки, для меня – хорошее подспорье.

Олег Павлович не ожидал такой наглости. Рыжебородый быстро сбегал на второй этаж и вернулся с огромной амбарной книгой. В ней мелким почерком было исписано много листов.

– Вот, собственно, и мои расходы. Всё расписано. Изучайте, жду вашего решения.

Рыжебородый вложил в руки Олегу Павловичу книгу, а сам встал рядом и так низко наклонил голову, что они смотрели в книгу оба.

«Горшок чугунный 1 шт. для каши – 0,25

Другая кухонная посуда – 2,20

Пила и колун – 2,5

Кадка и бочка —1,5 (2,5)».

– Вот тут прошу заметить, – рыжебородый ткнул в кадку и бочку: – Выторговал своим пением. Представляете?!

– Представляю, – пробормотал Олег Павлович, – я бы бесплатно отдал, чтобы ты заткнулся.

Рыжебородый выхватил книгу.

– Да какой же вы неблагодарный! Я и тут старался, и там, и Алёнушка, скажу вам по секрету, молока дитятке недодала, вам побольше в пирог положила. Вкуснее-то с молоком грудным. От того её пироги самые лучшие, что душа у неё открытая, всю себя отдаёт для других.

От слов о грудном молоке у Олега Павловича закружилась голова, затошнило. Он выбежал из кабинета. Кто-то из детей подслушивал под кабинетом, и открывшая неожиданно дверь ударила любопытного по лбу. Послышался сначала стон, а потом оглушительный ор.

Олег Павлович был уже на улице, он затыкал уши и пытался прийти в себя. Больше стряпню Алёнушки не ел. За отчёт по амбарной книге, само собой, не выплатил ничего.

Иван Григорьевич, выслушав от Олега о составе продуктов пирога, поначалу вытаращил глаза, а потом произнёс, поглаживая живот:

– Если вкусно, то и незачем мне знать из чего. Во Франции я и лягушек ел, живой до сих пор. А тут молоко. Тьфу, придумали же. Ну что за люди такие интересные? Полвека прожить, чтобы встретить таких…

Олег Павлович посмотрел на отца Лили и ответил:

– Ну тебе-то понятно, умом двинутые все такие… Ешьте, что душе угодно, а меня с этого поста снимите. Я, пожалуй, съеду. Будут новости, сообщу.

Но после разговора с сыном всё-таки пришлось вернуться.

Нужно было брать себя в руки, как-то продолжать искать Лилю, как-то вызволять её из арабского плена.

Иногда Олег Павлович задавал себе вопрос: «А зачем я всё это делаю? Что мне с того, если она вернётся? Со мной вдруг не захочет быть, а я… А я только пыжусь и среди сумасшедших верчусь…»

Неожиданным был приезд Павла Трофимовича. Таким неожиданным, что Олег бросился к отцу в ноги и долго просил прощения.

Павел Трофимович небрежно оттолкнул сына и попросил встречу с Иваном Григорьевичем. Сказал, что всё у него готово для посещения конюшен, которые выстроил Павел Покровский.

Олег был против этой поездки.

Но всё решили без него. На Ивана Григорьевича надели парик и наряд индийского торговца. Олегу казалось, что узнают Покровского, и всё покатится кубарем.

Пока Павел Иванович прохлаждался в кабаках, Родион Орловский исправно следил за хозяйством зятя. Олег Павлович предостерегал, умолял не соваться в Орловское гнездо, но никто его не послушал.

Жизнь в доме Элен преобразила Лилю. Она помолодела на глазах. Лицо стало улыбчивым, глаза большими, как были раньше, а не опухшими от слёз и недосыпа. Изменилась походка, движения.

Как много значила для Лили удобная одежда! После скитаний с Зейданом она так отвыкла от неё. А сейчас словно парила, словно была готова к балу. Как мало балов оказалось в её жизни, как мало приятных воспоминаний…

Однажды Элен пригласила Лилю в свою комнату.

– Хочешь, я научу тебя танцевать? – спросила она Лилю. – Так, как танцуют арабские наложницы… Тебе пригодится, ты в такой стране, где нужно уметь обольщать мужчин для своей выгоды.

Лиля кивнула.

– Я умею, – произнесла она, – немного умею, но, кажется, забыла.

– Танец беременной женщины особо прекрасен, – прошептала Элен. – Надень костюм.

Лиля облачилась в предложенную женой Поля одежду.

Она повторяла движения за Элен и увлеклась танцем. А когда остановилась, обнаружила француженку уже не танцующей, а сидящей в кресле и смотрящей на неё.

– Прекрасно! – Элен захлопала в ладоши. – Замечательно, моя хорошая.

Лиля смутилась, щёки покраснели.

– Не стыдись, Лиля, ты всё делаешь правильно. Таким танцем можно вскружить голову любому мужчине, а потом делать всё, что тебе нужно. Жаль, у меня пока не получается.

Элен отвернулась. При Лиле она уже не смахивала слёзы, но никогда и не говорила, почему плачет. Просто сидела какое-то время молча, а потом приходила в себя и становилась прежней: иногда улыбчивой, иногда строгой, иногда загадочной.

– Я бы очень хотела, Лиля, танцевать так для своего мужа. Поль в моём сердце навсегда. У меня была тысяча шансов вернуться во Францию, но без него мне нечего там делать.

Я чувствую, что он жив, что он где-то рядом со мной. Я живу только ради него. И терплю Мустафу только ради него.

Когда Мустафа разлучал нас, Поль сказал мне: «Элен, делай всё для того, чтобы жить счастливо. Подстраивайся под всё, ты умница. Береги нашу дочь. Я знаю, мне придётся нелегко, но ты должна жить ради меня счастливо, чтобы я не думал о том, что у тебя всё плохо».

Элен уже не вытирала слёзы, они текли по её щекам, груди.

– Я послушала своего мужа и стала такой, какая есть. Мне не хватает его, Лиля. Мустафа как любовник не так уж и плох. Меня не обижает, делает подарки. Благодаря ему у меня есть дом, моя дочь ни в чём не нуждается. И даже если мы встретимся с Полем только на небесах, я знаю, он простит меня за то, что я отдалась другому мужчине. Он сам просил меня об этом. Сам…

Лиля молчала. Ей было страшно. Страшно от мыслей, что Мустафа опять заставит её насильно говорить о чём-то. Страшно было проболтаться об Элен.

– Я и тебе советую подстраиваться. Не спорь с Мустафой никогда, он этого не любит. Я могу помочь тебе вернуться на родину, но только через Францию.

– Не-е-е-т, – Лиля покачала головой, – без сына я туда не поеду, как и ты без Поля.

Элен взглянула на часы.

– Нужно поторопиться, скоро здесь будет Мустафа.

Женщины быстро переоделись, Элен подкрасила губы, протянула баночку с помадой Лиле.

Та поначалу отказалась, но жена Поля была так настойчива, что Лиля сдалась.

Мустафа ворвался в комнату, когда Элен объясняла Лиле значения некоторых французских выражений. Обе посмеивались над картинками в книге.

Араб застыл. Две прекрасные женщины повернули к нему свои головы.

Лиля заметила, что он волнуется и теребит в руках чётки.

– Иди, Лиля, – скомандовал он дрожащим голосом. – Иди в свою комнату. Я сегодня добрый. Готовься к встрече с сыном.

Лиля ещё не успела закрыть дверь, как услышала похихикивания Элен.

Мустафа что-то бормотал ей по-арабски.

Сына привели к Лиле только ближе к вечеру.

Ваня, увидев мать, не сразу подошёл к ней. Он был испуган, то и дело поглядывал на Мустафу. Только когда араб оставил их наедине, Иван прижался к матери и заплакал.

Он ни на что не жаловался, просто плакал. Лиля ничего не спрашивала у него. Они и пролежали так в объятиях, пока Мустафа не вернулся за мальчиком. Когда послышались шаги, Иван вскочил с кровати, присел в кресло, на мать не смотрел. Лиля же не сводила с него глаз. Сомнений у неё теперь не было никаких. Иван был сыном Олега Павловича.

Мустафа одобрительно похлопал Ивана по плечу, взял его за руку и вывел из комнаты.

А Лиля уткнулась в подушку и долго лила слёзы.

Элен, заглянувшая в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, долго успокаивала плачущую женщину.

– Всё будет хорошо, Мустафа не вечен, мы справимся. Раньше мне было тяжело одной. Не плачь, прошу тебя. Иначе он разлучит нас, – шептала Элен и гладила Лилю по голове. – Ты уже придумала имя?

Лиля вытерла слёзы.

– Нет, – ответила она, – я дам ему имя, когда родится.

Элен осталась ночевать в комнате Лили.

Почти до самого утра рассказывала, как познакомилась с Полем и вышла за него замуж, как хотела посмотреть на пустыню, как Мустафа обманом разлучил её с мужем.

– Он пообещал показать быт арабских семей, пригласив меня к себе домой. После знакомства с матерью Мустафы я долго не видела мужа. Алима так вскружила мне голову, что я потерялась в реальности.

Когда Мустафа объявил, что Поль пожелал отправиться с ним в торговую экспедицию, не придала этому значения. Думала, что это всё не затянется надолго. Но прошла неделя, две, три. Мустафа обещал вернуть Поля. И вернул его на пять минут, именно тогда Поль и сказал, чтобы я жила счастливо.

Когда Мустафа выделил для меня большой дом и начал приставать, поняла, что в плену.

Шесть лет прошло с того дня. Я помню печальные глаза Поля, прикосновения, вкус его губ, но не знаю о нём ничего. Я виновата, что потащила его в эту проклятую страну. Я была глупа и наивна. Мой отец отговаривал меня, просил оставить нашу с Полем дочь во Франции, но я не послушалась его. Я была смелой, упрямой и мечтала стать героиней арабских сказок, которыми зачитывалась по Франции. Моя мечта сбылась, я сама стала сказкой. В моей сказке добро не победило зло.

Лиля в основном молчала, понимала, как Элен хочет выговориться, освободиться от всего, что столько лет копила в себе. А Элен ничего и не спрашивала, просто говорила, говорила, говорила…

Лилю уже клонило в сон, когда почувствовала резкую боль в животе, услышала собственный крик. А дальше всё поплыло перед глазами.

Конюшня. Отец дарит Лиле жеребца. Настасья и Ярина стоят поодаль, наблюдают. Улыбаются, машут, хлопают в ладоши.

Лиля смеётся, гладит гриву коня. Ей восемь. На ней длинное платье белого цвета. Настасья вышила на нём красивые розы.

Лиля бежит. Настасья и Ярина расставляют руки, чтобы поймать девочку. Лиля бежит к Ярине. Но падает в середине пути.

Платье в пыли, трава оставила на нём свои зелёные отпечатки. Розы, что вышиты по низу юбки уже не белые, а грязно-зелёные.

А потом была самая долгая истерика за всё Лилино детство. Её жалели все: родители, мамынька, слуги, даже жеребец тыкал свою морду в её макушку.

Вдруг розы отрываются от платья и плавают перед глазами, постепенно окрашиваясь в красный цвет. Сами вплетаются в венок.

Чьи-то дряблые шершавые руки надевают этот венок на голову Лили, от рук пахнет конским навозом и полынью.

Лиле не нравится этот венок. Она его сбрасывает, смеётся. А незнакомые руки настойчиво надевают его заново.

Уже не смешно, Лиля хватает венок и отрывает от него цветы, бросает в сторону. А рядом неожиданно оказывается её мать Настасья и ловит эти цветы. Восемь цветов. Восемь дней в бреду.

Лиля открывает глаза. В нос ударяет неприятный запах. Кто-то копошится рядом, Лиля пока не видит никого. В комнате темно. Из её груди вырывается громкий стон.

– Господи! – слышит она голос Элен. – Господи, спасибо, что ты услышал мои молитвы. Спасибо, что не забрал её с собой. Спасибо, что даёшь ей шанс быть счастливой.

Лиля ощупывает себя. Тело какое-то ватное, как будто онемевшее.

– Ну вот и хорошо, – произносит Элен и кладёт свою ладонь на лоб Лили. – Жара больше нет. Всё позади, моя хорошая, всё по-за-ди…

Лиля видит слёзы в уголках глаз Элен. Француженка отворачивается.

Прошло две недели после того, как Лиля очнулась. К ней пришёл такой сильный аппетит, что Элен стала уменьшать порции, говоря о том, что полнота Лиле не к лицу. Узнав, что ребёнок от Зейдана никогда не родится, Лиля вздохнула с облегчением. Элен же, наоборот, оплакивала малыша.

После случившегося пленница перестала быть тихоней. Она стала грубо отвечать Элен, но француженка поначалу не придавала этому значения. А потом сделала замечание.

Лиле это не понравилось, и их разговоры и танцы прекратились. Они почти не пересекались в доме. Когда Мустафа навестил Лилю после болезни, был поражён грубой речью. Пленница говорила с ним так, будто он её слуга. Однако Мустафу это забавляло в отличие от Элен.

Когда поздней ночью в дом Элен ворвались несколько арабов, Мустафы рядом не было. Элен вышла на шум, её схватили.

Это были люди Али. Они пришли похитить Лилю, чтобы передать Орловскому. Но перепутали и похитили Элен.

Лиля выбежала из своей комнаты, но было уже поздно. В коридоре плакала дочь Поля. Она видела, как схватили её мать.

Лиля не знала, как связаться с Мустафой. Все слуги говорили только по-арабски. Дочь Элен с трудом объяснила, что срочно нужно позвать Мустафу, кто-то из слуг отправился за ним.

Лиля до утра не сомкнула глаз.

Явившийся Мустафа поведал, что похитители требуют обменять Элен на Лилю.

Араб сидел в кресле и держался за голову. Лиля пристроилась на коврике неподалёку от него. После пропажи Элен её дочь всё время прижималась к Лиле.