Фальшивое солнце бесплатное чтение

1

То лето выдалось жарким и сухим. Дождей не было вот уже третью неделю, и вся листва в городе пожухла, покрылась пылью. Где-то на западе каждый вечер клубились тучи, делая воздух тяжелым и влажным, как в парной. Там, далеко, сверкали молнии и проливался ливень на чьи-то счастливые головы. Мрачные, наполненные водой, тучи, как стадо огромных коров, разгуливали сами по себе и не хотели идти в город со своего приволья – так и уплывали дальше, в суровые карельские края, не оставляя людям никакой надежды.

***

Ленка чуть не плакала, глядя вслед ленивым предательницам.

– Ну что вы там забыли! Там и без вас слякоти хватает! – и обессилено падала на скамейку, с трудом переводя дух.

Она чувствовала себя абсолютно несчастной! Все плохо! Дождя нет, жара такая, муж – дурак, мама вечно на работе, а Ирку отправили отдыхать в лагерь. И что теперь? Умирать ей тут одной?

Да еще этот живот, коленок не видно! Ноги отекли, а лицо раздулось так, что глаза превратились в две щелки как у китайца. Лене было стыдно за свой вид: и куда подевалась тоненькая девочка с распахнутыми ланьими очами – по городу переваливалась огромная, толстая, беременная бочка!

Врачиха предупреждала: много пить категорически запрещено! Но Лена разве кого слушала? Ей постоянно, до дрожи хотелось томатного сока. Наверное, так алкоголики не хватали стакан с пойлом, как она – стакан с красной, прохладной жидкостью. Сок, соленый, пряный, с легкой остринкой, тек по горлу, оставляя после себя восхитительное послевкусие. Постояв с минуту около лотка, она опять просила продавца повторить. Баба в белой косынке, кокетливо повязанной, недовольно зыркала на Елену, кидала мелочь в жестяную коробку и открывала краник конусообразной емкости, наполовину заполненной соком, и через несколько секунд стакан снова оказывался в Ленкиных цепких ручках.

Здесь, в парке, она проводила все последнее время: поближе к воде, к деревьям, дающим хоть какую-то тень. Ленка бродила по дорожкам, усыпанным сосновой хвоей, слушала визги ребятни, катающейся на аттракционах, охи и ахи мамаш и бабулек, волновавшихся за своих дитять, видела, как парочки катаются на лодках и катамаранах и… ненавидела весь белый свет. Потому что ему, всему белому свету, было хорошо и весело, в отличие от несчастной Ленки Комаровой, жительницы маленького городка, любимой дочери, молодой жены, и будущей матери нового советского человека. Этот новенький пинал родительницу маленькими ножонками, не давал спать в любимой позе и заставлял свою юную маму с отвращением отворачиваться от всего, что она раньше так любила. Зачем ей это все, господи? За каким бесом она вышла замуж за дурака Витальку? И к чему ей, собственно, этот ребенок?

Наручные часики, свадебный подарок матери, показывали четыре. Пора ползти на автобус – к пяти явится Виталик и будет просить ужин. А ей не хотелось стоять у плиты и вдыхать эти отвратительные запахи супа с килькой и жареной картошки. Лена хотела спать. Спать долго и не просыпаться никогда. Но ведь нет: на кухню обязательно притащится соседка, бабка Паня, и начнет свою песню:

– Ленушка, доченька, у тебя живот огурчиком – парня Виташе родишь. Уж так и знай, у меня глаз наметанный!

Виталик будет смотреть на Ленку счастливыми глазами, еще и начудит: брякнет ложкой и бросится целовать жену. Бе-е-е! Целоваться совсем не хотелось, потому что от усов мужа сильно пахло табаком!

Она думала, что он – сильный. А он влюбился и сделался круглым дураком. Бегает следом и в глаза заглядывает, как пес цепной. Лена не любила слабаков.

***

С Виталиком она познакомилась год назад. Нечаянно, на танцах. В клуб Лену затащили подруги. Вышло так случайно. Лена совсем не собиралась на танцульки, она ждала парня из армии.

Долго ждала. Осталось столько же. Конечно, было скучно и грустно. Но ведь слово дала… Сашка возил Ленку в Устюжну, где жила его мать – знакомиться.

Красивый старинный город, с его тихими улочками и купеческими домами, с многочисленными церквушками покорил Лену с первого взгляда. Она уже представляла, как уедет с мужем сюда, в Вологодчину, тихий русский северный край. На площади, заполненной народом: зареванными мамашами и девчонками, пьяненькими батями и дядьями, они стояли перед автобусом и держались за руки. Саша достал из кармана малюсенький футляр, щелкнул замочком и достал тоненькое золотое колечко. Венчал его маленький топаз.

Саша надел кольцо на пальчик Елены.

– Вот. Окольцевал. Жди и не рыпайся.

Проводив Сашку, Лена старательно писала ему письма, не упуская никаких мелочей, происходивших в жизни, пока не поняла, что письма становятся похожими друг на друга. О чем писать солдатику?

По радио передавали сводки об успехах страны, о подготовке к олимпиаде, о том, как Родина вскоре догонит и перегонит проклятых капиталистов, а в Ленкиной жизни ничего такого не происходило. Каждый день – одно и тоже. Утром Ленку будила мама, тихая и ласковая. Позавтракав парой яиц с толстым куском докторской, Ленка бежала на лимонадный завод, где по конвейеру двигалась бесконечная череда бутылок, а вокруг пахло лимонной эссенцией и грушевым сиропом. После смены она шла домой, заскочив по пути в магазинчик при хлебопекарне, чтобы купить к чаю горячую, душистую булку, у которой сразу же отгрызала хрустящую, ароматную горбушку.

Дома Ленку ждал нехитрый ужин, прикрытый чистеньким вафельным полотенцем. Она ела на общей кухне, болтая с бабой Паней, пила чай, слушая тихую старухину воркотню. Младшая сестренка Ирка, пигалица, бегала где-то во дворе или играла с котом в «школу». Огромный полосатый Васька был посажен за стол, между пальцами пушистой кошачьей лапки Ирка вставляла карандаш. Васька сидел ровно, вытаращив на хозяйку круглые желтые глаза. Ирка стояла напротив перед «доской» – альбомным листом, приклеенным на стену, и рисовала печатные буквы. Время от времени Василий жмурился, зевал и засыпал, за что получал двойки и замечания красной ручкой в дневнике. Иногда нерадивый «ученик» покидал урок, спрыгивая со стула, улизнув в приоткрытую дверь на кухню, а оттуда – через окно, на улицу. Прогульщик!

Вечером возвращалась с работы мама: она служила кассиром в десятом магазине, стоявшем напротив пожарной части. Прибегала со двора чумазая Ирка. В маленькой, всего на восемнадцать квадратов, узкой, как пенал, комнате, собиралось их семейство.

Тихонько бормотал телевизор, в серванте поблескивали бокалы и рюмочки. На тонких фарфоровых стенках изящных чашек и круглых тарелочках трофейного немецкого сервиза жеманно улыбались румяным пастушкам барышни в кринолинах и высоких париках. На алых щечках дам чернели кокетливые родинки. Музейная ценность! Из этой посуды никогда никто не ел: раз в год мама осторожно, не дыша, перемывала чашки в тазике с холодной водой и аккуратно ставила все на место.

В комнате было тесно: две кровати друг напротив друга и диван занимали все свободное пространство. Все равно, обстановка помещения дышала уютом: перьевые подушки были сложены в аккуратные пирамидки и закрыты покрывалами, декорированными вышивкой «ришелье». Пол блестел свежей масляной краской. А стены, никогда не знавшие обоев, выкрашены в белый цвет: по всей поверхности их располагались маленькие цветочки, нанесенные старательными женскими руками через трафарет.

На подоконнике – ни одного цветка, все попытки хозяйки поселить здесь хоть одно растение заканчивались неудачей –старая ветла за окном практически не пускала в комнату солнечные лучи. Ну и бог с ней – в жару в помещении было прохладно. Белая побелка, кипенные скатерти и многочисленные салфеточки не позволяли комнате стать мрачной.

Здесь царили женщины, и уют был особенным, женским. Отец Ленки и Иришки бросил семью три года назад. Он жил в другом городе с чужой теткой. Раз в полгода приезжал на часок, дарил подарки дочерям и отчаливал, даже не поговорив с бывшей женой. Все облегченно вздыхали: после долгих лет, наполненных драками и скандалами вечно пьяного родителя в комнате наконец-то восстановились покой и тишина. Ленка, любившая отца, и то не жалела, что он ушел от них. Не раз ей доводилось выскакивать на улицу в одной сорочке с избитой мамой, с маленькой, до смерти напуганной Иришкой на руках. Пускай «гастролирует» у чужой бабы с дурацким именем Маша. А им хорошо и так, хотя Лена скучала по папе. Она любила тех, кто сильнее.

Мерно тикали ходики, Ирка возилась с Васькой, пеленая его как младенца в покрывало, мама читала книгу, взятую в библиотеке, а Ленка строчила очередное письмо Сашке.

Не о чем писать, каждый день – одно и то же. Они были похожими друг на друга, как близнецы. Иногда по выходным Лена надевала купальник, кидала в сумку полотенце и выбиралась на пляж. Светило солнце, играла музыка, в прибрежной кафешке мамаши потчевали своих детишек мороженым. Мужчины пили пиво. Парни играли в волейбол. Ленка лежала на полотенце и загорала, стараясь не смотреть на молодых ребят – обещала Сашке ждать. Но парни нет-нет а подкидывали «нечаянно» в Ленкину сторону мяч и подбегали к ней в надежде познакомиться. Она отворачивалась от них, противных, и краснела удушливой волной.

Как назло, после Сашкиного отъезда молодые ребята наводнили город: строилась новая дорога, на которую прислали стройотрядников, высоченных, мускулистых, красивых мужчин. В первый раз за всю свою недолгую жизнь город был оккупирован юными и здоровыми строителями-комсомольцами. Девчонки, ошалевшие от богатого выбора кавалеров, прекратили вечную конкуренцию с подружками, а представители мужского коренного населения приняли боевуюстойку и теперь нередко являлись домой в синяках после очередной разборки за сердце дамы. Надо же, теперь даже за самую распоследнюю дурнушку велись ожесточенные бои. Город напоминал Версаль: интриги, страсти, томные взгляды, свидания и поединки наводнили тихие улочки.

Милиционеры, обленившиеся за годы спокойного существования, подтянулись и прекратили спать на дежурствах. Женщины похорошели и расцвели от многочисленных комплиментов. Мужья сходили с ума от ревности. А строители, намаявшись на работе, вечером наряжались в модные брюки-клеш и подметали ими дорожки аллей в поисках хорошеньких девушек. Ленка, как Пенелопа, стойко держалась и все время сидела дома – прочь от соблазнов. Только и оставалось, что слушать байки подружек о любовных приключениях и писать письма Сашке. Скукота!

Но один летний вечер перевернул Ленкину жизнь. В субботу в дверь постучались. На пороге стояли разряженные в пух и прах Надька и Нинка. С Надей дружба велась с пеленок. Она, некрасивая, смешная бедовуха, заметно расцвела за последний месяц. Нинка Синельникова, давняя вражина и интриганка, приклеилась недавно – кого им делить теперь? На обеих – умопомрачительные мини-юбки, высоченные каблуки тупоносых туфель и химические завивки. Девчонки собирались уложить в штабеля всю мужскую половину танцпола. Если танцы закончатся дракой из-за них – будет совсем хорошо!

– Лена, быстро собирайся! – тон Нины не принимал никаких возражений.

– Я жениха с армии жду, нельзя, – пробовала отмахнуться Ленка.

Куда там – Надька с Нинкой накинулись на подружку с возмущенными возгласами:

– Кто тебе мешает ждать своего Сашку? Жди себе, но в люди надо когда-то выходить? Что ты зарылась тут как монашка? – шипела Нина.

– Ага, зарылась как монашка, а я, что, дура последняя, одна на танцы ходить? – вторила ей Надька, будто Нина – пустое место.

Знала, хитрая, что Елене понравится ее неуклюжая лесть, и ревности не будет. Нинка – сама по себе, но Ленка – единственная, закадычная. Верность ей – принципиальна и непоколебима!

Уговорили. Лена быстренько переоделась в белое, в синенький цветочек, платьице с рукавами фонариками, узкое в талии, дерзко открывающее коленки, любимое! Пышные волосы не нуждались в укладке, пара взмахов расческой – и готово. Мамины духи и хорошенькие бусики завершили образ. Лена вырвалась из добровольного заточения! Каблучки подружек весело стучали, приковывая все внимание к их обладательницам. Настроение подняла бутылка вина, прихваченная Ниной из дома и распитая за клубом. Теперь танцпол встретит девушек и застынет от неимоверной красоты и смелости! Держитесь, мужики! Кто-кто, а они стены подпирать не будут. Даже Надька!

Ах, как хорошо, как весело в зале, как громко играет музыка, как много народа, какими глазами на девчонок смотрели ребята! Не прошло и пяти минут, а Ленку уже кружил в танце незнакомый парень.

Он издали заметил Лену и подошел к ней, едва дождавшись медляка. Крепкий, коренастый, с широким разворотом плеч, с модным воротником «выколи глаз» на рубашке, с бляхой «абба» на ремне джинсов, здоровяк тряхнул приветственно кудрявой головой и пригласил на танец. Ленка вдыхала мускусный запах чистого мужского тела, чувствовала через тонкий шелк платья горячую ладонь на талии и ощущала холодок где-то под сердцем, будто качалась на огромных качелях в парке. Музыка стихла, парень отвел ее на место и отошел ненадолго, но следующий танец Лена опять была с ним. Так она познакомилась с Виталиком.

2

После танцев новый знакомый провожал ее до самого дома. Надька тащилась где-то позади, мешая и раздражая двоих своим присутствием. Виталик, понимая, что от назойливой подружки не так-то легко отделаться, распрощался с девушками и растворился в темноте.

– Что ты привязалась, идиотка, – Ленка чуть не плакала.

– Да? А что мне, через кладбище домой идти? – до Надюхи, простой, как три копейки, не доходил смысл обиды подруги. – У тебя, между прочим, Сашка есть, сдался тебе этот…

На следующий день, когда Лена вышла из дома, чтобы купить хлеб, Виталик встретил ее. Он сидел на скамейке с вездесущими старушками и о чем-то с ними болтал. Те млели, слушая его, парень сумел разговорить даже тетю Машу, вредную бабку с первого этажа. Лена хотела нырнуть обратно в подъезд, но Виталий, увидев ее, обрадовался и вскочил с места.

Вместе они сходили в магазин, а потом Виталик пригласил Лену в кафе, где накупил всего, чего душа Ленкина пожелала, не забыв про Ленкину маму и сестренку: им был выбран торт «Лесная поляна», свежайший, пропитанный коньяком и щедро украшенный грибочками из песочного теста, кремом и шоколадом.

Ленка даже не почувствовала вкуса мороженого, она не могла думать о своих любимых сладостях, пока Виталик сидел напротив и не сводил с нее взгляда. Хорош! Лучистые серые глаза, прямой нос, пшеничные вихры и загорелые скулы. Он часто улыбался, сверкая белыми, крупными, ровными зубами. А она стеснялась, конфузилась и слышала стук своего сердца.

Виталик быстро завоевал сердце мамы, и она, наивная, добрая душа, полюбила его искренне и нежно, как родного сына. Анна Николаевна назвала его Виташенькой, ждала в гости, разогревая перловый суп в алюминиевой кастрюльке. Где-то ведь жили у парнишки родители, любили его, кровиночку, а здесь он, бедный, постоянно на сухомятке, так ведь недолго и гастрит заработать.

Виталика полюбили все жительницы маленького неказистого дома-барака, заселенного одними женщинами. Так уж получилось, что они все были одинокими – у одних мужья и сыновья погибли на войне, у других умерли от ран уже в мирное время, а третьих – бросили с детьми, как Анну Николаевну. Каждый год они дружно травили тараканов, крыс и клопов, наводнивших старый барак, мечтая о новом жилье. Виталик и тут поспел: помогал.

Он вообще был веселым и легким на подъем, излучавшим любовь ко всему живому, светлым и добрым человеком – полной противоположностью угрюмому, немногословному Сашке. Ленка сравнивала Виталика с бывшим и понимала – не в пользу Сашки сравнение. Вокруг Виташеньки всегда собиралась большая компания, а Сашка предпочитал одиночество. Виталик сыпал шутками-прибаутками, а Сашка терпеть не мог пустую болтовню. Виталик был красивым, как «Финист – ясный сокол», а Саша – вылитый Пашка-Америка из нового фильма, весь на нерве, глаза пытливые, злые.

А еще были ночи. Прекрасные, упоительные, безумные ночи. Ленка с Виталиком садились в автобус и уезжали в лес. Они купались в реке, ловили рыбу: Виталик мог из ничего, из пробки и гибких ветвей вербы сделать удочки: все ладилось в его умелых руках. Ленка тысячу раз запутывала леску в ивняке или в речных коряжинах, а Виталик терпеливо распутывал ее тысячу раз. Потом на костре закипала уха, в стаканчиках плескался портвейн, жарилась на прутах ароматная колбаса. Они пировали, и Ленка с удовольствием смотрела, как ловко Виталик разбирает до косточек костлявого окуня.

А потом они долго целовались, и Виталик уверенно и нежно «разбирал до косточек» Ленку. Они оставались ночевать в искусно сделанном Виталиком шалаше, на мягкой траве, среди душистых березовых листьев и не спали ни секундочки.

Ленка забыла Сашку, как и не было его никогда.

Сашка перестал писать, словно понял, в чем дело. А, может быть, друзья разъяснили, что к чему – в маленьком городке все видно как на ладони. Лена слышала, каково приходится ребятам в армии, после того, как невеста бросала своего солдатика. Но… Какое ей теперь было дело до этого – семимильными шагами они с Виталиком шли к свадьбе. Он все решил: останется в городе, устроится на работу в соседний совхоз, в пяти километрах от города.

Поселок образцового содержания активно развивался – строились новые дома с просторными квартирами, спорткомплекс с бассейном, детские сады, школа. Молодые семьи могли получить отличное жилье – никаких очередей!

Лена не хотела уезжать в село. Виталик только смеялся:

– Нашла, за что цепляться – за комнатку в клоповнике! Глупая! За этим совхозом – будущее!

А она держалась за этот «клоповник» из последних сил. Спроси – почему? Она и ответить не смогла бы. А ведь тесно стало жить в маминой комнате. Виталик часто оставался ночевать, не уходил в свою общагу. Мама, соблюдая «приличия», стелила ему на диване. Утром с удовольствием слушала, как Виташа громко фыркал, умываясь на кухне, кормила его кашей и оладьями, вручала выстиранную и отглаженную спецовку. Виталий громко смеялся:

– Мама, ну что вы? Я ее через пять минут всю в мазуте уделаю!

Но Анна Николаевна не слушала. Как и когда она умудрялась стирать и сушить одежду, чистить башмаки до блеска – непонятно. И поэтому Виталик приходил на работу щеголем.

Анна старалась порадовать Виташеньку не только по доброте душевной. Все-таки, завидный жених: зарплата хорошая, перспективы, не прощелыга какой-нибудь, вроде бывшего муженька, алкаша и бабника. Все у Виташеньки просчитано и распланировано. Шутка ли, квартиру сразу дадут. Непонятно, что Лена сопротивляется: здесь, в городе, наверное, до смерти придется ютиться в этом вшивом бараке. Никому никакого дела нет, что она, Анна Николаевна, ветеран и инвалид войны. Все тут ветераны и инвалиды, а жилой фонд – не резиновый. А в совхозе – красота. До города – пять минут на автобусе. Что это она, в самом деле? Столицу какую нашла. Избалованная дочка, избалованная…

День свадьбы был назначен на двадцатое декабря. Хорошая дата, предновогодняя, праздничная. Решили гулять в столовой, в большом, с лепниной на потолке, зале. Народу наберется много, за деньгами дело не встало. Родители Виталика жили в деревне, отец – председатель, мать – герой труда. Куда там простой кассирше Анне Николаевне со своими тремя сотнями на сберкнижке.

Платье Лене шили на заказ. Она отказалась от фаты с веночком – банально. Решили обойтись тончайшим шарфом-пелериной, струящейся поверх платья, скроенного на манер нарядов героинь пушкинских стихов: завышенная талия, атласный пояс, рукавчики фонариками и тонкая вышивка гладью по подолу – ни у кого такого нет!

Надька не завидовала подружке, что замуж раньше ее выходит: такая уж натура, добрая и бесхитростная. Она видела свадебное платье, искренне восхищалась и деловито думала о наряде свидетельницы: надо было, чтобы и эффектно и невесту не затмить. Перебрав весь свой нехитрый гардероб, Надя остановилась на выпускном платьице: скромном, крепдешиновом, узком на талии, расклешенном по низу. Хорошенькое, и с убором невесты сочетается: поясок такой же, атласный прилагается.

Ленка, правда, в последнее время сама не своя: то смеется, то плачет. То шутит, то злится и на вопросы подруги огрызается. То болтает без остановки, то молчит, в одну точку уставившись, чудная. Все ей в руки идет как по накатанной: Нинка вон со злости лопнет скоро, тетя Аня радуется. А Ленка будто не очень довольна. Характер… Конечно, ясно из-за чего – Сашка в ноябре пришел. Был у них какой-то серьезный разговор – хорошо, Виталик ни о чем не знал – неизвестно, чем бы это все кончилось. Ленка после встречи с Сашкой лежала пластом целый день. Поняла, зараза такая, что обидела человека. Плакала. Но пора забыть об этом – свадьба! Интересно, Нину она на свадьбу пригласит? И где бы достать белые туфли – не в сапогах же шастать…

А Лена горела. На душе черте-что творилось! Все вроде бы хорошо и гладко получалось: Виталик – человек – лучше не придумаешь, добрый и ласковый, надежный. У него была счастливая особенность – легкий характер и смешливость. Он никогда никого не «грузил» проблемами, не устраивал ненужных драм и не обижался попусту. Но при этом жених не был «пустобрехом» и летуном, во всех его движениях чувствовалась крестьянская основательность, ответственность и старание. Жить с таким – одно удовольствие!

Что тогда не так? Саша? Почему он не выходит из головы? Совесть заела?

Зима заметелила уже на ноябрьские праздники зло, с посвистом, с морозами. С Александром Лена встретилась случайно, в магазине. Если бы она увидела Сашу издали, то смылась бы потихонечку, незамеченная. Но случилось все как раз наоборот – Александр увидел Елену первый, и, пока она стояла в очереди в кассу, потихоньку подошел к ней и встал прямо за Ленкиной спиной. Она не столько увидела, сколько почуяла Сашку. Ноги сразу сделались чугунными, в голову ударила кровь, язык прилип к небу.

«Как кошка напрокудившая», – с отвращением к себе подумала Елена.

– Привет, Сашка, – она поздоровалась с ним, как будто буквально вчера видела, – как дела?

У Саши глаза потемнели, а зрачки сузились, словно ударили его. Но молодец, не дрогнул, не закричал, желваками не шевелил.

– Да ничего. Нормально, – так же буднично, равнодушно, будто вчера виделся с ней, ответил.

Из магазина вышли вместе, но так, будто Александр – впереди, а Елена – за ним, как собачка за хозяином. Ну так и шел бы дальше, не рвал душу, но он остановился, повернув голову небрежно:

– Замуж выходишь?

Коротко стриженые темно русые волосы, свинцовые, как невская вода под пасмурным небом, глаза, красиво очерченный, словно лук Амура, рот. Саша улыбнулся уголком губ, взгляд его был полон брезгливой жалости, доходящей до отвращения, словно Лена была больна проказой.

– Выхожу.

– Поздравляю.

Во всей его позе, в голосе, поведении чувствовалось такое безразличие и спокойствие, как будто было ему на Лену плевать с высокой колокольни. Никаких обид, ни капельки возмущения, недоумения, нет. Отшвырнул, словно тряпку ненужную. Была у него Лена, а потом – сплыла – наплевать, не очень-то и хотелось, кому нужна она, дешевка…

Это был жестокий, продуманный, меткий удар. Елену накрыло. Новое чувство, доселе ей неизвестное, жгло и не давало дышать – наполнило всю ее как сосуд черным, едким ядом. Лена не могла ни о чем другом думать, она шла за Сашей, смотрела на его прямую спину и не отводила взгляда. Вокруг бушевала метель, свирепый ледяной ветер целыми пригоршнями кидал ей за шиворот хлопья колючего, сухого снега. Холод продирал до костей, словно в какой-то дурацкой сказке про злого Кая и добренькую Герду. Нет, ей не нужны были горячие слезы, которые растопят ледяное сердце. Ледяное сердце, ха! Ледяная глыба, айсберг – навеки! Вот чего она сейчас хотела.

Саша открыл дверь квартиры, где снимал комнату. Елена неслышно ступила через порог. Он нисколько не удивился: холодный и равнодушный, мазнул по ней взглядом и… впустил в свое жилище.

***

Любовь всегда одинаковая, что бы ни говорили люди. Любовь – это жертва, всепрощение и благодать. Любовь – это чистая и могучая река, дающая свет и жизнь каждому живому существу. Все остальное – от лукавого.

То, что произошло между Александром и Еленой в темноте ноябрьского вечера – не было любовью. Это была схватка двух очень злых, черных существ – сущностей, где единственной целью каждого из них – одержать верх, убить и растоптать, будто бы не было между ними ничего хорошего кроме ненависти.

Лена молча одевалась, а Саша лежал в кровати, подперев голову сцепленными сзади руками.

Оделась, застегнула на груди ужасно неудобные пуговицы пальто. Противные, деревянные, большие, они не желали попадать в слишком узкие прорези. Не нужно торопиться, чтобы не подумал он, что бежит перепуганная Ленка. Ей это удалось. Потом она стянула с безымянного пальчика тоненькое колечко с топазиком, Сашин подарок, и швырнула его на кровать. Равнодушно швырнула, как ненужный мусор.

– Мешает. Через месяц золотое надевать, – холодно, бесцветно сказала. И ушла, тихо закрыв за собой дверь. Она не любила тех, кто слабее.

3

– Зачем ты изводишь меня, маленькое чудовище? Что я тебе сделала? Успокойся, прекрати мучить свою маму. Дай мне поесть. Дать мне выспаться в конце концов! – Елена приговаривала, поглаживая живот. Рожать ей предстояло в июле – донашивала последние недели.

Ребенок беспокойно ворочался, пинался, не давал покоя. Все было совсем не так, как представляла себе Ленка, почувствовав первые признаки беременности в декабре, после свадьбы.

Она прислушивалась к себе, радуясь новой, таинственной жизни, зародившейся внутри. Представлялось огромное поле, зеленое, в желтых брызгах цветущих одуванчиках. Над головой – синее небо. Она – в ярком сарафане, с венком на голове, красивая, здоровая, а рядом – маленькая кудрявая дочка. Лена надевала девочке на голову золотой веночек, а та смеялась, показывая молочные зубки, блестя синими глазенками.

Мать и дочь, взявшись за руки, шли по лугу навстречу отцу, мужу, любимому человеку…

Навстречу кому?

Исчез луг, небо и маленькая дочка. Елена осталась одна, а вокруг – молочная пустота и тишина. Кто должен ее встретить? А если – это совсем не Виталик?

Все не так. Беременность оказалась тяжелой – тошнота изводила до последнего, а потом начались отеки. Никакого довольства собой и никакого радостного ожидания. Беременность не приносила ни счастья, ни покоя, ни радости. Как любить такого ребенка?

Теплилась надежда, что Елена ошиблась, что отец – не Саша. И вообще, почему Саша? В любом случае оставалось терпеливо ждать рождения малыша, соблюдать рекомендации врачей, следовать диете и режиму. И не пить литрами томатный сок, черт побери!

Она спешила к автобусной остановке, задыхаясь от духоты. Нашла тенек, спряталась, беспокойно выглядывая на дорогу в ожидании автобуса. Оставалось недолго, где-то пять минут. И вдруг ноги стали ватными, а сердце екнуло, забилось: со стороны стадиона шел Саша.

Он не видел Лену. Походка Сашина легкая, пружинистая. Спортивная сумка болталась на плече.

Ленка испугалась и прыгнула в крапиву, густо разросшуюся за автопавильоном. Она присела на корточки, стараясь не дышать. Крапива жгла немилосердно, но скрыла ее с головой. Подъехал автобус, и Саша легко запрыгнул в салон. Двери с усталым вздохом захлопнулись. Остановка опустела.

Она вылезла из крапивы, оглянулась и потащилась домой пешком. Во рту стоял медный привкус, а в висок стучал маленький молоточек. И тут – внезапно, неожиданно, низ живота свела резкая, крученая боль. Ленка присела, охнув. Немного отпустив, боль возобновилась, вгрызаясь в Ленкины внутренности, будто кто-то рвал ее острыми, волчьими зубами. Не выдержала – закричала истошно и уже не видела, как к ней бегут со всех сторон люди.

***

Господи, помоги! За что ты так меня наказываешь? Почему так больно, господи?

Пять шагов к окну, пять шагов обратно. Вспышка – огонь, жрущий изнутри – облегчение – вспышка. И так – уже три часа кряду. Кто придумал эту адскую пытку? Почему матери любят своих детей, несущих им столько страданий? Господи, когда все это кончится? Пять шагов к окну. Маленький больничный дворик зарос кустами жасмина. Там, на улице, хорошо, пахнет одуряющее нежными, словно шелковыми, цветами, а не едкой хлоркой.

Небо стало фиолетовым. Вокруг – предгрозовая тишина, ни один листочек не шелохнется. Как хочется разбить кем-то заколоченное окно и выскочить на волю. А там – будь что будет. Просто стоять и ждать, когда хлынет сумасшедший ливень – ловить ртом водяные потоки и забыть про муки навсегда.

– Никитина, в родовую!

Ленка посмотрела на морщинистое лицо акушерки, а потом – под ноги. Отошли воды. Пришло время рожать.

За окном бушевала гроза, от грома дрожали стекла. И вдруг – писк. Тихий, заячий, но Елена его услышала даже сквозь грозовые раскаты. Врачиха, огромная бабища, гренадерского роста, положила Елене на грудь теплое, красное, нелепое существо.

– Поздравляю, дочка у вас! – голос у акушерки мощный, мужской.

– Гроза какая…

– Петров день, матушка моя, праздник, – гремела «гренадерша»

Елена смотрела на свою дочку. Маленькое, сморщенное существо, похожее на лягушку, дрыгало ручками. Наверное, она прибывала в ужасе от этого страшного мира, в котором было холодно и ужасно шумно.

Дочку решили назвать Валечкой, в честь бабушки, матери Анны Николаевны. Девочка родилась слабенькой и беспокойной: с первого своего дня жизни кричала без передыху. Молока у Елены не было – пришлось кормить Валю смесью. От этого ее постоянно мучили колики. Покоя в семье не стало. Валю укачивали и баюкали все по очереди, но она не желала убаюкиваться: возмущалась, орала, вертелась и кряхтела. Елена, не успевшая толком оправиться после родов, сама еще лежала в постели. Виталик работал. Анна Николаевна уговорила зятя ночевать в общежитии:

– Виташенька, не даст спать Валечка, а ведь тебе рано вставать. Поживи пока с ребятами.

Так и порешили. Детскую кроватку втиснули между диваном и столом. Ирка, спавшая на диване, стала постоянной и неотлучной нянькой Валечки. Ночами она вскакивала к ней, чтобы поменять пеленки, а если Валя не унималась – тетка укладывала ее в коляску и выкатывалась на улицу. Ночью в городе тепло, тихо, слышно мерный перестук поездов, бегущих по железной дороге неведомо куда. Валя быстро успокаивалась и засыпала, а Ирка наматывала бесконечные круги по двору, совершенно обессиленная.

– Валька, засранка, повадилась, – шептала она племяннице, – хорошо тебе, что у меня каникулы, а потом что будешь делать? Мамаша твоя не больно с тобой возится, предательница. Лахудра.

Валя посапывала в коляске и нисколько не возражала. Ирка усаживалась на скамейку и дремала, облокотившись на ручку коляски веселого цыплячьего цвета. Порой она так и спала до самого утра, и Анна Николаевна, невольно провалившаяся в глубокий сон, обнаруживала пропажу дочки и внучки лишь тогда, когда солнечный луч проникал в комнату, а до звонка будильника оставалось всего несколько минут.

Постепенно Ира привыкла к Валечке, угадывала по маленькому личику все беспокойства, желания и намерения маленькой племяшки. Вот она кривит мордочку – описалась. Ирка быстренько вываживает ее из кроватки, подкладывая сухую пеленку под мокрую попку. Валя продолжает спать. С подачи Ирки прекратили пеленать ребенка, дав полную свободу ее тонким ножкам. Валя и на прогулке щеголяла голой задницей. Бабка Паня возмущалась:

– Что это такое? Весь срам наружу! Дитя надобно пеленать, а то ножки кривые будут.

Ирка не церемонилась со старухой.

– Вас бы в одеяло замотать в жарищу такую!

– Да какая жарища, Ирушка? У меня все косточки наскрозь промерзли, никакая жарища мне не поможет, – отвечала Паня. Она пережила блокаду, чудом спаслась, эвакуировавшись в этот тихий городок, да и осталась тут навсегда, возненавидев Ленинград на всю жизнь.

– Ай, бабка Паня, хватит уже! Вы вообще ничего не понимаете в воспитании детей! Живот ог-у-у-урчиком, – передразнивала Ирка бабку и гордо катила свою желтую коляску прочь от скамейки.

С каждым днем она все больше привязывалась к Валечке и всерьез считала своей дочкой, жалея до слез ее – худенькую и страшненькую, не похожую на румяного карапуза, нарисованного на пачке с молочной смесью.

Ирка часто любила играть под столом, устраивая там «тайный штаб». Она могла часами пропадать в штабе, порой затаскивала в логово Ваську, который скоро пулей вылетал из темного плена. Теперь в штабе с Иркой жила Валечка. Малявка, словно чувствовала к себе теткину привязанность – гулила и дергала ручками, с интересом следила глазенками за погремушкой, а главное – улыбалась Ирке! Ирке, а не родной матери! В сердце тринадцатилетней няньки горела такаялюбовь и такое обожание, что попроси ее кто отдать за Валечку жизнь – Ирка с радостью бы отдала, ни на минуту не задумавшись.

Елена видела, как сестренка возилась с дочерью, забыв про игры, подружек и кино. Видела, если брала Валечку на руки, как болезненно дергается Иркина щека, и с какой радостью нянька принимает ребенка из рук Елены. А еще Елена видела, как беспокоилась дочка в отсутствии Ирки. Все попытки угомонить девочку оказывались бесполезными – она извивалась и кричала, не обращая внимания на погремушки и пищалки. Елена глядела в глаза дочери и видела в них страх…

Бред? Фантазии? А, может быть, стоило сказать себе правду? Страшную правду, лишающую покоя и семейного счастья. Лена плакала по ночам тайком от всех, беззвучно. Она вставала и подходила к кроватке дочери: спокойное личико, но бровки скорбно приподняты, русые волосики падали на лобик, маленькие ручки сжаты в кулачки – бунтарка. Хорошенький ребенок, созданный для любви и радости. Почему же не было к ней никакой любви? Может, из-за того, что дочка не хотела эту любовь принимать? Лена не слепая ведь: Валюша тянулась, как подсолнушек, к тетке, бабушке, к отцу. Даже соседке Пане улыбалась малышка. А родную маму боялась, беспокоилась. Почему? Чувствовала что-то? Разве так бывает? Видимо, не она – солнце для дочери. Не греющее, фальшивое солнце…

Елена тихонько, стараясь не шуметь, пробиралась на кухню, садилась у окна и долго смотрела на улицу. Город спал, голые деревья отдыхали и ждали зиму, фонари не могли толком осветить темные улицы – властвовал самый мрачный месяц года, ноябрь, предзимье, то самое время, когда чаще всего люди самовольно обрывают свою жизнь, бросая бесценный дар создателю в лицо, как ненужную безделушку.

Скорее бы выпал снег, полегче станет – свежее и светлее. Может, тяжелая мгла не будет так давить, и из души уйдет тоска. Как знать.

4

Зимой, и правда, стало легче. Виталик настоял на переезде в Бор. В детский сад требовались повара. Оклад хороший, место в яслях – без очереди. И давали отличную комнату, большую, светлую. Строились новые дома с просторными квартирами, с лоджиями – только живи и работай в совхозе. Смысла ютиться в коммуналке с тещей не было никакого. Что же – Виталик прав. Как всегда. Начались сборы. Суета, хлопоты, заботы отвлекли Елену от мрачных мыслей. Впереди – новая самостоятельная жизнь, где она, Лена, будет полноправной хозяйкой. А это хорошо.

Квартира в двухэтажном кирпичном доме, прямо напротив сельсовета, столовой и библиотеки. В двух шагах – автобусная остановка. Рядом – небольшая березовая роща – весной хорошо будет здесь гулять с ребенком. Около административного здания – настоящее роскошество – открытый бассейн с фонтаном. Сейчас тут был каток, и местная ребятня на коньках толпилась на синем льду, играя в хоккей. Вот тебе и деревня!

Комната – просто огромная, два широких окна смотрят на восток. Утром зимнее солнце царило здесь, освещая каждый уголок. Лена, отвыкшая от света в маленькой комнатушке-пенале матери, была в восторге. Познакомились с соседями, молодой парой, Таней и Серегой. У ребят тоже была маленькая дочурка Оля, ровесница Валюшки. Значит, если что, няньки есть, можно было сбегать и в кино, и на танцы – дом культуры в совхозе имелся, да какой!

Больше всего Лену поразили магазины. Образцово-показательное хозяйство доказывало свою исключительность наличием таких товаров и продуктов, каких в обычном городе было не сыскать! Двухэтажный универмаг из стекла и бетона вмещал в себя кафе-мороженое, секции промышленных товаров и даже мебельный отдел, в котором супруги сразу, без очередей, в рассрочку купили все, что нужно было для обстановки комнаты: очень модную «стенку», «тройку» – диван и два кресла, журнальный столик и торшер, а заодно раскладной стол и яркий палас. И не надо было ждать несколько месяцев: просто пришел и купил.

– Виташа, и почему из города сюда за мебелью не приезжают? Это же рай!

– Рай только для своих. Мне на работе чеки выдали. На сивой кобыле к магазину не подлезешь.

– А может, мы маме что-нибудь прикупим? Ирка на колченогом диване сколько времени уже спит.

– Подумаем, – Виталик сидел напротив Елены в уютном кафе, – а давай еще торт купим?

– Давай!

В секции одежды они приобрели миленькую кофточку, с розочками, дефицитную, ультрамодную. Виталику взяли рубашку. Валюшке накупили кучу всякой ерунды.

– Как в Ленинграде, прямо, – смеялась Ленка. Она была ошарашена, ошеломлена: разве так бывает? Просто оазис какой-то, заграница отдыхает!

Вся неделя прошла в хлопотах: пока привезли мебель, пока расставили, повесили на окна легкие занавески… Больше всего времени Ленка потратила… на торшер. То у окна поставит, то у дивана, то у журнального столика – и везде он смотрелся идеально. Валюша уже научилась сидеть, поэтому Лена поместила ее в манеж. Дочка играла с мячиками и погремушками, что-то лопотала на своем языке, выплюнув соску.

Ленка любовалась видом своей комнаты и находила, что это – самое лучшее, уютное, славное гнездышко: просторное, светлое, теплое! Она то и дело подбегала к Валюшке и целовала дочку в пухлые щечки. Та смеялась, показывая уморительные молочные зубки и не уклонялась от материнской ласки. Сердце Елены радостно трепыхалось, заливаясь жаркой волной…чего? Любви? Довольства? Она не знала, но понимала, что здесь, в этой комнате рождалось что-то такое, необъяснимое, прекрасное. Наверное, так себя чувствуют все счастливые люди.

Вечером приходил с работы муж, и Елена кормила его, усталого, с удовольствием. Не было больше перловых супчиков и отварной картошки, после обжаренной на сковороде. Виталика ждал огненный борщ в новенькой скороварке, котлеты величиной с ладонь, с хрустящей корочкой, и нежное, тающее пюре с озерцом сливочного масла посередине. На подоконнике остывал компот или кисель, щедрой горкой лежал свежий, нарезанный крупными кусками хлеб.

Виталик ел много и с аппетитом. Елене нравилась особая мужская обстоятельность, аккуратность мужа, смотреть на него было – одно удовольствие!

После ужина они вместе возились с Валюшкой, а потом шли к соседям смотреть телевизор – своего пока не приобрели – председатель совхоза был не настолько всесилен. Валюшку сажали к Оленьке, а сами увлекались просмотром какого-нибудь фильма, пили чай, болтали, играли в карты: в дурака или пьяницу на щелбаны. Иногда Серега, подмигнув Татьяне, доставал из загашника бутылку вина. Выпивали, шутили, пели песни: у Елены был красивый, грудной голос. Она задавала особый тон маленькому хору.

Наступила весна, оглушившая Ленку соловьиными трелями, густой зеленью в березовой роще, серебристыми струями фонтана и россыпью желтых одуванчиков на поляне у речки. Ленивая, тихая Лидь текла недалеко от дома, метрах в ста. Иногда, ночью, Елена с Виталиком сбегали, оставив спящую дочурку, слушать соловьев. Река, окутанная туманом, дремала в молочной дымке, пока они сидели у подножья старой сосны, упиваясь оглушительно громкими в тишине соловьиными трелями. Виталик целовал Елену, и они занимались любовью долго и неторопливо. Белая ночь, верная сообщница, скрывала их от всех, окутав туманным покрывалом, а дома крепко спала маленькая дочка, не знавшая, что ее родителей нет рядом. Ей, крошечной, невдомек, что папа и мама –такие молодые и влюбленные друг в друга – до семейных скандалов и слез разочарования еще так далеко.

В июле Виталику дали отпуск, у Елены оставался свободный месяц – в августе нужно было выходить на работу в детсад. Супруги решили навестить родителей мужа.

– Там такая природа, обалдеешь, отдохнешь. Валька на молоке окрепнет. Родители давно зовут в гости. Да и помочь им надо – сенокос, – убеждал жену Виталий.

Конечно же, Елена согласилась. Что может быть лучше отдыха на природе, в деревне? Она там еще не была, а муж рассказывал о своей родине, как о самом лучшем месте на Земле. Начались сборы: нужно было купить гостинцы для родителей, взять необходимую одежду и белье – на месяц много всего надо было.

В пятницу они уже стояли на посадочной площадке. Опять же, удобно: рейсовый автобус проходил через их населенный пункт – не надо было с ребенком, с коляской и тремя сумками таскаться по вокзалу в городе. Разместились на удобных сиденьях – с богом, поехали! Вскоре асфальтированную дорогу сменила грунтовая, поселки и деревни попадались реже, из окна видны были капустные, картофельные, свекольные поля, простиравшиеся до самого горизонта. Но, казавшиеся бесконечными, колхозные угодья внезапно пропали. Теперь дорогу обступили лесные угодья – вековые ели грозили задеть нарядный желтенький автобус своими лапами. Отдеревьев на лица пассажиров ложилась густая тень, в открытые окна врывался свежий ветерок. Внезапно лес обрывался, и взору Елены открывалось огромное озеро, подступившее прямо к дороге. На воде качались лодки с рыбаками. У берега плескались ребятишки. Валюшка проснулась и с любопытством разглядывала картины, мелькающие за окном. Вновь появились нарядные, богатые села, отличавшиеся от прежде виденных – настоящие рыбацкие поселки, широкой лентой опоясывающие озеро.

Снова леса, поля, реки. Салон автобуса постепенно пустел, пока Лена и Виталик не остались одни. Наконец, «пазик» остановился напротив знака «Григорьево», вздохнул устало, открыв двери. Супруги выкатились. Автобус уехал, оставив после себя облачко поднятой дорожной пыли.

– А где деревня? – Лена беспокойно озиралась вокруг. Вокруг – лес, невдалеке – пустой карьер, ни одного домика.

– Вон, проселочную дорогу видишь? По ней идти надо километров десять, там и будет наша деревня, – Виталик хитро улыбался.

– Да ты с ума сошел, Виталя? Сумки, ребенок, мы устали!

– Не беспокойся, посидим немного, – Виталик, словно издеваясь, присел на камень у дороги, – достань термос и бутерброды. Я голодный.

– Ты больной, что ли? Тебе сразу было не сказать, что нам еще тащиться в такую даль? – у Лены началась истерика, а Валюшка, чутко реагирующая на настроение матери, начала кривить мордочку и похныкивать.

Виталик хмыкнул и показал на дорогу. Там, вдалеке, виднелась черная точка, не спеша увеличиваясь с каждой секундой в размерах. Постепенно проявлялся лошадиный силуэт. А через некоторое время можно было рассмотреть телегу и человека, сидящего в ней. Это был Николай, отец Виталия. Ехал навстречу молодым. Покладистая Чайка, помахивая хвостом, не торопясь, приблизилась к приехавшим. Николай Степанович, седовласый, с острым взглядом умных глаз, с твердой скобкой рта, слез с телеги и улыбнулся застенчиво. Хмурь лица осветилась улыбкой, словно солнышком.

– Да желанные вы мои, долго ждали?

– Здорово, батя, – сказал Виталий. Он прихватил Валю и усадил в душистое сено, которым было выстлано дно телеги. Валя, выпучив глазенки, смотрела на лошадь, потрясенная.

– Все! Вальку можно в конюшне селить. Вот это игрушка-а-а, правда, доча? – смеялся Виталий.

Елена церемонно расцеловалась со свекром и тоже расположилась на сене. Оно пахло летом и медовой сладостью. Травяные ароматы смешались с запахом табака, печного дымка и лошадиного пота. Николай Степанович как-то вкусно чмокнул, потянув вожжи, и Чайка пошла, всхрапывая и пофыркивая. Над головой пролетали облака, рядом сидел красивый и ласковый муж, Валька, противная девчонка, в платочке, повязанном по-деревенски, сидела, прижавшись к отцу, и не отрывала внимательных глазенок от огромного зада Чайки.

– Ничего, доча, приедем, перед лошади покажу, – улыбался Виталик. – Ты у нас девка деревенская, должна понимать, что к чему…

Ехали около часа, Лена вздремнула под мерный тележный скрип, Валюшка терла глазенки, пялясь на лошадь, но не выдержала и крепко заснула. Так и привезли ее, спящую, в деревню, где уложили спать под пологом на широченной кровати. Она провалилась в пуховую перину, раскинув пухлые ручки по бокам, и не слышала причитаний бабушки, приглушенных голосов дедушки, отца и матери.

В комнате мирно тикали ходики, свежий воздух теребил марлю, пришпиленную к оконной раме, где-то на беленом потолке жужжала сонная муха. Пахло свежими, намытыми с утра полами. Солнечные зайчики играли на застекленных портретах многочисленной родни. Домотканные дорожки радовали глаз нехитрыми, яркими узорами. На круглом столе, укрытом нарядной клеенкой, стояла ваза с искусственными лилиями. Зеркало, украшенное расшитыми полотенцами, тускло сияло.

Тетя Нюра выдвигала ящики комода, доставая чистое белье.

– Вот, доча, Виташе рубашка и штаны. А тебе – на, ночнушка. После бани-то.

Лена встрепенулась, заотнекивалась:

– Анна Петровна, у меня с собой все есть, не надо.

Свекровь разогнулась у комода и удивленно посмотрела на невестку. Высокая, статная, с хорошим, простоватым лицом, светлоглазая, спросила:

– Ну зачем ты будешь хорошее поганить? Вот и рубашечка баская есть, и юбочка… Ну ладно, что-то я, дура, правда, не то молочу. Гости же будут. Вот ляпнула, не знамо чего, – она всплеснула руками и засмеялась.

Тоже Анна, как мама, тоже покладистая и робкая, Лене с ней было легко. С несостоявшейся свекровью, матерью Саши, Анна Петровна не шла ни в какое сравнение. Та была вежлива и предупредительна, но Ленка кожей чувствовала оценивающий, напряженный взгляд. А здесь – все просто и не надо стараться понравиться. Лену любили за то, что ее любил Виталик. Все!

В деревне было хорошо. Валя ела с аппетитом все, чем пичкала ее бабушка. И куда влезали оладьи, каша, топленое молоко, мягкие шанежки? Дочка поправлялась, крепла на глазах. Виталик помогал родителям с сенокосом. Хозяйство большое: две коровы, бычок, овцы, куры, поросенок. Огромный огород привольно раскинулся на тридцати сотках. С самого утра беленький платочек Анны Петровны мелькал то среди картофельной ботвы, то около парников, то среди грядок.

День здесь начинался рано. Мужики просыпались в четыре утра и уходили на покос. Анна Петровна топила печь, ставила чугуны с картошкой для скотины, а потом отгребала угли и отправляла томиться до обеда щи, любимую кашу сына, молоко. К возвращению косарей, к пробуждению невестки у нее был готов завтрак. Кипел чайник, благоухал терпкий, крепкий чай.

Ели много, ели сытно. Свекр выпивал три больших кружки чая. Виталик уплетал деревенскую яичницу из маленького горшочка, запивая ее парным молоком. Отменным едоком был и старший брат Василий. Елена сначала удивлялась такому аппетиту, а потом все поняла. Летом за столом рассиживаться некогда, и никто не будет доставать из печи ведерные чугунки по первому требованию – хозяйке недосуг, своих дел навалом: тут и стирка на всю артель, и скотина, и сенокос, и огород, и еще куча больших и маленьких дел.

Теперь семья соберется не раньше трех часов дня. Поэтому все наедались от пуза. И Валюшка не отставала от «артели», уже сама ковыряла ложкой в каше. Больше каши оставалось на слюнявчике, чем во рту, и все смеялись. Виталик для смеха деревянную ложку дочке дал. И теперь Валя не расставалась с новой игрушкой. И гулять с ней, и спать с ней!

Солнце жарило, подвяливало скошенную с утра траву, и женщины деревянными, легкими и удобными грабельками сгребали сено в валки, ворошили, переворачивали и складывали в стожки. Потом маленькие копенки Виталик с Василием погрузят в волокушу и отвезут на сеновал. В минуты отдыха муж скроется среди деревьев, а потом возвращается с кепкой, полной морошки или черники. Для Валюшки соберет пучок ягодных кустиков, усыпанных земляникой. Вручит ей. Та мусолит потихоньку, сидя в тенечке на одеяле. Никакой аллергии! Чудеса.

Лена однажды увязалась за мужем на утренний покос. На круглой лужайке, поросшей сочной тимофеевкой, застенчивыми ромашками и хрупкими колокольчиками, лежала пелена утреннего тумана. Виталий отбил косу, поплевал на руки и приступил к работе. Широкие плечи мужа мерно двигались в такт шагам. Слышалось только тоненькое вжиканье легкой косы.

Лена залюбовалась Виталием: он, облитый первыми солнечными лучами, высокий, красивый, был частью тихого и спокойного мира. Зачем цивилизация вырвала этого сильного, мирного человека отсюда? Здесь ему место, спокойному, доброму, созидающему и бесконечно простому. Что-то кольнуло в сердце, и Лена с ужасом подумала: а зачем она тут? Что она вообще здесь делает?

Никто к ней не приставал с ненужными вопросами, не осуждал за безделье, ничем не попрекал и даже виду не подал. Свекровь ловко управлялась со своей тяжелой, каждодневной работой и не нуждалась в помощи невестки. Мужчины, как часть сложного механизма, мерно крутились прочными подшипниками. И всей этой машиной спокойно и уверенно управлял глава семейства, Николай Степанович. Каждое утро он покуривал на крыльце, решая бесконечные задачи, определявшие ход работы. Потом он распределял на всех членов семьи дела, которые необходимо было выполнить за день. Никто не вздыхал и не возмущался – в этой семье с давних времен был установлен свой порядок, незыблемый и строгий. Лена и Валюша были новенькими звеньями в прочной цепи, выкованной по деревенским уставам. Лопнут эти блестящие кольца – распадется, рассыплется все, что бережно создавалось не одно десятилетие.

Елена с дочерью спали в холодной половине избы, где летом не топилась печь, и было прохладно, тихо. Валя открывала глазки, когда утренние зайчики играли на личике. Дочка будила Лену, капризничала, требовала внимания. Если бы не Валя, Лена спала бы до обеда, такой крепкий сон на взбитой перине. Потом она умывалась, умывала дочь, и обе, румяные, свежие, переходили через темные сенцы во вторую половину. Анна Петровна приветливо здоровалась с невесткой, ласкала внучку, при этом ни на минуту не давая покоя большим, натруженным рукам. Перед Леной выставлялась миска с картофелем, отваренным в мундире, банка парного молока и бутыль подсолнечного масла. Горячий молодой картофель окунался в пахучее масло, щедро сдобренное солью. Любимая еда «Ленушки».

Всю жизнь Анна Петровна, тетя Нюра, будет звать свою невестку ласково – Ленушкой. Несмотря ни на что. Она, совсем неграмотная, полюбила Лену с первого взгляда. Виташа, рослый и здоровый, милый сынок, выбрал себе жену под стать. Да еще и городскую! Образованную! Королева какая, и девочка хорошая, беспокойная малость, но это пройдет.

Анне Петровне даже в голову не приходило попросить Лену о помощи. Зачем? Не хватало еще, чтобы она со свиньями возилась или корову доила. Посуду мыть так, как мыла ее в тазике с горячей водой сама хозяйка, невестка не умела. В огороде быстро уставала. Вон, пусть с дитем возится, да цветочки собирает на лугу. Каждый день новый букет в вазу ставит, а пластмассовые цветы куда-то выкинула. Городская! Цветов покупных жалко, золовка подарила, от души. Но Ленушке виднее. Модно так у них, наверное. Что тут обижаться. Грех. Дай ей бог здоровья, да детишек побольше…

Месяц пролетел быстро, и Лена радовалась этому. Она уже скучала. Все-таки, это был не ее мир. Она хотела создать свой собственный, где она будет управлять так же, как и суровый, немногословный Николай Степанович. Именно так! Его она уважала и…побаивалась. Сильный! Достойный соперник, видевший ее насквозь!

И все-таки, расставаться с родителями мужа, с деревней, с новыми знакомыми, такими же молодыми, как и она, детьми сельчан, приехавшими сюда в отпуск, со стариками, глядевшими на молодых с уважением и робостью, было грустно. Ее ждала своя взрослая жизнь, со взрослыми проблемами и делами. И кстати, надо уже Вальку в ясли устраивать. Хватит на руках ей виснуть – пора к коллективу привыкать, разбаловали девку в гостях до невозможности.

5

Алевтина Григорьевна была очень рада известию о расставании сына с Еленой, девушкой, которую он когда-то привозил домой. И ведь она знала, предвидела то, что случилось наконец. Саша привел девушку, представил ее матери, и та была вежлива и улыбчива. Алевтина вида не показала, пригласила к столу, а сама приглядывалась украдкой.

– Саша, мне, наверное, не стоило вмешиваться в твою жизнь, но…

Алевтина вытирала посуду и укладывала тарелки в сушилку. Ее сын сидел за столом, смотрел в окно, на маленький дворик, где невеста играла с собакой Жулькой. Жулька звонко лаяла, подпрыгивала, пытаясь дотянуться до лица девушки.

– Что, мама? Начала уж… Говори до конца.

Алевтина Григорьевна присела напротив Александра.

– У вас все с Леной серьезно?

– Нет, мама, я тебе каждую встречную решил привозить, – Саша начинал злиться. Вспыльчивый, угрюмый. Давно ли он был милым и ласковым сыном? С годами все больше и больше проявлялся отцовский, неуживчивый характер. Сладить с ним никто не мог. И вот, пожалуйста, Сашка – вылитый Женя. Одно лицо, и нрав – один и тот же.

Алевтине с мужем было нелегко. Но с годами она научилась угадывать настроение Евгения. Ей хватало мудрости не вступать в перепалку с грозным мужем, отмалчиваться. Глядишь, и тот остывает, успокаивается. Если бы на месте Алевтины была другая женщина, бог знает, чем бы это могло закончится. Саша влюбился совсем не в ту девушку. Хватило пары часов, чтобы понять: Лена не будет помалкивать. Не из того теста. Любой мелкий спор впоследствии может вылиться в крупную ссору. А жизнь, сотканная из крупных ссор, будет для обоих мучением. А если дети пойдут?

Поддаться Лене, значит, показать слабость. А она не любила слабых. Алевтина сразу все поняла. Лена перешагнет через упавшего равнодушно. А Саша? А с Сашей будет воевать до конца, пока не сломает. Ей нужен личный раб, а не соперник. Таким, как Лена, лучше жить в одиночестве. Или с человеком, который не будет ее любить. Тогда она отдаст все. А с любящих она будет брать, брать, брать, как черная дыра засасывать в бездну. Сейчас, пока она молоденькая и хорошенькая, совсем не видно темной сущности, легко обмануть любого. Но не Алевтину, нет. И, главное, Сашка не поверит матери. Хватит ли ума этой девочке вовремя бросить жениха? Остается надеяться на армию. Осенью Саша уйдет, два года – срок долгий. А там – посмотрим.

И вот – новость. Сашка из армии пришел, побыл немного с матерью и рванул в тот клятый городишко. Алевтина не спрашивала и так обо всем догадалась. Об одном молилась: только бы обратно с ней не сошелся. Брак и ребенок для таких как Саша – не преграда. Этого только не хватало. Но страхи оказались напрасными: сын, пожив с годик в холостяках, скоро познакомил мать с хорошей и покладистой Верочкой. Миленькая, тихая, умом не блещет – ну и что? Умных Сашке и не надо, обо всем остальном Алевтина позаботится.

***

Работать поваром в детском саду нелегко. Каждый день – нервотрепка. То проверки СЭС, то комиссии, то директриса с медичкой выносят мозг с пробами, с калорийностью, с гигиеной. До смерти надоела рутина. Подъем в пять утра, каши, запеканки, супы. Коллектив неплохой, но такие все ограниченные, туповатые сельские бабы с красными лицами, натруженными руками и огромными животами. У каждой второй – нет половины зубов.

Работа повара – неблагодарный труд. У работниц, через одну, к тридцати годам обязательно появляется грыжа. Женщины, словно тяжелоатлеты, легко подхватывали огромные баки и таскали на себе, не жалуясь. Ловко орудуя топором, рубили говяжью тушу, наращивая на руках мужские мускулы. Галя, старший повар, могла в одиночку принять молоко с фермы и перенести несколько бидонов в холодильник. Шофер в это время покуривал и даже не пытался помочь женщине. Да какая это женщина? Конь в юбке. Ниче-е-его, справится. А ему за погрузку не доплачивают.

Лена смотрела на шофера и злилась. Один раз продукты пришлось принимать ей. Кладовщица Марина, мелкая дамочка в бараньих завитушках, стояла и что-то чиркала в накладной, шофер лыбился, глядя на Лену. Бидоны стояли на асфальте. И Лена стояла.

– И что? Елена Ивановна, вы в первый раз замужем, что ли? – кладовщица нервничала, она замерзла на улице.

– Я не поняла, вы хотите, чтобы я ЭТО таскала?

– Нет, мне таскать? – недоуменно спросила Марина.

Лена развернулась и ушла на кухню. Она не слушала брань и матюги шофера. Встала к раковине, принялась чистить лук. Мужик приволок молоко в холодильную камеру и ворвался в цех.

– Ты не охренела часом, мадама? Ты кто? Поварешка сраная! Вот и делай свое дело! Мне еще продукты в пять точек везти, я что, каждой б…. помогать должен! Да я…

Договорить фразу он не успел, получив звонкую оплеуху по рябой морде. Оторопев от наглости, застыл на месте, потирая покрасневшую от удара щеку, а потом хотел было врезать по башке зарвавшейся городской бабенке, но увидев в руках ее острый нож, не посмел поднять руку.

– Ладно, сучка! Попомнишь меня, – и вышел из цеха, громко хлопнув дверью.

Елена продолжила чистить лук. Из глаз лились слезы, потекла тушь. Она яростно отбросила луковицу, села на табурет. Потом поднялась и включила мясорубку, огромный, громко визжащий агрегат, с легкостью перемоловший в фарш куски мяса и лука. В меню на сегодня были биточки с картофельным пюре.

Директор совхоза с интересом разглядывал молодую женщину. Ему, восточному мужчине, очень нравились именно такие, как она. Крупные, яркие черты лица, густые, дугой брови, красивый разрез зеленых глаз. Ей очень бы подошли крупные серьги. Пышные волосы, высокая грудь. Женщина не была худенькой: круглые плечи, белая шея и полные бедра. Но талия не пропала, и это тоже нравилось директору. Мужчины любят раздевать глазами, а он мысленно наряжал ее: на красавице здорово смотрелось бы платье с глубоким вырезом, на шее – цепочка с изящным кулоном, прятавшимся в аппетитной ложбинке между мягкими полушариями груди. Ай, ва! Вкусная какая девка! Смелая! Добилась приема, сверкает глазищами, прямая, гневная!

– И поэтому я требую предоставить водителям экспедитора! Или нам грузчика! Почему в столовой в штате грузчики имеются, а в школе, в детском саду, в магазине продуктовом – их нет? Я конечно понимаю, что в нашей стране равенство между мужчинами и женщинами, но не до такой же степени! Положено поднимать тяжести не выше семи килограммов! А у нас что? Это позор! – Елена говорила как по писаному. Директор внимательно слушал ее, сложив свои волосатые ручищи в замок. Черные, глубокие, умные глаза смотрели прямо, смущая ее. Что-то не то Елена прочитала в его взгляде, инстинктивно поняв – нравится. Ну конечно…

Ах, ты, старый развратник. Глаз положил, сразу видно! Елена почувствовала, как у нее краснеют щеки. Директор заметил это и улыбнулся.

– Я вас внимательно выслушал. И абсолютно с вами согласен! Отсутствие экспедитора – мое упущение. Серьезное, при этом! Нельзя допустить, чтобы такие красивые девушки надрывались. Кстати, какое у вас образование?

– Среднее техническое.

– Вам нужно учиться. От совхоза вы получите направление на заочное обучение в Ленинград. Семья, дети – имеются?

– Муж, ребенок!

– Муж, наверное, не отпустит вас в Ленинград? Я бы не отпустил, – бархатные глаза директора смотрели в упор. Его рука слегка коснулась пальцев женщины. И она не отдернула их, не отстранила.

Арон Арамович Карутян был настоящим хозяином. Он не терпел разгильдяйства и халатности. За двадцать лет работы в должности директора совхоза он смог захудалую деревню превратить в процветающий поселок городского типа. Под его началом все крутилось и развивалось. Выросли новостройки, новый животноводческий комплекс с сауной и базой отдыха для работников. Тяжелая техника развернулась на пустыре, вбивают в грунт сваи для спортивного комплекса.

На главной площади был устроен настоящий открытый бассейн с фонтаном. Дом культуры – не хуже городского, а может и лучше. И зарплаты привлекли много молодежи, и в садики не надо ждать очереди, и в школах работали лучшие педагоги района! О магазинах слагались легенды – Арон лично взял под контроль снабжение и доставку товаров и продуктов. В общем, жители совхоза буквально молились на своего директора и прощали ему некоторые слабости.

Другого бы отправили по всем инстанциям за аморальное поведение, порочащее советского человека, только не Карутяна. Да что это за мужик, коли баб не любит? Тряпка, слюнтяй! А этот – молодец. И, главное, семью не бросает. Подумаешь, любовницы. Сам живет и другим жить дает. Никого не обижает! Да и не бравирует Арон своими похождениями, не афиширует. Нормальный руководитель, дай бог каждому.

Елена вступила в партию, получила членский билет. Теперь она часто бывала на собраниях и совещаниях. Осенью предстояла сессия. Виталик косо смотрел в сторону жены.

– Зачем тебе это надо? Денег мало, что ли?

– Я не собираюсь вкалывать на кухне до конца жизни! – аргументы Елены были железобетонные.

– А Валю на кого оставишь?

– Я уже с мамой договорилась. Она у нас поживет, справитесь.

– Я одного не понимаю, с чего такая прыть? Можно ведь просто найти другую работу? – муж нервно расхаживал по комнате.

– Какую, Виташа? Какую работу в совхозе? Дояркой? На другую должность меня не возьмут, образования нет. Вот и буду учиться.

Разговор можно было считать законченным. Виталий понимал, что права жена. Но… Что-то мешало ему быть спокойным. Что? Ну да, она три недели будет жить в Ленинграде. Учиться ведь будет, не что-нибудь там. Теща, золотой человек, поможет. Это правда. Пускай едет, жизнь увидит, отдохнет от семейной рутины. Она ведь все равно уедет, такой характер…

Черная «Волга» Карутяна стояла прямо на выходе из Московского вокзала. Арон встретил Елену, открыл перед ней дверцу.

– В общагу ты не поедешь, будешь жить в квартире. Я обо всем позаботился. Сейчас едем туда, а потом я покатаю тебя по городу. Любишь кататься, Леночка?

– Люблю, – ответила она, подумав про себя: «Еще и саночки возить придется».

Ленинград был прекрасен и строг. Над Невой возвышались колонны стрелки Васильевского острова. Блестел шпиль Петропавловки. Невская вода билась о гранитный парапет. Солнце отражалось от купола Казанского собора, всюду сновали легковые машины и автобусы, полные туристов. Иностранцы, непохожие на горожан, фотографировали достопримечательности. Одетые модно, но просто, они, и молодые, и старые, отличались раскованным поведением и ослепительными улыбками. Даже у пожилых были хорошие, белые зубы.

– У наших женщин к тридцати годам рот щербатый. А этим – хоть бы что, – произнесла вслух свои мысли Елена.

– Отечественная стоматология хромает по сравнению с западной на обе ноги. Зато – бесплатно. Там, у них, все это стоит очень дорого. Но ты не бойся, твоим зубкам ничего плохого не грозит. Пока я рядом, – Арон вдруг положил свою руку на ее колено.

Елена вздрогнула. Ей стало противно. До смерти хотелось выпрыгнуть из роскошной волги, кинуться обратно на вокзал, взять билет и уехать к мужу. Но она не сделала этого.

6

По поселку ползли слухи. Уж очень быстро делала карьеру Елена Ивановна Никитина. Без году неделю тут живет, а уже заведующая столовой. Интересно, как? Бывшая начальница, жох-баба, в силах, была отправлена на пенсию. С чего бы это?

– Мазуркина проворовалась и попалась некстати! – кто-то пустил пулю.

– Мазуркина? Светлана Егоровна? Да вы что? Да не было еще такого человека, чтобы Мазуркину поймать! – не верили.

– Да успокойтесь, что тут непонятного! Вы новую заведующую видели? Ну и делайте выводы, кто ее туда пропихнул и за что! – судачили, мозоля языки.

До Виталия, конечно, слухи тоже доходили. Он не верил – не хотел верить! Что за ерунда! У нас здесь Советский Союз, а не Америка! Завидуют жене, у самих-то ума, видно, не хватает! А Леночек – молодчина. Да, ему не нравятся эти поездки ее в Ленинград, но зато должность какую получила, зарплата больше, чем у него самого. Квартиру в декабре дают, в новом доме, двухкомнатную! У Валюшки свой уголок теперь будет! Разве плохо?

Но червячок сомнений точил, не отпускал сердце. Он не был дураком, понимал, что так не бывает. Хлебную должность и квартиру сложно получить за красивые глаза. Но его Ленка – не простая бабенка, а умница. Он всегда это знал! Но почему тогда бригадир сказал ему:

– Эх, парень, далеко у тебя жена пойдет. Сочувствую, – по плечу хлопнул тяжелой рукой и отошел.

Ребята скрытные стали. Как ни зайдет Виталий в каптерку – замолкают, хотя о чем-то оживленно беседовали до этого, гоготали. И молчат гаденько, суетливо закуривают и расходятся. Да и Ленка… Откуда у нее появились золотые колечки, цепочки, сережки? Зарплата высокая? Ладно. А шуба? Не норка, конечно, не песец, каракулевая. Но пойди, найди сейчас такую. Говорит, что купила по случаю в Гостинке. Ой, смутно верится.

Да и вообще: не нравятся ему все эти дела в столовой. Мутит, крутит что-то там жена. Какие-то накладные левые, какие-то знакомые появились непонятные. Какие-то халтуры, свадьбы, собрания. А Валюшка мать вовсе не видит, все с бабушкой. Ой, не к добру все это!

Анна Николаевна тоже не слепая, все видела и знала, откуда у слухов ноги растут. На чужой роток не накинешь платок: дочка, считай, в открытую с директором роман крутит. Все видели, как она с ним разъезжает. Господи, куда жена этого бабника смотрит? А ей – что? Трое детей, квартира, дом, семья. Знает, никуда не денется от нее…. Мужики восточные могут целый гарем иметь, но законных своих ни за что не бросят. А Ленка себе что вообразила, неужели ей Виташу не жалко? Дочку не жалко? Думает, что Арон будет с ней всю жизнь? Так тому, слава богу, полтинник уже. Ведь не вечный же он! Стыд-то какой, матушки… Совести у нее, у подлюки, нет, вся в батюшку своего, кобеля, господи прости.

Бедная Валюшка. А Ирка на Ленку смотрит, рот открыв. Конечно, такая сестра, в техникум в Ленинград ее устроила. Что она там делает, учится ли? Вся душа изнылась, ночи эти бессонные. Девчонка молоденькая, в большом городе. Вот найдется ухарь какой, обманет, что потом будет? Ой, ну и времена настали: куда ни посмотришь, везде край. Умереть бы и не видеть ничего этого, но как? Валечку растить надо, коли мать у нее такая никудышная. Ирку замуж выдать за хорошего человека. Виташу досмотреть, на себя не похож стал. И …винцом от него что-то часто попахивает. А этой, стерве, наплевать, начальница какая. Столовка деревенская, тьфу ты, а гонору, будто рестораном столичным руководит. Ну и деньги эти шальные… А вдруг ОБХСС нагрянет с проверкой?

Анна Николаевна глотала горстями таблетки, пила капли и все чаще растирала сухонькую грудь: ныло, давило что-то там и никак не отпускало. Не такой она жизни хотела для дочери, не о том мечтала, когда свадьбу справляли.

Елена через профсоюз выхлопотала для коллектива столовой однодневную путевку в соседнюю область, в музей-усадьбу какого-то композитора, жившего в личном имении в начале прошлого века. Коллеги топтались около экскурсовода и скучали. Им было не интересно. Больше всего поварих занимали совсем другие проблемы: прошвырнуться по магазинчикам крупного областного города, ухватить какие-нибудь дефицитные товары. Курицы тупые, мало им, что ли своих магазинов? Уж Арон для них расстарался, так нет же… Идиотки.

Сама же Елена впитывала каждое слово сухонькой женщины, увлеченно, с жаром, рассказывавшей о жизни композитора. А более всего Лену занимала обстановка усадьбы. Это были чудесные вещи! Сервиз тонкого фарфора, инструктированный золотом, хрупкий как яичная скорлупа, спрятанный за стеклом буфета из красного дерева. Мебель, изготовленная так искусно, что дух захватывало: переплетение диковинных цветов и фруктов, крылатые амурчики, сказочные животные – красота! Мягкие диванчики и козетки, пуфики и кресла, огороженные лентой, так и тянуло на них присесть.

Матово поблескивали старинные зеркала, в них отражалась совсем другая Елена – загадочная, таинственная. Вот он – ее мир! Здесь – ее место! Ах, как бы хорошо она смотрелась в пышном, домашнем платье, отделанной сложной вышивкой, в атласных башмачках, с тонкой шалью, наброшенной на белые плечи!

Вот медный колокольчик стоит на ломберном столике. Это – ее колокольчик! Позвони, и тут же прибежит какая-нибудь растрепанная Машка или Парашка, вытянется перед хозяйкой в ожидании распоряжений. И через десять минут в столовой ее уже ждал бы завтрак. Окна раскрыты, легкий ветерок играет с кружевными занавесками… Она проверяет счета и советуется с молодым приказчиком, молодцеватым и хитрым, мечтающем о прекрасной барыне, о ее белом теле, о ее деньгах… К обедне она едет в коляске, запряженной парой сытых лошадей, и встречные бабы и мужики, такие же туповатые, как эти современные поварихи, отвешивают низкие поклоны. Барыня! Добрая барыня!

Обратно ехала и не слушала своих работниц, оживленно галдевших на весь автобус. Мимо пролетали бескрайние вологодские поля и леса, колхозы, совхозы, фермы, животноводческие комплексы, огромные коровьи стада паслись на пастбищах. В приоткрытое окно то и дело врывался запах навоза. Елена морщилась и отворачивалась. Барыня, барыня. Ей бы очень шло быть барыней. Кому нужно это равенство? Этим тупоголовым курицам? Зачем? Им место в кухне. По жизни, навсегда. А она – другая. И жизнь у нее должна быть другой, не такой, как сейчас. Ради чего она терпит старого любовника, дурака мужа? Мелкое плавание. Хотелось большего. Ей бы совсем не помешала добротная дачка в сосновом бору, машина и квартира в старом фонде Ленинграда. Вальке нанять бы частного учителя, чтобы образованной была.

https://yandex.ru/is/

О муже она совсем не думала. Кто такой муж, чтобы еще о нем думать?

***

Елена вышла из ванной, свежая, душистая, в белом халатике. Прилегла на широкую постель, где лежал Арон.

– Милый, я хотела бы с тобой поговорить.

Арон нахмурился.

– Только не говори, что ты опять беременна, третий аборт, дорогая! Тебе надо обратиться к врачу и решить эту проблему раз и навсегда.

Елена перевернулась на спину, обнажив длинные, полные ноги.

– Арончик, я не хочу ставить эту спиральку!

– А я не хочу, чтобы ты гробила свое здоровье. И, в конце концов, эти аборты…

– Все, все! Я поняла! Хватит строить из себя святого! Я прекрасно знаю, о чем ты беспокоишься! Не волнуйся, наследников тебе не предъявлю и твою жену не подвину!

Арон поднялся, накинул халат, сел в кресло, налил вина.

– Моя жена тебя не касается!

Ни один мускул на лице не дрогнул, но Елена чувствовала – злится Арон. Палку перегибать и спорить с ним – чревато.

– Я совсем о другом хотела поговорить.

– Чего еще желает моя царица? – Арон смягчился и улыбнулся.

– Да какая царица, Арончик, любимый. Всего лишь…помещица. Может быть, выделишь мне соток тридцать? Хочу построить дачу.

Арон прищурился, посмотрел на любовницу долгим, пристальным взглядом. Елена была хороша. Роскошная, вальяжная кошка. Ишь, как раскинулась. Хвоста, лениво помахивающего, не хватает. В последнее время располнела, но это ее не портило. Таким, как она, идет полнота. Жадная стала, наглая. Помещица.

– Ты забыла, в какой мы стране живем? Здесь никому просто так ничего не дают. И купить – нельзя. Я не бизнесмен, я директор совхоза!

– Ты директор образцово-показательного хозяйства. Тебя по телевизору показывают чаще, чем Андропова. И сейчас наступают совсем другие времена. Ты в министерстве ногой двери открываешь! Чего тебе стоит? А?

– Ай, тебе все мало? Ай, наглая, нахалка! Ну-ка, встань! – бархатный голос Арона стал жестким, металлическим.

Елена насторожилась. Присела, прикрыв круглые колени полами халата. Арон налил себе еще один бокал.

– Ты знаешь, в мои дела мало кто лезет, везде у меня свои люди. Но в том самом министерстве, где я открываю двери ногой, со мной уже проводили серьезную беседу! И я, уважаемый человек, сидел и краснел как мальчик. Про тебя не говорит только ленивый. Мне проблемы не нужны. Ты зарвалась, девочка! Я не люблю, когда бабские интересы превышают все остальное!

Елена вспыхнула, вскочила:

– Я тебе не навязываюсь! Можешь идти ко всем чертям! Проживу!

Арон не повышал голоса, но его черные, бездонные глаза сделались похожими на эбонитовые глаза сфинкса.

– Я не люблю, когда женщина начинает со мной спорить. Мне не нужны вздорные и пустые бабы! Кстати, я в курсе твоих делишек в столовой. Я думал, что ты умная. А ты – глупая. Еще раз узнаю про левые накладные – выгоню с позором. Поняла?

Лена испугалась не на шутку. С Ароном нельзя наглеть, это тебе не Виталик. А она заигралась в сказку про золотую рыбку.

– Я поняла, Арон Арамович… Даю вам слово, такого больше не повторится. Простите меня, бес попутал, – тихо прошептала она.

7

Арон был нормальным мужиком, жизнь бывшей любовнице портить не стал. Конечно, со столовой он ее убрал. Но красиво. Так совпало, что Арон собирался открыть кондитерский цех при молодежном кафе. Отличное качество продукции он честно гарантировал и представил журналисту районной газеты молодого специалиста, целеустремленного и талантливого руководителя коллектива кондитеров, Никитину Елену Ивановну. Пусть себе работает, да и норов свой укоротит.

И участок земли Елене выделили. Правда, не тридцать, а шесть соток. И не среди сосен, а в поле, среди таких же участков для обычных работников совхоза.

Со стороны все смотрелось благопристойно. Но Елена знала – это конец. Это удар, болезненный и жестокий. Ей просто дали пинка, элегантно и дипломатично. Она не пыталась поймать Арона на улице, не приходила к нему в приемную, зачем унижаться? Хватало и того, что законная супружница бывшего любовника, заходя в кафе, встречаясь с ней взглядом, смотрела победоносно, насмешливо, свысока. Хотелось провалиться под землю, но марку нужно было держать. Елена не опускала глаза и улыбалась сопернице дерзко: накось, выкуси, не дождешься!

***

– Ты представляешь? Невозможно просто! Воровства он не потерпит, козлина старая! Что там я у него украла? Да все так делают! Эта сучка Мазуркина, думаешь, святая что-ли? Таскала не хуже моего. Небось, всем своим выродкам по кооперативной квартире купила! И все мало ей, все мало! Он ведь ее опять заведующей поставил, представляешь? – Лена плакала от злости, жалуясь на жизнь верной подружке Наде.

Надя слушала и не слышала, у ней своих проблем – выше крыши. Казалось бы, совсем безнадежная дурнушка, а замуж вышла за хорошего парня. Родили девчонку. Правда, малышка родилась семимесячной. Все вокруг качали головами: такие не выживают. Но Надя вместе со своим Васей все силы бросили на борьбу за жизнь ребенка. Маша была такая крошечная, на малюсеньких пальчиках не было ноготков, и о специальных капсулах для таких детей еще даже речи не велось. Мать превратилась в наседку, дышала с дочерью в унисон и тряслась от мысли, что когда-нибудь проснется и не услышит дыхания Машутки. Ей бы Ленкины проблемы! Но ведь пришла, в сапогах в комнату процокала, Надьку за гребень – и на кухню.

– Что я от него видела? Шубу эту драную? Не смеши меня, это анекдот просто! Пару серег и цепочку? Ха-ха-ха, князек уездный. А вот возьму и напишу куда следует. Пусть все знают!

Надя подняла на Елену воспаленные от бессонницы глаза и сказала:

– А квартира, Лена? Ты вообще берегов не видишь? Мы до сих пор здесь, в коммуналке ютимся, а ты на всем готовеньком. У тебя совесть есть?

О чем с этой наседкой говорить? Елена прощалась с подругой, на дочку ее даже не посмотрев. Оправдалась, что боится заразу какую занести. Она накинула на плечи шубку и вышла на улицу, на свой старый двор, где раньше так просто и беззаботно ей жилось. Эти два стареньких дома барачного типа готовились под снос, скоро Надьке, да и маме должны были дать отличные квартиры в хорошем районе города. Так что, нефиг ей жаловаться! Лена не пожалеет!

Она шла по заснеженному тротуару, оскальзываясь на высоких каблучках рюмочкой модных ботиков. Торопилась на автобус. Если опоздает, придется возвращаться ночевать в мамину халупу. А этого ей до смерти не хотелось: мама нянчится с Валей, вот уже несколько лет проживая с семьей дочери, Ирка учится в Ленинграде, а бабка Паня умерла. Да умерла как!

Анна Николаевна рассказывала дрожащим голосом:

– Умерла Паня. Ну, мы ее обмыли с соседками, положили в гроб, честь по чести. Три дня ей положено лежать. И вот настала последняя ночь, уже перед похоронами. Мы с Иришкой вместе легли: она покойников боится. Васенька старенький с нами. И вдруг прямо среди ночи слышим: в соседней комнате дверь открывается и шаги тяжелые – топ, топ, топ. Скрипнула дверь уборной. А потом – обратно – топ-топ-топ. И дверью в комнату – тр-р-рах! Господи, да мы все трое чуть до потолка не взлетели, выбежали вон в одних рубашонках! У соседки ночевали! Не могу там находиться! А Васенька после того пропал!

Виталик смеялся:

– Да что ты, мамуля? Бабке Паньке пописать захотелось, а вы сами чуть не описались! Ха-ха-ха!

Но мама не смеялась, а в ее глазах плескался ужас.

Лена тоже решила не испытывать судьбу, и так нервы не на месте. Ветер усиливался, и она спрятала лицо в воротник шубы. Мимо проехала машина. Вдруг она, сдав назад, остановилась около Елены.

– Привет! Подвезти?

Сашка. Да, это был он. Елена помедлила немного.

– Мне в поселок надо, – сказала она.

– В поселок, так в поселок. Не пешком пойдем. Садись, – Саша не вышел из автомобиля, новеньких «жигулей», оставаясь за рулем. Лене это не нравилось. Арон всегда открывал перед ней дверцу. А этому жлобу культурное обращение с дамой незнакомо. Она не двинулась с места.

Сашка намеков не понимал, но все-таки дошло до остолопа что-то: открыл дверь автомобиля изнутри и пригласил Елену на пассажирское сиденье рядом с собой. Она села, устав от ненужных церемоний. Саша газанул, и белая «копейка» рванула с места, опасно вильнув на покрытой льдом дороге.

– Видел твое фото в газете. Молодой специалист! Ты теперь как в кино, – улыбнулся Саша.

– В каком? – Елена смотрела, не отрываясь, на дорогу, на которой уже вилась поземка.

– Сладкая женщина. От тебя тоже пахнет ванилью. Правда, ты красивее.

Ей не понравилось это сравнение. Героиню фильма выставили чудовищем каким-то, хотя она все делала для семьи. Все сама выбивала, пока этот пентюх, ее муж, почитывал книжонки с приемным сыном. Елена не стала об этом говорить, зачем? Ее интересовало другое.

– Саша, я смотрю, ты разбогател. Где такую машину достал?

– Купил.

– Ого! Женат?

– Да, сын растет.

Что еще? О чем беседовать? О том, что проворонила перспективного мужика? Но не ехать же молча всю дорогу.

– Саша, а где ты работаешь? Или это тайна?

– В Ленинграде. А семья здесь пока. Не потащишь ведь их в общагу. Я в Совтрансе сейчас.

– Саша, ты молодец! Туда пролезть – блат иметь нужно. Везучий, за границу ездил…

– В Финляндию, в основном.

– И как там, в Финляндии?

– В Финляндии хорошо.

Приехали в поселок, Елена продиктовала адрес, и машина подкатила к дому.

– Ну пока, Сашка! Желаю тебе счастья!

Лена вышла из автомобиля и скрылась за дверью подъезда.

Она зашла в свою квартиру. Вкусно пахло выпечкой, наверное, мама опять решила побаловать всех своим фирменным пирогом. Дома тепло, светло и чисто. Анна Николаевна, маленькая, худенькая, с гладко причесанной головой, аккуратная и опрятная, встретила дочку.

– Ленушка, раздевайся. Я уже волноваться начала, за окном-то что творится, ужас!

– Привет, мама. Вальку уложила? А Никитин где?

Мама помрачнела лицом.

– Виташа… сегодня опять напился. Спит в комнате. Деньги мне отдал, я на холодильник положила. Сегодня получка у него, вот и выпил, наверное.

– Козел, – фыркнула Елена, – только бы водку жрать, – она скинула сапожок с ноги, – весь дом перегаром провонял. Мама, чайку мне завари.

Она расположилась в уютном кресле перед телевизором. Показывали увлекательный фильм, но ни игра актеров, ни сюжет не заинтересовали Елену. Она думала совсем о другом.

Вот так. Проворонила, прошляпила. Пока она сидела в деревне, слушала с мужем соловьев, крутила роман с Ароном, ездила на сессию, радовалась каракулевой шубке и серьгам, Саша работал и карабкался вверх. И вот теперь женат, воспитывает ребенка. Наверное, любит свою жену. Неспроста он ее подвез. Не от того, что соскучился и страдает, нет. Это – не про Сашу. Он мстит. Красиво, ювелирно ткнул Елену в дерьмо. Тварь.

Господи, почему? Что она сделала такого? Все стараются побольнее ударить, укусить, толкнуть. За что? Ах, как бы хорошо жилось ей с Сашей. В нем было все, что так нравилось Елене в мужчинах: сила, характер и умение жить, как у Арона. Молодость и красивое тело, как у Виталия. Чего ей не хватало?