Проклятые замки бесплатное чтение

Чтоб быть справедливым возмездье могло,

Лишь злом воздавать подобает за зло.

Абулькасим Фирдоуси

Глава 1

Поздним августовским вечером лица членов семьи пожилого графа Лишки казались чуть более светлыми и чуть менее угрюмыми, нежели обычно. Такие семьи радость посещает весьма редко, а в те внезапные дни, когда она все же заглядывает в их потускневшие от времени и мутные от разводов дождя решетчатые окна, они предпочитают не принимать гостью. Впрочем, в тот день повод был совершенно особенным – их младший сын, Роберт Лишка, вернулся в отчий дом из путешествия по Западной Европе, которое заняло долгие шесть лет.

Замок графов представлял собой узкое строение из темно-серого камня с тянущимися к самым облакам острыми шпилями башен – строение, правда, уже несколько обветшалое. На территории, обнесенной высоким забором-укреплением, располагались основная, Большая Башня, принадлежавшая хозяину Константину Лишке и его жене Аннете, и пристроенная к ней Малая Башня, в которой жил старший сын Франтишек со своей молодой женой и личными слугами. Ужин проходил именно в Большой Башне, так как ее помещения больше подходили для приемов – большие гобелены с узорами, вышедшими из моды уже двадцать лет как, укрывали холодные стены от завывающего во внутренних каналах ветра. Малая же Башня уже не могла похвастаться подобными удобствами. Они располагались в просторной гостиной за длинным прямоугольным столом; множество канделябров освещали их трапезу. Столовые приборы звенели редко, так как члены семьи были больше заняты разговором, нежели поеданием свежепойманной дичи. Хозяин и его старший сын не представляли жизни без охоты, а, как известно, каждый заядлый охотник хотя бы однажды выстрелит в самую ценную породу, и с тех пор только и будет думать, что о ней, вспоминая тот самый момент собственного триумфа над загнанной в ловушку несчастной жертвой. Младшему сыну подобная жестокость не приходилась по душе, и вряд ли его руки когда-либо уверенно держали оружие. Перо и чернила – вот единственное, с чем он умело управлялся. Конечно, у остальных мужчин это вызывало разве что только снисхождение.

Молодой человек делился с родными впечатлениями, полученными в разных странах и городах. Как дворянин, вышедший из славного европейского рода, который насчитывал уже не первый век, он бывал допущен ко многим знатным балам, даваемых даже при королевских дворах. Однако, тщеславие совсем не чернило его душу, а чужая роскошь не пробуждала зависть.

– Самое особенное, что я запомнил из этого путешествия, – говорил он, – записано мною здесь.

Он протянул матери небольшую книгу, с твердой коричневой обложкой, пожелтевшими листами, исписанными мелким аккуратным почерком. Аннета принялась листать, с улыбкой рассматривая строки знакомого стиля письма. Константин только несколько раз бросил равнодушный взгляд через плечо жены; казалось, содержимое тарелки интересовало его намного сильнее, чем записи сына.

– Я был не только во дворцах; я бывал и в деревнях, как зажиточных, так и совсем не богатых. Я спрашивал крестьян, их мужиков и жен, стариков и детей о том, какие легенды ходят в их селениях. Я записал почти все, что рассказывали мне эти малообразованные люди, сердца которых полны суеверий и сказок, что они с таким упоением ценят.

– Походу, языческую натуру крестьян не искоренит никакая другая религия, – заметила Аннета. – Недостаток образованности всегда ведет к мистификации и ложным смыслам.

– Верно, мама. Однако, для них это – жизнь. Какой фольклор: сказки, песни, стихи рождаются из этих верований!

– Роберт с детства любит сказки, – добавил Франтишек. – Помните, как он мечтал стать бродячим поэтом или музыкантом, исполняя стихи собственного сочинения о русалках и ведьмах?

– Многие дети верят в мифических существ. Это один из этапов взросления. Позднее, под влиянием правильного воспитания, прививания веры в Бога, потребность верить в русалку отпадает. Главное, чтобы увлечение сказками в нежном возрасте не переросло в юношескую одержимость, – пояснила графиня.

– А разве уже не переросло? – впервые за вечер подал голос Константин, не отрываясь от еды.

Роберт выжидающе посмотрел на отца, желая поймать его взгляд, но тот так и не поднял головы.

– В нашем веке религия вновь переживает кризис. Люди не находят в ней того утешения, какое она давала нашим предшественникам. Все больше из них понимают, что вера – не гарантия счастья и покоя. На многие вопросы современный человек больше не может найти ответы в христианстве – и кто-то смотрит, так скажем, вперед, интересуясь научными открытиями, а кто-то неизбежно оглянется назад, возвращаясь к историческим народным легендам и преданиям. Возможно, не просто так они однажды появились и столько лет живут? Может, это нечто большее, чем просто выдумки?

Графиня смущенно улыбнулась.

– Сын мой, прошу, будь осторожнее в высказываниях. Твои рассуждения в определенных кругах могут истолковать как еретические заблуждения.

– Нет, отец, мама, ни в коем случае. Я верю в нисхождение Святого Духа от Отца и Сына Его, а также непогрешимость Папы Римского, – он погладил под блузой нательный крест. – Я всего лишь стараюсь смотреть на мир безотрывно, сливая наше прошлое, настоящее и будущее воедино.

– И все-таки, – вновь заговорил граф, – будь осторожнее с тем, что говоришь, а тем более с тем, что думаешь. Неосторожные мысли – первопричина неосторожных поступков.

– Папа так говорит, дорогой брат, – Франтишек оттянул рукава, – потому что вокруг все внезапно сходят с ума. Какого бреда я сегодня только не наслушался на охоте! Якобы, кто-то регулярно выпивает кровь у куропаток, а потом они оживают! Что за ерунда? А ты такой доверчивый: тебя убедить в чем-то – раз плюнуть. Смотри, будешь гоняться за своими фантазиями – тоже поверишь в загробную жизнь для дичи.

– Довольно на сегодня говорить о подобном. Ребята, принимайтесь, наконец, за еду: сегодня утром наши мужчины отстреляли великолепную партию уток. Жареное мясо точно не оживет.

Тарелки зазвенели громче, а слуги забегали более суетливо. Франтишек же помрачнел; он и то и дело посматривал в сторону распахнутых дверей гостиной. Рядом с ним пустовал стул, а столовые приборы так никто и не тронул. Роберт понял, что жена брата так и не спустилась, а ведь прошло уже достаточно много времени.

– Франтишек, вы с мамой писали, что у тебя появилась семья.

– Верно.

От внимания Роберта не ускользнуло недовольство на лице Аннеты, вдруг появившееся, как только он задал вопрос. Женщина даже вымученно кашлянула, давая понять, что поднятая сыном тема представляет собой некий неудобный разговор.

– Место, которое пустует, должно быть, принадлежит твоей супруге?

– Да, да, – закивал Франтишек. – Моя жена сегодня не смогла поужинать с нами. Она с утра жалуется на сильные головные боли. Я решил, что ей лучше отдохнуть, а ваше знакомство мы отложим до более удачной минуты.

– Единственное, о чем я жалею из поездки, так это то, что не успел на твою свадьбу. Я получил письмо будучи в Риме; новость меня поразила. Не ожидал, что это случится столь скоро и быстро.

– Роберт, сын мой, кажется, я не смогу долго молчать об этом, – жалобно заговорила графиня, и слова полились, словно никто с ней не беседовал несколько лет. – Все равно скоро ты сам все поймешь, ведь, живя здесь, рано или поздно в твою душу закрадутся определенные вопросы и сомнения. Не хотела портить наш вечер, но кое-кто уже умудрился это сделать; пусть даже своим отсутствием. Некоторые люди настолько темны в своей душе, что ореол неприятностей исходит от них даже когда их вовсе нет рядом. Франтишек разрушил свое сердце, Роберт! Ты спросишь, почему, а я отвечу. Как ты знаешь, еще давным-давно мы присмотрели невесту из состоятельного рода, и помолвка наших детей считалась делом времени. Время пришло, но какой-то демон напал на моего сына: он второпях женился на никому не известной девушке с не очень хорошей родословной. Причину столь скорой свадьбы он объяснил просто: случилась любовь. А своенравность невесты переходила всякую границу – ты можешь поверить, что она еще не сразу приняла ухаживания Франтишека? Мы с отцом чуть ли не на коленях умоляли этого мучителя одуматься, ведь любовь имеет свойство проходить, а происхождение и знатность с тобой навсегда; мы просили его повременить хотя бы до твоего возвращения, но все тщетно, все было тщетно! Франтишек завязал глаза, заткнул уши и повел под венец свою возлюбленную!

– Как же тогда вы дали благословение?

Графиня прижала ладони к груди.

– Я готова на многое ради своих детей. Рассудила: если он будет с ней счастлив, пусть! Быть может, второй сын окажется более благодарным и сделает хорошую партию, прославляя наш род и дальше. Но он не счастлив!

– Мама! – воскликнул Франтишек. – Я счастлив: я женат на любимой женщине! Ее жизнь была довольно тяжелой, поэтому она такая черствая к нам, но я клянусь, я сделаю так, что ее сердце растает!

– Не путай лед и камень, сын. Льдину ты сможешь растопить; камень навечно останется гранитом.

– Каролина ледяная, но вовсе не каменная, матушка.

Роберт удивился, не ожидая, что за женитьбой – событием, в его понимании, возвещающем о любви – может скрываться семейная распря. Ему стало интересно, что представляет собой Каролина, и графиня с удовольствием и не без язвительности в тоне рассказала все, как есть. Франтишек только добавлял в ее рассказ некоторые детали. Девушка была, что называется, сиротой. Она не знала родителей, потому что они умерли в нежном возрасте дочери. Воспитывала ее тетка; особа не знатная, из чего можно сделать вывод, что и родители не отличались благородным происхождением. Но тетка эта смогла, что называется, выбиться в люди, благодаря своей хитрости и хорошо подвешенному языку в правильных кругах, поэтому стала вхожей во многие семьи. Естественно, графиня Лишка никогда не принимала у себя подобное мещанство. Свою воспитанницу женщина беспрестанно возила по всем балам, надеясь сделать сироте хорошую партию. Франтишек встретил ее на одном из таких. Когда все танцевали, Каролина сидела у стены в небесно-голубом платье, и такая же голубая заколка перетягивала ее темные локоны. Красота девушки казалась такой дивной и далекой, что он не смог оставить незнакомку без внимания. Однако, его приглашение на следующий танец было отвергнуто. Франтишек опешил: он не думал о родословных, он тонул в ее голубом шлейфе и темно-карих глазах. Сопровождающая тут же окружила мужчину по-родительски заботливым вниманием, попутно выяснив его происхождение и некоторые детали о семье. Молодые люди несколько месяцев состояли в переписке; но письма девушки были преимущественно короткими и прохладными. Казалось, ее мало что интересует в этой жизни. Франтишек же решил непременно жениться на девушке и завладеть ее сердцем. Как оно бывает: чем больше она его отвергала, тем сильнее он стремился к ней.

– И, несмотря на все, я добился ее согласия. Мы с Каролиной обвенчались в городской церкви. Вошла она в наше имение как графиня Лишка-младшая. Как бы мать с отцом не заламывали руки, я думаю, что поступил правильно, послушав свое сердце. У бедной девушки не было ни отца, ни матери. Тетку ее интересовали только приемы и светские рауты; я знаю, она в корыстных целях способствовала нашей скорой свадьбе. Но кто-то должен был в этой жизни подарить Каролине искреннюю любовь.

Роберт, дослушав историю, выглядел вдохновленным, но отчего-то голос его казался грустным.

– Я хочу сказать вот что. Спасибо Господу за то, что он хранит покой в моем сердце. Оно свободно от любви, а значит, спокойно. Если бы страсть разгорелась в моей душе, я не знаю, как бы я поступил. Возможно, я бы пошел твоим путем, Франтишек.

Брат с благодарностью похлопал его по плечу.

– Но она ни на что не годная жена! – вновь застонала мать. – Она не интересуется своим домом, хозяйством, не дает указаний слугам. Крестьяне ее тоже мало волнуют, будь ее воля, она бы их всех распустила. А ведь сейчас мы переживаем обострение крепостных проблем! Знаешь, Роберт, что она делает целыми днями? Читает и лежит в постели.

– Мама. Ты же знаешь. У нее слабое здоровье.

– Воспитание у нее слабое, сынок. Хорошая жена, будь даже больной, всегда ведет себя как полагается. Она даже ребенка тебе не родила!

Франтишек изменился в лице. Последняя фраза ударила его по груди, словно брошенный камень. Вилка выпала из ослабевшей руки, громко звякнув о фарфоровую тарелку. Графиня, осознав, что причинила боль сыну, прикрыла рот рукой. Константин все так же отстраненно стал набивать трубку, будто вовсе не слушал, о чем говорили за столом.

– Ну что ты, мама. У нас обязательно будет большая семья и много детей, – пытаясь спрятать резкие ноты в голосе, ответил Франтишек. – Видит Бог, значит, еще не время.

И нельзя сказать, что ужин был испорчен только разговорами о Каролине Лишке, но атмосфера, воцарившаяся в гостиной, своей мрачностью превзошла старинное убранство замка. Доедали молча, в тишине; до десерта и не дошло – аппетит у всех внезапно пропал. Когда Константин Лишка последним встал из-за стола, слуги вновь кинулись, забегали, убирая тарелки, подсвечники, снимая скатерть. Одна из служанок, что ходила медленнее всех, с интересом рассматривала Роберта. Он перехватил ее взгляд; серые глаза девушки горели белым огнем, и юноша даже на мгновение смутился: нечасто ему доводилось рассматривать прислугу. Гувернер его, утомленный с дороги и промолчавший практически весь ужин, переплюнув по немногословности самого хозяина, предложил удалиться спать, что они с воспитанником и сделали. Несмотря на время года, в этом замке всегда ощущалась зябкость, ведь дело было отнюдь не в погоде.

Глава 2

Франтишек Лишка тоже не пожелал оставаться в Большой Башне и отправился в свою, Малую. Переход из одной в другую занимал всего несколько минут. Для этого члену семьи Лишек необходимо было подняться по винтовой лестнице на определенный уровень. Там он встречал массивные железные двери. Воспользовавшись специальным ключом, который имелся на руках у каждого Лишки, можно было с легкостью открыть их и перейти в узкий надземный проход. Дойдя до его конца (а он был достаточно коротким), следовало проделать то же самое, что и с первой железной дверью. Замкнув последнюю, Франтишек оказался дома. Свеча, которой он освещал себе путь по темным лестницам и коридорам, практически догорела и залила воском весь подсвечник. Мужчина вновь застучал сапогами по лестнице, направляясь в спальню своей жены.

Каролина сидела, облокотившись на высокую подушку, с натянутым до груди одеялом и вяло расчесывала длинные темные волосы. Она уже давно переоделась в ночную рубашку, но сон никак не опускался на ее разум. Тут ей послышался стук в дверь. Не успев сообразить и что-то ответить, женщина подтянула одеяло к подбородку, уронив гребень на пол. Муж вошел и оглядел комнату. На столике у зеркала в беспорядке валялись вытащенные из всех шкатулок заколки и ленты, сеточки для волос. Нити жемчужных бус свисали с самого края, грозясь упасть. Серьги с драгоценными камнями, некогда подаренные им и ставшие причиной судороги на лице Аннеты, поразившей ее, как только она заметила счета от ювелира, отражались в зеркале, создавая двойной блеск в легком полумраке будуара. Одна перчатка висела на спинке стула, другая на изножье кровати. Свечи в позолоченных канделябрах, которые Каролина собрала по всему дому и больше никому не отдавала без боя, даже только поставить при гостях, еще не были погашены. Значит, она до сих пор не заснула.

– Каролина, я думал, ты давно видишь сны.

– Не понимаю: в чем заключается прихоть стучать, если все равно заходить без позволения, – бесстрастным голосом ответила полуспящая, даже не взглянув на мужа. – Мне кажется, подобное поведение больше насмешливо. Сначала тебе демонстрируют нечто похожее на уважение, но после тут же стирают его совсем не уважительным поступком. Если обличить его в слова, то здесь прозвучит: «Я думаю, что ты моя собственность, но играю с тобой, иногда поддерживая мысль, что берегу твою свободу».

– Каролина… – устало и раздраженно протянул Франтишек. – Я не понимаю: почему же ты брюзжишь, как старая ведьма? Да, я твой муж, и у меня есть определенные права на тебя. Я могу посещать твою спальню каждый раз, когда мне заблагорассудится. Но несмотря на то, что я твой муж, – он вновь подчеркнул, – я даю тебе много свободы, я бы сказал, даже слишком много, раз ты перестаешь ее ценить. Со дня нашей свадьбы мы живем в разных комнатах. За редким исключением ты пускаешь меня к себе. Скажи, Каролина, душа моя: как долго я еще продержусь, мучаясь и сгорая от страсти при встрече с таким ледяным взглядом? Я отдал тебе свою любовь, свое сердце, дал свою фамилию и свой дом. Неужели я проживу всю жизнь, так и не познав твоей любви в ответ?

– Франтишек, я ведь не обманывала тебя никогда. Я была честна: я говорила, что не умею любить.

– Ты любишь только себя.

– Нет, нет! Себя я презираю за то, что те, кто заботились обо мне, поранились о мою душу, похожую на колючий вереск. Что такое забота? Я не знаю, не могу дать ее тебе. Что такое чувство? Мое сердце не чувствует ничего. Пожалуйста, не говори со мной об этом: я начинаю ненавидеть себя еще больше.

Франтишек испугался возможных страданий жены и быстро опустился на колени у кровати. Он осторожно освободил ее руку от ткани одеяла и прижал кисть к губам. Следом, почувствовав холодное прикосновение женских пальцев к щеке, он накрыл их теплой ладонью, желая согреть.

– Какая сегодня луна, Франтишек? – через время спросила Каролина, прикрыв глаза.

Поднявшись и пройдя через комнату к окнам, муж немного отодвинул край плотной шторы. В темном ясном небе светилась уже совсем небольшая половинка луны, напоминающая букву «с».

– Убывает.

Каролина тяжело вздохнула, словно собиралась сделать это в последний раз.

– Убывающая… Вот почему моя голова так раскалывается от боли… Мне практически ничего не снится, даже сновидения покинули меня… Муж, останься: я боюсь ночей без снов…

Франтишек тихо переоделся и потушил свечи. Стало совсем темно; только слабый свет, исходивший от окна, позволял различить очертания лица жены на постели. Она уже спала. Он забрался под одеяло и лег рядом с ней. К тому позднему времени в замке Квиливитр все давно уснули. Чей-то сон был приятен, а кто-то мучился от старых кошмаров.

Наутро, а точнее сказать, когда дело близилось к обеду, среди обитателей замка вновь нарастало утомительное неспокойствие. Графиня Аннета еще в конце ужина предложила сыновьям посетить оперу. Роберт с радостью одобрил идею; не слишком воодушевился Франтишек – его любовь к театру умерла еще в самом детстве. Константин Лишка, как всегда, хотел было сослаться на занятость с управляющим, но жена убедила его в необходимости совместного выхода. Правда, она все равно осталась недовольна и бросала на мужа презрительные взгляды, которых он, впрочем, даже не замечал – подобные молчаливые ссоры между ними происходили весьма регулярно. Пока Аннета злилась на тотальное равнодушие супруга, Константин наслаждался минутами тишины и одиночества, которые осложняла только необходимость их хоть как-нибудь продлить. Каролину поставили перед фактом. Отказываться от общения с родственниками мужа второй день подряд даже ей самой казалось постыдным, но отсутствие бодрого расположения духа сделало свое дело. Марла, ее служанка, с самого начала подбора выходного туалета для своей госпожи слонялась с застывшими каплями слез на ресницах. Пока она шнуровала корсет и делала прическу, Каролина вскрикивала и называла свою помощницу разными, хоть и не оскорбительными, но уж точно не приятными словами.

Столкнувшись в коридоре Малой Башни с Робертом, Марла остановилась, опустила голову и громким, но дрожащим от недавних слез голосом, поздоровалась:

– Доброго вам утра, достопочтенный граф.

Роберт задумчиво кивнул, но тут же узнал в ней ту сероглазую служанку, которая пробовала переглядываться с ним после ужина.

– Ты плачешь? – учтиво спросил он.

– Нет, граф, не я плачу, а моя госпожа плачет, потому что я была неаккуратна с ее кудрявыми волосами.

– Ты прислуживаешь госпоже Каролине?

– Да, ваше сиятельство.

– Давно?

– С самого начала, как она живет здесь.

– С ней не пришли ее слуги?

– Нет, своих девушек ей не дали. Возможно, и давать было некого, – Марла подняла глаза.

«Что это – даже служанка намекает мне на безродность моей невестки? – подумал Роберт с усмешкой. – Со вчера я не могу сбежать от разговоров о ней – все так и норовят мне что-нибудь да рассказать. Должно быть, там не невестка, а колдунья-чародейка – держит в напряжении всю семью».

– Как тебя зовут?

– Марла, господин.

– Я не задерживаю тебя больше.

Она небрежно поклонилась и скрылась в дверях одной из комнат. Тут же оттуда по стенам коридора разлетелись возмущенный женский голос и слезливое бормотание. Роберт от скуки ожидания и непривычности обстановки родного дома еще немного медленно походил, постукивая каблуками по каменным плитам пола и рассматривая легкие трещины на потолке, и, наконец, спустился на улицу.

Через полчаса все собрались: Константин и Аннета, Франтишек и Каролина, несколько слуг. Каролина в тот момент впервые увидела Роберта, который с отсутствующим видом ходил между клумб, словно не хотел подходить туда, где стоял отец, и отпустила локоть мужа. Тот жестом подозвал брата.

– Роберт, прошу, познакомься с Каролиной, – он с гордостью посмотрел на жену, неизменно восхищаясь ее красотой, которая позволяла ненадолго забыть о причудах ее характера.

Ненадолго встретившись глазами, они поклонились.

– Очень приятно, Каролина.

– Взаимно, Роберт.

Для поездки в театр было подано две кареты. В первой расположились граф и графиня, во вторую сели Франтишек и Каролина, а напротив них Роберт. Дорога пролегала через помещичьи владения Лишек. Уходящий август приносил с собой страдную пору, и начиналось время жатвы и уборки урожая. Роберт видел множество крестьян, работающих в поле. Крепостничество официально отменили десять лет назад, но помещики продолжали всеми способами удерживать невольников на своих землях. Лишь немногие смогли воспользоваться дарованной свободой и уйти. Остальные так и продолжали работать, понимая – выкупить у дворян наделы не хватит никаких грошей, уехать в город – почти всех держали семьи. Да и что делать в городах тем, кто умеет только обрабатывать землю? Живая картина тяжелого сельского труда наталкивала Роберта на мысль, что жизнь справедлива далеко не к каждому существу, которому Бог дал право родиться на этот свет. Крестьяне, бесконечно трудящиеся на этих землях, не имеющие реального права и возможности уйти от своего дворянина, обремененные барщиной и оброком, и так из поколения в поколение. И они с Франтишеком – люди, задачей которых являлось верно служить своему правителю и получать за это привилегии. А эта земля, эти просторы приносили им основной доход, на который уже много лет безбедно существовало не одно поколение Лишек. Можно ли быть по-настоящему счастливым, когда твое счастье построено трудами мозолистых рук несчастных людей?

Он посмотрел на Каролину, локоны которой рассыпались по мягкой красной спинке сиденья кареты. Совершенно уставшая, она, покачиваясь от дерганного управления экипажем, только лениво посматривала на сменяющиеся за окном пейзажи. Дорогой и модный покрой ее наряда заметно контрастировал с темными кругами вокруг глаз и впалыми щеками. Почувствовав жалость к невестке, Роберт хотел справиться о ее самочувствии, но Франтишек опередил его. Она что-то буркнула в ответ, и мужчины вновь ненадолго переключились на обсуждение экономических вопросов поместья, в которых Роберт совершенно ничего не смыслил.

Основная дорога оказалась залита недавним дождем так, что колея исчезла, осталась только мокрая грязь, в лужах которой весело плескались воробьи, по новой вымазывая перья прямо во время купания. Лошади и кареты могли надолго увязнуть, поэтому было принято решение свернуть на более длинную дорогу, которая как бы поднималась в гору и из-за высоты не разрушилась от стоячей дождевой воды. Вскоре виды за окном стали постепенно меняться; крестьянские домики ушли, и после длинной лесополосы появилось другое помещичье владение. Виднелись шпили грозного замка, почти касающиеся облаков. Казалось, даже птицы не летали между ними, а воздух накалялся от неуместной посреди дня тишины. Темные, почти черные башни блестели в свете высокого полуденного солнца, но это отнюдь не красило их, а только добавляло тревоги. Путники заерзали; лошади тоже протестовали и тормозили, и их громкое ржание смешивалось с криком возничего. Каролина оживилась, отодвинула шторы окна кареты и чуть ли не высунула голову в проем. На ее щеках сквозь толстый слой белой пудры проступил болезненный румянец.

– Вы тоже чувствуете, какое это необычное место? Кажется, моя грудь сейчас лопнет, настолько здесь иной воздух. Он свежее, чем в Квиливитре.

– Я ничего не чувствую. Какой воздух? – удивился Франтишек.

– Ты задыхаешься? – забеспокоился Роберт.

– Это не простая одышка. Когда стягивает горло, страдает тело. Сейчас же в спазмах содрогается моя душа.

– Каролина, я же говорил, тебя укачает. Давайте остановим карету и выйдем на свежий воздух.

Прокричав возничему, мужчины вышли из экипажа и помогли спуститься Каролине. Пока она пыталась восстановить дыхание, опираясь на руку Франтишека, Роберт вспомнил, как много раз в детстве видел этот странный замок, но родители ни разу не отвечали на его расспросы, а хозяева никогда не попадались ему на глаза. Детские фантазии шептали ему, что там прячут какую-нибудь незаконнорожденную принцессу, которая однажды выйдет и будет противостоять королеве, однако, в путешествии он надолго забыл об этом одиноком и загадочном строении.

– Франтишек, ты не знаешь, живет ли там кто-нибудь сейчас?

– Где? – одно слово дало Роберту понять, насколько брат был равнодушен к окружающему миру.

Сориентировавшись, чего от него хотят, Франтишек пояснил, что с владельцами их семья знакомств так и не имеет. Но замку принадлежит дурная слава – однажды там повесилась хозяйка, и с тех пор неизвестно, кому он перешел. Имущество не выставлялось на торгах, новые владельцы не изъявили желания познакомиться с давними жителями этих мест. Вот и все, что ему известно. После слов о повешении Каролина закашлялась еще больше – кажется, ее стошнило. Франтишек окликнул Марлу, которая все это время кокетничала с курящим хмурым возничим, и служанка отвела госпожу в сторону, принявшись ухаживать за ней. Разговор продолжался нескладно: Роберт так и не смог больше ничего узнать, так как Франтишек не интересовался, похоже, ничем, кроме охоты, отца, Квиливитра и Каролины.

– Брат, я хочу еще спросить, – Роберт кивнул в сторону девушек, – твоя жена болеет? Она плохо держится сегодня всю поездку.

Франтишек вздохнул.

– И да, и нет. Иногда она кажется мне совершенно нездоровой. Я думаю об этом, когда понимаю, что у нас до сих пор нет ребенка. Меня очень беспокоит это обстоятельство, потому что люди шепчутся в сторону моей Каролины, будто она «пустая». Я молю Бога, чтобы это было неправдой. Да, ее часто мучают головные боли. Она, как бы сказать… очень зависима от луны. Постоянно смотрит в небо и считает фазу. Раз в две недели ее мучают странные приступы, один из которых доводит чуть ли не до судорог, настолько тело не сидит на месте, а во время второго она спит весь день, не вставая с постели. Я уже сломал голову, потому что наш семейный врач ничего вразумительного так и не сказал. Он шепнул мне, что все дело в, так называемой, женской истерии, и заботы о младенце могут помочь ей оправиться от этой болезни. Я думаю, болезнь у нее никак не телесная; болеет ее душа. Да, Роберт, душа! Моя любимая страдает, чахнет и увядает, а ей так мало лет! Я не могу ничем развлечь ее: уговоры сегодня утром на театр стоили мне разбитого подсвечника, который она запустила в стену. Каролина деспотична к своим слугам: я прошу ее быть мягче, в нашем роду не принято так обращаться с наемной челядью! Мы всегда отличались уважительным отношением и человеколюбием к нашим работникам, но Каролина будто не терпит подле себя ни одной живой души. Тех, кто выше нее, она молчаливо обходит стороной, зато на тех, кто ниже, она сполна срывает злость на мир. Как мне жаль ее, Роберт! Что мне сделать? Как мне вдохнуть в нее жизнь? Она, очевидно, хочет забрать меня следом за собой в могилу, – он разошелся не на шутку, даже глаза его немного покраснели от быстрой речи.

– Вижу, тебе непросто с супругой, – протянул Роберт. – Я не нахожусь даже, что тебе посоветовать, мой дорогой брат. Я еще не познал на себе, что такое брак. Истерия? Вряд ли. Мы привыкли относиться к женщинам, как к глупым, неразумным существам, точно детям, которые шагу без нас не ступят, но, если у нее что-то болит, разве можно списывать это исключительно на скверный женский характер? Может, нужен другой доктор? Собрать консилиум? Не может быть такого недуга, которого не распознала бы современная медицина.

Не успели они закончить разговор, как Каролина выразила готовность ехать дальше. Остаток пути прошел на удивление размеренно и спокойно. Опера выдалась на редкость скучной. Константин неприкрыто зевал, а Аннета толкала его и бурчала, что он позорится, и ему должно быть стыдно. Молодые люди во время антракта пошли прогуляться в холл театра. Пока братья вновь говорили о семейных вопросах, Каролина ходила вдоль стен и рассматривала висящие картины. Остановилась она у сравнительно маленького произведения: женщина в длинном свободном платье, простоволосая, сидела на коне, а тот пил воду из пруда. Краски ночи, выраженные сочетанием темно-синих, зеленых и фиолетовых тонов, ярко выделяли белое одеяние; казалось, оно даже светилось. Белоснежные волосы доставали до самой спины лошади, и лицо героини представлялось настолько инстинктивно приятным и будто знакомым, что Каролина почувствовала, как нечто давно забытое сжалось внутри нее от тоски. Подпись внизу гласила: «Видение. Марек Г.». Она вдруг представила себя на месте героини. Вот бы ее волосы развевались на ветру, а конь быстро скакал вдоль реки, перепрыгивая болотные заросли и коряги! Она бы вдыхала ночной воздух и чувствовала себя дикой и свободной. Спрыгнув с коня, она скинула бы одежду и, абсолютно нагая, бросилась в реку, чтобы плавать и купаться в приглушенных лучах лунного света. Каролина даже закрыла глаза, чтобы получше вообразить такое видение. Казалось, что героиню вообще писали с нее самой, и обязательно в ее жизни настанет момент, когда все отойдет на второй план, и ничего не будет, кроме коня, деревьев, воды и ветра в волосах. Вдруг, это сцена из ее далекого будущего? Улыбка дрогнула на лице девушки – она сама не помнила, когда в последний раз ей доводилось искренне улыбаться. Приближавшиеся слезы защекотали веки, но она вспомнила, что находится в театре, и спрятала их.

– Франтишек, я хочу стать художницей, – заявила она мужу.

Мужчины растерялись.

– Я хочу научиться писать картины, – настойчиво повторила Каролина, как маленький ребенок, которому не выдали леденец после первой просьбы.

Те вновь переглянулись. Франтишек внезапно обрадовался. Наконец-то его Каролина проявила интерес к новому занятию! Значит, еще не все потеряно, она больше жива, чем мертва, ее сердце не камень, а всего лишь лед! Быть может, постепенно оживая, она сможет подарить ему настоящую семью? Было решено: нужно найти Каролине учителя рисования. Роберт пообещал помочь: он определенно больше вращался в творческих кругах, нежели Франтишек. Остаток оперы, дальнейший путь домой не произвели на девушку никакого впечатления. Время вновь потекло в привычном русле, и она вела себя подозрительно спокойно, что все удивлялись ее безмятежности. Они не знали, что последующие дни Каролина делала вид, что выздоровела от странной душевной болезни, только чтобы скрыть: внутри, в самых глубинах души, наверное, в самом сердце начал разгораться слабый огонек. Видение не отпускало ее воображение. Закрывая глаза, она видела ночную реку и обнаженное тело по пояс в воде. Кому же оно принадлежало – ей, или другой, незнакомой женщине, кого она скоро встретит, и кто точно изменит ее никчемную и пустую жизнь?

Глава 3

Около полудня небольшой экипаж остановился в одном из узких переулков городского квартала. Дверь кареты, издав глухой скрип, распахнулась, и наружу показался Роберт Лишка, а вслед за ним вышел гувернер. Воспитатель уже практически достиг пожилого возраста, о чем свидетельствовали его густые седые усы, но держался он весьма уверенно и достойно, что присуще тем, кто посвятил свою жизнь заботе о чужих детях. Роберт больше не считался ребенком, поэтому по возвращению из путешествия мужчина попросил у Константина расчет, и теперь проводил в Квиливитре свои последние дни. Привыкшие к тишине и уединенности поместья, они слегка удивились непрекращающемуся городскому шуму. С восточной стороны улицы прохладный ветер приносил запах рынка: несвежего мяса вперемешку с жиром и вонючими специями. Ругались купцы и покупатели, нещадно торгующиеся за последние несколько крон; мимо проносились лошади с гремящими колесами повозок. Роберт погладил кота, лакающего воду из лужицы под водосточным желобом, зашагал по каменному тротуару, и, догнав гувернера, прошел к дверям красно-коричневого здания с вывеской «ателье».

В тот день они выбрались в город по личным делам: недавно Роберт заказал у знакомого портного пошив новой накидки, а воспитатель не мог позволить юноше сделать нерациональный выбор. Сентябрь уже достиг своей середины, и настала пора задумываться о приближающихся холодах зимы. Обмениваясь любезностями с мастером модных покроев, юноша делился историями из путешествия. Разумеется, он дал тому полистать и книгу записанного фольклора – Роберт очень любил свое творение и гордился им.

– Ваше сиятельство выбрало черный цвет, – болтал портной, пока гувернер со всех сторон осматривал новый костюм подопечного. – А мне так хотелось сшить вам что-нибудь поярче!

– Английская мода добирается и до нас. Мужчины повсеместно снимают пышные парики и напудренные косы. Скоро мы будем ходить в сдержанных сюртуках.

– Костюмы меняются, а мужская галантность так и останется в моде, – чтобы подкрепить серьезность фразы, тот поднял указательный палец вверх.

– Точно, точно… Погодите! – воскликнул Роберт, скользнув взглядом по комнате. – Что это за картина у вас на стене? Не припомню ее здесь в прошлый наш визит.

Портной оглянулся и пожал плечами.

– А, это… Это мне один парень сделал подарок. Просил у меня пошить красный кафтан с золотой вышивкой, и принес мне свою картину после окончания работы. Сам повесил. Я еще думал, откуда у такого мальца деньги на качественные наряды? Фамилии его не знаю, судя по виду – не рожден аристократом. Видимо, художники, они такие… День в карете, год пешком.

Героиня картины смотрела на мужчин из-под длинной черной вуали, закрепленной на высоко поднятых и затянутых в узел волосах. Свободной рукой она опиралась о перила балкона, а другой прижимала к сердцу красную розу. За спиной алым светом горел закат, а далеко на горизонте виднелись поросли леса, и крона его блестела в лучах прячущегося среди зеленых глубин солнца. Темное закрытое платье с длинными рукавами и без всяких украшений давало понять, что женщина недавно овдовела. Роберт подошел поближе, пытаясь увидеть лицо героини под сеткой черной ткани. В правом нижнем углу он рассмотрел аккуратную подпись: «Вдовий час. М.Г.».

– Он объяснял мне, что соотнес утратившую мужа даму с красками заката. Как для солнца на нашей земле истекает время, так и для нее надежды окончены. Хоть и цвет заката алый, а цвет вдовы – черный, в данном контексте они рассказывают об одном – финале. Однако, после заката обязательно наступают сумерки, а наутро солнце поднимается вновь, и кто знает, что принесет ночь для этой женщины, и каким будет ее утро.

– Это довольно интересная мысль и необычная метафора, – не отрываясь от картины, протянул Роберт. – М.Г. – это инициалы художника?

Портной почесал затылок.

– У меня плохая память на имена. Вот лица я помню отлично. А почему вы спрашиваете, граф?

– Моя невестка хочет учиться рисованию. Мы с братом искали некоторых учителей, но все они не вынесли ее сквер… – он осекся, подбирая нужное слово, – непростого характера.

– Поддерживаю, – внезапно кивнул гувернер.

– Мне пришла в голову мысль: быть может, ей нужен не учитель, а сам непосредственно художник. Мне кажется, они бы лучше поняли натуру моей родственницы, чем педантичные мастера преподавания искусств. Она не терпит дисциплины и прилежности. Буйство, непостоянство – вот ее стихия. Вы говорите, этот юноша молод и не знатен?

– Во всяком случае, мне так показалось.

Роберт достал из кармана карточку.

– Если встретите вашего «М.Г.» – передайте ему от меня. Не рассказывайте всего: я хочу его увидеть и самостоятельно обрисовать ситуацию. Возможно, за приличное жалованье он согласится нам помочь.

– Обрисовать! – рассмеялся портной. – Надо же, ваше сиятельство! Какая игра слов – обрисовать художнику.

Роберт слегка улыбнулся в ответ.

– Но что, если он больше ко мне не явится?

– Не явится, значит, не судьба. Я ведь слышу о нем впервые и даже не возлагаю никаких надежд. Ad meliorem – к лучшему, как говорят мудрецы. Значит, супругу моего брата суждено спасти кому-то другому, и мы будем продолжать его искать.

Франтишек, как и всякий влюбленный, был склонен ошибаться в предмете своего обожания. Он полагал, что есть такое средство, есть такое занятие, которое способно унять печаль возлюбленной. Узнав от брата о художнике, картину которого тот случайно заметил в швейной мастерской, он подумал – и сам не мог объяснить себе эту мысль – что лекарство найдено. Но ни от портного, ни от самого загадочного М.Г. уже несколько недель не было никаких известий. Роберт выглядел так, словно и забыл о том художнике, и занимался своими обычными делами – писал что-то на листах, сидя в спальне. Мать с отцом еще в детстве прозвали младшего сына Сказочником – в хорошем, разумеется, смысле. Каролина проводила дни, греясь у камина. Сколько раз Аннета, используя юркую Марлу, пробовала вложить в руки невестки вышивание, старания оставались безуспешными. Иногда по вечерам Роберт садился в кресле напротив Каролины и читал ей свой дневник. Без напускного внимания она интересовалась записями единственного человека в Квиливитре, кто смог стать для нее другом. Она слушала истории о ведьмах и колдунах, эльфах и гномах, русалках и лесных духах, и уносилась в своих фантазиях куда-то далеко-далеко. Каролина то становилась королевой древних эльфов, то оборачивалась птицей сирин, то тонула в болоте, слыша волчий вой. Свекровь, однако, заметила, что молодые люди проводят вместе слишком много времени, и забеспокоилась, не примет ли подобное общение других нежелательных оборотов. А сама Каролина однажды прервала разговор Роберта, коснувшись его локтя и наклонилась к нему немного ближе:

– Как жаль, что Франтишек не так романтичен, не так увлечен потусторонним, как ты. Я знаю, я звучу глупо: но ты способен понять меня больше, чем муж, которого интересует только охота. Если бы передо мной стоял выбор, я бы предпочла тебя, нежели Франтишека.

Роберт почувствовал, как от откровений невестки его щеки заливаются краской. Хорошо, что смущение осталось незамеченным – его лицо скрывалось в полумраке комнаты, по которому плясали отблески огней камина, отнимая у всякого предмета его зримые очертания.

– Ты ошибаешься, – ответил он, – мой брат не менее глубокий человек, нежели я, Каролина, и мне неудобно слушать подобное о нем. Если ты вновь заведешь такой разговор, я прекращу читать тебе сказки по вечерам.

– Нет, пожалуйста, не бросай меня! – расхохоталась Каролина. – Я ведь не знаю, чем обернулась месть королевы гномам! Не бойся меня: я говорю так, потому что размышляю о своей жизни. Мои слова никого не компрометируют, я фантазирую, как и ты в своих историях. Просто… просто мне здесь очень одиноко, – ее голос дрогнул.

– Большинство из них не мои – я их только начал перерабатывать.

– Мне нет разницы. Я никогда не влюблюсь в тебя, можешь быть спокоен.

– Каролина, – его тон стал серьезнее, – почему ты говоришь со мной о любви? Это ужасно неприлично.

– Дело в том, что я и есть особа ужасная и постыдная: я не люблю своего мужа. Вся его семья знает об этом, и он тоже, однако, меня еще не выбросили за ограду замка. Стало быть, всем нравится эта драма, раз никто не находит в себе сил ее закончить. Как жаль, что брак может расторгнуть только смерть одного из супругов.

Роберт встревожился.

– Что ты собралась делать?

– Ты переживаешь обо мне или о Франтишеке?

– О вас двоих. Вы мучаете друг друга; мне неприятно это видеть.

– Вот видишь, никто по-настоящему не заботится о сиротке Каролине, – вновь рассмеялась она. – Смотри! Сейчас полная луна. Иногда я взбираюсь до самой высокой капеллы замка и смотрю из окна, сначала далеко в небо, затем вниз. Я рассматриваю звезды и протягиваю к ним руку в надежде дотянуться до белых огоньков. Затем я смотрю на караульных у ворот и думаю, что они охраняют мою жизнь. Но Роберт, я совсем не дорожу своей жизнью! Я бы камнем бросилась вниз с башни, чтобы прекратить мои терзания…

– Мне очень жаль, Каролина. Ты действительно больна и нуждаешься в помощи.

– А когда ночное небо ясное, я вижу вдалеке шпили того замка – помнишь, мы проезжали недавно мимо и останавливались в тех землях? Точнее, я не уверена, что очертания вдалеке принадлежат ему, но мне приятно так воображать. Я много думаю о том замке: мне даже снилось, что я его владычица, и я освободилась от вашей семьи. Не держи зла, но я вышла замуж за Франтишека, потому что меня заставила моя тетка. Мне не было дела до титула графини, но для моей воспитательницы я была обузой. Я думаю о том замке, как о месте, где я хозяйка своей судьбы. Роберт, ты думаешь, я сумасшедшая?

– Я думаю, что ты запутавшийся человек, – он вытянулся и подбадривающе, но целомудренно погладил девушку по плечу. – Но ты можешь найти прелесть и очарование в своей нынешней жизни. Возможно, не сразу, но твоя душа откроется навстречу любви мужа.

«Замок не дает покоя и мне, – размышлял Роберт. – За эти дни я так не смог выяснить его держателей, точно они призраки. Однако, крестьяне трудятся, значит, это не заброшенное место. Возможно, мне удастся что-то выяснить от них. И Каролина довольно странно реагирует на то место. Я помню, как ей стало плохо, когда мы проезжали мимо. Допустим, ее рассудок поврежден: но почему тогда я, здоровый мужчина, так тянусь к тому месту? Стало быть, там есть нечто странное, некая тайна, которая желает быть разгаданной. Возможно, провидение выбрало меня на роль сыщика этой загадочной истории отсутствующих хозяев?»

Однажды он вновь попытался заговорить с отцом о том, кто же теперь владеет мрачным замком в нескольких милях от их поместья. Но реакция графа Константина оказалась несколько нетипичной и настораживающей. Словно столкнувшись с неприятным, забытым, давно вытесненным воспоминанием, глава семейства, всегда сдержанный и спокойный, внезапно беспомощно замахал руками и несколько раз прокричал сыну, что ничего не знает. На вопрос о женщине, что повесилась в тех стенах, отец возмутился еще больше. Лоб и толстые щеки болезненно раскраснелись, а пальцы рук начали подрагивать, как от судороги. Шокированная Аннета под руки вывела разгоряченного мужа из его кабинета на свежий воздух, а после напоила лавандовым чаем и уложила в мягкую постель, оставив Роберта недоумевать в одиночестве. Сама она так же несколько погрустнела и упрямо отказывалась отвечать на расспросы сына, ссылаясь на озабоченность более значимыми вещами.

Итак, в семье Лишек у Роберта не осталось ни одного союзника, кто мог бы помочь ему удовлетворить интерес к таинственному помещичьему владению. Нет, один, возможно, был – Каролина. Но стоило ли рассчитывать на нее?..

«Отчего мне так врезались в душу ее слова об одиночестве? – с тоской размышлял он. – Возможно, я тоже одинок здесь, в Квиливитре, но боюсь сам себе в этом признаться? Да, я ужасно одинок. Мне не с кем говорить: отец не жалует мое общество, брат только и занят тем, что ссорится с Каролиной и тем временем защищается от вмешательства мамы в их семейную жизнь. О, Квиливитр, мой родной дом, почему я не могу найти себе места ни в одной из твоих Башен? Неужели долгое отсутствие так сильно все изменило?»

Так, дожидаясь обеда, прохаживаясь туда-сюда по саду в окружении яблоневых и сливовых деревьев, Роберт строил в голове планы. В какие-то моменты ему становилось смешно, что он с таким рвением занялся ненужной, самолично выдуманной проблемой, но такова была его натура – чем запутаннее становилась ситуация, тем больше ему хотелось потянуть за нить и идти по ее следу. Отдельное недоумение ему доставляло поведение родителей. Неужели они имели к происходящему некое отношение, прямое или косвенное, раз так обеспокоены обнаружением возможной правды? Возможно ли отступить теперь, когда он наблюдал их истинную реакцию?

Его мысли прервал неожиданно подошедший охранник.

– Ваше сиятельство. У ворот вас поджидает некий молодой человек. У него ваша карточка, но мы видим его впервые, поэтому решили перестраховаться.

– Впускайте, впускайте, раз моя карточка…

Роберт поспешил в приемную, которая располагалась в Большой Башне. Несколько растерянный, он сел в глубокое кресло у окна. Совсем скоро слуга объявил гостя. Вошел юноша лет двадцати или двадцати пяти. Красный кафтан, расшитый золотыми нитями, заставил Роберта удивиться и усмехнуться одновременно. Вот он, художник! Парень стоял напротив и нервно перебирал пальцами. Его черные волосы падали небрежными, не причесанными как следует локонами, чуть-чуть касаясь плеч. Он без стеснения вертел головой, осматривая комнату, и, кажется, остался не очень доволен устаревшей обстановкой. Невысокого роста, с орлиным носом, делающим его лицо несколько грубоватым, художник не производил впечатление богатого человека. Держался он неумело, и его помпезно расшитый туалет смотрелся скорее нелепо, чем достойно. Роберт попросил слугу разыскать Франтишека и привести к ним. Поздоровавшись с гостем, вежливо справившись о дороге и пожеланиях к еде или напитку, он решил перейти сразу к делу.

– Я видел вашу картину в мастерской городского портного. Как же она называлась?.. «Вдовий час»?

– «Вдовий час», – кивнул художник.

– Да, именно… Признаться, я сразу заинтересовался вами и попросил моего доброго знакомого помочь связаться с вами…

– Он связался.

– Хорошо… Я вижу. Сейчас подойдет мой брат. У него к вам есть, скажем так, дело, и…

– Он хочет купить картину?

– Нет, то есть, не совсем картину и не совсем купить.

– Тогда чем я могу быть вам полезен?

Три раза он перебил Роберта. Подобная манера поведения его вовсе не обидела, но заставила насторожиться. Гость вызывал в нем необъяснимое неприятное ощущение чего-то неправильного и неразумного, не вписывающегося в эту комнату, в этот дом и в этот мир.

Вошедший в приемную Франтишек несколько спас умирающий от нелепой заминки разговор. Следом за ним появилась Каролина в багровом платье со вставками кремового цвета, слегка собранными сзади волосами и тонкой ниткой жемчуга вокруг шеи. Бесцеремонно приоткрыв рот, она принялась разглядывать гостя.

– Мы с вами одеты, как пара на маскараде. Оба в красном, – голос ее прозвучал неожиданно томно. – Я люблю красный.

– Я тоже люблю красный. Всякий выглядит лучше, если носит оттенки красного, – заискивающе, но самодовольно ответил он.

Каролина громко рассмеялась. Художник улыбнулся в ответ, показав ряд неожиданно белоснежных заостренных зубов. Роберт устало вздохнул и отвернулся к окну, а Франтишек с недоумением посмотрел на жену и слегка дернул ее за рукав. Проигнорировав тихий вопрос, что же такого она сказала, муж принялся излагать гостю их намерения. Тот согласился сразу, не спуская глаз с прекрасной будущей ученицы. Очевидно, Марек Гавран – так звали художника – из присутствующих не понравился никому, кроме Каролины.

Глава 4

Изначально Франтишек предложил разместить Марека в пристройках для слуг, объяснив это тем, что наемному персоналу, кем с того момента стал художник, не следует жить вместе с членами семьи. Роберт пожал плечами. Такое отношение к человеку, которого он приглашал как гостя, ему не очень нравилось, но еще меньше ему хотелось начинать спорить с братом – если тот что-то решил, переубедить его не представлялось возможным. Они уже было отправили Марлу, которая все это время крутилась в приемной позади них и вытирала полки, худо-бедно заставленные безделицами, готовить комнату для художника, как вдруг столкнулись с возражениями Каролины. Юная графиня села на край кресла Роберта и начала убеждать его, что художник приглашен в Квиливитр в качестве гостя, поэтому бесстыдно и подло отправлять его спать вместе со слугами, толкаться с ними по утрам и страдать от бессонницы, выслушивая их храп. Она добавила, что сразу испытала к юноше нечто вроде человеческого сострадания, так как сама она незнатного, низшего происхождения, и будет только счастлива от того, что окажет своеобразное покровительство похожему на нее человеку.

Слова Каролины с досадой отозвались в сердце Франтишека. Он, который ждал ее внимания и заботы почти два года, стоял, разлученный с нею темно-коричневым дубовым столом, и слушал, как она печется о другом, едва знакомом человеке, беспокоится о его комфорте и даже призывает в союзники Роберта. Впервые за два года брака мужчина явно ощутил в голове огонь, по силе и боли напоминающий терновые путы ревности. Если до этого Каролина не покидала дом и могла беседовать только со слугами, его родителями и редкими гостями, не вызывающими в ней особого интереса, то сейчас что-то начало меняться. Порой Франтишек подозревал, что рядом с ним Каролину удерживает исключительно отсутствие других вариантов для проживания, иначе она давно бы уже испарилась из его жизни. Теперь эта мысль овладела им всерьез. Но, испугавшись, что сейчас он взорвется и покажется ей ревнивым мужланом, из-за чего окончательно отвратит ее от себя, Франтишек решил тихо согласиться с ее прихотью. Как только все покинули приемную, он остался один и выместил гнев на стол, шлепнув по нему тяжелой ладонью и сметя на пол все, что там лежало.

Марек поселился в Малой Башне, на этаже под спальнями Каролины и Франтишека, и не сказать, что не был рад подобной перспективе. Тут же его комнату наполнило множество безвкусных предметов гардероба и необходимых рисовальных принадлежностей. Марла, по мнению многих слуг, сразу положила глаз на нового обитателя замка.

Тот тоже не терял времени зря. По лицу Марлы он сразу понял, что такая служанка может стать для него либо верной союзницей, либо заклятым врагом – люди, подобные ей, не умеют быть кем-то посередине. Судя по тому, как быстро они сошлись и даже внешне отдаленно казались похожими, она выбрала первое. Жалованье, назначенное за развлечение госпожи мазней по холсту, более чем покрывало расходы на инструменты и моральную компенсацию для юноши, поэтому он с удовольствием крутил в голове воображаемую сумму и уже представлял, как отсчитывает кроны в элитных местах сборища аристократов. За месяц и несколько недель пребывания в Квиливитре художник понял, что представляют из себя проживающие там люди. Марла – темная лошадка, в каждую дырку затычка, которая в глубине души недолюбливает хозяев, особенно Каролину, потому что та обращается с ней как с низшей прислугой и не очень-то спешит взять в близкие подружки. Константин и Аннета, которых он видел не столь часто, напомнили ему два вековых дуба, которые захватили корнями всю окружающую территорию, не давая расти и подниматься молодым деревьям, но, к сожалению, сами давно сгнили внутри и превратились в труху. Франтишек Лишка – существо, которое хотело бы казаться добрым, скрывая от других не самую гуманную душу, но в результате таких попыток выглядело разве что глупо. Очевидно, он не обладал никакими особенными талантами, не был красив и искусно галантен, не рассуждал о музыке, собственно говоря, являлся обыкновенной посредственностью. Заросший подбородок и грубоватая одежда демонстрировали его неухоженность. Роберт сразу понравился художнику хотя бы тем, что из всех Лишек выглядел самым своеобразным и непосредственным человеком. Да, старший брат во многом уступал младшему! Душа Роберта казалась более глубокой и притом абсолютно естественной. В нем не было фальши и присущего дворянству лицемерия. Все, что он говорил и что делал, без сомнения, было истинным и напрямую отражало его мысли.

Творческий гений Марека позволял ему быстро распознавать таких же тонких натур. И пусть он ощущал некую напряженность и, можно сказать, легкую неприязнь Роберта в свою сторону, это заставляло уважать нового знакомого еще больше, потому что Гавран, несомненно, догадывался о причинах такого отношения.

Марек думал, что сумел разгадать и Каролину. Но можно ли разгадать ту, кто вовсе не представляет из себя никакой загадки? Здесь нужно всего лишь умение наблюдать. Всякое ее чувство неизменно находило отражение в движениях бровей или губ, взглядах или неосторожно брошенных фразах. То, как по утрам она хлопала дверью спальни, уже многое говорило о ее настроении на весь день. Художник даже с улыбкой прикинул про себя: будь Каролина женой Роберта, а не Франтишека, Квиливитр окончательно бы умер от тоски. Будучи ровесниками, эти двое дружили, но никакое другое чувство не могло их связывать. Брак Каролины напоминал бурю: сначала она ссорилась с мужем, шокируя Аннету и досаждая шумом Константину, затем Франтишек пытался помириться с женой, и в итоге раздосадованный уходил куда-то прочь. Каролина заметно повеселела в обществе художника – с новым человеком в этом доме ей будто приоткрыли окно, впустили свежесть и проредили сонный тяжелый воздух.

Отведенное для занятий рисованием место в замке было расположено на самом верху Малой Башни. Каролина еще давно полюбила прятаться там ото всех. Всегда нежилая, верхняя комната обладала арочным потолком и служила разве что сборищем старого хлама, которому Аннета больше не могла найти применения. Теперь там стояли мольберты, висели холсты, а повсюду валялись кисти, грифели и тюбики с красками. Так как госпожа предпочитала или нежиться в постели, или просто скрываться от мужа и свекрови до самого полудня, занятия назначили на вечерние часы. Из-под кисти Каролины уже вышли несколько картин: ваза с амарантами, чайник и блюдце с выпечкой, овчар Цезарь, но ни ученица, ни ее наставник не остались искренне довольны результатами. Их отношения между собой казались еще более сложными: оба демонстрировали незаинтересованность, безразличие и даже немного презрение к друг другу, но для обоих это являлось всего лишь своеобразным способом стать ближе, достучаться до собеседника. С момента встречи в замке между ними образовалась невидимая связь, вызванная то ли общим нищим и безрадостным прошлым, то ли же искусственно созданная одним из них и инстинктивно одобренная вторым. В тот день они вновь встретились за рисованием. Было еще светло, но солнце уже заметно шло к закату. Стены, отделанные темным деревом, создавали несколько мрачную атмосферу с немного неестественным запахом древесины и лака. Ее рассеивали оранжевые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь решетки стрельчатого окна. Смешиваясь с темнотой комнаты, они становились мягкими, теплыми и обволакивающими.

– Вам приятно здесь находиться?

Каролина сидела на стуле перед мольбертом, а Марек в тот момент как раз наклонился над плечом ученицы и, придерживая ее руку своей, помогал ей верно водить черным грифелем по холсту, вырисовывая нужные очертания будущей картины. От его кафтана всегда сильно пахло одеколоном, и этот аромат с каждым днем все больше впитывался в деревянные стены комнаты, избавляя их от легкой вони прелости.

– Мне приятно здесь находиться, – ответил он, немного приблизившись к ее уху. – Мне приятно находиться везде, где есть вы. Просто мне приятно ваше общество.

Последняя фраза была сказана тихо, практически шепотом, отчего грудь Каролины внезапно покрылась мурашками. Она инстинктивно хотела потереть ухо о плечо, но вдруг задела волосами щеку Марека. Рука замерла в воздухе, и вместе с его рукой потянулась к талии. Каролина испытала невообразимый трепет от таких заурядных прикосновений, и ей хотелось вскочить и закричать, но не от отвращения, а от разрывающих ее тело приятных чувств. Марек наклонился еще ближе, и она почувствовала его дыхание где-то в области своего рта. Ее губы приоткрылись, готовые к тому, что сейчас художник ее поцелует. Но тут он резко выпрямился и вернул ее руку к холсту, черкнув грифелем по нему. Каролина захлопала ресницами и даже покраснела.

– Кривая вышла, неправильная, – заметил Марек. – Продолжайте, продолжайте, не отвлекайтесь.

Каролина постаралась сосредоточиться на наброске.

– А художники все такие?

– Какие – такие?

– Развращенные, – в ее голосе звякнул металл.

Марек немного растерялся и в недоумении попробовал поймать ее взгляд.

– Почему вдруг развращенные? Кто вам такое сказал? Это вы меня так обзываете развращенным?

– Да, вас. Сейчас вы чуть было не соблазнили замужнюю даму.

– Возможно, замужняя дама была не против оказаться соблазненной?

– Да, не против. Возможно, замужняя дама только и ждет, чтобы ее соблазнили.

Лицо Марека запылало. Он не ожидал, что Каролина окажется столь прямолинейной, но это еще сильнее пробудило его вожделение. Когда женское проявление страсти облагалось общественным табу, такие слова вызывали скорее страх и торможение, но только не у него.

«Она подразумевает меня? – подумал он. – Или имеет в виду любого мужчину?»

Урок рисования ненадолго продолжился в тишине. Только грифель в руках отрывисто шуршал по холсту, и можно было услышать тяжелое и напряженное дыхание молодых людей.

– Почему вы молчите? – прервала молчание Каролина. – Скажите, что вы обо мне думаете.

– А что я должен о вас думать?

– Ну, например… что я грязная и испорченная.

– Я так не думаю, – покачал головой Марек.

– Зато я так думаю.

– И каково это: самостоятельно ставить на себе клеймо?

– Забавно. Тебе не так больно слышать, что ты распутна, когда сама давно так считаешь.

– А вы уверены, что вы распутны?

– В мыслях – безусловно. На деле – нет.

– Никто не несет наказания за мысли.

– Это вы где такое вычитали?

– Это фраза на латыни. Выражение крылатое.

– Откуда вам знать латынь? Вы простой художник.

– Я хватаюсь за любую возможность в этой жизни.

– Попасть в этот дом – тоже своеобразная возможность?

– В какой-то степени.

– Значит, вы здесь не только потому, что очень хотите кого-то научить рисовать?

– Я вообще не хочу вас учить рисовать, Каролина, – внезапно отбросил ее руку Марек. – Я считаю, что таким вещам научить невозможно – они идут прямиком из сердца. И если там пусто, то ничего и выйти не сможет. Это талант, дар: вы либо можете, либо нет. Посмотрите, – он постучал пальцами по холсту, – я объясняю вам, как сделать пропорциональный контур, но как только отпускаю вашу руку, все идет вкривь и вкось.

Каролина понимающе кивнула.

– Я знаю, что плохая ученица и неумеха. Я вообще сомневаюсь, что чему-то научусь в этой жизни, не только рисованию. Благодарю за честность! Вы не такой лицемер, как другие.

– Простите, – он испугался, – я не хотел вас обидеть, не понимаю, как это вырвалось.

– Не за что извиняться, вы сказали то, что думаете. Вот что, Марек – говорите мне «ты».

– Хорошо, Каролина.

– Я видела в театре некую картину, подписанную Мареком Г. Она называлась «Видение». Признаться, она так тронула меня, до глубины моего черствого сердца, что я чуть не разрыдалась посреди холла. Словно с меня счистили острым ножом внешнюю затверделость, и открылось нечто живое, пульсирующее. Я знаю, что это твоя картина: я поняла это, как только тебя увидела. Только ты мог ее нарисовать. Я даже смею думать, что ты рисовал именно меня.

– Почему тебя? – смутился Марек.

– Потому что так выглядит моя душа.

– Душа?

– Душа.

Она в порыве вскочила со стула и впилась поцелуем в его губы, схватившись за воротник его кафтана. Марек беспомощно замахал руками в воздухе, но скоро сдался, прижав ее голову к своей. Кафтан упал на немного пыльный пол; осталась только рубашка. Не разнимая поцелуя, они прошли несколько шагов и опустились на диван. Следом к кафтану полетела заколка из прически Каролины. Ее темные кудрявые волосы рассыпались по плечам. Марек спустил ниже рукава платья с и так глубоким декольте и принялся целовать ее шею. Она засмеялась, то ли от щекотки, то ли от переполнявших тело и душу эмоций. Но вдруг Каролина неожиданно для обоих грубо схватила его за волосы и оттолкнула от себя. Марек не был готов к полету вдоль дивана и слегка стукнулся о его мягкое ребро затылком. Он растерянно посмотрел в глаза Каролине. В них сквозили испуг и отчаяние. Она тяжело дышала; трясущимися руками натянула платье, как было, уронила голову в ладони и горько разрыдалась.

– Каролина?..

– Оставь меня, оставь! Ты такой же, как и Франтишек! Вы ничем друг друга не отличаетесь, только лица разные, я про всех вас!

– Кого – вас?

– Вас! Покупателей и соблазнителей девушек!

Марек вздохнул и легонько стукнул кулаком по дивану. Поведение Каролины его обескуражило и совсем запутало. Еще четверть часа назад она кокетничала и флиртовала с ним, теперь же обрушила на его голову упреки.

– Ты сначала выпытывал, насколько я распущена, а потом сам принялся за меня! Что, с такой уже не убудет, правда? Я все равно испорчена! – она продолжала плакать. – Я испорчена тем, что сплю с человеком, который мне отвратителен! И это почему-то моя вина, а не его, что он не видит, как я его ненавижу!

Марек сообразил, в чем дело, и принялся утешать подругу.

– Я думала, что ты видишь мою душу, – закончила рыдать Каролина.

– Но я знаю тебя совсем недолго.

– Я знаю тебя не больше. Тогда почему я вижу твою?

– И что ты видишь? – ему стало интересно.

– То, что ты мог быть чище и лучше. Но почему-то стал темнее, – потерянно объяснила Каролина. – А еще, ты здесь не просто так. Я чувствую, что кто-то подстроил твой визит. И это не Роберт. Кто-то хотел, чтобы ты попал в наш дом. Зачем? Что тебе нужно?

Марек почувствовал, как его шея покрывается испариной.

– Твой ответ дал мне понять, что ты совсем меня не знаешь.

– Ты стараешься вызвать во мне влюбленность и страсть к тебе, но не ради меня самой. Меня пугает это. Я ведь знаю, что меня невозможно любить, – ее голос звучал обиженно и безнадежно.

– Нет, ты ошибаешься.

Марек с нежностью заправил ее локон за ухо, а затем прикоснулся губами к безвольно ослабшей кисти Каролины. Она несколько мгновений наблюдала, как он задумчиво поглаживает ее пальцы своими. Кожа его вдруг показалась ей ледяной, и она, отняв руку, выбежала прочь из комнаты, оставив юношу наедине со своими мыслями. Художник еще какое-то время растерянно смотрел, как в последних лучах солнца медленно кружатся небольшие пылинки вековой трухи Квиливитра.

Глава 5

Поздно вечером, уже плавно перетекающим в ночь, когда семья Лишек собиралась в Большой Башне к ужину, произошел инцидент, неприятный для одних, необъяснимый для вторых и вовсе не удивительный для третьих. Так, все уже спустились в столовую, один только Марек опаздывал, и пятно из его ярких одежд никак не появлялось между колонн дверного проема. Его, разумеется, тоже приглашали ужинать с хозяевами, раз решили принять, как гостя. Теперь для экономии ставили не так много свечей, и столовая начала казаться угрюмой. Впрочем, такой она выглядела и днем, ведь ее окна выходили на северную сторону, откуда лучи солнца практически не могли заглянуть в помещение.

Каролина настолько нервно и заметно для других теребила юбку своего нежно-сиреневого платья, что старой графине пришлось тихо сделать ей замечание. Но она даже не расслышала ханжеский шепот свекрови, потому что ее тревожило отсутствие Марека за столом. Ей казалось, что художник намеренно не появляется, давая понять, что сегодняшнее занятие рисованием стало поворотной точкой в их отношениях. Вдруг он решит обо всем рассказать Франтишеку? Тогда она погибла! Но больше всего ее испугала вероятность никогда больше не увидеть Марека. Быть может сейчас, когда она садится ужинать, он решил бежать прочь из замка, подальше от ее пылкой и непоследовательной любви, и уже пришпоривает коня по пути в Брно. Сомнения ее рассеялись – внезапно он, переодетый и причесанный, показался в столовой. Каролина немного выдохнула и уставилась на графин, стоящий прямо перед ней на столе, чтобы не встретиться с ним взглядом.

– Мы всегда жили и воспитывали наших детей в атмосфере любви к Богу и преклонения перед Ним, – начала Аннета. – Увы, нынешняя жизнь во многом отдалила людей от Создателя, но есть те вещи, которые мы неукоснительно должны соблюдать изо дня в день. Например, я вижу, что мы самонадеянно пропускаем молитву перед пищей, а церковь посещаем уже не каждое воскресенье. Нам нужно вернуть эти простые ритуалы любви к Богу в каждодневный обиход.

Послышались тихие недовольные вздохи молодой половины присутствующих. Им казалось очевидным, что и сама Аннета не так религиозна, как ей всегда хотелось предстать перед обществом. Но делать нечего, а спорить бесполезно – и начали раздаваться голоса, бубнящие молитву.

«Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим Тебя через Христа, Господа нашего. Аминь».

Раздался грохот падающего стула. Открыв глаза, Лишки увидели, что Марек упал на пол и утянул за собой следом стул и пару тарелок со столовыми приборами. Они громко зазвенели, разбиваясь и разлетаясь по каменному полу. Каролина вскрикнула, выбралась из-за стола и упала на колени рядом с ним, совершенно забыв, что собиралась держаться надменно и равнодушно. Роберт присел и ощупал пульс художника. На удивление, он не почувствовал ничего, и уже было испугался, как заметил, что упавший шевелит ноздрями.

– Дышит. Это обморок.

– Господи! – завопила служанка Агнес, закрыв глаза от страха. – В нем живет бес!

– Закрой свой рот! – еще громче закричала на нее Каролина. – Как ты смеешь говорить такое о нашем госте?

– Госпожа, но ведь он потерял сознание прямо во время молитвы! Значит, священные слова изгнали из него беса и, возможно, он с нами в комнате! А-а-а!

– Что ты несешь? – зашептала и пихнула ее в бок Марла, с любопытством подглядывая, как Роберт и Каролина хлестают Марека по щекам.

Аннета трижды перекрестилась и потребовала зажечь больше свечей по углам.

– Отнесите его в покои, живее!

– Что за мужчины сейчас пошли, – как всегда безмятежно проговорил Константин, уже доставая трубку, – падают в обмороки, как девицы.

– Ваше сиятельство, – Марла наклонилась к Роберту, – он пришел сюда позже всех. Вы ведь знаете, что его комната находится в Малой Башне, а не здесь. Как же он мог пройти сюда один, если у него нет ключей?

Роберт похлопал себя по карманам и нащупал связку.

– Верно, верно… Ключи есть только у нас, всего пять. Слуги переходят из Башен по улице, не используя коридор. Значит… – он на мгновение замолчал, обдумывая решение, – я поговорю с ним, как только он очнется.

Та кивнула и так же быстро исчезла.

Каролина испуганно зашуршала юбкой, словно услышала их разговор. Франтишек сидел рядом с курящим отцом и с плохо скрываемой неприязнью наблюдал за происходящим, продолжая есть ужин. Слуга и Роберт подняли Марека на руки и понесли в комнату, осторожно поднимаясь по темной винтовой лестнице до этажа, который связывался с Малой Башней переходом. Каролина, подобрав пышное платье и стуча маленькими каблучками, кинулась следом за ними.

– Каролина! – позвал было Франтишек, но его уже никто не слышал.

Он взглянул на отца, ожидая от него определенной реакции на поведение невестки, но Константин уже пил вино, сосредоточившись только на бокале. Франтишек почувствовал, как в нем начинает закипать беспомощная злость, и сам осушил несколько рюмок спиртного.

Уложив юношу в постель, Роберт попросил слугу оставить подсвечник и уйти. В комнате пахло непросохшими красками и тем самым одеколоном Марека. Каролина забралась на край кровати и начала трясти художника за руку.

– Ну же, что с тобой, очнись… – приговаривала она, целуя его прохладные пальцы.

Роберт изумленно посмотрел на нее.

– Каролина, что ты делаешь? Ах, ты, колдунья! – ахнул он, словно обо всем догадался.

– Ты все правильно понял! И ты мне ничего не сделаешь, вы мне ничего не сделаете! Я не могу приказывать своему сердцу!

Роберт не нашелся, что возразить, и только обиженно поджал губы. Его захлестнуло чувство несправедливости и стыда, что он стал свидетелем, как невестка в мыслях и чувствах отреклась от его брата, и ради кого – ради художника, которого Роберт сам же привел в их дом! Он тут же принялся обследовать карманы Марека, несмотря на протесты и отталкивания Каролины, и вытащил из одного те самые искомые ключи, поднял их над головой и потряс в воздухе.

– Подлец! Чьи это ключи?

Каролина отвернулась.

– Отвечай.

– У меня пропал мой ключ, – сдаваясь, буркнула она.

– Когда?

– Не помню! Недавно!

– А как ты ходила? Почему ничего не сказала нам?

– Держалась Франтишека или тебя. Ну, и через улицу несколько раз, – второй вопрос остался без ответа.

– Что ты за женщина? Змея? Кощунья? Что ты творишь с нами? – Роберт покачал головой.

Каролина начала противно и показушно всхлипывать, чтобы он ее пожалел и оставил в покое.

Тут Марек пришел в себя и открыл глаза. Словно перепугавшись чего-то, он подскочил и сел на кровати. Каролина ахнула от радости и бросилась к нему на шею.

– Ну и подлец ты, Марек. Негодяй! Я привел тебя в наш дом. Отвечай, зачем ты украл у нее ключи?

Марек заерзал на постели. В полутьме комнаты Роберт заметил, что его глаза едва заметно блестят от стоящего на комоде канделябра.

– Мне дала их Марла.

Лишки переглянулись. Никто из них не ожидал, что в происходящем окажется замешана еще и служанка.

– Да, она бесконечно ошивается в моей комнате! – воскликнула Каролина. – Я могла выронить, а она подобрала!

– Каролина, зачем ей передавать твои ключи чужому человеку? Она здесь не первый год.

Марек молчал, но туда-сюда вертел кудрявой головой, следя за ходом разговора.

– Марла – завистница и интриганка! Она мне надоела своей ядовитостью! Волчица в овечьей шкуре, она меня ненавидит! И, да, мой дорогой родственничек, она безумно в тебя влюблена!

– Что?

– Да! Она мне сама сказала! За это я оттаскала ее за уши, а она рыдала и жаловалась Аннете, что я жестокая тиранка. Она всех настраивает против меня!

Роберт окончательно запутался в навалившихся событиях, разговорах, драмах и беспомощно поднял руки к небу.

– Я ухожу. Ты со мной, – ткнул он в плечо Каролине. – Если ты не выйдешь из этой комнаты впереди меня, я расскажу обо всем брату.

Марек хотел что-то возразить, но его жестом перебили.

Каролина, почувствовав себя зверем, загнанным в угол, упала на пол и схватила Роберта за ноги, окончательно выйдя из себя и потеряв всякое чувство достоинства.

– Не-е-т, пожалуйста, я умоляю тебя! Мне некуда идти, если Франтишек вышвырнет меня из замка! У меня никого нет, Роберт, кроме вашей семьи…

– Так почему же ты нас не ценишь? – он попытался высвободиться, но отступать было некуда, она почти прижала его к кровати и стене.

– Ты уничтожишь сразу двоих! Меня они выгонят, а Марека убьют! А может… может меня тоже убьют! Да! Как же я хочу умереть!

Еще какое-то время Каролина продолжала биться в истерике, катаясь по полу и стуча кулаками о пыльный ковер. Марек поднялся, совсем здоровый, и они вдвоем с Робертом пытались утихомирить девушку. Вскоре, она окончательно выбилась из сил и затихла, только судорожно ловя воздух ртом, поэтому заняла место больного на постели вместо Марека. Роберт выругался и проклял их двоих, а затем и себя – за пособничество. Сложив руки на груди и опершись плечом о стену, он дожидался, когда Каролина придет в себя, и наблюдал, как художник вытирал бегущие по ее лицу слезы. Вид влюбленных, крадущих у законного мужа драгоценные минуты обожания, пробуждали в сердце Роберта незнакомые ему чувства. Он понимал, что должен чувствовать отвращение к подобному, но на самом деле не находил в этом ничего отвратительного. Не желая и дальше идти на сделку с совестью, Роберт покинул комнату и вышел на балкон.

В небе светила полная луна. Где-то пели сверчки и вскрикивали ночные птицы. Он принялся обдумывать прожитый день, глядя на серебристо-желтый круг посреди темноты.

«Сомнений нет: Каролина больна рассудком. Только душевнобольная может так неприкрыто компрометировать себя изменой. Нет, здесь нет искреннего протеста и злого умысла, она просто не понимает, что творит. Во время полной луны ее болезнь достигает пика: она становится буйной и помешанной. Я слышал от одного парижского доктора, что полнолуния и новолуния опасны сумасшедшим. А вот Марек… он безумен и бездумен, но не душевнобольной. Это безумство юноши, который возомнил, что весь мир лежит у его ног. Только почему у него случился обморок во время молитвы? Служанка, возможно, излишне перепугалась, но что-то в ее словах есть. Нечистая сила очень боится церквей и слов молящихся. Чушь! Кажется, я сам схожу с ума: нужно поменьше заниматься сказками о злых духах. Сказочник, как бы посмеялась матушка! А то, что Марла стащила ключи и начала их раздавать всяким проходимцам – это выдумка?.. Или она действительно предательница? Зачем ему вообще наши ключи? Кто он такой?»

Ночной прохладный воздух обдувал его тело, шевелил объемную прическу темно-русых волос и остужал разгоряченный разум. Постепенно Роберту становилось легче. Сделав несколько глубоких вдохов, он внезапно услышал за спиной голос старшего брата:

– Роберт?

– Ах! Франтишек… ты напугал меня…

Франтишек тоже подошел поближе к перилам балкона и посмотрел вниз. Между столпами ограды незаметно прицепилась летучая мышь. Тень мужчины немного спугнула ее, и она со своеобразным криком защелкала крыльями в воздухе и перелетела на балкон следующего этажа.

– Ну и день. И вечер туда же. Все на ушах. Я не люблю такое.

– Да, да… А где… Каролина? – осторожно спросил Роберт.

– У себя в комнате. Спит.

Он хотел было рассказать, что у нее случился приступ истерики, но вовремя одернул себя, чтобы не выдать тайну художника и невестки.

– Будь осторожнее с ней; сегодня полнолуние. Она очень нестабильна в такие дни.

Франтишек помялся.

– Я все думаю… как она могла? Я, ее законный супруг перед людьми и перед Богом, я, который души в ней не чает, я, граф Франтишек Лишка, смотрел, как моя жена убегает следом за больным художником, с которым знакома от силы месяц, да какая разница, сколько знакома! Дело в том, что она уходит, забыв обо мне, об ужине, и мои родители видят это, и, хоть и молчат, но делают определенные выводы… И про нее, и про меня в том числе… Как я несчастен, Роберт! Каролина – моя большая любовь, я не знаю, как бы я жил без нее. Но она и мое страдание, потому что я вижу, как легко ей обойтись без меня.

Роберт внимательно всмотрелся в лицо брата. Тот продолжал глядеть вдаль сквозь пространство, из-за печальной гримасы обнажая ряд зубов, а лунный свет блестел в его глазах отголосками давней боли.

– Любовь отравляет тебя, – тихо сказал он.

– Не сама любовь меня травит, а та, кого я люблю, – покачал головой Франтишек.

– Значит, разлюби ее.

– Ты думаешь, это так просто?

– Я не знаю; я никогда не любил. Спасибо Богу, что хранил меня от этих чувств, что они не разорвали мое сердце, как сейчас терзают твое.

– Роберт, как ты думаешь – Каролина действительно не умеет любить? Она бесконечно повторяет мне, чтобы я не злился на нее, ведь полюбить она не в силах. Я мучаюсь, ища ответ: ее сердце – лед или кусок гранита?

«Лед. Теперь я точно знаю, что лед», – подумал Роберт. А вслух сказал:

– Я понимаю, что ты надеешься на первое. Но ты не думал о том, что, когда ледышку растопишь, она растает, и ничего от нее не останется? Эта вода утечет сквозь пальцы под ноги и впитается в землю. Пусть лучше будет гранитом: по крайней мере, ты всегда будешь знать, что где-то там это сердце есть, пусть и такое.

Братья обнялись, попрощались и разошлись спать. Роберт пришел в пустую комнату и, не разуваясь, долго лежал на заправленной кровати. Аккуратность, точность и чистота всякой вещи в его спальне никак не предполагала ботинок на постели. Тем не менее, в ту ночь на светлом покрывале темнели очертания коричневой обуви. Перед его глазами то и дело всплывали сцены обнаруженных любовников. Юноша не выдержал бессонницы и вышел в коридор, прошел к комнате Марека, тихо приоткрыл дверь и обнаружил, что в комнате пусто. Послав небу молитву о здравии Каролины, он вновь ушел к себе и больше не выходил до самого утра.

Глава 6

В то время, когда освещенные луной Франтишек и Роберт говорили на балконе по душам – возможно, впервые за много лет, нечто похожее происходило и у других героев нашего повествования. Дождавшись, когда Франтишек ушел, Каролина поднялась с постели, быстро застегнула серьги, и, набросив на плечи ткань накидки поверх ночного платья, побежала в сторону комнаты Марека. Возлюбленный ждал ее. Не говоря ни слова, они заключили друг друга в объятия. Немного отстранившись первой, Каролина прошептала ему, что здесь опасно, их могут увидеть, и нужно подняться в мастерскую, где они рисуют. Стараясь не скрипеть лестницами во мраке холодного ночного замка, беглецы вновь оказались на самом верху Малой Башни. Для надежности Марек подвинул кресло к двери так, что ее невозможно было открыть снаружи. Удивительно, откуда в довольно худом юноше взялась такая физическая сила, способная двигать из одного угла комнаты в другой тяжелое дубовое кресло с бархатной обивкой? Но Каролину совершенно не волновали подобные мелочи: все ее мысли захватила роковая опасность любви. Подойдя вплотную к окну и прислонившись к перекладине рамы, она спросила:

– Что, если кто-то все равно придет?

Завитки ее волос блестели в слабом свете ночи.

– Они не откроют дверь.

– Но они поймут, что мы здесь вдвоем, и все станет очевидно.

– Роберт уже знает, – заметил Марек. – Когда узнают остальные – это дело времени и его чести.

– Думаешь, он всем расскажет, и мы погибли? – безнадежно вздохнула Каролина.

Сильный ветер, невидимым вихрем бушующий на улице, со свистом врывался в щели вековых стен Квиливитра.

– Нет, не думаю. Мне показалось, что он тебя жалеет и видит, как ты несчастна. Вот что – нам нужно дружить с Робертом. У него доброе сердце; у остальных Лишек оно вообще отсутствует.

Она несколько успокоенно кивнула и поправила волосы. Марек подошел к ней и обнял за плечи, почувствовав сквозь ткань одежд приятное тепло ее живого тела.

– Скажи, Звездочка, ты действительно меня любишь?

Каролина удивленно подняла глаза.

– Я не помню своих родителей. Но я помню, как давным-давно голос матери рассказывал мне сказку о Звездочке, которая падала с неба. Она выросла из цветка у моря, но всегда хотела быть выше, выше, дальше от земли. Однажды Звездочка стала настолько яркой и сильной, что не заметила, как оказалась на небе. Она была очень счастлива, ведь звезды для того и рождены, чтобы сиять. Один злой человек захотел, чтобы эта звезда была его проводником, но она не согласилась. Тогда он разозлился и ударил по небу огромным молотом, и Звездочка не удержалась и рухнула вниз. Она упала на землю именно в том месте, где рос цветок, и морская волна смыла ее. Звездочка навсегда погасла. Мама говорила при этом, стоило ли Звездочке высоко подниматься, чтобы однажды все равно упасть?

– Я тоже слышал эту сказку, – прошептал Марек.

– Не знаю, почему ты так назвал меня, – она уткнулась в мягкие складки его одежд и погладила по волосам, – но ты сразу напомнил мне мой дом, мою маму. Не поверишь, но ты пахнешь, как что-то из далекого детства! Наверное, поэтому я так привязалась к тебе. Прошу, не уходи! Не натягивай нить, протяную к тебе из моей груди!

– Я не уйду… Не уйду…

Луна двигалась по небу, медленно изменяя положение теней в комнате. Марек сидел на диване и смотрел на нее сквозь решето окна, чувствуя, как грудь распирает от нестерпимой жажды. Рядом на его плече лежала Каролина. Может, ему стоит попробовать?.. Нет, не сейчас, не время. С улицы доносились мужские голоса, и художник напряг слух. Это Франтишек и Роберт разговаривали на несколько этажей ниже. Узнав, какой оборот приняла их душераздирающая беседа, он злорадно усмехнулся. Если Роберт не выдал его сейчас, значит, не выдаст и в будущем. Кто же теперь младший Лишка – простой слабак, которого легко обвести вокруг пальца, или наоборот, хитрый трикстер, сам просчитавший все на несколько шагов вперед?

– Марек, где мой ключ? – внезапно очнулась от дремоты Каролина.

Он похлопал по краю ее накидки, показывая, что все на месте.

– Скажи мне, – даже темнота не могла скрыть презрения в ее взгляде, – почему ты украл мои ключи? Как? Когда? Зачем?

Марек пояснил, что ничего не крал, так как Марла сама их отдала, предварительно вытащив связку из платья своей госпожи. Каролина недовольно хмыкнула. Марла! Завтра же она выдерет волосы этой проходимке! На вопрос, зачем, Марек ответил, что иногда ему всего лишь нужно переходить в Большую Башню, а до тошноты радушное гостеприимство Лишек отбирает у него всякую свободу передвижения. Но, заверил он Каролину, его ночные похождения – маленькая, но необходимая прихоть, которая никому не способна помешать.

– Не понимаю, зачем вы взяли его тайком? Ты мог бы попросить – я люблю секреты; я бы с удовольствием тебе дала свои ключи на время.

– Тогда сделай это сейчас.

– Господи, да зачем он тебе? Ты можешь мне объяснить?

От упоминания Бога Марек вновь покривился, но быстро овладел собой.

– Поверь мне, Каролина. Мне нужно. Это вопрос жизни и смерти.

Он увидел, как она вытащила из накидки ключи. Помедлив, Каролина рассмотрела их в лучах лунного света. В ней боролись два чувства – злость и жажда авантюры. Она злилась на художника и служанку за их сговор, и в то же время сама мечтала прикоснуться к тайным полуночным переходам Марека, не оставляя Марле никаких шансов ощутить свою важность. Второе чувство победило – ключи перешли в руки возлюбленному. Он с благодарностью прижался к ней, но, словно услышав что-то, недоступное другим ушам, мигом бросился двигать кресло обратно, умоляя ничего не соображающую от усталости Каролину поскорее бежать к себе в спальню. Она неслась по коридорам и лестницам, касаясь босыми ступнями ледяного каменного пола и прижимала к груди обувь, которая предательски создавала лишний шум. Кровь стучала в ее висках: боязнь не успеть раньше мужа сменялась постыдным желанием быть обнаруженной. Влетев в комнату, Каролина на бегу избавилась от накидки, со скоростью подстреленного зайца плюхнулась в кровать, растрепала волосы и укрылась до самого подбородка, замерев, подобно мертвецу. Через несколько минут послышались шаги. Франтишек остановился в дверях. Увидев сквозь небольшой просвет, что жена все так же спит, он развернулся и зашаркал ногами по направлению к своей спальне.

Утреннее солнце еще только поднималось над горизонтом, краснея сквозь лапы лесных елей и окрашивая небо в светло-розовый цвет, а служанка Агнес уже занималась делами. Она по обыкновению пришла к амбару, поплотнее укутываясь в платок от холодного ветра, отворила деревянные двери, как тут на нее вылетела стая летучих мышей. Сердце пугливой и суеверной девушки ушло в пятки, но делать было нечего – работа есть работа, а сегодня поварихе нужна мука. Пройдя внутрь, Агнес увидела еще больше этих уродливых созданий. Они прицепились кто куда и повисли вниз головами, прижав к себе крылья, а красные глаза горели по темным углам амбара.

– Кыш, кыш, твари! – запищала девушка. – Прочь! Кровопийцы!

Около бочек с зерном она обратила внимание на несколько лежащих дохлых крыс. Неужели они наелись пшена и отравились? Кто-то отравил запасы? Служанка осторожно попятилась к двери, словно боясь наступить еще на чей-то труп.

На улице она заметила, как другая рабочая женщина бежала к ней навстречу.

– Агнес, Агнес! Поди сюда!

Запыхавшаяся, она оперлась на ее руку и принялась объяснять:

– Встала пораньше, пошла кормить птицу. Захожу в сарай – а там! Дохлых трое! Два гуся и одна гусыня! Бедные мои птицы! И я смотрю – а у них будто кровь вся истекла, и кое-где на досках, на сене есть бурые пятна! Что же за сволочь напала на моих гусей?

Птичница чуть не плакала от жалости. Агнес испуганно прикрыла рот рукой.

– Господи! – воскликнула она. – Я думала, только у меня беда с утра! Крысы сдохли в амбаре! И все стены в мышах летучих! Может, кто отравил птицу и зерно? Или… сначала отравили зерно, а потом гусей им накормили, да они тоже лапы протянули?

Птичница покачала головой.

– Ну нет, Агнес. Если зерно ядовито, тогда бы сдохли все, ведь они едят одно и то же. А их трое валялись, остальные живы-здоровы, тьфу-тьфу.

– Тогда что случилось?

– Говоришь, кровопийцы по стенам?

– Точно, они!

– Вот они и попили кровь, – птичница прищурилась, – это ж вампиры проклятые. Не к добру они здесь.

– И крыс высосали?!

– А чего им? Все живое, где кровь-то можно найти. Она им, думаю, вся одинакова. Бедные мои гуси…

– Что же нам делать? – растерялась Агнес.

– Пойдем искать экономку. Может, выслушает нас, да передаст слово в слово графине Аннете. Расскажем все, как оно есть, как своими глазами видели. Не сойти мне с места, если я это выдумала!

– А ты слышала, – Агнес таинственным шепотом уже начала сплетничать, – что вчера в замке-то творилось?

– Откуда ж мне знать? Я там редко бываю.

– Так я тебе сейчас расскажу… Сели господа ужинать. И графиня Аннета начала читать молитву. Так художник, ну, который графиню Каролину рисовательной науке обучает, взял и свалился в обморок! Все были в шоке! Я сказала им, что в нем бесы поселились, раз от молитвы его скрючило, так Каролина меня чуть на месте не пришибла! Говорит, не смей так о нашем госте! А я-то что, скажи мне? Разве ж я виновата, что из кого-то нечисть выходит? Ой, как я теперь боюсь этого рисовальщика, как боюсь, господи, прости меня!

Для убедительности она покрестилась.

– Жуть… – протянула птичница. – Точно, проклятый какой-либо этот их гость. А молодая графиня сама бесноватая! То и сошлись, раз оба с чертями за душой. Того гляди, у них хвосты да рога появятся – сущность из нутра полезет!

– Марла мне как-то шепнула, что художник неровно дышит к госпоже, а она вчера так пеклась о нем, я своими глазами видала! Да, прям следом за ним понеслась, когда его отнесли отдыхать! Муженек-то несчастный ее, граф Франтишек, так и остался сидеть столбом! Ужас… Совсем эти богачи с ума посходили…

– Это от того, что весь день не заняты. Мы-то все время в работе, ни выходных нам, ни отдыха! А они небось сидят и только деньги свои пересчитывают. А жалованье, между прочим, никто не поднимает… И маменьке послать нечего, тьфу! Работа! Ой, Агнес, вот бы мы с тобой родились дворянками, мы бы все делали правильно! Не свезло!

– Не говори, не говори…

Иногда всем нужно отвести душу от бытовых хлопот, поэтому две служанки, удовлетворенные перемыванием хозяйских костей, наконец обрели силы для трудового дня и разыскали старшую помощницу графини, пересказав ей все, что произошло в хозяйстве за ночь. Роберт уже проснулся, а точнее, даже не смыкал глаз до восхода, и теперь задумчиво прогуливался по первому этажу родительской башни. Сначала он не придал значения экономке, которая столь рано утром пришла к хозяйке. Но долетавшие обрывки разговора его насторожили. Мертвые гуси? Крысы? Нашествие на замок летучих мышей?

Вскоре графиня Аннета вышла в прихожую и встретила там Роберта. Младший сын всегда заставлял ее улыбаться и дарил хорошее настроение, поэтому она принялась обнимать его.

– Ты, Роберт, как всегда – ранняя пташка! Не то что Франтишек. В этом ты похож на меня, а твой брат на отца. Константин тоже спит, и, наверное, залпы артиллерии его не поднимут раньше двенадцати часов дня. Ну же, сын мой, почему на тебе нет лица? – мать взволновал вид синих кругов под глазами ребенка. – Ты разве не спал всю ночь?

– Долго не мог уснуть, мама, – уклончиво ответил Роберт.

– Опять сочинял что-то до самого утра?

– Да, матушка… сочинял…

Его усмешку вызвало то, что прошедшей ночью реальность превзошла любую сказку про выдру. Но графиня и знать не знала о том, что происходило после того, как унесли обморочного гостя, потому что сразу же занялась пищей, а после ушла к себе, поэтому не распознала сарказма в словах сына.

– Какие-то проблемы по хозяйству? – Роберт перевел тему.

– Представляешь, экономка мне пересказала: служанки жаловались ей на то, что летучие мыши попили кровь у гусей! Уму непостижимо! Скоро начнут рассказывать, что в подвалах скребется не мышь, а Кощей Меднобородый.

– Он может. Того гляди, украдет красивых девушек из нашего замка.

– К счастью, – Аннета поджала губы, – таких у нас не водится. Роберт, ты же понимаешь, что это абсурд? Наверняка, гуси заболели очередной птичьей болезнью, и их придется всех вырезать. Ох! Больше владение – больше от него проблем.

Мать пошла дальше раздавать ежеутренние указания слугам, а Роберт, у которого были свои планы, отправился в Малую Башню. Уже внутри, на лестнице, в него чуть не влетела Каролина, которая быстро-быстро стучала туфлями по ступенькам и придерживала руками полы юбки, чтобы не споткнуться.

– А влюбленным все не спится! – шутливо поздоровался он.

Каролина кинулась наверх, но его рука вовремя поймала ее за локоть. Она дернулась, желая освободиться, но убегать не стала.

– Ты так часто крутишься поблизости, дорогой деверь, что боюсь, как бы Франтишек не начал ревновать уже к тебе. Кто знает, может, рассказать ему, что ты преследуешь меня по замку?

– Кто знает, может, мне тоже есть, что ему рассказать?

Каролина поникла. Ладно, его взяла.

– Ты почему так рано поднялась?

– Я не спала. У меня бессонница. Я не сплю в полнолуния.

– Но ты никогда не выходила из комнаты раньше обеда, а еще не звали на завтрак, как ты уже куда-то несешься?

Каролина демонстративно вздохнула. Действительно, Роберт начинал ее утомлять, но теперь уж точно были причины опасаться его родственной власти. Она помнила слова Марека о дружелюбии и гуманности их пособника, но все еще немного сомневалась.

– Я иду по своим делам, и ты иди, Роберт. Пожалуйста, не заставляй меня мучиться и испытывать вину за то, что хочу проводить время с другим человеком, а не с твоим братом!

– Как интересно ты говоришь… По имени мужа называешь редко. «Мой муж» раньше слышалось чаще, но теперь он уже просто «твой брат». Нечего сказать! Бедный «мой брат»! Мне больно видеть, как ты поступаешь с ним, нечестная!

Каролина взбесилась. Она схватила Роберта за воротник рубашки и со всей силы притянула к себе. Люди, чей рассудок страдает от неизвестной болезни, в моменты отчаяния откуда-то черпают неистовую физическую мощь. Порой их глаза застилает пелена гнева, а руки становятся настолько сильны, что сами ничего не понимая, они могут причинить вред другому или даже убить. Каролине показалось малым держать его за одежду, поэтому она вцепилась ему в шею. Тонкие пальцы начали сжимать горло, и Роберт почувствовал, как ему трудно вдохнуть. От недостатка кислорода потемнело в глазах, а тело охватила настоящая паника. Разъяренная девушка и не замечала, как все ближе становится к тому, чтобы задушить жертву. Ее глаза покраснели, а лицо искривила жуткая гримаса, но рот при этом абсолютно спокойным голосом, даже по-дикому спокойным для такого момента, отчеканил каждое слово:

– Запомни: я не люблю твоего брата. Я его ненавижу.

Роберт испуганно постарался кивнуть. Он понимал, что сумасшедшей ничто не мешает убить его прямо здесь, а поэтому нельзя никаким образом ее спровоцировать. Тем временем, руки Каролины немного вздрогнули и стали слабее.

– Я вас всех ненавижу! – закричала она, но прежняя уверенность испарилась, и вновь началась истерика. – Вы издеваетесь надо мной! Этот урод принуждает меня родить ребенка! Я ненавижу его! Я буду убивать всех детей, которые родятся от этого противного борова, так и знайте! Отпустите меня, отпустите, не трогай! Я хочу убежать навсегда с моим любимым! Если вы не отпустите меня, я сожгу вас!

Она продолжала кричать и плакать, уже совсем слабо тряся мужчину за плечи. После приступа она замолчала, рухнула на ступеньку, и так и осталась сидеть, неподвижно смотря в одну точку. Роберт потер шею. Кожа немного болела от ее цепких пальцев, а ворот был порван, но, по крайней мере, сам он остался цел и уже смог восстановить дыхание. От обиды и злости ему хотелось тут же пойти и рассказать отцу о ее безумстве, но вид несчастной, сидевшей на холодных ступеньках с раскрытым ртом, сжал сердце от приступа жалости.

Не делая резких движений, он тихо опустился рядом, прислонившись к стене.

– Я чуть не убила тебя, – заговорила Каролина. Ее голос звучал низко и хрипло, потому что за два дня истерик она окончательно его сорвала.

– Я не держу на тебя зла. Я понимаю, что ты больна, и тебе нужна помощь.

– Я устала. Мне не нужна помощь, потому что ничего уже не поможет. Я сумасшедшая. Я чуть не убила тебя. Вдруг однажды кто-то действительно умрет? Пусть это буду я. Я должна умереть. Я не могу так жить.

Роберт осторожно обнял ее.

«Если она кричала правду, то, получается, мой брат принуждает больную жену понести от него. Куда ж ей, если она себе ладу не находит? Неужели Франтишек не замечает этого? Он думает, вся проблема в том, что его любовь не взаимна, но теперь я вижу, что все не так просто. Быть может, мой брат не такой уж порядочный человек, как я о нем думал?»

– Послушай, – сказал он вслух. – Давай я поговорю с ним? Попрошу, чтобы он тебя, ну, не трогал. Я объясню ему степень твоей болезни, и что тебе нужно сначала поправиться.

«Господи, ну и во что я собрался влезть?»

– Хорошо, – тихо раздалось в ответ. – Убеди его разорвать со мной. Скажи, что я испорченная и грязная.

И неважно, что вчера она умоляла совершенно о другом: не говорить, не давать Франтишеку повода отказаться от нее…

Роберт решил, что в таком состоянии принимать какие-либо решения бесполезно. Он стал опорой для Каролины во время подъема по лестнице, потому что ее тело значительно ослабло. Еле переставляя ноги, она то и дело останавливалась, будто погружаясь в глубокий транс, поэтому пришлось отнести ее на руках. Уложив невестку в постель, Роберт еще некоторое время сидел рядом и смотрел на нее. Ее лицо побледнело от эмоционального напряжения, а губы казались синими. После резких всплесков энергии у Каролины наступало полное опустошение.

«Церковь не одобряет разводы, – думал он. – Но что, если люди так страдают в подобном браке?»

Глава 7

Тусклое и прохладное осеннее солнце уже высоко поднялось над горизонтом, возвещая о полудне. Роберт мчался на лошади по дороге, которая вела к неизвестному замку. Белая грива Белль слабо поблескивала в лучах, пронизывающих туман желтым светом. Клубы его поднимались от самого горизонта, где поля встречались с рекой, обещая морозную ночь и зябкое утро. Роберт вдыхал сырость воздуха, стараясь хотя бы ненадолго позабыть о проблемах Квиливитра. После шести лет размеренной жизни ему было непросто окунуться в атмосферу равнодушия и неприязни, громких ссор и молчаливых обид, и она подорвала его душевные силы за совсем небольшой срок. Желая отвлечься, он решил заняться тем, что беспокоило его все эти дни, а именно – наведаться в земли соседнего поместья с таинственными владельцами.

Белль иногда пыталась показать скверный характер, притормаживая и тряся головой. Ей не нравилось ступать копытами по слегка влажной земле дороги, но наездник мягко подавал лошади команды, и она продолжала скакать. Все больше набирая скорость, Роберт чувствовал, как тяжесть разума рассеивается и сменяется облегчением. Оставались только он, проселочная дорога, любимая лошадь и сменяющие друг друга пейзажи на открытом воздухе. Эге-гей! Сердце распирало от переизбытка чувств, да так, что хотелось закричать во все горло, и чтобы этот крик разошелся эхом в пространстве. Только спустя несколько часов его озарило понимание, насколько же близкой утром казалась смерть. Каролине в припадке ярости ничего не стоило задушить его или сбросить вниз с лестницы. Очевидно, с каждым днем ее здоровье становилось хуже, а он невольно спровоцировал приступ. Интересно, а бывало ли ей плохо рядом с Мареком? Может, искренняя влюбленность сможет помочь исцелиться ее душе? Может ли вообще любовь исцелять? Может ли она превратить каменное сердце в живое?

Будучи невольным свидетелем чужой страсти, Роберт задумывался – что, если подобное чувство спасло бы его от тоски и духовного одиночества?

Нет, вряд ли любовью можно лечить болезни, тем более душевные – уж слишком непостоянна эта вещь.

Добравшись до ограничителей, которыми отмерялись владения второго замка, Роберт остановился и спешился. На поле виднелись люди, пашущие землю. Крестьянство готовилось к зиме. Смысла идти к самому замку и стучать охране, по всей видимости, не было никакого – оставалось попробовать поговорить с рабочими. Юноша добрался до чистой тропинки между участками, на которые была поделена плодородная земля и направился по ней к крестьянам. Мужики, заметив всадника, оторвались от дела и принялись его рассматривать:

– Ты смотри, батюшки мои родные. Это он к нам с тобой что ли идет?

– Дворянин какой-то, по накидке отсюда вижу… Вон, прямо в грязь прется, полоумный видать. А коня пастись отправил. Последние три травинки пожрет тут, поди, зараза, нашим животинам что щипать-то останется?

– Да эти богачи только и думают, что о себе. До нас им дела нет!

Один из них был совсем юным, светловолосым мальчишкой с кудрявой головой, второй зрелым, тучным и сильным мужчиной. Их несколько смутил вид дворянина, идущего к ним через поле, но они терпеливо дожидались его, не возвращаясь к плугу. Путник в темной накидке и высоких сапогах до колен осторожно шагал по сыроватой от дождя земле. Когда он подошел близко, крестьяне увидели его лицо – аккуратными и точными чертами оно немного походило на женское.

– Добрый день, – учтиво поздоровался Роберт.

– Ага. И вам не хворать.

– Меня зовут Роберт Лишка. Я граф из замка Квиливитр. Это в нескольких милях отсюда, – он показал рукой в сторону своего дома.

Мужики на всякий случай одобряюще кивнули.

– Ясно. Слыхали о таком поместье. Зачем пожаловали?

«Если спросить напрямую, кто их помещик, ответят ли?»

– Да я проезжал тут мимо, дорога мне не знакома, и… В общем, хотелось бы узнать – чей это замок?

– Как, чей? Помещицы нашей.

«Вот как. Значит, хозяина нет, есть только хозяйка».

– Логично. Но меня, понимаете, интересует кое-что другое: титул, как зовут, давно ли здесь владелица…

Мужики переглянулись.

– Да мы и сами не знаем.

– Как это – не знаете? Вы же тут живете? За кем числитесь?

– А нам-то что, – начал тот, что помладше, – мы ее в глаза не видели. Да, мы живем здесь, в своих хижинах, и какое нам дело до той княгини? Да, княгиня она, вроде как. Мы работаем себе, а она сидит в замке и, насколько я понял, никогда не показывается. Нами командует управляющая – Бранка ее зовут, такая седовласая, но не старая совсем. Вот ее мы видим постоянно, а хозяйку – нет. Говорят, она либо уродлива, либо безумна – столько лет сидеть взаперти!

– Столько – это сколько?

– Да вроде около двадцати или чуть меньше, – подсказал второй.

– Ничего себе! – удивился Роберт.

– Да… тут пожар был, и старая хозяйка там погорела. И они всех крестьян разогнали, а кого не успели, те сами сбежали, а кто и погорел, много кто тогда погорел… Пожар, говорят, был огромным, а замок – ему, вон, хоть что. Хотя, внутри мы не были, ха-ха. Потом заговорили, что там новая хозяйка, тоже одинокая, но никто ее не видел. Может, какая беглая принцесса решила спрятаться от всего мира? Впрочем, не наше это дело. Нас вот и прикрепили в итоге, и работаем, пашем, убираем, еле концы с концами сводим – какая тут разница, кто хозяин?

«Говорят, что погорела, значит. Не сходится с тем, что рассказали дома, – подумал Роберт. – Где же правда?»

– Я так понимаю, просить встречи с ней не выйдет. А вот могу ли я видеть управляющую?

Крестьяне пожали плечами. От Роберта не ускользнуло, как они нахмурились.

– Хотите, я скажу ей, что вы интересовались? – спросил светловолосый.

– Хорошо, передай. Запоминай: граф Роберт Лишка, поместье Квиливитр. А лучше: на тебе, – и он вытащил карточку из кармана, передав ее пареньку.

– Понял. До свидания!

Роберт побрел обратно к Белль, попутно избавляясь от приставшей к каблукам грязи. Он сомневался, что управляющая Бранка согласится на встречу, если она таким таинственным образом оберегает свою княгиню. Лошадь, увидев хозяина, обрадовалась, и они мирно зашагали в сторону дома.

Крестьянский мальчик, получивший от Роберта карточку, через время вернулся к себе в хижину, и там же встретил Бранку. Она стояла прямо на пороге, раскрыв входную дверь и впуская в дом прохладный воздух, а мать сидела за столом и чистила овощи к ужину. Судя по тону, управляющая ее отчитывала. Увидев сына, женщина обрадовалась. Парень решил не медлить и сразу передал управляющей о визите графа.

Верхняя губа Бранки слегка поднялась вверх, показав зубы, но это не было улыбкой.

– Стефан, солнце в полдень давно не печет; где же ты перегрелся? Граф приехал в поле и беседовал с тобой? А Папа Римский мимо не проезжал?

– Зря вы смеетесь, – обиделся он, – он мне дал карточку, просил отдать вам.

Передавая ее, Стефан случайно и неловко зацепил руку управляющей. Мать заметила, как та дернулась от прикосновения и пару мгновений пристально смотрела на парня. Бранка прочитала имя на бумажке, немного поменялась в лице и молча вышла вон, оставив дверь распахнутой. Стефан ее захлопнул, а мать устало вздохнула.

– Вот грымза! Всю душу выпивает.

– Странная она. Как быстро ушла.

– Может, гость какой важный.

– Да нет, он даже не знает, кто здесь живет.

– И тебя расспрашивал?

– Ну да.

– И ты рассказывал?!

– Ну да, – смущенно повторил парень.

Крестьянка прикрыла рот рукой.

– Стенька… Что ты творишь? Зачем болтаешь? Мало ли, кто это был? Может, наврал тебе, что граф, а сам забулдыга городской?

– Да нет. На вид благородный.

– Слушай, сын: не зря помещица так скрывается. Уже давно мы тут этим не интересуемся, а тут чужой человек приезжает, и ты ему на голубом глазу все выкладываешь. Аккуратнее, особенно с Бранкой. Она хоть и делает вид, что сама тут хозяйка, и никого нет, кроме нее, но мы-то знаем… Короче, не наше это дело, не нам туда носы совать! Следи за языком, ой, мало ли… Вспомни, как пропал маляр, сын ткачихи Варвары…

Тем временем, Бранка уже поднималась по лестнице замка, носящего горькое и безрадостное название Помста. А все потому, что жизнь его обитателей подчинялась исключительно одной идее – мести.

Бранка представляла собой строгую и сдержанную женщину неопределенного возраста. Ее нельзя было назвать ни молодой, ни старой. Всегда унылый вид управляющей высасывал всю энергию и радость жизни из тех, кто сталкивался с ней. Она заведовала делами Помсты уже около двадцати лет и за этот огромный промежуток времени не изменилась внешне. Еще тогда ее видели практически седой с кое-где оставшимися темными прядями, поджатыми губами и прищуренными от извечного недовольства и напряжения глазами. Только беглый взгляд и выдавал в ней живого человека. Крестьяне боялись ее – от природы суеверные души наделяли женщину чуть ли не мистической силой, считая Бранку ведьмой. У замка отсутствовали посетители, даже проверяющие не заглядывали, как будто владение пряталось от глаз городских чиновников под невидимым куполом. Такая уединенность оборачивалась для крестьян несчастьем, потому что управляющая обращалась с ними жестоко, а хозяйка, поговаривали, была не менее кровожадной, и с ее легкой руки творились многие расправы над непослушными лентяями.

Бранка добралась до мрачной залы с бордовыми бархатными портьерами. В кресле у камина сидела женщина и смотрела, как пляшут языки пламени. Огонь камина был почти единственный и бессменным освещением комнаты, даже днем все шторы и гардины не открывались, и ни один луч солнца не проникал в эту темную обитель.

– Госпожа Тереза, – заговорила управляющая, – у меня есть для тебя новости.

– Надеюсь, не что-то плохое, Бранка, – женщина не сдвинулась с места, – я не хочу расстраиваться сегодня вечером.

– Боюсь, повод настолько серьезный, что тебе придется отложить свои планы на радостное и безмятежное времяпровождение.

– Ты в курсе, что порой вынимаешь душу даже из меня? А ведь ее давно нет. Я не удивлена, что вся челядь стонет от ужаса – каково им тогда?

Она растянуто рассмеялась и повернулась к Бранке, давая понять, что готова выслушать.

– На территорию поместья заглядывал граф, расспрашивал крестьян о замке, о хозяевах, о том, что здесь происходило две декады назад. Я не виделась с ним, мне все рассказал один из пахарей, Стефан. Гость передал ему карточку и попросил встречи со мной. Он называл себя Робертом Лишкой, Тереза.

Тереза поднялась. Она не была седой, как Бранка. Светло-золотистые волосы женщины длинными локонами спускались вниз. Ее глаза настолько привыкли к темноте, что со временем начали отдавать слабым красным огоньком, подобно кошке или летучей мыши.

– А я уже думала, этот день никогда не настанет!

– Я бы не стала так радоваться, Тереза. Кто знает, зачем он интересовался Помстой? Кто знает, почему? Гавран живет там уже почти несколько месяцев, а от него ничего не слышно. Я ждала хоть каких-то известий из Квиливитра, но он как провалился.

– Дай мальчику поразвлечься; он еще молод, не то, что мы, – вновь засмеялась хозяйка. – Бранка, мы прождали восемнадцать лет, а теперь ты не можешь подождать пару месяцев?

– Иногда мне кажется, что Марек зря там оказался.

– Погоди, не сам он оказался – а Роберт его пригласил. Где это видано? Пока мы столько времени ломали голову, как использовать юность, красоту и талант Марека – больше у этого гаденыша ничего нет – сын Лишек сам нашел ему применение! Ты понимаешь, что собственными руками Роберт вершит судьбу рода Лишек? Его любопытство – проклятье для них и козырь для нас. И сколько бы лет мы еще ни прождали, хоть тридцать, ничего бы не изменилось. Так было предначертано. Ты не веришь в судьбу, Бранка?

– Не верю, – грубо ответила та, – судьба уже сыграла с нами злую шутку.

– И потом подарила небывалую возможность – отомстить обидчикам. Счастье нам дарит судьба, но за нашими неудачами всегда стоит тот, кому они пришлись на руку.

– Что мы будем делать дальше?

– Роберт хочет встречи с тобой? Отлично. Встреться. Не отказывай ему в удовольствии пообщаться с роскошной женщиной – у Лишек такого добра не водится. Дай ему понять, что ты абсолютно безобидна.

– Хорошо, – немного помялась Бранка. – А что будем делать с болтуном Стефаном?

– Как всегда. Длинный язык – короткая жизнь.

Бранка злорадно хмыкнула. Она все еще вытирала краешком рукава ладонь, которую нечаянно потрогал мальчик.

На следующее утро мать Стефана обнаружила, что сын пропал.

Еще вечером он ложился спать дома, но утром его уже нигде не было, словно какая-то нечистая сила вытащила парня через окно. Пока крестьяне занимались поисками мальчика, Бранка уже не спеша нарисовалась в поселении, как всегда, сложив ладонь к ладони и немного переплетая пальцы с длинными ногтями между собой. Привычное всем темно-бордовое платье с висящими рукавами немного волочилось по земле, а серебристые волосы были высоко подняты на затылке, только несколько крупных локонов падали на плечо.

– Что происходит? Почему не работаем, а занимаемся ерундой? – громко крикнула она, оглядев народ.

Женщина, с которой они разговаривали вечером, подбежала к ней.

– Бранка, госпожа, мой сын, Стефан, он пропал! – жалобно застонала она.

Бранка скривилась, видя, как рыдает мать, оплакивая сына. Она знала, что крестьянка больше не встретит его живым.

– И? – ее голос прозвучал равнодушно.

Та в ужасе отступила на шаг.

– Как вы можете так говорить? Мой сын пропал… Мой сын! Его нигде нет!

– Ну не мой же.

Это все, что могла ответить управляющая. Сколько раз она уже бесстрастно смотрела в глаза страдающим от горя женщинам, выдерживая их взгляд? Слезы не трогали ее, не вызывали жалости. Так было однажды и с ней, но теперь они поменялись местами.

– Курва, – тихо, но рассерженно прорычала крестьянка, – своих нет, так ты чужих мучаешь.

Другие бабы принялись успокаивать ее, а мужики придерживать под локти. Бранка медленно обернулась через плечо.

– Ты так кричишь, будто я лично съела твоего Стефана. Иногда причины нужно искать не в ком-то, а в себе.

И ушла. Люди покачали головами, глядя ей вслед. Все было очевидным, но в то же время никому не хотелось идти против грубой управляющей. Постепенно они стали расходиться и начинать работу.

– Ведьма! Старая дева! Упыриха! – мать все еще пыталась оскорбить Бранку, фигура которой растворялась в утреннем тумане.

– Нет, ну вы видели? – она заметила, что все пошли работать, бросив поиски парня. – Вы это видели! И вы уходите! Вы же знаете, что здесь происходит! И молчите! Мой Стенька вчера разболтал какому-то всаднику, что происходит в замке! А сегодня его уже нет! Вот ты, Варвара! – крестьянка подозвала ткачиху, – твой сын тоже пропал! И? Ты смирилась! Какая же ты мать после этого? Ведь ясно, что мой отправился вслед за твоим!

Ткачиха от волнения выронила корзину из рук.

– Мой сын пропадал, – слабым и болезненным голосом ответила она, – но мужики нашли его мертвым аж у реки. Не смей больше говорить о нем. Я похоронила его еще десять лет назад.

– Но вспомни, а, вспомни, что он тоже болтал?

– Я не знаю, что мог болтать мальчик, который внезапно заболел. Его видения в болезни не имеют ничего общего с тем, что мог говорить Стефан. Я понимаю твое горе; но и ты пойми мое. Я не могу тебе помочь. А молчу я потому, что такова моя жизнь. Я не могу вернуть его, так какая уже разница, буду ли я кричать или бить себя в грудь?

Так и проходила жизнь бедняков: им некогда было упиваться даже собственным горем, не то что переживать о чужом.

Через несколько дней тело мертвого Стефана нашли в мусорной куче в самом конце полей. Оно оказалось совершенно обескровленным.

Глава 8

Пока Роберт испытывал нетерпение, желая встретиться с загадочной управляющей Бранкой, Франтишеку тоже было неспокойно. Повторяющиеся подряд приступы истерики измотали Каролину, поэтому она вновь стала вялой, безынициативной и усталой, чем всегда сопровождался период убывающей луны. Муж заметил, что здоровье жены резко ухудшилось, а причина столь неожиданного изменения, по его мнению, заключалась в дурном обществе Марека Гаврана. Франтишек уже не стыдился признаться себе в том, что ревнует Каролину к художнику, при этом, он мог только догадываться, насколько далеко в действительности зашло их взаимное увлечение. Замечательная идея озарила его разум: везде сопровождать жену, ни на шаг не отпуская от себя. Уроки рисования, конечно же, прекратить, а самого Марека отправить вон из замка. Франтишек надеялся таким образом исцелить жену, но для нее надзор стал очередной пыткой. Сложно выздороветь, когда пробуешь лечиться источником болезни.

Так, все контакты Каролины и Марека прекратились благодаря строгому распорядку дня, установленному мужем. Отныне он беспрестанно находился рядом с ней: за завтраком, на прогулке в саду, у камина, поэтому даже не заметил, что у нее исчезли ключи от перехода между Башнями. Мареку же заветная связка предоставляла полную свободу, и, пока вопрос об отъезде не стоял остро, он вовсю пользовался привилегией, умудряясь ни разу не попасться на глаза старым графу и графине. От Роберта, конечно, не ускользнуло, что художник теперь шныряет по Квиливитру, как у себя дома, но он сразу догадался, что тот вновь выпросил ключи у Каролины. С грустью он наблюдал и за тем, как невестка по вечерам сидела на диване рядом с Франтишеком и в абсолютном трансе тыкала в ткань иглой, делая вид или будучи сама уверенной, что вышивает. Роберт понимал, что брат таким образом желает спасти Каролину от позора, а заодно сохранить брак, но – откровенно говоря – спасать там было уже нечего.

В замке продолжали происходить странности – летучих мышей замечали уже практически все обитатели, и ежеутренним ритуалом для домашней прислуги стало изгнание маленьких крылатых чудовищ с балконов, навесных крыш и прочих темных мест, куда они прилетали по утрам, чтобы укутаться крыльями, повиснуть головой вниз и сладко дремать. По ночам же от них не было покоя, отовсюду доносилось щелканье крыльев, а животные продолжали страдать от нападений и укусов. Даже графиня Аннета стала осознавать серьезность ситуации, но старалась объяснить творящийся кошмар чем угодно, только бы не удариться в мистику и веру в нечистую силу.

Марек по ночам таинственно отсутствовал в своей комнате. Его замечали то в верхних окнах Башен, как Большой, так и Малой, то в саду, то у конюшни, то у пруда. Днем же он буквально запирался у себя, отчего Марла, которая постоянно поддерживала с ним общение, поняла, что тот ведет преимущественно ночной образ жизни. Марек натурально начал сходить с ума, когда лишился возможности видеться с Каролиной. Огонь в его груди разгорался намного стремительнее и необузданнее, нежели он планировал. Да и можно ли подчинить чувства какому-либо плану? Можно ли заранее расписать, придумать, где и когда встретишь нечто, что завладеет твоим сердцем? Марек в день знакомства с Робертом вошел в Квиливитр со своими целями, и, разумеется, не собирался даже думать о романе с ученицей. Будет нечестным умолчать о том, что Гавран находился в замке во многом из-за Каролины – таков уж был первоначальный план двух женщин. Закрывая глаза, они видели поместье Лишек, а распахнув их, продолжали плести сложные интриги, рассчитанные на отдаленное будущее. Марек стал таким идеальным средством, он легко прошел в самую гущу событий, как крючок вязания проникает в петлю и тянет за собой следующие нити, образуя единое полотно хитросплетений. Но совместные уроки с Каролиной, ее то кокетливое и открытое, то холодное и отстраненное поведение, что-то растревожили в душе художника. Сначала он списывал необычные чувства на длительное отсутствие общения с женщинами и, соответственно, последующий неловкий трепет перед ними. Ему было сложно понять Каролину, но он определенно ее чувствовал. Марек Гавран ощущал все: одиночество девушки, неприязнь со стороны родственников, метания мужа, со временем превратившиеся в приступы слепой ревности. Он замечал в ней и душу, которая рвалась наружу, не могла усидеть в груди, в этом тесном корсете, и едва сдерживалась платьем в глупых оборках. «Я знаю, что это твоя картина: я поняла это, как только тебя увидела. Только ты мог ее нарисовать. Я даже смею думать, что ты рисовал именно меня». Те слова Каролины настолько засели в его голове, что порой Марек думал, а действительно ли он писал ту женщину, что манила его длинными пальцами из самой глубины озера, а потом довела до помешательства? Быть может, она и была Каролиной? Быть может, она действительно ему привиделась, и он заболел еще задолго до трагедии, перевернувшей его жизнь?

Марек ложился в постель, не снимая обуви, но через несколько минут вновь вскакивал на ноги и бешено ходил по комнате, то и дело спотыкаясь о подставку мольберта. Голод. Его мучил голод. Страшный голод любви, что сводит с ума, стоит только потерять из виду ее объект. А бывают ли в любви объекты? Там, где есть любовь – каждый субъект. Объекты, то есть вещи, ценны для нас только тогда, когда полезны. Субъекты, то есть люди, несут ценность сами по себе, в одном своем присутствии. Плохо, когда человек становиться вещью – тогда его, увы, уже невозможно любить.

Марек истосковался по Каролине. Ему некогда было размышлять о происходящем, он только чувствовал, что место, где раньше билось сердце, впервые за десять лет вновь заболело. Да, что-то рвалось оттуда, что-то не давало сидеть на месте. Но как ему встретиться, обменяться парой слов с возлюбленной, если она заметно отсутствует рядом, если ее надзиратель – ах, то есть, муж – ни на шаг не отходит и не спускает с нее глаз? Художник решился на неосторожный шаг. Кинувшись к столу, он оторвал небольшой край бумаги и твердым неумелым почерком написал следующее:

«Тайная любовь согревает сердце – не сгореть бы ему! Свидания охлаждают этот жар или, наоборот, распаляют еще сильнее? Приходи через час после полуночи к дубу – я помогу перейти через ограду. Не беспокойся – все будут спать мертвецким сном».

Подув на записку, чтобы чернила скорее просохли, Марек свернул ее в небольшую трубочку. Выйдя в коридор, он прислушался к звукам. Никого. Где тебя носит, проклятая Марла, когда ты особенно нужна? Удача улыбнулась: фартук служанки случайно мелькнул сквозь спираль лестницы.

Раздался громкий, неестественный кашель. Эхо прошлось по каждой ступени, заставив Марлу вздрогнуть и немного споткнуться. Покачав головой, она нехотя поднялась наверх. При виде Марека, вытянутого подобно струне, одной рукой опирающегося о каменную стену, она не смогла сдержать улыбки.

– Возьми это, – он протянул ей крошечный свиток из клочка бумаги.

Марла не торопилась.

– Что это?

– Возьми и прочитай. Вслух.

Служанка отмахнулась.

– Нет, нет! Мне неинтересно, что там! Я вообще шла за…

– Послушай, – зашипел Марек, – не разыгрывай спектакль. Эту записку ты отнесешь прямо в руки Каролине. По пути твой любопытный нос все равно сунется – так удовлетвори порыв сразу и прочти при мне!

Брови Марлы стремительно поехали вверх. Намечалась новая авантюра – конечно, она не могла ее пропустить. Служанка развернула послание и начала медленно читать слова, то и дело запинаясь.

– Погоди, погоди – ты умеешь читать?

– Ты удивлен тому, что вообще умею, или тому, что умею плохо? – усмехнулась девушка. – Да, я не госпожа, грамотности не учили. Но с детства трусь рядом с ними и, уж поверь, любовное письмо могу понять и отличить от остального… Сколько через мои руки прошло записок такого рода…

– Ну хватит! – воскликнул Марек, чуть не отбирая бумажку. – Не обязательно читать до конца… Суть, я думаю, ясна. Я просто хотел проверить, можешь ли ты читать, – он недовольно заворчал. – Что ж, тем хуже для тебя: случись что, я скажу, что ты моя соучастница.

Марла рассмеялась.

– Ха! Да я вообще ничего не знаю – делайте что захотите! Мне дела нет! А вот скажи, Гавран, – она хитро прищурилась, – не боишься ли брать меня в сообщницы? Сам посуди: госпожа Каролина меня не любит. Да она бы выкинула меня завтра из вон того окна, если бы не доброта господина Роберта… А если я сейчас пойду и сдам вас? А, Гавран? Побледнел? Так тебе! Уж смотри, с кем поведешься – могут и провести…

– Ай, замолкни! Марла, пойми: как бы ты ни расшаркивалась, ни один из хозяйских сынков не женится на тебе. Что, покраснела, да? А я всю твою крысиную натуру вижу насквозь: мнишь себя госпожой Лишкой. Ни Роберт, ни Франтишек – никто тебе титул не подарит и себя в мужья не предложит. Даже если Каролина сбежит со мной, тот плешивый лентяй будет сидеть в кресле и стонать, как его обманули в лучших чувствах, а на тебя и не посмотрит! Так что советую сотрудничать с нами… Помни: укусишь меня за палец – отгрызу руку по локоть, – его глаза сверкнули в полутьме лестницы, – поэтому давай думай, как передать мою записку, – он ласково улыбнулся.

Марла обиделась и даже немного всхлипнула.

– Ничего я не думаю стать госпожой! Думаешь, я не знаю, как устроена жизнь… Нас они просто используют, когда жены их из спальни выставляют! Сам-то, Гавран, давно дворянином стал? Заигрался ты в аристократа… Шут, паяц! Что тут передавать? Чай ей принесу – главное, чтоб твоя ненаглядная все сама не испортила!

– Подожди, подожди… – Марек схватил подругу за плечи, – это, получается, хозяйские сыновья путаются с прислугой? Ты сейчас правду говоришь?

– А тебе-то что? Сам не успел? – она дернулась, чтобы освободиться. – Ну Роберт – нет, пока ничего такого не было. А Франтишек – да пожалуйста! Он только играет в благочестивого! Бедную Агнес уже замучил своими приставаниями. Я ей говорю, мол, дура, родишь от этого ублюдка, выгонят тебя вон. А она мне, мол, а что мне еще делать, если пристает? Раз жена никудышная? Ой, идиотка, дура!

– Мда… – протянул Марек, – а ты, стало быть, не ходишь к нему?

Марла вспыхнула.

– Какое тебе собачье дело? Я за Агнес волнуюсь: она еще зеленая и к тому же полная тупица. А так, это все Каролина виновата! Вышла замуж, так живи, ни в чем себе не отказывай! Да я тебе больше скажу, – она перешла на шепот, – госпожа-то бесплодная! Ага! За два года – ни одного ребенка. Зато Ирму они вышвырнули, а знаешь почему?

– Нет, не говори, я не хочу больше про это слушать…

– Тоже мне! Слушать он не хочет. А мы так живем! И не смей мне больше высказывать, что я в госпожи мечу – а что, если и мечу? Что ж, если мы родились бедными, нами только пользоваться? У меня тоже есть своя гордость и, как это говорят богатые… чувство собственного достоинства, вот!

– Да, его у тебя хоть отбавляй, – закивал Марек. – Это же что получается: Франтишек… Дьявол, как это называется прилично? Развращает прислугу, да еще и наемную? Вы же не их собственность. Это недопустимо даже по закону! Это, в конце концов, неприлично! Госпожа будет рада это услышать.

– Ты что это, Каролине собрался жаловаться? Ха-ха-ха! – от смеха у Марлы выступили слезы. – Да она рада от него избавиться! До нас ей дела нет!

– Нет, не Каролине.

– Графине Аннете? О, нет, лучше ей не…

– Да замолчи ты! Нет мне интереса твоей Аннете что-то говорить. Вот что: и другие есть, кто будет рад это услышать.

– Да ну тебя.

В ответ Марек утвердительно покачал головой. Марла смерила его недоверчивым взглядом. Было в художнике нечто такое, что все же заставляло не сомневаться в его словах. Она побежала вниз, попутно думая – не сглупила ли, что пожаловалась на Франтишека?

«Да он блефует: вряд ли слух уйдет дальше замка. А если и скажет, так поделом тому придурку старшему! Разве только они будут бастардов его разыскивать? Сомневаюсь… Роберт, конечно, благородный юноша. А этот, хуже мужика крестьянского. В чем-то можно понять, почему Каролина его ненавидит. А Марек-то какой красавец стал! Да уж, повезло моей госпоже: два мужчины вокруг нее вьются, один богатый и родовитый, другой молодой и красивый. Ух, как бы ей обоих не потерять…»

Вскоре она с небольшим подносом прошла в зал, где сидели муж и жена. Каролина, как всегда, дремала. Франтишек делал вид, что читает. Он проводил Марлу липким взглядом, и служанка почувствовала, что щеки ее загорелись – скорее, от страха и неприязни.

– Что случилось? – грозно спросил он.

Марла обернулась и невинно ответила:

– Принесла госпоже чай.

Каролина открыла и глаза и с кислым лицом наблюдала за ними.

– Мы не звали тебя, Марла, – продолжил Франтишек, – зачем ты пришла?

Та замялась, а Каролина не выдержала.

– Ах, ну что тебе, если я лишний раз выпью чай! – воскликнула она. – У нас что теперь, и заварка мне под учет? Марла, молодец – хоть кто-то заботится обо мне в этом доме. Конечно, безродная Каролина, кому она нужна там, где живут носители такой благородной фамилии… Ей и чаю выпить нельзя!

– Каролина! – взорвался муж. – Дьявольская ты душа! Что ты мне нервы изматываешь! Ну, ставь свой чай и уходи! – кричал он уже на Марлу.

Наступил нужный момент, и служанка тихо поставила поднос на кофейный столик. Взяв чашку, она решила подать ее в руки Каролине, и тем временем незаметно впихнуть в ладонь записку так, чтобы Франтишек ничего не заподозрил. Но не тут-то было: он не спускал с жены глаз.

– Ай, горячее… – шепнула Каролина и слегка дернула рукой.

Свернутый листочек упал в ковер. Заметив оплошность, Марла густо покраснела. Каролина все поняла и тут же наступила на него, желая спрятать. Но было поздно.

– Что это упало? А? Что это там такое? – вскочил Франтишек. – Ты что уже, – он свирепо взглянул на Марлу, – записки тут разносишь с подносами? Стерва! Так и знал, что не зря заявилась! А ну показывайте, что там спрятали…

Марла расплакалась и упала на колени.

– Господин Франтишек, что вы такое говорите!

Но тот не слушал, и уже стоял над Каролиной.

Она сидела в кресле и пустым взглядом смотрела на мужа.

– Подними ноги.

– Зачем?

– Подними, я сказал.

– Ты слышала, Марла: если ты замужем за помещиком, он тебя всегда будет считать своей собственностью и даже регулировать, когда тебе поднимать ноги.

– Я говорю в третий раз: подними ноги!

И вдруг Франтишек пнул жену в правую ногу. Каролина закричала. Он быстро присел и вытащил записку. Марла закрыла лицо руками. Сейчас их с Каролиной высекут, а трупы повесят на шпилях замка. Да, такие жуткие картины успело нарисовать ее воображение. Пока госпожа плакала над ушибленной – да еще и кем, собственным мужем! – ногой, Франтишек бегло прочитал записку, что окончательно повергло его в шок.

– Это… это… возмутительно! Вот так, в белый день, у меня под носом… это же…

– Это моя записка! – громко сказала Марла, открыв распухшее лицо.

– Ч-что?

– Моя, моя! Она случайно выпала из рукава, господин, это мне писали, простите!

– Лгунья! Лгунья! Укрывательница!

Франтишек развернулся к Марле, и тут вновь прозвучали слова Каролины, которые она постоянно повторяла:

– Ненавижу, ненавижу! Сломал мне ногу! Дьявол!

Он хотел сделать шаг, как вдруг, совершенно неожиданным образом, на абсолютно ровной поверхности, словно споткнулся о невидимое препятствие в воздухе. Не успев сообразить, что падает, Франтишек беспомощно попытался ухватиться за что-то, но руки не нашли ничего твердого – откуда ему быть посреди комнаты – и, разумеется, упал, растянувшись прямо к ногам Марлы. Служанка ничего не поняла и очень удивилась внезапно рухнувшему вниз Лишке. Каролина с интересом смотрела, как муж падает, и когда его тело ударилось о пол с характерным звуком и протяжным вздохом из груди, она громко и заливисто рассмеялась. Ее смех был похож на дьявольскую радость, что напугало Марлу. Каролина поднялась, забыв о больной ноге, и к ее лицу вновь прилила кровь, вернув здоровый цвет.

– А я говорила: нога за ногу!

– Что тут произошло? – раздался голос Роберта, влетевшего в комнату на звуки плача, который внезапно сменился на смех.

Марла подскочила к нему и принялась объяснять.

– Ох, господин, тут такое… Я принесла госпоже чай, и случайно обронила то, что бережно носила в рукаве весь день, а господа из-за этого поругались. Франтишек ударил ее, чтобы забрать листок, и вдруг сам, можно сказать, чертыхнулся.

– Франтишек, о… Господи, ты ударил Каролину?

– А тебя, брат, погляжу, только это и волнует, – прошипел Франтишек, с трудом перевернувшись и поднявшись на локтях. Его правая нога была неестественно сложена на полу. – Да уж, чертыхнулся – самое верное слово! Как об черта зацепился и носом в пол!

Роберт попробовал помочь ему подняться, но ничего не вышло.

– Кажется, ты сломал ногу.

– Жаль, что не шею, – прошептала Каролина, но так, чтобы все услышали.

– Я не могу встать! О, Бог! Это потому, что я ударил неверную жену?! За это ты меня наказываешь? Господи! – беспомощно крича, он поднял руки кверху. – Я не могу так больше! Она обманывает меня, она получает записки прямо у меня на глазах!

Роберт посмотрел на Марлу. Она виновато опустила глаза, но быстро подняла обратно. Юноша медленно моргнул ей, как бы давая знать, что понял, что на самом деле происходило и какую записку служанка попыталась пронести. Девушка пожала плечами. Она тут не виновата. Это все они. Франтишек, что корчится от боли на полу. И Каролина, что оживилась, как только замаячила перспектива овдоветь.

– Как же ты споткнулся, брат? Это физически не было возможно, да еще так повредить ногу.

– Колдовство какое-то, не иначе, – процедила Марла.

«Колдовство, значит, – пробежало в голове у младшего Лишки, – что-то много у нас в последнее время мистики и колдовства».

Пока слуги занимались тем, что переносили Франтишека в постель и вызывали доктора, Роберт присел рядом с Каролиной.

– Ты в порядке?

– Теперь да, – ответила графиня, – я к нему даже не подойду! Я не буду с ним сидеть! Пусть знает, как со мной плохо обращаться.

– Мне искренне жаль, что он так поступил, Каролина. Я никогда не помнил брата таким, как сейчас. Чтобы ударить женщину, да еще и тебя – ту, что он так любит, – это было немыслимым. Мы все сходим с ума! Твоя-то нога как?

– Моя нога отлично. Разве важно, чтобы у меня тоже вывернуло ногу, Роберт? Неужели недостаточно самого факта, что мой муж начал заниматься руко… точнее сказать, ногоприкладством, вот. Этого мало?

Роберт понимающе кивнул.

– Скажи, а ты хотела, чтобы он упал, Каролина?

Он внимательно следил за ее лицом. Но в нем ничего не изменилось, ни один мускул не дрогнул. Девушка только продолжала слегка улыбаться – всего лишь одним уголком, но эта улыбка таила в себе настолько огромное злорадство, что Роберту стало немного не по себе. Все последние события закрутились перед его глазами. Обескровленные домашние животные. Марек Гавран, свалившийся в обморок во время молитвы. Летучие мыши, атакующие замок ночью, а днем спящие на всех навесных конструкциях. Теперь – старший брат, переломавший кости буквально о воздух. И Каролина, которая внезапно очнулась от психического оцепенения, сейчас стояла и даже не собиралась скрывать радость от травмы мужа. Эти необычные происшествия, соединившиеся в одну линию, наводили Роберта на достаточно неприятную мысль.

Марек или Каролина – кто-то из них двоих? До появления Марека ничего подобного не происходило. Но Роберт и Каролину знал не столь давно, в связи со скорой женитьбой брата в его отсутствие. Не стоило сбрасывать со счетов и ее.

А большее беспокойство вызывал, конечно же, художник. Роберт, несомненно, уже догадался бы, кто же тот такой, если бы не позволял мыслям блуждать в лабиринте, состоящем из сплошных рациональных предрассудков.

Глава 9

– Да, Роберт, я действительно хотела, чтобы он упал, но разве можно заставить человека упасть одной силой мысли? – оправдывалась Каролина. – Я ничего такого не сделала, хотя была бы счастлива, если б он расшиб голову через мою подножку. И вообще, я…

– Он повредил правую ногу, – перебил ее Роберт, – и тебя до этого ударил ровно по правой ноге?

– Да, я правой наступила на записку. По ней он и пнул меня.

Она переступала туда-сюда недавно ушибленной ногой. На удивление, больше ничего не болело.

– Ты уже прочитала ее?

– Нет, – Каролина сделала шаг назад и спрятала руки за спиной. – И не пытайся!

– Каролина, я думаю, будет лучше, если ты ее не прочитаешь, – настойчиво сказал Роберт.

– Как же я несчастна! Каждый в этом доме хочет разрушить мое счастье!

– Госпожа, я выучила текст наизусть, – тихо шепнула Марла.

Каролина смерила ее презрительным взглядом. Отряхнув юбки, она обиженно вздернула подбородок, тряхнула волосами и стремительно вышла из комнаты, скрывшись в бесчисленных коридорах Башен Квиливитра вместе с драгоценным посланием от возлюбленного. Роберт беспомощно вздохнул и опустился в кресло.

– Вам что-нибудь принести? Чаю? – спросила Марла, не собиравшаяся никуда уходить.

Роберт вспомнил, что Каролина как-то кричала о любовном увлечении служанки. Ему резко стало неловко находиться с ней вдвоем в большой комнате. Он внимательно посмотрел на нее, чтобы собраться с мыслями. Серые глаза и серо-русые волосы девушки, ее вытянутое вперед лицо неожиданно напомнили ему крысу, поэтому Роберт затрясся нервным смехом. Марла фыркнула.

– Извини. Кажется, у меня окончательно сдают нервы, – пояснил он. – Нет, мне ничего не хочется. Мне нужно пойти помочь брату, хотя бы побыть рядом, – Роберт поднялся и пошел к выходу.

– Всем помогаете, господин Роберт, а о себе забываете, – тихо сказала вслед Марла, что заставило его приостановиться, – за всеми ухаживаете, всех мирите, все стремитесь знать о них. Вот только когда сами окажетесь в беде, кто же будет рядом?

– О чем ты толкуешь? – серьезным тоном переспросил он.

– Никто вам спасибо не скажет за вашу доброту. А может, даже назначат вас виновником всех этих неприятностей. Очень уж активно вы вмешиваетесь, господин, простите меня!

Юноша непонимающе помотал головой.

– Давай сделаем вид, что ты тоже не в себе, потому что я совершенно не хочу понимать вот эти твои загадочные послания? Господи! – уже раздалось эхо его голоса в коридоре. – Здесь все не в себе! Я тоже!

Франтишек лежал на постели в своей спальне, когда в дверь осторожно заглянул его младший брат. Доктор только недавно вышел от больного и уже перетолковал в коридоре с родственником о том, что кость переломана в двух местах, повреждение серьезное, выздоровление будет длительным. Он также добавил, что такого рода травма при падении на ровную поверхность совершенно невозможна – как же нужно было падать?

– Чертыхнулся, – задумчиво повторил Роберт.

Вот именно! Сам черт, видимо, выставил Франтишеку подножку. Больной получил немного опиума, чтобы не так сильно страдать от боли, и доктор распрощался с неудачливым семейством. Теперь тот, заметно побледневший, протянул руки вдоль тела и безнадежно смотрел в потолок. Простыни его постели выглядели несвежими и пахли затхлостью. Вещи в беспорядке лежали на комоде, одежда висела на стуле, а пол был усыпан мелкими клочками разорванных бумаг. Ветер вытянул занавеску за окно, и она, некогда белая, потемнела от уличной пыли. В сердце Роберта проснулось еще больше жалости к старшему брату.