Иллюзия правды. Почему наш мозг стремится обмануть себя и других? бесплатное чтение

Шанкар Ведантам и Билл Меслер
Иллюзия правды. Почему наш мозг стремится обмануть себя и других?

Shankar Vedantam and Bill Mesler

Useful Delusions. The Power and Paradox of the Self-Deceiving Brain

Copyright © 2021 by Shankar Vedantam and Bill Mesler

© Д. Виноградов, перевод, 2022

© ООО «Индивидуум Принт», 2022

* * *

Моей матери, Ватшале, которая показала мне, что реальность склоняется перед силой воли.

Шанкар Ведантам

И моей матери, Чун Юнь, маленькой девочке из Пхеньяна, которая пережила войны и голод и проявила волю, чтобы преодолеть моря и континенты.

Билл Меслер

Ведь если люди во что-нибудь верят, жаждут этого, уверены в том, что это правда, и им от этого лучше, разве мы обманываем их, укрепляя их веру… Разве это не милосердие, не человеческая доброта?

– Маргарет Этвуд. «Она же „Грейс“»^[1]

Введение

Зимой 2011 года мы с женой и дочерью отправились из Вашингтона в Торонто, чтобы навестить друзей. Поездка была прекрасной: путь лежал через пышные предгорья Аллеган^[2], а затем – мимо озера Эри и Ниагарский водопад. Но сперва нам пришлось задержаться недалеко от Питтсбурга, где у меня была назначена встреча с одним преступником.

Отклонение от маршрута не слишком удивило мою семью. Мы уже ездили этой дорогой и останавливались у тюрьмы строгого режима, чтобы я мог взять интервью для своей книги «Скрытый мозг» у человека, осужденного за убийство. На этот раз меня ждала встреча всего лишь с «беловоротничковым» преступником. Старая разыскная ориентировка Службы маршалов США^[3] гласила, что этот человек основал «организацию сектантского типа» под названием Церковь Любви. Точнее было бы сказать, что он аферист, которому удалось провернуть одну из самых причудливых и хитроумных махинаций в американской истории. Его звали Дональд Лоури.

Лоури привлек мое внимание несколькими месяцами ранее, когда я читал малоизвестную научную работу. Мимоходом в статье были упомянуты некоторые элементы его необычной преступной схемы, сухо названной «довольно изобретательной программой прямой почтовой рассылки». Этот комментарий заинтриговал меня, и я стал искать дополнительную информацию. К моему большому удивлению, ее оказалось предостаточно. Если в силу возраста вам довелось читать газеты или смотреть новости в конце 1980-х годов, то, возможно, вы слышали о Церкви Любви. История Лоури попала в The New York Times и Los Angeles Times, несколько национальных журналов и сетку вещания большой четверки телеканалов. Он давал интервью Биллу О’Райли в Inside Edition и Мори Повичу в A Current Affair^[4]. Судебный процесс освещался ABC^[5] и журналом Paris Match, крупнейшим еженедельным изданием Франции. Афере Лоури посвятили один из первых и самых популярных выпусков шоу Херальдо Риверы^[6].

Это была увлекательная и странная история: лысеющий писатель среднего возраста из маленького городка на Среднем Западе принял облик множества вымышленных женщин. Он заговорил их голосами в любовных письмах, которые направлял десяткам тысяч мужчин, – так выглядела «изобретательная программа прямой почтовой рассылки». У каждой женщины был свой неповторимый авторский стиль, лексикон и предыстория. Письма печатались скопом, но в каждом из них прослеживалась индивидуальность. Лоури использовал шрифты, имитирующие реальный почерк, и бумагу нежных пастельных тонов. Тексты наполняли томные уговоры и замысловатые лирические отступления. Многие мужчины, получившие любовные письма, отвечали на них. В течение недель, месяцев, а иногда и лет они изливали душу вымышленным собеседницам. Многие влюблялись и верили, что нашли свою вторую половинку. Они посылали Лоури и его организации сотни тысяч долларов, только чтобы поток писем не прекращался. Некоторые составляли завещания, передавая все свое состояние вымышленным вторым половинкам. Федеральные следователи подсчитали, что преступная схема Лоури принесла ему миллионы долларов. Офис его организации полностью занял одно из самых престижных зданий в центре города Молина, штат Иллинойс. В его распоряжении были настолько крупные печатные станки, что их хватило бы для выпуска газеты приличным тиражом. В организации работали 50 сотрудников. К моменту ареста у Лоури был парк из двадцати автомобилей, включая «ягуар» и несколько «роллс-ройсов». За ними присматривал его личный механик.

Я всегда интересовался историями об аферистах. Как и мошенники, подделывающие произведения искусства, они зачастую весьма колоритны, а из их красочных похождений обычно получаются интересные статьи. Но кое-что в деле Лоури произвело на меня совершенно невероятное впечатление: когда его схему разоблачили и в 1988 году он предстал перед судом Пеории, штат Иллинойс, по обвинению в почтовом мошенничестве, получатели его любовной рассылки пришли, чтобы защитить его. Некоторые дали показания, что Церковь Любви уберегла их от зависимости и одиночества. Два последователя Церкви сказали, что письма спасли их от самоубийства. Один человек осудил следователей, пытавшихся защитить таких жертв, как он. «Инспекторы почтовой службы разрушили мою жизнь», – заявил он.

Что, черт побери, происходило? Почему, после того как мошенничество было раскрыто, жертвы принялись защищать афериста? Обманщик и обманутые будто бы действовали заодно – словно соучастники. Я начал обсуждать эту странную историю с научным журналистом Биллом Меслером. Наше общение подготовило почву для этой книги. (Рассказанная от моего лица и выражающая мою точку зрения, эта книга тем не менее является результатом нашего сотрудничества.)

Простое любопытство вылилось в стремление понять силу – и парадоксальность – самообмана. В конечном счете оно заставило меня бросить вызов основополагающим аспектам моего мировоззрения. В ходе этого путешествия я понял, что большую часть взрослой жизни провел в мире заблуждений и самообмана. Моя книга «Скрытый мозг», которая в конце концов привела к созданию одноименного подкаста и радиопередачи, рассказывает, как избавиться от слоев лжи, мешающей нам ясно видеть реальность и стать лучшими версиями себя. Польза от обнаружения предрассудков и ошибок в мышлении кажется очевидной. Мы живем во времена, когда ужасные последствия лжи, мошенничества и самообмана выставлены на всеобщее обозрение. Разумеется, мы все хотим отделить истинное от ложного. Начиная с Сократа – познай самого себя! – философы и ученые говорили нам, что высшее благо – это видеть мир таким, какой он есть; отличать заблуждения от реальности. «Истина сделает вас свободными!»^[7] – давний лозунг реформаторов и революционеров. Как же тогда понимать участников рассылки Дона Лоури, которые не только попались на удочку мошенника, но и продолжали стоять на своем, даже когда правда вскрылась?

Самый простой ответ на этот вопрос был озвучен на шоу импресарио телеканала Fox Херальдо Риверы и поддержан полчищами СМИ, освещавших дело Лоури: жертвы были несчастными, безнадежными простофилями. Слишком слабыми, чтобы постоять за себя, узнав, что их обвели вокруг пальца. Херальдо Ривера пригласил на один из выпусков последователя Церкви Любви, модель, работавшую на Лоури, и ассистента, помогавшего с письмами. У Риверы было много реквизита, в том числе пеньюар и пара кружевных трусиков, которыми он энергично размахивал, как флагами. Так он изображал «хитроумный розыгрыш».

Ривера держал в руках одно из любовных писем и читал его комично-соблазнительным тоном: «…почему-то кажется, что я все время жила только ради этого момента. Твои поцелуи были страстными, но не изматывающими, не угрожающими. Я легла на диван, а ты – рядом, почти на меня. Дождь ритмично стучал по крыше. Ветер свистел над головой. Это была ночь, созданная для любви. Ночь, созданная для нас».

Камера переключилась на Карла Корнелла, 84-летнего жителя Арканзаса, который долгое время был последователем Церкви Любви. Это был день рождения Корнелла, отметил Ривера, и для того чтобы попасть в студию в Нью-Йорке, он впервые в жизни сел на самолет. Корнелл терпеливо слушал, как Херальдо изгалялся над любовными письмами. Когда у него наконец-то появилась возможность высказаться, его глаза гневно вспыхнули: «Ты заплатил за мой билет сюда. Знай я, что это будет за шоу, я б не приехал».

Херальдо пытался успокоить его, но Корнелл не хотел ничего слушать: «Я приехал сюда, чтобы рассказать правду, а мне не дают возможности рассказать правду».

«Карл, я не хочу ранить твои чувства, я говорю о фактах», – сказал Ривера.

«Ты не ранишь мои чувства, – ответил Корнелл. – Ты делаешь больно моим друзьям».

Впервые наткнувшись на историю Церкви Любви, я просто принял заурядное объяснение, что Лоури был хитроумным аферистом, а его жертвы – доверчивыми дураками. Но после того как я взял интервью у последователей Церкви и ознакомился с их показаниями в суде, после интервью с самим Лоури в 2011 году, во время той самой поездки, и после изучения сотен научных работ в области медицины, психологии и экономики я начал сомневаться в этой общепринятой версии. Во-первых, я начал понимать, что самообман жертв Лоури и их ощущение соучастия в его преступной схеме – отнюдь не исключение. Подобных примеров предостаточно. Большинство из них не привлекали внимания. Многие были скрыты за ширмой порядочности: никто не называл такие случаи аферами и не требовал, чтобы виновных привлекали к ответственности. Все они включали в себя осознание совместной ответственности обманщиков и обманутых. Иногда такие соглашения об обмане и самообмане казались очевидными, но гораздо чаще они были скрытыми, негласными.

Вездесущность таких историй заставила меня вернуться к другому исходному предположению. Я задался вопросом: возможно ли, что Церковь Любви действительно сослужила добрую службу хотя бы некоторым своим последователям? Этого ведь не могло быть, правда? Все это было обманом. Но что же тогда делать с последователями Церкви, утверждавшими, что любовные письма спасли их жизни, уберегли от зависимости и самоубийства? Мне в голову пришла обескураживающая мысль: может ли самообман приводить к чему-то хорошему? Подумав об этом, я тут же понял, что и таких примеров предостаточно. Я осознал, что одна из причин, почему люди цепляются за свои ложные убеждения, заключается в том, что иногда самообман вполне целесообразен: он позволяет нам добиваться важных социальных, психологических и биологических результатов. Приверженность ложным убеждениям – не всегда признак идиотизма, патологии или злодейства.

Засомневавшись в своих изначальных гипотезах, я тут же увидел, как фасад Храма Рациональности начал покрываться трещинами. Я понял, что соглашения между обманщиками и обманывающими себя не только повсеместны, но зачастую полезны, удобны, а иногда и просто необходимы. Они могут влиять на качество наших взаимоотношений. Могут стать основой успеха наших обществ. Могут даже предсказать, как долго мы проживем.

Я постепенно пришел к пониманию, что верить в то, во что хочется верить, и видеть то, что хочется видеть, – это не столько образ мышления или отражение чьего-то умственного развития, сколько реакция на обстоятельства. Вышеупомянутый самообман – не просто признак образованности или просвещенности, это привилегия. Если вы не верите в Деда Мороза или непорочное зачатие, то это потому, что ваша жизнь не зависит от подобных убеждений. Ваши материальный, культурный и социальный миры снабжены другими системами поддержки для удовлетворения психологических и физических потребностей. Но если обстоятельства изменятся в худшую сторону, если пошатнутся сами основы вашей жизни, то разум распахнет двери для самого безумного самообмана. В окопах, как говорится, не бывает атеистов.

* * *

В основе наших сложных отношений с истиной лежит дилемма: для того чтобы держаться на плаву, нужна надежда, но мир дает нам бесчисленные основания особых надежд не питать. Для большинства людей отказ от самообмана – это путь к отчаянию и бездействию. Если отступить на шаг назад и посмотреть на общую картину, становится очевидно: отобразив всю жизнь на Земле на временной шкале, растянутой примерно на сто метров, мы увидим, что на существование людей приходится всего двадцать последних сантиметров. Вся человеческая история: взлеты и падения каждой империи, каждое музыкальное произведение и когда-либо написанная книга, все необъятные архивы человеческих знаний – все это втиснуто в крошечный отрезок. Если отступить еще на шаг и посмотреть не только на жизнь на Земле, но и на саму планету, то человек теряется на фоне собственной ничтожности: Земля – одна из ста миллиардов планет, и это только в нашей галактике. А галактика – одна из двух триллионов подобных ей. Люди – крошечная часть очень большой Вселенной. Существование каждого отдельного человека? Еще незначительнее, во много-много раз.

Что вы почувствовали, прочитав это? Осознание масштабов времени и пространства способно вызвать изумление. Но осознание собственной ничтожности может также угнетать и вызывать глубокий ужас. В ближайшем будущем вас ожидает обессмысливание, забвение и полное исчезновение. По правде сказать, каждая из наших жизней банальна, незначительна и легко забывается.

Подобное мироощущение отнюдь не способствует выживанию нас и наших генов. Если уж нам суждено закатывать сизифов камень на вершину горы, чтобы выжить и обеспечить благополучие потомков, осознание бесполезности и бессмысленности жизни делу не поможет. Вот почему в каждой культуре людей привлекают убеждения, которые придают их жизням цель и смысл. Нации и племена утверждают, что, став частью больших групп, мы можем выйти за пределы кратковременного индивидуального существования. Почти каждая религия успокаивает людей, уверяя в своем знании о событиях после нашей смерти. В религиозных постулатах несложно найти расхождения, поскольку зачастую они нелогичны и притянуты за уши. «Бог как иллюзия» Ричарда Докинза и другие подобные книги советуют бесстрашно смотреть в пустоту и с улыбкой принимать бессмысленность существования. Но тут мы сталкиваемся с другой проблемой: большинство людей без оксфордских профессорских степеней вряд ли могут с невозмутимостью размышлять о собственной ничтожности. Встретившись с Докинзом в его прекрасном доме в Оксфорде несколько лет назад, я задал ему следующий вопрос: безотносительно того, истинны ли утверждения, выдвигаемые религиями, должен ли страдалец, чувствующий, что вера в загробную жизнь облегчает его страдания, быть лишен того утешения, которое даруют ему эти убеждения? Докинз промолчал. Если вы убеждены, что люди, страдающие от неизлечимых заболеваний, должны быть лишены иллюзий о райской загробной жизни, то вы думаете так же, как думал я в свои двадцать лет. Прекрасно. Но запомните: если самообман полезен, то он выстоит, сколько бы бестселлеров его ни раскритиковали. В конечном счете жизнь, равно как и эволюцию с естественным отбором, не заботит то, что истинно. Ее интересует то, что работает.

Возьмем простейший пример – орган, который вы используете для чтения этой книги. В каждую отдельно взятую секунду человеческий глаз собирает около миллиарда битов информации. Этот поток данных сжимается в тысячу раз, и только миллион битов поступает в мозг через зрительный нерв. Мозг сохраняет лишь сорок битов, а все остальное отбрасывает. Как объясняет когнитивный психолог и писатель Дональд Хоффман, это все равно что взять полноценную книгу со всеми ее главами, сжать ее до краткого содержания, а затем получившееся сократить снова – до отзыва на задней стороне обложки.

Удивительно даже не то, что ваш мозг в режиме реального времени постоянно сокращает книги до одной фразы, а то, что он создает иллюзию, будто вы подмечаете все детали, читаете книгу целиком. Человек с техническим складом ума мог бы сказать, что это просто чудовищный обман – то, что, как нам кажется, мы видим, не имеет почти ничего общего с реальностью. Но если посмотреть с субъективной точки зрения, для большинства из нас, пожалуй, в этом не окажется ничего ненормального. Как выясняется, у глаз и мозга есть весомые причины фильтровать информацию. В самом деле, если бы мы видели реальность более отчетливо, это не помогало бы нам, а только вредило. Глаза и мозг отвечают не за правду, а за нашу работоспособность, и получается, что отбрасывать 999 999 960 битов информации из каждого входящего миллиарда – отличный выход.

Происходящее с визуальной информацией относится и к большинству аспектов нашего восприятия. Нам кажется, что мы видим, слышим и обрабатываем объективную информацию, но зачастую это не так. Как и в случае с глазами, получается, что существуют весомые причины для того, чтобы отдавать предпочтение работоспособности, а не реальности. Да, это означает, что мы упускаем часть правды, но зато достигаем цели: мозг был создан, чтобы помогать вам выживать, искать новые возможности, ладить с друзьями и приятелями, воспитывать потомство и избегать экзистенциального ужаса. С точки зрения эволюции объективная истина – это не цель и даже не единственный путь к ней.

Зигмунд Фрейд однажды сравнил разум человека с Римом^[8]. По его словам, как и у настоящего города, у сознания есть слои, расположенные один поверх другого. Многие представления Фрейда были опровергнуты эмпирической нейробиологией и психологией, но в этой элегантной идее есть значительная доля правды. Будучи результатом длительного процесса эволюции, способности нашего мозга возникали слой за слоем в течение миллионов лет. Некоторые из них появились совсем недавно. Другие – еще в древности. Например, нервные сети в нашем мозгу, отвечающие за страх, очень похожи на нервные сети, выполняющие ту же функцию у видов, возникших за миллионы лет до человека. Наш мозг воспроизводит или закрепляет системы, которые помогли выжить нашим предкам. Умственные способности, возникшие последними, – самые новые здания в этом очень старом городе – осуществляют функции, немыслимые для других видов. Мы можем предвидеть и предполагать, что произойдет в далеком будущем. Мы можем осуществлять планы, результаты которых будут видны лишь через несколько десятилетий. Наша способность разумно мыслить и пользоваться логикой не знает равных. Если наши научные приборы показывают, что реальность не такова, как нам кажется (например, что Земля, которая выглядит плоской, на самом деле сферическая), мы можем отвергнуть то, что кажется правдой, в пользу того, что, как мы знаем, ею является. Мы гордимся своими новыми умственными способностями – и имеем на это полное право. Они ответственны за научно-технические достижения, они помогли нам создать саморегулирующиеся высокоустойчивые политические системы, они легли в основу искусства и философии.

Однако великолепие этих способностей вынудило многих умных людей уверовать в поразительное заблуждение, будто логика и рациональность – это всё, что имеет значение. Многие из нас – долгое время я и сам причислял себя к этой группе – верят, что мир был бы лучше, если бы мы просто могли решать все проблемы при помощи разума и рациональности. Приверженцы этого мировоззрения не в состоянии понять того, что я сам долго не осознавал: разум и логику вполне можно назвать венцом наших умственных способностей, но это всего лишь новостройки в громадном древнем городе. Этот город подчас невидим, но он никуда не исчез. Более того, он играет жизненно важную роль во многих аспектах нашего выживания, размножения и адаптации. Границы этого невидимого города определяют, что мы видим, а что – нет. Если разум и логика показывают нам, как играть в игру, то невидимый город определяет ее правила. Он – основание, над которым высятся небоскребы разума и рациональности. Погребенный древний Рим стал чертежом, схемой современного Рима. Верить, что только разум и логика имеют значение, – все равно что вообразить, будто для великого города важно только его настоящее, а прошлое не играет никакой роли.

На страницах этой книги приводятся доводы в пользу того, что во многих областях современной жизни силы культуры, разума и логики подвергаются нападению со стороны иррациональности, разобщенности и предрассудков, и бушуют эти войны в наших собственных головах. Конфликт между традициями и современностью происходит и внутри мозга. Когда небоскребы разума и рациональности ведут себя так, будто они и есть весь город, поднимается восстание. Это происходит потому, что процветание человека напрямую зависит от работы древнего мозга. При всем презрении, которое рациональный мозг может испытывать к своим иррациональным и нелогичным составляющим, новые и старые системы неразрывно связаны. Мы не можем оторвать и выбросить одну из них, как не можем разрушить канализации, электросети и водопроводы – и при этом ожидать, что в городе по-прежнему будут ставить великие пьесы и совершать научные открытия.

Если логика и рациональность часто кажутся неэффективными в борьбе с суевериями, заблуждениями и теориями заговора, то это потому, что «новый» и «старый» Рим говорят на разных языках. У двух частей города разные системы ценностей. У них разные способы познания. Когда рациональный мозг утверждает, что знает ответ на любой вопрос, его часто неверно понимают, ставят под сомнение или игнорируют. Безусловно, чтобы создать мир, где человечество сможет достичь высот, мы должны руководствоваться разумом, рациональностью и наукой, но кроме того, мы должны прибегнуть к соображениям логики, используя аспекты нашего разума, которые восприимчивы к сторителлингу, символизму – и самообману.

О негативных последствиях заблуждений и самообмана написано немало книг. Многие из них весьма хороши. Их авторы осведомлены об ужасных недостатках самообмана. Они проливают свет на катастрофические последствия легковерия в политике, бизнесе и личных отношениях. Я разделяю их озабоченность высокими издержками обмана и самообмана. Но моя цель не в том, чтобы отвергнуть рациональность или защитить аферистов, мошенников и лжецов, а в том, чтобы аргументировать следующее: тот факт, что самообман может привести нас к краху, необязательно означает, что он не может сыграть роли в обеспечении нашего благополучия. Тот факт, что разум и рациональность могут помогать заглянуть в будущее, не означает, что их одних достаточно, чтобы обеспечить процветание человечества.

Вместо того чтобы стремиться искоренить самообман и все, что он олицетворяет, лучше поставить перед собой другую цель – задуматься о его функциях и спросить себя, как мы можем с ним сосуществовать. Другими словами, нам следует меньше заботиться о том, правда перед нами или ложь, и задавать вопросы посложнее. Каковы последствия самообмана? Кому он приносит пользу? Оправдывают ли результаты затраченные усилия?

Я надеюсь, что эта книга по меньшей мере поможет вам признать, что вы находитесь в большом долгу перед разными формами самообмана, облегчающими жизнь. В самом деле, даже если поставить перед собой цель бороться с самообманом, ее нельзя достичь, предварительно не осознав его могущество. Мы воюем не просто с мошенниками, конспирологами и демагогами – но и сами с собой. Разум создан не для того, чтобы видеть истину, а для того, чтобы показывать нам отдельные срезы реальности и подталкивать нас к заранее поставленным целям. Что хуже, делая все вышеперечисленное, наш разум одновременно создает иллюзию, будто бы мы видим настоящую реальность. Нам может казаться, что мы мыслим ясно, действуем разумно и боремся за правду, даже когда нас обманным путем заставляют служить сообществам, семьям и чужим интересам, – и все это мы принимаем за чистую монету. Четыре главы, которые составляют первую часть этой книги, включают в себя примеры из повседневной жизни, раскрывающие эту концепцию. Вторая часть – это подробный рассказ о Церкви Любви, и он послужит нам учебным пособием, подчеркивающим роль, которую самообман играет в наших романтических отношениях и поиске смысла жизни. В третьей части исследуется, как, соглашаясь на обман и самообман, мы строим сообщества, племена и нации.

Психологические факторы, которые мешали членам Церкви Любви ясно видеть реальность, влияют на жизнь каждого из нас. Если мы не выглядим столь же доверчивыми, то лишь потому, что нам посчастливилось не угодить в подобный переплет. Иначе говоря, на месте этих несчастных, безнадежных простофиль, повернись удача другим боком, запросто могли оказаться и мы.

I. Повседневная жизнь

Глава 1. Пустая болтовня

Вечно я говорю «очень приятно с вами познакомиться», когда мне ничуть не приятно. Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое.

Дж. Д. Сэлинджер. «Над пропастью во ржи»^[9]

Хорхе Тревино – профессиональный лжец. Когда мы слышим слово «лжец», в голову обычно приходит образ зловредного интригана, нашептывающего из тени коварные полунамеки, вроде Яго из шекспировского «Отелло». Хорхе совсем не такой. Он дружелюбный и добродушный, один из самых приветливых людей, которых вы когда-либо встречали. Он излучает эмоциональный интеллект. Что-то из этого досталось ему с рождения – компанейским парнем он был всегда. Но многое было отточено за тридцать лет работы в гостиничном бизнесе.

Уроженец мексиканского приграничного города Матамороса, Тревино начинал мальчиком на побегушках в комнате отдыха сотрудников в Ritz-Carlton в Хьюстоне, штат Техас. За годы работы он добрался до руководящих позиций, в том числе должности главы гостевого сервиса Ritz-Carlton в Лагуна-Бич, штат Калифорния. Затем он перешел в сеть бутик-отелей Kimpton и наконец в Hyatt, где стал исполнительным вице-президентом по работе с брендом. Большую часть своего времени он обучает персонал новых отелей по всему миру.

Зачастую Тревино учит будущих сотрудников маленьким хитростям, которые нужны, чтобы клиенты чувствовали себя желанными гостями. «Иногда достаточно просто спросить „Как дела?“ при встрече в коридоре», – говорит Хорхе. Суть в том, чтобы излучать тепло, искренность и щедрость; быть любезным и дружелюбным по отношению к гостям, даже если на самом деле вы испытываете противоположное. Тревино называет это «навыком ладить с людьми» – способность позволить клиентам ощутить заботу независимо от обстоятельств и ваших истинных чувств. Другое подходящее слово – «обман».

Допустим, официант и в самом деле может подружиться с посетителем заведения. Стюардесса действительно может выделить вас из числа других пассажиров. Однако даже наиприветливейший из самых компанейских людей не способен поддерживать тот уровень «искреннего дружелюбия», который постоянно ожидается от работника сферы услуг. «Этому нет конца, – говорит Хорхе. – Думаю, большинство людей не понимают, как трудно не выключаться восемь, десять, двенадцать часов в день».

По словам Тревино, чтобы быть хорошим специалистом в гостиничной индустрии, нужно одинаково тепло относиться ко всем клиентам, даже к самым невменяемым и агрессивным. Это совсем не просто. «У гостей высокие ожидания, они будут просто набрасываться на вас», – говорит он. Маленькие хитрости могут помочь. Например, всегда предлагайте враждебно настроенному посетителю присесть. («Вертикальное положение, – объясняет он, – слишком напоминает „боевую стойку“».) Но самое главное – всегда быть вежливым и проявлять эмпатию, даже когда «хочется просто вмазать по лицу и сказать: „Возьми себя в руки!“».

Однажды, когда Тревино подменял управляющего Ritz-Carlton в Хьюстоне на время съезда республиканской партии в 1992 году, человек, которого он описывает как «огромного разъяренного техасца», схватил его за воротник и попытался выдернуть из-за стойки регистрации. (Тревино ростом примерно 173 см.) «Просто предоставьте ему услуги шофера, – говорит он. – И пообещайте шампанское и апельсиновый сок».

Оглядываясь в прошлое, Тревино смеется над этим эпизодом. Но, припоминая другой, едва сдерживается от слез. Даже мысленное возвращение к этому случаю «злит его и причиняет боль». В ту пору он был руководителем гостевого сервиса Ritz-Carlton в Сан-Франциско. Одна пара из Англии прибыла на регистрацию, но обещанная комната оказалась недоступна. Тревино организовал для них ночлег в Fairmont, одном из лучших отелей города. «Было довольно раннее утро, – говорит он. – Я посадил их в машину, в микроавтобус. Сам я сел на переднее пассажирское сиденье и сказал: „Мы поселим вас в одном из лучших отелей города“. И внезапно почувствовал плевок на шее. Помню, как искал бумажную салфетку и вытирал затылок. Но при этом не переставал извиняться перед ними и говорил, что мне очень жаль. Я проследил, чтобы им сделали полуторачасовой массаж, когда они вернулись в наш отель на следующий день».

Психологи и социологи давно поняли, как трудно подавлять свои естественные эмоции в таких ситуациях. Они понимают, что сотрудник «МакАвто», принимающий ваш заказ, стюардесса, имеющая дело с рассерженными пассажирами в переполненном самолете, учтивый официант, приносящий напитки с зонтиками, пока вы отдыхаете у бассейна, занимаются не просто работой, а «эмоциональным трудом».

Большинство считают, что вежливое обслуживание клиентов – это хорошо. (Так и есть.) Но мы не замечаем, что за ним стоят бесчисленные случаи обмана со стороны исполнителей услуг и самообман со стороны потребителей. А обслуживание клиентов – просто профессиональная форма того поведения, которое ожидается от всех нас. Нас учат вежливо говорить друг с другом, сглаживать острые углы межличностного контакта с помощью вербальных приемов. В детском саду малышам объясняют: «Если не можешь сказать ничего хорошего, лучше промолчать», – иными словами, Саре полагается держать при себе то, что она действительно думает о Джеффе, и позволить тому сохранить высокую самооценку. Специалисты в области супружеской психотерапии советуют парам, у которых не ладятся дела, начинать разговор издалека – то есть если вы думаете, что партнер ведет себя как придурок, то стоит сказать: «Я хочу, чтобы ты знал, как сильно я люблю и ценю все, что ты делаешь, Тревор, но бывают моменты, когда твое поведение ранит мои чувства». Гармония между участниками отношений зачастую в значительной мере зависит от их способности прикрывать разногласия приятной завесой из юмора, лести и доброты. «Обмани меня, расскажи мне сладкую ложь», – напевала рок-группа Fleetwood Mac^[10]. Я помню, что, когда был ребенком, читал о том, как важно быть вежливым: «Думаешь, пустая болтовня – это неважно? – спрашивалось в книге. – Запомни, когда ты едешь в машине, то не чувствуешь каждую кочку на дороге, потому что шины – пустые внутри и заполнены воздухом!»

Само собой, профессиональная учтивость, полезная при работе с клиентами, и пустословие межличностного общения – примеры незначительной лжи. Но эти пустяки содержат в себе те же психологические элементы, что есть и в ее более серьезных формах. Их тщательное изучение помогает понять, как круговорот этих сил формирует наше мышление и поведение. Гостям отелей, где работал Тревино, предлагают поверить в следующий вымысел: их ценят, ими дорожат, их любят именно за то, кем они являются. Какими бы неприятными и отталкивающими они ни были, какими бы невоспитанными ни были их дети, посетители ожидают, что их «обслужат с улыбкой».

Вымысел, что их будут холить и лелеять, – не единственный, которого ждут клиенты Тревино: им хочется верить, что такое теплое отношение не купишь за деньги. Многие представители сферы услуг из кожи вон лезут, чтобы скрыть коммерческую природу своих отношений с клиентами. Когда несколько лет назад я побывал в Диснейленде, сотрудник на входе, щеголявший в ушах Микки Мауса, вручил моей семье наручные браслеты. Они назывались «Волшебные браслеты» (MagicBands). Если вам захочется что-нибудь купить, нужно просто взмахнуть рукой, как это делают волшебники. Браслеты были привязаны к моей кредитной карточке. В своих рекламных материалах Disney не разъясняет, что браслеты – это способ потихоньку перекачивать деньги семей в многомиллиардную корпорацию. Там просто сказано: «Браслеты добавят чуточку волшебства вашему отпуску». Рестораны, особенно дорогие, редко озвучивают стоимость отведанных вами блюд. Официант не подходит к вам после еды и не говорит: «Итак, с вас 87 долларов и 50 центов». Счет появляется почти незаметно, припрятанный в глубине кожаного чекхолдера. Мобильные приложения для поиска такси, такие как Uber и Lyft, еще больше усугубляют этот обман: вы можете вызвать такси, добраться до места назначения и выйти из машины, ни разу не потянувшись за кошельком и не обсудив оплату проезда.

На личностном уровне количество эмоциональных усилий, нужных, чтобы сглаживать правду, объясняет, почему супружеские пары со стажем называют брак работой. Друзья и коллеги иногда справляются со своими взаимоотношениями лучше, чем пары, потому что первые, как правило, всячески стараются не раздражать друг друга или не раскрывать источники раздражения. (По иронии судьбы, последствия ссор между друзьями обычно серьезнее: одна-единственная стычка может означать конец дружбы.) Люди, которые хотят сохранить дружбу, склонны великодушно принимать точку зрения других, щедры на комплименты и не торопятся с критикой. Все это подразумевает соучастие в обмане и самообмане.

Размышляя о лжи, мы склонны думать о большой лжи, часто звучащей из уст высокопоставленных лиц. Последние полвека американской истории можно представить в виде списка подобных обманов: Линдон Б. Джонсон и Тонкинский залив^[11]; Ричард Никсон и Уотергейт; телевизионное заявление Билла Клинтона о том, что он «не вступал в сексуальные отношения с этой женщиной»^[12]; речь Колина Пауэлла на съезде ООН, утверждавшего, что США обладают неопровержимыми доказательствами наличия оружия массового уничтожения в Ираке; заявления Дональда Трампа о том, что Барак Обама родился за пределами США и не имеет права занимать пост президента.

Но гораздо чаще встречаются ложь и обман, которые мы воспринимаем как светские условности. Наши повседневные разговоры наполнены ими. В 1975 году, в работе «Все должны врать» («Everybody Has to Lie»), социолог Харви Сакс, основоположник метода конверсационного анализа^[13], подробно описал океан лжи, заполняющий повседневные взаимодействия, начиная с самых заурядных приветствий, обычно какой-нибудь версии «Как дела?», в которых спрашивающему на самом деле наплевать, а от собеседника не ожидается правдивый ответ.

Мы желаем кому-то «хорошего дня», когда нас совершенно это не колышет. Говорим «Какой прекрасный ужин», даже если он был ужасным. «Я так рад, что вы смогли заглянуть» иногда означает «Слава богу, этот тягомотный вечер закончился!». Такая ложь предусмотрена неписаными правилами социального этикета. Детям, у которых не получается убедительно врать в социальной среде, делают замечания родители. Во многих ситуациях, как обнаружил Сакс, ложь встречается чаще правды.

На мгновение представьте мир, в котором не существовало бы такого будничного обмана. Левая колонка – это то, как могут звучать ваши понедельники, наполненные социальными любезностями. Правая – то, как они бы выглядели без спасительной пустой болтовни.

В комедийном сериале «Ки и Пил»^[14] актеров Кигана-Майкла Ки и Джордана Пила был повторяющийся скетч, где один из них играл президента Обаму, которого большинство из нас видели по телевизору, – сдержанного, учтивого и обходительного, в то время как другой изображал Лютера – альтер эго Обамы, лишенного его сверхчеловеческого умения владеть собой. Кульминацией ужина Ассоциации корреспондентов Белого дома, состоявшегося в 2015 году, для меня стала сценка, которую настоящий президент Обама разыграл с Киганом-Майклом Ки, озвучившим якобы невысказанные мысли президента.

ОБАМА: В нашем быстро меняющемся мире такие традиции, как ежегодный ужин Ассоциации корреспондентов Белого дома, очень важны.

ЛЮТЕР: Да неужели! Серьезно, что это за ужин вообще? И я почему обязан на него приходить?

ОБАМА: Потому что, несмотря на наши разногласия, мы все рассчитываем, что пресса прольет свет на самые актуальные вопросы.

ЛЮТЕР: Мы можем рассчитывать, что Fox News запугает белых пенсионеров своими бреднями!

Одним из главных поводов для критики в адрес президента Дональда Трампа со стороны как демократов, так и республиканцев было то, что он не фильтровал речь. Если ему приходило в голову, что пересекающие границу мексиканцы насилуют женщин, это он и говорил. Конечно, можно назвать такое поведение «откровенностью». Общение с Дональдом всегда четко давало понять, что у него на уме; он предельно ясно высказывал свои мысли в потоке твитов, оскорблений и пустых напыщенных заявлений. Американцы долгие годы мечтали о президенте, который бы на публике вел себя так же, как за кулисами. Однако на протяжении всего срока Трампа большинство демократов и многие республиканцы мечтали установить фильтр между его мозгом и ртом. Они хотели, чтобы он заткнулся и не произносил того, что сам несомненно считал истиной.

Большинство политиков умеют искусно врать. Они меняют свои взгляды в соответствии с потребностями электората. Эксперименты показывают, что так поступают и не только они. Если вы предложите людям разные факты на выбор и попросите поделиться ими с аудиторией, то они выберут информацию, которая с большей вероятностью совпадет с существующими убеждениями их слушателей. Социальный психолог Э. Тори Хиггинс обнаружил, что в этом круговороте обмана и самообмана, когда ораторы пытаются угодить аудитории, а аудитория высоко оценивает ораторов, чьи взгляды совпадают с ее собственными, есть особая хитрость. После того как ораторы выбирают факт, который хотят поведать аудитории, им начинает казаться, что они действительно в него верят. Хиггинс называет это «подстройкой под аудиторию». Политики не просто говорят нам то, что мы хотим услышать, – произнося нужные слова, они приходят к мысли, что и сами всегда в них верили. Существует предположение, что подобная тенденция верить в собственную ложь, что в свою очередь помогает нам лгать еще эффективнее, с точки зрения эволюции является предтечей человеческого самообмана. (Организм, способный на обман, получает преимущество над конкурентами.) Психологические факторы, «синхронизирующие» политика с его аудиторией, лучше всего срабатывают, когда между теми существует прочная связь. Противоречит ли это здравому смыслу? Конечно. Но имеет ли смысл с точки зрения достижения социальных и эмоциональных целей? Безусловно. Эволюция сделала человека существом социальным, поэтому неудивительно, что нам присуще корректировать собственные взгляды, чтобы вписываться в окружение и ладить с другими людьми.

Люди, наиболее искушенные в таких изощренных формах обмана, часто располагают к себе и даже производят впечатление искренних собеседников. Подумайте, как воспринимали Рональда Рейгана и Билла Клинтона во время их пребывания в должности президента и избирательных кампаний. Окружающие чувствовали себя особенными, чувствовали, что их ценят. Каждый из нас знает кого-нибудь вроде Рейгана и Клинтона. Создается ощущение, будто им интересно наше мнение. Они излучают эмпатию, с ними мы чувствуем себя непринужденно. Мы положительно характеризуем таких людей как обладающих высоким эмоциональным интеллектом. Учитывая, как часто мы рассуждаем о важности истины, странно, что у нас не находится добрых слов для людей, которые просто-напросто говорят что думают. Термина для тех, кто недостаточно лжет, когда этого требуют правила социализации, пока не существует. Но мы сразу узнаем таких людей, сталкиваясь с ними. На первый взгляд они кажутся хладнокровными или жестокими.

В великой трагедии Уильяма Шекспира старый король Лир, собирающийся разделить королевство между тремя дочерьми, требует, чтобы те сперва рассказали, насколько сильно его любят. Догадавшись, какую игру затеял отец, старшие дочери говорят Лиру то, что он хочет услышать.

Гонерилья:

Однако младшей дочери, Корделии, такие заверения кажутся неприятными. Она отказывается пускать пыль отцу в глаза, несмотря на его требование.

Корделия:

Разъяренный Лир лишает ее наследства. Едва прибрав к рукам королевство, старшие дочери тотчас же предают отца. Будьте разумными, наставляет нас Шекспир, и не путайте показную любовь с настоящей. Все это замечательно, но, как мне кажется, истина здесь в другом: если бы мы были мудрее и сильнее – и меньше походили на Лира, – то с достоинством принимали бы любую истину. Но мы тщеславны и не уверены в себе, трусливы и мелочны, ранимы и слабы – только дурак вывалит на нас правду без прикрас и будет ожидать, что мы станем его слушать. В этом (как и во многих других вопросах) я на стороне Эмили Дикинсон:

За последние годы исследователи продемонстрировали на практике то, что большинство из нас понимали интуитивно: обмен любезностями и «пустая болтовня» необходимы для функционирования коллективов и компаний. Грубость в рабочей обстановке может повлиять на наши мысли и поступки. В ходе одного эксперимента добровольцев попросили прийти в лабораторию, где их приветствовал «профессор», который сообщал им, что эксперимент перенесен в другое место. Некоторых он вежливо направлял в другой кабинет. Другим говорил: «Читать не умеете? На двери висит табличка, где написано, что эксперимент перенесен [в другой кабинет]. На дверь не потрудились взглянуть, да? Вместо этого предпочитаете мешать мне и спрашиваете, как пройти. Видно же, что я занят. Я здесь не секретарь, а профессор, мне есть чем заняться». Те, кому нагрубили, в следующей части эксперимента хуже справились с решением анаграмм и проявили меньше творческих способностей, когда их попросили придумать как можно больше применений для кирпича. Также они реже помогали остальным. Почти три четверти добровольцев, с которыми общались вежливо, без всякой просьбы помогли другому человеку поднять упавшие книги. Из тех, с кем разговаривали грубо, по собственной инициативе подобную помощь предложили меньше четверти.

Однажды, когда я был начинающим репортером в одной газете, редактор собрал всех молодых журналистов и поделился с нами мудростью: «Никого никогда не увольняли за плохую работу. Людей увольняют за то, что они козлы». Это не совсем так. Я видел, как люди теряли работу из-за некомпетентности. Но в этом совете кроется важная истина. Люди – социальные существа, и системы нашего мозга активно приучают нас к социальным условностям. Общение необходимо для выживания. Если вы в грубой форме пройдетесь по чувствам других людей и унизите их достоинство, вас накроет волна общественного негодования и уже не поможет тот факт, что вы говорили правду или имели на то веские причины.

Поэтому мы учим наших детей говорить «пожалуйста» и «спасибо», даже когда получить желаемое можно, не будучи вежливыми. Мы учим их быть добрыми и щедрыми, даже когда не хочется. Заставляем детей улыбаться, когда приходят гости, даже если они не выносят этих гостей. Мы понимаем, интуитивно и рефлекторно, что определенная доля лжи – неизбежная цена за билет в общество. В свою очередь мы ожидаем аналогичного обмана от других.

За миллионы лет наш мозг усвоил, что выживание – дело непростое и лишние враги никому не нужны. Вежливость в человеческом коллективе аналогична правилам поведения, которыми руководствуются другие виды животных. Если вам доводилось видеть, насколько согласованно действуют миллионы скворцов, когда каждая птица летит крылом к крылу со своей товаркой, и внезапный приказ об изменении курса беззвучно разносится по всей стае, то вы понимаете, как важна была социальная координация на протяжении всей нашей долгой эволюции.

Если вы действительно хотите понять, как сильно ложь помогает ориентироваться в социальном мире, просто попробуйте прожить несколько дней без нее. Скорее всего, у вас ничего не получится, если только вы не поразительно асоциальный или попросту жестокий человек. К этому выводу в 1996 году пришла психолог Белла де Пауло из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре. «Изначально я хотела заняться поиском невербальных сигналов, указывающих на обман, – рассказывает де Пауло. – Но, продолжая исследование и просматривая публикации, я была просто поражена, что на самые базовые вопросы, касающиеся обмана, до сих пор не было получено ответов: например, как часто мы лжем».

Де Пауло проводила «дневниковое исследование»: испытуемых просили записывать неправду, которую они говорят в течение дня. Она выяснила, что большинство людей сообщают об одном случае лжи в день. Последующие исследования показывают, что результаты де Пауло были чрезвычайно заниженными. Большинство людей не учитывали мелкую социальную ложь – ложь из соображений вежливости, – которую исследовал Харви Сакс. В одном из своих недавних исследований Роберт Фельдман снял на камеру разговоры совершенно незнакомых людей, встречающихся впервые. Участники признавались во лжи примерно три раза за каждые десять минут разговора, а некоторые соврали целых двенадцать раз. Несмотря на то что данные, полученные де Пауло, были скромными и, как стало ясно по прошествии времени, заниженными, изначально их встретили со скептицизмом и недоверием. Неприятно осознавать, что вы постоянно лжете. Многие из ее студентов напрямик заявляли, что никогда не врут. Для них у де Пауло был простой ответ: попробуйте продержаться без вранья сколько сможете. У большинства не получилось не прибегать ко лжи дольше нескольких дней. «Никто никогда не сумел выполнить это задание», – говорит она. Студенты открывали для себя то, что де Пауло уже было известно: «Стараться все время говорить чистую правду – не так уж и хорошо, да и, пожалуй, просто невозможно».

Одна из главных проблем, с которой сталкивались студенты де Пауло, заключалась в том, что ложь, о которой они даже не задумывались, на самом деле оказалась гораздо более распространенной, чем гнусные случаи вранья, бывшие у всех на слуху: «Зачастую мы лжем, потому что не хотим обижать других людей или хотим примириться с тем, что им хочется думать, с тем, что они чувствуют, – говорит она. – Это проявление доброты к тем, кто нам дорог. Дело не в том, что мы не ценим честность, а в том, что нечто другое мы ценим больше. Это могут быть чувства другого человека или ваша привязанность к нему».

Поэтому нас не должно удивлять, что мы чаще всего обманываем самых близких – людей, которые нам небезразличны. Как говорит де Пауло, «эта заботливая, добросердечная ложь – как подарки, которые мы дарим самим дорогим людям».

Если рациональное мышление подсказывает нам «говорить правду независимо от последствий», то более древние алгоритмы в мозгу нашептывают: «Лучше поладь с другими людьми и береги эту связь». Две системы говорят на разных языках: одна – на прямолинейном, другая – на подсознательном. Одна взывает к логике, другая – к целесообразности. Одну глубоко волнует истина. Другая заботится о последствиях.

Глава 2. Все будет хорошо

А мы лежим немея – не умея

Покинуть одиночества тупик,

Найти в душе, пока мы еще мы живы,

Слова, что милосердны и не лживы, —

Или почти добры, почти правдивы.

Филип Ларкин. «Разговор в постели»^[17]

Немецкий философ Иммануил Кант поистине не выносил лжи. Он доходил до утверждений, что мы обязаны говорить правду, даже если убийца спрашивает о местонахождении предполагаемой жертвы. «Правдивость, – однажды написал Кант, – есть долг, который надо рассматривать как основание всех… обязанностей»^[18]. Немногие зайдут так далеко и расскажут преступнику, где на самом деле скрывается его будущая жертва, однако большинство согласится с мнением Канта о том, что ложь – это плохо, а правда – хорошо. Честность – одна из самых заветных человеческих добродетелей. Опросы показывают, что американцы считают ее важнейшим критерием при выборе президента, даже лидерские качества или интеллект не играют такой роли (хотя результаты кое-каких недавних президентских выборов^[19] намекают, что, возможно, американцы обманывают сами себя).

Тем не менее, несмотря на то что мы открыто заявляем, насколько привержены честности, приходит Рождество, и родители большинства детей в Америке днями напролет уверяют, что тучный мужчина с белой бородой и в красном костюме вот-вот проскользнет вниз по дымоходу и раздаст подарки. Это не просто одна из лживых социальных установок, которые мы обсуждали в прошлой главе, а следующий аспект нашей истории. Такая ложь – соглашение обманывать и обманываться – продиктована любовью и добротой.

Когда моей дочери было четыре года, она неожиданно спросила: «Рудольф – красноносый олень^[20] – настоящий?» Мы ехали в машине, и я был сосредоточен на дороге. Не задумываясь, я выдал ей свое экспертное мнение: «Не думаю, дорогая». Когда я посмотрел на нее в зеркало заднего вида, то понял, что совершил ошибку. Не фактическую ошибку, а человеческую – родительскую. Выражение лица моей дочери, которая обычно была дипломатичной, говорило, что услышанное ей не понравилось, но она пытается придумать корректный способ возразить. (Очевидно, ее эмоциональный интеллект выше моего.) В конце концов, после нескольких неловких минут, в течение которых я вертелся как уж на сковороде, она выпалила: «Неправда. Потому что если Рудольф ненастоящий, то кто тогда будет тянуть сани Санты?» На этот раз у меня хватило ума – «Знаешь, я думаю, ты совершенно права».

Целая россыпь социологических исследований показывает, что из всех добродетелей родители отдают приоритет именно честности и тратят массу времени на попытки привить ее детям. Тем не менее исследования также утверждают, что ложь широко используется как инструмент в воспитании детей. Оказывается, Санта – это только начало. Обратимся к истории про Джорджа Вашингтона и вишневое деревце. Почти наверняка вы слышали ее множество раз: когда будущий первый президент Америки был маленьким мальчиком, он срубил любимое вишневое дерево отца. Вернувшись домой и обнаружив, что его любимое дерево погибло, тот пришел в ярость. Он захотел узнать, кто в этом виноват. «Я не могу врать, па, – ответил юный Джордж. – Я срубил это дерево». Вместо того чтобы наказать Джорджа за погубленное деревце, отец обнял сына, потому что тот сказал правду. Мораль истории в том, что мы никогда не должны врать, даже когда сказать правду сложно. Но история про Джорджа Вашингтона и вишневое деревце сама по себе является ложью, сомнительным творением персонажа, известного как пастор Мейсон Вимс. В 1800 году он попытался нажиться на увлечении общества всем, что имело отношение к личности Вашингтона. Вимс написал биографию первого президента, в значительной степени вымышленную. Один из его современников охарактеризовал ее как «80 страниц столь же потешного и назидательного сочинения, какое отыскать можно в летописях изуверства и несусветицы». Однако эта байка продолжает жить под видом апокрифического поучения о честности. Почему? Она помогает воспитывать детей.

Родители часто врут детям, чтобы подбодрить их: «Какой замечательный рисунок!» или «Ты так здорово выступил в спектакле!» Еще родители врут, чтобы уберечь их от опасности. Сказки предостерегают малышей, что, если те потеряются или будут непослушными, их может похитить ведьма. Когда я учился в средней школе, учителя предупреждали нас об опасности героина. Они убедили меня, что малейший запашок наркотиков на улице может превратить меня в безнадежного торчка. Я помню, как держался подальше от местного парка, где, по слухам, иногда собирались наркоманы, потому что до ужаса боялся случайно подцепить смертельную зависимость. Это общий для многих культур феномен. Одно знаменитое исследование было посвящено фермерам-майя с юга Мексики, выращивающим кукурузу и говорящим на цельтальском языке^[21]. Статья «На цельтале всем приходится врать» (дань работе Сакса, ставшей классикой) содержала в себе настоящую энциклопедию лжи, при помощи которой родители держали в узде своих отпрысков. Иногда она описывала наказания или последствия непослушания, которым не суждено было стать реальностью:

Собака/жук/оса укусит тебя.

Не сходи с тропинки, там бешеные собаки!

Я отведу тебя в больницу, и тебе сделают укол!

В Соединенных Штатах противоречие между заявленной приверженностью честности и нашей фактической неискренностью обостряется во время праздников, когда о себе напоминает феномен, который психологи называют «парадигмой нежеланного подарка». Вы обязаны говорить, что вам нравятся полученные подарки, особенно если их дарят близкие родственники, тратящие много времени и сил (и денег), чтобы вручить вам что-нибудь бесполезное или безвкусное. Не сказал бы, что мы учим детей быть лицемерами. Мы открываем им более глубокую истину: иногда ложь – это проявление доброты.

Мы поступаем подобным образом с больными и пожилыми людьми. Вряд ли кто-то всерьез вас осудит, если вы скажете одному из своих стареньких родителей, захотевшему сесть за руль – хотя вообще-то ему не стоит этого делать, – что машина сломалась, даже если она в полном порядке. В конце концов, ваша цель – уберечь их от аварии. Некоторые дома престарелых доходят до крайности, услужливо подыгрывая фантазиям страдающих от деменции пациентов, которым кажется, что они по-прежнему живут в мире своей молодости. Существуют даже пансионаты для пожилых людей, которые выглядят как места их юности. Один такой немецкий пансионат имитирует обстановку восточногерманского городка в коммунистическую эпоху. Если этот обман помогает ухаживать за беспокойными пациентами, то наверняка его можно назвать прогрессом по сравнению с ремнями-фиксаторами, смирительными рубашками и транквилизаторами?

Когда речь заходит о здравомыслящих взрослых, ложь труднее оправдать. Тем не менее мы частенько врем, особенно уязвимым людям. Иногда мы делаем это, чтобы помочь приятелям справиться с трудностями. Старое спортивное выражение «в любое воскресенье»^[22] (смысл которого заключается в том, что любая команда всегда имеет шанс на победу) часто используют тренеры в попытке создать даже у самых беспомощных команд иллюзию, что они способны одолеть соперника. Подобные иллюзии могут повысить качество выступления. Исследования показывают: люди, считающие, что могут достичь своих целей, добиваются лучших результатов, чем те, кто полагает, что их цели неосуществимы.

На самом деле тренеры так много лгут, чтобы помочь спортсменам добиваться максимальных результатов, что эта ложь уже превратилась в спортивные клише: «Никому не гарантировано место в основе. Шанс есть у каждого» на самом деле означает «Мы хотим, чтобы каждый показал максимум во время тренировочного сбора, чтобы мы смогли понять, кто лучший. Но квотербек, тайт-энд и тэкл^[23], которые обошлись нам в 50 миллионов долларов, будут играть в любом случае!» Когда тренеры говорят «Мы думаем только о следующей игре», на самом деле они имеют в виду «Я хочу, чтобы вы сосредоточились только на следующей игре. Скорее всего, это поможет нам выиграть. А поскольку я думаю обо всем сезоне, то боюсь, что меня уволят, если мы наконец не начнем выигрывать!» Или рассмотрим еще один пример: «У нас есть всё, чтобы получать результат. Нам просто нужно собраться». За этим может скрываться «Мы ужасная команда, но это и так очевидно, какой смысл трепать языками?» Во всем мире руководители врут своим сотрудникам и любимцами подчиненных, как правило, становятся те, у кого это хорошо получается. Иногда приходится умалчивать – не говорить коллегам о выданных другому работнику премиальных; а иногда и просто обманывать – например занижать сложность предстоящего задания, дабы сохранить боевой дух.

Конечно, все мы слышали про тренеров и руководителей, чья ложь приводила к развалу спортивных команд и организаций, выливалась в судебные тяжбы за аморальное поведение и притеснение на работе. Когда речь заходит о лжецах, большинство из нас вспоминают только о таких случаях. Но есть и те, кто врут, стремясь защитить чувства других людей, помочь им добиться максимальных результатов и вернуться в строй после тяжелых времен, – большинство из нас восхищаются такими «народными героями». То есть мы презираем ложь, с помощью которой негодяи попирают интересы других людей, и восхищаемся той, что помогает людям стать лучше и раскрыть истинный потенциал. Собственно, наша проблема заключается не в самой лжи, а в том, кто, почему и когда ей пользуется.

Большинство из нас говорят знакомым, которые тяжело болеют или переживают развод, что «все будет хорошо», несмотря на то что знать этого мы не можем, а подчас даже когда мы уверены, что все точно закончится плохо. Мы говорим нашим возлюбленным, что они выглядят великолепно, когда это не так. Мы говорим коллегам, что их сокрушительное фиаско на работе – всего лишь небольшое упущение. Когда несколько лет назад мой отец умирал от рака, он менялся просто на глазах. С каждым днем он, казалось, все больше иссыхал, проваливался внутрь самого себя. Тем не менее, здороваясь с ним, я всегда старался казаться жизнерадостным и пытался убедить его, что все идет настолько хорошо, насколько вообще возможно. В глубине души я отнюдь не был в этом уверен. Но чувствовал моральную необходимость лгать. Я знал, что ему от этого легче.

В основе почти всех этих случаев лежит один и тот же механизм. Легко говорить правду, когда дела идут хорошо, и «говорить без обиняков» с людьми, которые вам не нравятся. Но когда наши близкие сталкиваются с трудностями, испытывают страх или терпят неудачи, мы с головой ныряем в омут лжи и самообмана. Готов поспорить, что наша готовность обманывать и поощрять самообман соразмерна глубине нашей привязанности к близким и тому, насколько они нуждаются в нашей защите. Покажите мне людей, которым не нужна ложь, и, как правило, это будут счастливые, уравновешенные люди, в чьей жизни есть место крепкому здоровью, профессиональному успеху и материальному комфорту.

Все эти мысли посетили меня недавно, когда я готовил сюжет об опиоидном кризисе в США для своего подкаста «Скрытый мозг» и эфира на радио. Работа привела меня в Мэриленд, где я познакомился с Питом и Хоуп Трокселл. Они пережили ужасную трагедию – смерть взрослой дочери Алисии, которая была на седьмом месяце беременности. У Алисии развилась зависимость после того, как ей прописали опиаты для облегчения боли в спине, вызванной сколиозом. Кроме того, лекарства помогали ей справиться с психологической травмой после болезненного развода. В конце концов от прописанных по рецепту обезболивающих она перешла на героин. Наркотики захватили власть над жизнью Алисии. Ее лишили родительских прав. Боль и страдания от потери детей только усугубили зависимость от уличных наркотиков^[24]. Когда она снова забеременела, Хоуп и Пит решили, что пришло время поговорить с дочерью по душам. Они сказали ей, что ради малыша нужно привести жизнь в порядок. Отправили ее на реабилитацию, а после – забрали жить к себе. Однажды вечером, после милого семейного ужина, Алисия с мамой подбирали гардероб для малыша, которого они собирались назвать Кэмден. А когда на следующее утро Хоуп заглянула к дочери, то обнаружила ее в постели окоченевшей и безжизненной. Это была передозировка синтетическим героином – фентанилом. Хоуп и Пит пытались привести ее в сознание, но тщетно. Алисия была мертва. Кэмден тоже.

Смерть дочери и внука потрясла Хоуп и Пита. Наш разговор был душераздирающим. Я слушал их историю со слезами на глазах. Но вот лицо Пита просветлело. Он рассказал, что, когда семья хоронила Алисию, он посмотрел наверх и увидел парящего в небе орла. В памяти всплыла строчка из Исхода: «Вы видели, что Я сделал Египтянам, и как Я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к Себе»^[25]. Пит был уверен, что орел отнес его дочь на небеса.

«Когда я прочел эту строчку из Библии, то мне, кажется, стало намного легче, – сказал Пит, серьезно глядя на меня. – Даже несмотря на то что я потерял дочь, а это было невыносимо. Живи я еще миллион лет, никогда бы не подумал, что потеряю ребенка. Они должны хоронить нас. Не мы – их. Но зная, что этот белоголовый орел летает там наверху и что говорит Библия, я чувствую себя лучше, думая о том, что она в Раю. Это утешает – знать, что однажды я увижу ее и Кэмдена. Каждую ночь, ложась спать, мы с женой молимся за него, за нее: Господи, теперь они в твоих руках, позаботься о них. Однажды мы с ними встретимся. Мы говорим не „прощай“, а „увидимся позже“. Думаю, что все это помогает нам пережить трагедию».

Иммануил Кант, вероятно, посоветовал бы мне признаться Трокселлам, что я не верю, будто бы орел имеет какое-либо отношение к Алисии, да и вообще сама идея, что птица может отнести умершего человека на небеса, смехотворна. По правде говоря, я верил, что смерть этой молодой женщины была абсурдной и бессмысленной. Комплекс разрушительных факторов, приведших к этой трагедии, настолько сложен, что не поддается осмыслению для нас, находящихся в сельском Мэриленде: эмоциональные расстройства, махинации недобросовестных фармацевтических компаний, несовершенство системы лечения от наркотической зависимости в Соединенных Штатах. В этой трагедии нет ни искупления грехов, ни какого-либо смысла. Вселенная безразлична к нам. Трокселлам просто не повезло.

Ничего подобного я не сказал. Без малейших колебаний я понимающе кивнул Питу. Я намекнул, что согласен с его видением ситуации и что он имеет право на душевное спокойствие, которое дарует ему эта история. Можно сказать, что я не соврал напрямую, а всего лишь не сказал всей правды. Тем не менее это бесспорно было ложью. И, вспоминая этот момент, я нисколько не жалею.

Заслуженный профессор Дьюкского университета Дэн Ариели – один из ведущих мировых экспертов в области психологии обмана. Он написал несколько книг о вездесущности лжи и ее сложной механике. В современной экономике принято объяснять обман простым анализом рентабельности: мы лжем как можно больше, чтобы получить максимальное преимущество при минимальном риске. Но Ариели продемонстрировал, что частота и масштаб нашей лжи, как правило, регулируются стремлением к нравственному равновесию: мы хотим получать как можно больше преимуществ, ощущая себя при этом хорошими людьми. Он называет это «личной погрешностью».

Бо́льшая часть работы Ариели посвящена затратам на ложь и тому, как можно сократить ее количество. Но кроме того, он борется с идеей доброжелательной лжи: когда одна сторона хочет быть обманутой, а другая, учитывая ее интересы, исполняет это желание. Оказалось, подобный обман и самообман помогли самому Ариели в один из самых сложных периодов его жизни. Возможно, именно по этой причине он сегодня жив.

В 17 лет с Ариели приключилось несчастье. Во время фейерверка рядом с ним взорвался один из зарядов. Он был срочно доставлен в больницу, где ему пришлось провести следующие три года. «Я был уже в 12-м классе^[26] и оказался вырванным из жизни», – вспоминает он. В результате трагедии он получил ожоги 70 % тела. Для лечения различных осложнений ему до сих пор требуется плановое хирургическое вмешательство.

Ариели говорит, что за время в больнице он словно взглянул на жизнь через «увеличительное стекло». Как и все люди, получившие настолько серьезные ожоги, он запросто мог умереть в первые месяцы после трагедии. Но никто никогда ему этого не говорил. Не говорили ему и о том, в какое мучение превратится вся его оставшаяся жизнь. «Как и все, кто получает серьезные травмы, я размышлял об уходе из жизни, – рассказал он мне. – Думаю, если бы в тот момент я объективно посмотрел на то, что ожидает меня в будущем, то мог бы попытаться сделать это. Не уверен, что выдержал бы правду, если бы врачи мне ее рассказали».

Это был не единственный случай, когда ложь медработников помогла ему. Однажды в рамках хирургической операции в его руку вставили больше десяти металлических стержней. Примерно за три недели до того, как их должны были вынимать, он узнал, что эту процедуру ему предстоит перенести в сознании и лишь под местной анестезией. Это ужаснуло его, но медсестра пообещала, что все будет просто, быстро и безболезненно. Прошло три недели. Процедура была мучительной. «Оказывается, это действительно больно, – теперь уже Ариели смеется над этим. – И потребовалось время, чтобы вытащить эти 15 стержней». Гнев в адрес медсестры, введшей его в заблуждение, быстро испарился, как только Ариели представил альтернативу. Если бы она сказала правду, ему не только пришлось бы пережить болезненную хирургическую операцию, но и к тому же несколько недель до этого мучиться от страха.

«Подумайте о трех неделях агонии, через которые мне пришлось бы пройти, – говорил Ариели. – От боли мне все равно было не спастись, но я избежал ужаса, который бы ей предшествовал. Оправдывает ли это ложь? Сложный вопрос, но я признаю, что обман пошел мне на пользу. Пациент ничего не контролирует и ужасно всего боится. Вы просто лежите в больничной койке, а другие люди решают, что с вами делать и когда. Наверное, в тот момент мне было бы очень, очень сложно справиться со страхом, что эти стержни из меня будут вынимать без анестезии. Я благодарен за эту ложь».

Однажды он все же столкнулся с правдой – и она оказалась ужасающей. Работники больницы пригласили другого пациента, пострадавшего от тяжелых ожогов, который был на несколько лет ближе к восстановлению, в надежде, что встреча вдохновит Ариели. «Я понятия не имел, что буду выглядеть так, – поделился со мной он. – Пациент, которого они привели, должен был олицетворять выздоровление. Он восстанавливался уже 15 лет и выглядел ужасно, с очень сильными ожогами. Было ясно, что руки его не слушаются – у меня сейчас нет таких проблем. Но тогда я был потрясен. Я сам представлял все в гораздо более оптимистичном свете. Они привели этого пациента, чтобы показать мне, насколько благополучно все должно завершиться. Для меня это было как гром среди ясного неба».

Этот опыт научил Ариели тому, что бывают обстоятельства, в которых необходимо умерить наше желание говорить правду, дабы защитить и приободрить других. «Несколько лет назад меня попросили помочь молодому пареньку, получившему ожоги, – рассказывал он. – Его родственник спросил, не смогу ли я черкнуть этому парню жизнеутверждающую весточку про то, что ждет его в будущем. Для меня это стало страшной пыткой. С одной стороны, я не считал, что его ждет очень уж радужное будущее. С другой стороны – не думал, что будет правильно вывалить на него весь кошмарный груз предстоящих ему лет. Я размышлял два дня со слезами на глазах. В конце концов нашел какой-то компромисс, который меня устроил. И это точно не была откровенная жестокая правда».

Если посмотреть на доброжелательный обман и оптимистичный самообман не как на пороки и слабости, а как на адаптационные реакции в сложных обстоятельствах, то нетрудно представить, что многие из нас, столкнувшись с невыносимой болью, выберут ложь, дарующую надежду, а не истину, ведущую к отчаянию. Разумеется, не все поголовно. Некоторые в унисон Иммануилу Канту заявят, что истина важнее надежды, здоровья и благополучия. Этим храбрецам придется несладко. Как ни крути, естественный отбор волнует не истина, а работоспособность. И ваши шансы на выживание выше, если вы смотрите на мир сквозь розовые очки. Как-то раз в клинике Мэйо в Рочестере, штат Миннесота, провели исследование 534 взрослых пациентов, страдающих от болезни, в конечном счете убившей моего отца, – рака легких. Они разделили пациентов на две группы – оптимистов и пессимистов. Выяснилось, что оптимисты пережили пессимистов на полгода.

Ладно, допустим, оптимисты справляются лучше пессимистов, но как насчет реалистов? Наверняка же можно быть реалистом, при этом не будучи пессимистом? За несколько лет до эксперимента клиники Мэйо в другом исследовании рассматривалась ожидаемая продолжительность жизни 74 гомосексуалов, у которых диагностировали СПИД. В 1994 году, когда исследование опубликовали, этот диагноз фактически приравнивался к смертному приговору. Исследование показало, что пациенты с более реалистичным представлением о болезни и ее результатах умерли на девять месяцев раньше, чем пациенты-оптимисты. Исследователи озаглавили свою работу «Реалистическое принятие как предсказатель снижения ожидаемого времени выживания у геев при СПИДе».

В рамках другого исследования клиники Мэйо ученые попросили пройти психологическое тестирование 839 пациентов, обратившихся в клинику с различными медицинскими проблемами. Этих людей наблюдали в течение следующих тридцати лет, отмечая, кто из них умирает и когда это происходит. Было обнаружено, что смертность среди пациентов с «пессимистическим образом мышления» на 19 % выше.

Если бы я сказал вам, что исследователи обнаружили особый прием, без которого человеческая смертность повышается на 19 %, но его систематически игнорируют клиники и больницы по всему миру, вы бы назвали это медицинской халатностью. Почему каждая больница и медицинский центр не ставит своей целью вселять надежду и оптимизм в пациентов? Дело в том, что мы сами загнали себя в угол: ложь – это всегда неправильно. Вдруг мы дадим людям надежду, а потом нас обвинят в поощрении ложного оптимизма? Не признавая, что обман и самообман иногда могут послужить добру, мы недоумеваем, когда об этом свидетельствуют факты.

Дети Просвещения, мы привязали себя к мачте рациональности, к гению разума. Мы отвергаем интуицию, инстинкты и разноголосые позывы древних способностей нашего мозга. Истина, провозглашаем мы, – вот наше единственное знамя; логика – ветер в наших парусах. А что, если ветер должен дуть в другую сторону? Наше мировоззрение заставляет нас игнорировать подобные доказательства.

Глава 3. Театр исцеления

Это не ложь, если ты в нее веришь.

Джордж Костанза. «Сайнфелд»^[27].

В 1784 году выдающиеся научные умы всего мира собрались в Париже, чтобы изучить медицинский прибор, который повсеместно провозгласили одним из величайших научных изобретений в истории человечества, способным чудесным образом исцелять все недуги, в том числе даровать зрение слепцам. По сути, он представлял собой не что иное, как чан с водой.

Прибор, который назывался бакэ^[28], несомненно стоил того, чтобы на него взглянуть. Сооруженный из полированного дуба, с люком будто для погружения под воду, он напоминал субмарину из «Двадцати тысяч лье под водой» Жюля Верна. По сторонам чана располагались восемь затейливо сплетенных веревок; над каждой из них возвышался металлический стержень, торчащий сквозь крышку. К моменту прибытия толпы пациентов и наблюдателей стержни намагничивались. Калеки окружали прибор. Они привязывались к чану веревками и прижимали больные части тела к намагниченным стержням. Зачастую действо сопровождалось призрачными, сказочными звуками потустороннего вида гармоники, смастеренной из вращающихся стеклянных стаканов.

В определенный момент пациенты впадали в состояние, которое адепты бакэ благоговейно называли «кризисом». Некоторые из них, как позже отмечали исследователи, «кашляли, плевались, ощущали легкую боль, тепло – в определенных местах или по всему телу – и потели; иные приходили в возбуждение и бились в судорогах <…> необычайных по своей частоте, продолжительности и силе <…> длившихся иногда более трех часов» и «сопровождавшихся мутными и вязкими выделениями. Судороги характеризуются кратковременными непроизвольными телодвижениями <…> нечетким и размытым зрением, пронзительными воплями, слезами, икотой и приступами смеха. Судорогам предшествует – или следует за ними – состояние слабости и сонливости». Как правило, истерика зашкаливала при появлении изобретателя бакэ Франца Антона Месмера. Высокий, привлекательный и обаятельный, он разгуливал по комнате в разноцветном шелковом халате и золотых тапочках, помахивая металлическим жезлом в направлении пациентов или возлагая на них руки – этого обычно хватало, чтобы у тех снова начались судороги.

Месмер родился в Австрии и окончил престижный Венский университет. Его докторская диссертация «О влиянии планет»^[29] была посвящена воздействию планетарных тел на физиологию человека. Он заинтересовался магнетизмом, когда услышал о чудесных исцелениях, совершенных астрологом при австрийском королевском дворе – священником с неудачным для его профессии именем Максимилиан Хелл^[30]. Вскоре Месмер заявил, что обнаружил незримую телесную силу, которую окрестил животным магнетизмом и охарактеризовал как «взаимное влияние между небесными телами, Землей и животными телами». Неравномерное распределение животного магнетизма в человеческом организме становится причиной многих физических и психических недугов. Месмер утверждал, что его магнитная терапия способна вылечить «эпилепсию, меланхолию, маниакальные припадки и лихорадку», причем под последней подразумевались все заболевания, сопровождающиеся повышенной температурой.

Париж того времени захватила вереница чудесных научных открытий: электричество, гравитация, исследования в области газов, приведшие к полетам воздушных шаров. О Месмере заговорили. Городские власти помогли ему открыть два десятка клиник магнитной терапии, которые он назвал «Обществами гармонии». Ему стала покровительствовать королева Мария-Антуанетта, равно как и маркиз де Лафайет, герой американской революции, который написал письмо о «великом философском открытии» Месмера своему другу Джорджу Вашингтону.

Но кроме того, конец XVIII века был ознаменован возросшей щепетильностью по отношению к научным трудам. Некоторые сомневались в чудодейственном целительском мастерстве Месмера. Многие ученые скептически относились к животному магнетизму. Месмер лично настаивал на официальном исследовании, доказывающем или опровергающем его правоту. Он написал в Медицинское общество и бросил им вызов: предложил выбрать два десятка пациентов, из которых он лечил бы одну половину, а обычные врачи – другую. Эксперимент покажет, чей метод успешнее. Медицинское общество Месмера проигнорировало. Однако вскоре после этого незнакомец, заявивший, что «околдован» Месмером, вломился в спальню Людовика XVI, и король решил принять меры. Он назначил комиссию, куда вошли величайшие французские ученые, включая в первую очередь человека, по сей день известного как отец современной химии, Антуана Лавуазье, придумавшего термины «кислород» и «водород»^[31]. Во главу комиссии король поставил Бенджамина Франклина, американского посла в Париже, пользовавшегося огромной популярностью, – его исследования природы электричества стали во Франции легендарными. (Кроме того, Франклин, по случайному совпадению, являлся изобретателем стеклянной гармоники, которая использовалась во время лечебных сеансов Месмера.)

На этот раз Месмер отказался участвовать в расследовании. Члены комиссии так и не встретились с ученым, довольствуясь общением с одним из его главных последователей, Шарлем д’Эслоном, доктором брата короля. С его помощью они изучили все методики магнитного лечения, практиковавшимися Месмером, в том числе бакэ.

Некоторые члены комиссии позволили д’Эслону испытать лечебные методики на них самих. Никто из них ничего не почувствовал, включая, разумеется, экстремальные ощущения, описываемые пациентами, привязанными к бакэ. Затем ученые провернули серию хитроумных экспериментов, чтобы проверить, действительно ли пациенты реагируют на животный магнетизм – или на что-нибудь другое. В одном из них пациентка сидела перед закрытой дверью, из-за которой, как ей сообщили, д’Эслон направлял магнетические флюиды. На самом деле его там не было. «Через три минуты, – записали члены комиссии, – женщина закинула обе руки за спину, сильно скрутила их, а тело выгнула вперед. Все ее тело сотрясалось. Стук зубов был настолько громким, что его можно было услышать снаружи; она так сильно укусила себя за руку, что остались следы». Другому пациенту завязали глаза и повели его через сад Франклина, где д’Эслон якобы намагнитил одно из деревьев. Чем дальше пациент уходил от нужного дерева, тем, казалось, острее испытывал воздействие магнетизма, до того момента когда, как зафиксировали члены комиссии, «он потерял сознание, его конечности одеревенели, и его отнесли на ближайшую лужайку, где месье д’Эслон оказал ему первую помощь».

В своем докладе комиссия заключила, что такой силы, как животный магнетизм, не существует. В глазах многих Месмер предстал мошенником, кормящимся за счет простофиль. Его репутация была подорвана, и в конце концов он уехал из Франции. Об экспериментах, благодаря которым был разоблачен Франц Месмер, сегодня обычно вспоминают как о первых плацебо-контролируемых исследованиях лечебной методики. Члены комиссии придумали ряд хитроумных уловок, чтобы разоблачить шарлатана. Наука одержала победу над суевериями. Многие люди, следившие за этим процессом, сделали свои выводы – что жезлы Месмера и бакэ не работали.

Это было не совсем так. За несколько лет до того момента, как Бенджамину Франклину поручили возглавить расследование, один разбитый недугом человек написал ему письмо с просьбой дать совет – стоит ли обращаться в одну из магнитных клиник Месмера. Подобные методы лечения, написал Франклин, основаны на «заблуждении» и «склонности человечества обманывать себя». Тем не менее Франклин отметил, что поездка может оправдаться: «Заблуждение может, однако, в некоторых случаях приносить пользу… Есть в каждом большом городе множество людей, которые никогда не пребывают в здравии, потому что испытывают тягу к лекарствам и, постоянно принимая их, вредят своему организму. Если этих людей можно убедить воздержаться от приема лекарств в расчете на излечение посредством всего лишь пальца доктора или металлического жезла, указующего на них, то возможно, это окажет благотворное влияние».

По сути, то же самое Франклин и другие члены комиссии сказали по поводу Месмера. Им было поручено определить, существует ли на самом деле животный магнетизм в виде силы, подобной, скажем, электричеству. Но хотя они пришли к выводу, что такой силы не существует, многие признали, что пациенты Месмера действительно выздоравливали. Источник исцеления лежал не в животном магнетизме, жезлах и чанах Месмера, а в драматизме самого́ лечебного процесса и воображении пациентов. «Воздействие физического на психическое и психического на физическое было доказано с момента, как наблюдение стало частью медицины», – говорится в докладе. Процесс исцеления они списали на силу «воображения».

Месмер, похоже, рассматривал проводимое им магнитное лечение в схожем ключе. Позже он все больше склонялся к ненужности вещественных составляющих своей практики, вместо этого приписывая целительные возможности силе собственной личности (по иронии судьбы, именно это понимается сегодня под выражением «животный магнетизм»^[32]). Театр магнитного исцеления, изощренный обман, был призван использовать ожидания пациента, чтобы запустить его собственную способность к исцелению. Во времена, когда лечение пиявками, отрубание конечностей и прижигание были обычными составляющими медицинской практики, а школьников призывали курить табак ввиду его предполагаемых полезных свойств, лечение жезлами и чанами Месмера казалось относительно безвредным (к слову, в его «Обществах Гармонии» категорически запрещалось употребление табака). Если бы медицинские ведомства Парижа приняли первый вызов, брошенный Месмером, велика вероятность, что он одержал бы победу. По крайней мере, его лечение могло бы причинить пациентам меньше вреда, чем стандартная помощь того времени.

В 1994 году, спустя более чем два столетия после разоблачения Антона Месмера, американский хирург по имени Брюс Мозли готовился к проведению артроскопии коленного сустава в операционной Медицинского центра по делам ветеранов в Хьюстоне. Раньше операционный блок назывался операционным театром – это термин тех времен хирургии, когда операции выполнялись в присутствии большого числа людей под аккомпанемент музыкантов, как сессии лечения бакэ Месмера, и действительно напоминали театральные представления. Учитывая предстоящую процедуру, этот термин был бы вполне уместен.

Мозли обработал руки, и пациента под анестезией – мужчину средних лет с артритом коленного сустава – ввезли в операционную. Доктору вручили конверт с запиской, сообщавшей, что мужчина входит в группу плацебо. Сначала Мозли приступил к обычным манипуляциям, сделав три небольших разреза на колене пациента. Затем он переключил свое внимание на экран, установленный на видном месте рядом с операционным столом. На нем Мозли мог наблюдать самого себя, проводящего настоящую артроскопию. Он перешел к имитации действий, которые совершал на экране. «Если на видео я работал с одним из отсеков колена, то тут располагал его ногу таким же образом, – вспоминал он позже. – Если использовал какой-нибудь инструмент, то просил передать его и притворялся, будто что-то делаю. В общем, я изменял положение его ноги туда-сюда, перекладывал инструменты, как будто мы на самом деле работаем». Однако Мозли не произвел ни одной настоящей хирургической манипуляции. Выполнив первоначальные разрезы, больше он не прикоснулся к колену пациента ни одним из своих хирургических инструментов.

Все это было частью исследования, которое Мозли начал вскоре после прибытия в Хьюстон. В ординатуре в Солт-Лейк-Сити его научили, что при артрите артроскопия бесполезна. Но в Хьюстоне, как он обнаружил, артроскопия проводилась постоянно. Некоторые хирурги предполагали, что причина эффективности операции заключалась не в механическом иссечении поврежденного коленного хряща – фактической цели операции, – а в промывании коленного сустава физраствором для снятия воспаления. Мозли захотел проверить эту гипотезу и провести одной группе пациентов полноценную операцию, а в другой ограничиться применением физраствора. Его коллега предложил добавить в исследование и третью группу – плацебо.

Предложение ошарашило Мозли. Он работал с «Хьюстон Рокетс»^[33], где лечил звезд НБА, таких как Хаким Оладжьювон и Чарльз Баркли. Мысли о плацебо-хирургии никогда не приходили ему в голову. Как и у большинства врачей – да и вообще всех людей, – слово «плацебо» ассоциировалось у него с сахарной пилюлей. С хирургией или, если уж на то пошло, с настоящей медициной это не имело ничего общего. Но затем он стал изучать вопрос. Чем больше он читал, тем больше убеждался, что эффект плацебо может сыграть свою роль и в хирургии. Наибольшего эффекта можно достичь, если пациент будет убежден в значительном воздействии на свой организм. «Эффект от маленькой таблетки иногда не так велик, как от большой, – объяснял он. – Или если препарат „новый и многообещающий“, то, вероятно, эффект будет больше, чем у обычного, старого». Хирургическое вмешательство с его репутацией крайней меры способно гораздо сильнее повлиять на пациента, чем даже самая большая таблетка.

Желание одного из врачей провести фиктивную хирургическую операцию сперва вызвало недовольство у администрации больницы. Но в конце концов Мозли получил разрешение. Можно подумать, что фальшивой операцией непросто заинтересовать пациентов, однако Мозли удалось найти желающих – пациентов с артритом, которые исчерпали все средства, но так и не сумели избавиться от боли в коленях. «Они подписали документ, в котором говорилось: „Я понимаю, что могу попасть в группу плацебо, а плацебо означает, что лечение будет мнимым, и если я в этой группе, то мне могут сделать мнимую операцию“, – говорит Мозли. – Они должны были написать это от руки, чтобы было ясно, что они понимают, о чем речь».

Результаты оказались удивительными. Спустя два года после проведения процедур все пациенты – те, кому провели настоящие операции, кому промыли сустав физраствором и кому сделали фиктивные операции – сообщили о заметном улучшении. И у всех пациентов во всех группах улучшение было одинаковым. Мозли назвал результаты «умопомрачительными». В дальнейшем их подтвердило более масштабное исследование. Артроскопия – одна из самых распространенных хирургических операций в мире. Эксперимент Мозли доказал, что в случаях, когда она проводится для лечения артрита, положительный эффект можно полностью свести к эффекту плацебо.

Плацебо входит во врачебный инструментарий с первых дней существования медицины. Еще Платон отмечал силу врача исцелять с помощью «слов и фраз». Во времена Месмера плацебо было обычным делом. Томас Джефферсон однажды признался, что один из самых успешных врачей, с которым он был знаком, «использовал хлебные шарики, капли из подкрашенной воды и порошок из сожженных орехов чаще, чем все остальные лекарства, вместе взятые».

Однако большинство врачей на самом деле не осознают масштабов целительного эффекта, которого можно достичь с помощью подобного обмана. В сборнике медицинских терминов XIX века плацебо (от латинского «буду угоден», «понравлюсь») было определено как «лекарство, подобранное для удовлетворения больного, нежели для его пользы». Лишь в 1960-х годах, когда американское Управление по надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов установило более жесткие требования к исследованиям новых препаратов и плацебо-контролируемые исследования вошли в повсеместную практику, мы смогли измерить, насколько современные фармацевтические средства обязаны эффекту плацебо. Например, состояние значительного числа людей, страдающих от депрессии, улучшается, когда в ходе клинических исследований они получают антидепрессанты. Но многим пациентам в рамках тех же исследований становится лучше, когда им просто дают сахарные таблетки.

Ладно, скажете вы, это просто означает, что исследуемые препараты оказались неэффективными. Отнюдь, речь идет о лекарствах, которые на сегодняшний день прописаны миллионам людей; о лекарствах, которым многие приписывают спасение своих жизней. О лекарствах, чья эффективность восхваляется в рекламах фармацевтических компаний. Это означает, что на практике существенная доля положительного эффекта этих медикаментов достигается благодаря эффекту плацебо. Нельзя отрицать, что он сильнее всего проявляется при хронических заболеваниях, связанных с болезненными ощущениями или психическими расстройствами – скажем, при депрессии или артрите, – однако число лечебных методик, которые не обязаны хотя бы малой толикой своего успеха эффекту плацебо, совсем невелико.

Эффект плацебо часто описывают как победу разума над телом. Но на самом деле речь идет о чем-то гораздо более могущественном – о власти драматизма и обрядов, заложенных в практику врачевания, – театральном представлении, которое включает в себя (часто на бессознательном уровне) обман со стороны врача и самообман пациента. Помню, когда я был еще совсем маленьким, к нам приходил доброжелательный семейный доктор. Уже тогда я заметил нечто любопытное: как только он появлялся, я начинал чувствовать себя лучше. Пока он терпеливо слушал меня, я чувствовал, что начинаю расслабляться. Много лет спустя, освещая вопросы психического здоровья в The Washington Post, я узнал, что одним из лучших прогностических факторов положительных результатов в психотерапии была не специфика осуществляемой терапии, а доверительные отношения между врачом и пациентом.

Страдания, которые нам причиняют болезни, во многом вызваны нашими собственными реакциями – беспокойством и тревогой по поводу имеющихся недугов, а также тем, что для нас означает быть больным. Когда появлялся наш семейный доктор, его присутствие не устраняло ни вируса, выведшего меня из строя, ни бактериальной инфекции, вызвавшей жар. Но он избавлял меня от беспокойства и тревоги. От него исходил могущественный посыл, который мы все хотим услышать, когда нам плохо: «Не волнуйся, я здесь. Я о тебе позабочусь». Эти факторы играют роль почти в любом лечебном процессе. Вероятно, сильнее всего эффект плацебо проявляется в случаях вроде хирургической операции, когда пациент полностью покоряется врачу, часто давая согласие находиться без сознания во время процедуры. Операции предшествуют высокие ожидания и серьезная подготовка; создается ощущение, что пациенту предстоит подвергнуться самому продвинутому лечению из всех возможных. Пациент в буквальном смысле отдает свою жизнь в руки врача. Решиться пойти под нож отнюдь не просто. Операционный театр, несомненно, одна из самых изощренных форм театральной драматургии.

Мы можем смеяться над «примитивными» культурами, где больных лечат «знахари», не понимая, что когда мы заходим в современные больницы с их высокотехнологичными аппаратами, навороченными мониторами и врачами в белых халатах, то, в сущности, участвуем в собственной версии знахарских ритуалов. Разумеется, это не означает, что вся медицина – просто драматизм и ритуалы. Если вы серьезно заболели, то вам нужно лечиться в клинике Мэйо, а не у колдуна с волшебной палочкой. И принимать стоит антидепрессант, одобренный Управлением по надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, а не зелье, сваренное вашей тетей. Но нужно заметить, что определенная часть лечебного эффекта, которую вы получаете от антидепрессанта или от лечения в клинике, – заслуга театральной составляющей.

Брюс Мозли, доктор, который провел фиктивную артроскопию, хорошо запомнил этот урок. Он понял, что его работа не заканчивается с выходом из операционной. Теперь он не забывает донести до пациентов и их семей, что операция прошла исключительно хорошо и улучшение самочувствия не заставит себя ждать. Он знает, что его уверенность придаст уверенности им. Их оптимизм – их надежда – часть лечения.

На протяжении нескольких веков, еще со времен Бенджамина Франклина и Антона Месмера, плацебо использовалось в медицине в первую очередь, чтобы отделить рабочие методы от нерабочих. Это помогало отсеивать шарлатанов и лучше оценивать фактический результат лечения. К сожалению, когда плацебо-контролируемое исследование показывает, что сахарная пилюля действует так же хорошо, как и лекарство, большинство людей просто приходят к выводу, что лекарство «не работает». Это не обязательно так. Если здоровье пациентов из плацебо-контролируемой группы клинического исследования аналогично здоровью пациентов, которые получают лекарство, было бы точнее сказать, что «эффект этого препарата ограничивается эффектом плацебо».

И, как мы убедились, этот эффект далеко не равен нулю. Однако многие из нас не хотят даже задуматься: если эффект плацебо может помочь людям, то почему мы широко не применяем его во всех областях медицины? Тед Капчук, глава программы по изучению плацебо в Гарвардском университете, уже давно изучает этот вопрос. «Если 50 % людей поправились с помощью плацебо, а другие 50 % – с помощью лекарства, то испытание считается проваленным, – говорит он. – Но мы упускаем тот факт, что 50 % людей стало лучше».

Исследование кардиолога из Сиэтла Леонарда Кобба, опубликованное в 1959 году, показало, что двусторонняя перевязка внутренних грудных артерий – общепринятая операция при стенокардии, проводимая с целью улучшения кровоснабжения сердца, – оказалась не эффективнее операции-плацебо, в ходе которой артерии не перевязывались. В течение десятилетий двусторонняя перевязка считалась невероятно действенной: у 75 % пациентов после операции появлялись признаки улучшения, а каждый третий считался полностью вылеченным. И тем не менее реакцией на результаты, полученные Коббом, стал отказ от проведения этой операции, то есть теперь мы отказываемся предоставлять пациентам возможность воспользоваться тем, что уже помогло многим людям.

Разумеется, проведение такой операции сопровождалось бы щекотливыми этическими, политическими и финансовыми дилеммами. Если начать лечить пациентов методами, которые действуют не лучше плацебо, лишь для того, чтобы добиться эффекта плацебо, разве это не распахнет двери перед продавцами всевозможных фуфломицинов, современными Антонами Месмерами? Будет ли вообще работать эффект плацебо, если люди придут к убеждению, что врачи раз за разом выписывают им пустышки, – или эффект зависит от врачей, внушающих своим пациентам ложную мысль о том, что они получают настоящие лекарства? Зависит ли он от веры самих врачей в то, что лекарства работают?

Капчук долго и упорно размышлял над этими вопросами. Он – эксперт по сложной взаимосвязи ритуалов и убеждений, которые лежат в основе эффекта плацебо. Большая часть его знаний была получена благодаря работе над плацебо в Гарварде. Но кое-что он выяснил благодаря уникальному целительскому опыту. В молодости Капчук, «продукт 1960-х», как он сам себя называет, хотел заниматься таким делом, чтобы никто не мог бы обвинить его в «работе на дядю». И однажды это привело его к изучению традиционной китайской медицины в Макао, Тайване и материковом Китае. «Я изучал травы и иглоукалывание, – рассказывает он. – Узнал, как выписывать лекарственные смеси, диагностировать энергии Инь и Ян, выделять пять элементов и факторы ветра и сырости. В конце концов я стал настолько хорош, что мог с той же легкостью сказать, если в человека проник ветер, как вы можете посмотреть на мою рубашку и сказать, что она синего цвета».

Вернувшись в США, Капчук открыл клинику в Бостоне – в месте, известном как «район шарлатанов». Его соседями были хиропрактики, энергетические целители, специалист по регрессии в прошлые жизни и ямайский лекарь, который под видом препаратов прописывал подкрашенную в яркие цвета воду. Контора Капчука идеально вписалась в окружение. «У меня в приемной было расставлено не меньше двухсот – трехсот склянок с травами, – говорит он. – На стенах висели прекрасные фотографии Китая. В некоторых склянках были части тел ящериц, гекконов и морских коньков – очень экзотические компоненты, которые, надо полагать, имели символическое значение».

Капчук был успешен: пациенты говорили ему, что излечились от недугов, о существовании которых он даже не подозревал. Происходящее начало вызывать у него вопросы. «„Любопытно, – размышлял я. – Я не давал им никаких трав от этих болезней“, – вспоминает он. – И я понял, что здесь происходит нечто иное. Я стал просматривать китайские тексты, посвященные медицине, и в некоторых из них говорилось, что лекарство должно начать работать еще до того, как пациент начнет принимать травы. Китайская медицина вообще не упоминает отношения между врачом и пациентом. Но я догадался, что дело не только в травах и иглоукалывании. И тогда я еще не понимал, как все это объяснить».

В конце концов Капчук осознал, что именно его взаимодействие с пациентами, этот замысловатый театр исцеления, прокладывает путь к выздоровлению. «Люди заходили в мой кабинет, садились. Мы разговаривали 15 минут. Полчаса. Содержательно беседовали. Я расспрашивал их о жизни, о болезни. Проверял пульс. Когда они уходили, я видел, что им уже не так больно, походка становилась увереннее. И я говорил себе: „Тед, благодаря тебе этот человек только что изменился“. Дело было не в травах. Они могли помочь, а могли и не сработать. Но я понял, что происходит нечто такое, чему меня в Китае никто не учил. Это была совокупность ритуалов и правил поведения, связанных с медициной. Она включает в себя разговор, молчание, внимание, выстраивание доверия. Прежде всего это надежда. Думаю, я наблюдал нечто такое, что в биомедицине мы называем эффектом плацебо».

Позже, после того как Капчук стал работать в Гарварде, он переключился на изучение статистики и эпидемиологии и, по его словам, «восстановил свою репутацию». Но и в обычной западной медицине – ее он имеет в виду под биомедициной – во время визита пациента к врачу он наблюдал взаимодействие знакомых ему факторов. Капчук проводил исследования, показывающие, что плацебо можно сознательно использовать для лечения пациентов. В некоторых его революционных работах рассматривается гипотеза о том, что эффекта плацебо можно добиться даже в тех случаях, когда пациенту открыто говорят, что он получает пустышку. Опять же, это подчеркивает истину, которую легко упустить из виду: когда вам выписывают рецепт, лечение осуществляется не только с помощью лекарства. Играет роль абсолютно все: ваш поход к врачу; усилия, приложенные, чтобы попасть на прием; тревожное ожидание в приемной; способность врача внимательно вас выслушать; усилия медицинского центра по созданию непринужденной обстановки. Даже если вам скажут, что вы получите плацебо – то есть вещество без химической составляющей, которая воздействует на ваш организм, – все остальные элементы спектакля остаются на своих местах и обязаны действовать.

Мысль, что подобный театр – форма обмана, вызывает у Капчука негодование. «Честность – основа морального кодекса медицины», – утверждает он. Возможно, в наши дни, во время повседневных медицинских вмешательств, врачи так уж откровенно не врут своим пациентам, а пациенты очевидным образом не обманывают сами себя, но я бы поспорил с Капчуком: обман и самообман в негласной форме, способствующий успеху лечения, безусловно присутствует в больницах и кабинетах докторов. Происходящее там едва ли отличается от обычного театра. Собираясь на спектакль, вы понимаете, что лучше проведете время, если позволите себя немножко обмануть. Когда смотрите фильм, в котором между сценами пролетает десять лет, вы принимаете эту выдумку, потому что понимаете: благодаря этой вере история работает, а этого вы и хотите. В медицине происходит в точности то же самое. Негласное соучастие в обмане и самообмане позволяет драматизму лечебного процесса и медицинским ритуалам возыметь наибольший эффект. Когда речь идет о серьезных заболеваниях, при которых эффект плацебо может принести пользу и даже спасти жизнь, назвать его наиболее доброжелательной ложью из всех возможных – не преувеличение. Специалист по медицинской этике Ховард Броуди окрестил плацебо «ложью, которая исцеляет».

Как минимум один опрос показал, что широкая публика открыта к идее более масштабного применения плацебо. Проблема в том, что разрешение на его использование потребует от нас умения вести разговор обо всех нюансах обмана и самообмана – в точности как в истории с тренерами и менеджерами, которую мы обсуждали выше. Немногие компании решатся сделать неприкрытое разрешение на ложь своим принципом – на них обрушится море критики и судебных исков. Но и полный запрет на любой обман и самообман, если такое вообще возможно на практике, – все равно что вместе с водой выплеснуть ребенка. Разумеется, сохранить исключительно обман и самообман, приводящий к хорошим результатам, и устранить тот, что приносит вред, было бы непросто. Практически невозможно составить руководства для врачей, которые разрешали бы им лгать при определенных обстоятельствах. Но не желая разбираться в этих сложнейших вопросах, мы добровольно притворяемся, что верим в продуктивность черно-белого мышления (лгать – плохо, говорить правду – хорошо), а в итоге упираемся в парадокс. Многие врачи осознают, что эффективность их лечения зависит от разыгрываемого театрального представления, но извлекать из этого выгоду они могут, лишь действуя за кулисами, где все притворяются, что ничего не происходит.

* * *

Задолго до становления современной медицины, задолго до появления людей на планете, животные получали травмы и болели. Компьютерной томографии и рентгеновских аппаратов у рыб-мечей и черепах не было. Так что мозги животных делали то, для чего мозги и предназначены, – старались обойтись тем, что есть. Методом проб и ошибок в течение миллионов лет в мозгу многих видов, особенно социальных, вроде слонов, волков и шимпанзе, складывались алгоритмы, подталкивающие в случае болезни или травмы искать помощи у себе подобных. Нельзя назвать это лечением, по крайней мере в привычном смысле. Но, вероятно, это увеличивало шансы на выживание. У попавшего в беду маленького слоненка, обратившегося за помощью к матери, эти шансы были выше, нежели у его сверстника, решившего выкручиваться своими силами или забытого сородичами. Со временем аспекты мозга, которые побуждали животных искать помощи и доверять сородичам в сложных ситуациях – а других, наоборот, заботиться и защищать ближнего, – закрепились.

Вот почему сегодня каждый человек понимает, что, если он или его дети заболели, недуг или травма могут сплотить семьи и сообщества. Древние алгоритмы в мозгу, которые говорят нам обращаться за помощью к другим, а других привлекают на помощь к нам, не исчезли просто потому, что теперь у нас есть высокотехнологичные больницы и сильнодействующие лекарства. И поэтому во всем мире люди жаждут получить от своих врачей то, чего мы всегда жаждем перед лицом страданий, – понимание, терпение и сострадание. Когда мы выстраиваем современные медицинские системы, исходя лишь из логики и рациональности, – всем приходилось бывать в подобных учреждениях, – мы, безусловно, извлекаем пользу из открытий науки и медицины, но инстинктивно понимаем, что всё еще далеки от истинного исцеления.

Глава 4. Невидимая рука

…Сами по себе вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только в нашей оценке.

Уильям Шекспир. «Гамлет»^[34]

В 2003 году действие одного из эпизодов телешоу «Чушь собачья!»^[35], где иллюзионисты Пенн и Теллер разоблачали и раскладывали по полочкам всевозможные надувательства и заблуждения, развернулось в шикарном калифорнийском ресторане. В нем работал «водный распорядитель» – своеобразный сомелье, который вместо вина разбирался в изысканной бутилированной воде. Гостям предлагалось меню в кожаном переплете с подробнейшим описанием сортов воды, способное удовлетворить запросы самых разборчивых гурманов. L’eau du Robinet («вода из-под крана» по-французски) описывалась как «чистейшая, бодрящая и безошибочно французская» с «дерзким ароматом и напористым характером, которые делают ее идеальным дополнением к мясу или птице». Бутылка воды Amazon, продукта «естественной системы фильтрации бразильского тропического леса», сродни бутылке мескаля с гусеницей на дне, содержала в себе «амазонского арахнида». Mt. Fuji^[36] «славилась по всему Дальнему Востоку чистым и бодрящим вкусом, а также была известна как натуральное мочегонное и выводящее токсины средство, обладающее восстанавливающими свойствами». Один из гостей сказал, что в ее вкусе ощущается «ледник». Еще бо́льших комплиментов от него удостоилась Agua de Culo («вода из задницы» по-испански), которая подавалась в конце трапезы. Гости отметили ее ярко выраженную «остроту».

Как вы могли догадаться по названию шоу, «сомелье» был актером. Воду в изысканные бутылки налили из садового шланга. Этот спектакль разыграли для того, чтобы подчеркнуть глупость траты денег на воду: если не учитывать бутылку, подачу и стоимость, она была неотличима от водопроводной.

Выходит, отличные отзывы – чепуха? Если люди выходят из ресторана, думая, что им налили бокал самой невероятной воды, и в будущем, возможно, еще вспомнят «ту изумительную воду», когда придут к кому-нибудь в гости, так ли важно, что налили ее из садового шланга? Если что-то кажется мне потрясающим и я готов немало заплатить за это, действительно ли имеет значение, что вы назовете это «чушью собачьей»? Пенн и Теллер полагают, что люди вели себя, будто перед ними голый король: они восторгались, потому что именно этого от них и ожидали. Они отреагировали так, как должны были отреагировать, когда им подавали воду «прямиком с горы Фудзи». Они делали вид, что впечатлены, потому что не хотели выглядеть простаками. Но обратите внимание на следующий логический скачок^[37]. Разумеется, вода была обычной. Однако, предполагая, что люди посчитали ее особенной только потому, что не хотели выглядеть глупо, мы подразумеваем, что вкус обусловлен исключительно физическими свойствами. Но если драматизм, театральность и ожидания могут повлиять на результат лечения артрита, то почему они не способны сделать то же самое для посетителей ресторана?

На самом деле психологические факторы, лежащие в основе эффекта плацебо в медицине, окружают нас всегда. Они формируют почти каждое наше потребительское решение – щелкаем ли мышкой, чтобы совершить покупку на Amazon, или рвемся в комиссионный магазин из-за выгодного предложения. Фактически современная экономика значительно полагается на секретный ингредиент – сторителлинг. Когда вы покупаете кольцо с бриллиантом, продаете акции компании или получаете деньги за услугу, все это – торговля историями.

В большинстве случаев мы этого не замечаем, живем как экономические агенты^[38], воображая, что покупаем и продаем осязаемую действительность, а не истории. Но иногда обман, стоящий за нашими сделками – и за самими деньгами, резко бросается в глаза. Несколько лет назад правительство Индии в целях борьбы с незадекларированными доходами издало указ, согласно которому более 80 % всей валюты, находившейся в обращении, обесценивалось. Старые купюры превратились в простую цветную бумагу. Идея состояла в том, что людям, прячущим под подушкой пачки наличных, пришлось бы выйти из тени или лишиться богатства. В одночасье люди увидели, чем на самом деле являются деньги – нашей общей историей, чья ценность основана лишь на коллективных убеждениях и взаимном доверии. (Правительство дало небольшую отсрочку для обмена старых, уже бесполезных банкнот на новое законное платежное средство, то есть – на новую историю.) Похожие вещи происходят и после войн – купюры старого режима из ценного имущества превращаются в обычную бумагу. Когда европейские страны решили отказаться от отдельных валют в пользу общего евро, мне не удалось поменять несколько старых немецких марок. Теперь у меня есть бумага, которая раньше что-то значила, но утратила смысл. Мои марки остались прежними, но изменилась история, вложенная в них, из-за чего они стали безделушкой.

Точно так же и вода в двух стаканах может иметь одинаковый химический состав. Но если добавить к воде в одном из них наши ожидания и предчувствия, то есть снабдить ее подходящей историей, она преобразится, представ в совершенно новом виде. Вот почему продукт «с жирностью 25 %» может показаться не таким вкусным, как «обезжиренный на 75 %». Компании по всему миру не просто так тратят больше полутриллиона долларов в год на рекламу.

На вопрос, почему нам нравится то, что нравится, большинство могут быстро придумать правдоподобное и осмысленное объяснение. Мы говорим, что любим айфоны за их дизайн, эффективность и простоту в использовании. Но отчасти наш выбор обусловлен тем, что Apple тратит около двух миллиардов долларов в год на то, чтобы убедить людей в крутости и необычности их продукции. Айфоны радуют нас больше простых телефонов, ведь/когда Apple удается внушить, что их девайсы, – не банальные смартфоны, а сверхъестественные и волшебные устройства. Объекты, которые наполняют нашу жизнь, становятся больше суммы их частей.

В случае с лекарствами люди лучше реагируют на новые и многообещающие средства, нежели на старые и проверенные временем, даже если препараты идентичны. И врачи, и пациенты пляшут под дудку притягательных «прорывов» в области медицины. Врачи хотят выписывать лекарства, разработанные в ходе «передовых» исследований. Пациенты – новые и многообещающие методы лечения. Реклама фармацевтических компаний – где частенько фигурируют влюбленные, гуляющие по лужайкам, или домашние животные, резвящиеся со своими пожилыми и притом энергичными хозяевами, – как выяснилось, не только увеличивает продажи, но и повышает действенность лекарств за счет усиления эффекта плацебо. Вы не просто покупаете таблетки – реклама «Виагры» по телевизору помогает поверить, что можно купить жизненную силу, молодость и энергичность.

На самом деле рыночные операции действуют на двух различных уровнях. Есть обычный: вы приобретаете лекарство и принимаете, пока оно работает. Считается, что если ваше самочувствие улучшается, то из-за химических свойств препарата. Однако одновременно с этим заключается еще одна сделка, как правило, незамеченная и во многом приводящая ко столь же плодотворным результатам. Эта сделка – между вами и многомиллиардной фармацевтической компанией – включает в себя вереницу лжи и самообмана. Никто открыто не признаёт ее. Компания Pfizer не заявляет: «Наш препарат предназначен для того, чтобы обманом заставить вас поверить, будто вы остановили ход времени». А вы не говорите: «„Виагра“ обманом вынуждает меня думать, что мне снова 25». Ведь такое обольщение лучше всего работает, когда ни одна из сторон не признаёт его и не верит, что этот обман и самообман реальны.

Компании используют огромное количество приемов для создания историй, стоящих за их продукцией. Возможно, простейший из них – тот, который применили Пенн и Теллер в своей передаче: если хотите повысить ожидания людей от продукта, просто поднимите его цену.

В 1984 году во Фримонте, штат Калифорния, некогда закрытый автозавод General Motors вновь начал свою работу в рамках совместного предприятия с Toyota. Японская компания намеревалась обосноваться в США и хотела побольше узнать об американском рынке, в то время как GM стремилась изучить японские технологии производства. Вместо того чтобы выпустить новый автомобиль, завод просто провел ребрендинг одной из существующих популярных моделей – Toyota Corolla, которую GM затем начала продавать под названием Geo Prizm.

Toyota Corolla и Geo Prizm обладали одним и тем же дизайном, собирались из схожих материалов одними и теми же рабочими на одном и том же заводе. По сути, они были одинаковыми, а их эксплуатационные свойства, по мнению экспертов, идентичными. Логика подсказывала, что они должны были пользоваться одинаковой популярностью. Но с годами Toyota Corolla и Geo Prizm разошлись по трем параметрам. Во-первых, Corolla продавалась значительно лучше. Во-вторых, что удивительно, водители Corolla реже сообщали о проблемах с техническим обслуживанием. Наконец, они чаще владельцев Prizm отвечали, что довольны своим автомобилем.

Между Geo Prizm и Toyota Corolla существовало одно важное различие – цена. Corolla стоила примерно на 2000 долларов больше, чем Prizm. (Странно, но Prizm не только были дешевле изначально. Они и обесценивались быстрее: согласно анализу профессора маркетинга Дебу Пурохита из Дьюкского университета, спустя пять лет средняя Prizm потеряла в стоимости на 520 долларов больше, чем средняя Corolla.) Можно подумать, что это неудивительно: покупатели платили больше за автомобиль, на котором написано Toyota, – бренд имеет значение. Это не всегда логически обосновано, но показательно: история, рассказываемая о товаре, существенно влияет на готовность потребителей раскошелиться. Но почему автомобили обесценивались с разной скоростью и владельцы Prizm чаще сообщали о проблемах с техобслуживанием? Автомобили – это металл и краска, кабели, винты и провода. Часть материальной реальности, а не психологическое надувательство. В период между 1990 и 1997 годами водители, которых попросили оценить надежность двигателя, трансмиссию, приводную и топливную системы, а также конструкцию кузова, поставили Prizm 4 из 5 баллов, а Corolla получила 5 из 5 – разница в 20 %, хотя автомобили фактически были одинаковыми.

Я скоро вернусь к этим вопросам, но сначала позвольте поделиться другими аспектами загадочной связи между стоимостью товара и ценностью, которую он для нас представляет. Влияние стоимости на восприятие продукта касается далеко не только таких дорогостоящих покупок, как автомобили. Возьмем, к примеру, вино. Я очень слабо разбираюсь в нем, но, как и большинство потребителей, стараюсь скрывать свое невежество от гостей на ужине. Недавно я пришел в магазин, где можно самому собрать ящик вина. Озадачившись выбором, я обращал пристальное внимание на то, как выбираю, – взял шесть красных и шесть белых. Я изучал этикетки, хотя толком ничего не понимал. Даже попросил продавца прокомментировать двух моих претендентов, и в целом он отреагировал с энтузиазмом – возможно, решил, что спорить с профаном бессмысленно. Признаюсь, мой выбор пал на бутылки с привлекательными этикетками, кроме того, я предположил, что выдержанное вино лучше вина недавнего урожая. Я поставил себе одну задачу – не ассоциировать качество напитка с его стоимостью.

Возможно, моя вылазка в винный магазин была осмотрительнее и продуманнее, чем обычно, поскольку незадолго до этого я услышал об интересном эксперименте. Экономист из Калифорнийского технологического института Антонио Ранхель с коллегами устроили дегустацию для любителей, время от времени пьющих вино. Ранхель поставил перед ними несколько бутылок, стоимость которых варьировалась от 5 до 90 долларов. Ничего не зная об испытуемых, Ранхель и его коллеги организовали дегустацию таким образом, что во всех бутылках находилось одно и то же вино – за десять долларов.

Этот эксперимент вполне можно было бы назвать «Местью профанов». Скорее всего, вы уже догадываетесь, что произошло. Когда Ранхель попросил добровольцев оценить качество вина в разных бутылках, участники, сделавшие несколько глотков из бутылки за 90 долларов (где было вино за десять), причмокнули от удовольствия и заявили, что оно превосходит вино, правдиво обозначенное как десятидолларовое.

Пока мои собратья-профаны прыскают от смеха, должен отметить, что существует целый комплекс схожих экспериментов, установивших, что люди применяют подобную методику в оценке любых товаров, включая пищу и одежду. Это правило – дороже значит лучше – пример мыслительного шаблона, который ученые относят к эвристике. Эвристика часто приносит пользу. Если кроме цены мне ничего не известно о двух товарах, то разумно предположить, что более дорогой лучше. Toyota Lexus стоит намного дороже, чем Corolla, и широко распространено мнение, что эта машина лучше. Проблема с эвристикой заключается в том, что хитрые маркетологи могут извлекать пользу из наших мыслительных шаблонов и продавать нам Corolla, ничем не отличающиеся от Prizm, с наценкой в две тысячи долларов. Покупатели Corolla предполагают, что дорогой автомобиль (с лучшим брендингом) превосходит дешевые аналоги, точно так же как и любители вина предполагают, что дорогое вино – лучшее.

Но, как оказалось, в случае с экспериментом Ранхеля последнее слово осталось за знатоками вина. Исследователи провели сканирование мозга добровольцев и обнаружили нечто неожиданное. Когда испытуемые пробовали вино за 10 долларов из бутылки за 90, определенная часть их мозга активировалась в большей степени, чем когда они попробовали то же самое вино, но из оригинальной бутылки. Эта часть мозга, известная как медиальная орбитофронтальная кора, активируется, когда люди испытывают удовольствие. Иными словами, выяснилось, что люди испытывают больше удовольствия, когда пьют дешевое вино из дорогой бутылки, чем от того же вина из дешевой. Участники не просто пришли к выводу, что дорогое вино должно быть лучше, – для них оно и вправду было вкуснее. В обеих бутылках напиток был одинаковым, но люди получали больше удовольствия от вина из дорогой бутылки.

«Другими словами, ваши ожидания на самом деле воплощаются в реальность, – говорит соавтор исследования и специалист в области поведенческой экономики из Стэнфордского университета Баба Шив. – Если я предполагаю, что бутылка вина за 90 долларов будет вкуснее, то область мозга, которая отражает получаемое в текущий момент удовольствие, демонстрирует бо́льшую активность».

Для меня (и других профанов в области вина) эксперимент поднимает тревожный вопрос. Нам может казаться, что ценители, которые платят за вино огромные деньги, – лопухи, но что, если эти люди действительно получают больше удовольствия, потому что платят больше? Обманывают их или они получают то, за что заплатили? Если уж на то пошло, смысл покупки вина состоит в том, чтобы получать субъективное удовольствие. Не все ли равно, обусловлено это субъективное удовольствие объективной разницей между вином в двух бутылках или тем, что люди просто больше платят за тот же самый напиток? Иными словами, независимо от того, что является источником вашего наслаждения – физические свойства вина или его история, – разве не деньги, которые вы платите, преумножают удовольствие?

Другое исследование, над которым работал Баба Шив, показывает, что стоимость не только влияет на удовольствие, которое мы получаем от товаров, но может дарить и ощутимый заряд энергии. Несколько лет назад он с коллегами привлек к исследованию фитнес-фанатиков из местного тренажерного зала. Психологи дали волонтерам энергетический напиток, известный как Twinlab Ultra Fuel. Одной группе спортсменов сообщили, что напиток был куплен за 2,89 доллара, а волонтерам из другой группы сказали, что, хотя обычно напиток стоит 2,89, его удалось взять со скидкой – за 89 центов. Затем волонтерам позволили приступить к их обычным упражнениям, а позже попросили оценить их качество по нескольким шкалам. Казалось бы, стоимость напитка никак не могла повлиять на качество занятий, однако опросники показали, что у людей, которые употребляли напиток, купленный со скидкой, тренировки получились менее интенсивными, чем у тех, кто получил напиток, приобретенный за полную стоимость. Мало того, участники, которые пили «дешевую» версию, больше устали после тренировки, чем те, кому достался «полноценный» энергетик.

В ходе второго эксперимента нескольким добровольцам предложили напиток, который якобы благотворно влияет на мозговую активность, – SoBe Adrenaline Rush. Участников убедили, что он повысит остроту ума. В отличие от предыдущего исследования, добровольцы должны были сами заплатить за энергетик. Но, как и прежде, некоторым озвучили полную цену – в данном случае 1,89 доллара, – а другим предложили приобрести его по сниженной – 89 центов. Затем добровольцам выдали буклеты с 15 головоломками и сообщили, что на поиск решений отводится полчаса.

Головоломки представляли из себя поиск загаданных слов. А-Д-Р-Ф-А-К-Е, например, следовало сложить таким образом, чтобы получилась КАФЕДРА. Из букв К-У-Р-О-А-П-Г-З нужно было составить слово ПОГРУЗКА. На этот раз исследователи не полагались на отчеты самих участников о том, насколько хорошо те справились с поставленной задачей, а просто прибегли к объективному показателю: сколько головоломок за отведенное время удалось решить волонтерам в каждой группе?

Резонно было бы предположить, что в любой рациональной вселенной группа, которой напиток достался за полную стоимость, и группа, купившая его со скидкой, покажут одинаковые результаты. Участников разделили случайным образом. В обеих группах должны были оказаться как эрудиты, легко справившиеся с поставленной задачей, так и люди, в отчаянии всплеснувшие руками при виде головоломки. Если между группами и была какая-нибудь разница, то объективно незначительная – в результате случайного стечения обстоятельств в одной из групп просто могло оказаться больше поклонников подобных задачек.

Но разница в показателях групп оказалась далеко не пустяковой. Добровольцы, купившие энергетик за полную стоимость, решили почти вдвое больше головоломок. (Как и следовало ожидать, сами участники этого эксперимента отвергли предположение, что на их результаты повлияла стоимость напитка.) «Это было поразительно», – признался мне Шив в интервью.

Все эти истории о потребительских товарах – Toyota Corolla и Geo Prizm, дешевое и дорогое вино, энергетик за полную стоимость или со скидкой – вращаются вокруг «маркетингового эффекта плацебо», феномена, который заключается в том, что если люди больше платят, то испытывают особые ощущения от покупки. Это объясняет не только субъективные различия, например в том, насколько сильно мы наслаждаемся бокалом шардоне, но и объективные, как, например, сколько головоломок мы решаем, когда покупаем энергетик за полную стоимость, или насколько хорошо показывает себя дорогая Toyota Corolla по сравнению с более дешевыми аналогами.

Почему владельцы Corolla по сравнению с обладателями Prizm реже сообщают о проблемах с техобслуживанием? Профессор маркетинга Дьюкского университета Дебу Пурохит считает, что владельцы Corolla придавали своим автомобилям большее значение, потому что больше заплатили за них. Когда пришло время менять масло, переставлять местами шины и устранять незначительные неполадки, они, вероятно, добросовестно и оперативно решали эти вопросы, потому что ценили собственные автомобили. Владельцы Prizm ценили свои машины меньше, потому что меньше заплатили за них, и со временем это вылилось в объективно измеримую разницу в состоянии подержанных Corolla и Prizm. Психологические различия в итоге привели к различиям физическим: подержанные Prizm обесценивались быстрее дорогих аналогов.

Стоимость – лишь один из признаков качества. Существуют и другие способы, с помощью которых компании могут рассказать историю своей продукции. Бренды, как мы выяснили, способны особенно сильно влиять на наше восприятие товара. В сознании потребителей они могут воплощать собой то, что профессор маркетинга в Школе Уортона Америкус Рид называет системой значений. Когда потребители тесно идентифицируют себя с брендом, то могут ощутить, что бренд является продолжением их самих. Рид любит использовать в качестве примера айпод:

«Айпод – это искусственно созданное понятие. В Apple догадались придумать историю, что айпод с какой-то стати наделен некой практической ценностью, которая отличает его от MP3-плеера, несмотря на то, что айпод и есть всего лишь еще один MP3-плеер. И таким образом они действительно провели психологическую границу, просто придумав новый термин и наделив его всеми этими модными, крутыми, прикольными задумками, и идеями, связанными с брендом Apple, и привлекательным дизайном, и всем в этом духе».

Наша привязанность к брендам, например к внедорожникам Ford или расово инклюзивной United Colors от фирмы Benetton, свидетельствует о власти сторителлинга над жизнями потребителей. Рид усвоил этот урок на собственном опыте благодаря эпизоду, который, по его словам, вызывает у него «смешанные чувства». После того как ему пришлось забросить баскетбол из-за проблем с коленом, ради поддержания формы он начал ездить на велосипеде. Рид рассказал, что «влюбился» в Лэнса Армстронга с его брендом Livestrong. Рид преклонялся перед историей Армстронга: одолев рак, велосипедист сумел стать семикратным победителем изнурительной гонки «Тур де Франс». Садясь на велосипед, Рид никогда не забывал надеть браслет Livestrong – «У меня их было штук 50!» – и облачиться в форму команды, за которую на тот момент выступал Лэнс Армстронг. Во время езды он подражал кумиру. Да и вообще равнялся на героическую биографию профессионального велосипедиста всякий раз, когда в его личной жизни или карьере возникали трудности.

А затем все рухнуло. «Когда началась эта история с обвинением Лэнса Армстронга в мошенничестве, я первым закричал: „Это ошибка!“» – сказал Рид. В конце концов Армстронг признался в употреблении допинга и мошенничестве во время всех своих победных гонок «Тур де Франс», и Рид был просто раздавлен. «Лично для меня это было душераздирающее событие, – сказал он. – В то мгновение я потерял часть самого себя».

«Я отчетливо помню тот день, когда пошел и собрал все, что имело отношение к Livestrong и Лэнсу Армстронгу, положил в мешок и выкинул на улицу, – говорит он, показывая, как тащил этот мешок на помойку. – Это было похоже на похороны. Я как будто горевал, что этот культовый, вдохновляющий образ оказался недалеким и пустым разводом. И я почувствовал, что был дураком, когда соотносил себя с его брендом, потому что пытался укрепить и выразить фальшивые ценности».

Если бренды способны столь сильно влиять на нас, когда подводят, можно ожидать, что они будут давать определенные преимущества, если оправдают ожидания. Так и есть. Исследования показали, что если разделить гольфистов на две группы и раздать им одинаковые клюшки, но одной группе сказать, что они используют Nike, то этим игрокам потребуется меньше ударов, чтобы загнать мяч в лунку, чем другой группе испытуемых, уверенных, что играют обычными клюшками. Тот же феномен наблюдается и при выполнении логических заданий. Добровольцы, решающие тест по математике, которым сообщили, что для подавления внешнего шума им были выданы беруши из вспененного полиуретана компании 3M, показывают более высокие результаты, чем участники, которые полагают, что их снабдили обычными. (Беруши обеим группам выдавались одинаковые.) Исследователи, проводившие эксперимент с гольфистами, – Аарон Гарви, Фрэнк Герман и Лиза Болтон – обнаружили, что эффекту улучшения показателей при использовании фирменного инвентаря больше подвержены начинающие игроки.

В каждом из этих случаев – будь то игра в гольф, математический тест, головоломки или дегустация вина – участники экспериментов редко понимают роль историй используемых продуктов. Немногие готовы признать, что ценность айфона, Lexus или Château Lafite Rothschild Pauillac 2010^[39] в значительной степени обусловлена не самим телефоном, автомобилем или вином, а историями этих товаров. Круговорот соучастия в обмане зачастую сильнее всего, когда ни одна из сторон не осознает происходящего.

Как я уже говорил в прологе, стоило мне начать собственные поиски случаев, похожих на Церковь Любви, и я увидел их повсюду. Большинство не были связаны с шарлатанами или аферистами. В них участвовали респектабельные организации и многомиллиардные корпорации. В них вовлекались обычные потребители и граждане – если бы государственным прокурорам приспичило начать войну против всех случаев обмана и самообмана, которыми наполнена коммерческая деятельность, им пришлось бы прикрыть целый сектор экономики. Поскольку эту круговерть лжи никто не признаёт, предположения, что в повседневной жизни нас день ото дня обольщают истории приобретаемых товаров, вызывают у нас негодование. Владельцы автомобилей Toyota Corolla, например, поведают вам, что повышенная цена, которую они заплатили, обусловлена реальными материальными отличиями их автомобилей от Geo Prizm. Пациенты злятся, когда им говорят, что их состояние улучшилось после приема таблеток-плацебо. Ценители вина ненавидят исследования, показывающие, что дешевый напиток нравится им больше, если его разливают из дорогих бутылок. Это оскорбительно – будто они не могут отличить хорошее вино от плохого. Исследования, проливающие свет на работу нашего разума, напоминают розыгрыш Пенна и Теллера с водой из-под крана в «Чуши собачьей». Им словно нравится лопать наше раздутое самомнение.

Может, стоит просто признать, что истории наполняют всю нашу жизнь: мы рассказываем их нашим детям, коллегам, самим себе. Если вы не любитель историй, представьте идеальный мир – без них, и перед нами только факты; мир, где все наши действия продиктованы результатами двойных слепых контролируемых исследований. Но жить в таком мире значит отрицать то, как работает наш мозг, отрицать то, для чего он предназначен. Эволюция снабдила нас разумом, чутким к историям и внушению, к воображению и самообману, потому что на протяжении многих сотен тысяч лет естественного отбора разум, обращающийся к историям, оказывался успешнее в передаче генов следующему поколению.

Подумайте о том, что происходит, например, когда в схватке сталкиваются животные. Они редко с ходу бросаются в бой. Сперва они всячески пытаются дать понять, каким окажется исход битвы. Они выпячивают грудь, ревут, обнажают клыки. Поэтому в случае столкновения с медведем рекомендуется держать что-нибудь над головой, чтобы казаться как можно больше. В ходе эволюции животные научились уделять внимание подобным историям и сигналам, поскольку они оказались эффективным способом ориентироваться в окружающем мире. Если бы мы были львами из Серенгети^[40] и пытались выяснить, кто из нас самый большой и страшный, было бы неразумно – для всех участников – сразу кидаться в драку, в которой нас могут убить или покалечить. Гораздо лучше для каждого было бы поиграть мускулами, рассказать историю о нашей неминуемой победе. Если одна из них окажется заметно убедительнее другой, мы достигнем соглашения о результате боя, даже не вступая в него. От этого выиграют оба. То же самое касается поиска партнера. Павлин, щеголяющий хвостом, рассказывает историю. «Поверь, у меня отличные гены», – заявляет он. Павлины, которым не удается убедительно рассказать свою историю, – и павлиньи самки, которые к ним не прислушиваются, – с меньшей вероятностью передадут свои гены следующим поколениям. В ходе миллионов лет рассказчики историй (и их слушатели) плодились и размножались, а системы мозга, создающие их и внимающие им, закрепились и передались нам по наследству.

Древние греки описывали два совершенно разных способа мышления – логос и мифос. Логос, в общих чертах, относился к миру логического, эмпирического и научного. Мифос – к миру снов, сторителлинга и символов. Как и многие нынешние рационалисты, некоторые древнегреческие философы ценили логос и свысока смотрели на мифос. Логика и разум, заключили они, делают нас современными; истории и мифология примитивны. Но множество ученых прошлого и настоящего, включая многих современных антропологов, социологов и философов, рассматривают более сложную картину, где мифос и логос взаимосвязаны и взаимозависимы. Сама наука согласно этой точке зрения опирается на истории. Фреймы^[41] и метафоры, которые мы используем для понимания мира, определяют совершаемые нами научные открытия; определяют даже то, что мы видим. Меняются фреймы и метафоры – меняется сам мир. Коперниканская революция включала в себя не только научные вычисления, но и новую историю о месте Земли во Вселенной. Дарвиновская теория эволюции изменила наше самовосприятие – переписала историю о роли человека в сотворении мира. Те, кто постигает идеи Эйнштейна, видят другой мир по сравнению с теми, чье понимание физики ограничено ньютоновской механикой.

Я безоговорочно поддерживаю вторую точку зрения. Две стороны нашего мозга взаимосвязаны и взаимозависимы. Правила игры вплетены в ее тактику. Для того чтобы логика и рациональность, логос, воплотили в реальность свое видение лучшего мира, им необходим мифос, мир историй, символов и мифов.

Вот любопытный случай: в 2007 году уличный музыкант в бейсболке встал у мусорного бака возле станции метро в Вашингтоне и заиграл на скрипке. На протяжении следующих 43 минут он исполнил шесть классических композиций, в то время как мимо прошли свыше тысячи человек. Большинство людей спешили по своим делам и не обратили на скрипача внимания; лишь 27 человек остановились послушать. Кстати, этим музыкантом был Джошуа Белл, один из самых знаменитых скрипачей в мире. Некоторые из пассажиров вашингтонской подземки, в спешке пробежавших мимо, заплатили бы сотни долларов, чтобы послушать его игру в концертном зале. За свое уличное выступление Белл в общей сложности заработал 37 долларов и 12 центов, не считая двадцатки, полученной от единственного человека, который его узнал. Скрипка, на которой он играл, Gibson ex-Huberman работы Антонио Страдивари 1713 года, стоит чуть меньше четырех миллионов долларов.

Выходку построила газета The Washington Post, позднее опубликовавшая об этом статью. Произошедшее во многом напоминало розыгрыш Пенна и Теллера, но обратный: если по своей глупости люди переплачивают за обычную воду, налитую в модную бутылку, то по той же глупости могут не распознать гения без соответствующей подачи. Подтекст статьи The Washington Post состоял в том, что люди оказались балбесами, упустившими шанс насладиться великолепной музыкой. История нашла отклик у читателей. Статья удостоилась Пулитцеровской премии.

Но один важный психологический нюанс все же был упущен: музыка, которую вы слышите, когда Джошуа Белл играет на улице возле мусорного бака, а вы проноситесь мимо него, потому что опаздываете на работу, даже отдаленно не напоминает ту, что вы слышите, когда Джошуа Белл играет в концертном зале, а вы заплатили сотни долларов, чтобы попасть на его выступление. Если вы раскошелились на билет, уселись в зале вместе с другими ценителями прекрасного и полностью погрузились в происходящее, ваши уши и разум работают по-другому и в конечном счете сама музыка звучит иначе. Позже Джошуа Белл признавался в интервью The Washington Post, что музыка, которую он играл у станции метро, была не похожа на ту, что он создает в абсолютной тишине концертного зала, когда необходимость безукоризненного исполнения вкупе с ожиданиями публики и его собственными влияет на то, что он исполняет. Это не означает, что на углу улицы невозможно насладиться великолепной мелодией. Однако нас не должно удивлять, что история, сопутствующая композиции, может в корне изменить то, что мы услышим. Меняется история – меняется и музыка.

II. Поиски смысла

Глава 5. У сердца свои доводы

Ничего не вернем – чувств двух равных нет,

Но быть больше влюбленным – вот мой завет.

Уистен Хью Оден. «Тот, кто любит больше»^[42]

В ходе длительной эволюции природа изобрела бесчисленное множество путей решения проблем, с которыми сталкивались живые организмы. Всемогущий естественный отбор снабдил растения и животных впечатляющим арсеналом средств защиты от жары, холода, хищников и вирусов. По мере того как усложнялся мозг животных, а эволюция наделяла их эмоциями, существа начали разрабатывать способы справляться с эмоциональными угрозами. Многие из них включали самообман.

В последние годы психологи и нейробиологи продемонстрировали: человеческий мозг спроектирован таким образом, что неизбежно совершает ошибки в восприятии и суждении. Эти баги – искажения, упрощения и другие когнитивные расхождения – рисуют необъективную картину мира. Они существуют не просто так: в ходе эволюции выяснилось, что в целом подобные дефекты повышают вероятность выживания и размножения. Если вы думаете, что эволюция хотя бы отдаленно заинтересована помогать нам достоверно воспринимать реальность, то вы глубоко ошибаетесь. Естественный отбор руководствуется одним простым правилом – «быть в форме», что означает выживать, передавать гены следующим поколениям.

Возьмем, к примеру, любовь. Многие думают, что это чувство – вершина человеческого развития, а некоторые к тому же полагают, что никто кроме нас на этой планете любить не способен (уж точно не другие животные). Но любовь, как и остальные чувства, – результат химических процессов в мозгу. Мы знаем это, потому что существуют неврологические расстройства, из-за которых у людей теряется интерес к любви, а иногда и способность испытывать ее. Зачем же естественному отбору было создавать мозг, постоянно охваченный чувствами, противоречащими разуму и логике? Но это ведь очевидно, нет? Будучи маленькими детьми, мы безоглядно любим родителей, потому что они дарят нам поддержку и безопасность. С началом подросткового возраста нас неумолимо притягивает общение с другими: нам нужно найти свое племя, потому что племена испокон веков являются источником защиты. Когда мы молоды, любовь заставляет нас искать партнеров и заниматься сексом. А когда из секса получаются дети, любовь побуждает родителей отложить в сторонку собственные нужды (а иногда и благоразумие), чтобы заботиться о потомстве и защищать его. На каждом шагу чувство любви вынуждает нас действовать в интересах защиты наших генов. «Решения», которые мы якобы принимаем как самостоятельные личности, фактически подчинены этой фундаментальной цели. (Действительно, довольно жуткая картина: мы не просто марионетки, а марионетки, которые воображают, будто действуют автономно.)

Если настолько циничный взгляд на любовь вам неприятен, поразмыслите над следующим. Допустим, вам нужно спроектировать модель самовоспроизводящихся роботов, которых предстоит отправить жить на далекую планету, вы никогда их больше не увидите, и связи с ними не будет. Каким образом вы бы обеспечили их выживание и процветание на протяжении многих поколений в условиях, которые не можете предугадать? Какие системы и стимулы бы вложили в них? Надо, чтобы они разобрались, как себя защищать, поэтому вы наделили бы их страхом – эмоцией, способной научить роботов избегать огромного числа опасностей. Вам бы хотелось, чтобы они защищали потомство, поэтому вы запрограммировали бы их безумно любить своих детей. А чтобы они не истребляли друг друга, вы встроили бы в них эмоции, делающие их восприимчивыми к коллективным нуждам и нормам поведения внутри группы, – так бы установился баланс между желаниями личности и потребностями сообщества. Но вам бы не хотелось, чтобы они рассматривали жизнь исключительно с позиции самосохранения и осознавали тщетность попыток выжить в преддверии катастрофы. Нет, лучше, чтобы они боролись за выживание при самых сложных обстоятельствах, даже если большинству из них было бы суждено погибнуть. Для этого вы бы не стали делать точный расчет и безошибочность восприятия их единственными руководящими принципами. Вы бы предусмотрели дефекты, постоянно конфликтующие с рациональностью. Вы бы создали механизмы обмана и самообмана.

Играя роль творца, понимаешь, что цель – не в спасении жизни конкретного робота и даже не в заботе о его благополучии. Если дефекты, искажающие реальность, станут причиной гибели нескольких из них, но в целом поспособствуют выживанию всей генеалогической линии, для вас это станет успехом. Цель – не в том, чтобы сохранить человека. А в том, чтобы сохранить вид.

С этой точки зрения было бы удивительно, если бы наш мозг был спроектирован так, чтобы всегда отдавать предпочтение истине. Наши инстинкты и эмоции возникли в ходе эволюции для решения вопросов, связанных с выживанием и размножением. Безусловно, эти цели регулярно достигаются благодаря тому, что мы видим мир таким, какой он есть. Но столь же полезно не видеть всей его правды. Неприятный аспект подобного взгляда на ситуацию в том, что нам придется признать: мы как личности (равно как и вымышленные роботы) – всего лишь заурядные винтики в механизме, созданном по большей части для передачи генов. Но это не новость. Как отмечал Ричард Докинз и другие эволюционные биологи, люди – просто «машины выживания», в которых содержится генетическая информация. Мы рождаемся и умираем, но живут гены, транзитом через нас прыгающие от наших родителей к нашим детям – от одной машины выживания к другой.

В следующих главах мы рассмотрим, как самообман формирует самые глубокие из всех человеческих отношений. Узы, которые связывают родителей с детьми, любовников друг с другом, хозяина с его собакой, неизменно характеризуются массой ошибочных суждений. Такие отношения демонстрируют, как мозг, обманывающий сам себя, помогает нам создавать смысл и цель жизни – даже если логика и разум диктуют, что для этого нет оснований, – и объясняют, почему мы бы многое потеряли, если бы нашим единственным проводником в жизни была рациональность.

На первоначальный взнос для покупки дома Андре Гонсьяр отложил около 30 тысяч долларов. Но когда заболел пожилой член семьи и понадобилась трансплантация почки, он не колебался. Он снял со счета и пустил в ход все имеющиеся средства: подыскивал донора, оплачивал поездки и гостиницы, организовал прием у хирургов-трансплантологов из университета Пенсильвании.

Пациентом был кот Гонсьяра, Оки, почти 12 лет от роду. Гонсьяр нашел его в канаве где-то в Румынии и сразу полюбил. Хирурги раздобыли почку для питомца, изъяв ее у другого животного, котенка по имени Черри Гарсия из приюта. Гонсьяр нашел этому поступку два оправдания: во-первых, Черри могли бы усыпить, останься он в приюте. Во-вторых, в обмен на одну из почек Гонсьяр и его жена решили забрать котенка-донора себе.

Согласно сюжету телеканала CBS под названием «Разо-мурр-рение»^[43], сама операция обошлась Гонсьяру в 16 тысяч долларов, не считая дороги до Буффало, отелей и послеоперационного ухода. Доктора сказали, что обычно такие операции продлевают жизнь домашнего питомца на три года. Тем, кто спрашивал, зачем Гонсьяр потратил столько денег на стареющего кота, он отвечал: «Ну, я бы посоветовал им посмотреть на их ребенка или мать и задать себе тот же вопрос».

Схожий контекст прослеживается во «Вратах небес», документальном фильме 1978 года о кладбищах для домашних животных. В определенный момент фильма Кэл Харбертс, владелец кладбища для домашних животных «Журчащий источник», рассказывает, как ему пришла идея открыть при кладбище Церковь Вселенской Любви. «Мне пришла в голову мысль, что любой Бог, любое высшее существо, которое действительно сострадает людям и беспокоится о них, несомненно будет беспокоиться о любом живом существе, – говорит он. – Бог должен знать, когда гибнет воробей или когда расцветают полевые лилии, так что наверняка у врат небесных всесострадающий Бог или другое всесострадающее высшее существо не скажет: „Ты ходишь на двух ногах, можешь пройти. Ты ходишь на четырех ногах, тебя мы взять не можем“. Владельцы домашних животных, с которыми я поговорил, поддержали эту идею».

Покойный кинокритик Роджер Эберт^[44] писал, что «Врата небес» дали ему «больше пищи для размышлений», чем любой другой фильм. Он смотрел его не меньше тридцати раз и считал одним из десяти величайших фильмов всех времен. Эберт отмечал, что он «не поддается классификации… легендарное экспериментальное кино, лакмусовая бумажка для публики, которая не может определить, серьезный он или сатирический, веселый или грустный, сочувствующий или насмешливый».

На первый взгляд «Врата небес», дебютная работа режиссера Эррола Морриса, ничем не примечателен. Он почти целиком состоит из незамысловатых интервью с работниками кладбища и осиротевшими владельцами домашних животных, питающими такую же сильную любовь к братьям нашим меньшим, как и Андре Гонсьяр. С одной стороны, фильм абсурдистский и наполнен черным юмором. «Время от времени в зоопарке пропадает жираф, теряется какая-нибудь Большая Берта или медведь Джо, – рассказывает владелец завода по переработке отходов животного происхождения. – Нам приходится отрицать, что животное попало к нам». Иногда фильм становится тревожным и гнетущим. В рецензии журнала Film Quarterly отмечаются «страх и одиночество», которые навевает картина, и то, как она «наваливается на зрителя незамутненным, неимоверным жизненным ужасом, который, как это часто бывает, скрыт в самых безмятежных, самых заурядных моментах».

Однако по мере того, как вы неспешно втягиваетесь в кино, начинаете видеть, что за кажущейся нелепой привязанностью людей к своим животным кроется спасение. Да, жизнь бывает мрачной, но мы можем привнести в этот мрак осмысленность. Неослабевающая любовь, которую люди испытывают к питомцам, изначально показана глупой и нелепой, но постепенно начинает вызывать симпатию и даже обретает красоту. В конечном счете Эберт приходит к заключению, что это фильм о «надежде самых одиноких людей, которых когда-либо снимали в кино» и о «самой сокровенной из человеческих потребностей – в человеческом общении».

В фильме эту мысль воплощает персонаж по имени Флойд «Мак» Макклюр, любитель животных, страдающий параличом нижних конечностей. Он рассказывает историю о своем колли, которого сбил Ford Model T, когда Мак был еще мальчиком и жил на ферме в Северной Дакоте. «Я держал его на руках, пока он не умер», – говорит он. Мак организовал собаке достойные похороны – на красивом участке земли с видом на озеро. Он мечтал о том, чтобы каждый любящий владелец питомца имел такую же возможность выразить свои любовь и уважение. В итоге Макклюр построил собственное кладбище для домашних животных, но лишь для того, чтобы увидеть, как его дело терпит крах перед лицом жестоких бизнес-реалий. «У нас были змеи, – вспоминает Мак. – У нас были крысы. Обезьяны. Цыплята. У нас были мыши. У нас были грызуны всех видов. И, конечно же, главными были собаки и кошки. Но на самом деле нет разницы, что это были за животные». Единственное, что имело значение, – питомцы выполнили свое предназначение «любить и быть любимыми».

Возможно, если у вас нет домашних животных, от сюжета об Андре Гонсьяре и документального фильма Эррола Морриса вы закатите глаза. Социальные психологи называют такую реакцию наивным реализмом: сталкиваясь с какой-либо историей, мы задаем себе вопросы и формируем свое отношение к ней. Мы ставим себя на место ее участников и спрашиваем, как бы поступили в такой ситуации. Затем мы наивно предполагаем, что наше представление о реальности верно и что любой, кто приходит к другим выводам, предвзят, глуп или неосведомлен. Как однажды сказал комик Джордж Карлин: «Вы когда-нибудь замечали, что любой, кто едет медленнее вас, – идиот, а любой, кто едет быстрее, – маньяк?»

В повседневной жизни наивный реализм становится могучей силой, которая побуждает нас сомневаться в действиях других людей. Благодаря ему мнения, отличные от наших, могут казаться нам нелепицей или ошибкой. Когда я впервые услышал историю Церкви Любви, мое отношение к ней было продиктовано наивным реализмом. На протяжении десятилетий Дональд Лоури, мужчина среднего возраста из штата Иллинойс, выдумывал десятки женщин и от их имени рассылал сотни любовных писем тысячам мужчин по всем Соединенным Штатам. Многие ему отвечали. Некоторые – из-за забавы. Другие – по нелепой причуде. Но для многих эта игра зашла слишком далеко: мужчины представляли, что переписываются с настоящими женщинами, и влюблялись в них. Когда органы почтовой связи в 1998 году наконец прикрыли схему, многие из получателей писем пришли в суд над Лоури, чтобы защитить его. Сквозь призму наивного реализма – когда я спрашивал себя, что бы сделал на их месте, – жертвы Церкви Любви казались нелепыми и жалкими.

Но потом мне посчастливилось познакомиться с одним из них. Его звали Джозеф Энрикес. Я наткнулся на него, когда готовил сюжет для радиопередачи This American Life^[45]. (По просьбе самого Джозефа в сюжете, который в итоге вышел в эфир под названием «Девушка Джесси»^[46], он фигурирует под своим средним именем – Джесси.) Уже во время первого интервью я обнаружил, что Джозеф – крайне занимательная личность. Познакомившись с ним поближе и узнав о его детстве и биографии, я испытал те же самые изменения, что и у многих людей, смотревших «Врата небес». То, что изначально выглядело нелепым, постепенно начинало казаться смелым, даже красивым. В итоге я убедился, что в его необычной истории есть нечто впечатляюще общечеловеческое. Спустя недели и месяцы после того, как этот сюжет появился в This American Life, а позже и в моем подкасте, люди со всего мира продолжали связываться со мной, чтобы сказать, как их тронула история Джозефа – и как они увидели в ней самих себя.

В следующих главах я хочу подробно рассказать вам его историю. Мне она предоставила уникальный шанс понять, как человеческий мозг, обманывающий сам себя, формирует наше влечение к осмысленности. Чтобы понять историю Джозефа – не через призму нашего собственного наивного реализма, а с его точки зрения, – мы должны рассмотреть не только то, что произошло, но и всю историю его жизни.

В документальном фильме на этом моменте экран бы потемнел. Затем, очень медленно, появилось бы изображение пыльного, продуваемого всеми ветрами города Далхарта. Словно оазис в пустыне, он лежит посреди бесплодных песчаных равнин северо-западного Техаса. Когда-то это был процветающий скотоводческий город – крупнейшее поселение Техасского выступа^[47]. Его визитной карточкой являлось ранчо XIT Ranch площадью три миллиона акров^[48], некогда самое большое огороженное ранчо в мире. На рубеже XX века рынок говядины обвалился и ранчо упразднили. Но Далхарт до сих пор рекламирует себя как «Дом XIT». Каждый август здесь проводится фестиваль XIT Rodeo and Reunion.

Кроме того, Далхарт известен благодаря Пыльному котлу^[49] и человеку, олицетворившему силу позитивного мышления. Этим человеком был Джон Маккарти, владелец, редактор и издатель The Dalhart Texan. Редакция газеты располагалась на главной улице города. Когда в разгар Великой депрессии Маккарти получил контроль над изданием, он поклялся публиковать только позитивные, воодушевляющие статьи. Он был верен своему слову как в самые мрачные дни экономического бедствия, так и во время экологической катастрофы Пыльного котла, сильно ударившей по Далхарту. «Слава нашим песчаным бурям! – однажды написал он. – Красота, что была Грецией, великолепие, что было Римом, вечная слава, которой удостоились бессмертные герои Аламо, – ничто по сравнению с настоящей пыльной бурей Техасского выступа». Он называл Пыльный котел «вдохновляющим» и призывал читателей «восхвалять природу». Горожане толпами выходили на организованный Маккарти «Митинг против пыли». История его жизни – дань убеждению, что одной лишь надежды достаточно для осуществления мечты.

Событие, лучше всего иллюстрирующее неумолимый оптимизм Маккарти, произошло в 1935 году, в самые мрачные дни пыльных бурь, когда в город прибыл большой хвастун по имени Текс Торнтон, бывший пожарный и специалист по подрыву нефтяных скважин. С его страстью к женщинам и массивными вульгарными бриллиантовыми кольцами Торнтон, прозванный «королем нефтяных пожарных»^[50], был тот еще человечище – в штате, где ярких персонажей было и без того пруд пруди. В Далхарте он стал бахвалиться, что знает, как совладать с засухой, затянувшейся на годы: влагу можно добыть из воздуха при помощи взрывов воздушных шаров, наполненных нитроглицерином. Маккарти стал одним из самых горячих сторонников этой затеи, и отчаявшиеся фермеры Далхарта щедро заплатили Торнтону за его услуги. Обещанный дождь так и не пошел. Некоторые называли Торнтона шарлатаном и мошенником. Другие не теряли надежды. Когда позже на техасские равнины высыпал легкий снежок, пришедший из Нью-Мексико, многие поставили это в заслугу воздушной пиротехнике Торнтона.

Фаустина Энрикес впервые оказалась в Далхарте во время своего длительного перехода из Мексики на север. Она направлялась на работу в плодородную сельскую местность на южных окраинах Скалистых гор. Миниатюрная женщина с круглым лицом и волосами цвета воронова крыла, Фаустина была родом с Мексиканского нагорья. Фаустиной двигала надежда – как и переполненными пылью и оптимизмом жителями Далхарта. Как и многие иммигранты, она оставила семью, наследие и дом, рискнув всем ради мечты о лучшей жизни для себя и своих детей.

Ее оптимизм не пошатнулся даже после смерти мужа, погибшего во время сбора канталупы^[51] на ферме в Колорадо. Молодая женщина с маленькими детьми, она оказалась одна в чужой стране. Она плохо говорила по-английски. Но не сдавалась. Вместе с семьей они месяцами путешествовали на гужевой повозке в поисках каторжной работы; спали в лачугах походных лагерей, набиваясь в них, как сельди в бочку. Со временем Фаустина с детьми накопили достаточно денег, чтобы купить маленький домик в Далхарте.

Семья Энрикес разрасталась. Сын Джесси женился на молодой работнице фермы по имени Рут. Молодая пара подарила Фаустине трех внучек. Софи, старшая, была девочкой серьезной и ответственной, Кэтрин – шутницей, а младшая Бернис – самой отважной и больше всех походила на американку. Она первой получила водительские права, вышла замуж и покинула родительский дом. Но семья мечтала о сыне, который передал бы фамилию потомкам. Через десять лет после рождения Бернис, когда Софи было уже 18, они все еще не теряли надежду.

Джозеф Джесси Энрикес родился в 1953 году, почти через двадцать лет после прибытия в Далхарт Текса Торнтона с его пиротехническими воздушными шарами. Для Джесси и Рут маленький сынишка был настоящим чудом. Фаустина обожала внука. Хотя Джозеф говорил только на ломаном испанском, он всегда знал, что бабушка относилась к нему по-особенному. Она проявляла свое расположение, готовя его любимые тамале со свининой, обернутые в зеленые кукурузные листья, или артистично прогоняя петуха, который гонялся за ним по двору.

Джозеф посещал приходскую школу имени святого Антония Падуанского, где царили дисциплина и строгий распорядок – за плохое поведение монахини могли дать нагоняй или ущипнуть за ухо. Но мальчик научился ценить этот уклад. Он чувствовал себя частью общества, членом команды. Учеников школы называли «крестоносцами»; они должны были жить в соответствии с моральным кодексом, который включал в себя «любовь ко всем», «смиренное послушание» и «образцовое прилежание». Джозеф обожал сестру Мэри Клэр, дружелюбную монахиню с лучезарной улыбкой на лице. Он навсегда запомнил, как она молилась вместе с учениками, когда в Далласе застрелили президента Джона Кеннеди, и как на переменах присоединялась к ним на игровой площадке. Иногда она играла за квотербека^[52]. Однажды, когда его время в школе Святого Антония уже подходило к концу, Джозеф заработал тачдаун^[53] с передачи сестры Мэри Клэр. Это было одним из его самых счастливых школьных воспоминаний.

Джозеф был одиночкой. В окружении сверстников он чувствовал себя ранимым и застенчивым. После перехода из приходской в государственную среднюю школу Джозеф быстро понял, какими жестокими могут оказаться дети. Он был пухленьким. К подростковому возрасту у него появились жуткие прыщи, что сделало его мишенью для издевательств и подколов. Порой он настолько комплексовал, что хотел «просто провалиться сквозь землю». Одноклассники Джозефа разбились на компании, а ему места так и не нашлось. Близких друзей у него не было. Он почти не посещал школьные футбольные матчи, столь популярные в Далхарте. В один из редких случаев, когда он пришел на игру, с трибун кто-то бросил в него кусок льда. Он попал Джозефу по лицу и оставил жуткий синяк под глазом, который не проходил неделю. Он никогда не мог избавиться от ощущения, что ему угрожает опасность, что кто-то хочет причинить ему боль.

При мере возможности Джозеф находил утешение в причудливых историях и подростковом эскапизме. Ему нравились комиксы, которые он покупал в Drumgooles, комиссионном магазине, когда-то располагавшемся в центре Далхарта. Любимой героиней Джозефа была Вампирелла, грудастая вампирша в бикини, возглавляющая силы человечества в битве против зла и ее собратьев-вампиров. Еще ему нравились «Люди Икс». Он отождествлял себя с подобными героями – мутантами, которых преследовали за то, что они были чужаками.

Другой формой эскапизма были фильмы. Иногда по выходным Джозеф со старшими двоюродными братьями ездил в кинотеатры в центр города или прятался под одеялом в маш�

Shankar Vedantam and Bill Mesler

Useful Delusions. The Power and Paradox of the Self-Deceiving Brain

Copyright © 2021 by Shankar Vedantam and Bill Mesler

© Д. Виноградов, перевод, 2022

© ООО «Индивидуум Принт», 2022

* * *

Моей матери, Ватшале, которая показала мне, что реальность склоняется перед силой воли.

Шанкар Ведантам

И моей матери, Чун Юнь, маленькой девочке из Пхеньяна, которая пережила войны и голод и проявила волю, чтобы преодолеть моря и континенты.

Билл Меслер

Ведь если люди во что-нибудь верят, жаждут этого, уверены в том, что это правда, и им от этого лучше, разве мы обманываем их, укрепляя их веру… Разве это не милосердие, не человеческая доброта?

– Маргарет Этвуд. «Она же „Грейс“»[1]

Введение

Зимой 2011 года мы с женой и дочерью отправились из Вашингтона в Торонто, чтобы навестить друзей. Поездка была прекрасной: путь лежал через пышные предгорья Аллеган[2], а затем – мимо озера Эри и Ниагарский водопад. Но сперва нам пришлось задержаться недалеко от Питтсбурга, где у меня была назначена встреча с одним преступником.

Отклонение от маршрута не слишком удивило мою семью. Мы уже ездили этой дорогой и останавливались у тюрьмы строгого режима, чтобы я мог взять интервью для своей книги «Скрытый мозг» у человека, осужденного за убийство. На этот раз меня ждала встреча всего лишь с «беловоротничковым» преступником. Старая разыскная ориентировка Службы маршалов США[3] гласила, что этот человек основал «организацию сектантского типа» под названием Церковь Любви. Точнее было бы сказать, что он аферист, которому удалось провернуть одну из самых причудливых и хитроумных махинаций в американской истории. Его звали Дональд Лоури.

Лоури привлек мое внимание несколькими месяцами ранее, когда я читал малоизвестную научную работу. Мимоходом в статье были упомянуты некоторые элементы его необычной преступной схемы, сухо названной «довольно изобретательной программой прямой почтовой рассылки». Этот комментарий заинтриговал меня, и я стал искать дополнительную информацию. К моему большому удивлению, ее оказалось предостаточно. Если в силу возраста вам довелось читать газеты или смотреть новости в конце 1980-х годов, то, возможно, вы слышали о Церкви Любви. История Лоури попала в The New York Times и Los Angeles Times, несколько национальных журналов и сетку вещания большой четверки телеканалов. Он давал интервью Биллу О’Райли в Inside Edition и Мори Повичу в A Current Affair[4]. Судебный процесс освещался ABC[5] и журналом Paris Match, крупнейшим еженедельным изданием Франции. Афере Лоури посвятили один из первых и самых популярных выпусков шоу Херальдо Риверы[6].

Это была увлекательная и странная история: лысеющий писатель среднего возраста из маленького городка на Среднем Западе принял облик множества вымышленных женщин. Он заговорил их голосами в любовных письмах, которые направлял десяткам тысяч мужчин, – так выглядела «изобретательная программа прямой почтовой рассылки». У каждой женщины был свой неповторимый авторский стиль, лексикон и предыстория. Письма печатались скопом, но в каждом из них прослеживалась индивидуальность. Лоури использовал шрифты, имитирующие реальный почерк, и бумагу нежных пастельных тонов. Тексты наполняли томные уговоры и замысловатые лирические отступления. Многие мужчины, получившие любовные письма, отвечали на них. В течение недель, месяцев, а иногда и лет они изливали душу вымышленным собеседницам. Многие влюблялись и верили, что нашли свою вторую половинку. Они посылали Лоури и его организации сотни тысяч долларов, только чтобы поток писем не прекращался. Некоторые составляли завещания, передавая все свое состояние вымышленным вторым половинкам. Федеральные следователи подсчитали, что преступная схема Лоури принесла ему миллионы долларов. Офис его организации полностью занял одно из самых престижных зданий в центре города Молина, штат Иллинойс. В его распоряжении были настолько крупные печатные станки, что их хватило бы для выпуска газеты приличным тиражом. В организации работали 50 сотрудников. К моменту ареста у Лоури был парк из двадцати автомобилей, включая «ягуар» и несколько «роллс-ройсов». За ними присматривал его личный механик.

Я всегда интересовался историями об аферистах. Как и мошенники, подделывающие произведения искусства, они зачастую весьма колоритны, а из их красочных похождений обычно получаются интересные статьи. Но кое-что в деле Лоури произвело на меня совершенно невероятное впечатление: когда его схему разоблачили и в 1988 году он предстал перед судом Пеории, штат Иллинойс, по обвинению в почтовом мошенничестве, получатели его любовной рассылки пришли, чтобы защитить его. Некоторые дали показания, что Церковь Любви уберегла их от зависимости и одиночества. Два последователя Церкви сказали, что письма спасли их от самоубийства. Один человек осудил следователей, пытавшихся защитить таких жертв, как он. «Инспекторы почтовой службы разрушили мою жизнь», – заявил он.

Что, черт побери, происходило? Почему, после того как мошенничество было раскрыто, жертвы принялись защищать афериста? Обманщик и обманутые будто бы действовали заодно – словно соучастники. Я начал обсуждать эту странную историю с научным журналистом Биллом Меслером. Наше общение подготовило почву для этой книги. (Рассказанная от моего лица и выражающая мою точку зрения, эта книга тем не менее является результатом нашего сотрудничества.)

Простое любопытство вылилось в стремление понять силу – и парадоксальность – самообмана. В конечном счете оно заставило меня бросить вызов основополагающим аспектам моего мировоззрения. В ходе этого путешествия я понял, что большую часть взрослой жизни провел в мире заблуждений и самообмана. Моя книга «Скрытый мозг», которая в конце концов привела к созданию одноименного подкаста и радиопередачи, рассказывает, как избавиться от слоев лжи, мешающей нам ясно видеть реальность и стать лучшими версиями себя. Польза от обнаружения предрассудков и ошибок в мышлении кажется очевидной. Мы живем во времена, когда ужасные последствия лжи, мошенничества и самообмана выставлены на всеобщее обозрение. Разумеется, мы все хотим отделить истинное от ложного. Начиная с Сократа – познай самого себя! – философы и ученые говорили нам, что высшее благо – это видеть мир таким, какой он есть; отличать заблуждения от реальности. «Истина сделает вас свободными!»[7] – давний лозунг реформаторов и революционеров. Как же тогда понимать участников рассылки Дона Лоури, которые не только попались на удочку мошенника, но и продолжали стоять на своем, даже когда правда вскрылась?

Самый простой ответ на этот вопрос был озвучен на шоу импресарио телеканала Fox Херальдо Риверы и поддержан полчищами СМИ, освещавших дело Лоури: жертвы были несчастными, безнадежными простофилями. Слишком слабыми, чтобы постоять за себя, узнав, что их обвели вокруг пальца. Херальдо Ривера пригласил на один из выпусков последователя Церкви Любви, модель, работавшую на Лоури, и ассистента, помогавшего с письмами. У Риверы было много реквизита, в том числе пеньюар и пара кружевных трусиков, которыми он энергично размахивал, как флагами. Так он изображал «хитроумный розыгрыш».

Ривера держал в руках одно из любовных писем и читал его комично-соблазнительным тоном: «…почему-то кажется, что я все время жила только ради этого момента. Твои поцелуи были страстными, но не изматывающими, не угрожающими. Я легла на диван, а ты – рядом, почти на меня. Дождь ритмично стучал по крыше. Ветер свистел над головой. Это была ночь, созданная для любви. Ночь, созданная для нас».

Камера переключилась на Карла Корнелла, 84-летнего жителя Арканзаса, который долгое время был последователем Церкви Любви. Это был день рождения Корнелла, отметил Ривера, и для того чтобы попасть в студию в Нью-Йорке, он впервые в жизни сел на самолет. Корнелл терпеливо слушал, как Херальдо изгалялся над любовными письмами. Когда у него наконец-то появилась возможность высказаться, его глаза гневно вспыхнули: «Ты заплатил за мой билет сюда. Знай я, что это будет за шоу, я б не приехал».

Херальдо пытался успокоить его, но Корнелл не хотел ничего слушать: «Я приехал сюда, чтобы рассказать правду, а мне не дают возможности рассказать правду».

«Карл, я не хочу ранить твои чувства, я говорю о фактах», – сказал Ривера.

«Ты не ранишь мои чувства, – ответил Корнелл. – Ты делаешь больно моим друзьям».

Впервые наткнувшись на историю Церкви Любви, я просто принял заурядное объяснение, что Лоури был хитроумным аферистом, а его жертвы – доверчивыми дураками. Но после того как я взял интервью у последователей Церкви и ознакомился с их показаниями в суде, после интервью с самим Лоури в 2011 году, во время той самой поездки, и после изучения сотен научных работ в области медицины, психологии и экономики я начал сомневаться в этой общепринятой версии. Во-первых, я начал понимать, что самообман жертв Лоури и их ощущение соучастия в его преступной схеме – отнюдь не исключение. Подобных примеров предостаточно. Большинство из них не привлекали внимания. Многие были скрыты за ширмой порядочности: никто не называл такие случаи аферами и не требовал, чтобы виновных привлекали к ответственности. Все они включали в себя осознание совместной ответственности обманщиков и обманутых. Иногда такие соглашения об обмане и самообмане казались очевидными, но гораздо чаще они были скрытыми, негласными.

Вездесущность таких историй заставила меня вернуться к другому исходному предположению. Я задался вопросом: возможно ли, что Церковь Любви действительно сослужила добрую службу хотя бы некоторым своим последователям? Этого ведь не могло быть, правда? Все это было обманом. Но что же тогда делать с последователями Церкви, утверждавшими, что любовные письма спасли их жизни, уберегли от зависимости и самоубийства? Мне в голову пришла обескураживающая мысль: может ли самообман приводить к чему-то хорошему? Подумав об этом, я тут же понял, что и таких примеров предостаточно. Я осознал, что одна из причин, почему люди цепляются за свои ложные убеждения, заключается в том, что иногда самообман вполне целесообразен: он позволяет нам добиваться важных социальных, психологических и биологических результатов. Приверженность ложным убеждениям – не всегда признак идиотизма, патологии или злодейства.

Засомневавшись в своих изначальных гипотезах, я тут же увидел, как фасад Храма Рациональности начал покрываться трещинами. Я понял, что соглашения между обманщиками и обманывающими себя не только повсеместны, но зачастую полезны, удобны, а иногда и просто необходимы. Они могут влиять на качество наших взаимоотношений. Могут стать основой успеха наших обществ. Могут даже предсказать, как долго мы проживем.

Я постепенно пришел к пониманию, что верить в то, во что хочется верить, и видеть то, что хочется видеть, – это не столько образ мышления или отражение чьего-то умственного развития, сколько реакция на обстоятельства. Вышеупомянутый самообман – не просто признак образованности или просвещенности, это привилегия. Если вы не верите в Деда Мороза или непорочное зачатие, то это потому, что ваша жизнь не зависит от подобных убеждений. Ваши материальный, культурный и социальный миры снабжены другими системами поддержки для удовлетворения психологических и физических потребностей. Но если обстоятельства изменятся в худшую сторону, если пошатнутся сами основы вашей жизни, то разум распахнет двери для самого безумного самообмана. В окопах, как говорится, не бывает атеистов.

* * *

В основе наших сложных отношений с истиной лежит дилемма: для того чтобы держаться на плаву, нужна надежда, но мир дает нам бесчисленные основания особых надежд не питать. Для большинства людей отказ от самообмана – это путь к отчаянию и бездействию. Если отступить на шаг назад и посмотреть на общую картину, становится очевидно: отобразив всю жизнь на Земле на временной шкале, растянутой примерно на сто метров, мы увидим, что на существование людей приходится всего двадцать последних сантиметров. Вся человеческая история: взлеты и падения каждой империи, каждое музыкальное произведение и когда-либо написанная книга, все необъятные архивы человеческих знаний – все это втиснуто в крошечный отрезок. Если отступить еще на шаг и посмотреть не только на жизнь на Земле, но и на саму планету, то человек теряется на фоне собственной ничтожности: Земля – одна из ста миллиардов планет, и это только в нашей галактике. А галактика – одна из двух триллионов подобных ей. Люди – крошечная часть очень большой Вселенной. Существование каждого отдельного человека? Еще незначительнее, во много-много раз.

Что вы почувствовали, прочитав это? Осознание масштабов времени и пространства способно вызвать изумление. Но осознание собственной ничтожности может также угнетать и вызывать глубокий ужас. В ближайшем будущем вас ожидает обессмысливание, забвение и полное исчезновение. По правде сказать, каждая из наших жизней банальна, незначительна и легко забывается.

Подобное мироощущение отнюдь не способствует выживанию нас и наших генов. Если уж нам суждено закатывать сизифов камень на вершину горы, чтобы выжить и обеспечить благополучие потомков, осознание бесполезности и бессмысленности жизни делу не поможет. Вот почему в каждой культуре людей привлекают убеждения, которые придают их жизням цель и смысл. Нации и племена утверждают, что, став частью больших групп, мы можем выйти за пределы кратковременного индивидуального существования. Почти каждая религия успокаивает людей, уверяя в своем знании о событиях после нашей смерти. В религиозных постулатах несложно найти расхождения, поскольку зачастую они нелогичны и притянуты за уши. «Бог как иллюзия» Ричарда Докинза и другие подобные книги советуют бесстрашно смотреть в пустоту и с улыбкой принимать бессмысленность существования. Но тут мы сталкиваемся с другой проблемой: большинство людей без оксфордских профессорских степеней вряд ли могут с невозмутимостью размышлять о собственной ничтожности. Встретившись с Докинзом в его прекрасном доме в Оксфорде несколько лет назад, я задал ему следующий вопрос: безотносительно того, истинны ли утверждения, выдвигаемые религиями, должен ли страдалец, чувствующий, что вера в загробную жизнь облегчает его страдания, быть лишен того утешения, которое даруют ему эти убеждения? Докинз промолчал. Если вы убеждены, что люди, страдающие от неизлечимых заболеваний, должны быть лишены иллюзий о райской загробной жизни, то вы думаете так же, как думал я в свои двадцать лет. Прекрасно. Но запомните: если самообман полезен, то он выстоит, сколько бы бестселлеров его ни раскритиковали. В конечном счете жизнь, равно как и эволюцию с естественным отбором, не заботит то, что истинно. Ее интересует то, что работает.

Возьмем простейший пример – орган, который вы используете для чтения этой книги. В каждую отдельно взятую секунду человеческий глаз собирает около миллиарда битов информации. Этот поток данных сжимается в тысячу раз, и только миллион битов поступает в мозг через зрительный нерв. Мозг сохраняет лишь сорок битов, а все остальное отбрасывает. Как объясняет когнитивный психолог и писатель Дональд Хоффман, это все равно что взять полноценную книгу со всеми ее главами, сжать ее до краткого содержания, а затем получившееся сократить снова – до отзыва на задней стороне обложки.

Удивительно даже не то, что ваш мозг в режиме реального времени постоянно сокращает книги до одной фразы, а то, что он создает иллюзию, будто вы подмечаете все детали, читаете книгу целиком. Человек с техническим складом ума мог бы сказать, что это просто чудовищный обман – то, что, как нам кажется, мы видим, не имеет почти ничего общего с реальностью. Но если посмотреть с субъективной точки зрения, для большинства из нас, пожалуй, в этом не окажется ничего ненормального. Как выясняется, у глаз и мозга есть весомые причины фильтровать информацию. В самом деле, если бы мы видели реальность более отчетливо, это не помогало бы нам, а только вредило. Глаза и мозг отвечают не за правду, а за нашу работоспособность, и получается, что отбрасывать 999 999 960 битов информации из каждого входящего миллиарда – отличный выход.

Происходящее с визуальной информацией относится и к большинству аспектов нашего восприятия. Нам кажется, что мы видим, слышим и обрабатываем объективную информацию, но зачастую это не так. Как и в случае с глазами, получается, что существуют весомые причины для того, чтобы отдавать предпочтение работоспособности, а не реальности. Да, это означает, что мы упускаем часть правды, но зато достигаем цели: мозг был создан, чтобы помогать вам выживать, искать новые возможности, ладить с друзьями и приятелями, воспитывать потомство и избегать экзистенциального ужаса. С точки зрения эволюции объективная истина – это не цель и даже не единственный путь к ней.

Зигмунд Фрейд однажды сравнил разум человека с Римом[8]. По его словам, как и у настоящего города, у сознания есть слои, расположенные один поверх другого. Многие представления Фрейда были опровергнуты эмпирической нейробиологией и психологией, но в этой элегантной идее есть значительная доля правды. Будучи результатом длительного процесса эволюции, способности нашего мозга возникали слой за слоем в течение миллионов лет. Некоторые из них появились совсем недавно. Другие – еще в древности. Например, нервные сети в нашем мозгу, отвечающие за страх, очень похожи на нервные сети, выполняющие ту же функцию у видов, возникших за миллионы лет до человека. Наш мозг воспроизводит или закрепляет системы, которые помогли выжить нашим предкам. Умственные способности, возникшие последними, – самые новые здания в этом очень старом городе – осуществляют функции, немыслимые для других видов. Мы можем предвидеть и предполагать, что произойдет в далеком будущем. Мы можем осуществлять планы, результаты которых будут видны лишь через несколько десятилетий. Наша способность разумно мыслить и пользоваться логикой не знает равных. Если наши научные приборы показывают, что реальность не такова, как нам кажется (например, что Земля, которая выглядит плоской, на самом деле сферическая), мы можем отвергнуть то, что кажется правдой, в пользу того, что, как мы знаем, ею является. Мы гордимся своими новыми умственными способностями – и имеем на это полное право. Они ответственны за научно-технические достижения, они помогли нам создать саморегулирующиеся высокоустойчивые политические системы, они легли в основу искусства и философии.

Однако великолепие этих способностей вынудило многих умных людей уверовать в поразительное заблуждение, будто логика и рациональность – это всё, что имеет значение. Многие из нас – долгое время я и сам причислял себя к этой группе – верят, что мир был бы лучше, если бы мы просто могли решать все проблемы при помощи разума и рациональности. Приверженцы этого мировоззрения не в состоянии понять того, что я сам долго не осознавал: разум и логику вполне можно назвать венцом наших умственных способностей, но это всего лишь новостройки в громадном древнем городе. Этот город подчас невидим, но он никуда не исчез. Более того, он играет жизненно важную роль во многих аспектах нашего выживания, размножения и адаптации. Границы этого невидимого города определяют, что мы видим, а что – нет. Если разум и логика показывают нам, как играть в игру, то невидимый город определяет ее правила. Он – основание, над которым высятся небоскребы разума и рациональности. Погребенный древний Рим стал чертежом, схемой современного Рима. Верить, что только разум и логика имеют значение, – все равно что вообразить, будто для великого города важно только его настоящее, а прошлое не играет никакой роли.

На страницах этой книги приводятся доводы в пользу того, что во многих областях современной жизни силы культуры, разума и логики подвергаются нападению со стороны иррациональности, разобщенности и предрассудков, и бушуют эти войны в наших собственных головах. Конфликт между традициями и современностью происходит и внутри мозга. Когда небоскребы разума и рациональности ведут себя так, будто они и есть весь город, поднимается восстание. Это происходит потому, что процветание человека напрямую зависит от работы древнего мозга. При всем презрении, которое рациональный мозг может испытывать к своим иррациональным и нелогичным составляющим, новые и старые системы неразрывно связаны. Мы не можем оторвать и выбросить одну из них, как не можем разрушить канализации, электросети и водопроводы – и при этом ожидать, что в городе по-прежнему будут ставить великие пьесы и совершать научные открытия.

Если логика и рациональность часто кажутся неэффективными в борьбе с суевериями, заблуждениями и теориями заговора, то это потому, что «новый» и «старый» Рим говорят на разных языках. У двух частей города разные системы ценностей. У них разные способы познания. Когда рациональный мозг утверждает, что знает ответ на любой вопрос, его часто неверно понимают, ставят под сомнение или игнорируют. Безусловно, чтобы создать мир, где человечество сможет достичь высот, мы должны руководствоваться разумом, рациональностью и наукой, но кроме того, мы должны прибегнуть к соображениям логики, используя аспекты нашего разума, которые восприимчивы к сторителлингу, символизму – и самообману.

О негативных последствиях заблуждений и самообмана написано немало книг. Многие из них весьма хороши. Их авторы осведомлены об ужасных недостатках самообмана. Они проливают свет на катастрофические последствия легковерия в политике, бизнесе и личных отношениях. Я разделяю их озабоченность высокими издержками обмана и самообмана. Но моя цель не в том, чтобы отвергнуть рациональность или защитить аферистов, мошенников и лжецов, а в том, чтобы аргументировать следующее: тот факт, что самообман может привести нас к краху, необязательно означает, что он не может сыграть роли в обеспечении нашего благополучия. Тот факт, что разум и рациональность могут помогать заглянуть в будущее, не означает, что их одних достаточно, чтобы обеспечить процветание человечества.

Вместо того чтобы стремиться искоренить самообман и все, что он олицетворяет, лучше поставить перед собой другую цель – задуматься о его функциях и спросить себя, как мы можем с ним сосуществовать. Другими словами, нам следует меньше заботиться о том, правда перед нами или ложь, и задавать вопросы посложнее. Каковы последствия самообмана? Кому он приносит пользу? Оправдывают ли результаты затраченные усилия?

Я надеюсь, что эта книга по меньшей мере поможет вам признать, что вы находитесь в большом долгу перед разными формами самообмана, облегчающими жизнь. В самом деле, даже если поставить перед собой цель бороться с самообманом, ее нельзя достичь, предварительно не осознав его могущество. Мы воюем не просто с мошенниками, конспирологами и демагогами – но и сами с собой. Разум создан не для того, чтобы видеть истину, а для того, чтобы показывать нам отдельные срезы реальности и подталкивать нас к заранее поставленным целям. Что хуже, делая все вышеперечисленное, наш разум одновременно создает иллюзию, будто бы мы видим настоящую реальность. Нам может казаться, что мы мыслим ясно, действуем разумно и боремся за правду, даже когда нас обманным путем заставляют служить сообществам, семьям и чужим интересам, – и все это мы принимаем за чистую монету. Четыре главы, которые составляют первую часть этой книги, включают в себя примеры из повседневной жизни, раскрывающие эту концепцию. Вторая часть – это подробный рассказ о Церкви Любви, и он послужит нам учебным пособием, подчеркивающим роль, которую самообман играет в наших романтических отношениях и поиске смысла жизни. В третьей части исследуется, как, соглашаясь на обман и самообман, мы строим сообщества, племена и нации.

Психологические факторы, которые мешали членам Церкви Любви ясно видеть реальность, влияют на жизнь каждого из нас. Если мы не выглядим столь же доверчивыми, то лишь потому, что нам посчастливилось не угодить в подобный переплет. Иначе говоря, на месте этих несчастных, безнадежных простофиль, повернись удача другим боком, запросто могли оказаться и мы.

I. Повседневная жизнь

Глава 1. Пустая болтовня

Вечно я говорю «очень приятно с вами познакомиться», когда мне ничуть не приятно. Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое.

Дж. Д. Сэлинджер. «Над пропастью во ржи»[9]

Хорхе Тревино – профессиональный лжец. Когда мы слышим слово «лжец», в голову обычно приходит образ зловредного интригана, нашептывающего из тени коварные полунамеки, вроде Яго из шекспировского «Отелло». Хорхе совсем не такой. Он дружелюбный и добродушный, один из самых приветливых людей, которых вы когда-либо встречали. Он излучает эмоциональный интеллект. Что-то из этого досталось ему с рождения – компанейским парнем он был всегда. Но многое было отточено за тридцать лет работы в гостиничном бизнесе.

Уроженец мексиканского приграничного города Матамороса, Тревино начинал мальчиком на побегушках в комнате отдыха сотрудников в Ritz-Carlton в Хьюстоне, штат Техас. За годы работы он добрался до руководящих позиций, в том числе должности главы гостевого сервиса Ritz-Carlton в Лагуна-Бич, штат Калифорния. Затем он перешел в сеть бутик-отелей Kimpton и наконец в Hyatt, где стал исполнительным вице-президентом по работе с брендом. Большую часть своего времени он обучает персонал новых отелей по всему миру.

Зачастую Тревино учит будущих сотрудников маленьким хитростям, которые нужны, чтобы клиенты чувствовали себя желанными гостями. «Иногда достаточно просто спросить „Как дела?“ при встрече в коридоре», – говорит Хорхе. Суть в том, чтобы излучать тепло, искренность и щедрость; быть любезным и дружелюбным по отношению к гостям, даже если на самом деле вы испытываете противоположное. Тревино называет это «навыком ладить с людьми» – способность позволить клиентам ощутить заботу независимо от обстоятельств и ваших истинных чувств. Другое подходящее слово – «обман».

Допустим, официант и в самом деле может подружиться с посетителем заведения. Стюардесса действительно может выделить вас из числа других пассажиров. Однако даже наиприветливейший из самых компанейских людей не способен поддерживать тот уровень «искреннего дружелюбия», который постоянно ожидается от работника сферы услуг. «Этому нет конца, – говорит Хорхе. – Думаю, большинство людей не понимают, как трудно не выключаться восемь, десять, двенадцать часов в день».

По словам Тревино, чтобы быть хорошим специалистом в гостиничной индустрии, нужно одинаково тепло относиться ко всем клиентам, даже к самым невменяемым и агрессивным. Это совсем не просто. «У гостей высокие ожидания, они будут просто набрасываться на вас», – говорит он. Маленькие хитрости могут помочь. Например, всегда предлагайте враждебно настроенному посетителю присесть. («Вертикальное положение, – объясняет он, – слишком напоминает „боевую стойку“».) Но самое главное – всегда быть вежливым и проявлять эмпатию, даже когда «хочется просто вмазать по лицу и сказать: „Возьми себя в руки!“».

Однажды, когда Тревино подменял управляющего Ritz-Carlton в Хьюстоне на время съезда республиканской партии в 1992 году, человек, которого он описывает как «огромного разъяренного техасца», схватил его за воротник и попытался выдернуть из-за стойки регистрации. (Тревино ростом примерно 173 см.) «Просто предоставьте ему услуги шофера, – говорит он. – И пообещайте шампанское и апельсиновый сок».

Оглядываясь в прошлое, Тревино смеется над этим эпизодом. Но, припоминая другой, едва сдерживается от слез. Даже мысленное возвращение к этому случаю «злит его и причиняет боль». В ту пору он был руководителем гостевого сервиса Ritz-Carlton в Сан-Франциско. Одна пара из Англии прибыла на регистрацию, но обещанная комната оказалась недоступна. Тревино организовал для них ночлег в Fairmont, одном из лучших отелей города. «Было довольно раннее утро, – говорит он. – Я посадил их в машину, в микроавтобус. Сам я сел на переднее пассажирское сиденье и сказал: „Мы поселим вас в одном из лучших отелей города“. И внезапно почувствовал плевок на шее. Помню, как искал бумажную салфетку и вытирал затылок. Но при этом не переставал извиняться перед ними и говорил, что мне очень жаль. Я проследил, чтобы им сделали полуторачасовой массаж, когда они вернулись в наш отель на следующий день».

Психологи и социологи давно поняли, как трудно подавлять свои естественные эмоции в таких ситуациях. Они понимают, что сотрудник «МакАвто», принимающий ваш заказ, стюардесса, имеющая дело с рассерженными пассажирами в переполненном самолете, учтивый официант, приносящий напитки с зонтиками, пока вы отдыхаете у бассейна, занимаются не просто работой, а «эмоциональным трудом».

Большинство считают, что вежливое обслуживание клиентов – это хорошо. (Так и есть.) Но мы не замечаем, что за ним стоят бесчисленные случаи обмана со стороны исполнителей услуг и самообман со стороны потребителей. А обслуживание клиентов – просто профессиональная форма того поведения, которое ожидается от всех нас. Нас учат вежливо говорить друг с другом, сглаживать острые углы межличностного контакта с помощью вербальных приемов. В детском саду малышам объясняют: «Если не можешь сказать ничего хорошего, лучше промолчать», – иными словами, Саре полагается держать при себе то, что она действительно думает о Джеффе, и позволить тому сохранить высокую самооценку. Специалисты в области супружеской психотерапии советуют парам, у которых не ладятся дела, начинать разговор издалека – то есть если вы думаете, что партнер ведет себя как придурок, то стоит сказать: «Я хочу, чтобы ты знал, как сильно я люблю и ценю все, что ты делаешь, Тревор, но бывают моменты, когда твое поведение ранит мои чувства». Гармония между участниками отношений зачастую в значительной мере зависит от их способности прикрывать разногласия приятной завесой из юмора, лести и доброты. «Обмани меня, расскажи мне сладкую ложь», – напевала рок-группа Fleetwood Mac[10]. Я помню, что, когда был ребенком, читал о том, как важно быть вежливым: «Думаешь, пустая болтовня – это неважно? – спрашивалось в книге. – Запомни, когда ты едешь в машине, то не чувствуешь каждую кочку на дороге, потому что шины – пустые внутри и заполнены воздухом!»

Само собой, профессиональная учтивость, полезная при работе с клиентами, и пустословие межличностного общения – примеры незначительной лжи. Но эти пустяки содержат в себе те же психологические элементы, что есть и в ее более серьезных формах. Их тщательное изучение помогает понять, как круговорот этих сил формирует наше мышление и поведение. Гостям отелей, где работал Тревино, предлагают поверить в следующий вымысел: их ценят, ими дорожат, их любят именно за то, кем они являются. Какими бы неприятными и отталкивающими они ни были, какими бы невоспитанными ни были их дети, посетители ожидают, что их «обслужат с улыбкой».

Вымысел, что их будут холить и лелеять, – не единственный, которого ждут клиенты Тревино: им хочется верить, что такое теплое отношение не купишь за деньги. Многие представители сферы услуг из кожи вон лезут, чтобы скрыть коммерческую природу своих отношений с клиентами. Когда несколько лет назад я побывал в Диснейленде, сотрудник на входе, щеголявший в ушах Микки Мауса, вручил моей семье наручные браслеты. Они назывались «Волшебные браслеты» (MagicBands). Если вам захочется что-нибудь купить, нужно просто взмахнуть рукой, как это делают волшебники. Браслеты были привязаны к моей кредитной карточке. В своих рекламных материалах Disney не разъясняет, что браслеты – это способ потихоньку перекачивать деньги семей в многомиллиардную корпорацию. Там просто сказано: «Браслеты добавят чуточку волшебства вашему отпуску». Рестораны, особенно дорогие, редко озвучивают стоимость отведанных вами блюд. Официант не подходит к вам после еды и не говорит: «Итак, с вас 87 долларов и 50 центов». Счет появляется почти незаметно, припрятанный в глубине кожаного чекхолдера. Мобильные приложения для поиска такси, такие как Uber и Lyft, еще больше усугубляют этот обман: вы можете вызвать такси, добраться до места назначения и выйти из машины, ни разу не потянувшись за кошельком и не обсудив оплату проезда.

На личностном уровне количество эмоциональных усилий, нужных, чтобы сглаживать правду, объясняет, почему супружеские пары со стажем называют брак работой. Друзья и коллеги иногда справляются со своими взаимоотношениями лучше, чем пары, потому что первые, как правило, всячески стараются не раздражать друг друга или не раскрывать источники раздражения. (По иронии судьбы, последствия ссор между друзьями обычно серьезнее: одна-единственная стычка может означать конец дружбы.) Люди, которые хотят сохранить дружбу, склонны великодушно принимать точку зрения других, щедры на комплименты и не торопятся с критикой. Все это подразумевает соучастие в обмане и самообмане.

Размышляя о лжи, мы склонны думать о большой лжи, часто звучащей из уст высокопоставленных лиц. Последние полвека американской истории можно представить в виде списка подобных обманов: Линдон Б. Джонсон и Тонкинский залив[11]; Ричард Никсон и Уотергейт; телевизионное заявление Билла Клинтона о том, что он «не вступал в сексуальные отношения с этой женщиной»[12]; речь Колина Пауэлла на съезде ООН, утверждавшего, что США обладают неопровержимыми доказательствами наличия оружия массового уничтожения в Ираке; заявления Дональда Трампа о том, что Барак Обама родился за пределами США и не имеет права занимать пост президента.

Но гораздо чаще встречаются ложь и обман, которые мы воспринимаем как светские условности. Наши повседневные разговоры наполнены ими. В 1975 году, в работе «Все должны врать» («Everybody Has to Lie»), социолог Харви Сакс, основоположник метода конверсационного анализа[13], подробно описал океан лжи, заполняющий повседневные взаимодействия, начиная с самых заурядных приветствий, обычно какой-нибудь версии «Как дела?», в которых спрашивающему на самом деле наплевать, а от собеседника не ожидается правдивый ответ.

Мы желаем кому-то «хорошего дня», когда нас совершенно это не колышет. Говорим «Какой прекрасный ужин», даже если он был ужасным. «Я так рад, что вы смогли заглянуть» иногда означает «Слава богу, этот тягомотный вечер закончился!». Такая ложь предусмотрена неписаными правилами социального этикета. Детям, у которых не получается убедительно врать в социальной среде, делают замечания родители. Во многих ситуациях, как обнаружил Сакс, ложь встречается чаще правды.

На мгновение представьте мир, в котором не существовало бы такого будничного обмана. Левая колонка – это то, как могут звучать ваши понедельники, наполненные социальными любезностями. Правая – то, как они бы выглядели без спасительной пустой болтовни.

В комедийном сериале «Ки и Пил»[14] актеров Кигана-Майкла Ки и Джордана Пила был повторяющийся скетч, где один из них играл президента Обаму, которого большинство из нас видели по телевизору, – сдержанного, учтивого и обходительного, в то время как другой изображал Лютера – альтер эго Обамы, лишенного его сверхчеловеческого умения владеть собой. Кульминацией ужина Ассоциации корреспондентов Белого дома, состоявшегося в 2015 году, для меня стала сценка, которую настоящий президент Обама разыграл с Киганом-Майклом Ки, озвучившим якобы невысказанные мысли президента.

ОБАМА: В нашем быстро меняющемся мире такие традиции, как ежегодный ужин Ассоциации корреспондентов Белого дома, очень важны.

ЛЮТЕР: Да неужели! Серьезно, что это за ужин вообще? И я почему обязан на него приходить?

ОБАМА: Потому что, несмотря на наши разногласия, мы все рассчитываем, что пресса прольет свет на самые актуальные вопросы.

ЛЮТЕР: Мы можем рассчитывать, что Fox News запугает белых пенсионеров своими бреднями!

Одним из главных поводов для критики в адрес президента Дональда Трампа со стороны как демократов, так и республиканцев было то, что он не фильтровал речь. Если ему приходило в голову, что пересекающие границу мексиканцы насилуют женщин, это он и говорил. Конечно, можно назвать такое поведение «откровенностью». Общение с Дональдом всегда четко давало понять, что у него на уме; он предельно ясно высказывал свои мысли в потоке твитов, оскорблений и пустых напыщенных заявлений. Американцы долгие годы мечтали о президенте, который бы на публике вел себя так же, как за кулисами. Однако на протяжении всего срока Трампа большинство демократов и многие республиканцы мечтали установить фильтр между его мозгом и ртом. Они хотели, чтобы он заткнулся и не произносил того, что сам несомненно считал истиной.

Большинство политиков умеют искусно врать. Они меняют свои взгляды в соответствии с потребностями электората. Эксперименты показывают, что так поступают и не только они. Если вы предложите людям разные факты на выбор и попросите поделиться ими с аудиторией, то они выберут информацию, которая с большей вероятностью совпадет с существующими убеждениями их слушателей. Социальный психолог Э. Тори Хиггинс обнаружил, что в этом круговороте обмана и самообмана, когда ораторы пытаются угодить аудитории, а аудитория высоко оценивает ораторов, чьи взгляды совпадают с ее собственными, есть особая хитрость. После того как ораторы выбирают факт, который хотят поведать аудитории, им начинает казаться, что они действительно в него верят. Хиггинс называет это «подстройкой под аудиторию». Политики не просто говорят нам то, что мы хотим услышать, – произнося нужные слова, они приходят к мысли, что и сами всегда в них верили. Существует предположение, что подобная тенденция верить в собственную ложь, что в свою очередь помогает нам лгать еще эффективнее, с точки зрения эволюции является предтечей человеческого самообмана. (Организм, способный на обман, получает преимущество над конкурентами.) Психологические факторы, «синхронизирующие» политика с его аудиторией, лучше всего срабатывают, когда между теми существует прочная связь. Противоречит ли это здравому смыслу? Конечно. Но имеет ли смысл с точки зрения достижения социальных и эмоциональных целей? Безусловно. Эволюция сделала человека существом социальным, поэтому неудивительно, что нам присуще корректировать собственные взгляды, чтобы вписываться в окружение и ладить с другими людьми.

Люди, наиболее искушенные в таких изощренных формах обмана, часто располагают к себе и даже производят впечатление искренних собеседников. Подумайте, как воспринимали Рональда Рейгана и Билла Клинтона во время их пребывания в должности президента и избирательных кампаний. Окружающие чувствовали себя особенными, чувствовали, что их ценят. Каждый из нас знает кого-нибудь вроде Рейгана и Клинтона. Создается ощущение, будто им интересно наше мнение. Они излучают эмпатию, с ними мы чувствуем себя непринужденно. Мы положительно характеризуем таких людей как обладающих высоким эмоциональным интеллектом. Учитывая, как часто мы рассуждаем о важности истины, странно, что у нас не находится добрых слов для людей, которые просто-напросто говорят что думают. Термина для тех, кто недостаточно лжет, когда этого требуют правила социализации, пока не существует. Но мы сразу узнаем таких людей, сталкиваясь с ними. На первый взгляд они кажутся хладнокровными или жестокими.

В великой трагедии Уильяма Шекспира старый король Лир, собирающийся разделить королевство между тремя дочерьми, требует, чтобы те сперва рассказали, насколько сильно его любят. Догадавшись, какую игру затеял отец, старшие дочери говорят Лиру то, что он хочет услышать.

Гонерилья:

• Моей любви не выразить словами.
• Вы мне милей, чем воздух, свет очей,
• Ценней богатств и всех сокровищ мира,
• Здоровья, жизни, чести, красоты,
• Я вас люблю, как не любили дети
• Доныне никогда своих отцов.
• Язык немеет от такого чувства,
• И от него захватывает дух.

Однако младшей дочери, Корделии, такие заверения кажутся неприятными. Она отказывается пускать пыль отцу в глаза, несмотря на его требование.

Корделия:

• Я вас люблю,
• Как долг велит, – не больше и не меньше [15].

Разъяренный Лир лишает ее наследства. Едва прибрав к рукам королевство, старшие дочери тотчас же предают отца. Будьте разумными, наставляет нас Шекспир, и не путайте показную любовь с настоящей. Все это замечательно, но, как мне кажется, истина здесь в другом: если бы мы были мудрее и сильнее – и меньше походили на Лира, – то с достоинством принимали бы любую истину. Но мы тщеславны и не уверены в себе, трусливы и мелочны, ранимы и слабы – только дурак вывалит на нас правду без прикрас и будет ожидать, что мы станем его слушать. В этом (как и во многих других вопросах) я на стороне Эмили Дикинсон:

• Всю правду скажи – но скажи ее – вкось.
• На подступах сделай круг.
• Слишком жгуч внезапной Истины луч.
• Восход в ней слишком крут.

• Как детей примиряет с молнией
• Объяснений долгая цепь —
• Так Правда должна поражать не вдруг —
• Или каждый – будет слеп![16]

За последние годы исследователи продемонстрировали на практике то, что большинство из нас понимали интуитивно: обмен любезностями и «пустая болтовня» необходимы для функционирования коллективов и компаний. Грубость в рабочей обстановке может повлиять на наши мысли и поступки. В ходе одного эксперимента добровольцев попросили прийти в лабораторию, где их приветствовал «профессор», который сообщал им, что эксперимент перенесен в другое место. Некоторых он вежливо направлял в другой кабинет. Другим говорил: «Читать не умеете? На двери висит табличка, где написано, что эксперимент перенесен [в другой кабинет]. На дверь не потрудились взглянуть, да? Вместо этого предпочитаете мешать мне и спрашиваете, как пройти. Видно же, что я занят. Я здесь не секретарь, а профессор, мне есть чем заняться». Те, кому нагрубили, в следующей части эксперимента хуже справились с решением анаграмм и проявили меньше творческих способностей, когда их попросили придумать как можно больше применений для кирпича. Также они реже помогали остальным. Почти три четверти добровольцев, с которыми общались вежливо, без всякой просьбы помогли другому человеку поднять упавшие книги. Из тех, с кем разговаривали грубо, по собственной инициативе подобную помощь предложили меньше четверти.

Однажды, когда я был начинающим репортером в одной газете, редактор собрал всех молодых журналистов и поделился с нами мудростью: «Никого никогда не увольняли за плохую работу. Людей увольняют за то, что они козлы». Это не совсем так. Я видел, как люди теряли работу из-за некомпетентности. Но в этом совете кроется важная истина. Люди – социальные существа, и системы нашего мозга активно приучают нас к социальным условностям. Общение необходимо для выживания. Если вы в грубой форме пройдетесь по чувствам других людей и унизите их достоинство, вас накроет волна общественного негодования и уже не поможет тот факт, что вы говорили правду или имели на то веские причины.

Поэтому мы учим наших детей говорить «пожалуйста» и «спасибо», даже когда получить желаемое можно, не будучи вежливыми. Мы учим их быть добрыми и щедрыми, даже когда не хочется. Заставляем детей улыбаться, когда приходят гости, даже если они не выносят этих гостей. Мы понимаем, интуитивно и рефлекторно, что определенная доля лжи – неизбежная цена за билет в общество. В свою очередь мы ожидаем аналогичного обмана от других.

За миллионы лет наш мозг усвоил, что выживание – дело непростое и лишние враги никому не нужны. Вежливость в человеческом коллективе аналогична правилам поведения, которыми руководствуются другие виды животных. Если вам доводилось видеть, насколько согласованно действуют миллионы скворцов, когда каждая птица летит крылом к крылу со своей товаркой, и внезапный приказ об изменении курса беззвучно разносится по всей стае, то вы понимаете, как важна была социальная координация на протяжении всей нашей долгой эволюции.

Если вы действительно хотите понять, как сильно ложь помогает ориентироваться в социальном мире, просто попробуйте прожить несколько дней без