Вы не авторизовались

Южный ожог бесплатное чтение

Александр Александрович Тамоников
Южный ожог

Глава первая

18 февраля, 1943 г.

До Харькова осталось шестнадцать верст, о чем наглядно извещал валяющийся в кювете километровый знак. Кто-то заботливо счистил снег с таблички, чтобы можно было видеть написанное. «ГАЗ-64» с брезентовым тентом сделал вынужденную остановку. Машина была подержанной, часто ломалась. Двигатель заглох, издав перед кончиной душераздирающий скрежет. В шесть рук отогнали внедорожник к обочине, стали разбираться, в чем дело.

– Повезло, что не в бою сломались, товарищ капитан, – с виноватой улыбкой сообщил лейтенант Шендрик и забрался под капот.

Из двигателя струился дымок. Повезло – не то слово. Капитан Шубин, одетый в зимнюю шинель и ушанку, прошелся по обочине, закурил. Пощипывал морозец. Последний месяц зимы 43-го года выдался щадящим, что способствовало наступлению. Машина сломалась на выезде из небольшого поселка, разбросанного по равнине. Избы сельчан тонули под сугробами. На улице ни людей, ни животных. Только в нескольких хатах теплилась жизнь – вился дымок над печной трубой. За границей поселка, на дороге – метрах в семидесяти – контрольный пост. Ничего нового не выдумывали, использовали то, что осталось после немцев: шлагбаум, полосатую будку с печкой. К обочине лепились утлые сараи. Полдюжины автоматчиков в коротких полушубках несли службу: равнодушно смотрели, как трое представителей комсостава ремонтируют «газик».

Навстречу проскрипела телега, запряженная старой кобылой: жители освобожденных районов занимались своими делами. Старичок в зипуне держал поводья и, казалось, спал. В груде соломы, обнимая мешок со скарбом, сидела девчушка, исподлобья поглядывая на статного капитана. Красную армию встречали настороженно: полтора года под оккупацией не прошли даром. Мирное население тоже подвергалось гитлеровской пропаганде. Глеб Шубин подмигнул девчушке. «Аборигенка» смутилась, опустила глаза. Но опять посмотрела украдкой: капитан был молод, неплох собой, а круги под глазами и седину на висках можно было и не замечать.

Телега поравнялась с застрявшей машиной, старичок проснулся, стегнул клячу. Лошадка побежала резвее. Молодые офицеры провожали глазами повозку. Лейтенант Царьков увлекся, закашлялся, глотнув дыма. Засмеялся старший лейтенант Виталий Шендрик и быстро сделал серьезное лицо, перехватив строгий взгляд командира. Чернявый Гоша Царьков занял водительское место, попробовал завести мотор. Попытка провалилась. Двигатель крякнул, выдав облако дыма. Шендрик предусмотрительно отошел подальше. Царьков, надрывно кашляя, вывалился из машины, отбежал, словно она должна была взорваться.

– Хана корыту, товарищ капитан! – выкрикнул молодой лейтенант. – Истекло его время! Я, кстати, предупреждал, что на этом рыдване далеко не уедем!

– Сейчас ваше время истечет. – Шубин скрипнул зубами. Ядовитое облако уже рассеялось. – Что уставились? Оба за работу! Царьков, ты же «мастер от бога» – кто хвастался? Чини мотор, не стой. Шендрик, помоги товарищу!

– Ага, сейчас все брошу… – заворчал Шендрик, но на всякий случай присоединился к товарищу. – Товарищ капитан, вы же знаете, что я тупой в технике, до армии обучался в кулинарном училище…

Сил уже не было смотреть на эту беспомощность. В душу закрадывалось опасение, что ночевать придется в заснеженном поле. Снова заскрипели гаечные ключи, Царьков покрикивал на Шендрика, не способного отличить отвертку от кусачек. Положение складывалось неважное. Впору догнать крестьянина на телеге и изъять его транспортное средство для нужд Красной армии. Но далеко ли уедешь на этой каракатице по холодку? Дорога была пуста – телега свернула в поселок. Автоматчики на КПП потеряли интерес к происходящему. На помощь с их стороны рассчитывать не приходилось.

С востока показалась колонна – в Харьков шли цистерны с ГСМ. Машины двигались неспешно, колонна еще не втянулась в поселок. Движок окончательно доломали: он перестал издавать даже пугающие звуки. Гоша Царьков разводил руками. Он в самом деле предупреждал, что отправляться в путь на этой штуке стоит только любителям приключений. С трагичным видом вздыхал Виталик Шендрик, рослый, с плутоватыми глазами.

– Ладно, забирайте вещмешки и ходу. – Шубин раздраженно махнул рукой. – Будем надеяться, мир не без добрых людей.

О чем переживать? Прилегающие к дороге территории завалены битой техникой – что русской, что немецкой. Одной машиной больше, одной меньше… Он забрал свой вещмешок у Гоши, забросил на плечо «ППШ» и зашагал по обочине. Подчиненные потянулись за ним. Гоша по инерции бубнил, что он не виноват, сделал все, что мог. Военные на КПП подобрались, на всякий случай приготовили оружие. На диверсантов эти трое не тянули, но кто их знает?

– Свои, – бросил Шубин, подходя к рослому сержанту. – Держи бумаги. – Он вынул из кармана шинели сложенные документы, сунул постовому.

– Ага, здравия желаю, – кивнул тот и начал стягивать плотные рукавицы. На недостаток экипировки Красная армия уже не жаловалась, заводы в тылу работали на полную мощность. Неудобные шинели вытеснялись фуфайками – практичными, пригодными для любых условий.

– Куда направляетесь, товарищ капитан? – спросил сержант, листая бумаги.

– Там написано. Так и скажи, что читать лень. Следуем в Харьков, имея назначение о переводе в сто тридцать третью стрелковую дивизию сороковой армии. Представляем полковую разведку. Со мной мои люди, у них такие же документы.

– Хорошо, счастливого пути. – Сержант пожал плечами и вернул бумаги.

– Издеваешься? – вспыхнул Шубин. – Не видел, что с нами приключилось?

– Сочувствую, товарищ капитан. Но чем вам помочь? Взять на буксир и дотянуть до Харькова? Имеем собственные задачи. Попуток хватает, если что. Вон колонна идет, в нее подсаживайтесь. – Он кивнул на подходящие бензовозы. – Там охрана, всякие приблудные – уж потеснятся. А нам их все равно останавливать.

Перспектива трястись в кузове не очень окрыляла. Дорога была разбита, на отдельных участках покрыта ледяной коркой, испещрена воронками от снарядов. В «газике» тоже было неуютно, но тент защищал от ветра. Колонна изрыгала гарь и грохот. Головная машина уже «подходила» – «полуторка» с охраной. За ней чадили четыре бензовоза, напоминавшие уменьшенные железнодорожные цистерны. Топливо Красной армии требовалось постоянно, перебои с горючим вызывали проблемы на фронтах. Заскрипели тормоза – водитель «полуторки» прерывисто выжимал педаль. Тормоза барахлили, машина останавливалась неохотно. Колонна замерла. Распахнулась дверца, спрыгнул представитель комсостава и деловито зашагал на КПП.

– Туда идите, в хвост, – махнул сержант. – В любую машину садитесь – найдете место.

Выбора не было. Ждать у моря погоды – так себе перспектива.

– Пойдемте, товарищ капитан! – Гоша Царьков подтянул спадающий с плеча вещмешок. – По холодку доедем, зато в компании. Шестнадцать верст осталось, за полчаса осилим. А бойцы последят за нашей собственностью, чтобы ей ноги не приделали, – Гоша засмеялся.

А потом еще три часа плутать по Харькову, который вряд ли переполнен жизнерадостными людьми и нарядными зданиями… Караульные потеряли интерес к троице, занялись капитаном из колонны. Шубин уже шагал, месил обувью рыхлый снег на обочине. За бензовозами следовали три бортовых грузовика. В первом было тесно от красноармейцев в куцых шинелях, вооруженных карабинами. Из кузова предпоследней машины тоже торчали головы. У переднего борта теснились ящики с патронами – явно «попутный груз». В замыкающем автомобиле было сравнительно пусто.

– В хвост пойдем, – буркнул Царьков.

– Погоди. – Шендрик вскарабкался на колесо, завис над бортом. Потом обернулся, глаза у парня блестели. – Сюда, товарищ капитан, здесь неплохо…

Еще бы. Из кузова доносились женские голоса и смех. «Компания будет, – мысленно усмехнулся Глеб. – Душевно доедем. Если дуба не дадим на этом ветру».

– Здравия желаем, товарищ майор! – прокричал Шендрик. – Попутчиков берете? Куда направляетесь, девчата? В Харьков?

– Нет, в Киев, – пошутила женщина, и сидящие в кузове рассмеялись.

– Садитесь уже, – проворчал мужской голос. – Не виси, старлей, сдует.

Машина дернулась, и все трое покатились в кузов под дружный девичий смех. Шубин привалился к заднему борту. Машина тряслась, гуляли борта, подняться было невозможно. Офицеры расползлись кто куда, Виталик как-то ненавязчиво оказался под боком у миловидной курносой девчушки с медицинской сумкой на коленях, сразу полез знакомиться. Девчушка попалась смешливая, потешно морщила носик, стреляла глазками. Гоша Царьков вел себя скромнее, в основном молчал, но улыбался до ушей. Перед глазами громоздились ящики с патронами, заслоняя обзор. От пола холодило, но это состояние было привычным. Организм прошел закалку, с равным успехом переносил жару и холод. Февраль выдался мягким, но осторожность не мешала. Воспаления легких никто не отменял, эту хворь подхватывали даже закаленные. Месяц все же зимний, а Харьков – та же Россия, хотя и числится почему-то за Украинской ССР…

В кузове до их появления находились шестеро. Две женщины – одна совсем молодая, курносая, другая постарше, черненькая, с вытянутым лицом и немного выпуклыми глазами. В петличках у брюнетки красовались два треугольника – младший сержант медицинской службы. Ее курносая подруга таких высот в воинской карьере не достигла, но званием ефрейтора могла похвастаться. В машине также присутствовал майор-артиллерист средних лет, бледный неразговорчивый капитан с перевязанной рукой, два сержанта-связиста. Один был совсем юн – просто мальчишка, другой успел пожить, отрастить седые усы. Бороться со сном надо было решительно. Шубин завозился, вытянул шею. Впереди катила машина с красноармейцами, люди в касках клевали носами, обнимая карабины. Чуть дальше маячили бензовозы. Дорога тянулась прямой лентой. В кюветах валялась сгоревшая техника: советские полуторки и бронетранспортеры, немецкие вездеходы, «кюбельвагены». Обгоревшие трупы еще не убирали, их припорошило снегом. Проплывали заснеженные поля – бывшие сельскохозяйственные угодья, перелески, мелкие населенные пункты.

– Откуда путь держите, мужики? – спросил майор. У него было что-то с голосом – слова выдавливались с трудом, будто горло обложили наждаком.

– Из Сталинграда, товарищ майор, – отозвался Глеб. – Полковая разведка, переведены в Харьков, на Воронежский фронт, в связи с расформированием прежней части. Машина сломалась, пришлось потеснить вас.

Он поймал на себе заинтересованный взгляд темноволосой девушки. Смущаться та не стала, вяло улыбнулась и уставилась в пространство. В ней не было ничего особенного (хотя в лице угадывалось нечто своеобразное), да и какие, к черту, женщины? В минуты покоя перед глазами вставала Катя Измайлова, с которой он простился четыре дня назад, и менять образ в голове решительно не хотелось.

– Серьезно? – удивился майор. – Да уж, Сталинград – это мощно… Жарко там было, капитан?

– Не то слово, товарищ майор. Холод зверский, ветер продувает насквозь… А все равно жарко. Зато колечко красивое смастерили. – Шубин улыбнулся. – А в колечке тридцать дивизий.

Засмеялась курносая санинструктор. Ее подруга продолжала невзначай разглядывать Шубина. В глубине карих глаз поблескивало что-то ироничное.

– Это точно, – крякнул майор. – Жалко, что лично не поиграл колечком. Пишут, десятки тысяч повозок собрали, чтобы вывезти из города всех пленных.

– Не читал, – улыбнулся Глеб. – Но растерянность в наших рядах точно была. Один-единственный раз за всю битву – когда увидели, сколько пленных взяли. Их же надо перевозить, кормить, поить, охранять… Словом, ситуация тяжелая и почти безвыходная. Впрочем, Гитлеру бы такие проблемы.

Пассажиры засмеялись. Даже бледнолицый капитан изобразил подобие улыбки и поморщился от боли в простреленной руке.

– Может, вы и Паулюса видели? – спросила курносая.

– Может, и видел, – допустил Шубин. – Может, и лично выводил из берлоги под белы рученьки.

Шутка понравилась, народ улыбался. Знали бы они, что это не шутка. Царьков и Шендрик тактично помалкивали. Уж эти знали. Но стоит ли бахвалиться, если все равно не поверят? Разведчики не рыбаки, хвастаться уловом не приучены.

– Загибаешь, парень, – добродушно пробурчал майор. – Эх, не удалось нашему полку по Сталинграду погулять. Ничего, по Харькову погуляем. Еще и по Крещатику пройдемся, по Варшаве… Что там дальше?

– А дальше, собственно, Берлин, товарищ майор, – подал голос безусый паренек. – Если не будем размениваться на мелкие городки вроде Кракова или Дрездена. Боюсь, товарищ майор, мы все в Берлин не поместимся, он же не резиновый, право слово…

Народ оживился, выражал одобрение «устам младенца». Похоже, паренек записался в армию прямо со школьной скамьи, не успел забыть, чему учили.

– А вы женаты, товарищ капитан? – спросила курносая. – Меня Оксаной зовут. А это Ида Левторович – подруга и боевой товарищ. Она из Ленинграда, а я из Костромской области.

– Товарищ капитан женат, – быстро вставил Шендрик, украдкой подмигнув командиру. – А ваш покорный слуга – нет…

Загадочно улыбнулась брюнетка, мазнула взглядом незнакомого (но явно героического) капитана.

Продолжалась монотонная езда. Километра четыре с горем пополам одолели. Колонна тянулась еле-еле, тяжелые машины объезжали препятствия и подозрительные участки. Оксана стала ежиться.

– Холодно-то как, мамочка… Быстрее бы уж весна…

– Весна – это плохо, – рассудительно изрек безусый парень. – Дороги раскиснут, начнется распутица. Машины не пройдут, и тогда наступление замедлится, придется ждать лета.

– Молодец, школяр, – хрипло засмеялся майор-артиллерист. – Правильно понимаешь текущий момент и причину наших энергичных действий на Харьковщине.

– Все равно холодно, – протянула Оксана. – И согреть некому…

Встрепенулся Виталик Шендрик, пристроился к девице под бочок и стал ей что-то втирать – видимо, предлагал поработать печкой. Оксана хихикала, потешно морщила нос. Виталик полностью ликвидировал дистанцию. Девушка нахмурилась, но отодвигаться не стала. Беседа угасла. Люди ежились, боролись со сном. Виталик был в своем репертуаре. Не имело смысла знакомиться, общаться. Еще десяток верст, и дорожки разойдутся. Колонна направится по своим делам, а группа Шубина приступит к поискам штаба 133-й дивизии, затерянного в городских кварталах. Впрочем, на приближение городских окраин пока ничто не указывало. За бортом бежали поля и перелески. Небо затянули свинцовые тучи.

Шубин закрыл глаза, потекли воспоминания, перемежаемые значимыми для страны событиями. Разгром под Сталинградом 6-й армии Паулюса вызвал небывалый подъем боевого духа и… преждевременной уверенности в своих силах. Рассматривались только наступательные действия. Немецкие войска откатывались на запад, серьезного сопротивления не оказывали. Считалось, что Красная армия способна проводить успешные наступления. Взятие города Харькова становился навязчивой идеей советского руководства. Дважды его пытались отбить – в январе и мае 42-го – и всякий раз терпели неудачу. Разрабатывались планы: окружить и ликвидировать южную группировку вермахта или оттеснить к Азовскому и Черному морям. Ситуация казалась благоприятной. Уничтожить неприятеля в междуречье Северского Донца и Днепра, освободить Донбасс, выйти к Днепру в районе Запорожья. Два фронта практически одновременно перешли в наступление – Воронежский и Юго-Западный. На харьковском направлении упорно сопротивлялась армейская группа «Ланц». Но немцы уступали в численности солдат – советские генералы создали на этом участке пятикратный перевес в живой силе. Пал Купянск, войска форсировали реку Оскол, вышли к Северскому Донцу, взяли Изюм, Балаклею. Воронежский фронт наступал через Курск и Белгород. Освободили Волчанск, и танковые группы командующего Рыбалко устремились к Харькову. Отчаянно сопротивлялась гренадерская дивизия СС «Рейх» и даже остановила наступление. Но приказ из Ставки был неумолим: только вперед, невзирая на потери и отставшие обозы. Операцию закончить до весенней распутицы! Пехота гибла под артиллерийским огнем, замерзала в траншеях. Северский Донец наконец форсировали и к десятому февраля заняли Чугуев. Операция развивалась, Харьков фактически оказался в окружении. Передовые части ворвались в город с юга, работали кавалерийские корпуса. Над вражеской группировкой нависла реальная угроза. Фюрер в Берлине топал ногами, приказывал держать город до последнего. Но Ланц не подчинился, оттянул войска, пока их не заперли в котле. Манштейн справедливо считал, что город не удержать, нужно отходить на запад и на юг, к морю. Воронежский фронт успешно атаковал Харьков, войска Юго-Западного фронта шли южнее – к Запорожью. Харьков брали с трех сторон. Окопавшиеся в нем дивизии СС «Рейх» и «Адольф Гитлер» оказались бессильны что-либо сделать. Бои уже шли на окраинах. Ланц приказал отходить. Повторения Сталинграда руководство СС не хотело. К вечеру пятнадцатого февраля город очистили от противника. В Харьков входили потрепанные танковые и пехотные дивизии. Войска понесли огромные потери, людей шатало от усталости. Но победные реляции уже неслись в Ставку…

Сегодня настало восемнадцатое. Крупнейший на Украине промышленный город уже три дня находился в руках Красной армии. Наступление по инерции продолжалось. Взяли Ахтырку к западу от Харькова и там остановились. Юго-Западный фронт вел наступление по центральной и южной Украине. Армия Манштейна отходила, впереди заманчиво поблескивал Днепр…

Рокот усилился – незнакомая машина шла на обгон, и водитель явно пережимал газ. Шубин очнулся, завертел головой. Грузовик оказался практически вровень с ним. Вытянув руку, можно было коснуться его борта. «Полуторка» не имела отношения к топливному конвою. Она догнала колонну, какое-то время тащилась в хвосте. Потом водителю надоело плестись в конце колонны, и он рискнул пойти на обгон. Машина тряслась по встречной полосе, уходила в отрыв. Рядом с водителем сидел молодой старлей с каким-то каменным лицом. Он не смотрел по сторонам, его губы были поджаты. В кузове находилось отделение автоматчиков. Мест хватало, люди развалясь покуривали. Одеты во все новое: легкие франтоватые полушубки, светлые ушанки из овчины. Кто-то, лениво повернув голову, смерил капитана разведки равнодушным взглядом. Привстал Виталик, приветливо помахал бойцам. Двое отозвались, изобразив вялые улыбки. «Малахольные какие-то», – подумал Глеб. Он невольно насторожился – военная профессия обязывала. Уж больно чистые, в новенькой форме, вооружены по первому слову, да и с эмоциями на лицах небогато. Сколько подобных подразделений он перевидал в тылу и на полях сражений: забрасывают к нам переодетых диверсантов, и те терроризируют тылы – взрывают склады и мосты, уничтожают командный состав Красной армии. И, что характерно, они отлично подготовлены и мотивированы.

Возможно, он заблуждался. Но рефлекс сработал. «Полуторка» медленно уходила по встречке. Широко зевнул боец с откормленным круглым лицом и выпуклым шрамом под нижней губой.

– Ребята, вы откуда? – выкрикнул Глеб.

Тот, что зевал, насторожился, повертел головой, видимо, выбыл из реальности. На лице возникло недовольное выражение. Но он ответил:

– Из НКВД мы, товарищ капитан! Охрана тыла действующей армии! В Харьков едем! А вот с какой целью, вам лучше у старшего лейтенанта спросить, если вам это надо, конечно!

– И если машину остановите! – засмеялся сидящий рядом с ним обладатель квадратной челюсти.

Подозрения усилились. Боец прав, невозможно остановить колонну, да еще эту чертову «полуторку»! А если начнут стрелять? Всех положат, а рядом бензовозы, по горловину залитые топливом… Шендрик тоже насторожился, исподлобья смотрел на уходящую «полуторку». Встрепенулся Царьков, получив какой-то мысленный посыл, закрутил головой. Остальные ничего не замечали, народ дремал, боролся с холодом. Водитель чужой машины прибавил скорость – обгонять колонну предстояло долго. Шубин расслабился – не стоит брать в голову грузовик и его пассажиров, это могли быть обычные солдаты войск НКВД. В боях они практически не участвовали, что-то охраняли, кого-то конвоировали и, понятно, не худели от такой жизни…

Внезапно что-то произошло. Зашумели бойцы НКВД, особенно те, что смотрели вперед. Водитель начал сбавлять скорость. Шубин перегнулся через борт – только так он мог что-то видеть. Ничего серьезного: навстречу двигался гужевой обоз, похоже, с ранеными. И если бы водитель не остановился, пришлось бы протаранить повозки. Шофер надавил на клаксон, требуя впустить его в колонну.

– Еще чего, – проворчал майор-артиллерист. Он тоже оживился, привстал. – Пусть тормозит и в хвост встает.

Но водитель грузовика сжалился, сбросил скорость, машина НКВД въехала в образовавшееся пространство. Теперь она находилась между «полуторками» конвоя. Не лучшая ситуация, но так вышло. Впрочем, поведение бойцов в кузове беспокойства не вызывало. Они отдыхали как ни в чем не бывало, лениво переговаривались. Беседа шла на русском – по губам явно читались матерки. Через минуту обоз поравнялся с головной машиной колонны. Возницы в фуфайках понукали лошадей. В повозках лежали и сидели раненые с забинтованными головами, конечностями. Одни в шинелях, другие в телогрейках. Обоз был небольшой – четыре повозки. Снова стало интересно, что происходит на дороге, и Шубин перегнулся через борт. Санитарный обоз приближался к машине, в которой ехал Глеб. Раненые мерно покачивались в такт движению. Первая повозка проследовала мимо, поравнялась с замыкающей машиной.

– Братцы, счастливые, в тыл едете! – прокричал кто-то в последней машине. – Девчонкам привет передавайте от доблестных бойцов сороковой армии!

Раненые практически не реагировали. Только один из них поднял голову, еле заметно кивнул.

«Странно, – подумал Глеб. – Головы обвязаны, а крови под бинтами нет. Вообще ни у кого! Как такое возможно? И почему обоз направляется из Харькова, а не в Харьков, где находятся все лечебные заведения? – Словно туман наплыл, какая-то липкая муть заволокла сознание, потерялась резкость. – Что за черт? А при чем тут бойцы НКВД в соседней машине? Да ни при чем, обычные бойцы!»

Во второй телеге сидел мужчина с перевязанной рукой – жилистый, горбоносый, с выпирающими скулами. Взгляд субъекта скользнул по капитану разведки, побежал дальше. Глаза у него были холодные, лицо ничего не выражало. Мелькнула мысль, что он не больно-то похож на славянина. Но это были только цветочки. Правая рука мужчины поползла под солому, что-то ухватила. Блеснула затворная рама. Автомат «МР-40»! Вытянул руку еще один боец – у него была забинтована нога. Только странно забинтована – бинт намотали поверх штанины. Он вытянул из соломы гранату-«колотушку» с длинной деревянной рукояткой. Колпачок уже был снят, шелковый шнурок неприкаянно болтался… Все произошло мгновенно, весь обоз по невидимому знаку пришел в движение, «раненые» повернулись. В руках у них были отнюдь не костыли…

– Все из машины!!! – нечеловеческим голосом взревел Глеб.

Как поздно, черт возьми! А ведь мог и раньше догадаться! Шквал огня ударил по бортам грузовых машин. Цель маскарада была ясна: внезапным огнем отсечь охрану, а потом расправиться с бензовозами. Но об этом не время думать… Кто-то еще поднимался, кашлял ошеломленный майор-артиллерист. Ползла на корточках Ида Левторович. Продолжая кричать, Глеб схватил ее за шиворот, перебросил через борт. Женщина кричала от боли и страха. Она за что-то зацепилась, но в итоге упала под колеса.

Шубин перекатился через разболтанный борт, плюхнулся в грязь, перемешанную со снегом. Заныли отбитые ребра. Кто-то спрыгивал с машины рядом с ним, кто-то не успел спрыгнуть. Кричал народ в соседних машинах, хлопали выстрелы, трещали очереди. Граната влетела в кузов в тот момент, когда Шубин катился в придорожную канаву, заполненную рыхлым снегом. Разлетелись борта, обломок доски ударил по ноге, но крупного ущерба не причинил. В голове будто взорвался фугас. Заложило уши, и было странно наблюдать, как бежит, увязая в снегу, беззвучно разевает рот водитель «полуторки». Пули рвали фуфайку, он извивался, продолжая беззвучно кричать. А потом словно лопнул защитный экран: в голову ворвались оглушительный треск, взрывы. Глеб лежал в канаве, сжимая «ППШ» – надо же, не потерял! Рядом копошилась женщина. Он выкопал из-под снега Иду: девушка жалобно стонала, подтягивая под себя ноги. Фуфайка на боку промокла от крови, девушка получила пулю или осколок. Она вдруг энергично задергалась, поднялась на колени. Возможно, рана была неопасной. Капитан схватил девушку за руку, повалил.

– Можешь ходить?

– Не знаю… – В карих глазах теснилась боль. Лицо исказилось. Девушка не спрашивала, с чего они вдруг перешли на «ты». Внезапно Ида встрепенулась. – Что с Оксаной? – спросила она и закричала, сделав неловкое движение.

Она снова попыталась подняться, Глеб толкнул ее на землю, закричал, чтобы не вставала. Грузовик был раскурочен, и лучше не думать о том, что случилось с Оксаной. С разбитого кузова стекала кровь… Он кричал, чтобы Ида ползла к лесополосе, ни в коем случае не поднималась, если хочет жить. Девушка ползла, оставляя на снегу бурые пятна, держалась за пострадавшее место ладонью и скулила. Пули выли над головой, орали люди. Шубин выкатился из канавы, пополз, съехал в какую-то ямку. Замыкающий грузовик горел. Кузов разнесло, из кабины вырывалось пламя. Под колесами лежали несколько тел. Бойцам НКВД особенно не повезло: не в том месте и не в то время оказались. Граната (возможно, и не одна) прилетела в кузов, убив кучу людей. Но несколько человек успели спрыгнуть, теперь они лежали под колесами, отстреливаясь. Еще двое ползли по снегу тем же курсом, что и Шубин. До спасительных деревьев оставалось семьдесят метров. Но не добраться – все открытое пространство простреливалось. Четвертому от хвоста грузовику не подфартило, как и всем предыдущим. В нем находилась охрана. Спасшиеся были, но немного. Они вели огонь, сдерживая напор «раненых». Участники маскарада оказались шустрыми, они уже избавились от своих бинтов, засели в водосточной канаве на противоположной стороне дороги, вели огонь. Но переходить в атаку не спешили – зачем?

Что-то просвистело – взорвалась мина в голове вставшей колонны. «Почему они встали? – мелькнула мысль. – Хотя достаточно одной пули, чтобы подстрелить водителя головной машины…»

Взрыв прогремел рядом с бензовозами. Вторая мина угодила точно в цель. Затем рванули еще несколько. Огонь вели из противоположного леска. Сверхнаглость! Это глубокий советский тыл! Теоретически минометы могли провезти в кузове машины. Но это вряд ли. Акцию спланировали, диверсанты проникли в тыл, разделились. О колонне знали. Часть группы изображала раненых, другая засела в леске, а минометы схоронили заранее или захватили советскую батарею, о чем в сводках пока не значилось… Бензовозы пылали как стога сена, распространяя удушливый дым. Зрелище было величественное, страшное. Колонну разгромили в считаные минуты, оставив часть войск без горючего, что делало бессмысленными попытки продолжать наступление…

Но выжившие были. Несколько человек перекатились через канаву, бросились к лесу. Один из них пробежал мимо Шубина. Парень был белее мела, потерял шапку, но голова работала – упал в снег, прежде чем над ним засвистели пули. Шубин обернулся. Ида еще ползла, оставляя за собой кровавую дорожку, голову не поднимала. Ничего, выживет, главное не затянуть с перевязкой и доставкой в лечебное учреждение… Справа перебежали трое, нырнули в снег. Двое возникли слева – они ползли, тяжело дыша. За раскуроченными грузовиками объявились вооруженные люди. Те самые, «раненые». Вся компания вырядилась в советские фуфайки. И как их отличать от своих? Они выглядывали из-за разбитой техники, били короткими очередями, прятались. Диверсанты скалились, смеялись, выкрикивали что-то уничижительное. Залегшие в поле ответили дружным огнем. Шубин тоже стрелял. Выпал из-за капота диверсант с застывшей ухмылкой на небритой роже. Другой (он даже повязку не снял с головы) выбежал, поливая все вокруг огнем. Пули пригвоздили его к бамперу. Мертвое тело сползло под колеса. Остальные не лезли, вели огонь из укрытий. Ойкнул боец, лежащий в снегу, схватился за простреленную ключицу, перекатился на спину и замер, устремив тоскливый взор в небо. Над горящими бензовозами завис густой дым. В дыму еще кто-то шевелился, пытался ползти. В колонне произошел взрыв, сноп пламени взвился в небо.

Распахнулась простреленная пулями дверца грузовика, на котором ехали бойцы НКВД. С подножки сполз молодой старлей с перекошенным лицом. Шубин видел его, когда тот проезжал мимо. Человека было не узнать: лицо превратилось в страшную маску. В районе живота расплылось черное пятно. Ранение было тяжелым, но офицер еще не умер. Он опустился на корточки, сполз в канаву. Было слышно, как он кричит от боли. Потом он начал выползать из канавы. Пули рыли снег рядом с его рукой. Сил не осталось, и человек сполз на дно канавы. Высунулась рука с «люгером», стрелок прицелился в затылок старлею. Внезапно ожило одно из тел, лежащих на обочине! Шубин узнал его – широколицый товарищ со шрамом под губой! «ППШ», который он держал под животом, выплюнул несколько пуль. Рука с пистолетом убралась, мертвое тело рухнуло под колеса. Боец швырнул гранату. Она перелетела через искореженный кузов, рванула и явно кого-то зацепила, судя по крикам. Боец, невзирая на крупные габариты, оказался живчиком – сделал прыжок и покатился в канаву, где лежал его командир. Дела там были плохи, он выкрикнул из канавы:

– Братцы, Ломов мертв! У него дыра в животе – кулак проходит!

– Лева, давай к нам! – прокричали с поля. – Прикроем!

Идея была не из лучших. Озлобленный противник скапливался за машинами. Полетел ответ в виде «колотушки», она проделала дугу, но боец почуял опасность, рухнул ничком, заткнув уши. Граната упала там, где находился мертвый старлей. Казалось, и от Левы мокрого места не останется. Бойцы возмущенно загалдели. Но, к изумлению собравшихся, боец пулей вылетел из канавы, помчался зигзагами, делая широкие прыжки. Он пробежал под огнем метров двадцать – лицо раскраснелось, глаза горели каким-то сумасшедшим огнем, – потом упал, покатился как бревно, продавливая снег. С дороги прицельно били, но зря старались. Он снова подлетел, побежал, петляя как заяц, перепрыгнул через Шубина и снова покатился. Когда Глеб обернулся, тот лежал в нескольких метрах от него и дышал как загнанная лошадь, явно имея желание себя ощупать.

– Молодец, – похвалил Глеб. – Твоя фамилия, случаем, не Попрыгунчик?

– Почти, товарищ капитан, – выдохнул красноармеец. – Прыгунов моя фамилия… Сержант Лев Прыгунов, командир отделения…

– Откуда ты такой?

– Как откуда? Из Карелии. – Казалось, боец удивился, мол, откуда еще? – Городок такой есть, Медвежьегорск, слыхали? Рядом еще эти проживают, как их… финно-угорские племена.

– Оттого и резвый такой? – усмехнулся Шубин. – Жизнь научила быстро бегать от медведей и диких племен?

– Вроде того, товарищ капитан… Контузило меня на дороге, сознание потерял. А как очнулся, такой кошмар вокруг творится, тут еще Ломов из машины лезет… Вы не думайте, что я его вытаскивать не захотел. Мертвый он, гарантированно, удивляюсь, как из кабины вылез. А уж после того как граната рядом с головой рванула…

Беседу прервали пули, пропоровшие землю под носом у Прыгунова. Боец побледнел, отполз.

На поле лежала небольшая группа – все, кому удалось вырваться из смертельной ловушки. Красноармейцы отползали, вели огонь из автоматов и карабинов. На дороге появлялись диверсанты, которые сползали в канаву. Шубин приподнял голову. Мурашки побежали по коже. От дальнего леса на обратной стороне дороги отделялись фигурки и быстро смещались к шоссе.

– Тоже вижу, товарищ капитан, – подал голос Прыгунов. – Скоро вся банда подтянется. Давайте отползать, да живее, а то зароют нас к божьей матери…

По цепочке стали передавать: часть отходит, остальные прикрывают. Потом наоборот. Красноармейцы поползли к лесу. Кто-то вскрикнул, застыл: пули пропороли спину. Нашелся сообразительный – бросил гранату и пустился наутек, пока не рассеялся дым. Пример оказался заразительным: люди вышвыривали последние боеприпасы, пускались в бегство. Диверсанты не решались их преследовать, да и незачем. Цель достигнута: бензовозы уничтожены. Ветер сменил направление, и вскоре весь дым от горящей колонны был здесь, заволок открытое пространство. Люди бежали в полный рост, спешили к лесу. Опасность представляли лишь шальные пули. Но огня практически не было, раздавались лишь отдельные выстрелы – немцы экономили патроны. И, что противно, на всем протяжении этого ада, творившегося вокруг, по дороге не проехала ни одна машина! Личный состав стремительно погибал, а прийти на помощь оказалось некому. Возможно, кто-то и был на дороге, но предпочел не лезть под пули, ждал развязки событий… У самого леса Шубин подхватил под мышки ползущую Иду. Рана продолжала кровоточить. Но вроде не обильно, все четыре литра не потеряет…

– Ты в порядке, Ида… извини, не знаю твоего отчества?

– Марковна… – простонала девушка. – Не знаю, храбрый капитан, ползу, спасибо, что спросил…

Она шутила из последних сил, покрываясь мертвецкой бледностью. Но сама переставляла ноги, при этом сгибалась крючком. В лесу было проще, осины стояли густо. Но листва отсутствовала, пришлось уходить подальше. Глеб осторожно опустил девушку на землю, она свернулась, поджав ноги. Красноармейцы вбегали в осинник, кто-то залегал на опушке, другие углублялись в чащу.

– Прыгунов, живой? – спросил Глеб.

– Живой, товарищ капитан, что мне сделается?

– Не знаю, с другими же что-то сделалось… Сколько человек осталось?

– С десяток, товарищ капитан… – Сержант возник в поле зрения Шубина – полушубок распахнут, шапка на макушке. Он снова дышал так, словно пробежал утомительный марафон. – Тут пятеро ваших… ну, которые из вашей колонны, остальные наши – успели сигануть с машины… Правда, Вадька Еремеев ногу вывихнул, хромает, как старый пират…

– Что с противником?

– Там фрицы радуются, что колонну подожгли… К немцам подкрепление из леса подошло – в маскхалатах, вооружены до зубов. За подбитой техникой прячутся, нет им резона за нами гоняться. Думаю, уйдут скоро…

– Наблюдай за дорогой. Покричи там, есть у ребят аптечка?

Прыгунов принес аптечку через несколько минут. Постоял немного, сочувственно поцокал языком. Девушка вздрагивала, но была в сознании, смотрела пронзительно и с мольбой. В ней имелось что-то оригинальное, Ида была не такая, как все.

– Ну, готовься, Ида Марковна, буду раздевать. – Шубин опустился на колени, высыпал на землю содержимое медицинской сумки. – Если стесняешься, закрой глаза.

Лучше бы не шутил: она смеялась, и от этого становилось больнее.

– Не трогай, товарищ капитан, сама сниму…

– Только не вздумай полностью раздеваться. Фуфайку расстегни, задери гимнастерку… что там у тебя еще под ней?

– Под ней все только начинается… – простонала девушка. – Там сорочка, два комплекта нательного белья… Холода боюсь – в детстве один раз промерзла, теперь паникую каждую зиму…

Ох уж эти женщины… Она стонала, выгибалась, задирая окровавленную гимнастерку. Все, что было ниже, Шубин разрезал ножом. Он не очень-то хорошо знал анатомию человека. Возможно, пуля зацепила легкое или прострелила одну из почек. Ранение было сквозным, в чем имелись и плюсы, и минусы. Минус – большая потеря крови, плюс – не надо вытаскивать пулю. Он подложил под спину девушки камень, увенчав его собственной шапкой – эти бабы такие принцессы на горошине. Ида ерзала, обильно потела. Он скормил пострадавшей таблетку от боли, обработал рану, заткнул ее комком бинта, туго обмотал вокруг спины, скормил еще одну таблетку. Девушка пыталась улыбаться, смотрела с благодарностью. Ходить ей было противопоказано, и все же она норовила встать. Попытка закончилась плачевно.

– Смирись, Ида Марковна. Тебя ранили, – увещевал Шубин. – С санинструкторами это тоже случается. Бойцы смастерят для тебя волокушу, будешь перемещаться со всеми удобствами.

– Вы так ее обхаживаете, товарищ капитан, словно она вам жена, – заметил Прыгунов. – Ладно, молчу, я ничего не говорил.

Диверсанты вели себя нагло, самоуверенно, будто находились на своей земле. Со стороны дороги трещали выстрелы – немцы отгоняли какую-то машину. Водитель не разобрался в ситуации, ворвался в зону обстрела. Резко дав по тормозам, он стал разворачиваться на узкой дороге. Разбились фары, стекла в кабине. Но водитель был жив и яростно крутил баранку. Пули превращали в лохмотья брезентовый тент. В кузове находились несколько красноармейцев, которые успели произвести по паре выстрелов, прежде чем умереть. Пули пробили бензобак, и «полуторка» вспыхнула и остановилась, перегородив движение в восточном направлении. Пламя перекинулось на кабину, и в считаные мгновения транспортное средство превратилось в факел. Диверсанты смеялись, живо комментируя ситуацию. Они не уходили – видимо, хотели убедиться, что топливо в бензовозах сгорело полностью. Одна из цистерн получила лишь незначительные повреждения. Диверсант бросил в люк горящую тряпку, скатился по лестнице и побежал к своим. Столб взвился в небо. Люди в халатах перекатились в канаву, открыли огонь по лесу. Красноармейцы лежали, не отвечая. Нападать на горстку бойцов диверсанты передумали. Сделали попытку атаковать, получили раненого и откатились. Пока занимались эвакуацией пострадавшего, бойцы подстрелили еще одного. Немцы испытывали недовольство. Раздраженно покрикивал командир, критикуя подчиненных. Диверсанты, забрав убитых и раненых, стали уходить. Тела вытаскивали на специальных тряпочных носилках. Помешать им не могли – фашисты прикрывали свой отход. Действовали четко, по науке – быстро отступали к дальнему лесу. Как только они скрылись, в лесном массиве загремели взрывы, видимо, уничтожили минометы.

Шубин кусал губы. Это была не его операция, он случайно оказался в этом месиве. Возможно, он вел бы себя иначе, если бы отвечал за безопасность колонны. Но как уберечься от подобных ситуаций? С этой зимне-весенней кампанией было что-то не так. Действовали на волне успеха, не имея четких планов, необходимых сил, материального снабжения. Диверсанты в советском тылу чувствовали себя как дома, уничтожая то немногое, что удавалось подвезти…

Через пять минут кучка людей вышла на дорогу. Красноармейцы прятали глаза, готовые умереть со стыда. Их вины в случившемся не было, но чувство испытывали омерзительное. Лучше бы умерли, чем эти адовы муки… Иду Левторович пронесли по полю и аккуратно пристроили на обочине. Девушка тяжело дышала, глядя в небо. Кровотечение остановили, но ей срочно требовалось медицинское вмешательство. Она перевела печальный взгляд на Шубина.

– Не говорите, товарищ капитан, понимаю, что произошло, не хочу смотреть на это…

Глаза наполнились слезами, она их закрыла, задрожала. В колонне все было безнадежно. Догорали бензовозы, скорбно застыли остовы машин. Повсюду лежали мертвые. Многие даже выстрелить не успели. Живых не осталось, очевидно, немцы добили раненых. На негнущихся ногах Шубин подошел к своей «полуторке». Сердце тоскливо сжалось. Он забрался в изувеченный кузов, пристроился на свободном от крови участке. Только он и Ида успели покинуть машину, прежде чем в кузов влетела граната. Виталик Шендрик прикрыл собой Оксану, но это не помогло. Осколок попал ей в голову, выдрал клок волос вместе с обломком кости. В глазах девушки застыло отчаяние. Эти люди только и успели понять, что произошло. От кровавого зрелища волосы вставали дыбом. Гоша Царьков, видимо, успел только подняться со своего места и рухнул с продырявленной грудью. Он, очевидно, стал что-то кричать – рот у него был открыт, глаза блестели. Капитан с перевязанной рукой даже подниматься не стал, понял, что не успеет спастись. Так и сидел, повесив голову на грудь. Кровь на коленях уже подсохла. Майор-артиллерист в бессильной злобе сжимал кулаки. В глазах безусого связиста застыл пещерный ужас. Молодость и быстрые ноги не помогли. Только усатый сержант сделал попытку оказать сопротивление, открыл огонь, привалившись к левому борту. Но быстро отстрелялся и повис головой к земле. «А ведь сразу мог догадаться, кто эти люди в санитарном обозе… – точил сознание Шубина подлый червячок. – Жалких секунд не хватило, чтобы взять инициативу в свои руки… Эх, ребята, что же мы творим, не бережем себя…»

Высшие силы, видимо, существовали. Но не для всех. К капитану Шубину они явно благоволили. Он знал, что когда-нибудь это кончится, найдет его законная пуля – возможно, уже отлита и покоится у кого-то в патронташе… Но пока так.

Представители армии и советских властей прибыли через двадцать минут. Ида размеренно дышала, умирать не собиралась, шептала, что все хорошо, она потерпит. Бог терпел и нам велел. Хотя какой, простите, бог? Разве он допустил бы такое, если бы существовал?

Тела красноармейцев стаскивали в одно место. Лева Прыгунов с бледным лицом сидел над мертвым другом. Он называл его Васяней, тряс и бормотал, что тот жив, он только что видел, как у парня дрожало веко. Он пытался реанимировать земляка, но все было бесполезно.

Со стороны Харькова прибыли две черные «эмки», грузовик с красноармейцами, чуть позднее похоронная команда на трофейном «двухтоннике» с железной будкой. Выжившие понуро мялись на дороге. При появлении старших по званию стали строиться в шеренгу. Четверо бойцов НКВД не имели отношения к происшедшему, но уехать им было не на чем, они стояли и ждали дальнейших распоряжений. Из «эмки» выскочил рыхлый коротконогий майор, схватился за голову, обозрев остатки колонны. Он был смертельно бледен, челюсть тряслась. Очевидно, товарищ нес материальную ответственность. Майор срывался на визгливый крик, топал ногами. Ему как воздух требовался виновник произошедшего. Он пожирал глазами понурых красноармейцев, имевших наглость остаться в живых.

– Как такое допустили? Я вас спрашиваю, товарищи?! Почему позволили сжечь колонну с топливом? Вы понимаете, чем это обернется? Я вас всех под трибунал! Да я вас на месте расстреляю! – Он расстегнул кобуру, впрочем, пистолет вытаскивать не стал.

Майору не хватало выдержки, он прекрасно понимал, что трибунал грозит именно ему – по крайней мере, оргвыводы будут сделаны. Он продолжал наскакивать на бойцов, требуя от них объяснений. Красноармейцы отворачивались, что-то бормотали. Майор накинулся на Прыгунова, как на единственного представителя младшего командного состава. Боец смотрел на него исподлобья – бледный, неподвижный. Он вообще был ни при чем, весь его грех состоял в том, что он случайно оказался в колонне в момент нападения. Кто-то из бойцов пытался это объяснить, но «ответственное лицо» не желало ничего слушать, наскакивало на сержанта, подобно петуху. Как они посмели?! Где были их глаза?! А может, специально сдали колонну фашистским диверсантам? Ничего, следственные органы разберутся…

Прыгунов, набычившись, смотрел в глаза майору. Пока тот визжал, брызгал слюной, сержант не произнес ни слова, всем своим видом выражал пренебрежение.

– Товарищ майор, побойтесь бога, – робко произнес ефрейтор с изрытым оспинами лицом. – Столько наших погибло, как вы можете…

– Да мне плевать, сколько вас тут погибло! – взвился майор. – Не можете выполнять свои обязанности – погибайте, невелика потеря! Вы были обязаны отразить нападение…

Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения Прыгунова. Он ударил майора в челюсть с короткого расстояния! Не вынесла душа. Майор отшатнулся, схватился за лицо. Явный перебор. Но в чем-то Прыгунов был прав. Майор взбесился окончательно, выхватил пистолет и передернул затвор. Прыгунов глубоко вздохнул, распрямил спину. Шубин перехватил руку с пистолетом, но, в принципе, мягко.

– Товарищ майор, не надо. Не делайте то, о чем потом пожалеете.

– А ты еще кто такой?! – взревел оппонент. Он готов был рвать и метать.

Шубин объяснил в нескольких словах, кто он такой, а также поставил майора в известность, что люди Прыгунова не имеют отношения к происшествию.

– На вашем месте, товарищ майор, я бы лучше отдал приказ прочесать вон тот лесок. Если поспешить, диверсантов можно догнать. Им предстоит далекий путь, а следы на снегу хорошо читаются.

– Будешь учить меня, капитан?! – Майор осекся под насмешливым взглядом Шубина, заскрипел зубами. Он сбавил пыл, поколебавшись, убрал пистолет в кобуру. – Эй, бойцы, взять этого мерзавца! – Он ткнул пальцем в застывшего Прыгунова. – В изолятор его! Следствие разберется, и эта тварь ответит за все! – заявил он и машинально потер саднящую челюсть.

Шубин был бессилен в данном случае. Он бы сам на месте Прыгунова (да и на своем месте) поступил так же. Но воинское преступление имело место: поднял руку на старшего по званию. Штрафные подразделения существовали уже год, в них и гибла подобная публика. Ладно, хоть не к стенке без суда и следствия. Он угрюмо смотрел, как бойцы разоружают Прыгунова, ведут к машине. Парень не сопротивлялся, сообразил, что перегнул палку…

Глава вторая

Два взвода красноармейцев в итоге вышли на тропу. Но это были поиски иголки в стогу сена. Время бездарно упустили. Похоронная команда собрала погибших. Их втаскивали в железную будку, укладывали друг на друга. Похоронщики накачали на своей службе неплохие мускулы. Иду Левторович Шубин лично отвез в госпиталь – одна из машин освободилась (красноармейцы убыли в лес и вряд ли могли вернуться до темноты). Водитель согласился сделать ходку в город. Парень оказался жалостливым, смотрел на девушку с сочувствием. Самостоятельно забраться в машину Ида не могла, пришлось подсаживать. Оказавшись в кузове, девушка от боли закусила губу и свернулась на полу. Въехали в Харьков. Небо затянуло тучами, казалось, уже вечер. Налетал ветер, сыпал колючий снег. Пострадавшая затихла, прерывисто дышала. Военные на въезде в город остановили машину, проверили документы. Вопросов не возникло. Здесь сходились многие дороги, движение уплотнилось, обыскивать каждую машину не могли физически. Все понимали: женщину нужно срочно везти в госпиталь.

Потянулась городская застройка. Многие дома имели разрушения, отсутствовали стекла в окнах. Жильцы закрывали проемы одеялами, забивали досками, чтобы хоть как-то сохранить тепло.

– На Сумскую улицу поедем, товарищ капитан! – крикнул из кабины водитель. – Это самый центр, военный госпиталь недалеко от площади Дзержинского!

– Устроит! – отозвался Глеб.

Сведения по городу Шубин имел отрывочные, восемь лет здесь не был. Улица Сумская, бывшая Либкнехта, считалась главной улицей Харькова. Она соединяла площадь Тевелева с парком Горького, далее тянулась к Лесопарку, а оттуда переходила в автодорогу, шедшую до Белгородской области. Площадь Дзержинского немцы переименовали в «Площадь имени Немецкой армии», но вряд ли это название устоялось. Мусор и обломки зданий с центральных улиц убрали, но город производил унылое впечатление. Проплывали мрачные здания. Некоторые строения остались в целости, другие лежали в руинах. По тротуарам бродили люди, похожие на тени. Городской парк выглядел жалко. Немцы планировали здесь зацепиться, рыли окопы. Бо́льшую часть деревьев уничтожила артиллерия. Валялись орудийные лафеты, обломки снарядных ящиков, стреляные гильзы. На перекрестке водитель остановился, ожидая, когда пройдет колонна по примыкающей дороге. С афишной тумбы свисали обрывки плакатов – их еще не сорвали. Русский текст призывал жителей записываться на «трудоустройство» в Германию. Прекрасные условия труда, достойная оплата, реализация всех своих профессиональных амбиций! Требовались медики, инженеры, квалифицированные рабочие. Эта кампания развернулась в городе чуть ли не с октября 41-го. Поначалу стелили мягко, брали только добровольцев, у них имелась прекрасная возможность изменить свою жизнь к лучшему. Обещали комфорт и радушный прием, уважение и заботу местного населения. По городу расклеивались афиши и плакаты, газета «Новая Украина» живописала счастливую жизнь харьковчан в Германии. Позднее уже не церемонились, появлялись предупреждения: в случае неповиновения будет применяться насилие. Людей увозили в Германию эшелонами – там они гибли от недоедания, от рабских условий существования. В Харькове оставались лишь те, кто не представлял интереса для промышленности рейха…

Госпиталь размещался в видном здании с классическими колоннами. Раньше здесь была областная больница. Здание почти не пострадало. Мины падали в саду перед лечебным учреждением, выворачивали деревья, но здание не тронули. Здесь было сравнительно тихо. Фронт ушел в район Ахтырки, везти оттуда раненых смысла не было. В беседке сидели раненые – любители никотина, держали оборону: на них наскакивала пожилая нянечка, кричала, что лучше бы от снега дорожки очистили, чем травить свои легкие в неположенном месте. Госпиталь работал в штатном режиме. На крыльцо выкатили тележку с трупом, укрытым простыней. Шубин свистнул. Прибежали санитары, переложили Иду на носилки. Девушка стонала – могли бы обращаться аккуратнее. Вышел грузный мужчина в белом халате, с большой головой, умными глазами и массивным угреватым носом и бегло осмотрел девушку.

– Это вы привезли? – спросил он.

Шубин кивнул.

– Ну что ж, не вижу ничего ужасного, думаю, справимся, – проговорил мужчина. – Повреждения незначительные. Для нашей медицины это уже не является неразрешимой задачей. Доктор Разгонов, хирург, майор медицинской службы, – мужчина протянул руку.

Шубин пожал ее, тоже представился.

– Добро пожаловать в Харьков, молодой человек. В нашем госпитале проходят лечение около двухсот военнослужащих. Немцы уходили в спешке, ничего не взорвали, палаты, кроватный фонд, медоборудование – все целое. Мы с колес приступили к работе – саперы еще обследовали чердаки и подвалы. Пока неразбериха, но скоро войдем в ритм. Главное, здесь безопасно, Харьков уже в тылу. В общем, спите спокойно, молодой человек, с вашей девушкой все будет хорошо. Оставьте ее данные.

– Спасибо, доктор, она не моя девушка. – Шубин смутился. – Познакомиться не успели, вышла неприятная история с атакой вражеских диверсантов. Знаю, что она из Ленинграда, зовут Ида Левторович. Документы у нее при себе, девушка в сознании… Не возражаете, если вечером загляну? Если время, конечно, позволит…

– Не ваша девушка, говорите? – У доктора был незлой внимательный взгляд. – Как скажете, капитан. Конечно, заходите, будем рады. Моя смена только начинается. – Доктор не поленился дойти до урны и выбросить окурок. – Парни, несите ее в операционную, посмотрим, что можно сделать. – Доктор Разгонов развернулся и, не попрощавшись, исчез в здании.

– Спасибо, капитан… – Ида лежала на носилках, пронзительно смотрела в глаза Глеба. – Правда, спасибо, вы хороший человек… – Рука соскользнула с носилок, коснулась его руки.

Мурашки побежали по коже. Шубин улыбнулся. Он отрешенно смотрел, как санитары вносят пострадавшую в здание. Нянечке с лопатой удалось загнать курильщиков в здание – они ворчали, что это безобразие, полицаи в селах и то ведут себя культурнее и гуманнее. За фигурной оградой сигналила санитарная машина. Водитель, доставивший Иду, махнул Шубину рукой и поспешил увести свою «лошадку». Въезжала новая машина. Правый борт, включая кабину, был живописно посечен осколками. Из здания потянулись зевающие санитары с носилками.

Шубин вышел за ограду, нашел скамью в заброшенном парке, закурил. Холода он не чувствовал: деревья и стены домов защищали от ветра. Он докурил, впал в оцепенение. Год и восемь месяцев идет война, а все никак не привыкнуть. Были люди – нет людей, только мертвые тела и память, как десять минут назад они смеялись, ругались, делали какие-то дела… Почему сломался «газик»? Почему подсели именно в эту колонну? Гоша Царьков и Виталик Шендрик живыми стояли перед глазами, только смотрели как-то грустно. Ведь командир не только посылает своих людей на смерть, но и заботится об их безопасности, как бы нелепо это ни звучало…

Он вышел из ступора, выбросил окурок и через десять минут вышел на улицу Либкнехта (нынешнюю Сумскую), где дислоцировался штаб 133-й стрелковой дивизии…

До войны здесь работал райком. В войну – районная комендатура оккупационных властей. Здание при отступлении фашисты не взорвали, очевидно, рассчитывали вернуться. Гитлеровскую атрибутику собрали и сожгли в первый же день. Теперь ничто не напоминало о печальном прошлом. Кабинет на втором этаже был обжитым. Шкафы, стеллажи, канцелярский стол. На кушетке в углу – пыльное покрывало. Пыхтела переносная буржуйка, дым из выгнутой трубы уходил в окно, завешенное одеялом. Невысокий морщинистый мужчина в форме полковника сидел на корточках и подкладывал в печку дрова. Они стреляли под ржавым коробом, как будто полковник горстями бросал в печь патроны.

– Входи, Шубин, не стой как незваный гость, – проворчал полковник, с лязгом закрывая дверку буржуйки. Поднялся с хрустом в суставах, чертыхнулся, запнувшись о березовую чурку. – Макарчук Василий Иванович, начальник дивизионной разведки. Дай-ка поглядеть на тебя, прославленный ты наш, трижды краснознаменный… – Полковник с ироничной ухмылкой обозрел гостя, не нашел, к чему придраться, протянул руку. – Проходи, падай куда-нибудь. Вот так и живем – где спим, там и работаем… ну или наоборот.

Шубин пристроился у стола, на котором лежала мятая карта, отражающая добрую часть Украины. Макарчук ногой смел дрова в кучу, одернул китель. Устроился на другом конце стола и стал раскуривать трубку – очевидно, хотел походить на Верховного. Он носил седые неухоженные усы, при этом находил время сбривать всю прочую растительность с лица.

– Бледный ты, – констатировал полковник. – Или всегда такой? Где твои взводные? В коридоре ждут? Ожидали троих – полный командный состав разведывательной роты.

– Их не будет, товарищ полковник, – сухо отчитался Глеб. – Погибли три часа назад.

– Вот незадача… – Макарчук помрачнел. – А ты, значит, выжил.

– Виноват, – сказал Шубин и подумал: «Я всегда выживаю. Люди сотнями мрут вокруг меня, а я живой. Совсем совесть потерял…»

Макарчук с мрачной миной выслушал рассказ, покачал головой.

– Да, прошла сводка. Жалко ребят, жалко потерянное горючее…

Потерю ребят он поставил на первое место, мысленно отметил Шубин. Обычно сожалеют об утрате материальных ценностей. Человеческая жизнь менее важна. Людей в Советском Союзе как грязи в деревне.

– Хорошо, что ты живой, – вздохнул Макарчук. – Ладно, что-нибудь придумаем. Есть у меня на примете пара хлопцев, пришлю их к тебе – присмотрись, может, подойдут. Молодые лейтенанты, оба полгода в армии, не из робких. А если выжили, значит не дураки, верно?

– Или повезло, – не по уставу ответил Глеб.

– Или так, – допустил полковник. – Да один хрен, – махнул он рукой, – что везучий, что невезучий – бомбам и снарядам это не объяснить… В общем, направлю их к тебе – сам решай, подойдут или нет, ты человек опытный. Наши все погибли: капитан Ломакин – командир разведывательной роты, все комвзвода, замкомвзвода… В строю порядка шестидесяти ребят, а раньше было сто тридцать. Живут в общежитии Харьковского тракторного завода. Отсюда, если пешком, минут тридцать. Разбросало всех… – Полковник сокрушенно вздохнул. – В Харьков входили – еле на ногах держались, засыпали на ходу… В строевых частях осталось меньше половины списочного состава, от танков и орудий остались жалкие слезоточивые воспоминания. Наше счастье, что немцы находились в таком же плачевном состоянии и предпочли унести ноги. Потом их отодвинули за Ахтырку – там они и стоят, в себя приходят. А у нас ни сил, ни морального духа наступать нет. Нужны отдых и пополнение… В общем, рады, что пожаловал на наш фронт. Твоя задача: сформировать боеспособную разведывательную роту и уже послезавтра приступить к выполнению боевой задачи. Количество людей в подразделении определишь сам – должен понимать, что воевать следует не числом, а умением. Сам решай, сколько взводов тебе нужно, два или три. Не забывай, что никто не отменял разведку боем, а это затратное предприятие в плане расхода живой силы, гм… Пойдешь за Ахтырку, это вот здесь. – Полковник ткнул карандашом в карту. – Поселок к западу от Харькова. Уверен, что в обозримом будущем туда передислоцируют нашу дивизию. Не век же в городе сидеть. Полк товарища Шалевича уже там, зарывается в землю. Осваиваем немецкий аэродром восточнее Ахтырки. – Макарчук сухо засмеялся. – Эти люди такие любезные, отступая, много чего оставили. То ли не успели нагадить, то ли вернуться рассчитывали, считая, что отдали Харьков на минутку… Но об этом поговорим позднее, сначала собери ребят. Поселишься на улице Архангельской, четырнадцать, это в двух шагах, по левому переулку. Ключ от квартиры возьмешь у сержанта на вахте, квартира тоже четырнадцать – скажешь, что мое распоряжение. Квартирный фонд огромен, несмотря на то, что многие здания разрушены. Поживешь пару дней, дольше не придется. Дом целый, квартира целая, нет ни воды, ни канализации, ни электричества. Спросишь у сержанта, где добыть воды. Ближе к ночи подгоню тебе ребят, обсудишь с ними ближайшие планы. Запомни фамилии: Комиссаров и Коваленко. Первый с Урала, второй местный, может быть полезен в качестве проводника по городу. С утра приступай к работе, сутки на формирование боеспособного подразделения, потом доклад и получение вводной. Понимаю, что времени мало, но где его взять? Чаю не предлагаю, сам сижу голодный, ума не приложу, где мой ординарец… Есть вопросы?

– Есть, товарищ полковник. – Шубин решился попросить, попытка не пытка. – Это связано с утренней атакой на топливный конвой… – Глеб замялся. – Есть один парень, весьма толковый, видел его в деле, невзирая на то, что он служит в НКВД. Сегодня утром он съездил по лицу целому майору…

– Замечательное начало, – похвалил Макарчук. – Я заинтригован, продолжай.

Глеб описал случившееся с Прыгуновым. Да, товарищ погорячился, мог бы этого не делать. Но он потерял земляка, не считая прочих ребят. А майор заслужил, думает лишь о своей шкуре. Шубин бы сам ему двинул. Чем меньше подобных майоров в Красной армии, тем крепче боеспособность. Возможно, Прыгунова еще не расстреляли. Если жив, то где-то за решеткой, что можно узнать, обладая связями, кои есть у начальника дивизионной разведки…

– Восхищен тобою, Шубин, – покачал головой Макарчук. – Мы еще толком не знакомы, а ты уже готов воспользоваться моим служебным положением. Я похож на человека, который повелевает особыми отделами и вытаскивает из дерьма преступивших закон?

– Вы похожи на такого человека, – сказал Шубин. – Но могу ошибаться. Это, кстати, не для меня – данный человек мне никто. Мы говорим о ценных кадрах. А бойца я видел в деле и был, мягко говоря, восхищен. Ну подумаешь, погорячился, стукнул не того. Майор ведь сам нарывался…

– Так, стоп, – поморщился Макарчук. – Еще чуток, и ты начнешь высказывать крамолу и подсядешь рядом со своим протеже. Я понял тебя, капитан. Если смогу – помогу. Если нет – не обессудь, твоего задиру никто за кулак не тянул. Можешь идти. Хотя подожди…

Полковника Макарчука что-то беспокоило. Он поглядывал на карту и с усилием отводил от нее глаза.

– Слушаю, товарищ полковник.

– Полагаю, в оперативной ситуации на фронтах ты не силен… Но о тебе говорили как о человеке умном и с интуицией. Есть мнение о создавшемся положении в восточной Украине?

– Мы наступаем, товарищ полковник, – растерялся Шубин. – И делаем это, насколько знаю, успешно, освободили Харьков…

– Давай без того, что известно, – поморщился главный дивизионный разведчик. – Операция «Звезда» Воронежского фронта по овладению Харьковом с горем пополам выполнена. Операция «Скачок» Юго-Западного фронта по прорыву в центральной Украине продолжается, взяты Красноармейск, Павлоград, наступление развивается в направлении Днепропетровска и Запорожья с целью выйти к Днепру… Тебя ничто не беспокоит? Можешь говорить все, что накопилось, репрессировать не буду.

Полковник исподлобья уставился на собеседника. Шубин чувствовал себя неловко. Макарчук ему льстил. Анализ ситуации на фронтах – не капитаново дело. Зачесалась спина – как раз в том месте, куда не достать руками.

– Не скажу, что меня это беспокоит, товарищ полковник, но немного смущает… Немцы не хотели сдавать Харьков, и на этом направлении, помимо вермахта, стояли две дивизии СС и танковая группа. Но под натиском фрицы оставили город. Мы взяли Харьков на последнем издыхании – сами говорили. Войск мало, обозно-вещевое хозяйство отстает, с ГСМ беда. Но немцы отброшены, тоже потрепаны и вряд ли в ближайшее время соберутся взять реванш. А когда соберутся, мы успеем укрепиться. На юге же их поведение не совсем понятно: они оставили Павлоград, Красноармейск, хотя ничто не мешало их оборонять. Иногда создается впечатление, возможно, ошибочное, что нас заманивают в «мешок»…

– Значит, не один я такой, – расслабился Макарчук. – Мы можем что-то не знать о планах Ставки, но войска вынуждают идти вперед, при этом делается вид, что на юге ничего нет – ни Крыма, ни Черного и Азовского морей. Ни фронтовая, ни армейская разведка ничего не замечают. Почему нам с такой легкостью отдают земли? Есть данные, полученные из разных источников, и это тревожные данные. Они непроверенные, их невозможно проверить. Допускаю, что это дезинформация, но, скорее всего, нет. Дезинформация навязчива, а здесь мы видим то, что немцы как раз пытаются скрыть… Гитлер не хотел отдавать Харьков, призывал биться до последнего, но хитрый Манштейн настоял – и правильно сделал, иначе бы мы захлопнули в этом котле кучу войск. Манштейн явно планировал взять реванш и устроить ловушку. Он уводит свои войска не на запад, а на юг, при этом избегает больших дорог, где его бы видели. Эти части практически не были в боях, у них много артиллерии, бронетехники. Поступают сведения, что сегодня в Запорожье объявлен грандиозный шмон – город усердно зачищают части вермахта и СС, кого-то ждут. Есть предположение, что на встречу с Манштейном пожалует сам фюрер…

– Вот черт, – встрепенулся Шубин. – Жалко, что мы не там. Уж придумали бы способ дотянуться до гадины…

– Да иди ты, – отмахнулся Макарчук. – Что они собрались обсуждать? Явно не возврат Харькова, на это у немцев нет сил. Думаю, наоборот, с возвратом Харькова решили повременить, как и с восточными землями. А вот что касается центральной части Восточной Украины, где победоносно шествуют наша шестая армия и танковая группа Попова… Смотрю на эту карту, капитан, и не могу взять в толк, что мешает немцам заманить нас в ловушку, дать возможность пройти еще немного, а потом нанести удары со стороны Мелитополя и Херсона и полностью окружить наступающие группировки? Это будет катастрофа. А там и до сдачи Харькова рукой подать…

– То есть вы считаете, что противник нас активно дезинформирует? – насторожился Шубин.

– Почти уверен, – кивнул Макарчук. – Манштейн создает иллюзию отступления по всему фронту, и отход их оперативной группы от Северского Донца как бы тому подтверждение. Мол, спешат покинуть междуречье, где мы можем их разбить. Противник создает видимость, что переправляется за Днепр. Боюсь, командование клюнуло на приманку, капитан. Дай бог, если ошибаюсь. Но вся логика войны говорит об этом. Несколько раз я озвучивал свои подозрения комдиву. Увы, не имею права апеллировать выше через голову начальства. Меня не слышат, мол, напрасно паникую, мы же успешно наступаем, каждый день берем какие-то населенные пункты… Эх, капитан, вместо того чтобы отправлять тебя в Ахтырку, я бы снарядил твою группу под Кременчуг или Кривой Рог…

– Когда они могут ударить, товарищ полковник?

– Да черт их знает. Через день, через неделю. Могут вообще не ударить, и это подтвердит несостоятельность моих предположений. Ты пойми, капитан, план Ставки на этом участке весьма дерзок и, не побоюсь этого слова, авантюрен: одним ударом отсечь южную группировку немцев. Но они же не будут спокойно этого ждать и явно подготовят фланговый удар. Танкистам Попова до Запорожья осталось шестьдесят верст, они сами лезут в мешок, а командование только подгоняет…

Шубин задумчиво смотрел на карту. Полковник мог ошибаться, но во всем происходящем много странностей и неувязок. Юг Украины командование игнорировало, как будто его не существовало. А ведь там серьезные группировки, помимо тех, что находились в Крыму и были отведены с Днепропетровского направления. Крупные силы сосредоточены в Мариуполе, в Херсоне, по морю поступает подкрепление из Румынии. Об этом не могли не знать, на что рассчитывали? Никаких дополнительных сил вслед за шестой армией не следовало…

– Ладно, капитан, не морочь себе голову. Мы люди подневольные, что приказывают, то и выполняем. Вид у тебя какой-то замученный, капитан. Зайдешь на склад, получишь новое обмундирование. Задачу уяснил? Ступай.

К вечеру похолодало. Еще не стемнело, но из-за низкой облачности город накрыли сумерки. Падал колючий снег, стелилась поземка. Шубин добежал до нужного дома, переговорил с сержантом, исполняющим обязанности консьержа. Вооружившись ключами, поднялся по гулкой лестнице на третий этаж, заглянул в колодец между лестничными маршами. Идеальное место для желающих покончить с собой.

Квартира была небольшой, но с высокими потолками. Он с опаской вошел, потянул носом. Запах смерти ощущался и здесь – застарелый, казалось, въевшийся в предметы обстановки. Судя по интерьеру, раньше в квартире жили пенсионеры. Старенькая мебель, пыльные салфетки, прогибающиеся под ногами половицы. Лучше не задумываться, кто здесь жил и умер… На кухне было шаром покати. Зато имелся старинный медный примус с подобием конфорки и литра четыре керосина в бачке на полу. Капитан заправил устройство, поджег. Через минуту стало теплее – расслабились члены, закружилась голова. На пару суток горючки хватит. «Печку» можно было таскать с собой, что он и сделал, пройдя с нею повторно по квартире. В санузле находились баки с водой, сливное отверстие в полу. В вещмешке поскрипывало новое обмундирование, которое кладовщик выдал с такой неохотой, словно с себя снимал…

Вода нагрелась за полчаса. Мылся быстро, как новобранец, у которого над душой навис строгий сержант. Прилег на кровать, но, когда стал засыпать, вскочил. Спать рано, а с каким бы удовольствием он сейчас вытянул ноги часов на двадцать!

В квартире пожилых интеллигентов проживали и немецкие военнослужащие – витал в пространстве какой-то иноземный дух. Фото в рамочке запечатлело молодого человека в форме политрука, снимок был явно довоенным. В фото тыкали ножом – вырезали глаза. Но срывать со стены не стали, видимо, было лень, просто баловались. Снова холодало. Тратить керосин не хотелось. Шубин погасил примус, натянул выданную на складе фуфайку и покинул жилище…

Уже темнело, когда он вошел в госпиталь. Люди работали – с фронта снова везли раненых. Их таскали на носилках, на громоздких, плохо управляемых тележках. Вдоль прохода лежали тела, укрытые шинелями и солдатскими одеялами. Доктор Разгонов с папиросой во рту что-то внушал двум медсестрам – девушки были бледны, качались от усталости и недосыпания. Руки хирурга были по локоть в крови (видимо, проводил операцию), она уже подсохла и никого не смущала. Девчушки понятливо закивали и побежали по коридору. Доктор прислонился к стене, закрыл глаза. Пепел с тлеющей папиросы упал на пол. Доктор открыл глаза, обнаружил рядом смутно знакомого капитана и нахмурился. Глаза хирурга были сильно воспалены – как у вампира из буржуазных сказок для взрослых.

– Капитан Шубин, – напомнил Глеб. – Девушку привез три часа назад, сержанта медицинской службы Левторович. Вы провели операцию, доктор? Ей уже лучше?

– Ах да, – вспомнил Разгонов. Он смял пальцами прогоревшую папиросу. – Нечем порадовать, молодой человек. Операцию провели, можно сказать, успешно, но у больной открылось сильное внутреннее кровотечение. Мы приложили все усилия, но спасти ее не смогли… Такое случается, мне жаль. Она здесь. – Доктор указал на тело, укрытое серой простыней – оно лежало в проходе среди прочих тел. – Мне жаль, – повторил Разгонов, всмотревшись в меняющееся лицо капитана. – Мы делаем все, что в наших силах, почти не спим, но мы не боги, вечное спасение не гарантируем.

– Но подождите, доктор, – растерянно пробормотал Глеб, – ее ранение казалось неопасным, могла самостоятельно передвигаться, шутила…

– Многие шутят, – вздохнул хирург. – Что еще делать, когда все хреново? Сегодня сбитого летчика оперировали, он ноги отморозил, пока до наших постов добрался. Не помогла ампутация, гангрена расползлась. Знаете, как шутил, побасенки рассказывал? Мы от смеха умирали, когда ему ноги резали… Вашей Левторович удалили одно легкое. Второе тоже оказалось повреждено, и кровь пошла, когда уже закончили операцию. Если бы вы ее привезли на полчаса раньше, могли бы спасти. Да, такое возможно, человек не загибается от боли, находится в сознании, разговаривает… Потом все развивается стремительно… Она вам кто?

Ответа доктор не дождался, его позвали. На душе было скверно. Казалось, девушка на полу смотрит на него, может видеть сквозь непроницаемые предметы. Глеб присел на корточки, отогнул покрывало. Последние минуты Иды были страшны, она испытывала адскую боль. Лицо исказилось, таким и осталось после смерти. Глаза ей закрыли, но лицевые мышцы не расслабились. Смотреть на покойницу было страшно и больно. Действительно, кто она ему? Он поборол тошноту, укрыл девушку покрывалом и направился к выходу. Он был привычен к смертям, но сегодня что-то сломалось, грусть-тоска наползала. В этот момент прибыла машина из морга, мрачные люди с носилками стали входить в здание. Видимо, больничный морг был переполнен, тела развозили по другим учреждениям. Пришлось пропустить носилки, а потом выскочить на улицу и отдышаться. Морозный воздух пошел на пользу, самочувствие улучшилось. Что он знал про эту Иду? Сама из Ленинграда, где сейчас проводятся попытки снять блокаду (и даже частично сняли), наверняка имеется молодой человек или имелся – война, люди гибнут миллионами. Могла быть замужем, и у нее могли быть дети… Хотя и вряд ли, не стала бы так смотреть на незнакомого капитана…

Он выкурил несколько папирос, пока шел по городу. Поскрипывал свежевыпавший снег под ногами. До комендантского часа оставалось время, патрули не зверствовали. Мирные жители, приученные к «порядку», без нужды не показывались. Большого ликования при смене власти не отмечалось. Слишком многие сотрудничали с оккупантами, ожидались массовые аресты, по крайней мере, горожане этого боялись. Но властям было не до них: люди еще не отдохнули, не прибыли подкрепления, даже обозы подходили нерегулярно. Войск НКВД в городе было немного, те, что вошли, занимались охраной важных государственных объектов.

В голову лезли разные мысли. Иногда Шубину казалось, что он уже умер, а все происходящее – картинки из другого мира. Ведь так не может быть! Он снова выжил, не получив ни царапины. Сколько человек находилось в кузове? Почему ему удалось выжить? По какому плану вещи происходят именно так? Кто наверху решает, кому жить, а кому умереть? Он ловил себя на мысли, что становится фаталистом. Не может бесконечно виться эта веревочка…

Он стал подниматься по гулкой лестнице. Звук шагов отдавался эхом. Перед глазами возник образ Кати Измайловой: бездонные глаза, хорошенькое личико. Где она сейчас? Виделись две недели назад, на другом фронте, словно в другом измерении, она сокрушалась, что не знает номера его новой части. Он сам не знал, но номер полевой почты медсанбата отпечатался в памяти. Глеб клялся, что сразу напишет. Прежние женские образы становились размытыми. Что с ними стало? С Лидой расстался, Настя Томилина тоже канула в небытие – дай бог ей выжить и пожить нормально. Последнюю он не любил, но привязался к ней. Она его любила, сходила с ума, когда не знала, где он. А потом в ней что-то надломилось, отношениям пришел конец… Надо написать Кате! Именно сейчас он этим и займется, а утром отдаст письмо в почтовую службу…

Что-то шевельнулось во мраке у двери его квартиры! Глеб вернулся в реальность, отпрянул к стене. Пальцы поползли к кобуре, отогнули застежку. В подъезде кто-то был, да не один, а целых двое. А ему ничто не мешало проявить бдительность!

– Эй, не стреляйте, свои, – ахнула темнота. – Товарищ капитан? Капитан Шубин – это вы?

И все же он вынул пистолет. Рукоятка «ТТ» подмерзла, щипала кожу. Как он пропустил посторонних? Вот так однажды и отдаст концы…

– Да. Вы кто?

В полумраке вырисовывались очертания фигур. Двое мялись под дверью как бедные родственники. Одеты по форме, в телогрейках, вытесняющих шинели из обихода воюющей братии.

– Моя фамилия Коваленко, его – Комиссаров, мы лейтенанты, служили в полковой разведке. Полковник Макарчук к вам послал, дал адрес… Мы уже пять минут тут стоим, хотели уходить, потом слышим, кто-то поднимается…

Расслабился, вылетели из головы слова полковника! А ведь он обещал прислать «толковых ребят», а Шубин забыл.

– Рисковые вы парни, – пробормотал Шубин, отклеиваясь от стены. – Торчите тут, как тати в ночи. А если бы я палить начал? Уже знали бы, что есть на том свете…

– Ничего, товарищ капитан, узнаем еще, какие наши годы.

Глеб первым вошел в квартиру, включил фонарь, потом примус.

– На кухню проходите, товарищи лейтенанты. Только на ужин не рассчитывайте, даже чая не предложу – в этом доме шаром покати.

– Ничего страшного, товарищ капитан, – пробормотал второй лейтенант, Комиссаров, протискиваясь бочком на кухню. – Что толку от этой еды? Только поешь – через час опять хочется. У нас заварка есть, какие-то бублики, так что, если воду найдете и подогреете, будет здорово.

Он усадил парней за стол и, прежде чем поставить чайник на примус, оглядел своих гостей. Лейтенанты были молоды – хотя и не так критично, чтобы называть их юнцами. Михаил Комиссаров – выше ростом, сухопарый, с заостренными чертами лица. У него были редкие темные волосы, которые он постоянно зачесывал пятерней набок. Иногда он вздрагивал, крутил шеей – видимо, последствия контузии. Александр Коваленко был спокойнее, производил впечатление добродушного человека (скорее всего, ошибочное), имел крепкое сложение, густые, коротко стриженные светлые волосы. Он пил чай без спешки, дул на воду, хрустел «закостеневшими» бубликами. Комиссаров пару раз попробовал отпить чаю, но отказался от своей затеи, стал ждать, пока остынет.

– Товарищ полковник рассказал, что с вами произошло в дороге, – проговорил Коваленко. – Выжили только вы и медсестра…

– Она не выжила, – глухо обронил Шубин.

– Вот черт… – Коваленко озадаченно почесал за ухом. – Жалко… Бабам-то оно за что?

– Опустим тему, – поморщился Шубин. – Давайте о себе.

Они повествовали, а он присматривался к людям, мотал кое-что на ус. Молодость – не трагедия, дело проходящее. Комиссаров был родом из Обнинска, до войны отслужил срочную, окончил лейтенантские курсы. Под Москвой получил серьезное ранение, полгода валялся в госпитале, где озверел от тоски и безделья. На Дону командовал разведвзводом, проявил себя неплохо, там и получил обширную контузию, о которой до сих пор не может забыть. В 40-й армии второй месяц, брал с войсками Харьков, впрочем, не в качестве разведчика – исполнял обязанности командира стрелкового взвода. Лично водрузил красный флаг на райкоме партии, а потом еще полдня удерживал здание – немцы передумали его сдавать и решили отбить обратно. Формально приписан к остаткам разведывательной роты, из которой выбиты все командиры и половина личного состава.

Коваленко был из местных, до войны проживал в переулке Короленко, что в самом центре Харькова. Здесь окончил школу, отсюда уходил в армию, сюда и вернулся после демобилизации. Биография схожа: лейтенантские курсы, служба в пехоте. Успел повоевать против белофиннов, впрочем, уже на том этапе, когда Красная армия победоносно шествовала по Финляндии. Не женат, имел отношения. Но осенью 41-го девушка отбыла в эвакуацию за неделю до того, как немецкие танки ворвались в Харьков. Сам вошел в город в числе первых, сразу побежал в родной переулок Короленко.

– Представляете, товарищ капитан, мои родители по-прежнему тут живут! Прошли через все ужасы оккупации, такого рассказали… Отец сильно сдал, ходит с палочкой, но продолжает шутить. Мама ухаживает за ним, добывают еду, дрова, знакомый по заводу сварил буржуйку… Отец работал на Харьковском тракторном заводе, его построили в тридцать пятом, и отец сразу же туда перевелся с кузнечно-механического завода, возглавил инженерный отдел. Мама с ним работала, бухгалтером… Просто чудо, что остались живы, не верится. Многие соседи умерли от голода, замерзли, кого-то расстреляли, отправили в Германию… Дом почти не пострадал, в нем даже электричество не пропадало. В квартале размещались гестапо, комендатура, полицейский участок, поэтому перебоев с энергией почти не было… О нет, мои старики с оккупантами не якшались, – спохватился лейтенант. – Завод при немцах не работал, знания и умения отца немцам не требовались. Однажды попали в облаву – каратели искали подпольщиков, многих отправили в тюрьму, отца схватили, хотели выбросить на улицу, так мама вцепилась в него, кричала, чтобы обоих расстреливали… Те бы и расстреляли, дело нехитрое, да среди полицаев знакомый затесался, вступился за отца, его и оставили в покое. Позднее выяснилось, что этот человек работал на подполье, а служба в полиции ширмой служила… Товарищ капитан, возьмете нас к себе в разведку?

– Вы как погорельцы приюта выпрашиваете, – пошутил Шубин. – Возьму, по нраву вы мне. Хоть вы и не девицы, чтобы нравиться. Посмотрим, каковы вы в деле.

– Рота у тракторного завода дислоцирована, – обрадовался решению Шубина Коваленко. – Там бараков понастроили, когда завод возводили, до сих пор стоят. Немцы только парочку сожгли, с остальными все в порядке… Засиделись мы у вас, – спохватился Коваленко. – Ночь уж близится. Хорошо нам пропуски выписали для комендантского часа. Михаил в расположение пойдет, а мне разрешили у родни переночевать. К ним побегу – вон, продуктов собрал. – Лейтенант кивнул на вещмешок. – Вы же не местный, товарищ капитан, дорогу не знаете. В восемь утра подойду к вашему дому, вместе дойдем. Здесь пешком минут тридцать, трамваи и такси не ходят. А транспорт нам не выделят, горючего нет, штабисты уже три дня пешком ходят…

– Уговорил, – кивнул Шубин. – Давно тут не был, забыл, куда идти. А сейчас выметайтесь, товарищи офицеры, вам еще по морозу топать…

Глава третья

Коваленко опоздал на пять минут, прибежал запыхавшийся, с покаянной миной. Утро выдалось умеренно теплым, снег не шел.

– Виноват, товарищ капитан, патруль привязался! – прокричал лейтенант, выворачивая из-за угла. – Мурыжили, документы мои мусолили. Пройдемте, говорят, до ближайшей стенки. Вот же кретины.

– Ты вроде жив, – засомневался Шубин.

– Чуть не обделался со страха, – признался Коваленко. – Пришлось объяснить, используя все возможности русского языка, что они не правы. Хорошо офицер подошел, извинился. Их, видите ли, не устраивает, что военнослужащие бегают по городу в отрыве от своих подразделений. И поди пойми, чем они отличаются от диверсантов. Пойдемте, товарищ капитан, а то замерзли уже. Через площадь Дзержинского пройдем, здесь близко. Вы «Госпром» видели? Такого даже в Москве не строят. Стоит наша главная достопримечательность – ее никто особо не обстреливал.

Город просыпался, по заснеженным дорогам ползли обледеневшие «полуторки» и «эмки». Горожанка, закутанная в шаль, протащила санки с привязанными к ним баками. Мирные жители выходили на улицу, шли по своим делам. Вдоль дороги высились монументальные здания. Раньше здесь были магазины – гастрономы, универмаги; сейчас витрины были разбиты, в стенах зияли провалы от попаданий артиллерийских снарядов. Центр Харькова когда-то был красив, у каждого здания свои архитектурные особенности. Сейчас все было серым, покалеченным. Даже целые строения казались ущербными. Чернели оконные глазницы – в этих помещениях никто не жил. Из других окон торчали трубы буржуек. Народ отогревался. Для многих печки считались роскошью. Люди с нетерпением ждали весны, чтобы снять хотя бы часть проблем, связанных с отоплением.

На площади Дзержинского, переименованной оккупантами в площадь Немецкой армии, властвовал ветер, он гнул деревья. Катились пустые консервные банки, зияли выбоины в асфальте. На площади возвышался сложный архитектурный комплекс – нечто невиданное для современной советской архитектуры: «свечки» высотой не менее двенадцати этажей устремлялись в небо. Остекление было практически сплошным – но это раньше; сейчас, как и во всех домах, разбитых окон было больше, чем целых. Каждое высотное здание соединялось с соседними шестиэтажными перемычками, и все это представляло единый гигантский комплекс. Сооружения уцелели, лишь кое-где зияли выбоины, валялись горы мусора, деревья. Здесь было сравнительно многолюдно. У подъезда стоял грузовик – люди в форме что-то разгружали.

– Вот оно, – с важностью сказал Коваленко. – «Госпром», архитектурная гордость Харькова. Нигде такого нет, даже в Москве. Сущий конструктивизм и море железобетона. Повреждения незначительные, восстановят. Внутри загадили, но тоже не проблема.

– Я слышал, в этом комплексе работало правительство Украины? – вспомнил Шубин.

– Точно, – согласился лейтенант. – Эту красоту поднимали шесть лет, с тысяча девятьсот двадцать восьмого по тысяча девятьсот тридцать четвертый. В муках творение рождалось. Сколько было споров, переделок, согласований… Комиссии из Москвы одна за другой ехали. Знаменитый человек возглавлял проект – Алексей Бекетов, известный архитектор. Он, кстати, в эвакуацию не уехал, здесь в сорок втором и скончался от голода. Я еще мальком был, когда строительство шло, но все помню. Харьков был украинской столицей – красивее Киева, красивее всех прочих городов. А какая здесь промышленность! Третий город в Союзе после Москвы и Ленинграда. Ведь было же чем гордиться, верно, товарищ капитан? В «Госпроме» работал Совет народных комиссаров Украины. Строительные работы еще шли, а комплекс уже функционировал.

«Именно здесь в тридцать третьем году пустил себе пулю в лоб председатель правительства УССР Скрипник, – подумал Глеб. – Не стал дожидаться, пока за ним придут».

– Потом столицей стал Киев, – продолжал просвещение Коваленко. – А в «Госпроме» обосновались местные власти. Внушительно, согласитесь? Ничего, отстроим, отремонтируем, еще красивее станет. Мы же не немцы. Они, когда эту площадь заняли, конюшню в «Госпроме» устроили, просто варвары… А выше – представляете, – Коваленко засмеялся, – при немцах обезьяны жили. Самые настоящие обезьяны: шимпанзе, макаки, мартышки. Зоопарк под боком разбомбили, а жить где-то надо, вот обезьяны сюда и перебрались. Обосновались, жили как все, детишек рожали, у немцев еду воровали. Никак их выгнать не могли, и сейчас где-то прячутся, там ведь миллионы закутков и помещений… Пойдемте через комплекс. Дальше улица Анри Барбюса, выйдем на Сумскую… то бишь Либкнехта.

Массивные здания из стекла и бетона оставались позади. Немцы эту площадь обороняли вяло, разрушений почти не наделали. У входа в подвалы стояли красноармейцы с автоматами. Навстречу через мостик двигалась колонна. Бойцы с автоматами гнали задержанных. Люди шли с опущенными головами, кто-то в немецких шинелях, кто-то в штатском, небритые, с опухшими лицами. Пришлось остановиться, пропустить процессию. Люди проходили мимо, потупив взоры, по сторонам почти не смотрели. Молодые лица сменялись пожилыми, морщинистыми, двое прихрамывали, кто-то прыгал на костыле, а поврежденная нога неестественным образом торчала вбок. В колонне находились раненые с окровавленными бинтами. На лицах людей застыло обреченное выражение. Лишь один из них – рослый, с окладистой бородой и роскошным синяком под глазом – смотрел дерзко, с презрением. Он встретился глазами с Шубиным и не отвел взгляд – брезгливо сморщился и плюнул под ноги.

– А ну шевелитесь, чего плететесь как сонные мухи! – прикрикнул конвоир. – Не выспались? Ничего, на том свете отоспитесь!

Над толпой прошелестел недовольный гул. Бородатый открыл рот, чтобы ответить дерзостью, но передумал, закрыл. Видимо, появление второго синяка посчитал излишеством. У этих людей были славянские лица. С мостика колонна свернула к задним дворам «Госпрома». Красноармейцы у входа в подвал ждали именно их.

– Полицаи, – лаконично объяснил Коваленко. – Продолжают отлавливать. Видно, ночью предприняли попытку вырваться из города. Расстреляют, к бабке не ходи, куда еще эту публику девать? Соберут побольше, вывезут за город и расстреляют. Пойдемте, товарищ капитан…

Улица Сумская практически не пострадала. Здесь раньше размещались гестапо, городская комендатура. Теперь вновь вернулась советская власть, кипела жизнь. Нацистскую атрибутику выбрасывали из окон, сгребали в кучи и сжигали. В глубине здания играл патефон, красиво пел Марк Бернес. Ветер гнал вдоль дороги обрывки немецких плакатов, призывающих граждан записываться в полицию. У жилого дома мужчина детским совком собирал снег в ведра – хоть такая вода.

Коваленко продолжал ликбез. Родители, пережившие оккупацию, много рассказали. Соглашателей и коллаборационистов в Харькове оказалось с избытком. Откуда столько? Видимо, копилось у людей недовольство советской властью из-за голода, репрессий, скудного снабжения. Но при чем тут советская власть? Коммунисты все правильно делали: уничтожали мироедов, кулаков, буржуев, тайных заговорщиков – именно они довели людей до ручки своей подрывной деятельностью. Без этого сброда страна давно бы процветала и являла пример всему миру! Немцы, войдя в город, стали создавать органы военного управления. Вся власть принадлежала комендатуре. Последняя выпускала приказы, распоряжения и контролировала их выполнение органами местного управления. Немцы разбросали отделы комендатуры по всему городу. С отдалением фронта сформировали комендатуру армейского тылового района. И сразу бросили клич: все желающие могут записаться в шуцполицию – вспомогательную полицию. Кадрового голода шуцманшафт не испытывал. Харьковских сотрудников полиции называли хильфсполицаями. Штаты укомплектовали полностью – из местных добровольцев. Во главе подразделений вставали украинские националисты, прибывшие с Западной Украины. У них в ходу были словечки: «самостийность», «незалежность» – они ратовали за отдельное независимое государство Украину, но при этом активно сотрудничали с оккупантами и вылизывали им пятки. Полицейские проводили карательные рейды, нагоняли страх на население.

– Разный там был сброд, – бубнил Коваленко. – Были трусы, были идейные, всякая уголовная шпана, записывались пленные красноармейцы – многие потом сбегали, чинили пакости бывшим хозяевам… В Харькове действовал подпольный обком ВКП(б)У. Мои родичи пару раз выполняли для них поручения. Подпольщики специально отправляли на службу своих людей, чтобы выведывать вражеские планы. С ними и советские разведчики работали: добывали секретные документы, склоняли полицаев к дезертирству. Однажды накрыли группу – два часа шла перестрелка, а как всех поубивали, полетели головы полицейского начальства и даже клятых западенцев… А позднее всех, кто прибыл с запада, фрицы репрессировали – до кучи, чтобы не очень мнили из себя. Одних расстреляли, других за решетку упрятали до лучших времен. Теперь сидят у нас в плену и плачутся: дескать, немцы нас гнобили, теперь вы гнобите…

За перекрестком, у сквера, сохранился сколоченный из досок помост. Сюда сгоняли население и вешали приговоренных к смерти. Покидать мероприятие до его окончания гражданам воспрещалось под страхом того же повешения.

– У здания областного комитета партии то же самое было. Вешали прямо на балконе над парадным крыльцом – в основном подпольщиков, отловленных партизан. Лютое зрелище, товарищ капитан… Дети плачут, бабы орут, паника, народ разбегается, давка, немцы стреляют поверх голов, а то и по людям… В плане убийств немцы большими выдумщиками были. Пригнали специальный автомобиль с герметичным кузовом, «газенваген» называется. Сначала никто не понимал, что за штука ездит по городу. А это машина для уничтожения людей, душегубка, проще говоря. Набивают в кузов толпу людей, запирают, пускают угарный газ – и все умирают в корчах… – Лейтенант передернул плечами. – Всякий раз, как представлю, так мороз по коже… Могли обычных людей на улице хватать, убивать для устрашения прочих – национальная забава у них такая… И вы еще не знаете, что тут с евреями происходило…

Шубин слушал не перебивая. Харькову досталось. Ленинградцам в блокаду тоже выпала несладкая жизнь, но в их город хотя бы немцы не заходили. В декабре 41-го всех евреев по велению коменданта обязали переселиться в район ХТЗ. В те самые бараки для временного проживания, куда Коваленко вел Шубина. Там и устроили еврейское гетто. Каждый день из него вывозили несколько сотен евреев и доставляли на расстрел в Дробицкий Яр. Уже через несколько месяцев в гетто никого не осталось, и оно прекратило существование. Но расстрелы в Дробицком Яру продолжались – убивали военнопленных, недовольных властью, психических больных. Сколько тысяч там сгинуло, никто не считал. И упомянутый яр не единственное место, где уничтожали людей. Много было мест: Лесопарк, Холодногорская тюрьма, Салтовский поселок, где уничтожали пациентов клиники «Сабурова дача»^[1], гостиница «Интернационал» в самом Харькове. А вдоль улиц Сумской и Благовещенской не осталось фонарного столба, на котором бы не висел человек…

– Жрать было тупо нечего, товарищ капитан. Немцев эта тема не заботила. Городские власти тоже. Поставки продовольствия почти не осуществлялись – только властям и их прихлебателям. У меня отец похудел на тридцать кило, мама тоже еле ходит. Ели кормовую свеклу, шелуху картофеля. Казеиновый клей употребляли, он чем-то похож на свернувшееся молоко. Домашних животных съели по всему городу – вы видели хоть одну собаку? Говорят, на рынке продавали человеческое мясо, хотя за это даже немцы наказывали. Люди опухали, с трудом ходили. В Ленинграде видел, как люди впрягаются в санки и везут своих умерших родных и близких. И в Харькове та же картина, а это город с миллионным населением! Сил не было похоронить, да и земля мерзлая, вот и оставляли тела в парках и скверах. А если кто-то на окраине жил, то в окрестных лесах. Когда-нибудь подсчитают, сколько людей погибло, а сейчас даже представить страшно…

– Твои-то как перебивались?

– Смекалкой, – усмехнулся лейтенант. – В Харькове рынки работали, их тут много: Благовещенский, Конный, Рыбный, Сумской… Как началась оккупация, деньги вообще не принимали, только натуру. Всю мою детскую одежду на продукты обменяли. У родителей странность была: ничего не выбрасывали, аж с моего младенчества, все в кладовке хранили. Помню, ссорился с ними: на хрена вы это барахло держите? Отец на днях пошутил: теперь понимаешь, на хрена? Свою одежду сбывали – а у мамы были красивые платья, да и шуба ничего такая. Часть мебели продали, всякие лампы, торшеры, подсвечники, ювелирные побрякушки. Не зажиточные они, но кое-что скопили за долгую жизнь… Потом деньги вернулись в оборот – распечатали кубышку. Цены взлетели. Килограмм ржаного хлеба – двести двадцать рублей. Пшеница – еще выше, картошка – сто. Сахар вообще под тысячу, такие продукты и не покупали. А средняя зарплата шестьсот рублей, как вам это нравится? Немцы даже не заморачивались, оставили в ходу рубли. На такую зарплату на рынке не разгуляешься. Только на макуху хватало, это жмых, то, что остается после выжимки масла из семян. Не разжиреешь на такой еде. Но через год и кубышка кончилась. Не сидеть же, дожидаясь голодной смерти? Мама что-то шила соседям. Отец на авантюру пустился. Многие ездили в село: собиралась группа граждан, на телегу – и в окрестные села. Часть вещей еще осталась, вот и сбагривал отец сельчанам старые шмотки. Пиджак – два пуда муки, золотые часы – пара буханок хлеба, старый плащ – килограмм сала. Могли разбойники напасть и все отобрать, могли полицаи на посту порыться в вещах и забрать то, что им приглянулось. Но кое-что довозил до дома, как-то тянули.

– Молодцы они у тебя, – похвалил Шубин.

– Творческие люди, – осклабился Коваленко. – Они ведь не старые, рано меня родили. Отцу пятьдесят шесть, мама на год моложе. Ослабли, конечно, но раньше знаете как бегали? В Германию их хотели забрать. Накапала какая-то гнида, что есть пара крепеньких людей, могут еще послужить великому рейху. Полицаи нагрянули и очкарик из СС. Пришлось спектакль разыгрывать: папаня кашлял, как чахоточный, за стену хватался; мама полуслепую из себя изображала. Очкарик как увидел их немощь, его чуть не вырвало – развернулся, ушел. Полицаи злые были, хорошо, стрелять не стали – обматерили и тоже за дверь… Давайте поднажмем, товарищ капитан. Скоро девять, а нам еще два квартала пахать. Войска ждут смотра, так сказать…

Сколько раз он проходил через эти церемонии – со счета сбился. Отобрать из людской массы более-менее приличные кадры, сбить в кулак, нацелить на выполнение задачи… Давно он не командовал взводом. Рота неполного состава – как сделать из нее полноценную единицу?

В бараке тракторного завода стало не по себе, чесалась спина, казалось, витали души невинно убиенных. Мнительным он стал – люди здесь просто жили и ждали своего конца. А убивали их в другом месте… Бойцы вставали с грубо сколоченных нар под рык Комиссарова, выходили в проход. Не сказать что опустились и разложились, но могли бы выглядеть опрятнее. Строились лениво, вразвалку, как и положено бывалым воинам. Не генерал же приехал – какой-то капитан, к тому же незнакомый. Командиров среднего звена в роте не было (за исключением приставленных Коваленко и Комиссарова). Сержантов – кот наплакал. Вооружены кто чем: автоматами «ППШ», немецкими «МР-40», карабинами Мосина и Токарева. Порядок в помещении не поддерживался: бывалые воины были выше этого. Недалеко от небритого дневального возвышалась странная конструкция, обвешанная портянками.

– Что это? – поморщился Глеб.

– Ну, технически это пулемет «Максим», – предположил Коваленко. – Да, вы правы, товарищ капитан, безобразие, надо что-то делать с этой махновщиной. Вывезем в Гуляй-поле?

Шубин подмечал наметанным глазом – люди, в сущности, с опытом. Может, не все, но в основном. До Харькова доползли, неся огромные потери, напряглись, выбили врага из города – и расслабились в отсутствие комсостава. И это тревожное состояние наблюдается четвертые сутки… Он насчитал семьдесят три человека – в принципе, немало, если сравнивать с другими подразделениями, потерявшими до восьмидесяти процентов личного состава. Значит, не такие безнадежные. Но в глазах тяжелая усталость, перестали следить за собой, одеты как попало. Он всматривался в их лица, делал выводы, с кем будет воевать, а кто потянет на дно, и лучше сразу от таких избавиться. О формировании полноценной роты речь не шла – собрать бы хоть что-то. Шубин был лаконичен: представился, сказал, кто такой, чего хочет и какой видит дальнейшую совместную службу. Люди угрюмо слушали, исподлобья разглядывали нового командира.

– Почему не прибрано, бойцы? – Глеб брезгливо поморщился.

В помещении был точно не розарий. Часть нар, не использующихся по назначению, разломали, пустили на дрова. Валялся мусор, гнилая мешковина, обломки древесины.

– Так, это самое, товарищ капитан, боимся, – донесся голос с левого фланга. – В прошлый раз уборку делали – труп нашли…

По рядам прошелестел смешок. Шубин подошел к солдату. У невысокого скуластого паренька беспокойно забегали глаза, он на всякий случай выпрямил спину, замер, только зрачки продолжали метаться.

– Серьезно, товарищ капитан, – сделал он попытку обосновать сказанное. – Чуем, запашок невкусный, стали из-под нар вытаскивать гнилые матрасы, смотрим – лежит, красавчик, весь такой в трупных пятнах, и повязка вспомогательной полиции на рукаве. Он ранен был при жизни, осколок в живот попал. Видать, один остался, когда мы к заводу подошли, – свои бросили, кому он нужен? Заполз под нары, обложился тряпками, думал, что отлежится, пронесет, да так и помер, болезный…

– Говорливый ты, боец, – подметил Шубин. – Имя есть?

– Красноармеец Зиганшин. – Боец задрал подбородок. – Зовут Анвер, на фронте четыре месяца, призван из города Красные Челны…

– Почему обмундирование лоснится?

– Виноват, товарищ капитан… Оно блестит…

Стоящие рядом вздрагивали от смеха, насилу сохраняя постные лица.

– Будешь первым, красноармеец Зиганшин, два наряда вне очереди. Пионер, так сказать, первопроходец. Навести порядок в помещении, а в дальнейшем научиться шутить в специально отведенное для этого время.

– Слушаюсь, товарищ капитан. – Красноармеец состроил мину великомученика. Хотел еще что-то сказать, но не решился.

– Вот такая тебе, Анверчик, пионерская правда… – хрюкнул боец во второй шеренге – такой же невысокий, как Зиганшин, светловолосый и словно сплетенный из тугих жил. Нижняя челюсть у бойца была деформирована рваным шрамом.

– А ваша фамилия, любезный? – вкрадчиво осведомился Глеб.

– Красноармеец Бандурин, – обреченно вымолвил боец. Во взгляде нового командира не было ничего утешительного.

– Окажешь красноармейцу Зиганшину посильную помощь. По выполнении доложите.

– Так точно. – Военный потупился.

Зиганшин злорадно оскалился, но спохватился, сделал физиономию памятника.

Лейтенанты Комиссаров и Коваленко при этом «смотре войск» присутствовали, но пользы от них не было. Коваленко добродушен, а каким будет в деле, неизвестно. У Комиссарова из грозного только фамилия. Командиры без войска. Макарчук их сбагрил Шубину, не зная, куда деть. Не хватало своих ребят, Царькова и Шендрика. Грусть-печаль сменилась досадой. Обязательно надо было умирать?

Глеб продолжил свою вводную речь. Дивизии как воздух необходима боеспособная и эффективная разведывательная рота. Не все пройдут конкурсный отбор – это видно невооруженным глазом. Выбывшие отправятся в пехоту с честью и достоинством выполнять свой долг. Слово «пехота» большинству присутствующих не понравилось, бойцы беспокойно зашевелились.

– Товарищ капитан, вопрос разрешите? Как вы поймете, кто вам подходит, а кто нет? Мы все воевали, все выполняли задачи. Вы не знаете наших личных и боевых качеств…

Говорящий стушевался, когда в него впился колючий взгляд. Пареньку было лет двадцать. Какой-то взъерошенный, с некоей несмываемой печатью интеллигентности на лице, что в Советском Союзе не приветствовалось и ошибочно считалось проявлением бесхарактерности и мягкотелости.

– Красноармеец Ярцев, на фронте три месяца, призван из города Москвы, – поспешил представиться боец.

«Как зэки на зоне, – пришло в голову Шубину неуместное сравнение, – представляясь, называют номер статьи и впаянный срок».

– Вопрос правомерный, – допустил Глеб. – Уверен, тебе знакомы слова: интуиция, опыт, проницательность.

– Да, безусловно. – Боец сглотнул. – А давно вы на фронте, товарищ капитан?

– С июня сорок первого. Смоленск, Вязьма, Москва, Ржев, Сталинград. Два незначительных ранения, контузия. Еще вопросы есть?

– Никак нет, товарищ капитан.

Все сказанное легко проверялось. Ни о каком беспочвенном бахвальстве речь не шла. Логично прозвучал бы вопрос: а какого хрена вы еще живы? Ответить на него Шубин не смог бы. Карман у красноармейца подозрительно оттопыривался. Глеб кивнул на него:

– Что там у тебя?

Ярцев покраснел как рак, показал уголок потрепанной малоформатной книжки. Шубин вынул ее, перелистал.

– Сергей Есенин, стихи, товарищ капитан… Это моя книжка, каюсь, не сдал в библиотеку, но, когда вернусь с фронта, обязательно сдам…

Хохотнул стоящий рядом боец, но спохватился, сделал страшные глаза.

– Ну-ну, – ухмыльнулся Шубин, возвращая книжку владельцу. – Любим похабников и скандалистов, товарищ Ярцев?

– Так это у него для отдыха души, товарищ командир, – подал голос Зиганшин.

– Зиганшин, два наряда. Бандурин тоже.

– А мне за что? – расстроился Бандурин.

– А вот за это…

Солдаты задыхались от смеха, Зиганшин и Бандурин надулись, Ярцев пылал как маков цвет. В принципе, эти люди Шубину нравились. Знакомство с личным составом продолжалось.

– Фамилия?

– Калманович… Ефрейтор Калманович, Витебск, – вытянулся рослый боец с землистым лицом.

– Почему карандаш в руке? – спросил Шубин.

Парень усердно прятал упомянутый предмет в рукаве, как абрек нож.

– Письмо родным писал, товарищ капитан, – объяснил красноармеец. – Они в эвакуации, в Елабуге живут.

Семья у кормильца оказалась большая: жена, двое маленьких детей, теща с тестем…

– Красноармеец Панчехин, – вытянулся статный солдат с голубыми, какими-то лучистыми глазами. – Призван из Новгородской области, с сорок второго года в разведке.

– Тоже женат?

– Никак нет, товарищ капитан, зряшное это дело… – Боец помедлил. – А в войну и вовсе глупое, даже вредное. Вот убьют Калмановича, и такая куча народу останется ни с чем…

Калмановича такая постановка вопроса не устроила – он осуждающе покосился на товарища.

– Девушка хоть есть, теоретик?

– Была, товарищ капитан, расстались.

– Навсегда и во веки веков, – утробно прозвучал голос с левого фланга. Терять Зиганшину уже было нечего. Напрягся Бандурин, безвинно страдающий из-за этого охламона.

– Сержант Бойчук, – с хрипотцой выдавил осанистый малый с будто вытесанной из камня квадратной челюстью. – Был замкомвзвода… пока не убили комвзвода Митрохина и комроты капитана Ломакина.

– А сейчас сложил с себя полномочия и лениво смотришь, как опускается вверенный личный состав? – Шубин с иронией смотрел ему в глаза.

Сержант нахмурился. Возразить было нечего.

– Вы правы, товарищ капитан. Но люди дико устали. Мы потеряли при штурме завода двенадцать человек, в основном потери безвозвратные. Люди просто падали от усталости. Постирали все ноги, последние полста километров шли пешком… кроме Зиганшина и Старостина. – Сержант вяло усмехнулся. – Они прокатились на орудийном лафете… Мы находились у этих бараков, когда прибыл майор Елисеев из штаба дивизии, приказал здесь обустроиться и ждать дальнейших приказаний. Сегодня четвертый день. Раза три приезжала полевая кухня, кормили кашей. Вчера вечером закончился последний сухой паек…

– Сержант Егоров, призван из Томска, – отрекомендовался второй младший командир. – Плотнее и ниже Бойчука, с внимательными глазами, один из немногих в коллективе, кто регулярно брился.

– Есть в подразделении другие младшие командиры?

– Никак нет, товарищ капитан, только мы с Бойчуком. Двое в госпитале, остальные погибли.

Рослый ефрейтор-кавказец настороженно следил за Шубиным. Еще один из непокорных? У представителя одной из кавказских национальностей был гордый орлиный профиль, вызывающий взгляд, и в остальном он смотрелся внушительно.

– Исмаил Велиханов, ефрейтор, – с сильным акцентом и какой-то неуместной важностью сообщил военнослужащий. – Из Бамута.

– Откуда? – не понял Шубин.

– Как откуда? – удивился красноармеец. Видимо, Бамут был центром притяжения гордых и храбрых людей, и только невежды о нем не знали.

– Чечено-ингуш он, товарищ капитан, – объяснил за бойца сосед по строю – русоволосый, с высоким лбом и насмешливыми глазами. – А я Старчоус, Хабаровский край, окончил милицейскую школу, в РККА с сорок второго года, отобран в разведку майором Москалевым в декабре прошлого года, прошел курсы, так сказать, «молодого диверсанта».

– Тоже стишки почитываешь? – смерил его подозрительным взглядом Шубин.

– Никак нет, товарищ капитан. – У бойца заблестели глаза. – Зачем читать, я их и так наизусть знаю.

– А у тебя что там? – У уроженца славного города Бамута подозрительно оттопыривался левый рукав. – Тоже карандаш?

Велиханов сделал отсутствующее лицо. Оживились стоящие рядом красноармейцы. Велиханов неохотно показал содержимое рукава. Нож был устрашающих размеров, с широким закаленным лезвием, прятался в кожаном чехле внутри рукава и явно предназначался не для заточки карандашей. Это было как-то не по уставу.

– Не отдам, товарищ капитан, – замотал головой боец и даже испугался. – Стрелять будете – не отдам. Нехорошо это…

– Не отдаст, товарищ капитан, – подтвердил Старчоус. – Это для них как хозяйство свое отрезать, а потом на танцы пойти в общежитие ткацкой фабрики. То есть смысла нет. Они такие. Вдруг придется кого-нибудь зарезать, а чем?

Присутствующие развеселились. Снова сострил Зиганшин, выбывший из центра внимания. «Гордый сын Кавказа» шумно засопел, надулся. Парень, судя по всему, был незлой, но национальные обычаи соблюдал, за что подвергался дружескому подтруниванию.

– Если что, у него еще один нож есть, товарищ капитан, – сдал товарища стоящий за спиной кавказца боец. – Кинжал всегда на поясе, готов к бою. Вдруг с первым что-то случится?

– Да не слушайте вы их, товарищ капитан, болтают разное, – фыркнул Велиханов. – Они же знают, я и мухи не обижу, да? Пусть хоть душу вывернут, все равно не сорвусь. А вот врагу от меня достается, многие уже пожалели, что родились…

Шубин шел вдоль строя, подавляя улыбку. Лица сменялись, как картинки в калейдоскопе. Молодые, не очень, снулые, улыбчивые, перспективные, «глухие». Красноармейцы Лобов, Шеин – у обоих почетное крестьянское прошлое: строили колхозы, выращивали хлеб для закромов Родины. Карамышев и Сенченко – представители рабочего класса: один катал металл на уральском металлургическом комбинате, другой трудился на николаевском судоремонтном заводе. Ефрейтор Млынский, красноармейцы Антонов, Конченый…

– Чего? – не понял Глеб. – Фамилия, говорю, какая, а не уголовная кличка?

– Не сидел, – буркнул мрачноватый приземистый крепыш с каким-то темным лицом. – Из детдома в тридцать четвертом вышел с такой фамилией. О своем детстве и настоящей фамилии ничего не знаю.

– Бывает, – посочувствовал Глеб. – Не любили тебя в детдоме, и пятерки по поведению ты вряд ли получал. Ладно, не обижайся, я должен был спросить. – Он поднял руку, пресекая новую волну веселья.

Из присутствующих он отобрал пятьдесят человек. Поколебавшись, добавил к ним Зиганшина. Последний озадаченно моргал, гадая, за что такая честь. Впрочем, понятно, кто-то ведь должен отрабатывать полученные наряды. Все, в кого он ткнул, вышли из строя, переместились на другой конец барака, показывали рожицы «неудачникам».

– Остальные в пехоту, – безжалостно отрубил Шубин. – Ефрейтор Коняев – старший. Вывести людей и доставить в расположение штаба сто тридцать третьей стрелковой дивизии, там доложить о прибытии и моем решении. Сомкнуть строй, выходи на улицу.

– Товарищ капитан, а почему так мало взяли? – обиженно спросил Коняев. – Мы тоже умеем воевать.

– Лучше меньше, да лучше, – назидательно сказал Шубин. – Зиганшин, кто сказал?

– Вы, товарищ капитан…

– А до меня?

– Владимир Ильич Ленин, – с готовностью сообщил Старчоус, оказавшийся на «счастливой» стороне барака. – Одна из последних работ Владимира Ильича, продолжение его известной статьи «Как нам реорганизовать Рабкрин». В данной работе указаны принципы подбора кадров для советских государственных учреждений. Он приводит условия, которым должны удовлетворять должностные лица на ответственной ра…

– Достаточно, Старчоус, молодец!

«Неудачники» выходили из барака, фыркали: подумаешь, избранные, летчики-парашютисты, мать их… Многие из них на вид вполне соответствовали требованиям отбора (и наоборот, многие из оставшихся – нет), но Шубин знал, что прав. Он не мог рисковать. Бойцам не только предстояло выполнять задачи в тылу врага, но и прикрывать товарищам спины, вытаскивать их из переделок. Он мысленно разбил их на группы: группа поиска, группа захвата, группа прикрытия. Качество в данном случае имело большее значение, чем количество. Снова выстроил людей, прошелся вдоль строя. Оставшиеся бойцы как-то подтянулись, лица у них посветлели. Новый командир начинал нравиться – будет жалко, если его убьют в первый же день.

– Надеюсь, все понимают меру ответственности, возложенную на наше подразделение? Позднее проведем дополнительную разъяснительную работу. Лейтенант Комиссаров, сходите в штаб, сообщите полковнику Макарчуку. Люди должны быть накормлены – требуется полевая кухня и…

– Набор сухого корма, – пошутил Зиганшин.

– Ох, боец, дождешься, что я пожалею о принятом решении, – покачал головой Глеб. – Учти, группу Куняева еще можно догнать. Да, нам нужен запас сухого кор… тьфу, пайка на два, а лучше на три дня. Нужны как минимум три рации – две для связи между подразделениями и одна дальнего действия для связи с Харьковом. Новое обмундирование, «ППШ», гранаты… и пусть не говорят, что мы много просим. На всякий случай просите больше – получим сколько нужно.

– Понял, товарищ капитан, – кивнул Комиссаров. – Разрешите выполнять?

– Выполняйте. Рота, строиться!

Подразделение стало компактным, боеспособным (с точки зрения Шубина), но имелись и минусы, один из которых просто вопил: как проводить такими силами разведку боем? Последнее – бич любой разведывательной команды. Мероприятие зачастую бессмысленное, отнимает множество жизней, а если и приносит пользу, то минимальную. За такие кардинальные кадровые решения начальство по головке не погладит. Но он не хотел набирать себе в роту пушечное мясо.

– Рота, становись повзводно! Командир первого взвода лейтенант Коваленко! Командир второго взвода… временно отсутствующий лейтенант Комиссаров! Заместители командиров взводов – сержанты Бойчук и Егоров!

Люди задвигались, стали переходить с места на место. Требовался обстоятельный разговор с сержантами: кому, как не им, знать о личных качествах бойцов?

– Разрешите, товарищ капитан? – донесся с порога голос. В барак вошел незнакомый старший лейтенант в залатанной фуфайке. За плечом висел «ППШ», ремень оттягивали подсумки и прочая необходимая в бою атрибутика. Старлей был не юн, три десятка разменял. Он смотрел спокойно, с долей любопытства.

– Слушаю вас, товарищ старший лейтенант. Заблудились?

– Думаю, нет – если вы, конечно, капитан Шубин. Старший лейтенант Марголин, переведен из тридцать восьмой армии. Командовал взводом разведки сто восемнадцатого стрелкового полка. Со мной двадцать четыре бойца, они построены во дворе. Было тридцать пять, но… осталось столько. Час назад я имел беседу с начальником дивизионной разведки полковником Макарчуком. Принято решение придать мой взвод вашей роте. Сержантский состав отсутствует, отделениями командуют рядовые. За каждого человека могу поручиться: люди имеют боевой опыт, прошли через всякое. В общем, – Марголин помялся, – забирайте, что есть.

– Вы вовремя, товарищ Марголин. – Шубин невольно заулыбался. – Именно такого божьего подарка нам и не хватало…

Кто же откажется от пары дюжин разведчиков, прошедших через горнила сражений? На «вольного батьку Махно» старший лейтенант Марголин не походил. Шубин вышел во двор. Предчувствие не обмануло. Это был явно не разложенный сброд. Бойцы в телогрейках и ватных штанах выстроились в две шеренги, оценивающе смотрели на предполагаемого командира. Это были не безусые юнцы или какие-нибудь калечные пенсионеры. Публика серьезная, обстрелянная, не гнущаяся под пулями. На него смотрели запавшие от усталости глаза, никто не шутил, не высказывал комментариев. Взвод был полностью экипирован. За плечами каждого висел вещевой мешок.

– Отлично, Марголин. – Шубин старался не выдавать охвативших его чувств. – Вступайте в нашу дружную семью. Позднее поговорим.

Марголин отдал команду, и бойцы потянулись в барак. Шубин курил на крыльце, вглядывался в лица. Не та когорта, чтобы устраивать конкурс. Интуиция подсказывала: то что надо.

– Устали парни, – объяснил Марголин, прежде чем войти в барак. – Двое суток из Изюма тащились. Часть пути на перекладных проехали, а в основном пешком шли, улучшали, так сказать, свою физическую выносливость.

– В курс введу, и пусть отдыхают, – сказал Глеб. – Скоро полевую кухню подвезут, пир устраивать будем.

– Товарищ капитан? – как-то неуверенно прозвучал за спиной голос.

Шубин резко обернулся. Воистину утро сюрпризов! Сержант Прыгунов из войск НКВД, съездивший по челюсти целому майору, мялся как бедный родственник, не знал, куда пристроить руки. Он был без оружия, на плече болтался худой вещмешок, на щеке ниже глаза поигрывал жизнерадостный синяк. Зато петлицы с сержанта не сорвали, хотя явно пытались!

– Это самое, товарищ капитан, – неуверенно пробормотал сержант. – В общем, здравия желаю, прибыл в ваше распоряжение…

Шубин засмеялся. Не подвел полковник Макарчук, вспомнил просьбу своего подчиненного.

– И тебе желаю здравия, Прыгунов, драчун ты наш, – оно тебе сегодня точно не помешает. Значит, тебя не расстреляли. Пытали, что ли?

– Да ну их, – отмахнулся сержант. – В тюрягу привезли, даже не понял, на какой улице. Отдельную клетку выделили, нары, все как у людей. За стенкой диверсанты сидели, ругались по-немецки. Потом их увели, а назад не вернули. Вот, думаю, и меня, как этих диверсантов… Ну двинул ублюдку в мурло, подумаешь, преступление. Вы же присутствовали, видели, как все происходило. Неужто сами бы не двинули? А он нарисовался под вечер, майор этот. С ним двое автоматчиков были. Орал, сначала кулаками махал под носом, потом решил: чего зазря махать? – и врезал по глазу. Думал, сдачи дам по старой схеме, но я же не дурак. Они бы пулями меня к стенке приперли. Стерпел, что еще делать? Он орал, что лично меня допросит, я ему во всех подробностях расскажу, как мы проявили трусость и сдали диверсантам колонну с горючим. Ума не приложу, при чем тут мы? Случайно в той точке оказались… Ему эта колонна поперек горла встала, отвечал за нее, а то, что столько людей погибло – да он плевать хотел… В общем, ждал, но никто на допрос не вызвал. В семь утра пришел начальник караула, поставил в известность, что в десять меня расстреляют. Мол, есть решение, в исключительных случаях можно действовать в обход трибунала. А я могу поспать, если еще не выспался, за жизнь подумать – время есть. Кормить не будут – чего зазря еду переводить?

– Да уж, непростые были три часа, – посочувствовал Шубин.

– На стенку лез, тоска грызла… Даже покурить не дали! Ладно, думаю, майора рано или поздно убьют, так мы с ним на том свете встретимся, поговорим по душам. Через три часа пришли, вывели, посадили в машину. Чувствую, что-то не то. Не будут жечь бензин ради одного смертника. Привезли в какой-то двор… потом уже объяснили – здесь штаб дивизии. В здание не загоняли, вышел полковник… Макарчик или Макарчук… Посмотрел на меня, давай смеяться, «гордой птицей» обозвал… Адрес дал и выставил за ворота, объяснил, кому я обязан своим чудесным возрождением. Обратно в НКВД мне дорога заказана: документы переоформят, поставят в известность начальство о произошедшем… Конечно, не возражаю, товарищ капитан, продолжать службу под вашим началом. Мне в бой нужно, немца обхитрить и убить, а не охранять заключенных или какие-нибудь склады… Вы же видели меня в деле. В общем, в долгу теперь у вас, согласен на любую должность.

– Отделение бойцов устроит? Ты все же сержант. Или выше метишь?

Прыгунов засмеялся.

– Шутите, товарищ капитан.

– Ладно, вставай на довольствие. Оружие получишь. И постарайся впредь кулаки не распускать, а только с благими намерениями и с моего благословения.

После полудня прибыла полевая кухня, фургон с сухим пайком и оружием. Солдаты стали разбирать боеприпасы, набивать вещмешки консервными банками.

– Полковник Макарчук доволен, товарищ капитан, – объявил прибывший с фургоном лейтенант Комиссаров. – Нашей роте выделили три бортовые «полуторки» и необходимый запас бензина. Машины могут доставить в любое время. Лыжи не выдали, зато удовлетворили заявку на два десятка маскхалатов…

– Ты не снабженцем на гражданке работал? – засмеялся Глеб.

– Нет, я только учился в техникуме по подготовке специалистов народного хозяйства в условиях плановой экономики. В восемь вечера вас вызывает полковник Макарчук, будет ставить задачу. Суетливо нынче в штабе, товарищ капитан. – Комиссаров поежился. – Такое ощущение, будто что-то назревает. Возможно, получен приказ продолжать наступление в Левобережной Украине…

В восемь вечера Шубин вошел в уже знакомый кабинет. Как будто не было прошедших суток – полковник Макарчук топил буржуйку, спотыкался о разбросанные чурки, клял запропавшего ординарца, неспособного напоить человека чаем с сушеными листьями смородины.

– Проходи, капитан, располагайся. Докладывай о скромных достижениях.

Подразделение в количестве семидесяти восьми человек (включая начальствующий состав) к выполнению задач было готово, о чем и последовал доклад.

– Хорошо, – кивнул Макарчук. Он прекратил воевать с буржуйкой и, усевшись за стол, уставился на карту. – Завтра утром передислоцируешь свою роту на задний двор нашего здания. Там уютный сквер и уже разбит палаточный городок. Ближе к телу, так сказать, свою рубашку, гм… О трех грузовиках ты уже в курсе. Водители выделены, транспортные средства находятся в гараже горкома, расположенного на соседней улице. А теперь слушай и смотри. – Обломок цветного карандаша заскользил по карте. – Противник отброшен за Ахтырку, возводит западнее поселка оборонительные рубежи. Местность холмистая, немцы устанавливают артиллерию на господствующих высотах, что им выгодно, нам – нет. Весь вот этот район, – полковник обвел участок на карте карандашом, – Богодухов, Писаревка, Пархомовка, Ахтырка находятся под нашим контролем. Но силы растянуты, и в лесах орудуют диверсанты, забытые солдаты вермахта и полицаи. С ними ведется борьба… с переменным успехом. Враг пытается перерезать наши коммуникации. Интересующий нас район – поселок городского типа Трустовец, вот здесь, севернее Ахтырки. Вокруг него дислоцирована сто седьмая стрелковая дивизия. В данный момент ее усиливают бронетехникой, туда же планируют перебросить два полка нашей сто тридцать третьей дивизии. Формируется ударный кулак, и, похоже, грядут военные действия по прорыву фронта. Согласно данным, полученным от перебежчиков, наступления на этом участке немцы не ждут, считают, что мы готовим наступление вот здесь, в зоне ответственности сто шестьдесят восьмой стрелковой дивизии. Мы действительно там его готовим, вернее, делаем вид. Не исключено, что противник водит нас за нос, перебежчики врут и для наших двух дивизий под Трустовцом готовится капкан. Ты должен выделить часть своих людей, выдвинуться в район и провести разведку местности. Если противник готовит засаду, ты это поймешь. Замаскированная техника, личный состав, минные поля в качестве сюрпризов… не мне тебе объяснять, какие признаки об этом говорят. Тамошним товарищам доверия нет: в сто седьмой дивизии полностью выбили разведку, а полковые взводы набраны из кого попало, люди не имеют опыта ведения разведки, и командиры не владеют ситуацией. Если немцы захотят их объегорить, то объегорят. Разведка должна быть эффективной, а полученные данные – правдой. Я не могу доверить такое важное задание случайным людям.

– Значит, продолжаем наступать по северной Украине, товарищ полковник?

– Эти сведения засекречены, – отрезал Макарчук. – Пока концентрируем силы, проводим разведку. Что будет дальше, не наше дело.

– Вы сказали, часть подразделения нужно оставить в Харькове…

– Сказал, значит оставишь… – задумчиво пробормотал Макарчук. Он смотрел на карту.

Шубин вытянул шею.

– Что-то не так, товарищ полковник? – вернулось странное дежавю. – Что по поводу ваших вчерашних опасений? По-моему, наступление между Полтавой и Запорожьем развивается успешно?

– Пока все идет по плану, – неохотно признал Макарчук. – Шестая армия Харитонова и танковая группа генерала Попова ведут бои в окрестностях Красногорского, оттесняют противника к Днепру. Яростного сопротивления немцы не оказывают, зачастую просто уходят, не вступая в бой. Разве это не странно? У них достаточно мощи, чтобы успешно обороняться и переходить в контратаки. Что делал Гитлер в Запорожье? Почему ничего не слышно о Манштейне? Почему отрезана связь с Южной Украиной и мы просто без понятия, что там происходит? А также почему командование не хочет прикрыть фланги наступающей шестой армии? Ладно, пусть начальство решает, у них головы квадратные… Половину бойцов возьмешь с собой в Ахтырку, половину оставишь здесь, найду им применение. Какое завтра число – двадцатое? К обеду доложишь о готовности группы, а я свяжусь с армейским руководством, уточню задачу…

Глава четвертая

На рассвете двадцатого февраля Манштейн нанес удар под дых загнанной в мешок 6-й советской армии! Прибывшему в штаб капитану Шубину предстала картина взорванного муравейника. Метались люди; телефоны и радиостанции, казалось, были раскалены от частых переговоров. Такое ощущение, что центр Харькова штурмовали армады танков! Но перед самим Харьковом угроза пока не стояла, катастрофа случилась с войсками в междуречье Днепра и Северского Донца. Бледный, как мумия, полковник Макарчук накручивал диск телефона, потом в раздражении бросил трубку, уставился на Шубина невидящими глазами.

– Стряслось, товарищ полковник?

– Стряслось, мать их за душу! – вскакивая, взревел Макарчук. – Ведь все было ясно как божий день! Чертовы стратеги, куда смотрели?! – Он осекся, рухнул обратно на стул, стал растирать виски. Немного успокоившись, поднял голову. – Забудь о том, что мы думали, Шубин. Станем орать на всех углах, что мы предупреждали, враз окажемся у стенки. Крайних уже не найдешь. Но ясно, что напортачили наверху. В общем, плохи наши дела, никаких указаний нет, наблюдаем и ждем… Ты перевез своих людей к штабу?

– Так точно, рота здесь. Тема Ахтырки, полагаю, уже неактуальна?

– И как ты догадался? – передразнил Макарчук. – Ты прав, наступление на запад в создавшихся условиях смотрелось бы странно. Даже разведка в тех краях не имеет смысла. Думаю, наши начнут отходить, создадут рубеж обороны у западных предместий Харькова. Получен приказ армейского командования: в ближайшие дни дивизию из города не выводить, готовить Харьков к обороне. Это при том, что на город пока никто не покушается… Ты нужен мне здесь, Шубин, сиди и не возникай, как бы ни хотелось помочь Родине…

Сводки с фронта поступали неутешительные. Наступление до двадцатого февраля развивалось успешно. Бронетехника танковой группы в ходе рейда в Красноармейск перерезала железную дорогу Сталино – Днепропетровск и находилась в шестидесяти километрах от Запорожья. 4-я танковая армия противника уже выходила на позиции, целилась на Павлоград. Утром двадцатого февраля 1-й танковый корпус СС нанес сокрушительный удар во фланг Юго-Западного фронта, и произошла катастрофа. Успех флангового удара развивала дивизия СС «Рейх». Уже через сутки немцы взяли Павлоград и окружили два танковых и один кавалерийский корпус, шедший на Запорожье и Днепропетровск. Началось избиение. Генерал Попов умолял Ватутина разрешить отвести войска, но согласия не получил. В высоких штабах не верили, что положение столь плачевно. Через день окружение замкнулось, танковые части стали уничтожать артиллерийским огнем. Ватутин осознал ошибку и с опозданием отдал приказ остановить наступление, переходить к обороне. Но танковая группа Попова уже фактически прекратила существование. 6-я армия Харитонова находилась в отчаянном положении: враг отсекал от нее крупные части, уничтожал их в котлах. Теперь уже Ватутин просил Ставку принять меры, провести контрнаступление на южном участке фронта. Но наступление провалилось, крупные силы Красной армии попали в окружение у Дебальцево и были перемолоты. Пало сопротивление в районе Красноармейска. Танкисты дивизий «Рейх» и «Тоттенкопф» заняли Лозовую. Танковый корпус Гота преследовал тех, кому удалось вырваться, и уничтожал. У немцев появлялся реальный шанс отвоевать оставленные позиции, завладеть рубежом по Северскому Донцу и зайти в тыл советской группировке в районе Харькова.

Город жил прифронтовой жизнью. Удвоилось количество патрулей на улицах. На перекрестках стояли бронетранспортеры, пулеметчики прятались за мешками с песком. Люди перешептывались, возникали ложные слухи. Власти скупо информировали: южнее Харькова идут бои, советские войска успешно сдерживают наступление противника. Мысль о том, что город снова перейдет к неприятелю, не давала людям покоя. Одни тихо радовались, другие молились, чтобы этого не произошло. Но пока ничто не говорило о готовящемся штурме Харькова. Западные рубежи в районе Ахтырки подвергались артиллерийским налетам, но в наступление гитлеровцы не шли. В город сплошным потоком поступали раненые. Было много тяжелых. Полевые хирургии работали круглосуточно. Тяжелые бои шли южнее Харькова. В город по приказу штаба Воронежского фронта прибывали подкрепления: артиллерийская часть, несколько стрелковых батальонов. Разведчики Шубина, расположившиеся в палаточном городке, изнывали от безделья. Люди недоумевали: почему их не задействуют? «Ожирели уже на казенных харчах, – ворчал Прыгунов, влившийся в коллектив разведчиков. – Скоро в дверь не пролезем, в атаку будут краном поднимать». Сержанты гоняли солдат по беговой дорожке, отрабатывали навыки рукопашного боя, метания гранаты на дальность. Моральный дух также нуждался в упрочнении. Из политотдела дивизии прибыл специально обученный поднятию морального духа майор, который два часа поднимал идейно-политический уровень бойцов. Солдаты украдкой зевали, терли глаза, и каждый задавал себе вопрос: а что же нового сказал майор?

Двадцать восьмого февраля 40-й танковый корпус гитлеровцев был уже в районе Северского Донца, южнее Изюма – эти позиции он оставил в январе, а теперь забрал обратно. Танковая группа Попова уже не оказывала сопротивления: несколько уцелевших танков пытались вырваться из окружения, но кончился бензин, и попытка прорыва провалилась. Продвинуться дальше Изюма немцы не смогли, закреплялись на этом рубеже, присматривались к левому берегу реки. Пространством между Изюмом и Харьковом противник пока не овладел. Юго-западнее дрались находившиеся в окружении остатки корпусов Харитонова: два танковых, кавалерийский, потрепанные стрелковые дивизии. Численность войск в котле достигала ста тысяч человек. Был получен запоздалый приказ об отходе, и измученные войска кинулись на прорыв в северном направлении. Части войск удалось пробить кольцо окружения…

– Смотри, капитан. – Полковник Макарчук расстелил на столе свою любимую карту, испещренную пометками. – Немцы у Изюма, но силы у них незначительные, рассеяны по большому пространству и вряд ли соберутся в кулак: равнина простреливается нашей дальнобойной артиллерий. Части наших войск – это порядка пятидесяти тысяч человек – удалось вырваться из окружения, и сейчас они с боями отступают вот сюда, к Северскому Донцу, на рубеж Балаклея – Красный Лиман. Изюм вот здесь, и немцы воспрепятствовать продвижению наших подразделений не смогут. Восточный берег в этом районе поднят относительно западного, там меловые скалы. Вот здесь, на участке шириной шесть-восемь километров, есть идея зафиксировать линию обороны. Единственный мост у деревни Гусянка, она на левом берегу. Мост, насколько известно, цел. Если пропустить по нему войска, а потом взорвать, мы получим естественную преграду в виде реки. Глубина Северского Донца в данном районе приличная, лед тонкий. Берега крутые, технику не спустишь. А те места, где это возможно, проще контролировать, чем весь берег. С высокого берега удобно держать оборону. Остатки шестой армии направляются в этот район, будут там через пару дней… ну или как получится. Немцы не дураки, понимают, что, если мы займем здесь оборону, нас уже не сковырнешь. Мы опасаемся, что со стороны Изюма выступят мобильные группы, чтобы удержать район до подхода крупных сил. А это конец, понимаешь? Южнее Гусянки равнинная местность, лесов немного, артиллерия просто положит наших ребят, немцам даже атаковать не придется. Чуешь, к чему веду? Тогда слушай задачу: выдвинуться всем составом в этот квадрат, провести разведку, выявить наиболее удобные участки для обороны. Если поспешите, то опередите немцев, а они обязательно пойдут вверх по течению. Не знаю, сколько придется продержаться: возможно, несколько часов, возможно, и несколько суток. Будешь докладывать в штаб о складывающейся ситуации. Транспорт у тебя есть. Собирай людей, и через полчаса – по коням, времени нет. Расстояние от окраин Харькова чуть больше семидесяти километров. В том районе нет ни наших, ни тех. И просьба вчувствоваться, капитан, какая ответственность ложится на твои плечи…

Пожимая руку, Макарчук смотрел с нескрываемой жалостью: дескать, жалко бедолаг, но посылать надо надежных. «Не продержатся, – говорило его мрачное лицо, – погибнут, как пить дать. Но хотя бы задержат на время неприятеля, что уже неплохо…» Об этом думалось мимоходом, везде сейчас гибнет и страдает народ. Людей южнее Харькова убивают тысячами каждый день! Не выполнит Шубин задачу, погибнет еще больше…

Построение было недолгим, вводная лекция – лаконичной. Полная экипировка, теплые вещи, боекомплект – под завязку. Что сами не унесем, машины довезут. Народ носился как угорелый, собирались будто в отпуск с семьей. «Главное, детей не забыть», – пошучивал Зиганшин.

Трасса была практически пуста. Все, что можно было перебросить в Харьков, давно перебросили. Резервы у советского командования иссякли. Возможно, на параллельных дорогах происходило что-то другое, но здесь царила тишь да гладь. «Полуторки» тряслись по ухабам, объезжали воронки. Менялся окружающий пейзаж. Двенадцать дней назад, когда капитан Шубин при трагических обстоятельствах въезжал в Харьков, картинка была другая. Чувствовалась весна. В полях еще белел снег, но на дороге была каша. Днем на солнце снег подтаивал. Появлялись «подснежники»: фрагменты перевернутых машин, орудийные щитки и лафеты. Оттаивали тела, которые некому было убрать. При минусовой температуре они не разложились, но смотрелись страшно: изувеченные, лишенные конечностей, в немецких шинелях, в советских ватниках. Здесь отступали к Харькову немецкие войска, а Красная армия била вдогонку из орудий, затем наступала Красная армия, и уже немцы из района Харькова садили по ней. Холод уже не пробирал, красноармейцы в кузове на холодрыгу не жаловались. Машины уверенно катили друг за другом, водители соблюдали дистанцию. Шубин находился в кабине головного автомобиля, держал автомат между коленями. В кузове плотно сидели красноармейцы, доносился смех, снова всех развлекал Анвер Зиганшин. Плотный ефрейтор Евсеев – мужчина в годах, не желающий сбривать отвисшие усы, – крутил баранку, подавшись вперед, и едва не терся лбом о стекло. Качество дороги оставляло желать лучшего. По бокам от машины проплывали перелески. Наконец-то показалась встречная колонна. Евсеев, ругнувшись, съехал на обочину, то же самое сделали остальные машины. Колонна была внушительной: две передвижные установки залпового огня «Катюша» и взвод вооруженной до зубов охраны на фургоне и бронетранспортере. От сердца, видимо, оторвали… Колонна катила мимо.

– Братцы, вы куда? – закричали из кузова автоматчики в полушубках. – Война же в другой стороне! До Москвы решили прокатиться?

Ефрейтор Евсеев что-то проворчал про «убогих юмористов», переключил передачу, вывел машину на дорогу. Снова потянулись однообразные пейзажи. Мимо проплывали островки леса и кустарника, блеснула ледышкой маленькая речка, прогрохотали бревна наката под колесами. Возникла развилка, основная дорога бежала прямо, дополнительная сворачивала вправо, на юго-восток. Показались крыши заброшенного поселка. Окна в хатах были выбиты, дым над крышами не курился. Шубин посмотрел на часы: в принципе, еще утро – без четверти часа полдень.

– Успеваем, товарищ капитан? – пошутил, покосившись, водитель.

– Успеваем, Евсеев. Без нас не начнут. Ты не отвлекайся, следи за дорогой.

Поселок остался в стороне. Дорога вилась замысловатой змейкой, втягивалась в перелесок. Из живых существ лишь зазевавшийся заяц, он высунул из-за кочки изумленную мордочку и прыжками помчался наутек. Машина въезжала в лес, Евсеев прибавил скорость, чтобы проскочить сомнительный участок дороги. Шубин, стиснув цевье автомата, с удвоенным вниманием стал смотреть по сторонам. За окном кабины проплывали коряжины, усыпанные снегом, голые кустарники, сиротливо опустившие ветки. Лесок оборвался, и он расслабился. Впереди замаячила балка, через которую был переброшен очередной мостик. Евсеев облегченно выдохнул, поддал газу. Справа за балкой показались крыши хутора.

Автоматная очередь раздалась справа! Пули чиркнули по дверце кабины. Шубин инстинктивно подался вбок, пригнул голову. Выругался Евсеев, утопил в пол педаль акселератора. Машина вырвалась из опасной зоны, но автоматчики продолжали стрелять. Теперь они осыпали свинцом замыкающую машину. В ней истошно кричали люди, отвечали огнем. Только этого сейчас не хватало! Шубин видел в зеркале, как замыкающая машина встала поперек дороги, часть красноармейцев высыпала на проезжую часть, стала разбегаться. Оставшиеся в кузове вели огонь.

– Евсеев, тормози! – Глеб в сердцах ругнулся и вывалился из кабины.

Гомонили люди в кузове, спрашивали, что делать. Откуда ему знать, что делать?

– Всем из машины, занять оборону на другой стороне дороги! – скомандовал Шубин, но стычка уже подходила к концу. Красноармейцы били по кустарнику справа от дороги. Именно оттуда велась стрельба.

Кто-то поднялся, но не пробежал и пары метров – завалился на голые ветки и остался лежать в каком-то приподнятом положении. С обратной стороны массива выкатились двое – какие-то бродяги, в валенках, в драных крестьянских полушубках, – пустились наутек по дну балки. Четверо бойцов с ручным пулеметом Дегтярева уже выдвинулись на левый фланг, кусты им не мешали. Беглецов накрыл рой свинца. Они извивались под огнем, корчились, выделывали какие-то немыслимые танцевальные па. Наконец упали, один усмирился, второй трясся в агонии, будто эпилептик. «Что за дикие партизаны?» – недоуменно подумал Глеб. Он прокричал, чтобы были настороже, врагов может оказаться больше. Но, кажется, все, выстрелы смолкли, да и негде больше прятаться в этой местности противнику.

Разведчики перебежками пошли вперед. Шубин помчался наперерез, передернув затвор. Стелющийся кустарник хрустел под ногами. Бойцы приблизились к странной парочке с нескольких сторон. Стрелок еще трясся в конвульсиях, кровь хлестала как из прохудившейся водопроводной трубы. Рослый Калманович перевернул его ногой. Взорам предстала страшная бородатая рожа – вся в нарывах, с мутными глазами. В принципе, полутруп был молод, но выглядел ужасно. Под дырявым полушубком стыдливо прятался лоснящийся мундир немецкого покроя, на ремне болтались подсумки с запасными рожками от «МР-40».

– Что за бармалеи? – сморщился красноармеец Бандурин.

Агония входила в заключительную стадию. Бандурин поднял автомат, чтобы добить умирающего, но передумал, решил поберечь патроны. «Бармалей» издал горловой звук и замолк навсегда. Второй лежал неподвижно, зарывшись носом в снег. Из простреленного бока вытекала кровь. И вдруг он подскочил и с душераздирающим криком пустился наутек! Смотрелось это как-то фантастично. Вроде того петуха, что с отрубленной головой бегает по двору. Красноармейцы оторопели.

– Ну уж нет, назвался трупом – полезай куда следует! – завопил сержант Прыгунов, вскинул автомат, но Шубин рявкнул:

– Отставить!

Ежу было ясно, что в таком состоянии человек далеко не уйдет. Он пробежал немного, ноги переплелись, силы оставили его. Недоделанный мертвец грузно опустился в снег. Шубин подошел к нему. Раненый лежал на спине, тяжело дышал, глаза становились сизыми и стеклянными. Этот был моложе, рыжая борода свалялась, как шерсть у бродячей собаки.

– Эй, приятель, вы кто такие? – Шубин ткнул в плечо мужчины стволом автомата.

– Не ответит, товарищ капитан, – уверил подошедший вразвалку Коваленко. – Он уже того… избавил мир от своего присутствия.

Парень действительно не отвечал. Он уже не дышал, глаза застыли. Из уголка рта потекла струйка крови. Еще одна смерть, сколько подобных Шубин уже видел, а сколько еще предстоит…

– Это полицаи, – объяснил Коваленко. – Наши здесь прошли пару недель назад, а эти оказались отрезаны от своих и не смогли к ним пробиться. Жили в заброшенной деревне, жрали что попало, пакостили на дорогах, лишь бы досадить Красной армии. Они еще и больные, смотрите, все в нарывах и струпьях. Не удивлюсь, если сифилис или что-то подобное подхватили…

– Какой смысл устраивать здесь засаду? – пожал плечами Глеб. – Позиция заведомо проигрышная, отступать некуда – ежу понятно, что мы их положим.

– А никто и не говорит, что у них ума палата, – хмыкнул лейтенант. – Злобы полные штаны, а ума не нажили. Это непримиримые, товарищ капитан, их переделывать бесполезно, только убивать. Наверняка с Западенщины, у них в крови ненависть к нашей власти. Поляков тоже не любят, но нас – куда больше. Есть такая публика, товарищ капитан, готова глотку грызть нашему брату даже в полумертвом виде. А что касается выбранной ими засады – так, может, не знали, что пойдет крупная сила, поджидали обоз с провизией или что-то в этом роде…

– Понятно. – Шубин посмотрел на часы. – Собрать оружие, боеприпасы – и по коням!

– Это правильно, товарищ капитан, – пробормотал бывший колхозный механизатор Лобов, сдергивая с трупа подсумок. – Врагу ничего не оставлять. А лишняя веревочка в хозяйстве никогда не лишняя…

Красноармейцы бегом возвращались к машинам. Время потеряли, теперь наверстывать. По дороге в западном направлении, скрипя, ехала телега, запряженная не самой откормленной лошадью. Ситуация строго по Некрасову: лошадку вел под уздцы маленький пацан в больших сапогах и полушубке, полы которого стелились по земле. Он покрикивал на животное и строгим взглядом смотрел на столпившийся у машин народ. В телеге, зарывшись в солому, сидели две пожилые женщины, которые обнимали свой крестьянский скарб. Останавливать повозку не стали. Шубин подмигнул пареньку. Тот поежился, выдавил из себя что-то аналогичное. Настороженность местных жителей объяснялась: власть менялась, как картинки в калейдоскопе, все, кто занимал район, первым делом хватали тех, кто сотрудничал с прежними властями. И щепки у этих «лесорубов» летели во все стороны…

– Повезло аборигенам, – хмыкнул лейтенант Комиссаров, провожая взглядом повозку. – Не окажись мы первыми, эти полицаи поживились бы.

– Товарищ капитан, у меня двое погибших, – сообщил побледневший старший лейтенант Марголин. – Сурков и Камышенко. Опомниться не успели, как эти гады в борт ударили, пацанам сразу и досталось. Сурков еще пожил немного, но уже… не дышит. Что с ними делать, товарищ капитан? Мы не можем здесь людей бросать, а могилы будем до вечера рыть, земля мерзлая…

Колючий ком подобрался к горлу. Потери уже начались, а к выполнению задания еще не приступали.

– Пусть в машине останутся. Приедем – найдем у реки подходящее место. В путь, бойцы…

Дорога меняла направление, тянулась сквозь пустые населенные пункты, погружалась в низины. Здесь была ничейная земля, даже мирные жители не попадались. Советские войска по этой местности не наступали, район оказался в стороне от боевых действий.

Северский Донец возник внезапно, когда выехали из лесистых холмов. Реку покрывала корка льда – традиционно тонкая, зимы в этой местности не отличались суровостью. Пехота теоретически переправится, а вот техника, особенно тяжелая, – никоим образом. Река извивалась, образовывала крутые излучины. Вышедшее солнце хорошо пригревало. В полях чернели проталины. Дорога сбегала вниз, к реке. Правый берег Северского Донца был сравнительно ровный, он клочками зарос кустарником, над водой имелись лишь незначительные обрывы. Дорога тянулась к мосту. Переправа уцелела, ни одна из враждующих сторон ее не бомбила. Мост стоял основательно, на тяжелых каменных опорах, с бетонной заливкой двух имеющихся пролетов. Он вполне мог выдержать тяжелую технику…

Евсеев на подъезде к мосту сбросил скорость. Вероятность засады была незначительной, но игнорировать ее не стоило. Левый восточный берег Северского Донца был заметно приподнят относительно правого – выгодная позиция для ведения обороны. Меловые скалы на дальнем берегу смотрелись живописно. Они блестели на солнце, фактически белые, с небольшим сероватым оттенком. Скалы казались крепостью, вытянутой вдоль реки. Они сползали на берег почти вертикально, в некоторых местах отступали, формировали террасы, на которые можно было подняться, только обладая альпинистскими навыками. Зубчатая гряда с широкими «смотровыми» площадками тянулась километра на полтора. В скалах выделялись узкие вертикальные расщелины: по ним можно было спуститься к воде. Картина открывалась величественная, просто находка для живописца.

Шубин извлек из планшета сложенную карту крупного масштаба. Карта была топографической, отражала перепады высот, особенности рельефа. Мосты и населенные пункты на ней также значились. Мост под Гусянкой был единственным в округе. Река сворачивала на восток, и отступающим частям генерала Харитонова закрепляться дальше не имело смысла. В тех краях, в зоне Изюма, уже орудовали немцы. Расстояние до неприятеля было не бог весть какое. Макарчук не ошибся – немцам ничто не мешало отправить часть войск выше по течению с целью перекрытия дороги. Займи противник высоты за мостом, и отступающие попали бы в капкан…

Глеб убрал карту. Под колесами дребезжали бревна наката. Внизу распростерлась заледенелая гладь. Ширина Северского Донца даже в местах разлива не превышала семидесяти метров. Но вкупе с рельефом местности она являлась полноценной преградой, способной сдержать любое наступление. Скалы находились рядом – древние, величественные. Они расступались, пропуская дорогу. За скалами, на отдалении, возвышался лес – на вид такой же неприступный, как береговая полоса. Скалы с обратной стороны казались вовсе не крутыми, по террасам можно было забраться наверх.

Между скалами и полем ютилась деревушка, та самая Гусянка. Полтора десятка дворов, заваленная снегом улочка. Западную окраину населенного пункта осаждал кустарник, с обратной стороны он карабкался на скалы, покорял вершины, теснился в узких расщелинах. Пространство защищалось от ветра с одной стороны меловыми горами, с другой – лесом. Здесь накапливался снег, который почти не выдувался. Машины буксовали, но медленно продвигались к деревне. В нескольких избах теплилась жизнь – топились печки. Противник отсутствовал, но расслабляться не стоило.

– Евсеев, тормози! – Глеб спрыгнул с подножки грузовика, махнул прилипшим к борту бойцам: – К машине! Коваленко, командуйте! Осмотреть каждый дом – аккуратно и осторожно! Эй, вы там! – Он замахал пассажирам второго грузовика. – Осмотреть окрестности, прочесать скалы и занять позиции на господствующих высотах! Установить пулеметы на равном удалении друг от друга! Позднее вас сменят! Марголин! – Он побежал к третьему грузовику. – Отправить людей в юго-восточном направлении. Дистанция шестьсот метров! Противник может подойти слева! Укрыться, наблюдать, на виду не торчать!

Именно этот участок вызывал наибольшее беспокойство. Если немцы появятся, то только с юго-востока, со стороны Изюма. При этом неизвестно, по какому берегу они пойдут. Для начала отправят разведку. Могут использовать транспорт – дорога на левом берегу тянулась через деревню и пропадала в лесу. Но пройдет ли транспорт по заваленной снегом дороге? Значит, от некой точки в пространстве предпримут пешую прогулку? Ясность отсутствовала – когда и в каком количестве появится противник (если вообще появится). Покрикивали командиры взводов. Красноармейцы разбегались, не задавая вопросов.

– Приготовим мост к подрыву, товарищ капитан? – деловито осведомился Прыгунов. – Чуток взрывчатки взяли, проезжую часть можем вывести из строя.

– Вот ты вроде неглупый, Прыгунов, – покачал головой Шубин, – а дальше сиюминутной выгоды ни черта не видишь. Взорвем мост – и как наши из шестой армии пройдут? А у них, между прочим, танки, артиллерия, куча прочей техники. Прикажешь все в поле бросать под артиллерийскими ударами, а самим по тонкому льду переходить?

– Да все я понимаю, – возразил сержант. – Наши подойдут – фрицы все равно артиллерией бабахнут и мост разнесут.

– А вот это не твоего ума дело. Разнесут, не разнесут – бабушка надвое сказала. Часть войск в любом случае успеет пройти. Наша артиллерия тоже не дремлет. Ставлю задачу сохранить мост в целости и сохранности. А вот заминировать подступы к нему на правом берегу – дело стоящее. Фрицы могут и по дороге подъехать. Вот и займись со своими парнями, Прыгунов. Мост не трогать, дорогу заминировать и держать под огневым контролем. Появятся наши – извини, мины придется снимать.

– Да понимаю я, товарищ капитан, все сделаем.

Место было подходящее, только здесь можно переправить крупное количество войск. На других участках проблематично и сопряжено с потерей всей армейской техники. И пехота провалится под лед, если повалит толпой… Шубин заспешил в деревню. Первая задача – оборудовать собственный штаб, желательно в тепле и уюте. В движении морозец не чувствовался, но в состоянии покоя подмерзали ноги.

Немцев и «бродячих» полицаев в деревне не нашли. В нескольких избах обнаружили жителей: пожилые люди, молодая женщина с двумя маленькими детьми, ее муж, способный передвигаться только с костылями. С семьей произошел конфуз: Велиханов чуть не бросил гранату в подпол, где отсиживалась супруги с детьми. Смутил голос молодого мужчины. Исмаил уже выдергивал чеку, когда спохватился любитель лирической поэзии Ярцев и не дал произойти непоправимому. Он с Исмаилом едва не подрался! Потом из подвала донесся женский голос, и Велиханов начал краснеть, бормоча слова оправдания. «Русские мы! – громче всех кричал он. – Русские солдаты! Выходите, ничего не бойтесь!» – и со злобой косился на смеющихся товарищей. Плакали дети, закутанные в рубище, он извлекал их по одному, галантно подал руку малопривлекательной молодой женщине, помог покинуть подвал ее супругу-инвалиду. Тот бормотал, заикаясь, что он никакой не полицай, нога высохла еще в молодости от чудовищного артрита, и его не берут ни в какую армию, даже в полицию.

Во дворе бросалась под ноги и громко лаяла лохматая псина (видно, член семьи, раз не съели). Красноармеец Панчехин пытался с ней договориться, но животное не имело представления, кто свой, а кто чужой. Когда псина едва не прокусила бойцу ногу, тот в сердцах вскинул автомат. Собака дурой не была, поняла, что это не палка, поджала хвост и убежала в дальний угол двора.

– Мужики, здесь баня! – восторженно закричал красноармеец Шеин – парень из сельской тамбовской глубинки (из кулачья, по некоторым признакам, что не мешало ему защищать свою страну). – Товарищ капитан, как насчет бани?

– Положительно, боец! – отозвался Глеб и закончил под хохот бойцов: – Сначала я тебе лично шею намылю, а потом немцы придут, добавят!

В крайней избе, где проживала неговорящая старушка с добрыми глазами, он оборудовал командный пункт, назначил связным долговязого Сенченко. В избе было натоплено, из-под стола мяукала ободранная кошка, под половицами пищали мыши (видимо, заключили пакт о ненападении). Старушка смотрела добрыми глазами и тяжело вздыхала. Ей не очень нравилось, что в ее доме теперь штаб. Но от подарка в виде банки тушенки отказываться не стала.

Ноги отогрелись, Шубин вышел во двор. Водители «полуторок» загоняли свои транспортные средства под скалу, нависшую гигантским козырьком. Бойцы отдыхающей смены обживали соседние дома. И там обнаружилась баня, о чем кричали с каким-то детским восторгом.

«Может, и вправду устроить им баню? – подумал Глеб. – А немцы пусть подождут, война не убежит».

День разгорался, солнце пряталось за пушистые облачка, похожие на комья ваты. Но вскоре и они рассосались, день предвещал быть солнечным, хотя и коротким.

Солдатские сапоги уже протоптали тропинку через кустарник. Шубин выбрался к подножию скал. Настало время осмотреться. Ноги проваливались в снег. Он взобрался на пару террас, пригнулся. Здесь находились «смотровые» площадки (туристы бы оценили). Дул ветер, бойцы прятались за камнями, кутались в полушубки. На этой позиции, протянувшейся метров на двести вдоль реки, расположилась половина роты. Здесь разместили четыре из шести ручных пулеметов Дегтярева, одно из двух противотанковых ружей. Большинство солдат надели маскхалаты, чтобы их не высмотрела разведка противника. Вставать в полный рост командиры запретили. Люди переползали с позиции на позицию. Фактически это были отдельные очаги обороны, разделенные сползающими к берегу расщелинами. Соваться в эти пропасти, заваленные булыжниками, явно не стоило. Отдельные расщелины можно было перепрыгнуть, но для этого пришлось бы вставать в полный рост.

Скальный массив справа от моста Шубин решил не занимать – вряд ли немцы пойдут на столь глубокий охват. Ограничился расчетами пулемета и ПТР: бойцы вырыли себе норки у подножия скал и контролировали съезд с моста.

– Справляетесь, парни? – Он на корточках подобрался к большому камню, пристроился за ним. На этой позиции лежали двое – Панчехин и сержант Егоров, они курили, пряча окурки в варежках. – Что там у нас?

– Над седой равниной моря все в порядке, товарищ капитан, – пошутил Егоров. – Немцы пойдут – мы вам скажем.

– Немцы не пойдут толпой и во всей красе, – предупредил Шубин. – Появятся передовые дозоры, возможно, в маскхалатах, вот их и надо выявить в первую очередь.

– Надо – значит выявим, – уверил Панчехин. – Пару часов протянем… если не замерзнем. Ветерок сегодня такой бодрящий.

– Ты лежи, не намекай, – проворчал Егоров. – Бог терпел и нам велел. Когда-нибудь сменят, пойдем греться…

С высоты открывался вид на реку, скованную льдом. С правого берега вид был живописнее, чем с левого. За мостом простиралась равнина, прореженная перелесками. Данный участок был идеален для обороны: местность за рекой можно было простреливать на несколько километров. Влево убегали макушки скал, занятые красноармейцами. Еще дальше разместились люди Марголина, но пока от них не было вестей. Оба берега заросли ивняком, но зимой он укрытием не являлся. На другом берегу в районе моста ковырялись люди из отделения Прыгунова: зарывали в снег противотанковые и противопехотные мины, помечали места, чтобы потом их быстро удалить. В арсенале имелся десяток таких вещиц. Работу закончили, побежали к мосту, переправились на левый берег и пропали в мертвой зоне.

Шубин сполз с террасы, стал протаптывать свежую тропу в деревню. Навстречу уже бежал, махая руками, красноармеец Сенченко – заметил же командира…

– Товарищ капитан, старший лейтенант Марголин по рации докладывает… Они в шестистах метрах отсюда, держат левый фланг. Позиция неудобная, и улучшить ее невозможно. Под ними дорога… вот эта самая, она засыпана снегом, проехать сможет только вездеход… Товарищ старший лейтенант боится, что, если немцы пойдут, его взвод окажется отрезанным, и придется к вам пробиваться с боем…

– Пусть выберет позицию на свое усмотрение, но не ближе четырехсот метров. Он должен контролировать левый берег на протяжении как минимум километра и в случае необходимости ударить с тыла.

– Понял, товарищ капитан, скажу радисту, чтобы отстучал. – Сенченко развернулся и припустил в деревню.

Глеб добрался до калитки, внимательно осмотрелся. Бойцы попрятались, деревня казалась вымершей. Грузовики стояли под скалой и просматривались лишь с нескольких позиций. Маскировку портили протоптанные дорожки, а еще, если присмотреться, долговязый Калманович, курящий на крыльце соседней избы.

Через полчаса ситуация не изменилась. Замерзших бойцов сменили, при этом старались не отсвечивать на открытых участках. «Сидеть по домам, – предупредили командиры. – Вести себя смирно и помогать по хозяйству местным жителям». Кое-где уже «раздавался топор дровосека» – помощь старушкам была в разгаре. Работали обе рации в режиме ожидания: одна, оснащенная телефонной трубкой, предусматривала голосовую связь; вторая, «дальнобойная», – только азбуку Морзе. Вопросительно уставился на вошедшего в дом командира радист Файзуллин, сдержанный чернявый паренек, окончивший на родине в Казани радиотехнический техникум.

– Свяжись со штабом в Харькове, – приказал Глеб.

Радист буркнул: «Слушаюсь» – и стал прощупывать эфир. Полковник Макарчук божился, что его люди будут круглосуточно сидеть на рациях. Связь наладилась очень быстро. Шубин принялся диктовать, Файзуллин – стучать ключом. В Харьков ушел лаконичный доклад о проделанной работе. Единственное место для сдерживания противника, рвущегося через Северский Донец, – здесь, в районе Гусянки. На скалы можно поднять легкую полковую артиллерию. Мост цел, расположен в удобном месте, в случае его повреждения можно навести понтонную переправу. Противник пока не виден… «Противник будет обязательно», – пришло ответное сообщение. Вряд ли немцы будут смотреть сквозь пальцы, как уходят отступающие советские войска. Придется стоять и защищаться. Отступающая армия Харитонова менее чем в дневном переходе. Отходить ей приходится по равнине, под плотным артиллерийским огнем. В данный момент части армии находятся у Стахановки. Сообщение в штаб Харитонова уже отправлено: даны координаты Гусянки, туда и двинутся войска. В своих не стрелять и не забыть убрать мины с моста, когда подойдут передовые колонны!

Прозвучали также слова благодарности. Поблагодарили за оперативное выдвижение и занятие позиций. А еще подкинули горькую пилюлю: выслать к ним подкрепление нет возможности. В районе памятной развилки у Бахтино противник сбросил парашютно-десантную роту при полном марафете, идет отчаянный бой, противник держит господствующую высоту, и прорваться вряд ли удастся.

– Все плохо, товарищ капитан? – сделал грустное лицо Файзуллин.

– Все хорошо, боец. Скоро скучать не придется. А то закисли вы от безделья. Или посидим еще, все зависит от того, как карты лягут. В общем, поживем – увидим.

Еще один час пролетел в томительном ожидании. Хоть молись, чтобы немцы не пришли. А побитые части 6-й армии без потерь переправились на левый берег. Теоретически это было допустимо, не все на этой войне подчинялось логике…

Красноармейцы и граждане понемногу выходили из домов. Не самые дисциплинированные воины затеяли перестрелку снежками.

– А ну отставить! – недовольно покрикивал сержант Бойчук. – Не настрелялись еще? Ничего, скоро фашисты вам эту возможность предоставят…

Из третьей по счету избы доносились странные звуки: кто-то бормотал, причмокивал. Будто шаман совершал камлание, постукивая в бубен (ладно, если во славу русского оружия). Поколебавшись, Шубин вошел в калитку и поднялся на крыльцо. Дверь из сеней в горницу предательски скрипела. Но люди увлеклись делом, не обратили на скрип внимания. За столом сидели Зиганшин и Старчоус и яростно молотили деревянными ложками. Уровень похлебки в мисках падал на глазах. Они ели с таким аппетитом, что зависть брала. Спешили, словно боялись, что отнимут. И правильно боялись. Зиганшин зажмурился от удовольствия, куски картошки вываливались изо рта в миску, он их ловил и отправлял обратно. За печкой сидела пожилая женщина в платочке и, сложив руки на коленях, с какой-то бабушкиной любовью смотрела на оголодавших воинов. Этой парочке несказанно повезло – бойцы попали на домашние харчи.

– Так, открыли избу-едальню, товарищи военные? – строго спросил Глеб. – Не наедаемся, обчищаем обездоленных мирных жителей?

– Еще и избу-читальню, товарищ капитан… – В соседней комнатушке заскрипели кроватные пружины, поднялся уже поевший Ярцев с потрепанной книжкой в руках. – Я старую литературу нашел, представляете, товарищ капитан? Первый том «Тихого Дона» Шолохова в журнале «Октябрь» за двадцать восьмой год, а еще «Красных дьяволят» Павла Бляхина.

– Товарищ капитан, разрешите доесть? – взмолился Зиганшин, и Старчоус с полным ртом энергично закивал, поддерживая товарища:

– Такая вкуснятина, мочи нет. Самая настоящая домашняя пища, и наплевать, что без мяса… Никого мы не грабили, Анна Ильинична сама нас за стол усадила и запретила вставать.

Старушка кивала в такт его словам как китайский болванчик.

– Проходи, миленький, садись, и тебя угощу, а то вон какой худой вырос. Я вчера целое ведро наварила – как чувствовала, что будет кого покормить…

– Нет, спасибо, уважаемая. – Шубин сглотнул, аромат по горнице струился дурманящий. – Кормите ваших доходяг, пусть лечат свое редкое заболевание. А то от голода скоро ноги протянут. И не забывайте, товарищи красноармейцы, что сытому воевать не хочется, живот к земле тянет, и в сон клонит.

– Да нет же, товарищ капитан, наоборот, – возразил Зиганшин. – Еще немного поедим, а потом всех победим!

Глава пятая

«Первые ласточки» появились около трех часов пополудни. Прибежал взволнованный Сенченко, сообщил, что на связи старший лейтенант Марголин. Такой же взволнованный Файзуллин протянул Шубину трубку, когда тот вошел в избу.

– Товарищ капитан, Марголин на проводе… – Голос подчиненного почти сливался со скрежетом эфира, хотя старлей находился в пятистах метрах от них.

– Мы видим немцев… Их немного, кажется, трое. Идут к вам вдоль левого берега. Они в маскхалатах, прижимаются к тальнику, вооружены автоматами. В данный момент приближаются к нашим позициям, но мы их трогать не будем, пусть проходят. Мы наверху, они внизу, возможно только огневое поражение, значит, будет шум. А если есть трое, то где-то есть и больше…

– Хорошо, понял тебя, Марголин, пусть проходят, мы их встретим.

– Учтите, товарищ капитан, у вас не больше пяти минут.

Что-то подобное Шубин заранее предусмотрел. Тревожная группа сидела в готовности. Маскхалаты надели мигом. Шубин повел людей лично. Бойцы гуськом перебежали деревенскую улицу. Тропинку к расщелине уже протоптали. В самой теснине тоже убрали лишние камни, вычистили снег – проход к реке был свободен. Спуск к тальнику был крут. Старались идти без шума, пригнув головы.

– Бандурин, не хватайся за меня, – прошипел Лобов. – Я тебе что, спасательный круг?

– Потерпи, дружище, приму устойчивость… Под воду боюсь провалиться… С детства испытываю страх к воде, после того как в лодке с братом перевернулся, – признался Бандурин.

– Ну ты даешь, – удивился Лобов. – А на гору как козлик лез, ничего не боялся.

– Так это, знаешь ли, разные виды спорта.

– Заткнитесь вы, – прошипел Шубин. – Времени не было поговорить?

О том, что Бандурин боится воды, он слышал впервые. Ладно, никто не предлагал купаться в проруби.

Прошло не больше трех минут, настала тишина. Скорченные фигуры сливались с рельефом побережья. Наверху на скалах было тихо: Файзуллин сообщил по рации, чтобы молчали, внизу проводится важная операция. Солнце очень кстати спряталось за облачко. День шел на убыль.

Чужаки появились через минуту. Донеслась приглушенная немецкая речь. Вражеские солдаты не чувствовали подвоха. На берег они не выходили, осторожно шли по льду, прикрываясь тальником. Еле слышно позвякивала амуниция. Возникли силуэты – плечистые, уверенные в себе, вальяжно идущие по чужой земле. Маскхалаты, сбруи с амуницией, под капюшонами каски.

– Где деревня, Теодор? – спросил один. – По всем приметам она должна находиться в этом квадрате.

– Да, Курт, я тоже вижу мост, – отозвался товарищ. – Уверен, деревня рядом, за этими скалами, в чем мы и убедимся через несколько минут. Прибавим ходу, друзья. Да аккуратно ступайте, чтобы не провалиться в эту проклятую реку…

Из кустарника показалась нога, мужчина запнулся, потерял равновесие. Невольно шагнул вбок, и это стало ошибкой. Он рухнул на лед всей своей массой. Раздался треск, лед лопнул, и солдат начал погружаться в воду. Он �

Скачать книгу

Глава первая

18 февраля, 1943 г.

– Куда направляетесь, товарищ капитан? – спросил сержант, листая бумаги.

– Хорошо, счастливого пути. – Сержант пожал плечами и вернул бумаги.

– Издеваешься? – вспыхнул Шубин. – Не видел, что с нами приключилось?

– Туда идите, в хвост, – махнул сержант. – В любую машину садитесь – найдете место.

Выбора не было. Ждать у моря погоды – так себе перспектива.

– В хвост пойдем, – буркнул Царьков.

– Нет, в Киев, – пошутила женщина, и сидящие в кузове рассмеялись.

– Садитесь уже, – проворчал мужской голос. – Не виси, старлей, сдует.

– Серьезно? – удивился майор. – Да уж, Сталинград – это мощно… Жарко там было, капитан?

– Может, вы и Паулюса видели? – спросила курносая.

– Может, и видел, – допустил Шубин. – Может, и лично выводил из берлоги под белы рученьки.

Загадочно улыбнулась брюнетка, мазнула взглядом незнакомого (но явно героического) капитана.

– Холодно-то как, мамочка… Быстрее бы уж весна…

– Все равно холодно, – протянула Оксана. – И согреть некому…

– Ребята, вы откуда? – выкрикнул Глеб.

– И если машину остановите! – засмеялся сидящий рядом с ним обладатель квадратной челюсти.

– Еще чего, – проворчал майор-артиллерист. Он тоже оживился, привстал. – Пусть тормозит и в хвост встает.

Раненые практически не реагировали. Только один из них поднял голову, еле заметно кивнул.

– Все из машины!!! – нечеловеческим голосом взревел Глеб.

– Можешь ходить?

– Братцы, Ломов мертв! У него дыра в животе – кулак проходит!

– Лева, давай к нам! – прокричали с поля. – Прикроем!

– Молодец, – похвалил Глеб. – Твоя фамилия, случаем, не Попрыгунчик?

– Откуда ты такой?

– Оттого и резвый такой? – усмехнулся Шубин. – Жизнь научила быстро бегать от медведей и диких племен?

Беседу прервали пули, пропоровшие землю под носом у Прыгунова. Боец побледнел, отполз.

– Ты в порядке, Ида… извини, не знаю твоего отчества?

– Марковна… – простонала девушка. – Не знаю, храбрый капитан, ползу, спасибо, что спросил…

– Прыгунов, живой? – спросил Глеб.

– Живой, товарищ капитан, что мне сделается?

– Не знаю, с другими же что-то сделалось… Сколько человек осталось?

– Что с противником?

– Наблюдай за дорогой. Покричи там, есть у ребят аптечка?

Лучше бы не шутил: она смеялась, и от этого становилось больнее.

– Не трогай, товарищ капитан, сама сниму…

– Не говорите, товарищ капитан, понимаю, что произошло, не хочу смотреть на это…

– Товарищ майор, не надо. Не делайте то, о чем потом пожалеете.

– А ты еще кто такой?! – взревел оппонент. Он готов был рвать и метать.

Глава вторая

– Устроит! – отозвался Глеб.

– Это вы привезли? – спросил он.

Шубин кивнул.

Шубин пожал ее, тоже представился.

– Их не будет, товарищ полковник, – сухо отчитался Глеб. – Погибли три часа назад.

– Вот незадача… – Макарчук помрачнел. – А ты, значит, выжил.

Макарчук с мрачной миной выслушал рассказ, покачал головой.

– Да, прошла сводка. Жалко ребят, жалко потерянное горючее…

– Или повезло, – не по уставу ответил Глеб.

– Замечательное начало, – похвалил Макарчук. – Я заинтригован, продолжай.

Полковника Макарчука что-то беспокоило. Он поглядывал на карту и с усилием отводил от нее глаза.

– Слушаю, товарищ полковник.

– Вот черт, – встрепенулся Шубин. – Жалко, что мы не там. Уж придумали бы способ дотянуться до гадины…

– То есть вы считаете, что противник нас активно дезинформирует? – насторожился Шубин.

– Когда они могут ударить, товарищ полковник?

– Эй, не стреляйте, свои, – ахнула темнота. – Товарищ капитан? Капитан Шубин – это вы?

– Да. Вы кто?

Расслабился, вылетели из головы слова полковника! А ведь он обещал прислать «толковых ребят», а Шубин забыл.

– Ничего, товарищ капитан, узнаем еще, какие наши годы.

Глеб первым вошел в квартиру, включил фонарь, потом примус.

– Она не выжила, – глухо обронил Шубин.

– Вот черт… – Коваленко озадаченно почесал за ухом. – Жалко… Бабам-то оно за что?

– Опустим тему, – поморщился Шубин. – Давайте о себе.

Глава третья

– Ты вроде жив, – засомневался Шубин.

– Я слышал, в этом комплексе работало правительство Украины? – вспомнил Шубин.

Шубин слушал не перебивая. Харькову досталось. Ленинградцам в блокаду тоже выпала несладкая жизнь, но в их город хотя бы немцы не заходили. В декабре 41-го всех евреев по велению коменданта обязали переселиться в район ХТЗ. В те самые бараки для временного проживания, куда Коваленко вел Шубина. Там и устроили еврейское гетто. Каждый день из него вывозили несколько сотен евреев и доставляли на расстрел в Дробицкий Яр. Уже через несколько месяцев в гетто никого не осталось, и оно прекратило существование. Но расстрелы в Дробицком Яру продолжались – убивали военнопленных, недовольных властью, психических больных. Сколько тысяч там сгинуло, никто не считал. И упомянутый яр не единственное место, где уничтожали людей. Много было мест: Лесопарк, Холодногорская тюрьма, Салтовский поселок, где уничтожали пациентов клиники «Сабурова дача»[1], гостиница «Интернационал» в самом Харькове. А вдоль улиц Сумской и Благовещенской не осталось фонарного столба, на котором бы не висел человек…

– Твои-то как перебивались?

– Молодцы они у тебя, – похвалил Шубин.

1 Харьковская областная клиническая психиатрическая больница.

Скачать книгу

Южный ожог бесплатное чтение

Александр Александрович Тамоников Южный ожог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Александр Александрович Тамоников
Южный ожог