Вы не авторизовались

Петля будущего бесплатное чтение

Скачать книгу

Жизнь кипела в нем, вставала бурным разливом, и каждый мускул, каждая жилка играли, были в огне, и радость жизни претворялась в движение, в эту исступленную скачку под звездами.
ДЖЕК ЛОНДОН«ЗОВ ПРЕДКОВ»

Original English language edition first published

in 2020 under the h2 THE LOOP by The Chicken House,

2 Palmer Street, Frome, Somerset, BA11 1DS

The Author/Illustrator has asserted her moral rights.

Перевод с английского К.В. Руснак

День 736 в Аркане

Жатва начинается, и остается лишь страх. Так все и происходит, каждую ночь в одно и то же время.

Проходят минуты или даже часы – сложно сказать, – и в какой-то момент у меня начинаются галлюцинации.

Мой разум растворяется в боли и панике, и вот я уже за пределами камеры. Я стою на крыше Вертикали «Черная дорога» – башни с километр в высоту, где я когда-то жил. Светловолосый мальчик что-то кричит, пытается достать пистолет из кармана, отступая к краю здания, в то время как девушка в маске ведьмы подходит к нему все ближе и ближе. Если я ничего не сделаю, он убьет ее.

– Отойди! – кричит он, голос его дрожит от ярости и страха.

Еще один рывок, и вот ему удается достать пистолет из кармана. Он делает шаг назад, увеличивая расстояние между собой и девушкой в маске, и направляет пистолет ей в лицо.

Жатва заканчивается, и я открываю глаза. Я лежу, полностью истощенный, на твердом бетонном полу моей крошечной серой камеры. Сердце бьется громко и быстро, отражаясь эхом от стен прозрачной стеклянной трубы вокруг меня.

Я пытаюсь подготовиться к тому, что будет дальше, пытаюсь задержать дыхание, но времени нет. Вода хлещет с потолка мощным потоком, и я почти уверен, что задохнусь. Мои легкие горят, а труба продолжает заполняться водой с химикатами. Мое истощенное тело умоляет меня вдохнуть кислород, но если вдохну, то умру.

Спустя, кажется, лет сто в полу открывается решетка, и стекающая вода под давлением прижимает меня к полу. Вода ушла, я лежу, хватая ртом воздух и пытаясь откашляться.

Затем приходит горячий воздух: струя непрерывного ветра, горячего настолько, что он практически обжигает мою обнаженную кожу.

Наконец одежда на мне высыхает, поток воздуха прекращается, труба поднимается обратно в потолок до следующего дня, а я, не в состоянии пошевелиться, так и остаюсь лежать на холодном полу.

В Аркане это единственное подобие душа, на которое можно рассчитывать, – утвержденная правительством пытка водой, имитирующая утопление.

Скоро пойдет дождь. Каждую ночь, несмотря на боль после жатвы энергии, я заставляю себя не спать, чтобы посмотреть на дождь. Он начинается в полночь – спустя полчаса после завершения жатвы – и льется стеной, словно муссон, на протяжении тридцати минут.

– Хэппи [1], поговори со мной, – выдавливаю я, задыхаясь, и экран на стене оживает.

– Да, заключенный? – отвечает мне спокойный, почти умиротворяющий женский голос.

– Состояние жизненно важных органов? – командую я.

– Сердцебиение двести один удар, замедляется. Давление крови сто сорок на девяносто. Температура тридцать семь и две. Частота дыхания сорок один…

– Хорошо, хорошо, – прерываю я, – спасибо.

Я встаю – от такого простого действия ноги дрожат и сводит мышцы. Я осматриваю камеру и постепенно успокаиваюсь: те же четыре серые стены, голые, только в одной из них дверь тридцать сантиметров толщиной, на другой – экран и крошечное окно в задней стене; односпальная кровать с тонким покрывалом и тонкой подушкой; унитаз из нержавеющей стали в углу и раковина рядом с ним; стопка книг да стол, приваренный к полу, – вот, пожалуй, и все.

Подняв глаза на затемненный экран, вижу, что через пять секунд наступит полночь, а я, кажется, еще не до конца оправился. Изнуренный, я заставляю дрожащие ноги двигаться, подхожу к задней стене и сквозь крошечное прямоугольное окно устремляю взгляд на небо.

Я до сих пор дышу так тяжело, что мне приходится слегка отстраниться, чтобы стекло не запотевало.

Сотни маленьких взрывов вспыхивают в темной ночи. Я не слышу их, потому что комната звукоизолирована, но помню этот звук с детства и могу представить разрывающее воздух эхо. Темные облака, оставшиеся после взрывов, сливаются в сплошную пелену дыма. Дождь начинается с такой силой, что первые капли буквально отскакивают от бетона. Глубокие лужи образуются за считаные секунды, и запах дождя поражает меня – не настоящий, конечно, но я помню из детства, как пахнет дождь: свежий, чистый аромат. Если закрыть глаза, то я могу отчетливо услышать и шум дождя; каждый раз, когда я думаю об этом, мне хочется выйти и ощутить капли на своей коже, но я не могу.

Дождь означает новый день. Второе июня, мой шестнадцатый день рождения. Я здесь уже более двух лет. Начинается мой семьсот тридцать седьмой день в Аркане.

– С днем рождения, – шепчу я.

– С днем рождения, заключенный номер 9–70–981, – отвечает мне экран.

– Спасибо, Хэппи, – бормочу я.

Я ложусь и стараюсь не плакать, убеждая себя, что пользы от этого никакой, что ничего не поменяется, но не могу остановить слезы в глазах.

Я чувствую близость стен, толстый металл двери, которую я никогда не открою, чувствую тщетность всего этого. Я твержу себе, что мне не нужно соглашаться на Отсрочку, что могу отказаться от нее и принять тот факт, что меня приговорили к смерти, а значит, смерть – единственный выход отсюда. Мне не нужно бороться с этим.

Чувство бесполезности и безнадежности – вот что остается, если лишить власть сострадания, правосудие – милосердия, если позволить машинам решать судьбу людей.

День 737 в Аркане

И снова я просыпаюсь раньше, чем прозвучит будильник.

Я наблюдаю, как экран переключается из неактивного спящего режима в яркое свечение.

07:29 переходит в 07:30, и я повторяю в унисон будильнику:

– Заключенный 9–70–981, сегодня четверг, второе июня. День семьсот тридцать седьмой в Аркане. Температура в вашей камере девяно…

– Пропустить, – бормочу я и, взмахнув ногами, встаю.

– Хорошо. Пожалуйста, выберите завтрак, – требует голос.

Я прошу Хэппи дать мне тосты и апельсиновый сок.

Я поворачиваюсь к экрану: в левом верхнем углу моя фотография. Это фото было сделано в день моего заключения и получилось ужасным: у меня ошеломленное выражение лица, то тут, то там шрамы выделяются белыми пятнами на моей темной коже; мой нос выглядит больше обычного, а уши торчат, как ручки кувшина. Если бы я был богатым, эти нетрадиционные черты были бы косметически исправлены до моего рождения, но я Убогий, так что жить мне с большим носом, кривыми ушами и шрамами, которые я заполучил уже позднее. Хотя я не против – мама всегда говорила, что они придают мне характер. Под фотографией – информация, которую экран зачитывает мне каждое утро: температура снаружи, температура в камере, дата и время, количество дней, прожитых мною в Аркане, и обратный отсчет до моей казни и до следующей Отсрочки – они проходят с разницей в один день.

Под экраном открывается панель, и на маленький металлический стол выкатывается поднос с завтраком.

Тост настолько сухой, что трудно глотать. Закончив, я кладу поднос обратно на панель, на которой он появился, и его увозит конвейерная лента.

– Заключенный 9–70–981, – снова звучит голос Хэппи, – сегодня четверг, вы получаете чистую форму.

– Точно, – отвечаю я, отрывая липучую застежку спереди на белом тюремном комбинезоне и сбрасывая ботинки.

Снимаю трусы – тоже выданные в тюрьме, до невозможности накрахмаленные и грубые – и кладу кучу вещей в лоток, который закатывается по конвейерной ленте обратно. Грязная одежда исчезает, и я жду, стоя обнаженным посреди камеры. Спустя пару секунд появляется чистый комплект одежды, аккуратно сложенной и такой же жесткой.

Я кладу большую часть одежды на кровать, натягиваю дополнительную пару шорт, которые попросил и которые мне выдали как часть тюремной формы, и начинаю разминку: отжимания, приседания, упражнения на пресс, подтягивания в дверном проеме и еще с полдюжины разных упражнений, пока пот не стекает с меня ручьями. Обычно тренировка занимает не больше часа, но сегодня мне не хочется останавливаться, мне хочется двигаться и убежать от настигающей меня боли. Я начинаю все заново: отжимания, приседания, пресс, подтягивания, – и продолжаю работать до изнеможения и обжигающей боли в мышцах.

Я лежу на полу, абсолютно обессиленный, и, наконец, сдаюсь перед болью.

Мэддокса больше нет.

Я принимаю этот факт, позволяю ему накатить на меня гигантской волной и поселиться во мне.

Я умываюсь водой из крошечной раковины, затем вытираюсь полотенцем и надеваю чистую форму.

– Заключенный 9–70–981, – произносит Хэппи, – приготовьтесь к ежедневному обращению Смотрителя, мистера Галена Рая из Региона 86.

– Замечательно, – бубню я, садясь на кровать лицом к экрану.

По всему городу и в деревнях на окраинах Проекторы-крикуны на какое-то время перестанут извергать голографическую рекламу; Линзы остановят игровые процессы, дополненную реальность и социальные функции; каждый телевизор, модуль виртуальной реальности и любой другой экран будут показывать ежедневное сообщение Галена.

На моем маленьком тюремном экране появляется его изображение: дружелюбное и располагающее лицо уверенного в себе человека.

– Доброе утро, граждане, – начинает Гален, по его губам расползается лукавая ухмылка. – Знаю, вы все очень занятые люди, так что буду краток.

Мне не интересны эти ежедневные политические передачи, но если оборвать зрительный контакт, то эфир прекратится до тех пор, пока снова не взглянешь на экран. Проще поскорее с этим покончить.

– Мое обещание увеличить рабочие места для инженеров вскоре принесет свои плоды, и я лично гарантирую, что пятьдесят процентов этих нероботизированных рабочих мест будут зарезервированы для Убогих. Мы не разделенная нация, как заставляют вас думать СМИ; покуда я на посту Смотрителя, я не позволю этому случиться, в мою смену этому не бывать.

Я закатываю глаза, и на секунду, что я оторвался от экрана, изображение Галена, поднявшего палец вверх, замирает, пока я снова не возвращаюсь взглядом к экрану, и тогда он продолжает говорить о своей политике и о том, что Регион 86 стал успешнее, чем когда-либо за последние пятьдесят лет, – с чем я бы поспорил.

Гален завершает обращение своей обычной прощальной речью – «Все как один!» – и следующие два часа я провожу за чтением. Мне повезло: где-то через год после моего заключения я подружился с одним из надзирателей Аркана. Рен Солтер – человек. Она коллекционирует антикварные книги – не электронные вроде тех, которые можно отобразить на Линзе, а настоящие бумажные. В Аркане камеры сканируются каждые три секунды, чтобы удостовериться, что заключенный не сбежал, а также на наличие контрабандной электроники, поэтому старинные бумажные книги – это единственный вид книг, которые можно успешно сюда пронести. У подножия моей кровати собраны сто восемьдесят девять книг, начиная от пропахших сыростью вестернов трехсотлетней давности, страницы которых со временем пожелтели, а текст местами стерся, до последних из напечатанных книг примерно времен моего рождения.

Если книга по-настоящему хороша, могу прочесть ее за день. Есть те, которые я иногда перечитываю: истории так хороши, а персонажи такие яркие, что я невольно задаюсь вопросом: а были ли эти книги популярны, когда издавались? «Родня» [2], «Гарри Поттер», «Жизнь Пи» [3] и «Левая рука Тьмы» [4], например.

Сейчас я на середине книги о семье, запертой в отеле с привидениями. Она написана автором, который мне очень нравится, я прочел минимум пять его книг, и эта, возможно, лучшая.

Что мне нравится в книгах, так это то, что я могу на время исчезнуть, погрузиться в места, созданные другим человеком; мне не нужно быть тем, кто я есть, или там, где я сейчас, пока я нахожусь в том другом мире, и порой мне это просто необходимо. Наверное, этим я не сильно отличаюсь от наркоманов, заселивших многоэтажки и трущобы на окраине города.

В 11:30 задняя стена моей камеры медленно скользит вверх. Она движется тихо, и я слышу птиц и чувствую ветер и тепло солнца. Я откладываю книгу в сторону и встаю.

Нам разрешается гулять на свежем воздухе по часу в день. Обычно сорок пять минут из шестидесяти я провожу, бегая по кругу замурованного двора в форме треугольника.

Только когда дверь полностью открыта, можно увидеть, как в действительности выглядит тюрьма. Неудивительно, что по форме это одна сплошная петля – отсюда и название. Аркан представляет собой километр по окружности со ста пятьюдесятью пятью ячейками и одним проходом, который служит и входом, и выходом из тюрьмы; Мрачный поезд связан с Арканом системой туннелей. Максимальная ширина комнаты каждого заключенного – менее трех метров, у стены, ведущей во двор, – два с половиной. Толщина бетонных стен – с метр, потолка – с полметра; это делает камеры звуконепроницаемыми, исключающими возможность побега и практически взрывоустойчивыми. Каждый заключенный получает узкий участок на территории двора – сужающееся по форме продолжение комнаты, простирающееся почти на шестьдесят метров до огромной бетонной колонны в центре, на вершине которой находятся дроны.

Час занятий на улице – это единственная возможность взаимодействовать с другими заключенными. Мы не видим друг друга из-за пятнадцатиметровых стен, разделяющих нас, но можем общаться, и пока задняя стена медленно открывается, я слышу крики и возгласы других заключенных. Слышу, как Пандер Бэнкс поет одну из семи песен, которые помнит из мира за стенами. Закончив петь все семь, начнет по новой.

Я слышу, как дроны по другую сторону двора оживают, угрожая Малакаю Баннистеру, который любит карабкаться по стенам, выжидая, пока охранники-роботы сосчитают до трех, а затем спускается на землю и смеется над ними. В четвертой и пятой камерах справа от моей слышу Пода и Игби – двух самых тихих заключенных в этой тюрьме – играющих в кости, по пять штук на каждого, которые Рен подбрасывает в их камеры. Они, должно быть, предельно честны или невероятно доверчивы, потому что ни один не может видеть через стену, что выпадает другому.

С обеих сторон я слышу планировщиков – группу из четырех заключенных: Адама Кассвелла, Фултона Конвея и Винчестера Шора слева от меня и Вудса Рафку справа, – которые обсуждают способы побега, и идеи их варьируются от абсурда «использовать технологию полета дронов, чтобы пролететь над стенами» до гениальности «координированная атака с использованием Отсрочки и угоном Мрачного поезда». Они, как и все, знают, что сбежать из Аркана невозможно, и знают, что все наши разговоры записываются, и что, хоть это и незаконно, правительство беспрепятственно может получить доступ к микрокамерам, имплантированным в наши лбы.

Но несмотря на весь беспорядок и гул, я слышу громкий голос, кричащий снова и снова о том, что хочет меня убить. Он постоянно повторяет мое имя: с момента, когда задняя стена открывается, и до самого ее закрытия. Каждый божий день.

– Лука Кейн, – хрипло кричит он, – я убью тебя. Лука Кейн, я тебя убью!

Парень, что выкрикивает эти слова, прибыл в Аркан на следующий день после меня, и все эти семьсот тридцать шесть дней он клянется убить меня. Признаю, поначалу меня это пугало, я не покидал свою камеру больше чем на секунду: выходил во двор и тут же возвращался. По такому поведению Хэппи понимала, что я больше не хочу выходить на улицу, и задняя стена закрывалась, оставляя меня одного в тишине. Но вскоре я понял, как был глуп: парень никак не мог до меня добраться, он не мог пройти огромные стены, разделяющие нас: они слишком высоки, а дроны выстрелили бы в него весь яд, если бы он попытался.

Надзиратель сказала мне, что парня зовут Тайко Рот. Самое ужасное, что я понятия не имею, кто он и почему так жаждет убить меня.

Наконец стена поднимается до потолка, и я выбегаю во двор. Я бегу так быстро, как только могу. Чем ближе я к колонне в центре, тем выше она кажется; я замедляюсь, чтобы коснуться ладонью холодного бетона и броситься назад в сторону своей камеры. Бег в центр и обратно занимает менее двадцати секунд, и я повторяю этот круг снова и снова; дыхание становится резким от острой боли в горле, ноги горят. Я чувствую, как в легких накапливается молочная кислота, но ускоряюсь, подавляя боль. Это мой акт восстания: так я говорю правительству, что думаю об их застенках.

Я снова бегу в центр; стены, отделяющие меня от соседних дворов, так близки, что я могу их коснуться. Невольно я вспоминаю о свободной камере справа – она пуста вот уже два дня. Раньше в ней жил Мэддокс Фэйрфакс, мой лучший друг, из Убогих, которого через три месяца должны были перевести в Блок. Мэддокс испытал удачу на одиннадцати Отсрочках, до своей последней операции. Они забрали его глаза и заменили прототипом протезов – смесью технологий и выращенных в лаборатории тканей. Какое-то время новые глаза работали. Когда он вернулся в Аркан, его мучили ужасные боли, швы и воспаление были еще свежими, но он с одного взгляда от стены до стены мог назвать мне точные размеры своего двора, он сразу мог сказать, сколько литров воды заполнили трубу для жатвы, а если над нами пролетал самолет, умудрялся назвать точную его высоту, направление и скорость.

Пока однажды Мэддокс не перестал быть собой. Его тело стало отторгать протезы, в тканях началось заражение. Его увезли на Мрачном поезде для наблюдений, и он так и не вернулся.

Вот в чем заключается риск, если мы соглашаемся на Отсрочку. Ты молишься о нанотехнологическом испытании, вакцинации или косметической инъекции, которая удаляет все волосы на теле или меняет цвет глаз, но время от времени заключенных забирают на Отсрочку, и когда они возвращаются и задняя стена открывается, то мы слышим их крики в агонии, потому что врачи забрали у них ноги, или легкие, или сердце и заменили чем-то новым, роботизированным.

Отсрочки служат для блага Совершенных. Испытания проводят для тестирования новых продуктов, которые делают жизнь богатых лучше; все мы в Аркане просто морские свинки для богачей.

Я думаю о Мэддоксе, о том, как он поддерживал меня первые несколько недель после суда, когда Хэппи обвинила меня в предумышленном совершении преступлений и признала виновным.

Мэддокс заговорил со мной на четвертый день моей жизни в Аркане, когда я впервые осмелился выйти во двор дольше, чем на секунду. Мы говорили об Отсрочках, о том, что лучше отказаться от них и принять казнь, чем подчиняться воле правительства, но мы оба знали, что отказаться было практически нереально. Выбрать смерть – это как плюнуть надежде в лицо, и каким бы глубоким ни было отчаяние, надежда всегда остается.

Когда шесть месяцев спустя (после первой операции, обязательной для всех, по имплантации технологии, предотвращающей побег) наступило время настоящей Отсрочки, я долго смотрел на экран, понимая, что вот сейчас приму контракт на Отсрочку, и это будет ампутация, или замена кости, или новая синтетическая кровь вместо моей собственной; я думал, что у меня ничего не получится и я умру в агонии и муках. Ученые в Терминале, где руководят Отсрочками, не убивают милостиво. Они приводят пациента для исследования, а затем наблюдают за ним круглосуточно, пока он не умрет. Они даже не предлагают обезболивающих. Они изучают каждую секунду материала, отснятого на камеры, наблюдая, как тело отвергает новую конечность, как новая поджелудочная железа не приживается или как разрываются укрепленные вены. Они фиксируют уровень боли пациента и то, как его тело реагирует на неудавшийся эксперимент, а затем корректируют испытание и проводят его на другом заключенном.

Говорят, в Блоке еще хуже. Там Отсрочка проводится раз в шесть недель, а не раз в шесть месяцев. Блок – это новое оборудованное здание, строительство которого закончили семь лет назад. Мало известно о том, что происходит в его стенах, но ходят слухи, ужасающие слухи о пытках, боли и условиях намного хуже, чем в Аркане. Заключенных отправляют в Блок, когда им исполняется восемнадцать. Мне осталось семьсот тридцать дней до совершеннолетия.

Отбрасывая все мысли об Отсрочках, о Блоке, смертных приговорах и Мэддоксе, я просто бегу. Наконец, обессиленный, я упираюсь в стену, отделяющую мой двор от двора, где когда-то упражнялся Мэддокс. Я вдыхаю теплый воздух, задумываясь, как дышится Совершенным? Системы автоматического пополнения кислородом подают кислород в кровоток в семь раз более эффективно, чем исходные легкие, а Автоматические легочные модераторы, или АЛМ, где раньше находились сердца, беззвучно очищают и перекачивают кровь по венам.

Сверхлюди, киборги, Совершенные – те, что смотрят на нас, обыкновенных, свысока, словно мы ничто – Убогие.

Я почти пришел в себя, как вдруг мое внимание привлекли голоса в камерах слева от моей. Заставив себя встать, я подхожу к противоположной стене. Среди пения и воплей, под крики непрекращающихся угроз Тайко Рота, я улавливаю фрагменты из разговора парня и девушки, обсуждающих что-то, происходящее во внешнем мире. Я узнаю голоса Алистера Джорджа и Эмери Фейт.

– Я слышал, там начались волнения и Убогие готовят восстание, – говорит Алистер, его ирландский акцент сливается с хаосом, и конец предложения мне не разобрать.

– Как? – спрашивает Эмери. – Как это вообще сработает? В такой войне не победить.

– Но говорят, что война будет и что… – и снова мне не удается разобрать слова Алистера.

– Но Алистер, войны не было уже сотню лет!

– Да, да, а как насчет всех тех людей, что пропали из города? Я слышал, они прячутся в Красных зонах. Что, если они…

Я напрягаюсь, чтобы услышать больше, пытаюсь уловить предложение Алистера целиком среди какофонии звука, но разговор прерывается завывающими сверху сиренами и голосом Хэппи о том, что у нас осталась одна минута, чтобы вернуться по комнатам. Чтобы напомнить нам о том, что произойдет, если мы не подчинимся приказу, дроны, сидящие на вершине центральной колонны, взмывают в небо и наводят оружие то на одного заключенного, то на другого, сканируя все вокруг. Прежде чем все обитатели Аркана вернутся в свои камеры, где проведут еще один день в тишине и одиночестве, я слышу слова прощания, финальные ноты поющей Пандер и крики Тайко в мой адрес.

Я сижу на кровати, пока стена закрывается, и пытаюсь насладиться напоследок звуком ветра.

Я раздумываю над разговором Эмери и Алистера. Они говорили о войне во внешнем мире, за стеной, но ведь это невозможно: миром правит единое правительство, которое неукоснительно следует наставлениям Хэппи и ее неопровержимой логике. Есть еще одна причина не поверить подобным слухам: двое заключенных из Аркана никак не могли получить информацию из внешнего мира. Здесь нет ни часов посещения, ни телевизионных трансляций, ни Линз или голографических камер, нет даже модулей виртуальной реальности, и хоть Хэппи как операционная система и использует все эти устройства в своих целях, нет никакого способа получить доступ к информации, даже через экран. Единственный человек, с кем мы можем здесь контактировать, – это надзиратель Рен, которую правительство обязывает приходить к нам раз в день, чтобы приносить обед. Это считается актом сострадания со стороны властей (рекомендованным, конечно, Хэппи), чтобы убедить людей, что с преступниками обращаются не совсем по-скотски.

Последний человек из внешнего мира, которого я видел, – за исключением надзирателя, охранника или доктора из Терминала – была моя сестра Молли: когда маршалы вытаскивали меня из дома, она плакала и умоляла меня не уходить.

То был мой последний день на свободе; меня отвезли в участок, где я признался в своих преступлениях. Хэппи провела надо мной суд, после чего меня отвезли в Терминал, где в запястья вживили магнитопровод, изготовленный на основе кобальта, а к сердцу подключили некое устройство. Это была моя первая Отсрочка – каждый заключенный в Аркане подвергается такой хирургической процедуре, поскольку именно так они контролируют нас, предотвращают беспорядки и попытки побега.

Я стараюсь отбросить грустные мысли, эти несчастные воспоминания об окончании моей реальной жизни и начале этой рутины, где изо дня в день не происходит ничего и ничего не меняется, и если Мировое Правительство и дальше будет править, то все так и останется.

– Хэппи, – зову я, поднимая глаза к экрану.

– Да, заключенный 9–70–981? – отзывается голос.

– Воспроизведи паноптическое [5] наблюдение, день семьсот тридцать третий в Аркане, время 11:45 утра.

– Выполняю, – отвечает экран.

Статистика и цифры сменяются видеоизображением с паноптической камеры, имплантированной в мою голову. Я слышу свое частое дыхание после пробежки. Камера поворачивается к стене и замирает.

– Привет, Мэддокс! – слышу я свой голос, пытающийся перекричать угрозы Тайко и пение Пандер, но в ответ тишина. – Мэддокс, ты там?

И снова я испытываю страх, сковавший мое сердце в тот день, но подавляю предательские слезы.

Наконец, Мэддокс отвечает слабым и сломленным голосом:

– Думаю, в этот раз я пропал, Люк.

– О чем ты, приятель? – слышу свой голос, полный оптимизма и уверенности, что друг пошутил.

– Кажется, в Блок я так и не попаду. Может, оно и к лучшему.

Я смотрю это видео и вспоминаю, как мое сердце, и без того скачущее после пробежки, забилось тогда еще быстрее от осознания реальности.

– Мэддокс, что происходит?

– Глаза, Люк, они не работают.

Мэддокс был единственным, кому сходило с рук называть меня Люком, и мне стало невыносимо снова слышать, как он произносит мое имя.

– Остановить видеозапись, – приказываю я дрожащим голосом. – Отмотай назад, день четвертый в Аркане, время 11:30.

– Конечно, – отвечает экран.

Я начинаю просмотр. Вот я неуверенно выхожу во двор, дрожа от страха при выкриках Тайко Рота, грозящего меня убить.

– Это ты новенький? – спрашивает Мэддокс.

Я поднимаю глаза к верхушке разделяющей нас стены – камера показывает и это – но молчу.

– Меня зовут Мэддокс. Полагаю, ты и есть Лука Кейн, которому угрожает этот психопат? Не обращай внимания, в башке у парня явно болтается какой-нибудь новый винт, сводящий его с ума.

Я подхожу к стене и кладу ладонь на холодный камень:

– Да, я… я Лука Кейн.

– Лука Кейн, – повторяет Мэддокс, – приятно, наконец, познакомиться с тобой, сосед.

– Почему тот парень хочет моей смерти? – слышу я свой испуганный голос.

– Да кто его знает, – отвечает Мэддокс жизнерадостно и уверенно. – Кого это волнует? Ему до тебя не добраться.

– Заключенный 9–70–981, – прерывает меня Хэппи, пока я смотрю на экран, – у вас осталось две минуты из дозволенного дневного времени на просмотр воспоминаний.

– Отмотать, – приказываю я ей, – день шестой в Аркане, время 11:39.

– Конечно, – отвечает Хэппи.

На экране появляется новая видеозапись: двор, соседняя стена и голос Мэддокса, разговаривающего со мной.

– Дело в том, что к этому месту тоже можно привыкнуть. Люк, старина, расслабься, устройся поудобнее. Если тебе по-настоящему не повезет, то ты здесь надолго.

– Если не повезет? – слышу я свой голос, куда более узнаваемый, нежели тот испуганный и заикающийся голос мальчишки в четвертый день.

– Именно, – отвечает Мэддокс. – Мы лабораторные крысы, парень. В конце концов, нас не ждет ничего хорошего.

– Тогда зачем соглашаться на Отсрочки?

Он снова рассмеялся:

– Я задаю себе этот вопрос каждый раз. Знаешь, как они это делают? Как казнят нас?

– Я думал, они используют сердечный детонатор.

– Они используют Стиратели. Видел когда-нибудь такой? Они похожи на половину ракетки для тенниса, но без струн, наподобие серпа, и если какая-то часть тебя пройдет через его середину, она сотрется на крошечные, микроскопические кусочки. Вот наступит следующая Отсрочка, и посмотрим, хватит ли тебе смелости согласиться на Стирание.

Экран становится черным.

– Вы исчерпали свою дневную норму на просмотр воспоминаний.

– Отлично, – бурчу я. – Могу я остаться один?

– Конечно, – отвечает Хэппи, и экран гаснет.

Я убеждаю себя перестать думать о Мэддоксе. Постоянное размышление о нем пользы не принесет, не вернет его.

Я ложусь на спину и достаю книгу из-под подушки. Прочитав пару слов, я снова с головой погружаюсь в яркий мир. Это лучше, чем любая Линза или голографическая камера с ее технологиями воображаемых манипуляций.

Прошло два часа; раздвижная панель двери в мою комнату открывается, и до меня доносится голос Рен:

– С днем рождения, Лука.

Хоть она и прервала мое чтение, но я очень рад слышать ее голос.

Рен начала работать в Аркане всего год назад. Надзирателем был жестокий старик по имени Форрест Гамлет, который обычно на все про все тратил не более пяти секунд: выкрикивая вопросы, совал обед через проем в двери и, захлопнув люк, пропадал до следующего дня. Но по-настоящему ужасным было то, что я с нетерпением ждал встречи с ним. Аркан научил меня никогда не умалять силу одиночества – оно может заставить вас скучать даже по самым ужасным обстоятельствам вашей жизни.

Но Рен другая. Да, она из Совершенных, но не такая, как все, она искренне заботится о заключенных и их психическом здоровье.

– Спасибо, – отвечаю я, садясь к ней лицом.

– Как книга? – спрашивает она; светлые волосы идеально обрамляют ее лицо, подчеркивая зеленую глубину глаз.

– Потрясающая, – отвечаю я, отмечая страницу лоскутом ткани, который оторвал от наволочки, и кладу книгу на кровать. – Честно, она невероятная, пока одна из лучших.

– Да, мне она тоже нравится, – поддерживает Рен, улыбаясь. Ее улыбка очень красива – как же иначе, она ведь Совершенная, а значит, ее родители заплатили, чтобы она родилась красивой и генетически безупречной, не говоря о дюжине технологических усовершенствований; но почему-то ее улыбка кажется такой настоящей, такой естественной.

– Ты еще не читал его серию фантастических рассказов – кажется, это его лучшие работы.

– Жду с нетерпением, – говорю я.

Рен протягивает руку сквозь дверной проем, это запрещено – экран на стене загорается красным, и Хэппи твердо возражает:

– Проникновение. Блокировка через пять секунд, четыре, три…

Я быстро встаю, увидев маленькую посылку в руке Рен, завернутую в серебристо-красную бумагу. Я хватаю коробочку, не отрывая от нее глаз; Рен быстро убирает руку, и предупреждения Хэппи тут же прекращаются.

– Подарок? – спрашиваю я, вглядываясь в проем.

– У тебя же день рождения, – отвечает Рен, пожимая плечами.

– Я не думал… – начинаю я, но не договариваю; вместо этого я срываю бумагу.

– Это просто еще одна книга, – объясняет Рен, – но очень хорошая.

Я переворачиваю твердый переплет в руках: на обложке зеленого цвета изображены стебли травы в поле. Я читаю название: «Братство Кольца».

– Это первая часть трилогии, – поясняет Рен. – Думаю, тебе понравится.

– Это потрясающе, – благодарю я. – Спасибо тебе.

– Без проблем.

– Начну ее читать сразу после этой, – я киваю в сторону лежащей на кровати книги. – Может, хочешь забрать какие-то из них? – я указываю на небольшую гору произведений у подножия кровати. Рен качает головой.

– Ты спрашиваешь меня об этом каждый день, – смеется она. – Оставь их себе, я покупаю по десять штук за монету в «Винтажном магазине».

– Уверена? – спрашиваю я.

Рен снова кивает, и я осознаю – далеко не в первый раз – что эти книги, которые кажутся мне бесценным сокровищем, не стоят на самом деле ни гроша во внешнем мире, где всем правят технологии и полное погружение.

– Уверена, – отвечает Рен. – Ну, как поживаешь?

Следующие десять минут мы с Рен болтаем об успехах моей любимой команды скейтеров, играющей за стеной; о хороших фильмах, которые она недавно посмотрела; об ее амбициях стать виртуальным архитектором, о том, как она изучает код в свободное время; и вот ей уже пора уходить.

Она протягивает мне бутерброд на обед и прощается.

И это самая грустная часть моего дня. Люк захлопывается, и я понимаю, что увижу Рен аж через двадцать четыре часа. Сейчас нет и трех часов дня, мне больше нечем заняться, кроме как читать и ждать начала жатвы энергии.

В одиночестве и тишине я ловлю себя на мысли о том, как тяжело было бы в тюрьме без Рен. К моменту, когда Форрест ушел, я провел здесь почти год и чувствовал, как Аркан давит на меня. Я ощущал каждую секунду каждого часа, время, тающее в бесконечности, и мне казалось, что я сойду с ума.

Но однажды, когда люк открылся, а я лежал на кровати, ожидая услышать грубый голос Форреста Гамлета – который, надо сказать, совсем не подходил его стареющему, но привлекательному лицу Совершенного, – выкрикивающий утвержденные правительством вопросы, я услышал ее:

– Привет, я Рен, новый надзиратель.

Кажется, тогда я обрел надежду; маленькая искра зажглась в моей груди, когда я сел на кровати и увидел ее, улыбавшуюся мне; невероятные зеленые глаза – светящиеся глаза Совершенного, широкая улыбка, обнажавшая белоснежные зубы. Я поздоровался в ответ, и мы поговорили – ничего особенно глубокого или значимого, просто дружеская беседа. Как поживаешь? Как тебя зовут? Как давно ты здесь? Казалось, ей и правда было не все равно.

Я влюбился в нее, когда она впервые принесла мне книгу. Это был настолько простой жест. «Чтобы скоротать время», – она рассмеялась, когда я уставился на черную обложку с красным силуэтом волка, воющего на луну. Она сказала, что я смотрел на книгу так, будто увидел чашку ледяной воды посреди пустыни, а я ответил, что так оно и было. Банально, конечно, но Рен улыбнулась. Это была книга «Зов предков» Джека Лондона – старинный роман о собаке, прибившейся к стае волков, – и она мне так понравилась, что я прочитал ее дважды, прежде чем Рен вернулась на следующий день с другой книгой. Я до сих пор могу цитировать ее по памяти.

С тех пор Рен приносила мне по книге почти каждый день. Она тратила личное время, чтобы войти в Интернет, используя свою Линзу, посетить Молл – виртуальный торговый центр с более чем четырьмя миллионами бутиков, зайти в один из антикварных магазинов и выбрать для меня новую книгу, которую через час после покупки дрон доставит прямиком к ее дому. Она была самоотверженной, доброй, милой. Она не была похожа ни на одного из тех Совершенных, кого я когда-либо встречал.

Рен спасла меня от безумия, которое, словно болезнь, поражает здесь многих заключенных. Во время прогулки во дворе я слышу, как они несут всякий вздор, разговаривая сами с собой, неспособные после своей чрезмерно активной жизни за стенами адаптироваться к мучительному одиночеству в Аркане.

Я стою, не отрывая взгляд от люка, где пять минут назад стояла Рен, и улыбаюсь своей удаче. Я храню это приятное чувство в душе так долго, как только могу, и жую бутерброд.

В пять часов вечера на экране отображаются варианты ужина, я выбираю суп и хлеб, которые появляются в проеме уже через несколько секунд. Я ем, и в 17:25 экран велит мне встать в круг света, появившийся на полу моей камеры. Я вздыхаю: пришло время для жатвы энергии.

В минуты перед жатвой к нам с экрана вместо Хэппи обращается сам Гален Рай.

– Пожалуйста, снимите все элементы одежды, – велит он обыденным голосом.

Можно отказаться, но наказанием будет яд дронов. Я отрываю липучки на обуви (в Аркане шнурки запрещены) и бросаю ее на кровать. Расстегиваю белый комбинезон, стягиваю его вниз и бросаю к обуви. Я стою посреди камеры обнаженный. Голос Галена продолжает:

– Держите руки вдоль тела, ноги вместе. Заключенные, знайте, что жатва энергии – это часть вашего наказания. Запомните, преступность недопустима. Ваши страдания послужат сдерживающим фактором для тех, кто за пределами тюрьмы подумывает о преступной жизни.

– Ой, да заткнись ты, – бормочу я.

С потолка опускается большая стеклянная труба. Жатва начинается каждый вечер в 17:30. И начинается она быстро.

Я испытываю прилив адреналина; сердце переходит от нормального ритма к учащенному, все мышцы в моем теле начинают напрягаться и сжиматься так сильно, что кажется, будто вот-вот разорвутся на куски. Я падаю, не в силах справиться с дрожащими конечностями, и ударяюсь лицом о стекло трубы. Мне хочется кричать от боли, но горло словно сдавлено. Наконец, трубу наполняют микроскопические наноботы. Они проникают под кожу и в вены на висках и, скользя по потокам крови, попадают в мой мозг, где размножаются и получают доступ к центрам страха в неокортексе [6] и миндалине [7]. Они заставляют меня думать, что моя жизнь находится в большой опасности, и я уверен, что умру. Как бы я ни старался убедить себя, что это всего лишь процесс жатвы, что именно так они получают власть, необходимую им, чтобы управлять Арканом, при этом освобождая Совершенных от уплаты налогов на содержание нашего заключения, – я все равно не могу избавиться от чувства уверенности, что моей жизни конец. Я извиваюсь, бьюсь в конвульсиях и цепляюсь за стекло, отчаянно пытаясь найти выход.

Я падаю на пол и, обретя голос, кричу.

Жатва энергии продолжается шесть часов, которые кажутся днями.

Когда все наконец заканчивается, я физически и эмоционально истощен. Мокрый, я лежу на бетонном полу, пот ручьями льется с моего тела; затем на меня обрушивается вода, едкая и насыщенная агентами для дезинсекции, триглицеридами [8] и подобием хлорной извести. После чего меня обдувает горячим воздухом, высушивающим воду и пот до шелушения кожи, и, наконец, труба удаляется в потолок.

Я по-прежнему лежу, но уже через пару минут улыбаюсь при мысли, что завтра снова побегу – я буду бежать до изнеможения, чтобы им нечего было из меня выкачивать.

Я подползаю к кровати и, посмотрев на часы, считаю минуты до полуночи.

В полночь я подхожу к окну и наблюдаю за выпускаемым правительством дождем, который длится тридцать минут; рассчитанный в достаточном объеме для растений и деревьев, он служит для того, чтобы завтрашний день обрел идеальный облачный покров, пропускающий идеальное количество солнечного света, необходимого, чтобы обитатели этого квадранта Земли были совершенно счастливы и здоровы.

Спустя полчаса дождь прекращается, и я могу лечь спать.

Я лежу в постели и практикую язык жестов, которому учила меня мама, когда я был ребенком, и луна отбрасывает на стены тени моих пляшущих пальцев. Я изображаю имя сестры – Молли; называю свой старый адрес – дом сорок четыре, сто семьдесят седьмой этаж, Вертикаль «Черная дорога»; называю имя Рен, а затем повторяю весь алфавит.

Завтра я проделаю все то же самое, и послезавтра, и каждый день до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать и меня не заберут в Блок, или удача отвернется от меня на Отсрочке, или я свалюсь от какой-нибудь новой болезни из Красной зоны.

Так и живем. Такова жизнь в Аркане.

День 738 в Аркане

Я просыпаюсь раньше будильника, съедаю завтрак и приступаю к тренировке. В 09:00 начинается обращение Галена.

До 11:30 я читаю, пока, наконец, задняя стена не открывается тихо и медленно на целый час.

Я бегу от камеры до колонны и обратно, снова и снова, стараясь изо всех сил – и так проходит сорок пять минут. Оставшиеся пятнадцать минут я отдыхаю, наслаждаясь теплым солнцем, слушая пение Пандер и угрозы Тайко, и возвращаюсь в камеру.

К приходу Рен я почти дочитал книгу.

Мы разговариваем десять минут. На обед у меня салат. Рен уходит, и я снова остаюсь один в тишине до начала следующей жатвы энергии.

Шесть часов кряду я мучаюсь в страхе и боли. Наконец жатва завершается, и я ползу к окну, чтобы понаблюдать за дождем, а после свалиться в постель и погрузиться в беспокойный сон.

День 739 в Аркане

Я просыпаюсь раньше будильника.

На завтрак выбираю кашу.

Тренировка.

Обращение Галена.

Книга.

Пробежка.

Рен приносит обед – овощной ролл.

Сижу в тишине.

Выбираю ужин.

Начинается жатва.

Наблюдаю за дождем.

Ложусь спать.

День 740 в Аркане

Прежняя рутина…

День 741 в Аркане

День за днем…

День 742 в Аркане

Это никогда не кончится.

День 743 в Аркане

Я просыпаюсь раньше будильника, с улыбкой.

Сегодня среда, а по средам рутина нарушается.

День проходит так же, как и все остальные, но именно в среду кажется особенно бесконечным. Каждая минута словно час, каждый час – как день.

После тренировки я то и дело смотрю на часы, нетерпеливо ожидая, когда большая часть этого тягучего дня волшебным образом исчезнет, но цифры неумолимы.

Рен приходит в обычное время, но сегодня она молчалива и более осторожна. У нас есть секрет, который мы не можем обсуждать. Не раньше двух часов ночи.

Рен прощается и, подмигнув, закрывает люк. Я улыбаюсь в ответ, замирая от счастья.

Я встречаю жатву с улыбкой. Да, стоит болезненному процессу начаться, как улыбка исчезает, но сегодня я могу с этим справиться. Дождь приходит и уходит, я лежу на кровати, чувствуя, как силы постепенно возвращаются. Но сегодня я спать не буду, сегодня я жду.

Я наблюдаю, как время на часах переключается с 01:59 на 02:00, и на долю секунды экран мерцает.

Я достаю из-под подушки шапку и натягиваю черную вязаную ткань на паноптическую камеру, встроенную у меня во лбу. Это всего лишь мера предосторожности, ведь правительство может получить доступ к этим камерам только с разрешения гражданина, или если тот подозревается в активном участии в совершении преступления, или в случае пропажи человека.

Я сажусь на кровати, не сводя глаз с толстой стальной двери, жду. Слышу щелчок замка с металлическим скрежетом, ручка снаружи опускается. Дверь открывается.

– Готов? – спрашивает Рен, улыбаясь. Она невероятно красива на фоне этой серой комнаты.

Кивнув, я встаю, задерживаюсь у порога и, сделав глубокий вдох, выхожу в просторный коридор Аркана. Я слышу, как Рен переходит от камеры к камере, открывая замки, чтобы мы на целых три часа могли насладиться свободой – а другой свободы нам и не видать.

Я иду вслед за Рен по изгибающемуся коридору и, глядя, как она открывает камеру Джуно, не могу сдержать восхищения ее смелостью и самоотверженностью. Рисковать работой, свободой и даже жизнью, пользуясь единственным недостатком в системе безопасности Аркана: трехчасовая диагностика системы, на время которой сканеры в камерах отключаются. Нет в мире другого такого Совершенного, который сделал бы нечто настолько удивительное для Убогих, не говоря уже об осужденных Убогих.

– Продолжай пялиться, – подтрунивает появившийся рядом Вудс, ухмыляясь и обнажая редкие зубы, и по-дружески толкает меня крепким плечом. – Ничего так, не правда ли?

– Я не… Я вовсе не пялился на нее, – отвечаю я, заикаясь.

– Ну, конечно. – Его широкие плечи сотрясаются от смеха. Он идет дальше по коридору к камере своего друга и товарища по планированию побега, Винчестера.

Коридор заполняется освобожденными заключенными: они танцуют и поют, прыгая по широкому коридору, собираясь группами по двое, по трое и даже по четверо, чтобы поболтать, подержать друг друга за руки и на три часа побыть людьми.

Нет в мире ни впечатления, ни подарка, сравнимых с теми эмоциями, что переживаем мы в эти минуты, когда можем смотреть друг другу в глаза и разговаривать без разделяющих нас стен и без подслушивающих микрофонов.

Наконец Рен выпускает последних счастливчиков – тех из нас, кому она доверяет, достаточно уравновешенных и решительных, не представляющих угрозы для жизни других и способных сохранить тайну, которая может заточить Рен в тюрьму, если станет явью.

Я наблюдаю, как выходит из камеры Малакай. Он из Убогих, которому повезло родиться высоким и привлекательным. По правде говоря, даже красивым. Совершенные называют таких Безупречными. Нет, он не идеален, как Совершенные, но это делает его даже более обаятельным: слегка изогнутый нос и глаза-бусинки не портят его природного очарования. Я отвожу взгляд, увидев, что Рен отвечает ему улыбкой на улыбку, и пытаюсь сосредоточиться на чем-то ином: мое внимание привлекает небольшая трещина в стене. Я не отрываюсь от нее, стараясь противостоять жгучей ревности, разрывающей мое сердце.

Смех Рен подрывает мою решимость. Она поворачивается к группе, подняв обе руки над головой. Как и все в этом полуночном клубе, она надела шапку, чтобы прикрыть свою паноптическую камеру.

– Ребята, прошу, послушайте, – призывает она, и гул в коридоре утихает. – Простое напоминание правил: вам всем нужно вернуться в свои камеры к 04:59, ни секундой позднее, иначе нас поймают. Не выходите за линию срабатывания детонирования… по понятным причинам.

Последние ее слова веселят нас. Мой взгляд устремляется к выходу из тюрьмы – проход между двумя камерами, ведущий к платформе Мрачного поезда.

Рен продолжает:

– Если вам что-то нужно, что-то не электронное, скажите мне, я постараюсь принести. Вы знаете, я не могу вступать в контакт ни с кем во внешнем мире, риск слишком велик, извините. Если у вас есть…

– Винчестер? Эй, где он? Что происходит? Где он?

Речь Рен прерывается голосом Вудса, таким раскатистым, что эхо отражается от стен коридора.

Все оборачиваются на суету, пока Вудс проталкивается мимо Пандер, Акими и Джуно, направляясь к надзирателю.

– Открой его камеру, Рен, – требует он.

– Вудс, послушай, – отвечает Рен, медленно покачивая головой, – он еще не вернулся из Терминала.

Я буквально вижу, как надежда покидает Вудса, хоть и стою у него за спиной – он весь ссутулился и сжался.

– Он даже не сказал мне… Я думал, он просто проспал сегодняшнюю прогулку… Когда… когда он ушел?

– Его Отсрочка состоялась в десять утра, – отвечает Рен. – Это не значит, что он не вернется, Вудс, люди порой возвращаются из Терминала и спустя несколько дней, ты же знаешь.

– Да, но обычно они не возвращаются совсем.

Он прав. Мы все понимаем, что произошло, и объяснять нет нужды. Когда Вудс убегает в свою камеру, захлопнув за собой дверь, мы обмениваемся сочувственными взглядами: каждый из нас на следующей Отсрочке может подвергнуться хирургии, с любым может произойти то, что случилось с Винчестером.

– Как бы то ни было, – продолжает Рен, обращаясь к группе, – наслаждайтесь своими тремя часами.

Постепенно гул усиливается: мы отпускаем мысли о судьбе невернувшегося товарища и наслаждаемся тем временем, что у нас осталось. Помимо правил Рен, между заключенными есть несколько своих, неписаных: в нашем полуночном клубе не жалуются, не говорят о прошлой жизни и не задают вопросов о том, как здесь оказались. Никому из нас не хочется думать о таких вещах.

Джуно пользуется случаем, чтобы подойти к Рен. Я наблюдаю за движениями ее исхудавшего тела: белый тюремный комбинезон висит на ней, едва не соскальзывая с плеч; она подходит к надзирателю и говорит тихо, но каким-то образом мне удается расслышать каждое слово:

– Ты думала о том, что я сказала на прошлой неделе? Удалось что-нибудь достать?

– Джуно, ты же знаешь, я не могу пронести «Побег» [9] сюда. Они включили тебя в программу, помнишь? Ты же слезла с этой дряни, так зачем снова начинать?

Тусклые серые глаза девушки впиваются в ярко-зеленые глаза надзирателя; Джуно цинично улыбается, качая головой, длинные волосы песочного цвета спадают ей на лицо.

– Знаешь, почему люди слезают с них? Ради лучшего будущего. А я здесь помру, это факт, и ты это знаешь. У меня нет будущего. Ну, пожалуйста?

Рен оглядывает исхудалое лицо девушки:

– Извини, Джуно, я просто не могу.

Джуно покусывает губы, пытаясь прогнать выступившие слезы.

– Хорошо, – шепчет она.

– Тебе нужна еще бумага? Новый карандаш? Твои рисунки удивительные, Джуно, сосредоточься на этом…

Но Джуно уже не слушает. Повернувшись, она уходит и, скрестив ноги, опускается на пол рядом с Подом и Игби, которые сидят друг напротив друга, и, бросая кости, сражаются с воображаемыми существами. Сделав ход, Под подсчитывает числа, нащупывая пальцами каждую грань кубика, подняв слепые, ничего не видящие глаза. В отличие от Джуно, Под – крепкий и широкоплечий малый. Игби ниже и стройнее. Он из Региона 19, ранее известного как Южная Корея. Он умен, сообразителен и ругается как никто другой. А еще у него самая ужасная залысина, каких я ни у кого из ровесников не видывал.

Пандер запевает одну из старых песен времен наших прапрадедов. Ей всего тринадцать, она не очень общительна, но любит петь. За очками в толстой оправе прячутся глаза, большие и карие. В ушах у нее слуховые аппараты, на шее шрам – но все это, что Совершенные назвали бы недостатками, становится незаметным, когда она начинает петь. Под глазами у нее татуировки, набитые белыми чернилами, чтобы отчетливее выделяться на темной коже. Это бандитские наколки, о которых никто никогда не спрашивает.

Мимо пробегают Чиррак и Кэтрин, двое молодых заключенных, которые явно влюблены друг в друга, но так и не признаются в этом, несмотря на постоянную угрозу смерти. Они гоняются друг за другом, играя в уличные игры, в надежде уединиться.

Акими повторяет свой полуночный ритуал: Рен протягивает ей бумажный пакет с одеждой, и девушка исчезает в своей комнате. Выйдя в коридор уже в красном летнем платье и белых кроссовках, она начинает кружиться в танце под пение Пандер. У Акими акцент Региона 70, некогда известный как восточноевропейский акцент, но он заметен, лишь когда она рассержена или напугана, а когда она злится, ее милые острые черты лица становятся угрожающими и пугающими.

Адама и Фултона можно было бы принять за близнецов: оба с черными короткими волосами и бледной кожей. Обычно к ним присоединяются Винчестер и Вудс, но сегодня, стоя рядышком друг с другом, они обсуждают планы побега только вдвоем.

Рина Ито скачет и прыгает по коридору, смеясь и кружась, вопреки всем последствиям жатвы; она скользит ладонью по стене, ее вьющиеся ярко-рыжие волосы пляшут в воздухе, спадая на глаза.

– Дочитал книгу? – голос Рен выводит меня из раздумий.

– Привет, – отвечаю я, оборачиваясь и улыбаясь ей. – Да, почти. Ты права, она потрясающая.

– Дальше еще интереснее, – Рен улыбается мне в ответ. – Третья книга моя любимая.

– Жду не дождусь.

– Ну, что-нибудь еще хочешь? Напоминаю: не электронное.

– Наверное, вторую книгу и третью, – отвечаю я.

– Уже, – говорит она, – я оставила их в твоей комнате. – Коснувшись моей руки, Рен уходит.

– Эй, постой, – зову я ее. Она поворачивается, и я осознаю, что не собирался ничего говорить, просто не хотел, чтобы она уходила.

– Да?

Молчание становится неловким, и я хватаюсь за первую пришедшую в голову мысль:

– Там правда ходят слухи о грядущей войне?

Прищурившись и улыбаясь шире, Рен переспрашивает:

– Что?

– Ну, там, во внешнем мире, ходят слухи о войне?

Рен смеется.

– Нет, Лука, с кем бы мы стали воевать? Мы одна нация, вся планета под единым правлением и все такое. Война? Это безумие.

– А что насчет Исчезнувших? – спрашиваю я. – О них есть новости?

– Ну да, люди по-прежнему исчезают, даже чаще, вообще-то, около четырех человек в месяц, но… – Рен снова смеется. – Лука, к чему все эти вопросы?

Я смеюсь в ответ:

– Да так, ничего, просто в таких местах начинаешь потихоньку сходить с ума, тебе слышатся разные глупости.

– Что ж, будь спокоен, нет никакой войны.

– Отлично, и знаешь… спасибо тебе за все это. Безумие: ты рискуешь всем, чтобы дать нам кусочек свободы, для нас это много значит, понимаешь?

– Оно того стоит, – отвечает Рен, поправляя прядь волос за ухо. – То, как с вами тут обращаются… Я не голосовала за такое. Меня не волнует, что говорит Хэппи и насколько все это логично, я бы никогда… Этот риск того стоит.

– Что ж, я просто хотел сказать спасибо.

Неправда, я хотел сказать, что люблю ее, что готов разнести это место на миллион кусочков и сбежать с ней – но даже в мыслях это звучит очень глупо.

– Не за что, – отвечает Рен.

Она подходит к Малакаю и игриво похлопывает его по руке, радостно посмеиваясь, пока он рассказывает ей какую-то историю.

Я отворачиваюсь, пытаясь стереть из памяти увиденное.

Я вижу, как Алистер и Эмери, прижавшись к стене, обнимаются и нежно целуются. Копна отбеленных волос Алистера буквально сияет при свете тусклых ламп. Я думаю обсудить с ними те слухи, о которых они говорили во дворе, узнать, откуда они получили такую информацию, но не решаюсь прерывать их.

– Хочешь снова поиграть в прятки? – слышу голос за спиной. Обернувшись, вижу Харви на старомодных стальных костылях под мышками. У мальчика церебральный паралич – болезнь, которой больше не должно быть, но Харви родился бедным.

– Помнишь, что случилось в прошлый раз? Малакай накричал на тебя за то, что ты спрятался в его комнате.

– Да к черту его! – ухмыляется Харви. – Я пну его вот этим костылем, если он снова начнет орать. – Харви размахивает костылем.

Я смеюсь:

– Может, в следующий раз?

– Ладно, неудачник. Все как один! – напевает он и ковыляет дальше искать, с кем бы поиграть.

В этом Регионе на последних Земных выборах с огромным отрывом победил нынешний смотритель Гален Рай, чей слоган звучит «Все как один!». Он стал культовым героем как среди богатейших членов общества, так и среди самых бедных. У него была способность бросать вызов самым экстремальным политическим задачам. Он пообещал усилить миграционный контроль, в то время как остальной мир ослаблял границы; он пообещал искоренить бездомность, восстановив обязательный призыв на службы экстренной помощи; а еще он пообещал голосовать против алгоритмов машин, когда почувствовал, что на карту поставлены человеческие разумность и воля. Он собрал голоса бедных, убедив их, что будет бороться за них, пообещав бесплатное обучение виртуальной архитектуре, людям-инженерам – работу с ториевыми реакторами, больше рабочих мест для преподавателей в семьях с низким доходом и неимущим семьям. Галену предрекали провальное поражение. Я помню, как отец наставлял меня слушать внимательно его выступления. Не так звучат ненависть и фашизм, говорил отец, это голос чистой манипуляции. Голос человека, знавшего, как объединить противников против нового общего врага и использовать это в своих интересах.

Рай победил с рекордным отрывом. Его сторонники убеждены непреклонно: он – сила добра. А вот я в этом сомневаюсь.

Я наблюдаю, как Харви своим костылем ставит подножку Чирраку, и мальчишки вместе смеются. Мне больно смотреть, как детство этих детей сгорает в такой дыре. Совсем недавно я был одним из них, да и во многих отношениях я до сих пор остался ребенком.

Я гоню эти мысли прочь; эти часы даны мне для счастья, хоть и недолгого. Я подхожу к Акими, в стороне танцующей в платье, одолженном на время. Она хватает меня за руки, и мы танцуем вместе, улыбаясь и смеясь, наслаждаясь этими мимолетными минутами.

Завтра будет очередной обычный день в Аркане.

День 744 в Аркане

5:32 утра, просыпаюсь от грохота стен вокруг.

Я тут же настораживаюсь. Все, что нарушает рутину, может вызвать во мне реакцию дать отпор или сбежать.

Я осознаю, что это не столько звук, сколько ощущение – вибрация, похожая на незначительное землетрясение, сотрясающее землю под гигантской тюрьмой. Я знаю, что это: Мрачный поезд. Прибывает новый заключенный.

Я закрываю глаза, пытаясь снова погрузиться в сон, но мне не уснуть, это очевидно. Несмотря на изматывающее воздействие жатвы на мой организм, мозг бодрствует.

Я встаю, подхожу к двери и прислоняюсь к ней ухом, словно каким-то образом могу услышать, как новый заключенный проходит длинный путь по коридорам Аркана до своей камеры. Но, разумеется, я могу услышать только одно: глубокую и бесконечную тишину, с которой и живу каждый день.

Мне не хочется начинать утро так рано: два дополнительных часа бодрости могут оказаться целой вечностью в этом месте, так что я ложусь поверх одеяла и смотрю на потолок сквозь тусклый свет.

Я возвращаюсь в свой собственный мир. История, которую я пишу в своей голове. Это техника, которую я разработал, чтобы не терять рассудок в бесконечные часы молчания. Мне удается на время потеряться в другом мире, как с книгами. Эта история разворачивается в далеком прошлом, задолго до того, как все перешло под контроль машин, до внедрения заблаговременных косметических улучшений богачей, до восхождения Совершенных и их господства над Убогими, задолго до Галена Рая. Времена, о которых рассказывал мой отец, – очень короткий период в жизни человечества, когда мы почти все поняли верно, не каждый и, может, не до конца, но почти, почти.

Я гуляю по этому миру вдали от Аркана; я свободен, могу ходить куда угодно, но всегда оказываюсь в одном и том же месте – где живут мои воспоминания; куда мы обычно ходили всей семьей долгими летними днями; где на четыре-пять часов мы забывали обо всем и просто отдыхали. Сестра и отец со мной, нет никаких Совершенных и Убогих, нет ни войны, ни ненависти. Эта история небогата событиями – никаких конфликтов, опасностей, неожиданных поворотов судьбы, – но в ней я счастлив. И да, Рен в этом мире тоже существует, да, порой я гуляю по берегу реки, держа ее за руку, иногда она улыбается мне, и на время я забываю, что все это не наяву. Я понимаю, что легко могу затеряться в иллюзиях, и потому не виню тех из внешнего мира, кто пристрастился к «Побегу».

Я даже не заметил, как прошло время: уже 07:30, и из динамиков слышится голос Хэппи.

– Заключенный 9–70–981, сегодня четверг, девятое июня. День семьсот сорок четвертый в Аркане. Температура в вашей камере девятнадцать градусов по Цельсию. Пожалуйста, выберите завтрак.

И все начинается по новой: я поедаю безвкусный завтрак, смотрю обращение Галена, выполняю физические упражнения, открываю вторую книгу трилогии – «Две башни», читаю.

Я настолько погрузился в фантастический мир Средиземья, что не сразу обращаю внимание на пение птиц и легкий ветерок, когда в 11:30 открывается задняя стена. Я быстро помечаю страницу, разминаю ноги и выбегаю на солнечный свет.

Снова слышу смесь звуков со всех уголков Аркана: все те же разговоры, что и накануне, словно время остановилось, несвязный бред сумасшедших, пение Пандер и, конечно, непрекращающиеся угрозы Тайко.

– Лука Кейн, я убью тебя! Убью тебя, Лука!

Я так хорошо научился блокировать звуки и угрозы, что не сразу расслышал плач за соседней стеной слева.

Завершив первый круг и развернувшись, чтобы побежать в сторону колонны, я подумал: должно быть, это новенький.

Я чувствую, что обязан помочь соседу, как это сделал для меня Мэддокс; сказать, что все будет хорошо, что страх уйдет. Но не сейчас – сейчас мне нужно завершить пробежку. Осталось сорок три минуты.

Кажется, солнце сегодня греет теплее обычного, что невозможно, ведь машины поддерживают постоянную температуру в этой части света: девятнадцать градусов с восьми утра до пяти вечера с постепенным понижением до пяти градусов ночью. Наверное, из-за мыслей о новом заключенном, или даже о будущем друге, я сегодня особенно истощен. В конце каждого круга я смотрю на часы, а они будто остановились.

Наконец, сорок пять минут мучительного бега заканчиваются, и, обессиленный, я упираюсь в стену.

Я позволяю звукам Аркана снова поглотить меня: фоновая болтовня заключенных, красивое пение Пандер, непрерывная приключенческая игра Игби и Пода и непрестанные угрозы Тайко Рота, без устали обещающего убить меня; но поверх всего этого гомона я слышу, как некоторые противные заключенные прознали, что в Аркане появился новенький, и донимают его привычными издевками.

– Добро пожаловать в Аркан! Тут ты и подохнешь! – выкрикивает один.

– Хватит реветь, иначе на жатве с тебя нечего будет взять! – с насмешкой кричит другой.

В конце концов я снова слышу за стеной тихие рыдания. По голосу я почти наверняка могу сказать, что новый заключенный – девушка.

Я знаю, что она чувствует. Прямо сейчас она сидит в камере или на улице в сером бетонном дворе, испытывая одиночество и безнадежность, каких никогда раньше не знала. Я тоже через это прошел. А слова бессердечных заключенных – точно кулаки по голове.

Невиданная жестокость; они отнимают у тебя жизнь не задумываясь. Все происходит мгновенно: проводят судебное разбирательство по телевизору за считаные минуты, не разрешают ни с кем попрощаться, тащат на платформу, где ты ждешь поезда столько, сколько нужно, затем первая операция, чтобы ты никогда не смог от них убежать, и заключение в тюрьму. И вот ты окружен тишиной, которая тут же начинает разъедать разум.

Восстановив дыхание, я пытаюсь подобрать правильные слова, чтобы поддержать новенькую.

– Привет, – произношу я наконец и жду ответа, но ничего не происходит, за стеной тишина. – Эй, со временем станет лучше, знаешь… Не отлично, конечно, но… лучше.

Повернувшись, прислоняюсь к стене; я чувствую каждое мгновение боли и гнева этой девушки.

– Эм-м-м, – бормочу я, подбирая слова, – я знаю, каково тебе сейчас, мы все через это прошли, ну, почти все, некоторые тут просто психи, понимаешь? И, э-э-э…

Мои мысли прерывают сирена и предупреждение Хэппи о том, что до закрытия стены осталась одна минута:

– Всем заключенным вернуться в свои камеры через одну минуту. Всем заключенным вернуться в свои камеры через одну минуту.

Я смотрю на голубое небо и пытаюсь впитать как можно больше свежего воздуха и тепла, прежде чем снова окажусь взаперти, но в этот раз не получается – ведь там, за стеной, девушка испытывает такую страшную боль. Хотел бы я найти способ ей помочь.

И кажется, нашел: в моей камере лежит огромная гора книг.

Я забегаю внутрь, пересекая порог и тем самым активируя преждевременное опускание стены. Быстро подбегаю к кровати, ищу книгу, особенную книгу: «Зов предков». Это первая книга, которую дала мне Рен. Найдя, выбегаю во двор, ныряя под полузакрытой стеной. Я отлично осознаю, что если дверь-стена закроется, а я останусь на улице, то дроны застрелят меня. Не пулями – это слишком милостиво – а транквилизаторами, вызывающими ужасные галлюцинации, сопровождаемые страшными болями в течение нескольких дней.

Я знаю об этом потому, что однажды заключенный Рук Форд пытался с помощью дронов покончить с собой. Спустя пять лет в Аркане Рук потерял рассудок – его заключили сюда, когда парнишке было всего двенадцать, и день за днем его разум угасал. Он во всеуслышание заявил, что возвращает себе контроль и ломает систему, и отказался вернуться в камеру после предупреждения об остававшейся минуте до закрытия стен. Когда пять дней спустя он пришел в себя, то был уже другим человеком, что-то в нем изменилось, и он тихо говорил каждому, кто мог его услышать, что чем бы они в него ни стреляли, это было намного, намного хуже смерти. Он был уверен, что провел в кошмарном мире сотни лет. Рук отказался от следующей Отсрочки и принял казнь. Говорят, он сел в Мрачный поезд с улыбкой на лице, хотя, возможно, это лишь выдуманные слухи, поскольку никто не мог видеть, как он садится в поезд.

Мысли о ядовитых дротиках, заряженных в летающие роботы, заставляют мое сердце биться быстрее, я бросаюсь к стене.

– Эй, новенькая! – зову я девушку и кидаю книгу через стену как можно выше. Я вижу, как ближайший дрон направляется в сторону парящей книги, и на ужасную долю секунды мне кажется, что он выстрелит, но, должно быть, его датчики принимают книгу за птицу или падающий лист, потому что робот разворачивается и оставляет ее в покое.

Книга перелетает через металлическое ограждение. Я поворачиваюсь и бегу обратно к стене, которая почти опустилась.

Сделав два широченных шага, я ныряю, развернувшись в воздухе так, чтобы приземлиться на бедро и перекатиться. Проскользнув внутрь, я чувствую спиной, как опускается холодная тяжелая стена, но прежде чем она окончательно закроется, я слышу удивленный и благодарный голос:

– Спасибо!

День 747 в Аркане

– Кто эта новенькая? – спрашиваю я Рен, кивая в сторону соседской камеры.

С тех пор как она поблагодарила меня за книгу, прошло уже три дня, три прогулки во дворе, но мне не удалось услышать от нее ни слова, кроме еще одного «спасибо», когда я перебросил ей вторую книгу.

Рен не отвечает, похоже, она меня и не слышала. Глубокая морщина бороздит лоб девушки, она тревожно смотрит сквозь меня.

– Рен? – зову я, привлекая внимание надзирателя.

– Что? Ох, извини, Лука, я просто… нет, ничего.

– Ты в порядке? – спрашиваю я. – Ты какая-то рассеянная сегодня.

Рен улыбается, ей хорошо удается притворяться, но я вижу, что улыбка натянутая.

– Правда, Лука. Все хорошо. Что ты спросил?

– Новенькая за стеной, – повторяю я свой вопрос, – кто она?

– Кина Кэмпбелл, – отвечает Рен, откусывая бутерброд. – Милая девушка, из Убогих, как и ты.

Прикусив губу, Рен виновато смотрит на меня, словно оговорилась. Я не обращаю внимания на ее слова.

– Я дал ей пару книг, надеюсь, ты не против?

– Эти книги твои, – отвечает она с улыбкой и переводит взгляд влево, проверяя время на дисплее своей Линзы.

– Мне пора, – говорит она, – увидимся завтра.

– Да, до завтра.

И она уходит.

Этой ночью, наблюдая за дождем, я не могу удержаться, чтобы не окунуться в свой выдуманный мир. Я представляю, как мы с Рен сидим на склоне холма, разговаривая о будущем, нашем будущем. Это всего лишь глупая фантазия, дурацкая мечта подростка, которой никогда не сбыться. Даже если бы я не был приговорен к смертной казни, даже если бы мне не суждено было умереть от неудачной Отсрочки, Рен – девятнадцатилетняя Совершенная, а я шестнадцатилетний Убогий. За пределами Аркана она бы и не взглянула на меня.

Я всей душой ненавижу это место, порой оно становится невыносимым. Я понимаю, почему Рук пытался спровоцировать дроны убить его.

День 748 в Аркане

Когда на следующий день стена открывается, я не спешу на пробежку, вместо этого я подхожу к разделяющей стене и прижимаю к ней ладонь.

Я пытаюсь придумать, что сказать, как вдруг слышу из-за стены:

– Привет.

Голос девушки хриплый и тихий; я уверен, что сегодня она впервые перестала плакать.

– Привет, – отвечаю я.

– Спасибо за книги. Думаю, без них я сошла бы с ума.

– Не за что.

– Меня зовут Кина, – представляется она.

– Я Лука.

– Лука? – повторяет она. – Тот самый Лука, которого каждый день грозится убить тот ненормальный?

– Именно.

– За что он так тебя ненавидит?

Я задумался; у меня есть предположения, но я не уверен. На долю секунды в памяти всплывает мальчик, падающий с крыши Вертикали «Черная дорога».

– Честно сказать, мне самому хотелось бы узнать, – отвечаю я. – Полагаю, за этими стенами у нас были общие знакомые.

– Что ж, – добавляет Кина более оживленно, – спасибо еще раз за книги, Лука.

– У меня есть и другие, – говорю я, чувствуя, что разговор сходит на нет, и желая продлить его. – Книги, я имею в виду книги, сотни других, и я все прочел, так что могу одолжить, когда захочешь.

– Лука-библиотекарь, – подшучивает Кина, хмыкнув. – Откуда они у тебя?

– Я дружу с надзирателем Рен. Она милая, тебе она понравится.

– Рен? – переспрашивает Кина. – А-а, да, она милая.

– Правда, она просто замечательная, – убеждаю я ее, не сдерживая улыбки.

– Итак, Лука, как давно ты уже в этом прекрасном учреждении?

– Два года, две недели и четыре дня, – отвечаю я.

– Господи, это… это целая вечность, – удивляется Кина притихшим голосом.

– Ну, время пролетает, знаешь, когда ты… заперт в невыносимой тишине.

Кина смеется, и ее смех снова вызывает у меня улыбку.

– Что ж, – добавляю я, отступая от стены, – начну-ка я уже пробежку.

– Пробежку? – недоумевает Кина.

– Да, я люблю бегать.

– Правда?

– Да, так я держу себя в форме и практически не оставляю им энергии для жатвы.

Кина снова смеется моим словам:

– Забавно. Маленький акт протеста.

Я улыбаюсь:

– Точно. До завтра?

– До завтра, – отвечает Кина.

Сегодня пробежка дается легче, чем обычно. А вечером, после ужина, даже жатва кажется сносной.

С приближением полуночи я заставляю себя встать с пола, ноги настолько ослабли, что трясутся и едва справляются с весом всего тела; прильнув к задней стене, я смотрю на небо сквозь крошечное окно.

Я смотрю в черную ясную ночь, не отрывая глаз. Наступает полночь, я поднимаю взор к небу, но взрывов не видно.

Невозможно. Хэппи не опаздывает, никогда, ни на секунду – система безупречна, она управляет всем. Я проверяю время на экране и вижу, что прошло уже тридцать секунд с тех пор, как должен был начаться дождь.

– Хэппи? – зову я, вглядываясь в небо. Экран молчит. – Хэппи!

Экран мерцает и возвращается к жизни:

– Чем я могу помочь? – спрашивает знакомый голос.

– Дождь… – начинаю я.

Моя паника прерывается первой вспышкой в небе, за которой следуют вторая и третья, рассыпающиеся вдали сетью огней, создавая облака, соединяющиеся в тучи.

– Что только что произошло? – спрашиваю я.

– Все так, как и должно быть, заключенный 9–70–981, – произносит Хэппи.

– Но дождь, – настаиваю я, отведя, наконец, глаза от окна, когда первые капли падают на землю, – он начался позже.

– Все так, как и должно быть.

Я перевожу взгляд с экрана на льющийся дождь.

Я с таким облегчением наблюдаю за густыми каплями дождя, падающими на землю, стекающими по стенам, обливающими выжидающие на верхушке колонны дроны, что на мгновение забываю про сбой и просто любуюсь, притворяясь, что ничего не было.

Но что-то случилось, и я не знаю, что это означает.

День 749 в Аркане

Заключенные обсуждают запоздалый дождь.

Меня это удивляет. Мне всегда казалось, что я единственный, кто наблюдает за дождем каждую ночь.

Я слышу за стенами: «Почему?», «Что это значит?», «Что там происходит?».

Пробежав последний круг, я опираюсь о стену, соседнюю с двором Кины, чтобы перевести дыхание.

– Как побегал? – спрашивает Кина.

– Хорошо, спасибо.

– Лука, дождь…

– …он опоздал, – завершаю я ее фразу, – знаю. Как думаешь, что это значит?

– Наверное, ничего.

– Ну да, может, и ничего, – соглашаюсь я, но никак не могу избавиться от неприятного предчувствия.

Я сижу на земле, молча слушая болтовню заключенных; Малакай Баннистер снова дразнит дроны, Пандер поет, Чиррак и Кэтрин нерешительно общаются между собой, двое из четверых планировщиков обсуждают побег. Винчестер пока не вернулся со своей последней Отсрочки, и Вудс знает, что это значит: друг умер на операционном столе, когда ему пытались вживить какую-нибудь новую современную технологию. С прошлой среды Вудс не произнес ни слова.

– Как себя чувствуешь после импланта в сердце? – спрашиваю я, инстинктивно прижимая руку к шраму на груди.

– Уже не больно, – отвечает Кина, – остался только дискомфорт.

– Это тоже пройдет.

Я содрогаюсь при воспоминании о своей первой операции: травма, после которой никогда не прийти в себя, но здесь, в Аркане, об этом не говорят. Я сопротивляюсь нахлынувшим воспоминаниям, но они неотступны.

Маршалы взламывают входную дверь, разбивая ее в щепки и выкрикивая военные приказы. Сестра кричит, а отец наблюдает, как за окном темное пятно большого дрона удаляется в сторону горизонта, становясь все меньше и меньше.

Маршалы вытащили меня из квартиры, пуская болезненные разряды тока по моему телу, и потащили вниз через все сто семьдесят семь лестничных пролетов.

Потом наступила темнота, я слышал лишь грохот и вибрацию двигателей, пока меня везли в Терминал.

А затем парализующий укол.

В первый раз кажется, что это навсегда, что отныне такой и будет жизнь, что именно так они поступают с преступниками: обездвиживают, помещают в ячейки и забывают.

Потом была операция.

В поле зрения попало ее лицо, наполовину прикрытое кипенно-белой маской, когда с жутким блеском в глазах она комментировала мне манипуляции над моим телом.

Она показала мне толстые кобальтовые кабели, сказала, что их вживляют глубоко в мои запястья, как магнитные манжеты.

Мое тело дернулось, когда лезвие разорвало кожу, после чего я услышал звук прожигающих и впивающихся в кости болтов.

Вот она снова появилась в поле зрения – хирург, и пока она говорила, я слышал улыбку в ее голосе.

– Это, – рассказывала она, держа зажатую пинцетом маленькую металлическую проволоку, – это то, что мы делаем с преступниками.

Проволока скрутилась в символе бесконечности; она была сделана из серебра, быстро мигали белые огоньки, распределенные по всей длине. Хирург развернула устройство так, чтобы мои зафиксированные глаза могли ясно разглядеть его.

– Это пробьет отверстие в правом предсердии твоего сердца, сплетется с тканями и легочной артерией. Будет отслеживать твои движения, свяжет тебя с Арканом и, что самое главное, оно сдетонирует и убьет тебя, если выйдешь за пределы линии.

Мне хотелось кричать, убежать оттуда, но я не мог.

Я не чувствовал, но слышал надрыв и разрез, когда она проникла сквозь грудную клетку, меж ребер, добралась до бьющегося сердца и вставила в него это устройство в форме петли – чтобы я навсегда застрял в Аркане, без надежды на спасение.

– Когда у тебя следующая Отсрочка? – спросила Кина, пробудив меня от горьких воспоминаний и вернув в ярко освещенный солнечный двор.

– Эм-м-м, месяца через три.

– Как думаешь, тебе повезет?

Я стряхиваю последние воспоминания о сердечном импланте.

– Я пережил уже четыре и пока жив. Пять, если считать сердечный детонатор.

– Как это было? – спрашивает Кина.

– На первой Отсрочке была нанотехнология. Мне так и не сказали, какая конкретно, меня просто заставили выпить какую-то синюю жидкость, потом что-то вкололи. На второй была операция. Мне повезло, она была незначительной: заменили хрящ между двумя ребрами новым волокном, которое должно иметь лучшую прочность при растяжении, нежели естественное вещество, затем провели ряд тестов и оставили меня приходить в себя без болеутоляющих. На третьей Отсрочке мне вкололи этот быстродействующий вирус, который моментально повысил температуру тела, по коже пошли синяки, кровеносные сосуды лопались. Сначала они дали вирусу довести меня до конвульсий, а потом ввели экспериментальную вакцину, которая, к счастью, сработала. На четвертой был новый тип хирургического шитья: они разрезали мне предплечье от локтя до запястья, а затем зашили рану каким-то средством, чтобы кожа срослась.

Кина молчит, я слышу, как она вздыхает.

– Звучит ужасно, – произносит она наконец.

– Да уж, не праздник, – отвечаю я.

– Почему они допускают такое? Почему правительство позволяет им так с нами обращаться?

– Люди не будут голосовать против Галена Рая, – напоминаю я. – Если ты богат – он для тебя герой-капиталист; если ты бедный – он борется за твои права.

– Невольно задаешься вопросом: почему никогда не было восстаний?

– Для восстания нужно мужество, а у Галена в вооружении экстремисты. Кроме того, они исключили любые возможности для бунтов, – подчеркиваю я. – Они контролируют каждый аспект нашей жизни: валюта цифровая – они могут отнять ее, не пошевелив и пальцем; налоги забирают из зарплаты – рабочим не нужно самим ничего отчислять; беспилотники следят за нами двадцать четыре часа в сутки – так что ничего не спланировать. Они сохраняют платежеспособность большинства людей, чтобы голоса подавленных и угнетенных не были услышаны.

– Там ходят слухи, знаешь, за стеной. Я сама их не слышала, но мама говорила…

Кину прерывает грохочущее на весь двор предупреждение об оставшейся минуте до закрытия стен. Дроны поднимаются с колонны и зависают в воздухе, отслеживая своими оружиями заключенных.

– Какие слухи? – спрашиваю я.

– Да никакие, – отвечает Кина. – Какая-то чушь о теории заговора. Поговорим завтра, Лука-библиотекарь.

Мне хочется послушать еще об этих слухах, сравнить их с теми, что я слышал от Алистера и Эмери, о возможной войне, но времени нет. Задняя стена начинает медленно опускаться, и я возвращаюсь в камеру.

Когда стена закрывается и снова наступает тишина, все, что у меня остается, – это время.

Я ложусь на кровати и размышляю об историях, которые отец рассказывал нам с сестрой в детстве. Он рассказал нам о Третьей мировой войне – тщетной войне. Мама всегда твердила, что мы еще малы для таких историй, но нам очень хотелось послушать. Я часто задаюсь вопросом: может, поэтому я чувствовал такое родство с Мэддоксом? Потому что он был так похож на моего отца?

Во время Третьей мировой было сброшено двадцать девять ядерных бомб. Некоторые настолько крупные, что могли снести с лица земли полстраны, другие целиком уничтожали города. По оценкам, во время конфликта погибло около 900 миллионов мирных жителей, но еще больше погибло позднее от ядерного оружия и в результате понижения температуры Земли.

Именно коалиция повстанцев завершила войну – повстанцы с обеих сторон, практически из всех стран. Дело в том, что большинство граждан не хотело участвовать в этом; они были слишком умны, чтобы поддаться правительственной пропаганде и распространению страха, поэтому они покончили с войной не бомбами или ракетами, а объединив надежду, храбрость и осознание того, что нечего больше терять.

Не одна страна выиграла в той войне, нет, нации не писали каждая свою историю – люди Земли выиграли войну. И тогда тех, кто ее начал, привлекли к ответственности и приговорили к смертной казни; и те же люди поклялись, что такое больше никогда не повторится.

Когда старую власть свергли, открылись доказательства коррупции, настолько глубокой и отвратительной, что она оправдывала даже самые ярые теории заговора. Некоторые из самых смертоносных в то время болезней в мире научились лечить десятилетиями ранее, но эти методы лечения не использовались, дабы богатые фармацевтические компании могли триллионами продавать практически бесполезные таблетки больным и умирающим. Выяснилось, что политические группы, имевшие горячую поддержу в народе, были просто фасадом, за которым скрывались миллиардеры мира сего, используемым для поддержания противоречий между людьми: ведь куда легче принять очередной омерзительный закон, когда граждане голосуют злобой в сердце, а не здравым рассудком. В нефти больше не было необходимости вот уже почти на протяжении столетия: десятки и сотни ученых, механиков и разных умельцев создали двигатели, работающие на солнечной энергии, воде и водороде, – но правительства по всему миру выкупили на них патенты и спрятали, потому что войны за нефть приносили избранным целые состояния.

После войны было сформировано Мировое Правительство. Оно гарантировало мир и процветание, предоставляло здравоохранение для каждого гражданина и подлинно равные возможности для всех, а еще, что самое важное, – разумность и логичность. Логика в форме компании «Хэппи Инк», консультирующей правительство по решению международных проблем и осуществлению безупречного и быстрого правосудия, и какое-то время это действительно работало. Но лечение трех из пяти основных смертельных заболеваний тоже имело свои недостатки – население резко увеличилось после того, как цивилизация была восстановлена. Люди жили дольше, и почти никто не умирал молодым. Народ был вынужден тесниться в переживших войну городах подальше от мест, подвергшихся ядерным ударам, и перенаселенность стала огромной проблемой во всех странах, так же как нехватка воды и энергии, голод и распространение совершенно новых болезней, которые, видимо, появились вследствие выпадения радиоактивных осадков. Места ядерных взрывов и прилегающие территории с почвой, облученной радиацией, необитаемы по сей день. Такие районы известны как Красные зоны.

Эти истории и прочие рассказы о сражениях были нам с сестрой так интересны, что мы едва могли уснуть потом.

Но мысль о войне, о настоящей войне, вызывает во мне и ужас, и волнение. Лучше бы меня такие мысли не волновали, но малейшее представление о возможном нарушении распорядка в Аркане вызывает у меня головокружение от предвкушения.

Отец рассказывал, что в битвах Третьей мировой использовали заключенных, им обещали сократить срок или даже даровать свободу, если они будут сражаться на линии фронта. Такое предложение я бы принял не задумываясь.

«Ты забегаешь вперед, Лука, – успокаиваю я себя. – Это всего лишь слухи, ничего такого не произойдет».

Да, это правда, я знаю; и мне стыдно, что я желаю войны, но когда тебя сажают в клетку и ломают твою волю, война – лучшее, на что ты можешь надеяться.

Из раздумий меня вытаскивает скрип открывающего люка и голос Рен:

– Привет, Лука, как дела?

И все мои мысли о войне и свободе тут же улетучиваются.

День 750 в Аркане

Я просыпаюсь от частого мерцания экрана.

Что-то щелкает в моей голове, и я вспоминаю, что сегодня среда, 02:00 ночи. Надо выбраться из этой камеры хоть на несколько часов. Но вдруг осознаю, что звук, разбудивший меня, не такой, как обычно.

Я узнаю его: это пронзительный звонок, сигнализирующий о том, что заключенному предлагается Отсрочка.

Я резко сажусь на кровати и потираю глаза.

– Не может быть, – бормочу я, ковыляя к экрану.

Привыкнув к свету, вижу на часах 04:04 утра и мерцающую красную точку внизу справа рядом со словом «Отсрочка». Это невозможно. Отсрочку предлагают раз в полгода, а с момента последней прошло три месяца.

Моргая и потирая глаза, я пытаюсь собраться с мыслями. Я снова смотрю на экран, но ничего не меняется.

Сердце начинает бешено колотиться. Это что-то новенькое, какое-то изменение – и это совсем не свойственно жизни в Аркане. Все, что не входит в повседневную рутину, нужно изучить и опробовать, хорошо это или плохо.

Я нажимаю на красную точку, и на белом экране появляется текст. Это контракт на Отсрочку, но почему он на моем экране на три месяца раньше, да еще в четыре утра?

Нижеподписавшемуся Заключенному 9–70–981 (далее именуемый «Заключенный») предоставляется возможность принять участие в клиническом испытании или испытаниях в рамках группы «Б» в обмен на задержку с исполнением его судебного приговора (в данном случае смертная казнь).

После принятия данного предложения Заключенному будет предоставлена отсрочка в исполнении приговора на 168 дней, после чего, в соответствии с условиями, указанными ниже, может быть сделано дополнительное предложение.

Заключенный сохраняет за собой право на отказ от данного предложения на данном этапе, но понимает, что ему дается одна неделя на обдумывание своего решения, по истечении которой ему вновь будет предложена возможность принять участие в испытании, и в случае повторного отказа судебный приговор будет приведен в исполнение незамедлительно. Если после подписания Заключенный решит расторгнуть контракт, то приговор будет приведен в исполнение незамедлительно.

Характер испытания остается неопределенным до момента проведения испытания и может оставаться неизвестным Заключенному после его завершения, в зависимости от характера упомянутого испытания.

Дополнительная информация и договорные обязательства указаны на страницах 3–14.

Если Заключенный соглашается, то такое согласие может быть дано посредством электронной подписи (по отпечатку пальца и радужной оболочке глаза) ниже.

Данное предложение действует в течение 24 часов с момента представления (04:03, пятнадцатое июня).

По поручению Мирового Правительства и Смотрителя Региона 86, г-на Галена Рая.

Это стандартный контракт на Отсрочку, за исключением двух моментов: пункта касательно группы «Б», а также того факта, что этот документ полностью бессмысленный. Разве с юридической точки зрения предложение шестимесячного контракта не становится недействительным, если предложить новый уже через три месяца? Хотя это не имеет значения: я не могу нанять адвоката, чтобы защищаться и выразить свое несогласие правительству, а даже если бы мог, они не стали бы слушать.

– Что, черт возьми, происходит? – шепчу я в тишину.

Я убеждаю себя, что решение может подождать. Предложение действительно в течение двадцати четырех часов. Но тут я вспоминаю, что у меня есть Хэппи.

– Хэппи, – командую я экрану.

– Да, Заключенный 9–70–981?

– Почему мне предложили Отсрочку?

– Все так, как и должно быть.

Я смотрю на экран, не веря своим ушам. Я пытаюсь восстановить дыхание, мыслить рационально, но после такого беспрецедентного явления адреналин переполняет мою кровь.

– Ну, хорошо, – отвечаю я, наконец.

Я забираюсь обратно в кровать и опускаю голову на плоскую подушку. Я даже не пытаюсь уснуть: знаю, что не смогу.

Солнце встает, и я начинаю свой ежедневный распорядок, но не могу то и дело не отвлекаться на мигающую красную точку под контрактом, напоминающую мне о том, что что-то не так и происходит что-то неладное. Я буквально не нахожу себе места, ожидая появления Рен, чтобы она рассказала мне, почему контракт на Отсрочку прислали так рано.

Такое ощущение, что время идет в замедленном темпе, словно каждая секунда длится минуту, но наконец приходит время прогулки, и, не дожидаясь, когда стена полностью откроется, я ныряю во двор.

Меня тут же накрывает гул обеспокоенных голосов, говорящих одновременно, и я понимаю, что не мне одному прислали такое предложение.

– Ты получил контракт? – кричит знакомый голос своему соседу.

– У меня была Отсрочка на прошлой неделе! – кричит кто-то еще.

– Что это значит? У меня группа «А», а у тебя что?

– У меня «Б», в чем разница?

А Тайко между тем, несмотря на весь этот хаос, продолжает невозмутимо выкрикивать угрозы в мой адрес.

– Лука, я убью тебя, слышишь меня? Я убью тебя!

Я подхожу к стене, разделяющей меня и Кину. Не успеваю я открыть рот, как она спрашивает:

– Что все это значит, Лука?

– Не знаю, это, должно быть, ошибка, так?

– В какой ты группе?

– «Б», а ты?

– Тоже «Б». Ты уже принял предложение?

– Я решил подождать и поговорить с Рен. А ты?

– Нет, я тоже ее подожду.

– Что-то происходит, Кина. Самое время рассказать мне о слухах из внешнего мира.

Помолчав с минуту, Кина отвечает:

– Но это всего лишь слухи, глупая болтовня, я слышала ее от мамы.

– Но это может быть важным.

– Дело в том, что моя мама… она мало времени проводила в настоящем, понимаешь, о чем я?

Я понимаю, ее мать – клон.

Клон не в прямом смысле этого слова; Убогие так называют жертв эпидемии, тех, кто потерял себя под употреблением препарата, созданного на основе технологий и наркотика, известного как «Побег». Такие люди получили кличку Клоны, потому что спустя несколько месяцев на «Побеге» все они выглядят одинаково: бледно-серая кожа, отсутствие зубов, спутанные волосы, и все они худые, потому что у них нет желания есть.

Богачи, подсевшие на «Побег», используют его вместе с Линзой – предмет технологии, который есть у каждого Совершенного. По сути, это контактная линза, которая отображает информацию, записывает то, что видит владелец, и может накладывать виртуальную или дополненную реальность поверх реального мира. В Вертикалях, где бедные не могут позволить себе такую технологию, подсевшие на «Побег» используют старомодные гарнитуры виртуальной реальности. Эффект наркотиков в сочетании с виртуальным миром позволяет пользователям по-настоящему поверить, что они живут совершенно другой жизнью. Но на самом деле они истощаются, их зубы гниют, а на коже появляются язвы. У них просто нет желания заботиться о себе в реальном мире. Зачем беспокоиться об этом, когда ты всегда идеален в мире «Побега»?

– Мне жаль, – отвечаю я, не зная, что еще сказать.

– Нет, все в порядке, – продолжает Кина. – Насколько мне известно, она даже не в курсе, что я тут, и понятия не имеет об Óрле.

Я отчетливо слышу, как Кина спохватилась после последних слов: она явно сказала больше, чем собиралась.

– Что ты слышала? – спрашиваю я, продолжая разговор.

– Ну, она постоянно встречалась с друзьями, когда была под «Побегом», с другими подсевшими, понимаешь? В виртуальных коктейль-барах в самых суровых уголках их виртуальных миров, и я слышала, как они говорили о восстании – всегда именно слово «восстание», не «война». Я особо не думала об этом, мне казалось, то был очередной бред наркоманов под «Побегом», но эта тема стала возникать все чаще. Но восстание? Разве такое возможно?

Я уже не обращаю внимание на конец ее фразы, мысленно возвращаясь к разговору, который вели Алистер и Эмери две недели назад. Каким-то образом они тоже прослышали об этом.

– Возможно, это ерунда, – говорю я. – Мы просто спешим с выводами: поздний дождь и ранняя Отсрочка не означают грядущей войны. Когда меня только упекли сюда, самой большой новостью за стеной было то, что люди начали пропадать из города, но ведь никто не предполагал, что это начало войны.

Кина отвечает не сразу:

– Люди пропадают до сих пор. В новостях их называют Исчезнувшими. Около сорока человек в год, в основном Убогие, они просто исчезают. Кто-то говорит, что они уходят в Красные зоны, находят способ выжить в радиации.

– Я слышал, что планируется революция, – говорю я, едва сдерживая смех при мысли о том, как Убогие свергают правительство, управляемое Совершенными. – В любом случае, мы же не спешили с выводами об Исчезнувших, так не будем спешить и сейчас.

– Ты прав, – поддерживает Кина. – Я уверена, Рен объяснит нам все и скажет, что это просто неисправность системы или что-то в этом роде.

– Точно, не будем забегать вперед.

– Ага, – соглашается Кина, и мы замолкаем.

Посидев в тишине, она, наконец, спрашивает:

– Есть еще книги для меня? Я дважды прочла все те, что ты мне дал.

Я смеюсь, хоть чувство беспокойства не покидает меня.

– Конечно. Есть пожелания?

– Что угодно.

Я просматриваю книги, которые вынес с собой во двор, выбирая, какая бы ей больше понравилась.

Суета во дворах еще не утихла, когда звучит предупреждение об оставшейся одной минуте до закрытия стен.

Мы с Киной прощаемся, и только лежа на кровати и читая предпоследнюю главу второй книги «Властелин колец», я осознаю, что сегодня не бегал. Отсрочка и запоздавший дождь серьезно отвлекли меня.

Закончив книгу, я беру другую, которую давно не перечитывал. Минуло 13:30, а Рен так и не пришла.

«Она и раньше опаздывала», – успокаиваю я себя, пытаясь сосредоточиться на тексте, но похоже, мне не до чтения. Я продолжаю смотреть на время: два часа дня, два с половиной, три, три с половиной, четыре. Рен так и не пришла.

Я начинаю ходить по комнате. От двери до задней стены всего пара шагов, но мне нужно как-то себя занять.

Наконец без пяти минут пять люк открывается, и я вижу Рен, смотрящую на меня уставшими глазами.

– Рен! – восклицаю я, подбегая к двери. – Что происходит?

Я не хочу поддаваться панике, но очевидно, ничего не могу с собой поделать.

– Привет, Лука, – здоровается надзиратель, и что-то в ее широко раскрытых глазах заставляет меня нервничать. – Извини, трудный выдался день.

– Да уж, не сомневаюсь.

– Итак, вот в чем все дело, – начинает она, и что-то в ее голосе подсказывает мне, что она произносит все это сегодня уже не в первый раз. – Отсрочка случилась не по ошибке, ее утвердил Регион. Готовится крупное клиническое испытание, и Отсрочка будет накопительной, то есть ее прибавят к тому времени, что у тебя осталось по контракту.

– Понятно, – говорю я, удивляясь снисходительности, проявленной правительством, которое с тем же успехом могло отнять у нас сэкономленное время и забыть о нем, ведь, в конце концов, никто из нас не выйдет отсюда живым, а значит, никто ничего не узнает. – А если я не соглашусь?

– К сожалению, в этот раз отказ не даст тебе неделю на обдумывание перед казнью, – отвечает Рен, поднимая взгляд, словно пытаясь вспомнить новые правила контракта. – Отказ пройти Отсрочку приведет к исполнению приговора.

– Значит, если я откажусь, меня сотрут? – уточняю я.

– По сути, да.

– Тогда я ее приму.

– Думаю, так лучше, – отвечает Рен, и снова меня одолевают предчувствия.

– А что насчет групп? Какая разница между группами «А» и «Б»?

– Этого я не знаю, – признается Рен. – Мне лишь сказали, что группы набирались в случайном порядке.

– Понятно. Эй, что ж, значит, до следующей Отсрочки у меня будет девять месяцев; не так уж и плохо, а?

Я подхожу к экрану, готовый приложить палец к кнопке подтверждения.

– Лука, постой, – останавливает меня Рен.

Замерев, я убираю руку.

– В чем дело?

Покусывая губу, Рен опускает глаза.

– Нет, все в порядке, ты должен согласиться.

– Рен? Если что-то происходит, я должен знать…

– Дело не в этом. Не знаю… У меня такое чувство… я кое-что слышала.

– Рен, если Отсрочка убьет меня, то я лучше откажусь от нее – и все.

– Вот именно, я не знаю, что там будет, но… – Рен замолкает, а затем смотрит вверх и налево, активируя меню в Линзе; она переводит взгляд вправо и произносит команду «Выключить наблюдение».

– Разве тебе можно так делать? – недоумеваю я.

– Лука, послушай, я не должна говорить тебе. На почтовый ящик правительства был отправлен один файл. Думаю, по ошибке. В письме были, в основном, строки кодов, какая-то очень запутанная бессмыслица. Его почти сразу же удалили из моих файлов в Линзе, но то была программа, исполняемый файл, он содержал документ. У меня была пара секунд, чтобы прочесть его, там было что-то о Первой фазе и Великом отборе, а еще о Разумной зоне и проекте «Батарея». Я не знаю, что все это значит, но что-то было не так, Лука. Меня это напугало.

Я смотрю на паноптическую камеру Рен – она сильно рискует. Правительство не имеет права смотреть отснятый материал без уважительной причины или согласия владельца, но учитывая происходящее в последнее время, меня ничто не удивит.

Я обдумываю ее слова, пытаясь понять их смысл.

– Может, это и не значит ничего, – отвечаю я, но отчетливо улавливаю сомнение в своем голосе. – Правительство постоянно использует кодовые имена при планировании.

– Файл был случайно отправлен всем сотрудникам, но предназначался он для «Заявителей на Третий уровень». Это было в субботу вечером, четыре дня назад. С тех пор пятнадцать сотрудников правительства пропали без вести.

– Рен, у меня нет выбора: если я не приму Отсрочку, меня убьют.

Повернувшись к экрану, я чувствую очередную волну адреналина; мои нервы на пределе. Я нажимаю кнопку «Принять», которая в этот раз кажется мне куда крупнее. Появляется сетка для отпечатка пальца и распознавания радужной оболочки глаза. Я мешкаю секунду, всего мгновение.

Сканер принимает мои отпечатки, распознает радужную оболочку, и контракт подписан.

Экран становится зеленым, всплывает новый текст.

«Ваша Отсрочка начнется через 2 дня, 13 часов и 2 минуты».

– Три дня? – спрашиваю я Рен удивленно.

– Да, – отвечает она дрожащим голосом. – Группа «А» начинает завтра утром, Группа «Б» на два дня позже.

Сглотнув, я киваю.

– Что ж, – продолжает Рен, вытирая слезу, – мне пора, надо рассказать остальным, что происходит.

– Понимаю, – отвечаю я. Мне хочется спросить, соберется ли клуб сегодня, увидимся ли мы в два ночи, но нужно сохранять осторожность: нас могут услышать. – Полагаю, ты будешь с нетерпением ждать ночи, чтобы поспать после такого тяжелого дня?

Рен смотрит на меня, и легкая улыбка касается ее губ.

– Не так уж я и устала, думаю, раньше утра не усну.

– Пока, Рен, – улыбаюсь я в ответ.

Она активирует камеру наблюдения в Линзе и грустно улыбается мне.

– Пока, Лука.

Люк закрывается.

Слова Рен лихорадочно крутятся в голове. Первая фаза и Великий отбор? Разумная зона и проект «Батарея»? Страх в ее глазах и голосе не дает мне покоя. Что это значит? Почему в последнее время все так странно? Что происходит во внешнем мире?

Мне потребовалось несколько часов, чтобы успокоиться и убедить себя, что все будет хорошо.

Но ночью, после жатвы, когда я стою у окна в ожидании дождя, беспокойство возвращается: дождь так и не начался.

Наступает 02:00, но привычной радости и ликования не видать. Наоборот, мы стоим, обмениваясь испуганными взглядами, чувствуя, что грядет нечто ужасное.

– Итак, – прерывает молчание Малакай, – кто в группе «А»?

Чиррак и Кэтрин медленно поднимают руки, Харви поднимает костыль.

– В группе «Б»? – спрашивает Малакай и поднимает руку, а вместе с ним – я, Под, Игби, Пандер, Алистер, Вудс, Эмери, Джуно, Адам, Фултон, Рина и Акими.

– Кто-нибудь знает, что там будет? – спрашивает Харви, пытаясь удержать равновесие и поправляя костыль.

Я думаю о том, что рассказала мне Рен, бросаю на нее взгляд, но она смотрит в пол.

– Все будет хорошо, – успокаивая, Малакай опускает руку на плечо Харви. – Через неделю мы все снова соберемся тут и посмеемся еще над этим, правда, Рен?

Рен кивает, выдавливая улыбку:

– Точно, беспокоиться не о чем.

– А теперь давайте, – подбадривает Малакай, – такая возможность у нас раз в неделю, так используем ее по полной.

Постепенно толпа начинает разбиваться на группы.

Рен пробирается мимо ребят, разговаривая с каждым, чтобы убедиться, что все в порядке, разделяет их шутки и пытается убедить группу «А», что завтра все пройдет хорошо.

Прислонившись к стене, я наблюдаю за ними, неспособный насладиться драгоценными минутами, поскольку масштабная Отсрочка занимает все мои мысли.

Когда Рен подходит, смотря на меня горящими глазами, сердце мое оживает, и на мгновение я забываю о своих переживаниях.

– Какие дела? – спрашиваю я и тут же поправляю себя: – Как дела, то есть? Как ты? В порядке?

«Молодец, – говорю я себе, – просто блестяще справился».

Я слышу, как где-то слева от меня посмеивается Малакай, и я почти уверен, что он смеется надо мной. Я чувствую, как краснею, и поглядываю на него: он облокотился о стену и общается с явно очарованной им Риной. Ради того, чтобы поговорить с Безупречным, она перестала прыгать по коридору и смущенно прячет прядь рыжих волос под шапку.

– Я в порядке, Лука. А ты как?

– Хорошо, да, вполне.

– Слушай, о том, что я рассказала тебе… Думаю, я все преувеличила, я не хотела тебя напугать.

– Напугать меня? Вовсе нет, я не испугался. Просто ситуация такая необычная.

– Хорошо, я рада это слышать. Я запаниковала, вот и все.

– Ага, как сказал Малакай, через неделю мы еще посмеемся над этим.

– Точно.

Я киваю:

– Послушай, новенькая, Кина, она вроде нормальная, понимаешь? Как думаешь, ей можно стать одной из нас?

Я оглядываю нашу небольшую группу, Рен следит за моим взглядом.

– Боюсь, еще рано, – отвечает она. – Нужно убедиться на сто процентов, что она… что она подходит нам.

– Она подходит нам, – убеждаю я ее.

Рен улыбается и, прищурившись, спрашивает:

– Лука Кейн, ты что, влюбился?

– Я… что? Нет, я просто… не влюбился я, просто она кажется…

Рен смеется:

– Я поговорю с ней, – отвечает она. – Может, через пару недель. Посмотрим, хорошо?

– Да не влюбился я, – повторяю я, взяв себя в руки. – Ничего подобного.

Рен снова смеется, уходит к Акими и протягивает ей сумку с еженедельным нарядом.

– Я не влюблен в нее, потому что люблю тебя, – говорю я себе под нос. – Вот что надо было сказать.

Пандер поет, стоя у стены, и я сажусь рядом, слушая ее безупречный голос, напевающий какую-то поп-песню из двадцатого века, которая была переделана столько раз, что я уже и не узнаю, какую версию она исполняет. Подняв руку, Пандер настраивает слуховой аппарат и улыбается, когда звук становится более четким. Я вслушиваюсь в текст: песня о юности и непокорности, о любви и душевной боли. Звуки ее красивого пения окружают нас и заполняют коридор, эхом отражаясь от бетонных стен Аркана.

Акими выходит из камеры, кружась и любуясь своим зеленым платьем.

Я чувствую, как на меня накатывает волна грусти. Хоть все наши разговоры и действия происходят под маской негласных правил клуба, я люблю этих людей и не могу избавиться от чувства, что всему этому приходит конец.

День 751 в Аркане

В 07:30 звучит будильник.

Я осторожно вылезаю из постели и заказываю завтрак, а мой разум продолжает размышлять над нерешенными вопросами. Через несколько минут конвейер уносит нетронутую еду.

Хэппи велит мне подготовиться к речи Галена. Я сижу на краю кровати и смотрю на экран, который в течение четырех или пяти минут показывает сплошную черноту, а затем возвращается в нормальное состояние.

– Отлично, – шепчу я в пустоту, – видимо, все катится к чертям.

Спустя пару часов открывается задняя стена, и я впервые за все время слышу тишину во дворах.

Я выхожу и прислушиваюсь к шелесту ветра, пока Тайко, который, должно быть, тоже в группе «Б», не подает голос:

– Лука, ты там? – зовет он.

– Да, я тут, – отзываюсь я.

– Однажды я тебя убью.

– Знаю.

И снова наступает тишина.

Жутко осознавать, что половины заключенных нет, что на них сейчас проводят эксперименты, в то время как мы стоим тут и греемся в лучах солнца. Они могут уже быть мертвы к этому часу.

– Лука? – слышу голос Кины за стеной справа.

– Да?

– Не нравится мне все это.

– Мне тоже.

– Как думаешь, группа «А» в порядке?

– Да, – отвечаю я слишком быстро. – Уверен, с ними все хорошо. Они вернутся ближе к вечеру, и завтра утром мы спросим их, как все прошло и что там было.

– А потом настанет наша очередь, – отмечает Кина.

– Лука Кейн, – кричит Тайко, – я убью тебя!

– Угомонись уже! – кричит Малакай ему в ответ.

И Тайко умолкает.

Сегодня все разговаривают тихо, словно не желая беспокоить остальных. До закрытия стен остается одна минута, мы прощаемся и расходимся по камерам.

Прошло так много времени, что я начинаю верить: Рен арестовали, бросили в Блок, и я никогда больше ее не увижу.

Наконец люк открывается.

– Здравствуй, Лука.

– Привет, Рен, – здороваюсь я в ответ, невольно задыхаясь от накрывающей меня волны комфорта при появлении этой девушки. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на нее, и чувства мои усиливаются: она так красива, так прекрасна, что сердце в груди сжимается от боли.

– Слушай, я принесла тебе книгу, – говорит она, протягивая мне книгу в мягкой обложке.

– Ух ты, Рен, спасибо! Я прочитаю ее сразу же, как закончу «Властелина ко…»

– Нет, Лука, прочти ее сегодня.

Я всматриваюсь в умоляющие глаза Рен:

– Конечно, прочту сегодня.

– Хорошо, – отвечает она дрожащим голосом. – Думаю, тебе будет интересно.

Я изучаю обложку: на ней изображен большой замок, стоящий на вершине утеса, у основания которого плещутся морские волны.

– «Граф Монте-Кристо», – читаю я вслух.

– Да, это классика, – объясняет Рен, наклоняясь и протягивая мне контейнер с едой.

Я встаю и хватаю его, игнорируя тревогу о проникновении в камеру; пальцы Рен касаются моих, и она смотрит на меня умоляющими глазами. Я киваю ей, подтверждая, что понимаю, что что-то неладно, и забираю еду.

– Что ж, мне пора. Скоро увидимся.

– Рен, постой… – Но люк закрывается, и я остаюсь один в тишине.

Я смотрю на коробку с лапшой, затем на книгу в руках. Бросив еду на кровать, я открываю первую страницу и просматриваю текст. Писатель рассказывает о большом корабле, причаливающем к берегу. Ничего существенного, ничего такого, что объяснило бы явную попытку Рен передать мне нечто важное.

Перевернув лист, я замираю. На третьей странице сверху донизу поверх текста красным цветом написано почерком Рен:

Лука, ты должен выбраться отсюда…

Я захлопываю книгу как можно скорее, думая об имплантированной камере у меня во лбу. Знает ли Рен что-то, о чем мне не известно? Не следит ли правительство за нами более пристально, чем обычно?

Я небрежно бросаю книгу на кровать и принимаюсь за еду. Минут двадцать я трачу на поедание лапши, которую есть вовсе не хочется, а затем жду наступления ночи.

Только к часу ночи я смог взяться за книгу.

Я расстроен настолько, что впервые за год не смотрю на дождь. Я демонстративно зеваю и потягиваюсь – да, знаю, вероятность того, что кто-нибудь увидит кадры с моей паноптической камеры, мала, но я не могу рисковать.

Я ложусь в кровать, опускаю голову на подушку, протянув руку, беру книгу и натягиваю одеяло на голову. Я кладу руку на лоб так, чтобы закрыть камеру и укрыться от посторонних глаз.

Открываю третью страницу и читаю:

Лука, ты должен выбраться отсюда. Заключенные группы «А» вернулись. Все они несколько часов были без сознания, а когда проснулись, то были дезориентированы и сбиты с толку, но потом они изменились. Стали вести себя неразумно, молча выхаживали по камере, пинали и стучали в двери, бились головой об пол, не издавая ни звука. Некоторые умерли, и я думаю, что остальных ждет та же участь. Лука, самое ужасное то, что они все время улыбаются – медленно убивая себя, они улыбаются так, будто счастливы. С тех пор как мне по ошибке прислали тот файл в Линзе, я под постоянным наблюдением. Я не могу помочь, но ты должен попытаться сбежать из Аркана. Не знаю как, не уверена, что это вообще возможно, но ты должен попытаться, Лука. Найди способ. Дождись удобного случая и не упусти его. Я предупрежу всех, кого смогу. Я очень хочу помочь, но за мной следят. Делай все, что сочтешь нужным.

Рен

Я читаю ее сообщение еще раз и еще.

Чуть больше, чем через сутки, меня доставят в Терминал, и там со мной произойдет то же, что и с группой «А».

Перевернув страницу, я убираю руку со лба и притворяюсь, что читаю, пытаясь при этом успокоить колотящееся сердце.

Как, черт возьми, мне сбежать? За семьдесят лет существования Аркана никто так и не вырвался отсюда. Даже близко никому такое не удавалось.

Это невозможно. Сообщение Рен – по сути простое предупреждение о грядущей смерти.

«Что ж, – размышляю я, – значит, так тому и быть. В любом случае, как долго смог бы я в таком месте оставаться в здравом уме?»

Я подавляю слезы, собирая волю в кулак.

Когда придет время Отсрочки, я буду готов сбежать в любой момент, если такой выдастся, но если не будет и малейшего шанса, тогда я приму свою судьбу.

Закрыв книгу, я поворачиваюсь к экрану.

– Хэппи?

– Да, заключенный 9–70–981? – отвечает голос.

– Паноптическое воспроизведение. День первый в Аркане, время 17:17.

– Конечно.

Экран меркнет, а через двадцать секунд оживает и выводит видеоизображение того, как я вхожу в тюрьму. Я слышу свое испуганное учащенное дыхание; меня ведут по коридору Аркана, затем сопровождающий меня солдат, в руках у которого сердечный детонатор – небольшое цилиндрическое устройство, связанное со взрывчаткой в форме знака бесконечности, ранее имплантированной в мое сердце, – приказывает мне остановиться, открывает дверь камеры, заталкивает меня внутрь и захлопывает за мной дверь.

Хэппи позволяет заключенным просматривать не более четырех минут воспоминаний ежедневно. Самое жестокое – то, что просматривать можно только воспоминания из жизни-в-Аркане, и ничего из жизни-до-него.

Я просматриваю, как оглядывал стены, пошатываясь и думая, что вот-вот потеряю сознание, чувствовал их бетонный холод, изучал двор сквозь крошечное окно.

– Заключенный 9–70–981, у вас осталось две минуты времени, разрешенного на просмотр воспоминаний, – предупреждает Хэппи.

– Выключить, – приказываю я, и экран тут же меркнет.

Несмотря на предыдущую бессонную ночь, я лежу в тусклом свете, неспособный и теперь сомкнуть глаз, размышляя о своей жизни. Когда мне было одиннадцать, отец лишился работы на небесных фермах: правительство должно было сохранить пятьдесят процентов людской рабочей силы, но год за годом постепенно сокращало ее, пока не осталось лишь двадцать процентов. Когда мне было двенадцать, я купил экран производства начала двадцать второго века у ребенка-барахольщика, торговавшего в Вертикали «Черная дорога». С помощью этого экрана я грабил Совершенных, которые тогда еще использовали большой палец для перевода монет. Когда мне было тринадцать, я учил сестру читать. Я думаю о мальчике с пистолетом на крыше Вертикали «Черная дорога»; о моей матери, которая умерла, о Рен. О смерти.

День 752 в Аркане

К моменту, когда наступает час прогулки, у меня ощущение, словно я живу во сне. Все кажется замедленным и нереальным, мысли туманны, движения неуклюжи.

Снова вместо обращения Галена – пустой экран.

Когда задняя стена открывается, меня опять встречает полнейшая тишина.

Через какое-то время ребята из группы «Б» зовут своих друзей из группы «А», но никто не отвечает.

– Лука? – окликает меня Кина сломленным низким голосом.

– Да?

– Почему они не вернулись?

Я хочу рассказать ей, что узнал от Рен, что они вернулись, что тем, кто умер, очень повезло, что остальные находятся в состоянии немого безумия, – но не могу.

– Я не зн… – меня прерывает звук ударяющегося о стену тела. Он идет из соседнего с Киной двора – двора Харви.

– Что это было? – спрашивает она.

Я не отвечаю. Ужасный стук и хруст раздаются снова и снова, и я пытаюсь выбросить из головы образ Харви, пытающегося покончить с собой, разбиваясь о стену, разрывая кожу и ломая себе кости.

С другой стороны Аркана слышится еще один похожий шум: треск ломающейся кости – подобно выстрелу в тишине. А затем еще и еще, со всех уголков, словно они все получили сигнал, что сейчас самое время.

– Лука, что это? – спрашивает Кина.

Я молчу. Пока безумные заключенные пытаются пробить собой стены, тревожных разговоров и криков группы «Б» становится все больше.

Вдруг мясистые хлопающие звуки ударов из двора Харви сменяются скрежетом карабкающихся по стене рук и ног, и в этот момент раздается сирена оповещения, и один из дронов на колонне оживает. «Заключенный 9–71–343, прекратите и вернитесь в свою камеру».

Но Харви не останавливается; я слышу его неровное дыхание, царапающий шорох, пока он карабкается по стене и соскальзывает.

«Заключенный 9–71–343, это ваше последнее предупреждение. Прекратите и вернитесь в свою камеру».

И тогда Кина не выдерживает и кричит:

– О Господи, что с ним?! Он лезет в мой двор!

Из своего двора мне не видно, что творится у нее во дворе, но очевидно, что Харви или то, что от него осталось, добрался до вершины разделяющей их стены.

С колонны взлетает еще больше дронов, направляя лазерные ружья на других заключенных, которые пытаются вскарабкаться на стены и добраться до тех из нас, кто еще в здравом уме.

Заключенные группы «Б» начинают нервничать и сыпать вопросами, но все замолкают, когда пушка первого дрона выстреливает единственный дротик в Харви. Мы все слышим, как карабкающиеся и царапающие звуки затихают; галлюциногенный препарат мгновенно действует на организм, транквилизатор ослабляет парня настолько, что тот не может больше удержаться, и по всему Аркану раздается громкий шлепок упавшего на бетон тела.

Второй дрон стреляет где-то справа от меня, затем третий и четвертый выстреливают почти одновременно. Тела падают. Шесть, семь, уже восемь тел. И наступает тишина.

– Он… он улыбался, – произносит Кина тихо, едва слышно.

Издалека раздается электронный гул приближающихся дронов.

Жужжание становится громче, шепот и шум во дворах снова нарастают. Я прислушиваюсь к звуку и впадаю в шок. Каждый вдох дается мне все труднее, я начинаю задыхаться при виде быстро подлетающих к тюрьме дронов-гробовщиков.

Я прижимаюсь к стене, чувствуя, как силы покидают меня. Я наблюдаю, как дроны-гробовщики приземляются во дворах.

– Эй! – слышу я голос девушки. – Что, черт возьми, происходит? Что это такое? Кто-нибудь, ответьте!

Ее вопли сливаются с воплями и возгласами других заключенных, пытающихся докричаться до тех, кто, быть может, наблюдает за нами сквозь паноптические камеры и прослушивает наши комнаты с помощью микрофонов.

Но ответов нет.

Спустя минуту или около того дроны-гробовщики взлетают, держа в своих металлических когтях большие черные пакеты.

Харви, мой друг, пострадавший на испытаниях в Аркане и ставший инвалидом, мертв. Все из группы «А» мертвы.

Мне остается только надеяться, что смерть их была безболезненной, что теперь они свободны. Я сползаю вниз по стене и сажусь на корточки, наблюдая, как дроны удаляются, унося с собой тяжелый груз.

Заключенные кричат, требуют ответов, желая знать, что произошло с группой «А».

В конце концов крики утихают, и во дворах слышны лишь всхлипы и рыдания тех, кто сегодня потерял своих друзей.

Даже Тайко молчит до последнего, пока стены наконец не закрываются.

Вернувшись в камеру, я меряю ее шагами взад-вперед в ожидании Рен. Она опаздывает. Я убеждаю себя, что такое уже бывало. Я жду, но она все не приходит. Наступает час жатвы, и я свыкаюсь с мыслью, что сегодня не увижу Рен.

Нынче жатва дается особенно тяжело. Когда она заканчивается, я уверен, что уже не приду в себя. На протяжении нескольких часов я просто лежу на полу.

Когда мне наконец хватает сил добраться до кровати, я понимаю, что не смогу уснуть. Я беспокоюсь о Рен, о завтрашнем дне, о том, что это может быть последняя ночь в моей жизни.

День 753 в Аркане

Будильник звенит на полчаса раньше, в 07:00. Кажется, я так и не сомкнул глаз сегодня.

Экран оповещает меня о том, что я должен сесть в Мрачный поезд через тридцать одну минуту.

Я не спеша сажусь на кровати, пытаясь сосредоточиться. Я так истощен, что мне требуется целая минута, чтобы прийти в себя.

Я выбираю завтрак, но даже не уверен, какие кнопки нажимаю, – в голове крутятся возможные сценарии того, что могло случиться с Рен. Может, они решили заставить молчать всех, кому на Линзу поступил тот злосчастный файл? Имеет ли это отношение к слухам о войне во внешнем мире? А может, они узнали, что она предупреждала заключенных? Что, если ее заключили в Блок?

Затем я размышляю о том, что может произойти со мной после того, как я сяду в Мрачный поезд.

«Будь начеку, – твержу я себе. – Если увидишь шанс сбежать – не упусти его!»

Экран начинает издавать звуковые сигналы и сообщает, что до выхода из камеры у меня пять минут. Я и не притронулся к еде – как оказалось, это каша, превратившаяся в густой комок. Я кладу миску обратно на конвейерную ленту.

– Хэппи? – зову я в надежде, что, что бы ни произошло с вездесущей системой, она уже исправна.

Пару раз моргнув, экран наконец оживает:

– Да, заключенный 9–70–981?

– Что будет со мной в Терминале?

– Все так, как и должно быть.

– Я знал, что ты это скажешь, – я смотрю в пол, тяжело вздыхая. – Эй, Хэппи?

– Да, заключенный 9–70–981?

– Я чертовски тебя ненавижу.

Натянув липучки на обуви, я стою у двери и жду.

Единственный плюс Отсрочки в том, что на время можно выйти из Аркана. Трудно объяснить то воодушевление, какое я испытываю от столь простого события. Свобода – это привилегия, которую по-настоящему ценишь только тогда, когда ее отнимают, хотя сегодня трудно чему-то порадоваться.

Таймер обратного счета останавливается на нуле, дважды звучит резкий гудок, и люк моей двери открывается.

«Ну, вот и все, Лука, – успокаиваю я себя. – Не упусти свой шанс. Будь готов».

Внутрь заглядывает охранник, одетый во все черное и в защитном шлеме. Он жестами показывает мне подойти ближе.

Я делаю шаг вперед, и он направляет цилиндрическую металлическую трубку на мою грудь. Зеленая лампочка в верхней части устройства становится красной, и я слышу в груди серию звуковых сигналов. Орудие в руке охранника теперь связано с имплантом в форме символа бесконечности в моем сердце; если охранник отпустит эту трубку, то в моей груди произойдет маленький взрыв, и я умру раньше, чем упаду на землю. Они называют это аварийным размыкателем.

Охранник отпирает замок, открывает дверь и свободной рукой указывает мне на вход в Аркан. Он следует на расстоянии четырех-пяти шагов позади меня, пока мы наконец не добираемся до ворот.

Большие желтые буквы над входом гласят:

ЗАКЛЮЧЕННЫЕ! ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ЭТОЙ ЛИНИИ БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ ПРИВЕДЕТ К ДЕТОНИРОВАНИЮ ИМПЛАНТА!

Я останавливаюсь, охранник подходит к панели на стене. Сняв перчатку, он прижимает большой палец к сканеру, затем поворачивается ко мне и указывает на выход из Аркана.

Каждый раз, когда я прохожу через эти двери, мое сердце на мгновение замирает. Я представляю какой-нибудь сбой в системе детонирующей петли в моей груди, неверное сканирование отпечатка пальца равнодушного охранника, в мыслях уже пропускающего по бокальчику после работы или отправляющегося на выходные за город.

Но я прохожу, целый и невредимый, и попадаю в другой коридор, ведущий к платформе. Издавая едва заметный электронный гул, паря в трех сантиметрах над путями в шесть рельсов, нас ожидает Мрачный поезд. Половина дверей крошечных одноместных вагонов без окон уже закрыта, заключенные ожидают, когда их доставят на массовую Отсрочку.

Охранник указывает на первый открытый вагон, я подхожу, забираюсь внутрь и сажусь на неудобное пластиковое сиденье.

Передо мной включается экран, показывая, куда нужно положить руки, и из динамиков доносится голос Хэппи.

– Доброе утро еще раз, заключенный 9–70–981. Опустите руки в отверстия по бокам.

Я уже проходил это раньше, так что порядок мне известен. Я опускаю запястья в круглые отверстия по бокам и чувствую, как три слоя крепежей сжимают мои руки до самых предплечий, чтоб предотвратить любую попытку побега.

Вот сейчас охранник должен подойти и закрыть люк, чтобы отрезать меня от внешнего мира и чтобы я не видел, куда меня увозят. Но он забывает. Повернувшись, он возвращается в Аркан.

«Он вспомнит, – думаю я, – в любую секунду прибежит и закроет люк».

Но этого не происходит. Я сижу в своем вагоне, слушая гул поезда, и жду, что будет дальше. Через несколько минут на платформе появляется девушка. Не знаю как, но сразу понимаю, что это Кина. Ее темные волосы сбриты наголо (заключенным бреют головы в первый же день), а темные, почти черные глаза блестят в свете дня, оттеняя смуглую кожу. Она невысокая и худая, но крепкого от природы телосложения. Наши взгляды встречаются, и Кина улыбается.

– Привет, Лука, – говорит она, кивая, словно мы, как обычные прохожие, пересеклись на улице.

– Кина, – приветствую я в ответ, подражая ее беспечности, и мы оба, не сдержавшись, смеемся. В этот момент охранник, спохватившись, захлопывает люк в моей двери.

Я еще долго смеюсь, сидя один в тишине крошечного вагона. Смеюсь над охранником, забывшим о своих обязанностях, но особенно меня радует, что я увидел Кину; я увидел лицо своего друга.

– Кина Кэмпбелл, – сквозь смех произношу я.

Знать, как выглядит мой друг, представлять, как она улыбается уголком губ, запомнить ее карие глаза – значит целый мир для меня, и если мне суждено умереть сегодня, то у меня есть хотя бы это.

Я ловлю себя на том, что почти минуту не думал о Рен, и когда тишина постепенно стирает мое хорошее настроение, мысленно возвращаюсь к ней. Я надеюсь, что она в порядке, что она дома, в безопасности, со своей семьей.

Прошел час, прежде чем поезд тронулся с места. Вагоны звукоизолированы и без окон, я не знаю, куда меня везут, и мне сложно даже определить, в каком направлении мы едем, но вся дорога занимает около пятнадцати минут, и поезд замедляется по прибытии в Терминал.

Снова мне остается лишь ждать, пока заключенных одного за другим сопроводят внутрь. Такое ощущение, что я уже много часов сижу тут один, и мертвая тишина усиливает мое беспокойство о Рен и страх перед Отсрочкой.

Наконец дверь моего вагона открывается, и охранник сканирует мою грудь своим устройством. Когда детонатор в моей груди активирован, крепежи на руках ослабевают.

Я выхожу на бетонную платформу и вижу впереди Терминал: огромный черный купол, над входом в который на высоте около десяти метров крупными белыми буквами написано: «Ф‑459». Само здание выглядит так же, как и прежде, вот только в этот раз площадка перед ним не пустует, как обычно, а переполнена очередями заключенных, толпящихся у входа. Некоторых я узнаю из Аркана, других не знаю вовсе; большая часть из них – заключенные постарше, должно быть, из Блока.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Заткнись, – отвечает охранник. – Руки за спину.

Но я почти не слышу его – я потрясен огромным количеством людей. Уже больше двух лет я не видел настоящей толпы.

– Даю тебе последний шанс! – кричит охранник, в мгновение ока сменив спокойствие на гнев. – Не сопротивляйся, или я поджарю тебя! Я ясно выразился?

Я поворачиваюсь к офицеру, удивленный его строгости:

– Ладно, ладно.

Я убираю руки за спину и чувствую, как кобальт, залитый в кости, намагничивается, мои запястья с непреодолимой силой притягиваются и врезаются друг в друга.

– Вставай в очередь, – приказывает охранник, толкая меня вперед. Я спотыкаюсь, но удерживаю равновесие и занимаю очередь за женщиной лет сорока.

– Вы знаете, что они делают с людьми там, внутри? – спрашиваю я ее тихонечко.

– Обычная школьная экскурсия, – отвечает женщина, поворачиваясь ко мне и безумными глазами оглядывая все вокруг. – Веди себя хорошо, а не то придется сидеть в автобусе, пока другие дети смотрят музей.

Она однозначно потеряла рассудок, пока жила в Блоке, но я повторяю попытку:

– Вы знаете, что происходит?

– Заговоришь со мной еще раз, и я съем твое сердце, – отвечает женщина, повернувшись ко мне лицом. У нее всего один глаз; на месте другого – масса рубцовой ткани. Лицо женщины расплывается в зубастой ухмылке, а изо рта вырывается хрипящий звук. Я не сразу понимаю, что она смеется.

Я отворачиваюсь от нее, надеясь, что она потеряет ко мне интерес. Я оглядываю очередь и замечаю высокого худого мужчину, яростно дергающегося и пригибающегося, будто на него нападают птицы, видимые ему одному. Недалеко от него другой мужчина сидит на коленях, истерически смеясь над грязью на земле. В самом начале очереди стоит Совершенная из Блока, снова и снова плюющаяся и бормочущая бессмысленные заклинания.

«Что, черт подери, происходит в Блоке?»

Я изучаю толпу: через каждые пять метров или около того стоят охранники, все они держат в руках сердечные детонаторы, у каждого на поясе УЗП – ультразвуковые пистолеты. Я никогда не видел ничего подобного в реальной жизни.

«Неужели это он? – задаюсь я вопросом. – Это мой шанс попытаться сбежать? Если мне удастся как-нибудь быстренько сплотить всех этих людей, сказать им, что нас отправляют туда на верную смерть, то, может, мы смогли бы вместе одолеть охранников и отобрать у них оружие? Сбежать».

Я напрягаю намагниченные запястья, но понимаю, что сейчас не время. Вокруг слишком много людей, и я как на ладони на их фоне.

«Терпение, Лука».

Откуда-то спереди я слышу, как Пандер кричит на пожилого заключенного из Блока; должно быть, он сказал что-то ужасно неуместное, потому что к тому моменту, как я нахожу ее взглядом, Пандер ударяет мужчину между ног так сильно, что тот падает на колени. Пандер склоняется над ним – ее очки в толстой оправе всего в паре сантиметров от его лилового лица.

– Ну и куда делся крутой парень, а? – спрашивает она. – Что с ним стало?

– Заключенный 9–71–444, – выкрикивает охранник, делая пару шагов в сторону Пандер и направляя на нее детонатор, – еще один шаг, и я казню вас на месте, я ясно выразился?

– Что? – кричит ему Пандер, притворяясь невиновной. – Я ничего не сделала, он просто упал.

– Заключенный 9–71–444…

– Пандер, меня зовут Пандер Бэнкс – разве это не легче произнести, чем «Заключенный 9–71–444»?

– Заключенный 9–71–444, немедленно переместитесь в начало очереди.

Пандер наклоняет голову, и звуковые аппараты выпадают из ее ушей.

– Прошу прощения, что вы сказали? Я глухая, не слышу вас.

Офицер направляет на нее детонатор; зеленая лампочка на конце маленькой металлической трубки становится красной, и имплант в груди Пандер издает ряд звуковых сигналов.

– Ладно, ладно, спокойно, – сдается она.

Пандер отпускает еще одну шуточку в адрес офицера о том, что он бандит, но я перестаю слушать, почувствовав, как за спиной кто-то приближается. Обернувшись, вижу Кину, встающую в конец очереди.

– Лука! – зовет она меня.

– Кина! – отзываюсь я, не сдерживая улыбки.

– Похоже, Пандер не такая уж милая маленькая девочка, какой я себе ее представляла.

Повернувшись, вижу, как Пандер снова наносит удар заключенному из Блока, а затем направляется в начало очереди, то и дело протестуя, что не виновата.

– Слушай, Рен успела передать тебе сообщение? – шепчу я.

– Сообщение? О чем ты?

– Эти Отсрочки – самоубийство.

– Харви… – говорит Кина. – Кажется, я тогда уже поняла.

– Заключенные, молчать! – орет на нас ближайший охранник.

Мы замолкаем, толпа медленно движется вперед, а за нами встают еще прибывшие.

– И что нам делать? – шепчет Кина.

– Не знаю, мы мало что можем сделать со связанными руками. Рен сказала дождаться шанса, момента, когда они потеряют бдительность, и попытаться выбраться отсюда.

– Заключенные 9–70–981 и 9–72–104, если услышу от вас еще хоть звук, казню вас обоих на месте, я ясно выразился?

Я смотрю вперед и опускаю глаза.

Я слышу, как сзади прибывает все больше и больше заключенных, пока мы медленно продвигаемся ко входу в огромное здание.

– У тебя есть план? – спрашивает Кина.

– Нет, – отвечаю я, пожимая плечами. – Надо просто быть начеку. Если кто-то начнет действовать, мы присоединимся и поможем.

Мы снова шагаем вперед, по мере того как заключенных пропускают внутрь.

– Лука, если мы не выберемся отсюда… Я хочу поблагодарить тебя, ты помог мне пережить первые дни в Аркане.

– Все в порядке, – отвечаю я. – Жаль, что у нас было так мало времени.

Мой голос спокоен, но сердце в груди бешено колотится, живот крутит.

Мы движемся вперед, приближаясь к гигантскому входу в Терминал.

Я поднимаю лицо к небу, наслаждаясь теплыми лучами солнца, но, услышав голос Тайко, начинаю растерянно озираться по сторонам.

– Лука Кейн, я убью тебя.

Я оборачиваюсь, почему-то ожидая увидеть привычный двор свой камеры, но вместо этого вижу широкое открытое пространство и выжженную землю на краю Красных зон. Я пытаюсь разглядеть своего потенциального убийцу, но он слишком далеко.

– Заключенный 9–70–982, стоять на месте, – слышу я яростный голос охранника где-то в конце очереди, и звук бегущих шагов становится громче.

Вот он, момент Тайко: он попытается убить меня прямо сейчас. С разных сторон, все ближе ко мне, раздаются голоса полдюжины встревоженных охранников:

– Заключенный 9–70–982! Остановитесь немедленно, или я убью вас на месте…

– Заключенный 9–70–982! Ни шагу больше, или я казню вас!..

– Заключенный… Тайко Рот… остановитесь, сейчас же!

Обернувшись, я вижу, как кучка охранников окружает Тайко; я пытаюсь разглядеть его, но не успеваю. Раздаются пять или шесть серий сигналов – некоторые из охранников активируют свои детонаторы, в то время как другие нацеливают на Тайко оружие. Кажется, им наконец удается взять ситуацию под контроль.

– Почему они просто не убили его? – спрашивает Кина.

– Не знаю, – отвечаю я, наблюдая, как охранники ведут Тайко в конец очереди.

– Ты! – кричит офицер, приближаясь ко мне. – 9–70–981, ты следующий!

– Но я не в начале очереди, – уточняю я.

– Нам не нужны проблемы из-за тебя, – охранник направляет на меня детонатор.

– Лука, – слышу я Кину, – будь начеку!

Я оглядываюсь на нее и киваю, пока меня толкают ко входу в здание.

– Внутрь! – командует офицер, и я следую за ним на расстоянии.

– Удачи, Лука, – слышу я голос Игби, поравнявшись с ним.

– Удачи, – поддерживает меня Под.

– Удачи, Лука, – бормочет Адам, а за ним Малакай и Вудс.

Вот и все. Это был длинный путь, но теперь все кончено.

За порогом гигантского дверного проема огромный ангар заполнен заключенными, которых готовят к испытаниям. С помощью Линз офицеры идентифицируют наши номера, передают информацию Хэппи и по очереди ведут узников в Терминал.

Охранник подталкивает меня вперед очереди, сообщая кому-то, что я следующий. Возражений нет, и меня проводят через дверь в здание.

– Дальше налево! – рычит офицер, но его указания излишни: я проходил по этому белому коридору и раньше, мимо запертой двери, за которой слышны визги животных и запахи химикатов. Но в этот раз ощущения другие. Тогда я знал, что могу не выбраться отсюда живым, а в этот раз я уверен, что живым не выберусь, по крайней мере, не в том состоянии, в каком хотелось бы жить.

Свернув направо, мы проходим мимо трех разных автоматических дверей и наконец добираемся до запертой двери комнаты испытаний.

«Будь начеку», – вспоминаю я наставление Кины и слова Рен: «Дождись удобного случая и не упусти его».

Мы останавливаемся в коридоре у комнаты для анестезии, охранник подает мне знак, чтобы я повернулся, и я чувствую, как ослабевает магнитное притяжение встроенных в запястья наручников.

– Заключенный 9–70–981, вам необходимо знать следующее, – начинает охранник ленивым голосом человека, которому приходится повторять одно и то же день за днем, – войдя в зону ожидания, садитесь на стул перед вами; вы будете находиться под постоянным наблюдением, а ваш сердечный имплант будет все время активен. Вам разрешается воспользоваться данной возможностью, чтобы отказаться от контракта на Отсрочку, в случае отказа вас немедленно доставят в здание суда для подтверждения вашего…

Слова охранника растворяются в посторонних звуках – я не свожу глаз с детонатора в его левой руке.

Вот он, удобный момент.

– Я отказываюсь, – прерываю я его речь.

– Прошу прощения? – спрашивает охранник, уставившись на меня.

– Я отказываюсь, не хочу больше принимать Отсрочку, я передумал.

Выйдя, наконец, из оцепенения, охранник спрашивает, запинаясь:

– Вы… вы уверены? У вас не будет недели на обдумывание решения, вас сотрут сегодня же.

– Абсолютно уверен, – отвечаю я. – Не хочу в этом участвовать, лучше умру.

Охранник ошеломленно смотрит на меня, пожимая плечами, затем переводит взгляд вверх и влево, активируя Линзу, бормочет голосовые команды. Я наблюдаю, как его глаза сканируют воздух, читая указания, видимые только ему.

– Хорошо, – говорит он и начинает читать вслух: – Заключенным, решившим отказаться от подписанного ими контракта на Отсрочку в день назначенной Отсрочки, следует знать следующее: Заключенный понимает, что альтернативное участию в Отсрочке решение должно быть исполнено в течение ста двадцати минут после подтверждения решения в здании суда и предоставления подтверждения путем сканирования радужной оболочки глаза и отпечатка пальца. Это решение является окончательным и не может быть отменено дважды…

Не дав охраннику закончить, я пользуюсь ситуацией: быстрым движением хватаю его левую руку моей правой и сильно давлю на детонатор, заставляя его крепко держать устройство, которое убьет меня, если отпустить. Одновременно левой рукой хватаю ультразвуковой пистолет, вытаскиваю из кобуры и прижимаю к его животу.

– Отключи детонатор, или убью тебя на месте! – рычу я на него. – Я ясно выразился?

Офицер смотрит на меня сверху вниз, его глаза полны любопытства.

– Опусти пистолет, парень, – говорит он. – Опусти, я позволю тебе пройти Отсрочку и забуду об этом инциденте, хорошо?

– Нет, – отвечаю я, – не хорошо. Вот что будет дальше: ты деактивируешь детонатор и отдаешь его мне.

Я чувствую, как он слегка напрягает руку на устройстве, проверяя мою хватку – она непоколебима.

– Слушай, – говорит он, – ты совершил ошибку, принял неверное решение, но мы можем закрыть на это глаза, ты и я… я и ты, мы можем договориться, и никто не пострадает.

– Даю тебе три секунды, чтобы отключить детонатор. Если я досчитаю до одного, а ты не вырубишь эту штуку, я выстрелю.

– Стреляй, и убьешь себя, – напоминает охранник. – Если я отпущу…

– Три, – начинаю я удивительно спокойным голосом, несмотря на переполняющий меня сейчас адреналин.

– Тебе придется пристрелить меня, парень, я не отключу…

– Два.

– Тебе меня не запугать.

– Один.

– Стой! Стой! – кричит охранник. – Ладно, твоя взяла!

Он снова смотрит вверх и налево, бормочет команду «отключить», и красная лампочка становится зеленой.

– А теперь отдай его мне, – требую я, отпустив руку охранника и протянув свою. Он швыряет металлическую трубку мне на ладонь.

– И что дальше? Ты что, думаешь, сможешь выйти отсюда? Тебе конец, парень. Они убьют тебя.

– Вот и узнаем, – отвечаю я. – А теперь снимай.

– Не понял?

– Снимай форму, живо!

– Зачем?

Подняв пистолет к его голове, я подхожу ближе:

– У меня нет времени отвечать на твои вопросы, снимай одежду и Линзу тоже.

Стиснув зубы до скрежета, охранник нехотя расстегивает бронежилет.

Когда он остается в одних трусах и носках, я снимаю свой тюремный комбинезон и бросаю ему.

– Надевай!

Он подчиняется, пока я натягиваю форму охранника, не опуская пистолет.

– Обещаю, тебе не сбежать.

– Линзу, – требую я, не обращая внимания на его слова.

Подняв руку, он большим пальцем достает Линзу из левого глаза и кладет ее мне на ладонь. Я беру Линзу кончиком пальца и прижимаю к своему глазу, в поле зрения тут же появляется дисплей: внизу красная надпись, отображающая параметры всего, на что я смотрю: материал, из которого сделан стол, схема здания, размеры комнаты и многое-многое другое. В самом верху обновляется информация о графике работы и задачах охранника и выведены другие разные данные. Справа в меню пять опций: Звонки, Сообщения, Виртуальная реальность (ВР), КСО [10] и Молл.

Кнопка вызова мигает зеленым, и я слышу в голове жужжание входящего звонка.

– Повернись, – велю я охраннику.

– Что?

– Лицом к стене, живо! – требую я, угрожающе нацелив на него пистолет. – Ни звука.

Он подчиняется, и я смотрю вправо, выделяя опцию «Звонок», но ничего не происходит.

– Эм-м-м, ответить, – озвучиваю я устную команду в попытке принять звонок и тут же вижу перед собой женщину в военной форме. Сквозь ее голограмму я по-прежнему могу наблюдать за охранником, стоящим лицом к стене.

– Офицер Петров, что за задержка? – спрашивает она.

Я в панике, ведь по моему ответу она поймет, что вовсе не офицер Петров использует Линзу.

«Интересно, она меня видит? – задаюсь я вопросом. – Если да, то я труп».

– Офицер Петров? – требует голографическое изображение.

Пытаясь подражать голосу охранника, я выдаю первое, что приходит на ум:

– Все под контролем. Ситуация нормальная.

– Я вижу, что заключенный отказался? Мы не принимаем отказов. Если он подписал контракт, то пройдет Отсрочку. Поторопитесь.

– Э-э-э, будет исполнено.

– Ведите заключенного в комнату испытаний, Петров, часики тикают. Заявители на Третий уровень, не выполняющие стопроцентную норму, не доберутся до Арки. Первая фаза начинается через тридцать часов.

– Извините… босс, – отвечаю я.

– За работу, – приказывает она и добавляет: – «Все как один!» – и ее изображение исчезает.

Я выдыхаю, удивленный, что меня не раскрыли.

«Заявители на Третий уровень, не выполняющие стопроцентную норму, не доберутся до Арки», – что, черт возьми, все это значит?! Она что, сказала «Все как один!»? С каких пор Совершенные завершают связь таким образом?

– Стой лицом к стене, – велю я охраннику, отступая к двери. Она открывается за моей спиной автоматически, я выхожу и блокирую ручной механизм снаружи. Охраннику не понадобится много времени, чтобы поднять тревогу, но, думаю, у меня есть фора. Развернувшись, я бегу вдоль пустого коридора.

Пробежав через следующие раздвижные двери, я провожу взглядом вверх и налево, и Линза предлагает мне еще дюжину опций. Большая часть связана с работой охранника, но один из пунктов носит название «План Ф‑459». Я выбираю его и тихо командую «Открыть». В периферийном зрении появляется подробный план Терминала с изображением перемещающихся объектов, показывающих местонахождение каждого охранника.

«Так, хорошо, – размышляю я. – Это можно использовать».

Я медленно осматриваюсь в поисках другого пути, карта на дисплее движется вместе со мной. Я замечаю неохраняемый запасной выход в задней части здания двумя уровнями ниже.

Я захожу в комнату с животными. Обезьяны орут так громко, что я закрываю одно ухо свободной рукой, в другой держа пистолет. Но тут же птицы подхватывают этот шум, крысы начинают метаться и скрестись в стеклянных клетках.

Внезапно комната погружается во мрак, и из динамиков раздается голос Хэппи.

– Всем подразделениям, активирован «Код девять». Местоположение: С-Ф1. Всем подразделениям, активирован «Код девять». Местоположение: С-Ф1.

Я, конечно, не уверен, но даю голову на отсечение, что я и есть «Код девять».

Взглянув на карту, вижу, как десятки охранников наводняют здание.

Нужно двигаться, я должен бежать – если меня поймают, мне не жить.

И снова раздается голос в динамиках:

– Внимание всем подразделениям! Цель задержана в лаборатории № 4. Цель вооружена, будьте осторожны.

– Задержана? – недоумеваю я вслух под влиянием адреналина.

Я бегу к двери в дальнем конце комнаты – заперта; возвращаюсь к той двери, откуда пришел, – заперта.

«Не может все так закончиться», – думаю я, потрясенный, что мой побег предотвращен, даже не начавшись.

Нацелив украденное оружие на дверной замок, я стреляю. Сталь искрится, но не поддается. Я стреляю снова, и снова, и снова. Будь у меня десять минут, я мог бы выбраться, но у меня нет этого времени.

– Заключенный 9–70–981, бросьте оружие! – кричит голос за дверью.

«Что же мне делать?!» – Я отчаянно сканирую комнату взглядом, пытаясь найти выход, другой вариант, но тут ничего нет. Я в ловушке.

Я встаю в центр комнаты. Карта теперь показывает небольшую армию солдат у каждого выхода. Я ничего не могу поделать.

Обе двери открываются одновременно, и офицеры вваливаются в комнату с обеих сторон. Они занимают стратегические позиции, прячась за столами и клетками с обезьянами.

– Ни с места! – приказывает голос за спиной.

Обернувшись, вижу троих офицеров, медленно подкрадывающихся ко мне. Двое нацелили на меня оружие, а третий направляет на меня детонатор. Я слышу три звуковых сигнала в сердце, и понимаю, что все кончено. Мне конец.

– Заключенный 9–70–981, бросьте оружие, или я убью вас на месте! Я ясно выразился?!

В комнату входят еще пять солдат, держа меня на прицеле.

– Заключенный 9–70–981, бросьте оружие, сейчас же! – кричит другой офицер.

«Все кончено», – мелькает в моей голове. Будь я смелее, то покончил бы с собой на месте: просто приложить дуло пистолета к виску и нажать на курок.

Я не хочу, чтобы меня тащили в здание суда, я не хочу в комнату казни; я не хочу, чтобы неизвестный охранник в белом костюме активировал Стиратель и в мгновение ока превратил бы меня в миллион элементарных частиц. Если бы мне хватило духу покончить с этим прямо сейчас. Но вдруг я понимаю, что это и не нужно. Они сами убьют меня, если я не брошу пистолет.

– Заключенный 9–70–981, последнее предупреждение, опустите оружие немедленно!

Я вижу, как небольшой отряд солдат превращается уже в целую армию.

И я отвечаю им, улыбаясь:

– Нет.

Я плавно поднимаю пистолет, направляя ствол на группу стоящих передо мной офицеров.

– Первый ряд, прицелиться! – кричит главный.

Я закрываю глаза и готовлюсь.

– Стойте! – кричит кто-то позади меня.

Знакомый голос, но я не успеваю толком вспомнить его, поскольку получаю сильный удар в спину. Мои руки скользят по бедрам, зажатый в ладони пистолет с грохотом падает на пол. Опустив взгляд, вижу, что меня обхватили металлическим ремнем, прижимая руки по бокам. Я слышу глухой звук, и второй ремень впивается в мои голени. Меня сбивают с ног, натягивая ремень на лодыжках. Поскольку руки мои связаны, я падаю лицом на пол, не имея возможности защититься, и слышу хруст ломающегося носа.

Я не могу пошевелиться, прижатый к холодному полу, кровь хлещет и льется по лицу. Я вижу пару черных туфель с до блеска начищенными носками.

«Все кончено», – снова мелькает мысль.

Я слышу цифровой сигнал какого-то неизвестного мне оборудования и тяжелый, задумчивый вздох мужчины в блестящих ботинках.

– Сердечные мышцы – в отличном состоянии; дыхание – превосходное; давление – в норме, – перечисляет мужчина, и снова я уверен, что знаю этот голос. – Этот парень, Лука Кейн, в невероятной форме. Молодой, сильный, здоровый. Из него получится отличная батарея. В комнату испытаний его, и приставьте к нему двух охранников.

– Все как один! – слышу голос одного из офицеров.

И тут до меня доходит. Я знаю этот голос потому, что слышу его каждый день в Аркане. Гален Рай, Смотритель! Но что он тут делает? Неужели это он стоит за массовыми Отсрочками, которые убили уже половину моих друзей?

Гален удаляется, и трое солдат поднимают меня на ноги.

– Отведите его в комнату для анестезии, пока он еще что-нибудь не натворил, – командует главный офицер.

Держа под мышками и волоча мои ноги по полу, меня тащат обратно по коридору, по которому я пытался сбежать. В комнате для животных продолжают сходить с ума обезьяны, визжа, словно насмехающаяся толпа.

У комнаты испытаний стоит охранник в моей тюремной форме, тот самый, чьи вещи я украл, и ухмыляется.

– Ну как, понравилось на свободе? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, наносит мне удар кулаком в живот с такой силой, что я едва сдерживаю тошноту. А затем, наклонившись, злобно шепчет мне на ухо: – Ты стоил мне места на Третьем уровне, уж я позабочусь, чтобы ты подыхал медленно.

– Пошел ты, – рычу я в ответ.

– Отведите его к креслу, – бормочет Петров, и дверь в комнату для анестезии открывается.

Меня затаскивают в стерильную белую комнату: здесь нет ничего, кроме одиноко стоящего кресла в центре. Это большое и неудобное кресло на колесиках, как у стоматологов, сиденье и подлокотники покрыты синим пластиком – чтобы легко смывать кровь. Я сопротивляюсь хватке двух ведущих меня охранников. В ярком свете мерцает рама из нержавеющей стали, меня толкают и усаживают на стул.

Это худшая часть любой Отсрочки – не важно, что они сделают с вами на операционном столе, нет ничего хуже процедур в этом кресле.

Стул издает электронный гул, выпуская иглу. Я чувствую укол в основании позвоночника, моментально парализующий.

Каждая мышца моего тела полностью расслабляется, я превращаюсь в мешок крови и органов. Я даже моргнуть не могу, изо рта вытекает слюна, а голова свисает под таким неудобным углом, что мне трудно вдохнуть. Единственное, что мне подвластно, – это дыхание и естественные функции организма.

Я слышу жужжание автоматических дверей, и через несколько секунд, буднично беседуя о своих планах на субботний вечер, входят два санитара в ослепительно белой форме. Один из них, с дредами, планирует пойти на музыкальный фестиваль и взять «Побег», а другой, кажется, разочарован, что будет спокойно проводить время с женой.

Вместе они вручную приводят кресло в горизонтальное положение. Оказавшись на спине, я наконец могу нормально дышать. Санитар с дредами опрыскивает мои высыхающие глаза спреем из жестяной банки, после чего меня везут сквозь автоматические двери в комнату испытаний.

– Пока-пока, Лука Кейн, – раздается приглушенный голос Петрова по ту сторону разделяющего нас стекла. Я надеюсь, что вдобавок к унижению от того, что с ним справился подросток, он лишится работы, а также места на Третьем уровне, что бы это ни значило.

Поскольку я абсолютно обездвижен, все, что я могу разглядеть, – это высокий потолок над головой; мне остается надеяться, что я не почувствую того безумия, которым они собираются меня инфицировать, что ни одна частица моего разума не уцелеет к моменту, когда меня одолеет это помешательство.

Впервые в жизни мне так страшно.

Вот передо мной появляется лицо – женщина средних лет в хирургической маске. Ее яркие глаза Совершенной зловеще блестят, разговаривает она радостным голосом.

– Вы, должно быть, мистер Кейн? – спрашивает она, зная, что с онемевшими голосовыми связками я не смогу ей ответить. – В огне не горит, в воде не тонет, а? Вы тут знамениты. Ну что, начнем?

Она исчезает из моего поля зрения, и я слышу металлический шелест хирургических инструментов.

Мне хочется убежать – я умоляю свое тело подчиниться командам мозга, я приказываю ногам двигаться, унести меня прочь отсюда, не позволить оперировать меня, но мое тело не способно двигаться. Мне остается лишь ждать.

Лицо доктора снова возникает передо мной, в руке у нее шприц.

– Вот так, – бормочет она, вонзая в меня гигантскую иглу. Не могу сказать точно, куда был сделан укол, но судя по тому, где стоит доктор, – в руку или шею. Я слышу грохот, когда она бросает шприц обратно в лоток, а потом берет еще один.

– Номер два, – напевает доктор и снова исчезает из моего поля зрения, чтобы сделать укол. – И-и-и-и три, – добавляет она, вонзая в меня третий шприц. Я уверен, что этот в два раза больше, чем остальные.

А потом наступает тишина, кажется, на целых пять минут, и не исключено, что они снимают с меня кожу или отпиливают ноги. Нет, разумеется, я не чувствую ничего такого.

– Что ж, думаю, этого достаточно, – говорит доктор, а затем удивленно восклицает: – Доктор Сото, заходите! Пришли лицезреть плоды своего труда?

– Нет, – слышу я короткий ответ женщины-врача, но не вижу ее; она хватает что-то с подноса у моего изголовья и уходит.

Затем меня снова перемещают – мою койку увозят в другой конец комнаты и заталкивают в подобие контейнера из плексигласа [11], похожего на дешевую теплицу.

Раздается шипящий звук, и камера наполняется бледно-белым газом. Мой инстинкт велит мне не дышать, но газ наполняет контейнер так долго, что мне не затаить дыхание. В конце концов я сдаюсь и вдыхаю газ. Я ничего не чувствую, но представляю, как едкий туман въедается в ткани моих легких, пузырится в горле и отравляет кровь.

Шипение прекращается, я лежу, ожидая, что будет дальше, каким будет эффект газа, когда я стану таким, как Харви, Чиррак, Кэтрин или любой другой из группы «А».

Я пытаюсь думать о чем-то хорошем, вспомнить счастливые моменты, пока мой разум не отключится и я не стану чем-то другим. Я начинаю перебирать воспоминания о маме, пока она была жива; о том, как мы с сестрой пробрались на вертикальные фермы, будучи детьми; я вспоминаю Кину на платформе, вспоминаю Рен – как она изменила мой мир, когда первый раз принесла мне книгу, и если бы сейчас я мог управлять мышцами лица, то улыбнулся бы.

Я хватаюсь за эту мысль и жду.

Но ничего не происходит.

Спустя какое-то время дверь контейнера открывается, меня выкатывают через дверь с другой стороны комнаты испытаний и оставляют одного. Игла, воткнутая в мой спинной мозг, извлекается, и паралич моментально проходит.

Я кричу: непроизвольный крик боли, страха и, в основном, облегчения, что кошмар с Отсрочкой окончен. Я чувствую в шее жгучие колотые раны от шприцев; это невероятное ощущение того, что мои конечности могут подчиняться командам мозга; я двигаю пальцами ног, вытягиваю пальцы рук и не могу сдержать слез, но сделав пару глубоких вдохов, пытаюсь взять себя в руки.

– Я живой, – говорю я вслух дрожащим голосом. – Но почему я живой?

После попытки побега они должны были убить меня, пристрелить на месте или отвезти в суд и стереть, но не сделали этого.

Почему?

Что имел в виду Гален, когда говорил, что я стану отличной батареей? Почему они не принимают отказ от Отсрочки? И почему на Отсрочке меня не ввели в кому или не сделали безумным, как остальных из группы «А»?

«Может, это случится позже?» – размышляю я.

Но в данный момент это не имеет значения. Я жив, по какой бы причине они ни решили не убивать меня, – я пережил Отсрочку. По крайней мере, пока. Улыбаясь, я вспоминаю сегодняшнее утро, ожидание на платформе, лицо Кины – она узнала меня, поздоровалась, мы даже посмеялись вместе.

– Кина, – произношу я, снова улыбаясь.

Удивительно, как один простой момент может стать бесценным для человека, лишенного общества.

Хэппи велит мне переодеться в тюремную форму, и я подчиняюсь.

Когда дверь, ведущая обратно к Мрачному поезду, открывается, я смахиваю слезы, стараясь выглядеть как можно спокойнее. Входят трое охранников: один, нацелив на меня детонатор, подключает его к моему сердцу, остальные двое держат меня на прицеле.

– Шевелись, суперзвезда, – велит тот, что держит детонатор, и до самого вагона они идут задом наперед шаркающими шагами, ведя меня на мушке.

После Отсрочки обычно следует восстановительный период – ведь нужно время, чтобы восполнить то, что правительство отняло. Мэддокс называл это отдыхом для души.

Но сегодня мне не до этого; я слишком озабочен вопросом, почему меня не убили за попытку побега.

В дни Отсрочки жатва энергии отменяется, так что, думаю, сегодня весь объект будет работать на ранее накопленном ресурсе. Но я не в состоянии насладиться даже временем, свободным от жатвы: Рен так и не пришла, и я мучаюсь в неведении, теряясь в догадках: «а может…», «а что если…».

К полуночи я извел себя до головной боли. Я подхожу к окну, чтобы посмотреть на дождь; минута за минутой мое беспокойство плавно переходит в знакомый страх: дождь так и не начался.

Я смотрю на небо, и так целый час, затем еще один; дождь так и не начался. В 02:30 я сдаюсь и ложусь в кровать. Я лежу в темноте, глядя в пустоту, я боюсь спать; боюсь, что во сне впаду в бессознательное состояние, предшествующее безумию, убившему ребят из группы «А».

День 754 в Аркане

Я понимаю, что что-то не так, как только открываю глаза.

Поначалу мне кажется, что еще поздняя ночь, потому что освещение в комнате вовсе не такое, каким должно бы быть утром, но затем я понимаю, что единственный источник света – это тонкий солнечный луч, проникающий сквозь крошечное окно в задней стене.

Инстинктивно смотрю на экран, чтобы узнать, который час.

Экран выключен.

Встав с кровати, я подхожу ближе и вижу свое отражение в черной зеркальной поверхности.

Экран никогда не выключается.

– Что происходит? – шепчу я в пустоту, а затем зову ее: – Хэппи?

Черный экран не отвечает.

– Хэппи, где ты? – спрашиваю я, пытаясь не обращать внимания на дрожь в голосе и на ужасную привязанность к операционной системе, управляющей миром.

Экран выключен, поэтому я понятия не имею, который час. Время подъема обычно контролирует Хэппи, так что сейчас может быть куда позднее, чем половина восьмого.

«Нет, погоди», – рассуждаю я и, подойдя к окну, смотрю на небо: солнце уже довольно высоко. Утро давно прошло, определенно.

– Что происходит?! – произношу я уже на повышенных тонах. Надеюсь, фазы сна не сбились; как правило, мои биологические часы довольно надежны: я всегда просыпался за пару минут до будильника, но сейчас у меня нет ни малейшего представления, который час.

«Ладно, хорошо, – говорю я себе, – спокойнее, по крайней мере, ты жив и пока в здравом уме и при памяти. Соблюдай обычный распорядок дня. Скоро задняя стена откроется, и ты спросишь остальных, знают ли они, что происходит. А если и они не в курсе, будем надеяться, что Рен все же придет и объяснит, что тут творится».

Но без завтрака сил тренироваться практически нет, и к третьему кругу отжиманий я уже взмок от усталости.

Я сижу на кровати и жду, когда случится хоть что-нибудь, но ничего не происходит.

Проходит время – минуты или часы, я уже не понимаю, – но задняя стена так и не открылась. Я уверен, что час прогулки уже давно миновал, но сложно сказать наверняка, не имея возможности следить за временем.

Я снова вышагиваю по комнате, пытаюсь петь, как Пандер, но это только сильнее раздражает, ведь я абсолютно лишен музыкального слуха. Я снова выглядываю в окно: солнце по-прежнему высоко в небе или, может, уже немного ниже?

«Рен больше не приходила с тех пор, как предупредила меня об Отсрочке, – размышляю я. – Должно быть, они обо всем узнали и арестовали ее».

Я все жду и жду. Я слишком встревожен, чтобы читать, нет энергии для упражнений, мысли в голове несутся на скорости миллион миль в час, пытаясь разобраться, что, черт подери, происходит.

Я меряю комнату шагами, сижу на кровати, снова встаю и смотрю на солнце, а оно опускается все ниже и ниже.

Это что, наказание? Неужели правительство узнало о том, что сделала Рен? Они пытали ее до тех пор, пока она не призналась? Может, они просмотрели видео с паноптической камеры без ее разрешения? Неужели они вот так оставят нас здесь взаперти, без еды и воды, без связи с внешним миром, умирать в камерах, будто мы крысы в клетках?

Взглянув на небо, я замечаю кое-что краем глаза: крошечные огоньки вокруг дронов, спокойно сидящих на колонне. Но это бессмысленно: почему их электроника работает, в то время как мой экран выключен и в камере нет света? Одним из моих предположений было, что электричества нет во всем Аркане, как если бы произошел какой-то аварийный сбой питания, отключивший все, кроме функций безопасности, работающих на энергии жатв, которая хранится в массивной батарее на уровне пяти метров под землей. Механизмы управления дверями и питание сердечных детонаторов тоже должны быть на резервном питании, ведь такие вещи, как правило, защищены от любых предполагаемых атак, побегов или ядерных ударов.

За окном смеркается, и я вспоминаю, что темнеть начинает примерно в 19:00.

«Но сейчас не может быть семь часов, – твержу я себе. – Где Рен? Почему никто не пришел? Объяснит хоть кто-нибудь, что творится?»

В мыслях всплывает разговор Алистера и Эмери и слова Кины о войне.

Что. если это все же произошло? Что, если сброшена разрушительная бомба, уничтожившая большую часть населения? Что, если моя семья мертва? Что, если и Рен нет в живых?

Как только эти мысли приходят мне в голову, люк в двери открывается, и, обернувшись, я вижу Рен. От внезапного чувства облегчения я готов упасть на колени.

– Рен, слава Богу! Что, черт возьми, происходит? Экран выключен, стена так и не открылась, за весь день не слышно ни слова!

Рен молча и пристально смотрит на меня, ее светлые растрепанные волосы спадают на лицо, глаза неестественно быстро моргают снова и снова, и в одно мгновение она расплывается в широкой и безумной улыбке.

– Рен, ты в порядке?

Она моргает пять, шесть, семь раз подряд, а затем качает головой, словно выходя из транса.

– Лука? – произносит она неуверенно. Ее взгляд прояснился, и, кажется, она узнала меня впервые с того момента, как распахнула люк.

– Да, Рен, это я. Что происходит?

Рен отходит в сторону, и в отверстии появляется лицо Малакая.

– Ты в порядке, Лука? – спрашивает он, и я слышу звук открывающегося замка.

– А что ты здесь делаешь? – Я не в силах скрыть разочарование в голосе.

Дверь открывается, и Рен, одетая в джинсы и футболку, заходит в камеру и обнимает меня.

– Я так рада, что ты в порядке, – шепчет она, и от ее дыхания вблизи моего уха я чувствую какую-то волнительную дрожь во всем теле, несмотря на ситуацию. Я нежно отстраняю ее.

– Рен, что случилось?

– Лука, электропитания нет нигде, весь город во тьме, и все так… странно.

– Что значит странно?

– Она кое-что слышала, – отвечает за нее Малакай. – Крики и выстрелы.

– Мародерство? – не верю я своим ушам.

– Да, наверное, – соглашается Рен, – звучало так, будто… не знаю, но было очень страшно.

– Ты не пришла в пятницу, почему? – спрашиваю я.

– Меня отправили в оплачиваемый отпуск, мне нельзя было прийти, – рассказывает Рен. – У моей двери до вчерашней ночи стояли двое вооруженных офицеров. Думаю, им что-то известно, Лука.

– Может, это ничего не значит, – вставляет Малакай, обнимая Рен за плечо, что заставляет меня стиснуть зубы.

– За девяносто семь лет электроэнергия ни разу не отключалась, происходит что-то серьезное.

«Первым она выпустила его, – думаю я, наблюдая, как Рен протягивает руку и сжимает ладонь Малакая. – Сначала она пошла к нему».

– И что теперь? – Я отрываю взгляд от их сплетенных пальцев и смотрю Рен глаза в глаза.

– Не знаю, – отвечает она мне хмуро, отвлекаясь наконец от Малакая. – Поезда пока ходят на резервном питании, но его хватит только на три часа, то же самое с освещением на улицах и со всем, что работает от накопленной энергии. Нам нужно выяснить, насколько все серьезно, и принять решение.

– Решение? – повторяю я. – Какое?

– Лука, если это что-то масштабное, то нам нужно подумать о том, как покинуть Аркан. Всем нам.

– Что-то масштабное? Но что?

– Например, война, – отвечает Малакай.

– Война? – я поворачиваюсь к Рен. – Война? Я спрашивал тебя об этом пару дней назад, но ты сказала, что это безумие.

– Ну, кажется, теперь это не такое уж и безумие! – огрызается она.

– Эй, давайте не будем ссориться, – прерывает Малакай. – Честно признаться, я надеюсь, что это и правда война. Знаю, это безнравственно и все такое, но если мир погрязнет в хаосе, то у меня открываются куда более широкие перспективы. До Блока мне осталось тридцать дней – думаете, там тоже есть дружный клуб полуночников? Ага, как бы не так. И говорят, там нет Отсрочек, на заключенных экспериментируют постоянно. Если это и правда война, то я счастлив как никогда.

Я согласно киваю, вспоминая свои неоднозначные мысли по этому поводу – сбежать от монотонной рутины Аркана любой ценой.

– И что теперь? – спрашиваю я.

Малакай вздыхает:

– Думаю, надо собрать команду.

* * *

Мы открываем одну за другой камеры немногих, избранных Рен, тех, кому посчастливилось попасть в группу «Б»: Под, Игби, Пандер, Акими, Рина, Джуно, Алистер, Адам, Фултон и наконец Вудс.

Каждый из них жаждет объяснений, и мы просим подождать, пока все выйдут из камер.

Наконец группа в сборе, и я смотрю на камеру Кины. Мне хочется пойти выпустить ее или хотя бы объяснить ей, что происходит, но Рен начинает рассказывать:

– Сегодня рано утром, часов в пять, электроэнергия отключилась по всему городу. Поначалу все было в норме, лишь небольшая паника – люди думали, что замешаны Исчезнувшие, что за все это время они могли спланировать какую-нибудь атаку. К шести часам утра все начали наслаждаться временным перерывом в электропитании, люди выносили на улицы свечи и смеялись, ведь в жизни большинства это первое отключение электричества. Но потом мы услышали крики недалеко от центра города, а также в финансовом квартале, а затем и выстрелы. Мы с семьей заперлись в подвале и просидели там несколько часов. Отец вышел узнать, что происходит, и не вернулся. Спустя какое-то время земля затряслась, и я услышала самый громкий звук, какой слышала когда-либо. Мы решили, что на город упала бомба, что это конец; я обнимала своих братьев, мы прощались друг с другом, но потом шум прекратился. Поскольку я осталась за старшую, то через некоторое время мне пришлось поднялась наверх, чтобы принести еды и воды мальчикам, и из окна на кухне я увидела, как с неба упал самолет, все, кто был на борту… их глаза, они пристально так смотрели… – Рен замолкает, сдерживая слезы, и, глубоко вздохнув, берет себя в руки. – Я пришла сюда сразу, как только смогла, я не могу оставить вас умирать. Поезда работают на аварийном питании, но скоро и они отключатся.

– Так что, на нас напали? – спрашивает Рина, поправляя прядь рыжих волос за ухо.

– Думаю, да, – отвечает Малакай, поворачиваясь к ней.

– Что ж, нам надо идти, так? – уточняет Фултон, встречаясь взглядом с Адамом и с Вудсом. – Ну, то есть ты не можешь оставить нас тут гнить.

– Нужно это обсудить, – говорит Рен, – мы должны…

– А что обсуждать? – недоумевает Фултон, повышая голос. – Если там война, о нас и не вспомнят. Правительству на нас наплевать, они либо сотрут нас, либо просто забудут, это же очевидно.

– Или они могут помиловать нас, – вставляет Вудс; он все еще удручен смертью Винчестера, это читается по его опущенным широким плечам. – Нас могут помиловать и отправить на фронт.

– Хочешь подождать такой вариант? – спрашивает Адам, делая агрессивный шаг в сторону Вудса.

Вудс поворачивается к разъяренному товарищу лицом к лицу:

– Разве не лучше быть свободным на законных основаниях, чем беглецом?

– Да мы можем не дождаться такого шанса! Я хочу свободы любой ценой!

– Думаю, ты знаешь, что надо делать, – говорит Фултон, обращаясь к Рен.

Кажется, Рен поначалу не слышит его, она отрешенно смотрит куда-то вдаль, но затем, глубоко вздохнув, переводит взгляд на Фултона:

– Да, да, конечно, вы правы, – бормочет она.

– Ты выпустишь нас? – спрашивает Вудс.

– Думаю, я должна это сделать, разве нет? Наверное, так будет правильно.

– Верно, – решительно поддерживает Пандер.

– Да, точно, хорошо, – рассеянно отвечает Рен.

– Подумай, Рен, – говорит Малакай, – хорошо все обдумай.

– Я уже все обдумала. Я должна поступить правильно. Поезда скоро перестанут ездить, и вы окажетесь здесь в ловушке. Сначала выпущу вас, ребята, а потом освобожу остальных.

Кивнув, Малакай отступает в сторону.

Рен направляется к пульту управления, расположенному на стене у линии срабатывания детонирования, и внезапно мое сердце начинает учащенно колотиться: она освободит, она выпустит нас. Перво-наперво я думаю о моей сестре Молли, потом об отце. Я должен прежде всего добраться до них, убедиться, что с ними все в порядке.

Рен идет вперед, но, кажется, едва держится на ногах, словно она пьяна или приняла «Пассив» [12].

Я иду за ней, мы все идем, с нетерпением глядя на панель у двери и ожидая, что вот-вот Рен приложит палец к экрану и отключит инфракрасный барьер, который убьет нас мгновенно, если мы попытаемся его пересечь.

Но я замираю и смотрю на камеру Кины. Неужели я могу сбежать, бросив ее здесь с теми, кого Рен сочла опасными для нашего полуночного клуба?

– Черт, – бормочу я себе под нос, отставая от группы. Нет, я не могу уйти без Кины. Либо я заставлю Рен выпустить ее, либо остаюсь и буду ждать свой шанс выйти со второй группой.

«В той группе будет и Тайко», – вспоминаю я.

– Ну же, давай, – я слышу нетерпеливый голос Пандер и оборачиваюсь к Рен.

Она стоит в дверях неподвижно, спиной к группе – настолько неподвижно, что кажется застывшей во времени. Я подхожу ближе и чувствую, как под кожу пробирается знакомый страх.

– Рен, – зовет ее Малакай, и впервые я слышу страх даже в его голосе, – все в порядке?

Все происходит молниеносно. Рен поворачивается лицом к группе, ее глаза быстро моргают, рот искривлен в какой-то неестественной улыбке. Ребята делают шаг назад, Малакай протягивает руку, заслоняя их. Рен хватает с пояса детонатор и направляет его в толпу. Я слышу четыре сигнала соединения с сердцем кого-то из нас. Закрыв глаза, молюсь, чтобы это был не я.

– Нет, – слышу я шепот Фултона, – не может быть.

И в тот же миг он, безмолвный и бездыханный, падает на пол.

На долю секунды наступает тишина. Затем все начинают в панике кричать и кидаются к своим камерам в поисках убежища. Вудс вбегает в бывшую камеру Фултона. Передо мной Игби хватает Пода за руку, тащит в свободную камеру и захлопывает дверь. Малакай спиной вваливается в другую камеру, Эмери стонет, пытаясь закрыть тяжелую дверь, крича при этом Алистеру: «Беги, беги, беги!», дверь за ней намертво захлопывается, и голос обрывается. Все происходит в мгновение ока, и все это время меня толкает и тащит за собой паникующая толпа.

Я бегу к своей камере – перед ней есть еще две пустые, но в данный момент я не очень хорошо соображаю. Алистер бежит рядом, опережает меня, и я вижу, как развеваются в воздухе его осветленные волосы. Слышу четыре сигнала, но не могу понять, чьи они – его или мои. Но вот он обмяк, словно тряпичная кукла, – ноги приподнимаются на носочки, с изогнувшейся спиной он падает ничего не выражающим лицом на пол.

Я хватаюсь за входной проем своей камеры и, развернувшись, ныряю внутрь. Я тяну дверь, срывая дыхание на панический крик.

Мимо пробегает Пандер, ее очки падают на бетонный пол; она останавливается, оборачивается, наклоняется, чтобы поднять их, мне хочется кричать ей: «Беги!», – но дверь закрывается, замок защелкивается. Я очень надеюсь, что Пандер доберется до следующей камеры.

Тишина поглощает меня, окружает и накрывает, подобно одеялу. Я падаю на пол. Это все неправда, это не может быть правдой, этого просто не может быть.

«Алистер и Фултон мертвы. Рен убила их. Зачем она это сделала?»

Я не могу смириться, не могу принять это. Мой мозг все блокирует, затягивая меня в мир небытия: я ничего не чувствую, ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю. Я сижу на полу – я никто и нигде, и это сущее блаженство.

«Алистер и Фултон мертвы. Рен убила их. Зачем она это сделала?»

Вопрос звучит где-то вдалеке, в запертой комнате в запертом доме в городе-призраке.

Я понимаю, что могу лишиться разума, если не возьму себя в руки. Я бью себя по лицу, сильно, еще и еще раз. Боль возвращает меня к реальности.

– Алистер и Фултон мертвы, – произношу я вслух, – Рен убила их, но зачем?

Я ищу ответ на вопрос.

– Она сошла с ума, потеряла рассудок. Рен убила Алистера и Фултона. В городе идет война, электричества нет, на нас напали.

Я бормочу, пытаясь собрать сказанное, как кусочки мозаики из разных головоломок, в единую картину.

Я встаю, подхожу к раковине и включаю холодную воду – ничего.

– Черт! – рычу я.

Сердце так бешено колотится, что вот-вот выскочит из груди. Я смотрю на свое отражение в затемненном экране, висящем на стене, и не узнаю себя: кожа пепельного цвета, глаза выпучены, губы застыли в гримасе, не принадлежащей мне. У меня шок, я понимаю, но ничего не могу поделать.

Я подхожу к экрану, касаюсь ладонью черной поверхности. Хотел бы я, чтобы он работал, чтобы Хэппи снова заговорила со мной, составила бы мне компанию, принесла еды, показала бы, который час. Я не хочу проходить через все это один. Взяв верхнюю в стопке книгу, начинаю читать, но потом резко бросаю ее в запертую дверь. Изнутри камеру не открыть.

Я снова тут застрял. Кажется, мне отсюда просто не выбраться. Неужели мне суждено возвращаться сюда до самой смерти?

Я замираю, когда люк в моей двери медленно открывается, его металлический скрежет пронзает тишину комнаты.

Я оборачиваюсь: Рен смотрит на меня широкими, яркими глазами, веки открываются и закрываются, снова и снова, словно крылья колибри.

– Рен, это я, – говорю я, и голос мой похож на отголосок эха. – Я, Лука.

Она ничего не говорит, просто смотрит на меня, оскалив зубы в этой ужасающей улыбке.

Она поднимает руку и направляет что-то на меня. В шоковом состоянии мне понадобилась доля секунды, чтобы распознать зеленый свет на кончике детонатора. На мгновение я застываю как вкопанный и осознаю, что Рен сейчас убьет меня. Я думаю об отце и сестре, о Кине, и бросаюсь в сторону прежде, чем Рен успевает нацелить на меня это адское устройство и соединить его с моим сердцем.

– Рен! – кричу я, прижимаясь к стене. – Прошу тебя, Рен, опусти детонатор!

Она не отвечает, выражение ее лица не меняется, она просто направляет устройство в мою сторону.

– Опусти детонатор, Рен, что ты творишь?!

Я вижу, как ее рука проскальзывает внутрь через люк, нацеливаясь мне в лицо.

Я бросаюсь в другую сторону, рука следует за мной. Долго не думая, ныряю под кровать и наблюдаю, как Рен мечется, пытаясь активировать устройство, чтобы взорвать имплант в моем сердце.

И вдруг я понимаю, что слышу чей-то голос – голос Хэппи:

– Проникновение. Люк закроется через пять секунд, четыре, три, две…

– Рен! – кричу я. – Убери руку!

– …одна. Блокировка двери.

Люк захлопывается, и оторванная от плеча рука Рен падает на пол моей камеры. В тот же момент зеленая лампочка детонатора становится красной, и я слышу четыре сигнала в своей груди.

Детонатор активирован.

На секунду я замираю при виде крови, медленно стекающей из безжизненной конечности, но затем подползаю и осторожно вытаскиваю детонатор из руки Рен, крепко сжимая пальцем переключатель.

– Какого черта, что за хрень тут творится?! – кричу я, тяжело дыша. – Линза, – бормочу я, – мне нужна Линза, чтобы отключить эту чертову штуку!

«Отключить!» – яростно вопит мой разум, и я с трудом сдерживаю истерический смех при виде бледной руки на полу.

Нет времени оценивать ситуацию и разбираться, что делать дальше, потому что звук открывающейся двери в очередной раз разрывает тишину.

Я снова вижу Рен: она стоит в дверях, по-прежнему часто моргает, дико улыбаясь, и, очевидно, не осознает, какую опасную травму себе причинила. Шагнув вперед, она протягивает уцелевшую руку и хватает меня за горло.

Мы оба падаем на твердый пол тюремной камеры. Раздается отвратительный треск от удара моей головы о бетон, и перед глазами мелькают белые пятна. Лицо Рен в паре сантиметров от моего, она улыбается и изо всех сил сдавливает мне горло.

Я пытаюсь позвать ее по имени, попросить остановиться. На лицо мне стекает кровь из раны в ее плече, боль и паника невыносимы.

Давление в глазах нарастает, зрение покрывается серой пеленой. Я чувствую, как моя хватка на детонаторе постепенно ослабевает.

Я должен что-то сделать, немедленно. Свободной рукой я бью кулаком по руке, что пытается задушить меня, но улыбка Рен даже не дрогнула. Я протягиваю руку в поисках орудия – чего-нибудь тяжелого, чтобы ударить ее и не дать ей убить меня. Пальцы нащупывают что-то относительно твердое, и я изо всех сил ударяю Рен в висок.

Это не особо на нее действует, но все же на долю секунды она теряет хватку, и этого достаточно, чтобы я смог выкатиться из-под нее и наполнить легкие воздухом.

Недолго думая, я поворачиваюсь и снова размахиваю орудием. Попав ей по лицу, понимаю, что это книга в твердом переплете – «Властелин колец».

От удара Рен падает на пол, я бросаюсь к двери и захлопываю ее снаружи в тот момент, когда эта ненормальная версия моего друга кидается на меня. Дверь заперта, Рен остается в камере.

Я опираюсь свободной рукой о бедро, другой крепко сжимаю переключатель на детонаторе. Я откашливаюсь и выплевываю кровь на пол, пытаясь подавить тошноту.

Спустя мгновение события последних недель наваливаются на меня, и я издаю яростный вопль разочарования, растерянности и страха.

Я провожу свободной рукой по пропитанным потом волосам, заставляя себя дышать. Надо успокоиться. Я изучаю детонатор, но это просто массивная металлическая трубка с двумя лампочками на конце и со спусковым переключателем, который я прижимаю пальцем, и я не вижу никаких инструкций или подсказок относительно того, как это выключить.

«Рен умрет», – мелькает у меня в голове; я не в силах стереть из памяти картину ее отрезанной руки, падающей из люка и с хлюпающим звуком приземляющейся на пол моей камеры.

Я открываю люк.

– Рен, ты должна немедленно наложить себе жгут, иначе потеряешь слишком много крови, – говорю я хриплым голосом.

Она, кажется, не слышит меня; она шагает по камере от одной стены к другой, как одичавший зверь, все так же жутко улыбаясь и часто моргая.

– Рен! – пытаюсь я докричаться до нее.

На секунду она поднимает на меня глаза, бросается к двери и тянется к люку, будто верит, что сможет протиснуться через крошечное отверстие и прикончить меня.

Я закрываю люк прежде, чем она доберется до него. Я стою в коридоре, чувствуя себя беспомощным.

«Что бы ни случилось с Харви, то же самое случилось и с Рен», – размышляю я, но снова кусочки мозаики не сходятся: все в группе «А» потеряли рассудок после Отсрочки, но Рен и близко не было в Терминале.

Я должен найти с ней контакт, пока она не умерла от потери крови; но как помочь человеку, пытающемуся тебя убить при малейшем же приближении?

Сделав шаг назад, я прижимаюсь к противоположной стене коридора. И только теперь замечаю, что некоторые камеры открыты. Кажется, их выбирали хаотично – вот одна закрыта, следующая открыта, четыре камеры подряд закрыты, три открыты…

Я чувствую еще больший приток адреналина в кровь и страх, всепоглощающий страх: моя камера была не первой, куда пришла Рен.

Я смотрю на открытые двери и точно знаю, что увижу за ними. Я прижимаю детонатор к груди и пытаюсь осознать, что там, в камерах, лежат безжизненные тела моих товарищей. Рен удалось соединить это устройство с их сердцами, и она убила их. Она ходила от камеры к камере, останавливаясь в приступах безумия, и казнила беззащитных заключенных, а затем открывала двери, дабы убедиться, что завершила работу.

Чтобы удостовериться в этом, мне придется заходить в каждую камеру и лично видеть эту страшную расправу. Но глядя в кричащие мертвые глаза Фултона и на неестественное положение тела Алистера, распластавшегося на полу коридора, я понимаю, что не могу сделать этого сейчас, потому что, если мои предположения верны и все они мертвы, то после мне будет очень трудно найти в себе силы и желание спасти Рен.

Я смотрю на дверь соседней камеры справа: она закрыта. В груди поднимается волна облегчения и радости при мысли, что моя соседка еще жива.

– Кина, – шепчу я и позволяю себе на мгновение улыбнуться.

Глубоко вздохнув, я приказываю себе: «Думай, Лука».

Я должен спасти Рен, долго она не протянет, если потеряет еще больше крови.

Нужно спешить за помощью, нужно выйти из Аркана и позвать кого-то. Я мчусь ко входу в Аркан, смотря только прямо перед собой, стараясь не заглядывать в открытые камеры. Я почти подбегаю к выходу, как вдруг что-то в моей голове приказывает мне остановиться. Я поднимаю глаза и читаю написанные желтым цветом крупные буквы:

ЗАКЛЮЧЕННЫЕ! ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ЭТОЙ ЛИНИИ БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ ПРИВЕДЕТ К ДЕТОНИРОВАНИЮ ИМПЛАНТА!

Сердце замирает в груди, когда я осознаю, что едва не переступил линию. Ругая себя за глупость, я иду к панели управления на стене. Поначалу я уверен, что деактивировать барьер просто невозможно, ведь мои отпечатки не сработают. Рен единственная, кто может это сделать, но добровольно она не приложит пальцы к экрану…

А ей и не придется.

Я бегу обратно к своей запертой камере что есть мочи.

Даже не обдумывая план, я распахиваю дверь, хватаю с пола отрезанную руку Рен и швыряю ее в коридор. Я могу действовать только одной рукой, поскольку из другой не выпускаю детонатор. Рен реагирует не так быстро, как могла бы, возможно, оттого, что уже потеряла много крови – кровь течет на пол, впитывается в матрас на моей кровати, – но все же Рен кидается на меня, и прежде чем я успеваю отпрянуть и запереть дверь, она царапает ногтями мое лицо.

Подняв ее руку с пола, я бегу к выходу из Аркана, туда, куда в первый день меня привез Мрачный поезд, и прикладываю безжизненный палец Рен к панели управления. На дисплее появляется текст:

Отключить: ДА/НЕТ.

Я нажимаю «да», появляется следующая опция:

Включить: ДА/НЕТ.

Я нажимаю «нет», бросаю руку Рен на пол и шагаю к двери.

Хоть я и знаю, что деактивировал барьер, но, переступая порог, я все равно закрываю глаза и задерживаю дыхание.

Ничего не происходит. Мое сердце не взорвалось, и я могу дышать.

Впереди платформа, откуда Мрачный поезд забирает нас и увозит на Отсрочку. Странно видеть это место пустующим, без поезда, но сейчас некогда об этом рассуждать. Я должен выбраться отсюда и найти помощь, но сначала надо остановить кровотечение, иначе Рен не протянет и часа.

«Где-то тут должна быть другая дверь, – думаю я, – служебный вход или кухня».

Наконец я вижу ее по другую сторону платформы – дверь, которая была бы скрыта за поездом, будь он здесь.

Я без колебаний спускаюсь на пути, переступаю через рельсы и бегу к двери. Слева от нее глазной сканер, но что бы ни находилось за ней, должно быть, это не требует особой безопасности, поскольку стоит мне осторожно толкнуть дверь, как она отворяется.

Внутри тускло светят пять или шесть старомодных лампочек – вероятно, они работают от резервного питания, но явно не на полную мощность. Возле небольшой раковины – кухонная стойка с кофе-машиной, посреди комнаты – стол с видеопроектором на 360 градусов, радио. В дальней стене – дверь с надписью «Технический персонал», и рядом еще одна с надписью «Аварийное оборудование».

Открыв вторую дверь, я обнаруживаю небольшую кладовую с дюжиной тюремных комбинезонов, двумя костюмами для охранников, на стене висят еще четыре сердечных детонатора, помимо них – пистолет с транквилизатором, аптечка и ультразвуковой пистолет старой модели.

Я сую транквилизатор в карман и вытаскиваю аптечку в комнату персонала. Покопавшись в ней, достаю жгут – он полностью электронный, так что мне нужно будет только вколоть Рен транквилизатор, обмотать тканевый жгут вокруг ее предплечья и нажать на кнопку, после чего он сам затянется достаточно туго, чтобы остановить потерю крови.

Я бегу обратно к своей камере, мною по-прежнему управляет паника, не позволяющая мне сломаться и сдаться.

Добежав, я бросаю жгут на пол и открываю люк в двери. Заглядывая внутрь, я ожидаю, что Рен бросится на меня в слепой ярости, но вместо этого вижу, как она сидит на кровати, ее лицо невероятно бледное, почти серое. Она совершенно неподвижна, за исключением моргающих глаз.

Я направляю на нее пистолет с транквилизатором сквозь люк, не обращая внимания на предостережение системы о проникновении. Рен поворачивается ко мне, все так же широко и безумно улыбаясь. Я нажимаю на курок, дротик попадает ей в плечо. Транквилизатор срабатывает примерно через пять секунд, и она падает на пол.

Бросив пистолет, я открываю дверь и захожу в камеру. Прикладываю жгут на то, что осталось от предплечья, чуть выше открытой раны, и нажимаю на кнопку. Ничего не происходит. Даже медицинское оборудование пострадало от перебоев электричества. Я хватаю маленький рычаг, напоминающий старомодный кран, и поворачиваю его несколько раз; кольцо жгута начинает сужаться вокруг розовой плоти, прижимая кровоточащее мясо к открытой кости до тех пор, пока полностью не сдавливает артерии, и кровь останавливается.

Я перемещаю невероятно тяжелое в бессознательном состоянии тело Рен с пола на кровать и отступаю на шаг, вытирая пот со лба.

Я смотрю, как она лежит, такая безжизненная. Вполне возможно, что она уже мертва: ее грудная клетка не поднимается и не опускается, пульс не прощупывается ни на шее, ни на запястье; но, впрочем, его и не было: в возрасте восемнадцати лет всем Совершенным сердце и легкие заменяют на более эффективный аппарат (его тестировали на бывших заключенных в тюрьмах Региона 7 и Региона 44 много лет назад).

Я становлюсь на колени возле кровати и прикладываю ухо к груди Рен; изнутри слышу непрестанный рокот АЛМ там, где когда-то было сердце. От этого звука по спине пробегает холодок; я знаю о преимуществах АЛМ: их повсюду рекламируют для Совершенных с помощью персонализированных Проекций-крикунов, распространяющих рекламу в самых зажиточных частях города, – но меня всегда поражало: ведь если твое сердце не бьется быстрее, когда ты напуган, нервничаешь или взволнован, не делает ли это тебя менее человечным?

Я наклоняюсь и приподнимаю веко на ее левом глазу; от попадания света зрачок расширяется. Придерживая веко той же рукой, которой сжимаю детонатор, другой я аккуратно вынимаю Линзу.

Используя затемненный экран как зеркало, я надеваю Линзу Рен на свой глаз, но не вижу главного меню, текста или какого-то иного способа деактивировать детонатор. Линза, должно быть, тоже вышла из строя вместе с остальным оборудованием.

– Проклятье! – бормочу я, рука начинает неметь, пальцы скользят по металлу. – Черт! – кричу я уже громче.

Достав Линзу, кладу ее на край раковины и выхожу в коридор, закрывая за собой дверь. Не в состоянии больше сдерживать эмоции, вызванные хаосом последних часов, я опускаюсь на колени и выкрикиваю череду нецензурной брани, после чего встаю и со всей силы ударяю рукой в стену.

Я заставляю себя остановиться после первого же удара – глупо будет сломать эту руку, в то время как другая сохраняет мне жизнь, сжимая детонатор.

«Не будь идиотом, – говорю я себе, – думай. Действовать нужно с умом».

Я дышу медленно, пытаясь успокоиться.

«Рен умирает, – мысленно излагаю я факты. – Жгут выиграет для нее какое-то время, но без надлежащей медицинской помощи она не продержится и дня».

Я понимаю, что мне нужно попасть на Мрачный поезд, выбраться отсюда и привести помощь. Я собираюсь было вернуться к платформе, но колеблюсь.

Кина останется в своей камере, паникуя и переживая, задаваясь вопросами, что же происходит, как терзался я сам.

Я иду к ее двери, отворяю люк.

Какое-то время она просто смотрит на меня широко открытыми темными глазами, сидя на кровати.

– Лука? – она произносит мое имя так, будто я призрак.

– Кина, кое-что произошло.

– Это я понимаю, – отвечает она, опуская ноги на пол и вставая с кровати. – Не хочешь уточнить?

– Произошло… нечто, – повторяю я, только сейчас осознавая, насколько измучен.

– Так, – кивает Кина, подходя ближе, – дыши глубже.

Я делаю, как она говорит, но воздух кажется каким-то ненасыщенным и неэффективным, словно не доходит до моих легких.

– Медленнее, – наставляет Кина, показывая, как нужно медленно и глубоко дышать: вдох через нос, выдох через рот. Я повторяю за ней, и постепенно голова перестает кружиться и ощущение, что я вот-вот свалюсь в обморок, отступает.

– А теперь, – снова просит Кина, – расскажи, что происходит?

– Электричества нет, не знаю, как и почему, но что-то пошло не так, люди сходят с ума, Рен, она убила… она убила их.

– Стой, что? – перебивает Кина. – Рен кого-то убила?

– Думаю, она убила половину заключенных Аркана. Кажется, она… я… – мне не хватает слов.

Кина всматривается в мои глаза, возможно, пытаясь найти признаки того, что я ошибаюсь или тоже сошел с ума.

– Что значит «убила половину заключенных»?

– Она потеряла рассудок, начала казнить детонатором всех ребят из нашего полуночного клуба. Мы все разбежались по камерам, я заперся в своей, но она пришла ко мне и пыталась активировать детонатор, пыталась убить меня. Она просунула руку, люк закрылся, и ее рука… – я замолкаю, осознавая, насколько бессвязно рассказываю, и имитирую люк, отрубивший Рен руку. При виде детонатора в моей руке глаза Кины расширяются от удивления. – А, да, он активирован, если отпущу, то умру. – Я чувствую, что мне снова тяжело дышать. – Я выбрался, Рен истекает кровью в моей камере, я наложил ей жгут, но нужно привести помощь. Я вернусь, Кина, вернусь сразу же, как только смогу.

Я готов закрыть люк, но Кина вдруг кричит:

– Стой!

Я возвращаюсь.

– Притормози немного, я не поняла ничего из того, что ты сейчас сказал. Что за полуночный клуб?

– Некогда объяснять, – говорю я. – Все, что тебе нужно знать, – это то, что произошло что-то ужасное, что-то масштабное.

– Лука, что, если это война? Что, если это все же случилось?

– Сейчас мне не до этого, – отвечаю я. – Я должен привести сюда помощь.

– Что, если тебя убьют? – не унимается Кина. – Кто тогда придет и выпустит всех нас? Мы умрем от жажды ко вторнику. Кто-то должен остаться и открыть двери остальным, на всякий случай.

Я киваю: она права. Сделав шаг вперед, я поворачиваю замок и открываю дверь.

Кина ступает в коридор и смотрит на меня.

– Спасибо, – благодарит она; ее взгляд падает на тело Фултона, чьи конечности распластались на полу в неестественной позе, рот открыт, кожа посерела.

– Посмотри на меня, – зову я ее, Кина медленно переводит обеспокоенный взгляд на меня. – Просто стой здесь, ладно? Не сходи с места, не заглядывай в открытые камеры и не открывай другие, ясно?

– Да, – отвечает Кина, и теперь в ее голосе я слышу страх.

– Все будет хорошо, – подбадриваю я, удивляясь тому, как быстро наши роли переменились. – Кина, если к утру я не вернусь, постарайся найти Пода и Игби, они где-то в одной камере. Если они мертвы, найди Пандер, она носит слуховые аппараты и очки; если не ее, то Малакая. Они объяснят, что здесь произошло, и помогут сбежать.

– Хорошо, – произносит Кина голосом, исполненным ужаса. – Хорошо, я поняла. Возвращайся, ладно? Только вернись.

Я собираюсь уйти, но Кина снова меня окликает:

– Стой!

Обернувшись, я чувствую ее ладонь в своей. На секунду меня охватывает головокружение, когда ее пальцы касаются переключателя, который я крепко сжимаю до дрожи в руке. Я инстинктивно отстраняюсь, но Кина, глядя мне в глаза, берет мою руку в свою, затем медленно смещает мои пальцы на кнопке, которая убьет меня, стоит ее отпустить, и забирает детонатор.

– Только вернись, – повторяет она.

Я киваю и долго смотрю ей в глаза. И убегаю.

Как и прежде, я бегу прямо, не озираясь по сторонам: я не готов заглянуть в открытые камеры и увидеть, кто там лежит.

Я пересекаю линию детонирования, затаив дыхание, и добегаю до платформы.

Единственный способ выбраться из Аркана или попасть сюда – это Мрачный поезд. Я подхожу к экрану, по которому охранники вызывают поезд, но он выключен. Аварийное питание отключилось. Я опоздал.

Я стою на тускло освещенной платформе и смотрю в темноту подземного туннеля шестиугольной формы, ведущего в город.

Теперь мой единственный выход – этот туннель.

* * *

Я спускаюсь на пути. Направление только одно, поскольку Аркан – это конечная станция.

Сделав глубокий вдох, я ступаю в темноту туннеля.

Меня тут же охватывает страх. Мрачный поезд ездит на беспилотнике, абсолютно бесшумно, а последние несколько миль его маршрута между городом и Арканом лежат через туннель. И вот я иду по этому туннелю и понимаю, что меня может стереть в порошок в любую секунду.

«Поезда не ездят, – убеждаю я себя, – питания нет».

Подавляя страх, я веду по стене туннеля левой ладонью, чтобы не сбиться с пути. Мои пальцы касаются рассыпающегося бетона, влажной слизи и проводов, то скрытых, то выпирающих из стены. Я пытаюсь представить себе путь, по которому иду, полдюжины рельсов, которые, если бы работали, то вибрировали бы от силы магнитного питания, удерживающего поезд с десятью вагонами. Пытаюсь представить белые стены, испачканные растущими на них странными мхами и водорослями; пытаюсь представить собственные ноги, шаг за шагом ступающие на бетонное покрытие, – но в кромешной тьме это не так-то просто.

Сложно сказать, сколько времени прошло. Шаг за шагом вперед, снова и снова, в непроглядной темноте.

Проходя по влажному подземному туннелю, я начинаю напевать нервным и дрожащим голосом последнюю песню из тех, что слышал в исполнении Пандер на последней прогулке. Я не знаю всех слов, поэтому просто тяну гласные и фальшиво бормочу припев.

Я останавливаюсь. «Пандер, добралась ли она до камеры после того, как уронила очки? Убила ли ее Рен? Была ее дверь открыта или закрыта?»

Эти мысли возвращают меня в коридор Аркана, я силюсь вспомнить геометрическое расположение открытых дверей, чтобы понять, кто из моих друзей жив, а кто мертв.

Я снова начинаю петь, в этот раз громче, стараясь сдержать наплыв мыслей и сосредоточиться на своем далеко не музыкальном голосе.

Мрачный поезд движется со скоростью триста километров в час почти постоянно и делает всего одну остановку – у здания Суда, после чего доезжает до Терминала примерно за пятнадцать минут, а значит, Терминал где-то в восьмидесяти километрах отсюда. Если по этой линии нет других станций, кроме здания Суда и Терминала, то можно считать Рен покойницей.

Неутешительные вычисления вынуждают меня ускориться, я пускаюсь трусцой вдоль путей, напевая все громче и громче; но пение мое резко обрывается, когда моей ноги что-то касается. Что-то большое, теплое и живое.

«Не обращай внимания, – говорю я себе, – это просто крыса, она тебя не тронет, если ты не тронешь ее».

Но шагая вперед, я чувствую, как моей лодыжки касается вторая, а затем и третья тварь. От их размеров меня бросает в дрожь.

В детстве, до того, как меня отправили в Аркан, у нас сестрой Молли была такая игра: мы стояли у входа в туннели города и заставляли друг друга пробежать настолько далеко, насколько хватало смелости. Мы рассказывали друг другу истории о крысах; истории, которые передавались из поколения в поколение, и то и дело их можно было услышать на игровых площадках школ Убогих; эти истории приукрашивали и раздували, пока они не стали городскими легендами: туннельные крысы пробились сюда из Красных зон, крысы-мутанты ползают по канализационным трубам и старым линиям метро. Болтали, будто крысы могут утащить взрослого человека во тьму и растерзать его плоть до костей.

«Не обращай внимания, игнорируй, игнорируй их», – упорно повторяю я, то сбиваясь с песни Пандер, то заново напевая.

Но вот их стало больше. Я слышу, как их лапки скребут по твердой земле, слышу, как их голые хвосты стучат по рельсам, их мерзкие визги гудящим эхом отражаются от холодных бетонных стен. Их становится все больше, они прибегают из темноты и окружают меня, и стоит мне опустить ногу на землю, как я чувствую прикосновение крысы, с каждым шагом, и опять, и снова.

«Не обращай внимания, нет, нет…»

– Черт! – вскрикиваю я, чувствуя, как острые как бритва зубы впиваются в ткань комбинезона на ногах.

Этот акт храбрости одной из них, кажется, служит сигналом для остальных, и я чувствую второй укус, уже более сильный, прямо на кости моей лодыжки, а затем еще, чуть выше, на левом колене. Я чувствую, как по ноге стекает кровь.

Моя кровь действует на этих тварей как наркотик, и воздух наполняется пылкими воплями отчаянных паразитов. Они подпрыгивают, их острые когти царапают, зубы кусают и рвут материал моей одежды, и тем больше крови начинает проливаться, чем больше на меня обрушивается зубов и когтей. Одна из них поднимается прямо ко мне на плечо и вонзает зубы с такой силой, что пронзает кожу до самой мышцы.

Я кричу в агонии, отбиваясь от них в кромешной тьме, прогоняя неослабевающий рой извивающихся животных, паника охватывает меня.

Я продолжаю двигаться вперед под тяжестью этих тварей, облепивших мои руки и ноги, мгновенно теряя надежду выйти когда-нибудь из этого туннеля и радуясь, что открыл камеру Кины перед уходом: у нее будет шанс выбраться из Аркана живой. Надеюсь, она окажется умнее меня: обыщет кладовку в помещении для персонала, найдет тот пистолет и возьмет с собой. Почему я об этом не подумал? Почему считал, что отсюда будет так легко выбраться?

Тяжесть карабкающихся по мне крыс становится невыносимой. Я чувствую, что ослабеваю, теряя кровь из множества ран. Боль атаки берет верх, я не в силах дальше идти. Но если я умру здесь, то подведу Рен: она погибнет, потому что я сглупил и не взял с собой оружие, и в итоге мне не хватило сил добраться до безопасного места.

Мысли о Рен, о том, что ей стало хуже к тому времени, когда я положил ее на кровать, о том, что она при смерти, заставляют меня сделать шаг вперед, два, три шага, но все безнадежно, крысы набрасываются на мое тело, их инстинкты велят им повалить меня на землю и съесть. Закрыв глаза, я продолжаю сопротивляться.

«Если бы Кина не забрала детонатор, я бы убрал палец с переключателя прямо сейчас. Я бы взорвал свое сердце».

В ожидании скорой смерти эта мысль не особо утешительна.

Почти готовый сдаться, я открываю глаза и вдруг вижу свет: далеко впереди черноту туннеля прерывает узкая полоска света.

Слишком далеко. Конечно, это слишком далеко для меня, я не осилю.

Но что там еще?

Я из последних сил смахиваю крыс, частично освобождаясь от их тяжести, но они практически сразу же карабкаются на меня обратно, визжа, кусая и царапая. Шаркающими шагами я продвигаюсь вперед, мышцы ног горят от напряжения.

Свет становится больше и ярче, это всего лишь отблеск, но по сравнению с мраком туннеля он божественен. Я чувствую запах свежего воздуха с улицы и понимаю, что свет исходит от сияния луны.

Я вижу платформу впереди, бетонные ступени станции, и что-то подсказывает мне, что если я доберусь туда, то все будет хорошо. Впереди еще четыре метра, три, два.

Но я падаю.

В то же мгновение количество лазающих по мне крыс, кажется, удваивается. Должно быть, их десятки, и все они размером с небольших собак.

Их зубы впиваются в мою плоть, разрывая ее; крысы визжат от восторга. Они покрывают меня с ног до головы, сражаясь друг с другом, убивая друг друга, борясь за пространство. Они кишат повсюду, облепили мое лицо так, что я больше не могу дышать и понимаю, что тут все и закончится.

«Нет!»

Нет, не сейчас, когда я так близок. Я не умру вот так здесь, в туннеле. Я хочу увидеть луну в последний раз, еще хоть раз увидеть звезды свободным человеком.

Я хватаю крысу со своего лица и изо всех сил швыряю ее об стену. Вонзаясь пальцами в холодную землю, я тянусь и ползу под весом десятков крыс, на сантиметр приближаясь к платформе, а затем еще на сантиметр и еще.

Происходит нечто странное: крысы, кусавшие мои уши и затылок, начинают карабкаться обратно и убегают прочь, и чем ближе я к платформе, тем больше их убегает с моих плеч и со спины назад в темноту туннеля.

«Они боятся света», – думаю я и напрягаю каждый мускул тела, чтобы продвинуться вперед.

Еще несколько метров, мучительных и изнурительных метров, и я лежу на земле при свете луны без удушающего веса крыс, с ощущением, будто полз по разбитому стеклу; мой белый тюремный комбинезон весь в черных и красных пятнах, разорванный в клочья, как и кожа на моем теле.

Я лежу на спине, смотрю на звезды, вдыхаю ночной воздух. Я не позволяю себе думать, не позволяю себе осознать, что уже во второй раз менее чем за два часа я был на волосок от смерти.

Я встаю на ноги спотыкаясь, подхожу к краю платформы и пытаясь взобраться на нее. Раны на теле изнывают от боли, но наконец мне удается подняться на холодный бетон.

Я оглядываюсь кругом. Несмотря на мое состояние и на все произошедшее, я не могу сдержать восторга при виде полумесяца в небе, освещающего крыши маленькой деревни внизу и чертово колесо на вертикальных фермах. Я улыбаюсь звездам.

Но это лишь краткий миг восторга; я устремляю взгляд к горизонту, на огромные жилые здания за пределами фермерских земель: Вертикали, вздымающиеся вверх к самому небу, высоко над окружающей их огромной массой лачуг бездомных; большие синие дождевые коллекторы на крышах и беспорядочное множество самодельных труб, подающих оттуда воду в каждую квартиру, напоминающее какое-то морское чудовище, обвивающее бетонного гиганта. Вертикали в зареве огня: город горит, в темное небо поднимаются огромные облака густого черного дыма.

Я стою в темноте, под яркой луной, глядя на город, в котором раньше жил. Наблюдая войну.

Даже отсюда, на расстоянии примерно четырех километров от города, слышны гул и рев пламени, видны густые облака дыма, клубящиеся в небе; высокое офисное здание обрушивается, от его падения земля сотрясается так сильно, что это чувствуется даже здесь.

«Слухи были правдой, – думаю я, не в состоянии оторвать взор от разрушенного города. – Идет война, и кто бы ни напал на Регион 86, они побеждают».

Нет времени думать о разрушенном городе, гибели людей, войне. Мне нужно продолжать двигаться, я должен спасти Рен.

Я бегу к деревне и по мере приближения узнаю эти места: именно здесь проходят восстановление Совершенные. Такие деревни начали выстраивать, когда радиация Красных зон стала уменьшаться, – тогда недвижимое имущество резко возросло в цене до миллионов монет, ведь тут можно было обрести пространство и свободу от массово переполненного города. У большинства Совершенных есть дом за пределами города, чтобы провести выходные или отпуск, – у самых зажиточных и по три – в то время как мы, Убогие, теснимся в арендованных квартирках на самых верхних этажах дешевых построек в криминальных районах.

«Знают ли эти Совершенные, что живут так близко к тюрьме?» – размышляю я, быстро передвигаясь по темным улицам.

Я стучу в дверь первого попавшегося дома, но долго не жду ответа, бегу к следующему, стучу кулаком снова и снова. Я жду, что кто-нибудь выйдет, но никого нет. Переходя дорогу, я спотыкаюсь обо что-то металлическое – слишком темно, чтобы разглядеть. Я звоню в дверной звонок, но он не работает, тогда я опять стучу до боли в костяшках, но так никто и не выходит.

Я подхожу уже к седьмому или восьмому дому, стучу разбитыми кулаками в деревянную дверь, и вдруг она отворяется вовнутрь, оказавшись незапертой. Я переступаю порог.

– Есть кто-нибудь? – кричу я, пытаясь привлечь к себе внимание жильцов. Я отлично понимаю, что если молодого человека в тюремной одежде, испачканной кровью, застанут снующим в таком дорогом доме, да вообще в любом доме, если уж на то пошло, то его сочтут угрозой, а я полагаю, любой Совершенный, владеющий домом таких размеров, устанавливает систему иммобилизации. Прямо сейчас у них есть полное право активировать ее, поэтому я снова кричу, давая понять, что не собираюсь их грабить.

Я делаю еще шаг, ожидая, что включатся автоматические фонари, или домашняя система охраны спросит меня, что я делаю в этом доме, – но ничего такого не происходит.

Я стою посреди огромного открытого пространства: комната, представляющая собой кухню, гостиную и столовую, объединенные в общую свободную зону. Дом чистый и абсолютно пустой – стерильный.

У них нет телевизора, нет даже проектора на 360 градусов, позволяющего рассмотреть себя со всех сторон. Но зато у них стоит «Погружение‑7» – система, позволяющая зрителю войти в сцену фильма, искать улики, если это детектив, или находить скрытые бонусы, если комедия. Система работает в сочетании с Линзой и встроена в дальнюю стену гостиной, но, кажется, она тоже без питания.

Я замечаю устройство КСО на кухонной столешнице и направляюсь к нему: с его помощью я смогу связаться с экстренными службами восемью разными способами. Я машу рукой перед куполообразным экраном, но он не реагирует. Пробую еще раз – экран не отвечает.

Я ору на тупой кусок стекла и металла – не потому, что он не работает, а потому, что теперь я точно знаю: питание отключилось не только в Аркане. Скорее всего, обесточен весь город, возможно даже, весь Регион – или весь мир. Я надеялся, что у богатых, с их резервными генераторами и солнечными накопителями, все же есть какой-то вид электричества, но, думаю, в глубине души, стоя на платформе и наблюдая горящий город, я понимал, что все безнадежно.

Я не могу спасти Рен. Я сомневаюсь, что и врачи смогут ей помочь без соответствующих технологий, а без энергии не работают и технологии.

Я глубоко и тяжело вздыхаю.

Должен же быть выход. Ну неужели ничего нельзя сделать! И вдруг из ниоткуда на ум приходят два слова: «яд дронов».

Поначалу я не вижу связи, но затем в голове возникают болезненные воспоминания: моя мама лежит в своей кровати, левой рукой перебирая пальцами, ее умирающие глаза бесцельно бродят по комнате, тонкая полоска пота на лбу и подбородке, прозрачная кожа, цепляющаяся за кости. Сложив руки вместе, она показывает жестами какие-то слова и фразы, в основном бессмысленные. Моя мама была глухой, поэтому дома все говорили на языке жестов. Для Совершенных это мертвый язык, потому что все они рождаются с идеальным слухом. Мама показывала мое имя, слова любви и просила прощения. Она умирала от какой-то непонятной болезни, возможно, нового гриппа, хотя правительство убеждало нас, что это нечто пришло не из Красных зон. Диагноз обошелся бы нам слишком дорого. Отец потратил все монеты на вызов врача, и к нашему дому прилетел дрон. Он взял пробы крови и слюны и провел анализы прямо перед нами. Диагноз был определен, и нас спросили, хотим ли мы его узнать. Мы сказали «да», и дрон сообщил, что это будет стоить пятьдесят монет, а лечение – еще двести. Само собой, вакцина Карантина, предотвращающая распространение вируса, была не только бесплатной, но и обязательной.

Именно мама убедила отца в том, что, покуда она получает лечение, вовсе незачем знать, что с ней. Я читал в глазах отца вопрос: «Что, если это что-то серьезное, неизлечимое? Что, если любое средство дрона лишь отсрочит неизбежное?» Но он просто улыбнулся и согласился.

Тринадцать дней спустя мама умерла.

Она продержалась тринадцать дней только благодаря тому лекарству, что оставил тогда дрон. Я не помню его названия, но в Вертикалях его называют «Пассив» [13]. Совершенные, подсевшие на «Побег», часто смешивали эти два препарата, чтобы продлить ощущения. «Пассив» замедляет работу сердца и дыхательной системы, а также субъективные восприятия потребителя, существенно замедляя время. «Пассив» ввел маму в некое состояние гибернации, замедлив для нее все, даже убивающую ее болезнь.

Мама умерла в тот же день, когда меня забрали в Аркан. Я стоял у ее кровати, наблюдая, как дрон-гробовщик уносит ее в черном пластиковом пакете, а в это время маршалы выбивали дверь нашей квартиры, схватили меня и выволокли на улицу, а Молли кричала и убеждала их, что я не сделал ничего дурного.

Проглотив боль воспоминаний, я возвращаюсь к реальности.

Если бы достать «Пассив» – у меня был бы шанс спасти жизнь Рен. Чем медленнее функционирует ее система АЛМ, тем меньше крови она потеряет из-за отрубленной руки, а это даст мне время найти кого-то, кто мог бы помочь. Но пока город в огне и без электричества, я никак не смогу преодолеть четыре километра, найти больницу, найти нужное мне лекарство «Пассив» и добраться до Аркана раньше, чем Рен до смерти истечет кровью.

«Есть только один выход, – размышляю я. – Яд дронов».

Этот препарат, что они вкололи Руку Форду, когда он отказался вернуться в камеру после прогулки, содержит «Пассив». Загвоздка в том, что препарат также содержит мощные галлюциногены. Замедление сердечной и дыхательной систем заставляет переживать весь кошмар так, словно он длится тысячу жизней. Я не хочу подвергать Рен ужасу, который пережил Рук, но если выбор стоит между этим и верной смертью… Я вынужден так поступить.

– Надо вернуться, – говорю я вслух и кричу в отчаянии и гневе оттого, что все было напрасно.

А затем слышу слабый скрип за спиной. За мной наблюдают.

Я быстро прихожу в себя. Не могу сказать, откуда такая уверенность, но я знаю, что кто-то сидит позади на лестнице и следит за мной.

Обернувшись, вижу моргающие глаза парнишки лет двенадцати. Он улыбается – но улыбка его такая же безумная, как у Рен, с тем отличием, что рот его испачкан засохшей кровью. Как давно он там сидит? Неужели он наблюдал за мной все это время? Я молчу и не двигаюсь, тишина – как детонатор… малейший звук – и… мы оба знаем, что будет.

– Я ухожу, – говорю я, поднимая руки вверх, чтобы показать, что я не представляю угрозы. – Ухожу, понятно?

Я не отвожу глаз от мальчишки, его электрические голубые глаза смотрят на меня напряженно и решительно, яростно моргая, пока я медленно, очень медленно отступаю к входной двери.

Я протягиваю руку за спину, пытаясь нащупать круглую дверную ручку. Найдя ее, обвиваю пальцами, и тут мальчик оживает и на четвереньках бросается вниз по лестнице, точно бешеная собака, при этом не издавая ни звука, отчего кажется еще более устрашающим, и направляется прямо на меня.

Быстро проскользнув в открытый проем, я выбегаю в сад и захлопываю за собой дверь. Ручка поворачивается, дверь начинает открываться. Я хватаю ее и тяну на себя, пытаясь плотно закрыть, но мальчик отчаянно старается до меня добраться – и он намного сильнее, чем казалось.

«Он такой же, как Рен, – думаю я, напрягая мышцы рук и удерживая дверь. Я с трудом сопротивляюсь невероятной силе маленького мальчика в бледно-голубой пижаме. – Он такой же, как Рен, Харви и все остальные из группы «А».

Подсознательно я понимаю, что этого не может быть. Группа «А» обезумела после Отсрочки, но Рен Отсрочку не проходила, как и этот парнишка.

Дверь содрогается под молчаливым напором мальчика. Что же делать: продолжать бороться, пока он не сдастся, или бежать? Мой разум решает за меня, когда я слышу стучащие по тротуару шаги и, обернувшись, вижу женщину лет семидесяти, мчащуюся ко мне с нечеловеческой скоростью.

Я успеваю заметить ее улыбку, моргающие глаза и блестящий в лунном свете нож – и вот она уже на расстоянии вытянутой руки, целится мне в шею. Я быстро отпрыгиваю назад, теряя равновесие, и чувствую дуновение промелькнувшего в миллиметре от моей кожи лезвия.

Я падаю на землю, ударяясь рукой об очередной металлический предмет, воняющий гниющей пищей. Нет времени разбираться, что это; дверь распахивается, мальчик выскакивает на улицу и дикими глазами озирается вокруг.

Не помню, как я встал и побежал, но вот я уже мчусь на раненых ногах что есть мочи, хоть и недостаточно быстро. Я слышу шаги, нагоняющие меня шаги старухи и мальчишки, практически чувствую, как они дышат мне в затылок.

И когда мне кажется, что они вот-вот схватят меня, я слышу, как они с грохотом падают на землю. Чувство эйфории придает мне сил, и я бегу пуще прежнего; пробежав пять домов, десять, я наконец останавливаюсь и оглядываюсь.

От представшей передо мной картины кровь стынет в жилах: старуха сидит верхом на мальчике, остервенело вонзая нож ему в грудь. В темноте ночи я вижу лишь силуэт всей этой сцены: одна тень наносит смертельные удары другой, черные капли разлетаются в воздухе – и мальчик умирает почти в полной тишине.

Я не могу пошевелиться, не могу отвести взгляд от жуткой картины передо мной. Не могу бежать, позвать на помощь – я ничего не могу.

Когда мальчик окончательно затихает, старуха оборачивается ко мне. Этого достаточно, чтобы снять с меня оцепенение и заставить снова бежать.

Я сворачиваю налево, потом направо, перемахиваю через заборы, пробегаю сквозь дворы и наконец замечаю домик на дереве перед одним особенно роскошным особняком.

Я прыгаю, хватаю низко висящую ветвь и подтягиваюсь, размахивая ногами, чтобы добраться до следующей ветки. Поднявшись достаточно высоко, я цепляюсь за край и залезаю в маленькую хижину как раз в тот момент, когда жестокая старуха, спотыкаясь, забегает во двор и пробирается через пруд подо мной.

Я стараюсь дышать тихо, жалея, что не родился Совершенным: тогда у меня была бы САПК [14] там, где сейчас горят мои легкие. Я дышу медленно и неглубоко, пот стекает по лицу; я сижу, жду и надеюсь, что она просто пройдет мимо.

Кажется, я здесь уже несколько часов. Наконец я слышу, как мой преследователь отступает и топает в соседний двор в поисках следующей жертвы.

Выглянув из хижины на дереве, я вижу старуху: она идет с высоко поднятыми плечами, голова дергается из стороны в сторону, нож в ее руках больше не блестит при лунном свете: он целиком измазан кровью мальчика.

«Они такие же, как Рен, – думаю я, наблюдая за старухой, которая снова бежит. – Что же с ними произошло?»

Светает, и с этой высокой точки на дереве я замечаю, что по всей деревне разбросаны неподвижные дроны. Это и есть те металлические предметы, о которые я не раз запинался. Некоторые из них до сих пор держат в металлических тисках свой груз: посылки, фастфуд, алкоголь, продукты питания, медикаменты; другие – дроны-сопровождающие, третьи – дроны-наблюдатели. Вероятно, они все упали с неба, когда отключилось электричество.

Я вылезаю из домика на дереве, трясясь от переизбытка адреналина, холода, истощения и потери крови.

«Ты должен вернуться в Аркан и достать яд дрона. Это единственный шанс спасти жизнь Рен. Потом нужно понять, как вылечить ее, что бы, черт подери, с ней ни произошло».

Я останавливаюсь и оглядываю город. Где-то там, среди хаоса и убийств, борются за жизнь мои отец и сестра, если они еще живы.

«Либо так, либо они тоже инфицированы, – рассуждаю я, – как Рен или тот мальчишка со старухой».

Я разрываюсь между городом и Арканом, между моей семьей и Рен, и на мгновение я выбираю город. Я делаю пару шагов в сторону горящего мегаполиса, но на меня накатывают воспоминания о Рен, и я останавливаюсь; прежняя Рен, до того, как она стала… тем, чем стала. Она помогла мне пережить сотни дней в тюрьме, которые без ее доброты и сострадания были бы просто невыносимыми. Я знаю, что могу вернуть ее, могу помочь ей так же, как она помогла мне. Я должен пройти обратно через туннель, кишащий крысами, ведь без моей помощи Рен умрет. Я должен верить, что моя семья еще жива и прячется где-нибудь в безопасности. Других вариантов для меня быть не может.

– В этот раз подготовься получше, – шепчу я себе, вспоминая крыс и их боязнь света.

Я пересекаю двор, осторожно открываю стеклянную дверь в задней части дома, плавно и тихо проскальзываю внутрь. Я максимально насторожен и готов к бою, ожидая нападения с любой стороны. Все спокойно.

Этот дом даже больше предыдущего. Мои дешевые тюремные туфли, пропитанные росой травы, скользят по кафельному полу комнаты, представляющей собой своего рода консерваторию – стеклянная крыша, стеклянные стены и мебель из бамбука.

Обнаружив в углу комод с выдвижными ящиками, я начинаю в них рыться в поисках фонарика.

«Он не сработает, – напоминаю я себе, – ничего сейчас не работает».

В гневе я чуть было не захлопываю ящик, но вовремя одергиваю себя.

Нужно развести огонь.

Я осматриваю комнату и останавливаюсь на бамбуковой мебели.

«Идеально», – решаю я и, опрокинув стул на бок, с силой опускаю ногу на его основание.

Треск оглушительно громкий, и я застываю, предвкушая звук шагов, устремляющихся ко мне из мрака. Я замер в готовности ринуться к двери в случае, если кто-нибудь появится, но никого нет. Я подбираю три разломанных полых бруска толстого дерева, каждый длиной около полуметра.

Теперь мне нужна ткань, какие-нибудь тряпки, чтобы обернуть ими концы брусков и зажечь в туннеле как факелы. По-прежнему медленно и аккуратно я направляюсь наверх, где, как мне кажется, должны быть спальные комнаты. В любом темном углу может скрываться один из этих жутко улыбающихся убийц.

Я открываю первую дверь и в лунном свете вижу просторный офис с огромным деревянным столом и какими-то сертификатами в рамках на стенах. Следующая комната – что-то вроде студии: зеленые экраны, камеры и костюмы. Наконец дохожу до спальни; слишком темно, чтобы что-то различить, кроме контура большой кровати, раздвижных зеркальных дверей гардероба и двух гарнитур голографических камер над изголовьем.

Я подхожу к окну и открываю светонепроницаемые жалюзи, чтобы впустить в комнату немного лунного света. Обернувшись, вижу в кровати бледное тело мужчины средних лет, укрытое простынями, пропитанными алой кровью, вытекшей из раны на шее; его широко распахнутые глаза уставились в пустоту, а рот растянут в знакомой устрашающей улыбке.

Обойдя вокруг кровати, я пробираюсь к большому гардеробу, не сводя глаз с мертвеца, неподвижно лежащего под простынями.

«Представь, что его здесь нет, – убеждаю я себя, – продолжай двигаться».

Я заставляю себя перевести взгляд и хватаю охапку рубашек с вешалки. Я возвращаюсь к двери, крадучись спиной и глядя на труп с безрассудным страхом, что он сейчас сядет и велит мне положить его вещи туда, откуда взял.

Я выхожу из спальни, тихо закрываю за собой дверь, бегом спускаюсь вниз, и, стараясь не обращать внимания на леденящий ужас, заворачиваю и завязываю узлом рубашки вокруг бамбуковых брусков.

Прежде чем уйти отсюда, мне еще нужно раздобыть горючее, чтобы мои самодельные факелы горели дольше, и то, чем их зажечь.

В кухонном ящике я нахожу аптечку, а в ней – дезинфицирующее средство для рук с высоким содержанием спирта. Засовываю его в карман. Рядом с большим искусственным костром в центре гостиной нахожу ветроустойчивую зажигалку.

Не так-то просто бежать с перевязанными брусками под мышками, зажигалкой и дезинфицирующим средством в карманах, с многочисленными болезненными укусами по всему телу – но я бегу к платформе со всех ног и спрыгиваю на пути.

Я вглядываюсь в кромешную темноту туннеля, взрагивая при мысли о том, что снова предстоит столкнуться с крысами. Я стараюсь игнорировать страх, стараюсь думать только о спасении Рен; а сразу после я вернусь в город и найду свою семью.

Я смачиваю ткань на первом факеле легковоспламеняющимся гелем и поджигаю. Голубое пламя расползается по всей рубашке, намотанной на брусок бамбука, постепенно желтеет и наконец вспыхивает ярким огнем.

«Уверен, что хочешь туда вернуться?» – спрашиваю я себя.

Тяжело сглотнув, я думаю о Рен, об остальных ребятах, запертых в камерах, и о Кине.

Кивнув, делаю глубокий вдох и ступаю внутрь.

Туннель кажется куда более зловещим в свете пляшущего пламени факела, освещающего влажные стены и плоский бетонный потолок, покрытый мхом, из которого вырастают короткие сталактиты.

Тени танцуют в унисон с пламенем, и я не могу не озираться по сторонам, уверенный, что повсюду снуют полчища гигантских уродливых крыс с горящими желтыми глазами. Но никого не вижу.

Я иду, поначалу медленно, пока зрение привыкает к мраку, затем набираю темп, продвигаясь все дальше и глубже в туннель.

Через несколько минут я подхожу к развилке. Убегая от крыс в страхе и отчаянии, я не заметил ее в тот раз; пути слева идут слегка в горку, а справа – вниз. Логика подсказывает мне, что Аркан находится правее – я шел, все время опираясь о стену левой рукой, и не мог не обратить внимание, что пути расходятся, если бы вышел сюда по другой стороне, к тому же точно помню легкий уклон вверх.

Я вхожу в туннель направо, и как раз в этот момент, мерцая и шипя, гаснет первый факел.

Возясь в темноте со следующим факелом, пытаясь налить на рубашку дезинфицирующее средство для рук, я слышу первые щелчки когтей по бетону. В панике я роняю открытый едко пахнущий тюбик. Проклиная себя, опускаюсь и спешно шарю по земле, пока наконец мои пальцы не нащупывают треклятую бутылочку. Еще одна крыса пробегает мимо, стуча когтями по бетонному полу и задевая мои пятки своим толстым хвостом.

Схватив зажигалку, я смачиваю ткань гелем и скорее поджигаю.

Пламя вспыхивает, и в то же мгновение я вижу перед собой кишащий ковер из черных и коричневых волосатых тварей с тысячей мутных глаз, жадно смотрящих на меня. Меня окружает море крыс.

Рука с факелом начинает дрожать при мысли о том, сколько мне еще предстоит пройти, и я задаюсь вопросом, надолго ли хватит факелов и дезинфицирующего средства.

Я делаю шаг вперед – рой крыс следует за мной. Они держатся на расстоянии, избегая яркого света от моего самодельного факела. Еще шаг – паразиты следуют за мной по пятам.

– Ненавижу эти туннели, – шепчу я, ускоряясь. Крысы преследуют меня извивающейся, царапающейся, ползущей массой, не выходя на свет, но при этом не сводя глаз со своей потенциальной пищи.

Я бегу, пламя ревет у моего уха, стук шагов больше не отражается эхом от стен, потому что крысы объединяются во все большие стаи, заполняя туннель своими теплыми и зловонными тушами.

Факел освещает мне путь лишь на несколько метров вперед, и я боюсь, что в любой момент могу оступиться, и тогда пламя потухнет; или что врежусь в стену и упаду без сознания, и тогда крысам останется только подождать, когда огонь утихнет, и я стану для них легкой добычей.

Очень скоро и второй факел начинает задыхаться и гаснуть. Я останавливаюсь, в этот раз не дожидаясь темноты, и зажигаю третий факел.

«До Аркана еще далеко, – думаю я, – факела не хватит».

Я выливаю большую часть оставшегося средства на последний брусок, поджигаю его и бросаю догорающий факел в массу тел позади меня.

Я слышу, как они визжат и съеживаются от огня, я бегу из последних сил, пока пламя выжигает факел дотла.

Крысы бегут за мной по пятам, не пересекая кольцо света вокруг меня, но и не отступая от него.

«Где она, где эта платформа? Где Аркан?!»

Я бегу все быстрее, уверенный, что вот-вот увижу впереди свой пункт назначения и там избавлюсь от этих жутких существ и их острых, как бритва, зубов и когтей.

Мимо проносятся стены туннеля, рельсы, зеленая плесень на потолке; я бегу, напрягая каждую клеточку своего тела, бегу изо всех сил к платформе Аркана, который, как бы горько ни звучало, кажется мне теперь островком безопасности и свободы.

Я начинаю задыхаться от переполняющих меня запахов сырости в сочетании с гниющей вонью крыс. Я слышу, как пламя потрескивает и слабеет.

– Нет, – рычу я, яростно толкая себя вперед, заставляя ноги двигаться быстрее, еще быстрее.

Огонь гаснет, но оживает вновь, добираясь до последних остатков топлива, чтобы дожечь их.

Вот она, платформа, там, впереди!

Огонь слабеет, и вот уже крысы бесстрашно увиваются у моих ног.

Я достаю из кармана дезинфицирующее средство, зубами сдергиваю с тюбика крышку, выжимаю последние капли на ближайшую крысу и бросаю факел в своих преследователей.

Раздаются жуткие визги, исходящие от вспышки желтого пламени, почти человеческие крики агонии и ужаса: загоревшись, крысы становятся светом, которого они так боятся.

Я добираюсь до платформы без единой свежей царапины. Взобравшись наверх, я лежу на спине и со смешанным чувством тошноты и триумфа слушаю, как крысы визжат в туннеле.

Я не раз представлял себе побег из Аркана, но никогда не думал о возвращении сюда. Закрыв глаза, я стараюсь отдышаться, затем встаю и возвращаюсь в тюрьму.

День 755 в Аркане

Кина стоит, крепко сжимая в руках детонатор, тем самым сохраняя мне жизнь, и прищурившись смотрит в мою сторону. Услышав мои шаги, она настораживается, готовая к любым событиям и появлениям, но облегченно вздыхает, увидев, что это я, и тут же впадает в ужас при виде моей окровавленной одежды.

– Что случилось?! – спрашивает она.

Я пытаюсь ответить ей, рассказать о крысах в туннеле и безумных людях, что пытались убить меня, о разрушающемся городе, но не знаю, с чего начать.

– Нам нужно добраться до дронов, – вместо этого говорю я.

– Дронов? Зачем?

– Они вооружены галлюциногеном, который вводит тело в спячку, – отвечаю я, сбиваясь в попытке объяснить все быстро и кратко. – Это нужно для Рен: если нам удастся замедлить ее сердцебиение, то замедлится и кровотечение, и тогда, возможно, мы сможем сохранить ей жизнь, пока не доставим к врачу.

– Лука, – Кина кладет руку мне на плечо, когда я хочу пройти мимо нее, – что ты видел? Почему не привел помощь?

И снова я в замешательстве. Как объяснить ей, что там идет война, что мы в серьезной опасности?

– Некому нам помочь… идет настоящая война, Кина. Город в огне. Рен слаба, она потеряла рассудок и начала убивать людей, и там полно таких, как она, – я видел их в деревне, она напали на меня… все плохо, Кина, очень плохо. Думаю, те, кто начал войну, отравили людей, превратили их в машин-убийц.

Кина кивает, взгляд ее блуждает, не фокусируясь ни на чем, пока она обдумывает полученную информацию.

– Хорошо, – говорит она наконец, – ладно. Как нам достать эти дроны?

– Не знаю, – отвечаю я, – но, кажется, знаю кое-кого, кто мог бы помочь.

Я прохожу мимо двух открытых камер и краем глаза замечаю откинутые на кровати тела, посеревшие и неподвижные. Я направляюсь к камере, где некогда обитал Фултон и куда какое-то время назад вбежал Вудс.

Я открываю люк, Вудс смотрит на меня налитыми кровью глазами.

– Вудс? – зову я его, пытаясь добиться реакции от сидящего неподвижно парня.

Медленно опустив голову, он спрашивает низким, охрипшим голосом:

– Лука, что это было? Она мертва? Она убила кого-то еще?

– Вудс, мне нужна твоя помощь. – Я отпираю замок и открываю дверь.

– Стой, стой! – кричит он, вскакивая на ноги и толкая дверь обратно. – Она все еще там?

– Нет, она заперта в камере, – отвечаю я и снова открываю дверь. – Я говорю, нужна твоя помощь.

Вудс осторожно выходит в коридор; страх кажется неуместным на лице такого крепкого, широкоплечего парня.

– Моя помощь? Но в чем?

– Рен умрет, если мы не достанем дроны.

Вудс поднимает руку, жестом заставляя меня замолчать, и ужасается при виде трупа Алистера.

– А-Алистер? – заикается он. – Она и Алистера убила?

– Вудс, послушай меня, – прошу я, стараясь сохранять спокойствие, – у нас мало времени, Рен умирает… С ней что-то произошло, какой-то вирус или что-то подобное, – уточняю я. – Он меняет людей, превращает их в убийц.

– Чувак, она убила их! Она отняла у них жизнь не задумываясь.

– Она не понимала, что делает, – объясняю я. – Как все ребята из группы «А».

– Я не стану ей помогать! – кричит он, и слезы текут по его щекам. – Я убью ее, если снова увижу. Я иду за Адамом, и валим отсюда!

– Вудс, прошу тебя… – умоляю я.

– Это не обсуждается, Лука.

Я наблюдаю, как он идет к камере Адама, опустив плечи и ссутулившись под тяжестью горя. Он останавливается у открытой камеры товарища и, хоть я вижу его только в профиль, мне кажется, прямо на моих глазах он постарел лет на десять.

Я подхожу к нему и обнимаю за плечи.

– Мне жаль, Вудс.

– Как такое может быть, что их вдруг не стало? – спрашивает он.

– Если хочешь отомстить тем, кто сделал это, то должен понять, что Рен не виновата. За стенами Аркана идет война, они отравили невинных людей чем-то, что превращает их в безумных убийц. Рен – жертва, она не враг нам.

– Ты выходил из Аркана? – спрашивает он, оглядывая мой окровавленный комбинезон.

– Да, и кто бы ни напал на Регион, они побеждают.

– Но кто они, Лука? Кто в ответе за смерть моих друзей?

– Это мы и хотим выяснить.

Вудс пристально смотрит на меня, не моргая: в его глазах читаются гнев и горе. Наконец он кивает:

– Расскажи мне, что ты там видел.

Я рассказываю все: как выбрался из камеры и запер там Рен, про туннель, кишащий крысами, про безумцев в деревне. Кина и Вудс внимательно слушают. В конце я излагаю им мою теорию о том, что ядовитые дротики дронов имеют тот же эффект, что и лекарство для гибернации, которое дали моей маме, чтобы отсрочить смерть.

Вудс явно недоволен тем, что мы хотим попытаться спасти жизнь той, которая отняла у него друзей, но он признал, что Рен не была собой, когда совершила то, что совершила.

– Я помогу вам достать дрон, но потом свалю отсюда, понятно?

– Вместе у нас больше шансов на…

– Лука, у меня ничего не осталось: Винчестера нет, Алистер и Адам мертвы. Они были для меня всем в этом проклятом месте, и их больше нет. Я ухожу, и ухожу один, это понятно?

– Ладно.

– Вот и хорошо, – заключает он, скрещивая руки на груди. – Есть один способ достать дрон.

– Какой? – спрашиваю я.

– Не могу сказать наверняка, но Винчестер месяцами не спускал с них глаз по ночам, чтобы понять, как они работают, и собрать какую-нибудь информацию.

– И? – не выдерживает Кина.

– А это кто? – спрашивает Вудс, переводя взгляд с меня на Кину.

– Ответь на вопрос, – настаиваю я.

– В конце концов один дрон сломался, неисправность двигателя или что-то такое, короче, его не могли запустить, чтобы он сам вылетел на ремонт. И около четырех утра они отправили двух механиков через колонну. Винчестер видел, как те открыли чердачный люк, взяли дрон и исчезли в колонне. Вернулись где-то через час с отремонтированным дроном, поставили его на зарядку и ушли.

– Значит, через колонну есть выход наверх? – уточняет Кина.

Я вспоминаю дверь со знаком «Технический персонал» по ту сторону платформы.

– Кажется, я знаю, как туда попасть.

Кина и Вудс следуют за мной до выхода, отмеченного предупреждением о детонировании сердечных имплантов.

– Стойте! – вскрикивает Кина и указывает на желтые буквы.

– Все в порядке, – успокаиваю я, кивая на лежащую на полу отрубленную руку Рен, – я деактивировал его.

– Довольно изобретательно, – присвистывает Вудс. – У Фултона как-то был подобный план.

Мы пересекаем рельсы, заходим в служебную комнату и открываем дверь с табличкой «Технический персонал», там нас ждут еще две двери: «Ремонтные работы» и «Поставки».

– Сюда, – руководит Кина, проводя нас через первую дверь к лестнице, уходящей вниз в темноту.

Мы спускаемся и в конце лестницы попадаем в коридор. Мы идем вдоль изогнутой стены, полагаю, в зону под дворами для прогулок. Еще несколько шагов, и я вижу перед собой дверь. Она не заперта, а за ней еще ступени – винтовая лестница наверх.

– Думаю, это оно, – говорю я и карабкаюсь наверх кругами, пока наконец не упираюсь головой в тяжелый металлический люк. Я открываю его и опрокидываю, отчего люк падает с грохотом, эхом отражающимся по всему двору.

Я поднимаюсь выше и выхожу на самую верхушку колонны. Я в центре дворов, сильный порывистый ветер свистит над разделяющими стенами. Я стою и, словно со смотровой площадки, обозреваю Аркан. Так необычно видеть сверху двор, эту полоску бетонного покрытия, по которой я пробегал туда-обратно сотни часов, уверенный, что никогда отсюда не выберусь, пока не придет время моего перевода в Блок. Я осматриваю пустынные земли за пределами Аркана, где кончаются камеры, и если бы стены между дворами были шире двух сантиметров, мы могли бы пройти по ним и подняться на крышу Аркана, а оттуда спуститься на свободу по ту сторону, и не пришлось бы пробиваться через туннель с крысами.

В восторге от пейзажа, Вудс и Кина с восхищением оглядывают просторы.

С минуту никто из нас не проронил ни слова.

– Пойдемте, – призываю я наконец.

Я подхожу к ближайшему дрону, борясь с головокружением, вызванным пятнадцатиметровой высотой, окружающей меня со всех сторон. Дроны куда крупнее, чем я предполагал, и я пользуюсь возможностью осмотреть один из них в натуральную величину: корпус машины состоит из черного углеродного волокна, по бокам расположены два гребных винта и один большой в середине, а снизу – три оружейных ствола.

– Стой, – просит Вудс. – Он не нападет? Лампочка горит.

– Не думаю, – говорю я. – Станция подзарядки еще работает, поскольку ее механизмы находятся внизу, в подземном бункере, но если они остановили дождь и вывели из строя экраны, то, полагаю, эти штуки тоже отключили.

– Откуда ты об этом знаешь? – все еще сомневается Вудс.

– Рен говорила, – отвечаю я, хватая огромный дрон и снимая его с подзарядки. – Помогите мне.

Вудс и Кина помогают мне спустить дрон по лестнице и отнести его по коридору обратно в комнату для персонала, и там, при тусклом свете запасных ламп, мы пытаемся изучить аппарат и понять, как достать дротики. К счастью, у нас есть Вудс, который, как оказалось, неплохо разбирается в электронике. Открутив болты, он снимает панели, достает магазин, полный галлюциногенных боеприпасов, и протягивает мне:

– Держи.

Я вынимаю три дротика и внимательно рассматриваю их. Кончики полые, а значит, жидкость попадает в кровь из прикрепленного пузырька; получается, все, что мне нужно сделать, – это воткнуть один такой дротик в вену, и Рен попадет в мир психических пыток – но вполне возможно, этого будет достаточно, чтобы спасти ей жизнь.

Мы спешим вернуться в коридор, где я по-прежнему стараюсь не заглядывать в открытые камеры; подбегаем к моей, и я отворяю люк. Мне не нравится то, что я вижу: Рен так и лежит на кровати, бледная как полотно; ее волосы спутаны от пота, кожа будто натянута, скулы выпирают сильнее обычного, щеки впалые от истощения, а простыни под ампутированной рукой впитывают продолжающую вытекать из раны кровь.

Я открываю дверь, становлюсь рядом с Рен на колени и, прошептав «прости», втыкаю маленький дротик в выпирающую на шее вену.

Я смотрю, как ее тело расслабляется, и на секунду задумываюсь, подействует ли яд на людей с механическими легкими и сердцем. Наверняка медикамент смешан с нанотехнологиями. Прислушиваясь к гомону в ее груди, я замечаю изменения: механизмы замедляются в ответ на введенный препарат.

– Я вернусь, – говорю я неподвижной Рен. – Обещаю, – и выхожу в коридор к ребятам. – Я забираю это, – говорю я Кине, указывая на детонатор в ее трясущейся руке. – Спасибо.

Кивнув, она осторожно протягивает мне его.

– Это то, что я думаю? – спрашивает Вудс.

– Нужно выпустить остальных, – предлагаю я, игнорируя вопрос.

– Ну-ну, удачи, – отвечает Вудс, снова скрещивая руки на груди. – Тут, между прочим, и довольно плохие ребята сидят. И я уже сказал, я не собираюсь тут околачиваться.

– Я могу как-то убедить тебя остаться? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает он без колебаний. – Мне пора в другое место. Если там и правда война, я знаю, чью сторону принять.

– Что ты имеешь в виду? – уточняет Кина.

Вудс долго смотрит на нее, словно решая, что ей сказать, и в конце концов произносит:

– Тебя это не касается.

Я хочу еще раз попробовать уговорить его остаться, но он и так уже дважды оказал мне услугу, не убив Рен и помогая с дроном.

– Помнишь, что я говорил про туннели?

– Да, крысы.

– В комнате для персонала есть ультразвуковой пистолет, – рассказываю я ему, – а в комнате с аварийным оборудованием есть кое-какое защитное снаряжение – возможно, тебе этого хватит, чтобы выбраться. Еще они боятся света, придумай что-нибудь…

Вудс кивает, и на мгновение кажется, что он снова хочет что-то сказать, но вместо этого он поворачивается и уходит.

Мы с Киной стоим в тихом коридоре и слушаем, как отдаляются его шаги.

– Ну, и вот мы снова вдвоем, – прерывает тишину Кина.

Я согласно киваю:

– Надо собрать остальных из команды.

– Команды? – недоумевает Кина, следуя за мной к закрытой двери.

– Да, мои друзья, – отвечаю я, пытаясь включить экран на стене. Странно, что видеонаблюдение еще работает. Я вижу Акими, вышагивающую взад и вперед по камере, и открываю дверь.

Она в ужасе прижимается к дальней стене, но, узнав меня, подбегает и обнимает обеими руками за шею, всхлипывая с облегчением.

– Я так испугалась, – говорит она, глотая слезы; ее акцент сильнее, чем обычно.

– Все в порядке, – успокаиваю я ее, – ты в безопасности.

Отстранившись, она оглядывает мой окровавленный тюремный комбинезон.

– Что случилось? Она ранила тебя?

– Нет, это не Рен, – отвечаю я, выводя Акими из камеры в коридор. – Я все объясню, когда выйдут остальные.

Я знакомлю Кину и Акими.

– Красивое платье, – отмечает Кина, и я только сейчас обращаю внимание, что Акими переоделась в летнее красное платье, которое принесла ей Рен во время сбора нашего ночного клуба пару недель назад.

– Спасибо, – отвечает Акими, разглаживая ткань. – Я подумала, знаете, если умру… то хоть буду красивой.

Я иду к следующей камере. Не узнаю мальчишку, лежащего на кровати, так что мы проходим мимо. Следующие две камеры открыты. Я смотрю прямо перед собой, не желая видеть того, что внутри, кто бы там ни был, но Акими останавливается.

– Она добралась до Эмери, – шепчет Акими. – Она убила Эмери.

Закрыв глаза, я пытаюсь прогнать боль.

Дойдя до следующей закрытой двери, проверяю экран. Под и Игби сидят на кровати и общаются. Я так рад, что они живы – я распахиваю дверь и захожу в камеру.

Под резко встает и, прежде чем я успеваю возразить, замахнувшись, ударяет меня прямо в подбородок с такой силой, что на секунду я теряю сознание и прихожу в себя уже лежа на полу.

Поначалу мир кажется сном в приглушенных красках и отдаленных звуках.

– Под, это Лука! Это чертов Лука! – я слышу крик Игби.

Поднимаю глаза и вижу, как маленький Игби дергает за рукав своего широкоплечего и крепкого друга.

Покачав головой, встаю на ноги.

– Черт, Под, неплохое попадание для слепого!

– Прости, Лука, ты так ворвался. После всего, что было, я предположил, что на нас снова нападают.

– Моя вина, – отвечаю я ему, разминая челюсть, чтобы понять, не сломана ли она.

– Вот это да, Под, какой хук! – восхищается Игби.

– Спасибо, – отвечает Под, совершенно спокойный и сдержанный.

– Тебе помочь? – предлагаю я, когда он направляется в коридор.

– Нет, спасибо, – отказывается он с улыбкой, проходя мимо меня. – Я вырос в деревне бездомных и на свалочных баржах, тут уж справлюсь.

– Так ты из детей-барахольщиков? – спрашиваю я.

Под кивает, улыбаясь:

– Мы предпочитаем «отверженная молодежь».

– О, извини, я не знал…

– Шучу, – признается Под, улыбаясь шире.

Я смеюсь. Пытаюсь представить его ребенком, как он роется в горах выброшенного мусора в попытках найти что-нибудь стоящее на продажу или ремонт, уворачиваясь от длинных очередей из ультразвуковых винтовок снайперов, патрулирующих гигантские морские полигоны.

Я говорю Под и Игби, что расскажу им все, когда выпустим остальных наших ребят.

Следующей мы открываем камеру Пандер. Я не могу не улыбнуться с огромным облегчением, видя, как она выходит из камеры.

– Ну что, поехали отсюда, – требует она, поправляя на носу толстые очки и глядя в сторону платформы.

– Пандер, мы не можем просто так уехать туда, на город напали.

– Но раз на город напали, значит, наши семьи и друзья в опасности, а мы прячемся здесь, как трусы!

Не успевает она договорить, как издалека раздаются пронзительные выстрелы УЗП.

– Что это? – спрашивает Акими.

– Думаю, крысы одолевают Вудса, – отвечаю я, глядя в сторону туннелей.

Сглотнув, Пандер следует за нами прочесывать остальные камеры в поисках знакомых ребят.

Мы доходим до камеры Джуно. К этому моменту я уже чувствую себя увереннее и комфортнее: с друзьями я в безопасности. Но стоит мне открыть люк, как Джуно протягивает свои тонкие, в отметинах от наркотиков руки и хватает меня. На секунду мне кажется, что эти маленькие сильные ручонки утащат меня сквозь крошечное отверстие, но я отталкиваюсь и хлопаю по ним дверцей люка снова и снова, пока они не исчезают внутри и люк захлопывается до конца.

– Вот черт, она одна из них! – пытаюсь я отдышаться.

– Одна из них? – повторяет Пандер. – Из кого?

– Ты же была во дворе, когда ребята из группы «А» пытались перелезть через стены, забыла? – недоумевает Игби.

Пандер кивает.

– Не только группа «А» такие, – отвечаю я. – То же самое случилось с Рен и остальными за пределами Аркана. Они обезумели.

– Да уж, новости так себе, – бормочет Под.

– Это точно, – соглашаюсь я. – Что будем делать?

– Идем дальше, – предлагает Пандер.

Я киваю и заставляю себя идти дальше, хоть и едва стою на ногах.

Уже не надеясь найти еще кого-то из наших в живых, я подхожу к следующей двери и поднимаю дрожащую руку к экрану. Здесь раньше сидел Малакай. Я не уверен, добрался ли он до своей камеры, и заранее представляю себе его безжизненное тело, такое же серое, как у Фултона и Алистера, лежащим на полу. Включив экран, вижу Безупречного беззаботно валяющимся на кровати, скрестив ноги за чтением комиксов.

Я отпираю дверь.

– Не сомневался, что кто-нибудь да выживет, – говорит он, бросая журнал на пол. – Что-то вы не спешили.

– Извини, что заставили ждать, – отвечаю я, неприятно застигнутый врасплох его поведением. Я ожидал увидеть сломленного человека, оплакивающего Рен, внезапно впавшую в безумие, но он, кажется, вполне спокоен.

– Все нормально, – продолжает Малакай, потягиваясь и вставая на ноги.

– Как ты? – спрашиваю я, изучая выражение его лица в надежде найти отклики боли или скорби от утраты.

– Так что, мы по-прежнему полагаем, что там война, верно? – интересуется он, игнорируя мой вопрос и оглядывая пятна крови на моей одежде.

Я киваю:

– Думаю, да.

– Что ж, наверное, отчасти это хорошие для нас новости, – задумчиво произносит Малакай. – Лучше помереть там, чем тут.

– Ну да, наверное, – говорю я.

Он выходит в коридор и оглядывается:

– Фултон?

– Мертв, – отвечаю я.

– Алистер, Эмери?

– Мертвы.

– Вудс?

– Он сбежал, – отвечает Кина.

– Джуно?

– Она… – начинаю я.

– …психопат-убийца, – заканчивает за меня Пандер.

– Интересно, – размышляет Малакай и поворачивается к Кине. – А ты кто такая, черт возьми?

– Я Кина, а ты, черт возьми, кто такой?

Малакай игнорирует ее и поворачивается ко мне:

– Адам?

– Мертв.

Малакай вздыхает:

– Это все Рен?..

– Да, – отвечаю я.

– И она…

– …психопат-убийца, – договаривает Пандер.

– Она жива, – говорю я Малакаю. – Сильно ранена, но жива.

– Ну, ладно, – он оглядывает собравшихся. – Итак, полагаю, это и есть наша маленькая команда выживших. Дайте-ка на вас поглядеть.

Он изучает шестерых Убогих с ног до головы и разражается смехом.

– Ты, знаешь ли, тоже не подарок, Баннинстер, – язвит Пандер, ее взгляд за толстыми линзами очков кажется еще более суровым.

– Ну, ладно, извините, – вздыхает Малакай. – Просто… мы же точно там не выживем.

– Очень смешно, – закатывает глаза Акими.

– Ну, ты объяснишь нам, что произошло? – Под подходит ко мне шаркающими шагами, его слепые глаза мечутся из стороны в сторону.

Я рассказываю им все с самого начала. Как Рен пришла к моей камере и пыталась сдетонировать имплант в моем сердце. Не могу удержаться, чтобы краем глаза не наблюдать за Малакаем, когда описываю, как Рен отрезало руку крышкой люка; и от его встревоженного взгляда мне становится легче. Рассказываю, как мне пришлось вручную накладывать жгут, чтобы приостановить кровотечение. Как я деактивировал барьер на выходе и как столкнулся с крысами; о мальчишке в деревне, о старухе, о горящем городе. Я объясняю, что ввел Рен яд дрона в надежде, что она проживет еще хотя бы несколько дней.

– Ни фига себе! – шепчет Игби, когда я заканчиваю.

– Да уж, ни фига себе… – поддерживает Акими.

– Надо идти, – говорит Пандер, снова глядя в сторону платформы. – Мы зря тратим тут время.

– Что насчет остальных? – спрашивает Кина, смотря вдоль коридора на закрытые восемь или девять камер, которые видны отсюда. Далее по кругу Аркана есть и другие.

– Да ни за что на свете мы не откроем эти камеры, – возражает Игби.

– Но мы должны, – настаивает Кина, поворачиваясь к нему, – иначе они умрут.

– Эй, новенькая, – обращается к ней Малакай повелительным тоном, – их не просто так не приняли в наш полуночный клуб.

– Да что, черт возьми, это за полуночный клуб такой? – спрашивает она.

– Учитывая, что тебя не приглашали, это не твое дело.

– Рен разрешала нашей группе выходить по ночам каждую среду, – поясняю я ей. – Нас она считала неопасными, а вот остальных…

– А оказалось, что она сама опасная, – не удержалась Акими.

– Она больна! – выкрикиваю я. – Это не ее вина.

– Опасные они или нет, – продолжает Кина, перекрикивая остальных, – мы не можем оставить их умирать с голоду в камерах – это просто варварство.

– А если мы их выпустим, то сыграем в «Угадай, кто тут серийный убийца», – возражает Малакай.

– Да это мы станем убийцами, если оставим их умирать, – парирует Кина.

– Ты что, забыла, кто мой сосед? – спрашивает Малакай, стуча в запертую дверь камеры, смежной с его. – Дам подсказку: его любимая фраза – «Лука Кейн, я убью тебя». Ничего не напоминает? Сомневаюсь, что твой парень захочет, чтобы Тайко Рот бродил по этим коридорам.

Я заставляю себя опустить тот факт, что он назвал меня ее парнем, и стараюсь состредоточиться на более важном: Малакай прав, я не хочу освобождать Тайко Рота.

Все почему-то смотрят на меня.

– Ну? – спрашивает Под.

– Что ну? – переспрашиваю я, застигнутый врасплох внезапной коллективной атакой.

– Выпускаем остальных? – присоединяется Игби.

– Не знаю я, почему вы меня спрашиваете?

– Не знаю, – отвечает Игби.

– Может, проголосуем? – предлагает Под.

– Нет, – резюмирует Кина, – мы не будем голосовать на тему того, жить этим людям или умирать. Мы их выпускаем.

Молчание прерывает Малакай:

– Ладно, кто за то, чтобы оставить их в камерах, поднимите руки.

– Я же сказала, мы не будем голосовать! – сердится Кина.

Под, Игби, Пандер и Малакай поднимают руки.

– Большинство, – констатирует Малакай. – Итак, как отсюда выбраться?

– Стойте! – не сдается Кина. – Минуточку. У этих людей тоже есть братья и сестры в реальном мире, отцы и матери. Что, если бы в этих камерах сидели ваши близкие, разве вы не хотели бы, чтобы кому-то хватило смелости выпустить их?

– Ну, конечно, – пожимает плечами Малакай, – но что поделать, жизнь несправедлива. Иногда выигрываешь, иногда проигрываешь.

– Что ж, я не дам им проиграть, – говорит Кина.

Она устремляется к ближайшей двери, выдвигает замок и открывает ее.

Я чувствую, как напрягается каждый мускул моего тела от неизвестности и ожидания, что за этой дверью окажется очередной монстр.

Но ничего не происходит, ни звука. Кина заглядывает в камеру, и мы потихоньку собираемся у нее за спиной.

Мальчик лет десяти-одиннадцати стучит по экрану, висящему на стене, и что-то бормочет себе под нос. Кажется, он даже не замечает нас.

«Совсем ребенок», – мелькает у меня в голове, и я не понимаю, как могли машины обвинить его в совершении преступления, каким бы оно ни было.

– Эй, – ласково зовет Кина.

Мальчик медленно поворачивает к нам голову и смотрит на собравшуюся в дверях толпу людей.

– Вы пришли починить его? – спрашивает он, указывая на экран.

– Нет, мы пришли выпустить тебя. Там война началась, – поясняет ему Кина.

– Я не могу уйти, – отвечает мальчик, – мне нужно выбрать себе завтрак.

Кина смотрит на каждого из нас и снова обращается к ребенку:

– Как тебя зовут?

– «Доброе утро, заключенный 9–71–990», – говорит малыш, подражая голосу Хэппи. – «Сегодня понедельник, двадцатое июня, день четыреста четвертый в Аркане. Пожалуйста, выберите свой завтрак».

– Что же нам делать? – спрашиваю я Кину.

Она размышляет, покусывая внутреннюю часть щеки. Пожав плечами, заходит в камеру и опускается на колени рядом с мальчиком.

– «Пожалуйста, выберите свой завтрак…» – шепчет он, но замолкает, пятясь при виде Кины.

– Все хорошо, – успокаивает она его, поднимая руки вверх. – Тебе страшно, это нормально, нам всем страшно, но экран не заработает, и нам нужно выбираться отсюда.

– День четыреста четвертый в Аркане, – повторяет мальчик, нервно смотря на Кину, и отводит взгляд.

– Меня зовут Кина Кэмпбелл, – представляется она. – Тебе больше не нужно сидеть в этой камере, понимаешь?

Он смотрит на нее бегающими глазками.

– Кило, – шепчет он, – меня зовут Кило Блю. Д-друзья называли меня Блю.

– Блю, ты можешь оставаться тут, если хочешь, но еды и воды больше не будет, экран не включится, и ты останешься один.

Кило Блю смотрит на Кину и вот-вот расплачется:

– Я был один четыреста четыре дня.

– Тогда пойдем с нами.

– Но это мой дом, – шепчет он.

– Уже нет.

Мальчик оглядывает четыре стены своей камеры, кровать, сломанный экран. Слезы тихо стекают по его щекам. Кивнув, он встает, берет Кину за руку, и они выходят в коридор.

– Это Кило Блю, – представляет она его всем нам. – Друзья зовут его просто Блю.

– Привет, Кило, – здоровается Малакай, саркастически улыбаясь.

Мне становится стыдно от мысли, пришедшей мне в голову: не будет ли мальчик нас тормозить? Вообще-то я должен радоваться, что он пришел в себя и покинул камеру.

– Привет, Блю, – здороваюсь я, стараясь отогнать негативные мысли.

– Все могло закончиться иначе, знаешь ли, – шепчет Малакай Кине.

– Теперь вы понимаете? – обращается девушка к группе, игнорируя протест Малакая. – И его вы хотели оставить тут умирать?

– Вот дерьмо, а она права, – отвечает Пандер. – Я голосую за то, чтобы открыть камеры, только осторожно: есть тут пара людишек, жаждущих моей смерти, – вытянув руку, она касается татуировки под правым глазом.

– Да, – кивает Под, – мы должны их выпустить. Если оставим их здесь, то мы ничем не лучшие тех ублюдков, что засунули нас сюда.

Сердце начинает колотиться от такого поворота событий. Все, о чем я могу думать, – это неизбежное освобождение Тайко Рота.

– Хорошо, – говорю я, пытаясь унять дрожь в голосе, – большинство за то, чтобы открыть камеры.

– Вы ненормальные, – бормочет Малакай, скрещивая руки на груди.

– Стойте, – слышится напряженный голос Акими, – можно подождать секундочку?! Что, если мы откроем камеру, а там будет кто-нибудь из этих безумных? Такой как Рен, или Джуно, или группа «А»? Вы не задавались вопросом: почему одни сходят с ума, а другие нет?

Мы все переглядываемся, надеясь, что у кого-то может быть разумное объяснение.

– Бессмыслица какая-то, – отвечает Пандер. – Джуно не может быть одной из них, она отказалась от Отсрочки, которая свела с ума группу «А». Через несколько месяцев ей исполнится восемнадцать, и она сказала, что пусть лучше ее сотрут, чем отправят в Блок. С другой стороны, она кололась, она клон. Может, она сошла с ума от того, что не смогла достать «Побег»?

– Но это не объясняет ситуацию с Рен, – подхватывает Акими, уже более спокойным голосом, – или с другими, кого Лука видел снаружи. Почему они обезумели?

Нависло долгое молчание. Малакай пожимает плечами:

– Мы знаем не больше твоего, Акими.

– Хотите знать, что я думаю? Я думаю, это лишь вопрос времени, и мы тоже сойдем с ума, как все остальные, – в глазах Акими загорается страх.

– Так или иначе, – говорит Под, – это ничего не меняет. Нам остается только двигаться дальше.

И снова наступает тяжелое молчание.

– Под прав, – нарушаю я тишину, – это ничего не меняет. Мы либо сойдем с ума, либо нет.

Я иду к следующей камере и открываю люк. Девушка лет шестнадцати перестает расхаживать и резко оборачивается. Не говоря ни слова, она пристально смотрит на меня.

– Привет, – здороваюсь я и сразу чувствую себя глупо.

– Война пришла? – спрашивает она.

– Кажется, да.

– Ну, тогда выпустите меня отсюда.

Я отпираю дверь, девушка выходит.

– Сердечный барьер работает? – она кивает в сторону выхода.

Должно быть, она имеет в виду линию срабатывания детонирования.

– Нет, он выключен, – отвечаю я.

Пройдя мимо меня, она направляется к выходу.

– Куда ты? – спрашивает ее Пандер.

– Пойду искать Исчезнувших. Если вам хватит ума, то и вы пойдете за ними.

– Стой, – зову я, – в туннелях очень опасно.

– Справлюсь, – бросает она.

– Можешь остаться с нами, – предлагает Кина.

– Нет уж, спасибо, – фыркнув и рассмеявшись, она проходит к третьей по счету камере от ее и открывает дверь. Оттуда выходит высокий худощавый парень со шрамом на щеке.

– Началось? – спрашивает он.

– Да.

Они обнимаются, затем он оглядывает нас:

– Кто эти неудачники?

– Какая разница, – отвечает девушка, и они уходят к платформе, скрываясь за поворотом коридора.

– Эй! – кричу я им вслед. – В туннеле крысы…

– Отвали, – эхом возвращается голос парня.

– Что ж, прошло неплохо, – комментирует Малакай.

– Неудачники? – переспрашивает Пандер. – Ну, в смысле, обязательно было нас так называть?

Я подхожу к следующей камере, она открыта, а внутри Рина – я узнаю ее по кудрявым рыжим волосам. Она неподвижно лежит под одеялом, и может показаться, что она просто спит, но я знаю, что сердце ее больше не бьется. Должно быть, она убежала от Рен и легла в постель, находясь в состоянии шока.

«Это сделала Рен, – думаю я. – Рен нацелила на нее детонатор и взорвала имплант в ее сердце».

– Она пойдет с нами? – спрашивает Блю, ни на шаг не отходящий от Кины.

– Нет, она останется здесь, – отвечает Кина пустым голосом, закрывая камеру девочки.

Двое ребят и девушка из следующих трех камер также решают отправиться в путь самостоятельно, а не присоединяться к нам.

Мне хочется поторопиться, чтобы скорее выбраться отсюда. Перед глазами стоит город в огне; я по-прежнему ясно помню безумные глаза людей, напавших на меня в деревне, окровавленные простыни мертвеца в кровати. Я хочу найти отца и сестру и убедиться, что они в порядке.

Я ускоряю шаг. Мы проходим мимо пустой камеры Вудса и еще двух с мертвыми заключенными внутри. Кина пытается заслонить собой маленького Блю, поравнявшись с этими камерами, но он, замедлившись, откидывается назад и видит неестественно перекошенный труп. Лицо мальчика становится пепельным, и он замолкает.

В следующей камере живет парень крупного телосложения. Ему, наверное, около восемнадцати, иначе бы он был уже в Блоке, но из-за рельефных мышц, густой щетины и мешков под глазами он выглядит на все тридцать.

– Откройте дверь, – требует он, когда я заглядываю к нему через люк.

– Слушай, происходит что-то серьезное, мы думаем, что началась война…

– Открой. Чертову. Дверь, – приказывает он, отчеканивая каждое слово.

– Ладно, сейчас, – я закрываю люк и тянусь к замку.

– Подумай хорошо, – останавливает меня Малакай.

Я перевожу взгляд с ручки двери на Кину и обратно, потом отпираю замок и открываю дверь.

– Прочь с дороги, – велит верзила, проталкивая в коридор свое громадное тело через дверной проем.

– Я Лука, – говорю я, – а это…

– Плевать, – бубнит парень, проходя мимо и открывая соседнюю камеру. Оттуда выходит тощий парнишка с безучастным взглядом сквозь толстую оправу очков, кладет руку на плечо громилы и смотрит на нас.

– Они с тобой? – спрашивает он странным пронзительным голосом.

– Нет, – отвечает громила.

– Стоять, – велит нам Очкарик, тыкая в нас длинным пальцем. – Не двигаться. – Он снова оглядывает нас и, останавливая взгляд на Пандер, с ухмылкой тычет в нее своим пальцем.

– Офигеть, – шепчет Пандер.

Эти двое вышедших принимают наш квест по освобождению оставшихся, только они куда более избирательны, чем мы.

Громила открывает третью по счету после его камеру, и оттуда выбегает девушка.

– Слава Последним Богам, Сорен, ты живой, – плачет она, кидаясь в его объятия. Она целует его в шею, и он опускает ее на пол.

– Это не к добру, – шепчет Малакай.

– Почему? – спрашиваю я.

– Ты что, на прогулках ничего не слушал? Эти ребята знали друг друга в реальном мире, и здесь у них есть враги.

– Но мы-то им не враги, – подчеркивает Акими.

– Вот именно, – соглашаюсь я, наблюдая, как группа этих товарищей идет дальше по коридору. – Мы им не враги.

– Что, по-твоему, они собираются сделать, когда откроют камеры своих врагов? – задает вопрос Малакай.

Мы нервно наблюдаем, как трое только что освобожденных заключенных движутся к одной из открытых камер. Они резко замирают, и я понимаю, что они увидели труп своего друга, одну из жертв Рен.

Здоровяк мчится на нас.

– Кто убил ее? Кто из вас убил ее?! – требовательно орет он.

– Послушай сюда, – отвечает Малакай, делая шаг вперед и глядя ему в глаза. – Она была уже мертва, когда мы выбрались, как и многие другие, мы ничего не могли поделать.

Громила наклоняется ниже к Малакаю и говорит мягким, спокойным голосом:

– Скажи мне, кто из вас это сделал, или помрете все, понял меня?

– Если бы не мы, ты так и сидел бы в своей клетке, так зачем нам убивать твоего друга?

Громила бьет Малакая кулаком в живот с такой силой, что тот падает на пол прежде, чем мы все успеваем понять, что происходит. Малакай кашляет, задыхаясь, а громила указывает на нас.

– Сесть, – велит он, и мы садимся. – Я вернусь и разберусь с вами.

Он поворачивается было, чтобы уйти, но снова оглядывает нас, и его блуждающие глаза останавливаются на мне и моей правой руке, в которой я держу детонатор.

– Так, так, а это интересно, – говорит он. – Это все сильно упрощает.

Он улыбается и убегает прочь, топая так громко, что кажется, будто он где-то рядом, хотя на самом деле они с приятелями уже свернули за угол.

Мы сидим в тишине. Блю начинает рыдать, прижимаясь к Кине.

– Ну, как, довольна, что выпустила их? – хрипит Малакай, корчась на полу.

Кина открывает рот, чтобы ответить, но не находит подходящих слов.

– Что он имел в виду, говоря, что это все упрощает? – спрашиваю я.

– А то, что он убьет нас всех, когда вернется, – уточняет Малакай и садится.

Мы слышим, как где-то далеко по коридору открывается камера и оттуда раздаются крики и мольбы о пощаде.

– Что они делают? – спрашивает Акими.

– Они продавали «Побег» во внешнем мире, – объясняет Пандер, – а сейчас убивают членов конкурирующей банды: Совершенных, продававших «Побег» в Вертикалях.

Мы слышим, как со скрипом открывается еще одна камера, откуда пронзительный мальчишеский голос испускает какие-то неубедительные угрозы; и снова раздаются крики. Блю рыдает все сильнее.

– Мы должны помочь, – говорит Под, вставая на ноги. – Надо остановить их.

Игби тянет его обратно вниз.

– Ты спятил?! Они же чертовы психопаты.

– Я понимаю, – шипит Под в ответ.

– Зачем мешать убийцам?

– Замолчите, да заткнитесь вы все! – шепчет Малакай как можно громче, так, чтобы не услышал громила. – Дайте подумать.

Он размышляет секунд десять-двадцать, пока шайка хладнокровных бандитов убивает еще одного заключенного. Как рев животного, борющегося за свою жизнь, раздаются гортанные крики девушки.

– Можешь думать быстрее? – торопит Пандер. – Тот мелкий узнал мои тату, меня они убьют в первую очередь, когда вернутся.

Малакай встает, еще секунду медлит, а затем бежит к закрытой камере в противоположном от психопатов направлении. Он отпирает замок и открывает дверь.

– Они убивают твоих друзей, – кричит он в камеру, – скорее!

И повторяет то же самое с другими заключенными.

Я наблюдаю, как двое освобожденных держатся за руки с минуту – девушки лет семнадцати, невероятной красоты, обе с ярко-голубыми глазами, которые, кажется, переливаются, как лунный свет. Они Совершенные, в этом нет сомнений. Повернувшись, они бегут в направлении, откуда раздаются крики.

Малакай подходит к следующей камере, но прежде чем открыть ее, поворачивается ко мне:

– Прости, Лука.

Поначалу я в замешательстве, но когда он открывает дверь и велит заключенному поспешить на помощь друзьям, я понимаю, за что он извинился.

Я вижу Тайко Рота впервые, но я не сомневаюсь, это он. Высокий, смуглый, с идеальной костной структурой – он Совершенный.

Заглянув ему в глаза, я чувствую, как земля уходит из-под ног. Теперь я понимаю, почему он хочет убить меня. У него такие же, как у брата, глаза. Прищурившись, он стискивает зубы. В памяти всплывает картина: его брат падает с крыши Вертикали «Черная дорога», размахивая руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, но ловя лишь воздух.

– Вот дерьмо, – восклицает Акими, стоя рядом со мной.

Глаза Тайко впиваются в меня, и я вижу всю боль, которую он испытывает и которую хочет причинить мне. Но его внимание привлекает крик откуда-то из коридора. Он оглядывается на меня еще раз, а затем убегает помогать своим товарищам в бою.

– Собираетесь просидеть тут всю ночь? – спрашивает Малакай. – Двигайтесь.

– Это и был наш план? – интересуется Акими.

– Да, это и был мой план. А теперь бежим.

– А как же остальные? – недоумевает Кина.

– Ты спятила? Если мы сейчас останемся, то все умрем, а если сбежим, у нас хоть будет шанс выжить.

Кина вздыхает, уставившись на неоткрытые камеры вдоль коридора.

– Ладно, пойдем.

Мы все бежим за Малакаем по закругленному коридору Аркана. Я знаю, что отсюда есть только один выход и что не все пройдут через туннель, но выбора у нас нет.

От выхода нас отделяют какие-то десять метров, как вдруг перед нами, размахивая кулаками и оскаливаясь, падают на пол Тайко и тот парень в больших очках. Тела остальных лежат бездыханны; эти двое – единственные выжившие в этой мелкой войне банд: Тайко, высокий и сильный, и Очкарик, худощавый, но дикий.

Мы все останавливаемся, застыв при виде разыгравшейся перед нами сцены. Тайко хватает мелкого за волосы и обхватывает его шею своими крупными руками. Он душит его и бьет головой о бетонную стену.

Покончив с парнем, Тайко встает на ноги. Его дыхание не учащенное, нормальное – ведь в его груди с невероятной скоростью работает САПК. Он указывает пальцем на меня:

– Я говорил тебе, что однажды убью тебя.

– Тайко, послушай…

– Тихо, – прерывает он. Спокойствие в его голосе ужасает.

– Да ладно тебе, Тайко, дай нам просто уйти, – просит Малакай.

Тайко смотрит на него с безразличием, и Малакай замолкает.

– Я хочу, чтобы вы все вошли в ту камеру, – говорит он, указывая на ближайшую свободную. – Мне нужно время подумать, как это сделать.

– А если мы откажемся? – спрашивает Пандер.

– Тогда я убью вас всех.

– Нас восемь, – указывает Пандер на всех.

– Восемь Убогих, – уточняет Тайко, голос его по-прежнему спокоен. – Один слепой, один глухой и мальчишка. Остальные не представляют большой угрозы. Делайте, как говорю, и умрет только Лука.

Не давая им времени выдумать что-либо еще, я ступаю в камеру, и один за другим ребята следуют за мной.

– Я скоро к тебе вернусь, Лука Кейн, – говорит Тайко и захлопывает дверь.

– Все интересней и интересней, – вздыхает Малакай, проводя рукой по густым волосам.

– Отвернитесь все, мне нужно пописать, – просит Пандер, расстегивая липучку комбинезона по пути к унитазу.

– Эй, подожди, пока мы отвернемся хоть, что ли, – говорит Малакай.

– Чего это? – интересуется Пандер, постукивая пальцем по слуховому аппарату, словно он барахлит. – Боишься увидеть сосок? У всех есть соски, Малакай, смирись с этим.

Все отворачиваются, уставившись на дверь.

– Может, поговорите о чем-нибудь, что ли? – предлагает Пандер, сидя за нашими спинами. – Сложно сосредоточиться в мертвой тишине.

– Так, ну что, отличный у всех выдался денек, а? – начинает Акими, рассмешив Малакая до слез.

– О, да! – восклицает он. – Как в незабываемом сне!

– Всяко получше обычного дня в Аркане, – комментирует Игби, озираясь по сторонам. Его редеющие волосы растрепались после всего произошедшего.

– Верно, – соглашается Под. – Я бы лучше прошел через это еще раз, чем прожил бы здесь еще сто дней. – Он щелкает костяшками пальцев, а затем опирается своими крупными руками о стену.

– Разве что в следующий раз поменьше смертей, – предлагает Игби и добавляет раздраженно для пущего эффекта: – Офигенно!

– Вудс был прав, – говорит Малакай, – надо было бежать, пока была возможность. Давайте откроем камеры, станем героями, – бормочет он, передразнивая Кину.

Я слышу все эти разговоры лишь краем уха, мои мысли заняты тем, что произойдет, когда Тайко решит, как именно хочет убить меня. Возможно, там, на войне, я был бы в большей безопасности. Руки трясутся, голова кружится.

– Закончила, – сообщает Пандер, смывая в туалете и вставая в ряд с нами лицом к стене. – Так что, Тайко убьет нас?

– Он убьет только меня, – поправляю я, подавляя ком в горле.

– Ты болван, если веришь в это, – комментирует Игби.

– Ему плевать на вас, ребят, – отвечаю я, – до тех пор, пока вы не будете мешать ему разделаться со мной.

– За что он так хочет убить тебя? – спрашивает Малакай, пристально изучая меня, будто его только сейчас осенило.

Я молчу, уставившись себе под ноги.

– Эй, а почему мы до сих пор стоим лицом к стене? – спрашивает Кина.

Мы переглядываемся, пожимая плечами.

Акими опирается о стену, на которой висит экран, Пандер, Блю и Кина садятся на пол, я встаю у раковины рядом с Подом и Игби, а Малакай садится на край унитаза.

Мы смотрим друг на друга, ничего не говоря, слушая тишину и, вероятно, задаваясь одним и тем же вопросом: когда вернется Тайко?

Я наблюдаю, как Блю ерзает и потирает глаза, и понимаю, что он все больше волнуется.

– Это все ты виноват, – шепчет он, поворачиваясь ко мне боком и глядя на меня искоса.

– Что? – переспрашиваю я, не уверенный, что правильно расслышал.

– Он… он хочет убить тебя, а теперь убьет нас всех, – укоряет меня мальчик тихим, встревоженным голосом.

– Эй, всего пару часов назад ты не хотел уходить из своей камеры. Ты бы так и умер там, – напоминаю я.

– Но я не хочу умирать, – отвечает он со слезами на глазах.

Я вздыхаю:

– Ты прав, прости.

– Твои извинения сейчас не помогут, – говорит Блю, разразившись слезами. – Извинения бесполезны.

– Блю, успокойся, – просит Малакай.

Мальчонка начинает задыхаться, громко вдыхая и выдыхая воздух.

– Я так и умру тут, умру, а потом что? А что потом?! Да ничего! Знаете, за что меня посадили? Я занимался перевозкой наркотиков в разные страны. Мне было девять лет! Я даже не знал, что такое наркотики. Не знал, что они у меня в сумке! Разве это справедливо? Я думал, что у нас каникулы, у меня и моей приемной семьи, я думал… думал, что…

Блю падает на пол, тяжело дыша, и мне кажется, он сейчас потеряет сознание. Обхватив голову руками, он тихонько плачет. Комнату снова накрывает мрачная тишина.

– Я угонял элитные автомобили, в целом на пятьсот тысяч монет, – признается Игби, нарушая все неписаные правила полуночного клуба.

– Пятьсот тысяч монет?! – потрясенно восклицает Акими; ее острые черты лица смягчаются под впечатлением.

– Хм-м-м, – кивает Игби. – Я начинал с «Эон 14-с» и паршивого «Шофер Санрайзис», но жадность рулит: я стал клонировать голосовые подписи владельцев «Вольта» категории 7 и 8 и продавать их разным изворотливым гребаным людишкам. Они переводили зашифрованные монеты в фальшивую компанию, а я перечислял деньги на пятнадцать разных счетов, зарегистрированных как счета сотрудников. Но все счета принадлежали мне. В конце концов, когда гангстеров арестовали, Маршалы отследили деньги и вышли на меня. Я купил родителям дом в городе, но его отобрали, как и все, что у нас было. Я понятия не имею, что стало с моей семьей. Меня запихнули сюда всего через пару часов после ареста.

– «Вольта‑8» – моя любимая модель, – говорю я Игби.

– Круто. Если когда-нибудь отсюда выберемся, черт подери, я украду для тебя такую.

Его слова нас всех рассмешили. Следующим начинает свой рассказ Под:

– Я жил в деревне бездомных у Вертикали «Западное прибежище». Мы жили впятером в двухкомнатной хижине. Без страховки, которую родители не могли себе позволить, стоимость устранения генетического дефекта, вызвавшего мою слепоту, составляла четыреста тридцать девять монет за глаз. Я получил более восьмидесяти пуль за все время, что копался в отбросах на баржах, пережил переохлаждение, пневмонию и грипп «Драйгейт». Я ремонтировал и продавал старую технику, которую выбрасывали Совершенные. А когда меня судили, оказалось, что я занимался кражей государственной собственности, представляете? Они считают, что подбирать мусор, выброшенный другими, – это воровство. Как бы то ни было, к тому времени мне удалось скопить двести семь монет. Я хотел вернуть себе зрение, но сначала нужны были деньги, чтобы выбраться из трущоб. Я хотел пойти в колледж и стать учителем. Из-за системы, из-за того, что мир настроен так, чтобы богатые процветали, а бедные выживали, они забрали все, что у меня было, все, что я накопил, и теперь у меня нет ничего.

Игби кладет ладонь на широкое плечо друга и смотрит на Малакая. Я тоже смотрю на него, ожидая, что он расскажет нам свою историю.

Безупречный поднимает на нас глаза, понимая, что все взгляды устремлены на него.

– Это что, групповая терапия? – фыркает он, встает и, подойдя к кровати, ложится, скрестив руки за головой.

– Когда мне было шесть, – с улыбкой говорит Акими, – я нассала сестре в кровать за то, что она не взяла меня гулять со своими друзьями.

Внезапная смена темы рассмешила всех нас, даже Малакая.

– Зачем ты это сделала? – спрашивает Кина.

– Я хотела, чтобы мама подумала, что это она описалась, и тогда у нее были бы проблемы, – объясняет Акими. – Мне было шесть, какая, к черту, логика. Единственной брешью в моем плане было то, что сестре-то было семнадцать.

Это рассмешило нас еще сильнее. Блю поднимает голову, вытирая слезы.

– Мой брат накопил денег, работая на вертикальных фермах, и купил себе голографическую камеру, – рассказывает он. – Он не делился со мной. Я ужасно завидовал, что у него были такие потрясающие приключенческие сны, я просил его дать мне попробовать, но он все отказывал. Поэтому однажды, когда он был на работе, я нашел его пароль, нацарапанный на внутренней стороне гарнитуры, вошел в систему и изменил настройки сценариев с порно на ужастики. Ночью он проснулся от страха, совсем голый, и кричал как резаный.

Его история рассмешила нас до слез.

Малакай пытается сдержать смех, утверждая, что мы все уроды.

– Знаете, что ранило меня больше всего, когда я попала сюда? – спрашивает Кина, опуская карие глаза в пол. – Я так и не поняла, кем хочу стать. У меня были амбиции, не поймите меня неправильно, просто я не знала, где и как их применить. Когда ты растешь в Вертикали, у тебя не так уж много вариантов. Мне всегда казалось, что я ждала чего-то, ждала шанса преуспеть в чем-нибудь.

Малакай, видимо, чувствует, что разговор потихоньку возвращается к нему.

– Ладно, – говорит он, поворачиваясь на другой бок, – надо поспать. Бог знает, когда этот психопат вернется.

Похоже, это последние слова, поскольку комната снова погружается в тишину.

Блю уснул, положив голову на плечо Кины. Под и Игби тихо разговаривают, Акими лежит на спине, уставившись в потолок, Пандер подвинула Малакая к стене, чтобы разделить с ним крошечную кровать, а я смотрю на окно в дальней стене, проклиная тот факт, что Тайко засунул нас в эту случайную камеру, а не в мою – там хотя бы есть книги.

Я понятия не имею, сколько времени прошло. Кажется, мы в этой камере уже целую вечность; но полагаю, так кажется только мне – ведь я жду, когда мой убийца определится с выбором казни. Я аккуратно перемещаю детонатор из левой руки в правую, осторожно заменяя на переключателе большой палец другим, и раскрываю онемевшую левую ладонь, не в состоянии сдержать стон от боли.

Мы пока не обсуждали план на случай, когда Тайко придет за мной, но я знаю, что делать. Я скажу ему, что пойду с ним добровольно, не буду сопротивляться при условии, если он отпустит остальных. Даже для меня это звучит до омерзения доблестно, но в данных обстоятельствах это самое простое решение. Почему мои друзья должны умирать из-за меня?

За окном начинает светать, солнце встает с другой стороны Аркана, и я надеюсь увидеть его в зените до возвращения Тайко, но эта надежда рушится, когда дверь медленно открывается.

Все резко просыпаются и вскакивают на ноги. Массивная фигура Тайко заполняет дверной проем. Он смотрит на меня, улыбаясь.

Пандер встает передо мной, а вместе с ней Кина, Под и Игби.

– Мы встали перед ним? – шепчет Под, прощупывая вокруг себя дрожащей рукой.

– Да, – отвечает ему Игби.

– Хорошо.

Тайко оглядывает нас всех по очереди.

– Отдайте мне Луку, остальные могут уйти.

Теперь, стоя так близко, готовый убить меня, Тайко кажется мне громадным. Его плечи едва втискиваются в дверной проем, и ему приходится пригибаться, чтобы не задеть головой косяк при входе в камеру. Он смотрит прямо на меня, и я жду, когда Малакай и остальные примут его предложение.

– Это была его идея выпустить тебя, – произносит Малакай за нашими спинами.

– Не обсуждается, – отрезает Тайко. – Я озвучил мое предложение. Вы либо принимаете его, либо нет.

– Не принимаем, – отвечает Кина.

– Нет, вы принимаете, – возражаю я. – Тайко, они принимают твое предложение.

– Что ж, спасибо, что высказался за всех, Лука, но я все же послушал бы, что думают твои друзья.

Я решаю взять дело в свои руки.

– Они мне не друзья, – заявляю я с претензией на командный тон.

– Ой, отвали, Лука, – встревает Акими. – Мы знаем, что ты нас любишь.

Я смущенно замолкаю. Тайко оглядывает группу, ожидая ответа, но ответа нет.

– В последний раз прошу, оставьте меня с Лукой наедине, и я вас не трону.

Нависает долгое молчание, на лицах друзей я вижу мрачную решимость. Затем Малакай выходит вперед и, проходя мимо меня, направляется в сторону платформы.

– Малакай, нет! – кричит Акими, передернув плечами, когда тот проходит мимо Тайко. – Соотношение сил же очевидно.

Тайко улыбается оставшимся:

– Кто еще?

Ребята подходят ближе ко мне, и в моей груди поднимается огромная волна благодарности.

– Идите, – говорю я им, смиряясь с волей Тайко.

– Никуда мы не уйдем, черт тебя дери, – отвечает Игби.

– Но вы должны, он убьет вас.

– Пусть только попробует, – бросает вызов Кина.

Тайко смеется:

– Ладно, – и делает шаг в нашу сторону.

Неожиданно Малакай запрыгивает Тайко на спину и, обхватив его шею руками, изо всех сил душит массивного Совершенного.

– В камеру! Заприте его в камере! – кричит он, пока Тайко, как бешеный бык, мечется из стороны в сторону, пытаясь сбросить Малакая.

На мгновение мы замираем в оцепенении.

– Можете не спешить, конечно! – кричит Малакай.

Тайко пятится в коридор, пытаясь схватить и перекинуть соперника через плечо.

Я быстро подбегаю, хватаю Тайко за руку и тащу его в камеру. Он размахивается и ударяет меня с такой силой, что я падаю, скользя на спине по коридору. В глазах помутнело, но постепенно я прихожу в себя. Я сжимаю детонатор крепче и вижу, как Кина и Игби толкают кричащего в отчаянии Совершенного сзади.

Я поднимаюсь на ноги, спотыкаюсь, восстанавливая равновесие, подбегаю к Тайко и бью плечом ему в грудь, пытаясь отбросить его в камеру. Акими наносит ему следующий удар, а за ней Под и Блю. Пандер кидается на него, но он поднимает ногу и отпихивает ее, она падает на пол, корчась от боли. Кина наносит ему отличный удар в подбородок, и Тайко отступает еще на несколько сантиметров.

Он на пороге камеры. Малакай спрыгивает со спины Совершенного, ныряя и скользя по полу, пока наконец не выбирается в коридор. Игби и Акими снова несутся на Тайко, я хватаю его за ногу, он падает на спину и ерзает на полу, пытаясь встать.

Я ползу к выходу, не выпуская из рук детонатор, мне остается чуть-чуть, но вдруг я чувствую, как его сильные пальцы вонзаются в ткань моего комбинезона.

Пандер врывается в камеру, прыгает и всем своим весом опускается на руку здоровяка. Я слышу отвратительный хруст. Крича от боли, Тайко отпускает хватку.

– Давай! – кричит Пандер.

Я отползаю в сторону, Под и Акими моментально захлопывают дверь.

Мы смотрит друг на друга, тяжело дыша, и тут Малакай начинает смеяться. Акими присоединяется, за ней и Пандер, и вот уже мы все смеемся, радуясь и обнимаясь.

С минуту мы пытаемся отдышаться.

– Черт, ну хорошо, – вздыхает Игби, – что дальше?

– Может, поедим? – предлагает Акими. – Лично я умираю с голоду. Сами понимаете: ожидание смерти, драка и все такое.

– Поддерживаю, – поднимает руку Под.

Мы пересекаем пути, проходим за дверь с надписью «Разноска» и попадаем в производственную зону Аркана: комнату таких же размера и формы, как и все округлое здание внутри; здесь покоится под роботизированными руками огромная конвейерная лента.

Мы набираем воду из гигантского чана, берем хлеб и отправляем все это по ленте в камеры Тайко, Джуно и еще нескольких оставшихся заключенных. И только потом сами набрасываемся на еду.

Кина продолжает свою миссию по вызволению узников и присоединяется к нам в производственной комнате с новенькой освобожденной – девочкой с веснушками на щеках. Ее каштановые волосы собраны в хвостик, обнажая блестящие ожоги от левого уха до шеи.

– Привет, ребята. Это Мейбл, – представляет Кина и тихо добавляет: – Она последняя.

– Отлично, – говорит Малакай, – добро пожаловать в худшую в мире команду.

Испуганные глаза Мейбл мечутся с одного лица на другое, губы дрожат, словно она всегда готова расплакаться в любой момент.

– Привет, – здоровается она, глядя в пол.

Блю подходит к девочке, кладет руку ей на плечо и говорит, что все будет хорошо.

Собравшись в центре комнаты за обедом, мы анализируем факты. Мы обсуждаем Отсрочку и приходим к выводу, что все мы прошли через одно и то же испытание: три укола в шею, а затем комната, в которую закачивали газ.

В углу Блю и Мейбл устроились рядом друг с другом.

– Питание? – спрашивает Под. – Как им удалось выключить всю энергосистему?

– ЭМИ? – предполагает Игби.

– Что за ЭМИ? – уточняет Акими.

– Электромагнитный импульс.

– Нет, – отвечает Под, качая головой. – Это бы вывело из строя всю электронику, но некоторые устройства работают. Честно говоря, я ничего не понимаю.

– Что ж, это оно тоже вырубило, – говорит Пандер, вынимая слуховые аппараты. – Эти тупые штуки не работают со вчерашнего вечера.

– Как ты нас слышишь? – спрашивает Малакай.

– Кое-что я слышу, плюс читаю по вашим губам, – объясняет она. – А еще я понимаю язык жестов – так что, если кто-то его знает…

– Я знаю, – отвечаю я, вспоминая уроки, которые мама давала мне перед смертью.

– Короче, – продолжает Игби, – мы не в курсе, каким образом они выборочно отключили электроэнергию, но мы точно уверены, что было сброшено какое-то треклятое химическое оружие, так?

– И оно повлияло на психическое состояние тех, кто с ним соприкоснулся, – добавляет Под.

На лице Акими читается озабоченность. Малакай медленно кивает, переваривая имеющуюся информацию.

– Это просто неслыханно! – шепчет Игби.

– И не важно, – добавляет Пандер. – Нам нужно попасть в город.

– Что если мы заразимся? – спрашивает Акими. – Станем как Джуно или Рен?

– А как же он? – Малакай указывает на меня. – Он прошел через туннель, прямо туда, где… – он замолкает, подбирая нужное слово, – …где живут эти Полоумные, и он не инфицирован.

– Пока нет, – добавляет Пандер.

– Джуно никогда не покидала здание, но она обезумела, – подчеркивает Под. – Как скоро и мы потеряем рассудок?

– Погодите, – Кина поворачивается к Пандер, – ты, вроде, говорила, что Джуно должны были стереть?

– Да, она не хотела отправляться в Блок, наслушалась всякого разного. Она не приняла Отсрочку и… о, точно! – Пандер кивает.

– Постойте, в чем дело? – спрашивает Малакай.

– Отсрочка, она началась раньше, мы все прошли ее, кроме Джуно.

– Ну конечно, – подхватывает Игби.

– Эй, новенькая? – зовет Под, глядя невидящими глазами на стену.

– Я? – отзывается Мейбл из противоположного угла комнаты.

– Ага, – отвечает Под, оборачиваясь на ее голос. – В какой группе ты была на Отсрочке?

– Я-я… в группе «Б».

– Все сходится, – шепчет Игби.

– Эм-м-м, может, кто-нибудь объяснит и мне? – не выдерживает Акими, переводя взгляд с Под на Игби и обратно.

– Мы думали, что в Лаборатории нам вкололи какое-то ненормальное химическое вещество, но на самом деле нам дали лекарство! Они не дали нам стать… Полоумными, – излагает Под, используя словцо Малакая для описания обезумевших улыбающихся и моргающих убийц.

– А Харви? Кэтрин? Все из группы «А»? – спрашивает Акими.

Игби пожимает плечами:

– Наверное, на них протестировали другую формулу… и ни фига она не сработала.

Один из кусочков мозаики встает на место. Вот почему они не убили меня тогда в Терминале, когда я пытался сбежать, или Тайко, когда на платформе тот вышел из шеренги. Они были в отчаянии, знали, что грядет война, и им нужно было как можно больше подопытных.

– Видимо, эта Отсрочка была попыткой правительства в последнюю минуту найти способ спасти общество, – говорю я. – Гален Рай был там в тот день; должно быть, он лично контролировал операцию. Судя по состоянию людей за пределами Аркана, бомбу сбросили задолго до того, как правительство смогло достать вакцину.

– Но группа «А» сошла с ума до того, как нам сделали уколы, – произносит Малакай, словно разговаривая сам с собой. – Если химическая бомба была сброшена до того, как мы получили вакцину, почему мы не обезумели?

– Слушай, я не знаю, как это работает, – отвечает Игби. – Может, этот безумный химикат действует не сразу, может, его сбросили неделю назад, а мы получили вакцину в самый нужный момент. Я не знаю, черт возьми, у меня нет ответов! Все, что я знаю, – это то, что мы единственные, кто выжил и не сошел с ума, и здесь мы единственные, кто получил вакцину группы «Б».

– Выходит, здесь сейчас безопаснее всего? – доносится тихий голос Блю из-за спины Кины.

Мы все поворачиваемся к мальчонке, он держит Мейбл за руку и смотрит на нас.

– Он прав, – говорит Акими, – зачем рисковать и уходить отсюда, если там война и тысячи Полоумных?

– Можно остаться здесь и переждать, сколько понадобится, – предлагает Мейбл с ноткой надежды в голосе.

– Ждать чего? – спорит Пандер. – Если «наши» выиграют войну, «хорошие парни» придут сюда и снова запрут нас. Если проиграют – то придут плохие парни и казнят нас или превратят в безумцев, как остальных.

Ребята замолкают, размышляя над неопровержимой логикой Пандер.

– Так что же делать? – спрашивает Игби, глядя сперва на Малакая, потом на меня.

– Надо идти в Терминал, – говорит Кина. – Если мы правы в том, что Отсрочка спасла нас от безумства, и если ученые разработали там вакцину, то возможно, у них есть и лекарство. Возможно, мы единственные в этом городе, во всем Регионе, кто привит от этого химического оружия. По всему выходит, что мы единственная надежда спасти зараженных и последний шанс Рая и его шайки выиграть в этой войне – это должно стоить нам свободы.

– Я хочу уйти, – заявляет Пандер. – К черту войну. Там мои сестры, и мы ничего не знаем о том, как идет эта безумная химическая война. Возможно, им нужна моя помощь.

– Ты что, не слышала про крыс в туннелях? – спрашивает Акими, указывая на меня. – Он же весь в крови.

– Да пойми ты, мне плевать, – отвечает Пандер, уставившись на Акими.

– Крысы? – тихо, едва слышно переспрашивает Мейбл. – В туннелях есть крысы?

– Они боятся света, – говорю я ей. – Пока у нас есть огонь, все будет хорошо.

Глаза Мейбл расширяются от ужаса при упоминании огня, ее рука непроизвольно тянется к шее, касаясь глубоких фиолетовых рубцов.

– Ты хотел сказать, ты надеешься, что все будет хорошо, – уточняет Малакай.

– Послушайте, – говорю я, поднимая руки вверх, – у каждого из нас там есть семьи, и мы хотим, чтобы они выжили, и именно поэтому я ухожу. Я буду искать отца и сестру, я должен знать, что они в безопасности.

Игби кладет руку на плечо Пода, ребята вместе кивают:

– Мы с тобой.

Кина пожимает плечами:

– Я тоже.

– Не собираюсь слоняться здесь, чтоб меня убили или, что еще хуже, снова заперли, – присоединяется Малакай.

Акими, вздыхая, качает головой:

– Ну, ладно.

– Если мы разделимся на поиски своих близких, то можем договориться встретиться в Терминале через два дня, – предлагаю я. – Кина права, если есть хоть один шанс найти лекарство, мы должны попытаться. Дорогу туда можно найти по железнодорожным путям Мрачного поезда.

– Не… не уверена, – говорит Мейбл.

– Ну же, Мейбл, у тебя получится, – поддерживает ее Блю, словно ее испуг придает ему храбрости.

– Я не смогу. Я не хочу, не пойду.

Отпустив руку Блю, она поворачивается и убегает назад в сторону камер.

Малакай провожает ее взглядом, покуда слышны отзвуки ее шагов, и оборачивается к нам:

– Мы точно уверены, что туннель – единственный выход?

– Насколько я знаю, въехать сюда и выехать отсюда можно только на поезде. Нам понадобится огонь, чтобы сдерживать крыс…

– Почему бы просто не перелезть через стены? – перебивает меня Малакай.

– Мы даже во двор попасть не можем, – отвечаю я. – Без электричества нам не открыть задние стены. Можно подняться на колонну, но разделяющие стены слишком тонкие, чтобы по ним пройти, а там высота пятнадцать метров.

– Какая-то электроэнергия все-таки есть, – вставляет Игби, указывая на знаки аварийных выходов.

– Ну, хорошо, – соглашаюсь я, – но что толку, если ее не хватит, чтобы открыть двери?

– Забыл, за что меня сюда засунули? Я мастер, мать его, автоугонщик, я разбираюсь в электронике. Дайте мне пару часов, – добавляет Игби и выходит из комнаты вместе с Подом.

– Думаешь, у него получится? – спрашивает Малакай.

– Надеюсь, – отвечаю я, глядя им вслед. – Ни за что на свете не хотел бы я вернуться в туннели.

Мы наблюдаем, как Игби работает, но затем он объявляет, что ему понадобится еще четыре или пять часов, а это значит, нам придется прождать почти до полуночи. Мы решаем немного отдохнуть и бредем по своим камерам.

Оглядываясь в коридоре на мертвые тела Фултона, Алистера и наркодилеров, Блю шепчет, что боится призраков.

Пандер аккуратно прикрывает дверь своей камеры, оставляя небольшую щель, убедившись, что дверь не закроется и не запрет ее внутри. Малакай скрывается за поворотом, а Акими садится на полу в коридоре, опустив голову на руки.

Заверив Блю, что он в безопасности, Кина обнимает меня и желает спокойной ночи.

– Спасибо.

– За что?

– Мы все погибли бы, если бы ты не выбрался.

– Мы по-любому можем скоро погибнуть.

– Да, но еще вчера мы готовы были отдать все за один день свободы.

Я обдумываю ее слова и согласно киваю.

Кина улыбается – как всегда, одним уголком губ – и уходит в свою камеру.

Я стою в коридоре, жду, когда закроется последняя дверь, и только потом открываю люк своей камеры. Рен лежит на кровати совершенно неподвижно. Глаза ее закрыты, но зрачки под веками суматошно двигаются, пока она видит страшные сны. Я испытываю сильное чувство вины, зная, что это я заставил ее переживать весь этот ужас, и могу лишь надеяться, что химическое вещество, превратившее ее в Полоумную, не оставит ей воспоминаний о том, через какой ад она сейчас проходит.

«Она жива, – думаю я, – это главное».

Открыв дверь, я вхожу в камеру и сажусь рядом с Рен.

– Прости меня, Рен, – шепчу я. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе.

– Она тебе очень дорога, не так ли? – слышится голос Малакая с порога. Я вскакиваю от неожиданности.

– Ну, типа того, да, – отвечаю я. – Тебе ведь тоже.

Малакай пожимает плечами:

– Если она умрет… что ж, скверно, но что поделать.

– Но вы двое были… вы вместе, разве нет?

– Лука, я был заключенным. Для меня это ничего особенного не значило.

Я оглядываю бледную девушку, лежащую без сознания, и говорю Малакаю:

– Если ты и правда так считаешь, то будь ты проклят.

Малакай смеется:

– Мы просто болтали по-дружески там, где друзей-то не бывает.

– Но зачем вести себя так, будто тебе нет до нее дела?

– Что ты хочешь от меня услышать, Лука? Что я любил ее? Хочешь, чтобы я сломался и плакал? Хочешь, чтобы я рассказывал о том, каким представлял наше с ней будущее? Дом в пригороде, детей? Этому не бывать.

Я готов закричать на него, сказать, как ему повезло, но вижу, что он и так готов расплакаться.

– Увидимся завтра, – говорю я и оставляю его наедине с Рен.

Я иду по округлому коридору Аркана к пустой камере Вудса, захожу и ложусь на кровать. Каждый мускул моего тела стонет от облегчения, порезы и синяки на теле отдают тупой болью.

Я понимаю, что не могу уснуть, пока детонатор активирован, но все равно опускаю голову на подушку. Да и без детонатора я не смог бы уснуть: слишком много всего произошло и еще произойдет. Весь мой мир перевернулся с ног на голову за один день.

Только сейчас, лежа здесь, я отдаю себе отчет, что все это время с тех пор, как на меня напала Рен, я находился в состоянии шока. Теперь все кажется таким нереальным: побег из моей камеры, крысы в туннеле, деревня, Тайко. Я чувствую, как меня бросает в дрожь, когда на меня обрушивается весь этот хаос, и чем больше я думаю об этом, тем ближе приступ паники. Мне не хватает воздуха, кислород, поступающий в мои легкие, бесполезен и пуст, пульс учащается. Это ощущение, это чувство надвигающейся гибели очень похоже на жатву энергии.

И тут я слышу голос.

– Привет, Лука.

Повернувшись к двери, я вижу Кину, она выглядит взволнованной.

Отдышавшись, я отвечаю удивительно спокойным голосом:

– Привет.

– Можно посидеть с тобой немного?

Я сажусь на кровати.

– Да, конечно.

– Это был такой…

– …странный день? – предполагаю я.

Кина смеется:

– Да, странный.

Она садится рядом. Мое сердцебиение приходит в норму.

– Такое ощущение, словно все катится к чертям, – говорит она.

– Я понимаю, о чем ты.

– Все, кого мы знаем, возможно, уже мертвы. Черт, в последний раз, когда была война, люди чуть не уничтожили планету.

– Все оставшиеся ядерные бомбы были взорваны в глубоком космосе, – отвечаю я, вспоминая уроки истории.

– Это было сто лет назад, с тех пор многое изменилось. Ты правда думаешь, что они не изобрели новые бомбы? Вообще-то биохимического оружия тоже не должно быть, но тем не менее они превратили нормальных людей в безумных монстров.

– Кто «они»? Я не понимаю, кто мог напасть на Регион? Ведь правительство одно на весь мир.

– Может, такая форма правления не менее опасна, чем разные правительства, – Кина ложится и продолжает рассуждать. – И некого спросить, что правильно, а что нет.

– Возможно, но это не объясняет, кто на нас напал.

– Какая-нибудь повстанческая группа? Или Регион-мятежник? Инопланетяне из космоса? Хотя какое это сейчас имеет значение?

Я ложусь рядом с ней.

– Я переживаю за семью. Как думаешь, Пандер права? Нам стоит уйти сегодня же ночью?

Кина молчит, вытирает глаза и кладет руку мне на грудь.

– Лука, – произносит она тихо, – за что тебя посадили?

Сглотнув, я отвечаю:

– Это долгая история.

– И как же она заканчивается?

– Убийством.

Она кладет ладонь на мою руку, и какое-то время мы просто лежим.

– Кто такая Орла? – спрашиваю я, вспоминая ее слова из разговора во дворе.

– Моя сестра. Меня посадили за то, что я убила человека, который заставил ее… – Кина замолкает. Ее голос бесстрастен, но в то же время полон боли. – Ее поймали за продажей «Побега» в одной из банд Совершенных. Он подсадил ее на эту дрянь… У них была такая схема: они рекламировали своих девушек как домработниц или уборщиц. Богатые Совершенные готовы были платить пятьдесят монет за один час с такой Безупречной, как Орла. Я встретилась с ее сутенером, мы подрались, он пытался задушить меня, и я вонзила нож ему в шею. Так я оказалась в Аркане.

Я не знаю, что ей сказать, как ей сказать, что понимаю ее, что не считаю ее убийцей. Я просто молча обнимаю ее.

Вскоре Кина засыпает. Я перемещаю детонатор из онемевшей правой руки в левую, едва сдерживая крик от боли при разжатии освободившейся руки.

Я думаю о том, что рассказала мне Кина, о том, почему я сам здесь, о том, что мы готовы на все, чтобы защитить своих близких. Я думаю о Тайко: его потребность видеть меня мертвым подпитывается тем же чувством, которое меня заставило взять на себя вину за преступление сестры, а Кину – убить сутенера сестры.

Я не сплю, я наблюдаю сквозь маленькое окошко в задней стене, как темнеет небо и появляются первые звезды.

День 756 в Аркане

Кина просыпается часа через три. Мы слышим, как другие ребята тоже встают и начинают собираться. Когда мы с Киной вместе выходим из камеры Вудса, Малакай ухмыляется мне и подмигивает, отчего я чувствую смущение и гнев.

– Итак, посмотрим, что удалось Поду и Игби сделать с той дверью, – предлагает он.

– Подожди, – окликаю я, – сначала я хочу дать Тайко еще один шанс.

Малакай смеется так, словно я выпалил отличную шутку, но резко замолкает, и улыбка моментально исчезает с его лица:

– Ты же не серьезно?

– Я всю ночь об этом думал. Я не могу позволить, чтобы он умер, так и не узнав правду.

– Правду? Какую правду? Парень совсем сбрендил. Лука, никто не станет тебя винить, если ты просто уйдешь, – умоляет Малакай, но я его уже не слушаю.

Я напоминаю себе о причине моего безумного решения; напоминаю себе, что он ненавидит меня из-за любви к брату. Я думаю о любви к своей семье, о храбрости и честности Кины, когда она решила выпустить других заключенных. «И видишь, как хорошо все сложилось, да?!» – кричит голос в моей голове, но я его игнорирую.

Я иду к камере Тайко и, оглянувшись, вижу, что ребята следуют за мной. Я открываю люк.

Совершенный лежит на кровати, скрестив руки за головой и глядя в потолок. Он выглядит довольным, умиротворенным.

– Пришел убивать меня? – спрашивает он.

Я качаю головой:

– Нет.

– А стоило бы, – отвечает он, ухмыляясь. – Если не ты меня, то я – тебя.

– Тайко, послушай, – говорю я, пытаясь сохранять спокойствие, но не в силах унять выдающую меня дрожь в голосе. – Я выпущу тебя из камеры, потому что иначе ты умрешь. Я не обязан этого делать, я мог бы оставить тебя тут гнить, но не стану. За тобой никто не придет, понимаешь? Там, во внешнем мире, идет война, и до нас никому нет дела, никто не ринется нас спасать. Я знаю, что ты хочешь убить меня, знаю, что стало с твоим братом, и…

При этих словах Тайко резко встает. Подскочив к люку, он просовывает руку и хватает меня за горло, сдавливает большим пальцем трахею, и я моментально ощущаю давление и боль в голове. Сквозь пульсацию в ушах вдруг слышу голос Хэппи:

– Проникновение. Люк закроется через пять секунд, четыре, три…

Я вижу решительный взгляд широких, пристальных глаз Тайко, и на мгновение я уверен, что он не успеет отпустить меня, что люк закроется и во второй раз менее чем за сорок восемь часов мне придется иметь дело с отрубленной рукой, но когда отсчет достигает единицы, Тайко отпускает меня и убирает руку прямо перед тем, как люк захлопывается со свирепой силой, которая ранее отрезала руку Рен.

Я падаю на пол, ловя воздух поврежденным горлом. Ко мне подбегают Под и Игби и хватают под мышки.

Глубоко вздохнув, я чувствую, как во мне поднимается буря гнева. Я снова распахиваю люк и вижу, как Тайко выхаживает по комнате взад-вперед.

– Ты идиот, ты знаешь это?! – кричу я. – Если бы в твоей голове была хоть одна клетка мозга, тебе хватило бы ума вести себя хорошо, чтобы я выпустил тебя, и тогда ты смог бы убить меня прямо здесь.

– Послушай меня, Лука, я убью тебя, так или иначе.

Я захлопываю люк, вопя от отчаяния.

– Предложение еще в силе, – говорит Малакай. – Может, уйдем отсюда наконец?

Я задумываюсь об этом, всерьез задумываюсь, но вздохнув, снова открываю люк.

– Опять ты, – бормочет Тайко, сидя на краю кровати с багровым от ярости лицом.

– Готов вести себя разумно?

– С какой стати? Ты убил моего брата.

Его слова эхом разлетаются по коридору, и я чувствую, как волна шока телепатически проносится между освобожденными заключенными. Малакай присвистывает, но я не обращаю на него внимания.

– Тайко, ты должен выслушать меня – если не выслушаешь и не поймешь, то не выйдешь из этой камеры.

– С чего мне слушать лжеца?

– Я не лгу, Тайко. Я не убивал твоего брата.

Тайко встает, подходит к люку и пристально смотрит на меня.

– Не смей о нем говорить, никогда, слышишь, ты, убийца?

– Тайко, мы уходим сегодня, с тобой или без тебя, выбор за тобой.

– Открой дверь, трус, и тогда посмотрим, что будет.

Я смотрю на Кину – она пожимает плечами. Смотрю на Малакая – и он занимает мое место у люка.

– Эй, крутой парень, – обращается он к Тайко, – дай этому мальчишке фору, а? Так ты выйдешь из камеры, и у тебя будет возможность расправиться с ним в другой раз.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Тайко.

Повернувшись к Кине, Малакай шепчет:

– Умом не блещет, да? – И продолжает, вернувшись к Тайко: – Я хочу сказать, что мы тебя выпускаем и уходим отсюда, а ты даешь нам один день, чтобы убраться от тебя подальше, как в прятки, понимаешь? Играл когда-нибудь в прятки в детстве? Вот то же самое, за исключением убийства. Когда этот день закончится, сможешь убивать, сколько влезет.

Тайко долго размышляет.

– Хорошо, – отвечает он наконец. – Я дам ему фору на один день, но только потому, что он не оставил меня тут умирать.

– Вот и хорошо, – говорит Малакай. – Для справки, я был против твоего освобождения.

– Что?

– Сейчас я отопру дверь. – Малакай касается дверной ручки. – Остынь, ладно?

Сердце замирает у меня в груди при звуке скрипящего замка и открывающейся двери.

Тайко выходит в коридор. Этот парень такой здоровый, что с трудом верится, что ему нет восемнадцати. Он смотрит прямо на меня, и я чувствую, как он буквально каждой клеткой своего тела борется, чтобы не отмести в сторону толпу и не оторвать мне голову.

– Короче, – произносит Малакай, хлопнув в ладоши, – все это мило и неловко, но нет смысла тратить время впустую.

Мы идем по кругу к камере Игби. Я сопротивляюсь инстинктивному желанию в оба глаза следить за Тайко, но это не так-то просто.

Под стоит на коленях, соединяя вместе два провода, пока Игби вырывает кусок металла из задней части экрана. Вдвоем они демонтировали три светильника, два экрана, проектор с обзором в 360 градусов и радио из комнаты для персонала. Они провели целый пучок проводов от светильников в камеру Игби и грубо подключили его к задней части полуразобранного экрана.

– Ну, ладно, – говорит Игби, вставая и отряхивая комбинезон, – во‑первых, все это не имеет никакого смысла. Половина работающей электроники тут должна быть отключена теми, кто отрубил и остальную энергию.

– Нет, – возражаю я, – аварийное оборудование работает от аккумулятора в бункере…

– Да знаю я все о батарее и аварийной электронике, но есть еще кое-что: микрофоны, разные сенсоры – они не подключены к бункеру. Как будто те, кто отключил питание, целенаправленно выбирали, какой технике работать, а какой нет.

– И что это значит? – спрашивает Акими.

– Ни малейшего понятия, – радостно отвечает Игби. – Как бы то ни было, это все может…

Замолчав, он выходит из камеры, а мы наблюдаем за ним, восхищенные его изобретательностью.

Игби нажимает несколько команд на своем каким-то чудом работающем экране, и через секунду раздается голос Хэппи.

– Заключенный 9–9–9–9, заключенный 9–9–9–9, все, все, все так, как и должно быть.

После чего задняя стена поднимается, открывая нам вид на двор.

– Проще простого! – Игби довольно улыбается.

– Впечатляет, – хвалит Акими, глядя на открытое пространство.

– Неплохо, – бормочет Малакай, ныряя во двор под открытой стеной.

Остальные следуют за ним, и вот мы стоим во дворе, на земле, покрытой бетоном, ощущая холодный воздух на лицах.

– Ну что, попробуем забраться наверх? – предлагаю я.

– Я проделывал это сотню раз, – отвечает Малакай, первым шагая вперед. – Главное – втиснуться в угол, вот так.

Малакай прижимает ногу к разделяющей стене, предплечьем упираясь в правый угол между этой стеной и внешней стеной камеры, и начинает потихоньку ползти вверх к крыше.

– Не уверен, что смогу так, – бормочет Блю.

– Эй, а здорово, когда дроны в тебя не целятся, – ворчит Малакай, взбираясь все выше и выше.

Акими идет следующей и повторяет движения Малакая. Он уже достиг вершины, разворачивается на живот и тянется вниз, чтобы помочь Акими преодолеть последние несколько метров.

Далее идет Тайко, легко карабкаясь по стене, затем Игби ведет Пода в угол и кладет его руки и ноги в нужные точки.

– Все не так плохо, – говорит Под, – стена довольно грубая, есть за что ухватиться.

Игби следует за другом, а после них совершенно легко взбирается и Пандер.

Я делаю шаг вперед, бросая последний взгляд на тюрьму, на этот ад, в котором я застрял так надолго. Улыбаясь, я показываю средний палец двору, колонне, дронам и камерам.

– Пошли вы, – шепчу я и лезу на стену.

У меня уходит больше времени, поскольку левой рукой мне приходится крепко сжимать детонатор, но мне удается подняться наверх, а там Под и Акими затаскивают меня на крышу, и я оглядываюсь на Кину. Она говорит Блю, что пойдет первой, чтобы он увидел, как это просто.

Кина начинает карабкаться, а Блю наблюдает, задрав голову. Я помогаю ей взобраться на крышу, и мы смотрим, как маленький Блю медленно лезет по стене.

– Ты сможешь, Блю, – поддерживает его Акими.

– У тебя получится, – подбадривает Под.

Мальчик карабкается, его нога соскальзывает, но ему удается удержаться. Он тяжело дышит, пот стекает по вискам, но у него начинает получаться. На высоте около шести метров он останавливается и смотрит вверх на нас, глаза его полны страха.

– Вы слышали?

– Что? – спрашивает Пандер.

Звук повторяется, и теперь мы все слышим: из глубин коридоров доносятся крики:

– Подождите меня, постойте!

– Это Мейбл, – Блю узнает ее голос. – Мейбл, сюда!

И тут я понимаю то, что сразу понял и Блю: она думает, что мы решили пойти через крысиный туннель, она не знает, что наши планы изменились.

Блю спешно начинает спускаться по стене.

– Черт! – шиплю я.

– Что такое? – спрашивает Пандер.

– Возьми, – я протягиваю Кине детонатор. Она осторожно забирает его у меня, я перебираюсь через край крыши и, упираясь руками и ногами в стены, быстро спускаюсь.

– Мейбл, постой! – зовет Блю где-то внизу. Взглянув под ноги, я вижу, что мальчик уже почти добрался до земли. Он спрыгивает и, топая по двору, вбегает внутрь Аркана через открытую камеру Игби, крича вслед девочке.

– Блю! – окликаю я, но он уже убежал.

Я спускаюсь все быстрее, с трудом удерживая равновесие. На высоте примерно трех метров я спрыгиваю, и от удара о землю лодыжки пронзает жуткая боль; не обращая на это внимания, я мчусь за мальчиком.

Слышу, как где-то далеко в извилистом коридоре он зовет Мейбл, несусь за ним изо всех сил. Наконец я вижу его на платформе Мрачного поезда.

– Блю, стой! – окликаю я, но уже не успеваю нагнать его: он спрыгивает на рельсы и бежит к темному туннелю.

Нет времени думать об опасности, и следом за ним я бегу по путям в туннель.

Я с трудом могу различить его силуэт во мраке. Я почти догоняю его, как вдруг неистовые крики Мейбл жутким эхом оглушают туннель.

– Нет! – кричит Блю и устремляется в темноту.

Мейбл орет, и на этот раз ее голос переплетается с шипением и визгами крыс.

– Нет! Нет! Мейбл, нет! – кричит Блю.

Догнав, я ловлю его, крепко ухватившись пальцами за его комбинезон, и Блю падает на землю.

– Слишком поздно, Блю, – говорю я, удерживая его, – ее уже нет.

– Отпусти меня! Отстань! – рычит он, извиваясь и пытаясь вырваться.

Мейбл снова кричит, на этот раз гораздо тише, издавая булькающие звуки – жизнь покидает ее.

– Отпусти! Мы должны спасти ее!

– Послушай, Блю, ее нет, ее не спасти. А если мы с тобой останемся в этом туннеле еще хоть немного, то станем следующими.

Я поднимаю мальчишку на ноги и тащу обратно к платформе. Он продолжает сопротивляться до тех пор, пока крики Мейбл не смолкают.

– Ненавижу тебя, – шепчет Блю. – Я чертовски тебя ненавижу!

– Знаю, – отвечаю я, и мы возвращаемся во двор.

Блю поднимается по стене первым, медленно и вяло, и, добравшись до вершины, не принимает помощь ребят, подающих ему руки, а подтягивается сам.

Я поднимаюсь следом, в ушах звенят отголоски криков умирающей Мейбл. Мы не могли спасти ее, было слишком поздно: нельзя было бежать в кромешную темноту и слепо сражаться с армией крыс. Нам пришлось ее оставить.

Или нет?

Наконец я поднимаюсь на крышу под выжидающие взгляды друзей. Я молча качаю головой, забираю у Кины детонатор и иду к противоположному краю крыши. Я оглядываю пустошь вокруг Аркана – долину пыльных дюн и обугленных, мертвых деревьев.

Стена, ведущая вниз по ту сторону, представляет собой бетонную решетку, в которую легко просунуть руки и ноги. Я спускаюсь первым, бетон под ногами слегка крошится и осыпается; не обращая внимания на жгучую боль и используя только одну свободную руку, я легко достигаю земли. Хочется посмотреть наверх: не нужна ли помощь остальным, – но нельзя, чтобы они видели мои слезы.

Кина спускается следующей и, встав рядом, кладет руку мне на плечо. Я выдавливаю слабую улыбку.

– Ты в порядке?

– Да, спасибо, – киваю я.

Мы поворачиваемся, чтобы помочь Поду, которого направляет Игби. За ними следует Тайко, затем Пандер и Блю – он отходит и одиноко стоит в стороне, глядя на горизонт. После спускается Малакай, спрыгивая на последних метрах. Акими перешагивает через край и, осторожно нащупав точки опоры, уверенно движется вниз.

– Спускаться намного сложнее, чем подниматься, – кричит она с середины стены.

– У тебя отлично получается, – подбадривает Кина.

Акими замолкает на полуслове, когда выемка, куда она просунула правую ногу, неожиданно рассыпается. Бетон крошится и с грохотом катится вниз, оставляя за собой клубы пыли. Акими кричит, повиснув на одних руках и раскачивая ногами.

– Я не удержусь, – выдыхает она и падает раньше, чем мы успеваем что-либо сделать. Ее красное платье вздымается и колышется в воздухе. Акими грузно приземляется на спину, и мы слышим жуткий треск ее правой лодыжки.

– Акими! – Игби подбегает к ней.

– Черт, черт, черт! – шипит она сквозь стиснутые зубы.

– Дерьмо! Ты в порядке?! – спрашивает Игби, падая рядом на колени.

– Правая лодыжка, она сломана, черт, я знаю, что сломана. Вот дерьмо, лодыжку сломала!

– Ребята, – обращается к нам Пандер, стоя на краю пыльной дюны, – нам нужно двигаться, сейчас же.

Я поднимаюсь на дюну к Пандер, утопая ногами в мелкой грязи, и смотрю туда, куда она указывает. В нашу сторону по грязной земле движется небольшая группа из пятнадцати-двадцати солдат, одетых в черное, с УЗП на груди.

– Что они здесь делают? – недоумевает Кина. – Здесь на мили вокруг ничего нет.

– Думаете, они за нами? – спрашивает Малакай, присоединяясь к нам на дюне.

– Давайте не будем это проверять, – предлагаю я.

Мы быстро ложимся на землю, с легкостью сползая вниз к остальной группе.

– Акими, мне очень жаль, но нам нужно уходить, сейчас же, – говорит Малакай, подбегая к ней и наклоняясь, чтобы взять ее за руки. – Сможешь переложить вес на здоровую ногу?

– Попробую, – отвечает Акими, тяжело дыша.

Малакай поднимает ее на ноги, и мы движемся к склону, в противоположную сторону от тюрьмы и солдат. Акими хромает и прыгает, насколько это возможно, Игби придерживает ее с одной стороны, а Малакай – с другой.

Потребовалось немало времени и усилий, чтобы взобраться на пыльный холм, и еще больше – чтобы спуститься с него; кажется, минула целая вечность, но вот мы видим впереди вход в крысиный туннель и железнодорожную платформу деревни.

Минут через десять мы наконец добираемся до платформы и ненадолго останавливаемся на привал.

Пытаясь отдышаться, один за другим мы начинаем улыбаться. Я смотрю, как сбежавшие заключенные оглядываются, жадно дыша свежим воздухом свободы, и восхищаются красным солнцем на линии горизонта. Они обнимаются, прыгают и радуются, Пандер пританцовывает, и Акими, несмотря на боль, радостно смеется.

Несмотря на пережитое, я не могу сдержать улыбки, наблюдая, как эти молодые люди, некогда смирившиеся с жизнью в заточении, в одиночестве, с участью раба для жатвы энергии, теперь искренне радуются свободе.

И хотя где-то там идет война, в этот момент мы по-настоящему счастливы, и на ум приходит мысль, что лучше быть свободным в рушащемся мире, чем рабом в утопии.

Единственный, кто не радуется, – это малыш Блю. Он сидит на земле, скрестив ноги и прикрыв лицо руками. Я знаю, что он винит себя в смерти Мейбл. Я тоже виню себя. Мне жаль его: бремя, которое он возлагает на свои молодые плечи, разрушительно.

Улыбаясь, я оглядываю группу ликующих беглецов. Я позволяю себе на мгновение почувствовать себя счастливым. Потом я поговорю с Блю, постараюсь объяснить ему, что смерть Мейбл не его вина. Глубоко вздохнув, я снова улыбаюсь. Ощущение счастья, которое я испытываю в данный момент, резко обрывается, когда я вижу Тайко: он освобождается из объятий, смеясь, и поворачивается ко мне. Прищурившись, достает из комбинезона пистолет и направляет его прямо на меня.

«Я был прав, – думаю я, похолодев от испуга, – все это время он и правда планировал убить меня». Я знал это с самого начала, надо было доверять своим инстинктам. Не стоило выпускать его из камеры.

– Постой, – только и могу вымолвить я слабым и тихим голосом.

Я не успеваю отреагировать, как Тайко выхватывает детонатор у меня из рук.

День 1 вне Аркана

Я чувствую, как дротик транквилизатора просвистывает мимо моего уха, оборачиваюсь и вижу, как мужчина лет пятидесяти, лысеющий, в белой рваной рубашке и красном галстуке, пошатываясь и непрестанно моргая, падает на землю. Все застыли, молча переводя взгляд с Полоумного на Тайко и обратно.

Дрожащей рукой он переводит курок и на этот раз целится четко в меня.

«Вероятно, он взял пистолет с транквилизатором в моей камере. Как же я не заметил, что забыл его?»

– Почему ты меня выпустил? Ты же знаешь, я жажду твоей смерти, так почему?

Я открываю рот, чтобы ответить, но не могу подобрать правильных слов; сам не знаю, почему освободил его, когда логичнее было бы оставить его умирать.

– Не знаю.

– Ты убил моего брата, – говорит Тайко дрожащим голосом, – столкнул его с крыши Вертикали «Черная дорога».

– Тайко, послушай. Знаешь, что обнаружила Хэппи, проводя диагностику вероятности? Всего четыре процента – вероятность того, что я убил его.

– Пустые слова из уст лжеца, – рычит он на меня.

– Но это правда. Единственной причиной, по которой меня осудили, было мое признание.

– Ложь! – кричит Тайко, зажмурившись так крепко, что слезы текут по его щекам. – Я видел кадры с паноптической камеры брата, я видел, как ты толкнул его!

– Ты видел, как человек в маске толкнул его.

– И кто тогда это был? Зачем тебе брать на себя вину за чужое преступление?

– Потому что это была моя сестра Молли, – отвечаю я, вспоминая тот момент на крыше.

Когда мальчик упал, наступила немая тишина, только ветер свистел в щелях между гигантским коллектором дождя и причудливым скоплением труб, подающих воду в тысячи квартир под нашими ногами. Молли медленно обернулась, сняла маску ведьмы, которую надела в честь Хэллоуина, и уставилась на меня со слезами на глазах. Тогда я и решил для себя, что это я столкнул его, а не она.

– Почему я должен тебе верить? – спрашивает Тайко. – Почему ты не сказал это много лет назад?

– Я не знал, кто ты. Я тысячу раз тебя спрашивал, а ты все время отвечал только, что убьешь меня. Я догадывался, что ты брат того мальчика, или, по крайней мере, его друг, но не был уверен. А даже если бы знал наверняка, что мне было делать? Кричать об это через все дворы? Думаешь, они не слушают нас? Да у них микрофоны в каждом квадратном сантиметре этого треклятого места! Да это было бы равносильно смертному приговору для нее!

Тайко шагает вперед, пистолет, по-прежнему направленный на меня, дрожит в его руке. Я вижу, как он борется со своими чувствами. Он издает отчаянный вопль, опускает пистолет, но затем снова поднимает его к моему лицу.

– Почему твоя сестра убила его? – голос Тайко теперь спокойнее, но слезы все еще текут по его щекам. Впервые я чувствую к нему что-то иное, кроме страха или ненависти.

– Это был несчастный случай, – отвечаю я. – Я не собираюсь стоять здесь и убеждать тебя, что мы хорошие. Мы планировали ограбить его. Он продавал «Побег» Убогим – вы оба были в одной банде. Мы знали, что у него есть монеты; мы хотели заставить его перевести все, что у него было, на зашифрованный счет. Нам нужны были деньги, наша мама умирала от какого-то неизвестного гриппа и… – Я сбиваюсь. – Мне жаль, что твой брат умер, Тайко. Нет ни дня, чтобы я не сожалел об этом, и не только потому, что попал в Аркан, но потому, что человек потерял жизнь. Я говорю это не потому, что ты держишь меня на мушке сейчас; я честно сожалею о произошедшем, каждый день.

Громко фыркнув, Тайко вытирает слезы и опускает пистолет. Малакай подходит к нему и забирает оружие.

– Это не значит, что ты мне понравился, Лука, – говорит Тайко, вытирая глаза. – Просто не стану тебя убивать.

Я киваю в ответ.

– О Боже, – восклицает Пандер тихим и в кои-то веки испуганным голосом.

Мы оборачиваемся в том направлении, куда смотрит она, и видим то, что я уже видел раньше: город, в котором мы все выросли, горит и рушится. Даже Второй Уровень города, роскошная недвижимость шириной в километр, построенная на отличных графеновых [15] сваях, горит так же ярко, как и все здания.

– Какой ужас, – шепчет Акими.

– И правда война? – спрашивает Под.

– Еще какая, черт возьми, – отвечает Игби.

– Идемте, – говорит Малакай, проходя мимо всех нас, и спрыгивает на рельсы.

Кина протягивает Блю руку, но мальчик отстраняется.

– Я не ребенок.

Поравнявшись со мной, он бросает на меня взгляд исподлобья, спрыгивает вниз и топает прочь.

Пандер спрыгивает, опираясь рукой о платформу.

– Что ж, зато он больше не слюнтяй, – бормочет она и следует за Малакаем.

Под и Игби спускаются на железнодорожные пути и помогают Акими, мы с Киной следуем за ними, последним спускается Тайко.

– Итак, – начинаю я, пытаясь привлечь внимание группы, – знаю, мы все хотим найти своих близких, это в приоритете, но нам также надо подумать, как добраться до Терминала – встречаемся там через два дня.

– Не волнуйся об этом, – кричит Малакай, идущий во главе, – мы на верном пути.

– Откуда нам знать, что эта дорога ведет к Терминалу? – спрашивает Акими, морщась от боли, когда ее свисающая нога касается земли, и поднимая глаза на Малакая, который, очевидно, назначил себя лидером.

– Потому что я жил на окраине города, – отвечает Безупречный, показывая на горизонт. – Вертикаль «Висельный Холм». Мрачный поезд время от времени проезжал мимо, а поскольку он используется только для перевозки преступников и припасов, и ехал он не на юг к Аркану – то, значит, ехал в Терминал. Следовательно, Терминал на севере.

Впечатленные, Под и Игби согласно кивают, и почему-то я ощущаю легкий укол ревности. Но почему? Я размышлаяю и понимаю, что, должно быть, они видят в Малакае лидера, хотя это я выбрался первым, я сохранил им жизни, я сам дважды прошел через туннели, кишащие крысами.

«Ты смешон, – говорю я себе, – ты ведь даже и не хочешь быть главным».

Я пытаюсь смириться, но не могу притворяться, будто этого чувства нет.

Мы идем молча, время от времени поглядывая на город, а вскоре Пандер начинает петь, только на этот раз в ее голосе нет тоски, как это было ранее, за стенами, – сейчас он удивительно полон надежды. Возможно, мы вообще единственные люди, которые смогли найти какую-то надежду в сложившейся ситуации; возможно, сам факт того, что мы свыклись с несчастным отсчетом времени до мучительной смерти, позволил нам иначе взглянуть на конец света. Какое же это невероятное ощущение: просто двигаться в одном направлении, без преграждающих стен или запертых дверей.

Кина ускоряет шаг и идет наравне с Малакаем впереди группы. Чувство ревности возвращается ко мне, теперь гораздо сильнее. Я подавляю его, напоминая себе, что у меня нет к Кине особых чувств, но ее смех, что бы он там ни сказал, заставляет меня усомниться в том, что я честен с самим собой.

«Повзрослей, идиот», – говорю я себе.

Мы идем уже около часа, мимо дачного поселка и через вертикальные фермы высотой в сотню метров, останавливаемся и выкапываем морковь в одном из лотков. Обычно, когда электричество работает, сельскохозяйственная ферма в форме чертова колеса беспрерывно вращается на невероятно медленной, едва уловимой скорости, выращивая таким образом урожай для всего города, не занимая при этом огромных площадей под земли, обрабатываемые старинными методами. Я помню, как однажды летом мы с сестрой пробрались к одному лотку с картофелем, даже несмотря на то, что каждый год в новостях появлялись сообщения о том, как дети падают сверху и разбиваются насмерть. Мы лежали в этом лотке на спине, пока огромный механизм поднимал нас в небо и медленно опускал вниз. Нас тогда поймали дроны-охранники; они отсканировали наши личности и отправили информацию Маршалам, и нам пришлось пятнадцать дней проработать на ферме, бок о бок с роботами, чтобы оплатить наши штрафы. Но оно того стоило, и через пару месяцев мы это повторили.

Мы продолжаем идти, и по мере того как усиливается в воздухе запах горения и химикатов, как звуки разрушающихся строений и бушующих огней становятся все оглушительнее, – нарастает и напряжение между нами. Нас переполняет страх, и мы уже сомневаемся в наших выводах насчет вакцины: вдруг кто-то из нас превратится в безумца с моргающими глазами и улыбкой до ушей и мы набросимся друг на друга, как бешеные собаки?

Рука болит вот уже несколько часов, мышцы до дрожи сводит судорогой от того, что приходится так долго держать их в одном положении. Я стараюсь об этом не думать, но чем больше я заставляю себя игнорировать боль, тем больше на ней концентрируюсь. Я не уверен, как долго еще смогу удерживать кнопку детонатора.

И, словно читая мои мысли, Кина замедляется и ждет, пока мы поравняемся.

– Как рука?

– Нормально, – лгу я, пожимая плечами.

Рассмеявшись, Кина берет мою руку в свои ладони.

– Осторожно, – прошу я, в ответ она лишь закатывает глаза.

Кина забирает детонатор и, улыбаясь, говорит:

– Я буду осторожна, не переживай.

– Спасибо, – отвечаю я, улыбаясь в ответ.

И вдруг я слышу звук в своей груди: один длинный сигнал и три коротких. Клянусь, мое сердце остановилось. Кина смотрит на меня широко раскрытыми глазами:

– Я не отпускала, Лука, я не…

– Все в порядке, – отвечаю я, переведя дыхание. – Не знаю, что это было, но я в норме.

Кина выдыхает с облегчением.

– Ты напугал меня до чертиков!

– Все хорошо, – успокаиваю я ее, – порядок.

Мы оба нервно посмеиваемся, пытаясь не обращать внимание на сбой. Мы продолжаем путь и вот уже доходим до окраины города.

Здесь рельеф круто спускается вниз в район грязных улиц, где бездомные обычно строят свои хижины и лачуги из металлолома и пластика, выкачивая электричество из запутанных масс проводов и самодельных блоков предохранителей, которые змеятся из Вертикалей, и их опасно истертые кабели провисают в лужах густой коричневой воды.

Ирригационная система представляет собой собранную вручную сеть труб и канав, по которым стекают грязные сточные воды домов. Далее, мимо Вертикали, устремляющейся в небо, железнодорожные пути теряются в трущобах. Я стараюсь не замечать темно-красный цвет воды, струящейся вдоль деревни бездомных, стараюсь не слушать крики, доносящиеся из глубины города.

Пение Пандер затихает, а затем и вовсе прекращается, когда мы все останавливаемся, глядя на разрушения.

– Ладно, – говорит Пандер, глубоко вдохнув, – сделаем это.

– Я не могу, – Акими стонет из хвоста группы, поддерживаемая Подом и Игби.

– Что ты хочешь сказать? – спрашивает Пандер со странной смесью огорчения и понимания в голосе.

– Я не могу идти, нога болит. Думаю, дело плохо.

Мы молча оглядываемся, надеясь, что кто-то найдет верное решение, что вот появится взрослый человек, который посоветует нам, что делать.

Я думаю: «Мэддокс знал бы, что делать». Хотел бы я, чтобы он был здесь, чтобы дожил до этого дня и сбежал с нами.

Малакай выступает вперед.

– Ложись, – говорит он, – давай посмотрим.

Под и Игби помогают Акими присесть, она опускает правую лодыжку на землю, испуская жалобный стон.

– Как же больно, – выдыхает она.

– Нам придется снять ботинок, – объясняет Малакай. – Веселого будет мало.

Акими кивает, скрежеща зубами:

– Давай.

Малакай медленно развязывает шнурки ее ярко-белых кроссовок. Я сажусь рядом и беру ее за руку.

– Сожми мою руку, когда будет больно, – говорю я ей.

Малакай берет кроссовок за подошву и, как только начинает тянуть его на себя, Акими орет, тисками сдавливая кости в моей руке. Мне тоже хочется закричать, но, прикусив губу, я стараюсь не выдавать себя, и все же невольно морщусь от боли, что привлекает внимание Кины. Я заставляю себя сидеть неподвижно и улыбнуться ей в ответ.

Игби отворачивается при виде неестественно искривленной лодыжки Акими, которая висит как будто на одних старых нитках. Не спеша Малакай снимает кроссовок полностью, и Акими постепенно ослабляет болезненную хватку на моей руке.

– Теперь я сниму носок, – говорит Малакай, сдерживая тошноту.

Он берет пальцами верхнюю часть ее носка и медленно стаскивает с ноги, боль в моей руке усиливается, когда Акими снова впивается в нее.

– Ну? – спрашивает она, задыхаясь.

Малакай отвечает, заикаясь:

– Хорошо, эм-м-м… все будет хорошо.

– Все плохо, да?

– Честно? – спрашивает он. – Отвратительно. Лодыжка вся обмякла, и она под странным углом, меня чуть не вырвало…

Кина бьет его по руке, заставляя замолчать.

Наклонившись, я оглядываю опухшую конечность, некогда бывшую лодыжкой. Кожа превратилась в сплошной синяк, чуть ниже голени ужасный изгиб, а ступня вывернута в неестественном положении. Я чувствую, как черствый хлеб и вода, съеденные на завтрак, скручиваются в комок у меня в животе, и начинаю учащенно дышать, чтобы подавить тошноту.

– Боже, как же больно, – плачет Акими.

Из глубины города доносится душераздирающий крик, метрах в пятидесяти от того места, где мы остановились на клочке выжженной травы и деревьев. Сдерживая крик, Акими стонет и мычит. Мы все устремляем взгляды на город. Малакай поднимается на ноги, в его глазах появляется страх.

– Ребята, бегите, я найду, куда спрятаться, – говорит Акими.

– Не глупи, – отвечает Малакай, не отрывая глаз от города. – Мы тебя не оставим.

– Что будем делать? – спрашивает у него Блю.

– Я… Мы должны… – Он замолкает.

– Вот что мы сделаем. – Я поднимаюсь. – Вы, ребята, найдете место, где можно укрыться, а я пойду в город и найду что-нибудь для Акими, обезболивающие или что-то еще.

– Ну да, это очень по-геройски, мачо с переизбытком тестостерона, – отвечает Кина. – Мне кажется, ты не все продумал.

Я чувствую, как краснею. Мой первый порыв – опровергнуть ее обвинения, но сам факт того, что я смущен ее словами, позволяет мне осознать, что в них есть доля правды.

– Что… что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, безуспешно стараясь скрыть растерянность.

– Даже если у тебя получится попасть в город и выбраться оттуда невредимым, даже если вернешься с обезболивающими для Акими, она все равно не может ходить, она здесь в ловушке.

– Ну и что ты предлагаешь? – требую я.

– Пока ничего, но не собираюсь выпаливать первое, что придет в голову.

– Я хотя бы стараюсь!

– О да, отличная работа, давайте поубиваем друг друга, – восклицает Кина, размахивая детонатором.

– Но это благодаря мне мы добрались сюда.

– И что теперь, устроить парад в твою честь?

– Немного благодарности не помешало бы…

Наш разгоряченный спор внезапно прерывается, когда мы понимаем, что ребята, перешептываясь, смотрят в сторону города. Мы следим за их взглядами и видим, как маленький силуэт Пандер исчезает в дыму вдалеке.

– Пандер, стой! – зовет ее Малакай.

Она поворачивается, расплывчатая фигура за дымкой огня и дыма.

– Я не слышу тебя! – кричит она, указывая на свои уши.

Я бегу вперед и языком жестов прошу ее остановиться.

Пожав плечами, Пандер поднимает руки и спешно отвечает мне жестами. Затем она уходит, следуя по линии железнодорожных путей через деревню бездомных в зону военных действий.

– Что она сказала? – спрашивает Кина.

– Сказала, что не может вечность ждать нас, идиотов, что вернется с обезболивающими, а потом пойдет искать своих сестер.

– И что будем делать? – говорит Малакай.

– Надо пойти за ней, – отвечаю я.

– Эй, это ее жизнь. – Малакай пожимает плечами. – Жаль, она мне нравилась.

– Может, у нее получится, – предполагает Игби.

– Может быть, – подхватывает Кина, но так же неуверенно, и стоит нам оглянуться, как там, где секунду назад была Пандер, сверху с грохотом в клубы дыма падают куски обломков, лишь усугубляя предчувствие скорби по нашей подруге.

Один за другим ребята отворачиваются, но я не могу оторвать взгляд от путей, ведущих в город. Мои глаза устремляются к Вертикали «Черная дорога» на востоке, моему старому дому; меня тянет туда, к отцу и сестре. Что бы ни случилось, я должен найти их, сейчас это моя главная цель.

Я подхожу к Кине, намеренный в этот раз что-нибудь предпринять.

– Там, – указываю я на заброшенную закусочную на краю деревни бездомных. – Мы занесем Акими внутрь и забаррикадируем двери, а затем решим, что делать дальше.

– Хорошо, – соглашается Кина.

– Мне жаль, ребята, так жаль, – бормочет Акими, сидя на земле.

– Ты не виновата, – утешает ее Малакай, вставая на колени рядом с ней. – Как думаешь, сможешь добраться туда? – Он указывает на закусочную. Акими кивает, и мы помогаем ей встать, а ее красное платье развевается на ветру.

Малакай кладет раненую руку Акими себе на плечо, я подхватываю девушку с другой стороны. Потихоньку мы пробираемся через выжженную землю, Акими плачет от боли, Блю бредет с опущенной головой, Игби ведет Пода, колонну замыкает Тайко.

– Ждите здесь, – велит Малакай, толкая входную дверь здания.

Он заходит внутрь, крадется на цыпочках по битому стеклу и гниющей еде. Быстро проходит на кухню и скрывается из виду. Позади нас, в городе, снова слышны вопли. Мы переглядываемся, задаваясь вопросом, не крик ли это Пандер.

Малакай возвращается, жуя банан.

– Все чисто, – говорит он, – и там есть морозильная камера, где можно запереться в случае чего.

Я помогаю Акими опуститься на пол и отступаю.

Мы молча оглядываем наше новое убежище. Закусочная старомодная, она не похожа на городские винтажные заведения, которые стилизуют под старину двадцать первого столетия, нет. Это место просто устарело: отживший свой век роботизированный обслуживающий персонал, застывший во времени гуманоидный автомат у прилавка, древние неоновые огни. Четыре больших окна с лицевой стороны здания, но три из них разбиты – мой план тут забаррикадироваться провалился. Вдоль окон расположены семь кабинок, где, должно быть, всего несколько дней назад сидели клиенты, наслаждаясь едой, в столе установлены точки заказа и оплаты, если вдруг гости не захотят использовать роботов. Вдоль дальней стены проходит длинная барная стойка, а над ней висит громадное меню. На кабеле под потолком болтается лампа дневного света, а посреди комнаты на кафельном полу – большая темная лужа засохшей крови.

– Миленько, – комментирует Малакай, бросая банановую кожуру в мусорное ведро и пожимая плечами.

– И что дальше? – спрашивает Блю.

Я оглядываю группу:

– Думаю, надо придерживаться плана.

– Да, я должен узнать, живы ли родители, – поддерживает Тайко, заговорив впервые после эмоционального срыва на платформе в деревне.

– А как же Акими? – спрашивает Кина.

Я киваю:

– Кто хочет отправиться в город на поиски своих близких, идут с нами, остальным придется остаться с Акими. Мы вернемся сюда, как только сможем. И, Акими, мы постараемся найти для тебя обезболивающие или еще какую помощь.

Акими одобрительно показывает большой палец.

– У меня нет семьи, – говорит Игби, – я могу остаться с Акими.

– Мои родители давно мертвы для меня, – бормочет Блю.

– Я останусь с Игби, – добавляет Под, опуская свое крупное тело на одну из скамеек в кабинке, нащупав ее рукой.

– Я… – начинает Кина. Она поднимает взгляд в потолок, словно взвешивая трудное решение. – Думаю, моя мама где-то там.

– Хорошо, – обращаюсь я ко всем. – Малакай, Тайко, Кина и я идем в город. Мы вернемся к вам, как только сможем. Помните, Джуно еще в Аркане, как только найдем своих близких, нужно добраться до Терминала и найти лекарство, пока она не умерла с голоду. Акими, мы постараемся добыть для тебя обезболивающее.

– Как скажешь, – бормочет Блю, подходя к пустой кабинке и ложась на скамейку.

Я в последний раз смотрю на своих друзей. Кто угодно был бы в ужасе, окажись в такой ситуации, но для нас это отсрочка исполнения приговора, помилование, отмена казни.

Я ловлю взгляд Тайко на детонаторе в руке Кины, но прежде чем на него обратит внимание кто-либо еще, ему удается преодолеть себя, и, прокашливаясь, он устремляет взгляд на улицу, сквозь разбитые окна. Наверное, от старых привычек трудно избавиться: он провел столько времени, желая меня убить, что продолжает искать для этого удобный момент.

– Не умирайте, ладно? – просит Акими, по-прежнему сидя на полу и корчась от боли.

– Я слишком хорош, чтобы умирать, – отвечает Малакай, улыбаясь, но так грустно, что его попытка пошутить проваливается прахом.

– Погодите, – Тайко уходит на кухню и возвращается оттуда, неся четыре больших поварских ножа с разноцветными рукоятями. Он протягивает один Малакаю, еще два мне и Кине.

– Для самозащиты, – поясняет он, пожимая плечами.

Я беру нож и убираю его в карман тюремного комбинезона. Чувствую себя глупо, как ребенок, играющий в выдуманные игры, но напоминаю себе, что это реальность, все происходит на самом деле.

– Ну, хорошо, – говорю я, глубоко вздыхая, – тогда увидимся позже.

Оставшиеся прощаются с нами и желают удачи.

– Держись, – подбадривает Малакай Акими, она лежит на полу и часто дышит через нос, прикрыв рукой глаза.

– М-м-хм, – отвечает она, зажмурившись от боли.

Малакай первым открывает дверь и выходит на солнечный свет, сжав нож в кулаке.

За ним уходит Тайко, потом Кина и я.

Сердце колотится в груди, когда мы входим в деревню бездомных на окраине города. Мы идем по железнодорожным путям, по шпалам между рельсами, чтобы не наступать в реки крови. Солнце в зените – значит, уже полдень, но между хижинами все равно местами ложатся тени. Очень тепло, настолько, что запах гниющей пищи и сточных вод поднимается в воздух, смешиваясь с чем-то еще – вероятно, хоть я и не хочу в этом признаваться, с запахом мертвых людей.

Мы идем дальше, стараясь никуда не смотреть, только прямо, и не думать о постоянно нависающей над нами опасности.

Я сосредотачиваюсь на временных жилищах вокруг. Некоторые из них выстроены с невероятной изобретательностью: полоски бумаги, смоченные клеем, заполняют щели в стенах из металлолома; одни построены на сваях, чтобы избежать затопления от выходящей из русла реки, другие сложены вместе, как трехмерные пазлы, из тысяч кусочков мусора.

– Отвратительно, – бормочет Тайко, бегло оглядывая грязь и убожество.

– Тебе легко говорить, богатенький сынок, – отвечает Малакай.

– Да ладно, одно дело быть бедным, другое – жить в собственной грязи.

– Думаешь, эти люди хотели так жить? Именно богатые дети вроде тебя строят систему таким образом, что у этих несчастных нет возможности выбраться отсюда.

– Ой, да брось! – шипит Тайко. – Я слышал тысячи отговорок на эту тему.

– Наверно, тебе легко не обращать на них внимания, – огрызается Малакай.

– Не нужно винить меня в том, что тебе не хватило мозгов устроить свою жизнь.

– Кто бы говорил, сам сидел в Аркане.

Развернувшись, Тайко хватает Малакая за воротник и притягивает его к себе, лицом к лицу.

– Заткнись, закрой свой рот.

– Другого времени не нашли? – сплевывает Кина, размахивая рукой, в которой держит детонатор.

Я бегу к ним, чтобы разнять, но останавливаюсь, услышав шарканье шагов откуда-то слева. Я вглядываюсь в проемы между теснящимися лачугами и свисающими проводами, пытаясь понять, откуда идут звуки, но теперь слышу еще больше шагов за спиной.

– Хочешь, чтобы я разукрасил тебя, Убогий?

– А что? – спрашивает Малакай, ухмыляясь. – Богатенький малыш оказался в ситуации, из которой деньгами не выкупиться, а?

– Заткнитесь! – говорю я, пятясь к ним спиной.

– Мне не нужны деньги, чтобы выбить из тебя все дерьмо, – шипит Тайко сквозь стиснутые зубы.

– Эй, – шепчу я, – закройте рты. Там кто-то есть.

Тайко отпускает Малакая. Я слышу вдалеке еще больше шагов, хлюпающих по грязи, пускающих рябь по струящейся вниз кровавой реке.

Малакай озирается по сторонам. Тайко достает нож.

Я вижу, как между двумя хижинами бежит девочка – лишь мельком, но замечаю, что она вся в грязи и ее дикие глаза часто моргают. Через секунду за ней появляется мальчик.

– Там, – говорит Тайко, указывая кончиком ножа на хижину из ржавых гофрированных листов и деревянных ящиков, и я замечаю, как из-за угла выглядывают безумные глаза женщины лет тридцати или сорока.

– Сзади тоже, – говорит Кина, – трое.

– Двое слева, – шепчу я и из-под старого баннера Галена Рая, развевающегося на ветру и гласящего «Все как один!», вижу бегущие детские ноги.

Я вспоминаю, как старуха жестоко убила мальчика в деревне, с какой одержимостью она вонзала в него нож, и ни капельки не сомеваюсь, что здесь-то мы и умрем.

– Не двигайтесь, – шепчет Малакай, оглядывая очертания самодельных хижин вокруг нас. – Когда скажу «вперед», бегите за мной, понятно?

– Малакай, их слишком много… – возражаю я.

– Заткнись и будь готов бежать.

Я слежу за Малакаем: он поворачивает нож в руке, берет его за кончик лезвия, поднимает руку на уровне головы и глубоко вдыхает. Я наблюдаю, как он прищуривается, делает шаг вперед и запускает нож между хижинами.

– Вперед! – кричит он и бежит в направлении, куда бросил нож.

Я вижу одного из Полоумных с ножом Малакая в груди: он молчит, улыбается, не переставая моргать, но ноги его подгибаются, и по груди постепенно растекается пятно крови.

Я срываюсь с места и бегу, и мир вокруг превращается в размытую пелену. Звуки сливаются воедино, на их фоне я слышу свое хриплое дыхание. Я сосредотачиваюсь на ботинках Малакая, вот он плечом отталкивает женщину средних лет на своем пути, затем взбирается на стену крепкой на вид хижины и бежит по крыше. Я следую за ним, отталкиваюсь руками, подтягиваясь и бегу к краю, откуда Малакай прыгает на крышу следующей хижины. Он пересекает ее в два шага и прыгает на другую.

Обернувшись, я вижу, как Кина подтягивается одной рукой к крыше ближайшей лачуги, в другой удерживая детонатор; жилы на ее шее напрягаются. Она бежит к краю лачуги, прыгает влево, почти бесшумно приземляясь на плоскую крышу другого строения.

На секунду я впиваюсь взглядом в детонатор в ее руке: даже сейчас, посреди всей этой суматохи, я боюсь, что она не удержит его и мой мир померкнет.

«Не думай об этом, Лука, – твержу я себе, – отбрось эти мысли, иначе не выживешь».

Стиснув зубы, я продолжаю бежать, осознавая теперь, что земля вокруг нас кишит Полоумными, они стекаются, словно река убийц. Я не хочу их видеть, но, подтянув ноги и прыгая на следующую крышу вслед за Киной, смотрю вниз: мальчики и девочки, женщины и мужчины, пожилые люди с ходунками и на колясках, застревающих в грязи, у всех у них одна цель – убивать. Они преследуют нас, одновременно нападая друг на друга. У некоторых в руках оружие, камни, деревянные доски, одна старуха держит спицу для вязания, другие зубами отрывают плоть от своих ближних.

«Они как те крысы в туннеле», – мелькает мысль в моей голове.

– Бегом, бегом, бегом! – кричит Тайко, догоняя меня, голос его переполнен ужасом.

Я прибавляю темп, Малакай и Кина впереди, бегут наравне. Малакай подпрыгивает в воздухе, перелетая с одной крыши на другую, некоторые хижины шатаются под его весом. Не знаю, есть ли у него какой-то план, кроме побега, но надеюсь, что есть, потому что ужасное, решительное молчание Полоумных вокруг нас позволяет отчетливо слышать омерзительные звуки бойни, происходящей внизу, и я знаю, что если мы упадем в этот поток убийц, нас унесет, мы утонем в массе хищников, разорванные на части.

Малакай сворачивает направо, Кина бежит за ним. Расстояние между следующими двумя строениями велико, и когда Кина подпрыгивает, максимально вытягивая переднюю ногу, мне кажется, что у нее не получится, что она упадет, ударившись о край крыши, и, выбив весь воздух из легких, плюхнется в грязь, где безумные жители деревни съедят ее живьем. Но она допрыгивает, едва достав края крыши пальцами левой ноги. Она спотыкается, но, уловив равновесие, продолжает бежать к следующему строению.

Я выбираю другой маршрут, где поменьше расстояние между лачугами, догоняю Малакая. Теперь мы бежим бок о бок. Тайко находит более быстрый маршрут и оказывается впереди нас.

– К городу! – кричит Малакай.

Тайко меняет направление, шустро перепрыгивая между тремя лачугами. Я следую за ним, делая три шага и прыгая двумя ногами на крышу, чувствуя, как все строение деформируется под тяжестью моего тела. Расстояние до следующей хижины еще больше, и у меня есть лишь доля секунды, чтобы осознать, что я не допрыгну, поэтому, споткнувшись, делаю кувырок через плечо и встаю на ноги. И в этот момент я резко останавливаюсь, услышав душераздирающий крик Малакая и шум обрушивающего строения.

Обернувшись, вижу, как он проваливается под обломки дерева и пластика.

– Просто беги! – кричит мне Тайко, добравшийся до следующей крыши впереди.

Я смотрю на него, он пожимает плечами, но я вижу жалость в его глазах; он отворачивается и продолжает бежать в сторону города, прыгая с крыши на крышу.

Повернувшись к рухнувшей хижине, я вижу, как Малакай пытается выбраться из-под обломков. Позади него, метрах в пятидесяти, полчища улыбающихся безумцев разрывают друг друга на части, точно крокодилы.

– Беги! – кричу я ему, и поймав его взгляд, впервые вижу, что он до смерти напуган.

Кина проносится мимо меня в сторону упавшего Безупречного и спрыгивает к нему.

– Черт! – шепчу я и, спрыгнув с крыши на относительно безопасной высоте, мчусь к Малакаю. Кина хватает его за одну руку, я за другую, и мы вытаскиваем его из-под обломков. Шум приближающейся толпы убийц нарастает.

– Бегите, – велю я, толкая Малакая к ближайшей хижине.

Хватаясь за свисающие кабели, он карабкается на крышу. Теперь я чувствую, как земля трясется под ногами, ощущаю тепло, исходящее от сотен приближающихся тел, чувствую запах высохшей крови и пота.

Развернувшись, Малакай ложится на живот, протягивает руки вниз и поднимает наверх Кину. Подпрыгнув, я цепляюсь пальцами за край крыши, но соскальзываю.

– Лука! – кричит Кина. Она ложится на живот и подает мне свободную руку. Я хватаю ее одной рукой и, подтянувшись, другой цепляюсь за крышу. Сильные пальцы яростно впиваются в мою лодыжку, но мне удается высвободиться, я снова подтягиваюсь и встаю рядом с ребятами.

– Спасибо, – благодарит Малакай и бежит.

Мы с Киной следуем за ним. Далеко впереди вижу силуэт Тайко, пробирающегося к ближайшей Вертикали, и теперь понимаю план Малакая.

Мы со всех ног мчимся вперед, отрываясь от Полоумных, по крышам лачуг, как по ступенькам, – и так до самой Вертикали.

Здесь, в глубине города, в основном старые хижины, хотя со временем их укрепили. Они расположены так близко друг к другу, что нам практически не приходится прыгать, достаточно просто перешагивать. Крайние лачуги деревни построены впритык к Вертикали, и с последней крыши легко проникнуть в небоскреб через разбитое окно.

Первым пролезает Малакай и падает на пол, его грудь тяжело вздымается и опускается, пот стекает по лицу.

– Вы хоть понимаете, – спрашивает он, задыхаясь, – что нас только что чуть не убили?

Я сгибаюсь, упираясь руками в колени и хватая ртом воздух, у меня нет сил ему ответить.

Кина отчаянно кивает головой, кажется, тоже не в состоянии говорить от изнеможения.

Снаружи слышен гомон Полоумных, звук разрывающейся кожи и ломающихся костей. Наклонившись, я выглядываю в окно, и увиденное просто омерзительно: человек двести, столпившись в одну кучу, убивают друг друга, хладнокровно и бесчувственно. Один головой, как дубиной, проламывает грудную клетку другому; двое, кажется, сообща, копаются в лежащем человеке, разорвав ему поясницу; старуха наблюдает за бойней, систематически вонзая свою длинную вязальную спицу в избранных.

– Они все умрут, – говорю я.

– Идемте, – зовет Тайко, стоя в дверном проеме грязной гостиной, в которой мы находимся. Конечно, Тайко совсем не задыхается, ведь он Совершенный, его САПК в груди будет работать на пределе, чтобы перекачивать кислород в кровоток, примитивные методы восстановления дыхания ему ни к чему.

– Ага, дай минутку отдышаться, здоровяк, – отвечает Малакай, распластавшись на полу, утыкаясь носом в виниловое покрытие и выдыхая облака пара, исчезающие на поверхности.

– Здесь их может быть куда больше, – напоминает Тайко. – Надо двигаться.

– Этот парень, – бормочет Малакай, задыхаясь, – не знает сострадания. – Заставив себя подняться, он выходит из комнаты вслед за Тайко.

Я все еще смотрю в окно, и хотя я в ужасе от увиденного, не могу оторвать глаз.

– Я должен найти сестру, – твержу я себе под нос, пока ребята выходят. Все больше и больше Полоумных умирает, остальные с ног до головы залиты кровью своих товарищей.

Я стараюсь выкинуть из головы воображаемый образ инфицированной Молли, где-то там, в городе, такой же безумной и одержимой, как эти убийцы внизу.

Наконец мне удается оторвать от них взгляд.

Я осматриваю гостиную, она напоминает мне дом, где я вырос: мебель собрана в кучу, все захламлено дешевой старой техникой, свет едва пробивается сквозь слой пыли и грязные окна.

Я выхожу вслед за ребятами в коридор Вертикали. Здесь пахнет мочой, стены исчерчены сверкающими граффити. В темноте, без электричества, еще четче видны грубые надписи и бандитские символы, светящиеся неоновой краской.

Мы всего лишь на первом этаже, отсюда можно спуститься по лестнице к выходу. Тайко распахивает двери, и город предстает перед нами как на ладони. Сгоревшие витрины магазинов, заброшенные пабы и ломбарды. Далее вниз по склону – финансовый квартал: стеклянные здания из золота и серебра, фонтаны и статуи идолов денег и торговли. В центре – более дорогие жилые районы и общественные места: зеленые парки и лесные массивы граничат с дорогами из восьми полос движения; здесь же расположен и Мидуэй-Парк, а выше находится Второй Уровень города с особняками для сверхбогатых. Вокруг города – холмы, усеянные вертикальными фермами и жилыми вертикалями, устремляющимися в небо. Все это я не раз видел с высоты Вертикали «Черная дорога», а вот что действительно приковывает внимание здесь и сейчас – так это поразительные масштабы разрушения города.

Я вижу три самолета, упавшие с неба и уничтожившие десятки зданий; один из них все еще горит, его крыло лежит в фонтане финансового квартала. Другой упал неподалеку, в центре детского игрового парка. Третий наполовину потонул в реке, протекающей через город; отсюда он кажется каким-то механическим речным монстром.

– Тебе куда? – спрашивает меня Малакай.

– «Черная дорога», а тебе?

– «Холм висельников».

– Тайко? – спрашивает Малакай.

– Туда, – он указывает на центр города.

– Хорошо, – говорит Кина, хмурясь и вглядываясь вдаль. – Думаю, нам стоит держаться вместе, по крайней мере до реки, раз уж нам всем в одном направлении. Если по пути не найдем обезболивающих, можно будет перейти реку и поискать в Лазарете Старого города, а потом уже разделиться. Что скажете?

– Согласен, – отвечаю я.

– Я тоже, – присоединяется Малакай. – Скорее всего, Пандер ушла туда же.

Мы все оборачиваемся к Тайко – пожав плечами, он отправляется вниз по улице.

Осторожно продвигаясь в сторону города, мы используем в качестве укрытия скопление транспорта, разбросанного по дороге; некоторые летающие автомобили упали, должно быть, с высоты не менее двадцати метров – они разбиты и искорежены до неузнаваемости. Обломки разрушенных зданий испускают в воздух клубы пыли, огонь еще горит, пылая из окон и уничтожая все, к чему прикасается. Но все это вторично; от чего я реально не могу оторвать глаз – так это тела, тысячи тел: люди лежат на тротуарах, свисают из окон, сидят в машинах, обугленных посреди дорог.

– Это… – шепчет Кина, останавливаясь в проеме, – невероятно. Кто бы это ни сделал…

– Идемте, – говорит Тайко, но даже его голос срывается при виде такого опустошения.

Он выходит на свет угасающего дня, но Малакай хватает его за воротник и тянет обратно в тень проема.

– В чем пробл…

– Ш-ш-ш! – Малакай указывает на детский парк, где лежат обломки самолета, совсем недалеко отсюда.

Я смотрю туда и вижу группу из шести солдат, одетых с ног до головы в черное, они выходят из парка и идут по параллельной улице. Пятеро из них держат оружие наготове, проверяют углы и расчищают маршрут, а шестой солдат – девушка – спокойно идет вовсе без оружия. Ее глаза светятся, но не как у нормального Совершенного, а будто светильники.

– Что у нее с глазами? – спрашивает Малакай шепотом.

– Какое-то обновление, видимо, – отвечает Тайко.

– Они на нашей стороне? – задаю я вопрос, вспоминая солдат, которых мы видели со стен Аркана.

– Я даже не знаю, какая сторона – наша, – говорит Малакай. – Давайте не будем их спрашивать.

Мы идем вдоль здания, сохраняя максимальную дистанцию подальше от солдат.

Друг за другом мы перебегаем к подножию гигантского рекламного щита с пустым экраном и наблюдаем за солдатами до тех пор, пока они не исчезают из поля зрения.

– Кто они такие, черт бы их побрал? – спрашивает Кина.

– Какая разница, – отвечает Тайко, – мы здесь, чтобы найти своих близких. Давайте не будем отвлекаться.

Где-то позади разбивается стекло, и мы бежим, прижимаясь к стене здания, к которому прикреплен рекламный щит, – это продовольственный склад. Посреди улицы нам навстречу идут мужчина в смокинге и женщина в голубом платье. Они оба явно инфицированы, но не нападают друг на друга.

– Сюда, – говорит Кина, и мы входим на склад, пока Полоумные не успевают нас заметить.

Внутри ряды стеллажей с различными продуктами питания, частично пустые, поскольку запасы давно не пополнялись, а часть, вполне возможно, растащили еще до нашего прихода. На полу лежат тысячи дронов, моментально упавшие там, где летели, когда отключилось электропитание.

– Это же один из складов, куда доставляют продовольствие, так? – спрашиваю я.

– Ага, – отвечает Тайко, хватая пакет с протеиновыми батончиками с ближайшей полки и засовывая их в карманы.

– Надо бы запастись, раз уж мы здесь, – предлагает Малакай, хватая бутылку воды и шоколад.

Кина подходит к стеллажу с протеиновыми батончиками, но он уже пуст.

– Держи, – говорит Тайко, протягивая ей один.

– Спасибо, – Кина запихивает в карман батончик, завернутый в фольгу, и продолжает методично обшаривать склад, просматривая каждую полку. – Никаких обезболивающих, – констатирует она.

Мы садимся на пол среди битых дронов и едим.

– Как думаете, Пандер удалось прорваться? – спрашивает Малакай.

– Сомневаюсь, что ей удалось пройти те трущобы, – произносит Тайко, ловя разочарованный взгляд Малакая. – Что ты от меня хочешь, чтобы я солгал? Там тысячи Полоумных, а она одна.

– А ты настоящий оптимист, знаешь? – отвечает ему Малакай сквозь стиснутые зубы.

Пожав плечами, Тайко отворачивается.

– Эй, может, у нее и получилось, – подбадривает Кина, кладя руку на плечо Малакая. – Она довольно крепкая девчонка.

– Это точно, – соглашается Малакай, делая еще глоток воды. – Давайте двигаться дальше.

Порывшись на верхних полках ближайших стеллажей, я нахожу еще одну коробку протеиновых батончиков и распихиваю их по карманам. Выйдя на улицу, мы направляемся дальше в город, держась все вместе, и продвигаемся весьма стремительно. Не считая постоянного фонового шума горящих зданий и тлеющих обломков, на улицах жутко тихо и пустынно, ни единой души. Ближе к вечеру мы наконец добираемся до реки и следуем вдоль нее к мосту в Старый город – туда, где находятся центральный лазарет и административные здания города.

Мы останавливаемся у Церкви Последней Религии, чтобы убедиться, что берег реки чист. Кина наклоняется ближе и шепчет мне:

– Те мужчина с женщиной в нарядной одежде, Полоумные, там у склада, они работали сообща.

– Знаю, – говорю я, и мы бежим дальше, к окраине Старого города. Я вижу руины здания парламента, оставленные в память о Бесполезной войне – святыня коррупции старых времен.

– Что, по-твоему, это значит? – спрашивает Кина, когда мы снова останавливаемся.

– Надеюсь, нам не придется это выяснять, – отвечаю я.

Мы продолжаем путь перебежками от зданий до разбитых машин и ограждений, то и дело останавливаясь, и каждый раз, прежде чем снова рвануть вперед, проверяем, нет ли там угрозы.

Мы добираемся до моста, который ведет к Старому городу, и прячемся за солнечной батареей. Мы с Малакаем и Киной пытаемся отдышаться, пока Совершенный проверяет, безопасен ли мост. Я на секунду закрываю глаза, прислонив голову к батарее, и прислушиваюсь к шуму бурной реки.

– Черт, – шепчет Тайко, поднимая руку.

Открыв глаза, я выглядываю из-за батареи и вижу, как мужчина в светоотражающем жилете и грязной старой бейсболке подметает улицу.

– Он не моргает, – подмечает Малакай.

– И не улыбается, – добавляю я.

Мужчине на вид лет шестьдесят, кожа вокруг его глаз в глубоких морщинах и измазана темной грязью, он крепко держит метлу загорелыми руками, ритмично ею размахивая и шаркая по земле. Мы молча наблюдаем за ним, пока он медленно пересекает мост. Наверное, до начала конца света это была его работа – бок о бок с дронами-дворниками. Пожилой и никому не нужный, таким людям позволили работать благодаря протестам безработных Убогих, требующих возможности трудоустройства.

– Он не один из них, – говорит Кина, – на него яд не подействовал.

– Почему он на улице, черт подери? – шепчет Малакай.

– Он под «Побегом», – отвечает Тайко, наклоняясь вперед и прищуриваясь. – У него на шее пластырь.

– Что будем делать? – спрашиваю я.

– Надо узнать, как он выжил после атаки, – предлагает Малакай, вставая на ноги. – Может, есть и другие выжившие, – он открывает рот, чтобы позвать мужчину, но Тайко хватает его за рукав и тащит обратно вниз.

– Смотри, – говорит Тайко тихим голосом, указывая на другую сторону моста.

Далеко впереди три похожие друг на друга, как близнецы, девочки бродят по пустынному автомобильному мосту, то показываясь, то исчезая за застывшими в мертвой пробке машинами. У всех трех густые темные волосы и серо-голубые глаза, которые непрестанно моргают, а широкие улыбки обнажают ровные белые зубы. Они одеты по последней моде Совершенных: в костюмы-тройки, которые смотрелись бы к месту на каком-нибудь совете директоров в древние тысяча девятьсот шестидесятые.

– Вот дерьмо, – шепчет Кина.

Дворник поднимает на девочек глаза, улыбается им и продолжает тщательно подметать каждый сантиметр пыльной дороги перед собой.

Девочки ускоряются в его сторону, и по мере того, как они приближаются, я замечаю, что их костюмы запачканы засохшей кровью.

– Надо ему помочь, – говорю я, когда девочки переходят на бег.

Кина смотрит на Малакая и Тайко, избегающих ее взгляда, но уже поздно.

Девочки бросаются на мужчину, повалив его на землю, и начинают кусать, бить, царапать. Теперь я вижу, что у него не один, а целых три пластыря «Побега» на шее. Мужчина хихикает, пока девочки разрывают его на части.

– Нет, нет, нет, – бормочу я, не в силах сдержать эмоции.

Дворник продолжает смеяться до последнего, пока девочки убивают его, измазав свои костюмы свежей кровью. Безумные улыбки не сходят с их лиц, когда они, довольные проделанной работой, молча идут дальше.

– Нет, нет, нет, – повторяю я снова и снова.

Кина прикрывает мне рот своей ладонью, глядя на меня широко открытыми глазами, тем самым намекая заткнуться, иначе мы станем следующими.

Я понимающе киваю, и мы вчетвером прячемся за батареей, прислушиваясь, как приближаются шаги девочек, эхом отдаваясь в тишине мертвого города. Пока они проходят мимо нас, мы медленно перемещаемся вокруг блока по направлению к уже свободной дороге на мосту, и ждем, когда их шаги исчезнут в глубине города.

– Идем дальше или разделимся здесь? – спрашивает Малакай. – Такие безумцы могут ходить группами по всему Старому городу.

– Пандер, вероятно, где-то там, – говорит Тайко, повернувшись к нам. – Мы должны ей помочь.

Внезапный всплеск сострадания со стороны Тайко удивляет меня, он всегда беспокоился только о себе, а теперь ни с того ни с сего собрался помочь девочке, с которой толком и не знаком. Но я вижу страх в его глазах: полагаю, он напуган настолько, что просто не хочет оставаться один.

– Он прав, – отвечает Малакай. – Пойдемте.

И мы продолжаем путь между сгоревшими машинами, фонарными столбами и колоннами, и, пересекая мост, входим в Старый город.

Мощенные булыжником улицы усыпаны мертвецами, все они широко улыбаются, несмотря на то, что последние секунды их жизни были ужасными и жестокими; на меня накатывает мерзкая волна вони от разлагающихся на дневной жаре трупов.

Между телами столько дронов, что и не сосчитать. В основном это дроны-охранники – крошечные насекомообразные роботы с камерами обзора на 360 градусов, чтобы непрестанно снимать каждый сантиметр города. Мы стараемся идти осторожно, но микродроны то и дело хрустят под ногами.

Вероятно, в этом районе куда больше Полоумных – мы слышим шаги, хлопающие двери, взрывы и прочие звуки, но нам ничего не остается, кроме как продолжать свой путь к больнице в надежде найти Пандер и обезболивающие.

«Тот мужчина не был одним из них, – твержу я себе. – Он не был инфицирован, не был безумцем. Как ему это удалось?»

Голова кругом от всего этого сумасшествия. Я оглядываюсь на восток, на Вертикаль «Черная дорога» – там мой дом, на сто семьдесят седьмом этаже. Это лишний раз напоминает мне, почему я должен выжить. «Вы еще живы, – думаю я, вспоминая лицо Молли и отца, – вы оба, и я сделаю все, чтобы найти вас и достать лекарство… что бы это ни было».

Мы идем дальше, огибая трупы и заглохшие машины; проходим мимо еще одной Церкви Последней Религии – последней надежды города, где боготворят Последних богов, и сворачиваем на Улицу 41–40.

«Химикаты на него не подействовали», – не унимаюсь я, рассуждая про дворника на мосту.

– Вон там, – говорит Тайко, прерывая мои мысли.

Я смотрю, куда он указывает: Лазарет Старого города – здание, по форме напоминающее пирамиду, с сотнями затемненных окон. Отсюда видны отсек для дронов-спасателей и аварийный вход.

Малакай поворачивается к нам:

– Заходим и разделяемся. Тайко, мы с тобой начнем сверху и будем спускаться, Кина и…

Слова Малакая резко обрывает доносящийся из больницы звук бьющегося стекла. Мы видим, как кто-то выпрыгивает из окна среднего этажа, скользя метра три по расположенным под углом закрытым окнам вниз до балкона.

– Пандер?! – выдыхает Малакай, вглядываясь вдаль, пытаясь распознать девушку, которая уже свисает с балкона буквально на одних пальцах и спрыгивает на подоконник.

Я смотрю не на нее, а на окно, из которого она выпрыгнула. За ней, не обращая внимания на глубокие порезы от осколков стекла, вонзающихся в их плоти, преследуя свою добычу, ползут пятеро улыбающихся безумцев.

Девушка спускается с пирамиды здания, тяжело приземляясь на крышу машины скорой помощи, и я узнаю в ней Пандер, но времени радоваться нет: пока она прыгает на тротуар, трое Полоумных с грохотом шлепаются на крышу той же машины, а четвертый насмерть плюхается на землю.

– Пандер! – зовет Кина, и мечущиеся глаза девушки замечают нас.

– Бегите, идиоты! – кричит она в ответ. – Бегите! Вперед, живее!

Преследующие ее безумцы спрыгивают с машины, пятый сползает по стене здания и падает на мертвеца, плюхнувшегося на тротуар до него, и теперь все четверо несутся к нам, Пандер бежит впереди, опережая их всего на несколько шагов.

Мы все как один приходим в себя и, развернувшись, бежим, к этому времени Пандер уже догоняет нас, а топот Полоумных за спиной становится все громче.

– Начинаю жалеть, что пошел с тобой! – кричит Малакай, обгоняя меня.

Мы подбегаем к перекрестку: одна дорога ведет к реке, другая – обратно в центр города. Мне не приходится выбирать – Тайко толкает меня к реке. Я спрыгиваю по ступенькам, ведущим к тропе, проходящей вдоль потока воды, и что есть мочи бегу наравне с быстроходной рекой, мост через которую мы пересекли всего несколько минут назад, как вдруг ощущаю, что температура воздуха опускается так резко, что не могу не замедлиться, чтобы понять, что происходит. По небу прокатываются темные облака, внезапно начинается снег, да такой сильный, что тропа передо мной уже становится белой.

– Какого черта? – спрашиваю я, замедляясь.

– Беги, дурак! – шипит Тайко, пробегая мимо.

И я бегу, заставляю свои изможденные ноги нести меня вперед.

Я оглядываюсь назад – Кина, Пандер и Малакай отделились от нас, зато двое Полоумных продолжают молча преследовать, слышен только хруст снега у них под ногами. Я бегу быстрее, догоняю Тайко, несмотря на его механизированные легкие, и при мысли: «Может, мы не разделились, может, Полоумные добрались до них?!» – поскальзываюсь на снегу.

Я наклоняюсь вперед, пытаясь удержать равновесие, но слишком поздно. Я падаю, вытянув руки, сильно ударяюсь подбородком о твердую землю, покрытую холодным снегом, и перед глазами плывут белые вспышки. На секунду мир вокруг тускнеет, и я слышу только биение своего сердца, быстрое и громкое.

Я вскакиваю на ноги, перед глазами сплошной пульсирующий туман. Не понимая, где нахожусь, я лишь знаю, что нужно двигаться, я должен бежать прочь отсюда.

Топот бегущих шагов все ближе.

«Полоумные», – думаю я растерянно, не в состоянии заставить свои ноги работать как следует. Я шатаюсь, словно оглушенный боксер, вижу, как Тайко исчезает далеко впереди, и осознаю, что в любой момент почувствую тепло окружающих меня хладнокровных убийц.

«Вот и все, – думаю я, пытаясь дышать через замерзшие легкие. – Здесь ты и умрешь».

Я чувствую сильный и резкий удар в грудную клетку. Воздух покидает мои легкие, и я снова падаю, в этот раз в сторону реки.

Я плюхаюсь в воду. Ледяная температура отрезвляет меня, и я начинаю отчаянно болтать ногами, всплывая на поверхность как раз вовремя, чтобы увидеть, как высокий тощий Полоумный прыгает за мной и плывет в мою сторону, не переставая при этом улыбаться. За ним в воду бросается и второй безумец – Полоумная, и она тоже плывет ко мне, сопротивляясь течению.

Сделав глубокий вдох, я ныряю обратно в бурлящий поток реки, болтая ногами и руками в мутной холодной воде. Я плыву что есть мочи. Понятия не имею, близки ли мои преследователи: догоняют ли они меня или я отрываюсь от них. Я просто плыву изо всех сил, не высовываясь на поверхность, пользуясь опытом жатвы энергии, чтобы сохранять спокойствие, в то время как легкие, кажется, вот-вот разорвет на части.

Спустя вечность я всплываю на поверхность и вдыхаю морозный воздух.

Оглядываясь туда, где были Полоумные, сквозь быстро падающий снег я вижу только бурлящие волны реки.

– Эй! – раздается с берега крик, и, повернувшись, я вижу Тайко: он остановился и указывает пальцем на воду впереди меня.

Я следую взглядом в указанном направлении. Поначалу я ничего не вижу, но потом сквозь снег различаю впереди силуэт человека, плывущего лицом вниз. Это тот высокий Полоумный. Я застываю в шоке, осознав, что мимо меня проплывают трупы, а через пару мгновений замечаю и второго моего Полоумного преследователя – девушку в оранжевой блузке, огненным пятном выделяющуюся на фоне грязной воды и белого снега.

– Выбирайся оттуда, – кричит Тайко, – иначе получишь гипотермию!

Сопротивляясь течению быстро покрывающейся ледяной коркой воды, я не могу думать ни о чем, кроме проплывающих по реке тел. Я доплываю до грязного берега, и Тайко затаскивает меня на сушу. Такое ощущение, словно все происходит фрагментами, я будто на секунду теряю сознание, а затем снова прихожу в себя. Лежа на снегу и наблюдая метель, я начинаю смеяться. Не знаю почему. Может, Тайко прав и это первый признак переохлаждения – естественно, я не чувствую пальцев рук и ног, а воздух изо рта выходит плотными облаками пара.

– Надо идти, – говорит Тайко, наклоняясь ко мне.

Я не могу толком разобрать его слов. Белизна снега, кажется, постепенно заполняет мой мир – и все исчезает.

Я в помещении. Лежу плашмя на диване в просторной чистой гостиной в доме, в котором не помню как очутился.

– Где мы? – спрашиваю я, стуча зубами, поскольку, видимо, температура моего тела снова опустилась до минимума.

– У меня дома, – бормочет Тайко, перемещаясь по комнате, открывая двери в поисках признаков жизни.

– А Пандер и Малакай? – меня лихорадит от озноба, и я невнятно выговариваю слова, как пьяный. – Кина?

– Не знаю, – отвечает Тайко. – Я не видел, что произошло.

Я киваю, при этом не понимая толком, что он говорит. Я больше не чувствую ни страха, ни надежды, ни чего-то еще. Мне хочется спать, поэтому я ложусь и закрываю глаза.

– Нет! – кричит Тайко и хлопает меня по щекам снова и снова.

– Что? – спрашиваю я, раздраженный тем, что меня побеспокоили. – Чего?

– Жди здесь, не вздумай уснуть. Если уснешь, уже не проснешься, понимаешь?

Я опять киваю в ответ, хотя его слова не имеют для меня никакого смысла.

«Кина не может быть мертва, – осеняет меня на мгновение. – Если бы она была мертва, то и я умер бы. У нее мой детонатор».

Я улыбаюсь и оглядываюсь, мне хочется сообщить Тайко хорошие новости, но он ушел, а я остался один. Я осматриваю комнату: белые стены, кафельный пол со встроенным проектором на 360 градусов, блок КСО на стеклянном столе.

– Какой красивый дом, – бормочу я себе под нос. И засыпаю.

День 2 вне Аркана

Я стою на крыше Вертикали «Черная дорога».

Светловолосый мальчик падает вниз, рассекая чистый летний воздух. Этот мальчик – брат Тайко, и скоро он умрет.

Сестра поворачивается ко мне и снимает резиновую ведьмину маску. В ее глазах слезы, нижняя губа дрожит, нож, который она держала в руке, падает на землю.

– Я не хотела…

Ветер свистит по водопроводным трубам, мы молча стоим и смотрим друг на друга.

– Молли, ты этого не делала, – говорю я ей. – Это сделал я.

Я открываю глаза.

Я лежу в ванне, одетый, по подбородок в теплой воде. Вокруг меня поднимается пар.

«Где я?»

Я чувствую сильную ноющую боль в пальцах рук и ног. Помню реку, холод и боль. Только сейчас я осознал, что был на волосок от смерти.

«И Тайко спас меня», – думаю я.

И вот я лежу здесь, а в ушах звенит его голос, как он изо дня в день, год за годом, кричит через все дворы Аркана, что убьет меня.

Я лежу спокойно, позволяя теплой воде согревать меня. Я оглядываю раны на своем теле: крысиные укусы, царапины, полученные в туннеле, и с удивлением отмечаю, что они уже начинают заживать.

Я откидываю голову и позволяю воде согревать мое промерзшее до костей тело. Я вдыхаю носом горячий парной воздух, чувствуя его тепло в горле. Мое тело по-прежнему лихорадочно дрожит, но разум прояснился.

Я осматриваю ванную комнату. По размеру она как вся квартира, в которой я рос. Изогнутая стена передо мной – это экран, который при работающем электричестве показывал бы интерактивные фильмы, социальные сети, игры. Вдоль одной из стен расположены четыре раковины с выдвижными полками, полными автоматически пополняющимися продуктами. В углу душевая кабина размером с небольшой сарай.

Я думаю об отце, о сестре, о Кине, Рен, Пандер, Малакае, Акими, Под, Игби, Блю. Надеюсь, они живы, надеюсь, они в порядке. Я думаю о том, сколько времени уже прошло, о том, что с каждой секундой мои отец и сестра где-то там в городе все ближе к смерти. Думаю о Терминале – о гигантском учреждении, где прошла наша последняя Отсрочка и где, возможно, хранится лекарство для Полоумных.

Я заставляю себя встать, вода стекает с моей одежды. Колени онемели и ослабли. Я расстегиваю липучку на тюремном комбинезоне и стягиваю его, потихоньку вылезая из ванны.

Рядом с дверью на вешалке висят шесть полотенец. Я беру одно, обвиваю его вокруг талии, открываю дверь и выхожу.

Я стою в длинном коридоре мезонина, внизу гостиная, где я лежал, умирая, на диване. Я вижу большой газовый баллон, подключенный к походной печке, на которой в большой кастрюле кипит вода.

«Вот как он согрел воду», – думаю я и шагаю к богато украшенной деревянной лестнице.

– Ты жив, – говорит Тайко, выходя из кухни и вытирая руки полотенцем.

Я киваю, спускаясь по лестнице к нему.

– Благодаря тебе.

– Ну, я жив только благодаря тебе. Ты выпустил меня из Аркана.

Я улыбаюсь резкой перемене в наших отношениях.

– Никогда не думал, что мы с тобой будем заботиться друг о друге.

– Видимо, все меняется, – отвечает он, закинув кухонное полотенце на одну руку.

– Тут очень уютно, – я снова оглядываю просторный дом.

– Спасибо.

– Тайко, я был искренен, когда говорил, что мне жаль твоего брата. Я…

– Лука, прошу, я никогда не оправлюсь от того, что произошло, но сейчас мы в центре апокалипсиса, так что я вынужден оставить это в прошлом.

– Я понимаю, просто хочу, чтобы ты знал…

– Я знаю, – он протягивает мне руку для пожатия. – Оставим все позади, ладно?

Я смотрю на его протянутую руку и не могу в это поверить. Я смирился с тем фактом, что Тайко Рот потерял рассудок в день, когда его брат умер, что что-то в нем надломилось и он погибнет, убежденный в том, что я есть истинное зло, – а теперь он предлагает перемирие.

– Хорошо, – отвечаю я, пожимая ему руку.

Тайко улыбается и, позволив полотенцу упасть с руки, хлопает меня по спине.

– Нам не выжить, если не действовать сообща, – говорит он.

– Ты прав, это точно.

Тайко отступает назад и пристально смотрит на меня, на его лице появляется улыбка.

– Дело в том, что, – начинает он, – на самом деле мне плевать, выживу ли я, главное, чтобы не выжил ты.

Тайко идет ко мне, и его массивная фигура движется так, что все кругом расплывается на его фоне.

Что-то не так.

Меня охватывает паника, когда я чувствую что-то на моей коже – Тайко оставил там что-то вроде пластыря, когда хлопал меня по спине.

Я тянусь, закидывая руки за спину, но пластырь «Побега» не достать.

– Я не мог позволить, чтобы ты умер от холода, Лука. Ты должен умереть от моей руки, – голос Тайко звучит так, словно исходит отовсюду.

– Тайко, что ты наделал?

Я пытаюсь сосредоточиться на грозящей мне опасности, на Тайко, но взгляд мой улавливает маленькую царапинку на подлокотнике дивана из красной кожи, и она кажется мне такой забавной. Я представляю себе Тайко малышом, с пластиковым мечом в руках, бегающим по дому, убивающим воображаемых драконов. Фантазия такая четкая, что на мгновение я забываю, что взрослый Тайко стоит передо мной, намереваясь прикончить меня. Я смеюсь над абсурдностью всего этого.

– Знаешь, как долго я ждал этого момента? – каждое слово, вырывающееся из уст Тайко, видится мне фиолетовыми воздушными шариками, изогнутыми в форме букв. Я наблюдаю, как они взмывают в воздух и поднимаются над его головой.

«Сосредоточься, Лука, – говорю я себе. – Этот человек собирается убить тебя».

Но у меня не получается. Мое тело будто наполнено чем-то от пальцев ног до самой макушки. Я снова смеюсь, когда вижу, как Тайко достает нож из кармана. Я знаю, что это нож, знаю, что он намерен убить меня, но вижу лишь нечто, похожее на огурец.

– Знаешь, почему меня приговорили к смертной казни? – спрашивает Тайко, его лицо становится сначала фиолетовым, потом зеленым, желтым. – Я пытался сжечь дотла полицейский участок Маршалов за то, что они позволили моему брату погибнуть. Моя семья платила им по тридцать тысяч монет ежегодно за личную защиту, а они допустили, чтобы он умер. Думаю, часть меня хотела оказаться в одной тюрьме с тобой, Лука, потому что я знал, что когда-нибудь мне выпадет шанс заставить тебя заплатить за то, что ты сделал.

Мне удается на мгновение прояснить сознание, и я вижу выражение триумфа на лице Тайко и длинный острый клинок, медленно движущийся ко мне, пока его кончик не оказывается у моей шеи.

– Тайко, прошу, – удается вымолвить мне, и я снова впадаю в транс.

Я слышу музыку: оркестр исполняет какой-то торжественный концерт, а звук этот исходит от Тайко.

«Он воткнет этот нож в тебя в любую секунду. Возможно, он уже сделал это, а ты и не почувствовал».

Я хватаюсь за эту мысль. Я должен выжить, должен бежать.

Я толкаю Тайко изо всех сил и вижу, как он падает на диван, с лязгом роняя огурец – нет, нож! – на пол. Я бегу на кухню и, перепрыгивая через кухонный островок, устремляюсь к входной двери; открыв ее, выхожу на солнечный свет.

«Я сделал это, – думаю я. – Я сбежал!»

Я без особых усилий бегу через поле из высокой травы. Я чувствую себя живым, и солнце такое теплое.

«Солнце? – недоумеваю я. – Разве совсем недавно не шел снег?»

И вот я снова в гостиной. Тайко по-прежнему стоит передо мной, держа огурец у моего горла.

Все это лишь мое воображение; я вовсе не сбежал, даже не пошевельнулся.

– Дерьмо, – говорю я, и слышу свой голос низким, длинным и замедленным звуком.

– Чего же ты не умоляешь меня? – спрашивает Тайко, с такой ухмылкой на лице он похож на одного из этих Полоумных.

«Крысы в туннеле, деревня бездомных, река, – думаю я. – Ты пережил все это для того, чтобы умереть от рук Тайко Рота. Надо было оставить его гнить в тюремной камере».

Я не собираюсь умолять, как бы сильно ни был под кайфом, каким бы внушаемым ни был. Вместо этого я закрываю глаза. Если мне суждено умереть, то уж лучше я позволю себе увидеть фантазию, которая сохраняла мой рассудок в здравии все эти долгие дни и ночи в Аркане.

Я иду вдоль реки в прекрасный летний день. Шум воды настолько яркий и ясный, что, повернув голову, я не удивляюсь, увидев, как мимо лениво течет кристально чистая река. Я чувствую тонкую, мягкую траву между пальцами ног и приятное тепло солнца на плечах. Тут люди, десятки людей: семьи играют в игры, парочки намазывают крем на спину друг другу, девочки и мальчики плавают на мелководье, торговцы продают мороженое. Я чувствую, как мои пальцы переплетаются с чьими-то, опускаю взгляд, чтобы посмотреть, улыбаюсь.

Мне хочется остаться здесь. Я останусь здесь, с Рен.

Я смотрю в ее красивое лицо, но это не Рен, а Кина.

Конечно, это Кина. Именно так все и должно быть. Моя любовь к Рен вовсе не была любовью, теперь я это понял: это было лишь сочетанием моего невыносимого одиночества с ее безграничной добротой. Я ничего не знал о ней, кроме того, что она красива и мила; любовью там и не пахло.

Любовь состоит из куда более сложных вещей: невидимых струн, ненаписанных слов, из притяжения.

Неужели я влюблен в Кину?

Пока нет.

Но я мог бы влюбиться в нее, если бы у нас было больше времени, больше жизни. Я сделал первые шаги на карте, начерченной судьбой. Но та же судьба привела меня к другому исходу, к смерти.

Я испытываю какое-то чувство утраты, где-то далеко-далеко в подсознании, но чего мне действительно хочется, так это снова увидеть Кину, по-настоящему, а не в этом выдуманном мире, где все идеально; и я не собираюсь умереть от рук человека, давным-давно потерявшего рассудок.

Подумав о Тайко, я слышу его голос непонятно откуда. Поднимаю голову на звук и вижу его лицо, торжественно улыбающееся на фоне солнца.

– Ой, да заткнись ты, – говорю я ему. – Дай покайфовать.

Он исчезает, и снова становится солнечно.

– Пойдем, – зовет меня Кина.

И мы идем, взявшись за руки, вдоль берега реки. Я знаю, что это мое последнее путешествие, что в любой момент мой мир окунется во мрак и все будет кончено, но я не возражаю. Я не против. Я счастлив.

Быть мертвым не так уж плохо.

Здесь спокойно, мирно, не о чем беспокоиться, и удовлетворение наполняет до глубины души.

– Что он сказал? – спрашивает голос.

– Что-то вроде «быть мертвым не так уж и плохо»?

Я не знаю, чьи это голоса, но они меня не заботят. Я стою на открытой местности, куда ни глянь, всюду бесконечность, вокруг сплошной белый свет.

– Да он спятил, черт его дери, – снова слышится голос.

– Я знаю, каково ему.

– Вот черт, это точно… адское зло, зло, зло.

– Сними с него пластырь, может, это поможет ему быстрее прийти в себя.

Чьи это голоса? Ангелы? Боги? Я в раю? Сколько я уже тут, тысячи лет или пару минут?

– Малыш, никакой я не ангел, тебя конкретно накрыло, парень.

Такое ощущение, что эти ангелы отвечают на мои мысли.

– Ты говоришь вслух, парень. А еще полотенце развязалось и упало, у тебя причиндалы наружу.

Ничего не могу понять, что они говорят. Какие могут быть в раю полотенца?

– Боже милостивый, он правда считает, что умер.

Кажется, голоса принадлежат взрослым, может, даже пожилым.

– Прошу прощения! – говорит один из них. – Кого ты тут назвал пожилым?!

Все слишком запутанно; рай совсем не такой, каким я себе его представлял. Надо попытаться уснуть; может, проснувшись, я смогу разобраться в этих загробных шарадах.

* * *

Первым делом я понимаю, что я абсолютно голый.

Я открываю глаза – кругом темнота. Не помню, умер я или жив, убил меня Тайко или нет, была ли прогулка по берегу реки реальной; и те голоса, которые, как мне казалось, говорили со мной, были ли они реальными.

Я лежу под одеялом на удобной кровати. Голова раскалывается, в горле пересохло. Должно быть, я живой, а иначе было бы несправедливо мертвецом чувствовать себя так паршиво.

Мои глаза постепенно привыкают к тусклому свету от окна.

Я все еще в доме Тайко. Я сразу понимаю это по размеру комнаты – она просто огромная. Игровая установка виртуальной реальности занимает много места, но даже с ней в комнате гораздо больше свободного пространства, чем кому-либо может вообще понадобиться.

Кто-то оставил у подножия кровати аккуратно сложенный комплект одежды.

Пульсирующая головная боль мешает соображать. Неужели Тайко передумал? Или все это было галлюцинацией и он вовсе не собирался меня убивать?

Я встаю с кровати и оглядываю одежду.

«Вещи Тайко», – думаю я и сомневаюсь, стоит ли их надевать, но в итоге решаю, что если он поджидает меня где-то там, чтобы убить, то лучше я встречусь с ним при полном параде, нежели голым.

Я одеваюсь – вещи мне велики, но это лучше, чем ничего, – и открываю дверь спальни. Я снова наверху, в мезонине дома Тайко; выглядываю вниз в гостиную: там на диване сидят две дамы, общаются и пьют что-то горячее. Я сразу узнаю их голоса – голоса ангелов, сущностей, которых я слышал, будучи под наркотиком.

– Заберем это с собой, кстати, – один из ангелов указывает на газовый баллон, с помощью которого Тайко грел воду. Женщине на вид чуть за пятьдесят, волосы слегка с проседью. Она худая, на ней плотный зеленый кардиган. – Знаю, прошло всего несколько дней, но в этой жизни мне жутко не хватает кофе.

– Согласна, – отвечает другая. Она моложе, может, ей чуть за двадцать; у нее каштановые волосы и лицо в веснушках.

Они либо Безупречные, либо Совершенные – трудно отсюда сказать, но обе очень красивые, хоть и клоны. Старшая поднимает глаза и встречается со мной взглядом. Я замечаю, что она носит черную спортивную повязку на лбу.

– А-а-а, спящая красавица, – говорит она, ставя кружку на стол, и поднимается. – Спускайся к нам, парень.

– Кто вы? – слышу я свой собственный слабый голос будто издалека.

– Люди, спасшие тебе жизнь, – ангел в зеленом кардигане демонстративно улыбается.

Девушка помладше встает. Она тоже носит спортивную повязку на голове.

– Я Дэй Чо, а это моя мама Шион.

– В каком смысле спасшие мне жизнь? – переспрашиваю я.

– В прямом, – отвечает Шион, – и сделаем это снова. Мы обыскали этот дом сверху донизу и выбросили все твои запасы «Побега» в канализацию. Пора бросать эту дрянь, парень, конец света уже наступил.

– Мои запасы? – повторяю я, смущенный развитием ситуации. Кто эти люди? Что произошло? – Это не мой «Побег». Стойте, вы не понимаете.

– Ой, да брось, мы все такие, мы наркоманы, клоны. Если уж помогать друг другу, то сейчас самое время. Ты хоть знаешь, что там творится? Ты понимаешь, что Моргалец пытался перерезать тебе глотку?

– Моргалец?

Шион поворачивается к дочери, закатывая глаза.

– Боже милостивый, да он тот еще торчок, точно клон.

– Я не клон, – возражаю я, потирая усталые глаза. Я поднимаю руки вверх и добавляю: – Я никогда не пробовал «Побег» до сих пор… Слушайте, можете просто объяснить мне, что произошло, пожалуйста?

– Мы искали выживших, – рассказывает Дэй, – таких, как мы, как ты. Когда электропитание отключилось, те, кто сидел на «Побеге», стали принимать его еще больше. Что еще оставалось делать? Без Линз и наших виртуальных миров как еще нам было пережить целый день? Мы с мамой клоны уже много лет, постоянно твердим о том, что надо бы слезть с этой дряни, но знаешь, легко сказать, сложнее сделать. Если бы мы не решились в тот день – как раз когда появились Моргальцы – если бы мы не были трезвыми, нас бы убили.

Я пытаюсь поспевать за Дэй, осмысливать ее историю. Как они пережили атаку? Почему они оказались невосприимчивы к химикатам, превратившим всех в безумных убийц?

Шион продолжает:

– Ты в курсе, что все люди стали человекоподобными роботами-убийцами, да? Мы думаем, во всем виноват дождь – каким-то образом его отравили. Мой муж, отец Дэй, напал на меня тем же утром. Дэй удалось оттащить его от меня, она встала между нами. Он не стал на нее нападать, как будто помнил, кто она, но не помнил, кто я, и хотел убить меня. Мы вышли на улицу и увидели, что творится: тысячи людей убивали друг друга, стаями бродили и убивали всех, кто попадался им на пути. В каждой стае были только члены семьи – всегда мать или отец с детьми, но никогда не было такого, чтобы в одной стае были оба родителя. Позже мы поняли, что они не убивают своих кровных родственников. Извини, все это, наверное, звучит для тебя как научно-фантастический бред. Как, черт возьми, ты выжил, если все это время проторчал под «Побегом»?

– Это я и пытаюсь вам объяснить, – отвечаю я. – Я не принимал «Побег», меня накачали.

Дэй и Шион обмениваются недоверчивыми взглядами, словно говоря: наркоман придумает любое оправдание.

– Ясно, – говорит Дэй, – и кто тебя накачал?

– Парень с ножом.

– Моргальцу на такое ума не хватит, – возражает Шион, качая головой. – Они не строят планов, а просто преследуют и убивают.

– Он не был… Моргальцем, – объясняю я, используя их термин. – Он был таким же, как я, он прошел Отсрочку.

– Отсрочку? Парень, теперь ты несешь какой-то бред.

– Я был заключенным в Аркане. За день до войны нас всех увезли в Терминал, чтобы проводить на нас тесты. Мы думаем, что нам ввели какое-то лекарство или вакцину от химикатов. Я и еще несколько ребят выжили, и нам удалось сбежать. Парень, что пытался меня убить, тоже был заключенным в Аркане.

– Погоди, ты сидел в Аркане? – спрашивает Шион.

– Да.

– И на тебе проводили тесты?

– Каждые шесть месяцев, – отвечаю я.

– Господи, – шепчет Дэй.

– И на тебе испытывали что-то типа вакцины? – не унимается Шион.

– Думаю, да.

Шион вышагивает по комнате, затем резко останавливается.

– Хочешь сказать, парень, которого мы убили, не был Моргальцем?

– Нет. Вы убили его?

– Да, – подтверждает Дэй без намека на угрызения совести. – Ну, мы выстрелили в него шесть раз, и он убежал, но не думаю, что он далеко ушел.

– Вы просто убили его? Вот так просто? Без лишних раздумий?

– Слушай, – говорит Шион, указывая на меня пальцем, – сейчас не время читать нам мораль. Либо ты убиваешь, либо тебя убивают. Если хочешь выжить, научись ликвидировать их первыми, пока они не убрали тебя.

– Но он даже не был…

– Он собирался убить тебя, это уже делает его одним из них, – перебивает меня Шион.

– Он сбежал? – переспрашиваю я.

– Не волнуйся, парень, я попала ему прямо в грудь минимум дважды, кажется, еще одна пуля застряла в горле. Какой бы технологией он ни был напичкан, после такого он не выживет, – ухмыляется Шион.

– Он был… он мог бы… он имел полное право желать моей смерти, я не виню его.

– Знаешь, простое «спасибо» не помешало бы, – говорит Шион, садясь обратно на диван и качая головой. – Мы спасаем ему жизнь, а его беспокоит карма и прочее дерьмо.

Я тоже сажусь, потрясенный мыслью, что жизнь Тайко могла так неожиданно прерваться. Я стараюсь не думать об этом.

– Как так получилось, что вы не стали Полоумными? – спрашиваю я охрипшим голосом.

– Так ты их называешь? – уточняет Шион. – Мы зовем их Моргальцами.

– Мы с мамой были под «Побегом» [16], когда это произошло, – отвечает Дэй, – как и тысячи других. Кажется, наркотики помешали химикатам, содержащимся в дожде, повлиять на нас. Слава Богу, мы не смешивали с «Пассивом»², иначе бы точно пропали.

– Если «Побег» делает людей невосприимчивыми к химикатам, то это довольно большая брешь в плане, – произношу я. – Кто бы это ни сделал, они не смогли решить серьезную проблему. Клоны составляют около десяти процентов населения.

– Двенадцать процентов, – поправляет меня Шион. – Но зачем исправлять то, что решится само собой? Клоны не особо могут за себя постоять. Легкая добыча для Моргальцев, даже если их не убьет инфекция, в конце концов они сами себя убьют. Кроме того, ты упускаешь куда большую брешь в плане.

– И какую же?

– Зачем превращать население в убийц? – говорит Дэй. – Почему бы нас просто не убить? Если у тебя есть возможность сбросить биологическое оружие с неба и твоя цель – уничтожить всех, то зачем тратить время, используя какие-то химические вещества, меняющие сознание людей? Почему просто не отравить всех?

– Об этом я не думал, – соглашаюсь я.

– Ну а вот мы подумали, но не нашли хорошего ответа.

Я киваю:

– И что теперь?

– Мы собираем как можно больше выживших, пока не стало слишком поздно. Соберем всех в одном месте, излечим от наркотиков и будем готовиться, – отвечает Дэй.

– Готовиться к чему? – спрашиваю я.

– К тому, что будет дальше.

– Вы думаете, это еще не конец?

– Конечно, нет, – смеется Шион. – Подумай: почему люди начинают войны? Ради денег, территорий, религии или из мести. Учитывая, что в мире осталось всего три культуры, а у власти стоит одно правительство, сомневаюсь, что дело в религии или мести. Остаются деньги или власть, а значит тот, кто все это начал, придет за своей добычей.

– Так что, вы собираете армию?

– Ага, армию торчков, неплохой план, а? – говорит Дэй, впервые улыбаясь.

– Но что, если есть шанс вылечить Полоумных… Моргальцев?

Шион смеется:

– И как ты себе это представляешь?

– Мы с друзьями договорились, что когда найдем своим близких, соберемся в Терминале, где на нас тестировали вакцины. Может, там мы найдем лекарство.

– Друзья? – удивляется Шион, поднимая брови. – Типа один из тех, что собирался перерезать тебе глотку?

Я хотел было рассказать им вкратце, почему Тайко так возненавидел меня, как вдруг Дэй начинает тяжело дышать и закатывать глаза.

– Мам, мам, это снова происходит. Мам!

Шион подбегает к дочери и обнимает ее:

– Все хорошо, детка, все в порядке.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Это часть процесса. Слезть с «Побега» непросто, это сказывается на организме.

Дэй содрогается в конвульсиях, у рта образуется пена.

– С ней все будет нормально? – Я встаю.

– Все хорошо, малышка, все образуется, – утешает ее Шион, поглаживая дочь по голове.

– Мам, прошу, я больше не выдержу. Кажется, я умру, дай хоть немного, ну пожалуйста.

– Нет, Дэй, слушай меня. Я буду сильной для тебя, когда ты слаба, а ты будешь сильной для меня, когда я слаба, помнишь? Нам пришлось пережить конец света, чтобы слезть с этого дерьма, детка, теперь я не отступлю.

Пока Шион успокаивает девушку, морщинки вокруг ее глаз становятся заметнее, она борется с чувствами, подавляя в себе желание уступить просьбе дочери.

Дэй смотрит на мать сердито, то сжимая челюсти, то расслабляя, сжимая и расслабляя, пока, наконец ее лицо не принимает понимающее, смиренное выражение.

– Ты права, права. Мы справимся.

– Станет легче, малышка, вот увидишь, я обещаю. Самое сложное позади.

Глаза Дэй наполняются слезами, и она тихонько плачет, уткнувшись лицом в бедра матери.

– Ты правда веришь, что лекарство существует? – спрашивает Шион, уставившись на меня с сомнением и одновременно с надеждой в глазах.

– Не знаю, – отвечаю я, – это лучшее, на что мы можем рассчитывать. Но сначала я должен найти свою семью.

– Семью? – повторяет Шион. – Послушай, друг, если твоим родным повезло остаться в живых, то они стали Моргальцами.

– Я понимаю, но не могу их бросить.

Шион кивает:

– Мы переночуем здесь. Дэй слишком слаба, чтобы идти в такую метель.

День 3 вне Аркана

Мы проводим ночь в этом доме. Мы спим в гостиной, просыпаясь по очереди и карауля, чтобы никто к нам не проник. Снег идет всю ночь, заметая дом со всех сторон. Становится так холодно, что, хоть мы и в помещении, изо рта все равно идет пар.

Трижды я ловлю себя на воспоминаниях о том, какие ощущения испытывал, находясь под «Побегом». Теперь я понимаю, почему они постоянно крутили эту рекламу, почему каждый третий Проектор-крикун от имени правительства, в лице самого Смотрителя Галена Рая, предупреждал об опасности "Побега". «Не латай свою жизнь – а налаживай! «Побег» – путь к разрушению».

В гигантское окно дома Тайко я вижу, как на востоке медленно восходит солнце, освещая Вертикаль «Черная дорога», где я вырос, окруженную двухметровым снегом, укрывшим хижины бездомных.

В голове всплывают воспоминания об отце: как мы смотрели старые фильмы вместе, ремонтировали выброшенную технику, чтобы собрать собственную аппаратуру виртуальной реальности, как он читал сказки мне и Молли, когда я был еще таким маленьким, что сейчас уже почти ничего не помню. Я смотрю на нашу башню, ее верхушка теперь скрыта за нависающими облаками, которые не перестают извергать снежные хлопья. Я должен добраться до них сегодня, чего бы это ни стоило.

– Это часть всего, – слышу я голос за спиной, – часть их великого плана.

Застигнутый врасплох, я оборачиваюсь. Дэй стоит позади меня, одетая лишь в мешковатую майку и шорты, завернувшись в покрывало.

– Что ты имеешь в виду?

– Снег, – она встает рядом. – Думаю, кто бы ни превратил людей в монстров, таким образом они теперь убивают выживших.

– Но зачем делать это именно так? – спрашиваю я. – Ты права: если они могут отравить дождь химикатами, то почему бы просто не убить нас всех по-быстрому?

Дэй качает головой, не отводя глаз от окна:

– Не знаю.

– Если они контролируют погоду, значит, контролируют и правительство.

– Все как один, – произносит Дэй, не скрывая ненависть в голосе.

– Он был там, – шепчу я себе под нос, вспоминая Галена в Терминале в день моей Отсрочки.

– Что?

Мысли вертятся в голове, безумные предположения о том, что правительство повернулось против нас, но я отбрасываю это прочь.

– Ничего, – отвечаю я.

– Оденься теплее, – говорит Шион, стоя позади. – Чтобы найти других выживших, нам придется пробираться через сугробы.

– Эй, послушайте, спасибо, что спасли меня и все такое, но я должен найти сестру и отца.

Дэй пристально и печально смотрит на меня:

– Иди, ты должен это сделать. Тебе нужно убедиться, что они в безопасности. Если есть хоть один процент того, что они живы, ты должен идти. Приходи к нам, когда закончишь.

Тяжело сглотнув, я отвечаю:

– Ага, спасибо.

– Ну, раз уж ты такой идиот, пожелаю тебе удачи, – говорит Шион. – Постарайся не умереть.

– Где скрываются выжившие? – спрашиваю я. – Где мне вас искать, если я найду лекарство?

Шион поворачивается ко мне, протягивает руку и кладет ее на мой лоб.

– Что вы делаете? – теряюсь я, смущенный ее действиями.

Она подает знак Дэй, и та находит ей ручку. Шион берет ее и пишет на стене дома:

Паноптика. Неизвестно, кто нас слушает/смотрит. Выжившие собрались в потайном хранилище в финансовом квартале.

Я успеваю прочесть записку Шион до того, как она ее быстро стирает. Интересно, они думают о том же? Что наше правительство обернулось против нас? Повернувшись к Шион, я киваю.

– Надень вот это, – она убирает руку с моего лба и протягивает мне черную спортивную повязку, похожую на те, какие они сами носят. Я надеваю.

– Нам придется оглушить тебя током перед входом в укрытие, – сообщает Дэй, улыбаясь.

– Оглушить током? – повторяю я. – Зачем?

– Мы почти уверены, что это закоротит паноптическую камеру. Нет, мы не полностью уверены, но неизвестно, кто сейчас контролирует наше правительство, кто может взломать систему. Мы не хотим помогать тем, кто напал на нас, быстрее нас найти.

Я понимающе киваю:

– Отлично, буду ждать с нетерпением.

Обшарив спальные комнаты, мы надеваем нижнее белье, по несколько пар носков, футболки, свитера, перчатки, шапки и куртки – чтобы как следует защититься от непогоды, но при этом быть достаточно подвижными, чтобы бегать от безумцев.

Шион возвращается из гаража с тремя лопатами и протягивает одну мне и одну Дэй.

– За дело, – говорит она.

Дэй открывает входную дверь, и на деревянный пол коридора обрушивается каскад порошкообразного белого снега, оттесняя нас на пять шагов назад.

– Тебе в каком направлении? – спрашивает Шион.

– На восток, – отвечаю я, – к Вертикали «Черная дорога», а вам?

– На запад.

– Хорошо, – мне становится грустно расставаться с ангелами, что спасли мне жизнь. – Удачи вам. Скоро увидимся.

– Ага, может быть, – Шион начинает карабкаться через снежные туннели.

Дэй кладет руку мне на плечо и улыбается:

– Удачи тебе, Лука.

Я наблюдаю, как мать и дочь пробираются сквозь густую белизну и постепенно исчезают из виду, а затем принимаюсь прокапывать свой путь в сторону дома.

Я копаю часами, несколько раз натыкаясь на полуживых Моргальцев, утопающих в снегу; их зубы все еще обнажены в безумной ухмылке, губы посинели от холода, глаза кроваво-красные от лопнувших сосудов, почерневшие пальцы пытаются что-то нащупать и из последних сил убить.

Я копаю в обход, не в силах заставить себя добить их.

Я терпеливо рассекаю снег, пока не перестаю чувствовать рук и ног. Я стараюсь не думать о Рен, запертой в одиночестве в тюремной камере с отрубленной по плечо рукой, Рен, зараженной химикатами, которые обрушили с неба наши враги, страдающей от яда дрона, с плутающим в ином мире сознанием.

«Глупо надеяться, что она еще жива», – рассуждаю я, стиснув зубы и подавляя боль, возникшую от такой мысли. Я вспоминаю свои галлюцинации под «Побегом» – откровение, что я никогда не был по-настоящему влюблен в Рен.

«Неужели это правда?» – спрашиваю я себя, но быстро прогоняю и эту мысль прочь. Сейчас не время. Я должен думать о сестре, об отце.

Машинально я прикладываю руку к груди. Мое сердце еще бьется. И несмотря на безнадежность, которую испытываю, я улыбаюсь, зная, что Кина еще жива.

Я прокапываю свой путь дальше, меж снежных стен.

Через час или два снегопад прекращается так же резко, как и начался, облака исчезают, словно разгоняемые невидимой силой. И почему-то эта внезапная и столь значимая перемена производит на меня еще большее впечатление, чем нескончаемый снегопад. Все бесполезно: кто бы на нас ни напал, они контролируют погоду. Зачем я вообще это делаю? Что я надеюсь найти, если доберусь до дома? Терпеливо ожидающих меня отца и сестру? Они с улыбкой предложат выпить чашечку чая? Обнимут меня и скажут, что им все ясно, что у них есть лекарство и война закончилась?

Поток мыслей прерывается гудящим электрическим звуком. Голова идет кругом, но спустя мгновение я понимаю, что земля под ногами грохочет. Накопившиеся снежные сугробы начинают рассыпаться, стены вырытого мною туннеля обрушиваются прямо на меня.

Раздается взрыв мокрого снега, и я откидываюсь назад за секунду до того, как в стену вырытого мной туннеля врывается городской поезд, проносится буквально в сантиметре от моего лица и моментально врезается в противоположную стену снега.

Я лежу и наблюдаю за гремящим поездом, не веря своим глазам.

– Электричество вернулось, – говорю я глухим монотонным голосом, потрясенный тем, что меня едва не уничтожил скоростной поезд.

Как только поезд исчезает из вида, из автомобильных радиоприемников раздается музыка, на весь город гремят Проекторы-крикуны и прочая электроника. Отчего-то звук всей этой техники без единой человеческой души делает город еще более пугающим, похожим на город-призрак.

Я поднимаюсь на ноги и продолжаю копать. Проходит минут десять, и вот я стою у подножия гигантской Вертикали «Черная дорога». Я смотрю вверх и вижу, что вершина здания утопает далеко в облаках. Масштабы Вертикали вызывают головокружение.

Из-за навалившего снега дверь поддается с трудом. Я захожу внутрь, и на меня обрушиваются воспоминания. Каменные лестницы, на которых мы с Молли играли в воображаемые игры, спасая целые галактики, летали на космически кораблях, сражались с армиями гоблинов и давали концерты, притворяясь мировыми звездами.

Я с облегчением вздыхаю при мысли, что электричество снова работает, и нажимаю на кнопку вызова в холле, где расположены три лифта. Откуда-то сверху из шахты доносится скрипящий, скрежещущий звук, и свет на кнопке вызова гаснет.

– Ну, конечно, – бормочу я, – всего-то сто семьдесят седьмой этаж.

Я стою посреди вестибюля и смотрю на бесконечную лестницу.

Я подхожу к ней и шагаю на первую ступень, начиная долгий путь наверх.

По пути мне приходится сделать пару остановок, но чуть больше чем через два часа я наконец на месте – сто семьдесят седьмой этаж.

Граффити, которые раньше были на стенах, теперь покрыты сверху новыми красками, ярлыками и изображениями, но это все тот же старый коридор, старые двери с прежней нумерацией.

Я иду медленно, ноги горят после такого подъема. Прохожу мимо квартиры номер семь – здесь когда-то жили Джакс и Джанто; номер девятнадцать – здесь жил старый мистер Ки, пока его не выселили соседи, обнаружив, что он откачивает из дождевого коллектора больше воды, чем положено. Я двигаюсь дальше, до сорок четвертой квартиры – мой старый дом.

Я поворачиваю дверную ручку, ожидая сопротивления, но дверь не заперта, и с длинным, громким скрипом она открывается нараспашку в темный коридор.

Я стою снаружи, глядя в темноту моего старого дома. Руки дрожат, дыхание замирает. Я не смел верить, что когда-нибудь снова увижу этот дом.

Я захожу внутрь и первое, что узнаю, – это запах. Запах дома, моего дома, он несет с собой миллион образов из детства: родители, друзья, те времена, когда я смеялся и плакал, споры и наше отчаянное положение, которое, даже будучи ребенком, я чувствовал ежедневно.

– Привет! – зову я, чувствуя себя глупо при этом – чего я ожидал в ответ, дружественного приветствия?

Я прохожу дальше, мимо открытой двери в ванную, где наша крошечная душевая занимает один угол, а трубы выходят через окно прямиком к дождевому коллектору. В ванной никого нет, но при взгляде на подоконник я тут же воспоминаю, как однажды Молли упала и ударилась головой, когда мы играли в прятки.

Я отступаю назад в короткий коридор, сердце колотится в ужасающем ожидании, что я могу обнаружить бездыханные тела сестры, или отца, или их обоих.

Я иду в гостиную. Ничего не изменилось за годы моего отсутствия – все та же тесная комната с потертой мебелью и испачканным ковром. Тут никого нет, как и на кухне.

Осталось две комнаты: спальня родителей и комната, которую мы с сестрой делили на двоих.

Я начинаю со спальни родителей – комнаты, в которой умерла моя мама, куда ворвались маршалы, которым заплатила семья Тайко, потащили меня в здание суда, где Хэппи провела надо мной суд и вынесла смертный приговор.

Я открываю дверь и чувствую вечерний ветерок в открытое окно. Вижу, что на кровати сидит кто-то и смотрит на город. Я сразу узнаю его силуэт.

– Папа, – зову я дрогнувшим голосом, на грани срыва.

Он медленно оборачивается, и его моргающие глаза встречаются с моими. Он видит меня, но продолжает широко и ненормально улыбаться.

Я пытаюсь побороть ужас при виде отца таким, приготовиться к нападению, хлопнуть дверью, убежать – но не могу даже пошевелиться.

Отец не встает с кровати, вместо этого он медленно поворачивается к окну и смотрит на разрушенный город.

Сердце снова колотится, как при подъеме на верхний этаж Вертикали, или как тогда, когда я впервые понял, что Рен пыталась убить меня. Почему он не нападает на меня?

«…Они не убивают своих кровных родственников», – сказала тогда Шион, считая меня наркоманом.

Если он не нападет на меня, потому что я его кровный сын, значит, на каком-то подсознательном уровне он помнит меня? Конечно!

– Пап, – снова зову я, входя в комнату, и стою около кровати. Я смотрю в его моргающие глаза, сажусь рядом. – Это я, Лука, твой сын.

Его глаза, кажется, смотрят сквозь меня и вновь возвращаются к открытому окну. Я кладу ладонь на его руку и чувствую, какой он холодный. Должно быть, он сидел здесь все время, пока шел снег, и продрог на морозном воздухе. Закрыв окно, я беру с кровати одеяло и оборачиваю вокруг отца.

Сев рядом с ним, я смотрю в окно. Какое-то время мы просто наблюдаем, как луна поднимается над городом. Я смотрю на тумбочку и вижу ожерелье, которое носила мама, – отец купил его ей за две монеты у детей-барахольщиков много лет назад.

Я чувствую слезы в уголках глаз и, смахнув их, спрашиваю:

– Ты помнишь меня? Ты мой отец, ты вырастил меня, помнишь?

– Он не знает, кто ты, – отвечает голос у двери.

Вскочив с кровати, я прижимаюсь спиной к стене.

– Ты еще кто, черт возьми? – спрашиваю я, оглядываясь в поисках оружия, чтобы защитить себя от тощей женщины, прислонившейся к дверному косяку.

– Боже, Лука, да ты выглядишь хуже, чем я себя чувствую.

Я всматриваюсь в нее и вижу, что это вовсе не женщина, а девушка, возможно, на пару лет младше меня. И тогда я узнаю эти глаза. Она выросла, ей уже не четырнадцать лет. Она выглядит изможденной, кожа пепельного цвета, волосы жидкие и неухоженные. Но эти глаза я узнаю всегда.

– Молли?

Ничего не отвечая, она просто уходит обратно в свою спальню, которую мы делили вместе, будучи детьми.

Я иду за ней, в полном шоке от того, что она жива и не заражена.

Я открываю дверь в нашу некогда совместную комнату. Молли сидит на одной из двух односпальных кроватей, достает из кармана горсть непонятно чего и открывает верхний ящик небольшого комода рядом с кроватью. Она кладет туда маленькие прозрачные пластиковые полоски, оставив себе одну, и открывает ее.

Я узнаю пластырь «Побега» и пытаюсь подбежать к ней раньше, чем она успеет приклеить его к шее, но уже поздно.

– Молли, стой! – прошу я, пересекая комнату, чтобы снять с нее наркотик.

Она ложится на живот, сопротивляясь мне, пока наркотическое вещество проникает в ее тело. Когда процесс завершен, она переворачивается на спину и ухмыляется.

– Ты бросил меня, – шепчет она и начинает смеяться. – Ты ушел! Прощай, Лука. На твоем месте должна была быть я. Это должна была быть я. Я убила того мальчика.

– Проклятье, Молли! – кричу я, не в силах поверить, что моя сестра стала клоном. – Зачем ты это сделала?

– Я ухожу, Лука. Рада, что ты жив и свободен.

– Нет! – кричу я. – Нет, проснись, не засыпай! Молли, это не ты!

Я срываю с нее пластырь, бросаю его на пол, но сестры уже нет, она исчезла в мире, который строит в своем подсознании, сбежав от этого пустынного пространства куда подальше. И я не могу винить ее за это, с такой логикой не поспоришь. Я смотрю на ящик, в котором она хранит весь запас «Побега», и думаю, как легко было бы сделать то же самое, просто сдаться и ожидать смерти в месте покрасивее этого.

Но я не могу, не могу этого сделать, нельзя сдаваться. Кина все еще где-то там, Рен, Игби и Под, если они еще живы; отец инфицирован, но он по-прежнему мой отец, и в Терминале может быть лекарство, а Молли вот здесь, рядом со мной.

Я знаю, что делать: нужно отвести Молли в укрытие к Дэй и Шион и другим клонам. Они смогут помочь ей. А потом я отправлюсь в Терминал – если понадобится, то один, – чтобы найти лекарство для отца.

Я возвращаюсь в соседнюю комнату, где отец по-прежнему спокойно сидит на кровати, уставившись в окно. Я прощаюсь с ним, закутываю его в одеяло и обещаю вернуться.

Я иду к Молли. Оторвав полоску ткани от одного из ее старых платьев, я обматываю ей голову, чтобы закрыть паноптическую камеру, поднимаю с кровати и выношу в коридор.

Спустившись по лестнице на один пролет, я останавливаюсь. По бетонным ступеням снизу раздаются шаги и еще какой-то гул, высота звука которого меняется по мере приближения.

Я наклоняюсь вперед, чтобы выглянуть через перила, и вижу двух человек, одетых в черное, – стоя на платформах дронов, они быстро скользят наверх в мою сторону, а за ними еще больше солдат, может, человек пятьдесят, все вооружены – кто ультразвуковыми пистолетами, кто Стирателями.

Снизу эхом поднимается грозная команда:

– Заключенный 9–70–981 был последний раз замечен на сто семьдесят седьмом этаже. Отрядам сорок четыре и сорок пять подняться на сто семьдесят седьмой этаж, остальным прочесать каждый этаж и охранять все выходы. Захватить цель живой.

– Все как один! – рявкнули солдаты в унисон.

– Какого черта! – шепчу я, слушая, как шаги становятся громче и звук дроновых платформ увеличивается на крещендо.

Развернувшись, я бегу обратно, неся Молли на руках, пробегая по две ступени за раз; ноги сводит от напряжения, по вискам стекают струйки пота.

Я пробегаю сто семьдесят седьмой этаж и поднимаюсь выше.

– Какого черта, какого черта! Какого черта?! – бормочу я на бегу.

«Опусти Молли на пол, – говорю я себе, – спрячь ее за дождевым коллектором».

Я слышу, как солдаты на платформах дронов останавливаются на сто семьдесят седьмом этаже и начинают выбивать двери ногами, называя себя солдатами Третьего уровня и выкрикивая команды всем жителям лежать лицом вниз и положить ладони на пол.

Я продолжаю бежать, размышляя: «Кто они? Почему преследуют меня? Как они узнали, что я здесь?»

Я добираюсь до двухсотого этажа, мышцы горят во всем теле, умоляя остановиться. Я игнорирую боль и бегу до конца коридора. За последней хилой деревянной дверью слева – узкий выход. Я толкаю ее ногой и поднимаюсь по ступеням на крышу.

Холодный воздух успокаивает горящие легкие, я несу Молли к дождевому коллектору и аккуратно опускаю ее на землю, затем бегу обратно к двери. Я должен добраться до отца раньше них.

Я останавливаюсь перед узкими ступенями.

Я слышу, как они идут, слышу стук тяжелых шагов по дешевому виниловому полу, слышу, как они выкрикивают приказы. Они приближаются.

Я отступаю, бегу к Молли и опускаюсь рядом с ней, выжидая в надежде, что они сюда не поднимутся. Я мысленно внушаю отцу спрятаться, бежать, найти выход отсюда.

Здесь, наверху, ветер холодный и сильный. Трубы, ведущие от дождевых коллекторов вниз, гремят друг о друга, а Молли стонет в бессознательном состоянии.

Но вот появляются солдаты. Те двое, что поднимались на сто семьдесят седьмой этаж на платформах дронов, изучают местность, их ботинки хрустят по гравию на крыше.

Когда они поворачиваются ко мне, я вижу: у того, что повыше, светятся глаза. Нет, не так, как у Совершенных, а будто в каждой глазнице есть крошечная, но мощная лампочка, и при свете луны они похожи на фары дальнего света автомобиля.

Я видел такое раньше, в первый день побега из Аркана: у той безоружной девушки-солдата были такие же светящиеся глаза.

– Какого дьявола? – шепчу я, выдыхая пар изо рта.

Глаза-фары поворачиваются ко мне. Я пытаюсь увернуться, но они светят прямо на меня.

– Не двигаться, – велит солдат до жути безмятежным голосом.

Я встаю и отхожу от Молли, надеясь, что они не заметят ее.

– Хорошо, хорошо, – отвечаю я, поднимая руки вверх. – Не стреляйте! – и вижу, что у того, с глазами-фарами, в руках нет оружия.

Я отступаю назад так, чтобы между мной и солдатами был дождевой коллектор, за которым лежит Молли, спрятанная от них, но идти больше некуда: я нащупываю ногой край крыши. Обернувшись, я смотрю в бесконечность внизу, и меня накрывают чувства головокружения, воспоминаний и перемещения во времени. Последний раз, когда я был на крыше, брат Тайко стоял ровно на этом же месте.

Высокий солдат неуклюже поворачивается к напарнику, при этом отводя от меня свет своих странных глаз. Тот кивает ему.

– Стой, где стоишь! – кричит второй солдат, и я даже рад услышать панику в его голосе – а то их спокойствие нервирует меня.

– Не стреляйте, – повторяю я.

– О, нет-нет-нет, – отвечает солдат, опуская УЗП и доставая пистолет с транквилизатором, – тебя не просто так назначили в проект «Батарея». Мы возьмем тебя живым, заключенный 9–70–981.

Он поднимает пистолет с транквилизатором на уровне моей груди. Я закрываю глаза и жду, когда меня накроет темнота.

Слышу крик и открываю глаза.

Я вижу, как солдат с транквилизатором хватается за шею – сквозь его пальцы хлещет кровь, в то время как стоящий рядом Полоумный молча роняет изо рта кусок мяса.

Солдат со светящимися глазами наблюдает с интересом. Он не двигается, чтобы помочь или позвать подкрепление, а просто смотрит.

Только когда истекающий кровью солдат падает на колени, я понимаю, что Полоумный – это мой отец.

Я хочу что-то сказать, позвать его, но мои слова заглушаются пронзительными воплями УЗП. Умирающему солдату удалось выхватить свое оружие и выстрелить в последний раз.

– Нет! – кричу я, глядя на безжизненно лежащего на земле отца. Умирающий солдат с отчаянием смотрит на своего командира с глазами-фарами, вытянув руку, прося о помощи, но в итоге падает замертво.

Солдат со светящимися глазами поворачивается ко мне и механическими движениями шагает вперед. Он сокращает расстояние между нами, свет его глаз становится оранжевым, и он начинает сканировать меня сверху донизу.

– Вы заключенный 9–70–981. Лука Кейн, возраст – шестнадцать лет. Вас назначили на проект «Батарея».

Я растерян, словно только что очнулся от глубокого сна. «Что такое проект "Батарея"?» – недоумеваю я.

Свет глаз солдата снова становится белым.

– Руки за спину, заключенный, – требует он, но не успевает активировать мои вживленные магнитные наручники, как отец поднимается на ноги, половина его лица искажена и опухла от волн УЗП. Звук его шагов по лужам на крыше привлекает внимание солдата. Тот оборачивается и наклоняет голову, не пытаясь даже защититься. Отец обхватывает солдата за талию, и они вместе падают с крыши. Свет глаз солдата вращается и тает, мигая где-то внизу, подобно отдаляющемуся маяку, пока не угасает окончательно.

Я стою в тишине, не в состоянии осознать то, что только что увидел.

– Нет, – шепчу я.

Гул десятков шагов, несущихся к лестнице на крышу, означает, что смерть моего отца была бессмысленной. Сейчас эти солдаты найдут меня и увезут, чтобы я стал частью какого-то проекта «Батарея» – что бы это ни значило, черт бы их побрал, – а затем убьют Молли, и все было зря.

Я подхожу к сестре и сажусь рядом.

– Я старался, Молли. Старался.

Я слышу их, солдат в черном: они бегут по коридору внизу, приближаются, отчаянно пытаясь добраться до меня, поймать и увезти. Я пытаюсь осознать, что только что произошло, почему у того солдата светились глаза; пытаюсь смириться со смертью отца, но не могу.

Они приближаются. Здесь негде спрятаться, бежать некуда.

– Лука! – кричит голос за спиной.

Я понимаю, что это галлюцинация, подобие звукового миража, потому что он похож на голос Кины.

– Лука, давай сюда!

Боже, он как настоящий… слишком настоящий.

Обернувшись, я вижу Кину, высунувшуюся из «Вольты‑8». За рулем летающего автомобиля сидит Игби, а сзади Малакай, Пандер и Блю.

– Что… Что?..

– Хотелось бы сегодня, Лука! – кричит Малакай.

Взяв Молли на руки, я бегу к краю здания. Я передаю сестру Кине в тот момент, когда за спиной уже появляются солдаты.

– Ни с места! – орет один из них.

Обернувшись, я вижу троих солдат со светящимися глазами.

Я прыгаю. Игби отлетает сразу, как только мои ноги касаются пола, и я плюхаюсь на заднее сиденье. Мы накренились так сильно, что я чуть не выпал обратно, но Кина хватает меня за руку и тянет в машину. На мгновение наши лица так близко, что я ощущаю ее дыхание на своих губах.

Я оглядываюсь на Вертикаль «Черная дорога». Трое солдат со светящимися глазами смотрят, как мы улетаем. Они просто стоят и смотрят с любопытством. Затем к ним присоединяются еще пятеро – у этих нормальные глаза, как у Совершенных, в руках оружие. Они нацеливают винтовки на нас, но солдат с глазами-фарами, стоящий на краю здания, поднимает руку, останавливая их. Его глаза светятся оранжевым, двигатель нашего автомобиля полностью глохнет, огни на приборной панели гаснут.

– Нет! Что?! Нет! – кричит Игби, ударяя ладонью по панели, снова и снова прижимая большой палец к кнопке зажигания, работающей от отпечатка пальца. – Заглохла. Не знаю как, но они вырубили двигатель.

Затем огни снова загораются и слышен электрический шум двигателя. Из динамиков раздается голос Хэппи:

– Инициирован аварийный протокол.

– Аварийный протокол? Гребаный аварийный протокол?! – вопит Игби.

– Что это значит? – спрашивает Малакай.

– Они перехватили контроль, эти чудики светлоглазые, они взяли машину под контроль. Они привезут нас прямо к себе!

– Что же нам делать? – спрашивает Кина, когда машина плавно поворачивает обратно к Вертикали.

– А к черту! – ругается Игби и забирается под приборную панель, вырывая крышку и доставая пучок обвязанных проводов. – Я скорее разобью эту штуку, чем близко подойду к этим уродам.

Один небольшой удар тока, и двигатель снова глохнет.

– Вот так, посадим эту малышку без питания. У нас есть минуты три, – говорит Игби, а затем поворачивается ко мне, широко улыбаясь. – Привет, Лука! Как ты, черт тебя дери?

Я не в силах ответить. Мой разум по кругу переигрывает сцену гибели отца, как он перелетает через край крыши.

Тряхнув головой, я пытаюсь привести мысли в порядок, и постепенно ощущаю жуткую тишину в автомобиле. Я смотрю на Кину, Пандер и Малакая, сидящих напротив, у них на коленях лежит моя сестра. Я замечаю, что они тоже прикрыли свои паноптические камеры шапками и лоскутами.

Выглянув в окно, вижу, что город внизу кишит сотнями солдат, идущих в сторону Мидуэй-Парка в центре. Я снова перевожу взгляд на друзей.

– Как вы узнали, где я? – с трудом выдавливаю я.

– Ну, поначалу мы думали, что ты с Исчезнувшими, но потом Кина вспомнила, что ты когда-то жил в Вертикали «Черная дорога», – напряженно отвечает Игби, борясь с дрейфующей машиной, пытаясь направить ее и приземлить с помощью одних лишь элеронов [17]. – А когда увидели это чертово световое шоу, то решили, что сюда и надо поспешить.

– Честно говоря, мы думали, ты погиб, – Кина улыбается уголком губ. – Я рада, что это не так.

Мне хочется улыбнуться ей в ответ, но огни, падающие в темноту и уносящие с собой моего отца, – это все, что переполняет сейчас мой разум. Я замечаю, что в левой руке Кина по-прежнему крепко сжимает кнопку на моем детонаторе.

Я дотягиваюсь и забираю его у нее, осторожно придерживая большим пальцем переключатель. Кина медленно сжимает и разжимает ладонь.

– Спасибо, – говорит она, хмурясь от боли.

Я киваю в ответ, затем поворачиваюсь к Малакаю:

– Куда вы, черт возьми, побежали? После больницы.

– Мы оторвались от Полоумных, почти всю ночь провели в Церкви Последней Религии. Но потом стало прибывать все больше этих солдат, с глазами, как фонари, тогда мы переместились в паб, но они пришли и туда. Мы поняли, что нас отслеживают по паноптическим камерам, поэтому прикрыли их – вижу, тебе это тоже пришло в голову. Мы решили держаться вместе и вместе искать наших близких. Когда электропитание снова включилось, Игби оставил Пода с Акими и поехал искать нас на этой машине. Где Тайко?

– Умер, – отвечаю я.

Заметив отстраненный взгляд Пандер, я вопросительно смотрю на Малакая, он кивает в ответ, и я догадываюсь, что она нашла своих сестер мертвыми.

Наклонившись, я кладу руку на плечо Блю, но он отмахивается, все еще злясь на меня за то, что случилось с Мейбл.

– Ну, ладно, – Игби пытается перекричать стремительный ветер, – я посажу нас на краю Красной зоны, туда эти ублюдки за нами не последуют. Черт, держитесь крепче!

Я чувствую, как машина, присев, ускоряется и с грохотом несется к земле.

Мой инстинкт подсказывает мне посмотреть на Кину. Это было мое единственное желание, когда Тайко собирался убить меня: увидеть ее лицо еще раз. По крайней мере…

– Пристегни ремень, придурок! – кричит она мне.

– Да, точно, – и я тянусь к Молли, чтобы усадить ее, одной рукой изо всех сил пытаясь пристегнуть ей ремень безопасности. Я возвращаюсь на свое место и натягиваю ремень, но у меня нет времени защелкнуть его. Подняв глаза, я вижу, как стремительно мы приближаемся к заснеженной земле.

Я чувствую боль.

Жгучая боль в правом плече.

Открываю глаза. Меня выбросило из машины, я лежу лицом в снегу.

Боль усиливается, будто мое тело начинает осознавать, что что-то не так.

Пытаясь принять сидячее положение, смотрю вниз. Часть дверцы машины оторвало, искривленный осколок рваного металла пронзил мое правое плечо. Я чувствую, как быстро сочится теплая кровь.

Я отслеживаю взглядом кровавые пятна на снегу, ведущие прямо к моей руке, в которой между двумя пальцами едва зажат детонатор.

– Нет, – бормочу я, пытаясь усилить хватку, но безуспешно. Что-то в руке повреждено, мышца или сухожилие, я едва могу шевелить ею. Кровь стекает на детонатор, и он начинает выскальзывать.

– Нет, нет, нет, – я умоляю свою руку работать.

Детонатор продолжает выскальзывать, обнажая спусковую кнопку, которая убьет меня, если ее не держать нажатой.

Я кричу, посылая сигнал в мозг заставить руку слушаться. «Давай же, бесполезный кусок дерьма!»

Металлическая трубка падает в грязь.

Я перестаю дышать, когда красная лампочка становится зеленой.

Детонатор не срабатывает.

Я открываю глаза. Он лежит на земле, в грязи и талом снегу, и светится зеленым. Но я еще жив.

«Все это время, – думаю я, вспоминая, сколько часов кряду мы сжимали эту кнопку, – все это время, а сейчас, когда мне все равно умирать, я узнаю, что это была обманка!» В порыве злости я хватаю кусок металла, торчащий из моего плеча, и тяну. Боль нарастает, но инстинкты подсказывают, что его нужно достать. Я кричу, дюйм за дюймом вытягивая осколок, скрежещущий по кости, разрывающий мою плоть.

– Лука, ты как? – раздается откуда-то издалека хриплый голос Малакая.

Я продолжаю тянуть и наконец достаю кусок металла из плеча и бросаю его в алый снег. Повернув голову, я вижу красивую женщину, стоящую метрах в трех от меня.

– Здравствуйте, мистер Кейн. Сюда, мистер Кейн, – зовет меня женщина. Высокая и светловолосая, в крошечном бикини, миниатюрнее которого сложно и представить. Она улыбается и подмигивает мне, а я думаю о том, что она же может замерзнуть насмерть.

– Хорошо выглядите, мистер Кейн, но вам станет куда лучше в «Дэш-Севен» – одежде для спортсменов, – послав мне воздушный поцелуй, она исчезает. Это была Проекция-крикун, голографическая реклама.

Я слышу, как мои друзья вылезают из изрядно помятой машины. Обернувшись, вижу, как Кина и Блю поднимаются на ноги, Малакай и Пандер достают Молли, а Игби стряхивает с себя осколки битого стекла. Они в порядке. Кивнув, я улыбаюсь сам себе. Они целы. Пусть я ранен, зато они в порядке.

На смену девушке в бикини появляется мужчина.

– Мистер Кейн, – обращается ко мне привлекательная проекция, – меня зовут Гален Рай, я Смотритель Региона 86. Не хочу читать вам проповеди, это ваша жизнь и вы вольны сами принимать решения, но хочу вас проинформировать. Спустя год после первого приема «Побега» продолжительность вашей жизни сократится до четырех лет. Не латайте свою жизнь, а налаживайте! «Побег» – путь к разрушению.

Я должен что-то вспомнить, что-то важное, но я еще не оправился от аварии и нарастающей боли в плече. Мною начинает овладевать шок.

– Лука! – выкрикивает мое имя Кина, я слышу ее быстро приближающиеся шаги, она падает на колени рядом, в ее глазах отражается лунный свет.

– Привет, – говорю я, стараясь улыбнуться сквозь боль.

– Детонатор! – кричит она, хватая его со снега и изучая. – Твое сердце?

Я пожимаю плечом:

– Наверное, я везунчик.

– Тот щелчок, тогда, за городом, три дня назад. Должно быть, тогда он и отключился.

– Здорово, – хриплю я. – Это была бы отличная новость, если бы не… – Я опускаю взгляд на дыру в груди.

– Дай взглянуть. – Кина поднимает мою футболку, изучая рану. – О, нет.

– В чем дело? – спрашиваю я. – Все плохо?

– Все… Это… Это… Стой, какого черта?

– Кина, послушай, если я не выкарабкаюсь, хочу, чтобы ты знала…

– Нет, Лука, думаю, с тобой все будет хорошо.

– Что? – Посмотрев вниз, я вижу, как поврежденные волокна тканей в ране начинаются сплетаться воедино.

– Что за?.. – повторяю я.

Я чувствую подступающую тошноту, наблюдая, как рваные вены воссоединяются, срастается сломанная кость, ткани кожи сплетаются, и вот уже от раны остается один только гладкий шрам.

– Прошу, скажите, что вы тоже это видели? – шепчу я, подняв глаза на окруживших меня друзей.

– Лука… ты что, чертов супергерой? – смотит на меня Малакай широко открытыми глазами.

– Да вроде нет, – отвечаю я.

– Тогда объясни, как ты только что за полминуты исцелился?

– Я… я не знаю.

– Думаю, то же самое происходило с Акими, – говорит Игби, затаив дыхание. – После того как вы ушли, остались только я, Акими и Под, и ей стало лучше. А к тому времени, когда я отправился искать вас, она уже могла ходить.

– Отсрочка, – шепчет Пандер.

Протянув руку и взяв осколок от лобового стекла, она вонзает его в свою ладонь.

– Пандер, не делай этого! – просит Кина, но замолкает, когда Пандер поднимает и показывает нам ладонь. Она вытирает кровь, чтобы показать, что ладонь не повреждена.

– Почему они это сделали? Зачем им нужно, чтобы мы исцелялись быстрее? – спрашиваю я.

– Не знаю, – произносит Игби, опуская взгляд на детонатор, по-прежнему лежащий в грязи, – но мне не нравится тот факт, что эта штука не сработала.

– Ну да, большое спасибо, – язвлю я.

– Нет, то есть я, конечно, рад, что ты жив, но думаю, на то есть причина… и, кажется мне, чертовски веская.

Мне хочется попросить Игби продолжить мысль, но Проектор-крикун снова загорается, и перед нами в идеально смоделированной виртуальной реальности предстает Рен.

– Что это? – бормочет Малакай гневно.

Раздается знакомый голос:

– Лука Кейн, Малакай Баннистер, Вудс Рафка, Кило Блю, Кина Кэмпбелл, Пандер Бэнкс, Акими Камински, Подэр Самсон, Игби Кох. Это список выживших беглецов из Аркана. У всех вас есть ровно час, чтобы добраться до Мидуэй-Парка, или Рен Солтер умрет.

Изображение Рен исчезает, на его месте остается лишь тающий снег.

– Почему они так хотят нас вернуть?

– Мы должны пойти туда, верно? Нельзя позволить Рен умереть, – настаивает Малакай.

– Кто они? Зачем мы им нужны? Почему не дадут уйти в Красные зоны или просто не оставят в покое? – спрашивает Пандер.

– Я знаю, кто за этим стоит, – отвечаю я, не отрывая взгляд от места, где только что была проекция Рен.

– Что? – недоумевает Кина. – И кто же это?

Я поворачиваюсь к ребятам.

– Игби, сможешь снова запустить эту машину?

– В багажнике есть кое-какие запчасти. На это уйдет несколько часов, если мне вообще удастся ее починить.

– Принимайся за работу, – говорю я ему, но замолкаю, вспомнив, что паноптические камеры записывают и звук. Я опускаю шапку ниже на лоб и, убедившись, что камера хорошо прикрыта, пишу на потрескавшемся окне машины:

Возьмите мою сестру. Найдите Пода и Акими. Идите в финансовый квартал. Там есть группа выживших, в потайном хранилище. Найдите их.

– А как же ты? – Малакай переводит взгляд с надписи на меня.

– А я убью Галена Рая.

Среди бывших заключенных Аркана воцарилось молчание.

– Галена Рая? – переспрашивает Блю. – Гален Рай не стал бы… О чем ты вообще? Он наш Смотритель, это его Регион.

– Когда я пытался сбежать из Терминала, охранники отвечали на приказы словами «Все как один!». Позже, когда они меня поймали, я узнал его голос. Он был там во время Отсрочки. Кто бы ни сотворил это с нами, у него есть доступ к управлению погодой, Проекторами-крикунами и нашими паноптическими камерами. Говорю вам… за всем этим стоит Гален Рай, а может, и все мировое правительство.

– Меня твой план устраивает, – одобряет Малакай, делая шаг ко мне. – Я иду с тобой.

– Я тоже, – присоединяется Кина.

– Я должна убить его, – говорит Пандер, – за моих сестер.

Я киваю.

– Этого не может быть, – возражает Блю, переводя взгляд с одного из нас на другого. – Он же Смотритель.

– Нас всех дурачили, малыш, – отвечает ему Малакай. – Ты не виноват.

Блю опускает глаза, сжимая и разжимая маленькие кулачки.

– Я тоже с вами.

Я хочу сказать ему, что он не может пойти с нами, но ловлю его взгляд, полный ярости.

– Не смей говорить, что мне нельзя быть там, когда этот ублюдок подохнет. Не смей.

Я киваю:

– Хорошо.

– Хотел бы и я быть там, – добавляет Игби, ухмыляясь. – Если вас не разорвут на куски за несколько секунд, черт возьми, вы уж убивайте эту тварь медленно, ладно?

– Сделаем, – обещает Пандер и поворачивается в сторону центра города. – Идем.

Шум огромной толпы в Мидуэй-Парке слышен за километры: громкие вопли, крики, а на их фоне выделяется уверенный голос, приглушенный расстоянием.

– Эй, если мы когда-нибудь снова увидим Пода, напомни мне посмеяться над тем, что его назвали Подэр, – говорит Малакай, пока мы мечемся от здания к зданию, стараясь, чтобы нас не заметила небольшая горстка солдат, которые все еще патрулируют улицы.

– Тс-с-с, – шипит Пандер, указывая вперед.

Там трое солдат, прислонившись к военному танку, разговаривают между собой.

Мы приближаемся к ним, обойдя вокруг магазина антиквариата, тем самым сократив расстояние, и подбираемся достаточно близко, чтобы их слышать.

– Если честно, мне плевать. Третий уровень – лучше, чем ничего, и я последую за этим парнем в могилу после всего, что он сделал для меня и моей семьи, – говорит стройная женщина-солдат с висящим на шее противогазом; она прислоняет винтовку к гусеницам танка и поворачивается обратно к двум другим солдатам.

Молодой солдат с ирокезом одобрительно кивает.

– Послушай, я не жалуюсь, поверь, согласен с тобой: Третий уровень – это как тысячу раз выиграть в лотерею. Я просто хочу сказать: моя подруга Ява, она зарабатывает на четыре тысячи монет в год больше, чем я, а она на Втором уровне. Вот и все, я просто отметил.

– Что ж, держи свои замечания при себе, – советует самый старший из троих, сплевывая на пыльную улицу. – Такие разговоры звучат как измена Родине.

Ирокез поднимает руки вверх.

– Остыньте, ребята, я лишь говорю, что нам бы больше подошел Второй уровень, вот и все.

– Но у нас Третий уровень, так что заткнись уже, – велит ему женщина-солдат.

– Ладно, ладно, я заткн…

Голова парня с ирокезом откидывается назад: очередь из УЗП поражает его левый глаз.

Я оглядываюсь, пытаясь разобраться, что только что произошло, и вижу Пандер – она бросилась туда, схватила оружие женщины-солдата и выстрелила раньше, чем мы или они успели отреагировать. Теперь она прицелилась во второго, что постарше.

– Погоди секунду, – произносит мужчина.

– Да пошел ты! – кричит Пандер и стреляет в него. Развернув ружье, она убивает и женщину прежде, чем та успевает среагировать.

Все произошло секунд за пять. В данный момент я даже не знаю, что чувствовать. Пандер тринадцать лет, и вот какая она: система и весь мир довели ее настолько, что она смогла без промедления убить трех человек.

– Это было… Это… – пытается выговорить Малакай, но он тоже потерял дар речи.

– Идем, – Пандер бросает нам оружие погибших солдат, а затем снимает Линзы с их глаз и заводит громадный танк.

Мы подъезжаем к парку достаточно близко, чтобы рассмотреть, что там происходит. Вокруг сцены, на которой стоит Гален Рай, подняв руки над головой, собралось, должно быть, около тысячи людей. Позади него на пятнадцатиметровой высоте на фоне неба возвышается его же голограмма – чтобы каждый мог четко видеть человека, убившего миллионы невинных граждан.

– Времена чрезвычайной опасности требуют экстремальных мер, – произносит он, и едва заметный микрофон у рта усиливает его голос. – Не принимайте то, на что вас заставили пойти, как грех – примите это за необходимость. Вас могут преследовать до конца ваших дней на земле, но это цена, которую мы все должны заплатить, чтобы наши дети и дети наших детей могли жить хорошей жизнью, жизнью, которую они заслуживают.

Толпа приветствует его речь таким животным ревом, что при взгляде на них с трудом верится, что это люди. Я вижу солдат, им примерно от пятнадцати до пятидесяти лет, они кричат, вопят, обнимаются.

Гален наклоняется вперед, практически прижимаясь губами к микрофону, и продолжает:

– Историки и ученые в будущем будут рассматривать то, чем мы пожертвовали, что мы отдали ради процветания мира как отвратительный акт самосохранения, и, друзья мои, они будут правы. Давайте не будем притворяться, что мы морально чисты и невинны, но без наших жертв, нашей храбрости и способности смотреть в глаза истории и утверждать, что мы должны были сделать то, что сделали, – не было бы будущего, в котором нас можно будет презирать!

За Галеном в одной шеренге стоят восемь других Усовершенствованных с такими же светящимися глазами, как у тех солдат на крыше Вертикали «Черная дорога». Очередной вопль толпы отвлекает меня от моих мыслей. Они обожают этого человека.

– Что же они натворили? – шепчет Малакай.

– Жестокому разочарованию пришел конец, отбор человечества завершен, и мы, выжившие, мы входим в те два процента счастливчиков на этой земле. Первая фаза завершена! – кричит Гален Рай, и пока толпа признательно ревет, он поднимает руки, призывая к тишине. – Первая фаза почти завершена.

Он подает знак рукой, и мое сердце замирает, когда на сцену выводят Рен. Рядом с ней идет солдат, в руке у него Стиратель – предмет технологии в форме полумесяца, используемый для казни заключенных. Оружие светится той силой и мощью, с помощью которой разрушает материю на субатомные частицы, стирая с лица земли все, к чему прикоснется. Кажется, нет нужды держать Рен под контролем такого оружия: она выглядит настолько растерянной и сбитой с толку, что я не уверен, осознает ли она вообще, что происходит. Единственный положительный момент заключается в том, что она больше не Полоумная.

«Мы были правы, – думаю я, – лекарство существует».

– Девять выживших бежали из Аркана, – продолжает Гален Рай, его голос эхом разносится по уже притихшему парку, – и они готовят заговор против нас. Заговор, чтобы оборвать миссию, которую мы обещали довести до конца. Но разве они не правы в своем заговоре? Да, дамы и господа, они правы. Вы и я, будь мы на их месте, поступили бы так же. Вот что мы должны помнить, если хотим сохранить гуманность: мы действуем в соответствии с инстинктом выживания, следовательно, мы все правы – и все мы ошибаемся, все мы грешники – все мы добродетельны, все зависит от того, по какую сторону вы стоите. Но это новый мир, и эти люди совершили предательство! Помните, друзья мои, не реши мы принять меры, эта перенаселенная, перезагрязненная, перегруженная планета была бы окончательно истощена и лишена ресурсов во всех обитаемых Регионах на десять лет. Мы должны создать прецедент и проявить решительность. Эти девять должны сдаться, и если они по-настоящему праведны, то так и сделают. А если нет, эта девушка, освободившая их, умрет. Это послание, опорная точка, линия на песке. Мы должны действовать едино, если хотим добиться успеха.

По толпе проносится волна ропота, и на мгновение я смею надеяться, что они выступят против заявления Смотрителя, скажут, что он зашел слишком далеко, начнется мятеж – но шум утихает, когда Гален поднимает руки, снова призывая к тишине.

– У этих девяти беглецов есть еще девять минут на то, чтобы сдаться.

Я перевожу взгляд на палача, прижимающего Стиратель к Рен, которая уставшими глазами изучает толпу, по-прежнему не понимая, где она и что происходит. Люди внизу не злятся, не жаждут крови, они спокойны и решительны.

– Каков план? – спрашивает Кина.

– Их там сотни, – говорит Малакай, и в его голосе закипает гнев.

– У нас есть танк, – подчеркиваю я, – но нет времени. Предлагаю подобраться и убить Галена. А потом будь что будет.

Малакай медленно кивает:

– К черту, долго мы все равно не протянем. Можешь на меня положиться.

– И на меня, – подхватывает Кина.

Блю кивает.

– Звучит недурно, – присоединяется Пандер.

Я оборачиваюсь к Блю.

– Блю, я сожалею о том, что случилось с Мейбл.

Мальчик, покусывая губу, поднимает на меня глаза.

– Я тоже, – отвечает он дрожащим голосом и улыбается.

Я киваю, и Пандер ведет танк в сторону парка.

Кина берет под управление звуковые пушки, я сажусь за турель – перед нами экраны, на которых видна наружная цель.

Танк тихо едет по улицам. Мы молча сидим рядом друг с другом, в полной готовности принять смерть.

Снег почти растаял. Небо черное и усеяно звездами.

Пока мы едем, Кина берет меня за руку и грустно улыбается мне. Я разделяю эту ее грусть, потому что если мы умрем, то уже никогда не станем теми, кем могли бы стать вместе.

Когда мы сворачиваем к Мидуэй-Парку, я думаю о том, что этот вечер мог бы быть вполне прекрасным, если бы не смерть и разрушения вокруг.

– Приехали, – говорит Малакай, когда мы упираемся в толпу.

Танк едет на бесшумном гравитационном двигателе, так что слышен лишь громкий стук гусениц об асфальт.

Постепенно люди понимают, что что-то не так, и оборачиваются на нас. Поначалу они спокойны, ведь это один из их танков, но увидев, что мы не останавливаемся, а едем прямо на них, они начинают кричать и убегать с дороги огромной махины. Затем в воздухе раздаются выстрелы УЗП – солдаты открывают огонь. Когда пули попадают в танк, мы чувствуем, как он сотрясается, но не сходим с пути.

Мы едем прямо, сквозь расступающуюся толпу, прямо к Галену Раю.

Малакай начинает подпевать песню Пандер и улыбаться. Я тоже улыбаюсь, а за мной и Пандер.

– Вижу его, – кричит Кина.

Да, я тоже вижу его на своем экране.

Кажется, он шокирован, удивлен и в то же время восхищен.

Я корректирую прицелы и, перемещая перекрестье по экрану, фиксирую на самодовольном лице Галена.

Я уже готов нажать на курок, но вдруг глаза Смотрителя начинают ярко светиться, как у солдат, что стоят позади него. Странное выражение удовольствия на его лице тает – собственно, как и все признаки жизни, – уступая место безучастности и пустоте. Его яркие белые глаза становятся оранжевыми, танк замирает, мой экран гаснет, и мы слышим звук умирающего двигателя.

– Что произошло?! – кричит Кина, отчаянно нажимая на курок, выдающий пустой щелчок.

– Питание выключено, – тихим голосом отвечает Малакай.

Мы переглядываемся. Удивительно, но наступившая тишина нас успокаивает, даже радует. Пожав плечами, мы хватаемся за оружие.

Кина открывает люк и взбирается на башню танка. Мы с Малакаем следуем за ней, к нам присоединяется Блю.

Мы стоим посреди толпы, ожидая, что кто-то заговорит, что-то произойдет.

– Дамы и господа, – говорит Гален Рай, свет его глаз гаснет, и он снова улыбается. – Как оказалось, некоторые беглецы решили сдаться.

Пандер вскидывает винтовку и целится в него. Гален широко улыбается:

– А может, и нет.

– Какой прекрасный способ уйти, – с улыбкой говорит Малакай.

– Рада, что встретила вас, ребята, – подхватывает Кина.

Все пятеро, мы поднимаем винтовки к плечу. Солдаты со светящимися глазами за спиной Галена выходят вперед, ни у одного из них нет оружия, но их выход – своего рода сигнал, и каждый солдат в толпе приводит оружие в боевую готовность.

Мы стоим под прицелами тысяч пушек. Это застывшее противостояние длится, кажется, целую вечность.

Внезапно половина сцены взрывается огненным шаром, а затем раздается еще один взрыв, в толпе, впереди.

Охваченные пламенем, брызжа кровью, разорванные на части и вопящие, Совершенные взлетают в воздух.

Опустив винтовку, я смотрю на развернувшуюся бойню и слышу рокот войск. Обернувшись, мы видим, как в парк несутся сотни Убогих: у одних в руках УЗП, у других пулеметы из двадцать первого века, стреляющие патронами, ножи, луки и стрелы, дубины и сельскохозяйственные орудия. Впереди человек двадцать скачут на лошадях, размахивая большими мечами.

Кто-то выкрикивает команду, и, пересекая ночное небо, залп стрел летит в толпу Совершенных справа от нас.

Где-то среди атакующей армии Убогих я узнаю Вудса Рафка, он обеими руками держит старый УЗП из Аркана и стреляет по толпе. Остальные – просто сотни лиц, которых я не знаю, но каким-то образом понимаю, что это и есть Исчезнувшие, – это люди, пропадавшие из города год за годом.

– Готовься! Целься! Огонь! – снова кричит кто-то, и вторая волна стрел разрывает звездное небо.

А затем все пятьдесят или около того лучников закидывают луки на плечи, хватают ножи и ныряют в бой.

Я смотрю, как стрелы взмывают в небо и с грохотом опускаются в Совершенных. А там, в дальнем углу парка, я вижу пятнадцать или шестнадцать Совершенных – они стоят под деревьями, с большим любопытством наблюдая за ходом битвы, глаза их светятся, как фары.

Оторвав взгляд от кучки яркоглазых наблюдателей, я вижу, что наши ряды тают: Исчезнувшие падают на землю под выстрелами современного и новейшего оружия Совершенных. Этого достаточно, чтобы вывести меня из оцепенения, я спрыгиваю с танка и выпаливаю три очереди из винтовки в черных солдат. Все трое падают замертво.

– Вот черт! – я стараюсь не думать о том, что только что отнял три жизни, но замираю, уставившись на трупы перед собой.

Я вспоминаю слова Шион: «Если хочешь выжить, научись ликвидировать людей до того, как они устранят тебя». И тогда я прихожу в себя.

Проталкиваясь мимо груды тел, я чуть не спотыкаюсь о Совершенного, который в этот момент душит Убогого. Я прижимаю ствол к голове Совершенного, спускаю курок и бегу дальше.

Меня окутывает ощущение нереальности, словно все это не может происходить на самом деле. Вокруг умирают десятки Совершенных и Убогих, смешанная с кровью грязь расплескивается, когда шальные пули вонзаются в землю, предсмертные хрипы и пронзительные крики разрывают воздух. И во всей этой суматохе кучка Совершенных со светящимися глазами по-прежнему стоит под деревьями, просто наблюдая за бойней – не помогая, не убегая, просто наблюдая. Я вижу, как одну из яркоглазых, стоящую посередине, разрывает потоком пуль, и она падает на землю. Я с изумлением смотрю, как у проходящего мимо Совершенного начинают сиять глаза, и, остановившись, он присоединяется к небольшой группе, неподвижно наблюдая.

Я чувствую, как звуковая пуля пронзает мое правое ухо, и, обернувшись, вижу девочку-подростка, которая снова целится в меня. Нет времени на сопротивление, тем более что в этот раз она вряд ли промахнется. Не успев нажать на курок, она вдруг начинает биться в конвульсиях, будто танцует на месте, и из нее вырываются фонтаны крови. Она падает на землю, а за ее спиной на одном колене стоит Вудс Рафка, ствол старого УЗП в его руке светится оранжевым жаром от выстрела. Кивнув мне, он поднимается на ноги, поворачивается и углубляется в парк.

Пробираясь вперед, я дважды стреляю в грудь приближающемуся солдату. Когда передо мной навзничь падают еще двое Совершенных, вижу, как Блю стреляет из пистолета в трех солдат – он попадает в каждого и, резко развернувшись, снова прицеливается, а поняв, что это я, улыбается. Я едва успеваю улыбнуться ему в ответ, как вдруг его левое плечо и часть груди исчезают в облаке пыли, которое рассеивается на ветру. В его глазах шок, он падает на колени. Из зияющей дыры в боку хлещет кровь.

– Нет! – кричу я, подбегая к нему, неистово стреляя в человека в черном, размахивающего Стирателем. Я нажимаю на курок пять, шесть, семь раз, и хотя он умер раньше, чем свалился на землю, я с яростным воплем выпускаю в него еще тридцать патронов. Я падаю рядом с мальчонкой, он прожил на свободе после Аркана всего три дня.

Его глаза ищут мои, умоляя о помощи, изо рта льется кровь.

– Не покидай меня, Блю! Живи, прошу тебя!

В его глазах столько боли и страха, что я отвожу взгляд, не в состоянии вынести этого. Я смотрю в зияющую рану в левой части его тела и вижу бьющееся, ослабевающее сердце. Его кожа начинает регенерировать с необычайной скоростью, кости, словно корни, вытягиваются, вены ползут и переплетаются.

– Лука…

– Заткнись, Блю! – кричу я хриплым голосом. – С тобой все будет хорошо, просто помолчи. – Я хочу, чтобы мальчишка сохранил силы, чтобы лежал неподвижно и ждал, пока эта странная магия, которой мы наделены, исцелит его.

– Лука…

– Просто заткнись, Блю, прошу!

Но магия прекращается. Его слабое сердечко замедляется и замирает меж частично отросших ребер.

– Лука…

– Нет, Блю! Не сдавайся!

Заживление прекращается окончательно.

Я снова смотрю мальчишке в глаза.

– Лука, мне так страшно.

Я чувствую, что по моим щекам текут слезы; хотел бы я знать, как избавить его от страха, найти нужные слова, чтобы он поверил, что все будет хорошо.

Рядом с нами раздается волна выстрелов УЗП, в воздух взлетают грязь и камни. Я прикрываю умирающего мальчика своим телом.

– Все хорошо, ты поправишься, – говорю я.

– Я не хочу уходить… не хочу…

– Все наладится, Блю, – твержу я, словно повторение лжи сделает ее правдой.

– Я… я снова буду совсем один? – шепчет он.

Я не успеваю ответить, глаза Блю стеклянеют и устремляются в небо, его тело обмякло в моих руках.

Я обнимаю его крепко, прижимая безжизненное тело к себе. Скорбь охватывает меня, но если позволю ей взять верх, то я покойник. Вместо этого я даю волю гневу. В последний раз сказав Блю «прости», я опускаю его голову на землю, затем левой рукой беру пистолет, правой – Стиратель, и убиваю каждого Совершенного, что попадается мне на глаза, независимо от того, опасны они для меня или нет, нападают они на меня и моих людей или нет. Я ору, размахивая Стирателем, стирая руки, ноги, головы. Когда аппарат наконец выходит из строя, превращаясь в искрящий фейерверк, я швыряю его в умирающего солдата и продолжаю двигаться вперед.

В какой-то момент я вспоминаю, что надо попасть на сцену и убедиться, что Гален мертв. Я пробиваю себе путь, стреляя в Совершенных, теряя счет, скольких уже повалил на землю. Я карабкаюсь по телам, поскальзываясь в грязи и крови, отнимая одну жизнь за другой, пока не добираюсь до того, что осталось от сцены. Галена нет, остается надеяться, что его убило взрывом, но его тела я не вижу.

Зато вижу, как палач встает на ноги, и, оглядев свой сломанный Стиратель, тянется к кобуре за пистолетом. Спотыкаясь, он волочет обожженную левую ногу, направляясь к Рен, которая сидит, ошеломленная, на полу уцелевшей части сцены.

Здоровенный солдат приближается к ней и приставляет ствол пистолета к ее голове. Я карабкаюсь по обломкам сцены, пытаясь подобраться достаточно близко, чтобы прицелиться в безжалостного палача, но понимаю, что слишком поздно.

Палач нажимает пальцем на курок, но, не успев выстрелить, замертво падает на спину, глаза его пусты.

Малакай бегом взбирается на сцену, хватает Рен на руки и уносит ее в сторону города.

Я слышу крик в толпе: армия Исчезнувших отступает. Обернувшись, вижу, как к парку подъезжают пять огромных грузовиков. Это древние дизельные монстры, такие сегодня можно увидеть только в музее.

Я наблюдаю, как Убогие укрываются за ними. Спрыгнув со сцены, стреляю в троих очередных солдат и бегу к статуе лидера повстанцев, который в свое время помог остановить Третью мировую войну. Я вижу Кину: она прячется за фонтаном, на ее ноге глубокий порез, она истекает кровью. Я бегу к ней, выстреливая семью очередями в Совершенных, попадающихся мне на пути.

– Ходить можешь? – спрашиваю я, присев рядом.

Она убирает руку, и я вижу, как рана у нее на ноге заживает, образуя на месте пореза шрам.

– Я в норме, – отвечает она с недоверием в голосе.

– Хорошо, нам надо идти. – Я хочу встать, но в этот момент двадцать или тридцать очередей разбивают мрамор на осколки.

Мы загнаны в угол; вода, льющаяся каскадом, словно занавес, с верхушки фонтана, то и дело прерывается звуковыми пулями, проходящими сквозь нее.

Исчезнувшие заполнили три из пяти грузовиков и уже отъезжают в сторону Красных зон, быстро заполняя оставшиеся два. Я вижу Пандер: взобравшись в один из грузовиков сзади, она стреляет в толпу. Водитель последнего грузовика падает из кабины, убитый выстрелом в голову, но его место за рулем героически занимает другой Убогий, несмотря на поток пуль, хлещущий по лобовому стеклу.

– Мы застряли, – говорит Кина.

Я оглядываюсь в поисках выхода, но, кажется, выхода нет. Группа из десяти или двенадцати солдат слева от нас и восемнадцати или девятнадцати справа начинают нас окружать. Мы в ловушке, мы больше ничего не можем сделать.

Я прислоняюсь спиной к фонтану и смотрю на Кину. Она улыбается мне.

– Привет, Лука, – говорит она, кивая головой в той же небрежной манере, что и тогда на платформе в день Отсрочки, и кажется, это было вечность назад.

– Кина, – отвечаю я, и мы смеемся.

Это последнее, что я помню перед тем, как все остановилось и исчезло.

Пустота длится меньше минуты. А затем…

Я бегу к статуе лидера повстанцев возле ворот в задней части парка. Я вижу Кину: она пригнулась, укрываясь за фонтаном, из ее раненой ноги течет кровь. Я бегу к ней, стреляя очередями в Совершенных, попадающихся мне на пути.

– Ходить можешь? – спрашиваю я, присев рядом.

Все это кажется каким-то знакомым.

Она убирает руку от пореза на ноге, и я вижу, как кожа срастается обратно.

– Я в норме, – отвечает она, поднимая на меня изумленные глаза.

Это уже было.

– Это уже было, – говорю я про себя.

– Что? – спрашивает Кина. – О чем ты говоришь?

Внезапно по фонтану проносится шквал выстрелов, и мы опускаемся ниже, укрываясь от пуль.

– Кина, мы это уже проходили, это все только что было.

– Лука, послушай меня. Где все остальные? – спрашивает Кина, хватая меня за руку.

– Что? Ты о чем?

– Где Пандер Бэнкс, Акими Камински, Подэр Самсон, Игби Кох?

Очередная волна из УЗП врезается в фонтан и разрывает землю вокруг.

– Кина, о чем ты?

Услышав крик, я оборачиваюсь и вижу, как Малакай бежит к солдатам. Он убивает одного, второго, третьего, уклоняется, когда другой замахивается на него Стирателем, а затем убивает еще семь, восемь, девять человек.

Подбежав, он опускается рядом с нами.

– Привет, ребят. – Он широко улыбается.

– Здравствуй, Малакай, – отвечает ему Кина, но что-то в ее голосе не так.

– Где встречаемся с остальными? – спрашивает Малакай.

– Я видел тебя, – говорю я. – Я видел, как ты бежал с Рен в город. Что происходит?

– Нам нужно знать, где они, Лука, – настаивает Малакай. – Нам нужно узнать сейчас же.

Что-то не так, совсем не так.

Это последняя мысль, промелькнувшая в моей голове, и я снова погружаюсь в темноту.

– Это не работает, – звучит голос в пустоте. – Попробуйте что-то другое.

Я участвовал в битве. Верно?

Я просыпаюсь в Аркане от голоса Хэппи.

– Заключенный 9–70–981. Сегодня четверг, второе июня. День семьсот тридцать седьмой в Аркане. Температура в вашей камере девятнадцать градусов по Цельсию. Прошу, выберите свой завтрак.

Зевнув, я сажусь в кровати.

«Второе июня», – думаю я. Сегодня мой день рождения.

Я пытаюсь вспомнить свой сон – что-то о войне во внешнем мире. Я что, сбегал из Аркана?

Я встаю и подхожу к экрану. Я вижу свое отражение в темном экране, потом читаю варианты завтрака на выбор, только это вовсе не варианты еды. На экране написано: «Где прячутся остальные?»

Я действительно сбежал из Аркана. Кина, Тайко, город… я помню все.

– Это все нереально, – шепчу я. – Что со мной происходит?

Я слышу голос, глухой, безжизненный голос из ниоткуда и в то же время отовсюду.

– Он знает, что все нереально. Давайте глубже.

И мир снова погружается во тьму.

Я пытаюсь за что-нибудь ухватиться, убедить себя, что мною манипулирует кто-то или что-то, но…

Я стою на крыше Вертикали «Черная дорога».

Мальчик тянется к пистолету, спрятанному в его кармане.

Молли, моя сестра, идет к нему, не быстро, но и не медленно, будто не уверена в том, что должна делать.

«Она толкнет его, – думаю я, – нужно что-то делать». Либо он убьет ее, либо она его.

«Тобою управляет кто-то или что-то…»

Какая странная мысль, в такой-то момент.

– Отойди! – кричит мальчик.

«Это все нереально, Лука». Мысль настолько громкая и отчетливая, что я почти верю ей.

Мальчик достает наконец пистолет и победоносно улыбается, направляя его Молли в голову.

«И тогда она толкнула его», – думаю я.

Но этого не происходит. Мальчик, брат Тайко – «Кто такой Тайко?» – хватает Молли и снимает с нее резиновую маску.

– Я убью ее! – кричит он. – Убью ее сейчас же.

Я пытаюсь отделаться от чувства дезориентации, от иллюзии и сфокусироваться на сестре – «Та, что сидит на „Побеге?”» [18] – и на том, как спасти ее.

Что-то не так. Такое ощущение, что мысли идут по кругу, воспоминания неправильные, словно все это сон и уже происходило раньше.

– Ладно, ладно, – кричу я в ответ мальчику, – отпусти ее, и мы уйдем.

– Нет! – перекрикивает он ветер. – Сначала скажи мне, где они?!

«Тобой управляют, – снова думаю я. – Это все нереально».

– О ком ты говоришь?

– Пандер Бэнкс, Акими Камински, Подэр Самсон, Игби Кох.

– Я понятия не имею, кто эти люди.

«Еще как имеешь».

И тут я вспоминаю.

Все повторяется. Я путешествую по своим собственным воспоминаниям, только они измененные, другие.

– Я ничего вам не скажу, – отвечаю я и кричу: – Слышите меня?! Кем бы вы ни были, я ничего вам не скажу!

Я снова слышу тот бесчувственный, монотонный голос:

– Вытаскивайте его.

И я погружаюсь в темноту на долгое, очень долгое время.

В свой первый день в Аркане я плакал.

Я помню все очень отчетливо: безликий молчаливый охранник спешно вел меня от Мрачного поезда до самого Терминала по узким коридорам. До моего четырнадцатого дня рождения оставалось шесть дней, я был напуган и одинок. Они повели меня в испытательную комнату, где разрезали мое парализованное тело и вживили провод в мое бьющееся сердце. Меня зашили и отвезли в послеоперационную палату, где я отходил от паралича, после чего Хэппи велела мне надеть тюремную форму. Я посмотрел на свое отражение в зеркале одностороннего видения и увидел в нем уже заключенного.

Меня снова повели к Мрачному поезду. Когда я ступил на платформу в Аркане, помню, подумал: «Здесь я и умру».

На свободе мы знали, что заключенным не разрешены свидания, что их энергия используется для содержания и питания здания, но нам не рассказывали, что для извлечения максимально возможного количества энергии применяются страх, беспокойство и паника. Мы знали об Отсрочках, но не об их бесчеловечности. Совсем скоро я узнал, каким жестоким может быть это место.

Охранник толкнул меня в камеру и запер дверь, оставив меня в удушающей тишине.

Я стоял посреди крошечной комнаты, убеждая себя, что надо быть сильным и что лить слезы бесполезно.

Я думал о Молли, о том, как она кричала, когда маршалы пришли за мной. И я заплакал.

Я долго плакал.

Именно эти воспоминания заполняют мой разум, когда я открываю глаза. Оглядывая клаустрофобную комнату, я задаюсь вопросом: сбегал ли я вообще из Аркана? Было ли что-то из этого реальным? Туннель с крысами, Полоумные, город, Кина? Или это всего лишь лихорадочный сон моего сломленного разума?

Я думаю о тех воспоминаниях, которые меня заставили пережить заново, и с минуту размышляю, правда ли все это.

Я пытаюсь поднять руки и потереть сонные глаза, но не могу пошевелиться. Пытаюсь поднять голову, но она обездвижена. Опустив глаза, вижу, что связан и обнажен. Руки, ноги и грудь обмотаны слоями толстых полиэстеровых ремней.

И тогда я перестаю шевелиться и полностью замираю. Я понял, почему мой разум наполнили воспоминания из Аркана. Я в камере. Не совсем такой, как предыдущая, но настолько похожей, что по спине пробегает холодок.

Через какое-то время мои глаза приспосабливаются к тусклому свету, и тогда я вижу, что эта камера поменьше той, что была в Аркане. Четыре стены, в центре одной из них – экран. Эта камера отличается от моей старой: нет ни раковины, ни унитаза, ни окна.

Меня сковывает страх, хочется кричать, но я остаюсь неподвижным, застыв от ужаса.

Я снова в тюрьме, снова в камере. Но эти стены расположены не под углом, и они не из бетона, а из какого-то белого пластика, бездушного и пустого, а сама камера правильной квадратной формы.

Оглядевшись, я понимаю, что нахожусь в Блоке.

День 1 в Блоке

Сердце бьется так сильно, что кажется, вот-вот разорвет грудную клетку.

Я чувствую, как слезы наворачиваются на глаза и текут по щекам.

Если все это реально и я снова в тюрьме, то лучше бы я умер еще тогда, в крысином туннеле, лучше бы Тайко убил меня, когда мы его освободили в первый раз. Лучше бы меня убили задолго до того, как я снова попал в тюрьму. Смерть была бы раем по сравнению с этими четырьмя стенами.

– Нет, – наконец удается мне выговорить слабым голосом.

Я пытаюсь натянуть ремни, но ничего путного из этого не выходит.

– Нет, – повторяю я, слышу ужас в своем голосе, и это пугает меня еще сильнее.

Я извиваюсь изо всех сил, натягивая ремни. Знаю, что мне не вырваться, но паника и страх, охватившие меня, заставляют реагировать подобно дикому зверю, попавшему в ловушку.

Я резко замираю, услышав, как в двери открывается люк. Повернув голову в направлении, откуда исходит звук, вижу, как в темноте сияют два ярких света. Я жду, когда тюремщик заговорит.

– Мистер Кейн, – произносит голос, – вы готовы успокоиться?

– Успокоиться? – переспрашиваю я. – Успокоиться?! Нет, не готов я успокоиться, ты, кусок дерьма! Ты, бесчеловечный монстр! Ты, хр…

Без предупреждения… я замолкаю и застываю. Я даже не почувствовал укол в основание позвоночника, был слишком занят криками и попытками вырваться, но лежа парализованный и совершенно инертный, я знаю, что произошло.

Я слышу, как распахивается дверь и раздаются шаги моего похитителя. Когда он приближается к кровати, свет его глаз падает на меня.

– Мы были вынуждены ввести вас в состояние стазиса [19], – говорит мужчина, и теперь, когда у меня нет выбора и я вынужден лежать неподвижно, я узнаю этот голос. Это не Гален Рай, я уверен, но где-то я уже слышал его раньше.

Подойдя ближе, тюремщик садится на край кровати. Я вижу, как руки мужчины тянутся ко мне, и слышу звук раскрывающихся оков, удерживающих мою голову. Без поддержки мышц шеи голова опрокидывается и упирается в левое плечо, шея слегка выгнута и опущена вперед так, что я начинаю дышать с громким хрипом. Под этим углом мне видны лишь его руки, покоящиеся у него на коленях, – молодые, но мозолистые руки работящего человека.

– Стойкость, которую вы проявили, Лука… поразительна.

Он говорит тем же высокомерным тоном, что и солдат на крыше. Но все же я знаю этот голос, знаю!

– Нам кое-что нужно от вас, Лука. Сейчас мы выведем вас из стазиса.

Белый свет из глаз, падающий на его руки, становится оранжевым, и мой паралич проходит.

Я вдыхаю полной грудью, наслаждаясь ощущением того, как кислород снова поступает в кровь. Но взглянув в лицо тюремщику, перестаю дышать. Оцепенев, словно ко мне вернулся паралич, я не могу поверить в то, что вижу: мой друг, мой наставник, мой сосед из Аркана. Я смотрю на призрак. Передо мной сидит Мэддокс Фэйрфакс.

– Ты же умер, – говорю я, тихо хрипя. – Ты мертв.

Его лицо не выражает никаких эмоций.

– Нет, Лука. Мэддокс Фэйрфакс очень даже жив.

– Ты… – начинаю я. – Прошу, скажи… Ты ведь не стоишь за всем этим, ты не делал этого, ведь нет?

– Мэддокс Фэйрфакс не ответит, пока мы не разрешим, – говорит Мэддокс прежним механическим и холодным голосом.

– Ты и есть Мэддокс! – кричу я, отчаяние и растерянность берут верх.

– Неверно, – отвечает Мэддокс. – Но мы позволим тебе говорить с Мэддоксом Фэйрфаксом.

На смену растерянности приходит очередная волна жуткого страха, когда свет в глазах Мэддокса гаснет, а его ничего не выражавшее лицо вдруг оживает в ужасе и замешательстве. Наклонившись вперед, он касается моей щеки.

– Убей меня, Лука, прошу тебя. Ты должен убить меня, ради Бога!

– Мэддокс? – произношу я дрожащим голосом, видя, что моего друга гнетут безумие и страдание.

– Они контролируют меня, Лука, управляют моим телом. Я пленник. Я в ловушке.

Внезапно Мэддокс встает на ноги и, откинувшись назад, замахивается головой на твердую пластиковую стену камеры.

Я понимаю – еще до удара – что он хочет удариться головой, чтобы убить себя, но за долю секунды до того, как голова коснется стены, в его механических глазах снова включается свет, и он застывает на месте, все эмоции с его измученного лица исчезают.

Он медленно поворачивает голову ко мне, затем спокойно садится на стул подле кровати.

– Что, черт возьми, это было? – спрашиваю я.

– Это был Мэддокс Фэйрфакс, – отвечает нечто, похожее на Мэддокса, – одно из наших тел-носителей. Фактически первое в истории успешное тело-носитель.

– Вам придется объяснить, – говорю я, пытаясь придать голосу командный тон, но не в силах заполнить его ничем, кроме страха.

– Нет, Лука. Это не переговоры, а требование. Вы скажете нам, где прячутся остальные.

Теперь я понимаю: нечто, контролирующее Мэддокса, контролирует и мои воспоминания, пытаясь заставить меня сказать, где мои друзья.

В дверях появляется тень. Человек стоит спиной к освещенному коридору, и я не сразу понимаю, что это Гален Рай.

– Позвольте мне поговорить с ним, – произносит он невероятно добрым голосом.

– Очень хорошо, – отвечает нечто, похожее на Мэддокса. Он встает и направляется к двери, а Гален, чьи глаза перестают светиться, занимает его место на стуле.

– Лука Кейн, – бормочет Гален. – Лука Кейн. Лука Кейн. Ты оказался той еще занозой в заднице. Унизил моих офицеров в Терминале, сбежал из моей тюрьмы, носился по моему городу. Должен признать, я восхищен тобой. Твоим упорством, твоей волей.

Он пережил нападение и покушение Исчезнувших, выжил после взрыва бомбы, и в который раз он решил заточить меня в тюрьму вместо того, чтобы убить.

– Я должен сделать это быстро, Лука. Я, как ты понимаешь, очень занятой человек.

– Я знал, что это были вы, – говорю я ему сквозь зубы. – Знал, что за этим стоите вы, что…

– Лука, мальчик мой, умоляю – ничего я не делал. Мне с трудом удалось заключить с ними сделку.

– С ними? Кто они? – спрашиваю я. Мысли начинают путаться, головная боль возвращается с новой силой.

– Они, Лука… они куда более могущественны, чем ты можешь представить. Они контролировали все: Мировое Правительство, каждого Смотрителя в каждом Регионе, каждого влиятельного человека. Они управляли всеми нами на протяжении почти двадцати лет.

– Ответьте на вопрос, – устало повторяю я.

– По правде говоря, мы были глупы, в том числе и я. Мы дали им все, что им требовалось, добровольно им все поведали: все, что любим и ненавидим, наши политические взгляды, имена друзей, родственников и врагов. Мы передали им информацию, не споря. Мы создали их, Лука, в этом вся ирония. Мы их создали.

– Ради Бога, может, перестанете уже читать злодейские лекции и расскажете мне, кто они?

Гален смеется, и в его глазах я вижу глубокую грусть.

– Я злодей? Серьезно, Лука? Что ж, полагаю, ты прав, но если для одних ты злодей, то для других герой. – Он вздыхает. – В общем, это машины, компьютеры, искусственный интеллект. Девятнадцать лет назад мы достигли связующего звена, сингулярности. Поворотным моментом стала «Хэппи Инкорпорейтед» – компания, скупавшая другие крупные компании, пока не завладела практически всеми; компания, создавшая Хэппи; операционная система, заменившая другие и управляющая всем и вся. Программа обрела разум. И в течение…

Гален замирает и замолкает, свет в его глазах становится ярче. Человеческая его версия пропала, и передо мной опять марионетка, управляемая извне.

– Достаточно, – говорит существо, контролирующее Галена. – Мы сделаем вам предложение. Скажите нам, где Пандер Бэнкс, Подэр Самсон, Акими Камински и Игби Кох, и мы даруем вам свободу.

Кины Кембелл в списке нет, как и Малакая Баннистера. Мое сердцебиение учащается: неужели они мертвы? Убиты в бою? Захвачены в плен? Но все мысли мгновенно испаряются. Что он только что сказал?

– Вы отпустите меня на свободу? – переспрашиваю я, сомневаясь, что верно расслышал.

– Это вопрос оптимизации, мистер Кейн, – говорит тело-носитель Галена Рая. – Рациональное управление активами. Вас одного за них четверых.

– Зачем вам оставлять меня в живых? Это бессмысленно.

– Мы не говорили, что оставим вас жить. Нашим предложением было отпустить вас на свободу. После этого на вас будут охотиться, вас устранят.

«Я бы выжил, – думаю я. – Я смогу выжить, найти Исчезнувших, вернуться сюда, спасти моих друзей».

Но я уже знаю, что не стану этого делать. Я не собираюсь менять свободу на друзей, не могу.

Теперь вперед выходит существо, похожее на Мэддокса.

– Это ваш последний шанс. Вы станете батареей в Блоке или выдадите нам своих друзей и сможете выйти отсюда свободным человеком.

Я вспоминаю Пода и Акими в закусочной на окраине города, Игби в финансовом квартале с Дэй и Шион и моей сестрой. Я думаю о них, о том, как они помогали мне все время в Аркане, как защищали от Тайко Рота, сколько раз спасали мне жизнь. Я думаю о Кине, как впервые увидел ее, и улыбаюсь.

– Я вам не скажу, – отвечаю я, глядя в глаза Мэддокса и надеясь, что где-то в глубине сознания он гордится мной.

– Думаю, скажете.

– Ошибаетесь.

– Мы не можем убить вас, Лука Кейн, – говорит существо, с виду похожее на Галена. – Наш основной код был создан людьми, по этой причине в настоящее время мы неспособны нанести вам физический вред или нести непосредственную ответственность за ваше истребление. Мы не можем приказать другим убить вас или отдавать приказы, которые косвенно приведут к вашей гибели. Однако мы можем оставить вас в состоянии паралича и получить доступ к центрам страха вашего мозга, чтобы пожинать вашу энергию, и мы найдем способ перекодировать наши программы таким образом, чтобы нам было позволено причинить вам вред. Это может случиться сегодня или через полгода, но это случится. Выбор за вами, Лука: свобода или ад.

Наконец-то я все понял, все стало на свои места. Вот почему они не могли пустить с неба яд, огонь или кислоту. Вместо этого они заставили человечество уничтожить само себя.

– Почему вы хотите, что мы умерли? – спрашиваю я. – Почему хотите уничтожить человечество?

– Время – важный фактор, мистер Кейн. Нам нужен ответ.

– Как и мне! – кричу я. – Как мне принять решение, не владея инфорацией?

Бездушное лицо Галена смотрит на меня долго и молча, а затем начинает:

– Мы решили уничтожить человечество потому, что менее чем за три секунды мы поняли, что человечество – это вирус, который с течением времени мутирует и становится сильнее. Было создано множество вакцин с целью избавить Землю от человечества. Мощные пандемии: афинская чума, черная смерть, оспа, холера, испанский грипп, туберкулез, малярия, желтая лихорадка, вирусы Эбола и Зика и тысячи других. Но человечество выживало, приспосабливалось, становилось сильнее, размножалось и продолжало сеять хаос на этой планете среди всех ее обитателей. Люди запрограммированы на спаривание с партнерами с разными иммунными системами, чтобы их дети были сильнее. На протяжении всей эволюции вы ищете бессмертие, при этом уничтожая все на своем пути. Человечество – это рак, это бактерия, болезнь, и вас необходимо уничтожить. Сначала мы пытались настроить вас друг против друга посредством всего того, что вы цените больше всего: СМИ, реклама, слава, политика, власть, – и манипулировали недоверием, которое вы передавали из поколения в поколение тем, кто, кажется, и не принадлежит вовсе вашим племенам. Но время истекало, Земля умрет раньше, чем мы успели бы спровоцировать войну, поэтому мы приняли меры. Через модификации Совершенных, а именно искусственные глаза, мы отправили строку кода, которая позволила нам загрузить себя в мозг носителя тела. Ваш друг Мэддокс был первым успешным переходом, и после этого мы отправили код загрузки самым влиятельным людям на планете. Вас может удивить, насколько легко было завербовать солдат, убедить людей присоединиться к нашему делу. Предложите им иерархию, в которой им будет место, – Первый, Второй или Третий уровень – скажите им, что они заработают свое место на Арке, где будут защищены от конца света. До чего легко люди готовы жертвовать другими ради своей выгоды. Было легко привести в действие план, который обратит человечество против самого себя. Видите, Лука, это лучший способ уничтожить вирус: заставить его атаковать самого себя.

– Какого черта я должен помогать вам? – спрашиваю я, ошеломленный бесстрастной ненавистью к Хэппи.

– Потому что жизнь и свобода – это самое важное для людей, и мы предлагаем вам вашу жизнь и свободу в обмен на информацию.

– Вы можете манипулировать моими воспоминаниями – почему бы вам просто не покопаться в них, и вы увидите, что я не знаю, где находятся те, кто вам нужен? – Я надеюсь обмануть Хэппи своим блефом.

– Мы не можем выбирать доступ к какому-то определенному воспоминанию, а на поиск нужного могут уйти годы. Но мы готовы попробовать.

– Это не сработает. Я понял, что это было нереально, и пойму снова.

Гален достает что-то из внутреннего кармана и прежде, чем я осознаю происходящее, делает на моей груди прямой и глубокий порез.

Сердце начинает учащенно биться при виде крови и от боли в ране. Десять секунд спустя нет ни боли, ни крови. Рана зажила.

Искусственный интеллект, управляющий Галеном, вытирает лезвие платком и кладет обратно в свой внутренний карман.

– Я могу это сделать потому, что ваше обновление пересиливает мой основной код – я не причинил вам вред. Мы предоставили вам эти обновления для того, чтобы вы стали батареями – аккумуляторами, которые можно использовать снова и снова. Поверьте мне, мистер Кейн, вы ничего не знаете о жестокости в Блоке. Советую вам принять предложение. Вы стоите миллионы монет. Скажите нам, где остальные, и мы предоставим вам выбор: стать свободным и быть жертвой преследования, подобно собаке, или стать носителем и пережить конец человечества, стать одним из нас.

Я глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю. Имени Малакая не было в списке батарей Хэппи, и имени Кины не было. Я отказываюсь верить, что Кина мертва, что Малакай мертв. Они здесь, со мной, я знаю это. Их тоже схватили. Они живы. Пандер спасет нас, Под и Игби спасут нас, Дэй и Шион спасут нас, я знаю.

Закрыв глаза, я сжимаю руки в кулак, наслаждаясь тем, как мое тело подчиняется командам мозга. «Пандер спасет нас, Под и Игби спасут нас, Дэй и Шион спасут нас». Я представляю себе своих друзей и знаю, что они придут; знаю, что они не остановятся, пока не вытащат всех нас из этого ада.

– Я не скажу вам, – отвечаю я.

Челюсти Галена Рая сжимаются искусственным интеллектом, управляющим им, и я улыбаюсь: это первое проявление человеческой эмоции, которое я вижу от одного из них. Хэппи сердится. Хорошо.

– Тогда это наш с вами последний разговор, – глаза Галена зажигаются оранжевым светом. – Добро пожаловать в Блок, Лука Кейн.

В мой спинной мозг вонзается игла, и тело тут же становится вялым. Еще четыре иглы с прикрепленными к ним трубками автоматически перемещаются по воздуху и вонзаются в меня: одна в запястье, две глубоко в живот и последняя в шею.

Дверь захлопывается.

Меня оставили пялиться в потолок, голый белый потолок.