За тридцать тирских шекелей бесплатное чтение

Глава 1

Тайны привлекают всех

Ленинград, 1974 год, май

День выдался на удивление солнечным и теплым – ни тучки, ни ветерка. Трофимов никогда никуда не опаздывал, и сейчас имел запас в десять минут, на всякий непредвиденный «авось». Походка у него неспешная, уверенная, именно такая и должна быть у солидного, известного ученого. Со времени, когда он вприпрыжку бежал на работу в Эрмитаж, много воды утекло. Тот Ванюша Трофимов, который носил широкие китайские штаны, клетчатые шведки и темные очки в пластмассовой оправе, растворился в реке времени, неумолимо стремящейся в бесконечность и где-то там, в неправдоподобно пугающем далеке́, с грохотом закручивающейся и падающей в страшный бездонный водоворот какой-нибудь космической черной дыры. У него была хорошая фантазия и отличное воображение, и он отчетливо представлял, как пыль Вселенной: метеориты, астероиды, обломки планет и ракет, искусственные спутники, детали орбитальных станций, межзвездные корабли с разумными гуманоидами и прочий космический мусор крутятся в циклопическом водовороте и проваливаются в непостижимое человеческому разуму чрево мироздания. Откуда ему, Ивану Родионовичу Трофимову, приветственно машет рука или нечеловеческая когтистая лапа… Бр-р-р-р!

Такого, конечно, не может быть в понятном, материалистическом мире, в котором живет советский ученый. Но факты – упрямая вещь! Он идет читать лекцию из дома – фешенебельной четырехкомнатной квартиры на Арсенальной набережной – такие квартиры не у каждого академика есть, а ему, с подачи профессора Афористова, дали сразу после защиты кандидатской, да он еще и выбирал: на набережной или на Смольной… А ведь они с Ириной снимали однушку и стояли в очереди на жилье под номером три тысячи какой-то там, словом, дай Бог к пенсии достояться… Афористов, конечно, как-то связан с … с тем, чье имя нельзя произносить: то ли он служит истинному хозяину перстня, то ли тот, иногда, говорит его устами и управляет его телом… С точки зрения диалектического материализма, это, конечно, полная ерунда, но защита диссертации чуть было не сорвалась, и именно вмешательство Афористова исправило дело! И это не единственный момент, когда некая «третья сила» вмешивалась в его жизнь и помогала ее выправить в нужную сторону… Да вот, взять хотя бы последний случай: вдруг позвонили из Политиздата и предложили переиздать кандидатскую монографию, только у той тираж был четыреста экземпляров, а теперь отпечатают сто тысяч! Да еще в центральном политическом издательстве страны! И делать ему ничего не надо: книга уже сверстана, и предисловие профессора Афористова написано, остается только договор подписать! Кто и когда получал такое предложение?!

Трофимов гонит глупые мысли – он уже не молодой человек, недавно окончивший ВУЗ. Ровные соломенные волосы, когда-то жесткие, как проволока, развеял… нет, не бурный вихрь удовольствий, как принято говорить в таких случаях, и которым он, в общем-то, был чужд, а промчавшиеся в заботах и напряженной работе годы. Расчески уже не ломались, и волшебник парикмахерского дела Митрич легко делал укладку, преображающую постоянного клиента. Теперь лицо не казалось круглым, а уж тем более никому бы не пришло в голову назвать его «простоватым». Даже залысины удачно маскировались, как будто их вовсе и нет совсем!

Конечно, возраст берет свое – он набрал килограммов двадцать весу и уже не походил на худощавого «эмэнэса»[1], каким был когда-то. Зато теперь Иван Родионович выглядел по-профессорски: очки-хамелеон, темно-синий, в едва заметную светлую полоску финский костюм, итальянский галстук, портфель из крокодила, штиблеты, отражающие небо полированной кожей, одеколон, пугающий чирикающих на асфальте родных воробьев чуждым иноземным ароматом… Такие вещи в магазинах не продаются, только у спекулянтов по баснословным ценам, а он привез все из командировок, в которые простые люди тоже так запросто не ездят… Правда, до профессора он не дорос: пока ходит в доцентах, но еще шажок-другой – и докторская степень с профессорским аттестатом окажется в кармане…

Трехэтажное желтое здание философского факультета, с узкими окнами и остроконечным фонарем на крыше, сохранило неистребимый облик гостиного двора, который некогда в нем и располагался. У входа толпились студенты и, вместо того чтобы до хрипоты спорить, что все-таки первично – материя или сознание, болтали о какой-то чепухе, смеялись, курили, назначали свидания, ели пирожки с повидлом и ливером, тем самым отдавая предпочтение все-таки материальному. Но перед ним они расступались, прятали сигареты и еду за спину и почтительно здоровались.

Тугая дверь с грохотом захлопнулась за спиной, отрезая обычный мир, живущий по обыденным, житейским законам. Здесь все было по-другому – возвышенно, научно и идеологично. В конце концов, здесь изучали жизнь и пытались понять ее смысл. В вестибюле висели плакаты – справа: «Марксистко-ленинская философия – билет в поезд к коммунизму!» а слева: «Коммунизм это молодость мира, и его возводить молодым!» Строго говоря, плакаты друг другу противоречили, ибо правый обещал студиозусам комфортабельную доставку в уже готовое прекрасное будущее, а левый отправлял на стройку, где это самое будущее придется возводить горящими от трудовых мозолей руками…

Впрочем, может быть, первый обещал преференции не всем, а только отличникам? Или, вдобавок, активным общественникам? А скорей всего, никакого противоречия тут нет, а есть обычная для привычных людей и недоступная широким массам диалектика, которую выпускники и будут этим самым массам разъяснять…

В широком светлом коридоре попался навстречу толстенький зам декана Поплавский, тот мог разъяснить кому угодно и что угодно, хотя сам, несомненно, уже обзавелся билетом в мягкий вагон того самого поезда. Впрочем, сейчас ему было не до разъяснений, он даже не заметил Трофимова, так как озабоченно вился вокруг сопровождаемого мужчины со строгим лицом, в отечественном костюме и норовящем свернуться в трубочку галстуке. Несмотря на эти небольшие огрехи в гардеробе, незнакомца хотелось назвать не просто «мужчиной», а казенно-официальным словцом «гражданин». И совершенно очевидно, что он тоже имеет свой билет, причем, может быть, даже не на поезд, а в самолет! Уж больно старательно и нервно вьется возле него Поплавский: то хочет взять под локоток, но в последний миг отдергивает руку, приблизится вплотную – и вдруг шарахнется в сторону, приотстанет на полшага, но, спохватившись, забегает вперед, будто показывает дорогу…

«Как рыба-лоцман, сопровождающая акулу», – подумал Трофимов, но тут же забыл об этом, настраиваясь на предстоящую лекцию. Он зашел на кафедру, поздоровался со стучащей на машинке лаборанткой Танечкой, поставил портфель на свой стол, причесался перед зеркалом, протер просветлевшие в помещении стекла очков, взял портфель и вновь вышел в коридор. Танечка проводила его недоуменным взглядом: и зачем заходил?

Молодая еще, глупая… Как зачем? За тем же, зачем самолет садится на своем аэродроме перед боевым вылетом: дозаправиться, пополнить боекомплект, получить координаты цели, а главное – настроиться на то, что предстоит впереди… И сейчас он уже не просто шел по длинному широкому коридору, а разбегался по взлетке, держа курс на лекционную аудиторию, где предстоит поразить боезапасом накопленных знаний сотню целей: неискушенные души молодых людей, ждущих от него чего-то запретного, интересного, этакой «клубнички», которой надо, вопреки этим ожиданиям, избежать. Уж больно скользкая у него сегодня тема, можно упасть и сломать ногу. А то и голову!

– Вот и вы, наконец! – Поплавский уже летел обратно и чуть не угодил лысой головой ему в солнечное сплетение: теперь доцент не заметил заместителя декана, а не наоборот, это было уже полным нарушением университетской субординации!

– Только что говорили о тебе с Иваном Ивановичем! Он тоже не одобрил такой аншлаг! – Поплавский обвел рукой вокруг. – У нас же не театр! И не цирк!

Действительно, здесь редко царило такое оживление. Студенты толпились в коридоре, сидели на широких подоконниках, гул их молодых голосов наполнял старинное здание и разносился эхом под арочными сводами.

– Говорят, он с нечистым дружит, и тот исполняет все его желания! – шептала подружке стройная брюнетка в очках, похожая на стрекозу из басни Крылова. – Вот бы его загарпунить – и наплевать на распределение в сельскую школу!

– Ничего себе! – прыснула пухленькая рыжая подружка. Она была похожа на Винни Пуха. – Нашла кого гарпунить! Он же старый!

– Много ты понимаешь! – надула губы стрекоза. – Посмотри, какой костюмчик, какой портфельчик…

– Вот, пожалуйста! – сказал Поплавский, будто нашел подтверждение своим претензиям.

Ни он, ни Трофимов не могли разобрать в общем гуле конкретных разговоров, но оживление, царившее в коридорах философского факультета, было столь же противоестественным, как тишина и чопорная сдержанность вокруг цирковой арены.

– А кто такой этот Иван Иванович? – поинтересовался Трофимов.

– Кто, кто! Куратор наш новый, вот кто! Специально пришел тебя послушать!

– Какой «куратор»?

– Узнаешь! «Философский пароход» помнишь?

– Какой еще пароход?

– Что ты заладил: какой да какой! На котором почти вся наша кафедра уплыла! Иди лучше, чтобы не опоздать, и лишнего не болтай, хватит! Я подниму вопрос об изъятии из тематического плана твоей мистической чепухи! К ней у начальства всегда много вопросов!

Замдекана покатился дальше по коридору, как биллиардный шар. Сбитый с боевого настроя Трофимов двинулся дальше. Новость про куратора его озаботила. Особенно с учетом того, что тот пришел слушать персонально его!

Погруженный в неприятные раздумья, он прошел мимо большого объявления: «Состоится открытая лекция доцента Трофимова И. Р. «Артефакты мировой религии: мифы и реальность».

– Идёт! – донёсся сбоку звонкий юношеский голос. Подоконники моментально опустели, и будущие строители коммунизма устремились в лекционный зал. Сегодня свободных мест там почти не было: кроме философов, у которых лекция стояла в расписании, пришли юристы, филологи, инязовцы, и даже математики с физиками. Наиболее предусмотрительные заняли места за полчаса до начала, а остальные втискивались, утрамбовывая коллег, садились прямо на ступеньки в проходах между рядами и теснились у стен.

Звонок прозвенел как раз в тот момент, когда лектор, пропустив всех желающих, последним вошел в зал и плотно закрыл за собой дверь. Студенты шумно вскочили, несколько молодых людей даже зааплодировали.

– Не нужно! – предостерегающе поднял руку Трофимов, обводя аудиторию взглядом. – Я же не артист. Присаживайтесь!

Он заметил, что в середине поднимающегося вверх амфитеатра, у прохода сидел тот самый Иван Иванович, который и не думал вставать, а испытующе рассматривал доцента, постукивая ручкой по раскрытому перед ним блокноту. Трофимов открыл свой черный портфель, вынул текст лекции, которую знал наизусть, но которая, по методическим требованиям, обязательно должна быть у преподавателя. Потом привычно занял место за трибуной.

– Несколько лет назад я защитил кандидатскую диссертацию, разоблачающую мифы, связанные с историями, описанными в теологической литературе и противоречащие научному атеизму и материалистической диалектике. Основные положения этой диссертации постараюсь сейчас до вас донести, – начал Трофимов специально для Ивана Ивановича: пусть знает, что он не отсебятину несет, а повторяет содержание научной работы, одобренной в «инстанциях», в том числе и на самом высоком уровне. Но тот, для кого он старался, ничего не записал, продолжая буравить его пронизывающим взглядом.

– Есть ряд артефактов, которым приписывается прямое отношение к легендам, в основном теологического характера, что вполне объяснимо – именно на Библии основаны большинство легенд… Таковы «Копье судьбы», «Туринская плащаница», «Перстень Иуды», – привычно катился лектор по гладкой, хорошо наезженной дороге. Он успокоился, голос набрал наступательную громкость и убедительную тональность.

– При ближайшем рассмотрении связь этих предметов с легендами не подтверждается, в чем я смог убедиться, работая в Эрмитаже и изучая так называемый перстень Иуды, который оказался простым украшением из первых веков нашей эры…

В зале царила тишина, сотни глаз внимательно рассматривали Трофимова. Стрекоза улыбалась загадочной улыбкой, Иван Иванович сохранял высокомерную невозмутимость, но остальная аудитория явно ждала чего-то более интересного. А квалифицированный лектор не должен обманывать ожидания слушателей. Трофимов выдержал многозначительную паузу.

– И все-таки не самым обычным украшением, – интригующе объявил он.

Физические и химические свойства перстня поставили в тупик исследователей. Тайна металла и камня не разгаданы до сих пор – в таблице Менделеева нет аналогичных элементов!

Аудитория оживилась, по рядам прошел шепот и тут же смолк. Только Иван Иванович что-то пометил в своем блокноте. Трофимов напрягся: главное не перегнуть палку!

– Но эта загадка из числа тех, которые десятками разгадывают наши ученые! Лично я думаю, что древний мастер мог сделать кольцо из упавшего метеорита, и тогда все становится на свои места! Уверен, через несколько лет тайна кольца получит убедительное научное объяснение! Впрочем, уже сейчас я могу объяснить вам многие заблуждения…

Трофимов поднял руку, как полководец, призывающий к вниманию застывшие перед ним боевые шеренги.

– Да, экспертиза показала, что перстень изготовлен в первом веке нашей эры! Да, на нем действительно выгравировано имя Иуды! Это дает основание считать, что он действительно принадлежал историческому персонажу! Подчеркиваю – не библейскому антигерою, а именно простому человеку: Иуде Искариоту, уроженцу иудейского города Кириафа! Имя, распространенное в то время и на тех территориях, так что объяснение это вполне реалистично!

Вдохновение подхватило Трофимова, и вознесло на мощных крыльях фантазии туда, где дуют стремительные ветры истории, теперь он как бы летел над веками и странами, наблюдая внизу то, о чем рассказывает…

1799 год, Египетский поход Наполеона. Люсьен Годе, тогда еще поручик, получивший из рук менялы серебристый перстень с овальным черным камнем необычной огранки, потом Годе в оккупированной Москве, он уже приближенный к Наполеону генерал, и Бонапарт снимает с его пальца кольцо, награждая им графа Опалова, донесшего на поджигающих столицу патриотов… А вот племянник графа – приехавший из провинции неимущий юноша Бояров, проигравшийся в карты и заложивший перстень князю Юздовскому, известному собирателю живописи и антиквариата. Из-за перстня между Бояровым и Юздовским произошла ссора, состоялась дуэль, и провинциал, первый раз взявший в руки пистолет, метким выстрелом поражает опытного дуэлянта… Перстень переходил из рук в руки: после Боярова он попал к писарю Третьего отделения Рутке и дошел до гражданской войны, уголовника Седого и сотрудника ОГПУ Визжалова…

Трофимов рассказывал захватывающе, но удерживался в рамках вполне естественных объяснений. Он похвалил себя за то, что умело обошел миф о библейском происхождении и мистических свойствах перстня, которые были чужды материалистической диалектике. И некоторые связанные с ним события, которым сам был свидетелем, тоже не упоминал. И конечно, оставил без внимания тот факт, что обладатель перстня вначале возносился на гребне удачи, а потом падал в бездну мучительной гибели…

Слушали его внимательно. Тихо шелестела бумага конспектов, девушки, блестя глазами, пытались отыскать на лице лектора следы потусторонней тайны, Иван Иванович резкими движениями черкал что-то в своем блокноте…

Когда Трофимов замолчал, в аудитории стояла мертвая тишина. В ушах у доцента звенело, он не различал студентов, только белые пятна над сиденьями амфитеатра, сердце колотилось, как будто он действительно пронесся сквозь двадцать веков!

Тяжело дыша, он постепенно приходил в себя. Лица приобретали индивидуальные черты, словно на фотографии в кювете с проявителем, постепенно возвращались и звуки.

– А где сейчас этот метеоритный перстень? – вдруг спросила практичная Стрекоза. Исторические перипетии прошедших веков ее не заинтересовали, другое дело – конкретная антикварная вещица, желанная на самых крупных мировых аукционах!

– Гм… – Трофимов встряхнул головой. – Несколько лет назад он похищен из экспозиции Эрмитажа, при этом был убит сторож музея. Есть предположение, что перстень находится в криминальном мире… Но в этом печальном событии нет ничего мистического… Хотя, конечно, преступления тоже порождают немало слухов! Есть еще вопросы?

Прямо напротив него из среднего ряда поднялся щуплый юноша в очках – Воскресов, его дразнили брюсовской фразой: «юноша бледный со взором горящим». Невзрачную внешность он с лихвой компенсировал дерзостью: пока остальные тянули вверх руки, он просто встал и задал не один вопрос, а целую кучу! И все они оказались для Трофимова неожиданны и не очень приятны.

– Правда ли, что перстень обжигал руки тем, кто ему не нравился? – громким, хорошо поставленным голосом спрашивал Воскресов. – Правда ли, что ваш напарник был обожжен, а потом его растерзал лев, точь-в – точь такой, как изображен на перстне? Правда ли, что перстень влияет на судьбы людей?

На наезженной дороге неожиданно обнаружились ухабы и коварные выбоины. Благополучную карету лекции затрясло, как бы не перевернуться…

– Знаете ли, – немного растерянно произнёс Трофимов, соображая, как лучше уйти от опасных ответов. – Бывают, знаете ли, такие совпадения … И молва обычно чувствительна к ним… Как следствие, рождаются преувеличения и домыслы…

Он вскинул руку и демонстративно посмотрел на часы, давая понять, что уже некогда давать развернутые ответы. Но до звонка еще целых пять минут. Иван Иванович рассматривал его, приподняв правую бровь, будто целился. Трофимов вздохнул.

– Больше нет вопросов? – в голосе прозвучала надежда.

– Разрешите? – вскочила с первого ряда незнакомая девушка, видно с другого факультета. В элегантном коричневом, с белыми узорами свитере, выглядела она старше среднестатистической студентки: вьющиеся каштановые волосы до плеч, греческий нос, сильно накрашенные глаза, большой рот, тонкие губы… Вроде бы ничего особенного, но симпатичная. А взгляд какой-то вызывающе откровенный, за гранью приличия…

«Бл… кий!» – классифицировал Трофимов. Возможно, он использовал не философский и не исторический термин, но довольно точный.

Не писаная красавица, она явно обладала особой привлекательностью, той, что притягивает мужчин, как пчёл запах клевера, и не только притягивает, но и заставляет совершать необдуманные поступки.

– Пожалуйста! – сказал Трофимов.

– Тридцать сребренников – это много или мало? – она улыбнулась, и улыбка вышла такой же, как и взгляд.

Трофимов пожал плечами.

– Сребреник – это тирский серебряный шекель, он весил 14 граммов и стоил вдвое больше, чем обычный шекель – 4 динария. Таким образом, 30 Тирских шекелей – это 120 динариев. Цена невинной невесты составляла 200 динариев, на нее бы этой суммы не хватило, но вдову можно было купить за сотню, – Иван Родионович улыбнулся, показывая, что шутит, но девушка осталась серьезной. Он тоже согнал с лица неуместную улыбку.

– Римский воин должен был служить за эти деньги два с половиной года, – продолжил он. – Баран стоил 8 динариев, теленок 20, вол – 100–200… Так что это приличные деньги!

– Это много или мало? – повторила незнакомка.

– Оценочные категории не действуют вне конкретных обстоятельств. За что много? Или за что мало?!

– За то самое!

– «То самое» стоило от ста шекелей! – выкрикнул с места Воскресов. – Поэтому хваленый римский воин мог довольствоваться только овцой!

Аудитория взорвалась смехом, и тут же прозвенел спасительный звонок.

– Лекция окончена, спасибо за внимание! До свидания!

Студенты потянулись к выходу. Некоторые подошли, окружили лектора плотным кольцом. Кто-то хотел взять автографы на распечатках его автореферата или просто на листках бумаги. На авторефератах Трофимов расписывался, на листках нет:

– Принесете мою монографию, я с удовольствием поставлю подпись!

Некоторые просто задавали вопросы:

– А правда, что перстень исполняет желания?

– Вы держали его в руках? И что чувствовали?

– А настоящий Иуда был на самом деле?

Вяло отвираясь, Трофимов открыл портфель и с видом крайней занятости стал перекладывать бумаги в ожидании, пока освободится проход – выходить раньше слушателей он считал неприличным. Наконец, зал опустел. Лишь девушка, задававшая вопросы, стояла у его стола, явно не собираясь уходить. Выглядела она эффектно: обтягивающая короткая юбка подчёркивала изящество фигуры и высоко открывала длинные ноги в дымчатых колготках.

– Слушаю вас! – сказал Трофимов мягче, чем обычно.

– Я корреспондент газеты «Вечерний Ленинград», – улыбнулась она. – Лена Еремина.

– Еремина?! Так это вы пишете скандальные статьи и раздуваете дешевые сенсации?! Экстрасенсы, телепатия и все такое?

Она улыбнулась

– Я действительно пишу о малоизученных явлениях, еще не объясненных наукой. Вы делаете то же самое, только в устной форме…

Трофимов хотел возразить, но не успел.

– Девушка, оставьте нас, – раздался за ее спиной властный, немного скрипучий голос. – У нас важный разговор!

Это был Иван Иванович. Как он умудрился остаться незаметным?

– Жду вас на выходе, – одними губами произнесла Лена и, не обернувшись, легкой походкой выскользнула из аудитории.

Иван Иванович уверенно выдвинул стул из ряда стоящих за длинным столом рядом с трибуной, сел, сделал приглашающий жест, и Трофимов последовал его примеру, постаравшись, чтобы дистанция между ними оказалась как можно больше.

– Боитесь? – усмехнулся куратор уголками рта, и было заметно, что ему нравится, когда его боятся. – Напрасно, я не кусаюсь!

– Я в этом уверен, – вежливо согласился Трофимов. – Вы только записываете. Но эти записи могут оказаться пострашней укуса!

Иван Иванович усмехнулся еще раз, уже открыто.

– Однако дерзить вы не боитесь! Думаете, это смелость? Нет, в данном случае глупость. Но я действительно внимательно слушал ваше… гм… выступление и действительно записывал, пытаясь понять: разоблачаете вы религиозные мифы или их пропагандируете…

Трофимов ждал продолжения, рассматривая серое, с ранними морщинами, лицо собеседника, заметно пробивающуюся щетину, обветренные губы, светлые, навыкате глаза, которые в свою очередь внимательно рассматривали его. Куратор явно ждал вопросов типа: «И как впечатление?» или «Что же вы записали?», или «Ну что вы, конечно разоблачаю!» Но не дождался и сам нарушил молчание.

– Да-а-а, товарищ доцент, вы мастерски обошли все острые углы. Почти все! И сделали это так виртуозно, что невольно появилась мысль: кто вас этому научил?

«Вот тебе на!» – изумился доцент. А вслух, с тем же изумлением спросил:

– Кто научил?! Чему научил?!

– Виртуозно уходить от прямых ответов. Не подставляться, чтобы не выдать себя неосторожным словом. Вертеться, как уж под вилами – знаете эту старинную русскую поговорку?

– Знаю, – растерянно сказал Трофимов, недоумевая, кто мог учить кандидата наук отвечать на вопросы студентов, если это его прямая должностная обязанность. И при чем здесь какие-то ужи, какие-то вилы?

– Ну вот! – обрадовался Иван Иванович, улыбаясь до ушей. – А притворяетесь: «Кто научил, чему научил»?! Скрывать правду очень непросто, это целая наука! И ей, науке лжи, специально учат!

– Не понимаю вас, – сухо сказал Трофимов. – Я работал только в Эрмитаже и в университете. Ни там, ни там меня ничему подобному не учили!

– Вот вы и прокололись! – куратор согнал улыбку и нахмурился. Только что перед Трофимовым сидел доброжелательный свойский парень, почти друг, и вдруг превратился во враждебно настроенного противника.

– Самое большое достижение дьявола состоит в том, что он заставил всех поверить, будто его не существует, – медленно произнес Иван Иванович, вытягивая своими бесцветными глазами все тайны, которые накопились в мозгу собеседника. – Но мы знаем, что он есть, хотя и хорошо маскируется. В СССР ему неуютно, а вот в капиталистическом аду он и его многочисленные агенты чувствуют себя как рыба в воде…

– Я вообще ничего не понимаю! – совершенно искренне произнес Трофимов. – Что вы имеете в виду?

– Ничего особенного. Просто анализирую факты. А факты таковы… Младший научный сотрудник начал делать карьеру на очень сомнительной истории о некоем перстне Иуды. Надо ли говорить, что это противоречит советской идеологии и учению марксизма-ленинизма? Нет, все и так вполне очевидно! Тем не менее он защитил диссертацию, поднялся по служебной лестнице, стал выезжать в зарубежные командировки. И где-то научился виртуозно изворачиваться и врать! Где же? Сам он признается, что не в Эрмитаже и не в университете, а нигде больше он и не работал… Остается только закордонье! Логично?! Там ему никто не мешает общаться с дьяволом. Но когда он возвращается, от него исходит легкий запашок серы!

Иван Иванович обвел ошарашенного слушателя указательным пальцем, как будто обозначил вокруг него чуждую ауру, которую можно называть запахом серы, а можно – импортными шмотками и запахом привозного одеколона.

«Похоже, никуда меня больше не выпустят! – отстраненно подумал Трофимов. – И на фиг мне сдался этот перстень? Чего я не стал исследовать кувалду потомственного кузнеца – как она переходит от отца к сыну? Или революционный маузер? Хотя вон крупный партработник Терехов застрелился из такого маузера[2], и с ним тоже можно было впросак попасть…»

– А мы ведь натренированы этот запашок определять и ни с чем его не путать… – продолжал куратор. – Значит, что?!

«Из университета выгонят, – доцент, а будущий безработный сжался, причем не только внутри, но и снаружи – и ростом меньше стал, и в объемах съежился. – Раньше бы еще и посадили. А то и расстреляли!»

– Значит, на конференцию в Израиль я не поеду, – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес Трофимов.

– Ну, что вы! – замахал руками Иван Иванович. – Как можно? Вы же светило науки! Ну, пока, конечно, не мировой величины, но европейской точно! Кто же вас выдернет из этой обоймы? Да и партия давно осудила такие перегибы! Сейчас время «философских пароходов» прошло!

– А что это за пароходы? – осторожно поинтересовался Трофимов. Незнакомый оборот встретился ему сегодня дважды подряд.

Куратор положил руку на стол, забарабанил пальцами по черной поверхности, помолчал.

– В двадцать втором году чуждые элементы противоречили коммунистическим воззрениям. Особенно ваш брат – философы. Капиталистические догмы выставляли на пути новой идеологии. Как бетонные надолбы на пути танков нового мира. Ну, пришлось посадить таких умников на пароходы, и…

Куратор снова махнул рукой, на этот раз безнадежно.

– Что, утопили?! – Трофимов даже со стула вскочил.

– Да почему вы все в крайности кидаетесь, – досадливо поморщился Иван Иванович. – Небось с красным террором в Крыму спутали? Ну да, по времени совпадает… Только там белогвардейцы были, враги, сколько они нашей крови пролили… А профессоров даже на Соловки не отправили. Вывезли за границу и отпустили на все четыре стороны! А вам мы разрешаем ездить куда хотите. Просто, я должен профилактические беседы с такими товарищами проводить, ну вот и провел!

Иван Иванович снова улыбнулся открытой улыбкой свойского парня.

– Запомни – там кругом враги, только и ждут, что ты с истинного пути свернешь! Да еще и провокации устраивают, сами человека с пути сбивают! Так что держись настороженно, как красный партизан. А когда вернешься, напишешь объективку – что там было, да как… Понял?

– Конечно понял, – Трофимов с облегчением перевел дух. – Меня же каждый раз инструктировал Сергей Сергеич…

Куратор кивнул.

– Он на повышение пошел, теперь со мной будешь работать. Только ты ему ничего путного ни разу не написал! Смотри, со мной так нельзя. Понял?

– Да понял, понял…

Иван Иванович встал.

– Да ни хрена ты не понял. Ну, ладно! Счастливо съездить!

Он протянул руку и после крепкого пожатия не отпустил.

– А скажи мне откровенно, не по службе, а по дружбе… Ну, по-человечески, короче… Ведь этот перстень не такой простой, как ты тут соловьем разливался? У нас есть разная информация, такая, что волосы дыбом встают… И не верить ей нельзя, и верить невозможно!

Расслабившийся Трофимов не выдержал гипнотизирующего взгляда и кивнул.

– Не простой. Очень непростой!

– Хвалю за честность! Только честность часто сродни глупости, поимей это в виду, – куратор разжал ладонь, но еще не отпустил курируемого. – И еще… Я не совсем понял – что там ваш студент сказал про римского воина и овцу?

– То, что тот мог купить только овцу, но не быка, – ответил Трофимов, с трудом сдержав улыбку.

– А почему все смеялись? – подозрительно спросил Иван Иванович.

– Потому, что хваленые римские легионеры так мало получали…

Куратор с сомнением пожевал губами.

– А как его фамилия?

– Кого?

– Не римского же легионера! – раздраженно повысил голос Иван Иванович. Этого вашего студентика?

– Честно говоря, я не видел, кто задал этот вопрос. Как раз в конспект смотрел.

Куратор вздохнул.

– Ну, ладно. Свободен!

С облегчением выскакивая в коридор, Трофимов чуть не ударил дверью Поплавского. Похоже, замдекана банально подслушивал.

– Ну, что? – нетерпеливо спросил он. – Не пустили?

– Ну почему же, – вальяжно ответствовал Трофимов. – Философским самолетом отправляют! Кстати, моя лекция ему очень понравилась!

Он быстро пошел по коридору, слыша, как сзади замдекана робко скребется в дверь аудитории вверенного ему факультета.

На улице уже не толпились студенты – у всех свои дела, а лектор не артист, которого поклонники караулят часами. Только Стрекоза и Винни-Пух стояли чуть в сторонке и оживленно переговаривались. Завидя препода, они заулыбались и двинулись навстречу – модельным шагом, но с синхронностью армейского патруля. Однако сбоку его стремительно атаковала журналистка, про которую Иван Родионович уже забыл. Но тут же вспомнил, даже имя мгновенно всплыло в памяти: Лена Еремина.

– Уф, я уже думала, что не дождусь! – радостно сказала она. – Этот строгий дяденька совсем вас заговорил…

– А может, я его, – буркнул Трофимов. – Так чего вы хотите?

– Хочу много чего, а прошу крошечку, – Лена чуть склонила голову набок, и на красивом лице появилось такое выражение, с каким дети просят купить игрушку или шоколадку. – Всего лишь интервью…

Трофимов замялся.

– Гм, я вообще-то не против… Но я устал, да и на кафедре полно людей – только закончились пары…

– Ничего тут рядом очень уютное кафе, там замечательный кофе и прекрасные пирожные. Свежие-свежие! Не пожалеете! К тому же, я приглашаю!

Трофимов даже улыбнулся такому наивному напору. Свежие пирожные и бесплатное угощение – надо же!

– Раз так, я согласен!

– Я могу взять вас под руку? – спросила Лена, одновременно делая то, о чем спросила.

Трофимов шарахнулся в сторону и вырвался.

– Нет, нет, это уж слишком! Ведь я преподаватель, и вот мои студенты! Что они подумают?

Стрекоза и Винни-Пух действительно удивленно переглянулись.

– Вот и загарпунили твоего муравья! – достаточно громко сказала Винни-Пух.

«Почему я муравей?» – подумал Трофимов, проходя мимо под цепкими взглядами студенток.

– Нахальство – второе счастье! – прокомментировала Стрекоза. Лена, несомненно, тоже ее услышала и неизвестно, о чем подумала, но отреагировала ответным выпадом.

– Ой, я ужасно замерзла! – она снова вцепилась в локоть спутника и прижалась к нему.

Действительно, солнце спряталось за тучу, подул ветерок, и стало довольно зябко. Поэтому второй раз он отстраняться не стал. Тем более что ему было приятно исходящее от спутницы тепло и тонкий аромат духов. Лишь бы жена не увидела!

В кафе-кондитерской было малолюдно, уютно и пахло ванилью. Они сели за столик у окна, взяли безе с черникой и кофе. Иван предложил выпить коньяку, Лена охотно согласилась. Она действительно продрогла и согревала ладони о чашку.

– А вы ведь, историк, верно? Почему же тогда преподаёте на философском?

– Это уже интервью? – улыбнулся Трофимов. – У меня диссертация на стыке специальностей. Движение перстня – это история, а его оценка – философия…

– Так легче маневрировать?

– Между чем и чем?

– Между запретной правдой и дозволенной ложью.

– С чего вы взяли?

– Это чувствовалось. Да и студентов привлекает то, о чем вы не писали в своих трудах, но о чем по крупицам проговариваетесь в лекциях. Недаром у вас такой аншлаг. Особенно на этой теме. Я не слышала, чтобы филологи и инязовцы ходили к другим преподавателям. Или к вам на другие темы…

Она подняла грушеобразный бокал с плескающейся на дне янтарной жидкостью.

– За науку и вас, как ее яркого представителя!

Они чокнулись, выпили.

– Похоже, коньяк неразбавленный, – сказала Лена.

– И пирожные действительно свежие, – в тон ей высказался Трофимов.

– А ваш коллега Киндяев? Ему нравился перстень? – небрежно спросила Лена, допивая свой кофе.

От неожиданности Иван Родионович вздрогнул.

– Откуда вы знаете про Киндяева?!

– Я же не просто пишу, что в голову придет! – девушка с сожалением отодвинула пустой бокал. – Я провожу расследование. И знаю, что Киндяеву перстень не нравился, что в львиной голове он угадывал Князя Тьмы. Разве не так?

Вместо ответа Трофимов подозвал официантку и заказал еще кофе и коньяк.

– И перстень действительно сильно обжег ему руку! – продолжила Лена. – А через некоторое время вырвавшийся из клетки цирковой лев разорвал его прямо во время представления. Об этом написали газеты. А я только соединяла разрозненные факты. Рассказы родственников, знакомых, сослуживцев… И у меня накопилась целая папка!

– Чего же вы хотите от меня? – напряженно спросил Трофимов. Это могла быть действительно пронырливая журналистка, а могла быть представительница «третьей силы», которая не раз вмешивалась в его жизнь. Правда, это были позитивные вмешательства. Но все могло измениться в любой момент…

– Чего вы испугались?

– Ничего.

– Я чувствую исходящую от вас волну страха. Но не меня же вы боитесь?

«Чуткая штучка!»

– Нет конечно. Чего мне вас бояться?

– Действительно!

Если бы это была посланница, то она попыталась бы усыпить его бдительность. Но она не предпринимает таких попыток…

– Лена, чем я могу вам помочь? Ведь похоже, что вы осведомлены больше, чем я!

– Вряд ли! – перебила девушка. – Сейчас меня мало интересует лев с перстня и сам перстень. Но вы недавно признались, что это действительно перстень Иуды…

– Но совсем другого Иуды! Простого жителя Иудеи! Я подчеркнул это!

– Простой житель Иудеи не мог иметь непростой перстень! Перстень Иуды, сохранившийся в веках – может быть только перстнем того самого Иуды! Значит, Иуда существовал? Значит, существовал и Христос?

Трофимов почувствовал себя более неуютно, чем при беседе с Иваном Ивановичем. Наверное, потому, что девушка была лучше осведомлена о предмете разговора и загнала его в тупик.

– Лена, стоп! – картинно поднял он руки. – Я ученый и могу говорить только о научных материях. Высказывать свои предположения по вопросам мирового значения я не имею права. Только факты. Через неделю я лечу в Израиль, на конференцию, где как раз будут обсуждаться такие факты. Вот по возвращении я смогу рассказать вам о результатах этих обсуждений.

Несколько секунд журналистка рассматривала его в упор, потом кивнула.

– Что ж, хорошо. И на этом спасибо!

Этой ночью ему приснилась новая знакомая. Босая, в полупрозрачном белом платье с глубоким декольте и красивой золотой ладанкой на шее, она что-то говорила и улыбалась. Слов Иван не слышал, но ему было приятно просто смотреть на неё.

Глава 2

Конференция на Святой Земле

Раньше, готовясь к международным форумам, Трофимов испытывал волнение и трепет в преддверии встреч с известными учёными из разных стран, перед которыми он должен выступать, как равный среди равных. Оценят ли мировые светила его доклады? Признают ли? Оказалось, что и оценили, и признали, такие встречи стали обыденностью, он сам приобрел известность в научном мире, и теперь волнение было вытеснено прагматичными мыслями: как лучше подать материал, чтобы запомниться и укрепиться в неписаном, но хорошо всем известном рейтинге специалистов своего дела…

В самолете он поел жареную курицу, выпил стакан красного вина и даже немного подремал. Почему-то снова приснилась новая знакомая. Симпатичная журналистка опять что-то говорила, а он снова не мог разобрать смысла, но был уверен, что слова ее очень правильные и умные – других из такого красивого рта исходить просто не могло. И вдруг будто включили звук. «Дзынь-дзынь!» – сказала Лена, Иван удивился и проснулся. Светилась надпись: «Пристегните ремни», по трансляции объявляли, что самолёт приближается к аэропорту Бен Гурион. Он прильнул к иллюминатору – в этих краях бывать еще не приходилось. Какая же она – Святая Земля?

Но вид сверху на серый, словно покрытый слоем цементной пыли, Тель-Авив поверг Трофимова в уныние. Одинаковые квадратные и прямоугольные здания, отсутствие зелени, стандартная квадратно-гнездовая застройка – все это производило впечатление спешно возведенных временных жилищ для спешащих на историческую родину мигрантов. Никакой особой мистической атмосферы тут быть не могло, и разгадки таинств, уходящих корнями на тысячи лет назад, этот блочный город не обещал.

Разочарованный Трофимов откинулся на спинку сиденья. Сидящий рядом средних лет мужчина в белом летнем костюме беспокойно вертелся в кресле, нервно ощупывал карманы, вынимал и перекладывал из одного места в другое какие-то документы.

– Готовься, земляк, сейчас шмонать будут! – сказал он, поймав недоумевающий взгляд соседа. – Они, бляха муха, в каждом госте террориста видят!

– А разве мы похожи на террористов? – удивился доцент.

– Видно, вы первый раз сюда? – вмешалась в разговор хорошо одетая молодая блондинка, сидящая у прохода. Она была симпатичной, но длинный острый нос придавал ей вид сплетницы из коммунальной квартиры, каких обычно рисуют в карикатурах. – Могут раздеть догола и выпытывать, зачем приехала! В прошлый раз знаете, где они у меня террористов искали? Да, да, во все отверстия заглянули!

«Что за ерунда?» – подумал Иван.

Очевидно, сомнения отразились на лице. Белый костюм доверительно похлопал его по руке.

– Короче, не сболтни лишнего! Если признаешься, что кто-то передал через тебя письмо там, посылку, любую хурду-мурду своим знакомым или родственникам, – пиши пропало! Просидишь сутки в камере, да обратно полетишь… Это еще в лучшем случае!

– Да ничего мне не передавали, – Иван убрал руку. – И вообще, я с официальным визитом!

– Это не поможет, – костюм отодвинулся.

– Еще скорей за шпиона примут! – блондинка тоже отвернулась.

Казалось, что между официальным Трофимовым и его неофициальными соседями возникла незримая преграда. И он почувствовал, что, несмотря на внешний скептицизм, они завидуют его неведомому служебному статусу.

Люк открыли, и в фюзеляж ворвался жаркий воздух. За бортом ярко светило ослепительное белое солнце – не меньше тридцати градусов в тени. Святая Земля встречала прибывших неласково. У трапа гостей ждали полицейские с собакой и военные с автоматами. Точнее, не гостей, а подозреваемых. Через темные очки они внимательно осматривали каждого, ступающего на израильскую землю, и приветливости на суровых лицах было, мягко говоря, немного. Даже маленький рыжий той-терьер, вполне мирного домашнего вида, на службе выглядел угрожающе, словно являлся, как минимум, немецкой овчаркой. Остроносую блондинку он вдруг облаял, и ее увели в минивэн с глухими шторками на окнах. Остальных посадили в большой автобус с тонированными стеклами. Здесь работал кондиционер, и было прохладно. Чудеса, да и только!

– Видал! – толкнул Ивана локтем в бок белый костюм, кивая на минивэн за окном. – А ты говоришь!

На пограничном и таможенном контроле Трофимов задержался минут на двадцать. И хотя он предъявил приглашение на конференцию, написанное на иврите и английском, да вдобавок заверенное красной печатью с зубчиками по окружности, оно никакой роли не сыграло. Строгая женщина в униформе и с пистолетом дотошно расспросила: зачем он прибыл в Израиль, есть ли у него здесь родственники или знакомые, что он везет с собой и не просили ли его посторонние люди что-то кому-то передать… Наконец, он получил штамп в паспорт и пересек границу.

В зале прилета его ожидал молодой человек в легких брюках, шведке и сандалиях на босу ногу. В руках встречающий держал табличку: «Троффимов».

– Соломон Гонтмахер, – представился он на хорошем русском языке. – Я из группы приема и размещения гостей. Сегодня все соберутся здесь, а завтра переедем в Иерусалим. Пойдемте к машине. Какие у вас первые впечатления от Израиля?

– Тревожные… Еще с трапа не успели сойти, а уже автоматы, собаки, задержания… На границе полчаса потерял, все расспросы, да расспросы… Приглашение университетское предъявил – ноль внимания!

Гонтмахер покачал головой.

– Вы ошибаетесь! Без этого документа вы бы там могли и на час застрять, и на два…

За разговором они вышли на парковку, сели в видавший виды серый ситроен с помятым левым крылом, Соломон вырулил на автотрассу и ловко вписался в плотный автомобильный поток.

– Не забывайте, что страна находится в состоянии скрытой войны, – продолжил разговор Соломон. – Часты теракты, нападения, похищения людей. Отсюда и повышенная бдительность, отсюда «острые» методы работы спецслужб… При контакте с полицией старайтесь не допускать никаких действий, которые могу спровоцировать открытие огня. Тут это быстро…

– Ничего себе! – поежился Трофимов.

– Нормально! – улыбнулся Соломон. – Вы не похожи на арабского террориста, да и ваше поведение вряд ли привлечет внимание полиции. К тому же мы будем стараться сопровождать вас везде…

– Ну, тогда другое дело! – то ли благодарно, то ли саркастически сказал Трофимов.

Он с любопытством смотрел по сторонам. Машины, в основном, были старые, много побитых и проржавевших. Безыскусная планировка города, одинаковые скучные дома эконом класса, – все производило впечатление мрачной, безысходной бедности… Не таким он представлял Землю Обетованную! Сердце согрел яркий плакат: «Советский цирк в Израиле!», на котором лев прыгал через обруч, а человек в длинном черном плаще и цилиндре взмахивал какой-то палочкой. Он воспринял это как привет с Родины, которую недавно покинул, но по которой уже начал скучать.

Оказалось, что Трофимов прибыл одним из первых, Гонтмахер заселил его в скромную трехзвездную гостиницу и поехал встречать следующего гостя. Британский профессор Гарри Оливер Крайтон и немецкий Манфред Бреннер, с которыми он обычно общался на конференциях, должны были прилететь ночными рейсами. Оставалось коротать время одному.

Отдохнув после перелета, Трофимов вышел в вечерний Тель Авив. И оказалось, что от его серости и необустроенности не осталось и следа. Город светился тысячами огней: рекламы, вывесок с названиями магазинов, сувенирных лавок и бесчисленного множества кафе, распространявших по округе вкусные запахи и приятную музыку. Людей было много. Казалось, все жители и гости столицы только и ждали наступления ночи, чтобы выбраться погулять, поесть и повеселиться. Трофимов органично влился в вечернюю жизнь: зашёл в кафешку под открытым небом, заказал яблочный сок, кебаб, сабих – подобие бутерброда из лаваша, фаршированного жареными баклажанами, яйцом вкрутую, петрушкой и каким-то очень вкусным соусом. После ужина настроение кардинально изменилось, город больше не казался мрачным и неприветливым. Даже то, что у контролировавшего персонал хозяина заведения под распахнувшейся курткой он увидел пистолет, не произвело пугающего впечатления.

Вечер был приятным – без духоты, с легким прохладным ветерком. Он неспешно вернулся в гостиницу и заснул сном младенца.

На следующий день он проснулся поздно и чуть не опоздал на завтрак. Быстро съев омлет, несколько бутербродов с ветчиной и выпив кофе, он одним из последних вошел в комфортабельный автобус с табличкой на лобовом стекле «Conference. Jerusalem.» В конце салона уже сидели его научные приятели: профессор из Кембриджа Гарри Оливер Крайтон и Манфред Бреннер из Дюссельдорфа. Их фамилии красовались на десятках монографий и были хорошо известны в мире исторической теологии. Сейчас они просто оживленно переговаривались, не обращая внимания на окружающих.

– Привет, друзья! Как долетели? – непринужденно спросил Трофимов, благо английским он владел вполне прилично.

– О, Иван! А мы гадаем – приехали вы или нет? – Крайтон, широко улыбаясь, привстал навстречу. Пожилой Манфред Бреннер тоже изобразил улыбку, хотя по утомленному лицу, окруженному седой норвежской бородой, было видно, что он не выспался: даже всегда ухоженная борода была растрепана. Они обменялись несколькими фразами вежливости, и Трофимов сел на свободный ряд за ними, заняв место у окна: в дороге он любил наблюдать за пейзажами и жизнью незнакомой страны.

Устроившись и вытянув ноги, он увидел, как Гонтмахер, торопясь, чуть не вприпрыжку, ведет от гостиницы невысокого худощавого мужчину в сером костюме, такой же шляпе и с раздутым коричневым портфелем в руке. Как только они поднялись в салон, двери с легким шипением закрылись, и автобус, наконец, мягко тронулся. Соломон занял кресло гида рядом с водителем, а его спутник прошел по проходу и остановился возле Трофимова.

– Не возражаете, если я сяду рядом? – снимая шляпу, спросил он по-русски, но с акцентом и ударением на последние слоги.

Иван Родионович вздохнул. Он любил располагаться вольготно, а напротив ряд был свободен, да и заднее сиденье тоже. Но отказывать без повода неловко.

– Присаживайтесь, – сказал он, скрывая недовольство за деланной улыбкой и незаметно разглядывая незнакомца. Кудрявый брюнет лет сорока, зеленые глаза, усики-стрелочки и бородка клинышком. Похож на мушкетера из известного фильма.

– Мерси! – попутчик положил на верхнюю полку портфель и шляпу, плюхнулся радом, развернулся, обнажая в улыбке крепкие белые зубы. Все, до коренных.

– Лукас Бланше, из Сорбонны, – улыбка была столь же широкой, сколь и неприятной. И вообще, Трофимову он не понравился.

– Иван Трофимов.

– Конечно, я вас узнал!

– Каким образом? Разве я киноартист?

– В «Науке и истории» было ваше фото! А вообще я читал все ваши публикации!

– Вот как?! – удивился Иван. – Не знал, что я так популярен во Франции!

– Да, да, мне очень интересовали ваши труды! – он то и дело переходил с английского на русский, которым владел средне. – Этот перстень… Вы держал его в руках! Ни один из исследователей древних артефактов не может этим похвастать! Наверняка он передал вам хоть крупицу своей энергетики. Я вам искренне завидую!

Трофимов ради приличия улыбнулся в ответ, но ничего не ответил. Разговаривать с французом не было желания, хотя первоначальная неприязнь исчезла. Он немного опустил назад спинку кресла и прикрыл глаза. Спутник оказался понятливым и больше не пытался завязать разговор.

Через полтора часа они доехали до Иерусалима, и вскоре автобус остановился в университетском кампусе, расположенном на одном из городских холмов, довольно далеко от центра. Это был целый городок: четырехэтажные общежития из белого камня образовывали периметр, посередине располагались учебные корпуса, библиотека, зеленые лужайки с аккуратно подстриженной травой, цветочные клумбы. Трудно было представить, что это рукотворный оазис, раскинувшийся в пустыне… Городок был огорожен проволочным забором, на въезде дежурила вооруженная охрана, вокруг его периодически объезжали открытые вездеходы с парой автоматчиков.

Гонтмахер разместил гостей в двухместных номерах скромного, но чистого и удобного общежития. Соседом Трофимова оказался Лукас Бланше – он сам проявил инициативу, и Иван возражать не стал.

Потом состоялся скромный обед – обычный для научных конференций, но с элементами местной специфики: хумус, жареные яйца в томатном соусе, овощи, кус-кус, цимес с бараниной…

– Кушайте смело, все кошерное! – объявил Гонтмахер, придерживаясь обязательного протокола приема пищи, хотя вряд ли среди европейцев были те, кто соблюдает кашрут.

После обеда гостей провели в главный корпус, где находился большой зал со столом президиума на возвышении, трибуной, экраном для презентаций, лежащими на столах наушниками, небольшими бутылочками с водой и стеклянными кабинами синхронного перевода. Здесь уже ожидали местные ученые и молодые люди – то ли студенты старших курсов, то ли аспиранты.

Все заняли свои места в соответствии с фамилиями на расставленных табличках. Гарри Крайтон, Манфред Бреннер, Иван Трофимов, один американский профессор и один индиец оказались за столом президиума, – это свидетельствовало о высокой степени признания их заслуг в науке. Лукас Бланше сидел в зале, хотя и в первом ряду, но их разделяла невидимая пропасть, поэтому француз заметно приуныл.

Проректор университета взял вступительное слово, учтиво представил членов президиума, поблагодарил всех, кто, несмотря на занятость, счел нужным приехать на этот славный форум, и объявил доклад профессора Крайтона. В общем, все двигалось по обычным рельсам научных конференций. Англичанин изучал неканонизированные Евангелия, он проанализировал Евангелие от Иуды, уложившись в тридцатиминутный регламент, и быстро ответил на вопросы, которых было не очень много. Вторым выступил профессор Бреннер, доложив результаты изучения «Копья судьбы», привел добытые им важные свидетельства и открытые научные факты, но в регламент не уложился, а в соответствии с традициями мэтра не перебивали и давали высказаться до конца. Потом немец долго отвечал на вопросы, Трофимов почти не слушал: он изнывал от нетерпения, хотелось, чтобы конференция поскорее закончилась и можно было пройтись по Иерусалиму, прикоснуться к святым местам, ощутить особую атмосферу, связанную с перстнем, который он так долго и целенаправленно изучал.

Наконец, подошла его очередь. Трофимов решил говорить на родном языке: все-таки научный доклад и обычный разговор – это совершенно разные вещи! Он привычно изложил то, что совсем недавно рассказывал своим студентам. При этом несколько раз встречался взглядом с Лукасом Бланше: тот внимательно слушал, иногда кивал и даже что-то записывал. А когда доклад закончился, сразу же поднял руку.

– Мистер Трофимов! – обратился он тоже на русском. – Вы единственный из тех, кто непосредственно работал с изучаемым артефактом. Чувствовали ли вы нечто особенное, когда держали его в руках? Не исходила ли от него некая опасность?

– У увлечённых исследователей любой артефакт вызывает трепетные чувства. Иногда я так засматривался на него, что не замечал, как пробежал день… Изредка чувствовал некоторое тепло, – честно ответил Иван Родионович. – А опасность… Мой напарник предупреждал, чтобы я не надевал его на палец… Ну, я этого и не делал!

– А с чем связано такое предостережение?! – немедленно вцепился в ответ француз. Ученые обычно не задают вопросы так точно и цепко – это прерогатива сыщиков. Иван уже пожалел о своей откровенности. Но надо было выкручиваться.

– Просто, когда-то одна старейшая сотрудница Эрмитажа примерила это кольцо, а снять не смогла, так и ходила несколько дней… Пришлось всем понервничать – ведь это дорогой предмет, включенный в опись экспонатов… Он должен находиться в музее, а не в частном владении. Даже временном!

– И как же удалось вернуть его на место? – с жадным любопытством расспрашивал Бланше.

– Подержала руку в холодной воде, намазала мылом – так и сняла!

Это была спасительная ложь. Перстень буквально вцепился в палец, его не удавалось даже распилить – ножовка не оставляла следов на неизвестном металле. Только когда Мария Спиридоновна, интуитивно догадавшись, пошла в церковь, он сам соскочил с руки… Но ученый из СССР, атеист и член партии, не мог рассказать противоречащую идеологическим стандартам правду! Тем более что старушка перед этим действительно держала руку в ледяной воде и мазала палец мылом. Так что он не очень сильно погрешил против истины…

Но француз не отставал.

– Вы установили, что этот перстень принадлежал Иуде, ведь так?

«Да что ты привязался, как репей!» – раздосадованно подумал Трофимов, но сохранил спокойный тон и даже снисходительно улыбнулся.

– Это наиболее часто задаваемый вопрос, который мне совсем недавно задавали юные студенты. Перстень так называют потому, что внутри есть имя Иуды, но реальность и Библия – разные вещи, поэтому я не могу ничего утверждать определённо… Как вы знаете, в первом веке нашей эры в Иудее это было распространенное имя.

Ответ был более обтекаемый, чем те, которые он давал дома. Потому что мировая наука считала принадлежность перстня установленной достаточно точно, и опровергать это значило разрушать фундамент собственных научных достижений. Но и открыто соглашаться он не мог: вряд ли Иван Иванович одобрит такое идеологическое предательство! А в том, что он узнает о происходящем в этом зале, Трофимов был уверен. Правда, не знал – каким образом, но не сомневался, что это произойдет. Он думал, что теперь Бланше вцепится в него мертвой хваткой, как бульдог, но, к его удивлению, француз, наконец, удовлетворил свое любопытство.

– Спасибо, мистер Трофимов! Я надеюсь, у нас ещё будет времени поговорить!

«Иди ты к чёрту, надоел!» – подумал в сердцах Иван Родионович, кивая с доброжелательной улыбкой. И тут же пожалел о своей несдержанности: кто на Святой Земле поминает нечистого, тот сам может с ним встретиться!

– Конечно, буду рад обсудить с вами все вопросы! – исправился он, и тут же атеистическое воспитание взяло верх, и предыдущая мысль показалась просто глупой.

Еще один вопрос задал черный американец Френсис Купер:

– Как представитель страны господствующего атеизма представляет себе современный ад? – спросил он, многозначительно улыбаясь. – Верит ли он в то, что изображено на тысячах картин: кипящие котлы с грешниками и рогатые хозяева, мучающие тех, кто в них не поместился?

– Атеисты не верят в ад, уважаемый коллега, – тонко улыбнулся в ответ Иван Родионович. – Но, абстрагируясь от реальности и просто анализируя произведения известных художников, должен заметить, что архаика средних веков, нашедшая отражение в знаменитых полотнах, отражает представления того времени. Сейчас мне была бы ближе космогоническая картина нынешнего знания: бесконечное пространство Вселенной, гравитационные поля, белые карлики, черные дыры, галактики, между которых, «в кротовых норах», может таиться все, что угодно. Но я уверен в том, что это «что угодно» должно быть основано на научном знании!

Он замолчал, а зал разразился аплодисментами.

После основных докладов объявили перерыв до завтра. Улыбающийся Соломон Гонтмахер подошел к столу президиума.

– На сегодня у нас запланирована обзорная экскурсия по городу и посещение старого города, где вы увидите замечательные памятники Святой Земли! – торжественно сообщил он. – А в полночь в Храме Гроба Господня состоится Божественная литургия…

– Спасибо, Соломон! – произнес профессор Бреннер. – Мы с мистером Крайтоном бывали здесь много раз. – Если не возражаете, мы отправимся по своему маршруту? Кстати, можем взять с собой и мистера Трофимова!

– Я с удовольствием присоединюсь, – кивнул Иван.

– Разумеется, вы вольны в своём выборе! – развел руками Соломон. – Желаю хорошо провести время. Если устанете, в семь у Дамасских ворот старого города будет ждать автобус, он привезет вас сюда. Если припозднитесь, лучше взять такси. Хотя после литургии автобус будет на том же месте.

На выходе из зала к ним подбежал Бланше.

– Возьмите меня с собой! Не люблю ходить в толпе!

– Пожалуйста, коллега, – кивнул Крайтон. Бреннер молча улыбнулся. Трофимову привязчивый француз не нравился, но он тоже изобразил приветливую улыбку.

В старом городе было, как всегда, многолюдно. Разномастно одетые туристы, паломники в строгих одеждах, на удивление много молодых парней и девушек в военной форме цвета хаки. Хотя, судя по свободному поведению и любопытному вниманию к окружающей обстановке, солдаты находились в увольнении, все они, включая девушек, были при оружии: тяжелые автоматические винтовки, некоторые с подствольными гранатометами, висели на плечах, иногда почти касаясь стволами земли. Особенно удивило Трофимова, что к оружию на специальных зажимах были пристегнуты магазины с патронами. Но его спутники не обращали на это никакого внимания, и он не стал выражать свое удивление вслух.

Ученые неспешно шли по узкой улице, вымощенной светло-коричневым камнем, стоптанным подошвами сотен тысяч ног. С двух сторон бесконечными рядами тянулись лавки и магазинчики, торгующие сувенирной продукцией, религиозной атрибутикой, национальной одеждой и всякой всячиной, на которую так падки туристы.

Крайтон уверенно рассекал толпу, одновременно выполняя функции гида:

– Здесь расположились церкви всех основных христианских конфессий: свои храмы есть и у католиков, и у православных, и у протестантов, и у коптов, и у сирийцев, – говорил он, оборачиваясь на ходу. – Главную святыню христианского мира, Храм Гроба Господня, делят между собой православные, армяне, копты, эфиопы и католики. У каждой из этих конфессий есть свой алтарь и свои часы для молитвы.

– И все прекрасно уживаются между собой, – добавил Бреннер. – Это прекрасный пример торжества толерантности!

– Не соглашусь с вами, коллеги! – с непонятной улыбкой вмешался Бланше. – Нет в мире города, который был бы причиной стольких войн, как Иерусалим!

Англичанин и немец переглянулись.

– Гм… Пожалуй, тоже правда!

Наконец, они добрались до Храма Гроба Господня. В это время шло сразу несколько богослужений разных конфессий, и кроме греческого пения учёные услышали доносившееся из соседнего коптского храма звуки барабанов и бубнов.

– Фантастишь! – произнёс француз по-русски. – Я находиться здесь первый раз… И мне нравиться…

Спутники Трофимова поставили свечи и помолились, он тоже поставил свечу, но, поскольку молитв не знал, просто сосредоточенно помолчал. Они прикоснулись к Камню Помазания, постояли на Голгофе, хотя она находилась в храме и мало напоминала гору.

«Наверное, тысячелетия сравняли ее с землей», – подумал Трофимов. На него посещенные места произвели сильное впечатление и вызвали чувства, которые явно не должны были найти место в душе атеиста. Но сейчас он вдруг ощутил, что это действительно святые места и то, что подвергала критике атеистическая пропаганда, имело место в действительности! И это открытие потрясло его до глубины души!

На обратном пути они зашли в сувенирный магазинчик. Немец, англичанин и француз купили иконки, в которые были встроены крохотные пробирочки с маслом и ладаном. Трофимов не осмелился сделать такую покупку. Его внимание привлекла монета: на одной стороне изображён профиль властного мужчины с мощной шеей, волевым, выдвинутым вперед подбородком, большим плоским носом боксера и в лавровом венке. На противоположной стороне орел, но не воинственный – с угрожающе раскинутыми крыльями и мечом или копьем в когтях, а вполне мирного вида – крылья сложены, мощные лапы наступают на какой-то колосок.

– Это Тирский шекель, – заметив его интерес, пояснил на чистом русском языке продавец – немолодой мужчина с залысинами и черными усиками. Наверняка, пару лет назад он жил где-то в Одессе. – Видите, там написано «Тир». Это такой древний город…

Вот оно что! Про Тирский шекель Иван слышал, но никогда не видел. И сейчас остро захотел купить его копию. В отличие от икон, приобретать сувенирные монеты коммунистическая идеология не запрещает!

– А на обороте кто? – поинтересовался Трофимов, крутя серебристый кружочек в руках.

– Это мэр Тира! – уверенно, со знанием дела сообщил бывший одессит.

– Какой мэр? Тогда и мэров-то не было!

– Какая разница! Главный в городе всегда был. Вот он и есть.

– Сколько стоит?

– Четыре тысячи долларов.

– Сколько?!

– Четыре тысячи долларов, – невозмутимо повторил бывший соотечественник.

Трофимов ошеломленно потряс головой. И дело не только в том, что на эту поездку ему было выделено ровно 87 долларов. Дело в том, что выставленные на прилавках товары были рассчитаны на массового туриста и стоили соответственно. Ни у одного из заходящих сюда покупателей заведомо не могло быть в кармане такой суммы. Да и вообще не могло быть – ни на кредитной карточке, ни в чековой книжке, ни в дорожных чеках. Ведь завсегдатаи мировых аукционов антиквариата сюда вряд ли заглядывали…

– Да вы что?! За что столько?!

– Так это же древняя вещь! – удивился продавец. – Ей почти две тысячи лет! Это одна из тех монет, которыми заплатили Иуде за предательство!

– Какие две тысячи лет?! Это современная работа! Сувенир!

– Нет, нет! Это подлинник! – горячо возражал черноусый. – На подделках нет названия города. А здесь видите – вот оно!

Трофимов всмотрелся. «TYP»

– Написано с ошибками! Смесь английского и русского! Да и новодел сразу виден: идеальная окружность, окантовка, мелкие буквы, тонкая проработка рисунка… В начале эры таких штампов не было, ее просто не могли отчеканить в то время!

Их диалог привлек внимание спутников, они подошли, осмотрели предмет спора.

– Это Мелькарт, Бог финикийцев, покровитель ливанского города Тира, – сказал профессор Крайтон, покрутив монету в руках. – И конечно, это подделка.

За версту видно.

– Самая настоящая! – продолжал отстаивать свою позицию продавец. – Клянусь репутацией!

– В этом случае на нее должен быть сертификат, – с улыбкой прищурился Гарри Оливер Крайтон. – Когда и где найдена, кем произведена экспертиза соответствия, в каких музеях хранилась, кому и когда продана…

– Есть и сертификат, и мартификат, все есть! – бывший соотечественник явно утратил интерес к торговле, но, стараясь это скрыть, продолжал спектакль и повернулся к Трофимову.

– Вы откуда?

– Из Ленинграда.

– Хороший город, бывал там! – продавец кивнул. – Давайте сделаем так: я дам вам эту монету без оплаты. Везите ее в Ленинград, сделайте там самую строгую экспертизу. И когда убедитесь – переведете мне деньги! Согласны?

Говоря это, он спрятал блестящий кружочек под стеклянную крышку прилавка и защелкнул задвижку. Спектакль был закончен.

– Спасибо, вы очень доверчивы и великодушны! – Трофимов развернулся и вышел наружу, коллеги последовали за ним. Каждый держал в руках пакетик с сувенирами. Только он один так ничего и не приобрел.

– Купите мезузу, – предложил Манфред Бреннер, указывая на небольшие прямоугольные коробочки в витрине. – Внутри старинная иудейская молитва, оберегающая дом. Прибьете на дверь!

– Но я хотел именно тирский шекель! – разочарованно сказал Трофимов. – Он связан с моими мыслями и интересами…

Через десять метров они зашли в еще один магазинчик, но пробыли в нем лишь пару минут. Здесь за такую же монету продавец запросил уже пять тысяч долларов. Вопрос о сертификате он невозмутимо пропустил мимо ушей.

– Безумие какое-то! – возмущался Трофимов, идя по узкой улочке и уже не обращая внимания на торговые лавки по сторонам. – Ну, двадцать шекелей, ну тридцать! Почему они ломят такую цену за явную подделку? Даже не подделку, а очевидный сувенир!

– Наверное, местный менталитет, – пожал плечами Бреннер. – Однако я предлагаю оставить высоконаучные споры и зайти куда-нибудь пообедать!

– Я знаю неподалеку весьма приличное место! – сказал Крайтон.

Возражений не последовало, они пошли вслед за англичанином и вскоре сели за единственный свободный столик на открытой веранде небольшого ресторанчика, с которой открывалась прекрасная панорама старого города: тесное скопление бело-желтоватых старинных домишек, монументально-высокая Стена Плача и золотой купол мечети Аль-Акса.

– Какой прекрасный вид! – восхитился Трофимов, обводя рукой окрестности.

– Не сомневайся, он включен в цены, – сказал Лукас по-русски, Гарри Оливер и Манфред то ли поняли, то ли угадали смысл по жесту и с улыбками кивнули.

Шустрый официант мигом принес меню. Каждый сделал заказ на свой вкус, и вскоре на столе появились салат с курицей, оливки, бараний кебаб, жареные на огне баклажаны, филе говядины, хумус, ароматный соус и горячие лепешки. Выбор выпивки доверили Крайтону – он утверждал, что пробовал здесь раньше монастырское вино из кишмиша, способное конкурировать даже с сотернами родины Лукаса. Француз снисходительно улыбнулся, но возражать не стал.

– Пять тысяч долларов за сувенирную монету – это, конечно, безумие, – сказал он. – Но в те времена шекели были тяжеловесные, тридцать монет – приличные деньги… Это достаточная цена, Гарри Оливер?

Но Крайтон набросился на еду и только пробурчал в ответ что-то неразборчивое.

– Вы не первый, кто задает этот вопрос, – пришел англичанину на помощь Трофимов. – Очевидно же, что ответ зависит от того, кто и как к этому относится, богат он или беден… Кому-то тридцать тирских шекелей кажутся ничтожно малой суммой, а кому-то – огромной. К тому же Иуда, может, сделал это вовсе не из-за денег…

– А из-за чего тогда?

– Зависть, ревность, ненависть… Я не знаю! Просто как вариант.

Официант принёс грубую треугольную бутылку из толстого стекла, на простой белой этикетке нанесены красным неровные надписи на иврите. Густо-красная ароматная жидкость полилась в бокалы, и разговор на некоторое время прекратился.

– Да, вино хорошее, – пригубив, сказал Трофимов.

Лукас молчал, но с одобрительным видом повертел бутылку в руках.

– Бутылки тоже в монастыре делают, – заключил он. – Но вино им удается лучше. Конечно, с сотерном оно не сравнится, хотя…

– А на мой взгляд, десертное вино не подходит к основному блюду, – пробурчал Бреннер, налегая на кебаб.

Некоторое время ели молча, официант подливал вино, и оно быстро закончилось, пришлось заказать вторую бутылку. На веранду вышел хозяин заведения – лысый мужчина лет сорока пяти с заметным брюшком. Он обошел столики, приветливо здороваясь с посетителями и осведомляясь, все ли довольны кухней и обслуживанием. Судя по ответным улыбкам, всё было в порядке, он тоже довольно улыбнулся. Под короткой курткой на поясе у него висел пистолет.

– Здесь все вооружены! – не удержался на этот раз Трофимов.

– Сложная обстановка, – пояснил Бреннер. – Терроризм, нападения, похищения людей…

Снова за столом наступила тишина: ели молча, и даже чокались без тостов. Наконец, Крайтон отодвинул тарелку, промокнул губы салфеткой и откинулся на спинку стула. Любой профессор, насытившись и выпив, любит поговорить и поучить кого-нибудь уму-разуму. Особенно, когда вопрос уже задан.

– А скажите мне, любознательнейший Лукас, что такого вообще сделал Иуда?

– Как что? – вытаращил глаза Рене. – Он же предал Учителя!

– Тем, что указал на него поцелуем? Можно подумать, что без него никто не знал Иисуса! Он открыто вошел в город, открыто проповедовал, открыто совершал чудеса, не скрываясь, встречался с учениками и гулял в Гефсиманском саду… Идите и берите его без всяких поцелуев!

– А ведь действительно! – воскликнул Трофимов. – Предают, когда тайное делают явным. А если все и так очевидно, то как можно предать?!

Крайтон довольно кивнул.

– К тому же Иуда обьяснял, что выполнил волю Учителя. Тот сам хотел, чтобы случилось то, что случилось…

– Чувствую голос знатока «Евангелия Иуды»! – рассмеялся Бреннер, поднимая бокал. – Но оно не канонизировано. Так что, ваш первый аргумент убедительнее второго! Хотя и второй мало значит: простая логика не может опровергнуть многовекового убеждения. Даже если оно ошибочно!

Профессора чокнулись и выпили. Бланше потянулся бокалом к Трофимову, они тоже чокнулись.

– За науку! – произнес Иван. Француз удивился, но выпил без задержки.

– Кажется, на конференц вы отвечать мой вопрос не совсем так, как думаете, или я ошибаться? – спросил он.

Трофимов неопределённо пожал плечами. После второго бокала у него исчезло чувство неприязни к Лукасу. Теперь ему было лестно, что француз так искренне интересуется его научной деятельностью, захотелось даже как-то извиниться за холодные ответы. Хотя извиняться не за что – он отвечал так, как должен отвечать советский учёный, тем более – член партии. Но здесь ресторан, а не зал конференции…

– Перстень этот, конечно, особенный, – сказал Иван. – Энергетика бешеная, обжигает руку! И это далеко не все…

Он перехватил заинтересованные взгляды Крайтона и Бреннера, и с воодушевлением продолжил:

– Я ведь проследил путь этого перстня в нескольких веках. Любое заметное явление оставляет во времени метки, и за ним тянется длинный след, надо только его найти… Не простая это штучка, ох непростая! Он судьбами людскими играл. Сначала приподнимет человека, вознесет… А потом – бац! И размажет в лепешку…

– Подождите, подождите! – оживился профессор Крайтон. – Гэйбл Харрис говорил мне что-то подобное! Ученик мой, Гэйбл! Он пишет диссертацию про историю королевского пирата Френсиса Дрейка. И там тоже фигурирует очень непростой перстень!

– Очень интересно! – Трофимов чуть не вскочил с места. – Расскажите подробней!

Крайтон пожал плечами.

– Да я не вникал. Так, услышал краем уха… Если интересуетесь, я Гэйбла расспрошу и напишу вам письмо.

– Буду очень благодарен! – с жаром воскликнул Трофимов. – Очень!

– Возможно, самовнушение, – неожиданно сказал Бреннер. – Этот жар от перстня… Да и вообще… Мало ли в жизни совпадений!

– Поэтому я обычно и не рассказываю о таких вещах, – вздохнув, ответил Иван. – Чтобы меня не сочли сумасшедшим…

– Нет, нет, я вас очень хорошо понимать! – живо заговорил Бланше, от волнения коверкая слова больше обычного. – Рассказывайте, прошу!

Но было поздно: желание выложить всю правду о перстне у Трофимова уже пропало. Он вообще жалел, что сказал лишнее. Это все вино!

– Да нечего рассказывать! – ответил он. – Я всё уже рассказал.

Бланше укоризненно посмотрел на немца, но тот как ни в чём не бывало отправил в рот очередной кусок говядины.

Разговор больше не клеился. Предложение Лукаса взять ещё вина компания не поддержала, и вскоре трапеза была окончена.

– Поедем в гостиницу, отдохнём? – предложил Крайтон, когда они вышли на улицу. – Я уже еле на ногах стою. Ночью-то, считай, не спали.

– Да, это правильно! – поддержал Бреннер. – Я тоже с ног валюсь! А если такси брать, то на нескольких человек проезд разделим…

– Тогда и я с вами, – вызвался Лукас.

Все трое направились к выходу из старого города. Трофимов остался на месте.

– Вы не пойдёте? – обернулся Крайтон.

– Я не устал, – ответил Иван. – Хочу пройтись, подышать воздухом легенд, потрогать знаменитые камни…

– Молодость, молодость, – с сожалением сказал англичанин. – Когда-то и я не уставал и хотел новых впечатлений.

Проводив коллег взглядом, Трофимов с удовольствием нырнул в лабиринт узких улочек, жадно впитывая атмосферу столицы трех религий.

Глава 3

Встреча у Храмовой горы

Солнце уже клонилось к закату, когда Трофимов вышел к раскопкам у подножия Храмовой горы. Он читал, что где-то здесь находился дом тамплиеров, и несколько лет назад тут обнаружили захоронение рыцаря в доспехах и с мечом, пролежавшего в земле тысячу лет. Он спустился в котлован и медленно двинулся между каменными руинами. Некоторые стены в большей или меньшей степени сохранили свою высоту, обрисовывая внешний вид домов, другие почти сравнялись с землей, позволяя определить только периметры жилищ.

Неожиданно всплыло в памяти воспоминание детства – игрушечный домик, из окон которого выглядывали Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф. Поросята были нарисованными, но маленький Ваня решил, что внутри они настоящие и живут своей сказочной жизнью: едят за столом в столовой, спят в спальнях в своих кроватках, играют в игрушки… Вооружившись стамеской, плоскогубцами и изрядно повозившись, он все же сорвал с поросячьей избушки крышу и очень разочаровался: там не было ни поросят, ни стола, ни кроваток, – вообще ничего! Только стены… Здесь тоже великан по имени Время сорвал крыши с древнего городка, выставив наружу внутренности старинных жилищ – в некоторых сохранились перегородки, разделяющие маленькие комнатки, в некоторых было так же пусто, как в избушке трех поросят…

Бродя среди развалин, остатков чудом сохранившихся изящных крутых мостиков, которые когда-то соединяли улицы, а сейчас просто позволяли любоваться мастерством архитекторов, создавших вроде бы невесомые, а на самом деле такие прочные конструкции, Трофимов ощущал прикосновение к событиям, в которых участвовал таинственный перстень…

– Иван Родионович! – вдруг услышал он фразу на чистом русском языке и с изумлением обернулся. В сгущающихся сумерках он увидел странно наряженного незнакомца: в облегающем камзоле, накидке, шляпе с петушиным пером и при шпаге с выгнутым эфесом. У него был крючковатый нос и ярко блестящие, как будто горящие огнем, глаза. Сумерки не мешали рассмотреть незнакомца, как будто его освещали театральные софиты, спрятанные за кулисами и направленные на неожиданно появившегося главного героя.

– Угостить вас? – странно наряженный человек протянул руку, в которой лежало крупное румяное яблоко.

– Гм… Символ первородного греха? – сказал Трофимов первое, что пришло в голову. – Спасибо, я сыт.

– Никогда не отказывайтесь, Ивана Родионович: второй раз могут и не предложить! – незнакомец подбросил яблоко вверх и, выхватив шпагу, ловко рассек его в воздухе, так что в стороны полетели сочные брызги. Одну половинку он насадил на острие клинка и протянул Трофимову, а вторую поймал рукой и смачно откусил.

«Циркач! – с облегчением подумал доцент. – Это фокусник с плаката Советского цирка!»

Иван Родионович снял со шпаги угощение, удивляясь, как фокусник ухитрился протянуть руку через добрые пять метров разделяющего их пространства. Удивился он и тому, что половинка яблока оказалась тяжелой и твердой, а на срезе искрилась каменными кристалликами…

«Как же он ест камень?! И как смог его разрубить?!» – всполошённо бились в голове трезвые мысли.

И тут же Трофимов с пугающей ясностью понял, что никакого отношения к Советскому цирку незнакомец не имеет, и никакие это не фокусы! Да и как циркач мог здесь оказаться? И откуда он знает его имя-отчество?

Тем временем незнакомец доел свою половину яблока, отбросил огрызок в сторону.

– Что касается символа первородного греха, то вы ошибаетесь, уважаемый Иван Родионович! – как ни в чем не бывало продолжил он беседу. – В Библии говорится о безымянном плоде с Древа познания. Но согласитесь: невозможно изобразить абстрактный плод! Вот художники и придумали яблоко… Лукас Кранах, Альбрехт Дюрер, Тициан, да мало ли кто еще… И, как всегда, соврали: шесть тысяч лет назад, в Междуречье, где находился райский сад, яблоки не росли! Как, впрочем, и смоква, фига, инжир и гранаты… Древние шумеры пробавлялись исключительно финиками! На этот счет идут споры до сих пор, но вы мне поверьте – уж я-то знаю!

– Кто вы?! – с трудом выговорил Трофимов.

Незнакомец отмахнулся.

– Об этом поговорим чуть позже. Я хочу исправить несправедливость, с которой вы столкнулись в лавках обмана и порока, где хитрые и алчные гиены пытались всучить жалкие подделки по цене настоящих монет… А я просто подарю то, к чему лежит ваша душа…

Незнакомец бросил что-то, тонко звенящее и крутящееся, а Трофимов неизвестно каким образом это поймал. Только герои кинофильмов умеют так ловко хватать на лету патрон или монету! Он разжал кулак. Это действительно была монета, напоминающая ту, из сувенирной лавки. Только в полтора раза больше и тяжелее, да исполненная совсем по-другому: неровный круг, кант только с одной стороны, профиль Мелькарта не в центре, а во весь аверс, причем настолько крупный, что даже часть лаврового венка не уместилась в нем, трещинки по окружности… Грубость изображения придает монете вид кустарной самоделки. Но именно это убеждает в ее подлинности: в начале нашей эры именно такими были вышедшие из-под грубого чекана монеты…

– Это… Это настоящий тирский шекель? – облизнув пересохшие губы, хрипло спросил Трофимов. У него смешались мысли, и он потерял ощущение реальности. Настолько нереальным было все происходящее.

– Конечно! – кивнул незнакомец. – Точно из такого я изготовил перстень, который подарил Иуде!

– Кто вы?! – как зачарованный повторил Трофимов.

– Думаю, вы догадываетесь, – тонко улыбнулся незнакомец. – Нет, я даже уверен, что вы точно знаете! Недаром вы так долго и подробно изучаете мой перстень!

– Значит, вы…

Незваный гость предостерегающе поднял руку.

– Не надо! Обычно я представляюсь скромно: граф или барон. Джонсон, Терплиц, Меньшиков: фамилия может быть любой – люди уже забыли подлинных графов… Если угодно, можете звать меня барон Нортон.

Трофимов растерянно молчал.

– Ваше выступление на этом научном шабаше было ложью, – продолжил «барон Нортон». – Мне понравился ваш ответ на последний вопрос, он был дан от души, без необходимости врать, чтобы замаскировать подлинные мысли. И, надо сказать, вы попали в точку! В ресторане вы немного расслабились – сказалось вино или хорошее настроение, – и стали более откровенны. Но я не совсем понял смысл вашего ученого спора, хотя некоторые детали меня очень интересуют…

Незнакомец говорил так, будто он присутствовал и на конференции, и в ресторане, внимательно слушая их разговоры.

– Особенно меня интересует: много это – тридцать тирских шекелей, или мало за то, за что они были уплачены? Скажи откровенно свое мнение, нас никто не слышит, – он отбросил официальный тон.

– Конечно, ничтожно мало! – возмущенно воскликнул Трофимов, удивляясь сам себе. Точнее, тем словам, которые неслись из самой глубины его души и которые он никогда бы не произнес вслух! – Цена вола за Спасителя человечества, которого любят все жители Земли! Да и сама постановка вопроса о соразмерности цены безнравственна и цинична!

Незнакомец отмахнулся.

– Ерунда! Совсем недавно, лет двести назад, я уже говорил на эту тему с графом Опаловым. Вы знаете его историю. Граф обладал перстнем, но я посоветовал от него избавиться, что он и сделал, хотя и не по своей воле… Ну, да вы раскопали, что было дальше…

Трофимов кивнул.

– Так вот, ни граф, ни вы, господин доцент, ничего не знаете о чувствах, которые вызывал мой антагонист! Его вовсе не так любили, как принято считать. Тем более что с веками, я уже не говорю о тысячелетиях, интерпретация этой любви кардинально менялась…

– То есть?

– Люди получают впечатления о прошлом, особенно о далеком прошлом, из книг, картин, поэм… То есть, питаются плодами интерпретации, которые готовят для них писатели, художники, поэты!

Незнакомец поморщился.

– Я лично стал жертвой старика Гете: он описал мою внешность, придумал этот вычурный наряд, который я теперь вынужден носить, чтобы не нарушать естественность восприятия… «Камзол из кармазина с золотой ниткой, петушиное перо…» Тьфу!

Он сплюнул на старинный камень, и от него с шипением пошел дым.

– Впрочем, я-то знаю, как обстоит дело! Но как быть с сотнями миллионов человеческих существ, которые вводятся в заблуждение представителями художественной богемы?

– О любви к Нему? Вы это имеете в виду?

– Именно это, Иван Родионович, именно это! Ведь не кто иной, как эти «любящие» люди отправили Его на крест, это исторический и совершенно непреложный факт, коему я сам являлся очевидцем! А перед казнью жестоко мучили и избивали! Художники, правда, внесли немало путаницы в изучение истории, но наглядности изображения у них не отнимешь… Посмотрите, какие рожи изобразил Матиас Грюневальд в «Бичевании Христа»: тут и человек-крыса, и просто дегенеративные ублюдки – дети пьяных ночей… Если все это есть выражение любви, то тогда я не знаю, что такое выражение ненависти и злобы! Согласны?

Не дождавшись ответа, он продолжил:

– Любовь появилась уже тогда, когда все было кончено и Его, мертвого, сняли с креста. И появляется она тоже благодаря стараниям живописцев! Некоторые изображали торжественное отпевание на фоне всеобщей скорби: тут и верные ученики, и монахи, и дамы в таких дорогих нарядах, какие могли носить только жены первосвященника Каифы и прокуратора Пилата, если бы они у них были… Я спросил Петера Корнелиуса: неужели ты думаешь, что казненного преступника, а именно преступником считался Он в тот момент, торжественно отпевали дамы высшего общества? И что это происходило публично, при свете дня и большом скоплении народа? Но ведь это глупость чистой воды!

– И каков был ответ?

– Художник не стал меня слушать. Может, оттого, что я явился к нему по-свойски, без этого костюма и грима… Бедняга побледнел, затрясся, принялся креститься и читать молитву… Мне пришлось срочно уйти.

– Не все картины имеют такую направленность, – возразил Трофимов.

– Другие художники были более реалистичны: несколько учеников, крадучись в ночи, уносят тело с места казни… Это более логично и похоже на правду, особенно для тех, кто не знает, как обстояло дело в действительности. А на самом деле было еще хуже: никакой торжественности, ночь, и бездыханное тело нес всего один человек. Один-единственный – Иосиф из Аримафеи! Впрочем, посмотрите сами на эту любовь!

Незнакомец щелкнул пальцами, будто выключателем. Сумрак вокруг сменился каким-то голубым свечением, и возникла картина жуткая в своей реальности и глобальной значимости, ибо он сразу понял, что ему хотят продемонстрировать. Какой-то несчастный избитый человек, презираемый улюлюкающей толпой, был повержен наземь, распростерт на деревянном перекрестье, и в его руки и ноги были вбиты большие железные гвозди. Смотреть на это Ивану было невыносимо тяжко, но отвернуться ему не давала неведомая сила. Страдания этого несчастного были ужасны. Но еще ужаснее было поведение людей, точнее толпы. Он не увидел ни одного сочувствующего, ни одного сопереживающего, ни одного, готового хоть словом или жестом поддержать обреченного. Только любопытство, только страстное желание увидеть страдания другого – вот что было написано на лицах черни.

Изображение подернулось голубой дымкой, и все это ужасное действие стало исчезать, как мираж.

– Ради кого он решил пойти на эти муки? Ради этой толпы людей, в которой не было ни одного Человека? И чему научила эта великая жертва людей? Вере? Состраданию? Самопожертвованию? Нет! Они взяли на вооружение лишь формы пыток, унижения и причинения страданий. И в том преуспели! То, что вы сейчас делаете с себе подобными, поражает воображение. Он вряд ли бы смог перенести утонченные истязания, которым вы подвергаете друг друга, зачастую прикрываясь Его именем…

– И что же?

– Ничего. Это подтверждает отсутствие всеобщей любви к Нему. Зато теперь у него тысячи и тысячи верующих. О чем это говорит? Только о лицемерии и ханжестве! Этот перстень – испытание всего человеческого рода. И я слежу, как он идет по векам, переходит из рук в руки, как действует на слабых людишек… И вы мне помогаете, выкапывая из глубины веков давно забытые факты и доводя их до всеобщего сведения…

– Значит, профессор Сомов был прав, когда назвал меня вашей ищейкой? – убито спросил Трофимов.

– Ну, почему ищейкой? На любую вещь можно приклеить порочащий ярлык… Вы исследователь, выполняющий важную научную работу. Которая, кстати, хорошо оплачивается! Вы уже кандидат наук, доцент, а будете доктором, профессором с мировой известностью! Хороший доход, замечательная квартира, отличная семья… Разве плохо? От вас не требуется ничего гадкого и постыдного, просто занимайтесь своим делом, которое вам по душе! Копайте глубже, выявляйте новые факты и доводите все это до сведения широкой общественности!

– Но почему именно я?! Неужели не нашлось кого-то другого?! – в отчаянии воскликнул Иван Родионович.

«Барон Нортон» церемонно развел руками.

– Увы! На ваше место, представьте, не нашлось!

– Но почему? Неужели я больше подхожу для… – Иван замешкался, подбирая нейтральное слово, но не нашел. – … для вас?

– Наоборот, – вы для меня совсем не подходите! Есть очень много мерзавцев, расхитителей, развратников, пьяниц, в которых легко вселиться навсегда – мы называем их «носителями»… Они охотно делают все, что мы хотим и даже больше, уже по своей сволочной натуре – действуют избыточно: совершают подлости, вносят рознь между людьми, затевают войны, строят концлагеря, преследуют еретиков, хотя теперь их называют по-другому… Но вся эта пена человечества не может созидать, делать открытия, добиваться успехов в науке или искусстве… Они способны только приносить вред и возвышаться за счет унижения других… А вы не годитесь на роль «носителя», но зато способны выполнить ту работу, которая мне нужна…

– Гм… Если это комплимент, то сомнительный…

– Ну, почему же… Многие наши на постоянно поселяются в своих «носителях» – конечно, выбирают тех, у кого люксовые условия жизни… Считают, что летать в самолетах легче и комфортней, чем на собственных крыльях, что удобно, когда тебя переносят туда, где есть скопление подходящих для работы объектов, где тебя обслуживают не замордованные грешники с ободранной кожей, а вполне приличные референты и очень даже симпатичные секретарши… Но получить от этой публики светлую мысль, умное предложение, полезную подсказку – невозможно! А я выбрал для сложной и важной работы именно вас!

– Ну, не знаю… А что, выходит, вы пользуетесь только элитой?

– Конечно нет! Есть много человечков низшего ранга, которые не принимают политических решений и не способны начинать войны, а могут только гибнуть в них. Им можно давать разовые задания, они выполняют их, даже не подозревая, что ими кто-то управляет. Наши детки…

– Бесенята?

– Это некорректное название. Дети везде дети, они склонны к шалостям и баловству… Так вот, они вселяются в маргинальную публику: пьяниц, слабовольных, с подорванной психикой… Войну такой не начнет, а вот ударить соседа бутылкой по голове или воткнуть нож в случайного прохожего, – это вполне… Мы, вообще-то, против таких мелких злодейств и их осуждаем. И против крупных злодейств тоже, если они не исходят от нас и не преследуют каких-то конкретных целей…

– То есть, вы за порядок и справедливость? – саркастически спросил Трофимов.

– Ну, в общем, да…

Яркий свет ударил словно с небес.

– Полиция! Стоять на месте, поднять руки! – раздался сверху требовательный окрик профессионально грубым голосом.

Вокруг было темно, луч от мощного фонаря слепил глаза, и Трофимов прищурился. Он осмотрелся по сторонам, но кроме него вокруг никого не было. Он не мог понять, что происходит и где он находится.

Окрик повторился, теперь на иврите и другим голосом, который, впрочем, не казался менее требовательным или более вежливым. Но смысл, несомненно, был тем же. Второй световой луч медленно ощупывал окрестности, выхватывая из мрака стены разрушенных сооружений прошлых веков. Иван поднял руки и тут же вспомнил все, что с ним происходило. А где же его недавний собеседник? Неужели прячется в этих древних развалинах? Но зачем ему скрываться? Ведь они не сделали ничего противозаконного! А побег одного от полиции дает основание заподозрить второго в связях с преступниками… Или, что еще хуже, с арабскими террористами или шпионами! Здесь это запросто! А чем это обернется для ни в чем не виновного советского ученого?!

Освещенные светом фар, два мужских силуэта на краю котлована резко махали руками и что-то грозно кричали на иврите. Похоже, требовали подняться наверх. Один из них держал наготове автомат. Трофимов поднял руки еще выше.

– Я советский ученый! У меня нет оружия! – крикнул он и, оскальзываясь, с трудом стал подниматься по склону. – Уберите, пожалуйста, фонарь!

Как ни странно, его послушали, и луч света опустился, освещая ему дорогу. Несомненно, это был жест доброй воли, и Трофимов приободрился.

– Я советский ученый, – повторил он, с трудом выкарабкавшись из котлована и подходя к полицейским. Они были в черных брюках, синих форменных рубашках и кепках с надписью «Полиция» на английском и иврите. Кроме автоматов в руках, на поясах висели большие пистолеты в открытых кобурах, наручники, баллончики с газом, фонари и дубинки. Они напоминали хорошо снаряженных водолазов, опустившихся в чуждый и враждебный, смертельно-опасный мир.

– Сержант Гельман, иерусалимский округ полиции! – представился по-русски тот, что был повыше. – Что вы здесь делаете?

Его напарник подал знак рукой, и стоявший в нескольких десятках метров полицейский автомобиль подъехал поближе.

– Я участник международной конференции, проводимой Иерусалимским университетом… Сегодня я выступал с докладом…

– Боюсь, что тут уже несколько веков никто не выступал, – сержант указал на темный провал. – Где же ваши слушатели?

– А, ну да, конечно. Разумеется, конференция была в университете. Здесь я просто гуляю.

– С вами кто-то был?

«Может, они его не видели?» – с надеждой подумал Иван. Он понял, что рассказ о его собеседнике – это прямой путь в сумасшедший дом.

– Нет, никого, – ответил он.

– И у вас есть с собой документы?

– Да, конечно! Сейчас…

Трофимов достал из внутреннего кармана загранпаспорт и протянул его полицейскому. Тот бегло взглянул в документ и закрыл его, но владельцу не вернул.

– Странное время и место для прогулки! – сказал он. – Разве организаторы конференции вас не проинструктировали, как себя вести на Святой Земле? Вы с кем-то встречались здесь?

– Нет, нет! – поспешно ответил Иван. – С кем я мог встречаться? Я никого тут не знаю… Да и раскопки не место для встреч… Просто я историк, старинный город меня заинтересовал…

Он понимал, насколько неубедительна его речь, но что оставалось делать? Даже более мелкие недоразумения в загранкомандировках порой ставили крест на карьерах учёных. И не только учёных.

– Когда я спустился туда, было еще светло, но я так увлекся, что не заметил, как пробежало время… Я ничего плохого не сделал!

Даже самому себе голос показался противным: каким-то виноватым и жалобным.

– Вам придётся проехать с нами в участок! – решительно объявил сержант Гельман. – Возможно, там вы сможете более внятно объяснить, чем занимались ночью в археологических раскопках!

– Зачем в участок? Я же все рассказал… Отвезите меня в кампус, там подтвердят мою личность… Профессор Крайтон, профессор Бреннер – это ученые мирового уровня, они мои друзья…

– Оружие есть? – перебил сержант. – Колющие, режущие предметы?

Его напарник, не дожидаясь ответа, подошёл к Ивану, знаком приказал поднять руки и быстро обыскал, похлопывая по одежде сверху донизу и снизу доверху.

– Пройдите в машину! – вежливо, но настойчиво приказал сержант. Трофимов обречённо вздохнул и повиновался. Когда он садился в салон, полицейский придержал его голову, чтобы не ударился о кузов. Это был первый жест подневольности. Впереди их должно быть много. Когда дверца захлопнулась, Иван почувствовал, что домой он вернется не скоро…

Через десять минут машина остановилась у ворот полицейского участка, ограждённого по периметру высоким бетонным забором с вьющейся поверху спиралью колючей проволокой и прожекторами. Задержанного провели через КПП, и решётчатая дверь с противным лязгом закрылась за его спиной, словно подчёркивая призрачность свободы. Пройдя в сопровождении полицейских по небольшому коридору, Трофимов оказался в довольно просторном зале, разделённом почти пополам решёткой от потолка до пола. Здесь было светло. Справа за огромным стеклом дежурный разговаривал по телефону. Чем-то сильно воняло. Запах был такой, как от бродяг на вокзале. Трофимова чуть не вырвало. Сдерживая позывы тошноты, он огляделся и быстро нашёл источник зловония: за решёткой сидели на полу три худощавых юноши с длинными как у панков, давно не мытыми, лоснящимися от жира волосами. Кожа их была смуглой то ли от природы, то ли от въевшейся грязи.

Щёлкнул электронный замок на решётчатой двери.

– Проходим, проходим! – поторопил сержант, прикрывая нос платком. – За дверь и направо!

Они снова оказались в узком коридоре, поднялись на второй этаж и остановились у двери одного из кабинетов. «Инспектор», – прочел Иван одну из двух надписей: на иврите и английском. Сержант постучал и зашёл внутрь, напарник остался с Трофимовым. Он стоял в двух метрах и внимательно следил за каждым движением задержанного. Через несколько минут дверь снова открылась, и сержант позвал их войти.

За столом в кабинете сидел седовласый полицейский в форме, по возрасту старше и солиднее Гельмана с напарником. Инспектор внимательно рассматривал раскрытый паспорт Трофимова, но на его владельца не обратил внимания, даже головы не поднял.

– Всё, что есть в карманах, выкладывайте сюда! – показал сержант на поднос на небольшом столике у стены.

Иван принялся выкладывать содержимое: носовой платок, чёрный кожаный кошелёк, маленькая расчёска в чехле, коричневый блокнот с вложенной шариковой ручкой…

– Вроде всё, – сказал он.

– Вроде? – подозрительно спросил сержант. – Я проверю!

– А, вот ещё…

Трофимов покопался в карманах и извлёк монету.

– Сувенир…

Сержант сразу помрачнел. На подносе лежала монета, но явно старинного чекана. Это было видно с первого взгляда: по неровностям и крупным деталям изображения, по состоящим из множества отдельных точек буквам, по изрядно побитому во многих местах буртику. Конечно, это чеканка первого века, когда еще не научились прорабатывать мелкие детали.

– Сувенир, говоришь? – перешёл сержант на «ты». – Кража антиквариата в раскопках – серьезное преступление, за это положено до десяти лет тюрьмы!

У Трофимова все захолодело внутри. Вот она, та провокация, о которой говорил Иван Иванович! А он, дурак, скептически относился к его словам!

«Сейчас составят протокол, вызовут консула и все…», – понял Иван Родионович. Его снова затошнило.

– Я не крал! – попытался оправдываться он, понимая, насколько это глупо звучит.

Но его уже никто не слушал. Зачем? Вот она, улика! Она перевесит тысячу слов!

Хозяин кабинета сказал что-то на иврите, встал из-за стола, взял с подноса тирский шекель, покрутил в руке, положил в массивный чёрный сейф, замкнул дверцу и спрятал ключ в карман.

– Вам придётся подождать! – снова перешёл на «вы» сержант.

– Консула? – обречённо спросил Трофимов.

Полицейский не ответил.

– В коридоре, – сказал он. – Выходите!

Все присутствующие вышли, и инспектор запер дверь на ключ.

– Можете посидеть, – сказал сержант, показав на несколько стульев у стены.

– А в туалет можно? – спросил Трофимов, подсознательно обрадовавшись, что его оставляют одного.

– Последняя дверь налево.

Полицейские удалились, по шагам было слышно, что они спустились на первый этаж. Трофимов тут же направился в туалет, подошёл к окну… На нем, конечно же, были решетки. Да если бы и не было… Территория огорожена, проволока, охрана… Да и бежать без паспорта… Или даже с паспортом… Куда? В посольство? Вряд ли там станут укрывать разыскиваемого преступника…

Помочившись, Трофимов вышел в коридор и стал медленно прохаживаться туда-сюда, заложив руки за спину: от волнения сидеть на одном месте он не мог.

Седовласый инспектор вернулся приблизительно через час. На этот раз без патрульных, зато с интеллигентного вида мужчиной в сером костюме и белой рубашке с распахнутым воротом. Инспектор отомкнул кабинет но, к удивлению Трофимова, заходить не стал, а сделал шаг в сторону.

– Прошу, Иван Родионович! – учтиво пригласил незнакомец в костюме. По-русски он говорил чисто и без акцента.

Они вошли, и штатский закрыл за собой дверь, оставив хозяина кабинета в коридоре. Значит, он главнее инспектора!

– Меня зовут Яков Аронович! – представился он. – Присаживайтесь, пожалуйста!

Что-то в его поведении и внешности настораживало Трофимова. И имя…

– Вы консул? – спросил он.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, в ногах правды нет!

Иван скромно сел на стул у приставного стола. Яков Аронович занял место хозяина кабинета, взял со стола паспорт Трофимова, раскрыл, посмотрел и положил обратно.

– Нет, я не консул, – наконец ответил он. – Вам не терпится встретиться с консулом? Поверьте, ничего хорошего это вам не принесёт!

– Да… Я не тороплюсь, – растерянно произнёс Иван. – Просто я оказался в такой нелепой ситуации…

– Боюсь, вы не до конца осознаёте всю серьёзность сложившейся ситуации, если считаете её всего лишь нелепой!

Прищуренные глаза собеседника словно сверлили Трофимова насквозь. Ему было лет сорок. Короткая аккуратная стрижка, седина на висках, внимательный колючий взгляд… Иван не выдержал и опустил глаза.

– Я ни в чём не виноват, правда, – сказал он, как-то совсем по-детски.

– Все сначала так говорят. Глупо было бы сразу рассчитывать на откровенность: полицейский кабинет не исповедальня… Впрочем, постепенно многие прозревают и выкладывают всю свою подноготную. Кстати, вы знаете, что это такое? – Яков Аронович с любопытством рассматривал ученого. Так кошка рассматривает пойманную мышку.

Трофимов покачал головой. Сейчас ему было не до загадок.

– Подноготная правда – та, что получается под пыткой. Когда под ногти загоняют иголки.

Яков Аронович хмыкнул.

– Впрочем, полиция Израиля пыток не применяет. Почти не применяет, – тут же поправился он. – Я, конечно, не говорю о спецслужбах, действующих в боевых условиях. И в условиях, приближенных к боевым. Тогда, сами понимаете, – не до сантиментов… Однако правда, полученная слишком поздно, как правило, не помогает тому, кто ее раскрыл. Для обычного преступника она может только немного смягчить наказание. А какому-нибудь шпиону или террористу она не сможет вернуть потерянное здоровье или жизнь…

– Но я не шпион и не террорист, – глухо вымолвил Иван. Горло пересохло, и он с трудом проталкивал через него слова.

– Конечно! И я это хорошо знаю! – всплеснул руками Яков Аронович. – Но помочь я смогу, только если вы будете со мной откровенны. Поверьте, я искренне хочу вам помочь, Иван Родионович!

– Но в чем может состоять моя откровенность?

– Воспринимайте меня как друга, – пропустив его слова мимо ушей, продолжал собеседник. – Вы же умный человек, учёный… Наверняка, общаетесь со многими людьми, в том числе и влиятельными… Не скажу, что я могу решить любой вопрос, но вашу проблему – могу. Если, конечно, мы сможем подружиться.

«Это контрразведчик! – неожиданно понял Трофимов. – Будет меня вербовать. Всё, как инструктировали! Как же мне выкрутиться?!»

– Я с вами искренен, – стараясь показаться как можно более наивным, сказал он. – Я правда не понимаю, в чём я виноват и почему меня здесь держат!

– Не прикидывайтесь простачком, у вас это не получается. Натан! – крикнул Яков Аронович.

Дверь тут же распахнулась, и вошёл хозяин кабинета. Сейчас он держался как подчиненный того, кто занял его кресло.

– Нужно показать улики господину учёному! Освежить, так сказать, память, – вежливый штатский указал на сейф. Русские слова предназначались Трофимову, а жест – инспектору.

Натан щелкнул замком, открыл тяжелую дверцу, достал монету и протянул контрразведчику. Тот взглянул, на лице отразилось недоумение, он извлек из кармана маленькую лупу, поднес монету к глазам и тщательно рассмотрел ее через увеличительное стекло.

– Что?! Что это такое?! – по инерции произнёс он на русском, но тут же перешёл на иврит и, вытянув вперед руку, разразился возмущенной тирадой.

Трофимов вытянул шею и не поверил своим глазам: в раскрытой ладони контрразведчика лежал новодел – сувенирная монетка, точно такая же, как предлагал ему сегодня хитрый торговец за четыре тысячи долларов!

Изумленный инспектор бросился к сейфу, перерыл его содержимое и даже выложил на стол пачку каких-то папок и стопку бумаг с фотографиями. Потом почти засунул голову в сейф, посветил зажигалкой, пошарил внутри… И лишь растерянно развёл руками. Яков Аронович, повысив голос, приказал что-то, инспектор снял трубку внутреннего телефона, резко сказал несколько слов… Ещё несколько минут между ними шла оживлённая беседа, о сути которой Трофимов мог лишь догадываться, в конце концов они замолчали и сидели, насупившись, не глядя друг на друга.

Вскоре послышались торопливые шаги, и в кабинет вошли запыхавшиеся патрульные – сержант Гельман и его низкорослый напарник. Седовласый инспектор принялся кричать на них, тыча в лицо каждому по очереди крупную ладонь, на которой лежал маленький серебристый кружок, раза в полтора меньше настоящей монеты.

Возбужденный разговор на иврите возобновился с новой силой, патрульные недоуменно рассматривали сувенир, брали в руки, крутили, осматривая со всех сторон, разводили руками, клялись… Судя по всему, разговор шел по кругу и никакой ясности не приносил.

Яков Аронович с силой ударил кулаком по столу, и наступила тишина.

– С кем вы были на месте задержания? – вдруг обратился он к Трофимову.

«Ну, вот и всё! – подумал Иван. – Наверное, контрразведка за мной следила и зафиксировала контакт! А скорей всего, это и был их сотрудник! Сейчас его приведут, и он скажет, что я украл настоящую монету прямо с места раскопок!»

Но сдаваться ученый был не намерен.

– Один! С кем я мог быть в незнакомом городе?!

Яков Аронович посмотрел на патрульных. Очевидно, они должны подтвердить, что видели в раскопе двоих…

– Один, – сказал сержант. Его напарник утвердительно кивнул.

– Значит, вам придётся извиниться перед Иваном Родионовичем! – нарочито вежливо сказал Яков Аронович. И уже другим, угрожающим тоном сказал что-то на иврите, обращаясь ко всем троим полицейским.

После этого он встал и вышел из кабинета. Присутствующие, понурившись, молчали ещё пару минут.

– От лица полиции Израиля приношу вам извинения! – официальным тоном заявил по-русски инспектор. – Вот ваша монета и паспорт. Если пожелаете, можете обжаловать наши действия. Мои подчинённые вас проводят.

– Я не буду никуда жаловаться, – сказал Трофимов. – Только не могли бы довезти меня до гостиницы?

– Да, конечно, вас доставят прямо ко входу!

Патрульные развернулись и молча вышли, Трофимов пошёл за ними. На этот раз, садясь в полицейскую машину, он испытал облегчение.

В кампус он приехал около трех часов ночи. В коридоре общежития было тихо и пусто: все уже спали. Его неугомонный сосед Лукас Бланше тоже мирно похрапывал, хотя Трофимов опасался, что энергичный и бесцеремонный француз дождется его и будет приставать со своими вопросами.

Сам он, хотя и устал, долго не мог заснуть: доставление в полицию выбило из колеи, и он лихорадочно размышлял – чем эта история может для него обернуться. Конечно, полицейские не станут никуда сообщать, но может информация о задержании просочится по каким-то иным, неведомым ему каналам? Хотя в группе никто ничего не знает, да и соотечественников среди участников конференции нет! И все же, все же… От неприятного предчувствия он испытывал беспокойство и тревогу.

На фоне тягостных размышлений отошла на второй план странная встреча на раскопках… Да и вообще – была ли она? Может, так подействовало монастырское вино? Но откуда тогда взялась монета в кармане? Причем ведь первоначально это был настоящий старинный тирский шекель! Или ему он тоже привиделся? Однако и полицейские видели антикварную монету, именно из-за нее они вызвали Якова Ароновича… Куда же она делась? К тому же сувенирной у него тоже не было, а сейчас она есть. Откуда? Ответа на эти вопросы он так и не получил, усталость взяла свое, и он незаметно провалился в глубокий освежающий сон.

Первое, что Иван Родионович увидел, проснувшись – веселое лицо Лукаса Бланше, который тряс его за плечо.

– Будьте вставать, а то завтрак закроется! Я ждать вас вчера и сегодня не стал идти один. Как вам понравилась литургия?

«Ах да, полуночная литургия!» – вспомнил Трофимов и обрадовался: француз сам подсказал объяснение позднего возвращения!

– Я получил большое удовольствие! До сих пор под впечатлением!

– Но все приехали раньше вас! – француз округлил глаза. – Я ждал, ждал…

– Я заблудился и вышел не к тем воротам. Потом долго искал такси. Жалко, что вас не было. И никого из знакомых.

Бланше закивал.

– Да, да! Мсье Крайтон и Бреннер спали. Я всех расспрашивал, но вас никто не видел…

– Было много народу. Я тоже вряд ли узнал бы наших коллег, – зевая, ответил Иван. А сам подумал: «И на хрена тебе обо мне расспрашивать? Я же о тебе не расспрашиваю?»

В этот день конференция затянулась до вечера, но когда начались секционные доклады, мэтры снова ушли в город. Однако на этот раз Трофимов удовольствия от прогулки не получил: ему казалось, что за ним наблюдают – то какая-то женщина бросила пристальный взгляд, то оборванец шел за ними два квартала, то полицейские осмотрели его с головы до ног…

Улетали они на следующий день вечером. В полдень автобус отвез гостей в Тель Авив. В «Бен Гурионе», как всегда, было много народу, самолеты садились и взлетали через каждые пять минут. Здесь их пути расходились: Гарри Оливер Крайтон отправлялся в Лондон, Манфред Бреннер – во Франкфурт-на-Майне, Лукас Бланше – в Париж. Первым улетал Трофимов – «Боинг» на Москву отправлялся через два часа. Ученые пожали друг другу руки, Лукас обнялся со всеми. Пожелали счастливого возвращения домой, новых встреч и успехов в науке.

При прохождении границы полная женщина в тугой форме подробно расспросила Трофимова: с кем он встречался в Израиле, есть ли у него здесь родственники или знакомые, не передавали ли они с ним каких-либо вещей багажа, предметов или писем. Надо сказать, что сертификат об участии в международной конференции на этот раз несколько ускорил процедуру – возможно оттого, что иностранец покидал страну, а не въезжал в нее. Перед прохождением металлодетектора, Иван выложил сувенирный шекель в лоток вместе с остальной мелочью. Худощавый молодой таможенник лишь мельком взглянул на монеты и сделал разрешающий жест рукой.

В Москве таможенник то ли меньше разбирался в израильских монетах, то ли был более бдителен, но он пересмотрел все, а тирский шекель даже взял в руку. Впрочем, и его интерес быстро угас – было ясно, что никакой ценности этот новодел не представляет.

В Ленинград Трофимов с комфортом добрался на «Красной Стреле», знакомая обстановка успокоила, он с аппетитом поел в вагоне-ресторане, выпил немного коньяку, расслабился и пришел к единственному правильному выводу о происшедшем: встреча в археологическом раскопе привиделась под влиянием крепкого вина, а сувенирную монету тайно положил ему в карман Лукас Бланше, чтобы щепетильный русский не отказался от подарка. А что там не срослось в провокации израильских полицейских и израильского контрразведчика, его и вовсе не касается – это их собачье дело!

В хорошем настроении он взял такси, приехал домой. Ира, как всегда, радостно выбежала в прихожую. За прошедшие годы она немного располнела, но толстой не стала – просто девчоночья угловатость сменилась округлостями взрослой женщины. Покладистая, умная, она также работала в Публичной библиотеке и, в свое время, хорошо помогла ему в розыске документов по перстню, а потому глубоко вникла в тему диссертации. С ней всегда было о чем поговорить, жили они хорошо, только вот за шесть лет брака детей так и не появилось, хотя врачи не нашли у них причин этого: оба вполне репродуктивны.

– Ну, как конференция? Не жалеешь, что поехал? – с порога спросила она, бросившись мужу на шею.

– Да, в общем, ничего, – уклончиво ответил Трофимов. – Хотя вопросы всякие задавали… Про мистику, про…

Холодными пальцами она закрыла ему рот.

– Понятно, понятно… Все как обычно! С твоей темой надо быть осторожным, каждое слово взвешивать. Лучше бы ты вообще про этот перстень забыл. Возьми смежную проблему и разрабатывай на здоровье!

Он вздохнул.

– Сколько раз мы об этом говорили… Зачем опять-то?

Ира отстранилась.

– Я помню. Проголодался?

– Пожалуй…

– Сейчас приготовлю!

Ира скрылась на кухне. Трофимов стал раздеваться.

Жена, конечно, права. Но правду знают все, а истину – немногие. И истина в том, что на самом-то деле ничего значительного в его жизни не было… Кроме перстня. Перстень смысл всего – стержень его научных успехов, его известности, его авторитета. Это один-единственный весомый результат всего, чего он добился. Все остальное лишь зыбкий размытый фон… А если убрать палочку, то что останется? Какой смысл во всех последующих нолях, сколько бы их ни было?!

Трофимов принял душ и, перед тем как повесить одежду в шкаф, привычно выложил всё из карманов, чтобы потом по забывчивости не сдать что-то в химчистку вместе с костюмом. На стол легли использованные билеты – они понадобятся для отчёта в бухгалтерии, расческа, ключи, несколько мелких израильских купюр и мелочь. Среди них привлекла внимание крупная, тускло белеющая монета… Что это? Сувенирный тирский шекель, память о неприятных событиях, чуть не обернувшихся большими проблемами? Но что-то он странно выглядит и не блестит, как раньше…

Иван протянул руку и взял монету. В ту же секунду он буквально впал в ступор – на ладони лежал настоящий тирский шекель первого века нашей эры!

Трофимов обессиленно опустился на диван. Успокаивающее объяснение, которое он придумал сам для себя, не обращая внимания на некоторые противоречия, было опровергнуто этим серебряным диском. Крупные черты властного лица Мелькарта выглядели еще более жесткими и суровыми. Как более жесткой и суровой оказывалась история, начавшаяся с неожиданного обретения этой древней монеты!

Он подбросил на ладони увесистый кружок, который непостижимым образом переместился из Иудеи начала эры в его ленинградскую квартиру. Интересно, сколько стоит настоящий тирский шекель? Ведь это серьезный антиквариат!

– Ваня, иди завтракать! – крикнула из кухни Ирина.

– Что-то расхотелось. Видно оттого, что поел в поезде, – ответил он. – Извини!

Аппетит действительно пропал. Надо узнать, что из себя представляет тирский шекель не в многовековом далеке, не в исторических мифологиях, а в современном мире! Но каким образом это может сделать преподаватель ВУЗа, далекий от сферы, где обращаются всякие антикварные штучки, где продают и покупают империалы Николая второго и погребальные ожерелья египетских фараонов? Хотя… На третьем курсе истфака учится Владимир Котов, представитель «золотой молодежи» и коллекционер всего, что связано с Пушкиным. И он наверняка знает, к кому можно обратиться!

На другой день, в перерыве между лекциями его вызвал к себе Поплавский. Вызов не стал неожиданностью, и действительно, в кабинете зам декана уже сидел тот, кого Трофимов ожидал увидеть. Иван Иванович улыбался широкой дружеской улыбкой. Поплавский сразу вышел из кабинета, чтобы не мешать столь щекотливой встрече старых друзей.

– Как съездили, Иван Родионович? – ласково осведомился куратор. – Как выступили?

– Спасибо, нормально, – скрывая внезапно нахлынувшее волнение, ответил доцент. – Выступил успешно, доклад слушали с интересом, задали много вопросов…

– Очень хорошо! – куратор потряс десятком листов чистой бумаги. – Присаживайтесь и напишите коротенько отчет о вашей поездке. Но особенно себя не ограничивайте, искусственно объем не сокращайте, пишите прямо от души, от сердца: что, где, когда, с кем… Ну, вы знаете! И помните поговорку: «Краткость сестра таланта, но мачеха гонорара!» Вы, конечно, на общественных началах работаете, но все же лучше написать больше, чем меньше…

Трофимов сел за приставной столик и написал, как он прилетел в Иерусалим, с кем познакомился, как выступил, как и с кем встречался и проводил время… Для этого хватило двух страниц, правда, про эпизод на раскопках и доставление в полицию он, конечно, не упомянул. Иван Иванович внимательно прочел написанное и укоризненно покачал головой.

– Ну, что-то у вас опять без подробностей. Опять ничего интересного, как будто вы ездили куда-нибудь в Кинешму…

– Что было, то и написал, – сказал Трофимов. – Что могло быть интересного на научной конференции?

– Да ваш доклад, например! – воскликнул Иван Иванович. – Широта кругозора, грамотные ответы! Причем вы все время держались в рамках материалистической диалектики, хотя это было нелегко! И мне очень понравилось, как вы срезали этого негритоса Купера, когда он задал свой явно провокационный вопрос!

– Вы говорите так, как будто там были, – растерянно проговорил Трофимов.

– Может, и был! – кивнул куратор. – Бесплотно и незримо! Правда, и про развлечения вы ничего не рассказали…

– Особых развлечений там не было…

– Ну, как не было? А когда вы вернулись в кампус глубокой ночью? – Иван Иванович уставился в глаза доцента пронизывающим взглядом.

– Да, верно, я действительно задержался на полуночной литургии. Если это можно считать развлечением, то конечно. Должен сказать, что я действительно получил удовольствие от исполнения «Аве Мария» на арамейском.

– Что за язык такой? Я про него ничего не слышал? – вскинулся Иван Иванович.

– Это язык Христа.

– Ааа… – Иван Иванович махнул рукой. – Ну, вы этим особо не увлекайтесь…

– Хорошо, не буду, – покладисто сказал Трофимов.

Иван Иванович поцокал языком.

– Правда, есть тут одна закавыка… Никто не видел вас на этой литургии!

– Ну, почему не видели… Я сидел через несколько мест от Купера… И этот рыжий ирландец все время дышал мне в спину…

Трофимов был в шоке. Такое впечатление, что куратор ездил вместе с ним! А может… Может, это он был в раскопе?! Да нет, ерунда!

Иван Иванович едва заметно улыбнулся, он явно был доволен, что ошеломил собеседника.

– Ну, ладно. Видел, не видел, – ошибки всегда случаются. Поскольку у вас большое событие – вышла книга массовым тиражом, она продается за рубежом, ваша значимость как ученого возрастает. Поэтому я не буду читать вам морали и надеюсь, что в дальнейшем у нас с вами сложится более тесное и плодотворное сотрудничество, – сказал он.

– Не сомневаюсь! – согласился Трофимов.

Когда Иван Иванович ушел, он вернулся на кафедру и попросил лаборантку Леночку найти и прислать к нему студента Котова. Она удивилась.

– Это тот красавчик-мажор, который всегда одевается как на картинке? Неужели он пишет у вас научную работу?

– Хм, – Трофимов усмехнулся. – Пока только собирается. Может быть, и возьмется…

Через несколько минут Владимир Котов, по прозвищу Кот, заглянул на кафедру.

– Вызывали, Иван Родионович?

– А, Котов, подождите, сейчас я выйду, – сказал Трофимов, поднимаясь. В коридоре он взял студента под руку и увлек по длинному проходу, будто на прогулку.

– Один знакомый нумизмат хочет получить консультацию о достаточно редкой старинной монете. Кто в Ленинграде может такую консультацию дать? – спросил он.

Кот ненадолго задумался, а потом сказал:

– Ну, есть такой… Феликс, прозвище Граф… Он много лет занимается антикой. Они обычно по линиям специализируются: доски, ну, то есть иконы, фарфор, бронза, картины, оружие… А Граф всеядный, и в монетах тоже толк понимает…

– А где его можно найти? – спросил Трофимов.

Кот покрутил головой.

– Это дело непростое. Он по всему городу крутится: сейчас здесь, через час там… Больше всего шансов поймать его в ресторане, в «Астории». По выходным он всегда там и обедает, и ужинает. Да и на неделе частенько заглядывает.

– Спасибо, Володя! – от души поблагодарил Иван Родионович. Это была первая консультация, которую доцент Трофимов не провел, а получил от студента.

Глава 4

Обед «деловиков»

В «Астории» народу всегда немного, и не только потому, что цены здесь для простого люда откровенно кусаются. Просто с улицы сюда не пускают. Нет, конечно, заходят-то прямо с улицы, но не кто попадя – только те, кого швейцар дядя Ваня знает в лицо. Это солидные, уважаемые и щедрые люди, действие таблички «Мест нет» на них не распространяется, и строгий отставник широко распахивает перед ними двери с улыбкой, непривычной на суровом лице.

Вот и сейчас, зал ресторана почти пуст, только в уютном отдельном кабинете накрыт стол на четыре персоны. Имена персон в городе хорошо известны, по крайней мере в кругах «деловиков», которые в последнее время частенько стали проводить время в учреждениях общепита, причем не в рабочих столовых или, упаси боже, на фабриках-кухнях, а в элитных ресторанах, к которым, без всякого сомнения, и относилась «Астория». Потому что время сейчас наступило другое: менее строгое и более вольготное. Когда-то они прятались, боялись показать свое благополучие, а теперь, вроде бы, можно. Ну, а если можно, то почему они должны себя ограничивать?

Накрахмаленная скатерть, хрустальные рюмки и бокалы, фарфоровые тарелки… Нежнейшие, прозрачные лепестки осетрового балыка, красная лососевая икра с Камчатки, серая севрюжья из Астрахани, розоватые ростовские рыбцы со снятой кожей, жареная форель «ишхан» с Севана, настоящий салат оливье по дореволюционному рецепту: с перепелиными яйцами, рачьими шейками и добавлением коньяка; холодный волжский осетр, слезящиеся ломтики свежайшей ветчины, копченого окорока и карбоната, тонко нарезанная сырокопченая колбаса, – и это только закуски, прелюдия к основному обеду! Грузинские вина, армянские и дагестанские коньяки, экспортная «Столичная» с золотыми и серебряными медалями на этикетке, настоящий «Нарзан» и «Джермук» – прямо из источников…

Такой стол нелегко найти не то что где-то на периферии, но и во всем Ленинграде! Да и то не факт… Разве что на знаменитой фотографии из «Книги о вкусной и здоровой пищи», выпущенной в 1955 году и отражающей не столько изобилие, изысканность и доступность продуктов, повседневно потребляемых советскими людьми, сколько представление вождей об этом деликатном вопросе…

– Ну что, Феликсушка, давай, за твое здоровье! Сегодня тебе исполняется сорок три, прекрасный возраст, когда все еще впереди, – поднимает бокал с густой «Хванчкарой» реставратор художественного музея Игорь Охотников. Ему немного за пятьдесят, сухощавый, верткий, вид почти всегда недовольный, может, оттого, что он альбинос. Белые ресницы, красные, вечно воспаленные глаза, чувствительная к солнцу кожа… Чему тут радоваться?

– Поддерживаю! Здоровья тебе, дорогой друг! – говорит Петя Сухомлинов. Он пьет экспортную «Столичную». Ровесник Охотникова, но выглядит гораздо старше, по незнанию можно подумать, что уже к шестидесяти подкатывает… Среднего телосложения, редкие седые волосы смазаны бриолином и аккуратно зачесаны назад. Серые глаза спокойно и внимательно рассматривают сотрапезников, будто выискивают в них какую-то червоточинку, какой-то обман или неискренность: профессия адвоката сказывается! Хотя чего тут выискивать – двух из трех он знал как облупленных, а с Охотниковым и вовсе учился в школе… Они даже во многом были похожи: оба лоснились от самодовольства, а важностью осанки и властными лицами напоминали советских или партийных руководителей районного звена. И одевались соответственно: шитые в ателье строгие костюмы, белые сорочки, обязательные галстуки…

– И я присоединяюсь, – поднял пузатый бокал с «Двином» третий сотрапезник – Серега Пересветов, который при знакомстве представляется свободным художником. Действительно, ему не надо ходить на службу, и он не боится, что вдруг постучит участковый и выпишет предостережение за тунеядство, потому что он член Союза художников, а следовательно, может вести свободный образ жизни. Правда, Сухомлинов трактует этот оборот по-другому: дескать, «свободный художник» – это художник, которого еще не посадили. Пересветову шутка не нравится, он морщится, но терпит: Сергей самый молодой – недавно тридцать пять лет разменял, к тому же вошел в узкий круг солидных людей относительно недавно, еще не притерся… И даже внешне от них отличается: круглое розовощекое лицо, узкая шкиперская бородка, купленные у фарцы джинсы «Монтана», кожаная итальянская куртка и джинсовая рубашка, – дешевый шик неформалов, тусующихся на Невском у кафе «Сайгон»… Он считал, что это очень круто, но сейчас понял, что попал не в цвет!

– Здоровье не купишь, не выменяешь и даже не украдешь! – неожиданно скомкал он свой тост, чем вызвал некоторое недоумение присутствующих.

– Спасибо, дорогие друзья, спасибо, – тостуемый даже встал, чтобы выразить благодарность и уважение своим гостям. По очереди чокнулся со всеми. Дождался, пока они выпили, и тоже медленно, со вкусом, осушил рюмочку хорошо очищенной водки.

Это и был Граф. Он полностью оправдывал свое прозвище. Ухоженный брюнет с небольшой аккуратной бородкой, которая придавала ему иконописный вид. Длинные волосы цвета воронова крыла вроде бы небрежно спадали по обе стороны худощавого лица, но на самом деле эта небрежность была изобретательно продумана и добивалась специальной стрижкой и тщательной укладкой. Отутюженная кипенно-белая рубашка, переливающийся перламутром костюм – привозной, итальянский, запонки с крупными рубинами. Ну, и все, что к этому облику прилагается – изысканные манеры, грамотная речь, изобилующая незнакомыми словечками и диковинными оборотами. «Господин безупречность» – называли его дорогие девушки, с которыми он иногда проводил время в этом же кабинете. Несмотря на все перечисленное, Граф работал в скупке ювелирных изделий оценщиком.

Но это не имело значения. Ибо столь разномастную четверку собрала здесь не профессия, а та страсть, которая жгла их, казалось бы, заскорузлые и бесчувственные к обычным человеческим ценностям, сердца. Ибо профессии у них были разные и для вида, а страсть одна – и для души. Коллекционеры антиквариата и древних ценностей. Аристократы духа, сутенеры искусства, святые и подлюги… Друг друга зовут ласково – «коляши», с ударением на втором слоге. Но сейчас в «Астории» собралась элита «коляш», их генералитет. Пересветов, конечно, в этот круг пока не вошел, но одной ногой уже вступил. Парень хваткий, быстрый, отец занимает солидный пост, а сынок имеет связи в молодежной среде… К тому же у генералов обязательно должны быть адъютанты на подхвате. Тем более, страсть к антике, а тем более к наживе, горит, горит в его душе. И сейчас качество этой страсти каждому предстояло продемонстрировать.

– А теперь подарки, – многозначительно улыбаясь, объявил Охотников и осторожно поставил на стол небольшую синюю коробочку, похожую на те, в которых иногда продавали духи «Climat», но с тщательно заклеенной фольгой этикеткой. – Открывай, только аккуратно…

Граф придвинул коробочку ближе, трясущимися руками медленно снял крышку. Высокомерная вальяжность исчезла, глаза блестели, сейчас он напоминал неизбалованного мальчишку, получившего вожделенный подарок в День рождения.

– Ух ты! – зачарованно выдохнул крупнейший знаток антиквариата.

В коробочке находилась фарфоровая статуэтка – узкоглазый, с отвислыми усами над нарисованной улыбкой мудрец, скрестивший ноги в позе лотоса. Халат из красной глазури, штаны из голубой, золотые разводы, голова на невидимом шарнире… Сейчас голова покачивалась вверх-вниз: дзинь, дзинь, дзинь. Сама по себе.

– Китайская, эпохи Мин, – удовлетворенно сообщил Охотников, откинувшись на высокую спинку обтянутого кожей дубового стула. Гримаса недовольства с его лица исчезла, что бывало крайне редко.

– Ну, ты уважил, дорогой Игорь Петрович! Удивил! А чего он качается? Там же никакой пружины быть не может…

– А это он тебя приветствует. Или поздравляет. Видать, какая-то в нем хитрость имеется. Правда, правда! Когда я торговался, он сам по себе закивал: «Дескать, покупай, не жмоться!» Ну, я и купил!

– И сохранность прекрасная, – Граф осторожно взял статуэтку в руки, поднес к лицу, внимательно изучая. Потом встал, подошел к окну… всмотрелся.

– Слушай, на нем какая-то сетка трещин… Такое впечатление, что он склеен из осколков! – озабоченно сказал Граф, возвращаясь и ставя статуэтку на стол.

– У меня тоже было такое впечатление, – кивнул Игорь Петрович. – Но ты думаешь, я не заставил продавца при мне сделать рентген? Вот справка: «Статуэтка сидящего мудреца выполнена из цельного материала…»

Рядом с фигуркой легла половина листа бумаги с фиолетовым штампом в углу и круглой печатью на подписи под неразборчивым текстом.

– Да и невозможно склеить из стольких осколков, – вмешался Сухомлинов. – Для этого надо вначале разбить ее вдребезги, а потом собрать заново! Нонсенс! Это какой-то древний прикол, который может увеличить ее ценность в десятки раз!

– Фарфор и так прет в гору! – сказал Охотников. – Помните, я молочник с двумя чашечками и блюдцами за восемь рублей купил в комиссионке? Фабрики Кузнецова?

– Помню, – кивнул Сухомлинов. – Ты еще хвастался, когда мы Феликсу возвращение имени отмечали. Мол, может, из этой чашечки сама императрица пила кофеек. Александр Исакович, царствие небесное, вроде сомневался, а ты говорил, что за них скоро и тысячу дадут…

– Почему «хвастался»?! – победно протрубил Охотников. – За десять тысяч с руками оторвут! А ты, Феликс, не сомневайся, не склеенный он. Это легко проверить, но я честью клянусь, не склеенный!

– Дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, – прозвенел фарфоровый китаец. Теперь голова у него качалась справа – налево и обратно: нет, нет, нет…

– Глянь, он сам подтверждает! – показал пальцем Сухомлинов. – Ты что, ему голову покрутил?

– Да нет, ничего я не делал, – растерянно пожал плечами Граф.

– Значит, Игорь подстроил! Только хватит, пора переходить к моему подарку!

Рядом со статуэткой легла коробочка для кольца.

– Открывай, Феликсушка!

И снова солидный Граф превратился в ожидающего чуда мальчишку. Крышка откинулась. Вместо кольца в прорезь на черном бархате была вставлена небольшая желтая монета.

– Ух ты! – повторил Граф, вынимая монету и вертя в руках. – Это то, о чем я думаю?

– Золотой доллар США, 1849 года, из первой чеканки! – торжественно объявил Сухомлинов. – Сам понимаешь, что это значит!

– Спасибо, дорогой Петр Лукич, спасибо! – зачарованно проговорил Граф, рассматривая нумизматическую легенду.

– Трещин и царапин на нем, надеюсь, нет? – спросил адвокат и бросил насмешливый взгляд на Охотникова. Тот только криво усмехнулся подначке товарища.

– Нет, нет, идеальная сохранность! – выдохнул Граф и вернул подарки в коробки.

– Теперь пусть отнерестится Сергей наш Сергеевич, да продолжим чествования именинника. А то выпить хочется!

Три пары глаз выжидающе обратились к Пересветову. Тот, явно понимая, что опять попал не в цвет, неловко полез в небольшую сумку.

– Вы извините, я впервые в вашей компании и порядков не знаю, – пробормотал он и выложил на стол золотые часы «Луч» Ленинградского часового завода на плетеном золотом браслете. Вот…

– Слабовато, молодой человек, – покровительственно произнес адвокат.

– Ну, зачем так, Петр Лукич, – укоризненно сказал Граф. – Очень даже пристойно! Я давно хотел приобрести такие…

– И еще вот, – Сергей Сергеевич протянул имениннику книгу в твердом переплете и с яркой обложкой. – Здесь про одну очень древнюю вещь… Коллекционеру должно быть интересно…

Охотников и Сухомлинов переглянулись, и их взгляды выражали одну и ту же мысль: «Да он полный идиот!» Хотя оба понимали: идиот или нет, неважно, обтешется, а вот то, что папа у него большой начальник – гораздо важнее… Потому и приняли балбеса в свою компанию, пригрели… Но и воспитывать, конечно, надо!

– Книжки читать мы, конечно, любим, – начал адвокат елейным тоном, так он начинал выступление в суде, когда готовился выставить прокурора дураком, предъявив доказательства, полностью разбивающие его позицию. – Только времени не хватает. На книжках ведь много не заработаешь…

Может быть, он хотел продолжить, но оборвал речь на полуслове.

Граф схватил книгу с гораздо большим трепетом, чем только что принимал редчайшие раритеты. Казалось, он забыл про остальные подарки. Внимательно рассмотрел обложку, посмотрел оглавление, пролистнул страницы.

– А ведь в самую точку попал Сергей Сергеич! – произнес он наконец.

– Да что ж это за книга такая, Феликсушка? – удивился Охотников.

– Да, да, про что? – подыграл товарищу адвокат.

– Про мой перстень!

Граф аккуратно положил книгу рядом с антикварными раритетами.

– «Артефакты мировой религии: мифы и реальность», – прочитал вслух Охотников.

Все замолчали, рассматривая нетолстый томик. В центре обложки был нарисован перстень, на котором лев держал в пасти черный камень. Точно такой перстень не раз рисовал Граф, точно такой перстень видел в Эрмитаже Александр Исакович Бернштейн, об этом перстне постоянно рассказывал сегодняшний именинник, завладеть им было мечтой всей его жизни… Это меняло дело и совершенно изменяло оценку подарка!

– Молодец, Сергей Сергеич, сегодня ты обошел на повороте нас, стариков! – уже без издевки произнес адвокат, вертя в руках книжицу. – А кто такой этот Трофимов?

– Какой еще Трофимов? – вскинулся Охотников.

Сухомлинов поднял книгу и показал всем заднюю обложку с фотографией какого-то типичного лоха в очках.

– Он автор этой лабуды… То есть, этой интересной книги… Вот, тут написано: кандидат наук, работал в Эрмитаже, нашел среди архивных экспонатов перстень, фигурировавший во многих легендах, и тщательно изучил его настоящую судьбу…

– Дорогие друзья, мы ведь не в библиотеке! – поднял бокал альбинос. – Всему свое время! А сейчас мы должны надлежащим образом отметить день рождения нашего друга! За здоровье самого компетентного знатока артефактов древности!

Дальше все покатилось по наезженным рельсам. Выпили. Закусили. Еще выпили. Опять закусили. Заглянул директор, спросил, все ли в порядке у уважаемых гостей, не надо ли еще чего-нибудь? Его пригласили присесть и разделить трапезу. Он деликатно уклонился, сказал – дела ждут. На самом деле он знал, что в узкий круг таких людей попадать не надо, потом себе дороже обойдется.

– А помнишь, Феликс, как мы тебе в шестьдесят первом именины праздновали? – сказал вдруг Охотников. – Когда ты имя родовое себе вернул?

Сухомлинов повернулся к Пересветову и пояснил:

– Мы ему настоящую фамилию обмывали. А то ведь в роду у него одни князья да графы, а после революции они стали врагами рабочих и крестьян, вот его дед и придумал исконно трудовое имя: «Передовик Пятилетки»! Вот под таким имечком он и проходил полжизни…

– Было дело, было, – согласился Феликс. – Сейчас меня называют Графом, а по существу я ведь из княжеского рода. А князь – он повыше графа будет! Только, в отличие от паспортных имен, погоняла не меняются…

Он потянулся через стол, зачерпнул ложечкой из стоящей во льду серебряной вазы севрюжью икру, положил на намазанный маслом кусочек еще горячей булки, выпил очередную рюмку водки и с удовольствием закусил.

Сухомлинов внимательно смотрел на его руки.

– Помню, Александр Исаакович тебя за неосторожность корил, – вздохнув, сказал он. – Мол, маникюрша домой приходит, парикмахер. Еще спрашивал: «Не боишься?» А ты никаких выводов не делаешь, до сих пор с маникюром ходишь, небось, еще и педикюр делаешь…

– Ну и что? – ответил Феликс, снова наполняя рюмку и набирая икры полную ложку с горкой. – Я делаю то, что всем семейным укладом приучен… Да и времена-то сейчас другие, помягче!

– А кто такой этот Александр Исакович? Вы его часто вспоминаете, – спросил молчащий до сих пор Пересветов.

Сидящие за столом переглянулись.

– Товарищ наш… Очень солидный человек, иконами занимался. И такую коллекцию собрал! – сказал адвокат.

Сергей Сергеич заерзал в нехороших подозрениях.

– А где же он?

Наступила долгая пауза.

– К сожалению, ушел из жизни, – сказал, наконец, Охотников. – Нежданно. Раз – и ушел…

– Не так уж и нежданно, – добавил Сухомлинов. – Неприятности у него были. И арестовывали, и блатные ему угрожали.

– Вот даже как! – удивился Пересветов. – Я и не слышал об этом…

– Да, Сергей Сергеевич, ты же в нашей компании, можно сказать, новичок. Собственно, на его место и пришел. Сын у него есть правда толку от него немного…

– Вот уж действительно не в отца пошел! – согласился Охотников. – Даже фамилию жены взял – не захотел Бернштейном быть…

– Ну, почему «не в отца»? – возразил Граф. – Телогреечку старую, кирзачи, шапку солдатскую, – помните, в которых папашка по рынку на Уделке рыскал, – до сих пор надевает, когда на «плешку» выходит: старательно маскируется под простого трудягу… И даже переигрывает – сейчас уже так не ходят! А «доскам» отцовым ладу дать не может, и продавать не хочет! Да и не понимает в них ничего! К тому же покойник в первой семье мало что оставил…

Теперь выразительно переглянулись Сухомлинов с Охотниковым. Уж больно пренебрежительно отозвался Граф о покойном товарище и его наследнике. А ведь не ему бы говорить в таком тоне…

– Ну, если уж вспомнили, давайте за Александра Исаковича поднимем. Помянем его светлую душу. Может, он сейчас смотрит на нас свысока…

– Свысока вряд ли, – перебил адвоката Граф.

– Я имею в виду с высокого облака. Смотрит на своих друзей с умилением и радуется, что живем мы хорошо и прятаться уже не надо. Ведь мы же, Сергей Сергеевич, настоящее имя нашему Графу на квартире праздновали! Потому что, если бы тринадцать лет назад мы вот так, в ресторан, закатились, то сразу бы на карандаш к ОБХСС[3] попали: на какие такие доходы жируете?! Это сейчас вольнее становится, и жить легче…

Они выпили. Все осушили рюмки как и положено, до дна, а Феликс лишь пригубил и поставил на стол.

– Неправильно поминаешь, Феликс, – заметил Охотников. – Если и было что между вами, так и забыть уже пора!

– Это точно, – согласился Сухомлинов.

– А что же было у вас такое? – снова полюбопытствовал Сергей Сергеевич.

– Да многое было, – глядя в сторону, буркнул адвокат.

– Что «многое»?! – повысил голос Граф. – Что вы перемигиваетесь? Что вы переглядываетесь да на меня косо смотрите? Новый человек в нашей компании что подумает? Хотя не такой уж и новый – пять лет вместе тремся. Так пусть знает, как все было на самом деле. Не я во всем виноват… Я все честно сделал, слово свое сдержал!

– А что же случилось? – не успокаивался Сергей Сергеич.

– Я перстень искал свой, фамильный, вот этот! – Феликс поднял полученную книгу, ткнул пальцем в обложку. А он в Эрмитаже оказался. Ну, и попросил я Бернштейна покойного достать его мне…

– Из Эрмитажа достать? – изумился Сергей Сергеич.

– Из Эрмитажа, из Эрмитажа… Что тут особенного? Есть специалисты, которые и из Грановитой палаты достанут то, что надо!

– Нууу, – протянул Пересветов. – Я в этих вопросах не понимаю.

– Так вот, и мы не понимаем, – ядовито вставил Сухомлинов. – Я, как адвокат, так особенно! Феликсушка наш попросил Александра Исаковича с нужными людьми поговорить. А тот доктором работал, венерическим, знакомые у него всякие были. Вот и потолковал с блатными. Денежку им передал…

– Передал или нет – неизвестно, – вставил Феликс.

– Передал, передал, Феликсушка, не бери грех на душу. Не подумаю я никогда, что Александр Исакович подлянку такую сделал. Да и не стали они бы без денежки работать. Не такие это людишки…

– И что получилось? – спросил Пересветов в очередной раз.

– Да нехорошо как-то получилось, – пожал плечами Сухомлинов. – Наперекосяк все пошло. Перстень-то из Эрмитажа вынули, только сторожа в живых не оставили! А дальше больше – непонятки начались: один блатной убит, второй, а потом организатор этого дела по этапу на север поехал. А перстень куда-то исчез, и деньги пропали…

– Немалые деньги, – встрял Феликс. – Десять тысяч!

– Короче, много бед случилось, и все они на Александра Исаковича легли.

– А на меня не легли? – прицепился Феликс. – Что это за привычка все мимо меня грузить? Бернштейн ваш мне всегда говорил: что так размашисто живешь, разве тебе две жизни намерено? Но я одной жизнью так и живу, а он уже где?

– Грешно-о-о говорить так, Феликсушка, грешно-о-о, – протянул Охотников. – С каждым беда может случиться. А деньги-то для тебя не смертельные!

– Да тут дело в принципе. Я бы еще столько же отдал. Мне только перстень нужен!

– Да что же это за перстень такой? – воскликнул Сергей Сергеич.

– Это отдельная статья, – протянули Охотников и Сухомлинов одновременно.

– Статья все та же! – раздраженно сказал Феликс. – Прапрадеда моего перстень!

– Ну, не совсем так, – уточнил Сухомлинов, проявляя адвокатскую натуру и склонность к крючкотворству. – На сегодняшний день это спорный объект имущества…

– Стрелялся он из-за него, – пропустив мимо ушей реплику, продолжил Феликс. – И погиб. Причем прапрадед-то дуэлянтом был. А застрелил его лох зеленый, который пистолет в руки впервые взял. Только перстень у него был на пальце!

– А что, это роль сыграло, думаете? – спросил Сергей Сергеич.

– Уверен, – кивнул Феликс. – Уверен. Мы давно древностями занимаемся, сталкивались. Бывает, икона хорошему человеку желания выполняет, а плохого наказывает. Или какая-нибудь старинная штучка беду сулит. Так вот, этот перстень, удачу приносил, факт. Потому я его и хочу получить. Только ушел он в неизвестном направлении, провалился в блатной мир. И где он, как его достать – не знаю. Вот книжку твою прочту, может, что-то и прояснится…

– Ну что ж, – чтобы сгладить возникшее в компании напряжение, Пересветов широко заулыбался, налил всем и поднял бокал. – Давайте за это и выпьем. Пусть желание уважаемого Графа после этого дня рождения исполнится. Это будет подарок судьбы!

Зазвенел хрусталь, и они выпили в очередной раз. А тут и основные блюда подоспели – седло барашка, цыплята-табака, плов по-хански… Напряжение рассосалось, возникшая было неприязнь исчезла, да и разговоры вернулись в обычное застольное русло. На десерт подали торт из мороженого, потом наступило время прощания, сытые и захмелевшие гости расходились довольными, искренне обнимая хозяина. Словом, торжественный обед удался на славу!

Но Граф так не считал. Проводив сотрапезников, он остался, будто бы расплатиться, но уходить не торопился: сел в уголке кабинета, в глубокое кресло под торшером, поставил на журнальный столик рядом фарфорового китайца и стал с интересом перелистывать подаренную книгу. Но сосредоточиться не мог: в душе шевелились неприятные мысли.

«Вот оно, значит, как, – с горечью думал он. – Друзья друзьями, а камень за пазухой держат… Всё Бернштейна моей жертвой считают! Я, получается, его свел в могилу… А почему, собственно? Человек не первой молодости, нервничал много, в конце концов сердце и не выдержало… Я-то при чем?»

Китаец смотрел на него и улыбался искусно нарисованным ртом. И иногда казалось, что рот не нарисованный, а настоящий, и между тонкими губами проглядывают прокуренные зубы… Странно смотрел и странно улыбался. Как будто живой. И знает про него все…

Граф встал, подошел к столу, плеснул в бокал коньяка, выпил, бросил в рот несколько виноградин. Можно обмануть друга, можно перехитрить врага, но самого себя не проведешь! Он знал, что слухи и подозрения появились не на голом месте и известная доля вины в его действиях присутствует. Дело в том, что все «антикварщики», во всяком случае солидные фигуры, а не рядовая шелупень, имели своего «ангела-хранителя», который носил погоны и принадлежал к одному из правоохранительных ведомств. За информацию и специфические услуги, курирующий офицер, которого подопечные чаще считали не ангелом, а представителем противоположного, «темного» лагеря, оказывал протекцию своему информатору и обеспечивал ему защиту и режим наибольшего благоприятствования – то, что в последующие годы стало называться «крышей».

Такой «крышей» у Графа был в то время капитан Семенов, который служил в ОБХСС и как раз работал по линии антиквариата, фарцовки и прочим направлениям, которыми они успешно занимались – иконы, связи с иностранцами и так далее. И надо сказать, что когда Бернштейн не смог или, как Граф думал «не очень захотел» вернуть взятые деньги, а перстень, пропавший из Эрмитажа, так и не оказался в коллекции Юздовского, тот сильно обиделся. И шепнул на ушко своему куратору, что именно Бернштейн организовал ограбление Эрмитажа, а занимался этим музейный вор, специально выписанный из Ростова. Надо сказать, что Семенов добросовестно организовал проверку этого сигнала: подключил уголовный розыск, оперативники выезжали в Ростов, но ничего раскопать не смогли…

Потом Бернштейна несколько раз задерживали на «толкучке», каждый раз вызывали на допросы, вроде бы для уточнения обстоятельств, но в числе прочего спрашивали, не знает ли он, где находится перстень, похищенный в Эрмитаже, который никакого отношения к задержаниям не имел… Конечно, сделано это было так топорно, что Александр Исакович заподозрил, откуда ветер дует, и поделился своими подозрениями с окружающими. На Графа стали косо поглядывать, некоторые даже перестали с ним общаться. Он не обращал на это внимания, но через какое-то время Александр Исаакович скоропостижно скончался: сердце не выдержало нервных стрессов и постоянного напряжения. Это сразу изменило оценку скрытого конфликта: смерть перевесила десять тысяч рублей, которые не играли в жизни Графа существенной роли. И виновной стороной молва признала именно его! Но с тех лет много воды утекло, а оказывается, не забыта давняя история, и отношение к нему как к виновнику в смерти товарища, не изменилось.

«Да, хороши друзья, – подумал Юздовский. – Как говорится, «“таких друзей водить в музей”!»

Он усмехнулся: поговорка для их компании вполне подходила: они часто залетают в музеи, как стервятники в поисках поживы…

«Ладно, нужно держать ухо востро и спиной к ним не поворачиваться», – подумал он, подмигнул китайцу и вновь принялся листать книгу. История перстня его очень увлекла. Он погрузился в нее настолько, что даже забыл о течении времени. Официант несколько раз заглядывал, но не беспокоил важного гостя.

Однако, заглянув в очередной раз, все же деликатно потрогал его за плечо.

– Феликс Георгиевич, там вас какой-то человек спрашивает.

– Какой еще человек?

– Не знаю, незнакомый. Сказал, что ему подсказали, где вас можно найти. У него к вам консультация.

– Консультация? Если все ко мне будут с улицы приходить в ресторан и консультироваться, так мне и обедать некогда будет! – раздраженно сказал Юздовский. – Может, он еще ко мне домой заявится?

– Так что, прогнать его?

Граф задумался.

– Не надо. Так и быть, приму ради своего Дня рождения. Пусть зайдет. А ты принеси мне ликерчика…

Юздовский был не совсем искренен. Просто на душе было холодно и пусто, и он согласился принять неизвестного просителя только для того, чтобы это одиночество развеять. Через несколько минут в кабинет зашел человек. Он явно был не из того круга, в котором привык общаться Граф. По виду – настоящий очкастый ботаник, но, судя по стеклам-хамелеонам, и по костюму, он не был обычным лохом, которые толпами бродят по Невскому. Поздоровавшись, он, повинуясь жесту графа, сел в кресло напротив. И тут заметил лежащую перед Графом книгу.

– Вот здорово! – улыбнулся он. – Вы как раз читаете мою книгу, какое совпадение!

– Как «твою книгу»? – скривился Граф. – Эту книгу мне только что подарили товарищи.

– Понятно-понятно, – закивал головой проситель. – Я Трофимов Иван Родионович, я ее написал!

– Что? – изумился Юздовский и повернул к себе заднюю обложку. Посмотрел на фото автора, перевел взгляд на вошедшего. На лице отразилось изумление. – Вот это да, действительно, нарочно не придумаешь! Так это вы работали с перстнем? – Граф доброжелательно улыбнулся, встал и протянул руку. – Позвольте представиться: Юздовский Феликс Георгиевич!

Надо сказать, что теперь поведение Графа изменилось – он смотрел на Трофимова уже не как на неизвестного просителя, а как обычно смотрел на людей, с которых думал получить деньги – заинтересованно и уважительно. Правда, когда он добивался своего, и заинтересованность, и уважительность пропадали неизвестно куда. Но пока он еще этого не добился.

Теперь изумился Трофимов.

– Мир тесен! – воскликнул он. – Нет, ну разве бывают такие совпадения? Ведь я хорошо знаю историю вашего предка, и про эту дуэль…

– А не выпить ли нам за столь знаменательную встречу, уважаемый Иван Родионович? – воскликнул Граф. – Думаю, нас неспроста свела судьба!

При этих словах лицо Трофимова помрачнело. Подспудная мысль о «третьей силе» выскользнула наружу и испортила настроение.

– Да, да… Ну, давайте выпьем… Хотя я небольшой любитель…

Они выпили, настроение улучшилось. Юздовский расспрашивал: действительно ли движение перстня можно отследить на протяжении тысячелетий?

– Во всяком случае, заметная часть пути мне известна, – с гордостью ответил Трофимов. – Сейчас я жду известий от английских коллег об очередном отрезке его движения. Ведь этот артефакт оставлял за собой заметный след, он влиял на судьбы людей: одних возвышал, других низвергал…

– А определить его местонахождение сейчас вы можете?! – с жадным любопытством спросил Юздовский. – Я готов хорошо заплатить!

Доцент развел руками.

– Увы, я же не сыщик. Я работаю с документами прошлых лет, а не с людьми из криминального мира…

– Жаль. Но вы держали его в руках?

– Держал.

– И что вы про него скажете?

– Это мощный энергетический носитель. Иногда энергия прорывалась наружу – он сильно обжег руку моему коллеге. А когда я тут же взял его, он был совершенно холоден…

– Но он обладает сверхъестественными свойствами?

– Как вам сказать, – Трофимов уже натренировался отвечать на такие вопросы. И снова он ходил вокруг да около, не затрагивая тех сторон, которые могли противоречить теории марксизма-ленинизма, и, конечно, не затрагивая никакую мистику. Во всяком случае, о судьбе Киндяева, разорванного самым настоящим львом в цирке, упоминать он не стал.

Время летело быстро, они говорили долго, за окнами стемнело. Юздовский стал терять интерес к посетителю, пора было заканчивать разговор.

– А вы по какому вопросу? – наконец поинтересовался он.

– У меня к вам консультация, – Трофимов полез в карман, вынул картонную коробочку, раскрыл и аккуратно положил на журнальный столик большую монету.

– Ооооо, – протянул Юздовский. – Тирский шекель… Похоже, это подлинник!

– Это редкая вещь? – спросил Трофимов.

Граф бросил на него острый взгляд.

– А вы не знаете?

– Ну, как вам сказать… – замешкался Трофимов.

– То есть, вы хотите сказать, что эта вещь попала к вам бесплатно? Но найти ее вы не могли: античные монеты начала эры на дороге не валяются!

– Ну, если говорить точнее, мне ее подарили.

– Это царский подарок, – сказал Граф. – Эта монета на аукционе может стоить десять, двадцать, а может быть, и тридцать тысяч долларов. Все зависит от ее истории. На нее есть сертификат?

– Сертификата нет, – пожал плечами Трофимов.

– Это, конечно, уменьшает стоимость. Кстати, вы не хотите ее продать?

– Нет, я как-то не планировал.

– Ну, ладно, – Юздовский наморщил лоб, как всегда, когда в голову приходила внезапная мысль. На улице темно, а этот лох носит в кармане целое состояние. Один звонок Коробейнику, и антикварная монета сменит хозяина и украсит его собственную коллекцию!

– Не хотите ли еще выпить? Давайте посидим, поужинаем!

– Дзинь-дзинь… Дзинь-дзинь…

Граф вздрогнул. Фарфоровый китаец в упор разглядывал его строгим взглядом и отрицательно качал головой. «Не вздумай!» Ему показалось, что он расслышал эти слова в холодном фарфоровом звоне. Или эта мысль сама зародилась прямо в мозгу. У него похолодела спина.

– Спасибо, Феликс Георгиевич, я пойду! – Трофимов встал. Они обменялись телефонами. Граф вызвал официанта и распорядился, чтобы тот проводил гостя до такси. Расстались они дружески.

Глава 5

Случайная измена

Через несколько дней позвонила журналистка Еремина.

– Здравствуйте, Иван Родионович! С возвращением вас!

– Спасибо!

– Вы меня помните?

– Конечно, Лена…

– О! После стольких впечатлений не забыли имени… Очень приятно! Тогда вы должны помнить, что обещали вернуться к интервью…

Трофимов был рад звонку и хотел, чтобы продолжение их знакомства не сводилось к обыденной рабочей встрече.

– И это помню. Ну, в прошлый раз вы меня приглашали, а теперь моя очередь. Давайте в «Гостином дворе» в 17 часов.

– Ну, так нечестно! Вы же в тот раз сами расплатились!

– Неважно. Главное – кто делает приглашение.

– Ну, если так… Тогда до встречи, Иван Родионович! – радостно сказала Лена.

Трофимов с удивлением заметил, что ему приятно слышать своё имя из её уст.

Перед встречей он надел новый костюм, под хмурую погоду подошел привезенный из Германии длинный плащ. Иван Родионович волновался, торопил время и одновременно тормозил его, даже купил три розы и пришел на четверть часа раньше. Моросил мелкий дождь, стоять у ресторана с цветами было слишком приметно, и он прогуливался – полквартала в одну сторону, полквартала в другую, держа букет, как веник – бутонами вниз, чтобы не бросался в глаза. Но при этом не сводил взгляда с входных дверей и подходов к ним.

Лена пришла точно в назначенное время. Тонкую фигурку в белом плаще он заметил издалека, бросился наперерез, вручил цветы.

– О, какая приятная неожиданность! – воскликнула девушка. Легкий, почти незаметный, но искусный макияж превратил ее из журналистки в киноактрису, выходящую на съемочную площадку. – Первый раз перед интервью мне дарят розы! После – бывает…

– Значит, вы хороший интервьюёр! – нашелся Иван, хотя почувствовал укол ревности. – Или интервьюер?

– Не знаю, – улыбнулась она.

Они сдали на вешалку плащи, причем оба номерка седоусый дородный гардеробщик отдал Трофимову – очевидно, солидный джентльмен в хорошем костюме с галстуком внушал доверие. А может, номерок дамы всегда отдают мужчине – Иван Родионович не особенно разбирался в подобных тонкостях. Но если и был удивлен, то виду не показал.

Народу в ресторане было немного – большой, высокий, ярко освещенный зал производил впечатление почти пустого.

– Пойдемте вон туда, к окошку! – с видом завсегдатая предложил Иван.

На самом деле он был здесь единственный раз, когда коллега пригласил всю кафедру на день рождения.

– Конечно! – кивнула Лена и привычно пошла впереди. На ней было обтягивающее платье цвета морской волны, сумочка в тон, дымчатые колготки и черные «лодочки» на высокой «шпильке». Трофимов пожирал глазами точеную фигуру, мысленно гладил нежную белую кожу в глубоком треугольном вырезе на спине и четко очерченные нейлоном ноги.

Проворный официант отодвинул для девушки стул и мгновенно принес меню, которые своей толщиной напоминали кандидатскую диссертацию Ивана Родионовича, только переплеты были посолидней.

Лена уверенно заказала крабовый салат и запеченную осетрину, Трофимов, запутавшись в обилии предлагаемых блюд, выбрал то же самое.

– Что будем пить? – поинтересовался он.

– Я думаю, коньяк. Во-первых, мы его пили в прошлый раз, а во-вторых, сегодня торжественное событие.

– Разве? Какое же?

– Конечно! Не каждый день я хожу в рестораны с такими известными и заслуженными учёными!

– Звания заслуженного деятеля науки я не получил, и неизвестно – получу ли когда-нибудь. Поэтому какой я заслуженный?! Обычный доцент, каких много.

– Нет, не обычный, – серьёзно ответила Лена. – К обычным доцентам, и даже профессорам, не набиваются в аудиторию студенты с других факультетов, да так, что яблоку негде упасть! Обычные не ездят на научные конференции за рубеж, не пишут интересных книг… Да и я с обычными не встречаюсь.

Последнюю фразу она выделила голосом, будто подчеркнула.

Трофимов был польщён и взволнован: значит, она тоже рассматривает эту встречу не как рутинное интервью, а как свидание?!

– Давайте лучше не обо мне!

– Давайте! А, кстати, как вы съездили? Было что-то интересное?

– Конечно. И доклады, и экскурсии, и знакомства. Я подружился с профессорами из Англии, Германии, Франции… Мы и жили вместе, и гуляли по Иерусалиму… Это удивительный город, когда там находишься, то не сомневаешься, что Христос действительно ходил по этим улицам, а потом случилось то, что случилось…

– Кстати, а прояснили ли вы что-то с моим вопросом?

– Которым из них?

– Который я задавала на лекции и который мы обсуждали на прошлой встрече. Мне показалось, что вы уходили от ответа. И обещали определиться после возвращения с конференции…

– Вы имеете в виду…

– Я имею в виду оценку известнейшего предательства в человеческой истории. Тридцать тирских шекелей – это много, мало или в самый раз?

– Этот вопрос мне там задавали многократно. Как будто сговорились!

– Но думаю, там вы отвечали откровенней…

– А почему вас так это интересует?

– Я сейчас занялась темой предательства. И его цена – только один аспект моих интересов!

– Иван, ты зачем забиваешь девушке головку всякими глупостями? – раздался сзади густой сочный бас. – Или не о чем больше поговорить с красавицей?

Голос был знакомый, причем настолько, что Трофимов вскочил, развернулся и оказался лицом к лицу с вельможного вида импозантным мужчиной в темно-синем костюме, тщательно отглаженной белой сорочке, с красным шейным платком в распахнутом вороте и вдобавок в шляпе с загнутыми полями: переднее – вниз, на лоб, заднее вверх, над коротко стриженным затылком. Ну, где вы видели в Советском союзе шейные платки и шляпы под костюм? Да еще в ресторане? Такое позволить мог только один человек: профессор Афористов Сергей Ильич, который и стоял перед ним собственной персоной.

Его боялись и уважали. Преклонялись и поклонялись: мировое светило, лауреат всех на свете премий, почетных званий и государственных наград, не связанных, правда, с боевыми действиями. Занимал большие посты «в верхах», ныне зав кафедрой истории ЛГУ. Историк мирового масштаба с фантастической памятью и безграничными знаниями, который, казалось, не столько изучает историю, сколько припоминает ее, как собственное детство или юность… Автор ставших уже классическими трудов по древнему Египту, Палестине и Междуречью…

Масштаб этой личности, ореол ученой славы и скандальности, окружающий ее, вызывал трепетное почтение не только у студиозусов, но и у профессоров, проректоров и даже ректоров ведущих вузов. Высокий, худощавый, с крючковатым носом и цепкими, пронзительными глазами, Афористов – великий и ужасный!

И так же безмерно его боялись. Трепетали. Афористов был знаменит не только своими трудами и открытиями, но и тем, что зарубил добрую сотню диссертаций и добился лишения всех ученых степеней и званий нескольких известных московских академиков, уличив их в еретическом противоречии постулатам исторического материализма. При этом сам никогда не скрывал своего прохладного отношения к догмам марксизма и даже допускал критические высказывания о том, что допускалось только хвалить и возвеличивать… Причем это непостижимым образом сходило ему с рук. И он никогда не боялся ни начальства, ни парткома, ни профсоюзного комитета, ни общественного мнения. Вот и сейчас рядом с ним стояла молоденькая, не больше девятнадцати лет, красивая брюнетка с прической карэ, которая крепко держала его под руку, а он даже не делал попытки освободиться и изобразить, что они только что случайно встретились.

– Знакомьтесь, это Наташа, самая способная из моих студенток, отличница! – перехватив взгляд Ивана, представил спутницу Афористов. – Она действительно очень талантливая, и ее ждет большое будущее! С моей, разумеется, помощью! Я ведь люблю наставлять молодежь на путь истинный!

Девушка заулыбалась и еще теснее прижалась к профессору. На ней было дорогое голубое платье с открытыми плечами и туфли на высоком каблуке, приобретенные явно не без помощи наставника молодежи Сергея Ильича.

– А это Лена Еремина, знаменитая журналистка! Она берет у меня интервью, – сказал Трофимов. – А это знаменитый ученый профессор Афористов…

– Ну, раз мы все такие знаменитые, – с иронией произнес профессор, – то, может, будем сидеть за одним столом?

– Конечно, Сергей Ильич, садитесь с нами!

Сразу стало веселей: профессор рассказал смешной анекдот, официант, не дожидаясь заказа, принес вновь прибывшим коньяк, шампанское и два салата «Столичный». По предложению Афористова, мужчины стоя выпили за прекрасных дам, и даже официант, осознавая важность момента, замер с блокнотом по стойке «смирно».

– Принеси нам, Илюша, цыплят, – небрежно махнул рукой Сергей Ильич, твердо поставив рюмку на стол – будто печать оттиснул. – Скажи Арсену, что для меня. Пусть постарается, я с девушкой…

То, что девушка годится ему в дочери или даже во внучки, профессора совершенно не смущало.

Салаты съели быстро, и коньяк стремительно подходил к концу, хотя запас анекдотов у Афористова был неиссякаем. Но вдруг он посерьезнел.

– Однако, мы вас перебили! Что вы там говорили о цене предательства?

Лена пересказала суть своего вопроса.

– Ну, а что по этому поводу думает специалист в древней истории?

Трофимов вздохнул.

– Сколько можно обсуждать одно и то же? Вопрос уже давно решен. В веках звучит уничижительная фраза: «Продал за 30 сребреников!». То есть задёшево продал свою честь, совесть, достоинство…

– А может, здесь проявляется осуждающая оценка самого факта предательства как такового? – лукаво улыбнулся Афористов.

– Тогда бы и презрительно говорили: «Продал за миллион, ни чести, ни совести…» Только я таких осуждений не слышал!

Афористов кивнул.

– Пожалуй! Большая сумма смягчает оценку предательства…

– Но ведь эта сумма и была большой по тем временам! – вмешалась Лена. – Вы же сами сказали на лекции, что хватило бы купить и баранов, и волов, и разведённую женщину… Для простого человека это были очень приличные деньги! Даже римский воин зарабатывал их два с половиной года!

Отличница Наташа, восхищенно переводящая взгляд с Трофимова на Афористова и обратно, изумленно взглянула на журналистку. Очевидно, по ее представлениям, женщины не должны вмешиваться в споры между учеными мужами. Особенно по вопросам, выходящим за пределы учебной программы вуза. Иван Родионович подумал, что она чем-то похожа на Стрекозу с философского факультета.

– У меня есть еще одно объяснение: слова «30 сребренников» вовсе не отражают их номинальную стоимость – это просто эквивалент самого печально знаменитого предательства в истории человечества, – добавил Трофимов. – Его условная цена!

– А какова реальная цена? – настаивала Лена. – Я хочу подготовить публикацию, а в статье должны быть всем понятные суммы!

Афористов задумался.

– Ну, давайте попробуем прикинуть… Римский воин зарабатывал столько за два с половиной года… Приравняем его к нашему лейтенанту, мой племянник получает 250 рублей в месяц, значит, выходит 7500. Можно купить хорошую машину…

– А сколько можно купить женщин? – Лена чуть заметно улыбалась. И взгляд, и улыбка были вызывающе откровенными, точь-в-точь, как тогда, на лекции, когда Иван подобрал им неприличный, но точный эпитет.

– Ну, некоторые женщины не имеют цены, – сказал Афористов. – Вот, как, например, здесь присутствующие. Некоторые стоят довольно дорого. А некоторые – совсем дешево. Но они ведь не продаются навсегда, только отдаются во временное пользование. Это скорей договор аренды, так что сопоставить цены не удастся…

Он быстро разлил по бокалам остатки коньяка.

– Я предлагаю выпить за тех женщин, которые не имеют цены – за Лену и Наташу! Мужчины пьют стоя, женщины – до дна!

Афористов пружинисто вскочил и встал наизготовку: поднес бокал к губам и даже отставил локоть, как делают офицеры.

– И за Ирину! – дополнил Трофимов и тоже поднял локоть.

– А это кто? – недоуменно хлопнула глазками отличница. Она была единственной, кто ничего не понял.

– Все правильно: Ирина Васильевна – супруга Ивана Родионовича! – объявил Афористов. Лена понимающе кивнула. Они выпили.

Принесли основные блюда, Афористов заказал еще коньяка. Некоторое время ели и пили молча, но потом Лена вернулась к прежней теме.

– А вы, дорогие мужчины – такие галантные, такие мужественные, такие благородные, – способны предать? – вдруг спросила она. И добавила: – Чисто теоретически, хотя бы…

– Разве что за тот миллион, о котором говорил мой молодой друг! – засмеялся Афористов, вытирая жирные губы салфеткой. – Но мне некого предавать. Поэтому миллиона мне никто не предложит…

– А вы, Иван Родионович?

– У меня та же ситуация, что у Сергея Ильича, – кивнул на профессора Трофимов.

– Некого предавать? А жену? – Наташа впервые за вечер открыла рот не для того, чтобы есть. – Ведь она вам очень дорога? Но если за миллион?

– Браво, девочка, это глас не юной студентки, а взрослого мужа, кандидата наук! Может даже, и доктора! – восхитился Афористов. – Мяч на вашей половине, дорогой Иван!

– Я даже не хочу это обсуждать в силу совершеннейшей очевидности ответа! – отмахнулся Трофимов. – Независимо от предложенной суммы предательство есть свойство бесчестности и низости натуры!

– И вам браво! – Афористов со скептическим видом несколько раз хлопнул в ладоши. – В теории ваш тезис выглядит красиво и со всех сторон безупречно! Но вот ведь как бывает… У нас в прошлом году только защитившийся аспирант написал жалобу на своего научного руководителя – профессора Петракова Виктора Николаевича. Дескать, приходилось и подарки ему дарить, и летний отдых обеспечивать у живущих на море родителей, и то, и се… А вдобавок неблагодарный профессор увел у него девушку-студентку!

– Ой, какой ужас! – воскликнула Наташа.

– Да, невинная и чистая душа, это действительно ужасно! Ведь подарки и отдых – дело житейское, а на студентке Петраков женился по взаимной любви, и они родили девочку! Только за аморалку и недостойное поведение Виктора Николаевича исключили из партии и уволили из вуза с волчьим билетом. А тот, кого он за руку привел в кандидаты наук, процветает – уже старший преподаватель, скоро получит доцента и прекрасно себя осознает! И никакого разговора о низости натуры вокруг него не идет. И сам себя он не считает негодяем…

– Так за что мы выпьем? – спросила Лена. Она сняла туфельку и поглаживала ступней под брюками ногу Ивана Родионовича, от чего тот испытывал совершенно новые, неизведанные в своей размеренной ученой жизни чувства.

– За относительность жизненных категорий! – Афористов поднял бокал. – Я знаю много уважаемых людей, занимающих солидные должности, обучающих молодежь, часто выступающих на собраниях и зовущих к победе коммунизма… Но при желании какой-нибудь правдоруб или ангажированный журналист – я не вас, Леночка, конечно, имею в виду, – может раскопать про них такое, что хоть за голову хватайся! Идеальных людей нет! Как, впрочем, ни в чем нет идеала! Я могу по памяти допустить неточность, но процитирую древний индийский трактат Хитопадеша: «Женщины обыкновенно доступны дурным людям, царь покровительствует недостойным, богатство достается скупцу…» И действительно – разве погода идеальна? Нет: сегодня жара, завтра мороз, послезавтра снег, а послепослезавтра – дождь… Идеальные места для жизни – где они? Нету! В пустыне Мохаве – плюс пятьдесят, на Южном полюсе – минус пятьдесят. Тут землетрясения, там засухи, подальше наводнения, совсем далеко – цунами, пыльные бури, тайфуны… И чтобы не сойти с ума, надо по другому смотреть на вещи и выбирать более мягкие и оптимистические оценки!

Они встретились глазами, и Трофимов увидел в них искорки. Не те, которые употребляются литераторами в метафорическом смысле, как проявление веселья или лукавства, а самые настоящие, огненные искры, словно внутри у него горел костер, стреляющий крапинками пламени…

«Да, это стопроцентный «носитель»! – подумал он. – И как ловко призывает терпимо относиться к мерзостям!»

– …Пьем за это, дорогой Иван Родионович? – веселый голос прорвался в затуманенное коньяком и размышлениями сознание.

– Конечно, Сергей Ильич! – отозвался Трофимов, понимая, что вступать сейчас в спор не время и не место.

Они выпили, и очередной графинчик коньяка опустел.

– Уже поздно, нам пора домой! – произнесла Лена и положила руку на плечо своему спутнику. – Вы меня проводите, Иван Родионович?

– Конечно! – с готовностью отозвался Трофимов, хотя в глубине души надсадно зудело беспокойство: уже двенадцать ночи, он никогда так не задерживался, тем более без предупреждения… Ну, ничего, проводит, и сразу домой! Сразу, сразу!

– Я вас довезу, у меня машина у входа! – торжественно объявил Афористов.

«Ну, тем более, – с облегчением подумал Иван Родионович. – Это ускорит мое возвращение!»

– А вдруг гаишники остановят? – все-таки остерег он профессора.

Наташа прыснула и глянула на него, как на полного дурака. Афористов тронул ее за руку и укоризненно сдвинул брови.

– Сотрудники госавтоинспекции очень сочувственно и внимательно относятся к представителям науки, – мягко объяснил он Ивану. – Они понимают сложность и важность нашей работы и всегда готовы прийти на помощь. Но сегодня они нам не встретятся.

Его слова сбылись полностью. Они совершенно беспрепятственно и с большим комфортом домчались до Лениного дома. Черная «Волга» с острым запахом новизны от кожаных сидений, летела быстро и плавно, как птица.

– Я салон переделал, двигатель помощней поставил, – небрежно пояснил Афористов, который вел машину левой рукой, а правой обнимал Наташу. – Так что ездить можно…

До Трофимова эти слова доходили, словно сквозь вату. Сладкую сахарную вату. Лена устроила на заднем кожаном сиденье такой дивертисмент, в котором он никогда ранее не участвовал, только видел один раз по закрытому каналу в парижской гостинице. Даже еще более бурный и неистовый. Может, так казалось оттого, что на этот раз у него был задействован не только канал визуального восприятия, но весь спектр ощущений: и осязание, и обоняние, и вкус, и слух… Девушка превратилась в Лакшми – многорукую индийскую богиню любви, которая обвилась вокруг него: ее руки одномоментно ласкали множество самых чувствительных мест неизбалованного трофимовского тела, а иногда было даже трудно разобрать – где ее руки, а где ноги…

Трофимов одновременно ощущал вкус коньяка на ее остром язычке и чувствовал его у себя в ухе вместе с возбуждающим нежным шепотом, от которого поднимались даже волосинки на спине, не говоря уже о верном дружке, никогда не попадавшем в такой оборот, но скорей жалевшем об упущенных возможностях, чем выражавшем недовольство новыми ощущениями… Иван одновременно вдыхал аромат тонких духов и естественные запахи тела, так ценимые опытными дон-жуанами: легкое благоухание девичьего пота, пробивающееся сквозь дезодорант и даже нежно украшающий его грубую тональность; притягательный мускусный душок, растворенный специальными благовониями, но справившийся с ними и рвущийся наружу… У Ивана оказалось тоже много рук, они гладили какие-то округлости, ныряли в какие-то складки, щелки, отверстия, преодолевали какие-то препятствия, срывали какие-то тонкие, почти воздушные завесы…

– Эй, ребята, вы там не заснули?! – подала голос отличница с переднего сиденья. – Нам тоже хочется поскорей добраться до постельки!

– Наташенька, будь деликатней! – доброжелательно прогудел Афористов.

Трофимов пришел в себя. «Волга» стояла у облицованной гранитом пятиэтажки сталинской постройки.

– Приехали, выходим! – сказала Лена. – Сейчас, только туфли надену. Смотри, не забудь мои вещи…

– Какие?

– Вот какие! – она что-то сунула ему в руки. Уже в свете фонаря над подъездом он рассмотрел, что это: красный кружевной лифчик, узенькие красные трусики и колготки.

«Волга», посигналив, уехала.

– Как ты все это сняла? – удивился Иван.

– Я?! Ну, ты даешь, доцент! Лучше застегни брюки! И мне платье тоже… Пойдем, нам на второй этаж!

«У двери прощаюсь и ухожу, прощаюсь и ухожу», – как заклинание мысленно повторял Иван.

Квартира Лены выглядела гораздо респектабельней, чем можно было ожидать от жилища корреспондентки «Вечернего Ленинграда»: не коммуналка, не «гостинка» и не «хрущевка» – просторная двухкомнатка, с высокими потолками и большими окнами, к тому же обставленная массивной старой мебелью из сороковых годов.

Справа располагался черный кожаный диван с валиками, сняв которые можно спать, вытянувшись во весь рост, с высокой спинкой, на полочке которой стояли знаменитые семь фарфоровых слоников, приносящих счастье, и с десятком маленьких, расшитых кошачьими мордочками, красных атласных подушечек. Над ним всю стену занимала картина «Мишки в лесу» в золотой раме, рядом стоял прямоугольный стол с толстой раздвигающейся столешницей, покрытый тяжелой плюшевой скатертью вишневого цвета с кистями. На эту скатерть Трофимов и вывалил вещи, которые держал в руках. Белье Лены гармонировало со скатертью, и он подумал, что художник мог бы нарисовать оригинальный натюрморт. Стулья с высокими спинками вокруг стола напоминали троны, в углу стояло большое кресло, накрытое ковриком, с потолка свисал похожий на глубокий зонт красный абажур с бахромой. Тусклое красноватое освещение придавало обстановке интимность будуара.

– Не удивляйся, это съемная хатка, – сказала Лена, словно прочтя мысли гостя.

– Однако, аренда равна цене однушки на Петроградке…

Лена улыбнулась.

– Думаю, у отличницы Сергея Ильича жилье не хуже!

«Прощаюсь и ухожу, прощаюсь и ухожу» – Трофимов тяжело повалился на диван. Сил идти куда-то у него не было. Да и желания тоже, тем более что его почуявший богатое угощение дружок имел вполне определенные и далеко идущие планы. Иван закрыл глаза и почувствовал, что комната тут же закрутилась вокруг! Он поспешно вынырнул из темноты и, уставившись в стол, остановил вращение.

«Как бы меня не вырвало! – мелькнула вполне реальная мысль. – Надо выпить крепкого чаю!»

– Лена!

Но хозяйки видно не было. Только в ванной лилась вода.

«Значит, ухожу не прощаясь!» – подумал он, не двигаясь с места.

Через несколько минут шум воды прекратился, и в комнату вошла совершенно голая Лена. Трофимов замер. В своей жизни он повидал немало обнаженных женщин – десятки, а может, и сотни. Многочисленные варианты Психеи, Венеры-Афродиты, Елены Прекрасной, Ариадны, бесконечные ряды греческих и римских богинь и мифологических красавиц в самых различных позах: спящих, бодрствующих, купающихся, омывающих себе ноги… В Эрмитаже, Лувре, Дрезденской галерее и Мюнхенской пинакотеке; мраморных, бронзовых, изображенных красками на холстах…

Но живую голую женщину ему довелось лицезреть только одну – свою собственную супругу Ирину, которая раскованностью не отличалась и требовала всегда выключать свет… Лена же свободно выпорхнула на середину комнаты, подняла руки и повернулась вокруг оси, как будто выполняла балетное фуэтэ, давая возможность рассмотреть себя со всех сторон. Потом подошла вплотную, поставила босую ступню ему на колено и наклонилась так, что розовые соски оказались прямо перед его лицом. У Ивана перехватило дыхание. Таких прекрасных форм он не видел даже в скульптурах и картинах признанных мастеров мирового уровня – потому что холодный камень или плоское изображение – это одно, а живая, теплая, трепетная плоть – совсем другое! Особенно его поразило отсутствие мохнатого треугольника внизу живота, да и вообще волос на теле, а также красный перламутровый педикюр…

Потом, оправдываясь перед самим собой, он объяснял, что именно эти неведомые раньше детали, шокировали его настолько, что помешали встать со старинного дивана, распрощаться и уйти, как он собирался сделать с самого начала!

Пришел в себя он в разобранной постели, Лена, раскинувшись, спала рядом. Почувствовав, что он проснулся, она повернулась и открыла глаза.

– А который час? – спохватился он. – Мне уже давно домой пора…

– Спи! Уже никуда не пора. Уже утро! – девушка подбежала к окну, раздернула тяжелые шторы, и солнечные лучи ярко осветили спальню, обрисовав и вызолотив контуры ее тела.

Трофимов уже собирался вскочить и немедленно броситься домой, но и в этот раз искренние желания не были исполнены в силу совершенно не зависящих от него обстоятельств.

В свой двор он зашел уже, когда солнце стояло в зените. Было довольно прохладно, чирикали воробьи, важно прогуливались кошки, какой-то бомж в майке и засаленных штанах деловито рылся в мусорном баке, выбрасывая то, что ему не подходило, наружу.

– Что ты там ищешь? – раздраженно спросил Трофимов. – Посмотри – весь асфальт загадил!

– Тридцать тирских шекелей ищу! – отозвался тот, поворачивая к нему небритую физиономию с синяком под глазом. – Хотя мне бы и одного хватило. Может, свой подаришь?

– Что? – писклявым голосом спросил Трофимов. – Какие шекели?!

– Те самые! – бомж оскалил щербатый рот, буравя его наглым взглядом. – Которые тебе за предательство полагаются!

– Кка-кко-е прр-едд-дательль-сстт-вво? – заикаясь переспросил он, чувствуя, что сейчас упадет в обморок. – Кк-тто ввы тт-акк-ой?

– Я Васильев Петр Петрович, все меня Васькой кличут. Обычный гражданин, порожняки не гоняю, никому лапшу не вешаю, живу, как получается! Накосячил – получил, отбыл и опять живу!

Лицо его, вроде обычное лицо бродяги, как-то неуловимо изменилось: глубже прорезались морщины, брови изломанно поднялись, напомнив остроконечные крыши скворечников, а глаза темнели черными кругами, будто служили влётными отверстиями в них… Теперь это был лик некоего страшного и важного существа, которое имеет право говорить подобным тоном.

– Честного и порядочного из себя не строю, не брешу своим с три короба! Не то что ты, сучье вымя!

У Ивана даже не было сил возмутиться.

– Ввы мме-ння с кк-емм-тто сс-ппу-тта-лли…

– Да чего там путать? – неожиданный оппонент вразвалку подошел поближе. От него воняло помойкой. – Ну-ка, покажь, что у тебя в кармане?

Трофимов полез в брюки и, к своему изумлению, вытащил узенькие красные трусики с кружевной оборкой.

– Ой! – он хотел сунуть улику обратно, но Васька ловко выдернул ее из дрожащих рук и издевательски засмеялся.

– Мне сгодится! Тебе все равно мало, это же не тридцать сребреников! Ты, можно сказать, вообще ни за что продался! За киску, которая у любой бабы имеется! И у тебя дома есть, тебя дожидается! А ты вон как поступил… И идешь, как порядочный, будто ничего и не было! Небось, какую-нибудь брехню придумал, чтобы отмазаться и опять быть чистеньким! Да ты еще хуже Иуды!

– Не ори, – втянув голову в плечи, Трофимов огляделся. Не считая кошек и воробьев, во дворе никого не было. А птицы и животные, если и слышали его перепалку с бомжом, никому не расскажут.

– Боишься, шкура? – во весь щербатый рот оскалился бомж. – Ну, иди к жене, отчитывайся! Попробуй отбрехаться! Мне когда-то Верка за меньшее, чуть бутылкой башку не снесла!

Трофимов бросился в подъезд, дверь за спиной громко хлопнула. Знакомые стены, привычные запахи должны были успокоить, но сердце колотилось как бешеное. Как Ленкины трусики попали к нему в карман? Он хорошо помнил, что вчера бросил все ее вещички на стол! Неужели она их специально подложила?! Но зачем?! Насолить, доставить неприятности? Так он ей ничего плохого не сделал!

Трофимов уже стоял перед дверью своей квартиры и машинально давил на кнопку звонка, хотя никакой «отмазки» не придумал… Дверь распахнулась.

– Ваня, что случилось?! Где ты был?! – на пороге стояла растрепанная и взволнованная Ирина в домашнем халате и в бигудях. Конечно, она не Верка и не ударит его бутылкой по голове. Интеллигентная, воспитанная женщина, вся жизнь прошла в научной среде, скандалы не ее стихия, и она всегда их избегала. Но она хочет услышать правдоподобное объяснение, в которое будет не стыдно поверить! Женские трусы в кармане мужа такой исход исключали. Или, по крайней мере, значительно затрудняли. Но это препятствие устранено, надо продвигаться дальше…

Иван перевел дух и шагнул через порог.

– Я уже обзвонила всех знакомых, больницы, милицию…

– Извини, Ириша! – Трофимов обнял жену. – Был в гостях у Афористова, ты же знаешь, какой он гостеприимный! Напоил до чертиков! Еле до дома добрался!

– Да, я помню, каким ты был после защиты… Значит, это уже второй раз. Система! Смотри, не спейся! Разве что на банкете в честь докторской можешь себе это позволить!

Раз она перешла на шуточный тон, значит, все идет в правильном направлении. Но обрадоваться он не успел.

– А чем это твой пиджак пахнет? – Ирина настороженно отстранилась. – Духами?!

– Не может быть!

Пахнуть духами пиджак действительно не мог: они с ним находились раздельно, в разных комнатах, а с Леной терлись обнаженными телами, духи и одеколон с которых уже давно выветрились.

– Понюхай!

Да, действительно: тяжелый, явно свежий запах «Жеозе» буквально забивал обонятельные рецепторы, Лена душилась перед тем, как они распрощались. Но пиджак висел на стуле, а он заходил в ванную, в очередной раз почистить зубы. Это надо было специально прыснуть. Но зачем?!

– Не знаю, – он постарался изобразить недоумение. – Может, заботливая жена Сергея Ильича так маскировала запах спиртного? Он говорил, что она это практикует… Но я этого не видел!

– А сколько ей лет?

– Жене Афористова?

– Ну да.

– Гм… Не знаю. Но она помоложе его…

Интуиция не подвела.

– Да, она уже звонила. Спрашивала – пришел ты уже или нет? Голос молодой…

Трофимов пожал плечами. И тут зазвонил телефон. Ирина быстро схватила трубку, и Иван понял, что подозрения не рассеялись. Во всяком случае, не рассеялись полностью.

– Алло! А-а-а, здравствуйте, Сергей Ильич! Да, пришел. Да, он мне все рассказал… Понимаю, наука всегда увлекает и вас и моего Ивана. Не стоит, у мужчин это бывает. Помните его после защиты? Сегодня я ему разрешила третий раз так напиться после докторской! Спасибо! Это ваша супруга звонила сегодня, узнать, вернулся ли Иван? Да? Я очень благодарна и ей тоже!

Ирина положила трубку. Вопрос насчет супруги показывал, что Ирина не такая уж библиотечная простушка. Зато, судя по улыбке, теперь все ее подозрения растворились бесследно.

– Такой внимательный и обходительный мужчина! – всплеснула руками она. – Извинялся, что задержал тебя допоздна, что не уследил и позволил тебе напиться, что не разрешил мне звонить из-за позднего времени… А его жена Наташа так волновалась, так волновалась, что даже позвонила и спросила… Такие милые люди, а я даже с его женой незнакома… Надо их пригласить в гости!

– Давай пригласим…

– Сергей Ильич сказал, что ты ушел без завтрака, так спешил ко мне! – Ирина бросилась к Ивану на шею и крепко расцеловала. – Сейчас я все приготовлю… Только у нас нет хлеба…

– Я схожу, а ты пока сделай яичницу.

– Хорошо! Кстати, о чем ты разговаривал с бомжом?

– Сделал ему замечание, что мусорит. А он мне жаловался на жизнь…

– Да, жизнь у него не сладкая. На, передай кусок колбасы, пусть хоть наестся нормальной едой…

Честный гражданин Васильев продолжал рыться в баке, правда, мусора на асфальте вокруг уже не было.

– Петр Петрович! – окликнул его Трофимов, но тот не реагировал. – Петр Петрович!

С третьего раза бомж испуганно обернулся. Видно, он не привык е такому обращению и не ждал от него ничего хорошего. На этот раз и лицо у него было не страшным – обычная физиономия бомжа.

– Извиняй, хозяин, я тут все убрал! – начал оправдываться он. – И тебе если лишнего наболтал, тоже извиняй… Меня иногда накрывает – ничего не помню! Только ментов не вызывай…

– Да нет, все в порядке, вот жена тебе поесть передала!

Бомж жадно схватил колбасу.

– Ничо себе – любительская, свежая, я такой уже сто лет не ел! Слушай, передай ей от меня подарок! – он вынул из-под майки красные трусики с кружевами. – Вот, почти новые какой-то толстосум выбросил… Постирает и может сто лет носить…

– Спасибо, спасибо, у нее есть, – Трофимов поспешно удалился.

На улице первым делом нашел автомат и набрал номер Афористова.

– Спасибо, Сергей Ильич, выручили! Как раз вовремя позвонили. Только не понял, зачем Наташа про меня спрашивала?

– Она и не думала. Просто я Ирине подыграл.

– Вот те на! А кто же звонил?

– Да коза твоя и звонила, Лена!

– А ей зачем?

– Многие женщины по натуре предательницы. Вот она из таких. Не удивлюсь, если она тебе свои трусы в карман засунула или рубашку помадой испачкала…

– Да вы как в воду смотрите! Только не рубашку помадой, а пиджак духами… А с трусами – в точку!

– Ну, вот видишь! – удовлетворенно сказал Сергей Ильич. – У меня глаз-алмаз!

– Дааа, – задумчиво протянул Трофимов. – Поразительно! А откуда узнали, что я без завтрака ушел?

– Так по ней видно! Такие завтраками не угощают, у них другие блюда! Ладно, будь здоров, занимайся своими историческими поисками, потом я тебе кое-что подскажу.

– Спасибо, Сергей Ильич! Всегда на вас рассчитываю!

Когда он вернулся, завтрак был уже готов. Скворчала с пылу с жару яичница-глазунья, сияющая Ирина босиком летала по кухне, то подкладывала горячие тосты, то подрезала еще сыра, то добавляла копченой колбасы, – словом, всячески угождала любимому мужу.

«А вдруг бы не удалось отбрехаться? – пришла неожиданная мысль. – Нашла бы она эти проклятые трусы, не поверила бы насчет духов и Афористову бы не поверила?!»

Тогда атмосфера в квартире была бы совершенно другой… Ничтожный и мерзкий изменщик жалко оправдывается, приводя какие-то убогие аргументы, от которых за версту несет дерьмом, оскорбленная добродетельная жена рыдает и собирает вещи, семейная жизнь разбита, каинова печать горит на лбу предателя… Позор, стыд, осуждение…

Иван Родионович похолодел, кусочек тоста с положенным сверху сыром, который так хорошо отправить в рот вслед за раскаленным нежным желтком, чуть не застрял в горле… Но ведь обошлось! И он действительно сидит, как порядочный, будто ничего и не было, честь и совесть при нем, нет ни стыда, ни позора, ни осуждения! Ура! Значит, срам и бесчестье приносит только разоблаченное предательство? А оставшееся неизвестным, не доставляет ровно никакого беспокойства… Если, конечно, у тебя не ранимая душа, заставляющая судить себя по гамбургскому счету и подносить к виску холодное дуло револьвера… Но такие невольники чести остались только в рассказах Лермонтова, Куприна и других представителей эпохи проклятого царизма… И это печально!

– Ирочка, налей мне чаю, – Иван Родионович отодвинул пустые тарелки. И неожиданно спросил:

– А почему ты педикюр не делаешь?

– А зачем? – удивилась жена. – Я же не проститутка! Это им надо клиентуру привлекать, они даже волосы бреют по всему телу! Представляешь?

– Да, это ужасно! – скорбно кивнул Трофимов.

– А почему ты спросил?

– Потому что в Израиле все девушки с педикюром, – стараясь, чтобы в голосе звучали нотки осуждения, сказал Иван Родионович. – И в Германии. Да и во Франции тоже…

– Ну, вот видишь, что у них там творится! А мне зачем? У меня ты один, а тебе я и так нравлюсь. Правда?

– Однозначно! – кивнул Трофимов.

Спустя пару недель Трофимов неожиданно получил заказное письмо. Большой желтый конверт из плотной бумаги с многочисленными штемпелями и печатями доставил строгий курьер, который проверил паспорт получателя и заставил расписаться в реестре. Внимательно изучив конверт, Иван определил, что корреспонденция пришла из Лондона. Возможно, приглашение на очередную конференцию или сертификат, удостоверяющий регистрацию одного из сделанных им открытий.

Но это оказалась весточка от Гарри Оливера Крайтона:

«Многоуважаемый доктор Трофимов! Как и обещал, высылаю информацию по интересующей вас теме, любезно предоставленную моим учеником Гэйблом Харрисом. Приложение: фотокопии выдержек из мемуаров мистера Уантлока адъютант-камердинера адмирала Дрейка, касающихся необычного перстня, который, возможно, имеет отношение к предмету Вашего исследования», – по-джентльменски деликатно и осторожно написал профессор округлым, почти детским почерком на листе бумаги, разлинованном в полоску. Трофимов почему-то подумал, что он продиктовал текст своей внучке, которая старательно перенесла его на бумагу. Потому что сам Крайтон писал как курица лапой. Впрочем, это не имело значения – главное, что Гарри Оливер не только не забыл о мимолетном обещании, данном больше из вежливости, но даже озаботился его выполнением. Такое случается на конференциях гораздо чаще…

В конверте, кроме сопроводительного письма, оказалось несколько чёрно-белых фотографий рукописного текста. Почерк очень аккуратный, почти каллиграфический, какой бывает обычно у писарей или адъютантов: буквы одного размера, словно напечатаны на пишущей машинке, старательно выведенные завитки на заглавных и на прописных, если они там нужны, ровные строчки… И хотя в некоторых местах из-за потёртостей бумаги написанное было трудно разобрать, текст был понятен с первого взгляда, и Иван принялся жадно читать, сразу же усваивая смысл.

«Эти мемуары я решился написать тогда, когда осознал всё величие человека, которому мне выпала честь служить на протяжении многих лет, и движимый желанием оставить о нём память людям будущих поколений. Великого морехода, первооткрывателя Новых земель, выдающегося флотоводца, верного слугу Ея Величества, адмирала сэра Френсиса Дрейка, сделавшего безмерно много для процветания и укрепления Англии, помните!» – было запечатлено на первой фотографии. Так начинались мемуары, потом основная часть текста пропущена и следующей шла фотокопия страницы с цифрой «87» в правом углу.

«1596 год от Р. Х, месяц январь, – было подчёркнуто вверху листа. – Мы стояли на якоре близ Портобело, в Карибском море. Мучаемый страшной лихорадкой сэр Дрейк выразил желание отблагодарить меня за многолетнюю службу и подарить перстень, с которым раньше никогда не расставался. Он сказал, что перстень этот изменит мою судьбу. Я пытался упросить не делать мне столь ценного подарка, слишком дорогого для, пусть и верного, но всего лишь слуги. Но не только ценность подарка и присущая адъютант-камердинеру скромность руководила мной.

По чести сказать, я испугался. Многих пугал этот перстень, и много слышал я слухов о его страшной силе. Слухи покоились на печальной судьбе соратников адмирала Дрейка: одного казнили по приговору Королевского суда, другого сослали на каторгу, третьего зарезали в пьяной драке… Злые языки утверждали, что восхождение сэра Дрейка к вершине славы и богатства происходило по костям его приближенных, а управлял этим именно перстень! Голова царя зверей была на нем с камнем цвета ночного сияния в пасти. А порой казалось, что и не зверь то вовсе, а человек… Болтали, что это подарок самого… (не стану называть его имени). Я не был склонен верить этим злонамеренным сплетням недругов и завистников. Но слишком многое говорило в их пользу: хозяин никогда не ходил в храмы, не осенял себя крестным знамением, на его кораблях никогда не было капеллана… И тем не менее ему везло: бури утихали на пути «Золотой Лани», в меньшинстве он громил превосходящие эскадры, выходил невредимым из любых переделок, ему благоволила Королева, он стал рыцарем, вознесся к высшему флотскому званию… Кто помогает ему, если он отвернулся от Всевышнего?! Я, конечно, гнал эти мысли, но попытался любыми путями избежать такого подарка. Мне это не удалось, я не смог долго перечить своему хозяину, глубокоуважаемому сэру Дрейку. Принял перстень и спрятал его в свою одежду».

Трофимов брал из стопки фотографию за фотографией, считывал текст, стараясь не пропустить от объявшего его волнения ни малейшей детали.

«…к сожалению, обстоятельства усугубляли подозрения. Чувствуя приближение последнего вздоха, вместо исповеди капитан приказал построить команду для прощания. Но задуманному не суждено было сбыться. Большая чёрная чайка, такая, каких и не видел никто из нас раньше и даже не слышал о них, откуда-то вдруг прилетела и, сделав несколько кругов над палубой, села на бизань-мачту. Это был дурной знак! Матросы взволновались и с криками о плохом предзнаменовании нарушили строй, а сэру Дрейку совсем стало плохо, и я почти донес его обратно в каюту, еле живого.

Помощник капитана Сэмюэль Симпсон – лучший стрелок на «Золотой Лани», приказал принести аркебузу и, тщательно прицелившись, выстрелил в страшную птицу, да только сам чуть не лишился головы: ствол вдруг разорвался, и он получил ранения… В тот же миг почил мой хозяин. Под залп всех корабельных орудий обитый свинцовыми листами гроб с телом сэра Френсиса Дрейка был спущен в морскую пучину. Черная чайка все еще сидела на мачте, ее не спугнули ни пушечный грохот, ни крики матросов.

Дождавшись, когда все разошлись по каютам поминать ромом своего капитана, я вышел на корму и с сильного размаха бросил перстень за борт, вслед за его хозяином. Но они не смогли воссоединиться в голубой бездне: в тот же миг черная чайка мелькнула мимо со скоростью стрелы, у самой воды схватила клювом льва с камнем и полетела прочь. Она летела необычайно быстро для любой птицы и через несколько мгновений скрылась из глаз…»

Трофимов отложил фотографии. Прочитанное произвело на него сильное впечатление. «Надо будет перевести и опубликовать, – подумал он. – Только продумать, под каким углом подать…»

И еще одна мысль билась во взбудораженной голове: «Куда же полетел перстень? Каким стал еще один шаг на его длинном черном пути?»

Но и тут выручил Афористов. Позвонил, как всегда неожиданно, поболтал о том, о сем и вдруг сказал:

– Помнишь, я тебе обещал новую тему подкинуть для твоих исследований? Так это граф Калиостро. Если он, конечно, граф. Слышал про такого?

– Конечно!

– Он и в Петербурге засветился, записывай номера фондов хранения – твоя Ирина в своей библиотеке их живо найдет…

Глава 1

Головы на фасаде

Палермо, 1755 год, осень

Морская площадь – главная площадь старого Палермо, частично находилась когда-то под водой, но море отступило, и площадь расширилась еще больше. В Средние века здесь казнили преступников, устраивали рыцарские турниры и кукольные представления, фокусники и скоморохи веселили местных жителей по праздникам. Традиция ярмарок и публичных выступлений сохранилась и после того, как казни и пытки ушли в прошлое: народ одинаково любит любые развлечения – как с пролитием крови, так и с безудержным весельем. На Пьяцца Марина проводили даже празднования королевских свадеб, а в конце семнадцатого века на площади возвели деревянные помосты для театральных выступлений.

На эту легкомысленную вольницу строго взирает мрачный каменный исполин – возвышающийся над Морской площадью – дворец-крепость Кьярамонте-Стери, в котором размещался трибунал канцелярии священной инквизиции. Аскетичный, с запавшими щеками отец Алонзо – учитель школы при церкви святого Рокка, куда по воле родителей приходилось ходить Джузеппе Бальсамо – как-то рассказал, что в нишах на фасаде дворца раньше стояли железные клетки, в которые были подвешены отрубленные головы дворян, восставших против императора Карла V. А потом ещё Джузеппе услышал, как пожилая соседка говорила матери, что тени казнённых бродят ночами по площади в поисках жертвы. Вначале он подумал, что синьора Карлотта, наверное, врёт, тем более что отец говорил матери: «Этой балаболке верить нельзя!» Правда, говорил по совсем другому поводу.

Но сосед с другой стороны улицы – синьор Донато, сапожник, который бесплатно сшил мальчику легкие и прочные туфли, подтвердил эти слухи.

– Они подстерегают одинокого путника в темных переулках, когда нет луны, и неожиданно выскакивают из подворотни… Горе тому, кто не распознает опасность, приняв их за обыкновенных разбойников, – замогильным голосом вещал сапожник. – Потому что расплачиваться придется не монетами или одеждой, а собственной кровью!

Сжавшись в углу мастерской в маленький дрожащий комочек, Джузеппе с ужасом слушал холодящие кровь истории, а когда Донато замолкал, просил продолжения, потому что, как ни странно, но его страх тесно переплетался с острым любопытством. Донато охотно продолжал, причем его рассказы становились все обстоятельнее, а он незаметно превратился в их главного героя.

Оказалось, что в молодости нынешний сапожник был отчаянным парнем, и, хотя нежить неоднократно попадалась на его пути, он каждый раз выходил победителем благодаря смелости, решительности и большому складному ножу с кривым, бритвенно-острым лезвием, который он и сейчас всегда носил при себе, отрезая им кожу для верха сапогов или вырезая по лекалу подошву нужного размера. Джузеппе и так верил каждому слову соседа, но демонстрация того самого ножа устраняла даже вероятность сомнений в подлинности рассказанных случаев из его замечательной и необыкновенной жизни. Впрочем, оказалось, что мужества и ножа недостаточно для победы над нечистью: нужно было знать еще волшебные слова и заклинания, которым сапожника научил старший друг Ремиджио по прозвищу Паук, с которым они четыре года путешествовали по свету…

– Чем больше знаешь волшебных слов, тем сильнее ты против исчадий ада, – отложив работу, Донато закуривал маленькую, сильно изогнутую трубку, которую он называл «носогрейкой». Чувствовалось, что он сам увлечен своими рассказами – очевидно воспоминания о совершенных в молодости подвигах будоражили и разогревали остуженную возрастом и медленно текущую в жилах кровь, которую он не дал выпить теням казненных убийц и отравителей и не позволил пролить многочисленным врагам в человеческом обличье – Силвано Длинному, Одноглазому Уго, Волосатому Эмилио и другим таким же негодяям.

Постепенно живые злодеи даже вытеснили из его рассказов призраки казненных преступников: оказывается, им с Пауком приходилось постоянно драться с дружками Длинного Сильвано, которые умышленно ходили за ними по тратториям, затевали ссоры, а иногда нападали с ножами прямо на улицах и даже зарезали нескольких хороших парней из их компании…

За рассказами незаметно в мастерской становилось темно, «носогрейка» выхватывала из темноты только худое, испещренное морщинами лицо Донато. В красной подсветке, со впалыми щеками и темными провалами глазниц, оно имело устрашающий вид и казалось головой скелета, так что маленькому Джузеппе становилось не по себе. Но голос соседа успокаивал.

– А ты научишь меня волшебным словам? – замирая от предвкушения будущей власти над некромантами, спрашивал мальчик. Донато долго пыхал своей трубкой и, наконец, тяжело вздохнув, ответил:

– Позабыл я их, много лет прошло… И потом, одними словами не обойдешься: нужно уметь их складывать в заклинания, только тогда придет к тебе настоящая сила…

– А как этому научиться? – не успокаивался Джузеппе.

– Надо найти людей, которые изучают магию. Попадешь к такому в ученики – и научишься. Да книги старые читать надо – там все написано… И как мертвых оживлять, и как свинец в золото превращать, и как возвращать молодость… – Донато опять тяжело вздохнул.

– Я научусь, синьор Донато, обязательно научусь! – горячо заверил его Джузеппе. – И верну тебе молодость!

Тяжелая рука сапожника взъерошила ему волосы.

– Сначала читать научись, писать… Иначе ничего у тебя не выйдет! А ты все из школы убежать норовишь…

– Я не буду убегать. И все выучу, – пообещал мальчик.

Но обещать, как известно, легче, чем выполнять обещания. Маленький Джузеппе хорошо рисовал, он легко набрасывал абрисы Морской площади, возвышающиеся на горизонте горы, суровое здание трибунала… Ему хорошо давались языки – и греческий, и латынь, и итальянский, он обладал каллиграфическим почерком и мог стать отличником учебы. Но в школе было скучно, а в мастерской у Донато или на Морской площади – весело. И он в очередной раз сбегал с занятий. Три месяца назад Джузеппе исполнилось двенадцать лет, и теперь он считал себя достаточно взрослым, чтобы не бояться теней казненных людей. Хотя, если честно, было немного страшновато. Мысленно он успокаивал себя, что сейчас день, а днём неприкаянным душам выходить на свет божий не положено.

На всякий случай Джузеппе всё-таки обошёл дворец Кьярамонте-Стери подальше, прошёл по площади к деревянным помостам и спрятался под одним из них. Запах конского навоза ударил в нос. Своих лошадей и кибитки бродячие артисты всегда ставили рядом, прямо за помостом, чтобы всё необходимое для выступлений было всегда под рукой. Помосты были такие высокие, что можно было стоять, почти не пригибаясь, в полный рост и наблюдать за площадью через щель между досками. Правда, и ростом Джузеппе был ниже многих мальчишек-сверстников и даже некоторых девчонок, но об этом он старался не думать, надеясь, что ещё вырастет.

Вокруг помостов всегда было много голубей, собирающих своими клювами корм из щелей между камнями, которыми вымощена площадь, отполированными до блеска ногами людей и копытами лошадей. А поживиться им было чем: бродячие артисты возили с собой разных животных и диковинных птиц, которых баловали не только сеном, но и зерном, имеющим свойство рассыпаться в избытке по округе. В общем, ловить здесь голубей можно было даже без своей приманки.

Джузеппе достал из-за пазухи тайно взятую на время из дома прочную бечёвку, скрученную из трёх льняных нитей – отец торговал сукном и пряжей, так что этого добра дома всегда в достатке, он и не заметит пропажи, – быстро смастерил петлю, положил её на заранее присмотренное место, а конец бечёвки протянул под доской. Ждать пришлось не долго. Наглые птицы, видимо считая, что Джузеппе оставил для них корм, как только он спрятался, тут же слетелись к месту ловушки. Вскоре жирный сизый голубь угодил в петлю обеими лапами и забил крыльями, затягивая петлю ещё сильнее.

Джузеппе, не выходя из укрытия, подтащил его, обмотал свободным концом бечёвки крылья, спрятал за пазуху и собрался было идти жарить добычу на костре, как услышал стук копыт и скрип телеги. Через площадь в его сторону двигалась крытая брезентом повозка, запряжённая чёрной лошадью с красивой холёной гривой.

Кибитка остановилась прямо за помостом, под которым прятался Джузеппе. Возницей оказался ладно слаженный мужчина в чёрном облегающем костюме с широким тряпичным поясом золотого цвета, белой рубахе и огромном чёрном берете, свисающем сзади до шеи, с ярким сине-зелёным пером у правого виска. Он спрыгнул на землю, поставил под повозку подпорку и принялся распрягать лошадь. Полог кибитки распахнулся, и на белый свет выглянула белокурая девичья голова с улыбкой на довольно милом личике.

– Приехали?

– Да, готовьте ужин!

Девичья голова исчезла, а на её месте появилась женская, с вьющимися тёмными волосами и смуглым лицом.

– Чезаре, что приготовить? – обратилась она к мужчине.

– Сварите гармуджу.

– Хорошо. Только на овощном бульоне, мяса же нет.

– Чего тогда спрашиваешь? – проворчал Чезаре. – Делай как знаешь.

Он отвёл лошадь в сторону, привязал к крюку, вбитому в столб помоста, затем откинул полог брезента, выдернул пучок сена – им была устелена повозка внутри, – и стал кормить с руки лошадь, другой рукой поглаживая её по шее.

Женская часть их небольшой труппы, – оказалось, что кроме них в кибитке никого не было, – тем временем занялась приготовлением пищи: наполнили водой из деревянной бочки в задней части повозки чугунный котелок и подвесили его на цепи к раскладной металлической треноге с заострёнными концами, воткнутыми в землю. По тому, какие приспособления у них были и как ловко всё это использовалось, Джузеппе понял, что к кочевой жизни им не привыкать. Девочка, на вид его сверстница, была худощава, но двигалась плавно, как кошка, совсем не так, как двигались знакомые ему нескладные девчонки. Даже помогая женщине поднять тяжёлый котелок, она делала это так грациозно, словно он ничего и не весил. Затем она поставила на землю маленький раскладной стульчик из дерева и кожи, подвязала между ног подол лёгкого пёстрого платья, чтобы не мешал, уселась и принялась чистить артишок, доставая его из тряпичной сумки. Джузеппе залюбовался. Женщина принесла немного хвороста из кибитки и развела под котелком огонь.

– Нужно коня напоить! – сказал Чезаре, подойдя к костру.

– Может, не будем питьевую воду расходовать на лошадь? – ответила женщина. – Может, сходишь к фонтану или реке… Что тут есть рядом? И хвороста для костра набрать нужно, у нас запас только для растопки.

– По пути нужно было набрать! Я не знаю, где здесь что, а скоро стемнеет…

– Я смотрела, по пути ничего подходящего не было!

– Значит, расходуй всё, что есть, а утром будем искать, – беззлобно сказал мужчина.

Вообще, судя по поведению приезжих, Джузеппе сделал вывод, что они люди добрые. Как-то тепло они общались между собой: вроде бы и спорили, но при этом не ругались… Да и не спорили в общем-то, а просто решали, что делать.

Джузеппе вышел из своего укрытия, пошел к незнакомцам поближе.

– Я знаю, где взять воды и дров! – громко заявил он. – Здесь недалеко.

Все одновременно обернулись, а девочка даже вздрогнула от неожиданности.

– Откуда ты взялся? – с усмешкой спросил Чезаре.

– И вот, – вместо ответа Джузеппе достал из-за пазухи голубя. – Это вам для супа!

– Как тебя зовут, мальчик? – с улыбкой спросила женщина. – Ты нас напугал.

– Джузеппе. Я просто ловил здесь голубей. А вы голиарды?

– Бери выше! – ответил Чезаре. – Мы настоящие маги.

Женщина подошла, взяла из рук Джузеппе голубя. Бечёвку он снял и оставил себе.

– А я Росина! – сказала женщина. – Это Грация, – представила она девочку.

Та поднялась, быстро опустила подол, смущённо кивнула и снова села.

– Чезаре! – снял головной убор и картинно поклонился мужчина.

– Я знаю!

– Подслушивал?

– Так получилось. Вы сами сюда приехали, а я здесь уже был, – недовольно буркнул Джузеппе.

– Не обижайся! – сказала Росина. – В подслушивании нет ничего плохого, это нормально. Я тоже люблю подслушивать. Спасибо тебе за голубя! А ты сможешь поймать еще одного? Он нам пригодится для представления.

– Конечно смогу. Только… Мне можно будет посмотреть представление?

– Конечно!

– А вы не боитесь, что вас за магию схватят и накажут? Тут Святая инквизиция рядом, вон она!

– В магии нет ничего против бога, – сразу посерьёзнев, ответил Чезаре. – Мы даже перед началом выступления говорим то, что обычно говорят в Храме во время выноса святых даров: «Хок эст корпус меум» – «Сие есть тело мое» – на латыни.

– Тогда ладно! Давайте, в чём воду принести!

– Грация поможет тебе, – сказала Росина. – Только много не набирайте, чтобы не тяжело было.

Грация взяла из кибитки бурдюк, повесила на плечо.

– Давай я понесу! – протянул руку Джузеппе.

Но девочка неожиданно взяла его за руку, вместо того чтобы вложить в неё ручку бурдюка.

– Он же пустой, лёгкий! Назад вместе понесём.

– Долго не ходите! – крикнул им вслед Чезаре.

Когда проходили мимо дворца Кьярамонте-Стери, Джузеппе рассказал своей спутнице об отрубленных головах.

– Я совсем не боюсь! – заявила она, при этом посильнее сдавив его руку. – Ты же кавалер и меня защитишь?

– Конечно, со мной тебе бояться нечего!

Вскоре они оказались у фонтана с бассейном, сложенным из толстых каменных плит. Джузеппе подставил горловину бурдюка под торчавшую из плиты трубку и наполнил его водой наполовину.

– Дров я утром из дома принесу! – сказал он. – Нужно же ещё второго голубя поймать.

– Конечно! – с готовностью согласилась Грация. – На сегодня дров хватит.

– Они твои родители? – спросил Джузеппе на обратном пути. – Просто не очень похожи: ты – светлая, Росина – тёмная…

– Я приемная дочь. У них есть родной сын, мы обычно вместе выступаем… Но он заболел, пришлось оставить его у тётки… А выступать-то нужно, на жизнь зарабатывать! – как-то совсем по-взрослому ответила Грация. – А хочешь, я попрошу, чтобы ты выступал со мной, пока мы здесь? – вдруг оживилась она.

– Конечно! А можно? Я же не умею.

– Ну, у тебя роль будет не сложная, я научу.

Когда они вернулись к кибитке, в воздухе уже витал вкусный запах. Росина колдовала над супом. Спаржа, артишоки, фасоль, горох, лук, морковь, сельдерей, листья свеклы, наваристый аромат голубиного бульона – в сочетании с запахом костра всё это создавало невероятный дух вкусной еды.

– Уже почти готово! – сообщила Росина. – Поужинаешь с нами, Джузеппе?

– Спасибо, с удовольствием!

– Раньше времени не благодари, вдруг не понравится!

Чезаре неподалёку возился с каким-то странным столом: отодвигал столешницу, что-то подрезал большим ножом, примерял, снова подрезал.

Джузеппе вместе с Грацией отошли к дальнему помосту и поймали ещё одного голубя. Точнее, поймала Грация – Джузеппе её научил.

Потом они, усевшись на расстеленном брезенте, вместе ели из глубоких глиняных тарелок вкуснейшую гармуджу с хлебными лепёшками.

– Пусть Джузеппе выступит со мной в «Отсечении головы Иоанна» вместо Риккардо! – попросила Грация.

– А умеет ли он хранить секреты? – с напускной серьёзностью спросил Чезаре.

– Я умею! Клянусь! – горячечно заверил Джузеппе.

– Не клянись по пустякам, – усмехнулся Чезаре. – Ладно, приходи завтра утром пораньше, подготовимся. А сегодня тебе домой пора, а то от родителей достанется. Родители есть у тебя?

– Угу.

– А они тебя отпустят к нам?

– Я сам уже взрослый!

Грация смотрела на него своими огромными глазами, и ответить иначе Джузеппе не мог.

Попрощавшись с гостеприимными артистами, он шёл домой в предвкушении завтрашнего выступления и даже не заметил, как миновал здание трибунала священной инквизиции, хотя уже сгущались сумерки. «Больше я точно ничего не буду бояться!» – решил для себя он, когда это понял. И, радостный, побежал домой.

– Где ты шлялся? – сердито спросила мать. – И костром провонял весь… Опять голубей жарил? Чего тебе не хватает дома, что ты ищешь приключений? Мы же с отцом всё для тебя…

– Всего хватает, ма. Я спать пойду, завтра же в школу с утра…

Но в школе его опять не дождались. Утром, с первыми лучами солнца, он был уже на Морской площади.

Глава 2

Правдивый обман фокусов

Чезаре, к удивлению Джузеппе, ни в кибитке, ни рядом в это время не оказалось. Росина с Грацией, приподняв брезент, сидели в повозке на мягкой подстилке из сена у образовавшегося окна, поджав под себя ноги, и с явным наслаждением пили какой-то напиток из маленьких чашечек белого цвета. Джузеппе издали уловил терпкий аромат.

– Чао! – поприветствовал он обеих. – А где же синьор Чезаре?

– Хорошего дня! – с улыбкой ответила Росина. – Он скоро будет. Иди сюда, позавтракай с нами!

Джузеппе залез в кибитку, и Грация тоже одарила его улыбкой. Росина взяла пустую чашку, плеснула в неё немного молока из маленького кувшина, затем из такого же белого чайничка наполнила чашку до края какой-то тёмной жидкостью. Терпкий аромат с новой силой стал заполнять пространство. Росина размешала напиток блестящей ложечкой и протянула чашку гостю.

– Держи! Ты пришёл как раз вовремя, пока всё горячее.

Джузеппе очень хотелось спросить, что это за напиток, но он постеснялся показаться отсталым. Взяв чашку, он пригубил её.

– Ты что, раньше никогда не пробовал кофе? – спросила Грация, видимо, заметив это по его лицу.

– Нет, – признался Джузеппе.

– Есть вещи, в которых себе нельзя отказывать! – сказала Росина, поставив перед ним тарелку с ломтиками мягкого сыра. – Кофе утром даёт нам бодрость, и потом весь день проходит хорошо.

– А я люблю по утрам сладкие булочки, – сказал Джузеппе.

– О нет! – рассмеялась Грация. – Нам это нельзя. От этого мы станем толстыми, и никто не захочет на нас смотреть.

Джузеппе смутился. Грация заметила и это. От неё, похоже, трудно было срыть даже малейшие эмоции.

– Но тебе можно, – тут же добавила она. – Ты же мужчина.

Чезаре пришёл как раз тогда, когда чашка Джузеппе опустела и на тарелке не осталось ни одного ломтика сыра.

– Всё хорошо! – сообщил он на немой вопрос Росины. – И хорошо, что вы уже позавтракали. Пора готовиться к представлению.

Как оказалось, роль Джузеппе действительно предстояла несложная. Нужно было всего лишь залезть под стол, который Чезаре чинил вчера, и сидеть там тихо до команды, потом просунуть голову в отверстие в столешнице и открыть банку, наполненную серным дымом, а потом опять спрятаться. При этом на голову Джузеппе надевали светлый парик, отчего он становился похож на Грацию. Если, конечно, смотреть не слишком близко и только на голову. Грация смеялась, а Росина подбадривала.

– У тебя всё получается, – говорила она. – Главное: верь в себя, и тогда другие поверят тоже!

После трёх репетиций Чезаре одобрительно похлопал Джузеппе по плечу и сказал, что можно отдохнуть.

Вскоре на площади перед помостом стали собираться зрители. Много людей. Очень много. Джузеппе посмотрел на них через щель под помостом, где раньше выслеживал голубей, и ему на минуту стало не по себе. Но он тут же вспомнил, что вчера решил ничего больше не бояться, и вернулся к кибитке.

– Пора начинать! – через некоторое время сказал Чезаре и поднялся по ступеням на помост.

Жаждущая развлечений толпа встретила его радостными возгласами. Росина, Грация и Джузеппе остались внизу, в готовности в нужный момент выполнить отведённую каждому из них роль. Сейчас была очередь Росины, поэтому она стояла к ступеням лестницы ближе всех и держала в руках пойманного вчера голубя. К выступлению она переоделась в очень откровенный костюм с глубоким декольте и чересчур короткой юбкой. Джузеппе старался не смотреть на её стройные белые ноги, но взгляд каждый раз возвращался туда против его воли.

– Это всё делается специально, – сказала ему Грация.

От неё точно ничего нельзя было скрыть.

– Что? – сделал вид, что не понимает, Джузеппе.

– Одежда. Чтобы отвлечь зрителей. Если ты смотришь на женские ноги, значит, и они будут меньше смотреть на руки.

– Да я и не смотрю, – смутился Джузеппе.

– Смотришь, смотришь… Ты же мужчина! – как-то по-особому улыбнулась Грация. – И хватит уже стесняться! Росина говорит, что у артистов стыда быть не должно…

«Вот тебе на! – удивился про себя Джузеппе. – Как это они живут – без стыда?»

– Итак, мы начинаем! – громко объявил Чезаре, и ненужные мысли немедленно растворились в надвигающихся заботах.

Росина поднялась на сцену, передала голубя Чезаре, тот поднял птицу над головой в обеих руках, затем опустился на колено, держа ее в левой руке, положил на подмостки, а правой вынул из голенища кожаного сапога кинжал с широким блестящим лезвием и, картинно взмахнув, обезглавил несчастного голубя, брызнула кровь… Публика замерла в ожидании чуда, потому что ничего хитрого в том, чтобы зарубить голубя, нет, а значит, дело не могло этим закончиться. И «чудо» не заставило себя ждать.

Дело в том, что голова птицы была предварительно засунута под крыло и там привязана. А ее роль сыграла голова съеденного вчера голубя и рыбий пузырь, наполненный красной краской. Издали все выглядело вполне естественно: по доскам ударил нож, из пузыря вылилась «кровь», Чезаре поднял «отсеченную» голову двумя пальцами и показал зрителям. Росина сняла с себя обмотанный вокруг талии большой красный платок, расправила его в руках, повернула одной стороной к зрителям, затем другой, демонстрируя, что в нём ничего нет, и накрыла им живехонького, но испуганного голубя. Чезаре незаметно высвободил его голову, и как только он снял скомканный платок, голубь тут же взвился ввысь. Восторженная публика заулюлюкала, подгоняя криками птицу всё выше. Чезаре бросил платок вниз, прямо в руки Грации, и вместе с Росиной они поклонились зрителям.

– Следующий номер: «Отсечение головы Иоанна»! – объявил Чезаре.

Джузеппе занял свое место под столом, точнее, внутри него. Потому что стол этот был необычным: между столешницей и полом находилась ещё одна доска, на которой, как на шестке, и расположился Джузеппе. Почти до самого пола стол был закрыт красной скатертью, при этом было видно, что на полу под ним ничего нет. В скатерти, как и в столешнице, были проделаны два круглых отверстия.

Чезаре и Росина, подняв с двух сторон стол с Джузепппе внутри, вынесли его на сцену. Вышла на сцену и Грация. После реверанса зрителям она легла на стол ничком. Чезаре обошёл стол кругом, стал перед ним спиной к зрителям, из-за широкого, золотого цвета тряпичного пояса вытащил тесак и, взмахнув им, сделал вид, что отрубает голову. Испуганный возглас пронёсся над толпой зрителей. Грация, скрытая от взора публики телом Чезаре, опустила голову в отверстие. Джузеппе видел, как её светлые волосы свесились у его ног. Чезаре незаметно вынул из-за пояса деревянную накладку, выкрашенную красной краской как кровью, и водрузил её на шею Грации. Затем будто бы подняв отрубленную голову, не поворачиваясь, он прошёл вдоль стола к ногам Грации, а Джузеппе в это время высунул свою голову в отверстие.

Чезаре отошёл в сторону и показал зрителям «отрубленную» голову, якобы только что положенную им у ног «обезглавленного» тела. Серный дым из открытой Джузеппе банки придавал лицу мертвенно-бледный вид.

Росина снова сняла с себя большой платок и накрыла им полностью «тело» на столе вместе с «отрубленной» головой. Публика, казалось, перестала дышать, такая была тишина над площадью. Чезаре медленно двинулся вокруг стола, произнося какие-то заклинания и делая пасы руками. В какой-то момент он резко сдёрнул платок, и улыбающаяся Грация села на столе, подтянув колени к груди, и помахала зрителям рукой.

Успех был ошеломляющим. Зрители рукоплескали и что-то выкрикивали, а все участники представления, кроме спрятанного в столе Джузеппе, кланялись со сцены. Джузеппе же в это время боролся с желанием чихнуть от сильно раздражающего запаха серного дыма, но при этом чувствовал себя счастливым.

Когда стол спустили вниз, он вылез и отдышался. Чезаре с Росиной уже показывали следующий номер, но Джузеппе был так возбуждён, что не мог следить за этим.

– Поздравляю с первым выходом на сцену! – сказала Грация и поцеловала Джузеппе в щёку.

– Скорее с выносом, а не выходом, – ответил он, зардевшись. – Но всё равно спасибо.

Грация тихонько рассмеялась.

– Смешной ты!

– Слушай, – озабоченно сказал Джузеппе. – А почему синьор Чезаре не сказал перед началом ту фразу?

– Какую? – не поняла Грация.

– Которую говорят, чтобы Святая инквизиция не наказала.

– Ты правда думаешь, что от инквизиции можно этим откупиться?

– А как же?

– Они бы не дали нам выступать, если бы утром Чезаре не сходил в трибунал и не дал им денег. Всегда так. Кстати, насчёт денег…

Грация взяла из разложенного рядом реквизита разрисованный радужными цветами небольшой ящик из тонкого металла с отверстием для монет и пошла с ним в толпу. Люди рассматривали её шею – не осталось ли шрама после отсечения головы, – некоторые спрашивали, было ли больно, кто-то пытался потрогать… И все они бросали в ящик монеты. Вскоре к Грации присоединилась Росина, вместе они обошли всех зрителей и поднялись с заметно потяжелевшим ящиком на сцену. Держа ящик с двух сторон, они перевернули его так, чтобы зрителям было видно верхнюю часть с отверстием, потом Грация потянула на себя крышку, ящик открылся и… И оказалось, что он пуст. Зрители в очередной раз зааплодировали.

– Я не понял, а где деньги? – спросил Джузеппе, когда тяжёлый ящик снова был внизу.

– Так вот же они! – рассмеялась Грация и открыла ящик.

Она был заполнен монетами больше чем наполовину.

– Но как это?

– Ты ещё многого не знаешь. Научишься!

Так Джузеппе понял, что в жизни много обмана, но если действовать правильно и расчетливо, то его можно успешно скрывать и выдавать за правду…

Весь следующий день Джузеппе провёл на площади. И следующий за ним день – тоже, потом ещё два дня… Время летело быстро. Он подавал реквизит, прятался в ящик, откуда говорил под видом говорящей куклы, сидящей рядом, обедал и ужинал с фокусниками… Джузеппе с ними нравилось. Об учёбе же он вспоминал лишь тогда, когда по возвращению домой нужно было врать что-то матери на её вопросы о школе.

В один из дней перед самым началом представления, когда на площади уже собралась публика, Джузеппе и Грация подготавливали реквизит у лестницы, ведущей на сцену.

– Посторонись! Дай пройти! – неожиданно услышал Джузеппе знакомый голос.

Он выглянул на шум из-за угла помоста. Голова Грации тут же возникла рядом.

– Что ты там смотришь? Готовиться же нужно!

– Это моя мать! – успел шепнуть Джузеппе и юркнул в стол для «отсечения головы».

Грация увидела, как сквозь толпу в их сторону пробирается разгорячённая женщина с выбившимися из-под белого чепца каштановыми волосами. Она была совсем рядом.

– Чезаре! – позвала Грация.

– Что случилось? – склонился он со сцены, раздвинув боковые шторы. – Чего вы там возитесь? Пора начинать!

Грация ответить не успела.

– Где он? – закричала добравшаяся до помоста женщина.

Судя по виду, настроена она была решительно. Чезаре быстро спустился на землю.

– Спокойно, спокойно! – делая останавливающие жесты руками, он попытался её остановить. – Кто вы, и что вам нужно?

– Я Фелиция! Где мой сын, Джузеппе?

– Я не знаю, – развёл руками Чезаре.

– Куда вы его спрятали? Мне люди рассказали про эти ваши фокусы… Я разнесу весь этот балаган!

Она двинулась к сложенному рядом реквизиту и принялась крушить всё подряд. Ящик для денег слетел с опрокинутого табурета и звонко ударился о землю.

– Стой! Остановись! – закричал Чезаре.

Публика свистела от нетерпения в ожидании начала представления.

«Из-за меня всё сломает, – понял Джузеппе. – И меня найдёт и убьёт».

Фелиция уже ухватилась за край красной скатерти, чтобы потянуть её на себя, как в этот момент прямо к ней под ноги из-под стола выскочил Джузеппе. Он обнял мать за талию, прижался щекой к её животу, как в детстве, когда чего-то боялся, и закрыл глаза. Мать тут же остыла.

– Быстро в школу! – сказала она и отвесила вполсилы подзатыльник, совсем не так сильно, как собиралась ещё минуту назад.

«Номера с отрубанием головы сегодня не будет», – подумал Джузеппе, идя за матерью, тянущей его за собой сквозь толпу за руку. Он обернулся.

– До встречи! – крикнула Грация и помахала ему рукой.

Джузеппе чувствовал себя беспомощным, как будто его связали и сбросили со скалы в море.

Возвращение к прежней жизни было неожиданным и тяжёлым. Школа повергла его в уныние: всё те же расставленные как по нитке парты, затхлый воздух, монотонная речь учителя… Вместо красок и веселья – чёрно-белый полумрак.

Ещё и переросток Фредо, сын пастора, постоянно донимал Джузеппе: то пнёт исподтишка на уроке, то измажет мелом лавку.

– Попался?! – с ехидной улыбкой встретил он Джузеппе в этот раз. – Это я подсказал, где тебя искать!

Джузеппе сжал кулаки, но сдержался. Не потому, что боялся быть битым Фредо и его дружками. Дома и без того ждало наказание, а если ещё сообщат, что он подрался с сыном пастора… Однако, улучив момент, он залез в котомку к толстяку и вытащил складной нож с перламутровой рукояткой, на которой было изображено солнце в косматыми изломанными лучами вокруг диска. Кроме блестящего, слегка изогнутого клинка, в нем имелась спрятанная в прорези рукоятки маленькая двузубая вилочка, которой можно было есть. Это его обрадовало – все-таки возмездие может иметь любую форму! И он прилежно терпел целый день, и лишь когда на перемене перед последним уроком Фредо заявил, что Джузеппе и раньше был тупой, а после отсечения головы стал ещё тупее, он не выдержал.

– Сам ты тупой! – гордо ответил Джузеппе. – За эту неделю я научился у фокусников магии. А чему научился ты на скучных церковных проповедях?

Окружавшие их одноклассники даже притихли от такой наглости. Сказать такое прослывшему ябедой Фредо было невиданной дерзостью.

Когда занятия закончились, Джузеппе побежал на площадь и подарил украденный нож Грации. Девочка очень обрадовалась подарку и без конца крутила блестящую безделушку в руках, любуясь игрой света на перламутре и спрятанной в рукоятке изящной вилочкой.

– Спасибо, Джузеппе, мне еще никогда никто не дарил таких чудесных подарков! – воскликнула она и поцеловала его в щеку. – Ты придешь завтра?

– Не знаю, – пожал плечами тот. – Мне надо бежать домой, наверное, меня сильно накажут!

Как и следовало ожидать, на следующий день в школу Джузеппе не пустили. Клирик приказал привести мать и сообщил Филиции Бальсамо, что её сын исключён из школы за богохульство, к тому же его подозревают в краже…

Следующие два дня Джузеппе из дому не выпускали. А на третий день, когда следы от розог отца на ягодицах из красных стали жёлто-синими, мать объявила Джузеппе, что для перевоспитания его отправят в бенедиктинский монастырь города Кальтаджироне. С большим трудом Джузеппе удалось уговорить мать отпустить его ненадолго на площадь, чтобы проститься с фокусниками.

По пути к своим новым, а точнее – единственным друзьям Джузеппе размышлял, что им скажет. В какой-то момент он понял, что хочет уехать вместе с ними, путешествовать по разным городам, показывать фокусы…

«Попрошу взять меня с собой! – твёрдо решил Джузеппе. – Они не откажут».

С этой мыслью он уже не в силах был идти спокойно и пустился со всех ног. Пробежал мимо дворца Кьярамонте-Стери, пересёк Морскую площадь, подбежал к помостам и… обомлев, остановился: на месте, где раньше стояла кибитка, было пусто. Территория была тщательно убрана и подметена, даже какого-нибудь обрывка не осталось на память. Джузеппе не смог сдержать слёз.

Монастырь ордена святого Бенедикта представлял собой трёхэтажное здание с церковью и расположенную рядом колокольню – квадратную башню с огромными арочными окнами, наполовину закрытыми коваными решётками, возвышавшуюся над монастырём ещё на три этажа. В левом крыле здания на первом этаже располагалась библиотека с пятью лакированными партами в ближней к входу половине и высокими полками с множеством книг – в дальней. Большие окна пропускали достаточно света для чтения и письма днём. Комната для занятий занимала правое крыло. Она походила на библиотеку, только парт здесь было вдвое больше, а вместо полок с книгами стояли длинные столы для химических опытов, покрытые синей керамической плиткой. Второй этаж занимали творческие мастерские, бытовые и подсобные помещения, трапезная, кабинет приора и кельи других должностных лиц: ризничего, трапезничего, кантора, библиотекаря, инфирмария, привратника. На третьем этаже в одной половине находились кельи простых монахов, в другой – комнаты учеников и послушников. Напротив главного входа в здание, в противоположной стене, был арочный проход, через который вошедший попадал в церковь с высокими сводами – от первого этажа до верхнего. Здесь шло богослужение и днём, и ночью.

Всё здесь было подчинено строгому уставу: по сигналу колокола жители монастыря просыпались, по сигналу шли на молитву, на работу, обучение или трапезу. Трапезы, к слову, были всего два раза в день, как для монахов, так и для учеников, поэтому юные организмы постоянно пребывали в полуголодном состоянии. В общем, сказать, что Джузеппе здесь не понравилось с первого дня – не сказать ничего!

Со временем Джузеппе понял, что у наставников нет желания присматривать за учениками, поэтому вместо посещения библиотеки можно поспать в маленькой подсобке для хранения инвентаря под лестницей – никто и не заметит. Постепенно таких хитростей и некоторой свободы действий становилось всё больше, но на скучные занятия по богословию приходилось ходить без пропусков – за посещением учитель следил строго. Впрочем, такими же скучными были и арифметика, и геометрия. Нескучными Джузеппе считал лишь занятия по химии: на них можно было сливать разные жидкости в один сосуд и наблюдать за реакцией. Иногда такой реакцией было изменение цвета, иногда – бурление и появление дыма… Это чем-то напоминало фокусы.

Джузеппе интуитивно чувствовал, что знания, получаемые на уроках химии, могут ему пригодиться в будущем, поэтому был на них внимателен, как ни на каких других. Впрочем, каллиграфией он тоже занимался прилежно и старательно учил языки, тем более что в чужом Кальтаджироне ничто не отвлекало его от занятий.

Преподавал химию монастырский аптекарь дон Валентино. Из-под его круглой, сильно потёртой шапочки коричневого цвета, которую, как злословили ученики, учитель не снимал даже на время сна, выбивались давно не знавшие гребня седые волосы, такие же, как и в его короткой, но окладистой бороде. Глаза старца, тем не менее, пока не подводили, и интерес Джузеппе к химическим опытам не остался незамеченным.

– Джузеппе Бальсамо, останься! – сказал дон Валентино однажды, когда занятия закончились.

Джузеппе насторожился: обычно после требований остаться следовали долгие нравоучения за плохое поведение. Когда класс опустел, он встал из-за парты и опустил глаза, изображая покорность.

– Вижу, ты интересуешься химией, – неожиданно мягко заговорил дон Валентино. – Предлагаю тебе стать моим учеником.

– Я и есть ваш ученик, дон Валентино…

– Пока что ты не мой ученик, а монастыря. Если хочешь, я попрошу у кантора благословения стать твоим наставником. Будешь помогать мне и постигнешь химию гораздо больше, чем другие ученики.

– Конечно хочу! – искренне обрадовался Джузеппе. – Но можно ли будет не ходить на другие занятия?

– Другие науки тоже важны. Но освобождение от обязательных работ я для тебя испрошу. Будешь приходить ко мне сразу после уроков.

– Спасибо, учитель! – поклонился Джузеппе.

С тех пор у него началась другая жизнь. Когда остальные ученики мыли полы, выносили мусор или, взявшись вчетвером, таскали тяжёлые мешки с продуктами из склада в кухню, Джузеппе под присмотром дона Валентино готовил снадобья. Он толок в керамической ступке разные вещества, пока те не превратятся в однородный порошок, потом взвешивал его на аптекарских весах и смешивал в определённых пропорциях с реактивами из стеклянных баночек с наклейками, на которых были написаны названия, раскладывал на чердаке травы и коренья для просушки, мыл посуду. Всё нужно было делать строго по рецептам, написанным по латыни на бумажных карточках. Джузеппе старался, и учитель его хвалил. Иногда дон Валентино даже приносил лепёшки с сыром и угощал ароматным напитком, заваренным на травах. В общем, такая жизнь нравилась Джузеппе гораздо больше прежней, если, конечно, не брать в расчёт время до прибытия в монастырь. Но жизнь, когда можно было убежать с уроков на площадь к фокусникам, осталась лишь в воспоминаниях.

Во время одного из таких чаепитий Джузеппе, видя, что дон Валентино в добром расположении духа, решился задать давно интересующий его вопрос.

– Учитель, вы уже многому научили, – сказал он. – Но вы никогда мне не говорили о том, как получать золото.

Учитель насторожился.

– Золото получают из руды, которую добывают под землёй. Или промывают породу в реках. Но почему тебя это интересует?

– Я слышал, что золото можно получить из других металлов.

Добродушное выражение моментально исчезло с лица дона Валентино. Он поставил наполовину полную чашку на стол, положил в тарелку надломленный хлеб.

– От кого ты об этом слышал?

– От бродячих фокусников, – честно признался Джузеппе. – И от соседа Донато.

– А то, что за это можно лишиться головы, они тебе не говорили?

Глаза Джузеппе расширились от удивления и страха.

– Нет, не говорили.

– Это чернокнижничество, богопротивное дело!

– Получать золото из руды можно, а из другого металла нельзя? – не понял Джузеппе.

– Из реки не является колдовством, а из других металлов – это не химия, это называется по-другому.

– А какая разница? Главное же – результат!

– Не всегда результата можно добиваться любым способом, – терпеливо пояснял учитель. – К тому же, насколько мне известно, получить золото из недрагоценных металлов ещё никому не удалось.

– Может, у нас…

– Довольно об этом! – прервал его учитель, окончательно потеряв терпение. – Запомни: наука допустима, а колдовство нет!

– Я понял, учитель, – ответил Джузеппе.

Больше к этому разговору он не возвращался, но в душе остался при своём мнении: на пути к могуществу не может быть ограничений!

Джузеппе по-прежнему старательно исполнял все указания, и вскоре дон Валентино стал доверять ему делать снадобья самостоятельно.

Однако через некоторое время от монахов и мирян, покупавших лекарства в монастырской аптеке, стали поступать жалобы, что снадобья не помогают. А некоторым после их приёма становилось даже хуже. У одного горожанина пошла красная сыпь по всему телу, а у монаха по имени Алонэо случилась настолько сильная диарея, что чуть богу душу не отдал. После тщательных расспросов и осмотров жалобщиков дон Валентино пришёл в лабораторию в сильной задумчивости. Джузеппе в это время размешивал деревянной палочкой мазь в стеклянной банке.

– Ты делал всё по рецепту? – строго спросил аптекарь. – Предупреждаю, не ври мне, я всё равно об этом узнаю!

Джузеппе перестал размешивать и повернулся к нему лицом.

– Почти всегда, учитель!

– Что значит «почти»?

– У меня не оказалось готового лекарства от подагры, когда вы требовали срочно принести… Толочь рвотный корень времени не было, и я добавил побольше опиума…

– Что-оо-о?

Аптекарь даже покраснел от возмущения. Таким Джузеппе его ещё никогда не видел.

– А что в этом такого? – удивился ученик. – Опиум безвреден, а покупатель не знал, что лекарство не совсем обычное… Вы же говорили, что главное, чтобы больной верил, и тогда он поправится!

– Это же обман!

– Всё в этой жизни обман, – попытался оправдаться Джузеппе. – Многие думают, что основная жизнь здесь, а не на небесах…

– Ты путаешь невинное заблуждение и целенаправленный обман!

– Но даже Церковь иногда обманывает, когда это нужно, – не сдавался Джузеппе. Это была неслыханная дерзость, но он понял, что если сейчас не оправдается, его просто выгонят, и решил идти ва-банк.

– Как ты смеешь так говорить?!

– В нашем монастыре хранится Святая Плащаница, – ответил Джузеппе. – И в соборе Святого Иоанна Крестителя в Турине тоже есть Святая Плащаница – я слышал это от одного мирянина, который там был… Значит, какая-то из них не настоящая?!

Дон Валентино приложил руку к груди и медленно опустился на стул.

– Не смей говорить «в нашем монастыре»! – тяжело дыша, произнёс он. – этот монастырь больше не твой! Ты опять всё перепутал: плащаница – символ веры… Даже её копию нельзя оскорблять неверием!

Джузеппе понял, что прощения не будет. Терять было больше нечего.

– Почему нельзя?! – заявил он – Опять кто-то решает, что можно, а что нельзя, где можно врать, а где нельзя…

– Замолчи! – простонал старый учитель, осеняя себя крестным знамением. – Уходи, я не хочу тебя видеть!

Глава 3

Способов разбогатеть много…

Своё шестнадцатилетие Джузеппе встретил в родном Палермо, без средств к существованию и хоть какого-либо источника дохода. Продажа «чудодейственных» снадобий, которую он затеял, показывая покупателям фальшивый, нарисованный им же самим диплом аптекаря, закончилась тем, что Джузеппе чуть не сдали стражникам. Пришлось отдать последние сбережения родителей, чтобы откупиться от знатного винодела, чьей жене от этих снадобий стало сильно хуже. Нужно было срочно найти способ заработать.

Идея пришла спонтанно. Неожиданно сосед-сапожник Донато был найден мертвым – неизвестный злодей перерезал ему горло от уха до уха. И тут выяснилось, что Донато с Ремиджио Пауком вовсе не путешествовали по свету, а вместе сидели в тюрьме, так как были связаны с сицилийской преступной организацией, глубоко пустившей корни в итальянском обществе.

– Мафия с ним посчиталась, – кивнул отец Джузеппе, как о деле решенном. – Темные дела часто заканчиваются именно так, спустя много-много лет… А ведь и Донато, и Паук имели связи с братьями Челлини… И вот результат!

– А почему же ты не рассказал мне об этом? – спросил Джузеппе. – Ты разве верил в то, что они добропорядочные путешественники?

Пьетро только коротко качнул головой.

– Если бы мой язык был болтлив, то он бы давно перерезал мою шею… Сделай выводы сынок из этой истории…

И Джузеппе сделал выводы. Но совсем не те, которые имел в виду отец.

Он стал интересоваться прошлым Палермо. В городе до сих пор ходили слухи о «подвигах» братьев Челлини, которые разбойничали в окрестных горах тридцать лет назад. И хотя их давно казнили, добытые преступным путем сокровища так и не нашли. Реальная история, положенная в основание выдумки, должна была казаться более правдоподобной, чем просто выдумка. И Джузеппе взялся за дело.

Смочив лист бумаги в артишоковом чае, он высушил его на солнце, затем взял перо с чернилами и нарисовал очень красивую и убедительно выглядящую схему мыса Монте-Пеллегрино, где бывал много раз и хорошо знал окрестности. В районе карстовых пещер он нанес несколько меток, изобразил подпись старшего брата Роджера Челлини, каллиграфическим почерком подделал удостоверяющую запись и подпись тюремного капеллана и положил лист под солнечные лучи ещё на несколько дней.

После такой обработки бумага стала похожа на солидную старинную карту, имеющую прямое отношение к знаменитым разбойникам.

Свернув документ в трубочку и спрятав за пазуху, Джузеппе направился к дому ювелира Фредо Морано. Семья Морано жила на первом этаже почти в самом центре Палермо. Такое удачное расположение позволило хозяину сделать ювелирную лавку и мастерскую прямо по месту жительства. Чёрные кованые решётки на окнах, резко выделявшиеся на фоне бледно-жёлтых каменных стен, отличали это жилище от соседних.

Входная дверь была открыта настежь в ожидании потенциальных покупателей и заказчиков, и Джузеппе вошёл. Кисловатый запах от травления металла напомнил ему монастырскую лабораторию. Справа, у массивного стола с разложенными под стеклом украшениями, сидел на стуле сын ювелира – атлетического сложения, но обделённый умом силач Сесилио.

– Позови отца! – поприветствовав его, попросил Джузеппе.

Видимо услышав это, из соседней комнаты вышел хозяин в длинном брезентовом фартуке.

– А, это ты, – явно разочаровавшись, что пришёл не богатый клиент, а неимущий юнец, сказал он. – Чего тебе?

– Возможно, то, что у меня есть, вас заинтересует.

– Я не скупаю краденого!

– А я не ворую.

– А что тогда? Говори скорее, у меня нет времени, чтобы тратить его по пустякам, нужно работать!

– У меня очень серьёзное предложение, сеньор Морано… Можем мы поговорить наедине?

Удивившись такому напору, хозяин подошёл поближе и посмотрел гостю прямо в глаза. Джузеппе взгляд не отвёл, более того: ювелир почувствовал в нём уверенность.

– Имей в виду, сын будет в соседней комнате, – сказал Фредо Морано. – А он легко гнет подковы!

– Конечно, – кивнул Джузеппе. – Я это знаю. И вы знаете меня, моих родителей, знаете, где находится мой дом. Так какой смысл меня опасаться? Я пришёл с хорошим предложением.

Поведение незваного гостя было солидным и внушало доверие.

– Сесилио, иди в мастерскую! – приказал сеньор Морано, и сын сию же минуту, скрылся в соседней комнате.

Выдержав небольшую паузу, Джузеппе достал из-за пазухи свёрнутый трубочкой лист бумаги, но разворачивать не стал, а прижал его к груди.

– Вы слышали историю братьев Челлини? – спросил он.

– Ну, разумеется! – кивнул ювелир. – У меня уже седая голова, и я живу в Палермо всю свою жизнь. Только какое отношение столь юный отрок может иметь к давно канувшим в Лету событиям?

– Я жил в монастыре города Кальтаджероне почти четыре года, – сказал Джузеппе. – Один старый монах, умирая, поведал мне свою тайну: он был капелланом в тюрьме, где казнили Роджера Челлини. И именно он удостоверил его подпись на карте, где, якобы, указано местоположение клада знаменитых разбойников… Но чтобы его найти, нужны деньги: требуется организовать экспедицию, купить масло для факелов, верёвки, пищу, привлечь рабочих и охранников, найти мулов…

– С чего ты решил, что я дам тебе денег?!

– Я не прошу денег взаймы, сеньор Морано. Я предлагаю вам купить у меня знание. Умерший монах пересказал рассказ Роджера Челлини: в кладе золотая утварь из дома купца Посидело, серебряная посуда, множество ювелирных украшений… Я готов сказать вам, где он спрятан, всего за четвёртую часть этого богатства…

– Почему я должен тебе поверить? Вдруг я ничего не найду?!

– И такое может быть, уважаемый сеньор Морано! Клады, как известно, таятся, прячутся от тех, кто ловит свое счастье… Надо иметь чистую душу и безупречные помыслы, чтобы богатство пришло к вам в руки. Если бы все было так просто, я бы не стал к вам обращаться. У моего отца и у матери есть братья, сестры с мужьями, племянники… Неужели мы бы не собрали необходимую для экспедиции сумму? Но клад может уйти в глубь пещер, к тому же, если мы найдем его, возможны распри и кровавая вражда… Я считаю, что лучше продать свою долю и положиться на Провидение!

Было заметно, что жадного ювелира терзают сомнения. Но упустить такой выгодный шанс он не мог, иначе это был бы не Фредо Морано.

– А что есть у тебя, кроме пустых слов?

– Старая карта, – Джузеппе показал взглядом на свиток в руках. – Я отдам её вам. Кроме того, я готов отдать её прямо сейчас всего лишь за десять золотых монет, а остальную мою долю отдадите после того, как найдёте клад. Просто мне очень нужны деньги прямо сейчас.

Морано не отрываясь смотрел на свиток как заворожённый.

– Разверни, я хочу посмотреть! – потребовал он.

– Смотрите! – Джузеппе раскатал карту на дубовом столе. Ювелир жадно рассматривал линии, каллиграфические буквы с завитушками, подписи…

– Гм… Выглядит действительно солидно… И подписи, похоже, в порядке…

– Я рассказал вам историю ее происхождения. Думаю, если вы не захотите самостоятельно искать клад, вы всегда сможете продать эту карту на торгах…

– Ладно, жди здесь! – сказал ювелир. – Сесилио!

Из мастерской вышел Сесилио.

– Ждите оба здесь! – сказал Фредо Морано и ушёл в соседнюю комнату.

Через несколько минут он вернулся. Брезентового передника на нём уже не было, а в руках он держал увесистый замшевый мешочек.

– Здесь десять золотых монет! – он бросил тяжело звякнувший мешочек на стол. – Показывай карту, объясняй, что там где!

– Здесь всё понятно, – ответил Джузеппе, пряча мешочек с монетами за пазуху. Тяжесть полученного из воздуха золота распирала его радостью. – Вот, смотрите…

Он повел пальцем на карте.

– Это карстовые пещеры на мысе Монте-Пеллегрино. Что означают пометки Роджера Челлини, я не знаю. Похоже, вот здесь, где крестик, в средней из трёх пещер, и спрятан клад – в нише, в глубине пещеры, в южной стене. Возможно, он завален камнями. Но вам придется разбираться на месте. И идущая от чистой души молитва вам в этом поможет!

– Дай сюда! – выхватил Морано карту.

– Только вы уж меня, пожалуйста, не обманите, сеньор Морано: как найдёте клад, сразу мне долю мою отдайте!

– Разумеется! Какой может быть обман?! Иди уже, иди!

– До свидания, сеньор Морано!

Вернувшись домой, Джузеппе принялся делать новую карту. Только теперь он изобразил схему Большого каньона Кассибиле, где сам был всего лишь один раз, и поставил крестик наугад.

Спустя несколько дней ему удалось продать эту карту заезжему ростовщику из соседнего Каккамо, с которым познакомился через свою двоюродную сестру – ростовщик имел на неё виды. В общем, жизнь стала налаживаться.

Посещение ювелирной лавки натолкнуло Джузеппе на новую мысль: он стал делать «чудесные» амулеты из «камня философов»[4], способные, якобы, открывать владельцу тайные знания, изменять судьбу, приносить счастье и уберегать от потерь. Невежественная публика, которой Джузеппе продавал эти амулеты, не задавалась вопросом, почему они так похожи на обычное зелёное стекло на шнурке. А образованным, или более-менее просвещённым, он и не предлагал свои поделки. К тому же вспомнились приемы игры в кости, которые ему в детстве показывал Донато. Итальянцы – народ азартный и в пылу игры забывают обо всем на свете. Тут-то и можно выбросить кость с измененным центром тяжести… Словом, Джузеппе стал понемногу зарабатывать, давая матери деньги на хозяйство и откладывая часть в свою собственную кассу.

Но построенная на обмане размеренная жизнь длилась недолго. Через полтора месяца после удачной продажи «старинных» карт, жарким летним днём Фелиция Бальсамо развешивала свежевыстиранное бельё на верёвку, натянутую вдоль стены дома снаружи, справа от входа, между дверью и окном. Через открытую форточку Джузеппе услышал, как она с кем-то разговаривает на повышенных тонах. Он посмотрел в окно, но тут же отпрянул обратно: возле дома стоял ювелир со своим сыном. Они стояли к окну боком, поэтому заметить Джузеппе не успели.

– Я не верю, что его нет дома! – кричал Фредо Морано. – Быстро позови его, или мы сами зайдём в дом!

– Только попробуй! – ответила мать. – Мой муж вышибет за это мозги и тебе, и твоему сыну!

– Я не боюсь его! – продолжал возмущаться ювелир, хотя пыл его заметно поубавился и попыток войти он не предпринимал. – Правда на моей стороне! Джузеппе обманул меня. Если он не вернёт деньги по-хорошему, я обращусь в магистрат. Я опозорю всю вашу семью!

– Обращайся! А позоришь ты свою семью, а не мою: воюешь со мной, беззащитной женщиной, пока мужа и сына нет дома. Все соседи уже слышали, они подтвердят.

Морано на минуту задумался.

– Ладно, – сказал он. – Сегодня мы уйдём. Но завтра я вернусь сюда со стражей!

Он развернулся и быстро пошёл прочь, нервно размахивая руками. Сесилио поспешил за отцом. Джузеппе перевёл дух. Фелиция вошла в дом с бельём в тазу, которое из-за визита незваных гостей так и не успела повесить сушиться.

– Ты слышал? – спросила она.

– Да, – кивнул Джузеппе.

– Он сказал правду, ты обманул его?

Джузеппе лишь неопределённо пожал плечами.

– Я продал ему старинную карту, возможно, на ней обозначено место спрятанного клада. Возможно, нет. А возможно, он просто его не нашел…

– Ясно. Почему ты чувствуешь себя в обмане, как рыба в воде? – мать тяжело поставила таз с бельём на пол, устало опустилась на стул. – Почему ты не хочешь работать, помогать отцу?

– Я что-нибудь придумаю, – попытался успокоить её Джузеппе.

– Не нужно больше ничего придумывать! Тебе нужно уехать. Отец не одобрит твоих выходок. Да и я от них уже устала. А похоже, что на этот раз дело для тебя закончится плохо…

– Куда мне ехать? – растерялся Джузеппе. – Мой дом здесь!

– Твой дом будет там, где ты сам его купишь! И будешь жить с женой и детьми, если возьмешься за ум. Мне хотелось бы понянчить внуков, а не носить тебе передачи в тюрьму.

– Послушай, я…

– Хватит! Теперь ты меня послушай. Отправляйся в Мессину, к мужу твоей покойной крестной, моей сестры Винченцы, упокой господи её душу. Он служит управляющим имуществом князя Виллафранка, думаю, он не откажет тебе пожить в своём доме. Зовут его так же, как и тебя, а фамилия его – Калиостро.

– Я помню, как его зовут, – уныло ответил Джузеппе.

Мать вздохнула.

– Рано или поздно это должно было случиться, – сказала она.

В тот же день, вечером, Джузеппе, договорившись с извозчиком, погрузил свой единственный чемодан в расписанную картинами из библейских сцен открытую повозку, которая, гремя двумя огромными колёсами по мостовой, увезла его от родительского дома.

Джузеппе Калиостро принял племянника радушно.

– Мне так даже веселее будет, – сказал он. – Не могу здесь находиться один, без Винченцы этот дом опустел. Я устрою тебя в канцелярию князя, сестра говорила, ты красиво пишешь – вот и поможешь с документами: нужно оформить наследство, как положено, чтобы не было претензий от родственников, а у меня совсем нет времени этим заниматься.

Дом оказался просторным: три больших комнаты и кухня. Джузеппе Бальсамо была выделена отдельная комната, и все, в общем-то, оказалось не так уж плохо для начала взрослой, самостоятельной жизни. В благодарность за гостеприимство Джузеппе взял на себя все заботы по дому и по оформлению наследства. Заведующий канцелярией сеньор Серджио принял его, как родного, тем более что молодой человек очень старался произвести благоприятное впечатление. Ему пришлось по душе работать в архиве и заниматься делопроизводством: нравилась неспешность и значимость каждого оформленного документа, нравился запах пыли и расплавленного сургуча, нравилось вырезать из плотной бумаги разноцветные кружки с зубчиками, которыми заклеивались нитки в прошитых насквозь листах, приобретающих совсем другую силу – превратившись в документ, который оставалось только заверить подписью заведующего канцелярией и поставить сургучную печать…

Он не жалел времени, скрупулёзно проверял доверенности и выписки из метрик, заявления и резолюции, обнюхивал чернила с каждого написанного листа, вникал во все тонкости и к моменту окончания работы стал неплохо разбираться в юриспруденции, точнее в той её части, что касалась наследования имущества, почетных званий и титулов. Было бы странно, если бы Джузеппе не использовал открывшиеся перед ним возможности для собственной пользы.

Используя ядовитый сок белладонны, начисто стирающий старые чернила, он вписал в очищенные места старого архивного документа благозвучную фамилию покойной тётушки и таким образом изготовил себе патент на графский титул. Причем подпись под документом была самой настоящей и принадлежала князю Виллафранку, а в журнале под соответствующим номером был зафиксирован патент новоиспеченного графа Калиостро… Как говорится, комар носа не подточит!

Через некоторое время Джузеппе удалось проникнуть в закрытый отдел канцелярии – здесь хранились документы о выявленных и превращенных в горький дым чернокнижниках… С ужасом и оцепенением читал он описания судебных процессов, перебирал вещественные доказательства: фарфоровые тигли, чашки для смеси химикатов, ступки, в которых дробился философский камень, страницы запрещенных книг, используемых преступниками, и даже обгоревшая кость ключицы одного из них… Но шевелившиеся в глубине души мысли об изготовлении золота не только не растворились под влиянием примера наказания чужих грехов, но даже обострили любопытство к столь запретным и опасным делам… Он даже переписал и вынес опись предметов оборудования тайных лабораторий и несколько страниц, на которых непонятными словами описывались деяния чернокнижников…

Фальшивый титул сам по себе прибыли не давал, нужно было искать способ, как его использовать. От предложения дяди испросить какую-нибудь работу у князя, Джузеппе отказался: работать в привычном понимании этого слова он не собирался вовсе. Но советом сходить на биржу, как называли место, где собирались жаждущие получить работу, решил воспользоваться: если понаблюдать со стороны за теми, кто будет нанимать работников, возможно, родится идея, как без особых затрат облегчить их кошельки в свою пользу.

Биржа находилась рядом с Соборной площадью. Посреди площади стоял Кафедральный Собор с башней, похожей на ту, что Джузеппе видел в бенедиктинском монастыре. Стены Собора и башни в лучах солнца казались розовыми. Перед Собором находился фонтан из красивого белого мрамора. В центре фонтана возвышалась фигура Ориона – сына Нептуна – с триумфально поднятой рукой, под ним расположились речные нимфы и тритоны, a ближе к земле – каменные аллегории рек Нила, Тибра, Евфрата и Камаро. Недалеко от фонтана, там, где заканчивалась площадь, в тени деревьев стояли и сидели на корточках мужчины разного возраста, от совсем юных до пожилых, человек десять-пятнадцать, может, больше – за деревьями было не разглядеть.

Их унылый вид, простая одежда, негромкие разговоры сильно контрастировали с окружающей напыщенной красотой. Может, поэтому, стыдясь своего вида и положения, они и не выходили на площадь: кому нужно, тот знал, где их найти.

Джузеппе решил подойти поближе, но неожиданно услышал грустную музыку. Она была не похожа ни на лёгкую мелодию бродячих артистов, ни на механическую музыку шарманки, и даже похожую мелодию Джузеппе никогда раньше не доводилось слышать. Звук был немного дребезжащим, как ворсинки бархата на ветру, и таким глубоким, что проникал, казалось, в самую душу и теребил её, как струну.

Взглядом Джузеппе принялся искать источник этой музыки и увидел возле фонтана высокого мужчину в длинном тёмном одеянии, стоявшего во весь рост с инструментом, похожим на виолу, но державшим его не на колене, а на левом плече. Он был приблизительно вдвое старше Джузеппе, но более точно возраст определить было трудно. То ли смуглый от природы, то ли сильно загоревший, большой крючковатый нос, волосы с проседью, цвета чёрного перца с солью, руки жилистые, большие, с длинными тонкими пальцами. Пальцами левой руки незнакомец прижимал струны, правой – тянул смычок, и рождалась музыка, от которой даже безработные под деревьями перестали разговаривать и погрузились в раздумья.

Джузеппе сам не заметил, как подошёл к музыканту. Тот доиграл мелодию, опустил инструмент и поклонился. Джузеппе встрепенулся, растерянно принялся искать в карманах какую-нибудь мелочь, но увидел, что футляр от инструмента не стоит на земле, как обычно, раскрытый для денег, а стоит в закрытом виде, прислонённый к основанию фонтана, и окончательно растерялся.

– Я играю не ради денег, – пояснил музыкант, видя его замешательство. – Я играю для души.

– Очень красивая музыка, – сказал Джузеппе. – И дивный инструмент.

– Спасибо, – ответил музыкант. – Это альт, – он приподнял в руке инструмент. – А я – Альтотас. Мы вместе уже много лет.

Альтотас внимательно смотрел на Джузеппе карими глазами, словно изучая его.

– Что вы умеете делать? – с неожиданной проницательностью спросил он. – Вы ведь пришли сюда в поисках работы?

Последняя фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение.

– Но подходящей для вас работы вы здесь не найдёте, – продолжал он. – Здесь нанимают чернорабочих, строителей, столяров… Вам это явно не подойдёт.

– Я не ищу работу, – ответил Джузеппе. – Я просто проходил мимо. Меня зовут Джузеппе. Джузеппе Калиостро, граф.

Он картинно кивнул головой. Глаза Альтотаса немного прищурились, но губы улыбку не выдали.

– Бумага не даёт титула, – сказал он. – Титул даёт поведение.

Джузеппе смутился.

– Я не похож на графа? – искренне спросил он.

Альтотас улыбнулся.

– Дело не в том, кто на кого похож. Недостаточно походить на льва – надо быть им! И я повторю свой вопрос – возможно, я смогу вам помочь: что вы умеете делать?

– Я знаком с аптекарским делом, могу писать каллиграфическим почерком, рисовать карты… Немного знаю греческий и латынь… И я быстро обучаюсь всему, если нужно.

Альтотас бережно положил инструмент в футляр, взял его под мышку и лишь потом ответил.

– Я врачую отпрыска одного знатного сеньора, – сказал он. – За это живу и столуюсь в его доме. Затраты на снадобья тоже оплачиваются щедро. Но вскоре мне нужно покинуть Мессину. Я мог бы порекомендовать вас хозяину на время моего отсутствия, но сначала должен сам убедиться в ваших способностях.

– Я готов! – ответил Джузеппе.

– Ну что же, тогда пойдемте!

Они прошли совсем немного и оказались у большого трёхэтажного дома с красивыми балконами, украшенными лепниной и цветами. Над главным входом красовался вылепленный на стене герб: башня с зубцами в виде ласточкиного хвоста на скале посреди бурного моря и стоящий рядом с ней на задних лапах лев с короной. Под гербом – девиз: «Tutum signat iter»[5]. Но к главному входу они не пошли, а воспользовались одним из двух, расположенных в каждой половине здания, входом для прислуги. Поднявшись за Альтотасом по скрипучей деревянной лестнице на верхний этаж, Джузеппе оказался в довольно просторной комнате. Правда, из мебели здесь были лишь деревянная кровать, стул и длинный стол, полностью заставленный химическими приборами и банками с реактивами. Чего здесь только не было! Медная реторта, деревянная ступка с пестиком, фарфоровые тигли разной ёмкости, стеклянные колбы, аптечные весы и ещё много чего. Очень много. Ещё была двухъярусная полка над столом, тоже уставленная мешочками и баночками. Но внимание Джузеппе сразу привлёк один особенный прибор. И был он не на столе. В углу комнаты, внутри выложенного из кирпичей подобия камина без верхней части, стояла небольшая цилиндрическая печь из чёрного металла с двумя маленькими дверцами одна над другой. Труба от этой печи выходила в окно на тыльной стороне дома. Без сомнения, это был атанор[6] – специальная алхимическая печь для плавления. Джузеппе видел такую лишь на картинке в тайной канцелярии. Альтотас заметил его взгляд.

– Знаете, что это такое? – спросил он.

Джузеппе понял, что не сможет обмануть этого человека, который, казалось, видит его насквозь.

– Знаю, – признался он. – Это печь для плавления.

– Для плавления чего? – не отставал Альтотас.

– Всего, что плавится, – пожал плечами Джузеппе. – В монастыре, где я учился, такой печи не было, мы ничего не плавили.

И это была чистая правда, он не соврал.

– Ну, что ж, – сказал Альтотас. – Для врачевания она вам и не понадобится. К тому же я не собираюсь её здесь оставлять. Попробуйте сделать снадобье по моему рецепту!

Он протянул Джузеппе исписанную мелким почерком карточку.

– Выберите нужные ингредиенты, отмерьте сколько нужно… Только не торопитесь смешивать, пока я не проверю.

Джузеппе принялся за работу. В этот раз он старался делать всё тщательно, чтобы не ошибиться. При этом он чуть ли не физически ощущал, как Альтотас наблюдает за ним. Впрочем, это никак не помешало – с заданием он справился успешно. Да и рецепт, по правде сказать, оказался совсем не сложным.

– Очень хорошо! – похвалил Альтотас. – Способности у вас, несомненно, имеются. Думаю, есть смысл продолжить наше знакомство. Если будет желание, приходите завтра: поможете мне и увидите кое-что, что вас точно заинтересует.

– Приду! – пообещал Джузеппе.

Он понял, а скорее – почувствовал, что Альтотас знает и умеет гораздо больше, чем простой врачеватель. И подтверждение этому случилось уже на следующий день.

Джузеппе пришёл с утра. К этому времени в атаноре уже пылал огонь, отчего в комнате было жарко. Рядом с кирпичным ограждением полукамина стоял на полу большой таз с жидкостью оранжево-жёлтого цвета.

– Нужно процедить и слить раствор в другой таз, – сказал Альтотас. – Поможете мне?

– Конечно!

Джузеппе с помощью деревянного черпака принялся процеживать раствор через белую ткань из редко сплетённых нитей, украдкой наблюдая за действиями своего нового знакомого. Альтотас тем временем достал из сундука отрез белого шёлка размером с простыню, замочил его на несколько минут в воде и досуха отжал. Затем он подцепил кочергой купол атанора за кольцо над отходящей вбок трубой и снял его. В предвкушении чуда Джузеппе подошёл поближе и посмотрел на атанор сверху. Вопреки ожиданиям, вместо философского яйца он увидел лишь пробивающиеся сквозь множественные отверстия языки пламени.

– Нужно нагреть раствор, – пояснил Альтотас. – Берём!

Вдвоём они водрузили таз над атанором, который служил в данном случае всего лишь обычной печью.

– Я вижу, вы разочарованы?! – заметил Альтотас. – Потерпите, завтра вы измените своё мнение, уверяю вас!

Когда раствор начал закипать, таз сняли и поставили на пол.

– На сегодня всё! – объявил Альтотас. – Пусть ткань квасится сутки.

На следующий день Джузеппе пришёл к Альтотасу лишь после обеда. Вчерашние действия напомнили ему стирку белья его матерью и казались совсем не интересными. Просто захотелось узнать, что же всё-таки из этого получится. Но войдя в комнату Альтотаса, он замер от изумления и восхищения: на верёвке под потолком сохла красивейшая ткань золотого цвета. По виду она не уступала тем дорогим тканям, сотканным из золотых нитей, которые могли себе позволить лишь очень богатые люди.

– Это тот самый отрез? – не веря своим глазам, спросил Джузеппе.

Альтотас впервые за время их знакомства улыбнулся.

– Да, тот самый.

Джузеппе был поражён.

– Вы научились получать золото? – по-детски спросил он.

– Нет, к тому, о чём вы говорите, это не имеет отношения. К тому же золото – не самое важное для алхимика, если уж вы снова заговорили об этом. Гораздо важнее то, что философский камень позволит лечить людей, исцелять любые болезни и жить сотни лет. За это любой отдаст всё, что угодно.

– Всё равно это поразительно! Прошу, научите меня этому. Я хочу быть вашим учеником.

– Я польщён, – склонил голову Альтотас. – Постараюсь вас не разочаровать.

– И обращайтесь, пожалуйста, ко мне как к ученику, учитель!

– Хорошо, Джузеппе. Но, боюсь, обучение будет недолгим: как я и говорил, вскоре мне предстоит дальнее путешествие. Я собираюсь посетить Египет. Только там можно найти тайные знания, без которых не добиться того, о чём мы говорим.

– Возьмите меня с собой! Здесь меня ничто не держит.

– Подумай крепко, Джузеппе, прежде чем пойти на такой шаг! Возможно, ты узнаешь девяносто девять имён бога, но ни одно из них не спасёт тебя. Потому что алхимия и любые заклинания – дела не богоугодные.

– Я уже жил в монастыре с именем бога, – ответил Джузеппе. – Теперь я знаю, что мне больше по душе.

– Не торопись с ответом! У тебя ещё есть время. Я собираюсь двинуться в путь через неделю. Нужно подготовиться – с деньгами путешествовать гораздо удобнее, чем без них. Нужно сделать и продать побольше золотой ткани. И запасти исходные игредиенты для пробуждения жизненных сил: горный воск, мед скалистых пчел, черемшу, ночные лепестки роз, ну и все остальное… Часто этих смесей достаточно, чтобы поставить больного на ноги!

– Хорошо, учитель!

Всю следующую неделю Джузеппе помогал Альтотасу и учился: тёр в порошок корень куркумы, добавлял в краситель сухие пыльники шафрана для пущей стойкости цвета, взвешивал, размешивал, процеживал и полоскал… Ни о чём другом он даже не думал, решение было принято. Наряду с золотой тканью они заготовили немало флакончиков и склянок со стимуляторами жизненных сил.

Через неделю, на рассвете, Джузеппе встретился с Альтотасом в порту Мессины, чтобы покинуть родные края на долгих три года.

Глава 4

Тайные знания

Небо в пустыне низкое, черное и усыпанное миллиардами звезд. Как будто кто-то проколол черный бархат, за которым прячется ночное солнце, и теперь из каждого отверстия бьет яркий лучик света. И зловещая красноватая луна висит над головой, как праздничная люстра. Трещит небольшой костер, что-то шелестит и шевелится вокруг. Может, это движется песок под воздействием ветра, может, ползают змеи, а может – подкрадываются разбойники…

Они появляются всегда неожиданно. Если бы не Али – высокий широкоплечий руководитель братства «Пустынных волков», в длинном плаще с капюшоном и шапке из «золотого» каракуля, то уже несколько раз вся экспедиция лишилась бы голов. И Джузеппе, и Альтотас, и подсобные рабочие, и слуги… Надо сказать, без Али у них бы ничего не получилось. Он возглавлял охрану итальянских купцов, которые несколько раз путешествовали по Египту, и благодаря этому его легко можно было найти и нанять для оказания охранных услуг. Перво-наперво, он привел своих подопечных в оружейную лавку, где они вооружились. Джузеппе купил себе небольшой двуствольный пистолет и острый кривой кинжал. Альтотас приобрел длинноствольный карамультук, подсобный персонал тоже обзавелся оружием…

Неделю назад Али рассмотрел в темноте бесформенную фигуру, ползущую к костру, и без лишних слов, взмахнул своей легкой и острой саблей. Когда голова покатилась по песку и началась заваруха, Джузеппе несколько раз пальнул в темноту, которая вдруг ожила криками, лошадиным ржаньем, звоном сбруи и оружия, беспорядочно мечущимися тенями… Вспышки выстрелов разрывали сплошной мрак, тени ломались, звонко сшибались арабские сабли, вышибая снопы искр из дамасской стали… Альтотас выстрелил из своего ружья, все остальные тоже палили во все стороны… Неизвестно – кто попал, а кто нет, но нападающие обратились в бегство, чего, в принципе, и требовалось добиться.

Два дня после того боя Али занимался торговлей: он хорошо знал, сколько стоит отрубленная голова, а сколько – обезглавленное тело, сколько берут за сохранение в тайне ночных нападений, а сколько – за улаживание сложных межродовых отношений… Поэтому и боевые и торговые дела всегда проходили у него успешно…

Медленно тянулось время. Джузеппе клонило в сон, чтобы отвлечься, он стал вспоминать свое общение с Абдельджаффаром, к которому тоже попал с подачи руководителя «Волков пустыни». Тот жил на окраине Каира в густонаселенном трущобном районе, в обычной большой арабской семье: сыновья, много женщин, дети, внуки, непонятно где члены семьи, а где соседи… Было шумно, пахло жареным луком, главного сына Жоржео дома не было, и о нем никто не упоминал… Абдельджаффар уже после третьего приема стимулятора жизненных сил почувствовал себя гораздо лучше и удостоил знаменитого итальянского целителя беседой за кальяном с душистой пряной травой…

И вот они сидят вокруг костра и ждут рассвета… Все выглядело совершенно спокойно, но Али вдруг сделал быстрое движение и схватил подползающую к огню крупную пустынную кобру. Он с удовольствием ел змей и поэтому был всегда доволен, когда удавалось поймать такой крупный, больше метра, экземпляр. Неторопливо разделывая добычу, он привычно поглядывал по сторонам, блики костра играли на его неподвижном, будто каменном лице с узкими усиками и небольшой окладистой бородкой. Потом жир, шипя, капал в огонь, вызывая вспышки пламени, запах жареного мяса пропитал холодный утренний воздух, как будто готовился обычный кебаб из баранины.

– Хочешь, Джузеппе? – предложил Али, когда блюдо было готово.

– Спасибо, я не голоден, – сказал Джузеппе, скрывая гримасу отвращения. Они с Али были разными людьми и по привычкам, и по поведению, но телохранитель не делал из этого проблемы. Он задал вопрос, получил ответ, кивнул и разделил трапезу со своими людьми.

Время тянулось медленно. Солнцепоклонники должны были появиться на восходе. Развалины храма Солнца, в котором они устраивали свои ритуалы, находились неподалеку. Хотя ночевать в них не рекомендовалось.

– Это может вызвать недовольство, – пояснил Али. – Однажды им что-то не понравилось, и они ушли. Без всяких объяснений. Если не считать объяснениями три трупа испанских путешественников, которые рассчитывали принять участие в экзотическом обряде. Что ж, можно считать, что им это удалось…

Али криво улыбнулся. Неизвестно, шутил он или говорил всерьез. Но можно было с уверенностью сказать, что за этот прискорбный эпизод он вряд ли принял вину на себя. Как, впрочем, и всегда…

На рассвете, когда темная пустынная ночь начала сереть, раздались посторонние звуки – стук копыт и ржание лошадей. Это прибывали солнцепоклонники. Переговорив с кем-то из них, Али повел Джузеппе и Альтотаса к развалинам храма. От него осталось только три стены. А главное – основная стена, с отверстием, через которое в остатки алтаря проникали первые лучи восходящего солнца.

Жрец Жоржео был уже на месте. Высокий, в обтягивающем черном комбинезоне и в маске, закрывающей лицо и волосы, он имел страшноватый вид. Джузеппе поздоровался с ним и, склонившись, передал дар, купленный в антикварной лавке в Каире. Это был знак солнцепоклонников, напоминающий крест с крылышками и петлей наверху. Стоил он достаточно дорого и был похож на настоящий. Во всяком случае, жрец с удовлетворением принял подарок.

Потом начался красивый и редкий обряд: танец жреца, гибкие движения тела, будто лишенного костей, ритмичные удары в бубен… Кроме жреца танцевали еще четыре человека. В глухой одежде было непонятно – мужчины это или женщины. Джузеппе и Альтотас сидели в стороне, там, где им было разрешено. Али и двое его людей стояли за ними, как бы показывая, что гости находятся под их защитой. И немудрено: очень мало посторонних могли наблюдать это зрелище. А если им это и удавалось, то рассказать о впечатлениях они не могли, ибо, как правило, их приносили в жертву… Наконец, танец достиг апофеоза: первый солнечный луч прошел сквозь отверстие в стене и отразился в специально установленном в нише человеческом черепе с зеркальцами в глазницах. Глазницы вспыхнули, и ритмичная дробь бубна оборвалась… Обряд, закрепляющий выздоровление Абдельджаффара, подошел к концу.

Состоялось и жертвоприношение, но в мягком варианте: солнцепоклонники принесли в жертву не человека, а молодого козленка и разложили костёр, на котором его зажарили. По куску козлиного мяса досталось и гостям. Это был жест доброй воли и крайнего расположения. Как сказал Али, очень скоро все узнают, что знаменитые врачеватели из Италии исцелили отца жреца солнцепоклонников и были уважительно приняты в одной из самых закрытых организаций Египта!

И действительно, расстались они хорошо. Жоржео двумя руками пожал руку Джузеппе и кивнул Альтотасу. Джузеппе переполняла гордость от того, что он все-таки прикоснулся к тайнам египетской пустыни, хотя практического значения это и не имело.

Они выбрались из пустыни, добрались до небольшого городка Хум и остановились на постоялом дворе, где хорошо отдохнули, и на другой день готовились продолжить путешествие. Однако планы изменила совершенно неожиданная встреча.

Вечером в таверне собралось много народа – в основном это были жители пустыни – бедуины, а также многочисленные авантюристы и просто путешественники, почти все вооружены. Было шумно, много ели, курили кальяны, иностранцы пили вино, кое-кто играл в кости. В помещении было накурено и жарко, пахло подгоревшим мясом, табаком, потом и какими-то пряностями… К удивлению Джузеппе, и хозяин, и персонал таверны всячески выказывали ему почтение и уважение.

– Они уже знают о том, что ты сделал для Жоржео, – пояснил Али. – Здесь такие вещи быстро становятся известны… И в любой момент ты можешь получить за них благодарность от совершенно неизвестного человека!

– Вот как?! – удивился Джузеппе.

– Да, – подтвердил Альтотас. – Это восток…

Когда стемнело, начались выступления бродячих артистов: фокусник глотал шпаги, изрыгал огонь, делал невидимыми предметы, силач гнул подковы… Потом несколько молодых стройных девушек, – две брюнетки и блондинка, – в прозрачных платьях, сквозь которые просвечивали золоченые трусики и лифчики, танцевали перед разгоряченной публикой. У них были выкрашены в разные цвета пальцы ног и рук, глаза подведены черной краской, губы намазаны красной помадой, движения гибких тел получались эротическими и быстрыми. Джузеппе не сводил глаз с блондинки – такой цвет волос редкость на востоке, тем более что без платков или капюшонов ходить здесь не принято. Что-то в ней казалось ему знакомым, хотя он не мог определить, что именно. Да и вообще, в этих краях женщины нечасто появляются на публике, а когда все-таки появляются, то закутаны так, что их трудно отличить от мужчин. Полуголые танцовщицы с вызывающей раскраской вызвали небывалый ажиотаж, зал возбужденно гудел.

Подчинялись девушки двум мордатым братьям-киликийцам: Азефу и Зифару, которые по-хозяйски развалились за угловым столиком и самодовольно наблюдали за реакцией публики на выступление танцовщиц. Когда танцы закончились, девушки сели за стол к своим то ли телохранителям, то ли хозяевам. Это тоже было против правил: женщин следовало кормить в отдельной комнате, но киликийцы все правила презирали и этим гордились. Правда, репутация у них была соответствующей, но они и ею гордились.

Танцовщицы поужинали и принялись за фрукты, кофе и сладости. К угловому столику то и дело подходили разгоряченные мужчины и шептали что-то на ухо Азефу. Тот с презрительной миной качал головой, и пара подручных головорезов оттесняла очередного незадачливого просителя в сторону. Джузеппе, вздохнув, отвернулся. Ему уже было ясно, чем закончится этот торг.

– Не пора ли нам отдыхать? – спросил Альтотас, допивая кофе. – Завтра с рассветом двинемся в Каир.

– Пожалуй, – нехотя ответил Джузеппе. Настроение у него почему-то испортилось.

– Еще пара затяжек, и я готов отойти ко сну, – сказал куривший кальян Али. Он находился в благодушном настроении. Лицо раскраснелось, и шрам на щеке выделялся белым рубцом.

И вдруг Джузеппе увидел, что блондинка достала небольшой нож с блестящей рукояткой и принялась чистить им апельсин. Не может быть! Сердце заколотилось сильнее, как загипнотизированный, он встал и направился к угловому столику. Азеф с любопытством повернул ему навстречу свою круглую небритую физиономию, покрытую крупными каплями пота. Но Джузеппе не обратил на киликийца никакого внимания: он рассматривал нож в руках блондинки. Перламутровая рукоятка, на которой изображено солнце, испускающее поломанные косматые лучи. Такие ножи когда-то делали в Марселе и привозили в портовые города Италии. Это был тот самый нож, который он когда-то давно, в Палермо, еще будучи совсем мальчишкой, украл у сына пастора – ябеды Фредо, и подарил дочери фокусника Грации… Ошибки быть не могло: вот и вилочка, которая прячется в блестящей рукоятке и которой блондинка ест аккуратно нарезанные кусочки апельсина…

– Здравствуй, Грация! – обратился к девушке Джузеппе. – Помнишь меня? Палермо, дворцовая площадь, фокусы…

Блондинка вскинула на него взгляд густо накрашенных глаз, всмотрелась.

– Джузеппе?! – радостно воскликнула она. – Ты мне недавно приснился!

– Чего тебе надо, парень? – недобро спросил Азеф. – Все разговоры веди со мной! Это моя женщина, и говорю за нее я!

Подручный киликийца, с лицом профессионального убийцы, вырос перед Джузеппе и оттолкнул его в сторону. Но тут же возле столика появился хозяин таверны, который что-то пошептал в ухо Азефа, и тот нехотя сделал знак подручному, отсылая его на место.

– Кто бы он ни был, пусть ведет себя как положено! – недовольно сказал Азеф, ни к кому не обращаясь. – Для нас он не сделал ничего, чтобы заслужить уважение! А кто такой Жоржео – нам все равно!

– Да, каждый должен знать свое место! – вмешался Зифар. – Нам нет дела до него, а ему – до нас!

Братья были похожи друг на друга – крупные, страдающие избыточным весом, небритые, небрежно одетые и бесконечно наглые. Они напоминали специально выращенных для боя быков.

– Уходи, Джузеппе, – печально сказала Грация по-итальянски. – Прошло много лет, все изменилось… Сейчас я невольница этих людей, а им ничего не стоит убить кого угодно!

– Не говори на своем варварском языке! – рявкнул Азеф и замахнулся. Грация отшатнулась, закрыв лицо руками. Чувствовалось, что ей не привыкать к побоям.

– Похоже, что ты не уважаешь других людей, в том числе и женщин! – холодно сказал Джузеппе. – Неужели ты думаешь, что таким образом сам можешь завоевать уважение?!

– Мне плевать на уважение таких, как ты! – выпятил мясистую губу киликиец. – Советую не лезть на рожон, иначе я не посмотрю, что тебя здесь считают важной персоной! Для нас вообще не существует важных персон!

– Точно! – кивнул Зифар. – Только те, кто заплатят за девчонок хорошие деньги, смогут ими попользоваться!

Развернувшись, Джузеппе вернулся на свое место. Сейчас он с удивительной ясностью понял, что в сложившейся ситуации не играет никакой роли ни его фальшивый диплом графа, ни многочисленные навыки хитрости и обмана, ни авторитет среди солнцепоклонников, ни уважение хозяина таверны…

– Что случилось? – невозмутимо спросил Али, выпуская кольца сизого дыма. – О чем ты говорил с этими скотами?

Джузеппе невольно подумал, что Али – человек другой породы, он создан для боя быков, да и с профессиональными убийствами справляется, наверняка, не хуже киликийцев.

– Эта девушка со светлыми волосами… Она подруга моего детства. А оказалась их невольницей, – коротко изложил Джузеппе суть дела. – Я хочу ее забрать. Ты можешь мне помочь?

Али нахмурился и ничего не ответил. Но Джузеппе знал, что он никогда не оставляет вопросов без ответа. И действительно, после продолжительного размышления руководитель «Волков пустыни» вышел из глубокой задумчивости.

– За этими шакалами много неоплаченных долгов, у них немало кровников, к тому же они захватывали и продавали в рабство свободных людей, – медленно произнес он. – Они опасны, как ядовитые змеи, и даже более, потому что коварство и хитрость змеям, как правило, несвойственны… Но с ними не хотят связываться, чтобы не навлекать неприятности… Они этим и пользуются!

– Может, выкупить девушку? – спросил Альтотас. – Мы неплохо заработали на лечении, да и в кости в последнее время нам везло…

– Выкупить у них ничего нельзя! – отрезал Али. – Вспомни: много ли ты заключил сделок с ядовитыми змеями?

– Я понимаю, Али, но все же постарайся что-то придумать, – попросил Джузеппе. – Я не останусь в долгу! Ты меня знаешь!

«Волк пустыни» кивнул.

– Да, я тебя знаю. Хотя советую тебе не ловчить за игрой в кости: тебе могут просто отрубить руку. И тогда ты не сможешь вернуть долг…

– Хорошо, Али, – кивнул Джузеппе. – Но это значит, что ты придумал, как можно решить вопрос?

«Волк» пожал плечами.

– Конечно. Если ты подойдешь к этим шакалам и выстрелишь им в головы, то сможешь забрать всех женщин.

– Я?! – ужаснулся Джузеппе. – Выстрелю в головы?!

– Да, – самым будничным тоном пояснил Али. – В зале примерно трое-четверо их охранников и пятеро моих людей. Мы перебьем остальных, и вопрос будет решен! Даже если к ним придет помощь, то все равно в ближайших окрестностях найдется несколько десятков «волков»… Только лучше убить всех одновременно, чтобы никто не ушел!

Джузеппе и Альтотас переглянулись. Предложение было слишком неожиданным и шокирующим.

– Ты же говорил, что они опасны, как ядовитые змеи, – растерянно произнес Джузеппе. – И потому с ними не хотят связываться…

– Именно так, – кивнул Али, отодвигая кальян. – Но ты же знаешь, как я поступаю со змеями?

– Гм, да… Но я не привык так поступать… И не смогу убить этих жирных свиней, потому что никогда этого не делал…

– Но ведь это очень просто, – спокойно улыбнулся Али, и жестом подозвал подростка, который помогал в зале официантам.

– Я собираюсь на рассвете поймать пару коршунов, и мне нужна клетка, – сказал он. – Принеси, я оставлю за нее залог…

Через несколько минут мальчик принес сплетенную из проволоки довольно большую клетку.

– Залога не надо, муалим Али, – прижал он руки к груди. – Хозяин доверяет вам без всяких денег…

– Хорошо! – кивнул Али и пошептал что-то на ухо одному из своих людей. Тот кивнул и куда-то исчез.

– Хотите посмотреть, как охотятся на змей? – спросил предводитель «волков пустыни», обращаясь к Джузеппе и Альтотасу. Те не очень поняли, что он имеет в виду, но синхронно кивнули. Отклонить такое предложение было бы не очень вежливо. А точнее, отклонить его было невозможно. Хотя предположить, что за ним стоит, они не могли.

Народу в зале поубавилось, только за длинным столом у дальней стены сидела компания тех, кто хотел купить благосклонность танцовщиц. Они лениво бросали кости, то ли делая вид, что играют, то ли просто ожидая, когда Азеф все же сбавит свою цену.

– Пойдем со мной, Джузеппе, – сказал Али и направился к столику киликийцев. Джузеппе, недоумевая, двинулся за ним. Братья напряглись, и причиной этому был отнюдь не смешной иностранец. Они впились взглядами в Али, который добродушно улыбался, что было ему совершенно не свойственно.

– Вы не так поняли моего друга, – учтиво сказал предводитель «волков пустыни». – Он просто не знает местных обычаев и не смог вам объяснить, чего хочет. Прошу выйти на воздух, и там мы сможем договориться, чтобы не оставлять недомолвок между друзьями.

Азев и Зафир переглянулись и поднялись. Видно было, что «волка пустыни» они принимали всерьез и вели себя с ним совершенно не так, как с каким-то заезжим графом. На поясах обоих висели ножи «бычий язык» – клинки которых начинались с ширины в ладонь и при применении наносили ужасные раны. Оба положили руки на рукояти своего оружия. Синхронно с ними поднялись еще несколько человек и направились следом.

Во дворе ждали хозяев привязанные верблюды и кони, несколько человек, по обычаям пустыни, сидели на корточках и курили трубки. Дул довольно прохладный ветерок, небо заволокло тучами, и звезд видно не было. Только фонарь над входом тускло освещал двор.

– Что ты хочешь нам предложить? – обратился Азеф к Али. – Я не меняю своего мнения и не слушаю тех, кто хочет влезть в мои дела!

– Да, мы не слушаем никого, – подтвердил Зафир. – Мы не любим любопытных незнакомцев!

– Я не собираюсь обижать вас своими предложениями, – смиренно сказал Али, распахивая свой плащ, как будто ему стало жарко и он хотел охладиться.

И Джузеппе, и дышащий у него за спиной Альтотас, и вышедшие во двор слуги киликийцев ожидали долгого восточного разговора с цветистыми аргументами и щедрыми обещаниями, которые часто произносятся вовсе не для того, чтобы исполняться. Но никакого разговора не состоялось. Али с легким шелестом выхватил саблю и взмахнул ею, как будто хотел одним движением изобразить в воздухе какую-то сложную фигуру, что-то вроде восьмерки… Сталь ярко сверкнула при свете тусклого фонаря, но закончила фигуру без блеска, ибо клинок уже был замутнен… Круглые шары стукнулись о землю и покатились по песку, два грузных тела повалились друг на друга крест накрест… Курильщики трубок вскочили и бросились на тех, кто вышел вслед за киликийцами – короткая возня, приглушенные стоны, и все закончилось… Во дворе опять наступила тишина. Только видавшие гримасы пустыни верблюды и лошади тревожно оглядывались, чуя пролитую кровь.

Через пять минут Али вернулся в таверну. Твердым шагом он прошел к длинному столу у дальней стены и поставил на него проволочную клетку, в которой собирался держать пойманных коршунов. Но вместо коршунов там лежали испачканные кровью и песком головы Азефа и Зафира, которые только что дерзко и пренебрежительно рассматривали окружающих, бросали им угрожающие фразы и вызывающе давали всем понять, что никого не боятся. А оказалось, что они совершили серьезную ошибку, которую невозможно исправить и лучше не повторять…

Игроки перестали бросать кости, они уже не хотели танцовщиц, не хотели каких-либо развлечений, они хотели одного: убраться отсюда живыми. По одному, вдоль стены они пробирались к двери и исчезали на улице. Им никто не препятствовал, никто ни о чем не предупреждал и никто ничем не грозил. Все было предельно ясно, понятно и наглядно…

Артисты тоже все поняли и напряженно ждали, как разъяснится их судьба. Джузеппе подошел к ним, взял Грацию за руку и сказал:

– Собирайся, мы уезжаем!

И она быстро собрала вещи.

– Мы ездили по Сицилии, но конкуренция была большая, за публику приходилось бороться, – рассказывала Грация. Когда она смыла толстый слой краски с лица, то опять превратилась в девочку с Морской площади.

– Однажды Чезаре подрался с борцом из Калабрии, и тот сломал ему руку… Росина осталась лечить его, а меня взяли в труппу фокусники из Рима, и уже с ними я объездила весь полуостров, побывала во Франции, Испании, да во многих странах…

После расправы над киликийцами они добрались до ближайшего порта и уже на другой день погрузились на парусник, уплывающий на Мальту.

– А эти, ну Азеф и Зафир, они просто захватили нас и под страхом смерти превратили в своих рабов… Дзетте было всего семнадцать, она пыталась бежать, так они убили ее и хвастались, что утопили тело в Мертвых песках и его никогда не найдут…

– Да, я слышал про это место, – сказал Джузеппе с видом опытного злодея. – Думаю, теперь эти свиньи встретятся с несчастной девушкой!

Грация бросила на него многозначительный взгляд, но ничего не сказала и не спросила. Да он, в общем-то, ничего и не знал: на самом деле Али только рассказал, что трупы киликийцев и их подручных отвезут в зыбучие пески, которые не выдают никому своих тайн… Значит, есть некая закономерность, согласно которой палачи и их жертвы могут оказаться в одном и том же месте, возможно, именно в этом и заключается высшая справедливость…

– Нас тоже ждала похожая судьба, – печально сказала девушка. – В любой момент нас могли убить, а в конце концов продали бы бедуинам в каком-нибудь дальнем уголке пустыни. Так что ты встретился мне очень вовремя…

Море штормило, и парусник уже два дня зарывался носом в волны. А Джузеппе все это время зарывался в распахнутое, нежное, гибкое, пахнущее горькими приятными ароматами тело Грации. Раньше ему приходилось несколько раз бывать в публичных домах, но сравнивать это было невозможно: все равно что сравнивать пропахшее конским потом завяленное под седлом бедуинское сырое мясо, которое позволяет не умереть с голоду, с той ароматной голубиной гармуджой, которую они ели когда-то на Морской площади в Палермо, в атмосфере взаимного расположения и дружбы…

Джузеппе чувствовал, что он крепко привязан к этой девушке, хотя они не виделись уже много лет, и когда виделись, то совершенно невинно, так как были совсем детьми.

– Может быть, ты выйдешь за меня замуж? – спросил он, обуреваемый нежностью и влечением.

Но Грация только покачала своей растрепанной светлой головой.

– Я не настроена выходить замуж. Семейная жизнь не для меня. Я привыкла совсем к другому: не забывай, ведь я артистка. Я бродяжничаю с фокусниками, танцую, мне нравится кочевать по разным городам и странам…

Но это не мешает нам быть вместе!

– Хорошо, – подумав, согласился Джузеппе. – А согласна ли ты работать на меня?

– Согласна, – кивнула она. – Ты же не будешь заставлять меня заниматься разными мерзостями…

– Забудь прошлое! Те, кто это делал, уже получили по заслугам!

Путешествие продолжалось около пяти дней. В конце концов шторм стих, и к застроенному монументальными замками и красивыми белыми домами острову они подплывали по спокойной бирюзовой воде, прозрачной настолько, что даже в глубоких местах можно было рассмотреть песчаное дно.

Здесь вездесущий и всезнающий Али познакомил Джузеппе с рыцарями Мальтийского ордена. И он принялся привычно развивать знакомства, производя хорошее впечатление и оказывая им полезные услуги. Вначале лечил рядовых госпитальеров, потом возвращал молодость руководителям ордена, используя снадобья, пробуждающие жизненные силы. Другое дело – насколько долгим был эффект… Но, тем не менее, первое впечатление он умел произвести хорошо.

Джузеппе начал зарабатывать, а самое главное – приобрел определенную известность и влияние на Мальте. Во всяком случае, пошли слухи о том, что здесь находится итальянский граф, который путешествует инкогнито по миру и изучает таинства, которые осуществляют разные законспирированные общества, в том числе солнцепоклонники Египта. И теперь вдобавок он был принят и в Мальтийском ордене… Встречаясь с рыцарями, Джузеппе пытался заводить разговоры про тайны ордена. В частности, про поиски философского камня и изготовление золота, которые, по слухам, якобы процветали среди госпитальеров. Но никто не поддерживал таких разговоров, а если о Делании кто-то и знал, то старался уйти от этой темы. В конце концов он отказался от своих попыток.

Используя навыки Грации, Джузеппе устраивал по вечерам представления в тавернах Мальты, где показывал фокусы. Особенно эффектным было исчезновение девушки прямо на глазах у публики в тот миг, когда по хлопку тушились свечи. Фокусы привлекали богатых людей, каковых на Мальте было много, их стали приглашать в знатные дома, выступление мага графа Калиостро становилось модной изюминкой, за которую хорошо платили…

Альтотас как-то незаметно отошел на второй план: несмотря на возраст и опыт, он утратил ведущую роль и стал помощником бывшего ученика, изготавливая снадобья и выполняя его отдельные поручения. Отношения между ними обострились.

– Наверное, ты забыл, кто взял тебя в Египет! – затеял неприятный разговор Альтотас. – Основной доход мы получили от продажи моей золотой ткани! Да и эликсиры пробуждения жизненных сил придумал я! А теперь ты стал главным, причем тратишь общие деньги на свою Грацию и на Али, услуги которого нам уже не нужны! Да и вообще, я не привык иметь дело с хладнокровными убийцами, а твой друг именно такой!

– Послушайте, но ведь вы сами говорили, что лев – царь зверей по породе, а не по бумагам! Я никак не пытаюсь возвыситься над вами, – оправдывался Джузеппе. – А насчет заработков, так вы получаете свою долю, а Грация и Али – свои…

– Значит, один из нас царь, и это не я! – оскорбленно поджал губы Альтотас. – Что ж, я думаю, что пора возвращаться в Италию!

– Я не возражаю, – пожал плечами Джузеппе. – Давайте возвращаться!

Он щедро расплатился с Али, дружески распрощался и предложил ему в будущем выполнять отдельные поручения, что, в принципе, привлекло «волка пустыни»: тому пришлась по душе натура Джузеппе. Несмотря на графский титул, Джузеппе был прост в обращении, никогда не зазнавался и относился к окружающим, как обычный итальянский купец или путешественник. В конце концов Али посадил Джузеппе с Альтотасом на корабль, идущий в Италию.

– Мое имя Али Абас ибн Хуссейн, – сказал он на прощание. – Если захочешь со мной связаться, напиши брату – Вазиру, он живет в Нурухе, и адрес его очень простой, запомни…

Расстались они довольные друг другом, и Джузеппе со своей небольшой свитой отправился на родину.

Рим, весна

Джузеппе с Грацией вышли на балкон. С третьего этажа прямая улочка небогатого квартала просматривалась довольно далеко. В утренних лучах жёлто-розовые стены домов выглядели милыми, несмотря на то что местами были с плесенью и потёками. Множество цветов в подвешенных на стенах в горшках, выпустившие после зимы новые, ярко-зелёные ростки, придавали им особый шарм. Откуда-то снизу доносился громкий темпераментный разговор, который казался музыкой. Даже воздух здесь был другой, такой, как в детстве. А может, Джузеппе это казалось из-за долгой разлуки с Италией.

Жаркий Египет, потом таинственная Мальта… Успехов в добывании тайных знаний они не достигли, но и потраченными зря эти годы Джузеппе не считал: они сработали на его авторитет. К тому же у него теперь имелся некоторый золотой запас, которого должно было хватить на первое время. И прекрасная женщина, без которой он не представлял свою дальнейшую жизнь.

– Так что, ты не надумала выходить замуж? – спросил Джузеппе, обнимая Грацию за плечи. – Мне надо становиться семейным человеком, для этого необходимо обзавестись семьей. Ты ведь знаешь итальянские обычаи?

– Знаю, – кивнула девушка. – Но я не передумала. Кстати, вчера я болтала с соседками и узнала, что неподалеку есть подходящая невеста для тебя. И красивая, и молодая, и отец у неё богатый медник. Лоренца Феличиати её зовут.

Можешь увидеть её в церкви на утренней службе: мать её в строгости держит и каждый день заставляет ходить молиться.

– А как же ты?

– Можешь представлять меня сестрой или служанкой, – засмеялась Грация. – Я не помешаю ни тебе, ни ей! Главное, чтобы она тебе понравилась!

– Хорошо, схожу посмотрю! – пообещал Джузеппе.

Лоренцу Феличиати Джузеппе узнал безошибочно: она сразу бросалась в глаза – юная, стройный стан, белая кожа, черные волосы, круглое лицо, блестящие глаза и личико, приятное настолько, что ни один мужчина не сможет пройти мимо равнодушно. Для полной уверенности Джузеппе проследовал за девушкой от церкви Пресвятой Троицы паломников до самого дома, – это оказалось недалеко, – и убедился, что на двери дома, в который она зашла, была прикреплена заклёпками медная табличка: «Мастерская медных дел мастера Джузеппе Феличиани».

На воскресную службу Джузеппе пришёл с Альтотасом – по возвращении на родину тот смягчился и, вроде бы, забыл про свои обиды. Девушку он одобрил:

– Главное, чтобы ты ей понравился, – сказал он. – И лучше не рассказывай про наши приключения в Египте!

Пока прихожане, подглядывая в книжицы, пели вместе с епископом псалмы, Джузеппе сделал набросок портрета Лоренцы карандашом в блокноте, а позже дорисовал его на улице, в довершение ко всему, обрамив рамкой в виде плетущихся роз. Получилось очень красиво.

На следующий день Джузеппе взял блокнот с рисунком и снова пошёл в церковь. По окончании мессы он догнал Лоренцу и окликнул её.

– Синьорина!

Девушка обернулась. В глазах её читались удивление и настороженность.

– Простите меня, прекрасная синьорина, я не знаю вашего имени… Вот, примите, пожалуйста, подарок!

Джузеппе раскрыл блокнот, аккуратно вырвал оттуда лист с рисунком и протянул его Лоренце.

– Прошу не судить меня строго, но я не смог устоять, чтобы не запечатлеть вас.

Лоренца взяла рисунок, и настороженность во взгляде сменилась восхищением.

– Джузеппе Бальсамо! – представился он с поклоном головы. – Ещё раз прошу прощения.

– Вам не за что извиняться, – улыбнулась девушка, продемонстрировав идеально белые и ровные зубы. – Меня зовут Лоренца. Лоренца Феличиани.

– Очень, очень рад, что вы на меня не сердитесь!

– Вы подарили мне портрет, на котором я выгляжу красивее, чем на самом деле… Так за что же мне сердиться на вас?!

– Вы мне льстите! Я ведь не художник. Так, иногда рисую для души то, что мне нравится. Но я вас задержал… Если позволите, я провожу вас.

– Мой дом совсем недалеко, но если хотите, то проводите.

Они неспешно двинулись к дому медника.

– Знаете, я ведь недавно в Риме, – сказал Джузеппе. – Мы с другом решили открыть здесь своё дело, но пока я совершенно не знаю расположения улиц.

– А вы не заблудитесь? – игриво спросила Лоренца. – А то, может, мне придётся вас проводить к вашему дому? Где вы остановились?

– Мы с другом открываем новый доходный дом, в нём же я и живу. А если бы вы согласились показать мне город, я был бы очень рад и признателен.

– Доходный дом? А что это такое?

– Люди будут жить в нашем доме и платить нам за это. Не одна семья, как обычно, а много. Там много комнат.

– О, так вы богач?!

– Скоро им стану. Ну как, покажете мне город? Он ведь для вас родной, вы родились и выросли в Риме?

– Да, я здесь родилась и никуда не уезжала. Только сейчас я не смогу пойти с вами, мне нужно домой. И мы уже пришли, вон в том доме я живу.

– Хорошо, давайте завтра?!

– Завтра?

Лоренца на минуту задумалась, посмотрела на свой портрет в руке…

– Хорошо, приходите завтра к церкви в это же время!

– Договорились! Буду ждать завтрашнего дня с нетерпением!

Всю неделю Джузеппе обхаживал Лоренцу: дарил цветы, угощал сладостями, не скупился на комплименты. Больше всего ей нравилось слушать рассказы о путешествии в Египет: о фараонах и гробницах, о древнем монастыре, где пылится много старинных книг… Причём в своих рассказах Джузеппе почти не врал, хотя о кровопролитиях и не рассказывал.

Не врал он и о доходном доме. Это была идея Альтотаса: он нашёл большое здание, продающееся целиком, он убедил Джузеппе вложить все сбережения в это дело, пообещав, что основную часть расходов возьмет на себя. Переговоры с продавцом тоже вёл он, Джузеппе лишь добавил свою долю и спокойно переселился из комнатки, снимаемой раньше, в двухкомнатную квартиру на первом этаже купленного дома. Альтотас поселился тут же, через стену. Он вручил Джузеппе солидный ордер с печатью, в котором оговаривалось право владения Джузеппе Бальсамо четвертью купленного на двоих дома. Три четверти принадлежали Альтотасу. Заселение постояльцами шло довольно активно, и Джузеппе ожидал вскоре получить от совладельца первый доход согласно причитающейся доле.

Спустя неделю романтических ухаживаний Лоренца оказалась в постели Джузеппе. Проявив все любовные навыки, полученные от Грации, Джузеппе окончательно очаровал и привязал к себе юную девушку. После этого найти подход к её родителям не составило труда. Да и требовалось-то, в сущности, немного: рассказать о доходном доме и пообещать для их дочери безбедное будущее. Правда, Джузеппе не собирался всю жизнь провести на одном месте, но об этом он предусмотрительно умолчал.

Через месяц четырнадцатилетняя Лоренца Феличиани и двадцатишестилетний Джузеппе Бальзамо, рисовальщик пером, обвенчались в церкви Сан-Сальваторе ин Кампо. Как и положено, молодожены поселились в новой квартире. Светловолосая сестра жениха жила по соседству, с молодой женой они быстро нашли общий язык.

Но вскоре, не успел окончиться медовый месяц, чету Бальсамо утром разбудил стук в дверь.

– Открывай, проходимец! – гремел за дверью мужской голос. – Открывай, а то вызову стражников!

Джузеппе накинул халат, вышел из спальни и открыл дверь. В комнату тут же ввалился разгорячённый высокий мужчина средних лет.

– Сколько можно ждать?! – кричал он, активно жестикулируя. – Я не дам больше водить себя за нос! Я хочу получить оставшуюся сумму немедленно!

Чувство тревоги прогнало остатки сна.

– Успокойтесь! – сказал Джузеппе. – Кто вы, и что вам от меня нужно?

– Как это, кто?! – немного сбавив пыл, ответил незнакомец. – Я владелец этого дома! И пока не выплатите мне оставшуюся часть, я им продолжаю оставаться по договору. Смотрите, я ведь могу и передумать!

– А, вы сеньор Манчини?! – вспомнил Джузеппе фамилию, указанную в ордере.

– Именно так, Жакоб Манчини! И я хочу получить свои деньги немедленно! Или освобождайте помещение!

– Так это не ко мне, а к Альтотасу! Вы же с ним заключали договор. Его дверь…

– Я знаю, где его дверь! – перебил Манчини. – Зачем мне его дверь, если он уехал?! Лючия видела, как он уезжал с вещами. Он сказал ей, что вы отдадите оставшуюся сумму. Имейте в виду, задаток останется мне, если не заплатите!

Джузеппе всё понял. Сказать, что он удивился – значило ничего не сказать! Такого наглого мошенничества от человека, которого знает уже несколько лет, он не ожидал. Вот что делает оскорбленное самолюбие и жадность! Очевидно, недавний учитель решил таким образом восполнить недополученные на Мальте заработки…

– Хорошо! – сказал он. – Зачем кричать?! Я сейчас же выпишу вам вексель!

– На всю сумму полностью? – недоверчиво уточнил Манчини.

– На всю, кроме уже вами полученной!

– Пишите!

– Сначала покажите документы! Договор, расписку…

Манчини похлопал себя по карманам.

– Дьявол! Хорошо, я сейчас принесу документы. Готовьте пока вексель!

Он развернулся и вышел. Джузеппе закрыл за ним дверь и вернулся в спальню. Лоренца ещё нежилась в постели.

– Кто там так кричал? – спросила она, потягиваясь и обнажив из-под простыни упругую грудь.

– Собирайся! – приказал Джузеппе. – Быстро! У нас мало времени.

Вещей у них было немного, а собираться Лоренца, оказывается, умела так же быстро, как и Грация. Через четверть часа все трое уже выехали из дома, который вместо дохода принес только убытки. На несколько дней они остановились в гостинице на окраине, а потом двинулись дальше.

Лоренца в одиночестве стояла на палубе, глядя на Верхнефлорендский маяк. Из-за тумана была видна лишь его верхняя треть, словно парящая над белым облаком, а фонарь светился, как глаз великана. Паруса были убраны, матросы уже заняли свои места в готовности к швартовке, а Джузеппе всё ещё не было. Он ушёл в каюту мисс Элизы Вилсон как только начали пересекать Ла-Манш – та сделала вид, что у неё морская болезнь. Джузеппе, как человек якобы близкий к медицине, естественно вызвался помочь. Хотя посторонним здесь, в общем-то, не было дела до того, кто к кому заходил и с какой целью. А Лоренца истинную цель визита знала и была совершенно не против. Наоборот, считала, что мисс Вилсон нужно отблагодарить, ведь именно она посоветовала им ехать в Англию и любезно довезла в своей карете до самого причала. Да и чисто по-женски было её жалко.

«Кто знает, – размышляла Лоренца. – Может, лет через десять, когда я состарюсь, мне придётся так же путешествовать одной». Она поёжилась и прогнала от себя плохие мысли.

Джузеппе приучил её с самого начала совместной жизни, что близость с другими мужчинами и женщинами не является изменой, если это делается ради дохода семьи. Такого же мнения придерживалась и сестра Джузеппе Грация. Она считала, что глупо не пользоваться красотой, за которую мужчины готовы платить большие деньги. И она делала это не раз, когда были тяжёлые дни безденежья. А теперь вот настала очередь поработать самому Джузеппе.

Корабль пришвартовался, и пассажиры вывалили на палубу. Грация с небольшой сумкой присоединилась к Лоренце. Наконец-то появился и Джузеппе с двумя большими чемоданами в руках. Мисс Вилсон шла за ним, а следом матрос нёс её багаж: тоже два чемодана и ещё коробку для шляпок.

– Меня в порту будет ждать карета, – сказала мисс Вилсон, когда все четверо ступили на сходни. – Можем вместе доехать до Лондона, если хотите.

– Спасибо! – ответил Джузеппе. – Вы очень любезны. Конечно, мы поедем с вами. Правда, милые дамы?

– Конечно! – с улыбкой подтвердила Лоренца.

– С удовольствием! – кивнула Грация, улыбаясь не менее лучезарно.

Они сошли на берег, погрузили вещи в чёрную карету, запряжённую парой гнедых, уселись сами, и экипаж тронулся. Как только выехали с территории порта, начал моросить дождь, колёса захлюпали по лужам.

– Наконец-то я дома! – щебетала мисс Вилсон. – Здесь намного прохладнее, чем на континенте. Не люблю жару!

Она разрумянилась и, несмотря на длительное путешествие, выглядела бодрой и довольной.

«Похоже, Джузеппе не ударил в грязь лицом», – улыбнулась своим мыслям Лоренца.

После достаточно долгих поисков они сняли дом с подвалом. Подвал был необходимым условием, ибо Джузеппе решил всерьез заняться алхимией, а лабораторию лучше всего устроить именно там.

В подвале было сыро и сильно пахло плесенью. Два небольших квадратных отверстия в кирпичной кладке под потолком – отдушины – располагались наполовину ниже уровня земли, поэтому снаружи перед ними были углубления – приямки. В одну из отдушин Джузеппе вывел трубу от атанора, который соорудил своими руками по образцу того, что был у Альтотаса, из красного кирпича и сделанных на литейном заводе по его заказу железных деталей: крышки и дверец. Чугунные колосники он позаимствовал на время из зольника камина в доме – летом его не топили. Вторую отдушину трогать не стал, оставил по прямому назначению. Правда, из-за частых лондонских туманов – тумана с моря, смешанного со смогом заводов, – для вытяжки воздуха не мешало бы её расширить и сделать приточно-вытяжную систему, но Джузеппе решил, что обойдётся пока так, а потом будет видно. А дров и угля для кухонной печи было припасено в подвале столько, что покупать отдельно для атанора не пришлось. Химическая посуда – реторты, тигли, ступки и прочее – была уже приобретена, оставалось лишь докупить недостающих реактивов, и можно было приступать к Великому Деланию.

О покупке свинца и антимонитовой руды по приемлемым ценам Джузеппе договорился с инженером завода заранее, когда заказывал там детали для атанора, и сегодня предстояло совершить эту сделку. Инженер должен был ждать его в обеденный перерыв возле «Джинового кота», что в стене столовой для рабочих, рядом с заводом, справа от проходной – хитрого приспособления в виде деревянной кошки для торговли джином. Желающие выпить должны были подойти и сказать пароль «кис!» в ухо кошке, после чего голос с другой стороны отвечал «мяу» и открывал щель, куда следовало положить деньги. После этого покупатель подставлял стакан под трубку и получал оплаченное количество джина.

Вдоволь выспавшись, Джузеппе позавтракал омлетом с кофе, переоделся в свой лучший костюм, поцеловал Лоренцу и в прекрасном настроении направился на запланированную встречу. Не доезжая сотни ярдов до места, Джузеппе приказал кэбмену ждать и пошёл пешком. Район был неблагополучный: то тут, то там бродили или выглядывали из подворотен подозрительные личности – здесь ошивались не столько рабочие завода, сколько те, кто только надеялся получить работу или добыть деньги, не утруждая себя тяжелым трудом. Несколько таких субъектов развинченной походкой двинулись следом за разодетым франтом, но трость с тяжелым набалдашником, а главное – двуствольный пистолет в кармане, к которому он привык в Египте, придавали Джузеппе уверенность, и, почувствовав ее, типы отстали, как отстают шакалы от добычи, которая им явно не по зубам.

Зато через полквартала он наткнулся на вполне ожидаемую картину: четыре оборванца набросились на двух бедно одетых мужчин: один был среднего роста, худощавый, с чёрными то ли от рождения, то ли от грязи волосами, а другой – чуть повыше, немного старше, плотнее и с лысиной на затылке. Они пытались дать нападающим отпор, но силы были явно неравны: вскоре один уже лежал на земле, закрывая голову руками, а второй еще держался на ногах, размахивая кулаками из последних сил.

Ничего необычного в этом не было, кроме одного: кричали и ругались они по-итальянски, призывая громы и молнии на головы своих обидчиков. Те, впрочем, угроз не боялись, хотя они неожиданно материализовались в лице хорошо одетого итальянца, который налетел на оборванцев, раздавая налево и направо удары своей тростью. Нападающие дрогнули, двое сразу отскочили в сторону, но двое были настроены серьезно и достали ножи… Однако, когда Джузеппе извлек из-под одежды пистолет и взвел холодно щелкнувшие курки, настроение изменилось, и вся четверка без оглядки бросилась наутек!

Активно жестикулируя, спасенные приводили себя в порядок, не переставая ругаться между собой.

– Если бы не ты, он бы ничего не заметил! – кричал черноволосый.

– Зачем ты вообще играть сел?! – возражал другой.

– Чтоб нам было на что пожрать, вот зачем!

– А зачем начал возмущаться, когда он заметил, что ты передергиваешь?!

– Затем… Признаваться никогда нельзя! Кто знал, что они все заодно?!

– Вечно из-за тебя мне достаётся! – лысеющий земляк потер наливающийся под левым глазом синяк.

Самое интересное, что на своего спасителя они не обращали внимания, как будто, его здесь и не было.

– Сеньоры! – окликнул их Джузеппе по-итальянски. – Могу я отвлечь вас от высокоученой беседы?

Незнакомцы на минуту опешили и молча обратили взгляды на знатного господина, с пистолетом в руке. Казалось, что они только что пришли в себя.

– Кто вы, откуда и что делаете в Лондоне? – требовательно спросил Джузеппе.

Первым сообразил тот, что моложе – он снял картуз и поклонился.

– Извините, сеньор… Меня зовут Игнацио, а его – Паоло. Мы из Катании.

– Да, – кивнул лохматой головой Паоло.

– Мы приехали сюда в поисках хорошей работы, – продолжал Игнацио.

– Давно приехали, – вздохнул Паоло.

Джузеппе подошёл ближе и почувствовал запах спиртного, исходивший от новых знакомых.

– А я граф Алессандро Калиостро, – представился он, пряча оружие. – Знаменитый врачеватель и маг!

– Большая честь для нас, ваше сиятельство, – начал было говорить Паоло, но растерялся и замолчал.

– Где вы живёте? – спросил Джузеппе.

– Честно говоря, где придётся, – ответил Игнацио. – Когда хватает денег, идем в ночлежку. А прошлую ночь спали в рыбацкой лодке на Темзе…

– Хотите служить мне? Предлагаю только из сострадания, как землякам. Для начала у вас будет крыша над головой и еда каждый день. А дальше все зависит от вас. У меня большие планы. Очень большие!

– А что мы должны будем делать? – спросил Игнацио.

Паоло ткнул его локтем в бок.

– Какая тебе разница?! – прошипел он.

– Всё, что я прикажу! – ответил Джузеппе. – Согласны или нет? У меня мало времени.

– Согласны!! – в один голос выпалили оба.

– Идите к тому кэбу и ждите меня!

Новоиспечённые слуги побежали, куда им указал хозяин, сам же Джузеппе огляделся по сторонам и увидел инженера, ожидавшего неподалёку.

Сделка состоялась без сюрпризов: Джузеппе отдал оговоренную сумму, а взамен получил два увесистых тряпичных мешочка. Он по очереди открыл оба и убедился, что в них именно то, что нужно.

Вернувшись домой, он представил слуг жене и отправил их мыться, пока Лоренца приготовит обед.

– В жизни не поверил бы, что граф выручит меня из ножевой переделки, а графиня будет накрывать мне стол, – прошептал Игнацио, когда они отошли. – Ущипни меня, не сплю ли…

Он не успел договорить, как Паоло выполнил просьбу.

– А, дурак! Больно же! С ума сошёл что ли?!

Джузеппе тем временем переоделся в рабочую одежду и спустился в подвал. Ему не терпелось приступить к Великому Деланию.

Он разжёг атанор, подготовил и аккуратно разложил всё необходимое, прочёл заклинание, как читают молитву перед началом важных дел, открыл записную книжку, сверился с записями… Всё шло по плану. Отмерив необходимое количество антимонитовой руды, Джузеппе сложил её в тигель аккуратно, чтобы не обжечься, загрузил в атанор и, сев рядом на стул, наблюдал. В специальное окошко было видно, как внизу, под тиглем, светятся раскалённые угли. Тусклый огонь от них, как взгляд ждущего в засаде нильского крокодила, подсвечивал содержимое тигля, которое постепенно меняло цвет с свинцово-серого на желтоватый, как меняется набирающее силу солнце, восходящее над египетской пустыней. Это был хороший знак: возможно, свинец превращается в золото…

Прокаливание длилось уже больше часа, в подвале стало невыносимо душно, хотелось выйти на свежий воздух, но Джузеппе приходилось терпеть. Потому что Великое Делание прерывания не терпит.

Наконец, пришло время переходить ко второму этапу. Джузеппе надел брезентовую рукавицу, взял металлические щипцы, открыл дверцу атанора… Лицо тут же обдало жаром. Джузеппе на мгновение показалось, что сидевший в засаде крокодил выпустил из пасти плотный белый дым с запахом чеснока прямо ему в лицо. Пальцы непроизвольно разжались, щипцы выпали из руки…

«Нужно было вытяжную систему сделать», – успел подумать Джузеппе перед тем, как повалиться без чувств на земляной пол.

– Ваше сиятельство! Хозяин!

Джузеппе с трудом открыл глаза. Он лежал на земле у входа в подвал, Игнацио поддерживал ему голову, а Паоло поливал холодной водой из ковша.

– Хвала всевышнему, вы живы! – сказал Игнацио. – Вас долго не было, и хозяйка отправила нас проверить… Мы звали вас из-за двери, но вы не откликались… Пришлось заглянуть внутрь без спросу… Хорошо, что было не заперто.

Джузеппе приподнялся и сел. Голова ещё кружилась и гудела.

– Что ж, считайте, свой первый день вы отработали хорошо! – сказал он.

А про себя подумал: «Хорошо, что я их сегодня взял, Лоренца сама бы меня наверх не вытащила».

Утром, когда слуги и жена ещё спали, Джузеппе услышал странный звук: будто кошка скреблась с улицы в дверь. Накинув халат, он вышел в коридор и приоткрыл дверь на цепочке. У входа стоял почтальон в форменном костюме, но без сумки. В руках у него был один-единственный конверт и корзина. Содержимое корзины было прикрыто дорогой упаковочной бумагой с нарисованными розами.

– Прошу прощения, сэр! – поклонился визитёр. – Я не стал звонить в колокольчик, чтобы не разбудить вас, надеясь, что выйдет кто-то из прислуги… Вечером нам доставили эту посылку, но было уже темно, и мы не решились вас беспокоить… Однако утром почтмейстер отругал нас: это очень важное отправление, такие доставляются немедленно. Прошу нас извинить. Вот! – он протянул Калиостро конверт.

Конверт был из плотной белой бумаги, больше, чем обычное письмо, по размеру, с пятью сургучными печатями. Джузеппе снял цепочку с двери, взял конверт, проверил адрес. Сомнений не осталось, письмо адресовалось именно ему. Удивление вызвали данные отправителя, выведенные каллиграфическим почерком красными чернилами: «Граф Монтегрю». Это был последний отпрыск династии Локвудов, известной далеко за пределами Лондона.

– А что в корзине? – спросил Калиостро.

– Прошу прощения, сэр, нам не положено этого знать! Корзина прилагается к письму…

Отпустив почтальона, Калиостро занёс посылку в дом и вынул из корзины упаковочную бумагу. Однако ясности это не внесло: под ней оказалась какая-то одежда чёрного цвета. Джузеппе с нетерпением вскрыл конверт маленьким серебряным ножом и развернул письмо. Оказалось, это приглашение: графа Калиостро приглашал на бал в замок Локвудов лично граф Монтегрю, чья размашистая подпись красовалась внизу листа. Было назначено время и место, ниже – приписка с просьбой быть на балу в карнавальном костюме, который доставят вместе с этим письмом. О спутнице в приглашении ничего не говорилось, что само по себе показалось Джузеппе несколько странным.

Он вынул из корзины маскарадный костюм и внимательно рассмотрел. Похоже, это была воинская форма, но какая-то странная, вроде не настоящая… К ней прилагался деревянный меч в картонных ножнах. Калиостро примерил форму перед зеркалом и остался недоволен: казалось, что в ней он выглядит нелепо. Джузеппе сложил содержимое корзины обратно и убрал её в свой шкаф для одежды.

Мысль о полученном приглашении не оставляла Калиостро ни на минуту. «Почему граф пригласил меня, если мы не знакомы? – размышлял он. – К чему этот нелепый костюм и почему именно этот? Что вообще это за бал такой?»

В конце концов Джузеппе решил расспросить соседа – известного в их районе специалиста по врачеванию зубов, с которым поддерживал, в общем-то, добрые отношения, как с человеком достаточно умным и образованным.

Сосед как раз окончил обед и был в хорошем расположении духа.

– Рад, что хотя бы чем-то вам пригожусь! – ответил он на просьбу Джузеппе проконсультировать по одному вопросу. – Хотя что я говорю?! У вас же, наверное, заболели зубы?

– Нет, нет, я по другому вопросу! Вот, получил приглашение, – Джузеппе протянул ему письмо. – Вы знаете что-то об этом?

Сосед поднёс к глазам лорнет, долго рассматривал письмо, даже зачем-то понюхал…

– Похоже, настоящее, – наконец сказал он. – Что я могу сказать… Это очень престижный бал, куда приглашаются только высшие чины и уважаемые люди Лондона. Сам я никогда не получал туда приглашений, и никто из моих знакомых тоже ни разу не попадал на событие такого уровня. Вам крупно повезло, сэр Калиостро: это хороший шанс завязать нужные знакомства с важными людьми!

Таким ответом Джузеппе остался доволен. Выходя из дома соседа, он уже точно знал, что обязательно поедет на бал.

Замок Локвуд находился в полумиле от Лондона. Он выделялся на фоне красноватого закатного неба, как затейливо вырезанная из черной бумаги иллюстрация к роману о раннем средневековье: высокие зубчатые стены, круглые и квадратные громады оборонительных башен с плоскими вершинами, тоже окруженными зубцами. Из-за крепостной стены выглядывали остроконечные башенки жилого дворца с торчащими шпилями, на которых когда-то развевались трехцветные знамена с гербом рода Локвудов, либо страшно скалились головы предателей. Сейчас на тонких, напоминающих клинки рапир остриях тоже трепетали по ветру узкие длинные вымпелы – из-за заходящего за ними солнца цветов было не разобрать – они казались черными.

Нанятая на сутки карета уже выходила положенный ей век, но, запряженная тройкой резвых лошадей, хотя скрипела и раскачивалась, но бодро неслась по разбитому проселку. На крутом повороте, отброшенная очередной выбоиной, она чуть не зацепила большой экипаж с дворянскими гербами на дверцах, который собиралась обогнать. Бородатый кучер выругался и пригрозил кнутом.

– Куда вы ломитесь такой толпой! – в сердцах воскликнул Игнацио и натянул вожжи, пропуская экипаж. – Как будто спешите на кладбище во время чумы!

Сидящий рядом Паоло ткнул его локтем в бок.

– Не груби, а то мы окажемся на кладбище!

– Закрой рот и сиди молча! – повысил голос Игнацио и толкнул его в ответ.

Сзади щелкнула, отодвигаясь, деревянная дверца, открывшая небольшое окошко для команд вознице.

– Перестаньте ругаться! Не забывайте, что я еду на бал, куда приглашают только важных персон! И мои слуги не могут вести себя, как пьяные бродяги из Ист-Энда! – донесся через десятки сквозных отверстий раздраженный голос Джузеппе Калиостро. – Игнацио, не гони: ты видишь сколько гостей спешат вместе с нами! Еще не хватало столкнуться с кем-то!

Действительно, на обычно пустынной дороге сегодня было оживленно: богато украшенные экипажи подъезжали к замку, гулко стуча колесами по неровным доскам, один за другим проезжали довольно длинный мост через ров и заезжали в гостеприимно распахнутые крепостные ворота. Здесь проворные слуги сопровождали кареты на стоянку и давали воду лошадям. А джентльмены с горделивой осанкой и дамы, выдающие походкой, что знают себе цену, уверенно и неспешно поднимались по широкой мраморной лестнице.

Почти все были одеты шахматными фигурами, властные лица мужчин и красивые, как надеялся Джузеппе, лица женщин скрывали маски. По ступенькам шли ожившие пешки, офицеры, ладьи, кони… Черные и белые фигуры перемешались и не соблюдали ни субординации, ни шахматных правил: белый король шел об руку с черной ладьей, к тому же двигались они за четой белых пешек… Выглядело всё это довольно забавно, но не для Калиостро: он сам был наряжен черным офицером с деревянным мечом в картонных ножнах и только сейчас, в окружении таких же, как он, перестал испытывать неловкость за свой карнавальный костюм.

У входа гостей учтиво приветствовал грузный мажордом. Он был в рыцарских латах с поднятым забралом шлема, и тяжело опирался на отнюдь не бутафорский двуручный меч. Курносая розовощекая физиономия была покрыта по́том – очевидно, доспехи тоже изготовлены из железа, а не из картона. Хотя никто не демонстрировал приглашений, Калиостро все же достал свою бумагу с подписью и печатью – когда есть официальный документ, причем самый настоящий, грех им не воспользоваться, тем более что печальный опыт с подделками у него имелся. Но мажордом даже не взглянул на приглашение и приветствовал его, как и всех остальных.

Он вошёл в высокие, обитые медью дубовые двери, судя по толщине, обычно неприступные, но сейчас гостеприимно открытые. В вестибюле к нему подбежал веселый карлик в зеленых шароварах, красной курточке и золотистых башмаках с загнутыми узкими носами. На голове у него был остроконечный золотистый колпак, украшенный серебряными звездами и бубенчиком.

«Шут, – понял Калиостро. – Чего он хочет?»

– Пойдем со мной, воин с картонным мечом! – улыбаясь во весь рот, воскликнул шут и вцепился в рукав, увлекая за собой по длинному коридору, пол которого был выложен черным мрамором. На стенах, в искусно выполненных под мускулистые человеческие руки бронзовых канделябрах горели многочисленные факелы. Их желтые огни отражались в полированном мраморе пола, словно подсвечивая коридор и снизу. Судя по приятному запаху и отсутствию копоти, факелы были пропитаны воском, а не смолой или дегтем.

Впереди карлик в таком же наряде вел белого короля и черную ладью. На сложенных из крупных кусков черного гранита стенах с двух сторон висели картины, явно написанные известными мастерами и изображавшие надменных мужчин с тяжелыми подбородками, жестко сжатыми губами и колючими глазами. Ясно, что это предки нынешнего хозяина замка.

– Он не картонный, к твоему сведению! – вступил в разговор Джузеппе, принимая насмешливый тон шута и одновременно рассматривая суровые лица династии Локвудов. – Он деревянный.

– Это меняет дело! – захохотал карлик. – Надеюсь, что голова у тебя не деревянная?

– Не смей дерзить офицеру, коротышка! Не поднимай свой юмор выше пешек! – Калиостро показал на впереди идущую пару. – Посмеешь так шутить с тем королем, и эти господа с портретов повесят тебя на зубцах крепостной стены! Видишь, как они смотрят?

– Не пугай, они давно умерли, к тому же шутов не вешают, мы единственные, кому разрешается говорить всю правду! – парировал карлик, тряся головой, и бубенчик на колпаке насмешливо зазвенел. – Самое большее – высекут. Но я дружу с экзекутором, значит, он не будет очень стараться. И потом, запомни – после игры король и пешка падают в одну коробку!

– Однако, язык у тебя подвешен! – усмехнулся Калиостро. А сам подумал, что эту поговорку надо записать, чтобы блеснуть остроумием в обществе. – Как тебя зовут, коротышка?

– Том. И не называй меня коротышкой, а то дело кончится дуэлью!

– Раз так, я больше не буду! – Джузеппе изобразил испуг. – А скажи мне, Том, вас здесь много?

– Одиннадцать пажей. На нас и держится весь порядок, – вполне серьезно объявил Том и остановился, пропуская его вперед. – Вот мы и пришли!

Калиостро зашел в очередную дубовую дверь и оказался в огромном высоком зале, освещённом сотнями свечей из подвешенных на длинных цепях люстр. Пол был выполнен из больших бело-черных квадратов мрамора и напоминал огромную шахматную доску. Шахматные фигуры хаотично бродили по залу, собирались группами и о чем-то оживленно разговаривали, толпились у больших, обтянутых белым и черным сукном ящиков с круглыми отверстиями в верхней крышке. Среди них шныряли яркие фигурки шутов, которых Том назвал пажами.

– Брось деньги в черный ящик, – раздался снизу голос Тома. – Они пойдут в помощь бедным. Потом их посчитают – какой цвет щедрее, тот и победит! Будут определять и лучший костюм, и самую красивую даму – ну, это уже в конце бала, когда снимут маски… А главное, конечно, игра! В общем, готовься, будет весело! Но пока – надо раскошелиться…

Как-то незаметно они оказались у черного ящика, и хотя Калиостро больше любил получать чужие деньги, чем отдавать свои, под пристальным взглядом Тома и еще доброго десятка гостей, повернувших к нему свои маски, ему предстояло нарушить это незыблемое прекрасное правило… Но, покопавшись в карманах, он нашел только несколько свинцовых гиней собственного изготовления, которые так и не удалось превратить в золотые.

Намертво зажав тяжеленькие кругляши в ладонях, чтобы они глухим стуком вместо благородного звона не выдали своего низкого происхождения, Джузеппе высокомерно потряс ладонями возле уха Тома, как будто хотел этот самый отсутствующий звон шуту продемонстрировать. Затем торжественно ссыпал монеты в алчно чернеющее отверстие. Беспородные подделки одна за другой предательски стукнулись о золотые гинеи и флорины, серебряные пенни и бронзовые фартинги, если последние там тоже были… По идее, конечно, их там быть не должно, но ведь даже богатые джентльмены проявляют чудеса скупости, особенно если при этом можно сохранить анонимность.

Но, судя по одобрительному взгляду шута, тот ничего не заподозрил, а напротив, расценил этот жест как невиданную щедрость. Если бы четыре гинеи действительно оказались золотыми, то с ним можно было согласиться. Впрочем, саморазоблачаться Джузеппе, конечно, не собирался. Достаточно того, что он сам чувствовал себя так же, как его свинцовые фальшивки чувствовали себя среди настоящих денег… На ладонях остались черные пятна, и он, стараясь не привлекать внимания, с трудом оттер их шелковым платком, который пришлось незаметно послюнить.

Впрочем, он уже не был объектом пристального любопытства замаскированной публики: прозвучал гонг, звуковые волны грозного, зловещего тембра, то нарастая, то ослабевая, наполнили зал, фигуры стали собираться в центре и, с помощью карликов-шутов, занимать свои места на обведенном толстой черной линией квадрате со сторонами восемь на восемь черно-белых клеток – на импровизированной шахматной доске.

«Ловко у них получается, – подумал Калиостро о расторопных маленьких слугах. – Смотрятся хорошо, исполнительны и внушают доверие… Надо взять парочку себе в ассистенты! Эти бестолковые олухи Игнацио и Паоло даже трезвыми способны провалить любое дело!»

В ролях игроков выступали последний отпрыск династии Локвудов граф Монтегрю и член Палаты лордов сэр Фонтебло. В мантиях из черного и белого шелка, черных и белых полумасках – обязательных принадлежностях каждого маскарада, и в академических квадратных шапочках своего цвета выглядели они очень торжественно и таинственно.

Раздался еще один удар гонга, и игра началась. Сэр Фонтенбло, который играл белыми, тут же двинул на две клеточки королевскую пешку. Граф Монтегрю традиционно дал зеркальный ответ. Словом, игра шла как обычно, если не считать того, что игроки не двигали фигуры, а, взяв гостя в соответствующем облачении за рукав, приглашали его переступить на нужный квадрат. Пока шло развитие фигур, Калиостро осмотрелся. Его внимание привлёк черный конь, стоящий на левом фланге. Точнее, внимание привлёк необычный костюм: как будто его обладатель влез в туловище настоящего коня. Все остальные были в обычных, условных карнавальных одеждах из ткани, картона, и в масках из папье-маше. Сравниться с конем, пожалуй, могли только белый король в настоящем королевском одеянии и короне, очень похожей на настоящую, и белая ладья, выглядящая как натуральная замковая башня. В конце бала, когда будет подводиться итог конкурса на лучший костюм, основной спор развернётся именно между ними.

Впрочем, скоро Калиостро стало не до размышлений: ему пришлось по диагонали пересечь весь зал и сразить в конце линии белого офицера. Сделал он это с театральным эффектом – выхватил деревянный меч и обозначил поражающий удар. Сэр Фонтенбло, который проиграл фигуру, тем не менее захлопал в ладоши, отдавая должное его артистизму.

Он еще успел поразить вражескую пешку и коня, но на этом везение закончилось: второй белый офицер отомстил за собрата и сразил его самого, хотя сделал это куда менее эффектно: просто положил руку на плечо и учтиво указал в другой конец зала, где собирались проигранные фигуры. Калиостро поклонился в ответ и неохотно присоединился к тем, кто потерпел неудачу.

Он стоял среди других «убитых» фигур и не знал, что делать дальше. Джузеппе не был ни с кем знаком и не мог присоединиться ни к оживленно разговаривающим офицерам, ни к шушукающимся пешкам, ни к черной ладье, любезничающей с белым конём. На него никто не обращал внимания, никому он не был нужен и не понимал: как вообще он оказался на этом вельможном балу, кто и зачем прислал ему приглашение и зачем он понадобился неизвестному но, несомненно, влиятельному лицу, сделавшему это? Нет ничего хуже, чем быть одиноким и неприкаянным в веселящейся толпе, с тягостными мыслями, крутящимися в голове, словно тяжелые жернова итальянской мельницы…

– Я вижу, вы скучаете, Джузеппе, – раздался сзади глухой, рокочущий голос – словно сыпались с горы крупные камни.

Он резко повернулся и оказался лицом к лицу с тем самым черным конём, на которого недавно обратил внимание.

– Откуда вы знаете мое имя, сэр? Я недавно приехал и ещё не имел чести быть кому-то представлен.

– О, какие пустяки, – прогудел» конь». – Я знаю и другие ваши имена: Алессандро Калиостро, Джованни Батиста Винченцо, Донато Антонио Маттео… Могу продолжать, но думаю, этого достаточно!

Джузеппе растерянно молчал.

– К тому же знаю, что вы недостаточно разбираетесь в греческом языке и терминах Делателей, а потому не преуспели в ваших замечательных опытах, ошибочно истолковав трактат Аристона Хадзиса… И нахожу, что опущенные в ящик неудачные результаты многодневного труда вполне оправданы неблагоприятными обстоятельствами, вызванными ошибкой с Меркурием, коего следовало добавлять на полторы единицы больше… Кроме того, вы спутали Сатурн с Юпитером[7], а вместо носорожьего рога растолкли панты марала… Поэтому я исправил положение в ящике на более удачное, как будто никакой ошибки вы и не совершили…

Тяжелая и почему-то горячая рука в перчатке похлопала его по плечу.

– Рекомендую прочесть «Великое искусство» Луллия и «Алхимический свод» фон Больштедта, – это вам очень поможет! В ближайшее полнолуние съездите в Черный замок, там вы найдете основную книгу!

– Спасибо, конечно…

Ошеломленный услышанным, Джузеппе вдобавок рассмотрел, что голова коня покрыта блестящей гладкой шкурой, которая без всяких швов, щелей или других стыковок переходит в такую же гладкую блестящую шею, уходящую в ворот длинного черного плаща. А вместо отверстий глазниц, через которые должен смотреть на окружающий мир спрятанный в хитроумном костюме джентльмен, на голове имелись настоящие глаза с большими карими зрачками и чуть желтоватыми, с красными прожилками белками… То есть перед ним была не маскарадная, а самая настоящая конская голова! Которой известно то, о чем не знает здесь никто, кроме него самого!

Ему стало не по себе. Да что там «не по себе»! Холодок страха прополз по спине, и волосы на затылке зашевелились, как было когда-то в Египте, когда его хотели принести в жертву жрецы пирамиды Хеопса…

– С кем имею честь? – с трудом шевеля похолодевшими губами, спросил Джузеппе. – Я вас не знаю!

– Такого не может быть! – засмеялся незнакомец под конской шкурой, хотя смех исходил из конского рта с розовыми деснами, красным языком и белыми, с желтым налетом зубами, будто смеялся настоящий конь, хотя они, как известно, смеяться не умеют. – Меня знают все в подлунном мире! Про меня рассказывают много небылиц, которые вы наверняка слышали. Хотя не скрою: среди них встречаются и вполне себе правдивые истории. Может быть, искаженные преувеличениями и неверными толкованиями моих намерений…

Джузеппе, продолжающий изучать незнакомца, окончательно убедился, что на нём никакой не маскарадный костюм. Зрачки глаз двигались в соответствии с изменением взгляда, ноздри раздувались в такт дыханию, кожа была живой и влажной от пота, как будто конь проскакал не меньше тридцати миль, после чего и явился на этот бал, не прихватив почему-то с собой всадника. Однако кони не могут разговаривать, а тем более читать мысли и проникать в суть скрытых помыслов!

От зародившейся в глубине сознания догадки Калиостро окаменел.

– Не надо меня бояться, – сказал «конь», издав легкое ржание, которое, впрочем, не привлекло постороннего внимания – со стороны могло показаться, что он прокашлялся. – Я не причиню вам вреда. Напротив, я к вам расположен и хочу помочь в ваших важных и, несомненно, полезных изысканиях…

– Но чему обязан такой благосклонности? – осторожно спросил Джузеппе. – Чем я мог заслужить столь доброжелательное внимание такого несомненно влиятельного и важного человека?

Собеседник топнул ногой. Раздался звук, будто подкова ударилась о мрамор. Джузеппе опустил голову и с ужасом увидел выглядывающее из-под черного, до пола, плаща самое настоящее копыто!

– Не оскорбляй меня нелепыми сравнениями! Какой я человек?! Где ты видел жалкого смертного в чужом теле? Разве ты можешь перевоплотиться хотя бы в бабочку? – учтивость в голосе собеседника исчезла. Остался только грубый и неукротимый напор, основанный на уверенности в своем могуществе и безусловном превосходстве над окружающими.

– Прошу великодушно извинить меня, – пролепетал вконец растерянный Джузеппе. – Но кто вы?

– Я тот, кто вечно жаждет блага, но постоянно совершает зло. Во всяком случае, так считают неблагодарные смертные людишки, которые не отличают одно от другого, а часто сами употребляют добро во зло! Недаром я только что говорил о неверных толкованиях моих намерений… Вот и сейчас я хочу сделать тебе добро. Держи!

Страшный собеседник протянул конечность в черной перчатке с пятью длинными пальцами. Джузеппе мог поклясться, что это из-за когтей, которых не может быть у человеческого существа. Соприкасаться с такой пятернёй у него не было никакого желания, но, тем не менее, против своей воли он все же протянул руку. Черная перчатка, обжигая неведомым жаром, схватила его кисть, перевернула ладонью вверх, вторая перчатка накрыла ее, как будто они били по рукам, заключая сделку.

– Это мой подарок, – прогудел «конь». Теперь ты поймешь свои ошибки в Великом Делании и сможешь получить тот самый Аурум, который вы лицемерно считаете Злом, но за который готовы отдавать жизни. Правда, в основном чужие!

Он убрал свои горячие лапы. На ладони лежал перстень, с которого скалился лев, зажавший между клыками чешуйчато ограненный темный камень, внутри которого металось зловещее желто-красное пламя. Не понимая, что делает, и вообще – делает ли это он сам или им руководит чужая воля, Джузеппе надел перстень на палец и почувствовал, как по телу разливается блаженное тепло, вытесняющее тревогу, привычную ноющую боль в пояснице, улучшающее настроение и придающее уверенность. Владевшее им напряжение растаяло, и на лице проступила блаженная улыбка.

– Я вижу, подарок пришелся тебе по душе! – сказал «конь». Хотя Джузеппе уже понял, с кем он имеет дело, но произнести ужасное имя не только вслух, но даже мысленно, было совершенно невозможно!

– Прощай, Джузеппе! – «конь» повернулся и быстро направился к выходу. При этом он не лавировал между довольно плотно стоящими гостями и те не уступали ему дорогу, но он шел так, будто путь был совершенно свободен! Шахматные костюмы не обращали внимания на странного черного коня, непохожего ни на человека в маскарадном наряде ни на коня, и вообще ни на что, с чем сталкиваются люди в своей повседневной жизни.

– Постойте! Постойте! – Джузеппе бросился следом, но это было не так легко: он натыкался на участников бала, обегая то одного, то другого, невольно толкал их, вызывая оторопь и возмущение, они шарахались в стороны с восклицаниями, которые в среде джентльменов были на грани приличия, причем еще неизвестно, с какой стороны…

Когда он подбежал к выходу, высокая двустворчатая дверь уже захлопнулась за демоническим черным существом. Он с трудом открыл тяжелую створку и выскочил в длинный коридор, обнаружив, что недавний собеседник находится уже в десятке ярдов, хотя было совершенно непонятно, когда он успел их преодолеть!

Он побежал следом.

– Постойте! Ведь это просто дар? Ведь это не сделка? Я ничего не просил и ничего не предлагал взамен! – кричал он в удаляющуюся широкую черную спину, которая почему-то не приближалась.

Джузеппе Калиостро слышал много историй о том, как за мимолетную славу, богатство, юную красавицу или вечную молодость неосмотрительный и жадный представитель рода человеческого отдавал свою бессмертную душу, которая очень ценится контрагентами в подобных сделках, а отец Алонзо смачно рассказывал об ужасном конце лишенного божьей искры несчастного двуногого, который превращался в пустую оболочку…

И сейчас он хотел прояснить ситуацию, доказать, что никакого обмена он не совершал, душу на кон не ставил, а если в этом есть сомнения, то он, не колеблясь, вернет перстень, хотя тот и согревает его своим теплом…

– Подождите, у меня есть вопросы!

Тот, кто принял обличье коня, побежал. Развевался черный плащ, волосатые черные ноги мелькали под его раздвоенными по́лами, копыта, высекая искры, ударяли в мрамор пола, как будто на них имелись подковы, хотя такого не могло быть: на свете не существовало кузнеца, могущего подковать их обладателя!

Калиостро бежал изо всех сил, но убегающий не приближался, напротив, стук копыт понемногу удалялся, мрачный пустой коридор никак не заканчивался, с мелькающих мимо портретов презрительно улыбались надменные лица, пламя факелов на стенах металось, как будто мимо проносился ураган… Они пробежали мимо двери, в которую не так давно вошел Джузеппе (ему казалось, что прошла вечность), миновали просторный вестибюль и понеслись дальше. Здесь уже не было портретов, факелы горели через один, темнота сгустилась, стала вязкой, почти осязаемой и тормозящей движения, как расплавленная смола. В ней слабо отсверкивали стоящие вдоль правой стены рыцарские доспехи да висящее на левой стене оружие – мечи, щиты, копья и кинжалы.

Коридор заканчивался, упираясь в торцовую стену с высоким окном, застекленным цветным витражом. Яркий свет луны четко высвечивал изображение стоящего на высокой скале замка, очертаниями похожего на Локвуд. Впрочем, рассматривать искусную картину, которая вполне заслуживала восхищенного внимания, было некогда: стена стремительно приближалась, и Джузеппе лихорадочно думал, что вот сейчас убегающий остановится, надо быстро и четко задать волнующие вопросы, а при неутешительных ответах вернуть перстень, чтобы расторгнуть заключенную без его согласия сделку… Но в глубине сознания билась тревожная мысль: скорей всего, тот, кто навязал выгодный ему односторонний договор, вряд ли захочет его расторгать! И что тогда делать?!

Но вопрос разрешился сам собой: недавний собеседник не собирался останавливаться – на полной скорости он сильно ударил копытами, взвился в воздух, как настоящий конь, преодолевающий барьер на конкуре, врезался в витраж и, оставив дыру по форме своего силуэта, в ореоле мелких разноцветных осколков вылетел наружу!

Такого поворота Джузеппе не ожидал, но, поскольку инерция могла выбросить его следом, отчаянно затормозил, проехал по гладкому мрамору и, ударившись о подоконник, впился взглядом в ночное небо. На фоне желтого диска, напоминающего подсвеченный изнутри круг голландского сыра, был хорошо виден летящий вдаль черный силуэт с развевающими по́лами плаща…

Он не успел переварить это противоестественное зрелище, как в разбитый витраж ворвался ледяной вихрь, будто за окном раскинулись безжизненные просторы смертельно холодной Гренландии… Мертвенный ветер обжёг лицо, прохватил тело до костей и пролетел дальше, погасив все факелы… Черный вязкий мрак заполнил коридор, сковывая движения, как дёготь обездвиживает неосторожно севшую в него муху. Ужас происходящего должен был травмировать психику, но Джузеппе отметил, что не чувствует ни холода, ни страха – его наполняло тепло и спокойствие, которое исходило от надетого на руку перстня. И еще он испытывал какие-то новые ощущения: что-то произошло не только с его телом и духом, но и с одеждой… Она стала другой – более тяжелой, но эта тяжесть не обременяла, а была даже приятной, так как придавала уверенность в защищенности и неуязвимости.

Джузеппе двинулся обратно по темному коридору. Угадывающиеся во мраке силуэты доспехов провожали его взглядами душ носивших их рыцарей. В полной темноте он различал и оружие на противоположной стене, причем своим новым зрением даже видел кровь на клинках мечей и кинжалов, остриях копий. Не на всех, очевидно, некоторые не бывали в битвах и не прерывали ничьих жизней…

Впереди появился желтоватый огонь, двигающийся навстречу. Джузеппе машинально положил руку на рукоятку деревянного меча, но сейчас ладонь вместо теплого дерева ощутила ледяное железо. Огонь приближался, он колыхался примерно на уровне его груди, хотя обычно факел держат над головой. Калиостро обратил на это внимание, но не придал значения: какая разница? Его не пугали ни темнота, ни души давно умерших рыцарей, ни окровавленные клинки, ни огни факелов, кто бы их ни держал – скелеты, привидения, восставшие мертвецы…

Но все оказалось гораздо проще: вскоре послышалось позвякивание колокольчика, и в темноте проявилась маленькая фигурка – навстречу быстро шел, почти бежал, коротышка Том!

– Куда вы исчезли, сэр? – спросил шут, тяжело дыша, и поднял факел повыше, осматривая его с головы до ног. – А, вы переодевались… Здорово!

Сейчас я бы не рискнул назвать вас воином с картонным мечом! Да и никто бы не осмелился позволить себе такую дерзость! Значит, вы настоящий офицер? Легкая кавалерия, если не ошибаюсь?

– О чем ты, коротышка?

– Гм… Но это не значит, что я буду сносить оскорбления! Извольте уважительно говорить с Томом Эртоном! В моду уже давно вошли поединки на пистолетах, а я неплохо стреляю!

– Извините, сэр, – с издевкой сказал Калиостро. – Я не совсем понимаю твою болтовню, но почему ты бегаешь за мной по всему замку?

– Сейчас начнутся конкурсы, а если я упущу своего гостя, то меня могут…

Он запнулся.

– Высечь? – пришел на помощь Джузеппе.

– Ну, если не подбирать более приличных слов и присущих джентльменам уважительных выражений, то можно сказать и так!

– А ты не хочешь пойти в услужение ко мне? Я не буду тебя сечь, зато кормить обещаю хорошо. И жалованье положу не меньшее, чем сейчас.

Темный коридор заканчивался, впереди показался свет.

– Звучит заманчиво, – сказал Том Эртон, и в голосе его чувствовалась заинтересованность. – Но, как говорится, у каждой сладкой пилюли горькое содержимое. В чем здесь подвох?

– Никакого подвоха нет. Обычная работа слуги. Только болтать о том, что ты увидишь и узнаешь, нельзя! И еще: тебе придется говорить всем, что ты родился двести лет назад. Или даже триста. Конкретный год я тебе подберу. И так долго живешь благодаря моему эликсиру молодости…

– Ну, у каждого хозяина свои причуды! – покладисто сказал карлик. – Мои интересы эти требования не ущемляют. Я согласен!

– Хорошо! Тогда уедешь отсюда вместе с моими слугами. Только должен тебя предупредить: иногда дела у меня идут не очень удачно, и тогда жалованье задерживается. К этому придется привыкнуть!

Карлик тоненько засмеялся. Они вышли в освещенный вестибюль.

– Хорошая шутка! Даже если бы я не был свидетелем тому, как вы швыряетесь гинеями… Взгляните на себя! Хоть кто-то поверит, что у вас могут быть проблемы с деньгами?

Напротив входной двери в стену было вделано большое венецианское зеркало, на него и указывал маленький Том.

Калиостро подошел поближе, отразился в полный рост и замер, потеряв дар речи. Кираса, пластинчатые набедренники, шлем-морион с гребнем, шпага с корзинообразной гардой, высокие сапоги из толстой кожи, такие же перчатки, защищающие руки почти до локтя… Причем все снаряжение украшено гравировкой, позолотой, чернением… Самое главное, что он не ощущал тяжести и неудобства нового вооружения, к тому же чувствовал, что умеет им владеть…

– Легкая кавалерия, я угадал? – улыбаясь во весь рот, спросил Том.

– Тяжелая, дружок! – поправил Калиостро. – Тяжелая кавалерия. А вообще, у тебя глаз – алмаз! Думаю, ты меня не разочаруешь…

– Надеюсь, хозяин! А сейчас прошу в зал! Время вскрывать ящики для пожертвований и оценить вашу щедрость!

В душе у Джузеппе ворохнулось опасение: за фальшивые монеты ему вполне могут отрубить голову! Но исходящее от перстня тепло успокоило: он понял, что все будет хорошо!

И действительно, когда ящик открыли, сверху лежали новехонькие золотые монеты с четким профилем короля Георга. Казалось, что монарх благосклонно улыбается. Джузеппе перевел дух.

– Это пожертвования моего нового хозяина! – торжественно объявил Том. – Он щедр и добросердечен!

Но казалось, что все и так это знают: присутствующие окружили Джузеппе и наперебой знакомились с ним, приглашали в гости, оказывали знаки внимания и уважения. Домой Джузеппе ехал уже не никому не известным чужестранцем, а принятым в высшее лондонское общество уважаемым графом Калиостро. К тому же теперь у него был еще один слуга.

– И возьмите с собой оружие! – такими словами Калиостро закончил инструктаж слуг.

– Откуда у меня оружие? – растерянно спросил Игнацио.

– А я когда-то отобрал наваху у одного испанца, – сообщил Паоло. – Но разве это оружие? Зубочистка… Разве что засадить кому-нибудь под ребро в пьяной драке…

– Что ж ты не засадил? – спросил хозяин. – Мне пришлось вас отбивать у какой-то шпаны…

– Был недостаточно пьян! – уклонился от подробностей Паоло.

– Я возьму свой пистолет, – сказал карлик. – Том Эртон никогда не дает себя в обиду!

Без шутовского костюма Том выглядел вполне серьёзным джентльменом, хотя и маленького роста. Вместо зеленых шаровар на нём теперь были короткие серые брюки с манжетами чуть ниже колен и чёрные гетры, вместо красной курточки – рубаха болотного цвета, вместо золотистых башмаков с загнутыми узкими носами – коричневые ботинки на высоком каблуке, вместо остроконечного золотистого колпака с бубенчиком на голове красовалась кепка в крупную чёрно-белую клетку. Но больше всего солидности ему придавал коричневый жилет из отлично выделанной мягкой кожи.

– Откуда у тебя всё это? – спросил Калиостро, с интересом и удивлением глядя на своего нового слугу.

– Сам сделал! – гордо заявил тот, явно довольный вниманием хозяина.

– Украл?

Том сделал вид, что обиделся.

– Не украл! Собаки подрали охотничий кожаный камзол графа… Дворецкого за это хозяин разжаловал в камердинеры, а камзол велел выбросить. А мне нетронутого собаками куска как раз для жилетки хватило.

– А остальное?

– И остальное так же: то там кусочек из остатков, то сям. Швея у меня знакомая была, из наших, тоже кое-что давала…

Поивший неподалёку запряжённую в кэб лошадь и слышавший этот разговор Игнацио прыснул.

– Чего ржёшь?! – крикнул ему Том. – Делай своё дело, не подслушивай!

– А почему же ты уехал от неё, если давала? – с улыбкой спросил Джузеппе.

– Она с Хью сбежала, с сапожником.

Том заметно погрустнел, так что даже Игнацио перестал улыбаться и посмотрел на него с сожалением.

– Не грусти! – подбодрил слугу Калиостро. – найдём тебе невесту.

Из дома вышел Паоло с котомкой на плече и оплетенным лозой кувшином в руке. За ним на ступеньках показалась и Лоренца.

– Хозяйка собрала нам еды в дорогу! – сообщил Паоло. – И даже вина.

– Хозяин, разве мы не вернёмся к ночи? – насторожился Игнацио.

– Нет. Ты напоил лошадь?

– Да, ваше сиятельство, – подчёркнуто уважительно ответил слуга. – Но… Смею напомнить, что сегодня полнолуние. Зачем нам ночью ехать в какой-то Черный замок? Не желает ли хозяин двинуться в путь с утра?

– Не желает! А ты боишься, что ли?

– Я маленький человек, сэр! – с грустью ответил Игнацио, потупив взгляд. – Да, я боюсь нечистой силы. К тому же я даже не знаю, где этот замок находится.

– А я ничего не боюсь и покажу дорогу! – задорно сообщил Том. – Значит, я большой человек?

– Грузись в кэб, большой человек! – с усмешкой приказал Калиостро. – Пора ехать, пока не стемнело.

Джузеппе поцеловал на прощание жену, Игнацио занял место кучера, остальные расположились на пассажирских местах, и повозка двинулась по мостовой. Они выехали из города и двинулись в сторону Шотландии, но спустя два часа, по указанию Тома, свернули с накатанной просёлочной дороги в сторону показавшегося вдали леса. Дороги как таковой здесь не было вовсе, лишь еле заметная колея, заросшая более молодой порослью, чем вокруг, указывала, что когда-то она здесь всё же имелась.

Солнце быстро катилось за горизонт. Уже в темноте они проехали заброшенную деревню – пустые дома с провалившимися крышами смотрели на них черными провалами окон, где-то что-то шевелилось, как будто здесь шла невидимая и неведомая жизнь. Отчетливо раздавался волчий вой.

– Мой прежний хозяин рассказывал друзьям о большой битве за этот замок, – вдруг сказал Том. – И он говорил, что здесь не обошлось без колдовства… Во всяком случае, уже много лет люди объезжают эти места стороной…

– Не нравится мне все это, – буркнул Паоло. Но никто не обратил на него внимания.

По мере приближения к лесу кусты становились всё выше и гуще, в конце концов лошадь остановилась.

– Дальше пойдём пешком! – объявил Калиостро.

– Куда же мы пойдём? – спросил Игнацио. – Мы же не знаем дороги! И потом, ведь это проклятое место!

Глаза его, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Наверняка он решил, что хозяин спятил.

– И лошадь бросать нельзя! – поддержал друга Паоло. – Волки враз загрызут…

– Не загрызут, – сказал Джузеппе. – Том останется сторожить лошадь.

– Я?! – переспросил Том. И тут же поправился: – Как скажет хозяин, я готов, – он вытащил из-под жилета пистолет – одноствольный, но раза в два длиннее, чем имелся у Калиостро. – У Тома Эртона еще никто ничего не украл!

– Молодец, Том! – Джузеппе одобрительно похлопал карлика по плечу. – Вот кто большой человек с твердым сердцем!

В наступившей тишине из леса послышались странные звуки, наводящие ужас на больших слуг: то ли ночные птицы хлопали крыльями, то ли ветер бился о ветви. Хотя здесь ветра почти не было.

Игнацио готов был упасть в обморок.

– Я бы ни за что не остался здесь один! Да и идти в лес очень страшно!

– Если не пойдешь, я прострелю твою пустую голову! – угрожающе сказал Калиостро. – Мне не нужны такие трусливые слуги! Быстро вперед! Да возьми с собой вожжи!

– Вожжи-то зачем? – робко спросил Паоло.

– Не твоё дело! – прикрикнул Том, почувствовав, что он теперь приближённый хозяина. – Распрягай живо!

Огромная полная луна залила всё вокруг бледно-голубоватым, сказочным светом. Пока слуги возились с упряжью, Калиостро стоял, сложив за спиной руки, и вглядывался в темноту чащи. Он действительно ничего и никого не боялся, эта уверенность исходила от перстня, камень которого слегка светился в темноте. А его обладатель, казалось, наслаждается происходящим в предвкушении чего-то важного. Наконец, Игнацио повесил на плечо свёрнутые кольцом вожжи, и они вошли к лес.

– Он хочет привязать нас к дереву, – прошептал Игнацио.

– Да ну?! – не поверил Паоло.

– А зачем тогда вожжи забрал?

– Чтобы никто не мог угнать повозку.

– И то правда…

Джузеппе быстро шел вперед. Слуги следовали за ним по пятам. Колючий кустарник хлестал по ногам, разрывая брюки и больно впиваясь в тело, но они так боялись отстать, что не обращали на это внимания. Калиостро же двигался уверенно, как будто был здесь много раз и точно знал, куда идти. Сам Джузеппе чувствовал, что кто-то словно ведёт его. Такого воодушевления он не испытывал ещё никогда. Наконец лес расступился.

Неожиданно Калиостро остановился, слуги чуть не врезались в него. Они выглянули из-за спины хозяина и обомлели: впереди раскинулось сильно заросшее растительностью озеро. Вода поблёскивала в сказочном лунном свете. Но это была страшная сказка. То тут, то там слышались всплески: озеро кишело какой-то неведомой и вряд ли безобидной живностью. Но самое главное – посреди озера стоял каменный замок с башнями, напоминающими шахматные ладьи.

Калиостро пошёл вдоль берега. Теперь он двигался медленно, обходя какие-то баррикады с торчавшими в стороны острыми пиками. Слуги по-прежнему шли следом. Им сначала казалось, что это упавшие ветви деревьев торчат из слежавшейся на земле плотным слоем хвои, или листьев. Зазевавшись, Паоло наступил прямо в сгусток таких ветвей, и нога застряла. Он ухватился рукой за кривую ветку, потянул её вверх, чтобы освободиться… Ветвь как-то странно хрустнула, поддалась, и в призрачном свете он увидел, что держит в руке лошадиное ребро. Он тихо вскрикнул. Но Калиостро даже не обернулся. Паоло с омерзением отбросил кость в сторону и поспешил за хозяином.

Вскоре Джузеппе снова остановился перед наполовину вытащенным на берег старым бревенчатый плотом, на котором лежал человеческий скелет, в поножах, металлических башмаках с острыми носами, чтобы легче попадать в стремя, и одном наручнике. Рядом валялся большой, покрытый ржавчиной меч и рыцарский шлем. Куда делись остальные части доспехов, оставалось загадкой.

– Спускайте плот на воду! – приказал Калиостро. Он не отвлекался от главного, казалось, его ничто не может остановить.

Слуги на минуту замешкались, но хозяин одарил их взглядом, который был страшней всего остального. Они бросились исполнять приказание. Паоло поднял меч и принялся сталкивать им скелет в воду. Меч оказался тяжёлым, да и скелет тоже как будто врос в брёвна. Игнацио оторвал кусок доски и принялся помогать товарищу. Наконец кости поддались и тихо булькнули в воду.

– Чего вы возитесь?! – торопил Калиостро. – Найдите палки или срубите пару тонких деревьев вместо шестов…

Слуги нашли длинные палки, столкнули плот в воду и принялись толкать его импровизированными шестами к замку. В черной воде то и дело что-то плескалось, внезапно совсем рядом расходились круги, как будто кто-то подплыл поближе и нырнул, чтобы его не заметили…

Подплыв вплотную, они увидели каменные ступени, уходящие в воду от окованных железом дверей с большими кольцами вместо ручек. Джузеппе, словно одержимый, спрыгнул на ступени, взбежал к двери и, ухватившись за кольцо, потянул на себя. Дверь с трудом, но поддалась: раздался скрип, из черной щели пахнуло затхлостью и опасностью.

– Привяжите вожжами плот! – приказал Калиостро и вошел внутрь. Выполнив команду, слуги еле поспевали за хозяином. Они шли по каменному коридору, лунный свет через узкие окна-бойницы освещал дорогу. Слова Тома о том, что когда-то здесь была жестокая битва, подтверждались: то тут, то там лежали скелеты рыцарей в доспехах – кто-то проткнут копьем в щель под шлемом, кому-то короткий и толстый арбалетный болт пробил нагрудник… Встречались и скелеты животных – то ли крупных собак, то ли волков.

Полумертвые от страха слуги спешили за своим хозяином – деваться было некуда. В комнатах, которые они миновали, царил беспорядок: перевернутая мебель, скелеты, кое-где следы пожаров… Калиостро прошёл по коридорам, взбежал по каменной лестнице вверх и подошел в высоким и даже на вид тяжелым дубовым дверям. При его приближении они со скрипом распахнулись, и он оказался в огромном и высоком круглом зале. Вдоль стен тянулись полки, заставленные тысячами книг, посередине стоял большой круглый стол с придвинутыми стульями.

По сравнению с другими помещениями тут был порядок, казалось, что все происходящее в Черном замке не затрагивало библиотеку. Слуги остановились на лестнице у входа, а Джузеппе вышел на середину зала.

«Странно, – подумал он. – Здесь сухо, значит, есть крыша и нет окон… Но тогда почему здесь светло?».

Свет, казалось, исходил откуда-то из-за книг, расставленных рядами на высоких полках. Пахло то ли сушеными грибами, то ли древесной стружкой.

Неожиданно для самого себя, Калиостро воздел руки кверху и заговорил:

– Корнеус, фигото, арсениомо, вепро милис!

Он говорил так громко, что эхо раскатывалось по коридорам. Речь его была слугам непонятна и страшна каким-то грозным надрывом.

– Энсебио, коронаро, фигото, заинтеро!

Над книгами на полках началось еле заметное шевеление – оказалось, это летучие мыши расправляли свои костлявые перепончатые крылья. В один миг они взметнулись под потолок, подняв клубы пыли, и закружились, истошно пища. Калиостро вытянул руки перед собой, продолжая читать заклинания. Бесновавшаяся стая, спикировав с высоты, пролетела в дверь прямо над головами окаменевших слуг, ударяясь о стены, унеслась по коридору в глубь замка и, судя по далекому звону разбитого стекла, вылетела в окно. Снова стало тихо, лишь грозно продолжал звучать голос Калиостро.

– Апполинаро, междуколоммо, харито-мелинито!

Он смолк. Сгустилась мертвая тишина. И вдруг откуда-то сверху прямо на круглый стол посередине зала с шумом упала толстая книга в клочьях паутины, и небольшой матерчатый мешочек. Калиостро обессиленно опустился на стул с высокой спинкой, придвинул к себе увесистый том, вглядываясь в золотистое заглавие на обложке: «Практика переустройства веществ». Ему показалось, что надпись подсвечивается изнутри, но вникать в это он не стал – расстегнул маленький замочек, раскрыл тяжелый кожаный переплет и принялся листать толстые страницы, покрытые каллиграфически выведенными греческими буквами. Но неожиданно буквы на развороте ожили и, словно рой пчел, взлетели вперед, группируясь и приобретая вид волчьей морды. Со стороны казалось, что оскалившаяся хищная пасть угрожающе выдвинулась из страшной книги. Она была точь-в-точь похожа на алхимический символ королька антимония[8] – волка, способного растворять все металлы. Но зубы у нее были, как у настоящего матерого зверя – вмиг перегрызет горло!

Калиостро инстинктивно отклонился и закрылся ладонью, расставив веером пальцы. Камень перстня на мгновение вспыхнул красным, и волчья голова тут же рассыпалась обратно на буквы и втянулась обратно в страницы. Калиостро захлопнул книгу, схватил её и лежавший рядом мешочек и бросился к выходу. Слуги стояли ни живы, ни мертвы. Если бы Калиостро не толкнул их, проносясь мимо, наверное, так и остались бы, окаменело, на месте. Толчок вывел их из оцепенения, и они тоже бросились прочь из этого страшного места. Все трое бежали вниз, к плоту, а за спиной поднялся такой вой, что, казалось, там собралась сотня волков, опечаленных упущенной добычей…

Как они оказались возле повозки, Игнацио и Паоло даже не поняли – добежали на одном дыхании. Тем не менее вожжи они не потеряли.

– Что там было? – спросил Том, выдыхая винный запах. В руках он держал свой пистолет. – Я тут такого натерпелся… Волки вокруг выли, лошадь билась, я в одного выстрелил… А он превратился в голого бородатого мужика и на четвереньках убежал во-о-он туда…

– Ты бы посмотрел на то, что мы видели! – закричали в ответ Игнацио и Паоло.

– Запрягайте! – прервал их Калиостро. – Надо уносить ноги…

Глава 5

От атанора до костра инквизиции

Несколько дней Джузеппе читал опасную книгу. Впрочем, она уже не проявляла никакой опасности, как укрощенный зверь. И буквы, и страницы вели себя как обычно, хотя он обращался с ней настороженно, как с прирученным хищником, и был уверен, что, если толстый переплет откроет посторонний, зубастая пасть вцепится ему в горло. И, на всякий случай, водил по читаемым строчкам пальцем с подаренным перстнем.

Изучив практическое руководство, он перешел к опытам по трансмутации. Все было вроде бы так, как и в предыдущих попытках: в тусклом свете огня из атанора на стадии Альбедо[9] расплавленный свинец приобрел серебристый цвет «Луны»[10], а на Рубедо[11] налился желтизной «Солнца»[12]… Вроде бы так, да не так: когда Джузеппе разлил расплав в формы, желтизна не исчезла, и, охладив результат своих трудов, он вытряхнул на лабораторный стол блестящие золотые монеты! Он повторял опыт за опытом и каждый раз добивался успеха, который раньше всегда ускользал из рук… Сейчас ему все было понятно, он наизусть знал, что «Меркурий» – это ртуть, «Венера» – медь, «Марс» – железо, «Юпитер» – олово, «Сатурн» – свинец…

В полотняном мешочке оказался философский камень – он же магистерий, ребис, эликсир философов, красная тинктура. Выглядел заветный предмет всего алхимического сословия не как камень, а как песок с разноцветными песчинками, Джузеппе он напомнил поддельный эликсир мужской силы из толченого рога носорога, который он чуть не купил за большие деньги на базаре в Египте, благо, Али вовремя отговорил. Но данный порошок был подлинным: именно добавление нескольких крупиц в расплав свинца приводило к желаемому результату. Джузеппе только опасался, что магистерий закончится, и он опять окажется в тупике.

Конечно, лучше всего было бы делать его самому, но дело это непростое. Странствуя по Европе, Калиостро отыскал и купил несколько трактатов по интересующей его теме: «Великое искусство» Раймонда Луллия, «Алхимический свод» Альберта фон Больштедта, «Трансмутация металлов» Аристона Хадзиса и знал, что эликсир философов появляется «в результате соединения «короля» (философской серы) и «королевы» (философской ртути) в алхимический брак. Но соединить их может далеко не каждый делатель…

Впрочем, и того, что он имел, вполне хватало. Джузеппе разбогател и прославился, ему это нравилось. Теперь о нём писали газеты, его приглашали на балы и торжественные встречи, куда он приходил то с женой, то с Грацией, и никто его за это не осуждал. Фигура мага выходила за обычные рамки, и то, что для другого сочли бы совершенно недопустимым, применительно к нему воспринималось совсем иначе. Он мог больше не стараться придавать своим рассказам правдоподобие: все и так верили безоговорочно. И про необыкновенные путешествия, и про постижение тайных знаний, и про дружбу с великими людьми, и про тысячелетний возраст. Или делали вид, что верили. Во всяком случае, слушали Калиостро так, словно он знает и вот-вот расскажет секрет, как стать богатым и счастливым.

Собственно, так это и было: секрет он знал. Правда, рассказывать никому не собирался. Добытый в Черном замке мешочек с порошком философского камня лежал в надёжном английском сейфе, намертво встроенном в фундамент дома в тайнике подвала. Этот же подвал служил Калиостро лабораторией, где он превращал свинец в золото и делал из маленьких алмазов большие. Кроме ключа, постоянно висевшего у него на шее, сейф имел кодовый замок, код от которого Джузеппе не раскрыл бы никому даже под пытками.

Не обделены благами были и приближённые. Лоренца и Грация много времени проводили за выбором платьев и украшений, которых и без того уже было в избытке, питались изысканной пищей, брали уроки танцев у лучших хореографов и блистали красотой перед публикой на представлениях, устраиваемых Джузеппе для поддержания имиджа великого мага. Публика на таких представлениях была небольшой, зато исключительно из знатных семей, в домах которых они зачастую и проводились. Даже Том стал важной фигурой: через него передавали записки желающие получить аудиенцию у графа Калиостро, он же оглашал и результаты их рассмотрения. Записка могла попасть в руки графа с благосклонным комментарием и в удачное время, а могла и совсем потеряться, поэтому многие старались завоевать расположение «маленького большого человека».

Впрочем, высшей знати это правило не касалось, они общались с Калиостро лично, а Том лишь прислуживал: незримой тенью принимал у гостей верхнюю одежду, подавал коньяк в хрустальных бокалах на серебряном подносе и тут же исчезал. Игнацио и Паоло хоть и оставались в тени, но обижены тоже не были. Им даже нравилось быть подальше от глаз: всегда можно было выкроить время, чтобы украдкой выпить хорошего вина из хозяйских запасов и поспать на сене в конюшне. Пара лошадей и повозка были теперь собственностью Калиостро, а дом он почему-то покупать не стал. Это порой вызывало споры между слугами: Игнацио утверждал, что хозяин не собирается задерживаться в Англии надолго, а Паоло – что он просто не выбрал достойного жилья в Лондоне и вскоре купит огромный замок за городом.

В один из дней Калиостро устроил представление у себя дома, пригласив на него лишь членов четырёх знатных лондонских семей из тех, в которые был вхож: герцога Рассела, маркиза Солсбери, графа Джадсона и члена Палаты лордов сэра Фонтебло. Все они были приглашены с супругами. Для дам, в общем-то, в большей степени и устраивались такие представления. Они легче поддавались влиянию Калиостро, впоследствии навязывая свои впечатления и мужьям.

У входа гостей, как обычно, встречал Том – на этот раз в чалме с пером, белой куртке, красных шароварах, золоченых башмаках с загнутыми острыми носами и кривым кинжалом на поясе. Если хозяин хотел сразу же погрузить гостей в таинственную атмосферу египетских ночей, то ему это удалось. Супруги Калиостро принимали пришедших в большом зале, где были установлены четыре небольших квадратных стола на резных ножках – у каждого из которых стояло по два стула. На каждом столе имелась чернильница с пером, лежали чистые листы бумаги и пресс-папье из бронзы.

И граф, и Лоренца были в обтягивающих кожаных одеждах, придававших им отстраненный, неземной вид. На стенах были развешаны гобелены с изображениями египетских пирамид, сфинкса и прочей восточной экзотики.

В дальней половине зала из пола, словно столбы, торчали 13 узких, шириной в ладонь, но высоких, высотой с человеческий рост, зеркал, расположенных друг от друга в шахматном порядке и под разными углами, но при этом все вместе создавшие полукруг. В центре этого полукруга, скорее похожего на подкову, направленную открытой стороной к зрителям, стояла большая клетка. Формой она была похожа на египетскую пирамиду: высокая, четырехгранная, из вертикальных металлических прутьев, сходящихся в одну точку – в ней мог бы спокойно разместиться человек. Прутья, казалось, были золотыми.

Заинтригованные гости рассаживались за столы, с интересом осматриваясь и невольно погружаясь в таинственную атмосферу загадок и тайн.

Впрочем, ждать им пришлось недолго: все приглашённые были пунктуальны и прибыли почти одновременно.

Калиостро вышел в центр зала, между «подковой» из зеркал и столиками, сложил ладони в замок перед собой, словно собирался помолиться, и обратился к зрителям.

– Я пригласил вас сегодня, чтобы поделиться частицей тех таинственных знаний, с которыми я ознакомился во время своих путешествий по свету, в частности, по египетской пустыне, – заговорил он бархатным задушевным голосом. – Там мне довелось близко сойтись с одним из самых законспирированных обществ Востока – с солнцепоклонниками. Они сохранили древние знания со времен фараонов и используют их до сих пор. Одно из чудес, к которым они прибегают – общение со своими близкими, покинувшими земную обитель. Вы все тоскуете по родственникам, друзьям и знакомым, безвременно ушедшим от нас, вы желаете пообщаться с ними, сообщить о своих делах, о свадьбах детей, о рождении внуков или других важных семейных событиях. И наверняка хотели бы получить весточку от них.

Джузеппе обвёл взглядом присутствующих, сконцентрировавшись на мгновение на каждом из них.

– Я верно говорю? – спросил он, выдержав паузу.

– Верно! – закивали все.

– Но мы не можем узнать, как наши близкие хотели бы назвать своих внуков, или сказать нам что-то важное, что не успели… Сегодня у вас будет такая возможность. Вы сможете прямо сейчас написать на листах, которые лежат перед вами, самые сокровенные свои мысли, которые хотели бы передать усопшим. Но прошу учесть: письмо должно адресоваться лишь одной душе от каждой из семей. После этого я отправлю посланницу туда, куда обычно живым людям входа нет и откуда не возвращаются. Но моя посланница вернётся и привезет ответы!

Он несколько раз хлопнул в ладоши. В зал вошла женщина, одетая, как жрица храма Тутанхамона: в длинном белом хитоне с золоченой цепочкой вместо пояса, золоченый обруч охватывал распущенные по плечам волосы цвета воронова крыла, лицо скрывала золотая маска. В руках она держала тонкую зажжённую свечу тоже золотистого цвета. Она медленно проплыла к клетке, вошла в открытую дверцу, опустилась на колени лицом к гостям и склонила голову. Том тут же подбежал, закрыл дверцу, задвинул засов и повесил внушительного вида замок.

– У вас есть время написать письма, только пока горит свеча в руках посланницы! – объявил Калиостро. – После этого в комнате станет темно: чудеса на свету не творятся…

Все присутствовавшие обратили сейчас же внимание на окна. У стены уже стоял Игнацио в готовности закрыть тяжёлые чёрные шторы из плотной материи, свисавшие до самого пола.

– Не смею вас больше отвлекать! – сказал Калиостро. – И не забудьте поставить подписи под посланиями! Поторопитесь, свеча горит быстро.

Он отошёл в сторону, и в комнате наступила тишина.

Но вскоре тишину наполнил торопливый шёпот: семейные пары совещались, что и кому написать. Через несколько минут жрица поставила остаток свечи в застывшие капли воска на полу, и вскоре пламя погасло. В тот же миг Игнацио потянул верёвку, и шторы закрылись. Воцарилась кромешная тьма.

Но в следующую секунду ярко вспыхнуло пламя в руках у Калиостро, и в полумраке все увидели в его руках зажженную свечу, точно такую же, как до этого была у женщины в золотой маске. Джузеппе молча прошёл между столами, собрал сложенные пополам записки и сквозь прутья передал их посланнице, отражение которой множилось в окружающих зеркалах и, казалось, кружилось внутри зеркальной «подковы», множась на десятки изображений, то распадавшихся, то снова сливавшихся вместе.

– Кас, глобэс, киркос! – грозным, чужим голосом торжественно произнес Калиостро. Свеча в его руках погасла, и страшный нечеловеческий голос продолжал звучать в темноте.

– Гилэс, монте, суртэ! Эренца, готовно, молотило!

Шторы шумно разъехались, и яркий дневной свет ударил в успевшие привыкнуть к полумраку глаза гостей. Джузеппе стоял неподвижно, воздев руки кверху, но присутствующие изумленно смотрели на клетку: она была пуста! Внушительный замок висел на дверце, остаток свечи согнулся, и струйка белого дыма потянулась вверх, но женщины в клетке не было!

– Посланница уже в пути, путешествие займет несколько дней. Ответы я вам пришлю! – сообщил Калиостро очень уставшим голосом. Гости ошарашенно молчали.

– А сейчас прошу покорнейше меня простить, но силы покидают меня, мне нужно принять эликсир. Моя жена проводит вас.

– Не беспокойтесь! – ответил герцог Рассел. – Идите отдыхать. Мы благодарны вам за предоставленную возможность.

– Да, да, конечно! – закивали остальные.

Леди Солсбери смахнула платочком слезу. Все поднялись с мест и двинулись к выходу.

Проводив гостей, Лоренца вернулась в дом. Джузеппе сидел за столом и читал записки. Она молча ждала, зная, что нельзя отвлекать мужа в такие моменты. Наконец, Джузеппе оторвался от чтения и посмотрел на неё.

– Прикажи слугам собирать вещи! – сказал он. – Послезавтра мы уезжаем.

Подготовка к отъезду близилась к завершению. Часть вещей из запасов Лоренцы и Марии была продана, остальные – уложены в плетёные корзины, составленные в ожидании погрузки на полу у входа. Атанор был разобран и вместе с другим наиболее ценным лабораторным оборудованием упакован в большой деревянный ящик. Одной повозки теперь было явно не достаточно, и Калиостро отправил слуг на поиск для покупки ещё пары хороших лошадей и кибитки для багажа. Сам же, сидя за столом, перебирал бумаги с записями. Одни он аккуратно укладывал в картонную коробку, другие бросал в разожжённый специально для этого камин.

Своим близким и особо доверенным знакомым Калиостро сказал, что он приглашен в Россию собратьями по масонской ложе.

Санкт-Петербург

В России оказалось холодно. Гораздо холоднее, чем предполагал Джузеппе. Сырость и порывистый, пронизывающий, казалось, до самых костей ветер заставляли кутаться в одежду и вызывали желание поскорее вернуться в дом при каждом выходе на улицу. Зато приём «братьями» по масонской ложе был настолько тёплым, что с лихвой компенсировал ненастную погоду. Никаких документов о принадлежности к масонству у Калиостро, естественно, не было, но он знал тайные знаки ложи – особенности рукопожатий, приветствий и некоторых ритуалов. Этого было вполне достаточно.

Гостей поселили в доме генерал-поручика Миллера, а благодаря помощи Ивана Перфильевича Елагина, великого мастера масонской ложи Петербурга, вскоре уже и сам светлейший князь Потёмкин беседовал с Калиостро как с равным. Женщины же и вовсе его боготворили. Слух о том, что красавица Лоренца старше своего мужа, а выглядит так лишь благодаря изобретённому им эликсиру, разлетался по столице быстрее холодного ветра. И потянулись к Калиостро люди: кто в надежде омолодиться, кто – излечиться от давней хвори, кто – приумножить богатство, а кто и просто поглазеть на заезжее диво.

Запестрели сообщениями «Бульварные вести»:

«Калиострос, иностранец с женою, в очередной раз показал производимые им чудеса: увеличил рубин в перстне у генерала Бибикова на одиннадцать каратов. А у княгини Волконской вылечил больной жемчуг и, кроме того, изничтожил внутри его пузырек воздуха»;

«Гишпанский полковник Калиострос назвал барону фон Бергману цифры удачливого номера, через которые оный выиграл в лотерею свыше ста тысяч рублей»;

«Известный целитель Калиострос вывел камер-фрейлине Головиной из медальона тень ее покойного мужа, и тот с ней говорил и брал ее за руку».

«Очередное чудо, совершенное иностранцем: граф Калиостор оживил скульптуру молодой девушки, в которую был безответно влюблен юный барон Н. Теперь счастливые молодые готовятся к свадьбе…»

«Вчера, во дворе дома его превосходительства г. гофмейстера, сенатора и кавалера Ивана Перфильевича Елагина граф Калиострос провел сеанс необыкновенных чудес: на глазах присутствующих он обезглавил нескольких голубей, которые после этого как ни в чем не бывало взлетели в небо и присоединились к своим сородичам. При этом все желающие могли потрогать отрубленные головы птиц…»

«Новое чудесное представление дал Калиостро: его ассистентка, запертая на замок в золотую клетку, бесследно исчезла из таковой, хотя запертый замок остался висеть на дверце… Кто-то считает, что иностранец показывает обыкновенные фокусы, но многие склоняются к тому, что гость действительно обладает магической силой. Рассказы его слуг подтверждают тысячелетний возраст Калиостро, которого он достиг благодаря сверхъестественным снадобьям…»

Со славой, однако, пришла и зависть. Первыми забеспокоились врачи, у которых Джузеппе отбил богатых клиентов. От них злой шёпот, как снежный ком, постепенно набирая силу и превращаясь в лавину, пополз по головам знатных особ. И вот уже лейб-медик императрицы Екатерины Роджерсон стал повсюду кричать, что граф Калиостро – шарлатан и жулик.

Тогда Джузеппе предложил такое соревнование: каждый из врачей приготовит свой яд и даст сопернику отведать пилюлю. Проглотив пилюлю, следовало приготовить противоядие. Выживет сильнейший.

Роджерсон не на шутку испугался и отказался встречаться с Калиостро, при этом наговорив императрице что-то такое невероятно ужасное, что она не только отказалась принять графа, но даже распорядилась удалить его за границу империи. Хотя придворные шептались между собой, что истинная причина в другом: матушка Екатерина смекнула, что ее фаворит князь Потёмкин увлечен вовсе не тайными науками, а прелестями госпожи Лоренцы.

Так или иначе, но вскоре газеты сообщили следующее:

Газета «Санкт-петербургские ведомости» от 1 октября 1779 года:

«Отбывает за границу господин граф Калиостро, гишпанский полковник, живущий на Дворцовой набережной в доме генерал-поручика Миллера».

Газета «Санкт-петербургские ведомости» от 15 октября 1779 года:

«Нормандец, испанский поверенный в делах при здешнем Императорском дворе уведомляет через сие почтеннейшую публику, что иностранец, назвавшийся в здешних Российских и Немецких ведомостях графом Калиостросом и полковником в службе Его Величества Короля Испанского, неизвестен в Испании ни под каким титулом и ни в каком не только полковничьем, ниже другом каком чину. Он, имея о сём точные и достоверные известия, предостерегает публику, дабы она не могла быть обманута через помянутое название».

Отъезд Калиостро из Санкт-Петербурга был если не поспешным, то быстрым. При этом он забыл свою клетку, из которой много раз, вызывая изумление публики, исчезала его ассистентка. По городу тут же поползли слухи, что в ней имеется потайной люк, который и являлся способом ее исчезновения. Окончательно дезавуировал графа вердикт императрицы Екатерины о том, что это самый обычный мошенник. В городском театре даже долгое время шла пьеса «Обманщик» о заезжем иностранце, бессовестно обманывающем публику, сочинительство которой приписали Екатерине Великой.

Когда эти вести доходили до путешествующего по Европе графа Калиостро, он их вяло опровергал, но в душе был очень рад, что вовремя унес ноги из России. Побывав в нескольких странах, он вернулся на родину и осел в Риме.

Рим

Джузеппе вел дневник своих похождений и каждый день вписывал в него новые строчки. Однажды, когда он занимался этим делом, тихие неуверенные шаги в коридоре привлекли его внимание. Они периодически прерывались, словно кто-то посторонний, не знакомый с расположением комнат, зашёл с улицы, и ищет хозяев, останавливаясь для раздумья перед каждой дверью. Калиостро насторожился. Намереваясь посмотреть, кто там ходит, он встал из-за стола. В этот момент в дверном проёме возникла высокая фигура в тёмной одежде.

– Альтотас?! – не сдержал удивления Джузеппе.

– Узнал?! Дверь была открыта и никого нет… Так что я без приглашения.

– Ты почти не изменился.

– Зато ты изменился! И на «ты» раньше меня не называл… Я присяду?

Не дожидаясь ответа, Альтотас подошёл, отодвинул стул и сел. Джузеппе вернулся за стол на своё место.

– Считаешь, я должен быть тебе рад после того, как ты меня обманул с доходным домом?!

Ответить Альтотас не успел – в комнату вошла Лоренца.

– О, Алессандро, у тебя гость, извини!

Сидевший к ней спиной Альтотас обернулся. Лоренца, конечно же, его узнала, но виду не подала.

– Добрый день, сэр! – поздоровалась она с гостем, как подобает истинной леди.

Тот лишь кивнул в ответ, даже не привстав.

– Ничего, дорогая, ты совсем не помешала! – сказал Калиостро, скрестив средний и указательный пальцы на левой руке. – Будь добра, принеси нам, пожалуйста, кофе.

– Я помню, что вы не употребляете спиртного, – обратился он тут же к Альтотасу. – Поэтому не предлагаю. Но от кофе, надеюсь, не откажетесь?!

– Не откажусь.

– Сделай нам покрепче, – попросил жену Джузеппе.

Лоренца кивнула и удалилась.

– Слухи о твоей успешности достигли даже моей скромной персоны, – сказал Альтотас. – Правда, в России тебя все-таки раскусили!

– У каждого человека есть недоброжелатели, – отмахнулся хозяин. – Особенно, если человек привлекает к себе внимание!

– Да, это так. Но ты ведь понимаешь, что без меня у тебя не было бы ни славы, ни богатства, ни внимания окружающих? Это ведь все благодаря мне! Я тебя сделал таким!

Джузеппе усмехнулся.

– Учитель жаждет благодарности от ученика?

– Не смейся! – Альтотас хлопнул ладонью по столу. – Да, я считаю, что заслужил благодарность!

– Ничего ты не заслужил! Всего, что имею, я добился сам. А чего добился ты? Ты пришёл к бывшему ученику, которого так мерзко обманул, и просишь благодарности?

– Ты не понял, Джузеппе! – повысил голос Альтотас. – Или как тебя теперь… Граф Калиостро? Я не прошу, я требую!

– Вот как?! Чего же ты требуешь?

– Положенной мне доли в твоем богатстве!

– Ты серьёзно рассчитываешь, что я буду тебе платить?!

– Конечно! У тебя нет выхода: не заплатишь – все узнают о твоих делишках и фальшивом графстве!

– Не ожидал такого! – сказал Калиостро. – Я должен подумать.

– Только не надейся, что сможешь меня обмануть! Я ведь знаю все твои проделки, буду проверять и деньги, и документы, и векселя… Лучше отдай сразу и не зли меня!

– Я должен подумать, – повторил Джузеппе.

– Ладно, – кивнул Альтотас. – Пока пьём кофе – и думай. Больше времени я тебе не дам, иначе ты, как ящерица, оборвешь свой хвост и спрячешься в щель…

Вошла Лоренца с двумя чашками на подносе и порезанным сыром в тарелке. Комнату наполнил терпкий аромат кофе.

– Спасибо! – поблагодарил жену Калиостро.

Лоренца составила угощение на стол и бесшумно исчезла.

– Я, пожалуй, знаю, как тебя отблагодарить, – задумчиво произнёс Джузеппе, пригубив кофе.

Альтотас тоже отхлебнул из поставленной перед ним чашки.

– Вкусный кофе, – похвалил он. – Только не надейся расплатиться со мной этим скромным угощением.

– Нет конечно! – заверил Калиостро. – Есть у меня для тебя кое-что другое… Думаю, тебе понравится…

Альтотас сделал большой глоток и поставил чашку.

– С нетерпением жду предложений! – ответил он. – Но кофе и время заканчиваются, а ничего конкретного ты мне так и не…

Не окончив фразу, Альтотас качнулся, словно пьяный, уронил голову на грудь и повалился на стол.

Тут же вошла Лоренца – похоже, она ждала за дверью.

– Молодец! – похвалил её муж. – Отправь Тома к моему другу синьору Потеблуччи, пусть пришлет пару стражников для задержания крупного афериста, который обманул меня еще при покупке дома, а теперь пытался шантажировать всякими выдумками. Только быстро!

– Не волнуйся, – спокойно ответила жена. – Я уже послала Тома. А этот проспит часа два, не меньше – когда ты мне сделал знак, я не пожалела снотворного…

– Не зря я тебя учил, – криво усмехнулся Джузеппе. – Это масонский знак, сигнал опасности. А мошенник Альтотас пускай теперь ответит за мошенничество и шантаж!

Обвинение одного человека другим вызывает ответные обвинения контрагента. Джузеппе надеялся, что его известность и твердое положение в обществе защитят от встречных наветов Альтотаса. Но на первом же допросе в магистрате Альтотас отошел от темы мошенничества с доходным домом и заявил, что лже-граф Калиостро – масон и чернокнижник, который тайно изготавливает золото. Это изменило дело коренным образом: расследование по таким делам вела инквизиция!

Они пришли после обеда – люди, похожие на стаю воронья: в чёрных плащах с пелеринами и капюшонами. Их было семеро. С ними столько же солдат в блестящих стальных шлемах, стальных нагрудниках, с угрожающе блестящими острыми стальными наконечниками копий и висящими на поясах тяжелыми стальными тесаками, немилосердно колотящими по ногам. Может быть, поэтому стражники имели угрюмый и недовольный вид, который, собственно, полагался им по должности. А может, их специально отбирали из числа обиженных и недовольных, которые ненавидят всех тех, у кого жизнь, по их примитивному мнению, удалась…

Без спросу черно-стальная стая набилась в дом Калиостро, словно вороны, слетевшиеся на свалку для богатой трапезы. Джузеппе только и успел спрятать в стол бумаги с записями, над которыми работал.

Вожаком в этой чёрной стае был ворон белый – старший инквизитор, облачённый в белую тунику с пелериной и капюшоном, кожаный пояс с чётками, и белый скапулярий. Высокий, с крючковатым, похожим на клюв, носом и непроницаемым лицом, он был особенно похож на хищную птицу.

– Сеньор Бальсамо! – произнёс он. – Вы обвиняетесь в чернокнижничестве! Мы уполномочены провести у вас обыск!

Калиостро догадался сразу, что перед ним представители Святой инквизиции, но на всякий случай спросил:

– Кто вы? Прошу представиться!

– Святая инквизиция, отец Скампио! – «Белый ворон» поднял сжатую в кулак левую руку. На мизинце был серебряный перстень с изображением собаки, несущей в пасти горящий факел.

«Псы Господни[13], – понял Калиостро. – Из этого ордена выбирают монахов на должности высших инквизиторов. Они и руководят всеми расследованиями»…

Он почти физически ощутил исходившую от Скампио опасность, казалось, даже почувствовал запах сырой могильной земли, и на всякий случай спрятал руку со своим перстнем за спину. Перстень был холодным и не излучал обычных волн уверенности и спокойствия. Очевидно, сила была не на его стороне…

– Кто обвиняет меня в чернокнижничестве? – спросил Калиостро.

– Мы не обязаны этого говорить!

– Но я учёный, у меня есть документ, удостоверенный Его Святейшеством Папой римским! – пошёл ва-банк Джузеппе, жалея, что не изготовил такую бумагу заранее, и надеясь лишь на обычную удачу. – Он дает право на научные опыты, которые не имеют ничего общего с чернокнижничеством!

– Тогда предъявите его немедленно!

– Надо поискать в моих бумагах… Подождите буквально минутку!

Джузеппе сделал два шага в направлении соседней комнаты…

– Остановитесь! – строго приказал инквизитор. – Мы знаем, как искусно вы умеете подделывать документы и как ловко выпутываетесь, когда вас изобличают! Но нас вам провести не удастся! Каждая такая попытка лишь усугубит ваше положение. Лучше покайтесь!

– Это поклёп! – сказал Джузеппе, и голос его дрогнул. – Не я обманываю вас, а тот, кто оклеветал меня. Я догадываюсь, что это сделал злой завистник, мошенник Альтотас!

– Братья! – обратился старший инквизитор к подчинённым, – не будем терять время! Приступайте!

Вскоре в залу привели и всех остальных обитателей дома: Лоренцу, Грацию и троих слуг. Их поставили в ряд у стены и приказали молчать. Ослушаться никто не посмел.

– В подвале я нашёл дьявольскую печь! – сообщил своему старшему один из инквизиторов и положил у его ног трубу атанора.

– Всё подозрительное приносите сюда! – приказал тот. – Мы приобщим вещественные доказательства к материалам дела!

Куча изъятого быстро росла: старинные книги в потёртых кожаных переплётах, найденные в столе записи с алхимическими символами, сделанные его рукой, приборы и реактивы… Даже малая часть из этих вещей могла привести Джузеппе на костёр инквизиции.

– Вот еще важное доказательство! – невысокий плотный инквизитор положил на стол два увесистых мешочка с золотыми монетами.

– Что это, Бернардо? – заинтересовался старший инквизитор.

Он наклонился, взял несколько монет в ладонь и внимательно их рассмотрел. Все монеты были 1745 года чеканки, с надписью «LIMA» под четким профилем короля.

– Это английские гинеи, – пояснил Бернардо.

– Я вижу, что гинеи. Но что в них подозрительного?

– Им почти полвека, а выглядят они как новые, как будто их только вчера отчеканили.

– Да, это так, – согласился Скопио. – Где их нашли?

– В одной из корзин, среди женских вещей.

– Там есть ещё?

– Нет, это всё.

– Забирайте всех! – старший инквизитор показал пальцем на подавленных обитателей дома, печально ожидавших у стены своей участи. – И погрузите доказательства. Все доставим к нам, там и будем разбираться!

Их вели пешком по знакомым улицам, только теперь вокруг шли стражники с копьями наперевес, как будто отделяющие арестованных от прошлой свободной жизни. Вокруг вооруженных солдат зловещим черным кольцом двигались инквизиторы. Окруженные двойным кольцом арестанты вовсе не были похожи на опасных преступников. Впереди шел Калиостро в халате и тапочках, за ним Лоренца и Грация, потом слуги. Все были в домашней одежде – им не дали времени привести себя в порядок, а Грация даже шла босиком, осторожно ступая по холодной мостовой. Сзади грохотала по булыжнику нагруженная вещественными доказательствами телега, в которой сидел один стражник, отгоняя тупым концом копья толпу зевак, которая с улюлюканьем и криками сопровождала скорбную процессию.

– Попались, проклятые колдуны!

– На костер их!

– Карлика повесить на Башне Слёз!

– Карлика на костёр!

В них кидали камни и клочья грязи, собравшаяся вокруг толпа излучала звериную ненависть.

– Четвертовать чернокнижников!

– Карлика разрубить на куски!

Том съежился и стал еще меньше.

– Что я им сделал? За что?!

Этот путь унижения и позора казался бесконечным, наконец, их доставили в мрачное здание, похожее на то, которое маленький Джузеппе обходил стороной в Палермо. Только оно больше походило на крепость благодаря пыточной башне, которую в народе, не без основания, называли Башней Слёз.

Понукаемые резкими командами, арестованные поднимались по каменным, изрядно стёртым за несколько веков ступеням. Лестница была крутой, с одной стороны цветные витражи, изображающие картины мук нераскаявшихся грешников, с другой обычные зарешёченные окна.

– За что такая ненависть? – улучив момент, шепнул Том хозяину, когда они оказались рядом. – Толпа была готова нас растерзать! Особенно меня…

– Люди, в большинстве своем, злы, глупы и завистливы. А вымещать злобу безопасней на слабых и попавших в беду, – нехотя отозвался Калиостро. – Если бы ты был двухметровым богатырем, они бы выбрали другую мишень!

– Не разговаривать! – тут же последовал окрик конвоира, подкреплённый оплеухой, отвешенной почему-то Тому. Карлик печально вздохнул: объяснение, данное хозяином, наглядно подтверждалось…

Некоторое время арестованных держали в коридоре. Они сидели на холодном полу, стены, сложенные из крупного, плохо отесанного камня подавляли и наводили на тяжелые мысли. Воздух был застоявшийся и спертый, дышалось тяжело. Вдобавок в здешней атмосфере был растворен страх, который наглядно подтвердился донесшимся откуда-то жутким криком. Невозможно было разобрать – мужской или женский, настолько голос был искажён болью и ужасом. Крик то затихал, то возникал с новой силой, раскатываясь эхом по каменным лабиринтам. Тупые лица двух стороживших их солдат были невозмутимы – очевидно, они привыкли к таким звукам.

– Кто это? – всполошился Игнацио. – Кто кричит, а? Почему он так кричит?

Никто ему не ответил. А вскоре крик прекратился. В тревожном ожидании прошёл час, может больше – отследить время в таких условиях было трудно. Чтобы отвлечься, Том рассматривал стену. В замке Локвуд маленькие люди по вечерам рассказывали друг другу всяческие были и небылицы из собственной жизни или, что бывало чаще, пересказывали истории, подслушанные в разговорах хозяев. Коротышка Джон однажды припомнил, как некий барон, заключенный в крепость, ложкой расчистил швы между камнями, разобрал стену и бежал через пролом. Еще тогда эта байка показалась неправдоподобной. Сейчас он убедился в справедливости своих сомнений: здесь швов не было – камни плотно примыкали друг к другу. Да и вообще, вынуть огромный камень вряд ли под силу даже очень сильному человеку…

Наконец, вытирая жирный рот платком, появился отец Скопио с каким-то зловещего вида горбуном в черном одеянии и, благостно улыбаясь, сказал:

– Сейчас я покажу то, что вам необходимо знать с самого начала. Прошу пройти за мной!

Отказаться от этого любезного предложения было невозможно: замешкавшегося было Паоло стражник больно уколол копьем в ягодицу.

– Чёрт! – вскрикнул слуга. – Я не могу на ногу наступить!

Но повторно нацеленное копье его исцелило, и он быстро догнал остальных. Всех завели в небольшую комнату, где явно недоставало воздуха.

– Это «Железная дева», – объявил Белый ворон, показывая на гигантскую, выше среднего человеческого роста, металлическую фигуру, изображающая толстую женщину с искаженным лицом. – Жакоб, покажи…

Горбун потянул какой-то рычаг и фигура раскрылась. Изнутри в ней со всех сторон торчали десятки острых стальных шипов.

– Внутрь мы ставим нераскаявшегося грешника и закрываем его там!

Жакоб продемонстрировал, как это делается: створки медленно сомкнулись. Все с содроганием представили, как хищные шипы вонзаются в человеческую плоть. Паоло даже застонал, он был близок к обмороку.

– Перейдем в следующую комнату, прежним увещевающим тоном произнес Белый ворон.

Во второй пыточной имелось окошко, и от прохладного воздуха Паоло пришел в себя. Посередине стояла дыба – грубое ложе, на обоих концах которого имелись деревянные валики с ременными петлями и намотанными верёвками.

– Принцип действия прост, – доброжелательно пояснил старший инквизитор. – Грешника привязывают за руки и за ноги, потом крутят эти ведущие к истине штурвалы…

Он указал на деревянные колеса с торчащими по окружности ручками, которые действительно напоминали корабельные штурвалы.

– Верёвки натягиваются в противоположных направлениях, растягивая грешника… Таким образом ваш карлик сможет подрасти!

– Почему опять я? – упавшим голосом спросил Том. – Я и не хочу расти!

– Замолчи, тебя не спрашивают! – зашипел горбун, который был не намного выше его.

– Мой бог! – простонал Игнацио. – Несчастного разорвет пополам…

– Не поминай Господа всуе! – прикрикнул отец Скопио. – Пойдем дальше!

Их вели по узкому коридору с затхлыми запахами крови и смерти, заводили в пыточные с устрашающими приспособлениями и инструментами, один вид которых внушал ужас. При виде железной маски с вытаращенными глазами и воронкой для заливания воды во рту Паоло все-таки упал в обморок, но Жакоб привычно привел его в чувство пощечинами с двух рук.

– Но зачем вы нам это показываете? – дрожащим голосом спросил слуга. – Мы не собираемся ничего скрывать!

– Это хорошо, – кивнул Белый ворон. – Возможно, вам удастся избежать близкого знакомства с этими приспособлениями! Иди со мной! И ты тоже!

Он указал на Игнацио. Но слуги не могли пошевелиться.

– Забирай их, Жакоб!

Горбун достал плетку.

– Выходите!

На подкашивающихся ногах слуги побрели к выходу. Старший инквизитор, подойдя к двери, остановился и обвёл взглядом оставшихся.

– Ты! – показал пальцем на Грацию. – Тоже иди с нами!

Она с обреченным видом двинулась следом. В коридоре стражники вновь наставили на арестованных копья и куда-то повели. Потом увели Калиостро и Лоренцу. Том остался один. А вскоре пришли и за ним.

В большой комнате, куда его привели, было довольно светло, и дышалось здесь намного легче. За столом, покрытым красной скатертью, сидел отец Скопио. Сбоку, за маленьким столиком попроще, расположился писарь с пером и бумагой наготове. Перед ними стоял Игнацио.

– Посторонись! – приказал ему старший инквизитор.

Игнацио сделал шаг в сторону и стал у стены. Напротив, спиной к противоположной стене, стражник поставил Тома. Отец Скопио устремил на него прожигающий взгляд.

– Расскажи, как твой хозяин изготавливал деньги!

– То мне не ведомо, преподобный отец, – смиренно преклонив голову, ответил Том.

– Ты не можешь этого не знать! Нам известно, что ты был наиболее близок к хозяину и он доверял тебе больше, чем остальным!

– Может, хозяин и доверял больше, чем этому, – Том презрительно кивнул в сторону Игнацио. – Потому что я не пьянствовал и никогда не лез в его дела. Что мне приказывали, то я исполнял, и всё. Иногда он давал мне немного денег и посылал на рынок за покупками… А изготавливать деньги… Не думаю, что это возможно!

– Меня не интересует, что ты думаешь! – повысил голос старший инквизитор. – Лучше подумай над тем, поможет ли дыба тебе подрасти?

Том молчал.

– Ты! – старший инквизитор ткнул пальцем в Игнацио. – Повтори ему в глаза, что ты говорил!

– Он знал больше всех нас! – быстро пролепетал Игнацио. – Я видел, как он помогал хозяину переносить золотые монеты из подвала в дом. И всякие дьявольские порошки он ездил покупать вместе с хозяином…

Отец Скопио поднялся со стула, упёрся в стол пальцами, словно ворон, приготовившийся вцепиться когтями в беззащитного воробья. Серебряный перстень на мизинце тускло поблескивал, отражая проникающие в зарешеченное окошко лучи заходящего солнца.

– Ну, что ты теперь скажешь, карлик? Подумай хорошенько, прежде чем ответить!

– Эх, – вздохнул Том. – Тяжела жизнь маленького человека, да еще и коротка…

– Почему он смотрит на меня? – не выдержал Игнацио. – Он так смотрит… Он сам как… как…

– Замолчи! – брезгливо скривился Белый ворон. – Стража! Уведите карлика, займемся им завтра!

Стоявший у двери стражник схватил Тома под руку, вытащил в коридор, почти волоком поволок по выщербленным каменным плитам и, распахнув очередную тяжелую дверь, буквально забросил его в пыточную, ту самую, где посередине стояла дыба.

Том упал и сильно ударился, у него даже в голове помутилось.

– За что мне все это?! – вскричал он. – Ну, что я сделал плохого всем вам?!

Но ему никто не собирался отвечать. Снова хлопнула дверь, лязгнул засов, и удаляющиеся шаги конвоира стихли. Но в углу комнаты, за дыбой, что-то зашевелилось.

– Кто здесь?! – настороженно спросил он.

– Том, это я!

Заплаканная Грация бросилась к нему, обняла, помогла подняться.

– А где другие? – спросил Том.

– Не знаю. Я видела только Лоренцу.

– Странно. Я знаю, что Игнацио даёт показания против хозяина… Но где остальные?

– Наверное, сюда возвращают только тех, кто не признался, – предположила Грация. – Лоренца сделала то же, что Игнацио – нас допрашивали вместе. Она говорила так много и быстро, что писарь попросил перерыв, потому что не успевал записывать. Говорила, что муж давно занимается алхимией и смог получить философский камень.

– А хозяин? Ты видела хозяина? Что с ним?

– Нет. Только на столе лежали его вещи: несколько монет, гребешок для волос, носовой платок, маленькая книжица… В общем, всё, что он носил в карманах. И ещё там лежал его перстень. А он ведь никогда его не снимал… Может, его уже убили?!

Грация всхлипнула.

– Не реви! Наверное, просто у него забрали всё, что было.

– Но нас ведь не обыскивали!

– Слугам нечего носить в карманах. У меня никогда не было ни перстней, ни монет…

– Может и так, – согласилась она.

Том встал, осмотрелся, подошел к небольшому окошку, перегороженному посередине вертикальным железным прутом, выглянул наружу.

– Солнце заходит, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Оно красное, значит, завтра будет ветер…

– Завтра нам придется испытать на себе пыточные приспособления, которые нам показывали! – тяжело вздохнула Грация.

– До земли метров восемь, – сказал карлик, высунув голову наружу. И тут же воскликнул:

– А ну-ка, иди сюда!

– Что такое? – подбежала Грация.

– Я просунул голову, значит, и сам пролезу! Попробуй, думаю, и ты сможешь! Этот прут должен помешать вылезти обычному человеку. На карлика и худенькую гибкую женщину он не рассчитан!

Грация примерилась.

– Пожалуй, ты прав! Я смогу протиснуться… Но здесь высоко, мы разобьемся!

Том засмеялся. Маленький испуганный человечек исчез, перед Грацией стоял бывший шут – острый на язык весельчак и балагур.

– У нас есть веревки!

– Откуда?!

– Они приготовлены специально для нас: на дыбе! Надо только их отрезать!

– Какой ты молодец, я тебя вознагражу! – обрадованно воскликнула Грация и полезла куда-то под юбку.

– Что ты делаешь?! – встревоженно воскликнул карлик.

– Не то, что ты думаешь! – успокоила она его. – Когда мы выберемся, я вознагражу тебя поцелуем! А сейчас…

Она продолжала шарить под юбкой, озабоченно поясняя:

– Я пришила в укромном месте потайной карман. Ага, вот… Смотри! Это Джузеппе мне подарил, когда еще мы были детьми.

На ее ладони лежал нож с перламутровой рукояткой и изображением солнца, испускающего во все стороны косматые изломанные лучи.

– Ух ты!

– Тут еще и вилочка есть – оцени…

– Вилочка нам пока не понадобится! Давай, за работу!

Веревок оказалось больше, чем можно было ожидать: и для горизонтального растягивания, и для вертикального, когда веревка продевается в кольцо на потолке…

Они срезали все и связали куски между собой.

– Хватит? – спросила Грация.

– Узнаем, когда спустимся, – сказал Том. – Другого выхода нет. Когда-то я прыгнул с двухметровой стены и остался цел… Давай подождем, пока все заснут. Хотя, похоже, что с улицы нас никто не охраняет!

И действительно, шагов стражи они не слышали. Да и ничьих шагов вообще – по ночам добропорядочные люди не шляются по улицам…

Они стали ждать. Как всегда во время ожидания время тянулось медленно.

– О чем ты думал сегодня утром? – вдруг спросила Грация.

Том помолчал.

– Хотел занять у Паоло несколько монет и заказать себе новые башмаки, в моих уже протерлась подошва… И дожидался обеда: Лоренца обещала приготовить свои замечательные каннеллони с мясным фаршем…

Он тяжело вздохнул. Грация тоже ответила таким же вздохом – будто эхо вернулось.

– А я должна была сходить на рынок за мясом для этих каннеллони. А вечером с Джузеппе отправиться на обед к сеньору Манчини… Обычные желания обычной женщины. Но жизнь страшно изменилась, и теперь мы мечтаем избежать мучительной смерти и думаем о том, чтобы благополучно спуститься и скрыться от инквизиции…

– И мы это сделаем! – уверенно сказал Том. – Можешь не сомневаться! Кстати, нам, пожалуй, пора!

Из окна тянуло свежим прохладным воздухом. На черном небосводе горели мириады ярких звезд. Это были знаки жизни, противоречащей страшной и затхлой атмосфере пыточной камеры итальянской инквизиции. Они привязали веревку к железному пруту и сбросили свободный конец вниз. Том выглянул, всматриваясь в темноту.

– По-моему, достала до земли, – уверенно сказал он, хотя вряд ли мог рассмотреть, так ли это. Но Грацию уверенный тон подбодрил.

– Я пойду первой, – сказала она. – Если застряну, ты меня подтолкнешь.

– Хорошо, – кивнул Том и неожиданно спросил:

– Ты сможешь зарезать человека?

Грация покачала головой.

– Не знаю. Скорее нет, чем да.

– Тогда отдай мне нож.

– Зачем?

– Мы не знаем, что встретится внизу…

– Ну ладно, возьми! А ты сможешь это сделать?

Карлик набрал полную грудь воздуха и привстал на носки.

– Том Эртон беспощаден к врагам! Я перережу ему горло от уха до уха!

Он хотел казаться большим и грозным, но выглядел комично, и Грация даже слегка улыбнулась, хотя сейчас ей было не до веселья.

– По-моему, Том Эртон большой хвастун!

Грация вылезла на подоконник, просунула руки между толстой стеной и железным прутом, схватилась за веревку и принялась протискивать голову… Это ей удалось, хотя и не сразу, левое ухо она ободрала о шершавый камень до крови. Извиваясь, как змея, она пыталась пролезть в узкую щель. Гибкое тело проходило, хотя и с трудом. Но, когда оставалось преодолеть буквально несколько сантиметров, она застряла. Выдохнула воздух, уменьшая объем грудной клетки, изогнулась, дернулась раз, другой – безуспешно!

– Ну, что ты стоишь, – сдерживая приступ паники, выговорила она. – Подтолкни меня!

Том замешкался, потом взялся за ее холодные ступни.

– Да не так! Толкай в задницу!

Поколебавшись, карлик все же решился на такую вольность. Через несколько минут Грация, ободрав плечи, протиснулась на волю и скользнула по веревке вниз. Спускаться было нетрудно: сильным рукам помогали ноги, находящие многочисленные углубления между камнями старинной кладки.

Она преодолела уже полпути, когда внизу хлопнула тяжелая дверь и на улице появился стражник. Он был без копья и шлема – очевидно, часовой внутреннего поста, борясь со сном, просто вышел подышать холодным ночным воздухом, чтобы освежиться. Грация замерла, зависнув между далеким заездным небом и грешной землей. В конце концов, не будет же он долго торчать на улице! Но стражник не собирался возвращаться, а стал прогуливаться вдоль фасада Башни Слёз – десять шагов в одну сторону, десять – в другую.

Бывшая бродячая артистка могла долго продержаться на канате, но вдруг солдат поднимет голову и увидит ее – тогда все кончится, и она вновь окажется в пыточной! Что же делать?! Но в голову ничего не приходило… Вдруг сверху послышался легкий треск и веревка слегка просела. Её будто молнией пронзило от макушки до ступней: это распускался один из узлов! Если связанная из кусков веревка оборвется, она упадет на мостовую и разобьется, а Том навсегда останется в каменном каземате!

Грация взглянула вверх. На фоне звездного неба была видна лохматая голова карлика, который размахивал руками, явно подавая ей какие-то знаки. И хотя она не поняла, что тот хочет, но было нетрудно догадаться: судя по обстоятельствам, он мог показывать только одно – спускайся, быстро спускайся! Видит ли он солдата? Впрочем, какая разница – в их положении особого выбора нет. Да и никакого нет. Хорошо, если веревка продержится еще немного, а потом выдержит вес более легкого Тома…

Она посмотрела вниз. Стражник как раз повернулся спиной на своем коротком маршруте. Грация ослабила потные кулачки и скользнула к земле. Веревка обожгла ладони. Её конец болтался в двух метрах от мостовой, женщина мягко спрыгнула на холодный булыжник и собиралась уже пуститься наутек, но стражник услышал легкий звук прыжка, обернулся и увидел невесть откуда взявшуюся призрачную фигуру. Такое внезапное, будто из-под земли, появление неизвестного существа могло напугать кого угодно. Но служивший в канцелярии священной инквизиции стражник знал про таинства колдовства и сверхъестественные способности ведьм, поэтому он бросился вперед и повалил Грацию на землю.

Том зажал открытый нож в зубах и довольно легко выбрался из окна. Грация уже была на земле, до него доносились звуки борьбы и сдавленные крики. Он начал быстро спускаться, веревка трещала и подергивалась, он понял, что это значит, и, обжигая руки, заскользил вниз. Ему удалось преодолеть две трети пути, когда веревка оборвалась. Маленькая фигурка обрушилась на спину рослого молодца, который, наклонившись над лежащей Грацией, одной рукой удерживал ее, а второй пытался вытащить из ножен тесак.

Женщина отчаянно сопротивлялась, она была довольно крепкой и живучей, как, по рассказам отца Скорпио, и все ведьмы. Надо было читать молитву, но простой сельский парень не мог одновременно делать два дела: бороться и вспоминать слова. А тут еще ведьме на помощь подоспела подмога: на него набросился вурдулак: они от голода ссыхаются до размера ребенка и, только насосавшись крови, увеличиваются до прежних размеров…

От неожиданного удара стражник упал на каменную мостовую, но тут же вскочил, и Том оказался у него на плечах. С двухметровой высоты был виден фонарь, горящий в конце квартала у здания магистрата. Вот бы иметь такой рост! Но размышлять и мечтать было некогда: солдат инквизиции поднял сильные руки, чтобы с размаху размозжить маленькое тело голодного вурдулака о булыжник мостовой. Том опередил его буквально на мгновенье: схватил нож и одним взмахом слева-направо перехватил потное горло с отчаянно бьющейся жилкой… Острое, изогнутое лезвие легко перерезало хрящи от уха до уха, как он и обещал Грации. Захрипев, стражник рухнул на холодные камни…

Том повалился рядом с ним. Некоторое время они с Грацией лежали неподвижно, приходя в себя после пережитого нервного напряжения и неимоверных физических усилий. Не чувствуя боли в обожженных ладонях, расцарапанной коже и растянутых мышцах, они молча глядели на мерцающие в вышине звёзды и жадно вдыхали прохладный свежий воздух.

– Ты правда убил его? – вдруг спросила Грация.

– Том Эртон никогда не врет, – обиженно ответил карлик, скосив глаза на лежащее в темной луже огромное тело стражника и сам не веря в то, что сделал. Но виду не подавал и держался внешне уверенно и спокойно, хотя сердце колотилось, как заячий хвост.

– Я хочу пить, – сказала она.

– Ничего, скоро попьёшь. Вставай, надо убираться из города, пока не рассвело!

– Куда ты пойдешь?

Том пожал плечами.

– В Италии я никого, кроме тебя и хозяина, не знаю. Наверное, придется возвращаться в Англию. Но для этого надо иметь деньги и документы… К тому же и там меня никто не ждет…

– Тогда оставайся со мной, – предложила Грация, поднимаясь. – Я знаю многих бродячих артистов, и в любой цирковой группе мы сумеем прокормиться!

Том оживился и ловко вскочил на ноги.

– Эта идея мне нравится!

– Тогда бежим!

Через несколько минут их фигуры растворились в южной ночи.

– Святая инквизиция стала гораздо милосердней, – как всегда доброжелательно говорил отец Скопио, и это была доброжелательность кошки, играющей с мышью, когда финал игры хорошо известен заранее. – Сто лет назад все, кто попадал в наш трибунал, проходили через пыточные камеры. Это способствовало откровенности, которая, однако, не учитывалась и не помогала искупить вину – они все равно всходили на эшафот!

Калиостро стоял ни жив ни мертв, переступая босыми ногами по холодному камню. Он привык выпутываться из любых ситуаций, но таких у него еще не было. На кону – жизнь, и обычное его хитроумие могло закончиться печально…

– А теперь мы доверяем раскаянию и без тяжелых испытаний, – продолжал инквизитор. – Кто говорит правду, тот меньше страдает. Хотя что такое страдания тела, по сравнению со страданиями души?

Сидящие по обе стороны от него члены трибунала согласно закивали головами, подтверждая, что душевные страдания гораздо страшней телесных.

«Если бы страданиями души отделаться», – подумал Джузеппе. Он был растерян. Совсем недавно легко манипулировавший людьми, он с удивлением заметил, что не способен защитить сам себя даже в мелочах. Ему задавали простейшие вопросы, а он не мог ответить. Даже из семи смертных грехов вспомнил лишь пять – забыл гнев и гордыню… Судьи попросили прочесть различные молитвы – приходилось хитрить и многословно уворачиваться, чтобы не запутаться в тексте, не запнуться и не исказить слова. Словом, с самого начала он произвел плохое впечатление на черную стаю, возглавляемую белым председателем.

– Позовите свидетелей! – приказал белый инквизитор.

В зал вошла босая Лоренца. Бледная, как мел, она осунулась и в значительной степени потеряла былую красоту. Возможно, этому способствовала измятая, порванная местами домашняя одежда. Калиостро сам был истощен судебным процессом, ночами почти не спал – мучили кошмары… Но, увидев жену, воспрял духом – уж она-то станет на его защиту!

– Принадлежит ли твой муж к тайному обществу франкмасонов? – строго спросил отец Скопио.

Калиостро напрягся, стараясь унять сердцебиение. Это серьезное обвинение, от которого он отрекался. И доказать его трудней, чем остальные…

– Да. Он показал мне несколько тайных знаков и сказал, что это масонские знаки…

Как будто каменный потолок обрушился на голову!

– А допускал ли он оскорбление Веры?

– Допускал, – Лоренца старалась не встречаться с мужем взглядом. – Он снял распятие, висевшее над кроватью, и вместо него повесил зеркало. Чтобы можно было видеть… ну, вы понимаете…

– Нет, мы не понимаем! – желчно сказал отец Уберто – крайний справа инквизитор с длинным острым носом. И с болезненным любопытством добавил:

– Что он хотел видеть в этом зеркале?

– Ну… То, чем мы занимаемся в постели… Хотя я была против этого…

– То есть плотские супружеские утехи?

Лоренца опустила голову.

– Да.

– Это греховный выбор! – нахмурился отец Умберто. – Замена распятия на низменные порочные сцены, которые хотя и допустимы между супругами, но должны происходить в темноте и под одеялом! Я вижу здесь оскорбление чувств верующих!

– Но этого никто не видел! – воскликнул Калиостро и охнул – стражник тут же ткнул ему в спину тупым концом копья.

– Ваша жена видела! – запальчиво возразил остроносый инквизитор. – А она была доброй прихожанкой, пока вы не сбили ее с правильного пути!

Джузеппе опустил голову. Возражения были бесполезны.

– А занимался ли подсудимый колдовством? – снова взял допрос в свои руки отец Скопио. – Добывал ли он таким образом золото?

Лоренца долго молчала.

– Не знаю, чем он занимался, но часто запирался в подвале, жёг огонь в печи, и из вентиляции воняло чем-то противным… А золотые монеты он часто давал мне, и все они были новенькими, будто их только отчеканили…

– Это и есть колдовство! – снова вмешался отец Умберто. – Ему передавали монеты из самого ада! И адскую вонь чувствовала свидетельница!

Скопио недовольно постучал тяжелым ключом по столу.

– Достаточно! Уведите свидетельницу!

Калиостро проводил жену взглядом, обратив внимание на ее грязные подошвы. Это стало последним штрихом в череде увядшей внешности, убогой одежды и предательства. Чувства к Лоренце исчезли, осталась только неприязнь и какая-то брезгливость. Может, для этого они всех и разувают?

– После примерки «испанского сапога» она бы не смогла ходить, – будто прочитав его мысли, вкрадчиво сказал Белый инквизитор. – С раздробленными ступнями ведьму приходилось заносить на эшафот… Сейчас инквизиция стала милосердной, и скажите за это спасибо!

– Спасибо, святой отец! – послушно повторил Калиостро. Он знал, что тиски калечат ноги испытуемого. По сравнению с этим хождение босиком – величайшая милость.

– Заведите слуг! – приказал Скопио.

Паоло и Игнацио тоже рассказали про все, что знали: и про Черный замок, и про занятия в подвальной лаборатории, и про внезапно возникшее богатство…

Калиостро пал духом и ждал дополнительных разоблачений еще от Тома и Грации, но они перед трибуналом не появились. Уже когда процесс заканчивался, отец Скопио невольно прояснил причину этого:

– Слуга подсудимого – карлик и женщина, с которой он сожительствовал во грехе, вылетели сквозь железную решетку и улетели из замка нашей канцелярии, при этом лишили жизни славного слугу инквизиции отважного Гаэтано и выпили из него всю кровь! Думаю, что и в этом замешан тот, кто называет себя графом Калиостро!

– Нет, нет, отец Скопио! Они сами занимались колдовством, и даже меня хотели научить летать! Но я отказался от этого богопротивного дела!

Члены трибунала оживленно зашептались.

А Джузеппе вдруг отчетливо услышал:

– Какие же жалкие эти ничтожные людишки! Не задумываясь предают и оговаривают друг друга!

Джузеппе закрутил головой, но никого не увидел. Больше того, по реакции окружающих было видно, что, кроме него, никто ничего не слышал. Но он был готов поклясться, что это не галлюцинация. К тому же голос показался знакомым. Напрягая память, он вспомнил, где его слышал: много лет назад в замке Локвуд, на шахматном балу! Это голос того, кто маскировался под фигуру коня, того, кто подарил ему перстень!

Он в очередной раз переступил ногами, и отец Умберто это заметил.

– Тебе, наверное холодно стоять, грешник? Ничего, скоро мы тебя согреем!

И все, кроме Скопио, захихикали. Белый ворон сохранял скорбное и даже сочувствующее выражение лица.

В ночь перед оглашением приговора Джузеппе, как ни странно, уснул. Ему снилась мама. Она сидела у его кровати и пела хорошо знакомую каждому итальянцу народную колыбельную песню:

Баю-бай, баю-бай, Этого ребёнка кому я отдам? Отдам ли его Бефане[14], – Она позаботится о нём неделю. Отдам ли его черному человеку – Он позаботится о нём целый год. Отдам ли его младенцу Иисусу – Он его возьмет и больше не отдаст…

– Вследствие рассмотрения твоей вины и сознания твоего в ней, присуждаем и объявляем тебя, за всё вышеизложенное и исповеданное тобою под сильным подозрением у сего Священного судилища в ереси, как одержимого ложною и противною Священному и Божественному Писанию мыслью, – заунывно читал отец Скопио.

От волнения у Джузеппе звенело в ушах, слова звучали неразборчивым фоном, мозг выхватывал из речи лишь главное:

– Также признаем тебя ослушником церковной власти за учение, признанное ложным и противным Священному Писанию… Дабы столь тяжкий и вредоносный грех твой и ослушание не остались без всякой мзды и ты впоследствии не сделался бы ещё дерзновеннее, мы постановили передать тебя на суд губернатора Рима, поручая подвергнуть наказанию без пролития крови…

Эта лукавая формулировка на самом деле не содержала в себе милосердия: формально инквизиторы выступали против пролития крови, так как это было бы нарушением канонических правил, но назвать приговор гуманным вряд ли было возможно, ибо он требовал сжечь подсудимого живым!

Казнь совершалась прохладным весенним утром на площади Минервы. Пронизывающий ветер сдувал тепло неласкового белого солнца, напоминавшего расплавленный свинец, который на стадии Альбедо приобрел серебристый цвет «Луны», но еще не налился желтизной «Солнца» на стадии Рубедо, до которой Делание еще не дошло. Впрочем, обо всем этом был осведомлен и мог со знанием дела судить только один человек, которому сейчас было не до воспоминаний о делах, за которые его приговорили к смерти. Тем более что предстоящая впереди стадия была далеко не такой долгожданной и приятной, как алхимическое Рубедо…

С утра площадь была забита жаждущим жестокого зрелища народом: в буквальном смысле слова тут яблоку было негде упасть. Сейчас здесь не было разномастных Дерантов, Карлосов, Сантино или Витторио, не было Альбертин, Виолетт, Коломбин или Орнелл: было одно, сожравшее отдельные личности и всосавшее их кровь, ум и волю чудовище, имя которому – толпа! Словно тысячеголовое море, толпа шумела, ревела и колыхалась приливами и отливами, ибо составляющие ее горожане утратили способность перемещаться, думать и говорить поодиночке.

Когда приехали кареты с членами городского магистрата и стражники, взяв копья поперек туловища, прокладывали им дорогу, каждый из зевак не мог отступить отдельно от остальных, потому что для этого не было места, и толпа, как единый организм, с протяжным вздохом откатилась на десять шагов назад, подвинув другую шеренгу стражников, оцепивших высокий эшафот и черный столб с привязанной к нему неподвижной человеческой фигурой, до колен засыпанной дровами.

После того как кареты проехали и знать заняла места на специально приготовленной трибуне, стражники ослабили давление, и толпа качнулась обратно, заполнив освободившийся было проход и позволив второму кольцу стражи освободить запретную зону вокруг эшафота.

Малая стрелка часов на башне ратуши упиралась в цифру десять, а большая, дернувшись, перескочила на двенадцать, и к эшафоту вышел отец Скопио, который всегда отличался педантичностью и неукоснительной точностью. Повернувшись лицом к спинам стражников, сдерживающих многоголовую толпу, он развернул свернутую в трубочку бумагу с солидной свинцовой печатью, выждал, пока шум на площади уляжется и наступит оглушительная тишина. Оглядев заполненную до отказа площадь, он принялся читать указ Его Святейшества папы Пия VI.

Несмотря на старания Скорпио, голос его не мог охватить всю площадь, но смысл прочитанного моментально передавался толпой от первых рядов все дальше и дальше, так что даже те, кто не услышал старшего инквизитора, с небольшим запозданием узнавали, о чем он говорил.

Скорпио закончил читать и свернул документ. Толпа вновь зашумела, послышались какие-то выкрики, не отличающиеся разнообразием, можно было разобрать некоторые, которые повторялись чаще других:

– На костер!

– Сжечь колдуна!

– Смерть еретику!

Белый ворон взмахнул рукой. Палач в длинном красном балахоне и остроконечном капюшоне с прорезями для глаз и рта поджег с трех сторон хворост под эшафотом. Огонь с треском побежал вокруг, перекидываясь на дрова и быстро набирая силу. Порывы ветра раздували его, через несколько минут пламя поглотило весь эшафот и взметнулось почти до верха черного столба. Во все стороны летели искры, столбом поднимался серый, все больше чернеющий дым. Привязанная фигура некоторое время еще проглядывала сквозь дым и пламя, но потом скрылась в жадных языках огня. До последнего она оставалась неподвижной, да и обычных душераздирающих криков слышно не было.

Ничего удивительного: к столбу была привязана кукла – одежда Калиостро, набитая тряпьем и соломой! Это была последняя мистификация Джузеппе Бальсамо, на этот раз устроенная не самим хитроумным авантюристом, а судьбой: папа Пий VI, ознакомившись с материалами дела, заменил полное сожжение частичным, с последующим пожизненным заключением после публичного покаяния.

Сам осужденный – босой, в холщовой рубашке, стоял на коленях лицом к главному входу церкви Санта-Мария, а спиной – к мраморному слону, рядом с которым гудел и трещал огромный костер. Несколько монахов бросали в огонь весь изъятый у него магический скарб: толстые старинные книги в тяжелых кожаных переплетах, тетради с записями, рецепты Делания, алхимическое оборудование – мерные весы, тигли, химикаты, формы для отливки монет, реторты и пробирки, части атанора… Туда же летели костюмы, головные уборы и личные вещи. Именно это и составляло «частичность» – символическое сожжение фигуры обвиняемого и уничтожение вещественных доказательств и его имущества. Но уничтожение ценностей – это серьезное испытание даже для служителей инквизиции. Соблазн велик, и не все его выдерживают: молодой брат Агостино, вместо того чтобы бросить в огонь, сунул в карман перстень, на котором лев держал в зубах камень, а также несколько подозрительно новых гиней…

Но Джузеппе Бальсамо это не волновало. Он стоял на коленях, слушая шум заполнившей площадь толпы. Этот шум напомнил, как он выступал с Грацией на Морской площади в Палермо – публика шумела так же. Правда, тогда сзади не слышалось устрашающего гудения огромного костра. Огонь был такой силы, что Джузеппе чувствовал спиной его жар. Сложив руки перед грудью, он вроде бы произносил покаянные слова молитвы, хотя на самом деле ни одной молитвы толком не знал. Но это его не смущало, и он говорил то, что запомнил:

Баю-бай, баю-бай, этого ребёнка кому я отдам? Отдам ли его Бефане, – она позаботится о нём неделю…

Впрочем, при всём усердии из-за шума никто не смог мог бы разобрать слов… От едкого дыма сгорающих химикатов слезились глаза.

Зрелищная часть экзекуции закончилась, толпа вновь распадалась на отдельных людей, и эти люди, в основном недовольные обманутыми ожиданиями, расходились с площади. Джузеппе Бальсамо посадили в черную карету для арестантов и отправили отбывать наказание в тюрьму для особо важных преступников – бывшую крепость Сан-Лео. Он уже знал, что Лоренце раскаяние и предательство не очень помогли: её пожизненно сослали в женский монастырь в Риме. Паоло и Игнацио отпустили как против воли вовлеченных в грех хозяином, о судьбе Грации и Тома ничего известно не было.

Не знал он и о том, что брат Агостино продал его перстень бродячему торговцу, но через некоторое время монаха поймали на сбыте золотых монет, заставили признаться в фальшивомонетничестве и повесили.

Бывшая крепость, а ныне тюрьма, построенная на самой вершине горы Фельтро, возвышалась над долиной реки Мареккья и была видна издали за много вёрст. С трёх сторон она была окружена отвесными скалами, а со стороны городка Сан-Лео находилась крепостная стена с двумя круглыми башнями по краям, примыкающим к пропасти. Путь к ней был извилист и пролегал среди множества скалистых утёсов.

Большинство камер тюрьмы в прошлом были помещениями казарм крепости. Слухи о магических способностях нового заключенного привели к тому, что Бальсамо-Калиостро поместили в бывший пороховой склад – круглую комнату в башне с единственным входом через люк в потолке. Вначале спустили лестницу, а когда он оказался внизу, возле деревянной кровати с тощей периной, лестницу подняли, захлопнули и заперли люк на трехметровой высоте и оставили наедине со своими мыслями и воспоминаниями. Он обошел камеру по кругу, подошел к небольшому окошку, которое выходило на пропасть под отвесной скалой и перекрывалось четырьмя рядами решёток. Ясно было, что выбраться отсюда без посторонней помощи невозможно!

Он долго смотрел на раскинувшуюся далеко внизу зеленую долину, на живописную реку, на стаи птиц, которые легко парили в теплых потоках воздуха на уровне тюрьмы и столь же легко пикировали вниз, поклевать что-нибудь в полях и виноградниках.

«Зря я отказался учиться летать! Хотя еще пришлось бы учиться проходить сквозь железо!» – саркастически подумал Джузеппе. И тут же испытал стыд: он оболгал Грацию и Тома – единственных друзей, которые не предали его! А он обвинил их в колдовстве! Проклятье! Как бы забыть про это навсегда?

Он бегал от стены к стене, лихорадочно размышляя, как найти выход. Не из сложного положения, в чем он был мастером, а из этого каменного мешка…

Без помощи друзей не обойтись, а друзей у него нет! Значит, надо находить контакт с тюремщиками, заводить с ними дружеские отношения, подкупать и покупать себе свободу! Но у него не было и денег…

Комендантом тюрьмы Сан-Лео был пожилой служака Сальватор Грава, бывший военный, участвовавший во многих сражениях, которые закалили его характер и оставили шрамы на теле. Для него столь известный узник оказался лишней головной болью. Первую жалобу Джузеппе написал через неделю после прибытия в Сан-Лео, требуя заменить висящее на стене картонное распятие железным или хотя бы деревянным. Еще через неделю потребовал выдать глину, чтобы замазать щели в стене, где прятались мешающие ему спать клопы. Потом жаловался на плохое питание, на сквозняки, на сырость и холод от каменных стен. Каждое такое ходатайство порождало длительную переписку, потому что Сальватор Грава опасался принимать решения самостоятельно и любую мелочь согласовывал с Римом. В большинстве случаев такая переписка заканчивалась отказом. Правда, однажды комендант пошёл на риск и мужественно велел побелить стены. Эта небольшая победа подбодрила узника, к тому же переписка помогала ему скоротать время.

Так прошло несколько лет. Калиостро заметно располнел и обленился. Если первое время он иногда разговаривал сам с собой, то теперь из-за длительного молчания у него появлялась задержка речи, когда возникала необходимость что-то сказать охранникам. И прошения он писать перестал. Появилась одышка и частые головные боли, так что большую часть времени Джузеппе просто лежал или спал. И однажды, во сне, он увидел предводителя «волков пустыни» – железного и бесстрашного Али.

«Вот друг, про которого я забыл, и который может мне помочь!» – блеснула безумная мысль. Хотя почему «волк пустыни» после стольких лет разлуки должен бросить свои дела и помчаться на выручку к одному из десятков давних знакомых, он бы не смог правдоподобно объяснить. Но надежда делает реальными самые сказочные мечты, и Джузеппе, после долгого перерыва, вновь потребовал бумагу и чернила.

Письмо предводителю «волков пустыни» он писал несколько дней. Надо было скрытно попросить о помощи, точно описать свое местонахождение и при этом обмануть тюремную цензуру. В конце концов он остался доволен полученным творением:

«Здравствуй, мой дорогой названный брат Али! Надеюсь, ты пребываешь в добром здравии, как и весь твой род, да благословенны будут ваши дни!

Не могу похвастать тем же: сижу в одной комнате и даже почти разучился ходить. Радует только прекрасный вид из окна на город Сан-Лео, на долину реки Мареккья – так же, как живущих внизу радует вид на старую крепость, стоящую на горе Фельтро. Я часто вспоминаю услугу, которую ты оказал мне в Хуме. Если бы ты приехал сюда, то думаю смог бы повторить свой выигрыш в кости у таких мастеров игры, как Азеф и Зифар. Я пойму, если в силу занятости и жизненных обстоятельств ты не сможешь повторить ту замечательную игру, но всем сердцем буду на это надеяться. Жму твою крепкую руку и обнимаю, Джузеппе.»

Он написал на конверте адрес его брата, который был лаконичным, емким и простым для запоминания: «Египет, город Нурух, второй квартал, лавка сапожника Вазира Абаса ибн Хуссейна (для Али)». Потом отдал письмо надзирателю и через несколько дней узнал, что оно направлено адресату. Оставалось только ждать и надеяться.

Но прошел месяц, второй, третий, полгода… Надежда, вспыхнувшая было в сердце, стала угасать, а через девять месяцев от нее остались только остывающие угольки…

Однажды жарким летним днём в кабинет Сальватора Гравы, коротко постучав, вошел его помощник Никола Конти.

– У нас гость, коменданте! – с порога доложил он, переводя дух, как будто бежал по двору, а потом по лестницам. – Прибыл чужестранец, который принес вам какой-то пакет!

Конти был взволнован: посторонние крайне редко приходят в крепость. А уж визита иноземца они вообще не могли припомнить. К тому же все письма и пакеты приносят официальные курьеры!

Волнение помощника передалось коменданту.

– Где он?

– У наружных ворот.

– Один?

– Нет, с ним четверо сопровождающих.

Комендант подошел к зарешеченному окну и выглянул наружу. Крепостная стена мешала обзору, но двух спешившихся всадников и несколько лошадей удалось увидеть.

– Проведи его ко мне. Одного. Но вначале выведи во двор дежурную смену с оружием – это дисциплинирует…

Помощник кивнул и исчез. Сальватор Грава не отходил от окна, наблюдая за происходящим. Он видел, как выбежали и построились в шеренгу у крепостных ворот четыре надзирателя в форме и с ружьями за спиной. Как Никола Конти впустил во двор человека в длинном и широком черном плаще и меховой шапке.

«И как ему не жарко?» – удивился комендант.

«Вот и спроси у него!» – пришла в голову отчетливая мысль. Слишком отчетливая. Комендант закрутил головой, оглядываясь. Показалось даже, что это не мысль, а слова, которые кто-то сказал рядом с ним. Но рядом никого не было: в кабинете он был один…

В корилоре послышались тяжелые шаги. Комендант поспешно сел за стол и придвинул недавно поступивший циркуляр из Рима, изобразив, что увлеченно читает важный документ. Дверь распахнулась без стука, и порог переступил немолодой, но крепкий мужчина – высокий и широкоплечий, с волевым лицом и глазами много повидавшего человека. Шапка из «золотого» каракуля, усы, борода, на щеке – длинный шрам, который успел побелеть и почти не выделялся на смуглой коже. Но Сальватор Грава родился и вырос в Неаполе, а потому сразу определил, что когда-то давно незнакомца полоснули по лицу острым ножом.

– Здравствуйте, сеньор комендант, – с акцентом сказал он, учтиво склонив голову. Плащ скрывал фигуру, но можно было уверенно сказать, что человек очень силен, к тому же от него исходила тяжелая волна уверенности и опасности, как от дикого зверя. – Меня зовут Али, и я хотел бы поговорить с вами по важному делу. Наедине!

Али повернулся и бросил быстрый взгляд на замершего в дверях Конти, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Под взглядом неожиданного гостя он шагнул назад и захлопнул дверь. Причем сделал это без приказа своего начальника, что являлось грубым нарушением субординации. Если и другие надзиратели станут слушать не коменданта, а чужака, то Али станет командиром крепости!

– Я не принимаю посетителей для разговоров, – резко ответил Сальватор, показывая, кто здесь хозяин. – Вы сказали, что у вас для меня пакет. Где он? И кто его передал? Надеюсь, вы не шутили?

– Нет! – Али качнул головой. – Я вообще никогда не шучу! Вот, что у меня есть для вас…

Он сунул руку под плащ и увесистый кожаный мешочек, характерно звякнув, упал на стол коменданта. Рядом лег пистолет с непривычно чёрной, словно подгорелой, рукояткой.

– Проведи меня к Калиостро! – властно сказал Али. – Или за золото, или за свинец. Выбирай!

Повисла минутная пауза. Сальватор Грава был старым солдатом, он видел много смертей, рисковал жизнью и сам убивал. В явившемся неизвестно откуда чужеземце он почувствовал своего двойника. Под распахнутым плащом был виден еще один пистолет за поясом, а на левом боку висела сабля с богато отделанной рукояткой. Лицо совершенно спокойно, и из-под меховой шапки не выкатилось ни одной капли пота. Его не остановить – пожалуй, он один сможет разделаться с шестью тюремщиками Сан-Лео. А на улице ждут еще четверо, наверняка таких же, как он… Но дело в том, что его и не надо останавливать.

– Мне достаточно платят, а в спине уже сидит пуля, – медленно проговорил Грава, и голос его был тверд. – Поэтому спрячьте и ваше золото, и свинец. Я проведу вас без всяких условий!

Они прошли по коридорам, но не поднялись по лестнице к люку в бывший пороховой склад, а спустились по каменным ступеням в подвал. Здесь царили полумрак и прохлада. Сопровождавший их Никола Конти шел впереди с трещащим и плюющимся искрами факелом. Пахло копотью, сполохи пламени рисовали на каменных стенах три огромные тени, размеры и форма которых то и дело менялись.

Конти остановился у тонкой дощатой двери, на которой вдобавок не было замка.

– Открывай! – приказал комендант.

Заскрипели несмазанные петли. Свет факела тускло осветил небольшую комнату. Это была не камера, а кладовка или какое-то другое подсобное помещение. На грубо сбитом из неструганных досок столе лежало что-то длинное, накрытое белой простыней.

– Дай факел! – Али шагнул вперед, сбросил саван и осветил мертвое тело. Внимательно осмотрел, нагнулся к лицу, поднес факел поближе.

– Пятна. Так бывает при отравлении мышьяком…

– Это трупная пигментация, – сказал комендант. – Он умер три дня назад. Ждем разрешения из Рима на захоронение. Но доктор, который должен удостоверить смерть, все не едет…

Али ничего не сказал – развернулся и молча пошёл к лестнице. Через несколько минут кавалькада из пяти всадников во весь опор поскакала прочь от мрачной крепости Сан-Лео.

В это же время в далёком Палермо свежий ветер разносил над Морской площадью аппетитный запах похлебки, которую, свесив ноги с помоста для выступлений, уплетали из одной тарелки Грация и Том.

– Когда-то мы здесь так же сидели с Джузеппе, – вздохнула Грация. – И тоже ели гармуджу, только голубя для нее поймал он…

– Не грусти! – подбодрил её Том. – Вот увидишь, его скоро выпустят. Или сбежит. Не может быть, чтобы он не нашёл выход! А раз вы здесь познакомились, он обязательно приедет сюда…

– Когда-нибудь, может, приедет. Только в этой жизни или в следующей? Годы летят быстро, и я уже не могу, как в молодости, прятаться в «волшебном ящике» или голыми ногами отвлекать внимание от фокусника… А ведь прилично зарабатывают только артисты.

– Ну, меня пока «волшебный ящик» не пугает, – подбодрил ее Том. – Ведь моего заработка нам хватает?

– Хватает, – вздохнула Грация. – Но без заведующей хозяйством легко обойтись, и Луиджи в любой момент может меня выгнать, чтобы сэкономить мое смешное жалованье…

– А ты не хочешь собрать собственную труппу? Наберем маленьких людей, выучим всем номерам. Ты будешь хозяйкой, а я буду ими командовать. Вдобавок могу деньги считать…

– Считать я и сама могу! – рассмеялась Грация. – Было бы что! Но идея мне нравится.

– Хватит прохлаждаться! – раздался снизу недовольный голос Луиджи. – Обойдите дальние кварталы и объявите про завтрашнее представление, а то зрителей все меньше и меньше…

Они испуганно вскочили.

– Сию минуту, хозяин! – крикнул в ответ Том.

– Уже идем, – поддержала его Грация.

Над площадью, хлопая крыльями, кружили голуби. Они не знали, кто будет так же летать здесь и завтра, кому отрубят голову для фокуса, а кто попадет в гармуджу. И было в этом незнании нечто общее с человеческими судьбами…

Глава 1

Оценщик ювелирки Юздовский

Ленинград, 1974 г.

Особа княжеского рода даже дома не должна опрощаться и надевать растянутое трико, как делает большинство наших сограждан. Граф же и в квартире носил дорогой халат, надетый на кипенно-белую рубашку с тщательно завязанным галстуком, из-под слегка подвернутых рукавов выглядывали накрахмаленные манжеты с рубиновыми запонками. Брюки с острыми «стрелками» раньше ниспадали на зеркально блестящие черные туфли, но с годами ноги стали отекать, и он позволил себе заменить их домашними тапочками, правда, кожаными, дорогими, импортными.

Граф нервно ходил по квартире: Виолетта опять не ночевала дома! Позвонила Верка, пьяным голосом сообщила, что подруга у нее заночует – и отключила телефон… Да что они, сговариваются перед тем, как замуж выходить?! И Лиля все у подруг ночевала, а потом срочно развелась и уехала в Тбилиси к какому-то крупному деловику-виноделу.

– Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, – раздалось из кабинета. Это звякал подаренный Охотниковым фарфоровый китаец эпохи Мин. Он кивал головой, хотя никто его не трогал и голову ему не качал.

– Ну, чего ты? – буркнул Граф. – Что головой машешь?

– Удивляюсь тебе, вот что… Ты же их в одном месте берешь… В варьете или от шеста в подпольном стриптиз-клубе… А потом удивляешься…

– Что?! А?! – Феликс Юздовский закрутил головой, не понимая – то ли послышался ему тонкий голос, то ли действительно прозвучал. Не может же статуэтка с ним разговаривать!

– И чего ты от них хочешь? Чтобы детей рожали и борщ варили, да в квартире убирали? Нет, ты от них хочешь длинные ноги, круглую задницу да большие сиськи! – услышал он тот же голос.

– Кто говорит?! – Феликс прислушался, но кроме звяканья «дзинь-дзинь» ничего не услышал.

– … А чем ты их берешь? Душевным обхождением да горячей любовью?! Опять нет! Деньгами покупаешь… А если ты купил товар дешевле, чем другой предложит, так он и уйдет туда, где выгоднее!

– Кто уйдет? – спросил Феликс, понимая, что разговаривает сам с собой.

– Товар уйдет. Лиля ушла, Виолетта уйдет… Когда деньги против денег, так и получается…

– Чушь какая-то! И что она в голову лезет? – Юздовский достал из хельги початую бутылку коньяка, плеснул в пузатый бокал, залпом выпил.

– Никакая это не чушь! Вот если из коньячной бутылки вместо коньяка лимонад польется – это будет чушь! А ты покупаешь одно и то же, а потом удивляешься – почему одно на другое похоже!

В прихожей хлопнула дверь. Граф вскинулся:

– Виолетта, ты?!

– Я, мой зайчик, я! Кто же еще? – ласково пропела жена.

Феликс сел за стол, взял лист бумаги и принялся что-то черкать на нем, изображая, будто занят работой. Через несколько минут Виолетта зашла к нему, наклонившись, клюнула в макушку.

– Где ты была?! – зло спросил он.

– Ой, да мы же девичник собрали, так с Веркой и Томкой и загуляли…

– Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, – китаец отрицательно качал головой.

– Врешь ты! А кто из мужиков был?

– Да что ты? – жена округлила глаза. – Никого!

– Два на два, – подсказал тонкий голос.

– Двое мужиков. И вас двое!

– Ой, ну это вначале… А потом они ушли, а Томка приехала…

Виолетта стала раздеваться. Видно, хотела загладить свою вину привычным и безотказным способом.

Но сейчас Юздовский был не в настроении.

– А чего ты на девичник сетчатые колготки надела и белье французское?

– Ой, ну не могу же я ходить, как рабочая с Кировского завода!

– А ты что, на смене была? Где твой рабочий комбинезон? Или это и есть твоя рабочая одежда?

– Ну, перестань! – Виолетта стала принимать разные соблазнительные позы. Поскольку она раньше действительно работала в стриптизе, то получалось у нее хорошо. Сердце Феликса смягчилось.

«Кто его знает – может и не врет… Мало ли, что у этого болванчика голова качается… Может, действительно напились с девчонками…»

Виолетта заметила перелом в настроении и быстро уселась мужу на колени. Он не стал ее прогонять. И привычный способ безотказно сработал в очередной раз.

Потом они выпили вместе.

– А если какой-нибудь прохвост, богаче чем я, предложит тебе уйти к нему? – спросил Феликс, зная, какой будет ответ, и не сомневаясь, что в него можно будет поверить. И он не ошибся.

– Да что ты, зайчик! Разве дело в деньгах? Ты ведь такой великолепный, и потом – ты князь! А князья на дороге не валяются…

Словом, они помирились. И действительно, не ссориться же с женой из-за слов фарфоровой статуэтки! Это уже шизофрения! Впрочем, и «слова фарфоровой статуэтки» – это тоже шизофрения!

Вечером Феликс позвонил Охотникову.

– Слушай, Игорь, а у кого ты купил китайца?

– Какого китайца, – не понял реставратор.

– Фарфорового. Что мне подарил.

– А-а-а! У какого-то ханыги. А что?

– Интересно. Может, у него еще что-то интересное есть?

Игорь Петрович на другом конце провода вздохнул.

– Да нет у него ничего, даже приличной рубашки. На вид – пустой, как барабан. Обтерханный весь. Украл где-то или из семьи вынес. Скорей всего, из чужой. А что?

– А найти его можно? Телефон ты у него не взял?

Охотников насторожился.

– Нафиг он нужен, телефон брать? Да ты толком скажи мне, что случилось? Заподозрил, что подделка? Так можно комиссионную экспертизу сделать!

– Ничего я не заподозрил. Выбрось из головы, – ответил Граф и положил трубку.

Братья-близнецы Серп и Молоток специализировались в Москве по ограблениям командировочных и всяких приезжих. Реальные такие вышибалы под метр девяносто, кулаки с голову ребенка, не отягощенные интеллектом лица и, глаза в которых никто и никогда не видел жалости. Потом их прибрал к рукам Голован, который был в авторитете, замешанном на «мокрых» делах, но с чудинкой: придумал какие-то новые грабежи, их кодлу, которая всегда именовалась шайкой или бандой, назвал «бригадой», будто каких-то работяг со стройки… Но фарт у него был, и кормились возле него сытно, поэтому никто особо его чудачествам не возражал, тем более что один взгляд на него отбивал охоту даже к тому, чтобы подумать о возражениях. В Москве они, правда, не удержались: там свои «бригады» и территории все заняты, а воевать Голован не хотел, вот и переехали в Ленинград, где он раньше работал и кое-какие знакомства имел.

Кроме них в Питер переехал барыга Барик, три вора с Басманки, Савелий Клинок. Сам, некогда дневавший и ночевавший в интуристовских гостиницах, теперь отвечал за доход с валютчиков и проституток. Отсидевший пять лет за хищение соцсобственности, Банкир держал в узде «цеховиков». Шулер по кличке Хваленый крышевал «малины» и притоны. Особо приближенными к главарю были бывший таксист Витек и картежник Хваленый.

Все пацаны сходились в одном: за последние годы Голован сильно изменился. Раньше ему пришить терпилу ничего не стоило, а теперь вместо жестких гоп-стопов переключился на неведомый раньше рэкет: получал ежемесячную дань с торговцев антиквариатом, коммерсантов, деловиков всех мастей. Но все шло гладко и удачно: деньги текли потоком, он привлекал новых участников, создавал филиалы «бригады» в районах, на рынках, расширял круг рэкетируемых. Это пацанов устраивало: без «мокряков» работать легче, да и «вышак» уже не корячится, если старые дела не всплывут.

Сейчас близнецы вышли на очередной обход блошиного рынка. В воскресенье он кипел. Патрульный наряд милиции – сержант и рядовой, – медленно прохаживались вдоль рядов, преисполненные собственной важности. Николаев их ничуть не боялся: наверняка милиционеры не разбираются в антиквариате, для них статуэтка Немезиды девятого века, скромно стоящая рядом с гипсовым бюстом Есенина – такой же хлам, как, собственно, и этот бюст. А так-то ему и предъявить нечего: законопослушный советский гражданин, инвалид со справкой… Разве ж прокормишь семью на пенсию?! Вот и приходится старые вещи распродавать. Родительские вещи, да дедовские, не спекулянт-фарцовщик и не валютчик. И одет гражданин Николаев скромно: потёртый пиджак, застиранная клетчатая рубашка, серая кепка. В какую сумму ему инвалидность обошлась, лишь председатель врачебно-трудовой экспертной комиссии знает.

Патруль ожидаемо прошёл мимо, зато у прилавка неожиданно возникли двое амбалов, которых Николаев опасался гораздо больше, чем милиционеров. Они щелкали семечки, пересыпая их друг другу из кулака в кулак, и вели себя по-хозяйски, уверенно обходя торговые ряды и переговариваясь с завсегдатаями. К случайным торговцам они не подходили и к нему несколько дней присматривались, а вот сегодня подошли.

– Слышь, корешок! – развязно проговорил один из них и сплюнул. – За место платить надо! Ты же тут бабки куешь, а не делишься!

– Я и не должен делиться, – ответил он. – Моя фамилия Бернштейн, слышали, наверное?

Амбалы переглянулись. Они были похожи друг на друга – наверное, близнецы. Только прически разные – один длинноволосый, другой коротко стриженный.

– Да нет, по радио не передавали, по телику не называли, – насмешливо сказал стриженый. – Где бы мы ее слышали?

– Моего отца все знали. И милицейские, и ваши…

– О как! – удивился длинноволосый. – Тогда покажь паспорт, мы его запишем и пробьем, кто такой! Только если ты тут фуфло гонишь – тогда не обижайся! Ну, где паспорт?

Николаев замялся.

– Зачем вам паспорт? Вы же не милицейские, чтобы паспорта проверять! Я и фамилию сменил, у меня там совсем другая. Но батя с самим Графом дружил, и меня Граф хорошо знает!

– Что-то ты воду мутишь не по делу. Мало ли кто кого знает! И чё?

– И ничё! Старших своих спросите! Они знают, кто такой Граф, кто такой Бернштейн!

Амбалы снова переглянулись. Замызганный торгаш грамотно вел базар, уверенно козырял фамилиями, – обычные лохи так себя не ведут. Тем более про Графа они слышали.

– Ладно, кореш, мы спросим кого надо! – снова вступил стриженый. – Но смотри, если чё, мы уже с тебя спросим по полной!

Продавец пожал плечами и ничего не ответил. Постояв ещё с минуту, незнакомцы растворились в толпе. Впрочем, из-за высокого роста их можно было отследить почти до самого выхода с рынка.

Глава 2

Налетчик Голован

Голован – бывший Смотрящий череповецкой зоны, гроза тиходонских фуфлометов, фартовый налетчик Ленинграда и Москвы. Огромный, костистый, большеногий, широкогрудый, с длинными руками-ковшами. Похожая на шишковатый куб голова, огромные лапы – пальцы даже не пролазили в кастет, впрочем, удар голым кулаком мгновенно отправлял терпилу в нокаут или на тот свет. Для лица с крупными, грубыми чертами почему-то не хватало места на огромной, как самовар, голове, и оно расползалось в стороны, куда придется. Нижняя челюсть упиралась в грудь, переносица задралась к линии редких, седоватых волос, практически не оставив места для лба. Зато между носом и верхней губой осталось огромное пустое пространство, которое придавало ему удивительное сходство с гориллой. А близко посаженные глаза и нечистая рябая кожа это сходство только усиливали. Хотя определить его возраст было трудно, но судя по морщинам и тусклым глазам – лет за пятьдесят. Сидит как скала, молча слушая одну из своих «торпед».

– Вот так и сказал, Голован, слово в слово, – закончил рассказ Молоток.

Тот крепко задумался. Все шло гладко и удачно, осложнений не было, и вдруг появляется этот штымп! Фамилиями кидается, ведет себя, как будто у него и правда хорошая крыша имеется…

«Если он и правда знаком с Графом, это плохо, – размышлял Голован. – Граф – не какая-то шестерка, которую можно на хапок взять, у него везде хорошие связи: и среди блатных, и в милиции. А главное, Лютый про него предупреждал, они даже встречались: насчет совместной работы перетирали, но не договорились – слишком по-разному мыслили… Но, с другой стороны, это было давно, сам Граф его ни за кого не просил, а что барыга на него ссылается – так они что угодно придумают, лишь бы не платить! И дело не в этом одном барыге: просто прощать такое нельзя – сегодня одного попустишь, завтра остальные сотни причин найдут…»

– Не хочет платить, говоришь? – процедил он, наконец. – Ладно, мы пойдём другим путём!

За три дня фарфоровый китаец довел Юздовского до белого каления. Он кивал или отрицательно качал головой по существу, таким образом молча встревая в разговор, изредка комментировал что-то тонким, словно детским голоском, который, кроме самого Графа, не слышала ни Виолетта, ни домработница… Вначале Феликс думал, что ему это все мерещится на почве пьянства или расстроенной нервной системы, но он не был пьяницей, да и на нервы не жаловался… Потом стало ясно – это темный артефакт, с которыми старые коллекционеры иногда сталкиваются. Вынырнувшие из глубины веков, они обладают свойствами, не укладывающимися в материалистическую диалектику и противоречащими привычному порядку вещей. Кто-то закладывает такие штуковины в дальний угол, кто-то от них избавляется.

Вечером третьего дня домой к Юздовскому неожиданно заявился Валентин – сын покойного Александра Исаковича от первого брака, сменивший известную в определенных кругах, но вроде как одиозную фамилию Бернштейн и ставший не привлекающим внимания советским тружеником Николаевым. Вид у него был затрапезный: так он маскировался от всевидящего ока ОБХСС и от хищных взглядов рэкетиров. Вначале затрапезной была только одежда, а потом под нее сами собой подогнались и манеры, и привычки, и речь.

– У меня проблемы, Феликс Георгиевич, – с порога взволнованно затараторил нежданный гость, глотая окончания фраз. – Наехали на меня… Рэкетиры… Здоровенные амбалы… Я и отца назвал, и вас, но они – ноль внимания… Стали паспорт требовать, фамилию проверять… Хотя я объяснял – у меня уже другая фамилия… И вообще, когда бандиты паспорта проверяли?

Валентину было тридцать пять, но к Юздовскому он относился как к старшему – все же он был другом отца, вроде как из другой возрастной категории… Вот и смотрит с надеждой, как будто всемогущий Граф одним движением разрешит все его проблемы.

– Подожди, Валентин, – поднял руку Граф. – Ты все в одну кучу свалил! Паспорт, отец, я… При чем все это? Ты думаешь, я могу охранные грамоты выдавать от бандитов? Или отец мог? Ты помнишь, что эти твари на Мойке учинили – с целой семьей расправились?

– Да помню я, помню…

– Ну вот! Или надеешься, что тебя отцовская фамилия защитит, от которой ты, кстати сказать, отказался?

– Кто ж знал… Я хотел как лучше…

– Может, ты думаешь, что одного моего слова достаточно, чтобы все питерские бандиты обходили тебя стороной?

– Да нет… Но вы же в авторитете… Вас все уважают…

– И поэтому твои амбалы перестанут бомбить коляшей и пойдут работать на заводы и фабрики?

Валентин Николаев подавленно молчал. Наверное, примерно так он и думал.

– Ни твой паспорт, ни ссылки на кого-то не решают таких вопросов. Все зависит только от тебя. Тебя, лично тебя должны уважать, или бояться, или еще по каким-то причинам не хотеть с тобой связываться. Бодливую корову доярка доит аккуратно, а тихой да безответной может соски отрывать!

Бывший Бернштейн, а нынешний Николаев тяжело вздохнул. Вид у него был жалкий, и алмазное сердце Юздовского дрогнуло, тем более что в глубине души он испытывал угрызения совести насчет Александра Исаковича. На миг ему захотелось в действительности разрешить проблему этого недалекого человечка. В конце концов, Граф приручил Коробейника, и теперь у него есть силовая поддержка из пяти-семи настоящих блатных. Можно послать их на «стрелку» к этим амбалам, и они наверняка договорятся: скажут, что Николаев под их «крышей», вряд ли те станут настаивать.

Но недаром говорят: бойся первых порывов – они идут от души, а потому не всегда продуманы. А вдруг что-то пойдет не так? Перестреляются, перережутся, начнутся «ответки», «обратки», тогда вполне может и самому Графу прилететь… Или посчитают, что он много на себя берет, лезет в чужие дела вместо того, чтобы радоваться, что свои идут хорошо. И опять может прилететь…

– Ладно, Валя, не раскисай! Я думаю, они к тебе больше не придут. В конце концов, можно доить тех, у кого нет серьезных знакомых, – успокоил визитера Граф. И действительно, такой вариант был возможен. Хотя и маловероятен.

Николаев по-мальчишески шмыгнул носом.

– Я потому раскисаю, что отношение ко мне другим стало. Раньше отец меня с собой в компании брал, и на днях рождения я у вас бывал, и вы меня поздравляли… А как отца не стало – все словно отрезало! И вы неделю назад отмечали, но я даже дозвониться не смог! А уж когда мне в прошлом месяце тридцать пять стукнуло, так вы и не вспомнили!

– А вот тут ты ошибаешься! – от пришедшей внезапно мысли Юздовский даже вскочил со стула. – Я тебе и подарок приготовил, только замотался, вручить не смог! Но это дело поправимое!

Он подошел к шкафу, открыл дверцу и вытащил фарфорового китайца.

– Вот, смотри какая прелесть! Эпоха Мин!

Граф поставил статуэтку на стол перед Николаевым. Тот наклонился, чтобы рассмотреть поближе, и расплылся в улыбке.

– Да, сразу видно, это раритет! Спасибо, не ожидал! Небось, вещь дорогая?

– О чем ты говоришь! – Граф потрепал его по плечу. – Разве для сына старого друга может быть что-то дорогое? Бери, радуйся приобретению, а захочешь продать, оцени вначале. Только к Охотникову не носи!

Китаец возмущенно качал головой. Но Николаев не обратил на это внимания.

– Значит, говорите, не придут они больше? – он встал.

– Девяносто процентов, что не придут!

– Ну и хорошо! Спасибо! – Николаев сунул подарок в карман.

Когда дверь за ним захлопнулась, Юздовский испытал облегчение: будто гора с плеч свалилась. Ну его нафиг, такие игрушки, без них куда спокойней. Да и с Виолеттой будет меньше скандалов!

Впервые за несколько дней Юздовский хорошо спал и, проснувшись, чувствовал себя как всегда, уверенно и спокойно. А насчет того, что он сказал Валентину… Так он не Кассандра – на сто процентов предсказывать будущее не умеет! А придут к нему бандюки или не придут: кто знает – у них у самих планы чуть не каждый час меняются… Так что девяносто процентов – вполне вероятный прогноз!

На дело пошли втроём: Голован, Серп и Молоток. В принципе, Голован считал, что уже не его уровень бомбить каких-то коллекционеров. Но он навел справки и убедился, что Николаев, хотя и имел невзрачный вид, был не «каким-то». Действительно, сын крученого и битого-перебитого деловика, на котором пробы было некуда ставить, который с серьезными блатными непонятки закрутил, через это и покинул сей мир… Все, кто знал Валентина, характеризовали его как человека недалекого, но хитрого и осторожного. А папашка, хоть и ушел в другую семью, ему немало оставил!

Жил отпрыск Бернштейна с женой и семнадцатилетней дочерью в доме старой постройки с высокими потолками и добротными дубовыми дверями. Кроме двух старых замков, засова и цепочки, Николаев приладил на входную дверь ещё два современных замка, поэтому проникнуть в квартиру подбором ключа или с помощью взлома было очень проблематично. Тем более что соседи, люди старой закалки, услышав малейший шум, могли наблюдать в глазки своих дверей и вызвать милицию.

Серп нашёл где-то небольшой белый чемоданчик, нарисовал на нём крест красной краской, внутрь положил медицинский халат, когда вошли в подъезд, надел халат на себя, а на лицо нацепил марлевую маску. Голован остался этажом ниже, Молоток, тоже в марлевой маске, присел под дверью в углу, а Серп позвонил.

Валентин Николаев сидел за письменным столом и сквозь лупу рассматривал подарок Юздовского.

– И что это за трещины? – бормотал он себе под нос. – Может, он разбитый был, да склеенный?

– Дзинь-дзинь, – голова статуэтки закачалась: слева-направо, справа— налево.

Это было не в первый раз: иногда такое происходило без всяких причин и постороннего вмешательства. Валентин на такие мелочи внимания не обращал и движения головы со смыслом ведущихся в тот момент разговоров не связывал: при чем одно к другому? А что башка у него качается сама по себе – так мало ли почему… Стол толкнул случайно или сквозняком подуло… Ерунда, короче! А вот если статуэтка склеенная – это не ерунда: тогда ее цена резко падает…

– Граф не такой добряк, чтобы мне дорогие подарки дарить, – пробормотал он.

– Дзинь-дзинь, – голова китайца изменила направление движения: теперь она кивала.

В дверь позвонили.

– Ира, посмотри, кто там, – крикнул Валентин. – Только осторожно!

– Сам посмотри, я готовлю, – отозвалась жена.

– Ладно! – неохотно согласился Валентин и поднялся со стула.

– Дзинь-дзинь-дзинь! – голова статуэтки снова качалась справа-налево.

– А ты иди на место, – он перенес китайца в «фарфоровый шкаф».

Серп позвонил еще, на это раз длиннее.

– Кто там? – глухо донёсся из-за двери мужской голос.

Серп поднял чемоданчик, чтобы крест было видно в глазок.

– Санэпидемстанция!

– Мы вас не вызывали!

– Прививки от холеры!

– А если мы не хотим? Я слышал, что теперь это добровольно…

– Да, но тогда вы должны написать отказ и расписаться!

После некоторого замешательства защёлкали замки и дверь приоткрылась. В образовавшейся щели показалось лицо хозяина, пахнуло грибным супом.

– Здравствуйте! – вежливо настолько, насколько мог, сказал Серп.

Николаев закрыл дверь, снял цепочку и снова открыл.

– Проходите!

Серп шагнул через порог, за ним тут же возник и Молоток. Валентин сразу понял, что допустил серьезную ошибку. Вдвоём они выглядели совсем не так, как должен выглядеть врач и, например, помогающий ему фельдшер: вряд ли эти медицинские должности занимают громилы ростом под метр девяносто и имеющие такие безжалостные глаза, рассматривающие будущую жертву поверх масок. Валентин, несмотря на закрытые лица, сразу узнал давешних рэкетиров. А следом зашёл и гориллообразный Голован, внешность которого тоже не внушала представлений о возвышенном, прекрасном и не соответствовала образу интеллигента, который просто хочет ознакомиться с коллекцией Валентина. К тому же в руке он держал «ТТ».

Сердце у Валентина покатилось вниз, ноги ослабли. Внезапно он понял, что наступил тот момент, который каждый деловик регулярно видит в кошмарных снах.

– Вы… – попытался он что-то сказать, но слушать его никто и не собирался. Кулак Серпа пришёл в нос и, забрызгав обои кровью, он отлетел по коридору к стене и сполз на пол.

– Валя, кто там приходил? – донёсся голос жены с кухни.

Серп, перешагнув через ноги хозяина, бросился туда. Через минуту раздался женский испуганный вскрик, но сразу же оборвался.

– Молчи, сука, удушу! – приказал Серп, зажимая хозяйке рот своей огромной, закрывающей почти всё ее лицо ладонью.

Женщина смотрела полными ужаса и слёз глазами, задыхаясь от страха, обиды и вони руки бандита, понимая, что в один момент перестала быть хозяйкой в этой квартире. Хозяйничали здесь теперь эти ужасные незнакомцы, бродившие в грязной обуви по идеально вымытым ею полам и ковровым дорожкам.

Молоток прошёл в зал, там никого не оказалось. Он прошёл в следующую комнату и тут же выволок оттуда девушку, ухватив её за талию. Она даже не кричала, а лишь пищала, как котёнок, от боли, разбрасывая в стороны руки и пытаясь за что-нибудь ухватиться. Молоток поставил её на ноги, прижался к спине, подхватил под мышками, приподнял и отнёс в ванную комнату.

– Слушайся, а то хуже будет! – по-звериному рычал он, сдирая с неё кусками тонкое платье.

– Отпусти! – голос Голована заставил его остановиться. Точнее, не столько голос – в такие моменты Молоток не слушал посторонних голосов и не подчинялся командам – сколько упёршийся в спину твердый ствол пистолета. А оружия он слушался всегда, ибо много раз видел, как оно переводило человека из одного состояния в другое: из живого в мертвое. Особенно, когда находилось в руках Голована.

– Ну, ты чё? – обернулся налетчик, всё ещё не отпуская девушку.

Голован взвёл курок.

– Хочешь, чтоб по стене твои бараньи мозги размазал?!

В проём двери заглянул Серп, но, быстро оценив ситуацию, вмешиваться не стал – он знал: в такие моменты Головану лучше не перечить.

– Чего с хозяевами делать? – задал он вполне нейтральный и безобидный вопрос.

– Свяжи их! – приказал Голован. – И больше ничего! А ты, баран, пошел отсюда!

– Ты че, в натуре? – обиженно сопя, Молоток вышел.

Девушку связывать даже не пришлось: она была в шоке и, сидя на краю ванны, лишь всхлипывала и дрожала, пытаясь прикрыться обрывками платья. Голован просто закрыл дверь, оставив её одну. Подумав, всё же подтащил стоявшую в зале тяжёлую кадку с каким-то декоративным деревом, и подпер дверь.

Пришедшему в себя Валентину и его жене скрутили руки припасённой в чемоданчике верёвкой, усадив их спиной к спине на полу кухни. На шее у хозяина Серп заметил цепочку с ключом и сорвал грубым рывком, оставив на коже глубокую кровоточащую царапину.

– Сейф? – оскалился он. – Говори, падла, где он!

– В стене за шкафом, – с готовностью ответил Валентин, понимая, что долго уговаривать его не будут. У него хватило ума не сказать, что он узнал рэкетиров с «блошиного рынка», и оставалось надеялся, что сами они этого не поймут.

В сейфе оказались деньги и наиболее ценные золотые изделия: средневековые кресты, именные перстни известных князей и баронов, царские десятки, рюмки с монограммами Александра II и тому подобный антиквариат.

– Ух, ты! – довольно сопя, Серп рассовывал по карманам тугие пачки купюр. Молоток тем временем рылся в комоде и столь же радостно выгребал оттуда ширпотребовские украшения хозяйки: серьги, кольца, цепочки…

Голован сложил стопкой с десяток икон и принялся искать сумку, в которую их можно спрятать.

– Сюда давай! – Молоток открыл белый чемоданчик с красным крестом и помог уложить добычу.

– Молодец! – похвалил его Голован, давая понять, что инцидент исчерпан и зла он не держит. Это было немаловажно, атмосфера сразу разрядилась.

– Ну, чего тут еще? – по-хозяйски осмотрелся Серп и подошел к «фарфоровому шкафу». Здесь, за чисто вымытыми стеклами, находились белый корейский чайный сервиз династии Чосон, чашечки из красного китайского фарфора семнадцатого века, две маленькие сине-белые вазочки, произведенные в столице фарфора Джиндежене сто пятьдесят лет назад… По краям полок в изящных позах стояли балерины из мейсенского фарфора, в кружевных юбках, будто выполненных из обычной ткани. Это была жемчужина коллекции старшего Бернштейна, которая стоила не меньше, чем все хранившееся в сейфе золото. А может быть, и больше…

– Вот дураки, вместо того чтобы сюда всю свою красоту выставить, они здесь чашки да статуэтки, голимую ерунду держат, – сказал Серп. – А это что за хрень?

Рэкетир потянулся к статуэтке какого-то восточного мудреца, скрестившего ноги в позе лотоса. Он был одет в красный халат с золотыми разводами и голубые штаны.

– Всё, уходим! – сказал Голован, выходя в коридор. Молоток двинулся за ним, но у дверей кухни остановился.

– А этих? – кивнул он на связанных хозяев.

– Я тебе хоть слово про них сказал?! – грозно рявкнул Голован.

– Нет…

– Так чего ты спрашиваешь?! Я сказал «уходим»! Вот и делай, что я сказал!

Мимо них, оттолкнув брата, пробежал Серп и вылетел на лестничную площадку.

– Гля, как ты братана запугал! – неодобрительно проговорил Молоток, выходя из квартиры. Голован шел последним, он тихо закрыл дверь, и они спокойно спустились по лестнице. Серп ждал внизу. Он явно был не в своей тарелке.

– Что случилось, братуха? – дипломатично поинтересовался Молоток. – Чего ты бежал, будто тебя жареный петух в задницу клюнул?

Но Серп не поддержал изысканной речи.

– Чего ты лезешь с такими вопросами, твою мать! – вызверился он, вытаращив глаза. – Если бы тебя так клюнули, ты бы в штаны наложил!

Молоток пожал плечами и отошел – сейчас он был настроен миролюбиво, что случалось с ним нечасто. И причиной тому являлась гревшая сердце хорошая добыча…

Через пару часов, на «промежуточной» квартире, снятой специально для подобных случаев, Голован, Серп и Молоток, рассортировав похищенное, решили отметить удачное дело. Молоток достал из работающего как трактор холодильника «ЗиЛ» две припасённых заранее бутылки водки, Серп своим ножом, который использовал для всего подряд, быстро нашинковал огромными кусками варёную колбасу и хлеб, вскрыл банку кильки в томате, и все трое уселись на тесной кухне, за стол с прожженной во многих местах клеенкой.

Подняв стаканы, подельники в ожидании смотрели на Голована, но тот был угрюм и задумчиво смотрел на кусок колбасы.

– За воровской фарт! – сказал Серп.

Все выпили. Молоток тут же набросился на еду, Серп лишь занюхал кусочком хлеба, а Голован к закуске даже не притронулся.

– Чё не так, Голован? – спросил Молоток. – Чё смурной сидишь?

Голован, отвлечённый от своих мыслей, встрепенулся.

– Наливай!

– О, другое дело! – с набитым ртом промычал Молоток и поставил свой стакан поближе к остальным.

После выпитой второй закусили все.

– Кому цацки сбагрить, решил уже? – спросил Молоток.

– Решил, – кивнул Голован.

– Ну, ладно тогда… Не хочешь говорить… Тогда по третьей, что ли?

– Наливай уже, не считай!

Выпили по третьей, потом по четвёртой…

– Курить хочу! – заявил захмелевший Молоток. – Серп, открой форточку!

Сидевший у окна Серп исполнил просьбу, и Молоток жадно затянулся папиросой. На некоторое время на кухне вместе с табачным дымом повисла тишина.

– Слышь, корефан! – обратился к Головану осмелевший Молоток. – А чё ты мне не дал девчонку разложить? Чё свидетелей оставил? Ты чё, другую веру принял?

Голован сидел мрачный, угрюмо жевал хлеб, смоченный в томатном соусе из консервов, и ответил не сразу. Но когда ответил, то голос и лицо показали, что такие вопросы ему задавать не следовало.

– Да потому, бараны, что мне уже за таких, как вы, приходилось ответ держать!

– Ничего себе! – Молоток аж поперхнулся. – А перед кем ты ответ держал? По-моему, ты сам с кого хочешь спросишь!

– А Сыча и Круглого с Химиком помните?

– Ну, и что? – сказал Серп. – Ты же их грохнул и сжёг! Нам что за дело до них?

– Ещё раз бараны! Мы на Мойке дело делали, а нашли их, спаленных, за городом, на свалке у Петрозаводской трассы! А я сразу же на хату пришёл, с чемоданом полным хабара! Как это получилось? Как я их отвёз за город, когда успел их сжечь?

– А кто их сжёг? – спросил Серп. – Ты же пришел тогда с обгорелой рожей, сам рассказывал!

– Вот то-то и оно: слышал звон, а не знаешь – где он! Раз не знаешь, не гони туфту! А ответ я держал перед скелетом…

– Как перед скелетом?! – удивлённо произнёс Молоток, забывший о тлеющей в руке папиросе, пепел с которой падал на стол.

– Да так! Натуральный скелет. Сапоги на нём только были ментовские из прошлого да фуражка. Вот он с меня и спросил: почему убили хозяев, почему хозяйскую жену изнасиловали… И предъявил: «Такое зло только я могу творить»!

– Подожди, Голован! – примирительным тоном сказал Молоток. – Как скелет мог с тобой разговаривать? И откуда он вообще взялся?

– Вот так и мог! А откуда взялся… Не с небес, конечно… Скорей оттуда, – он показал толстым указательным пальцем под ноги, в грязный, затоптанный пол. Хотя, судя по движению пальца, который напоминал ворона, быстро клюющего рассыпанное зерно, показывал он не в пол, а гораздо дальше и глубже…

Снова повисла тишина. Молоток посмотрел на истлевшую в руке папиросу, бросил окурок в опустевшую водочную бутылку, убрал её на пол и посмотрел на Серпа. Тот за все время не проронил ни одного слова. Молоток тоже продолжать разговор не решился: спорить с бугром – себе дороже!

– Спать пойду, – сказал Голован. – Уберите тут всё, чтоб не воняло!

Он ушёл в спальню и вскоре оттуда донёсся мерный храп. Молоток закрыл межкомнатную дверь и вернулся на кухню.

– По-моему, у него крыша съехала!

Серп пожал плечами.

– И давно уже! – продолжил Молоток. – Это началось ещё в Москве, когда, помнишь, он эту… шапку отдал. Ну, корону эту… Как его? Мономаха, что ли…

Серп кивнул.

– Да, это косячина: шапка та немереных денег стоила!

– Ну вот, а он почему-то распорядился по-другому. Но это ещё не всё. После того дела они в пивной у Маньки пиво пили, а к ним какой-то задрот прицепился. Так Голован чуть в штаны не напустил.

– Да ты что?! Брось! – не поверил Серп.

– Вот так! Хвалёный много раз базарил. И у него каждый раз челюсть отвисает. Говорит – полнейший лошара, а пёр на него по-черному: дерзко, с каким-то намёком… А потом и сам с лица сбледнул, и еле-еле ноги передвигал. Но ушёл. Хваленый его приколоть хотел, а Голован остановил.

– Ты знаешь, что… Я никогда не поверю, что Голован какого-то лоха испугался! Он череповецкую зону держал. Он таким блатным хвосты отрубал, что сказать – не поверят!

– Ну, хочешь – верь, хочешь – не верь! У Хвалёного спроси, у Витька спроси… Они тесно трутся, и Хвалёный ему тоже много раз пересказывал. Витёк там был, но за пивом в этот момент отошёл. Я тебе только одно скажу, – Молоток тяжело вздохнул. – С Голованом лучше не связываться. Шутки – шутками, а Круглый, Химик и Сыч где? Сейчас он говорит, что знать ничего не знает… Только кто их спалил, если не он? Причём в огне спалил, натурально! Не в ментовку сдал, а в огне. От них обгорелые кости только остались.

Серп согласно кивнул. Действительно, ссориться с Голованом – дело опасное.

– Ну, а ты, братан, чего молчишь? Сидишь, будто тебе кошки в рот нассали? И чего ты из той хаты выскочил?

Серп разлил остатки водки.

– Только говорили, что у Голована крыша съехала, а я расскажу – окажется, что и у меня…

Он опрокинул стакан.

– Да что там такое было?! – удивился Молоток.

– Я хотел из шкафа цацку фарфоровую взять, протянул руку, а она меня на три буквы послала!

– Кто?!

– Китаец фарфоровый!

Молоток даже стакан не донес ко рту – так и замер с отвисшей челюстью.

– Да, да, китаец! – вызывающе повторил Серп. – Вот я и рванул!

– Ну, что ж, всяко бывает, – умиротворяюще сказал Молоток и выпил. – Пойдем лучше и мы спать!

– Понял, что ты думаешь! – выругался Серп. – Только так все и было, в натуре!

– Пойдем, пойдем, я тебе верю!

Глава 3

Оперативник Лобов

Квартира Николаевых напоминала обычное место происшествия после разбойного нападения, только трупов не было. Вываленные из ящиков стола и шифоньера вещи, открытый пустой сейф за отодвинутым шкафом, перевернутые стулья и общий беспорядок в квартире, мазки крови на стене в прихожей, плач и причитание женщин… «Скорая помощь» уже приезжала, но ограничилась тем, что напоила потерпевших транквилизаторами и выдала хозяину направление на рентген.

Эксперт-криминалист искал отпечатки пальцев и фотографировал обстановку, следователь писал протокол, капитан Лобов пытался разговорить Николаева. У того было разбито лицо, и оперу без всякого рентгена было ясно, что нос у него сломан. И вообще он находился в шоковом состоянии, как, впрочем, и все потерпевшие.

– Он же Катеньку в ванную потащил, платье сорвал! – сквозь слезы выкликала жена хозяина. – Еще немного, и он бы… Он бы…

Лобов, как всегда, испытал злость и ненависть к налетчикам. Над беззащитными людьми куражиться любят, а когда попадают в бомбоубежище и приходится ответ держать – превращаются в невинных овечек… Правда, не все – есть полные отморозки, у них разговор один: «Захотел и сделал! А ты делай то, что ты хочешь, если сможешь!» Но его первый наставник в угрозыске – капитан Рутков, учил: с такими не надо церемониться уже при задержании, когда у тебя руки развязаны. Они всегда сопротивляются, а значит, дают повод… У Руткова за долгую службу человек пять подстреленных, причем трое – «на глушняк», как говорят их собратья. Да и у самого Лобова уже счет открыт, правда, у него только два раненых…

– Так вы их точно не знаете? – в очередной раз спросил капитан у Валентина Николаева, который сидел на стуле у стола и икал, хотя выпил уже несколько стаканов воды. – И опознать не сможете?

– Нет, – потерпевший помотал головой. – Я же сказал: они в масках были.

– Ну, по росту, по фигуре, по манерам, по разговору… Может, когда-то, где-то раньше встречались. Ведь не зря они именно к вам пришли – значит, не случайно, значит, знали, что у вас есть чем поживиться! Кстати, откуда у вас все это? – Лобов обвел рукой богато обставленную квартиру.

– Отец оставил. Бернштейн Александр Исакович. Он известный коллекционер был…

– Бернштейн, Бернштейн, – наморщил лоб капитан. – Фамилия знакомая…

– Да, его многие в городе знали…

– Подожди, так он когда-то давно проходил свидетелем по делу о краже из Эрмитажа! – вспомнил Лобов. – Я тогда еще стажером был. А к этой краже еще три убийства привязывались!

– Не знаю, не помню такого, – уклончиво сказал Валентин. – Его часто вызывали. То свидетелем, то экспертом…

– Ладно, чего о тех делах вспоминать! Ты подумай, откуда эти уроды взялись? Это не из прошлого, это из вчерашнего дня!

– Ума не приложу, – Николаев икнул и снова выпил воды.

Лобов чувствовал, что он врет. Но чувства к делу не пришьешь…

– А ушли они как? Может, их спугнули?

– Да кто их спугнул… Хотя один действительно вылетел из гостиной пулей, двух других растолкал – и за дверь выскочил… А они за ним пошли.

– Александр Иванович, вот обьяснительные соседей! – молодой, растрепанный от возбуждения паренек, протянул несколько листков, исписанных неровным почерком. – Никто ничего не слышал и не видел, только старушка Лещенко, из квартиры напротив, в глазок выглянула и срисовала двоих здоровенных козлов в белых халатах и масках…

– Молодец, Глумов, ты, вижу, парень шустрый! Только словечки эти мусорные зазря не употребляй!

– Понял, Александр Иванович!

– Вспоминай, Валентин, вспоминай! – уже другим тоном сказал потерпевшему оперативник. – Ты «светиться» не хочешь, думаешь, мы сами их найдем, а ты вроде как в стороне и спроса с тебя нет! Только на таких крупных делах свидетелей обычно не оставляют. А они оставили! Вдруг опомнятся? Мы уйдем, а они вернутся!

– Зачем пугаете? Думаете, мы мало напуганы?!

– Да не пугаю я! – досадливо сказал Лобов, вставая и нависая над терпилой восьмьюдесятью килограммами своего мускулистого тела. Вдобавок он наклонился, приблизив суровое лицо к заклеенной пластырем физиономии Николаева. Обычно это действительно пугало тех, чья совесть нечиста. Но сейчас у него и мыслей таких не было.

– Рассказываю тебе, дураку, как все может быть! – с мягкостью «бархатного» напильника сказал капитан, и дружески взяв стажера под руку, добавил обычным голосом:

– Пойдем, Виталик, осмотрим квартиру для общего представления.

Они прошлись по комнатам, заглянули в кухню и ванную. Эксперт заканчивал снимать отпечатки, следак вполголоса оглашал протокол понятым – немолодой супружеской паре с верхнего этажа.

– Здесь хозяина вырубили, видишь кровь? – комментировал осмотр Лобов. – Сюда этот гад девчонку затащил… Здесь они их связанных держали… Мир тесен – отец потерпевшего в шестидесятых, оказывается, проходил по делу, по которому я работал… Я тогда стажером был у капитана Руткова, как ты у меня сейчас, он меня еще учил блатных словечек не употреблять без необходимости. И вот судьба опять переплела жизненные нити, она ведь такие кружева вышивает – ни в одном детективе не придумают… А это что такое?

Они подошли к «фарфоровому шкафу».

– Ого, сколько красивой посуды, – удивился стажер. – Хоть на выставку!

Но Лобов молчал. Он смотрел на китайскую фарфоровую статуэтку эпохи Мин – фигурку мудреца, скрестившего ноги в позе лотоса. Узкоглазый, с отвислыми усами над нарисованной улыбкой, в халате из красной глазури с золотыми разводами, голубых штанах и головой на невидимом шарнире.

Сейчас голова вдруг качнулась вперед-назад: дзинь, дзинь. Сама по себе. Будто мудрец кивнул знакомому.

Они действительно были знакомы. Лобов вспомнил: эту фигурку он видел в 1963 году в Ростове, на обыске у «короля» музейных воров Студента, как раз по делу о краже перстня из Эрмитажа. И с ним были связаны удивительные, если не сказать пугающие обстоятельства. Как и со всей той давней командировкой.

Вот и сейчас он, как загипнотизированный, смотрел в глаза фарфорового китайца, как будто они играли в гляделки – кто кого пересмотрит. И глаза эти не казались нарисованными – живые человеческие глаза, раскосые, с набрякшими веками… Да и улыбка не нарисованная, а настоящая – губы расходятся, и даже желтые, прокуренные зубы видны… Только теперь китайский мудрец весь в каких-то шрамах – будто его разбили вдребезги, а потом склеили!

Текли минуты. Понятые подписали протокол и ушли. Эксперт зачехлил фотоаппарат, сложил инструменты в свой чемоданчик и тоже направился к двери.

– Я закончил, – объявил следователь. – Александр Иванович, вы задержитесь?

– Нет, я тоже закончил, – пришел в себя Лобов. – Можем уходить!

– Что с вами было, Александр Иванович? – поинтересовался терпеливо ожидающий стажер.

– А что? – удивился капитан. – Ничего не было!

– Вы десять минут статуэтку рассматривали… Как окаменели!

– Гм… Я трещинки на ней изучал. Не заметил, как время пробежало…

– А-а-а, – недоверчиво протянул Виталий, но развивать тему не стал.

Они последними из опергруппы покинули квартиру Николаевых. Хозяин с хозяйкой, уже не обращая внимания на посторонних, сели пить чай на кухне, дочка проводила милиционеров до двери и вежливо попрощалась.

– До свидания, Катя! – разулыбался стажер, а уже на улице спросил:

– Александр Иванович, как думаете, бандиты Кате действительно ничего не сделали? Или потерпевшие правду скрыли, чтобы избежать огласки?

Лобов покачал головой.

– Да нет, похоже, девчонке повезло. А почему ты заинтересовался?

Стажер помолчал.

– Хорошая девушка, жалко было бы…

Опер одарил парня проницательным взглядом. Похож на отличника из хорошей семьи: аккуратно одет – брючки отглаженные, пиджак, галстук, воспитанный – спасибо, пожалуйста, можно вас попросить… Худощавый, в глазах горящее желание познавать окружающий мир, только не настоящий, а тот, который существует в воображении – идеальный, правильный и справедливый. К настоящему, неправильному, он, пожалуй, не приспособится!

– Когда-то давно, я только аттестовался, выехали мы на убийство в заброшенной даче, – начал Лобов. – А судмедэкспертша взяла с собой дочку, Мариночку, такая белокурая красотка, похожая на фарфоровую куклу, на этих балерин в шкафу… Следователь не возражал: место пустынное, понятых не найдешь, а так – она и гражданский водитель, как раз вопрос и закроем…

Стажер Глумов внимательно слушал: он уже знал, что наставник не болтает языком зря и каждая его история несет какую-то смысловую нагрузку и имеет воспитательный смысл.

– Осмотрели, разъехались, я понятым повестки выписал, чтобы допросить в спокойной обстановке: что видели да как… А Марину после допроса в кино пригласил…

Виталий встрепенулся.

– А она что?

На губах Лобова появилась снисходительная улыбка.

– Она сказала: раз вы вызвали меня по повестке, как я могу отказываться? Короче, через полгода мы поженились! Правда, через год развелись…

– Почему?

– Не фарфоровой она оказалась. Целлулоидной. Вот представь себе: взял ты в руки ту балерину в кружевной юбке, а она легкая, тусклая, пластмассовая… А ты чуда ждал!

– Гм… А кем она работала?

– У мамаши в морге, санитаркой. Трупы из шланга мыла.

– Да… – Глумов помолчал. – А зачем вы это рассказали?

– Сам знаешь зачем! Ты ведь Кате свидание назначил?

– Ну… Как вы догадались?

– Баранки гну! Вообще-то это не приветствуется. Хотя при нашей собачьей работе где невест искать? Мы ведь, в основном, с фигурантами дел общаемся: свидетели, потерпевшие, эксперты, секретарши прокуратуры и суда, врачи да медсестры… В одном котле варимся – ссоримся, миримся, сдруживаемся, раздруживаемся, женимся, разводимся… Просто я тебе конкретный жизненный случай привел, из собственной биографии. А ты делай выводы!

– Ну, какой тут вывод… Если жена трупы моет, а потом приходит и обед готовит… Это как-то не очень аппетиту способствует!

Лобов невесело засмеялся.

– Размечтался! Ничего она не готовила! Но мыслишки о ее работе мне в голову приходили, причем в самые неподходящие моменты… Кстати, ты на свидании о службе не забывай: расспроси Катеньку аккуратно – как дело было, всё ли терпилы правильно рассказали? Но так, чтобы она ничего не поняла, а то обидится. Тактику разведопроса знаешь?

– Ну, учили…

– Тогда действуй, стажер! – Лобов протянул руку. – На сегодня свободен, а я еще в Управу заскочу, отчитаюсь!

– До свидания, Александр Иванович!

Виталий Глумов рванулся вперед, как спущенный с поводка молодой пес, иногда даже пускаясь вприпрыжку от избытка сил, свободы и переполняющих его эмоций.

Лобов проводил паренька долгим внимательным взглядом.

«Нет, не приживется он у нас, не приживется! – подумал он. – И “котел” наш ему не подходит, и в бомбоубежище не спускается, даже кривится, когда про это разговор заходит… А может, и правильно: мало ли других профессий!»

Дело шло к вечеру, и работа в Управлении набирала обороты. Ведь, вопреки столь же устойчивому, сколь и неверному мнению обывателей, большинство преступлений совершается не ночью, а с шестнадцати до двадцати трех часов. А «Командирские» Лобова показывали уже семнадцать тридцать.

– Рутков на месте? – спросил капитан у дежурного.

– В бомбоубежище, – буднично ответил тот и кивком указал на уходящую из просторного вестибюля вниз мраморную лестницу.

Когда стажер Глумов впервые услышал такой ответ, он, не задумываясь, пошутил:

– А что, ожидается бомбежка?

Парень, конечно, развитый, остроумный. Только надолго ему остроумия не хватило – только до подвала…

– Понял, – кивнул оперативник и привычно побежал по стертым десятилетиями и подошвами ступеням.

Но с бывшим наставником он встретился уже на втором пролете – впрочем, для порядочного человека бывших наставников не бывает, а Лобов был благодарным учеником и до сих пор считал его своим учителем. Справедливости ради надо отметить, что благодарные ученики встречаются нечасто…

Рутков в штатском костюме медленно поднимался навстречу, отряхивая руки, будто после игры в пляжный волейбол. За прошедшие годы он заметно изменился: погрузнел, поседел, утратил присущую раньше живость и быстроту движений, на лице появилось выражение притерпелости к мерзостям окружающего мира. Выглядел он старше своих сорока четырех лет, но менты, привычные к тому, что служба, как шагреневая кожа, выпивает из них все соки и старит быстрее, чем обычная, гражданская жизнь, считают это делом привычным. Точнее, никто из них об этом не задумывается, а про шагреневую кожу и вообще знают единицы. Но те немногие, которые все-таки читали Бальзака, помнили, что волшебная шагрень в качестве компенсации давала своему владельцу исполнение желаний: сумасшедшие выигрыши в казино, шикарные экипажи, роскошных женщин и другие атрибуты богатой и красивой жизни.

Справедливости ради надо сказать, что и Рутков приобрел кое-что взамен – ранение, большие звездочки на погонах, десятки выговоров, два постановления о прекращении уголовных дел и три – об отказе в возбуждении дела. Эквивалентен ли такой обмен, пусть каждый судит, исходя из своих представлений. Для человека гражданского – это полное надувательство и несомненный проигрыш, а для ментов – очень даже нормально: не посадили, не уволили, подполковника получил – чего еще надо? Можно сказать – подфартило бывшему капитану!

– Ну, что у тебя? – спросил счастливчик Рутков.

– Висяк, реальных зацепок нет.

– Примерно так я и думал, – кивнул наставник.

– А у вас там что? – поинтересовался Лобов, кивнув на подвал, где проходил допрос очередного подозреваемого, при котором, если верить детективным книжкам и фильмам, квалифицированные и высокообразованные сыщики используют широкий арсенал приемов, почерпнутых из учебников криминалистики, логики, уголовного процесса, педагогики и даже философии, что позволяет не только переубедить самого злостного преступника, но и включить в нем психологические процессы раскаяния, переоценки своего поведения, тем самым поставив заблудшую овцу на путь исправления и перевоспитания.

– Да нормально, – буднично отмахнулся Рутков. – Разбои признал, Мухина с женой на себя не берет, но у него кровь нашли в рукаве, на подкладке, так что никуда не денется…

Авторы сценариев и научных трудов были бы удивлены, если бы узнали, что опера не пользуются мудростью сложных учебников, а успешно применяют только один и весьма простой аргумент – «ПР-73»[15], который, тем не менее, позволяет добиться положительных результатов.

Они прошли в кабинет начальника отдела, который занимал Рутков и который, несомненно, служил довеском в упомянутом выше обмене.

– Что случилось? – спросил подполковник. – Вижу, что тебя распирают какие-то новости!

Проницательность и острая интуиция тоже входят в число бонусов розыскной работы.

– Помнишь командировку в Ростов в шестьдесят третьем? – без церемоний начал Лобов.

Наставник едва заметно кивнул. Сдержанность и умение владеть собой можно смело добавить к упомянутым бонусам.

– Капитана Канюкина помнишь? Своего друга, еще с фронта? Который потом в окно выбросился?

Сдержанный кивок повторился.

– А помнишь, что он рассказывал про фарфорового болванчика, китайца? Канюкин хотел его спереть у Студента, а китаец послал его на три буквы! И наслал на него ощущения бушующего вокруг пожара, так что он вылетел из квартиры как пуля!

– Да. И этот болванчик потом преследовал его в мыслях, смеялся над ним, – нарушил молчание Рутков. – Что в конечном счете и вытолкнуло беднягу Канюкина в окно. Но почему ты вспомнил?

– Недавно я видел этого китайского болванчика в шкафу у сегодняшних потерпевших. Он со мной поздоровался кивком, а потом играл десять минут в гляделки, а я стоял перед ним раком, как загипнотизированный! Глумов не мог понять, что со мной происходит…

– Кто такой Глумов?

– Наш стажер.

– А-а-а, – безразлично протянул Рутков. – По-моему, толку из него не будет…

– По-моему, тоже, но сейчас не о нем! Я даже не заметил этого времени: нагнулся, разогнулся, а оказывается – десять минут простоял! Кстати, во время налета китаец, похоже, проделал с одним из бандитов ту же штуку, что с Канюкиным: бандит так же выбежал из квартиры, чуть не сбив своих подельников. Короче, я не знаю, как это все объяснить… За одиннадцать лет я уже забыл ростовскую командировку, но сейчас вспомнил, как менялись изображения на фотороботах, как фарфоровый китаец лишил разума Канюкина и довел его до самоубийства… И вот сегодня он загипнотизировал меня!

– А это точно тот же самый китаец?

– Точно! У меня была информация, что когда-то Студент разбил его о стену, а он сам по себе опять собрался в единое целое. Так вот, сегодняшний весь испещрен вроде как трещинками, словно склеен из осколков. Только человеческая рука не в состоянии выполнить столь кропотливую работу! Сплошная мистика! Такого никогда не было…

– Было, Сашок, было! Просто такие вещи не афишируются, – Рутков встал, подошел к сейфу, громко щелкнул замком, открыл дверцу и достал початую бутылку коньяка. Потом повозился внутри, вытащил с самого низа тонкую зеленую папку и сел напротив своего давнишнего стажера.

– Возьми там, в шкафу, что надо, – сказал он.

Лобов поставил на стол стаканы и тарелку с двумя плавлеными сырками, половиной кольца краковской колбасы и черствым хлебом. Привычно разлил коньяк, а Рутков так же привычно покромсал выкидным ножом хлеб, сырки и колбасу.

– Давай!

– Давай!

Чокались, держа стаканы сверху, поэтому звук получился не звонкий, стеклянный, а глухой, каменный. Чтобы шпионы начальства, подслушивающие под дверью, не догадались, что здесь происходит.

Они выпили, проголодавшийся Лобов жадно накинулся на бутерброды.

– Помнишь нераскрытое убийство в Стрельне? – спросил Рутков, меланхолично пережевывая колбасу.

– Конечно! – Лобов снова плеснул в стаканы янтарную жидкость. – Смотрящего по Стрельне Мишу Чеха зарезали и с ним еще четверых…

– Зарубили, – уточнил Рутков. – В деле написано, что их зарубили найденным на месте небольшим топориком… Только акт судебно-медицинского исследования заменили. А первоначальный выглядел таким образом…

Рутков извлек из зеленой папки несколько схваченных скрепкой листков, положил перед бывшим стажером. Выпили по второй, и Лобов погрузился в чтение.

– Что за ерунда?! – он даже развел руками и прочел вслух:

– «Смерть всем пятерым убитым причинена обоюдоострым оружием с длинным клинком, вероятней всего – мечом…» Откуда там мог взяться меч?!

Рутков положил перед ним еще один лист, исписанный неразборчивым почерком. Лобов прочел и его, тоже произнося главные фразы вслух:

– …так же Крот утверждал, что в Стрельне он ходил с Мишей Чехом и четырьмя его людьми для разбора с приезжими из Москвы, которых подозревали, что они убили и сожгли трех пацанов из бригады Чеха. Крот остался стоять на атасе, но обратно из дома никто не вышел, а он видел в окно, как его подельников рубил мечом рыцарь в железных доспехах… Все подумали, что он под наркотой приход поймал, но Крот наркотиков не употребляет и галлюцинаций у него никогда не было…

Капитан покрутил головой и вернул листки обратно.

– Что за ерунда?! – повторил он. – Какой, нафиг, рыцарь?! Каким, нафиг, мечом?!

– Вот этим, – Рутков ткнул пальцем в акт судмедэкспертизы. – Показания из двух независимых источников, как ты знаешь, априори считаются достоверными… Но тут есть и третий источник…

Подполковник двумя пальцами поднял еще один листок.

– У одного зарубленного был сломан кончик ножа. Экспертиза показала, что о металлическую поверхность! Может, о рыцарский доспех?

Лобов потряс головой, будто желая отогнать ненужные мысли и прийти в себя.

– Почему же эти документы не в деле, а у тебя в сейфе?

– Потому, что они не укладываются в рамки здравого смысла и ставят все доказательства под сомнение. А для дела абсолютно все равно, чем их зарубили: топориком или мечом! И эксперту все равно, что написать.

– И как все это понимать?

Рутков сложил документы в папку и спрятал в сейф. Потом вернулся на место и разлил остатки коньяка.

– Все непонятные, мистические случаи связаны с кражей перстня из Эрмитажа. Студент подозревался в этой краже, фарфоровый китаец был у Студента, убийство в Стрельне тоже имеет с ней опосредованную связь, а через китайца и сегодняшний разбой привязывается… Значит, надо копать по линии перстня!

Лобов пожал плечами.

– Уж слишком мудрено!

– Пьем за то, чтобы мистика не мешала раскрытию преступлений! – объявил Рутков, и они допили то, что осталось. Теперь произнесенный тост должен был исполниться!

И действительно, на другой день дело сдвинулось с мертвой точки. И сдвинул его, как ни странно, стажер Виталий Глумов, которому его наставники отказывали в способностях к сыскной работе.

– Узнал, Александр Иванович, все узнал! – с порога зачастил он.

– Что ты узнал? – нехотя оторвался от документов Лобов.

– Ну, как… Мы же вчера с Катей в кино ходили…

– С какой Катей? А-а-а… И что?

– Ее и правда не тронули! Причем, что удивительно, спас ее их старший, самый страшный бандит! Хотя все равно, я бы его… Да всех их, сволочей…

– Так потерпи! – усмехнулся капитан. – Мы их возьмем рано или поздно. Попадут в бомбоубежище – тогда и отведешь душу!

Стажер поскучнел.

– Да нет, это я просто так, на эмоциях… А мордовать их резиновыми палками я бы не смог!

– Но они же это заслужили? – капитан отодвинул бумаги в сторону, с любопытством разглядывая парня. – Как ты считаешь?

– Ну… Заслужили, конечно. Только все равно, я этого не могу. Люди же все разные. Одни могут, другие нет…

– Значит, выполнить справедливое возмездие ты не можешь? Поэтому грязную работу должны делать те, кто может? То есть я, Рутков, другие ребята? Так, что ли?

– Да нет! Я просто хочу, чтобы по закону…

– По закону – это хорошо! Только с теми, кто закон уважает. А с бандитами так не выйдет – на закон им плевать, а если ты за закон прячешься – и на тебя плевать будут! А они должны тебя бояться, потому что ты для них и есть закон! Понял, о чем я? – Лобов «завелся» и повысил голос, но вовремя опомнился и замолчал. – Ладно! Так что ты там узнал?

– Ее отец говорил матери, что двое бандитов приходили к нему накануне, ну на этот «блошиный рынок», они его «плешкой» называют. Деньги требовали, угрожали. Просто он боится их называть!

– Ну и дурак! – хмуро сказал Лобов. – А скрывать своих врагов не боится? Не понимает, что они могут еще раз прийти? Или твой абстрактный закон их остановит? Без нас с Рутковым?

– Я не знаю, – честно сказал Глумов и развел руками. Он начал понимать, что на практике дело обстоит совсем не так, как его учили в Высшей школе МВД.

– Так присматривайся, узнавай, – смягчил тон капитан Лобов. – Я в твои годы многое еще стажером узнал!

Глава 4

Приблатненный по кличке Граф

Ювелирный магазин «Кристалл» занимал двухэтажное здание на Васильевском острове и мог похвастать площадью торговых залов. Другое дело, что они всегда были полупустыми, а если быть совсем точными – то пустыми, с двумя-тремя покупателями, бесцельно бродящими от витрины к витрине, где собственно ювелирные изделия отсутствовали: золото и драгоценные камни, увы, относились не к группе «товаров достаточного ассортимента», а входили в две другие, хорошо известные советской торговле категории: «товары повышенного спроса» и «товары, временно отсутствующие в продаже»…

Но пустыми витрины быть не могут, и их надо чем-то наполнять – в продовольственных магазинах, например, на полках стояли трехлитровые баллоны с томатным и березовым соком, огромными кормовыми маринованными огурцами, пачки с солью и консервы «Завтрак туриста», название которых следовало уточнить словом «заблудившегося», ибо есть их могли только доведенные до крайности, голодавшие несколько дней люди. В витринах же «Кристалла» были выставлены серебряные чайные ложки с зайчиком или попугаем на рукоятке – их обычно дарили младенцам «на первый зубик»; серебряные визитницы, которые никто отродясь не покупал в силу наличия отсутствия в гражданском обороте визитных карточек; мельхиоровые статуэтки собачек, медведей и лошадей, а также обычная дешевая бижутерия с откровенно поддельными, изготовленными из пластмассы «полудрагоценными камнями»…

Впрочем, напрочь отрицать отсутствие в крупном ювелирном магазине духа злата и бриллиантов было бы несправедливо: в углу, под крупной вывеской «Отдел для молодоженов» в витрине сверкали роскошью настоящие обручальные кольца, которые счастливые пары, подавшие документы на регистрацию брака, могли приобрести по справке из ЗАГСа. К тому же в противоположном углу имелось окошко с маленьким объявлением: «Скупка лома из драгметаллов», за которым должен был сидеть Феликс Юздовский, но вполне понятно, что не графское это дело, поэтому на колченогом стульчике за мутным стеклом терпеливо ждал сдатчиков лома седой, как лунь, Киря Безелуцкий, который, кроме «лома», принимал и царские золотые монеты, и часы «Мозер» 1897 года с репетиром и тремя золотыми крышками девяносто шестой пробы, и дореволюционные ожерелья, и броши, и алмазные перстни, и другую «ювелирку», которую не стыдно было бы выставить на центральной витрине вместо глупых мельхиоровых фигурок и кулонов с пластмассовыми рубинами и хризолитами.

Правда, эти тяжелые, солидные и дорогие украшения, которые даже просто в руках подержать приятно, Кирилл Яковлевич, несмотря на свой сорокалетний опыт, оценить не мог и потому, как обычный врач-ординатор обращается в сложных случаях к профессору, звонил по внутреннему телефону самому Феликсу Георгиевичу. Тот спускался со второго этажа в белом отутюженном халате и с надетым на лоб обручем, на котором, в крутящемся вокруг яркого точечного фонаря кольце, как патроны в барабане револьвера, были закреплены лупы различной кратности, через которые он изучал объект и либо небрежным движением руки передоверял дальнейшую работу Кире, либо, лучезарно улыбаясь, приглашал продавца пройти в свой кабинет, который находился на втором этаже рядом с директорским, был надлежащим образом обставлен полированной мебелью, включая кресла, диван и неплохой бар в замаскированном стенном шкафу.

Здесь дух золота, бриллиантов и антикварной ювелирки зашкаливал – в сейфе у Юздовского хранились и золотые монеты, и камешки, и старинные раритеты, которые он еще не отнес домой или собирался пустить в оборот. А за стеной, у директора Семена Семеновича прятались редкие единичные поступления для VIP клиентов: штучные серьги, броши, ожерелья и кольца, о существовании которых обыватели не подозревали, а если бы узнали цену, то просто не поверили бы.

Юздовский заперся в своем кабинете, который располагался рядом с запасным выходом, через который Граф впускал и выпускал постоянных контрагентов либо тех, чьи визиты предпочитал не афишировать. Сейчас он беседовал с одним из таких тайных знакомых, облик которого не вписывался ни в обстановку ювелирного магазина, ни в то внимание, которое оказывал ему Граф. Лет сорока, мешковато сидящая одежда, татуировки на руках, тяжелый недобрый взгляд, специфическая манера говорить, угрожающе растягивая слова… Это и был Коробейник, по «окрасу» – вор-домушник, в молодости заработавший погоняло тем, что открыто выносил из чужой квартиры огромную коробку с украденным имуществом и тем привлек внимание проезжающего мимо патруля…

– Пробил я твою тему, – глухо говорил Коробейник, нервно шевеля пальцами, синие перстни на которых отражали его криминальную биографию: три судимости за кражи и грабежи, общий срок – восемь лет. – Это заезжие, москвичи, они «коляш» трусят, «крыши» им ставят, на чужую землю лезут… Под Голованом ходят, он «черной масти», в Череповце зону держал, вроде даже «в законе», хотя некоторые базарят, что нет… В последнее время фарт к нему идет… На него буром переть все ссут, потому и беспредельничает, что укорот ему никто не дал… Придется тебе его на кол насадить!

– Мне?! – поперхнулся Граф.

– Тебе! – кивнул Коробейник. – Иначе никак!

– Послушай, я тебя зачем на зарплату брал? – возмутился Юздовский. – Ты же сказал, что на зону больше не хочешь, хаты бомбить тебе в падлу, а мне «крышу» от блатных поставить – для тебя раз плюнуть! Не так, что ли?

– В цвет базаришь, – кивнул собеседник и, прищурившись, выдвинул нижнюю челюсть, что выражало его готовность «лезть в бычку». – И с тех пор на тебя никто не наезжал! Так, в натуре?

Графу ничего не оставалось, как тоже кивнуть.

– Так…

– И Голован не на тебя наехал, а на какого-то фрайера… Это тебя вообще не шибёт, можешь ветошью прикинуться и отвернуться! Но если в чеклане масло есть, то вкуришь тему, а тогда ясен пень, что ветошью прикидываться нельзя! Если ты, конечно, всех этих коляш под себя взять хочешь!

– Почему?

– Да потому, что ты тогда им должен быть и за папку, и за мамку, и за ментов, – за всех, короче! А для этого надо себя поставить! И если кто-то сунул рыло в твое корыто и из него хлебает, ты должен засветиться и вопрос задать: а почему ты, пес, так делаешь?!

– Гм… А ты не можешь за меня обозначиться? Ну, от моего имени?

Коробейник то ли улыбнулся, то ли ощерился.

– Тогда надо у нотариуса доверенность выписать!

– Доверенность? – ошарашенно переспросил Юздовский, представляя, как где-нибудь на пустыре съехались с двух сторон машины с вооруженными бандитами и Коробейник предъявляет Головану зажатую в татуированных пальцах доверенность с такими же синими печатями, как его перстни. Сцена была совершенно невероятной!

– Включи мозги! – еще шире ощерился Коробейник. – Какая, нафер, доверенность! Просто разъясняю наши рамсы: на «терку» выходят равные по авторитету пацаны! Голован со мной и базарить не станет! Я против него – все равно что конь против слона!

– А я?!

– С тобой другой расклад! Ты же не на блатную педаль жмешь, у тебя другая жизнь, и в ней ты фигура крупная… Голован про тебя слышал – зуб даю!

– Я с ним встречался, – вырвалось у Графа, и он поспешно добавил:

– Давно.

– Тем более! Я его разыщу и скажу, что ты «стрелку» забил: один на один, в центре города, чтобы ясно было, что без пальбы… Ну, и потолкуешь аккуратно, обозначишь свой интерес, но без предъяв… Посмотришь, как он настроен. А потом будем решать – куда дальше рулить!

– Гм, – сомнения не покидали Графа, но он понимал, что в словах Коробейника есть резон.

– Ну, и ладушки, – страшноватый гость расслабился и откинулся на спинку стула. – Ты мне как-то хорошего бухла наливал…

– Кончилось! – сухо сказал Граф. – Да и директор сейчас зайдет!

Пьяный Коробейник был гораздо хуже трезвого: навязчив, подозрителен и агрессивен. Поэтому лучше всего, покончив с деловой частью общения, тут же с ним распрощаться.

– Кончилось? – криво улыбнулся нежеланный гость. – А может, жаба душит? Ну, харэ… Пойду жалом повожу, где Голован шхерится!

«Стрелка» была назначена на пятнадцать часов в «Катькином садике», как называют старожилы Екатерининский сквер.

– Правила знаешь, – в очередной раз, напоследок, проинструктировал Коробейник. – Опаздывать нельзя – неуважение, раньше прийти тоже нехорошо – могут подумать, что подлянку затеваешь… Пришел ко времени, один, руки в карманы не суй, голос не повышай, держись спокойно и уверенно, будто правда на твоей стороне!

– А на самом деле? – нервно сглатывая, спросил Юздовский. – На моей стороне правда?

Коробейник задумался.

– Смотря кто «разводить»[16] будет… Хотя… Если по чесноку, то хрена тут думать? Голован в своем праве бомбить кого хочет. На чужие территории, правда, лезет, – это против правил. Только за тобой никто территорию не закреплял. Так что и предъявлять тебе ему нечего. Потому и предупреждаю – веди себя аккуратно!

Граф поёжился.

– Ну… А как он вообще настроен?

– Кто?

– Ну, Голован…

Коробейник усмехнулся.

– Очень хорошо, дружески… Только это ничего не значит. Он однажды за общим столом красивый тост за своего близкого корефана сказал, выпил, засадил ему перо в бочину, а потом закусил, как ни в чем не бывало…

– Так вы меня хоть прикройте там! – воскликнул Граф, понимая, что ступил на тернистый, кривой и опасный путь, с которого не свернешь и назад не вернешься.

– Прикройте… Тут главное – не перебдеть: засекут, подумают, что ловушка, и сразу шмалять начнут, в тебя первого! – Коробейник помолчал и явно для успокоения добавил: – Поставлю в стороне человечка, пусть сечёт издали…

В общем, к монументальному памятнику Екатерине Великой Юздовский подошел ровно в пятнадцать часов и далеко не в лучшем настроении. Волнение, дурные предчувствия, опасения и откровенный страх бурлили в душе, как бурлит в животе после пьянки и невоздержанной жратвы. Вокруг взирающей свысока Екатерины сидели на скамеечках пенсионеры, прогуливались мамочки с колясками, с шумом гонялись друг за другом школьники с портфелями – наверное, убежали с уроков. Царица рассматривала их снисходительно и удовлетворенно, очевидно считая, что это всё ещё её подданные.

Почти сразу Феликс увидел приближающуюся с другой стороны гориллообразную фигуру Голована и двинулся навстречу. Они сошлись на середине широкой аллеи, Голован протянул руку и даже изобразил улыбку.

– Здорово, Граф, давно не виделись! – с улыбкой его физиономия была еще страшней, чем без нее.

Их руки сошлись, Юздовский почувствовал ладонью массивный перстень и ощутил исходящее от него тепло. И сразу же бурление в душе улеглось, как будто после вчерашней пьянки он выпил стакан рассола из-под квашеной капусты или моченых арбузов. Напротив, на смену тревожным мыслям пришло успокоение и полная уверенность в себе. Причем он твердо знал: такая метаморфоза произошла именно от этого соприкосновения!

Граф машинально опустил взгляд, и его бросило в жар: это была не просто тяжелая золотая «гайка», которые так любят бандосы – на огромной лапе тускло отблескивала фамильная драгоценность, которую он искал всю сознательную жизнь!

– Зачем звал? – сразу перешел к делу Голован. – Предъявить хочешь?

Ошарашенный Феликс молчал, загипнотизированно рассматривая перстень своего прадеда, который так долго скрывался от него и ускользал уже от протянутой руки! Но в таких ситуациях молчание – уступка противнику. Голован сделал шаг вперед, нависнув над контрагентом всей своей тушей и подавляя тем самым его волю. Это был испытанный и многократно проверенный прием.

– Мало ли кто кем прикрывается! – трубно прогудел он. – Ты за него не впрягался! Да я и не под тобой хожу! Я сам себе хозяин!

Граф не мог выйти из ступора: вот его мечта, которая неожиданно оказалась так близко, но что делать в такой ситуации, он не знал.

– Что, мою цацку рисуешь?

Голован хлопнул его по плечу, у Юздовского подогнулись колени. Но это вывело его из транса.

– Ничего я не предъявляю, – промямлил он. – А перстень симпатичный, могу купить…

– Не продается! А если надумаю, тебе на оценку не понесу! Звал зачем?

– Гм… Договориться. Чтобы не мешать друг другу…

– Так это надо не вдвоем шептаться! – оглушительно захохотал Голован. – Это надо с обществом решать, на сходке… Только ты не наш, слова нигде не имеешь, и базарить с тобой правильные пацаны не будут… Давай лучше в паре работать: ты мне наводки даешь на жирных котов, а я с тобой делюсь!

– Да нет, это не дело, – с трудом вымолвил Юздовский.

– Ну, не дело, тогда расходимся! – недовольно сказал Голован. – На первый раз за беспокойство с тебя не получаю!

Он развернулся и направился к выходу из сквера.

«Нафиг такие «стрелки»! – раздраженно думал он. – Только зря потерял время с этим фофаном!»

А Феликс Юздовский долго смотрел ему вслед. Он так не думал. Перстень нашёлся, оставалось его забрать… Хотя это нелегкая задача – с живого Голована не то что «гайку» или «цепуру», даже выпавший на пиджак волос не снимешь! Значит, надо перевести его из одного состояния в другое – из живого в мертвое. Но сам он не в состоянии производить такие превращения. И спецов —»чистоделов» в повседневном круге общения нет.

Единственная ниточка, связывающая его с уголовным миром, это Коробейник. Он и киллера может найти, да и сам наверняка способен выполнить такую работу. Может даже, за спиной у него уже и есть «мокряки»… Только Голован крепкий орешек… Это не какой-нибудь беззащитный лох, которому можно свернуть шею, как цыпленку, и никто не почешется! Один его вид, да что там вид – одно упоминание его имени внушает страх!

Поэтому вначале надо прозондировать настроение Коробейника. Очень осторожно, деликатно, издалека… Потому что напрямую предложить своей «крыше» завалить Голована нельзя – он может пойти и тут же сдать его заказанному. А тот не страдает от неумения превращать живых людей в мертвяков и не отложит это дело в долгий ящик!

– Встретились, переговорили, ничего определенного, – с видимым безразличием рассказал Граф о результатах «стрелки».

Коробейник покивал.

– А что ты хотел? Я так и думал. Но главное, ты себя обозначил… А дальше посмотрим.

– А чего смотреть? – изобразил удивление Феликс. – Что я ему могу сделать? Да и вообще… Кто ему может на хвост наступить?

– Да никто! Никому даже такая мысль в голову не придет! Потому что если он эту мысль учует, а он её обязательно учует, то мигом сердце вырвет!

– Вот потому я и не хочу с ним ссориться, – лицемерно сказал Юздовский, но прозвучало это убедительно.

– Не только ты! И люди посерьезней тебя – Туз, Сибиряк, – тоже не хотят! Он же здоровый, как мамонт, и свирепый, как голодный тигр! И везде ходит с этими близнецами, а каждый – словно водонапорная башня! Их надо из гранатомета мочить или бомбой взрывать!

Граф осторожно перевел разговор на другую тему. А когда они с Коробейником расстались, тяжело задумался. Он понял, что фамильный перстень так же далек от него, как и тогда, когда было неизвестно, где он находится. Хотя теперь он знал, где его искать!

Глава 5

Оперативник Рутков

Легко искать тех, кто не прячется. А не прячется тот, кого не ищут. В этом отношении Крот был легкой добычей, потому что он не прятался, а его искали. Обычно так не бывает, но тут сыграло роль случайное стечение обстоятельств: он освободился полгода назад, ни в каких серьезных делах засветиться не успел, а следовательно, искать его не могли. По крайней мере сам он так думал. Но искали его по давнему убийству в Стрельне, которое осталось нераскрытым и по которому он проходил свидетелем. Крот не ожидал никаких неприятностей с этой стороны и не мог даже подумать о том, что через столько лет свидетеля будет искать уголовный розыск. В этом была его ошибка.

Рудков и Лобов подняли своих информаторов, задействовали возможности оперативников всего отдела и довольно быстро установили, что гражданин Подземельев Иван Иванович, 1942 года рождения, проживает на улице Чернышевского, 22, у своей знакомой Нинки Козловой, известной в определенных кругах под естественно вытекающим из фамилии погонялом «Коза». Больше того, удалось установить, что он все-таки засветился по мелочи: несколько раз перепродал краденые вещи, а это уже была зацепка для того, чтобы с ним официально поговорить.

На задержание поехали Лобов и Глумов. Капитан был в повседневных брюках и шведке навыпуск, а стажер – в костюме с галстуком, поэтому выглядел он солидней, и его можно было принять за старшего группы захвата. Впрочем, знающие люди определяют роли по лицам и манерам, а не по одежде, и тут было трудно допустить ошибку.

Взяли Крота, когда он выходил из дома. Сопротивления он не оказал, как и ожидалось: по «окраске» Крот был вором, то есть имел корыстную, а не насильственную направленность личности, к тому же думал, что предъявить ему нечего, а следовательно, дергаться не имело смысла. Так что висящий под рубашкой Лобова «ПМ» в открытой кобуре не пригодился: капитан привычно закрутил задерживаемому руки за спину и затолкал в машину. Глумов особого рвения не проявил, и не особого – тоже. Хотя оно и не понадобилось, Лобов это отметил с неодобрением.

Уже через полчаса Крота допрашивали в кабинете отдела по особо тяжким преступлениям. Началось все, как обычно, с ознакомительных вопросов общего характера: за что судим, в каких делах участвовал, когда освободился, совершал ли преступления после освобождения. Гражданин Подземельев с чистой совестью отвечал на все вопросы в обычном, принятом среди профессионалов ключе: нигде не был, ничего не знаю, никого не видел, ни в чем не замешан.

– А радиолу ты где взял? – наконец перебил его оперативник, который до этого терпеливо слушал ту пургу, что нёс задержанный.

– Какую радиолу?! – осекся Крот.

– Какую тебе Синий отдал на продажу.

– Да не было никакой радиолы…

– А кожаное пальто? А часы «Полет» позолоченные? А пара серег, колечко и кулон?

– Да вы что-то путаете, товарищ следователь…

– Так, может, пригласить приемщика ломбарда на опознание?

Такая осведомленность несколько смутила задержанного. Он понимал, что со своей биографией даже по не очень тяжкой статье может получить приличный срок.

– А неоднократный сбыт краденого – это уже не просто сбыт краденого! – Лобов подлил масла фактов в огонь его опасений. – Это соучастие в кражах, совершаемых по предварительному сговору. Ферштеен?

Задержанный вздохнул, перестал разыгрывать приличного гражданина Подземельева и превратился в профессионального вора по кличке Крот.

– Я только одного не пойму, гражданин начальник, – устало сказал он, расслабленно откидываясь на спинку стула и закладывая ногу за ногу. – Почему отдел особо тяжких? Я еще для вашего интереса ничего и не наработал. Неужели вы за это барахло туфтовое на меня охоту открыли? Не может такого быть. Наверняка вам от меня что-то другое надобно…

– Молодец, Крот, – похвалил Лобов. – Чувствуется, что человек ты опытный. А помнишь убийство в Стрельне?

– Так это когда было? – удивился Крот. – Уже больше десяти лет прошло!

– Я у тебя не спрашиваю, сколько лет прошло, – настаивал Лобов. – Помнишь, или нет?

– Помню, чего не помнить. Мишу Чеха тогда завалили, а с ним еще четверых пацанов. Только я вообще в дом не зашел, я на стреме стоял.

– Ну, и что ты видел?

– Да ничего не видел, говорю же, в дом не заходил.

– Ладно, а что ты слышал?

– Да, и не слышал ничего…

– А когда они вышли, что сказали?

– Так они не вышли… Я ждал, ждал, а потом убежал от греха…

– А чего ж тогда убежал?

– Не знаю, – глаза у Крота забегали.

– Вот смотри, – Лобов нарисовал на листке кривоватый домик. – Сюда твои кореша зашли. А ты остался снаружи, – он нарисовал рядом огурец с кружком вместо головы и четырьмя палочками на месте рук и ног.

Крот внимательно наблюдал, беспокойно ерзая на стуле. Почему-то рисунки, даже весьма далекие от художественного совершенства, оказываются для простых воровских натур более убедительными, чем самые логичные словесные построения.

– Они зашли и не выходят. Что тебе надо делать? Или ждать, или зайти и посмотреть! Так?

– Ну, так…

– А ты поворачиваешься и бежишь. Что-то тут у тебя не сходится. Может, ты тоже в мокрухе участвовал?

– Да ни в чем я не участвовал! – Крот в сердцах махнул рукой. – Меня тогда три дня в КПЗ продержали и крутили со всех сторон, но ничего на меня не нашли. Допросили как свидетеля и отпустили.

– А что ты в окно видел? – не успокаивался оперативник.

– В окно? – Крот замялся. – Вы что, в дурку меня засунуть хотите?

– Да нет, просто скажи.

– Я говорил уже корешам. Они решили, что я колес наглотался и галюники пересказываю. А я никогда на колесах не сидел. Только кто поверит?!

– Я поверю. Давай, рассказывай, что видел.

Крот посидел, глядя в пол, потом поднял глаза, как будто решился броситься в омут.

– Не было их долго. Я в окно заглянул, а там тусклый свет горит и стоит этот, ну, который весь в железе… Рыцарь, короче! И мечом машет: одного по башке – раз, и на две части развалил, второго наискось по плечу – и у того верхняя часть тулова съехала… Вот тут-то я повернулся и побёг, и даже не помню, как дома оказался. Меня, прям, трусило, бутылку водки засадил и заснул. А утром меня взяли…

– А кто ж это был? – доброжелательно спросил Лобов. – Что за рыцарь?

– А че? Верите, что я его видел?! Или прикалываетесь?

– Конечно верим! Ты ж врать не будешь…

Крот испытующе посмотрел на улыбающегося опера, и раздосадовано махнул рукой.

– Откуда я знаю, что за рыцарь? Рыцарей-то не бывает! Но я его там видел! Видел, как он мечом махал, видел, как он всех рубил. И Миша Чех там лег, и пацаны его. Оттуда ж никто не вышел! Если бы я не сделал ноги, он бы и меня…

– А с кем вы разбираться пошли?

– Да с кем… Приезжий один был, Голован кликуха. Он наших ребят на дело взял, а потом их сгоревшими нашли. Ну, ежу ясно – делиться не захотел, вот и пошли с него спросить…

– Ну, спросили?

– Похоже, он с них первым спросил. Да так, что никто не вышел.

– А где сейчас этот Голован?

Крот замялся. Разговор о давно минувших днях плавно переходил в день сегодняшний. А, в отличие от старых дел, новые способны принести массу неприятностей. Но деваться некуда.

– Да, говорят, здесь он, в Питер приехал. Свои дела крутит внаглую, на чужую территорию лезет, беспредельщик, короче.

– Где его найти? – быстро спросил Лобов.

– Не знаю. Он с нашими пацанами дел не имеет, шифруется. Свои расклады, свою кодлу из Москвы привез. Правда, я его с двумя здоровенными мордоворотами раз видел, они с Тузом тёрки тёрли. Но, по слухам, Туз обломался…

Крот помолчал.

– Я потом одного мордоворота встречал в пивнухе на Марата.

– Давай съездим, покажешь!

Крот нехотя кивнул.

Пивной бар «Встреча» имел, мягко говоря, не очень хорошую репутацию. А если не смягчать, то очень хреновую. Его завсегдатаями были не передовики производства, не примерные семьянины, не добросовестные труженики, не спортсмены или артисты, а совсем наоборот – пьющий маргинальный люд полукриминального и криминального толка. И Леха Ковбой, у которого за плечами имелись две судимости, соответствующий вид и манеры, в эту среду прекрасно вписался. Подобная публика принимала его за своего, а некоторые его знали по зоне или по воле – неважно. Важно то, что никто не знал засекреченной части его биографии, обнародование которой могло стоить уважаемому босяку жизни.

Леха стал проводить во «Встрече» целые дни, приносил сухую астраханскую воблу и самогон в спрятанной за пазухой фляжке, угощал приятелей, знакомых и незнакомых, быстро расширил круг знакомств… Всё говорило за то, что Ковбой осторожно подбирает подельников для очередного «дела». Но спрашивать и уточнять желающих не было: за лишние вопросы могут отрезать язык вместе с головой!

Через неделю капитан Лобов знал, что «здоровенные мордовороты», как их называл Крот, это – братья-близнецы Молот и Серп. Про них было мало известно: неразговорчивые, контактов ни с кем не поддерживали, заходили нечасто, пили пиво с водкой, курили, беседовали между собой. Жили где-то неподалеку, чем занимаются – никто не знал, но ясно было, что не работают на заводе имени Кирова или на расположенной в соседнем квартале овощной базе.

Иногда с ними были еще двое, такого же пошиба. Ковбой сообщил, что их считают не местными, которые не так давно приехали в Ленинград и еще не освоились как следует.

На восьмые сутки, к вечеру, возбужденный Ковбой позвонил капитану из автомата:

– Они здесь, оба! Здоровенные жлобы! Волын при них, вроде, нет – не видно, а там кто знает… С каким-то приблатненным пиво пьют и трут о чем-то! Давай, быстро, а то слиняют!

Через полчаса к «Встрече» подтянулась бригада наружного наблюдения, которая как раз успела засечь выходящих из бара фигурантов и «села им на хвост», докладывая по рации маршрут инициатору разработки. Лобов доложил обстановку Руткову, тот сразу поднял свой отдел на ноги.

Топтуны «дотащили груз» до старого четырехэтажного дома, стоящего в глубине двора, из которого имелись четыре выхода. Похоже, здесь братья собирались переночевать. Но утра дожидаться, естественно, никто не стал. Группа захвата уже была собрана. Кроме Руткова в нее вошли опера Лобов, Федосеев, Говоров, участковый Шейко и два пэпээсника с автоматами. Они немедленно набились в микроавтобус и выехали в адрес. В последний момент взяли и напросившегося с ними Глумова.

– Дослать патроны! – скомандовал Рутков, когда автобус тронулся. – Только осторожно, стволы в пол!

Защелкали затворы.

– По нашей информации оружия при них нет, но надо быть готовыми ко всему! – сказал Рутков. – Если что – валить!

– А мне пистолет дадите? – спросил Глумов.

– Тебе не положено, – ответил за начальника Лобов.

Но Рутков, который никогда не отличался формализмом, вынул из заднего кармана маленький браунинг, подбросил на ладони:

– Хочешь – возьми. Это не табельный, я его когда-то давно у бандитов отнял. Только скажи, стрелять сможешь?

– Конечно, – ответил стажер. – Нас же учили. У меня по «огневой» пятерка была!

– Я не про то. В человека выстрелить сможешь?

Глумов замялся.

– Не знаю…

– Тогда незачем он тебе, – Рутков спрятал пистолетик обратно и повернулся к участковому.

– Что это за дом? Контингент жильцов?

– Да он под снос, треть квартир отселена. Кто-то сдает освободившиеся квартиры, кто-то сам занимает. Неразбериха, в общем…

– Так участковый и должен навести разбериху!

– Говорить легко, – негромко буркнул Шейко.

Дальнейший путь прошел в молчании. Глумов, правда, пытался расспросить у Лобова, волнуется ли он, но капитан, потеряв обычную сдержанность наставника, послал стажера по хорошо известному на Руси короткому адресу. Наконец, микроавтобус заехал в типичный ленинградский двор – пронизывающую квартал анфиладу из трех или четырех «проходняков», переходящих один в другой и выходящих на дальнюю улицу. Остановились у первой подворотни. Участковый показал нужный дом – он находился во втором дворе, который имел еще подворотни, ведущие в переулки справа и слева.

Рутков озабоченно покрутил головой.

– Черный ход в доме есть?

– Нет, – ответил Шейко. Он был озабочен: все-таки в захвате опасных преступников участковых задействуют нечасто.

– Все сидят на месте, я сейчас вернусь, – Рутков открыл дверь, потянуло прохладой.

– Я с вами, товарищ подполковник? – спросил Лобов, который был правой рукой начальника и всегда страховал его в опасных ситуациях.

– Нет, – дверь захлопнулась.

Было темно, пахло кошачьей мочой. Впрочем, может и человеческой – это было равновероятно, а разобрать ее происхождение по запаху Рутков не мог. Он прошел во второй двор. Там, в углу, растворившись в темноте, стояла машина – «Жигули-пятерка», внутри кто-то курил. На скамейке возле песочницы подполковник рассмотрел тень человека. Подошел, сел рядом.

– Ну, что?

– Не выходили. Вон, их окно горит, на последнем этаже. Это кухня.

– Откуда знаете?

– Они как вошли в подъезд, там через пару минут свет и зажегся. Потом две девицы заявились, и рядом окно осветилось. А потом снова потухло. Я на первом этаже в окна заглянул – это кухня и комната. Вторая комната напротив. Вряд ли на четвертом другая планировка!

– Это точно! Спасибо, Володя, ты всегда четко работаешь!

– Спасибо – много, а вот бутылка коньяка – в самый раз!

– Без вопросов!

Человек вздохнул.

– Если бы все обещания исполняли, я бы трезвым не ходил! Мы больше не нужны?

– Нет, спасибо!

Тень бесшумно скользнула к «пятерке», зашумел мотор, и машина, не включая фар, покатилась к противоположному выходу из дворов. Рутков вернулся к микроавтобусу и скомандовал выгружаться.

– Ты стоишь у подъезда и наблюдаешь за окном, – сказал он сержанту ППС. – Остальные – за мной!

– Похоже, они развлекаются с девицами, – сообщил подполковник, когда поднимались по лестнице. – Справа от входа кухня, Федоров – туда!

– Есть!

– Дальше комната, Лобов – туда!

– Есть!

– Слева от входа вторая комната, это моя! Шейко страхует Федорова, Говоров – Лобова, автоматчик входит и контролирует коридор, Глумов остается на площадке…

На четвертом этаже горела тусклая лампочка, Рутков быстро открыл отмычкой деревянную дверь с облупившейся краской. С оружием наизготовку милиционеры бесшумно вошли в квартиру. Здесь было накурено, пахло скисшей едой. За дверью комнаты слева слышалась какая-то возня и женский смех.

Лобов быстро прошел вперед, миновал пустую кухню с неубранным столом, ванную, в которой лилась вода и женский голос напевал какой-то шлягер. Сердце бешено колотилось, он вспомнил дурацкий вопрос стажера, но тут же отогнал ненужные мысли и рывком открыл правую дверь. В разобранной кровати с несвежим скомканным бельем лежал огромный мужчина в одних семейных трусах из черного сатина. Заложив руки под голову, он курил и меланхолично пускал сизый дым в потолок. Завидев Лобова, он с удивительной ловкостью вскочил, искаженное злобой лицо не сулило ничего хорошего.

– На пол! Ложись! – как можно страшнее заорал капитан, целясь в голову гиганту.

– Ложись, сука! – рявкнул сзади подоспевший вовремя Говоров.

Тут же со стороны коридора донеслись выстрелы:

– Бах! Бах!

Грохот выстрелов сыграл роль ножа, полоснувшего по натянутым нервам.

– Ложись, убью! – Лобов выстрелил богатырю под ноги. Из старинного паркета полетели щепки.

Выругавшись, детина повалился на пол. В комнату ворвались Федоров и Шейко. Все четверо навалились на поверженного богатыря, надели наручники.

– Убивают! Помогите! – раздался истерический женский крик. Кричала изрядно выпившая девица, выскочившая из ванной. Вместо одежды на ней было одно полотенце, и то она держала его в руке. – Милиция! Убивают!

Оттолкнув ее, Лобов бросился искать Руткова. Дверь напротив кухни была открыта, на пороге стоял растерянный сержант с автоматом наизготовку. Отодвинув его, капитан зашел в комнату.

На полу, в луже крови, лежал голый гигант, присевший рядом на корточки Рутков щупал ему пульс на шее. На кровати, накрывшись с головой одеялом, визгливо выла женщина, голые ноги с облупившимся педикюром торчали наружу.

– Что случилось? – спросил Лобов.

– Да, вот, – Рутков был бледен как мел. – Он вскочил, полез под подушку, я и выстрелил машинально… А под подушкой у него ничего не было. Видимо, по привычке решил ствол нащупать… А оно теперь видишь, как оборачивается: застрелил безоружного!

– Он и без оружия опасен! Кулаком ударит – и голова отлетит!

– Это когда с ним один на один вышел… А те, кто разбираться будут, они ведь в безопасных кабинетах сидят и его кулаков не видят. Да и не интересуют они их. Их бумаги интересуют. В вооруженного стрелял – одна песня, в безоружного – другая…

– Ну, значит, бумаги нужно привести в соответствие… Это же опасный зверюга… С ним все средства хороши…

– Я тоже так думаю, – кивнул Рутков. – Отправь пэпээсника и закрой дверь.

Лобов подошел к сержанту.

– Иди в машину, вызывай следственную группу. Скажи: при задержании особо опасных преступников оказано вооруженное сопротивление, один бандит убит. Именно так скажи! Запомнишь?

Первые слова сообщения очень важны: они попадают в сводку и формируют первоначальное представление о случившемся. А первоначальное впечатление очень важно и впоследствии может сыграть значимую роль!

– Не знаю… У меня голова закружилась, – еле вымолвил сержант. – Впервые при мне…

– Иди быстрей! И повтори, как я сказал!

Он закрыл дверь. Рутков вынул свой браунинг, передернул затвор, патрон вылетел, ударился о стену и закрутился по полу.

– Зачем это? – спросил Лобов, но подполковник не ответил. Сосредоточенно протер пистолет и вложил в руку великана.

– Вот так-то будет лучше…

Потом сдернул одеяло с кровати. Под ним оказалась крашеная блондинка, тоже голая и пьяная.

– Вставай и на выход! Сейчас показания давать будешь!

– Ка-акие-е пока-аза-ания? Ты кто ва-а-ще?

Она мало что соображала, ничего не видела и не помнила.

Зато прибывшая следственная группа увидела вполне очевидную картину: вооруженный преступник, ликвидированный при задержании. Ни у кого такая версия сомнений не вызывала, и следователь прокуратуры отразил в протоколе именно её. Только стажер Глумов смотрел на подкорректированное место происшествия пристальным взглядом и чуть заметно улыбался нехорошей, кривой улыбкой. И это Лобову не понравилось. Очень не понравилось!

Глава 6

Стажер Глумов

В Управление вернулись нескоро из-за обычной в таких случаях бодяги: применение оружия – это ЧП со всеми вытекающими последствиями! На место выезжал прокурор со своим следователем, наехало милицейское начальство, члены группы захвата писали объяснения. Правда, объяснения все одинаковые и малоинформативные: никто ничего не видел. Ибо в комнате, где разыгрались события, кроме Руткова и убитого был только Лобов. И то, прибежал он уже после выстрелов. Поэтому все так и объясняли: не был, ничего не видел, только слышал выстрелы. И временная подруга убитого Молотка примерно так же написала, только начало было другим: лежала под одеялом пьяная и спала…

Правда, стажер Глумов ничего писать не стал и с места происшествия ушел своим ходом, не дожидаясь окончания проверочных мероприятий. Поскольку он не был офицером милиции и официально в группу захвата не входил, на его присутствии никто и не настаивал. Но Рутков и Лобов насторожились: такое среди оперативников не принято! Впрочем, вначале было не до стажера.

Когда приехали в управу, то первым делом Рутков и Лобов попытались допросить Серпа. Тот, как и следовало ожидать, показания давать отказался, только матерился и угрожал оперативникам, особенно Лобову. Очевидно, ему было стыдно за проявленную слабость: правильный блатной не должен был под стволом мента ложиться на пол. А он лег, и значит, «потерял лицо»! Теперь ему следовало «отмываться», что он и пытался сделать.

– Ты, сука мусорская! – орал он на Лобова так, что на шее вздувались жилы. – Думаешь, я пушки твоей сраной испугался?! Да знаешь, сколько раз я на стволы ходил?! Я бы всю вашу кодлу порвал, если б трезвый… А я на ногах не стоял, вот и отрубился, упал на пол!

Если держаться этой версии, то вполне можно отмазаться от позора. Если, конечно, среди братвы не найдется авторитета, который в эту отмазку не поверит. И если менты не станут целенаправленно его форшмачить…

– А если бы ты один был, я бы тебя зубами загрыз!

– Если бы да кабы, во рту выросли грибы!.. – передразнил его Лобов. – Если бы не лег на пол, сейчас бы лежал в морге, рядом со своим брательником!

Это вызвало очередную вспышку ярости.

– За Молотка я еще спрошу! С вас с живых шкуру спущу и кишки наружу выпущу!

– Ладно, ладно, все грозятся, все нас пугают, – устало сказал Рудков. – Только мы как сидели в своих кабинетах, так и сидим, а где те, кто грозились?

Серп замолчал. Порыв ярости прошел, кураж испарился, и сейчас он напоминал простреленное колесо, из которого вышел воздух.

– Давай лучше по-существу поговорим, – продолжил подполковник. – Разбой на квартиру коллекционера признаешь?

– Ниче я не признаю, – сказал задержанный и отвернулся.

– Ну смотри, тебе жить!

На этом допрос закончили. Серпа отправили в камеру, а Лобов с Рутковым пошли в ближайшее кафе, поужинали в молчании и выпили водки для снятия стресса. Конечно, для подобных случаев оперативному составу УР хорошо бы иметь специальные расслабляющие таблетки, но таких таблеток пока не придумали, поэтому приходится использовать общедоступное средство.

– Не нравится мне Глумов, – сказал Рутков, когда ужин подходил к концу. – Уж больно у него физиономия была стрёмная и глазки бегали. Так всегда бывает, когда человек хочет какую-то гадость сделать.

Его предчувствия оправдались. На другой день стажер пришел смурной, будто с похмелья. Ни с кем не здоровался и старался не встречаться глазами. Уткнулся в бумаги и сидел молча.

– Слышь, Виталий, что случилось? – улучив момент, спросил Лобов. – Вчера убежал, нас не дождался, сегодня пришел – как будто тебя тут серьезно обидели … Что с тобой происходит?

– Да то, – не отрываясь от документов, ответил Глумов. – Хочу предупредить, что я за вас в тюрьму не пойду!

– Вот те на! – удивился Лобов. – А кто тебя приглашает в тюрьму? Да еще и за меня?

– За убийство безоружного тюрьма положена, – сказал стажер. – И вы это знаете!

– Какого еще «безоружного»? У него пистолет был!

– Вранье! Это пистолет Руткова! Он мне его в автобусе давал, когда мы на место ехали…

Лобов замолчал. Да, действительно, такой факт был. «Засветил» пушку Рутков зря. И взяли с собой стажера тоже зря. И теперь это действительно могло выйти боком.

– Какое тебе дело, Виталий? – сказал он. – Твое дело выполнять ту работу, которую тебе поручают. Помнить, что там было в автобусе, ты не обязан. Тем более подполковник о тебе заботился. А этот черт и без пистолета мог кому угодно голову отбить! Ели бы он на лестничную клетку выскочил и с тобой лицом к лицу столкнулся, так неизвестно, сидел бы ты здесь или вместо него в морге на каменном столе лежал…

– Мне это все не нравится, – по-прежнему глядя в сторону, сказал Глумов. – Я помню, как вы говорили, что «борзых» на месте надо стрелять. Я думал – это шутка, преувеличение такое. А сейчас увидел, что – нет! Еще когда мы туда ехали, подполковник сказал: чуть что – валить! Вот он его и завалил…

– И что? Тебе жалко этого бандюгана? Да на нем клейма негде ставить!

– Да не в том дело, жалко или не жалко… Дело в законности. А законом тут и не пахнет.

– Ничего себе! – удивился Лобов. – Это ты кино насмотрелся: «Следствие ведут знатоки»? Да я, если хочешь знать, вообще не слышал таких разговоров в наших кабинетах! Закон там, на улице, а к нам попадают уже те, кто закон нарушил! А почему мы должны его соблюдать? Нет, в общем-то, конечно, вроде как должны. Тем более за нами и прокурор надзирает, и суд потом свое слово говорит. Тут не забалуешь – приходится крутиться между должным и сущим. Но чтобы стажеры операм указывали, что надо закон соблюдать – это у меня впервые!

– Ну, лучше поздно, чем никогда, – сказал Глумов. – Короче, если меня вызовут и будут допрашивать под подпиской за дачу ложных показаний, то я расскажу все, как было.

– Ну, дело твое, – сказал Лобов и отряхнул ладони, как будто умыл руки. – А пока езжай к Николаевым и вызывай их на опознание. А Кате своей расскажи, что тебе очень жалко того негодяя, который чуть не изнасиловал ее и за малым не убил ее родителей! Кстати, вполне могло именно так закончиться… Ты не бывал в квартирах, где убили всю семью? Знаю, что не приходилось. Жуткое зрелище! И очень способствует формированию правильного правосознания…

Ничего не сказав, Глумов вышел, а Лобов зашел к Руткову и пересказал их беседу.

– Вот видишь, – огорченно кивнул подполковник. – Меня чуйка никогда не подводит. Надо с ребятами поговорить, которые в автобусе ехали.

– Да, это я сделаю, – сказал Лобов.

– А я с ним позже поговорю. Либо он понимает специфику борьбы с бандитами, либо не понимает. Тогда ему лучше работать в паспортной службе или еще где-то…

Во второй половине дня потерпевшие уверенно опознали Серпа: и в маске, и без маски: по росту, по глазам, по манере держаться и говорить, по походке и слегка опущенному левому плечу. Прокурорский следак Петров отразил в протоколе столько деталей, что намертво «привязал» фигуранта к делу. С Катей случилась истерика, пришлось отпаивать ее валерьянкой, которая была припасена у многоопытного Руткова как раз для таких случаев.

– Ну, что? – после опознания спросил Лобов у стажера. – Нормально все? Или опять что-то неправильно? Я ведь тоже едва взял эту мерзость живой. Если бы дернулся – пришлось бы стрелять… А у него тоже оружия не было!

– Надо действовать по закону, меня так учили. Нет у него оружия – задерживайте как положено – без стрельбы…

– А ты видел его? Как такого быка задержишь? Ты бы его закрутил? Я стажером тоже был твоей комплекции, но потом и качался, и боевым самбо занимался… Но не уверен, что сумел бы задержать. И Рутков, наверное, тоже со своим не справился бы, тем более у него возраст, ранения…

– Ну, это не значит, что его нужно было стрелять, – упрямо твердил тот. – Я, конечно, рапорт писать не буду. Но если меня вызовут, то извините…

– То-то, когда Крота брали, ты норовил в сторонке отстояться. Это не про закон в кабинете рассуждать. А ведь Крот не страшный совсем, да и не сопротивлялся…

Больше они на эту тему не говорили. Серп, по-прежнему, показаний не давал, но дело о разбойном нападении на квартиру Николаевых уверенно шло к финалу. Следователь Петров был уверен, что летом он направит его в суд.

Тем временем, прокурорская проверка по факту применения оружия подполковником Рутковым приняла неожиданный оборот. Впрочем, неожиданным он был только для тех, кто не знал о позиции стажера, который, по мнению всех сотрудников отдела «держал камень за пазухой». Собственно, проверка вначале носила формальный характер, а потому шла вяло и была нацелена на отказ в возбуждении уголовного дела.

Сам Рутков рассказал о вынужденности открытия огня, поскольку задерживаемый извлек пистолет. Все остальные участники задержания показали, что ничего не видели, так как находились в других местах, и это была чистая правда. Когда все было кончено, они узнали, что Рутков был вынужден применить табельное оружие, так как задерживаемый оказал вооруженное сопротивление. Наиболее близко находящимся к месту событий оказался Лобов. Он пояснил, что прибежал на выстрелы сразу после задержания Серпа и увидел, что Молоток лежит на полу с пистолетом в руке. А Рутков, достаточно взволнованный, как всегда бывает в такой ситуации, рассказал ему о произошедшем.

Настрой на оправдание изменился, когда опросили Глумова. Как и обещал, стажер рассказал все, как было на самом деле. О том, как они ехали на задержание, как Рутков предлагал взять маленький пистолетик, но узнав, что стажер не готов стрелять в людей, спрятал его обратно в задний карман брюк. А впоследствии этот же пистолет оказался в руке убитого задерживаемого.

Ситуация резко изменилась. Было возбуждено уголовное дело и передано из районной прокуратуры в городскую, старшему следователю Сазонову, который специализировался на уголовных делах о преступлениях сотрудников милиции. Теперь он вызывал фигурантов проверочного материала не для объяснений, а для допросов. Они подписывали предупреждения об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, но повторяли всё то же самое, что говорили раньше: находился в другом месте, о происшедшем узнал со слов других, когда все уже произошло… Никто не видел, как Рутков доставал маленький пистолет в автобусе, но все были убеждены, что, во-первых, нетабельного пистолета у подполковника быть не могло по определению; во-вторых, если бы вдруг каким-то образом он у него случайно и оказался, то был бы немедленно сдан куда положено; и в-третьих, уж конечно, ни при каких обстоятельствах не предлагался бы стажеру, не получившему право на использование огнестрельного оружия! Таким образом, показания стажера Глумова не подтверждались.

Решающий допрос Руткова длился несколько часов. Подполковник милиции, который за долгую службу разоблачил сотни мнимых алиби и ложных версий защиты, опроверг сотни хорошо продуманных объяснений, конечно, был готов к этому! Он в деталях рассказал, как вошел в комнату, что увидел, какие команды и в какой последовательности подавал, что делал и как реагировал на законные приказы Молоток, как он внезапно вытащил маленький, так называемый «дамский» пистолет, который ничуть не менее опасен, чем любой мужской…

Рутков говорил уверенно и спокойно, у него не было ни сбоев, ни противоречий, ни каких-то зацепок, которые могли дать въедливому и настырному советнику юстиции Сазонову, который отправил в Нижний Тагил[17] не один десяток его коллег, почву для того, чтобы подтвердилась версия Глумова. Хотя он и пытался это сделать.

– По каким признакам вы определили, что задерживаемый действительно намеревается воспользоваться имеющимся у него оружием и выстрелить в вас? – спросил Сазонов в конце допроса, когда пришло время ловить подозреваемого на проговорках и неточностях.

Рутков пожал плечами.

– Во-первых, личность гражданина Черемисина отличается особой опасностью – задерживали мы его за разбойное нападение на квартиру, а во-вторых, он уже прицелился в меня и пытался произвести выстрел, но пистолет заклинило, он передернул затвор, выбросив негодный патрон, и если бы я промедлил, то вы бы не могли сейчас меня допрашивать!

– Но на выброшенном патроне не было следов осечки! По заключению эксперта, он совершенно исправен и пригоден для выстрела!

– Я и не утверждаю, что пистолет дал осечку. Очевидно, патрон перекосило и затвор заклинило. Поэтому Черемисин избавился от него и следующим выстрелом имел возможность меня убить…

Прокурорский классный чин «советник юстиции» равен специальному званию «подполковник милиции». Оба подполковника раскрывали преступления, оба имели большой опыт и высокую квалификацию. Оба руководствовались инстинктом охотника, оба терпеть не могли, когда преследуемая дичь обрывала след и уходила от погони. И вот сейчас они схватились между собой. И один из них выиграл. Но не тот, кто на это рассчитывал!

– Что ж, можно согласиться с вашим выводом о намерении Черемисина стрелять в вас! Если бы не эта деталь, маленькая, но очень красноречивая, то подтвердить истинное намерение применять оружие было бы довольно сложно, – с некоторым разочарованием произнес Сазонов, заканчивая допрос, в ходе которого ему не удалось пробить брешь в выстроенной подозреваемым стене защиты…

Лобов, не сумевший вначале оценить трюк старшего товарища с выброшенным патроном, пришел в восторг.

– Теперь я понял, что мне еще учиться и учиться! – сказал он, чокаясь с наставником за скорейшее прекращение уголовного дела. А все шло именно к этому.

Сазонов провел очные ставки Глумова со всеми, кто ехал в автобусе: с операми Рутковым, Лобовым, Федосеевым, Говоровым, с участковым Шейко и двумя пэпээсниками. Все семеро с презрением опровергли его утверждения.

Надо сказать, что на стажера эти очные ставки произвели сильное впечатление: получалось, что все против него. И на другой день он зашел к начальнику отдела с рапортом на увольнение.

Рутков пригласил Лобова, как наставника молодого человека, они сели по одну сторону стола для совещаний, Глумов – по другую.

– Послушай, Виталик, вдумайся: если рассуждать так, как ты, то ни одного бандита мы не сможем прищучить, – начал Рудков. – Потому что он делает все, лишь бы соскочить, уйти от ответственности. Он врет, запугивает свидетелей, может даже убить того, кто ему мешает. А мы, если будем только зачитывать ему УПК – мол, дача признательных показаний смягчает ответственность, то он нас за дураков держать будет… А с дураками разве откровенничают? Разве раскрывают им самые черные, стыдные уголки своей натуры, разве рассказывают страшные тайны, от которых кровь в душах стынет? Ну, вдумайся, ты ведь не глупый парень, только опыта у тебя пока нет…

Но Глумов только качал головой:

– Мне не нужен такой опыт! Преступник, он и ведет себя как преступник. А милиционер должен вести себя как милиционер – как представитель государства!

– Ну, а Катя твоя что думает по этому поводу? – встрял Лобов.

– Не знаю. Мы с ней поругались.

– Ну, вот видишь, это показатель того, прав ты или не прав.

– Мне все равно, – уперто говорил стажер, глядя в стену. – Просто я помню рассказы соседа, дяди Вани. Он работал когда-то в милиции. А потом его подставили… Он делал, что говорили, и все были за него, хлопали по плечу, наливали, угощали, на словах оправдывали, говорили, что все обойдется… Только не обошлось: полетел он белым лебедем в Нижний Тагил и оттрубил там восемь лет. Он и меня предупреждал, что меня тоже подставят. Я, честно говоря, не верил. А теперь вижу, что очень даже просто. Еще даже не успел стажировку закончить и аттестоваться, а уже впереди решетка замаячила. Так что, извините, дальше уже без меня…

– Ну, ты понимаешь, что предаешь нас? – спросил Лобов.

– Почему предаю? Предают – это когда поступают против правды, закона, морали. А я что плохого делаю? Говорю о правильности закона и хочу его выполнять. Этому меня в Вышке учили, и вы на совещаниях об этом говорите… Какое же это предательство?

– Ни один предатель не признается в том, что он предатель, – печально сказал Рудков. – Люди всегда ищут себе оправдание и успешно его находят. Но это не значит, что они все белые и пушистые. Ты думаешь, Серп не оправдывает себя? Еще как! И думаешь, он забудет, что его братца застрелили? Нет, не забудет! Может, подошлет кого-то ко мне из-за решетки, но это вряд ли – не тот у него авторитет, да и нет денег, чтобы проплатить заказ. Но когда он выйдет, ко мне придет за расчетом, это точно! Если, конечно, выйдет – за ним ведь длинный хвост тянется… По Николаевым срок получит, а мы будем другие дела раскручивать. На нем и убийства наверняка висят: докажем – получит вышак и пойдет туда, на встречу со своим братом…

Подполковник показал пальцем в пол.

– А если не докажем, то лет через пятнадцать, или чуть раньше, он постучится ко мне в дверь… А мне, если доживу, набежит под шестьдесят годков, и я буду обычным гражданином без оружия и государственной защиты. И ты думаешь, кроме Серпа нет охотников, спросить со старого опера?!

– То, что вы говорите, подтверждает правильность моего решения, – сказал Глумов и, хлопнув дверью, вышел.

– Видишь как? – взглянул Рутков на капитана. – А ты ведь как был у меня хорошим стажером, так и стал правильным опером! Ну, что делать, люди есть разные!

Он размашисто подписал рапорт, да так, что чуть не порвал бумагу.

Глава 1

Время фарта

После осмотров, вскрытия и экспертиз тело застреленного ментами Молотка наконец выдали братве. Пышно похоронить правильного, геройски погибшего пацана – обязанность любой группировки. Даже если пацан жил в общаге или в убитой съемной однушке, он должен получить посмертное уважение, публичное признание своих заслуг, памятник из черного мрамора в полный рост по цене нормальной новой квартиры и поминальный пир, какого не видел на всех своих прошедших Днях Рождения. Можно сказать, что умирает он достойней и богаче, чем жил. А иначе нельзя: моральный дух братвы будет подорван, и вся «пехота» разбежится.

Но группировка Голована была малочисленной и сборной: Савелий Клинок из Москвы, Хваленый и Банкир из Подмосковья, сам Голован из Ростова, Барик из Саратова, а остальные и вовсе из всяких мухосрансков. Да и осталось их – живых да на воле – всего двенадцать человек. Поэтому похоронили бы Молотка тихо и скромно, без особых понтов, если бы не Крот и не давние события, которым он явился очевидцем. А именно: в 1961 году на хате у Карлуши были убиты Смотрящий по Стрельне Миша Чех и с ним еще четыре пацана, а стоящий на стрёме Крот сумел сбежать. И все уже об этом забыли, но дело в том, что вот сейчас-то Крота дернули именно по тому, старому делу. И кололи его на Голована да на Серпа с Молотком. И когда он их сдал, выпустили, как и обещали.

И хотя опера Крота не обманули, но стрельнецкая братва насторожилась: если тебя менты взяли, то чего они тебя ни с того ни с сего выпустили? Сказать честно, что сдал голованских, которые ходили во врагах, – это не вариант. Блатной не должен никого сдавать, да и вообще иметь дело с мусорами – это западло! И Крот придумал номер, который через много лет будет называться «тухлое яйцо», непереносимая вонь которого забивает предыдущие неприятные запахи и переключает сознание уже на борьбу с новой напастью. Он, конечно, не знал хитроумных социологических приемов, но понял, что надо запустить «чернуху», которая собьет братву с глупых мыслей и переведет внимание всех на другие рельсы.

Старательно морща лоб, Крот рассказал, что в камере слышал базар, будто Голован в городе давно беспредельничает, местных авторитетов не признает, чужие территории внаглую захватывает и им многие недовольны. А вот сейчас одного из его парней застрелили. А раз так, то Голован, со всей своей бандой, его хоронить будет. И тут можно будет поквитаться с ними за Мишу Чеха. Мало ли, что с той поры уже тринадцать лет прошло: кровь товарищей не высыхает, пока ее такой же кровью не смоют… А вписываться за него никто не станет, наоборот – все обрадуются. Да и определить – чья это работа будет сложно: желающих полон город!

Крот сказал, братва его выслушала. И даже если в душе кому-то не хотелось начинать войну за старые дела, пропустить его слова мимо ушей было нельзя. Раз вслух сказано – надо хоть какой-то ответ давать. А ответ тут мог быть только один. И порешили стрельненские, что похороны бойца Голована они превратят в похороны всей группировки!

Любая информация, даже с самыми секретными грифами, имеет тенденцию к утечке. Парадокс, но чем выше гриф, тем эта тенденция сильнее, ибо секретные данные дороже и тем больше желающих их добыть, и тем изощреннее методы, которые для этого применяют. При трех нулях на обложке информация приобретает сверхтекучесть жидкого гелия, который просачивается через самые узкие щели и капилляры. Даже в специальных государственных службах, где действует строгая дисциплина и рты сотрудников запечатывают многочисленные подписки, а документы хранятся в надежных сейфах, и то случаются утечки. Что же говорить о беспечных и отвязных блатняках, которые вообще никаких правил не соблюдают, кроме тех, за нарушение которых грозит неминуемая смерть… Да и их нарушают по-пьянке или из принципа!

По каким каналам утекла информация со стрельненской сходки – сказать трудно. Только через несколько дней Коробейник пришел к Графу и рассказал, что Голован сильно ослабел: самые грозные его «гладиаторы» вышли из игры – Молотка убили, а Серп надолго устроился в «Кресты». Еще несколько пацанов уехали из города, некоторые залегли на дно.

– Так что он сейчас, как голый! – торжественно объявил Коробейник.

Юздовский задумался, потом резко встряхнул головой и сказал то, чего Коробейник и ждал:

– Слушай, раз расклады так круто изменились… Сейчас можно Голована под шум волны и грохнуть!

Коробейник почесал затылок:

– Пожалуй, можно…

– Ну, так имей в виду – за мной не заржавеет…

– Хорошо, – кивнул Коробейник. – Я подумаю, как это обставить…

– Подумай! Только принесешь мне доказательство!

– Голову хочешь? Или руку отрубить? Можно, конечно. Только запачкаю все вокруг…

– А ты мне его перстень принеси, – как можно равнодушней предложил Граф. – Он маленький, чистый. Положил в карман – и готово!

– Ладно, подумаю!

Голован тоже обдумывал, как провести траурные мероприятия. Мелькнула даже мысль организовать похороны в Москве. Но и в столице у Молотка не было ни родственников, ни друзей. Да и у самого Голована позиции в Москве утрачены. Значит, надо обходиться тем, что есть, и хоронить героического бойца там, где он погиб. Но где взять пышную процессию скорбящих, колонну гудящих клаксонами автомобилей, сотни венков с надписями: «Молотку от ростовской братвы», «Настоящему пацану Молотку от блатных Одессы» и т. д. и т. п.? Дело усугублялось еще и тем, что единомышленников и дружеских группировок у Голована в Питере не было, как и у всех беспредельщиков. Но кореша по Союзу были.

Он отослал телеграммы, позвонил по телефонам. В город приехали еще человек восемь. Дато Жесткий из Тбилиси, Каравай из Орджоникидзе, Хан из Алма-Аты… Нельзя сказать, что это были авторитеты союзного уровня, но в криминальных кругах люди довольно известные, и их сопровождали охранники. Заказали ресторан на пятьдесят мест, хотя всего-то и набиралось около трех десятков сопровождающих. Катафалк для Молотка наняли красивый, и гроб купили дорогой, из полированных досок.

В назначенное время небольшой кортеж направился к кладбищу. Голованские были без оружия, потому что, по неписаному правилу, на похоронах счеты между собой не сводят даже злейшие враги. Но из каждого правила есть исключение. Особенно, если его делают те же, кто эти правила и устанавливает. Поэтому на кладбище уже ждала засада. Автоматов в 1974 году у братвы еще не было, а если и попадались, то единичные экземпляры, оставшиеся с войны: от ППШ до шмайсеров. Поэтому оружейный арсенал был довольно скромен: три пистолета с ограниченным запасом патронов и два двуствольных обреза.

Процессия прибыла к вырытой могиле. Похожий на печального орангутанга Голован сказал прочувствованные слова. Гроб опустили на ремнях в вырытую яму, бросили по горсти земли, и землекопы стали зарывать могилу. Тут-то и раздались выстрелы. Одетые в неброские синие комбинезоны, в которых ходили кладбищенские рабочие, стрельненские окружили группу скорбящих у могилы голованских и в упор открыли огонь. Это было настолько неожиданно, как будто с ясного неба в грешников ударил гром и сразу поразил нескольких человек. Голована поразило в первую очередь, только его огромное тело было тяжело свалить пистолетной пулей, и он, зажав рану, бросился бежать, пригибаясь и лавируя среди памятников.

– Уходит, уходит! – истошно заорали стрельненские. – Голован уходит! Бей его!

Вслед огромной фигуре бегущего орангутанга затрещали выстрелы. Сухо кашляли пистолеты, грохотали обрезы, пули и картечь ударялись о памятники, выбивая мраморную крошку и со свистом рикошетируя в разные стороны. Несколько зарядов все же догнали Голована, он споткнулся – раз, другой, третий, но продолжал бежать на нервах и природной физической силе. Его бы, конечно, уложили, но ситуация изменилась: у охранников Дато, Хана и Каравая тоже оказались стволы, и они пустили их в дело, что смешало планы стрельненских и помешало им довести разгром голованской группировки до конца.

При звуке первых выстрелов землекопы бросили лопаты, упали на землю в рыхлый суглинок и, извиваясь, как змеи, отползли подальше, противоборствующие группировки рассеялись, прячась за памятники и могильные холмики. Те, у кого было оружие, стреляли друг в друга, некоторые сцепились в рукопашную, кое-кто пустил в ход ножи, большая часть, пригибаясь, покидала опасное место.

Перестрелка затихла. Пахло сгоревшим порохом, могильной землей и смертью. Кроме нескольких убитых и раненых у незакопанной ямы никого не осталось.

Голована не было ни среди раненых, ни среди убитых. Могло показаться, что фарт улыбнулся ему в очередной раз и позволил уйти, но это было не так. Голован не ушел. Он отбежал достаточно далеко, хотя и поймал несколько пуль. Но, несмотря на огромный вес, габариты и отменную физическую силу, переварить свинцовые шарики, оказавшиеся в его теле, он не смог. Забежав в глубину погоста, упал за могилу и через несколько минут скончался. Этого бы никто не увидел, если бы не человек, который следил за ним с самого начала. Коробейник подбежал к распростертому огромному телу, толкнул ногой, пощупал пульс на шее и, убедившись, что грозный беспредельщик мертв, стал обшаривать карманы.

Вытащил бумажник с деньгами, снял золотые часы, повозившись, стянул с толстого пальца на огромной волосатой руке перстень. Внимательно осмотрел: ничего особенного – обычная бижутерия. Хотел надеть, но огромная «гайка» могла удержаться только на сардельке. Да и лев на ней как-то зловеще улыбался. Коробейник не отличался впечатлительностью, но тут на него будто могильным холодом повеяло. Покрутил штучку в руках, подумал – и сунул в карман. Потом незаметно выбрался с кладбища, к которому уже, воя сиренами, неслись милицейские машины, и окольными путями вышел в город.

Через час он уже оказался возде «Кристалла» и, зайдя с предусмотрительно открытого Юздовским черного хода, поднялся наверх к нему в кабинет.

– Ну, что? – нетерпеливо спросил Граф. – Как все прошло?

– Хреново! Мочилово получилось, – ответил Коробейник. – Еле ушел…

– А кто ж начал? И с кем мочилово? – не понял Юздовский.

– Сам не знаю. Скажу только – если бы не я, Голован бы ушел. Я его уже на выходе, с другой стороны погоста догнал.

– Ну, и что? – нетерпеливо спросил Юздовский. – Дальше что?

– Да что дальше? Завалил я его, и все…

– Точно завалил?

– Точнее некуда, – ухмыльнулся Коробейник и со стуком положил на стол скалящегося льва. Юздовский жадно схватил, надел себе на палец. На удивление, перстень пришелся ему впору: он вовсе не был огромным – самого нормального размера. Но Коробейник не стал задумываться над такими странностями, потому что был человеком конкретным и всякие непонятки интересовали его мало.

– Ну что, рассчитаемся? – спросил он.

– Рассчитаемся, – согласился Юздовский и вынул из ящика стола приготовленный пакет. – Вот твой гонорар!

– Гооонорааар, ишь ты! Хорошо, что не гонорея! – Коробейник заглянул внутрь, удовлетворенно кивнул и сунул пакет за пазуху. Таких выгодных сделок у него еще не было: за чужого жмура знатное бабло скосил, да еще из карманов кое-что выгреб…

– Ладно, расход! – он встал. Довольные друг другом, они обменялись рукопожатиями и удовлетворенно разошлись. А Юздовский заперся и долго любовался перстнем. Лев благосклонно улыбался, излучал приятное тепло и накачивал его тело силой и уверенностью. Чувствовалось, что они тоже были довольны друг другом.

– Смотри, какая прелесть! – Семен Семенович достал из сейфа три черные коробочки, открыл и положил перед ним на стол. Юздовский подошел поближе.

Две одинаковых броши в виде веточек с зелеными листиками в капельках росы и кулон в виде птички с зелеными глазками. Бриллианты и изумруды. В просторном директорском кабинете стало светлее. А может, это на душе посветлело.

– Да-а-а! – восторженно протянул он. – Сколько стоят?

– Эти по пятнадцать тысяч, а птичка – двенадцать!

– Не слабо! Восемь «Жигулей»! А ведь машина сейчас – высший показатель жизненного успеха…

– Для бедных, Феликс, для бедных! – круглое лицо Семена Семеновича лучилось улыбкой, от чего щеки стали еще шире. – Наступит время, когда «тачки» упадут в цене и станут обыденностью, а с драгоценными камнями этого никогда не произойдет! Они всегда останутся эквивалентом успеха и богатства, им не страшны денежные реформы и девальвация! Недаром дальновидные люди вкладывают в них свои сбережения!

Юздовский усмехнулся.

– Хотел бы я посмотреть, как они «сберегают»! Небось, в копилку бросают по копеечке? Кстати, почему все копилки выполнены в виде свиньи?

– Наверное, потому, что официальная идеология принижает значимость денег в обществе, строящем коммунизм! Символ возвышенности – книга, скрипка, ноты… Хотя без них прожить можно, а без свиней и денег – нельзя!

– Вы циник, уважаемый Семен Семенович!

– Вряд ли больший, чем вы, уважаемый Феликс Георгиевич!

– Тут я с вами согласен! – Феликс посерьезнел и сел к столу. – Но я не только циник, я еще коммерсант, неплохо разбирающийся в человеческой психологии. И зашел к вам по делу!

Семен Семенович аккуратно закрыл коробочки, спрятал в сейф, запер его и сел напротив.

– Слушаю, Феликс!

– Думаю, у вас не будет проблем с продажей этих цацек? – кивнул на сейф Граф.

– О чем вы говорите?! Стоит нетерпеливая очередь!

– И кто трое первых в этой очереди?

– Какие между нами секреты, Феликс? Тем более что вы знаете всех постоянных покупателей. Рубик, Яков Моисеевич и Еремеева. В связи с чем интересуетесь?

– Рубщик мяса с Центрального рынка, директор комиссионки и заведующая райпищеторгом. С зарплатами от восьмидесяти до ста девяноста рублей. Я не ошибаюсь?

– Ну, примерно столько они и получают. И что?

– Не знаете, как они поступят с новыми приобретениями? Наденут для выхода в свет? Похвастаются перед коллегами? Сфотографируются с ними и разошлют родственникам и знакомым?

Семен Семенович саркастически улыбнулся.

– Ну, перестаньте, Феликс! Они боятся огласки, ОБХСС и бандитов, поэтому спрячут их в тайники или закопают в огородах на дачах…

– Прекрасно! А может, отнесут к ювелиру для контрольной оценки?

– Ну, полно… На украшениях опломбированный ярлычок с ценой, зачем посвящать в тайну лишних людей?

– Пока что вы подтвердили все мои мысли! – Юздовский вынул из кармана конфету «Мишка на Севере» и осторожно развернул. Это оказалась не конфета, а только фантик, в котором лежали несколько камешков.

– Что это?

Директор вынул из ящика стола лупу, вставил в глазную впадину и принялся рассматривать белые и зеленые кристаллики. Пауза затягивалась.

– Вы похожи на часовщика, – не удержался Юздовский.

Семен Семенович вынул лупу и поставил на стол.

– Я торговец, а не ювелир. Это вы у нас оценщик и наверняка знаете, что носите в карманах!

– Знаю, – кивнул Феликс. – Белые – фианиты, зеленые – стразы. Ни Рубик, ни эта продуктовая королева не отличат их от бриллиантов и изумрудов. Замена настоящих камней на этот фальшак займет пару дней и обойдется, самое большее, в тысячу рублей, не считая стоимости материала, который тоже потребует такой же суммы.

Семен Семенович слушал внимательно и, судя по проблескам мысли на упитанном лице, до него начинало кое-что доходить. Ничего удивительного – иначе бы он не продержался столько лет в должности директора крупнейшего ювелирного магазина.

– Сорок тысяч остаются нам, и мы делим их пополам, – продолжил Граф. – Мясной король, фокусник комиссионки и повелительница колбас полюбуются своими замечательными покупками и, счастливые, спрячут их подальше, в уверенности, что черный день для них никогда не наступит! Что скажете?

Директор молчал. Графу показалось, что он слышит шум вращающихся у него в голове шестеренок. За время совместной работы Юздовский успел достаточно изучить характер своего начальника, чтобы действовать наверняка. Осторожный, но склонный к авантюрам и падкий на лёгкую прибыль, Семён Семёнович должен был согласиться на его предложение, нужно только правильно его преподнести. А уж правильно преподносить Феликс умел, тем более что сам искренне верил в гениальность неожиданно возникшего в голове плана.

– Для вас риска вообще никакого! – вкрадчивым голосом объяснял он. – Вы ничего не знаете и продавали то, что получили с ювелирной фабрики. Доказать обратное будет очень трудно!

Семён Семёнович включил настольный вентилятор, достал из кармана пропитанный дорогим одеколоном платок, вытер им шею и двойной подбородок.

Граф знал, что в его душе борются страх и алчность. И, похоже, чаши весов замерли в равновесии.

– Кроме того, у нас остаются «сэкономленные» настоящие камни, их придется продать за пределами страны и, конечно, дешевле. Но тысяч тридцать, думаю, получить удастся – по пятнадцать на брата. Таким образом, в результате операции каждый получит тридцать пять тысяч. Вычтем по пять на сопутствующие расходы. Все равно останется достаточно, чтобы купить хороший дом, хорошую машину и гараж.

Семен Семенович еще раз вытер платком уже не только шею, но все лицо.

– За такую «экономию» и расстрелять могут…

Граф пожал плечами. Он понял, что одна чаша стала перевешивать.

– Расстрелять могут и за меньшее. Да и пятнадцать лет не многим лучше.

Директор тяжело вздохнул.

– И потом, как можно продавать «за пределами страны»?

– Это тоже на мне. Вам не придется беспокоиться.

– Ну, что ж, – директор снова вздохнул. Такой вздох Граф расценил как знак согласия.

– По рукам!

Они пожали друг другу руки. Пухлая ладошка Семена Семеновича была потной и слегка подрагивала.

И дело закрутилось на совсем другом уровне. Операция «Подмена» принесла сумасшедший доход! Кроме того, у Графа появилась уверенность в себе, исчез глубоко загнанный страх разоблачения. Теперь ему сопутствовала удача, и скромный оценщик ювелирного магазина стал быстро «подниматься» в жизни. Он первый из «деловиков» начал выходить из подполья: заводить знакомства среди должностных лиц, подкупать их и привлекать к своей деятельности. Почему-то у него это получалось, хотя чиновники того времени обычно не подпускали к себе «темных лошадок».

Вначале он вошел в контакт с начальником таможни, через него познакомился с прокурором, начальником милиции и оперативниками ОБХСС и УР. Появилась возможность расширять масштабы своей деятельности, а главное – беспрепятственно переправлять через границу иконы, антиквариат, драгоценности… Все неприятности гасились на начальных стадиях, и Юздовский даже перестал о них думать. Новые знакомые не только обеспечивали защиту, но и помогали решать юридические и организационные вопросы.

В свою очередь Граф щедро платил, он был интеллигентен, учтив и обходителен, чем располагал к себе, поэтому деловые отношения быстро переросли в дружбу, точнее, деловой эрзац дружбы – все участники это понимали, и всех это устраивало. Они были связаны между собой, как цветисто произносил Феликс на общих застольях: «Словно звенья золотой цепи». Хотя сам-то он знал, что крепость цепи определяется крепостью самого слабого звена, а золото – металл мягкий. И самым слабым, а главное, ненужным и чрезвычайно дорогим звеном, являлся Семен Семенович Верлицкий – директор ювелирного магазина. С ним надо было «решать вопрос», и Граф обратился к Коробейнику.

Уголовник понял его с полуслова.

– Две тыщи? Сработаю, без проблем!

– Подойди завтра к началу перерыва, если на моем окне шторы задернуты, – значит, он у себя. Дверь я отопру. Только это… Без шума, криков и… и не пачкай там…

Коробейник криво улыбнулся.

– Не учи ученого!

Семен Семенович часто обедал в кабинете: термос с бульоном, отварная курица, чай… Иногда он уезжал на какие-то встречи и деловые обеды, но в этот день, на свою беду, следовал обычному графику. Впрочем, изменение привычного приема пищи не изменило бы ничего – только отсрочило результат.

Юздовский отпер дверь черного хода, задернул шторы и спустился в торговый зал, где устроил совещание с Кириллом Яковлевичем по поводу тонкостей оценки старых золотых изделий.

– Если есть царапины, принимаем как лом! – инструктировал он своего помощника.

– Но люди не соглашаются! – возражал тот. – Говорят, что царапины можно заполировать…

– Как лом! – настаивал Феликс. – Не соглашаются – пусть уходят! И объясняй, что при полировке слой золота стирается. Вот смотри, две монеты: эта прекрасной сохранности, а эта стертая, покоцанная… Разве можно давать за них одинаковую цену?

Несколько раз он уронил монеты: руки дрожали. Он представлял, что сейчас происходит наверху, в кабинете Семена Семеновича и сердце колотилось под самым горлом. «Надо было вообще уехать подальше!»

– Я не говорю за одинаковую цену, я говорю, что это не лом! – настаивал Кир.

Феликс посмотрел на часы. Обеденный перерыв заканчивался.

– Людочка! – окликнул он проходящую молодую продавщицу. – Позови, пожалуйста, Семена Семеновича, пусть нас рассудит!

– Хорошо, Феликс Георгиевич! – кивнула девушка и побежала к лестнице.

Сердце Феликса готово было выскочить через рот. Вдруг он понадеялся, что у Коробейника что-то не срослось и сейчас в зале появится Семен Семенович, озабоченно дожевывающий свою курочку… Но вместо этого сверху раздался истерический женский крик.

Произошедшее расценили как разбой. Неизвестный преступник задушил директора веревкой, выдернул ящики из стола, перевернул всё в шкафах и скрылся, не оставив следов. Следователь предположил, что директор хранил в кабинете деньги и ценности, Юздовский на допросе не смог ни подтвердить этого, ни опровергнуть. Он вообще потерял способность к связному изложению и всё повторял, что Семен Семенович только налил в чашку бульон, но не успел выпить.

– Я когда зашел в кабинет, бульон был еще теплый, представляете? А он уже остыл!

Видно было, что старший оценщик потрясен – и не удивительно: они с товарищем Верлицким работали бок о бок много лет и стали не только сослуживцами, но и друзьями…

Через неделю после похорон Юздовский пришел на прием к директору Ювелирторга Лии Петровне Симаковой. Хотя она командовала торговлей ювелирными украшениями, но имела не ласковое прозвище типа «Бриллиантовая Лиечка», а холодное и грубое «Железная Лийка».

Дородная, ярко одетая и пахнущая удушающим парфюмом блондинка с непрокрашенными корнями волос, грубым голосом и манерами прусского ефрейтора, приняла его на удивление благосклонно, и явно ожидающе.

Феликс Георгиевич толково изложил обстановку в «Кристалле», пообещал, как всегда, выполнить план и выразил надежду, что, несмотря на безвременный уход Семена Семеновича, в коллективе все останется как раньше и он с удовольствием будет приходить на совещания по пятнадцатым и тридцатым числам.

Это было вроде пароля – в эти дни Верлицкий носил «Железной Лийке» плотные конверты. Таким образом, в ответ на испытующий, как луч радара, взгляд Симаковой система опознавания неизвестного «свой» – «чужой» дала четкий ответ: свой! Раз знает эти дни, значит, пользовался у Верлицкого доверием, а раз за столько лет этого доверия не утратил, значит, человек верный и надежный.

Чтобы между ними не возникло ни малейшего недопонимания, Юздовский положил на стол один из тех конвертов, которые остались в столе у Семена Семеновича. Пухлая, унизанная кольцами рука взяла его и взвесила на ладони.

– Говорят, вы из княжеского рода? – с улыбкой спросила Лия Петровна, и Феликс понял, что она определила разницу: конверт был такой же, как предыдущие, но начинка – в два раза больше. Вот это чутье!

– Не стану отпираться, – улыбнулся он.

– Ну, что ж… Думаю, мы сработаемся, – кивнула «Железная Лийка».

Через несколько дней Юздовский был назначен директором «Кристалла».

Своим заместителем он поставил многократно проверенного, верного Кирю, который сразу посолиднел, надел костюмчик с галстуком и превратился в Кирилла Яковлевича Безелуцкого.

Новая дача Юздовского резко выделялась среди окружающих деревянных домиков с туалетами-скворечниками во дворе, окруженных хлипкими штакетниками или почерневшими от времени дощатыми заборами. С этим убожеством контрастировали высокие, надежные ворота в высоком крепком заборе, свежепокрашенном зелёной краской и ограждающем широкий двор, вымощенный крупными чёрными камнями. В глубине возвышался двухэтажный кирпичный дом с газом, водопроводом и удобствами внутри. За домом располагалась длинная резная беседка, вокруг которой выглядывали из подстриженной травы фигурки смешных гномов. Дальше дорожка вела между фруктовыми деревьями: яблонями и грушами.

Двор никогда не заканчивался: с тыльной стороны ограждения не было – он выходил к небольшому озеру, раскинувшемуся между двумя покрытыми мхом холмами. На левом имелся родник, вода из которого вначале попадала в декоративную чашу, из которой стекала по камням в озеро. А на краю чаши стояла деревянная кружка, которой желающие могли зачерпнуть ключевой воды и утолить жажду…

Второго такого бесконечного и живописного двора во всей Ленинградской области было не сыскать. Да, может, и во всём СССР. Не Швейцария все же с ее буржуазными холмами, озерами, родниками… Здесь по природным условиям не могло быть такого скопления сочных колоритных пейзажей в одном месте.

Их и не было. «Родник» являлся всего лишь искусной имитацией, достигнутой с помощью проложенной под землей водопроводной трубы. Да и холмы, и озеро – всё это было творением рук тех, кого много позже станут называть ландшафтными дизайнерами. В этом удивительном, уникальном дворе имелся даже сосновый лес, который начинался прямо за озером. Лес был настоящим, с высокими деревьями, папоротниками, грибами, ягодами и паутиной. От этого воздух здесь был особенно чистым, с запахом хвои и древесной смолы, плавящейся под знойным солнцем, как на морском побережье.

Соседи, конечно, неодобрительно косились на новостройку, правда, бесконечного благоустроенного двора они не видели, но их возмущал даже просто вид глухого забора и неприступных ворот, отбивающих надежду на добрососедские отношения, совместную выпивку под ароматный дым мангала по праздникам, небольшие торжества по случаю дней рождения и беспричинные вечерние посиделки. Только сосед слева Иван Рычагов, проживающий в двухэтажном деревянном особнячке с башенкой, впрочем, обветшавшем и утратившем свой некогда нарядный вид, выпивал несколько раз с Юздовским у него в беседке и приглашал к себе, но это общение вытекало из общего забора и связанных с ним хозяйственных проблем.

Сейчас Феликс Юздовский стоял у открытых настежь монументальных ворот, и каждый желающий мог, будто случайно, пройти мимо и заглянуть во двор. Но никто не пользовался удобной ситуацией, потому что хозяин, в костюме с галстуком, явно ждал гостей, а прогуливающийся вдоль забора в камуфляже и проглядывающей в треугольном вырезе ворота тельняшке охранник Максимыч своим мрачным видом выразительно давал понять, что незваные гости тут не приветствуются.

Возвращавшийся домой Рычагов понял обстановку с полувзгляда и даже не подошел для рукопожатия: просто кивнул и толкнул свою скрипучую калитку.

Феликс оценил его сдержанность, тем более что уже подъехал Петр Павлович Гонза – солидный, круглоголовый, с короткой прической – «ежиком» и, вместо привычной зеленой формы, в неожиданном спортивном костюме «адидас», который, впрочем, не убавлял ему солидности. Таможенный начальник был на служебной «Волге» с водителем. Почти сразу за ним, передний бампер в задний, прибыл Валерий Образцов за рулём личной «тройки» белого цвета. Машина в экспортном исполнении, да еще с тюнингованным в Тбилиси салоном, что удвоило ее цену, выглядела вполне достойно, не бросаясь в глаза и не раздражая тем самым начальство. Образцов на службе оправдывал свою фамилию, хотя по виду был неотличим от тех, с кем должен был беспощадно бороться.

Юздовский шутливо принял позу регулировщика на перекрестке и, согнув руку в локте, сделал знак проезжать во двор. Хотя полосатого жезла не было, водители истолковали его правильно. Машины заехали и остановились друг за другом, благо места было достаточно. Вскоре подъехала ещё одна служебная «Волга» – Геннадия Петровича Ищенко. Все гости прибыли с жёнами, как и приглашал Феликс Георгиевич. Они выходили из машин, поздравляли хозяина с новосельем, дарили символические подарки, точнее, передаривали то, что по каким-то поводам дарили им самим. Подарки сейчас значения не имели: самым большим подарком было то, что в гости к простому оценщику ювелирного магазина прибыли таможенный и милицейский начальники и даже прокурор города. Они весело здоровались между собой, расшаркивались и целовали ручки чужим женам…

– Обычно мы встречаемся в таком составе только на серьезных межведомственных совещаниях высокого уровня, – сказал Образцов. Коренастый, коротко стриженный, с немного искривлённым носом, весь в джинсе: штаны, рубаха, жилет, – он был похож скорее на боксёра, чем на бойца передовых рубежей сражений с преступностью. Во всяком случае, крови, трупов и бандитов без наручников он повидал гораздо больше, чем прокурор Ищенко, и уж тем более чем таможенник Гонза.

– В обкоме партии, в облисполкоме, или у прокурора области, – закончил Валерий свою мысль – он любил полную ясность, без недомолвок или намеков, которые еще надо додумывать или истолковывать.

– А теперь встретились у нас, – раздался сзади приятный голосок и веселый смех. – И это приятно!

Виолетта вышла с некоторым опозданием – в коротком черном платье с открытыми плечами и голой спиной, в сетчатых колготках и черных лодочках на «шпильках», она произвела фурор. Мужчины втянули животы, распрямили спины, выпятили наполненные воздухом грудные клетки – словом, приобрели молодцеватый и удалой вид. Насколько им это удалось – другой вопрос, но они старались и сделали все, что могли. Потом началась церемония целования ручек хозяйки, и она была гораздо искреннее и горячее той, что только что окончилась. Ничего удивительного: тренированная, стройная Виолетта выглядела моложе и эффектнее других жен, успевших округлиться и порыхлеть. Но в глазах трех сановитых дам она была безродной золушкой, поскольку муж ее никаких важных должностей не занимал. А восторженная реакция их собственных номенклатурных супругов не прибавила к ней любви, скорее наоборот.

Наступила неловкая пауза, и Феликс взял происходящее в свои руки.

– Прошу на небольшую экскурсию! Пройдёмте по дорожке к озеру!

– Обычно мы предлагаем пройти, – усмехнулся Образцов.

– Значит, сегодня необычный день! – снова засмеялась Виолетта, и мужчины одобрительно заулыбались, полностью ее поддерживая. Дамы переглянулись – слишком вольно и уверенно чувствовала себя эта выскочка.

– Там у меня мангал приготовлен, – сказал Феликс. – Угли как раз подошли, сейчас будем ставить мясо.

– Коля! – привычно позвал водителя Гонза. – Займись шашлыком, пожалуйста, лучше тебя с ним никто не справится!

Опирающийся на «Волгу» пожилой мужчина в белой рубашке и чёрных брюках с готовностью подошёл, приветливо улыбаясь.

– Конечно! Где мясо?

– Я тоже помогу! – вызвался водитель прокурора, остававшийся возле машин без дела.

Он был немного моложе Николая, но с теми же манерами, свойственными шоферской братии, работа которой отнюдь не ограничивается рулевым колесом и рычагом переключения передач.

– Спасибо, ребята! – остановил их Юздовский. – Для этого есть специально обученные люди…

Он показал вперед – действительно, возле дымящегося мангала хлопотали двое мужчин: один занимался огнем, а второй – в белом халате и белом поварском колпаке, нанизывал мясо на шампуры.

– Сегодня попробуем три варианта мариновки: в гранатовом соке, в помидорах и красном вине… Это рецепты Тенгиза, он заведует мангальной кухней в «Астории». Насчет вина была целая дискуссия, но остановились на «Ахашени»…

Теперь многозначительно переглянулась мужская половина гостей.

– Ну, Феликс, ты организатор высшего уровня, – сказал Гонза. – Иди ко мне, замом по хозяйственной работе!

– Я подумаю! – усмехнулся Юздовский.

По выложенной камнем тропинке все прошли к озеру.

– Какая красота! – восхищённо ворковала Вера Сергеевна, супруга Гонзы – крупная женщина с избыточно ярким макияжем.

– А воздух, воздух-то какой! – вторила ей милицейская жена Ирина – самая молодая и симпатичная из номенклатурщиц.

Только прокурорша не проявляла восторгов, то ли снисходительно, то ли брезгливо рассматривая Веру Сергеевну и Ирину.

– Обратите внимание на источник, – сказал Юздовский. – Это целебный родник. Говорят, к нему специально для укрепления здоровья приезжала семья Николая второго!

– Ну, раз так! – прокурор взял деревянную кружку, зачерпнул воды и напился.

– Эхх, хороша водица!

Гости по очереди с удовольствием выпили водопроводной воды, нахваливая «целебный источник». Гонза поднял голову, принюхиваясь.

– Жареным запахло!

– Хорошо, что у нас жареным не пахнет, – озабоченно сказал милиционер, и непонятно было – то ли он шутит, то ли вполне серьезен.

– А царь плохо кончил, – подхватил Гонза. – Жареным запахло, и источник не помог!

– Но мы-то не цари, – рассудительно добавил Ищенко. – Некоторые, правда, чувствуют себя царьками, пока при должности… Только это вредная иллюзия. Царь по крови и роду трон занимал. А нынешние… Одно наше представление – и вылетел из кресла!

– Прав, Геннадий Петрович! Ох, как прав, – печально покивал головой Образцов. – Да еще и арестуют… Тьфу, тьфу!

– И такое бывает, – подтвердил прокурор.

Наступила пауза. Ведь гости только для Юздовского представляли единую и монолитную группу «начальства», от которого он полностью зависел. На самом деле группа не была ни однородной, ни единой.

Главным в ней, несомненно, был прокурор Ищенко: не являясь прямым начальником таможеннику и милиционеру, он возглавлял надзор за ними, у него в руках находился острый меч следствия и пока не отмененный надзор за судом. Но это была «белая», легальная, кабинетно-процессуальная власть. А у начальника милиции Валерия Образцова, кроме законных полномочий, имелись рычаги управления криминальным миром – через систему информаторов, зависимых авторитетов и сотен запутавшихся в жизни, зачастую отчаявшихся людей, чьи судьбы он держал в крепких кулаках боксера. Он находился в центре сходящейся к нему информационной паутины, до него доходили не только официальные рапорты, донесения, документы различных учреждений, но и ночной шепот в супружеской постели, пьяные откровения в пивной или на босяцком притоне, телефонные разговоры и содержание тюремных «маляв»…

Он наверняка знал о тайной жизни прокурора, о темных делишках таможенника, и хотя никогда не проявлял своей осведомленности, сами они тоже это знали, зачастую преувеличивая его информированность и опасаясь портить с ним отношения. Потому что в служебных информационных бюллетенях, рассылаемых по стране, иногда печатались поучительные и надолго запоминающиеся истории: например, как праздничным вечером увезли в вытрезвитель прикорнувшего на лавочке у своего подъезда прокурора, конфликтовавшего с начальником УВД. Правда, забрали его как обычного гражданина, ибо документов при нем не было, хотя сам он утверждал обратное, но фамилия попала в суточную сводку, и на другой день оскандалившийся прокурор, получив строгий выговор по партийной линии, действительно стал обычным гражданином. Или как в суде находящиеся под подпиской о невыезде подсудимые милиционеры после оглашения приговора открыли огонь из табельного оружия: не поздоровилось и судье, и прокурору, даже адвокат попал под раздачу… Конечно, чаще вектор карательных мер имеет противоположное направление: надзорный орган обычно берет верх и количество уволенных, арестованных и осужденных милиционеров в разы больше, но запомнившиеся истории гвоздем сидят в ведомственной памяти прокурорских работников и передаются из поколения в поколение, укрепляя мнение, что лучше не обострять отношения между могущественными организациями.

Петр Гонза не располагал ни процессуальными, ни оперативными возможностями, но в экономической сфере был докой, знал о заграничных поездках сильных мира сего, догадывался о том, что они вывозили из страны и ввозили с разлагающегося Запада, знал… Словом, гости Юздовского, мягко говоря, не очень любили, больше того – опасались друг друга. Хотя внешне это, конечно же, не показывали – наоборот, маскировали видимостью взаимной любви, уважения и нерушимой дружбы.

– Ну, кому еще водички? – нарушил неловкую паузу хозяин. – Напились? Ну, прошу отужинать!

В беседке был накрыт стол: запотевшие бутылки водки, армянский коньяк, красные и белые грузинские вина, овощные салаты, сыр, огромный запеченный донской лещ на блюде, обложенный для красоты стручками красного острого перца, дольками лимона и зеленью…

– А ты рыбу чем фаршируешь? – спросила Ирина у Виолетты.

– Я повариха, что ли?! – с непосредственностью бывшей стриптизерши ответила хозяйка и засмеялась.

И хотя среди «номенклатурщиц» не только поварих, но даже просто домовитых рукодельниц не было, они снова неодобрительно переглянулись.

– А вот мы сейчас и проверим, чем! – выправил ситуацию Феликс. И шепнул на ухо супруге. – Будь повежливее, пожалуйста!

– А что не так? – громко возмутилась та.

И, наклонившись к уху мужа, прошептала:

– Ты князь, я княгиня, а они кто?

– Ну, всё, всё, садись уже!

С учтивостью хозяина Юздовский быстро разлил спиртное.

– За вас, дорогие друзья! За золотую цепь! Мы с Виолеттой очень рады всех видеть!

Выпили, закусили, Феликс снова встал, будто собираясь произнести очередной тост.

– А чтобы воспоминания о нашей радости остались с вами на долгие годы, мы хотим подарить вам небольшие сувениры…

Обойдя стол, он положил перед гостями маленькие коробочки. Их с любопытством открыли. Каждый мужчина получил золотую пятнадцатирублевую монету.

– Это не «десятки», которых наштамповали множество, «пятнашки» выпускали только в 1897 году, – пояснил Юздовский.

Да, это редкая вещь, – подтвердил Геннадий Петрович, рассматривая на желтом кружке профиль Николая II. – Значит, воду из царского источника мы не зря пили!

– Не зря, ох не зря! – весело поддержали прокурора Гонза и Образцов.

У каждой дамы в коробочке оказалось изящное колечко с небольшим бриллиантом.

– А кольца – авторские, победившие на выставке «Алмазы Якутии» по двум показателям: качество работы и чистота камня, – прокомментировал Феликс.

– Ничего себе, небольшой сувенир! – не удержалась Ирина Образцова, она была самой непосредственной из номенклатурщиц. Остальные, хотя и не высказывались вслух, но примеряли подарки с явным удовольствием. Даже когда кольцо не налезло на палец прокурорши, она не расстроилась:

– Дочери подарю!

Сановитые жены явно смягчились по отношению к Виолетте, легкая напряженность исчезла, и обстановка стала дружеской и приятной.

– Слушай, Феликс Георгиевич, ты человек широкий, а у тебя-то самого перстенек почему такой бедный? – прогудел прокурор. – Не золотой, не бриллиантовый, – смотреть не на что…

– Так это семейная реликвия, – спокойно отозвался Граф. – Память о прапрадедушке…

– А-а-а-а, тогда понятно! Память – святое дело!

Застолье быстро набирало обороты: много пили, ели, дегустировали по-разному замаринованный шашлык. Поднимали тосты за гостеприимного Феликса, за его жену, за их дом. Желали Феликсу здоровья, благополучия и удачи в делах. Отмечали его изобретательность, изысканность и щедрость… Его имя не сходило с уст расслабленных и довольных гостей.

В это же время вдали от дачи Юздовского, на другом конце города, шел разговор, тоже касающийся непосредственно Графа, хотя и с прямо противоположными оценками его личности. В маленьком, неприметном кафе «Огонек», расположенном в тихом переулке и имеющем второй выход на другую улицу, обедали ранее неоднократно судимый гражданин Туземцев, в определённых кругах именуемый Тузом, и его правая рука – Витька Арап.

Стол их был гораздо беднее, чем на даче у Юздовского: эскалоп из свинины с жареной картошкой, квашеная капуста да горка ломтиков серого хлеба. Водка, впрочем, тоже присутствовала, причём не самопальная, а вполне питьевая, хотя по качеству не могла сравниться с той, которую пили сейчас гости Феликса. Но эта разница была обусловлена не ограниченными материальными возможностями – по положению Смотрящий за городом Туз мог сравниться с прокурором Ищенко в параллельном мире. Дело в отсутствии привычки к изыскам: если еда насыщает, а водка опьяняет, то зачем повышать их качество? Тем более что вкусовые рецепторы обоих различить нюансы вкусов не могли.

Вёл себя Смотрящий так же скромно, как и питался. «Огонек» он давно подмял под себя, но даже официанты и бармен не могли бы по поведению определить своего фактического хозяина. Обычные на вид посетители. Только синие перстни на пальцах, да на плече у одного сквозь белую рубашку просвечивает вытатуированный погон. Ну, ещё щёки впалые, а на левой – шрам, заходящий на верхнюю губу… Но не кричат, не матерятся, ничего не требуют, не хлопают официантку по заднице, не угрожают бармену. Приличные люди, хотя и судимые, но от сумы, как говорится, да от тюрьмы не зарекайся…

– Графом, говоришь, себя называет? – произнёс Туз, презрительно скривив губу со шрамом.

– Ну! И понты у него буржуйские: прикид и вообще… Гордый такой, высокомерный…

– Гордый, говоришь… Ну-ну! Сильно приподнялся, говоришь?

– Ну! «Волжану» прикупил «двадцать четвертую», дачу новую… Директором стал, а был простой оценщик, типа, ага. Я поузнавал за него… В порт вообще, как к себе домой заезжает на машине. Я Босяка к нему отправил, чтоб объяснил, мол, на общак отстегивать нужно… Так он даже слушать не стал. Типа, мы для него вообще никто!

– Никто, говоришь? – Туз хищно оскалился. – Что-то больно много отморозков у нас развелось… То Голован, а теперь этот… Но Голован хоть был из наших и в авторитете ходил… И то его грохнули, прямо на кладбище!

Арап хмыкнул.

– Все базарят, что ты его и грохнул…

Туз уперся в него холодным взглядом из-под развитых надбровных дуг.

– Ты-то чего порожняки гоняешь? Не я это! Ты же мои дела знаешь. Знаешь, кому бы я поручил. Да и без тебя бы тут не обошлось…

Хоть они и были корефанами, Арап под этим взглядом поежился: он ничего хорошего не сулил.

– Как скажешь, Туз. Не ты, значит не ты. А с этим, с Графом, что делать?

Смотрящий отвел взгляд, и Арап перевел дух.

– Ладно, забивай ему «стрелку», посмотрим, что за штымп[18]!

Сквозь витринное стекло кафе «Огонек», в котором сидел единственный посетитель – Туз, было хорошо видно, как мимо по тротуару снуют туда-сюда люди, некоторые на миг задерживаются у двери с табличкой «Переучёт», за которой стоит Витька Арап, и, чертыхнувшись, идут дальше. Остается догадываться, что их больше убедило – объявление или лицо Арапа, но никто не дергает дверь, не стучит, чтобы задать обычный дурацкий вопрос: «А когда откроетесь?»

Но вот какой-то черт уверенно поднялся по ступенькам, и Арап, как заправский швейцар, распахнул перед ним дверь. В зал вошел брюнет лет пятидесяти, с небольшой аккуратной бородкой, в безупречно отглаженном тёмном костюме и белой рубашке с бордовым галстуком. Это был Граф, именно так его и описывал Витька. Волосы фрайера либо искусно окрашены, либо их абсолютно не тронула седина, и вообще выглядел он гораздо моложе Туза, хотя был почти ровесником. Смотрящего это разозлило, хоть виду он и не подал.

Небрежной походкой фрайер подошёл к столу, вежливо улыбнулся и поздоровался. Он вел себя, как принято в его мире, и не знал, что и улыбка, и вежливость расцениваются в мире Туза как слабость и отсутствие характера.

Туз молча ткнул татуированным пальцем в стул напротив. В душу Феликса закрался червь сомнения: не зря ли он согласился на эту встречу? Он, конечно, проконсультировался с Коробейником, но окончательно убедился, что тот, если речь заходит о серьезных блатных, теряет свою эффективность. Только когда Голован ослаб, он с ним решил вопрос. А Туз в силе!

«Туз Смотрящий за городом, – пробурчал он, глядя в сторону. – Наверное, познакомиться с тобой хочет… Заранее человека прислал, да и место для глупостей неподходящее… Если бы прессануть задумал или что похуже, то не так бы делал! Дали бы по чеклану да в багажник забросили – вот и все дела… Сходи, познакомься!»

Да и совет оказался хреновым: сейчас все шло совсем по-другому. Встреча в кафе предполагает людное место, где можно не опасаться неожиданностей. А когда за ним закрылась дверь пустого зала: ни посетителей, ни персонала, только такой же татуированный уголовник, по спине пробежал неприятный холодок. Это уже не кафе, это какой-то пустырь или лес, куда вывозят для расправы! А теперь Туз, не здороваясь, жестом указывает ему место, как собаке… И стол пуст: ни выпивки, ни закуски. А это прямой знак неуважения. Всё оказалось совсем не так, как он рассчитывал… Но деваться некуда!

Он сел под ледяным взглядом выцветших глаз Смотрящего. Такие же глаза были у Голована – злые, звериные… С минуту они молча смотрели друг на друга.

– На меня гляделки не действуют! – твёрдо сказал Граф, решив перехватить инициативу. – Пригласил поговорить – говори! А если сказать нечего, то я пойду. Моё время слишком дорого.

Туз презрительно ухмыльнулся.

– Что ты знаешь о времени, фраерок?! Ты разве срок тянул, когда не то что годы и месяцы, а каждый день считаешь?! Что ты знаешь о дорогом и дешевом?! Думаешь, намарафетился, как баба, и поймал судьбу за яйца? А сколько твоя жизнь стоит – дорого или дешево?!

Он встал, перегнулся через стол и плюнул на лакированный туфель Юздовского.

Феликс не пошевелился.

– Ты жизни своей не хозяин, не то что времени! – продолжил Туз после паузы. – Слишком вылез ты, как бздюха на навозе! А вот посажу тебя на перо прямо тут и забетонирую в подвале… А ливер твой на пирожки пустим, завтра такие же фраера и сожрут. Думаешь, много для этого времени надо?

Юздовский побледнел и подавленно молчал. Те свойства личности, которые помогли ему успешно заниматься теневым бизнесом и добиться в нем немалых успехов и авторитета, в данной ситуации не значили ничего! Вот если бы на его месте сидел Голован, то этот бандит не посмел бы так с ним разговаривать! А если бы посмел, то Голован бы знал, как ответить! Но дело в том, что и Туз и Голован были одной породы – волчьей! А он для них – жирный, ухоженный баран с длинной чистой шерстью. В их глазах он существует, чтобы его можно было стричь и есть, а то, что он хорошо ведет свои бараньи дела, и пользуется уважением у других баранов, их совершенно не интересует! Но на этот раз драный волк не знает, что баран водит знакомство с волкодавами, которые могут разделаться с ним так же, как сам он собирался разделаться с бараном! Или знает?! Но тогда на что рассчитывает? Может, на то же, на что рассчитывал Голован? И где сейчас тот Голован?

Граф немного приободрился. Да, Туз повторяет ошибку Голована. И скоро в этом убедится! Но вначале надо выбраться отсюда живым!

Туз рассматривал его, презрительно улыбаясь.

– В общем, если хочешь и дальше в этом городе жить, должен правилам подчиняться! В порт без нас больше не суйся! Человек мой с тобой пойдёт, расскажешь ему всё, что ты там мутишь, покажешь, познакомишь, с кем надо… Нормально себя поведёшь – в доле с нами будешь, небольшой, но постоянной. Ну, а если не нормально… В общем, понял, да?

– Какой человек? – подавленным голосом спросил Феликс. – Надо же юридические вопросы знать, в бухгалтерии разбираться…

– Ты много в чем разбираешься? Только как бабки поделить! Но я тебе дам спеца – он и юрист, и бухгалтер!

– И где этот специалист?

Туз подал знак рукой, и у столика моментально оказался Арап.

– Вот он! Когда ты собрался следующую партию отправлять?

– Через месяц. Может, чуть раньше.

– А чё так долго-то?

– Собрать же нужно.

– Рыжьё или камушки?

– Всего понемногу.

– Ну, ладно, иди, собирай. Позвонишь, как соберёшь!

Арап протянул Графу кусок бумажки с коряво написанными цифрами телефонного номера. Юздовский автоматически сунул записку в нагрудный карман, поднялся со стула и пошёл к выходу. С ним никто не прощался и никто не провожал. Даже отпирать входную дверь пришлось самому. Но когда он выскочил на улицу, то почувствовал, будто заново родился.

Дойдя до своей «Волги», Феликс оглянулся. Никто за ним не шёл. Он достал из кармана носовой платок, тщательно протёр оплёванный туфель и бросил под машину. После этого сел за руль, захлопнул дверцу и громко выругался. Обида и злость душили его, причем неизвестно, что было сильнее.

Проехав два квартала, Юздовский свернул в какой-то двор и остановился. Замкнув машину, он дошёл до ближайшего телефона-автомата и набрал прямой номер полковника Семёнова – своего куратора ещё с тех времён, когда тот был капитаном.

– Андрей Леонидович? Это «Антиквар». Нужно срочно встретиться!

Через три дня, в одно и то же время, начались задержания. Схватили Туза, Арапа, Босяка, Серого, Зуба и еще человек пять из ближайшего окружения Смотрящего. Это был черный день для воровской общины города и светлый для Графа, который с облегчением перевел дух. Но недаром говорят, что жизнь как зебра: черные и белые полосы сменяют друг друга.

Через неделю Юздовскому позвонил полковник Семёнов, чего в последние годы никогда не случалось.

– Туза отпустили. Так что, имей в виду на всякий случай.

– Как отпустили? – растерялся Граф. – Почему?

– Нет на него ничего, – спокойно ответил Семёнов. – Сам он «на дело» давно не ходит, а кореша его не сдают. Вот и получается, что он обычный советский гражданин, ничего противоправного не совершает, инвалид к тому же.

– Интересно у вас получается! – Граф выругался и бросил трубку.

Трофимов увлеченно работал по линии «перстень у Калиостро». По подсказке Афористова Ирина действительно нашла сведения о пребывании мага в Петербурге, кроме того, ему удалось договориться о командировке в Рим, где в архивах хранились целые тома материалов об этом интереснейшем и неоднозначном историческом персонаже. Но обычного удовлетворения от удачного исторического поиска он не испытывал… Мешало странное чувство, в котором он не мог разобраться.

Его тянуло к Лене – этой многорукой богине любви. По всем возможным обвинениям он коварную красавицу заранее оправдал: и трусики он мог сам, по рассеянности, сунуть себе в карман, и звонить Ирине она могла из лучших побуждений, волнуясь о взбалмошном кавалере, да и не факт, что звонила именно она: может, Стрекоза похулиганила или отличница Наташа хотела позабавиться… А уж духи могли попасть на пиджак совершенно случайно, тут и сомнений быть не может… Но сомнения всё же были. И, чтобы их развеять, следовало поговорить с Леной, и если она подтвердит оправдательные версии, то и голову ломать незачем – значит, именно так все и было, и никакого коварства в ней нет, да и быть не может!

Он часто представлял идиллическую сцену примирения: с рыданиями несправедливо обиженной Леночки у него на груди и его страстными, искренними успокоениями, перед которыми невозможно устоять… Примирение обязательно должно было состояться в квартире журналистки, похожей на будуар куртизанки, ибо нигде больше искренность чувств не могла достигнуть того уровня, когда не остается места сомнениям…

Но талантливую Елену Еремину было трудно застать по телефону и на работе, и дома. А если и удавалось поймать, то разговор был очень коротким: она ссылалась на занятость по работе, которая вот-вот должна закончиться. В общем: «Как только – так сразу!» Несколько раз он даже караулил искусницу Лакшми под ее домом, но создавалось впечатление, что она или там не живет, или приходит под утро, когда семейный доцент должен греть свое гнездышко, а не следить за чужими.

Успокаивало только то, что обольстительница не объявляла о полном разрыве, наоборот, настоятельно уверяла, что опубликует его интервью и обязательно подарит газету со своим автографом. И надо сказать, что слово свое она сдержала!

Газету с автографом принес на кафедру высокий, широкоплечий молодой человек, явно профессиональный спортсмен достаточно высокого уровня. На счастье (которое продлилось недолго), лаборантка Танечка средством массовой информации не заинтересовалась и небрежно бросила «Вечерний Ленинград» на трофимовский стол. Когда он пришел, взял газету и увидел округлый почерк Лены поперек листа: «Моему герою, с пожеланием задуматься! Е. Еремина», он испытал прилив радостного тепла к сердцу и захотел тут же похвастаться перед Танечкой или сразу же отнести «вечерку» Поплавскому – пусть знает, как ценят преподавателя вверенного ему факультета!

Но потом решил, что с дарениями дело успеется, надо будет купить полсотни газет и распространить их на факультете, да и Ивану Ивановичу передать будет нелишне… Все-таки это не просто узко-научная, а широко-социальная оценка его скромной личности и напряженных трудов! Правда, смысл автографа как-то корябал душу, да и название «Иуды среди нас» вызывало нехорошие ассоциации. Он даже решил почитать статью не на кафедре, а в скверике, по соседству, куда и вышел, зажав в потной руке свернутую трубочкой «вечерку». К этому времени нехорошие подозрения укрепились, и когда он устроился на скамейке, то ему уже не хотелось читать эту желтую газетенку, которую многие в городе называли сплетницей. К этому времени он вспомнил, что Елена Еремина имела дурную репутацию, так как писала скандальные статьи и раздувала дешевые сенсации, о чем он и сказал ей в день первой же встречи… Но потом начисто забыл! Околдовала она его, что ли?

Предчувствия оправдались на все сто процентов. Лена поведала читателям, как заинтересовалась проблемой предательства и нашла самого известного ученого – специалиста в этой проблеме, который изучает наиболее известное и отвратительное предательство на земле. Называла она своего героя «доцентом Иваном Т.», что исключало судебную защиту неконкретной личности, хотя упоминаемые факты выдавали героя с головой. Подробно описала общение с Иваном Т. и его приятелем – профессором моралистом А., крутящим роман со студенткой, годящейся ему во внучки, один из которых говорил правильные слова, а второй завуалированно оправдывал предательство, если оно хорошо оплачено. Рассказала, что для разоблачения словоблудов и фарисеев решилась на спорный, с точки зрения морали, но необходимый, с той же точки зрения, эксперимент. И довольно подробно расписала, как, забросив удочку предательства с очень простой, веками известной наживкой, убедилась, что слова про осуждение предательства ровным счетом ничего не стоят! А значит, педагоги, обучающие советскую молодежь, на самом деле легко продаются за тридцать тирских шекелей, и даже дешевле…

Трофимов впал в ступор и сидел, как каменное изваяние. Идти никуда не хотелось, делать – тоже. Он думал: как могла молодая девушка, журналистка, писать о предательстве, если сама совершила предательство, в котором публично и призналась?! Да еще после того, что между ними было!! Внезапно в памяти всплыла сцена из старого трофейного фильма «Багдадский вор»: там механическая шестирукая статуя Лакшми заключает в объятия наивного влюбленного: вначале сжимает его одной парой рук, потом второй, потом третьей… Только в третьей паре зажат кинжал, который пронзает размякшего несчастного счастливчика насквозь…

И Иван Родионович неподвижно сидел, пронзенный кинжалом предательства, несправедливости и обмана. К нему подходили студенты, здоровались, что-то спрашивали, при этом многие прятали за спиной свежий номер «Вечернего Ленинграда». Он коротко отвечал на приветствия, но в разговоры не вступал, закрывшись газетой, так что казалось, будто он учит свое интервью наизусть. Пронзивший его кинжал достанет и до Ирины, и тогда… Он даже представить не мог, что будет тогда!

– Не обращайте внимания на всякую ерунду, Иван Родионович, вдруг раздался рядом знакомый густой голос.

Он отодвинул газету. И точно: рядом сидел улыбающийся Афористов.

– Как вы здесь оказались, Сергей Ильич?

– Прочёл ваше замечательное интервью, позвонил домой поздравить – вас нет, позвонил на кафедру – Танечка сказала, что вы вышли почитать газету… А где самое подходящее для этого место? И вот я здесь! Поздравляю – очень удачное выступление в прессе!

– Вы шутите?! Да для меня это позор и гражданская смерть!

– Что вы такое говорите, Иван Родионович? – встревожился профессор. – Суть наших с вами разговоров передана точно и довольно подробно, хотя, к сожалению, наши имена не названы, что способствовало бы дальнейшей популяризации наших идей!

– Не названы, но прозрачно обозначены и вполне узнаваемы! Кто на философском факультете доцент Иван Т., изучающий предательство Христа?

– Увы, точно не могу сказать! – развел руками Афористов. – Тут же это не написано… Могу предположить, что речь идет о вас, но это только предположение, догадка, субъективный продукт ума! Вам и не надо отрицать, что частично герой интервью списан с вас, но именно в положительной части, и только в ней! И вы можете смело этим гордиться!

Профессор придвинулся ближе, и по-отечески приобнял Трофимова.

– Только гордитесь по-настоящему. Знаете, есть старинная поговорка: «Веди себя уверенно, говори громко, смотри смело, держи в руке меч!» Только тогда вам поверят… А эти девушки, годящиеся во внучки, эти аморальные эксперименты автора никакого отношения к нам не имеют вообще! Падкие до сенсаций журналисты склонны к выдумкам… Моя жена не поверит в эту чушь!

– А моя поверит!

– Готов предложить пари, что нет! И никто из вашего окружения, которое может иметь догадки насчет полной идентичности вас и героя этого очерка, свои догадки вслух не выскажет! Принимаете?

– Я не люблю азартных игр, а пари – их разновидность… Но буду рад, если вы окажетесь правы…

– Окажусь, окажусь! – засмеялся Афористов и встал. – Можете быть совершенно спокойны. Мы с вами встретимся в недалеком будущем, и я буду рад, если смогу помочь в более глубоком понимании личности Калиостро!

– Спасибо, Сергей Ильич!

Профессор ушел, а Трофимов действительно успокоился. Студенты продолжали подходить, но уже не прятали газеты – наоборот: спрашивали, а не знает ли уважаемый Иван Родионович, кто из сотрудников факультета описан в качестве отрицательного персонажа его открытой лекции?

– Скорей всего, это собирательный образ, – объяснял педагог. – Или, что более вероятно, полностью вымышленный. Помните, что такое теза и антитеза? Так вот тезу высказываю я в своих трудах и лекциях, а антитезу – эта, несомненно, талантливая журналистка…

Афористов оказался прав: все восприняли публикацию так, как он и предсказал. Ирина, которая читала все газеты, похвалила мужа за умные мысли, но никакой связи с темной стороной героя не усмотрела.

Словом, все обошлось и на этот раз. Хотя Трофимов понимал: произошедшее не случайность, а предупреждение. Попробует он вести себя не так, как ждет от него режиссер, стоящий за кулисами спектакля «Жизнь», и текст пьесы обрушится, прихлопнув его, как толстенный «Алхимический свод» Альберта фон Больштедта, упав, раздавливает жалкого таракана…

Через некоторое время, придя в себя после пережитого стресса, он все же в очередной раз направился к Лене домой в идиотской надежде всех отвергнутых любовников «поговорить», после чего безнадежная ситуация, якобы, обязательно отыграется в обратную сторону. На этот раз ему повезло, если это можно назвать везением: теплым солнечным утром Лена выходила из подъезда в сопровождении двухметрового широкоплечего атлета, который, по описанию лаборантки Танечки, и принес злосчастную газету к нему на кафедру.

Встретила она Трофимова довольно прохладно.

– Я спешу на работу. Что ты от меня хочешь?

– Просто посмотреть в глаза, – сказал Иван Родионович и тут же понял, что сморозил глупость.

– Посмотри! – богиня любви Лакшми широко распахнула красивые серые глаза. – Доволен? Теперь иди домой, посмотри в глаза жене!

– Зачем ты так? После всего, что было… Должны же быть какие-то чувства…

– А что было? Ничего особенного. Ты же знаешь, что журналистику называют второй древнейшей профессией? А какая первая?

– Не знаю…

– Павел, какая первая древнейшая профессия? – обратилась она к атлету, который с безразличным видом смотрел в сторону, напоминая башню островного маяка.

– Спорт, – не задумываясь, ответил тот. – Бег, панкратион, гонки на колесницах…

– Нет, мой дружок, – ласково поправила Лена. – Проституция… Так что, Ванюша, сам понимаешь – работа есть работа. Какие тут могут быть чувства?

– И это твоя работа? – Иван кивнул на спортсмена.

– Конечно.

– Однако вижу, что в данном случае изучение затянулось… Со мной ты разделалась за одну ночь… А тут… Это же Павел приносил газету на факультет неделю назад? И до сих пор ты его изучаешь?

Лена весело рассмеялась.

– Нет, газету приносил Борис. Просто они похожи. Ведь сейчас я изучаю проблему договорных соревнований в спорте. И работаю с командой гребцов, а их там двенадцать человек, не считая тренера, массажиста, врача…

– И у всех ты берешь интервью?!

– Пока у гребцов. Насчет обслуживающего персонала еще не решила.

– Да-а-а-а… Но спорт и предательство суть вещи разные…

– Кто ссут? – повернула голову башня. – Я тебя сейчас на крышу заброшу!

– Не обращай внимания, Павел, мы разговариваем на иврите, – ласково сказала Лена. – И вообще, ты уже можешь идти, а то на тренировку опоздаешь!

– Тогда физкультпривет! – атлет приветственно поднял руку и пошел прочь.

– Ты же сама предавала, когда писала про предательство, – продолжал выяснять Трофимов.

– Не будь занудой, Ванечка! Есть большие предательства, есть маленькие, есть совсем крошечные. По-настоящему считаются только большие. А мелкие пронизывают всю нашу жизнь, на них не обращают внимания. Так что, не бери в голову! Ну, ладно, я спешу, пока! Как-нибудь позвони, пересечемся. Да не будь таким хмурым, улыбнись!

Громко цокая каблуками, Она направилась к выходу из двора. Иван смотрел вслед, пока она не скрылась из виду.

Глава 2

Покушение

После того как Туза отпустили, прошло почти две недели, но он себя никак не проявлял. Юздовский постепенно успокоился, тем более что видимых поводов для волнения не было, всё шло, как и прежде: дела делались, доходы росли. И погода тоже радовала: стояли тёплые, но не жаркие деньки. В такую погоду быть на природе особенно приятно.

В субботу во двор, через неогороженный участок со стороны озера, вошел Толик Рычагов. Он был в своем обычном наряде – в растянутых трико и майке «алкоголичке», но в руках держал плоскую бутылку виски «Баллантайн», палку копченой колбасы и банку консервов в яркой упаковке.

– Вчера экзамен сдал, – пояснил он на вопросительный взгляд Юздовского. – А это корешок подарил – он на танкере в загранку ходит! Так что и повод отметить есть, и чем отмечать тоже имеется! Давай выпьем по-соседски!

Толик вытянул вперед руку с бутылкой. Он явно считал, что поразил его импортной выпивкой и закуской. Граф смотрел и улыбался, стараясь, чтобы это не выглядело оскорбительным. Ибо с первой встречи и подумать не мог, что когда-нибудь услышит от соседа такой вопрос.

Когда он въехал в новую дачу, то первое время принимал этого неказистого, маргинально одетого мужичка за работника у требовательной хозяйки. Тот постоянно что-то делал: пилил, строгал, забивал гвозди, копал. А Валентина – худая высокая баба с пронзительным голосом, постоянно пилила его на повышенных тонах и упрекала в том, что он все делает неправильно. Этот фон был обязательным сопровождением хозяйственных работ. Отсутствие визгливой скороговорки из соседнего двора означало, что трудолюбивый мужичок не работает и вообще отсутствует в доме с башенкой.

Постепенно Граф пришел к выводу, что взаимоотношения соседей не укладываются в рамки отношений между работодателем и наемным работником. Иногда мужичок огрызался, и между супругами вспыхивал обычный семейный скандал, причем Валентина обязательно кричала: «Кем бы ты был, если б не папа?!»

Слыша это, Виолетта всегда веселилась: «А действительно, кем? Ведь ниже некуда! В одних трусах бы милостыню собирал?»

«Уж, наверное!» – подыгрывал ей Граф, хотя ему не было до несчастного соседа никакого дела: это был полный ноль, не представляющий никакого интереса.

Но отношение резко изменилось, когда он как-то вечером увидел возвращающегося домой соседа в черной военно-морской форме капитана второго ранга! И выглядел тот совсем по-другому, и держался солидно, и даже поздоровался вроде как свысока – небрежным кивком головы.

– Вот тебе и на! Да кто же он такой? – изумился Граф и поделился своим изумлением с Виолеттой, которая тоже была заинтригована. – Ты разведай у жены…

– Хорошо, – кивнула она. – Валька приходила картошки одолжить, я тоже найду предлог к ней зайти и поболтать по-соседски…

И уже через день доложила:

– У нее отец адмирал, вот и вытянул женишка наверх. И хотя адмирала уже нет, муженька еще тянут, сейчас в Академии ВМФ учится…

– Ну и ну! – покрутил головой Граф. – Правду говорят: внешность обманчива!

– Правильно наши девчонки говорили: одежда делает человека, – не согласилась Виолетта. – А ты мне не хочешь шубку купить!

– Девчонки из стриптиза – авторитетные люди! А они знают, что у тебя уже есть три?

– Так они же все разные!

Словом, разговор съехал на привычную тему. Ведь в каждой семье свои темы для обсуждения, споров, пререканий и ссор.

А через несколько дней, в субботу, их разбудил рёв бензопилы.

– Что случилось? – капризно спросила Виолетта, сбросив простыню и соблазнительно потягиваясь. – В такую рань…

– Какая рань?! – раздражённо бросил Граф, хотя тоже был недоволен. – Десятый час уже!

– Так выходной же, можно поваляться! Иди ко мне…

Феликс не ответил. Надел халат и вышел во двор.

Над забором был виден незнакомый парень с бензопилой, сидевший на большом, наполовину засохшем вишнёвом дереве, свисавшем над забором толстыми ветками во двор Юздовского. Бензопила ревела, летели щепки, деревянная пыль облаком расползалась во все стороны.

– Эй, эй! – крикнул Граф. – Ты мне сейчас забор снесешь!

Но нарушитель спокойствия его не слышал. Бензопила продолжала реветь, щепки лететь, а облако деревянной пыли расползаться. Дурацкое положение! Выходной день, прислуга отдыхает, придется ему самому влазить в такую глупую историю!

– Эй, ты мне весь участок засрешь! – во весь голос крикнул Феликс, бензопила как раз смолкла, и его услышали.

– Да ничего не будет, – лениво отозвался парень. – Сейчас ветерком все разнесет!

Но тут над забором показалась голова соседа.

«Толик, кажется, его зовут», – вспомнил Граф.

– Если не спилить, оно может вообще завалиться на вашу территорию, – сказал он.

– Да это понятно… Тогда по частям отпиливайте, чтобы на забор не упало. Тяжёлое, сломает. А я его только поставил!

– Да ничего не будет! – повторил парень с бензопилой.

– Конечно, не будет! – повысил голос Граф. – Иначе с тебя спрошу!

– Ладно, мы их сейчас привяжем, чтоб ветки не падали, – сказал Толик. – И будем аккуратно на землю спускать… Только надо длинную веревку найти.

– Ну, давайте так! – согласился Феликс и хотел было уйти, но пускать дело на самотек не решился. Принес из сарая веревку и остался у забора, наблюдая за работой и давая советы. В результате работа была закончена без ущерба для нового забора и самолюбия обоих соседей.

Правда, спил дерева занял почти три часа, Граф проголодался и с раздражением думал, что, поскольку кухарка отдыхает, он может рассчитывать только на сухомятку, в лучшем случае Виолетта сможет отварить яйца. И то, она никогда не попадает в желаемую степень готовности – «в крутую», «в мешочек» или «всмятку», – как получилось, так и ешь! И хотя кулинарные способности никогда не входили в число ее достоинств, а реально имеющиеся достоинства этот недостаток перевешивали, сейчас Юздовскому хотелось простой жирной пищи – яичницы на сале или жареной картошки с парой рюмок холодной водки и соленьями… Он даже сглотнул слюну и развернулся к дому.

– Подождите, сосед! – услышал он сзади. – А обмыть?! Такое важное дело сделали, обмыть обязательно нужно! Жене скажу, она сейчас быстро картошечки поджарит на сале, у меня как раз хорошая водочка есть, на лимонных корочках настоенная! Хо-о-о-лодная! Пойдем ко мне!

– Ладно, давай обмоем, – кивнул Феликс. – Только оденусь поприличнее!

Через полчаса они сидели под навесом на даче Рычаговых. На столе стояли две рюмки, большая миска с салатом из помидоров, миска с квашеной капустой и тарелка с нарезанным хлебом. Вскоре Валентина принесла горячую сковороду остро пахнущей расплавленным салом жареной картошки, запотевший графин с водкой и удалилась.

Она выглядела совсем даже не скандальной истеричкой, а вполне приятной женщиной и гостеприимной хозяйкой.

– А супруга твоя не с нами? – удивился Феликс.

– Да ну ее нафиг! – отмахнулся Толик. – Хоть отдохну от ее нытья! Она меня душит, вот так!

Он схватил себя за горло.

– Поверишь, в плавании, под водой, отдыхаю! Тесно, шумно, рискованно, свежего воздуха нет, – а я отдыхаю!

Юздовский дипломатично промолчал.

– Ну, представляюсь по случаю знакомства: кавторанг Рычагов Анатолий Петрович! – произнес хозяин обкатанную фразу – очевидно, какую-то формулу морского устава. – За знакомство!

– Юздовский Феликс Георгиевич. За знакомство!

Они выпили, закусили… Выпили еще… Настоянная на лимоне водка шла хорошо, а жаренная на сале картошка – еще лучше. Привыкшему к изысканной пище и видевшему самые богатые столы Графу показалось, что лучшего угощения у него в жизни не было.

– Слышь, Феликс, а прозвище у тебя есть? – спросил хозяин.

– Есть, – кивнул Юздовский. Он неожиданно быстро захмелел, наверное оттого, что пил на голодный желудок.

– Какое?

– Граф!

– Правда, что ли?!

– Ну да.

Толик ударил кулаком по столу.

– Вот всем везет, кроме меня! А меня Рычагом называют! Подчиненные за спиной, а равные – прямо в глаза! И жена у тебя красавица, да такая манерная, сразу видно, что дама из высшего общества! А моя только кичится, что адмиральская дочка, хотя на самом деле обычная колхозница!

Водка быстро кончилась, Толик принес еще бутылку – без лимона, но тоже холодную. Они пили рюмку за рюмкой, и Рычаг рассказывал о своей жизни, похоже, ему хотелось поделиться с неожиданным собеседником – так бывает у железнодорожных попутчиков, которые случайно встретились и навсегда расстанутся, а в эту короткую встречу открывают душу и рассказывают друг другу такое, о чем не знают родственники и друзья… Он служит на подводном флоте, но сейчас приехал учиться в Академию ВМФ и год живет здесь, а потом получит хорошее назначение, «если не обманут».

Корабль дадут! – вытаращив глаза, он перегнулся через стол. – Представляешь – корабль! И не буксир какой-нибудь: РПКСН – ракетный подводный крейсер стратегического назначения! Атомный реактор, двадцать баллистических ракет, полгода автономного плавания не всплывая! Вот тогда я им всем покажу! Я их вот так…

Он протянул руку и с силой сжал кулак, так что побелели костяшки пальцев.

– Вот так!

– Кому покажешь?

– Врагам! Завистникам! Всем, кто мне в жизни вредил! Тебе же тоже, небось, вредили?

– Да, вроде нет…

– Обязательно вредили! Просто, ты не знаешь! Враги вокруг нас! Но ты же Граф, тебе бояться некого! А я кто? Друзей тестя немного осталось, ну, помогают, а если что изменится… Тогда мне вместо корабля вот что дадут!

Он снова вытянул через стол руку, на этот раз с кистью сжатой не в кулак, а в кукиш.

Граф умел заинтересованно слушать, ибо это очень располагает людей, он молча кивал, не перебивая, тем более что сам рассказывать о себе потребности не имел, а Рычаг ни о чём и не спрашивал. Поэтому оба были довольны.

Как ни странно, Граф расслабился и почувствовал, что общение людей, которым ничего не нужно друг от друга, обладает определенной притягательностью. В том круге, в котором он вращался, застолья для него были не отдыхом, а работой. Надо было производить хорошее впечатление на другие звенья «золотой цепи», создавать обстановку доверительности, внимательно следить за настроениями сотрапезников, выбирать удобный момент для того, чтобы ненавязчиво задать подлежащий решению вопрос… Обычная цель трапезы отходит при этом на второй план, и только после того, как все разошлись, можно позволить себе выпить и закусить. И, конечно, функция обычного человеческого общения в подобных посиделках отсутствует начисто.

– … родственные связи играют основную роль, – Рычаг продолжал бичевать недостатки кадровой политики военно-морского флота. – Вот ты посмотри, какие у всех руководителей талантливые дети… Через три года после училища он уже командир БЧ[19], да глядишь – внеочередное звание получил! Вот у нас сыночек комфлота…

Граф «отключил звук», и хотя губы Толика шевелились, что сопровождалось энергичной жестикуляцией, слова проносились мимо его сознания. Раньше он отводил душу в дружеском общении с Бернштейном, Охотниковым и Сухомлиновым, хотя и между ними существовала определенная, тщательно скрываемая напряженность. Но постепенно трещинки в отношениях побежали все более явно, с Александром Исаковичем они вообще «побили горшки», а потом случилось то, что случилось и адвокат, с реставратором возложили ответственность на него…

Со временем трещинки все расширялись, а когда он стал директором и резко пошел в гору, дружеские отношения лопнули, как льдина с незадачливыми рыбаками, каждый остался на своем куске и их все дальше относило друг от друга… И тут неожиданно, откуда-то на огрызке военно-морского айсберга выплыл обиженный на весь мир Толик Рычагов, и льдины их одиночества прилипли друг к другу. Это, конечно, эрзац общения, такой же, как суррогат дружбы «звеньев золотой цепи», но в последнее время в жизни появилось много заменителей качественного продукта: цикорий вместо кофе, маргарин вместо сливочного масла, искусственная черная икра вместо настоящей… Эрзац-любовь, эрзац-верность, эрзац-справедливость…

– Валька меня все своим отцом попрекает, – прорвался сквозь невидимую заслонку негодующий голос кавторанга. – Ну да, без него ходил бы в капитан-лейтенантах. Ну, а на ней, дуре, кто бы женился?! Такую кралю, как у тебя, не всякий к рукам приберет, а скандальная колхозница кому нужна?

– Никому! – покачал головой Граф, и Рычаг удовлетворенно улыбнулся.

– Ты мужик головастый! И знаешь, что пахари никому не нужны! Чем больше работаешь, тем меньше тебя ценят. Не так, что ли?

– Так! – согласился разомлевший Граф и подумал:

«А ведь он все правильно говорит! И меня понимает…»

И неожиданно для самого себя сказал:

– А у нас директора убили… В обед… Он себе налил бульон из термоса, тут ему петлю на шею и накинули… Представляешь, я зашел – Семен Семенович холодный, а бульон еще горячий…

Рычаг кивнул.

– Наверное, в термокружку налил…

– Да не в том дело, – поморщился Граф. – Теперь я директор, значит, и меня могут грохнуть в любой момент…

– Нет, подожди! Как «грохнуть»? – Толик гневно взмахнул рукой, будто рубанул шашкой неведомого врага. – Я тебе прапорщика Азарова пришлю, будет охранником! Его недавно из морской пехоты уволили по предельному возрасту. А для прапоров это сорок пять лет. Серьезный мужчина: кулаки – во! Рукопашный бой, огневая подготовка, характер твердый! С ним к тебе вообще никто не подойдет! А он как раз работу ищет!

– Отлично, Толик, присылай!

Переполняемые чувствами, они пожали друг другу руки. Так началась их эрзац-дружба.

И вот теперь Рычагов стоял перед ним с импортной выпивкой и закуской.

– Так что скажешь, Феликс, на моё предложение?

Юздовский улыбнулся еще шире.

– Нет возражений! – четко ответил он.

И улыбка, и ответ были искренними: Граф томился от одиночества. Виолетта еще вчера уехала в город «навестить маму» и повидаться с подружками. И хотя Феликс догадывался, что мама – только предлог, но искренне надеялся, что, кроме Верки и Томки, в ее плане встреч никто не стоит.

Охранник, которого рекомендовал Рычагов, – отставной прапорщик морской пехоты Азаров, был человеком суровым и немногословным, он исправно нес службу: регулярно обходил периметр, чистил полуавтоматическое ружьё «МЦ 21–12», быстро и точно выполнял указания, которые воспринимал, как приказы командира.

Но рассматривать его как собеседника было совершенно невозможно, а как собутыльника – запрещено всеми уставами сторожевой и караульной службы, и противопоказано обычной логикой. Впрочем, если бы даже Виолетта осталась дома, на интеллектуальное общение с ней рассчитывать приходилось ещё меньше, чем на бывшего морпеха. А другие формы общения, при всей их приятности, являлись для Юздовского столь же притягательными, как мёд для пасечника.

Поэтому появление разговорчивого и со вкусом пьющего кавторанга меняло дело коренным образом.

– Только придется тебе на стол накрыть, – сказал Граф. – Я этого не умею. Глянь, что там есть в холодильнике…

– Есть такое дело! Я сейчас Максимыча напрягу…

Рычагов прошёл к беседке, поздоровался за руку с Азаровым.

– Ну, Григорий Максимович, как тебе на новом месте?

– Нормально, – ответил отставной морпех и улыбнулся. Впечатление было такое, будто треснула скала. – Я ведь без дела сидеть не могу, а тут и занят вроде, и зарплата идет! Спасибо!

– Не жарко в камуфляжке?

– Нет. Я же на службе.

– Ну, и хорошо! Поможешь на стол накрыть?

– Да это, как раку ногу оторвать!

Через несколько минут прапорщик уже жарил на одной сковороде заготовленную для стейков говядину, а на другой яичницу-глазунью, нарезал копченую колбасу и хлеб, открывал консервы. Кавторанг и Юздовский неспешно прогуливались по территории и, щурясь, подставляли лица под солнечные лучи.

– Хороший денек сегодня, Толик!

– Очень хороший, Феликс!

– Пойдем в беседку и пропустим по рюмочке за такую замечательную погоду!

– А пойдем!

В этот выходной день те, кто любил покопаться в земле, собрать грибы, позагорать у речки, тоже потянулись из города на природу, в основном на свои участки и огороды. Одни добирались электричкой, другие приезжали на автомобилях, а те, кто жили неподалеку – на велосипедах. Масса народа стекалась с раннего утра со всех сторон – с вёдрами, корзинами и сумками, в которых болтались бутерброды, бутылки с водой, пивом или чем-нибудь покрепче. К вечеру эта тара заполнится овощами и фруктами – хорошим подспорьем в рационе ленинградцев, привыкших бережно относиться к дарам прохладного лета.

Большинство огородников-любителей уже вовсю копались, как кроты, на своих участках, когда неприметный человек свернул на мопеде «Верховина-4» с просёлочной дороги на тропинку к лесу. Среднего телосложения, без особых примет: курносый нос, глаза с внимательным прищуром – вот и все, что можно было разглядеть. Старенькая синяя шведка, видавшие виды широкие черные брюки, легкая курточка неопределенного цвета, глубоко натянутая панама… На руках нитяные перчатки для грязной работы в саду, почему они надеты заранее – непонятно, но это не бросается в глаза… Сбоку к раме привязана обёрнутая старым мешком тяпка, черенок которой торчал сзади. Он ничем не выделялся среди других дачников и огородников, а его действия были логичны и понятны: тропинка вела через лес к дачам, и мопед как раз позволял по ней проехать – на машине пришлось бы делать большой крюк. Ну, и ещё тем хорош мопед, что, в отличие от машин и мотоциклов, не привлекает внимания ГАИ. Поэтому он и заказал местным пацанам именно такой транспорт: у водителей мопедов нет денег, а документы на «Верховину» не требуются, поэтому тормозить его не имеет смысла – только время терять…

Настроение у неприметного человека, как и у других любителей природы, было неплохим. Скорей даже хорошим, и наверняка лучшим, чем у остальных: в заколотом булавкой кармане куртки лежали пять тысяч рублей. Вряд ли у кого-либо в радиусе десяти километров имелась при себе такая сумма: это жалованье районного прокурора за два с лишним года. А незнакомец должен был отработать её за пять минут. Не считая пятидневного подготовительного периода и времени, необходимого для того, чтобы выбраться из опасной зоны после работы.

Кроме прозвища «Комар», известного только троим ленинградцам, никто о нём ничего не знал: ни настоящего имени, ни откуда он родом, ни где его искать… Да и осведомленная троица знала лишь то, что у него не было ни одного промаха. Поэтому и такие гонорары, и оплата вперед… Даже старый знакомый Туза по прозвищу Хмурый – Смотрящий одного из районов Москвы, который прислал Комара, отрекомендовав как профессионала высокого класса, знал о нём немногим больше. Но предупредил: «Имей в виду – человек серьезный, чтобы никаких непоняток не было! Особенно он «засветки» не любит, да грубостей, об обмане я и не говорю. Так что аккуратней с ним…»

Комар заехал в лес, заглушил двигатель, спешился и, сойдя с тропинки, покатил мопед среди деревьев. Углубившись в лес на достаточное расстояние, положил мопед в траву, отвязал от рамы «тяпку», развернул мешковину, и в руках у него оказался карабин СКС[20] с оптикой. Именно этот карабин и прицел Новосибирского завода, почти полностью повторяющий армейский ПСО-1[21], он заказал местным и, надо сказать, пока они точно выполняли все его требования. А это один из немногих, но обязательных пунктов их устного договора…

Потом Арап с Серым вывезли его за город, в овраг, где он привел оружие к нормальному бою и со ста метров тремя выстрелами разбил три винных бутылки, чем привел ближайших помощников Туза в изумление.

Дальше он пошёл пешком, уклоняясь от натянутой между деревьев паутины, которая, как назло, то и дело возникала прямо перед самым лицом и с треском лопалась, когда он её вовремя не замечал. Приходилось отдирать клейкие нити от кожи и радоваться, что они не попали в глаза – это могло поставить под угрозу всю операцию.

Добравшись до опушки леса, Комар осмотрелся. Арап привозил его и сюда, потом он дважды приезжал самостоятельно, хорошо изучил окружающий пейзаж и выбрал место. Вот оно! Лишь два ряда деревьев отделяли его от широкой береговой полосы с невысокой травой, за которой раскинулась гладь озера. Если отойти дальше, густо растущие деревья перекроют сектор стрельбы. Здесь же он укрыт «зеленкой», которая не мешает целиться, но рассеет звук выстрела.

Комар постелил мешковину на опавшую хвою, толстым слоем покрывавшую землю, и занял исходную позицию. Руководила им не изнеженность, а уважение к профессии и серьезное отношение к той работе, которую предстояло выполнить. Лег поудобней, широко раскинув ноги, так что правая образовывала прямую линию с туловищем, а левая была откинута в сторону, подышал полной грудью, насыщая организм кислородом, в очередной раз осмотрелся.

Он находился на возвышенности: озеро и противоположный берег располагались на другом уровне – метров на пять ниже, нужная дача просматривалась как на ладони. До неё 200–250 метров – для СКС реальная дистанция. Еще вчера он приготовил небольшой чурбачок и сейчас использовал его как упор для карабина. Заглянул в прицел и обшарил взглядом двор. Увидел двух человек со спины: один в спортивном костюме, другой в майке. Они зашли в беседку и пропали из поля зрения за противосолнечным тентом. Что ж, это нормально – цель не появляется в первую же минуту. Он дослал патрон в ствол. Лязг затвора резанул по натянутым нервам: показалось, что он донесся и до ушей тех, кто находится в этой красивой новой беседке. Что ж, это тоже нормально… Теперь оставалось наблюдать и ждать. А ждать он умел и торопиться не любил.

Юздовский и Рычагов уселись за стол друг напротив друга. Азаров принёс шипящие стейки и яичницу, стаканы, нарезал копченую колбасу и хлеб, открыл консервы, в которых оказался тунец в собственном соку.

– Садись с нами, Максимыч, перекуси, – предложил Граф.

– Нет, спасибо. Я на службе. Вот бутерброды возьму.

Бывший морпех поставил стул под яблоней неподалёку, так чтобы видеть хозяина и гостя, но в то же время на достаточном расстоянии, чтобы не мешать их разговору. Ружьё он, как всегда оставил в доме – в прихожей, за дверью, чтобы не бросалось в глаза. Сидел, ел бутерброды, смотрел по сторонам и действительно контролировал обстановку в радиусе пятидесяти метров. Он принимал участие в боевых действиях вдалеке от границ СССР, но они носили специфический характер: скоротечные перестрелки, пару раз – снятие часовых, в основном – охрана советских судов от боевых пловцов вероятного противника. Звучит грозно, а на деле надо сидеть на палубе и через каждые тридцать минут бросать в воду гранату из стоящего рядом ящика. Это была достаточно простая работа, – как сейчас. Только сейчас ни боевых пловцов, ни гранат в сфере его ответственности не было, а вероятность реального нападения составляла не больше одного-двух процентов. Зато были вкусные бутерброды, теплый солнечный день, приятный легкий ветерок…

Граф и Рычаг пили виски, закусывали жареным мясом и яичницей.

– Хорошо! – широко улыбнулся кавторанг. – Только мне их буржуйский самогон не понравился…

– Да они его и не так пьют, и не под основные блюда, – снисходительно пояснил Граф. – А вообще продукт качественный.

– А как же они пьют?

– После обеда, маленькими порциями, с сигарами, орешками или фруктами. А иногда и вместо обеда, просто за разговорами…

– Фигня какая-то! – возмутился Рычаг.

– Не бери в голову, какая разница, как они пьют? – Юздовский кивнул в сторону охранника. – Мне нравится этот парень. Спасибо, что посоветовал его! Очень ответственный, серьезный мужчина! Побольше бы таких в армии!

– Это тебе не армия, это флот! – самодовольно сказал Рычагов. – Давай за флот и выпьем! А с Максимычем ты можешь быть спокоен!

Более чем в двухстах метрах от них Комар оторвался от прицела. Он видел, как мужчина в камуфляже носил сковородки и какие-то тарелки в беседку, потом сел в сторонке. Значит, хозяин с гостем обедают, и у него есть час-полтора времени. А про охранника Туз предупредил, то есть условия договора соблюдены. И он продолжил ожидание столь же терпеливо, как змея, подобравшаяся к птичьему гнезду.

Они с удовольствием выпили, с удовольствием закусили.

– Слушай а что это у тебя за перстень? – вдруг спросил кавторанг. – Я всегда смотрел и думал: вроде простенький, как бижутерия… А ты же в ювелирном работаешь, мог себе шикарную «гайку» выбрать!

– Все спрашивают одно и то же, – дернул щекой Граф. – Это старинная вещь, семейная память…

– А-а-а… Дорогой?

– Смотря, что считать дорогим… Кровь за него проливали не раз… Прапрадед из-за него стрелялся на дуэли и был убит…

– А кто был твой прапрадед?

– Князь Феликс Юздовский. Историческая фигура, между прочим!

Рычагов поперхнулся.

– Настоящий князь?!

– Ну, а какой? – снисходительно улыбнулся хозяин. – У простолюдинов фамильных вещей не было, и из рода в род ничего не передавали…

– А вот я простолюдин! – неожиданно завелся кавторанг. – И цацек таких у меня не было и никогда не будет! Зато скоро мне доверят ракетный крейсер, на котором двадцать ракет с атомными боеголовками! Да я смогу весь мир раком поставить!

– Ты лучше Валентину свою так поставь, может, меньше тебя пилить будет, – засмеялся Юздовский.

Но сосед его не поддержал. Он, как завороженный, смотрел перед собой: то ли на тарелку хозяина, то ли на его руки.

– Что с тобой, Толик?

– Он это… Меня рассматривает!

– Кто рассматривает?!

– Лев с перстня… Глаза открыл и смотрит, вроде изучает…

– Это ты, брат, или перепил, или недопил! Двум таким здоровым мужикам, как мы перепиться не с чего, значит – недопил!

– Давай, за наших жен!

– Ну, давай! – неохотно поддержал тост кавторанг и опрокинул стакан. – А где твоя?

– К маме поехала. Проведать, – ответил Юздовский, а сам подумал: хрен знает, где ее носит! Надо как-нибудь приставить к ней наблюдателя…

Но подсознательно он понимал, что не станет этого делать: ну, выследит, ну, убедится в измене, и что дальше? Разводиться? И искать новую жену? Но где? Опять в стриптизе? Но выходцы из одного инкубатора одинаковы, тут фарфоровый китаец был прав!

Он тут же поймал себя на том, что всерьез воспринимает возможность разговора с фарфоровой фигуркой и даже прислушивается к ее словам! Чушь какая-то… Или не чушь?!

– О чем задумался, Феликс? – спросил Рычаг, вымакивая хлеб в растекшемся желтке.

– Да так. А где Валентина?

– Тоже к матери поехала. А может, брешет. Да какое мне дело? Она у меня уже в печенках сидит! У всех жены живут с мужьями, а она в году на месяц приедет в наш городок и убегает. Тошно, видишь ли, ей! А мне не тошно?!

– Чего это тебя тошнит? – с раздражением сказал Юздовский. – Ты на службе, у тебя все определено! Служба, учеба, повышение, пенсия! А мне один бандит прямо сказал: или отдать ему все, или уезжать из города!

У Рычага отвисла челюсть.

– Ты же не говорил, что все так серьезно! Одно дело – директора убили мало ли какие у него были дела! А другое дело, когда именно тебе ультиматум поставили! И что ты будешь делать?

– Я всажу пулю прямо ему в башку! – со злой, непонятно откуда взявшейся уверенностью сказал Граф.

И тут же его стакан лопнул с громким протяжным звуком.

– Судьба одобряет твой план! – засмеялся кавторанг. – Только это ведь первобытная дикость!

– Ладно, разберусь…

Виски закончился, еда тоже и говорить, вроде бы, уже было не о чем.

– А он глаза закрыл, твой лев-то! – вдруг сказал будущий командир подводного крейсера.

– Потому что мы недопив ликвидировали…

– Пойдем-ка тогда к твоему роднику, целебной водички попьем, – предложил Рычагов, поглаживая живот.

– Пойдем!

Они встали из-за стола и двинулись в сторону озера.

– Я жду назначения! – заговорил капитан второго ранга Рычагов. – Вот сдам остальные экзамены, получу диплом, и станет ясно – не надуют ли меня в очередной раз!

– Судя по твоим рассказам, тебя никто и не надувал, – возразил Граф.

Комар встрепенулся. Обедающие вышли из беседки и оказались на виду. Больше того, они шли в его сторону, под солнце, и напоминали силуэты ростовых мишеней на полигоне. Только там стреляли с четырехсот метров. Лучшей ситуации нельзя придумать! Дул легкий ветерок, но его можно было не принимать в расчет: при такой силе он мог отклонить пулю только на один-два сантиметра… Комар прильнул к окуляру: кто из двух? Несомненно, хозяин – аккуратный, прилично одетый человек с бородкой, а не растрепанный босяк в майке! Конечно, только это, вполне логичное объяснение, он бы не положил в основу столь важного решения. Но он видел фотографию, к тому же Арап привозил его к «Кристаллу», и он два дня рассматривал, как цель входила в магазин и выходила из него. Он запомнил и лицо, и фигуру, и походку, и манеру поворачивать голову… Так что, ошибки быть не могло!

Он подвёл «галочку» прицела под сердце цели, привычно задержал дыхание и плавно нажал на спуск. Карабин сухо кашлянул, основательно лягнув в плечо. Но на даче ничего не произошло! Двое на переднем плане шли как ни в чем не бывало, за ними плелся охранник. Они даже не поняли, в чем дело!

– Если я получу корабль, в моих руках окажется фантастическая сила! – горячечно завел Рычаг прежнюю пластинку. Похоже, опьянение подняло заслонки хранилища его тайных желаний, и они выливались с шумом, заглушающим любые возражения. – Я буду как Зевс! Да что там Зевс с его молниями! Он мог разразить одного врага, ну двух! А я могу уничтожить город или стереть с лица Земли целый континент!

Комар уткнул «галку» в середину груди цели и снова выстрелил. Промах! Да такого просто не может быть! Бородач и «босяк» продолжали идти в его сторону, будто хотели сократить дистанцию, чтобы облегчить стрелку задачу. Он прицелился в голову. Выстрел – промах! Да что за черт! Снова в корпус с упреждением влево… Промах! Это какая-то подлянка с оружием… Или патроны дали не те, что при пристрелке…

Рычаг нес совершеннейшую чушь, и Граф отключил слух. После выпивки надо отправлять его восвояси – пусть спит или компостирует мозги кому-нибудь другому! Ему показалось, будто что-то свистнуло возле уха.

– Дзынь! – звякнуло что-то о металлическую трубу-стойку для винограда.

– Падай! – крикнул сзади Максимыч. – Стреляют, падай!

Юздовский повалился на землю. Значит, ему не померещились звуки со стороны озера – будто откупоривают шампанское!

– Что это? – спросил лежащий рядом Рычаг. – Кто стреляет?

Азаров побежал в дом и вернулся с ружьем.

– Бах! Бах! Бах! – морпех понял, что огонь ведут из леса за озером, но расстояние для его ружья была слишком большим, поэтому просто палил наугад, задрав ствол, чтобы увеличить дальность полета картечи.

Затвор стал на задержку – Комар на всякий случай зарядил четыре патрона, хотя собирался обойтись одним. Но на целый бой он не рассчитывал.

Охранник стрелял в его сторону из ружья, видно от отчаяния, чтобы что-нибудь сделать. Но грамотно: сверху посыпалась сбитая листва и ветки. Оставив карабин, Комар отполз на десяток метров назад, потом вскочил и побежал. Про оружие у охранника его не предупреждали, и это было серьезное нарушение договора! Но его промах был еще большим нарушением…

И это нарушение было сразу же зафиксировано, потому что предусмотрительный Туз послал своих пацанов проконтролировать ликвидацию.

– Кто его знает, что на уме у этого залетного, – сказал он. – Бабло-то вперед взял. Может, сдернет – и ищи его по всему Союзу!

Арап, Серый и Зуб внимательно слушали.

– Так что позырьте там, убедитесь, что он его завалил. А если накосячит, то заберите бабло и спросите с него как с гада!

Поэтому Зуб с утра залез на чердак заброшенного домика напротив дачи Юздовского, и видел, что там произошло. Потом спустился, метнулся обратно, забежал за угол и открыл дверцу обшарпанного зеленого «Москвича». Серый сидел за рулем, Арап рядом.

– Ну, что? – напряженно уставились на него две пары глаз.

– Да ничего! Этот фрайер наряженный да кореш его вдруг на землю упали, охранник пальнул куда-то несколько раз, а потом они все в дом забежали…

– Целые?

– Целые…

– Падай в седло, надо перехватывать!

Зуб запрыгнул на заднее сиденье.

– Гони, Серый! – приказал водителю Арап. – Сейчас прямо, потом направо, тут одна дорога.

«Москвич» рванулся вперед.

– Не мог он промахнуться, – процедил Серый. – Мы же видели, как он по бутылкам шмалял!

– Не мог, – согласился Арап. – Но и кинуть Туза на деньги тоже не мог. Его же авторитетный чел направил…

– Скорей всего, его менты на нас зарядили, – сказал Зуб. – Нас же «принимали» недавно по наводке этого лоха… Босяк и Рыжий до сих пор в СИЗО парятся. Но всех закрыть не получилось, вот постановку и устроили! Теперь в любой момент захватят – и уже не выскочить…

Из леса Комар выехал налегке, без «тяпки» и патронов. Перчатки он тоже выбросил. Теперь можно вообще ничего не бояться: ни отпечатков на «плетке» не оставил, ни следов пороха на руках нет. При правильном раскладе оставалось доехать до станции, сесть на электричку, отъехать в любую сторону, лишь бы подальше, а оттуда уже выбираться домой…

Но расклад был неправильный: и заказчик нарушил договор, да и он облажался. Это все осложняло. По правилам, если мокродел виноват, надо вернуть оплату. Но как поведет себя обманутый в ожиданиях заказчик, никогда неизвестно. Вполне может и завалить… А тут еще непонятки то ли с оружием, то ли с патронами… Ведь он же не мог просто так промазать! Может, они его использовали в каких-то своих подлых целях? Тогда его перехватят на дороге и грохнут! И что ему делать? Возвращаться к Тузу для объяснения или рвать когти и ложиться на дно? Но в голову не приходило ни одной дельной мысли.

Погруженный в тяжелые размышления, Комар почти доехал до шоссе, но за последним поворотом дорогу ему преградил знакомый зелёный «Москвич». Рядом с машиной стояли в ряд, держа руки за спиной, трое: Витька Арап, Серый и какой-то тип, которого он не знал. Это тоже было нарушением договора: кроме Туза, Арапа и Серого никто не должен был его видеть! Но деваться некуда: слева и справа распаханное поле – не проедешь. Впрочем, и у этих олухов вариантов поведения не было…

Он остановился, заглушил мотор и бросил мопед под ноги. Остановившие его парни подошли почти вплотную, обступили с трёх сторон. Арап стоял прямо перед ним.

– Куда спешишь? – доброжелательно спросил он. – Бабки взял, работу не сделал и рвешь когти? Так не бывает!

– У меня промахов не бывает! – парировал Комар. – А сегодня сразу четыре! А «плётка» ваша, маслята тоже ваши! Интересное кино получается! Почему так, как думаете?

– Да потому, что ты ссучился! – сплюнул Арап. – И базарить с тобой честным ворам западло!

И действительно, о чем тут толковать? Судьба заезжего чистодела однозначно решена: еще минута – и он будет лежать бездыханным на пыльной проселочной дороге города, где никто не знал его настоящего имени. И никогда не узнает. А зачем тачать лясы с мертвецом, даже если он еще жив? Стоящий слева Зуб нетерпеливо поигрывал за спиной заточкой, рукоять которой была обмотана бежевой изоляционной оплёткой от толстого провода.

Арап едва заметно кивнул, и Зуб резко взмахнул рукой. Но дальше все пошло не по плану: заточка не вонзилась по самую рукоятку под лопатку ссученному чужаку: оставаясь крепко зажатой в кулаке Зуба, она непостижимым образом воткнулась в сердце ему самому, будто он решил покончить жизнь самоубийством.

Арап и Серый шарахнулись в стороны, но было поздно: Комар вытряхнул из рукава остро заточенную финку и одним движением распорол Серому горло от уха до уха. В далеких от реальной жизни фильмах и книгах демонстрируют драки, в которых даже при явном преимуществе одной из сторон проигрывающие бьются до последнего, пока их всех не уложат на асфальт. Это вранье. А применительно к смертельным дракам – вранье вдвойне. Ибо печальный пример сотоварищей – самая убедительная вещь на свете.

Поэтому известный своей блатной рисковостью Арап не стал дожидаться дальнейшего развития событий, направленность и исход которых была понятна даже его примитивному, недальновидному разуму, а развернулся и, вздымая клубы пыли, побежал прочь. Но Комар и бегал лучше, он догнал его через несколько десятков метров и всадил финку под лопатку, точно туда, куда должен был сам получить заточку. Потом протер финку и забросил далеко в поле. Осмотрел себя: не запачкался ли? Нет. Оглядел лежащие на земле окровавленные трупы.

– Не надо нарушать договор! – сказал он неизвестно кому, сел в машину и поехал к станции.

Зелёный «Москвич» быстро исчез из виду, а бездыханные тела трех ленинградских блатных остались лежать в пыли на просёлочной дороге города, где только оперативники угрозыска знали их настоящие имена. И никто никогда об этом не жалел.

Через день возмущенный Туз позвонил Хмурому.

– Слушай, братское сердце, твой чистодел бабки взял, дела не сделал, трех моих ребят завалил и сделал ноги! – выпалил он на повышенных тонах.

– Он такой же мой, как и твой, – спокойно ответил тот. – А что пацан резкий, так я тебя предупреждал…

– Но ты не предупреждал, что он меня кинет!

– Я же не твой папа! И не его подельник! – в голосе Хмурого проявились нотки раздражения. – Он мне позвонил и сказал, что это ты его кинул, а твои псы хотели его вальнуть, и он просто включил «ответку»… А я сказал, чтобы вы разбирались между собой, и тебе говорю то же самое! Хочешь предъявить ему – предъявляй! Только Комара многие знают, и никаких косяков за ним не было! А у тебя недавно Голована на похоронах пришили, и от этого дела дерьмом воняет! И вообще, с такими, как Комар, лучше не ссориться!

Хмурый бросил трубку.

Туз долго сидел в тяжелой задумчивости. И наконец сказал в пространство:

– Ладно, я спрошу за все с этого лощеного фрайера!

Глава 3

Время платить по счетам

«Лощеный фрайер» как будто подслушал эту фразу. Бригада рабочих быстро поставила высокий забор на тыльной стороне двора, закрыв вид на озеро. Между красотой, которая, как известно, требует жертв, и безопасностью, которая жертвы исключает, Граф, не задумываясь, выбрал безопасность. По всему периметру тоже нарастили забор, сейчас заглянуть во двор с чердака заброшенной дачи Зубу бы не удалось. Впрочем, Зуб теперь не смог бы заглянуть даже в открытые настежь ворота.

Азаров тем временем нашёл для охраны хозяина ещё шестерых бывших сослуживцев – крепких, бывалых мужиков, готовых к опасной, но денежной работе. Сам он теперь стал начальником службы безопасности: разбил новичков на смены, составил график дежурств, вооружил охотничьими ружьями.

Но спокойнее от этого Графу не стало. Виолетту он отправил в город к маме, сам взял кратковременный отпуск, но по ночам всё равно видел кошмарные сны и просыпался в холодном поту. Днем ходил по участку, искал следы пуль, которые должны были оборвать его жизнь, и, обнаружив, делал неприличный жест в сторону озера: «Вот тебе, сука!»

Одна застряла в стволе старого ореха, другая оцарапала трубу для подвязки винограда и, отрикошетировав, врезалась в бордюр каменной дорожки. Граф порадовался, что нашел ее не судебномедицинский эксперт в его раскромсанном теле, и сунул помятый стальной конус в карман.

А через час ее же хотел найти молодой сотрудник уголовного розыска – он пришел с экспертом и участковым, а на плече держал карабин. Издали завидев форму, Граф сунул перстень в карман: незачем его видеть сотрудникам милиции – вещичка-то паленая!

– Капитан Лобов, – представился молодой парень. – Вот из этой «плетки» в вас стреляли. Отпечатков на ней не нашли, мне нужны пули, чтобы примерить их к стволу. Совпадут – значит, мы на правильном пути…

– И куда он приведет? – спросил Граф. – К винтовке? Так она и так у вас в руках! И вы знаете, что именно из нее в меня стреляли. Так зачем вам пули? Ищите того, кто стрелял. Или вам просто для галочки надо – работу показать?

Капитан криво усмехнулся.

– И это тоже. Конечно, по результату лучше отчитываться, но когда результата нет…

– Мы искали пули, но не нашли, – соврал Юздовский. – Очевидно, улетели за территорию. И я прошу не топтаться во дворе, не вытаптывать грядки и не вносить беспорядок совершенно зазря…

– Ладно, – согласился оперативник. – Пойдемте в дом, я приму у вас объяснение, и на этом расстанемся.

Объяснение оказалось коротким: «Кто стрелял – не знаю, пуль во дворе не обнаружено, неприязненные отношения у меня имеются с уголовником по прозвищу Туз, который вымогал у меня деньги. Больше добавить ничего не могу. Юздовский».

– А это что? – вдруг спросил оперативник, беря с серванта книгу «Артефакты мировой религии: мифы и реальность». И удивленно присвистнул:

– Знакомый перстень! Его из Эрмитажа украли, сторожа убили…

Юздовский порадовался, что спрятал улику, но виду не подал и только пожал плечами.

– Я коллекционер, и в наших кругах крутится много краденого, особенно картин и икон… А книгу купил в магазине, она свободно продается…

Когда опер уехал, Феликс долго крутил треснутую пулю со следами нарезов, из которой выглядывала свинцовая начинка, и представлял, что было бы, если бы она попала в цель. Бррр… Взгляд упал на фамильный перстень, и мысли приняли другое направление: если именно он приносит ему удачу, то почему не остановил стрелка? Или благодаря именно этому улыбающемуся льву пуля у него в руках, а не в сердце? А может, всем правит Его Величество Случай и перстень здесь ни при чем? Может, это обычная безделушка, которая обросла легендами? Кто может ответить на эти вопросы?

«Этот очкарик! – неожиданно вспомнил он. – Как его… Трофимов! Он целую книгу написал… Но, похоже, там только часть того, что он знает. Знает, но скрывает…»

Юздовский поставил на журнальный столик недопитый бокал коньяка, поднялся из глубокого кресла и подошёл к тумбочке с телефоном. В выдвижном ящике беспорядочно лежали большие и маленькие обрывки бумаги, исписанные разными чернилами и простым карандашом: номера телефонов с каких-то объявлений с пометками Виолетты типа «Таня ногти» и «Марина парикмахер». Мысленно ругаясь, Феликс копался среди этого мусора, тщательно перебирая каждую бумажку. Может, он ее выбросил? Вряд ли – вначале он думал, что, прочтя книгу, придется обратиться к автору за дополнительными разъяснениями. Но книга очень обтекаемая, округлая, никаких разъяснений не потребовалось… А если сразу не выбросил, то она где-то здесь…

Так и оказалось – наконец, в его руках оказался аккуратно вырванный из блокнота листок с номером телефона и подписью: «Трофимов Иван Родионович». Граф облегчённо вздохнул, посмотрел на часы, – такие, как ученый очкарик, по его мнению, не шляются вечером по ресторанам и не пьянствуют с друзьями. Такие должны в это время ужинать дома.

Он снял трубку телефона. Трофимов действительно был дома и ответил почти сразу.

– Иван Родионович? Добрый вечер! Узнали? Феликс Юздовский! Прочёл вашу книгу… Должен признаться, очень впечатлён. Очень! Хотелось бы встретиться с вами, обсудить… Хочу пригласить вас к себе домой, на обед или ужин… Когда вам будет удобно? Машину за вами я, естественно, пришлю.

Граф говорил любезным тоном, но напористо – он знал поговорку: «Кто робко просит – сам отказу учит!» – и всегда ею руководствовался.

– Это так неожиданно, – проблеял ученый. – Я даже не знаю… Как раз сейчас у меня много работы… Может, в конце месяца…

– Понимаю, понимаю! Тогда давайте завтра? Хотелось бы поскорее – у меня столько вопросов, и только вы можете на них ответить… Вечером, после занятий? Хорошо. Куда подъехать? К университету? Отлично! Мои люди вас и привезут, и отвезут домой, не волнуйтесь. До встречи!

Важного гостя привез на «Волге» лично начальник охраны Азаров, а Юздовский, хоть и не стал выходить на улицу, приветливо встретил Трофимова у распахнутой двери дома.

– Добрый вечер, Иван Родионович! Спасибо, что приняли моё приглашение! Очень рад!

– Здравствуйте, Феликс Георгиевич! Я даже не знаю, чему обязан такому вниманию…

Доцент смущался, он явно не привык выступать в роли важного гостя.

– Восхищением перед вашим трудолюбием, Иван Родионович! Вы проникли в тайны веков и извлекли оттуда сведения о нашем фамильном перстне, – раскланялся Граф. Сам перстень Феликс снял и положил в карман брюк, а теперь с трудом сдерживался, чтобы не проверять каждую минуту – на месте ли он.

– Прошу в комнату, водка стынет!

Они прошли к столу, на котором стояли простые, но с фантазией приготовленные закуски: тосты с запечённым сладким перцем и сыром, ломтики жареной колбасы, копченый окорок, зеленый горошек и соленые грибочки, натертая солью и перцем ветчина… В центре возвышалась закрытая крышкой чугунная гусятница, сохраняющая жар только что извлеченной из духовки утки с яблоками. Ароматы шкворчащего блюда будоражили аппетит, тем более что время ужина уже наступило.

Немолодая сухощавая кухарка Тамара, в специально надетом белоснежном фартуке и напоминающем кокошник головном уборе, хлопотала вокруг стола: то переставляла покрасивее бутылки со спиртным, то поправляла салфетки, то делала что-то еще, чтобы занять себя и успокоить волнение: хозяин предупредил, что ждет важного гостя. И хотя Трофимов не произвел на нее особого впечатления, волнение не улеглось, она даже пролила «Нарзан» мимо фужера.

– Иди, Тамара, отдохни, мы тут пока сами справимся, – сказал Граф. – А утку разделывать я позову.

Женщина, облегченно вздохнув, молниеносно исчезла. Хозяин и гость сели за стол. Из обилия спиртного Трофимов выбрал «Киндзмараули», Граф налил было водки, но отодвинул рюмку и последовал его примеру: одинаковые вкусы сближают людей, а чем ближе отношения, тем больше откровенность.

– За вас, Иван Родионович! За ваш талант и исследовательские способности! – Феликс осушил бокал до дна. – Я прочел книгу на одном дыхании!

И он не врал. Больше того, он перечитывал ее многократно и знал почти наизусть.

Трофимов, в свою очередь, искренне хвалил еду и вино, как будто бы гостеприимный хозяин вырастил и утку, и беконную свинью, и виноград, и горошек, и всё остальное, что стоит на столе, а потом лично приготовил отменные блюда и напитки.

Когда первая бутылка вина опустела, гость уже порядком захмелел, снял галстук и пиджак.

– Я недавно вернулся из Израиля, – начал рассказывать он. – Там, в основном, арабская кухня: кебаб, шаурма, хумус. Я спрашивал традиционные еврейские блюда: фаршированную щуку или курицу, форшмак, – но там их нет… Зато удалось попробовать монастырское вино из кишмиша, – совершенно необычное, даже сравнить не с чем! Хотя один француз сравнивал его с сотерном, причем в пользу последнего… Ну, как говорится: «Всяк кулик свое болото хвалит…» Хотя оказаться у болота из сотерна было бы интересно!

Трофимов весело рассмеялся, что применительно к особенностям его организма соответствовало средней степени опьянения.

– Завидую вам, Иван! – хозяин снизил уровень официальности общения. – Теперь я могу понять, откуда у вас вдохновение, чтобы создать столь глубокий труд. Но…

– Что «но»? – настороженно вскинулся Трофимов.

– После прочтения осталось у меня странное чувство… Будто недосказанность какая-то… Как будто ты не написал чего-то важного!

– А почему возникло такое чувство? – живо заинтересовался Иван и даже привстал.

– Мне кажется, перстень не только фигурировал фоном происходящих событий – он их определял! Это следует из всего смысла повествования!

Юздовский впился взглядом в своего визави.

– Это заметно, да? – удивился гость. – Вы очень тонко чувствуете и очень внимательно читали! Раньше мне никто такого не говорил!

– Ну, а кто тебе скажет?! Студенты? Так им не до дискуссий, им надо экзамен сдать. Коллеги? Так им, наверняка, зависть глаза застит, при чтении только ошибки и выискивают, чтобы потом покритиковать. Редакторы всякие? Так они глубоко в суть не вникают – им важна форма, грамотность, стиль изложения. Другие? Так простые люди таких книг не читают. Вот и получается, что кроме меня правду сказать и некому. Мне-то от тебя ничего не нужно. А за то, что заметил «тонкость чувств и внимательность» – спасибо! Все же я из княжеского рода!

Трофимов от такой речи даже растрогался.

– Удивительная проницательность! Да, есть многое, чего я не написал в книге и не говорю на лекциях… По разным соображениям – по идеологическим, по цензурным, да и по…

Он сделал паузу, залпом допил свой бокал.

– И по личным. Не хотелось мне кое-какие стороны затрагивать…

– Какие же? – Граф даже немного наклонился вперёд, чтобы не упустить ни одного слова.

– Темные. Да-да, темные. Много странностей у этого перстня…

– Например? – насторожился хозяин.

Трофимов положил вилку и вытер губы салфеткой.

– Например, ни один владелец перстня не умер своей смертью!

Юздовский на мгновение остолбенел, но тут же взял себя в руки.

– Прям-таки все? Может, это просто легенды такие?

– Не легенды, а известные факты, и я их описал в своей книге. Одной такой гибели я даже был свидетелем. Киндяев, мой коллега по работе в Эрмитаже, очень не любил этот артефакт, а перстень отвечал ему взаимностью. И в конце концов Киндяева растерзал вырвавшийся из клетки цирковой лев. Такой, как изображён на перстне.

– Ну, все львы похожи, – возразил Граф. – И вряд ли владельцы перстня были так же отрицательно настроены к перстню, как этот ваш коллега… А вы сказали, что кончали все одинаково – плохо!

– Отношение – не главное! – уверенно заявил Трофимов – Я тоже сначала думал, что злом он отвечает на дурное отношение. Но нет! Результат всегда одинаков, да! – даже когда негатива нет и в помине. Причем вначале идет удача и исполнение желаний, как будто хозяина заманивают в ловушку…

– Кто заманивает? Перстень?! – Изумился Граф.

– Скорее тот, кто стоит за ним. Его подлинный хозяин.

– Кого вы имеете в виду? – Юздовский снова перешел на официальный тон.

Но Трофимов покачал головой.

– Достаточно! Я и так сказал много лишнего. К тому же мои догадки субъективны, в отличие от достоверных фактов, которых у меня нет…

– Может, это совпадения? – с надеждой спросил Юздовский. – Насчет удачи, насчет «обязательных» смертей? Может, людям просто везло. А потом они просто умирали. И перстень тут ни при чем: ведь многим везет, и все умирают!

– Именно так я и говорю на лекциях, именно это пишу в публикациях… Ведь мы должны держаться в рамках нашей идеологии, которая отрицает сверхъестественное, – Трофимов отхлебнул из бокала. – Только на самом деле картина совсем иная: мальчик из многодетной семьи судового священника был обречен на серую бедную жизнь, но ему достался перстень, и он стал адмиралом, первооткрывателем, приближенным королевы! А потом вдруг умер от тропической холеры, хотя плавал в тропиках всю жизнь… Похожая история со знаменитым графом Калиостро, он действительно начинал с фокусов и мошенничества, но, завладев перстнем, сказочно разбогател, был принят в высших кругах общества, путешествовал по всей Европе и везде творил чудеса… И вдруг все кончилось: его чуть не сожгли на костре, заточили в крепость, где он умер в каменном каземате! Да в моей книге описано множество примеров, которые нельзя истолковать двояко! Сколько может быть совпадений? Подряд, на протяжении веков? Увы, это не совпадения, это закономерность!

Ученый замолчал.

– Я не знаю, – растерянно произнёс Граф. – Кто-то считает так, кто-то иначе, а истины не знает никто. Давайте-ка лучше выпьем вина! Истина в вине, как говорится…

– Это изречение не про вино, а про вину, – многозначительно поднял палец Трофимов. – Кто виноват – должен ответить! Вот суть истины.

– А если не виноват? Разве не бывает несправедливых наказаний?

– Бывают. Но это не тот случай. Никто из владельцев перстня праведником не был… Но вам-то не о чем беспокоиться! А вот тот, у кого перстень сейчас, пусть не радуется минутной удаче, славе, призрачному богатству… Это все мимолетно, а впереди его ждет неожиданный конец!

Юздовский, заметно погрустнев, прозвонил стоящим на столе колокольчиком и кивнул мгновенно появившейся откуда-то Тамаре. Та сноровисто разделала золотистую, не успевшую остыть утку, переложила куски в фарфоровое блюдо и снова исчезла.

– Какое нежное мясо! – восхитился Иван Родионович. – Во рту тает!

Он поднял бокал.

– За вас! За ваш дом и вашу удачу!

– Спасибо… Будем надеяться, – невесело сказал Юздовский.

Он не чувствовал вкуса и ел утку без всякого удовольствия – просто за компанию. И, выпив, спросил:

– А ты бы что сделал, если бы перстень был у тебя?

Иван прожевал, запил вином, подумал.

– Я бы избавился от этой штуковины. Да, избавился! Если бы успел…

Остаток ужина прошел в молчании. Наконец, гость сыто откинулся на спинку стула.

– Спасибо за отменное угощение, Феликс Георгиевич! Но пора и честь знать! Вы говорили, что меня отвезут…

– Конечно! – кивнул Граф. – Машина ждет!

Проводив гостя, Граф немедленно надел перстень на палец. Но спокойствия по-прежнему не испытал. Наоборот, тревога накатывала всё сильнее, как увеличивающиеся волны, грозящие превратиться в цунами.

– Значит, ни один своей смертью не умер? – повторил он. – Значит, надо от перстня избавиться? Да, советовать легко… Но тогда рухнет все, что было выстроено за последнее время…

Он обессиленно опустился на стул, налил подрагивающей от нервного напряжения рукой полный бокал водки и жадно выпил. Приятное тепло разлилось по телу, ударило в голову, словно губкой смыло волнение и страх. Он закусил и теперь ощутил аромат, тонкий вкус и изумительную нежность мяса.

«Молодец, Тамара, выпишу ей премию! – решил он. – А избавляться от перстня нельзя – вдруг все исчезнет и останется только разбитое корыто! И вообще, может, это только фантазии Ивана – недаром же говорят, что все ученые с придурью… При чем здесь вообще перстень? Дело в Тузе! Нужно избавиться от него, и дело с концом!»

Правда, Семенов не смог прищучить ему хвост… Или не захотел… Но на Семенове свет клином не сошелся…

Граф позвонил по еще одному номеру, который держал про запас. После разговора к нему снова вернулось хорошее настроение и уверенность в себе.

Глава 3

Включить «ответку»

Без Виолетты дома было скучно, на работу он ходил только тогда, когда требовалось личное присутствие, а когда не требовалось – руководил по телефону. В конце концов, есть заместитель, да и все подчиненные знают свои обязанности. А директор решает крупные вопросы, получает деньги и относит их кому надо… Конечно, хорошо быть директором. Но не тогда, когда за ним охотятся убийцы…

С утра он сидел в кресле перед включенным телевизором, но за происходящим на экране не следил, да и звук был еле слышен. Просто под такой фон он чувствовал себя «при деле» – вроде чем-то занимается: смотрит телевизор. В ожидании время тянулось медленно.

Наконец в комнату вошёл Азаров.

– Там этот приехал, Валера! – доложил он. – Пропускать?

– Конечно, веди его сюда, – спохватился Граф. – Таких людей нельзя заставлять ждать!

Он вскочил с кресла и выключил телевизор.

– А для меня все гражданские одинаковые, – буркнул морпех. – Сейчас заведу…

Начальник охраны ушёл, а через минуту появился подполковник Образцов в полной милицейской форме, даже в фуражке, которую обычно не надевал, и с черной папкой под мышкой.

– Ну, ты, Феликс, даёшь! – сказал он. – Охрана даже меня ждать заставила…

– Извини, Валера! Сказал – соблюдать бдительность, а они люди военные, сам понимаешь, иногда перегибают палку…

Граф крепко пожал гостю руку.

– А ты все сидишь взаперти? – усмехнулся тот. – Ничего себе! Неужели вообще на улицу не выходишь? Зря. Имей в виду – каждое покушение надо готовить, поэтому они не следуют одно за другим – всегда после первого проходит несколько месяцев, полгода, год… Чтобы учесть причину неудачи и сработать чисто! Иногда только с треьего раза получается…

– Спасибо, ты меня успокоил! – Юздовский стал нервно прохаживаться по комнате взад-вперёд. – Ты прав, я не могу сидеть всю жизнь, как заяц в клетке! Потому и позвал тебя…

Он остановился, посмотрел гостю прямо в глаза. Стальной взгляд Валеры был прям и чист, и, конечно, не замутнен какими-то сомнениями и раздумьями.

– Послушай, я не психолог, чтоб тебя успокаивать! Говори реально, конкретно: чего от меня хочешь? Дел – по горло! Я только из Управы, а через час у меня свое совещание по усилению борьбы с уличной преступностью!

– То-то смотрю, ты при полном параде! – Юздовский подошёл к тумбочке, достал пакет из крафт-бумаги, молча протянул. – Я хочу, чтобы ты решил проблему Туза. Скажу по секрету, у Семенова это не получилось!

Образцов хмыкнул, но пакет не взял.

– Тоже мне, секрет! Да Андрей Леонидович просто не захотел вписываться в эту тему! Он с недели на неделю ждет присвоения генеральского звания, поэтому избегает возможности любых осложнений. И правильно делает – получит лампасы, тогда сможет творить все, что захочет. Почти все… А мне шитая звездочка пока не светит…

Наконец, подполковник снисходительно принял пакет, словно одолжение сделал. Взвесил на руке, будто прикидывая, перевешивает ли содержимое риск сделанного предложения. Очевидно, определить это, не видя достоинства купюр, было сложно, поэтому он развернул жесткую бумагу и заглянул внутрь. Чаша весов с гирей «за» перевесила чашу «против».

– Ну, что ж… Конечно, после того, как пацанов Туза завалили, он тоже стремается… Но кто первым бьет и первым предъявляет, тот часто и выигрывает!

Валера Образцов спрятал пакет в папку, проверил ребром ладони: не сбилась ли в сторону кокарда фуражки.

– Пойду я… Никто не хочет работать! Участковые целые дни свои вопросы решают, пэпээсники ночами спят в машинах или вместо гаишников водил бомбят… Конечно, уличные растут!

Мысленно он уже был на совещании.

На обед в кафе «Огонёк» Туз приехал, как всегда, около двух часов. Вначале, по новым правилам, Хрипун зашел внутрь, убедиться, что все в порядке, потом вышел на крыльцо и махнул рукой. Только после этого стоящий в отдалении красный «Жигуль-копейка» подъехал ко входу и Туз в сопровождении Свиста и Валета вышел наружу.

– А это еще что?! – нахмурился Туз.

Справа от входа на земле, прислонившись спиной к стене, сидел, невзрачного вида человек в чёрных штанах и мятом, вытертом до дыр пиджаке. Левой рукой с татуированными пальцами он держал картонку со сделанной шариковой ручкой корявой надписью: «Подайте на еду», а правый рукав был заправлен в карман. Длинные тёмные волосы ниспадали ниже бровей, на уродливые, почти чёрные очки, какие обычно носят слепые. Рядом лежала тонкая металлическая трость белого цвета.

– Сейчас проверю! – Свист метнулся к попрошайке, быстро ощупал всего, но ничего подозрительного не обнаружил и, рывком поставив на ноги, грозно прикрикнул:

– А ну, вали отсюда!

– Ты че, в натуре, в мусора записался? – хрипло спросил тот. – Или я твое место занял?! Или, может, я тебе платить должен?!

Свист смешался и вопросительно взглянул на Туза.

– Оставь его в покое! – приказал тот. – И вынесите ему пожрать!

– Благодарствую, – с достоинством ответил попрошайка, садясь на место и шаря вокруг рукой в поисках потерянной картонки.

– Держи! – помог ему Свист. – Как тебя кличут?

– Сеня Хруст, братан. Ну вот, можно же по-человечески…

Через час Свист вынес Сене тарелку с жареной картошкой и мясом, тот поблагодарил и принялся жадно есть.

С тех пор так и пошло: попрошайку кормили, Туз даже удостоил его беседой, и Сеня подробно рассказал, где и когда топтал зону, кто был там Смотрящим, а кто Хозяином. Это было что-то типа поверхностной проверки на благонадежность, и Хруст ее выдержал.

– Привыкли вы на всех лаять, – сказал неодобрительно Туз своей пристяжи. – Это же свой, надо к нему по-братски!

– Свой не свой, на дороге не стой! – хмуро сказал Валет. – Ты что, мало «постановок» в жизни видел? Или мусорских прокладок?

– Да видел я все, побольше, чем ты! – отрезал Туз. – Только надо видеть, как зрячий, а ты видишь, как тот слепой…

Но Валет оказался прав. За неделю к Хрусту привыкли и уже не обращали на него внимания, только официантки, выполняя команду Туза, регулярно кормили его и поили компотом. А на восьмой день, когда Туз со Свистом после сытного обеда вышли на крыльцо и благодушно закурили, дожидаясь Хрипуна и Валета, попрошайка достал из-под пиджака обрез крупнокалиберной двустволки. Они даже не вспопашились.

– Ба-бах! – раскатился по переулку грохот мощного патрона.

Заряд картечи снес Туза со ступенек. От неожиданности Свист даже присел и закрыл голову руками. Что-то тёплое и липкое стекало по лицу. Попрошайка, у которого отросла рука и вместо черных очков выглянули на свет вполне здоровые глаза, подошел вплотную. Он был спокоен, в правой руке держал обрез, а в левой «ТТ».

– Волына есть, Свист? – спросил он, будто продолжая обычный разговор о погоде.

– Ннн-ет…

– Вписываться будешь? – черные зрачки стволов смотрели на него, как каналы на тот свет.

Горло перехватил спазм, и Свист смог только покачать головой.

– Жить хочешь?

Спазм мешал ответить, и из-за этого Свист не мог объяснить своего самого большого в этот момент желания… В панике он отчаянно закивал.

– Ладно, живи! – кивнул Хруст и, открыв дверь, заглянул в кафе. Но никто не спешил на выстрел, чтобы ценой собственной жизни защищать Смотрящего. Да и внешний вид Туза показывал, что ему защита уже не нужна и никакая реанимация не поможет. Но Хруст все же произвел контрольный выстрел.

– Ба-бах! – не успевшие разлететься картечины пробили в теле отверстие величиной с кулак.

– Ключи от машины, братан! – Хруст требовательно протянул руку, и Свист вложил в нее ключи.

Через минуту попрошайка, который не был попрошайкой, инвалид, который не был инвалидом, Сеня Хруст, который не был Сеней Хрустом, на общаковой машине, записанной на Валета, скрылся из глаз и из жизни оставшихся в живых бандитов. Как оказалось, настоящий Сеня Хруст отбывал очередной срок в ИТК-6 ленинградской области. Но никто из очевидцев молниеносной и хладнокровной расправы никогда не упоминал этого имени и не обсуждал этого кровавого происшествия.

А через час после убийства возле «Огонька», Юздовскому позвонил Валера Образцов.

– Я не смогу сегодня к тебе заехать, – сообщил он. – Работка подвалила: криминального авторитета завалили, Туза, слышал, наверное…

Граф на радостях пил три дня. Возвращенная домой Виолетта даже начала деликатно ворчать: поберег бы, мол, здоровье. Но сообразительности хватало настойчиво мужу не возражать, чтобы не раздражался. Да и поводов особых не было: Феликс почти каждый день устраивал романтические вечера при свечах, дарил золотые безделушки, а в постели жадно набрасывался на нее и вечером и утром со страстью молодожена. Чувствовалось, что пасечник соскучился за мёдом…

Впрочем, четвертое утро не задалось. Виолетта с многообещающей улыбкой ждала в постели, а он направился в ванную, как вдруг сзади раздался грубый голос:

– Слабак ты, Филька! И чего ты за перстнем столько лет гонялся? Ты же все чужими руками делать привык! А для этого перстень не нужен!

«Кто это?!» – моментально протрезвев, Граф резко развернулся. Но никого постороннего в спальне не было. Только Виолетта грациозно изогнулась, как всегда, щедро демонстрируя прелести своего роскошного тела. Однако улыбка на губах исчезла, и лицо закаменело, как будто в постели лежала статуя. Но губы вдруг шевельнулись, и вновь раздался тот же страшный голос:

– Он тем нужен, кто хочет мир перевернуть!

– Ты… Ты что? – испуганно спросил Феликс.

Лицо Виолетты уже утратило окаменелость, и улыбка снова раздвинула нежные губы.

– Ничего, жду тебя, – ответила она своим обычным мелодичным голоском.

– Ты что мне сейчас сказала? Да еще так грубо?

– Я?! – у нее округлились глаза и брови вскинулись до середины лба. – Ничего не говорила. Не пил бы ты уже, Феликсушка, а?!

– Да не в пьянке дело, – он сел за стол, обхватив голову руками.

– Иди скорей ко мне! Я тебя успокою…

– Сейчас, сейчас…

Но идти к Виолетте он впервые не хотел: ему казалось, что в постели лежит холодная мраморная статуя, внутри которой прячется кто-то чужой со страшным мужским голосом…

Вопреки ожиданиям, после смерти Туза полоса везения для Графа так и не наступила. Мало того, что Виолетта не своим голосом сказала ему какую-то важную фразу, которая тоже не сулила ничего хорошего, мало того, что теперь он боялся ложиться с ней в постель, а по ночам просыпался от мысли, что спит со статуей… Но вдруг раздался звонок от бывшего куратора Семенова. Он уже знал, что тот получил генерала и планируется на должность начальника УВД.

– Здравствуй, Феликс! – сказал он, как будто они общались вчера или позавчера. – Я генеральское звание получил, а ты и не поздравил!

– Так я исправлюсь, Андрей Леонидович!

– Давай в шесть на нашем обычном месте? Не забыл еще?

– Помню.

Обычно они встречались в машине капитана Семенова или в парке на окраине, но последние лет восемь связь была прервана. С чего вдруг свежеиспеченный генерал вспомнил про бывшего агента? Может, это связано с убийством Туза? Но какие к нему могут быть вопросы? Во всяком случае, ничего хорошего предстоящая встреча не сулила…

Без охраны, но с чувством тревоги Юздовский приехал к парку ровно без трех минут шесть. Было пасмурно, начинал накрапывать мелкий дождь, прохожие ускоряли шаг в надежде укрыться, пока не полило с небес в полную силу. Он раскрыл зонт, стук капель по натянутой ткани успокаивал.

Семенов был уже у входа на служебной «Волге». Увидев Графа, он вышел из машины, но не пошёл навстречу, а завернул в парк и двинулся по пустынной аллее. Гражданский плащ, шляпа, руки в карманах… «Как в шпионском кино! – разозлился Юздовский. – Может, и руки без пароля не подаст?»

В конце аллеи генерал сел на мокрую скамейку. Казалось, на дождь он внимания не обращает. Значит, чем-то всерьез озабочен!

Граф прошёл следом, остановился напротив. Не зная, как себя вести, посмотрел по сторонам.

– Что не подходишь, Антиквар? – Семенов как ни в чём не бывало поднялся, сам подошёл, протянул руку. – У меня мало времени, извини! Потому сразу к делу. Тебе фамилия Фельдман о чём-нибудь говорит?

– Яков Моисеевич, директор комиссионки? – насторожился Граф.

– Он самый!

– А что с ним?

– Да с ним-то, можно сказать, всё в порядке… На постоянное место жительства в Израиль выехал.

– Выпустили всё-таки?! Ну, а я тут при чём?

– Ни при чём, так ни при чём. Только он там пытался продать бриллиантовую брошь, но оказалось, что вместо бриллиантов в ней фианиты и стразы. А эту брошь он купил в ювелирном магазине «Кристалл». И сейчас по запросу МВД Израиля магазин берут в разработку…

Юздовский от такой новости опешил. Мысли судорожно вертелись в голове: «Конец, это тюрьма! А ведь этим не ограничится… Всё раскрутят, всё! И под расстрел подведут!»

Он чувствовал, что бледнеет. Сердце лихорадочно колотилось. Но легко сдаваться он не привык.

– Так я тут не при делах! – уверенно заявил он. – Это, наверное, Семён Семёнович покойный, царствие ему небесное, свои макли крутил…

– Ну, если так, то и волноваться тебе не о чем, – Семенов поёжился и поднял воротник плаща. – Только я тебя не затем позвал, чтобы секретную оперативную информацию доложить. Просто, драгоценности – это моя линия, «Кристалл» – мой объект, а ты был у меня на связи. Сам понимаешь, какие выводы из этого начальство может сделать… Поэтому про нашу совместную работу забудь! И про твой звонок насчет Туза тоже забудь. Потому что мы его отрабатывали, а потом троих его бойцов кто-то завалил. Да и самого его грохнули! Тёмное дело! Тут твоя отговорочка «Я ни при чём!» не поможет! И я этой дурацкой отговоркой пользоваться не хочу! Понял меня?

– Понял, – растерянно проговорил Юздовский.

– Ну ладно, пора мне!

Семенов развернулся и пошёл к своей машине.

– До свидания! – сказал ему вслед Граф.

Но генерал его не услышал. Или сделал вид, что не слышал. Зачем ему бывший осведомитель? Он уже отрезанный ломоть…

Дождь быстро набирал силу, и Граф тоже поторопился к машине.

Всю дорогу душа Юздовского клокотала, словно котел с кипящей смолой для грешников, который давно ждал его и не мог дождаться. Напряжение рвалось наружу, и когда он добрался до дома, его словно прорвало. Перед генералом Семеновым он старался держаться уверенно и спокойно, спокойно отпустил охрану и прислугу, но потом паника вырвалась наружу и подчинила его целиком. Матерясь, он метался по дому, заглядывал в шкафы, в кладовки, в подвал, даже залез на чердак.

– Не годится… Нет… Сразу найдут…

– Что случилось? – испуганно спрашивала Виолетта. – Что ты ищешь?

Граф остановился, посмотрел на жену долгим застывшим взглядом.

– То, что не должны найти!

Он замолчал, перевёл взгляд на окно, по которому стекали капли дождя.

– Льёт как из ведра, ну да хрен с ним! Виола!

– Что? Что делать, скажи!

– Неси сюда две кастрюли с крышками! Только протри их насухо. И полиэтилен, которым мы паркет закрывали при покраске… И скотч!

Виолетта посмотрела на мужа как на умалишённого. Но перечить не стала, и послушно пошла на кухню. Граф бросился к шкафу, с трудом сдвинул его в сторону, опустился на колени, вынул несколько дощечек паркета и принялся доставать из тайника пачки денег – рублей, долларов и фунтов, коробочки с кольцами, брошами, кулонами и пакетики с бриллиантами.

«Главное, это спрятать! Коллекция, конечно, тоже глаза рвет, но она у меня давно, свидетелей тому много… Можно на княжеское наследство списать… Главное – эти цацки, они точно на расстрельный приговор потянут!»

Виолетта принесла синюю и белую в горошек эмалированные кастрюли, кухарка варила в них замечательные украинские борщи, делала голубцы… Хотя к едрене фене жратву, может, они уже едут!

Он быстро набил кастрюли драгоценностями, обернул их полиэтиленом, скотчем загерметизировал крышки, обмотал сверху пленкой и снова закрепил скотчем.

– Зачем ты это делаешь? – спросила жена.

– Возникли проблемы, могут прийти с обыском. Пойдём! Нужно все закопать поглубже…

Виолетта опустилась на стул и растерла слёзы ладонью по лицу.

– Я никуда не пойду! Дождь ведь идет! А если обыск, – так все равно найдут!

– Ну и чёрт с тобой! Сам справлюсь!

Он взял в кладовке штыковую и совковую лопаты и вышел на улицу. Дождь ослабел, но продолжал лить. Юздовский прошёл в сад, осмотрелся. Орех, в который попала предназначенная ему пуля, почему-то стал засыхать. «Может, там моя душа живет? – подумал он. – Как у Кащея – в игле?»

Он подошел поближе – да, место подходящее.

«Вот под душу свою и спрячу! Уж этот-то ориентир я точно не забуду».

Он провозился не меньше двух часов: копал яму, чтобы туда уместились обе кастрюли, относил лишнюю землю подальше и рассыпал между деревьев, чтобы не образовался холм, как на могиле… Он не привык к физическому труду и к концу работы еле стоял на ногах. Вымок не то что до нитки, а, казалось, до самых костей, весь измазался в земле. Пока копал и носил, холода не чувствовал, но когда, грязный с головы до ног, вернулся в дом, его бил сильный озноб. Виолетта ждала его с пустым мешком.

– Я приготовила горячую ванну, иди скорей! А одежду давай в мешок, завтра выбросим!

– Ты у меня умница! – Феликс поцеловал жену. А про себя подумал: «Когда хочет, то умеет помочь»!

«А хочет, когда большие деньги на кону! – ехидно подсказал кто-то. Или просто пришла такая глупая мысль, которую он тут же прогнал. – Виолетта, как и все красотки, конечно, меркантильная, но не настолько!»

– Иди в ванную. Хочешь, и я приду? – осторожно спросила Виолетта. Долгое время она казалась мужу мраморной статуей, со всеми вытекающими последствиями, но терпеливо ждала, пока охлаждение пройдет.

– Конечно, приходи! – сказал Феликс. – И захвати коньяк!

Больше ему не казалось, что Виолетта сделана из камня…

То ли коньяк помог, то ли ласки Виолетты, но Феликс не заболел, даже насморка не поймал! С обыском никто не приехал, и он перевел дух: может, и обойдется? Но на всякий случай вызвал знакомого врача и взял больничный: в условиях возможной опасности лучше держаться от «Кристалла» подальше.

Но нехорошие мысли никуда не делись, он пытался отвлечься, однако получалось это плохо. Целыми днями бродил по саду в поисках какого-нибудь дела, которым можно себя занять. Взгляд то и дело невольно обращался к месту, где закопал ценности. Работой своей Граф остался доволен: земля была ровная, отполированная дождём, совсем незаметно, что вскапывалась.

Но вот орех окончательно засох. И Юздовскому это не давало покоя: не от пули ведь! Значит, какой-то дурной знак. Может, это его душа сохнет? Плохая примета, не к добру, однозначно! Грызло какое-то нехорошее предчувствие, как будто засохшее дерево во дворе – к беде. Хотя он никогда о такой примете не слышал. А потом добавилась еще одна мыслишка: сухое дерево в ухоженном саду бросается в глаза и вызывает подозрение – почему хозяин его не спилил, если во всём остальном поддерживает идеальный порядок? Придут из ОБХСС – обязательно начнут под ним копать!

«Да спилить его нафиг, и дело с концом! – наконец, решил Граф. – Чтоб лишних мыслей не возникало. А уж заначку свою я и без него не потеряю!»

В субботу с обязательным ежедневным докладом явился Кирилл Яковлевич Безелуцкий.

– Пока все спокойно, – деловито рассказывал заместитель. – Только какие-то люди возле магазина трутся: то парень с девушкой, то две девчонки, то мужик в шляпе… Похоже, покупателей фиксируют: кто пришел, кто вышел, что купил…

– Ты очередь создал для вип-покупателей? – спросил Юздовский.

– Объявление повесил, – кивнул Киря. – Только никто не записался. Кто же захочет «светиться» на баснословно дорогих покупках?

– Ну, и хорошо! Значит, не будем получать дорогие украшения! Зато все прозрачно, все честно!

Кирилл Яковлевич озабоченно почесал голову. Он не знал того, что знал директор, и думал, что тот просто страхуется. Но, как говорится – начальству видней!

– Хочешь, оставайся, шашлык пожарим, – предложил Феликс.

– Да нет, спасибо! Надо график отпусков составить, да в торг отнести. А бабы никак летние месяцы не поделят…

– Ну, ладно, давай!

Только ушел Безелуцкий, как на старом «Москвиче» приехал Андрей. Аккуратно одетый, в выстиранном рабочем комбинезоне, пила «Дружба» и прочие инструменты в багажнике, лестница-стремянка закреплена на крыше.

Видно было, что он серьезно относится к «левой» работе, которая, в отличие от «правой», приносит ему основной доход.

– Смотри, Андрей, – предупредил Юздовский. – Нужно аккуратно, чтобы на беседку не упало.

– Сделаем! По частям спилю, как Толяну: сначала боковые ветки, потом ствол в три приема сверху вниз…

– Да, так и надо!

– Феликс, Тамара спрашивает, во сколько мясо ставить? – крикнула с крыльца Виолетта. Она была в облегающих лосинах под леопарда и коротком красном топике, открывающем подтянутый, без единой жиринки живот.

– Андрей, через сколько ты закончишь? – спросил у пильщика Граф.

Тот осмотрел дерево, посмотрел на часы.

– Два часа, максимум.

Андрей поставил бензопилу на землю, прижал коленом сверху раму с рукоятками, похожими на велосипедный руль, дёрнул пару раз трос стартера, и двигатель затарахтел, выплёвывая из выхлопной трубы порции белого дыма с запахом горелого масла. Пильщик взял пилу в руки, нажал ручку газа, и цепь стала вращаться вокруг шины с такой скоростью, что её зубья слились в сплошной поток и стали неразличимы.

Чтобы не перекрикивать грохот агрегата, Феликс подошел к дому, приобнял жену, погладил упругие ягодицы. Она грациозно, как кошка потянулась.

– Пусть все пока приготовит, а Гриша к часу угли сделает. А я пойду присмотрю, чтобы все было в порядке.

Андрей знал свою работу: сначала спилил нижние, крупные ветки, торчащие по сторонам, как костлявые лапы чудовища, потом пошел повыше.

Ветви поддавались легко. Ровно, почти не напрягаясь, ревел двигатель.

Потом пильщику пришлось подняться на предпоследнюю ступеньку лестницы. Тонкие ветки не требовали больших усилий и дело шло споро.

Постепенно от дерева остался только ствол. Андрей отпилил верхнюю треть, ловко сбросив его на свободное место, потом убрал лестницу, и пилил с земли. Держать двенадцатикилограммовую пилу на вытянутых руках тяжело, тем более что ствол в этом месте был довольно толстый. Двигатель теперь работал натужно. Андрей прижимал рукоятку газа, подолгу не отпуская, пот катился по его лбу.

– Бр-рр-р! Бр-рр-р! Бр-рр-ррр…

Опилки летели сплошной струей, запахло горелой древесиной. Феликс зачарованно смотрел, как зубья превратившегося в ореол бешено несущегося по замкнутому овалу полотна грызут твёрдую плоть умершего ореха, впиваясь всё глубже и глубже.

– Клац! – неожиданный звук прозвучал как выстрел, Юздовский вскрикнул и, схватившись за грудь, опрокинулся на спину.

Андрей сбросил газ.

– Что случилось, хозяин? – в наступившей тишине вопрос прозвучал, как крик.

Ответа не последовало.

Юздовский лежал на земле, прижав ладонь к груди, сквозь пальцы сочилась кровь. Он был мертв! Успел ли Граф угасающим сознанием понять в последнее мгновение, что произошло? Кто знает?! Да и имеет ли это значение?!

Глава 5

Вещдок с места убийства

Капитан Лобов вместе с участковым и экспертом-криминалистом прибыли на дачу Юздовских довольно быстро. Милицейский уазик скрипнул тормозами, и из калитки тут же вышли два крепких серьезных мужчины в камуфляже, один держал охотничий полуавтомат «МЦ 21–12».

Начальника охраны Лобов уже знал.

– Здравствуйте, товарищ Азаров! Опять стреляли? Что-то у вас это стало часто повторяться…

– Задержали мы подозреваемого, – ответил тот. – А дальше сами разбирайтесь. Мы его не допрашивали: у нас методы другие…

Подозреваемым оказался Андрей. Он сидел прямо на земле, рядом с трупом Юздовского, руки крепко связаны за спиной веревкой.

– Послушайте, я не виноват! – растерянно залепетал он, увидев Лобова. – Вы же здесь старший, да?

– А вы-то кто? – перебил сыщик.

– Я Андрей, я дерево пилил… А он упал и не шевелится, и пульса нет! Но я ни при чем!

– Ни при чем, говоришь? Сколько раз я это слышал! – буркнул Лобов, осматривая тело, лежащее рядом с недоспиленным стволом ореха. – Но труп-то есть! Значит, всё-таки при чем?

– Я правда не виноват, – чуть не плача, сказал Андрей.

– Оружие есть?

– Нет, откуда?

– Нет у него ничего, – подтвердил Азаров.

– Тогда развяжите! А ты рассказывай по существу, как дело было!

– Да и дела никакого не было, – развёл освобожденными руками пильщик. – Я пилил, он смотрел… А потом вскрикнул и упал. Вот и всё…

– Михалыч! – обратился Лобов к старшему лейтенанту. – Пока следователь и судмедэксперт едут, прими объяснение, чтобы времени не терять. А потом найди понятых.

– Пойдёмте со мной в беседку! – сказал участковый пильщику. – За стол присядем и запишем.

Эксперт-криминалист привычно составлял схему места происшествия, потом принялся фотографировать: обзорный снимок – кусок сада, в центре кадра полутораметровый остаток ствола и труп; бензопила – общий вид, полотно, ручки управления…

Лобов присел возле трупа, привычно фиксируя детали. Пятно крови на сиреневой майке в области сердца, прикрытое сверху ладонью, видно, инстинктивно зажал рану. На пальце лев с черным камнем во рту…

– Не может быть! – прошептал опер. Это был тот самый перстень, по краже которого из Эрмитажа он работал еще стажером, много лет назад. И даже книгу про него купил и прочел!

Чтобы рассмотреть рану, он развернул руку Графа, обратив внимание, что хотя ладонь испачкана кровью, палец с перстнем остался чист. Еще немного сдвинул кисть, открыв неровное отверстие. Похоже на огнестрельное ранение, только след пули нехарактерный: вместо кружка – черточка, будто она летела не прямо, а слегка боком…

Почувствовав что-то постороннее в кулаке, он раскрыл ладонь. Лев, улыбаясь, испытующе смотрел на него. Перстень соскочил с пальца убитого и оказался в руке у сыщика! Такое произошло впервые за всю его службу!

Машинально капитан примерил таинственный артефакт на свой палец, он оказался как раз впору, и от него исходило приятное, ободряющее тепло. Лобов ощутил прилив сил и уверенности. Вдруг очень захотелось оставить перстень себе. Раньше у него никогда мысли не возникало, чтобы взять что-то с места происшествия, тем более с трупа, но теперь… Теперь был случай особый и перстень особый!

«Поношу немного, – решил Лобов. – В протоколе оставлю место, потом допишу, если что…»

И он спрятал перстень в карман.

Дело о смерти Юздовского оказалось запутанным. Судмедэксперт дал заключение, что он убит попавшей в сердце пулей. И пулю приложил в маленьком пластиковом пакетике. Даже на вид можно было определить, что она от патрона 7,62x39 – такие используются в автоматах Калашникова и самозарядных карабинах Симонова. Только кроме следов нарезов на ней имелось значительное повреждение в заднебоковой части. Эксперт-криминалист все же сумел определить, что она выпущена из того самого карабина, который был найден на пригорке за озером и который с того дня находится в стальном шкафу для вещдоков Управления внутренних дел. А повреждения оставлены полотном бензопилы «Дружба-2», причем именно той, которой Андрей пилил засохший орех!

Круг замкнулся: выпущенная неизвестным киллером пуля все-таки попала в сердце Графа, только почти через месяц после выстрела…

Это было очень странно. И не просто странно – Лобов почувствовал, что тут дело нечисто, в самом худшем понимании этого слова. В ходе проверки он опросил ряд свидетелей, в том числе и жену покойного Виолетту Юздовскую. Эффектная молодая женщина вовсе не походила на безутешную вдову, она добросовестно отвечала на вопросы, которые оперативник задавал расчетливо и умело. В результате Виолетта поведала, что Феликс Георгиевич долго искал фамильную реликвию – перстень своего прапрадеда князя Юздовского, и наконец нашел. Но от специалиста, изучавшего историю перстня и даже написавшего о нем книгу, он узнал, что все владельцы этого украшения погибали не своей смертью. Это Феликса огорчало, он стал пить и, наверное, избавился от убийственной вещицы, потому что она давно ее не видела. А его смерть могла быть не только следствием воздействия, приписываемого княжескому перстню, но и простой случайности.

Проверка закончилась отказом в возбуждении уголовного дела за отсутствием события преступления. Пильщик Андрей отделался только переживаниями, так как его вины в несчастном случае установлено не было. Про перстень никто не вспоминал.

Зато у Лобова дела пошли на лад. Как-то само собой, без особых усилий, удалось раскрыть несколько «висяков» подряд, в том числе – убийство преступного авторитета Демона, претендовавшего на место покойного Туза. Пару раз он избежал неминуемой гибели при задержаниях опаснейших преступников. Вскоре капитана вызвали в кадры Управления, спросили: не возражает ли он стать заместителем Руткова? Мол, подполковнику скоро на пенсию, надо готовить замену. Лобов, естественно, согласился. Уголовное дело по факту применения оружия Рутковым было прекращено, но тот и сам понимал, что служба идет к концу. И молодой, но опытный капитан как раз подходил для замены! Вскоре приказ был подписан: Лобов стал заместителем начальника отдела особо тяжких, получил за короткий срок несколько поощрений и был выдвинут на участие во всесоюзном конкурсе МВД «Лучший по профессии».

Как ни странно, Руткова это не обрадовало.

– Под кого из руководства ты залез, Сашок? – спросил он, презрительно улыбаясь. – Умело протоптал дорожку к начальственным кабинетам – никто ничего не прознал…

– Да никуда я не протаптывал! Сами вызвали, сами предложили, просто так! Я думал, с вашей подачи!

– А то ты порядка не знаешь, не догадываешься, что просто так только кошки родятся! Я ничего не знал, пока приказ не увидел, а ведь это я должен был писать на тебя представление! Решил вытолкнуть наставника из кресла, да самому в нем устроиться?

Переубедить старого опера было невозможно, и отношения между ними ухудшились: будто черная кошка дорогу перебежала…

Правда, Лобов знал «порядок» и догадывался, что «просто так» ничего нигде не делается. И он стал подозревать, что его удачи связаны с перстнем. Значит, в книге все правда? Дома он надевал перстень на палец и подолгу любовался им, жалея, что не может носить открыто. На работе приходилось носить его на кожаном шнурке, спрятав под рубашкой на груди. Иногда Лобов даже чувствовал в районе солнечного сплетения тепло, исходившее от перстня в критические минуты. Так было и при задержании Гнуса, когда тот выстрелил в сыщика из нагана – пуля прошла совсем рядом, и когда Лобова чуть не ударил по голове топором подкравшийся сзади рецидивист по прозвищу Трамплин…

В общем, хотя это и невероятно, но он пришел к выводу, что помогают ему не связи в высших милицейских кругах, которых у него заведомо не было, а перстень, который у него был. Из памяти не уходили опасения Юздовского о насильственной гибели всех обладателей перстня… К тому же описанные в книге события это подтверждали… Да что там книжные строчки! Смерть Юздовского была достоверней и убедительней любых книг! Надо же, чтобы предназначенная Графу пуля попала по назначению через длительное время, выброшенная полотном бензопилы «Дружба»! Но оперативный работник уголовного розыска привык рисковать, привык ходить по одним дорожкам со смертью… И перстень, который заботился о нем и помогал в делах, его не пугал!

К хорошему привыкают быстро. А везение – лучшее, что может быть в жизни. Так что, когда Лобову сообщили, что он признан лучшим сыщиком СССР, он почти не удивился. Чего-то похожего он и ожидал!

– Поздравляю! – пожал ему руку начальник Управления генерал Семенов. – Поедешь в Стамбул, на международный съезд полицейских. Смотри, держи там нашу марку, так сказать, да на провокации капиталистов не поддавайся!

«Важняк»[22] городской прокуратуры, советник юстиции Сазонов, нечасто терпел поражения и давал уходить дичи, на которую охотился. Точнее, никогда такого не было, хотя он сидел на ментовской линии, а это звери травленые, умные и хитрые. Неудача с Рутковым обозлила и раззадорила его. Но процессуальное решение принято, так что делать нечего. В конце концов, у всех случаются неудачные выстрелы и сорванные охоты. Он подшил постановление о прекращении дела в конце толстого, страниц на сто пятьдесят, тома. Столько работы «на корзину»! Следователь тяжело вздохнул. Сюда следовало подшить обвинительное заключение и направление дела в суд!

Он принялся пролистывать дело. Когда-то коренастый, а нынче полный – сказывается сидячая работа, отечное лицо цвета сырого теста, глаза навыкате, темные круги под ними, маленький приоткрытый рот, навсегда застывшее выражение недовольства: тоже работа – нервы, нерегулярное питание, постоянное напряжение, стрессы… Недаром коллеги зовут его Сазаном, он чем-то действительно напоминает снулую рыбу.

Но вдруг унылое лицо Сазана оживилось, как раз в тот момент, когда он рассматривал схему микроавтобуса «РАФ», на котором опергруппа ехала задерживать Серпа с Молотком. Сазонов был очень пунктуален, он даже отметил, кто где сидел: тут главный персонаж – Рутков, тут его выкормыш Лобов, тут опера Федосеев и Говоров, тут участковый Шейко, тут сержанты, тут недоносок Глумов… Конечно, все менты заодно и схема не понадобилась – никаких противоречий не выявилось, расхождений – видел – не видел – тоже не было…

Но схема составлена не зря: сейчас Сазонов увидел, что на месте водителя никакой отметки не стояло – он его не допрашивал. Посчитал, что нет никакого смысла: ясно, что менты договорились между собой, раз семеро говорят одно, то восьмой никогда не скажет другого! Но сдавать в архив дело с недопрошенным свидетелем – все равно что заканчивать охоту, когда в карабине еще остался патрон… Конечно, можно махнуть рукой – дескать, все равно не достать! А можно прицелиться в резво уходящую по белому снегу дичь и все-таки попробовать… А вдруг попадешь? Ну, а промажешь, так будешь знать, что сделал все, что мог! А Сазан никогда не бросал работу, которую не довел до конца.

Он набрал номер дежурного по Управе.

– Посмотрите, прошлый месяц, пятнадцатое число, кто из водителей вез группу на Комсомольский проспект?

– Сейчас посмотрю график… Так… Так… А это была гражданская машина, поддежуривающая, с почтамта. Фамилии водителя у меня нет.

– Ладно, спасибо! – Сазонов бросил трубку. В душе вспыхнул погасший было огонек азарта: раз машина гражданская, то водитель отношения к милиции не имеет и вряд ли его втянули в сговор… Он не стал предварительно звонить, а сразу поехал на почтамт и нашел дежурившего в тот вечер водителя. Который полностью подтвердил показания Глумова:

– Я еще подумал: разве можно давать оружие стажеру? Но он сам отказался…

Последний патрон выстрелил удачно, пуля попала в цель. Осталось оформить возобновление уголовного дела…

В Стамбул Лобов не поехал, а поплыл, или, как говорят моряки, «пошёл» на турбоходе «Максим Горький» – самом большом океанском лайнере страны, флагмане советского пассажирского флота. Мечта романтиков – синее море, белый пароход! Обтекаемые обводы, заостренный нос, высоко поднятый капитанский мостик, каюты на двоих со всеми удобствами, полированное дерево, ковры, зеркала, питание в ресторане…

Простой парень из рабочей семьи, Лобов никогда не видел такой роскоши и теперь буквально купался в ней. А впереди другое государство, настоящая заграница, общение с иностранными коллегами! Предвкушение новой жизни раздувало его, как воздух шарики в Первомайский праздник.

После обеда он вышел на палубу, оперся на фальшборт и принялся смотреть на морскую гладь и парящих над нею чаек. Ярко светило солнце, повышая и без того хорошее настроение. «А то ли ещё будет?!» – думал он, нащупывая ладонью через рубашку висящий на груди перстень. Со стороны могло показаться, что он благодарит кого-то от всей души.

– Любуешься? – раздался сзади солидный голос.

Лобов обернулся. Это был возглавляюший советскую делегацию полковник Дмитриев – среднего роста седой крепыш с добродушным красным лицом и маленькими внимательными глазами под седыми бровями.

– Так точно!

– Да ладно, расслабься! – полковник дружески похлопал его по плечу. От него пахло коньяком, и он тоже был в хорошем расположении духа. Старшие офицеры держались вместе и весело проводили время, недаром чемоданы у них позванивали при посадке. Хотя вообще спиртное находилось под запретом.

– Я смотрел твое личное дело – ты в нашей миссии единственный, кто не имеет высокопоставленных родственников в МВД, – хитро взглянул Дмитриев. – Я так и не понял: как тебе доверили представлять милицию на международной арене? Может, ты залегендирован, а на самом деле отец у тебя генерал КГБ?

– Да нет, товарищ полковник, – растерянно ответил Лобов. – Отец у меня пролетарий – инструментальщик на Кировском заводе… И я думал, что на международный съезд не по отцам, а по личным успехам отбирают!

– Гм… Ну, это, конечно, правильно. Хотя и не совсем понятно. Впрочем, ладно, проехали! Смотри, какая красота! – Дмитриев широким жестом обвел отсвечивающую синевой морскую поверхность, голубое небо, легкие перистые облака, яркое солнце, летающих между небесным куполом и водной гладью чаек.

– Да, очень здорово!

– А думал ли ты, сын пролетария, – торжественно произнёс полковник. – Думал ли, что когда-нибудь поплывешь вот так, на круизном лайнере? Не из Сочи в Одессу, а в саму Турцию! И на каком судне! Здесь экипаж 400 с лишним матросов, одних только поваров – 39, хлеб пекут более чем для 1000 человек… Осознаёшь масштаб?

– Осознаю, товарищ полковник, – кивнул Лобов. – Хотя и с трудом…

– Во-о-о-от, – нравоучительно поднял палец Дмитриев. – Даже типография своя есть. Радисты каждый день принимают фотогазеты и новостные бюллетени, их распечатывают и разносят по каютам, так что мы даже в море не оторваны от важнейших событий в стране и за рубежом! Радиограммы, опять же, приходят – я каждый день на связи с руководством…

Полковник на минуту замолчал, словно раздумывая, сказать ли что-то ещё или нет. Но решил сказать. По старой ментовской привычке огляделся по сторонам, обнял Александра за плечи.

– Кстати, насчёт радиограмм… Скажу по секрету – тебе майора присвоили!

– Как майора?! – воскликнул Лобов. – Не может быть!

– Обыкновенно: вчера министр подписал! – довольный произведенным эффектом, улыбнулся Дмитриев. – Только объявить об этом, для пущего эффекта, я должен на съезде, так что пока держи язык за зубами. Понял?

– Так точно, понял…

– Держи краба! Поздравляю! – они обменялись рукопожатиями.

– И это еще не все… – продолжил полковник. – Зачислили тебя в резерв на выдвижение! Вернешься – станешь на место Руткова, это уже вопрос решенный. Через пару лет пойдешь на начальника УР, а там, глядишь, и на зама УВД по оперработе. Не знаю я, кто тебя двигает, только персональный социальный лифт уже подан и двери открыты…

– Да никто меня не двигает, товарищ полковник! – ответил вконец ошарашенный новостями оперативник. У него даже голова закружилась.

– Ну, не хочешь, не говори! – Дмитриев похлопал парня по плечу. – Только есть небольшая заковыка: ты там Руткова по какому-то делу выгораживал, а теперь обстановка изменилась: прокуратура ему все доказала! Так что надо тебя из дерьма вытаскивать: могут ведь ложные показания накрутить, нарушения офицерской чести, ну и со всеми вытекающими… Только и этот вопрос отрегулировали: дашь новые показания задним числом, а старые из дела уберут…

– Подождите, это как?

– Да очень просто, скажешь, как требуется, и все…

Полковник не договорил: за его спиной раздались голоса, смех, радостные выкрики. На палубу выкатились другие члены делегации, в основном милицейские начальники с большими звёздами.

– Михал Иваныч! – окликнул кто-то Дмитриева. – Пойдёмте в каюту, посоветуемся… А потом смотреть развлекательную программу! Экипаж концерт для нас подготовил, приглашают…

Лобов уже знал, что «советоваться» – значит выпивать.

– Концерт? – повернулся полковник. – Концерт – это хорошо! И посоветоваться можно… Иду!

Оставшись один, Лобов задумался уже совсем не о том, о чём думал всего несколько минут назад. Уж слишком многое вдруг на него свалилось! Очередное звание, предстоящее повышение, социальный лифт… Что за фигня? Такого не бывает, чтобы звания, должности и награды сыпались, как конфети в новогоднюю ночь! Недаром Дмитриев уверен, что его кто-то продвигает… И Рутков тоже так думает… И их понять можно: конфеты выдают по одной, только горькое лекарство льют без ограничений! И не всегда эти противные микстуры лечат!

На палубе становилось многолюдно: пассажиры вышли на променад. Преуспевающего вида мужчины, элегантные дамы, меняющие туалеты по несколько раз на дню… Ароматы духов, праздничная одежда, блестящие лаком туфли, украшения… Обычные броши, кольца, перстни, которые не надо прятать и которые не влияют на судьбу…

Лобов снова пощупал то, что висело на груди. Жизненный путь перед ним раздваивался. Или идти по привычной дороге, так же, как раньше, или сворачивать туда, куда предлагают – на новый проспект… Там он получит кучу бонусов – он знал, что с этого всегда начинается новая дорога. А чем закончится?

И это он тоже знал… Через год, через два, через три, но придется расплатиться, причем по самой высокой ставке… Конечно, можно пойти, а потом вовремя остановиться… Получить звание, должность и соскочить… Хотя все предшественники тоже так думали! Но им не повезло, а ему должно повезти… Однако, так тоже все думают… А главное – первый шаг надо сделать уже сейчас!

Он представил глаза Руткова, когда приедет майором, займет его должность, да еще даст изобличающие наставника показания… Одному слава, почет, движение вверх, а второму позор, пенсия, суд… Пенсионеров Система не защищает – они уже отрезанные ломти. Вполне могут реальный срок припаять! А он будет делать карьеру и подниматься вверх, к большим звездам. Возможно, даже шитым, генеральским…

Лобов расстегнул две верхние пуговицы рубашки, зажал перстень в руке и рывком разорвал шнурок. Он с такой силой сжимал кулак, что казалось, будто лев шевелится, крутит головой, – вырывается!

«Надень на палец, – вынырнула из подсознания настойчивая мысль. – Примерь в последний раз!»

Но он ей не поддался. Широко размахнулся, даже подпрыгнул, и изо всех сил швырнул перстень как можно дальше в море!

Две проходящие мимо дамы шарахнулись от размашистого жеста:

– Аккуратней, молодой человек!

– Извините…

Перстень улетел достаточно далеко и шлепнулся в воду, подняв небольшой фонтанчик, блеснул несколько раз в косых солнечных лучах, пронизывающих морскую поверхность, и стал опускаться все ниже и ниже. Прошел сквозь косяк сельди, миновал несколько распустивших свои «парашютики» медуз, пучки оторвавшихся и гонимых течением водорослей… Перстень погружался все глубже, поворачиваясь то одним, то другим боком, будто давая льву возможность лучше ознакомиться с подводным миром Черного моря. Солнечные лучи сюда уже не доходили, лев тонул в сумраке но действительно безразличным взглядом смотрел по сторонам. Вода становилась плотнее, и движение перстня замедлилось, а опускаться ему предстояло еще долго – морская бездна в этом районе достигала двух километров. Но ему было не суждено достигнуть дна: на глубине ста метров равнодушный лев с легким звоном лег на неожиданное препятствие…

Избавившись от перстня, Лобов испытал облегчение. Только одно неприятное чувство занозой сидело в душе: как объяснить полковнику Дмитриеву, что он не собирается устранять «небольшую заковыку»? После того как ему обещано столько бонусов, только дурак может захлопнуть дверцы социального лифта и садиться на скамью подсудимых рядом со своим наставником! Даже не дурак, а клинический идиот, душевнобольной!

Дмитриева он встретил на выходе из концертного зала, отозвал в сторону, помялся… Полковник никакого интереса и сердечности не проявлял, как будто не говорил с ним по душам несколько часов назад.

– Извините, товарищ полковник, но я не могу исправить ту заковыку, – набравшись смелости, сказал он. И в ответ на недоумевающий взгляд полковника пояснил. – Ну, по делу Руткова…

– Какого Руткова? Что за дело?

– Я не могу менять свои показания. Я на допросе сказал все правильно!

Дмитриев засмеялся и хлопнул себя ладонью по лбу.

– А, вот ты о чем! Слушай, капитан, ты извини, но тут ошибка вышла! Кадровики то ли передали фамилию неправильно, то ли здесь ее так приняли… Не Лобов, а Ломов! Сын генерал-майора Ломова Ивана Степановича из центрального аппарата! Видишь, теперь все расставлено по местам, все ясно и понятно!

– А как же я? – растерялся Лобов.

– А ты в пролете, брат! Будет мне наука – не болтай раньше времени! Не сказал бы тебе, меньше бы расстройства было…

– И что мне теперь делать?

– Завтра на вертолете доставят Павла Ивановича Ломова, а тебя заберут. Вернешься в Ленинград, будешь разбираться там со всеми своими делами… А пока иди, собирай вещи… Если хочешь – зайди в бар и выпей, я разрешаю!

– Спасибо, товарищ полковник!

– А чего ты улыбаешься, будто в лотерею выиграл? – удивился Дмитриев.

– Радуюсь! – Лобов развернулся и направился к себе в каюту. Он не ступил на ту жизненную дорогу, которую ему подставляли и которая вела вовсе не туда, куда была направлена на первый взгляд. А с доказанностью вины Руткова и ложными показаниями – так это бабушка надвое сказала! Главное, держаться своей линии. Если даже нашли нового свидетеля, то два слова против семи ничего не значат. Так что, посмотрим!

В бар Лобов не пошел: настроение и так было хорошим. Его улучшало и малое количество вещей: капитан терпеть не мог распаковывать и собирать багаж.