Последние слова предателя бесплатное чтение

1

Помню.

Отчётливо.

Тот день.

Нас, перворядцев, поставили перед эшафотом. Надо было пройти испытание – не оторвать взгляд от точки, когда дирижёр произнесёт: достоин смерти. Я не справился. Меня отчислили из школы охранителей. Всех подвёл. И родителей, и однокашников, и самое главное – я не оправдал надежд Солнцеликого.

Приятной вибрацией в мочке каждому гражданину сообщалось о скором начале наисвященнейшего ритуала в Новом Эдеме: казнь предателя.

В течение пяти минут гражданину надлежало найти ближайший телеэкран и ждать начала трансляции. Телеэкраны были в шаговой доступности из любой точки нашего государства. В магазинах, в общественном транспорте, на рабочих местах – везде бликовали плоские эллипсы. По госпрограмме «Правда в каждый дом» эллипсы были установлены в каждом доме, в каждом личном транспорте. На улице каждый столб, каждая остановка, каждый рекламный баннер был обременён государственным эллипсом. Если гражданин понимал, что не успевает к телеэкрану, то мог подойти на улице к ближайшему синтетику. Тот посредством глаза проецировал трансляцию на квадрат под ногами. Никаких оправданий не могло быть: государство сверх возможного обеспечило участие каждого гражданина в ритуале. Гражданин обязан был находиться у телеэкрана и в течение двух минут сорока двух секунд не отрывая глаз смотреть трансляцию с места казни. Участие в ритуале было прописано в главной книге Нового Эдема – в Книге Закона.

Если по каким-то причинам гражданин не оказывался вовремя у экрана, правое ухо эдемца превращалось в кровавые лохмотья – взрывался микрочип в мочке.

Одноухих в Эдеме было довольно много.

Человек склонен к совершению ошибок, даже если уведомлен о серьезном наказании.

Одноухие были самыми дисциплинированными и законопослушными гражданами. Потеря одного уха на всю оставшуюся жизнь отбивала у эдемца желание пропускать время ритуала. Одноухие раньше всех облепляли эллипсы и приковывали к экранам свои взгляды. В минуты трансляции на их лицах брезжила блаженная полуулыбка, чем-то похожая на улыбку Джоконды, богини древних. Одноухие стояли изваяниями, будто на время трансляции принесенными из каких-то музейных запасников.

Одноухие зачастую были однообразно одеты, внутри их сообщества существовал определенный дресс-код. Одноухие вели себя тихо, старались лишний раз не отсвечивать в общественных местах. В большинстве своем были неразговорчивыми, угрюмыми, держались особняком. Они не были изгоями. Нисколько. Любой, даже незначительный, намёк на дискриминацию одноухого гражданина наказывался большим штрафом. Одноухие хоть и были внешне неприступными, при общении являли приветливость, коммуникабельность и вполне себе стандартные жизненные ориентиры среднестатистического эдемца.

Одноухие по праву считались опорой государства. Потому как именно нарушитель закона, идущий по пути исправления, особенно нуждается в сильном государстве.

Безухих в Эдеме не было вовсе. Разрыв второго уха был сопряжён с лишением свободы. Гражданин отправлялся в тюрьму на пожизненный срок. Другого срока не предусматривалось. Тюрьма – это на всю жизнь.

В наказание за не пройденное испытание меня с родителями переселили из сектора Солнца в сектор «Э». Для родителей переселение стало пожизненным – им запрещалось покидать пределы ссыльного сектора. Мне по достижении совершеннолетия разрешили вернуться в сектор Солнца. В таком решении заключалась великая мудрость Солнцеликого – молодому поколению всегда предоставлялся второй шанс.

Данным шансом я не преминул воспользоваться и по достижении совершеннолетия вернулся в сектор Солнца, чтобы поступать в один из лучших вузов. В секторе «Э» тоже были различные институты и университеты, но с отчислением из школы охранителей мои амбиции не иссякли. Наоборот, я был намерен доказать эдемцам и самому себе, что мое успешное обучение в самой престижной школе не было случайностью. Не было случайностью и моё попадание в лучшие из лучших – в группу перворядцев. После успешного окончания эталонной гимназии в секторе «Э», я без особых усилий поступил в Солнечный Государственный Университет, самый престижный вуз Нового Эдема.

От моей подростковой оплошности пострадал прежде всего мой отец. После моего провала на казни предателя отца уволили из института мнемонических технологий, лишили звания доктора антропологических наук. Ему было запрещено впредь работать в образовательной системе. Также он лишился золотого уровня доступа. Бронзовый уровень, который отец получил взамен, не позволял даже питаться в ресторанах с эмблемой Солнцеграда и передвигаться на монорельсбусе.

В тот день отец поздно вернулся домой. Он обнял маму и заплакал. Я стоял за дверью в своей комнате, через узкую щелку наблюдал за происходящим. И тоже плакал.

Отец был очень расстроенным. Его вызывали в департамент штрафной медицины. Тогда я не расслышал для чего. Но позже, уже в годы студенчества, я узнал подробности. Мы с отцом ходили в куртизанскую баню, где я впервые увидел у отца длинный шрам сбоку, под рёбрами.

– Отец, откуда это?

– Помнишь тот день, сынок? – отец сжался, сделался грустным.

– Помню, папа. Помню в деталях. Я помню всё. Всё до мельчайших подробностей.

– Я в тот день вернулся домой поздно. Ты наверное спал уже. Вернулся из департамента штрафной медицины. У меня… в качестве штрафа… изъяли почку… – отец поджал губы, тяжело сглотнул. – Сказали: для нужд Солнцеграда. Операцию сделали быстро, почку вынули качественно. Наложили косметический шов. Ну ты сам видишь: почти незаметен. – Отец провел рукой по шраму. – С годами только растянулся немного.

– Как же так, папа? Почему ты не написал жалобу в канцелярию Солнцеликого. Это незаконное изъятие. Органы только у «медных» можно изымать.

В тот момент мне впервые стало стыдно. Во мне пробудилась совесть. Раньше я о ней имел весьма смутное представление. О наличии совести у человека рассказывали на уроках «Духовные рудименты хомосапиенса». Такие понятия как честь, любовь, отвага тоже разбирались на тех уроках.

– Я тогда испугался. Подумал: лучше отдать почку, чем навредить тебе и маме. – Папа растерянно осмотрелся.

– Отец, ну почему ты не написал? Солнцеликий непременно бы разобрался.

– Ладно, сынок, не будем больше об этом. Лучше посмотри, какая красавица тебя ждёт. – Папа мило улыбнулся и поворотом головы указал на дверной проем, соединявший раздевалку с комнатой сношений. – Первый опыт на всю жизнь запоминается.

В проёме стояла обнаженная очень красивая девушка. Она поманила меня рукой и скрылась за косяком. Я всем телом почувствовал, как во мне пробудилась мужская сила.

– Папа, ты чего? Она же уйму нулей стоит.

– Люк, сынок, это твой первый опыт. Я не мог иначе. С нулями я разберусь. Нули, как говорили древние, дело наживное. Смелей, Люк, смелей. Будь молодцом. Живи и наслаждайся.

Я волнительно вздохнул и скрылся в темной комнате.

Получение первого опыта было одним из ключевых событий в жизни юноши. Каждый уважающий себя отец должен был организовать для сына первый опыт. Результат первого опыта играл важную роль в дальнейших отношениях с противоположным полом.

Приличная девушка, прежде чем вступить в отношения с парнем, узнавала про наличие у него первого опыта. Быть первой у парня означало стать шлюхой. У любого приличного юноши первый секс должен был быть только за нули. Ещё лучше, если опыт секса за нули был многократным. С такими индивидами девушки вступали в половую связь с большей охотой. Такая связь считалась самой надёжной. Девушка понимала, что парень хочет ее не только ради секса, но ради чего-то большего. К тому же многократный опыт партнёра исключал во время соития какие-либо превратности и злоупотребления. На первом свидании девушка могла проверить через чип доступа (приложить свой ноготь к ногтю потенциального партнёра) наличие первого опыта и оценку за него. Парень, который отказывался поделиться данной информацией, вызывал у девушки недоверие: или опыта нет, или оценка низкая.

Я получил девять из десяти. Куртизанка с красной лицензией высоко оценила мои способности.

Красную лицензию получали те куртизанки, которые оказывали услуги только в государственных банях, не совершали выезды на дом и обслуживались в клиниках синтетической медицины с эмблемой Солнцеграда. Такие представительницы древнейшей профессии имели серебряный уровень доступа, имели квоты на замену почек, желудка и сисек. Могли также по льготе выбрать максимально возможную комбинацию цветов кожи – четырёхчастную. Луиза Кентерберийская, моя партнёрша по первому опыту, была трехцветной. Всё, что ниже пояса, у неё было красным, живот, грудь и руки шоколадного цвета, шея и лицо были цвета белой луны. Ещё одна привилегия была у «красных» куртизанок – раз в год в департаменте вразумления они могли совершенно бесплатно выписать любую книгу в бумаге.

Отец мог не заморачиваться, не тратить нули на мой первый опыт. Достаточно было обратиться в департамент социальной поддержки, и мне бы для прохождения первого опыта назначили штатную куртизанку с синей лицензией. Тогда бы мой первый секс случился с девушкой по вызову. Это не плохо. И на оценке это бы никак не отразилось. Но само осознание того, что я трахался с одной из лучших куртизанок Нового Эдема, давало мне определённую уверенность в себе. Отец это хорошо понимал. Он искренне желал, чтобы я был счастливым и успешным. Во всех сферах жизни.

С девятью баллами от самой Луизы Кентерберийской я мог рассчитывать на серьезные отношения с серьезной девушкой.

Если бы я прошел испытание на казни предателя, стал бы самым молодым из когда-либо его проходивших. Выдержавший испытание перворядец получал золотой уровень доступа и автоматически становился членом Солнцеграда. Перворядцы как правило занимали самые высокие должности и имели статус особо приближенных к телу Солнцеликого. Каждый эдемец желал бы оказаться в числе перворядцев. Перворядцам завидовали. Мне завидовали все, кого я знал. Даже родители. А я не справился. Всего лишь надо было удерживать взгляд на точке, которая была нарисована на боковине эшафота. У каждого перворядца была своя такая точка. В момент произнесения дирижёром вердикта «достоин смерти» приводился в действие механизм квартета (так называлось орудие казни). Телекамеры были наведены на лица перворядцев. Все жители Нового Эдема смотрели на нас, смотрели на меня. Видели реакцию каждого из нас. Видели и мою реакцию.

Я отвёл глаза от точки и посмотрел на лицо предателя.

Через четыре секунды голова предателя скатывалась по специальному желобу в руки дирижёра и демонстрировалась им на камеру. Каждый эдемец видел эту голову, все эллипсы государства крупным планом транслировали предсмертную мимику преступника.

Не знаю, какое выражение лица показывали эллипсы, но что лицо выражало за четыре секунды до смерти, я помню отчётливо. Оно выражало абсолютную отрешённость от всего, что происходило вокруг. За четыре секунды на лице предателя не пришла в движение ни одна мускула. Глаза его были потухшими, словно уже умершими. Только губы двигались – предатель что-то произнес перед смертью. Он будто почувствовал на себе мой взгляд и решил поделиться со мной своими предсмертными мыслями.

2

Верхние воздушные потоки шерудили пышные кроны деревьев. Многоцветие под деревьями колыхалось от нижних потоков. Дрессированные птицы чирикали непонятные песни. Насекомые-опылители суетились над клумбами, будто не могли определиться, с какой стороны приблизиться к цветам.

На клумбах работали синтетики: вырывали сорняки, взрыхляли и поливали землю, увлажняли лепестки цветов. Я сидел на двухместной скамье и ждал своего друга – Гриню.

Гриня – единственный однокашник, который продолжил общаться со мной после моего отчисления из школы охранителей. Только он, полноватый блондин с ямочкой на подбородке, с выпуклыми карими глазищами, антимодными очками на носу и по непонятной причине асимметрично торчащими ушами, к тому же сноб, педант и ботаник, подошёл ко мне и сказал: «Когда вернёшься в сектор Солнца, встретимся». Пока я жил в секторе «Э», мы связывались по эллипсфону, переписывались.

Гриня сдержал слово. Мы встретились в первый же день моего возвращения в сектор Солнца. Человек, который ненавидел меня всем своим существом, не раз подставлял меня, чинил пакости исподтишка, сделался моим другом. Мне поначалу было непонятно, зачем он общался со мной. Но через какое-то время я понял: нас по большому счёту связывали всего два обстоятельства.

Первое заключалось в том, что Гриня всякий раз при встрече любил меня пожурить. Мол, если бы он прошел отбор в перворядцы, то точно бы справился с испытанием. Гриня смотрел на меня с видом несомненного превосходства и всегда после сказанного предавался безудержному смеху. Спустя несколько минут, когда смех прекращался, Гриня по-дружески хватал меня за плечо и просил не воспринимать всё им сказанное всерьёз.

Второе обстоятельство было куда более весомым. Оно послужило поводом для нашей очередной встречи. Я сообщил Грине, что наша встреча будет касаться последних слов предателя.

В зелёную зону я пришёл раньше условленного времени. Гриня должен был подойти ровно через двадцать минут. Пока что я сидел один и наблюдал за работой синтетиков. Контактировать с землёй можно было только синтетическим робомашинам. Человеку прикасаться к земле запрещалось под страхом смертной казни. От соприкосновения с черной субстанцией человек заражался землеедством – страшным вирусом, который превратил почти всех людей в чудовищ. Вирус, как нам рассказывали на уроках истории землеедства, поражал организм за две минуты сорок две секунды.

В первые две минуты заражение никак не проявлялось. После же тело начинало покрываться черными пятнами, кожа пузырилась, волосы выпадали, глаза вылезали из орбит. Человек превращался в черный безобразный сгусток из плоти и крови. Заражённый начинал безудержно поглощать грунт, нападать на других людей с целью обмазать их землёй и тем самым передать вирус.

Однажды мне довелось быть свидетелем приступа землеедства. Это произошло в зелёной зоне. Я сидел напротив клумбы, в нескольких шагах от неё. Недалеко от меня, непосредственно у клумбы, на одноместной скамье сидел человек – ничем особо не примечательный эдемец. Я даже не помню, во что он был одет – настолько он был непримечателен. Помню только его уровень доступа – золотой, соответствующим блеском переливались его указательные пальцы.

Сначала эдемец просто сидел: смотрел и дышал. Впрочем как и все остальные, кто приходил в зелёную зону один. Одному можно было только смотреть и дышать, дышать и смотреть. Даже читать запрещалось. Согласно исследованиям Высшего института медицины, чтение сопровождаемое вдыханием зелени плохо влияло на мозг. Прогуливаться по зелёной зоне тоже запрещалось. Разрешалось только дойти от входа до забронированной скамьи и обратно.

Через непродолжительное время гражданин стал являть странные телодвижения. Сначала он медленно запрокинул голову. Потом резко опустил её и подался тазом вперёд. Потом встал на ноги и тут же плюхнулся обратно на скамью. Глаза эдемца выражали решимость и отчаяние. На пару минут гражданин успокоился, пришёл в норму. Дальнейшие его действия стали для меня неожиданностью.

Мужчина неторопливо встал, вальяжно подошёл к клумбе, сложился вдвое, воткнулся коленями в грунт. Погрузил в землю руки. Потом большими порциями начал зачерпывать грунт и обмазывать им свои лицо, шею, грудь. Меня поразило спокойствие, с которым он всё это проделывал.

Наказание несчастного последовало незамедлительно. Двое ближайших синтетиков подбежали к преступнику, схватили его, оттащили на ближайший активный квадрат. Квадрат открылся и поглотил новоявленного землееда.

Под квадратом преступник попадал в капсулу, где перемалывался до состояния однородного месива. В получившийся фарш добавляли присадку усвояемости и отправляли на колбасный завод. Маленькие колбаски из человечины подавались на завтрак в высоких кабинетах Солнцеграда. Хоть какая-то польза от этих тварей. Мудрость Солнцеликого не могла не вызывать восхищение.

Гриню я заметил через прозрачный забор задолго до входа в зелёную зону. Друг был одет вызывающе, неизменно стильно: ядовито-желтая куртка с глянцевым серебрящимся воротником, лакированные под малахит полубрюки с ромбовидными штанинами, на ногах остроносые позолоченные туфли с торчащими в изгибе языками. Гриня шел походкой счастливого состоятельного эдемца – имитировал неспешность, быстро переставляя ноги. Как никто другой он знал главное условие успешности: быстро ходишь – быстро богатеешь. Гриня следовал данной формуле всегда, и когда шел на деловую встречу, и когда шел побалакать с лучшим другом. Неизменной также была его глянцевая, не сходящая с лица наверное даже во сне, белозубая улыбка.

Гриня вошёл воротами в зелёную зону. Наверняка перед входом, как любитель чего-нибудь почитать, он кинул взгляд на цитату из книги Солнцеликого «Последняя битва с землеедами», которая красовалась над входом объемными вычурными буквами: «Помни, эдемец: земля – зло. Но даже такое абсолютное зло как земля может послужить на благо человеку».

На территории зелёной зоны за Гриней двинулись двое синтетиков. Они синхронно отделились от себе подобных, стройно стоявших неподвижно рядами у забора. Синтетики не отставали от Грини, шли в пяти шагах от него. Сопровождение синтетиками гражданина с уровнем доступа выше, чем у контингента, для которого была предназначена посещаемая им зелёная зона, было прописано в Книге Закона. У Грини был золотой.

Золотой уровень мой друг получил после блестящего окончания школы охранителей. Он единственный в потоке окончил с тремя золотыми медалями: медаль за ум, медаль за чувства и медаль за тело. Все три медали были заслуженными. Гриня был одним из интеллектуальных столпов школы: безупречная эрудиция, незаурядные аналитические способности, развитая фантазия. Неповторимое обаяние позволило ему набрать наибольшее количество голосов девичьей половины школьного сообщества в конкурсе «Живи чувствами». Медаль за тело вручалась не за атлетическую форму и не за спортивные достижения, а за здоровый образ жизни, за умение оберегать своё тело от болезней и травм, а также за грамотное использование мужской косметики. Гриня действительно выглядел великолепно, с какой стороны ни посмотри. Аккуратная полнота только подчеркивала достоинства его образа.

Ещё одна награда полагалась за беспрецедентно успешное окончание школы охранителей – переселение в Солнцеград. Гриня отказался. Позже он так объяснил мне свое решение: лучше быть принцем внизу, чем непонятно кем наверху. Данное объяснение вполне походило на истину. Но с самого начала я понимал, что не только и не столько эта причина была главной. Главной была та, которая послужила нашей очередной встрече.

– Здорова, Люк! – Гриня протянул мне свою правую руку, я прихватил её и поцеловал тыльную сторону ладони (всего лишь формальность, по этикету гражданину низшего уровня надлежало выказать таким образом уважение к гражданину высшего уровня, я старался об этом не задумываться).

– Здорова! Вот объясни мне, друг, зачем это нужно? – я по привычке начал разговор с вопроса.

– Ты о чём? – Гриня поправил очки на носу, присел на скамью. Несколькими короткими телодвижениями нашёл для себя удобное положение в седалище из ультрамягкого пластика. – Ну и дерьмовые же у вас, у серебряных, скамьи! Пора бы вам коллективную жалобу накатать в департамент благоустройства. То ли дело в наших зелёных зонах – современные, из пробкового дерева, с оптимальной жёсткостью. – Несмотря на недовольство, с лица Грини не сходил глянцевый оптимизм.

– Зачем что-то писать! Скоро их итак заменят, как раз таки на пробковые, притащат с ваших зелёных зон. Эта, кстати, тоже у вас, у золотых, где-то была присобачена.

– Ладно, как любили говорить древние, проехали. О чем ты хотел спросить?

– Говорю же: зачем двоих синтиков приставляют сопровождать? Одного разве недостаточно было бы?

– Тебя реально это волнует? Люк, дружеский совет: не задавайся подобными вопросами. – Гриня заулыбался ещё ярче, хотя мне казалось, что ярче уже некуда.

– Я исключительно о целесообразности пекусь. Об экономии синтетиков. Не вижу смысла. – На этих словах я поменял позу «прямые ноги» на позу «нога на ногу».

– Ты не видишь, а Солнцеликий видит. Он мудрее и выше нас – ему виднее.

– Да я и не сомневаюсь в мудрости Солнцеликого. Как бы сказал древний: не дай боже́. Просто, по-моему, это сущая глупость. – Последнее слово я произнес быстро, можно сказать выплюнул его изо рта.

– Люк, что-то я в толк не возьму, ты на штраф нарываешься? По идее у наших синтетических братьев глаза давно должны были жёлтым замаячить. Но, как я вижу, – Гриня делано посмотрел на синтетиков, – их пешки зеленее зелёного. Что на это скажешь, дружище?

Я ушел в молчание. Потупил глаза. Ерзал в седалище, сверлил взглядом ближайший квадрат.

– Молчишь? Ну молчи, молчи. Только ты не хуже меня знаешь: молчание – серебро, слово – золото. Молчанием куются предатели. Помнишь такие слова из книги «Последняя битва с землеедами»? – Гриня пригладил два ирокеза на своей голове (своими ирокезами друг, как он сам неоднократно повторял, дорожил больше, чем своей головой, поэтому я всегда с маниакальной внимательностью наблюдал за тем, что Гриня делает с причёской), поправил серебристый ворот, передёрнул правую штанину.

Я продолжал молчать. Собирался с мыслями. Сосредоточивался. Гриня наверняка догадывался, что выдерживаю молчание неспроста.

– Соберёшься открыть рот, не забудь, что ты не один. Следи за тем, что говоришь. Помни, дружище, на штраф попадает не только сказавший, но и услышавший. – Гриня передёрнул левую штанину. – Конечно услышавший платит намного меньше, но всё же. Тебе может и не жалко нулей – их у тебя не особо и много. А мне нули ещё в жизни пригодятся. Я, сам знаешь, сторонник полноценного образа жизни. Со всеми ее радостями и курьёзами, со всеми её наслаждениями и страстями. Если и двигаться к неминуемому – к смерти – то со всевозможными приключениями. Мы живём на клочке планеты, чудом и мудростью Солнцеликого не пораженного землеедством. Да, мы узники этой гигантской капсулы. Но узники, которым доступно все разнообразие спасённого от неизлечимой заразы. Лучше прожить и умереть узником, испробовав всё, что тебе доступно, чем быть там, за куполом, и бесконечно перерабатывать через себя землю. Бесконечно жрать и бесконечно выблёвывать. Жрать и выблёвывать. Только представь этот ужас, Люк: жрать и выблёвывать, жрать и выблёвывать. И так – без конца. Пока, или другая зараза ни прикончит, или… сука!… пока вселенная вновь ни сожмется для перерождения. И тогда всем конец. – Гриня передёрнул обе штанины. Полубрюки явно были неудобными. Но придерживаться антимодного тренда Гриня начал ещё в младших классах школы охранителей. Как-то вразумить его по этому поводу я даже не пытался.

– Я расшифровал последние слова предателя.

Повисла пауза. Гриня медленно наполнил грудь воздухом. Затем ещё медленнее выдавил воздух обратно, наружу. Лицо друга покрылось всевозможными оттенками красного, являя вовне интеллектуальный зуд, начавшийся в его пытливой голове.

– Ты спросил, почему у синтиков глаза остались гореть зелёным, почему не загорелись предупреждающим жёлтым после сказанного мною слова «глупость»? Да потому, Гриня, что на букве «п» я немного иначе сложил губы.

– Так, так, дружище, дак ты у нас…

Мы не сговариваясь одновременно посмотрели на синтетиков, потом друг на друга. К белозубому оптимизму на лице Грини присоединился ехидный прищур. Друг смотрел на меня из-под очков и еле заметно кивал. В ответ я почесал подбородок и загадочно закинул глаза кверху. Мы поняли друг друга. Я сделал попытку обмануть алгоритм в глазах у синтетиков и эта попытка удалась. Теперь мне оставалось собраться с духом и сообщить то, ради чего мы встретились.

3.

«Наши» синтетики неподвижно стояли в пяти шагах от скамьи. Множество других бездушных машин сновало по зелёной зоне. Время от времени роботы подходили к клумбам и технично их обрабатывали. Они орудовали даже на тех клумбах, которые выглядели безупречно. Дело понятное. Клумбы всего лишь повод. Таким бесхитростным образом машины осуществляли контроль за посетителями зелёной зоны. В помощниках у синтетиков были дроны-окулюсы. Те находились в воздухе в трех метрах от поверхности квадратуры и пристально наблюдали за гражданами, которые занимали двухместные скамейки. Одиночки их не интересовали.

– Я нашёл себя.

– Люк, мне это давно известно. Ты уже об этом раз десять говорил: закончил с отличием СГУ, диплом артикулятора-программиста, работаю преподавателем на кафедре артикулятории – мечта сбылась!

– Ну не совсем сбылась.

– Ну не совсем сбылась, – усилив эмоционально, Гриня повторил мою реплику. – Конечно не совсем. С этим дипломом ты хотел устроиться на завод по производству братьев наших синтетических артикулятором-программистом, чтобы заниматься усовершенствованием алгоритмов для распознавания ими «чаго речет человек». Но тебя не взяли. Ты – ненадежный элемент, Люк. Ты не прошел испытание. Не прошел. А вот если бы я был в числе перворядцев, – Гриня замедлил речь, потом сказал – выстрелил: – я бы справился!

Похлопав меня по плечу, Гриня залился истерическим смехом. Очки от вибрации скатились по переносице. Хозяин вернул их на место, и неожиданно для нас обоих смех резко оборвался, словно внутри друга щёлкнул тумблер.

– Ладно, дружище, не парься. Ничего личного – эмоциональная разрядка. Не обижайся. О, Кей!?

– Я нашёл себя. – Речитативом повторил я.

– Да, конечно. Знаем, слышали уже.

– Это первые три слова предателя.

Реакцию Грини я предположил заранее – он удивился.

– Да ладно?! Это точно? Банальней не придумаешь. Дружище, может ты ошибся? Да эту фразу, кто только ни говорил. Я раз сто. Ты не меньше. Да блин! Эта фраза до дыр затерта! Мне кажется, ты что-то там напутал, Люк. Слишком просто для предателя такого масштаба. Блин, надо же, а! Ты погубил свою жизнь, свою карьеру из-за слов, которые говорят все, по делу и не по делу. И этот урод, предатель, оказался такой заурядной тварью, как и большинство живущих в этой грёбаной колбе!

– Гриня, друг, остановись. Эти вон жёлтым замаячили. Остынь.

Гриня, хоть и придался эмоциям, подбирал каждое слово. Если бы он сказал «грёбаное государство», то глаза у синтиков загорелись бы красным и со счета моего меркантильного друга списали бы, по меньшей мере, несколько тысяч нулей.

– Да пошли они в жопу, пучеглазые, безмозглые железяки! – неистовство Грини росло. – Люк, задумайся! Что ты натворил! Загубил жизнь себе, родителям. Каково им доживать в ссылке? Ты хоть раз об этом задумывался? Луч солнца больше никогда не коснётся их лиц. Никогда. И все из-за твоей глупости, из-за твоей прихоти. Ради чего, Люк? Ради чего?

– Что ты такое говоришь? О чём ты, Гриня? Во-первых, в секторе бывает солнечный свет. Утром и вечером. Свет полосками ложится на сектор. Во-вторых, я всего лишь не справился с испытанием. Да, последствия ужасны. Но я был ребенком. Я просто оказался слаб. Я виноват перед родителями. Но… как мне это исправить? Ошибку исправить невозможно, ошибку можно только заретушировать безупречными делами.

– Люк, мне не надо брехать. – Гриня посмотрел на меня строго, исподлобья, но с улыбкой. – Я с самого начала тебя раскусил. Сволочь, ты, Люк, редкостная сволочь. Конченый эгоист. Удивляюсь, как ты до сих пор к клумбе не ринулся землю жрать? Стальные нервы тебя сдерживают. И в перворядцы ты попал благодаря стальным нервам. И молодцом ты всегда держался благодаря стальным нервам. И в числе первых по многим предметам ты был благодаря стальным нервам. Ты единственный с нашего потока смог залезть в чан с опарышами и целых десять минут там просидеть. Ты единственный прошёл испытание «двойки ни за что». Тебе в течение года ставили несправедливые двойки по всем предметам. Учителя многие не выдержали испытания – просто перестали тебе выставлять оценки. А ты выдержал, ни разу не заартачился. Хотя в тот год это испытание только-только внедрили в учебный процесс и никто из учеников не знал о нем. Тогда с полдюжины было отсеяно. Только ты и персонаж один с параллельного класса до конца года продержались. И то он под конец начал впадать в истерику. Благодаря дорогущим таблеткам продержался. А ты – хоть бы хны! Благо я не попал в число испытуемых. Ты единственный прошел испытание «Изгой». Тебя в течение пяти минут все мы, твои одноклассники, обливали мочой, закидывали дерьмом, сгнившими овощами и фруктами, разбивали о твою голову тухлые яйца, плевали в лицо, материли тебя, обзывали землеедом и предателем. Я лично нассал тебе за шиворот.

– Дак это был ты?

– Представляешь – да! Это сделал я, Люк. С превеликим удовольствием! Помню, у Михалны по-маленькому отпрашиваюсь, а она: потерпи, сегодня будет изгой. А я: мочи нет, пашок на разрыв. А она: потерпи, потерпи, сегодня изгоем будет твой лучший друг. Так ещё беззастенчиво ухмыльнулась. Ну, я сарказм то уловил и подумал, что ради такого дела готов вечность терпеть. Я ж тебя ненавидел всей своей душонкой. Ты был лучшим. А я всегда отставал от тебя. На полшага правда, не больше.

– Ну ты и… – мне хотелось заехать кулаком по вечно довольной физиономии, но я сдержался.

– Люк, я прекрасно помню тот день. Ты на всё это никак не отреагировал. Сходил вымылся и спокойно вернулся в класс. Можешь кому угодно сказки рассказывать. Но я более, чем уверен. Ты нарочно оторвал глаза от точки и посмотрел на предателя. Ты – расчетливая, циничная скотина, Люк!

– Всё? Выговорился? Предатель сказал ещё одно слово. – Я тяжело сглотнул. – Это слово из списка запрещенных.

– Ооо! Это уже интереснее! – Гриня зажёгся. Глаза его блеснули азартом, зубы зачесались. – Так, дружище, за нули не беспокойся. – Гриня положил свою тяжёлую руку на моё плечо. – Какой бы штраф ни назначили, я тебе подарочным переводом кину на счёт. Больше сотни тысяч не должны начислить. Ради такого дела и нулей не жалко.

– Подожди, подожди, Гриня. Смотри.

– Куда? – Гриня поправил непослушные очки.

– Туда, в ту сторону. – Указывая головой, ответил я.

– Тааак. Одного на квадрат, второго – скрутили. Похоже завтра, крайний срок послезавтра трансляция будет.

– Ты уверен?

– Смотри, смотри. Первого под квадрат отправили. Второго – уводят. Однозначно: добалакались. Услышавшего – на колбасу, сказавшего – на квартет. Первый – свидетель. Второй – предатель. Участь у обоих одна – смертный приговор. Для услышавшего – незамедлительный. Он уподобился землееду – подхватил заразу. Ментальную заразу. Услышавший – случайная жертва. Но тем он и опаснее. Он не контролирует услышанное, не осознаёт его, в отличие от сказавшего. Сказавшего промурыжат пару дней – и на эшафот. Вот и созрел очередной предатель. От свидетеля хоть какая-то польза – людей собой насытит. А от предателя никакой пользы. Тело отправят за купол на съедение землеедам. Бесполезного – к бесполезным тварям!

– Землееды не едят трупы. Они вообще ничего не едят, кроме грунта.

– Да какая разница, Люк!

– Эти бесполезные твари тоже были когда-то людьми.

– Люк, ты это серьезно?

Я пожал плечами. Мне почему-то стало жаль землеедов.

– Это давно уже не люди, Люк. Возможно, они никогда и не были людьми. Люди только здесь, под куполом. За куполом – не люди. За куполом – бессмертные твари, мрази, чудовища, гниды, черти. Называй, как хочешь. Да, они похожи на нас. Потому что маскируются. Таким образом хотят соблазнить к жизни за куполом, к вечной жизни. Землееды никогда не познают смерти, а смерть – это единственное, что объединяет всех людей, без исключения. Значит, повторюсь ещё раз, землееды – не люди.

– Гриня, ты как всегда очень убедителен, но тем не менее мы не можем отрицать того факта, что землееды были когда-то людьми.

– Мы не можем отрицать факта, что они выглядели как люди, а вот были ли они людьми – это большой вопрос… Ладно, проехали. Выкладывай давай, что предатель сказал. Я уже настроился потерять добрую часть своего состояния. – От Грини повеяло сарказмом. Все то время, что мы общались, друг не переставал являть всем своим видом фирменный глянцевый оптимизм. Меня это немного раздражало. К тому же я нервничал: активно жевал губы, учащенно дышал, надолго закрывал глаза. Гриня хотел от меня всего лишь слова, а я тянул время, мне не хватало решимости.

– Люк, да не переживай ты. Все оплачу. Расслабься. Не держи его в себе. Избавься от него. Не хочешь нарушать закон? Хочешь держать планку законопослушного гражданина? Брось, Люк! Не удержав взгляд на точке, ты настолько низко опустил планку, что штраф в сто тыщ нулей – сущий пустяк для твоей, мягко говоря, запятнанной репутации. Ниже только – стать предателем. Но ты ж не такой?

Гриня тяжело вздохнул. Так туго и так объёмно он ещё никогда не вздыхал, по крайней мере в моем присутствии.

– Хочу тебе кое в чем признаться, дружище. Ради этого момента, только ради него, я отказался от жизни в Солнцеграде. Солнцеградцам категорически запрещено, под страхом смертной казни, общаться с гражданами нижних секторов. Мы бы никогда здесь так мило не посидели вдвоем, не побалакали бы.

– Может оно было бы и лучше, не сидеть и не балакать. – Я продолжал нервничать – старательно тёр взмокшие ладони о льняные брюки из нищешопа.

– Брось, Люк! Хватит уже! Дай своему лучшему другу стать первым в истории Нового Эдема человеком, узнавшего последнее, предсмертное слово одного из самых лютых предателей.

Глаза Грини горели. Да нет, не только глаза. Гриня весь горел. Его изнутри выжигало чувство предвкушения. Похоже, он даже не осознавал своего состояния.

– С какой стати первый?

– Хорошо, хорошо. Первый – ты. Я – второй. Так и быть. – С нотой недовольства протараторил Гриня.

– Это слово из списка запрещенных.

– Да-да, я понял. Ещё бы. Чего ещё ждать от предателя подобного масштаба?

– А зачем оно тебе? Не поверю, что тебе просто интересно, что ты готов потерять невесть сколько нулей просто ради интереса.

– Ты прав, дружище. – Гриня смешался. Очевидно, он не хотел, чтобы разговор складывался подобным образом. – Понимаешь, мне как «золотому» гражданину доступно всё. Мало того, я ещё и один из самых богатых граждан Нового Эдема. У меня столько нулей, что я могу себе позволить все возможные развлечения, все возможные радости нашего тесного и душного мира. Я уже испробовал всё по нескольку раз. Всё это уже настолько приелось, что я скатился до употребления старомодных напитков и вызова на дом шлюх с синей лицензией. Представляешь, да? В общем, медленно, но верно опускаюсь на социальное дно. Однако, выход нашелся. Среди «золотых» набирает популярность новое развлечение. Называется: клуб анонимных нуллионеров. В общем, собираемся по десять-пятнадцать человек, и каждый произносит по одному запретному слову. У кого окажется бОльшая сумма штрафа за произнесенное слово, тот выиграл. Остальные члены группы скидываются на оплату этого штрафа, плюс каждый перечисляет победителю ту сумму, на которую оштрафовали за его озвученное запретное слово. Адреналин зашкаливает, развлекуха высшего уровня. По секрету скажу, я уже целое состояние сколотил на этих анонимных придурках. Твое запретное слово, Люк, может сделать меня ещё богаче. Я уверен, предатель произнес очень дорогое слово. – Гриня осклабился, шмыгнул носом, принял расслабленную позу.

– Ты даже не представляешь, насколько дорогое!

– Дак и ты не представляешь. Никому не известно, какой штраф налагается на то или иное слово. Самое интересное, что размер штрафа меняется чуть ли не каждый день. Это зависит от степени вредоносности слова в конкретный текущий момент. Ну что, Люк, скажешь? Подсобишь другу?

– Нет, не могу.

– Ну может как-то завуалированно получится? Ты же уже опробовал свой навык. Хочу заметить: у тебя получилось.

– Нет, и точка.

– Жаль… Люк, я ведь твой единственный друг. Ты ничем не рискуешь. Тебе даже легче станет. Словом делиться надо, тем более с другом. И тебе хорошо – разделишь со мной тяготу ношения запретного слова, и мне хорошо – есть шанс нули нешуточные поднять.

– Это слово из списка запрещенных. – Я судорожно глотнул воздуха. – Из списка запрещенных с утраченным смыслом.

С моего лба хлынули потоки пота. Сердце застучало синкопами. Нутро обвалилось.

Гриня вмиг помрачнел – глянец сошел с его лица. Замер. На мгновение остановил дыхание. Потом вновь раздышался и медленно встал со скамьи. Вытянул руки в мою сторону, выгнул ладони (такой жест означал максимальную степень неприятия собеседника) и сказал:

– Люк, дыши глубже. Не давай ему овладеть тобой. Возьми под контроль.

Слово стремилось вырваться на язык. Перейти из состояния мысли в состояние звука. Обрести речевое выражение. Размножиться – осесть в ещё чьей-то голове.

– Но я хочу его сказать. Гриня, я постараюсь завуалированно. Железяки ничего не поймут.

– Нет, Люк, нет! Не смей! – друг кричал и умоляюще смотрел на меня. Его лицо было изжёвано страхом. – Алгоритм в глазу синтика распознает любое слово из списка запрещенных с утраченным смыслом, как бы ты его ни завуалировал.

Гриня не спеша подошёл к ближайшему активному квадрату. Нагнулся. Ногтем указательного пальца коснулся плоскости.

– Прости, Люк. Ничего личного.

– Я хочу его произнести. Почему нет? Это всего лишь слово. Тем более мы не знаем его смысла. Гриня, мы не знаем его смысла! Это всего лишь набор звуков… Бессмыслица!

Гриня провалился под квадрат.

Тяжело и часто дыша, я остался сидеть на скамье.

4.

Синтетики сопровождения ушли восвояси, вернулись в стройное скопление себе подобных. Их клиент, мой лучший друг, антимодный очкарик Нового Эдема, ушел под квадрат. Ушел подобно тому землееду, подобно недавнему свидетелю предательства. Только в отличие от них Гриня отправился туда добровольно. Под квадратом он попал в такую же капсулу, что и эдемцы-преступники. Но помчался он в ней не на колбасный завод, а туда, куда ему захотелось. Скорее всего друг поспешил домой, чтобы погрузиться в ванну с антистрессовым желе и потребить расслабляющий сидр. А может направил капсулу в Музей Отрезвления, чтобы утишить смуту, которая наверняка возникла внутри порядочного эдемца после последних мгновений нашего разговора.

Дрон-окулюс перелетел к соседней скамье, где расположились парень с девушкой, по-видимому парочка влюбленных.

Я остался наедине с собой. Одиноко сидящими система не интересовалась. Даже если одинокий посетитель зелёной зоны пробормочет вслух что-то запретное, то произойдет, как говорилось в Книге Закона, бесполезный круговорот слова: мозг, язык, уши, мозг. Обладатель слова просто убедится – это его личная ноша, личная проблема. Пустил в себя слово – обуздай его, приручи. Иначе, оно овладеет тобой и вырвется наружу.

Как только Гриня провалился, у меня пропало всякое желание проговаривать последнее слово предателя. Оно словно затаилось во мне, упокоилось. Но даже если бы я хотел его проговорить, вряд ли смог бы.

Меня одолевал страх.

Даже мысленно проговаривать слово было страшно.

Покинув зелёнку, я двинулся по главной улице города-государства. Гринина стратегия «быстро идёшь – быстро богатеешь» меня не вдохновляла. В своих пеших передвижениях я руководствовался иной формулой: не спеша идёшь – долго живёшь.

Широкая, в полкилометра, улица пронизывала прямой стокилометровой линией Новый Эдем, разделяя город на две равновеликие части. Я шел по правой половине вдоль «Шипов Земли», района маргиналов и отщепенцев. Островерхие стометровые башни района были настолько одинаковы, что если бы не комбинации нулей и единиц на их округлых рёбрах, то никакая способность ориентироваться в пространстве не помогла бы. У древних для таких случаев были навигаторы. Но и города у них были совсем другими.

Мне не нужны были ни навигатор, ни цифры на домах. Магазин, в котором работала моя девушка, я мог найти с закрытыми глазами.

– Привет, Лиза!

– Привет, Люк! – девушка в оранжевой футболке с логотипом ритейла ответила не оборачиваясь. – Проходи. Ты вовремя. Пару штук осталось закрепить. У меня уже честно говоря руки отваливаются. Партия из двухсот штук пришла. Новая серия, для девчонок. Производитель уверяет, что воплощены принципиально новые дизайнерские решения. Сам Джованни Петрачевски над дизайном работал. По мне дак особой разницы нет. Или у меня уже просто взгляд замылился? Всё. Готово.

Закрепив на стенде последнюю бирюльку, Лиза наконец-то повернулась ко мне. Её пышные длинные волосы эффектно крутанулись вслед за головой, мельком коснулись белокожего лица, выпрямились вдоль плеч.

– В зелёнке был? – девушка поцеловала меня. Влага и теплота на какое-то время прилипли к моей щеке, добавляя приятные нотки в неравные такты нашего общения.

– Ну да, – неохотно ответил я.

– Вижу, долго там пробыл. Хорошенько надышался и насмотрелся. Зеленью весь пропах. Смотри, Люк, много дышать тоже неполезно. – Лиза пронзила меня взглядом исподлобья. – Согласно новым исследованиям частое и продолжительное вдыхание зелени увеличивает риск приступа землеедства. Говорят, участились случаи. Вроде как в зелёных зонах даже штат синтетиков увеличили, чуть ли не в полтора раза. Правда, не правда, утверждать не буду.

Лиза элегантно отдалилась от меня и присела на стул за прилавок. Я двинулся вслед, успев испытать эстетическое наслаждение от лицезрения её модельной походки.

– Синтиков действительно стало больше. И приступ на днях видел.

– Ага. Всё ж таки зачастил в зелёнку, да?

Я не знал, что на это ответить. Приличный, уважающий себя и закон эдемец посещал зелёнку не чаще раза в месяц. Для здоровья, не более. Я же с некоторого времени стал ходить туда намного чаще. Какая-то необъяснимая тяга появилась у меня к желанию посмотреть и подышать. Какое-то странное умиротворение я находил для себя в этих незамысловатых действиях.

– Кстати, сегодня с Гриней видели, как одного под квадрат отправили, другого – увели. Завтра или послезавтра трансляция будет. Смотри – не пропусти! – добро улыбнулся я. Лиза не менее добро улыбнулась в ответ.

– Кстати, как тебе? – Лиза, покрутившись на стуле, прикоснулась к накладке, которая лакированным триколором красовалась у нее на месте ушной раковины. – Вчера вот поменяла.

– Тебе очень идёт! – Я потянулся через прилавок к Лизиным губам. Девушка потянулась навстречу. Мы коротко поцеловались. – У тебя этого богатства навалом, целый магазин – можешь хоть каждый день менять. А в прошлый раз у тебя вроде подвеска была, такая, серебристая с зелёным отливом? Из супермодной коллекции?

– Ну нет же, Люк! В прошлый раз тоже была накладка, двухцветная, круг в кольце. А вот до неё да, подвеска, серебристая, с фиолетовым отливом, а не с зелёным. И то и другое из супермодной коллекции. Кончай уже в зелёнку шататься! А то скоро тебе везде будет зелень мерещиться.

– Ладно, буду меньше… посещать… зелёнку.

Я задумчиво окинул взглядом помещение. Оно вдоль и поперек было наполнено аксессуарами для одноухих. Набивший оскомину рекламный слоган «красивая асимметрия лучше, чем некрасивая» сделал сеть маркетов «Небезуха» немыслимо популярной.

В магазин зашли трое одноухих. Один из них, оценив глазами обстановку, фривольной поступью подошёл к прилавку.

– Привет, красотка! Для нас бирюлек не найдется?

– Стенд с аксессуарами для мужчин сразу за подвесками из трёх благородных. – Лиза указала за спину клиента. – Вон там.

– Дак может ты оторвешь свою попочку от стула и проконсультируешь? Покажешь, расскажешь. Поведаешь о новинках. – Молодой человек опёрся на прилавок, нарочито шмыгнул носом. Осклабился. Несмотря на деланый интеллигентный вид, клиент вызывал необъяснимое отвращение.

– Новинок пока нет. Сегодня только для девчонок коллекция поступила. Для вас на следующей неделе будут. Приходите. Будет презентация. Всё покажу, расскажу.

– Да ладно, я не привередливый. Меня и старьё устроит. Но я всё равно хочу, я требую, чтобы ты взяла свою задницу в руки и обслужила меня и моих товарищей. Нам не терпится поменять накладки на подвески. – Одноухий нервно снял с правого уха квадратную накладку, клацнул ей по гладкой поверхности прилавка. Из-под накладки показалось место разрыва ушной раковины. Оно имело безобразный вид. По всей видимости гражданин не обращался за услугой косметической обработки места разрыва. – Понимаешь? Нет?… Ну нет, вы видели? – Одноухий обратился к своим. – Эта сиськастая марамойка не хочет нас обслуживать!

«Медный» гражданин с засаленной рябью на лбу и руками будто пожеванными пастью острозубого чудовища собрался было харкнуть на плоскость, но по-видимому передумал, так как за осознанное попрание плоскости он бы получил клеймо штрафника. Урод поигрался слюной во рту и неохотно её проглотил.

– А теперь прикусил свой поганый язык и извинился перед девушкой. – Я не выдержал разворачивающейся драмы и призвал урода к ответственности.

– Ой! Кто у нас голос подал? Ммм, «серебряный» гражданин в наших краях. Моё почтение. Можно вашу ручку? – я протянул незнакомцу руку, тот её поцеловал. – Закон есть закон. А теперь, серебрячок, отошёл в сторону и завалил свое хлебало, пока уважаемые люди добиваются исполнения своих прав.

Я не двинулся с места. В ответ одноухий сильно сжал мою руку, не отпускал её.

– Ты читать умеешь? Что при входе написано? Магазин самообслуживания. Консультирование не предоставляется. Иди и посмотри.

– Ух ты! У нас не простой серебрячок, – одноухий с товарищами обменялись коварными взглядами, – у нас дерзкий серебрячок!

– Повторяю для глухих: извинись перед девушкой. – Я резко вытащил свою руку из клешни мерзавца.

– А то что?

– А то твоё второе ухо тебе в задницу засуну. Нафига тебе вообще бирюлька нужна? Тебе и дырка к лицу. – Я прищурился и, что есть мочи, раздвинул рот в улыбке.

Что происходило дальше, помню смутно. Помню, что клубком лежал на плоскости, помню, что Лиза пыталась остановить обезумевшую троицу, умоляла не убивать меня.

Одноухие уроды избили меня грамотно. До летального исхода не довели, оставили целых два пункта жизненных показателей.

Государство не вмешивалось в физические разборки между гражданами. Наказывалось только убийство. Тюрьмой. В остальных случаях гражданина восстанавливала до приемлемых жизненных показателей сверхтехнологичная медицина. Такие процедуры как замена повреждённых органов и нанорегенерация мягких тканей были вчерашним днём и вполне доступны даже для «бронзовых» эдемцев. Медицинские научные центры активно разрабатывали технологии внедрения дополнительных органов. Пока только в качестве пары тем, которые имелись у человека. Так например успешно прошли испытания по подсадке второго желудка и второго сердца. Говорят, солнцеградцам по госпрограмме уже стали активно внедрять органы-дублеры.

Благодаря сверхразвитой медицине выхаживали даже повреждённых с одним жизненным показателем. Вопрос моего выздоровления касался только времени. Древняя поговорка «время лечит» была для меня актуальна как никогда.

Без сознания я пробыл двое суток. Лиза неотрывно провела их рядом с моей койкой, хотя в этом не было ни малейшей надобности. В этом смысле моя девушка была старомодной. Я для себя объяснял подобные проявления её личности одноухостью девушки. Что-то надламывалось внутри эдемца, лишённого уха. Правда из надломленного прорастало нечто иное, нечто неэдемское.

– Люк, ну зачем надо было до драки дело доводить. Вернее сказать до избиения. Пожурили бы немного и отстали. Ты же знаешь – одноухие своих не трогают. Повел себя как мальчишка. А если бы до смерти забили? Я бы ничего не смогла сделать. Я даже на улицу выходила, синтиков на помощь звала. Они и глазом не повели.