Миллиард секунд бесплатное чтение

Миллиард секунд
Каролина Дэй

Пролог

— Ты знал, что миллиард секунд это почти тридцать два года? — она подходит со спины и протягивает телефон. Смотрит своими большими глазами то на экран, то на меня. Радостно. Аж искры летят. — Вот, смотри. Пишут, что после этого жизнь меняется. На космическом уровне, понимаешь?

— Думаешь, к тридцати двум за мной прилетят инопланетяне и откроют вход в галактику?

— Нет. Просто ты уже прожил миллиард секунд, я еще нет. Вдруг что-то изменится, ну… — сжимается неуверенно, как впервые дни пребывания в моем доме, — между нами.

— Эй, — поднимаю ее личико за подбородок. — У нас ничего не изменится даже спустя сто миллиардов секунд, слышишь?

Ева осторожно заглядывает в глаза. Аккуратно. Словно боится увидеть в них что-то пугающее, а через долгие три секунды пухлые губки растягиваются в легкой улыбке. Те самые, которые еще с утра находились в моем плену, которые шептали что-то несвязное.

Которые кричали в порыве страсти…

За ней хочется наблюдать вечность. Смотреть в ее волшебные глаза, в ровные черты лица. Правильные. Как у фарфоровой куклы из детского мира. Она бы и осталась ею, если бы не проявляла никаких эмоций и не улыбалась бы сейчас. Все шире и шире. Вот и зубки белые появились. И ямочка на щеке. И родной блеск в глазах.

— Ты же знаешь, что я люблю тебя больше жизни. Мое сердце будет биться, пока бьется твое, — касаюсь ложбинки между двумя небольшими холмами, спрятанными за моей рубашкой, смещаю ладонь чуть левее. Туда, где чувствуются учащенные удары. — Ты мне очень…

— Ладно, поняла. Заканчивай со своей романтикой, — и накрывает мои губы своими. Не нежно касается, как раньше, а с напором, с дерзостью. С уверенностью, что отвечу тем же.

Может пройти много времени, но мои чувства к ней не изменятся. Любовь никуда не уйдет, лишь преобразуется из одной фазы в другую. Может пройти сотни, миллионы, миллиарды секунд, но в какой-то момент я встану перед окном, открою его нараспашку, почувствую легкий летний ветерок на лице, и осознаю одну важную вещь.

Свое обещание я так и не выполнил…

Глава 1. Точка отсчета

«Женщина создана для того, чтобы ее любить, а не для того, чтобы ее понимать» (с) О. Уальд

За несколько месяцев до событий в прологе.

— Выходи за меня.

— Я хочу расстаться, — произносит Яна почти одновременно со мной.

Чувствую себя героем бабской хрени по телеку. Знаете, где кричат: “Да она любит тебя! Она не любит меня! Да я люблю тебя!”. Вспомнили? Вот примерно в такой же ситуации чувствую, только третьего лишнего тут нет. А я как раз чувствовал себя таковым.

Теперь давайте представим всю картину в красках. Мы сидим в лучшем ресторане с видом на столицу. Вечерняя Москва освещается множеством огней, на трассе привычные пробки на фоне снежных сугробов у обочины. Приглушенный свет над нашим столиком создает романтическую атмосферу, бокалы лишь четверть наполнены красным вином. Ее любимым.

Сижу напротив с протянутой бархатной коробкой. Продавец сказал, что таких больше не продают, камень больше пять карат. Она любит такие. Пафосные, помпезные. Ее стиль.

И после всех кругов ада, после подготовки к этому ужину, я получаю в ответ: «Я хочу расстаться»? В голове возникает лишь один вопрос.

— Почему?

— Понимаешь… — помедлила Яна, сминая в руках салфетку, — ты постоянно занят в студии. То с натурщицами, то еще с кем-то. Домой приходишь пару раз в неделю. А мне внимание нужно. Твое внимание…

Да ладно! То есть за два года беготни за ней я не уделял внимания? А три года отношений? И еще два года совместной жизни, когда я пылинки с нее сдувал? В последние недели был занят подготовкой к выставке, но это не значит, что и раньше я вел себя, как эгоистичная скотина!

— Ты же знаешь, скоро выставка, нужно подготовить работы. Я даже половину не написал…

— И еще… — перебивает она. Да оставь уже в покое эту чертову салфетку! Сколько теребить можно? — Я семью хочу, детей.

— Я тоже…

— Если бы хотел, то я давно бы родила, — внезапно выкрикнула она, подняв болотный взгляд. Чуть влажный. — Сколько мы пытаемся? Полгода? Год? Все бестолку! Я здорова, а ты…

— И я здоров.

— Твоих слов недостаточно.

То есть год без сигарет, алкоголя и прочей дряни прошли зря? Я зря, что ли, ел одну траву, запивая все травяным чаем и ходил в качалку три раза в неделю тоже зря? Ладно, качалка присутствовала в моей жизни еще до наступления ада во благо, но все остальное…

— А что достаточно?

— Для этого анализы нужно сдавать, а ты ни в какую не идешь!

— Со мной все нормально! — цежу я сквозь зубы. — Сама знаешь, я сильно занят.

— Вот поэтому я и хочу разойтись.

Осознание происходящего доходит не сразу. Может, в этом алкоголь виноват, может, шок, может еще какая-то хрень в голове поселилась. Не знаю, если честно. Но сейчас я готов пойти вместе с ней в клинику, пройти дурацкие процедуры, которые вызывают дикую боль, и лишний раз убедиться, что со мной все в порядке.

— Ян, давай все обсудим нормально. Не руби на корню.

— Как с тобой все “нормально” обсудить? Ты все время закрываешься от меня, ночуешь в своей мастерской каждый раз! Понимаешь? Каждый раз, когда я хочу поговорить о детях, ты уходишь! Я устала!

Яна смотрит на меня, как на заклятого врага, ее грудь в элегантном черном платье то поднимается, то опускается, ноздри напряжены. Но ненадолго. Отдышавшись, снова опустила глаза. Маленькая капелька упала на тарелку, в которой еще недавно лежал салат «Цезарь».

— Прости…

Вот и писклявость в голосе появилась. Довел девчонку. Это если со стороны посмотреть. Но на деле складывалось ощущение, что довела как раз она. До края. Туда, где больше нет мира. Сплошной белый холст без конца и края.

— Я заплачу и… — лепечет она.

— Иди. Сам разберусь.

Впервые в жизни она не перечит. Тихо стаскивает с колен тканевую салфетку, тихо поднимается и легкой походкой, за которой я так любил временами наблюдать, выходит из ресторана. А потом и из моей жизни. Пытаюсь запомнить и ее шикарную фигуру в форме песочных часов, идеально уложенные в аккуратный пучок волосы, и легкую улыбку, которой она одаривала окружающих.

Теперь я не вхожу в число счастливчиков, которые наблюдают за переливом белоснежного жемчуга под алыми губами…

Как любой мужчина, я должен остановить ее, взять за руку и впиться в ее губы. Посмотреть в глаза цвета насыщенной зелени и тихо умолять дать второй шанс, щекоча шепотом слух. Но ничего из этого я не делаю. Мы не в кино, в конце концов. Яна не станет слушать, как бы я сейчас не убеждал. Что бы ни сказал.

На самом деле ситуация странная. Точнее не так — дебильная. Хотел ли я ребенка? Не знаю. Дети это прекрасно. Бегала бы по нашей квартире маленькая светловолосая красавица с ярко-зелеными глазами и встречала бы меня из студии. Я бы писал ее портреты, разукрасил бы детскую.

Было бы здорово, только от этой идеи не ни горячо, ни холодно. Есть дети, нет детей. Какая разница? Время еще есть.

Только вот у Яны его не нашлось…

— Принести счет? — ко мне подходит молодая официантка.

— Абсолют. Бутылку и рюмку.

— Но у нас граммовки…

— Двести грамм, — и протягиваю кольцо. — Берите, берите.

Девушка некоторое время моргает темным веером вместо ресниц и, немного постояв, молча берет красную коробочку. Через три минуты заказ лежал передо мной.

Можно я не буду распевать песни аля «Напилася я пьяна»? Во-первых, это бабская фишка, а во-вторых, мне абсолютно плевать, сколько грамм водки войдет в организм.

Домой идти надо, только не хочется. Ноги не тянут, как раньше. Потому что она там. Пропитала квартиру своим стилем, ароматом, своими банками из-под кремов, пудрениц. А мне ведь важно личное пространство, но ради нее уступил место. Потому что люблю ее, дуру. До сих пор люблю.

Ладно, на студии переночую.

— Девушка! — кричу с барной стойки. Когда я успел переместиться сюда? — Счет!

А теперь надо свалить отсю… Ух ты ж блядь! Мне бы на ногах устоять, не то что до дома доехать! Ладно, вру, на ногах я нормально стою. Вроде бы. А чего это снег такой скользкий?

— Эй, аккуратнее!

Конечно, не вижу. Как можно заметить в темноте нечто черное, сливающееся с грязью на асфальте? Ах, это твоя куртка?

— Не заметил.

— Ты мне шмотки испачкал, придурок! В чем я теперь ходить буду?

Если честно, я не особо понял, какого пола это черное пятно. Вроде бы женским голосом говорит, но он такой хриплый и прокуренный. Больше похож на голос генерала в отставке.

— Постираешь, — бросаю через плечо и желаю как можно скорее оказаться в машине, а не среди снегопада, но тут…

— Не свалишь!

Оно цепляется за мою штанину и не отпускает. Охренительно! Еще и меня в грязь обмакни!

— Отвали!

— Ты глухой? Мне ходить теперь не в чем! Возмещай, придурок старый!

Отлично! Я теперь еще старый! Докатился!

— Так, — тянусь за кошельком во внутреннем кармане. — Держи на новую одежду и больше не приставай! — кидаю несколько купюр (не знаю, каких именно, рублевых или долларовых), и иду на парковку. Точнее пытаюсь идти, пока меня выпустили на свободу.

— Придурок! Даже прощения не попросил!

И это благодарность за то, что я от сердца оторвал кровно заработанные бабки? Куда мир катится! Ладно, черт с ними. Надо до машины доковылять. Ровно. Не привлекая внимания… никого. Но в какой-то момент мне показалось, что я иду строго вдоль черной полосы.

Жизненной…

Почти спокойно добрался до студии, благо она недалеко находилась, в отличие от дома, открыл дверь и тут же завалился на диван. В последние дни часто оставался здесь ночевать. Много работы навалилось, пришлось оборудовать маленькую кухню и комфортную ночевку. Янка не была против, наоборот, вместе со мной подбирала удобный раскладной диван.

Вот и довыбиралась.

— Стой! Больно, — она чуть отталкивает меня руками, как только я резко вхожу в ее влажное лоно.

— А так, — двигаюсь медленнее. Вперед-назад. Наблюдая за тем, как закатываются глаза цвета распустившихся листьев и чувствуя впившиеся пальцы в мои предплечья.

— Ах… еще…

Мы возбуждены. Находимся на грани удовольствия. И дело не только в телах, не только в физике и самом понятии наслаждения, а в понимании того, кто именно лежит перед тобой. Что это не первая попавшаяся шлюститутка, а любимая женщина, которой ты посвящаешь свою жизнь, с которой строишь будущее и мечтаешь увидеть обручальное кольцо на безымянном пальце.

Которая будет с тобой до самой смерти…

Ее влажное тело извивается под моим, ее пухлые губы с размазанной вокруг помадой сексуально приоткрыты, а когда я делаю резкий толчок, дарующий нам обоим мгновение единения тел, произносит тихо-тихо:

— Люблю тебя.

— И я тебя люблю, — накрываю губы любимой своими. Успокаиваю нежным поцелуем, доказывающим правдивость только что брошенным словам…

Твою ж мать! Ай! Чего голова такая чугунная? Какого черта я делаю в студии? И почему свет слепит глаза? Кто не закрыл шторы? Яна… Она всегда занавешивала окна, пока я спал, чтобы не разбудить.

Когда человек просыпается, обычно не ощущает ничего. Настроение еще не определено, никакие мысли в голове не витают. Это ни хорошо, ни плохо. И только через пару секунд чувствуешь перемены, начинаешь перебирать в голове, что вчера произошло и при каких обстоятельствах.

Лучше бы я этого не делал. Лучше бы не вспоминал прошлое, лучше бы не представлял будущее. Не мечтал о том, что Яна вдруг передумает и через пять минут окажется на пороге студии. Она слишком горда, а я слишком обессилен.

Чувствую себя, как мальчишка, которого бросила первая любовь. Как дохлый подросток с кучей комплексов. Но что я могу поделать? Казалось, больше ничего не надо в этой жизни. Нагулялся, наигрался с красивыми куколками. А теперь своя куколка бросила.

И вот мне тридцать один, я одинокий художник, который когда-то мечтал жениться на лучшей женщине на свете. Ладно, черт с ним. Прорвемся. Где-то я слышал, что после тридцати жизнь только начинается.

Без Яны…

Может, за это время мы остыли? Может, сможем поговорить нормально. По-человечески. Расставим все на свои места, обсудим проблемы. Да, блядь, я готов эти долбаные анализы сдать! Готов, слышишь? Я не позволю забыть семилетнюю связь!

Абонент недоступен. В черный список занесла или просто телефон выключила? Второе, наверное. Отправлю смс, вдруг увидит, ответит. Ладно, надо работать. Вечером проверю телефон. А сейчас надо работать.

Но телефон молчал на протяжении дня.

Я успел набросок сделать, думая о Яне, развести краски, думая о Яне, и даже первый слой нанести. Думая о Яне…

Ее набросок.

Овал лица, глаза, губы, волосы, даже чуть топорщащуюся грудь из-под платья наметил. Черного. В том, которое я в последний раз видел на ней. Еще возникли мысли, как мы приедем домой, и я стащу его с идеального тела, а потом буду трахать до тех пор, пока не попросит остановиться.

Ближе к вечеру понимаю, что она не позвонит сама, а я сижу в студии и не могу даже выйти.

Что мне мешает? Блядь!

Оставляю краску сохнуть и еду в квартиру. Вряд ли за день она собрала все вещи. Их много. Даже слишком. Сама не утащит. Звоню. Гудок. Два. Тишина. Хорошо, что на этот раз абонент доступен.

Вспоминая наши отношения, можно выделить одно важное качество Яны, благодаря которому мы не расстались еще на стадии зарождения. Понимание. Она поддерживала меня, когда я начинал продавать первые работы, держала руку на похоронах родителей, и стояла рядом на первой сольной выставке.

Только сейчас это качество дало слабину. Точнее вчера, когда она ушла от меня. Раз и навсегда. Почему? Потому что в квартире оказалось пусто. Гардеробная почти вся освобождена от женского шмотья, в кабинете больше не валялись бесконечные провода от зарядок. И правильно. Чем меньше воспоминаний, тем лучше. Это первое, что приходит в голову.

Только наша квартира превратилась в одно сплошное воспоминание о счастливых днях с Яной.

О, записка. На комоде в гардеробной, словно знала, что я первым делом зайду именно сюда.

«Прости, но я больше не могу. Не ищи меня, так будет легче».

Вот теперь точно конец. Без шансов. Без возможности вернуть все назад. Или…

Снова звоню, и в этот раз мне отвечают почти моментально.

— Эдгар! — рявкаю трубку, когда гудки замолкают.

— О, привет, брат. Как подготовка к…

— К тебе Яна случайно не заявлялась? — спрашиваю с надеждой, что она сейчас у своего брата. Своей квартиры у нее нет, за один день вряд ли этот вопрос решит, а в гостиницу не позволит себе пойти с таким большим багажом.

На той стороне молчание. Долгое. Напряженное. И ужасно раздражающее.

— Эдгар!

— Слушай… Она с Глебом сейчас.

Опять этот чертов Глеб! Они какое-то время общались, пока тот не начал клинья подбивать к ней. Тогда я ему ясно дал понять, что к моей собственности лучше не подходить. Не осознал, видимо.

В голову лезут идиотские мысли, что Яна лишь нашла причину расстаться, а сама давно встречалась с этим Глебом. Нет, это уже что-то из разряда мыльной оперы. В жизни такого дерьма не бывает. Яна не сука, чтобы расставаться со мной, а на следующий день назначить встречу с другим.

Сука…

Что-то справа разбивается о стену. Вдребезги. Наша фотография из Египта. Ее ладони держат пирамиды, а я держу ее в своих объятьях.

Сука!

Я же любил тебя! Анализы эти гребаные хотел сдать! Всего себя отдавал, жениться хотел!

Завести семью…

Теперь внутренности сжимаются до маленьких размеров. Сердце сжимается. А все вокруг напоминает ее. Каждый уголок пентхауса. Каждую соринку. Сука!

— Олег, ты тут? — спрашивают в трубке. Ах да, я же звонок не отключил.

— Мне нужна новая квартира.

И скинул трубку. Эдгар все сделает, как надо, уж я-то знаю. Теперь и мне пора делать отсюда ноги, а потом… В мастерской вроде бы коньяк остался. Или водка. Неважно. Главное, что горючее лишило меня потока мыслей.

Глава 2. Новая жизнь

— Да у тебя тут здорово! Чувак, ты шикарно все провернул! — восхищается Эдгар, отсалютовав бокалом шампанского. — Отличный PR ход!

Когда я позвонил другу и предложил устроить выставку в новой квартире, он тут же обрадовался, и внес встречное предложение — сделать ее благотворительной. Больше прессы, больше покупателей, и популярности. Хотя куда мне? И так наработал себе состояние.

— Не без твоей помощи, — говорю в ответ, забрав у официанта с подноса свежую порцию шампанского. Не могли что-то другое заказать? Ах да, высший свет ценит только подобие «Буратино».

— За этот день.

— За него.

Новоселье в самом разгаре, а, если быть точнее, новоселье-выставка. А что? И квартиру показал всем любителям слухов и сплетен, и новые работы официально представил. Хотя, как мне кажется, пол Москвы сюда явились только ради того, чтобы поглядеть на мое изнеможённое лицо.

— Хорошая покупка, — произносит Эдгар как бы между делом. — Посмотри, какой вид! И освещение подходящее.

— И студия через стенку.

— Нам повезло, вовремя позвонили. Яна бы заценила…

Прошло больше двух месяцев с того момента, как я поставил все точки над «i». Как осознал, что прошлое не вернуть, а наше счастье высыпалось из ладони, как пляжный песок. Такой же неудержимый. Прозрачный, если не полить его водой и не сформировать в кулич. Я не смог, а Яна ждать не стала.

Если честно, этот период я не особо помню. Вот вообще никак. Находился между двумя мирами. Между реальностью и каким-то забвением. И как бы странно это не звучало, картины в таком состоянии писались гораздо лучше. В коммерческом плане.

Эдгар был в восторге. Внимательно взглянул на полотна, оценил их дороже моих стандартных работ, однако внимательный взгляд старого друга пропустить не смог. Ничего удивительного. Я сильно изменился за эти месяцы. Постоянная работа, несоблюдение режима питания и пару бокалов виски по ночам делали свое дело.

— Прости.

— Ничего, забей, — отвечаю я, влив в себя оставшуюся жидкость в бокале. Лишний раз убеждаюсь, что это редкостная гадость.

— Слушай, я все понимаю, у тебя трудное время, но зачем такие картины выставлять? Что за «Гробовщик» в серо-красных тонах и «Превратность»? Где тот шедевр, который ты месяц назад отослал?

А я-то думал, что ты всем доволен, Эдгар…

— Ты о «Хлое»?

— Да. Мне кажется, наброски были великолепны.

Еще как. Ведь натуру я срисовывал с Яны. С прекрасной, фигуристой женщины с яркими болотными глазами. Они смотрели на меня то с любовью, то со злостью, то с гневом, то с желанием оказаться подо мной в сию же секунду. В итоге от моего ангела остались очертания зоны декольте, разбросанные в разные стороны струи темно-русых волос. Чуть темнее пшеничных. Чуть светлее каштановых. Лицо так и осталось пустым.

— Не пришло ее время, — подхватываю еще один бокал шампанского и осушив его до дна. — «Хлое» что-то не хватает.

Чего именно никто из нас вслух не произнес. Слишком много лишних ушей собралось в моем новом доме.

— Слушай, я так и не понял, почему вы расстались?

Тебе прям все рассказать? В подробностях? Со всеми вытекающими? С ее словами о том, что мы не можем быть вместе? О том, что она устала? Что хочет детей, а я не подходящая для этого кандидатура? Ты это хочешь услышать? Или то, как я едва не скатился на самое дно, заливая горе первые три дня то водкой, то коньяком? Как рвал полотна с едва высохшей краской? Как превратил свою студию в кривую радугу?

— Отвали от меня, громила хренова! — внезапно выкрикивает кто-то в толпе, обращая на себя внимания. В том числе и мое.

В основной зал врывается наш охранник Антон, а за ним шагают еще два шкафа, удерживая в руках черное пятно на ножках. Мужчины расталкивают оказавшихся на пути гостей, создав вокруг себя подобие круга, и останавливаются около нас с Эдгаром, держа за шкирку какого-то пацана. Грязного, неотесанного, лицо скрыто под капюшоном с маленькими дырками.

— Отпустите меня, говнюки!

Чего у него голос такой писклявый, как у девчонки?

— Олег Дмитриевич, — начинает один из охранников, — эта пигалица пыталась вломиться к вам. Вы ее приглашали?

Это девушка? Серьезно? Что-то не особо похоже. И что вообще дети делают на моей выставке? Только не говорите, что малолетки нынче тащатся от абстрактных набросков и обнаженных натур. Не поверю.

— Нет.

— Слышала? Тебя сюда не приглашали, так что проваливай!

— Не пойду!

Оно (уж не знаю, какого пола это черное пятно) снова дергается в сторону. Капюшон падает с головы. Все вокруг испуганно ахают. И почему же? А все просто. Наше брезгливое общество не привыкло, чтобы в одном помещении с ними находился измазанный подросток. Да, именно измазанный. Судя по глазам, тушь точно потекла. Что случилось с помадой на полных губах — неизвестно. Съели, скорее всего, но красные подтеки остались.

Девчонка поднимает на меня глаза. Яростные. Затравленные. Наполненные лютой ненавистью ко всему окружающему. Худощавая. Я бы откормил тебя как следует и куртку эту огромную снял. Ах да, еще бы волосы причесал. Как можно ходить с такими клоками, имея длину по пояс?

— Суки! Зажравшиеся суки! Никакая это не благотворительность, ясно! — кричит она.

— Уведите ее, — приказывает Эдгар охранникам.

— Да пошли вы все на хуй! И ты, гребаный мудила, — она смотрит на меня, — иди на хуй! Зажравшиеся суки! Это дерьмо на стенах ничего не стоит! Вам всем карманы забить надо! А дети умирают из-за вас! Суки!

Эта фраза обидела бы меня лет десять назад, но не сейчас. Сколько критики я повидал на своем веку. И слова, брошенные какой-то малолеткой, вряд ли заставят меня бросить живопись. Так, что она там еще говорила?

— Принесет черт этих попрошаек, — хмыкает друг, делая новый глоток шампанского.

О, вспомнил. Дети гибнут. Что, очередная защитница государственной медицины в стране? Ее не будет, дорогуша! Именно такие вечера, как этот, помогут спасти многих больных.

— Так на чем мы остановились? — Эдгар выводит меня из раздумий.

— Вроде бы мы говорили о Яне, — это имя уже не так больно произносить, уже не так сильно в груди сжимается. — Давай отойдем.

Вспоминаем о лишних ушах. Да-да, эти стервятники то и дело проходят мимо, навострив свои маленькие ушки в дорогих сережках. Женщины до сих пор глаз отвести от нас не могут. Причем не только с друга, но и с меня тоже.

— Яна хочет детей, — говорю я, когда мы выходим на улицу. Рядом с нами стоят только охранники. Той девчонки поблизости не наблюдалось. — Оба здоровы, у обоих было желание, но…

— А! — перебивает Эдгар. — Ты анализы не сдал! Точно!

— А ты откуда знаешь?

— Так она на днях рассказывала.

Отлично. Кому она еще растрепалась о нашей личной жизни? Своему Глебчику наилюбимейшему? Теперь я готов расценить любопытные женские взгляды немного иначе. Наверное.

— Забей. Расстались и расстались. Она со своим Глебом, а я один как-нибудь справлюсь, — достаю сигарету, закуриваю. Снова вернулся к ним, когда почувствовал безысходность. Когда понял, что эту пустоту сможет заполнить только никотин.

— Я бы не ставил крест на ваших отношениях. Ты же любишь ее.

Люблю. Чтобы она не натворила, люблю. Что бы ни сказала и как бы не пряталась от меня. Люблю, хоть всеми силами пытаюсь забыть ее.

— И что ты предлагаешь? Отбить у этого Глеба? — выдыхаю дым тонкой струей.

— Хотя бы анализы сдай. Докажи, что ты здоров, что вы сможете завести потомство.

— Ты серьезно? — смотрю на спокойное лицо друга, лишенное хоть какой-то капельки насмешки. — Ну сдам я эти анализы, принесу справки, дальше что? Она меня простит и обратно примет?

— Просто попробуй. Может, она станет более лояльна к тебе.

Лояльна? А нужна ли мне лояльность от женщины, которая при первой же возможности ускакала к другому? Нужно ли ее прощение, раз я простить не могу? Вряд ли.

Сама мысль о том, что мне придется валяться в ногах Яны, противна. До чертиков. Только это дебильное чувство, которое появилось с первого взгляда на мою женщину, не позволяет ответить категоричное нет.

Моя…

— Сдай не для нее. Для себя. Вдруг у тебя действительно проблемы, а новая телка этого не примет?

— Да плевать мне на эту новую телку и…

— Я дам тебе номер отличного врача, проверит-перепроверит.

Не заебет, так замучает! Ладно уж, схожу к этому крутому доктору. Не люблю эти дурацкие поликлиники, но, честно, меня уже любопытство захватило. С какого это перепугу я могу быть не здоров? Всю жизнь был, как огурчик, даже с того света меня достали, а тут какое-то зачатие не выходит. Выйдет все. И эти долбаные справки швырну в лицо Янке! Докажу, что она зря нам обоим мозги ебала! А потом оставлю ее со своими же ошибками и предрассудками!

Раз и навсегда!

Глава 3. Диагноз

Любые перемены сопровождаются болью. Если ты не чувствуешь боли, значит ничего не изменилось. (с) Мэл Гибсон.

— Как это бесплоден?

— Вот так. Видите анализы? Ваши сперматозоиды недееспособны на оплодотворение яицеклетки. Вы не можете иметь детей. Сочувствую.

Вот я и пошел на следующей неделе по совету друга в лучшую клинику столицы. Точнее в центр планирования семьи. Лучше бы дома остался, чем такие прекрасные новости слышать!

Внимательно смотрю на миловидную женщину лет сорока, стараюсь найти в них хоть капли лжи, ошибки или хотя бы сарказма. Вдруг разыграть решила? Но это не так, и бумажки, лежащие передо мной на столе, лишь подтверждают диагноз. Какая активность у спермотозоидов? Что эта циферка означает? Не знаю. Ни хрена не разбираюсь в этих научных терминах.

— Ничего сделать нельзя?

— Могу предложить пройти лечение, но это займет не один год. Не факт, что вы достигните результата. Все в ваших руках.

Я вроде говорил, что не особо горел желанием иметь детей? Нет, не так. Я не придавал этому какое-то огромное значение, в отличие от Яны, но сама мысль о том, что я никогда не смогу подержать в руках собственного ребенка, особой радости не приносила.

Представьте, вот вы живете себе живете, строите карьеру, влюбляетесь и думаете, что там, впереди, еще полно времени. И когда-нибудь вы будете держать на руках дочку или сына и показывать свои картины.

Но в моем случае этого когда-нибудь никогда не случится. Или же…

— Хрен с вами, давайте лечение.

Думаю, не стоит говорить, что диета и запрет на курение возобновились. Хорошо, что в санаторий не отправили, как какого-нибудь старпера.

Но все же закуриваю, стоит только покинуть стены больницы.

Вредно? Плевать. Здесь нельзя курить? Плевать. Облака сигаретного дыма успокаивают, создают некое подобие релакса, а это мне как раз и требуется. Самовнушение. Закуриваю вторую. Третью. Но напряжение и скованность никуда не уходят. Как и мысли, которые никогда в жизни не возникли бы вплоть до этого момента.

— Олег? — окликивает знакомый нежный голос.

Вы что, издеваетесь надо мной? Эй, кто там наверху нашими жизнями заправляет? Тебе делать что ли нечего? Почему именно сейчас надо было столкнуть меня с Яной? И с этим Глебом? Специально, да? Чтобы я лицо ему начистил, а эту женщину назвал шлюхой? Не представляете, как язык и кулаки чешутся. И плевать, что сердце в груди застучало быстрее, стоило только нежный голос бывшей услышать.

И стоят эти два голубка под руку, как идеальная пара с обложки, напечатанные для завистливых домохозяек. Даже тон одежды одинаковый подобрали — голубой. Яне, с ее идеальной фигурой шло, а вот этому придурку…

— Прости, я спешу!

— Олег, подожди, — Яна хватает меня за руку. Касается нежной кожей моего грубого запястья. Как раньше, когда мы ссорились, а я хотел выйти на балкон покурить, бархатистость ее рук и пронзительный, даже умоляющий взгляд останавливал меня от ошибки. Но не сейчас. — Как ты?

А что не видишь? Ты меня кинула, упрекала отсутствием детей, а сейчас спрашиваешь, как дела! Да еще и глазами своими туда-сюда водишь, дабы увидеть подтверждение моего падения. Словно знала диагноз наперед.

Но как бы ты ни старалась, я скрою от тебя все признаки, буду врать сколько угодно, лишь бы снова твои аккуратные туфельки на длинной шпильке не впились мне в сердце и не проткнули его насквозь.

— Мне. Надо. Идти.

Лучше так, чем срываться при когда-то любимой женщине. Любимой до сих пор. Их скрещенные руки действуют на меня, как красная тряпка на быка. Только в отличие от животных, стараюсь держать себя в руках, игнорируя непонятную красноватую пелену, частично закрывающую от меня свет в конце тоннеля. А точнее в конце улицы, где я сворачиваю и лечу к машине.

Снова эта пустота в груди. После встречи с Яной она чувствуется острее. Словно внутри проделали вилкой маленькие дырки. Обычно этот способ используют, чтобы мясо лучше пропеклось, а у меня складывается ощущение, что пекусь я.

“Хуже быть не может”, — думаю я, заводя мотор.

“Может”, — отвечает голос разума, а через пару секунд я врезаюсь во что-то очень хрусткое и пищащее. Причем так пронзительно, что даже сквозь закрытые окна слышно.

Это что еще за на хрен?

Через зеркало заднего вида видно только темное пятно на снегу. И это точно не грязь.

Глушу мотор, выхожу из машины. Практически под колесами валяется какая-то девчонка в темной куртке, похожей больше на мусорный мешок. Если бы он не шевелился, подумал бы, что дворники обленились и забыли за собой убрать.

— Ты что делаешь, придурок? Не видишь, как я иду? — возмущается тот самый “визг” из-под капюшона.

Знаете, картина достаточно знакомая. Вот прям ностальгия какая-то чувствуется. Тот же мусорный мешок, тот же голосок звонкий, слипшиеся пряди темных волос и личико, спрятанное под капюшоном. А нет, уже не спрятанное.

— Жива?

— Нет, блин, просто так валяюсь! Конечно жива… ай! — девчонка осторожно притягивает к себе локоть. Не строила бы из себя симулянтку! В больницу не отвезу, денег не дам! Знаю я вас — охотниц за деньгами!

— Давай помогу, — опускаюсь и поднимаю ее за подмышки.

— Не надо! Без тебя справлюсь, Шумахер хренов!

— За языком следи!

— Ты мне руку сломал! Эй! — пищит она, когда я резко поднимаю грязный рукав и смотрю на “травму”. Прощупываю то место, где предположительно сломана рука. Вроде ничего критичного, от боли не кривится, даже рукой шевелить может. Пиздаболка!

— Все нормально с тобой, не преувеличивай.

— Но у меня рука болит!

— Поболит да пройдет.

— И это все? — она упирает свободную руку в бок. — Я, между прочим, могу в суд подать!

— Нечего под колеса прыгать, поняла? — все еще держу за локоть. Встряхиваю. Вроде бы пытаюсь на место поставить, только, видимо, безрезультатно — она все еще смотрит на меня своими наглыми темным глазами так, словно я виновен к ее «травме». — Свободна.

Отталкиваю ее и сажусь в машину. Руки трясутся! Дожили! Надо закурить. Успокоюсь, может. Блядь! Закончились. Врачиха вроде как говорила, что нужно воздержаться от табакокурения. Хренус два!

Закрываю дверь машины и иду в ближайший магазин. Симулянтки, на счастье, поблизости не наблюдается. Ну и хорошо. А то бы подумал, что она меня преследует. Дура малолетняя!

— С вас триста двадцать пять рублей, пятьдесят копеек, — выговаривает полная продавщица, глядя на меня стальными глазами из-под редких черных ресниц. Как на говно смотрит, давайте быть откровенными. И опять же, мне наплевать.

Расплачиваюсь под вздох женщины преклонных лет и забираю свои сигареты и три банки Страйка. Не знаю зачем купил, на всякий пожарный. Первая улетает моментально, стоит только выйти из магазина. Ну и гадость! И это я пил раньше? Нужно ли упоминать, что я дебил? Думаю, вы и сами догадались.

Вот теперь мне спокойнее. И “Винстон” вовремя под рукой оказались. Фух! Теперь пора ехать. Куда? Ах да, мне же сегодня должны кровать привезти. Совсем из головы вылетело!

Спешу к машине, завожу мотор и вспоминаю, как когда-то я так же быстро спешил в нашу с Яной квартиру, когда мы ждали нашу кровать…

Сука!

Вновь эта чертова красная пелена заслоняет все вокруг. Не вижу дороги, не понимаю, в какую сторону еду. Пробок нет. Объезжаю немногочисленные машины, создавая аварийные ситуации. Что, не нравится, когда вас подрезают? А меня это не ебет! Сами виноваты! Не хрен, как черепахи плестись по трассе!

Почему так больно? Грудь сдавливает, словно с двух сторон от меня поставили пресс. Он постепенно оказывает давление, ломает ребра, а острые грани задевают жизненно важные органы. И протыкают. Насквозь.

Чертова Яна! Чертов хахаль, чертова врачиха, которая предложила мне бездейственное лечение. Чертова грязная симулянтка со слипшимися волосами! Надеюсь, она никогда не появится в моей жизни!

Никогда!

— Я дико извиняюсь, но вы не в ту сторону меня везете.

ЕБАНЫЙ РОТ!

Резко нажимаю на тормоза. Девчонка чуть ли не на переднее сидение перекатывается, спасает только то, что ее мелкие ручонки держались за спинки кресел. Какого хера тут происходит?

— Не зыркайте так на меня, мистер правильная морда лица! Не настолько я страшная!

Она что, издевается, да? У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло! Вон, сзади машины гудят, а я даже аварийку не поставил.

— Ты каким хером тут оказалась?

— Ах, это? — она хитро улыбается, глядя на меня блестящими глазами. И нет, блестят они не из-за слез. — Прокралась, пока вы в магазине были.

— Я же машину на блокировку ставил!

— Уверены?

Только не говорите, что Беха меня подвела! Это же хренова БМВ за хренову тучу лямов! Она не могла написать на ключах о блокировке, а по факту не включить защиту!

— Ты в курсе, что уже третий раз при мне нарушаешь закон? — внимательно смотрю на это наглое девичье лицо. Нет, не девичье, детское. Если отмыть от странных пятен под глазами.

— Да? — поднимает темные брови вверх. — А ты докажи!

— Не наглей, девочка, — беру ее за шкирку, чувствуя под рукой что-то мокрое и липкое. — Я в два счета могу стереть тебя в порошок.

— Ох уж эти угрозы, — говорит она устало. — Знаешь, я и не такое слышала, когда людишки хотели избавиться от лишнего тела. Жива, как видишь.

Это кто вообще такая? Что за быдло? И почему она вся грязная? В душ бы сходила. Ощущение, что на помойке с бомжами живет. Хорошо, что не воняет, как из мусорки.

— Чего смотришь? Отвези меня домой!

— Ты случайно не охуела? — таращусь на нее во все глаза, сильнее сжимая куртку. Еще немного, и я ей пропищу по самое не хочу, и не посмотрю, что она девчонка!

— Учитывая, что ты на меня наехал, нет, — говорит она тем же нагло-спокойным голоском. — А еще ты за руль пьяным сел.

— Откуда ты…

— От тебя страйком разит.

Да что ты говоришь? А я что-то не особо опьянение чувствую. Веришь? Да мне плевать в общем-то!

— Давай ты меня по-быстрому довезешь, а я сделаю вид, что мы не виделись, — добавляет девчонка.

— А давай ты свалишь отсюда на хуй, а я не заявлю в полицию о порче имущества?

Да, это касается не только моей машины, но и вторжения в мою квартиру! Да, я все еще помню, как эта дура ногой обои в прихожей испачкала!

— Ай! — она снова хватается за локоть. — Мне дико больно! Рука! Моя рука! Зачем вы так! — вижу, как из правого глаза скользит одинокая слеза. Затем вторая, третья, но уже из двух глаз.

Во что я влип?

— Не особо правдоподобно.

— Органы подумают иначе, — девчонка шмыгает носом, смахивает рукой слезы и с тем же вызовом смотрит на меня. Нашел на свою голову. И куда только ее родители смотрят?

— Ай! — она снова хватается за локоть. — Мне дико больно! Рука! Моя рука! Зачем вы так! — вижу, как из правого глаза скользит одинокая слеза. Затем вторая, третья, но уже из двух глаз.

Во что я влип?

— Не особо правдоподобно.

— Органы подумают иначе, — девчонка шмыгает носом, смахивает рукой слезы и с тем же вызовом смотрит на меня. Нашел на свою голову. И куда только ее родители смотрят?

— Ладно, — отпускаю ее и поворачиваюсь к лобовому стеклу. — Куда тебе надо?

— Ура! — девчонка тут же пересаживается на переднее сидение. — Битцевский парк. Чертаново. И побыстрее, пожалуйста.

Поворачиваю голову и смотрю, как она усаживает калачиком рядом со мной и глядит вперед так требовательно, словно я королеву Англии подвозить собираюсь. Она не поворачивается, не ухмыляется. Ждет, когда мотор заведу. Пачкает своими огромными мужскими ботинками кожаное сидение, усевшись на нем в позе эмбриона. Капли уличной грязи стекают по нему, а потом и на пол.

— После тебя даже химчистка с грязью не справится, — замечаю я.

— Что? — все же поворачивает ко мне голову и окидывает темным взглядом. — Ах, это? Ну сорян, у меня живот побаливает.

— Живот?

— Месячные. Ты не слышал об этом?

— Ну вообще-то в приличном обществе…

— Ай, ладно! Поехали уже!

Вообще я хотел сказать, что постороннему мужчине не обязательно знать, когда у этой особы из одного места кровоточит. Но ей же, блядь, надо доехать куда-то! Не в больницу, что было бы логично, не в ментовку, что опять же соответствует логике, а в парк. В гребаный парк!

Так, ладно. Надо вдохнуть, выдохнуть и молча доставить ее, куда попросит, а потом свалить в закат. Давай, Олег! С неадекватными натурщицами справлялся, и тут все получится.

— Открой бардачок и возьми салфетки, — приказываю, начав движение.

— Нафига?

— Лицо хотя бы умой, а то выглядишь, как трубочист.

— Что? — я этого не видел, но по тону понял, что сейчас она, скорее всего, испуганно выпячила глаза.

Девчонка тут же потянулась за необходимым предметом, открыла зеркало над головой. Я все это видел краем глаза, пока следил за дорогой, и услышал ее очумелый короткий вскрик. Точнее не так, охреневший от происходящего.

— Че ж ты раньше не сказал? Я же на пугало похожа!

— Ну, — задумываюсь, как бы помягче объяснить свое впечатление от ее вида. — Судя по тому, что на мою выставку ты ворвалась примерно в таком же виде, мне показалось, что это у тебя в порядке вещей.

— Ты прикалываешься? Я слежу за собой вообще-то!

— Поэтому выглядишь, как бомж.

— Я не бомж! Сейчас так модно!

Вот губки дуть не надо, окей? Да-да, я видел, как ты нижнюю губу выпячила. И так пухлая, а сейчас выглядит так, словно силиконом ее накачали.

— Грязь никогда не будет в моде.

— Тебе-то откуда знать, творец хренов? Старый уже.

— Значит так! — произношу, когда мы останавливаемся на светофоре. — Либо ты затыкаешь свой рот, либо я высаживаю тебя прямо посреди дороги и крутись, как хочешь!

— А как же…

— Уж с законом я как-нибудь разберусь!

Девчонка глядит то в лобовое стекло, то в боковое. Внимательно осматривает местность, и потом, взглянув на меня своими темными глазами без какого-либо намека на наглость, говорит:

— Лады.

Никогда не думал, что мне хоть когда-то захочется ехать без музыки и разговоров. Но эта поездка исключение. Все. Наконец-то расслабиться могу, сигаретку закурить. Может, вторую банку открыть? Как раз энергии не хватает.

Если копы где-то поблизости? Они же любят хорошие тачки просто так останавливать. А тут и повод будет, и арест. Тратиться на них не особо хочется. Еще и преследовать будут, пока правила не нарушу. Кстати…

— Ты откуда тут появилась? Стерегла меня? — разрываю тишину, остановившись возле очередного светофора.

— Возможно.

— А если серьезно?

— Случайно увидела, — девчонка небрежно смахивает темные пряди с лица.

— Ты случайно встретила меня в центре города сразу же после срыва выставки? У тебя в роду сказочников не было?

— Вижу, ты недостаточно напился, — замечает она саркастично.

— Какая тебе разница?

— Честно? — она делает паузу. Поворачивает голову, осматривает меня внимательно. Овал лица, скулы, в глаза заглядывает. Словно ищет что-то интересное, но в итоге не находит. — Вообще никакой. Жизнь тебя и так помотала.

Она специально, да? Или теперь я в каждом встречном буду видеть врага народа? Того, кто прочитал обо мне статью в «Википедии» и следил за хроникой сплетен…

— И это мне говорит какая-то малолетка? Не выросла еще, чтобы проблемы взрослых понимать.

— Ой, Божечки ты мой! — девчонка взмахивает руками. — Вы посмотрите на этого всезнающего старпера! Если мне семнадцать, это не значит, что я ничего не знаю о жизни! Да я побольше ваших взрослых проблем знаю, усек?

— И куда твои родители смотрят… — замечаю как бы невзначай, обгоняя машину рядом. Давно зеленый горит, а он встал посреди дороги. Придурок какой-то на Гелике.

Не сразу замечаю, как между нами повисает пауза. Она ничего не ответит? Совсем? Ах да, я же просил ее заткнуться. Неужели решила послушаться? Слава яйцам! Или не слава? Да какая к черту разница? Главное, что замолчала и больше не беспокоит.

— Дашь закурить? — протягивает свою холодную руку, не оборачиваясь. Только я обрадовался! И пяти минут не прошло!

— Мелкая еще.

— Слышь, давай сюда! — даже в профиле видно, как ее темные брови взметнулись вверх.

— Я не курю.

— Ага, я видела, как ты не куришь «Винстон» синий. Гони давай! — и протягивает ладонь. Нет, она издевается или как?

— Если не угомонишься, я тебя тут высажу! — смотрю на нее внимательно, она на меня. С вызовом. С этой чертовой дерзостью. Где там ее Чертаново? Нам еще ехать и ехать.

— Не высадишь, ты больше половины пути проехал, — говорит она уверенно, скрестив руки на груди. — Дай закурить.

— Ну знаешь…

— Спасибо! — она довольно улыбается, покручивая в руках мою пачку «Винстон» и зажигалку. Даже не хочу спрашивать, каким образом эта девчонка за несколько секунд достала ее из кармана и откуда узнала, что сиги именно там.

Может, реально высадить, чтобы не выебывалась? Достала уже, честно. А, хрен с ним, еще немного осталось. Всего десять километров до гребаного Чертаново.

Между нами снова возникает тишина, нарушаемая лишь воздухом из окна. Она открыла, долго пыхтя себе под нос о «крутых и непонятных тачках». Спасибо, что не в салоне дымишь!

— Давай обратно, — теперь я протягиваю руку.

— Сам дал, а теперь жадничаешь? Не стыдно? — усмехается она, выдыхая дым, который неравномерно выходит из ее уст.

— Наглость тебе не идет.

— Ага.

— Давай сюда, говорю!

Фыркает. Кобенится еще несколько минут. Но все же кладет коробку обратно в карман. Умница.

Еще немного. Осталось совсем чуть-чуть. Ты правильно делаешь, что молча пыхтишь. Да-да. Сейчас эта гребаная пробка рассосется, и я вскоре избавлюсь от тебя, нахалка чертова. Чувствую, что после этой поездки еще несколько пачек подряд выкурю.

— Слышь, можешь на вопрос ответить?

Начинается.

— Слушаю, — закрываю все окна, когда она докуривает и швыряет бычок в окно.

— Почему вы его убили?

— Ты о чем?

Смотрит четко на меня. Ее лицо уже не такое озорное, как раньше, из глаз наглость пропала. Чистейшее любопытство. На темных глазах эмоции видны лучше. Странно, да?

— Я о фонде.

— Какой фонд? — недоумеваю я.

— Ну тот, которому деньги перечислили после выставки.

А я откуда знаю? Этим занимался Эдгар. Он предложил, я не противился. Ровным счетом ничего бы не изменилось. Последняя выставка принесла мне большую популярность, следующая не за горами. И я получу с этого больше денег, чем мог бы без оказания помощи благотворительному фонду. Только каким боком здесь замешана эта девчонка? Они же оказывали помощь маленьким детям, а не подросткам.

— Деньги распределяются равномерно между каждым пациентом, большинство больных детей восстановились после пережитых операций…

— Не все, — перебивает она.

Снова тишина. Напряженная. Но именно она дает девчонке возможность глубоко вдохнуть, выдохнуть, и сказать:

— Недавно умер мой друг от сердечной недостаточности. Ему должны были сделать пересадку, даже донора сердца нашли, оставался вопрос в деньгах. Он был первым в списке, кого должны были спонсировать. В итоге деньги достались девчонке с гастритом, у которой мама работает в мэрии. Он просто не дождался.

По идее этот монолог должен был на меня как-то повлиять. Застать врасплох, в шок привести, или что похуже — потерять управление. Но ничего из этого не произошло. Какое мне дело до какого-то мальчишки? Никакого. Это реальность. К сожалению, судьба не всем склонна помогать в трудную минуту.

— Сочувствую, — единственное, что могу сказать в этот момент.

— Поздно. Его все равно не вернуть. Просто бесит, что элита решает, кому жить, а кому нет.

— Не все решает элита.

И зачем я вообще возражаю? Сам прекрасно понимаю, что она в какой-то степени права. Даже не в какой-то степени, а полностью права. По себе знаю, как состоятельные люди могут по щелчку пальца сломать жизнь обычных людей, вот и девчонке досталось. Вряд ли она соврала ради хорошего словечка.

— И что же она не решает? — в голосе слышится любопытство. Не веселое или хитрое, а чистое, скорее даже серьезное.

— Она неподвластна над чувствами людей.

— Ты так хорошо об этом знаешь?

— Да.

Снова между нами повисает тишина, а я мысленно ей радуюсь. Как и тому, что девчонка спокойно сидит, опустив наконец-то ноги на пол, и смотрит в лобовое стекло. Не всегда. Периодически ловлю на себе странные взгляды. Мимолетные. Но не обращаю внимания. Пробка рассасывается, поток машин уменьшается, а до конца поездки осталось совсем немного.

— Ну все, вылезай, — говорю я, найдя в кармане пачку сигарет. Хоть покурю нормально.

— Спасибо, что подвез, — отвечает оборванка, обернувшись на меня перед выходом. Ну вот, симпатичная девушка, с чистым личиком, с красивыми большими глазами. Не дерзит, обращается вежливо, даже спасибо сказала. Вот почему раньше нельзя было проявить самые достойные черты своего характера? Может, я бы даже мороженное купил в качестве извинения за «травму». — Кстати, спасибо за месячный запас сиг, — и тут же захлопывает дверь за собой.

Не понял? Что значит месячный? Я же одну только дал. Постойте-ка…

Достаю из кармана пачку «Винстона», открываю, а там всего одна сигарета осталась. Вот сучка малолетняя! Только попробуй еще раз попасться мне на глаза! Прикончу собственными руками!

Не буду за ней гнаться! Перебьется! А меня еще доставка ждет. Блядь! Меня же новая кровать ожидает, а я тут с какой-то девчонкой вожусь!

Глава 4. Возрождение Евы

Ваша польза — мне смертельный вред.

Ваши маски не приму за лица!

(с) Антон Деров — А я нет (Ария наркомана, м. Метро)

— Подъем! — раздается женский голос на всю комнату.

Что? Уже утро? Я же совсем недавно спать легла! Только что головой подушки коснулась. Может, послышалось? А нет, семь утра.

Не стоило вчера гулять допоздна, но так надо было. Мне надо. Возвращаться домой совсем не хотелось, да и сейчас я оказалась бы подальше отсюда. Полгода осталось, верно? Выпуск, поступление в универ и свободная жизнь. Еще немного.

— Ева, вставай!

Нужно как-то отреагировать на ее касания, на то, как меня аккуратно трясут за плечо, чтобы проснулась как можно быстрее. Знает же, что я притворяюсь, но все равно ждет, когда сама проснусь. Этого не случится.

— Ева…

Не пытайся быть ласковой. Все в этой комнате знают, что это лишь оболочка, скрывающая натуру самой настоящей стервы. В глаза смотришь с любовью и пониманием, но стоит только оказаться за дверью, тут же докладываешь директору все, что произошло. Все то, что мы доверили тебе. И если секреты слишком сокровенные, пощады не жди.

— Она ушла, — шепчут девчонки в комнате в разнобой. Странно, что я хлопок двери не услышала. Может, решила проявить благородство и тихо за собой закрыть? Как мило.

Стаскиваю с себя одеяло и резко поднимаюсь с кровати. Ой. Зря я это сделала. Голова тут же кружиться начинается, темные пятна перед глазами. А нет, все проходит. Поесть бы.

— Ну че, как сходила? — спрашивает Надька, глядя с таким предвкушением, будто я сейчас поведаю тайны мира. Не забывайся, мы не лучшие подружки, и косметику с тобой делить не станем.

— Нормально.

— И все? — она выпячивает глаза. — А про Мишку что сказали? Ты выяснила? Почему не успели бабки перевести? Ну?

Сердце в этот момент замирает. Отмирает. Умирает. В общем, сами синоним подберете. Но это последнее, о чем хочется говорить с утра пораньше.

— Не твое дело.

— Я че, твою задницу зря прикрывала? — взвыла она.

Стараюсь не смотреть на нее. Прохожу мимо ее кровати. Иду в ванную, пока очередь не выстроилась. Но стоит мне выйти оттуда вроде как посвежевшим человеком, натыкаюсь на ее строгий взгляд снизу вверх.

— Ты не ответила! — цедит Надька.

— Слушай, отвали, — снова прохожу мимо. Фух! Наконец-то в покое оставила!

— Это ты во всем виновата! — летит мне в спину. — Из-за тебя он в драку ввязался! Ты же знала, что ему плохо! Знала! — истерично кричит соседка. И как бы я не отдалялась, эти слова доносятся до меня. Застревают в голове. Прокручиваются там.

Никто вокруг не даст об этом забыть. Никто. Виновата всегда я. Во всем. Так сказала Надька. Ванька вчера масло в огонь подлил. И никого не волновало, что именно он драку затеял, а Миша… Он просто поступил, как настоящий друг и мужчина — встал на мою защиту. Вот и итог. Нет, его не забили до смерти Саньковские ребята, но сделали так, чтобы здесь он не появлялся долго.

Их мечта сбылась.

Я понимаю Надю, все-таки не каждая в состоянии пережить смерть любимого. А мне было сложно осознать, что я навсегда осталась одна. Только представьте, еще несколько недель назад он был в нашей группе, веселился вместе со всеми. И в один миг его не стало.

— Ева! Слышишь меня?

— Если не заткнешь свою хлеборезку, я тебе… Ой, — тут же затыкаюсь. И руку за спину убираю. Не заметила, как замахнулась. Неудобно-то как. — Простите, теть Галь.

— Ничего, Евушка, — говорит она ласково. — Садись завтракать.

И улыбнулась. Так беззаботно, словно не я тут угрожала расправой. А я могу. Она знает. Но тетя Галя в курсе, что ее и пальцем никто не тронет. Вот скажите, кому захочется плевать в душу единственному человеку, который о нас заботится?

— Снова Надя на тебя накричала? — осторожно спрашивает женщина.

— Ага.

— Не обращай внимания, — она нежно гладит по голове пухлой рукой. — Ты ни в чем не виновата.

— Еще бы этой дуре в голову впихнуть.

— Она тоже переживает. Время лечит, девочка моя.

Хочется на это надеяться. Очень хочется поверить в эти слова, но по себе знаю, что это не так. Не вылечит. Не выгонит боль, разрывающую плоть на куски. Никогда.

Завтрак проходит в тишине. За стол подсаживаются другие ребята. Надька смотрит на меня с презрением и ненавистью в глазах, остальные тоже косятся на меня, словно рядом кусок дерьма сидит. Плевать. Уже привыкла за эти дни. Да и за годы тоже.

День как день. Просиживание задниц на уроке, скучная лекция о подготовке к экзаменам. Бред. И так знаем, что будет непросто, не всем выделят бесплатные места в вузе, не всех смогут пристроить, если не постараться. И квартиры не всем дадут. А я слушаю этот бред математички и думаю, когда же это все закончится. Когда в нас перестанут тыкать пальцем, как на наркоманов? Когда мы станем самостоятельными и обретем железную броню против взрослых?

Когда нас перестанут убивать?

Наступает вечер. Свободное время. Уроки делать неохота. Тем более нам почти ничего не задали.

— Ева, — в комнату врывается мелкая девчонка, заставляя всех сидящих повернуть к ней головы. — Тебя Римма Васильевна вызывает.

Я смотрю на девчонок. Те делают вид, что не замечают мои недоумевающие взгляды. Надька уставилась в учебник по биологии с таким интересом, словно мужские гениталии на всю страницу откопала.

И чего меня жаба вызывает? Не делаю даже попыток создать интригу. Не хочу. Ответ и так знаю. Оставалось только ждать, когда настанет мой черед отвечать по заслугам. Хотя с какой стороны посмотреть. Если бы не жадность и желание нажиться за счет государства и слишком наивных людишек, то наши жизни были бы чуть лучше. Но мы довольствуемся тем, что дают. Кормили, крышу над головой дали, и то хорошо.

Как послушная девочка стучу три раза, чтобы грымза успела спрятать в ящик припрятанные для нас деньги, и захожу, не спросив разрешения.

— О, явилась! — начинает женщина строгим тоном, но если внимательно присмотреться в выражение спокойного на первый взгляд лица, то можно увидеть недовольство первой степени.

— Вызывали?

— Конечно, Евочка. Присаживайся.

Остаюсь на месте, скрещивая руки на груди. Недовольство первой с половиной степени.

— А теперь напомни, что я говорила по поводу прогулов и выхода на улицу?

Действительно, что же? Она когда-то произносила несвязные фразы о том, что хорошее образование — спасение из этой жизни, или же отличные оценки и наблюдение за ребятами из группы дадут мне индульгенцию. Только меня не просили, мне приказали. А я не люблю слушать в свой адрес приказы.

— Ничего.

— Ева! — говорит с легким нажимом.

— Я не имею права погулять по городу? — смотрю в упор в черные глаза женщины. Морщинка между бровей становится заметнее, взгляд сужается, губы поджаты. Недовольство второй степени.

— Не имеешь.

— Ага.

— Ева! — стучит она кулаком по столе. Лет десять назад я бы вздрогнула, но не сейчас. Иммунитет к таким пугалкам появился. — Ты была наказана за проступок. Тебе запрещено покидать стены, пока…

— То есть Ваньке можно, а мне нельзя?

— Повторяю в последний раз. Тебе запрещено покидать стены интерната, пока ты не осознаешь свою вину!

— Я не виновата!

Вот еще я признаваться буду! Хренушки! Он сам набросился, сам нарушил те же правила, что и я, и избил Мишу со своими братанами. Из-за него мой друг оказался в больнице, из-за него сердце дало сбой, и потребовалась срочная операция.

Из-за него я потеряла самого близкого человека на свете…

— Ты сбежала в учебное время, влезла в драку и подставила своего одногруппника под удар. Впредь будешь находиться под моим присмотром, — чеканит так, словно выносит приговор. Но это бред полный.

— Чертос два!

— Смотрю, тебе лекарства совсем не нужны.

А вот теперь ее слова не кажутся бредом. Теперь действительно меня приговорили к адскому существованию возле самого пекла. Там, где брызги лавы долетают до пребывающих темных душ и приносят боль. Разрушают оболочку. Раз и навсегда.

Без возможности на восстановление…

Эта сука знает на что давить. Никто ей не помешает осуществить план или убрать неугодных. Ее муженек в правительстве города работает, хрен кто снесет эту грымзу с должности, и в тюрьму не посадит за нарушения закона. Так всегда. Если бы не она, я бы уже давно ушла отсюда и жила бы счастливой жизнью.

С любящими родителями…

Стоп, Ева! Вспомни, какие они поначалу добрые. Стоит только покинуть стены заведения, превращаются в настоящих покровителей адской цитадели. Где нет права на голос, на лишний вдох. Ни на что, кроме существования и получения пособия. Но об этом я узнала позже.

— Вот и славно, — нарушает тишину между нами. — Иди на уроки и извинись перед Иваном.

— За что? — чуть ли не выкрикиваю я.

— За моральный и физический ущерб.

— Но я не…

— Таблетки!

Сука! Гребаная сволочь! Знает же, что без них я труп. Была б ее воля, давно бы мне ничего не давала и позволила бы умереть, как бездомному щенку.

Как Мише…

Она раздавала нам по минимуму, медсестра следила, чтобы мы соблюдали режим. Только его не было с самого начала. Лекарств не хватало. И ни единую душеньку в этом богом забытом месте не волновало наше состояние. Наша боль. Наше здоровье, которое не улучшалось.

А вот любимому Ванечке позволено все! И лекарства в нормальных дозах, и за прогул уроков по башке не получает. Даже драться может с кем угодно и где угодно. Его не накажут, не посадят в изолятор. Нет. Он же любимчик, подает надежды в науке. Знаете какие? Рассказать?

Их нет. В смысле надежд. Есть только одна, и зовут ее Римма Васильевна.

Этот гад у меня ответит. Все ответят. За ложь, которую тот придурок пустил, за драку с Мишей, за больницу, где с ним обращались, как со скотом.

И за деньги, которые ему так и не перевели…

Сука!

Как будто он не знал, что с ним может случиться, если меня довести. А он довел. До грани. И я готова прямо сейчас переступить через нее. Этот придурок еще попляшет у меня. А лекарства… На счету вроде бы осталось немного денег. Хватит, надеюсь на упаковку.

Тихо прохожу в комнату, где, радуясь, что все сидят в общей гостиной, не смежной со спальней, надеваю верхнюю одежду и так же на цыпочках выхожу. Только не к выходу иду, а к подвалу. Мало кто знает, что там есть проход. Как в Гарри Поттере семь потайных ходов. Вот и у нас есть один такой. Выводит сразу же к люку. Силенок бы хватило его поднять.

Знаю, где его искать. Как обычно, в парке шатается со своей компашкой. Скажет, что был на уроках, даже домашку готовую покажет. Не знаю, откуда он ее берет. Да мне по хрен. Сейчас главное найти его. И чем скорее, тем лучше.

Он у меня получит. И тот художник-благотворитель получит. Козел

— О, куда спешишь, малая? — путь преграждает Санек. Он тоже когда-то был детдомовским, пока родителям не вернули права и не забрали в обычную школу. Теперь недалеко от нас ошивается, следит, как говорится. Только эта слежка что-то не особо помогает.

Мише не помогла…

— Ваню видел?

— А, этот? Так он в парк потопал.

— Ты идешь со мной, — тяну парня за руку и иду в сторону входа в парк. Как хорошо, что разница в росте небольшая, всего пара сантиметров. Иногда удобно быть высокой. Ключевое слово: иногда.

— Эм… Я вообще-то собирался…

— Этот уебок пристал ко мне на улице, избил Мишку и обвинил во всем меня. А потом…

— Ясно, пошли.

Теперь уже Санек тянул меня за руку в нужную сторону. Идем. Быстро идем. На бег переходим, когда видим одну из нянечек интерната. Та быстро все директрисе доложит, да еще и премию получит, и Санек знал об этом, как никто другой.

Сердце стучит, как бешеное. Задыхаюсь. Быстро запыхаюсь. Давно не бегала. Но лучше так, чем спалиться перед очередной грымзой.

— Ты как? Можешь дальше? — спрашивает парень, когда мы прошли за ворота и остановились посреди аллеи. Темно так. Одна лампочка перегорела. Опасно тут находиться простым смертным. Но не нам. У нас иммунитет.

— Да, сейчас передохну.

Вот что значит физическая подготовка на нуле. Это чаще всего меня подводит, когда хочу свалить на улицу. Сейчас почти не подвела. Надо лекарство принять. Как только разберусь с этим придурком, приму. Главное, без палева вернуться в интернат.

Людишки снуют туда-сюда, смотрят на нас, как на последнее говно. Что, ни разу детей не видели? Наверняка свои дома ждут. Но вы все равно начинаете смотреть на нас, как на дерьмо, не достойное шагать по тем же улицам, что и вы. Чем мы отличаемся? Одеждой? Взглядом? Походкой? Да ничем! Просто вы видите то, что хотите видеть.

— Смотри! Вот он! — Санек указывает на сгорбившегося мальчишку. Один. Без свиты. Ну все, придурок, я тебя нашла!

— Слышь, сюда иди! — кричу на весь парк.

О, голову поднял, увидел, кто на него смотрит, а главное — кто зовет. Поздно бежать, урод сраный, сейчас ты за все ответишь!

Санек быстро догоняет Ваню и скручивает его.

— Думаешь, я совсем дура и не догадаюсь, что ты напиздел жабе? — нажимаю предплечьем на горло. Краснеет. Санек сзади держит, я спереди. Не вырвешься, крысятина.

— Так тебе и надо, дура тупая! Твой дружок заслужил самой гадкой смерти.

Сука! Он не смеет говорить так о Мише! Не смеет! Ему тут же пролетает от меня между ног. Не по правилам, по-бабски, но так ему и надо. Заслужил. За все свои проступки, за ту подставу, что обрушил на нас. На Мишу, на меня. Даже Наде досталось. Морально.

Ах ты еще и плюешься, чмо на ножках? Ты сейчас ты у меня получишь!

— Стойте! Вы что творите?

Как же, мать его, вовремя! Вот я не пойму, какого хрена эти обожравшиеся мажоры крутятся в парке отбросов?

Глава 5. День рождения

Снова утро, снова завтрак и снова я в мастерской. Берусь всю за ту же картину. За «Хлою». И снова вижу перед собой Яну. Ее взгляд, ее губы, ее улыбку. Структуру русых волос, маленькие морщинки под глазами. И тело ее. Идеальное. Рельефное. Передо мной была именно она, только без цветов и конкретной прорисовки.

Не хочу больше ее рисовать. Не хотел тогда, не хочу и сейчас. Даже натурщицу новенькую позвал, чтобы запечатлеть хоть что-то иное, кроме своей бывшей. Она уже с другим. Бывшая. А мне нужно идти дальше.

— Все в порядке? — спрашивает девушка, выгибая бровь. Она была обнажена, как я и просил. Рядом на стуле лежал шелковый халатик. Миниатюрный, как и сама натурщица. Ничего так фигурка. По-обычному красивая, привлекательная даже. И смотрит на меня, как на кусок свежего мяса в гриль-баре.

— Да.

Неосознанно понимаю, что сам заглядываюсь на нее. Уже не как художник, а как мужчина, у которого давно не было секса. Привык, что Яна всегда рядом, всегда под рукой. Брезгливо, что ли, прикоснуться к другой женщине, когда своя есть. А сейчас получается какой-то пиздец. Требуется выплеск энергии. Всего лишь физика. И поверьте, мастурбация тут не особо спасает.

Она понимает все без слов. Видит, как я завис с кистью и смотрю только на нее. Не в глаза. На грудь. И между ног. Туда, где влажно. Когда она успела так возбудиться? Подходит ко мне, садится на колени, спускает штаны вместе с трусами и принимается за дело. Без лишних слов. Гладит одной ладошкой обнаженный пресс, а другой — себя. Вбирает губами все глубже и глубже, будто получает удовольствие от этого больше, чем я.

Не все натурщицы откровенные давалки. Они очень милые, такие же творческие личности, как и сами художники. Но сегодня позволяю себе поддаться эмоциям и этим томным взглядом блондинки. Позволяю отсосать свой член. Вижу, что нравится.

Вообще немного странно чувствовать на себе губы другой. Давно этого не было. Я словно вернулся в студенческие времена, когда мы после пьянки запирались с первой встречной красоткой с длинными ногами и трахались так долго, пока у меня член не заболел.

И сейчас те же ощущения, только времени много не занимает. Пять минут минета, и можно работать дальше.

— Люблю мужчин с татуировками, — говорит она с придыханием, поглаживая мою ладонь, где на тыльной стороне были изображены иероглифы.

О, да. От них все тащились. Правую руку набил, когда еще в универе учился. В последние годы после восстановления. Потом срыв головы, авария. Пропало желание. Зато татуировки напоминали мне о бурной юности и молодости.

И шрам на животе об этом тоже напоминал. Тот самый вдоль пресса, который сейчас гладит девушка.

— Спасибо, Анжела, — выдыхаю слова после разрядки. Наконец-то. Даже дышать легче стало. Она в это время поднимается с колен, проглатывает все, что я так щедро отдал и смотрит на меня взглядом верной собачки.

— Не за что, — и вернулась на свое место. Я бы ее трахнул, но не сейчас. Позже. Мне работать надо. Наверное, я единственный человек, который работает в день рождения.

Вот теперь мыслить стало легче. Проще что ли. Сразу появилась ясность. Перед глазами уже нет образа бывшей. Избавился. Продолжаю наносить нужные цвета. Смешиваю в палитре, переношу на холст, краем глаза наблюдая за девушкой. От нее нужна только хрупкая фигурка, остальное дофантазирую сам.

— Можешь быть свободна, — отставляю холст к стене и закрываю краски. Девушка послушно надевает халат и выходит из студии. Молча. Не оборачивается. Хорошая девочка, сразу все поняла.

Надо ужин заказать что ли. Давно не ел. Позавтракал и сразу же за работу приступил. Правда, встал сегодня поздно, да и лег не рано. Злился весь вечер, когда курьеры затаскивали ко мне кровать, зацепив ножками всевозможные углы. Да еще и эта поездка к черту на куличиках с той сумасшедшей девчонкой.

Ладно, жизнь продолжается. Я возвращаюсь в свою среду, не думаю о диагнозе, о запрете на курение, о правильном питании, о Яне с тем хахалем. И о той девчонке. Как ее звали? Даже не знаю! Кстати, машину я тут же на чистку сдал, сегодня бы забрать. Главное, чтобы потом мои сидения оставались такими же чистыми и ровными, без следов уличной слякоти.

Мелодия входящего звонка возвращает меня на землю.

— С днем рождения, брат! — звучит бодрый голос Эдгара.

— Не напоминай. Уже тридцать два.

— Да ладно, после тридцати жизнь только начинается! — кричит он весело и как-то развязно. Пил что ли? — Найдешь красивую женщину, поженитесь, заделаете дет…

— Спасибо за поздравление, друг.

Не скажу, что эта тема была болезненной, но горечи в душу добавляла знатно. Раньше почему-то не задумывался об этом, а сейчас периодически стоял около окна, глядя на детвору. Они казались маленькими точками, бегающими на улице. Сейчас маленькими. Потом бы выросли. Нуждались бы в поддержке старших.

Это могли бы быть мои дети. Родился бы мальчик, уверен в этом на сто процентов. Я бы советы раздавал, воспитывал, научил бы защищать себя и своих близких. И у него могли бы быть глаза Яны. Такие же ярко-зеленые, когда радовалась. Болотные, когда злилась.

Или девочка, которая цеплялась бы за мою брюки в поисках защиты…

Но все разрушилось еще тогда, во время ужина. В тот момент, когда я хотел связать нас узами брака. А она? Хотела ли этого сама Яна? Уже неважно.

— Ты тут? — Эдгар покашлял пару раз в трубку. — Пошли в клубе посидим.

— Ты серьезно? Я только-только закончил работу.

Обычно, когда Эдгар зовет в клуб, ничем хорошим это не заканчивается. Он напивается, снимает какую-нибудь девчонку. Потом еще одну. И еще одну. А вытаскивать друга из женских тисков приходится мне.

— Так, я не понял, у меня день рождения или у тебя?

— Давай не сегодня. Я дико устал.

— Не ломайся, как девственница на выданье! Посидим нормально! Выйдешь в люди, в конце концов! Скоро мы забудем, как ты выглядишь!

Он издевается? Я спать собирался, а он меня на какую-то тусовку зовет! Это мой день! Но…

— Короче, жду тебя внизу.

И кидает трубку. Вот наглый! Даже в мой день рождения не дает отдохнуть! Так, я вроде бы еду хотел заказать? Ладно, в клубе может перекушу. Хотя нет, у меня другая идея.

Друг ждал меня в лимузине. Внутри сидел развалившийся Эдгар в объятьях двух девушек. И нет, это еще не все. Еще две девушки, блондинки, кстати, сидели поодаль. Вот тебе и день рождения…

Ты серьезно?

— Не начинай только. Тебе надо расслабиться, — серьезно говорит он. Девушки в это время делают вид, что ничего не слышат.

— Но не так!

— Ты когда в последний раз трахался?

«Сегодня», — хотел сказать я, но не произношу ни слова.

— Вот и я о том же! — отвечает на мое задумчивое молчание. — Поэтому поехали.

Эдгар дает указание водителю, но я быстро обрываю его и называю адрес любимого ресторана. Уж лучше там спокойно посидим. Друг посмотрел на меня как-то странно, но возражать не стал.

Трогаемся с места и едем в указанное место. Медленно. По пробкам. Эдгар о чем-то с девчонками перешептывается, две блондинки как сидели в своих откровенных нарядах, так и сидят, словно впервые такую компанию видят. Или не знают, что со мной делать. Можете своими делами заняться. В Инстаграме там позалипать, или в змейку поиграть. Или селфи в лимузине сделать. Что вы там еще любите?

Нас проводят в заказанный столик (я договорился, пока был дома), дают меню. В общем, все как обычно. А нет, вру. Как все может быть обычно, если в элитном заведении появляется известный художник в компании подвыпившего друга и четырех проституток?

— Слушай, может, отпустишь их? — шепчу другу, пока девочки отошли в дамскую комнату.

— Блядь, ты издеваешься? Затащил нас в унылое болото и вопросы такие задаешь! Я думал, повеселимся нормально, расслабимся.

— Мы и тут хорошо проведем время. Так что выпроваживай…

— Ну уж нет! Кого-кого, а девочек не отдам, — уперся друг, глядя на меня как капризный ребенок.

— Всех четверых?

— В этой жизни надо попробовать все!

Он, как всегда, в своем репертуаре. В прошлый раз Эдгар закатил вечеринку в своем особняке человек на сто не меньше. И когда все разошлись, зажег с женой какого-то олигарха. Дня три зажигал, если не больше. Только тсс! Никому не говорите. Не хочу я лишиться своего агента-менеджера-друга в одном лице.

Вот и девочки приходят. Заказываем еду, напитки, не переживая о цене. Вежливая официантка принимает заказ, уходит, а потом… Лучше бы мы в клуб пошли. Сидим за столиком на шестерых, между нами две прекрасные дамы с каждой стороны. Мы с другом смотрим напротив. И лучше бы я вообще туда не глядел, а делал вид, что выбираю напиток в винной карте.

Одна из девочек лезет на колени Эдгару, другая пытается взять его за руку. И только я мысленно благодарю Всевышнего, что мне достались молчаливые девочки, как почувствовал, что вокруг меня становится как-то тесно. Даже слишком тесно. Краем глаза смотрю по обе стороны. Девочки подсаживаются поближе. Через пару секунд еще ближе. И тут начинается…

— Сколько тебе исполняется? — спрашивает блондинка слева.

— Тридцать два.

— А кажется, что все двадцать.

Серьезно? Ты подсела только для того, чтобы сказать, как я молодо выгляжу? Знаешь, милая, у меня нет комплексов по поводу внешности, но на двадцать я перестал выглядеть в… в те же двадцать после одного инцидента. Да-да, и мужчины могут быстро стареть.

— Ой, а что это за татуировка у тебя? — спросила права блондинка, — указывая на мои пальцы.

— Иероглифы.

— А что они обозначают?

Еще одна. Черт возьми, куда ж ты меня втянул, Эдгар? Вот куда?

— Ваше вино, — внезапно возле нас появляется официантка. Она, улыбаясь, разливает красную жидкость по бокалам. Девочки резко сели на свои места, выпрямились, слово хотели казаться лучше, чем есть. И не только с моей стороны, но и со стороны Эдгара тоже.

Спасибо тебе… Карина — читаю на бейджике имя. Да, спасибо за своевременное появление.

— Ну что, друг, за тебя!

И дальше начался дикий ад. Разговоры не смолкали ни на секунду. Нет, я не против общения, но темы были… мягко, говоря, пикантные. Завуалированные, конечно, но все же. Хорошо, что «мои девочки» от меня отклеились и обратили внимание на Эдгара. Он все говорил и говорил, а я сидел на месте и думал, когда же закончится этот ужин.

Вот и день рождения. Вроде бы не в клуб пошли, да и девушки красивые с нами, но, блядь, Эдгар же знает, что мне брезгливо и противно, когда ко мне липнуть начинают! Хотя эта грудастая слева от друга ничего так. Я бы ее декольте написал, красиво смотрится. Небольшая грудь, но и немаленькая. Все в меру.

— Выйду покурить, — сообщаю своим спутникам и выходу из-за стола. Эдгар кивнул и продолжил дальше обольщать девочек. Кого-то, видимо, ждет горячая ночка.

Выхожу на шумную улицу и… иду. Вот правда, я просто гуляю вдоль по проспекту, наблюдаю за пробкой на дороге. Закуриваю. Выдыхаю дым. Знаю, что нельзя. Плевать. Хуже все равно не будет.

Мне нужно отдохнуть. От давления этих девиц, от воспоминаний об одной женщине.

И о том, что я уже был на этом месте…

Совсем недавно, когда подвозил девчонку. Прямо к этому парку. Наверное, это какой-то рок судьбы, или меня специально кто-то по голове шандарахнул с такой силой, что ноги сами сюда принесли. Я и забыл, что ресторан недалеко находится. Или недалеко? Неважно.

Теперь мое внимание привлекло кое-что другое. Точнее кое-кто другой. Троица в темных куртках, которые видны только на фоне снега. Один парень держит другого сзади, а спереди находилась знакомая куртка и знакомые ботинки, которые испачкали мне пассажирское сидение.

— Так тебе и надо, дура тупая!

— Сейчас ты получишь, придурок!

Тут же девичий кулак прилетает в обездвиженного мальчишку, а та грязная девчонка продолжает наносить удары. То в лицо, то в туловище. Руками и ногами. Это еще что за ерунда?

Нет, ну точно какая-то карма!

Глава 6. Не отец

— Стойте! Вы что творите? — подбегаю к троице, только они почти не реагируют на мое появление. Тот высокий так и держит жертву избиения, а девчонка…

— Не мешай! — пыхтит она, мельком повернувшись ко мне, и снова наносит удар.

— Говорю, оставь его.

Пытаюсь оттолкнуть девчонку. У жертвы все лицо в крови, а тот парень позади даже не пытается отпустить. Еще и место такое нашли, что никто не видит. Хорошо, что я заметил.

Держу ее за локоть. За грязный, как и в прошлый раз. Но сейчас меня это не волнует. Смотрю в темные глаза оборванки. Внимательно. Вглядываюсь в радужку, которую переполняет несдерживаемая ярость. В чуть нахмуренные темные брови. В поджатые губы. Даже челюсть напряжена. Как бы она зубы от такой силы сдавливания не сломала.

— Ева, эт че за хмырь? — спрашивает тот, кто держал окровавленного пацана. Ну теперь я знаю, как зовут эту незнакомку.

— Ты че тут забыл? — шипит она прямо в лицо. Так, чтобы никто не услышал. Кроме меня.

— А ты что тут забыла? Не сопротивляйся ты так!

— Не твое дело! И вообще, отпусти меня! — дергается она. Сильная. Но я сильнее. — Я этому придурку не до конца наваляла!

— Хочешь до конца? Серьезно? Ты его чуть не убила!

— Он заслужил!

— Чем заслужил?

Девчонка долго смотрит на меня. Внимательно. Все еще со злостью. Потирает костяшки пальцами. Щурится на пару секунд, потом снова находит мои глаза и заглядывает с такой ненавистью, словно я виноват в появлении ссадин на ее маленьких кулачках.

— Он подставил меня, — отвечает тихо-тихо. Уже без шипения и недовольства, но с нотками злости.

— Не все решается кулаками.

— Слушай, мажор хренов, — говорит уже громче, — давай ты не будешь говорить что и как делать, лады? Вали куда шел, а я пошла дальше…

— Ты никуда не пойдешь, — крепче сжимаю ее локоть.

— Будешь мне приказывать?

— Буду, если надо.

— Ты мне не отец, чтобы приказывать, ясно?

Этими словами она словно пробивает какую-то брешь в груди. Брешь правды. Ведь это так, я ей никто. Случайный прохожий, с которым она провела пару часов в машине. Мне должно быть все равно. Сама справится, раз так заявляет. Но почему-то эта ситуация не дает покоя. Не позволяет поступить иначе. Не желает отпустить маленькую руку девушки.

Что-то бред какой-то не находите?

Одергивает предплечье. И я отпускаю. Не пытаюсь снова схватить, когда она шагает прочь. Смотрю на черное удаляющееся пятно, понимаю, что просто не в состоянии задержать. Она права. Это ее жизнь. Ее судьба. Ее правила.

Эти слова напомнили о моем положении. О бесконечных анализах, о диагнозе, о лечении, которое может не дать результат. Возможно, я никогда в жизни не стану отцом, никогда не буду скандалить со своим ребенком и выяснять отношения. Или же…

— Стоять! — кричит кто-то позади. — Ловите эту детдомовскую!

Все происходит в считанные секунды. Девчонка округляет свои темные глаза и убегает к выходу, ее напарник кидает обездвиженное тело в сугроб и бежит в другую сторону. Мужчина в форме полицейского сначала смотрит на убегающую девчонку, но в итоге подбегает к пострадавшему. Осматривает его, помогает встать.

А я не иду на помощь, как меня просят, делаю вид, что вообще не слышу их. Вместо этого ищу глазами девчонку. Вижу вдалеке темное пятно, скрывшееся между деревьями. Спряталась за одним из них, слилась, присела на снег. Вряд ли ее кто-то заметил, но я иду к ней. Не торопясь. Только на нее смотрю.

Зачем? Почему бы мне не вернуться к Эдгару и его девочкам? Не знаю. Все как-то на автомате происходит. Может, хочу лично привести виновницу за шкирку. Или выяснить, почему она так жестоко обошлась с тем мальчишкой.

Или подойти к ней вплотную и понять, что не только раненому нужна помощь.

— Уйди… — шепчет девчонка, подняв голову, когда я сажусь перед ней на корточки.

Дышит тяжело, за грудь хватается своими маленькими окровавленными ручонками. Сжимает ее. Глаза жмурит. Причем так сильно, что из уголков глаз видны маленькие капельки слез. Всего пару штук. Странно, что я разглядел все это в темноте.

— Ау…

Что с ней происходит?

— Где болит? — подползаю ближе.

Что за тупые вопросы? Она же за левую грудь держится. И что с тобой делать? Эй! Мне кто-то поможет? Как тебя вообще зовут? Твой напарник вроде как говорил. Или нет?

— Ева! Твою ж мать! — наконец-то вспоминаю я. Трогаю ее за плечи, пытаюсь в чувства привести. Она вообще меня не слышит? Глаза так же закрыты, руки чуть ослабли, но продолжают кое-как держаться за куртку.

Вашу ж мать! Что же все время с тобой не так? О, нет! В обморок только не падай! Не падай, говорю! Блядь, она упала на снег!

Быстро ищу телефон и нажимаю на экстренный вызов.

— Алло! Скорая? Срочно бригаду в Битцевский парк! — быстро говорю в трубку, не вслушиваясь в официальное приветствие.

— Где конкретно?

— Со стороны Чертаново. Девушка, предположительно семнадцать лет, плохо себя чувствует, держится за сердце.

— Едем.

Лишь бы не тормозили. Если девчонка сдохнет у меня на руках — никогда в жизни не отмоюсь от грязи желтой прессы! Блядь! Причем тут не отмоюсь? О чем я вообще думаю? У меня на руках человек умирает!

— Ты… — едва слышно произносит Ева, приоткрыв глаза.

— Дыши!

— Я не…

— Дыши. Давай, вдох и выдох.

Она повторяет то, что я показываю. Медленно, глубоко, но вдыхает. И снова прикрывает глаза. Опять в обморок упала? Вроде нет. Все еще дышит.

— Сейчас скорая приедет.

Ее взгляд моментально распахивается до невероятных размеров.

— Нет. Не… надо, — она слабым голоском пытается возразить. — Они же… они…

— Все будет хорошо.

Глажу ее по голове, пытаюсь привести в норму ее дыхание. Однако она как лежала с распахнутыми глазами, так и продолжает лежать. Пытается возразить, руками хватается за мои запястья, но я успокаиваю ее. Говорю что-то невпопад, даю обещания, которые вряд ли выполню. Как только ее родители приедут, сразу передам ребенка из рук в руки. Только как до них достучаться?

— Телефон родителей есть?

— Я… не… — все еще мотает головой она. Вот черт! И что мне дальше делать?

На помощь приезжает бригада, кое-как найдя нас в кустах, быстро осматривают девчонку, грузят на каталке в машину, оставляя меня в полном одиночестве.

— Папаша, вы едите? — спрашивает работник скорой.

Только хотел возразить, что я ей не папаша, но потом взглянул на практически обездвиженное тело Евы и выпалил неожиданно для себя.

— Поехали.

Глава 7. Настоящие родители

«Дети святы и чисты. Нельзя делать их игрушкою своего настроения» (с) А.П. Чехов

Вас раздражали когда-нибудь стены больнице? Знаете, абсолютная белизна, запах медикаментов. Меня никогда. Всегда относился к ним ровно, точно зная единственную цель посещения — выздороветь. Даже в ту клинику, куда меня послал Эдгар для сдачи анализов, не бесила.

Сегодняшний день исключение из правил. Помните, я о стерильности говорил? Можете забыть. Ее здесь нет. Ни чистоты, ни нормального запаха. Пахнет гнилью. Грязью. И отсутствием хоть какого-то стремления к жизни.

Нас привезли в ближайшую городскую больницу, и у меня почему-то создалось впечатление, что она находится явно не в Москве. Не может быть в столице таких заброшенных больниц. Потрепанных, с пожелтевшими стенами. Но нам сообщили, что без документов могут принять только сюда.

Нас приняли далеко не первыми, несмотря на то, что ситуация была критической. В машине Еве надели маску, вкололи какой-то препарат. Она дышала уже не так рвано, глаза потихоньку открывала. На меня смотрела. Не отрываясь. Будто я куда-то мог уйти.

Вот куда я уйду из машины? Некуда. Без вариантов. И какого черта я вмешался в драку? Сами бы разобрались. Вдруг меня кто-то увидит, узнает. Я, конечно, натянул ворот пальто как можно выше, но косые взгляды на себе все же чувствовал, когда мы зашли в приемное отделение.

— Ну и девчонка! — возмутился врач, выйдя из палаты, куда распределили Еву.

Я все это время стоял в коридоре. Хотел зайти после всех остальных. Попрощаться и уж точно больше никогда в жизни с ней не встречаться. А что вы хотели? Я не каждый день в благородство готов играть. Мне не особо нравится в полночь находиться хрен знает где с какой-то уличной девкой.

— В смысле?

— Дурында, вот чего! — добавляет доктор. — Не хотела, чтобы я воспитательницу вызывал. А как ее тогда оформлять?

Не понимаю, о чем он толковал, почему так возмущенно размахивал руками в разные стороны. И какая еще воспитательница? Не в детской саду ведь живет.

Мы расходимся в разные стороны. Доктор так и не пояснил, в чем дело и как обстоят дела с Евой под предлогом, что я не родственник. И ладно, попрощаюсь с девчонкой и пойду домой.

— Как себя чувствуешь? — сажусь на стул около кровати.

Без черного балахона она выглядит меньше. Бледная. Тонкая, как тростинка. И такая же зеленая. Глаза кажутся слишком большими на худом лице, кожа совсем прозрачная. Под капельницей лежит, не шевелится. Смотрит на меня уже не так судорожно. Обреченно.

— Лучше не бывает! — она поднимает большой палец вверх, наигранно улыбаясь. Голос все еще слабый, едва слышный, но теперь можно разобрать слова.

— Ты понимаешь, что перепугала всех вокруг?

— Не драматизируй, это нормально.

— Попадать в больницы, по-твоему, нормально?

— Говорю, не драматизируй.

Согласен с доктором. Не девушка, а какой-то монстр. Она чуть не умерла у меня на руках, а говорит такие вещи. Не драматизируй, блядь. Была бы моей дочерью выпорол за эти слова и не пожалел бы сил.

Но дочери у меня нет…

— Ладно, я пойду. Выздоравливай, — поднимаюсь и делаю один единственный шаг к выходу, пока в меня не вцепилась прохладная рука. Ее рука.

— Слушай, — тянет она. Заставляет меня повернуться и посмотреть в ее взгляд. Снова судорожный. — А ты можешь еще со мной посидеть?

— Зачем?

— Ну… я боюсь больниц.

Серьезно? Эта нахалка, которая стащила у меня сигареты, испачкала сидение в машине и к тому же нагрубила боится оставаться одна в палате?

— Сама же говорила, что это нормально, разве нет?

— Я имела в виду боли, — она кладет руку на грудь, чуть ближе к левой стороне. — Но в больницах я обычно лежу с кем-то, а тут меня одну в палату положили.

Смотрю на время. Двадцать три тридцать одна. Дети в такое время спят. И я сплю, если не занят в мастерской. Я вроде говорил, что жалею о вмешательстве. Думаю, повторять не стоит.

Сажусь обратно на стул. Она все еще не отпускает мою руку. Держится крепко, по мере возможности. Как силы позволяют.

— Спасибо.

Только за что? Если бы я знал, на что шел, то ни за что в жизни не согласился бы на ее просьбу.

— Здравствуйте.

В палате раздается строгий голос, как у моей классной руководительницы в школе. И почему я вспомнил именно ее, когда выпрямился, оторвал свою руку от Евиной и взглянул на стоявшую женщину? Потому что они были практически одинаковы.

Юбка до середины икры, пучок на затылке, а цепкий взгляд из-под стекол овальных очков действуют как детектор лжи. И такую не обманешь, даже если уверен в собственной правоте — признают виновным и казнят без предоставления последнего слова.

— Добрый день, — подхожу к женщине. — Вы, наверное, бабушка.

Она усмехается. То ли горько, то ли с сарказмом, не знаю, но спустя некоторое время, окинув меня взглядом а-ля металлоискатель, спрашивает:

— Это вы нашли Еву?

— Да. Олег Дмитриевич Соломон… — протягиваю руку.

— Римма Васильевна, очень приятно. Ваши картины просто замечательные. Наш интернат очень благодарен вам. Спасибо, — вежливо произносит женщина и протягивает руку в ответ. — Если вы не против, я бы хотела поговорить с Евой наедине.

Краем глаза замечаю, как девчонка медленно крутит головой из стороны в сторону. Если бы могла, то крутила бы быстрее. Когда я обратил на нее внимание, полные губы прошептали:

— Не уходи…

Через секунду женщина поворачивается вслед за мной и устремляет взгляд на Еву. Затем на меня. Темный. Требовательный.

— Олег Дмитриевич?

— Конечно.

Несмотря на образ этакой училки, сама женщина показалась довольно милой. Возможно, в ней еще осталась советская закалка, но все же внутри нее таится любовь и сострадание. И почему Ева просила остаться?

И ответ пришел сразу же, как только я прикрыл дверь, не успев отойти от нее…

— Вот ты и попалась, маленькая дрянь, — слышится неприятное шипение. — Думаешь, это того стоило?

— Да, — доносится слабый голос Евы. Сразу же после него раздается хлопок. Быстрый и резкий. А после него тихое и такое же быстрое постанывание.

— Лекарства больше не получишь. А как только вернешься в интернат, будешь полы драить на всех этажах.

— Так нечестно!

— Нечего сбегать, поняла? А теперь наслаждайся недолгими деньками в больничке. Приду через неделю.

Ебаный рот!

Что за херня здесь происходит? Что за угрозы таблетками? Крики? Избиение? ДА, оно точно было, я не дурак. Все пазлы сложились воедино, те вопросы, которые возникали раньше, тут же отпали. Ответы на них получены. И они не особо меня радовали. Точнее вообще не радовали.

То есть это не бабушка Евы, а воспитатель, если судить по рассказу врача? И она вправе вот так мучить ребенка? Разве за это не полагается наказание? Это же нарушение закона! Она, как ответственный, обязана следить за ребенком. А поначалу показалась достаточно милой, хоть и строгой внешне.

Нужно что-то сделать! В суд подать за жестокое обращение с детьми, лишить возможности воспитывать детей. Что там еще делают?

Так, стоп!

А почему я вообще об этом задумываюсь? Какое мне дело? Я всего лишь вызвал для девчонки скорую, дождался опекуна, пора валить. Но что-то не позволяло. Я и шагу ступить не мог. Мимо медсестры проходили, косились на меня странно, а я даже этого не замечал.

Отхожу подальше, как только у двери раздаются шаги. Встаю к окну, делаю вид, что вообще не при делах. Сигарету бы выкурить, но нельзя. Придется на улицу выходить, и не факт, что снова пустят в корпус.

Захожу в палату, когда женщина покинула коридор, смотрю на Еву. Лежит пластом, как раньше, на правой руке капельница стоит, глаза смотрят в окно. Ничего не изменилось, кроме потускневшего, чуть увлажненного взгляда и покраснения на левой щеке.

— Не говори ничего, — тут же выдают ее губы. Тихо-тихо. Будто кто-то сейчас подслушивает, стоя за дверью, как я совсем недавно.

— Почему?

— Это касается только меня.

Она шутит? Только ее касается? Ее и той женщины, обещавшей лишить таблеток? Вашу ж мать, какого хрена тут происходит? Почему я все узнаю через стенку, через приоткрытую дверь, через уличные драки? От каких-то посредников, вместо того, чтобы услышать ее версию.

Сначала девчонка просит остаться, мол боится больниц, а потом начинается похуизм в стиле «сама разберусь, не вмешивайся»! Я словно стал свидетелем преступления, которое увидел краем глаза. Лишь часть картины. А за занавесом скрывалось много тайн.

И это ужасно злило. Неизвестность вкупе со скрытностью…

— Во что ты опять меня втянула? — внимательно гляжу в ее прикрытые глаза. Не смотрит на меня. Только в потолок. Безэмоционально.

— Ни во что.

— Я жду ответа.

— Слушай, мистер длинный нос, — поворачивает голову ко мне и пристально заглядывает в глаза, — это не твое собачье дело! Спасибо, что спас, и на этом все. Понятно?

Нет, мне ни черта не понятно! Я не хочу понимать ее похуизм, не хочу оставлять это в покое! Ее грубость, наглость, манера решать все самой вместо того, чтобы довериться взрослым. Откуда это все?

— Не надо спрашивать, зачем ты сбежала? — подхожу с другой стороны.

— Нет. Все равно не поймешь.

— Почему не пойму?

— Потому что ты из другого мира! — отвечает она так просто, словно озвучивает простую истину для недалекого человека. — У тебя есть деньги, карьера, влияние, друзья, родственники, а у меня никого нет, понимаешь? — добавляет уже громче. — К нам относятся, как к отбросам, как к мусору, и всем плевать, кто ты и что ты. Либо ты, либо тебя, слышал о таком?

Дышит быстро. Глубоко. Ее глаза не отрываются от моих. Глядят в упор. Темные-темные. Такие даже на картинах не напишешь, если не видеть перед собой натурщицу.

— Мой друг не выжил, не успел. А знаешь почему? Потому что тот придурок с парка его избил. Мишу в больницу положили и обнаружили осложнения на сердце. Пересадку не сделали. Этот ваш дурацкий фонд просто не выделил деньги, а дело замяли! И наша жаба ничего говорить не стала! Наверняка ей тоже приплатили! Ах да, вы ж мажоры все такие! Не думаете о последствиях после своих капризов! А потом…

Она резко хватается за грудь, аппарат около ее кровати звучит быстрее. Ева едва дышит, глаза жмурит. Твою ж мать!

— Врача! — кричу, выбежав в коридор. — Срочно врача! Девушке плохо!

В палату тут же вбегают две медсестры и доктор. Осматривают ее. Я отхожу подальше, чтобы не мешать, но наблюдаю со стороны. За ней. За тем, как ее приводят в чувство точно так же, как это делал я в парке.

Все проходит мимо меня. Не замечаю, сколько времени проходит. Секунды, наверное. Но за эти мгновения в голове проносятся ее последние слова.

Мы из разных миров…

Ритм сердца через некоторое время стабилизируется. Медсестры вводят что-то в капельницу и уходят, когда пикалки стали раздаваться реже.

— Пойдемте поговорим, — ко мне подходит дежурный врач.

— Но я не…

— Идемте.

Мы выходим. Напоследок смотрю на Еву. Снова лежит пластом, глаза смотрят в потолок, словно никого вокруг не существует. Только когда я направился к выходу, она взглянула на меня точно так же, когда я оставлял наедине с той воспитательницей. Так же умоляюще. Неотрывно. Прося о том, что я не смогу выполнить.

— А теперь слушайте сюда, — начинает грузный мужчина. — У девчонки сердечная недостаточность, ей волноваться в принципе нельзя, а вы только это и делаете! Не портите мне статистику и не травмируйте ребенка!

— Какая сердечная недостаточность?

Не спрашиваю о какой-то там статистике, не беру во внимание повышенный тон. По хорошему счету мне бы уйти отсюда, но вопрос сам слетает с губ.

— Простая! Диагноз такой никогда не слышали? Так вот в книге прочитайте, может, что-то полезное найдете. А теперь на выход!

И сейчас я вроде должен обрадоваться, что вскоре окажусь дома, в своей кровати, вернусь в привычную атмосферу и покину это ужасное помещение, полностью пропахшее смертью.

Только какой-то червячок сомнений не дает покоя. Ноги хоть и несут меня все дальше и дальше от этого богом забытого места, но мысли то и дело возвращаются в больницу. Точнее в палату, где сейчас лежит одна маленькая брюнетка с пронзительными глазами и проблемами… не только с сердцем…

Глава 8. Осознание

«Пора перестать ждать неожиданных подарков от жизни, а самому делать жизнь» (с) Л.Н. Толстой

С раннего детства мама часто пыталась внушить простые истины. Что нужно уступать место старшим, быть галантным с девочками, жениться на мудрой женщине и растить красивых деток. Своих. А чужие? Они так и останутся чужими. У них есть свои родители, своя жизнь и своя судьба. Именно так считала мама до самой смерти.

И я верил ей. Верил в то, что детей нужно зачать самому, а не связывать жизнь с чужими, никому не нужными. У них же есть родители. Родственники. Близкие. Только мама не учла одного факта. Все это ложь.

Они брошены на произвол судьбы, свалились на плечи государства и нянечек, которым тоже не особо сдались. А жизнь гоняет их туда-сюда, пока не адаптируются.

С Евой мы больше не встречались. Я не заглядывал в больницу, оставив девчонку с тем поникшим взглядом один на один со своей проблемой, и она больше не напоминала о себе. Выписали, наверное. Она вернулась в свой дом. К друзьям.

К той самой женщине, которая отказывалась давать лекарства за непослушание…

Тот подслушанный разговор и ее слова об «отбросах» не давал покоя. Я не мог нормально писать картины, даже наброски не делал. «Хлоя» давно уже высохла, а я никак не нанесу следующий слой. Вместо этого открыл Мак и читал в интернете рассказы детдомовских воспитанников, об их образовании, адаптации и будущем. И информация меня совсем не радовала.

Раньше я лишь представлял, что может твориться за стенами государственных зданий, но никак не думал, что детей будут запирать в подвалах, насильно отправлять в психиатрическую больницу за непослушание, или того хуже — забить до смерти, а врачам из скорой приплатить за молчание.

Может, в больницу к ней прийти? Только зачем? Смысл? Что я там забыл? Черт! Эта девчонка не оставляет меня в покое! Почему в новом наброске вижу эти печальные глаза? Утомленные? Несчастные? Побитые жизнью? И кто в этом виноват? Судьба в лице определенных людей, или девчонка, которая осталась одна в этом мире?

Мы, живя по ту сторону от реальности, видим жизнь другими глазами. Не такими, как они. Как эти дети. Они тоже имеют право на существование, тоже хотят жить, как все. Те же шансы, те же права.

На следующий день все же собираюсь в больницу. Бессмысленно. Необдуманно. Плевать. Интересно, как она там? Эта наглая нахалка? Выписали или нет? Что ее ждет дальше? Как себя вести? Что я вообще тут забыл?

Но думать поздно — я уже вошел в палату.

— Привет.

Ева не спит, не лежит в позе умирающего лебедя, как в прошлый раз, да и к системе не подсоединена. Удивленно вскидывает глаза, когда я делаю шаг и закрываю за собой дверь.

— Ты как-то часто в моей жизни появляешься, — хмыкает девчонка.

— Мне уйти?

На мгновение глаза увеличиваются, голова на автомате качается из стороны в сторону. Глупышка. Ее реакция заставляет меня улыбнуться.

— Не переживай, я пошутил, — Ева почти незаметно расслабляется. — Я же тебе не отдал пакет…

— О, че принес? Что-то вкусненькое, да?

Смотрит на продукты таким взглядом, словно я заставил ее ждать. Долго причем, слишком долго. Вот наглая морда! Хотя теперь эта черта характера дает хоть какую-то ясность. Ведь она многого лишена в своем интернате, приюте. Как это вообще называют?

— Там фрукты, йогурты…

— Серьезно? — она вскидывает бровь. — Нашел, чем удивить.

— Ну если не будешь есть то… — хватаюсь за ручки пакета и хочу положить их обратно на колени, но ее маленькая ладонь перехватывает мои.

— Нет уж! Раз принес, оставь мне!

Девчонка с любопытством заглядывает в пакет, как достает оттуда яблоко и откусывает свежий плод. Маленькая капелька сока стекает с левого уголка полных губ. Глаза закрывает, когда откусывает снова. А потом открывает, показывая истинный блеск. И только сейчас, наблюдая за девчонкой, различаю цвет глаз. Светло-карий. Ближе к медовому, сверкающему на солнце.

Мы сидим. Молчим. Друг на друга смотрим. Чувствую себя неловко. Не в своей тарелке, что ли. Вспоминаю, чем закончился наш последний разговор. Что она говорила о своем покойном друге и о жизни в целом. Насилие, несправедливость, желание угробить этих детей.

А что делали с ней? Вряд ли одних лекарств лишали.

— Эй, ты че завис? — бодрый голос девчонки отрезвляет. Откусывает последний кусок яблока и кидает огрызок в урну около входа. Попадает точно в цель. — Ау! Слышишь меня?

— Слушай, тебе правда могут не дать лекарства?

— Ну, это обычное дело, если косячу, — отвечает обыденно, словно в этом ничего страшного нет.

— Вам берут и не дают положенные лекарства?

— Иногда денег не хватает, иногда внимания заведующей. Только она распределяет все между ребятами, а нас много.

То есть те истории правдивы… Ебаный рот!

— Это же ненормально.

— Добро пожаловать в мой мир, дяденька миллионер! — она разводит приветливо руками и наиграно улыбается. — Тебя ждет плесень, вонь и медные трубы.

— Нет, серьезно. Вас могут запереть в подвалах, избить и отправить в психушку? И это никак не будет караться?

Девчонка посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Взметнула темные брови вверх. Даже челюсть отвисла. Нет, теперь я точно чувствую себя идиотом.

— Знаешь, я тоже об этом слышала, — говорит она с долей иронии.

— Я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно отвечаю. Ты где эту хрень вычитал?

Если раньше я пытался ее отчитать, то сейчас мы поменялись ролями. Она смотрит на меня так укоризненно, как училка начальных классов. Осталось только ей очки нацепить и указку в руки взять.

— Ну…

— Баранки гну!

— За языком следи! — предупреждаю серьезно.

— Ладно, сорян. Просто ты чудак, — и улыбается, вытащив из пакета питьевой йогурт.

— Почему это?

— Какой нормальный человек будет ребенка в психбольницу отправлять? Знаешь, какой скандал будет? А потом разбирательства, суды. Это же прикроет лавочку жабы. Откуда она бабки тырить будет?

В этот момент мне успокоиться нужно, только это самое спокойствие никак не приходит.

— Слушай, где твои родители?

Она замолкает. Улыбка пропадает с ее лица. А пальцы пытаются скрепиться в замок, но получается так же хорошо, как и у меня читать правдивую информацию о детдомовцах.

— Отказались, — отвечает она тихо, вперив в меня свои большие глаза.

— Вот так просто?

— Ну да.

Снова эта легкость в ее голосе, снова безмятежность. Почему такие вещи произносятся так просто? Словно в этом нет ничего странного или необычного.

— Как родные люди могли отказаться?

— Не родные, приемные, — поясняет Ева. — Они взяли меня из приюта, а через полгода вернули обратно, потому что меня ударил один козел в школе, и я сдачу дала. Им не нужна дочь-диктатор.

— А что с твоими настоящими родителями?

— Не знаю. В личном деле написано, что они умерли, когда я была маленькая, но я их совсем не помню.

Вот и дилемма. Я недавно хотел создать семью, а у нее этой семьи как таковой нет.

— И как ты живешь?

— Ты так говоришь, как будто я инопланетянин с космоса. Отсутствие родителей это не конец света. Жила как-то без них, и сейчас проживу, — отмахивается девчонка, глядя на бутылку йогурта. Рассматривает картинку спелого яблока и груши, словно никогда в руках не держала.

А я вижу, как легко подрагивают ее руки, как глаза не двигаясь, смотрят на упаковку. И сама она толком не шевелится, лишь глубоко вздыхает и выдыхает воздух.

Как бы она не отрицала, факт остается фактом. Все видно невооруженным взглядом. Даже мне — постороннему человеку, который встречает девчонку третий раз в жизни. Но при этом создается впечатление, что встреч до этого было больше. Чаще. Плодотворнее. Будто в другой жизни виделись.

Сидели так же друг напротив друга и рассказывали о своей судьбе. Она так же смотрела на меня то укоризненно, то отчаянно, то с любопытством, так же облизывала пальцы, когда пролила немного йогурта. Ребенок. Такой еще ребенок.

Создается впечатление, что именно этот ребенок, переживший больше, чем обычный взрослый человек, искренне, без желания «быть в теме», скажет в любой сложной ситуации: «Я тебя понимаю».

И в моей тоже…

— А я бесплоден, — легко выпаливаю новость, которая однажды повергла меня в шок.

И мы снова долгое время молчим. Ева резко прекращает пить йогурт, закрывает крышкой бутылку и, внимательно взглянув на меня, произносит:

— Абсолютно бесплодных не бывает.

— Бывает, как видишь.

— Есть же другие варианты?

— Лечение. Но вряд ли это принесет какие-то плоды.

— Серьезно? — снова выгибает бровь и смотрит на меня, как на умалишенного. — Это говорит известный художник, который с самых низов карабкался на вершину вашего гребаного олимпа?

— Тебе не понять.

— Слушай, мы уже это проходили. Не бывает безнадежных случаев. Либо ты борешься за эту возможность, либо тебя устраивает, что в обойме только холостые…

— Ева!

— А что? — вопит она. — Думаешь, я не знаю о пестиках и тычинах? Мы это в девятом классе проходили. Проблему лучше решай!

Решать? А что тут можно решить? Любимая женщина бросила и быстро нашла замену, а страшный диагноз вряд ли что-то изменит. Я ничего не смогу с этим поделать. Может, со временем перестану «стрелять холостыми», но сильно сомневаюсь, что из этого лечения что-то получится. Может, попытаться?

— Ну что, Ева, пора делать уколы, — к нам заглядывает молоденькая медсестра. — На выход папаша.

И чего они папашей меня называют? Я такой старый, что ли? У нас разница лет пятнадцать, не больше!

— Мне пора, — опускаю свою ладонь на ее. Она слабо сжимает ее в ответ. Вот и все. Навестил, привез продукты. И все. Наверное, пришла пора разойтись. Мне пора готовиться к пиару, который мне Эдгар прописал. Только…

— Ты придешь?

… у судьбы свои планы.

— Если хочешь, могу прийти.

— Хочу… — ее глаза заискрились, будто я пообещал полстраны на день рождения подарить.

— Принести что-нибудь?

— Марс! — тут же вырывается с ее губ. Все-таки она еще ребенок, хоть и размышляла о мое проблеме, как взрослая.

— Тебе нельзя.

— Все равно принеси. Пожалуйста…

Вот глупышка. Потерпела бы пару дней, и я купил бы этот дурацкий марс. И шоколадки. И мармеладки. Даже гамбургер, если бы попросила. Но врач запретил.

После приема я поговорил с ним, выучил все, что можно, а что нельзя в ее состоянии. Конечно же, на следующий день марс не принес, за что получил подушкой в лоб. Еще через день увидел недовольно поджатые губы, а через неделю она и вовсе перестала дуться.

Но в один прекрасный день, когда нес в кармане тот самый марс, обнаружил пустую койку…

Глава 9. Возвращение в реальность

Больше всего в этой жизни, кроме гадких таблеток, ненавижу выходные. Эти два дня, полные одиночества и лишнего напоминания, что никому ты здесь не нужен. Лучше уж в школе отсиживаться, нежели сидеть в четырех стенах и ждать, когда же наступит понедельник.

А знаете почему? Потому что в этот день ребята разъезжаются по домам. Кто-то с родителями общается, кто-то с родственниками, братьями-сестрами, которых распределили в другой интернат. А я остаюсь одна. К кому мне спешить?

Мать отказалась то меня, как только я родилась, через три года пыталась забрать меня из дома малютки. Навещала каждые выходные, приносила новые игрушки. Помню ее светло-медовые глаза. Большие. Добрые. Пронзительные. Как у меня. Но в один прекрасный день она сказала тогда еще пятилетней девочке, что больше не будет приходить. И ушла.

Как оказалось, раз и навсегда.

Только потом я узнала, что после меня у нее родился сын, за которым она недоглядела. Итог: смерть трехмесячного младенца и лишение родительских прав.

Некоторые ценят тишину, спокойствие в комнате. Я бы ее тоже ценила. Каждое мгновение. Однако непрошенные мысли возникают в голове быстрее, чем я успеваю заблокировать разум. Воспоминания. Само прошлое. Существование вне этих стен. Жестокое, но не менее прекрасное.

После выписки из больницы мне позволили гулять по территории. Точнее жаба дала распоряжение по наставлению врача. Прописали нужные таблетки, к тому же Олег купил дополнительную упаковку. Правда, это было недели полторы назад, и она уже закончилась. Ничего. Там еще парочка лежит, на пару дней хватит.

Снежинки падают на голову. На нос. На ресницы. Слепят. Наверное, именно по этой причине не обращаю внимания на малышню на площадке, на стук ног на горке. И на припаркованную беху, которую уже видела когда-то давно. Вечность назад. Которую, еще лежа в больнице, выглядывала из окна в ожидании, когда она припаркуется на свободном месте, а ее владелец поднимет голову и встретится со мной взглядом.

И его не сразу вижу. Точнее его фигуру в черном пальто. Она несется прямо ко мне, шурша снегом под ногами. Смотрит напролом. Дети на площадке оборачиваются, стреляя любопытными глазами в статного мужчину, но он не замечает. Походит ко мне, точнее к лавочке в углу под яблоней. Стряхивает снег и садится рядом.

— Привет. А ты чего тут сидишь? — спрашивает он, улыбнувшись. Щеки еще не покраснели от мороза, с губ идет белесый пар.

Изменился за эту неделю. Темноватая щетина на щеках появилась, глаза посветлели, а на светлые ресницы приземлялись маленькие снежинки. И улыбка. Широкая такая. Белоснежная. Обычно такие в рекламах зубной пасты показывают.

— А где мне еще быть?

— У вас через пять минут мастер класс начнется.

— Откуда ты знаешь?

Смотрю на его улыбающуюся морду лица. Довольную такую, словно джек-пот выиграл. Хотя о чем я думаю? У него и так денег много. Лучше будет сравнить его выражение лица с возможностью завести потомство.

— Я его провожу. Пошли.

Он не тянет за руку, не заставляет — сама иду. Потому что хочу еще немного побыть с этим человеком. С добрым. Отзывчивым. И интересным. Если бы месяц назад мне сказали, что я стану общаться со знаменитым художником, не поверили бы.

Когда Миша умер, я проклинала всех этих мажорных снобов, пытающихся заработать репутацию липовой благотворительностью. В том числе и Олега. Я даже сидение в его машине специально испачкала, чтобы запомнил меня на всю жизнь. Запомнил тот неприятный осадок. Хотела еще поцарапать, но не успела. Зато сигареты стащила — хватило на расплату долгов.

Мое мнение поменялось, когда он спас меня и пришел через некоторое время в больницу. Навещал меня практически каждый день, сидел рядом, развлекал, разговаривал не как с ребенком, а как с равным себе. Для всех он был талантливым художником.

А для меня единственным взрослым, который не оттолкнул, а наоборот — потянулся навстречу…

Он обычный мужик со своими проблемами, возведенными в кубе. Точнее с одной проблемой. И что такого в бесплодии? Можно ведь малыша из детдома взять. Они так нуждаются в любви, которой так не хватает именно в детстве. Именно в этот период одиночество и непонимание съедает нас с потрахами.

— Ну что, дети, давайте послушаем Олега Дмитриевича, — начала воспитательница пятиклашек. На первый взгляд добрая и отзывчивая женщина, но кто знает, какие тараканы в ее голове ползают. — Он расскажет нам, как изобразить натюрморт.

Пф… Нас этому в восьмом классе учили. Нашел, чему удивить.

Здесь собрались и малышня, и среднячки. Старшаков не было. Только я одна. Сижу почти в углу и смотрю на своего учителя. Временного.

Олег удивил, кстати. Какие-то техники объяснял, наглядно демонстрировал на маленьком мольберте примеры, удерживая в длинных пальцах простой карандаш. Но все равно ни черта не понимаю. Не умею рисовать, не дан мне этот дар свыше. За то яблоки лопать люблю и готовлю хорошо. Тетя Галя научила. Все время говорила, что моему будущему мужу повезет.

Занятие быстро пролетело. Я с удовольствием смотрела, как мужчина улыбается этим неуверенным девчонкам и озорным мальчишкам, как поправляет их, и как малышня не хотела отпускать. Обычно мы не так быстро доверяем чужакам, но у этого человека было что-то необъяснимо-невесомое. То ли харизма, то ли притягательность. То ли его улыбка, которую он только что показал маленькой десятилетке. Именно она позволила мне когда-то поверить ему. Рассказать о нашей жизни, о буднях, о том, что не все по новостям правда.

— Эй, ты чего нос повесила? — он подошел ко мне и посмотрел сверху вниз. Единственный раз, когда мне пришлось поднимать голову при общении с ним.

— Да ничего.

— Не хочешь прогуляться? Такая погода хорошая.

И он прав. Погода действительно чудная. Последний снежок выпал, ветра почти нет, минус один по Цельсию. Именно поэтому я сидела на лавочке и играла в змейку на телефоне.

— Мне только по территории можно.

— Я договорился с заведующей, — так же улыбчиво поясняет он. — Она отпустила под мою ответственность. Ты же не сбежишь?

— Ну, не знаю…

— Ева!

— Лады, не сбегу! — улыбаюсь в ответ. — Хвостиком за тобой ходить буду!

— Договорились. Одевайся потеплее.

Зря он это сказал. Кроме единственного свитера пятилетней давности у меня особо ничего теплого нет. Хотя куртка уже сколько лет спасает от морозов.

— У тебя что-то другое есть? — спрашивает Олег. Стоит со скрещенными руками на груди, облокотившись боком о капот своей огромной тачки, смотрит насмешливо. И снова задает один и тот же вопрос. Уже который раз!

— Если ты мне купишь — будет.

Не отвечает, а улыбается так же лучезарно, словно ничего такого не произошло. Между прочим, это моя любимая куртка. И единственная. Может, она греет плохо, но она мне нравится! И пусть только попробует что-то вякнуть в ответ.

Рассаживаемся по своим местам. Я в этот раз ноги не задираю — хватит с него мучений. Выезжаем во дворы, потом на основную трассу. И едем. Куда? А, пофиг.

Как и в прошлый раз смотрю на его руки. На иероглифы на каждом пальце. Интересно, что обозначают эти закорючки? Не знаю. Надо в библиотеке поискать, когда домой приеду.

— Что у тебя с костяшками? — интересуется он, метнув взгляд на мою правую руку. Вот черт! А я-то думала, что не заметит.

— Да так, поигралась немножко.

— Знаю, как ты играешься, — хмыкает он.

— А что? Мы с Серым поспорили, кто кого, — признаюсь я, вспоминая наш бой. Человек пятнадцать за нами наблюдали, за парня болели. Но все же победу одержала именно я.

— Поспорила, как тогда в парке? — ну и чего ты голос повышаешь? Как будто я смертельно согрешила!

— Да не! Мы с кулачки играли. Кстати, я «Марс» выиграла!

— Ты вообще девушка?

Нет, ну что за наглость? Уже который говорит мне о «косе на пацана»! У меня грудь, между прочим, есть, и попа тоже ничего. Ах да, в вашем мире все с большими накаченные буферами, губами и скулами, что из космоса видно. И вы мужики на это ведетесь! А как же естественность? Даже если она не особо привлекательна. Вам же мишуру подавай!

— Девушка! — отвечаю, отвернувшись от него. Козел!

— Сомневаюсь, — кидает мужчина.

— Так, если не нравится, я выйду!

— Сиди уже, — он нажимает на кнопку слева от себя. — Есть хочешь?

Сейчас он напомнил мне тетю Галю, которая все время интересовалась моим самочувствием, питанием и уроками. Как папочка, честное слово.

— Ты же понимаешь, что я сейчас море еды закажу за твои слова?

Краем глаза смотрю на него. На уверенное управление рулем, на внимательный взгляд на лобовое стекло. И на улыбку. Блин, она как будто приклеилась к нему. Он же не поп-звезда, чтобы вечно улыбаться всему миру!

— Ладно. Шоколадница устроит?

— Да!

Он серьезно? Нет, правда, он ведет меня в шоколадницу? Вот так просто? После того, как я испачкала ему машину, назвала мажором и мысленно проклинала? Может, шутит? Решил отомстить?

Но все это ушло на второй план, когда мы припарковались около Воробьевых гор и пошли в кофейню. В мою любимую. На которую так не хватало денег.

Глава 10. Шоколадница

Ева сама тянет в сторону этого самого кафе. Сначала смотрела на вывеску сверкающими от предвкушения глазами, затем быстро вылезла из машины и долго ждала, пока я покурю. Специально сигарету достал, чтобы ее немного подразнить. А она чуть ли не прыгала на месте в нетерпении.

Ладно, не такой уж я изверг, всего одну затяжку сделал, потом выкинул сигарету прочь и пошел вместе с довольной Евой в кафе.

— Можно я блинчики с маком закажу? — снова натыкаюсь на ее блестящий взгляд.

— Конечно. Что хочешь бери, только без фанатиз…

— Здравствуйте, что будете заказывать? — к нам подходит молоденькая официантка. Неуверенно смотрит сначала на Еву, потом на меня. Уже более внимательно, сосредоточенно. Что, узнала? Не думала, что художники сюда заглядывают? Только глазки мне не строй, ладно?

— Мне, пожалуйста, блинчики с маком, с шоколадом, торт Прага, Латте большой и пасту карбонара.

Сказать, что я охуел — ничего не сказать. Без фанатизма, называется. В нее вообще столько влезет? А ей это можно? Доктор вроде что-то говорил о диете, даже листок давал.

— Постойте, — торможу официантку. Она перестала записывать заказ и ждала, когда я достану телефон и открою фотографию с Евиной диетой. — А теперь смотри сюда, — протягиваю девчонке телефон. — Тебе ничего из этого нельзя, ты в курсе?

— Ну я же «Марс» съела, и ничего со мной не случилось!

— За это тебе надо было по жопе надавать!

— Ну Олежа…

Ева произносит эти слова таким писклявым голоском, как когда-то Яна, когда хотела получить в подарок красивый браслет из ювелирного магазина. Еще и смотрит так умоляюще, словно от этого зависит ее жизнь.

— Давай так, — стараюсь вкрадчиво донести до нее информацию, — как только ты посидишь на диете, мы обязательно сходим с тобой в Шоколадницу за твоими любимыми блинчиками, договорились? А пока что, — поворачиваю голову к официантке, — принесите нам зеленый чай.

— Ты занудный, как типичный папаша! Иногда я рада, что у меня такого нет.

И почему-то эта фраза заставляет меня удивленно вскинуть на нее глаза и не увидеть ни капли сожаления. Хотя что она такого сказала? Просто обозначила факт нашего неродства. В чем проблема?

Все просто. Я привык к этой девчонке. Привык к ее капризам, к ее пронзительным глазам, наглости. И к некой доли откровенности. К тому, что в один прекрасный день она показала не только отрицательные черты своего характера, но и положительные.

И мы вроде бы нашли общий язык, научились общаться на равных, даже мнения на некоторые вещи были одинаковы, но эти слова…

Они словно напомнили, кто мы друг другу на самом деле. Никто. Я се еще бесплодный мужчина, которого бросила женщина, а она девочка-сиротка, от которой отрешился весь мир…

— Ты че завис? — Ева щелкает пальцами перед глазами.

— Ничего, все в порядке.

— Если ты обиделся, сорян, просто…

— Я сказал, все в порядке.

И мы замолчали. Ева смотрела в окно на проходящих мимо людей, некоторым даже рожицы корчила, как маленькая девочка. А я…

Нет, не все со мной в порядке. За эти дни я успел позабыть о боли расставания, о мимолетной встречи с Яной около мастерской и о диагнозе. Я забыл обо всем, окунувшись в эту девчонку, о которой хотелось заботиться. Хотелось делать то, чего ей так не доставало. Как родитель своему чаду. Но мы никто. И в любой момент можем исчезнуть из жизней друг друга.

— Ваш заказ, — девушка ставит перед нами чайник и две чашки. Если бы мне кто-то сказал, что я буду пить чай в «Шоколаднице», не поверил бы этому сумасшедшему.

Ева смотрит на этот чайник, как на паука в супе.

— Пей, — наливаю себе и ей прозрачно-зеленую жидкость.

— Не хочу! Он противный!

— Тогда в следующий раз не приду.

Ее глаза недобро сверкнули, брови нахмурились, однако через пару секунд она нехотя взяла чашку, зажала ее двумя ладонями и отпила немного чая.

— Только попробуй не прийти! — ехидно смотрит на меня и допивает чашку залпом. Потом наливает новую порцию. Какая старательная. Знает же, что все равно приду, что не оставлю ее одну. — Девушка, — Ева останавливает официантку. — Принесите блинчики с маком.

Эй! То есть мои слова вообще ничего не значили? А как же диета? Доктор четко сказал, что первое время надо диету соблюдать.

— Не смотри на меня так! — тут же сверкает золотистыми глазами. — Доктор разрешил, — и показывает мне экран кнопочного телефона, где сверкает сообщение от врача, а точнее одна фраза. «Разрешаю».

— Ты когда успела обменяться с ним номерами?

— Пока лежала. Он не такой мудак, как другие, и неподкупный, а еще…

— Ева!

— Ну ладно. Просто я раньше у него лечилась, вот он и согласился помочь.

Надо было тоже его номер взять, чтобы девчонка не смела обманывать. Ведь сейчас ей это очень выгодно. Сама же будет виновата, если в больницу попадет. А если не откачают? Если меня не будет рядом? Кто там в этом богом забытом интернате о ней позаботится?

— Половину утаскиваю я.

— Хм… — она подняла глаза кверху. — Лады!

Так легко согласилась? А где же споры? Доказательства правоты? Колкие фразы о том, что делиться своим не любит?

И пока я задавался вопросами, на стол положили тарелку с четырьмя половинками блинчиков с маковой начинкой, приправленных ванильно-шоколадным соусом. Она даже вилку с ножом не берет, хватает тремя пальцами блинчик, мокает его в соус и в два укуса проглатывает. Затем еще один. И еще…

Так, стоп! Половина же моя!

— А ты рот не разевай! — Ева хлопает меня по ладони не заляпанной рукой и доедает последнюю порцию. Вот зараза!

— Мы же договорились!

— Когда я разбогатею, то верну тебе должок, — говорит она довольно, едва проживав все блинчики.

— Заметано.

Смешная. Вся заляпанная шоколадным соусом. Пальцы, на губах пара капель осталась, а на тарелке выпавший мак. Маленькая проказница. Веселая, немного наглая, бойкая. Забавная. Пальцы облизывает, словно нигде больше такую вкусняшку не попробует.

— Знаешь, — Ева первая нарушает тишину, — несмотря на твое занудство, из тебя выйдет крутой папаша, — добавляет она довольно. Наверное, я бы поверил ее словам, если бы не диагноз.

— Это комплимент?

— Не похоже?

— Ну, не знаю. Возможно…

— А ты не сомневайся, — девчонка непринужденно улыбается. — Вот нарожаешь своих детей, и будешь счастливым.

Молчу о том, что физически мне не дано рожать, вряд у меня получится, не говоря уже о бесплодии. Но комплимент все равно приятен, как ни крути.

— Спасибо, Ева. Надеюсь, тебе достанутся хорошие родители…

— Не достанутся, — отрезает она, недовольно сведя брови на переносице.

— Почему?

Молчит. Опускает глаза на чашку, делает последний глоток и, отложив ее, поднимает глаза на меня.

— Таких взрослых уже никто не удочеряет. И еще…

— Что? — так же внимательно смотрю в медовые глаза, не разрушая зрительный контакт. Казалось, если отведу взгляд — потеряю ту нить, по которой течет доверие. Ее ко мне.

— Кому нужен неадекватный ребенок с больным сердцем? Тем более мне скоро восемнадцать.

— Скоро это когда?

— В конце лета.

Чтобы вы понимали, на дворе конец февраля. И для меня то совсем не скоро.

— Это нескоро.

— Вот только не говори, что хочешь меня удочерить.

В этот момент в голове что-то щелкнуло. Резко. Знаете, как в мультиках загорается лампочка в голове, так и у меня. Может, именно она щелкнула, но это никакого значения не имеет. Совсем.

Потому что мысли заслонили этот малозначительный факт…

Может, правда хочу удочерить? Может, желаю, чтобы эта перестала терпеть нападки ровесников и работников интерната? Может, хочу помочь ей выбраться из этого мира и показать, что существуют светлые краски. Позитивные. Яркие. Что не все продается и покупается, что не все можно прогнозировать.

Она может обманывать кого угодно, говорить, что ей это не нужно, и что после той истории с опекой она никому не нужна. Ложь. Мне нужна. Ведь мы спасали друг друга все эти недели. Почему бы не продлить это? Почему не стать друг другу отцом и дочерью? Это же легко.

Деньги у меня есть, связи тоже. А если не поможет? Опять же, деньги в помощь. Или Эдгар разберется. Он умеет находить выход из ситуации.

Надеюсь, и в этот раз найдем.

Глава 11. Важное решение

Разбитой можно считать лишь ту жизнь, которая остановилась в своем развитии. (с) О. Уальд

— К сожалению, мы не можем дать вам право на попечительство, — жестко чеканит женщина напротив, сурово глядя на меня из-под крупных стекло больших очков.

Слова въедаются в разум. Впечатываются клеймом. Но я знал, на что шел. Нельзя сдаваться. Нельзя показывать слабость. Они только этого и ждут — разочарования и психоза. Но этого не произойдет.

На эти долгие дни я притворился пай-мальчиком, собрал все необходимые документы, некоторые даже подкорректировал, чтобы никто не придрался. Но сейчас, сидя напротив зрелой женщины, которой по факту можно дать максимум тридцать пять, получаю в лицо отказ, неприкрытую неприязнь и брезгливость, словно таракана увидела. И на руки глядела. Причем очень внимательно.

Что, татуировки разглядела? Я же убрал их чертовым тональником, а ты все равно на правую ладонь смотришь! Не видно же ничего!

Так, все. Надо успокоиться и сделать вид, что ее вердикт никак на меня не повлиял. Надо бороться.

Надо…

— По какой причине вы отклоняете мой запрос? — спрашиваю спокойным голосом. Хотя нет, он больше похож на высказывание робота. Того самого, который говорит по телефону «Абонент недоступен».

— Мы располагаем информацией, что ранее вы были судимы по статье 228 УК РФ, — она протягивает справку о моей судимости двенадцатилетней давности.

— Меня признали невиновным.

— В документе сказано, что вы отбыли срок. Ни о каком оправдательном приговоре речи не шло. Или мне открыть ваше дело?

Вот стерва! Все продумала! И папку с моим расследованием около себя положила, и личное дело. Ощущение, что компромат на меня не первый год собирали. Иначе как они нарыли судимость, тщательно скрытую от глаз общественности?

Я был готов к тому, что меня будут под лупой рассматривать и искать каждый «шрамик» не только на теле, но не настолько же пристально!

— Есть другие варианты? Общественные работы? Благотворительные мероприятия? Удочерение? — говорю первое, что пришло в голову.

— У вас? Нет. Ребенка под опеку вам никто не даст, не говоря уже об обустройстве в семью на постоянной основе. Как минимум, между вами должна быть разница шестнадцать лет.

— Так между нами и так шестнадцать лет!

— Пятнадцать с половиной, судя по датам рождения, — мельком бросает глаза на бумаги перед глазами и снова на меня. Сука!

— Это играет какую-то роль?

— Да. Мы не можем отдать вам девочку. Всего хорошего.

Встаю и направляюсь к выходу. Поборолся, называется. И что я скажу Еве? Извини, но однажды в универе меня застукали с травкой соседа по общаге и вкатили срок? Разве это похоже на оправдание? На мгновение я вообще забыл об этом инциденте, пока справки не напомнили об этом. Точнее Эдгар. А он дотошный в этом деле, все проверил-перепроверил. Вот и получили мы отклик.

— Братан, у нас проблемы! — кричу в трубку, стоит только выйти на улицу. Курить хочется. Пачка «Парламента» буквально горит в штанах, напоминая о себе. Но не буду. Если бы не эти дурацкие лекарства, давно бы задымил! Ева настояла. Внушила мне, что лечение поможет. Наивная, хоть по ней и не скажешь.

— Что? Не дали?

— Нет! Эта дура стервозная нарыла судимость!

— Вот засада!

Тишина на том конце наступает очень резко, но я примерно представляю, что там творится. Эдгар, как никто другой, старался замять это дело еще перед самой первой выставкой. Как друг, как агент, как заинтересованное моим творчеством лицо. Это и его поражение, хоть он и был против такого опрометчивого шага, как опека над «детдомовской оборванкой». Но это уже не важно. Мы проиграли. Шансов на положительный результат довольно мал.

А может…

— Слушай, ты не можешь на себя оформить? — спрашиваю с надеждой, что не все еще потеряно. Не все ходы перед нами закрыты.

— Забыл, что у меня тоже срок?

Ага, только у него условный, а не реальный — родители подсуетились. Его, кстати, тоже оправдали, потому что мы оказались не в том месте и не в то время. Я этой ерундой не баловался — рассеивает рассудок и не дает сосредоточиться на картинах, на смысле и подтексте. А вот однокурсникам это никак не помешало спалиться и нас за собой прихватить на нары. Правда, недолго я куковал, но все же этот жизненный урок на всю жизнь усвоил.

— Кстати, я забронировал билет до Торонто. Летишь на следующей неделе, — вырывает из размышлений друг и тут же заставляет напрячь мозги, чтобы вспомнить, куда же мне нужно. Не получается.

— Напомни, зачем?

— Ты что, забыл? Практика у самого Карлоса Сантьяго!

О таком забывать не стоило. Точнее, я и не забывал, однако расставание с Яной, появление в моей жизни Евы и другие события просто-напросто вытеснили важную дату из головы. Карлос Сантьяго один из самых талантливых и популярных художников-авангардистов Латинской Америки. Однажды нам поступил звонок от его агента с восхитительными отзывами и предложение вместе попрактиковаться. А кто откажется от шанса выйти на международный рынок?

— Блядь!

— Только не говори, что все отменил? Второй раз с Сантьяго я не договорюсь! — возмущается Эдгар.

— Нет, все нормально. Просто не хотел оставлять Еву надолго.

— И чего ты увязался за этой девчонкой? Она сколько лет там прожила, полгодика потерпит!

Эта идея первоначально не понравилась Эдгару. Сомнительная привязанность к девочке-подростку его сильно смущала. Однажды он даже спросил, не собираюсь ли я взять ее для исполнения своих запретных фантазий. Но нет. Подобных чувств по отношению к Еве ни разу не возникло в голове. Скорее жалость и желание несчастную девчонку вытащить оттуда. Улучшить жизнь и показать яркие краски нашего мира.

Только теперь эта возможность испарилась раз и навсегда…

— Не подождал бы. Она каждый раз ко мне с синяками выходит, а что произойдет во время моего отсутствия — неизвестно.

— Может, еще раз подашь заявку? Или с той директрисой переговоришь? Ты же говорил, она любит бабки.

Еще как. Ева не раз упоминала, как их Римма Васильевна готова душу дьяволу продать ради лишних пятнадцати тысяч, положенных воспитанникам интерната. Вариант, кстати, неплохой. В конце тоннеля тут же появился свет, а я приобрел крохотный шанс. Шанс на новую жизнь. И на ее, и на свою.

Эдгар много раз спрашивал, зачем мне это? Почему я зациклился именно на Еве? Почему не на ком-то другом? Возможно, потому что в какой-то степени мы находились на одной волне. В одной лодке. В одной и той же ситуации, только с разными масштабами событий. И у девчонки эти самые масштабы гораздо больше моих.

Личное дело говорило само за себя. Хотя, признаться честно, я его едва пролистал. Просто увидел, сколько раз ее забирали и сколько раз возвращали обратно в руки государству. Удивительно, что после моих слов о возможной опеке ее глаза заблестели.

Ноги сами привели к интернату, сами нашли кабинет заведующей, а руки потянули за ручку и открыли дверь. Без стука. Женщина сидела в своем кресле с таким видом, словно ждала моего появления здесь очень и очень долго.

— Добрый день, Олег Дмитриевич. Чем обязана? — женщина расплывается в вежливой улыбке.

— Я бы хотел поговорить с вами по поводу Евы…

— Ах да! — перебивает она. — Только хотела вам позвонить. Такая досада, что вы не сможете ее забрать. Это ужасно. Но я хотела бы вас попросить больше не приходить сюда.

Снова меня застают врасплох, снова пытаются закрыть двери и лишить того яркого света, который прокладывает дорогу к истинно верному решению.

— Почему?

— Не думаю, что вам стоит мозолить ей глаза, если не собираетесь забрать отсюда, и еще…

— Об этом я и хотел поговорить, — нагло перебиваю я. — Оформите опеку.

Оформите опеку.

— Не понимаю вас.

— Что тут непонятного? — не замечаю, как повышается тон моего голоса. — У вас же есть связи в органах опеки. Отдайте мне девочку, а я обещаю помогать вашему интернату. Материально, — стучу по внутреннему карману черного пиджака. Да, я и сегодня вырядился, как на парад, хотел казаться серьезным человеком. В органах опеки это не сработало. А здесь? Что-то мне подсказывает, что тоже не особо помогает.

Женщина никак не реагирует на мои слова. Вообще. Словно передо мной предстал самый настоящий робот. Если до этого выглядела слишком довольно и наигранно вежливо, то сейчас лицо безэмоционально. Чересчур. Но через пару секунд она словно выходит из этого состояния, поправляет очки на носу, складывает руки в замок и, опираясь на локти, наклоняется ко мне.

— Вы в курсе, что в кабинете ведется видеонаблюдение. И если оно попадет не в те руки, вас могут призвать к уголовной ответственности.

Блефует. Нет у нее никаких камер. Их было бы видно и предупреждение бы висело на стене, раз уж она упирается о закон. Не говорю уже о других нарушениях, список которых, как мне кажется, с каждым годом будет пополняться. Так что пусть не выпендривается.

— К тому же я не стану снова отдавать девочку в лапы маньяка.

— В смысле? — удивленно смотрю на женщину, зависнув. Я разве похож на такового?

— Вы же знаете, что ее изнасиловал предыдущий опекун. После этого с к кандидатам на опекунство Евы мы относимся крайне…

Я не услышал остальное. Вот совсем. Это все лишняя информация. Пустяк. Меня волновал только один факт. Тот, который не просто насторожил меня, а ввел в ступор. В транс. Заставил вспомнить все те дни с Евой. Визиты в больницу, просто прогулки по городу. Ее рассказы о жизни воспитанников интерната, о буднях, о болезни и даже о приемных родителях.

И ни одного упоминания жестокого прошлого…

— Вы что, не читали ее дело? И хотите еще, чтобы я отдала вам ребенка? — вздергивает тонкую бровь женщина и вместе с тем повышает голос.

— А лучше, чтобы она здесь была? В этом гадюшнике, где вы не даете лекарства и наказываете без причины?

— Выйдите отсюда немедленно! И будьте любезны больше здесь не появляться!

Достали. Она достала. Ева рассказывала, что происходит с непослушными детьми, в том числе и с ней. Вряд ли Римма Васильевна следит за ней, вряд ли специально опекает, чтобы ей не достался такой же опекун-маньяк. Сильно в этом сомневаюсь. Здесь должна быть другая причина.

Оставшись один на один злость ни на секунду не спадает, однако приходит понимание происходящего. Реальность накрывает огромной волной, а я пытаюсь выбраться из нее, как утопающий в море, пытаюсь придумать, как выкрутиться из всей этой ситуации.

Вместо того, чтобы все наладить, я лишь испортил. Усугубил и так шаткое положение. И что я скажу Еве? Она ведь ждет меня, знает, что хочу забрать ее отсюда, хоть напрямую мы это не обсуждали.

Она ждала, несмотря на горький опыт проживания в другой семье…

Почему Ева ничего не сказала про изнасилование? Лишь упомянула вскользь, что ее отдали обратно, но о насилии и речи не шло. Но это другое дело. А сейчас мне как-то надо объяснить ей всю ситуацию. Разрушить мечты. И свои, и ее…

Глава 12. На разрыв

— Ну че, ждешь своего принца с кистями? — Надька подходит к кровати и садится позади. — Не придет сегодня, вон, темнеет уж!

— Отвали, а! — рявкаю, повернувшись лицом к соседке. Странно, что в эти выходные он не с родаками. Лучше бы свалила и не мешалась.

— Вот и страдай у окна, поняла? Будешь знать, как лезть, куда не просят!

Наконец-то ушла! А то маячила перед глазами минут двадцать, пока я книгу у окна читала. Ну, как сказать читала. Смотрела сквозь страницы, иногда переводя взгляд на окно.

Оно выходило на парадный вход в интернат. Именно отсюда я наблюдала за тем, как забирали детей новоиспеченные родители, или менты, и даже скорая. И не всегда она отвозила их в больницу.

А когда-то отсюда наблюдали и за мной. Шесть раз. Два раза меня забирали опекуны, два раза возвращали, и два раза увозила скорая. Символично, правда? И сейчас я должна покинуть эти стены в третий раз.

Покинуть, и никогда больше не возвращаться…

Я всегда буду его ждать. Буду мечтать, когда же загляну в его глаза. Добрые. Отзывчивые. Когда услышу приятный бархатистый голос. И сейчас, когда решение принимается, когда над нашими головами стоит неизвестность, трудно сидеть на месте, трудно выполнять домашку на неделю. Остается только сидеть на подоконнике и смотреть в это треклятое окно, за которым льет дождь, размывая снег. Скоро весна. Время перемен, так? Хочется на это надеяться.

Олег придет за мной. Обязательно придет. Знаю, что он подал документы на опеку и ждет результаты. Сказал, что сегодня придет.

И знаете, я счастлива. У меня появится человек, с которым могу поделиться всем, что творится в голове, поплакаться в жилетку, вопреки всему. Возрасту, полу, взглядам. Ведь он всегда меня поймет. Всегда! Как когда-то понимал Миша…

Казалось, что он находился в лице художника. Он казался надежным. Наверное, поэтому трясусь сейчас так сильно, словно попала на северный полюс. И не от страха, что моя жизнь может оборваться в один прекрасный день.

От того, что мои мечты разрушатся снова.

Пусть это звучит банально, но я позволяла себе мечтать. Впервые за долгие годы. Мечтать о будущем, о семье, о человеке, который поможет адаптироваться в этом мире.

Колени сковывают воспоминания предыдущих лет. Когда-то давно я так же сидела перед окном с полным рюкзаком и ждала, когда же за мной придут. Лучше бы не делала этого, не лелеяла ложные надежды.

Но с Олегом так не получится. Он всегда держит слово. В любой ситуации. Он никогда не предаст, не даст в обиду.

Никогда…

— Ева, ты тут? — стучится в дверь и заходит. Садится рядом со мной на кровать. Кидает мимолетный взгляд на рюкзак.

А я смотрю только на него. На его аккуратно уложенную светлую шевелюру, на его фигуру в черном костюме. В его глаза. Ведь это зеркало души. Они не могут солгать. И сейчас не лгут, глядя на меня с толикой сожаления. Понимаю все сразу, стоит нам установить зрительный контакт.

— Слушай, тут такое дело…

— Ты сделал все, что смог.

Улыбаюсь ему, точнее приподнимаю уголки губ, надеясь, что моя улыбка не вышла наигранной или того хуже — горькой. Ведь это трудно. Трудно надеть веселую маску на лицо, когда внутри тебя съедают тараканы. По кусочку. Шепча на ухо: «Ты это заслужила!».

— Это не смертельно. Мы ведь можем видеться без опеки. Будем переписываться, созваниваться, гулять по выходным. Ты ведь не исчезнешь, правда?

— Ответь на вопрос, — в мгновение ока Олег становится серьезным. Брови хмурит, глазами цепляется за мои, как коршун. — Тебя подвергли насилию?

Что? Откуда он узнал? Об этом не должно быть написано в деле! Я вырвала листок пару месяцев назад. Он не должен был узнать. Никто не должен был. Даже мои «соратники» не в курсе, почему второй раз меня привезли обратно избитую, с двумя порезами на спине. Откуда?

— Ответь мне, Ева! — настаивает мужчина.

— Тебе какое дело? Насиловал и насиловал. Дальше что?

Неприятные воспоминания кольнули куда-то в область груди. Мясистые, потные руки, которые в итоге сломали правое запястье, лишняя растительность на лице, которая колола лицо и шею. Крики. Мои бессмысленные крики о помощи приемной матери.

Но она так и не услышала…

— Почему ты не рассказала мне?

— А что бы это изменило? — повышаю голос. Неосознанно. Он сам. В смысле голос сам. — Это уже прошло, со мной работал психолог! Я не сумасшедшая, психика в порядке. В чем проблемы?

— Ты разве не боишься меня? Не думаешь, что я поступлю точно так же?

Олег сидит напротив. Не касается меня, не греет заледеневшие руки, как обычно. Смотрит. Ждет ответ. И из моих уст выходит лишь одно правильное слово:

— Нет.

— Почему?

— Ты другой.

Его глаза сразу же теплыми становятся. Дружелюбными. Воздух резко выходит из чуть полных губ, а потом грудь приподнимается, позволяя легким наполниться кислородом. Повторяю эти же действия за ним. Не специально. Просто мне нечем было дышать, но понимаю это не так быстро, как мужчина.

Я боялась, что он отвернется и больше не будет со мной общаться. Что никогда больше не придет. Откажется. Назовет испорченным ребенком. Гнилым плодом. Но этого не происходит.

Олег обхватывает мою руку своими крепкими ладонями. Вены тут же надуваются, красиво разрисовывая кожу сине-зелеными полосами.

— Послушай, у меня не получилось договориться с опекой, но знай, что я не оставлю тебя. Слышишь? Я буду рядом, даже если пройдут года. Осталось немного, мы переживем эти полгода…

— Я верю тебе, — говорю это тут же, как воздух превращает выходить с его чуть полноватых губ. Но рано. Слишком рано.

— И еще. У меня назначена практика в Америке. На несколько месяцев… Не пугайся, — он сильнее сжимает мою ладонь. — Мы будем общаться на расстоянии. Я купил тебе смартфон. Будешь звонить мне, рассказывать о своих делах, а когда выпустишься, я заберу тебя. Обещаю.

Вслушиваюсь в эти слова. С трудом. С подвохом. Его не может тут не быть, согласитесь. Но я верила ему. Верила человеку, который принес сейчас в пакете телефон последней модели. Тот самый, за который меня могут побить и который придется прятать под матрасом, чтобы не стащили. Принес новую порцию лекарств, фрукты и любимый батончик «Марса».

Впервые в жизни поверила постороннему человеку. Незнакомцу, который за короткое время стал ближе всех на свете. Он сделал для меня больше, чем все люди вместе взятые за всю жизнь.

Но после этого разговора я не видела Олега в этой комнате… Никогда…

Глава 13. Сквозь время,

Спустя полгода

Наконец-то дома! Не думал, что перелет может так сильно утомить. Целых двенадцать часов в пути, а до этого — прощание с моей персоной. Сантьяго устроил. Не спрашивайте по какой причине, самому бы понять.

— Брат, это была лучшая выставка за всю историю! Великолепно! Теперь нами иностранцы заинтересуются! — восхваляет Эдгар. Со мной он был только на выставке, до этого был здесь, в Москве. Следил за одной оторвой. Не напрямую, конечно. Незаметно. Чтобы она все это время находилась в достатке.

— Теперь нужно дома все доделать, — отвечаю ему, зажав трубку плечом, а сам открываю дверь в квартиру.

— То есть ты не будешь переезжать в США?

— Ты же знаешь, что нет.

— Дурак же ты. Перебрался бы вместе с ней в США! Это же такие возможности!

Знаю. После выставки мной заинтересовались иностранные покупатели. Рынок расширился, клиенты тоже. Но пока я не готов сорваться с родной земли и улететь в Америку. Все же дома привычнее, даже несмотря на разницу погодных условий. Там в августе стоит невозможная жара, а здесь — практически осень.

Дом, милый дом! Как же я скучал! Мои картины! Не испортились за это время! И «Хлоя» цвет не потеряла. Хотя темно-серый немного потускнел. Или мне кажется? Ничего, все равно я планировал выбросить ее. Не хочу, чтобы в моем доме осталось что-то от жизни до разрыва с Яной.

Поспать бы немного. Устал дико. Только кто мне даст? Не прошло и получаса, как я вернулся домой. Только кого это волнует? Звонок в дверь заставляет встать с кровати, напоследок взглянуть на шикарный вид из панорамного окна, по которому дико соскучился, и подойти к двери. А там…

— Ну что, папаша, принимай выпускную посылку! — весело восклицает повзрослевшая, уже совершеннолетняя Ева, стоя на пороге моей квартиры с драной клетчатой сумкой наперевес.

— Ну что, папаша, принимай выпускную посылку! — весело восклицает повзрослевшая, уже совершеннолетняя Ева, стоя на пороге моей квартиры с драной клетчатой сумкой наперевес.

В последний раз такие видел в студенческие годы, и то у самых нищих сокурсников.

А она все улыбается, сверкает своими медовыми глазами. В одном легком платье пришла, когда температура на улице едва до восемнадцати градусов доходит. И в сандалях своих. Сейчас это по-другому называется. Босоножки! Точно!

Ни черта не изменилась. Такая же худенькая и смешная. И улыбается много. На камере это иначе передавалось.

— Ноги не застудила? — спрашиваю, пропуская девушку в квартиру.

— Неа! На улице так хорошо!

— Там ветер сильный.

— Ну и что! Я закаленная!

— Так, закаленная, есть будешь?

— Да, я голодная как… — и резко замолкает, пока я иду на кухню. Разворачиваюсь и застаю умилительную картину.

Девчонка с открытым ртом осматривает все вокруг. Цепляется взглядом за каждую мелочь. За люстру в гостиной, за плазму, которую я ни разу за все время не включил, за картины на стенах. А потом и за меня, глядящего на происходящее с кухни.

— Да у тебя тут круто! — восхищается Ева.

— Обычная квартира, ничего удивительного.

— Серьезно? У тебя такие хоромы в центре города! Как ты еще не потерялся? Сколько тут комнат? Десять?

— Две.

— Вот я и спрашиваю, как ты еще не потерялся?

Смешная такая. Еще такой маленький ребенок в душе, хоть и хочет казаться взрослой. Это не изменилось еще со времен нашей последней встречи. С той, когда она провожала меня в аэропорту. С улыбкой на лице и маленькой капелькой, медленно текущей по розовенькой девичьей щечке.

Наверное, именно тогда я осознал для самого себя, что оставлять ее одну в таких условиях не стоит. Современные технологии в виде Телеграма и других социальных сетей творили чудеса, но это не заменит человеческого внимания. Экран искажает эмоции на лице, притупляет их, не передает тепло глаз и неподдельную радость.

Как сейчас.

— Может, вещи свои разложишь? — говорю как бы между делом, пока заказываю обед из ресторана. Но не вижу в ответ восторга. Скорее шок. И чего ты смотришь на меня, как на приведение?

— Я что, теперь у тебя жить буду?

Не понял? А нахрена она приехала с сумкой? Еще вчера, на созвоне перед вылетом, договорились, что она вместо университетского общежития переберется ко мне. Точнее, она поставила перед фактом, а я не особо возражал. Квартира большая, вдвоем уместимся. Я в студии, она на учебе. Да и проследить так гораздо легче.

— А где?

— Ну… Мне место в общежитии выделили, так что… я могла бы и там…

— Так, стоп! — подхожу к Еве и смотрю в расширившиеся глаза. Испуганные. Словно я сейчас удары нанесу. И чего ты так сжалась? Что я смогу тебе сделать?

«То же, что сделали ее приемные родители».

Блядь!

— А теперь послушай меня! Если хочешь, можешь остаться в своей общаге, а можешь переехать ко мне. В любом случае я буду за тобой следить. И… я тебя не трону.

Золотистые глаза еще больше расширились, а потом, как ни в чем не бывало, изобразили подобие счастья. Поздно шифруешься, я уже все понял. Ну хоть сжиматься в комок перестала, расслабилась немного. Уже радует.

— Пойдем, покажу твою комнату.

— Я еще не сказала…

— Идем.

Беру за руку и веду в гостевую. И только сейчас понимаю, что там, помимо кровати, ничего и нет. Недокупил. И вспомнил я об этом только в тот момент, когда открыл дверь в огромное пространство, освещаемое панорамным окном.

— Ни хрена себе! Вот это хата! — она с радостным писком бежит к кровати и плюхается на нее звездочкой. Странно, что кровать не сломалась. — Какая мягенькая, — выкатывается, словно кошка. И это уже не странно, скорее мило. — Не, я у тебя останусь.

— Я не сомневался, — улыбаюсь ей в ответ и иду в прихожую за ее сумкой. Точнее за клетчатой тряпкой. Она почти ничего не весит, кило, два максимум. Кладу рядом на кровать рядом с девчонкой, открываю. Внутри ветровка и кеды.

— Это твоя одежда? — брови сами поднимаются вверх при вопросе.

— Ну да.

И это все, с чем ее отпустили из того богом забытого места? Мало того, что директор относилась к ней с пренебрежением, так еще и вещи отобрали. А их отобрали — уверен в этом на сто процентов. Иначе, в сумке лежала бы та самая черная куртка.

— Остальное где?

— Отдали мелким, — спокойно отвечает Ева. — Да ладно тебе, с первой стипендией куплю что-нибудь.

— Ты сейчас серьезно? А на первое сентября в чем пойдешь?

— В этом.

А теперь представьте картину. Первокурсница шагает в престижный университет в летнем сарафане, какой-то дырявой джинсовой ветровке и босоножках. Я бы такую даже к себе на выставку не пустил!

Ладно, с одеждой разберемся потом.

Или не потом?

— Поехали, — шагаю к выходу, чувствуя недоумевающий взгляд на спине.

— Куда?

Поворачиваюсь всего на мгновение, но… застываю на месте. На лице снова страх, снова глаза распахнуты по-максимому.

— По магазинам.

И снова она виснет. Что тут такого? Вы же, женщины, любите шоппинг! Но она не женщина, а девчонка. Но не просто девчонка. Она ведь никогда не ходила с мамой за одеждой, не покупала ничего. Все доставалось от старших или из благотворительных фондов. По крайней мере, она так говорила.

И почему я об этом забыл?

— Послушай, — возвращаюсь в комнату и сажусь рядом на кровать. — Понимаю, тебе сейчас трудно, но мы справимся. Я и сам не знаю, что такое шопинг, так что будем изучать предмет вместе.

Она хихикает. Недолго, но заливисто. Как соловей. Интересно, она петь не пробовала?

— А где ты одежду покупаешь?

— Заказываю в интернете с доставкой или стилист подбирает, но это на особые случаи.

— Может, мы тоже закажем? — смотрит на меня с надеждой.

— Нет уж. Тебе уже восемнадцать, пора выбираться из скорлупы.

— Мм… — наигранно закатывает глаза. — Ну ладно. Только ради тебя, Олежа.

Олежа… Я уже привык к этому уменьшительному-ласкательному. Меня так даже мама не называла. И Яна тоже. Раздражало, если честно. А из ее уст звучит, скорее, как подкол. Привык. Приелось. И вызывало улыбку, когда она произносила мое имя тонюсеньким голоском.

Доехали до ближайшего торгового центра. Гулять так гулять, я на выставке много денег срубил. И я тут же пожалел, что не заказал все в интернете. Потому что потом началось…

— О, пошли сюда! — Ева тут же потянула меня в ближайший бутик.

И тут я осознал одну важную вещь. Четко. Как ясный день. Все женщины обожают шопинг, какого бы возраста они не были. И Ева не исключение. Золотистые глаза сверкают от увиденных стеллажей, пальцы судорожно перебирают одежду, ноги перебирают от одних вешалок к другим.

Смотри какая классная шняга! — Ева показывает мне миниатюрный рюкзак голубого цвета, украшенного пайетками. Говорят, это сейчас в моде. А я-то думал, что она с одежды начнет.

— Нравится?

— Еще как! Это вообще самая классная хрень, которую я когда-то видела, — девчонка на мгновение она снова тушуется, а потом выдает: — А можно… — и снова выпячивает эти очумело-круглые глаза и смотрит на меня, как на Бога модной индустрии. Мда… Долго мы будем привыкать к нормальному обществу.

— Бери, что понравилось, и пошли примерять.

— Ура!

Лучше бы я этого не говорил. Вот серьезно. Лучше бы промолчал и сказал, нам это не по карману. Потому что она начала сметать с вешалок практически ВСЕ ШМОТКИ! Брала свой размер, еще два дополнительно, всех цветов радуги. Футболки, кофты, свитера, свитшоты, джинсы, даже три пары кед захватила. А так же не забыла про тот самый голубой рюкзак.

Но мы ведь за этим сюда и пришли. У Евы совсем одежды нет. Нужно и на зиму что-то купить.

— Ну как? — она выходит из примерочной в серой толстовке с «Симпсонами» и в голубых джинсах.

— Нормально. — Долго еще?

— Ты сам дал мне свободу выбора. Пока не выкуплю все, не уйду! — с этими словами она гордо вздернула подбородок и направилась обратно в примерочную.

Нужно говорить, что она выбрала много всякой ненужной херни? Куча толстовок, маек, джинс, спортивных костюмов. И два рюкзачка. Те самые. Точь-в-точь одинаковые. Ладно, хер с ним.

Но ее пустят в этих толстовках в университет. Куда она там поступила? В МГСУ? Сомневаюсь.

— Давай я выберу для тебя кое-что.

Зачем я это сказал? Как будто разбираюсь в женской одежде. Когда-то Яна насильно таскала меня по магазинам, пытаясь привить чувство стиля. Оно и так было, только я не особо любил все эти примерки, шатания от одной витрины к другой. Лишняя трата времени.

Но сейчас почему-то хочется выбрать для нее что-то особенное. Что подойдет именно ей. Колючей, но в то же время очень милой и женственной…

— Ты серьезно? Я не надену это г… — возмущается Ева, когда я прихожу с двумя платьями по колено. По размеру должно подойти.

— Просто примерь.

И она примерила. Моментально превратилась из девочки-бунтарки в нежную принцессу. Волосы бы еще распустить и будет здорово.

— Я выгляжу как…

— Как человек ты выглядишь! — перебиваю я. — Все, снимай и пошли.

С огромными пакетами с одеждой, обувью, косметикой, даже школьными принадлежностями мы ввалились домой. У консьержа забираю заказ из итальянского ресторана, и поднимаемся наверх. Хорошо, что я на машине, а Ева отняла половину пакетов, заглядывая в них своими блестящими глазами. Иначе не унесли бы это все барахло.

— Осталось мебель заказать, — говорю я, когда мы затаскиваем все пакеты в комнату Евы. Уже в ее комнату, а не в гостевую. Надо только к этому привыкнуть. — Ну что, поздравляю. Теперь ты живешь со мной, — торжественно объявляю я. Это лишнее, знаю. Может, после шопинга у меня крыша ехать начинает.

— Не надейся, папочкой называть не буду.

— Не называй. Но ты должна доверять мне. Если попробуешь что-то от меня скрыть — получишь по первое число.

Да-да, я не забыл, как эта наглая девчонка не рассказала об изнасиловании и травле в интернате после моего отъезда. Со вторым она справилась, а вот с первым… Сегодня осознал, что не до конца.

— Ага, я запомню, — фыркает она.

— Ева!

— А что Ева? — она вскидывает свои темные брови. — У каждого есть секретики от других, вот и у меня будут!

— Ева!

— Ладно, ладно, Олежа!

— Молодец. Теперь нам надо обустроиться. В университет ты поступила, осталось дождаться учебного года. Скоро адаптируешься, заведешь друзей, начнешь жизнь нормального подростка. Только пожалуйста без выкрута…

В какой-то момент она перестает шевелиться. Резко. Сидит на месте, как вкопанная, глядя на покрывало в цветочек, которое только что достала из пакета. Раскрыла. Развернула. Зависла на моих словах. А затем так же резко подняла два больших темных блюдца. Смотрит в упор. Не просто в глаза. Глубже. Сквозь них. Словно пытается где-то там, в бездне, найти успокоение.

— Зачем ты это делаешь?

— Зачем ты это делаешь?

— В смысле? — переспрашиваю я, ошарашенный вопросом.

— В прямом. Ты взял меня к себе, купил одежду, обувь. А до этого переводил деньги на лекарства и не забывал все это время о моем существовании. Для чего это все?

Я тоже задавался этим вопросом на протяжении полугода. Каждый аз, возвращаясь поздно ночью домой, думал, почему? Почему я так вцепился в эту девчонку? Почему помогал все это время? И почему сейчас согласился разделить с ней личное пространство, хотя мы абсолютно чужие?

Просто я в состоянии показать, что существует другая форма жизни, что она не умрет от нехватки лекарств или из-за эгоизма и влияния других людей.

Что ее не ждет та же участь, что и того парня…

Возможно, не такая радужная, какую можно навоображать, но все же прекрасная. Со своими яркими масляными красками или той же акварельной пастелью. С черными и белыми полосами.

Сейчас мы идем вдоль белой полосы. Я шагаю спереди, как вожак, а она осторожно следует за мной. Шаг за шагом. Прощупывая почву. Но доверительно держа меня за руку.

Еще полгода назад я бы ни за что не ответил на этот вопрос, а сейчас вижу цель, которая сверкает перед глазами. Она недосягаема, возможно, бредова. Но я хочу ее достигнуть. Когда-то этой целью была карьера художника. Слава. Достаток. Неиссякаемость идей. Теперь параллельно с ней следует еще одна.

— Однажды я оставил тебя на попечительстве у той ведьмы, больше не хочу допускать в твоей жизни горя.

Мы смотрели друг на друга. Не отрывались. В упор. Но теперь Ева не пыталась пробраться куда-то в душу. Она смотрела на поверхность. Ведь душу я только что излил. Больше нет нужды искать ответы где-то в просторах вселенной.

Она просто подошла и обняла меня. Крепко-крепко. На рубашке тут же образовалась влага. Едва слышал, как она шмыгала носом, маленькие ладошки прижимаются ко мне. Мнут тонкую ткань. А губы едва различимо шепчат:

— Спасибо…

В какой-то момент я почувствовал, как бьется мое сердце. Быстрее, чем обычно. И я ощущал тепло. Ее тепло. Этой мелкой девчонки, которая только-только начинает жить. По-настоящему. Без оглядки назад. Без ожидания подвоха. Без нужны защищать себя.

Ощущаю аромат вишневой туалетной воды, которую купили только сегодня, прерывистое дыхание от всхлипов. Ничего, мы еще справимся.

И мы действительно справились. Со временем Ева перестала плакать, просыпаться по ночам. Распределили обязанности между собой. Точнее все обязанности, кроме оплаты коммуналки у меня отняли. Уборку на себя взяла клининговая компания, как и раньше, а готовку — Ева.

— Хочешь, я буду завтраки готовить? — вызвалась она однажды, глядя на меня озорными глазами.

— А ты умеешь?

— Еще бы! Я часто теть Гале помогала.

— Что ты готовишь?

— Ну, — задумчиво вскидывает глаза к потолку, — бутерброды с овощами, яйца варю, иногда оладьи. Да не делай такое лицо, я правда вкусно готовлю!

Что именно она разглядела в моей физиономии — неизвестно, но такой расклад меня не особо устроил, учитывая, что я уже больше полугода соблюдаю диету той врачихи.

— Давай теперь я научу готовить тебя правильную еду.

— Это как? — округляет свои и без того большие глаза.

— Полезную. Чтобы ты чувствовала себя прекрасно и не…

— И не была жиробасиной, да?

— Ева!

— А что? Ты же именно к этому клонишь. Как видишь, я лишним весом не страдаю, так что своим моделькам можешь это сказать.

Так она называла натурщиц. Показывала им язык, пока они не видели, а когда уходили — передразнивала походку. Деловая. Чего она к ним прицепилась?

— Нет. Если будешь питаться правильно, то у тебя меньше рисков снова словить обострение, — поясняю я, хотя сам не особо во все это верю.

— Ладно, ладно, валяй.

Ева способная ученица. Быстро научилась запекать курицу, готовить котлеты на пару и даже перешла на более сложные блюда. Однако в моменты безграничной лени мы заказывали еду из ресторана. И не только. Макдональдс поселился в сердце этой девчонки очень глубоко. Порой она приходила оттуда, наевшись гамбургерами, и кричала с порога:

— Я щас умру! Олежа, спасай!

Ее слышно было даже из мастерской. Анжела недоуменно смотрела на меня, пока я соображал, что произошло с моей подопечной. Хорошо, что по факту она съела немного, иначе приступа не избежать, а этого я боялся больше всего. С тех пор она с запретами не частила.

От той чумазой девчонки из интерната не осталось и следа. Она изменилась. И внешне, и внутренне. И я изменился…

Только я совсем не догадывался, что повлечет за собой эти изменения. Все решится в один день. В один момент.

Назад дороги не будет…

Глава 14. Новое восприятие

«Мы самые ненормальные в этом городе,

И я что-то чувствую к тебе вроде бы.

С первой ноты угадаю твою мелодию,

Твои глаза круче лёгких наркотиков»

(с) Эльвира Т «Мутный»

#ненавижу1сентября

Этот хэштег попадается на глаза на протяжении недели. Под каждой фотографией в гребаном Инстаграме, в каждом посте в Твиттере. Каждый придурок считает, что имеет право поплакаться всему честному народу об окончании каникул. Только всем насрать, в том числе и мне.

И чего ныть? Это же так классно, когда тебе не нужно сидеть в четырех стенах во втором корпусе и не думать, где же проводят каникулы одногруппники. А главное, с кем. Лучше уж на уроках сидеть, нежели сталкиваться в коридорах с какими-нибудь Ванями и влипать в неприятности из-за них же.

В школе было весело, что не скажешь про универ. Пары в два раза длиннее уроков, задают черт знает сколько и читают лекции, смысл которых сами не понимают. Поначалу было страшно, боялась поймать на себе косые взгляды других.

Боялась показаться не такой…

У меня ничего не осталось от той жизни, кроме воспоминаний. Одежда, обувь, новые гаджеты, даже ремонт сделали в моей комнате. Именно в моей. В личной. Которую я не буду делить с той же Надькой и другими девчонками.

Приятно осознать, что в моей жизни начался новый этап развития. По странному позитивный и веселый.

Добрый.

И Олег тоже добрый.

Из-за этого временами становится еще страшнее. Боюсь облажаться. Боюсь, что сделаю что-то не так. Не то. И окажусь там же, откуда появилась. Плевать на шмотье, на гаджеты, на все это. Вещи ничего не значат. Только материальное.

Сегодня первый выходной. Надо встать, что ли, завтрак приготовить. Олег наверняка спит, успею сделать его суперполезный и одновременно тошнотворный бутерброд.

В комнате его не обнаруживаю, на кухне и в гостиной тоже. Значит работает с утра пораньше, к выставке готовится. Не спал на протяжении всей недели, пока я училась в универе. Отвозит меня на пары, возвращается домой и застревает в своей берлоге до самого заката.

В самой мастерской мне не довелось побывать. Личное

Пролог

– Ты знал, что миллиард секунд – это почти тридцать два года? – она подходит со спины и протягивает телефон. Смотрит своими большими глазами то на экран, то на меня. Радостно. Аж светится вся. – Вот, гляди. Пишут, что после этого жизнь меняется. На космическом уровне, понимаешь?

– Думаешь, к тридцати двум за мной прилетят инопланетяне и откроют вход в другую галактику?

– Нет. Просто ты уже прожил миллиард секунд, а я еще нет. Вдруг что-то изменится, ну… – мнется неуверенно, как в первые дни пребывания в моем доме, – между нами.

– Эй, – поднимаю ее личико за подбородок, – у нас ничего не изменится даже спустя сто миллиардов секунд, слышишь?

Ева осторожно заглядывает мне в глаза. Робко. Словно боится увидеть в них что-то пугающее, а через долгие три секунды пухлые губки растягиваются в легкой улыбке. Те самые, которые еще с утра находились в моем плену, которые шептали что-то несвязное.

Кричали в порыве страсти…

За ней хочется наблюдать вечность. Смотреть в ее волшебные глаза, разглядывать правильные черты лица. Точеные. Как у фарфоровой куклы из Детского Мира. Ее можно было бы принять за куклу, если бы она не проявляла никаких эмоций и не улыбалась сейчас. Все шире и шире. Вот и зубки белые появились. И ямочка на щеке. И блеск в родных глазах.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя больше жизни. Мое сердце будет биться, пока бьется твое, – касаюсь ложбинки между двумя округлыми холмами, спрятанными под моей рубашкой, смещаю ладонь чуть левее. Туда, где чувствуются учащенные удары. – Ты мне очень…

– Ладно, поняла. Заканчивай со своей романтикой, – перебивает и накрывает мои губы своими. Не нежно касается, как раньше, а с напором, с дерзостью. С уверенностью, что я отвечу.

Может пройти много времени, но мои чувства к ней не изменятся. Любовь никуда не исчезнет, лишь перейдет из одной фазы в другую. Могут пройти сотни, миллионы, миллиарды секунд, но в какой-то момент я встану перед окном, открою его нараспашку, почувствую легкий летний ветерок на лице…

И осознаю одну важную вещь: свое обещание я так и не выполнил.

Глава 1. Точка отсчета

За несколько месяцев до событий в прологе

– Выходи за меня.

– Я хочу уйти, – произносит Яна почти одновременно со мной.

Чувствую себя героем бабского сериала по федеральному каналу. Знаете, где кричат: «Да она любит тебя! Она не может любить меня! Да я люблю тебя!». Вспомнили? Вот примерно в такой же ситуации я оказался, только третьего лишнего тут не было. Я сам оказался в этой роли.

Теперь давайте представим всю картину в красках. Мы сидим в лучшем ресторане с видом на столицу. Вечерняя Москва освещается множеством огней, на трассе привычные пробки на фоне снежных сугробов у обочин. Приглушенный свет над нашим столиком создает романтическую атмосферу, бокалы лишь на четверть наполнены ее любимым гранатовым вином.

Сижу напротив с протянутой вперед бархатной коробочкой. Продавец сказал, что таких колец больше не продают, камень больше пяти карат. Она любит такие. Пафосные, помпезные. Ее стиль.

После долгой подготовки к этому ужину я получаю в ответ: «Я хочу уйти». В голове возникает лишь один вопрос:

– Почему?

– Понимаешь… – медлит Яна, сминая в руках салфетку, – ты постоянно занят в студии. То с натурщицами, то еще с кем-то. Домой приходишь пару раз в неделю. А мне внимание нужно. Твое внимание…

Да ладно! То есть за два года беготни за ней я не уделял внимания? А три года отношений? И еще два года совместной жизни, когда я пылинки с нее сдувал? В последние недели я был занят подготовкой к выставке, но это не значит, что и раньше я вел себя, как эгоистичная скотина!

– Ты же знаешь, скоро выставка, нужно подготовить работы. Я даже половину не написал…

– И еще… – перебивает она. Да оставь уже в покое эту чертову салфетку! Сколько можно ее теребить? – Я семью хочу, детей.

– Я тоже…

– Если бы хотел, то я давно бы родила, – внезапно выкрикивает она, подняв на меня взгляд болотных глаз. Чуть влажный. – Сколько мы пытаемся? Полгода? Год? Все без толку! Я здорова, а ты…

– И я здоров.

– Твоих слов недостаточно.

То есть год без сигарет, алкоголя и прочей дряни прошел зря? Я зря, что ли, ел одну траву, запивая все травяным чаем, и ходил в качалку три раза в неделю – тоже зря? Ладно, качалка присутствовала в моей жизни еще до наступления ада – во имя здоровья, но все остальное…

– А что достаточно?

– Для этого анализы нужно сдавать, а ты ни в какую не хочешь идти!

– Со мной все нормально! – цежу я сквозь зубы. – Сама знаешь, я сильно занят.

– Вот поэтому я и хочу разойтись.

Осознание происходящего приходит не сразу. Может, алкоголь виноват, может, шок, может, еще какая-то хрень в голове поселилась. Не знаю, если честно. Но сейчас я готов пойти вместе с ней в клинику, пройти дурацкие процедуры, которые вызывают дикую боль, и лишний раз убедиться, что со мной все в порядке.

– Ян, давай все обсудим нормально. Не руби на корню.

– Как с тобой все «нормально» обсудить? Ты все время закрываешься от меня, ночуешь в своей мастерской. Каждый раз! Вспомни! Каждый раз, когда я хочу поговорить о детях, ты уходишь. Я устала.

Яна смотрит на меня, как на заклятого врага, ее грудь в вырезе элегантного черного платья то высоко поднимается, то опускается, ноздри раздуваются. Но злится Яна недолго. Отдышавшись, снова опускает глаза. Маленькая капелька падает на тарелку с остатками салата.

– Прости…

Вот и писклявость в голосе появилась. Довел девчонку. Это если со стороны посмотреть. Но на деле складывается ощущение, что довела как раз она. До края. Туда, где больше нет мира. Сплошной белый холст без конца.

– Я оплачу счет и… – лепечет она.

– Иди. Сам разберусь.

Впервые в жизни она не перечит. Тихо стаскивает с колен тканевую салфетку, тихо поднимается и легкой походкой, за которой я так любил временами наблюдать, выходит из ресторана. А потом и из моей жизни. Пытаюсь запомнить и ее шикарную фигуру в форме песочных часов, и идеально уложенные в аккуратный пучок волосы, и легкую улыбку, которой она одаривала окружающих.

Теперь я не вхожу в число счастливчиков, наблюдающих за переливом белоснежного жемчуга между алыми губами…

Как любящий мужчина я должен остановить ее, взять за руку и впиться в ее губы. Посмотреть в глаза цвета насыщенной зелени и тихо умолять дать второй шанс, услаждая ласковым шепотом ее слух. Но ничего из этого я не делаю. Мы не в кино, в конце концов. Яна не станет слушать, как бы убедительно я сейчас ни говорил. Что бы ни обещал.

На самом деле ситуация странная. Точнее, не так – дебильная. Хотел ли я ребенка? Не знаю. Дети – это прекрасно. Бегала бы по нашей квартире маленькая светловолосая красавица с ярко-зелеными глазами и встречала бы меня из студии. Я бы писал ее портреты, разукрасил бы детскую.

Было бы здорово. Но от этой идеи мне ни горячо, ни холодно. Есть дети, нет детей. Какая разница? Времени еще полно.

Только вот у Яны его не нашлось…

– Принести счет? – ко мне подходит молодая официантка.

– «Абсолют». Бутылку и рюмку.

– Но у нас граммовки…

– Двести граммов, – говорю и протягиваю кольцо: – Возьмите.

Девушка некоторое время моргает темным веером ресниц и, немного постояв, молча берет красную коробочку. Через три минуты заказ передо мной.

Можно я не буду распевать песни а-ля «Напилася я пьяна»? Во-первых, это бабская фишка, а во-вторых, мне абсолютно плевать, сколько граммов водки войдет в организм.

Домой идти надо, только не хочется. Ноги не идут, не тянет туда, как раньше. Потому что она там. Пропитала квартиру своим ароматом, заполнила ее своими банками из-под кремов. А мне ведь важно личное пространство! Но я выделил ей место. Потому что люблю ее, дуру. До сих пор люблю.

Ладно, в студии переночую.

– Девушка! – кричу от барной стойки. Когда я успел переместиться? – Счет!

А теперь надо свалить отсю… Ух ты ж! Мне бы на ногах устоять, не то что до дома доехать! Ладно, вру, на ногах я нормально стою. Вроде бы. А чего это снег такой скользкий?

– Эй, аккуратнее! Не видишь, куда прешь?

Конечно, не вижу. Как можно заметить в темноте нечто черное, сливающееся с грязью на асфальте? Ах, это твоя куртка?

– Не заметил.

– Ты мне шмотки испачкал, придурок! В чем я теперь ходить буду?

Если честно, я не особо понял, какого пола это черное пятно. Вроде бы женским голосом говорит, но он такой хриплый и прокуренный! Больше подходит генералу в отставке.

– Постираешь, – бросаю через плечо и желаю как можно скорее оказаться в машине, а не среди снегопада, но тут…

– Не свалишь!

Оно цепляется за мою штанину и не отпускает. Охренительно! Еще и меня в грязь обмакни!

– Отвали!

– Ты глухой? Мне ходить теперь не в чем! Возмещай, придурок старый!

Отлично! Я до кучи еще и старый! Докатился!

– Так, – тянусь за кошельком во внутреннем кармане. – Держи на новую одежду и больше не приставай! – кидаю несколько купюр (не знаю, каких именно, рублевых или долларовых) и иду на парковку. Точнее, пытаюсь идти, пока меня выпустили на свободу.

– Придурок! Даже прощения не попросил!

И это благодарность за то, что я от сердца оторвал кровно заработанные бабки? Куда мир катится?! Ладно, черт с ними. Надо до машины доковылять. Не шатаясь. Не привлекая внимания… никого. Но в какой-то момент мне показалось, что я иду строго вдоль черной полосы.

Жизненной…

Почти спокойно добрался до студии, благо она недалеко, в отличие от дома, открыл дверь и тут же завалился на диван. В последние дни часто оставался здесь ночевать. Много работы навалилось, пришлось оборудовать маленькую кухню и создать комфортные условия для ночлега. Янка не была против, наоборот, вместе со мной подбирала удобный раскладной диван.

Вот и довыбиралась.

– Стой! Больно, – она чуть отталкивает меня руками, как только я резко вхожу в ее влажное лоно.

– А так? – двигаюсь медленнее. Вперед-назад. Наблюдая за тем, как закатываются глаза цвета только распустившихся листьев, и чувствуя впившиеся в мои предплечья пальцы.

– Ах… еще…

Мы возбуждены. Нас несет на волнах удовольствия. И дело не только в телах, не только в физике и самом понятии наслаждения, а в понимании того, кто именно перед тобой. Что это не первая попавшаяся шлюститутка, а любимая женщина, которой ты посвящаешь свою жизнь, с которой строишь будущее, и у которой мечтаешь увидеть обручальное кольцо на безымянном пальце.

Которая будет с тобой до самой смерти…

Ее влажное тело извивается под моим, ее пухлые губы с размазанной вокруг помадой сексуально приоткрыты, а когда я делаю резкий толчок, дарующий нам обоим мгновение единения тел, произносит тихо-тихо:

– Люблю тебя.

– И я тебя люблю, – накрываю губы любимой своими. Успокаиваю нежным поцелуем, доказывающим правдивость только что сказанных слов…

Твою ж мать! Ай! Чего голова такая чугунная? Какого черта я делаю в студии? И почему свет слепит глаза? Кто не закрыл шторы? Яна… Она всегда занавешивала окна, пока я спал, чтобы не разбудить.

Когда человек просыпается, обычно не ощущает ничего. Настроение еще не определено, никакие мысли в голове не витают. Это ни хорошо, ни плохо. И только через пару секунд чувствуешь перемены, начинаешь перебирать в памяти, что вчера произошло и при каких обстоятельствах.

Лучше бы я этого не делал. Лучше бы не вспоминал прошлое, лучше бы не представлял будущее. Не мечтал о том, что Яна вдруг передумает и через пять минут окажется на пороге студии. Она слишком горда, а я слишком обессилен.

Чувствую себя, как мальчишка, которого бросила первая любовь. Как доходяга-подросток с кучей комплексов. Но что я могу поделать? Казалось, мне больше ничего не надо в этой жизни. Нагулялся, наигрался с красивыми куколками. А теперь своя куколка бросила.

И вот мне тридцать один, я вроде как талантливый художник, но брошен лучшей женщиной в мире, на которой мечтал жениться. Ладно, черт с ним. Прорвемся. Где-то я слышал, что после тридцати жизнь только начинается.

Без Яны…

Может, за это время мы остыли? Может, удастся поговорить нормально? По-человечески. Расставим все по своим местам, обсудим проблемы. Да, черт, я готов эти долбаные анализы сдать! Готов, слышишь? Я не позволю забыть семилетнюю связь!

Абонент недоступен. В черный список занесла или просто телефон выключила? Второе, наверное. Отправлю смс, вдруг увидит, ответит. Ладно, надо работать. Вечером проверю телефон. А сейчас надо работать.

Но телефон молчал на протяжении всего дня.

Я успел набросок сделать, думая о Яне, развести краски, думая о Яне, и даже первый слой нанести. Думая о Яне…

Ее набросок.

Овал лица, глаза, губы, волосы, грудь наметил, чуть выглядывающую из выреза платья. Черного. Того, которое я в последний раз видел на ней. Еще тогда возникали мысли, как мы приедем домой, и я стащу его с идеального тела, а потом буду трахать ее до тех пор, пока не попросит остановиться.

Ближе к вечеру понимаю, что она не позвонит сама, а я сижу в студии и не могу даже выйти.

Что мне мешает, собственно?

Оставляю краску сохнуть и еду в квартиру. Вряд ли за день она собрала все вещи. Их много. Даже слишком. Сама не утащит. Звоню. Гудок. Два. Тишина. Хорошо, что на этот раз абонент доступен.

Вспоминая наши отношения, можно выделить одно важное качество Яны, благодаря которому мы не расстались еще на стадии зарождения чувств. Понимание. Она поддерживала меня, когда я начинал продавать первые работы, скорбела вместе со мной на похоронах родителей и стояла рядом на первой сольной выставке.

Только сейчас это качество дало сбой. Точнее, вчера, когда она ушла от меня. Раз и навсегда. Почему я так решил? Потому что в квартире оказалось пусто. Гардеробная почти пуста: освобождена от женского шмотья. В кабинете больше не валяются бесконечные зарядки от телефонов. И правильно. Чем меньше воспоминаний, тем лучше. Это первое, что приходит в голову.

Вот только наша квартира превратилась в одно сплошное воспоминание о счастливых днях с Яной.

О, записка. На комоде в гардеробной, словно Яна знала, что я первым делом зайду именно сюда.

«Прости, но я больше не могу. Не ищи меня, так будет легче».

Вот теперь точно конец. Без шансов. Без возможности вернуть все назад. Или…

Звоню по другому номеру, и в этот раз мне отвечают почти моментально.

– Эдгар! – рявкаю в трубку, когда гудки замолкают.

– О, привет, брат. Как подготовка к…

– К тебе Яна, случайно, не заявлялась? – спрашиваю с надеждой. Своей квартиры у нее нет, за один день вряд ли вопрос с жильем решит, а в гостиницу с таким большим багажом ее не пустят.

На той стороне молчание. Долгое. Напряженное. И ужасно раздражающее.

– Эдгар!

– Слушай… Она с Глебом сейчас.

Опять этот чертов Глеб! Они какое-то время общались, пока тот не начал клинья подбивать к моей девушке. Тогда я ясно дал понять, что ему лучше держаться от Яны подальше. Не осознал, видимо.

В голову лезут идиотские мысли, что Яна лишь нашла причину для разрыва, а сама давно встречалась с этим Глебом. Нет, это уже что-то из разряда мыльной оперы. В жизни такого дерьма не бывает. Яна не сука, чтобы расставаться со мной, а на следующий день уже быть с другим.

Сука…

Что-то разбивается о стену. Вдребезги. Наша фотография из Египта. Ее ладони будто бы держат пирамиды, а я держу ее в своих объятьях.

Сука!

Я же любил тебя! Анализы эти гребаные хотел сдать! Всего себя отдавал, жениться хотел!

Завести семью…

Теперь внутренности сжимаются в тугой комок. Сердце болит. Все вокруг напоминает о ней. Каждый уголок пентхауса. Каждая соринка. Сука!

– Олег, ты тут? – спрашивают в трубке. Ах да, я же разговор не закончил.

– Мне нужна новая квартира.

И бросил трубку. Эдгар все сделает, как надо, уж я-то знаю. Теперь и мне пора валить отсюда, а потом… В мастерской вроде бы коньяк оставался. Или водка. Неважно. Главное, чтобы горючее остановило этот поток мыслей.

Глава 2. Новая жизнь

– Да у тебя тут здорово! Чувак, ты шикарно все провернул! – восхищается Эдгар, отсалютовав бокалом шампанского. – Отличный пиар-ход!

Когда я позвонил другу и предложил устроить выставку в новой квартире, он тут же обрадовался и внес встречное предложение: сделать ее благотворительной. Больше прессы, больше покупателей и популярности. Хотя куда мне? И так уже заработал целое состояние.

– Не без твоей помощи, – говорю в ответ, забрав у официанта с подноса свежую порцию шампанского. Не могли что-то другое заказать? Ах да, высший свет ценит только подобие «Буратино».

– За этот день.

– За него.

Новоселье в самом разгаре, а если быть точнее, новоселье-выставка. А что? И квартиру показал всем любителям слухов и сплетен, и новые работы официально представил. Хотя, как мне кажется, пол-Москвы сюда явилось только ради того, чтобы поглядеть на мое изможденное лицо.

– Хорошая покупка, – произносит Эдгар как бы между делом. – Посмотри, какой вид! И освещение подходящее.

– И студия через стенку.

– Нам повезло, вовремя позвонили. Яна бы заценила…

Прошло больше двух месяцев с того момента, как я расставил все точки над «i». Осознал, что былого не вернуть, а наше счастье высыпалось из ладони, как пляжный песок. Такой же неудержимый. Сыпучий, если не полить его водой и не сформировать в кулич. Я не смог удержать, а Яна не захотела ждать, пока ход моих мыслей изменится

Если честно, тот период я не помню. Вот вообще никак. Находился между двумя состояниями: осознанной реальностью и каким-то помрачением сознания. И как бы странно это ни звучало, картины при этом писались гораздо лучше. И получались более успешными в коммерческом плане.

Эдгар был в восторге. Придирчиво рассмотрел полотна, оценил их дороже моих стандартных работ, однако от внимательного взгляда старого друга не укрылось мое состояние. Ничего удивительного. Я сильно изменился за эти месяцы. Постоянная работа, несоблюдение режима питания и пара бокалов виски по ночам делали свое дело.

– Прости.

– Ничего, забей, – отвечаю я, влив в себя оставшуюся в бокале жидкость. Лишний раз убеждаюсь, что это редкостная гадость.

– Слушай, я все понимаю, у тебя трудное время, но зачем такие картины выставлять? Что за «Гробовщик» в серо-красных тонах и «Превратность»? Где тот шедевр, который ты месяц назад мне показывал?

«А я-то думал, что ты всем доволен, Эдгар…»

– Ты о «Хлое»?

– Да. Мне кажется, наброски были великолепны.

Еще бы! Ведь я срисовывал ее с Яны. С прекрасной фигуристой женщины с яркими болотными глазами. Они смотрели на меня то с любовью, то со злостью, то с гневом, то с желанием оказаться подо мной в сию же секунду. В итоге от моего ангела остались очертания зоны декольте, разбросанные в разные стороны пряди темно-русых волос. Чуть темнее пшеничных. Чуть светлее каштановых. На месте лица так и осталась пустота.

– Не пришло ее время. – Подхватываю еще один бокал шампанского и осушаю его до дна. – «Хлое» чего-то не хватает.

Чего именно, никто из нас вслух не произнес. Чересчур много лишних ушей собралось в моем новом доме.

– Слушай, я так и не понял, почему вы расстались?

Тебе прямо все рассказать? В подробностях? Со всеми вытекающими? С ее словами о том, что мы не можем быть вместе? О том, что она устала? Что мечтает о детях, а я неподходящая кандидатура на роль их отца? Ты это хочешь услышать? Или то, как я почти скатился на самое дно, заливая горе первые три дня то водкой, то коньяком? Как рвал полотна с едва высохшей краской? Как превратил свою студию в изломанную радугу?

– Отвали от меня, громила хренов! – внезапно выкрикивает кто-то в толпе, обращая на себя всеобщее внимание. В том числе и мое.

В основной зал врывается наш охранник Антон, а за ним шагают еще два шкафа, удерживая в руках черное пятно на ножках. Мужчины расталкивают оказавшихся на пути гостей, создавая вокруг себя подобие круга, и останавливаются около нас с Эдгаром, держа за шкирку какого-то пацана. Грязного, потрепанного, лицо скрыто под местами порванным капюшоном.

– Отпустите меня, говнюки!

Чего у него голос такой писклявый, как у девчонки?

– Олег Дмитриевич, – начинает один из охранников, – эта пигалица пыталась вломиться к вам. Вы ее приглашали?

Это девушка? Серьезно? Что-то не очень похоже. И что, вообще, дети делают на моей выставке? Только не говорите, что малолетки нынче тащатся от абстрактных набросков и обнаженной натуры. Не поверю.

– Нет.

– Слышала? Тебя сюда не приглашали, так что проваливай!

– Не пойду!

Оно (уж не знаю, какого пола это черное пятно) снова дергается. Капюшон падает с головы. Люди вокруг испуганно ахают. И почему же? А все просто. Наше брезгливое общество не привыкло, чтобы в одном помещении с ними находился измазанный подросток. Да, именно измазанный. Судя по глазам, тушь точно потекла. Что случилось с помадой на полных губах – неизвестно. Съели, скорее всего, но красные следы остались.

Девчонка поднимает на меня глаза. Яростные. Затравленные. Наполненные лютой ненавистью ко всему окружающему. Худощавая. Я бы откормил тебя, как следует, и куртку эту огромную снял. Ах да, еще бы причесал. Как можно ходить с такими колтунами, если волосы по пояс?

– Суки! Зажравшиеся суки! Никакая это не благотворительность, ясно?! – кричит она.

– Уведите ее, – приказывает Эдгар охранникам.

– Да пошли вы все на хер! И ты, гребаный мудила, – она смотрит на меня, – иди на хер! Зажравшиеся суки! Это дерьмо на стенах ничего не стоит! Вам всем карманы набить надо! А дети умирают из-за вас! Суки!

Эта фраза обидела бы меня лет десять назад, но не сейчас. Сколько критики я повидал на своем веку! И мнение, высказанное какой-то малолеткой, вряд ли заставит меня бросить живопись. Так, что она там еще говорила?

– Приносит же черт этих попрошаек, – хмыкает друг, делая новый глоток шампанского.

О, вспомнил. Дети гибнут. Что, очередная защитница государственной бесплатной медицины в стране? Ее не будет, дорогуша! Зато именно такие вечера, как этот, помогут спасти многих больных.

– Так на чем мы остановились? – Эдгар выводит меня из раздумий.

– Вроде бы мы говорили о Яне, – это имя уже не так больно произносить, уже не так сильно сжимает грудь. – Давай отойдем.

Вспоминаем о лишних ушах. Да-да, эти стервятники то и дело проходят мимо, навострив свои маленькие ушки в дорогих сережках. Женщины до сих пор глаз отвести от нас не могут. Причем как от Эдгара, так и от меня.

– Яна хочет детей, – говорю я, когда мы выходим на улицу. Рядом с нами стоят только охранники. Той девчонки поблизости не наблюдается. – Оба здоровы, у обоих было желание, но…

– А! – перебивает Эдгар. – Ты анализы не сдал! Точно!

– А ты откуда знаешь?

– Так она на днях рассказывала.

Прелестно. Кому она еще растрепала о нашей личной жизни? Своему Глебчику наилюбимейшему? Теперь я готов расценить любопытные женские взгляды немного иначе. Наверное.

– Забей. Расстались и расстались. Она со своим Глебом, а я один как-нибудь справлюсь. – Достаю сигарету, закуриваю. Снова начал курить, когда почувствовал безысходность. Когда понял, что эту пустоту сможет заполнить только никотин.

– Я бы не ставил крест на ваших отношениях. Ты же любишь ее.

Люблю. Что бы она ни натворила, люблю. Что бы ни сказала и как бы ни пряталась от меня. Люблю, хоть всеми силами пытаюсь забыть ее.

– И что ты предлагаешь? Отбить у этого Глеба? – выдыхаю дым тонкой струей.

– Хотя бы анализы сдай. Докажи, что ты здоров, что вы сможете завести потомство.

– Ты серьезно? – смотрю на спокойное лицо друга, лишенное малейших признаков насмешки. – Ну, сдам я эти анализы, принесу справки, дальше что? Она меня простит и обратно примет?

– Возьми и попробуй. Может, она станет более лояльна к тебе.

Лояльна? А нужна ли мне лояльность женщины, которая при первой же возможности ускакала к другому? Нужно ли ее прощение, раз я простить не могу? Вряд ли.

Сама мысль о том, что мне придется валяться в ногах Яны, противна. До чертиков. Только это дебильное чувство, которое появилось с первого взгляда на мою женщину, не позволяет ответить категоричное нет.

Моя…

– Сдай не для нее. Для себя. Вдруг у тебя действительно проблемы, а новая телка этого не примет?

– Да плевать мне на эту новую телку и…

– Я дам тебе номер отличного врача, проверит-перепроверит.

Не убьет, так замучает! Ладно уж, схожу к этому крутому доктору. Не люблю дурацкие поликлиники, но, честно, мне уже самому любопытно. С какого перепугу я могу быть нездоров? Всю жизнь ощущал себя самым настоящим огурчиком, даже с того света меня достали, а тут какое-то зачатие не выходит. Выйдет все. И эти долбаные справки швырну в лицо Янке! Докажу, что она зря нам обоим мозги парила! А потом оставлю – с ее же ошибками и предрассудками!

Раз и навсегда!

Глава 3. Диагноз

– Как это – бесплоден?

– Вот так. Видите анализы? Ваши сперматозоиды не способны на оплодотворение яйцеклетки. Вы не можете иметь детей. Сочувствую.

Вот я и пошел на следующей неделе по совету друга в лучшую клинику столицы. Точнее, в центр планирования семьи. Лучше бы дома остался, чем такие замечательные новости слушать!

Внимательно смотрю на миловидную женщину лет сорока, стараюсь найти в ее глазах хоть каплю лжи или хотя бы сарказма. Вдруг разыграть решила? Но это не так, и бумажки, лежащие передо мной на столе, лишь подтверждают диагноз. Какая активность у сперматозоидов? Что эта циферка означает? Не знаю. Ни хрена не разбираюсь в научных терминах.

– Ничего сделать нельзя?

– Могу предложить пройти лечение, но это займет не один год. Не факт, что вы достигнете результата. Вам решать.

Я вроде говорил, что не особо горел желанием иметь детей? Нет, не так. Я не придавал этому такого уж огромного значения, в отличие от Яны, но сама мысль о том, что я никогда не смогу подержать в руках собственного ребенка, особой радости не приносила.

Представьте, вот вы живете себе, живете, строите карьеру, влюбляетесь и думаете, что там, впереди, еще полно времени. И когда-нибудь вы будете держать на руках дочку или сына и показывать свои картины.

Но в моем случае этого «когда-нибудь» никогда не случится. Или же…

– Хрен с вами, давайте лечение.

Думаю, не стоит говорить, что диета и запрет на курение возобновились. Хорошо, что в санаторий не отправили, как какого-нибудь старпера.

Но все же закуриваю, стоит только покинуть стены больницы.

Вредно? Плевать. Здесь нельзя курить? Плевать. Облака сигаретного дыма успокаивают, создают некое подобие релакса, а это мне как раз и требуется. Самовнушение. Закуриваю вторую. Третью. Но напряжение и скованность никуда не уходят. Как и мысли, которые никогда в жизни не возникли бы вплоть до этого момента.

– Олег? – окликает знакомый нежный голос.

Вы что, издеваетесь надо мной? Эй, кто там наверху нашими жизнями заправляет? Тебе делать, что ли, нечего? Почему именно сейчас надо было столкнуть меня с Яной? И с этим Глебом! Специально, да? Чтобы я лицо ему начистил, а эту женщину назвал шлюхой? Не представляете, как язык и кулаки чешутся. И плевать, что сердце в груди застучало быстрее, стоило только нежный голос бывшей услышать.

И стоят эти два голубка под руку, как идеальная пара с обложки, напечатанной для завистливых домохозяек. Даже тон одежды одинаковый подобрали – небесно-голубой. Яне, с ее роскошной фигурой, шло, а вот этому придурку…

– Прости, я спешу!

– Олег, подожди, – Яна хватает меня за руку. Касается нежными пальцами моего грубого запястья. Как тогда, когда мы ссорились, а я хотел выйти на балкон покурить, и бархатистость ее рук и пронзительный, даже умоляющий взгляд останавливали меня. Но не сейчас. – Как ты?

А что, не видишь? Ты меня кинула, упрекала в отсутствии детей, а теперь спрашиваешь, как дела! Да еще и глазами своими по лицу шаришь, дабы увидеть подтверждение моего падения. Словно знала диагноз наперед.

Но как бы ты ни старалась, я скрою от тебя все признаки, буду врать, сколько понадобится, лишь бы снова твои аккуратные туфельки на длинной шпильке не впились мне в сердце и не проткнули его насквозь.

– Мне. Надо. Идти.

Лучше так, чем срываться при когда-то любимой женщине. Любимой до сих пор. Их сцепленные руки действуют на меня, как красная тряпка на быка. Только, в отличие от животных, я стараюсь держаться, игнорируя внезапно возникшую перед глазами красноватую пелену, частично закрывающую мне свет в конце тоннеля. А точнее, в конце улицы, куда я сворачиваю и лечу к машине.

Опять эта пустота в груди. После встречи с Яной она чувствуется острее. Словно внутри проделали вилкой маленькие дырки. Обычно этот способ используют, чтобы мясо лучше пропеклось, а у меня складывается ощущение, что пекусь я.

«Хуже быть не может», – думаю я, заводя мотор.

«Может», – отвечает голос разума, а через пару секунд я врезаюсь во что-то очень хрусткое и пищащее. Причем так пронзительно, что даже сквозь закрытые окна слышно.

Это что еще за на хрен?

Через зеркало заднего вида видно только темное пятно на снегу. И это точно не грязь.

Глушу мотор, выхожу из машины. Практически под колесами валяется какая-то девчонка в темной куртке, похожей больше на мусорный мешок. Если бы он не шевелился, подумал бы, что дворники совсем обленились и забыли за собой убрать.

– Ты что делаешь, придурок? Не видишь, я иду? – доносится до меня тот самый возмущенный «визг» из-под капюшона.

Знаете, картина достаточно знакомая. Вот прям ностальгия какая-то чувствуется. Тот же мусорный мешок, тот же голосок звонкий, слипшиеся пряди темных волос и личико, спрятанное под капюшоном. А нет, уже не спрятанное.

– Жива? Не ранена?

– Нет, блин, просто так валяюсь! Жива, скажи спасибо… ай! – девчонка осторожно дотрагивается до своего локтя. Симулянтка! В больницу не отвезу, денег не дам! Знаю я вас – охотниц за деньгами!

– Давай помогу, – наклоняюсь и поднимаю ее, подхватив подмышки.

– Не надо! Без тебя справлюсь, Шумахер хренов!

– За языком следи!

– Ты мне руку сломал! Эй! – пищит она, когда я резко поднимаю грязный рукав и осматриваю «травму». Прощупываю то место, где предположительно сломана рука. Вроде ничего критичного, от боли не кривится, даже рукой шевелить может. Пустобрешка!

– Все нормально с тобой, не преувеличивай.

– Но у меня рука болит!

– Поболит – пройдет.

– И это все? – она упирает свободную руку в бок. – Я, между прочим, могу в суд подать!

– Нечего под колеса прыгать, поняла? – рычу, все еще держа за локоть. Встряхиваю, пытаясь указать ее место, только, видимо, безрезультатно: она продолжает смотреть на меня своими наглыми темными глазами так, словно я на самом деле виновен в ее «травме». – Свободна.

Отталкиваю ее и сажусь в машину. Руки трясутся. Дожили! Надо закурить. Успокоюсь, может. Твою мать! Закончились. Врачиха вроде как говорила, что нужно воздержаться от курения. Хрена с два!

Закрываю дверь машины и иду в ближайший магазин. Симулянтки, на счастье, поблизости не наблюдается. Ну и хорошо. А то бы подумал, что она меня преследует. Дура малолетняя!

– С вас триста двадцать пять рублей пятьдесят копеек, – говорит полная продавщица, глядя на меня стальными глазами из-под редких черных ресниц. Как на говно смотрит, давайте будем откровенны. И опять же, мне наплевать.

Расплачиваюсь под укоризненный вздох женщины и забираю свои сигареты и три банки «Страйка». Не знаю, зачем купил, на всякий пожарный. Первая улетает моментально, стоит только выйти из магазина. Ну и гадость! И это я пил раньше? Нужно ли говорить, что я дебил? Думаю, вы и сами так считаете.

Вот теперь мне спокойнее. И «Винстон» очень вовремя. Фух! Пора ехать. Куда? Ах да, мне же сегодня должны кровать привезти. Совсем из головы вылетело!

Спешу к машине, завожу мотор и вспоминаю, как когда-то я так же быстро спешил в нашу с Яной квартиру, когда мы ждали нашу кровать…

Сука!

Вновь эта чертова красная пелена заслоняет все вокруг. Не вижу дороги, не понимаю, в какую сторону еду. Пробок нет. Объезжаю немногочисленные машины, создавая аварийные ситуации. Что, не нравится, когда вас подрезают? А меня это не колышет! Сами виноваты! Не хрен, как черепахи, плестись по трассе!

Почему так больно? Грудь сжимает, словно с двух сторон на меня давит пресс. Давление постепенно усиливается, уже ломает ребра, а острые осколки задевают жизненно важные органы. И протыкают. Насквозь.

Чертова Яна! Чертов хахаль, чертова врачиха, которая предложила мне бесполезное лечение. Чертова грязная симулянтка со слипшимися волосами! Надеюсь, она никогда больше не появится в моей жизни!

Никогда!

– Я дико извиняюсь, но вы не в ту сторону меня везете.

ДА ТВОЮ Ж МАТЬ!

Резко жму на тормоза. Девчонка чуть ли не на переднее сиденье выпадает, спасло только то, что ее мелкие ручонки держались за спинки кресел. Какого хера тут происходит?

– Не зыркайте так на меня, мистер Правильная Морда Лица! Не настолько я страшная!

Она что, издевается, да? У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло! Вон сзади машины гудят, а я даже аварийку не включил.

– Ты каким хером тут оказалась?

– Ах это… – она хитро улыбается, глядя на меня блестящими глазами. И нет, блестят они не от слез. – Прокралась, пока вы в магазине были.

– Я же машину на блокировку ставил!

– Уверены?

Только не говорите, что бэха меня подвела! Это же хренова «БМВ» за хренову тучу лямов! Она не могла сообщить на ключах о блокировке, а по факту не включить защиту!

– Ты в курсе, что уже третий раз при мне нарушаешь закон? – внимательно смотрю на это наглое девичье лицо. Нет, не девичье, детское. Если отмыть от странных пятен под глазами.

– Да? – поднимает темные брови вверх. – А ты докажи!

– Не наглей, девочка, – беру ее за шкирку, чувствуя под рукой что-то мокрое и липкое. – Я в два счета могу стереть тебя в порошок.

– Ох уж эти угрозы, – говорит она устало. – Знаешь, я и не такое слышала, когда людишки хотели избавиться от ненужного тела. Жива, как видишь.

Это кто, вообще, такая? Что за быдло? И почему она вся грязная? В душ бы сходила. Ощущение, что на помойке с бомжами живет. Хорошо, что не воняет, как из мусорки.

– Чего смотришь? Отвези меня домой!

– Ты, часом, не охренела? – таращусь на нее во все глаза, сильнее сжимая куртку. Еще немного, и я пропишу ей по самое не хочу и не посмотрю, что она девчонка!

– Учитывая, что ты на меня наехал, нет, – говорит она тем же нагло-спокойным голоском. – А еще ты за руль пьяным сел.

– Откуда ты…

– От тебя «Страйком» разит.

«Да что ты говоришь? А я что-то не особо опьянение чувствую. Веришь? Да мне плевать, в общем-то!»

– Давай ты меня по-быстрому довезешь, а я сделаю вид, что мы не встречались, – добавляет девчонка.

– А давай ты свалишь отсюда на хрен, а я не заявлю в полицию о порче имущества?

Да, это касается не только моей машины, но и вторжения в мою квартиру! Да, я все еще помню, как эта дура ногой обои в прихожей испачкала!

– Ай! – она снова хватается за локоть. – Мне дико больно! Рука! Моя рука! Зачем вы так! – вижу, как из правого глаза скользит одинокая слеза. Затем вторая, третья, но уже из двух глаз.

Во что я влип?

– Не особо правдоподобно.

– Органы подумают иначе, – девчонка шмыгает носом, смахивает рукой слезы и с тем же вызовом глядит на меня. Нашел на свою голову. И куда только ее родители смотрят?

– Ладно, – отпускаю ее и поворачиваюсь к лобовому стеклу. – Куда тебе надо?

– Ура! – девчонка тут же перебирается на переднее сиденье. – Битцевский парк. Чертаново. И побыстрее, пожалуйста.

Поворачиваю голову и смотрю, как она усаживается рядом со мной и глядит вперед так невозмутимо, словно я королеву Англии подвозить собираюсь. Она не поворачивается, не ухмыляется. Ждет, когда мотор заведу. Пачкает своими огромными мужскими ботинками кожаное сиденье, усевшись на нем в позе эмбриона. Капли уличной грязи стекают по нему, а потом и на пол.

– После тебя даже химчистка с грязью не справится, – замечаю я.

– Что? – все же поворачивает ко мне голову и окидывает темным взглядом. – Ах, это? Ну, сорян, у меня живот побаливает.

– Живот?

– Месячные. Ты не слышал о таком?

– Ну, знаешь ли, в приличном обществе…

– Ай, ладно! Поехали уже!

Вообще, я хотел сказать, что постороннему мужчине необязательно знать, когда у этой особы из одного места кровоточит. Но ей же надо доехать куда-то! Не в больницу, что было бы логично, не в ментовку, что опять же соответствует обстоятельствам, а в парк. В гребаный парк!

Так, ладно. Надо вдохнуть, выдохнуть и молча доставить ее, куда попросит, а потом свалить в закат. Давай, Олег! С неадекватными натурщицами справлялся, и тут все получится.

– Открой бардачок и возьми салфетки, – приказываю, начав движение.

– На фига?

– Лицо хотя бы умой, а то выглядишь, как трубочист.

– Что? – я этого не видел, но по тону понял, что сейчас она, скорее всего, испуганно выпучила глаза.

Девчонка тут же потянулась к бардачку, попутно откинула зеркало над головой. Я все это видел боковым зрением, одновременно следя за дорогой, и услышал ее очумелый короткий вскрик. Точнее, не так, вскрик человека, охреневшего от увиденного.

– Че ж ты раньше не сказал? Я же на пугало похожа!

– Ну, – задумываюсь, как бы помягче описать свое впечатление от ее внешности. – Судя по тому, что на мою выставку ты ворвалась примерно в таком же виде, мне показалось, что это у тебя в порядке вещей.

– Ты прикалываешься? Я слежу за собой, вообще-то!

– Поэтому выглядишь как бомж.

– Я не бомж! Сейчас так модно!

Вот губки дуть не надо, окей? Да-да, я видел, как ты нижнюю губу выпятила. И так пухлая, а сейчас кажется, что ее силиконом накачали.

– Грязь никогда не будет в моде.

– Тебе-то откуда знать, творец хренов? Старый уже.

– Значит, так! – произношу, когда мы останавливаемся на светофоре. – Либо ты затыкаешь свой рот, либо я высаживаю тебя прямо посреди дороги, и крутись, как хочешь!

– А как же…

– Уж с законом я как-нибудь разберусь!

Девчонка глядит то в лобовое стекло, то в боковое. Внимательно осматривает местность, и потом, взглянув на меня своими темными глазами, без какого-либо намека на наглость говорит:

– Лады.

Никогда не думал, что мне хоть когда-то захочется ехать без музыки и разговоров. Но эта поездка исключение. Все. Наконец-то расслабиться могу, сигаретку закурить. Может, вторую банку открыть? Как раз энергии не хватает.

Если копы где-то поблизости? Они же любят хорошие тачки просто так останавливать. А тут и повод будет, и арест. Тратиться на них не особо хочется. Еще и преследовать станут, пока правила не нарушу. Кстати…

– Ты откуда тут появилась? Стерегла меня? – разрываю тишину, остановившись возле очередного светофора.

– Возможно.

– А если серьезно?

– Случайно увидела, – девчонка небрежно смахивает темные пряди с лица.

– Ты случайно встретила меня в центре города сразу же после срыва выставки? У тебя в роду сказочников не было?

– Вижу, ты недостаточно принял на грудь, – замечает она саркастично.

– Какая тебе разница?

– Честно? – она делает паузу. Поворачивает голову, осматривает меня внимательно. Лоб, скулы, подбородок, в глаза заглядывает. Словно ищет что-то интересное, но в итоге не находит. – Вообще никакой. Жизнь тебя и так помотала.

Она специально, да? Или я теперь в каждом встречном буду видеть личного врага? Того, кто прочитал обо мне статью в «Википедии» и следил за хроникой сплетен…

– И это мне говорит какая-то малолетка? Не выросла еще, чтобы проблемы взрослых понимать.

– Ой, боже ж ты мой! – девчонка взмахивает руками. – Вы посмотрите на этого всезнающего старпера! Если мне семнадцать, это не значит, что я ничего не знаю о жизни! Да я побольше ваших взрослых проблем знаю, усек?

– И куда твои родители смотрят… – замечаю как бы невзначай, обгоняя машину, едущую рядом. Давно зеленый горит, а он встал посреди дороги. Придурок какой-то на гелике.

Не сразу замечаю, что в разговоре повисает пауза. Она ничего не ответит? Совсем? Ах да, я же просил ее заткнуться. Неужели решила послушаться? Слава яйцам! Или не слава? Да какая, к черту, разница? Главное, что замолчала, и больше не беспокоит.

– Дашь закурить? – протягивает свою холодную руку, не оборачиваясь. Только я обрадовался! И пяти минут не прошло!

– Мелкая еще.

– Слышь, давай сюда! – даже по профилю видно, как ее темные брови взметнулись вверх.

– Я не курю.

– Ага, я видела, как ты не куришь «Винстон» синий. Гони давай! – и протягивает ладонь. Нет, она издевается или как?

– Если не угомонишься, я тебя тут высажу! – смотрю на нее внимательно, она на меня. С вызовом. С этой чертовой дерзостью. Где там ее Чертаново? Нам еще ехать и ехать.

– Не высадишь, ты больше половины пути проехал, – говорит она уверенно, скрестив руки на груди. – Дай закурить.

– Ну, знаешь…

– Спасибо! – она довольно улыбается, покручивая в руках мою пачку «Винстон» и зажигалку. Даже не хочу спрашивать, каким образом эта девчонка за несколько секунд достала ее из моего кармана, и откуда узнала, что сиги именно там.

Может, реально высадить, чтобы не выдрючивалась? Задрала уже, честно. А, хрен с ним, еще немного осталось. Всего десять километров до гребаного Чертаново.

В салоне снова повисает тишина, нарушаемая лишь свистом ветра за окном. Она открыла, долго пыхтя себе под нос что-то о «крутых и непонятных тачках». Спасибо, что не в салоне дымишь!

– Давай обратно, – протягиваю к ней руку.

– Сам дал, а теперь жадничаешь? Не стыдно? – усмехается она, выдыхая дым, который неравномерно выходит из ее рта.

– Наглость тебе не идет.

– Ага.

– Давай сюда, говорю!

Фыркает. Кобенится несколько минут. Но все же кладет коробку обратно в карман. Умница.

Осталось совсем чуть-чуть. Ты правильно делаешь, что молча пыхтишь. Да-да. Сейчас эта гребаная пробка рассосется, и я вскоре избавлюсь от тебя, нахалка чертова. Чувствую, что после этой поездки еще несколько пачек подряд выкурю.

– Слышь, можешь на вопрос ответить?

Начинается.

– Слушаю, – закрываю все окна, когда она докуривает и швыряет бычок наружу.

– Почему вы его убили?

– Ты о чем?

Смотрит четко на меня. Ее лицо уже не такое озорное, как раньше, из глаз наглость пропала. Чистейшее любопытство. В темных глазах эмоции видны лучше. Странно, да?

– Я о фонде.

– Какой фонд? – недоумеваю я.

– Ну, тот, которому деньги перечислили после выставки.

А я откуда знаю? Этим занимался Эдгар. Он предложил, я не противился. Ровным счетом ничего бы не изменилось. Последняя выставка принесла мне огромную популярность, следующая не за горами. И я получу с этого больше денег, чем мог бы без оказания помощи благотворительному фонду. Только каким боком здесь замешана эта девчонка? Они же оказывали помощь маленьким детям, а не подросткам.

– Деньги распределяются равномерно между всеми пациентами, большинство больных детей восстановились после пережитых операций…

– Не все, – перебивает она.

Снова тишина. Напряженная. Но именно она дает девчонке возможность глубоко вдохнуть, выдохнуть и сказать:

– Недавно от сердечной недостаточности умер мой друг. Ему назначили пересадку, даже донора сердца нашли, оставался вопрос оплаты. Он числился первым в списке, кого должны были спонсировать. В итоге деньги достались девчонке с гастритом, у которой мама работает в мэрии. Он просто не дождался.

По идее, этот монолог должен был на меня как-то повлиять. Застать врасплох, в шок привести или, что было бы хуже, я мог потерять управление. Но ничего из этого не произошло. Какое мне дело до чужого мальчишки? Никакого. Это реальность. К сожалению, судьба не всем склонна помогать в трудную минуту.

– Сочувствую, – единственное, что могу сказать в этот момент.

– Поздно. Его все равно не вернуть. Просто бесит, что элита решает, кому жить, а кому нет.

– Не все решает элита.

И зачем я, вообще, возражаю? Сам прекрасно понимаю, что она в какой-то степени права. Даже не в какой-то степени, а полностью права. По себе знаю, как состоятельные люди могут по щелчку пальцев сломать жизнь обычных людей, вот и девчонке досталось. Вряд ли она соврала ради красного словца.

– И что же она не решает? – в голосе слышится любопытство. Не веселое или хитрое, скорее серьезное.

– Она не властна над чувствами людей.

– Ты так много об этом знаешь?

– Да.

Снова между нами повисает тишина, а я мысленно ей радуюсь. Как и тому, что девчонка спокойно сидит, опустив наконец-то ноги на пол, и смотрит в лобовое стекло. Не всегда. Периодически ловлю на себе странные взгляды. Мимолетные. Но не обращаю внимания. Пробка рассасывается, поток машин уменьшается, а до конца поездки осталось совсем немного.

– Ну, все, вылезай, – говорю я, нашаривая в кармане пачку сигарет. Хоть покурю нормально.

– Спасибо, что подвез, – отвечает оборванка, оглянувшись на меня перед выходом. Ну вот, симпатичная девушка, с чистым личиком, с красивыми большими глазами. Не дерзит, обращается вежливо, даже спасибо сказала. Вот почему раньше нельзя было проявить самые достойные черты своего характера? Может, я бы даже мороженое купил в качестве извинения за «травму». – Кстати, спасибо за месячный запас сиг, – и тут же захлопывает дверь за собой.

Не понял? Что значит месячный? Я же одну только дал. Постойте-ка…

Достаю из кармана пачку «Винстона», открываю, а там всего одна сигарета осталась. Вот сучка малолетняя! Только попробуй еще раз попасться мне на глаза! Прикончу собственными руками!

Не буду за ней гнаться! Перебьется! А меня еще доставка ждет. Черт! Меня новая кровать ожидает, а я с какой-то девчонкой вожусь!

Глава 4. Возрождение Евы

– Подъем! – раздается женский голос на всю комнату.

Что? Уже утро? Я же совсем недавно спать легла! Только что головой подушки коснулась. Может, послышалось? А нет, семь утра.

Не стоило вчера гулять допоздна, но так надо было. Мне надо. Возвращаться домой совсем не хотелось, да и сейчас я с удовольствием оказалась бы подальше отсюда. Полгода осталось, верно? Выпуск, поступление в универ и свободная жизнь. Еще немного.

– Ева, вставай!

Нужно как-то отреагировать на ее касания, на то, как меня аккуратно трясут за плечо, чтобы проснулась как можно быстрее. Знает же, что я притворяюсь, но все равно ждет, когда глаза открою. Этого не случится.

– Ева…

Не пытайся быть ласковой. Все вокруг знают, что это лишь оболочка, скрывающая натуру самой настоящей стервы. В глаза смотришь с любовью и пониманием, но стоит только оказаться за дверью, тут же докладываешь директору обо всем, что произошло. Все то, что мы доверили тебе. И чем сокровеннее секрет, тем быстрее он доходит до директора.

– Она ушла, – шепчут вразнобой девчонки в комнате. Странно, что я хлопок двери не услышала. Может, она решила проявить благородство и тихо за собой закрыть дверь? Как мило.

Стаскиваю с себя одеяло и резко поднимаюсь с кровати. Ой. Зря я это сделала. Голова тут же кружиться начинает, темные пятна перед глазами. А нет, все проходит. Поесть бы.

– Ну, че, как сходила? – спрашивает Надька, глядя с таким предвкушением, будто я сейчас поведаю все тайны мира. Не забывайся, мы не лучшие подружки и косметику с тобой делить не станем.

– Нормально.

– И все? – она выпучивает глаза. – А про Мишку что сказали? Ты выяснила? Почему не успели бабки перевести? Ну?

Сердце в этот момент замирает. Отмирает. Умирает. В общем, сами слово подберете. Но это последнее, о чем хочется говорить с утра пораньше.

– Не твое дело.

– Я че, твою задницу зря прикрывала? – воет она.

Стараюсь не смотреть на Надьку. Прохожу мимо ее кровати. Иду в ванную, пока очередь не выстроилась. Но стоит мне выйти оттуда вроде как посвежевшим человеком, натыкаюсь на ее строгий взгляд снизу вверх.

– Ты не ответила! – цедит Надька.

– Слушай, отвали, – снова прохожу мимо. Фух! Наконец-то в покое оставила!

– Это ты во всем виновата! – летит мне в спину. – Из-за тебя он в драку ввязался! Ты же знала, что ему плохо! Знала! – истерично кричит соседка. И как бы я ни отдалялась, эти слова настигают меня. Застревают в голове. Прокручиваются там.

Никто вокруг не даст об этом забыть. Никто. Виновата всегда я. Во всем. Так сказала Надька. Ванька вчера масла в огонь подлил. И никого не волновало, что именно он драку затеял, а Миша… Он просто поступил, как настоящий друг и мужчина – встал на мою защиту. Вот и итог. Нет, его не забили до смерти Саньковские ребята, но сделали так, чтобы здесь он больше не появлялся.

Их мечта сбылась.

Я понимаю Надю, все-таки не каждой приходиться пережить смерть любимого. А мне было сложно осознать, что я навсегда осталась одна. Только представьте, еще несколько недель назад он был в нашей группе, веселился вместе со всеми. И в один миг его не стало.

– Ева! Слышишь меня?

– Если не заткнешь свою хлеборезку, я тебе… Ой, – тут же затыкаюсь. И руку за спину убираю. Не заметила, как замахнулась. Неудобно-то как. – Простите, теть Галь.

– Ничего, Евушка, – говорит она ласково. – Садись завтракать.

И улыбнулась. Так беззаботно, словно не я тут угрожала расправой. А я могу. Она знает. Но тетя Галя в курсе, что ее и пальцем никто не тронет. Вот скажите, кому захочется плевать в душу единственному человеку, который о нас заботится?

– Снова Надя на тебя накричала? – осторожно спрашивает женщина.

– Ага.

– Не обращай внимания, – она нежно гладит по моей макушке пухлой рукой. – Ты ни в чем не виновата.

– Еще бы этой дуре в голову впихнуть.

– Она тоже переживает. Время лечит, девочка моя.

Хочется на это надеяться. Очень хочется поверить в слова тети Гали, но по себе знаю, что время не поможет. Не вылечит. Не выгонит боль, разрывающую сердце на куски. Никогда.

Завтрак проходит в тишине. За стол подсаживаются другие ребята. Надька смотрит на меня с презрением и ненавистью в глазах, остальные тоже косятся, словно рядом кусок дерьма сидит. Плевать. Уже привыкла за эти дни. Да и за годы тоже.

День как день. Просиживание задниц на уроке, скучная лекция о подготовке к экзаменам. Бред. И так знаем, что будет непросто, не всем выделят бесплатные места в вузах, не всех смогут пристроить, если не постараться. И квартиры не всем дадут. А я слушаю бред математички и думаю, когда же это все закончится. Когда в нас прекратят тыкать пальцем, как в наркоманов? Когда мы станем самостоятельными и обрастем железной броней против всех нападок или безразличия взрослых?

Когда нас перестанут убивать?

Наступает вечер. Свободное время. Уроки делать неохота. Тем более нам почти ничего не задали.

– Ева, – в комнату врывается мелкая девчонка, заставляя всех сидящих повернуться к ней. – Тебя Римма Васильевна вызывает.

Я смотрю на девчонок. Те делают вид, что не замечают мои вопросительные взгляды. Надька уставилась в учебник по биологии с таким интересом, словно картинку с мужскими гениталиями на всю страницу откопала.

Чего меня жаба вызывает? Не делаю даже попыток создать интригу. Не хочу. Ответ и так знаю. Давно ждала, когда настанет мой черед получить по заслугам. Хотя с какой стороны посмотреть. Если бы не жадность и желание нажиться за счет государства и слишком наивных людишек, то наши жизни были бы чуть лучше. Но мы довольствуемся тем, что дают. Кормили, крышу над головой дали, и то хорошо.

Как послушная девочка, стучу три раза, чтобы грымза успела спрятать в ящик украденные у нас деньги, и захожу, не дожидаясь разрешения.

– О, явилась! – начинает женщина строгим тоном, но если внимательно присмотреться к выражению спокойного на вид лица, то можно увидеть недовольство первой степени.

– Вызывали?

– Конечно, Евочка. Присаживайся.

Остаюсь на месте, скрещивая руки на груди. Недовольство первой с половиной степени.

– А теперь напомни, что я говорила по поводу прогулов и выхода на улицу?

Действительно, что же? Она когда-то произносила несвязные фразы о том, что хорошее образование – спасение из этой жизни, или же отличные оценки и наблюдение за ребятами из группы дадут мне индульгенцию. Только меня не просили, мне приказывали. А я не люблю ни слушать, ни выполнять приказы.

– Ничего.

– Ева! – говорит с легким нажимом.

– Я не имею права погулять по городу? – смотрю в упор в черные глаза женщины. Морщинка между бровей становится заметнее, глаза сужаются, губы поджаты. Недовольство второй степени.

– Не имеешь.

– Ага.

– Ева! – стучит она кулаком по столу. Лет десять назад я бы вздрогнула, но не сейчас. Иммунитет к таким пугалкам выработался давно. – Ты была наказана за проступок. Тебе запрещено покидать эти стены, пока…

– То есть Ваньке можно, а мне нельзя?

– Повторяю в последний раз. Тебе запрещено покидать стены интерната, пока ты не осознаешь свою вину!

– Я не виновата!

Вот еще – я признаваться буду! Хренушки! Он сам набросился, нарушил те же правила, что и я, и со своими братанами избил Мишу. Из-за него мой друг оказался в больнице, из-за него сердце дало сбой, и потребовалась срочная операция.

Из-за него я потеряла самого близкого человека на свете…

– Ты сбежала в учебное время, влезла в драку и подставила своего товарища под удар. Впредь будешь находиться под моим постоянным присмотром, – чеканит так, словно выносит приговор. Но это бред полный.

– Черта с два!

– Как я погляжу, тебе лекарства совсем не нужны?

А вот теперь ее слова не кажутся бредом. Теперь действительно меня приговорили к адскому существованию возле самого пекла. Где брызги лавы долетают до пребывающих там темных душ и приносят боль. Разрушают оболочку. Раз и навсегда.

Без возможности на восстановление…

Эта сука знает, на что давить. Никто ей не помешает осуществить план и убрать неугодных. Ее муженек в руководстве города работает, хрен кто скинет эту грымзу с должности, и в тюрьму ее не посадят за нарушение закона. Так всегда. Если бы не она, я бы уже давно ушла отсюда и жила бы счастливой жизнью.

С любящими родителями…

Стоп, Ева! Вспомни, они всегда только поначалу добрые. Стоит только покинуть стены заведения, они превращаются в настоящих правителей адской цитадели. Где у тебя нет права на личное мнение, на лишний вдох. Ни на что, кроме существования и получения пособия. Но поняла я это не сразу.

– Вот и славно, – директор нарушает тишину, возникшую между нами. – Иди на уроки и извинись перед Иваном.

– За что? – чуть ли не выкрикиваю я.

– За моральный и физический ущерб.

– Но я не…

– Таблетки!

Сука! Гребаная сволочь! Знает же, что без них я труп. Была б ее воля, давно бы мне ничего не давала и позволила бы умереть, как бездомному щенку.

Как Мише…

Она раздавала нам по минимуму, медсестра следила, чтобы мы соблюдали режим. Только его не было с самого начала. Лекарств не хватало. И ни единую душеньку в этом богом забытом месте не волновало наше состояние. Наша боль. Наше здоровье, которое не улучшалось.

А вот любимому Ванечке позволено все! И лекарства в нормальных дозах, и за прогул уроков по башке не получает. Даже драться может с кем угодно и где угодно. Его не накажут, не посадят в изолятор. Нет. Он же любимчик, подает надежды в науке. Знаете какие? Рассказать?

Их нет. В смысле надежд. Есть только одна, и зовут ее Римма Васильевна.

Этот гад у меня за все ответит. Все ответят. За слухи, которые тот придурок распустил, за драку с Мишей, за больницу, где с ним обращались, как со скотом.

И за деньги, которые ему так и не перевели…

Сука!

Как будто Ванька не знал, что с ним может случиться, если меня довести. А он довел. До грани. И я готова прямо сейчас ее переступить. Этот придурок еще попляшет у меня. А лекарства… На счету вроде бы осталось немного денег. Хватит, надеюсь, на упаковку.

Тихо прохожу в комнату, где, радуясь, что все сидят в общей гостиной, не смежной со спальней, надеваю верхнюю одежду и так же на цыпочках выхожу. Только не к выходу иду, а к подвалу. Мало кто знает, что там есть проход. Как в Хогвардсе было семь потайных ходов. Вот и у нас есть, только один. Выводит сразу же к люку. Силенок бы хватило его поднять.

Знаю, где эту сволочь искать. Как обычно, в парке шатается со своей компашкой. Скажет, что был на уроках, даже домашку готовую покажет. Не знаю, откуда он ее берет. Да мне по хрен. Сейчас главное – найти его. И чем скорее, тем лучше.

Он у меня получит. И тот художник-благотворитель получит. Козел.

– О, куда спешишь, малая? – путь преграждает Санек. Он тоже когда-то был детдомовским, пока родителям не вернули права и его не забрали в обычную школу. Теперь недалеко от нас ошивается, следит, как говорится. Только эта слежка что-то не особо помогает.

Мише не помогла…

– Ваню видел?

– А, этот? Так он в парк потопал.

– Ты идешь со мной, – тяну парня за руку и иду в сторону входа в парк. Как хорошо, что разница в росте небольшая, всего пара сантиметров. Иногда удобно быть высокой. Ключевое слово – иногда.

– Эм… Я вообще-то собирался…

– Этот ублюдок пристал ко мне на улице, избил Мишку и обвинил во всем меня. А потом…

– Ясно, пошли.

Теперь уже Санек тянет меня за руку в нужную сторону. Идем. Быстро идем. На бег переходим, когда видим одну из нянечек интерната. Та немедленно все директрисе доложит, да еще и премию получит, и Санек знает об этом, как никто другой.

Сердце стучит как бешеное. Задыхаюсь. Быстро устаю. Давно не бегала. Но лучше так, чем спалиться перед очередной грымзой.

– Ты как? Можешь дальше? – спрашивает парень, когда мы проходим за ворота и останавливаемся посреди аллеи. Темно так. Одна лампочка перегорела. Опасно тут находиться простым смертным. Но не нам. У нас иммунитет.

– Да, только передохну.

Вот что значит физическая подготовка на нуле. Это чаще всего меня подводит, когда хочу свалить на улицу. Сейчас почти не подвело. Надо лекарство принять. Как только разберусь с этим придурком, приму. Главное, без палева вернуться в интернат.

Людишки снуют туда-сюда, смотрят на нас, как на последнее говно. Что, ни разу детей не видели? Наверняка свои дома ждут. Но вы все равно начинаете смотреть на нас, как на дерьмо, недостойное шагать по тем же улицам, что и вы. Чем мы отличаемся? Одеждой? Взглядом? Походкой? Да ничем! Просто вы видите то, что хотите видеть.

– Смотри! Вот он! – Санек указывает на сгорбившегося мальчишку. Один. Без свиты. Ну, все, придурок, я тебя нашла!

– Слышь, сюда иди! – кричу на весь парк.

О, голову поднял, увидел, кто на него смотрит, а главное – кто зовет. Поздно бежать, урод сраный, сейчас ты за все ответишь!

Санек быстро догоняет Ваню и скручивает его.

– Думаешь, я совсем дура, и не догадаюсь, что ты напиздел жабе? – нажимаю предплечьем на горло. Краснеет. Санек сзади держит, я спереди. Не вырвешься, крысятина.

– Так тебе и надо, дура тупая! Твой дружок заслужил самой гадкой смерти.

Сука! Он не смеет говорить так о Мише! Не смеет! Ему тут же прилетает от меня между ног. Не по правилам, по-бабски, но так ему и надо. Заслужил. За все свои проступки, за ту подставу, что обрушил на нас. На Мишу, на меня. Даже Наде досталось. Морально.

Ах, ты еще и плюешься, чмо на ножках? Сейчас ты у меня получишь!

– Стойте! Вы что творите?

Как же, мать его, вовремя! Вот я не пойму, какого хрена эти обожравшиеся мажоры крутятся в парке отбросов?

Глава 5. День рождения

Снова утро, снова завтрак, и снова я в мастерской. Берусь все за ту же картину. За «Хлою». И снова вижу перед собой Яну. Ее взгляд, ее губы, ее улыбку. Блеск русых волос, мелкие морщинки в уголках глаз. И тело ее. Идеальное. Передо мной была именно она, только без цвета и конкретной прорисовки.

Не хочу больше ее рисовать. Не хотел тогда, не хочу и сейчас. Даже натурщицу новенькую позвал, чтобы запечатлеть хоть что-то иное, кроме своей бывшей. Она уже с другим. А мне нужно идти дальше.

– Все в порядке? – спрашивает девушка, выгибая бровь. Она обнажена, как я и просил. Рядом на стуле лежит шелковый халатик. Миниатюрный, как и сама натурщица. Ничего так фигурка. Стандартно красивая, внимание привлекает. И смотрит на меня, как на кусок свежего мяса в гриль-баре.

– Да.

Понимаю, что неосознанно сам заглядываюсь на нее. Уже не как художник, а как мужчина, у которого давно не было секса. Привык, что Яна всегда рядом, всегда под рукой. Брезгливо, что ли, прикоснуться к другой женщине, когда своя есть. А сейчас получается какой-то звездец. Требуется выплеск энергии. Всего лишь физика. И поверьте, мастурбация тут не особо спасает.

Она понимает все без слов. Видит, как я зависаю с поднятой кистью и смотрю только на нее. Не в глаза. На грудь. И между ног. Туда, где влажно. Когда она успела так возбудиться? Подходит ко мне, опускается на колени, спускает штаны вместе с трусами и принимается за дело. Без лишних слов. Гладит одной ладошкой мой обнаженный пресс, а другой – себя. Вбирает губами все глубже и глубже, будто получает удовольствие от этого больше, чем я.

Не все натурщицы откровенные давалки. Они очень милые, такие же творческие личности, как и сами художники. Но сегодня мне везет, и я позволяю себе поддаться эмоциям и этим томным взглядам блондинки. Позволяю доставить мне удовольствие. Вижу, что и ей нравится.

Вообще, немного странно чувствовать на себе губы другой. Давно этого не было. Я словно вернулся в студенческие времена, когда мы после пьянки запирались с первой встречной красоткой с длинными ногами и трахались так долго, пока мой член не начинал болеть.

И сейчас те же ощущения, только времени это много не занимает. Пять минут минета, и можно работать дальше.

– Люблю мужчин с татуировками, – говорит она с придыханием, поглаживая мою ладонь, где на тыльной стороне изображены иероглифы.

О, да. От них все тащились. Правую руку набил, когда еще в универе учился. В последующие годы после восстановления. Потом срыв головы, авария. Пропало желание. Зато татуировки напоминали мне о бурной юности и молодости.

И шрам на животе об этом тоже напоминал. Тот самый, вдоль пресса, который сейчас гладит девушка.

– Спасибо, Анжела, – выдыхаю после разрядки. Наконец-то. Даже дышать легче стало. Она в это время поднимается с колен, проглатывает все, что я так щедро отдал, и смотрит на меня взглядом верной собачки.

– Не за что, – и возвращается на свое место. Я бы ее трахнул, но не сейчас. Позже. Мне работать надо. Наверное, я единственный человек, который работает в день рождения.

Вот теперь мыслить стало легче. Проще, что ли. Сразу появилась ясность. Перед глазами уже не стоит образ бывшей. Избавился, пусть и на время. Продолжаю наносить нужные цвета. Смешиваю в палитре, переношу на холст, краем глаза наблюдая за девушкой. От нее нужна только хрупкая фигурка, остальное дофантазирую сам.

– Можешь быть свободна, – отставляю холст к стене и закрываю краски. Девушка послушно надевает халат и выходит из студии. Молча. Не оборачивается. Хорошая девочка, сразу все поняла.

Надо ужин заказать, что ли. Давно не ел. Позавтракал – и тут же к работе приступил. Правда, встал сегодня поздно, да и лег не рано. Злился весь вечер, когда курьеры затаскивали ко мне кровать, цепляя ножками все возможные углы. Да еще и эта поездка к черту на кулички с той сумасшедшей девчонкой.

Ладно, жизнь продолжается. Я возвращаюсь в свою среду, не думаю о диагнозе, о запрете на курение, о правильном питании, о Яне с ее хахалем. И о той девчонке. Как ее звали? Даже не спросил! Кстати, машину я тут же на чистку сдал, сегодня бы забрать. Главное, чтобы потом мои сиденья оставались такими же чистыми, без следов уличной слякоти.

Мелодия входящего звонка возвращает меня на землю.

– С днем рождения, брат! – звучит бодрый голос Эдгара.

– Не напоминай. Уже тридцать два.

– Да ладно, после тридцати жизнь только начинается! – кричит он весело и как-то развязно. Пил, что ли? – Найдешь красивую женщину, поженитесь, заделаете дет…

– Спасибо за поздравление, друг.

Не скажу, что эта тема была болезненной, но горечи в душу добавляла знатно. Раньше почему-то не задумывался о продолжении рода, а теперь периодически стоял около окна, глядя на детвору. Они казались маленькими точками, бегающими на улице. Сейчас маленькие. Потом вырастут. И всегда будут нуждаться в поддержке старших.

Это могли бы быть мои дети. Родился бы мальчик, уверен на сто процентов. Я бы советы ему давал, воспитывал, научил бы защищать себя и своих близких. И у него могли бы быть глаза Яны. Такие же ярко-зеленые, когда она радовалась, или болотные – когда злилась.

Или девочка, которая цеплялась бы за мои брюки в поисках защиты…

Но все разрушилось еще тогда, во время ужина. В тот момент, когда я хотел связать нас узами брака. А она? Хотела ли этого сама Яна? Уже неважно.

– Ты тут? – Эдгар покашлял пару раз в трубку. – Пошли в клубе посидим.

– Ты серьезно? Я только-только закончил работу.

Обычно, когда Эдгар зовет в клуб, ничем хорошим это не заканчивается. Он напивается, снимает какую-нибудь девчонку. Потом еще одну. И еще одну. А вытаскивать друга из женских тисков приходится мне.

– Так, я не понял, у меня день рождения или у тебя?

– Давай не сегодня. Я дико устал.

– Не ломайся, как девственница на выданье! Посидим нормально! Выйдешь в люди, в конце концов! А то мы скоро забудем, как ты выглядишь!

Он издевается? Я спать собирался, а он меня на какую-то тусовку зовет! Это мой день! Но…

– Короче, жду тебя внизу.

И кидает трубку. Вот наглый! Даже в мой день рождения не дает отдохнуть! Так, я вроде бы еду хотел заказать? Ладно, в клубе, может, перекушу. Хотя нет, у меня другая идея.

Они ждали меня в лимузине. На заднем сиденье, развалившись, сидел Эдгар в объятьях двух девушек. И это еще не все. Еще две девушки, блондинки кстати, сидели напротив. Вот тебе и день рождения…

– Ты серьезно?

– Не начинай только. Тебе надо расслабиться, – развязно говорит он. Девушки в это время делают вид, что ничего не слышат.

– Но не так!

– Ты когда в последний раз трахался?

«Сегодня», – хотел сказать я, но не произнес ни слова.

– Вот и я о том же! – отвечает он на мое задумчивое молчание. – Поэтому поехали.

Эдгар дает указание водителю, но я быстро обрываю его и называю адрес любимого ресторана. Уж лучше там спокойно посидим. Друг смотрит на меня как-то странно, но не возражает.

Трогаемся с места и едем в указанном направлении. Медленно. Застревая в пробках. Эдгар о чем-то с девчонками перешептывается, две блондинки в откровенных нарядах как сидели, так и сидят, словно впервые такую компанию видят. Или не знают, что со мной делать. Можете чем угодно заняться. В инстаграме позалипать или в змейку поиграть. Или селфи в лимузине поснимать. Что вы там еще любите?

Нас проводят к заказанному столику (я договорился, пока был дома), дают меню. В общем, все, как обычно. А нет, вру. Как все может быть обычно, если в элитном заведении появляется известный художник в компании подвыпившего друга и четырех проституток?

– Слушай, может, отпустишь их? – шепчу Эдгару, пока девочки отходят в дамскую комнату.

– Ты издеваешься? Затащил нас в унылое болото и вопросы такие задаешь! Я думал, повеселимся нормально, расслабимся.

– Мы и тут хорошо проведем время. Так что выпроваживай…

– Ну уж нет! Кого-кого, а девочек не отдам, – уперся друг, глядя на меня глазами капризного ребенка.

– Всех четверых?

– В этой жизни надо попробовать все!

Он, как всегда, в своем репертуаре. В прошлый раз Эдгар закатил вечеринку человек на сто, не меньше. И когда все разошлись, зажег с женой какого-то олигарха. Дня три зажигал, если не больше. Только тс-с-с! Никому не говорите. Не хочу я лишиться своего агента, менеджера и друга в одном лице.

Вот и девочки приходят. Заказываем еду, напитки, не переживая о цене. Вежливая официантка принимает заказ, уходит, а потом… Лучше бы мы в клуб пошли. Сидим за столиком на шестерых, мы с Эдгаром – напротив друг друга, между нами по две прекрасные дамы с каждой стороны. Смотрю на приятеля, и лучше бы я этого не делал, выбирал бы напиток по винной карте.

Одна из девочек лезет на колени Эдгару, другая пытается взять его за руку. И только я успеваю мысленно поблагодарить Всевышнего за то, что мне достались молчаливые девочки, как чувствую, что вокруг меня становится как-то тесновато. Даже слишком тесно. Краем глаза замечаю движение с обеих сторон от себя. Девочки подсаживаются поближе. Через пару секунд еще ближе. И тут начинается…

– Сколько тебе исполняется? – спрашивает блондинка слева.

– Тридцать два.

– А кажется, что все двадцать.

Серьезно? Ты подсела только для того, чтобы сказать, как я молодо выгляжу? Знаешь, милая, у меня нет комплексов по поводу внешности, но на двадцать я перестал выглядеть в… в те же двадцать после одного инцидента. Да-да, и мужчины могут быстро стареть.

– Ой, а что это за татуировка у тебя? – спрашивает блондинка справа, указывая на мои пальцы.

– Иероглифы.

– А что они обозначают?

Еще одна. Черт возьми, куда ж ты меня втянул, Эдгар? Вот куда?!

– Ваше вино, – внезапно возле нас появляется официантка. Она, улыбаясь, разливает темно-красный напиток по бокалам. Девочки резко садятся на свои места, выпрямляются, словно хотят казаться лучше, чем есть. И не только те, что рядом со мной, со стороны Эдгара тоже.

Спасибо тебе… Карина – читаю на бейджике имя. Да, спасибо за своевременное появление.

– Ну что, друг, за тебя!

А дальше начался дикий ад. Разговоры не смолкали ни на секунду. Нет, я не против общения, но темы были… мягко говоря, пикантные. Завуалированные, конечно, но все же. Хорошо, что «мои девочки» от меня отклеились и обратили внимание на Эдгара. Он все говорил и говорил, а я сидел на месте и думал, когда же закончится этот ужин.

Вот и день рождения. Вроде бы не в клуб пошли, да и девушки красивые с нами, но, твою мать, Эдгар же знает, что мне брезгливо и противно, когда ко мне липнуть начинают! Хотя эта грудастая слева от друга ничего так. Я бы ее декольте написал, красиво смотрится. Небольшая грудь, но и не маленькая. Все в меру.

– Выйду покурить, – сообщаю своим спутникам и выбираюсь из-за стола. Эдгар кивает и продолжает обольщать девочек. Кого-то, видимо, ждет горячая ночка.

Выхожу на шумную улицу и… иду. Вот правда, я просто гуляю вдоль по проспекту, наблюдаю за пробкой на дороге. Закуриваю. Выдыхаю дым. Знаю, что нельзя. Плевать. Хуже все равно не будет.

Мне нужно отдохнуть. От давления девиц, от воспоминаний об одной женщине.

И о том, что я уже был на этом месте…

Совсем недавно, когда подвозил девчонку. Прямо к парку. Наверное, это какой-то рок, или меня специально кто-то по голове шандарахнул с такой силой, что ноги сами сюда принесли. Я и забыл, что ресторан недалеко находится. Или далеко? Неважно.

Теперь мое внимание привлекает кое-что другое. Точнее, кое-кто другой. Троица в темных куртках, которые хорошо видны на фоне снега. Один парень держит второго сзади, а перед ними вижу знакомую куртку и знакомые ботинки, испачкавшие мне пассажирское сиденье.

– Так тебе и надо, дура тупая!

– Сейчас ты получишь, придурок!

Тут же девичий кулак прилетает в обездвиженного мальчишку, и та самая грязнуля-девчонка продолжает наносить удары. То в лицо, то в туловище. Руками и ногами. Это еще что за ерунда?

Нет, ну точно какая-то карма!

Глава 6. Не отец

– Стойте! Вы что творите? – подбегаю к троице, только они почти не реагируют на мое появление. Тот высокий так и держит жертву избиения, а девчонка…

– Не мешай! – пыхтит она, мельком взглянув на меня, и снова наносит удар.

– Говорю, оставь его.

Пробую оттолкнуть девчонку. У жертвы все лицо в крови, а тот парень позади даже не думает его отпускать. Еще и место такое нашли, что никто не видит. Хорошо, что я заметил.

Держу ее за локоть. За грязный, как и в прошлый раз. Но сейчас меня это не волнует. Смотрю в темные глаза оборванки. Внимательно. Вглядываюсь в радужку, которую переполняет несдерживаемая ярость. В чуть нахмуренные черные брови. В поджатые губы. Даже челюсть напряжена. Как бы она зубы от такой силы сдавливания не сломала.

– Ева, эт че за хмырь? – спрашивает парень, который держит окровавленного пацана. Ну, теперь я знаю, как зовут эту незнакомку.

– Ты че тут забыл? – шипит она прямо мне в лицо. Так, чтобы никто не услышал. Кроме меня.

– А ты что тут забыла? Не сопротивляйся ты так!

– Не твое дело! И вообще, отпусти меня! – дергается она. Сильная. Но я сильнее. – Я этому придурку не до конца наваляла!

– Хочешь до конца? Серьезно? Ты его чуть не убила!

– Он заслужил!

– Чем заслужил?

Девчонка долго смотрит на меня. Внимательно. Все еще со злостью. Потирает костяшки пальцев. Щурится пару секунд, глядя в сторону, потом снова встречается со мной взглядом и смотрит с такой ненавистью, будто я виноват в появлении ссадин на ее маленьких кулачках.

– Он подставил меня, – отвечает тихо-тихо. Уже без шипения и недовольства, но с нотками злости.

– Не все решается кулаками.

– Слушай, мажор хренов, – говорит уже громче, – давай ты не будешь указывать, что и как мне делать, лады? Вали, куда шел, а я пошла дальше…

– Ты никуда не пойдешь, – крепче сжимаю ее локоть.

– Это приказ?

– Да, мать твою, приказ!

– Ты мне не отец, чтобы приказывать, ясно?

Своими словами она будто пробивает какую-то брешь в груди. Брешь правды. Ведь это так, я ей никто. Случайный прохожий, с которым она провела пару часов в машине. Мне должно быть все равно. Сама справится, раз так заявляет. Но почему-то эта ситуация не дает мне покоя. Не позволяет поступить иначе. И я не желаю отпускать маленькую руку девушки.

Бред какой-то, не находите?

Дергает плечом. И я отпускаю. Не пытаюсь снова схватить, когда она делает шаг прочь. Смотрю на черное удаляющееся пятно, понимая, что просто не в состоянии задержать девчонку. Она права. Это ее жизнь. Ее судьба. Ее правила.

Эти слова напомнили о моем положении. О бесконечных анализах, о диагнозе, о лечении, которое может не дать результата. Возможно, я никогда в жизни не стану отцом, никогда не буду скандалить со своим ребенком и выяснять отношения. Или же…

– Стоять! – кричит кто-то издалека. – Ловите эту детдомовскую!

Все происходит в считанные секунды. Девчонка округляет свои темные глаза и устремляется к выходу, ее напарник бросает обездвиженное тело в сугроб и бежит в другую сторону. Мужчина в форме полицейского сначала провожает взглядом убегающую девчонку, но в итоге подходит к пострадавшему. Осматривает его, помогает встать.

А я не иду на помощь, как меня просят, делаю вид, что вообще не слышу их. Вместо этого ищу глазами девчонку. Вижу вдалеке темное пятно, скрывшееся между деревьями. Спряталась за одним из них, слилась с обстановкой, присела на снег. Вряд ли ее кто-то заметил, но я иду к ней. Не торопясь. Только на нее смотрю.

Зачем? Почему бы мне не вернуться к Эдгару и его девочкам? Не знаю. Все как-то на автомате происходит. Может, хочу лично привести виновницу за шкирку и сдать в руки полиции. Или выяснить, почему она так жестоко обошлась с тем мальчишкой.

Или подойти к ней вплотную и выяснить, вдруг не только раненому нужна помощь.

– Уйди… – шепчет девчонка, подняв голову, когда я сажусь перед ней на корточки.

Дышит тяжело, за грудь хватается своими окровавленными ручонками. Сжимает пальцы. Глаза жмурит. Причем так сильно, что из уголков выдавливаются капельки слез. Всего парочка. Странно, что я разглядел все это в темноте.

– Ау…

Что с ней происходит?

– Где болит? – подбираюсь ближе.

Что за тупые вопросы? Она же за грудь держится с левой стороны. И что с тобой делать? Эй! Мне кто-то поможет? Как тебя, вообще, зовут? Твой напарник вроде как говорил. Или нет?

– Ева! Твою ж мать! – наконец-то вспоминаю я. Трогаю ее за плечи, пытаюсь в чувство привести. Она вообще меня не слышит? Глаза так же закрыты, руки чуть ослабли, но продолжают кое-как цепляться за куртку.

Вашу ж мать! Что же все время с тобой не так? О, нет! В обморок только не падай! Не падай, говорю! Но она падает на снег.

Быстро ищу телефон и нажимаю на экстренный вызов.

– Алло! Скорая? Срочно бригаду в Битцевский парк! – торопливо говорю в трубку, не вслушиваясь в официальное приветствие.

– Где конкретно?

– Со стороны Чертаново. Девушка, предположительно семнадцать лет, плохо себя чувствует, держится за сердце.

– Едем.

Лишь бы не тормозили. Если девчонка сдохнет у меня на руках – никогда в жизни не отмоюсь от грязи, льющейся со страниц желтой прессы! Черт, черт, черт! При чем тут не отмоюсь? О чем я, вообще, думаю? У меня на руках человек умирает!

– Ты… – едва слышно произносит Ева, приоткрыв глаза.

– Дыши!

– Я не…

– Дыши. Давай – вдох и выдох.

Она повторяет то, что я показываю. Медленно, с трудом, но вдыхает. И снова прикрывает глаза. Опять в обмороке? Вроде нет. Дыхание глубокое.

– Сейчас скорая приедет.

Ее глаза моментально распахиваются до невероятных размеров.

– Нет. Не… надо, – она слабым голоском пытается возразить. – Они же… они…

– Все будет хорошо.

Глажу ее по голове, пытаюсь следить за ее дыханием. Однако она как лежала с распахнутыми глазами, так и продолжает лежать. Хочет что-то сказать, руками хватается за мои запястья, но я успокаиваю ее. Говорю что-то невпопад, даю обещания, которые вряд ли выполню. Как только ее родители приедут, сразу передам ребенка из рук в руки. Только как их найти?

– Телефон родителей есть?

– Я… не… – все еще мотает головой она. Вот черт! И что мне дальше делать?

На помощь приезжает бригада скорой, кое-как найдя нас в кустах, медики быстро осматривают девчонку, грузят на каталке в машину, оставляя меня в полном одиночестве.

– Папаша, вы едете? – спрашивает работник скорой.

Только хотел возразить, что я ей не папаша, но потом взглянул на практически неподвижное тело Евы и выпалил неожиданно для себя:

– Поехали.

Глава 7. Настоящие родители

Вас раздражали когда-нибудь стены больнице? Знаете, абсолютная белизна, запах медикаментов. Меня никогда. Всегда относился к ним ровно, точно зная единственную цель посещения – выздороветь. Даже та клиника, куда меня послал Эдгар для сдачи анализов, не бесила.

Сегодняшний день исключение из правил. Помните, я о стерильности говорил? Можете забыть. Ее здесь нет. Ни чистоты, ни нормального запаха. Пахнет гнилью. Грязью. И отсутствием хоть какого-то стремления к жизни.

Нас привезли в ближайшую городскую больницу, и у меня почему-то создалось впечатление, что она находится не в Москве. Не может быть в столице таких заброшенных больниц. Обшарпанных, с пожелтевшими стенами. Но нам сообщили, что без документов могут принять только здесь.

Нас приняли далеко не первыми, несмотря на то, что ситуация была критической. В машине Еве надели маску, вкололи какой-то препарат. Она дышала уже не так рвано, глаза потихоньку открывала. На меня смотрела. Не отрываясь. Будто я куда-то мог уйти.

Вот куда я уйду из машины? Некуда. Без вариантов. И какого черта я вмешался в драку? Сами бы разобрались. Вдруг меня кто-то увидит, узнает? Я, конечно, поднял ворот пальто как можно выше, но косые взгляды на себе все же чувствовал, когда мы зашли в приемное отделение.

– Ну и девчонка! – возмущается врач, выйдя из палаты, куда поместили Еву.

Я все это время стоял в коридоре. Хотел зайти после всех остальных. Попрощаться и уж точно больше никогда в жизни с ней не встречаться. А что вы хотели? Я не каждый день в благородство готов играть. Мне не особо нравится в полночь находиться хрен знает где с какой-то уличной девкой.

– В смысле?

– Дурында, вот чего! – объясняет доктор. – Не хотела, чтобы я воспитательницу вызывал. А как ее тогда оформлять?

Не понимаю, о чем он толкует, почему так возмущенно размахивает руками. И какая еще воспитательница? Не в детском саду ведь девчонка живет.

Мы расходимся в разные стороны. Доктор так и не пояснил, что случилось и как обстоят дела с Евой, под предлогом, что я не родственник. И ладно, попрощаюсь с девчонкой и пойду домой.

– Как себя чувствуешь? – сажусь на стул около кровати.

Без черного балахона она выглядит щуплой. Бледная. Тонкая как тростинка. И такая же зеленая. Глаза кажутся слишком большими на худом лице, кожа совсем прозрачная. Под капельницей лежит, не шевелится. Смотрит на меня уже не так испуганно. Скорее, обреченно.

– Лучше не бывает! – она поднимает большой палец вверх, наигранно улыбаясь. Голос все еще слабый, едва слышный, но теперь можно разобрать слова.

– Ты понимаешь, что перепугала всех вокруг?

– Не драматизируй, это нормально.

– Попадать в больницы, по-твоему, нормально?

– Говорю, не драматизируй.

Согласен с доктором. Не девушка, а какой-то монстр. Она чуть не умерла у меня на руках, а говорит такие вещи. Не драматизируй! Была бы моей дочерью, выпорол бы за эти слова и не пожалел бы сил.

Но дочери у меня нет…

– Ладно, я пойду. Выздоравливай, – поднимаюсь и делаю один-единственный шаг к выходу, но в меня вцепляется прохладная рука. Ее рука.

– Слушай, – тянет она за рукав. Заставляет меня повернуться и посмотреть в ее глаза. Снова испуганные. – А ты можешь еще со мной посидеть?

– Зачем?

– Ну… я боюсь больниц.

Серьезно? Эта нахалка, которая стащила у меня сигареты, испачкала сиденье в машине и к тому же нагрубила, боится оставаться одна в палате?

– Сама же говорила, что это нормально, разве нет?

– Я имела в виду боли, – она кладет руку на грудь чуть ближе к левой стороне. – Но в больницах я обычно лежу с кем-то, а тут меня одну в палату положили.

Смотрю на часы. Двадцать три тридцать одна. Дети в такое время спят. И я сплю, если не занят в мастерской. Я вроде говорил, что жалею о вмешательстве. Думаю, повторять не стоит.

Сажусь обратно на стул. Она все еще не отпускает мою руку. Держится крепко – по мере возможности. Как силы позволяют.

– Спасибо.

Только за что? Если бы я знал, на что шел, то ни за что в жизни не согласился бы на ее просьбу.

– Здравствуйте.

В палате раздается строгий голос, как у моей классной руководительницы в школе. И почему я вспомнил именно ее, когда выпрямился, оторвал свою руку от Евиной и посмотрел на вошедшую женщину? Потому что они были практически одинаковы.

Юбка до середины икры, пучок на затылке, а цепкий взгляд из-под стекол овальных очков работает, как детектор лжи. И такую не обманешь, даже если уверен в собственной правоте – признают виновным и казнят без предоставления последнего слова.

– Добрый день, – подхожу к женщине. – Вы, наверное, бабушка.

Она усмехается. То ли горько, то ли с сарказмом, не знаю, но спустя некоторое время, окинув меня взглядом а-ля металлоискатель, спрашивает:

– Это вы нашли Еву?

– Да. Олег Дмитриевич Соломон… – протягиваю руку.

– Римма Васильевна, очень приятно. У вас просто замечательные картины. Наш интернат так благодарен вам. Спасибо, – вежливо произносит женщина и протягивает руку в ответ. – Если вы не против, я бы хотела поговорить с Евой наедине.

Краем глаза замечаю, как девчонка медленно поводит головой из стороны в сторону. Если бы могла, то делала бы это быстрее. Когда я обращаю на нее внимание, полные губы шепчут:

– Не уходи…

Через секунду женщина поворачивается вслед за мной и устремляет взгляд на Еву. Затем на меня. Темный. Требовательный.

– Олег Дмитриевич?

– Конечно.

Несмотря на образ этакой училки, сама женщина показалась мне довольно милой. Возможно, в ней еще осталась советская закалка, но все же внутри нее таится любовь и сострадание. И почему Ева просила не уходить?

И ответ пришел сразу же, как только я прикрыл дверь, но не стал отходить далеко

– Вот ты и попалась, маленькая дрянь, – слышится неприятное шипение. – Думаешь, это того стоило?

– Да, – доносится слабый голос Евы. Сразу же после него раздается хлопок. Короткий и резкий. А потом тихий и такой же короткий стон.

– Лекарства больше не получишь. А как только вернешься в интернат, будешь полы драить на всех этажах.

– Так нечестно!

– Нечего сбегать, поняла? А теперь наслаждайся недолгими деньками в больничке. Приду через неделю.

Мать-перемать!

Что за херня здесь происходит? Что за угрозы таблетками? Крики? Избиение? Да, оно точно было, я не дурак. Все детали мозаики сложились воедино, те вопросы, которые возникали раньше, тут же отпали. Ответы на них получены. И они не особо меня радовали. Точнее, вообще не радовали.

То есть это не бабушка Евы, а воспитатель, если судить по рассказу врача? И она вправе вот так мучить ребенка? Разве за ее действия не полагается наказание? Это же нарушение закона! Она, как ответственный работник, обязана следить за ребенком. А поначалу показалась достаточно милой, хоть и строгой внешне.

Нужно что-то предпринять! В суд подать на нее за жестокое обращение с детьми, лишить возможности воспитывать детей. Что там еще делают?

Так, стоп!

А почему я вообще об этом задумываюсь? Какое мне дело? Я всего лишь вызвал для девчонки скорую, дождался опекуна, пора валить. Но что-то не позволяло. Я и шагу ступить не мог. Мимо медсестры проходили, косились на меня странно, но мне было все равно.

Отхожу подальше, как только у двери раздаются шаги. Встаю к окну, делаю вид, что вообще тут ни при чем. Сигарету бы выкурить, но нельзя. Придется на улицу выходить, и не факт, что снова пустят в корпус.

Захожу в палату, когда женщина покидает коридор, гляжу на Еву. Лежит пластом, как раньше, на правой руке капельница, глаза смотрят в окно. Ничего не изменилось, кроме потускневшего, чуть увлажненного взгляда и покраснения на левой щеке.

– Не говори ничего, – тут же шепчут ее губы. Тихо-тихо. Будто кто-то сейчас подслушивает, стоя за дверью, как я совсем недавно.

– Почему?

– Это касается только меня.

Она шутит? Только ее касается? Ее и той женщины, обещавшей лишить таблеток? Вашу ж мать, какого хрена тут происходит? Почему я все узнаю через стенку, через приоткрытую дверь, через уличные драки? От каких-то посредников, вместо того чтобы услышать ее версию.

Сперва девчонка просит остаться, мол, боится больниц, а потом начинается псевдогеройство в стиле «сама разберусь, не вмешивайся». Я словно стал свидетелем преступления, которое увидел краем глаза. Лишь часть картины. А за занавесом скрывается еще много тайн.

И это ужасно злит. Неизвестность вкупе со скрытностью…

– Во что ты опять меня втянула? – внимательно гляжу в ее прикрытые глаза. Не смотрит на меня. Только в потолок. Безэмоционально.

– Ни во что.

– Я жду ответа.

– Слушай, мистер Длинный Нос, – поворачивает голову ко мне и пристально заглядывает в глаза, – это не твое собачье дело! Спасибо, что спас, и на этом все. Понятно?

Нет, мне ни черта не понятно! Я не хочу понимать ее безразличие к себе, не хочу оставлять ее в покое. Ее грубость, наглость, манера решать все самой вместо того, чтобы довериться взрослым. Откуда оно взялось?

– Не надо спрашивать, зачем ты сбежала? – подхожу с другой стороны.

– Нет. Все равно не поймешь.

– Почему не пойму?

– Потому что ты из другого мира! – отвечает она так просто, словно озвучивает банальную истину для недалекого человека. – У тебя есть деньги, карьера, влияние, друзья, родственники, а у меня никого нет, понимаешь? – добавляет уже громче. – К нам относятся, как к отбросам, как к мусору, и всем плевать, кто ты и что ты. Либо ты, либо тебя, слышал о таком?

Дышит быстро. Глубоко. Ее глаза не отрываются от моих. Глядят в упор. Темные-темные. Такие даже на картинах не напишешь, если не видеть перед собой натурщицу.

– Мой друг не выжил, не успел получить медицинскую помощь. А знаешь почему? Потому что тот придурок из парка его избил. Мишу в больницу положили и обнаружили осложнения на сердце. Пересадку не сделали. Этот ваш дурацкий фонд просто не дал денег, а тему замяли! И наша жаба ничего говорить не стала! Наверняка ей тоже приплатили! Ах, да, вы ж, мажоры, все такие! Не думаете о последствиях своих капризов! А потом…

Она резко хватается за грудь, аппарат около ее кровати начинает пищать быстрее. Ева едва дышит, глаза жмурит. Твою ж мать!

– Врача! – кричу, выбежав в коридор. – Срочно врача! Девушке плохо!

В палату тут же вбегают две медсестры и доктор. Осматривают ее. Я отхожу подальше, чтобы не мешать, но наблюдаю со стороны. За ней. За тем, как ее приводят в чувство точно так же, как это делал я в парке.

Все проходит мимо меня. Не замечаю, сколько времени пролетает. Секунды, наверное. Но все это время в голове крутятся ее последние слова.

Мы из разных миров…

Ритм сердца девочки через некоторое время стабилизируется. Медсестры вводят что-то в капельницу и уходят, когда пиканье начинает звучать реже.

– Пойдемте поговорим, – ко мне подходит дежурный врач.

– Но я не…

– Идемте.

Мы выходим. Напоследок смотрю на Еву. Опять лежит пластом, уставилась в потолок, словно никого вокруг не существует. Только когда я направился к выходу, она взглянула на меня точно так же, как тогда, когда я оставлял ее наедине с той воспитательницей. Так же умоляюще. Неотрывно. Прося о том, что я не мог выполнить.

– А теперь слушайте сюда, – начинает врач. – У девчонки сердечная недостаточность, ей волноваться в принципе нельзя, а вы только и делаете, что заставляете ее переживать! Не портите мне статистику и не травмируйте ребенка!

– Какая сердечная недостаточность?

Не спрашиваю о какой-то там статистике, не беру во внимание повышенный тон. По хорошему счету, мне бы уйти отсюда, но вопрос сам слетает с губ.

– Простая! Диагноз такой никогда не слышали? Так вот в интернете прочитайте, может, что-то полезное найдете. А теперь на выход!

И сейчас я вроде должен обрадоваться, что вскоре покину это ужасное здание, навеки пропитанное запахом смерти, и окажусь дома, в своей кровати, вернусь в привычную атмосферу.

Только какой-то червячок сомнений не дает мне покоя. Ноги хоть и несут меня все дальше и дальше от этого богом забытого места, но мысли то и дело возвращаются в больницу. Точнее, в палату, где сейчас лежит одна маленькая брюнетка с пронзительными глазами и проблемами… не только с сердцем…

Глава 8. Осознание

С раннего детства мама часто пыталась внушить простые истины. Что нужно уступать место старшим, быть галантным с девочками, жениться на мудрой женщине и растить красивых деток. Своих. А чужие? Они так и останутся чужими. У них есть свои родители, своя жизнь и своя судьба. Именно так считала мама до конца жизни.

И я верил ей. Верил в то, что детей надо зачать самому, а не связывать жизнь с чужими, никому не нужными. У них же есть родители. Родственники. Близкие. Только мама не учла одного. Все это ложь.

Они брошены на произвол судьбы, свалились на плечи государства и нянечек, которым тоже не особо сдались. И жизнь гоняет их туда-сюда, пока они не адаптируются.

С Евой мы больше не встречались. Я не заглядывал в больницу, оставив девчонку с тем поникшим взглядом один на один со своей проблемой, и она больше не напоминала о себе. Выписали, наверное. Она вернулась в свой дом. К друзьям.

К той самой женщине, которая отказывалась давать лекарства за плохое поведение…

Тот подслушанный разговор и ее слова об «отбросах» не давали покоя. Я был не в состоянии нормально писать картины, даже наброски не делал. «Хлоя» давно уже высохла, а я никак не мог нанести следующий слой. Вместо этого открыл Мак и читал в интернете рассказы детдомовских воспитанников об их образовании, адаптации после выхода из детдома. И информация меня совсем не радовала.

Раньше я лишь представлял, что может твориться за стенами государственных учреждений, но никак не думал, что детей могли запирать в подвалах, насильно отправлять в психиатрическую больницу за непослушание или, того хуже, забивать до смерти, а врачам из скорой приплачивать за молчание.

А может, она еще в больнице, сходить, что ли? Только зачем? Смысл? Что я там забыл? Черт! Мысли об этой девчонке не оставляют меня в покое! Почему в новом наброске я вижу ее печальные глаза? Утомленные. Несчастные. Глаза человека, побитого жизнью. И кто в этом виноват? Судьба в лице определенных людей или сама девчонка, которая осталась одна во всем мире?

Мы, живя по ту сторону от этой реальности, видим жизнь другими глазами. Не такими, как они. Как эти дети. Они тоже имеют право на существование, тоже хотят жить, как все. Те же шансы, те же права. Однажды, не выдержав, все же собираюсь в больницу. Бессмысленно. Нелепо. Плевать. Интересно, как она там? Эта нахалка. Выписали или нет? Что ее ждет дальше? Как себя вести? Что я вообще тут забыл?

Но думать поздно, я уже вошел в палату.

– Привет.

Ева не спит, не лежит в позе умирающего лебедя, как в прошлый раз, да и к системе не подсоединена. Удивленно вскидывает глаза, когда я делаю шаг и закрываю за собой дверь.

– Ты как-то часто в моей жизни появляешься, – хмыкает девчонка.

– Мне уйти?

На мгновение глаза увеличиваются, голова на автомате качается из стороны в сторону. Глупышка. Ее реакция заставляет меня улыбнуться.

– Не переживай, я пошутил.

Ева почти незаметно расслабляется.

– Я же тебе не отдал пакет…

– О, че принес? Что-то вкусненькое, да?

Смотрит на продукты таким взглядом, словно я заставил ее ждать. Долго причем, слишком долго. Вот наглая морда! Хотя теперь становится ясна причина этой черты характера. Ведь она многого лишена в своем интернате, приюте… Как это вообще называют?

– Там фрукты, йогурты…

– Серьезно? – она вскидывает бровь. – Нашел чем удивить.

– Ну, если не будешь есть, то… – хватаюсь за ручки пакета и хочу положить его обратно себе на колени, но ее маленькая ладонь отталкивает мою.

– Нет уж! Раз принес, оставь мне!

Девчонка с любопытством заглядывает в пакет, достает оттуда яблоко и надкусывает свежий плод. Маленькая капелька сока стекает с левого уголка полных губ. Глаза закрывает, когда откусывает снова. А потом открывает, демонстрируя их яркий блеск. И только сейчас, наблюдая за девчонкой, различаю цвет глаз. Светло-карий. Ближе к медовому, сверкающему на солнце.

Мы сидим. Молчим. Друг на друга смотрим. Чувствую себя неловко. Не в своей тарелке, что ли. Вспоминаю, чем закончился наш последний разговор. Что она говорила о покойном друге и о жизни в целом. Насилие, несправедливость, желание угробить этих детей.

А что делали с ней? Вряд ли только лекарств лишали.

– Эй, ты че завис? – бодрый голос девчонки отрезвляет. Она откусывает последний кусок яблока и кидает огрызок в урну около входа. Попадает точно в цель. – Ау! Слышишь меня?

– Слушай, тебе правда могут не дать лекарства?

– Ну, обычное дело, если косячу, – отвечает обыденно, словно в этом ничего страшного нет.

– Вам вот так запросто не дают положенные лекарства?

– Иногда денег не хватает, иногда внимания заведующей. Только она распределяет все между ребятами, а нас много.

То есть те истории правдивы… Мать твою так!

– Это же ненормально.

– Добро пожаловать в мой мир, дяденька миллионер! – она широко разводит руками и наигранно улыбается. – Тебя ждет плесень, вонь и медные трубы.

– Нет, серьезно. Вас могут запереть в подвалах, избить и отправить в психушку? И это никак не будет караться?

Девчонка посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Взметнула темные брови вверх. Даже челюсть у нее отвисла. Нет, теперь я точно чувствую себя идиотом.

– Знаешь, я тоже об этом слышала, – говорит она с долей иронии.

– Я серьезно спрашиваю.

– А я серьезно отвечаю. Ты где эту хрень нарыл?

Если раньше я пытался ее отчитать, то сейчас мы поменялись ролями. Она смотрит на меня так укоризненно, как училка начальных классов. Ей осталось только очки нацепить и указку в руки взять.

– Ну…

– Баранки гну!

– За языком следи! – предупреждаю серьезно.

– Ладно, сорян. Просто ты чудак, – и улыбается, вытаскивая из пакета питьевой йогурт.

– Почему это?

– Какой нормальный человек отправит ребенка в психбольницу? Знаешь, какой скандал разразится? А потом разбирательства, суды. Это же прикроет лавочку жабы. Откуда она бабки тырить будет?

В этот момент мне бы успокоиться нужно, только это самое спокойствие никак не приходит.

– Слушай, где твои родители?

Она замолкает. Улыбка пропадает с ее лица. А пальцы пытаются сцепиться в замок, но получается это так же хорошо, как у меня находить правдивую информацию о детдомовцах.

– Отказались, – отвечает она тихо, вперив в меня свои большие глаза.

– Вот так просто?

– Ну да.

Снова эта легкость в ее голосе, снова безмятежность. Почему такие вещи произносятся так обыденно? Словно в этом нет ничего странного или необычного.

– Как родные люди могли отказаться?

– Не родные, приемные, – поясняет Ева. – Они взяли меня из приюта, а через полгода вернули обратно, потому что меня ударил один козел в школе, а я сдачи дала. Им не нужна неадекватная дочь.

– А что с твоими настоящими родителями?

– Не знаю. В личном деле написано, что они умерли, когда я была маленькая, но я их совсем не помню.

Вот и дилемма. Я недавно хотел создать семью, а у нее этой семьи как таковой нет.

– И как ты живешь?

– Ты так говоришь, как будто я инопланетянин из космоса. Отсутствие родителей – это не конец света. Жила как-то без них, и сейчас проживу, – отмахивается девчонка, глядя на бутылку йогурта. Рассматривает изображение спелого яблока и груши, словно никогда в руках эти фрукты не держала.

А я вижу, как легко подрагивают ее пальцы, как глаза, не двигаясь, смотрят на упаковку. И сама она практически не шевелится, лишь глубоко вдыхает и выдыхает воздух.

Как бы она ни отрицала, факт остается фактом. Все видно невооруженным взглядом. Даже мне – постороннему человеку, который встречает девчонку третий раз в жизни. Но при этом создается впечатление, что встреч до этого было больше. Что мы встречались чаще. И встречи были плодотворнее. Будто в другой жизни виделись.

Сидели так же друг напротив друга и рассказывали о своей судьбе. Она так же смотрела на меня то укоризненно, то отчаянно, то с любопытством, так же облизывала пальцы, пролив немного йогурта. Ребенок. Такой еще ребенок.

Создается впечатление, что именно этот ребенок, переживший больше, чем обычный взрослый человек, искренне, без желания «быть в теме», скажет в любой сложной ситуации: «Я тебя понимаю».

И в моей тоже…

– А я бесплоден, – легко выпаливаю новость, которая однажды повергла меня в шок.

И мы снова долгое время молчим. Ева резко прекращает пить йогурт, закрывает крышкой бутылку и, внимательно взглянув на меня, произносит:

– Абсолютно бесплодных не бывает.

– Бывает, как видишь.

– Есть же другие варианты?

– Лечение. Но вряд ли это принесет какую-то пользу.

– Серьезно? – снова выгибает бровь и смотрит на меня, как на умалишенного. – Это говорит известный художник, который с самых низов карабкался на вершину вашего гребаного Олимпа?

– Тебе не понять.

– Слушай, мы уже это проходили. Не бывает безнадежных случаев. Либо ты борешься за эту возможность, либо тебя устраивает, что в обойме только холостые…

– Ева!

– А что? – вопит она. – Думаешь, я не знаю о пестиках и тычинках? Мы это в девятом классе проходили. Проблему лучше решай!

Решать? А что тут можно решить? Любимая женщина бросила и быстро нашла замену, а страшный диагноз вряд ли что-то изменит. Я ничего не смогу с этим поделать. Может, со временем перестану «стрелять холостыми», но сильно сомневаюсь, что из этого лечения что-то получится. Может, попытаться?

– Ну что, Ева, пора делать уколы, – к нам заглядывает молоденькая медсестра. – На выход, папаша.

И чего они папашей меня называют? Я такой старый, что ли? У нас разница лет пятнадцать, не больше!

– Мне пора, – опускаю свою ладонь на ее руку. Она не пытается ее вырвать. Вот и все. Навестил, привез продукты. И все. Наверное, пришла пора разойтись. Мне пора готовиться к пиару, который мне Эдгар прописал. Только…

– Ты придешь?

… у судьбы свои планы.

– Если хочешь, могу прийти.

– Хочу… – ее глаза заискрились, будто я пообещал полстраны на день рождения подарить.

– Принести что-нибудь?

– «Марс»! – тут же срывается с ее губ. Все-таки она еще ребенок, хоть и размышляла о моей проблеме, как взрослая.

– Тебе нельзя.

– Все равно принеси. Пожалуйста…

Вот глупышка. Потерпела бы пару дней, и я купил бы этот дурацкий «Марс». И шоколадки. И мармеладки. Даже гамбургер, если бы попросила. Но врач запретил.

После приема я поговорил с ним, выучил все, что можно, а что нельзя в ее состоянии. Конечно же, на следующий день «Марс» не принес, за что получил подушкой в лоб. Еще через день увидел недовольно поджатые губы, а через неделю она и вовсе перестала дуться.

Но в один прекрасный день, когда я нес в кармане тот самый «Марс», обнаружил пустую койку…

Глава 9. Возвращение в реальность

Больше всего в этой жизни, кроме гадких таблеток, ненавижу выходные. Эти два дня, полные одиночества и лишнего напоминания, что никому ты здесь не нужен. Лучше уж в школе болтаться, нежели сидеть в четырех стенах и ждать, когда же наступит понедельник.

А знаете почему? Потому что в этот день ребята разъезжаются по домам. Кто-то с родителями общается, кто-то с родственниками, братьями-сестрами, которых распределили в другой интернат. А я остаюсь одна. К кому мне спешить?

Мать отказалась от меня, как только я родилась, через три года пыталась забрать меня из дома малютки. Навещала каждые выходные, приносила новые игрушки. Помню ее светло-медовые глаза. Добрые. Пронзительные. Как у меня. Но в один прекрасный день она сказала мне, тогда еще пятилетней девочке, что больше не будет приходить. И ушла.

Как оказалось, навсегда.

Только потом я узнала, что после меня у нее родился сын, за которым она недоглядела. Итог: смерть трехмесячного младенца и лишение родительских прав.

Некоторые ценят тишину, спокойствие в комнате. Я бы ее тоже ценила. Каждое мгновение. Однако непрошеные мысли возникают в голове быстрее, чем я успеваю заблокировать разум. Воспоминания. Само прошлое. Существование вне этих стен. Полное жестокости, но все же прекрасное.

После выписки из больницы мне позволили гулять по территории. Точнее, жаба дала распоряжение по наставлению врача. Прописали нужные таблетки, к тому же Олег купил дополнительную упаковку. Правда, это было недели полторы назад, и она уже почти закончилась. Ничего. На пару дней еще хватит.

Снежинки падают на голову. На нос. На ресницы. Слепят. Наверное, именно по этой причине не обращаю внимания на малышню на площадке, на топот ног на горке. И на припаркованную бэху, которую уже видела когда-то давно. Вечность назад. Которую, еще лежа в больнице, выглядывала из окна в ожидании, когда она припаркуется на свободном месте, а ее владелец поднимет голову и встретится со мной взглядом.

И его не сразу вижу. – фигуру в черном пальто. Он несется прямо ко мне, шурша снегом под ногами. Смотрит не отрываясь. Дети на площадке оборачиваются, стреляя любопытными взглядами в статного мужчину, но он не замечает. Подходит ко мне, точнее, к лавочке в углу под яблоней. Стряхивает снег и садится рядом.

– Привет. А ты чего тут сидишь? – спрашивает он, улыбаясь. Щеки еще не покраснели от мороза, изо рта идет белесый пар.

Изменился за эту неделю. Темноватая щетина на щеках появилась, глаза посветлели, а на густые ресницы опустились маленькие снежинки. И улыбка. Широкая. Белозубая. Обычно такие в рекламах зубной пасты показывают.

– А где мне еще быть?

– У вас через пять минут мастер-класс начнется.

– Откуда ты знаешь?

Смотрю на его улыбающуюся морду лица. Довольную такую, словно джекпот сорвал. Хотя о чем я думаю? У него и так денег много. Лучше сказать, что такое выражение лица у него будет, если появится возможность завести потомство.

– Я его провожу. Пошли.

Он не тянет за руку, не заставляет – сама иду. Потому что хочу еще немного побыть с этим человеком. С добрым. Отзывчивым. И интересным. Если бы месяц назад мне сказали, что я стану общаться со знаменитым художником, не поверила бы.

Когда Миша умер, я проклинала всех этих мажорных снобов, пытающихся заработать репутацию липовой благотворительностью. В том числе, и Олега. Я даже сиденье в его машине специально испачкала, чтобы запомнил меня на всю жизнь. Чтобы остался неприятный осадок. Хотела еще поцарапать, но не успела. Зато сигареты стащила – хватило на оплату долгов.

Мое мнение поменялось, когда он спас меня и пришел через некоторое время в больницу. Навещал меня практически каждый день, сидел рядом, развлекал, разговаривал не как с ребенком, а как с равной себе. Для всех он был талантливым художником.

А для меня – единственным взрослым, который не оттолкнул, а наоборот – потянулся навстречу…

Он обычный мужик со своими проблемами, возведенными в куб. Точнее, с одной проблемой. И что такого в бесплодии? Можно ведь малыша из детдома взять. Они так нуждаются в любви, которой не хватает именно в детстве. Именно в этот период одиночество и непонимание съедают нас с потрохами.

– Ну что, дети, давайте послушаем Олега Дмитриевича, – начала воспитательница пятиклашек. На первый взгляд, добрая и отзывчивая женщина, но кто знает, какие тараканы в ее голове ползают. – Он расскажет нам, как изобразить натюрморт.

Пф… Нас этому в восьмом классе учили. Нашел чем удивить.

Здесь собрались и малышня, и середнячки. Старшаков не было. Только я одна. Сижу почти в углу и смотрю на своего учителя. Временного.

Олег удивил, кстати. Какие-то техники объяснял, наглядно демонстрировал на маленьком мольберте примеры, удерживая в длинных пальцах простой карандаш. Но я все равно ни черта не понимала. Не умею рисовать, не дан мне этот дар свыше. Зато яблоки лопать люблю и готовлю хорошо. Тетя Галя научила. Все время говорила, что моему будущему мужу повезет.

Занятие быстро пролетело. Я с удовольствием смотрела, как мужчина улыбается этим неуверенным девчонкам и озорным мальчишкам, как поправляет их, и как малышня не хотела его отпускать. Обычно мы не так быстро доверяем чужакам, но у этого человека было какое-то необъяснимо невесомое качество. То ли харизма, то ли притягательность. То ли его улыбка, которую он только что адресовал маленькой десятилетке. Именно эта улыбка позволила мне когда-то поверить ему. Рассказать о нашей жизни, о буднях, о том, что не все, что в новостях показывают, правда.

– Эй, ты чего нос повесила? – он подошел ко мне и посмотрел сверху вниз. Единственный раз, когда мне пришлось поднимать голову при общении с ним.

– Да ничего.

– Не хочешь прогуляться? Такая погода хорошая.

И он прав. Погода действительно чудная. Снежок выпал, ветра почти нет, минус один по Цельсию. Именно поэтому накануне я сидела на лавочке и играла в змейку на телефоне.

– Мне только по территории можно.

– Я договорился с заведующей, – так же улыбчиво поясняет он. – Она отпустила под мою ответственность. Ты же не сбежишь?

– Ну, не знаю…

– Ева!

– Лады, не сбегу! – улыбаюсь в ответ. – Хвостиком за тобой ходить буду!

– Договорились. Одевайся потеплее.

Зря он это сказал. Кроме единственного свитера пятилетней давности у меня особо ничего теплого нет. Хотя куртка уже сколько лет спасает от морозов.

– У тебя что-то другое есть? – спрашивает Олег. Стоит со скрещенными на груди руками, прислонившись к капоту своей огромной тачки, смотрит насмешливо. И снова задает один и тот же вопрос. Уже который раз!

– Если ты мне купишь – будет.

Не отвечает, а улыбается так же лучезарно, словно ничего такого не произошло. Между прочим, это моя любимая куртка. И единственная. Может, она греет плохо, но она мне нравится! И пусть только попробует что-то вякнуть в ответ.

Рассаживаемся по своим местам. Я в этот раз ноги не задираю – хватит с него мучений. Выезжаем во дворы, потом на основную трассу. И едем. Куда? А, пофиг.

Как и в прошлый раз, смотрю на его руки. На иероглифы на каждом пальце. Интересно, что обозначают эти закорючки? Не знаю. Надо в библиотеке поискать, когда домой приеду.

– Что у тебя с костяшками? – спрашивает он, метнув взгляд на мою правую руку. Вот черт! А я-то думала, что не заметит.

– Да так, поигралась немножко.

– Знаю, как ты играешься, – хмыкает он.

– А что? Мы с Серым поспорили, кто кого, – признаюсь я, вспоминая наш бой. Человек пятнадцать за нами наблюдали, за парня болели. Но все же победу одержала именно я.

– Поспорила, как тогда в парке?

Ну и чего ты голос повышаешь? Как будто я смертельно согрешила!

– Да не! Мы в кулачки играли. Кстати, я «Марс» выиграла!

– Ты вообще девушка?

Нет, ну что за наглость? Уже который мужик говорит мне о «закосе под пацана»! У меня грудь, между прочим, есть, и попа тоже ничего. Ах да, в вашем мире все девушки с такими накачанными буферами, губами и скулами, что из космоса видно. И вы, мужики, на это ведетесь! А как же естественность? Даже если она не особо привлекательна. Вам же мишуру подавай!

– Девушка! – отвечаю, отвернувшись от него. Козел!

– Сомневаюсь, – кидает мужчина.

– Так, если не нравится, я выйду!

– Сиди уже, – он нажимает на кнопку слева от себя. – Есть хочешь?

Сейчас он напомнил мне тетю Галю, которая все время интересовалась моим самочувствием, питанием и уроками. Как папочка, ей-богу.

– Ты же понимаешь, что я сейчас море еды закажу в отместку за твои слова?

Краем глаза смотрю на него. На сильные руки, лежащие на руле, на чеканный профиль и глаза, внимательно наблюдающие за дорогой. И на улыбку. Блин, она как будто приклеилась к нему. Он же не поп-звезда, чтобы вечно улыбаться всему миру!

– Ладно. «Шоколадница» устроит?

– Да!

Он серьезно? Нет, правда, он ведет меня в «Шоколадницу»? Вот так просто? После того как я испачкала ему машину, назвала мажором и мысленно проклинала? Может, шутит? Решил отомстить?

Но все это ушло на второй план, когда мы припарковались около Воробьевых гор и пошли в кофейню. В мою любимую. На которую всегда не хватало денег.

Глава 10. Шоколадница

Ева тянет меня в сторону этого самого кафе. Сначала недоверчиво посмотрела на вывеску сверкающими от предвкушения глазами, затем быстро вылезла из машины и долго ждала, пока я покурю. Специально сигарету достал, чтобы ее немного подразнить. А она чуть ли не прыгала на месте от нетерпения.

Ладно, не такой уж я изверг, всего одну затяжку сделал, потом выкинул сигарету прочь и пошел вместе с довольной Евой в кафе.

– Можно я блинчики с маком закажу? – слышу вопрос и снова натыкаюсь на ее блестящий взгляд.