Вы не авторизовались

Ядовитое кино бесплатное чтение

Валерий Шарапов
Ядовитое кино

Иллюстрация на обложке Алексея Дурасова

* * *

Пролог

г. Псков, июль 1950-го…

О том, что в городе будут снимать сцены для нового фильма об осаде Пскова войсками польского короля Стефана Батория^[1], не раз писали в газетах, так что Катя Колесникова прекрасно знала о предстоящих съемках, и это до поры ее особо не интересовало. Однако вчера, когда Кате позвонила ее лучшая подруга Зинуля Резванова и сообщила, что несколько часов назад в город приехал сам Качи́нский и что именно он возглавит съемки, молодая женщина почувствовала, что ее сердце бешено заколотилось. Возможность увидеть легендарного режиссера за работой – это же что-то немыслимое, такое пропустить нельзя!

Зинуля Резванова, придерживающаяся на этот счет аналогичного мнения, откуда-то узнала, что съемки начинаются завтра, и авторитетно заявила, что любая уважающая себя современная женщина просто не вправе пропустить столь значимое событие.

Всеволод Качинский – заслуженный деятель искусств и лауреат Сталинской премии первой степени, сыскавший в мире отечественного кинематографа славу «второго Эйзенштейна», прошедший нелегкий путь от немого кино до современных звуковых полнометражных кинокартин, заслужил не только любовь зрителей, но и стал автором ряда работ по теории современной кинематографии.

Одна только возможность увидеть Качинского за работой заставила Катю тут же забыть о всех прочих делах, уговорить свое начальство на вполне заслуженный отгул и на следующий же день отправиться на место предполагаемых съемок.

Договорившись с Зинулей о предстоящей встрече в районе Троицких ворот Псковского кремля, где должны были начаться съемки, Катя, немного подумав, позвонила мужу и настоятельно попросила выкроить время, чтобы тот составил им компанию.

Как того и следовало ожидать, ее драгоценный супруг старший лейтенант Псковского управления милиции Венечка Костин не выказал ни малейшего желания сопровождать Катю и вместе с ней стать очевидцем столь значимого и масштабного проекта. Выслушав предложение и сославшись на свою обычную занятость, Веня пожелал им с Зинулей хорошего отдыха и самым бессовестным образом повесил трубку. Катя нахмурилась и тоже бросила трубку.

Однако она тут же схватила ее снова, крутанула диск телефона, но, немного поразмыслив, все-таки не стала перезванивать. Катя медленно положила трубку на рычаг и клятвенно пообещала, что заставит мужа горько пожалеть об этом неосмотрительном поступке в самое ближайшее время…

На следующий день у Троицких ворот…

Уже в половине девятого со стороны Довмо́нтова города к кремлю потянулся народ. Мужчины и женщины, дети и старики, надевшие в честь предстоящего события свои самые лучшие наряды, шли сегодня к главным воротам Псковского кремля как на праздник. Прибывшие посмотреть на съемки люди собрались вдоль натянутых по периметру красных лент, бурно обсуждали предстоящее событие, смеялись и махали красными флажками. Часть предназначенного для съемок и поросшего сочной зеленью открытого участка перед городской стеной еще с раннего утра была оцеплена военнослужащими местного пехотного полка. Это была лишь малая часть военных, которым предстояло обеспечивать предстоящее событие.

Одна из подруг Зинули Резвановой, чей муж проходил службу в вышеназванной воинской части, сообщила ей, что по приказу своего командира едва ли не весь личный состав полка сегодня будет играть роль статистов. Так что, по словам Зинули, сегодня им с Катей, как и еще доброй тысяче собравшихся у Кремля зевак, предстоит стать участницами настоящего костюмированного парада.

Когда вдалеке показались первые всадники, гул толпы заметно усилился. Восхищение и почти детская радость переполняли людей, глазевших на гарцующих рысью лошадок и, само собой, на их разряженных во всяческие причудливые одежды всадников.

Знаменитые летучие гусары короля Стефана – элитная кавалерия Королевства Польского шла в авангарде разноплеменного европейского войска, открывая этот своеобразный военный парад. Закованные в панцири, с пиками и саблями, гусары гарцевали на мощных конях, плавно покачивая импровизированными орлиными крыльями за спиной. Вслед за польскими гусарами показались венгерские и румынские конники в красных и зеленых кафтанах, в шапках с павлиньими перьями и попонами из леопардовых шкур. За ними тяжелым галопом проскакали едва ли не полностью закованные в доспехи немецкие рейтары. Вслед за немецкой кавалерией под гром барабанов, ревом труб и тамбуринов двигалась многочисленная пехота короля Стефана: литовцы, венгры, валахи, наемники из Франции, Германии и Шотландии – все это разноплеменное войско, которое когда-то сумел собрать под свои знамена амбициозный польский король, решивший во что бы то ни стало захватить и разорить очередную русскую твердыню – древний город Псков.

Несмотря на все великолепие польско-литовского войска, когда на смену «иноземцам-захватчикам» появились менее напыщенные и не такие разукрашенные воины московского царя Ивана Васильевича, зрители вновь воспарили, снова загалдели и заулюлюкали. Кое-где даже прозвучало громогласное русское «Ура!».

Всадники поместной конницы в остроконечных шлемах и кольчугах; царские татары на коротконогих косматых конях со щитами и луками; казаки в стеганых тегиляях, с пистолями и саблями на боку промчались в сторону крепости непринужденной рысью.

Завершало процессию войско царских стрельцов. В красных кафтанах и мохнатых шапках, неся на плечах тяжелые мушкеты и опираясь на бердыши, они шли широким походным шагом, волоча за собой несколько легких бутафорских пушек.

Когда статисты исчезли за городской стеной, толпа на какое-то время приутихла, но после появления двух черных автомобилей «ЗИС» и грузового фургона цвета хаки снова оживилась.

Когда первая машина поравнялась с линией оцепления, кто-то выкрикнул одно-единственное слово: «Качинский!» Зеваки подались вперед и вновь стали размахивать флажками. Немалую радость ощутили присутствующие, когда все три машины не въехали в ворота, а остановились возле них.

Когда из первого автомобиля вышли две хрупкие женщины и круглолицый очкарик в мешковатом костюме, Зиночка, стаявшая справа от Кати, тут же схватила подругу за руку:

– Кто это?

Стоявшая слева от Кати пергидрольная блондинка неопределенного возраста в темно-синем платье и соломенной шляпке тут же пояснила:

– Та, что в очках и берете, – Софья Горшкова, помощник режиссера! Рыженькая с косичками – Анечка Дроздова, его ассистентка…

– Сколько же ей лет? – удивилась Зинуля. – Она на школьницу похожа.

Блондинка в темно-синем усмехнулась:

– Зря вы так! Эта ваша так называемая школьница уже успела окончить ВГИК и смогла кое-чего добиться в кино. Если я не ошибаюсь, она с Качинским уже третью картину снимает.

Когда круглолицый очкарик подошел к помощнику режиссера Софье Горшковой и стал с ней что-то оживленно обсуждать, Катя не выдержала и спросила:

– Ну, а мужчина этот кто? Сложно представить, что это сам Качинский. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь! Фамилия этого деятеля кино – Уточкин… Дмитрий Уточкин! Он оператор, сами посмотрите.

Очкарик тем временем еще что-то сказал Горшковой, потом обошел машину и вынул из багажника массивную камеру.

Тем временем из грузового фургона выскочили трое крепких мужчин в серых халатах и стали выгружать аппаратуру. Уточкин тут же устремился к ним и, неуклюже размахивая руками, принялся руководить процессом. При этом из второго «ЗИСа» вышел высоченный, крепкого вида бородач в коричневом костюме, расправил плечи и закурил.

– А вот это, наверное, и есть Качинский, – тут же сделала вывод Зиночка. – Ничего не скажешь, очень представительный мужчина… сразу видно, настоящее светило.

Женщина в темно-синем платье укоризненно покачала головой:

– Насчет светила вы, милочка, не ошиблись! Этот импозантный здоровяк действительно личность довольно известная. Но только это не Качинский! Да как же так? Посмотрите на него. Неужели вы его не знаете?

– Это Дорохов! Он у Качинского чуть ли не во всех фильмах снимается, – проявила осведомленность Катя.

– Все верно! Это актер Борис Дорохов, он в новом фильме будет играть Василия Шуйского!

– А это еще кто? – тут же уточнила Зиночка.

– Шуйский?.. Это же царский воевода, который руководил обороной Пскова, – назидательно пояснила женщина в темно-синем платье. – Вы, я вижу, милочка, не только про деятелей кино не осведомлены, но и историю совсем не знаете.

– Нечего меня тут «милочкой» называть! – огрызнулась Зиночка и потащила Катю в сторону. – Пошли отсюда! Вот тоже пристала: историю я не знаю… Зато она, смотрю, все знает.

Они протолкнулись вперед и дошли едва ли не до самого ограждения. Здесь тоже все переговаривались, гадали и чего-то ждали.

Катя недовольно поморщилась:

– Зря мы сюда пошли, тут хуже видно. А тетка эта и впрямь – целый кладезь знаний! Если бы ты не раскапризничалась, она бы наверняка нам еще кучу всего интересного рассказала!

В этот момент из того же второго «ЗИСа» наконец-то вышел еще один мужчина, толпа снова загудела.

– А вот и он…

– Качинский…

– Да, это сам Качинский… – слышался шепоток со всех сторон.

Катя встала на носочки, вытянула шею: высокий, статный, в темных волнистых волосах уже вовсю пробивается седина. Катя не раз видела знаменитого режиссера на фотографиях, но чтобы вот так, вживую… Девушка закусила губу.

Густые брови и довольно крупный нос с горбинкой, полные губы и пристальный прямой взгляд. На фото, которые ей довелось видеть, знаменитый режиссер был гораздо моложе. Однако, несмотря на годы, Качинский определенно был все еще в состоянии разбить немало женских сердец. На нем был идеально сшитый и тщательно выглаженный шевиотовый костюм цвета индиго, крепдешиновый серый галстук и начищенные до блеска кофейные туфли-оксфорды.

Спустя примерно минуту, даже не посмотрев в сторону замершей от волнения толпы, Качинский сделал несколько шагов в сторону крепостной стены. Он поманил рукой свою помощницу Софью Горшкову и что-то принялся ей объяснять.

Держа одну руку в кармане брюк, Качинский второй рукой указывал то на высокую стену, то на башни, то на укрывшееся за облаком солнце. Горшкова принялась записывать в блокнот, потом побежала к тому месту, где очкастый оператор по фамилии Уточкин вместе со своими помощниками уже устанавливал и настраивал аппаратуру.

Актер Дорохов, которому предстояло играть псковского воеводу, подошел к Качинскому и, тоже получив необходимые указания, исчез за пологом шатра, который расторопные грузчики уже успели установить в сторонке. Загудел мотор, и со стороны Довмонтова города подкатило целых три автобуса «Аремкуз», из которых высыпало едва ли не полсотни человек.

– То были статисты, а это все – основные актеры, – тут же предположил кто-то.

– А вот и нет! Это тоже статисты! Просто те, что вошли в крепость, покажутся позже, а эти будут играть первые дубли, а позже пойдут общие сцены. Так что не сомневайтесь, все эти, что попрятались в шатрах, тоже статисты. Да вы сами посмотрите, номера-то на этих автобусах псковские! А вот основных артистов из Москвы, что сыграют ключевые роли, прибыло, как я слышала, не больше десятка.

Катя обернулась и увидела каким-то образом снова оказавшуюся рядом ту самую женщину в темно-синем платье, которую так невзлюбила Зинуля.

– Откуда вы это знаете? – тут же усомнившись в достоверности сказанного, поинтересовался пожилой мужчина в серой панаме и в пенсне.

– У меня муж на радио работает! А к ним, как вы сами понимаете, новости раньше всех доходят! Скажу вам больше, мой муж после приезда Качинского самолично брал у него интервью, – заявила пергидрольная красотка, достала из сумочки пудреницу и припудрила нос.

Когда прибывшие на автобусах актеры разошлись по наскоро образовавшимся шатрам-гримерным, на вновь образовавшейся съемочной площадке все еще продолжалась работа. Оператор Уточкин тут же занял место у камер, кто-то устанавливал переносные светильники, кто-то тащил бутафорию, кто-то сваливал в кучу какие-то щиты с нарисованными на них картинками. Спустя пару минут из главного шатра в сопровождении довольно полной женщины с родинкой на щеке вышел актер Дорохов.

Оказывается, он уже успел сменить свой драп-велюровый коричневый костюм на кованую кольчугу и латный доспех с заклепками. На голове у игравшего воеводу Шуйского актера был шлем с зерцалом. На боку, в черных кожаных ножнах, висела выгнутая дугой сабля.

Теперь чернобородый и статный Дорохов стал не добродушным здоровяком, он превратился в былинного Илью Муромца, способного в сей же час совершить ратный подвиг и сразиться с поганым Идолищем, сокрушить Жидовина или, на худой конец, пленить все того же Соловья-разбойника.

Дорохов расправил плечи, достал из кармана пачку сигарет и закурил от бензиновой зажигалки. Это вызвало у зрителей смех. В ответ актер понимающе помахал публике и приложил руку к воображаемому козырьку своего остроконечного шлема.

Тут же как по волшебству из других шатров стали выходить другие актеры в кольчугах, латах и стеганых кафтанах. Они тоже салютовали публике и с улыбками занимали свои места. Зрители ликовали, хлопали в ладоши и одобрительными криками подбадривали актеров.

Прошло какое-то время. Качинский снял пиджак, уселся в раскладное кресло, в руках у него откуда ни возьмись появился огромный, сияющий начищенной медью рупор.

– Начали! – воскликнул седеющий красавец-режиссер и откинулся назад.

Рыжеволосая ассистентка Качинского Анечка Дроздова щелкнула «хлопушкой», звонким голоском объявив о начале первого дубля. Что-то снова щелкнуло, зажглось, заскрипело. Камера, установленная на импровизированных рельсах, дрогнула и покатилась вдоль крепостной стены. Актеры пришли в движение, Дорохов-«Шуйский» выхватил из ножен саблю и принялся сотрясать ею над головой. Катя снова встала на носочки, сжала кулачки, и в тот же миг вдруг раздался женский визг, который перевернул все с ног на голову…

На миг все как будто замерли, вышли из привычного ритма, потом как-то беспомощно засуетились. Спустя мгновение снова раздались крики. Большинство статистов, еще не понимая, что случилось, бросились к тому самому месту, где только что в кресле сидел Качинский. Режиссера охватили кольцом, спустя мгновение очень громкий женский голос закричал:

– Врача! Скорее позовите врача!

Зрители загудели и хлынули вперед. Солдаты из оцепления, хоть и не без труда, но все же сумели остановить толпу. Все тот же женский голос снова закричал:

– Врача!!! Он же умирает! Немедленно вызывайте врача!

Катя не сразу поняла, что случилось. Кто-то толкнул ее в спину, она обернулась, но тут ей наступили на ногу. Катя ойкнула. Зиночка, которая только что была совсем рядом, вдруг куда-то исчезла. Катя искала подругу глазами и наконец увидела, как ту оттеснили в сторону метров на десять. Толпа снова зашевелилась, бойцы из оцепления требовали отступить назад, и именно в этот момент Катя наконец-то пришла в себя.

– Пропустите! Сейчас же пропустите меня… я врач!

Какой-то мужчина в коричневой кепке букле тут же рванулся к ней.

– Вы в самом деле врач?

– Да!

– Тогда вам нужно пробраться сквозь эту толпу!

– Ну так помогите же мне!

Парень кивнул и зычно рявкнул:

– А ну посторонись! – и, схватив Катю за руку, потащил ее к городской стене. Их поддержали, и вскоре они сумели добраться до ленточных ограждений.

– Пропустите эту девушку, она врач! – крикнул парень молоденькому белобрысому солдатику из оцепления.

Тот испуганно огляделся по сторонам и отступил, пропуская Катю и ее случайного помощника вперед. Спустя несколько мгновений члены съемочной группы и актеры, образовавшие кольцо, расступились, и Катя увидела лежащего на траве и корчившегося в судорогах Качинского.

– Отойдите!.. Отойдите сейчас же!

Катя упала на колени. Качинского трясло. Катя пощупала пульс, потом оттянула больному веко.

– Ярко выраженная геморрагия сетчатки! Пульс учащенный! Судороги… – она не успела договорить – Качинский дернулся, и его вырвало.

– Живот! Как будто ножом режет, – прохрипел режиссер, продолжая трястись и корчиться от боли.

– Срочно принесите воды! А лучше чего-нибудь вязкого…

– Что вы имеете в виду?

Катя увидела рядом с собой Горшкову.

– В идеале – льняной раствор, можно кисель!

– Да где же я вам сейчас киселя возьму? – чуть не плача простонала Горшкова.

– Тогда просто принесите воды… много воды!

Горшкова тут же исчезла, и в этот момент послышался вой санитарной сирены.

Спустя несколько секунд карета «Скорой помощи» остановилась метрах в десяти от места происшествия. Сухощавый врач в потрепанном халате и в толстых роговых очках тут же подбежал к больному.

– Так! Кто вы такая? Вы врач?

Катя кивнула и нехотя отступила.

– Это определенно отравление сильным токсином! Ему срочно нужно сделать промывание желудка и не помешает переливание крови!

– Я вас понял! – сухо ответил врач и повернулся к прибывшим с ним санитарам: – Носилки! И побыстрее…

Спустя несколько минут, все так же воя сиреной, машина «Скорой помощи» сорвалась с места, увозя с собой все еще стонущего от боли московского режиссера Всеволода Качинского.

Часть первая
Киношники

Глава первая

Неделя была бешеной, но они неплохо поработали, раскрыв две квартирные кражи и взяв с поличным банду спекулянтов, орудовавших в Завеличье и в Крестах.

Сегодня наконец-то выдался спокойный денек. Начальник оперативного отдела псковской милиции Павел Зверев и трое его оперативников, благополучно разобравшись со всеми рапортами и отчетами, сидели у себя в отделе и изнывали от жары и скуки. Нисколько не смущаясь присутствием своего непосредственного начальника, Дима Евсеев и Шура Горохов играли в шахматы. Веня Костин от скуки читал новый Дисциплинарный устав, сам же Зверев, показывая своим подчиненным дурной пример, бесцеремонно закинул ноги на рабочий стол и чистил ногти заостренной спичкой.

На прошлой неделе, как и в прежние добрые времена, Павел Васильевич наконец-то выкроил время и посетил довольно приличную закусочную на Троицкой, где сумел познакомиться с хорошенькой шатенкой Сонечкой Мосиной.

Сонечка работала пекарем-кондитером на местном хлебозаводе, однако, вопреки устоявшимся стереотипам, не отличалась пышной фигурой, напротив, – была очень подвижна и стройна.

Около тридцати… Начитанна и не особо эмоциональна… С чувством юмора и без лишних комплексов…

Тем не менее Зверев потратил неделю, водя Сонечку в кино. Они посетили драмтеатр, где показывали «Касатку» режиссера Григорьева. Вчера же Павел Васильевич рискнул пригласить приглянувшую ему красавицу в ресторан. Та, немного поломавшись, согласилась.

Результатом этого стало то, что Сонечка наконец-то решилась посетить «логово Зверя» (именно так Павел Васильевич частенько называл свою холостяцкую квартиру). Они слушали патефон, пили не самый дешевый коньяк, и в итоге Сонечка осталась у Зверева до утра. Именно по этой причине начальник оперативного отдела псковской милиции Паша Зверев сейчас жутко хотел спать и то и дело время от времени зевал.

В дверь постучали.

– Кто там еще? Входите, не заперто! – крикнул Зверев, даже не подумав при этом снять ноги со стола.

Дверь открылась, и в кабинет вошел невысокий паренек в сереньком костюмчике и с комсомольским значком на груди. В руке он держал потрепанный кожаный портфель.

– Здравия желаю! Мне к майору Звереву. Разрешите войти?

Зверев сурово оглядел незваного гостя. Прищуренный взгляд, зачесанная назад пышная шевелюра, округлые щечки с ямочками, пухлые губы – эдакий маменькин сынок.

– Ну, я Зверев, а ты кто такой?

– Курсант Горьковской школы милиции Комарик, прибыл к вам в отдел на стажировку. – Паренек достал из кармана очки и водрузил их на нос.

– На стажировку? К нам? А Корнев в курсе?

– Так точно, товарищ майор! Он меня к вам и направил.

Зверев хмыкнул:

– Горьковская школа, говоришь?

– Там база для обучения очень хорошая, – пояснил Комарик.

– И чему же вас там учат, в вашей школе милиции?

– Обучение включает в себя: административное право, криминалистику, партийно-политическую работу, историю государства и права, государственное право, уголовное право, уголовный процесс. Ну и, разумеется, общеобразовательные дисциплины – русский язык, литературу, математику, логику и психологию.

– Вот психологов нам как раз и не хватало, – ухмыльнулся Шура Горохов. – А Комарик – это фамилия?

Парень явно смутился:

– Фамилия… Что с того?

Шура негромко гыкнул.

– Да так… ничего! А как звать?

– Игорь… Игорь Евгеньевич.

– Игорек, значит.

Гость пожал плечами:

– Ну можно и так.

Горохов продолжил свои расспросы:

– Если ты из Горького приехал, то где жить собираешься? В нашем общежитии, я слышал, мест сейчас нет.

Парень принялся объяснять:

– Я ведь в Горьком только учусь, а сам я местный. Вот в Горьком я в общежитии живу, а сейчас остановился у себя дома, на улице Ленина.

– Наверное, с папой и мамой, – снова усмехнулся Шура.

Комарик снова замялся:

– Ну да… Живу с родителями.

Шура прыснул в кулак. Зверев строго посмотрел на подчиненного, тот тут же затих.

– Ну, что ж, добро, как говорится, пожаловать! Садись пока здесь, устраивайся.

Зверев указал на свободный стул, где раньше сидел переведенный еще полгода назад старший оперуполномоченный Александр, Саня, Зорин.

– Спасибо, – ответил стажер, положил на стол свой портфель, достал из него авторучку, химический карандаш, несколько общих тетрадок и положил на стол.

– Что это у тебя за макулатура? – указав на тетради, поинтересовался Горохов.

– Конспекты. Тут, конечно, не все, а только самое важное. Остальное завтра принесу.

Горохов снова прыснул в кулак, но ничего больше не сказал.

Стажер, поправив очки, поинтересовался:

– Итак, чем порекомендуете мне заняться?

– А тебе поработать хочется? – наконец-то сняв со стола ноги, спросил Зверев.

– Разумеется!

– Веня, дай ему свою книжонку, пусть изучает!

Костин, не вставая со стула, бросил на стол новичку устав, тот повертел его в руках и, не открывая, отложил в сторону.

– Знакомая книжица. «Дисциплинарный устав милиции», введен приказом министра внутренних дел СССР в июле сорок восьмого. Может, я лучше чем-нибудь полезным займусь?

– Хочешь сказать, что эту, как ты сказал, книжицу, ты знаешь назубок? – ухмыльнулся Веня.

– Довольно близко к тексту!

– Ого! – Веня встал, взял у стажера устав и открыл его на первой попавшейся странице: – Тогда давай тебя проэкзаменуем! О чем сказано, ну скажем, в десятой главе?

– О поощрениях, применяемых к лицам рядового и младшего начальствующего состава милиции, – без запинки ответил стажер.

– И какие же это поощрения?

– Благодарность, снятие ранее наложенного взыскания, награждение похвальными листами и занесение на доску почета. – Игорек снова поправил очки.

– Так, что еще?

– Награждение ценными подарками и деньгами, а также повышение в звании.

– Во дает студент! – ухмыльнулся Горохов, которому только что был объявлен шах.

– Вам лучше не трогать ладью, а то через два хода вам поставят мат, – непринужденно посоветовал Шуре стажер.

– Как мат? – удивился Шура, но ладью при этом все-таки взял в руки.

– Раз коснулся, значит, ходи! – тут же засуетился Евсеев.

Шура махнул рукой и, как и планировал, прикрыл своего короля ладьей. Евсеев тут же перенес ферзя на белое поле и через пару ходов и в самом деле поставил сопернику мат. Шура чертыхнулся и стал складывать шахматы в коробку.

В этот момент зазвонил телефон. Веня подошел к столу и снял трубку:

– Оперуполномоченный Костин. Слушаю. – Нахмурился, потом сказал: – Да подожди ты… – Спустя еще примерно десять минут произнес лишь одно слово: «ладно» – и повесил трубку.

– С кем это ты так? – поинтересовался Горохов.

– Скорее всего, вы разговаривали с женой! – тут же вместо Вени ответил Игорек.

– И как ты догадался? – не без ехидства поинтересовался Веня.

– Вы разговаривали почти пятнадцать минут, при этом сказали лишь несколько слов, на вашем лице было недовольство. Вы несколько раз набирали воздуха в грудь, но так и не решились перебить собеседника. Это навело меня на мысль, что вы говорили либо с начальником, либо с женщиной. Майор Зверев, ваш непосредственный начальник, сидит здесь, и если бы в отдел позвонил, скажем, ваш начальник управления полковник Корнев, то он наверняка не стал бы так долго тиранить вас, а пригласил бы к телефону Павла Васильевича. Выходит, что версия с начальником отпадает. Судя по тому, что собеседник говорил без умолку, вполне резонно предположить, что версия с женщиной более вероятна. У вас на пальце кольцо, значит, вы женаты. Таким образом…

– Все! Хватит тараторить! – огрызнулся Костин. – Ты хоть и не женщина, но тоже болтаешь без продыху!

Веня подошел к распахнутому окну, достал из кармана пачку «Явы» и закурил.

– Что Катя сказала? – со своим обычным беззвучным смешком спросил Зверев.

– Да чего она может сказать? Сказала, что ходила на съемки и там какому-то Качинскому стало плохо…

– Что? Качинскому? Режиссеру? – тут же воскликнул Горохов.

– Может, и режиссеру, почем мне знать. Сказала, что вроде как отравили его…

– И сильно отравили? – тут же стерев с лица ухмылку, спросил Зверев.

– Не знаю! Говорит, что сильно!

– Так он хотя бы живой?

– Когда его на «Скорой» увозили, был живой.

Зверев покачал головой:

– Качинский – известный режиссер из Москвы. Светило современной кинематографии. Если его действительно отравили, тем более если он умер, наверняка уже началась такая шумиха, что никому мало не покажется.

В этот момент снова зазвонил телефон. Зверев подошел к аппарату и, не снимая трубки, с ухмылкой спросил молодого стажера:

– Ну что, Игорек? Хочешь еще раз продемонстрировать нам свою проницательность?

Комарик оживился:

– Конечно, хочу.

– Можешь сказать, кто звонит на этот раз?

– Думаю, что на этот раз звонит уже начальник управления. Раз случилось такое, значит, с шахматами и изучением устава нужно завязывать, потому что у нас у всех появится работа!

– Молодец, Игорек… хвалю!

– Ну что вы, ту несложно же было догадаться, любой бы на моем месте…

– Умный, но скромный! Дерзости вот только тебе не хватает, но это мы исправим! Так что, думаю, мы сработаемся. – Зверев наконец-то снял трубку: – Здравия желаю! Слушаю вас, товарищ полковник!

* * *

В кабинете начальника псковской милиции Степана Ефимовича Корнева, помимо самого полковника, сидел довольно грузный, можно даже сказать, толстый, темноволосый мужчина в строгом костюме и в галстуке.

Зверев вошел в кабинет и тут же самым бессовестным образом спросил:

– Степан Ефимыч! Ты зачем это без моего ведома мне стажера прислал?

– Что значит «зачем»? – удивился Корнев. – Сам же говорил, что у тебя работы – по уши!

– Хм… – вспомнив, чем он сам и его подопечные занимались последние несколько часов, Зверев не нашел что возразить.

– Раз работы много, значит, тебе люди нужны! А этот Комарик – парень толковый, знаешь, какие у него характеристики! Неужели он тебе не приглянулся?

– Твой Комарик – не красная девица, чтобы мне приглянуться… В принципе, мы его тут порасспрашивали, парень вроде бы толковый…

– Ну а я что говорю!

– Ладно, будем считать, что с этим разобрались! Говори, чего звал.

Корнев представил Звереву своего грузного гостя:

– Познакомься, Павел Васильевич, это – Арсений Иванович Головин из Москвы. Ты знаешь, что у нас в городе идут съемки нового фильма об осаде Пскова?

Зверев прошел к стене и плюхнулся на свой любимый диван.

– Что-то такое слышал.

Корнев сжал кулаки, поежился и продолжил:

– Так вот, Арсений Иванович отвечает за съемку данного фильма…

– Я слышал, что фильм снимает Качинский.

– Качинский – режиссер, а я директор картины. Я работаю на «Мосфильме» и отвечаю за работу всей съемочной группы, кроме того, занимаюсь финансовыми вопросами, – тут же принялся пояснять Головин.

– А теперь кто-то отравил вашего режиссера.

– Откуда ты это знаешь? – тут же поинтересовался Корнев.

– Газеты надо читать!

– Не ври! В газетах писали про фильм, но не про Качинского!

Зверев отмахнулся:

– Ну не писали, а я вот, тем не менее, про это знаю! Так что там с Качинским? Надеюсь, жив?

Корнев походил на вскипевший самовар, а Головин тяжело вдохнул, достал из кармана носовой платок и вытер им вспотевший лоб.

– Всеволод Михайлович в местной больнице. Он без сознания. Врачи борются за его жизнь, но боюсь, что дело плохо.

– И вы полагаете, что это покушение?

– Разумеется! Кто-то решил помешать съемкам. А ведь о скорейшем завершении и показе фильма настаивает сам Верховный. – Головин при этом поежился. – Так что, возможно, это диверсия.

– Все ясно. Что еще?

– Фильм уже практически снят, хотя мы до сих пор еще не определились с названием. Сюда мы прибыли, чтобы отснять основную часть батальных сцен, используя в качестве декораций местный кремль, чтобы придать киноленте, так сказать, более натуральный вид. Это грандиозный проект, в котором задействованы статисты из местных, в Псков доставлены несколько сот специально изготовленных костюмов, оружие и доспехи того времени. Также сюда прибыли часть съемочной группы и несколько актеров. Но это лишь малая часть творческой группы, основная масса должна была прибыть позже, а тут такое…

– А те, кто уже прибыл, их сколько?

– Что касается творческой группы, то если считать меня и Качинского, то нас восемь.

– А актеры?

– Пока что здесь, как я уже сказал, лишь несколько человек. Если не ошибаюсь, то всего их семь.

– И где же вы все остановились?

– Всех нас поселили в общежитии, в котором, как выяснилось, когда-то был монастырь. Это место находится в непосредственной близости от крепостных стен, где должна была проводиться съемка. Видимо, именно поэтому ваше городское начальство отвело это общежитие для нашего проживания.

– Вы кого-то подозреваете?

– Что вы, боже упаси!

– Я уже отдал приказ выписать ордера, сейчас наша дежурная группа обыскивает комнаты, в которых проживают актеры и съемочная группа, – слегка успокоившись, сообщил Корнев.

– И что же они ищут?

– Яд, разумеется.

Зверев снова покачал головой:

– Ну что ж, посмотрим, что дадут эти поиски. Итак, товарищ из «Мосфильма», что же вы хотите от меня?

Головин запыхтел и быстро-быстро заговорил:

– Если Качинский не придет в себя, мне придется уехать в Москву искать ему замену. По решению руководства киностудии прибытие в Псков остальной части творческой группы и актеров пока приостановлено. Те же, кто уже прибыл, находятся в шоковом состоянии, а это может сорвать съемки. Для того чтобы хорошо играть, актерам нужно погружаться в роль, а как они это сделают, если будут бояться, что их жизни что-то угрожает. Мне сказали, что вы – лучший сыщик в этом городе. Прошу вас в самые кратчайшие сроки разобраться в этом деле, и если Качинского действительно хотели убить, то нужно в кратчайшие сроки найти злоумышленника и обеспечить всем нам нормальные условия работы.

Зазвонил телефон.

– Корнев у аппарата!

Спустя несколько секунд полковник положил трубку на рычаг и, переведя взгляд на Зверева, сухо процедил:

– Только что позвонили из областной больницы. Час назад, не приходя в сознание, режиссер Всеволод Качинский скончался.

Глава вторая

Получив распоряжение Корнева подключиться к расследованию, Зверев спустился на первый этаж, вошел в отдел и увидел, что после его ухода к начальнику псковской милиции обстановка в отделе не изменилась. Евсеев с Гороховым начали очередную партию, причем на доске уже не хватало десятка фигур. Веня опять листал устав, а вновь прибывший стажер молча взирал на то, как Шура методично идет к неминуемому проигрышу, и явно скучал, не решаясь больше вмешиваться со своими советами.

Шурка Горохов сидел, ссутулившись, и был явно настроен на реванш. Он то и дело чесал затылок, яростно двигал ферзя и не особо успешно разменивал пешки. Евсеев молча оборонялся, казался спокойным, но Зверев тут же понял, что это неспроста. Любому мало-мальски опытному шахматисту было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что Евсеев готовит не в меру горячему сопернику ловушку.

– Финита ля комедия, братцы! Пришло время поработать, – рыкнул Зверев.

– Что? – не отрывая взгляда от доски, прогнусавил Шура.

Подойдя к шахматистам, Зверев двинул черного коня назад и тем самым помог Шуре избежать неизбежной «вилки».

– Ты что, самоубийца? Куда же ты лезешь?

– Василич! – взревел Евсеев. – Ну кто тебя просил, он же уже почти попался!

– Кто попался? Я? – Шура еще сильнее пригнулся к столу и стал чесать затылок. – Подожди… Так я же…

Зверев взял в руки белого ферзя и тюкнул им Шуре в темечко.

– Говорю же, убрали цацки – и слушаем!

Все тут же уставились на майора.

– Итак, худшие предположения сбылись – несколько часов назад в городской больнице скончался режиссер Качинский! Все указывает на злой умысел, и нам поручено найти его отравителя!

– А его точно… того? – все еще таращась на шахматную доску, поинтересовался Горохов.

Зверев снова тюкнул Шуру по голове.

– Точно того или не того, я не знаю! Но если ты не оторвешься от своих шахмат, я тебя…

Шура тут же вскочил.

– Конечно-конечно! Какие уж тут шахматы, товарищ майор, я вас внимательно слушаю…

Спустя пару минут кабинет опустел. Веня в сопровождении стажера поехал в областную больницу поговорить с персоналом. Евсееву с Гороховым в сопровождении нескольких оперов из угро и кинолога Гены Логвина предстояло, уладив все процессуальные вопросы, провести в общежитии, где разместились московские гости, масштабный обыск.

Когда Горохов предположил, что деятели кино наверняка будут препятствовать обыску, Зверев посоветовал Шуре соврать, что, по имеющимся у следствия данным, не исключены повторные случаи отравления.

– Говори всем, что рицин – очень страшный яд! Так что помощь следствию – в их же интересах, – подытожил майор.

Сам же Зверев, учитывая его сегодняшнее состояние, и, как это у него обычно было принято, сильно утруждать себя не стал. Единственное, что он все-таки сделал, – это увел Головина в допросную и заставил толстяка написать список всех его коллег и подробно описать наиболее значимые события последних дней, которые могли быть полезны следствию.

После строгого внушения Зверев оставил Головина в одиночестве, а сам направился в столовую авторемонтного завода. Похлебав кислых щей и выдув три стакана компота с абрикосами, Зверев явился в дежурную часть и с молчаливого согласия дежурного по управлению старшего лейтенанта Лысенко прикорнул на диванчике в комнате отдыха дежурной смены. Там он проспал добрых три часа, после чего ему заметно полегчало.

Проснувшись, слегка опечаленный тем, что во время сна сильно помял брюки, Павел Васильевич умылся и вернулся к себе в отдел. Там его уже ждали.

– Василич, где ты ходишь? Мы уже целых полчаса тебя дожидаемся, – воскликнул Костин.

Зверев посмотрел на часы и устроился за столом:

– Что значит – где? Я со свидетелем работал.

– Это которого Арсением Ивановичем зовут?

– Чего?

– Я говорю про Головина! Про директора картины!

– Ну да!

– Вот. – Веня протянул Звереву объяснения и список московских гостей. – Тут вся съемочная группа и актеры. Всего тринадцать человек.

– Роковое число!

– Я бы не стал исключать из числа подозреваемых и самого директора.

Зверев бегло прочел список.

– Я, как ты знаешь, не суеверный, но пусть лучше будет четырнадцать. Итак, четырнадцать! Шесть из них – женщины.

– Намекаешь на то, что яд – оружие женщин? Ну хорошо, список я вижу, а где сам четырнадцатый подозреваемый, наш директор картины?

– По его словам, он целых два часа в допросной просидел, сильно возмущался, так что я его отпустил.

Зверев нахмурился:

– Напрасно.

– Это почему?

– Потому что он после смерти Качинского наверняка помчится в свою Москву искать нового режиссера, а мы его даже толком не допросили.

– Так я думал…

– Ладно! Черт с ним, с этим директором! Что сделано, то сделано. – Зверев, в душе признавая собственную вину, бегло просмотрел исписанный неровными каракулями листок и убрал его в стол. – Итак, чем порадуете?

Веня тут же затараторил:

– Первым делом мы, как и следовало, посетили больницу. Врач, ведущий Качинского, тут же подтвердил факт отравления. При этом он рискнул предположить, что отравили нашего режиссера каким-то там рицином.

– И что это такое? – уточнил Зверев.

– Белковый яд растительного происхождения. Он в шесть раз ядовитее, чем цианистый калий, – тут же вмешался Игорек. – Рицин изготовляют из обыкновенной клещевины.

– А клещевина – что такое?

– Маслянистое декоративное растение. Все его части ядовиты и опасны для человека и животных.

Зверев вопросительно посмотрел на Костина:

– Это все вам доктор рассказал?

– Какое там? – возмутился Веня, кивнул на Комарика и оскалился: – Этот вундеркинд и без доктора все знал, еще и врачей поучать пытался.

Зверев повернулся к стажеру и наморщил лоб:

– Вам что, все это в школе милиции рассказывали?

Игорек, как это часто у него бывало, поправил очки.

– В специальной литературе прочел.

– Слушай, дружок, ты говорил, что у родителей живешь, а кем они у тебя работают?

– Папа – учитель литературы, мама – библиотекарь.

– Так вот почему ты у нас такой начитанный, – фыркнул Веня.

Зверев махнул оперативнику рукой, предлагая заткнуться.

– Ладно, с папой и мамой разобрались, а теперь скажи, где этот яд берут?

– При желании клещевину можно вырастить в обыкновенном парнике и после этого изготовить самостоятельно. Рицин представляет собой белый порошок без запаха и хорошо растворяется в воде.

– Так… что еще?

Веня хмыкнул и заговорил:

– После больницы мы решили заскочить в морг, куда уже увезли тело Качинского и где работает твой знакомый патологоанатом Геннадий Карлович. Так вот он тоже подтвердил, что в желудке у режиссера обнаружен этот самый рицин.

– То есть они уже и вскрытие сделать успели? – удивился Зверев.

– Когда я сказал Геннадию Карловичу, что прибыл от тебя, он тут же отложил все дела и занялся нашим покойником.

Увидев, что Комарик скривил лицо и закрыл рот ладонью, Зверев уточнил:

– И какие же дела он отложил?

– Он сидел возле распоротого женского трупа, держа в руках половинку батона, намазанного вареньем, и собирался пообедать.

Комарика передернуло, он издал булькающий звук.

– Вот, он и там себя так же повел, – довольный тем, что хоть как-то смог «уделать» этого выскочку-стажера, сообщил Веня. – Как только увидел мертвецов, тут же побледнел и выбежал на улицу.

Зверев рассмеялся.

– Что же ты, Игорек, не нашел литературу, в которой написано, как не бояться покойников?

– А я их и не боюсь, просто там такой запах…

– Ладно! Все ясно. Что-нибудь еще?

– Пока все!

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет вошли Евсеев с Гороховым.

– Прибыли, товарищ майор! Вот только порадовать нечем, обыск ничего не дал, – отрапортовал Горохов и пошел ставить чайник. – Проголодался я, слона бы сейчас съел!

Комарик снова издал булькающий звук и прикрыл ладонью рот.

– Чего это он? – глядя на стажера, поинтересовался Шура.

– Страдает, – улыбнулся Костин. – Мы ведь с ним после посещения больницы в пельменную завернули, а потом в морг. Когда наш Игорек познакомился с «пациентами» Геннадия Карловича, он тут же побежал на свежий воздух. До сих пор пельменями давится.

– Ладно вам, оставьте парня в покое, – приказал Зверев. – Яд вы не нашли, а выяснить что-нибудь важное сумели.

Евсеев сел за стол и сообщил:

– Опрашивать киношников ты нам не велел, вот мы и не стали их баламутить раньше времени. Единственное, что удалось выяснить, это то, что Качинский накануне своего отравления ничего не ел, ни вечером, ни с утра. Так что версия о том, что яд ему подсыпали в еду, исключена.

Зверев насторожился:

– Откуда такая уверенность в том, что он ничего не ел?

– Помощница его рассказала, Софья Алексеевна Горшкова. Пока мы рылись в ее ящиках, эта самая Горшкова сообщила, как бы между прочим, что Качинский страдал каким-то там… – Евсеев достал из кармана клочок бумаги и прочитал по слогам: – Га-стро-э-зо-фа-геальным рефлюксом. Вчера вечером у нашего режиссера случилось обострение этого самого рефлюкса. Горшкова нас уверила, что всякий раз, когда у Качинского обостряется этот самый рефлюкс, он ничего не ест… точнее, не ел. Вот и непонятно, чем он мог отравиться.

Комарик снова издал булькающий звук, прижал руку к губам и жадно втянул ноздрями воздух. Он дышал так часто, что Веня решил придержать при себе очередную издевку.

– Снова пельмени наружу просятся, – ухмыльнулся Веня.

Зверев цыкнул на подчиненного:

– Отстань от него! Так… Если Качинский накануне ничего не ел, это не значит, что он ничего не пил. Воду-то уж он пил наверняка, и, скорее всего, не только воду.

– Получается так.

Зверев хмыкнул:

– Как ты там говоришь? Какой там у него был рефлюкс?

– Гастроэзофагеальный!

– Что это еще за болезнь такая? Язык сломаешь!

Комарик, который наконец-то совладал со своими приступами, поспешно вставил:

– Гастроэзофагеальный рефлюкс – это изжога…

– Что? Изжога?

– Вот именно! Самая обыкновенная изжога.

Все снова посмотрели на Игорька. Тот начал розоветь и дышал уже ровнее.

– Так, подождите-ка… – Зверев осмотрел присутствующих и обратился к Комарику: – Как ты говоришь, выглядит этот рицин, которым отравили Качинского?

– С виду это обычный белый порошок.

– Без запаха и хорошо растворяется в воде?

– Совершенно верно.

Зверев беззвучно рассмеялся:

– А теперь скажи мне, вундеркинд, чем у нас обычно лечат этот твой рефлюкс?

– Изжогу? Есть какие-то препараты, сейчас я точно не могу ответить!

– Эх ты, знаток! Я не знаю, чем там у вас лечат твой рефлюкс, но знаю, как обычно избавляются от изжоги!

– Как?

– Изжогу лечат самой обычной содой! Ее едят ложкой и запивают водой или же растворяют в воде и пьют!

Зверев повернулся к Евсееву, тот кивнул:

– Точно, моя мама всегда так делает!

Зверев фыркнул.

– Здоровья и долгих лет твоей маме! А теперь скажи мне, Дима, что такое сода, точнее, как она выглядит?

Евсеев задумался, и тут его осенило:

– Белый порошок без запаха!

– Который…

– …хорошо растворяется в воде!

– Правильно! – Зверев подмигнул Комарику. – А теперь вспоминай, Димка, не находил ли ты во время обыска у кого-нибудь из наших киношников соду?

Евсеев встал и глупо уставился на Горохова:

– Соду? Я?.. Ой…

– Я находил! – воскликнул Шура Горохов и тоже изобразил глупую гримасу.

– Где?

– У этой же самой Софьи Горшковой! У нее, как сейчас помню, на журнальном столике стояла почти полная пачка.

Зверев строго посмотрел на Горохова:

– Так. Шурик, не выключай плитку, чаи для вас с Димкой пока что отменяются.

– Только для нас?

– Для вас! Мы с Веней и Игорьком будем чаевничать, а вы, горе-поисковики, поезжайте обратно в общежитие и тащите сюда эту самую Горшкову вместе с ее содой.

* * *

Отрешенная и бледная как мел, Софья Горшкова сидела на табурете и трясущимися руками держала стакан с водой, который ей заботливо подал Комарик. Зверев сидел на крышке стола и отбивал пальцами барабанную дробь. Комарик с Костиным стояли у окна, а Шура Горохов за столом писал рапорт о проведенном задержании.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел улыбающийся Евсеев. Он подошел к Звереву и положил на стол заключение экспертизы:

– Все, как и предполагалось! В пачке с содой, которую мы изъяли в комнате гражданки Горшковой, присутствует рицин.

Горшкова вздрогнула и едва не выронила стакан:

– Простите, я не понимаю…

– Что вы не понимаете? – без особого нажима спросил Зверев.

– В моей пачке с содой какой-то рицин?

– А вы не знаете, что такое рицин?

Зверев не отрывал от Горшковой взгляд.

– Н-нет…

– Рицин – это белковый яд, которым был отравлен ваш режиссер!

Горшкова дернулась и все-таки пролила воду себе на подол.

– Боже мой! Выходит, что это я отравила Всеволода Михайловича? Но как же так… Боже, я же ничего…

Зверев перебил ее:

– Вы сказали, что накануне своей смерти Качинский ничего не ел. А что он пил?

– Содовый раствор! У него случился приступ, и я… – женщина поставила стакан на стол и разрыдалась.

Комарик подался было вперед, но Зверев остановил его жестом.

Пока Горшкова плакала, Зверев внимательно следил за ней. Ближе к сорока, ровная челка, бледное остренькое лицо. Когда она сняла очки и стала тереть глаза, Павел Васильевич подал знак Комарику, тот тут же протянул женщине свой носовой платок. Софья Алексеевна кивнула и стала тереть и без того красные глаза.

Зверев выждал паузу и задал очередной вопрос:

– Гражданка Горшкова, то есть вы признаете то, что это вы дали Качинскому яд?

– Я делала ему содовый раствор! Он всегда его просил, когда у него начинался приступ. Да… Всеволод Михайлович постоянно пил содовый раствор, и поэтому я всегда имела под рукой пачку с содой. Когда ему становилась плохо, я растворяла примерно одну-две ложки на стакан воды, и он его выпивал.

– То есть о том, что в пачке подмешан яд, вы не знали?

– Разумеется, нет! Да неужели бы я…

– Какие у вас были отношения с убитым?

Горшкова вздрогнула, вся как-то выпрямилась и расправила плечи:

– А какие у нас с ним могли быть отношения? Он выдающийся деятель искусств, настоящее светило, а я… – тут женщина снова поникла. – А я всего лишь его помощница. Я варила ему кофе, покупала еду и делала ему этот чертов раствор. Да откуда же я могла знать, что там какой-то рицин?

– То есть вы были у Качинского на побегушках? – оторвавшись от своей писанины, предположил Горохов.

Зверев строго посмотрел на Шуру, но Горшкова, похоже, вовсе не обиделась.

– Всеволод Михайлович был исключительным человеком! Я… и не только я, его боготворили! Да, я была его правой рукой, помощницей, даже прислугой, если хотите.

– То есть вы все знаете о Качинском? – вновь подключился к допросу Зверев.

– Разумеется.

– Расскажите нам о нем.

– Всеволоду Михайловичу было пятьдесят пять, родился он в Коломне, в семнадцать лет переехал в Москву, был связан с большевицким подпольем. Работал на заводе. В девятнадцатом году поступил в Государственную школу кинематографии при Всероссийском фотокиноотделе Наркомпроса. Учился на курсах Погодина, помогал ему на съемках фильма «Жатва», где был вторым режиссером и снялся в одной из ролей. С двадцать второго по двадцать пятый год учился в мастерской Сочинского, продолжая работать на киностудии «Межрабпом-Русь» в качестве актера и помощника режиссера. В двадцать седьмом снял свой первый фильм, который тут же получил признание…

– А в годы войны?

– Вместе с «Мосфильмом» был эвакуирован в Алма-Ату, где продолжал работать…

– Качинский был женат?

– Трижды. Первой женой стала коммунарка Мария Яновна Штольц, которая умерла через год от тифа во время Гражданской войны. Второй женой Качинского стала народная артистка Малого театра Татьяна Титова, народная артистка РСФСР. Они прожили четыре года и развелись. В двадцать шестом Всеволод Михайлович женился в третий раз на Тамаре Хергиани. У них двое детей.

– Тамара Хергиани – это же племянница Давида Хергиани, приближенного самого вождя, – снова не удержался Горохов.

Зверев строго посмотрел на Шуру и спросил:

– Сколько лет детям?

– Они уже взрослые: Прохору двадцать, а Алисе шестнадцать.

– Вы общаетесь с женой Качинского?

– И с дочерью, и с женой.

– И какие отношения у Качинского были с женой?

Горшкова тяжело вздохнула:

– Видите ли… Всеволод Михайлович не отличался добрым и приятным нравом. Кто-то даже утверждает, что он был настоящий тиран… Однако я не думаю, что супруга как-то причастна к его смерти…

– Качинский был довольно привлекательным мужчиной, несмотря на свой относительно зрелый возраст, вы не находите?

– Если до вас дошли слухи о его связях с женщинами, то я не хотела бы обсуждать данную тему!

– А с вами?

– У меня с ним ничего не было и быть не могло! Еще раз прошу избавить меня от обсуждения этой темы!

Зверев закивал:

– Хорошо, тогда давайте вернемся к нашей соде.

– Я привезла пачку из Москвы, купила ее в магазине на Мосфильмовской как раз накануне поездки сюда.

– А когда распечатали?

– Вчера вечером.

– При каких обстоятельствах?

– Вчера вечером Качинский собрал нас в фойе общежития, в котором нас разместили, чтобы проинформировать о планах на дальнейший день.

– Во сколько Качинский вас собрал?

– В шесть вечера. Мы собрались в фойе, с утра планировалось начать съемки. Мы обсуждали рабочие вопросы довольно долго, и тут Всеволоду Михайловичу стало плохо…

– Насколько плохо?

– Ничего особенного, обычный приступ изжоги.

– И именно тогда вы открыли пачку?

– Да. Я сходила в свою комнату, распечатала ее, взяла ложку и пошла в фойе. Там на журнальном столике стоял графин и стаканы. Я налила в стакан воды и положила в него ложку соды.

– И Качинский выпил его на глазах у всех.

– Да, все это видели.

– Видели, как вы дали Качинскому раствор, но не как вы открывали пачку?

– Да.

– Все ясно. Что потом? Как после этого он себя повел?

– Выпил, поморщился, и, видимо, ему полегчало.

– Почему вы решили, что ему полегчало?

– Потому что он продолжил совещание и про изжогу больше не вспоминал. Когда все кончилось, я поинтересовалась, будет ли он ужинать, он отказался.

Зверев посмотрел на Игорька.

– Общие симптомы при отравлении рицином наступают не сразу, а по истечении некоторого инкубационного периода, – без лишних слов пояснил Комарик.

– Получается, что Качинский выпил раствор около семи вечера вчера, а признаки отравления рицином проявились сегодня утром. То есть прошло не меньше четырнадцати часов…

Игорек поправил очки и авторитетно заявил:

– Я считаю, что если бы яд попал в организм нашего режиссера вчера вечером, то признаки отравления проявились бы значительно раньше!

Зверев кивнул и вновь обратился к Горшковой:

– Во сколько вы разошлись?

– Примерно в половине восьмого.

– Что случилось потом?

– Потом мы разошлись и… Подождите… – Горшкова вздрогнула и схватилась за голову. – Боже мой, я, кажется, все поняла…

– Что вы поняли?

Женщина заметно оживилась, схватила со стола стакан и сделала несколько глотков.

– Я вспомнила! После того как Качинский нас распустил и все разошлись по своим комнатам, я забыла пачку с содой на окне за цветочным горшком. Да-да, все так и было. Совещание закончилось, все разошлись, а меня вызвал к себе Головин. Нужно было обсудить ряд организационных вопросов по поводу дополнительного финансирования и привлечения статистов.

– То есть сразу после совещания вы пошли к Головину?

– У Арсения Ивановича я провела не больше получаса, потом вернулась в свою комнату и вспомнила, что оставила пачку и свою ложку в фойе. Я пошла туда и вернулась в фойе. Ложка и открытая пачка с содой были там, где я их оставила.

– Когда вы вернулись в фойе, там кто-то был?

– Нет. Я забрала соду и вернулась к себе.

– После возвращения вы куда-нибудь еще уходили? Вы выходили из номера?

– Нет.

– К вам никто не приходил?

– Нет, я примерно с полчаса поработала с документами и легла спать.

– Что случилось утром? Ничего необычного не произошло?

– В том-то и дело, что произошло! Примерно в пять утра в мою дверь постучали. Когда я открыла, то увидела Качинского. Он был раздражен и снова пожаловался на изжогу.

– И вы снова сделали раствор?

– Да! Он его выпил, пожаловался на духоту и неприятный запах в его комнате и ушел. Спустя три часа мы все сели в машины и отправились на съемки. Когда мы уехали, пачку я оставила в своей комнате.

Зверев оглядел присутствующих и подошел к Горшковой, та встала.

– Ну что ж, картина вроде бы вырисовывается.

– Картина? Меня что… посадят?

Зверев усмехнулся:

– Надеюсь, что нет, хотя, если вы нам соврали, у вас могут возникнуть серьезные неприятности.

– Все, что я вам сообщила, – чистая правда! Я же все понимаю!

Зверев пожал Софье Горшковой руку и велел Костину проводить ее до крыльца.

Глава третья

Пройдя через южные ворота, Зверев обогнул яблоневый сад и вышел к братскому корпусу бывшего Мирожского монастыря, ныне используемому как общежитие. В годы оккупации здесь находился концлагерь для женщин и детей. После войны разрушенные постройки восстановили и стали использовать для жилья. Именно здесь, как он уже знал, и разместились на постой прибывшие на съемку нового фильма московские гости.

Двухэтажное побеленное здание было окружено густым кустарником, у всех трех подъездов стояли лавочки, на одной из которых Павел Васильевич увидел молодую парочку. По имевшемуся у него описанию Зверев узнал юную ассистентку режиссера Анечку Дроздову. Молодой человек, сидевший рядом с ней и обнимающий девушку за талию, наверняка был оператором Дмитрием Уточкиным.

Увидев внезапно появившегося из-за поворота Зверева, девушка тут же оттолкнула руку своего очкастого кавалера и отсела чуть в сторону.

– Здравствуйте! Если не ошибаюсь, именно здесь остановились прибывшие в наш город московские гости, которые будут снимать у нас фильм? – учтиво поинтересовался Зверев.

– Не ошибаетесь! – довольно дерзко парировал Уточкин. – А вы чего здесь забыли? И, вообще, вы кто?

Анечка ткнула своего соседа локтем и улыбнулась.

– Здравствуйте! Вы к нам по делу? У нас ведь такое несчастье.

– Я в курсе! Именно поэтому я здесь. – Зверев показал удостоверение.

– Так вы из милиции? – Анечка вскочила и протянула майору руку. – Анна Дроздова! Можно просто Аня.

Зверев пожал крохотную ручонку:

– Майор Зверев… Павел Васильевич! Можно просто Павел.

– А это наш оператор Дмитрий Уточкин, – представила коллегу Анечка.

– Дмитрий Борисович, – сухо представился Уточкин, при этом отвернулся и не протянул руки.

Зверев улыбнулся и покачал головой.

– Ну что ж, поскольку мы познакомились, скажу, что имею желание задать вам несколько вопросов. Позвольте присесть?

– Разумеется! – воскликнула Анечка. Зверев занял место справа от нее. – Вы будете искать убийцу нашего режиссера? – воскликнула Анечка, ее глаза сверкали.

– По крайней мере, попытаюсь! Итак, раз уж вы меня раскусили, тогда вот мой первый вопрос: как давно вы здесь поселились?

– Живем мы тут уже четвертый день! Такое чудесное место, правда мы еще особо нигде не были. Первый день съемок был сорван! Теперь мы здесь прозябаем и не можем найти себе места! Один раз, правда, сходили в кремль, полюбовались местными красотами. А вот теперь чего-то ждем, но сами не знаем чего! Такая трагедия, очень жаль Всеволода Михайловича. Такой был талантливый человек и так рано ушел. У него ведь двое детишек остались. И, кроме всего прочего, никто толком не знает, что теперь будет с фильмом, вполне возможно, что его закроют…

– И такое может случиться?

– Всеволод Михайлович ведь был главной достопримечательностью этого мероприятия. Он столько сделал для того, чтобы снять этот фильм, он был его душой, а теперь… – продолжала сетовать Анечка. – Я даже не знаю, что будет теперь…

– Да ничего не будет, – фыркнул Уточкин. – Пришлют другого режиссера, и продолжим съемки. Головин уже уехал в Москву, уверен, недели не пройдет, как нам кого-нибудь пришлют.

– Кого же, по-твоему, нам пришлют? – поинтересовалась Анечка.

– Гордиевича… Может, Славинского, да мало ли на «Мосфильме» уникальных личностей?

– Ничего ты не понимаешь, Митенька, – Анечка надула губки. – Гордиевич, конечно, яркий режиссер и подает большие надежды, но он еще слишком молод. Славинский же, наоборот, уже старый. Он ведь еще немое кино снимал.

– Качинский тоже начинал с немого кино!

– Да, но Качинский всю свою душу в этот проект вложил, у него столько идей было…

– Душу вложил, идеи у него были… И что? Придет новый режиссер, появятся новые идеи!

Зверев покашлял:

– Простите, вы, кажется, сказали, что ваш директор уехал в Москву? Это точно?

– Еще вчера вечером! – заверила Анечка.

– Ясно! – Зверев тут же вспомнил свою бурную ночку с Сонечкой Мосиной, усталость после бурных любовных утех и мысленно отругал себя за то, что дал Головину уехать, так и не поговорив с ним как следует.

– Хотел еще спросить: вы в этом общежитии одни живете?

– Что значит – одни? – не поняла Анечка.

– Я имею в виду, только актеры и съемочная группа? Или есть кто-то еще.

– Нет, только мы.

– А можете мне перечислить всех поименно?

– Могу! – Анечка стала загибать пальцы. – На первом этаже, как раз напротив комнаты Качинского, живет наша Сонечка…

– Вы имеете в виду Софью Горшкову, помощника режиссера? – уточнил Зверев.

– Да, она же у Всеволода Михайловича кем-то вроде няньки была: чай ему носила, лекарства и все такое. Чуть дальше по коридору живет Горшков, а напротив него Маргарита Юрьевна.

– А это кто?

– Маргарита Юрьевна Фирсова – наш главный костюмер. Дальше – моя комната, а следом – Митина.

– Хорошо, постараюсь запомнить.

– Еще на первом этаже, только в другом крыле, живут Аглая Денисовна Малиновская, наш мастер перевоплощения…

– Это наш гример, – с усмешкой уточнил Уточкин. – Эдакая знойная женщина, мечта поэта.

Анечка стукнула Митю в плечо:

– Хватит над ней насмехаться. Она же хорошая.

– А кто говорит, что плохая? Только болтает без умолку и в облаках витает, как школьница. Вы, товарищ милиционер, если пойдете ее допрашивать, будьте осторожны.

– Это еще почему? – насторожился Зверев.

– Она у нас женщина одинокая и очень любит таких брутальных красавцев! – снова хохотнул Уточкин, а Анечка тут же в очередной раз ткнула его кулаком.

– Хватит меня колотить! Сама же видишь, что я просто о нашей доблестной милиции забочусь!

Анечка надула губки:

– Вредный ты! Никуда я с тобой не пойду!

– Ладно-ладно, умолкаю…

Зверев, которому слегка наскучило воркование этих драчливых голубков, задал следующий вопрос:

– Со съемочной группой мы разобрались?

– Не совсем, – уточнила Анечка. – Напротив комнаты Малиновской живет наш отважный Феденька Быков.

– Это наш постановщик трюков. Кстати, тоже очень брутальный мужчина, – пояснил Уточкин с долей сарказма. – Анечка от него без ума…

– Ничего и не без ума! – щечки юной красавицы тут же порозовели и стали надуваться.

Зверев поспешил задать следующий вопрос:

– А кто живет на втором этаже?

– На втором у нас расположились актеры, – продолжила Анечка. – Это еще одна наша гордость – Борис Дорохов. Он, между прочим, народный артист РСФСР.

– А кого он играет?

– Воеводу Шуйского! Потом наша восходящая звезда Таисия Рождественская. Она играет племянницу боярина Пыхова.

– А его кто играет?

– Актер Михаил Зотов!

– Такой же противный тип, как и его персонаж, – вполголоса пробубнил Уточкин.

Анечка фыркнула, но на этот раз лишь махнула рукой.

– Потом Юра Семин – он играет сотника Платона. Илья Черноусов у нас играет Замойского.

– А это кто?

– Да вы что! Это же весьма известный исторический персонаж. Ян Замойский – это сам коронный гетман Войска польского, именно он и руководил осадой Пскова. Кто там еще у нас остался?..

– Артур Шахов играет немецкого дворянина Моллера. Это тоже отрицательный персонаж, – продолжил Уточкин. – И напоследок осталась Марина Жилина, которая играет Гризельду.

– А Гризельда – это кто?

– Третья жена Замойского, племянница польского короля Стефана Батория.

Зверев покачал головой:

– Что ж, так с ходу всех и не запомнишь!

– Если хотите, я вам вкратце сюжет фильма расскажу. Хотите?

– Давайте попробуем.

– Итак, январь 1582 года. Великий коронный гетман Королевства Польского граф Ян Замойский уже почти полгода безуспешно осаждает Псков. Находящийся в осажденном поляками Пскове боярин Пыхов ведет тайные переговоры с немцем Мюллером, являющимся первым советником и правой рукой Замойского. Хитрый боярин готов открыть городские ворота полякам, но за это требует высокую награду. Зная, что гетман недавно овдовел, Пыхов желает породниться с ним. В качестве награды за свое предательство боярин предлагает Замойскому в жены свою младшую дочь, красавицу Дарью. Гордый и спесивый гетман поначалу не желает и слышать о таком неравном браке, однако, увидев красавицу Дарью, меняет свое решение. Дарью, как я уже говорила, играет Рождественская. Когда проходили пробы, Качинский был ею буквально очарован.

– Что, и впрямь такая красавица? – заинтересовался Зверев.

Анечка поправила рукой свои косички:

– Очень красивая…

– Да перестань ты! – вновь вмешался Уточкин. – Таких, как она, на «Мосфильме» хватает!

– Замолчи, ты мешаешь мне рассказывать! Так вот, вернемся к сюжету. Сама Дарья не желает идти замуж за одного из знатнейших представителей польской шляхты, так как любит простого сотника Платона. Платон проникает в расположение польских частей и похищает возлюбленную из рук неприятеля и вместе с воинами воеводы Мясоедова прорывается в Псков.

– Мясоедова играет актер Гордей Хренников, но все эпизоды с ним уже отсняты, так что он у нас остался в Москве.

– Ну что ж, теперь мне действительно будет проще всех запомнить.

– Конечно, запомните, – усмехнулся Уточкин. – Вы ведь среди нас теперь убийцу искать станете. Так что наверняка с каждым побеседовать придется.

– Думаю, что и на этот раз вы правы.

– Вы будете среди нас искать убийцу! – Анечка хлопнула в ладоши. – Как интересно! Так это же настоящий детектив получается, совсем как у Агаты Кристи. Значит, вы у нас теперь как Эркюль Пуаро. Обожаю этого сыщика!

– Не разделяю твоего оптимизма, Анечка, – буркнул Уточкин. – Хоть я тоже люблю романы Агаты Кристи, но вовсе не желаю, чтобы меня постоянно допрашивали, и уж совсем не хочу, чтобы герои нашего детективного приключения стали один за другим умирать, как персонажи из книги «Десять негритят».

Анечка вздрогнула и с мольбой посмотрела на Зверева:

– А что, такое возможно?

Зверев покачал головой:

– Увы, следствие только начато, но мы уже имеем все основания полагать, что Качинский был отравлен. Так что вам всем, и в самом деле, нужно вести себя осторожно. И, кстати, чуть не забыл. Скажите, вечером, накануне отравления Качинского, вы были на собрании в фойе?

– Были, – ответила Анечка.

– А когда оно кончилось, куда вы пошли?

– Еще днем мы с Митей решили вечером прогуляться до кремля, но Всеволод Михайлович надавал нам в тот вечер столько заданий, что мы вынуждены были отменить все прогулки и пошли по своим комнатам.

– И в фойе вы не возвращались?

– Возвращалась, – тут же сообщила Анечка. – Забыла свою тетрадку.

– Когда вы вернулись за тетрадкой, в фойе кто-нибудь был?

– Нет! Я забежала, забрала тетрадку и пошла к себе.

– А вы, Дмитрий Борисович, возвращались в фойе?

– Какой он вам Дмитрий Борисович? – рассмеялась Анечка. – Зовите его просто Митя. Тоже мне – Борисович, может, хватит выпендриваться?

Митя снова фыркнул и отвернулся:

– Я не ношу с собой никаких тетрадок и ничего не забываю!

– То есть вы не возвращались? – переспросил Зверев.

– Весь вечер я был в своем номере и никуда не выходил, а что?

– Ну что ж, спасибо, – Зверев попрощался с ребятами и вошел в подъезд.

Глава четвертая

Дверь открыла жгучая брюнетка с родинкой на щеке. В руке она держала надкусанную шоколадную конфетку «Мишка на севере». Павел Васильевич с трудом сдержал улыбку, вспомнив о том, что ему накануне сообщил Митя Уточкин, явно намекая на сходство Аглаи Малиновской с героиней популярного романа писателей-сатириков Ильфа и Петрова.

«Пожалуй, с этим сравнением ворчливого очкарика-оператора стоит согласиться», – подумал Зверев, разглядывая знойную даму.

Стрижка каре, ярко накрашенные губы и зеленые глаза с длиннющими ресницами дополняли огромная грудь и двойной подбородок. Зверев не исключил, что когда-то эта темноволосая брюнетка и привлекала к себе восторженные мужские взгляды, однако малоподвижный образ жизни и любовь к сладкому сделали свое нехорошее дело. При росте примерно метр шестьдесят пять, весила Аглая Денисовна никак не меньше центнера и сильно смахивала на футляр от контрабаса. На вид ей было около сорока пяти. Одета в шелковый сиреневый сарафан с тонкими бретельками. На ногах – замшевые туфли с помпонами.

– Аглая Денисовна?.. Здравствуйте, – томным баритоном поздоровался Зверев. – Я из милиции. Позвольте войти?

Аглая Денисовна оглядела гостя с головы до ног и, оставшись довольной результатами осмотра, отступила.

Они вошли в комнатку, уставленную вешалками со всякого рода одеждами. Помимо кровати и двух шифоньеров, здесь были два массивных фонаря, у стены – огромное зеркало. На столике, у окна, стояла вазочка с конфетами.

– Простите за беспорядок и тесноту! Мне часто приходится работать прямо здесь, поэтому мое жилище сейчас напоминает гримерку, – женщина подошла к журнальному столику и взяла в руки вазочку. – Могу я вам что-нибудь предложить? Чай? Кофе? Вот, есть конфеты. Не хотите, тогда могу предложить очень хороший армянский коньяк.

– Простите, я на работе, – тактично отказался Зверев и уселся на вытертый суконный стул, предложенный хозяйкой.

Малиновская уселась в кресло, вздохнула, взяла с подоконника какой-то модный журнальчик и стала обмахиваться им как веером.

– Итак, если я правильно понимаю, ваш визит связан с этой ужасной смертью нашего режиссера. Боже мой, какая невозвратимая потеря! Умер такой человек… Кстати, у вас ведь наверняка уже есть подозреваемый?

– Качинского отравили, и яд ему подала ваша Софья Горшкова в стакане с содовым раствором. Вот все, что нам пока известно.

– Вы считаете, что Софья убила Качинского?

– Я думаю, что она сделала это не умышленно. Она не знала, что в стакане яд. Или я ошибаюсь? Как вы думаете, Софья могла убить Качинского умышленно?

– Боже упаси! Чтобы Сонечка убила Качинского! Это что-то из области невероятного.

– Почему?

– Потому что эта уже вполне взрослая женщина, как и десятки глупых девочек, которые работают у нас на «Мосфильме», была влюблена в нашего режиссера! Он, конечно же, ей не оказывал взаимности. Поэтому, прекрасно это осознавая, Сонечка просто хотела быть рядом со своим кумиром. Она ведь числится у нас помощником режиссера, а это довольно серьезная должность. Помощник режиссера в обычной практике занимается организацией постановок, планированием, обеспечением реквизитом и прочее и прочее!

– И Горшкова всем этим не занималась?

– Почему нет? Очень даже занималась и проявляла настоящее рвение. Для Качинского она, помимо всего прочего, была еще своего рода нянькой: варила ему кофе, готовила завтраки, делала для него этот ужасный содовый раствор. Именно поэтому ее почти никто не воспринимал как руководителя. – Малиновская манерно покачала головой. – И все из-за ее несчастной безответной любви.

– Насколько я знаю, Качинский был женат.

– Трижды! Только это не мешало ему волочиться за хорошенькими актрисами, многие из которых буквально таяли от одного его взгляда.

– А какие у вас с ним были отношения?

– На что вы намекаете?

– Вы эффектная женщина! Ну и…

– Я еще не выжила из ума, чтобы западать на таких ходоков, как Качинский. Пусть этим занимаются другие.

– А в этих стенах сейчас, помимо Горшковой, обитают эти самые другие?

Малиновская отвернулась и стала еще сильнее обмахиваться журнальчиком.

– Я, знаете ли, не люблю сплетен…

– Я не прошу вас сплетничать! Совершено убийство, и, чтобы найти преступника, я должен четко представлять себе всю картину преступления.

– Ну, хорошо, я вам расскажу! Я совершенно точно знаю, что наша Мариаша была влюблена в Качинского до беспамятности.

– Вы имеете в виду актрису Марианну Жилину, которая играет Гризельду? – уточнил Зверев.

– Вообще-то изначально Жилина должна была играть Дарью, но в итоге эта роль досталась Рождественской.

– А как так вышло?

Малиновская посмотрела на Зверева исподлобья:

– У нашей Марианны был страстный роман с Качинским, и многие об этом знают! Все это длилось довольно долго. Марианна получала главные роли, сопровождала Качинского во всех его поездках, но как-то раз все изменилось. Случилось это, когда шел отбор актеров для нашего нового фильма. Как я уже сказала, никто не сомневался, что и на этот раз Качинский отдаст своей любовнице главную роль, но тут появилась эта Рождественская. Как только Качинский ее увидел, он буквально сошел с ума.

– А как вы думаете, такое случилось с ним впервые?

– Нет, конечно! Качинский менял своих фавориток регулярно, поэтому появление очередной роковой красотки в окружении нашего режиссера все посчитали делом обычным. Жилина получила роль Гризельды, а Таечка Рождественская была утверждена на роль Дарьи.

Зверев нахмурился:

– Если я правильно понял, то Гризедьда – племянница Стефана Батория, а это значит, что она королевского рода. Разве не все актрисы мечтают сыграть принцессу?

Малиновская рассмеялась:

– В нашем кинематографе, чтобы выстроить себе кинокарьеру, совсем необязательно играть королев или принцесс. Орловой, например, славу принесли роли почтальонш и домработниц, а Ладыниной вообще пришлось играть свинарку, и – ничего. Дарья – это главная женская роль в новом фильме. Дарья для Рождественской – это дорога в большое кино. Что же касается Гризельды, то в фильме она появляется лишь дважды, да и то в самом конце. По сценарию у нашей так называемой принцессы только две или три реплики, так что делайте выводы.

Малиновская отложила в сторону журнал, подошла к шифоньеру, достала оттуда пачку «Camel» и хрустальную пепельницу. Зверев щелкнул зажигалкой.

– Что же у нас тогда получается? Качинский бросил любовницу, нашел себе новую пассию, Жилина за это его наверняка возненавидела. Чем не повод покарать бывшего возлюбленного и не отправить его на тот свет?

Малиновская выпустила колечко дыма и снова опустилась в кресло.

– Если вас интересует мое мнение, то я не думаю, что Жилина могла убить Всеволода Михайловича! Она продолжала липнуть к нему, то и дело пыталась вызвать на разговор. Качинского это, конечно, раздражало. Он постоянно орал на Марианну, но та терпела обиды и вела себя как послушная собачонка. А вот что касается Рождественской, то Марианна ее возненавидела! Так что, если бы Марианна и решилась на убийство, она наверняка бы прикончила свою счастливую соперницу, а вовсе не бывшего любовника.

– А Рождественская могла убить Качинского?

Малиновская усмехнулась:

– Зачем ей это делать?

– Ну… если, как вы говорите, у них роман, то они могли поссориться и в результате… Качинский – звезда, человек с массой возможностей.

– Качинский обхаживал Таисию, как только мог. Зачем резать курицу, несущую золотые яйца? Пока Качинский был жив, будущее Таечки было светлым, а вот сейчас ее карьера находится под угрозой! Теперь, я полагаю, Всеволода Михайловича заменит кто-то другой. Это будет либо Гордиевич, либо Славинский. Гордиевич – примерный семьянин, а Славинский слишком стар. Поэтому ни тот ни другой не попадет в ту же ловушку, которую ветреному ловеласу Качинскому устроила наша Таечка.

– Хотите сказать, что новый режиссер может лишить Рождественскую заветной роли?

– Такое вполне возможно! Материалов с ее участием отснято не так уж и много. Таечка, конечно, красотка, но она не особо опытная. Более того, если новым режиссером будет Гордиевич, то он наверняка уберет Рождественскую и отдаст главную женскую роль Жилиной.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. Гордиевич уже работал с Жилиной, и у них хорошие отношения. Что же касается Славинского, то они с Качинским, мягко говоря, недолюбливали друг друга. Поэтому, когда Славинский узнает, как наша Таисия получила главную роль, он может выбросить ее из фильма просто, чтобы насолить Качинскому.

– Трудно насолить тому, кого уже нет в живых!

– Зато легко тем, кто был ему близок!

Зверев задумался и задал следующий вопрос:

– А что вы можете сказать об Анечке Дроздовой? Она могла желать Качинскому смерти? Она не входит в список тех, кто был от Качинского без ума?

– Анечка действительно была без ума от Качинского, но она восхищалась лишь его талантом, только и всего! Что же касается влюбленности… то я вам скажу, что наша маленькая Анечка влюблена совсем в другого мужчину… помоложе.

Зверев подался вперед и загадочно подмигнул собеседнице:

– Вы, конечно, говорите про Уточкина!

Аглая Денисовна рассмеялась, при этом все ее подбородки пришли в движение:

– Ничего подобного! Анечка влюблена в нашего постановщика трюков Федю Быкова, а с Уточкиным они просто приятели.

– А мне показалось…

– Ну и напрасно, – довольно резко перебила его Малиновская. – Митя обхаживает Анечку, как может, а она втайне сохнет по Феденьке!

– Если я правильно понял, Басов к Анечке равнодушен.

– Вы правильно поняли.

Зверев щелкнул пальцами и откинулся назад:

– И напоследок. Маргарита Юрьевна Фирсова – ваш ведущий костюмер! Все понятно. А что вы про Фирсову можете сказать? Она, наверное, тоже попала в лапы к вашему любвеобильному режиссеру.

Малиновская поморщилась:

– Вы не поверите! Если это и так, то я об этом ничего не знаю. Фирсова – она ведь такая… Не люблю ее! Она для меня темная лошадка. Так что уж извините.

Аглая Денисовна загасила сигарету и, развернув фантик, сунула в рот очередного «Мишку».

Зверев поднялся:

– Ну что ж, спасибо за интересные сведения, наверняка то, что вы мне рассказали, поможет нам в расследовании. И еще. Вы ведь тоже были на общем собрании в фойе, когда Качинский собрал всех накануне своего отравления.

– Разумеется.

– А после собрания куда вы пошли?

– Сюда, в свою комнату.

– И в фойе больше не возвращались?

– Возвращалась, – женщина постучала пальцами по лежавшей у нее на коленях пачке. – Я в тот день забыла на стульчике свой «Camel».

* * *

Борис Иванович Дорохов встретил Зверева в халате и с большим хрустальным бокалом, до половины наполненным янтарной жидкостью. Майор, который неплохо разбирался в этом вопросе, по запаху определил, что народный артист пьет не особо народный, а прямо-таки элитный алкоголь, а именно – должным образом выдержанный коньяк, скорее всего, армянский.

– Ого! Вот к нам и милиция пожаловала, – заплетающимся голосом пробасил артист.

– Я вроде еще вам не представился. Как вы догадались, что я из милиции?

Дорохов ухмыльнулся, ткнул в потолок указательным пальцем и погрозил кому-то невидимому:

– Думаете, что только в милиции проницательные люди работают. Ан нет… Мы тоже умеем пользоваться дедуктивными методами… Да-а…

Зверев покачал головой, и они прошли в комнату. В маленькой общажной комнатенке царил беспорядок. В углу стояли две коньячные бутылки, на журнальном столике лежал надкусанный плавленый сырок, повсюду валялись фантики от конфет и огрызки яблок. Тут же лежала пачка сигарет «Гвардейские», стояла доверху наполненная пепельница. Среди окурков, помимо «Гвардейских», были и окурки «Camel». Постель разобрана, повсюду лежали разбросанные вещи.

Дорохов плюхнулся в кресло и указал Звереву на стул.

– И все же как вы догадались, что я из милиции? – присаживаясь, переспросил сыщик.

Дорохов тихо засмеялся и снова погрозил пальцем, на этот раз уже Звереву:

– У вас пиджак оттопырен, наверняка там припрятан пистолет.

– Не говорите ерунды, у меня нет при себе оружия.

Дорохов махнул рукой:

– А вас не проведешь! Ладно, признаюсь, что насчет пистолета я слукавил. Просто вас мне описали.

– Кто?

– Головин, перед тем как умотал в столицу.

– И что же он вам про меня сказал?

– Сказал, что делом об убийстве Качинского занимается очень уж стильный мужчина, некий майор Зверев, который выглядит как адвокат их кинофильма «Дело Прадайна»^[2]. Глядя на ваш костюм и лаковые туфли, было нетрудно догадаться, что Зверев – это вы.

Павел рассмеялся и поднял со стола скомканный фантик от конфеты.

– За лестное сравнение – спасибо. А Головин вам только про мою внешность рассказал? Или жаловался, что я его в допросной долго мурыжил?

Дорохов лукаво прищурился:

– И снова в точку! Ругался на чем свет стоит! Говорил, что вы его что-то писать оставили, а потом про него забыли. Было такое?

Зверев пожал плечами:

– Это такой метод допроса.

– Ко мне его тоже примените?

– Это смотря как вы будете отвечать.

Дорохов вытянулся, вскинул руку на манер пионерского приветствия и зычно рявкнул:

– Обязуюсь говорить только правду, ничего не утаю!

Зверев взял со столика фантик:

– Любите сладкое?

Дорохов поморщился:

– Боже упаси. Разве что под коньячок…

– Армянский, если не ошибаюсь?

– Желаете?

– Не стоит. Итак, раз уж вы блеснули своей возможностью отгадывать загадки, позвольте, я попробую ответить вам тем же.

Дорохов оживился, в его глазах мелькнул азарт.

– А ну-ка…

– Скажите, ваша борода, она – настоящая?

Актер откинулся назад и огладил свою окладистую бороду:

– Самая что ни на есть. Специально отращивал для роли. Я ведь играю псковского воеводу. В жизни я просто ношу усы.

Зверев понимающе кивнул:

– Значит, борода не бутафорская?

– Совершенно верно.

– То есть вы сейчас в своем, так сказать, натуральном обличье и с некоторых пор не посещали гримерку?

Все еще не ощущая подвоха, Дорохов кивнул. Зверев взял из пепельницы один из окурков, потом предъявил хозяину фантик:

– «Мишка на севере»! «Camel»! Бьюсь от заклад, что вы любите крупных женщин?

– Что? – Дорохов подался вперед, но тут же откинулся назад и рассмеялся: – А вы действительно ловкий малый! Вас не проведешь! Да, меня недавно посещала наша очаровательная Аглая Денисовна, наш гример.

– До того как прийти к вам, я посетил ее пенаты, и она предложила мне то же самое, включая армянский коньяк.

Дорохов рассмеялся еще громче:

– Да уж… Я действительно не люблю худых женщин, и что с того? Я надеюсь, что ваша проницательность не сыграет со мной дурную шутку? Я вообще-то женат! Будет не очень уместно, если о посещении этой комнаты узнают мои коллеги.

– Я уже говорил, многое зависит от вашей искренности! – Зверев хитро оскалился.

– Так спрашивайте же!

Дорохов встал и, подойдя к шкафу, вынул оттуда еще одну, уже откупоренную бутылку коньяка. Еще немного, и разговаривать с ним будет затруднительно.

– Скажите, кто из ваших коллег, обитающих сейчас в этом здании, мог желать Качинскому смерти? Ваша недавняя гостья уверяла меня, что Качинского все любили… в особенности женщины!

Дорохов поморщился и махнул рукой:

– Что? Качинского? Эту высокомерную сволочь? Да кто угодно мог его убить! Наш гений кинематографа был самым настоящим тираном! Женщинам, конечно, он нравился, зато мужчины, да и некоторые женщины, его просто ненавидели! Он же издевался над нами, как только мог…

– Горшкова могла желать Качинскому смерти?

– А почему нет?

– Есть мнение, что эта женщина была влюблена в своего начальника.

– И что? Сами знаете, что от любви до ненависти – один шаг!

– Если любой мог убить, то вы тоже не исключение?

Дорохов рассмеялся и стукнул себе по колену кулаком:

– А чем я хуже других? Наш звездный Всеволод Михайлович, наш гений киноиндустрии, наш лауреат всяческих там премий и прочее и прочее был, как я уже сказал, настоящей сволочью! Он менял женщин как перчатки, пользовался ими, а потом бросал. Как на съемочной площадке, так и за ее пределами он мог себе позволить сказать любую гадость, мог наорать, обозвать любого. А если кто-то и осмеливался с ним спорить или даже просто не соглашаться, то Качинский, обладая данной ему властью и пользуясь определенной поддержкой в высших эшелонах власти, мог того выгнать взашей. Те, с кем он так поступал, как правило, после этого уходили из кинематографа навсегда. Буду с вами откровенен: теперь, когда его не стало, я вздохнул спокойно. Я его просто ненавидел, все остальные, думаю, – тоже.

Зверев покачал головой. Его собеседник был пьян, и майор гадал, можно ли ему верить.

– Я понял, что вы не любили Качинского. А что вы думаете о нем как о специалисте? Вы же не станете отрицать, что он был талантлив?

– Талантлив, не талантлив… – Дорохов икнул. – Кстати, совсем недавно, дня три или четыре назад Качинский обозвал Уточкина «безмозглым кретином» и обещал уволить. Когда Анечка заступилась за своего приятеля, Качинский сказал, что уволит и ее, и назвал девчонку «недозрелым цыпленком, недостойным давать советы таким, как он».

– И он мог их обоих уволить?

– Запросто! Если бы они в тот день не промолчали, как это бывало с теми, кто был посмелее… Но у этой пигалицы и ее очкастого ухажера, который больше пыжится, чем делает, хватило ума промолчать…

– Но обиду они все же затаили? Вы это хотите сказать?

– Анька вряд ли, не такой у нее характер, а вот Митя…

Пока Зверев обдумывал услышанное, Дорохов схватил бутылку и выпил прямо из горлышка. Вслед за этим стал клевать носом.

Павел засуетился:

– Ответьте еще на один вопрос. Накануне отравления Качинского, когда он вас собрал в фойе, что вы делали после того, как режиссер всех отпустил?

Дорохов снова икнул, вскинул голову и почесал бороду:

– Что я делал, когда он нас отпустил? Ну да… Пришел сюда и учил роль. Наш тиран не любил, когда мы не знали текст.

– А после этого в фойе вы не возвращались?

Дорохов выпятил нижнюю губу:

– Нет… не возвращался.

С улицы послышались крики. Павел подошел к окну, выглянул во двор и увидел Малиновскую, которая стояла в наспех надетом поверх сарафана халате и обнимала своими пухленькими ручками Анечку Дроздову. Девушка кричала и размахивала руками. Потом прикрыла лицо руками и разрыдалась. Малиновская прижала девушку к своей груди.

– Что случилось? – крикнул Зверев, высунувшись в окно.

За его спиной Дорохов глухо предположил:

– Бьюсь об заклад, что у нас снова кого-то убили.

Часть вторая
Марианна

Глава первая

Зверев в сопровождении Анечки Дроздовой и присоединившейся к ним Малиновской перешли через мост, обогнули небольшое озерцо и оказались у крепостной стены. Пройдя еще немного вперед, они оказались у развалин Васильевской башни, где их уже ожидал Митя Уточкин. Метрах в ста, на месте происшествия, уже работала следственная группа.

Митя сидел на поваленном дереве. Он снял очки и то и дело тер глаза кулаком. Увидев Зверева, парень вскочил и двинулся навстречу майору.

– Рассказывай! – потребовал Зверев.

– Это Быков, вне всякого сомнения, и он мертв!

Митя довольно нерешительно шагнул к Анечке, попытался обнять ее за плечи, но девушка отстранилась.

– Это все ты! Ты накаркал! – крикнула Дроздова и вновь зарыдала.

– Чего я такого опять сделал?

– Ты же сказал, что теперь все мы будем умирать по одному, как герои «Десяти негритят».

Митя только развел руками и повернулся к Звереву. Тот подхватил парня за руку и отвел в сторону:

– У твоей подружки истерика. Все, что она мне сказала, – это то, что вы нашли труп. Теперь давай по порядку, как и почему вы здесь оказались?

Митя напялил очки и надул щеки, отчего стал похож на взъерошенного воробья.

– После разговора с вами мы еще немного посидели и пошли в сторону кремля. Мы двигались вдоль стены и увидели тело лежащего мужчины. Сначала я подумал, что он пьяный, но Анечка решила посмотреть. Когда мы подошли ближе, то увидели кровь.

– Вы подходили к нему? Что-нибудь трогали?

– Я не хотел его трогать, но Анечка вдруг завизжала, схватила меня за руку и закричала, что это Федя. Она тут же бросилась к нему, но я ее оттащил.

– В тот момент он был уже мертв? Ты в этом уверен?

– Он не подавал признаков жизни, все вокруг было в крови. Я стал оттаскивать Анечку, а она рвалась к нему. Я с трудом убедил ее, что этим должны заниматься соответствующие органы.

– Милицию ты вызвал?

– Когда Аня немного успокоилась, я отправил ее в общежитие искать вас, а сам дошел до ближайшей телефонной будки и вызвал милицию и врачей.

Зверев кивнул:

– Хорошо! Забирай отсюда женщин, возвращайтесь в общежитие и особо там не болтайте.

– Думаете, что его убили?

– Вполне вероятно.

– А может, это несчастный случай! Вчера он сильно напился. – Митя отвел взгляд.

– Откуда ты это знаешь?

– Видел его вчера!

Зверев потянул парня за рукав:

– Так, продолжай. Рассказывай, что там у вас случилось.

– А нечего мне рассказывать! Пустите!

Митя вырвал руку и двинулся к стоящим в стороне женщинам.

Когда Митя подошел, Анечка снова набросилась на него:

– Ну что? Ты рад? Я знала, что ты его ненавидишь! Может, это ты его убил?!

– Что ты несешь! – Митя испуганно оглянулся на Зверева.

– Ненавижу тебя!

Малиновская обняла рыдающую Анечку за плечи и потащила прочь. Проводив их пристальным взглядом, Зверев двинулся к работающим на месте происшествия милиционерам.

Костин, Комарик, которого Зверев уже на постоянной основе поручил Вене, прибыли на место происшествия два часа назад и рыскали по кустам в поисках улик. Тут же с оперативниками бродил среди осколков кирпича, битых бутылок и прочего мусора кинолог Гена Логвин со своим старым косматым псом Бармалеем. Главный криминалист Псковского управления милиции Леня Мокришин щелкал фотоаппаратом, собирал и складывал в целлофановые пакеты осколки со следами крови, что-то измерял, записывал.

Первым прибывших милиционеров Зверева увидел возглавлявший группу старший следователь Кравцов и недовольно поморщился:

– Гляньте-ка, наш главный сыщик уже тут как тут. Какими судьбами, товарищ Зверев?

– Ветром занесло, – отмахнулся от Кравцова Зверев и подозвал своих: – Ну, что тут у вас?

– Тело обнаружили Дроздова и Уточкин. Они же позвонили в дежурную часть, они же опознали тело. Это один из наших киношников – главный постановщик трюков Федор Быков. Покойный лежит в нескольких метрах от полуразрушенной стены, лицом вниз. Вокруг бутылочные осколки и большая лужа крови. На шее, в области артерии и на лице множественные порезы. Смерть наступила в результате потери крови.

В этот момент к Звереву и его оперативникам подошел Кравцов:

– И без экспертизы видно, что этот товарищ был пьян. Лично я не исключаю несчастный случай. Тут кругом битое стекло, грохнулся и распорол себе руки и шею.

Зверев в сомнении покачал головой:

– А наш эксперт тоже так считает?

– Тело он не осматривал, это дело врачей.

– А что по поводу времени смерти?

– Часов двенадцать нашему покойничку. Умер он где-то между десятью часами вечера и полночью. Это, конечно, навскидку, подождем, что скажет патологоанатом.

– Подождем. – Зверев посмотрел наверх. – А он не мог со стены сигануть?

– Такой вариант тоже не исключается!

– Сколько здесь?

– Метров восемь, а то и больше! – вмешался в беседу Комарик.

– Если он рухнул оттуда, то наверняка что-нибудь себе сломал – высота-то какая. Визуально можно определить, имеются у него серьезные вывихи или переломы?

– Визуально – нет! Нужно подождать медиков! – пояснил Веня Костин.

– Лично я и без медиков не сомневаюсь, что он упал сверху! – заявил Комарик.

– Ух ты, какой шустрый! Не сомневается он. Почему? – усмехнулся Кравцов.

– Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Комарик подошел к лежавшему на камнях телу и присел рядом. Повсюду были разбросаны осколки, а прямо возле головы покойника валялось горлышко от винной бутылки с окровавленными острыми краями.

– Похоже, именно об этот осколок, – указав на окровавленное горлышко, предположил Комарик, – он себе сонную артерию и порезал.

– Не трогайте ничего пока. Я тут еще не все заснял, – запротестовал Мокришин, видя, как Игорек тычет пальцем в битое стекло.

Зверев отозвал Игорька в сторону:

– Пусть работает, а ты нам на словах расскажи.

– Вот, посмотрите! Видите, подошвы его ботинок?

– Видим. И что с ними не так?

– Тут повсюду битое стекло. Его так много, что пройти к тому месту, где он лежит, не наступив на осколки, просто невозможно. У покойника руки и лицо изрезаны, одежда тоже, а подошвы ботинок целехонькие.

– Молодец, вундеркинд! – Зверев усмехнулся. – Похоже, придется забираться на стену.

* * *

Построенные славянами-кривичами^[3] еще в девятом веке крепостные стены вместе со своими воротами и башнями, местами неоднократно разрушенные, предстали перед глазами майора во всей своей красе. Наспех выстроенная часовня, мост и река – все это, казалось, можно было достать отсюда рукой. Так же хорошо просматривались Ленинская площадь и строения бывшего Мирожского монастыря, в котором в настоящее время проживали замешанные в грандиозном скандале московские деятели искусств.

Со стороны реки дул прохладный ветерок. Над головой пролетела стайка уток и исчезла вдалеке. Зверев набрал в легкие воздух и остановился, чтобы перевести дыхание. По привычке потянулся за сигаретами, но передумал.

Место, откуда мог спрыгнуть или свалиться московский трюкач, они отыскали довольно быстро. Комарик явно рвался вперед, так как ему не терпелось подтвердить свою догадку, но Зверев его осадил:

– Внизу все захламлено, здесь люди определенно бывают реже, так что не затопчи следы.

Вместе со Зверевым и Игорьком наверх поднялся только Веня. Кравцов и остальные остались внизу.

Они остановились как раз над местом, где лежало тело Быкова. Зверев приблизился к краю и посмотрел вниз:

– Если он и в самом деле упал, то – именно отсюда.

Внизу Мокришин по-прежнему щелкал камерой, Гена Логвин сидел на пеньке и читал газету, Кравцов что-то записывал в блокнот.

Зверев присел на корточки и разгреб рукой песок:

– Так, посмотрим, что тут у нас.

Костин и Комарик внимательно следили за действиями сыщика. Вскоре в руках Зверева оказался зеленоватый «кругляш». Майор поспешно стряхнул с него землю.

– Осколок бутылки? – уточнил Костин.

– Если быть точнее, это ее донышко! – Зверев еще раз порылся в земле. – А вот еще осколок.

Он покрутил обе находки перед глазами, вернул их на место и принялся осматривать стену.

– Что там? – нетерпеливо заскулил Веня.

– Да погоди ты! – огрызнулся Зверев, изучая участок поврежденной эрозией кирпичной кладки. – Есть!

Майор выпрямился и отряхнул руки:

– Да уж, наш Игорек оказался прав, так что не зря мы сюда поднимались. Тащите-ка сюда Мокришина и Гену с Бармалеем. – Зверев указал на найденные осколки: – Пусть приобщит это к уликам и выяснит, не совпадают ли эти осколки с горлышком той бутылки, которое вы нашли внизу. Кроме того, пусть возьмет пробы с этого участка стены и выяснит, что это за пятно, – Зверев указал на темное пятнышко на каменной кладке. – Помните горлышко бутылки, о которое наш Быков распорол себе артерию?

– И которое слишком похоже на «розочку^[4]», – догадался Веня.

– Вот именно! Так вот, если найденное мною дно и «розочка» являются частями одной и той же бутылки, то я берусь утверждать, что Быков не просто упал – его убили! Гляньте-ка на это пятно – это кровь! Думаю, что дело обстояло так: Быков стоял на самом краю стены, а его убийца – напротив. Убийца разбивает бутылку о стену и бьет ею Быкова в горло. Быков пятится и падает вниз. Убийца бросает вниз свое «оружие», где и без того уже валяется целая куча прочих осколков. «Розочка» летит вниз, но донышко и большая часть разбитой бутылки остаются здесь.

Спустя десять минут, когда оставшиеся члены оперативно-следственной группы поднялись на стену и приступили к работе, Зверев спустился вниз.

Через час он был дома и собирался позвонить Сонечке Мосиной, но не успел. Телефон зазвонил сам. Зверев услышал голос Комарика:

– Собирайтесь, Павел Васильевич, у нас еще один труп. Машина к вам уже едет.

* * *

Пока они ехали, уже окончательно стемнело. По дороге Гриша Панюшкин, водитель дежурной машины, увлеченно рассказывал о том, как в субботу они с женой ездили за город к шурину. Там попарились в баньке, отведали забористого первача, а поутру ни свет ни заря шурин, в прошлом фронтовик-зенитчик, потащил Гришу на рыбалку. Гриша, который никогда не считал себя заправским рыболовом, отнекивался как мог. Однако шурин, у которого в голове определенно еще бурлила выпитая накануне самогонка, не желал ничего слышать и потащил Гришу едва ли не силком. Они пришли на озерцо. Треклятые комары и нудное лягушачье кваканье заставили Гришу без устали проклинать неугомонного шурина. Когда же тот расстелил на траве полотенце и выложил принесенные в армейском сидоре шмат сала, выдранный из земли с корневищем пучок зеленого лука и краюху домашнего хлеба, Гриша насторожился. А когда шурин достал два граненых стакана и неполный полуштоф с мутной жидкостью, Гриша и вовсе застонал:

«Не буду я больше пить! И без того голова гудит».

«А чего тут пить? Это же так, для здоровья, вместо микстуры».

Разлив содержимое бутылки поровну, шурин выдохнул, потом медленно выпил. Охая и вздыхая, Гриша в три приема тоже осушил свой стакан. Потом были разговоры о войне и, разумеется, о бабах. Обсудив своих жен и их несносную натуру, Гриша и его бесшабашный шурин взялись за удочки. Когда Гриша умудрился вытянуть из-под старой коряги трехкилограммовую щуку, он уже радовался как ребенок. Одним словом, благодаря принесенному шурином полуштофу и хорошему клеву поездка, по словам Гриши, удалась на славу.

Зверев слушал усатого водилу вполуха, то и дело кивал и гадал при этом, кто же на сей раз стал жертвой загадочного убийцы. Когда Комарик позвонил и сообщил об очередном трупе, Павел Васильевич там взбеленился, что не удосужился даже уточнить подробности, и яростно бросил трубку на рычаг.

Сейчас он пытался думать о Сонечке Мосиной и ее сахарных губках, но перед глазами почему-то появлялось безжизненное тело Федора Быкова и его пробитая осколками гортань.

Когда Гриша стал рассказывать, как жена шуряка, бульбашка, после удачной рыбалки, помимо сваренной в котелке ухи, нажарила им целую гору драников с тмином, Зверев совсем затосковал. Поужинать он, разумеется, не успел и сейчас очень жалел об этом. Когда они подъехали к общежитию, Зверев вышел из машины, в сердцах матеря про себя Гришу с его рассказами о разных вкусностях, которыми его потчевали гостеприимные деревенские родственники.

У порога на лавочке майора поджидал Игорек. Парень клевал носом, но, услышав скрип тормозов, быстро вскочил и поправил очки.

– Ну и денек сегодня выдался, товарищ майор! Просто жуть. А меня Петрович сюда посадил, велел вас встретить.

– Какой еще Петрович? – не сразу сообразил Зверев.

– Старший лейтенант Костин.

Зверев улыбнулся:

– Это он тебе велел так себя называть?

– Почему же сразу «велел»? Я сам его так звать стал. Он же вас Василичем называет, потому что вы у него непосредственный начальник. А у меня непосредственный начальник – старший лейтенант Костин. Вы же сами его ко мне приставили, чтобы я у него учился. Вот я и решил Вениамина Петровича просто Петровичем называть. Он вроде не возражает.

Зверев рассмеялся:

– Ну, если так… Как вы, кстати, ладите? Не обижает тебя твой новый наставник?

Игорек привычным движением поправил очки:

– Ругает иногда, но учит хорошо! Так что я не жалуюсь!

– Ладно, показывай, что там у нас снова случилось.

Они поднялись на второй этаж и вошли во вторую дверь по левой стороне длинного коридора.

Глава вторая

Комната, как и все прочие в этом переоборудованном под жилье помещении, была довольно тесной. Скудная мебель, пара цветочных горшков на подоконнике, раскрытое окно. Помимо расправленной кровати в комнате имелись одежный шкаф, пара стульев и стол, за которым восседала жертва. Стройное гибкое тело, правильные черты лица, выразительные приоткрытые глаза, уставившиеся в пустоту.

Зверев прищурил глаза и почему-то вспомнил Сонечку Мосину. Сегодняшняя жертва неизвестного убийцы, несомненно, при жизни была гораздо красивее его новой подружки, но сегодня эта красота уже не радовала глаз – она пугала. Майор потянулся за сигаретами, щека его дернулась, он на мгновение замер. Еще одна смерть, ему ли к этому привыкать? Однако чувство необъяснимой вины, которое он вдруг испытал, тут же вывело сыщика из себя.

Он что-то недоглядел, недоработал, не предугадал!

Возможно, именно из-за этого он снова увидел смерть. Будет она последней или же этот заносчивый юнец Уточкин был прав, вспоминая про «Десять негритят»?

Голова женщины откинулась назад, рот был слегка приоткрыт, губы искривлены судорогой – все, что с ней сделала смерть, превратив живое тело в холодную статую и отняв то, чем при жизни она могла привлекать и дарить радость. Бледная кожа, на лице ни грамма косметики. Длинные светлые волосы спадали на плечи, прикрывая полуобнаженную грудь. Халат на груди был распахнут, на столе лежал узкий клочок бумаги.

Зверев подошел и прочел написанное:

«Все кончено, я ухожу навсегда. М.Ж.».

Рядом лежали перо и чернила. Тут же на столе было то, что определенно могло многое прояснить, – лабораторная баночка с белым порошком. От одного вида этого порошка Зверев почувствовал себя неуютно и выругался. Если это тот самый рицин, почему же его не нашли при обыске? В углу, на коврике, валялся опрокинутый граненый стакан.

В маленькой комнате с сиреневыми обоями орудовали Кравцов, Дима Евсеев и Леня Мокришин. Эксперт-криминалист, согнувшись над столом, с неподдельным интересом рассматривал стоявшую на столе склянку.

– Рицин? – поинтересовался Зверев.

– Экспертиза покажет, – ответил Мокришин.

Зверев повернулся к Кравцову, тот сообщил:

– Убитая – Марианна Жилина, актриса. Смерть наступила примерно сутки назад.

– То есть вчера, в ту же ночь, когда убили Быкова.

– Мы нашли письма! – пояснил Евсеев и протянул Звереву целую кипу. – У Качинского и Жилиной, вне всякого сомнения, был роман, но в последнее время наш режиссер решил бросить свою подружку. Адреса на конвертах отсутствуют, несколько штук не распечатаны.

– Скорее всего, Марианна просто подбрасывала конверты своему любовнику, – предположил Кравцов.

– Или подсовывала под дверь, – догадался Зверев.

Он бегло прочел несколько писем. Во всех Жилина писала о своих страданиях, винила Качинского в том, что тот ее бросил, иногда даже грозила. Во всех своих бедах она также винила Рождественскую.

– Заметьте, все конверты одинаковые, – продолжил Евсеев. – На них даже одинаковые марки.

Зверев еще раз перебрал конверты, на всех была наклеена марка с изображением великого русского полководца Михаила Кутузова.

– Год издания – тысяча девятьсот сорок пятый, год Победы.

– А также двухсотлетия со дня рождения Кутузова, – добавил Евсеев. – Именно в его честь и выпущена эта марка. Стоимость марки – тридцать копеек. Вот только что это нам дает?

Зверев пожал плечами:

– Пока не знаю.

В беседу снова вмешался Кравцов:

– Я уверен, что на этот раз мы имеем дело с самоубийством.

– А ты не торопишься? – поинтересовался Зверев.

– Посуди сам!

– Разумеется. Банка с ядом, опрокинутый стакан, предсмертная записка. Ты ведь не станешь спорить, что у Жилиной были все основания покарать бывшего любовника. Я полагаю, что дело обстояло так: сначала Жилина отравила Качинского, потом выпила яд сама. Дело об убийстве можно закрывать.

– А кто же тогда убил Быкова?

– Та же Жилина. Зачем она это сделала, я пока не знаю, но, думаю, мы со временем это выясним. К тому же твоя версия, что Быкова зарезали горлышком от бутылки, пока еще не подтверждена. Быков был пьян и мог упасть сам… Говорю же, это вполне мог быть несчастный случай!

Зверев усмехнулся и повернулся к Евсееву:

– А где у нас Костин?

– Он в двенадцатой, там живет актер Семин. Он играет сотника Платона, это он обнаружил труп.

– Что ж, вы тут работайте, а я, пожалуй, тоже навещу Семина.

Зверев прошел по узкому коридору. Дверь в двенадцатую комнату была не заперта. Майор увидел сидящего на стуле Веню и Комарика, который стоял у окна, опершись на подоконник, и внимательно рассматривал глиняный горшок, в котором прорастало растение с длинными колючими листьями.

Увидев Зверева, Веня встал, Игорек же по-прежнему не отрывал взгляда от стоявшего на подоконнике растения.

Семин – высокий, кареглазый, немного нескладный брюнет с правильными чертами лица – сидел на кровати, скрестив руки на груди. На вид ему было чуть больше тридцати. Плавные и неторопливые движения, прямая спина, чуть приподнятый подбородок. Все это, в совокупности с белой рубашкой, наглаженными до остроты брюками и почти новыми замшевыми туфлями, свидетельствовало о необычайной аккуратности или, скорее даже, чопорности этого человека.

– Как дела? – поинтересовался Зверев.

– Работаем, – ответил Веня.

Зверев не подумал представиться и без приглашения уселся на один из стульев. Семин скривил лицо, было видно, что подобные поступки он не одобряет.

«Вот кто у нас маменькин сынок», – подумал Зверев и достал сигареты.

– Простите, а вы не могли бы здесь не курить? – попросил Семин.

Зверев хмыкнул и убрал пачку в карман.

– Расскажите, при каких обстоятельствах вы обнаружили труп Жилиной.

– Вообще-то я это уже рассказал вот этим двум товарищам, – заявил Семин.

– Значит, расскажете еще! – глаза Зверева недобро сверкнули.

Семина передернуло, он сцепил руки в замок и хрустнул пальцами.

– После того как мы узнали о смерти Всеволода Михайловича, у нас тут же появилось много свободного времени. На это мы никак не рассчитывали – привыкли, что при Качинском ни у актеров, ни у съемочной группы свободного времени просто нет. Обычно мы учим роли, тренируем перед зеркалом жесты и мимику, отрабатываем движения. Теперь же мы все просто сидим в своих комнатках, как мыши, и чего-то ждем. Так вот, просидев целый день здесь, я решил написать письмо своей маме, рассказать о случившемся и о том, что теперь нам наверняка придется здесь задержаться.

Зверев внутренне ухмыльнулся. Его версия о маменькином сынке подтвердилась.

– Ваша мама живет в Москве? – уточнил Зверев.

– Да.

– Письма идут долго. Почему вы не отправили телеграмму?

– Как вы это себе представляете? В телеграмме же много не напишешь. И что бы я ей написал? «Качинский отравлен, съемки отложены. Придется задержаться»?

– Получив такое сообщение, мама начала бы волноваться, – догадался Зверев.

– Разумеется! Я не хочу волновать маму, у нее больное сердце.

– Вы женаты?

– Нет.

– И живете с мамой?

– Да. Это имеет отношение к делу?

Зверев пожал плечами и посмотрел на Комарика, тот по-прежнему рассматривал цветок.

– Я пока не встретил женщину, с которой хотел бы завести семью.

– Я тоже не женат, так что ничего страшного – это дело наживное. Давайте про письмо.

– Так вот. Когда я ехал сюда, я думал, что наша поездка продлится недолго, и поэтому не прихватил с собой ни конвертов, ни бумаги, ни чернил. Сначала я решил сходить в город и купить все необходимое, но вдруг вспомнил, что видел накануне в руках Марианны Жилиной чистый конверт. Я решил, что у нее наверняка есть еще.

– А вы знали, кому Жилина писала письма?

– Нет! Я просто случайно увидел у нее конверт.

– Хорошо, продолжайте.

– Когда я подошел к комнате Марианны, я постучал, но мне никто не открыл. Я толкнул дверь и понял, что она не заперта. Я окликнул Марианну, но мне никто не ответил. Тогда я вошел и увидел Жилину, сидящую за столом. Я сразу понял, что она мертва, и выскочил из комнаты.

– Кому вы сообщили об увиденном?

– Дорохову! Он и вызвал милицию.

Зверев снова посмотрел на Комарика и, увидев, что тот все еще изучает цветок, крикнул:

– Игорек! Оставь в покое свой столетник и включайся в работу.

– Это не столетник, а алоэ, – поправил майора Семин. – Этот цветок подарила мне моя мама, и я всегда вожу его с собой. Это, если хотите, своего рода талисман.

Игорек оживился:

– У меня тоже есть талисман – модель парусника. А что касается растения, то товарищ Семин прав – это алоэ.

– Ох уж эти мне ботаники! – ухмыльнулся Веня.

– Если бы не мои познания в ботанике, вы бы не узнали, откуда берется рицин, – напомнил Игорек и поправил очки.

– Ладно! – огрызнулся Зверев и снова насел на Семина: – Скажите, а вы не могли бы припомнить, при каких обстоятельствах вы видели в руках у Жилиной конверт.

Семин манерно пригладил волосы.

– Я прекрасно это помню. Я видел у Марианны конверт как раз накануне смерти Качинского.

– В тот день, когда вы все собрались в фойе?

– Да. Когда наше совещание закончилось, я вернулся к себе, чтобы повторить текст, но не успел даже дойти до шкафа, потому что в дверь постучали. На пороге стояла Таисия. Она сказала, что принесла мне одну книгу, которую я давно у нее просил.

– Вы любите читать? И что же вы читаете?

– Я читаю в основном специальную литературу! Книга, которую мне принесла Таисия, – по истории. Так вот, в тот самый момент, когда я вышел в коридор, мимо нас прошла Марианна, и в руке у нее был конверт.

– А куда она шла?

– Сначала она прошла в сторону фойе, потом вернулась к себе.

– А конверт у нее когда появился?

– Простите?

– Я спрашиваю, был ли у нее конверт, когда он возвращалась в фойе, или вы его увидели, когда она шла к себе?

– Простите, но этого я, к сожалению, не помню.

– Что было потом?

– Потом Таисия ушла, а я вернулся к себе.

– Вы не возвращались в фойе?

– Нет.

– А Рождественская?

– Понятия не имею.

– Ну что ж, с этим все ясно. Продолжайте, – Зверев поднялся и вышел в коридор.

* * *

Оставив Веню и Комарика фиксировать показания Семина, Павел Васильевич вышел на улицу. На небе горели звезды, пахло асфальтом. Из окошка Аглаи Малиновской, несмотря на поздний час и не располагающие к веселью обстоятельства, слышалась музыка. Зверев усмехнулся: у нее в подъезде убита девушка, а она слушает Ива Монтана, и все ей, кажется, нипочем. Нет, она не знойная, она – железная дама, и не всякому поэту такая по зубам.

Зверев выкурил сигарету и вновь почувствовал чувство голода.

«Ладно, хватит на сегодня, – сказал он сам себе, – с остальными побеседуем завтра».

Зверев еще раз обернулся. В окошке, расположенном между окнами Дорохова и Малиновской, горел свет. Кто там живет? Рождественская? Выходит, она тоже еще не спит!

Немного поразмыслив, майор вернулся в подъезд, поднялся на второй этаж и постучался в семнадцатую комнату. Открыла ему высокая молодая женщина в темно-синем халате.

– Я из милиции! – представился Зверев. – Понимаю, что поздно, извините, но у вас горел свет.

Женщина устало кивнула и жестом пригласила гостя войти.

– Вы тот самый сыщик, о котором в последнее время все только и говорят? Кажется, ваша фамилия Зверев?

Павел огляделся. Комната Рождественской, как и все прочие, где он уже побывал, была небольшая. Стандартный набор мебели, расправленная кровать, на журнальном столике – нераспечатанная бутылка «Мукузани».

Зверев взял в руку бутылку и внимательно ее осмотрел.

– Хотите выпить? – поинтересовалась хозяйка.

– Обычно я стараюсь не пить на работе, но поскольку мой рабочий день уже закончился… А вы выпьете со мной, если я соглашусь?

Рождественская рассмеялась:

– Вообще-то я редко пью, но раз уж вы ради меня делаете исключение, то, пожалуй, выпью с вами полбокала.

– У вас есть штопор? – Зверев огляделся по сторонам. – А еще, если честно, я бы чего-нибудь съел.

– Я стараюсь не есть на ночь, это вредно, поэтому могу предложить вам только фрукты.

– Давайте, что есть.

Пока хозяйка ходила за штопором и резала груши, Павел успел как следует ее рассмотреть. Темные пышные волосы до плеч, рост – не меньше ста семидесяти пяти сантиметров. Темные, дугами брови, огромные глаза и тонкие губы.

Разглядывая украдкой молодую женщину, Зверев вполне понимал, отчего это известный режиссер вдруг позабыл всех своих прежних фавориток. Жилина была красива, но эта… Так вот она какая – восходящая звезда, которая, по словам Марианны Жилиной, совсем вскружила Качинскому голову.

Майор закусил губу. Митя Уточкин явно лукавил, когда говорил, что на «Мосфильме» таких, как Таисия Рождественская, хватает. Павел ни разу не был на «Мосфильме», но почему-то сделал именно такой вывод.

Хозяйка наполнила бокалы и подала один Звереву, тот на секунду замешкался.

– Не бойтесь, оно не отравлено, – Рождественская смотрела на ночного гостя с каким-то особым прищуром, и Зверев понял, что его тоже изучают.

– Товарищ Рождественская…

– Можно я буду звать вас по имени?

– Конечно, Таисия! А вы, кстати, можете называть меня Павлом, – Зверев отпил из бокала и откусил кусочек груши.

– Так что вы хотели у меня спросить, Павел?

Зверев залпом допил вино, его собеседница сделала небольшой глоток.

– Я сейчас пытаюсь восстановить события позавчерашнего дня. В тот день Качинский организовал собрание в фойе. Вы тоже были на нем?

– Разумеется!

– Я только что беседовал с Семиным, и он мне сказал, что после того, как собрание закончилось, Жилина зачем-то возвращалась в фойе.

– Возвращалась? Не совсем вас понимаю…

– Семин видел, как Жилина возвращалась в фойе после собрания. Еще Семин сказал, что вы тоже ее видели.

Женщина сделала еще один глоток.

– Да, я видела в тот день Марианну в коридоре, когда она прошла мимо нас.

– Мимо вас?

– После собрания я зашла к себе и решила занести Юре одну книжку. Это «Хроники Российского государства писателя Андрея Пчелинцева». Довольно старая книга, в ней очень подробно описаны уклад и обычаи Российского государства во времена правления Ивана Грозного. Юрий уже давно просил ее у меня почитать. Когда совещание закончилась, я занесла ему книгу, и, пока мы стояли в коридоре, мимо нас действительно проходила Марианна.

– Она прошла в сторону фойе или туда и обратно?

– Туда и обратно.

– А сколько времени она провела внизу?

– Не больше минуты.

– Семин сказал, что в руках у нее был конверт. Вы тоже его видели?

Рождественская нахмурила брови:

– Нет, я не видела никакого конверта. Подождите… Я, кажется, вспомнила! Когда Марианна возвращалась, в руках у нее был лист бумаги.

– Лист бумаги? Какой лист?

– Обыкновенный лист бумаги, свернутый в трубочку. Да-да! Я это точно помню!

– А конверта не было?

– Может, и был, но я его не видела! Вот лист бумаги точно был!

Зверев хмыкнул: час от часу не легче, и задал следующий вопрос:

– У вас с Семиным хорошие отношения?

– Обычные.

– Он интересный мужчина, я бы даже сказал красивый…

Рождественская рассмеялась:

– Неужели вы не знаете, что для женщины в мужчине главное не красота?

– А что же?

Глаза молодой актрисы сверкнули, она отвернулась:

– Наверное, сила и надежность! Если вы говорили с Юрой, то наверняка заметили, что он не такой. Давайте сменим тему!

Зверев пожал плечами, подошел к журнальному столику и снова пополнил бокалы.

– Хорошее вино! Где вы его берете?

– Это подарок Всеволода Михайловича.

– Качинский подарил вам бутылку?

– Он предложил ее распить, но я ему отказала…

– Не стали пить с ним вино?

– Не стала! Я вообще не особо часто пью, а уж пить в обществе Качинского… – женщина поморщилась. – Вы уже со многими успели поговорить, так что вам наверняка известно, что тут обо мне судачат. Все наши считали меня любовницей Качинского, а уж что касается Жилиной… Марианна просто с ума сходила от того, что Качинский отдал мне главную роль и оказывал знаки внимания.

Зверев кашлянул и сделал большой глоток.

– Извините, конечно, но я просто обязан это спросить…

– …была ли между мной и Всеволодом Михайловичем любовная связь?

– Да.

– Ничего такого не было. Он пытался сблизиться и делал это довольно активно, но я решительно это пресекала.

Зверев снова покашлял.

– Так ли это? Я слышал, многие молодые актрисы не смогли устоять перед чарами знаменитого режиссера.

Глаза Рождественской опять сверкнули, она поставила бокал на столик:

– А я смогла!

– Тогда расскажите, как все началось.

Она встала, подошла к окну и быстро заговорила:

– Я с детства мечтала стать актрисой, поэтому после школы подала документы в Институт кинематографии. Пусть и с трудом, но мне удалось туда поступить…

– Вы окончили ВГИК?

– Да. Однако до недавних пор я смогла сыграть лишь несколько незначительных ролей. Я приходила на пробы, но, очевидно, сказывалось отсутствие опыта – мне не предлагали ничего достойного. Когда я попала на студию, где проходил отбор актеров для этого фильма, я попробовалась на одну из второстепенных ролей. Когда Качинский меня увидел, он тут же попросил меня прочесть несколько монологов из текста и сказал, что я буду играть Дарью.

– Вот так, сразу?

– Да, вот так вот сразу, – Рождественская усмехнулась. – Все случилось слишком быстро, так же быстро все и кончится.

– Вы хотите сказать, что теперь, когда Качинского не стало, вас могут снять с роли?

– Я была почти в этом уверена и вчера уже хотела начать собирать вещи, но меня убедили подождать с отъездом.

– Кто?

– Сначала Горшкова, потом Головин.

– Перед своим отъездом?

– Да. Он сказал, что приложит все усилия, чтобы новый режиссер оставил меня в картине. Я не особо в это верила, однако сейчас…

– …у вас появилась некоторая надежда.

Рождественская невесело улыбнулась:

– Вы же прекрасно понимаете, о чем речь. Я имею в виду смерть Марианны.

– Получается, что у вас был повод желать ее смерти…

– Получается, что так. Марианна ненавидела меня, я, соответственно, тоже не испытывала к ней особой симпатии. Теперь же, после ее самоубийства, у меня гораздо больше шансов на то, что какой-нибудь Гордиевич лишит меня заветной роли.

– Может, все еще обойдется?

Рождественская опустила глаза, из ее груди вырвался легкий стон:

– Все наши меня не любят. А теперь, после самоубийства Марианны, меня будут еще и винить в ее смерти. И уж поверьте, постараются настроить против меня новое начальство…

– А почему вы так уверены, что Марианна покончила с собой?

– Все так считают. Когда Семин обнаружил труп Жилиной, тут такое началось…

– Что началось?

– Все столпились у ее дверей, но Дорохов закричал, чтобы никто в комнату не входил до прибытия следственной группы. Все вроде бы разошлись, но я точно знаю, что туда входили.

– Кто входил?

– Точно не знаю, но, так как я живу рядом, я слышала, как скрипнула дверь. – Она вылила остатки вина в свой бокал и тяжело вздохнула: – Знаете, с непривычки я, кажется, слегка подустала, поэтому давайте заканчивать.

Зверев поставил бокал на стол и поднялся:

– Последний вопрос. Вы сказали, что видели, как Жилина после собрания возвращалась в фойе. А вы сами туда не возвращались?

– Нет.

– А не припомните, кто в тот вечер уходил из фойе последним? Когда вы уходили, там еще кто-то оставался?

– Почему не припомню? Я очень хорошо помню, кто ушел последним.

– И кто же? – насторожился Зверев.

– Я. А почему вы спрашиваете?

Глава третья

Когда в очередной раз Зверев вошел в кабинет начальника милиции с двадцатиминутным опозданием, Корнев тут же набросился на него:

– Где тебя носит?

– Не начинай, – процедил Зверев и пронзил полковника взглядом, от которого всем, кроме Кравцова, стало не по себе.

Корнев что-то пробубнил себе под нос, Костин и Комарик переглянулись, а Кравцов нехорошо усмехнулся. Следователь похлопал рукой по папке с материалами уголовных дел, лежащих перед ним, и вкрадчиво спросил:

– Павел Васильевич, протокол допроса Семина, составленный старшим лейтенантом Костиным, уже у меня. Насколько я понимаю, вы вчера тоже общались с Семиным?

– И что с того?

– То есть вы не станете оспаривать, что Марианна Жилина возвращалась в фойе общежития в день, когда, по нашим предположениям, в пачку с содой, оставленной Горшковой, кто-то подсыпал яд?

– Не стану, – буркнул Зверев.

– А что, Рождественская подтвердила слова Семина? Насколько я знаю, вчера ночью вы наведывались к ней…

– Наведывался? Ночью? – стал закипать Корнев.

– Не беспокойтесь, товарищ полковник, – с ухмылкой вступился за майора Кравцов. – Павел Васильевич просто проводил допрос свидетеля. Я уверен, что сегодня он задержался как раз потому, что писал рапорт о проделанной работе. Вы ведь наверняка принесли этот рапорт, товарищ майор!

– Нет, не принес.

– Почему не принес? – рявкнул Корнев.

– Не успел дописать.

– Не переживайте, товарищ полковник, – стараясь успокоить Корнева, опять вмешался Кравцов. – Я не сомневаюсь, Павел Васильевич обязательно допишет свой рапорт, чтобы мы смогли приложить его к материалам дела. Я уверен, что майор Зверев вчера провел определенную работу и выяснил у Рождественской все, что было нужно. Не вино же они пили в ее комнате…

– Что? – Корнев снова стал заводиться.

«Вот же сука! Откуда он про вино узнал? – скрипя зубами, гадал Зверев. – Разве что шофер Панюшкин проговорился. Он наверняка почувствовал запах, когда вез меня домой».

– Итак, – продолжил Кравцов как ни в чем не бывало, – Павел Васильевич, вы же подтвердите, что Рождественская рассказала вам о том, что Марианна Жилина после собрания возвращалась в фойе и вполне могла подсыпать яд в пачку с содой.

– Рождественская подтвердила слова Семина о том, что Марианна зачем-то ходила в фойе.

– Ну что ж, а теперь давайте перейдем к делу, – Кравцов с торжествующим видом оглядел присутствующих, подмигнул зачем-то Комарику. – Итак, товарищи! Дело, которое в последнее время наделало столько шума и вызвало напряжение не только у нас в управлении, но и в главке, я предлагаю считать закрытым. Убийца столичного режиссера выявлен – это Марианна Жилина. Эта женщина была любовницей Качинского, но он бросил ее, увлекшись другой. Речь идет о молодой актрисе Таисии Рождественской. Жилина всячески пыталась вернуть свою любовь, писала Качинскому письма, в которых просила его бросить новую любовницу и вернуться к ней. В письмах Жилиной к Качинскому есть места, которые можно трактовать как угрозы. Поняв, что Качинский к ней охладел окончательно, Жилина раздобыла яд и отравила бывшего любовника. Потом, оставив предсмертную записку, заперлась в своей комнате и отравилась сама. Такие вот шекспировские страсти.

– Вообще-то Жилина не запиралась, – тихо проговорил Зверев.

Кравцов свысока посмотрел на майора и с видом победителя беззвучно рассмеялся:

– Ах да, простите! Я хотел сказать, что Жилина покончила с собой, забыв запереть дверь. Но это сути не меняет…

– А мне кажется, меняет! – уже громче заявил Зверев.

– Это почему же?

– Потому что если бы Жилина действительно заперлась, то версия о самоубийстве была бы более правдоподобной. А раз дверь была не заперта, значит, Жилину могли убить. Убийца вошел в дверь, убил Марианну и обставил все так, чтобы мы подумали, что актриса сама свела счеты с жизнью.

– Если есть что сказать, говори! – процедил Корнев.

Зверев ухмыльнулся и тоже подмигнул Комарику.

– То, что Жилина возвращалась в фойе и могла подсыпать яд, ровным счетом ничего не доказывает.

– Почему? – воскликнул Кравцов.

– Потому что, помимо Жилиной, яд мог подсыпать кто угодно. Рождественская сама призналась, что вышла из фойе последней. Анечка Дроздова забыла там тетрадку и тоже возвращалась. Малиновская забыла на стуле сигареты и тоже могла сыпануть в пачку яд. Я уже не говорю о Горшковой, которая могла выдумать всю эту историю про забытую пачку, чтобы обелить себя. Что же касается Дорохова, Уточкина и Семина, которые вроде бы не возвращались, то это лишь их утверждение – не более того. Любой из них мог соврать, и у нас пока нет оснований это исключить. Есть еще Быков, костюмерша Фирсова, кто там еще?.. Теперь что касается всего остального. Ты предположил, что я опоздал на совещание из-за того, что писал рапорт о допросе Рождественской, но это не так. Я был занят другим.

– Чем?

– Просидел в подвале у Мокришина и ждал заключения экспертизы.

– Дождался?

Зверев бросил на стол лист бумаги:

– На, читай!

Кравцов нацепил очки, взял заключение и быстро его прочел.

– Здесь написано, что в крови Жилиной обнаружен рицин. Тебе что, этого мало?

Зверев улыбнулся:

– Читай внимательно! Яд обнаружен в крови, но не в желудке.

– И что это значит?

– А то, что в стакане, который стоял на столе, действительно был рицин, но Жилина не пила из него.

– Как же яд попал в кровь?

Зверев повернулся к Комарику:

– А ну, всезнайка, поясни, как можно отравиться рицином, чтобы он попал в кровь, минуя желудок.

Игорек поправил очки:

– Отравиться рицином можно через легкие.

– Вот именно! Когда я прочел заключение судебно-медицинской экспертизы, – Зверев вынул из кармана еще один лист и положил его на стол перед Кравцовым, – я прочел, что на теле Жилиной, а именно на шее и на скуле, имеются незначительные кровоподтеки. При первичном осмотре мы их не заметили, но патологоанатом описал их точно.

– Что это значит?

– А это значит, что логично было бы предложить, что Жилина не пила раствор с рицином, как это нам пытался внушить убийца, подбросив стакан. Убийца стоял у Жилиной за спиной, одной рукой удерживая ее за шею, а другой прижимал к ее лицу полотенце или платок, пропитанный рицином. Вдохнув смертельные пары, женщина потеряла сознание и отключилась. Не приходя в себя, она умерла, а убийца спокойно доделал свое дело. Он наполнил стакан водой, сыпанул в него рицин и бросил на пол. Потом он поставил на стол банку с оставшимся ядом и удалился.

Кравцов прищурился:

– А как же предсмертная записка? Или ты будешь утверждать, что она написана не Жилиной?

– Нет, не буду! Точнее, не буду утверждать, что написана, а вот то, что этот клочок бумаги является запиской, буду. – Зверев снова достал из папки лист бумаги. – Это заключение графической экспертизы. То, что нам подсунул убийца, действительно написано рукой Марианны Жилиной.

– И?

Зверев достал еще один листок.

– Вот записка, которую мы нашли на столе у нашей так называемой самоубийцы: «все кончено, я ухожу навсегда. М.Ж.». А это одно из писем Жилиной, которые Дима Евсеев нашел у нее в комнате, вот, прочтите.

Костин, который сидел ближе всех к майору, взял в руки письмо и прочел: «Дорогой мой любимый и единственный, Всеволод! Я очень страдаю из-за того, что ты по-прежнему избегаешь меня. Эта Рождественская совсем вскружила тебе голову, и поэтому я решила покинуть съемочную площадку. Видеть тебя с другой просто невыносимо. Теперь, когда все кончено, я больше не стану у тебя играть, все кончено, я ухожу. М.Ж.».

Веня посмотрел на Зверева:

– И что?

Зверев попросил у Корнева ножницы, отрезал нижнюю часть листка и протянул Вене:

– Прочти!

– «…все кончено, я ухожу. М.Ж.», – прочел тот.

– Ну чем тебе не еще одна предсмертная записка? Не особо отличается от той, что мы нашли на столе. Там нашли целую кучу писем, с которыми можно было провернуть подобный трюк. Если мы внимательно прочтем все письма Жилиной, то нетрудно будет отметить, что наша актриса не страдала от незнания грамматики. Все послания Жилина пишет без ошибок. Однако в ее «предсмертной» записке ошибка есть.

Зверев взял из папки Кравцова клочок бумаги, который был приобщен к делу как «предсмертная записка» Жилиной, и протянул записку Комарику:

– Ну, грамотей, что скажешь?

Игорек поправил очки и заявил:

– Записка Жилиной является предложением, а значит, должна начинаться с прописной буквы. В нашем случае послание начинается со строчной буквы, что определенно идет вразрез с правилами грамматики…

– …и подтверждает мою догадку о том, что записку нам подбросили, – заключил Зверев.

* * *

С тех пор как Зверев стал начальником отдела, ему выделили небольшой, но все-таки отдельный кабинет. Однако большую часть рабочего времени Павел Васильевич любил проводить в кабинете оперативного отдела. Именно здесь когда-то находилось его основное рабочее место, именно здесь сейчас работали все его сотрудники.

Одиночества ему и без того хватало. Поэтому Зверев, официально переехав в новый кабинет, все же застолбил за собой один из столов в старом помещении. Здесь он обычно не только возился с бумагами, но и гонял чаи, обменивался шутками, подтрунивал над товарищами или, что все-таки было нечасто, устраивал подчиненным очередной разнос.

Сегодня же, выйдя из кабинета Корнева, майор направился к себе и заперся на ключ. Сегодня ему нужно было подумать, а это требовало тишины.

Устроившись поудобнее, он закурил и открыл ту самую папку, с которой только что ходил к Корневу. Еще раз прочитав заключение судебно-медицинской экспертизы по Жилиной, он взял в руки следующий документ:

«Заключение судебно-медицинской экспертизы:

На основании исследования трупа, данных дополнительных исследований, учитывая обстоятельство произошедшего, прихожу к следующему выводу:

1. Смерть гр-на Быкова Ф. А. наступила в результате обильной кровопотери, вызванной колото-резаной раной в области шеи и сонной артерии.

2. При исследовании трупа, кроме вышесказанного, обнаружены многочисленные внешние и внутренние повреждения, такие как: резаные раны в области кистей рук и лица, а также перелом правой лодыжки и многочисленные внутренние повреждения, в том числе разрыв селезенки…»

Заканчивался документ констатацией того, что при судебно-химическом исследовании в крови Быкова обнаружено большое количество этилового спирта.

Зверев отложил эту бумагу и взял следующую. В заключении химико-биологической экспертизы было сказано, что горлышко, обнаруженное возле тела Быкова, и стеклянные осколки, найденные на стене в районе предполагаемого места падения жертвы, принадлежат одной и той же бутылке. Тут же говорилось и о том, что обнаруженное на кирпичной кладке темное пятно является кровью, совпадающей по своему составу с кровью трупа.

Таким образом, обе его версии подтвердились – Быкова и Жилину убили.

Качинский, Быков и Жилина…

Что же их всех объединяло, если не считать профессии? И почему все трое были убиты в течение двух дней? И, что самое главное, – стоит ли ожидать продолжения этого скорбного списка?

Зверев в уме восстанавливал хронологию событий. Согласно материалам дела, в понедельник, десятого, Качинский созвал командированных из Москвы киношников на собрание. Это было вечером. И если версия следствия верна, то именно в это время в пачку с содой кто-то подсыпал яд.

Во вторник утром Горшкова делает своему начальнику содовый раствор, тот его выпивает, и через несколько часов прямо на съемочной площадке Качинскому становится плохо. А уже вечером того же дня он умирает.

Этим же вечером, а точнее, в ночь со вторника на среду, кто-то сталкивает со стены Быкова и убивает актрису Марианну Жилину.

Зверев еще раз перечитал бумаги. Судя по результатам исследований и его личным предположениям, убийца Жилиной в момент нападения стоял у актрисы за спиной. Жилина же, судя по всему, в тот самый момент спокойно сидела за столом и ничего не подозревала. Она сама впустила убийцу, а это могло означать лишь то, что она ему безоговорочно доверяла. Это был немаловажный момент.

Павел Васильевич вспомнил свою недавнюю беседу с Рождественской. Могла ли Таисия подсыпать в пачку с содой яд? Ответ очевиден – могла.

Однако, учитывая то, что она с такой легкостью призналась в том, что ушла с совещания последней, в какой-то степени, пусть и косвенно, но все же снимает с нее подозрение. Кроме того, смерть режиссера могла навсегда испортить молодой актрисе карьеру, что, в принципе, почти окончательно заставляет исключить Таисию из числа подозреваемых.

Что же касается Жилиной, тут же все с точностью до наоборот. Марианна ненавидела Рождественскую, и та, что бы она ни говорила, наверняка отвечала бывшей фаворитке Качинского тем же. Учитывая данный факт, эти две женщины определенно могли желать друг другу смерти. Но в этом случае какова вероятность того, что Жилина впустит ненавистную соперницу к себе посреди ночи? А если бы и пустила, то стала ли спокойно сидеть за столом, зная, что Рождественская стоит у нее за спиной?

Павел сощурился – дым попал ему в глаза, а пепел упал на край стола. Майор выругался. Он погасил сигарету, смахнул рукой пепел и снова уткнулся в бумаги.

Теперь что касаемо остальных…

Убийство Качинского наверняка было тщательно спланировано так же, как и убийство Жилиной. Если убийца – один и тот же человек, то в чем его мотив? Если верить Дорохову, Качинского ненавидели все, за исключением Рождественской. Любой из проживающих в общежитии киношников мог вернуться в фойе и подсыпать яд.

Был и еще один немаловажный вопрос: что, если Горшкова врет и это она подсыпала в пачку соды яд, а потом разыграла весь этот спектакль? Стала бы она так рисковать? Малиновская сказала, что Горшкова была влюблена в Качинского, а Дорохов заявил, что и она могла желать его смерти. А что, если Горшкова просто долго терпела его жену и предыдущую любовницу Жилину, которую, как выяснилось, Качинский вовсе не любил, а лишь ловко пользовался ею. Что, если все изменило появление Рождественской? Ведь, по всей видимости, на этот раз чувства любвеобильного режиссера к молоденькой актрисе были самые что ни на есть настоящие.

Вопросы крутились в голове один за другим.

Зверев снова достал заключение о смерти Жилиной и в очередной раз прочел об обнаруженных на ее теле кровоподтеках.

Как уверял Комарик, рицин действует не мгновенно. Если убийца держал Жилину сзади, то выходило, что, прежде чем женщина отключилась, прошло определенное время. Наличие кровоподтеков говорит о том, что женщина сопротивлялась, а значит, убийца обладал определенной физической силой. Малиновская с ее данными, оказавшись у Марианны за спиной, с легкостью бы удержала хрупкую жертву на стуле. В принципе, это могла бы сделать и любая другая женщина, разве что кроме невелички Анечки Дроздовой, да и то полной уверенности у Зверева не было.

Яд – оружие женщин!

Это утверждение, конечно, было абсурдным, вне всякого сомнения, всех троих мог убить и мужчина. По словам Дорохова, Качинский грозился уволить Митю Уточкина и Анечку Дроздову. Что, если именно молодой оператор решил расправиться со своим режиссером из-за того, что тот мог в одночасье испортить карьеру ему и его возлюбленной Анечке? Уточкин ведь, кроме всего прочего, еще и недолюбливал Быкова.

А есть ведь еще и Зотов, и Черноусов, и Шахов, с которыми Зверев до сих пор не познакомился близко. Есть еще и Фирсова, которую знойная красотка Малиновская называет «темной лошадкой».

Зверев почувствовал, что у него от долгого сидения в одной позе затекла шея. Он встал, подвигал плечами и сам себе сказал вслух:

– Зотов, Черноусов, Шахов и Фирсова! Ну что ж, определенно пришло время познакомиться и с этой четверкой.

Часть третья
Четверка

Глава первая

На следующее утро он проснулся в половине десятого и решил не ехать в управление, а сразу направиться в общежитие, где обитали киношники. Сварив кофе и позволив себе съесть шикарный завтрак – яичницу из трех яиц и бутерброд с сыром, Зверев вышел из дома.

В автобусе он снова перебирал в памяти фамилии актеров, с которыми собирался встретиться. Зотов, Черноусов, Шахов и Фирсова. С кого же из них начать? Зверев решил, что, скорее всего, первой будет женщина – главный костюмер проекта Маргарита Юрьевна Фирсова, которую Малиновская назвала «темной лошадкой».

Однако планам Зверева было не суждено сбыться и очередность запланированных бесед нарушилась.

Пройдя по запыленной дорожке вдоль дамбы, Зверев вошел в ворота бывшего монастыря, миновал сад и колокольню, и тут его окликнули.

– Товарищ! Простите, я почему-то был уверен, что вы сегодня придете, и решил подождать вас здесь.

Слегка полноватый и довольно высокий мужчина в легком костюме и шляпе стоял возле полусгнившей времянки с прохудившейся крышей и рассматривал висевший на ее двери амбарный замок.

Павел подошел ближе.

– Вы ведь тот самый майор Зверев, который расследует все эти убийства, верно? – спросил мужчина в шляпе и отломил от стены кусок штукатурки.

– А вы Зотов?

Мужчина протянул ему руку:

– Михаил Андреевич! Я играю роль боярина Пыхова, изменника, который собирается открыть полякам городские ворота и взамен просит особой чести породниться с гетманом Замойским.

– …выдав за него свою племянницу Дарью?

– Совершенно верно. Так уж случилось, что именно мне досталась в этом фильме весьма значительная, но не самая почетная роль. Ведь я играю злодея и негодяя, – Зотов хохотнул. – Хотя, если честно, мне, как правило, почти всегда приходится играть отрицательных персонажей. Это, конечно, не всегда приятно, но я с этим уже давно смирился. Злодеев ведь тоже нужно кому-то играть.

– И нужно уметь их играть!

– Вот именно! Но речь сейчас не об этом.

– А о чем? Вы сказали, что ждали меня. У вас что-то важное?

Зотов достал из кармана пачку «Дуката» и предложил Звереву.

– У меня свои, – ответил майор и вынул свою неизменную «Герцеговину Флор».

Оба закурили.

– Я не уверен, что мое сообщение окажется важным, поэтому для начала давайте я отвечу на вопросы, которые вы задаете моим коллегам.

Зверев усмехнулся:

– То есть вам эти вопросы известны?

– Разумеется! Я уже побеседовал с Горшковой, Дороховым, Малиновской и Семиным. Вы всех расспрашиваете о том, кто ушел с того совещания последним и кто потом возвращался в фойе. Если я правильно понял, вас интересует, кто мог подсыпать в забытую на подоконнике пачку с содой яд, от которого умер Качинский.

– Вы знаете про забытую пачку, но откуда? Горшкова проболталась?

– Нет! Я попытался с ней об этом поговорить, но она ушла от ответа. Я так понимаю, что это вы велели ей не болтать на этот счет?

– Допустим. – Зверев выпустил струю дыма. – Так все-таки откуда вы узнали про забытую пачку, если не от Горшковой?

– Я в тот день ушел с собрания одним из последних и видел эту соду на окне. Я тут же пошел в комнату к Горшковой и хотел сказать ей об этом, но ее не было на месте. Позже я узнал, что она была у Головина.

– Ясно. И что потом?

– Потом я ушел к себе и просто-напросто забыл про это. Когда на следующий день я увидел Софью Алексеевну, я вспомнил про забытую пачку и сказал ей об этом.

– А она?

– Поблагодарила и сказала, что сама вспомнила про соду и уже ее забрала. Когда стало известно, что Качинского отравили, я вспомнил об этом и понял, что случилось. Убийца ведь подсыпал яд в пачку с содой, не так ли?

Зверев покачал головой:

– Вы очень догадливы. А вы говорили кому-нибудь о своих догадках?

Зотов потупился:

– Увы…

– Кому?

– Дорохову.

– Только Дорохову и больше никому?

Зотов виновато пожал плечами:

– Только ему – мы ведь с ним приятели.

– А Черноусову и Шахову не говорили?

– Нет! Честное благородное слово! – Зотов вытянулся в струнку, Зверева это слегка рассмешило.

– Ну хорошо! Молчите и дальше. Что же касается Дорохова, то я с ним уже беседовал. Итак, с этим разобрались, теперь – к главному. Что вы все-таки хотели мне рассказать?

Зотов огляделся, бросил на землю окурок и подался вперед:

– Я хотел вам рассказать об одном инциденте, который случился вечером в день смерти Качинского. Когда уже начало темнеть, я решил прогуляться и вышел во двор. Метрах в ста от нашего здания, возле яблоневого сада, на скамейке, я увидел Анечку Дроздову и нашего оператора Митю. Они, как обычно, ругались и о чем-то спорили. Я человек от природы любопытный, к тому же развлечений здесь у нас немного, поэтому, чтобы хоть как-то скоротать время, я решил понаблюдать за ними и спрятался в кустах. Как я уже говорил, они сидели далеко, и я не слышал, о чем они говорили.

– А как же тогда вы поняли, что они ссорятся? – уточнил Зверев.

– Сначала они просто сидели и болтали. Потом Митя вскочил и стал размахивать руками. Мне не раз доводилось видеть, как эти двое ссорятся. Они ведь делают это постоянно. – Зотов снова повернулся к сараю и отломил еще один кусок штукатурки. – Совсем старое и ни на что не годное строение. Интересно, что в нем хранится?

Зверев поморщился:

– Товарищ актер, оставьте в покое штукатурку, давайте по существу.

Зотов отряхнул руки.

– Так вот, когда ссора этих двух голубков затянулась, Митя, которому это все наверняка надоело, махнул рукой и решительным шагом направился в сторону общежития. Он пробежал мимо меня в подъезд.

– А вас он видел?

– Думаю, что нет.

– Продолжайте.

– Когда Митя хлопнул дверью, Анечка все еще сидела на лавке. Я постоял какое-то время и уже собирался уходить, как вдруг из темноты появился Быков. Даже издалека было видно, что он пьяный. Увидев Анечку, Быков подошел к ней и сел рядом.

– А что она?

– Вы ведь наверняка уже знаете, что Митя и Анечка постоянно проводят время вместе. Однако, в отличие от Мити, Анечка не питает к нему настоящих чувств.

– …потому что ей нравится Быков. Мне это известно.

– Вот именно! Анечка и в самом деле была увлечена Быковым, однако он ее игнорировал. Тут же Быков стал приставать к ней, причем, по всей видимости, довольно грубо. Он обнял Анечку за плечи, стал прижимать… Ну, вы понимаете.

– Понимаю. Что дальше?

– Анечка попыталась вырваться, но ей это не удалось. Я, конечно, не герой и связываться с таким сильным мужчиной, как Быков, мне бы не хотелось, но я все же решил вмешаться. Однако меня опередили. Из подъезда вдруг выскочил Уточкин, подбежал и набросился на Быкова с кулаками.

– И вы остались на месте…

– Да. Схватка продолжалась недолго. У Быкова разряд по самбо, поэтому Митя вскоре оказался на земле. Он, видимо, сильно ушибся и не сразу смог встать. Видя, что ее заступник упал, Анечка бросила к нему. Быков только махнул рукой и направился в общежитие. Митя все-таки встал, и они с Анечкой тоже вернулись к себе.

Зверев загасил окурок носком ботинка.

– То, что между Уточкиным и Быковым накануне гибели последнего случился конфликт, – это существенный факт. Спасибо вам, Михаил Андреевич. У вас все?

Зотов закивал, но тут же опомнился:

– Совсем забыл! После того как все разошлись, я тоже вошел в подъезд и столкнулся на лестнице с Шаховым.

Зверев насторожился:

– Вы с ним разговаривали?

– Перекинулись парой слов и разошлись. Он сказал, что хочет прогуляться.

– Не подскажете, в каком он номере?

– В двадцать седьмом.

– Все ясно. Еще раз спасибо.

Оставив Зотова возле все той же полуразрушенной времянки, Зверев двинулся в сторону общежития.

* * *

Артур Владимирович Шахов, которому в фильме Качинского была отведена роль хитрого немца Моллера, пытавшегося склонить на сторону поляков псковского боярина Пыхова, оказался беззаботным простаком, что вовсе не соответствовало его киношному персонажу. Привлекательный мужчина лет тридцати пяти, синеглазый и стройный, как кипарис.

Шахов встретил Зверева в синем шелковом халате и шлепанцах.

– Вы, разумеется, тот самый прославленный сыщик по фамилии Зверев, о котором в последнее время все только и говорят. – Шахов продемонстрировал Звереву свою белозубую улыбку и пригласил гостя в комнату.

В номере Зверев почувствовал себя неуютно. Постель была смята, повсюду валялись брошенные вещи, книги и посуда; ящики комода были выдвинуты; на тумбочке, возле опорожненной наполовину бутылки кефира, валялся серый скомканный носок. Шахов, не особо озабоченный тем, какое впечатление произведет на гостя устроенный им беспорядок, снял со спинки одного из стульев висевшую на ней рубашку и предложил майору сесть. Сам тоже устроился в кресле и закинул ногу на ногу.

– Можете звать меня Артуром. А как обращаться к вам? Обязательно звать вас «товарищем»?

– Поскольку вы теперь для меня Артур, можете называть меня Павлом.

Шахов хлопнул в ладоши и откинул назад свою рыжеватую шевелюру:

– Вот и отлично! Не люблю официальщины. Итак, вас наверняка интересует, когда я ушел из фойе, в тот день, когда Сонечка Горшкова забыла там пачку с содой?

– Почему меня это должно интересовать?

– Потому что накануне убийства Качинского Сонечка забыла на подоконнике соду, а убийца подсыпал в нее яд.

– Откуда вы это знаете?

– Зотов сказал.

– Зотов? Может быть, кто другой? Дорохов, например?

– Нет, мне это сказал именно Зотов! Он сказал, что это его версия и наверняка милиция тоже так считает.

– Странно, – удивился Зверев. – Меня он уверил, что не обсуждал с вами эпизод с забытой содой.

Шахов громко рассмеялся и почесал небритый подбородок:

– И вы верите этому болтуну? У Зотова язык как помело! Болтает хуже бабы! А еще он всюду сует свой нос. После того как стало известно, что у нас в общежитии начали убивать людей, Зотов повсюду бродит и разрабатывает собственные версии. Одним словом, играет в сыщика. Вы подождите, он вам еще что-нибудь скоро выдаст.

– Ну что ж, посмотрим. Итак, раз уж вы посвящены в тайну следствия, скажите, когда вы ушли с собрания?

– Одним из первых.

– А кто-то может это подтвердить?

– По-видимому, любой. Наш бедолага режиссер, если честно, был таким нудным дядькой, что долго терпеть его болтовню я не мог. Как только он сказал, что совещание закончено, я тут же убрался восвояси.

– И не возвращались?

– Не возвращался.

– Это кто-нибудь может подтвердить?

– Нет.

– Значит, алиби у вас нет?

– Выходит, что так.

– В таком случае скажите, какие отношения у вас были с Качинским?

– Такие же, как и у большинства, – отвратительные! Он на меня так же орал, так же пилил за каждую ошибку или промах, называл «рыжим болваном» и «бездарем». Помимо этого, он еще постоянно грозил, что вышвырнет меня с площадки и отдаст мою роль Алешке Кремянскому.

– Это кто?

– Один молодой актер, кажется, из Саратова. Мы когда-то вместе играли в театре, именно его Качинский изначально планировал на роль Моллера.

– Почему же не взял?

– Потому что Лешка, в отличие от меня, и в самом деле болван! Когда его утвердили на роль Моллера и стали снимать первые дубли, он забыл текст и тут же получил от Качинского нагоняй. Наш грозный Всеволод обозвал Кремянского «тупицей», «дебилом» и кем-то там еще. А этот дурачок сорвался – стал спорить… Одним словом, надо быть идиотом, чтобы говорить Качинскому то, что сказал ему тогда Лешка. Результат был предсказуем.

– …Качинский его выгнал.

– С треском!

– И после этого роль Моллера досталась вам.

Шахов зевнул и потянулся:

– Мне повезло, только и всего. В последнее время дела у меня шли не особо. До этого я полгода играл в массовке, а тут – такая удача!

– А как, по-вашему, этот самый Кремянский мог быть причастен к отравлению Качинского?

– Кремянский в Москве. Судорожно ищет, как исправить ситуацию, я думаю, что ему сейчас не до мести.

– Скажите, а что вы делали в годы войны? – Зверев переменил тему.

– Был призван в первые же дни, участвовал в обороне Одессы, был ранен и отправлен в глубокий тыл.

– В последние годы живете в Москве?

– Я всегда там жил… родился и жил.

– Какие отношения у вас были с Быковым?

Шахов поморщился:

– Самовлюбленный кретин! Он мне никогда не нравился.

– Скажите, вечером в день смерти Качинского вы встретились на лестнице с Зотовым? Куда и зачем вы ходили?

– Просто ходил гулять.

– Пока вы гуляли, вы видели кого-нибудь?

– В тот вечер я видел Черноусова.

– Где?

– Он бродил вокруг общежития и искал потерянный кисет. Черноусов курит трубку. Когда мы встретились, он спросил, не видел ли я оброненный им кисет.

– Что за кисет?

– По-видимому, очень дорогой – кожаный с вышивкой. На кисете Черноусова была вышита сова. Он повсюду носил его с собой.

– Ясно. Значит, вы видели Черноусова.

– Не только Черноусова.

– Кого еще?

– Я видел Быкова.

– Где вы его видели?

– Я уже возвращался, а он вышел из подъезда. Мне не особо хотелось с ним сталкиваться, так как он был пьян.

– И что вы сделали, чтобы с ним не встречаться?

– Спрятался за сараем и дождался, когда он пройдет мимо меня.

– А как вы определили, что он пьян?

– Его шатало, кроме того, в руке у него была бутылка.

– Вы знали, что в тот день у Быкова был конфликт с Уточкиным?

– Нет, про это мне ничего не известно.

– А куда, по-вашему, шел Быков?

– Искать на свою голову приключения! И как вышло – нашел! А если серьезно, он просто пошел в сторону моста и… Подождите… Я, кажется, кое-что вспомнил!

Зверев насторожился и подался вперед:

– Ну да… Когда Быков проходил мимо меня, он вдруг стал махать рукой и мне что-то крикнул.

– Что он крикнул?

– Я не понял – язык у него заплетался. А вообще-то мне показалось, что он увидел кого-то.

– Кого он увидел?

– Я не знаю, но мне показалось, что вдали действительно мелькнул чей-то силуэт.

– И вы его не разглядели. – Зверев выругался про себя. – Может, это был Черноусов?

– Понятия не имею! Я даже не уверен, что там кто-то действительно был. Возможно, мне это просто привиделось.

Глава вторая

В отличие от красавчика Шахова, Черноусов, игравший польского гетмана Яна Замойского, был в картине отрицательным персонажем и вполне соответствовал этому образу в жизни. Уже с первой секунды их общения Илья Матвеевич Черноусов совсем не понравился Звереву.

Когда в стремлении встретиться с очередным свидетелем сыщик постучал в дверь, та открылась не сразу. Сначала послышался звук шагов, потом что-то упало, и лишь спустя пару минут дверь отворилась. Перед Зверевым предстал худой, стареющий мужчина с короткой стрижкой и угловатыми чертами лица.

Синяя «ковбойка», бежевые бриджи и восточные домашние сандалии, украшенные бисером, тут же заставили Зверева окрестить актера «маленьким Муком». Однако кроме сандалий в образе Черноусова не было ничего восточного – зеленые выпученные глаза, весьма редкие русые волосы. Рот актера напоминал тугую полоску, а нос был настолько тонок, что об него, по первому впечатлению, можно было порезаться.

– Здравствуйте, я из милиции, – поздоровался Павел.

Черноусов скорчился, достал из кармана платок и громко высморкался.

– Милиция… Да-да, конечно, входите.

В комнате Черноусов подошел к шифоньеру, выдвинул ящик и вытащил из него довольно солидную резную шкатулку красного дерева. Впечатление, произведенное шкатулкой, тут же было испорчено: Черноусов извлек из нее самый заурядный матерчатый кисет и трубку с массивным чубуком. Потянул за бретельку – узел на кисете сразу не развязался. Черноусов выругался, потянул снова и в конце концов справился. Он не спеша набил трубку, чиркнул спичкой и закурил.

Зверев поморщился, он не особо любил запах заурядного самосада, и огляделся. Комната Черноусова отличалась от комнаты Шахова так, как, пожалуй, отличается королевский дворец от загаженного сарая. Здесь все лежало на своих местах, причем лежало так, как будто каждую вещь здесь приклеили. Майор усмехнулся, отметив про себя, какие же все-таки разные люди эти киношники, и без приглашения уселся на ближайший стул.

– Итак, давайте начнем.

Черноусов судорожно закивал:

– Давайте.

– Вы ведь наверняка уже знаете, как был отравлен Качинский?

Черноусов отпрянул и выронил спички:

– Ничего я не знаю!

– Разве Зотов не поделился с вами своими соображениями на этот счет?

– Со мной? Соображениями? Я вообще не понимаю, при чем тут Зотов.

Зверев покачал головой: «Значит, насчет этого Зотов не соврал. Чего же актеришка так нервничает?»

– По-моему, вы первый, кто не знает, что яд Качинскому подмешали в пачку с содой.

– Но я действительно слышу об этом впервые!

– Ну что ж, тогда я сам вам сообщаю об этом. Когда Качинский собрал вас в фойе общежития, у него началась изжога, и Софья Горшкова сделала ему содовый раствор. При этом, по окончании мероприятия, она забыла открытую пачку на окне, и кто-то подсыпал туда сильнейший яд рицин. Отсюда мой первый вопрос: когда вы выходили из фойе, там еще кто-нибудь оставался?

Черноусов выдохнул дым, нахмурил брови:

Скачать книгу

Иллюстрация на обложке Алексея Дурасова

* * *

Пролог

г. Псков, июль 1950-го…

О том, что в городе будут снимать сцены для нового фильма об осаде Пскова войсками польского короля Стефана Батория[1], не раз писали в газетах, так что Катя Колесникова прекрасно знала о предстоящих съемках, и это до поры ее особо не интересовало. Однако вчера, когда Кате позвонила ее лучшая подруга Зинуля Резванова и сообщила, что несколько часов назад в город приехал сам Качи́нский и что именно он возглавит съемки, молодая женщина почувствовала, что ее сердце бешено заколотилось. Возможность увидеть легендарного режиссера за работой – это же что-то немыслимое, такое пропустить нельзя!

На следующий день у Троицких ворот…

– Кто это?

– Сколько же ей лет? – удивилась Зинуля. – Она на школьницу похожа.

Блондинка в темно-синем усмехнулась:

– Ну, а мужчина этот кто? Сложно представить, что это сам Качинский. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь! Фамилия этого деятеля кино – Уточкин… Дмитрий Уточкин! Он оператор, сами посмотрите.

Очкарик тем временем еще что-то сказал Горшковой, потом обошел машину и вынул из багажника массивную камеру.

Женщина в темно-синем платье укоризненно покачала головой:

– Это Дорохов! Он у Качинского чуть ли не во всех фильмах снимается, – проявила осведомленность Катя.

– Все верно! Это актер Борис Дорохов, он в новом фильме будет играть Василия Шуйского!

– А это еще кто? – тут же уточнила Зиночка.

Катя недовольно поморщилась:

В этот момент из того же второго «ЗИСа» наконец-то вышел еще один мужчина, толпа снова загудела.

– А вот и он…

– Качинский…

– Да, это сам Качинский… – слышался шепоток со всех сторон.

– То были статисты, а это все – основные актеры, – тут же предположил кто-то.

– Начали! – воскликнул седеющий красавец-режиссер и откинулся назад.

– Врача! Скорее позовите врача!

– Врача!!! Он же умирает! Немедленно вызывайте врача!

– Пропустите! Сейчас же пропустите меня… я врач!

Какой-то мужчина в коричневой кепке букле тут же рванулся к ней.

– Вы в самом деле врач?

– Да!

– Тогда вам нужно пробраться сквозь эту толпу!

– Ну так помогите же мне!

Парень кивнул и зычно рявкнул:

– Пропустите эту девушку, она врач! – крикнул парень молоденькому белобрысому солдатику из оцепления.

– Отойдите!.. Отойдите сейчас же!

Катя упала на колени. Качинского трясло. Катя пощупала пульс, потом оттянула больному веко.

– Живот! Как будто ножом режет, – прохрипел режиссер, продолжая трястись и корчиться от боли.

– Срочно принесите воды! А лучше чего-нибудь вязкого…

– Что вы имеете в виду?

Катя увидела рядом с собой Горшкову.

– В идеале – льняной раствор, можно кисель!

– Да где же я вам сейчас киселя возьму? – чуть не плача простонала Горшкова.

– Тогда просто принесите воды… много воды!

Горшкова тут же исчезла, и в этот момент послышался вой санитарной сирены.

– Так! Кто вы такая? Вы врач?

Катя кивнула и нехотя отступила.

– Я вас понял! – сухо ответил врач и повернулся к прибывшим с ним санитарам: – Носилки! И побыстрее…

Часть первая
Киношники

Глава первая

Около тридцати… Начитанна и не особо эмоциональна… С чувством юмора и без лишних комплексов…

В дверь постучали.

– Кто там еще? Входите, не заперто! – крикнул Зверев, даже не подумав при этом снять ноги со стола.

– Здравия желаю! Мне к майору Звереву. Разрешите войти?

– Ну, я Зверев, а ты кто такой?

– На стажировку? К нам? А Корнев в курсе?

– Так точно, товарищ майор! Он меня к вам и направил.

Зверев хмыкнул:

– Горьковская школа, говоришь?

– Там база для обучения очень хорошая, – пояснил Комарик.

– И чему же вас там учат, в вашей школе милиции?

– Вот психологов нам как раз и не хватало, – ухмыльнулся Шура Горохов. – А Комарик – это фамилия?

Парень явно смутился:

– Фамилия… Что с того?

Шура негромко гыкнул.

– Да так… ничего! А как звать?

– Игорь… Игорь Евгеньевич.

– Игорек, значит.

Гость пожал плечами:

– Ну можно и так.

Горохов продолжил свои расспросы:

– Если ты из Горького приехал, то где жить собираешься? В нашем общежитии, я слышал, мест сейчас нет.

Парень принялся объяснять:

– Наверное, с папой и мамой, – снова усмехнулся Шура.

Комарик снова замялся:

– Ну да… Живу с родителями.

Шура прыснул в кулак. Зверев строго посмотрел на подчиненного, тот тут же затих.

– Ну, что ж, добро, как говорится, пожаловать! Садись пока здесь, устраивайся.

– Что это у тебя за макулатура? – указав на тетради, поинтересовался Горохов.

– Конспекты. Тут, конечно, не все, а только самое важное. Остальное завтра принесу.

Горохов снова прыснул в кулак, но ничего больше не сказал.

Стажер, поправив очки, поинтересовался:

– Итак, чем порекомендуете мне заняться?

– А тебе поработать хочется? – наконец-то сняв со стола ноги, спросил Зверев.

– Разумеется!

– Веня, дай ему свою книжонку, пусть изучает!

– Хочешь сказать, что эту, как ты сказал, книжицу, ты знаешь назубок? – ухмыльнулся Веня.

– Довольно близко к тексту!

– И какие же это поощрения?

– Так, что еще?

– Награждение ценными подарками и деньгами, а также повышение в звании.

– Во дает студент! – ухмыльнулся Горохов, которому только что был объявлен шах.

– Вам лучше не трогать ладью, а то через два хода вам поставят мат, – непринужденно посоветовал Шуре стажер.

– Как мат? – удивился Шура, но ладью при этом все-таки взял в руки.

– Раз коснулся, значит, ходи! – тут же засуетился Евсеев.

В этот момент зазвонил телефон. Веня подошел к столу и снял трубку:

– С кем это ты так? – поинтересовался Горохов.

– Скорее всего, вы разговаривали с женой! – тут же вместо Вени ответил Игорек.

– И как ты догадался? – не без ехидства поинтересовался Веня.

– Все! Хватит тараторить! – огрызнулся Костин. – Ты хоть и не женщина, но тоже болтаешь без продыху!

Веня подошел к распахнутому окну, достал из кармана пачку «Явы» и закурил.

– Что Катя сказала? – со своим обычным беззвучным смешком спросил Зверев.

– Да чего она может сказать? Сказала, что ходила на съемки и там какому-то Качинскому стало плохо…

– Что? Качинскому? Режиссеру? – тут же воскликнул Горохов.

– Может, и режиссеру, почем мне знать. Сказала, что вроде как отравили его…

– И сильно отравили? – тут же стерев с лица ухмылку, спросил Зверев.

– Не знаю! Говорит, что сильно!

– Так он хотя бы живой?

– Когда его на «Скорой» увозили, был живой.

Зверев покачал головой:

– Ну что, Игорек? Хочешь еще раз продемонстрировать нам свою проницательность?

Комарик оживился:

– Конечно, хочу.

– Можешь сказать, кто звонит на этот раз?

– Молодец, Игорек… хвалю!

– Ну что вы, ту несложно же было догадаться, любой бы на моем месте…

* * *

Зверев вошел в кабинет и тут же самым бессовестным образом спросил:

– Степан Ефимыч! Ты зачем это без моего ведома мне стажера прислал?

– Что значит «зачем»? – удивился Корнев. – Сам же говорил, что у тебя работы – по уши!

– Ну а я что говорю!

– Ладно, будем считать, что с этим разобрались! Говори, чего звал.

Корнев представил Звереву своего грузного гостя:

Зверев прошел к стене и плюхнулся на свой любимый диван.

– Что-то такое слышал.

Корнев сжал кулаки, поежился и продолжил:

– Так вот, Арсений Иванович отвечает за съемку данного фильма…

– Я слышал, что фильм снимает Качинский.

– А теперь кто-то отравил вашего режиссера.

– Откуда ты это знаешь? – тут же поинтересовался Корнев.

– Газеты надо читать!

– Не ври! В газетах писали про фильм, но не про Качинского!

Зверев отмахнулся:

– Ну не писали, а я вот, тем не менее, про это знаю! Так что там с Качинским? Надеюсь, жив?

– И вы полагаете, что это покушение?

– Все ясно. Что еще?

– А те, кто уже прибыл, их сколько?

– Что касается творческой группы, то если считать меня и Качинского, то нас восемь.

– А актеры?

– Пока что здесь, как я уже сказал, лишь несколько человек. Если не ошибаюсь, то всего их семь.

– И где же вы все остановились?

– Вы кого-то подозреваете?

– Что вы, боже упаси!

– И что же они ищут?

– Яд, разумеется.

Зверев снова покачал головой:

– Ну что ж, посмотрим, что дадут эти поиски. Итак, товарищ из «Мосфильма», что же вы хотите от меня?

Головин запыхтел и быстро-быстро заговорил:

Зазвонил телефон.

– Корнев у аппарата!

Спустя несколько секунд полковник положил трубку на рычаг и, переведя взгляд на Зверева, сухо процедил:

Глава вторая

– Финита ля комедия, братцы! Пришло время поработать, – рыкнул Зверев.

– Что? – не отрывая взгляда от доски, прогнусавил Шура.

Подойдя к шахматистам, Зверев двинул черного коня назад и тем самым помог Шуре избежать неизбежной «вилки».

– Ты что, самоубийца? Куда же ты лезешь?

– Василич! – взревел Евсеев. – Ну кто тебя просил, он же уже почти попался!

– Кто попался? Я? – Шура еще сильнее пригнулся к столу и стал чесать затылок. – Подожди… Так я же…

Зверев взял в руки белого ферзя и тюкнул им Шуре в темечко.

– Говорю же, убрали цацки – и слушаем!

Все тут же уставились на майора.

– А его точно… того? – все еще таращась на шахматную доску, поинтересовался Горохов.

Зверев снова тюкнул Шуру по голове.

– Точно того или не того, я не знаю! Но если ты не оторвешься от своих шахмат, я тебя…

Шура тут же вскочил.

– Конечно-конечно! Какие уж тут шахматы, товарищ майор, я вас внимательно слушаю…

– Василич, где ты ходишь? Мы уже целых полчаса тебя дожидаемся, – воскликнул Костин.

Зверев посмотрел на часы и устроился за столом:

– Что значит – где? Я со свидетелем работал.

– Это которого Арсением Ивановичем зовут?

– Чего?

– Я говорю про Головина! Про директора картины!

– Ну да!

– Роковое число!

– Я бы не стал исключать из числа подозреваемых и самого директора.

Зверев бегло прочел список.

– По его словам, он целых два часа в допросной просидел, сильно возмущался, так что я его отпустил.

Зверев нахмурился:

– Напрасно.

– Это почему?

– Так я думал…

Веня тут же затараторил:

– И что это такое? – уточнил Зверев.

– А клещевина – что такое?

– Маслянистое декоративное растение. Все его части ядовиты и опасны для человека и животных.

Зверев вопросительно посмотрел на Костина:

– Это все вам доктор рассказал?

Зверев повернулся к стажеру и наморщил лоб:

– Вам что, все это в школе милиции рассказывали?

Игорек, как это часто у него бывало, поправил очки.

– В специальной литературе прочел.

– Слушай, дружок, ты говорил, что у родителей живешь, а кем они у тебя работают?

– Папа – учитель литературы, мама – библиотекарь.

– Так вот почему ты у нас такой начитанный, – фыркнул Веня.

Зверев махнул оперативнику рукой, предлагая заткнуться.

– Ладно, с папой и мамой разобрались, а теперь скажи, где этот яд берут?

– Так… что еще?

Веня хмыкнул и заговорил:

– То есть они уже и вскрытие сделать успели? – удивился Зверев.

Увидев, что Комарик скривил лицо и закрыл рот ладонью, Зверев уточнил:

– И какие же дела он отложил?

Комарика передернуло, он издал булькающий звук.

Зверев рассмеялся.

– Что же ты, Игорек, не нашел литературу, в которой написано, как не бояться покойников?

– А я их и не боюсь, просто там такой запах…

– Ладно! Все ясно. Что-нибудь еще?

– Пока все!

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет вошли Евсеев с Гороховым.

Комарик снова издал булькающий звук и прикрыл ладонью рот.

– Чего это он? – глядя на стажера, поинтересовался Шура.

– Ладно вам, оставьте парня в покое, – приказал Зверев. – Яд вы не нашли, а выяснить что-нибудь важное сумели.

Евсеев сел за стол и сообщил:

Зверев насторожился:

– Откуда такая уверенность в том, что он ничего не ел?

– Снова пельмени наружу просятся, – ухмыльнулся Веня.

Зверев цыкнул на подчиненного:

– Получается так.

Зверев хмыкнул:

– Как ты там говоришь? Какой там у него был рефлюкс?

– Гастроэзофагеальный!

– Что это еще за болезнь такая? Язык сломаешь!

Комарик, который наконец-то совладал со своими приступами, поспешно вставил:

– Гастроэзофагеальный рефлюкс – это изжога…

– Что? Изжога?

– Вот именно! Самая обыкновенная изжога.

Все снова посмотрели на Игорька. Тот начал розоветь и дышал уже ровнее.

– С виду это обычный белый порошок.

– Без запаха и хорошо растворяется в воде?

– Совершенно верно.

Зверев беззвучно рассмеялся:

– А теперь скажи мне, вундеркинд, чем у нас обычно лечат этот твой рефлюкс?

– Изжогу? Есть какие-то препараты, сейчас я точно не могу ответить!

– Эх ты, знаток! Я не знаю, чем там у вас лечат твой рефлюкс, но знаю, как обычно избавляются от изжоги!

– Как?

– Изжогу лечат самой обычной содой! Ее едят ложкой и запивают водой или же растворяют в воде и пьют!

Зверев повернулся к Евсееву, тот кивнул:

– Точно, моя мама всегда так делает!

Зверев фыркнул.

– Здоровья и долгих лет твоей маме! А теперь скажи мне, Дима, что такое сода, точнее, как она выглядит?

Евсеев задумался, и тут его осенило:

– Белый порошок без запаха!

– Который…

– …хорошо растворяется в воде!

Евсеев встал и глупо уставился на Горохова:

– Соду? Я?.. Ой…

– Я находил! – воскликнул Шура Горохов и тоже изобразил глупую гримасу.

– Где?

– У этой же самой Софьи Горшковой! У нее, как сейчас помню, на журнальном столике стояла почти полная пачка.

Зверев строго посмотрел на Горохова:

– Так. Шурик, не выключай плитку, чаи для вас с Димкой пока что отменяются.

– Только для нас?

* * *

Горшкова вздрогнула и едва не выронила стакан:

– Простите, я не понимаю…

– Что вы не понимаете? – без особого нажима спросил Зверев.

– В моей пачке с содой какой-то рицин?

– А вы не знаете, что такое рицин?

Зверев не отрывал от Горшковой взгляд.

– Н-нет…

– Рицин – это белковый яд, которым был отравлен ваш режиссер!

Горшкова дернулась и все-таки пролила воду себе на подол.

– Боже мой! Выходит, что это я отравила Всеволода Михайловича? Но как же так… Боже, я же ничего…

Зверев перебил ее:

– Вы сказали, что накануне своей смерти Качинский ничего не ел. А что он пил?

– Содовый раствор! У него случился приступ, и я… – женщина поставила стакан на стол и разрыдалась.

Комарик подался было вперед, но Зверев остановил его жестом.

Зверев выждал паузу и задал очередной вопрос:

– Гражданка Горшкова, то есть вы признаете то, что это вы дали Качинскому яд?

– То есть о том, что в пачке подмешан яд, вы не знали?

– Разумеется, нет! Да неужели бы я…

– Какие у вас были отношения с убитым?

Горшкова вздрогнула, вся как-то выпрямилась и расправила плечи:

– То есть вы были у Качинского на побегушках? – оторвавшись от своей писанины, предположил Горохов.

Зверев строго посмотрел на Шуру, но Горшкова, похоже, вовсе не обиделась.

– То есть вы все знаете о Качинском? – вновь подключился к допросу Зверев.

– Разумеется.

– Расскажите нам о нем.

– А в годы войны?

– Вместе с «Мосфильмом» был эвакуирован в Алма-Ату, где продолжал работать…

– Качинский был женат?

Зверев строго посмотрел на Шуру и спросил:

– Сколько лет детям?

– Они уже взрослые: Прохору двадцать, а Алисе шестнадцать.

– Вы общаетесь с женой Качинского?

– И с дочерью, и с женой.

– И какие отношения у Качинского были с женой?

Горшкова тяжело вздохнула:

– Если до вас дошли слухи о его связях с женщинами, то я не хотела бы обсуждать данную тему!

– А с вами?

– У меня с ним ничего не было и быть не могло! Еще раз прошу избавить меня от обсуждения этой темы!

Зверев закивал:

– Хорошо, тогда давайте вернемся к нашей соде.

– Я привезла пачку из Москвы, купила ее в магазине на Мосфильмовской как раз накануне поездки сюда.

– А когда распечатали?

– Вчера вечером.

– При каких обстоятельствах?

– Во сколько Качинский вас собрал?

– Насколько плохо?

– Ничего особенного, обычный приступ изжоги.

– И именно тогда вы открыли пачку?

– И Качинский выпил его на глазах у всех.

– Да, все это видели.

– Видели, как вы дали Качинскому раствор, но не как вы открывали пачку?

– Да.

– Все ясно. Что потом? Как после этого он себя повел?

– Выпил, поморщился, и, видимо, ему полегчало.

– Почему вы решили, что ему полегчало?

Зверев посмотрел на Игорька.

Игорек поправил очки и авторитетно заявил:

Зверев кивнул и вновь обратился к Горшковой:

– Во сколько вы разошлись?

– Примерно в половине восьмого.

– Что случилось потом?

– Что вы поняли?

Женщина заметно оживилась, схватила со стола стакан и сделала несколько глотков.

– То есть сразу после совещания вы пошли к Головину?

– Когда вы вернулись в фойе, там кто-то был?

– Нет. Я забрала соду и вернулась к себе.

– После возвращения вы куда-нибудь еще уходили? Вы выходили из номера?

– Нет.

– К вам никто не приходил?

– Нет, я примерно с полчаса поработала с документами и легла спать.

– Что случилось утром? Ничего необычного не произошло?

– И вы снова сделали раствор?

Зверев оглядел присутствующих и подошел к Горшковой, та встала.

– Ну что ж, картина вроде бы вырисовывается.

– Картина? Меня что… посадят?

Зверев усмехнулся:

– Надеюсь, что нет, хотя, если вы нам соврали, у вас могут возникнуть серьезные неприятности.

– Все, что я вам сообщила, – чистая правда! Я же все понимаю!

Зверев пожал Софье Горшковой руку и велел Костину проводить ее до крыльца.

Глава третья

– Не ошибаетесь! – довольно дерзко парировал Уточкин. – А вы чего здесь забыли? И, вообще, вы кто?

Анечка ткнула своего соседа локтем и улыбнулась.

– Здравствуйте! Вы к нам по делу? У нас ведь такое несчастье.

– Я в курсе! Именно поэтому я здесь. – Зверев показал удостоверение.

– Так вы из милиции? – Анечка вскочила и протянула майору руку. – Анна Дроздова! Можно просто Аня.

Зверев пожал крохотную ручонку:

– Майор Зверев… Павел Васильевич! Можно просто Павел.

– А это наш оператор Дмитрий Уточкин, – представила коллегу Анечка.

– Дмитрий Борисович, – сухо представился Уточкин, при этом отвернулся и не протянул руки.

Зверев улыбнулся и покачал головой.

– И такое может случиться?

– Кого же, по-твоему, нам пришлют? – поинтересовалась Анечка.

– Гордиевича… Может, Славинского, да мало ли на «Мосфильме» уникальных личностей?

– Качинский тоже начинал с немого кино!

– Да, но Качинский всю свою душу в этот проект вложил, у него столько идей было…

– Душу вложил, идеи у него были… И что? Придет новый режиссер, появятся новые идеи!

Зверев покашлял:

– Простите, вы, кажется, сказали, что ваш директор уехал в Москву? Это точно?

– Еще вчера вечером! – заверила Анечка.

– Хотел еще спросить: вы в этом общежитии одни живете?

– Что значит – одни? – не поняла Анечка.

– Я имею в виду, только актеры и съемочная группа? Или есть кто-то еще.

– Нет, только мы.

– А можете мне перечислить всех поименно?

– Вы имеете в виду Софью Горшкову, помощника режиссера? – уточнил Зверев.

– А это кто?

– Маргарита Юрьевна Фирсова – наш главный костюмер. Дальше – моя комната, а следом – Митина.

– Хорошо, постараюсь запомнить.

– Еще на первом этаже, только в другом крыле, живут Аглая Денисовна Малиновская, наш мастер перевоплощения…

– Это наш гример, – с усмешкой уточнил Уточкин. – Эдакая знойная женщина, мечта поэта.

Анечка стукнула Митю в плечо:

– Хватит над ней насмехаться. Она же хорошая.

– Это еще почему? – насторожился Зверев.

– Хватит меня колотить! Сама же видишь, что я просто о нашей доблестной милиции забочусь!

Анечка надула губки:

– Вредный ты! Никуда я с тобой не пойду!

– Ладно-ладно, умолкаю…

Зверев, которому слегка наскучило воркование этих драчливых голубков, задал следующий вопрос:

– Со съемочной группой мы разобрались?

– Не совсем, – уточнила Анечка. – Напротив комнаты Малиновской живет наш отважный Феденька Быков.

– Ничего и не без ума! – щечки юной красавицы тут же порозовели и стали надуваться.

Зверев поспешил задать следующий вопрос:

– А кто живет на втором этаже?

– А кого он играет?

– А его кто играет?

– Актер Михаил Зотов!

– Такой же противный тип, как и его персонаж, – вполголоса пробубнил Уточкин.

Анечка фыркнула, но на этот раз лишь махнула рукой.

– Потом Юра Семин – он играет сотника Платона. Илья Черноусов у нас играет Замойского.

– А это кто?

– А Гризельда – это кто?

– Третья жена Замойского, племянница польского короля Стефана Батория.

Зверев покачал головой:

– Что ж, так с ходу всех и не запомнишь!

– Если хотите, я вам вкратце сюжет фильма расскажу. Хотите?

– Давайте попробуем.

– Что, и впрямь такая красавица? – заинтересовался Зверев.

Анечка поправила рукой свои косички:

– Очень красивая…

– Да перестань ты! – вновь вмешался Уточкин. – Таких, как она, на «Мосфильме» хватает!

– Мясоедова играет актер Гордей Хренников, но все эпизоды с ним уже отсняты, так что он у нас остался в Москве.

– Ну что ж, теперь мне действительно будет проще всех запомнить.

– Думаю, что и на этот раз вы правы.

Анечка вздрогнула и с мольбой посмотрела на Зверева:

– А что, такое возможно?

Зверев покачал головой:

– Были, – ответила Анечка.

– А когда оно кончилось, куда вы пошли?

– И в фойе вы не возвращались?

– Возвращалась, – тут же сообщила Анечка. – Забыла свою тетрадку.

– Когда вы вернулись за тетрадкой, в фойе кто-нибудь был?

– Нет! Я забежала, забрала тетрадку и пошла к себе.

– А вы, Дмитрий Борисович, возвращались в фойе?

Митя снова фыркнул и отвернулся:

– Я не ношу с собой никаких тетрадок и ничего не забываю!

– То есть вы не возвращались? – переспросил Зверев.

– Весь вечер я был в своем номере и никуда не выходил, а что?

– Ну что ж, спасибо, – Зверев попрощался с ребятами и вошел в подъезд.

Глава четвертая

– Аглая Денисовна?.. Здравствуйте, – томным баритоном поздоровался Зверев. – Я из милиции. Позвольте войти?

Аглая Денисовна оглядела гостя с головы до ног и, оставшись довольной результатами осмотра, отступила.

– Вы считаете, что Софья убила Качинского?

– Боже упаси! Чтобы Сонечка убила Качинского! Это что-то из области невероятного.

– Почему?

– И Горшкова всем этим не занималась?

– Насколько я знаю, Качинский был женат.

– А какие у вас с ним были отношения?

– На что вы намекаете?

– Вы эффектная женщина! Ну и…

– Я еще не выжила из ума, чтобы западать на таких ходоков, как Качинский. Пусть этим занимаются другие.

– А в этих стенах сейчас, помимо Горшковой, обитают эти самые другие?

Малиновская отвернулась и стала еще сильнее обмахиваться журнальчиком.

– Я, знаете ли, не люблю сплетен…

– Вы имеете в виду актрису Марианну Жилину, которая играет Гризельду? – уточнил Зверев.

– Вообще-то изначально Жилина должна была играть Дарью, но в итоге эта роль досталась Рождественской.

– А как так вышло?

Малиновская посмотрела на Зверева исподлобья:

– А как вы думаете, такое случилось с ним впервые?

Зверев нахмурился:

Малиновская рассмеялась:

Малиновская выпустила колечко дыма и снова опустилась в кресло.

– А Рождественская могла убить Качинского?

Малиновская усмехнулась:

– Зачем ей это делать?

– Хотите сказать, что новый режиссер может лишить Рождественскую заветной роли?

– Вы в этом уверены?

– Трудно насолить тому, кого уже нет в живых!

– Зато легко тем, кто был ему близок!

Зверев задумался и задал следующий вопрос:

Зверев подался вперед и загадочно подмигнул собеседнице:

– Вы, конечно, говорите про Уточкина!

Аглая Денисовна рассмеялась, при этом все ее подбородки пришли в движение:

– А мне показалось…

– Если я правильно понял, Басов к Анечке равнодушен.

– Вы правильно поняли.

Зверев щелкнул пальцами и откинулся назад:

Малиновская поморщилась:

Аглая Денисовна загасила сигарету и, развернув фантик, сунула в рот очередного «Мишку».

Зверев поднялся:

1 Стефан Баторий – король польский и великий князь литовский (1533–1586 гг.).

Скачать книгу

Ядовитое кино бесплатное чтение

Валерий Шарапов Ядовитое кино

* * *

Пролог

Часть первая Киношники

Глава первая

* * *

Глава вторая

* * *

Глава третья

Глава четвертая

* * *

Часть вторая Марианна

Глава первая

* * *

* * *

Глава вторая

* * *

Глава третья

* * *

Часть третья Четверка

Глава первая

* * *

Глава вторая

Пролог

Часть перваяКиношники

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Валерий Шарапов
Ядовитое кино

Часть первая
Киношники

Часть вторая
Марианна

Часть третья
Четверка

Часть первая
Киношники