Ум в равновесии. Медитация в науке, буддизме и христианстве бесплатное чтение

Б. Алан Уоллес
Ум в равновесии. Медитация в науке, буддизме и христианстве

Посвящается Саре и Трою, а также всем, кто стремится к большему пониманию и большей осмысленности существования

Предисловие переводчика

Как объясняет в своем предисловии автор, эта книга родилась в качестве ответа на развернутый личный вопрос о том, как преобразить и наполнить подлинным смыслом нашу жизнь. При этом труд, который в результате сформировался, не ограничивается несколькими простыми рекомендациями по психопрактике или мыслями о том, как быть хорошим человеком. Эта книга объединяет в себе познания трех традиций: буддизма, христианства и современной науки, но посвящена не сопоставлению их наиболее интересных идей, а последовательному созерцательному проникновению в глубинную природу реальности.

Рабочая гипотеза, которую доктор Уоллес предлагает нашему вниманию, заключается в том, что каждый из нас способен напрямую постичь природу существования и нашего собственного ума. Разумеется, для этого нам потребуется систематичная и прилежная практика медитации, на которую нас может вдохновить множество научных выводов, описанных в первой части книги. Не менее важны и упорядоченная стратегия, изложенная в практических разделах труда, и сущностные рекомендации квалифицированных учителей. Тех, кто хочет испробовать описанные в книге методы на собственном опыте, мы приглашаем воспользоваться многочисленными аудиопрактиками под руководством автора — они будут полезны на первых этапах медитации и помогут впитать правильные инструкции более глубоко^[1].

Мы искренне надеемся, что публикация этой книги на русском языке поспособствует осмыслению подлинного назначения созерцательной практики и формированию культуры, в которой осознанность, мудрость, понимание взаимозависимости и доброта рассматриваются как насущные качества, ведущие к повышению уровня личного и общественного благополучия.

Буддийский монах досточтимый Лобсанг Тенпа

Предисловие

Осенью 2006 года моя падчерица Сара Волланд написала мне письмо, содержавшее просьбу. В начале она отметила, что полностью удовлетворена своей жизнью в целом, включая уровень материального процветания. Теперь ей очень хотелось бы улучшить качество своей внутренней жизни и своего ума, а потому она просит меня написать книгу, которая содержала бы рекомендации на эту тему, — руководство, которым в будущем она могла бы поделиться с собственным сыном. Саре хотелось получить книгу, которая принесла бы пользу ее семье и любым другим людям, стремящимся к знаниям, с тем чтобы перевести свою жизнь на совершенно новый уровень.

Сара обратилась ко мне с этой просьбой не только из-за нашего родства, но и из-за моей необычной подготовки в сфере восточных и западных подходов к пониманию реальности. За последние тридцать восемь лет мне довелось получить подобную благословению возможность встретить множество личных учителей, обладающих глубокими прозрениями; среди них были Далай-лама и другие необычайные созерцатели и мастера медитации. Получив от Далай-ламы монашеский постриг, я на протяжении четырнадцати лет подвизался в буддийских монастырях в Индии, Тибете, Шри-Ланке и Швейцарии. В монашеский период своей жизни и после его завершения я посвятил несколько лет уединенной медитации в Гималайских горах, буддийских монастырях, пустынях и дома в Калифорнии. Кроме того, я получил степень бакалавра физики и философии науки в Амхерст-колледже и защитил докторскую диссертацию по религиоведению в Стэнфорде, после чего четыре года преподавал на кафедре религиоведения в Университете Калифорнии в Санта-Барбаре. С 1990-го я веду сотрудничество с многочисленными командами ученых-когнитивистов из крупных университетов, изучаю влияние медитации на умственное и эмоциональное равновесие и благополучие, а также основал Институт изучения сознания в Санта-Барбаре, который призван способствовать этим исследованиям. За эти годы я перевел и написал множество трудов, обращенных к исследователям буддизма, созерцателям, философам и ученым.

Однако Сара попросила меня написать книгу для таких читателей, как она, — книгу, которая была бы посвящена основополагающим вопросам о природе ума и человеческого существования, но при этом не использовала бы технического жаргона из сфер буддизма, науки и философии. По ее словам, в более юном возрасте она всегда чувствовала, что рождена для каких-то подлинно великих и значимых свершений; при этом ей казалось, что подобные чувства испытывает только она сама. Тем не менее благодаря многочисленным дружеским узам и отношениям с другими людьми она с удивлением узнала: большинство из ее близких друзей и спутников переживают нечто подобное — ощущают, что они рождены для чего-то особенного. Однако мало кому, судя по всему, удается это предназначение понять и исполнить. Сара подумала: должно быть, мы чувствуем зов величия не просто так! К сожалению, с возрастом и без достойных ответов на наши вопросы эти чувства угасают.

Бо́льшую часть своей жизни Сара придерживалась христианской веры. Она считает, что многому научилась у этой конфессии и испытала благодаря ей множество чудесных переживаний. Тем не менее ей кажется: узнать и открыть можно еще очень многое. Ее глубочайшая интуиция подсказывает ей, что медитация может быть чистейшей и самой глубокой формой молитвы, которую можно было бы пережить. В силу этих чувств она хочет изучить самые подлинные и древние формы медитации, а также историю и происхождение этих практик. Занимаясь медитацией, она надеется найти ответы на вопросы, которыми задаемся мы все. Кто я? Представляем ли мы собой просто роли, которые в данный момент играем в своей жизни — как родители, супруги и члены общества, — или же в каждом из нас на более глубоком уровне есть что-то гораздо большее, что-то, что нельзя считать лишь порождением нашего окружения? Существуем ли мы как нечто отличное от своих тел? Рождаемся ли мы во грехе и зле и можно ли преобразить человеческую природу так, чтобы достичь совершенной благости и ощутить единство с Богом?

Зная о моем длительном сотрудничестве с учеными-когнитивистами в различных исследовательских проектах, Сара также спросила: что именно могут сказать о достижениях экспертов-практикующих те, кто их изучал? Если опереться на выводы этих исследований, каких достижений мы можем ожидать от своей практики в современном мире, с учетом нашего текущего образа жизни? Какие уровни стоят выше этих достижений? Какие виды пользы от регулярной медитации получают обычные люди? С какими проблемами они сталкиваются и как они их преодолевают? Может ли получить пользу от медитации агностик? Существует ли экспресс-медитация для занятых людей, которые настороженно относятся к любой институционализированной религии?

Просьба Сары глубоко меня тронула. Эта книга — мой ответ, опирающийся на мудрость моих многочисленных западных и восточных учителей и наставников, среди которых — буддийские и христианские мыслители и созерцатели, философы, психологи, нейрофизиологи и физики. Написание этой книги принесло мне больше радости, чем работа над любым другим моим текстом. Написав главу, я отправлял ее Саре, чтобы та ее оценила. Она критически читала полученный текст и часто просила о прояснении непонятных моментов; о дополнительных материалах, до использования которых я сам бы не додумался; о пересмотре разделов, которые, по ее мнению, были сформулированы не слишком удачно, и об удалении частей, которые показались ей неактуальными. За все тридцать пять лет моей писательской деятельности у меня никогда не было лучшего редактора — редактора, который так глубоко интересовался бы материалом, который поддерживал бы мои попытки поделиться тем, чему я научился, и при этом не стеснялся бы выступить с решительной критикой тех мест, где мой текст казался неудовлетворительным.

Первые главы рассматривают происхождение медитации и научные исследования той пользы, которую она приносит. Во второй часть главы идут парами — одна посвящена определенной практике медитации, другая — связанной с ней теории. Главы, посвященные практике, призваны обобщенно описать поэтапный путь из медитаций, которые были бы в равной степени актуальны для христианства и буддизма и в равной степени с ними совместимы. Этот путь начинается с самой базовой тренировки в осознанности (памятовании) и завершается самыми продвинутыми практиками, которые предназначены для постижения глубочайшей природы сознания и того, как оно связано с миром в целом. Читатели, которые хотят познакомиться с этими практиками, могут прочесть указания, а затем попробовать их применить. Другой вариант — приобрести компакт-диск с аудиоинструкциями для каждой из практик; осваивая медитации, вы можете слушать эти записи. Этот диск можно приобрести в Институте исследований сознания в Санта-Барбаре. Тем, кто приступает к освоению этой последовательности медитаций, не следует ожидать, что все их плоды можно будет получить, просто попробовав каждую несколько раз. Весь спектр преимуществ обычно можно получить только благодаря многолетней прилежной практике под руководством квалифицированного учителя.

Я глубоко благодарен Саре за то, что она обратилась ко мне с исходной просьбой, и за ее неустанные усилия, которые помогли мне ответить настолько удачно, насколько позволяют мои способности. Я также нахожусь в неоплатному долгу перед Кимберли Сноу (за ее редакторские рекомендации), Кимберли Сноу и Нэнси Линн Клибэн (за выполненную ими превосходную корректуру), а также Фредом Купером, Адамом Франком, Беном Шапиро и Пьером Луиджи Луизи (за их рекомендации в технических вопросах). Я в особенности хотел бы поблагодарить своего друга и коллегу Брайана Ходеля за его бескорыстные усилия в деле улучшения текста в целом. Наконец, выражаю свою искреннюю благодарность Венди Локнер — редактору отдела религии и философии в Columbia University Press, которая так активно поддерживала мою работу, и заместителю главного редактора Лесли Крисел, которая превосходным образом отредактировала весь текст. Надеюсь, наши совместные усилия действительно принесут пользу множеству людей, стремящихся к пониманию и желающих достичь большего уровня осмысленности и удовлетворенности в своей жизни.

Часть 1
Медитация: где она зародилась и как дошла до нас

Медитация — одна из самых сокровенных тайн человечества. Если бы существа из другой галактики попытались пристально нас изучить, читая книги о нашей истории, смотря наши фильмы, блуждая в интернете, они получили бы лишь самое поверхностное представление об этой тайне. Они сделали бы тот же вывод, к которому приходит и большинство из нас: медитация — это техника релаксации, которая помогает снизить уровень стресса и используется в качестве второстепенной терапевтической поддержки при некоторых недугах. Кроме того, — да, конечно! — в качестве части своих ритуалов ее используют и определенные религии (индуизм, буддизм и некоторые другие). Вот, собственно, и все!

Что остается сокрытым? Роль медитации как точного инструмента для научного изучения сознания и Вселенной, то есть использование эмпирических методов, сходных с теми, которые являются обязательной частью научного подхода. Практикующие из различных созерцательных сообществ по всему свету с древних времен ведут систематические изыскания и рассказывают о своих открытиях, относящихся ко внутренней реальности и ее связи с внешними явлениями. Да, они также выяснили, что медитация помогает вести спокойный, безмятежный образ жизни и оказывает позитивное влияние на умственное и физическое здоровье. Таковы, однако, лишь второстепенные виды пользы, полученные этими практикующими в рамках основного процесса поиска.

Если некоторые из этих созерцателей намеренно сохранили свои открытия в тайне, основная причина, в силу которой подлинное происхождение медитации на сегодняшний день остается сокрытым от широкой общественности, состоит в том, насколько грубо мы определяем само понятие «религия». Обычно мы считаем религию просто определенным мировосприятием, основанным на вере в авторитет («Иисус, Мохаммед или Моисей сказали то-то, и потому я в это верю»). Мы бездумно бросаем в одну кучу тех, кто верует без каких-либо вопросов к откровениям религиозных деятелей, и «религиозные» группы, которые задаются вопросами и изучают реальность в надежде подтвердить существование духовных явлений и пережить их напрямую. Между этими двумя категориями существуют огромные различия. Тщательно их проверяя, мы поймем: в восприятии этих двух видов «религиозных» практикующих как одинаковых столько же смысла, сколько и в утверждениях, что солнце и луна суть одно и то же — ведь и то и другое находится в космосе!

Эта книга описывает мультикультурный подход к медитации как средству улучшения нашего образа жизни, как способу достижения глубоких прозрений относительно природы ума и сознания (что ведет к невиданному прежде благополучию) и как основе для подлинных альтруизма и сострадания. Часть 1 описывает историю и процесс развития медитации, демонстрирует ее основные цели и методы, а также показывает, чем она отличается от религии, основанной только на вере. Если мы не понимаем и не учитываем эти различия, нам будет сложно понять значимость и невероятный потенциал созерцания как способа исцелить наш полный проблем и расколов мир.

1
Кто я?

В древней истории о незрячих и слоне^[2] царь собрал группу людей, которые от рождения были слепы. Он велел им потрогать слона, а затем описать сделанные открытия. Один из них потрогал голову, а остальные прикоснулись соответственно к бивням, хоботу, ногам и спине. В зависимости от того, какой части слона каждый из них касался, они сравнивали его с горшком, с лемехом плуга, с веревкой, с колонной и со стеной. Услышав от других отличные мнения, они немедленно вступили в диспут и стали спорить, кто из них прав — а некоторые обратились к насилию.

Я вспоминаю об этой истории, когда размышляю над многообразием ответов, часто противоречащих друг другу, на древний вопрос: «Кто я?» Богословы, философы и ученые веками пытаются ответить на этот вопрос, но прийти к консенсусу удавалось лишь в редких случаях. Почему? Может быть, картину происходящего скрыли из виду свойственные им уникальные предубеждения? Возможно, препятствие для обретения понимания создали их обусловленные ответы, а также выбранные ими источники авторитетной информации и методы изысканий?

У нас, людей, было много времени на размышления о нашей самости. Библия говорит, что человек создан по образу божьему. Если это утверждение соответствует истине, оно должно быть позитивным, ведь Библия настаивает, что Бог есть благо и что так же прекрасно его творение. Тем не менее немало иудеев и христиан делают упор на дурной природе человека и на том, что спасения от наших врожденных загрязнений нужно искать где-то вовне, у Бога или Иисуса. В исторических событиях и в современном мире мы видим множество свидетельств в пользу того, что человек по сути своей есть существо дурное. При этом невозможно отрицать, что в мире присутствует и много добра. Так что же тогда является более основополагающим — зло или добро? Может, мы просто представляем собой смесь этих двух начал? Богословы веками спорят на эти темы, но конца и края их спорам не видно.

Биологи говорят нам, что люди медленно эволюционировали из более ранних приматов в рамках процесса естественного отбора. Биологические виды, которые существуют в данный момент, от поколения к поколению постепенно адаптировались к меняющейся среде, чтобы продолжать выживать и размножаться. Если индивидуум выживает достаточно долго, чтобы породить потомство, он добивается эволюционного успеха. Если потомства нет, жизнь конкретного существа — что бы эта жизнь ни включала — считается биологической неудачей. Итак, с точки зрения биолога люди есть животные, которые проводят свою жизнь под влиянием генов, инстинктов и эмоций; их главные цели — выживать и размножаться. Слова «добро» и «зло» не имеют никакого научного смысла — кроме как в контексте нашей способности продолжать жить и рожать детей.

Когда вопросом о человеческой природе занялись психиатры (начиная с Зигмунда Фрейда), они также сделали упор на нашем примитивном стремлении к сексу и к тому, чтобы властвовать над другими. Их воззрения близки к представлениям биологов и психологов, занимающихся эволюцией: хотя наше сознательное поведение и может казаться весьма цивилизованным, а иногда и альтруистичным, наши подсознательные импульсы мрачны, эгоистичны и жестоки. Однако ученые-когнитивисты не вполне согласны с этой идеей. За последние десять лет сформировалось направление позитивной психологии, сосредоточенное на человеческом процветании и добродетели. Это молодая область научных изысканий, пока не успевшая собрать большой объем подтверждающих эмпирических данных. Тем не менее психологи, которые ей занимаются, ставят важные вопросы и расширяют горизонты своей науки, которая на протяжении последних шестидесяти лет почти целиком сосредотачивались на тех, кто страдает от душевных недугов и повреждений мозга или имеет обычный уровень психического здоровья. Ученые лишь недавно начали изучать высочайший потенциал человеческого ума.

На протяжении большей части первой половины ХХ века в академической психологии США доминировал бихевиоризм. Это направление настаивало на том, чтобы изучать человеческую природу только посредством проверки животного и человеческого поведения. Ученые-бихевиористы намеренно избегали интроспекции — изучения нашего ума и личного опыта от первого лица. Позже, на закате бихевиоризма в шестидесятых годах, появилась когнитивная психология, которая, кажется, относится к субъективным переживаниям более серьезно. Тем не менее в это же время происходило активное развитие компьютерных технологий, а потому исследователи в этой сфере вскоре начали сравнивать ум с компьютером.

Развитие технологий в последние десятилетия XX века позволило наукам, изучающим мозг, добиться невиданного прежде роста. С этого момента многие нейрофизиологи стали делать вывод о том, что ум на самом деле есть мозг — или же что ум есть продукт деятельности мозга. Они утверждают, что все наши личные переживания состоят из функций мозга, на которые влияют все остальное тело, ДНК, диета, поведение и окружающая среда. По результатам такого анализа делается вывод: люди есть биологически запрограммированные роботы. Это означает, что свободы у нас не больше, чем у любого другого автоматического устройства, — просто программы наши сложнее, чем программы машин, сделанных людьми. Тем не менее не все нейрофизиологи согласны с этим выводом. Некоторые теперь изучают влияние, которое на мозг оказывают мысли и поведение. Даже они в целом считают ум эмерджентным^[3] свойством мозга и потому утверждают: одни мозговые функции влияют на другие. При этом на сегодняшний день четкий консенсус по поводу выводов из уже проведенных исследований отсутствует.

Вы, возможно, заметили, что во всех этих подходах было упущено из виду нечто необычайно важное: наш собственный опыт жизни в качестве человека. Тем не менее созерцатели Востока и Запада изучали природу ума, сознания и человеческой самости; как я считаю, им удалось осветить измерения реальности, которые в современном мире остаются во многом неизученными. Религия настолько зациклилась на доктрине, а наука стала такой материалистичной, что созерцательные методы исследования часто упускают из виду. При этом в современном мире медитация (когда ее вообще практикуют) используется только для снижения стресса и преодоления иных физических и психологических проблем. Тем не менее она может также принести и некоторые из глубочайших прозрений о человеческой природе и самости.

С точки зрения личного чувства того, что мы собой представляем, большинство из нас мощно отождествляют себя с ролями, которые мы играем в повседневной жизни: например, с ролями родителя, супруга, ребенка, учащегося или человека с определенной профессией. Подобные роли важны и определяют наши взаимоотношения в обществе. Но что останется, если вычесть конкретные отношения с другими людьми и те виды деятельности, которыми мы регулярно занимаемся? Что мы собой представляем, когда тихо сидим в своей комнате и ничего не делаем, просто присутствуя?

Давайте изучим этот вопрос на практике, отправившись для этого в своего рода экспедицию на передовые рубежи ума. Слово «экспедиция» мне особенно нравится из-за своих корней. Оно происходит от латинского слова expeditio, а то состоит из слога «экс», который значит «выходить» или «освобождаться», и слога «пед», означающего «стопы». Итак, «экспедиция» предполагает, что мы выбираемся из места, где увязли наши стопы. Экспедиция, о которой я говорю, предполагает: сначала мы признаём, где именно застряли в старых привычках, которые ни к чему не ведут, а затем предпринимаем шаги, чтобы освободиться.

Мы живем в ожесточенном мире, где большинство из нас думает: если мы ничего не делаем — хотя бы не смотрим телевизор, — мы тратим время впустую. Мы так увязаем в своей деятельности, взаимоотношениях, мыслях и эмоциях, что считаем: к этому все и сводится. Давайте сделаем краткий перерыв. Найдите у себя дома тихий уголок и удобный стул, на котором вы смогли бы просидеть десять минут. Ни о чем намеренно не думая, попробуйте просто осознавать свои тело и ум. Сохраняйте безмолвие и, не реагируя, позволяйте ощущениям тела, мыслям и эмоциям проявляться перед вашим осознаванием.

Тик-так, тик-так…

Можете ли вы подлинно сохранять умственную тишину по собственному желанию — или же ум как одержимый извергает одну мысль за другой? Когда мысли возникают, способны ли вы просто за ними наблюдать — или же замечаете, что бесконтрольно в них увязаете, что каждый умственный образ и каждое желание захватывают ваше внимание? Контролируете ли вы на самом деле свой собственный ум — или же он контролирует вас, вынуждая вас путать ваши мысли о мире с непосредственным опытом на уровне тела, ума и окружающей среды? Спокойный и ясный ум можно использовать превосходным образом, а вот ум бурлящий и бесконтрольный причинит огромный вред и лично вам, и другим существам. Итак, первая задача на пути созерцания — обуздать невероятную мощь ума и распорядиться ей как следует.

2
Истоки созерцания

Созерцание на Западе

В этой книге я снова и снова буду ссылаться на относящиеся к созерцанию теории и практики, которые в первую очередь происходят из древнегреческой философии, христианства и буддизма. Как мы увидим, хотя каждой из этих традиций присущи уникальные качества, есть между ними и важные виды сходства. Английское слово contemplation — «созерцание» — происходит от латинского contemplatio, что соответствует греческому слову theoria. Оба термина указывают на совершенную преданность делу раскрытия, прояснения и выявления природы реальности. В наше время слово contemplation в первую очередь предполагает размышление над какой-то темой. Однако исходный смысл созерцания и теории был связан с прямым восприятием реальности — не с помощью пяти физических чувств или мышления, а благодаря умственному восприятию^[4]. Приведем пример: когда вы напрямую наблюдаете за собственными мыслями, ментальными образами и сновидениями, вы используете умственное восприятие, которое посредством практики созерцания можно совершенствовать и расширять. Как же с созерцанием связана медитация? Санскритский термин «бхавана» соответствует англоязычному понятию meditation (медитация) и в буквальном смысле означает «взращивание». Медитировать — значит взращивать понимание реальности, чувство подлинного благополучия и добродетель. Таким образом, медитация есть постепенный процесс тренировки ума, а ведет он к цели созерцания, при котором мы обретаем прозрение относительно природы реальности.

В греческой традиции истоки практики медитации можно проследить как минимум до Пифагора (около 552–507 гг. до н. э.), на которого повлияли орфическая религия и орфические мистерии, сосредоточенные на том, чтобы очистить ум от загрязнений и раскрыть его более глубокие ресурсы. Пифагор был первым, кто назвал себя философом, то есть «любителем мудрости» — из скромности он отверг слово «софос», или «мудрец». В своих обширных странствиях по Средиземноморскому региону и за его пределами он действительно искал мудрость, понимание.

Примерно в 525 году до н. э. после многолетних поисков Пифагор перебрался с греческого острова Самос в город Кротон, расположенный в Южной Италии. Там он основал религиозно-философское общество, в котором учил мужчин и женщин вести образ жизни, основанный на уравновешенном состоянии тела и духа. Его ученики проживали в общине, построенной по принципу самодостаточности и коммунизма. Чтобы очистить душу, они должны были придерживаться высоких этических стандартов, заниматься физическими упражнениями, практиковать безбрачие, придерживаться вегетарианской диеты и проводить длительные периоды в безмолвии и различных видах трезвенности. Их формальное образование включало подготовку в музыке, математике, астрономии и медитации. Из-за того что ни один из текстов Пифагора не сохранился, мы мало знаем о различных медитативных методах, которым учили и которые практиковали он и его последователи.

Пифагор, возможно, наиболее известен благодаря своей теореме, посвященной соотношению длин трех сторон прямоугольного треугольника. Поскольку в Индии^[5] эта теорема была сформулирована еще в VIII веке до н. э., существует вероятность, что Пифагор в своих обширных странствиях познакомился с ней и с другими областями познаний — особенно связанными с медитацией — благодаря индийским источникам. Философ также широко известен благодаря своей вере в реинкарнацию; по его мысли, душа бессмертна и перерождается как в человеческих, так и в животных телах. По легенде, он заявлял, что способен вспомнить до двадцати собственных прошлых жизней и прошлых жизней других людей. Тем не менее у нас нет никакого способа проверить, были ли эти «воспоминания» точными — а если да, родился ли он с этой способностью или же развил ее с помощью медитации. Одна из цитат, приписываемых Пифагору, такова: «Учитесь безмолвию… Пусть ваш тихий ум внимает и впитывает», а основным упором его медитативной традиции было внимание к «гармонии сфер», объединявшей темы из областей музыки, математики и астрономии. Философ верил, что наилучшая жизнь есть жизнь, посвященная страстному, сочувственному созерцанию, которое порождает определенный экстаз, проистекающий из прямого прозрения относительно природы реальности.

Возможное индийское происхождение теоремы Пифагора и его вера в реинкарнацию побудили некоторых историков заключить, что на философа, вероятно, оказали влияние индийские идеи, принесенные через Персию и Египет. Большей частью сведений о Пифагоре мы обязаны Аристотелю (384–322 гг. до н. э.). По его словам, пифагорейцы были первыми, кто добился прогресса в изучении математики; по их представлениям, все аспекты природы соизмерялись с числами. Именно числа были первичными аспектами всей природы и всё собой пронизывали. Пифагорейцы рассматривали числа в контексте различных конфигураций единиц в пространстве и на этой основе сделали вывод о том, что элементы чисел есть элементы всех вещей. Как поясняет Аристотель, «пифагорейцы также верят в одного вида число — математическое, только они утверждают, что оно не является отдельным от ощутимых субстанций, которые из него созданы. Ибо они конструируют всю Вселенную из чисел, только не чисел, состоящих из абстрактных единиц. Они полагают, что у единиц есть пространственная величина»^[6].

Пифагор, как утверждается, восхищался иудаизмом, рассматривающим Бога как высшего правителя Вселенной, которой он предписывает свои божественные законы. По словам древнееврейского историка Иосифа Флавия (37–100 гг. н. э.), иудейская секта ессеев также восхищалась учениями Пифагора, потому что придерживалась образа жизни, построенного по примеру его общества^[7]. Члены этой группы проживали в Иудее с середины II века до н. э. до 70 года н. э. (когда их уничтожили римляне). Подобно ранним пифагорейцам, ессеи удалялись от основной части общества, жили чрезвычайно экономно, владели совместным имуществом и верили, что Бога лучше всего почитать не животными жертвоприношениями, а очищением ума. Хотя безбрачие не было частью еврейской традиции, члены этой группы отвергали брак для себя лично — он был угрозой общинному образу жизни, — но не осуждали его в целом. Они совершали ритуальные омовения в холодной воде, то есть крещение, и верили в методы целительства, при которых сила протекала через руки. Ессеи очень критически относились к этическим нормам современных им еврейского и римского обществ. Они верили в скорое пришествие Царства Божьего и в то, что предвестником его станет разрушительная война между праведниками и грешниками.

Исследователи с XIX века строят предположения о возможных связях между ессеями и Иоанном Крестителем, а также Иисусом. Наличие подобной связи предполагало бы, что практики и верования пифагорейцев оказали влияние на раннюю христианскую традицию. Образ жизни и учения Иоанна Крестителя действительно поразительно близки к тем, которых придерживались ессеи. Он соблюдал безбрачие, носил одежды из верблюжьей шерсти и, будучи аскетом, питался саранчой и диким медом. В Иудейской пустыне он проповедовал: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». Подобно ессеям, в рамках ритуала для устранения загрязнений и грехов Иоанн крестил других. Встречая фарисеев и саддукеев, он подвергал их жесткой критике и называл порождениями ехидны^[8].

Самым знаменитым из иудеев, пришедших к Иоанну за крещением, был Иисус из Назарета, восхвалявший его как превосходящего всех предшествующих пророков: «Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя; но меньший в Царстве Небесном больше его»^[9]. Поскольку Иисус был крещен Иоанном, можно допустить, что он принимал его учение. Сразу после этой церемонии Иисус удалился в пустыню, где сорок дней постился и молился, преодолев при этом дьявольское искушение. Вернувшись из своего пустынного затвора, он начал проповедовать идеи, который были общими для ессеев и Иоанна Крестителя: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное»^[10].

Даже если Иосиф Флавий и прав в том, что ессеи придерживались образа жизни, преподанного грекам Пифагором, сложно понять, в какой степени они разделяли пифагорейские убеждения — например, веру в реинкарнацию, — хотя они очевидным образом верили в бессмертие души. Весьма примечательно, что Иисус провозгласил Иоанна Крестителя пророком Илией^[11]. Судя по всему, слушателей это утверждение не удивило, ведь многие иудеи уже верили, что пророки могут перерождаться или «возрождаться». В соответствии с библейским сюжетом Илия еще при жизни был взят огненной колесницей с огненными конями и вихрем вознесен на небо^[12]. Новый Завет утверждает, что Иоанн был наделен «духом и силой» Илии, что легко интерпретировать в пользу реинкарнации. Тем не менее богословы подвергли эти отрывки разнообразным толкованиям.

Благодаря Сократу (около 470–399 до н. э.) и Платону (около 427–347 до н. э.) учения пифагорейцев в конечном итоге были ассимилированы философской школой неоплатонизма, основателем которой был Плотин (около 205–270 гг.). Родившись в Египте, он девять лет изучал греческую мысль в Александрии, а затем присоединился к экспедиции, отправившейся в Персию — там он надеялся изучить философские сочинения персов и индийцев. Эта военная компания не увенчалась успехом, и Плотин так и не добрался до желанных мест. Он верил, что человеческого совершенства и счастья можно достичь в этом самом мире, а путь к ним — это практика созерцания. Целью этой практики было достижение блаженного единения с Единым, которое Плотин описывал как окончательную реальность, превосходящую все слова и понятия. Его знаменитый труд «Эннеады» был собран, составлен и отредактирован Порфирием (около 232–305 гг.), также известным своей биографией Пифагора. Порфирий писал, что за шесть лет его собственной учебы под руководством Плотина тот достигал подобного божественного единения четыре раза. Созерцание есть единственная нить, объединяющая Единое со всеми сотворенными вещами, которые из Него исходят. Благодаря созерцательной практике человек приходит к постижению источника собственного бытия. Подобно Пифагору и Сократу, Плотин считал, что отдельные души перерождаются, жизнь за жизнью переживая плоды своего нравственного и безнравственного поведения — пока в конечном итоге не достигнут полного очищения и не отыщут высочайшее счастье, рожденное созерцанием.

Писания Плотина веками вдохновляли христианских, иудейских, мусульманских и гностических философов и созерцателей. Одним из наиболее влиятельных среди них был Ориген (около 185–254 гг.). Этого уроженца Александрии многие считали величайшим христианским богословом своего времени. Он также полагал, что душа жизнь за жизнью проходит через процесс духовной эволюции, пока в конечном итоге не достигнет знания (гнозиса) Бога посредством созерцания (теории). Примерно с III века созерцатели-христиане начали вести уединенный, медитативный образ жизни в египетской части пустыни Сахара. Многие отыскали там убежище, скрываясь от хаоса и преследований со стороны Римской империи. Эти первые отшельники жили в пустыне и известны как «отцы-пустынники». Они создавали общины на периферии населенных центров — достаточно далеко, чтобы не подвергаться имперским проверкам, но достаточно близко, чтобы иметь доступ к цивилизации^[13].

Хотя большинство ранних отцов-пустынников были неграмотными, Евагрий Понтийский (345–399 гг.) был высокообразованным знатоком классических дисциплин. Он был одним из первых пустынников, начавших записывать и систематизировать их устные учения. Евагрий был ярым сторонником Оригена и разделял его воззрения относительно перерождения человеческих душ и достигаемого ими в конце концов совершенства — единения с Богом. Один из главных учеников Евагрия, Иоанн Кассиан (ок. 360–433 гг.), адаптировал труды своего наставника для западной аудитории и основал аббатство Сен-Виктор — комплекс из двух монастырей (мужского и женского) на юге Франции. Так он создал один из первых подобных институтов на Западе. Это аббатство послужило моделью для последующего развития христианского монашества.

Созерцание на Востоке

Самые ранние свидетельства существования медитативной культуры в нашем мире были найдены в наследии Индской цивилизации, земли которой простирались с территории современного Пакистана до долины реки Ганг в Индии. Пик развития этой культуры пришелся на период с 3000 до 2500 года до нашей эры. От этой цивилизации остались тысячи резных печатей в форме маленьких глиняных табличек — это часть древнейших в мире памятников письменности. На некоторых из печатей изображены йогины, сидящие в классических позах для медитации.

До времен Будды Гаутамы (ок. 563–483 гг. до н. э.) — современника Пифагора — медитация в письменных источниках упоминается на удивление редко. Тем не менее ясно, что к тому периоду уже существовала чрезвычайно насыщенная и многообразная традиция созерцания — именно в нее Будда и погрузился, оставив свою жизнь во дворце в возрасте двадцати девяти лет. Гаутама посвятил себя созерцательным изысканиям, обращенным к освобождению от циклов рождения, смерти и перевоплощения, а потому вера в реинкарнацию, судя по всему, в период его жизни была делом обычным. Первым учителем медитации, к которому обратился будущий Будда, был Алара Калама. Этот наставник преуспел в самадхи — медитативных состояниях, в которых внимание оттягивается от физических чувств, мысли успокаиваются, а практикующий переживает необычайные блаженство и безмятежность. С буддийской точки зрения та медитация, которой обучал этот мастер, может вести к прямому достоверному постижению прошлых жизней — и потому продвинутые практикующие рассматривали реинкарнацию не как догмат религиозной веры, а как истину, которую можно проверить эмпирически.

Ранние буддийские источники утверждают, что Гаутама быстро достиг самого возвышенного и чистого из видов самадхи, которым учил Алара Калама. В этом состоянии его ум погрузился в бесформенное измерение бытия, лишенное какого-либо содержания, кроме переживания чистого «ничто». Тем не менее это достижение не удовлетворило его желания достичь освобождения от циклов бытия, и потому он обратился к еще более реализованному созерцателю по имени Уддака Рамапутта. Под руководством этого наставника Гаутама достиг еще более тонких уровней самадхи. Тем не менее он понял, что сами по себе подобные состояния медитативного погружения не ведут к достижению его цели — к «высшему состоянию возвышенного покоя» посредством постижения реальности такой, какая она есть. Он осознал, что после завершения подобной медитации и при взаимодействии с будничной реальностью человек все равно подвержен страданиям и лежащим в их основе причинам. Поняв, что достижение этих состояний не устраняет проблему с корнем, Гаутама несколько лет терзал свое тело аскетическими практиками, включая пост; он стремился к освобождению через установление своего рода власти ума над материей. Тем не менее в результате этих практик его тело истощилось, а умственные способности ослабли. Тогда Гаутама понял: достижение самадхи — не окончательная цель, но подобные очищенные состояния сознания можно применять для медитативного изучения природы страданий и их причин.

Среди великих религиозных учителей из истории человечества Будда уникален призывом не верить в некие положения просто потому, что об их истинности говорит много людей, — или потому, что они основаны на давней традиции, на авторитете писаний, слухах, домыслах или почтении к учителю. Вместо того нам, насколько возможно, следует проверять утверждения других людей на собственном опыте и самим решать, верны ли они. Логично заключить, что именно так Будда поступил и с представлениями о реинкарнации, которые в его время преобладали^[14]. В самых ранних источниках, содержащих его собственный рассказ о достижении просветления, он повествует: с сосредоточенным, очищенным, податливым и спокойным умом он достиг «прямого постижения» природы сознания и истоков страдания^[15]. Сначала он напрямую узнал конкретные обстоятельства многих тысяч своих собственных прошлых жизней в многочисленные периоды сжатия и расширения мира. Вторым видом прямого постижения стало созерцательное наблюдение за чередой жизней других существ. При этом он увидел взаимосвязи между их действиями и плодами поступков, проявлявшимися в последующих жизнях. Третьим видом прямого познания, обретенного в ночь просветления, стало постижение четырех благородных истин: «Я напрямую узнал — так, как есть, — что „Это страдание“, что „Это исток страдания“, что „Это прекращение страдания“ и что „Это путь, ведущий к прекращению страдания“». Именно на этом этапе Гаутама и стал буддой, «пробужденным», потому что его ум полностью освободился от всех омрачений и завес. В этой реализации нирваны он отыскал наивысшее состояние великого покоя, к которому стремился. Оставшиеся сорок пять лет своей жизни он посвятил тому, чтобы вести к подобной свободе от страданий других людей. Из-за этого его стали называть Великим Лекарем, показавшим, как реализовать подлинное благополучие, очищая ум от загрязнений, взращивая добродетель и обретая созерцательные прозрения относительно природы реальности.

В этом чрезвычайно кратком обзоре истоков медитации в греческой философии, христианстве и буддизме мы увидели несколько общих тем и прозрений. При этом ориентация медитативной практики в разных традициях различается — так же как и интерпретация опыта созерцания. Пифагорейцы считали, что Вселенная имеет упорядоченную природу, и верили в одно высшее божество, превосходящее все остальные, хотя при этом, вероятно, и принимали классический греческий политеизм. Медитация для них была тесно связана с музыкой, математикой и астрономией. У христиан она была сосредоточена на единении с единым высшим Богом. У буддистов, разделявших индийскую веру в существование множество богов, медитативная практика использовалась для достижения освобождения из циклов бытия. При этом очевидно: и на начальных, и на более поздних этапах формирования каждой из этих традиций медитация сыграла жизненно важную роль.

3
Научная экстернализация медитации

Хотя созерцание и лежит у истоков западных религий, философии и науки, в современных научных дисциплинах оно почти никакой роли не играет. Такое положение дел — не следствие постепенного угасания, как в случае с медитацией в христианстве; его причины сокрыты у истоков современной науки, в XVII веке. В тот период существование сверхъестественного мира, который состоял из Бога и других духовных сущностей, включая дьявола и ангелов, рай и ад, необходимо было принимать на основе авторитета Библии. За понимание этого измерения реальности отвечали богословы, воззрения которых принимались на веру. Человеческую душу можно было рассматривать как нечто духовное — в том смысле, что она происходила от Бога и обладала свободной волей, не зависящей от тела и физического окружения. В то же время душа представляла собой часть природы, ведь она управляла телом и подвергалась воздействию физических чувств. Итак, в духовные аспекты души нужно было верить — они происходили от божественного авторитета, — а ее природные аспекты объясняли философы, которые в первую очередь полагались на силу своих рассуждений. Ученые должны были стремиться к пониманию третьего измерения реальности — внешнего мира материи и природных сил, и полагались они при этом на прямые наблюдения и эксперименты.

Слово «медитация» можно возвести к индоевропейскому глагольному корню «мед», который означает «размышлять» или «измерять». Как мы уже увидели, в раннем христианстве медитация была привязанным к опыту средством для обретения непосредственных созерцательных прозрений о природе реальности. Однако в средневековой схоластике и в современной философии медитацию низвели до рациональных интроспективных размышлений. В стремлении к пониманию внешней Вселенной, состоящей из материи, наука изобрела собственную «медитацию»: измерение физических процессов, достоверность которого могли бы подтвердить все компетентные наблюдатели.

Все великие первопроходцы в науке XVII века были набожными христианами, а их изыскания относительно мира природы можно было бы рассматривать как мистическую попытку объединить человеческое понимание природного мира с пониманием Бога. К этой же цели со времен Августина стремились и христианские созерцатели; при этом они предполагали, что эту цель невозможно реализовать при жизни — только на небесах. По мере того как традиция созерцательных изысканий, направленных на внутренний мир, в Европе угасала, ученые придумывали новые методы изучения мира внешнего — в надежде, что подобное изучение приведет к пониманию божественного уже в этой жизни.

Никто из этих первопроходцев не оказал такого влияния, как Галилео Галилей (1564–1642 гг.). В детстве он поступил в монастырь ордена камальдолийцев, которые объединяли уединенную жизнь отшельника со строгими правилами монашеской жизни. Подобный образ жизни привлекал Галилея, и он хотел принять монашество, но не получил согласия от своего отца — тот не располагал средствами, чтобы поддерживать сына в религиозном служении, не приносящем никаких доходов. Следуя желаниями своего родителя, Галилео поступил в Пизанский университет, чтобы изучать медицину. Тем не менее вскоре он переключился на математику и научные дисциплины. Молодой человек в целом презирал схоластическую философию — в ней он видел не более чем закоренелый консерватизм, с подозрительностью относящийся к новаторским идеям и новым методам исследований.

Галилей в значительной степени заложил основы «научного метода» изучения материального мира: изощренных, тщательных, количественных наблюдений за физическими сущностями в сочетании с математическим анализом полученных данных. Побуждением, лежавшим в основе его исследований, было желание понять природу Божьего творения с точки зрения самого Бога, превосходя ограничения и иллюзии человеческих чувств. Этого можно добиться, утверждал Галилей, используя математические рассуждения — математику он считал собственным языком Бога. Подобную теистическую интерпретацию центральной роли математики в природе веками ранее уже отстаивали пифагорейцы.

Хотя Галилео был готов оставить сверхъестественные вопросы в руках церкви, он настаивал, что научное изучение мира природы должно происходить свободно и независимо от авторитета Библии и греческой мысли. Сделав этот революционный шаг, он перевернул иерархию познаний, которой придерживались средневековые схоласты. Эмпирические наблюдения, которые философы в целом считали самой низшей формой знания, Галилей перенес на самый высокий уровень. Разум был важен для интерпретации эмпирических познаний, а авторитет традиции принимался только в тех случаях, когда ему не противоречили тщательные наблюдения или здравые рассуждения. Какая огромная перестановка!

Галилей отказался от аристотелевского упора на понимании того, почему явления таковы, какие они есть, и вместо того сосредоточился на кропотливых измерениях и наблюдениях за тем, как движутся небесные и земные объекты. Философы-схоласты тех времен слепо принимали представления Аристотеля: небесные тела якобы неизменны и движутся по совершенной окружности, а Земля находится в их центре. В 1609 году Галилей создал телескоп с двадцатикратным увеличением. С его помощью он обнаружил четыре луны Юпитера (которые вращались вокруг Юпитера, а не Земли), кратеры на Луне, пятна на Солнце (свидетельство того, что небесные тела меняются) и фазы Венеры — доказательство того, что она вращается вокруг Солнца, а не Земли. Другие астрономы с менее мощными инструментами жаловались, что не могут подтвердить все его наблюдения. В результате некоторые из них усомнились в их достоверности, а другие даже стали утверждать, что все они представляют собой лишь оптические иллюзии, созданные линзами Галилея.

Средневековые астрономы были давно знакомы с обманчивой природой облика небесных тел и особенно видимого движения планет. Придерживаясь древнегреческой мысли, они полагали, что Луна, Солнце, планеты и звезды вращаются по совершенным окружностям вокруг Земли. За одну ночь можно увидеть, что планеты на небе движутся с востока на запад — но если наблюдать ночь за ночью, на фоне звезд планеты кажутся движущимися с запада на восток. При этом иногда будет казаться, что планета обратила свое движение вспять; какое-то время на фоне созвездий она может двигаться с востока на запад. Это изменение направления называется попятным движением. Чтобы объяснить подобные обманчивые видимости так, чтобы они соответствовали греческой мысли, ранние астрономы разработали сложную, абстрактную систему эпициклов: планеты-де движутся по малым окружностям, которые, в свою очередь, совершают большой оборот вокруг Земли. Таким, по их мнению, было реальное, объективное движение планет в противоположность ложным субъективным видимостям их попятного движения. Оказалось, что вся эта теория была основана на ложном допущении. Астрономическая наука смогла добиться прогресса только благодаря использованию телескопа, который направили на обманчивые видимости телесных тел.

Когда Галилей впервые описал свои открытия, сделанные с помощью телескопа, в качестве свидетельства, подтверждающего теорию Коперника о вращении Земли вокруг Солнца, с нападками на него выступила не церковь. На самом деле священники и епископы из числа иезуитов и доминиканцев были в восторге от новых перспектив, открытых с помощью телескопа, — чтобы отпраздновать открытия Галилея, они устроили для него роскошные приемы в Риме. Отцу Клавиусу, который был несомненным лидером иезуитских астрономов, сначала было сложно принять новые сведения. Тем не менее, когда он и его коллеги раздобыли собственные телескопы, они подтвердили все наблюдения Галилея. В конечном итоге конфликт между Галилеем и церковью разгорелся из-за ее советников из числа преподавателей-мирян. Они настаивали, что Рим обязан остановить Галилея, а не то он уничтожит всю университетскую систему, подорвав авторитет аристотелевских воззрений, на которых она основана. Эти философы-схоласты отказывались даже взглянуть через телескоп, ибо они категорично настаивали: все видимое через линзы и противоречащее их убеждениям должно являться оптической иллюзией.

Открытия, сделанные Галилеем с помощью телескопа, превратили спор о движениях Солнца и Земли друг относительно друга из интеллектуального диспута в вопрос, который можно решить на основе свидетельств. Ученый гордился тем, что смог создать первый настоящий телескоп и направить его на небо — но особенно ценил свою гениальность в тщательных наблюдениях за широким спектром физических сущностей, в понимании поведения частей этих сущностей и в их описании с точки зрения математических пропорций^[16].

Галилея (за его роль в создании научного метода исследований) считают отцом современной науки, а французского философа, математика и ученого Рене Декарта (1596–1650 гг.) называют отцом современной философии: он сформулировал концептуальные рамки, в которых научные изыскания могли бы происходить. Получив по желанию своего отца степень юриста, Декарт отказался от академической жизни и решил искать лишь те познания, которые он мог бы отыскать в самом себе или в «великой книге мира»^[17]. Путешествуя по Германии в возрасте двадцати лет и размышляя над тем, как использовать математику для решения проблем физики, Рене пережил во сне видение, благодаря которому «открыл основы чудесной науки». Это происшествие стало переломным моментом в опыте юного Декарта, и всю оставшуюся свою жизнь он посвятил изучению связи между математикой и природой.

Основа науки Декарта — предположение, что у объектов есть два вида свойств. Все физические объекты — протяженные субстанции — обладают длиной, высотой, шириной, изменениями, местоположением и числом. Благодаря этим первичным качествам такие объекты можно понять в математическом контексте. Кроме того, у них также должны быть и вторичные качества — цвет, звук, вкус, запах, жар и холод. Декарт полагал, что подобные качества не существуют объективно — в самих физических объектах. Вместо этого они представляют собой качества нашего восприятия окружающего мира. Относительно первичных качеств мыслитель заключил: когда их «воспринимают ясно и отчетливо», их можно познать определенным образом. При этом в вопросе о вторичных качества он, напротив, отмечал: «В моем мышлении они проявляются так смутно и путано, что я не знаю, настоящие они или же ложные и только кажущиеся; то есть я не знаю, будут ли возникающие во мне представления об этих качествах представлениями о реальных вещах или же они отображают лишь [идеи], которые существовать не могут»^[18].

Декарт предполагал, что разделение между первичными и вторичными качествами материи необходимо, чтобы избежать ложных выводов о природе реальности. В частности, он отвергал допущение, в целом известное как «наивный реализм» и свойственное нам всем с детства, — мысль о том, что цвета, звуки, запахи, вкусы и тактильные переживания существуют в объективном мире, независимо от актов нашего восприятия^[19]. Декарт заключил: «Можно показать, что вес, цвет и другие подобные качества, ощущаемые в телесной материи, можно из нее вычесть, после чего она сама сохранится. Из этого следует, что природа материи не зависит ни от одного из этих качеств»^[20]. Объективный мир, в представлении Декарта, на самом деле не имеет ни цвета, ни запаха, ни вкуса и так далее. Опровержение наивного реализма соответствует всем последующим научным открытиям и остается неотъемлемой частью научных представлений о природе в целом. Хотя элементарные частицы, атомы, молекулы, электромагнитные поля и волны считаются существующими независимо от каких-либо наблюдателей, визуальные образы мира вокруг, которые мы воспринимаем, не существуют вовне. Как отмечает невролог Антонио Дамасио, «Нет никакого изображения объекта, которое передавалось бы от объекта к сетчатке и от сетчатки в мозг»^[21]. Подобные изображения существуют лишь в нашем уме (где бы он ни был).

Английское слово science — «наука» — происходит от индоевропейского корня sker, который означает «резать» или «отделять». Под руководством Декарта современная наука начала проводить решительную границу, отделяющую объективный мир физической Вселенной от субъективных миров личного опыта индивидуумов. Полностью разделяя объективный физический мир и субъективный мир ума, Декарт, по сути, вверил материальное измерение ученым, а измерение субъективное оставил философам и богословам. Со времен Галилея и Декарта физики и биологи поколениями придерживались этого разделения, добившись необычайного прогресса в измерении и понимании реалий, которые являются объективными, физическими и поддающимися исчислению. На самом деле к последним десятилетиям XIX века многие физики считали, что их понимание физического мира достигло полноты и совершенства во всех основных аспектах. При этом в философском понимании умственных реалий — включая мысли, ментальные образы, эмоции, желания, сновидения и само сознание — аналогичного прогресса добиться не удалось. Ученые отыскали эффективные методы для «медитации на» объективных физических вещах — для их измерения. Философы же разработать методы для тщательного рассмотрения субъективных умственных событий не смогли.

Уильям Джеймс (1842–1910 гг.), великий родоначальник психологии из США, считал, что научное понимание ума в его время едва ли превосходило физику до Галилея^[22]. После 1600 года, отмечал он, ученые создавали методы для изучения внешнего мира — методы, которые можно было бы подвергнуть математическому анализу. Благодаря этому вопросы, о которых долго спорили философы, были наконец решены с помощью эмпирических методов науки. Чем больше развивалась наука, тем меньше проблем оставалось в руках философов^[23].

Карьера Уильяма Джеймса содержит бесчисленные примеры, которые — если бы им всерьез подражали — привели бы западную психологию к более полному и сбалансированному пониманию ума, чем то, которым мы располагаем сейчас. Получив школьное образование в США и Европе, в 1861 году Джеймс поступил в Научную школу имени Лоуренса в Гарварде, а еще через три года — в Гарвардскую медицинскую школу, которую он окончил в 1869 году. Частично под влиянием биологического детерминизма, который ему прививали в годы врачебного образования, он начал переживать повторяющиеся приступы жесткой депрессии. Позже он описывал этот опыт как погружение в глубинный кризис — кризис духовный, кризис бытия, кризис смысла и воли. Однако в 1870-м он пережил откровение, поняв, что свобода воли — отнюдь не иллюзия: с помощью своей воли он может вытащить себя из депрессии. Джеймс решил, что он не просто машина, которой бы управляли биологические процессы в теле. Первым актом его свободной воли стало решение поверить в эту свободу.

В 1873 году Джеймс начал преподавать в Гарварде анатомию и физиологию. Еще через два года он стал преподавателем психологии и основал в университете первую лабораторию для научного изучения ума. Уильям определял психологию как «науку умственной жизни — и ее феноменов, и их условий. Феноменами здесь является то, что мы называем чувствами, желаниями, актами познания, рассуждениями, решениями и тому подобным»^[24]. Физики изучали физические объекты, которые были доступны всем компетентным наблюдателям, — а вот психологи должны были изучить умственные процессы, которые переживались субъективно, а также их связь с другими объектами, с мозгом и со всем остальным миром. Однако умственные переживания — дело личное; они не поддаются непосредственному наблюдению с помощью научных инструментов. В связи с этим Джеймс предполагал: для изучения умственных процессов психология должна в первую очередь использовать интроспекцию^[25]. При этом непосредственное наблюдение за нашими собственными умственными состояниями и процессами должно дополняться сравнительными исследованиями, такими как изучение поведения животных, а также экспериментальной наукой о мозге.

Пока Джеймс сосредотачивался на интроспективном наблюдении за сознательными умственными переживаниями, австрийский невролог Зигмунд Фрейд (1856–1939 гг.) прославился благодаря своим теориям об уме бессознательном. Его новаторские труды сыграли жизненно важную роль в создании психоаналитической школы психологии. Терапевты из этого направления стремятся обнаружить связи между бессознательными компонентами умственных процессов своих пациентов. Опираясь на устные рассказы пациентов о субъективных переживаниях наяву и в сновидениях, Фрейд пытался понять скрытые механизмы ума.

К началу XX века ни академические психологи, ни сторонники психоанализа не преуспели в создании способов методичного наблюдения за умственными процессами от первого лица. Из-за этого после всего тридцати лет применения интроспекция как средство научного изучения ума была в значительной степени отброшена. К этому привели две основные причины^[26]. Одна состояла в том, что исследователям, работавшим в разных лабораториях, было сложно воспроизвести результаты изысканий других экспертов — потому что испытуемые, которые практиковали интроспекцию, обычно «наблюдали» именно то, чего от них ожидали авторы эксперимента. Нужно заметить, что психологи не добились существенного прогресса в совершенствовании собственной интроспекции и особо в ней не упражнялись — во всяком случае, в контексте своей профессиональной деятельности. Вместо того проверкой своего ума должны были заниматься участники экспериментов — но без какой-либо длительной, тщательной подготовки, которая позволила бы им делать тщательные и надежные наблюдения. Таким образом, хотя ученые активно использовали интроспекцию в своих исследованиях, они оставили ее в руках любителей. Интроспекция так и не поднялась над уровнем «народной психологии».

Вторая важная причина, из-за которой научное сообщество отказалось от интроспекции, состояла в том, что она противоречила духу научных исследований предшествующих трехсот лет — исследований, которые систематически сосредотачивались на объективных, физических и исчисляемых реалиях. К первым десятилетиям ХХ века естественные науки оказались столь успешными — особенно в сравнении с религией и философией, — что все большее число людей стали приравнивать мир природы к миру физическому. Иными словами, реальными они считали только то, что могли измерить ученые: физические сущности и процессы. Все остальное считалось «сверхъестественным», а потому и несуществующим или по меньшей мере не имеющим значения с точки зрения научных изысканий.

Отказавшись от научного использования интроспекции, академическая психология в англоязычном мире переключилась на бихевиоризм, который сделал все возможное, чтобы устранить отсылки к умственным состояниям и процессам, переживаемым субъективно^[27]. Джон Б. Уотсон (1878–1958 гг.), один из первопроходцев этого направления в Америке, заявлял, что психология больше не является наукой об умственной жизни, как ее определял Уильям Джеймс. Как «чисто объективная, экспериментальная отрасль науки о природе», утверждал Уотсон, психология никогда не должна «использовать термины „сознание“, „умственные состояния“, „ум“, „содержание“, „проверяемое интроспективно“, „образы“ и тому подобное»^[28]. Подобное табу, наложенное на субъективный опыт, было частично вызвано тем, что ум или душа ассоциировались с религией, и частично тем, что умственные явления явно имели нефизическую природу^[29]. Подозрительность относительно религии со стороны ученых — дело понятное, ведь религия, по их мнению, требовала некритической веры в авторитеты. Наука, напротив, приписывала наибольшее значение познаниям, полученным с помощью опыта.

Вот в чем состояла загвоздка. Для того чтобы экспериментальные данные считались данными эмпирическими, они должны поддаваться проверке — быть доступными множеству компетентных наблюдателей. Однако умственные процессы можно наблюдать только изнутри. Их не может зафиксировать ни какой-либо сторонний наблюдатель, ни какой-либо научный инструмент — ведь те разработаны для измерения всевозможных физических реалий. Из-за этого психологи столкнулись с дилеммой: следует ли сохранять упор на эмпирическом, лежавший в основе научного прогресса на протяжении трехсот лет? Может, стоит вместо этого ограничиться наблюдением за внешними, физическими объектами, за сферой реальности, в которой наука со времен Галилея добилась такого большого прогресса? Ученые выбрали второй вариант, сузив сферу своих исследований. Бихевиористы решили изучать человеческое поведение, а не какие-либо загадочные внутренние, духовные, умственные сущности, которые, кажется, не имеют каких-либо собственных физических свойств^[30].

Бихевиоризм — по крайней мере так, как он развивался в академической исследовательской психологии, — был в первую очередь озабочен поиском эффективных способов понять человеческий ум через поведение, а не тем, чтобы сделать выводы относительно подлинной природы умственных процессов. Такой подход подобен попыткам понять человеческую анатомию и физиологию без вскрытий, которые в средневековой медицине были запрещены. Большинство бихевиористов прекрасно осознавало собственные умственные состояния, но полагало: психология будет развиваться быстрее и с меньшим числом отступлений, если на какое-то время оставить интроспекцию за бортом. Однако радикальные бихевиористы, начиная с Уотсона, пошли еще дальше и заявили, что умственные состояния в целом и сознание в частности вообще не существуют — именно потому, что у них нет никаких физических свойств!^[31] Это явный пример отрицания реальности: идеологическая преданность материализму обесценила основанные на опыте свидетельства, которые не вписывались в данную систему верований. Что еще хуже, бихевиористы приравняли поведение к самим психологическим процессам. Роботы демонстрируют поведение, но не имеют сознания и субъективных переживаний. Люди также проявляют определенное поведение — но как бы тщательно мы его ни изучали, само по себе физическое поведение не предоставляет свидетельств даже в пользу существования умственных реалий, которые мы все переживаем. Утверждать, что субъективные переживания можно свести к объективному поведению, — самая настоящая интеллектуальная бесчестность или пример глубокой помраченности.

К 1960-м годам академические психологи начали все более явно понимать ограничения подхода, который игнорировал умственные процессы. Новая сфера когнитивной психологии начала относиться к субъективным переживаниям более серьезно. Кроме того, со времен возникновения когнитивной нейронауки в последние десятилетия XX века много внимания стали уделять связанным с субъективным опытом процессам в мозге. Ученые добились большого прогресса в попытках определить те части и функции мозга, которые необходимы для зрения и других физических чувств, а также для конкретных умственных процессов, например памяти, эмоций и воображения. Это совершенно правомочный подход к косвенному изучению умственных переживаний — ведь он опирается на сильные стороны четырехсот лет научных исследований физической реальности. Однако подлинная природа самих умственных процессов остается столь же загадочной, как и прежде.

Каковы взаимоотношения между процессами в уме и в мозге — между нашими субъективными переживаниями и нашей физической «аппаратурой»? Можно ли считать эту связь сугубо причинно-следственной — в том смысле, что процессы в мозге порождают субъективный опыт, — или же ментальные и нейронные процессы вообще являются одним и тем же, только при взгляде изнутри и снаружи? Кристоф Кох, работающий над передовыми исследованиями нейронных коррелятов сознания, на эту тему отмечает: «Характер состояний мозга и феноменальных состояний представляется слишком различным, чтобы их можно было полностью свести друг к другу. Я подозреваю, что взаимоотношения между ними сложнее, чем обычно полагают. Сейчас лучше всего сохранять в этом вопросе открытость и сосредоточиться на опознании коррелятов сознания в мозге»^[32]. Что совершенно естественно, Кох как профессиональный нейрофизиолог опирается на свои сильные стороны — в частности, на изучение мозга. Однако изучение одного только мозга не принесло нам никакой информации о подлинной природе субъективного опыта. При объективном наблюдении за состояниями мозга они не демонстрируют никаких признаков умственных состояний. При субъективном наблюдении за ментальными состояниями те не демонстрируют никаких признаков мозговой активности.

Многие нейрофизиологи убеждены, что умственные процессы появляются в мозге как его эмерджентные свойства. Эмерджентное свойство возникает на основе крупной конфигурации компонентов, но не присутствует ни в одной из самих частей. Так, одна молекула H₂O комнатной температуры не будет жидкой, но большое скопление таких молекул демонстрирует качество текучести. Текучесть — это хорошо изученное физическое свойство, которое легко измерить технологическими инструментами. Аналогичным образом, многие производные свойства физических сущностей сами по себе имеют физическую природу и поддаются измерению: в мозге, например, мы можем измерить кровообращение, электрические и химические изменения. Однако умственные процессы не имеют физических качеств, и их нельзя измерить объективно. Они радикально отличаются от любых других эмерджентных свойств, возникающих в физическом мире, а потому оснований считать их производными свойствами какой-либо физической сущности крайне мало.

Некоторые нейрофизиологи, однако, игнорируют эти проблемы и — возможно, ненамеренно — запутывают вопрос, попросту утверждая, что умственные процессы тождественны своим неврологическим основам^[33]. Это правдоподобная гипотеза, но какие-либо научные свидетельства в ее пользу так и не появились. Поэтому утверждать, что это научный вывод, — интеллектуальная бесчестность; на сегодняшний день это не более чем непроверенное мнение. В этом вопросе настоящая наука рискует превратиться в псевдонауку, одна из отличительных черт которой — в том, что она старается доказать истинность гипотезы, а не проверить ее. Допущение о том, что гипотеза верна и просто нуждается в доказательстве, приходит на смену открытости ума, которой и отличается научный метод. Итак, многие нейрофизиологи приняли именно этот псевдонаучный подход; они пытаются не проверить, а доказать, что субъективные переживания можно полностью понять через физические процессы в мозге^[34]. Как вы помните, в XVII веке многие европейцы считали, что у души есть и сверхъестественные, и естественные свойства. Настаивая, что человеческий ум должен быть сущностью исключительно естественной, ученые относились к нему как к чему-то всенепременно физическому — хотя ум не демонстрирует никаких физических свойств и не может быть зафиксирован физическими инструментами. Такова центральная проблема всех научных исследований ума — проблема, которую еще только предстоит решить.

Психологи продолжают изучать ум косвенно; они задают сознательным субъектам вопросы и наблюдают за их поведением. Таким образом, они напрямую исследуют физические следствия умственных процессов. Меж тем нейрофизиологи косвенно изучают ум посредством наблюдений за неврологическими основами субъективных переживаний; так они напрямую исследуют физические корреляты умственных актов — актов, которые могут быть либо причинами, либо следствиями. Объединение дисциплин психологии и нейронауки называется когнитивной наукой (когнитивистикой). Если исследователи в этой сфере ограничивают свои изыскания изучением одних только поведения и мозга, им не будет известно, что субъективные переживания вообще существуют. У авторов экспериментов есть лишь один способ удостовериться, что умственные состояния существуют: пережить их самостоятельно. Вот почему столь ценна уверенность Уильяма Джеймса в том, что в процесс научного изучения ума должна быть полностью интегрирована интроспекция.

Ученые-когнитивисты так и не создали продвинутых средств для проверки самих умственных актов. Наблюдение подобного рода они доверяют участникам исследований (обычно — студентам бакалавриата), получающим оплату и не имеющим профессиональной подготовки в наблюдении за умственными процессами и в их описании. Оставляя интроспекцию в руках любителей, ученые гарантируют, что прямое наблюдение за умом остается на уровне народной психологии. В этом вопросе когнитивную науку следовало бы поместить в контекст других естественных наук. Представители экспериментальной физики проходят профессиональную подготовку в наблюдении за физическими процессами, а биологи — за процессами биологическими. Ученые-когнитивисты вызвались понять умственные процессы, но, в отличие от представителей всех остальных естественно-научных дисциплин, не проходят профессиональной подготовки в наблюдении за реалиями, образующими сферу их исследований.

При этом мы не утверждаем, что когнитивные науки не узнали об уме много нового. На самом деле психологи и нейроученые очень много узнали о широком спектре умственных процессов (некоторые из которых не поддаются интроспекции) и соответствующих им процессов в мозге. Кроме того, их познания множеством ценных способов применяются при диагностике и лечении умственных недугов. Объективными измерениями мозга нейроученые заменили медитации на соответствующих им субъективных умственных процессах. Этот подход подарил им множество прозрений относительно нейронных основ ума — но очень мало понимания подлинной природы и происхождения сознания, а также всех остальных субъективных умственных процессов.

За последние сто лет ученые-когнитивисты не смогли создать никаких способов точного и прямого наблюдения за умственными реалиями, и это привело их к соответствующему выводу — выводу о том, что интроспекцию нельзя использовать в качестве научно-исследовательского метода. Это убеждение, которого все еще активно придерживаются психологи и нейрофизиологи, все равно позволяет изучать ум через поведение и мозговую активность. Тем не менее оно дискредитирует ценность интроспекции и косвенно подкрепляет допущение о том, что умственные процессы есть лишь процессы в мозге, рассматриваемые с субъективной точки зрения. Из этого допущения следует, что процессы в мозге реальны, а умственные процессы иллюзорны.

Тем не менее в наше время глобальные перемещения и связь стали общедоступными; благодаря этому у нас появляется гораздо больший, чем когда-либо прежде, доступ ко всем цивилизациям мира. По этой причине быстро растущее число ученых-когнитивистов теперь проявляет активный личный и профессиональный интерес к созерцательным традициям, которые прежде им были незнакомы, а также к тем, которые сформировались на Западе. Таким образом, научное неприятие медитации, сохранявшееся веками, скоро, возможно, останется в прошлом.

4
Научные исследования медитации

Можно ли сказать, что наши умственные состояния и поведение полностью определяются такими физическими факторами, как деятельность мозга и гены, — или же мы можем усилить личное чувство благобытия, прилагая к тому усилия, включающие медитацию? Именно таков основополагающий вопрос, лежащий в основе всех научных исследований медитативных практик. Вспомните, что глубокая, суицидальная депрессия Уильяма Джеймса частично проистекала из убежденности, массово распространенной в середине XIX века, в том, что человек представляет собой лишь марионетку, которой помыкают биохимические процессы в теле. Джеймс преодолел свое состояние, осознав, что научные свидетельства в пользу подобной редукционистской гипотезы недостаточны. Исследования, проведенные за последние годы, сделали это представление о человеческой природе как подобной природе робота еще более сомнительным.

Одна из наиболее интересных областей современных нейрофизиологических изысканий — нейропластичность, или способность нейронов в мозге меняться под влиянием опыта. В контексте нашей повседневной жизни этот принцип предполагает, что мы можем менять свой мозг, изменяя свои мысли, настрои и поведение. Исследования показывают: мозг представляет собой непрестанно меняющийся орган, структура которого откликается не только на требования внешней среды, но и на состояния, порождаемые во внутреннем мире, включая аспекты сознания. В одном новаторском эксперименте нейрофизиологи из Гарвардской медицинской школы попросили одну группу волонтеров каждый день на протяжении недели упражняться в игре на фортепиано, а другую — просто представлять подобные упражнения, воображая движение пальцев и извлечение нот. У тех, кто действительно играл на фортепиано, моторная кора — участок мозга, контролирующий движение пальцев, — к концу недели увеличилась, как и ожидалось. Однако такие же изменения произошли и в мозге тех, кто лишь воображал весь процесс! Они просто представляли, что играют на музыкальном инструменте, но это привело к измеримым физическим изменения в мозге. Слова «все это происходит не на самом деле, а просто в твоем уме» больше нельзя считать актуальными.

Исследователи в Институте биологических исследований Солка (Ла-Хойя, штат Калифорния) показали, что мозг взрослого человека может менять свою структуру и свои взаимосвязи, а потому и свои функции — хотя ученые долго считали, что подобная способность к изменениям теряется в раннем детстве. Это означает, что мы можем сознательно преображать свой ум и мозг на протяжении всего своего существования, выбирая свое окружение, образ жизни и виды умственной активности, которой мы себя посвящаем. Одно из выражений нейропластичности — это нейрогенез, или возникновение новых клеток мозга и, что еще важнее, новых синаптических связей. Здоровый человеческий мозг содержит около ста миллиардов нервных клеток, или нейронов. Из каждого нейрона исходят длинные отростки, которые называются аксонами и дендритами — через них в форме электрических импульсов передается информация. Дендриты передают сигналы в нейроны, а аксоны — в другие клетки. Связка между аксоном и дендритом называется синапсом; через него информация передается с помощью химических посредников, которые называются нейромедитаторами. Нейрогенез усиливает связи на уровне синапсов, и это — больше, чем просто образование новых мозговых клеток, — по-настоящему влияет на работу нашего ума.

Нейрогенез позволяет нам формировать новые связи, ведущие к пониманию новизны, — в противном случае старые, уже устоявшиеся связи могут вынудить нас воспринимать даже новые явления в застарелом и отжившем ключе. Подобная способность формировать новые связи с возрастом обычно ослабевает, но ее можно усилить, если жить в так называемой обогащенной среде — в среде, где мы встречаем интересные, новые и бросающие нам вызов занятия и переживания. Эта обогащенная среда также может включать мир нашего воображения и все виды деятельности, которыми мы занимаемся на уровне ума. Итак, медитация может быть одним из наиболее эффективных способов оживления наших мозга и ума.

Недавние открытия ученых Университета Макгилла в Монреале бросают вызов представлению о том, что люди — рабы своих генов, своих нейромедиаторов и своей мозговой проводки. Новая сфера, которую осваивают эти исследователи, — эпигенетика: изучение функциональных изменений генома, при которых цепочка ДНК самих генов не меняется. Гены могут быть очень активными, частично активными или спящими. Степень их активности определяется химическим окружением, а на него, помимо прочего, влияет и забота со стороны родителей. Условия, относящиеся к внешней среде, могут вести к формированию белков, которые называются факторами транскрипции, а те определяют, как именно гены влияют на все остальное в человеческом организме. Ген состоит из двух сегментов: один производит белки, а другой представляет собой регулирующий участок, который включает и выключает сам ген. Факторы транскрипции взаимодействуют именно со вторым сегментом. Исследования животных и людей показали: для порождения необходимого уровня мозговых химических веществ, требуемых для эмоционального здоровья и равновесия, важны заботливые опекуны и низкие уровни стресса^[35]. Гены, унаследованные нами от предков и подвергавшиеся влиянию миллионов лет естественного отбора, вовсе не обязательно определяют наши личность, способности или характер. Напротив, наше физическое и умственное поведение может влиять на то, будут ли наши гены чрезвычайно активными, частично активными или неактивными. Так, у ребенка может быть генетическая предрасположенность к синдрому дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), но благодаря тренировке внимания активность соответствующих генов можно ослабить или остановить.

Стресс мешает нейрогенезу, но некоторые виды деятельности ему способствуют, и именно в этой сфере медитация может сыграть ключевую роль. До недавнего времени большинство научных исследований медитации считались «маргинальной наукой». Тем не менее эта сфера начала привлекать внимание общественности в конце 1960-х годов, когда врачи из Гарвардской медицинской школы и Калифорнийского университета в Ирвайне установили: группа, практиковавшая трасцендентальную медитацию (ТМ) показала снижение уровней стресса и тревожности, что соотносилось со снижением потребления кислорода и замедлением ритма дыхания. Этот стиль медитации предполагает, что человек на протяжении двадцати или более минут сосредотачивается на мысленно повторяемой мантре с желанием выйти за пределы обычного состояния сознания. Исследователи предположили, что к «реакции релаксации»^[36] привели два вида активности: повторение (например, повторение слова или молитвы) и намеренное пренебрежение мешающими повторению мыслями. Благодаря сходным исследованиям, проведенным в последующие десятилетия, медитацию такого плана сейчас рекомендуют в качестве лечения при гипертонии, сердечной аритмии, хронических видах боли, бессоннице и побочных эффектах терапии рака и СПИДа^[37].

Медитация приобретает широкую популярность в качестве средства, дополняющего стандартные медицинские подходы к лечению широкого спектра хронических заболеваний, включая рак, гипертонию и псориаз^[38]. Ученые из Йельской медицинской школы недавно провели исследование того влияния, которое медитация оказывает на улучшение качества жизни пациентов, умирающих от СПИДа. Они признали, что качество жизни остается важным даже в условиях смертельной болезни; то же касается характера и умиротворенности смерти пациента. В Калифорнийском тихоокеанском медицинском центре (Сан-Франциско) был создан проект дзен-хосписа (Zen Hospice Project, ZHP). Его назначение — понять, каким образом взаимодействие с умирающими пациентами хосписа влияет на благополучие волонтеров, и понять роль, которую в устранении страха смерти играет духовная практика. В этом проекте волонтерам хосписа была предложена сорокачасовая программа подготовки, делающая упор на сострадании, равностности, памятовании и практическом уходе за лежачими больными. Исследователи выяснили, что подобная подготовка в том числе привела к усилению чувства сострадания и ослаблению страха смерти.

В другом исследовании, связанном с этим проектом, ученые убедились в благотворном влиянии регулярной медитации осознанности, которой занимались сиделки дзен-хосписа^[39]. В этом контексте под осознанностью понимают состояние, в котором мы ясно осознаем реальность текущего мгновения и сосредоточены на ней; мы принимаем и признаем эту реальность, не увязая в мыслях о ситуации или эмоциональных реакциях на нее^[40]. В медитации осознанности сотрудников хосписа учили направлять свое осознавание на дыхание, замечая возникновение и исчезновение мыслей, эмоций и ощущений. Когда они замечали, что теряются в содержимом своего ума (в мыслях, эмоциях и внутренней умственной болтовне), их призывали мягко перенаправлять внимание на дыхание — до тех пор, пока осознавание не достигнет устойчивости.

С течением времени участники этого исследования начали замечать, что возвращать внимание к текущему мгновению становится легче. Практикуя медитацию в действии, на протяжении всего дня они внимали тому, что делают, — и вопросу о том, зачем именно они чем-то заняты. Осознанность ощущалась как отсутствие попыток держаться за прошлое, будущее или «текущесть» и как раскрепощение непосредственно в том, что происходило. Упражняя свой ум, участники направляли осознанность на свои повседневные обязанности, в рамках которых они готовили пищу, мыли пациентов, кормили их, сидели с ними и слушали их. Преимущества, полученные благодаря этой практике, включали чувство нераздельности между сиделкой и пациентом; чувство неподвижности в процессе осуществления некоей деятельности; освобождение от желания, чтобы все обстояло иначе, и страхов перед тем, что может случиться, а также ясную осознанность среди эмоциональных переживаний.

В конце 1970-х годов Джон Кабат-Зинн — исследователь из клиники по снижению стресса в медицинском центре Университета Массачусетса — разработал программу снижения стресса на основе осознанности (Mindfulness-Based Stress Reduction, MBSR). На сегодняшний день эту программу преподают более чем в двухстах пятидесяти клиниках по всему миру. На встрече с Далай-ламой, которая состоялась в 1990 году и была посвящена осознанности, эмоциям и здоровью, Кабат-Зинн отметил: стресс усиливает симптомы всех известных недугов, от обычной простуды до рака^[41]. Итак, ослабление стресса с помощью медитации теоретически может оказать огромное влияние на наше физическое и психологическое благополучие. Приведем пример: исследователи Университета Торонто показали, что медитация может предотвратить повторное возникновение депрессии у пациентов, подверженных рецидивирующим аффективным расстройствам. Другие исследования подтверждают этот вывод^[42]. Все большее число исследований медитации в крупных НИИ по всему миру демонстрирует ее пользу при работе с непрерывно расширяющимся спектром психологических и физических проблем^[43]. Ученые показали, что даже краткие периоды медитации на протяжении дня способствуют отдыху и здоровью тела и ума — больше, чем попытки вздремнуть.

В одном подобном исследовании Кабат-Зинн объединил усилия с Ричардом Дэвидсоном — главой Лаборатории функциональной визуализации мозга имени В. М. Кека в Университете Висконсина в Мэдисоне. Дэвидсон впервые начал изучать связь между эмоциями, мозгом и медитацией в 1970-е годы. Кабат-Зинн и Дэвидсон недавно провели исследование влияния, оказываемого восьминедельной базовой подготовкой в медитации осознанности; его участниками были работники биотехнической компании из Висконсина, подверженные высокому уровню стресса. Предварительные результаты показывают: прошедшие подготовку демонстрируют усиление активности в левой доле префронтальной коры — как в состоянии покоя, так и в обстоятельствах, подразумевающих эмоциональные затруднения. Усиленная активация в этой области мозга ассоциируется с позитивным эмоциями и более низким уровнем стресса, а также с укреплением иммунной системы^[44].

После этого Дэвидсон и его команда изучили продвинутых созерцателей из тибетской буддийской традиции — практикующих, которые занимались медитативной подготовкой на протяжении периода до шестидесяти тысяч часов. Подключив этих монахов к сенсорам ЭЭГ, ученые увидели поразительное усиление гамма-волн в мозге в целом и усиленную нейронную активность в левой части префронтальной коры — в области, связанной с чувством, которое исследуемые описывают как счастье. Хотя ученые не вполне уверены, как интерпретировать эти данные в контексте человеческого опыта, они предполагают: подобная умственная тренировка активирует интегративные механизмы мозга, а также может вызывать краткосрочные и долгосрочные нейронные изменения^[45].

Еще одно исследование — от ученых Гарварда, работающих в Массачусетской больнице общего профиля^[46], — позволяет предполагать, что долгосрочная медитация может увеличивать толщину коры, то есть внешнего слоя мозга. Используя измерения, проводимые с помощью МРТ, они выяснили: медитация, использующая сосредоточение внимания на наших собственных умственных состояниях и процессах, ведет к утолщению участков мозга, отвечающих за внимание, интроспекцию и переработку данных, поступающих от органов чувств. Даже сорок минут ежедневной медитации, судя по всему, ведут к утолщению частей мозговой коры, связанных с вниманием и обработкой сенсорных данных. Различия в толщине префронтальной коры были наиболее ярко выражены у участников старшего возраста, а это позволяет предполагать, что медитация может замедлить возрастное угасание внимания и осознанности применительно к тому, что нас окружает^[47].

Психологи Орегонского университета изучают вопрос о том, можно ли тренировать у детей младшего возраста «управляющее внимание» — способность регулировать наши психологические и поведенческие отклики, особенно в конфликтных ситуациях. Когда мы ощущаем сильное эмоциональное возбуждение, наша способность к управляющему вниманию позволяет удерживать сосредоточение на том, что важно, и не увязать в компульсивных мыслях и воспоминаниях. Этот аспект внимания переживает особо быстрое развитие с двух до семи лет, но, как считается, продолжает формироваться и до ранней зрелости. В одном недавнем исследовании детям с четырех до шести лет (а это идеальная группа для изучения влияния подобной тренировки) предоставили подготовку, призванную усилить управляющее внимание^[48]. Это исследование впервые показало, что навыки управляющего внимания у маленьких детей можно тренировать — что, возможно, приведет к созданию более эффективных видов лечения для детей, страдающих от проблем с вниманием и другими аспектами поведения. Исследователи также считают, что эффект тренировки внимания может касаться и более общих навыков — например, тех, которые измеряются тестами на уровень интеллекта. Иными словами, усиление навыков внимания может поспособствовать повышению вашего IQ.

Одно из наиболее важных исследований того влияния, которое медитация оказывает на внимание, было недавно проведено нейрофизиологом Амиши Джа и двумя ее коллегами в Университете Пенсильвании. Они сравнили влияние, которому подверглись две группы практикующих, проходящих два вида подготовки в осознанности. В первую группу входили новички, которые прошли восьминедельный курс по снижению стресса на основе осознанности (MBSR), требующий всего тридцать минут сосредоточения на дыхании каждый день. Когда возникало отвлечение, участники должны были мягко возвращаться вниманием к объекту. Во вторую группу входили опытные практикующие, которые участвовали в месячном интенсивном затворе по практике осознанности; эта группа практиковала по 10–12 часов в день. Была и третья группа: в нее вошли люди, которые никогда не медитировали и не получили никакой подготовки. Когда группы прошли соответствующие курсы, выяснилось: первой группе удавалось фокусировать внимание на объекте медитации лучше, чем второй и третьей. При этом вторая группа была более компетентна (чем первая и вторая) во внимательном осознавании окружения^[49].

Хотя тренировка внимания обязательно должна быть одним из ключевых факторов, ведущих к позитивным психологическим изменениям, необходимо принимать в расчет и другие аспекты ума — например, желания, настрои и эмоции^[50]. Осенью 2000 года Далай-лама встретился с группой психологов-когнитивистов, чтобы рассмотреть тему деструктивных эмоций с научной и буддийской точки зрения^[51]. Мне выпала честь быть одним из устных переводчиков на этой встрече. После нескольких дней интереснейшего диалога, объединившего различные дисциплины и культуры, Далай-лама отметил: хотя подобные дискуссии очень полезны, важно, чтобы мы применили свои коллективные познания и опыт для того, чтобы принести миру практическую пользу. Один из участников встречи, Пол Экман — заслуженный профессор психологии в Университете Калифорнии в Сан-Франциско (UCSF) — ответил на этот призыв и приступил к созданию программы «Развитие эмоционального равновесия» (Cultivating Emotional Balance, CEB). И он, и Далай-лама попросили меня сразу присоединиться к этому исследовательскому проекту. Мы с Полом составили восьминедельную программу подготовки, которая включала бы психологические интервенции и медитации, извлеченные из буддийской традиции. Эта всесторонняя подготовка включала практики для укрепления управляющего внимания, развития осознанности и взращивания эмпатии, любящей доброты и сострадания. В 2003-м мы провели пилотное исследование, после чего под руководством Маргарет Кемени (еще одного психолога из UCSF) запустили два цикла клинических испытаний, где эта подготовка была предложена группам школьных учителей. Мы рекомендовали всем участникам медитировать как минимум двадцать пять минут в день. Им также советовали «приправлять» каждый свой день памятованием, для чего нужно было применять мгновения медитации на протяжении всего дня — например, при ожидании зеленого сигнала светофора, в очередях, между чтением электронных писем и так далее.

Мы выяснили, что участие в программе CEB сопровождалось значительным, а иногда и радикальным снижением уровней депрессии, хронической тревожности, негативных эмоций (таких как раздражение, фрустрация и враждебность) и компульсивного мышления. С другой стороны, эта подготовка привела к значительному росту позитивных эмоциональных состояний (например, терпения, эмпатии, приязни и сострадания), осознанности и внимательности к другим, а также к улучшению сна. Эти психологические преимущества были выявлены к концу участия в программе и сохранялись через пять месяцев после ее окончания.

Если говорить о нервной системе участников, то благодаря пройденной подготовке они переживали меньше утомления при столкновении с ситуациями, вызывающими эмоциональное напряжение, а после завершения определенного эпизода быстрее возвращались к состоянию равновесия. Кроме того, к лучшему изменился гормональный отклик. Кортизол, который часто называют главным гормоном стресса, — это стероидный гормон, который в ответ на стресс производят надпочечники. Он необходим для поддержания нормальных физиологических процессов в периоды стресса. При этом избыточные уровни кортизола в крови могут привести к ослаблению когнитивных способностей, угнетению функций щитовидной железы, дисбалансу сахара в крови (например, гипергликемии), уменьшению плотности костей и объема мышечной ткани, а также повышенному кровяному давлению. Полученные недавно данные позволяют предполагать, что слишком низкие уровни кортизола могут сопровождать депрессию и выгорание, а также повышенный риск воспалительных заболеваний. Участники программ CEB продемонстрировали высокую скорость восстановления от кортизоловой активности, что показывает: их системы производства кортизола откликались на расстраивающие ситуации более адаптивно. Вкратце, эта подготовка усилила присущую педагогам способность восстанавливаться после расстраивающих ситуаций — на уровне психики, вегетативной нервной системы и гормонального фона. Учитывая, насколько напряженной работой занимаются школьные учителя, кажется вероятным: умственная подготовка, которая помогла педагогам, может помочь почти любому, кто пытается справиться с трудностями современной жизни.

Один из наиболее интересных аспектов человеческой психики — то, что Пол Экман называет рефрактерным периодом. Это состояние возникает сразу после неких беспокоящих эмоциональных переживаний. Пока оно длится, отмечает Пол, «наше мышление неспособно вместить информацию, которая не вписывалась бы в ощущаемую нами эмоцию, не подкрепляла или не оправдывала бы ее». Это «делает наше восприятие мира и самих себя предвзятым»^[52]. Приведем пример: если вы рассердились на коллегу, на протяжении рефрактерного периода вы сможете сосредотачивать внимание только на тех аспектах его личности и поведения, которые подкрепляют ваше текущее чувство враждебности. Даже при мыслях о нейтральном (а тем более позитивном) поведении коллеги вы неизбежно будете видеть это поведение в дурном свете; на какое-то время вы будете слепы ко всем добродетелям этого человека.

В том, что касается рефрактерного периода, медитация становится своего рода «приборной панелью эмоций»: она позволяет вам оценить датчики и объективно понять, не грозит ли вам перегруз — чтобы кипение ума не застало вас врасплох. Нейронная основа подобных эмоциональных реакций — лимбическая система, которая связана с префронтальной корой. Оказывая влияние на эту кору, медитация может поспособствовать восстановлению эмоционального равновесия в тех случаях, когда страх или гнев нарушают наше душевное спокойствие. Временной промежуток между событием-триггером и откликом миндалевидного тела (то есть центра страха) у большинства из нас составляет всего четверть секунды. Этой доли секунды достаточно, чтобы эмоции наводнили наши суждения, и именно так часто и происходит^[53]. Медитация, которая повышает нашу чувствительность к подобным реакциям, предоставляет нам возможность разрушить эту ярко выраженную цепную реакцию, позволяя нам «распознать искру перед огнем». Благодаря этому мы получаем возможность принимать более продуманные решения о том, каким эмоциям следовать, а какие не выражать.

Тренировка в медитации также может помочь в укреплении широкого спектра других человеческих добродетелей, включая простое качество доброты. В рамках встречи с Далай-ламой в 2000 году Пол Экман получил возможность несколько минут побеседовать с ним один на один. «При разговоре он держал меня за руки», вспоминал Пол, «и я преисполнился чувства благости и уникального телесного ощущения, которое я не в силах описать». Экман большую часть своей жизни испытывал трудности с гневом и яростью — но теперь, говорит он, ему понятно, каково почти каждый день ощущать бодрость и оптимизм. Недавно, в возрасте семидесяти двух лет, он отметил: «Будь я на тридцать лет моложе, в качестве научной задачи я попытался бы объяснить, что произошло со мной в тот день». Ему очень хочется узнать, как именно Далай-лама смог всего за один вечер исцелить его от взрывного темперамента, над которым он много лет работал в процессе психоанализа. С этой целью Пол недавно опросил восемь человек, которые пережили после встречи с Далай-ламой сходную трансформацию^[54].

Моя собственная первая личная встреча с Далай-ламой состоялась осенью 1971 года; я в тот момент проживал в Дхарамсале в Индии. Эта первая встреча оказала на меня глубокое влияние, и это влияние усилилось через восемь лет, когда мне выпала возможность послужить в качестве переводчика в рамках лекционного тура Далай-ламы по Европе — прямо перед его первым визитом в Соединенные Штаты. Я заметил: находясь рядом с ним, я словно бы пребывал в поле доброты, вызывавшем невиданное прежде чувство безмятежности и благополучия. Те из нас, кому доводилось встречать подобных необычайных людей, неизбежно будут задаваться вопросом: родились ли они такими или же их необычайные качества мудрости и сострадания были развиты посредством тренировки? Рассуждая на тему своего жизненного пути, Далай-лама ясно отмечает: его духовная практика, включающая ежедневную медитацию на протяжении более чем пятидесяти лет, глубоко и множеством способов преобразила его ум^[55]. Он каждый год путешествует по разным странам мира и преподает медитативные практики, которые опираются на две с половиной тысячи лет опыта буддийской традиции и на его собственный опыт.

Быстро растущее число ученых-когнитивистов — особенно тех, что только начинают свой карьерный путь, — выражают интерес к объединению научных методов психологии и нейронауки с созерцательными подходами буддизма и других традиций. Они хотят изучать ум с разных точек зрения. Институт «Ум и жизнь», который с 1987 года спонсирует встречи по буддизму и науке с участием Далай-ламы, начиная с 2003 года проводит недельный летний исследовательский семинар; участвуют в нем учащиеся магистратур и аспирантур в области наук об уме и гуманитарных дисциплин. В рамках этих интенсивных семинаров опытные ученые делятся открытиями, которые они сделали в своих исследованиях медитации, а знатоки буддизма и созерцатели учат всех участников буддийской теории и методам. Таким образом формируется новое поколение «контемплативных ученых» — людей с профессиональной подготовкой как в когнитивных науках, так и в теории и практике медитации.

Следуя аналогичному подходу, с зимы 2007 года Институт исследований сознания в Санта-Барбаре проводит цикл ретритов по медитации, специально предназначенных для исследователей в области психологии и нейронауки. На протяжении последних ста лет науки об уме пытались дистанцироваться от всего, что связано с религией и даже философией. Однако сейчас исследователи в этой области демонстрируют невиданные прежде уровни открытости и любопытства относительно более глубокого понимания пользы, которую медитация приносит на физиологическом и психологическом уровнях. Им интересно понять, какую пользу медитация могла бы принести в деле изучения природы ума изнутри.

Все это может означать, что мы достигли значительного поворотного момента в истории науки, которая на протяжении первых четырехсот лет своего существования направляла внимание исключительно на объективный, физический мир. В будущем объединение векторов научных изысканий, которые направлены на нечто внешнее и объективное, и созерцательных изысканий, которые устремлены внутрь, неизбежно принесет нашему пониманию природы и потенциалов сознания беспрецедентную глубину.

Часть 2
Медитация в теории и на практике

В своем введении к части 1 я сделал весьма дерзкое утверждение о том, что медитация есть нечто гораздо большее, чем просто приятная форма расслабления или своего рода терапия от стресса, — что с помощью медитации мы способны раскрыть глубочайшие тайны «я» и его отношений со Вселенной. Здесь, в части 2, я опишу некоторые из невероятно многообразных теорий о медитации, а также соответствующих им практик. Нам не следует удивляться, что медитация применяется в столь многих областях человеческих изысканий и с таким количеством тонкостей. В конце концов, западная наука существует всего четыреста лет, а медитация сопровождает нас около четырех тысячелетий. Хотя созерцание появилось в древних цивилизациях, у которых не было печатных станков, ему посвящен огромный объем литературы, часто подкрепляющей устную традицию, которая передавалась на протяжении более ста поколений.

Поскольку для большинства читателей этот материал будет новым, я излагаю его постепенно, но при этом не ограничиваюсь просто описанием различных форм медитации. Вы разовьете гораздо более глубокое понимание — и, возможно, увидите, почему медитация актуальна в вашей собственной жизни, — если приложите определенные усилия, чтобы попробовать практики, предшествующие каждому теоретическому разделу. Разумеется, чтобы эти методы принесли плоды, потребуются усилия и преданность делу. В этом смысле они ничем не отличаются от любых других навыков, которые мы могли бы развить и освоить. Тем не менее я верю, что применение этих практик, даже краткое, позволит вам увидеть хотя бы малую часть их глубины и потенциала.

5
Практика. Внимаем дыханию жизни

Найдите тихое помещение, где вы сможете находиться в одиночестве и где вас никто не побеспокоит. Ослабьте освещение и выберите комфортное место, где вы сможете просидеть двадцать пять минут — на стуле или, если вам удобно, со скрещенными ногами на подушке. Вы также можете лечь на спину, например, на кровати. В этом положении у вас под головой подушка, ноги выпрямлены, руки находятся по сторонам от торса, а ладони обращены к потолку. Глаза закрыты или частично приоткрыты. В каком бы положении вы ни находились, удостоверьтесь, что спина выпрямлена и что на физическом уровне вы чувствуете себя привольно.

Теперь сосредоточьте внимание на своем теле. Вы переживаете ощущения от подошв стоп до макушки — и внутри тела, и на его поверхности. Полностью присутствуйте в теле. Если в каких-то участках ощущается зажатость, вдыхайте в них (по крайней мере, на уровне воображения), а на выдохе выпускайте замеченное напряжение. Осознавайте ощущения в мышцах своего лица — в области челюсти, рта и лба — и расслабляйте их. Пусть лицо расслабится, как у спящего младенца. Особенно четко осознавайте глаза. Поэты говорят нам, что глаза — окна души. Когда мы расстроены, взгляд ощущается как жесткий и пронзительный, а глаза оказываются навыкате. Наши умственные состояния влияют на глаза — но и мы можем повлиять на свой ум, если глаза расслабим. Смягчите и расслабьте область глаз, избегая напряжения между бровей или во лбу. Пусть все тело чувствует себя привольно.

На протяжении этих двадцати пяти минут пусть ваше тело будет максимально неподвижным — за вычетом естественного движения дыхания. Это отсутствие движений поспособствует стабилизации ума и поможет вам более непрерывно фокусировать свое внимание. Если вы сидите на стуле или со скрещенными ногами, чуть приподнимите грудину, а брюшные мышцы смягчите и расслабьте так, чтобы на вдохе ощущения дыхания можно было прочувствовать прямо в животе. Если вы дышите поверхностно, то заметите расширение только в области брюшной полости. Если вдох будет более глубоким, расширение произойдет сначала в области пресса, а затем и в зоне вокруг диафрагмы. Если вдохнуть очень глубоко, сначала расширится живот, потом область диафрагмы, а затем и грудная клетка. Попробуйте сделать три медленных и глубоких вдоха-выдоха, при которых вы переживаете ощущения дыхания по всему телу. Вдохните почти до предела, а затем без усилий выпустите воздух.

После этого вернитесь к нормальному дыханию, которое не форсируется. С памятованием внимайте ощущениям от дыхания всюду, где они в теле проявляются. Дышите настолько без усилий, насколько возможно, словно бы пребывая в глубоком сне. С каждым выдохом думайте о том, чтобы выпустить избыточное телесное напряжение и отпустить любые виды цепляния за непроизвольные мысли, возникшие в вашем уме. Продолжайте расслабляться вплоть до конца выдоха — пока новый вдох не вольется в ваше тело спонтанно, подобно приливу.

Внимая нежному ритму своего дыхания, вы можете услышать лай соседской собаки, звуки дорожного движения или голоса других людей. Замечайте все, что мгновение за мгновением предстает перед вашими пятью физическими чувствами, и все это оставьте так, как есть. Также замечайте все, что происходит в вашем уме, включая мысли и эмоции, возникающие в качестве отклика на раздражители в вашем окружении. Каждый раз, когда ваше внимание увязает в чувственных раздражителях, мыслях или воспоминаниях, выдыхайте, отпускайте умом то, что его занимает, и мягко возвращайтесь к своему дыханию. Пусть ваше внимание пребывает в поле телесных ощущений, а мир и активности вашего ума пусть струятся вокруг вас без препятствий — без попыток каким-либо образом их контролировать или на них влиять.

6
Теория. Приходим в чувство

Одно из самых устойчивых заблуждений — убежденность в том, что исток нашей неудовлетворенности сокрыт где-то вовне. Неважно, кто мы, — мы считаем, что мир находится в таком плачевном состоянии из-за поведения людей, которые от нас отличаются. Приверженцы либеральных политических взглядов винят в проблемах мира консерваторов, а консерваторы точно так же убеждены, что являются частью решения, а не проблемы. Политические активисты винят тех, кто аполитичен, в отказе принять ответственность за решения собственного правительства. Широкая общественность винит в своих невзгодах руководство страны, считая свой финансовый вклад в управление родиной «бременем налогов». Последователи различных религий критикуют тех, кто принадлежит к другим течениям той же веры, а также тех, кто придерживается других религий или относится к неверующим. При этом атеисты, упорно цепляясь за собственное материалистическое вероучение, винят во всех мировых бедах последователей религий. Каждый из нас убежден, что Бог или, по крайней мере, правда и праведность на нашей стороне.

Это повсеместное заблуждение преобладает и на локальном уровне, и на уровне глобальном. Видя проблемы в своем городе или районе, мы считаем, что виноват кто-то другой. Примерно половина браков в США завершается разводом, и в большинстве случаев каждый из супругов обвиняет в расставании бывшего партнера. Даже признавая, что наше собственное поведение было не вполне идеальным, мы с легкостью делаем вывод: до такого меня довел другой человек. Ах, если бы он с самого начала лучше себя вел — тогда-то мы бы не отдалились друг от друга! То же самое касается и разлада между родителями и детьми — источником проблем нам всегда кажется другая сторона.

Вот гипотетическое решение — предлагаю вам представить, как бы оно сработало. Закройте глаза и представьте, что всех жителей Земли, делающих вклад в страдания мира, внезапно переносят на Луну. Некоторые жители Древней Индии считали, что души тех, кто не достиг освобождения, переселяются на Луну, где их встречают предки — так что для подобных мыслей есть прецедент. Представляя, что вы очищаете планету от злодеев, никого не упустите! Закончив, откройте глаза и оглянитесь вокруг.

Добро пожаловать в дурдом! Пока вы отправляли на Луну всех, кто значится в вашем черном списке, кто-то наверняка отослал туда же и вас. Все шесть с половиной миллиардов жителей Земли теперь на Луне — и если вы теперь посмотрите на планету через телескоп, то, возможно, увидите, что все остальные биологические виды устраивают грандиозное празднование. Слава богу, теперь их родина наконец-то свободна от раковой опухоли под названием «человечество»! Без нашего вмешательства экосфера быстро восстановит свое равновесие и планета будет все больше и больше напоминать сады Эдема. Луна же будет казаться невероятно перенаселенным, бесплодным и унылым каторжным поселением. Как сказано в знаменитой цитате Жана-Поля Сартра, «Ад — это другие люди».

Мы склонны думать, что другие люди — проблема, а мы — часть ее решения. Но в этом нет никакой логики. Несомненно, окружающие могут совершать поступки, делающие вклад в страдания и боль в этом мире, — и было бы чудесно, если бы они осознали, в чем неправы. Но давайте не будем ждать, что другие вот-вот изменятся к лучшему! Мы (по крайней мере, в своих уголках мира) можем начать принимать ответственность за собственное поведение — можем начать создавать более радужное будущее для самих себя и для тех, кто к нам ближе всего.

Начать этот процесс можно с восстановления равновесия в нашем теле и уме, а описанная в предыдущем разделе практика памятования о дыхании может оказаться большим шагом в этом направлении. Когда человечество перестанет в силу жадности и заблуждений нарушать равновесие природы, экосфера сама себя исцелит. Почва восстановит свое плодородие, водоемы очистятся, проблема глобального потепления сама собой решится, атмосфера освободится от всех загрязнений, озоновый слой исцелится. Что до микроуровня, каждый из нас нарушает равновесие своих тела-ума каждый раз, когда поддается эмоциональным огорчениям, вызванным неуверенностью, страхом, страстным желанием, враждебностью или бестолковостью. Подобное эмоциональное бурление негативно сказывается на нашем мозге, иммунной системе, гормонах и нервной системе в целом. Направляем на ритм своего дыхания памятующее внимание, мы можем заметить, как именно беспокоящие мысли и эмоции наше дыхание нарушают и ограничивают — что, в свою очередь, выводит из равновесия все остальное тело. Разлаживается наша личная экология.

Следствие подобного дисбаланса в теле и уме — чувство физического и эмоционального стресса: мы раскачиваемся между психологическими гиперактивностью и истощением. Эти симптомы представляют собой сигналы, которые нам посылает наше страдающее тело, — но мы часто отвечаем на них наркотиками, алкоголем, работой, развлечениями, пищей, сном и тысячей других способов заглушить боль. Послания тела нам не нравятся, и потому мы затыкаем рот его курьерам.

Памятование о дыхании — не панацея, но оно помогает нам соприкоснуться с локальной реальностью нашего дыхательного процесса. Дыхание — самый постоянный из источников нашего питания; это непрестанные приливы и отливы, при которых тело взаимодействует со своим природным окружением. Нарушая ритм дыхания, мы блокируем этот канал обеспечения. Однако если мы будем внимать дыхательному процессу с памятованием и бездеятельно, нам постепенно удастся восстановить те уровни его скорости и объем, которые необходимы телу в каждое мгновение, — а тогда вернется и наша жизненная энергия. Этот процесс естественным образом происходит, когда мы хорошо высыпаемся, потому что во сне наше дыхание движется без вмешательства со стороны беспокоящих мыслей и эмоций. Верно и обратное — после бессонной ночи, полной неприятных сновидений, мы обычно чувствуем себя разбитыми. Наше дыхание не получило возможности восстановить равновесие в теле и уме. Тренируясь, мы можем научиться приводить свое дыхание к его естественному ритму даже в периоды бодрствования. Благодаря этому наши тело и ум будут изнашиваться гораздо меньше.

Древнейшая индийская литература о созерцании показывает, что самой ранней из всех практик медитации было сосредоточение внимания на священном слоге «Ом» в сочетании с дыханием. Во времена Будды памятование о дыхании уже было хорошо известно. По его собственным словам, он достиг просветления, занимаясь подобной практикой. Наставления Будды просты. Избегая намеренного контроля над дыханием или попыток его как-либо видоизменять, сначала просто отмечайте продолжительность каждого вдоха и выдоха. По мере успокоения ума объем дыхания будет постепенно уменьшаться, и вы заметите, что вдохи и выдохи стали относительно краткими. С течением времени ваше внимание будет все более и более непрестанно созерцать дыхание на всем протяжении вдоха и выдоха. В конечном итоге ритм дыхания будет становиться все более и более умиротворенным, а ваше тело будет успокаиваться.

С того момента, когда Будда начал учить этой практике, сто поколений буддийских созерцателей по всей Азии снова и снова открывали для себя ее пользу — для обретения не только умственного спокойствия и равностности, но и внутреннего чувства блаженства. По мере того как эта практика растет и развивается, негативные эмоции начинают проявляться гораздо реже — а когда все-таки возникают, то обычно угасают, не потревожив ум так, как это произошло бы прежде. Эти результаты предполагают, что ум — когда ему предоставляют такую возможность — обладает необычайной способностью исцелять сам себя. Подобно тому, как чистая рана зарастает, а сломанные и правильно зафиксированные кости срастаются, наши психологические раны могут исцелиться, когда внимание прочно привязано к дыханию и не отклоняется на помыслы страстного желания или враждебности.

Желая поспособствовать стабилизации внимания на дыхании и уменьшить число блуждающих мыслей, многие буддийские практикующие ведут мысленный подсчет вдохов и выдохов. Другие стремятся к той же цели, повторяя два слога — «буд-дхо» (вариация слова «будда») — с каждым вдохом и выдохом. В традиции тибетского буддизма распространена практика повторения слогов «Ом а: хум» (что произносится как «Оом-ааа-хууунг») — по одному слогу на вдохе, в паузе после вдоха и на выдохе. «Ом» символизирует тело, «а:» — речь, а «хум» — ум. Считается, что умственное начитывание этих слогов в процессе дыхания очищает тело, речь и ум. Все эти техники — адаптации исходных наставлений Будды о том, как уравновешивать и успокаивать тело и ум с помощью памятования о дыхании.

Дыхание также занимает центральную роль в иудейской и христианской мысли, начиная с книги «Бытие», в которой сказано, что Бог создал человека из праха земного, а затем вдохнул в его ноздри дыхание жизни (Бытие 2:7). В Новом Завете утверждается, что дыхание Иисуса обладало некой божественностью — подув на своих апостолов, он говорит: «Примите Духа Святаго» (Иоанн 20:22). Греческий монах и богослов Максим Исповедник (580–662 гг.) просто утверждал, что «Бог есть дыхание»^[56].

Медитация на дыхании была важной для христиан уже к IV веку. Как гласит повествование, Евагрий Понтийский обратился к знаменитому монаху и отшельнику Макарию Великому (300–391 гг.) и попросил у него совета о том, как жить. Макарий ответил, что Евагрию следует привязать страховую веревку своего ума к скале Иисуса Христа, повторяя с каждым дыханием Иисусову молитву: «Господи Иисусе, помилуй мя». Таково, возможно, первое письменное описание повторения этой молитвы в сочетании с памятованием о дыхании^[57].

В Средние века эта практика получила дополнительное развитие в греко-православной созерцательной традиции. Так, святой Симеон Новый Богослов (949–1022 гг.) учил методу памятования о дыхании, в котором мы мягко контролируем дыхательный процесс так, чтобы он постепенно замедлялся — это способствует успокоению ума^[58]. Греческий созерцатель святой Григорий Палама (1296–1359 гг.) также рекомендовал новичкам-практикующим с помощью дыхания сосредотачивать внимание внутри. Он разъяснил эту тему следующим образом:

Поскольку у только что приступивших к духовному пути даже сосредоточенный ум постоянно скачет, им постоянно приходится снова его возвращать; ибо они по неопытности не ведают, что нет ничего более трудноуловимого и летучего, чем их собственный ум. Именно поэтому некоторые советуют внимательно следить за вдохом и выдохом и немного сдерживать дыхание, в наблюдении за ним как бы задерживая дыханием и разум^[59].

По мысли святого Григория, памятование о дыхании, в особенности в сочетании с физической и умственной неподвижностью, естественным образом ведет к замедлению дыхания, а кульминацию этого процесса он называл «объединенным сосредоточением» (или «единовидной свернутостью»). Те, кто достиг мастерства в этой практике, по его словам, «прекращают всю сопоставительную, перечислительную и разную другую познавательную работу душевных сил, всякое чувственное восприятие и вообще всякое произвольное телесное действование, и, насколько возможно, даже всякое не вполне произвольное, как, например, дыхание»^[60]. Иными словами, глубокое сосредоточение ума в этой практике собирает наше осознавание внутри, отстраняя его от всех видов телесной активности, от чувственного переживания того, что нас окружает, и даже от мыслей. Это период для того, чтобы глубоко вглядываться в само наше существо, а не оставаться на поверхности, где мы занимаем себя чем-то просто ради самой занятости.

На глубокое духовное влияние этой практики указывал знаменитый испанский созерцатель святой Иоанн Креста (1542–1591 гг.). Он писал: «Душа, объединенная и преображенная в Боге, дышит Богом в Боге тем же божественным дыханием, которым Бог, пребывая в этой душе, дышит ею в себе»^[61]. Эти слова показывают, что Бог посредством дыхания на глубоко личном уровне пребывает в каждом человеке — эта тема появляется в христианском богословии очень рано. Таким образом, глубочайшее назначение христианской практики памятования о дыхании — помочь нам осознать динамичное присутствие Божье в нас самих.

Начать практику медитации — все равно что посадить крохотный росток. То, сможет ли он пустить глубокие корни, вырасти в полноценное дерево и много лет оставаться здоровым, зависит от типа почвы, в которую его посадили, и от получаемого питания. Наше восприятие реальности, наши ценности и приоритеты, наш образ жизни — это почва, питающая медитацию. Если они благоприятствуют практике и поддерживают ее, медитация в долгосрочной перспективе расцветет и сможет в огромной степени обогатить нашу жизнь. Если условия неблагоприятны, наше погружение в практику окажется кратким или, в лучшем случае, нерегулярным и поверхностным.

Медитацию в традиции раннего христианства во многом поддерживало библейское утверждение о том, что люди были созданы по образу Божьему (Бытие 1:27). Христианские созерцатели давно посвящают себя практике с тем, чтобы уподобляться в своей жизни Богу, то есть, насколько это возможно, подражать его совершенству. Отвечая на вопрос о высочайшей из христианских ценностей, Иисус отвечал: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки». (Матфей 22:37–40)

В раннем христианстве любовь к Господу предполагала искреннее желание познать Бога, которого описывали через понятие «неизменного света». Лишь посредством подобного прозрения об окончательной реальности — прозрения, переживаемого на личном опыте, — можно было бы отыскать подлинное счастье. Считалось, что познание Бога принесет «радость, даруемую истиной», которая, в свою очередь, приведет к «совершенной жизни». Итак, на глубочайшем уровне нам нужно знать только одну вещь: как отыскать эту истину, которая принесет нам счастье?

Хотя самый ранний идеал буддизма состоял в освобождении от цикла перерождений, примерно в начале христианской эры в Индии появилось новое буддийское движение, известное как махаяна, или «великая колесница». Приверженцы этой традиции считали цель личного освобождения слишком ограниченной; они проповедовали идеал бодхисаттвы — стремление к высочайшему возможному состоянию духовного пробуждения с тем, чтобы освободить всех существ от страданий и каждое из них привести к устойчивому состоянию неподвластной времени радости. На протяжении бесчисленных жизней, которые предшествовали его просветлению, Гаутама (позже получивший известность как Будда) вел жизнь бодхисаттвы, подавая пример для всех, кто позже последовал по его стопам. Основополагающая предпосылка, лежащая в основе образа жизни бодхисаттвы, такова: все существа обладают потенциалом для достижения совершенного просветления. Наша задача — реализовать этот потенциал на уровне повседневной жизни. Только тщательно объединив идеалы подлинного счастья, истины и добродетели, мы и сможем полностью постичь смысл жизни.

7
Практика. Единство неподвижности и движения

Успокойте свое тело в комфортной позе — будь то сидя на стуле, сидя со скрещенными ногами или лежа на спине. Начните с «успокоения своего тела в его естественном состоянии»^[62] — так, чтобы оно было наделено тремя качествами. Первое — это физическое чувство расслабления, легкости и комфорта, которые должны сохраняться на протяжении всей сессии продолжительностью в двадцать пять минут. Сама по себе медитативная практика уже достаточно сложна, так что важно не подвергать себя никакому ненужному физическому дискомфорту. Чтобы развить второе качество, позвольте телу быть настолько неподвижным, насколько возможно, и избегайте какого-либо ненужного движения, такого как ерзание или почесывание. Двигайтесь, только если заболят ноги или спина. Чтобы развить третье качество, примите позу бдительности. Если вы сидите вертикально, держите спину прямой и слегка приподнимите грудную клетку, чтобы без усилий вдыхать животом. Если вы лежите на спине, выпрямите тело, отведя руки от туловища примерно на тридцать градусов. Пусть глаза будут частично открыты, а взгляд ни на чем не сфокусирован.

Теперь «успокойте свою речь в ее естественном состоянии» — свободном от усилий безмолвии, — при этом успокаивая в естественном ритме свое дыхание (так же, как вы делали это в первой медитации). С каждым выдохом отпускайте любую остаточную зажатость в своем теле. Продолжайте расслабляться и отпускать на протяжении всего выдоха, пока в ваше тело естественным образом и спонтанно не вольется вдох. Дышите с такой же свободой от усилий, как если бы находились в состоянии глубокого сна, но на протяжении всего цикла четко памятуйте об ощущениях дыхания во всем теле. В качестве предварительного упражнения на этом этапе вы можете намеренно успокаивать свой ум, подсчитывая циклы своего дыхания: для этого кратко ведите отсчет, прибавляя по единице в самом конце каждого вдоха. Другой вариант — с каждым дыханием мысленно повторять «Иисус» (краткую форму Иисусовой молитвы) или три слога «Ом a: хум».

В процессе вдоха пристально внимайте ощущениям от дыхания — всюду, где они возникают в вашем теле. В процессе выдоха отпускайте любые ненамеренные мысли, которые, возможно, возникли. Просто отпускайте их, как если бы то были листья, сдуваемые ветерком вашего выдоха. Аналогичным образом, когда ваше внимание захватывают визуальные впечатления или звуки из вашего окружения, отпускайте их, не пытаясь подавлять, и возвращайте свое внимание к полю ощущений внутри своего тела. Чтобы поспособствовать стабилизации своего ума, вы можете отсчитать двадцать один цикл дыхания.

Теперь переходите к основной практике этой сессии — к тому, что называется «успокоением ума в его естественном состоянии». На предварительном этапе вы оттянули внимание от своего окружения и практиковали памятование о дыхании в поле собственного тела. Теперь оттяните внимание от тела к полю своего ума, где вы переживаете умственные образы, мысли, эмоции, желания, воспоминания и фантазии. Вы все равно будете переживать визуальные впечатления, звуки и тактильные ощущения — однако интерес и внимание нужно сосредоточить исключительно на уме. Чтобы опознать эту сферу переживаний было легче, намеренно породите умственный образ. Он может быть обыденным, как яблоко или апельсин, или сакральным, как Иисус или Будда. Удерживайте свое внимание на этом образе до тех пор, пока он не пропадет. Теперь вы направили свое внимание на сферу ума. Удерживайте его в этой сфере и ждите, пока сам собой не возникнет очередной умственный образ. Как только он появится, просто осознавайте его — не цепляясь и не пытаясь его отбросить.

Выполняя эту практику, вы словно бы садитесь в первом ряду в театре собственного ума. Вы не режиссер, который пытается контролировать, кто выходит на сцену или что они там делают. Вы также и не актер, выходящий на подмостки и играющий различные роли. Вы увлеченный наблюдатель — но наблюдаете вы пассивно, не взаимодействуя с объектами, людьми и происходящими на сцене событиями. Вы также никогда не знаете, что случится дальше. При первых попытках выполнить эту практику вы можете заметить, что ум внезапно пустеет. Будьте терпеливы и продолжайте наблюдать. Через какое-то время образы неизбежно проявятся. Когда это случится, просто наблюдайте за ними, не увязая в них и не отождествляя себя с ними. Просто присутствуйте с ними, наблюдая за каждым их движением; отмечайте, как они сначала возникают, как они со временем движутся и меняются и как они в конечном итоге исчезают.

Также осознавайте дискурсивные мысли, то есть умственную болтовню. На начальном этапе вы можете намеренно породить обыденную мысль — например, «Это ум» — или мысленно прочесть мантру или молитву, такую как Иисусова молитва. Когда эта мысль возникнет, пристально наблюдайте за ней и заметьте, как она исчезает: внезапно или постепенно угасая. Как только мысль растворится, оставьте свое внимание ровно там, где она пребывала, потому что теперь вы наблюдаете за пространством ума — и именно там проявится следующее умственное событие.

Познакомившись с наблюдением за умственными образами и мыслями — сначала намеренно их создавая, а затем позволяя им возникать самостоятельно, — продолжайте наблюдать за пространством ума и за всем, что в нем возникает. Это умственное пространство не относится к какому-либо конкретному физическому региону, и у него нет центра, периферии, размера или границ. Начав наблюдать за мыслями и образами, вы, возможно, выясните: они исчезают, как только вы их замечаете. Будьте терпеливы и расслабляйтесь еще глубже. Тогда вы начнете находить область спокойствия внутри движений ума. Когда мы начинаем эту практику, наш ум — обычно растревоженный — подобен стеклянному шару со снегом внутри, который только что потрясли. В нем вращается метель воспоминаний и фантазий, которые быстро возникают и исчезают. Успокоение ума в его естественном состоянии предполагает, что мы позволяем всем этим видам умственной активности возникать без препятствий, контроля и каких-либо попыток их изменить.

В повседневной жизни проявляется множество видов мыслей, эмоций и желаний. Когда наше внимание сосредоточено на чем-то внешнем — на мире вокруг нас, — наши чувственные переживания часто скрывают нашу внутреннюю жизнь, подобно тому как солнце в светлое время суток затмевает звезды. Эти умственные активности продолжают подсознательно проявляться, даже когда мы им не внимаем; они оказывают на нашу жизнь мощное влияние. В этой практике мы открываем ящик Пандоры — свой собственный ум — и фокусируем всю полноту своего внимания на том, что проявляется из этого внутреннего пространства. Возникающие мысли периодически будут уносить нас за собой; наше внимание будет переключаться на то, к чему эти мысли относятся. Так, при возникновении воспоминаний о личной встрече, которая произошла утром, ваше внимание сосредотачивается на связанных с ней людях и обстоятельствах. Мы называем подобное мечтаниями. В этой практике нужно наблюдать за мыслями и образами этого воспоминания как за самостоятельными событиями, как за тем, что возникает здесь и сейчас в пространстве вашего ума. Не позволяйте своему вниманию уноситься в прошлое. Аналогичным образом поступайте, и когда возникают фантазии, тревоги или ожидания относительно будущего — просто осознавайте их в текущем мгновении.

Ум постоянно находится в движении, но среди движений мыслей и образов все равно сохраняется пространство осознавания, в котором можно покоиться в текущем мгновении — так, чтобы содержимое ума не дергало вас туда-сюда в пространстве и времени. Таково единство неподвижности и движения. Какие бы проявления ни возникали в вашем уме — приятные или неприятные, мягкие или резкие, хорошие или дурные, длинные или короткие, — просто их допускайте. Наблюдайте за ними без отвлечений и без того, чтобы цепляться за них умом, отталкивать их и отождествлять себя с ними; без предпочтений того, чтобы они продолжались или исчезли. Пусть ваше осознавание будет нейтральным, как само пространство, и ярким, как хорошо отполированное зеркало. Вы наблюдаете за ликом своего собственного ума со всеми его дефектами, шрамами и мушками. Таков прямой путь к самопознанию.

Иногда вы можете начать ощущать прострацию и отсутствие четкой фокусировки. Когда такое происходит, оживите свое осознавание, снова сосредоточившись на практике и упражняя свое внимание в четкой фокусировке на пространстве ума и его содержимом. Возможно, вы будете косвенно замечать свое дыхание. В этом случае пусть вдох послужит поводом более четко сосредоточиться на уме. В другие периоды вы заметите, что содержимое ума отвлекает вас и уносит вас за собой. Пространство вашего осознавания словно бы сжимается до размеров ваших мыслей и воспоминаний. Как только вы замечаете, что отвлекаетесь, нужно раскрепостить тело и ум, а также отпустить цепляние за мысли, захватившие ваше внимание. Это не означает, что сами мысли нужно изгонять. Напротив, пусть они продолжают существовать сами по себе — столько, сколько смогут. Тем не менее отпустите усилия, требуемые, чтобы себя с ними отождествлять. Это особенно легко сделать на выдохе — в естественный для расслабления период.

Осознавание, которое мы направляем на ум, должно быть различающим и разумным, но также свободным от суждений. Мы не оцениваем некую мысль как нечто «лучше» или «хуже» других. Иногда вы можете заметить, что компульсивно занимаетесь своего рода внутренним комментарием — как если бы вы были режиссером, который пытается контролировать происходящее, и по крайней мере критиком, выносящим суждения об игре каждого из актеров. Прекратите этот процесс и просто наблюдайте за тем, что происходит на сцене вашего ума, — без комментариев. Если внутренние суждения все равно проявляются, просто наблюдайте за ними; они также представляют собой содержимое ума, а потому — зерно для мельницы вашей практики.

Если вы продолжите успокаивать ум в его естественном состоянии, количество мыслей и образов постепенно будет сокращаться. Иногда вы вообще не сможете заметить какого-либо содержания. В этом случае пристально наблюдайте за фоном — за пустым пространством, в котором проявляются мысли и образы. Отметьте: является ли это пространство простым «ничто»? Есть ли у него какие-либо собственные характерные черты? При этом вы можете начать замечать чрезвычайно трудноуловимые умственные события, которые прежде от вашего внимания ускользали. Эти проявления насколько малозаметны, что радар вашего обычного сознания засечь их не в силах. Тем не менее по мере усиления яркости и остроты внимания вы можете начать осознавать умственные процессы, которые прежде были замкнуты в вашем подсознании. Некоторые из них могут сохраняться по несколько секунд и при этом едва пересекать порог сознания — настолько они малозаметны; другие могут проноситься через пространство ума за долю секунды. По мере того как ваше памятование становится все более и более непрерывным, вы можете начать впервые замечать эти микрособытия.

Теперь вы отправились в одну из величайших экспедиций — исследование сокрытых глубин своего ума. Откуда ни возьмись могут появиться давно забытые воспоминания. Вас могут обуревать странные фантазии. Самые странные мысли и желания могут внезапно выскочить на поверхность и застать вас врасплох. Какие мысли и образы бы ни возникали, просто осознавайте их с распознаванием того, что это лишь видимости, предстающие перед умом. Наблюдайте за ними, не позволяя им вас засосать. Пассивно, но бдительно позволяйте им проявляться в пространстве вашего ума — и позволяйте им снова в нем раствориться. Подобно отражениям в зеркале, эти мысли и образы не обладают никакой самостоятельной способностью вам вредить или помогать. Они столь же невещественны, как миражи или радуги, и все же обладают собственной реальностью, ведь в контексте причин и следствий взаимодействуют между собой, а также с вашим телом. Обнаружив светоносное неподвижное пространство осознавания, где проявляются движения ума, вы начнете открывать для себя внутреннюю свободу и место, где можно отдохнуть, даже когда через внутреннее царство проносятся бури бушующих эмоций и желаний.

8
Теория. Познание и исцеление ума

Истоки зла и страданий

В соответствии с библейской историей страдания начались с изначального греха Адама и Евы, а все последующие поколения рода человеческого были запятнаны этим грехом как своего рода дефективным духовным геном. Таким образом, в присутствии зла в этом мире нельзя в конечном итоге обвинить Бога — хотя он и создал возможность подобного развития событий, предоставив своим творениям свободу воли, он не несет ответственности за те поступки, которые они свободно выбрали. Библия утверждает, что Бог выбрал народ Израиля для особых взаимоотношений, но все равно позволил его представителям страдать от различных природных бедствий, таких как голод, засуха и моровые поветрия. Богословы тысячелетиями пытались понять этот вопрос. Некоторые предполагали, что Бог гневается на свой грешный, непослушный народ и подвергает его страданиям из соображений искупления — чтобы пробудить смирение, поспособствовать преодолению гордыни и подвергнуть испытанию веру. Другие предполагают, что пути Господни слишком неисповедимы для понимания простых смертных — но это означает, что Бог может калечить, терзать и убивать как вздумается и не нести за это никакой ответственности.

Что до христианской традиции, апостол Павел утверждал: Бог вверил людей их собственному развращенному ума, и мы в силу своей свободной воли выбрали исполниться «всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия и злобы»^[63]. Говоря о природе, присущей людям от рождения, Павел настаивал: праведников среди нас нет — но, если мы веруем в Иисуса Христа, благость божья может снизойти в нас и течь через нас. Бог впоследствии награждает или наказывает каждого человека, иудея или неиудея, в соответствии с совершенными им поступками. Тем, кто посвящал себя добродетели, он дарует вечную жизнь — а тот, кто был своекорыстен, отвергал истину и следовал злу, познаёт ярость и гнев Господни^[64].

Греческий философ Эпикур (341–270 гг. до н. э.) был одним из первых западных мыслителей, которые отвергли веру в бессмертие души, а также божественные вознаграждение и наказание после смерти. Чтобы отвергнуть теистические выводы относительно происхождения зла и страданий в этом мире, он использовал следующий довод: в том ли дело, что Бог хочет предотвратить зло, но не в силах? Тогда он бессилен. Может, но не хочет? Тогда он полон злобы. И может, и хочет — тогда откуда зло? В представлении Эпикура все события в мире в конечном итоге были основаны на движениях и взаимодействиях атомов, движущихся в пустом пространстве.

Чрезвычайно похожее воззрение за четыре века до того предложил индийский философ Чарвака^[65]. Подобно Эпикуру, он верил, что все состоит из базовых физических элементов природы. Таким образом, люди — это просто физические организмы, а ум — эмерджентное свойство определенных конфигураций этих элементов, которое после смерти исчезает. Чарвака учил, что целью идеальной жизни является удовольствие, а чтобы его обрести, нужно накапливать богатство и стремиться к чувственным и интеллектуальным радостям. Этика — это просто то, что люди определяют на субъективном уровне, ибо ничего объективно правильного или дурного не существует^[66].

Атеисты активно придерживаются подобных воззрений с тех самых пор. Фрейд, например, указывал на три источника страданий: «превосходящая нас мощь природы, бессилие наших собственных тел и недостаточность правил, которые определяют взаимоотношения людей в семье, государстве и обществе»^[67]. Чтобы справиться со страданиями, вызванными природными бедствиями и болезнями, он советовал полагаться на науку, «обращаясь в наступление против природы и подчиняя ее человеческой воле»^[68]. Тем не менее в силу нашей «собственной физической конституции» мы способны на добродетель или счастье лишь в очень ограниченной степени и потому должны довольствоваться лишь скромной степенью умственного равновесия и благополучия^[69].

Ключевой элемент в библейском рассказе о происхождении зла и страданий — это богоданная свобода воли, ибо без нее Бог кажется злобным существом, сотворившим человечество лишь для страданий и не принимающим никакой ответственности за свою роль в наших мучениях. Многие современные биологи не только утверждают, что Бога нет, но и настаивают, что свобода воли — это иллюзия, ибо все человеческие действия вызваны лишь нейробиологическими событиями, которые разворачиваются в соответствии с законами физики и химии^[70]. Такова современная версия атомизма Эпикура. Однако в этом вопросе нет консенсуса: другие нейроученые показали, что исследования мозга и воли не предоставляют достаточных данных для подтверждения или опровержения существования свободной воли^[71].

Нейрофизиологи четко определили участки мозга, которые наиболее тесно коррелируют с эмоциями. Миндалевидное тело — часть лимбической системы, расположенная в середине мозга, — мощно ассоциируется со страхом, гневом, грустью и отвращением. Однако другие эмоции, например чувство вины или смущение, связаны с нейронной активностью в других частях тела. Кроме того, с эмоциями связана и фронтальная кора, которая во многом соотносится со способностью к рассуждению. Если этот участок поврежден, ослабевает и наша способность переживать эмоции какого-либо рода. Опираясь на подобные нейрофизиологические открытия, фармацевтическая индустрия добилась значительного прогресса в создании широкого спектра медикаментов, призванных деактивировать нейробиологические процессы, регулирующие физическую боль и умственное страдание. Большинство из этих медикаментов не делают ничего для устранения основополагающей причины и страданий, и потому во многих случаях они ведут к долгосрочной зависимости, так что это палка о двух концах — а то и попросту проблема. Подобная зависимость может легко отвлечь нас от поисков первичных причин страданий и работы с ними.

Один из наиболее распространенных видов умственных страданий в наше время — депрессия. Несмотря на множество лекарств, созданных для устранения ее симптомов, около четырех миллионов американцев страдают от депрессии, которая не поддается химическому воздействию. Даже в тех случаях, когда антидепрессанты работают, исследования показывают: их эффективность на 50–75 процентов определяется эффектом плацебо, то есть просто верой в эффективность лечения. Подобная вера вызывает в мозге изменения, которые отличны от изменений, связанных с самими медикаментами, — и эти преобразования все равно устраняют страдания от депрессии^[72]. Доказано, что сила веры или убежденности также способна устранять физические страдания — она вызывает физические изменения в областях мозга, связанных с этим видом дискомфорта. Хотя сила веры, известная как «эффект плацебо», способна оказывать на здоровье позитивное влияние, «эффект ноцебо» может вести к противоположным результатам. Когда люди ожидают болезненных или тревожащих переживаний, именно они и проявляются. В этом случае происходит то же самое: мысли, эмоции и убеждения вызывают в мозге физический отклик. При этом природа этих причинно-следственных взаимодействий между умом и телом совсем не ясна.

Что очевидно, человеческий ум играет в появлении зла и страданий одну из главных ролей. Блаженный Августин утверждал, что две главные причины мучений — это «любовь к вещам тщетным и тлетворным» и «глубина неведения»^[73]. Буддийская традиция также считает коренными причинами зла и страданий страстное желание и неведение. Хотя христианские и буддийские созерцатели придерживаются разных представлений о самой природе этих причин, в целом их диагноз относительно истока мучений совпадает: он касается работы человеческого ума. Рассматривая вопрос о происхождении добра и зла, радости и горя, Будда провозгласил: «Всем вещам предшествует ум; они проистекают из ума и состоят из ума»^[74]. Учитывая, что в поисках подлинного счастья и смысла ум играет главенствующую роль, он заслуживает самого тщательного наблюдения. Осуществить это наблюдение можно с помощью систематичной созерцательной практики.

Наблюдение за умом

В библейском контексте практику тихого наблюдения за умом можно понять в контексте четвертой заповеди: «Помни день субботний, чтобы святить его». Августин утверждал, что эта заповедь призывает нас взращивать безмолвие сердца и спокойствие ума. «Это святость, — писал он, — потому что здесь пребывает Дух Божий. Именно это и есть подлинный праздник, тишина и покой… своего рода день субботний нам предложен в нашем сердце». Развивая эту мысль, он утверждает, что Бог словно бы говорит: «перестаньте быть столь беспокойными, усмирите шум в своем уме. Отпустите пустые фантазии, которые заполоняют вашу голову». Бог говорит: «Успокойтесь и познайте, что Я — Бог» (Псалом 45)^[75].

Этой медитативной практике явно учил Евагрий Понтийский, который составил рекомендации для начинающего созерцателя: «Пусть он тщательно наблюдает за своими мыслями. Пусть наблюдает за их интенсивностью, периодом их угасания; пусть следует за ними, когда они поднимаются и опадают. Пусть он тщательно замечает сложность своих мыслей, их периодичность, вызывающих их бесов, порядок их очередности и природу связанных с ними ассоциаций»^[76]. Говоря о бесстрастном осознавании мыслей и чувств, Евагрий учил своих последователей тихо наблюдать за мыслями и чувствами, не погружаясь в них^[77].

Греко-православные созерцатели сохранили эту традицию развития самоосознавания посредством наблюдения за умом. В этом процессе мы развиваем качества бдительности (непсис) или различения (диакризис), позволяющие нам отличать друг от друга благие и дурные помыслы^[78]. Как красноречиво пишет современный исследователь Мартин Лэрд, подобная практика до сих пор применяется христианскими созерцателями: «Когда вытесненный материал проникает в сферу осознавания — а Томас Китинг называет это „выгрузкой бессознательного“^[79], — мы можем ощутить значительную боль. Тем не менее такова сущность освобождающей интеграции: мы допускаем в сферу осознавания то, что прежде было от нее сокрыто. Пока мы этого не увидим, мы не поймем, что внутри нас уже было что-то невероятно обширное и сакральное — эта безмолвная страна, сокрытая глубже, чем обсессивные умственные модели»^[80].

В буддизме также присутствует древняя и высокоразвитая традиция наблюдения за умом. Один из методов, которые Будда преподал для противодействия отвлечениям, состоял в том, чтобы сфокусировать внимание на некоем достойном объекте, а затем отпустить его и просто покоиться во внутреннем памятовании и привольном состоянии, без какого-либо мышления или активных изысканий^[81]. Искусный практикующий, говорил он, сосредотачивает и очищает ум, ясно постигая его характерные черты. При этом без подобного различающего осознавания ум не будет ни сосредоточен, ни очищен^[82].

Особый упор на практике успокоения ума в его естественном состоянии делала традиция махаяны, которая постепенно распространилась из Индии в Непал и затем Тибет. Непальский буддийский созерцатель XI века Майтрипа, например, учил практике устойчивого наблюдения за любыми добродетельными и недобродетельными мыслями, которые возникают в уме, — без желания или отторжения. Благодаря этому, утверждал он, мысли угасают сами собой, и явно проявляется ясное, пустое осознавание, не имеющее других объектов, помимо самого себя^[83]. Панчен Лосанг Чокьи Гьялцен (1570–1662 гг.), наставник Пятого Далай-ламы Тибета, объяснял эту практику следующим образом:

Какие бы мысли ни возникали, не подавляя их, распознавайте, из чего они проявляются и в чем растворяются. Сохраняйте фокусировку, наблюдая за их природой. Таким образом движение мыслей постепенно прекратится и проявится неподвижность… каждый раз, когда вы наблюдаете за природой любых возникающих мыслей, они будут сами собой исчезать, после чего проявится пустота. Подобным образом, если вы проверите ум, когда он остается без движения, то увидите незамутненную, ясную и явную пустоту, без каких-либо различий между первым и вторым состояниями. Это переживание широко известно практикующим и называется «единство неподвижности и движения»^[84].

Этой практикой давно занимается школа великого совершенства (дзогчен) в тибетском буддизме — школа, которая сосредоточена на постижении природы осознавания. Дуджом Лингпа (1835–1904 гг.), один из величайших созерцателей XIX века в этой традиции, писал: подобного рода медитация особенно подходит людям с испытывающим стресс телом и возбужденным, грубым умом^[85]. Кажется, так можно было бы описать почти всех жителей современного мира! «Подобным людям, — писал он, — следует расслабиться и допускать мысли так, как есть, непрерывно наблюдая за ними с непоколебимым памятованием и тщательным самонаблюдением»^[86]. В этом случае движение мыслей не прекращается — но, если мы не теряемся в них, как обычно, мысли оказываются озарены памятующим осознаванием. Дуджом Лингпа продолжает: «Если вы постоянно посвящаете себя этой практике во все периоды — как во время сессий медитации, так и между ними, — в конечном итоге все грубые и тонкие мысли успокоятся в пустом пространстве сущностной природы вашего ума. Вы достигнете неподвижности в непоколебимом состоянии, где будете переживать радость, подобную теплу огня, ясность, подобную заре, и неконцептуальность, которая подобна океану, который не колеблют волны»^[87]. Его описание этой практики отличается такой ясностью, что есть смысл привести из него длинную выдержку:

Видимости и осознавание становятся одновременными, так что проявления, как кажется, освобождаются, как только их наблюдаешь. Таким образом, появление и высвобождение происходят одновременно. Как только что-то проявляется из собственного пространства, оно высвобождается обратно в него же — как молния, которая вспыхивает в небе и в нем же исчезает. Поскольку мы приходим к этому, глядя вовнутрь, подобное называется освобождением в пространстве. Все это на самом деле есть объединение и однонаправленная фокусировка памятования и видимостей. Когда все приятные и неприятные опытные видения растворяются в абсолютном пространстве, сознание покоится в собственной безупречной, лучезарной ясности. Какие бы мысли и воспоминания ни возникали, не цепляйтесь за эти переживания; не видоизменяйте и не судите их, но позвольте им возникать, пока они рыскают туда-сюда. Благодаря этому усилия, связанные с явным, устойчивым постижением, — как в случае с мыслями, которые ухватывает напряженное памятование, — сами собой исчезают. Подобные усилия побуждают неудовлетворенный ум бесконтрольно гоняться за умственными объектами. Иногда, испытывая неудовлетворенность — как если бы вам чего-то недоставало, — вы можете компульсивно предаваться большому объему умственной активности, включающей зажатое сосредоточение и тому подобное. На данной стадии сознание успокаивается в своем собственном состоянии, проявляется памятование и, благодаря меньшей степени цепляния за переживания, сознание приходит к своему собственному естественному, не видоизмененному состоянию. Таким образом вы достигаете состояния естественно успокоенного памятования. Это переживание будет успокаивающим и нежным; сознание будет ясным и явным, а мысли не будут ему ни помогать, ни вредить. Вы также будете переживать необычайное чувство неподвижности, при котором нет необходимости что-либо видоизменять, отвергать или принимать^[88].

Хотя у христианских и буддийских описаний этой практики много общего, между их основополагающими допущениями и толкованиями преимуществ подобной медитации, судя по всему, существуют значительные различия. Августин выразил представления многих христиан, сказав, что душа не может быть счастлива собственной благостью, ибо должна искать совершенство «вне себя» — а его можно отыскать только в неизменном, то есть в Боге^[89]. Последующие созерцатели в римско-католической и греко-православной традициях также подчеркивали, что польза медитации не проистекает из наших собственных усилий — она полностью зависит от благодати^[90]. «Я» изображается как несчастный грешник, испорченная природа которого для спасения нуждается во внешнем божественном вмешательстве.

Буддийская традиция, напротив, всегда утверждала, что ум не является по природе своей загрязненным или помраченным, а освобождения можно достичь благодаря собственным усилиям. Сам Будда ясно подчеркнул эту мысль прямо перед своим уходом в нирвану. Своим последователям он сказал: «Будьте сами себе островом, будьте сами себе прибежищем — так, чтобы вашим прибежищем не был никто иной»^[91]. Хотя ум и может в силу привычек быть загрязнен омрачающими мыслями и эмоциями, его сущностная природа чиста и светоносна, так что он способен исцелять сам себя — без какого-либо вмешательства со стороны некой высшей силы.

На поверхности может показаться, что между христианством и буддизмом здесь наблюдается фундаментальное различие, но давайте взглянем чуть глубже. Когда мы ставим вопрос о том, нужно ли искать счастье и освобождения вне себя, важно спросить: а каковы границы «я»? Если я отождествляю себя с телом, его от внешнего мира отделяет кожа. Я также могу отождествлять себя со своей умственной деятельностью, включая мысли, ментальные образы, эмоции, намерения, желания, воспоминания, фантазии и сновидения. Очевидным образом, преимущества успокоения ума в его естественном состоянии не проистекают из того, что «я» что-то делаю с умом — я, скорее, просто наблюдаю за тем, как проявления возникают и исчезают в сознании. Я не пытаюсь какие-либо из них менять. Итак, польза, которую приносит эта практика, не создана мной как тем, кто мыслит, — она спонтанно проявляется, когда ум последовательно успокаивается в собственном безмятежном, светоносном, базовом состоянии. Если я считаю, что это пространство внутренней чистоты сокрыто где-то вовне — или принадлежит Богу, — эти виды пользы можно приписать благодати. Если, однако, я рассматриваю это пространство как более глубокое измерение собственного существа, мне нет необходимости искать освобождение где-либо вне себя. Итак, кто же проводит границы между тем, что относится к внешнему, и тем, что принадлежит к внутреннему? Как мне кажется, разделительную черту проводим мы сами — точно так же, как мы определяем и все остальные понятия в своем словарном запасе, тем самым размечая границы того, на что эти понятия указывают.

Декарт получил наибольшую известность благодаря своему тезису «Я мыслю, а следовательно, я существую» — благодаря утверждению, которое предполагает «эгоцентричное» представление о мыслях и других видах ментальной активности^[92]. Тем не менее в данной практике мы бросаем вызов допущению, что именно мы есть деятель, который отвечает за порождение всех всплывающих в уме мыслей, образов, желаний и эмоций. Каждый, кто желает применить этот метод наблюдения за умом, быстро заметит: многие ментальные процессы возникают сами по себе, без какого

MIND IN BALANCE:

MEDITATION IN SCIENCE, BUDDHISM, AND CHRISTIANITY

by B. Alan Wallace

Copyright © 2009 Columbia University Press

The Russian language edition is a complete translation of the U.S. edition, specially authorized by the original publisher, Columbia University Press.

© Лобсанг Тенпа, перевод, 2022

© ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Предисловие переводчика

Как объясняет в своем предисловии автор, эта книга родилась в качестве ответа на развернутый личный вопрос о том, как преобразить и наполнить подлинным смыслом нашу жизнь. При этом труд, который в результате сформировался, не ограничивается несколькими простыми рекомендациями по психопрактике или мыслями о том, как быть хорошим человеком. Эта книга объединяет в себе познания трех традиций: буддизма, христианства и современной науки, но посвящена не сопоставлению их наиболее интересных идей, а последовательному созерцательному проникновению в глубинную природу реальности.

Рабочая гипотеза, которую доктор Уоллес предлагает нашему вниманию, заключается в том, что каждый из нас способен напрямую постичь природу существования и нашего собственного ума. Разумеется, для этого нам потребуется систематичная и прилежная практика медитации, на которую нас может вдохновить множество научных выводов, описанных в первой части книги. Не менее важны и упорядоченная стратегия, изложенная в практических разделах труда, и сущностные рекомендации квалифицированных учителей. Тех, кто хочет испробовать описанные в книге методы на собственном опыте, мы приглашаем воспользоваться многочисленными аудиопрактиками под руководством автора – они будут полезны на первых этапах медитации и помогут впитать правильные инструкции более глубоко[1].

Мы искренне надеемся, что публикация этой книги на русском языке поспособствует осмыслению подлинного назначения созерцательной практики и формированию культуры, в которой осознанность, мудрость, понимание взаимозависимости и доброта рассматриваются как насущные качества, ведущие к повышению уровня личного и общественного благополучия.

Буддийский монах досточтимый Лобсанг Тенпа

Предисловие

Осенью 2006 года моя падчерица Сара Волланд написала мне письмо, содержавшее просьбу. В начале она отметила, что полностью удовлетворена своей жизнью в целом, включая уровень материального процветания. Теперь ей очень хотелось бы улучшить качество своей внутренней жизни и своего ума, а потому она просит меня написать книгу, которая содержала бы рекомендации на эту тему, – руководство, которым в будущем она могла бы поделиться с собственным сыном. Саре хотелось получить книгу, которая принесла бы пользу ее семье и любым другим людям, стремящимся к знаниям, с тем чтобы перевести свою жизнь на совершенно новый уровень.

Сара обратилась ко мне с этой просьбой не только из-за нашего родства, но и из-за моей необычной подготовки в сфере восточных и западных подходов к пониманию реальности. За последние тридцать восемь лет мне довелось получить подобную благословению возможность встретить множество личных учителей, обладающих глубокими прозрениями; среди них были Далай-лама и другие необычайные созерцатели и мастера медитации. Получив от Далай-ламы монашеский постриг, я на протяжении четырнадцати лет подвизался в буддийских монастырях в Индии, Тибете, Шри-Ланке и Швейцарии. В монашеский период своей жизни и после его завершения я посвятил несколько лет уединенной медитации в Гималайских горах, буддийских монастырях, пустынях и дома в Калифорнии. Кроме того, я получил степень бакалавра физики и философии науки в Амхерст-колледже и защитил докторскую диссертацию по религиоведению в Стэнфорде, после чего четыре года преподавал на кафедре религиоведения в Университете Калифорнии в Санта-Барбаре. С 1990-го я веду сотрудничество с многочисленными командами ученых-когнитивистов из крупных университетов, изучаю влияние медитации на умственное и эмоциональное равновесие и благополучие, а также основал Институт изучения сознания в Санта-Барбаре, который призван способствовать этим исследованиям. За эти годы я перевел и написал множество трудов, обращенных к исследователям буддизма, созерцателям, философам и ученым.

Однако Сара попросила меня написать книгу для таких читателей, как она, – книгу, которая была бы посвящена основополагающим вопросам о природе ума и человеческого существования, но при этом не использовала бы технического жаргона из сфер буддизма, науки и философии. По ее словам, в более юном возрасте она всегда чувствовала, что рождена для каких-то подлинно великих и значимых свершений; при этом ей казалось, что подобные чувства испытывает только она сама. Тем не менее благодаря многочисленным дружеским узам и отношениям с другими людьми она с удивлением узнала: большинство из ее близких друзей и спутников переживают нечто подобное – ощущают, что они рождены для чего-то особенного. Однако мало кому, судя по всему, удается это предназначение понять и исполнить. Сара подумала: должно быть, мы чувствуем зов величия не просто так! К сожалению, с возрастом и без достойных ответов на наши вопросы эти чувства угасают.

Бо́льшую часть своей жизни Сара придерживалась христианской веры. Она считает, что многому научилась у этой конфессии и испытала благодаря ей множество чудесных переживаний. Тем не менее ей кажется: узнать и открыть можно еще очень многое. Ее глубочайшая интуиция подсказывает ей, что медитация может быть чистейшей и самой глубокой формой молитвы, которую можно было бы пережить. В силу этих чувств она хочет изучить самые подлинные и древние формы медитации, а также историю и происхождение этих практик. Занимаясь медитацией, она надеется найти ответы на вопросы, которыми задаемся мы все. Кто я? Представляем ли мы собой просто роли, которые в данный момент играем в своей жизни – как родители, супруги и члены общества, – или же в каждом из нас на более глубоком уровне есть что-то гораздо большее, что-то, что нельзя считать лишь порождением нашего окружения? Существуем ли мы как нечто отличное от своих тел? Рождаемся ли мы во грехе и зле и можно ли преобразить человеческую природу так, чтобы достичь совершенной благости и ощутить единство с Богом?

Зная о моем длительном сотрудничестве с учеными-когнитивистами в различных исследовательских проектах, Сара также спросила: что именно могут сказать о достижениях экспертов-практикующих те, кто их изучал? Если опереться на выводы этих исследований, каких достижений мы можем ожидать от своей практики в современном мире, с учетом нашего текущего образа жизни? Какие уровни стоят выше этих достижений? Какие виды пользы от регулярной медитации получают обычные люди? С какими проблемами они сталкиваются и как они их преодолевают? Может ли получить пользу от медитации агностик? Существует ли экспресс-медитация для занятых людей, которые настороженно относятся к любой институционализированной религии?

Просьба Сары глубоко меня тронула. Эта книга – мой ответ, опирающийся на мудрость моих многочисленных западных и восточных учителей и наставников, среди которых – буддийские и христианские мыслители и созерцатели, философы, психологи, нейрофизиологи и физики. Написание этой книги принесло мне больше радости, чем работа над любым другим моим текстом. Написав главу, я отправлял ее Саре, чтобы та ее оценила. Она критически читала полученный текст и часто просила о прояснении непонятных моментов; о дополнительных материалах, до использования которых я сам бы не додумался; о пересмотре разделов, которые, по ее мнению, были сформулированы не слишком удачно, и об удалении частей, которые показались ей неактуальными. За все тридцать пять лет моей писательской деятельности у меня никогда не было лучшего редактора – редактора, который так глубоко интересовался бы материалом, который поддерживал бы мои попытки поделиться тем, чему я научился, и при этом не стеснялся бы выступить с решительной критикой тех мест, где мой текст казался неудовлетворительным.

Первые главы рассматривают происхождение медитации и научные исследования той пользы, которую она приносит. Во второй часть главы идут парами – одна посвящена определенной практике медитации, другая – связанной с ней теории. Главы, посвященные практике, призваны обобщенно описать поэтапный путь из медитаций, которые были бы в равной степени актуальны для христианства и буддизма и в равной степени с ними совместимы. Этот путь начинается с самой базовой тренировки в осознанности (памятовании) и завершается самыми продвинутыми практиками, которые предназначены для постижения глубочайшей природы сознания и того, как оно связано с миром в целом. Читатели, которые хотят познакомиться с этими практиками, могут прочесть указания, а затем попробовать их применить. Другой вариант – приобрести компакт-диск с аудиоинструкциями для каждой из практик; осваивая медитации, вы можете слушать эти записи. Этот диск можно приобрести в Институте исследований сознания в Санта-Барбаре. Тем, кто приступает к освоению этой последовательности медитаций, не следует ожидать, что все их плоды можно будет получить, просто попробовав каждую несколько раз. Весь спектр преимуществ обычно можно получить только благодаря многолетней прилежной практике под руководством квалифицированного учителя.

Я глубоко благодарен Саре за то, что она обратилась ко мне с исходной просьбой, и за ее неустанные усилия, которые помогли мне ответить настолько удачно, насколько позволяют мои способности. Я также нахожусь в неоплатному долгу перед Кимберли Сноу (за ее редакторские рекомендации), Кимберли Сноу и Нэнси Линн Клибэн (за выполненную ими превосходную корректуру), а также Фредом Купером, Адамом Франком, Беном Шапиро и Пьером Луиджи Луизи (за их рекомендации в технических вопросах). Я в особенности хотел бы поблагодарить своего друга и коллегу Брайана Ходеля за его бескорыстные усилия в деле улучшения текста в целом. Наконец, выражаю свою искреннюю благодарность Венди Локнер – редактору отдела религии и философии в Columbia University Press, которая так активно поддерживала мою работу, и заместителю главного редактора Лесли Крисел, которая превосходным образом отредактировала весь текст. Надеюсь, наши совместные усилия действительно принесут пользу множеству людей, стремящихся к пониманию и желающих достичь большего уровня осмысленности и удовлетворенности в своей жизни.

Часть 1

Медитация: где она зародилась и как дошла до нас

Медитация – одна из самых сокровенных тайн человечества. Если бы существа из другой галактики попытались пристально нас изучить, читая книги о нашей истории, смотря наши фильмы, блуждая в интернете, они получили бы лишь самое поверхностное представление об этой тайне. Они сделали бы тот же вывод, к которому приходит и большинство из нас: медитация – это техника релаксации, которая помогает снизить уровень стресса и используется в качестве второстепенной терапевтической поддержки при некоторых недугах. Кроме того, – да, конечно! – в качестве части своих ритуалов ее используют и определенные религии (индуизм, буддизм и некоторые другие). Вот, собственно, и все!

Что остается сокрытым? Роль медитации как точного инструмента для научного изучения сознания и Вселенной, то есть использование эмпирических методов, сходных с теми, которые являются обязательной частью научного подхода. Практикующие из различных созерцательных сообществ по всему свету с древних времен ведут систематические изыскания и рассказывают о своих открытиях, относящихся ко внутренней реальности и ее связи с внешними явлениями. Да, они также выяснили, что медитация помогает вести спокойный, безмятежный образ жизни и оказывает позитивное влияние на умственное и физическое здоровье. Таковы, однако, лишь второстепенные виды пользы, полученные этими практикующими в рамках основного процесса поиска.

Если некоторые из этих созерцателей намеренно сохранили свои открытия в тайне, основная причина, в силу которой подлинное происхождение медитации на сегодняшний день остается сокрытым от широкой общественности, состоит в том, насколько грубо мы определяем само понятие «религия». Обычно мы считаем религию просто определенным мировосприятием, основанным на вере в авторитет («Иисус, Мохаммед или Моисей сказали то-то, и потому я в это верю»). Мы бездумно бросаем в одну кучу тех, кто верует без каких-либо вопросов к откровениям религиозных деятелей, и «религиозные» группы, которые задаются вопросами и изучают реальность в надежде подтвердить существование духовных явлений и пережить их напрямую. Между этими двумя категориями существуют огромные различия. Тщательно их проверяя, мы поймем: в восприятии этих двух видов «религиозных» практикующих как одинаковых столько же смысла, сколько и в утверждениях, что солнце и луна суть одно и то же – ведь и то и другое находится в космосе!

Эта книга описывает мультикультурный подход к медитации как средству улучшения нашего образа жизни, как способу достижения глубоких прозрений относительно природы ума и сознания (что ведет к невиданному прежде благополучию) и как основе для подлинных альтруизма и сострадания. Часть 1 описывает историю и процесс развития медитации, демонстрирует ее основные цели и методы, а также показывает, чем она отличается от религии, основанной только на вере. Если мы не понимаем и не учитываем эти различия, нам будет сложно понять значимость и невероятный потенциал созерцания как способа исцелить наш полный проблем и расколов мир.

1

Кто я?

В древней истории о незрячих и слоне[2] царь собрал группу людей, которые от рождения были слепы. Он велел им потрогать слона, а затем описать сделанные открытия. Один из них потрогал голову, а остальные прикоснулись соответственно к бивням, хоботу, ногам и спине. В зависимости от того, какой части слона каждый из них касался, они сравнивали его с горшком, с лемехом плуга, с веревкой, с колонной и со стеной. Услышав от других отличные мнения, они немедленно вступили в диспут и стали спорить, кто из них прав – а некоторые обратились к насилию.

Я вспоминаю об этой истории, когда размышляю над многообразием ответов, часто противоречащих друг другу, на древний вопрос: «Кто я?» Богословы, философы и ученые веками пытаются ответить на этот вопрос, но прийти к консенсусу удавалось лишь в редких случаях. Почему? Может быть, картину происходящего скрыли из виду свойственные им уникальные предубеждения? Возможно, препятствие для обретения понимания создали их обусловленные ответы, а также выбранные ими источники авторитетной информации и методы изысканий?

У нас, людей, было много времени на размышления о нашей самости. Библия говорит, что человек создан по образу божьему. Если это утверждение соответствует истине, оно должно быть позитивным, ведь Библия настаивает, что Бог есть благо и что так же прекрасно его творение. Тем не менее немало иудеев и христиан делают упор на дурной природе человека и на том, что спасения от наших врожденных загрязнений нужно искать где-то вовне, у Бога или Иисуса. В исторических событиях и в современном мире мы видим множество свидетельств в пользу того, что человек по сути своей есть существо дурное. При этом невозможно отрицать, что в мире присутствует и много добра. Так что же тогда является более основополагающим – зло или добро? Может, мы просто представляем собой смесь этих двух начал? Богословы веками спорят на эти темы, но конца и края их спорам не видно.

Биологи говорят нам, что люди медленно эволюционировали из более ранних приматов в рамках процесса естественного отбора. Биологические виды, которые существуют в данный момент, от поколения к поколению постепенно адаптировались к меняющейся среде, чтобы продолжать выживать и размножаться. Если индивидуум выживает достаточно долго, чтобы породить потомство, он добивается эволюционного успеха. Если потомства нет, жизнь конкретного существа – что бы эта жизнь ни включала – считается биологической неудачей. Итак, с точки зрения биолога люди есть животные, которые проводят свою жизнь под влиянием генов, инстинктов и эмоций; их главные цели – выживать и размножаться. Слова «добро» и «зло» не имеют никакого научного смысла – кроме как в контексте нашей способности продолжать жить и рожать детей.

Когда вопросом о человеческой природе занялись психиатры (начиная с Зигмунда Фрейда), они также сделали упор на нашем примитивном стремлении к сексу и к тому, чтобы властвовать над другими. Их воззрения близки к представлениям биологов и психологов, занимающихся эволюцией: хотя наше сознательное поведение и может казаться весьма цивилизованным, а иногда и альтруистичным, наши подсознательные импульсы мрачны, эгоистичны и жестоки. Однако ученые-когнитивисты не вполне согласны с этой идеей. За последние десять лет сформировалось направление позитивной психологии, сосредоточенное на человеческом процветании и добродетели. Это молодая область научных изысканий, пока не успевшая собрать большой объем подтверждающих эмпирических данных. Тем не менее психологи, которые ей занимаются, ставят важные вопросы и расширяют горизонты своей науки, которая на протяжении последних шестидесяти лет почти целиком сосредотачивались на тех, кто страдает от душевных недугов и повреждений мозга или имеет обычный уровень психического здоровья. Ученые лишь недавно начали изучать высочайший потенциал человеческого ума.

На протяжении большей части первой половины ХХ века в академической психологии США доминировал бихевиоризм. Это направление настаивало на том, чтобы изучать человеческую природу только посредством проверки животного и человеческого поведения. Ученые-бихевиористы намеренно избегали интроспекции – изучения нашего ума и личного опыта от первого лица. Позже, на закате бихевиоризма в шестидесятых годах, появилась когнитивная психология, которая, кажется, относится к субъективным переживаниям более серьезно. Тем не менее в это же время происходило активное развитие компьютерных технологий, а потому исследователи в этой сфере вскоре начали сравнивать ум с компьютером.

Развитие технологий в последние десятилетия XX века позволило наукам, изучающим мозг, добиться невиданного прежде роста. С этого момента многие нейрофизиологи стали делать вывод о том, что ум на самом деле есть мозг – или же что ум есть продукт деятельности мозга. Они утверждают, что все наши личные переживания состоят из функций мозга, на которые влияют все остальное тело, ДНК, диета, поведение и окружающая среда. По результатам такого анализа делается вывод: люди есть биологически запрограммированные роботы. Это означает, что свободы у нас не больше, чем у любого другого автоматического устройства, – просто программы наши сложнее, чем программы машин, сделанных людьми. Тем не менее не все нейрофизиологи согласны с этим выводом. Некоторые теперь изучают влияние, которое на мозг оказывают мысли и поведение. Даже они в целом считают ум эмерджентным[3] свойством мозга и потому утверждают: одни мозговые функции влияют на другие. При этом на сегодняшний день четкий консенсус по поводу выводов из уже проведенных исследований отсутствует.

Вы, возможно, заметили, что во всех этих подходах было упущено из виду нечто необычайно важное: наш собственный опыт жизни в качестве человека. Тем не менее созерцатели Востока и Запада изучали природу ума, сознания и человеческой самости; как я считаю, им удалось осветить измерения реальности, которые в современном мире остаются во многом неизученными. Религия настолько зациклилась на доктрине, а наука стала такой материалистичной, что созерцательные методы исследования часто упускают из виду. При этом в современном мире медитация (когда ее вообще практикуют) используется только для снижения стресса и преодоления иных физических и психологических проблем. Тем не менее она может также принести и некоторые из глубочайших прозрений о человеческой природе и самости.

С точки зрения личного чувства того, что мы собой представляем, большинство из нас мощно отождествляют себя с ролями, которые мы играем в повседневной жизни: например, с ролями родителя, супруга, ребенка, учащегося или человека с определенной профессией. Подобные роли важны и определяют наши взаимоотношения в обществе. Но что останется, если вычесть конкретные отношения с другими людьми и те виды деятельности, которыми мы регулярно занимаемся? Что мы собой представляем, когда тихо сидим в своей комнате и ничего не делаем, просто присутствуя?

Давайте изучим этот вопрос на практике, отправившись для этого в своего рода экспедицию на передовые рубежи ума. Слово «экспедиция» мне особенно нравится из-за своих корней. Оно происходит от латинского слова expeditio, а то состоит из слога «экс», который значит «выходить» или «освобождаться», и слога «пед», означающего «стопы». Итак, «экспедиция» предполагает, что мы выбираемся из места, где увязли наши стопы. Экспедиция, о которой я говорю, предполагает: сначала мы признаём, где именно застряли в старых привычках, которые ни к чему не ведут, а затем предпринимаем шаги, чтобы освободиться.

Мы живем в ожесточенном мире, где большинство из нас думает: если мы ничего не делаем – хотя бы не смотрим телевизор, – мы тратим время впустую. Мы так увязаем в своей деятельности, взаимоотношениях, мыслях и эмоциях, что считаем: к этому все и сводится. Давайте сделаем краткий перерыв. Найдите у себя дома тихий уголок и удобный стул, на котором вы смогли бы просидеть десять минут. Ни о чем намеренно не думая, попробуйте просто осознавать свои тело и ум. Сохраняйте безмолвие и, не реагируя, позволяйте ощущениям тела, мыслям и эмоциям проявляться перед вашим осознаванием.

Тик-так, тик-так…

Можете ли вы подлинно сохранять умственную тишину по собственному желанию – или же ум как одержимый извергает одну мысль за другой? Когда мысли возникают, способны ли вы просто за ними наблюдать – или же замечаете, что бесконтрольно в них увязаете, что каждый умственный образ и каждое желание захватывают ваше внимание? Контролируете ли вы на самом деле свой собственный ум – или же он контролирует вас, вынуждая вас путать ваши мысли о мире с непосредственным опытом на уровне тела, ума и окружающей среды? Спокойный и ясный ум можно использовать превосходным образом, а вот ум бурлящий и бесконтрольный причинит огромный вред и лично вам, и другим существам. Итак, первая задача на пути созерцания – обуздать невероятную мощь ума и распорядиться ей как следует.

2

Истоки созерцания

Созерцание на Западе

В этой книге я снова и снова буду ссылаться на относящиеся к созерцанию теории и практики, которые в первую очередь происходят из древнегреческой философии, христианства и буддизма. Как мы увидим, хотя каждой из этих традиций присущи уникальные качества, есть между ними и важные виды сходства. Английское слово contemplation – «созерцание» – происходит от латинского contemplatio, что соответствует греческому слову theoria. Оба термина указывают на совершенную преданность делу раскрытия, прояснения и выявления природы реальности. В наше время слово contemplation в первую очередь предполагает размышление над какой-то темой. Однако исходный смысл созерцания и теории был связан с прямым восприятием реальности – не с помощью пяти физических чувств или мышления, а благодаря умственному восприятию[4]. Приведем пример: когда вы напрямую наблюдаете за собственными мыслями, ментальными образами и сновидениями, вы используете умственное восприятие, которое посредством практики созерцания можно совершенствовать и расширять. Как же с созерцанием связана медитация? Санскритский термин «бхавана» соответствует англоязычному понятию meditation (медитация) и в буквальном смысле означает «взращивание». Медитировать – значит взращивать понимание реальности, чувство подлинного благополучия и добродетель. Таким образом, медитация есть постепенный процесс тренировки ума, а ведет он к цели созерцания, при котором мы обретаем прозрение относительно природы реальности.

В греческой традиции истоки практики медитации можно проследить как минимум до Пифагора (около 552–507 гг. до н. э.), на которого повлияли орфическая религия и орфические мистерии, сосредоточенные на том, чтобы очистить ум от загрязнений и раскрыть его более глубокие ресурсы. Пифагор был первым, кто назвал себя философом, то есть «любителем мудрости» – из скромности он отверг слово «софос», или «мудрец». В своих обширных странствиях по Средиземноморскому региону и за его пределами он действительно искал мудрость, понимание.

Примерно в 525 году до н. э. после многолетних поисков Пифагор перебрался с греческого острова Самос в город Кротон, расположенный в Южной Италии. Там он основал религиозно-философское общество, в котором учил мужчин и женщин вести образ жизни, основанный на уравновешенном состоянии тела и духа. Его ученики проживали в общине, построенной по принципу самодостаточности и коммунизма. Чтобы очистить душу, они должны были придерживаться высоких этических стандартов, заниматься физическими упражнениями, практиковать безбрачие, придерживаться вегетарианской диеты и проводить длительные периоды в безмолвии и различных видах трезвенности. Их формальное образование включало подготовку в музыке, математике, астрономии и медитации. Из-за того что ни один из текстов Пифагора не сохранился, мы мало знаем о различных медитативных методах, которым учили и которые практиковали он и его последователи.

Пифагор, возможно, наиболее известен благодаря своей теореме, посвященной соотношению длин трех сторон прямоугольного треугольника. Поскольку в Индии[5] эта теорема была сформулирована еще в VIII веке до н. э., существует вероятность, что Пифагор в своих обширных странствиях познакомился с ней и с другими областями познаний – особенно связанными с медитацией – благодаря индийским источникам. Философ также широко известен благодаря своей вере в реинкарнацию; по его мысли, душа бессмертна и перерождается как в человеческих, так и в животных телах. По легенде, он заявлял, что способен вспомнить до двадцати собственных прошлых жизней и прошлых жизней других людей. Тем не менее у нас нет никакого способа проверить, были ли эти «воспоминания» точными – а если да, родился ли он с этой способностью или же развил ее с помощью медитации. Одна из цитат, приписываемых Пифагору, такова: «Учитесь безмолвию… Пусть ваш тихий ум внимает и впитывает», а основным упором его медитативной традиции было внимание к «гармонии сфер», объединявшей темы из областей музыки, математики и астрономии. Философ верил, что наилучшая жизнь есть жизнь, посвященная страстному, сочувственному созерцанию, которое порождает определенный экстаз, проистекающий из прямого прозрения относительно природы реальности.

Возможное индийское происхождение теоремы Пифагора и его вера в реинкарнацию побудили некоторых историков заключить, что на философа, вероятно, оказали влияние индийские идеи, принесенные через Персию и Египет. Большей частью сведений о Пифагоре мы обязаны Аристотелю (384–322 гг. до н. э.). По его словам, пифагорейцы были первыми, кто добился прогресса в изучении математики; по их представлениям, все аспекты природы соизмерялись с числами. Именно числа были первичными аспектами всей природы и всё собой пронизывали. Пифагорейцы рассматривали числа в контексте различных конфигураций единиц в пространстве и на этой основе сделали вывод о том, что элементы чисел есть элементы всех вещей. Как поясняет Аристотель, «пифагорейцы также верят в одного вида число – математическое, только они утверждают, что оно не является отдельным от ощутимых субстанций, которые из него созданы. Ибо они конструируют всю Вселенную из чисел, только не чисел, состоящих из абстрактных единиц. Они полагают, что у единиц есть пространственная величина»[6].

Пифагор, как утверждается, восхищался иудаизмом, рассматривающим Бога как высшего правителя Вселенной, которой он предписывает свои божественные законы. По словам древнееврейского историка Иосифа Флавия (37–100 гг. н. э.), иудейская секта ессеев также восхищалась учениями Пифагора, потому что придерживалась образа жизни, построенного по примеру его общества[7]. Члены этой группы проживали в Иудее с середины II века до н. э. до 70 года н. э. (когда их уничтожили римляне). Подобно ранним пифагорейцам, ессеи удалялись от основной части общества, жили чрезвычайно экономно, владели совместным имуществом и верили, что Бога лучше всего почитать не животными жертвоприношениями, а очищением ума. Хотя безбрачие не было частью еврейской традиции, члены этой группы отвергали брак для себя лично – он был угрозой общинному образу жизни, – но не осуждали его в целом. Они совершали ритуальные омовения в холодной воде, то есть крещение, и верили в методы целительства, при которых сила протекала через руки. Ессеи очень критически относились к этическим нормам современных им еврейского и римского обществ. Они верили в скорое пришествие Царства Божьего и в то, что предвестником его станет разрушительная война между праведниками и грешниками.

Исследователи с XIX века строят предположения о возможных связях между ессеями и Иоанном Крестителем, а также Иисусом. Наличие подобной связи предполагало бы, что практики и верования пифагорейцев оказали влияние на раннюю христианскую традицию. Образ жизни и учения Иоанна Крестителя действительно поразительно близки к тем, которых придерживались ессеи. Он соблюдал безбрачие, носил одежды из верблюжьей шерсти и, будучи аскетом, питался саранчой и диким медом. В Иудейской пустыне он проповедовал: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». Подобно ессеям, в рамках ритуала для устранения загрязнений и грехов Иоанн крестил других. Встречая фарисеев и саддукеев, он подвергал их жесткой критике и называл порождениями ехидны[8].

Самым знаменитым из иудеев, пришедших к Иоанну за крещением, был Иисус из Назарета, восхвалявший его как превосходящего всех предшествующих пророков: «Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя; но меньший в Царстве Небесном больше его»[9]. Поскольку Иисус был крещен Иоанном, можно допустить, что он принимал его учение. Сразу после этой церемонии Иисус удалился в пустыню, где сорок дней постился и молился, преодолев при этом дьявольское искушение. Вернувшись из своего пустынного затвора, он начал проповедовать идеи, который были общими для ессеев и Иоанна Крестителя: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное»[10].

Даже если Иосиф Флавий и прав в том, что ессеи придерживались образа жизни, преподанного грекам Пифагором, сложно понять, в какой степени они разделяли пифагорейские убеждения – например, веру в реинкарнацию, – хотя они очевидным образом верили в бессмертие души. Весьма примечательно, что Иисус провозгласил Иоанна Крестителя пророком Илией[11]. Судя по всему, слушателей это утверждение не удивило, ведь многие иудеи уже верили, что пророки могут перерождаться или «возрождаться». В соответствии с библейским сюжетом Илия еще при жизни был взят огненной колесницей с огненными конями и вихрем вознесен на небо[12]. Новый Завет утверждает, что Иоанн был наделен «духом и силой» Илии, что легко интерпретировать в пользу реинкарнации. Тем не менее богословы подвергли эти отрывки разнообразным толкованиям.

Благодаря Сократу (около 470–399 до н. э.) и Платону (около 427–347 до н. э.) учения пифагорейцев в конечном итоге были ассимилированы философской школой неоплатонизма, основателем которой был Плотин (около 205–270 гг.). Родившись в Египте, он девять лет изучал греческую мысль в Александрии, а затем присоединился к экспедиции, отправившейся в Персию – там он надеялся изучить философские сочинения персов и индийцев. Эта военная компания не увенчалась успехом, и Плотин так и не добрался до желанных мест. Он верил, что человеческого совершенства и счастья можно достичь в этом самом мире, а путь к ним – это практика созерцания. Целью этой практики было достижение блаженного единения с Единым, которое Плотин описывал как окончательную реальность, превосходящую все слова и понятия. Его знаменитый труд «Эннеады» был собран, составлен и отредактирован Порфирием (около 232–305 гг.), также известным своей биографией Пифагора. Порфирий писал, что за шесть лет его собственной учебы под руководством Плотина тот достигал подобного божественного единения четыре раза. Созерцание есть единственная нить, объединяющая Единое со всеми сотворенными вещами, которые из Него исходят. Благодаря созерцательной практике человек приходит к постижению источника собственного бытия. Подобно Пифагору и Сократу, Плотин считал, что отдельные души перерождаются, жизнь за жизнью переживая плоды своего нравственного и безнравственного поведения – пока в конечном итоге не достигнут полного очищения и не отыщут высочайшее счастье, рожденное созерцанием.

Писания Плотина веками вдохновляли христианских, иудейских, мусульманских и гностических философов и созерцателей. Одним из наиболее влиятельных среди них был Ориген (около 185–254 гг.). Этого уроженца Александрии многие считали величайшим христианским богословом своего времени. Он также полагал, что душа жизнь за жизнью проходит через процесс духовной эволюции, пока в конечном итоге не достигнет знания (гнозиса) Бога посредством созерцания (теории). Примерно с III века созерцатели-христиане начали вести уединенный, медитативный образ жизни в египетской части пустыни Сахара. Многие отыскали там убежище, скрываясь от хаоса и преследований со стороны Римской империи. Эти первые отшельники жили в пустыне и известны как «отцы-пустынники». Они создавали общины на периферии населенных центров – достаточно далеко, чтобы не подвергаться имперским проверкам, но достаточно близко, чтобы иметь доступ к цивилизации[13].

Хотя большинство ранних отцов-пустынников были неграмотными, Евагрий Понтийский (345–399 гг.) был высокообразованным знатоком классических дисциплин. Он был одним из первых пустынников, начавших записывать и систематизировать их устные учения. Евагрий был ярым сторонником Оригена и разделял его воззрения относительно перерождения человеческих душ и достигаемого ими в конце концов совершенства – единения с Богом. Один из главных учеников Евагрия, Иоанн Кассиан (ок. 360–433 гг.), адаптировал труды своего наставника для западной аудитории и основал аббатство Сен-Виктор – комплекс из двух монастырей (мужского и женского) на юге Франции. Так он создал один из первых подобных институтов на Западе. Это аббатство послужило моделью для последующего развития христианского монашества.

Созерцание на Востоке

Самые ранние свидетельства существования медитативной культуры в нашем мире были найдены в наследии Индской цивилизации, земли которой простирались с территории современного Пакистана до долины реки Ганг в Индии. Пик развития этой культуры пришелся на период с 3000 до 2500 года до нашей эры. От этой цивилизации остались тысячи резных печатей в форме маленьких глиняных табличек – это часть древнейших в мире памятников письменности. На некоторых из печатей изображены йогины, сидящие в классических позах для медитации.

До времен Будды Гаутамы (ок. 563–483 гг. до н. э.) – современника Пифагора – медитация в письменных источниках упоминается на удивление редко. Тем не менее ясно, что к тому периоду уже существовала чрезвычайно насыщенная и многообразная традиция созерцания – именно в нее Будда и погрузился, оставив свою жизнь во дворце в возрасте двадцати девяти лет. Гаутама посвятил себя созерцательным изысканиям, обращенным к освобождению от циклов рождения, смерти и перевоплощения, а потому вера в реинкарнацию, судя по всему, в период его жизни была делом обычным. Первым учителем медитации, к которому обратился будущий Будда, был Алара Калама. Этот наставник преуспел в самадхи – медитативных состояниях, в которых внимание оттягивается от физических чувств, мысли успокаиваются, а практикующий переживает необычайные блаженство и безмятежность. С буддийской точки зрения та медитация, которой обучал этот мастер, может вести к прямому достоверному постижению прошлых жизней – и потому продвинутые практикующие рассматривали реинкарнацию не как догмат религиозной веры, а как истину, которую можно проверить эмпирически.

Ранние буддийские источники утверждают, что Гаутама быстро достиг самого возвышенного и чистого из видов самадхи, которым учил Алара Калама. В этом состоянии его ум погрузился в бесформенное измерение бытия, лишенное какого-либо содержания, кроме переживания чистого «ничто». Тем не менее это достижение не удовлетворило его желания достичь освобождения от циклов бытия, и потому он обратился к еще более реализованному созерцателю по имени Уддака Рамапутта. Под руководством этого наставника Гаутама достиг еще более тонких уровней самадхи. Тем не менее он понял, что сами по себе подобные состояния медитативного погружения не ведут к достижению его цели – к «высшему состоянию возвышенного покоя» посредством постижения реальности такой, какая она есть. Он осознал, что после завершения подобной медитации и при взаимодействии с будничной реальностью человек все равно подвержен страданиям и лежащим в их основе причинам. Поняв, что достижение этих состояний не устраняет проблему с корнем, Гаутама несколько лет терзал свое тело аскетическими практиками, включая пост; он стремился к освобождению через установление своего рода власти ума над материей. Тем не менее в результате этих практик его тело истощилось, а умственные способности ослабли. Тогда Гаутама понял: достижение самадхи – не окончательная цель, но подобные очищенные состояния сознания можно применять для медитативного изучения природы страданий и их причин.

Среди великих религиозных учителей из истории человечества Будда уникален призывом не верить в некие положения просто потому, что об их истинности говорит много людей, – или потому, что они основаны на давней традиции, на авторитете писаний, слухах, домыслах или почтении к учителю. Вместо того нам, насколько возможно, следует проверять утверждения других людей на собственном опыте и самим решать, верны ли они. Логично заключить, что именно так Будда поступил и с представлениями о реинкарнации, которые в его время преобладали[14]. В самых ранних источниках, содержащих его собственный рассказ о достижении просветления, он повествует: с сосредоточенным, очищенным, податливым и спокойным умом он достиг «прямого постижения» природы сознания и истоков страдания[15]. Сначала он напрямую узнал конкретные обстоятельства многих тысяч своих собственных прошлых жизней в многочисленные периоды сжатия и расширения мира. Вторым видом прямого постижения стало созерцательное наблюдение за чередой жизней других существ. При этом он увидел взаимосвязи между их действиями и плодами поступков, проявлявшимися в последующих жизнях. Третьим видом прямого познания, обретенного в ночь просветления, стало постижение четырех благородных истин: «Я напрямую узнал – так, как есть, – что „Это страдание“, что „Это исток страдания“, что „Это прекращение страдания“ и что „Это путь, ведущий к прекращению страдания“». Именно на этом этапе Гаутама и стал буддой, «пробужденным», потому что его ум полностью освободился от всех омрачений и завес. В этой реализации нирваны он отыскал наивысшее состояние великого покоя, к которому стремился. Оставшиеся сорок пять лет своей жизни он посвятил тому, чтобы вести к подобной свободе от страданий других людей. Из-за этого его стали называть Великим Лекарем, показавшим, как реализовать подлинное благополучие, очищая ум от загрязнений, взращивая добродетель и обретая созерцательные прозрения относительно природы реальности.

В этом чрезвычайно кратком обзоре истоков медитации в греческой философии, христианстве и буддизме мы увидели несколько общих тем и прозрений. При этом ориентация медитативной практики в разных традициях различается – так же как и интерпретация опыта созерцания. Пифагорейцы считали, что Вселенная имеет упорядоченную природу, и верили в одно высшее божество, превосходящее все остальные, хотя при этом, вероятно, и принимали классический греческий политеизм. Медитация для них была тесно связана с музыкой, математикой и астрономией. У христиан она была сосредоточена на единении с единым высшим Богом. У буддистов, разделявших индийскую веру в существование множество богов, медитативная практика использовалась для достижения освобождения из циклов бытия. При этом очевидно: и на начальных, и на более поздних этапах формирования каждой из этих традиций медитация сыграла жизненно важную роль.

3

Научная экстернализация медитации

Хотя созерцание и лежит у истоков западных религий, философии и науки, в современных научных дисциплинах оно почти никакой роли не играет. Такое положение дел – не следствие постепенного угасания, как в случае с медитацией в христианстве; его причины сокрыты у истоков современной науки, в XVII веке. В тот период существование сверхъестественного мира, который состоял из Бога и других духовных сущностей, включая дьявола и ангелов, рай и ад, необходимо было принимать на основе авторитета Библии. За понимание этого измерения реальности отвечали богословы, воззрения которых принимались на веру. Человеческую душу можно было рассматривать как нечто духовное – в том смысле, что она происходила от Бога и обладала свободной волей, не зависящей от тела и физического окружения. В то же время душа представляла собой часть природы, ведь она управляла телом и подвергалась воздействию физических чувств. Итак, в духовные аспекты души нужно было верить – они происходили от божественного авторитета, – а ее природные аспекты объясняли философы, которые в первую очередь полагались на силу своих рассуждений. Ученые должны были стремиться к пониманию третьего измерения реальности – внешнего мира материи и природных сил, и полагались они при этом на прямые наблюдения и эксперименты.

Слово «медитация» можно возвести к индоевропейскому глагольному корню «мед», который означает «размышлять» или «измерять». Как мы уже увидели, в раннем христианстве медитация была привязанным к опыту средством для обретения непосредственных созерцательных прозрений о природе реальности. Однако в средневековой схоластике и в современной философии медитацию низвели до рациональных интроспективных размышлений. В стремлении к пониманию внешней Вселенной, состоящей из материи, наука изобрела собственную «медитацию»: измерение физических процессов, достоверность которого могли бы подтвердить все компетентные наблюдатели.

Все великие первопроходцы в науке XVII века были набожными христианами, а их изыскания относительно мира природы можно было бы рассматривать как мистическую попытку объединить человеческое понимание природного мира с пониманием Бога. К этой же цели со времен Августина стремились и христианские созерцатели; при этом они предполагали, что эту цель невозможно реализовать при жизни – только на небесах. По мере того как традиция созерцательных изысканий, направленных на внутренний мир, в Европе угасала, ученые придумывали новые методы изучения мира внешнего – в надежде, что подобное изучение приведет к пониманию божественного уже в этой жизни.

Никто из этих первопроходцев не оказал такого влияния, как Галилео Галилей (1564–1642 гг.). В детстве он поступил в монастырь ордена камальдолийцев, которые объединяли уединенную жизнь отшельника со строгими правилами монашеской жизни. Подобный образ жизни привлекал Галилея, и он хотел принять монашество, но не получил согласия от своего отца – тот не располагал средствами, чтобы поддерживать сына в религиозном служении, не приносящем никаких доходов. Следуя желаниями своего родителя, Галилео поступил в Пизанский университет, чтобы изучать медицину. Тем не менее вскоре он переключился на математику и научные дисциплины. Молодой человек в целом презирал схоластическую философию – в ней он видел не более чем закоренелый консерватизм, с подозрительностью относящийся к новаторским идеям и новым методам исследований.

Галилей в значительной степени заложил основы «научного метода» изучения материального мира: изощренных, тщательных, количественных наблюдений за физическими сущностями в сочетании с математическим анализом полученных данных. Побуждением, лежавшим в основе его исследований, было желание понять природу Божьего творения с точки зрения самого Бога, превосходя ограничения и иллюзии человеческих чувств. Этого можно добиться, утверждал Галилей, используя математические рассуждения – математику он считал собственным языком Бога. Подобную теистическую интерпретацию центральной роли математики в природе веками ранее уже отстаивали пифагорейцы.

Хотя Галилео был готов оставить сверхъестественные вопросы в руках церкви, он настаивал, что научное изучение мира природы должно происходить свободно и независимо от авторитета Библии и греческой мысли. Сделав этот революционный шаг, он перевернул иерархию познаний, которой придерживались средневековые схоласты. Эмпирические наблюдения, которые философы в целом считали самой низшей формой знания, Галилей перенес на самый высокий уровень. Разум был важен для интерпретации эмпирических познаний, а авторитет традиции принимался только в тех случаях, когда ему не противоречили тщательные наблюдения или здравые рассуждения. Какая огромная перестановка!

Галилей отказался от аристотелевского упора на понимании того, почему явления таковы, какие они есть, и вместо того сосредоточился на кропотливых измерениях и наблюдениях за тем, как движутся небесные и земные объекты. Философы-схоласты тех времен слепо принимали представления Аристотеля: небесные тела якобы неизменны и движутся по совершенной окружности, а Земля находится в их центре. В 1609 году Галилей создал телескоп с двадцатикратным увеличением. С его помощью он обнаружил четыре луны Юпитера (которые вращались вокруг Юпитера, а не Земли), кратеры на Луне, пятна на Солнце (свидетельство того, что небесные тела меняются) и фазы Венеры – доказательство того, что она вращается вокруг Солнца, а не Земли. Другие астрономы с менее мощными инструментами жаловались, что не могут подтвердить все его наблюдения. В результате некоторые из них усомнились в их достоверности, а другие даже стали утверждать, что все они представляют собой лишь оптические иллюзии, созданные линзами Галилея.

Средневековые астрономы были давно знакомы с обманчивой природой облика небесных тел и особенно видимого движения планет. Придерживаясь древнегреческой мысли, они полагали, что Луна, Солнце, планеты и звезды вращаются по совершенным окружностям вокруг Земли. За одну ночь можно увидеть, что планеты на небе движутся с востока на запад – но если наблюдать ночь за ночью, на фоне звезд планеты кажутся движущимися с запада на восток. При этом иногда будет казаться, что планета обратила свое движение вспять; какое-то время на фоне созвездий она может двигаться с востока на запад. Это изменение направления называется попятным движением. Чтобы объяснить подобные обманчивые видимости так, чтобы они соответствовали греческой мысли, ранние астрономы разработали сложную, абстрактную систему эпициклов: планеты-де движутся по малым окружностям, которые, в свою очередь, совершают большой оборот вокруг Земли. Таким, по их мнению, было реальное, объективное движение планет в противоположность ложным субъективным видимостям их попятного движения. Оказалось, что вся эта теория была основана на ложном допущении. Астрономическая наука смогла добиться прогресса только благодаря использованию телескопа, который направили на обманчивые видимости телесных тел.

Когда Галилей впервые описал свои открытия, сделанные с помощью телескопа, в качестве свидетельства, подтверждающего теорию Коперника о вращении Земли вокруг Солнца, с нападками на него выступила не церковь. На самом деле священники и епископы из числа иезуитов и доминиканцев были в восторге от новых перспектив, открытых с помощью телескопа, – чтобы отпраздновать открытия Галилея, они устроили для него роскошные приемы в Риме. Отцу Клавиусу, который был несомненным лидером иезуитских астрономов, сначала было сложно принять новые сведения. Тем не менее, когда он и его коллеги раздобыли собственные телескопы, они подтвердили все наблюдения Галилея. В конечном итоге конфликт между Галилеем и церковью разгорелся из-за ее советников из числа преподавателей-мирян. Они настаивали, что Рим обязан остановить Галилея, а не то он уничтожит всю университетскую систему, подорвав авторитет аристотелевских воззрений, на которых она основана. Эти философы-схоласты отказывались даже взглянуть через телескоп, ибо они категорично настаивали: все видимое через линзы и противоречащее их убеждениям должно являться оптической иллюзией.

Открытия, сделанные Галилеем с помощью телескопа, превратили спор о движениях Солнца и Земли друг относительно друга из интеллектуального диспута в вопрос, который можно решить на основе свидетельств. Ученый гордился тем, что смог создать первый настоящий телескоп и направить его на небо – но особенно ценил свою гениальность в тщательных наблюдениях за широким спектром физических сущностей, в понимании поведения частей этих сущностей и в их описании с точки зрения математических пропорций[16].

Галилея (за его роль в создании научного метода исследований) считают отцом современной науки, а французского философа, математика и ученого Рене Декарта (1596–1650 гг.) называют отцом современной философии: он сформулировал концептуальные рамки, в которых научные изыскания могли бы происходить. Получив по желанию своего отца степень юриста, Декарт отказался от академической жизни и решил искать лишь те познания, которые он мог бы отыскать в самом себе или в «великой книге мира»[17]. Путешествуя по Германии в возрасте двадцати лет и размышляя над тем, как использовать математику для решения проблем физики, Рене пережил во сне видение, благодаря которому «открыл основы чудесной науки». Это происшествие стало переломным моментом в опыте юного Декарта, и всю оставшуюся свою жизнь он посвятил изучению связи между математикой и природой.

Основа науки Декарта – предположение, что у объектов есть два вида свойств. Все физические объекты – протяженные субстанции – обладают длиной, высотой, шириной, изменениями, местоположением и числом. Благодаря этим первичным качествам такие объекты можно понять в математическом контексте. Кроме того, у них также должны быть и вторичные качества – цвет, звук, вкус, запах, жар и холод. Декарт полагал, что подобные качества не существуют объективно – в самих физических объектах. Вместо этого они представляют собой качества нашего восприятия окружающего мира. Относительно первичных качеств мыслитель заключил: когда их «воспринимают ясно и отчетливо», их можно познать определенным образом. При этом в вопросе о вторичных качества он, напротив, отмечал: «В моем мышлении они проявляются так смутно и путано, что я не знаю, настоящие они или же ложные и только кажущиеся; то есть я не знаю, будут ли возникающие во мне представления об этих качествах представлениями о реальных вещах или же они отображают лишь [идеи], которые существовать не могут»[18].

Декарт предполагал, что разделение между первичными и вторичными качествами материи необходимо, чтобы избежать ложных выводов о природе реальности. В частности, он отвергал допущение, в целом известное как «наивный реализм» и свойственное нам всем с детства, – мысль о том, что цвета, звуки, запахи, вкусы и тактильные переживания существуют в объективном мире, независимо от актов нашего восприятия[19]. Декарт заключил: «Можно показать, что вес, цвет и другие подобные качества, ощущаемые в телесной материи, можно из нее вычесть, после чего она сама сохранится. Из этого следует, что природа материи не зависит ни от одного из этих качеств»[20]. Объективный мир, в представлении Декарта, на самом деле не имеет ни цвета, ни запаха, ни вкуса и так далее. Опровержение наивного реализма соответствует всем последующим научным открытиям и остается неотъемлемой частью научных представлений о природе в целом. Хотя элементарные частицы, атомы, молекулы, электромагнитные поля и волны считаются существующими независимо от каких-либо наблюдателей, визуальные образы мира вокруг, которые мы воспринимаем, не существуют вовне. Как отмечает невролог Антонио Дамасио, «Нет никакого изображения объекта, которое передавалось бы от объекта к сетчатке и от сетчатки в мозг»[21]. Подобные изображения существуют лишь в нашем уме (где бы он ни был).

Английское слово science – «наука» – происходит от индоевропейского корня sker, который означает «резать» или «отделять». Под руководством Декарта современная наука начала проводить решительную границу, отделяющую объективный мир физической Вселенной от субъективных миров личного опыта индивидуумов. Полностью разделяя объективный физический мир и субъективный мир ума, Декарт, по сути, вверил материальное измерение ученым, а измерение субъективное оставил философам и богословам. Со времен Галилея и Декарта физики и биологи поколениями придерживались этого разделения, добившись необычайного прогресса в измерении и понимании реалий, которые являются объективными, физическими и поддающимися исчислению. На самом деле к последним десятилетиям XIX века многие физики считали, что их понимание физического мира достигло полноты и совершенства во всех основных аспектах. При этом в философском понимании умственных реалий – включая мысли, ментальные образы, эмоции, желания, сновидения и само сознание – аналогичного прогресса добиться не удалось. Ученые отыскали эффективные методы для «медитации на» объективных физических вещах – для их измерения. Философы же разработать методы для тщательного рассмотрения субъективных умственных событий не смогли.

Уильям Джеймс (1842–1910 гг.), великий родоначальник психологии из США, считал, что научное понимание ума в его время едва ли превосходило физику до Галилея[22]. После 1600 года, отмечал он, ученые создавали методы для изучения внешнего мира – методы, которые можно было бы подвергнуть математическому анализу. Благодаря этому вопросы, о которых долго спорили философы, были наконец решены с помощью эмпирических методов науки. Чем больше развивалась наука, тем меньше проблем оставалось в руках философов[23].

Карьера Уильяма Джеймса содержит бесчисленные примеры, которые – если бы им всерьез подражали – привели бы западную психологию к более полному и сбалансированному пониманию ума, чем то, которым мы располагаем сейчас. Получив школьное образование в США и Европе, в 1861 году Джеймс поступил в Научную школу имени Лоуренса в Гарварде, а еще через три года – в Гарвардскую медицинскую школу, которую он окончил в 1869 году. Частично под влиянием биологического детерминизма, который ему прививали в годы врачебного образования, он начал переживать повторяющиеся приступы жесткой депрессии. Позже он описывал этот опыт как погружение в глубинный кризис – кризис духовный, кризис бытия, кризис смысла и воли. Однако в 1870-м он пережил откровение, поняв, что свобода воли – отнюдь не иллюзия: с помощью своей воли он может вытащить себя из депрессии. Джеймс решил, что он не просто машина, которой бы управляли биологические процессы в теле. Первым актом его свободной воли стало решение поверить в эту свободу.

В 1873 году Джеймс начал преподавать в Гарварде анатомию и физиологию. Еще через два года он стал преподавателем психологии и основал в университете первую лабораторию для научного изучения ума. Уильям определял психологию как «науку умственной жизни – и ее феноменов, и их условий. Феноменами здесь является то, что мы называем чувствами, желаниями, актами познания, рассуждениями, решениями и тому подобным»[24]. Физики изучали физические объекты, которые были доступны всем компетентным наблюдателям, – а вот психологи должны были изучить умственные процессы, которые переживались субъективно, а также их связь с другими объектами, с мозгом и со всем остальным миром. Однако умственные переживания – дело личное; они не поддаются непосредственному наблюдению с помощью научных инструментов. В связи с этим Джеймс предполагал: для изучения умственных процессов психология должна в первую очередь использовать интроспекцию[25]. При этом непосредственное наблюдение за нашими собственными умственными состояниями и процессами должно дополняться сравнительными исследованиями, такими как изучение поведения животных, а также экспериментальной наукой о мозге.

Пока Джеймс сосредотачивался на интроспективном наблюдении за сознательными умственными переживаниями, австрийский невролог Зигмунд Фрейд (1856–1939 гг.) прославился благодаря своим теориям об уме бессознательном. Его новаторские труды сыграли жизненно важную роль в создании психоаналитической школы психологии. Терапевты из этого направления стремятся обнаружить связи между бессознательными компонентами умственных процессов своих пациентов. Опираясь на устные рассказы пациентов о субъективных переживаниях наяву и в сновидениях, Фрейд пытался понять скрытые механизмы ума.