Осторожно, Рождество! Что происходит с теми, кому не удалось избежать дежурства в праздники бесплатное чтение

Adam Kay

TWAS THE NIGHTSHIFT BEFORE CHRISTMAS

Copyright © Adam Kay 2019

First published 2019 by Picador, an imprint of Pan Macmillan, a division of Macmillan Publishers International Limited

© Чорный Иван, перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Мои издатели по-прежнему не хотят, чтобы я или они попали в тюрьму, поэтому имена, даты, другая личная информация и клинические подробности пациентов были изменены. В предыдущей книге вместо настоящих имен я использовал имена второстепенных персонажей из «Гарри Поттера». Повторяться не буду[1].

Вступление

Рождество – это перерыв с ароматом хвои и блестящей мишурой, в который, нравится нам это или нет, все просто… замирает. Это временный апокалипсис, когда привычное поведение сменяют лихорадочное веселье и приторная доброжелательность, и на бесконечно долгую неделю будничная рутина идет к чертям, уступая место странным, обязательным к соблюдению ритуалам.

Приходится играть в настольные игры со своими родителями, этими кровными незнакомцами, которых весь остальной год намеренно избегаешь. Праздничный ужин словно превращается в соревнование, в котором с каждым съеденным килограммом мяса или сыра ты получаешь новый уровень. И, чтобы справиться с нарастающим напряжением от продолжительного контакта с близкими родственниками, ты уже не просто заигрываешь со спиртным, а вступаешь с ним в самые настоящие садомазохистские отношения.

Это экстравагантная версия реальной жизни, альтернативная реальность, в которой веселье обязательно и, судя по всему, является исключительно результатом сочетания игр в шарады, кислотного рефлюкса[2], вмятин на диване и сдерживания злости. И все это становится возможным потому, что – спасибо младенцу Иисусу – не надо идти на работу. Ну… большинству не надо.

Простых сотрудников НСЗ[3] на застолье по случаю дня рождения Христа никто не приглашает. Для медицинских работников во всем мире Рождество – просто обычный день.

Случающиеся только раз в году – и на том спасибо – рождественские праздники приносят куда больше работы, чем, казалось бы, должны. Праздничный грипп и пневмония не дают скучать пульмонологам. Гастроэнтерологов непременно ожидает всплеск случаев кишечной инфекции и пищевых отравлений. Эндокринологи вытаскивают пациентов из вызванной пирожками диабетической комы. А ортопедическое отделение наводняют пожилые, чьи тазовые кости раскрошились, словно упаковка печенья, после падения на лед.

У отделений неотложной помощи работы больше, чем на фермах, благодаря синякам под глазами от неудачно выстреливших пробок от шампанского, обожженным раскаленными противнями мясистым предплечьям и детям, получившим сотрясение от скатывания по лестнице в коробке из-под подарков. И это, не говоря уже об ударах электротоком от гирлянд, застрявших в трахее индюшачьих костях и отрезанных при неосторожной шинковке пастернака[4] пальцах. А аварий с пьяными водителями вообще выше крыши.

Случается, разумеется, и поножовщина, когда обстановка накаляется до предела – как правило, это происходит где-то между выступлением королевы Елизаветы II и ночными телепрограммами. Под влиянием рождественского духа и веточки омелы[5] убийства в состоянии аффекта, словно злой джинн из бутылки, врываются в гостиные по всей стране, и все еще липкий разделочный нож устремляется в грудь дяди-расиста.

Бо́льшую часть своей карьеры я занимался акушерством и гинекологией. У рожениц нет варианта остаться дома на пару дней и подождать, вдруг само пройдет. А в отделении гинекологии в эти дни определенно наблюдается всплеск случаев застревания различных предметов в вагине.

Бывают и душераздирающие моменты, когда накануне праздника под выдуманным медицинским предлогом нам привозят пожилых родителей или родственников-инвалидов, чтобы следующие несколько дней не отвлекаться на заботу о них и полностью посвятить себя веселью.

Рождественские рекламные ролики от John Lewis[6], любящие все приукрашивать инстаграмщики, а также эта ужасная песня Пола Маккартни[7], настаивающая на том, что все прекрасно и волшебно в Рождество, многих пациентов доводят до крайности. Им становится невыносимо, и они обращаются за психологической помощью, для оказания которой в нашей стране катастрофически не хватает людей. И хотя терять близкого человека мучительно в любое время, есть нечто особенно ужасное в скорби во время праздников, когда вдобавок тяготит еще и окружающее всеобщее веселье.

О зимнем кризисе в здравоохранении неизменно каждый год пишут в газетах. Но праздники – большое исключение для СМИ: не желая кормить вас кислыми лимонами, они закрывают на происходящее глаза и вместо правды потчуют всех трогательными историями о кувыркнувшемся полярном медведе или каком-нибудь малыше из королевской семьи, семенящем в церковь в отделанной мехом одежде от-кутюр. Но как мы не становимся невидимыми, просто закрыв глаза руками, так и пациенты никуда не деваются, а скорые по-прежнему выстраиваются в очередь у отделения неотложной помощи, словно фуры на границе. И медработники тоже на месте. Некому их заменить, чтобы они могли провести немного времени с семьей. Вместо отдыха 1,4 миллиона работников НСЗ распределяют между собой смены и отрабатывают до абсурда длинные дежурства, чтобы все остальные непременно пережили Новый год в целости и сохранности.

За семь лет работы врачом я проводил рождественские праздники в больнице шесть раз. Тому было несколько причин, которые в общей сложности делали меня идеальным для этого кандидатом. Прежде всего, все полагали, будто я еврей и поэтому не буду против поработать в наименее еврейский день в году. Справедливости ради следует отметить, что я действительно был евреем – и остаюсь им до сих пор, – однако в моем случае это скорее одно название. Я из тех евреев, что наряжают елку и не ходят в синагогу и которым приходится проверять написание слова «синагога» в интернете, прежде чем использовать его в предложении. Ах да, я еще и в Бога не верю, хотя, как я понимаю, многие медики верят. Тем не менее, с точки зрения коллег, я определенно был евреем в достаточной степени, чтобы с радостью пожертвовать ежегодным круглосуточным теле-застольным марафоном ради доброго дела[8].

Кроме того, у меня не было – и все еще нет – детей. Поскольку Рождество – это праздник прежде всего для них, врачи с маленькими детьми непременно получали выходной. Я им нисколько не завидовал, хотя и размышлял над тем, чтобы придумать себе каких-нибудь отпрысков. Стать отцом по-настоящему, наверное, было бы чрезвычайно дорогим, нервным и неэффективным способом получить возможность в один день с остальными полакомиться брюссельской капустой[9].

Из-за кочевой природы стажировок младшего врача каждое Рождество я проводил в новой больнице, так что не мог даже сослаться на то, что работал в праздники в прошлом году. Это сродни тому, как отказаться всех угощать, потому что ты уже покупал выпивку на прошлой неделе. Совсем другим друзьям. В баре, что в 100 километрах.

Разумеется, для меня все могло сложиться куда более удачно, если бы я сам составлял расписание дежурств – тем, кто этим занимался, вечно доставались подозрительно легкие смены. Однако разноцветные электронные таблицы никогда не были моим коньком, и цена, которую пришлось бы заплатить – слишком высока.

Я предпочитал проводить свое и без того ограниченное свободное время с моим партнером, а не отвечая на злобные звонки недовольных коллег и пытаясь совладать с ошибкой #VALUE! в Excel. К тому же, если и удастся избежать работы в Рождество, непременно придется выйти в ночную смену, или в День подарков[10], или же в канун Нового года. Больницы пытаются свести количество сотрудников, работающих в праздники, к абсолютному минимуму, способному обеспечить надежный медицинский уход. Однако этот «абсолютный минимум», как правило, соответствует наиболее благоприятному раскладу в обычный день, так что особой разницы не видно.

В конечном счете дерьмовые дежурства все равно должны быть отработаны, и никому не удается избежать их. У младшего врача шансов отдыхать всю рождественскую неделю примерно столько же, сколько провести время на острове Мюстик[11], потягивая коктейль «Белый Паук»[12] через бассейн от Берни Экклстоуна[13]. Или Джереми Ханта[14].

Итак, вашему вниманию представляются дневниковые записи о том, как я дежурил в праздничные дни, доставая младенцев и елочные игрушки из разных мест[15]. Но все не так уж плохо. По крайней мере, у меня был законный повод не проводить это время с семьей.

Первое Рождество

Понедельник, 20 декабря 2004 года

В это время года у пациентов прикроватные столики и подоконники обычно завалены открытками со всякими «Поправляйся скорее» и «Счастливого Рождества».

Пациент С. Д. восстанавливается после резекции[17] кишки, и его маленькая палата похожа на филиал Clintons[18].

Во время врачебного обхода в палату заходит ординатор и громогласно заявляет: «Я смотрю, у нас тут кто-то популярен!», прежде чем я успеваю шепнуть ему на ухо: «У кого-то только что скончалась жена…»[19]

Среда, 22 декабря 2004 года

Рассказываю в ординаторской, как мне кажется, невероятно смешной случай. Я чрезвычайно доволен своей историей про 20-летнего парня, угодившего в отделение неотложной помощи из-за нелепого рождественского костюма[20]. Тогда это явно показалось ему гениальной идеей, но он не стал ее ни с кем обговаривать. Парень обернул руки, ноги, туловище и голову несколькими слоями фольги, сделал отверстия для глаз и рта и отправился на вечеринку наряженным индейкой. Несколько часов спустя он потерял сознание, сморщившись, словно сухарь, от обезвоживания. Пришлось положить его в больницу и поставить капельницу с физраствором, чтобы восполнить потерянную жидкость.

К моему разочарованию, история про индейку никого особо не впечатлила[21]. Фрэнк, один из интернов, пытается спасти ситуацию:

– Может, он еще и два кило начинки засунул себе в задницу?

Увы, нет.

В ответ Фрэнк рассказывает похожую историю о своем прошлогоднем пациенте, который решил покрыть все тело клейкой лентой.

– Это было, однако, не для вечеринки… – добавляет он.

– А для чего же? – спрашиваю я и сразу вспоминаю, зачем большинство людей делают большинство вещей. Так я познакомился – в свои нежные двадцать четыре года – с эротическим фетишем под названием «мумификация».

За три тысячелетия с тех пор как это впервые провернули Рамсес[22] и его приятели, мало что изменилось. Хотя теперь люди оставляют пару отверстий для ноздрей, чтобы можно было дышать (а также третье, побольше, и со стороны спины). Впрочем, как обнаружил этот пациент, клейкая лента – не самый подходящий материал для мумификации. В экстренном случае, коим, судя по всему, можно назвать ее снятие, она не только успешно отлипает, но и тщательно удаляет все волосы. Ах да, еще и делает обрезание.

Суббота, 25 декабря 2004 года

Вот и пришло Рождество. Все веселятся. Но только не здесь. Я встречаю свое 25 декабря в больнице, производя впечатление улыбающегося врача из телика, однако каждое очередное пожелание счастливого Рождества, будь то от пациента или коллеги, режет мне слух.

Я пытаюсь не думать о том, что пропускаю, и воспринимать этот день как будничный, но каждые несколько минут мне что-то да напоминает о празднике. В каждом углу висят украшения, которые будто достают из одной и той же коробки из года в год с тех пор, как из Вифлеема пришло известие об этом новом захватывающем празднике. Мой телефон постоянно вздрагивает от празднично-торжественных СМС, словно у меня в кармане лежит неисправный вибратор.

Санта, может, и расслабится после долгой ночи, но его приятельница Смерть трудится без выходных. Вот я и оказался в отдельной комнатке с горюющей семьей, где у нас состоялся Тот самый разговор про маму/бабушку. Они знают, к чему я веду, еще до того, как открываю рот – врач никогда в Рождество не вызывает всю семью лишь для того, чтобы предложить им присесть на неудобные стулья и сообщить, что те выиграли полтинник в моментальной лотерее.

Бабушка столкнулась с численным превосходством кишечных палочек в ее крови – несколько миллиардов против нее одной, и теперь возможен один-единственный исход. Это не мешает семье продержаться до последнего, драматического, поворота сюжета.

– Ну вы же наверняка можете попробовать что-то еще, – умоляет безутешный сын.

Честно говоря, если бы «что-то еще» было, я бы уже это попробовал, лишь бы избежать подобного разговора. Плохие новости всегда тяжело выслушивать, но и сообщать их непросто. Осунувшиеся лица с угрюмо сжатыми ртами. Уже помутневшие глаза с отрешенным взглядом. Сцепленные руки со впившимися в кожу ногтями. Кто-то всхлипнет, кто-то закричит, кто-то будет безучастно таращиться в созданную мной бездну. Ну вот опять. Изо всех сил стараясь сохранять спокойствие и профессионализм, я объясняю, что, хотя она мужественно боролась, органы начали отказывать, и состояние стремительно ухудшается, несмотря на вливаемые физраствор и антибиотики. На их глаза наворачиваются слезы.

Я продолжаю объяснять и говорю, что мы уже попросили врачей из интенсивной терапии осмотреть ее и те согласились, что было бы жестоко по отношению к ней пробовать какие-либо агрессивные методы лечения, которые все равно не помогут.

В надежде выразить сочувствие языком тела я наклоняюсь сказать, что теперь нам только и остается, что позаботиться о ее комфорте. Делая это, ненароком придавливаю свой галстук.

Это рождественский галстук: ночное небо, старый добрый Санта на санях у самого узла, а вниз по галстуку мчатся Танцор, Скакун и остальные северные олени из упряжки с Рудольфом во главе. Самым же важным и одновременно ужасным было то, что под красным носом Рудольфа – а теперь и под моим локтем – располагалась кнопка, активирующая крошечный динамик.

И из него начинается неистовая MIDI-версия мелодии из песни «Jingle Bells». Я краснею, извиняюсь и бью кулаком себе в живот, тем самым, однако, только перезапускаю гребаную мелодию.

После шести неудачных попыток ее заткнуть, которые, казалось, растянулись лет на пятнадцать, я выбегаю из комнаты и швыряю галстук на сестринский пост. Возвращаясь, думаю о том, какие слова подобрать в качестве извинений, но у одной из дочерей в разгаре неконтролируемый приступ смеха, а все остальные улыбаются. Что ж, возможно, все-таки существует более легкий способ сообщать плохие новости.

Лишь к пяти вечера мне удается организовать себе рождественский ужин: украденный с кухни тост с дрянными конфетами. И вдруг до меня доходит, что я даже не предвкушаю возвращения домой. Мне предстоит тащиться в пустую квартиру: Г.[23] уехал на праздники исполнять семейный долг, а мои любимые близкие либо не такие близкие, либо не такие любимые. Как бы то ни было, шанс закончить к восьми вечера ниже, чем мошонка саламандры[24], так что, по крайней мере, в одиночку дома мне придется провести всего полтора часа из рождественского дня.

Дункан, младший интерн, заходит на кухню, гордо размахивая найденным блеклым крекером. Разломав его пополам, закатывает глаза в ответ на шутку о гомеопатической дозировке. Затем направляется обратно в отделение в своей бумажной шляпе, а я подхожу к микроволновке, чтобы достать из упаковки предсказывающую судьбу волшебную рыбку[25]. Она поворачивает голову. Читаю соответствующее предсказание: «Двигает головой – ревность».

Воскресенье, 26 декабря 2004 года

Пять баллов анестезиологу, у которого на бейдже написано: «Он наблюдает за вами, когда вы спите, он знает, когда вы бодрствуете».

Понедельник, 27 декабря 2004 года

Приятное чувство удовлетворения составляет немалую часть награды за эту работу. От него не выглядишь менее уставшим, за квартиру им не заплатишь, да и по значимости оно не сравнится с социальной жизнью, которую на него промениваешь, но это утешающее сияние добродетели и смысла определенно проливает свет на самые темные уголки и помогает справиться с кучей всякого дерьма.

Его сила достигает максимума, когда работаешь на Рождество. В этом году я пожертвовал НСЗ Рождество, День подарков и сегодня, так что мое сияние можно увидеть и почувствовать в дальних уголках созвездия Большого Пса[26]. Тем не менее его вот-вот затмит и уничтожит своими действиями настоящая святая.

В два пополудни я получаю на пейджер сообщение. Это Кейт, интерн. Просит встретиться с ней внизу, в регистратуре. Недовольно фыркая, я спускаюсь: «У меня тут дел по горло… Что ей еще нужно… Она ведь даже не работает сегодня».

Внизу я встречаю тепло улыбающуюся, словно принцесса Диана в детском приюте, Кейт. Вытянув руку, она просит отдать ей мой пейджер.

– Мой муж идет с детьми в парк. Почему бы тебе тоже не сходить прогуляться на пару часов?

Мой мозг просто не в состоянии обработать столь неожиданный и невероятный альтруизм. Поначалу я никак не могу понять: она просит присмотреть за ее детьми или выгулять ее мужа? Когда до меня наконец доходит, что мне предлагают улизнуть из больницы, я выдавливаю из себя какие-то гласные звуки, пытаясь выразить благодарность. Я передаю пейджер медленно, словно гранату, на случай, если это какой-то розыгрыш. Но нет, она устремляется вместе с ним в отделение.

Я брожу по центральным улицам в состоянии растерянного недоумения, словно мне только что сообщили, что я стал королем или же нашел амулет, позволяющий летать. Заскочив за кофе, я направляюсь в кинотеатр. Вариантов немного: либо боевик – хочу глянуть, но половину уже пропустил; либо семейный блокбастер – нет особого желания смотреть; либо какой-то французский артхаус – лучше залить себе глаза жидким навозом. Я выбираю наименее плохой из вариантов и усаживаюсь за двухчасовой мультфильм студии Pixar.

Он оказывается гораздо лучше, чем я мог вообразить. Я даже побаловал себя секретным лакомством, которое, как правило, ем только в полной темноте и либо один, либо в компании людей, знающих меня больше двадцати лет и на которых у меня полно компромата. Ведром сладкого попкорна, перемешанного с драже Skittles. И все это не менее восхитительно, чем неделя отдыха на Санторини!

Я возвращаюсь на работу, пребывая в эйфории от добавок с Е-кодом и доброты человеческой души.

– Приятно провел время? – спрашивает Кейт.

– На самом деле да, – сияя, отвечаю я. – Посмотрел «Суперсемейку».

– О, это мило, что ты их так называешь! Они живут где-то рядом?

Я что, вышел не через ту дверь в кинотеатре и попал в параллельную вселенную?

– Что мило?

– Да то, что ты называешь родителей суперсемейкой!

Я улыбаюсь, словно чудесный и любящий сын, коим не являюсь, и подтверждаю ее слова. Так она хотя бы посчитает, что сделала доброе дело для не менее доброго человека, а не для ублюдка, который даже не подумал навестить семью и вместо этого пошел в кино и «обдолбался» сладостями.

Среда, 29 декабря 2004 года

– Нужна ваша помощь, – говорю я пациенту, устав молча играть с ним в гляделки. – Может, у вас есть какие-нибудь идеи по поводу того, что могло это вызвать?

Двадцатилетний парень, продолжая молчать, лишь пожимает плечами и убирает с лица волосы.

В это время я осматриваю его пенис с прозрачной кожей – аналог мешочка с потрохами, который можно найти внутри куриц из супермаркета, только размером с канапе.

Мне не хочется обвинять его в том, что он каждый вечер макал свое хозяйство в кислоту, но именно так оно и выглядит. Что бы он там ни делал, его крайняя плоть так истончилась, что в следующий раз во вьетнамском ресторане я уж точно не стану заказывать рулетики из рисовой бумаги с начинкой.

Двадцать минут спустя кое-что прояснилось. Я узнал, что за люди кликают на рекламные объявления об увеличении пениса в интернете и расстаются с реальными деньгами за волшебный крем. Он узнал, что крем, на который возлагал большие надежды, практически наверняка содержит мощные стероиды, а они истончают кожу. И если, конечно, у него изначально не была горошина, к несчастью, крем этот не даст желаемого эффекта.

Четверг, 30 декабря 2004 года

Пациенту В. И. восемьдесят два года, и на прошлой неделе его госпитализировали с ущемленной грыжей[27], требующей экстренной операции. Подозреваю, ему не терпится вернуться домой: он сидит на стуле одетый, словно мистер Бэнкс из «Мэри Поппинс»: костюм-тройка, галстук в тон и носовой платок в кармане. Ему не хватает только карманных часов. Я в шутку говорю, как мило, что он постарался порадовать меня во время врачебного обхода.

– Видишь? – говорит он дочери, сидящей рядом.

Она закатывает глаза и объясняет, что скорой пришлось ждать пять минут, пока ее отец переоденется, несмотря на слезы в глазах от мучительной боли.

– Неопрятному виду не может быть оправданий, – говорит он мне.

– А затем, – добавляет она, – не позволял забрать его в больницу, пока не почистит зубы!

– На случай, если придется делать искусственное дыхание, – поясняет он.

Пятница, 31 декабря 2004 года

Я почувствовал его еще на подходе к больнице – явный запах хлорки и раболепства. Сегодня приедет с визитом один из наших излюбленных министров здравоохранения[28]. Эти мультяшные злодеи, проезжая по всей стране, должно быть, думают, что вся Англия пахнет хлоркой.

Наверняка он в очередной раз похвалит по подсказке на ладони. Непременно скажет «Спасибо за ваш тяжкий труд» – хотя, наверное, любая работа покажется тяжким трудом, если твоя занимает лишь сто пятьдесят дней в году и состоит в том, чтобы засыпать на кожаных скамьях и поедать говядину «Веллингтон» за счет налогоплательщиков.

И, подобно звуку падающего дерева в лесу[29], произойдет ли вообще приезд министра, если его не будет сопровождать толпа журналистов с фотографами? Я уже представляю себе эти аккуратно обрезанные фотографии в завтрашних газетах. Министр, делая вид, что ему интересно, и пряча залысину от объектива, говорит любезности медсестре. Медсестра, каким-то чудом сдержав естественное желание воткнуть ему в шею скальпель, улыбается в ответ. На фоне какая-нибудь мишура изящно приклеена к стене, чтобы напомнить нам, что не только сотрудники больницы, но и, что более важно, политики усердно трудятся в праздники.

Подозреваю, меня не будет среди тех избранных, кто пожмет безжизненную липкую руку одного из главных государственных подхалимов (она что, отвалится?). Однако это не мешает мне переживать по поводу конфиденциальности моих пациентов. Будет непростительно, если сфотографируют и опубликуют какую-либо информацию, по которой можно установить их личность[30]. Поэтому я сбегал к маркерной доске у нас на этаже. Имена пациентов указаны лишь в виде инициалов, но кто знает, защитит ли подобный шифр их анонимность? Будучи добросовестным сотрудником, я решил подстраховаться и заменил первые буквы в инициалах восьми пациентов на совершенно случайные:

И. Д.

И. Н.

А. Х.

Е. Р.

Т. О.

Н. И.

Б. Л.

Э. Р[31].

Вторник, 4 января 2005 года

Полагаю, очень важно иметь хобби. Это отличный способ переключиться и стряхнуть все напряжение, забившее нейроны мозга, после тяжелого рабочего дня.

Я пишу и играю на пианино – только на это у меня и хватает времени. Другие бегают, плетут макраме, участвуют в трек-днях[32] или рыбачат. Что же касается пациента А. М. – рэпера двадцати с лишним лет, то его хобби заключалось в том, чтобы ходить к проституткам и отваливать им кучу денег за то, что они протыкают ему член иглами.

Но вы же знаете, как это бывает на Рождество: все отдыхают, и приходится искать временную замену. Идешь к парикмахеру, а у него закрыто, так что волосы уложены не совсем так, как надо. Рождественский почтальон не знает, что нужно оставлять посылки за мусорным баком, если вас нет дома, в результате приходится тащиться на склад в 30 милях от города (48 километров). А проститутка на замену пронзает член иглами другой толщины, в итоге пациент А. М. оказывается в отделении неотложной помощи и получает направление к урологу из-за «трудностей с мочеиспусканием». Причем не из-за болезненных ощущений или слабого напора мочи, как это обычно бывает. Скорее, наоборот, проблема с тем, чтобы ее сдерживать.

По словам недо-Эминема, у него член словно дуршлаг. Я ввожу катетер, размещаю пациента в палате и усиленно борюсь с желанием написать СМС примерно 30 людям[33].

Второе Рождество

• Пока на санях Санта-Клаус развозит подарки,
• Я с утра до ночи вынимаю детей без оглядки.

Пятница, 16 декабря 2005 года

Поместив датчик фетального монитора на живот матери, включаю его, ожидая услышать знакомый звук «ВЖУХ-ВЖУХ-ВЖУХ» детского сердцебиения. Тишина. Дурацкая батарейка. Щелкнув два раза выключателем, говорю пациентке:

– Простите, но думаю, она сдохла.

Видя, как «сдувается» лицо матери, словно батут «Замок», спешу пояснить:

– Батарейка! Батарейка!

Вторник, 20 декабря 2005 года

Получил рождественскую открытку от мистера Полински, консультанта:

«Желаю вам и вашим близким

Счастья и радости в Рождество!

И всего самого лучшего в 2006-м!»

Продиктовано, но не подписано, чтобы не терять время.

Среда, 21 декабря 2005 года

Все началось с мишуры, которую прилепили в виде ЭКГ[34] к стене гинекологического отделения. Затем рождественскую елку украсили надутыми резиновыми перчатками и елочными игрушками, изготовленными из маточных колец. Одна из медсестер приделала к нескольким расширителям выпученные глаза и красные картонные носы, превратив их в самых отталкивающих в мире северных оленей – вам бы не захотелось, чтобы эти ребята куда-либо везли ваши сани посреди ночи.

Ночью с помощью одной из младших медсестер я смастерил прекрасный венок. Мы взяли коробку просроченных презервативов[35], открыли и развернули их, после чего сплели из них большой круг, который прикрепили на дверь отделения. К сожалению, не успела еще закончиться моя смена, как какой-то Скрудж[36] его убрал.

К счастью, он не увидел, что у феи, сидящей на верхушке елки, из-под балетной пачки свисает, угрожающе болтаясь, пуповина из хирургической нити.

Суббота, 24 декабря 2005 года

Пытаюсь понять, не галлюцинации ли у меня от голода или недосыпа. Все же нет: кажется, все слышат «О, малый город Вифлеем» в исполнении духового оркестра. Пять за старания, но «ГОСПОДИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИТЕ» за качество.

Закончив зашивать разрывы, возвратив промежности роженицы первозданный вид, я отправляюсь на разведку.

Перегнувшись через перила на втором этаже, чтобы увидеть источник этих адских воплей, обнаруживаю в фойе шесть или семь школьников с инструментами, вокруг которых полукругом стоит хор из примерно еще тридцати.

Пока они выли и гудели, насилуя классику и с каждым тактом теряя уверенность, я по совершенно необъяснимым для меня причинам ощутил, что мне… Что же это за чувство? Не то чтобы мне это нравилось, но… Ладно, ладно, мне это нравилось. Эта какофония словно по волшебству всколыхнула счастливые воспоминания о прошлых рождественских праздниках и согрела своим теплом мою лимбическую систему[37].

Видеть, как эти одетые в изящную униформу дети жертвуют Рождественским сочельником (хотя я уверен, что они с куда большей радостью трясли бы сейчас коробки с подарками или изучали бы основы бандитизма). Ну это словно финальная сцена фильма Ричарда Кёртиса.

Срабатывает пейджер, но мне, как ни странно, не хочется возвращаться к себе на этаж. Проходящий мимо мужчина облокачивается на перила и говорит своему приятелю:

– Лучше рекламы контрацептивов.

Только я собираюсь демонстративно фыркнуть, как моя вчерашняя пациентка, показывая на меня, замечает:

– Вы еще не видели, как этот парень вспарывает живот, чтобы достать новорожденного.

Воскресенье, 25 декабря 2005 года

Мое первое Рождество в родильном отделении. Пытался убедить себя (а также Г. – с куда меньшим успехом), что, проработав два Рождества подряд, я почти гарантирую себе выходной в этот знаменательный день на следующий год.

К счастью, в родильном отделении довольно праздничная атмосфера, и новорожденных с рождественскими именами предостаточно. Тут вам и крошка Холли, и малыш Каспар. Хотя, по правде говоря, Лесли – акушерке лет за шестьдесят – пришлось мне объяснять, что вообще такого рождественского в Каспаре. Я всегда считал его одним из тех имен, которыми нормальные люди могут назвать собаку, а представители высшего класса – восьмого по счету сына. Как оказалось, однако, я, видимо, снова не вовремя заснул на уроке и вплоть до сегодня не знал имен трех волхвов. Что ж, по крайней мере, ребенка не назвали Бальтазаром, и он может стать кем-то помимо фотографа и диснеевского злодея.

Рождение Каспара спровоцировало длительное обсуждение других праздничных имен – от Робина и Грейс до Гавриила. После акушерки завели разговор о тех, что вышли из моды, – всякие Кэрол и Глории. Лесли выглядит задумчивой:

– Ноэль[38][39] всегда было популярным именем, но Эдмондс[40] все испортил.

Нас прерывает мой пейджер. Пациентка Б. К. На тридцатой неделе беременности, и у нее из мочки левого уха течет кровь. А если быть точнее, хлещет фонтаном. Принесенные ею из дома полотенца, ее одежда и моя форма, думаю, впитали уже не меньше литра крови. Я не понимаю, в чем дело, но знаю, что крови в организме ограниченное количество.

Вызываю Стэна, одного из ординаторов. Если «Не навреди» возглавляет список медицинских заповедей, то «Не накручивай» отстоит от нее не так уж далеко[41]. Он думает, что я делаю из мухи слона, и у пациентки лишь капелька крови на ухе:

– Ну не может быть там литр. Литр – это прям совсем много.

Я умоляю его прийти поскорее, после чего ставлю капельницу, отправляю образцы крови на анализ, заказываю четыре пакета подходящей крови и со всей силы прижимаю к ее уху большие ватные тампоны.

Стэн появляется несколько минут спустя.

– Ого! Да, это точно литр.

И объем потерянной крови лишь продолжает увеличиваться. Стэн задает те же вопросы, что и я:

– Такое уже бывало?

– Нет.

– Вы страдаете от нарушений свертываемости крови?

– Нет.

Озадаченный, он проводит беглый осмотр пациентки. Но, помимо фонтана крови, смотреть особо не на что. Тогда Стэн решает воспользоваться «звонком другу». Мистер Хесс, консультант родильного отделения, рекомендует дать пациентке стероиды, чтобы помочь легким плода в случае преждевременных родов, и вызвать отоларинголога.

В ответ на вызов приходит ординатор отделения общей хирургии, так как ЛОР сегодня дежурит на дому[42]. Глянув на пациентку, которая, разумеется, к этому времени уже выглядит порядком обеспокоенной, он звонит ЛОР-ординатору и говорит, чтобы тот приезжал. Все становится совсем серьезно: один за другим приходят все более узкоспециализированные врачи, но пока на решение проблемы нет и намека. Пациентку переводят в палату интенсивной терапии родильного отделения, и заказаны еще четыре пакета с кровью. ЛОР-ординатор сразу же вытаскивает из дома своего консультанта, и всем нам уже не так стыдно, что мы не смогли найти решение.

ЛОР-консультант сообщает пациентке, что ей нужна экстренная операция, чтобы остановить кровотечение – судя по всему, у него есть какой-то план, как этого добиться. В дело вступает мистер Хесс. Каждую минуту прибывают все новые люди: анестезиологи, интервенционные радиологи, гематологи. Целая матрешка медиков.

Тем временем родильное отделение продолжает работать, и, поскольку в сложившейся ситуации я вряд ли смогу чем-то помочь, направляюсь принять девятерых пациентов, скопившихся в приемном отделении, пока мы играли в «Что за хрень случилась с этим пациентом, и если он умрет, будет ли это моей виной?» Затем приходится спуститься в отделение неотложной помощи по поводу каких-то гинекологических проблем, а после снова вернуться на этаж, чтобы помочь с кесаревым.

Когда выпала возможность передохнуть, я услышал, что пациентка Б. К. уже не в операционной, плод на месте и в добром здравии, а кровь больше не хлещет. Ей диагностировали АВМ ушной раковины[43]. Я о таком даже не читал. Но, как гласит одна острота, организмы людей не читают учебники. В календарь они, видимо, тоже не заглядывают. Врачи, медсестры, акушерки, персонал операционной – пациенткой Б. К. занимались, наверное, человек двадцать, многие из которых сорвались посреди рождественского обеда с семьей. Жизнь продолжается – и это может быть как хорошо, так и плохо, будь то Рождество, канун Нового года или День альбатроса.

Я с содроганием понимаю, что за все это время ни разу не взглянул на телефон. А там не менее дюжины сообщений от Г., чье приподнятое настроение иссякает с каждым последующим СМС, пока не доходит до «Понимаю, ты занят. Больше не отвлекаю».

Суббота, 31 декабря 2005 года

– А ну-ка повтори, – просит Митч.

– У нее молочница с чрезвычайно обильными выделениями, в которых есть зеленые и красные вкрапления, – говорю я.

– То есть кровь?

– Нет, это не кровь. Они… блестят. Словно кусочки лака для ногтей.

– Может, это и есть кусочки лака для ногтей?

– Не думаю…

Я собираюсь снова объяснить ситуацию, но Митч меня останавливает, подняв вверх указательный палец, словно приготовился дирижировать оркестром, и уходит осмотреть пациента. Пять минут спустя он возвращается с таким видом, будто разобрался в сюжете «Донни Дарко»[44].

– Ты не задал нужных вопросов, – говорит он, заставляя меня с каждым слогом чувствовать себя все глупее. – Понимаешь, в 99 % случаев ответ можно получить, даже не прикасаясь к пациенту, а просто подробно расспросив его.

Я знаю, что надо дать ему закончить эту помпезную речь. Ординаторы любят время от времени такое проделывать, чтобы показать, что все еще в форме, подобно дяде, расхаживающему в плавках вокруг гостиничного бассейна под ошарашенные взгляды постояльцев. Когда он закончил, я поинтересовался, какой же вопрос нужно было задать.

– Не использовали ли вы в последнее время карамельную трость в качестве секс-игрушки?

Ну конечно! Добавлю это в список фраз, призванных завязать разговор.

Воскресенье, 1 января 2006 года

Когда в больнице появились объявления об установке программы для составления выписного эпикриза[45] в 2006 году как самое скучное в мире новогоднее обещание, не думаю, что кто-то из нас мог представить, насколько глобальные перемены произойдут с последними ударами Биг-Бена в полночь. Каким бы непривычным это ни было, надо отдать должное больнице, нанявшей специалистов по техподдержке, которые бродили по коридорам с яркими лентами, словно полуфиналисты регионального конкурса по похудению. Парень, назначенный в гинекологическое отделение, согласился, что выбранное для смены ПО время оставляет желать лучшего.

– По крайней мере, нам платят тройную ставку! – стуча по клавиатуре, заверещал он, будто лабораторная крыса, тыкающаяся в откидную дверцу, чтобы получить угощение.

Тройная ставка? Вы, может, и получаете ее, однако мы – точно нет. Надеюсь, он потратит прибавку на зубную пасту: по неприятному запаху из его рта можно заранее понять, что он где-то рядом.

Полагаю, мы должны быть благодарны, что систему обновили до уровня если не XXI, то как минимум середины-конца XX века. Старая была будто из ночных кошмаров Боба Крэтчита[46]: врачи писали эпикриз на бумаге под двойную копирку. Верхний экземпляр шел в медкарту, средний отдавали пациенту, а нижний – со слабым намеком на изначальный текст (если, конечно, врач не приложил к ручке все свои силы) – отправляли по почте участковому врачу. С сегодняшнего же дня вся информация вносится прямиком в компьютер, после чего документ распечатывается и – Господи, дай мне сил – отправляется по факсу.

Технологии, может, и изменились, но пациенты определенно остались прежними. Утром, обходя палаты, я познакомился с пациенткой А. В., встретившей Новый год с размахом, за которым последовали всхлипы.

Оказавшись в спальне своего кавалера, она столкнулась с потребностью в вагинальной смазке. Не найдя ничего хорошего ни на прикроватном столике, ни в шкафчике в ванной, она отправилась на поиски вдохновения на кухню и вернулась оттуда с банкой арахисовой пасты. Хотя ей определенно следовало доскональнее изучить содержимое буфета, арахисовая паста была не самым ужасным выбором: она маслянистая и к тому же может быть с кусочками арахиса для дополнительного «удовольствия». Из минусов – смазки на водной основе нарушают целостность презервативов, не говоря уже о том, что вряд ли кто-то поверит, будто коричневые разводы на простыне оставлены арахисовой пастой. Кроме того, у некоторых людей аллергия на арахис. У пациентки А. В., к примеру.

– Но… почему-у-у-у? – спросил я, растягивая последнее слово дольше.

– Я думала, она вызывает проблемы только… Ну знаете… с другого конца, – объяснила А. В.

Полагаю, она была так увлечена происходящим, что времени погуглить не было. Ее теория, однако, оказалась ошибочной. К счастью, пациентке удалось избежать худшего исхода, связанного с затрудненным дыханием и в конечном счете его полной остановкой. Тем не менее у нее так отекли влагалище и наружные половые органы, что она не могла писать. Мои коллеги, работавшие в ночную смену, поставили ей катетер, все промыли (что автоматически делало их победителями в любом разговоре о том, у кого был самый ужасный Новый год) и начали давать стероиды и антигистаминные.

К утру отек спал, катетер убрали, и А. В. успешно смогла пописать без него. Так что я выписываю ее домой. Мы договорились, что она больше не будет смазывать влагалище арахисовой пастой.

Итак, я пробую новое ПО в действии. Парень из техподдержки – судя по всему, на обед он ел сэндвич с сыром, луком и канализационной водой – объясняет мне, как пользоваться программой. Оказывается, мне нужно выбрать диагноз из огромного списка заранее заданных чрезвычайно подробных вариантов.

– Каким бы словом или двумя вы описали диагноз пациента? – спрашивает он.

Я размышляю.

– Вагинафилактический шок?

Среда, 4 января 2006 года

После двух месяцев нетерпеливого ожидания я наконец получил итоговое решение по поводу ночной смены в качестве временной замены, отработанной в октябре, когда стрелки часов перевели назад, и внес в ведомость тринадцать часов.

«Смена по определению составляет двенадцать часов, – рявкнуло пришедшее электронное письмо, – независимо от количества отработанных часов». Кому нужны физические законы времени и пространства, когда есть руководство, пролистав которое, этот засранец нашел ответ? Уверен, что если бы я проработал ночь, когда часы переводили вперед, мне бы заплатили всего за одиннадцать часов.

Четверг, 5 января 2006 года

– Я не хочу умирать, – жалобно сказала пациентка Д. М.

Разумеется, никому не хочется умирать. Такова человеческая природа. Однако я был удивлен услышать это от 91-летней.

Мы привыкли считать, что человек в таком возрасте достаточно пожил на этом свете. Но когда лежишь на больничной койке и все указывает на то, что вскоре придется навсегда покинуть эту планету, возраст особого значения не имеет. Раз уж на то пошло, эта последняя дополнительная пара десятилетий размышлений о финальной главе в своей истории, вероятно, еще сильнее усложняет процесс.

Я решил, что лучшим выходом из ситуации будет сделать вид, будто ничего не услышал, и потому продолжил устанавливать ей капельницу как ни в чем не бывало, словно настолько сосредоточился, что оглох. Она подождала, пока я не закончу, после чего коснулась моей руки. Ее кожа была такой дряблой на ощупь, что казалось, она принадлежит не человеку.

– Это ведь так? – спросила она, вглядываясь в мои растерянные глаза. – Я умираю?

Она знала. Я подтвердил ее опасения, ничего не ответив в первый раз. И она действительно умирала. Ей оставалось не больше дня.

Чем больше пациентов я вижу, тем легче мне это определить. И дело тут не в написанных черным по белому показателях, таких как дыхательный ритм или полный анализ крови, и даже не в клинических симптомах вроде затрудненного дыхания и пятен на коже. Все дело в ауре, если врачам вообще дозволено использовать это слово.

Меня никогда не спрашивали об этом, и я понятия не имел, как реагировать. Каждый день приносит новые испытания, для которых у меня нет никаких шпаргалок, вроде повторяющегося кошмара, когда приходишь на выпускные экзамены пьяным и неподготовленным.

После слишком долгой паузы я пошел на попятную и соврал:

– Нет, не говорите глупостей!

Не просто «Нет», а «Нет, не говорите глупостей!». Тем самым я опроверг ее слова, сбил со следа в ответ на самый смелый вопрос из всех. Она смотрела на меня без намека на облегчение во взгляде. Попыталась улыбнуться и тем самым сделать вид, будто поверила мне. После чего положила голову обратно на подушку и снова уставилась в потолок, словно представляя себя среди звезд. Как только зрительный контакт был потерян, я извинился и удрал из палаты[47].

Я осознал, что на самом деле никогда не говорил с пациентами о смерти. С их родными, с коллегами, разумеется, ее обсуждал, но не с ними. До конца смены мне не давала покоя мысль о том, что следовало сказать. Д. М. только и хотелось, чтобы кто-то был с ней откровенен и подтвердил то, что она уже знала в глубине души. В свои девяносто один она заслужила это право. Я же побоялся сказать правду и тем самым ее подвел.

Если окажусь в состоянии задать такой вопрос врачам, когда этот день наступит для меня, я хотел бы, чтобы они были со мной откровенны. А затем подогнали бы мне самую большую бутылку водки, какую только смогут достать.

Конец смены. Я поплелся в ее палату, чтобы снова поговорить. «Ты справишься, – мысленно подбадривал я себя. – Она это заслужила». К своему стыду, я чуть ли не надеялся, что мне не придется этого делать.

В третьей палате я увидел пустую кровать. Не пришлось.

Третье Рождество

• Вперед, Танцор! Вперед, Скакун!
• Вперед, Рудольф! Вперед, Комета!
• Вперед! Спасите!
• Меня атаковала блевота.

Понедельник, 20 ноября 2006 года

Разослали график дежурств на Рождество. Мне снова досталась короткая соломинка.

Весь день коллеги бросают на меня сочувственные взгляды. Дональд, интерн, хлопает меня по спине.

– Не везет так не везет, приятель.

Только я открываю рот, чтобы сказать, что все в норме, как он тут же продолжает:

– Моя мать умирает, и это последнее Рождество, которое я могу провести с ней.

– Господи, Дон, мне так жаль. Я понятия не имел. Я и не думал просить поменяться…

– Нет-нет. Это я предлагаю написать им, чтобы тебе дали выходной.

Вторник, 19 декабря 2006 года

Пациентка Ф. Д. тужится. Я наготове с щипцами. Радио извергает традиционные рождественские песни. Под аккомпанемент Джонни Мэтиса[48] я второй раз тяну ребенка на себя. Он уже почти вышел, и мы все переводим дыхание перед торжественной развязкой.

Внезапно пациентка кричит на радио:

– Нет, Джонни, совсем не это происходит, когда рожают детей.

Пятница, 22 декабря 2006 года

Нам предложили пожертвовать на благотворительность по пять фунтов и нарядиться во что-нибудь рождественское. Большинство сделало выбор в пользу свитеров с необычными рисунками, так что воздух трещит от статического электричества, и сотрудники превращаются в генераторы Ван де Граафа[49], когда подходят друг к другу ближе чем на тридцать сантиметров. Я нацепил музыкальный галстук с Рудольфом – единственный предмет моего рождественского гардероба.

Мы направляемся в гинекологическое отделение на врачебный обход. Я держу сложенные руки в нескольких сантиметрах от галстука, чтобы никто и ничто не врезались в него и не запустили тем самым злосчастную мелодию.

– Простите, что спрашиваю, – говорит ординатор Марв, обращаясь к мисс Бальзак, – но эти олени на вашем свитере… Вам не кажется, что они, вероятно, увлеклись какими-то взрослыми играми?

Мисс Бальзак смотрит на свой свитер: темно-зеленый верх и низ с вышитыми крестиком снежинками и три оленя по центру. На оленя справа совершенно явно забрался верхом тот, что посередине, а ему в задницу уткнулся мордой олень слева. Не особо ожидаешь увидеть нечто подобное на той, на чьем фоне мисс Марпл выглядит как Шэрон Стоун.

– О боже, – говорит мисс Бальзак. – И правда, черт их побери.

Она взяла этот свитер на рынке, куда отправилась за рождественскими покупками. Нашла его забавным, но при этом не заметила, насколько весело проводит время нос Рудольфа.

– Нам подождать, пока вы переоденетесь? – спрашивает Марв.

Мисс Бальзак пропускает его слова мимо ушей.

– Итак, куда теперь? Восьмая палата?

Суббота, 23 декабря 2006 года

Работать в больнице на Рождество паршиво, но пациентам приходится хуже. Так что в следующие два дня будут приложены все усилия, чтобы отправить домой всех, кто хотя бы отдаленно в состоянии выползти или выкатиться из палаты. Пациентов «воскрешают» и переключают с внутривенных антибиотиков на таблетки, чтобы вернуть в лоно любящей семьи. И поскольку на них по-прежнему будет больничный браслет, как бонус им не придется самим наливать себе ликер, не говоря уже о том, чтобы разделывать индейку, вытирать пол или утешать ребенка, который хотел в подарок Xbox, а вместо этого получил глобус.

Пациентке Б. С. семьдесят два, и она достаточно оправилась от операции, чтобы поехать домой. Я с большим удовольствием скачу от кровати к кровати, рассказывая хорошие новости, будто ведущий развлекательного шоу, сообщающий участникам, что они выиграли Mini Metro[50] или роскошный отдых на четверых в Торремолиносе. Когда же очередь доходит до пациентки Б. С., ее лицо не озаряется, как у остальных. Пробормотав «ладно», она отворачивается в сторону.

Я в замешательстве.

– Хм-м-м. Ваша рана, впрочем, выглядит немного покрасневшей, – говорю я. Это не так. Она снова поворачивается ко мне. – Может, нам стоит понаблюдать за ней еще несколько дней?

Она расслабляется всем телом. Обычно подобную реакцию видишь, когда сообщаешь пациентам, что результаты биопсии в норме. Мне не хватает духу спросить, насколько плохо обстоят дела у нее в семье, если она предпочитает остаться на праздники в больнице. Но мы, по крайней мере, можем предложить ей крышу над головой, небольшую компанию и пастернак от НСЗ. Это новый вариант классической истории про оставленную на праздники в больнице бабушку. Подозреваю, это лучшее, что я сделал для пациента в тот день.

Воскресенье, 24 декабря 2006 года

– Поставите диагноз? – спрашивает интерн-педиатр, показывая всем в ординаторской фотографию на телефоне.

На ней ребенок лет четырех с зеленым лицом. Не с болезненно-зеленым. Оно светится как уран. Может, его папа – невероятный Халк, и у ребенка первая вспышка гнева?

Ответ: он разобрал новенькую гирлянду и вставил в нос светодиод, не понимая, насколько лучше подошел бы красный свет для хорошей рождественской истории.

Понедельник, 25 декабря 2006 года

Несмотря на все мои старания, уже хет-трик[51]: три Рождества подряд вместо подарков я «вскрываю» пациентов. От моих нерешительных попыток с кем-то поменяться отмахнулись, словно от мух. Даже не знаю, какой ответ я ожидал услышать. «На хрен мужа, детей-ангелочков и составленные месяцы назад планы. Конечно, я лучше проведу этот день по локоть в околоплодных водах»?

С учетом всего Г. воспринял новости довольно неплохо. Тем не менее я все равно опасаюсь, что, придя домой, обнаружу клюквенный соус во всей моей обуви.

Более радостные новости из мира отношений: оказывается, акушерка Молли встречается с Петром, медбратом из отделения неотложной помощи. Это сродни тому, когда узнаешь, что сошлись две звезды: представляешь себе их совместную жизнь (как они готовят пасту, ходят за покупками, занимаются сексом, спорят, паркуются задним ходом, смотрят «Улицу коронации»[52]), после чего решаешь, одобрить ли их союз.

Как выяснилось, они вместе уже не один месяц, но никогда не афишировали отношений. А узнали мы лишь потому, что они оба сегодня вышли на работу, и Петр залетел в родильное отделение, чтобы удивить Молли полноценным рождественским ужином на две персоны: с любовью приготовленным прошлым вечером, принесенным в пластиковом контейнере и теперь вращающимся в микроволновке родильного отделения. Он даже сговорился со старшей акушеркой Сондрой, и та организовала для Молли перерыв, выпроводив всех остальных из комнаты отдыха, чтобы они могли провести время вдвоем. Сондра даже застелила стол скатертью (ну как скатертью, синей простыней), чтобы добавить шика.

Все мы не упускаем случая прошмыгнуть по коридору и заглянуть в комнату отдыха. На первый взгляд этот рождественский ужин не из тех, что могли бы взбаламутить Красный гид «Мишлен»: разогретый в микроволновке печеный картофель, разрезанная индейка и застывшая подливка, проглоченные за получасовой обеденный перерыв в не совсем предназначенной для этого комнате. Тем не менее сама идея – безудержная романтика – делает его одной из самых прекрасных вещей, которые я видел за последнюю неделю. И я завидую тому, что они провели Рождество вместе.

Пейджер вызывает меня в палату к пациентке Н. В., поступившей в родильное отделение на тридцать восьмой неделе с пониженной подвижностью плода[53]. КТГ[54] немного нечеткая, и у плода ягодичное предлежание[55] – назначено кесарево.

– Господи, этого еще не хватало, – говорит она.

Я заверяю, что все будет хорошо и для нее, и для ребенка.

– Да нет, дело не в этом, – стонет она. – Другой мой ребенок тоже родился в Рождество. Все подумают, что я делаю это специально, лишь бы сэкономить на подарках.

Я выхожу из палаты и застаю тайком целующихся Петра и Молли, после чего они убегают еще шесть часов подряд заниматься ушибами и схватками британской общественности. Их союз получает от меня одобрение. Хотя и не уверен, хочу ли представлять, как они занимаются сексом.

Среда, 27 декабря 2006 года

Пока пациентка ждет своей очереди, ее десятилетний сын молча сидит в приемном отделении, пялясь в экран ноутбука и постоянно что-то печатая. Его подарок на Рождество, полагаю. Каждую секунду-другую ноутбук издает раздражающий пикающий звук. Мне следует его конфисковать и отдать на сестринский пост: он выглядит в двадцать раз новее и более продвинутым, чем все компьютеры, что я видел в больнице. Это все равно что сравнивать телескоп «Хаббл» с очками за два доллара, купленными в сувенирной лавке завода по производству виски.

Пип. Пип. Пип. Хорошо еще, что это не барабанная установка. Его мама замечает мой взгляд и улыбается, ошибочно решив, будто я умиляюсь ее отпрыску.

– Он обожает кодеин[56], – сообщает она.

Господи… Перед глазами у меня проносятся бесчисленные звонки в службу защиты детей, которыми придется заниматься до конца дежурства. Увидев явное замешательство на моем лице, она повторяет более четко:

– Он обожает ко-дить.

Четверг, 28 декабря 2006 года

Мне непонятна сама идея зависимости – как, думаю, и многим, у кого ее нет. Как бы то ни было, сложно применить рациональное мышление к людям, не способным быть рациональными, чей разум оказался в заложниках.

Это типичные обитатели больниц. Пациенты, задыхающиеся от вызванной курением эмфиземы[57], которые трясутся в инвалидных креслах на больничной парковке, поочередно затягиваясь сигаретой и вдыхая кислород из баллона. Алкоголики, уже потерявшие семью, работу и предупрежденные врачами о том, что их печень вот-вот откажет из-за цирроза, которые по дороге домой из больницы все равно останавливаются в пабе, чтобы пропустить бокал пива.

Есть еще и пациентка К. М. – дама за шестьдесят, убивающая себя хурмой. Хирурги попросили меня осмотреть ее по поводу постклимактерического кровотечения. Прежде чем сделать это, я прочитал направление из ее медкарты. А затем перечитал его, решив, что секретарша врача-консультанта нанюхалась канцелярского корректора.

Лет десять назад К. М. провели гастрэктомию[58] из-за рака желудка, и теперь ей следует соблюдать строгую диету: избегать определенных продуктов, которые она не в состоянии переварить. И возглавляет этот список хурма. Не самая популярная ягода, так что отказаться от нее, должно быть, не особо сложно, как можно было бы подумать.

К. М. выросла на Мальте, и ее семья на Рождество всегда лакомилась хурмой. Пациентка определенно не была готова поступиться этой традицией, даже несмотря на предупреждения хирурга[59]. Причем она знала, что это были не пустые угрозы, поскольку эта маленькая оранжевая засранка уже пять раз вызывала у нее кишечную непроходимость, разрушая Рождество в разные годы: в кишечнике образовывалась прочная, словно бетон, пробка, из-за которой К. М. трижды попадала под нож хирурга. Последний случай был на прошлой неделе, когда хирурги вскрыли ее, чтобы выдавить из кишки диоспиробезоар[60], будто стеклянный шарик из тюбика с зубной пастой.

– Просто я не представляю себе Рождество без этого, – объясняет она, и я уже не уверен, имеет ли она в виду хурму или же госпитализацию из-за кишечной непроходимости.

В следующей дневниковой записи подробно описывается одна медицинская процедура, о которой, возможно, будет неприятно читать. Если желаете себя от этого избавить, переходите сразу к следующей.

Пятница, 29 декабря 2006 года

Понятие «рождественские праздники» не особо применимо к медицине. Младенцам наплевать на ваши планы ознакомиться с содержимым большой бутылки ликера и добраться до дна жестяной коробки с конфетами. И ситуации, требующие неотложной медицинской помощи, не случаются реже только потому, что из колонок в каждом магазине гремят песни.

Запланированные у профессора Деверо хирургические прерывания беременности определенно не станут ждать окончания праздников. На сегодня меня поставили к нему в операционную, и первая в списке – пациентка С. Г., чья невероятно печальная история будто прямиком из учебника по этике: ей двадцать один, и из-за проблем с сердцем она вряд ли выживет, если продолжит вынашивать ребенка. На пятнадцатой неделе ее сердечная функция уже значительно ухудшилась, и ей пришлось принять душераздирающее решение: прервать беременность с целью сохранить собственную жизнь[61]. Итак, пока все объедались, она мучительно раздумывала над неимоверно тяжелым решением, и сегодня, когда все отсыпаются после четырехдневного кутежа перед очередным повтором фильмов по телевизору, она лежит под общей анестезией.

Я прочитал ее медкарту и в курсе этой истории, но никто в операционной об этом не говорит. Профессор Деверо спорит с анестезиологом о том, у кого самый неудачный рабочий график на Рождество. Вместо того чтобы усесться на стул для проведения процедуры, профессор поворачивается ко мне и спрашивает:

– Сделаешь?

Мне очень-очень не хочется этого делать. Но даже мысль об этом кажется эгоистичной: кто я такой, чтобы беспокоиться о собственных чувствах, когда передо мной пациентка, переживающая самый мрачный, самый тяжелый день в своей жизни? Процедура, однако, в итоге оказывается невыразимо ужасной – еще одна травма в мою и без того разрывающуюся от натуги копилку.

Дилатацию и кюретаж здесь проводят довольно редко: при мне их прежде не делали[62]. Что профессор подумает обо мне, если я не соглашусь? Вряд ли произведу на него впечатление, отказавшись от возможности потренироваться. Может, просто признаться ему, что для меня это слишком тяжело? Проще сказать, что я пьян или провалил выпускные экзамены, и последние три года использовал поддельный пропуск в больницу. Разве врач может отказаться от своих обязанностей из-за того, что он такой неженка?

До меня доходит, что так – неуместно весело подначивая анестезиолога – профессор и справляется с ситуацией. Врачи никогда не обсуждают работу дома: если об этом не говорить, наверное, получается и вовсе об этом не думать. Распевать рождественские песни, пока весь Лондон пьянствует.

Или же у профессора была более толстая и жесткая защитная оболочка, чем у меня, генетическая стойкость, и ничто не может пробить эту броню.

Если пациентке С. Г. хватило храбрости на это решиться, я уж точно должен был набраться смелости сделать это ради нее. Я соглашаюсь. Мне даже удается сделать вид, будто я горю желанием попробовать. Профессор явно ожидает, что я буду благодарен за такую возможность: он сделал бы все гораздо быстрее сам, чем руководя моими действиями. К тому же мы тут спасаем жизнь – без этой процедуры беременность бы убила ее, – так что кто я такой, чтобы сомневаться?

Хотелось бы мне сказать, что я преувеличивал, что все было далеко не так плохо, как я боялся, но на деле каждый этап процедуры оказался абсолютно ужасным[63].

Раздвигаешь шейку матки, используя металлические прутья, настолько огромные, что они представляются чуть ли не первобытным орудием. Контролируя аппаратом УЗИ, направляешь инструменты внутрь, воочию наблюдая за происходящим в режиме реального времени. Хватаешь. Раздавливаешь. Я вижу все это на экране, но не ощущаю руками. Я ощущаю это душой. Разрываешь. Тянешь. Обо всем этом не рассказывают, когда подаешь заявление на эту специальность: это просто невозможно – желающих не останется. Молишься, чтобы на этом все закончилось. Но нужно еще. Снова тянешь. И снова. Радуешься, что за хирургической маской не видно твоей дрожащей губы. Боишься, что дрогнет голос, поэтому на беззаботные сухие инструкции профессора Деверо отвечаешь лишь механическим «угу». Снова и снова мысленно повторяешь, что мы здесь спасаем этой женщине жизнь. Плацента удалена. Отсос. Соскабливание. Готово. Минуты, которые казались неделями.

Я уже читал ранее, что пациенты, предпочитающие хирургическое прерывание беременности медикаментозному на позднем сроке, перекладывают часть эмоциональной нагрузки на врача. Я сразу же все понял, а затем мне стало стыдно из-за того, что заострил внимание на себе. Ко мне это не имеет никакого отношения. Я могу вернуться домой, день-другой погрустить, а после спокойно обо всем забыть.

Профессор Деверо прерывает мои размышления, возвращая тем самым в реальность.

– Да, готово! Будите ее! – бойко говорит он анестезиологу. Его веселье чуть ли не подбадривает. – Кто у нас следующий?

– Боюсь, мне нужно вернуться на этаж, – говорю я.

Но мне не нужно. Мне нужно подышать воздухом или побыть в тишине. Да хоть в шумной обстановке. Где угодно, лишь бы не здесь.

– Без проблем, иди. Я все заполню.

Я встаю со стула. Он кладет мне руку на плечо и с силой ее сжимает – он понимает. Это наш с ним секрет – я теперь в клубе. Повернувшись к анестезиологу, он выдыхает.

– КПР[64] сегодня играют? – беззаботно спрашивает он, и я вижу, как на его лицо возвращается маска веселья.

Четвертое Рождество

Кто это у нас в алом платье?

Это я с головы до ног в плаценте.

Среда, 19 декабря 2007 года

Очередное послание от сильных мира сего, грохнувшееся в мой почтовый ящик. Таким дружелюбным языком, наверное, пишут угрозы расправой.

Сегодняшний диктат, дополненный нелепым клип-артом в виде веток падуба и таким количеством точек с запятой на предложение, что это практически крик о помощи, оповещает весь персонал, что в этом месяце цвет униформы поменяется с синего на красный. Прямо как крышечки в «Старбаксе»! Как весело! Может, они еще заставят нас вместо хирургических шапочек и ботинок носить красные велюровые шляпы с пушистой белой оборкой и эльфийские туфли с загнутыми острыми носами и заменят стандартный визг пейджера фортепианным вступлением из «All I Want for Christmas Is You»? Это я бы точно поддержал.

Вместе с тем, подобно щенку в подарок, это не только на Рождество. Это навсегда. Мы будем сродни тем глубоко травмированным героям утренних передач, которые празднуют Рождество круглый год[65]. Вскоре разлетаются слухи, что причина перемен кроется не в смене сезонов или новых веяниях моды. Все дело, как всегда, в деньгах.

Мне хочется, чтобы моя униформа была зеленой или синей: никакие другие цвета так не ассоциируются у людей с медиками, как эти. В больнице святой Агаты руководство настояло, чтобы у каждой специальности был свой цвет: оранжевый – у анестезиологов, серый – у акушерок, фиолетовый – у врачей-акушеров и так далее. Когда они в экстренном случае собирались все вместе, выглядело так, будто кто-то вызвал Могучих Рейнджеров.

Как же смена униформы может помочь с черной дырой в бюджете нашей больницы?[66] Неужели красный краситель намного дешевле? Нет. Просто кровь не так видна, и они надеются, пациенты не будут замечать, что мы ею облиты.[67]

Пятница, 21 декабря 2007 года[68]

С одной стороны, мой пейджер стал гораздо тише, с тех пор как установили новую систему коммутационных панелей с голосовым управлением. С другой стороны, я практически ни с кем не могу связаться.

Вероятно, больница считается средоточием аристократов, потому что компания по разработке ПО решила, будто весь персонал из среды поместного дворянства, и запрограммировала систему на распознавание исключительно до абсурда высокомерного акцента. В каждом отделении врачи и медсестры снова и снова громко повторяют какое-то слово в телефонную трубку со все более аристократической интонацией.

Когда же дьявольская автоматика коммутационной панели все-таки распознает сказанное тобой слово, оно неизменно оказывается не тем. Сегодня гораздо эффективнее было бы связаться с рентгенологом с помощью двух пластиковых стаканчиков и веревки.

– Рентгенология.

– Устанавливаю связь с неврологией. Либо скажите «Отмена».

– ОТМЕНА!

– Устанавливаю связь с дежурным смены.

Воскресенье, 23 декабря 2007 года

Подобно тому, как в заключение напряженной тренировки, чтобы не навредить организму, следует постепенно сбавлять темп, а не резко останавливаться, за моей изнурительной ночной сменой сразу же идет дневная с понижением в должности до интерна. Я делаю доброе дело: интерн, которая должна была дежурить сегодня, недавно потеряла дедушку, но ей отказались предоставить отпуск по семейным обстоятельствам – для этого, как оказалось, должен скончаться кто-то из более близких родственников. Приятно осознавать, что у каждого из твоих родных есть определенная ценность, словно у персонажей в некой генеалогической карточной игре. И будто отказа в отпуске по семейным обстоятельствам было недостаточно, она не могла взять и выходной в счет очередного отпуска, потому что «своевременно не уведомила в праздничный период».

«Как вам известно, это единое для всех правило» – стандартный ответ отдела кадров, словно эта застывшая недоброжелательность чем-то лучше оригинального злобного ответа. С другой стороны, это еще и не худшее, что они могли бы сделать. Раньше требовали представить свидетельство о смерти в качестве подтверждения и даже заявляли, что получить два выходных можно только при утрате партнера, и его экстренное размещение в палате интенсивной терапии – недостаточно веское основание.

Как бы решительно руководство ни настаивало, что знакомой-интерну следует пропустить похороны дедушки, нам удалось договориться между собой так, чтобы она все-таки смогла на них попасть. Я остаюсь на работе еще на шесть часов, в то же время ординатор, который должен был выйти в ночь, придет на шесть часов раньше. По идее, она сможет побыть с семьей день с небольшим, но это лучше, чем ничего. Как же печально, что у руководства есть собственные жесткие директивы, но правила и инструкции, призванные защищать рядовых сотрудников, постоянно как-то обходятся, а то и вовсе игнорируются, когда возникает потребность.

Я ничего не имею против того, чтобы поработать на более низкой должности, пусть и забесплатно – можно чуть ли не расслабиться! Ординатором в эту смену вышел врач на замену, и мы по большей части занимаемся каждый своим делом. Из вежливости я сообщаю ему, когда принимаю новых пациентов, и мы дважды совместно проводим кесарево сечение. Я решил не говорить ему, что обычно работаю ординатором, чтобы не ставить в неловкое положение.

Моя половина смены подходит к концу, и нам уже пора прощаться, как вдруг он отводит меня в сторонку и говорит, что я хороший интерн.

– Тебе следует попробовать взять на себя обязанности ординатора, – произносит он, озаряя меня снисходительной улыбкой, которую я обычно приберегаю для тех, кто рассказывает, насколько умный их годовалый ребенок.

– Может, через полгода или типа того, – добавляет он.

С Рождеством!

Понедельник, 24 декабря 2007 года

У пациентки Г. Л. посткоитальное кровотечение. Внутри все выглядит немного… потерто. Она определенно о чем-то умалчивает. Может быть, ее парень – тот оранжевый здоровяк из «Фантастической четверки», который полностью состоит из камня?

На деле же оказывается, что, когда под рукой не нашлось презерватива, они с приятелем покопались в коробке с конфетами и решили воспользоваться оберткой от батончика Mars. Желание совокупляться словно напрочь лишает людей рационального мышления. Вот почему они делают это в туалете самолета (гроб со смывом!) или используют мельницу для перца вместо секс-игрушки.

К счастью, пациентке Г. Л. ничего не приходится зашивать, и ватные тампоны не пригождаются[69]. Я рекомендую ей в будущем использовать не столь абразивные средства контрацепции, а также сделать перерыв, пока все окончательно не заживет. Что вовсе не означает, что ей следует переключиться на KitKat.

Вторник, 25 декабря 2007 года

Четвертое Рождество подряд на работе. И самое печальное, что мне это уже кажется нормальным. Я уже начинаю привыкать так жить, словно с деревом, растущим сквозь ограду. Снова в семь утра с затуманенным взглядом обмениваюсь подарками и проглатываю пирожок, в то время как Г. делает вид, будто не замечает, как я поглядываю на часы.

Я не стал возмущаться, когда составили график работы на праздники в этом году. Это просто работа, и кому-то нужно ее выполнять. Может быть, все дело в комплексе героя, который так усиленно скрывают все врачи: Бэтмен с пейджером. Кроме того, каждый из нас запрограммирован испытывать это приятное эгоистичное чувство после того, как сделаем что-то хорошее, например, пожертвуем деньги во время телемарафона или воссоединим хнычущего ребенка с выроненным им плюшевым мишкой. В отсутствие бога, подводящего итог поступкам в ведомости рая или ада, это уже что-то. Вместе с тем самопожертвования в пользу больницы только усиливают мой эгоизм в отношении близких людей. Я бросаю Г., который уже перестал об этом упоминать, поскольку у нас уже были все возможные варианты разговора на эту тему. Бросаю свою семью, которая никогда не перестанет об этом упоминать. Даже после смерти они непременно найдут способ делать это посредством запрограммированных ежегодных писем по электронной почте или спиритической доски.

Сегодняшнее СМС от матери гласит: «Может, хоть на следующий год мы тебя увидим». Снова давление на чувство вины. Полагаю, я просто один из тех, кто не отмечает Рождество. Вроде свидетелей Иеговы. Ну или индейки.

Еду в больницу на машине. Радиоведущий сахарным голосом передает привет всем, кто работает на Рождество. Чуть не нажимаю на гудок из солидарности, но вовремя вспоминаю, что я британец. После чего возвращаюсь к мыслям о том, будет ли сегодня парковка бесплатной (конечно же, нет).

Я забегаю, смотрю на доску в родильном отделении и громко вздыхаю.

– Кто-то уже направил восьмую палату к психиатру?

Меган, акушерка, еще громче вздыхает в ответ и просит внимательнее прочитать данные о пациентке.

• 18 лет.

• Из Назарета.

• Отказалась от вагинального осмотра во время родов, потому что, по ее словам, она девственница.

• Необходимо направление к психиатру: заявляет, что ее ребенок – «сын Божий».

• Чрезмерное количество посетителей в палате.

• Младенец мужского пола родился в 00:00. Состояние стабильное.

Хо-хо, не-е-ет. На часах только десять минут девятого, а я уже слишком устал для этого дерьма.

В гинекологическом отделении все не так весело. У пациентки Г. В. выдалась довольно мрачная неделька. Самыми темными моментами стали экстренная операция из-за перекрута яичника[70] и затяжная послеоперационная инфекция. Я отчаянно пытался сбить ей температуру, чтобы она могла скорее вернуться домой и успела побыть с семьей на Рождество. Должно быть, в этом году я вел себя неожиданно хорошо, потому что Санта перепроверил свой список и подарил мне то, что я пожелал. С клинической точки зрения с пациенткой Г. В. стало все в порядке. Но, к сожалению, возникли логистические проблемы: ее некому забрать из больницы, а наша транспортная служба сказала, что на их «ослике» не осталось свободных мест.

Брук, медсестра, решает спасти ситуацию и предлагает отвезти ее домой.

– Мне все равно по дороге! – бодро заявляет она, в то время как другая медсестра шепотом сообщает, что ей вообще в другую сторону. Мое холодное сердце тает от такого проявления доброты.

Я, может, и готов приложить максимум усилий на работе, но, в отличие от Брук, мой альтруизм заканчивается вместе с рабочим днем. Брук говорит пациентке, что поедет в ближайшие два дня, если та не против подождать так долго.

– Хорошо, – отвечает пациентка. – Но я надеюсь, вы не ждете от меня денег на бензин.

Вот это, я понимаю, настрой.

Четверг, 27 декабря 2007 года

На часах четыре утра. Я съеживаюсь в кресле ординаторской, издавая звук, будто из надувной лодки выходит воздух. Бертон, младший интерн, свернулся, как круассан, на диванчике рядом.

– Как твоя смена? – спрашиваю я.

Немного развернувшись, он поднимает голову. Его тело измотано, лицо опухшее. Начинает говорить, но слова оказываются не под силу, поэтому он качает головой и возвращается в свой воображаемый кокон.

Господи… Я надеялся полчаса попялиться в телик, а не утешать коллегу с душевной травмой.

– Приятель… Ты в порядке?

Он снова приподнимает голову, словно самый сонный в мире сурикат:

– Торговый автомат сломался.

Пятница, 28 декабря 2007 года

«Образца недостаточно» – проклятие в жизни младшего врача. Когда читаешь эту фразу в результатах анализа крови пациента, по телу пробегает странное ощущение волнения, подобное тому, которое возникает, когда наблюдаешь, как кто-то впервые перед тобой раздевается, либо стоишь в очереди в «Макдоналдс», когда на часах 10:28, и молишься о том, чтобы успеть подойти к кассе прежде, чем они перестанут продавать блюда из меню на завтрак.

Это непременно происходит со срочным анализом крови, причем взятым у пациента с тоненькими, как спички, венами. В итоге на него уходит пятнадцать попыток, после чего пациент выглядит так, словно рукой ублажил дикобраза. Ты берешь драгоценную пробирку с кровью, как смотритель музея в белоснежных перчатках – первый экземпляр Ветхого Завета, и, не переставая мысленно молиться, отправляешь ее в лабораторию. А затем вместо результатов получаешь «Образца недостаточно». Сложно отделаться от ощущения, что лаборант просто издевается над тобой: ты ведь помнишь, что священная пробирка была наполнена до краев. И даже если не была, убийц вон сажают с помощью ДНК, обнаруженной в микроскопической капле слюны десятилетней давности. Неужели в лаборатории не могут быть менее занудными и сообщить мне результаты анализа на свертываемость крови по 2,9 миллилитрам вместо трех? Как бы то ни было, остается только стенать и жаловаться тому, кто окажется рядом, после чего идти и повторно делать забор крови. Еще несколько минут работы для меня, еще больше следов от уколов для пациента, но в конечном счете никто не пострадал.

Сегодня ситуация была более раздражающей: ту же самую надпись «Образца недостаточно» я увидел в отчете по сперме, когда знакомился с результатами анализов пары в клинике лечения бесплодия. В отличие от повторного забора крови помочь с этим так, чтобы меня не уволили, я не смогу. Парню придется снова записаться на сдачу спермы. И поскольку в этом деле не бывает срочности, это произойдет теперь лишь в новом году. Затем, конечно, придется еще месяц или около того ждать приема у репродуктолога: невозможно обсуждать дальнейшие действия, пока не будет всех результатов.

Только я собираюсь рассказать им об этом, как мои глаза успевают прочитать, что написано дальше: «Примечание! Малый объем образца. Содержит грязь, ворс, органические частицы. Повторить». Он что… мастурбировал в мешок для пылесоса?

Пациент искренне удивляется, что ничего не вышло, но тихо признается, что промазал мимо контейнера. Наверняка вспомнив фразу бабушки «Не пропадать же добру», он постарался собрать как можно больше семенной жидкости в баночку, добавив тем самым туда пыль и ДНК всех, кто там был до него.

– Он и правда далеко стреляет, – гордо заявляет его жена, словно хвастаясь успехами ребенка в игре на фортепиано[71].

Я не могу винить этого парня за отсутствие меткости олимпийских стрелков: в нашей лаборатории нет специально предназначенных для сбора анализа «производственных помещений», как их жеманно называют, поэтому пациентам приходится пользоваться кабинками в мужском туалете. Наверное, нелегко довести себя до эротического экстаза под кряхтение и всплески из соседних кабинок. С другой стороны, сотрудникам больницы тоже непросто расслабить кишечник, прекрасно зная, чем занимаются у них под боком[72].

В рамках прохождения практики по репродуктивной медицине я провел несколько дней в лаборатории по анализу спермы, обрабатывая и анализируя поступающие образцы.

Я скрупулезно следовал инструкциям, которые дала мне лаборант: измерить объем образца; переместить его в новый контейнер; отделить в центрифуге сперму от жидкости; вылить жидкость в раковину…

– Что ты делаешь?! – выкрикнула лаборант. – Ты только что выбросил сперму!

Я побледнел и принялся ковырять в раковине пальцами.

Пожав плечами, она побрела к компьютеру и написала вердикт: «Образца недостаточно»[73].

Суббота, 29 декабря 2007 года

Истории неизвестно, что за художник времен палеолита впервые получил зеленый цвет, смешав синий с желтым, либо фиолетовый из смеси красного и синего. Но именно пациентка Г. С. обнаружила, что, принеся автоматический освежитель воздуха с запахом глинтвейна, не придашь более праздничного аромата и не скроешь неизбежные запахи крови, плаценты, околоплодных вод и фекалий, а каким-то немыслимым образом получишь самую зловонную на свете гремучую смесь. Словно едкий смертельный газ из фильма о Джеймсе Бонде, она вонючим облаком повисла в воздухе, отравляя через дыхательные пути и раздражая каждое нервное окончание. Мы заказали полную уборку палаты, но вполне вероятно, придется снести больницу целиком.

Понедельник, 31 декабря 2007 года

В этом году мы с братом (он тоже медик) оба работаем в канун Нового года, и я звоню ему для взаимной поддержки. Разговор заходит о данных себе новогодних обещаниях – не знаю, зачем вообще тратил на это время, поскольку не помню, чтобы они хоть раз пережили праздничные украшения. Я себя в этом не виню. Я виню январь. Все бродят вокруг как некачественно воскрешенные трупы, в то время как Эрнест Шеклтон[74] дважды подумал бы, прежде чем идти в магазин за молоком в такую погоду. И тем не менее именно этот месяц мы выбираем для странного акта самобичевания.

Как бы то ни было, оптимизм в очередной раз взял верх над объективностью, и я решил, что попытаюсь сбросить два-три килограмма. Что в этом может быть сложного? У меня в любом случае едва хватает времени, чтобы поесть.

– Да, пожалуй, тебе стоит, – отвечает брат.

Я надеялся скорее на «Не говори глупостей, ты выглядишь чудесно!», но, учитывая врачебную откровенность и братскую прямоту, ждать такого было наивно. Он говорит, что приготовил для меня важный совет, и я весь внимание. Может быть, брат посетил в медицинской школе какую-то лекцию, которую я прогулял? Я уже представляю себя стройным и предвкушаю выброс дофамина, когда кто-то спросит, не похудел ли я («Ой, даже и не знаю. Может, немного?» – отвечу я, порезавшись при этом собственной скулой, теперь невероятно острой).

– Не делай того, что я в прошлом году, – говорит он. – Ты слышал про эти готовые блюда «Почувствуй разницу» от Sainsbury’s?

Да, они были мне знакомы.

– Так вот, это скорее модное, чем диетическое питание. Лишь к марту до меня дошло, почему я никак не худею.

Понедельник, 7 января 2008 года

Прошло пять недель после ежегодной взбучки от моего бухгалтера за плохое ведение учета («В тюрьме тебе придется очень несладко, Адам»), а я до сих пор добросовестно сохраняю все чеки. В какой-то момент в феврале это все непременно пойдет к чертям. Однако пока я образцовый хранитель чеков с плакатов социальной рекламы налоговой: химчистка штанов, на которые случайно написала пациентка из женской консультации; триста фунтов за курс по дополнительным реанимационным мероприятиям, по какой-то причине обязательный для моей работы, но на который больница не дает ни денег, ни учебного отпуска (можешь заимствовать у меня эту загадку бесплатно, Румпельштильцхен[75]); новый стетоскоп, после того как прежний немного… засорился кровью.

В родильном отделении особо нет проблем, поэтому я плетусь в ординаторскую в надежде чуть-чуть вздремнуть. Это слишком оптимистичная затея и в лучшие времена, но сегодня кровать, никогда не отличавшаяся роскошью, оказалась лишена не только постельного белья. Таинственным образом исчез и матрас. Гадаю, куда он мог деться. Может, забрали на дезинфекцию? Может, просто стерся? Он определенно не был особенно толстым. Или же его продали, чтобы помочь в борьбе с углубляющейся Марианской впадиной в больничном бюджете? После того как столовую заменили торговым автоматом, меня уже ничто не удивит.

Меня так просто не отпугнуть. Я, наверное, принял бы холодные объятия смерти, если бы это было единственным шансом прилечь. Пробуя улечься на деревянный поддон, я сразу же понимаю, что это лишь грозит хронической травмой спины, нехотя признаю поражение и спускаюсь обратно к себе на этаж.

Прежде чем уйти, я останавливаюсь у того, что лондонский риелтор мог бы назвать студией, но на самом деле явно представляет собой чулан, который убедили притвориться туалетом. Сидя в нем, обнаруживаю, что полотенца для рук тоже куда-то пропали. Возможно, урезая бюджет, руководство решило признать сухие руки роскошью – я нисколько не удивлюсь, если однажды приду на работу и не увижу других «излишеств», таких как лампочки и стены.

Затем я понимаю – несколько запоздало, – что нет и туалетной бумаги. Черт. К счастью, голь на выдумки хитра. Видимо, в конце года снова придется объяснять бухгалтеру, почему у меня не осталось никаких чеков.

Пятое Рождество

Развесив носки, я лег сладко спать.

Но пейджер сработал, твою-то мать.

Понедельник, 15 декабря 2008 года

Целый день я провел в отдаленной больнице, принимая выпускные экзамены у студентов в качестве одолжения профессору, которого видел только раз в жизни. Не то чтобы у меня был выбор. Это все равно что сделать одолжение мчащемуся на тебя поезду, отпрыгнув с его дороги. Кроме того, мне пришлось взять отгул в счет драгоценных дней отпуска (сообщать об этом Г. я не стал). Как бы то ни было, мне выпала возможность весь день провести сидя, а не на ногах. И при этом в кои-то веки ничего не могло случиться, если я вдруг отвлекусь. Разве что какой-нибудь крайне нерадивый студент мог стать врачом – ничего, ерунда.

Моя роль в этой низкобюджетной версии «Хрустального лабиринта»[76] на гинекологическую тему сводилась к оценке способности студентов проводить вагинальный осмотр. На кушетке лежала часть расчлененного от пупка до колен манекена, будто фокус с распиливанием женщины пополам вышел из-под контроля или же это была сварливая тетка Вещи из «Семейки Аддамс». В моем контрольном списке – двадцать действий, которые должны совершить студенты, и я ставлю галочки на планшете, словно инспектор на заводе. Мои незадачливые подопечные обязаны относиться к манекену как к живому пациенту, поэтому помимо стандартных пятнадцати галочек, которые они должны заработать, им следует представиться, объяснить, что они собираются сделать, получить согласие, обработать руки антисептиком и надеть перчатки.

Я завалил только одного студента. Тот пропустил все предварительные шаги: он просто зашел в комнату и, не говоря ни слова, засунул руку внутрь. Без перчатки.

Другой студент сказал манекену: «Сообщите, если вам будет некомфортно, сэр», и я чуть не прыснул со смеху. Я списал это на нервы, а не на неумелость, поскольку он немедленно извинился раз тридцать и спросил, провалил ли экзамен. Нет, не провалил – у меня не было поля для галочки за правильное определение пола пациента.

Пятьдесят или около того студентов, два литра кофе и тарелка печенья с ванильным кремом спустя я сижу в пабе с Кевином.

Кевин – мой университетский друг. Он написал мне на прошлой неделе, что подал заявление на увольнение и в конце года бросает работу ординатором, чтобы стать актером, о чем давно мечтал. Я отреагировал на его СМС так, словно он записался в тату-салон, чтобы наколоть на все лицо паутину, и решил встретиться с ним, чтобы отговорить. «Было бы здорово увидеться до Рождества!» – ответил я, подразумевая под этим: «Нет! Не вздумай! Не забывай, что работа важнее счастья…»

Мы договорились встретиться рядом с больницей, в которой я принимаю экзамен. Ни он, ни я толком не знаем района.

Издательство Lonely Planet еще не начало выпускать путеводители по тем гадюшникам, на одних улицах с которыми имеют привычку находиться больницы НСЗ, поэтому мы устраиваемся в первом попавшемся пабе в ста метрах от вращающихся дверей для входа в больницу. Это было нашей первой ошибкой: паб был из тех, которые близнецы Крэй[77], вероятно, предпочли бы обойти стороной, чтобы не нарваться на нож. Держатели заведения отдали небольшую дань праздникам, распылив полканистры декоративного снега на двух незаколоченных окнах, а также развесив над барной стойкой выцветшие картонные цепи.

Кевин абсолютно не заинтересован в наставлениях или обсуждении плюсов и минусов его судьбоносного решения (глупого, но, полагаю, отважного), поэтому мы решаем заняться более важным делом – напиться[78].

– Какое белое вино у вас есть? – спрашиваю я, стараясь говорить как можно более монотонно, чтобы меня не приняли за легавого.

Девушка за барной стойкой показывает одним из сохранившихся пальцев на небольшой ряд пластиковых мини-бутылок с «Шардоне» в холодильнике и смотрит на меня так, словно я принцесса Маргарет, заказывающая коктейль «Бренди Александр». Я явно не в том месте, чтобы привередничать, так что нервно ее благодарю, заказываю это вино с пинтой светлого для Кевина, и переношу их на найденный им столик. Сажусь, и стаканы с пугающим хлюпаньем приземляются на липкое алкогольное озеро на столе.

Спустя несколько больших глотков прохладной аккумуляторной кислоты я уже поднимаю тост за решение друга. Прошу Кевина упомянуть меня в речи при получении первого «Оскара». В это время к нам подходит какой-то парень и ставит на наш стол полный бокал светлого пива. Он объясняет, что была его очередь покупать выпивку, но его приятелю, которому предназначалось пиво, пришлось срочно сорваться домой. «Угоститесь?» Сам он такое не пьет. Мы присматриваемся к загадочному благодетелю. Выглядит он и пахнет так, словно его только что эксгумировали, а одежду подобрал из мусорного бака секонд-хенда: ботинки были непарными, а плащ дополнен таким количеством пятен, что заслуживал собственную франшизу CSI. Видя нашу нерешительность, он верещит:

– Не переживайте, нет подвоха!

Его слова только усиливают наше беспокойство.

Взвесив все за и против, Кевин с благодарностью принимает бесплатное пиво, и наш вечер продолжается. Я сижу лицом к залу. Через десять минут с замиранием сердца наблюдаю, как тот же парень подваливает к другому столику, размахивая очередным бокалом пива. Я сразу же обращаю на это внимание Кевина. Зачем он этим занимается? Учитывая зловоние, исходящее от его плаща, можно было бы понять, если приятели не могли выдержать рядом с ним больше минуты, но неужели еще один товарищ только что ушел, так и не пригубив пиво? Может, здесь снимают новый выпуск «Секретного миллионера»?

Кевин двигает свой стул ко мне, чтобы вместе понаблюдать за тем, что этот парень задумал, и в качестве меры предосторожности отставляет свой наполовину осушенный бокал пива в сторону. Шатаясь, мужчина подходит к бару и покупает два бокала светлого. Вернувшись с ними за стол, он выпивает четверть из одного, а затем и из второго. После ставит оба бокала на пол, наклоняется, как будто завязать шнурок, и возвращает один из них обратно на стол заполненным до краев.

Этот бар не из тех, где хотелось бы, чтобы тебя застукали на кого-то таращащимся, но мы слегка передвигаем стулья для лучшего обзора. Оглядываясь назад, я понимаю, каким несомненным благом служит неведение. Возился он вовсе не со шнурками, а со штаниной брюк, из-под которой, когда он ее приподнял, показался приделанный к ноге мочеприемник[79]. Парень, к нашему величайшему ужасу, открывал на нем кран и давал содержимому стечь в бокал с пивом, создавая самый отвратительный на свете коктейль.

Я реагирую куда спокойнее Кевина. Что и неудивительно: всего несколькими секундами ранее он уплетал бесплатное пиво с мочой, словно Пэрис Хилтон шампанское. Я вслух спрашиваю, зачем этому парню вообще таким заниматься. После чего принимаюсь размышлять, можно ли подхватить какую-нибудь заразу, выпив мочу бездомного. Может, каких-то паразитов? Ответа от Кевина, к сожалению, услышать так и не удалось, ведь он был занят: убежал в туалет, чтобы вставить себе два пальца в рот. Не то чтобы его рвотный рефлекс нуждался в особой помощи.

Среда, 17 декабря 2008 года

В отделении гинекологии разыграли Тайного Санту, и мне не посчастливилось вытянуть мистера Риббонса. Неприятно, когда приходится тратить десятку на человека, презирающего во мне все – от почерка до узлов на галстуке – и которого я, что совершенно логично, презираю в ответ. Я мог бы купить ему какую-нибудь хрень, которую он ненавидит, но он сразу же ее выбросит, и победой это назвать будет сложно.

У Г., вероятно, помутилось в голове из-за всей мишуры: он предлагает мне купить что-нибудь милое и со смыслом, чтобы попытаться навести мосты. Я объясняю, что в фундаменте единственного моста, который хотел бы навести, было бы спрятано тело Риббонса. Я хочу подарить ему что-то такое, что его взбесит и принесет столько неудобств, что у него случится нервный срыв.

– Тогда купи ему морскую свинку[80].

Понедельник, 22 декабря 2008 года

Туда-сюда бегают две медсестры из педиатрии, пытаясь найти добровольцев, которые час-другой будут изображать Санту в амбулатории. Я поражен тем, что это предложили мне: я явно слишком молодой и худой, чтобы сойти за рождественского деда. Я скорее соглашусь готовить фламбе-блюда[81] на дирижабле. Поспешно нахожу отговорку:

– Но… я ведь еврей!

Раз уж из-за этого мне приходится трудиться на Рождество, с тем же успехом это должно сработать и сейчас.

– Но дети же не узнают! – отвечает медсестра, после чего задумывается. – Ты ведь не собираешься показывать им свой пенис?

Вторник, 23 декабря 2008 года

– И как часто вам удается заняться сексом? – спрашиваю я пару в клинике лечения бесплодия[82].

– Примерно раз в неделю, – отвечает муж. – Могли бы чаще, но я работаю по ночам, да и у меня еще проблемы с этим старым соседом снизу.

Я восхищаюсь талантливыми метафорами, которые придумывают пациенты, рассказывая о своем теле и его функциях. Это определенно что-то новенькое. Не какой-то там заурядный Джон Томас, тошнотворный <имя> Младший или «огурчик» (что вообще стыдно слышать от взрослого человека). Как всегда, сохраняя профессионализм, я даже бровью не повел.

– Ну не стоит переживать по поводу вашего… соседа, – говорю я, мысленно моля о том, чтобы мы снова вернулись к нормальному языку. – Посменная работа может нарушить естественные ритмы организма и привести к проблемам с поддержанием эрекции.

Оказалось, он имел в виду своего реального соседа. Тот занимался ремонтом и сильно шумел, из-за чего они переехали к родителям, что ограничивало возможности для романтического времяпрепровождения.

Четверг, 25 декабря 2008 года

Пятое Рождество. Думаю, пора писать в Книгу рекордов Гиннесса. Г. проводит время с семьей: он запланировал это еще до того, как я узнал свой график на праздники.

В родильном отделении дежурит мистер О’Хара, так что по традиции он приходит в обед, чтобы разделать индейку. В повседневной одежде. Для него это, может, и какое-то старье, но я бы надел нечто подобное на церемонию посвящения в рыцари. Мистер О’Хара проделывает манипуляции с птицей в ординаторской с невероятной торжественностью, настаивая на том, чтобы хирургическая медсестра стояла рядом и подавала необходимые инструменты («Сестра, вилку»). Это забавно и даже мило – создается столь нужная домашняя атмосфера.

– Видишь, – говорю я интерну Карен, впервые работающей в Рождество, – у нас весело в Рождество. Мы прямо как семья!

Убедить ее не удалось. У нее явно свое представление о семье. Она спрашивает, существует ли анализ крови на Стокгольмский синдром[83].

Благодаря ритуалу с индейкой удается временно убрать незыблемый барьер между консультантами и остальным медперсоналом. В известной степени, разумеется: мы не станем обмениваться шутливыми СМС и заплетать друг другу волосы. Конечно, в Рождество все преисполнены доброжелательности, но существуют определенные границы: мы по-прежнему зовем его «мистер О’Хара» – звать его Джерри было бы все равно что королеву Елизавету – Лиз.

После нескольких минут разделывания индейки и слегка натянутой беседы он отводит меня в сторонку, чтобы пробежаться по пациенткам, перечисленным на маркерной доске. У одной из них раскрытие шейки матки достигло семи сантиметров, и, несмотря на ягодичное предлежание плода, запланированы вагинальные роды[84].

– Ты уверен, что справишься? – спрашивает он. Я рефлекторно отвечаю, что уверен, на что он кивает и отправляется домой.

А я даже отдаленно не уверен. Прежде я лишь один раз принимал естественные роды с ягодичным предлежанием. Они прошли без осложнений – даже щипцы не понадобились. Если меня вызовут, чтобы помочь с проведением родов со щипцами, я буду делать это впервые и без какого-либо контроля.

Сразу же представляю себе наихудший возможный сценарий, который проигрываю еще дальше: семья, для которой Рождество становится самым страшным днем календаря. Каждая услышанная ими рождественская песня, каждый праздничный фильм и сладкий пирожок служат напоминанием о том случае, когда какой-то ординатор отказался признаться, что ему недостает опыта.

Возможно, в другой день я бы ответил мистеру О’Хара иначе. Мне даже не дозволено называть его по имени. Что же будет, если я помешаю провести ему Рождество с семьей? Именно это он и вспомнит, когда я буду претендовать на должность консультанта, и кто-то попросит у него рекомендацию. «Кей. Помню этого парня. Не умеет принимать роды с ягодичным предлежанием». Не те тысячи дней, когда я задерживался на работе, не те тысячи экстренных ситуаций, с которыми я справился в одиночку, а тот единственный раз, когда я признался, что мне что-то не по силам, и попросил о помощи.

Спрятавшись в туалете, я ищу в интернете с телефона, как доставать голову щипцами – не впервые я в кабинке с мобильником в одной руке в поисках роликов, но впервые именно таких. Как и следовало ожидать, подобных видео на YouTube не оказалось, однако нашлась полезная презентация: она была предназначена для сравнения различных методик, но сгодилась и в качестве краткого руководства.

Теперь я чувствую себя более подготовленным… но недостаточно. Следующий час занимаюсь пациентами в приемной с ощущением, что меня вот-вот стошнит всем, что я съел за последние пять лет. Старшая акушерка предупреждает, что пациентка с предлежанием через полчаса начнет тужиться. Все постепенно становится чересчур реальным. После нескольких мучительных секунд взвешивания относительного ужаса каждого сценария я в итоге трушу и звоню мистеру О’Хара. Пока идут гудки, я отчетливо понимаю, что было бы гораздо лучше сказать ему сразу. Он был бы гораздо менее раздражен, чем сейчас, когда уже доехал до дома и наверняка занес вилку над первой запеченной сосиской.

Не дожидаясь, пока я закончу со своими невнятными извинениями, мистер О’Хара объясняет, что сидит внизу в своем кабинете. Неужели я и правда думал, что он отправится домой, когда в родильном отделении пациентка с ягодичным предлежанием? Я даже не знаю, испытывать мне облегчение или чувствовать себя оскорбленным. Останавливаюсь на облегчении.

Роженица начинает тужиться. Я с мистером О’Хара сижу на сестринском посту в ожидании, пока нас либо вызовет акушерка, либо заплачет ребенок. К счастью, случается второе – хотя это и означает, что мне можно было не звонить консультанту. Я извиняюсь, что впустую потратил его время, но он заверяет, что предпочтет тысячу раз быть вызванным, когда все проходит хорошо, чем не быть вызванным тогда, когда возникнет проблема.

– Я занимаюсь этим уже тридцать лет, и все равно меня порой это пугает, – признается он. Я впервые слышу нечто подобное из уст консультанта.

Когда такое говорит человек с самыми умелыми в родильном отделении руками, чувствуешь себя гораздо спокойнее. Может, мы не такие уж и разные (не считая Aston Martin). Я проникаюсь к нему уважением, потому что он не постеснялся показать слабость, и мне хотелось бы думать, что это был важный момент для нас обоих.

Он встает, чтобы уйти.

– Счастливого Рождества, Адам.

– Счастливого Рождества, Джерри, – помедлив, отвечаю я.

Он смотрит на меня так, словно я только что признался в соитии с домашними животными, и уходит. Вот срань.

Воскресенье, 28 декабря 2008 года

Такое ощущение, что в больнице обычные правила не действуют. Здесь другая одежда, другая еда, другой язык и, к раздражению британцев, нет живых очередей. Наверное, неприятно смотреть, как кого-то, кто пришел позже, забирают на каталке, тем не менее так тут все устроено.

Мне жаль пациентку, которая завела шарманку «я пришла раньше» Линни, старшей акушерке, похожей на пуделя. Та ни от кого не станет терпеть никакого вздора.

– Ой, простите, мадам, – отвечает Линни. – Но думаю, вы перепутали мое родильное отделение с гастрономом.

Среда, 31 декабря 2008 года

Последняя ночная смена на праздники. Звоню интерну, чтобы узнать, не утонул ли он в море пациентов отделения неотложной помощи. Осталась только одна женщина. Я вызываюсь осмотреть ее.

– Это просто женщина на шестой неделе с кровотечением, – сообщает он мне.

Стоит мне повесить трубку, как я тут же сожалею, что не поручил это ему – никогда ничего не бывает просто. Беременность значит для этой пациентки не меньше, чем для кого-либо другого, сколь бы маленьким ни был срок. Только я собираюсь ему перезвонить, как меня по руке хлопает другая пациентка:

– Это касается и вас тоже.

Простите?! Она показывает на знак с перечеркнутым телефоном на стене, ламинированные края которого выглядят такими же потрепанными, как и я. Еще там написано, что телефоны мешают работе медицинского оборудования. По презрительному отвращению на ее лице можно было подумать, будто у меня рука перетянута жгутом, и в ней торчит полный героина шприц. Хотя в конце смены я этого не исключаю.

Мне хочется рассказать ей правду: что мобильники ничему на хрен не мешают, и знак этот мы повесили лишь для того, чтобы пациенты не трещали по телефону целыми днями напролет, сводя нас всех с ума пустыми разговорами. Тем самым, однако, я бы раскрыл все карты, да и беседа продлилась бы дольше, чем позволяли мои нервы. Так что вместо этого я строю свое самое невинное лицо, бормочу какое-то невнятное извинение и направляюсь в отделение неотложной помощи.

Пациентка Е. Н. явно не «просто» женщина на шестой неделе. Судя по изможденным лицам и влажным глазам, они с мужем плакали. Остановились же лишь потому, что у них не осталось слез и сил. Им тридцать с небольшим, это их четвертый цикл ЭКО и максимальный срок, до которого удавалось дойти. Мне было хотелось сказать, что им повезло жить в районе, где НСЗ оплачивает три попытки ЭКО – в нескольких милях к югу только одну, но если все три провалились, это лишь означает в три раза больше мучений. В четвертый цикл они вбухали все деньги, отложенные на первый взнос за дом. Они поставили все фишки на одно поле как в финансовом, так и в эмоциональном плане, и тут появляюсь я – крупье, который заберет их со стола.

Я провожу УЗИ и сообщаю, что в матке ничего нет, что кровотечение, к огромному сожалению, действительно означает конец беременности.

От их отчаяния разрывается сердце.

– Но всего неделю назад УЗИ было нормальным. Можете посмотреть еще раз? Может, вы проглядели?

Я знаю, что ничего не проглядел, но пациентка прямо передо мной и умоляет дать ей последний лучик надежды. Она всматривается мне в глаза, а муж как вкопанный стоит рядом, боясь открыть рот. Я повторяю процедуру, смотрю еще раз, передаю ей бумажное полотенце, чтобы убрать с живота гель, и качаю головой.

Как бы ей ни было грустно, она пытается получить ответ и объяснения. Она спрашивает, могло ли к этому привести УЗИ на прошлой неделе. Я знаю, что она хочет, чтобы я подтвердил ее догадку: ей нужна какая-то причина, чтобы в следующий раз, если будет новая попытка, они могли сделать все иначе. Мне нечего ей сказать.

Я завожу разговор о дальнейших действиях. Я столько раз произносил эту речь, что не успеваю вовремя остановиться и говорю:

– Нет никаких причин, чтобы не попробовать еще раз.

Только вот они есть, не так ли? Если, конечно, они не выиграют в лотерею. Мы живем в мире лотерей, где надо оказаться в нужном месте в нужное время, где зачастую все решает везение, от которого у них, вероятно, уже ничего не осталось.

Внезапно по другую сторону синей занавески поднимаются шум и суета. Кто-то увеличивает громкость на телевизоре. Я понимаю, что сейчас произойдет, и готовлюсь к худшему.

– Пять! – вопит телевизор.

– Четыре! – вторят ему все в отделении. Теперь еще громче: – Три! Два! Один!

Аплодисменты, вопли, взрывы хлопушек, топот ногами, Auld Lang Syne[85].

– Простите, – говорю я. За шум, за их ребенка, за ЭКО, за то, что остальные люди веселятся. – Мне так жаль.

Шестое Рождество

И охранник разнял их в шестой раз подряд,

Пожелаю я всем: «С Рождеством вас, ребят!»

Среда, 16 декабря 2009 года

Г. был искренне удивлен, что я пришел в театр вовремя. Наверное, все потому, что из-за затянувшихся дежурств я пропускал первую половину практически всех остальных пьес, на которые мы ходили в этом году. К сожалению, стоило нам занять места в зале, как я сразу же уснул. После восьми смен в родильном отделении подряд мой мозг, видимо, решил объявить аварийный режим и просто отключился.

Первые два раза, когда я засыпал, меня растормошил Г., потом за дело взялся сидевший слева мужчина. Возможно, я сплю не так уж и тихо, как предполагал. Чувствуя нарастающее у окружающих желание меня прикончить, в антракте мы ушли домой, чтобы не нагнетать обстановку. Что ж, было интересно ради разнообразия пропустить вторую половину пьесы.

Суббота, 19 декабря 2009 года

Эта работа явно добавляет информации в раздел «Другие навыки» моего резюме. И сегодня список из социального работника и уборщика пополняет мировой судья. Вместе с акушеркой Жоржет и профессором Прюиттом (приятным консультантом из Австралии, который бывает в родильном отделении не чаще, чем пролетает комета Галлея) мы собираемся на закрытом заседании, чтобы обсудить дело пациентки Д. Г.

Последние три недели подсудимая находилась в дородовой палате с тяжелым случаем предлежания плаценты[86] и непрекращающимся вагинальным кровотечением. Есть надежда, что в следующие пять недель никаких проблем не возникнет. К этому времени ребенок почти полностью сформируется, и мы сможем провести кесарево. В родильном отделении для нее всегда наготове четыре пакета с кровью на случай, если ситуация обострится, и нам придется принимать экстренные роды. По сути, она сидит в тюремной камере с неразорвавшейся миной.

Истец, пациентка Т. В., сообщила мне, когда я обходил палаты, что обвиняемая «мошенничает с рождественскими открытками» прямо в своей кровати, рисуя «паршивые открытки» и продавая их другим обитателям больницы в помощь «какой-то безымянной благотворительной организации».

– Такому же не место в НСЗ, не так ли? – спросила истец.

Мое «И…?!» было воспринято как плевок в лицо. В отсутствие официальной системы защиты прав пациентов либо – что, как мне показалось, эта пациентка предпочла бы – возможности немедленно отстранить меня за нарушение субординации я обещал обсудить этот вопрос со своим консультантом.

Справедливости ради стоит сказать, что открытки действительно не самого лучшего качества. Вроде тех, что ребенок приносит домой из школы и которые ты предпочел бы выбросить, а не вешать на холодильник.

Наша стукачка, однако, ошибается по поводу безымянности благотворительной организации: ее название отчетливо читается на обратной стороне открыток. И обвиняемая сложила все собранные деньги (тридцать фунтов) в конверт, чтобы внести всю сумму разом после выписки. Сделает ли она это на самом деле, мы не знаем, но не думаю, что подобная афера кого-либо могла всерьез озаботить.

Решение единогласное: с ответчика следует снять все обвинения. Она оказалась запертой в больнице на Рождество, и когда не сходит с ума от скуки, наверняка переживает по поводу тикающей в ее матке бомбы. Чтобы себя занять, она решила сделать что-то хорошее. Разговор переключается на другого предприимчивого пациента. Профессор рассказывает, что, когда был младшим врачом, обнаружил, что одна из пациенток делала в своей дородовой палате минеты пациентам-мужчинам – судя по всему, по весьма привлекательной цене.

– И что вы предприняли?! – спрашиваем мы с Жоржет одновременно.

– Кажется, мы перевели ее в отдельную палату.

Видя наши отвисшие челюсти, он добавляет:

– Все это было еще в Австралии, разумеется.

Словно это что-то объясняет.

Воскресенье, 20 декабря 2009 года

Пришел на ежегодную рождественскую встречу со школьными друзьями. Ну как, ежегодную для них. То, что у меня в этот день нет смены, вызывает не то что удивление. Мы будто в фильме ужасов, в котором я умер при пожаре пятью годами ранее[87]. Все несоразмерно рады меня видеть. Денег я никому не должен, так что, может, они спустя все эти годы наконец-то прониклись моими отвратительными историями?

Ах нет, дело вовсе не в этом. Просто теперь, когда нам под тридцать, их волнуют лишь мои профессиональные знания: все начали обзаводиться потомством, и для них я человек – женская консультация. Они чуть ли не в очередь выстраиваются с вопросами. «Я читал, что жене не следует ходить под линиями электропередачи, потому что из-за этого пуповина может обвиться вокруг шеи ребенка».[88] «А есть ли вегетарианская альтернатива грудному молоку?»[89]

Джек интересуется моим мнением насчет 5D-снимков. Они с женой «раздумывают сделать такое УЗИ в частной клинике» и хотят узнать, стоит ли оно своих денег. Как правило, если приходится спрашивать, «стоит ли своих денег» какая-то медицинская процедура, ответ отрицательный – если, конечно, это не первая в мире операция по пришиванию отрубленной головы. Поскольку никому не интересно слушать мой заумный ответ на нелепый вопрос, я просто говорю, что толком ничего об этом не знаю, и при этом вслух задаюсь вопросом, откуда в частном секторе медицины взяли целых два дополнительных измерения[90].

Понедельник, 21 декабря 2009 года

Бросаю на пейджер взгляд с такой же надеждой, с какой смотрю на дверь, когда ожидаю посылку. Мне пора выходить из дома. Тишина. Вот именно сегодня. Родильное отделение уж точно могло бы постараться и преподнести типичный для него экстренный случай в восемь вечера, чтобы я мог не идти на этот дурацкий рождественский бал.

Рождественский бал – еще как громко сказано. Это традиционное для больницы святого Доминика мероприятие проводится в засаленном банкетном зале в подвале местного двухзвездочного отеля. Г. отказался меня сопровождать на основании «ни за что на свете». Так что мне предстоит идти туда одному либо, если звезды сойдутся (если они не слишком заняты тем, чтобы показать дорогу трем волхвам в Вифлеем), придется задержаться на работе.

Увы, мои молитвы остаются без ответа. А ведь, казалось бы, Богу должна была прийтись по вкусу необычность мольбы о медицинском происшествии, учитывая, что большинство просят об обратном. Я плетусь в раздевалку и облачаюсь в подобранную наспех «нарядную одежду»: все более тесный, но еще вполне приличный черный костюм, каким-то чудом сохранившийся со студенческих времен, а также белую рубашку, пятна на которой никто не увидит, если я не буду снимать пиджак. Ну и конечно, безвкусный аксессуар: мой верный рождественский галстук. Он изрядно обтрепался по краям, а бедный Рудольф выглядит так (как оборванец), что ему явно не помешали бы две недели в санатории. Я пробую нажать на кнопку, уверенный, что батарейка давно сдохла. Но если в моем пульте от телевизора батарейки приходится менять через неделю, этот засранец сумел спокойно продержаться целых пять лет. Он, впрочем, определенно начал предсмертно хрипеть: в издаваемых звуках уже толком и не разобрать «Jingle Bells». Скорее, это какой-то низкий, протяжный гудок, словно в море хоронят трубу. Я хватаю скальпель и избавляю засранца от мучений. Меня, к сожалению, спасти уже некому: обязательного развлечения не миновать.

Бал, разумеется – по всем объективным оценкам, – просто ужасен. Нас приветствуют – и это не совсем подходящее слово, потому что, хотя на официантах эльфийские шляпы, выражение их лиц больше подходит для операции на корневом канале зуба – пластиковыми стаканчиками с дешевым теплым шампанским.

На закуску мне приносят то, что предположительно в прошлой жизни было моцареллой, в окружении обмякших листьев салата. Из-за того, что я не позаботился заранее заказать вегетарианское основное блюдо, мне достается «сейчас что-нибудь придумаем» от ближайшего эльфа, прозвучавшее так же убедительно, как «ты прекрасно выглядишь» из уст бывшего. В конечном счете я получаю ту же холодную закуску по второму кругу. На десерт приносят шоколадную жижу, настолько напоминающую испражнения, что я обвожу зал взглядом в поисках ответственной за это собаки.

Под жидкость кофейного цвета мы удостаиваемся получасовой речи главного врача, которая лишь ненамного скучнее той лекции по полипрагмазии[91], что он прочитал нам в прошлом месяце. Наконец приглашенная группа устраивает шотландские танцы.

Хотя изначально я был недоволен, по итогу вечер получился довольно приятным. Мне выпала возможность поболтать с коллегами-врачами, медсестрами и акушерками. И на этот раз не для того, чтобы обменяться медицинской информацией. Сегодня они совсем другие люди. И дело не только в смокингах и вечерних платьях. Они словно копии обычных себя. Только более живые, веселые, более похожие на людей. Стоит надеть униформу, как мы все начинаем играть свои роли. До меня доходит, что прежде я вообще не думал о них как о людях – со своими жизнями, интересами и чувством юмора. И мне неловко от того, что только у себя я признавал наличие личности (такой, какая есть). А ведь именно это больше всего раздражает в остальных участниках действия – пациентах и политиках, забывающих, что мы тоже люди.

– Нам стоит чаще зависать, – говорю я одной медсестре, и мы чокаемся бокалами.

Это было сказано искренне, но мы оба знаем правду: времени у нас на такое не будет. Работа непременно об этом позаботится.

Среда, 23 декабря 2009 года

В это время года в больнице всегда много временных сотрудников, вышедших на замену. С таким количеством новых лиц в родильном отделении это немного напоминает русскую рулетку. Ствол револьвера при этом приставлен к вискам пациентов. Не соврали ли эти врачи про пятилетний опыт, чтобы подзаработать к праздникам, из-за чего мне придется трудиться за двоих, чтобы сохранить жизнь всем матерям и младенцам на этаже? Или же попадется невероятно опытный консультант-гинеколог[92], и все дежурство я буду попивать чай и читать в комнате отдыха дерьмовые журналы с заголовками вроде «Сани смерти: Санта убил моего мужа» или «Моя дочь – минотавр!»?

Хезер, интерн, собирается домой. Ее должен сменить временный сотрудник, и она, выглядывая из-за угла, говорит мне:

– Плохой знак.

– Какой? – спрашиваю я.

Она показывает на направляющегося к нам парня, на шнурке для бейджа которого красуется логотип агентства по поиску персонала на замену.

– Кеды на липучках… Не умеет завязывать шнурки.

Пятница, 25 декабря 2009 года

Бывают загруженные смены. Бывают сильно загруженные. А бывают апокалиптические, безумные, когда ты с радостью поменялся бы местами с индейкой в духовке.

Лишь когда смена близится к концу, и я знакомлюсь с пациенткой Г. А. в рождественском свитере, оказываюсь в состоянии вспомнить, какой сегодня день – как когда выходишь из кинотеатра, а на улице еще светло, или просыпаешься после тридцатилетней комы.

– Где вы работаете? – спрашиваю я, увидев в медкарте отметку о том, что она медсестра-педиатр.

Она называет мне больницу, и оказывается, что я проходил в ней практику, когда был студентом. Так что мы обмениваемся историями про лифт «Отче наш»[93].

Она поступила с болью в животе на двадцать восьмой неделе в сопровождении матери. Осмотрев пациентку, я подключаю ее к аппарату КТГ.

Тем временем ее мать выходит из палаты сделать то, что, наверное, мне следовало сделать часа четыре назад, – позвонить домой и узнать, как все проводят Рождество.

Когда будущая бабушка пропадает из поля зрения, пациентка Г. А. наклоняется и шепчет таким заговорщицким голосом, как будто собирается признаться, что на самом деле не ждет ребенка.

– Я не работаю там с июля, – говорит она.

От удивления я поднимаю бровь.

– Там слишком много суеты, слишком много стресса, это просто ужасно. С тех пор я вообще не работала там медсестрой, но никак не могу признаться в этом родителям.

Я прекрасно ее понимаю: чувство вины вкупе с чувством собственной несостоятельности. Она предала свой долг и подвела людей, которые столько всего вложили в ее карьеру.

– Я забеременела не из-за этого, но так у меня хотя бы появилось время подумать, что делать дальше…

Слыша приближающиеся шаги, она навостряет уши.

– Я просто скажу им, что после декрета решила не возвращаться.

В палату входит мама с новостями о том, кто победил в «Монополию», а также про ужасную пробку, в которую попал Брайан на М4 – мы замолкаем, словно в класс зашел учитель. Боль улеглась, и КТГ в норме, так что я отправляю пациентку домой.

Пять часов спустя, опаздывая на два часа, я еду на машине домой. Я покрыт жидкостями так, что мог бы посоревноваться со специализированными фетиш-клубами Берлина, и жалею, что у меня нет с собой нити, чтобы намертво пришить веки и не дать им тем самым сомкнуться. Тем не менее на моем лице улыбка: сегодня я помог появиться на свет шести здоровым детям у шести здоровых матерей. Эта работа по-прежнему многое дает, несмотря на все то, что отнимает: рождественские праздники, социальную и личную жизнь. Интересно, что я скажу своим родителям, если когда-нибудь решу уйти? Наверное, ничего. Разве может быть более железное оправдание, чтобы не отмечать Рождество у них дома? Разве что уход в армию[94].

Среда, 30 декабря 2009 года

– И как тебя зовут? – спрашиваю я десятилетнего мальчика, пришедшего с мамой в женскую консультацию.

– Спири, – отвечает он.

– Прекрасное имя, – говорю я.

Мне, как всегда, нет равных в общении с детьми. Дальше я его спрошу, кто больше всего ему нравится из ABBA или получил ли он на Рождество волчок.

– Это потому что я забеременела им, несмотря на установленную спираль, – оповещает его мать так громко, что даже слониха в Африке могла бы разродиться.

Четверг, 31 декабря 2009 года

Я не особый поклонник принудительного веселья, и на тех редких вечеринках, которые мне позволяет посетить работа, всегда придумываю оправдание, чтобы улизнуть пораньше. Мало что может сгодиться, чтобы уйти раньше полуночи в новогоднюю ночь. Однако пациентка С. В. прекрасно с этим справилась: у нее начались схватки. Более серьезное оправдание придумать было бы сложно. У нее на подходе близнецы, и на следующей неделе запланировано кесарево, но, судя по всему, ее детям не терпится появиться на свет прежде, чем осушат последний бокал с шампанским.

Она уже вовсю пыхтит, но шейка матки расширилась всего на пару сантиметров. Я говорю, что спешить особо некуда – мы проведем кесарево в течение ночи.

– То есть это может случиться ночью в любой момент? – спрашивает ее муж.

Я объясняю, что это зависит от того, что еще будет происходить в родильном отделении, чтобы у педиатрической бригады и анестезиологов было свободное время – но, если время будет поджимать, родильное отделение не так уж сильно загружено. Он смотрит на меня хитрым взглядом, словно собирается продать мне травки на выходе из станции метро, и спрашивает, можно ли принять роды в полночь. До полуночи еще два часа, и я отвечаю, что это вполне выполнимо. И снова этот заговорщицкий взгляд. Он что, намеревается съесть детей?

– Итак… теоретически, – говорит он, – один ребенок мог бы появиться на свет до полуночи, а второй – сразу после, чтобы они родились в разные годы?

Он смотрит на жену в ожидании реакции, и она соглашается, что это лучшая идея на свете. А все потому, что это действительно лучшая идея на свете. Как я могу ее не поддержать? Какой бы благодарной ни была моя работа, мне не устоять перед волнующей перспективой попасть на страницы местных газет в роли врача-акушера, который сумел преодолеть общепризнанные законы времени. На большую славу вряд ли стоит рассчитывать: я никогда не появлюсь в телевизоре.

Да и почему бы и нет? У обоих детей КТГ абсолютно в норме, и схватки не такие уж сильные. Не вижу никаких негативных последствий ни для пациентки, ни для ее детей, ни для своей врачебной лицензии. Лишь лучшая история из жизни на свете, а также пара близнецов, которым всю свою жизнь придется объяснять, почему они родились в разные годы.

Я договариваюсь с анестезиологами и хирургической бригадой, чтобы положить маму в операционную к половине одиннадцатого. Так будет достаточно времени для эпидуральной анестезии, после чего я смогу в нужный момент принять роды. Запас приличный: я могу достать ребенка меньше чем за минуту либо растянуть процесс на все пятнадцать, прижигая каждый крошечный кровеносный сосуд, чтобы не пролилось ни капли.

Поехали. Я уже мысленно придумываю, что скажу прессе, а также какой стороной лучше повернуться к фотографу. А у меня вообще есть рабочая сторона? Попросить ли их замазать круги под глазами или оставить для полноты образа «уставшего, но отважного врача»?

Я забыл, однако, что в родильном отделении ничего никогда не происходит по плану. Следует перевести это на латынь и сделать слоганом Королевского колледжа акушеров и гинекологов, а также повесить над каждой родильной палатой. Никогда не знаешь, выдастся ли у тебя во время дежурства возможность поесть или даже сходить в туалет, так что не понимаю, с чего я вообще решил, будто у этого плана есть шансы на жизнь. Кровотечение у пациентки в послеродовой палате, вакуум-экстракция в четвертой, а также обморок при мочеиспускании у парня пациентки из девятой[95]. Было уже полпервого, когда маленькие засранцы появились на свет.

Может, получится в следующем году. Мне уж точно не нужен ясновидящий, чтобы понять, что буду работать в новогоднюю ночь[96].

Последнее Рождество

В том, как отмечают Рождество другие, всегда есть что-то не то. Мы с партнером Д. каждый год чередуем наши семьи, отмечая праздники то с его, то с моими родными, и каждый раз ноем о том, как все не так.

Семья Д. начинает день с коктейля Buck’s Fizz[97], что само по себе полное безумие. На завтрак по какой-то невразумительной причине подают набор с мюсли разного вкуса, чтобы он и его (взрослые, должен добавить) братья и сестры дрались между собой за приглянувшуюся коробочку. Подарки – это отдельная история: носки, в каждом из которых куча всякого барахла вместо одного добротного подарка. Каждый предмет в носке, даже если это миниатюрная бутылка водки, аккуратно упакован и перевязан дурацкой ленточкой, за исключением – по какой-то причине – мандарина и яблока. Яблока? Я впервые в жизни увидел, как его достают из рождественского носка. Я предположил, что оно для лошади, которая сейчас зайдет в гостиную, потому что к тому моменту меня уже ничто не удивило бы.

Они садятся в круг, словно собираются вызвать самого Иисуса, чтобы тот приготовил брюссельскую капусту, и – от младшего к старшему – открывают по одному подарку. Процесс этот занимает три часа даже при сильном попутном ветре. Обед подается уже к ужину, причем включает закуски. Кому нужны закуски? Навалите мне уже картошки. И что вообще за хрень такая хлебный соус? И почему он похож на разведенный в воде утеплитель? С десертом придется подождать, хотя уже скоро наступит День подарков, потому что сначала должна пройти викторина из шестнадцати раундов, которую Д. на моих глазах тщательно составлял последние две недели.

К счастью, в этом году мы проводим Рождество с моей семьей, поэтому все прекрасно, нормально и как надо. Д. почему-то никак не может с этим смириться и постоянно жалуется, что никто не исполняет соло на тромбоне, пока разделывают индейку, ну или какая там ересь принята в его семье.

Я понимаю, что Рождество – это в том числе и время для создания собственных традиций, и придумал одну для нашей семьи. Каждый год мы дарим нашим племянникам и племянницам подарки, которые те обожают (чтобы мы навсегда остались их любимыми дядями), а их родители ненавидят (потому что муха-ха-ха-ха). Мы дарили игрушки, громкие, как реактивные самолеты, которые приводили к перекрашиванию стен и сжиганию ковров, а также такие, на собирание которых уходит тысяча родителе-часов. Но в этом году мы превзошли сами себя. Каждый из четырех детишек в моей семье получил по двухметровому невероятно милому плюшевому медведю, в добрые десять раз превосходящему по размеру шестилетнего ребенка. У детей, естественно, любовь с первого взгляда, в то время как мои братья безуспешно пытаются прикинуть, как эти гигантские мутанты поместятся у них дома, не говоря уже о машинах, и начинают планировать мою скорейшую смерть.

Моя сестра Софи предыдущую ночь работала в родильном отделении[98], и встает с кровати как раз к «праздничному мороженому» – совершенно недурному вареву, которое моя мама готовит каждый год из засахаренных фруктов и рома. Я провожу полную аутопсию (вскрытие) всего, что случилось во время ее дежурства: кесаревы сечения, вакуум-экстракции, разошедшиеся у пациентки в послеродовой палате швы, весточка из неотложной помощи о женщине, потерявшей сознание на полуночной мессе (она сказала, что слишком усердно молилась; токсикологический отчет же показал, что из своей набедренной фляжки она прихлебывала еще усерднее). Моему брату-терапевту приходится бежать принимать пациента во внеурочное время, поэтому я иду наверх вздремнуть, чтобы набраться сил перед традиционным – и опять-таки совершенно нормальным – полуночным просмотром «Молчания ягнят».

Д. поднимается следом и плюхается рядом со мной на кровать. Он ничего не говорит, а просто смотрит на меня какое-то время. Его глаза сияют, на лице зарождается улыбка.

– Что? – спрашиваю я. – Совершенно нормально ложиться в кровать посреди первого дня Рождества.

– Нет, я не из-за этого. Хотя нет, это ненормально, – говорит Д. – Ты ведь скучаешь по этому, не так ли?

Подперев голову рукой, я смотрю на него.

– Я видел твое лицо, когда ты беседовал с Софи, – продолжает он. – Ты скучаешь по работе в больнице на Рождество!

Немного перегнув со смехом, я в итоге говорю:

– Конечно же, нет!

Но мы оба знаем, что да. Я правда, правда скучаю.

Альтернативное рождественское послание

Думаю, в это время года всегда есть место для новой традиции. Ну или же мы попросту можем попросить подвинуться какую-нибудь старую. Например, просмотр того, как королева Елизавета десять минут читает с телесуфлера всякие напыщенные банальности. Или всеми ненавистную прогулку в День подарков в сопровождении родственников, которые пытаются быть веселыми, несмотря на карающее их ужасное похмелье. Или рождественский пудинг: этот липкий кошмар, самая съедобная часть которого – монета в шесть пенсов. Польем его немного виски и сожжем эту навозную кучу дотла.

Я предлагаю найти способ обратить внимание на тот факт, что в Рождество добрые полмиллиона сотрудников НСЗ проводят весь день на работе – от санитаров и физиотерапевтов до фармацевтов, а большинство из тех, кто не работает в этот день, вскоре пожертвуют Днем подарков и Новым годом. Они трудятся на передовой, невидимые для большинства из нас, в то время как мы пытаемся прикинуть, осилим ли еще кусочек бри (да просто съешьте его с виноградиной, и это будет практически здоровая еда).

Возможно, усевшись в праздничных колпаках, собираясь рискнуть своими жизнями и съесть наполовину размороженные креветки, мы могли бы склонить головы в молитве. Не чтобы поблагодарить Бога, который, будем честны, творил больше зла, чем добра, каждую неделю с той самой очень занятой. Вместо этого мы могли бы поблагодарить людей, без которых нас могло бы здесь не быть, людей, которые наконец окажутся дома к полуночи и возьмут остатки праздничного ужина из холодильника, в то время как вы уже давно впадете в углеводную кому.

А еще лучше дайте им знать, что благодарны. Поднять настроение сотруднику НСЗ проще, чем вы могли бы подумать. Особенно в Рождество. Отправьте открытку своему терапевту, в амбулаторию, куда вы ходили, или в больницу, где лежали. Они непременно вспомнят вас (на это может потребоваться время, поскольку через них проходит очень много людей), и ваше послание, возможно, превратит неудачный день в напоминание о том, зачем они делают свою работу.

Если вам посчастливилось обладать идеальным здоровьем и никогда не требовались услуги НСЗ, не забывайте, что ваша неуязвимость не бесконечна, и своей удачей вы можете поделиться. Сделайте пожертвование местному неонатальному отделению, хоспису или медицинской благотворительной организации[99]. Сдайте кровь. Запишитесь в доноры органов.

Если у вас нет сил или средств, чтобы помочь одним из этих способов, вы все равно можете сделать доброе дело для медиков, проводящих Рождество на работе. Перестаньте засовывать корнеплоды, пульты от телевизора, обертки от шоколадных батончиков, китайские фонарики и прочие неодушевленные (или, да поможет нам Бог, одушевленные) предметы в свои внутренние полости всего на один день в году. Это всего двадцать четыре часа – и вы сделаете для них лучший подарок на Рождество.

Благодарности

Моему самому невероятному редактору Франческе Майн. Прощай, ужасный вздор.

Моим бесподобным, бесстрашным и невероятно терпеливым агентам Кэт Саммерхейс и Джесс Купер. Прощай, хаос.

Моему мужу Джеймсу – самому умному, самому красивому, самому раздражающему и чудесному человеку на свете. Прощай, небытие.

Всем, кто купил мою предыдущую книгу и решил ознакомиться со вторым непростым дневником. Скорее мини-дневником, да?

Каждому книжному магазину и библиотеке, которые донесли его до читателя.

Моим родным, особенно бабушке, которую я, к сожалению, не поблагодарил в первой книге, чтобы она могла это увидеть. Периодически теряя рассудок в свои последние дни, она поинтересовалась, как обстоят дела с продажами. Когда я сказал, что неплохо, она ответила: «Что ж, может, британцы не такие уж и тупые».

Наоми и Стюарту; Марку, Шазии, Ноа и Зарин; Дэну, Энни, Ленни и Сидни; Софи и Рори.

Стефу фон Рейсвиц за оригинальные, гениальные иллюстрации. Я их просто обожаю.

За невероятную помощь, напоминания и поддержку докторов Гибсона, Хипса, Джонса, Возняка, ван Хегана, Ремана, Лэйкока, Хью-Робертса, Бисвас, Бэйлис, Вебстера и Найта.

Всем, кто участвует в телевизионной адаптации книги «Будет больно». В особенности Джеймсу Сибрайту, Энни Каллум, Ханне Годфри, Наоми де Пэр, Холли Пуллинджер и Джейн Фезерстоун. Невероятным волшебникам Карлу Вебстеру и Дэну Свимеру.

Моей потрясающей маркетинговой суперкоманде в лице Дасти Миллера и Эммы Браво.

Моему невероятному другу Мо Хан, который выступает на международных медицинских конференциях и в конце каждой лекции рекламирует мои книги. Сьюзи Дент – за то, что позволила мне оставить слово «оборванец».

Многим десяткам других людей в идущих ниже титрах. Я горжусь, что присоединился к небольшой группе авторов, которые официально отдают должное каждому человеку, участвовавшему в появлении книги. Однажды это войдет в норму и перестанет быть причудой. Кроме того, это помогает немного увеличить объем.