Дар или проклятие бесплатное чтение

Евгения Горская
Дар или проклятие

© Горская Е., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Татьяна Устинова
Великая сила настоящего детектива

Писать детективы трудно – утверждаю как писатель, написавший некоторое количество именно детективов. Смею утверждать также, что детектив – серьезное, интеллектуальное чтение. Ну, разумеется, правильно написанный детектив!.. Читатель следует за сюжетом, придуманным автором, не в силах оторваться – именно в этом великая сила настоящего детектива и настоящего детективного автора: увлечь, заманить, заставить блуждать в лабиринтах, бояться и радоваться, сочувствовать и негодовать. Евгения Горская – настоящий детективный автор. От ее книг невозможно оторваться.

Но бывает и по-другому. В начале двадцатого века жил канадский писатель Стивен Ликок, прославившийся в основном своими легкими юмористическими рассказами. Ликок посмеивался над тогдашними детективами; он говорил, что любой детективный рассказ имеет бешеный успех ровно до развязки. Еще бы: великий сыщик бродит впотьмах, полиция в очередном тупике, улики пропали, а героиня похищена злодеем и сейчас в смертельной опасности! И вот тут-то автору бы и закончить свой рассказ, но нельзя! И приходится как-то… разбираться со всем этим, придумывать объяснение происходящему, а получается топорно, надуманно, неумело.

Прошло ровно сто лет, но ничего не изменилось!.. Множество великолепных и захватывающе начинавшихся детективов не имеют сколько-нибудь приличной развязки. В сюжете зияют огромные дыры, герои действуют нелогично, а все расследование оказывается простейшей схемой, зачастую завязанной на одном-единственном или нескольких совпадениях. Дочитав такого рода книженцию, я чувствую, что меня надули, подсунув фальшивку.

Когда подошел к концу новый детектив «Дар или проклятие» Евгении Горской, я тоже почувствовала разочарование, возможно даже обиду, но принципиально иного толка!.. Просто закончилась впечатляющая своей изысканной запутанностью, немного страшная, безукоризненно написанная, захватывающая, напряженная и пронзительная сказка, в которой мне повезло прожить целый вечер.

Казалось бы, практически невозможно написать книгу, которая держит в напряжении от самого начала и до последней страницы. Чтобы действие только нарастало, чтобы петля сюжета затягивалась все туже, чтобы самые сильные эмоции – любовь и ненависть – били через край, а история на каждом витке совершала головокружительный кульбит, переворачивая все действие с ног на голову, заставляя героев искать спасения там, где спасение, кажется, невозможно. Но Евгении Горской это удалось!..

Я до сих пор была уверена, что невозможно соединить детектив с «саспенсом» – вот не люблю этого слова!.. Оно кажется надуманным, слишком киношным и по сию пору ассоциировалось у меня только с Альфредом Хичкоком и его «Птицами». И вообще эти два жанра казались мне взаимоисключающими. Потому что детектив – суть загадка, требующая стройности повествования и безукоризненной логики. Для «саспенса» же одной тайны мало. А Хичкок так вообще считал, что она вредит. «Саспенс» должен сразу же завладеть нашим вниманием, выложить все карты на стол, без стеснения и жалости играть на наших страхах, погружая нас – зрителей и читателей – в состояние тревожного ожидания чего-то незримого, но грандиозно-ужасного.

И тем более удивительно, что Горской в ее новой книге «Дар или проклятие» удалось совместить эти два на первый взгляд несовместимых компонента: идеальный детектив и гнетущий «саспенс». В результате получился яркий, безумно вкусный и мгновенно опьяняющий коктейль из кристально-чистой логики и вихря неподдельных эмоций.

У Натальи, главной героини романа, есть редкий дар – она умеет предчувствовать беду. Но сможет ли она уберечь саму себя, когда над головой начнут свистеть пули? И ведь она рядовой программист. Кому понадобилось ее убивать? Что она могла видеть или имела неосторожность услышать? И связана ли эта охота с гибелью ее сына – кошмаром, который, казалось, удалось навсегда оставить в прошлом? Кто ее защитит? Как угадать, кто друг, а кто безжалостный убийца, который не остановится ни перед чем? Или все-таки остановится?

Новый детектив Евгении Горской будто бы целиком состоит из неожиданных сюжетных поворотов. И на каждом интрига закручивается все сильнее, а ставки становятся все выше, а в самом конце выясняется, что злодей на самом деле… Впрочем, читайте!

У вас впереди новый детектив! Как я вам, ребята, завидую!

Понедельник, 9 ноября

Он понимал, что не может оставить ее в живых, и знал, что времени осталось мало.

Самое неприятное заключалось в том, что она ему нравилась, он даже по-своему был привязан к ней и сейчас остро жалел, что на ее месте не оказалась другая, незнакомая ему женщина или, по крайней мере, менее симпатичная.

Времени оставалось мало, и ему необходимо было продумать все до мелочей. Он еще полежал, глядя в потолок, и осторожно вылез из-под одеяла.

Умерла Зинаида.

Бред какой-то, подумала Наташа. Придет же такое в голову… Она постаралась рассмотреть сквозь плотные занавески, горит ли хоть одно окно в доме напротив. Ни одно не горело, значит, еще глубокая ночь. Наташа повертелась немного, поняла, что не заснет, и тихонько, стараясь не разбудить Виктора, встала.

Аккуратно закрыла дверь в спальню и зажгла свет. Половина шестого, по московским меркам самое время спать.

Единственной Зинаидой, которую Наташа знала, вернее, не то чтобы знала, а о которой была наслышана, была их дальняя родственница. Эта Зина приходилась отцу то ли троюродной сестрой, то ли какой-то дальней теткой. Родственников у их семьи было мало, и родители старались со всеми поддерживать отношения, но Зинаида знать их не хотела, что всегда вызывало у мамы недоумение и слезы, а у отца злость. Жила тетка Зинаида где-то в среднерусской глуши, где пенсии были совсем крохотными, а цены почти московскими, но никакой помощи от них не принимала.

Наташа прошла на кухню, зажгла газ, поставила на плиту чайник и стала смотреть на огонь.

Тихо скрипнула дверь – она все-таки разбудила Витю.

– Не спится? – Муж налил себе воды из хрустального кувшина, выпил и сполоснул стакан. Кувшин подарила свекровь года три назад. Наташа его терпеть не могла. Кувшин практически невозможно вымыть, к тому же она не понимала, зачем он вообще нужен, когда в доме имеются два чайника: обычный и электрический, в каждом из них всегда есть кипяченая вода, и они никогда их одновременно не нагревают.

Муж наклонился, чмокнул ее в шею и слегка сжал плечи, что означало – нравится тебе здесь сидеть, ну и сиди, а я спать пойду.

Когда не спалось ему, это выливалось почти в трагедию: он обязательно начинал выяснять, нет ли в данный момент магнитной бури, не наблюдается ли рост или, наоборот, падение атмосферного давления, не имеет ли место полнолуние или новолуние, или черт знает что еще. При обязательном ежевечернем звонке свекрови он обязательно рассказывал, что очень плохо спал, что теперь весь разбитый и боится не выспаться грядущей ночью. Он и от нее, от жены, в таких случаях ждал сочувствия, но Наташа сочувствия не выражала, она всегда считала, что мужчина должен уметь терпеть лишения и не обращать внимания на обыкновенную бессонницу. Она ему не сочувствовала, и Виктор обижался на несколько дней.

Наташа привычно напомнила себе, что ее муж далеко не самый плохой: не устраивает скандалов по пустякам, не требует от нее кулинарных изысков, стерильной чистоты в квартире, даже цветы дарит часто, а недостатки есть у всех. Хороший у нее муж, только напоминать себе об этом приходится все чаще.

Чайник закипел. Наташа насыпала заварку прямо в чашку, залила кипятком и стала греть о нее руки. Виктора такое ее чаепитие всегда выводило из себя: чай надлежало заваривать исключительно в заварочном чайнике. Таких чайников было два: один для черного чая, другой для зеленого. Еще год назад Наташе не пришло бы в голову заварить чай в чашке, тогда ей казалось: все, что Витя считает и делает, – единственно правильно, а если сама она поступает не так, как ему хочется, значит, она чего-то не понимает и не соответствует высокому стандарту его жены.

Прошел год с тех пор, когда она поняла, что тяжело ей с собственным мужем.

Наташа отпила ароматной жидкости и зажмурилась от удовольствия.

Тетку Зинаиду она видела только один раз. Наташа была совсем маленькой, когда родители купили машину и поехали вместе с ней в маленький городок к тете. Как ни странно, Зинаиду Наташа помнила отчетливо: высокая худая женщина с кудрявыми темными волосами и белым фартуком, повязанным на цветастом платье. Она одной рукой прижимала к себе маленькую Наташу, гладила ее по голове, а потом повела ее показывать маленьких желтых цыплят на соседнем участке. Еще Наташа помнила, что на кухне у тети Зины был большой стол, накрытый красивой клеенкой с яркими оранжевыми подсолнухами.

Тетка тогда их практически выгнала неизвестно почему, маленькая Наташа этого не знала и удивлялась тому, что мама плачет, а отец зло молчит.

– Саша, – говорила мама, – ее нужно простить, она потеряла сына.

– Мозги она потеряла, – бурчал отец.

Наташа не понимала, как можно потерять сына, а тем более потерять мозги, и на всякий случай спросила:

– А сын у нее большой?

– Большой, – ответила мама, достала из кармана платок и вытерла слезы.

Сейчас Наташа знает, что у тетки погиб сын, после чего она почему-то прекратила всякое общение с родственниками.

Наташа посмотрела на часы – пора будить Витю, но муж проснулся сам, пошумел водой в ванной и прошел на кухню.

Она поставила на огонь геркулесовую кашу и кастрюльку с водой – для яиц. Виктор завтракал исключительно кашей и двумя яйцами в мешочек. Еще год назад Наташа, давясь, тоже ковыряла кашу, которую терпеть не могла, и чувствовала себя виноватой за то, что не любит здоровую пищу. Впрочем, тогда она все время чувствовала себя виноватой.

Она подумала, соорудила себе два бутерброда с сыром и сунула их в духовку.

– Это мне назло, да? – обиженно спросил муж, наблюдая за ее манипуляциями.

– Нет, Витя, – Наташа постаралась, чтобы в голосе не проступило раздражение. – Просто я не люблю кашу. А яйца мне надоели.

– Раньше ты кашу любила.

Наташа промолчала. Трудно, почти невозможно объяснить, почему раньше ей так хотелось ему нравиться, что она согласна была не только есть ненавистную кашу, но и вовсе обходиться без пищи.

Завтракали они в полном молчании, муж насупился и смотрел в сторону. Год назад она немедленно начала бы лебезить, выпрашивать прощение, потом без конца звонила бы ему, пока он не сменит гнев на милость, а сейчас почти не замечала его молчания, вернувшись мыслями сначала к Зинаиде, а потом к предстоящему рабочему дню, и отчего-то испуганно вздрогнула, услышав резкий телефонный звонок.

– Наташа? – удивилась свекровь. Она почему-то всегда удивлялась, услышав Наташин голос, как будто никак не ожидала обнаружить ее в квартире сына. Хотя на самом деле квартира была как раз Наташиной, досталась ей в наследство от бабушки.

– Здравствуйте, Вера Антоновна.

– Витя дома?

– Дома. – Наташа передала трубку мужу.

Почему-то она была уверена, что звонит мама и сейчас скажет что-нибудь про Зинаиду. Вообще-то это едва ли могла быть мама: родители отдыхали в Италии, и если бы позвонили, то, скорее всего, на мобильный. Звонить было дорого, и они предпочитали посылать эсэмэски.

Все-таки мысли о тетке не давали ей покоя.

Наташа достала из сумки сотовый и, не жалея родительских денег, набрала номер.

– Мама, ты от Зинаиды давно известия получала?

– Не очень, – замялась мать. – А почему ты спрашиваешь?

После той злосчастной поездки, когда тетка отказалась иметь с ними дело, мама через каких-то не то совсем дальних родственников, не то просто знакомых вышла на Зинаидину соседку Шуру, переписывалась с ней, частенько посылала деньги, чтобы та приглядывала за теткой, и сведения о Зинаиде всегда имела.

– Да так, вспомнила о ней почему-то. Сама не знаю почему.

Нужно выбросить из головы дурацкие мысли. Мало ли что может присниться… Наташа попрощалась с мамой и стала собираться на работу.

Ей повезло – подошедший трамвай шел как раз до офиса, не пришлось пересаживаться на другой транспорт, и в здание она пришла одной из первых. Вообще-то, у них строго регламентированного рабочего дня не было, все приходили и уходили, когда кому удобно. Можно было и совсем не прийти. Нельзя только одного – не сделать свою работу. За это увольняли сразу, безо всяких выговоров и нагоняев.

Фирма уже несколько лет занимала целое крыло большого офисного здания, при входе имелись охрана и электронная система пропусков, фиксирующая приход-уход. Все сотрудники знали, что начальство периодически снимает данные с электронной системы, и старались восьмичасовой рабочий день выдерживать. И Наташа старалась.

Она отперла комнату – в отделе еще никого не было, подошла к своему столу и замерла: что-то было не так. Большой черный кошачий глаз, подарок Виктора, лежал чуть дальше от клавиатуры, чем всегда. Стопка маленьких квадратных листков с каракулями ее заметок для памяти заметно вылезала из-под клавиатуры, а она всегда аккуратно запихивала листочки под нее, чтобы их не было видно.

Наташа включила компьютер и отправилась поливать цветы. Цветов было много, и для нее, единственной женщины в отделе, это было почти дополнительной работой.

Она уже просмотрела электронную почту, как обычно по утрам, и приподняла клавиатуру, чтобы вспомнить последние записи на листочках, но неожиданно опустила ее, бессмысленно посмотрела в экран и защелкала мышью, просматривая кадры своей программы. Программу Наташа написала года полтора назад от нечего делать, когда один проект был уже закончен, а по другому заказчики все никак не подписывали договор. Программа автоматически запускала фотокамеру при каждом включении компьютера и так же автоматически отключала ее ровно через минуту. Камера фиксировала сидящего перед компьютером.

В пятницу в 22:41 ее компьютер включал Стас Морошин. Он работал в соседнем отделе, и никаких совместных проектов с Наташей у него никогда не было.

Полагалось выключить компьютер и немедленно позвонить директору, но Наташа ошарашенно сидела не шевелясь. Пока не испугалась, что сейчас заплачет неизвестно отчего. Что-то в последнее время она стала слезливой, как мама. Та любила поплакать по малейшему поводу.

Тогда Наташа решительно направилась в соседнюю комнату, мечтая, чтобы Морошин оказался на месте, и облегченно вздохнула, увидев откинувшегося в кресле парня.

– Ты зачем в мой компьютер лез? – ласково спросила Наташа. Увидев Стаса, она сразу как-то успокоилась, ей больше не хотелось плакать, она даже почувствовала себя злой и веселой ведьмой Геллой и почти пожалела незадачливого Морошина, которому сейчас придется совсем не сладко.

Он так явно испугался, что Наташа пожалела его еще больше.

– Никуда я не лез! Ты что, спятила? – возмутился он. Возмутился тихо, чтобы никто не слышал.

– Стасик, – Наташа села на свободное кресло и слегка покачалась вправо-влево, – говори быстро и доходчиво, иначе я сейчас Петру Михалычу позвоню. Это я ведь одолжение делаю, время на тебя трачу.

Петр Михайлович Сапрыкин являлся и директором, и хозяином фирмы, Наташа знала, что сотрудники его побаиваются, а молодежь вроде Морошина просто трепещет. Сама Калганова директора не боялась, он ей нравился, и она его очень уважала.

Странно, что она подумала про Морошина «молодежь», как будто себя молодой уже не считала. Стас был, конечно, моложе, но не так уж намного, года на четыре. Ну, может, на пять.

– Не лез я в твой комп, – продолжал шепотом возмущаться Стас.

Наташа вытянула руку и демонстративно полюбовалась кольцом с большим бриллиантом. Кольцо было от фабрикантов, и Наташа давно и всерьез считала его своим талисманом. Фабрикой владел ее прапрадед по отцовской линии, и кольцо было тем немногим, что удалось сохранить после страшных революционных и военных лет. Маме оно не нравилось, она постоянно носила другое, тоже с большим бриллиантом, а это родители подарили Наташе к окончанию института.

– Стас, ты меня задерживаешь.

– Да с чего ты взяла-то? Не лез я в твой комп! Что мне, делать больше нечего?

– Кто в чей компьютер лез? Здравствуйте, – раздался совсем рядом низкий голос.

Наташа и Стас подняли глаза и обомлели: рядом стояли сам директор Сапрыкин, а за ним его заместитель Анатолий Константинович Выдрин. Вообще-то худощавый, импозантный, в дорогом костюме, Выдрин выглядел намного представительней коренастого, с грубоватым лицом Сапрыкина и скорее мог сойти за директора и хозяина. Петр Михайлович же больше напоминал тракториста, надевшего костюм, чтобы покрасоваться на деревенской свадьбе.

Рабочие столы в фирме отделялись друг от друга высокими книжными полками, и заметить входящих в помещение было трудно, вот они и не заметили.

– Здрасте, – в один голос отозвались Наташа и Морошин. При этом Стас побледнел почти до синевы, а Калганова покраснела.

За взлом пароля на чужом компьютере полагалось немедленное увольнение, и они оба это знали.

– Что здесь происходит? – опять спросил директор. – Наташа!

– Ничего, Петр Михалыч, – промямлила она, – это… недоразумение. Мы сами разберемся.

Ей стало жалко дурака Морошина. Да и оказаться в роли «доносчика» не хотелось.

– Ну, смотрите. – Помолчав, Сапрыкин укоризненно покачал головой, и начальство направилось дальше.

– Пришлешь мне письмо! В нем подробно напишешь, зачем полез в мой компьютер. Не напишешь до вечера – завтра все расскажу Петру Михалычу, – прошипела Наташа и отправилась на свое рабочее место.

Часа через два ей неожиданно позвонил Выдрин.

– Зайдите ко мне, пожалуйста, – услышала она приветливый голос.

Выдрина она терпеть не могла непонятно почему: дел с ним никогда не имела, а в общении он был исключительно вежлив, дамам при встрече целовал ручки, голоса никогда не повышал, козней не строил. Дамы в фирме его обожали, а Наташа не любила.

Кабинет заместителя директора располагался в самом конце коридора рядом с директорским, и Наташа по дороге заглянула в комнату Морошина – письма он ей так и не написал. На месте его не оказалось, и она разозлилась: идти к Сапрыкину жаловаться не хотелось.

– Наташа, – строго произнес Анатолий Константинович, едва она закрыла за собой дверь кабинета, – с вашего компьютера в сеть ушел вирус.

– Что?! – ахнула она.

– Садитесь, – спохватился замдиректора.

– Гаденыш! – выдохнула Наташа, стоя столбом перед столом Выдрина.

– Не понял, – опешил он.

– Это я не вам. Простите, – буркнула она.

– Надеюсь, – усмехнулся Выдрин и кивнул на стул: – Садитесь-садитесь.

Наташа уселась, а он встал и прошелся по кабинету, заложив руки за голову.

– Так что произошло с вашим компьютером? Наташа, это касается не только вас, но и фирмы, и игры в партизан сейчас неуместны.

Ее почему-то покоробили слова про «игры в партизан», но замдиректора был прав, и она призналась:

– Морошин зачем-то залез в мой компьютер в пятницу. В 22:41.

Собственно, он и предполагал нечто подобное, услышав разговор молодых программистов, и сейчас похвалил себя за проницательность.

– А как вы узнали, что это он? – удивился Выдрин.

– Программу написала, – вздохнула Наташа, – когда компьютер включается, программа фиксирует сидящего напротив.

– Зачем?

– Да так… – пожала она плечами, – делать было нечего, вот я и написала.

– Вашу бы энергию да в мирных целях, – усмехнулся он. – Ребята сейчас ваш компьютер «почистят». Погуляйте часок.

Наташа не поняла, какая такая у нее энергия и в каких целях ее нужно использовать, но согласно покивала и вышла из кабинета.

Не нравился ей Анатолий Константинович.

По дороге она опять заглянула в соседнюю комнату, и снова Морошина на месте не оказалось.

Программисты из группы администрирования возились с ее компьютером, делать ей было решительно нечего, и она, послонявшись по офису, отправилась на улицу погулять, порадовавшись, что нет дождя. Впрочем, глаза у нее не накрашены, и дождь ей не страшен.

По московским меркам, фирма располагалась почти рядом с Наташиным домом. В хорошую погоду она даже любила ходить домой пешком, вся прогулка занимала всего минут тридцать, может быть, чуть больше.

Она вдруг замедлила шаг, впервые удивившись, что в последний год ей ни разу не пришло в голову пройтись пешком. Она больше не прогуливалась и почти перестала краситься, а ведь год назад выйти из дома с ненакрашенными глазами было для нее чем-то совершенно немыслимым.

Она очень изменилась за прошедший год.

Год назад выяснилось, что она ждет ребенка. Виктор очень обрадовался, каждое утро спрашивал, как Наташа себя чувствует, заставил ее накупить дурацких книг о том, как нужно вести себя во время беременности, и постоянно напоминал ей об «ответственности». Наташа никакой «ответственности» не чувствовала, она и без напоминаний не стала бы делать что-то во вред будущему малышу, она, как и раньше, ходила на работу, в магазины, готовила еду и не собиралась относиться к себе как к тяжелобольной.

В такой же промозглый осенний день она стояла на трамвайной остановке. Шел нудный противный дождь, ветер выворачивал зонт, а трамвая все не было. Последнее, что она помнила из того утра, это внезапно закричавшая шедшая навстречу пожилая женщина. Эту женщину в бежевой куртке с капюшоном она помнила так отчетливо, как будто была знакома с ней всю жизнь.

Очнулась Наташа в больничной палате, с удивлением глядя на плачущую мать и как будто мгновенно постаревшего отца. Уже потом она узнала, что мама внезапно и беспричинно забеспокоилась в то утро, заставила папу выяснить через полицейских знакомых, не было ли каких-то несчастных случаев, и родители приехали в больницу, куда привезли Наташу, почти вслед за ней.

Как и почему выехал на тротуар здоровый и абсолютно трезвый водитель надежной машины «Ауди», так никто и не понял. Наташа отделалась легко, много легче других стоявших на остановке людей: только сотрясение мозга, ушибы и сломанная нога. Да еще ребенка не стало…

– Витя знает? – говорить Наташе было трудно, каждое слово отдавалось болью во всем теле.

– Знает, Ташенька. – Отец наклонился и поцеловал ее в кончики пальцев: вся остальная дочь была покрыта бинтами. – Сейчас приедет.

Папа всегда был строгим, маленькая Наташа его даже слегка побаивалась, и когда ей случалось совершать что-то такое, что могло вызвать хороший нагоняй, мама брала ее прегрешения на себя – на жену отец голоса никогда не повышал. Однажды Наташа зачем-то полезла со стремянки на шкаф и уронила тяжелую старинную хрустальную вазу, причем крайне неудачно – на телевизор. Мама тогда долго ее отчитывала, но папе не выдала, сказав, что сама протирала пыль. Правда, Наташа уже тогда догадывалась, что мама все-таки говорит папе правду, но родители делали вид, что он о шалостях дочери не знает.

С тех пор как Наташа подросла, отец редко целовал ее, разве что в день рождения, и сейчас от его непривычной нежности у нее потекли слезы. Плакать ей тоже было больно, и неудобно лежать на спине, и очень хотелось, чтобы поскорее приехал Витя.

– Ну что же ты!.. – бледный перепуганный Виктор ворвался в палату. – Надо же смотреть, куда идешь!.. Хоть бы о ребенке подумала! Я чуть с ума не сошел…

– Витя! – ахнула мама. – Опомнись! Ты же знаешь, что Таша не виновата!

А отец, перебив ее, рявкнул:

– Ты что, последние мозги по дороге растерял?! Это что за причитания? Нам сейчас тебя успокаивать прикажешь?! Моя дочь чудом осталась жива… – Он махнул рукой и опять наклонился к Наташе.

Виктор растерянно замолчал, искренне не понимая, что вызвало у ее родителей всплеск негодования. Наташа уже успела по привычке почувствовать себя виноватой в том, что мужу пришлось из-за нее переживать, но ей было так больно, и она так его ждала и так сильно хотела, чтобы он пожалел ее, что слезы полились сплошным потоком. Она закрыла глаза и вдруг пожалела, что не умерла под колесами злополучной машины, и равнодушно удивилась собственным мыслям. Она хорошо понимала Витю: он переволновался, ему было страшно за жену и будущего ребенка, ему необходимо было выплеснуть свои эмоции, а на кого же их еще выплескивать, как не на нее? Не будь рядом родителей, она, наверное, как всегда, начала бы оправдываться, объяснять, что стояла на тротуаре в самом что ни на есть положенном месте, и ждала бы, когда Витя наконец ее пожалеет. Родители были рядом, и ей, лежавшей в бинтах и практически не имевшей возможности пошевелиться, успокаивать здорового мужа было нелепо. Это выглядело бы просто ненормально.

Тогда, год назад, Наташа впервые и сразу поняла, что настоящего мужа, сильного и надежного, на которого всегда можно положиться, у нее нет. Есть только вечно обиженный, хнычущий «большой ребенок», даже в больничной палате неспособный думать ни о ком, кроме себя.

Странно только, что раньше, до аварии, Наташа, хоть и чувствовала себя почти все время виноватой неизвестно в чем и боялась огорчить Витю, всегда соглашалась с ним, даже понимая, что он не прав, но ей с ним все-таки было хорошо и как-то… легко. Вот и пешком она любила ходить, а теперь это просто не приходит ей в голову.

Наташа достала телефон и посмотрела на часы – можно возвращаться, ребята уже должны закончить с ее компьютером.

А все-таки удивительно, что сама она никакого вируса не обнаружила.

Вершинин удачно припарковался прямо напротив собственного подъезда и подумал, что это единственное, в чем ему повезло за весь этот длинный неудачный день. Установку нужно было сдавать заказчику, а платы, которые они заказали в Италии, до сих пор не пришли. Кроме того, выяснилось, что программное обеспечение по непонятным причинам периодически дает сбои, они называли это «сваливается». Программа сваливается, а программист, который ее написал, со вчерашнего дня на больничном – у него поднялась температура, и гонять на работу парня с гриппом Вершинин не хотел.

В этом году повальной эпидемии не было, но часть сослуживцев очень боялась заразиться, некоторые даже начали носить рекламируемые по телевизору маски и казались Вершинину откровенно придурковатыми. Впрочем, он телевизор практически не смотрел и о том, что соответствующие органы призывают население ходить исключительно в масках, знал от тех же сотрудников. Больше всего его удивляло, что паника перед гриппом охватила не только большинство женщин, но и многих мужчин, и если дамам он эту глупость прощал, понимая, что она, глупость, присуща слабому полу, то поведение мужчин вызывало у него откровенное недоумение.

Сначала он попытался объяснить пугливым коллегам, что вся эта гриппозная кампания затеяна, по его мнению, с одной-единственной целью – дать кому-то нажиться на панике населения, но тут поднялся страшный гвалт, сослуживцы бросились активно его переубеждать, спорить ему было лень, и с тех пор он старался не обращать внимания на маски и не слушать дурацких разговоров.

Вершинин выключил мотор, прикинул, как будет завтра организовывать испытание надоевшей всем установки, вылез из машины и включил сигнализацию. Помедлил, пропуская вынырнувшую откуда-то «Мазду», и тут увидел подходящую к подъезду соседку Танечку. Первой мыслью было спрятаться за машину, и он устыдился этой мысли, как всегда, остро пожалел бедную девушку и подумал, что с Танечкой давно надо решительно порвать, и тут же устрашился того, что она станет смотреть на него несчастными глазами и говорить что-нибудь вроде:

– Хорошо, Вадичка. Ты не бойся, я не буду тебе надоедать, – после чего Вершинин всю оставшуюся жизнь будет чувствовать себя подлецом.

Он так и стоял около машины, пока Танечка не скрылась в подъезде, а потом трусливо отправился в ближайший супермаркет. Сейчас Таня наверняка отметила, что в его окнах нет света, какое-то время он проведет в магазине, а потом, если она все-таки позвонит, можно будет сказать ей, будто он только что пришел, очень устал и никак не может сегодня к ней наведаться. А еще можно сказать, обрадовался он, что простудился и не исключено, что это грипп, а он не хочет ее заражать. Нет, это не пройдет, она тут же кинется его лечить…

Вершинин вздохнул, жалея и Танечку, и себя, и отчего-то все человечество в придачу.

Она переехала к ним в подъезд в прошлом году после развода с мужем. То есть это он уже потом узнал, что Таня развелась с мужем и тот великодушно разменял свою трехкомнатную квартиру, очень прилично доплатил и купил для бывшей жены однокомнатную. А мог бы и не покупать, потому что, когда женился на Танечке, квартира, в которой они стали жить, у него уже была и Таня на нее никаких прав не имела. Бывший муж фактически до сих пор содержал бывшую жену, и Вершинин очень хорошо его понимал. Он тоже содержал бы Танечку всю оставшуюся жизнь, потому что смотреть в несчастные глаза не было никаких сил, и тоже развелся бы с ней через полгода, если бы его, не дай бог, угораздило на ней жениться. По той же самой причине и развелся бы, ведь видеть ежедневно жалобное обожание невозможно, лучше уж в Москву-реку с Крымского моста сигануть или застрелиться, если пистолет есть.

Сначала-то Вершинин понять не мог, как можно было бросить такое прелестное создание, как Танечка, и очень осуждал ее бывшего мужа, а теперь всерьез подумывал, не поменять ли свое жилье. Квартиру менять очень не хотелось: здесь жили дед и бабушка, маленький Вадик практически вырос тут, и взрослый Вадим никакого другого жилья себе не представлял.

…Супермаркет, расположенный почти рядом с домом, открылся совсем недавно. Цены здесь были, мягко говоря, высокими, и народу почти не наблюдалось в любое время суток. По огромному помещению скользили редкие покупатели с громадными тележками, и ее Вершинин заметил сразу. Он немного понаблюдал за ней, понимая, как это глупо, и сам не сообразил, как оказалось, что он со своей неудобной громоздкой тележкой следует за ней по всему магазину.

С тех пор как он увидел ее в первый раз, вернее, впервые обратил на нее внимание, прошло чуть больше года.

В тот день он вернулся домой раньше обычного, часа в три. В подъезде какие-то люди таскали мебель, и он, чертыхнувшись, отправился на седьмой этаж пешком. На пятом бледная, перепуганная девушка пыталась руководить грузчиками, и по всему было видно, что это у нее получается плохо. Ему пришлось задержаться: грузчики как раз затаскивали в квартиру шкаф, и тот никак не хотел проходить в дверь, перегородив путь и к лифту, и к лестнице. Девушка подняла на него полные слез глаза и пожала плечами, извиняясь. Вершинину стало жаль ее, и через несколько минут грузчиками руководил уже он. Внесли мебель, потом раз двадцать меняли ее местами, новая соседка Танечка все не могла решить, как же лучше ее, эту мебель, расставить, потом они вместе пошли в супермаркет, потому что еды у Танечки не было и она не знала, где ее купить. Вершинин тогда совершенно обалдел и от перестановки мебели, и от Танечкиного страха, что расставили все неудачно, к тому же он действительно устал, очень хотел есть и мечтал добраться до собственной квартиры.

В супермаркете он как-то сразу Танечку потерял, навалил в тележку, что попалось под руку, расплатился и ждал соседку, стоя за ровным рядом касс. Тогда он и заметил ее, сначала просто перепутав с новой соседкой: обе были достаточно высокими, худенькими, не светлыми и не темными, и в похожих куртках. Он почти подошел к кассе, у которой расплачивалась девушка в светлой куртке со сброшенным на плечи капюшоном, и только тут понял, что ошибся – это не Танечка. Девушка улыбалась кассирше, доставая упаковки из неудобной тележки, мимоходом скользнула взглядом по полупустому пространству за кассами и по нему, Вершинину, и его поразила исходящая от нее энергия радости. Эта энергия коснулась и его тоже, и ему стало отчего-то весело, он даже забыл, что хочет есть и хочет домой, зато вспомнил, что у него впереди еще вся жизнь и все в этой жизни зависит только от него самого. Аура, вспомнил он подзабытое слово. Мать когда-то утверждала, что умеет видеть ауру, и людей оценивала по этой самой ауре. Впрочем, это было давно, когда мама еще была… человеком.

Он стоял и смотрел на незнакомую девушку, которая теперь уже находилась у столика и перекладывала покупки в целлофановые сумки с логотипом супермаркета, и не сразу опомнился, разозлился на себя за глупость и зачем-то начал выискивать в незнакомке недостатки. И нашел: на ее пальце было кольцо с таким огромным бриллиантом, что он никак не мог быть настоящим, и тогда Вершинин пожалел бедную девицу за дурной вкус: выбрала бы кольцо с камнем поменьше, глядишь, сошло бы за настоящее. Отвернулся от нее и стал искать глазами соседку Танечку.

Потом он еще несколько раз встречал эту девушку все в том же супермаркете, зачем-то проверял, есть ли кольцо на пальце – оно было, и каждый раз радовался неизвестно чему. Потом он долго ее не видел и почти забыл о ней, пока не стал снова встречать уже весной. Но теперь никакой радости девушка не излучала, его даже подмывало спросить, где же она потеряла или по собственному желанию оставила свою «ауру». Впрочем, Вершинин знал, что никогда с ней не заговорит, он вообще никогда не заговаривал с незнакомыми девушками.

Они одновременно расплатились у соседних касс, и оба перекладывали покупки в целлофановые сумки; Вершинин не заметил, как порвался один из ее пакетов, и из него попадали и покатились по полу разноцветные консервные банки. Он сначала вообще не понял, что это ее банки, просто машинально стал поднимать разбегающиеся жестянки, и только распрямившись с ними в руках, совсем рядом увидел огромные зеленые глаза. До сих пор он считал, что зеленые глаза – это метафора.

Вершинин молча шагнул назад к кассе, неловко выдернул пакет из лежавшей там стопки, сложил в него банки и протянул ей:

– Держите.

– Спасибо. – Она вежливо и равнодушно улыбнулась, взяла пакет, поправила на плече сумку и быстро направилась к раздвижным дверям супермаркета.

Он сам удивился, что почти мгновенно оказался рядом с ней и даже собственные покупки не забыл. Пакетов она несла два, и чувствовалось, что они достаточно увесистые.

– Давайте помогу, – буркнул он, чуть наклонившись и пытаясь взять пакеты из ее рук.

– Спасибо. – Она опять вежливо улыбнулась и твердо сказала: – Не стоит, мне недалеко.

– Ну, а раз недалеко, тем более помогу. – Он все-таки перехватил у нее пакеты и помедлил перед дверями, пропуская ее вперед.

Никто чужой никогда не предлагал Наташе донести до дома ее покупки, и она почувствовала явное раздражение, когда незнакомый мужчина начал настойчиво предлагать ей свою помощь, но раздражение это сразу пропало. Мужчина смотрел на нее робко и сердито, но она под его взглядом почему-то почувствовала себя важной и значительной персоной, настоящей дамой, и неожиданно для себя кивнула – несите, если хочется. К тому же сумки были действительно тяжелыми, она перестаралась, набирая продуктов.

Наташа улыбнулась, не замечая этого, и пошла не оборачиваясь. Он был высоким, значительно выше ее, и это ей тоже нравилось. Идти было всего ничего, и они шли молча: Наташа впереди, а незнакомый мужчина чуть сзади.

К вечеру по-настоящему подморозило, и уже у самого подъезда Наташа поскользнулась на покрытой тонким льдом узкой асфальтовой дорожке. Она поскользнулась, а он не успел ее подхватить, потому что замешкался в темноте незнакомого двора и очень испугался, когда она неловко упала на коленку, как будто она была хрупкой хрустальной статуэткой, не способной выдержать малейшего сотрясения. Вершинин еще успел удивиться этому своему испугу, когда кинулся к ней, но тут переполошился уже по-настоящему, потому что одновременно с ее падением раздался глухой хлопок, а потом почти сразу – шум отъезжающей машины.

– Вы что? С ума сошли? – зло прошипела она, когда он навалился сверху, прижимая ее к грязному холодному льду. Сумки, свою и ее, он так и продолжал держать в руках.

Вершинин поднялся, молча поставил сумки на асфальт, нашарил в кармане телефон и, подсвечивая им себе, стал внимательно изучать стену дома.

Звук выстрела из пистолета с глушителем он слышал только в кино, и девушка казалась весьма далекой от мафиозных разборок, но происшедшее ему не понравилось.

Наташа, чуть не кряхтя, поднялась, отряхнула рукой колени и рукава куртки и молча наблюдала за его манипуляциями.

Следов выстрела Вершинин не обнаружил, но это ничего не значило – у него не было опыта в таких делах, тревога не отпускала. Вершинин покрутил головой, оглядывая незнакомый двор, и кивнул ей на лавочку около детской песочницы.

Наташа потянулась за сумками, но он ее опередил, поставил пакеты на лавочку, протер ладонью деревянное сиденье и сделал приглашающий жест – садитесь. Наташа помедлила, но уселась, а он все продолжал стоять, размышляя.

– Вот что, – наконец решил он, – давайте-ка пойдем куда-нибудь в нормальное место, в «Якиторию», что ли. И там поговорим.

Совсем рядом находился японский ресторан «Якитория», куда Вершинин иногда заглядывал.

– Вы любите японскую кухню?

– Не люблю, – ответила она, – терпеть не могу. Вы женаты?

– Нет.

– А я, видите ли, замужем. Боюсь, моему мужу не понравится, если мы сейчас с вами в ресторан отправимся.

– Ну, как хотите, давайте здесь разговаривать. – Он пристроился на лавочке рядом с ней и неожиданно ляпнул: – Камень настоящий?

– Камень? – не поняла она и тут же догадалась, повертела рукой, словно давно не видела собственного кольца, и подтвердила: – Настоящий.

– Вы богатая наследница?

– Нет. – Она посмотрела на него, улыбнулась и стала похожа на себя прежнюю, давешнюю, излучавшую сияние радости. Ауру.

– Жаль.

– А уж мне-то как жаль, – снова улыбнулась она и тут же отвернулась, внимательно рассматривая что-то в пустой песочнице перед ними.

– Как вас зовут?

– Наташа. То есть Наталья, – зачем-то поправилась она, все так же глядя в песочницу.

– Вадим. Наташа. – Он вздохнул и, рискуя показаться полным дураком, спросил: – В вас сейчас стрелять не могли?

Она повернулась и серьезно и внимательно посмотрела на него.

– Почему стрелять должны были в меня? Почему не в вас?

– Потому что меня некому пытаться убить. И меня никто не стал бы поджидать у вашего подъезда.

– Ну так и меня некому, – она развела руками. – Я не богатая наследница и не знаю государственных тайн, я не занимаюсь политическими расследованиями. Зачем в меня стрелять? Вы уверены, что в нас стреляли?

– Не уверен. Был бы уверен, уже полицию бы вызвал. – Он проследил за ее взглядом, она опять смотрела в песочницу.

– Вы живете вдвоем с мужем?

– Да.

– А квартира чья?

– Моя. – Она оторвалась от песочницы, посмотрела на него и улыбнулась: – Дом видите? Нормальная хрущевка, говорят, скоро сносить будут. Квартира двухкомнатная, комнаты смежные, площадь не помню, но там и одному человеку тесно. Четвертый этаж без лифта. Думаете, кто-нибудь польстился?

– Не знаю, что и думать, – признался он. – А работаете вы где?

– Программистом в частной фирме. На руководящие должности не претендую, чужую работу не отнимаю. Вадим, – она внимательно посмотрела на него и серьезно сказала: – Стреляли в вас. Если стреляли, конечно.

Он не был уверен, что звук, который его смутил, это выстрел. Еще меньше он был уверен, что стреляли именно в нее, а не в воздух, например. Но доводить любое дело до конца давно стало его привычкой.

– Давайте вот что сделаем: я буду возить вас на работу и обратно. Где вы работаете? Территориально? – предложил Вершинин.

– Не говорите ерунду. – Она встала и потянулась за сумками. – Спасибо, что помогли. До свидания.

Он молча взял сумки и довел ее до самой квартиры.

Наташа захлопнула дверь, поставила пакеты на пол и посмотрела в глазок: лестничная площадка была пуста, и ей отчего-то сразу стало грустно.

– Наташа! – растерянно проговорил Виктор, целуя ее и помогая снять куртку. – У меня неприятности.

– У меня тоже, – вздохнула Наташа.

– Да-а? А что случилось?

Она собиралась рассказать, как только что незнакомый мужик предположил, что в нее могли стрелять, но сказала почему-то совсем другое:

– Сегодня с моего компьютера в сеть пошел вирус. – Наташа повесила на плечики куртку и закинула платок на верхнюю полку шкафа.

– Но ты же этого не делала?

– Вить, ты с ума сошел?

– Ну, значит, разберутся, – с облегчением произнес он, его решительно не интересовали ее проблемы. – Ты представляешь, у нас все-таки будет сокращение. Я же говорил, что будет! Я говорил об этом еще год назад!

Она подняла сумки и прошла на кухню.

– Тебя сокращают?

– Не знаю. Я не представляю, что делать!

Наташа промолчала. Муж действительно уже год почти непрерывно твердил, что периодически возникающие в правительстве разговоры о сокращении управленческого аппарата неминуемо повлекут за собой массовые увольнения, и это обязательно их, Виктора и Наташи, коснется. Только почему-то ничего при этом не делал, чтобы их это не коснулось или прошло как можно менее болезненно. Например, даже не пытался искать другую работу.

В компанию, где он сейчас трудился, Виктор устроился три года назад, до этого преподавал на кафедре института, который когда-то окончила Наташа. Компания занималась инспектированием энергетических объектов. В чем конкретно выражалось «инспектирование», Наташа толком не знала и считала, что скорее всего «инспекторы» только мешали работать тем, кто действительно дает свет в дома и на предприятия.

– Ну вот что теперь делать?! Что делать? – Он стоял в дверях кухни, причитал и качал головой из стороны в сторону.

– Вить, ты не останешься без работы, – Наташа постаралась, чтобы ее голос звучал участливо, – в конце концов пойдешь на объект.

– Монтером?! – почти взвизгнул он.

– Почему обязательно монтером? Там наверняка и другие должности есть…

– Я, кандидат наук, буду выяснять, какие должности есть на объектах? Может, мне с работягами еще и водку пить прикажешь? – Он обреченно походил по крохотной кухне, мешая ей убирать продукты в холодильник.

Наташа не понимала, почему, если речь идет о выживании, нельзя поработать на объекте даже монтером. Она помнила, как в девяностые годы, когда родителям чуть ли не годами не платили зарплату, отец устроился ночным грузчиком в булочную. Днем трудился у себя в научном институте, а ночью разгружал машины с хлебом. А они с мамой им гордились, и его уважали, и не видели в этом ничего зазорного.

– На кафедру вернешься. – Она слегка подвинула Витю, он мешал открыть дверь холодильника.

– На кафедру?! Копейки получать? А если и тебя уволят?

– Тогда помрем с голоду, – ответила она.

– С тобой невозможно разговаривать, – тихо произнес он, и Наташа испугалась, что он сейчас заплачет. – Раньше ты была совсем другой…

Раньше она бы начала охать и причитать, как и он, может быть, даже заплакала бы от страха перед жизнью, и он обнимал бы ее и говорил, что она одна его понимает и он не представляет себе жизни без нее.

Она изменилась год назад, когда он упрекал Наташу за то, что ее сбила машина, а она не стала его жалеть, потому что ей было стыдно перед родителями.

Вторник, 10 ноября

Наташа опять пришла на работу первой и, раздеваясь в пустой комнате, залюбовалась собой в зеркале. Сегодня ей впервые после долгого перерыва захотелось накраситься, и теперь она казалась себе божественно красивой.

Она вспомнила вдруг вчерашнего Вадима, как он навалился на нее всем телом, словно действительно прикрывал от пуль, и ей стало так весело, что она прыснула, радуясь, что ее никто не видит.

Она включила компьютер, полила цветы, заглянула в соседнюю комнату – Морошина опять не было, дальше день покатился по обычной колее, пока перед самым обедом неожиданно не позвонила школьная подруга Лариса Щербакова, в замужестве Брагина.

– Наташ, давай встретимся, – робко предложила Лариса.

– После работы? – удивилась Наташа. Обычно они договаривались о встрече заранее.

– Когда хочешь. Можно после работы, можно пораньше. Я на больничном – Степка болеет. А у Виталика сегодня выходной.

Виталик Брагин учился в параллельном классе и лет с двенадцати был надежно и преданно влюблен в Ларису. Они поженились, как только им исполнилось по восемнадцать, сейчас растили сына Степана и всегда служили для Наташи примером абсолютного семейного счастья.

– Давай, – согласилась она, – хочешь, ко мне приезжай. Хочешь, я к вам приеду.

– Нет, – быстро отказалась Лариса, – давай… на нейтральной территории.

– Лар, что-нибудь случилось? – Наташе почудилось что-то необычное в голосе подруги.

Та помолчала и виновато произнесла:

– Давай встретимся. Тогда расскажу.

В четыре часа Наташа ждала подругу в небольшом уютном ресторане, где они уже однажды встречались.

Невысокая и очень живая Лариса, всегда словно излучавшая веселье, показалась Наташе расстроенной и даже как будто нездоровой.

– Лара, что случилось? С Виталиком что-то? Или со Степой? – всерьез испугалась она.

– Нет, – Лариса старалась не смотреть на нее, и Наташа почувствовала, что начинает паниковать, – с тобой.

– Что?!

– Случилось с тобой. – Подруга помолчала, вертя в руках книжечку меню. – Я не знаю, правильно поступаю или нет. Виталик говорит, что не нужно тебе рассказывать…

– Лара, не тяни! Не пугай меня!

– Я много раз видела Виктора с женщиной.

Наташа облегченно вздохнула, подруга перепугала ее до полусмерти. Трудно сказать, чего она ожидала, но известие, что Виктор ей изменяет, показалось ей сущей ерундой. А речь шла именно об измене – Лариса была очень тактичной и наблюдательной и пугать подругу по пустякам не стала бы.

Они заказали по салату и кофе, есть ни той, ни другой не хотелось. То есть еще десять минут назад Наташе казалось, что она готова упасть в голодный обморок, а сейчас аппетит пропал совсем. Можно было и салат не заказывать.

– У нас рядом с работой есть ресторанчик маленький, вроде этого, – Лариса обвела глазами зал. – Я туда часто хожу, очень уж в столовой готовят невкусно. Я там обедаю и часто встречаю Виктора с женщиной. Они целуются как… как любовники, – выдохнула подруга. – Понимаешь, это сразу… чувствуется.

Наташа кивнула. Она понимала, что близкие отношения… заметны окружающим.

– Ну вот. Мне уже давно казалось, что он меня там не один раз видел. И узнал. Я думала, они будут куда-нибудь в другое место ходить, а они продолжают там встречаться как ни в чем не бывало. Я в четверг не выдержала, прошла мимо их столика и поздоровалась. Так он со мной тоже поздоровался, совершенно спокойно, даже руку с ее плеча не убрал. Только поморщился: видно, не ожидал от меня такой… наглости. А вчера опять появились, целуются, держатся за ручки… Господи, хоть бы ресторан поменяли, их же на каждом шагу навалом! И я решила тебе сказать. Наташ, ты прости, если…

– Ты все сделала правильно, спасибо тебе, – перебила Наташа. – Жаль, что раньше не сказала… А когда они начали встречаться, не помнишь?

– Помню, – чуть не плакала Лариса, – отлично помню. В тот день, когда тебя машина сшибла. Я тогда еще ничего про тебя не знала. Виктор очень нервничал, это было заметно. Они тогда поскромнее держались, мне сначала и в голову не пришло, что…

– Лара, – опять перебила Наташа, – а они… часто там обедают?

– Раза два в неделю. То есть девица-то почти каждый день, как и я. А он появляется два раза в неделю, иногда реже. – Подруга залилась краской. – После обеда садятся в такси. А когда она одна бывает, то уходит на своих двоих, видно, тоже работает где-то рядом.

Наташа отодвинула почти нетронутый салат. В тот день, когда она лежала вся покрытая бинтами и наполненная болью и ждала его и ей казалось, что, как только он появится, ей сразу станет легче, боль отпустит и она сможет выдержать унижение беспомощностью, он обедал в каком-то ресторане с неизвестной женщиной, разговаривал, скорее всего, очень себя жалел – как же, у него жена в больнице, и он очень переживает, – и получал сочувствие от этой незнакомки.

Наташа знала, что муж слабый, трусливый, безвольный и капризный, но она никогда не думала, что он законченный подлец, который способен проводить время с какой-то дамой, зная, что жена едва не погибла, что она страдает и ждет его. Наташе показалось, что мир вокруг изменился: и Лариса, и официант в черном костюме с галстуком-бабочкой, и даже улица за окном вдруг посинели, как будто она надела очки с синими стеклами. Это было так удивительно, что Наташа завертела головой, стараясь получше рассмотреть фантастическую действительность, и опомнилась только тогда, когда почувствовала, что перепуганная Лариса трясет ее за плечо.

Наташа подняла руки, чтобы протереть глаза, и отдернула – вспомнила, что сегодня, как назло, накрасила ресницы. А ведь из-за вчерашнего Вадима накрасила… Тут ей стало так жаль, что она не пошла с ним в японский ресторан, не выпила вина, не съела противной сладковатой рыбы. Может быть, проведи она вечер с Вадимом, ей не было бы сейчас так жутко.

– Ничего, – успокоила подругу Наташа, – я в порядке.

Очень хотелось спросить, как выглядела та женщина, с которой Вите было лучше, чем с ней, но она не спросила – это было бы уж совсем унизительно. Даже перед лучшей подругой унизительно. И перед собой.

– Я тебя отвезу, – Лариса осторожно держала ее за локоть, как будто боялась, что она сбежит или грохнется в обморок. – А хочешь, поедем к нам?

– Отвези, – кивнула Наташа.

С недавних пор у Ларисы была маленькая «Дэу», которую она очень любила и ездила на ней даже тогда, когда проще было дойти пешком.

«Куплю себе машину, – решила Наташа. – Займу у родителей денег и куплю».

В окнах квартиры горел свет, Виктор был дома. Наташа вошла в подъезд и медленно поплелась по лестнице. Отперла замок и устало привалилась к захлопнувшейся двери.

– Витя, – вышедший в прихожую муж собирался что-то сказать, но Наташа его перебила: – Ты мне изменяешь?

– Ну, Брагина! Ну, стерва!.. – Виктор смешно схватился за голову и закружил по прихожей.

– Лариса стерва? Ты мне изменяешь, а виновата Лариса? – опешила Наташа и зачем-то спросила: – А при чем тут она вообще?

Он открыл рот, собираясь что-то сказать, по-видимому, спросить, откуда она узнала, если не от Ларисы, но так и не спросил.

– Витя, уходи, – устало сказала Наташа.

– Что? – искренне изумился он.

– Уходи, пожалуйста.

– Но… Это что же… все? Да? Я вот сейчас прямо так и уйду, да?

– Витя, уходи.

Наташа смотрела на мужчину, с которым прожила девять лет и которого когда-то очень любила. Она знала, что вступать в пререкания нельзя, иначе они будут выяснять отношения до утра, и понимала, что объяснять ему что-то бесполезно. Если человек на четвертом десятке не понимает, что обманывать женщину, которая ему верит, подло, значит, не поймет никогда.

– Наташа…

Он попытался обнять ее, и она испуганно попятилась.

Она так и стояла в куртке у входной двери и повторяла как заведенная: «Витя, уходи», – пока он пытался ее образумить, а потом, молча и насупившись, собирал вещи в дорожную сумку. И только когда он уже шагнул к двери, Наташа вспомнила:

– Отдай ключи.

– Что-о?

– Отдай ключи. Я не хочу, чтобы ключи от моей квартиры были у чужого любовника.

Он порылся в кармане и протянул ей связку. Наташа тоже сунула ее в карман и отступила, давая ему пройти. А потом, когда хлопнула внизу дверь подъезда, тихо заплакала, уткнувшись лбом в стену.

Утром Вершинин проспал. Он почти всегда просыпался рано и заводить будильник забывал, и вчера, как назло, забыл. Он наскоро собрался на работу, выезжая из двора, помедлил и свернул налево, совсем не туда, куда ему было нужно. А ведь ему все утро казалось, что он почти не помнит о Наташе. То есть о Наталье. Он даже злился на себя за вчерашние проводы, ему было совсем не свойственно провожать случайных девушек. И только мысль о возможном выстреле в какой-то степени его оправдывала, словно этот непонятный выстрел каким-то образом связал его с девушкой Наташей. Натальей.

Если стреляли, то стреляли в нее. Во-первых, в него-то точно стрелять некому и незачем, у него ничего нет, кроме квартиры и машины. Квартира по завещанию отходила тетке, он и сам не знал, зачем написал завещание – он собирался жить долго. Наверное, затем, чтобы ни отцу, ни матери бабушкина квартира не досталась ни при каких обстоятельствах. И отца и мать Вершинин почти ненавидел.

Ну а во-вторых, когда он прижимал Наталью к мерзлому асфальту, он просто физически чувствовал, что опасность угрожает ей.

Вершинин бросил машину, немного не доехав до ее дома, и под моросящим дождем медленно обошел двор. Трудно сказать, что он ожидал увидеть, но почему-то при виде редких спешащих прохожих да несчастных собачников, торопящих своих мокрых псин, внезапно подступившая тревога отпустила, он постоял еще немного около лавочки, на которой они вчера сидели, вернулся мыслями к неготовой установке и поехал на работу.

Наконец-то прислали долгожданные платы, и уже к трем часам установка была не только собрана, но и без единого сбоя прошла все необходимые тесты. Вершинин посмотрел на часы, висящие на стене лаборатории, и поблагодарил присутствующих, что означало – все свободны. И только тогда заметил, что стоящие рядом коллеги смотрят на него не только удивленно, но как будто с некоторой обидой. После обязательных испытаний Вершинин всегда сам заново тестировал каждый сдаваемый прибор, при этом пытался создать нештатные ситуации и даже дергал провода, проверяя качество монтажа, и сегодняшнее его равнодушие не могло не вызвать вполне понятного удивления.

Ему стало стыдно – ребята сработали на совесть, но задерживаться он просто больше не мог: душным тягучим комом накатило беспокойство. Он пытался говорить себе, что его не касаются проблемы совсем чужой Натальи, что у нее есть муж, и он, Вершинин, совсем ей не нужен, да и она ему не нужна, ему хватает Танечки, но уговоры не помогали. Вершинин извинился перед присутствующими, попросил еще раз проверить все без него, успокаивая себя тем, что на тестирование еще есть в запасе несколько дней, и через сорок минут въезжал в уже знакомый двор.

Припарковался он удачно, наискосок от ее подъезда. Как и утром, обошел двор, непонятно отчего заметно успокаиваясь, и снова устроился в машине, глядя на выкрашенную зеленой краской дверь.

Он едва не пропустил ее: сегодня она была в другой куртке, в темно-красной, он не знал точно, как называется этот цвет. Видно, после вчерашнего кувырканья на ледяном асфальте светлая куртка пришла в полную негодность. Сначала он хотел выскочить из машины, но понял, что догнать ее не успеет, и наблюдал, как тонкая фигурка скрывается за унылой зеленой дверью подъезда. Он еще посидел, ни о чем не думая, и только тогда понял, что очень хочет есть, потому что времени перекусить на работе не было, и тут же опять почувствовал острую тревогу, почти панику, потому что опасность могла подстерегать ее в подъезде. Он выскочил из машины, мгновенно оказавшись у зеленой двери, набрал код – видел вчера, какие кнопки она нажимала, и побежал вверх по лестнице. В подъезде было тихо, вернее, из квартир доносились уютные вечерние звуки, слабо различимые голоса, почти неслышная музыка. Ничего страшного, неожиданного не было. Он задержался у ее двери, откуда доносились голоса – мужской и женский, отчего-то почувствовал острую обиду и тут же поднялся выше, к самому чердаку, загороженному железной решеткой.

Вниз он спустился не торопясь, почему-то заспешив только на ее этаже. Снова сел в машину и принялся смотреть на дверь подъезда. Напоминал себе, что голоден, понимал, что нужно уезжать, но не трогался с места.

Наташа слонялась по квартире, радуясь, что родители в отпуске, звонить не будут, и можно отключить все телефоны. Почему-то знакомые вещи казались чужими, и ей было страшно к ним прикасаться. Она уже выкурила на кухне полпачки сигарет, в доме стоял отвратительный запах и чуть ли не висел дым, а она все ходила из комнаты в кухню и обратно, пока не увидела себя в висевшем в прихожей зеркале. Сначала Наташа даже не поняла, что смотрит на себя саму, держащуюся руками за волосы, как будто хочет их выдрать, и даже приблизилась к зеркалу, чтобы получше изображение рассмотреть, а потом ужаснулась. Ей не хотелось узнавать себя в смотревшей на нее безумными глазами незнакомой старой женщине, она же точно знала, что еще совсем недавно, утром, украдкой любовалась собой на работе.

Наташа решительно подошла к окну в кухне, открыла его почти настежь, достала из буфета большую рюмку, нашла в холодильнике початую бутылку коньяка, наполнила рюмку и выпила почти залпом. Подышала немного открытым ртом, снова наполнила рюмку и не торопясь направилась в комнату к компьютеру. Пока ноутбук загружался, она еще отпила немного, удивляясь полному отсутствию мыслей в голове. Снова захотелось курить, но она пересилила себя, поставила рюмку около клавиатуры и защелкала мышью, ища в списке файлов, уложенных той самой программой, фиксирующей каждого, кто включает компьютер, октябрь прошлого года. Она совсем не удивилась, увидев за спиной Виктора женщину, только для верности посмотрела на число – точно, 23 октября. Ее первая ночь в больнице.

Наташа отпила из рюмки, встала, снова прошлась по квартире и посмотрела на себя в зеркало. Слава богу, старая незнакомая женщина исчезла, это опять была она, Наташа, только очень бледная, с красными глазами, как при тяжелом гриппе.

Она вернулась к компьютеру, хотела сразу же удалить страшные снимки, но не удержалась, посмотрела на обнимавшую Витю женщину в ее, Наташином, розовом халате с вышитыми на нем ветками сирени.

Халат подарила мама, и Наташа его очень любила. Он был совсем старый, Наташа периодически подрезала торчащие из махровой ткани нитки, но ей никогда не приходило в голову купить себе другой. Почему-то именно то, что чужая женщина надевала ее халат, показалось Наташе самым ужасным и обидным, даже более обидным, чем то, что эта чужая баба обнимала ее мужа.

Она прошла на кухню, достала мусорный мешок и осторожно, двумя пальцами, сунула в него розовый халат. Потом подумала, прошла в маленькую спальню, зачем-то стянула постельное белье и сунула в тот пакет.

Вернулась к компьютеру, стараясь не смотреть на экран, стерла все файлы, аккуратно уложенные программой-камерой, вычистила «корзину» и выключила ноут.

Натянула куртку, проверила, не забыла ли ключи, взяла пакет и захлопнула за собой входную дверь.

Теперь она жалела, что видела любовницу мужа в своем халате. Лучше бы она не знала, с кем был Виктор, когда она лежала в больнице. Может быть, в этом случае ей не было бы сейчас так отвратительно. Женщину звали Катя. Наташа видела ее единственный раз совсем давно, даже странно, что сразу ее узнала. Она видела Катю, когда они впервые поссорились с Витей.

Тогда муж повел знакомить ее с друзьями-одноклассниками на Восьмое марта. Идти ей не хотелось, она побаивалась незнакомых людей, которые были почти на десять лет старше, что для двадцатилетней Наташи казалось непреодолимой пропастью. Но Виктор считал, что она обязательно должна пойти, а все, что считал муж, было тогда для нее однозначно правильным, и она пошла. Она улыбалась, когда он целовался со всеми входившими женщинами, среди которых была и Катя, тихонько сидела в уголке, когда он танцевал с этими дамами, прекрасно понимая, что она никому здесь не интересна и не нужна, и ни на кого не обижалась. Прямо напротив дивана, на котором она примостилась, висели очень красивые старинные часы. Наташа все время смотрела на них и торопила время, а когда прошло ровно два часа с того момента, как она уселась на этот диван, тихонько встала, вышла в прихожую, оделась и уехала домой.

Она была уверена, что Витя очень скоро позвонит и попросит прощения, и приготовилась сказать ему, что все понимает и совсем не обижается, но чтобы в следующий раз он ее все-таки не бросал одну в незнакомой компании.

Позвонил Виктор только через сутки, когда она чуть с ума не сошла от беспокойства за него, ей просто не приходило в голову, что он может не поинтересоваться, как жена добралась до дома, все-таки ушла она от веселящейся компании в одиннадцать вечера, практически ночью. Виктор позвонил и сразу начал кричать, что она поставила его в дурацкое положение перед друзьями, что она не умеет находить с людьми общего языка, что она истеричная хамка и еще что-то ужасное, что просто не укладывалось у Наташи в голове, ведь она всегда считала себя человеком воспитанным и тактичным. От обиды, от пережитого беспокойства, от нелепости происходящего Наташа тогда отчаянно разрыдалась, ужасаясь тому, что довела любимого Витю до такого нервного срыва, что он срывается почти на визг. Тогда она впервые услышала этот его визг, потом много лет боялась его повторения и в последний год мужа откровенно презирала за постоянные истерики.

Она тогда рыдала, и просила прощения, и мечтала только о том, чтобы этот кошмар скорее кончился, чтобы муж снова стал ее прежним Витей, добрым и ласковым.

Она рыдала, а нужно было гнать его в шею. Еще тогда.

Вершинин так и сидел в темном чужом дворе, думал об установке, о завтрашнем дополнительном тестировании, о том, что нужно что-то решать с Танечкой, и почти не поверил собственным глазам, когда заметил Наташу, бредущую в темноте от мусорных баков, и почувствовал злое раздражение. Это какой же дурой нужно быть, чтобы искушать судьбу! У нее, что, совсем нет инстинкта самосохранения?

Он догнал ее уже у самого подъезда, ему хотелось встряхнуть ее хорошенько и напомнить, что вчера, возможно, ее спас только случай. Или бог, если она верует.

Она остановилась, когда он вырос перед ней, сегодня Наталья казалась совсем другой, не такой, как вчера, и не такой, как год назад, и он, помолчав немного, спросил:

– Что случилось?

Она совсем не удивилась, вздохнула, огляделась по сторонам и объяснила, глядя куда-то в сторону:

– От меня ушел муж. Только что. То есть я его выгнала.

Ей так легче, решил Вершинин. Ей легче думать, что она сама выгнала мужа.

Она открыла дверь подъезда и медленно поплелась по лестнице. И не удивилась, когда он стал подниматься за ней.

Квартирка оказалась действительно крошечной. Вершинин подумал немного, разулся и, повесив на вешалку ее куртку, которую она бросила на тумбочку, а потом и свою, в одних носках прошел за ней в комнату. Она сидела в кресле перед компьютером, равнодушно наблюдая за Вершининым. Рядом с клавиатурой стояла доверху наполненная чем-то рюмка. Он поднял рюмку, понюхал содержимое и понес на кухню.

– У меня мать спилась в такой же ситуации, – объяснил он оттуда, выплеснув коричневую жидкость.

– Я не сопьюсь. – Она потащилась за ним и прислонилась к дверному косяку, как будто сил стоять прямо у нее не было.

Вершинин критически ее оглядел и покивал – то ли согласился с тем, что она не сопьется, то ли, как раз наоборот, что сопьется.

Он хорошо помнил, как уходил отец. Вадику было тогда шесть лет, он болел, видел, что родители ссорятся, и очень хотел их помирить.

– Папа, – потянул отца за рукав маленький Вадик, – мама плачет.

Отец вырвал руку, и сын испугался, что сделал только хуже. Нужно было забиться куда-нибудь в угол и молчать.

Отец присел перед ним на корточки, потрепал по плечу и пообещал:

– Вырастешь – поймешь.

Вершинин давно вырос, но отца так и не понял.

Он не понимал, как можно собрать вещи и уйти, когда плачет жена. И болеет маленький сын.

– Вадим, – Наташа вдруг испугалась, что он заметил развороченную постель в маленькой комнате и обо всем догадался. Почему-то именно то, что он знает, зачем она ходила к мусорным бакам, показалось ей настолько унизительным, что Наташа опять чуть не схватила себя за волосы, как тогда, когда металась по квартире и еще не видела себя в зеркале. – Уходите. Пожалуйста.

Вадим закрыл чайник – только что он снял с него крышку, проверяя, налита ли вода, снова покивал, непонятно что выражая этим, протиснулся мимо нее и, уже одевшись, велел:

– Никуда из дома не выходите!

Наташа кивнула – никуда она не пойдет, некуда и незачем.

– Заприте за мной дверь.

Она снова кивнула.

Он помедлил, попрощался кивком, и она щелкнула железной щеколдой.

Дверь, ведущая из большой комнаты в маленькую, оказалась закрытой. А Наташа и не помнила, когда успела ее прикрыть.

Он понимал, что сегодня уже ничего не получится. Она не отвечает на звонки, он несколько раз пытался дозвониться до нее с подержанного телефона, купленного зачем-то около большого рынка, который почти сразу после этого закрыли на волне борьбы с нелегальной миграцией. Он тогда еще ничего не планировал по отношению к ней, и телефон этот, наверняка ворованный, был ему совершенно не нужен, и у рынка он оказался совершенно случайно – проезжал мимо и остановился купить сигарет. Он давно уже ничего не покупал на рынках, но молодая цыганка, сверкая золотыми зубами, уверяла, что телефон этот принесет ему счастье, и он купил, чтобы она отвязалась. По дороге к машине еще подумал, не выбросить ли трубку сразу. Не выбросил, сунул в карман.

Ему не хотелось уезжать, ему хотелось наконец покончить со всем этим и жить дальше.

Мужик в темной куртке, который второй день крутился около нее и мешал ему, вышел из подъезда, сел в «Хонду» и уехал. Он снова набрал номер ее мобильного, а потом городского, и снова услышал длинные гудки. Можно было попытаться подняться в квартиру, но, если она увидит его в глазок и решит не открывать, объяснить свой визит он не сможет. Она не дура, ее обмануть сложно.

Он опять подумал, как было бы хорошо, если бы он ее не знал.

Вздохнул, наклонился и повернул ключ зажигания.

Среда, 11 ноября

Как ни странно, Наташа крепко проспала всю ночь и проснулась, только когда прозвенел будильник. Сон ей приснился хороший. Будто они с Витей гуляют по весеннему лесу, полному ландышей и еще каких-то цветов, незнакомых и очень красивых. Наташа взяла в руки прекрасный цветок, похожий не то на розу, не то на мальву, и замерла от восхищения, и позвала Витю, но его почему-то не оказалось рядом, и тогда она начала озираться, удивляясь, куда он исчез, и, уже почти проснувшись, пожалела, что он так и не увидел восхитительного цветка. Она не сразу вспомнила, что Вити в ее жизни больше нет, что она ему больше не нужна, а нужна бывшая одноклассница Катя.

Наташа полежала немного, поглазела в потолок, вздохнула, потому что больше нет любимого и единственного халата, натянула старую «дачную» фланелевую рубашку и пошла ставить чайник.

О том, что она отключила телефоны, Наташа вспомнила только уже полностью одетая. Включила оба: и мобильный, и городской, надела ботинки и куртку, заперла дверь и сразу же полезла в сумку, потому что сотовый заиграл гитарный этюд незнакомого автора, который она недавно установила в качестве звонка.

– Ой, Сереженька, привет, – обрадовалась Наташа и улыбнулась, и удивилась этому – вчера ей казалось, что она никогда больше не сможет улыбаться, после того, как Катя надевала ее халат.

– Наташ, ты… это… Чего к телефону не подходишь? – спросил серьезный голос, и она как наяву представила нахмуренный лоб.

– Да так… – Наташа чуть не споткнулась на ступеньке, перехватила телефон другой рукой и стала придерживаться за перила, спускаясь по лестнице. – Спать рано легла. Вот и выключила, чтобы не будили.

– Ну слава богу, – обрадовался голос. – А то я уж заволновался. Ты не заболела?

– Нет, – опять улыбнулась Наташа. – А ты? Говорят, эпидемия подступает.

– И я не болею. – Голос стал совсем грустным. – У нас мало кто болеет. Ладно, побегу я.

– Счастливо. Отметки какие-нибудь получил? – спохватилась она.

– Получил вроде… Или нет, что ли? Не помню.

– Ладно, черт с ними, с отметками. Беги, учись. – Наташа захлопнула дверь подъезда, сунула телефон в сумку и посмотрела на небо. Все как всегда: грязные низкие облака, никакого просвета. Дождя нет, и за то спасибо.

Сережу она знала давно, с тех самых пор, когда директор впервые привел крошечного сына на работу, потому что тот кашлял, не ходил в сад, и его не с кем было оставить. Уже тогда Сережа был чрезвычайно серьезным, взрослых слушался, в чужие компьютеры не лез и сразу стал ходить за Наташей хвостом, как будто знал ее единственную давным-давно. Это было удивительно, потому что остальные женщины с ним сюсюкали, брали на руки, пытались рассказывать сказки и всячески развлекать. А Наташа не пыталась. Впрочем, тогда фирма была совсем маленькой и женщин в ней работало всего три: сама Наташа, Марина Петровна, ныне замдиректора по хозяйственной части, да Дарья Викторовна, бухгалтер. Теперь главный бухгалтер.

Наташа с детьми обращаться не умела и поначалу от Сережи очень уставала, потом привыкла и стала очень скучать, когда Петр Михайлович долго не приводил сына. Сейчас она знала о Сереже все: какие у него отметки, какие друзья и за что его ругала мама.

Жена директора была писаной красавицей, модельером, хозяйкой модного ателье, звалась редким именем Александрина и Наташу терпеть не могла. Однажды, приехав за маленьким Сережей, красавица Александрина долго не могла увести его от Калгановой, ехать с мамой сын решительно не хотел, хотя Наташа его и уговаривала, а уходя, заплакал. С тех пор жена шефа Калганову старалась не замечать, а если замечала, то только что не морщилась. А вот директору почему-то дружба сына с молодым программистом нравилась; когда Наташе случалось разговаривать с Петром Михайловичем наедине, тот всегда рассказывал ей о Сереже и посмеивался над тем, что для него Наташино мнение весит чуть ли не больше его собственного, отцовского.

Вершинин видел, что свет в ее квартире погас, и ждал, когда Наташа спустится, и все равно, когда это случилось, почему-то удивился и обрадовался, и тут же разозлился, потому что она убирала в сумку телефон и улыбалась. От нее вчера ушел муж, а сейчас она улыбается кому-то другому. Он рассвирепел и пожалел, что ждал ее вместо того, чтобы заниматься установкой, и понимал, что ведет себя как школьник-старшеклассник, и решил больше никогда не появляться в этом дворе.

Вышел из машины, открыл ей дверь и буркнул:

– Садитесь.

Она удивленно посмотрела на него – не ожидала встретить, и в ее лице появилось что-то такое, отчего вся его злость куда-то пропала, и ему тоже захотелось улыбнуться, но он не сделал этого. Все-таки от нее вчера ушел муж, и сейчас улыбаться казалось ему неуместным.

Она уселась и опять посмотрела на него удивленно и робко, и он вдруг понял, что все делает правильно. К тому же в нее стреляли, и кто-то должен ее защитить. Вот он и будет защищать.

– Куда? – Он старался на нее не смотреть, но ему очень хотелось, и он все-таки косился.

– На Семеновскую. Спасибо.

– На Семеновскую? Так близко? – удивился он. – Вы пешком ходите?

– Хожу иногда, – вздохнула она. – То есть раньше ходила.

Он потихонечку начал выезжать из двора. Раньше она ходила пешком на Семеновскую площадь и носила ауру. Интересно, где же она ее потеряла?

Он опять покосился на Наташу, на ее руки, лежащие на черной сумке, заметил, как почти мгновенно сверкнул бриллиант, и пригляделся уже повнимательней. Обручального кольца, которое она носила вместе с роскошным перстнем, не было.

Доехали они минут за пять. Все это время Вершинин придумывал, что бы такое сказать, да так ничего и не придумал. И только остановившись на трамвайной остановке напротив высокого офисного здания, неожиданно спросил:

– Вы его очень любите?

Спросил и сразу пожалел об этом. Ему не хотелось слышать, что она любит мужа.

– Нет, – не задумываясь ответила она и зачем-то объяснила: – Раньше очень любила, а потом… не очень.

Когда-то Наташа сильно любила Виктора, без него каждая прожитая минута казалась ей тусклой, она гордилась им и боялась, что когда-нибудь он поймет, что она, имеющая, как и все люди, какие-то недостатки, не пара ему, почти богу, никаких недостатков не имеющему. Потом, после той давней встречи Восьмого марта, когда она единственный раз видела Катю, Наташа тоже очень любила его, любила уже со всеми его недостатками и всячески старалась его не обидеть, и просила прощения, если все-таки обижала, и постоянно чувствовала свою вину. Она как-то сразу избавилась от чувства вины, когда лежала в больнице, почти ничего не соображая от боли, и не стала оправдываться, потому что стеснялась родителей. Но и тогда Наташа любила его.

Или уже нет?

– Вадим, – она помедлила, держась за ручку дверцы «Хонды», и посмотрела на него. – Зачем?..

– Я вырос без отца. Практически, – он вздохнул и задумался, как будто сам не знал, зачем ее провожает. – Я знаю, что женщину кто-то должен защищать. Мужа у тебя больше нет, придется мне. Я не уверен, что в тебя не стреляли, давай не забывать об этом.

Он произнес это и испугался услышать, что у нее есть кто-то еще, помимо мужа, и его, Вершинина, услуги ей не нужны.

Наташа закусила губу и стала выбираться из машины. Вадим честный и мужественный человек, он защищает женщин, а она думала, что он защищает только ее.

Он смотрел из окна кабинета, как она выбирается из бежевой «Хонды», и понимал, что присутствие этой самой «Хонды» превращается для него почти в непреодолимое препятствие. Времени оставалось все меньше, возможно, счет шел уже не на дни, а на часы.

Он почувствовал, что начинает паниковать, и приказал себе успокоиться.

В том, что он не может не узнать, когда наступит последний срок, он не сомневался.

Все будет хорошо. Он не имеет права на ошибку и не ошибется.

– Наташ! – позвал ее громкий шепот, когда она уже почти подошла к проходной.

Калганова оглянулась: из-за угла ей отчаянно махал Морошин. Она почти успела забыть, что выдала его Выдрину, а бедный Стас этого еще и не знает. Наташа покаянно пошла к несчастному парню.

– Наташ, ты… это… Чего к телефону не подходишь? – совсем как восьмилетний Сережа, спросил он.

Это было так смешно, что Наташа прыснула, но тут же стала серьезной.

– Стас, ты меня прости, но мне пришлось сказать Выдрину. Ты в мой комп вирус запустил.

Он отмахнулся, как будто речь шла не о нем, не о том, что его, скорее всего, уволят, а о чем-то совсем малозначительном, и потянул ее за рукав куртки за угол.

– Слушай, тут такое дело…

– Подожди-ка, – перебила Наташа строгим голосом, – ты зачем в мой компьютер лез?

– Базы МВД хотел посмотреть.

– Кретин!!! – ахнула Наташа. Если он полез скачивать что-то секретное, то отследить ее компьютер – это только дело времени. – Залез?

Он опять хотел отмахнуться, но Наташа не дала:

– Залез?!

– Нет! Даже не начал! Тут другое дело…

Он замялся, и Наташа поторопила:

– Ну давай, не тяни.

Он еще помялся, будто прикидывая, стоит ей рассказывать или нет, и решил ничего не говорить.

– Ладно, это так… Ерунда. Пока.

Наташа посмотрела ему вслед, решила, что сегодня Стас какой-то странный, тут же забыла о нем и пошла работать.

Танечке не нравилось, что Вершинин стал пропадать где-то по вечерам. Решительно не нравилось. Вообще-то как возможного мужа она его почти не рассматривала: начальник отдела на госпредприятии ее совсем не устраивал. Беда заключалась в том, что других кандидатов не было.

Откуда им взяться, вариантам? Где познакомиться с богатым бизнесменом, да еще так, чтобы он, бизнесмен, сразу оценил ее красоту, ум и тонкие душевные качества? С Егором, бывшим мужем, Танечка познакомилась на отдыхе в Турции. Она тогда впервые поехала за границу и не сомневалась, что поездка выйдет удачной. Так и получилось. Правда, поволноваться ей пришлось: Светка Демчук, с которой они отдыхали вместе, тоже была не прочь отхватить Егора, но он оказался не дураком и выбрал ее, Танечку.

После развода она уже трижды ездила на заморские побережья, но второго бизнесмена, желавшего немедленно на ней жениться, так и не встретила.

Где еще знакомиться с подходящими кандидатами, Танечка не представляла. Подружки, заведя удачные знакомства, представлять собственных избранников Танечке не спешили, дни складывались в месяцы, и чем дальше, тем больше вызывали у нее настоящую тревогу. Хорошо, что хоть Вадик есть, на крайний случай. Вернее, до этого понедельника она считала, что он есть, а теперь не знает, что и думать.

Вообще-то она ничего о Вадиме не знает, кроме того, что квартира эта досталась ему от бабки и что у него есть тетка. Про квартиру она узнала от соседки Киры Владимировны, которая жила здесь с незапамятных времен и тетку видела сама. Танечка после встречи с немолодой, интеллигентного вида женщиной, выходящей из квартиры Вадима, пыталась расспросить его о семье, но тот ничего рассказывать не стал, буркнул только, что это тетка. Она и отстала, зная, что на мужчин давить не стоит. То есть стоит, конечно, но не так явно.

Сейчас Танечка очень жалела, что ничего о Вадиме так и не выяснила. Надо было еще тогда познакомиться с его теткой, телефончик узнать на всякий случай, подружиться…

С Егором она так и сделала. Незаметно попала в гости к его родителям, смеялась дурацким шуткам, дуре-сестре помогала готовить уроки по русскому языку, и все получилось наилучшим образом. После свадьбы Танечка, конечно же, немедленно все это прекратила, у свекрови и свекра появлялась только на днях рождения, да и мужа отпускала неохотно. Это было ошибкой, и теперь она об этом жалела. Впрочем, она умела учиться на собственных ошибках.

Танечка вернулась мыслями к Вадиму. Ей очень не нравилось, что соседа нет по вечерам дома. Очень не нравилось.

День вышел неудачным, сосредоточиться на работе Наташа не могла. Сначала ей казалось, что она и не думает о Викторе. И о Кате, которая носила ее розовый халат, тоже не думает. Наверное, все-таки думала, потому что к обеду наделала столько ошибок в новой программе, что искать их было бессмысленно, и Наташа просто удалила все сегодняшние изменения, проще потом заново написать. Можно было уйти пораньше, но делать дома ей совершенно нечего, и она достала наушники, поставила диск Погудина и стала раскладывать пасьянс. Трудиться под музыку в фирме было почти принято, чего Наташа никогда не понимала: ей для работы всегда требовалась абсолютная тишина. А вот пасьянс раскладывать – в самый раз.

Она еле расслышала звонок, сняла наушники и испуганно сжалась. Она была уверена, что это Виктор, и не хотела с ним разговаривать, ей даже показалось, что к горлу подкатывает тошнота, но это звонила подружка Юля Борисова.

– Давай чайку попьем. Я сейчас к тебе приду.

– Давай, – обрадовалась Наташа, с Юлей ей всегда было легко и весело.

Звонить коллегам в фирме тоже было принято, иногда Наташа даже наблюдала, как по телефону разговаривают люди, сидящие в одной комнате. Сначала это вызывало у нее недоумение, а потом она привыкла. Лень человеку оторваться лишний раз от стула и сделать несколько шагов, ну и бог с ним.

Наташа достала из стола шоколадку, прошла в маленькую кухоньку, удобно оборудованную, со встроенными шкафами, раковиной, микроволновкой и большим столом-стойкой, и включила чайник.

Юля появилась почти мгновенно, плотно закрыла дверь, уселась на табуретку рядом со столом и сообщила:

– Александрина наследство получила.

– У нее кто-то из родственников умер? Ты что будешь?

– Чай, – решила Юля.

Чай, кофе и сахар в фирме были бесплатными, а вот все остальное: печенье, конфеты – приходилось покупать самим. Наташа разломала шоколадку, налила чаю себе и Юле и уселась рядом.

– Марина Петровна с Александриной который день по телефону шепчется. Они же подружки неразлейвода.

– Да? – удивилась Наташа. – А я и не знала.

– Еще какие подружки! То есть наша-то дура Александрине на фиг не нужна, это Марина перед ней на задних лапках ходит. Неужели ты думаешь, что она стала бы замдиректора, если бы не жена шефа?

Юля пришла в фирму года два назад и занималась оформлением договоров. Как ни странно, пришла она со стороны, что было в фирме большой редкостью: как правило, устраивались на работу по знакомству. Наташа в свое время, еще студенткой, устроилась через каких-то знакомых отца. Правда, лентяев и дураков директор увольнял нещадно, несмотря на знакомства. Работать в фирме Наташе нравилось, ей ни разу даже не пришло в голову искать другое место.

Юля сидела прямо перед входом в кабинет Марины Петровны и знала о замдиректора по хозяйственной части абсолютно все.

– Не знаю. По-моему, на Петра Михалыча не слишком-то можно надавить, даже Александрине.

– Да ладно! – отмахнулась Юля и зашептала почти в ухо Наташе: – Черт с ними, я тебе лучше про Александрину расскажу. У нее какой-то родственник за границей скончался и оставил ей наследство. Миллионное! Теперь она не знает, как быть, то ли за границу насовсем уехать, то ли здесь остаться.

– Подожди, – опешила Наташа, – как же она уедет? Она уедет, а Петр Михалыч здесь останется?

– Не знаю. Может, тоже уедет и за границей такую же фирму организует… Хотя… – Юля задумалась, – вряд ли ему это выгодно. Там такие зарплаты, как нам, не заплатишь, там фирму держать невыгодно.

Платили им вполне прилично, но, конечно же, меньше, чем за границей. Гораздо меньше.

Новость Наташе не понравилась: перспектива потерять работу, если фирма закроется, ее совсем не радовала. Ни семьи, ни работы…

– До чего же баба стервозная! – воскликнула Юля.

– Кто? – не поняла Наташа.

– Александрина. Хотя и наша не лучше. Ты представляешь? Недавно она приперлась, уселись с Мариной кофе пить в кабинете, пили-пили, хихикали, потом они выходят, жена директора потрогала землю в горшке под фикусом, поморщилась и говорит непонятно кому, что земля сухая совсем. А я только утром все цветы полила. Марина на меня уставилась, а я ничего не вижу, ничего не слышу, сижу работаю. Она меня взглядом сверлила-сверлила, я думала, у меня ожог будет. А потом взяла лейку и цветы полила. Ужас, да? А Александрина стоит, в пространство смотрит как ни в чем не бывало.

– Ужас, – согласилась Наташа, – она теперь тебя не съест, Марина-то?

– Пусть попробует! Я со своей работой справляюсь, какие ко мне претензии? Если я перед ней лебезить начну, только хуже будет. Тогда уж точно затопчет.

Наташа, как это часто бывало, порадовалась, что с женщинами-сотрудницами никаких дел не имеет, только здоровается да курит иногда.

– А Петра Михалыча Александрина все-таки опасается, – решила подруга. – Он тогда зашел к нам зачем-то, увидел ее и опешил прямо. И спрашивает, что это она тут делает? Александрина чуть сквозь землю не провалилась. «Я на минуточку! Я на минуточку!» А сама часа полтора сидела, не меньше. Петр с Мариной стали что-то обсуждать, а Александрина шубу схватила и смылась сразу. Ты представляешь, на улице семь градусов тепла, а она в шубе?

– Да-а? – удивилась Наташа. – А какая шуба?

– Не знаю. Похоже на норку, но не норка. Светлая. Вообще-то это не шуба, а накидка. Красивая.

Они еще поболтали немного, потом Наташа вымыла чашки, пошла к себе, снова уселась перед компьютером, надела наушники и только теперь поняла, что очень хочет, чтобы Вадим ее встретил после работы.

Виктор позвонил уже в конце рабочего дня. Наташа долго смотрела на голубой экранчик телефона, как будто на нее напал ступор. Она всегда считала мужа родным человеком. Она стирала его одежду, гладила рубашки, беспокоилась, когда он задерживался допоздна, смеялась, когда он шутил, и раздражалась, когда он ныл, как позавчера вечером. Она никогда не думала, что он сможет привести в их дом Катю.

– Ты не считаешь, что нам нужно поговорить? – после небольшого молчания спросил муж.

Трудно сказать, чего Наташа ждала, но почему-то после этих слов ей сразу стало легче, ком, сжавший горло, растаял, и она поняла, что все сделала правильно.

– Не считаю.

Он молчал, и тогда Наташа попросила:

– Витя, ты больше не звони. Это ни к чему не приведет. Не звони, не надо трепать друг другу нервы.

– Ну, как знаешь, – грустно произнес муж, и в трубке послышались короткие гудки.

А ведь Наташа обрадовалась ему утром, неожиданно понял Вершинин. Странно, Вадиму казалось, что он совсем о ней не думает. Тут ему стало так радостно, что он готов был расцеловать полную пожилую монтажницу Галину Сергеевну, которая весь день мельтешила около установки, боясь его недовольства.

– Отлично сделано, Галина Сергеевна, – успокоил ее он.

– Что с тобой, Вадим? – спросила та, внимательно его разглядывая.

– А что?.. – не понял он.

– Какой-то ты чудной сегодня. Не такой, как всегда.

Он пожал плечами, а потом не выдержал и спросил:

– Какой?

– Как будто влюбился. – Она засмеялась, а Вершинин испугался, что Наташа не обрадуется ему вечером, когда он будет ждать ее после работы, и ему уже никогда не будет так радостно, как сейчас.

Он опять пожал плечами и повернулся к надоевшей установке.

Надо было спросить ее телефон и узнать, когда она кончает работать, а он не узнал.

Еще ему очень не нравилось, что Наташа улыбалась кому-то, разговаривая по телефону утром.

Вершинин ждал ее уже давно, часа полтора. Смотрел на вход большого офисного здания, боялся ее пропустить, боялся, что Наташа уже ушла, а он не может ей позвонить, и его очень страшило, что она ему не обрадуется.

А когда наконец увидел ее на ступенях крыльца, так обрадовался сам, что как будто чудом мгновенно оказался перед ней и забыл посмотреть, радуется она ему или нет.

Он улыбнулся и молча пошел к машине, пропустив Наташу чуть вперед, и только когда они уже уселись, сказал:

– Наташ, мы сейчас поедем к тебе, ты соберешь вещи и поживешь у меня. Тебе нельзя оставаться одной. Выясним, кто стрелял, в кого, зачем, тогда вернешься домой.

Наташа хотела сказать, что это глупо, ни на что не похоже, стрелять в нее никто не мог, и она не собирается уезжать из собственной квартиры, но молчала.

За нее никто, никогда и ничего не решал, разве что родители в детстве. С Виктором ей все приходилось решать самой. Куда ехать в отпуск, в какой ресторан пойти пообедать и какую еду заказать. Она решала, куда ехать отдыхать, и Виктор дотошно выяснял, сравнила ли она цены в отелях, и сокрушался, что будет очень жарко. Она выбирала ресторан, и он выяснял, уверена ли она, что их там не отравят. Наташа знала, что спрашивать его, куда поехать и где пообедать, бесполезно, потому что он тут же обижался неизвестно на что и потом долго на нее дулся.

Ему никогда не пришло бы в голову предложить ей уехать из собственной квартиры, пока он не выяснит, кто и зачем стрелял. Он бы у Наташи спрашивал, кто же в нее стрелял и что им теперь в связи с этим делать.

Она молчала, и Вершинин сказал:

– У меня большая квартира, разместимся.

– Нет, Вадим, спасибо. Это невозможно. Я буду жить дома. И не стрелял в меня никто, не придумывайте.

Он вздохнул, и она поняла, что вздохнул неодобрительно. И удивилась тому, что так отлично чувствует его настроение.

Машин, как и утром, было немного, и они небыстро, со скоростью потока, поехали.

Неожиданно Вадим резко остановил свою «Хонду» и подал ее назад, к автобусной остановке, на которой тусовались грязные личности, то ли бомжи, то ли просто законченные алкоголики, смеялись, матерились, передавали друг другу бутылку. Прохожие обходили остановку стороной.

– Это моя мать, – хмуро произнес он, глядя прямо перед собой.

– Что? – не поняла Наташа.

– Там, – он смотрел все так же прямо перед собой, – я ее ненавижу.

Наташа посмотрела на бомжей-алкоголиков и разглядела среди них женщину. Вадим все так же не поворачивал головы и был, казалось, совершенно спокоен, но Наташе, косившейся на его упрямо сжатые губы, вдруг почти до слез захотелось погладить его по коротко стриженным волосам, как маленького.

– Это великий грех.

– Ты веруешь?

– Нет.

– Грех, – согласился он.

«А ведь я знал, что она – моя судьба, – подумал вдруг Вадим, – еще год назад знал, когда впервые увидел… ауру». Ему стало так жаль потраченного впустую года, что он чуть не застонал.

– Вадик, – Наташа положила ладонь на его руку, видя, что он собирается тронуться, – ее нужно забрать отсюда.

– Нет, – сказал он резким тоном покойного деда. – Ей самой решать, как жить.

Он даже не заметил, что она назвала его Вадиком.

Его жизнь изменилась сразу и бесповоротно, когда ушел отец. Сначала мама все время плакала, и Вадик очень ее жалел, и все хотел позвонить отцу и попросить его вернуться, но не знал его рабочего номера. В шесть лет Вадик уже умел звонить по телефону. Потом мама как-то сразу стала очень веселой, смеялась, пела ему песни, и Вадик так этому радовался, что прощал ей, когда она засыпала почти сразу, как только приводила его из детского сада, а есть в доме было совсем нечего. Он радовался, что мама не плачет, и не понимал, почему на нее так кричит дед, когда они с бабушкой приходят к ним домой.

Перед самой школой, через полгода после ухода отца, бабушка забрала его к себе насовсем. Сначала мама приходила почти каждый день, благо жили они рядом, потом реже, а потом совсем редко. Может быть, он так ничего и не понимал бы еще долго, потому что бабушка и дед о матери при Вадиме никогда не говорили. Только однажды он увидел ее, спящую на грязном газоне у автобусной остановки. Он шел в магазин за хлебом, было уже темно, и пьяную женщину он заметил, когда подошел совсем близко. Вадим до сих пор помнил свой детский ужас, как хотел отойти от нее и не мог и как потом не соображал, почему оказался дома, и бабушка обнимала его, целовала и плакала.

Он до сих пор не понимал, как бабушка догадалась, что с ним произошло. Она прошептала ему в ухо: где? А подошедший дед сказал, как отрезал, что это не имеет никакого значения. Потом дед долго с ним разговаривал, объяснял, что мать больна, что ее нужно жалеть, но вместе с тем она должна сама справиться со своей болезнью, и она наверняка справится. Вадику было все равно, справится мать с болезнью или нет, он только хотел никогда больше ее не видеть. Ни пьяную, ни трезвую.

Он учился тогда в третьем классе.

Он не знал, рассказала ли бабушка матери о том страшном случае или нет. Ему было все равно. С тех пор он воспринимал мать как постороннего человека, терпел, когда она, приходя, целовала его, морщился и уходил к себе в комнату, если от нее пахло спиртным, засиживался с ней на кухне, если она была трезвой и рассказывала что-то интересное. И никогда не вспоминал о ней, когда она уходила.

И сейчас уже взрослый Вадим никогда не думал о матери. Так, вспоминал иногда, если что-то о ней напоминало. Вспоминал, как о совершенно чужом неприятном человеке.

– Лечить пробовал? – Наташа все держала его за руку, не давая тронуться, и он осторожно свободной рукой переложил ее ладонь на черную кожаную сумку, лежащую у нее на коленях, и стал медленно отъезжать от тротуара, вливаясь в поток машин.

Мать лечилась от пьянства много раз. Иногда начинала пить сразу после выписки из больницы, иногда через несколько месяцев. Однажды ухитрилась даже выпустить книжку стихов – она была поэтессой. Он сам, уже после смерти бабушки и деда, трижды клал ее в больницы, платил вполне приличные деньги, прекрасно зная, что толку от этого не будет.

Он знал, что и бабушка, и дед не дожили даже до семидесяти из-за нее.

Он ненавидел мать.

И ненавидел отца. За то, что произошло с его мамой.

– Может, сходим куда-нибудь? – предложил он, уже припарковавшись у Наташиного подъезда.

– Нет, спасибо, – Наташа покачала головой. Она совершенно не представляла, чем занять вечер, и вместе с тем чувствовала, что проводить его с Вадимом после всего того, что случилось с ней вчера, как-то… неправильно.

Он выбрался из машины вслед за ней и так же, как вчера, пошел за ней вверх по лестнице и только в дверях квартиры почему-то замешкался. Сегодня он не стал раздеваться, захлопнул дверь, помялся на входном коврике и попросил:

– Дай телефон. – А когда Наташа, не сразу поняв, чего он хочет, достала из сумки мобильный и протянула ему, потыкал в сенсорный экран, дождался ответного звонка собственного мобильного и вернул телефон ей.

Наверное, нужно было Вадима пригласить, но Наташа молчала. Она опять вспомнила, что Катя ходила по ее квартире, и на нее мгновенно навалилась противная слабость. А ведь казалось, что уже почти забыла.

– Никуда не выходи, – предостерег Вадим и спохватился: – У тебя продукты есть?

– Есть, – кивнула Наташа, – спасибо.

Она только сейчас вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня, после того, как поковыряла салат, разговаривая с Ларисой. И к собственному удивлению, совершенно не хотела есть.

– Пожалуйста, – Вадим помедлил и взялся за ручку двери, – запрись и без меня никуда. Никуда, поняла?

Наташа кивнула.

Он все мялся на маленьком коврике и наконец решился:

– С кем ты утром по телефону разговаривала?

– Ни с кем, – удивилась она.

– Ну, утром, когда выходила из подъезда?

– А-а, – наконец-то сообразила она, – с Сережей. Это сын нашего директора. Мы с ним дружим.

– Сколько ему лет? – теперь он смотрел не на нее, а куда-то в сторону.

– Восемь, – стараясь не засмеяться от радости, что он, кажется, ее ревнует, ответила Наташа.

Вершинин виновато улыбнулся, кивнул ей на прощанье и вышел.

Звонок с незнакомого номера раздался минут через пятнадцать. Наташа сидела на диване, вертела телефон в руке, собираясь занести номер Вадима в записную книжку, и почему-то боялась это сделать. Она прекрасно знала, почему. Ведь, если он больше не позвонит, ей будет неприятно натыкаться на его имя.

Диван был совсем старый, когда-то Наташа спала на нем, приезжая к бабушке в гости, и они с Виктором давно собирались его заменить, да так и не собрались, и сейчас она почему-то была этому рада.

Когда на экране телефона появились цифры, Наташа очень обрадовалась и почему-то чуть-чуть запаниковала. Она была уверена, что это Вадим.

– Наташ, это я, Морошин, – произнес тревожный голос.

– Стас? – удивилась Наташа. Морошин никогда ей не звонил, и она ему тоже.

– Тут такое дело… Короче, давай встретимся. Я тебе кое-что рассказать хочу.

– Нет, – резко отказалась Наташа, – говори по телефону.

Он замялся, и она неожиданно почувствовала, что сказать он хочет что-то очень важное.

– Приезжай ко мне, – сдалась она и назвала адрес.

– Минут через двадцать буду, – облегченно отозвался он.

Приехал Стас даже быстрее и минут через пятнадцать уже оглядывался в ее тесной прихожей.

– Есть хочешь?

– Хочу, – он как-то сразу освоился в ее квартире и прошел в ванную мыть руки.

Наташа опасалась, что он спросит ее про мужа, не хотелось, чтобы в фирме пошли ненужные разговоры, но про мужа Стас ничего не спросил. Впрочем, его вряд ли интересовала ее семейная жизнь, он мог даже и не знать, замужем ли она.

– Я не мог занести тебе вирус, – спокойно сказал Стас, усевшись около стола на кухне и наблюдая, как она ставит жарить для него магазинные котлеты. – Я твой компьютер только включил и сразу выключил.

– Что?! – Наташа уставилась на него, отвернувшись от плиты. И увидела вдруг, что Стас как будто изменился за сегодняшний день. Теперь она удивилась, что совсем недавно презрительно подумала про него «молодежь», а потом еще обругала разными нехорошими словами. Сейчас на нее смотрел умный, все понимающий и насмешливый человек. Молодой, конечно, но это, как всем известно, дело поправимое.

Стас усмехнулся, вздохнул, помедлил немного и заговорил.

Скачать базы МВД его попросил школьный приятель. Сначала Стас отказался, а потом, поразмыслив, подумал – почему бы и нет? Приятель был давний, надежный, и помочь ему он считал вполне естественным поступком. Однако со своего компьютера – тут Стас виновато посмотрел на Наташу – он залезать в базы МВД не решился. И выбрал компьютер Наташи: на нее все равно никто никогда не подумает, что она может заняться хакерством.

Проникнуть в офис, минуя проходную, было совсем не сложно. Оказывается, пожарная лестница, имевшая выходы на балконы, во дворе никогда не запиралась, а огражденный железными прутьями балкон второго этажа имел небольшую лазейку между этими самыми прутьями. Крупному человеку в нее пробраться не было никакой возможности, а гибкому и худому Стасу труда не составило. Камер наблюдения на пожарной лестнице не было, в коридорах оказалось совсем темно, ключи от Наташиной комнаты у него имелись: когда-то Стас работал в этой комнате, и добраться до нужного компьютера было делом элементарно простым.

Стас вошел – уличного света вполне хватало, чтобы различать предметы и не споткнуться, – включил Наташин компьютер, потратив какое-то время на поиск пароля, и, почувствовав, что разнервничался – все-таки взломщиком он был начинающим, решил покурить на пожарной лестнице.

Вот тут-то и началось непонятное. Неожиданно в коридоре зажегся тусклый аварийный свет, и полумертвый от страха Стас из щели неплотно прикрытой двери на пожарную лестницу увидел замдиректора Выдрина, спокойно идущего к собственному кабинету.

Перепуганный Стас чуть не кубарем скатился вниз, вышел на тот самый балкон, где между железными прутьями имелась достаточная щель, и, к собственному ужасу, понял, что путь к отступлению отрезан: под самым балконом стояла машина, в салоне горел свет, и рядом с авто в свете тусклых фонарей был отлично виден темный мужской силуэт.

Стас приказал паническому ужасу улетучиться, выровнял дыхание и уже почти спокойно наблюдал, как подошедший через несколько минут Выдрин передал какой-то сверток стоявшему у машины человеку, как человек этот уже в салоне пересчитал деньги – Стас был уверен, что это купюры, – и как машина с водителем и пассажиром-Выдриным выезжает из двора.

Он снова поднялся в помещение фирмы, выключил компьютер, приказал себе никогда впредь не влезать ни в какие авантюры и покинул здание тем же способом, каким в него проник.

Уже дома он понял, что узнал водителя, получившего от замдиректора деньги. Борька Озерцов.

Озерцов работал в фирме месяцев восемь и уволился недели две назад. Наташа его терпеть не могла. Он был грубым, наглым, в курилке рассказывал неприличные анекдоты, а однажды назвал Юлю Борисову коровой, когда та уже вышла из курилки. Наташа тогда молча загасила сигарету, тоже вышла вслед за Юлей и с тех пор старалась Озерцова не замечать. Уволили его «по собственному желанию», но все знали, что он не смог сделать ни одного работающего программного модуля, и вздохнули с облегчением: публика в фирме была интеллигентной, и хамоватый Озерцов ни у кого симпатий не вызывал.

Если бы Наташа не пристала к нему в понедельник утром, Стас постарался бы благополучно забыть об этой истории, но она пристала, и он понял, что эта история не дает ему покоя.

Стас «залез» по компьютерной сети на сервер, где хранилась информация о сотрудниках фирмы, раздобыл адрес Озерцова и, сам не зная зачем, поехал к дому уволившегося программиста.

Тут началось самое интересное. Стас больше часа просидел в своей «Ниве» напротив озерцовского подъезда и уже собрался было убраться восвояси, когда Борька с незнакомым Стасу парнем вышли из подъезда, уселись в зеленую «Ниву» и отправились колесить по городу. А Морошин за ними.

Он бы и не понял, что следят парни за женой шефа Александриной, если бы не увидел рядом с женщиной в «Тойоте», за которой неотступно следовала грязная «Нива», Сережу. Александрину Стас видел несколько раз, но толком не запомнил, а Сережу все в фирме знали хорошо, потому что директор приводил сына часто.

Начиная с понедельника, Озерцов с незнакомым парнем пристально следили за женой директора.

– Господи! – потрясенная Наташа не могла в это поверить. – Зачем?

Стас пожал плечами:

– Утром едут за ней в это ее… ателье, потом, если она куда-то оттуда уезжает, опять за ней, потом едут к школе, Александрина забирает Сережу, и тогда все. Отбой. По домам.

– Еще хочешь? – Наташа увидела, что он съел все котлеты и большую миску салата из помидоров и огурцов.

– Нет, спасибо. Давай теперь чайку.

– Черт знает что… – Наташа поставила чайник на плиту и достала из буфета конфеты, – выходит, Выдрин заплатил Озерцову, чтобы тот следил за Александриной?

– Выходит, так.

– Но зачем?

– Не знаю.

– Может, они хотят ее на чем-нибудь подловить и потом шантажировать? – предположила Наташа, вспомнив, что Александрина, по словам Юли, получила большое наследство. Версия была слабенькой, не похож Анатолий Константинович Выдрин на шантажиста. И на организатора преступной группы тоже. Наташа его не любила, но такие предположения все-таки… чересчур. – Стас, нужно сказать Петру Михайловичу.

– Подождем, – твердо возразил Стас, – завтра еще понаблюдаю, тогда решим.

– Нужно сказать, – испугалась вдруг Наташа. – Ведь теперь Выдрин знает, что ты мог его видеть. Вдруг…

– Вдруг он меня убьет? – усмехнулся Стас. – Не бойся, меня голыми руками не возьмешь.

– Стас, я боюсь, – честно призналась Наташа.

– Не бойся. – Он улыбнулся и теперь показался ей совсем… взрослым. – Тебе ничто не грозит. И мне тоже.

– Значит, Выдрин приходил в фирму за деньгами? – Наташа заварила и разлила по чашкам чай. – У него что, дома денег не было? С карточки мог снять. В фирме же пропажа денег обнаружится.

– Если ты замдиректора, пропажа может и не обнаружиться. Или обнаружится, но не скоро. Мне думается, что руководство наше себя деньгами не обижает.

Наташа тоже так считала, но факт, что замдиректора среди ночи поехал за деньгами в фирму, все-таки вызывал недоумение.

– Я не видел, что он в кабинете делал. Может быть, деньги у него уже были, а в кабинете он взял что-то еще. Не знаю. Где у тебя компьютер? – Стас достал телефон и показал Наташе сделанную через стекло машины фотографию незнакомого молодого человека лет тридцати, курившего рядом с Озерцовым.

Наташа покачала головой. Она его не знала. И потом, рассмотрев фотографию уже на экране компьютера, убедилась, что парня никогда не видела.

Она простилась со Стасом и снова уселась на диване с телефоном в руке. И вдруг поняла, что все, что так занимало и даже пугало ее, когда Стас рассказывал ей о невероятных событиях в фирме, сейчас совсем ее не занимает. Ей нет никакого дела до слежки за Александриной. Ей нужно только одно – чтобы позвонил Вадим.

Она сидела, смотрела на телефон и ждала. Уговаривала себя, что они только что расстались и звонить он не станет, в лучшем случае позвонит завтра. Объясняла себе, что давно пора переодеться и принять душ, но с места не трогалась, вертела мобильник и ждала, а когда на экране загорелись цифры, улыбнулась и ответила.

Вершинин вспомнил, что дома нет хлеба, когда уже вошел в квартиру. Он критически оглядел собственные продуктовые запасы, обрадовался, увидев макароны и две банки тушенки, и решил, что еды вполне достаточно. Поставил на огонь кастрюльку с водой для макарон, с удовольствием умылся и подумал, что необходимо пропылесосить квартиру: он имел твердое намерение завтра затащить Наташу к себе домой. Звонок в дверь показался ему неожиданным, и он с удивлением посмотрел на стоявшую за дверью Танечку. Он успел почти забыть и о соседке, и о том, что у него с ней проблемы. Отныне у него была только одна проблема – рассмотреть как следует сказочные зеленые глаза.

– Привет, Тань. Ты чего? – невежливо спросил он, прислонившись к косяку.

– Ты, наверное, голодный, Вадичек, – пролепетала соседка. – У меня сегодня вкусный ужин. Хочешь?

Вообще-то готовить Танечка терпеть не могла даже для себя и, как правило, покупала продукты в кулинарии, чтобы потом только разогреть.

– Спасибо, Тань, – отказался он.

Еще несколько дней назад он стал бы многословно объяснять, почему не может поужинать с ней именно сегодня, и обещать, что сделает это в самое ближайшее время, но сегодня он смотрел на Танечку, как будто впервые видел, и не понимал, что эта чужая и абсолютно не интересная ему женщина делает на пороге его квартиры.

Танечкины глаза начали наполняться слезами, и опять он повел себя не так, как раньше. Несколько дней назад он немедленно пошел бы на попятный и многословно начал бы соглашаться вкусить Танечкиной пищи.

Вершинин посмотрел на соседку с жалостью и предложил:

– Хочешь, я поговорю с теткой, она в издательстве работает, может, им корректор нужен?

– Зачем? – не поняла Танечка, и Вершинин видел, что действительно не понимает.

– Нельзя целыми днями сидеть дома. Мозги атрофируются. Тебе нужно работать, жить. Это с младенцем надо дома сидеть, но у тебя ведь младенца нет.

Вадим говорил и видел, как меняется ее лицо. Сначала он по привычке решил, что она сию секунду упадет в обморок, и даже успел, также по привычке, испугаться, но он уже был другим, не таким, как несколько дней назад, и на соседку смотрел другими глазами. И вместо мямлящей Танечки перед ним, как на переводной картинке, начала проявляться очень целеустремленная и даже агрессивная особа, готовая дать отпор любому, кто посмеет задеть ее интересы. Эта новая Танечка отчего-то понравилась ему гораздо больше прежней, готовой потерять сознание от любого громко сказанного слова. Может быть, потому, что была понятной и настоящей.

– Надумаешь, позвони. У них издательство хорошее, и платят прилично.

Вершинин захлопнул дверь, засыпал макароны в кипящую воду, поискал в огромной дедовой библиотеке, что бы почитать, нашел ободранный сборник фантастики, с удовольствием поужинал макаронами с тушенкой, пропылесосил квартиру, выбрал в записной книжке телефона новую строчку «Наташа», и когда она ответила, произнес:

– Это я.

Он понимал, что для него начинается новая жизнь.

Он даже предположить не мог, что им, ему и Наташе, еще предстоит пережить, чтобы начать новую жизнь.

Четверг, 12 ноября

Вершинина разбудил телефон. Он был уверен, что это Зоя, и, снимая трубку, чувствовал себя виноватым: он три дня не звонил тетке.

Зоя приходилась бабушке племянницей. Когда-то давно, еще семнадцатилетней девушкой, Зоя приехала в Москву поступать в институт, поступила, изредка навещала тогда еще совсем малознакомых родственников и вскоре искренне к ним привязалась. Она совсем молодой потеряла родителей и стала для бабушки и деда почти дочерью.

Сейчас Зоя была единственной родственницей Вадима, не считая отца и матери. Впрочем, их-то Вадим как раз родственниками не считал. А Зою любил. И она его.

– Вадим? – спросил отец.

– Да.

– Как дела?

– Нормально.

– Как мама?

– Спроси у нее.

Отец помолчал.

– Помощь какая-нибудь нужна?

– Нет.

Помощь ему была нужна давно, в шесть лет.

– Ты звони, если что…

Вадим не ответил, и отец положил трубку.

Последний раз он видел отца на похоронах бабушки. Сам бы он ему, конечно, ничего сообщать не стал, сообщила Зоя. А может быть, мать. У нее тогда был «светлый» период, она не пила месяца два. На поминках бабушки как раз и начала…

Отец пришел на похороны, положил цветы на гроб, постоял рядом с матерью, перекинулся парой слов с Вадимом и отбыл назад, в свою жизнь, где не было места ни матери, ни Вадиму, ни умершей бабушке.

Зоя с отцом, по-видимому, перезванивалась, потому что иногда пыталась говорить с Вадимом о нем, но Вершинин такие разговоры немедленно пресекал, и тетка замолкала.

Кое-что он, конечно, знал. Знал, что с женщиной, к которой отец ушел, когда ему, Вадиму, было шесть лет, он прожил меньше двух лет, потом была еще одна женщина, а потом вроде бы еще одна.

Вадиму было наплевать на отца и на всех его женщин.

Он дернул головой, стряхивая всякое воспоминание об отце, как делал это начиная с тех пор, когда ему исполнилось семь лет, прошел в прихожую, достал из кармана куртки мобильный и стал звонить Наташе.

Петр Михайлович с трудом заставлял себя слушать важных и нужных людей, сидевших напротив за роскошным, темного дерева столом. Ему все время хотелось отвести взгляд от выступавших мужчин и уставиться на большое, с крупными светлыми листьями дерево в кадке. С тех пор как он в самолете вскрыл конверт, вынутый из почтового ящика перед поездкой в аэропорт, он не мог думать ни об этих переговорах, ни о делах фирмы вообще, ни о чем, кроме того, что было написано в анонимном письме на его имя.

Сначала он жалел, что в последний момент вынул конверт из почтового ящика, и мечтал, чтобы письмо достала жена, прочитала его, потом уничтожила, и он жил бы как раньше, ничего не зная. Поразмыслив, он решил, что Александрина конверт вскрывать не стала бы, она никогда не лезла в его дела, почти ими не интересовалась, но относилась к ним с уважением. К тому же она была женщиной исключительно интеллигентной и читать чужое письмо не стала бы ни при каких обстоятельствах. И теперь он был рад, что страшное знание пришло к нему в самолете, что он еще несколько суток не увидит жену и у него есть время, чтобы все обдумать.

В письме сообщалось, что его жена изменяет ему, причем с человеком, которого он всегда считал если не другом, то, по крайней мере, достаточно близким приятелем. Он перечитал письмо несколько раз, как будто пытался выучить наизусть. Хотя достаточно было и одного раза: он знал, что все написанное там – правда, и сейчас удивлялся, что еще за миг до того, как вскрыл конверт, был уверен, будто с ним такого никогда не может случиться, что он очень нужен жене и потерять его для нее было бы невосполнимым горем. Не то чтобы он специально думал об этом, просто был в этом уверен, и эта уверенность давала ему желание и силы работать, уставать и отдыхать, играть с сыном и провожать его в школу… Жить.

Он внимательно следил за губами собеседников, кивал, если на него выжидающе смотрели, и равнодушно удивлялся, что слова, которые произносят сидящие напротив люди, совершенно не откладываются у него в голове. Он в который раз приказал себе забыть о письме, о жене, о том, что он не знает, как теперь жить. Он должен выполнить все, что собирался выполнить до получения страшного письма, в конце концов, он директор фирмы, от него зависят люди, и он просто обязан искать и находить работу своим сотрудникам.

Он в последний раз посмотрел на светлые листья диковинного дерева в кадке и уверенно включился в разговор.

Когда задергался телефон к кармане, Петр Михайлович, увидев вызов жены. извинился перед присутствующими, твердо сказал в трубку:

– Я занят, Саша, – и нажал отбой.

Часа за полтора Наташа сделала все, что не смогла сделать вчера, решила передохнуть и спустилась в буфет на первый этаж. Когда директор приводил в офис сына, Наташа с Сережей, как правило, обязательно спускались в буфет и подолгу выбирали конфеты или печенье. Сережа вообще делал все очень обстоятельно. Пожилая буфетчица спрашивала, ее ли это ребенок, и, не дожидаясь ответа, утверждала, что он очень на нее похож. Почему-то это казалось им обоим очень смешным, и они начинали смеяться, как только заворачивали за угол коридора, откуда буфетчица не могла их видеть.

Наташа купила пачку печенья и, уже поднимаясь в лифте, вспомнила, что на Юле вчера был новый свитер, а она, Наташа, не только не похвалила обновку, но даже как будто и не заметила. Свитер высокой и статной Юле шел, похвалить было нужно, и Калганова слегка расстроилась.

Дальше рабочий день опять шел как обычно, пока не позвонил Виктор. Наташа смотрела на телефон, слушала тихий перебор аккордов и боялась ответить, и, как вчера, в горле снова стоял сухой горячий ком. Она никогда не думала, что расставаться будет так тяжело. Впрочем, она никогда раньше вообще мысли не допускала, что они расстанутся. Совсем давно, до аварии, ей было просто страшно подумать о таком, ей казалось, что она умрет в ту же секунду, когда Витя ее бросит. И потом, когда она научилась трезво его оценивать, видела все его слабости и недостатки и понимала, что он совсем не такой, каким она хотела бы видеть своего мужа, Наташе просто не приходило в голову, что они могут расстаться. Он давно стал для нее таким же родным, как родители, которые тоже иногда ее раздражали, но от этого не становились менее родными.

– Наташа, я понимаю, тебе хочется меня наказать построже, но поговорить-то можно?

Как вчера, после первых же его слов ком в горле растаял, и Наташа снова была уверена, что все сделала правильно.

– Витя, я не нянечка в детском садике, а ты не маленький мальчик, и я не могу тебя наказывать. Не звони, это только лишняя нервотрепка для нас обоих.

Ей было жаль мужа и противно с ним разговаривать, и стыдно, что о Вадиме она думает больше, чем о Викторе, с которым прожила девять лет, и ясно, что изменить что-либо уже невозможно.

Она попялилась в экран компьютера, поняла, что разговор вывел ее из состояния равновесия, достала из стола сигарету, отправилась курить на пожарную лестницу и только тогда вспомнила о Стасе. Вернее, не то чтобы она совсем не помнила о том, что рассказал ей вчера Морошин, просто рассказ этот интересовал ее гораздо меньше, чем Вадим, Виктор, девушка Катя в розовом халате и даже ее вчерашние ошибки в программе.

Сейчас, закурив в одиночестве на полутемной лестничной площадке, Наташа ясно представила, как сослуживец пробирается ночью в помещение фирмы, потом поразмышляла о том, зачем кому-то нужно следить за женой шефа, ничего не придумала, вернулась на собственное рабочее место и не сразу заметила, что исчез телефон.

Наташа обычно клала мобильный на стол рядом с клавиатурой, но случайно могла сунуть в сумку. Она перерыла сумку, перебрала бумаги на столе, наконец догадалась набрать номер с городского аппарата, но мобильный не отозвался.

И тогда Наташа в буквальном смысле похолодела от страха. Все, что недавно казалось ей совершенно необъяснимым, стало ясным и понятным, и можно было только удивляться, что она не догадалась раньше.

В офисе никогда ничего не пропадало. Никогда и ничего за все годы, что Наташа здесь работала, а работала она почти с самого основания фирмы. Зарплаты у сотрудников были достаточно высокими, и красть чужой телефон никому бы в голову не пришло. Кому-то был нужен именно ее телефон, именно ее.

Озерцов с дружком следили за женой шефа только до того момента, пока та не забирала сына из школы. После этого Александрина их не интересовала. Почему? Да потому, что нужен им был Сережа. За него директор и его жена отдадут все, что имеют. Все деньги, какие у них есть и которые они смогут собрать. Никакой другой шантаж, а следить за Александриной имело смысл только ради шантажа, гарантированных денег не принес бы.

Конечно, у Александрины мог быть любовник, и парни, раздобыв доказательства, стали ее шантажировать, но ведь она не дурочка, чтобы целоваться с любовником в машине или в кафе на виду у всех, да и преследователи вряд ли учились в школе ФСБ и сумели бы собрать непробиваемые доказательства.

А вот о Наташиной дружбе с Сережей знали абсолютно все, она часто разговаривала с мальчишкой и в коридоре, и в рабочей комнате. Если им нужен Сережа, пропажа ее телефона объяснима. Им нужно только каким-то образом задержать Александрину и послать Сереже эсэмэс с Наташиного телефона. И все. Мальчик немедленно уйдет из школы.

Наташа тупо смотрела в экран компьютера. Нужно было немедленно что-то предпринять, а она даже не могла пошевелиться. Как сказал Стас? Он тогда выровнял дыхание. Наташа выравнивать дыхание не умела и просто глубоко вдохнула и выдохнула. Заставила себя встать и уже без ошеломляющей паники побежала к кабинету директора.

Дверь в кабинет оказалась заперта. Наташа подергала ее, потом, не давая опять навалиться тяжелому ступору, дернула дверь заместителя директора.

– Анатолий Константинович, простите, где Петр Михалыч? – просунув голову в кабинет Выдрина и стараясь говорить спокойно, спросила Наташа.

– В командировке. Будет через неделю. А что случилось? – Выдрин оторвался от компьютера и посмотрел на нее с удивлением.

– Ничего. Извините. – Наташа закрыла дверь и замерла, держась за ручку. Потом снова просунула в кабинет голову: – Анатолий Константинович, дайте мне, пожалуйста, телефон Александрины Витальевны.

– У меня его нет, – чуть помедлив, заявил Выдрин, и Наташа поняла, что он врет. – Да что случилось-то?

– Ничего, – она опять закрыла дверь и почувствовала, что снова наваливается паника. Если за похищением стоит Выдрин, она сейчас себя выдала.

Она опять глубоко втянула носом воздух, побежала назад к себе, быстро, стараясь не суетиться, оделась, выбежала из здания, сразу же поймала машину и, молясь, чтобы не было пробок, поехала к Сережиной школе.

Когда-то Наташа сама училась здесь же. Полтора года назад, когда родители выбирали, где Сережа будет учиться, в числе возможных вариантов фигурировала и эта школа. Наташу тогда это очень удивило, ей казалось, что Александрина отдаст сына в какое-нибудь исключительно привилегированное заведение, но уж никак не в обычную математическую школу. Тогда Наташа и рассказала Сереже, который подробно докладывал ей, где ему, возможно, предстоит учиться, что окончила эту самую школу. Это их обоих почему-то очень радовало и являлось их маленьким секретом.

Пробок не было, и Наташа, на ходу сунув водителю деньги, пробралась сквозь реденькую толпу родителей, ждущих у входа в школу своих детей, ворвалась в вестибюль и, замирая от страха, спросила у меланхоличного охранника:

– К Аде Федоровне можно пройти?

Когда-то Ада Федоровна была директором, но директор ли она сейчас, и вообще работает ли она здесь, Наташа не знала.

– Проходите, – равнодушно бросил охранник, а когда она рванулась вверх по лестнице, остановил ее:

– Раздеться нужно.

– Извините, – Наташа стянула куртку и засунула ее в сумку, к счастью, довольно большую.

Взлетела на второй этаж, почти сразу нашла дверь с табличкой «2 Б» и остановилась, не зная, что делать дальше.

– Кого вы ищете? – раздался над ухом строгий женский голос, и Наташа испуганно отпрянула от классной двери, понимая, что сейчас ее просто выгонят, потому что посторонних в школу не пускали даже тогда, когда она сама здесь училась.

Она не успела ничего ответить, прозвенел звонок, сразу поднялся шум и гам, она мгновенно оказалась по пояс в детях, и непонятно откуда появившийся Сережа уткнулся ей в живот.

– Наташ, вот здорово, ты меня забираешь, да?

– Да, – она прижала к себе худенькое тельце и наконец-то смогла задышать нормально, не стараясь «выровнять дыхание», – да, Сереженька.

Не удержалась, наклонилась и поцеловала светлый затылок.

Петр назвал ее Сашей, и Александрина поняла, что он все знает. Она еще уговаривала себя, что это просто случайность, что вокруг него чужие люди и обращаться к жене так, как он привык, ему просто неудобно, но понимала, что это не так. Молоденькая, по просьбе институтской подруги недавно принятая на работу Раечка совала Александрине свои эскизы, и она тупо смотрела на карандашные рисунки.

– Раечка, давайте обсудим это завтра, – она старалась говорить спокойно. – У меня что-то голова болит.

– Ой, Александрина Витальевна, – испуганно глядя на нее, пролепетала Раечка, – хотите анальгин, у меня есть. А хотите, я в аптеку сбегаю, еще что-нибудь куплю?

Еще час назад Александрине очень понравился бы и испуганный Раечкин вид, и ее желание сбегать в аптеку. Ей вообще нравилось, когда люди ей… служили, а вот Петр над этим смеялся, называл ее недоделанной барыней, и она всерьез обижалась. Впрочем, нет, она никогда не обижалась на него всерьез, потому что очень его любила.

– Спасибо, Рая. Ничего не нужно. Идите, – Александрина отвернулась от горящих любопытством глаз и стала смотреть в окно.

– Может быть, чайку? – никак не унималась Раечка.

– Нет, спасибо, – Александрина испугалась, что сейчас сорвется на крик или даже завизжит на сверх меры заботливую девушку.

Наконец дверь ее кабинета тихо хлопнула, и Александрине стало чуть легче. Она все так же смотрела в окно и удивлялась полному отсутствию мыслей в голове. Ей казалось, что в то мгновение, когда она услышала «Саша», жизнь вокруг остановилась. Больше не было любимого дела, которое постоянно занимало ее мысли, не было Раечки, не было других девушек, и даже чужие незнакомые люди, бредущие за окном по каким-то своим неинтересным делам, казались ей не живыми, а какими-то нереальными, киношными, никому не нужными и лишними на холодной московской улице.

С тех самых давних пор, как Александрина поняла, что Петр – это основа ее жизни, что только с ним она может быть настоящей, может смеяться, огорчаться, удивляться и радоваться, она иногда спрашивала себя, что будет с ней, если у нее не будет Петра. Мысль была такой страшной, что она гнала ее от себя, но совсем эта мысль не уходила, и тогда Александрина говорила себе, что ее привязанность к Петру только привычка, и она точно так же привыкнет к другому мужчине, и все в ее жизни будет хорошо.

Вот теперь и узнаю, что будет, подумала она.

Лучше всего, конечно, было бы умереть прямо сейчас, но такой роскоши она позволить себе не может, у нее есть Сережа, которого еще растить и растить. Впрочем, Александрине казалось, что она уже мертва. Внезапно она почувствовала настоящую холодную панику: Петр может отнять у нее Сережу, и тогда она останется совсем одна, мертвая на всю оставшуюся жизнь. Нет, успокоила себя Александрина, он этого не сделает, он добрый и честный. А если сделает, будет еще проще: тогда она и впрямь умрет, и все кончится.

Она сидела и смотрела в окно, не реагируя на временами раздававшийся стук в дверь, и только когда на улице раздались крики, а через несколько секунд в дверях кабинета сгрудились все ее подчиненные, устало спросила:

– В чем дело?

Танечка не понимала, что происходит. Она была абсолютно уверена, что Вадим давно принадлежит ей, что он женится на ней немедленно, как только она этого захочет. Танечка даже была уверена, что, если она найдет себе другого мужа, более перспективного, Вадим обязательно будет страдать, пытаться ее увидеть и никогда не посмотрит ни на одну другую женщину.

В чем-то она ошиблась, но Танечка решительно не понимала, в чем именно. Она вела себя с Вадимом безупречно, старалась ненавязчиво о нем заботиться, никогда не показывалась ему без макияжа или, не дай бог, с немытыми волосами. Танечка перебирала в памяти свои слова и поступки, и они вновь казались ей правильными, своевременными и умными.

Непонятно…

Очень неприятным было то, что она рассказала о Вадиме подружке Ирке Потапенко, та горела желанием посмотреть на ее нового поклонника, и Танечка, как назло, обещала Ирке устроить на этой неделе нечто вроде скромного ужина на четверых. Предполагалось, что Ирка приведет своего нынешнего ухажера, одной ей Танечка Вадима демонстрировать ни за что не стала бы, береженого бог бережет. И что теперь делать?..

Танечка слегка отодвинула тюлевую занавеску, посмотрела на мокрый неприглядный двор и, вглядевшись в темную фигурку, узнала соседку Киру Владимировну, входившую в подъезд.

– Кира Владимировна, здравствуйте, – лучезарно улыбнулась Танечка, когда на площадке открылись двери лифта. – Давайте я вас чаем напою, у меня пирожные просто изумительные.

– Спасибо, – отказалась соседка, улыбнувшись в ответ. – В другой раз.

– Давайте-давайте, – Танечка чуть не силой начала отбирать продуктовые сумки из рук соседки, и та посмотрела на нее с удивлением:

– Вам что-нибудь нужно, Танечка?

– Нет, – та отняла руки от сумок и понуро отошла к своей двери. – Просто я вас давно не видела. Посидели бы, поболтали.

Соседка смотрела на нее внимательно, и Танечка зачем-то добавила:

– Скучно мне.

– Конечно, скучно, – согласилась Кира, поставила сумки, отперла дверь своей квартиры и пригласила: – Заходите. У меня нет пирожных, но чаю попьем.

Танечка прошла в темную прихожую. Здесь все напоминало квартиру Вадима, не площадью и расположением комнат, а темной старой мебелью, огромным количеством книг, полки с которыми начинались от самой прихожей, скромными светильниками, которые почему-то производили впечатление старинных и дорогих, но Танечка знала, что это не так. Сама она в такой обстановке жить ни за что не стала бы: мебель должна быть исключительно известных фирм, а большинство книг настолько потрепаны, что им самое место на помойке, но вынуждена была признать, что квартира производит приятное впечатление.

– Конечно, скучно, – говорила соседка, накрывая к чаю кухонный стол. – Пожилому человеку тяжело дома сидеть, а молодой девушке тем более.

– Мне Вадим обещал работу подыскать, – поддакнула Танечка. – В редакции.

– Да, – сообразила соседка, – у него тетя в издательстве работает. Зоя.

– А почему они так редко видятся? – как можно равнодушнее спросила Танечка. – Они что, в ссоре?

– Редко? – удивилась Кира. – С чего вы взяли?

– Ну, – смутилась Танечка. – Я здесь уже год живу, а Зою эту только один раз видела.

– Не думаю, что они редко видятся. Вадим хороший мальчик, заботливый, а Зоя ему почти как мать.

Кира разлила чай в старинные, тонкого фарфора, чашки.

– Берите варенье, Танечка. Варенье свое, я в этом году много наварила.

– Спасибо, – она откусила печенье, – а мать у него жива?

– Да, – соседка ответила как-то странно, и Танечка насторожилась.

– А маму его я совсем не видела, ни разу.

– Берите варенье, – опять предложила Кира, – По-моему, очень удачное получилось.

– Спасибо. А мама у него что, в другом городе живет? Почему она к Вадиму не приходит?

– Разве мы знаем, кто к кому приходит? Вы же всех входящих в подъезд не отслеживаете.

Танечке стало неуютно под внимательным соседкиным взглядом. Конечно же, она отслеживает всех, входящих в подъезд. Пытается отследить, во всяком случае. Чем еще заниматься-то прикажете?

– А в каком издательстве эта Зоя работает?

– Не помню. Она говорила, но я забыла. Где-то недалеко. Она и живет недалеко, на Тополиной улице.

– Так близко?

– Близко. В зеленом доме, где универмаг. – Почему-то о тетке Кира говорила охотнее, чем о матери Вадима. Танечке даже показалось, что соседка расслабилась, когда разговор опять перешел на Зою.

Они еще побеседовали немного, но больше ничего интересного Танечка не узнала и, вернувшись к себе домой, долго недоумевала, как дуре Кире могло прийти в голову, что она, Танечка, собирается где-то работать.

– Сережа, мы сейчас пойдем в раздевалку, ты возьми куртку, и мы через боковой выход выйдем, – ласково велела Наташа, стараясь не выдавать волнения и беспокойства.

В школе, помимо главного, имелся боковой выход, ведущий в довольно большой огороженный школьный двор.

Сережа посмотрел на нее с удивлением, но ничего не спросил.

Спрятав его куртку в рюкзак, Наташа потащила мальчика на полутемную площадку под лестницей, опасаясь, как бы кто-то из учителей их не заметил. Когда-то площадка служила Наташе с подругами любимым убежищем.

– Позвони маме, Сереженька, скажи, что я тебя забрала, и дай мне трубку.

Сережа опять посмотрел на нее с удивлением и снова ничего не спросил.

– Мам, меня Наташа Калганова забрала, – доложил он Александрине, отчего-то удивился и протянул Наташе трубку.

– Александрина Витальевна, – начала Наташа, но та ее перебила:

– Пожалуйста, побудьте с ним до вечера, у меня… неприятности.

В трубке раздались гудки. Наташа сжала телефон, провела им по подбородку, вернула Сереже, и они по коридору второго этажа направились к боковому выходу.

Если бы Сережа сунул телефон в рюкзак, как всегда, они могли бы не услышать приглушенный писк, но мальчик нес телефон в руке, и они, замерев уже в самом конце коридора, прочитали: «Жду во дворе. Наташа». Боковой выход вел как раз в школьный двор.

– Наташ, – растерялся мальчик, – как это?..

– Сережа, я тебе потом все объясню, – строго сказала она, стараясь выбрать верный тон, не пугать его. – Сейчас нам нужно выбраться отсюда.

Она подошла к окну, одной рукой прижимая к себе мальчика. Подошла просто так, чтобы собраться мыслями, и сразу увидела внизу совсем рядом с крылечком бокового входа крепкого, коротко стриженного молодого человека в коричневой, самой обычной куртке. Парень вел себя спокойно, топтался потихоньку, засунув руки в карманы, и Наташа, отупев от ужаса, узнала в нем того незнакомца, который курил рядом с Озерцовым на фотографии с телефона Стаса. Нужно было немедленно что-то предпринимать, а она замерла у окна, пока стоявший внизу парень не поднял глаза и не уставился на нее так, что Наташа поняла – он ее узнал.

– Бежим, Сережа. – На ходу натягивая на мальчика куртку, она потянула его назад к главному входу.

– Наташ, он что, бандит? Дядька этот? Не надо, я сам, – Сережа проворно застегнул куртку.

– Бандит, – призналась Наташа, – но не настоящий, а так… шушера. Я тебе все расскажу, нам только нужно выбраться отсюда.

– Наташа, – он остановился и потянул ее за руку: – А они маму… не убьют?

– Бог с тобой! Конечно, нет. Это обыкновенные вымогатели. Им от мамы деньги нужны, но мы их перехитрим, – Наташа, присев на корточки, смотрела в испуганные глаза и чувствовала, как на нее накатывает слепая ненависть, она сама готова была поубивать ублюдков за этот детский страх. – Мы сейчас выйдем с тобой вместе с другими ребятами и проходными дворами проберемся ко мне домой. Позвоним папе, и все. Он с ними разберется.

– Разберется, – подтвердил Сережа. Слава богу, страха в его глазах больше не было.

В присутствии других людей на них никто не нападет, а скрыться в знакомых с детства дворах они сумеют. Здесь Наташа на своей территории. Здесь в каждом доме жил кто-то из одноклассников, и она знала все ходы и выходы.

Идти домой не лучшая идея, раздобыть ее адрес для новоявленных бандитов проблемой не являлось, но других вариантов не имелось: ключи от родительской квартиры Наташа держала дома, а больше спрятаться было совсем негде.

Выдрин нервничал. На то, что кто-то мог видеть, как он забирал деньги из сейфа, можно было наплевать, он, не задумываясь, мог привести десяток объяснений, если кто-то посмеет его спросить. Да никто и не посмеет, даже Сапрыкин. Тем не менее факт был неприятен тем, что ложился в растущий ряд еще более неприятных фактов. Самым же неудачным было то, что Калганова видела его с налоговиком.

Сейчас Калганова ни о чем догадываться не может, но, когда то, что он давно и тщательно планировал, случится, она, скорее всего, сложит два и два и будет представлять для него реальную угрозу.

С Калгановой необходимо что-то решать, и времени остается совсем мало.

Второй по важности проблемой стала бухгалтер Дарья. Без нее ему было не обойтись, и самым надежным способом ему казалось уложить ее в постель. К его собственному удивлению, сделать это удалось гораздо проще, чем он думал. Он всего два раза задержался с ней после работы, пошутил над ее трудолюбием, сбегал в ближайший супермаркет за конфетами, ненавязчиво выяснив, какой шоколад она любит, оба раза отвез Дарью домой, и меньше чем через две недели после начала «ухаживаний» она оказалась у него дома. Такой быстрой победы он никак не ожидал: Дарья была заботливой женой и матерью, далеко не глупой, остроумной женщиной и даже, как ему иногда чудилось, относилась к нему с некоторой иронией. Впрочем, это мог быть и вид кокетства.

Следующий, самый важный этап тоже прошел гладко: Дарья переводила деньги на нужные счета, не задавая никаких вопросов. Он до сих пор не знал, догадывается она о том, в чем ему помогала, или так и считает до сих пор, что Сапрыкин в курсе происходящего.

Они чудесно проводили время вдвоем, он даже решил, что влюбился в эту ироничную худощавую женщину. Опасность пришла оттуда, откуда он никак ее не ожидал: замужняя Дарья всерьез заявила на него права. Раньше ему казалось, что он крепко держит ее в руках, ведь это она изменяет собственному супругу и совершила должностное преступление. Она, а не он. Не то чтобы он собирался ее шантажировать, нет, конечно, но власть свою над женщиной ощущал.

Теперь же он почувствовал, что власти этой пришел конец. То ли Дарья от кого-то узнала, то ли сама догадалась, что она у него далеко не единственная, но в глазах ее в этот понедельник он заметил еле скрываемую неприязнь, почти ненависть. Он не сразу это понял, только когда она брезгливо оттолкнула его, пытавшегося обнять ее в небольшом кабинетике-закутке, и прошипела что-то по поводу его любвеобильности. И даже тогда он не оценил опасность, даже порадовался, что все закончилось само собой и окончание романа не потребует от него никаких дополнительных усилий.

Только сейчас, день за днем видя решимость в глазах недавней подруги, он понял, что целиком и полностью от нее зависит. Зависит так, как не зависел ни от кого в жизни. Она может его уничтожить в буквальном смысле слова.

Пожалуй, сейчас Дарья опаснее Калгановой. Гораздо опаснее. Наталья может и подождать.

Сначала Вершинин совсем не беспокоился. Позвонил Наташе раз, другой, она не ответила, и он спокойно занимался текущими делами. Мало ли где она может быть… У начальства, например. Или чай пьет с подружками в соседней комнате. Даже когда телефон не ответил в пятый-шестой раз, он тоже не заволновался, встревожился он, когда после длинных гудков неожиданно услышал короткие. Он просто понял, что пришла беда. Если бы он несколько дней назад не слышал мерзкого хлопка у стены старого панельного дома, он, возможно, списал бы неудачный звонок на плохую мобильную связь и не сделал бы того, что сделал сейчас.

Вершинин без видимой спешки, захватив куртку, спустился вниз, прошел через проходную, с минуту посидел в машине, решая, куда ехать, и поехал к ее дому. Бросил «Хонду» во дворе, поднялся на четвертый этаж и долго звонил в знакомую дверь, потом зачем-то еще постучал, а после просто стоял на лестничной площадке, пока внизу не хлопнула подъездная дверь.

Он не успел сказать Наташе, что она – его судьба, сверлило в мозгу. Он не успел сказать, и она этого не знает.

Он тупо побрел вниз по лестнице, почти не заметив поднимающегося навстречу рослого парня лет тридцати. Он уже разминулся с парнем, равнодушно скользнув по тому взглядом, когда непонятно каким чувством ощутил исходящую от незнакомца опасность. Вершинин слегка замедлил шаги, стараясь не привлекать внимания, и успел заметить, что остановился незнакомец у Наташиной двери. И сразу же тупая неповоротливость мыслей сменилась холодной и решительной собранностью.

Вершинин, не торопясь, спустился по лестнице, прошел мимо стоявшего рядом с входной дверью еще одного парня, вышел из подъезда и остановился на крыльце, закуривая. Теперь он знал, что нужно делать: перехватить Наталью, не дать ей войти в подъезд, а еще лучше – во двор.

Он поозирался, пытаясь угадать, на чем приехали лихие молодцы, и медленно двинулся вдоль ряда машин, припаркованных у стены дома. Ни в одной из них людей не наблюдалось: либо парни приехали вдвоем, либо оставили автомобиль во дворе. Он уже решил повернуть назад, боясь упустить из виду подъездную дверь, когда увидел Наташу, ведущую за руку мальчишку в яркой синей куртке.

Вадим не знал, как называется то, что он почувствовал в этот миг, может быть, радость, может быть, счастье, может быть, еще что-то… Только теперь он мог дышать и мыслить так, как дышат и думают все нормальные люди, все, кто ссорится, мирится, радуется или грустит. Все, кто живет. Потому что за минуту до этого Вершинин не жил.

– В машину, быстро! – рявкнул он на испуганную Наташу.

Она и мальчик, скользнув на заднее сиденье, прижались друг к другу. Ее волосы под капюшоном спутались и, когда она сбросила капюшон, смешно и умилительно торчали во все стороны. Ему очень хотелось протянуть руку и дотронуться до нее, но при ребенке это было неуместно, и он спросил:

– Что случилось?

Наташа замялась, ей, видимо, не хотелось говорить при мальчике.

– Где твой телефон?

– Украли, – ответила она.

Вершинин вполоборота повернулся и увидел выходящих из подъезда молодых людей, зачем-то приходивших к Наташе.

– Пригнитесь, – приказал он и сделал то, чего нельзя было делать и чего он не сделал бы, если бы только что не испытал шок от ее исчезновения и не чувствовал звенящей ненависти к ублюдкам, заставившим его пережить этот шок. Он вышел из машины, поигрывая ключами, достал мобильный, набрал нужный номер и ждал, нагло рассматривая приближающихся парней. И не удивился, когда в кармане одного из них ему откликнулся гитарный перезвон. Вадим все так же пристально смотрел на них, улыбался и даже, кажется, подмигнул.

Потом лениво и медленно снова залез в машину и, уже не глядя на остановившихся придурков, выехал со двора. Если бы не женщина и ребенок на заднем сиденье, он бы, наверное, бросился на этих уродов, схватив, что под руку подвернется, хоть бы разводной ключ.

Он чувствовал, что напугал крепких парней, и это давало хоть какое-то удовлетворение.

Он понимал, что засветился зря.

– Борька Озерцов, – сказала Наташа.

– Что? – Вершинин не мог повернуться к ней и пытался увидеть ее в зеркале. – Я же вам велел пригнуться!

Они сначала и пригнулись, но теперь им было не страшно, теперь их было кому защитить, и они подсмотрели, не удержались. Наташа перестала бояться, как только увидела Вадима, как будто он один способен справиться с любыми бандитами и как будто это – справляться с бандитами, которые ее преследуют, – есть главное дело его жизни. Теперь она боялась только одного – что у него есть совсем другие цели, а она для него – только женщина, попавшая в беду, помочь которой он считает своим долгом. Одна из миллионов других женщин.

Впрочем, сейчас ей было о чем подумать, кроме целей в жизни Вадима.

– Точно, Озерцов! – весело подтвердил Сережа, потихоньку разглядывая Вершинина. – А папа сказал, что его уволил.

– Он и уволил, – буркнула Наташа.

– Так это он из мести, да? Папа его уволил, и он решил на нас напасть?

– Выбирайтесь, приехали, – Вадим вылез из машины и открыл Наташе дверцу. – Сейчас вы мне все расскажете. Подробно и обстоятельно.

Танечка смотрела, как Вадим входит в подъезд вместе с женщиной и ребенком, и ей это очень не понравилось. Конечно, женщина с ребенком для нее серьезной опасности не представляет, не законченный же Вадим дурак, в самом деле, чтобы жениться на бабе с довеском, но все-таки…

За все время, что она здесь жила, к нему ни разу никто не приходил, кроме тетки – как ее? – Зои. И Танечка считала, что он из тех мужчин, которые превыше всего ценят устоявшийся одинокий быт, нехитрое времяпрепровождение с бутылкой пива и телевизором и полное отсутствие забот. Все это было ей понятно, и как с этим бороться, она прекрасно знала. Что же тут хитрого? Нужно только ненавязчиво объяснить ему, что с ней, с Танечкой, станет намного лучше: будет устроенный быт, будут исполняться все его желания, а забот совсем не прибавится. Она и действовала в этом направлении. Окружила его ненавязчивой заботой, вкусно кормила, совсем ему не мешала и имела все основания считать, что в надежности этого варианта сомневаться нечего. Конечно, вариант был запасной: обеспечить ей должный уровень жизни Вершинин не мог. Но само наличие «запасного» кандидата в мужья сладко грело душу.

И тут, как снег на голову, его непонятное поведение в последние дни, а теперь еще и баба с ребенком. Кому такое понравится?

Разглядеть женщину с пятого этажа было нелегко, но Танечка ее узнала, и это ей не понравилось еще больше. Она прекрасно помнила, как Вадим уставился на эту девицу, когда они впервые были в супермаркете. Да что там рассматривать? Девица как девица, ничего особенного. Не уродина, конечно, зачем же зря говорить, но и не фотомодель. К тому же, если тогда, год назад, девица выглядела привлекательно – Танечка это признавала: веселенькая такая, накрашена в меру, волосы длинные и уложены удачно, локонами, то потом, а она часто встречала ее то в магазине, то на улице, ничего особенно привлекательного в девице уже не было. Во-первых, она постриглась, и новая прическа ей не шла. Не то чтобы совсем не шла, просто делала ее незаметной. Во-вторых, девица почти перестала краситься, что могут себе позволить только яркие брюнетки, а брюнеткой она не являлась. Ну а самое главное, взгляд у нее перестал быть веселым и каким-то… любопытным, что ли, и это делало ее совсем обычной.

Нет, ей, Танечке, девица не соперница, с какой стороны ни посмотри. К тому же еще совсем недавно Вадим был вполне понятным и предсказуемым. Не мог же он влюбиться до беспамятства за три дня? Так не бывает. Нужно просто спокойно подумать, не пороть горячку, выработать тактику, и все будет в порядке.

Она не позволит ломать свои планы. Еще не хватало!

– Заходите, – Вершинин отпер дверь и пропустил Наташу с мальчишкой вперед. – Раздевайтесь.

Заботливо принял у нее куртку, подхватил синюю мальчишкину и повесил на высокую вешалку.

– Ого! Солидно, – похвалил Сережа, рассматривая высокие книжные шкафы.

Вадим засмеялся и протянул ему руку:

– Вадим Павлович.

– Сережа, – отчего-то застеснялся мальчик, но руку тоже протянул.

– Сейчас чай поставлю, – Вадим осторожно пожал маленькие пальчики и, встретив Наташин взгляд, объяснил: – Это квартира бабушки. И деда. Я здесь всю жизнь жил.

До сих пор Наташа не знала, как можно понимать друг друга без слов. Они с Витей плохо понимали друг друга даже со словами.

– Наташ, – шепотом спросил Сережа, когда Вадим прошел на кухню, – а он тебе кто?

Она и сама хотела бы знать, кто он ей.

– Друг. Пойдем на кухню. – Она взяла мальчика за руку и спохватилась: – Возьми телефон.

Квартира была запущенной. Обои кое-где отставали, занавески висели криво, старинная тяжелая мебель нуждалась в реставрации, но тем не менее выглядело все… солидно, прав мальчик.

– Сереженька, звони папе, – велела Наташа, когда они уселись на мягкие стулья с высокими спинками вокруг дубового круглого стола. – Позвони, а потом дай мне трубку.

Сережа сосредоточенно потыкал в кнопки.

– Пап, привет. За нами бандиты гнались, – серьезно сказал он в трубку, – а Наташа меня спасла. И Вадим Павлович. Это Наташин друг… Я сейчас ей телефон дам.

– Петр Михалыч, здрасте, вы не волнуйтесь…

– Пожалуйста, коротко. В двух словах. – Голос директора звучал как-то незнакомо, устало, что ли, но Наташе некогда было об этом задумываться.

– Морошин за Озерцовым следил, а Озерцов за вашей женой, – мрачно отчиталась Наташа, – а потом у меня телефон пропал, и я поняла, что им нужен Сережа.

– Действительно коротко, – похвалил директор, – Александрина Витальевна в курсе?

– Да. То есть она в курсе, что Сережа со мной, а так не в курсе.

– Понял, – с небольшой задержкой отозвался Петр Михайлович, – где вы сейчас?

– У моего друга. В безопасности. Вы не волнуйтесь.

– Я вернусь первым же самолетом. Вы можете побыть у этого… друга до моего возвращения?

– Конечно, – решила за Вадима Наташа.

– Тогда оставайтесь там, – попросил директор. – Никуда не выходите. Никому не открывайте. Какой адрес?

– Адрес? – растерялась она, и когда Вадим подсказал, назвала.

– Наташа… – помедлил директор, – спасибо.

Она повертела телефон. Нужно позвонить Стасу, все-таки они вляпались в серьезную историю, и предупредить его необходимо. Она пыталась вспомнить цифры, проступившие на экране ее мобильного, когда Стас вчера звонил ей, и не могла. Можно, конечно, позвонить на работу и узнать номер Морошина, но это почему-то казалось ей опасным.

– А вы эти книги все прочитали, да? – Огромная библиотека явно произвела на Сережу впечатление.

– Нет. Это в основном дедовы книги. Они для меня слишком… узкоспециализированные.

– А зачем же вы тогда их храните?

– Да так, – Вершинин пожал плечами. Мальчишка ему нравился. – Я не люблю выбрасывать книги.

«Что-то было знакомое в сочетании цифр номера Стаса. Точно, мамин день рождения», – вспомнила Наташа.

– А ваш дед кем работал?

– Он был профессор. Физикой плазмы занимался.

Наташа, сомневаясь, начала нажимать кнопки и чуть не подпрыгнула от радости, услышав знакомый голос.

– Стас, это я…

– Наташка, – закричал он, – они за Сережей охотятся!

– Знаю. Он со мной.

Стас облегченно выдохнул.

– Как?..

– У меня украли телефон. Я и догадалась. – Она не только догадалась, она чувствовала, что Сереже угрожает опасность. Наташа зябко передернула плечами.

– Они подожгли машину Александрины, – сообщил Стас.

– Что?!

– Не бойся, с ней все в порядке. С Александриной, в смысле. Но задержали ее грамотно. Пока полиция, то, се… Их и след простыл. А как ты все-таки догадалась?

– Сама не знаю. У нас тоже… целая история.

– А сейчас вы где?

– В безопасности.

– Точно? – усомнился он.

– Точно, – заверила Наташа, – Петра Михалыча ждем. Ладно, пока, до завтра.

Она протянула Сереже телефон и с удовольствием вытянула ноги.

– Давайте чай пить. Очень пить хочется.

Она сказала, что они в безопасности, но Вадим почувствовал, как нарастает тревога. Если неудавшиеся похитители запомнили номер его машины, найти их ничего не стоит. Сейчас в Интернете чуть ли не в открытую торгуют базами ГБДД. Конечно, в квартире с металлической дверью они в безопасности, но расслабляться рано. Вадим понимал, что новоявленные бандиты чувствуют себя сейчас загнанными в угол и способны на любую непредсказуемую выходку. Ему казалось, что он даже покраснел от стыда. Он подставил женщину и ребенка по собственной дури. Он не выполнил главного мужского долга – оберегать слабых.

– Давайте, – сказал он, выключая чайник.

Александрина смотрела на то, что осталось от ее машины. «Тойоту» подарил Петр, и она ее очень любила, ей было приятно говорить подружкам, что это подарок мужа, хотя она и сама была в состоянии купить себе любую машину. Почти любую. Сейчас красавица «Тойота» была страшным уродливым железным ломом. Александрина знала, что и сама стала черным уродливым ломом, пригодным только для свалки.

Она покорно и равнодушно отвечала на бесчисленные вопросы людей в форме, мечтала остаться наконец одной и радовалась, что Сережа под присмотром, и она какое-то время может о нем не думать. Сейчас она не могла думать ни о ком, даже о Сереже.

Потом позвонил Петр, велел ей ехать домой и никому не открывать дверь, пока он не привезет сына, и Александрина покорно поехала и теперь ходила по огромной ухоженной квартире, наматывая на невидимый счетчик очередной километр…

Удивительно, но сначала Петр ей не понравился. Вернее, не то чтобы не понравился, просто Александрине не могло прийти в голову, что молчаливого Петра можно рассматривать как достойного претендента на ее, утонченной красавицы и умницы, руку. Познакомила их школьная подруга Лена Фролова. Петр учился в одном институте с Димкой, Лениным мужем, изредка бывал у Фроловых дома и на одном из Лениных дней рождения оказался сидящим за праздничным столом рядом с Александриной.

Она тогда почти с ним не разговаривала. За столом Петр исправно за ней ухаживал, предлагал салаты, подливал спиртное, однако с ненужными разговорами не лез, танцевать не пригласил, а когда Александрине стало скучно среди подвыпивших гостей, ненавязчиво предложил проводить ее домой. Она тогда оценила и то, что он точно уловил момент, когда ей обрыдла затянувшаяся вечеринка, и то, что он довел ее до самой двери квартиры, а не вызвал такси, как делали ее многочисленные поклонники.

Потом она узнала от Лены, что Петр родом откуда-то из сельской местности, блестяще окончил институт, почти сразу защитил кандидатскую диссертацию и сейчас пытается организовать свою фирму.

Он не спросил ее телефон, не предложил встретиться вновь, и Александрина очень скоро о нем забыла.

И если бы не встретила его снова, никогда не узнала бы, что он – основа ее жизни, никогда не была бы так безумно счастлива, как с ним, и никогда не страдала бы так, как страдала сейчас.

Александрина накинула куртку и вышла на большой открытый балкон. Закурила, ужасаясь, что сигареты кончаются. Что она будет делать, когда они кончатся совсем?

Что она вообще будет делать?

Чашки были разномастными, блюдца Вадим не подал вовсе – Виктор при этом обязательно поморщился бы, но чай оказался очень вкусным, ароматным и в меру крепким, а печенье, которое он вывалил в вазу для фруктов, свежим и сдобным.

– Ну расскажите теперь про ваши приключения, – Вадим с удовольствием отхлебнул из большой кружки.

Наташа еле заметно покачала головой – не при Сереже.

– Ну-у, – задумался мальчик, – меня хотели похитить, а Наташа меня спасла. Да, Наташ?

Она улыбнулась и потрепала его по волосам.

Из отрывочных фраз картину Вадим себе представлял, и в эту картину не укладывалось только одно: зачем и почему в нее стреляли? Или все-таки никакого выстрела не было? А была хулиганская выходка, не имеющая к ним никакого отношения…

– Откуда вы так хорошо друг друга знаете? – Сам Вадим ни разу не видел никого из детей своих коллег, ему просто не приходило в голову на них посмотреть.

– Да так, – засмеялась Наташа, – мы давно знакомы.

После больницы родители забрали ее к себе. Забрали гораздо раньше предполагаемой выписки, потому что в палате Наташе было совсем невмоготу и она очень хотела домой. Виктор слабо посопротивлялся и согласился, понимая, что за Наташей нужен уход и мама обеспечит этот уход лучше. Он приходил каждый день, приносил цветы и фрукты, держал Наташу за руку и рассказывал, как ему без нее плохо, а еще про нестабильную экономическую ситуацию, которая наверняка ничего хорошего не сулит. Наташа должна была жалеть бедного неприкаянного мужа, но не жалела. После того случая в больнице, когда отец рявкнул на него, Наташа не пожалела Витю ни разу. Как отрезало… Вернее, жалела, но совсем за другое, и не вслух, а про себя. Жалела за то, что он пугливый и слабый, что нисколько не стесняется этой своей слабости, что он боится внешнего мира, жестокого, но все-таки очень интересного. Жалела за то, что ему до сих пор нужна утешительница, почти няня, и удивлялась, что не замечала этого раньше. У нее затекала рука, которую держал муж, и ей хотелось, чтобы он поскорее ушел.

Наверное, если бы год назад он сказал ей про ту же экономическую нестабильность:

– Не бойся, прорвемся, – или что-то другое, но тоже мужское и надежное, ей было бы гораздо труднее пережить… Катю.

А Сережа ей каждый день звонил. Обстоятельно выяснял, как она себя чувствует, рассказывал про школу, сокрушался, что ему еще так долго расти и он не может ее навещать, и обещал, что когда вырастет, будет приходить к ней каждый день. А потом заработает много денег, и они поедут в Египет, потому что Наташа в Египте не была, а он был, и ему там очень понравилось.

Почему-то после звонков Сережи Наташе очень хотелось плакать.

Вадим смотрел на своих неожиданных гостей. Мальчишка был напуган, но держался храбро. Хороший парень, подумал он.

– Наташ, – предложил Сережа, – а может, на них в полицию сообщить?

– Давай дождемся папу, – вздохнула она, – как он скажет, так и сделаем.

В этот момент Наташа с ребенком показались Вадиму похожими друг на друга. Они вполне могли бы сойти за маму с сыном, если бы мать не была такой молодой.

– Ждать нам долго. Хочешь, компьютер тебе включу, поиграешь? – предложил Вадим ребенку. – Или книгу какую-нибудь поищем?

– Или уроки сделай, – неудачно предложила Наташа, – уроки-то все равно учить придется.

– Да ну, я лучше с тобой побуду. – Мальчишка прижался к ней и обнял ее за шею, и они снова показались Вадиму похожими, как мать и сын.

Неожиданно ему стало обидно, что он выпадает из их дружной связи. Он не может подойти, сграбастать их в охапку и прижаться к нежным головкам.

– Дашенька, я так соскучился, – обнимая ее в маленьком закутке, отделенном от общей комнаты встроенными шкафами и служившем ей кабинетом, прошептал Анатолий Константинович.

Она попыталась вырваться, но он не дал.

– Толя, перестань, – устало сказала Дарья, сжавшись под его руками.

– Почему? Что случилось, Даша? – Он отпустил ее, обошел стол, за которым она сидела, и уселся напротив.

Он смотрел тревожно и требовательно, и Дарья вздохнула:

– Для тебя же все это ничего не значит. Зачем я тебе?

– Зачем? – Он задумался. – Затем, что мне хорошо с тобой. А без тебя плохо.

– Перестань, Толя. – Она положила голову на сомкнутые руки и слегка наклонилась к нему. – Я не хочу быть одной из многих, с которыми тебе хорошо.

– Почему ты решила, что ты одна из многих? – не понял он.

– Ну, – усмехнулась Дарья, – ты же не станешь отрицать, что у тебя и помимо меня были женщины.

– Конечно, не стану. Я холост, свободен, и у меня были женщины.

Это отличный ход, напомнить ей, что у нее есть муж, а она считает возможным спать с двумя мужчинами.

Он накрыл руками ее сомкнутые пальцы и потянул к себе:

– У меня были женщины, но от этого мне не становятся менее дороги наши отношения. Сейчас – ты моя женщина. Я соскучился…

– Толя, – она вырвала руки и покачала головой, – я не девочка по вызову.

– Я что, отношусь к тебе как к девочке по вызову? – Теперь он разозлился всерьез. – Которой денег платить не надо?

– Ты меня не любишь. – Она опустила голову.

– Не люблю? – Он поднялся и прошелся по крошечному помещению. – Я не знаю, люблю тебя или не люблю. Может быть, я и не умею любить так, как ты этого хочешь… Я такой, какой есть. Но мне плохо без тебя. Я хочу быть с тобой каждую минуту, понимаешь? Это любовь или не любовь? Не знаю. Я радуюсь, когда тебя вижу, и скучаю, когда тебя нет.

– Ты это всем говоришь? – Она подняла голову и смотрела прямо на него.

– Нет, – резко ответил он, – не всем.

Он опять уселся на стул и через стол наклонился к ней:

– Я же не спрашиваю, что ты говоришь своему мужу. Ты думаешь, мне приятно думать, как ты с ним…

Он отвернулся и стал смотреть в окно. Скоро все решится, и он станет победителем. Осталось потерпеть несколько дней.

Он опять повернулся к измученной Дарье и накрыл ее руки своими. На этот раз она не вырывалась.

Он поцеловал пальцы, обошел стол, обнял ее и стал целовать волосы, пахнущие горькими духами. Он не лгал, когда говорил, что ему с ней хорошо.

Удивительно, что можно изменять мужу и при этом требовать верности от кого-то другого.

Про перевод денег она так и не спросила.

Теперь можно подумать и о Калгановой.

Петр Михайлович ждал вылета. Стоял, тупо глядя на табло, и с трудом заставлял себя сосредоточиться на тускло высвеченных цифрах. Потом пугался, что в бессмысленном оцепенении пропустит нужную информацию и не сможет защитить Сережу, и тогда начинал судорожно рассматривать каждую цифру и смотреть на часы.

Он каждые двадцать минут звонил сыну, разговаривал с Наташей и с этим ее… другом и чувствовал, что на них можно положиться. Он мучительно беспокоился о Сереже, и все-таки мысль о том, что у него самого больше нет дома, оставалась на первом плане.

Он совсем этого не ждал. Он никогда не поверил бы, что такое может случиться.

С ним уже было такое давно, совсем в другой жизни. Тогда он тоже не предполагал, что любимая может жестоко посмеяться над ним, развлекаясь с другим. Он до сих пор помнил ту свою слепую ненависть, с которой не смог справиться и расплачиваться за которую пришлось совсем другому человеку.

Сейчас ненависти не было, только недоумение и пустота. И страшный вопрос, как жить дальше. Как жить без жены, с которой он всегда представлял себя единым целым, ради нее, собственно, он жил и работал. Зачем зарабатывать деньги, если их нельзя потратить на ее часто бессмысленные, как ему казалось, покупки, или отложить на потом, на их совместное будущее. Что ему делать?

Проходили очередные двадцать минут, и Петр доставал телефон.

Он знал, что женится на Александрине, как только ее увидел, и потом долго не понимал, почему поначалу противился этому знанию.

Димкина жена Лена давно подбирала ему спутницу жизни, и Петра это откровенно забавляло.

– Александрина моя школьная подруга. Она, знаешь… с претензиями, – предупредила тогда Лена. – Но девка хорошая. Добрая. И умная.

Александрина оказалась богиней. Он весь вечер старательно отводил глаза, потому что рассматривать ее в упор считал просто неприличным, но не смотреть на нее было трудно. У нее не только в лице, но и в фигуре, в пластике движений было что-то античное. Божественное. С ней не могла сравниться ни одна женщина, живущая на земле, и ему казалось странным, что другие этого не замечают. И сама она, казалось, тоже считала себя самой обычной земной женщиной. Ну не самой обычной, все-таки в зеркало она смотрелась и о собственной красоте наверняка догадывалась, но земной. Петр уже тогда подумал: это хорошо, что она не знает о себе всю правду, потому что жениться на богинях для смертных всегда опасно.

Он до мелочей помнил тот вечер. Помнил, как она благодарно удивилась, когда он, видя, что подвыпившие гости ей изрядно надоели, тихо предложил:

– Я вас провожу.

Помнил, как они шли потом по безлюдным ночным улицам, и как она удивилась, что когда-то здесь пролегал древний Владимирский тракт, и как смотрела на него с восхищением, когда он рассказывал ей об этом.

Он даже помнил, как уныло ему стало, когда за ней захлопнулась дверь квартиры.

Эта унылая скука – не видеть ее – так напугала его, что он решил больше никогда с ней не встречаться. Зачем ему все это? Он неверующий, и никакие богини ему не нужны.

Следующим утром он позвонил бывшей сокурснице Ксюше Ремизовой, которая долго и безуспешно строила ему глазки. И несколько месяцев легко и беззаботно проводил время с Ксюшей, пока вновь не встретил Александрину.

– А это кто? – Сережа показал на висевшую на стене в бывшем кабинете деда большую фотографию строгой молодой женщины. – Это ваша предка?

– Бабушка, – засмеялся Вадим.

– Красивая, – похвалил вежливый Сережа.

– Красивая, – признала Наташа.

Женщина с портрета смотрела чуть-чуть мимо них. Правильное лицо, разделенные прямым пробором волосы, губы не улыбаются, но взгляд мягкий и ласковый. В детстве Вадиму почти не верилось, что красавица на портрете – его бабушка. Он помнил ее полной, одышливой, все время грустной, но старающейся казаться веселой. Бабушку он помнил несчастной из-за матери. И дед был несчастным. И простить матери несчастье самых близких и любимых людей Вадим не мог.

Наташа видела, как у него отчего-то затвердел подбородок, а губы сжались в тонкую полоску, и ей опять захотелось, как вчера в машине, обнять его и погладить по волосам. «Нельзя им увлекаться, – одернула себя Наташа. – Он очень хороший человек, но я для него – никто. Женщина, попавшая в беду, да еще с ребенком».

– Сереж, ты есть хочешь? – спросила она.

– Я-а? – задумался тот. – Хочу. – Он посмотрел на Вадима и на всякий случай добавил: – Но не очень.

Тут выяснилось, что кормить ребенка нечем: ничего молочного Вадим не любил и никогда не покупал, ни пельменей, ни котлет, ни даже яиц не оказалось, а твердую переперченную колбасу, которой он, как правило, завтракал, Наташа отвергла сразу.

– Можно макароны с сыром сделать, – с сомнением проговорила Наташа, глядя на засохший кусок сыра.

– Нет, – решил Вадим, – не нужно травиться. Я сейчас схожу в магазин и все куплю.

Это им не понравилось. Им не хотелось без него оставаться, он как будто был гарантом того, что ничего страшного с ними больше не случится.

– Я очень быстро, – успокоил он, – м�

© Горская Е., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Татьяна Устинова

Великая сила настоящего детектива

Писать детективы трудно – утверждаю как писатель, написавший некоторое количество именно детективов. Смею утверждать также, что детектив – серьезное, интеллектуальное чтение. Ну, разумеется, правильно написанный детектив!.. Читатель следует за сюжетом, придуманным автором, не в силах оторваться – именно в этом великая сила настоящего детектива и настоящего детективного автора: увлечь, заманить, заставить блуждать в лабиринтах, бояться и радоваться, сочувствовать и негодовать. Евгения Горская – настоящий детективный автор. От ее книг невозможно оторваться.

Но бывает и по-другому. В начале двадцатого века жил канадский писатель Стивен Ликок, прославившийся в основном своими легкими юмористическими рассказами. Ликок посмеивался над тогдашними детективами; он говорил, что любой детективный рассказ имеет бешеный успех ровно до развязки. Еще бы: великий сыщик бродит впотьмах, полиция в очередном тупике, улики пропали, а героиня похищена злодеем и сейчас в смертельной опасности! И вот тут-то автору бы и закончить свой рассказ, но нельзя! И приходится как-то… разбираться со всем этим, придумывать объяснение происходящему, а получается топорно, надуманно, неумело.

Прошло ровно сто лет, но ничего не изменилось!.. Множество великолепных и захватывающе начинавшихся детективов не имеют сколько-нибудь приличной развязки. В сюжете зияют огромные дыры, герои действуют нелогично, а все расследование оказывается простейшей схемой, зачастую завязанной на одном-единственном или нескольких совпадениях. Дочитав такого рода книженцию, я чувствую, что меня надули, подсунув фальшивку.

Когда подошел к концу новый детектив «Дар или проклятие» Евгении Горской, я тоже почувствовала разочарование, возможно даже обиду, но принципиально иного толка!.. Просто закончилась впечатляющая своей изысканной запутанностью, немного страшная, безукоризненно написанная, захватывающая, напряженная и пронзительная сказка, в которой мне повезло прожить целый вечер.

Казалось бы, практически невозможно написать книгу, которая держит в напряжении от самого начала и до последней страницы. Чтобы действие только нарастало, чтобы петля сюжета затягивалась все туже, чтобы самые сильные эмоции – любовь и ненависть – били через край, а история на каждом витке совершала головокружительный кульбит, переворачивая все действие с ног на голову, заставляя героев искать спасения там, где спасение, кажется, невозможно. Но Евгении Горской это удалось!..

Я до сих пор была уверена, что невозможно соединить детектив с «саспенсом» – вот не люблю этого слова!.. Оно кажется надуманным, слишком киношным и по сию пору ассоциировалось у меня только с Альфредом Хичкоком и его «Птицами». И вообще эти два жанра казались мне взаимоисключающими. Потому что детектив – суть загадка, требующая стройности повествования и безукоризненной логики. Для «саспенса» же одной тайны мало. А Хичкок так вообще считал, что она вредит. «Саспенс» должен сразу же завладеть нашим вниманием, выложить все карты на стол, без стеснения и жалости играть на наших страхах, погружая нас – зрителей и читателей – в состояние тревожного ожидания чего-то незримого, но грандиозно-ужасного.

И тем более удивительно, что Горской в ее новой книге «Дар или проклятие» удалось совместить эти два на первый взгляд несовместимых компонента: идеальный детектив и гнетущий «саспенс». В результате получился яркий, безумно вкусный и мгновенно опьяняющий коктейль из кристально-чистой логики и вихря неподдельных эмоций.

У Натальи, главной героини романа, есть редкий дар – она умеет предчувствовать беду. Но сможет ли она уберечь саму себя, когда над головой начнут свистеть пули? И ведь она рядовой программист. Кому понадобилось ее убивать? Что она могла видеть или имела неосторожность услышать? И связана ли эта охота с гибелью ее сына – кошмаром, который, казалось, удалось навсегда оставить в прошлом? Кто ее защитит? Как угадать, кто друг, а кто безжалостный убийца, который не остановится ни перед чем? Или все-таки остановится?

Новый детектив Евгении Горской будто бы целиком состоит из неожиданных сюжетных поворотов. И на каждом интрига закручивается все сильнее, а ставки становятся все выше, а в самом конце выясняется, что злодей на самом деле… Впрочем, читайте!

У вас впереди новый детектив! Как я вам, ребята, завидую!

Понедельник, 9 ноября

Он понимал, что не может оставить ее в живых, и знал, что времени осталось мало.

Самое неприятное заключалось в том, что она ему нравилась, он даже по-своему был привязан к ней и сейчас остро жалел, что на ее месте не оказалась другая, незнакомая ему женщина или, по крайней мере, менее симпатичная.

Времени оставалось мало, и ему необходимо было продумать все до мелочей. Он еще полежал, глядя в потолок, и осторожно вылез из-под одеяла.

Умерла Зинаида.

Бред какой-то, подумала Наташа. Придет же такое в голову… Она постаралась рассмотреть сквозь плотные занавески, горит ли хоть одно окно в доме напротив. Ни одно не горело, значит, еще глубокая ночь. Наташа повертелась немного, поняла, что не заснет, и тихонько, стараясь не разбудить Виктора, встала.

Аккуратно закрыла дверь в спальню и зажгла свет. Половина шестого, по московским меркам самое время спать.

Единственной Зинаидой, которую Наташа знала, вернее, не то чтобы знала, а о которой была наслышана, была их дальняя родственница. Эта Зина приходилась отцу то ли троюродной сестрой, то ли какой-то дальней теткой. Родственников у их семьи было мало, и родители старались со всеми поддерживать отношения, но Зинаида знать их не хотела, что всегда вызывало у мамы недоумение и слезы, а у отца злость. Жила тетка Зинаида где-то в среднерусской глуши, где пенсии были совсем крохотными, а цены почти московскими, но никакой помощи от них не принимала.

Наташа прошла на кухню, зажгла газ, поставила на плиту чайник и стала смотреть на огонь.

Тихо скрипнула дверь – она все-таки разбудила Витю.

– Не спится? – Муж налил себе воды из хрустального кувшина, выпил и сполоснул стакан. Кувшин подарила свекровь года три назад. Наташа его терпеть не могла. Кувшин практически невозможно вымыть, к тому же она не понимала, зачем он вообще нужен, когда в доме имеются два чайника: обычный и электрический, в каждом из них всегда есть кипяченая вода, и они никогда их одновременно не нагревают.

Муж наклонился, чмокнул ее в шею и слегка сжал плечи, что означало – нравится тебе здесь сидеть, ну и сиди, а я спать пойду.

Когда не спалось ему, это выливалось почти в трагедию: он обязательно начинал выяснять, нет ли в данный момент магнитной бури, не наблюдается ли рост или, наоборот, падение атмосферного давления, не имеет ли место полнолуние или новолуние, или черт знает что еще. При обязательном ежевечернем звонке свекрови он обязательно рассказывал, что очень плохо спал, что теперь весь разбитый и боится не выспаться грядущей ночью. Он и от нее, от жены, в таких случаях ждал сочувствия, но Наташа сочувствия не выражала, она всегда считала, что мужчина должен уметь терпеть лишения и не обращать внимания на обыкновенную бессонницу. Она ему не сочувствовала, и Виктор обижался на несколько дней.

Наташа привычно напомнила себе, что ее муж далеко не самый плохой: не устраивает скандалов по пустякам, не требует от нее кулинарных изысков, стерильной чистоты в квартире, даже цветы дарит часто, а недостатки есть у всех. Хороший у нее муж, только напоминать себе об этом приходится все чаще.

Чайник закипел. Наташа насыпала заварку прямо в чашку, залила кипятком и стала греть о нее руки. Виктора такое ее чаепитие всегда выводило из себя: чай надлежало заваривать исключительно в заварочном чайнике. Таких чайников было два: один для черного чая, другой для зеленого. Еще год назад Наташе не пришло бы в голову заварить чай в чашке, тогда ей казалось: все, что Витя считает и делает, – единственно правильно, а если сама она поступает не так, как ему хочется, значит, она чего-то не понимает и не соответствует высокому стандарту его жены.

Прошел год с тех пор, когда она поняла, что тяжело ей с собственным мужем.

Наташа отпила ароматной жидкости и зажмурилась от удовольствия.

Тетку Зинаиду она видела только один раз. Наташа была совсем маленькой, когда родители купили машину и поехали вместе с ней в маленький городок к тете. Как ни странно, Зинаиду Наташа помнила отчетливо: высокая худая женщина с кудрявыми темными волосами и белым фартуком, повязанным на цветастом платье. Она одной рукой прижимала к себе маленькую Наташу, гладила ее по голове, а потом повела ее показывать маленьких желтых цыплят на соседнем участке. Еще Наташа помнила, что на кухне у тети Зины был большой стол, накрытый красивой клеенкой с яркими оранжевыми подсолнухами.

Тетка тогда их практически выгнала неизвестно почему, маленькая Наташа этого не знала и удивлялась тому, что мама плачет, а отец зло молчит.

– Саша, – говорила мама, – ее нужно простить, она потеряла сына.

– Мозги она потеряла, – бурчал отец.

Наташа не понимала, как можно потерять сына, а тем более потерять мозги, и на всякий случай спросила:

– А сын у нее большой?

– Большой, – ответила мама, достала из кармана платок и вытерла слезы.

Сейчас Наташа знает, что у тетки погиб сын, после чего она почему-то прекратила всякое общение с родственниками.

Наташа посмотрела на часы – пора будить Витю, но муж проснулся сам, пошумел водой в ванной и прошел на кухню.

Она поставила на огонь геркулесовую кашу и кастрюльку с водой – для яиц. Виктор завтракал исключительно кашей и двумя яйцами в мешочек. Еще год назад Наташа, давясь, тоже ковыряла кашу, которую терпеть не могла, и чувствовала себя виноватой за то, что не любит здоровую пищу. Впрочем, тогда она все время чувствовала себя виноватой.

Она подумала, соорудила себе два бутерброда с сыром и сунула их в духовку.

– Это мне назло, да? – обиженно спросил муж, наблюдая за ее манипуляциями.

– Нет, Витя, – Наташа постаралась, чтобы в голосе не проступило раздражение. – Просто я не люблю кашу. А яйца мне надоели.

– Раньше ты кашу любила.

Наташа промолчала. Трудно, почти невозможно объяснить, почему раньше ей так хотелось ему нравиться, что она согласна была не только есть ненавистную кашу, но и вовсе обходиться без пищи.

Завтракали они в полном молчании, муж насупился и смотрел в сторону. Год назад она немедленно начала бы лебезить, выпрашивать прощение, потом без конца звонила бы ему, пока он не сменит гнев на милость, а сейчас почти не замечала его молчания, вернувшись мыслями сначала к Зинаиде, а потом к предстоящему рабочему дню, и отчего-то испуганно вздрогнула, услышав резкий телефонный звонок.

– Наташа? – удивилась свекровь. Она почему-то всегда удивлялась, услышав Наташин голос, как будто никак не ожидала обнаружить ее в квартире сына. Хотя на самом деле квартира была как раз Наташиной, досталась ей в наследство от бабушки.

– Здравствуйте, Вера Антоновна.

– Витя дома?

– Дома. – Наташа передала трубку мужу.

Почему-то она была уверена, что звонит мама и сейчас скажет что-нибудь про Зинаиду. Вообще-то это едва ли могла быть мама: родители отдыхали в Италии, и если бы позвонили, то, скорее всего, на мобильный. Звонить было дорого, и они предпочитали посылать эсэмэски.

Все-таки мысли о тетке не давали ей покоя.

Наташа достала из сумки сотовый и, не жалея родительских денег, набрала номер.

– Мама, ты от Зинаиды давно известия получала?

– Не очень, – замялась мать. – А почему ты спрашиваешь?

После той злосчастной поездки, когда тетка отказалась иметь с ними дело, мама через каких-то не то совсем дальних родственников, не то просто знакомых вышла на Зинаидину соседку Шуру, переписывалась с ней, частенько посылала деньги, чтобы та приглядывала за теткой, и сведения о Зинаиде всегда имела.

– Да так, вспомнила о ней почему-то. Сама не знаю почему.

Нужно выбросить из головы дурацкие мысли. Мало ли что может присниться… Наташа попрощалась с мамой и стала собираться на работу.

Ей повезло – подошедший трамвай шел как раз до офиса, не пришлось пересаживаться на другой транспорт, и в здание она пришла одной из первых. Вообще-то, у них строго регламентированного рабочего дня не было, все приходили и уходили, когда кому удобно. Можно было и совсем не прийти. Нельзя только одного – не сделать свою работу. За это увольняли сразу, безо всяких выговоров и нагоняев.

Фирма уже несколько лет занимала целое крыло большого офисного здания, при входе имелись охрана и электронная система пропусков, фиксирующая приход-уход. Все сотрудники знали, что начальство периодически снимает данные с электронной системы, и старались восьмичасовой рабочий день выдерживать. И Наташа старалась.

Она отперла комнату – в отделе еще никого не было, подошла к своему столу и замерла: что-то было не так. Большой черный кошачий глаз, подарок Виктора, лежал чуть дальше от клавиатуры, чем всегда. Стопка маленьких квадратных листков с каракулями ее заметок для памяти заметно вылезала из-под клавиатуры, а она всегда аккуратно запихивала листочки под нее, чтобы их не было видно.

Наташа включила компьютер и отправилась поливать цветы. Цветов было много, и для нее, единственной женщины в отделе, это было почти дополнительной работой.

Она уже просмотрела электронную почту, как обычно по утрам, и приподняла клавиатуру, чтобы вспомнить последние записи на листочках, но неожиданно опустила ее, бессмысленно посмотрела в экран и защелкала мышью, просматривая кадры своей программы. Программу Наташа написала года полтора назад от нечего делать, когда один проект был уже закончен, а по другому заказчики все никак не подписывали договор. Программа автоматически запускала фотокамеру при каждом включении компьютера и так же автоматически отключала ее ровно через минуту. Камера фиксировала сидящего перед компьютером.

В пятницу в 22:41 ее компьютер включал Стас Морошин. Он работал в соседнем отделе, и никаких совместных проектов с Наташей у него никогда не было.

Полагалось выключить компьютер и немедленно позвонить директору, но Наташа ошарашенно сидела не шевелясь. Пока не испугалась, что сейчас заплачет неизвестно отчего. Что-то в последнее время она стала слезливой, как мама. Та любила поплакать по малейшему поводу.

Тогда Наташа решительно направилась в соседнюю комнату, мечтая, чтобы Морошин оказался на месте, и облегченно вздохнула, увидев откинувшегося в кресле парня.

– Ты зачем в мой компьютер лез? – ласково спросила Наташа. Увидев Стаса, она сразу как-то успокоилась, ей больше не хотелось плакать, она даже почувствовала себя злой и веселой ведьмой Геллой и почти пожалела незадачливого Морошина, которому сейчас придется совсем не сладко.

Он так явно испугался, что Наташа пожалела его еще больше.

– Никуда я не лез! Ты что, спятила? – возмутился он. Возмутился тихо, чтобы никто не слышал.

– Стасик, – Наташа села на свободное кресло и слегка покачалась вправо-влево, – говори быстро и доходчиво, иначе я сейчас Петру Михалычу позвоню. Это я ведь одолжение делаю, время на тебя трачу.

Петр Михайлович Сапрыкин являлся и директором, и хозяином фирмы, Наташа знала, что сотрудники его побаиваются, а молодежь вроде Морошина просто трепещет. Сама Калганова директора не боялась, он ей нравился, и она его очень уважала.

Странно, что она подумала про Морошина «молодежь», как будто себя молодой уже не считала. Стас был, конечно, моложе, но не так уж намного, года на четыре. Ну, может, на пять.

– Не лез я в твой комп, – продолжал шепотом возмущаться Стас.

Наташа вытянула руку и демонстративно полюбовалась кольцом с большим бриллиантом. Кольцо было от фабрикантов, и Наташа давно и всерьез считала его своим талисманом. Фабрикой владел ее прапрадед по отцовской линии, и кольцо было тем немногим, что удалось сохранить после страшных революционных и военных лет. Маме оно не нравилось, она постоянно носила другое, тоже с большим бриллиантом, а это родители подарили Наташе к окончанию института.

– Стас, ты меня задерживаешь.

– Да с чего ты взяла-то? Не лез я в твой комп! Что мне, делать больше нечего?

– Кто в чей компьютер лез? Здравствуйте, – раздался совсем рядом низкий голос.

Наташа и Стас подняли глаза и обомлели: рядом стояли сам директор Сапрыкин, а за ним его заместитель Анатолий Константинович Выдрин. Вообще-то худощавый, импозантный, в дорогом костюме, Выдрин выглядел намного представительней коренастого, с грубоватым лицом Сапрыкина и скорее мог сойти за директора и хозяина. Петр Михайлович же больше напоминал тракториста, надевшего костюм, чтобы покрасоваться на деревенской свадьбе.

Рабочие столы в фирме отделялись друг от друга высокими книжными полками, и заметить входящих в помещение было трудно, вот они и не заметили.

– Здрасте, – в один голос отозвались Наташа и Морошин. При этом Стас побледнел почти до синевы, а Калганова покраснела.

За взлом пароля на чужом компьютере полагалось немедленное увольнение, и они оба это знали.

– Что здесь происходит? – опять спросил директор. – Наташа!

– Ничего, Петр Михалыч, – промямлила она, – это… недоразумение. Мы сами разберемся.

Ей стало жалко дурака Морошина. Да и оказаться в роли «доносчика» не хотелось.

– Ну, смотрите. – Помолчав, Сапрыкин укоризненно покачал головой, и начальство направилось дальше.

– Пришлешь мне письмо! В нем подробно напишешь, зачем полез в мой компьютер. Не напишешь до вечера – завтра все расскажу Петру Михалычу, – прошипела Наташа и отправилась на свое рабочее место.

Часа через два ей неожиданно позвонил Выдрин.

– Зайдите ко мне, пожалуйста, – услышала она приветливый голос.

Выдрина она терпеть не могла непонятно почему: дел с ним никогда не имела, а в общении он был исключительно вежлив, дамам при встрече целовал ручки, голоса никогда не повышал, козней не строил. Дамы в фирме его обожали, а Наташа не любила.

Кабинет заместителя директора располагался в самом конце коридора рядом с директорским, и Наташа по дороге заглянула в комнату Морошина – письма он ей так и не написал. На месте его не оказалось, и она разозлилась: идти к Сапрыкину жаловаться не хотелось.

– Наташа, – строго произнес Анатолий Константинович, едва она закрыла за собой дверь кабинета, – с вашего компьютера в сеть ушел вирус.

– Что?! – ахнула она.

– Садитесь, – спохватился замдиректора.

– Гаденыш! – выдохнула Наташа, стоя столбом перед столом Выдрина.

– Не понял, – опешил он.

– Это я не вам. Простите, – буркнула она.

– Надеюсь, – усмехнулся Выдрин и кивнул на стул: – Садитесь-садитесь.

Наташа уселась, а он встал и прошелся по кабинету, заложив руки за голову.

– Так что произошло с вашим компьютером? Наташа, это касается не только вас, но и фирмы, и игры в партизан сейчас неуместны.

Ее почему-то покоробили слова про «игры в партизан», но замдиректора был прав, и она призналась:

– Морошин зачем-то залез в мой компьютер в пятницу. В 22:41.

Собственно, он и предполагал нечто подобное, услышав разговор молодых программистов, и сейчас похвалил себя за проницательность.

– А как вы узнали, что это он? – удивился Выдрин.

– Программу написала, – вздохнула Наташа, – когда компьютер включается, программа фиксирует сидящего напротив.

– Зачем?

– Да так… – пожала она плечами, – делать было нечего, вот я и написала.

– Вашу бы энергию да в мирных целях, – усмехнулся он. – Ребята сейчас ваш компьютер «почистят». Погуляйте часок.

Наташа не поняла, какая такая у нее энергия и в каких целях ее нужно использовать, но согласно покивала и вышла из кабинета.

Не нравился ей Анатолий Константинович.

По дороге она опять заглянула в соседнюю комнату, и снова Морошина на месте не оказалось.

Программисты из группы администрирования возились с ее компьютером, делать ей было решительно нечего, и она, послонявшись по офису, отправилась на улицу погулять, порадовавшись, что нет дождя. Впрочем, глаза у нее не накрашены, и дождь ей не страшен.

По московским меркам, фирма располагалась почти рядом с Наташиным домом. В хорошую погоду она даже любила ходить домой пешком, вся прогулка занимала всего минут тридцать, может быть, чуть больше.

Она вдруг замедлила шаг, впервые удивившись, что в последний год ей ни разу не пришло в голову пройтись пешком. Она больше не прогуливалась и почти перестала краситься, а ведь год назад выйти из дома с ненакрашенными глазами было для нее чем-то совершенно немыслимым.

Она очень изменилась за прошедший год.

Год назад выяснилось, что она ждет ребенка. Виктор очень обрадовался, каждое утро спрашивал, как Наташа себя чувствует, заставил ее накупить дурацких книг о том, как нужно вести себя во время беременности, и постоянно напоминал ей об «ответственности». Наташа никакой «ответственности» не чувствовала, она и без напоминаний не стала бы делать что-то во вред будущему малышу, она, как и раньше, ходила на работу, в магазины, готовила еду и не собиралась относиться к себе как к тяжелобольной.

В такой же промозглый осенний день она стояла на трамвайной остановке. Шел нудный противный дождь, ветер выворачивал зонт, а трамвая все не было. Последнее, что она помнила из того утра, это внезапно закричавшая шедшая навстречу пожилая женщина. Эту женщину в бежевой куртке с капюшоном она помнила так отчетливо, как будто была знакома с ней всю жизнь.

Очнулась Наташа в больничной палате, с удивлением глядя на плачущую мать и как будто мгновенно постаревшего отца. Уже потом она узнала, что мама внезапно и беспричинно забеспокоилась в то утро, заставила папу выяснить через полицейских знакомых, не было ли каких-то несчастных случаев, и родители приехали в больницу, куда привезли Наташу, почти вслед за ней.

Как и почему выехал на тротуар здоровый и абсолютно трезвый водитель надежной машины «Ауди», так никто и не понял. Наташа отделалась легко, много легче других стоявших на остановке людей: только сотрясение мозга, ушибы и сломанная нога. Да еще ребенка не стало…

– Витя знает? – говорить Наташе было трудно, каждое слово отдавалось болью во всем теле.

– Знает, Ташенька. – Отец наклонился и поцеловал ее в кончики пальцев: вся остальная дочь была покрыта бинтами. – Сейчас приедет.

Папа всегда был строгим, маленькая Наташа его даже слегка побаивалась, и когда ей случалось совершать что-то такое, что могло вызвать хороший нагоняй, мама брала ее прегрешения на себя – на жену отец голоса никогда не повышал. Однажды Наташа зачем-то полезла со стремянки на шкаф и уронила тяжелую старинную хрустальную вазу, причем крайне неудачно – на телевизор. Мама тогда долго ее отчитывала, но папе не выдала, сказав, что сама протирала пыль. Правда, Наташа уже тогда догадывалась, что мама все-таки говорит папе правду, но родители делали вид, что он о шалостях дочери не знает.

С тех пор как Наташа подросла, отец редко целовал ее, разве что в день рождения, и сейчас от его непривычной нежности у нее потекли слезы. Плакать ей тоже было больно, и неудобно лежать на спине, и очень хотелось, чтобы поскорее приехал Витя.

– Ну что же ты!.. – бледный перепуганный Виктор ворвался в палату. – Надо же смотреть, куда идешь!.. Хоть бы о ребенке подумала! Я чуть с ума не сошел…

– Витя! – ахнула мама. – Опомнись! Ты же знаешь, что Таша не виновата!

А отец, перебив ее, рявкнул:

– Ты что, последние мозги по дороге растерял?! Это что за причитания? Нам сейчас тебя успокаивать прикажешь?! Моя дочь чудом осталась жива… – Он махнул рукой и опять наклонился к Наташе.

Виктор растерянно замолчал, искренне не понимая, что вызвало у ее родителей всплеск негодования. Наташа уже успела по привычке почувствовать себя виноватой в том, что мужу пришлось из-за нее переживать, но ей было так больно, и она так его ждала и так сильно хотела, чтобы он пожалел ее, что слезы полились сплошным потоком. Она закрыла глаза и вдруг пожалела, что не умерла под колесами злополучной машины, и равнодушно удивилась собственным мыслям. Она хорошо понимала Витю: он переволновался, ему было страшно за жену и будущего ребенка, ему необходимо было выплеснуть свои эмоции, а на кого же их еще выплескивать, как не на нее? Не будь рядом родителей, она, наверное, как всегда, начала бы оправдываться, объяснять, что стояла на тротуаре в самом что ни на есть положенном месте, и ждала бы, когда Витя наконец ее пожалеет. Родители были рядом, и ей, лежавшей в бинтах и практически не имевшей возможности пошевелиться, успокаивать здорового мужа было нелепо. Это выглядело бы просто ненормально.

Тогда, год назад, Наташа впервые и сразу поняла, что настоящего мужа, сильного и надежного, на которого всегда можно положиться, у нее нет. Есть только вечно обиженный, хнычущий «большой ребенок», даже в больничной палате неспособный думать ни о ком, кроме себя.

Странно только, что раньше, до аварии, Наташа, хоть и чувствовала себя почти все время виноватой неизвестно в чем и боялась огорчить Витю, всегда соглашалась с ним, даже понимая, что он не прав, но ей с ним все-таки было хорошо и как-то… легко. Вот и пешком она любила ходить, а теперь это просто не приходит ей в голову.

Наташа достала телефон и посмотрела на часы – можно возвращаться, ребята уже должны закончить с ее компьютером.

А все-таки удивительно, что сама она никакого вируса не обнаружила.

Вершинин удачно припарковался прямо напротив собственного подъезда и подумал, что это единственное, в чем ему повезло за весь этот длинный неудачный день. Установку нужно было сдавать заказчику, а платы, которые они заказали в Италии, до сих пор не пришли. Кроме того, выяснилось, что программное обеспечение по непонятным причинам периодически дает сбои, они называли это «сваливается». Программа сваливается, а программист, который ее написал, со вчерашнего дня на больничном – у него поднялась температура, и гонять на работу парня с гриппом Вершинин не хотел.

В этом году повальной эпидемии не было, но часть сослуживцев очень боялась заразиться, некоторые даже начали носить рекламируемые по телевизору маски и казались Вершинину откровенно придурковатыми. Впрочем, он телевизор практически не смотрел и о том, что соответствующие органы призывают население ходить исключительно в масках, знал от тех же сотрудников. Больше всего его удивляло, что паника перед гриппом охватила не только большинство женщин, но и многих мужчин, и если дамам он эту глупость прощал, понимая, что она, глупость, присуща слабому полу, то поведение мужчин вызывало у него откровенное недоумение.

Сначала он попытался объяснить пугливым коллегам, что вся эта гриппозная кампания затеяна, по его мнению, с одной-единственной целью – дать кому-то нажиться на панике населения, но тут поднялся страшный гвалт, сослуживцы бросились активно его переубеждать, спорить ему было лень, и с тех пор он старался не обращать внимания на маски и не слушать дурацких разговоров.

Вершинин выключил мотор, прикинул, как будет завтра организовывать испытание надоевшей всем установки, вылез из машины и включил сигнализацию. Помедлил, пропуская вынырнувшую откуда-то «Мазду», и тут увидел подходящую к подъезду соседку Танечку. Первой мыслью было спрятаться за машину, и он устыдился этой мысли, как всегда, остро пожалел бедную девушку и подумал, что с Танечкой давно надо решительно порвать, и тут же устрашился того, что она станет смотреть на него несчастными глазами и говорить что-нибудь вроде:

– Хорошо, Вадичка. Ты не бойся, я не буду тебе надоедать, – после чего Вершинин всю оставшуюся жизнь будет чувствовать себя подлецом.

Он так и стоял около машины, пока Танечка не скрылась в подъезде, а потом трусливо отправился в ближайший супермаркет. Сейчас Таня наверняка отметила, что в его окнах нет света, какое-то время он проведет в магазине, а потом, если она все-таки позвонит, можно будет сказать ей, будто он только что пришел, очень устал и никак не может сегодня к ней наведаться. А еще можно сказать, обрадовался он, что простудился и не исключено, что это грипп, а он не хочет ее заражать. Нет, это не пройдет, она тут же кинется его лечить…

Вершинин вздохнул, жалея и Танечку, и себя, и отчего-то все человечество в придачу.

Она переехала к ним в подъезд в прошлом году после развода с мужем. То есть это он уже потом узнал, что Таня развелась с мужем и тот великодушно разменял свою трехкомнатную квартиру, очень прилично доплатил и купил для бывшей жены однокомнатную. А мог бы и не покупать, потому что, когда женился на Танечке, квартира, в которой они стали жить, у него уже была и Таня на нее никаких прав не имела. Бывший муж фактически до сих пор содержал бывшую жену, и Вершинин очень хорошо его понимал. Он тоже содержал бы Танечку всю оставшуюся жизнь, потому что смотреть в несчастные глаза не было никаких сил, и тоже развелся бы с ней через полгода, если бы его, не дай бог, угораздило на ней жениться. По той же самой причине и развелся бы, ведь видеть ежедневно жалобное обожание невозможно, лучше уж в Москву-реку с Крымского моста сигануть или застрелиться, если пистолет есть.

Сначала-то Вершинин понять не мог, как можно было бросить такое прелестное создание, как Танечка, и очень осуждал ее бывшего мужа, а теперь всерьез подумывал, не поменять ли свое жилье. Квартиру менять очень не хотелось: здесь жили дед и бабушка, маленький Вадик практически вырос тут, и взрослый Вадим никакого другого жилья себе не представлял.

…Супермаркет, расположенный почти рядом с домом, открылся совсем недавно. Цены здесь были, мягко говоря, высокими, и народу почти не наблюдалось в любое время суток. По огромному помещению скользили редкие покупатели с громадными тележками, и ее Вершинин заметил сразу. Он немного понаблюдал за ней, понимая, как это глупо, и сам не сообразил, как оказалось, что он со своей неудобной громоздкой тележкой следует за ней по всему магазину.

С тех пор как он увидел ее в первый раз, вернее, впервые обратил на нее внимание, прошло чуть больше года.

В тот день он вернулся домой раньше обычного, часа в три. В подъезде какие-то люди таскали мебель, и он, чертыхнувшись, отправился на седьмой этаж пешком. На пятом бледная, перепуганная девушка пыталась руководить грузчиками, и по всему было видно, что это у нее получается плохо. Ему пришлось задержаться: грузчики как раз затаскивали в квартиру шкаф, и тот никак не хотел проходить в дверь, перегородив путь и к лифту, и к лестнице. Девушка подняла на него полные слез глаза и пожала плечами, извиняясь. Вершинину стало жаль ее, и через несколько минут грузчиками руководил уже он. Внесли мебель, потом раз двадцать меняли ее местами, новая соседка Танечка все не могла решить, как же лучше ее, эту мебель, расставить, потом они вместе пошли в супермаркет, потому что еды у Танечки не было и она не знала, где ее купить. Вершинин тогда совершенно обалдел и от перестановки мебели, и от Танечкиного страха, что расставили все неудачно, к тому же он действительно устал, очень хотел есть и мечтал добраться до собственной квартиры.

В супермаркете он как-то сразу Танечку потерял, навалил в тележку, что попалось под руку, расплатился и ждал соседку, стоя за ровным рядом касс. Тогда он и заметил ее, сначала просто перепутав с новой соседкой: обе были достаточно высокими, худенькими, не светлыми и не темными, и в похожих куртках. Он почти подошел к кассе, у которой расплачивалась девушка в светлой куртке со сброшенным на плечи капюшоном, и только тут понял, что ошибся – это не Танечка. Девушка улыбалась кассирше, доставая упаковки из неудобной тележки, мимоходом скользнула взглядом по полупустому пространству за кассами и по нему, Вершинину, и его поразила исходящая от нее энергия радости. Эта энергия коснулась и его тоже, и ему стало отчего-то весело, он даже забыл, что хочет есть и хочет домой, зато вспомнил, что у него впереди еще вся жизнь и все в этой жизни зависит только от него самого. Аура, вспомнил он подзабытое слово. Мать когда-то утверждала, что умеет видеть ауру, и людей оценивала по этой самой ауре. Впрочем, это было давно, когда мама еще была… человеком.

Он стоял и смотрел на незнакомую девушку, которая теперь уже находилась у столика и перекладывала покупки в целлофановые сумки с логотипом супермаркета, и не сразу опомнился, разозлился на себя за глупость и зачем-то начал выискивать в незнакомке недостатки. И нашел: на ее пальце было кольцо с таким огромным бриллиантом, что он никак не мог быть настоящим, и тогда Вершинин пожалел бедную девицу за дурной вкус: выбрала бы кольцо с камнем поменьше, глядишь, сошло бы за настоящее. Отвернулся от нее и стал искать глазами соседку Танечку.

Потом он еще несколько раз встречал эту девушку все в том же супермаркете, зачем-то проверял, есть ли кольцо на пальце – оно было, и каждый раз радовался неизвестно чему. Потом он долго ее не видел и почти забыл о ней, пока не стал снова встречать уже весной. Но теперь никакой радости девушка не излучала, его даже подмывало спросить, где же она потеряла или по собственному желанию оставила свою «ауру». Впрочем, Вершинин знал, что никогда с ней не заговорит, он вообще никогда не заговаривал с незнакомыми девушками.

Они одновременно расплатились у соседних касс, и оба перекладывали покупки в целлофановые сумки; Вершинин не заметил, как порвался один из ее пакетов, и из него попадали и покатились по полу разноцветные консервные банки. Он сначала вообще не понял, что это ее банки, просто машинально стал поднимать разбегающиеся жестянки, и только распрямившись с ними в руках, совсем рядом увидел огромные зеленые глаза. До сих пор он считал, что зеленые глаза – это метафора.

Вершинин молча шагнул назад к кассе, неловко выдернул пакет из лежавшей там стопки, сложил в него банки и протянул ей:

– Держите.

– Спасибо. – Она вежливо и равнодушно улыбнулась, взяла пакет, поправила на плече сумку и быстро направилась к раздвижным дверям супермаркета.

Он сам удивился, что почти мгновенно оказался рядом с ней и даже собственные покупки не забыл. Пакетов она несла два, и чувствовалось, что они достаточно увесистые.

– Давайте помогу, – буркнул он, чуть наклонившись и пытаясь взять пакеты из ее рук.

– Спасибо. – Она опять вежливо улыбнулась и твердо сказала: – Не стоит, мне недалеко.

– Ну, а раз недалеко, тем более помогу. – Он все-таки перехватил у нее пакеты и помедлил перед дверями, пропуская ее вперед.

Никто чужой никогда не предлагал Наташе донести до дома ее покупки, и она почувствовала явное раздражение, когда незнакомый мужчина начал настойчиво предлагать ей свою помощь, но раздражение это сразу пропало. Мужчина смотрел на нее робко и сердито, но она под его взглядом почему-то почувствовала себя важной и значительной персоной, настоящей дамой, и неожиданно для себя кивнула – несите, если хочется. К тому же сумки были действительно тяжелыми, она перестаралась, набирая продуктов.

Наташа улыбнулась, не замечая этого, и пошла не оборачиваясь. Он был высоким, значительно выше ее, и это ей тоже нравилось. Идти было всего ничего, и они шли молча: Наташа впереди, а незнакомый мужчина чуть сзади.

К вечеру по-настоящему подморозило, и уже у самого подъезда Наташа поскользнулась на покрытой тонким льдом узкой асфальтовой дорожке. Она поскользнулась, а он не успел ее подхватить, потому что замешкался в темноте незнакомого двора и очень испугался, когда она неловко упала на коленку, как будто она была хрупкой хрустальной статуэткой, не способной выдержать малейшего сотрясения. Вершинин еще успел удивиться этому своему испугу, когда кинулся к ней, но тут переполошился уже по-настоящему, потому что одновременно с ее падением раздался глухой хлопок, а потом почти сразу – шум отъезжающей машины.

– Вы что? С ума сошли? – зло прошипела она, когда он навалился сверху, прижимая ее к грязному холодному льду. Сумки, свою и ее, он так и продолжал держать в руках.

Вершинин поднялся, молча поставил сумки на асфальт, нашарил в кармане телефон и, подсвечивая им себе, стал внимательно изучать стену дома.

Звук выстрела из пистолета с глушителем он слышал только в кино, и девушка казалась весьма далекой от мафиозных разборок, но происшедшее ему не понравилось.

Наташа, чуть не кряхтя, поднялась, отряхнула рукой колени и рукава куртки и молча наблюдала за его манипуляциями.

Следов выстрела Вершинин не обнаружил, но это ничего не значило – у него не было опыта в таких делах, тревога не отпускала. Вершинин покрутил головой, оглядывая незнакомый двор, и кивнул ей на лавочку около детской песочницы.

Наташа потянулась за сумками, но он ее опередил, поставил пакеты на лавочку, протер ладонью деревянное сиденье и сделал приглашающий жест – садитесь. Наташа помедлила, но уселась, а он все продолжал стоять, размышляя.

– Вот что, – наконец решил он, – давайте-ка пойдем куда-нибудь в нормальное место, в «Якиторию», что ли. И там поговорим.

Совсем рядом находился японский ресторан «Якитория», куда Вершинин иногда заглядывал.

– Вы любите японскую кухню?

– Не люблю, – ответила она, – терпеть не могу. Вы женаты?

– Нет.

– А я, видите ли, замужем. Боюсь, моему мужу не понравится, если мы сейчас с вами в ресторан отправимся.

– Ну, как хотите, давайте здесь разговаривать. – Он пристроился на лавочке рядом с ней и неожиданно ляпнул: – Камень настоящий?

– Камень? – не поняла она и тут же догадалась, повертела рукой, словно давно не видела собственного кольца, и подтвердила: – Настоящий.

– Вы богатая наследница?

– Нет. – Она посмотрела на него, улыбнулась и стала похожа на себя прежнюю, давешнюю, излучавшую сияние радости. Ауру.

– Жаль.

– А уж мне-то как жаль, – снова улыбнулась она и тут же отвернулась, внимательно рассматривая что-то в пустой песочнице перед ними.

– Как вас зовут?

– Наташа. То есть Наталья, – зачем-то поправилась она, все так же глядя в песочницу.

– Вадим. Наташа. – Он вздохнул и, рискуя показаться полным дураком, спросил: – В вас сейчас стрелять не могли?

Она повернулась и серьезно и внимательно посмотрела на него.

– Почему стрелять должны были в меня? Почему не в вас?

– Потому что меня некому пытаться убить. И меня никто не стал бы поджидать у вашего подъезда.

– Ну так и меня некому, – она развела руками. – Я не богатая наследница и не знаю государственных тайн, я не занимаюсь политическими расследованиями. Зачем в меня стрелять? Вы уверены, что в нас стреляли?

– Не уверен. Был бы уверен, уже полицию бы вызвал. – Он проследил за ее взглядом, она опять смотрела в песочницу.

– Вы живете вдвоем с мужем?

– Да.

– А квартира чья?

– Моя. – Она оторвалась от песочницы, посмотрела на него и улыбнулась: – Дом видите? Нормальная хрущевка, говорят, скоро сносить будут. Квартира двухкомнатная, комнаты смежные, площадь не помню, но там и одному человеку тесно. Четвертый этаж без лифта. Думаете, кто-нибудь польстился?

– Не знаю, что и думать, – признался он. – А работаете вы где?

– Программистом в частной фирме. На руководящие должности не претендую, чужую работу не отнимаю. Вадим, – она внимательно посмотрела на него и серьезно сказала: – Стреляли в вас. Если стреляли, конечно.

Он не был уверен, что звук, который его смутил, это выстрел. Еще меньше он был уверен, что стреляли именно в нее, а не в воздух, например. Но доводить любое дело до конца давно стало его привычкой.

– Давайте вот что сделаем: я буду возить вас на работу и обратно. Где вы работаете? Территориально? – предложил Вершинин.

– Не говорите ерунду. – Она встала и потянулась за сумками. – Спасибо, что помогли. До свидания.

Он молча взял сумки и довел ее до самой квартиры.

Наташа захлопнула дверь, поставила пакеты на пол и посмотрела в глазок: лестничная площадка была пуста, и ей отчего-то сразу стало грустно.

– Наташа! – растерянно проговорил Виктор, целуя ее и помогая снять куртку. – У меня неприятности.

– У меня тоже, – вздохнула Наташа.

– Да-а? А что случилось?

Она собиралась рассказать, как только что незнакомый мужик предположил, что в нее могли стрелять, но сказала почему-то совсем другое:

– Сегодня с моего компьютера в сеть пошел вирус. – Наташа повесила на плечики куртку и закинула платок на верхнюю полку шкафа.

– Но ты же этого не делала?

– Вить, ты с ума сошел?

– Ну, значит, разберутся, – с облегчением произнес он, его решительно не интересовали ее проблемы. – Ты представляешь, у нас все-таки будет сокращение. Я же говорил, что будет! Я говорил об этом еще год назад!

Она подняла сумки и прошла на кухню.

– Тебя сокращают?

– Не знаю. Я не представляю, что делать!

Наташа промолчала. Муж действительно уже год почти непрерывно твердил, что периодически возникающие в правительстве разговоры о сокращении управленческого аппарата неминуемо повлекут за собой массовые увольнения, и это обязательно их, Виктора и Наташи, коснется. Только почему-то ничего при этом не делал, чтобы их это не коснулось или прошло как можно менее болезненно. Например, даже не пытался искать другую работу.

В компанию, где он сейчас трудился, Виктор устроился три года назад, до этого преподавал на кафедре института, который когда-то окончила Наташа. Компания занималась инспектированием энергетических объектов. В чем конкретно выражалось «инспектирование», Наташа толком не знала и считала, что скорее всего «инспекторы» только мешали работать тем, кто действительно дает свет в дома и на предприятия.

– Ну вот что теперь делать?! Что делать? – Он стоял в дверях кухни, причитал и качал головой из стороны в сторону.

– Вить, ты не останешься без работы, – Наташа постаралась, чтобы ее голос звучал участливо, – в конце концов пойдешь на объект.

– Монтером?! – почти взвизгнул он.

– Почему обязательно монтером? Там наверняка и другие должности есть…

– Я, кандидат наук, буду выяснять, какие должности есть на объектах? Может, мне с работягами еще и водку пить прикажешь? – Он обреченно походил по крохотной кухне, мешая ей убирать продукты в холодильник.

Наташа не понимала, почему, если речь идет о выживании, нельзя поработать на объекте даже монтером. Она помнила, как в девяностые годы, когда родителям чуть ли не годами не платили зарплату, отец устроился ночным грузчиком в булочную. Днем трудился у себя в научном институте, а ночью разгружал машины с хлебом. А они с мамой им гордились, и его уважали, и не видели в этом ничего зазорного.

– На кафедру вернешься. – Она слегка подвинула Витю, он мешал открыть дверь холодильника.

– На кафедру?! Копейки получать? А если и тебя уволят?

– Тогда помрем с голоду, – ответила она.

– С тобой невозможно разговаривать, – тихо произнес он, и Наташа испугалась, что он сейчас заплачет. – Раньше ты была совсем другой…

Раньше она бы начала охать и причитать, как и он, может быть, даже заплакала бы от страха перед жизнью, и он обнимал бы ее и говорил, что она одна его понимает и он не представляет себе жизни без нее.

Она изменилась год назад, когда он упрекал Наташу за то, что ее сбила машина, а она не стала его жалеть, потому что ей было стыдно перед родителями.

Вторник, 10 ноября

Наташа опять пришла на работу первой и, раздеваясь в пустой комнате, залюбовалась собой в зеркале. Сегодня ей впервые после долгого перерыва захотелось накраситься, и теперь она казалась себе божественно красивой.

Она вспомнила вдруг вчерашнего Вадима, как он навалился на нее всем телом, словно действительно прикрывал от пуль, и ей стало так весело, что она прыснула, радуясь, что ее никто не видит.

Она включила компьютер, полила цветы, заглянула в соседнюю комнату – Морошина опять не было, дальше день покатился по обычной колее, пока перед самым обедом неожиданно не позвонила школьная подруга Лариса Щербакова, в замужестве Брагина.

– Наташ, давай встретимся, – робко предложила Лариса.

– После работы? – удивилась Наташа. Обычно они договаривались о встрече заранее.

– Когда хочешь. Можно после работы, можно пораньше. Я на больничном – Степка болеет. А у Виталика сегодня выходной.

Виталик Брагин учился в параллельном классе и лет с двенадцати был надежно и преданно влюблен в Ларису. Они поженились, как только им исполнилось по восемнадцать, сейчас растили сына Степана и всегда служили для Наташи примером абсолютного семейного счастья.

– Давай, – согласилась она, – хочешь, ко мне приезжай. Хочешь, я к вам приеду.

– Нет, – быстро отказалась Лариса, – давай… на нейтральной территории.

– Лар, что-нибудь случилось? – Наташе почудилось что-то необычное в голосе подруги.

Та помолчала и виновато произнесла:

– Давай встретимся. Тогда расскажу.

В четыре часа Наташа ждала подругу в небольшом уютном ресторане, где они уже однажды встречались.

Невысокая и очень живая Лариса, всегда словно излучавшая веселье, показалась Наташе расстроенной и даже как будто нездоровой.

– Лара, что случилось? С Виталиком что-то? Или со Степой? – всерьез испугалась она.

– Нет, – Лариса старалась не смотреть на нее, и Наташа почувствовала, что начинает паниковать, – с тобой.

– Что?!

– Случилось с тобой. – Подруга помолчала, вертя в руках книжечку меню. – Я не знаю, правильно поступаю или нет. Виталик говорит, что не нужно тебе рассказывать…

– Лара, не тяни! Не пугай меня!

– Я много раз видела Виктора с женщиной.

Наташа облегченно вздохнула, подруга перепугала ее до полусмерти. Трудно сказать, чего она ожидала, но известие, что Виктор ей изменяет, показалось ей сущей ерундой. А речь шла именно об измене – Лариса была очень тактичной и наблюдательной и пугать подругу по пустякам не стала бы.

Они заказали по салату и кофе, есть ни той, ни другой не хотелось. То есть еще десять минут назад Наташе казалось, что она готова упасть в голодный обморок, а сейчас аппетит пропал совсем. Можно было и салат не заказывать.

– У нас рядом с работой есть ресторанчик маленький, вроде этого, – Лариса обвела глазами зал. – Я туда часто хожу, очень уж в столовой готовят невкусно. Я там обедаю и часто встречаю Виктора с женщиной. Они целуются как… как любовники, – выдохнула подруга. – Понимаешь, это сразу… чувствуется.

Наташа кивнула. Она понимала, что близкие отношения… заметны окружающим.

– Ну вот. Мне уже давно казалось, что он меня там не один раз видел. И узнал. Я думала, они будут куда-нибудь в другое место ходить, а они продолжают там встречаться как ни в чем не бывало. Я в четверг не выдержала, прошла мимо их столика и поздоровалась. Так он со мной тоже поздоровался, совершенно спокойно, даже руку с ее плеча не убрал. Только поморщился: видно, не ожидал от меня такой… наглости. А вчера опять появились, целуются, держатся за ручки… Господи, хоть бы ресторан поменяли, их же на каждом шагу навалом! И я решила тебе сказать. Наташ, ты прости, если…

– Ты все сделала правильно, спасибо тебе, – перебила Наташа. – Жаль, что раньше не сказала… А когда они начали встречаться, не помнишь?

– Помню, – чуть не плакала Лариса, – отлично помню. В тот день, когда тебя машина сшибла. Я тогда еще ничего про тебя не знала. Виктор очень нервничал, это было заметно. Они тогда поскромнее держались, мне сначала и в голову не пришло, что…

– Лара, – опять перебила Наташа, – а они… часто там обедают?

– Раза два в неделю. То есть девица-то почти каждый день, как и я. А он появляется два раза в неделю, иногда реже. – Подруга залилась краской. – После обеда садятся в такси. А когда она одна бывает, то уходит на своих двоих, видно, тоже работает где-то рядом.

Наташа отодвинула почти нетронутый салат. В тот день, когда она лежала вся покрытая бинтами и наполненная болью и ждала его и ей казалось, что, как только он появится, ей сразу станет легче, боль отпустит и она сможет выдержать унижение беспомощностью, он обедал в каком-то ресторане с неизвестной женщиной, разговаривал, скорее всего, очень себя жалел – как же, у него жена в больнице, и он очень переживает, – и получал сочувствие от этой незнакомки.

Наташа знала, что муж слабый, трусливый, безвольный и капризный, но она никогда не думала, что он законченный подлец, который способен проводить время с какой-то дамой, зная, что жена едва не погибла, что она страдает и ждет его. Наташе показалось, что мир вокруг изменился: и Лариса, и официант в черном костюме с галстуком-бабочкой, и даже улица за окном вдруг посинели, как будто она надела очки с синими стеклами. Это было так удивительно, что Наташа завертела головой, стараясь получше рассмотреть фантастическую действительность, и опомнилась только тогда, когда почувствовала, что перепуганная Лариса трясет ее за плечо.

Наташа подняла руки, чтобы протереть глаза, и отдернула – вспомнила, что сегодня, как назло, накрасила ресницы. А ведь из-за вчерашнего Вадима накрасила… Тут ей стало так жаль, что она не пошла с ним в японский ресторан, не выпила вина, не съела противной сладковатой рыбы. Может быть, проведи она вечер с Вадимом, ей не было бы сейчас так жутко.

– Ничего, – успокоила подругу Наташа, – я в порядке.

Очень хотелось спросить, как выглядела та женщина, с которой Вите было лучше, чем с ней, но она не спросила – это было бы уж совсем унизительно. Даже перед лучшей подругой унизительно. И перед собой.

– Я тебя отвезу, – Лариса осторожно держала ее за локоть, как будто боялась, что она сбежит или грохнется в обморок. – А хочешь, поедем к нам?

– Отвези, – кивнула Наташа.

С недавних пор у Ларисы была маленькая «Дэу», которую она очень любила и ездила на ней даже тогда, когда проще было дойти пешком.

«Куплю себе машину, – решила Наташа. – Займу у родителей денег и куплю».

В окнах квартиры горел свет, Виктор был дома. Наташа вошла в подъезд и медленно поплелась по лестнице. Отперла замок и устало привалилась к захлопнувшейся двери.

– Витя, – вышедший в прихожую муж собирался что-то сказать, но Наташа его перебила: – Ты мне изменяешь?

– Ну, Брагина! Ну, стерва!.. – Виктор смешно схватился за голову и закружил по прихожей.

– Лариса стерва? Ты мне изменяешь, а виновата Лариса? – опешила Наташа и зачем-то спросила: – А при чем тут она вообще?

Он открыл рот, собираясь что-то сказать, по-видимому, спросить, откуда она узнала, если не от Ларисы, но так и не спросил.

– Витя, уходи, – устало сказала Наташа.

– Что? – искренне изумился он.

– Уходи, пожалуйста.

– Но… Это что же… все? Да? Я вот сейчас прямо так и уйду, да?

– Витя, уходи.

Наташа смотрела на мужчину, с которым прожила девять лет и которого когда-то очень любила. Она знала, что вступать в пререкания нельзя, иначе они будут выяснять отношения до утра, и понимала, что объяснять ему что-то бесполезно. Если человек на четвертом десятке не понимает, что обманывать женщину, которая ему верит, подло, значит, не поймет никогда.

– Наташа…

Он попытался обнять ее, и она испуганно попятилась.

Она так и стояла в куртке у входной двери и повторяла как заведенная: «Витя, уходи», – пока он пытался ее образумить, а потом, молча и насупившись, собирал вещи в дорожную сумку. И только когда он уже шагнул к двери, Наташа вспомнила:

– Отдай ключи.

– Что-о?

– Отдай ключи. Я не хочу, чтобы ключи от моей квартиры были у чужого любовника.

Он порылся в кармане и протянул ей связку. Наташа тоже сунула ее в карман и отступила, давая ему пройти. А потом, когда хлопнула внизу дверь подъезда, тихо заплакала, уткнувшись лбом в стену.

Утром Вершинин проспал. Он почти всегда просыпался рано и заводить будильник забывал, и вчера, как назло, забыл. Он наскоро собрался на работу, выезжая из двора, помедлил и свернул налево, совсем не туда, куда ему было нужно. А ведь ему все утро казалось, что он почти не помнит о Наташе. То есть о Наталье. Он даже злился на себя за вчерашние проводы, ему было совсем не свойственно провожать случайных девушек. И только мысль о возможном выстреле в какой-то степени его оправдывала, словно этот непонятный выстрел каким-то образом связал его с девушкой Наташей. Натальей.

Если стреляли, то стреляли в нее. Во-первых, в него-то точно стрелять некому и незачем, у него ничего нет, кроме квартиры и машины. Квартира по завещанию отходила тетке, он и сам не знал, зачем написал завещание – он собирался жить долго. Наверное, затем, чтобы ни отцу, ни матери бабушкина квартира не досталась ни при каких обстоятельствах. И отца и мать Вершинин почти ненавидел.

Ну а во-вторых, когда он прижимал Наталью к мерзлому асфальту, он просто физически чувствовал, что опасность угрожает ей.

Вершинин бросил машину, немного не доехав до ее дома, и под моросящим дождем медленно обошел двор. Трудно сказать, что он ожидал увидеть, но почему-то при виде редких спешащих прохожих да несчастных собачников, торопящих своих мокрых псин, внезапно подступившая тревога отпустила, он постоял еще немного около лавочки, на которой они вчера сидели, вернулся мыслями к неготовой установке и поехал на работу.

Наконец-то прислали долгожданные платы, и уже к трем часам установка была не только собрана, но и без единого сбоя прошла все необходимые тесты. Вершинин посмотрел на часы, висящие на стене лаборатории, и поблагодарил присутствующих, что означало – все свободны. И только тогда заметил, что стоящие рядом коллеги смотрят на него не только удивленно, но как будто с некоторой обидой. После обязательных испытаний Вершинин всегда сам заново тестировал каждый сдаваемый прибор, при этом пытался создать нештатные ситуации и даже дергал провода, проверяя качество монтажа, и сегодняшнее его равнодушие не могло не вызвать вполне понятного удивления.

Ему стало стыдно – ребята сработали на совесть, но задерживаться он просто больше не мог: душным тягучим комом накатило беспокойство. Он пытался говорить себе, что его не касаются проблемы совсем чужой Натальи, что у нее есть муж, и он, Вершинин, совсем ей не нужен, да и она ему не нужна, ему хватает Танечки, но уговоры не помогали. Вершинин извинился перед присутствующими, попросил еще раз проверить все без него, успокаивая себя тем, что на тестирование еще есть в запасе несколько дней, и через сорок минут въезжал в уже знакомый двор.

Припарковался он удачно, наискосок от ее подъезда. Как и утром, обошел двор, непонятно отчего заметно успокаиваясь, и снова устроился в машине, глядя на выкрашенную зеленой краской дверь.

Он едва не пропустил ее: сегодня она была в другой куртке, в темно-красной, он не знал точно, как называется этот цвет. Видно, после вчерашнего кувырканья на ледяном асфальте светлая куртка пришла в полную негодность. Сначала он хотел выскочить из машины, но понял, что догнать ее не успеет, и наблюдал, как тонкая фигурка скрывается за унылой зеленой дверью подъезда. Он еще посидел, ни о чем не думая, и только тогда понял, что очень хочет есть, потому что времени перекусить на работе не было, и тут же опять почувствовал острую тревогу, почти панику, потому что опасность могла подстерегать ее в подъезде. Он выскочил из машины, мгновенно оказавшись у зеленой двери, набрал код – видел вчера, какие кнопки она нажимала, и побежал вверх по лестнице. В подъезде было тихо, вернее, из квартир доносились уютные вечерние звуки, слабо различимые голоса, почти неслышная музыка. Ничего страшного, неожиданного не было. Он задержался у ее двери, откуда доносились голоса – мужской и женский, отчего-то почувствовал острую обиду и тут же поднялся выше, к самому чердаку, загороженному железной решеткой.

Вниз он спустился не торопясь, почему-то заспешив только на ее этаже. Снова сел в машину и принялся смотреть на дверь подъезда. Напоминал себе, что голоден, понимал, что нужно уезжать, но не трогался с места.

Наташа слонялась по квартире, радуясь, что родители в отпуске, звонить не будут, и можно отключить все телефоны. Почему-то знакомые вещи казались чужими, и ей было страшно к ним прикасаться. Она уже выкурила на кухне полпачки сигарет, в доме стоял отвратительный запах и чуть ли не висел дым, а она все ходила из комнаты в кухню и обратно, пока не увидела себя в висевшем в прихожей зеркале. Сначала Наташа даже не поняла, что смотрит на себя саму, держащуюся руками за волосы, как будто хочет их выдрать, и даже приблизилась к зеркалу, чтобы получше изображение рассмотреть, а потом ужаснулась. Ей не хотелось узнавать себя в смотревшей на нее безумными глазами незнакомой старой женщине, она же точно знала, что еще совсем недавно, утром, украдкой любовалась собой на работе.

Наташа решительно подошла к окну в кухне, открыла его почти настежь, достала из буфета большую рюмку, нашла в холодильнике початую бутылку коньяка, наполнила рюмку и выпила почти залпом. Подышала немного открытым ртом, снова наполнила рюмку и не торопясь направилась в комнату к компьютеру. Пока ноутбук загружался, она еще отпила немного, удивляясь полному отсутствию мыслей в голове. Снова захотелось курить, но она пересилила себя, поставила рюмку около клавиатуры и защелкала мышью, ища в списке файлов, уложенных той самой программой, фиксирующей каждого, кто включает компьютер, октябрь прошлого года. Она совсем не удивилась, увидев за спиной Виктора женщину, только для верности посмотрела на число – точно, 23 октября. Ее первая ночь в больнице.

Наташа отпила из рюмки, встала, снова прошлась по квартире и посмотрела на себя в зеркало. Слава богу, старая незнакомая женщина исчезла, это опять была она, Наташа, только очень бледная, с красными глазами, как при тяжелом гриппе.

Она вернулась к компьютеру, хотела сразу же удалить страшные снимки, но не удержалась, посмотрела на обнимавшую Витю женщину в ее, Наташином, розовом халате с вышитыми на нем ветками сирени.

Халат подарила мама, и Наташа его очень любила. Он был совсем старый, Наташа периодически подрезала торчащие из махровой ткани нитки, но ей никогда не приходило в голову купить себе другой. Почему-то именно то, что чужая женщина надевала ее халат, показалось Наташе самым ужасным и обидным, даже более обидным, чем то, что эта чужая баба обнимала ее мужа.

Она прошла на кухню, достала мусорный мешок и осторожно, двумя пальцами, сунула в него розовый халат. Потом подумала, прошла в маленькую спальню, зачем-то стянула постельное белье и сунула в тот пакет.

Вернулась к компьютеру, стараясь не смотреть на экран, стерла все файлы, аккуратно уложенные программой-камерой, вычистила «корзину» и выключила ноут.

Натянула куртку, проверила, не забыла ли ключи, взяла пакет и захлопнула за собой входную дверь.

Теперь она жалела, что видела любовницу мужа в своем халате. Лучше бы она не знала, с кем был Виктор, когда она лежала в больнице. Может быть, в этом случае ей не было бы сейчас так отвратительно. Женщину звали Катя. Наташа видела ее единственный раз совсем давно, даже странно, что сразу ее узнала. Она видела Катю, когда они впервые поссорились с Витей.

Тогда муж повел знакомить ее с друзьями-одноклассниками на Восьмое марта. Идти ей не хотелось, она побаивалась незнакомых людей, которые были почти на десять лет старше, что для двадцатилетней Наташи казалось непреодолимой пропастью. Но Виктор считал, что она обязательно должна пойти, а все, что считал муж, было тогда для нее однозначно правильным, и она пошла. Она улыбалась, когда он целовался со всеми входившими женщинами, среди которых была и Катя, тихонько сидела в уголке, когда он танцевал с этими дамами, прекрасно понимая, что она никому здесь не интересна и не нужна, и ни на кого не обижалась. Прямо напротив дивана, на котором она примостилась, висели очень красивые старинные часы. Наташа все время смотрела на них и торопила время, а когда прошло ровно два часа с того момента, как она уселась на этот диван, тихонько встала, вышла в прихожую, оделась и уехала домой.

Она была уверена, что Витя очень скоро позвонит и попросит прощения, и приготовилась сказать ему, что все понимает и совсем не обижается, но чтобы в следующий раз он ее все-таки не бросал одну в незнакомой компании.

Позвонил Виктор только через сутки, когда она чуть с ума не сошла от беспокойства за него, ей просто не приходило в голову, что он может не поинтересоваться, как жена добралась до дома, все-таки ушла она от веселящейся компании в одиннадцать вечера, практически ночью. Виктор позвонил и сразу начал кричать, что она поставила его в дурацкое положение перед друзьями, что она не умеет находить с людьми общего языка, что она истеричная хамка и еще что-то ужасное, что просто не укладывалось у Наташи в голове, ведь она всегда считала себя человеком воспитанным и тактичным. От обиды, от пережитого беспокойства, от нелепости происходящего Наташа тогда отчаянно разрыдалась, ужасаясь тому, что довела любимого Витю до такого нервного срыва, что он срывается почти на визг. Тогда она впервые услышала этот его визг, потом много лет боялась его повторения и в последний год мужа откровенно презирала за постоянные истерики.

Она тогда рыдала, и просила прощения, и мечтала только о том, чтобы этот кошмар скорее кончился, чтобы муж снова стал ее прежним Витей, добрым и ласковым.

Она рыдала, а нужно было гнать его в шею. Еще тогда.

Вершинин так и сидел в темном чужом дворе, думал об установке, о завтрашнем дополнительном тестировании, о том, что нужно что-то решать с Танечкой, и почти не поверил собственным глазам, когда заметил Наташу, бредущую в темноте от мусорных баков, и почувствовал злое раздражение. Это какой же дурой нужно быть, чтобы искушать судьбу! У нее, что, совсем нет инстинкта самосохранения?

Он догнал ее уже у самого подъезда, ему хотелось встряхнуть ее хорошенько и напомнить, что вчера, возможно, ее спас только случай. Или бог, если она верует.

Она остановилась, когда он вырос перед ней, сегодня Наталья казалась совсем другой, не такой, как вчера, и не такой, как год назад, и он, помолчав немного, спросил:

– Что случилось?

Она совсем не удивилась, вздохнула, огляделась по сторонам и объяснила, глядя куда-то в сторону:

– От меня ушел муж. Только что. То есть я его выгнала.

Ей так легче, решил Вершинин. Ей легче думать, что она сама выгнала мужа.

Она открыла дверь подъезда и медленно поплелась по лестнице. И не удивилась, когда он стал подниматься за ней.

Квартирка оказалась действительно крошечной. Вершинин подумал немного, разулся и, повесив на вешалку ее куртку, которую она бросила на тумбочку, а потом и свою, в одних носках прошел за ней в комнату. Она сидела в кресле перед компьютером, равнодушно наблюдая за Вершининым. Рядом с клавиатурой стояла доверху наполненная чем-то рюмка. Он поднял рюмку, понюхал содержимое и понес на кухню.

– У меня мать спилась в такой же ситуации, – объяснил он оттуда, выплеснув коричневую жидкость.

– Я не сопьюсь. – Она потащилась за ним и прислонилась к дверному косяку, как будто сил стоять прямо у нее не было.

Вершинин критически ее оглядел и покивал – то ли согласился с тем, что она не сопьется, то ли, как раз наоборот, что сопьется.

Он хорошо помнил, как уходил отец. Вадику было тогда шесть лет, он болел, видел, что родители ссорятся, и очень хотел их помирить.

– Папа, – потянул отца за рукав маленький Вадик, – мама плачет.

Отец вырвал руку, и сын испугался, что сделал только хуже. Нужно было забиться куда-нибудь в угол и молчать.

Отец присел перед ним на корточки, потрепал по плечу и пообещал:

– Вырастешь – поймешь.

Вершинин давно вырос, но отца так и не понял.

Он не понимал, как можно собрать вещи и уйти, когда плачет жена. И болеет маленький сын.

– Вадим, – Наташа вдруг испугалась, что он заметил развороченную постель в маленькой комнате и обо всем догадался. Почему-то именно то, что он знает, зачем она ходила к мусорным бакам, показалось ей настолько унизительным, что Наташа опять чуть не схватила себя за волосы, как тогда, когда металась по квартире и еще не видела себя в зеркале. – Уходите. Пожалуйста.

Вадим закрыл чайник – только что он снял с него крышку, проверяя, налита ли вода, снова покивал, непонятно что выражая этим, протиснулся мимо нее и, уже одевшись, велел:

– Никуда из дома не выходите!

Наташа кивнула – никуда она не пойдет, некуда и незачем.

– Заприте за мной дверь.

Она снова кивнула.

Он помедлил, попрощался кивком, и она щелкнула железной щеколдой.

Дверь, ведущая из большой комнаты в маленькую, оказалась закрытой. А Наташа и не помнила, когда успела ее прикрыть.

Он понимал, что сегодня уже ничего не получится. Она не отвечает на звонки, он несколько раз пытался дозвониться до нее с подержанного телефона, купленного зачем-то около большого рынка, который почти сразу после этого закрыли на волне борьбы с нелегальной миграцией. Он тогда еще ничего не планировал по отношению к ней, и телефон этот, наверняка ворованный, был ему совершенно не нужен, и у рынка он оказался совершенно случайно – проезжал мимо и остановился купить сигарет. Он давно уже ничего не покупал на рынках, но молодая цыганка, сверкая золотыми зубами, уверяла, что телефон этот принесет ему счастье, и он купил, чтобы она отвязалась. По дороге к машине еще подумал, не выбросить ли трубку сразу. Не выбросил, сунул в карман.

Ему не хотелось уезжать, ему хотелось наконец покончить со всем этим и жить дальше.

Мужик в темной куртке, который второй день крутился около нее и мешал ему, вышел из подъезда, сел в «Хонду» и уехал. Он снова набрал номер ее мобильного, а потом городского, и снова услышал длинные гудки. Можно было попытаться подняться в квартиру, но, если она увидит его в глазок и решит не открывать, объяснить свой визит он не сможет. Она не дура, ее обмануть сложно.

Он опять подумал, как было бы хорошо, если бы он ее не знал.

Вздохнул, наклонился и повернул ключ зажигания.

Среда, 11 ноября

Как ни странно, Наташа крепко проспала всю ночь и проснулась, только когда прозвенел будильник. Сон ей приснился хороший. Будто они с Витей гуляют по весеннему лесу, полному ландышей и еще каких-то цветов, незнакомых и очень красивых. Наташа взяла в руки прекрасный цветок, похожий не то на розу, не то на мальву, и замерла от восхищения, и позвала Витю, но его почему-то не оказалось рядом, и тогда она начала озираться, удивляясь, куда он исчез, и, уже почти проснувшись, пожалела, что он так и не увидел восхитительного цветка. Она не сразу вспомнила, что Вити в ее жизни больше нет, что она ему больше не нужна, а нужна бывшая одноклассница Катя.

Наташа полежала немного, поглазела в потолок, вздохнула, потому что больше нет любимого и единственного халата, натянула старую «дачную» фланелевую рубашку и пошла ставить чайник.

О том, что она отключила телефоны, Наташа вспомнила только уже полностью одетая. Включила оба: и мобильный, и городской, надела ботинки и куртку, заперла дверь и сразу же полезла в сумку, потому что сотовый заиграл гитарный этюд незнакомого автора, который она недавно установила в качестве звонка.

– Ой, Сереженька, привет, – обрадовалась Наташа и улыбнулась, и удивилась этому – вчера ей казалось, что она никогда больше не сможет улыбаться, после того, как Катя надевала ее халат.

– Наташ, ты… это… Чего к телефону не подходишь? – спросил серьезный голос, и она как наяву представила нахмуренный лоб.

– Да так… – Наташа чуть не споткнулась на ступеньке, перехватила телефон другой рукой и стала придерживаться за перила, спускаясь по лестнице. – Спать рано легла. Вот и выключила, чтобы не будили.

– Ну слава богу, – обрадовался голос. – А то я уж заволновался. Ты не заболела?

– Нет, – опять улыбнулась Наташа. – А ты? Говорят, эпидемия подступает.

– И я не болею. – Голос стал совсем грустным. – У нас мало кто болеет. Ладно, побегу я.

– Счастливо. Отметки какие-нибудь получил? – спохватилась она.

– Получил вроде… Или нет, что ли? Не помню.

– Ладно, черт с ними, с отметками. Беги, учись. – Наташа захлопнула дверь подъезда, сунула телефон в сумку и посмотрела на небо. Все как всегда: грязные низкие облака, никакого просвета. Дождя нет, и за то спасибо.

Сережу она знала давно, с тех самых пор, когда директор впервые привел крошечного сына на работу, потому что тот кашлял, не ходил в сад, и его не с кем было оставить. Уже тогда Сережа был чрезвычайно серьезным, взрослых слушался, в чужие компьютеры не лез и сразу стал ходить за Наташей хвостом, как будто знал ее единственную давным-давно. Это было удивительно, потому что остальные женщины с ним сюсюкали, брали на руки, пытались рассказывать сказки и всячески развлекать. А Наташа не пыталась. Впрочем, тогда фирма была совсем маленькой и женщин в ней работало всего три: сама Наташа, Марина Петровна, ныне замдиректора по хозяйственной части, да Дарья Викторовна, бухгалтер. Теперь главный бухгалтер.

Наташа с детьми обращаться не умела и поначалу от Сережи очень уставала, потом привыкла и стала очень скучать, когда Петр Михайлович долго не приводил сына. Сейчас она знала о Сереже все: какие у него отметки, какие друзья и за что его ругала мама.

Жена директора была писаной красавицей, модельером, хозяйкой модного ателье, звалась редким именем Александрина и Наташу терпеть не могла. Однажды, приехав за маленьким Сережей, красавица Александрина долго не могла увести его от Калгановой, ехать с мамой сын решительно не хотел, хотя Наташа его и уговаривала, а уходя, заплакал. С тех пор жена шефа Калганову старалась не замечать, а если замечала, то только что не морщилась. А вот директору почему-то дружба сына с молодым программистом нравилась; когда Наташе случалось разговаривать с Петром Михайловичем наедине, тот всегда рассказывал ей о Сереже и посмеивался над тем, что для него Наташино мнение весит чуть ли не больше его собственного, отцовского.

Вершинин видел, что свет в ее квартире погас, и ждал, когда Наташа спустится, и все равно, когда это случилось, почему-то удивился и обрадовался, и тут же разозлился, потому что она убирала в сумку телефон и улыбалась. От нее вчера ушел муж, а сейчас она улыбается кому-то другому. Он рассвирепел и пожалел, что ждал ее вместо того, чтобы заниматься установкой, и понимал, что ведет себя как школьник-старшеклассник, и решил больше никогда не появляться в этом дворе.

Вышел из машины, открыл ей дверь и буркнул:

– Садитесь.

Она удивленно посмотрела на него – не ожидала встретить, и в ее лице появилось что-то такое, отчего вся его злость куда-то пропала, и ему тоже захотелось улыбнуться, но он не сделал этого. Все-таки от нее вчера ушел муж, и сейчас улыбаться казалось ему неуместным.

Она уселась и опять посмотрела на него удивленно и робко, и он вдруг понял, что все делает правильно. К тому же в нее стреляли, и кто-то должен ее защитить. Вот он и будет защищать.

– Куда? – Он старался на нее не смотреть, но ему очень хотелось, и он все-таки косился.

– На Семеновскую. Спасибо.

– На Семеновскую? Так близко? – удивился он. – Вы пешком ходите?

– Хожу иногда, – вздохнула она. – То есть раньше ходила.

Он потихонечку начал выезжать из двора. Раньше она ходила пешком на Семеновскую площадь и носила ауру. Интересно, где же она ее потеряла?

Он опять покосился на Наташу, на ее руки, лежащие на черной сумке, заметил, как почти мгновенно сверкнул бриллиант, и пригляделся уже повнимательней. Обручального кольца, которое она носила вместе с роскошным перстнем, не было.

Доехали они минут за пять. Все это время Вершинин придумывал, что бы такое сказать, да так ничего и не придумал. И только остановившись на трамвайной остановке напротив высокого офисного здания, неожиданно спросил:

– Вы его очень любите?

Спросил и сразу пожалел об этом. Ему не хотелось слышать, что она любит мужа.

– Нет, – не задумываясь ответила она и зачем-то объяснила: – Раньше очень любила, а потом… не очень.

Когда-то Наташа сильно любила Виктора, без него каждая прожитая минута казалась ей тусклой, она гордилась им и боялась, что когда-нибудь он поймет, что она, имеющая, как и все люди, какие-то недостатки, не пара ему, почти богу, никаких недостатков не имеющему. Потом, после той давней встречи Восьмого марта, когда она единственный раз видела Катю, Наташа тоже очень любила его, любила уже со всеми его недостатками и всячески старалась его не обидеть, и просила прощения, если все-таки обижала, и постоянно чувствовала свою вину. Она как-то сразу избавилась от чувства вины, когда лежала в больнице, почти ничего не соображая от боли, и не стала оправдываться, потому что стеснялась родителей. Но и тогда Наташа любила его.

Или уже нет?

– Вадим, – она помедлила, держась за ручку дверцы «Хонды», и посмотрела на него. – Зачем?..

– Я вырос без отца. Практически, – он вздохнул и задумался, как будто сам не знал, зачем ее провожает. – Я знаю, что женщину кто-то должен защищать. Мужа у тебя больше нет, придется мне. Я не уверен, что в тебя не стреляли, давай не забывать об этом.

Он произнес это и испугался услышать, что у нее есть кто-то еще, помимо мужа, и его, Вершинина, услуги ей не нужны.

Наташа закусила губу и стала выбираться из машины. Вадим честный и мужественный человек, он защищает женщин, а она думала, что он защищает только ее.

Он смотрел из окна кабинета, как она выбирается из бежевой «Хонды», и понимал, что присутствие этой самой «Хонды» превращается для него почти в непреодолимое препятствие. Времени оставалось все меньше, возможно, счет шел уже не на дни, а на часы.

Он почувствовал, что начинает паниковать, и приказал себе успокоиться.

В том, что он не может не узнать, когда наступит последний срок, он не сомневался.

Все будет хорошо. Он не имеет права на ошибку и не ошибется.

– Наташ! – позвал ее громкий шепот, когда она уже почти подошла к проходной.

Калганова оглянулась: из-за угла ей отчаянно махал Морошин. Она почти успела забыть, что выдала его Выдрину, а бедный Стас этого еще и не знает. Наташа покаянно пошла к несчастному парню.

– Наташ, ты… это… Чего к телефону не подходишь? – совсем как восьмилетний Сережа, спросил он.

Это было так смешно, что Наташа прыснула, но тут же стала серьезной.

– Стас, ты меня прости, но мне пришлось сказать Выдрину. Ты в мой комп вирус запустил.

Он отмахнулся, как будто речь шла не о нем, не о том, что его, скорее всего, уволят, а о чем-то совсем малозначительном, и потянул ее за рукав куртки за угол.

– Слушай, тут такое дело…

– Подожди-ка, – перебила Наташа строгим голосом, – ты зачем в мой компьютер лез?

– Базы МВД хотел посмотреть.

– Кретин!!! – ахнула Наташа. Если он полез скачивать что-то секретное, то отследить ее компьютер – это только дело времени. – Залез?

Он опять хотел отмахнуться, но Наташа не дала:

– Залез?!

– Нет! Даже не начал! Тут другое дело…

Он замялся, и Наташа поторопила:

– Ну давай, не тяни.

Он еще помялся, будто прикидывая, стоит ей рассказывать или нет, и решил ничего не говорить.

– Ладно, это так… Ерунда. Пока.

Наташа посмотрела ему вслед, решила, что сегодня Стас какой-то странный, тут же забыла о нем и пошла работать.

Танечке не нравилось, что Вершинин стал пропадать где-то по вечерам. Решительно не нравилось. Вообще-то как возможного мужа она его почти не рассматривала: начальник отдела на госпредприятии ее совсем не устраивал. Беда заключалась в том, что других кандидатов не было.

Откуда им взяться, вариантам? Где познакомиться с богатым бизнесменом, да еще так, чтобы он, бизнесмен, сразу оценил ее красоту, ум и тонкие душевные качества? С Егором, бывшим мужем, Танечка познакомилась на отдыхе в Турции. Она тогда впервые поехала за границу и не сомневалась, что поездка выйдет удачной. Так и получилось. Правда, поволноваться ей пришлось: Светка Демчук, с которой они отдыхали вместе, тоже была не прочь отхватить Егора, но он оказался не дураком и выбрал ее, Танечку.

После развода она уже трижды ездила на заморские побережья, но второго бизнесмена, желавшего немедленно на ней жениться, так и не встретила.

Где еще знакомиться с подходящими кандидатами, Танечка не представляла. Подружки, заведя удачные знакомства, представлять собственных избранников Танечке не спешили, дни складывались в месяцы, и чем дальше, тем больше вызывали у нее настоящую тревогу. Хорошо, что хоть Вадик есть, на крайний случай. Вернее, до этого понедельника она считала, что он есть, а теперь не знает, что и думать.

Вообще-то она ничего о Вадиме не знает, кроме того, что квартира эта досталась ему от бабки и что у него есть тетка. Про квартиру она узнала от соседки Киры Владимировны, которая жила здесь с незапамятных времен и тетку видела сама. Танечка после встречи с немолодой, интеллигентного вида женщиной, выходящей из квартиры Вадима, пыталась расспросить его о семье, но тот ничего рассказывать не стал, буркнул только, что это тетка. Она и отстала, зная, что на мужчин давить не стоит. То есть стоит, конечно, но не так явно.

Сейчас Танечка очень жалела, что ничего о Вадиме так и не выяснила. Надо было еще тогда познакомиться с его теткой, телефончик узнать на всякий случай, подружиться…

С Егором она так и сделала. Незаметно попала в гости к его родителям, смеялась дурацким шуткам, дуре-сестре помогала готовить уроки по русскому языку, и все получилось наилучшим образом. После свадьбы Танечка, конечно же, немедленно все это прекратила, у свекрови и свекра появлялась только на днях рождения, да и мужа отпускала неохотно. Это было ошибкой, и теперь она об этом жалела. Впрочем, она умела учиться на собственных ошибках.

Танечка вернулась мыслями к Вадиму. Ей очень не нравилось, что соседа нет по вечерам дома. Очень не нравилось.

День вышел неудачным, сосредоточиться на работе Наташа не могла. Сначала ей казалось, что она и не думает о Викторе. И о Кате, которая носила ее розовый халат, тоже не думает. Наверное, все-таки думала, потому что к обеду наделала столько ошибок в новой программе, что искать их было бессмысленно, и Наташа просто удалила все сегодняшние изменения, проще потом заново написать. Можно было уйти пораньше, но делать дома ей совершенно нечего, и она достала наушники, поставила диск Погудина и стала раскладывать пасьянс. Трудиться под музыку в фирме было почти принято, чего Наташа никогда не понимала: ей для работы всегда требовалась абсолютная тишина. А вот пасьянс раскладывать – в самый раз.

Она еле расслышала звонок, сняла наушники и испуганно сжалась. Она была уверена, что это Виктор, и не хотела с ним разговаривать, ей даже показалось, что к горлу подкатывает тошнота, но это звонила подружка Юля Борисова.

– Давай чайку попьем. Я сейчас к тебе приду.

– Давай, – обрадовалась Наташа, с Юлей ей всегда было легко и весело.

Звонить коллегам в фирме тоже было принято, иногда Наташа даже наблюдала, как по телефону разговаривают люди, сидящие в одной комнате. Сначала это вызывало у нее недоумение, а потом она привыкла. Лень человеку оторваться лишний раз от стула и сделать несколько шагов, ну и бог с ним.

Наташа достала из стола шоколадку, прошла в маленькую кухоньку, удобно оборудованную, со встроенными шкафами, раковиной, микроволновкой и большим столом-стойкой, и включила чайник.

Юля появилась почти мгновенно, плотно закрыла дверь, уселась на табуретку рядом со столом и сообщила:

– Александрина наследство получила.

– У нее кто-то из родственников умер? Ты что будешь?

– Чай, – решила Юля.

Чай, кофе и сахар в фирме были бесплатными, а вот все остальное: печенье, конфеты – приходилось покупать самим. Наташа разломала шоколадку, налила чаю себе и Юле и уселась рядом.

– Марина Петровна с Александриной который день по телефону шепчется. Они же подружки неразлейвода.

– Да? – удивилась Наташа. – А я и не знала.

– Еще какие подружки! То есть наша-то дура Александрине на фиг не нужна, это Марина перед ней на задних лапках ходит. Неужели ты думаешь, что она стала бы замдиректора, если бы не жена шефа?

Юля пришла в фирму года два назад и занималась оформлением договоров. Как ни странно, пришла она со стороны, что было в фирме большой редкостью: как правило, устраивались на работу по знакомству. Наташа в свое время, еще студенткой, устроилась через каких-то знакомых отца. Правда, лентяев и дураков директор увольнял нещадно, несмотря на знакомства. Работать в фирме Наташе нравилось, ей ни разу даже не пришло в голову искать другое место.

Юля сидела прямо перед входом в кабинет Марины Петровны и знала о замдиректора по хозяйственной части абсолютно все.

– Не знаю. По-моему, на Петра Михалыча не слишком-то можно надавить, даже Александрине.

– Да ладно! – отмахнулась Юля и зашептала почти в ухо Наташе: – Черт с ними, я тебе лучше про Александрину расскажу. У нее какой-то родственник за границей скончался и оставил ей наследство. Миллионное! Теперь она не знает, как быть, то ли за границу насовсем уехать, то ли здесь остаться.

– Подожди, – опешила Наташа, – как же она уедет? Она уедет, а Петр Михалыч здесь останется?

– Не знаю. Может, тоже уедет и за границей такую же фирму организует… Хотя… – Юля задумалась, – вряд ли ему это выгодно. Там такие зарплаты, как нам, не заплатишь, там фирму держать невыгодно.

Платили им вполне прилично, но, конечно же, меньше, чем за границей. Гораздо меньше.

Новость Наташе не понравилась: перспектива потерять работу, если фирма закроется, ее совсем не радовала. Ни семьи, ни работы…

– До чего же баба стервозная! – воскликнула Юля.

– Кто? – не поняла Наташа.

– Александрина. Хотя и наша не лучше. Ты представляешь? Недавно она приперлась, уселись с Мариной кофе пить в кабинете, пили-пили, хихикали, потом они выходят, жена директора потрогала землю в горшке под фикусом, поморщилась и говорит непонятно кому, что земля сухая совсем. А я только утром все цветы полила. Марина на меня уставилась, а я ничего не вижу, ничего не слышу, сижу работаю. Она меня взглядом сверлила-сверлила, я думала, у меня ожог будет. А потом взяла лейку и цветы полила. Ужас, да? А Александрина стоит, в пространство смотрит как ни в чем не бывало.

– Ужас, – согласилась Наташа, – она теперь тебя не съест, Марина-то?

– Пусть попробует! Я со своей работой справляюсь, какие ко мне претензии? Если я перед ней лебезить начну, только хуже будет. Тогда уж точно затопчет.

Наташа, как это часто бывало, порадовалась, что с женщинами-сотрудницами никаких дел не имеет, только здоровается да курит иногда.

– А Петра Михалыча Александрина все-таки опасается, – решила подруга. – Он тогда зашел к нам зачем-то, увидел ее и опешил прямо. И спрашивает, что это она тут делает? Александрина чуть сквозь землю не провалилась. «Я на минуточку! Я на минуточку!» А сама часа полтора сидела, не меньше. Петр с Мариной стали что-то обсуждать, а Александрина шубу схватила и смылась сразу. Ты представляешь, на улице семь градусов тепла, а она в шубе?

– Да-а? – удивилась Наташа. – А какая шуба?

– Не знаю. Похоже на норку, но не норка. Светлая. Вообще-то это не шуба, а накидка. Красивая.

Они еще поболтали немного, потом Наташа вымыла чашки, пошла к себе, снова уселась перед компьютером, надела наушники и только теперь поняла, что очень хочет, чтобы Вадим ее встретил после работы.

Виктор позвонил уже в конце рабочего дня. Наташа долго смотрела на голубой экранчик телефона, как будто на нее напал ступор. Она всегда считала мужа родным человеком. Она стирала его одежду, гладила рубашки, беспокоилась, когда он задерживался допоздна, смеялась, когда он шутил, и раздражалась, когда он ныл, как позавчера вечером. Она никогда не думала, что он сможет привести в их дом Катю.

– Ты не считаешь, что нам нужно поговорить? – после небольшого молчания спросил муж.

Трудно сказать, чего Наташа ждала, но почему-то после этих слов ей сразу стало легче, ком, сжавший горло, растаял, и она поняла, что все сделала правильно.

– Не считаю.

Он молчал, и тогда Наташа попросила:

– Витя, ты больше не звони. Это ни к чему не приведет. Не звони, не надо трепать друг другу нервы.

– Ну, как знаешь, – грустно произнес муж, и в трубке послышались короткие гудки.

А ведь Наташа обрадовалась ему утром, неожиданно понял Вершинин. Странно, Вадиму казалось, что он совсем о ней не думает. Тут ему стало так радостно, что он готов был расцеловать полную пожилую монтажницу Галину Сергеевну, которая весь день мельтешила около установки, боясь его недовольства.

– Отлично сделано, Галина Сергеевна, – успокоил ее он.

– Что с тобой, Вадим? – спросила та, внимательно его разглядывая.

– А что?.. – не понял он.

– Какой-то ты чудной сегодня. Не такой, как всегда.

Он пожал плечами, а потом не выдержал и спросил:

– Какой?

– Как будто влюбился. – Она засмеялась, а Вершинин испугался, что Наташа не обрадуется ему вечером, когда он будет ждать ее после работы, и ему уже никогда не будет так радостно, как сейчас.

Он опять пожал плечами и повернулся к надоевшей установке.

Надо было спросить ее телефон и узнать, когда она кончает работать, а он не узнал.

Еще ему очень не нравилось, что Наташа улыбалась кому-то, разговаривая по телефону утром.

Вершинин ждал ее уже давно, часа полтора. Смотрел на вход большого офисного здания, боялся ее пропустить, боялся, что Наташа уже ушла, а он не может ей позвонить, и его очень страшило, что она ему не обрадуется.

А когда наконец увидел ее на ступенях крыльца, так обрадовался сам, что как будто чудом мгновенно оказался перед ней и забыл посмотреть, радуется она ему или нет.

Он улыбнулся и молча пошел к машине, пропустив Наташу чуть вперед, и только когда они уже уселись, сказал:

– Наташ, мы сейчас поедем к тебе, ты соберешь вещи и поживешь у меня. Тебе нельзя оставаться одной. Выясним, кто стрелял, в кого, зачем, тогда вернешься домой.

Наташа хотела сказать, что это глупо, ни на что не похоже, стрелять в нее никто не мог, и она не собирается уезжать из собственной квартиры, но молчала.

За нее никто, никогда и ничего не решал, разве что родители в детстве. С Виктором ей все приходилось решать самой. Куда ехать в отпуск, в какой ресторан пойти пообедать и какую еду заказать. Она решала, куда ехать отдыхать, и Виктор дотошно выяснял, сравнила ли она цены в отелях, и сокрушался, что будет очень жарко. Она выбирала ресторан, и он выяснял, уверена ли она, что их там не отравят. Наташа знала, что спрашивать его, куда поехать и где пообедать, бесполезно, потому что он тут же обижался неизвестно на что и потом долго на нее дулся.

Ему никогда не пришло бы в голову предложить ей уехать из собственной квартиры, пока он не выяснит, кто и зачем стрелял. Он бы у Наташи спрашивал, кто же в нее стрелял и что им теперь в связи с этим делать.

Она молчала, и Вершинин сказал:

– У меня большая квартира, разместимся.

– Нет, Вадим, спасибо. Это невозможно. Я буду жить дома. И не стрелял в меня никто, не придумывайте.

Он вздохнул, и она поняла, что вздохнул неодобрительно. И удивилась тому, что так отлично чувствует его настроение.

Машин, как и утром, было немного, и они небыстро, со скоростью потока, поехали.

Неожиданно Вадим резко остановил свою «Хонду» и подал ее назад, к автобусной остановке, на которой тусовались грязные личности, то ли бомжи, то ли просто законченные алкоголики, смеялись, матерились, передавали друг другу бутылку. Прохожие обходили остановку стороной.

– Это моя мать, – хмуро произнес он, глядя прямо перед собой.

– Что? – не поняла Наташа.

– Там, – он смотрел все так же прямо перед собой, – я ее ненавижу.

Наташа посмотрела на бомжей-алкоголиков и разглядела среди них женщину. Вадим все так же не поворачивал головы и был, казалось, совершенно спокоен, но Наташе, косившейся на его упрямо сжатые губы, вдруг почти до слез захотелось погладить его по коротко стриженным волосам, как маленького.

– Это великий грех.

– Ты веруешь?

– Нет.

– Грех, – согласился он.

«А ведь я знал, что она – моя судьба, – подумал вдруг Вадим, – еще год назад знал, когда впервые увидел… ауру». Ему стало так жаль потраченного впустую года, что он чуть не застонал.

– Вадик, – Наташа положила ладонь на его руку, видя, что он собирается тронуться, – ее нужно забрать отсюда.

– Нет, – сказал он резким тоном покойного деда. – Ей самой решать, как жить.

Он даже не заметил, что она назвала его Вадиком.

Его жизнь изменилась сразу и бесповоротно, когда ушел отец. Сначала мама все время плакала, и Вадик очень ее жалел, и все хотел позвонить отцу и попросить его вернуться, но не знал его рабочего номера. В шесть лет Вадик уже умел звонить по телефону. Потом мама как-то сразу стала очень веселой, смеялась, пела ему песни, и Вадик так этому радовался, что прощал ей, когда она засыпала почти сразу, как только приводила его из детского сада, а есть в доме было совсем нечего. Он радовался, что мама не плачет, и не понимал, почему на нее так кричит дед, когда они с бабушкой приходят к ним домой.

Перед самой школой, через полгода после ухода отца, бабушка забрала его к себе насовсем. Сначала мама приходила почти каждый день, благо жили они рядом, потом реже, а потом совсем редко. Может быть, он так ничего и не понимал бы еще долго, потому что бабушка и дед о матери при Вадиме никогда не говорили. Только однажды он увидел ее, спящую на грязном газоне у автобусной остановки. Он шел в магазин за хлебом, было уже темно, и пьяную женщину он заметил, когда подошел совсем близко. Вадим до сих пор помнил свой детский ужас, как хотел отойти от нее и не мог и как потом не соображал, почему оказался дома, и бабушка обнимала его, целовала и плакала.

Он до сих пор не понимал, как бабушка догадалась, что с ним произошло. Она прошептала ему в ухо: где? А подошедший дед сказал, как отрезал, что это не имеет никакого значения. Потом дед долго с ним разговаривал, объяснял, что мать больна, что ее нужно жалеть, но вместе с тем она должна сама справиться со своей болезнью, и она наверняка справится. Вадику было все равно, справится мать с болезнью или нет, он только хотел никогда больше ее не видеть. Ни пьяную, ни трезвую.

Он учился тогда в третьем классе.

Он не знал, рассказала ли бабушка матери о том страшном случае или нет. Ему было все равно. С тех пор он воспринимал мать как постороннего человека, терпел, когда она, приходя, целовала его, морщился и уходил к себе в комнату, если от нее пахло спиртным, засиживался с ней на кухне, если она была трезвой и рассказывала что-то интересное. И никогда не вспоминал о ней, когда она уходила.

И сейчас уже взрослый Вадим никогда не думал о матери. Так, вспоминал иногда, если что-то о ней напоминало. Вспоминал, как о совершенно чужом неприятном человеке.

– Лечить пробовал? – Наташа все держала его за руку, не давая тронуться, и он осторожно свободной рукой переложил ее ладонь на черную кожаную сумку, лежащую у нее на коленях, и стал медленно отъезжать от тротуара, вливаясь в поток машин.

Мать лечилась от пьянства много раз. Иногда начинала пить сразу после выписки из больницы, иногда через несколько месяцев. Однажды ухитрилась даже выпустить книжку стихов – она была поэтессой. Он сам, уже после смерти бабушки и деда, трижды клал ее в больницы, платил вполне приличные деньги, прекрасно зная, что толку от этого не будет.

Он знал, что и бабушка, и дед не дожили даже до семидесяти из-за нее.

Он ненавидел мать.

И ненавидел отца. За то, что произошло с его мамой.

– Может, сходим куда-нибудь? – предложил он, уже припарковавшись у Наташиного подъезда.

– Нет, спасибо, – Наташа покачала головой. Она совершенно не представляла, чем занять вечер, и вместе с тем чувствовала, что проводить его с Вадимом после всего того, что случилось с ней вчера, как-то… неправильно.

Он выбрался из машины вслед за ней и так же, как вчера, пошел за ней вверх по лестнице и только в дверях квартиры почему-то замешкался. Сегодня он не стал раздеваться, захлопнул дверь, помялся на входном коврике и попросил:

– Дай телефон. – А когда Наташа, не сразу поняв, чего он хочет, достала из сумки мобильный и протянула ему, потыкал в сенсорный экран, дождался ответного звонка собственного мобильного и вернул телефон ей.

Наверное, нужно было Вадима пригласить, но Наташа молчала. Она опять вспомнила, что Катя ходила по ее квартире, и на нее мгновенно навалилась противная слабость. А ведь казалось, что уже почти забыла.

– Никуда не выходи, – предостерег Вадим и спохватился: – У тебя продукты есть?

– Есть, – кивнула Наташа, – спасибо.

Она только сейчас вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня, после того, как поковыряла салат, разговаривая с Ларисой. И к собственному удивлению, совершенно не хотела есть.

– Пожалуйста, – Вадим помедлил и взялся за ручку двери, – запрись и без меня никуда. Никуда, поняла?

Наташа кивнула.

Он все мялся на маленьком коврике и наконец решился:

– С кем ты утром по телефону разговаривала?

– Ни с кем, – удивилась она.

– Ну, утром, когда выходила из подъезда?

– А-а, – наконец-то сообразила она, – с Сережей. Это сын нашего директора. Мы с ним дружим.

– Сколько ему лет? – теперь он смотрел не на нее, а куда-то в сторону.

– Восемь, – стараясь не засмеяться от радости, что он, кажется, ее ревнует, ответила Наташа.

Вершинин виновато улыбнулся, кивнул ей на прощанье и вышел.

Звонок с незнакомого номера раздался минут через пятнадцать. Наташа сидела на диване, вертела телефон в руке, собираясь занести номер Вадима в записную книжку, и почему-то боялась это сделать. Она прекрасно знала, почему. Ведь, если он больше не позвонит, ей будет неприятно натыкаться на его имя.

Диван был совсем старый, когда-то Наташа спала на нем, приезжая к бабушке в гости, и они с Виктором давно собирались его заменить, да так и не собрались, и сейчас она почему-то была этому рада.

Когда на экране телефона появились цифры, Наташа очень обрадовалась и почему-то чуть-чуть запаниковала. Она была уверена, что это Вадим.

– Наташ, это я, Морошин, – произнес тревожный голос.

– Стас? – удивилась Наташа. Морошин никогда ей не звонил, и она ему тоже.

– Тут такое дело… Короче, давай встретимся. Я тебе кое-что рассказать хочу.

– Нет, – резко отказалась Наташа, – говори по телефону.

Он замялся, и она неожиданно почувствовала, что сказать он хочет что-то очень важное.

– Приезжай ко мне, – сдалась она и назвала адрес.

– Минут через двадцать буду, – облегченно отозвался он.

Приехал Стас даже быстрее и минут через пятнадцать уже оглядывался в ее тесной прихожей.

– Есть хочешь?

– Хочу, – он как-то сразу освоился в ее квартире и прошел в ванную мыть руки.

Наташа опасалась, что он спросит ее про мужа, не хотелось, чтобы в фирме пошли ненужные разговоры, но про мужа Стас ничего не спросил. Впрочем, его вряд ли интересовала ее семейная жизнь, он мог даже и не знать, замужем ли она.

– Я не мог занести тебе вирус, – спокойно сказал Стас, усевшись около стола на кухне и наблюдая, как она ставит жарить для него магазинные котлеты. – Я твой компьютер только включил и сразу выключил.

– Что?! – Наташа уставилась на него, отвернувшись от плиты. И увидела вдруг, что Стас как будто изменился за сегодняшний день. Теперь она удивилась, что совсем недавно презрительно подумала про него «молодежь», а потом еще обругала разными нехорошими словами. Сейчас на нее смотрел умный, все понимающий и насмешливый человек. Молодой, конечно, но это, как всем известно, дело поправимое.

Стас усмехнулся, вздохнул, помедлил немного и заговорил.

Скачать базы МВД его попросил школьный приятель. Сначала Стас отказался, а потом, поразмыслив, подумал – почему бы и нет? Приятель был давний, надежный, и помочь ему он считал вполне естественным поступком. Однако со своего компьютера – тут Стас виновато посмотрел на Наташу – он залезать в базы МВД не решился. И выбрал компьютер Наташи: на нее все равно никто никогда не подумает, что она может заняться хакерством.

Проникнуть в офис, минуя проходную, было совсем не сложно. Оказывается, пожарная лестница, имевшая выходы на балконы, во дворе никогда не запиралась, а огражденный железными прутьями балкон второго этажа имел небольшую лазейку между этими самыми прутьями. Крупному человеку в нее пробраться не было никакой возможности, а гибкому и худому Стасу труда не составило. Камер наблюдения на пожарной лестнице не было, в коридорах оказалось совсем темно, ключи от Наташиной комнаты у него имелись: когда-то Стас работал в этой комнате, и добраться до нужного компьютера было делом элементарно простым.

Стас вошел – уличного света вполне хватало, чтобы различать предметы и не споткнуться, – включил Наташин компьютер, потратив какое-то время на поиск пароля, и, почувствовав, что разнервничался – все-таки взломщиком он был начинающим, решил покурить на пожарной лестнице.

Вот тут-то и началось непонятное. Неожиданно в коридоре зажегся тусклый аварийный свет, и полумертвый от страха Стас из щели неплотно прикрытой двери на пожарную лестницу увидел замдиректора Выдрина, спокойно идущего к собственному кабинету.

Перепуганный Стас чуть не кубарем скатился вниз, вышел на тот самый балкон, где между железными прутьями имелась достаточная щель, и, к собственному ужасу, понял, что путь к отступлению отрезан: под самым балконом стояла машина, в салоне горел свет, и рядом с авто в свете тусклых фонарей был отлично виден темный мужской силуэт.

Стас приказал паническому ужасу улетучиться, выровнял дыхание и уже почти спокойно наблюдал, как подошедший через несколько минут Выдрин передал какой-то сверток стоявшему у машины человеку, как человек этот уже в салоне пересчитал деньги – Стас был уверен, что это купюры, – и как машина с водителем и пассажиром-Выдриным выезжает из двора.

Он снова поднялся в помещение фирмы, выключил компьютер, приказал себе никогда впредь не влезать ни в какие авантюры и покинул здание тем же способом, каким в него проник.

Уже дома он понял, что узнал водителя, получившего от замдиректора деньги. Борька Озерцов.

Озерцов работал в фирме месяцев восемь и уволился недели две назад. Наташа его терпеть не могла. Он был грубым, наглым, в курилке рассказывал неприличные анекдоты, а однажды назвал Юлю Борисову коровой, когда та уже вышла из курилки. Наташа тогда молча загасила сигарету, тоже вышла вслед за Юлей и с тех пор старалась Озерцова не замечать. Уволили его «по собственному желанию», но все знали, что он не смог сделать ни одного работающего программного модуля, и вздохнули с облегчением: публика в фирме была интеллигентной, и хамоватый Озерцов ни у кого симпатий не вызывал.

Если бы Наташа не пристала к нему в понедельник утром, Стас постарался бы благополучно забыть об этой истории, но она пристала, и он понял, что эта история не дает ему покоя.

Стас «залез» по компьютерной сети на сервер, где хранилась информация о сотрудниках фирмы, раздобыл адрес Озерцова и, сам не зная зачем, поехал к дому уволившегося программиста.

Тут началось самое интересное. Стас больше часа просидел в своей «Ниве» напротив озерцовского подъезда и уже собрался было убраться восвояси, когда Борька с незнакомым Стасу парнем вышли из подъезда, уселись в зеленую «Ниву» и отправились колесить по городу. А Морошин за ними.

Он бы и не понял, что следят парни за женой шефа Александриной, если бы не увидел рядом с женщиной в «Тойоте», за которой неотступно следовала грязная «Нива», Сережу. Александрину Стас видел несколько раз, но толком не запомнил, а Сережу все в фирме знали хорошо, потому что директор приводил сына часто.