Зловещий трофей бесплатное чтение

Валерий Георгиевич ШараповЗловещий трофей

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Пролог

Ближнее Подмосковье Лесной массив восточнее Ярославского шоссе Конец мая 1945 года

В одном из овражков посреди густого смешанного леса, простиравшегося на многие километры северо-восточнее Московской окружной железной дороги, горел яркий костерок. Возле него сидели двое относительно молодых мужчин. Точно их возраст определить было сложно. Оба давненько не стригли волос, не брились, не посещали баню. В таком же неопрятном состоянии пребывали и их одежда с обувью.

Вечерело. От безветрия дымок тянуло вверх, но в сумерках над лесом его не приметил бы ни один внимательный взгляд. Дно овражка было покрыто слоем прошлогодней листвы, сквозь которую обильно пробивалась молодая травка.

По правую руку от светловолосого мужчины лежал кожаный коричневый шлемофон, немецкий пистолет-пулемет «MP-40» и офицерский ремень с брезентовым подсумком для трех запасных магазинов. На мужчине был старый пиджак, надетый поверх тонкого шерстяного свитера. Черные широкие брюки, легкие тряпичные туфли непонятного цвета.

По левую руку был накрыт «стол». «Столом» служила старая измятая газета «Известия» от 10 мая 1945 года. На ее первой странице размещались в ряд три портрета: Сталина, Черчилля и Трумэна. Слева под портретами публиковалось обращение товарища Сталина к народу. Справа — приказ Верховного главнокомандующего.

Тексты обращения и приказа было не разобрать, так как аккурат на них лежала нехитрая закуска: испеченная в золе картошечка, пожаренная на костре рыбка, вскрытая банка консервов да краюха ржаного хлеба.

Второй мужчина был немного постарше, высок, широкоплеч и хорошо сложен. Одет он был в добротную офицерскую форму: зеленый китель без погон, в синие галифе, давно не чищенные хромовые сапоги. Кителек и галифе, правда, были на размер или два поменьше — видно, достались с чужого плеча.

Рядом с ним на расстеленной шинели валялся ремень с большой кобурой армейского «вальтера» и эсэсовский кинжал. Чуть подальше на траве лежали удочки из срезанной свежей лещины. Между ног здоровяка стоял раскрытый вещмешок, над которым он разливал по кружкам водку.

— Давай, Игнат, за удачную вылазку, — подал он кружку напарнику.

Тот принял посудину, с удовольствием вдохнул запах водки.

— Чтобы нам завсегда фартило, — сказал он низким хрипловатым голосом и залпом опрокинул в себя алкоголь.

Выпив, принялись за картошечку и рыбку, которую недавно наловили в прудах между Мытищами и Оболдино. Немного придавив в желудках голод, закурили.

— Хорошо, — откинулся на шинель здоровяк. — Скоро лето. Заживем.

— Летом везде хорошо, — согласился Игнат. — Но знаешь, что я тебе скажу. Опасно возле Москвы отираться. Здесь одних энкавэдэшников — пехотный корпус, если считать по головам. Плюс легавые, вояки да моссеры^[1]. Не ровен час напоремся.

— Что предлагаешь?

— На юга надо подаваться. На Кубань, на Кавказ или к Черному морю. Я дезертировал в мае сорок четвертого и сюда добирался кружным путем через Ростов и Ставрополь. Тут только до октября можно жить припеваючи, покуда морозы не вдарят. А там круглый год как у Христа за пазухой: воруй да пей сулейку^[2].

— А что там конкретно?

— Тепло там, Паша, и это главное. А так… народу поменьше, жизнь поспокойнее, фрукты, овощи, баранина, вино.

Здоровяк по имени Павел глубоко затянулся табачком, задумался. Потом поднялся с шинели, сел, пульнул окурок в костер. Сплюнул в сторону и сказал:

— Тепло я люблю. В штрафной роте на всю оставшуюся жизнь насиделся по блиндажам да окопам в лютый мороз и в распутицу. Солнца хочу. Только чего ж пустыми-то ехать? Там надо местечко подыскать, осмотреться. Может, шоблу подходящую полукать^[3]. Для этого, Игнат, башли надо иметь.

— Так взяли ж!

Паша усмехнулся, оскалив два золотых зуба. Из кармана галифе он достал и бросил на шинель десятка два скомканных купюр, а из нагрудного кармана кителя вынул горстку золотых ювелирных изделий.

— Этого хватит только на дорогу. А там что же, в паломники^[4] подаваться?

— А помнишь, ты сберкассу предлагал взять?

— Было дело.

— Так чего ж? Давай обмусолим и организуем налет. Прихватим сто кусков наличмана, а?

— Не пыли. — Здоровяк разлил по кружкам оставшуюся водку. — Тут помозговать надо. Времечко ныне неспокойное: война закончилась, страна в разрухе, жрать нечего… А денег на руках много, особливо у демобилизованных офицеров. Вдруг Рябой^[5] денежную реформу замыслит? Что тогда делать с сотней кусков? Заявиться с ними в другую сберкассу и попросить поменять?

Вопрос поставил простоватого Игната в тупик. Выпив водку, он схватил кожаный шлемофон, занюхал им и прохрипел:

— Как же быть?

В ответ Паша сгреб с шинели скомканные купюры. На шинели остались лежать золотые ювелирные изделия.

— Рыжье и шелуха^[6]. Усек?

— Нет.

— Рыжье и шелуха всегда останутся в цене опосля любой реформы.

— Точно! — расплылся в улыбке Игнат.

— То-то же. А барыга^[7] в любом городе найдется. Только вот что… — здоровяк рассовал обратно по карманам добычу. — Чтобы дело вышло верным, надо бы оседлать агрегат^[8].

— Автомобиль, что ли?

— Да. Чего ты на меня вылупился? На нем сподручнее и делишки обстряпывать, и от мусорни уходить. А коли справим добрые бирки^[9], то и на юга махнем на собственных колесах…

Небо становилось серым, в лесу быстро темнело.

Паша вынул из вещмешка вторую бутылку водки, разлил по кружкам очередную порцию.

Выпив и закусив, дружки еще долго обсуждали у затухавшего костерка планы на ближайшее будущее…

Глава первая

Венгрия. Недалеко от северного берега озера Балатон 15 декабря 1944 года

Густой лес еще сохранял таинственную сумрачность, но позади над восточным горизонтом уже полыхнуло красно-оранжевое зарево. Начинался новый день.

Командир дивизионной разведки майор Павлов подыскивал удобную для большого привала полянку. Люди устали. Пора было подкрепиться и как следует отдохнуть.

Этот выход не заладился с самого начала. Приказ собрать группу из двенадцати человек поступил из штаба фронта неожиданно, под вечер. Из всей разведроты живыми-здоровыми числились только девять душ, включая самого ротного. Семнадцать бойцов мотались по госпиталям с различными ранениями, рядовой Курбанов второй день дристал, не вылезая из кустов, его за линию фронта не возьмешь — замучает остановками. Федя Хлынов — надежный и верный помощник — каждый день пехом мотался в санвзвод на перевязки. Ранение он получил во время неудачного «поиска», когда группа была обнаружена и отходила с боем. Его участие в рейде тоже было под большим вопросом.

Павлов построил всех имевшихся в наличии, вкратце обрисовал задачу, приказал снять погоны, сдать документы и ордена, получить боеприпасы, сухари, хлеб, тушенку. Подошедший комдив поначалу рыкнул:

— Почему так мало людей?!

Услышав ответ Павлова, сбавил обороты:

— Ладно… Но надо бы добрать хотя бы до десятка.

Надо бы, да где этого десятого взять? Не родить же… И снова вспомнился друг Хлынов. Сколько раз после ранений и госпиталей Павлову и Хлынову предлагали перейти из разведки в один из полков дивизии. Не пацаны уже. Как ни крути, а должности для таких офицеров в строевых частях поспокойней, чем в разведроте. Что ж, иногда мыслишки об отдыхе посещали — зачем кривить душой? Ведь постоянное физическое и психическое перенапряжение выматывало так, что организм и душевное состояние требовали отдыха или хотя бы передышки. Но удивительное дело: когда они случались, эти передышки, то мысли начинали работать в другую сторону. Когда Павлов в последний раз валялся в медсанбате с пробитой осколком ногой, то так затосковал по товарищам и разведке, что едва хватило терпежу долечиться.

Вышли с позиций еще засветло, пару километров топали вдоль линии фронта по обочине грязной разбитой дороги. И тут вдруг навстречу капитан Хлынов с перевязки. Вот радость-то! Остановились. Оказалось, что его эпопея с ранением закончена, повязок больше нет — сняли.

Узнав, что к чему, Федор решительно заявил:

— Я с вами!

— Выдюжишь после месячного простоя? — только-то и спросил Павлов.

— Еще как! — ответил капитан, готовый пристроиться в хвост группы.

А чего ему было раздумывать? Здоров, полон сил, оружие и дневная пайка при себе. Правда, документы с наградами не сдал. Вполголоса он напомнил об этом Павлову. Тот отмахнулся:

— Ладно, чего уж… не смертельно.

Что ни говори, а майор был очень рад такому повороту. Хлынов — давний друг, опытный разведчик. Такой во вражеском тылу троих стоит.

Ну а Федор засунул бумаги поглубже в сапог, ордена-медали в холщовый мешочек, да подальше в карман галифе. И, поправив висевший на плече автомат, зашагал замыкающим группы…

* * *

Наконец Павлов наткнулся на подходящую полянку, покрытую островками еще зеленевшей травы. Сбросил с плеча автомат и кивнул товарищам:

— Здесь. Привал два часа.

— Наконец-то, — устало прошептал старшина Савин.

Он тоже поспешил освободиться от оружия и тяжелого вещмешка, где помимо харчей лежали боеприпасы и медикаменты.

Однако командир разрушил его надежды:

— Старшина, ты первый в дозор.

— Слушаюсь, — проворчал тот.

— И повнимательней. Капитан несколько раз слышал странные звуки.

— Неужто увязался хвост? — Старшина опасливо посмотрел в ту сторону, откуда пришла группа.

— Не исключаю…

Затяжной марш-бросок вымотал разведчиков. Едва наступила ночь, они пересекли линию фронта и сразу же углубились в немецкий тыл. Шли без отдыха, обходя ровный и безлесный северо-восточный берег озера Балатон. Гражданское население Венгрии жило хорошо и довольно сытно; отношение к советским бойцам было настороженное, но без агрессии. Тем не менее разведка действовала по старому, проверенному принципу: чем меньше людей знает о группе, тем больше у нее шансов вернуться к своим. Потому и кружили по густым лесам. Лишь дважды группа останавливалась на короткие перекуры, и оба раза прикрывавший товарищей капитан Федор Хлынов предупреждал о подозрительных шорохах и звуках.

— Что скажешь? — тихо спросил майор, когда остановились на полянке.

— В последний раз слышал часа два назад. — Хлынов расстегнул ворот гимнастерки.

— И на что это было похоже?

— Будто сухая ветка сломалась под ногой. Полная тишина. Потом — короткий щелчок. И опять тихо.

Павлов пожевал нижнюю губу, качнул головой. И предположил:

— Мы отмахали километров двадцать пять, прилично устали. Тебе не могло показаться?

— Не знаю, Петр, — неуверенно ответил Хлынов. — Раз другие не слышали, то и я мог напутать.

— Ладно, глотни водки и отдыхай…

Офицеры от капитана и выше в разведку и на поиск ходили редко. Поговаривали, будто из Ставки пришел секретный приказ: капитанов и майоров не посылать. Дескать, много знают, представляют для немцев большой интерес. Существовал ли он на самом деле или являлся выдумкой — неизвестно. А только отправляли их за линию фронта в одном случае: когда больше идти было некому.

Озеро Балатон с невероятно красивым северным берегом протянулось с запада на восток аж на восемьдесят верст. В середине декабря 1944 года линия фронта проходила аккурат по южному берегу. Советские части из 4-й Гвардейской армии прижали немца вплотную к воде. Тот отчаянно сопротивлялся, но с каждым днем терял силы и уверенность. Обе воюющие стороны понимали: еще немного, и Венгрия окажется под полным контролем Красной Армии.

Масштабное наступление на Будапешт было назначено на 20 декабря, и перед его началом штабу фронта требовались свежие данные о противнике. Чтобы добыть эти сведения, за линию фронта отправилось несколько дивизионных разведгрупп. Одной из них и была группа майора Павлова, вышедшая на задание под позывным «Иволга».

* * *

Настоящая зима в Венгрии наступала к концу декабря. Снег устойчиво ложился в северных горных районах, на равнинах же зима напоминала о себе легкими морозцами по ночам.

Девять утра. Объявлен длительный привал. Время всеобщего блаженства. Нет надобности выкладываться на марше, никто не подгоняет, не беспокоит сбившаяся на ноге портянка. Мышцы в расслабленной истоме, можно посидеть на сухой травке, успокоить дыхание. Обстановка и относительно теплое утро позволяют скинуть тяжелую шинель или ватник и освободить от надоевшей обуви натруженные ноги. Можно вдоволь напиться, перекусить и, свернув цигарку, насладиться крепким дымком. А после и прикорнуть, покуда не прозвучит команда к продолжению марша.

Разведчики перевели дух, разделись, обустроились. Зашуршали вещмешки, заскрипели ножи по тонкому металлу консервных банок. По-над поляной поплыл аромат хорошей тушенки…

— Отличное мясцо. Свежее, мягкое. Прямо как вчера закатано в баночку, — закусывал тушенку хлебом и нахваливал связист Николай Яковенко — поджарый хозяйственный мужик лет тридцати пяти.

Его давний товарищ — Вячеслав Рябинин — с удовольствием соглашался:

— Точно — ни жил, ни хрящей. Одни волоконца в нежном жире. Баночку съешь и на весь день в животе сытость. Не то, что раньше. Помнишь, чем нас поначалу в окопах потчевали?

— Еще бы! Я ту кухню до конца дней не забуду. Пустая каша на воде — сожрешь ее полкотелка, набьешь пузо, а толку… через час опять голодный. А тут — мечта, а не ужин! Хоть какая-то польза от американских союзничков…

— Подставляй кружки, — появился с фляжкой командир.

— Это можно… — дружно завозились бойцы.

Отмеряя на глаз, Павлов налил каждому по сто грамм водки.

— Ты напраслину-то на союзников не гони, — заметил он, завинчивая крышку на фляжке. — Им тоже несладко пришлось.

— Это где же? — не понял Яковенко.

Успев повоевать на Дальнем Востоке и в Финскую, Павлов числился опытным и знающим командиром. С рядовым составом завсегда был справедлив, говорил редко да метко — воздух зазря не сотрясал.

— От япошек проклятых, — поморщился он. — Жутко обижены япошки за озеро Хасан и Халхин-Гол, потому всерьез готовились напасть на наш Дальний Восток. А когда американцы объявили им войну опосля бойни в Пёрл-Харборе в конце сорок первого — не до нас им стало.

— Что ж там за бойня случилась?

— Форменная мясорубка. Американцы потеряли полтора десятка больших военных кораблей, около двухсот самолетов. Менее чем за час погибли две тысячи человек. Хреновый был день для Америки, и уже к вечеру они объявили о вступлении во Вторую мировую войну. Так что, если б не союзники, пришлось бы нам, братцы, разрываться на два фронта. А это совсем другой коленкор.

Связист и снайпер понимающе молчали. Союзники, конечно, припоздали с открытием второго фронта в Европе, но его значимость от этого меньше не становилась. После его открытия Германию будто подменили: из мощного и надменного тигра ее армия превратилась в изможденную и подраненную пантеру. Огрызнуться и поцарапать она еще могла, но совершить убийственный прыжок и вцепиться в жертву мертвой хваткой силенок уже не хватало.

— Слава, как подкрепишься — подмени старшину, — распорядился майор.

— Это можно, — кивнул Рябинин.

* * *

В кои-то веки Хлынову снились родные края. То ли водка явила чудо, то ли сказалась нечеловеческая усталость, а только вместо опостылевших ратных дел привиделось ему подмосковное село в речной излучине, бесконечные ржаные поля с набитыми телегами проселками. А еще — беспечные птахи в бездонной синеве, струящийся над горизонтом разогретый воздух, полевой стан под выгоревшим брезентом, разомлевшая тишина… Это позже, когда померли родители, он перебрался на север столицы в Ивановский проезд, ставший впоследствии Красностуденческим.

Необычный сон до того понравился Федору, что он намеренно проваливался в него все глубже и глубже. До последнего издыхания наслаждался бы таким видением, да вот незадача — из мирного и блаженного оно вдруг превратилось в неспокойное, наполненное тревогой и болью. Залитое солнцем бесконечное Подмосковье разом уменьшилось до кривой сельской улочки с березами в палисадниках. Погода испортилась: в потемневшем небе зарождалась гроза, подул ветер, зарядил дождь. Маленький Федя Хлынов только что забрался на дерево и радовался своей смелости. А как налетел порывистый ветер, как загремело в черных небесах, так обхватил он худыми ручонками ствол, испугался, заплакал.

Сон был удивительным и живым. Все как наяву. Отовсюду гремели раскаты грома, крепкое дерево под порывами качалось, стонало. Федя не удержался, заскользил по мокрому стволу и упал на кряжистое, горбатое корневище. Упал неудачно — в ноге что-то хрустнуло, и сильнейшая боль прострелила аж до поясницы.

Нервно завозившись, Хлынов открыл глаза. Явственность странного сна достигла вершины, и его буквально выплеснуло в реальность. Первая мысль — уже из яви — поразила: боль в ноге вместе со сном не исчезла, она пульсировала, усиливалась.

«Что происходит?! — не понимал он. — Небо над лесом чистое, ни облачка, ни тучки, а вокруг нескончаемые раскаты грома. В чем дело?..»

Лишь через секунду капитан окончательно проснулся и понял, что на поляне и вокруг нее идет бой: гремят выстрелы, свистят пули, Павлов хриплым голосом отдает команды, доносятся крики раненых.

Хлынову тоже досталось — зацепило ногу то ли пулей, то ли осколком. В полутора метрах, раскинув руки, лежал старшина Савин; лицо его было в крови. Чуть дальше под кустом склонился над рацией младший сержант Яковенко.

— «Легенда», я — «Иволга»! Группа атакована противником в лесу в семи километрах к югу от города Веспрем!.. — тараторил он в микрофон с заметным украинским акцентом.

Остальные разведчики рассредоточились по поляне, заняли круговую оборону, вели бой.

— Я же слышал, что за нами идут. Слышал! — Хлынов нащупал автомат и попытался перевернуться на живот.

Не вышло — пуля перебила кость чуть выше щиколотки, и нога совершенно не слушалась.

— Петр! — прохрипел капитан, передернув затвор автомата. — Петр, я сейчас! Сейчас помогу!..

Цепляясь за траву, он пополз в гущу боя, где командир группы с оставшимися бойцами сдерживал натиск противника…

Глава вторая

СССР, Москва Июль 1945 года

Днем ранее в Москве прошел сильный дождь. Невыносимый зной ослаб, пыль прибило; местами появились широченные лужи, сразу же завладевшие вниманием детей и подростков. Однако ночь все же выдалась жаркой, душной. Лишь под утро воздух наполнился спасительной прохладой, дышать стало легче.

Выйдя из подъезда к поджидавшему его служебному автобусу, Васильков даже замедлил шаг — настолько освежающим и приятным показалось дуновение легкого ветерка…

Оперативно-разыскную группу майора Ивана Старцева срочно собрали по приказу комиссара Урусова и повезли к северной городской окраине в Церковный проезд.

— Убийство, Иван Харитонович. Дело поручено вашей группе. На месте уже дожидается участковый, за медэкспертом отправлена машина, — отрапортовал по телефону дежурный.

— Понял, — ответил сонным голосом Старцев. — Автобус выслал?

— Уже в пути…

За рулем старого шарабана с закрашенным на борту красным крестом сидел такой же старый водитель, знавший по именам всех оперов. Он вел свой скрипучий транспорт по самому выгодному, самому оптимальному маршруту, соединявшему по кратчайшему расстоянию адреса сотрудников группы. Последним в чрево шарабана запрыгнул Васильков.

Ехать предстояло долго. Извилистый Церковный проезд соседствовал с товарной железнодорожной станцией Владыкино, сразу за которой заканчивался северный пригород и начиналась область.

Солнце в ранний час едва поднялось из-за горизонта, освещая крыши и верхние этажи домов. Покачиваясь на неровностях асфальтовой дороги, автобус надрывно гудел слабым мотором.

Штатный фотограф Игнат Горшеня негромко переговаривался с ровесником — Ефимом Баранцом. Лейтенант Ким — самый молодой сотрудник группы — дремал, уронив голову на грудь. Спал и опытный капитан Егоров: имея непробиваемую нервную систему, он моментально отключался в любой подходящей обстановке. Капитан Бойко шуршал вчерашней газетой, читая статью о выставке трофейной техники в Парке Горького.

Давние фронтовые друзья Иван Старцев и Александр Васильков расположились рядом на одном сиденье. Оба молчали; Иван глядел перед собой и легонько вращал зажатую между коленок трость, его товарищ рассматривал проплывавшие за окном кварталы…

Война в Европе закончилась, но еще тлела на Дальнем Востоке. Города и села восстанавливались или отстраивались заново. Предстояло налаживать промышленность, сельское хозяйство, ремонтировать мосты, автомобильные и железные дороги. Работы было очень много. Тем не менее советские люди, воодушевленные победой в тяжелейшей войне и наступлением долгожданной мирной жизни, с радостью брались за дело. Помешать созидательному труду сейчас могло только одно неприятное и крайне вредное обстоятельство — не на шутку разгулявшийся бандитизм.

Васильков вздохнул, припомнив первое расследование, в котором ему довелось участвовать, едва он стал сотрудником МУРа. В тот день убили только что вернувшегося с фронта молоденького лейтенанта-артиллериста. Паренек зашел в пивную, выпил пару кружек, расслабился. Тут откуда ни возьмись две барышни лет по восемнадцать. Познакомились. Слово за слово, барышни пригласили пройтись. Лейтенант обеих под ручки — и вперед. Отошли на несколько кварталов, повернули в глухой переулок, а там навстречу дюжина молодцов в кепочках. Артиллерист героически сопротивлялся, да разве устоишь против своры уличных бандитов?.. Бедняга получил несколько ножевых ударов, а в завершение ему перерезали бритвой горло, затем уж обчистили карманы, забрав все ценности: деньги, ордена, трофейную зажигалку, наручные часы… Часы. В тридцатые и сороковые годы они стоили целое состояние. За них убивали. Особенно ценились трофейные немецкие, швейцарские или наши — «Победа». За них убивали еще чаще, потому что на обратной стороне попадались наградные гравировки. Потом их можно было встретить на барахолке, продавцы просили за них баснословные деньги. И, как ни странно, покупатели находились.

Это была далеко не единственная схема убийства ради грабежа. В больших и малых городах демобилизованные офицеры, старшины и сержанты гибли десятками. Милиция с уголовным розыском делали все возможное для обуздания криминала: только за первую половину 1945 года было ликвидировано около полутора тысяч антисоветских формирований и организованных банд.

И вот прошедшей ночью на севере столицы вновь произошло кровавое преступление.

* * *

Поплутав по окрестностям крупной товарной станции и намотав на колеса грязи вперемешку с травой, автобус остановился у скромного одноэтажного дома в Церковном проезде. Рядом с почерневшей деревянной калиткой уже стояли милицейский мотоцикл с коляской и легковушка, на которой привезли дежурного медэксперта.

Выслушав доклад участкового инспектора, Старцев дал команду сотрудникам к началу работы. Вася Егоров принялся осматривать дом, металлическая крыша которого была недавно выкрашена зеленой краской. Игнат Горшеня фотографировал тела жертв. Бойко с Баранцом изучали двор и хозяйственные постройки. Васильков в поисках следов преступников неторопливо прохаживался по переулку. Старцев стоял посреди двора, дымил папироской и беседовал с участковым.

— Кутеповы — большая и дружная семья, товарищ майор. Работящие, мирные, ни скандалов, ни пьянок, — почтительно и подробно рассказывал инспектор — седой старшина лет сорока. — Престарелая мамаша, Александра Гавриловна. Сам Агафон Кутепов, супруга его Дарья, трое общих ребятишек разного возраста и пятнадцатилетний племяш — сын, значит, погибшего на фронте старшего брата Кутепова.

— Говорите, нормальная была семья?

— Приличная. Ничего такого за ними не замечалось. Мамаша болела, из дому почти не выходила. Агафон с Дарьей с утра до вечера работали на станции. Туда же учеником определили и племяша. Двое из трех детишек бегали в начальную школу.

— Вы сказали, что племянник сейчас на смене? — уточнил Иван.

— Так точно, в ночной. В восемь утра сменится и прибежит. Повезло, значит, пареньку. Иначе бы и его приговорили.

— Как в семье было с достатком?

— Скромно жили. Агафон заведовал складом и, полагаю, зарабатывал неплохо. Но трое детишек — сами понимаете.

— А что скажете по поводу железной крыши?

Милиционер отмахнулся:

— Вы не подумайте, товарищ майор, железо-то под краской вовсе гнилое. Нового сейчас не сыскать. В начале войны в один из старых складов попала немецкая бомба, рухнула несущая стена. В этом году станционное начальство решило здание разобрать от греха, чтоб никого, значит, не накрыло. Ну а старым кровельным железом премировали лучших работников. Таким вот макаром Агафон крышу себе и перекрыл.

— Понятно. А кто вам сообщил об убийстве?

— В четыре утра позвонил Николай Ананьев. Водитель. Живет тут же, по соседству. Он развозил ночную выпечку с хлебозавода по магазинам, закончил, машину оставил на базе, а сам отправился пешочком до дому. Шел, значит, мимо Кутеповых, увидел, что в окнах посреди ночи горит свет, заволновался: подумал, что старой мамаше худо стало. Постучал — не отвечают. Даже собака не забрехала. Отворил калитку, а там…

Отравленная собака с пеной у раскрытой пасти действительно лежала подле калитки. Здесь же во дворе, но между домом и сараем распласталось тело Дарьи в исподнем. Будто куда-то бежала, да не поспела.

Осмотрев убитую женщину, медэксперт установил, что смерть наступила от потери крови. На теле он обнаружил четыре колотые раны, в одном случае клинок повредил подвздошную артерию.

В доме все было перевернуто вверх дном. В дальней спаленке сыщики обнаружили тела троих детей. Все убиты ударами клинка. Таким же образом убийцы обошлись и со старой больной женщиной, спавшей на громоздком сундуке рядом с сенями. Самого Агафона Кутепова нашли в сарае, привязанным к деревянному брусу. Никакой одежды на нем не было, кроме залитых кровью кальсон.

— Пытали. А кляп во рту, чтоб не кричал. Вот поглядите, — уверенно показал Егоров на гематомы и кровоподтеки. — Эти повреждения были нанесены еще при жизни. Изредка прекращали издеваться — вынимая кляп, задавали вопросы. Потом разом прекратили мучения, полоснув по горлу…

Вася Егоров знал, что говорит. В угрозыске он служил дольше всех и по праву считался самым опытным сыскарем в группе. Ежели ехали с ним на вызов, то можно было обойтись и без врачебной экспертизы.

Доктор после осмотра тела убитого лишь развел руками.

— Согласен с товарищем капитаном. Привязали еще живым. Допрашивали с пристрастием: били, резали и кололи, о чем свидетельствуют кровоподтеки с лужицами запекшейся крови у ног. Причина смерти очевидна — перерезанное горло.

— Как давно наступила смерть?

— Думаю, часов пять-шесть назад…

Работа в Церковном проезде продолжалась почти до полудня. За это время был осмотрен каждый квадратный метр большого участка, каждое строение, включая жилой дом, а также прилегающая территория по переулку. Игнат Горшеня сделал более полусотни снимков.

Сыщики встретили вернувшегося со смены племянника Агафона Кутепова. Немного успокоившись после страшного известия, тот согласился побеседовать со Старцевым. Егоров прошелся по взволнованным соседям и тоже переговорил с теми, кто хорошо знал Кутеповых. Васильков вдоль и попрек исследовал переулок.

* * *

— …В целом, Александр Михайлович, картина очень похожа на два предыдущих случая, — закончил Старцев. — Основной жертвой стал работник товарной станции Агафон Кутепов. Его родню, включая малолетних детишек, зарезали. Самого же отвели в сарай, связали и перед смертью какое-то время допрашивали. В доме и хозяйственных постройках что-то искали — все перевернуто, разбросано. Но из имевшихся ценностей, по заявлению племянника, ничего не пропало.

Комиссар милиции третьего ранга прохаживался по кабинету. Он внимательно выслушал доклад одного из лучших сыщиков МУРа и ни разу его не прервал. Теперь настал черед вопросов.

— Уже третье подобное убийство. Странные преступления, не находите? — произнес он.

— Есть такое дело, товарищ комиссар.

— Как думаете, почему преступников заинтересовали работники двух товарных станций на железной дороге: Лихоборов и Владыкино?

— Полагаю, они что-то ищут. Хотят к чему-то подобраться. Преступники допрашивают и убивают складских работников, словно пытаются вытянуть из них какие-то сведения.

— Вот! — поднял указательный палец Урусов. — Но какие сведения? Складские документы проверяли? Ничего ценного за последнее время на эти станции не поступало?

— Егоров и Бойко два дня проработали на складах, товарищ комиссар. Из документов и бесед с сотрудниками стало понятно, что склады обеих станций живут в обычном режиме: из других областей и республик поступают продовольствие, промышленные товары. Все то же самое, что было месяц или два назад.

Урусов остановился у окна, распахнул пошире форточку. И задумчиво повторил:

— Самое отвратительное в этой ситуации то, что мы не понимаем поведения преступников. Не улавливаем мотив. Следовательно, не можем предугадать их дальнейшие шаги. Нужно работать в этом направлении, Иван Харитонович. Нужно разгадать их замыслы, это самое главное.

— Ясно, товарищ комиссар.

— Касательно жертв, — обернулся к подчиненному комиссар. — Попытайтесь выяснить, нет ли между ними связи. Может быть, когда-то пересекались, общались, вместе работали.

— Этим сейчас занимается капитан Бойко.

— Хорошо. Значит, следов убийцы не оставили?

Старцев качнул головой.

— Мы осмотрели каждую пядь. Ничего, как и в первых двух случаях. Судя по всему, Александр Михайлович, работают профессионалы с опытом. Васильков там, правда, нашел одну крохотную зацепку…

— Какую? — насторожился Урусов.

— В переулке метрах в пятидесяти от дома Кутеповых осталась огромная лужа после вчерашнего дождя. На ее краю Александр обнаружил свежие следы покрышек легкового автомобиля. Есть предположение, что преступники ночью приехали на нем.

— А наша «эмка», на которой привезли медэксперта? Она не могла оставить отпечатки?

— У «эмки» другой рисунок, товарищ комиссар, мы проверили. И подъехала она с другой стороны.

Эта незначительная информация заинтересовала Урусова.

— Пусть кто-нибудь из группы займется отпечатками протектора, — приказал он. И на прощание напомнил: — Поторопись, Иван Харитонович. Народный комиссар всего пару дней назад интересовался ходом расследования, а тут новый поворот…

* * *

— …На фронте мы были элитой, Костя. В стрелковой дивизии служат до семи тысяч человек. В разведку отбирают тридцать-сорок лучших. Мы редко месили в окопах грязь, жили в отдельных блиндажах или палатках, имели свою полевую кухню и баню. Но первая пуля на войне и первый орден всегда были нашими, — негромко отвечал Васильков на вопросы юного Кима.

— А надолго вас, Александр Иванович, в тыл к немцам забрасывали?

— Как правило, управлялись за один световой день — ночью ушли, следующей ночью вернулись. Но это если простое задание: понаблюдать, разведать, разнюхать. Когда же уходили на поиск, то никогда толком не знали, когда вернемся. И вернемся ли вообще.

— Почему?

— Ну, представь, начштаба дивизии ставит тебе задачу: любой ценой добыть «языка» в чине офицера. Иногда фартило — брали такого за несколько часов. А однажды проторчали в немецком тылу четверо суток. Углубились километров на десять — и никого. Хоть волком вой. Шестеро нас было вместе с радистом. Начштаба запрашивает: «В чем дело? Где „язык“? Нужны позарез сведения!» Отвечаю: «Ищем». Он рвет и мечет: «Без офицера не возвращаться — расстреляю!»

— Да ну!

— Вот тебе и «ну». Сгоряча запросто могли и шлепнуть за невыполнение приказа. Что делать? Засели в лесу возле грунтовой дороги. По ней немцы шныряют друг за другом — легковушки, грузовики, мотоциклы. Улучили момент, выскочили, уложили специальные «скобы». Мчится серый «опелек», бац — пробил два ската. Остановился прямо напротив нас. Водитель вышел посмотреть, что случилось, тут мы его ножичками. В машине капитан вермахта — сидит перепуганный, аж трясется. «Опель» и труп солдата — в лес, капитана с собой и бегом к линии фронта — темнеть уж начинало. В общем, доставили живым и здоровым. А главное — без потерь.

У Кости назрел очередной вопрос, но тут в кабинет вошел, прихрамывая на больную ногу, Старцев.

— Заждались, братцы-товарищи? — спросил он вместо приветствия и прошел к своему столу.

Народ насторожился. «Братцы-товарищи» из уст Ивана Харитоновича означало только одно: тучи сгущаются, высокое начальство требует самоотверженной стахановской работы.

— Комиссар Урусов поставил непростую задачу. — Доковыляв до стола, Старцев пристроил к стене трость, привычным движением одернул полы пиджака, уселся на стул. — Мы должны разобраться с убийствами железнодорожников с товарных станций Лихоборы и Владыкино. Разобраться, обезвредить и доложить.

— Что по срокам? — раздался в тишине голос Егорова.

— Сроков Урусов пока не назначил, но про звонок наркома вскользь упомянул. Так что сами понимаете…

Ким сбегал за кипятком, заварили свежего чая. Потом долго курили у раскрытого окна, думали, обсуждали.

Через полчаса Старцев подвел итог:

— Егоров, Бойко и Горшеня едут в Церковный проезд и работают на месте: осматривают, нюхают, роют землю. Не возбраняется еще разок переговорить с соседями. Баранец и Ким работают по архивам и документам. Я повторно беседую с племянником Кутепова — может, он, успокоившись, чего еще припомнит.

— А мне что делать, Иван? — развел руками «неохваченный» Васильков.

Старцев посмотрел на друга, вытянул из пачки папироску, чиркнул спичкой. Разогнав ладонью клубы дыма, сказал:

— А ты, Саня, займись-ка автомобилем.

— Каким? — не понял тот.

— Ты же нашел отпечатки протектора в луже?

— Да.

— Ну вот. Осталось выяснить, что это был за автомобиль.

Новичок группы обвел взглядом сидевших рядом товарищей:

— Как же я это сделаю?

— Есть у нас в МУРе один ценный сотрудник, — подмигнул Старцев. — Глазов Гавриил Маркович. Обитает в кабинете № 16. Это в другом конце коридора, налево.

— А… кто он по должности и чем занимается?

— Глазов — начальник технической экспертизы. Очень грамотный мужик. Сходи к нему и проконсультируйся. Только обязательно прихвати с собой фотографии отпечатков протектора…

Глава третья

Венгрия, Будапешт 11–12 февраля 1945 года

— Сайко, ты за временем следишь, мать твою?! Где осветительные ракеты, где боеприпасы?!

— Ужо отправил! Ужо отправил обозных, товарищ старший лейтенант!

— Когда отправил?!

— Дык с полчаса тому!

— С полчаса? Ну смотри мне! Если твои не поспеют, а эти суки ночью прорвут оборону на моем участке, я тебя…

Договорить ротный не успел: о том, каким будет возмездие в случае успешного прорыва немецких подразделений, старшина Сайко из взвода обеспечения не услышал. На другом конце провода бахнул взрыв, и связь прервалась.

— Господи, хоть бы поспел мой обоз, — украдкой осенил себя крестом пожилой старшина. — Хоть бы поспел…

Сначала дела в Венгрии складывались для наступавших советских войск неплохо. Зато взятие Будапешта стало одной из самых затяжных и кровопролитных наступательных операций в ходе войны.

Наиболее боеспособные части 2-го и 3-го Украинских фронтов начали общее наступление на столицу Венгрии 29 октября 1944 года. В конце декабря они прорвали немецкую оборонительную линию «Маргарита» и окружили в Будапеште огромное количество немецких и венгерских войск. Уже на четвертый день операции войска Красной Армии вплотную приблизились к городу, но ворваться в него не смогли, так как немецкое командование успело усилить оборону тремя танковыми и одной моторизованной дивизией. Наступление забуксовало. Более того, когда дело все-таки дошло до уличных боев, гитлеровцы нанесли сильнейший контрудар. Наши оказались к этому не готовы, потому что штабные бурно отмечали Новый год. Последствия неуместного празднества сказались моментально: в районе Комарно немецким частям удалось прорвать нашу оборону, разблокировать свои войска и частично вывести их из окружения. Завязались жестокие бои, потери с обеих сторон были страшные. В результате Гитлер приказал удерживать Будапешт до конца, оставив в нем наиболее боеспособные войска, а именно 9-й хорватский горный корпус СС и несколько приданных ему немецких и венгерских частей.

* * *

Отряхнув отложной воротник шинели, старший лейтенант Скрипкин поднял упавшую телефонную трубку. Аппарат молчал, связь оборвалась. Он окинул взглядом большую комнату с остатками мебели. Комната находилась на втором этаже старого красивого дома, покинутого жителями накануне решающего сражения за Будапешт. Венгры уходили из города налегке, прихватив лишь необходимое в дороге. Мебель, картины, гардины и прочее добро пылились в брошенных квартирах.

Немецкая мина угодила этажом или двумя выше, отчего по потолку и стенам пошли трещины. Шикарный диван, столик с изящными ножками и несколько кресел засыпало гипсовой штукатуркой.

Старлей подобрался к высокому окну, встал сбоку и осторожно выглянул наружу сквозь оставшиеся без стекол рамы. Напротив, через неширокую мощеную улицу высилась каменная громада с вывеской над парадным входом — «Hotel Continental». Фасад некогда красивейшего здания, построенного в стиле ампир, был изуродован снарядами, пулями, осколками. Не осталось ни одного целого окна, отлетела часть декоративной лепнины, из двух дюжин поддерживающих портик колонн уцелела всего треть.

В здании засели остатки 9-го горного корпуса СС. Командовал корпусом некий эсэсовский генерал Карл Пфеффер, о котором поведал комполка майор Стародубцев. Дескать, сволочь еще та — пробы ставить некуда, палач первостатейный, и недурно бы взять его живьем, чтобы предать справедливому народному суду.

— Живьем, — проворчал Скрипкин и поглядел в быстро темневшее небо. — Знать бы еще, как это сделать…

Выстрел миномета с заднего двора отеля, вероятно, стал последним на сегодняшний день. Перестрелка затихала. Подобный распорядок установился здесь довольно давно.

18 января советские войска окончательно завладели восточной частью города, 20 января приступили к штурму западной. С рассветом подразделения Красной Армии начинали атаку, немцы ожесточенно сопротивлялись; бои шли в каждом квартале Буды на протяжении светлого времени, а с наступлением темноты все затихало. К 11 февраля потери оборонявшихся только пленными составили более двадцати пяти тысяч человек. Силы хорватского горного корпуса таяли с каждым часом, но надежд на то, что эсэсовцы прекратят сопротивление и сложат оружие, не было. Слишком много грехов числилось на их счету. Понимали: прощения не будет.

Стемнело настолько, что прятаться за стенами уже не было смысла. Стоя во весь рост у окна, старлей вглядывался в улицу, в черневшие проемы первого этажа отеля.

— Мало фрицев осталось. Настолько мало, что одним ударом расшибем всмятку, — прошептал он. — Дождемся утренней зари и попробуем. Лишь бы они сами какой пакости не удумали ночью…

Нестерпимо захотелось курить, но здесь на этаже делать этого было нельзя. Опасно. Скрипкин знал, что среди засевших в отеле эсэсовцев есть несколько снайперов. Они только и ждут подходящей цели.

В последний раз глянув в небо, он подхватил автомат и направился к выходу из комнаты, чтобы спуститься к бойцам, закрепившимся на первом этаже. Настало время разузнать про обещанный старшиной Сайко обоз. С ним должны были прибыть боеприпасы, осветительные ракеты и полевая кухня. Там внизу можно и спокойно перекурить…

* * *

К наступлению ночи все успокоилось, улеглось, пришло к привычному за последние недели порядку. Треклятый обоз старшины Сайко запоздал, но все ж таки добрался до позиций роты Скрипкина. В черное небо вновь стали взмывать осветительные ракеты, бойцы поделили меж собой боеприпасы, употребили по сто грамм и впервые за день отведали горячего.

Над Дунаем, разрезавшим столицу Венгрии надвое, стало тихо. Впрочем, во время войны на передовой абсолютной тишины почти не случается. Кое-где все равно слышались выстрелы и разрывы снарядов, изредка с востока на запад пролетали эскадрильи бомбардировщиков. По широким улицам города к линии соприкосновения с противником подтягивалось подкрепление, перемещалась тяжелая техника…

В одиннадцатом часу старлей прошелся по постам, проверил несение службы. Все было спокойно. В небе с интервалом в пять-семь минут зависали осветительные ракеты. Медленно теряя высоту, яркие огоньки вырывали из темноты неровные кварталы Буды, как попало перечерченные кривыми улочками. Фонари, остовы сгоревшей техники, мешки с песком и разбросанный мусор отбрасывали на мостовую причудливые дрожащие тени. Ночь выдалась холодной, однако костры разводить строжайше запрещалось. Свободные от службы бойцы спали, завернувшись в шинели. Прилег на разбитый продавленный диван и Скрипкин…

* * *

Посреди ночи тишину расколол взрыв, от которого старый многоэтажный дом затрясся, а деревянные перекрытия затрещали. Скрипкин тотчас слетел с дивана, нашарил в темноте автомат, как спал под шинелью в одной гимнастерке, так и подскочил к окну.

На подконтрольном ему участке начиналась заваруха. Свистели мины, отовсюду слышались взрывы. Внизу басовито заработали пулеметы, а из разбитых проемов первого гостиничного этажа посыпались эсэсовцы в камуфляжных куртках.

— Ах вы, суки!.. Значит, решили-таки?.. — Старлей спешно надевал шинель. — Сейчас, гниды паскудные, погодите… Сейчас мы с вами разберемся!..

Притопнув съехавшим с ноги сапогом, он включил электрический фонарик и помчался по лестнице вниз…

Бойцы в роте были как на подбор: от двадцати пяти и старше, ни одного зеленого. Последний призыв семнадцатилетних пацанов прокатился по Советскому Союзу в сорок третьем, с тех пор юнцов не трогали. Партия и Правительство думали о будущем страны, о послевоенном времени, поэтому довести дело до окончательной победы доверили людям бывалым.

Пехотинцы Скрипкина были готовы к немецкой атаке. Расставленные посты первыми встретили противника огнем.

Когда старший лейтенант сбежал на первый этаж, там уже громыхал ожесточенный бой: первая волна прорывавшихся эсэсовцев захлебнулась и рассыпалась, улеглась на мостовой. Но за первой последовала вторая — еще более многочисленная.

— Откуда их столько, товарищ командир?! — Сержант Топилин швырнул гранату и припал к куску вывороченной стены.

— Самому интересно, — ответил старлей, переждав взрыв и свист разлетавшихся осколков. Выпустив короткую очередь из автомата по досаждавшему из окна пулемету, приказал: — Возьми-ка человек пять и помоги Авдонину на левом фланге.

— Слушаюсь…

* * *

Отчаянная атака недобитых эсэсовцев из 9-го хорватского горного корпуса стала их последней попыткой вырваться из осажденного города. Скрипкин не понимал, к чему это сумасшедшее упрямство, зачем эти никому не нужные жертвы. Да, к «эсэсам» нежности никто из союзников не питал, и спрос с пленных, у которых в петлицах красовалась пара молний, всегда был повышенный. Однако, сложив оружие, они имели бы шанс выжить, а безумная ночная атака лишала их этой крохотной надежды.

Когда из здания отеля выплеснулась вторая волна немецких солдат, между ними и пехотинцами Скрипкина завязалась настоящая мясорубка. Мощеная улица вместе с проезжей частью и тротуарами была шириной метров тридцать, и вся она вскоре покрылась телами убитых и раненых.

Тяжелее всего сдерживать натиск фрицев пришлось старшине Авдонину на фланге. Позиция его взвода располагалась аккурат напротив ажурных чугунных ворот, отделявших улицу от внутреннего двора отеля «Континенталь». Бойцы Авдонина порой не могли даже высунуться из своих укрытий — со двора непрерывно долбили два пулемета, одна за другой летели гранаты.

Ротный не стал дожидаться, когда левый фланг провалится. Взяв с собой шестерых бойцов, он добрался по задней улочке до позиций старшины и принялся помогать. Постреливая из-за укрытия, он недоумевал: почему эсэсовцы напирают здесь, на этом участке? Что-то задумали? Готовят сюрприз?..

Опасения подтвердились минут через пять. Осветительные ракеты по-прежнему взмывали в ночное небо, однако их было недостаточно. Они прекрасно себя зарекомендовали на открытой местности, где слабый свет не встречал преград. А в городе было слишком много препятствий: жилые кварталы, отдельно стоящие дома, деревья… Все это отбрасывало густую тень, и город тонул во мраке.

Тем удивительнее было обнаружить, как в темном дворе отеля внезапно вспыхнули мощные автомобильные фары. Свет резанул по привыкшим к темноте глазам, бойцы невольно зажмурились.

Взревев двигателем, неизвестный автомобиль разогнался, протаранил чугунные створки ворот и вылетел на проезжую часть.

— Огонь по машине! — крикнул Скрипкин. — Не дать ей уйти!..

Все, кто сквозь грохот перестрелки услышал команду, принялись стрелять по автомобилю.

* * *

— Гони, Франц! Ради бога, не сбрасывай скорость! — срывался на фальцет сидевший на заднем сиденье обергруппенфюрер СС Пфеффер. — Умоляю, гони!..

Водитель Франц, тридцатилетний шарфюрер с забинтованной головой, склонившись вперед, крутил рулевое колесо, ни на секунду не отвлекаясь от освещаемой фарами дороги. Любая ошибка стала бы роковой и для него, и для всех пассажиров.

Помимо генерала СС и водителя, в салоне находились еще двое. Исполняющий обязанности начальника штаба 9-го корпуса оберфюрер СС Хельмут Дёрнер расположился рядом с Карлом Пфеффером. Одной рукой он вцепился в спинку переднего сиденья, другой прижимал к себе пухлый портфель с важными документами, которые требовалось вывезти из окружения. Дёрнер испуганно молчал и только пучил глаза, поворачивая голову то вправо, то влево.

Справа от водителя сидел личный адъютант генерала Пфеффера — молодой штурмбаннфюрер по имени Бруно. Высунув в открытое окно дверцы автомат, он бил короткими очередями по позициям русских и подсказывал Францу:

— Внимание, кусок ограды, держи правее! Здесь лучше по тротуару! Осторожно — упавшее дерево!..

«Хорьх», ревя мощным мотором и лавируя между препятствиями, мчался сквозь жуткий грохот. До узкого переулка, где наверняка не было русских, оставалось не более сотни метров. По переулку машина должна была преодолеть несколько кварталов и доставить беглецов к Чертовой канаве — самому удобному для эвакуации месту. Там, по данным разведки, советские войска контролировали только отдельные небольшие участки.

* * *

Сразу выполнить приказ ротного у бойцов не вышло. Кто-то сквозь пальбу не расслышал голоса Скрипкина, кто-то был ослеплен ярким светом фар и не сразу понял, что к чему. А некоторые и вовсе не ожидали такого фортеля и, раскрыв рты, некоторое время смотрели на мчащийся и прыгающий на кочках немецкий легковой автомобиль. Тем не менее хоть и с опозданием, но палить начали все.

Рыча и огрызаясь короткими очередями, «Хорьх» пронесся мимо основной позиции старшины Авдонина. Пули высекали искры из брусчатки, стучали по капоту и дверцам, хлопали по стенам отеля. Но, несмотря ни на что, автомобиль ехал, не сбавляя скорости.

ППС Скрипкина ойкнул последним выстрелом и осекся. Менять магазин было некогда. Наблюдая за мчавшейся к его позиции машиной, старлей отбросил автомат и крикнул:

— Гранату! Гранату, Топилин!

У сержанта оставалась последняя граната, но он, не раздумывая, сунул ее в ладонь командира.

— Держи!

Тот не спускал взгляда с машины. Выдернув чеку, он коротко замахнулся и швырнул гранату в сторону дороги с рассчитанным упреждением. Описав пологую дугу, граната ударилась о мостовую, подскочила, снова ударилась и… оказавшись точно под «Хорьхом», взорвалась.

* * *

— Лихо вы их, товарищ старший лейтенант, — посмеивался в пышные усы старшина Авдонин. — А я уж грешным делом думал, уйдут окаянные.

— Хрен им с луковой шелухой. — Скрипкин оглаживал фонарным лучом лакированные борта трофея.

После взрыва гранаты «Хорьх» подпрыгнул, вильнул влево и, теряя скорость, врезался в стену здания. Ночной бой закончился так же неожиданно, как и начался. Где-то еще грохотали пулеметные очереди, щелкали одиночные выстрелы, но в районе отеля «Континенталь» наступила тишина.

Лейтенант нетерпеливо пихнул старшину в бок.

— Пошли, проверим.

— Айда, — согласился он.

Приказав бойцам держать на прицеле разбитые ворота выезда, Скрипкин и Авдонин осторожно приблизились к застывшей машине…

Внутри они обнаружили четверых. За рулем сидел какой-то низший чин СС с бинтовой повязкой на голове. На этот раз ему опять не повезло: получив контузию от взрыва, он плохо соображал и не мог передвигаться без посторонней помощи. Скрипкин вытащил его, уложил на мостовую рядом с машиной.

Гораздо хуже пришлось его соседу — молодому штурмбаннфюреру. Граната разорвалась прямо под его ногами. Схлопотав несколько осколков, он истекал кровью и умер буквально через минуту.

На удобном заднем диване располагались самые важные птицы: два генерала СС. Оба были ранены, но не осколками, а пулями. При одном из них Авдонин обнаружил кожаный портфель, набитый документами. Этих извлекали из кабины с превеликой осторожностью — знали, что в штабе армии такие «языки» ценились на вес золота.

Авдонин кликнул своих бойцов. Тотчас соорудили носилки, уложили, оказали первую медицинскую помощь.

Связь со штабом полка была восстановлена, и ротный Скрипкин поспешил доложить о произошедшем комполка майору Стародубцеву.

— Да ты шо! — возрадовался тот. — Неужто двух генералов взял?!

— Двух, товарищ майор. И портфель с документами в придачу.

— Ну даешь! Ну, геройский ты мужик, Скрипкин! Сверли дырку в гимнастерке — сегодня же представление на орден напишу!

— За орден спасибо. Только вы поторопитесь.

— А шо такое?

— Ранены оба фрица. Нашпиговали мы их пулями, покуда не остановили.

— О как, — озаботился Стародубцев. — Что ж вы так неаккуратно?

— Кто ж знал, что в машине генералы? И что они драпать вознамерились?

— И то правда. Слухай… ну, тогда сейчас подошлю машину с медиками. И сам подъеду. Жди…

Глава четвертая

СССР, Москва Июль 1945 года

— …Два золотых обручальных кольца, серебряная столовая ложка, часы-будильник, рулон ситца (шесть с половиной метров), восемьдесят пять рублей ассигнациями, — зачитывал Старцев небольшой список найденных в квартире Кутеповых ценностей. Он отложил листок и устало провел ладонью по лицу: — Прямо скажем, не густо.

— Да, семья жила небогато, — поддержал Егоров. — А убийцы, как видишь, и этого не взяли. Почему? Не понимаю.

— Вот и я о том же. Ворвались ночью в дом, убили детишек, старушку, молодую женщину, хозяина пытали, прежде чем отправить на тот свет. Ведь была же у них какая-то цель. Не забавы ради, верно?..

— Хороша забава! Ни один человек в здравом уме так забавляться не станет…

Непонятный, неосязаемый доселе мотив преступлений сыщики «обмусоливали» несколько часов и никак не могли остановиться на каких-то приемлемых вариантах. Уже вернулись с повторного осмотра места преступления Егоров, Бойко и Горшеня. Старцев побеседовал с юношей — племянником погибшего Кутепова. Баранец и Ким успели переворошить кучу похожих уголовных дел. Не появился пока в рабочем кабинете лишь один Васильков, занимавшийся автомобилем. Расследование опять топталось на месте.

— Значит, в доме Кутеповых ничего интересного? — без надежды спросил Иван.

— Ничего, — качнул головой Егоров. — Я даже в погреб спустился. Олесь с Игнатом облазили чердак. Убийцы прошлись и там — везде следы обыска.

— А соседи? Из новых никто не подходил?

— Дед один с костылем приковылял. Сказал, что слышал ночью тарахтящий автомобильный мотор. Он на крыльцо выходил цигарку посмолить, а рядом легковая машина проехала. Тихо так, будто крадучись. Машины в их краях — редкость, вот он и заинтересовался.

— Чего ж ты молчал?

Егоров развел руками:

— Так он же не сказал ничего нового. Проехала, видать, уже после убийства. В марках автомобилей он не разбирается, сколько человек было внутри — не приметил.

— А цвет? Цвет хотя бы заметил?

— Темно, говорит, было, хоть глаз выколи.

— Черт… Куда же Саня запропастился?

— Придет, — успокоил Василий. И, тоскливо поглядев в сторону «столовки», поинтересовался: — Слушай, у нас есть что-нибудь пожрать, а? Кроме чая со вчерашнего вечера в животе ничего не было.

— Оставалось грамм двести сухарей, да молодежь догрызла. Отправил их по коммерческим — может, повезет, прикупят чего съестного…

* * *

Кабинет № 16 находился на том же этаже, но в другом конце коридора. Постучав, Васильков приоткрыл дверь, спросил разрешения войти.

— Да, пожалуйста, — проскрипел из дальнего угла пожилой худосочный мужчина с пышной и полностью седой шевелюрой.

— Здравствуйте, — переступил порог Александр. — Мне нужен Гавриил Маркович Глазов.

— Я — Глазов. А вы, простите, кто?

— Майор Васильков. Оперативный уполномоченный из группы майора Старцева.

— Новенький? Что-то я вас раньше не видел.

— Так точно. И месяца еще не проработал.

Вышедший из-за рабочего стола начальник технической экспертизы оказался невысок и сутул. Подошел, протянул руку:

— Будем знакомы — Гавриил Маркович. Хранитель, так сказать, этого хозяйства…

Хозяйство представляло собой довольно просторный и светлый кабинет, по стенам которого высились шкафы и стеллажи. Все пространство по периметру было заполнено конструкциями, способными вместить в себя техническую документацию. А те свободные места, куда эти конструкции не помещались, занимали висевшие красочные плакаты с изображениями оружия, мотоциклетов, автомобилей, велосипедов, железнодорожных вагонов и прочей техники.

— Очень приятно. Васильков Александр Иванович, — гость пожал протянутую ладонь. — У меня к вам дело, Гавриил Маркович.

— Слушаю вас. Вот сюда, пожалуйте.

Майор присел на стул, стоявший рядом с письменным столом. Широкая столешница была завалена книгами, журналами, отдельными листками. В центре этого вороха торчала настольная лампа под стеклянным абажуром, окрашенным таинственным зеленым светом.

Васильков коротко пояснил суть дела:

— Сегодня ночью в Церковном проезде совершено преступление — убили семью служащего железнодорожной товарной станции Владыкино. Следов убийцы практически не оставили. Разве что вот это…

Он протянул пяток фотографий. Глазов принял их, водрузил на нос очки с толстыми круглыми линзами и, повернувшись к свету, принялся внимательно изучать. Рассмотрев все снимки, он вооружился увеличительным стеклом и продолжил изучение.

Васильков сидел, не шелохнувшись, боялся помешать.

Наконец Глазов вернул снимки, снял очки и несколько секунд что-то вспоминал, наморщив переносицу. Затем энергично проследовал до ближайшего шкафа, распахнул дверцы и начал быстро перебирать длинными пальцами корешки стоявших на полках папок.

— Вот, — торжественно произнес Глазов, выуживая одну из них. — Надеюсь, собранные здесь документы прольют свет на вашу непростую историю…

* * *

— …Чудная у вас кухня. Вкусная, но чудная, — улыбался Ефим Баранец. Настроение у него было отличное. Топая по краю тротуара, он глазел по сторонам, читал вывески и плакаты, болтал с товарищем. — Когда я первый раз попробовал, чуть не помер от остроты.

— Ты про лапшу маминого приготовления?

— Да, кажется. Лапша в остром красном соусе.

Костя Ким рассмеялся.

— Точно, брат, остроты в нашей кухне хватает. А красный соус особенно злющий!

— Неужели на вашем столе каждый день такие острые блюда?

— Каждый, Ефим. Мы привыкли к ним…

Они побывали в двух коммерческих магазинах, теперь торопились в третий. Все, чем удалось разжиться, уместилось в одном кульке и одном кармане. Баранец тащил под мышкой кулек ржаных сухарей, а в кармане широких брюк Кима тюкались друг об дружку две банки кильки в томате. Конечно, консервов на такую толпу взрослых мужиков требовалось прикупить больше, но давали всего по одной баночке в руки. Пришлось взять хотя бы это.

— Слушай, а ты заметил, что цены в коммерческих двинулись вниз? — вдруг сделался серьезным Ефим.

— Разве? Сухари по старой цене купили, консервы тоже. И на молоко ценник стоял прежний — пятьдесят рублей за литр.

— А сахар?! Колотый сахар-рафинад в последнем магазине?!

— Его ж не было.

— Так ценник остался!

— Не заметил. И сколько он стоил?

— Шестьсот, Костя! — радостно и торжественно объявил Ефим.

— Ого! Неделю назад по семьсот пятьдесят покупали. Помнишь, четыреста грамм брали?

— Конечно! Сразу на тридцать процентов цена опустилась! Потому народ и раскупил его.

— Здорово. Вот что значит война кончилась!

— Точно. Правда, до госцены еще ой как далеко…

Так за разговорами молодые сыщики дошли до третьего коммерческого магазина, расположенного в относительной близости от Управления Московского уголовного розыска. Здесь им повезло. Только что разгрузилась продуктовая машина, а покупателей, на удивление, оказалось немного. Заняв очередь, Ким с Баранцом посчитали оставшиеся общественные деньги и принялись решать, на какие продукты их лучше потратить…

* * *

— Судя по твоей сияющей физиономии, Глазов совершил чудо? — поприветствовал Старцев вернувшегося в кабинет товарища.

— Совершил. Он — бог в технических вопросах! — восторженно признался Васильков и шлепнул на стол фотоснимки, а также сложенный вдвое тетрадный лист. — Ты не представляешь, сколько он всего знает! И сколько данных хранится по его шкафам.

— Представляю. Бывал у него в гостях, — засмеялся Иван. — Очень толковый мужик и много раз помогал в расследовании. Рассказывай.

— Гавриил Маркович определил, что отпечатки в луже оставлены протектором немецкого автомобиля. Вот полюбуйся. Это я срисовал с одного из немецких журналов…

Васильков развернул тетрадный лист и отдал Старцеву. Верхнюю половину листа занимал карандашный рисунок автомобильной покрышки, а нижняя была исписана мелким почерком. Положив рядом с рисунком фотоснимки отпечатков, Старцев удивленно поглядел на товарища:

— А ведь похоже, черт возьми! Вася, Олесь, ну-ка гляньте.

— Скорее, да, — через минуту оценил Егоров.

Олесь Бойко, после того как лишился пальца от сработавшей немецкой мины-ловушки, всегда и во всем сомневался. Полезное, но иногда слишком раздражающее качество. Не изменил он себе и в этот раз:

— Есть что-то общее. И все-таки хотелось бы взглянуть на оригинал.

— Оригинал я тебе представлю, когда поймаем убийц, — заступился за друга Старцев. — А сейчас так скажу: у Сани отличный глаз опытного разведчика, и если уж он говорит, что похоже, то нужно верить.

Егоров спросил:

— А что с марками автомобилей? Глазов помог определить?

— Да, из описания стало понятно, что такие покрышки использовались на немецких автомобилях «Хорьх».

— «Хорьх»?! Это же генеральская машина! — воскликнул Бойко. — У нас командующий армией на трофейном ездил. Это не машина! Это зверь, доложу я вам!

Иван зашуршал папиросами.

— Генеральская, говоришь? Зверь? Это даже лучше! Значит, в Москве таких немного и долго искать не придется. Так… где же наши гонцы за провизией? Что-то и вправду в животе урчит.

Чиркнув спичкой, он прикурил папиросу. Окна в кабинете были распахнуты, однако пространство быстро заполнилось едким табачным дымком. Глядя на начальство, Егоров, Бойко и Васильков тоже закурили. Только один Горшеня возился со стопкой уголовных дел, откладывая в сторону те, в которых преступления хотя бы частично напоминали убийство семьи Кутеповых.

Подойдя к окну, Старцев читал текст под рисунком:

— …Фирма «Horch» основана Августом Хорьхом в Кёльне в ноябре 1899 года. С 1930 года «Horch» вместе с «Вандерер», «Ауди» и «DKW» вошла в состав концерна «Auto Union»… — бубнил он, позабыв о тлевшей папиросе. — С началом Второй мировой войны «Horch» начинает производить и военную технику: офицерские и штабные автомобили, пожарные машины, внедорожники. Особой популярностью среди германской элиты пользовались модели «830» и «853», а также различные их модификации…

Прервав чтение и затушив в пепельнице истлевший окурок, Иван вопросительно глянул на Василькова.

— Судя по протектору, это модель «830Bk», — подсказал тот. — Подобный рисунок был только у нее.

— Да, вижу, тут Глазов приписал своей рукой. Так это ж здорово, Саня! В общем, так. Пока мы тут думаем и копаемся в бумажках, продолжай развивать эту тему. Я гляжу, у тебя неплохо получается. Идет?

— Договорились.

* * *

В третьем коммерческом магазине Ефиму и Косте удалось разжиться куском несоленого сливочного масла, килограммом печенья «Рот-Фронт», арбузом и двумя буханками белого хлеба. Настоящего белого хлеба, который долгое время невероятно сложно было отыскать в продаже!

Довольные, они возвращались в Управление, обсуждая по дороге все на свете: жаркое лето и свою работу в МУРе, боевые новости с Дальнего Востока, где еще тлела война; настоящих разведчиков Василькова и Старцева, десятки раз ходивших за линию фронта; набирающую обороты мирную жизнь на западе страны, снижавшиеся цены. Ну и, конечно же, обсуждали встречавшихся по дороге красивых девушек. Их в послевоенной Москве было много — гораздо больше, чем молодых мужчин.

Ефим беззаботно шагал рядом с дорогой, одной рукой неся два кулька — один с сухарями, другой с печеньем. Другой прижимал к себе арбуз, доставшийся им по смехотворной цене — три целковых. Консервы, масло и хлеб тащил Костя.

— Мужики нас, наверное, заждались, — посмеивался Баранец.

— Еще бы! Обед в столовке давно закончился. Время ужина.

— Ничего, сейчас придем и организуем шикарный стол…

Увы, отголоски недостаточного снабжения звучали до сих пор: столовая при Управлении открывалась всего на два часа в сутки — с тринадцати до пятнадцати. Завтракать, ужинать или организовывать ночной перекус (если того требовало расследование) сотрудники должны были самостоятельно.

— Пойдем быстрее, — поторопил Ким. — И вправду жрать охота…

Друзья прибавили шаг. Оставалось пройти квартал по Неглинной, свернуть налево на Кузнецкий мост, а там и родная Петровка.

Впереди на торце пятиэтажного дома рабочие монтировали огромный плакат. Три часа назад, когда Ефим с Костей топали мимо в первый магазин, мужики в спецовках успели закрепить пару первых фрагментов. Теперь картинка была почти полностью готова.

— Здорово! — запрокинув голову, залюбовался Баранец.

На полотне был изображен молодой лейтенант в парадной форме с «Золотой Звездой» Героя на груди. На его правом плече сидел радостный сынишка лет четырех-пяти в бескозырке. Оба были счастливы. Они шли по Красной площади вдоль стен Кремля, красных знамен и праздничных транспарантов. Внизу крупными буквами было написано: «Сталину — спасибо!»

— Торжественно и очень красиво, — согласился Ким.

И вдруг услышал позади нарастающий рев мотора.

Костя был небольшого роста, легкий, подвижный, к тому же обладал отменной реакцией. Это и спасло Ефима.

Оглянувшись и заметив быстро догонявший их грузовик, Ким мгновенно схватил товарища за руку и с силой дернул на себя — подальше от дороги.

Упав, оба покатились по тротуару.

Обдав жаром и выхлопом, грузовик прогрохотал мимо. Не останавливаясь, он помчался дальше по Неглинной в сторону Петровского бульвара.

— Ты номер запомнил? — воскликнул Ким.

— Да я его и не видел. — Сидя на асфальте, Ефим потирал ушибленный локоть.

Рядом валялись ошметки разбившегося арбуза, у бордюра лежала раздавленная колесами буханка белого хлеба.

Баранец матерно выругался, поднялся, отряхнул брюки…

Вокруг собирался взволнованный народ. Подвыпивший мужичок грозил кулаком вслед грузовику, сердобольная хорошо одетая женщина смачивала ватный тампон духами и протирала ободранный локоть Ефима.

— Спокойно, граждане, мы из уголовного розыска. — Ким показал удостоверение. — Просьба не собираться и не задерживаться. Расходитесь…

Глава пятая

Венгрия, Будапешт 12 февраля 1945 года

Остатки немецких и венгерских подразделений в центре Буды прошедшей неспокойной ночью были разбиты и уничтожены. Лишь несколько сотен уцелевших солдат и офицеров разрозненными группами покинули город. Бой закончился в последние ночные минуты. Теперь же небо просветлело, на востоке разгоралось оранжевое зарево.

— Вот это аппарат!

— Генеральский!

— Да уж. Не телега какая.

— И не «эмка».

— Весь разбитый, с простреленными бортами. А все одно красавец!.. — гудели бойцы, со всех сторон обступившие злополучный «Хорьх».

Машина уткнулась в щербатую серую стену. Блестящий бампер от удара погнулся, левое переднее крыло вздыбилось. Из пробитого радиатора вытекала вода. Левая фара и почти все стекла были разбиты, на элементах кузова виднелись пробоины от пуль. Пострадал и салон автомобиля: повсюду валялись осколки стекла, на сиденьях остались кровавые потеки.

— Хороша машина, да, товарищ командир? — подошел к Скрипкину старшина.

— Хороша, чего уж, — согласился тот. — Я, пожалуй, такую впервые вижу.

— А вы заберите ее себе.

— Что значит «заберите»?

— Ну, не бросать же такую красавицу, ей-богу!

— На кой она мне, Авдонин? Да и не положена мне машина, — отмахнулся старлей. И, глянув на часы, добавил: — Комполка обещал приехать. Задерживается. Вот ему и отдадим.

— И то верно. Наш Стародубцев — хороший мужик. Пущай пользуется.

* * *

Первыми к месту захвата немецких генералов примчались санитарный автобус и два офицера СМЕРШ на «Виллисе». Всех немцев — одного убитого и трех раненых — увезли прямиком в штаб дивизии.

— Там разберутся, — махнул рукой Скрипкин, — кого хоронить, кого допрашивать, а кому нашатырь под нос и в госпиталь.

Комполка Стародубцев чуток запоздал, прибыл в роту Скрипкина к шапошному разбору. Выслушав доклад ротного и чертыхнувшись на известие, что всех увезли, он отправился осматривать генеральский транспорт.

— Ну как, товарищ майор? — похлопал Скрипкин по крыше салона из плотного темного материала.

— Как-как… На такой машине и наркому не стыдно ездить, — озадаченно проворчал комполка. — Красавец. Статный, крепкий. Хоть на выставку, ей-богу.

— Это мы вам приберегли, товарищ майор. Забирайте. Подарок от всей нашей роты.

Подарок Стародубцева изрядно озадачил. С одной стороны, великолепное авто не могло не понравиться. С другой — душу простого деревенского человека терзали сомнения: зачем ему такая роскошь?

Во-первых, «Хорьх» майору был не по статусу. Сейчас он ездил на американском «Виллисе», которых по ленд-лизу в войска поступило несметное количество. Тысячи! Юркий, скоростной, надежный, живучий. Да еще и с повышенной проходимостью. «Виллисы», если можно так выразиться, разрушили годами выстроенный в Красной Армии порядок. На них разъезжали младшие офицеры, майоры, полковники, генералы; к ним цепляли для буксировки противотанковые орудия, они перебрасывали вдоль линии фронта группы разведчиков и штабных гонцов с донесениями. Незаменимая машинка!

А тут «Хорьх». Хоть и разбитый, подраненный, но все равно — «Хорьх»! Темная, почти черная крыша, такие же крылья, верхние створки капота. Светло-бежевые дверки и боковые решетки моторного отсека. Хромированные элементы радиатора, фар, бампера, зеркал заднего вида. Все лакированное, все блестит и манит. Высокий немецкий чин даже не затруднился отдать приказ о перекраске машины в более неприметные цвета. Обходясь без маскировки, он сохранил качественную заводскую покраску.

Во-вторых, Семен Агафонович Стародубцев был далек от механических тонкостей, но тут образование и не требовалось. И так было ясно, что восстановить разбитый и пострадавший в перестрелке «Хорьх» будет непросто.

— Ой, Скрипкин, подведешь ты меня под седёлку, — вздохнул комполка.

Он был родом из глухой степи, из позабытого богом поселения в Чкаловской области, и порой в общении с подчиненными вворачивал такие обороты, что те лишь недоуменно пожимали плечами.

— Куда подведу? — не понял старлей.

— Под трибунал — вот куда!

— Да ладно вам, Семен Агафонович! — осклабился молодой парень. — Вы ж этот «Хорьх» не украли и не на «Виллис» выменяли.

— Так-то оно так. Да от него за версту несет этой… как ее… буржуйской аристократией! Шо я комдиву скажу, ежели он поинтересуется?

— Так и скажите: честно добытый в бою трофей!

Обойдя автомобиль еще раз и поправив прикрепленный к запасному колесу штатив зеркала заднего вида, майор все-таки сдался:

— Эх, была не была! Готовь к отправке. Через час пришлю тягач…

* * *

Ближе к обеду американский «Студебеккер» притащил пострадавший в перестрелке «Хорьх» в расположение штаба полка. Он находился чуть в глубине от позиций Скрипкина, ближе к западному берегу Дуная и был обустроен в первом этаже длинного — в полквартала — полуразрушенного дома.

На улице по соседству с домом хозяйничал технический взвод: тянули провода связисты, у полевых кухонь колдовали снабженцы и повара. Санитары заняли пару комнат в первом этаже и занимались легкоранеными бойцами. Сами штабные, которых набралось всего три человека, занимали квадратную комнату на втором этаже.

«Хорьх» передали автомеханикам. Перекурив и обойдя подраненного «немца» со всех сторон, те принялись за работу. Один деловито поднял крышки капота и, вооружившись инструментом, закопался в моторе. Второй принялся латать пробоины в кузове. Третий куда-то побежал в поисках запчастей…

В Буде, ближе к западным холмам, еще слышались стрельба, взрывы гранат и мин. Бойцы Красной Армии преследовали и добивали разрозненные группы противника. Полку майора Стародубцева, оказавшемуся на острие атак Будапештской наступательной операции, дали пару дней передохнуть. В преследовании бежавших из города гитлеровцев полк участия не принимал.

С «Хорьхом» пришлось провозиться до позднего вечера. Рано утром механики закончили ремонтно-восстановительные работы: приладили добытое где-то лобовое стекло, наскоро залатали пробоины, заменили пробитое колесо, отрегулировали обороты мотора. И пригласили командира полка полюбоваться работой.

— Почеши меня оглоблей!.. — оторопел от увиденного Стародубцев. — Шо, неужто сладили, а?! Глазам своим не верю.

— А то как же, товарищ майор! Принимайте работу!

Не скрывая восторга, командир полка обошел отремонтированную машину. Еще вчера он был уверен: «Хорьх» силами технического взвода не восстановить. И грешным делом подумывал: не отдать ли его в дивизию? А сегодня… Следы пулевых пробоин и недавней аварии, конечно, были заметны, но теперь взгляд на них не задерживался. Автомобиль выглядел целым.

Садиться за руль Семен Агафонович наотрез отказался:

— Э, нет! Я все больше по конской упряжи: по саням, по извозу, по седлу. А тут сурьезный специалист нужен. Епифанов! Епифанов, растудыт твою в качель!

Сержант Епифанов — извечный водитель командира полка — отшвырнув замусоленную самокрутку и одернув гимнастерку, предстал перед начальством.

— Туточки я, товарищ майор!

— А ну, опробуй фашистского мерина.

Просияв от удовольствия, сержант уселся на место водителя. По-хозяйски осмотрелся, огладил руль и рычаг переключения скоростей. Глянул вниз, нащупал сапогом педали тормоза и газа. Затем, что-то прошептав, повернул торчащий в замке ключ зажигания.

Стартер сделал несколько оборотов, мотор схватился и мягко заработал. Епифанов выжал сцепление, включил первую передачу. Плавно тронувшись, проехал несколько метров. Включив заднюю скорость, вернулся на прежнее место.

— Ну как? — нетерпеливо поинтересовался Стародубцев.

Испытатель неохотно покинул кабину и восторженно доложил:

— Дельный аппарат, товарищ майор. «Виллис», конечно, отличный автомобиль, но этот — просто царский. Еще бы на хорошей дороге его спытать.

Майор не сдержался:

— Дельный, говоришь? Тоды седлай его. Едем в дивизию на совещание, заодно и спытаем…

Глава шестая

СССР, Москва Июль 1945 года

Происшествие с грузовиком всерьез насторожило Старцева. Позвав Егорова и Бойко, он при них подробно расспросил молодых людей о месте, о грузовике и обстоятельствах происшествия.

Вспоминая каждую мелочь, те описали все, как было.

— Что сами думаете по этому поводу? — спросил майор.

— Да я его и не видал, — с виноватым видом признался Баранец. — Если б не Костя, точно оказался бы под колесами.

— На бордюрный камень он ехал намеренно, — твердо заявил Ким. — Держал траекторию. А потом уж, подскочив на камне, крутанул руль влево.

— То есть сидевшего за рулем описать не можешь?

— Нет, Иван Харитонович. Секунды мне не хватило, чтоб бросить взгляд на кабину.

— М-да, — задумчиво сказал Иван. — Сложно сделать однозначное заключение.

Василий предположил:

— Может, кто по пьяному делу? Сейчас много бывших солдатиков устраиваются водителями. На фронте с них за вождение после выпивки никто не спрашивал — лишь бы задачу выполняли. А уж как они там ездили — один бог тому свидетель. Вот и в городах по привычке выписывают кренделя.

— Сомневаюсь. Скорее, попытка умышленного наезда, — возразил Бойко.

— Обоснуй.

— Если шофер водил грузовик по бездорожью фронтовых рокад, то уж на московском асфальте справится с завязанными глазами.

И этот довод оспорить было трудно.

Получасовое обсуждение не привело сыщиков к единому мнению.

— Короче, слушайте сюда, — подвел итог Иван Харитонович, обращаясь ко всем присутствующим в кабинете. — Как бы это происшествие мы ни квалифицировали, приказываю отныне всем усилить внимание и осмотрительность. Особенно когда ходите вдоль дорог, пересекаете их или приближаетесь к перекресткам. В общем, не расслабляться, включить максимальную осторожность и действовать как на фронте. Не исключаю, что какая-то сволочь желает с нами поквитаться за прошлые расследования.

— Или помешать текущим, — добавил умница Егоров.

* * *

Пока основная группа сыщиков под руководством Старцева проводила привычные оперативно-следственные действия, Васильков занимался автомобилем «Хорьх».

Для начала он снова отправился к начальнику технической экспертизы Гавриилу Марковичу Глазову. Правда, не один, а с фотографом Горшеней. По его просьбе Игнат переснял всю интересующую Василькова информацию: статьи, техническое описание, снимки и рисунки самого автомобиля.

Расследование убийств возле товарных станций через разработку автомобиля преступников казалось Василькову весьма перспективным вариантом. «Почему бы нет? Тем более что автомобиль оказался довольно редким, — рассуждал он. — Это ж не „эмка“, каких по Москве бегают тысячи!..»

Вооружившись добытым материалом, Александр отправился в Транспортный отдел Главного управления рабоче-крестьянской милиции. В стенах этого учреждения ему пришлось провести несколько часов. Зато, вернувшись на Петровку, он показал Ивану три архивные выписки.

— Три, Ваня! — радостно сообщил он. — На всю Москву всего три таких автомобиля! Ей-богу, я думал, будет не меньше десятка!

— Это упрощает дело, — Старцев спокойно рассматривал документы. — А насколько свежие эти данные?

— Первый «Хорьх» модели «830Bk» ввезен в столицу еще до войны. Вот выписка по нему.

— Ага. Находился в собственности генерал-полковника ВВС Гуляева Николая Дмитриевича. После его смерти перешел в собственность вдовы генерала — Гуляевой Дарьи Давыдовны. Номерной знак… Адрес… — внимательно читал Старцев. — Годится. Давай следующий…

— Второй «Хорьх» привезен из прифронтовой зоны в конце сорок четвертого года в качестве трофея и передан в распоряжение гаража Московского городского комитета ВКП(б).

— Так, понял. С этим тоже вопросов не будет — съездишь и проверишь его наличие и состояние. А что с третьим?

— Третий самый свежий — прибыл в Москву на грузовой платформе товарного состава незадолго до окончания войны, — пояснил Васильков. — Владелец — инвалид. Тут его краткие данные.

Ознакомившись с третьим владельцем, Иван Харитонович кивнул:

— Отлично, Саня. Теперь, не откладывая в долгий ящик, надо взять служебную машину и разобраться с каждым из трех «Хорьхов».

— Да я хоть сейчас!

— Если хочешь, составлю тебе компанию, ребята тут и без меня справятся.

— Конечно! — обрадовался Васильков.

Он хорошо справился с первым заданием, но для самостоятельного расследования опыта еще не хватало.

* * *

Дарья Давыдовна Гуляева постоянно проживала на даче в подмосковной Баковке. Уютное, спокойное и вполне себе удобное местечко. С севера огромный лесной массив, от которого вечерами тянуло свежестью и ароматами лиственных деревьев. С юга — пруды и знаменитый дачный поселок литераторов Переделкино. Тут тебе и железнодорожная станция, и асфальтовое шоссе, и все необходимые магазины. И до западной столичной окраины при случае недалеко добираться — всего-то с десяток километров.

Испросив в гараже служебную «эмку», фронтовые друзья расположились на ее заднем сиденье и тронулись в путь. Ехать предстояло около часа.

Пожилой водитель глядел на дорогу, крутил баранку, а иногда, забывшись, напевал под нос знакомую песенку из репертуара Леонида Утесова. Через опущенные стекла в кабину врывался горячий ветер. Иван зажал коленками свою трость и покручивал ее, о чем-то размышляя. Александр смолил беломорину и дивился превратностям судьбы, благодаря которым друзья вновь повстречались уже в мирной жизни.

Иван начал войну в артиллерии, после тяжелого ранения под Москвой попал в пехоту; за смекалку и отвагу был переведен в разведку, где и познакомился с Васильковым. Летом 1943 года разведгруппа возвращалась с задания, долго ползли через минное поле. По плоской местности шарили прожектора, сзади постреливали немецкие пулеметы. Так вышло, что пулей ранило бойца, а он, катаясь и скрипя зубами от боли, задел растяжку одной из немецких мин; взрывом серьезно повредило ногу Старцева. В госпитале хирурги едва собрали покалеченную ступню. Иван долго провалялся на больничной койке, каждый день разрабатывал ногу в надежде вернуться в строй. Но из армии его все-таки комиссовали.

Имея несгибаемую натуру, Старцев не сдался, не запил и в сторожа не подался. Приодевшись и подготовившись, он отправился на прием к начальнику Московского уголовного розыска. И приглянулся ему своей открытостью, бескомпромиссностью, напором и смекалкой. Так и попал на Петровку, 38. Здесь довольно быстро набрался опыта, дорос до руководителя оперативно-разыскной группы, получил майорские погоны.

У Александра судьба сложилась по-другому. Он командовал дивизионной разведкой до самой Победы, обучал уму-разуму молодежь, готовил сложные операции в тылу врага и сам время от времени хаживал в поиск за «языками». Закончил войну в Германии. Командование не хотело его отпускать, уговаривало остаться, сулило подполковничьи погоны, учебу в академии и хорошие должности. Все ж таки огромный опыт, безупречная репутация, партийный билет, высшее образование, боевые ордена. Но он отказался, желая вернуться к мирной жизни и к своей любимой профессии геолога.

Вернувшись в родную Москву, Васильков действительно пытался устроиться на работу по специальности. Не вышло. Московское государственное геологическое управление, из которого он призвался в армию и отправлялся на фронт, все еще находилось в эвакуации в Семипалатинске. Пришлось устраиваться на завод простым слесарем.

Возможно, он до сих пор так и стоял бы у слесарного верстака, если бы в один из вечеров после тяжелой рабочей смены не заглянул в пивной павильон. Между стоек в непроглядном табачном дыму среди пьяного люда он, к величайшему удивлению, повстречал Ивана Старцева. Там же узнал о его службе в МУРе. Там же получил предложение от товарища попробовать себя в уголовном розыске. Там же, не раздумывая, и согласился…

— Баковка, товарищи офицеры, — предупредил водитель, сбросив скорость. — Тут нам куда?

— Угол Пролетарской и Трудовой, — подсказал Васильков.

Попетляв несколько минут по тенистым улочкам дачного поселка, «эмка» остановилась у ворот нужного дома.

* * *

Дарья Давыдовна оказалась милейшей женщиной лет пятидесяти пяти. Она встретила сыщиков в длинном цветастом халате с чашкой чая в одной руке и янтарным мундштуком с папиросой в другой. Ее голову покрывали папильотки из пергаментной бумаги, из карманов халата торчали расческа и старомодное зеркальце из слоновой кости.

Глянув на удостоверения МУРа, она нисколько не удивилась и пригласила гостей в дом с таким видом, будто сотрудники НКВД просиживали на ее даче дни напролет.

— Знаете, молодые люди, я настолько здесь одичала, что рада общению с кем угодно, — заявила она, попыхивая дорогим табачком. — Хоть с грабителями, честное слово. Проходите. Но знайте: у меня ничего не пропало, я ни с кем не скандалила и ни на кого не жаловалась…

Сыщики подошли к добротному и немаленькому деревянному дому, поднялись на крыльцо и сразу попали на застекленную веранду, где отчаянно пахло яблочным вареньем.

— Не желаете выпить по чашке чаю? — предложила хозяйка. — У меня настоящий грузинский чай.

— Спасибо, Дарья Давыдовна, мы спешим, — отказался Старцев. И сразу перешел к делу:

— Мы хотели бы задать несколько вопросов.

— Для родных органов — всегда пожалуйста. Присаживайтесь. — Женщина указала на плетеные кресла, стоявшие вокруг большого овального стола.

Наметанным взглядом Старцев определил: большую часть времени вдова проводит именно на веранде. На спинке одного из кресел висела теплая шерстяная кофта — ее хозяйка накидывала прохладными вечерами. В центре стола возвышалась электрическая лампа, рядом с ней лежала стопка газет под раскрытой книгой. Здесь же лежали очки, пяльцы с иголками и мулине, пузырек с таблетками от мигрени, колода карт…

Разговор с вдовой генерала и вправду получился коротким. Как только она поняла, что речь пойдет о машине, сразу заулыбалась, едва приметная скованность ее исчезла.

— Да что вы, молодые люди, бог с вами! — засмеялась женщина. — «Хорьх» стоит в гараже много лет. Он не способен проехать и пары метров — в его моторе какая-то неисправность. Муж еще при жизни хотел где-то заказать запчасти, да не успел. А я… — жеманно пожала она худыми плечиками. — Зачем мне эта машина? Водить я не умею, за продуктами в Москву езжу с соседями. Хотела продать, да все руки не доходят.

— А можно взглянуть на вашего «Хорьха»? — осторожно поинтересовался Васильков.

— Сколько угодно. — Вдова затушила папиросу, поднялась и скомандовала в открытую дверь:

— Зина, подай ключи от гаража! Пойдемте, гараж рядом с воротами…

* * *

«Хорьх» стоял в довольно просторном деревянном гараже под свисавшими с потолка истлевшими рыбацкими сетями. Вдоль стен ровными рядами хранились удилища различного размера, сачки, раколовки, еще какие-то мудреные принадлежности. Покойный хозяин, несомненно, был заядлым рыболовом, хаживал на ближайшие пруды, где проводил немало времени за любимым занятием.

Черный тент кабины «Хорьха» закрывал бесформенный кусок старого брезента. Стекла и дверки находились в относительно неплохом состоянии, а все остальное: капот моторного отсека, крылья, фары, бамперы, два запасных колеса по бокам и небольшой задний багажник скрывались под толстым слоем пыли.

Обойдя и осмотрев машину со всех сторон, сыщики молча переглянулись. Обоим стало ясно, что «Хорьх» не покидал своего убежища несколько лет кряду. Все четыре колеса были спущены, резиновые покрышки растрескались и не подлежали восстановлению. Хромированные элементы кузова давно проржавели. Да и пыль на открытых деталях лежала ровнехонько, без малейших следов вмешательства.

Васильков присел возле одного колеса, потом возле другого. Внимательно осмотрел и ощупал покрышки. Вытирая платком руки, встретился взглядом с товарищем. «Нет, — уверенно качнул он головой, — эта машина в Церковном проезде быть не могла».

— Дарья Давыдовна, а ключи от машины у вас? — на всякий случай поинтересовался Старцев, оттянув брезент и заглядывая внутрь кабины.

— Оба ключа лежат в ящике стола в рабочем кабинете мужа. Я нарочно ничего не трогаю в его комнатах. Решила оставить все, как было при нем. Увы, с возрастом люди становятся сентиментальными.

— Я могу вас попросить об одном одолжении? — Иван гнул свою линию.

— Пожалуйста.

— Не могли бы вы проверить наличие ключей и… показать их нам.

Просьба вдове не понравилась. Наморщив припудренный носик и брезгливо поведя плечиком, она тем не менее поднялась по дачному крыльцу, прошла через веранду и исчезла в темном дверном проеме.

Вернулась Дарья Давыдовна через пять минут, неся на ладони два одинаковых небольших ключа от замка зажигания.

— Убедились? — надменно спросила она.

— Да, большое спасибо.

— И вам того же…

* * *

Из Баковки сыщики прямиком направились в гаражное хозяйство Московского горкома ВКП(б). Доехали быстро. Учреждение было серьезным, но в стенах его большого гаража сыщики почувствовали себя куда проще, чем в гостях у своенравной и обидчивой вдовы генерала.

Сначала подошли к вахтеру, предъявив удостоверения, представились, назвали цель визита. Понятливая тетка вызвала по телефону свое начальство. Словно из-под земли вырос ладно скроенный и опрятно одетый мужчина — ровесник Василькова и Старцева. Выслушав их просьбу, повел внутренними коридорами. Через три минуты сыщики вошли в гараж.

Помещение поражало не только размерами. В потолке, на манер больших заводских цехов, для лучшей освещенности были устроены ряды окон. Повсюду чистота, идеальный порядок. Гаражное начальство Московского уголовного розыска трудно было упрекнуть в слабине или халатности, но в здешнем хозяйстве все буквально блестело и сияло. Повсюду на стенах и колоннах красовались надписи в едином стиле: «пожарный гидрант», «внутренний телефон», «чистая ветошь», «использованная ветошь», «отработанное масло», «урна»… Под каждой надписью находилось соответствующее имущество. На чистом цементном полу ни одного темного пятнышка от разлитого бензина или масла; ни окурка, ни сломанной спички.

Посередине гаража отсвечивала стеклянными гранями будка главного механика. С ней соседствовали склад запасных частей, хранилище инструментов, туалеты и комната отдыха.

Провожатый окликнул начальство. Тотчас подошел пожилой худенький мужчина с седыми усами.

— Осип Сергеевич, — вытирая ветошью руки, представился он. — Чем могу помочь?

Старцев в двух словах объяснил интерес.

— Есть у нас такой немец. Занятный экземпляр. Пойдемте… «Хорьх» сыщики увидели в дальнем конце гаража — в той его части, где механики занимались ремонтом. Автомобиль стоял над ямой на деревянных пеньках-колодках. Все колеса, включая запасные, были сложены стопкой у стены. Здесь же находились и снятые дверки, и демонтированные сиденья, и еще какие-то причиндалы.

— Ого, — окинул взглядом разобранное хозяйство Старцев. — И давно он в таком состоянии?

— Да уж с месяц, — покручивая ус, ответил Осип Сергеевич.

— Что с ним случилось?

— Весной коробка начала барахлить: то первая не включается, то задняя вылетает. Тут секретаря на Пленум везти, а «Хорьх» заупрямился и ни с места. Это, почитай, редкость для немцев, но и они не вечные — случается. Ну, я в сердцах заменил секретарю машину, а «Хорьх» приказал затолкать на яму.

— И как успехи?

— С коробкой-то разобрались. Но раз уж такое дело, решили заодно всю ходовую проверить, кузовные детали подправить, в кабине кое-что подновить. Людей-то ответственных возим — надо соответствовать. А машина с тех пор, как ее привезли из Польши, ни разу не подлежала ремонту…

Слушая ответы главного механика, Васильков снова занялся колесами — присел на корточки и принялся изучать рисунок протектора.

— Стало быть, за этот месяц «Хорьх» ни разу не покидал гараж? — поинтересовался сыщик, ковыряя пальцем резину.

— Так как же? — искренне подивился вопросу Осип Сергеевич. — Куда ж он в таком виде-то? Да еще без коробки. Не‑е, так с весны и простоял без движенья. За это могу поручиться…

* * *

— Я заметил, Саня, ты опять колесами интересовался. Это правильно — ты рисунок протектора лучше других запомнил, — нахваливал напарника Старцев, покидая гараж Московского горкома. — Что скажешь?

— Колеса явно с другой машины, — уверенно ответил Васильков. — Нет ни одной покрышки с оригинальным рисунком протектора. Видать, машину использовали каждый день, и оригинальные шины пришли в негодность. Поэтому их и заменили другими. Либо здесь, либо еще до отправки в Польше.

— Это объяснимо. Горком — организация серьезная, — согласился Иван. — А какие покрышки подходят для замены оригинальных?

— Только от иностранных легковых машин. От наших — диаметр маловат и нагрузка должна быть поменьше…

Покинув здание горкома, оперативники постояли возле каменного крыльца, покурили, посовещались. И направились к ожидавшей их машине.

— Куда теперь, товарищи офицеры? — спросил водитель, когда те уселись на задний диван.

— Остался у нас Красностуденческий проезд, дом № 4, — назвал последний адрес Васильков.

— Красностуденческий? — почесал затылок водитель. — Ба, сколько живу в столице, никогда не слышал. Это где ж такой?

— Платформу «Тимирязево» знаешь?

— Бывал.

— Вот туда по Дмитровскому шоссе. Не доезжая пары километров до платформы, съезд влево.

— Ага, понял. Это мы зараз соорудим…

Легковушка тронулась и, плавно набирая скорость, побежала по улице в сторону ближайшего перекрестка.

Старцев посмотрел на часы, затем в небо. Вечерело. «Лишь бы этот инвалид оказался на месте, — подумал он. — Если адрес липовый или субъект скрылся в неизвестном направлении, дело опять забуксует…»

Глава седьмая

Венгрия, южная окраина Будапешта 15 февраля 1945 года

Штаб дивизии находился на окраине холмистой зеленой Буды. Здесь самый нижний по течению красавца Дуная мост соединялся с шоссе, опоясывающим южный пригород венгерской столицы. В мирное время город строился, разрастался. Накануне войны за этим шоссе стали появляться новые кварталы. В память об этом кое-где зияли котлованы или торчали остовы так и недостроенных зданий.

Южный пригород Буды нашим войскам удалось отбить у фашистов довольно быстро. Поэтому командир дивизии полковник Кононов распорядился обустроить штаб в подходящем пустующем доме.

Комполка майор Стародубцев подъехал к штабу дивизии за десять минут до начала совещания. Успевший освоить «Хорьх» сержант Епифанов лихо развернулся и тормознул между «Виллисом» и мотоциклом «М‑72». Все приглашенные на совещание: командиры полков, штабные и офицеры управления дивизии — курили у входа в парадный подъезд трехэтажного дома. Завидев подъехавший немецкий автомобиль, все, как по команде, побросали окурки и с интересом направились к его обладателю. Добыть такой знатный трофей удавалось далеко не каждому, и офицерам не терпелось учинить «виновнику» допрос.

— Поздравляю с обновкой, Семен Агафонович! — Первым пожал руку Стародубцеву молодой полковник — начальник штаба дивизии. — И как тебе новый конь?

Стародубцев был похож на именинника — смущался, краснел и что-то бубнил невпопад.

— Вот это аппарат! — восторгались офицеры.

— Красавица!

— Да не красавица, а красавец!

— «Хорьх» — понимать надо!.

Это был автомобиль, изготовленный противником на заводах ненавистной фашистской Германии. Тем не менее, обступив машину со всех сторон, советские офицеры отдавали должное необычной хищной форме кузова, качеству, технологиям и той аккуратности, с которой была исполнена каждая деталь технического чуда.

— Комдив!. — вдруг пронеслось среди офицеров.

Народ расступился, пропуская к «Хорьху» полковника.

Тот подошел, попыхивая папироской, огладил плавный изгиб темного крыла. Слегка наклонившись, поковырял пальцем наспех заделанную пулевую пробоину в дверке.

— Чей? — спросил он голосом военного прокурора.

Почуяв в груди неприятный холодок, Стародубцев шагнул вперед.

— Мой, товарищ полковник.

— Где добыл?

— Трофей, — использовал майор заготовку Скрипкина. — Тех немецких генералов, что мы захватили возле гостиницы.

— Это которых в госпиталь отправили?

— Так точно.

Полковник Кононов обошел «Хорьх» со всех сторон, заглянул внутрь кабины, легонько попинал переднее колесо. И, посмотрев на часы, заторопился:

— Через минуту начинаем, товарищи офицеры. Прошу всех в штаб…

* * *

На редких совещаниях, проводившихся в затишьях между войсковыми операциями, штурмами и передислокациями частей, «лить воду» и произносить длинные пустые речи было не принято. Говорили исключительно по делу: коротко и предельно ясно. Потому посиделки в штабе дивизии бывали недолгими.

Собрались в самой большой комнате вокруг длинного узкого стола, сооруженного из пустых снарядных ящиков. В комнате было сумрачно, так как почти все стекла в окнах повылетали от близких разрывов; солдаты, чтоб не сквозил холодный воздух, прикрыли их досками. В углу гудела буржуйка, труба от нее замысловатым образом петляла вдоль стены и выходила в ближайшее окно через небольшое отверстие.

В переднем углу стояло знамя дивизии. Рядом со входом на вбитых в стену гвоздях висели автоматы, фуражки, шапки, командирский бинокль. Рядом с печкой сушились стопки дровишек, а всю противоположную стену занимали карты Будапешта и его пригородов.

Устроились кто на чем: на уцелевших стульях, на тех же ящиках, на остатках мебели. Начало совещания не предвещало сюрпризов: комдив обвел усталым взглядом присутствующих, привычно кивнул сидящему справа Стародубцеву. Майор поднялся, расправил полы шинели и первым доложил о состоянии дел во вверенном полку. Следом похожие доклады прозвучали от других полковых командиров и командиров частей обеспечения.

Начальник штаба дивизии, выйдя к висящей карте, обрисовал оперативную обстановку. «Дирижируя» остро отточенным карандашом, он показал сместившуюся к северо-западу линию фронта, прошелся по изогнутым красным линиям наших армий, не забыл и про синие, обозначавшие войска вермахта. Заглядывая в планшетку, он назвал цифры безвозвратных и санитарных потерь в дивизии; упомянул про технику, про боеприпасы.

Далее комдив зачитал приказ командующего армией о начале Балатонской оборонительной операции.

— Нашей дивизии в этой операции отведена важная роль, — подытожил полковник Кононов. — Завтра в шесть часов утра мы начинаем передислокацию на линию населенных пунктов Гант — Замой. На юге новые позиции дивизии граничат с частями 1‑й Болгарской армии. Эта армия находится в оперативном подчинении 3‑го Украинского фронта и прикрывает операцию с юга в районе озера Балатон. С севера, в районе местечка Гант, дивизия соприкасается с соседями по корпусу — 2‑й гвардейской дивизией. Итак, задачи по передислокации. Давай, Степан Петрович…

И снова всеобщим вниманием завладел начальник штаба. Поводя острием карандаша по цветастой карте, стал объяснять полковым командирам задачи, рубежи, направления предполагаемых главных ударов.

* * *

Совещание продлилось ровно сорок минут. Покидая большую мрачную комнату, офицеры столпились у двери.

— Семен Агафонович! — окликнул Стародубцева Кононов.

Тот оглянулся:

— Я, товарищ полковник.

— Задержись на пять минут.

Майор неуверенным шагом подошел к длинному столу.

— Сидай, — кивнул полковник и ненадолго исчез в соседней комнате.

Вернувшись, поставил на стол котелок и пустую алюминиевую миску. Глубокой деревянной ложкой он аккуратно переложил из котелка в тарелку непонятное красное месиво.

В месиве майор разглядел кусочки красного перца, помидоров, моркови, лука. Комдив протянул ложку.

— Давай, пробуй.

Предложение показалось майору странным. Кононов в общении с подчиненными никогда не был жестким, не срывался и крайне редко вворачивал матерные словечки. Но в то же время ни разу не проявил мягкотелость, не давал слабину. В общем, всегда держал дистанцию. И вдруг вот так запросто угощает какими-то овощами.

Взяв ложку, Стародубцев медленно присел на табурет, когда-то бывший красивым стулом. Наклонившись над столом, недоверчиво понюхал месиво.

Вид у блюда не внушал доверия, но запах от него исходил аппетитный. Этакая смесь овощей в томатном соке с солью, чесночком и острыми приправами.

— Я ж из-под Ростова. Думал, только у нас такие чудеса в огородах произрастают, — продолжал полковник. — А тут венгерское! Зимой! И как приготовлено славно! Кушай-кушай, не стесняйся!.

Майор подцепил ложкой немного месива, потряс, попробовал. Разжевав и чмокнув губами, вскинул брови, улыбнулся.

— А ничего, товарищ полковник! Вкусно!

— Вот! А я что говорил? Ешь. И послушай, что я тебе растолкую…

Стародубцев слыл человеком от земли: мудрым, догадливым, прозорливым. Понимал он, почему комдив приказал задержаться, для чего усадил за стол и потчует необычным блюдом. Потому и поворот разговора воспринял спокойно.

— Ты же должен понимать, Семен Агафонович, что всякой должности обязано быть соответствие, — спокойно, с мягкой назидательностью произнес полковник. — Дали тебе полк в ноябре прошлого года, а вместе с ним и новый «Виллис» — езди на здоровье. А у меня дивизия. Стало быть, и сиденье под задницей должно быть помягче — пользуюсь стареньким «Опелем» со спиленной крышей. Как это по-ихнему? Кабриолет!

— Так нешто я не соображаю, товарищ полковник?. — пожал плечами майор. — Я и не собирался восстанавливать этот «Хорьх». Схватили генералов — и то слава богу. А «Хорьх»… — отмахнулся он. — Скрипкин прицепился: возьми да возьми! Чего, дескать, добру пропадать? Ну, я и приказал отбуксировать его к механикам.

Прогулявшись вдоль заколоченных досками окон, Кононов чиркнул спичкой, закурил папиросу.

— Это ты правильно сделал, что восстановил технику. Ты пойми: я ж тебя не ругаю, — одобрительно прогудел он. — Да и «Хорьх» распроклятый не себе забираю — не по Сеньке, как говорится, шапка. Командиру корпуса хочу его предложить. Он все-таки генерал. Как считаешь, Семен Агафонович?

— А я что? Я согласный: забирайте его с богом. Я вам только «спасибо» скажу.

— Значит, договорились?

— Договорились, товарищ командир.

— Не обижаешься?

— Нет, что вы!

— Ну и славно. Значит, давай договоримся так: возвращаешься в расположение полка на «Хорьхе» и на ночь сдаешь его механикам — пусть они как следует подлатают пробоины. А утром пусть твой Епифанов пригонит его ко мне в дивизию.

— Понял, товарищ полковник. Разрешите идти?

— Нет, постой. Блюдо мадьярское понравилось? Только честно!

— Понравилось, товарищ полковник. Ей-богу, понравилось!

— Тогда вот, держи. — Кононов протянул котелок. — Кушай на здоровье. Больше не задерживаю…

* * *

Как ни странно, в полк Семен Агафонович возвращался в добром настроении. Подарок старлея Скрипкина с самого начала не лег ему на душу — ни разу в своей жизни деревенский мужик Стародубцев не получал дорогих подарков. Ни разу не гарцевал по центральной сельской улице на лучшем своем жеребце по кличке Алмаз. Да и вообще жил всегда скромно, по-простому, никогда ничего не делая на зависть односельчанам.

Потому, усевшись утром в кабину «Хорьха», вместо предвкушения радости и душевного подъема ощутил неприятное беспокойство. Теперь же, когда судьба красивого немецкого автомобиля разрешилась в пользу командира корпуса, с плеч майора будто свалился тяжелый гнет.

Правой рукой он держался за ручку дверцы, в левой покачивался котелок с вкусным мадьярским варевом. Сам же майор глядел вперед и улыбался в пышные и уже начавшие седеть усы.

От штаба дивизии до расположения полка ехать предстояло недолго. Полтора десятка городских кварталов, занятых подразделениями соседних частей.

В преддверии крупной войсковой операции южная часть Буды напоминала огромный военный лагерь, где полным ходом шла подготовка к учениям. Разъезжая по позициям батальонов своего полка, Стародубцев не задумывался о личной охране. Местных жителей советские бойцы не опасались. Большинство венгров сидели по домам, агрессии никто не проявлял. Зато наши солдаты, сержанты и офицеры попадались едва ли не на каждом углу.

— Вы в чем-то левый ус испачкали, Семен Агафонович, — заметил Епифанов, выруливая на улицу, тянущуюся вдоль красивого бульвара.

Хитро усмехнувшись, майор вытер кулаком усы.

— Ага, чуток испачкался. Комдив меня знатным блюдом потчевал. Вот этим, — показал он котелок.

— Что-то диковинное. Ненашенское?

— Местное, мадьярское.

— Ну и как оно вам?

— Вкусное, шо там говорить… У нас на селе такого не готовили. Ни перцы, ни помидоры у нас не росли. Чего там… ветры в нашей Чкаловской области круглый год. Летом жара, засуха; зимой — морозы под сорок. Картоха росла, капуста, буряки, редька. Да лук с чесноком в хорошие годы.

— А я чую, чесночком в кабине потянуло, — хохотнул сержант.

— Чесночку я бы поболе подмешал, — довольно заметил офицер. Вздохнув, передал сержанту волю полковника:

— Как высадишь меня, Епифанов, «Хорьх» передашь механикам.

— Это чего же? — подивился тот. — Кажись, все сделали в лучшем виде!

— Сделали в лучшем, а надо так, шо б сияло и блестело. В общем, отбывает наш «Хорьх» в распоряжение самого генерала, командира корпуса.

Сбавив скорость и объезжая воронку, сержант присвистнул:

— За что же? Али провинились в чем, а, Семен Агафонович?

— Да какое там! — отмахнулся майор. — Тут понимать надо: кому какого коня под седло предлагать. А потому передашь механикам мой приказ: до утра привести автомобиль в полнейший порядок. Утром заберешь его и отгонишь к штабу дивизии. Понял?

Епифанов набрал полную грудь воздуха, чтоб шумно выдохнуть, а заодно пожаловаться начальству: дескать, только начал привыкать к хорошей машине, как…

И не успел.

Воронка осталась позади. Он воткнул вторую скорость, начал плавно разгоняться. Но тут слева из прилегающего к проезжей части бульвара прострекотала автоматная очередь.

Пули ударили по левой дверце, посыпались разбитые стекла.

Епифанов крутанул руль вправо и начал заваливаться на Стародубцева.

Двигатель взревел. Подворачивая по плавной дуге, «Хорьх» опрокинул секцию чугунного забора, влетел в небольшой дворик двухэтажного дома и врезался в стоящее там дерево.

Над бульваром возвышались огромные платаны. Под их неподвижными голыми кронами был высажен вечнозеленый кустарник.

В крайнем ряду дернулась ветвь самшита. Видно, стрелявший хотел подняться в полный рост, пересечь дорогу и подбежать к застывшей во дворе машине. Но его планам помешали два грузовика с советскими солдатами. Появившись на ближайшем перекрестке с соседней улицы, они повернули на бульвар и через несколько секунд остановились возле застывшего «Хорьха».

Глава восьмая

Москва Июль 1945 года

Солнце клонилось к горизонту. Небо еще оставалось голубым и ярким, но пройдет каких-нибудь тридцать минут, и краски его померкнут. Невыносимо душный воздух быстро остынет, в загустевших сумерках вдоль улиц начнут зажигаться электрические фонари.

Сидя на заднем сиденье «эмки», Старцев молчал и меланхолично покручивал зажатую между колен трость. Влево-вправо. Влево-вправо…

Машина мчалась по Дмитровскому шоссе на север столицы. Васильков смотрел в окно на железнодорожную насыпь с мелькавшими столбами, семафорами, деревьями лесополос. Он хорошо знал фронтового товарища и понимал, что тот нервничает.

Расследование необъяснимых преступлений вблизи двух товарных станций топталось на месте. Все привычные оперативные меры, предпринимаемые разыскной группой, ровным счетом ничего не давали. Ни повторные осмотры места преступления, ни беседы с соседями и родственниками, ни поиск аналогий в архивах, ни анализ с выдвижением самых смелых версий. Ни-че-го. Потому-то Старцев и возлагал надежды на Сашку Василькова, взявшегося за поиски неизвестного автомобиля, побывавшего в ночь убийства в Церковном проезде.

— Слушай, а ведь в Церковный мы ездили этой же дорогой? — Очнувшись от раздумий, Старцев огляделся по сторонам.

— Ну да, — кивнул Васильков. — Нам скоро налево, в Красностуденческий, а товарная станция Владыкино чуть дальше.

— Нужно переехать через «железку» и там еще версты полторы, верно?

Александр только теперь понял, к чему клонит Иван.

— Ты прав, — сказал он, — владелец третьего «Хорьха» действительно проживает недалеко от Церковного. И это наталкивает на определенные мысли.

Старцев многозначительно посмотрел на друга:

— Вот и я о том же…

Через пару минут машина свернула с Дмитровского шоссе и, сбавив скорость, затряслась на разбитом асфальте Красностуденческого проезда. Сыщики принялись искать дом с номером 4. Справа от проезда зеленели незасеянные поля одного из подмосковных колхозов, слева тянулись однообразные кварталы частного сектора.

— Прибыли, товарищи офицеры, — объявил водитель, сворачивая на обочину.

— Точно. — Васильков заметил на заборе ржавую металлическую цифру.

Покинув «эмку», сыщики направились к калитке…

* * *

Первое впечатление от встречи с инвалидом войны было двойственным. Под басовитый лай здоровой псины Васильков с минуту стучал кулаком в калитку. Потом эстафету принял Старцев и несколько раз врезал по рассохшимся воротам тростью. Лишь после этого в сенцах кто-то зашевелился.

— Чего тарабанить?! — послышался грозный окрик. — Я вот сейчас пса спущу, и будет вам забава!

— А я пристрелю твоего пса, и будет тебе забота, где его хоронить, — спокойно отвечал Иван Харитонович через закрытую калитку. — Открывай!

Лязгнул крючок, скрипнули старые несмазанные петли калитки.

— Кто такие? — недружелюбно спросил хозяин в узкую щель.

— Уголовный розыск, — показал красное удостоверение Старцев.

— А‑а… так вы по машине, что ли? Так бы и сказали. Проходите… «По машине?» — удивленно глянул на товарища Александр.

«Сам ничего не понимаю», — пожал тот плечами.

Полностью распахнув калитку, мужчина шагнул к будке, подтянул за цепь пса. Пока он держал бесновавшегося зверя, сыщики прошмыгнули по тропинке к дому, не забывая при этом смотреть по сторонам. У крыльца остановились, поджидая хозяина.

Одноэтажный деревянный домишко находился почти в центре среднего по размерам участка. Справа от дома, напротив ворот стоял покосившийся сарай, слева темнело сооружение из бревен, похожее на баню, которой давненько никто не пользовался. Хозяйство было изрядно запущено: резные ставни жилого дома, ворота и калитка не видели краски с довоенного времени; вторая ступенька крыльца провалилась; несколько плодовых деревьев в саду погибли, но никто не спешил заменять их новыми саженцами. Сам участок был захламлен, повсюду валялся мусор.

Присев на колено, мужчина закреплял накоротко цепь. Покончив с этим занятием, он нащупал лежавший рядом костыль, тяжело поднялся на ноги. И только теперь Иван с Александром заметили, что у него отсутствует одна стопа.

Роста он был среднего, кряжистый, крепко сложенный. Покуда не лишился ноги, на земле стоял твердо, уверенно. Из-под копны темных с проседью волос виднелся высокий покатый лоб. Лицо было самым обычным: спокойным, без запоминающихся особенностей. Разве что тяжелый, слегка раздвоенный подбородок намекал на волевой характер. Возраст по такому лицу определить было сложно.

«Лет тридцать пять, — решил Старцев. — А учитывая, что война потрепала — и того меньше…»

Опираясь на костыль, хозяин подошел, представился:

— Хлынов Федор Поликарпович. Капитан запаса.

— Майор Старцев.

— Майор Васильков.

— Чем обязан? По машине вроде все рассказал участковому. Или нужны еще сведения?

— А что случилось с вашей машиной?

Вопрос поставил инвалида в тупик. Несколько секунд он растерянно смотрел то на одного сыщика, то на другого.

— Как что? — В его голосе промелькнули нотки недовольства. — Так угнали мою машину. Я ж в заявлении все описал. Участковый сам приходил, потом со следователем из РОМа^[10]. Или вы по каким другим делам?

— Угнали, значит, — почесал за ухом Иван Харитонович. — Когда это случилось?

— Так… семь дней тому. Да, точно — ровно неделя сегодня выходит.

— Давайте побеседуем. — Старцев кивнул на деревянную скамейку, приглашая Хлынова присесть. — А мой товарищ пока осмотрит двор. Вы ведь машину во дворе ставили?

— Да, после того, как от хлама участок немного разобрал…

* * *

— …Ногу я потерял в конце сорок четвертого. В Венгрии, у озера Балатон. Разведгруппа наша двигалась густым лесом в северном направлении.

— А что там?

— Аэродром немецкий южнее городка Веспрем. Получил задание поглядеть на его охрану. Напоролись на засаду. То ли шли они за нами, то ли патрулировали окрестности. Схватились так, что… — инвалид горестно махнул рукой.

По всему было видно, что рассказывать ему о той схватке совсем непросто. Успокоившись и протяжно вздохнув, он продолжил:

— Шлепнуло мне пулей по ноге, раздробило кость немного повыше щиколотки. Да еще граната рядом бухнула. Очнулся ночью, ничего не пойму. Вокруг одни трупы. Пополз… Пока добирался до своих, началась гангрена. Страшно вспоминать. Еле выкарабкался, ей-богу. Сам не пойму, почему меня на той полянке не добили, как живой остался и каким макаром вернулся.

— Да, порой случаются на войне необъяснимые вещи. У самого такое было, — поддержал разговор Старцев. Угостив собеседника папиросой, спросил:

— Федор Поликарпович, а как же такой роскошный автомобиль попал в ваши руки? Насколько мне известно, «Хорьхами» в Германии владели далеко не последние люди: большие чиновники, генералы, партийные бонзы.

Подкашливая от крепкого табака, Хлынов рассмеялся:

— Да вы мой «Хорьх» — то видали?

— Не довелось пока.

— На нем места живого нет! Весь в пробоинах, заплатках; передок, бамперы, крылья — помяты; половина деталей от других машин, ни одного целого стекла. Даже диваны пулями пробиты, словно по машине нарочно целый взвод палил. Покраска — совсем дрянь. А достался он мне по великому случаю…

Покуда Иван мирно беседовал на скамейке с хозяином дома, Александр расхаживал по двору, осматривая различную утварь и автомобильные запчасти, которых здесь пребывало во множестве. На самом деле его мало интересовали грабли, лопаты, ведра, старые полусгнившие черенки, куски проржавевшего листового металла, рессоры и тяги с рычагами. Все это в беспорядке валялось рядом с баней либо было сложено у входа в сарай. Его внимание привлекали следы, оставленные протектором автомобильных шин на размокшей после дождей почве. Следы эти встречались в единственном месте — между воротами и сараем. Там, где росли травянистые кочки, они исчезали, зато на свободной от растительности земле появлялись во всей красе.

Отыскав самые четкие отпечатки, Васильков достал из кармана пиджака сделанные Горшеней фотографии и принялся сравнивать…

— …Худо было, когда выписали из госпиталя. Ты вон, погляжу, тоже с тросточкой — должен понимать.

— Понимаю. У меня и грудь пробита, и плечо. Но это все ерунда — поджило и забылось. А то, что ступню по кусочкам собирали — вот она забыть не дает, — приподнял Старцев свою трость.

До ранения Иван был хоть куда. И в разведке посмотреть, послушать, посчитать, и по молодым девчонкам пробежаться, и на празднике каком после стаканчика-другого отплясать. Теперь же, с возрастом и с появлением трости прыти заметно поубавилось.

Разговор между фронтовиками теплел и с каждой минутой становился все более доверительным. Два офицера, воевавшие в разведке, иначе и не могли. Прошлись в воспоминаниях по фронтам и странам, где довелось бродить по фашистским тылам, по-свойски перешли на «ты». Хлынов преобразился и даже пожалел о том, что не знал о визите коллег-разведчиков, иначе непременно разжился бы бутылкой водки и надлежащей закуской.

— Твоя правда. Мне вообще собирать было нечего — гнить нога начинала. Откромсал ее хирург в госпитале без всякого сожаления. И, как говорится: будь здоров, не кашляй. Хорошо, хоть не по колено. Хотя… — с безнадегой махнул рукой Хлынов, — какая разница? Что по щиколотку, что по колено…

— Не скажи, брат, — возразил Иван. — А если до протеза дело дойдет? Я слышал, будто в подмосковном Подольске открыли артельные мастерские по изготовлению современных протезов. Говорят, штучная работа — каждый подгоняют индивидуально.

— Ты гляди-ка! — радостно заулыбался инвалид. — Вот так новость! А что ж там, небось, очередь? Или как?

— Точно не скажу. Если узнаю — сообщу.

— Вот за это спасибо. Если дойдет до протеза — не откажусь. Никак не могу привыкнуть к костылям, к жалостливым взглядам соседей…

— Да‑а… Так что с «Хорьхом»? Как же он у тебя оказался?

— А с «Хорьхом» просто получилось. Приковылял я после выписки из госпиталя на железнодорожный вокзал венгерского городка Веспрем.

— Госпиталь, значит, в Венгрии располагался?

— В Венгрии. На северной окраине Веспрема.

— Ага. И что же?

— Пришел на станцию и сразу к военному коменданту: так, мол, и так, после госпиталя прошу оказать содействие и отправить на родину. Комендантом на станции служил молодой майор — разбитной такой, симпатичный, деловой. Он в отказ: не могу, говорит, все проходящие эшелоны под завязку. Ну, я тогда к нему старым испытанным методом.

— Это как же?

Хлынов засмеялся:

— Слыхал, что такое палинка?

— Нет, — качнул головой Иван.

— Венгерский фруктовый самогон. Крепкий зараза и очень вкусный. Так вот, раздобыл я бутылку палинки и вечерком к нему — он там же, на станции и проживал…

Слушая краем уха непринужденный разговор фронтовиков, Васильков выполнял свою часть работы. Вот засохшая после нескольких теплых и солнечных дней грязь. На ней отпечатки протектора. Нужно выбрать наиболее удачные, «качественные» — как выразился бы Старцев. Александр нашел такие, где колесо не скользило и не смещалось в сторону от оси движения автомобиля, а крутилось спокойно, как положено, оставляя четкий след в грязной жиже.

Рисунок на фотографии полностью соответствовал отпечаткам в засохшей суглинистой почве. Более того, Васильков отыскал стопроцентное доказательство того, что автомобиль, побывавший в Церковном проезде, оставил свой след и здесь — во дворе дома № 4 по Красностуденческому проезду.

Изучая фотографии отпечатков в рабочем кабинете с помощью увеличительного стекла, Александр подметил, что в одном месте покрышка правого колеса имеет приличный изъян — продольный пробой или порез, оставлявший в грязи характерный двухсантиметровый след. И здесь, к своему удивлению, Васильков натолкнулся на его полную аналогию.

— …Хорошо посидели тем теплым апрельским вечерком. Майор только с виду оказался неприступным. А на деле вышел свойским, понимающим, — вспоминал недавнее прошлое Хлынов. — Запросто меня принял, пригласил за стол, собрал закуску.

— Чего ж не принять-то? — недоумевал Старцев. — Вы оба офицеры. Ты — боевой разведчик, орденоносец, после тяжелого ранения.

— Э‑э, брат. Ты, верно, ни разу не имел дело с комендатурой.

— Чего не было, того не было.

— Гниловатый народец, доложу я тебе, — понизил голос капитан. — В атаки на пулеметы в голом поле не подымались, по окопам не голодали, из стрелкового оружия только по пьяни да по бутылкам. А гонору — без меры.

— Думаю, не все такие. Многих переводили в комендатуру после ранений.

— Случалось. И комендант той станции на мое счастье оказался нормальным мужиком. Выслушал, проникся. Пообещал отправить в Москву ближайшим эшелоном.

— Ну а машина-то?! Как же «Хорьх» — то у тебя оказался? — гнул беседу в нужном направлении Иван Харитонович.

— Комендант в том числе отвечал за погрузку и отправку в Советский Союз техники. Там ее на товарном дворе жуть сколько скопилось: грузовики, гусеничные тягачи, автобусы, легковушки, полевые кухни, специальные автомобили, прицепы, тракторы. Все это свозили с соседних местечек, где стояли немцы, или оттуда, где прошли бои, — с жаром рассказывал Хлынов. — А он, стало быть, сортировал: что поновее и поисправнее — сразу к отправке, пострадавшее и требующее ремонта — во вторую очередь, совсем негожее и прочий металлолом — в дальний уголок. Там я и приметил несколько подходящих легковых машин.

— И что ж с того?

— А то, что, когда палинки у нас осталось на глоток, напомнил я коменданту о своем незавидном положении. Дескать, ходить мне теперь до скончания века на костылях; отдал бы ты мне какую-нибудь колымагу, вон у тебя три десятка в дальнем углу товарного двора ржавеют.

— Неужто столько хламу скопилось?

— О‑о! Там его видимо-невидимо — боев-то возле Балатона было много. И легковушки изувеченные, и обгоревшие грузовики, и ходовые от танков…

— И что же комендант на твою просьбу, Федор? — спросил Старцев.

— Комендант на то посмеялся. Из дальнего угла, говорит, выбирай, чего хочешь. Хоть «Фердинанд» помятый! — отдам с легкой душой. Все одно в металлолом пойдет.

— «Фердинанд» — самоходное орудие?

— Точно. Стоял там такой. Изуродованный до полной невозможности.

— И ты выбрал «Хорьх»?

— Ну да. Только не потому, что на этих машинах ездили важные люди — генералы там или, как ты выразился, партийные бонзы. Просто другие автомобили вообще никуда не годились. Я — человек рукастый, с техникой на «ты»; могу дать ремонт кузову, могу двигатель и коробку перебрать. А в том углу и в самом деле собрали всю рухлядь. Ну, я до посиделок с комендантом прошелся, поглядел, пощупал… «Хорьх», конечно, был здорово покорежен, но ремонту подлежал. Вот я его и выбрал.

Старцев понятливо кивнул. Заметив, что Васильков закончил осмотр участка, полез за новой папиросой.

Небо окончательно потухло. Хлынов включил в сенях электрическую лампу. Темнота не позволяла дальше осматривать участок, и Васильков присел рядом на лавку.

— Как же разрешилось ваше дело с автомобилем? — спросил Иван.

— На деле все оказалось проще простого, — отмахнулся Хлынов. — Комендант выдал бумагу, велел подписать ее у представителя Советской военной администрации. Покуда я доковылял, покуда дождался очереди, покуда вернулся обратно, «Хорьх» уж погрузили на платформу. Я и попрощаться-то с майором не поспел. Только запихнули меня вместе с костылями в теплушку, тут и вагоны колесами застучали.

— И куда прибыл ваш эшелон?

— Сюда прямиком по «железке». Постояли, конечно, в городах, да на разных полустанках. Но все же доехали.

— Слушай, ну а как же ты управлялся с машиной? Нога, как ни крути, короче стала!

— Так накладку на педаль присобачил. Иначе бы, твоя правда, не дотянулся…

Через несколько минут сыщики попрощались с Хлыновым.

Правильно говорят: первое впечатление о человеке часто бывает обманчивым. Поначалу он показался закрытым, враждебным, обиженным на весь мир. А на деле оказался геройским офицером, неплохим собеседником, свойским мужиком.

— Федор Поликарпович, напомни, как перед угоном выглядел твой «Хорьх»? — попросил Александр.

— Обыкновенно выглядел. Как обычный «Хорьх 830», — просто ответил тот.

— Я понимаю, что форма кузова осталась прежней. Но, может быть, ты перекрасил его, поменял чего?

— А, ты про это. Было дело. Пришлось весь перекрасить, потому что от старой краски опосля ремонта ничего не осталось. Она под лаком больно хорошо смотрелась, а когда все пообтерлось, да поцарапалось, то… В общем, раздобыл я на рынке краски, и стал он у меня черным. Радиатор другой поставил. И фары еще пришлось заменить. Свои-то все побитые, ни отражателей, ни стекол к ним не достанешь. Ну, я и приспособил «газовские». Под капотом, помимо радиатора, много чего переделал, про это нужно?

— Нет, спасибо. Это нам вряд ли пригодится…

* * *

Тепло попрощавшись с инвалидом Хлыновым, сыщики вышли со двора. Вокруг уже стояла жуткая темень. Обширный район частного сектора освещался лишь редкими горящими окнами, а на улице, как говорится, — ни фонаря, ни лучинки. Пришлось до «эмки» добираться на ощупь.

Кое-как разместившись в узком чреве служебной легковушки, дружно закурили. Водитель завел мотор, включил фары, съехал с обочины и принялся старательно объезжать неровности Красностуденческого проезда…

— Значит, уверен? — в третий раз спросил Старцев.

— Абсолютно, — с прежней твердостью ответил Васильков. — Жаль, фотоаппарат с собой не взяли. Я бы запечатлел самые хорошие отпечатки, и ты сам бы убедился.

— Мне, Саня, достаточно твоего слова. Коли ты уверен, так и я на том буду стоять…

Если сюда сыщики ехали хмурыми и подавленными, то в Управление возвращались в приподнятом настроении. Да, увидеть «Хорьх» им не довелось. Зато теперь они точно знали, что к дому семьи Кутеповых преступники приезжали на машине инвалида Хлынова. И на ней же уехали в неизвестном направлении.

— Ты же слышал наш разговор? — справился Иван, когда «эмка» вырулила на Дмитровское шоссе и набрала ход.

— Почти весь. Пропустил несколько эпизодов, когда осматривал дальний угол участка.

— Ну и как тебе Хлынов?

— По-моему, нормальный мужик. Не при тебе ли в моей роте служил старлей Востриков?

— При мне. Весной сорок третьего погиб.

— Точно. Так вот Хлынов мне его напомнил. Такой же деловой, обстоятельный. И в то же время простецкий, душевный, от земли. А ты что о нем думаешь?

— И мне он глянулся, — пожал плечами Старцев. — Наш, свойский, фронтовой…

Да, Федор Поликарпович Хлынов оставил о себе неплохое впечатление. Офицер, хорошо знающий военное дело, разведчик. Командовал взводом, служил в полковой разведке, затем стал помощником командира разведки дивизионной. Не раз ходил за линию фронта, имел боевые награды. Неоднократно ранен, лишился ноги. Отлично разбирался в технике. Скрытности в общении не проявил, не юлил, был искренен. Мрачнел только, когда беседа касалась пропажи его любимого детища — «Хорьха». Да оно и понятно. Во-первых, он вложил в его восстановление много сил и столько же собственной души. Во-вторых, будучи инвалидом, он рассчитывал на машину для нормального передвижения. Теперь же его снова ждали пара костылей, на которых далеко не уйдешь. Руки у него были мастеровые: в кожу пальцев навсегда въелась смазка, под неровными ногтями виднелись темные полоски. Да и одежка на нем была самая подходящая — рабочая, грязная, насквозь пропахшая маслом и бензином. Сыщики безо всяких расспросов понимали, что Хлынов самолично возился с этой несчастливой немецкой машиной. От начала и до конца. Потому и расстраивался, отвечая на вопросы о краже.

— …Черт меня угораздил в тот день оставить «Хорьх» на улице. Место в сарае задумал расчистить под него. Скоро осень — негоже технику под открытым небом хранить. Ну и поставил машину подальше, чтоб не мешала, — сокрушался он, сидя на скамейке. И погрозил кулаком в темную пустоту:

— А они, видать, следили, момент подходящий выбирали. Подустал я под вечер на одной ноге-то скакать, ну и отправился в дом чайку попить, поужинать. А они р-раз — и были таковы. Только и услышал, как мотор взревел, да хлопнула дверца.

— Мысли, предположения по угонщикам имеешь? — на всякий случай поинтересовался Старцев.

— Да разве ж угадаешь, кто позарился, — горестно отмахнулся Хлынов. — Покуда «Хорьх» разбитый на улице у ворот ожидал — даром никому не был нужен. Так, любопытные подходили, смотрели, да пацанва местная в нем игралась. А когда я его на колеса поставил, мотор подлечил, да борта подкрасил, так у многих глазки загорелись.

— Ты про соседей?

— Про них. Среди соседей моих разные люди имеются. Есть сугубо положительные, а есть такие, что оторви да выбрось…

* * *

В Управление Старцев с Васильковым вернулись около полуночи. Уставшие и жутко голодные — в часы работы родной столовки они находились где-то на полпути между Баковкой и гаражом Московского горкома ВКП(б).

Сотрудники ждали двух майоров, чтобы определить план дальнейших действий на последующие дни. Так было заведено в их небольшом коллективе.

Сыщики шумно ввалились в кабинет.

— Ну наконец-то! — обрадовался Бойко.

Вася Егоров спал за рабочим столом, уронив голову на руки. От шума тут же проснулся:

— О, пожаловали, пропащие… Что сейчас, товарищи, — ночь или утро?.

Через десять минут Иван Харитонович грыз ржаной сухарь, прихлебывал из кружки сладкий чай и подробно передавал разговор с инвалидом. Едва ли не слово в слово. Его рассказ дополнял своими впечатлениями Александр. Молодежь — Баранец, Горшеня и Ким — слушали молча. В обсуждении принимали участие только опытные офицеры.

— Отпечатки в прекрасном состоянии, — сказал в завершение Васильков. — Думаю, они сохранятся до следующего сильного дождя, так что при желании на них можно полюбоваться хоть завтра.

— Раз пошел такой расклад, нужно встретиться с участковым и со следователем из РОМа, которому поручено расследование угона, — вставил свое слово Егоров. Он окончательно проснулся, напившись кипяченой воды и выкурив папиросу.

Старцев поддержал:

— Правильно. И сделать это нужно как можно быстрее.

Олесь Бойко никогда не брал на веру те факты, что лежали на поверхности и сами просились в руки. Всегда и во всем сомневаясь, он копал до конца, покуда не упирался лбом в стену или не добирался до истины. Занудное, но временами очень ценное для сыскаря качество. Не изменил он себе и в этот раз.

— А я вот не пойму, как младший офицер мог с фронта привезти цельный автомобиль? Это же не зажигалка, не губная гармошка и даже не аккордеон! Насколько мне известно, такое и полковникам было не под силу. — Он постучал мундштуком папиросы по портсигару. — Да еще в столицу! Это сколько же разрешений ему пришлось получить!.

В данном случае зануда Бойко был прав. Легковые автомобили с оккупированной территории разрешалось вывозить (как правило, с выкупом) генералам и в отдельных случаях — полковникам. При этом бензин, запасные части и водители предоставлялись за счет армии. Помимо машин генералам и полковникам разрешалось приобретать за плату музыкальные инструменты (пианино, рояли, аккордеоны), радиоприемники, фотоаппараты, напольные и настенные часы, коллекционные охотничьи ружья.

Подполковники и майоры могли выкупить мотоциклы, меха, гобелены, ковры, столовые и чайные сервизы, фотоаппараты, обычные охотничьи ружья и товары широкого потребления.

Младшим офицерам тоже разрешалось вывозить различное трофейное имущество, но в основном это была мелочовка: велосипеды, небольшие музыкальные инструменты, радиоприемники, часы, бритвенные приборы, различные ткани, костюмы, обувь, предметы детской одежды.

Поэтому удачное приобретение Хлыновым автомобиля (и не простого, а целого «Хорьха»!) казалось Олесю как минимум подозрительным.

— По словам Хлынова, там был не автомобиль, а груда металла, — устало пояснил Старцев. — Мы его, конечно, не видели, но я склонен верить, что так и было. Это во-первых. Во-вторых, как ни крути, а он инвалид — стопы нет по щиколотку. Стало быть, и отношение к нему со стороны советских оккупационных властей другое — более снисходительное. И в-третьих, ему помог комендант железнодорожной станции города Веспрем. Комендант в оккупационной зоне — это, сами знаете, сила, власть, возможности и все остальное.

— Согласен. Но эта версия мне не внушает доверия.

К постоянным метаниям и сомнениям Бойко Иван в последнее время худо-бедно приспособился. В паре с ним обычно работал Ефим Баранец — тот еще «подарок». Он ни в чем не сомневался, но выполнение любого задания доводил до «абсолютного блеска». Даже тогда, когда требовалось не качество, а скорость, он все равно продолжал «шлифовать материал». Вот Старцев и объединил этих товарищей в одну связку со словами: «Пусть морочат голову друг другу, а не нам».

— Ну, в целом ты прав: коли определили в разработку версию, надобно для начала вычленить из нее все белые пятна. — Иван Харитонович допил свой чай. — Бери в помощники Ефима и вдвоем проверьте, каким способом капитан Хлынов доставил «Хорьх» в Москву. А заодно и самого Хлынова пробейте: кто, что, когда и как. Для верности не помешает. Договорились?

— Сделаем, — кивнул Олесь.

— Вася, — повернулся Старцев к Егорову, — к тебе даже не поручение, а просьба.

— Я — весь внимание.

— Возьмите с Горшеней завтра утречком машину и навестите еще разок Хлынова.

— Ты забыл его о чем-то спросить?

— Нет. Скажи, мол, дело о розыске машины поручено вам. Игнат поснимает отпечатки, запчасти у сарая и прочее. А ты поговори с ним на свежую голову. Ты отличный следак, хороший психолог, может, услышишь, чего я не услышал. Просто мы с Саней были у него поздно вечером и уже туго соображали.

— Годится, — кивнул Егоров.

— Костя, ты завтра остаешься на телефоне.

— Понял, Иван Харитонович.

— Ну а мы с тобой, Саня, — хлопнул Старцев друга по плечу, — сейчас съедим еще по сухарику и отправимся к участковому инспектору, в чьем ведении Красностуденческий проезд.

— Помилуй, он уже давно спит!

— Ничего, разбудим…

Глава девятая

Венгрия, Будапешт — Гант 15–16 февраля 1945 года

Три сотрудника фронтовой контрразведки СМЕРШ копошились в той части бульвара, где случилась стрельба по проезжавшему мимо «Хорьху». Место было оцеплено отделением автоматчиков, чуть поодаль стоял «ЗиС‑5» с большим красным крестом на брезентовом тенте кузова. Ни один местный житель не появлялся на бульваре рядом с местом стрельбы, опасаясь попасть под подозрение.

Контрразведчики дотошно занимались своими делами: высокий, ладно скроенный майор со странной фамилией Седой осматривал немецкий автомобиль и фиксировал результаты на прикрепленном к планшету листке. Его заместитель — пухлый капитан с прямоугольным пластырем на щеке — мерил шагами ширину проезжей части вдоль уютного бульвара, расстояние от кустов до замершего «Хорьха»… Результаты он записывал в свой блокнот. Старшина ползал на четвереньках в густых кустах самшита и собирал стреляные гильзы, заодно выискивал подозрительные следы засады.

В разгар кропотливой работы оперативников СМЕРШ к месту происшествия подкатил кабриолет — «Опель» со спиленной крышей. Оглянувшись на стоявших без дела медиков, полковник Кононов выпрыгнул из машины и размашистым шагом направился к Седому. Следом за ним поспешил начальник штаба дивизии.

Завидев комдива, майор прервал свое занятие и сделал несколько шагов навстречу, чтобы доложить суть происшествия. Он не подчинялся Кононову, однако субординацию никто не отменял.

Кононов опередил его, взволнованно крикнув издали:

— Что Стародубцев?

— Убит наповал, товарищ полковник. Пуля попала в левую височную область головы.

— Ах ты ж, сука… А водитель?

— Лейтенант Селихов доложил, что водитель еще был жив. Скончался потом.

— Кто такой лейтенант Селихов?

— Командир взвода из соседней дивизии. Ехал со своим взводом на двух грузовиках мимо.

Полковник зло сплюнул и опять тихо выматерился. Он редко употреблял ядреные словечки, но гибель лучшего командира полка его вышибла из колеи.

— Кто стрелял, выяснили?

— Пытаемся, но… — Майор неопределенно покачал головой и указал рукой на заросли самшита:

— Огонь вели из тех кустов. Ни следов, ни окурков — ничего. Только стреляные гильзы от «парабеллума». Били из «MP‑40».

— Район очищен! Кто это мог сделать? Зачем? — негодовал комдив.

— Сложно ответить, товарищ полковник. Может, документами хотели разжиться, оружием или машиной. А может, какие недобитки фашистские активизировались. Тут Стародубцев и подвернулся. Такое в нашей практике случалось…

Кононов подошел к застывшему в небольшом дворике «Хорьху». Заглянул внутрь кабины.

Епифанов как завалился на правую сторону, так и застыл. Голова сержанта уцелела, зато левое плечо и грудь были пробиты пулями.

Стародубцев, с которым командир дивизии расстался минут сорок тому назад, от удара автомобиля в дерево съехал с сиденья вперед; окровавленная голова его лежала на передней панели. Под ногами валялся пустой котелок, вся шинель и сапоги были забрызганы мадьярским овощным блюдом, похожим на красное месиво.

* * *

У контрразведчиков оставалось работы на четверть часа. Сфотографировать, зафиксировать, записать…

Комдив был сильно расстроен и подавлен смертью Стародубцева. Майора уважали и любили в дивизии. Простой, справедливый, несгибаемый и невероятно работящий. «Я как советский двужильный тяжеловоз», — сравнивал себя Семен Стародубцев с породой самых выносливых лошадей.

Тяжело вздохнув, Кононов проговорил:

— А мы в штаб армии представление отправили ему на подполковника…

Через минуту он засобирался по делам, оставив на месте своего начштаба.

— Ты это, Степан… организуй все, как положено, — наставлял его полковник, садясь в кабриолет. — Семен Агафонович хорошим мужиком был и полком командовал справно. Надо похоронить, как полагается, со всеми почестями.

— Будет исполнено, товарищ полковник. Все сделаем честь по чести.

— Я подошлю тебе Иванькова на грузовике с отделением. Погрузите тела, потом выберите подходящее место. Тогда уж назначим время для прощания.

— Понятно. А что с машиной? — справился начштаба. — Вы, кажется, хотели передать ее командиру корпуса?

— Хотел, — поморщился Кононов, вспомнив последний разговор со Стародубцевым. — В Будапеште мы «Хорьх» привести в порядок не успеем. Прикажи, чтобы отбуксировали в Гант. Там при новом штабе все и сделаем.

Оставив облачко светлого выхлопа, старый «Опель» с отпиленной крышей уехал в расположение дивизии. Начштаба похлопал по карманам шинели, достал папиросы. Пройдя во дворик с единственным деревом посередине, сел на лавочку, закурил, принялся дожидаться, пока майор Седой с помощниками закончит свою работу…

* * *

По данным советской разведки, вермахт стягивал силы в район озера Балатон и готовил крупную наступательную операцию под кодовым названием «Весеннее пробуждение». Сил у вермахта оставалось немного, и эта операция, вероятно, была последней попыткой Германии переломить ход войны. Сведениями о дате начала наступления немецких войск наша разведка не располагала, и поэтому командование торопилось перераспределить силы, создавая новые оборонительные рубежи западнее венгерской столицы.

В ответ на предстоящее наступление вермахта штаб 3‑го Украинского фронта разработал масштабную оборонительную операцию, получившую название «Балатонская». Помимо соединений Красной Армии в районе озера Балатон предполагалось задействовать силы 1‑й Болгарской и 3‑й Югославской армий.

В шесть часов утра следующего дня, как и было запланировано штабом, дивизия полковника Кононова начала передислокацию на линию населенных пунктов Гант — Замой. Из узких улочек, зажатых кривыми кварталами Буды, потянулись на запад колонны техники и пеших порядков.

На юге, в районе небольшого села Замой, новые позиции дивизии соприкасались с болгарскими частями. В районе Ганта дивизия Кононова граничила с соседями по корпусу. Гант и вовсе являлся селением в две улочки под вытянутой лесистой горой. Посланная вперед дивизионная разведка едва сумела его отыскать.

Местечко оказалось спокойным. Разведчики прошвырнулись по округе, проверили, понюхали, послушали и, связавшись по радио со штабом, дали «добро» на прибытие хозяйственного взвода и комендатуры.

Те появились на нескольких грузовиках и первым делом рассыпались по селу в поисках подходящего под штаб здания. Такое нашлось в самом центре селения на перекрестке двух улочек. Это был единственный пустующий дом, в котором хозяйственники и принялись обустраивать новый штаб.

* * *

Штаб в Ганте по своим размерам и удобствам не шел ни в какое сравнение с предыдущим, расположенным на южной окраине Буды. Там комендатура с хозяйственниками расстарались, и под штабное здание подобрали приличный многоэтажный дом, в котором у каждой службы имелось по одному, а то и по два отдельных помещения.

В скромном селении Гант таких больших зданий попросту не было. Заняли брошенный дом в один этаж площадью не более ста пятидесяти квадратных метров. Одну комнатушку определили под оперативный отдел, другую непосредственно под штаб, третью оставили для отдыха и личных нужд комдива, в последней и самой большой устроили столовую и рабочий кабинет одновременно.

Стационарная кирпичная печь была частично обрушена, пришлось снова обустраивать буржуйки. Туалет отыскался в сарае у лесистого взгорка. Ни воды, ни электричества. Хорошо хоть здание было каменным, а окна и двери — целыми.

К девяти утра — как раз к прибытию колонны машин со штабными — бойцы-хозяйственники закончили подготовительные работы. Рядом с выбранным зданием они расчистили от хлама и мусора большую стоянку, куда и подрулили грузовик с прицепом-теплушкой, трофейный немецкий штабной Kubelwagen, санитарный грузовик с полевой кухней, несколько грузовиков, две машины взвода связи, три легковушки и пяток мотоциклов. Последним с дороги на стоянку неуклюже свернул гусеничный тягач, тащивший на буксире разбитый «Хорьх». За рулем немецкой машины сидел один из механиков.

* * *

День выдался воистину сумасшедшим.

К полудню вдруг выяснилось, что пропали несколько штабных офицеров с важными документами. Началась суета, комдив не находил себе места и приказал отправить на поиски роту солдат. К счастью, через час потерявшиеся сами прибыли к штабу на грузовике. Оказалось, что у машины закапризничал мотор, и они отстали от колонны. А починившись, поехали не той дорогой.

Потом связисты никак не могли наладить ВЧ, и начштаба приходилось отправлять в корпус посыльных офицеров с пакетами донесений. Обед в полевых кухнях поспел лишь в пятом часу. Ближе к вечеру на улице прилично подморозило, стали топить буржуйки, и в одной из комнатушек загорелась деревянная перегородка. Едва потушили…

Перед заходом солнца вроде все успокоилось. Бойцы погасили костры, затемнили окна, комендант усилил охрану. Начальник караула каждый час покидал сарайчик, где хозяйственники обустроили караульное помещение, и обходил загодя выставленные вокруг штаба посты. Все было тихо. Венгерское село Гант будто вымерло, даже собаки, имевшиеся в каждом дворе, не брехали. Не давал покоя начкару лишь ближний пост, организованный возле входа в новый штаб.

Каждый раз, навещая вооруженного автоматом бойца, он спрашивал:

— Что, опять?

— Опять, товарищ лейтенант. — Солдат виновато поправлял висящий на груди автомат.

— С той стороны? — показывал офицер на стоянку.

— С той.

— Стук?

— Ну да. Вроде тихо-спокойно, а потом бац — будто железом по железу.

— Что же это такое-то, а?. — негромко матерился начальник караула и шел проверять стоянку.

Стоянка начиналась практически сразу у правого торца штабного здания и тянулась вдоль дороги метров на сто. Первым в длинном ряду замер командирский «Опель» со спиленной крышей. За ним трофейный Kubelwagen, благодаря своей надежности ежедневно использующийся в многочисленных поездках по частям и подразделениям дивизии. Далее вперемешку стояли мотоциклы, грузовики, легковушки, тягачи, прицепы. В дальнем конце, особняком от исправной техники, темнело пятно «Хорьха». Следующим утром механики по приказу комдива должны были осмотреть именитый автомобиль и заняться его восстановлением, чтоб через пару-тройку дней передать командиру корпуса.

Достав из кобуры пистолет и освещая электрическим фонарем каждую машину, лейтенант медленно двигался вдоль стоянки. Днем термометр показывал плюс три, а ночью вдарил морозец. Однако ветра не было совсем, и если бы кто-то шмыгнул от техники в лес, офицер наверняка бы заметил или уловил шорох.

Но нет — ни звука, ни души, ни подозрительной тени.

Начкар дошагал до «Хорьха», обошел его кругом и направился обратно, осматривая автомобили с другой стороны.

— Никого нет. — Он зло сплюнул, засовывая пистолет в кобуру.

— Может, железяки морозцем прихватывает? — предположил часовой. — Вот и позвякивают.

— Кто его знает. Но ты бдительность не теряй. Слушай и смотри в оба, понял?

— Само собой, товарищ лейтенант…

* * *

Ночь завершалась без тревог и приключений.

Первыми обычно поднимались комендант и бойцы хозяйственного взвода. В половине шестого начальник караула отправлялся по их душу: будил коменданта и расталкивал взводного старшину. Ну а тот, в свою очередь, ворчал и покрикивал на остальных. Одевшись и ополоснув лица, хозяйственники отправлялись по своим делам: кто за дровишками, кто за водой, кто-то приступал к уборке, повара раскочегаривали полевые кухни. Потом поднимались водители, механики, связисты. К шести утра уже все были на ногах.

За четверть часа до самого раннего пробуждения на дальнем краю стоянки вдруг ожил и мягко затарахтел мотор. Часовой у входа в штаб встрепенулся. Поначалу он не поверил своим ушам и даже тряхнул головой.

Нет, не показалось — мотор действительно тарахтел.

Боец сделал несколько шагов в сторону замершей техники. Он охранял фасадную сторону штабного здания: входную дверь и несколько окон. Поворачивать за угол дома или отлучаться куда-то еще ему строжайше запрещалось. Поэтому солдат остановился и крикнул:

— Эй, кто там?!

Никто не ответил, а проклятый мотор продолжал тарахтеть на средних оборотах. Похоже, кто-то прогревал остывший за ночь двигатель.

— Кто там балует, я спрашиваю?! — распалялся боец.

На другом конце стоянки вспыхнули фары, взревел мотор. Какой-то автомобиль сорвался с места, выехал на дорогу и начал разворачиваться в противоположную от штаба сторону.

Часовой щелкнул затвором и дал вверх одну короткую очередь, другую.

— Стой!

Набирая скорость, машина удалялась.

Он еще мог прицелиться и полоснуть по двум красным огонькам, обозначавшим габариты автомобиля. Наверняка достал бы.

Но, во-первых, в подсознании пульсировала мысль: а вдруг в машине свои? Вдруг кто-то из штабных офицеров отправился в корпус, а он просто об этом не знает?.

Во-вторых, слева послышались торопливые шаги. К нему со всех ног бежал начальник караула.

— В чем дело?! — испуганно крикнул он. — Что случилось?

— Да вон, — взволнованно ответил боец, — с дальнего края стоянки машина выехала.

— Какая машина? Ты что несешь? Куда выехала?

— Да почем я знаю? Я пытался остановить: кричал, палил в воздух. А его и след простыл. Может, кто из наших?

— Да какие, к черту, наши! — рычал лейтенант.

— Бог его знает… Я же говорил, там железяками лязгают, а вы не верили!.

Доставая на ходу пистолет, начкар побежал вдоль стоявшего транспорта. Сердце стучало и рвалось из груди, когда он достиг дальнего края и обнаружил пропажу «Хорьха».

— Как же так?. — Лейтенант закрутился на месте, озираясь по сторонам, все еще надеясь обнаружить исчезнувшего «немца». — Кто на нем мог уехать? Он же весь разбитый!

Когда начкар, подсвечивая себе фонарем, ползал на четвереньках по тому месту, где стоял немецкий автомобиль, подошли комендант с начальником штаба дивизии.

— Ну что, лейтенант, докладывай о своих успехах, — вздохнул начштаба.

— Товарищ подполковник, только что со стоянки неизвестными лицами похищен автомобиль «Хорьх», — доложил тот.

— Ты знаешь, что он был весь раскурочен? Что у него не заводился мотор?

— Так точно.

— Выходит, всю ночь кто-то работал и кряхтел у тебя под носом на стоянке, давал ему ремонт. Так?

Лейтенант молчал.

— Под утро этот неизвестный привел автомашину в порядок, спокойно уселся за руль, прогрел мотор и уехал. Так, что ли?

Вместо ответа лейтенант вздохнул.

— Десять суток ареста, — отчеканил начальник штаба.

— Может, в контрразведку его сразу? — поддел комендант. — А оттуда прямиком в штрафбат?

— Мы подумаем, как для нашей страны и Красной Армии будет лучше. А пока — под арест.

— Понял, — кивнул комендант. И повернулся к поникшему лейтенанту:

— Сдать оружие!.

Глава десятая

Москва Июль 1945 года

Следующий день у сотрудников оперативно-разыскной группы Старцева сложился суматошным. Тяжелее других пришлось Ивану и Александру. Если все остальные после вечернего совещания отправились с Петровки по домам, то эти двое плюхнулись в «эмку» и, невзирая на позднее время, снова покатили на северную окраину столицы…

Участкового инспектора, в чьем ведении находился Красностуденческий проезд, отыскали не сразу. Вначале пришлось ехать в РОМ, где побеседовали с дежурным офицером милиции. У него разжились данными о расследовании угона «Хорьха» (оно ни на сантиметр не сдвинулось с места), а также адресом участкового. Из РОМа поехали по указанному адресу.

Как и предполагалось, участковый досматривал пятый сон, ибо дело шло к середине ночи. Сыщики разбудили его долгим, настойчивым стуком в дверь на втором этаже деревянного барака.

Дверь открыл нескладный мужичок в длинных семейных трусах и хромовых сапогах на босу ногу. Посмотрев одним глазом в развернутое удостоверение, он кивнул, накинул на плечи китель с погонами старшего лейтенанта милиции и повел гостей длинным темным коридором на общую кухню. Там деловито запалил керогаз, поставил чайник. Напившись из-под крана, закурил. Тряхнув наголо стриженной головой, обернулся к терпеливо ожидавшим муровцам.

— Извиняйте, мужики, я трое суток не спавши — плохо соображаю. Как на фронте, ей-богу… Спрашивайте, чего хотели?.

Старцев с Васильковым в двух словах обрисовали свой интерес.

— Угнанный «Хорьх»? — прищурился участковый. И закашлялся от доброй затяжки:

— Не-е-е… кх-кх-кх… гиблое дело. Я участок как свои пять пальцев… кх-кх. Каждый день обхожу, а иной раз и по второму кругу. Кх… Ей-богу, мужики. Если бы имелась какая зацепка, сам бы давно раскрутил.

— То есть вообще мертво? — пытал Старцев.

— Вообще. Это не местные. С другого района или вовсе не московские. Сто процентов. У нас тут машин в частном пользовании наперечет. Я всех владельцев знаю, каждому могу дать подробную характеристику.

— Гаражи, мастерские, — напомнил Васильков. — Туда не могли загнать, чтобы разобрать на запчасти?

Участковый выключил керогаз и подхватил закипевший чайник.

— Таких мастерских в нашем частном секторе отродясь не бывало. В сарай какой спрятать — это запросто, отрицать не стану, — боднул он лбом тяжелый прокуренный воздух. — И разобрать могли — умельцев хватает. Но запчасти требуется где-то сбывать, а тут опять неувязочка, потому как нет поблизости подходящих толкучек. Так, мелкие базары с картошечкой-огурчиками да с варежками-платочками. А запчасти везти куда-то придется…

Говорил он хорошо, складно, убедительно. Так умели говорить только мастера своего дела. Невооруженным глазом было видно, что этот участковый инспектор — на своем месте, что работает он «на полную катушку» и готов отвечать за каждое свое слово.

Лейтенант предложил чаю. Сыщики не отказались. Посидели у его скромного стола, застеленного старой клетчатой клеенкой, поговорили. Парень и вправду выглядел уставшим и до крайности изможденным.

— Трудно, брат? — спросил Старцев.

— По всякому, — немного помолчав, признался участковый. — Покуда война шла, народ крепился, сам себя ограничивал, держал в узде. А как фашиста победили, так и расслабился. Будто шлея под хвост попала: пьет, буянит, безобразничает. Каждый день то стрельба, то поножовщина, то драки до полусмерти. И все, как говорится, на пустом месте, гнутой полушки не стоит…

На еженедельно проводимых совещаниях комиссар Урусов докладывал об общей криминальной обстановке в Москве, в Московской области и в целом по стране. Хорошего в этой статистике, увы, было мало. Если с главной бедой — организованными и хорошо вооруженными бандами — правоохранительные органы справлялись, и их количество заметно поубавилось, то с преступностью на бытовом уровне дела обстояли худо.

— Ладно, старлей, отдыхай. Извини, что подняли в поздний час, — прощался через несколько минут Старцев.

— Да нешто я не понимаю, — провожал поздних гостей участковый. — Работа у нас такая…

* * *

Утром, не заезжая в Управление, капитан Бойко со старшим лейтенантом Баранцом отправились в Московский городской военный комиссариат. Именно там они решили добыть первичную информацию об инвалиде войны Федоре Хлынове, а также разузнать, как он получил и доставил в столицу автомобиль «Хорьх».

Другая пара сыщиков, Егоров и Горшеня, забежали в Управление лишь затем, чтобы взять в гараже автомобиль и доехать до Красностуденческого проезда. Там им надлежало встретиться с Хлыновым и, не торопясь, обстоятельно поговорить о его возвращении с фронта и о первых месяцах мирной жизни в Москве.

Старцев с Васильковым намеревались появиться в рабочем кабинете Управления на час позже положенного. Этот час Иван решил прибавить к отдыху, чтобы хоть немного выспаться и потом, в течение дня, не клевать носом. Однако благое намерение не сбылось. Телефон в общем коридоре коммунальной квартиры, где Старцев занимал комнату, затрезвонил даже раньше, чем майор обычно просыпался.

— Иван Харитонович, вас к аппарату! — крикнула через дверь одна из соседок.

Быстро натянув брюки и застегивая на ходу ремень, сыщик выскочил из комнаты.

— Слушаю, майор Старцев, — подхватил он висевшую на проводе трубку.

— Доброе утро, Харитоныч. Дежурный по Управлению капитан Скобцев.

— Здорово, Николай. Чем обрадуешь?

— Убийство в Михалковском тупике. Я доложил обстоятельства комиссару Урусову, он сразу приказал перезвонить тебе.

— Мне?. — сонным голосом переспросил Иван.

— Да, там железнодорожника зарезали. Комиссар сказал, что почерк соответствует тем убийствам, которыми занимается твоя группа.

— В Михалковском… Так… — соображал Старцев, потирая ладонью заспанное лицо и заставляя себя поскорее вернуться в реальность. — Это не рядом с товарной станцией?

— Все верно. Поблизости от Лихоборов.

— Ага, понял. Коля, свободные машины есть?

— Только автобус.

— Будь добр, пришли его к моему подъезду…

* * *

По пути в Михалковский тупик Иван заехал за Александром. Заранее звонить не стал, позволив тому поспать на три четверти часа подольше. Знал: Сашке на сборы потребуется ровно две минуты.

Около девяти утра скрипучий и медленный «ЗиС‑8» подкатил к месту преступления. К слову, адрес, по которому произошло убийство, отыскался с преогромным трудом. Дело в том, что по южную сторону товарной станции Лихоборы разросся приличный по площади район частного сектора, в котором со стародавних времен отсутствовал порядок в названиях улиц, проездов, переулков и тупиков.

Муравейник из скромных деревянных построек был вдоль и поперек изрезан полусотней улочек, названий для которых нашлось всего два. Первое было созвучно станции, где работало большинство жителей района. Второе — Михалковская — происходило от направления на село Михалково. Сначала шли улицы: 1‑я Михалковская, 2‑я, 3‑я, 4‑я… Затем начинались одноименные проезды, за ними — переулки и тупики. Та же история повторялась и с Лихоборскими улицами, имевшими самые неожиданные направления, изгибы и протяженность.

На месте убийства работали участковый инспектор и три сотрудника районного отдела милиции. Труп мужчины был накрыт старой выцветшей холстиной, из-под которой вытекла черная лужица запекшейся крови. Шагах в двадцати от трупа стояли жильцы ближайших домов: хмурые мужики молчали, бабы негромко судачили.

Участковый беседовал с двумя женщинами. Ребята из отдела тоже оказались не новичками: закрыли свободный проход по улочке, осмотрели место преступления и дом убитого, произвели фотосъемку и даже успели заполнить кое-какие документы.

Муровцы поздоровались, представились, задали коллегам два десятка вопросов. И приступили к осмотру…

Убитым оказался сорокалетний Георгий Чиковани. Ранним утром, еще затемно, он вышел из дома и пешком отправился на товарную станцию, где заведовал одним из складов. В квартале от дома его встретили преступники — как минимум два человека. По всей видимости, разговор меж ними состоялся короткий: Чиковани ударили чем-то тяжелым по голове, затем всадили нож в сердце и ограбили, изъяв карманные часы на цепочке, чуть больше двадцати пяти рублей и серебряное кольцо с безымянного пальца левой руки.

Сотрудники РОМа доложили Старцеву, что побывали на участке убитого. В доме и в небольшой пристройке все перевернуто — кто-то производил тщательный обыск.

— Неужто опять те же? — сердито буркнул Старцев и предложил Василькову:

— Ты осмотри улочку, а я пойду поговорю с участковым. Эти ребята знают больше всех…

* * *

Чиковани переехал с матерью из Грузии в Москву в начале двадцатых. В двадцать третьем переболел тифом, через год туберкулезом. Он был худ и бледен. В силу слабого здоровья хорошего образования он не получил, зато выхлопотал освобождение от военной службы и на фронт не попал.

Работал Георгий на товарной станции Лихоборы, где заведовал одним из технических складов. С супругой развелся накануне войны, детей не имел, жил одиноко и тихо в скромном деревянном домишке с коричневыми ставнями на пересечении Михалковского тупика и 1‑го Михалковского переулка.

Эту информацию сыщики почерпнули из рассказа участкового инспектора — пожилого старшины, неплохо знавшего убитого.

— Нормальный был мужик, — печально закончил участковый, — непьющий, работящий, спокойный. С такими у нашего брата проблем не бывает. При встрече завсегда снимал кепку, здоровался, интересовался делами. Ну и сам, как водится, делился радостями и невзгодами.

— А чего ж тогда без семьи остался, если такой правильный? — спросил Старцев, пока Васильков по обыкновению осматривал переулок.

— Всяко случается промеж супругами. Без меня они развод оформляли — я здесь только третий год за порядком присматриваю. Соседи говорят, что разъехались мирно, без скандалов. Георгий даже вещи бывшей жене помогал перевозить на новое место.

— Значит, никаких странностей за ним не водилось?

— Ни разу не примечал.

— И врагов не было?

Старшина отмахнулся:

— С кем ему было враждовать-то? Это, товарищ майор, чистой воды убийство с целью ограбления.

— Не исключаю такого поворота. А кто сработал? На примете никого не держишь?

— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками участковый. — У нас тут в последнее время черт-те что творится. То путейцу глотку перерезали, то хвостовому кондуктору дальнего отстойника кишки выпустили. А на соседней товарной станции в Церковном проезде, поговаривают, всю семью зарезали.

— Я в курсе, — кивнул Старцев.

— Так и я о том же. До мая сорок пятого поспокойней было, а нынче каждый день ду

Пролог

Ближнее Подмосковье

Лесной массив восточнее Ярославского шоссе

Конец мая 1945 года

В одном из овражков посреди густого смешанного леса, простиравшегося на многие километры северо-восточнее Московской окружной железной дороги, горел яркий костерок. Возле него сидели двое относительно молодых мужчин. Точно их возраст определить было сложно. Оба давненько не стригли волос, не брились, не посещали баню. В таком же неопрятном состоянии пребывали и их одежда с обувью.

Вечерело. От безветрия дымок тянуло вверх, но в сумерках над лесом его не приметил бы ни один внимательный взгляд. Дно овражка было покрыто слоем прошлогодней листвы, сквозь которую обильно пробивалась молодая травка.

По правую руку от светловолосого мужчины лежал кожаный коричневый шлемофон, немецкий пистолет-пулемет «MP-40» и офицерский ремень с брезентовым подсумком для трех запасных магазинов. На мужчине был старый пиджак, надетый поверх тонкого шерстяного свитера. Черные широкие брюки, легкие тряпичные туфли непонятного цвета.

По левую руку был накрыт «стол». «Столом» служила старая измятая газета «Известия» от 10 мая 1945 года. На ее первой странице размещались в ряд три портрета: Сталина, Черчилля и Трумэна. Слева под портретами публиковалось обращение товарища Сталина к народу. Справа – приказ Верховного главнокомандующего.

Тексты обращения и приказа было не разобрать, так как аккурат на них лежала нехитрая закуска: испеченная в золе картошечка, пожаренная на костре рыбка, вскрытая банка консервов да краюха ржаного хлеба.

Второй мужчина был немного постарше, высок, широкоплеч и хорошо сложен. Одет он был в добротную офицерскую форму: зеленый китель без погон, в синие галифе, давно не чищенные хромовые сапоги. Кителек и галифе, правда, были на размер или два поменьше – видно, достались с чужого плеча.

Рядом с ним на расстеленной шинели валялся ремень с большой кобурой армейского «вальтера» и эсэсовский кинжал. Чуть подальше на траве лежали удочки из срезанной свежей лещины. Между ног здоровяка стоял раскрытый вещмешок, над которым он разливал по кружкам водку.

– Давай, Игнат, за удачную вылазку, – подал он кружку напарнику.

Тот принял посудину, с удовольствием вдохнул запах водки.

– Чтобы нам завсегда фартило, – сказал он низким хрипловатым голосом и залпом опрокинул в себя алкоголь.

Выпив, принялись за картошечку и рыбку, которую недавно наловили в прудах между Мытищами и Оболдино. Немного придавив в желудках голод, закурили.

– Хорошо, – откинулся на шинель здоровяк. – Скоро лето. Заживем.

– Летом везде хорошо, – согласился Игнат. – Но знаешь, что я тебе скажу. Опасно возле Москвы отираться. Здесь одних энкавэдэшников – пехотный корпус, если считать по головам. Плюс легавые, вояки да моссеры[1]. Не ровен час напоремся.

– Что предлагаешь?

– На юга надо подаваться. На Кубань, на Кавказ или к Черному морю. Я дезертировал в мае сорок четвертого и сюда добирался кружным путем через Ростов и Ставрополь. Тут только до октября можно жить припеваючи, покуда морозы не вдарят. А там круглый год как у Христа за пазухой: воруй да пей сулейку[2].

– А что там конкретно?

– Тепло там, Паша, и это главное. А так… народу поменьше, жизнь поспокойнее, фрукты, овощи, баранина, вино.

Здоровяк по имени Павел глубоко затянулся табачком, задумался. Потом поднялся с шинели, сел, пульнул окурок в костер. Сплюнул в сторону и сказал:

– Тепло я люблю. В штрафной роте на всю оставшуюся жизнь насиделся по блиндажам да окопам в лютый мороз и в распутицу. Солнца хочу. Только чего ж пустыми-то ехать? Там надо местечко подыскать, осмотреться. Может, шоблу подходящую полукать[3]. Для этого, Игнат, башли надо иметь.

– Так взяли ж!

Паша усмехнулся, оскалив два золотых зуба. Из кармана галифе он достал и бросил на шинель десятка два скомканных купюр, а из нагрудного кармана кителя вынул горстку золотых ювелирных изделий.

– Этого хватит только на дорогу. А там что же, в паломники[4] подаваться?

– А помнишь, ты сберкассу предлагал взять?

– Было дело.

– Так чего ж? Давай обмусолим и организуем налет. Прихватим сто кусков наличмана, а?

– Не пыли. – Здоровяк разлил по кружкам оставшуюся водку. – Тут помозговать надо. Времечко ныне неспокойное: война закончилась, страна в разрухе, жрать нечего… А денег на руках много, особливо у демобилизованных офицеров. Вдруг Рябой[5] денежную реформу замыслит? Что тогда делать с сотней кусков? Заявиться с ними в другую сберкассу и попросить поменять?

Вопрос поставил простоватого Игната в тупик. Выпив водку, он схватил кожаный шлемофон, занюхал им и прохрипел:

– Как же быть?

В ответ Паша сгреб с шинели скомканные купюры. На шинели остались лежать золотые ювелирные изделия.

– Рыжье и шелуха[6]. Усек?

– Нет.

– Рыжье и шелуха всегда останутся в цене опосля любой реформы.

– Точно! – расплылся в улыбке Игнат.

– То-то же. А барыга[7] в любом городе найдется. Только вот что… – здоровяк рассовал обратно по карманам добычу. – Чтобы дело вышло верным, надо бы оседлать агрегат[8].

– Автомобиль, что ли?

– Да. Чего ты на меня вылупился? На нем сподручнее и делишки обстряпывать, и от мусорни уходить. А коли справим добрые бирки[9], то и на юга махнем на собственных колесах…

Небо становилось серым, в лесу быстро темнело.

Паша вынул из вещмешка вторую бутылку водки, разлил по кружкам очередную порцию.

Выпив и закусив, дружки еще долго обсуждали у затухавшего костерка планы на ближайшее будущее…

Глава первая

Венгрия. Недалеко от северного берега

озера Балатон

15 декабря 1944 года

Густой лес еще сохранял таинственную сумрачность, но позади над восточным горизонтом уже полыхнуло красно-оранжевое зарево. Начинался новый день.

Командир дивизионной разведки майор Павлов подыскивал удобную для большого привала полянку. Люди устали. Пора было подкрепиться и как следует отдохнуть.

Этот выход не заладился с самого начала. Приказ собрать группу из двенадцати человек поступил из штаба фронта неожиданно, под вечер. Из всей разведроты живыми-здоровыми числились только девять душ, включая самого ротного. Семнадцать бойцов мотались по госпиталям с различными ранениями, рядовой Курбанов второй день дристал, не вылезая из кустов, его за линию фронта не возьмешь – замучает остановками. Федя Хлынов – надежный и верный помощник – каждый день пехом мотался в санвзвод на перевязки. Ранение он получил во время неудачного «поиска», когда группа была обнаружена и отходила с боем. Его участие в рейде тоже было под большим вопросом.

Павлов построил всех имевшихся в наличии, вкратце обрисовал задачу, приказал снять погоны, сдать документы и ордена, получить боеприпасы, сухари, хлеб, тушенку. Подошедший комдив поначалу рыкнул:

– Почему так мало людей?!

Услышав ответ Павлова, сбавил обороты:

– Ладно… Но надо бы добрать хотя бы до десятка.

Надо бы, да где этого десятого взять? Не родить же… И снова вспомнился друг Хлынов. Сколько раз после ранений и госпиталей Павлову и Хлынову предлагали перейти из разведки в один из полков дивизии. Не пацаны уже. Как ни крути, а должности для таких офицеров в строевых частях поспокойней, чем в разведроте. Что ж, иногда мыслишки об отдыхе посещали – зачем кривить душой? Ведь постоянное физическое и психическое перенапряжение выматывало так, что организм и душевное состояние требовали отдыха или хотя бы передышки. Но удивительное дело: когда они случались, эти передышки, то мысли начинали работать в другую сторону. Когда Павлов в последний раз валялся в медсанбате с пробитой осколком ногой, то так затосковал по товарищам и разведке, что едва хватило терпежу долечиться.

Вышли с позиций еще засветло, пару километров топали вдоль линии фронта по обочине грязной разбитой дороги. И тут вдруг навстречу капитан Хлынов с перевязки. Вот радость-то! Остановились. Оказалось, что его эпопея с ранением закончена, повязок больше нет – сняли.

Узнав, что к чему, Федор решительно заявил:

– Я с вами!

– Выдюжишь после месячного простоя? – только-то и спросил Павлов.

– Еще как! – ответил капитан, готовый пристроиться в хвост группы.

А чего ему было раздумывать? Здоров, полон сил, оружие и дневная пайка при себе. Правда, документы с наградами не сдал. Вполголоса он напомнил об этом Павлову. Тот отмахнулся:

– Ладно, чего уж… не смертельно.

Что ни говори, а майор был очень рад такому повороту. Хлынов – давний друг, опытный разведчик. Такой во вражеском тылу троих стоит.

Ну а Федор засунул бумаги поглубже в сапог, ордена-медали в холщовый мешочек, да подальше в карман галифе. И, поправив висевший на плече автомат, зашагал замыкающим группы…

* * *

Наконец Павлов наткнулся на подходящую полянку, покрытую островками еще зеленевшей травы. Сбросил с плеча автомат и кивнул товарищам:

– Здесь. Привал два часа.

– Наконец-то, – устало прошептал старшина Савин.

Он тоже поспешил освободиться от оружия и тяжелого вещмешка, где помимо харчей лежали боеприпасы и медикаменты.

Однако командир разрушил его надежды:

– Старшина, ты первый в дозор.

– Слушаюсь, – проворчал тот.

– И повнимательней. Капитан несколько раз слышал странные звуки.

– Неужто увязался хвост? – Старшина опасливо посмотрел в ту сторону, откуда пришла группа.

– Не исключаю…

Затяжной марш-бросок вымотал разведчиков. Едва наступила ночь, они пересекли линию фронта и сразу же углубились в немецкий тыл. Шли без отдыха, обходя ровный и безлесный северо-восточный берег озера Балатон. Гражданское население Венгрии жило хорошо и довольно сытно; отношение к советским бойцам было настороженное, но без агрессии. Тем не менее разведка действовала по старому, проверенному принципу: чем меньше людей знает о группе, тем больше у нее шансов вернуться к своим. Потому и кружили по густым лесам. Лишь дважды группа останавливалась на короткие перекуры, и оба раза прикрывавший товарищей капитан Федор Хлынов предупреждал о подозрительных шорохах и звуках.

– Что скажешь? – тихо спросил майор, когда остановились на полянке.

– В последний раз слышал часа два назад. – Хлынов расстегнул ворот гимнастерки.

– И на что это было похоже?

– Будто сухая ветка сломалась под ногой. Полная тишина. Потом – короткий щелчок. И опять тихо.

Павлов пожевал нижнюю губу, качнул головой. И предположил:

– Мы отмахали километров двадцать пять, прилично устали. Тебе не могло показаться?

– Не знаю, Петр, – неуверенно ответил Хлынов. – Раз другие не слышали, то и я мог напутать.

– Ладно, глотни водки и отдыхай…

Офицеры от капитана и выше в разведку и на поиск ходили редко. Поговаривали, будто из Ставки пришел секретный приказ: капитанов и майоров не посылать. Дескать, много знают, представляют для немцев большой интерес. Существовал ли он на самом деле или являлся выдумкой – неизвестно. А только отправляли их за линию фронта в одном случае: когда больше идти было некому.

Озеро Балатон с невероятно красивым северным берегом протянулось с запада на восток аж на восемьдесят верст. В середине декабря 1944 года линия фронта проходила аккурат по южному берегу. Советские части из 4-й Гвардейской армии прижали немца вплотную к воде. Тот отчаянно сопротивлялся, но с каждым днем терял силы и уверенность. Обе воюющие стороны понимали: еще немного, и Венгрия окажется под полным контролем Красной Армии.

Масштабное наступление на Будапешт было назначено на 20 декабря, и перед его началом штабу фронта требовались свежие данные о противнике. Чтобы добыть эти сведения, за линию фронта отправилось несколько дивизионных разведгрупп. Одной из них и была группа майора Павлова, вышедшая на задание под позывным «Иволга».

* * *

Настоящая зима в Венгрии наступала к концу декабря. Снег устойчиво ложился в северных горных районах, на равнинах же зима напоминала о себе легкими морозцами по ночам.

Девять утра. Объявлен длительный привал. Время всеобщего блаженства. Нет надобности выкладываться на марше, никто не подгоняет, не беспокоит сбившаяся на ноге портянка. Мышцы в расслабленной истоме, можно посидеть на сухой травке, успокоить дыхание. Обстановка и относительно теплое утро позволяют скинуть тяжелую шинель или ватник и освободить от надоевшей обуви натруженные ноги. Можно вдоволь напиться, перекусить и, свернув цигарку, насладиться крепким дымком. А после и прикорнуть, покуда не прозвучит команда к продолжению марша.

Разведчики перевели дух, разделись, обустроились. Зашуршали вещмешки, заскрипели ножи по тонкому металлу консервных банок. По-над поляной поплыл аромат хорошей тушенки…

– Отличное мясцо. Свежее, мягкое. Прямо как вчера закатано в баночку, – закусывал тушенку хлебом и нахваливал связист Николай Яковенко – поджарый хозяйственный мужик лет тридцати пяти.

Его давний товарищ – Вячеслав Рябинин – с удовольствием соглашался:

– Точно – ни жил, ни хрящей. Одни волоконца в нежном жире. Баночку съешь и на весь день в животе сытость. Не то, что раньше. Помнишь, чем нас поначалу в окопах потчевали?

– Еще бы! Я ту кухню до конца дней не забуду. Пустая каша на воде – сожрешь ее полкотелка, набьешь пузо, а толку… через час опять голодный. А тут – мечта, а не ужин! Хоть какая-то польза от американских союзничков…

– Подставляй кружки, – появился с фляжкой командир.

– Это можно… – дружно завозились бойцы.

Отмеряя на глаз, Павлов налил каждому по сто грамм водки.

– Ты напраслину-то на союзников не гони, – заметил он, завинчивая крышку на фляжке. – Им тоже несладко пришлось.

– Это где же? – не понял Яковенко.

Успев повоевать на Дальнем Востоке и в Финскую, Павлов числился опытным и знающим командиром. С рядовым составом завсегда был справедлив, говорил редко да метко – воздух зазря не сотрясал.

– От япошек проклятых, – поморщился он. – Жутко обижены япошки за озеро Хасан и Халхин-Гол, потому всерьез готовились напасть на наш Дальний Восток. А когда американцы объявили им войну опосля бойни в Пёрл-Харборе в конце сорок первого – не до нас им стало.

– Что ж там за бойня случилась?

– Форменная мясорубка. Американцы потеряли полтора десятка больших военных кораблей, около двухсот самолетов. Менее чем за час погибли две тысячи человек. Хреновый был день для Америки, и уже к вечеру они объявили о вступлении во Вторую мировую войну. Так что, если б не союзники, пришлось бы нам, братцы, разрываться на два фронта. А это совсем другой коленкор.

Связист и снайпер понимающе молчали. Союзники, конечно, припоздали с открытием второго фронта в Европе, но его значимость от этого меньше не становилась. После его открытия Германию будто подменили: из мощного и надменного тигра ее армия превратилась в изможденную и подраненную пантеру. Огрызнуться и поцарапать она еще могла, но совершить убийственный прыжок и вцепиться в жертву мертвой хваткой силенок уже не хватало.

– Слава, как подкрепишься – подмени старшину, – распорядился майор.

– Это можно, – кивнул Рябинин.

* * *

В кои-то веки Хлынову снились родные края. То ли водка явила чудо, то ли сказалась нечеловеческая усталость, а только вместо опостылевших ратных дел привиделось ему подмосковное село в речной излучине, бесконечные ржаные поля с набитыми телегами проселками. А еще – беспечные птахи в бездонной синеве, струящийся над горизонтом разогретый воздух, полевой стан под выгоревшим брезентом, разомлевшая тишина… Это позже, когда померли родители, он перебрался на север столицы в Ивановский проезд, ставший впоследствии Красностуденческим.

Необычный сон до того понравился Федору, что он намеренно проваливался в него все глубже и глубже. До последнего издыхания наслаждался бы таким видением, да вот незадача – из мирного и блаженного оно вдруг превратилось в неспокойное, наполненное тревогой и болью. Залитое солнцем бесконечное Подмосковье разом уменьшилось до кривой сельской улочки с березами в палисадниках. Погода испортилась: в потемневшем небе зарождалась гроза, подул ветер, зарядил дождь. Маленький Федя Хлынов только что забрался на дерево и радовался своей смелости. А как налетел порывистый ветер, как загремело в черных небесах, так обхватил он худыми ручонками ствол, испугался, заплакал.

Сон был удивительным и живым. Все как наяву. Отовсюду гремели раскаты грома, крепкое дерево под порывами качалось, стонало. Федя не удержался, заскользил по мокрому стволу и упал на кряжистое, горбатое корневище. Упал неудачно – в ноге что-то хрустнуло, и сильнейшая боль прострелила аж до поясницы.

Нервно завозившись, Хлынов открыл глаза. Явственность странного сна достигла вершины, и его буквально выплеснуло в реальность. Первая мысль – уже из яви – поразила: боль в ноге вместе со сном не исчезла, она пульсировала, усиливалась.

«Что происходит?! – не понимал он. – Небо над лесом чистое, ни облачка, ни тучки, а вокруг нескончаемые раскаты грома. В чем дело?..»

Лишь через секунду капитан окончательно проснулся и понял, что на поляне и вокруг нее идет бой: гремят выстрелы, свистят пули, Павлов хриплым голосом отдает команды, доносятся крики раненых.

Хлынову тоже досталось – зацепило ногу то ли пулей, то ли осколком. В полутора метрах, раскинув руки, лежал старшина Савин; лицо его было в крови. Чуть дальше под кустом склонился над рацией младший сержант Яковенко.

– «Легенда», я – «Иволга»! Группа атакована противником в лесу в семи километрах к югу от города Веспрем!.. – тараторил он в микрофон с заметным украинским акцентом.

Остальные разведчики рассредоточились по поляне, заняли круговую оборону, вели бой.

– Я же слышал, что за нами идут. Слышал! – Хлынов нащупал автомат и попытался перевернуться на живот.

Не вышло – пуля перебила кость чуть выше щиколотки, и нога совершенно не слушалась.

– Петр! – прохрипел капитан, передернув затвор автомата. – Петр, я сейчас! Сейчас помогу!..

Цепляясь за траву, он пополз в гущу боя, где командир группы с оставшимися бойцами сдерживал натиск противника…

Глава вторая

СССР, Москва

Июль 1945 года

Днем ранее в Москве прошел сильный дождь. Невыносимый зной ослаб, пыль прибило; местами появились широченные лужи, сразу же завладевшие вниманием детей и подростков. Однако ночь все же выдалась жаркой, душной. Лишь под утро воздух наполнился спасительной прохладой, дышать стало легче.

Выйдя из подъезда к поджидавшему его служебному автобусу, Васильков даже замедлил шаг – настолько освежающим и приятным показалось дуновение легкого ветерка…

Оперативно-разыскную группу майора Ивана Старцева срочно собрали по приказу комиссара Урусова и повезли к северной городской окраине в Церковный проезд.

– Убийство, Иван Харитонович. Дело поручено вашей группе. На месте уже дожидается участковый, за медэкспертом отправлена машина, – отрапортовал по телефону дежурный.

– Понял, – ответил сонным голосом Старцев. – Автобус выслал?

– Уже в пути…

За рулем старого шарабана с закрашенным на борту красным крестом сидел такой же старый водитель, знавший по именам всех оперов. Он вел свой скрипучий транспорт по самому выгодному, самому оптимальному маршруту, соединявшему по кратчайшему расстоянию адреса сотрудников группы. Последним в чрево шарабана запрыгнул Васильков.

Ехать предстояло долго. Извилистый Церковный проезд соседствовал с товарной железнодорожной станцией Владыкино, сразу за которой заканчивался северный пригород и начиналась область.

Солнце в ранний час едва поднялось из-за горизонта, освещая крыши и верхние этажи домов. Покачиваясь на неровностях асфальтовой дороги, автобус надрывно гудел слабым мотором.

Штатный фотограф Игнат Горшеня негромко переговаривался с ровесником – Ефимом Баранцом. Лейтенант Ким – самый молодой сотрудник группы – дремал, уронив голову на грудь. Спал и опытный капитан Егоров: имея непробиваемую нервную систему, он моментально отключался в любой подходящей обстановке. Капитан Бойко шуршал вчерашней газетой, читая статью о выставке трофейной техники в Парке Горького.

Давние фронтовые друзья Иван Старцев и Александр Васильков расположились рядом на одном сиденье. Оба молчали; Иван глядел перед собой и легонько вращал зажатую между коленок трость, его товарищ рассматривал проплывавшие за окном кварталы…

Война в Европе закончилась, но еще тлела на Дальнем Востоке. Города и села восстанавливались или отстраивались заново. Предстояло налаживать промышленность, сельское хозяйство, ремонтировать мосты, автомобильные и железные дороги. Работы было очень много. Тем не менее советские люди, воодушевленные победой в тяжелейшей войне и наступлением долгожданной мирной жизни, с радостью брались за дело. Помешать созидательному труду сейчас могло только одно неприятное и крайне вредное обстоятельство – не на шутку разгулявшийся бандитизм.

Васильков вздохнул, припомнив первое расследование, в котором ему довелось участвовать, едва он стал сотрудником МУРа. В тот день убили только что вернувшегося с фронта молоденького лейтенанта-артиллериста. Паренек зашел в пивную, выпил пару кружек, расслабился. Тут откуда ни возьмись две барышни лет по восемнадцать. Познакомились. Слово за слово, барышни пригласили пройтись. Лейтенант обеих под ручки – и вперед. Отошли на несколько кварталов, повернули в глухой переулок, а там навстречу дюжина молодцов в кепочках. Артиллерист героически сопротивлялся, да разве устоишь против своры уличных бандитов?.. Бедняга получил несколько ножевых ударов, а в завершение ему перерезали бритвой горло, затем уж обчистили карманы, забрав все ценности: деньги, ордена, трофейную зажигалку, наручные часы… Часы. В тридцатые и сороковые годы они стоили целое состояние. За них убивали. Особенно ценились трофейные немецкие, швейцарские или наши – «Победа». За них убивали еще чаще, потому что на обратной стороне попадались наградные гравировки. Потом их можно было встретить на барахолке, продавцы просили за них баснословные деньги. И, как ни странно, покупатели находились.

Это была далеко не единственная схема убийства ради грабежа. В больших и малых городах демобилизованные офицеры, старшины и сержанты гибли десятками. Милиция с уголовным розыском делали все возможное для обуздания криминала: только за первую половину 1945 года было ликвидировано около полутора тысяч антисоветских формирований и организованных банд.

И вот прошедшей ночью на севере столицы вновь произошло кровавое преступление.

* * *

Поплутав по окрестностям крупной товарной станции и намотав на колеса грязи вперемешку с травой, автобус остановился у скромного одноэтажного дома в Церковном проезде. Рядом с почерневшей деревянной калиткой уже стояли милицейский мотоцикл с коляской и легковушка, на которой привезли дежурного медэксперта.

Выслушав доклад участкового инспектора, Старцев дал команду сотрудникам к началу работы. Вася Егоров принялся осматривать дом, металлическая крыша которого была недавно выкрашена зеленой краской. Игнат Горшеня фотографировал тела жертв. Бойко с Баранцом изучали двор и хозяйственные постройки. Васильков в поисках следов преступников неторопливо прохаживался по переулку. Старцев стоял посреди двора, дымил папироской и беседовал с участковым.

– Кутеповы – большая и дружная семья, товарищ майор. Работящие, мирные, ни скандалов, ни пьянок, – почтительно и подробно рассказывал инспектор – седой старшина лет сорока. – Престарелая мамаша, Александра Гавриловна. Сам Агафон Кутепов, супруга его Дарья, трое общих ребятишек разного возраста и пятнадцатилетний племяш – сын, значит, погибшего на фронте старшего брата Кутепова.

– Говорите, нормальная была семья?

– Приличная. Ничего такого за ними не замечалось. Мамаша болела, из дому почти не выходила. Агафон с Дарьей с утра до вечера работали на станции. Туда же учеником определили и племяша. Двое из трех детишек бегали в начальную школу.

– Вы сказали, что племянник сейчас на смене? – уточнил Иван.

– Так точно, в ночной. В восемь утра сменится и прибежит. Повезло, значит, пареньку. Иначе бы и его приговорили.

– Как в семье было с достатком?

– Скромно жили. Агафон заведовал складом и, полагаю, зарабатывал неплохо. Но трое детишек – сами понимаете.

– А что скажете по поводу железной крыши?

Милиционер отмахнулся:

– Вы не подумайте, товарищ майор, железо-то под краской вовсе гнилое. Нового сейчас не сыскать. В начале войны в один из старых складов попала немецкая бомба, рухнула несущая стена. В этом году станционное начальство решило здание разобрать от греха, чтоб никого, значит, не накрыло. Ну а старым кровельным железом премировали лучших работников. Таким вот макаром Агафон крышу себе и перекрыл.

– Понятно. А кто вам сообщил об убийстве?

– В четыре утра позвонил Николай Ананьев. Водитель. Живет тут же, по соседству. Он развозил ночную выпечку с хлебозавода по магазинам, закончил, машину оставил на базе, а сам отправился пешочком до дому. Шел, значит, мимо Кутеповых, увидел, что в окнах посреди ночи горит свет, заволновался: подумал, что старой мамаше худо стало. Постучал – не отвечают. Даже собака не забрехала. Отворил калитку, а там…

Отравленная собака с пеной у раскрытой пасти действительно лежала подле калитки. Здесь же во дворе, но между домом и сараем распласталось тело Дарьи в исподнем. Будто куда-то бежала, да не поспела.

Осмотрев убитую женщину, медэксперт установил, что смерть наступила от потери крови. На теле он обнаружил четыре колотые раны, в одном случае клинок повредил подвздошную артерию.

В доме все было перевернуто вверх дном. В дальней спаленке сыщики обнаружили тела троих детей. Все убиты ударами клинка. Таким же образом убийцы обошлись и со старой больной женщиной, спавшей на громоздком сундуке рядом с сенями. Самого Агафона Кутепова нашли в сарае, привязанным к деревянному брусу. Никакой одежды на нем не было, кроме залитых кровью кальсон.

– Пытали. А кляп во рту, чтоб не кричал. Вот поглядите, – уверенно показал Егоров на гематомы и кровоподтеки. – Эти повреждения были нанесены еще при жизни. Изредка прекращали издеваться – вынимая кляп, задавали вопросы. Потом разом прекратили мучения, полоснув по горлу…

Вася Егоров знал, что говорит. В угрозыске он служил дольше всех и по праву считался самым опытным сыскарем в группе. Ежели ехали с ним на вызов, то можно было обойтись и без врачебной экспертизы.

Доктор после осмотра тела убитого лишь развел руками.

– Согласен с товарищем капитаном. Привязали еще живым. Допрашивали с пристрастием: били, резали и кололи, о чем свидетельствуют кровоподтеки с лужицами запекшейся крови у ног. Причина смерти очевидна – перерезанное горло.

– Как давно наступила смерть?

– Думаю, часов пять-шесть назад…

Работа в Церковном проезде продолжалась почти до полудня. За это время был осмотрен каждый квадратный метр большого участка, каждое строение, включая жилой дом, а также прилегающая территория по переулку. Игнат Горшеня сделал более полусотни снимков.

Сыщики встретили вернувшегося со смены племянника Агафона Кутепова. Немного успокоившись после страшного известия, тот согласился побеседовать со Старцевым. Егоров прошелся по взволнованным соседям и тоже переговорил с теми, кто хорошо знал Кутеповых. Васильков вдоль и попрек исследовал переулок.

* * *

– …В целом, Александр Михайлович, картина очень похожа на два предыдущих случая, – закончил Старцев. – Основной жертвой стал работник товарной станции Агафон Кутепов. Его родню, включая малолетних детишек, зарезали. Самого же отвели в сарай, связали и перед смертью какое-то время допрашивали. В доме и хозяйственных постройках что-то искали – все перевернуто, разбросано. Но из имевшихся ценностей, по заявлению племянника, ничего не пропало.

Комиссар милиции третьего ранга прохаживался по кабинету. Он внимательно выслушал доклад одного из лучших сыщиков МУРа и ни разу его не прервал. Теперь настал черед вопросов.

– Уже третье подобное убийство. Странные преступления, не находите? – произнес он.

– Есть такое дело, товарищ комиссар.

– Как думаете, почему преступников заинтересовали работники двух товарных станций на железной дороге: Лихоборов и Владыкино?

– Полагаю, они что-то ищут. Хотят к чему-то подобраться. Преступники допрашивают и убивают складских работников, словно пытаются вытянуть из них какие-то сведения.

– Вот! – поднял указательный палец Урусов. – Но какие сведения? Складские документы проверяли? Ничего ценного за последнее время на эти станции не поступало?

– Егоров и Бойко два дня проработали на складах, товарищ комиссар. Из документов и бесед с сотрудниками стало понятно, что склады обеих станций живут в обычном режиме: из других областей и республик поступают продовольствие, промышленные товары. Все то же самое, что было месяц или два назад.

Урусов остановился у окна, распахнул пошире форточку. И задумчиво повторил:

– Самое отвратительное в этой ситуации то, что мы не понимаем поведения преступников. Не улавливаем мотив. Следовательно, не можем предугадать их дальнейшие шаги. Нужно работать в этом направлении, Иван Харитонович. Нужно разгадать их замыслы, это самое главное.

– Ясно, товарищ комиссар.

– Касательно жертв, – обернулся к подчиненному комиссар. – Попытайтесь выяснить, нет ли между ними связи. Может быть, когда-то пересекались, общались, вместе работали.

– Этим сейчас занимается капитан Бойко.

– Хорошо. Значит, следов убийцы не оставили?

Старцев качнул головой.

– Мы осмотрели каждую пядь. Ничего, как и в первых двух случаях. Судя по всему, Александр Михайлович, работают профессионалы с опытом. Васильков там, правда, нашел одну крохотную зацепку…

– Какую? – насторожился Урусов.

– В переулке метрах в пятидесяти от дома Кутеповых осталась огромная лужа после вчерашнего дождя. На ее краю Александр обнаружил свежие следы покрышек легкового автомобиля. Есть предположение, что преступники ночью приехали на нем.

– А наша «эмка», на которой привезли медэксперта? Она не могла оставить отпечатки?

– У «эмки» другой рисунок, товарищ комиссар, мы проверили. И подъехала она с другой стороны.

Эта незначительная информация заинтересовала Урусова.

– Пусть кто-нибудь из группы займется отпечатками протектора, – приказал он. И на прощание напомнил: – Поторопись, Иван Харитонович. Народный комиссар всего пару дней назад интересовался ходом расследования, а тут новый поворот…

* * *

– …На фронте мы были элитой, Костя. В стрелковой дивизии служат до семи тысяч человек. В разведку отбирают тридцать-сорок лучших. Мы редко месили в окопах грязь, жили в отдельных блиндажах или палатках, имели свою полевую кухню и баню. Но первая пуля на войне и первый орден всегда были нашими, – негромко отвечал Васильков на вопросы юного Кима.

– А надолго вас, Александр Иванович, в тыл к немцам забрасывали?

– Как правило, управлялись за один световой день – ночью ушли, следующей ночью вернулись. Но это если простое задание: понаблюдать, разведать, разнюхать. Когда же уходили на поиск, то никогда толком не знали, когда вернемся. И вернемся ли вообще.

– Почему?

– Ну, представь, начштаба дивизии ставит тебе задачу: любой ценой добыть «языка» в чине офицера. Иногда фартило – брали такого за несколько часов. А однажды проторчали в немецком тылу четверо суток. Углубились километров на десять – и никого. Хоть волком вой. Шестеро нас было вместе с радистом. Начштаба запрашивает: «В чем дело? Где „язык“? Нужны позарез сведения!» Отвечаю: «Ищем». Он рвет и мечет: «Без офицера не возвращаться – расстреляю!»

– Да ну!

– Вот тебе и «ну». Сгоряча запросто могли и шлепнуть за невыполнение приказа. Что делать? Засели в лесу возле грунтовой дороги. По ней немцы шныряют друг за другом – легковушки, грузовики, мотоциклы. Улучили момент, выскочили, уложили специальные «скобы». Мчится серый «опелек», бац – пробил два ската. Остановился прямо напротив нас. Водитель вышел посмотреть, что случилось, тут мы его ножичками. В машине капитан вермахта – сидит перепуганный, аж трясется. «Опель» и труп солдата – в лес, капитана с собой и бегом к линии фронта – темнеть уж начинало. В общем, доставили живым и здоровым. А главное – без потерь.

У Кости назрел очередной вопрос, но тут в кабинет вошел, прихрамывая на больную ногу, Старцев.

– Заждались, братцы-товарищи? – спросил он вместо приветствия и прошел к своему столу.

Народ насторожился. «Братцы-товарищи» из уст Ивана Харитоновича означало только одно: тучи сгущаются, высокое начальство требует самоотверженной стахановской работы.

– Комиссар Урусов поставил непростую задачу. – Доковыляв до стола, Старцев пристроил к стене трость, привычным движением одернул полы пиджака, уселся на стул. – Мы должны разобраться с убийствами железнодорожников с товарных станций Лихоборы и Владыкино. Разобраться, обезвредить и доложить.

– Что по срокам? – раздался в тишине голос Егорова.

– Сроков Урусов пока не назначил, но про звонок наркома вскользь упомянул. Так что сами понимаете…

Ким сбегал за кипятком, заварили свежего чая. Потом долго курили у раскрытого окна, думали, обсуждали.

Через полчаса Старцев подвел итог:

– Егоров, Бойко и Горшеня едут в Церковный проезд и работают на месте: осматривают, нюхают, роют землю. Не возбраняется еще разок переговорить с соседями. Баранец и Ким работают по архивам и документам. Я повторно беседую с племянником Кутепова – может, он, успокоившись, чего еще припомнит.

– А мне что делать, Иван? – развел руками «неохваченный» Васильков.

Старцев посмотрел на друга, вытянул из пачки папироску, чиркнул спичкой. Разогнав ладонью клубы дыма, сказал:

– А ты, Саня, займись-ка автомобилем.

– Каким? – не понял тот.

– Ты же нашел отпечатки протектора в луже?

– Да.

– Ну вот. Осталось выяснить, что это был за автомобиль.

Новичок группы обвел взглядом сидевших рядом товарищей:

– Как же я это сделаю?

– Есть у нас в МУРе один ценный сотрудник, – подмигнул Старцев. – Глазов Гавриил Маркович. Обитает в кабинете № 16. Это в другом конце коридора, налево.

– А… кто он по должности и чем занимается?

– Глазов – начальник технической экспертизы. Очень грамотный мужик. Сходи к нему и проконсультируйся. Только обязательно прихвати с собой фотографии отпечатков протектора…

Глава третья

Венгрия, Будапешт

11–12 февраля 1945 года

– Сайко, ты за временем следишь, мать твою?! Где осветительные ракеты, где боеприпасы?!

– Ужо отправил! Ужо отправил обозных, товарищ старший лейтенант!

– Когда отправил?!

– Дык с полчаса тому!

– С полчаса? Ну смотри мне! Если твои не поспеют, а эти суки ночью прорвут оборону на моем участке, я тебя…

Договорить ротный не успел: о том, каким будет возмездие в случае успешного прорыва немецких подразделений, старшина Сайко из взвода обеспечения не услышал. На другом конце провода бахнул взрыв, и связь прервалась.

– Господи, хоть бы поспел мой обоз, – украдкой осенил себя крестом пожилой старшина. – Хоть бы поспел…

Сначала дела в Венгрии складывались для наступавших советских войск неплохо. Зато взятие Будапешта стало одной из самых затяжных и кровопролитных наступательных операций в ходе войны.

Наиболее боеспособные части 2-го и 3-го Украинских фронтов начали общее наступление на столицу Венгрии 29 октября 1944 года. В конце декабря они прорвали немецкую оборонительную линию «Маргарита» и окружили в Будапеште огромное количество немецких и венгерских войск. Уже на четвертый день операции войска Красной Армии вплотную приблизились к городу, но ворваться в него не смогли, так как немецкое командование успело усилить оборону тремя танковыми и одной моторизованной дивизией. Наступление забуксовало. Более того, когда дело все-таки дошло до уличных боев, гитлеровцы нанесли сильнейший контрудар. Наши оказались к этому не готовы, потому что штабные бурно отмечали Новый год. Последствия неуместного празднества сказались моментально: в районе Комарно немецким частям удалось прорвать нашу оборону, разблокировать свои войска и частично вывести их из окружения. Завязались жестокие бои, потери с обеих сторон были страшные. В результате Гитлер приказал удерживать Будапешт до конца, оставив в нем наиболее боеспособные войска, а именно 9-й хорватский горный корпус СС и несколько приданных ему немецких и венгерских частей.

* * *

Отряхнув отложной воротник шинели, старший лейтенант Скрипкин поднял упавшую телефонную трубку. Аппарат молчал, связь оборвалась. Он окинул взглядом большую комнату с остатками мебели. Комната находилась на втором этаже старого красивого дома, покинутого жителями накануне решающего сражения за Будапешт. Венгры уходили из города налегке, прихватив лишь необходимое в дороге. Мебель, картины, гардины и прочее добро пылились в брошенных квартирах.

Немецкая мина угодила этажом или двумя выше, отчего по потолку и стенам пошли трещины. Шикарный диван, столик с изящными ножками и несколько кресел засыпало гипсовой штукатуркой.

Старлей подобрался к высокому окну, встал сбоку и осторожно выглянул наружу сквозь оставшиеся без стекол рамы. Напротив, через неширокую мощеную улицу высилась каменная громада с вывеской над парадным входом – «Hotel Continental». Фасад некогда красивейшего здания, построенного в стиле ампир, был изуродован снарядами, пулями, осколками. Не осталось ни одного целого окна, отлетела часть декоративной лепнины, из двух дюжин поддерживающих портик колонн уцелела всего треть.

В здании засели остатки 9-го горного корпуса СС. Командовал корпусом некий эсэсовский генерал Карл Пфеффер, о котором поведал комполка майор Стародубцев. Дескать, сволочь еще та – пробы ставить некуда, палач первостатейный, и недурно бы взять его живьем, чтобы предать справедливому народному суду.

– Живьем, – проворчал Скрипкин и поглядел в быстро темневшее небо. – Знать бы еще, как это сделать…

Выстрел миномета с заднего двора отеля, вероятно, стал последним на сегодняшний день. Перестрелка затихала. Подобный распорядок установился здесь довольно давно.

18 января советские войска окончательно завладели восточной частью города, 20 января приступили к штурму западной. С рассветом подразделения Красной Армии начинали атаку, немцы ожесточенно сопротивлялись; бои шли в каждом квартале Буды на протяжении светлого времени, а с наступлением темноты все затихало. К 11 февраля потери оборонявшихся только пленными составили более двадцати пяти тысяч человек. Силы хорватского горного корпуса таяли с каждым часом, но надежд на то, что эсэсовцы прекратят сопротивление и сложат оружие, не было. Слишком много грехов числилось на их счету. Понимали: прощения не будет.

Стемнело настолько, что прятаться за стенами уже не было смысла. Стоя во весь рост у окна, старлей вглядывался в улицу, в черневшие проемы первого этажа отеля.

– Мало фрицев осталось. Настолько мало, что одним ударом расшибем всмятку, – прошептал он. – Дождемся утренней зари и попробуем. Лишь бы они сами какой пакости не удумали ночью…

Нестерпимо захотелось курить, но здесь на этаже делать этого было нельзя. Опасно. Скрипкин знал, что среди засевших в отеле эсэсовцев есть несколько снайперов. Они только и ждут подходящей цели.

В последний раз глянув в небо, он подхватил автомат и направился к выходу из комнаты, чтобы спуститься к бойцам, закрепившимся на первом этаже. Настало время разузнать про обещанный старшиной Сайко обоз. С ним должны были прибыть боеприпасы, осветительные ракеты и полевая кухня. Там внизу можно и спокойно перекурить…

* * *

К наступлению ночи все успокоилось, улеглось, пришло к привычному за последние недели порядку. Треклятый обоз старшины Сайко запоздал, но все ж таки добрался до позиций роты Скрипкина. В черное небо вновь стали взмывать осветительные ракеты, бойцы поделили меж собой боеприпасы, употребили по сто грамм и впервые за день отведали горячего.

Над Дунаем, разрезавшим столицу Венгрии надвое, стало тихо. Впрочем, во время войны на передовой абсолютной тишины почти не случается. Кое-где все равно слышались выстрелы и разрывы снарядов, изредка с востока на запад пролетали эскадрильи бомбардировщиков. По широким улицам города к линии соприкосновения с противником подтягивалось подкрепление, перемещалась тяжелая техника…

В одиннадцатом часу старлей прошелся по постам, проверил несение службы. Все было спокойно. В небе с интервалом в пять-семь минут зависали осветительные ракеты. Медленно теряя высоту, яркие огоньки вырывали из темноты неровные кварталы Буды, как попало перечерченные кривыми улочками. Фонари, остовы сгоревшей техники, мешки с песком и разбросанный мусор отбрасывали на мостовую причудливые дрожащие тени. Ночь выдалась холодной, однако костры разводить строжайше запрещалось. Свободные от службы бойцы спали, завернувшись в шинели. Прилег на разбитый продавленный диван и Скрипкин…

* * *

Посреди ночи тишину расколол взрыв, от которого старый многоэтажный дом затрясся, а деревянные перекрытия затрещали. Скрипкин тотчас слетел с дивана, нашарил в темноте автомат, как спал под шинелью в одной гимнастерке, так и подскочил к окну.

На подконтрольном ему участке начиналась заваруха. Свистели мины, отовсюду слышались взрывы. Внизу басовито заработали пулеметы, а из разбитых проемов первого гостиничного этажа посыпались эсэсовцы в камуфляжных куртках.

– Ах вы, суки!.. Значит, решили-таки?.. – Старлей спешно надевал шинель. – Сейчас, гниды паскудные, погодите… Сейчас мы с вами разберемся!..

Притопнув съехавшим с ноги сапогом, он включил электрический фонарик и помчался по лестнице вниз…

Бойцы в роте были как на подбор: от двадцати пяти и старше, ни одного зеленого. Последний призыв семнадцатилетних пацанов прокатился по Советскому Союзу в сорок третьем, с тех пор юнцов не трогали. Партия и Правительство думали о будущем страны, о послевоенном времени, поэтому довести дело до окончательной победы доверили людям бывалым.

Пехотинцы Скрипкина были готовы к немецкой атаке. Расставленные посты первыми встретили противника огнем.

Когда старший лейтенант сбежал на первый этаж, там уже громыхал ожесточенный бой: первая волна прорывавшихся эсэсовцев захлебнулась и рассыпалась, улеглась на мостовой. Но за первой последовала вторая – еще более многочисленная.

– Откуда их столько, товарищ командир?! – Сержант Топилин швырнул гранату и припал к куску вывороченной стены.

– Самому интересно, – ответил старлей, переждав взрыв и свист разлетавшихся осколков. Выпустив короткую очередь из автомата по досаждавшему из окна пулемету, приказал: – Возьми-ка человек пять и помоги Авдонину на левом фланге.

– Слушаюсь…

* * *

Отчаянная атака недобитых эсэсовцев из 9-го хорватского горного корпуса стала их последней попыткой вырваться из осажденного города. Скрипкин не понимал, к чему это сумасшедшее упрямство, зачем эти никому не нужные жертвы. Да, к «эсэсам» нежности никто из союзников не питал, и спрос с пленных, у которых в петлицах красовалась пара молний, всегда был повышенный. Однако, сложив оружие, они имели бы шанс выжить, а безумная ночная атака лишала их этой крохотной надежды.

Когда из здания отеля выплеснулась вторая волна немецких солдат, между ними и пехотинцами Скрипкина завязалась настоящая мясорубка. Мощеная улица вместе с проезжей частью и тротуарами была шириной метров тридцать, и вся она вскоре покрылась телами убитых и раненых.

Тяжелее всего сдерживать натиск фрицев пришлось старшине Авдонину на фланге. Позиция его взвода располагалась аккурат напротив ажурных чугунных ворот, отделявших улицу от внутреннего двора отеля «Континенталь». Бойцы Авдонина порой не могли даже высунуться из своих укрытий – со двора непрерывно долбили два пулемета, одна за другой летели гранаты.

Ротный не стал дожидаться, когда левый фланг провалится. Взяв с собой шестерых бойцов, он добрался по задней улочке до позиций старшины и принялся помогать. Постреливая из-за укрытия, он недоумевал: почему эсэсовцы напирают здесь, на этом участке? Что-то задумали? Готовят сюрприз?..

Опасения подтвердились минут через пять. Осветительные ракеты по-прежнему взмывали в ночное небо, однако их было недостаточно. Они прекрасно себя зарекомендовали на открытой местности, где слабый свет не встречал преград. А в городе было слишком много препятствий: жилые кварталы, отдельно стоящие дома, деревья… Все это отбрасывало густую тень, и город тонул во мраке.

Тем удивительнее было обнаружить, как в темном дворе отеля внезапно вспыхнули мощные автомобильные фары. Свет резанул по привыкшим к темноте глазам, бойцы невольно зажмурились.

Взревев двигателем, неизвестный автомобиль разогнался, протаранил чугунные створки ворот и вылетел на проезжую часть.

– Огонь по машине! – крикнул Скрипкин. – Не дать ей уйти!..

Все, кто сквозь грохот перестрелки услышал команду, принялись стрелять по автомобилю.

* * *

– Гони, Франц! Ради бога, не сбрасывай скорость! – срывался на фальцет сидевший на заднем сиденье обергруппенфюрер СС Пфеффер. – Умоляю, гони!..

Водитель Франц, тридцатилетний шарфюрер с забинтованной головой, склонившись вперед, крутил рулевое колесо, ни на секунду не отвлекаясь от освещаемой фарами дороги. Любая ошибка стала бы роковой и для него, и для всех пассажиров.

Помимо генерала СС и водителя, в салоне находились еще двое. Исполняющий обязанности начальника штаба 9-го корпуса оберфюрер СС Хельмут Дёрнер расположился рядом с Карлом Пфеффером. Одной рукой он вцепился в спинку переднего сиденья, другой прижимал к себе пухлый портфель с важными документами, которые требовалось вывезти из окружения. Дёрнер испуганно молчал и только пучил глаза, поворачивая голову то вправо, то влево.

Справа от водителя сидел личный адъютант генерала Пфеффера – молодой штурмбаннфюрер по имени Бруно. Высунув в открытое окно дверцы автомат, он бил короткими очередями по позициям русских и подсказывал Францу:

– Внимание, кусок ограды, держи правее! Здесь лучше по тротуару! Осторожно – упавшее дерево!..

«Хорьх», ревя мощным мотором и лавируя между препятствиями, мчался сквозь жуткий грохот. До узкого переулка, где наверняка не было русских, оставалось не более сотни метров. По переулку машина должна была преодолеть несколько кварталов и доставить беглецов к Чертовой канаве – самому удобному для эвакуации месту. Там, по данным разведки, советские войска контролировали только отдельные небольшие участки.

* * *

Сразу выполнить приказ ротного у бойцов не вышло. Кто-то сквозь пальбу не расслышал голоса Скрипкина, кто-то был ослеплен ярким светом фар и не сразу понял, что к чему. А некоторые и вовсе не ожидали такого фортеля и, раскрыв рты, некоторое время смотрели на мчащийся и прыгающий на кочках немецкий легковой автомобиль. Тем не менее хоть и с опозданием, но палить начали все.

Рыча и огрызаясь короткими очередями, «Хорьх» пронесся мимо основной позиции старшины Авдонина. Пули высекали искры из брусчатки, стучали по капоту и дверцам, хлопали по стенам отеля. Но, несмотря ни на что, автомобиль ехал, не сбавляя скорости.

ППС Скрипкина ойкнул последним выстрелом и осекся. Менять магазин было некогда. Наблюдая за мчавшейся к его позиции машиной, старлей отбросил автомат и крикнул:

– Гранату! Гранату, Топилин!

У сержанта оставалась последняя граната, но он, не раздумывая, сунул ее в ладонь командира.

– Держи!

Тот не спускал взгляда с машины. Выдернув чеку, он коротко замахнулся и швырнул гранату в сторону дороги с рассчитанным упреждением. Описав пологую дугу, граната ударилась о мостовую, подскочила, снова ударилась и… оказавшись точно под «Хорьхом», взорвалась.

* * *

– Лихо вы их, товарищ старший лейтенант, – посмеивался в пышные усы старшина Авдонин. – А я уж грешным делом думал, уйдут окаянные.

– Хрен им с луковой шелухой. – Скрипкин оглаживал фонарным лучом лакированные борта трофея.

После взрыва гранаты «Хорьх» подпрыгнул, вильнул влево и, теряя скорость, врезался в стену здания. Ночной бой закончился так же неожиданно, как и начался. Где-то еще грохотали пулеметные очереди, щелкали одиночные выстрелы, но в районе отеля «Континенталь» наступила тишина.

Лейтенант нетерпеливо пихнул старшину в бок.

– Пошли, проверим.

– Айда, – согласился он.

Приказав бойцам держать на прицеле разбитые ворота выезда, Скрипкин и Авдонин осторожно приблизились к застывшей машине…

Внутри они обнаружили четверых. За рулем сидел какой-то низший чин СС с бинтовой повязкой на голове. На этот раз ему опять не повезло: получив контузию от взрыва, он плохо соображал и не мог передвигаться без посторонней помощи. Скрипкин вытащил его, уложил на мостовую рядом с машиной.

Гораздо хуже пришлось его соседу – молодому штурмбаннфюреру. Граната разорвалась прямо под его ногами. Схлопотав несколько осколков, он истекал кровью и умер буквально через минуту.

На удобном заднем диване располагались самые важные птицы: два генерала СС. Оба были ранены, но не осколками, а пулями. При одном из них Авдонин обнаружил кожаный портфель, набитый документами. Этих извлекали из кабины с превеликой осторожностью – знали, что в штабе армии такие «языки» ценились на вес золота.

Авдонин кликнул своих бойцов. Тотчас соорудили носилки, уложили, оказали первую медицинскую помощь.

Связь со штабом полка была восстановлена, и ротный Скрипкин поспешил доложить о произошедшем комполка майору Стародубцеву.

– Да ты шо! – возрадовался тот. – Неужто двух генералов взял?!

– Двух, товарищ майор. И портфель с документами в придачу.

– Ну даешь! Ну, геройский ты мужик, Скрипкин! Сверли дырку в гимнастерке – сегодня же представление на орден напишу!

– За орден спасибо. Только вы поторопитесь.

– А шо такое?

– Ранены оба фрица. Нашпиговали мы их пулями, покуда не остановили.

– О как, – озаботился Стародубцев. – Что ж вы так неаккуратно?

– Кто ж знал, что в машине генералы? И что они драпать вознамерились?

– И то правда. Слухай… ну, тогда сейчас подошлю машину с медиками. И сам подъеду. Жди…

Глава четвертая

СССР, Москва

Июль 1945 года

– …Два золотых обручальных кольца, серебряная столовая ложка, часы-будильник, рулон ситца (шесть с половиной метров), восемьдесят пять рублей ассигнациями, – зачитывал Старцев небольшой список найденных в квартире Кутеповых ценностей. Он отложил листок и устало провел ладонью по лицу: – Прямо скажем, не густо.

– Да, семья жила небогато, – поддержал Егоров. – А убийцы, как видишь, и этого не взяли. Почему? Не понимаю.

– Вот и я о том же. Ворвались ночью в дом, убили детишек, старушку, молодую женщину, хозяина пытали, прежде чем отправить на тот свет. Ведь была же у них какая-то цель. Не забавы ради, верно?..

– Хороша забава! Ни один человек в здравом уме так забавляться не станет…

Непонятный, неосязаемый доселе мотив преступлений сыщики «обмусоливали» несколько часов и никак не могли остановиться на каких-то приемлемых вариантах. Уже вернулись с повторного осмотра места преступления Егоров, Бойко и Горшеня. Старцев побеседовал с юношей – племянником погибшего Кутепова. Баранец и Ким успели переворошить кучу похожих уголовных дел. Не появился пока в рабочем кабинете лишь один Васильков, занимавшийся автомобилем. Расследование опять топталось на месте.

– Значит, в доме Кутеповых ничего интересного? – без надежды спросил Иван.

– Ничего, – качнул головой Егоров. – Я даже в погреб спустился. Олесь с Игнатом облазили чердак. Убийцы прошлись и там – везде следы обыска.

– А соседи? Из новых никто не подходил?

– Дед один с костылем приковылял. Сказал, что слышал ночью тарахтящий автомобильный мотор. Он на крыльцо выходил цигарку посмолить, а рядом легковая машина проехала. Тихо так, будто крадучись. Машины в их краях – редкость, вот он и заинтересовался.

– Чего ж ты молчал?

Егоров развел руками:

– Так он же не сказал ничего нового. Проехала, видать, уже после убийства. В марках автомобилей он не разбирается, сколько человек было внутри – не приметил.

– А цвет? Цвет хотя бы заметил?

– Темно, говорит, было, хоть глаз выколи.

– Черт… Куда же Саня запропастился?

– Придет, – успокоил Василий. И, тоскливо поглядев в сторону «столовки», поинтересовался: – Слушай, у нас есть что-нибудь пожрать, а? Кроме чая со вчерашнего вечера в животе ничего не было.

– Оставалось грамм двести сухарей, да молодежь догрызла. Отправил их по коммерческим – может, повезет, прикупят чего съестного…

* * *

Кабинет № 16 находился на том же этаже, но в другом конце коридора. Постучав, Васильков приоткрыл дверь, спросил разрешения войти.

– Да, пожалуйста, – проскрипел из дальнего угла пожилой худосочный мужчина с пышной и полностью седой шевелюрой.

– Здравствуйте, – переступил порог Александр. – Мне нужен Гавриил Маркович Глазов.

– Я – Глазов. А вы, простите, кто?

– Майор Васильков. Оперативный уполномоченный из группы майора Старцева.

– Новенький? Что-то я вас раньше не видел.

– Так точно. И месяца еще не проработал.

Вышедший из-за рабочего стола начальник технической экспертизы оказался невысок и сутул. Подошел, протянул руку:

– Будем знакомы – Гавриил Маркович. Хранитель, так сказать, этого хозяйства…

Хозяйство представляло собой довольно просторный и светлый кабинет, по стенам которого высились шкафы и стеллажи. Все пространство по периметру было заполнено конструкциями, способными вместить в себя техническую документацию. А те свободные места, куда эти конструкции не помещались, занимали висевшие красочные плакаты с изображениями оружия, мотоциклетов, автомобилей, велосипедов, железнодорожных вагонов и прочей техники.

– Очень приятно. Васильков Александр Иванович, – гость пожал протянутую ладонь. – У меня к вам дело, Гавриил Маркович.

– Слушаю вас. Вот сюда, пожалуйте.

Майор присел на стул, стоявший рядом с письменным столом. Широкая столешница была завалена книгами, журналами, отдельными листками. В центре этого вороха торчала настольная лампа под стеклянным абажуром, окрашенным таинственным зеленым светом.

Васильков коротко пояснил суть дела:

– Сегодня ночью в Церковном проезде совершено преступление – убили семью служащего железнодорожной товарной станции Владыкино. Следов убийцы практически не оставили. Разве что вот это…

Он протянул пяток фотографий. Глазов принял их, водрузил на нос очки с толстыми круглыми линзами и, повернувшись к свету, принялся внимательно изучать. Рассмотрев все снимки, он вооружился увеличительным стеклом и продолжил изучение.

Васильков сидел, не шелохнувшись, боялся помешать.

Наконец Глазов вернул снимки, снял очки и несколько секунд что-то вспоминал, наморщив переносицу. Затем энергично проследовал до ближайшего шкафа, распахнул дверцы и начал быстро перебирать длинными пальцами корешки стоявших на полках папок.

– Вот, – торжественно произнес Глазов, выуживая одну из них. – Надеюсь, собранные здесь документы прольют свет на вашу непростую историю…

* * *

– …Чудная у вас кухня. Вкусная, но чудная, – улыбался Ефим Баранец. Настроение у него было отличное. Топая по краю тротуара, он глазел по сторонам, читал вывески и плакаты, болтал с товарищем. – Когда я первый раз попробовал, чуть не помер от остроты.

– Ты про лапшу маминого приготовления?

– Да, кажется. Лапша в остром красном соусе.

Костя Ким рассмеялся.

– Точно, брат, остроты в нашей кухне хватает. А красный соус особенно злющий!

– Неужели на вашем столе каждый день такие острые блюда?

– Каждый, Ефим. Мы привыкли к ним…

Они побывали в двух коммерческих магазинах, теперь торопились в третий. Все, чем удалось разжиться, уместилось в одном кульке и одном кармане. Баранец тащил под мышкой кулек ржаных сухарей, а в кармане широких брюк Кима тюкались друг об дружку две банки кильки в томате. Конечно, консервов на такую толпу взрослых мужиков требовалось прикупить больше, но давали всего по одной баночке в руки. Пришлось взять хотя бы это.

– Слушай, а ты заметил, что цены в коммерческих двинулись вниз? – вдруг сделался серьезным Ефим.

– Разве? Сухари по старой цене купили, консервы тоже. И на молоко ценник стоял прежний – пятьдесят рублей за литр.

– А сахар?! Колотый сахар-рафинад в последнем магазине?!

– Его ж не было.

– Так ценник остался!

– Не заметил. И сколько он стоил?

– Шестьсот, Костя! – радостно и торжественно объявил Ефим.

– Ого! Неделю назад по семьсот пятьдесят покупали. Помнишь, четыреста грамм брали?

– Конечно! Сразу на тридцать процентов цена опустилась! Потому народ и раскупил его.

– Здорово. Вот что значит война кончилась!

– Точно. Правда, до госцены еще ой как далеко…

Так за разговорами молодые сыщики дошли до третьего коммерческого магазина, расположенного в относительной близости от Управления Московского уголовного розыска. Здесь им повезло. Только что разгрузилась продуктовая машина, а покупателей, на удивление, оказалось немного. Заняв очередь, Ким с Баранцом посчитали оставшиеся общественные деньги и принялись решать, на какие продукты их лучше потратить…

* * *

– Судя по твоей сияющей физиономии, Глазов совершил чудо? – поприветствовал Старцев вернувшегося в кабинет товарища.

– Совершил. Он – бог в технических вопросах! – восторженно признался Васильков и шлепнул на стол фотоснимки, а также сложенный вдвое тетрадный лист. – Ты не представляешь, сколько он всего знает! И сколько данных хранится по его шкафам.

– Представляю. Бывал у него в гостях, – засмеялся Иван. – Очень толковый мужик и много раз помогал в расследовании. Рассказывай.

– Гавриил Маркович определил, что отпечатки в луже оставлены протектором немецкого автомобиля. Вот полюбуйся. Это я срисовал с одного из немецких журналов…

Васильков развернул тетрадный лист и отдал Старцеву. Верхнюю половину листа занимал карандашный рисунок автомобильной покрышки, а нижняя была исписана мелким почерком. Положив рядом с рисунком фотоснимки отпечатков, Старцев удивленно поглядел на товарища:

– А ведь похоже, черт возьми! Вася, Олесь, ну-ка гляньте.

– Скорее, да, – через минуту оценил Егоров.

Олесь Бойко, после того как лишился пальца от сработавшей немецкой мины-ловушки, всегда и во всем сомневался. Полезное, но иногда слишком раздражающее качество. Не изменил он себе и в этот раз:

– Есть что-то общее. И все-таки хотелось бы взглянуть на оригинал.

– Оригинал я тебе представлю, когда поймаем убийц, – заступился за друга Старцев. – А сейчас так скажу: у Сани отличный глаз опытного разведчика, и если уж он говорит, что похоже, то нужно верить.

Егоров спросил:

– А что с марками автомобилей? Глазов помог определить?

– Да, из описания стало понятно, что такие покрышки использовались на немецких автомобилях «Хорьх».

– «Хорьх»?! Это же генеральская машина! – воскликнул Бойко. – У нас командующий армией на трофейном ездил. Это не машина! Это зверь, доложу я вам!

Иван зашуршал папиросами.

– Генеральская, говоришь? Зверь? Это даже лучше! Значит, в Москве таких немного и долго искать не придется. Так… где же наши гонцы за провизией? Что-то и вправду в животе урчит.

Чиркнув спичкой, он прикурил папиросу. Окна в кабинете были распахнуты, однако пространство быстро заполнилось едким табачным дымком. Глядя на начальство, Егоров, Бойко и Васильков тоже закурили. Только один Горшеня возился со стопкой уголовных дел, откладывая в сторону те, в которых преступления хотя бы частично напоминали убийство семьи Кутеповых.

Подойдя к окну, Старцев читал текст под рисунком:

– …Фирма «Horch» основана Августом Хорьхом в Кёльне в ноябре 1899 года. С 1930 года «Horch» вместе с «Вандерер», «Ауди» и «DKW» вошла в состав концерна «Auto Union»… – бубнил он, позабыв о тлевшей папиросе. – С началом Второй мировой войны «Horch» начинает производить и военную технику: офицерские и штабные автомобили, пожарные машины, внедорожники. Особой популярностью среди германской элиты пользовались модели «830» и «853», а также различные их модификации…

Прервав чтение и затушив в пепельнице истлевший окурок, Иван вопросительно глянул на Василькова.

– Судя по протектору, это модель «830Bk», – подсказал тот. – Подобный рисунок был только у нее.

– Да, вижу, тут Глазов приписал своей рукой. Так это ж здорово, Саня! В общем, так. Пока мы тут думаем и копаемся в бумажках, продолжай развивать эту тему. Я гляжу, у тебя неплохо получается. Идет?

– Договорились.

* * *

В третьем коммерческом магазине Ефиму и Косте удалось разжиться куском несоленого сливочного масла, килограммом печенья «Рот-Фронт», арбузом и двумя буханками белого хлеба. Настоящего белого хлеба, который долгое время невероятно сложно было отыскать в продаже!

Довольные, они возвращались в Управление, обсуждая по дороге все на свете: жаркое лето и свою работу в МУРе, боевые новости с Дальнего Востока, где еще тлела война; настоящих разведчиков Василькова и Старцева, десятки раз ходивших за линию фронта; набирающую обороты мирную жизнь на западе страны, снижавшиеся цены. Ну и, конечно же, обсуждали встречавшихся по дороге красивых девушек. Их в послевоенной Москве было много – гораздо больше, чем молодых мужчин.

Ефим беззаботно шагал рядом с дорогой, одной рукой неся два кулька – один с сухарями, другой с печеньем. Другой прижимал к себе арбуз, доставшийся им по смехотворной цене – три целковых. Консервы, масло и хлеб тащил Костя.

– Мужики нас, наверное, заждались, – посмеивался Баранец.

– Еще бы! Обед в столовке давно закончился. Время ужина.

– Ничего, сейчас придем и организуем шикарный стол…

Увы, отголоски недостаточного снабжения звучали до сих пор: столовая при Управлении открывалась всего на два часа в сутки – с тринадцати до пятнадцати. Завтракать, ужинать или организовывать ночной перекус (если того требовало расследование) сотрудники должны были самостоятельно.

– Пойдем быстрее, – поторопил Ким. – И вправду жрать охота…

Друзья прибавили шаг. Оставалось пройти квартал по Неглинной, свернуть налево на Кузнецкий мост, а там и родная Петровка.

Впереди на торце пятиэтажного дома рабочие монтировали огромный плакат. Три часа назад, когда Ефим с Костей топали мимо в первый магазин, мужики в спецовках успели закрепить пару первых фрагментов. Теперь картинка была почти полностью готова.

– Здорово! – запрокинув голову, залюбовался Баранец.

На полотне был изображен молодой лейтенант в парадной форме с «Золотой Звездой» Героя на груди. На его правом плече сидел радостный сынишка лет четырех-пяти в бескозырке. Оба были счастливы. Они шли по Красной площади вдоль стен Кремля, красных знамен и праздничных транспарантов. Внизу крупными буквами было написано: «Сталину – спасибо!»

– Торжественно и очень красиво, – согласился Ким.

И вдруг услышал позади нарастающий рев мотора.

Костя был небольшого роста, легкий, подвижный, к тому же обладал отменной реакцией. Это и спасло Ефима.

Оглянувшись и заметив быстро догонявший их грузовик, Ким мгновенно схватил товарища за руку и с силой дернул на себя – подальше от дороги.

Упав, оба покатились по тротуару.

Обдав жаром и выхлопом, грузовик прогрохотал мимо. Не останавливаясь, он помчался дальше по Неглинной в сторону Петровского бульвара.

– Ты номер запомнил? – воскликнул Ким.

– Да я его и не видел. – Сидя на асфальте, Ефим потирал ушибленный локоть.

Рядом валялись ошметки разбившегося арбуза, у бордюра лежала раздавленная колесами буханка белого хлеба.

Баранец матерно выругался, поднялся, отряхнул брюки…

Вокруг собирался взволнованный народ. Подвыпивший мужичок грозил кулаком вслед грузовику, сердобольная хорошо одетая женщина смачивала ватный тампон духами и протирала ободранный локоть Ефима.

– Спокойно, граждане, мы из уголовного розыска. – Ким показал удостоверение. – Просьба не собираться и не задерживаться. Расходитесь…

Глава пятая

Венгрия, Будапешт

12 февраля 1945 года

Остатки немецких и венгерских подразделений в центре Буды прошедшей неспокойной ночью были разбиты и уничтожены. Лишь несколько сотен уцелевших солдат и офицеров разрозненными группами покинули город. Бой закончился в последние ночные минуты. Теперь же небо просветлело, на востоке разгоралось оранжевое зарево.

– Вот это аппарат!

– Генеральский!

– Да уж. Не телега какая.

– И не «эмка».

– Весь разбитый, с простреленными бортами. А все одно красавец!.. – гудели бойцы, со всех сторон обступившие злополучный «Хорьх».

Машина уткнулась в щербатую серую стену. Блестящий бампер от удара погнулся, левое переднее крыло вздыбилось. Из пробитого радиатора вытекала вода. Левая фара и почти все стекла были разбиты, на элементах кузова виднелись пробоины от пуль. Пострадал и салон автомобиля: повсюду валялись осколки стекла, на сиденьях остались кровавые потеки.

– Хороша машина, да, товарищ командир? – подошел к Скрипкину старшина.

– Хороша, чего уж, – согласился тот. – Я, пожалуй, такую впервые вижу.

– А вы заберите ее себе.

– Что значит «заберите»?

– Ну, не бросать же такую красавицу, ей-богу!

– На кой она мне, Авдонин? Да и не положена мне машина, – отмахнулся старлей. И, глянув на часы, добавил: – Комполка обещал приехать. Задерживается. Вот ему и отдадим.

– И то верно. Наш Стародубцев – хороший мужик. Пущай пользуется.

* * *

Первыми к месту захвата немецких генералов примчались санитарный автобус и два офицера СМЕРШ на «Виллисе». Всех немцев – одного убитого и трех раненых – увезли прямиком в штаб дивизии.

– Там разберутся, – махнул рукой Скрипкин, – кого хоронить, кого допрашивать, а кому нашатырь под нос и в госпиталь.

Комполка Стародубцев чуток запоздал, прибыл в роту Скрипкина к шапошному разбору. Выслушав доклад ротного и чертыхнувшись на известие, что всех увезли, он отправился осматривать генеральский транспорт.

– Ну как, товарищ майор? – похлопал Скрипкин по крыше салона из плотного темного материала.

– Как-как… На такой машине и наркому не стыдно ездить, – озадаченно проворчал комполка. – Красавец. Статный, крепкий. Хоть на выставку, ей-богу.

– Это мы вам приберегли, товарищ майор. Забирайте. Подарок от всей нашей роты.

Подарок Стародубцева изрядно озадачил. С одной стороны, великолепное авто не могло не понравиться. С другой – душу простого деревенского человека терзали сомнения: зачем ему такая роскошь?

Во-первых, «Хорьх» майору был не по статусу. Сейчас он ездил на американском «Виллисе», которых по ленд-лизу в войска поступило несметное количество. Тысячи! Юркий, скоростной, надежный, живучий. Да еще и с повышенной проходимостью. «Виллисы», если можно так выразиться, разрушили годами выстроенный в Красной Армии порядок. На них разъезжали младшие офицеры, майоры, полковники, генералы; к ним цепляли для буксировки противотанковые орудия, они перебрасывали вдоль линии фронта группы разведчиков и штабных гонцов с донесениями. Незаменимая машинка!

А тут «Хорьх». Хоть и разбитый, подраненный, но все равно – «Хорьх»! Темная, почти черная крыша, такие же крылья, верхние створки капота. Светло-бежевые дверки и боковые решетки моторного отсека. Хромированные элементы радиатора, фар, бампера, зеркал заднего вида. Все лакированное, все блестит и манит. Высокий немецкий чин даже не затруднился отдать приказ о перекраске машины в более неприметные цвета. Обходясь без маскировки, он сохранил качественную заводскую покраску.

Во-вторых, Семен Агафонович Стародубцев был далек от механических тонкостей, но тут образование и не требовалось. И так было ясно, что восстановить разбитый и пострадавший в перестрелке «Хорьх» будет непросто.

– Ой, Скрипкин, подведешь ты меня под седёлку, – вздохнул комполка.

Он был родом из глухой степи, из позабытого богом поселения в Чкаловской области, и порой в общении с подчиненными вворачивал такие обороты, что те лишь недоуменно пожимали плечами.

– Куда подведу? – не понял старлей.

– Под трибунал – вот куда!

– Да ладно вам, Семен Агафонович! – осклабился молодой парень. – Вы ж этот «Хорьх» не украли и не на «Виллис» выменяли.

– Так-то оно так. Да от него за версту несет этой… как ее… буржуйской аристократией! Шо я комдиву скажу, ежели он поинтересуется?

– Так и скажите: честно добытый в бою трофей!

Обойдя автомобиль еще раз и поправив прикрепленный к запасному колесу штатив зеркала заднего вида, майор все-таки сдался:

– Эх, была не была! Готовь к отправке. Через час пришлю тягач…

* * *

Ближе к обеду американский «Студебеккер» притащил пострадавший в перестрелке «Хорьх» в расположение штаба полка. Он находился чуть в глубине от позиций Скрипкина, ближе к западному берегу Дуная и был обустроен в первом этаже длинного – в полквартала – полуразрушенного дома.

На улице по соседству с домом хозяйничал технический взвод: тянули провода связисты, у полевых кухонь колдовали снабженцы и повара. Санитары заняли пару комнат в первом этаже и занимались легкоранеными бойцами. Сами штабные, которых набралось всего три человека, занимали квадратную комнату на втором этаже.

«Хорьх» передали автомеханикам. Перекурив и обойдя подраненного «немца» со всех сторон, те принялись за работу. Один деловито поднял крышки капота и, вооружившись инструментом, закопался в моторе. Второй принялся латать пробоины в кузове. Третий куда-то побежал в поисках запчастей…

В Буде, ближе к западным холмам, еще слышались стрельба, взрывы гранат и мин. Бойцы Красной Армии преследовали и добивали разрозненные группы противника. Полку майора Стародубцева, оказавшемуся на острие атак Будапештской наступательной операции, дали пару дней передохнуть. В преследовании бежавших из города гитлеровцев полк участия не принимал.

С «Хорьхом» пришлось провозиться до позднего вечера. Рано утром механики закончили ремонтно-восстановительные работы: приладили добытое где-то лобовое стекло, наскоро залатали пробоины, заменили пробитое колесо, отрегулировали обороты мотора. И пригласили командира полка полюбоваться работой.

– Почеши меня оглоблей!.. – оторопел от увиденного Стародубцев. – Шо, неужто сладили, а?! Глазам своим не верю.

– А то как же, товарищ майор! Принимайте работу!

Не скрывая восторга, командир полка обошел отремонтированную машину. Еще вчера он был уверен: «Хорьх» силами технического взвода не восстановить. И грешным делом подумывал: не отдать ли его в дивизию? А сегодня… Следы пулевых пробоин и недавней аварии, конечно, были заметны, но теперь взгляд на них не задерживался. Автомобиль выглядел целым.

Садиться за руль Семен Агафонович наотрез отказался:

– Э, нет! Я все больше по конской упряжи: по саням, по извозу, по седлу. А тут сурьезный специалист нужен. Епифанов! Епифанов, растудыт твою в качель!

Сержант Епифанов – извечный водитель командира полка – отшвырнув замусоленную самокрутку и одернув гимнастерку, предстал перед начальством.

– Туточки я, товарищ майор!

– А ну, опробуй фашистского мерина.

Просияв от удовольствия, сержант уселся на место водителя. По-хозяйски осмотрелся, огладил руль и рычаг переключения скоростей. Глянул вниз, нащупал сапогом педали тормоза и газа. Затем, что-то прошептав, повернул торчащий в замке ключ зажигания.

Стартер сделал несколько оборотов, мотор схватился и мягко заработал. Епифанов выжал сцепление, включил первую передачу. Плавно тронувшись, проехал несколько метров. Включив заднюю скорость, вернулся на прежнее место.

– Ну как? – нетерпеливо поинтересовался Стародубцев.

Испытатель неохотно покинул кабину и восторженно доложил:

– Дельный аппарат, товарищ майор. «Виллис», конечно, отличный автомобиль, но этот – просто царский. Еще бы на хорошей дороге его спытать.

Майор не сдержался:

– Дельный, говоришь? Тоды седлай его. Едем в дивизию на совещание, заодно и спытаем…

Глава шестая

СССР, Москва

Июль 1945 года

Происшествие с грузовиком всерьез насторожило Старцева. Позвав Егорова и Бойко, он при них подробно расспросил молодых людей о месте, о грузовике и обстоятельствах происшествия.

Вспоминая каждую мелочь, те описали все, как было.

– Что сами думаете по этому поводу? – спросил майор.

– Да я его и не видал, – с виноватым видом признался Баранец. – Если б не Костя, точно оказался бы под колесами.

– На бордюрный камень он ехал намеренно, – твердо заявил Ким. – Держал траекторию. А потом уж, подскочив на камне, крутанул руль влево.

– То есть сидевшего за рулем описать не можешь?

– Нет, Иван Харитонович. Секунды мне не хватило, чтоб бросить взгляд на кабину.

– М-да, – задумчиво сказал Иван. – Сложно сделать однозначное заключение.

Василий предположил:

– Может, кто по пьяному делу? Сейчас много бывших солдатиков устраиваются водителями. На фронте с них за вождение после выпивки никто не спрашивал – лишь бы задачу выполняли. А уж как они там ездили – один бог тому свидетель. Вот и в городах по привычке выписывают кренделя.

– Сомневаюсь. Скорее, попытка умышленного наезда, – возразил Бойко.

– Обоснуй.

– Если шофер водил грузовик по бездорожью фронтовых рокад, то уж на московском асфальте справится с завязанными глазами.

И этот довод оспорить было трудно.

Получасовое обсуждение не привело сыщиков к единому мнению.

– Короче, слушайте сюда, – подвел итог Иван Харитонович, обращаясь ко всем присутствующим в кабинете. – Как бы это происшествие мы ни квалифицировали, приказываю отныне всем усилить внимание и осмотрительность. Особенно когда ходите вдоль дорог, пересекаете их или приближаетесь к перекресткам. В общем, не расслабляться, включить максимальную осторожность и действовать как на фронте. Не исключаю, что какая-то сволочь желает с нами поквитаться за прошлые расследования.

– Или помешать текущим, – добавил умница Егоров.

* * *

Пока основная группа сыщиков под руководством Старцева проводила привычные оперативно-следственные действия, Васильков занимался автомобилем «Хорьх».

Для начала он снова отправился к начальнику технической экспертизы Гавриилу Марковичу Глазову. Правда, не один, а с фотографом Горшеней. По его просьбе Игнат переснял всю интересующую Василькова информацию: статьи, техническое описание, снимки и рисунки самого автомобиля.

Расследование убийств возле товарных станций через разработку автомобиля преступников казалось Василькову весьма перспективным вариантом. «Почему бы нет? Тем более что автомобиль оказался довольно редким, – рассуждал он. – Это ж не „эмка“, каких по Москве бегают тысячи!..»

Вооружившись добытым материалом, Александр отправился в Транспортный отдел Главного управления рабоче-крестьянской милиции. В стенах этого учреждения ему пришлось провести несколько часов. Зато, вернувшись на Петровку, он показал Ивану три архивные выписки.

– Три, Ваня! – радостно сообщил он. – На всю Москву всего три таких автомобиля! Ей-богу, я думал, будет не меньше десятка!

– Это упрощает дело, – Старцев спокойно рассматривал документы. – А насколько свежие эти данные?

– Первый «Хорьх» модели «830Bk» ввезен в столицу еще до войны. Вот выписка по нему.

– Ага. Находился в собственности генерал-полковника ВВС Гуляева Николая Дмитриевича. После его смерти перешел в собственность вдовы генерала – Гуляевой Дарьи Давыдовны. Номерной знак… Адрес… – внимательно читал Старцев. – Годится. Давай следующий…

– Второй «Хорьх» привезен из прифронтовой зоны в конце сорок четвертого года в качестве трофея и передан в распоряжение гаража Московского городского комитета ВКП(б).

– Так, понял. С этим тоже вопросов не будет – съездишь и проверишь его наличие и состояние. А что с третьим?

– Третий самый свежий – прибыл в Москву на грузовой платформе товарного состава незадолго до окончания войны, – пояснил Васильков. – Владелец – инвалид. Тут его краткие данные.

Ознакомившись с третьим владельцем, Иван Харитонович кивнул:

– Отлично, Саня. Теперь, не откладывая в долгий ящик, надо взять служебную машину и разобраться с каждым из трех «Хорьхов».

– Да я хоть сейчас!

– Если хочешь, составлю тебе компанию, ребята тут и без меня справятся.

– Конечно! – обрадовался Васильков.

Он хорошо справился с первым заданием, но для самостоятельного расследования опыта еще не хватало.

* * *

Дарья Давыдовна Гуляева постоянно проживала на даче в подмосковной Баковке. Уютное, спокойное и вполне себе удобное местечко. С севера огромный лесной массив, от которого вечерами тянуло свежестью и ароматами лиственных деревьев. С юга – пруды и знаменитый дачный поселок литераторов Переделкино. Тут тебе и железнодорожная станция, и асфальтовое шоссе, и все необходимые магазины. И до западной столичной окраины при случае недалеко добираться – всего-то с десяток километров.

Испросив в гараже служебную «эмку», фронтовые друзья расположились на ее заднем сиденье и тронулись в путь. Ехать предстояло около часа.

Пожилой водитель глядел на дорогу, крутил баранку, а иногда, забывшись, напевал под нос знакомую песенку из репертуара Леонида Утесова. Через опущенные стекла в кабину врывался горячий ветер. Иван зажал коленками свою трость и покручивал ее, о чем-то размышляя. Александр смолил беломорину и дивился превратностям судьбы, благодаря которым друзья вновь повстречались уже в мирной жизни.

Иван начал войну в артиллерии, после тяжелого ранения под Москвой попал в пехоту; за смекалку и отвагу был переведен в разведку, где и познакомился с Васильковым. Летом 1943 года разведгруппа возвращалась с задания, долго ползли через минное поле. По плоской местности шарили прожектора, сзади постреливали немецкие пулеметы. Так вышло, что пулей ранило бойца, а он, катаясь и скрипя зубами от боли, задел растяжку одной из немецких мин; взрывом серьезно повредило ногу Старцева. В госпитале хирурги едва собрали покалеченную ступню. Иван долго провалялся на больничной койке, каждый день разрабатывал ногу в надежде вернуться в строй. Но из армии его все-таки комиссовали.

Имея несгибаемую натуру, Старцев не сдался, не запил и в сторожа не подался. Приодевшись и подготовившись, он отправился на прием к начальнику Московского уголовного розыска. И приглянулся ему своей открытостью, бескомпромиссностью, напором и смекалкой. Так и попал на Петровку, 38. Здесь довольно быстро набрался опыта, дорос до руководителя оперативно-разыскной группы, получил майорские погоны.