Кыся в Голливуде. Возвращение из рая бесплатное чтение

Владимир Кунин
Возвращение из рая

(ИнтерКыся-2)

Давайте пытаться держаться друг друга

В непрочных пределах порочного круга...

* * *

Удивительная и невероятная история Кота Мартына, рассказанная им самим Автору этой книги с просьбой не показывать книгу детям...

Проснулся я от зычного голоса американского гида, вопившего по-шведски:

— Дорогие леди и джентльмены! Мы с вами прибыли в столицу Соединенных Штатов Америки — Вашингтон. Здесь мы пробудем два дня. Однако прежде чем мы поедем в отель, я хотела бы на пять минут задержаться у самого сердца Америки — у Белого дома, резиденции всех Президентов Соединенных Штатов, начиная с Джорджа Вашингтона, именем которого и назван этот город. Впереди у нас «Маунт Верной» — загородное поместье Вашингтона, Арлингтонское кладбище с пантеоном Джону Кеннеди, прогулки вокруг Капитолия, музей Аэронавтики (бедненький Тимурчик!..), посещение Джорджтауна — старого Вашингтона и Линкольн-мемориал, и многое другое... А пока оставим наш автобус... Вещи можно не брать. Не забудьте фотоаппараты и видеокамеры. Дамам рекомендую набросить на плечи теплые куртки...

«А конгресс где?! Едрёна вошь!!! Мне конгресс нужен!.. Я только ради конгресса и ехал сюда, черт бы вас всех побрал!.. — возмутился я. — Даешь конгресс, мать вашу в душу!!!»

Возмутился я так сильно, так мощно взъярился, что шведская группа стала вдруг странно переглядываться и полубессознательно чуть ли не в один голос заквакала:

— А конгресс?! Почему нет конгресса?.. Хотим конгресс!

Наверное, выброс моей возмущенной энергии был настолько силен, что я вздрючил сразу же чуть ли не половину группы поразительно тихих и спокойных пожилых шведов!

Вот уж никогда не думал, что обладаю еще и массовым гипнотическим воздействием!.. Знал ведь, что — НЕЗАУРЯДЕН, но что до такой степени?!

— И конгресс, разумеется, тоже!.. — поспешила ответить гид.

Кевин Стивенс запер все двери автобуса и пошел размяться вместе с группой. Я, естественно, помчался за ним.

Как всегда, после долгого сна мне дико хотелось писать и жрать! С первой потребностью я справился довольно легко — обоссал какой-то кустик по дороге, пока наша шведская группа дисциплинированно стояла перед красным светофором.

Облегчившись, я огляделся. Бог мой, как этот город похож на наш! Ни тебе небоскребов, ни столпотворения людей и машин, и дома все такие красивые, так напоминающие центр Ленинграда, что просто сердце сжалось!..

И улицы такие широкие. А через улицу вдруг живая Белка с Бельчатами идет! И все автомобили остановились — пропускали Белку. А эта стерва идет себе и ухом не ведет. А за ней — четверо Бельчат.

Хотел я их было пугнуть, а потом пожалел. Спрятался за ноги Кевина, чтобы они меня не увидели и не обгадились бы сами со страху. Раз Белка может со своим потомством ходить вот так по городу, переполненному всякими опасностями для маленьких Существ, значит, это — прекрасный город! И правильно, что Президенты именно здесь живут. Здесь-то поспокойнее, чем в Нью-Йорке. А в спокойствии всегда лучше думается. И добрее.

На другой стороне улицы меня чуть с ног не сбил невероятной силы сосисочный дух! Шел он от небольшой тележки, на ней сосиски и жарились. Жарил их длинный черный парень в белой и грязной куртке, запихивал в длинную булочку, поливал чем-то красным или чем-то желтым и продавал. Около него стояли еще трое черных парней — все в коже, черных очках, золото повсюду и изо всех мест торчит — по нескольку цепей на шеях, кольца на всех пальцах у каждого, в ноздрях, в ушах, в губах — повсюду кольца!..

Жрут, гады, эти сосиски, чавкают, звякают своим золотом и треплются с продавцом. А тот тоже, видать, из их компахи — одна половина выкрашена в желтый цвет, другая — в сиреневый.

Все четверо были так увлечены трепотней и жареными сосисками, да еще и что-то алкогольное, судя по запаху, хлебали из бумажных пакетов... То есть не из пакетов, конечно, а из бутылок, спрятанных в пакеты.

Вот, кстати, моя первая претензия к Америке!

Ну какого хрена нужно прятать бутылку с алкоголем в бумажный пакет? А то не понятно, что он делает?! Ну что за вонючее ханжество? Из «горла», как говорят у нас, видишь ли, нельзя, а запихни бутылку в пакет, и будь здоров — лакай хоть до усрачки.

По-моему, это их слабая сторона.

Так вот, эти черненькие ребятишки так самозабвенно «задвигались» из пакетов и жрали сосиски, что я совершенно беспрепятственно и даже не особенно таясь слямзил из картонной коробки, стоявшей под тележкой, еще не жареную, но уже готовую к употреблению огромную сосисищу! Они все четверо даже не рюхнулись...

И побежал за Кевином Стивенсом. Тот посмотрел на меня, на сосиску, осторожно оглянулся и негромко сказал:

— М-да... Если я поначалу немного волновался — как ты тут будешь один целых десять дней, то теперь понял, что делал это напрасно. Ты — паренек самостоятельный.

Тут мы наконец подошли к ограде Белого дома. Я схавал полсосиски и огляделся.

Мамочки мои!.. Картинка маслом, как говорил Шура. Вся ограда облеплена зеваками!.. В сторонке от спокойных, как слоны, полицейских в касках ходит какая-то шобла по кругу — человек пятнадцать, что-то орут дурными голосами и вздымают над головами плакаты. Демонстрируют, протестуют. Протестуют, наверное, против незначительной хреновины, так как ни полиция, ни зеваки внимания на них не обращают...

Тут же мужичишко в цилиндре и длиннополом лапсердаке продавал Библию для военнослужащих. Это мне Кевин сказал.

Несколько человек хиппового вида приковали себя наручниками к ограде и мирно переговаривались с полицией, время от времени стреляя у прохожих сигареты. Тоже чем-то возмущались. Но настолько мирно и незлобно, что все это было похоже на какую-то клоунаду...

Неподалеку раскинула палатку остроносая бабешка — тощая, лет пятидесяти, маленькая, с очень настырным выражением лица. Стоял плакат — что-то против атомной бомбы. Это я из разговоров наших шведов понял. Вокруг бабешки — куча пластиковых мешков для мусора, набитых ее имуществом. Дело у нее было поставлено на широкую ногу: сначала спрашивала, откуда группа, и когда ей отвечали откуда, она раздавала листовки на языке той страны, откуда эта группа прибыла. Все было так деловито, что жалеть тетку не было сил. Хотя она провела здесь уже около пяти тысяч дней и ночей! Однако если бы спросили меня, я ответил бы, что она тут гораздо больше пяти тысяч ночей. Сужу просто по запаху...

Она охотно фотографировалась и с удовольствием давала объяснения. А я слушал и жрал свою сосиску. И поглядывал туда, куда смотрели все — за ограду Белого дома. Словно ждали, что вот-вот оттуда выйдет сам Президент, помашет всем лапой и скажет: «Привет, ребята! Заходите, чего стоять за оградой?..»

И вдруг я совершенно неожиданно для себя увидел пегого, черно-белого Кота-дворнягу, который там за оградой прогуливался по бортику большого фонтана, украшенного ярко-красными цветами. Этот фонтан был расположен как раз посередине лужайки — между оградой и входом в Белый дом.

А уже в следующую секунду с омерзительным истерическим, захлебывающимся лаем из рук неподалеку стоящей от нас пожилой дамы с поводков срываются два таких Собачьих шибздона среднего веса, перескакивают, сволочи, сквозь ограду и с двух сторон мчатся на этого черно-белого дурачка, который знай себе прогуливается по бортику бассейна и пытается лапкой, видите ли, выловить из воды какой-то там листочек. А в голову ему даже и прийти не может, что кто-то на него собирается напасть или вообще причинить какие-то неприятности... Мудило грешный...

Что делает в таких случаях нормальный русский Кот, жрущий скоммунизденную сосиску в центре главного города Соединенных Штатов Америки — Вашингтона, округ Дикстрид-Колумбия?

Естественно, хватает остаток сосиски, мгновенно перепрыгивает невысокий каменный барьер, из которого торчат прутья ограды, оставляет недоеденную сосиску в мягкой, пушистой и ухоженной траве президентской лужайки и с криком на чисто Животном «Держись, браток!!!» мчится к черно-белому дурачку на помощь!..

Не знаю, как у них здесь, в Америке, а у нас на пустыре в Питере это совершенно нормальная реакция. Хотя за последнее время очень многое изменилось...

Но «дурачок» оказывается совсем не таким уж дурачком, а вполне приличным Котярой. Ни на секунду не задумавшись, он тут же вступает в бой с первым Собачьим шибздоном и довольно уверенно несколько раз врезает ему по харе когтями.

Я беру на себя второго — он потяжелее, бежал не так быстро, как первый, и всего в два раза больше меня. И пока он не доскакал до Черно-Белого Кота, я как раз успеваю вцепиться в него. Потому как замечаю, что, несмотря на личную храбрость Черно-Белого, приходится ему довольно туго — явно сказывается недостаток опыта уличных драк и столкновений со всякими говнюками типа этих двух «отмороженных» Псов.

Но это я вижу одним краем глаза во время располосовывания когтями рожи «своего» Собака, а вторым краем, наверное, даже другого глаза, вижу, как к нам бегут какие-то мужики в пиджаках и галстуках. Двое с пистолетами, а третий с какой-то чуть ли не пушкой в руках!..

Но тут, волею драки, мы с Черно-Белым оказываемся совсем рядом, становимся спина к спине и начинаем всеми нашими Котовыми способами пиздить двух гнусных Собаков!..

Один мужик другому орет:

— Стреляй, Ларри! Стреляй!..

— Ты что?! — орет второй. — Сбрендил?! Ты что, не понимаешь, в КОГО я могу попасть?

А мы с Черно-Белым мудохаем этих двух болванов-Псов изо всех сил, но если честно признаться, то и нам перепадает — будьте-нате!..

Кровищи от этих Псов, да и от нас — хоть залейся, шерсть летит клочьями в разные стороны!.. И тут я чувствую жуткую боль в задней левой лапе!!! Этот здоровенный гад все-таки прокусил мне ляжку!.. Ах, сука вонючая!..

Из последних сил я взлетаю над этим гадом вверх и, к сожалению, промахиваюсь. Смертельного трюка, как с Вагифом, не получилось.

Тогда я переворачиваюсь на спину и задними лапами (одна уже почти не действует!..) чуть ли не вспарываю живот большому Собаку. А тому, который наседает на Черно-Белого Кота, умудряюсь прокусить и его член, и яйца. В два приема!..

Не самое приятное на вкус, должен заметить, но очень эффективное средство необходимой самообороны.

Вот кто побил рекорд по прыжкам в высоту — этот, которому я прокусил яйца! Он от боли сиганул чуть ли не выше Белого дома!

Оба Собака — один с сильно испорченным брюхом, второй, считай, без яиц и возможного потомства в будущем, с отвратительно жалобным визгом — будто это мы с Черно-Белым Котом на них напали, — начинают от нас улепетывать к ограде, за которой беснуется и рыдает Хозяйка этих двух кретинов и, как обезьяны, мечутся за оградой фоторепортеры...

Казалось бы, все. Время зализывать раны и знакомиться.

Но нет! Третий мужик, по-моему, полный дебил с запоздалой реакцией, вдруг неожиданно пускает в ход свою пушку и стреляет, засранец, не в удирающих Собаков, а в нас с Черно-Белым Котом. Идиот...

Что-то из этой пушки вылетает и накрывает нас вместе с этим Котом тонкой сетью на шнуре. И мы оказываемся буквально спеленутые и тесно прижатые друг к другу... Вот только сейчас я начинаю чувствовать, что задняя лапа у меня уже онемела, а жгучая боль от прокуса перешла в тупую, нестерпимую, разливающуюся по всему телу. Я даже слегка застонал... Ну не выдержал.

А вообще-то мы оба в крови. Черно-Белому Коту эти два кретинских Собака чуть глаз не выдрали и хвост прокусили.

Нас в этой сетке поднимают, берут на руки и начинают выпутывать из нее.

— Ну ты как?.. — спрашиваю я Черно-Белого.

— Да вроде ничего... — отвечает он. — Твоими молитвами. А ты как?..

— Нормально, — говорю я, а у самого от боли аж глаза закрываются и хвост трясется.

— Я вижу, как «нормально», — довольно иронически замечает Черно-Белый, и мне это в нем кажется чрезвычайно симпатичным. — Посмотри-ка, что у меня с глазом. Я что-то неважно им вижу...

— Глаз, — говорю, — слава Богу, на месте! Но вокруг жутко запухло. Попортили тебе все-таки рожу эти бляди...

— Кто-о-о? — не понимает Черно-Белый.

— Бляди, — говорю.

— А-а!.. — наконец дотумкал Черно-Белый. — А я думал, что это скотч-терьеры.

Наконец нас выпутывают из этой дурацкой сетки, и этот же мудило, который в нас и стрелял ею, берет меня за шкирку и говорит двум другим мужикам:

— Подождите меня, ребята... Сейчас я этого выброшу за ограду и вернусь.

А я вишу в его здоровенной лапе и даже не рыпаюсь — боль адская, сил нет, и хочется только лечь и сдохнуть!..

Но тут вдруг вижу, что Черно-Белый прекрасно сечет по-Человечески. Он как услышал, что этот раздолбай собирается меня через ограду выбросить, так сразу уши прижал, верхнюю губу поднял на этого типа, клыки обнажил и ка-а-ак зашипит на него!..

Тот от страха и обгадился. Но явно не из-за клыков и шипения, а совсем-совсем из-за чего-то другого...

— Ты что?! — говорит один мужик этому раздолбаю. — Из них кровища хлещет. К доктору их надо. А потом, ты не видишь реакцию нашего?

— Дай-ка мне его, — говорит другой мужик с пистолетом и забирает меня из рук того кретина. — А ты сматывай свою идиотскую сетку.

Но в эту секунду от самого Белого дома, откуда-то из-под колонн вылетает какая-то девчонка в джинсах, с длинными распущенными светлыми волосиками, и вопит на весь Вашингтон:

— Соксик! Соксинька!.. Боже мой!.. Что случилось?!

И мчится к нам с такой скоростью, будто хочет выиграть большую золотую медаль будущих Олимпийских игр.

А за ней и вокруг нее скачут еще несколько мужиков, как две капли воды похожих на тех трех, которые находятся сейчас при нас с Черно-Белым Котом. И воздух вокруг буквально пропитывается оружейным запахом. Ничего себе — попал, думаю...

Подлетает к нам эта девчонка, хватает из рук первого мужика своего Черно-Белого, капает на него двумя-тремя слезками и...

...хотите — верьте, хотите — нет, но на чистейшем шелдрейсовском языке отчаянно восклицает:

— Что случилось, Соксик?! Солнышко мое... Бедненький мой Котик!..

Потом грозно смотрит на меня и спрашивает Черно-Белого:

— И вот этот грязный мерзавец так тебя изуродовал?!

А мне так больно, так обидно вдруг стало...

Хрен с вами, думаю, валите все на меня! Мы — русские. Мы ко всему привыкшие и претерпевшие... У нас и преступность самая огромадная, и президентов столько, что до Москвы раком не переставить, как говорил Водила. И мы — такие, мы — сякие...

А только что бы вы без нас делали? Кого бы еще несли по пням и кочкам? Негров?.. Латинос?.. Как говорила мне Рут Истлейк — чистокровная американка, — вы и сами их так «либерально» трусите, будто у вас во рту тряпка воткнута. Подлизываетесь к ним, вместо того чтобы хоть раз гаркнуть погромче...

А она еще, дурочка малолетняя, поворачивается к охране, показывает на меня и по-Человечески очень недобро спрашивает:

— Это он так Сокса отделал?! Что это за Кот?! Откуда этот Кот?! Чего стоит вся ваша охранная электроника? Где ваша хваленая служба безопасности?!

Но тут уж за меня в один голос вступились все мужики! Все, которые видели нападение Собаков на Черно-Белого Кота. Да и сам Черно-Белый закричал этой девчонке по-шелдрейсовски:

— Что ты, что ты, Челси?! Этот Кот теперь мой друг до конца жизни! Если бы не он — меня бы на части разорвали!!! Этот Кот меня от целых двух Блядей спас!..

Челси услышала, как Черно-Белый назвал тех Собаков, покраснела и своим ушам не поверила:

— От КОГО он тебя спас?..

— От двух Блядей, — повторил Черно-Белый. — Это порода такая. Очень похожа на скотч-терьеров.

А я чувствую, что тот мужик, который меня на руках держит, как-то странно трясется. Я голову поднял, заглянул ему в морду, а он ржет, сукин сын, еле сдерживается, чтобы в голос не расхохотаться. И так с понтом отворачивается от Челси...

Ну надо же?! И этот по-шелдрейсовски тянет! Куда я попал?..

— Немедленно к врачу, — строго говорит Челси охране. — И этого Кота тоже.

Потом смотрит на меня и добавляет уже по-шелдрейсовски:

— Простите меня, пожалуйста.

— Да ладно, — говорю. — Чего уж там...

* * *

Лежим в специальной малюсенькой ветеринарной лечебнице при Белом доме — ничуть не хуже пилипенковской при его пятизвездочном «Интеротеле» в Петербурге для высокопоставленных Кошек и Собак дальнего зарубежья.

Все уже с нами сделали — уколы там разные, примочки всякие, мне даже два шва наложили на заднюю лапу. А всякие там царапины и укусы этих сволочей смазали нам такой шикарной мазью, которая и лечит, и на вкус — обалденная! Это чтобы не лишать нас — Котов — единственной инстинктивной привычки самостоятельно зализывать свои раны...

Но до вечера велели нам лежать и не дрыгаться — дескать, кормежка в койку, поссать или еще чего хуже — вот сюда: ни запаха, ни «вида», все мгновенно смывается ароматическими струями, — короче, начинаем процесс накопления сил для скорейшего выздоровления...

Лежим, треплемся. Я его спрашиваю:

— Ты кто?

А он мне говорит:

— Я Сокc Клинтон — Первый Кот Америки. А ты?

— А я, — говорю, — Мартын-Кыся Плоткин фон Тифенбах!

Фон Тифенбаха я приплел для пущей важности — понял, что не с простым Котом дело имею. Так вот, пусть знает...

— Ты испанец? — спрашивает меня Сокс Клинтон.

— Нет, — говорю. — С чего это ты взял?

— У них всегда тоже такие длинные и пышные имена — Хозе-Мария-Луис-Фернандо де Альварец, например... А как мне тебя называть? Неужели полностью?..

— Ты что, чокнулся?! — говорю. — Зови — Мартын. Или просто — Кыся.

— О’кей, Кыся! — говорит мне Сокс. — А кто же ты по национальности?

— Русский, — говорю.

— Ну да? Здорово!.. Бывали тут у нас ваши русские — и Горбачев, и этот... как его?.. Ельцин! Да и завтра как раз Билли принимает русских депутатов вашей Государственной Думы... Так что тебе повезло — наверняка тебе будет интересно повидаться с ними!

— Не думаю, — говорю. — Мы одно время с Шурой их заседания в Думе чуть ли не каждый день смотрели по телевизору. Срань болотная!

— Ка-а-ак?!

Ну явно, явно этот Сокc — Кот домашнего, я бы даже сказал, оранжерейного воспитания! Хотя и чувствуется в нем культура, интеллект. Наверное, знаний до чертовой матери, а в обычной жизни ни хрена не рубит!.. Очень многих слов не знает, удивляется пустякам... Хотя в то же самое время в драке вел себя отменно и мужественно. Не очень умело, но достаточно настырно.

— Объясняю, — говорю. — Срань болотная... Это... Как бы поточнее выразиться? Ну, ерунда Собачья, понимаешь? Они в этой Думе лаются на чем свет стоит, некоторые даже дерутся и болтают, болтают, болтают... И все без толку! Уж кто только не стал депутатом в этой говенной Думе?! Разброс жуткий! От жлоба до академика, от ворюги до банкира, от бандита до генерала. Приличных мужиков — раз-два и обчелся. Кормушка — будь здоров!

— Как ты странно рассуждаешь... — задумчиво говорит Сокс. — У нас тоже есть свои претензии к конгрессу, но чтобы так... Ты что, не чисто русский? Это я с точки зрения патриотизма...

— Чисто, чисто русский! — говорю. — Уж с точки зрения патриотизма — я такой русский, дай Бог всем русским такими быть! Хотя можно считать, что во мне есть и частичка еврейской крови тоже...

— Что ты говоришь?! — восхитился Сокс. — А откуда же?!

— Года три назад, на пустыре перед нашим домом, мой Шура Плоткин разнимал мою драку с тремя чужими Котами. Ну и в пылу схватки мне кто-то из этих троих прокусил переднюю лапу. Видишь шрам?

— Вижу...

— Ну вот. А в горячке миротворческих усилий Шуры эти курвы расцарапали ему руку до крови. Наши крови — моя и Шурина — по запарке смешались, и Шура потом повсюду утверждал, что теперь во мне течет и еврейская кровь тоже!..

Ну и пошло-поехало!.. Кто такой Шура? Что такое «курвы»? Где такой город «Пустырь»? И так далее...

Вот и пришлось за последний месяц в третий раз пересказывать свою историю.

Первый раз — Капитану судна «Академик Абрам Ф. Иоффе», второй раз — сержанту нью-йоркской полиции Рут Истлейк и ее русскому сыну Тимуру и в третий раз вот сейчас.

Причем я заметил, что каждый раз, несмотря на все более и более сокращенные варианты моего рассказа, рассказ все удлинялся и увеличивался в объеме: Капитану я рассказывал все, что было ДО НЕГО; Рут и Тимурчику — все, что было ДО НИХ, но уже включая в рассказ и Капитана; теперь же я рассказываю Соксу все, что происходило со мной ДО БЕЛОГО ДОМА, но уже с историями Капитана и Рут с Тимуром...

Надо отдать должное Соксу — он был превосходным слушателем.

Но как только я закончил свой опус на том, каким образом оказался в Вашингтоне, так меня словно молнией стукнуло!!!

— Боже мой!.. — завопил я. — Что же делать?! Я же шофера этого туристического автобуса Кевина Стивенса ни о чем не предупредил!.. Елочки точеные!.. Он же там с ума сходит!.. Ему же за меня перед Рут и Тимурчиком ответ держать... Что делать?! Батюшки, сволочь я, каких не бывало!..

— Не мечись и не верещи так, — говорит Сокс. — У меня даже голова распухла от твоей истерики. Сейчас что-нибудь придумаем...

И нажимает лапой одну из трех разноцветных кнопок на пульте, который лежит прямо перед ним. И Сокc нажимает именно зеленую кнопку.

— Возьми себя в лапы, Кыся. Сейчас придет Ларри Браун, и ты ему все объяснишь. Это мой личный телохранитель и умница. Мой приятель. Говорит по-Нашему лучше любого Кота.

Дверь открывается, и в наш лазаретик входит тот самый мужик, у которого я лежал на руках, а он еще втихаря ржал, когда услышал от Сокса, что «Бляди» — это особая порода Собак.

— Привет, ребята! — говорит он. — Как дела?

— Нормально, — отвечает ему Сокс. — Ларри, познакомься, пожалуйста: это — Кыся. Кыся! А это Ларри Браун. Я тебе про него уже говорил.

— Привет, Кыся, — говорит Ларри. — Что стряслось?

Объяснил я ему ситуацию — так сбивчиво, с пятого на десятое, но он все просек, записал откуда автобус, название — «Америка», и что по бокам автобуса нарисована та смехотворная тощая Псина. И что группа — шведская, а водителя зовут Кевин Стивенс.

Ларри тут же позвонил по своему карманному телефону, продиктовал кому-то все эти данные, попросил немедленно разыскать мистера Кевина Стивенса и соединить его с ним — Ларри Брауном.

— Он еще толстый такой, и на вид ему лет за пятьдесят, — добавил я для верности.

— Это не обязательно. Такие автобусы снабжены радиостанциями, а водители в обязательном порядке имеют в карманах вот эти штуки. — И Ларри показывает мне свой карманный телефон. — Сейчас наши ребята достанут его номер и...

И в эту секунду телефон Ларри запиликал прямо у него в руке.

— Браун! — говорит Ларри в трубку и подмигивает мне. — Здравствуйте, мистер Стивенс. Вам уже сказали, кто я? Вот и прекрасно! А то ваш клиент тут волнуется, нервничает — не успел предупредить вас, что ненадолго задержится у нас тут в Белом доме... Ах, ему еще в конгресс надо?.. Поможем. Нет проблем. Когда он должен вернуться в Нью-Йорк? Ага... Никаких трудностей. Подъедете к Южному входу и заберете его. Я сам вам его и передам. Не волнуйтесь...

Но Кевин Стивенс и не собирался откланиваться! Ларри пришлось еще довольно долго слушать Кевина, глядя на меня. Наконец он прорвался:

— А вы мне продиктуйте телефоны мистера и миссис Истлейк — я им сам сообщу, что все в порядке. Как говорится, информация будет из первых рук. Так им будет спокойнее. А что напишут газеты — я уже заранее знаю... Мы с этим сталкиваемся чуть ли не ежедневно. Так!.. Записываю нью-йоркские телефоны Истлейков... Постойте... Этот второй номер... Это же номер какого-то полицейского участка! Ах, миссис Истлейк работает в полиции?! Понял. Спасибо. Счастливого вам пути, мистер Стивенс.

Ларри отключил телефон, сунул его в пиджачный карман и сказал мне:

— Я специально не говорил этому парню, что вы тут прихварываете. Лишний шухер нам ни к чему, и травмы у вас не смертельные. Но в Нью-Йорк нужно позвонить как можно быстрее — до выхода вечерних газет и телевизионных новостей! Вашу драку снимали из-за ограды репортеры не менее пятнадцати газет, человек сорок любителей, если не считать еще трех-четырех операторов телевидения. Так что, ребятки, материальчик о вас уже стряпается и вот-вот выйдет в эфир, а газеты напишут вообще черт знает что!.. Будто один из вас съел Ясира Арафата, а второй пытался перекусить глотку Саддаму Хусейну.

— А мы потом будем три месяца отмываться от этого дерьма и писать опровержения!.. — склочным голосом проговорил Сокc.

— Точно! — подтвердил Ларри Браун. — Значит, я звоню в Нью-Йорк Истлейкам. А то они посмотрят телевизор, почитают газетки и с ума сойдут там от ужаса — что их Кыся наделал!..

А я про себя подумал — не дай Бог, Шурочка Плоткин все это узнает из газет и телевидения — дескать, какой «халеймес» (это его словечко!) я устроил в Белом доме, вместо того чтобы бросить все свои Котовые силы на поиски его — моего единственного и неповторимого друга и ближайшего кровного родственника... Он так огорчится, так расстроится, что это может быть просто опасным для его здоровья! Потому что я всем своим нутром, всем многотысячелетним Котово-Кошачьим опытом ПРЕДВИДЕНИЙ и интуитивных особенностей, присущих только НАМ, чувствовал, что Шурик Плоткин сейчас очень и очень нездоров...

— Правильно! — тут же сказал этот стервец Сокc, просто-напросто прочитав мои мысли как по книге. — Это самый важный аспект в данной ситуации. Но тем не менее в Нью-Йорк тоже необходимо звонить немедленно!

Не успел я потрястись и поразиться ТАКИМИ ГЛУБИННЫМИ способностями Сокса, не успел Ларри Браун набрать наш нью-йоркский телефон, как распахнулась дверь нашей больнички, и к нам вошли сразу же трое — Челси, которая, по словам Сокса, оказалась дочерью Президента Соединенных Штатов Америки, и ее венценосные родители — мама Хиллари и папа Билл Клинтон — сам Президент Америки.

Хиллари и Билла я узнал сразу же! Мне их фотографии только позавчера Тимур показывал в каком-то журнальчике...

А то, что Билл Клинтон еще и играет на саксофоне, — мне это было известно уже давно и очень нравилось!

Не скрою, я тут же почтительно встал на три здоровые лапы, поджимая под себя больную заднюю левую.

— Да лежи ты! — спокойно посоветовал мне Сокс, даже не шелохнувшись. — Чего ты вскочил?

— Неудобно... — пролепетал я. — Все-таки Первая Леди и сам Президент!..

— Я тебя умоляю!.. — желчно усмехнулся Сокс, будто знал про Хиллари и Билла Клинтон что-то такое, из-за чего не хрен было перед ними так уж вытягиваться. — Не сотвори себе кумира, Кыся.

— Сокс, не хами! — неожиданно не по-шелдрейсовски, а по-нашему, по-Животному жестко произнес Ларри Браун. — Даже твое положение в Белом доме не дает тебе права разговаривать о них таким тоном. Или ты хочешь, чтобы я перевел это Челси?..

— Нет, нет, Ларри!.. — дико перетрусил Сокc, тут же вскочил на все четыре лапы и ну очень натурально стал ластиться к президентской семье.

Он был безусловно талантлив — этот чертов Сокc! Я видел, что его буквально тошнит от необходимости тереться носом о ноги и руки Хиллари, что он еле сдерживает отвращение при прикосновении к нему самого Президента... Но он зато нежно и абсолютно искренне отвечает на любое движение их дочери — Челси...

Сокс был несомненно одаренным актером и опытным царедворцем и, наверное, по праву занимал свое место в Белом доме. Просто иногда уставал и не выдерживал собственной фальши.

А они — несчастные Билл и Хиллари — были свято убеждены в любви и непогрешимой преданности к ним их драгоценнейшего Сокса, простенького и очень дворово-уличного Котенка, которого они усыновили еще в тысяча девятьсот девяносто первом году в Литтл-Роке, штат Арканзас, и которого собственноручно возвели на престол Первого Кота Америки!..

К несчастью, ни Хиллари, ни Билл Клинтон не знали шелдрейсовского, и поэтому их отношения с Соксом напоминали, как говорил Шура, «игру в одни ворота» — они его любили, а он их почему-то нет...

Челси же даже и не подозревала о существовании такого английского ученого, как доктор Ричард Шелдрейс. А уж о том, что она читала его книги — не могло быть и речи! Просто свойства характера Челси — доброта, искренность, постоянное желание понять, готовность прийти на помощь — сами по себе сформировали в ее сознании (точнее было бы «в бессознании») способность понимать Сокса, а впоследствии и разговаривать с ним, как, впрочем, и со всеми остальными Котово-Кошачьими, на превосходном щелдрейсовском языке! Она даже не знала, что этот язык называется «шелдрейсовским»!..

Но такое возможно лишь при очень сильной воле партнеров или при беззаветной любви друг к другу.

Все это я узнал потом. Потом и понял причину таких странных отношений между Соксом и старшими Клинтонами.

Оказалось, что Сокс — КАСТРАТ! Еще до того, как стать Президентом Америки, будучи губернатором Арканзаса, Билли обратился к врачам по поводу своих странных недомоганий. Врачи констатировали — аллергия на Кошачью шерсть! Такое, к несчастью, бывает. Знаю по собственному опыту.

У Шуры одна приятельница страдала именно этим самым — аллергией на Котов. Как останется у нас ночевать — так наутро ее рожа черт знает на что смахивает! Вся в струпьях, раздута, глаз не видно... Кошмар! И все из-за меня. Причем когда я сам где-то трахаюсь вне дома и ночевать не прихожу, так у нее все в порядке. И рожа на месте, и глаза смотрят. Ну просто прелесть!

Хорошо, когда это происходит летом! А зимой как быть? Когда холодно, когда все подвалы закрыты — дворники их зимой запирают так, что только взрывом открыть можно!.. Трахнешься где-нибудь на лестнице по-быстрому и домой шпаришь от холода. А там эта... Со своей аллергией.

И мы с Шурой решили сменить бабу. Что и сделали. Не скрою, с легкостью и весельем. Эта нам поднадоела не только своей антиКотовой восприимчивостью, но и вообще...

Тем же страдал и Билл Клинтон. Крупные силы американской науки были брошены на борьбу с недугом губернатора, но тщетно... Расставаться с Котенком Соксом губернатор не хотел ни под каким видом, наука оказалась бессильной, но какой-то ученый мудило посоветовал КАСТРИРОВАТЬ Сокса.

Дескать, основу для возникновения аллергии вызывают те Котово-Мужские половые гормоны, которые буквально сочатся из любого нормального здорового Кота, каким и был бы Сокc, если бы... Если бы не тот ученый арканзасский придурок.

И Сокса — Котенка-несмышленыша, еще не познавшего вкуса ни одной Кошки в своей жизни, — КАСТРИРОВАЛИ! Варвары...

То есть его лишили гигантского пласта Жизни, таящего в себе ни с чем не сравнимое Наслаждение, Уверенность в себе, Гордость за совершаемое, Радость отцовства, наконец!..

Да, он был Котом губернатора штата Арканзас! Потом неожиданно стал Котом Президента Соединенных Штатов, потом был избран на второй срок и стал вообще называться — Первый Кот Америки! У него появился СВОЙ штат сотрудников, СВОЯ охрана, СВОЕ пресс-бюро, СВОИ повара, СВОИ ветеринары...

Ему стали писать сотни тысяч американских идиотов, для ответов на письма которых пришлось организовать целое учреждение из «ветеранов»!

Секретные службы то и дело доносили о готовящихся покушениях на Сокса и «доблестно» разрушали планы арабских злоумышленников и террористов-антисоксовцев!..

Естественно, что безоблачное существование Первого Кота Америки не прошло не замеченным для журналистов. Сотни фоторепортеров на пупе вертелись, чтобы сделать снимок Сокса... Телевидение устанавливало свои камеры с чудовищными объективами на крышах соседних домов и окружающих деревьев: лишь бы запечатлеть, как Сокс какает на лужайке, как он писает, как гуляет...

В «Нью-Йорк пост» появились фальшивые «Воспоминания Кота Сокса Клинтона», написанные Тони Баррел и Мэри Даусон. Написаны они были якобы от имени Сокса — крайне посредственно и до отвращения слащаво. Сокс клялся мне потом, что ничего подобного никому и никогда не говорил! Тем более что Баррел и Даусон не тянут ни по-шелдрейсовски, ни по-Животному, а к Ларри Брауну и Челси они доступа не имели.

Минимум сотни статей были посвящены жизни и личности Сокса Клинтона, а половина из них просто-таки дышала раздражением и неприязнью к ни в чем не повинному Соксу.

Вашингтонская журналистка Лора Мелвентер даже запланировала целую развернутую кампанию против «Кота — прожигателя народных денег»! Она подсчитала, что содержание Первого Кота Америки обходится американским налогоплательщикам в год больше пятисот тысяч долларов...

Я сразу вспомнил, как Тимурчик и Рут Истлейк ждут не дождутся прибавки к заработной плате до шестидесяти тысяч долларов в год! Уж на что я никогда ни хрена не смыслил в арифметике, но и то сообразил, какая чудовищная разница и глубочайшая пропасть лежит между этими двумя цифрами...

А журналистка из Флориды Беатрис Декстер писала...

Все! К чертям Собачьим! На хрен мне нужно копаться в этом грязном белье?!

Одно понимаю — Сокc тут абсолютно ни при чем! Делают это все Люди, которые или хотят ПОНРАВИТЬСЯ Президенту, или хотят показать ему же СВОЮ ГОТОВНОСТЬ БОРОТЬСЯ ЗА ИСТИНУ. Что в конечном итоге — одно и то же. Как сказал бы Плоткин: «Фальшак-с!..»

Меня гораздо больше занимало другое — я, кажется, понял природу паршивого отношения Сокса к Хиллари и Биллу...

Кому-то может показаться, что я из неких Котово-корпоративных соображений все время выгораживаю Сокса — дескать, он ни в чем не виноват. Это все стечение обстоятельств или происки тех Типов, которым выгодно представить Сокса в том или ином свете...

Нет, тут я постараюсь быть совершенно объективным. Тем более что по чисто морально-нравственным соображениям у меня к Соксу тоже нашлась бы парочка претензий.

Ну например — уж если я люблю, так люблю. А если не перевариваю, то никогда и ни за что не делаю вид, что люблю. А Сокc...

Может быть, только так и нужно жить в ихнем Белом доме или, предположим, в нашем Кремле (Шура как-то говорил, что это почти одно и то же!), но мне лично это не подходит. Если бы мне предложили выбор на этих условиях — я бы выбрал ту полунищенскую квартирку в Бруклине на Оушен-авеню со старым еврейским Песиком Арни-Ароном...

Так вот, мне причудилось, что Сокс, даже не понимая происходящего, совершенно подсознательно (это мы с Шурой как-то проходили...) не может простить Хиллари и Биллу, что они его КАСТРИРОВАЛИ.

Вполне вероятно, что я себе это нафантазировал, но клянусь чем угодно — чтоб мне век Шурика не видеть!!! — дело было именно в ЭТОМ.

Сокс, не познавший счастья ЖЕЛАНИЯ Кошки и возможности «слиться с ней в едином экстазе», как говаривал мой Плоткин, где-то затылочными долями мозга ощущал, что Билли и Хиллари лишили его чего-то ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВАЖНОГО И ПРЕКРАСНОГО, чего не может заменить ни один Кремль, ни один Белый дом со всеми их президентскими примочками!

Никакой огромный штат секретарей, охранников, врачей и обилие отборнейшей жратвы, ни одна газетная фотография, ни одна журнальная статья не дадут потрясающего ощущения нормального полновесного совокупления с какой-нибудь Кошкой-симпатягой, тоже понимающей толк в ЭТОМ ДЕЛЕ...

И наверняка Сокc это ощущал. Он просто не понимал, что его так угнетает и восстанавливает против бедных Клинтонов, но состояние собственной неполноценности, ручаюсь, он явно осознавал! Просто не знал, отчего это с ним происходит.

Господи! Как бы мне хотелось ему помочь...

* * *

Но это все пришло мне в голову гораздо позже. Примерно спустя сутки. А сейчас...

А сейчас я стоял на трех лапах перед самим Президентом Соединенных Штатов Америки Биллом Клинтоном и, не скрою, был почтительно взволнован.

И если кто-нибудь упрекнет меня в излишнем расшаркивании, я попрошу найти хотя бы одного американского Кота, который не разнервничался бы от встречи даже с Нашим Президентом. А уж чего только не болтают про Нашего!..

Не знаю, что бы сказал Наш американскому Коту, а этот Президент присел передо мной на корточки и чуть ли не насильно усадил меня на простенький лазаретный тюфячок с противоблошным излучением, встроенным кардиографом, регистратором температуры, пульса, фиксирующим каждое Котово-Кошачье недомогание, и пропитанный десятком целебных растворов, способных вытянуть любого полудохлого Кота чуть ли не с того света.

Такого тюфячка даже в пилипенковском отеле пятизвездочной стоимости не было! А уж этот подонок напер к себе в Петербург оборудование со всего мира! Причем милиционер Митя мне говорил, что все это он получал на халяву!.. За счет какого-то «Международного общества защиты животных», где Пилипенко сейчас отирается и шустрит изо всех сил...

Так вот, значит, усаживает меня Клинтон на этот тюфяк собственными руками (это несмотря-то на врожденную аллергию!..) и говорит:

— А ты, Кыся, сиди, лежи, поправляйся. Судя по твоим боевым шрамам и разорванному уху и по тому, как отважно ты вел себя, бросившись на помощь к нашему дорогому Соксу, — ты Кот боевой и...

— Папа! Ты не можешь попроще? — прерывает его Челси. — Ты же не в конгрессе и не на встрече Большой Семерки...

— О’кей, малыш!.. — смеется Клинтон. — Просто я посчитал, что раз это русский Кот, как мне подсказал Ларри, то первая наша встреча должна носить оттенок некой «дипломатичности». А подобные встречи регламентированы определенным характером и не менее определенной лексикой.

Теперь Клинтона прервала Хиллари.

— Кот — есть Кот! — сказала она. — И важно, что представляет собой этот Кот. А русский он или американский, или итальянский — не имеет ровно никакого значения...

— Слушайте! Какого черта вы на меня навалились?! — весело возмутился Клинтон. — Я зашел сюда с единственной целью — пожать лапу этому русскому мужественному Коту, а вы...

— Так сделай же это!.. — чуть ли не хором простонали Челси и Хиллари.

— Кыся! Лапу!.. — сказал Билл Клинтон и шутливо протянул мне свою ладонь.

Я с удовольствием вложил свою переднюю правую лапу в его протянутую руку.

Клинтон беспомощно и растерянно посмотрел на Челси и Ларри Брауна:

— О Боже... Он что, понимает все, что я говорю?!

— Полагаю, что да, мистер Президент, — уверенно сказал Ларри.

А Челси подмигнула мне и спросила меня по-шелдрейсовски:

— Ларри прав?

— Естественно! — ответил я ей и приветственно вильнул хвостом.

— Тогда у меня будет с тобой отдельный разговор...

— Нет проблем, — заверил я ее.

Челси радостно рассмеялась и погладила меня. Впервые в жизни я вдруг почувствовал, что мне это приятно! До этого момента я никаких таких поглаживаний не переносил, да и, честно говоря, никому из посторонних не позволял этого делать. Разве что только Шуре, Водиле, Фридриху, Тане Кох и вот теперь — Тимурчику... А тут — ну надо же, как мы все-таки меняемся с возрастом!..

Одновременно с этими мыслями я отчетливо увидел, что Сокc чуть на говно не изошел от ревности и зависти. Он буквально подлез под руки Челси, и той ничего не оставалось делать, как погладить и Сокса. Правда, сделала это она с открытой душой и распахнутым для любви сердцем.

Сокс это почувствовал и, слава Богу, перестал на меня дуться. Мне еще не хватает наживать здесь себе врагов!.. Да еще к тому же в лице (нельзя же сказать — «в морде»!..) всесильного Сокса.

Для кого-то там Белый дом — это ВЕРШИНА, куда вскарабкиваются по неимоверно тяжелой и крутой лестнице. У меня же все наоборот. Для меня Белый дом случайно оказался всего лишь первой ступенькой... Второй должен был бы быть — конгресс, третьей — тот самый конгрессмен, приятель фон Тифенбаха, а уже от конгрессмена я должен буду все узнать о местопребывании моего Шуры Плоткина. Ибо Шура и есть для меня ВЕРШИНА этой лестницы...

* * *

Вечером был консилиум. На помощь к нашему президентскому ветеринару был приглашен какой-то жутко крутой специалист по Котам и Кошкам из Джорджтаунского университета — профессор Эмилио Розенблат-Хуарец, который как заведенный болтал и по-шелдрейсовски, и по-Животному. Его единственным недостатком было то, что он ни на секунду не закрывал рот и никому не давал сказать ни единого слова. А так — вполне приличный мужичонка.

Кстати, в какой-то степени ученик самого Ричарда Шелдрейса! Специально летал на целый год в Англию — слушать курс лекций доктора Шелдрейса, где и наблатыкался чирикать по-Нашему. Для постоянной языковой практики держит в собственном доме двух Котов и двух Кошек.

А недавно отдыхал с женой в Ки-Уэсте — это самый последний маленький островок в самой-самой южной оконечности Флоридской островной гряды. Куба — рукой подать! Каких-то вшивых девяносто миль...

И на этом островке Ки-Уэсте есть дом такого американского писателя Эрнеста Хемингуэя. Как сейчас помню, Шура его безумно любил!.. И в этом доме по сей день по завещанию Хемингуэя живут больше ста Котов и Кошек, за которыми ухаживают одна старая тетка и два ее сына.

Так, по словам профессора, когда он туда пришел, он чуть ли не до ночи не мог оттуда вырваться! Так эти Коты замучили его своей болтовней и сплетнями!..

Я-то подозреваю, что все было наоборот: у всех этих несчастных хемингуэевских Котов и Кошек наверняка «крыша поехала» от нескончаемой болтовни самого профессора, и они, бедняги, не могли дождаться момента, когда же этот Собачий сын Эмилио Розенблат-Хуарец уйдет или хотя бы на секунду заткнется!..

Как только я первые три минуты послушал этого трепача Эмилио Розенблата... как его там дальше?.. Хуареца, что ли?.. — так я сразу решил закосить под дурачка: дескать, я — Кот русский, языкам не обученный, ничего не понимаю, а по-Животному могу общаться только лишь по-российски, да и то через пень-колоду...

И нужно отдать должное Челси и Ларри Брауну, которые присутствовали при этом вечернем консилиуме и осмотре, они меня поняли без единого слова и ни разу, даже случайно, не заложили!

Состояние наше было признано удовлетворительным, и нам разрешили отправиться погулять в сад. Это было более чем кстати. Гадить хотелось невероятно, а я, как вам известно, могу делать ЭТО только на свежем воздухе.

Сокс со своей белоснежной манишкой и в белых носочках и с перевязанным наискосок глазом был похож не то на джентльмена в смокинге, по пьянке схлопотавшего по рылу, не то на пирата из телефильма «Остров сокровищ».

Я тоже был не лучше — чапал на трех лапах, четвертая была намертво прибинтована к какой-то дощечке, со строжайшим запретом опираться на нее до утра...

Короче — Кот Базилио и Лиса Алиса после драки из мультика про Буратино. Тоже, кстати, из телеящика.

* * *

... На воздухе мы действительно почувствовали себя лучше, и Сокс на правах хозяина Белого дома стал мне рассказывать всякие ужасно интересные вещи!

Ну например — мы сейчас гуляем по территории площадью в восемнадцать и семь десятых акра...

На мой вопрос, что такое «акр», Сокс сказал, что точно он не знает, но это что-то ужасно большое... Зато он точно знает, что эти «акры» обслуживают тридцать шесть работников Национальной парковой службы, а что в самом Белом доме — сто двадцать три комнаты, за которыми следят, убирают, натирают полы, чистят лампы, пылесосят и заводят часы еще девяносто три работника!..

— Откуда ты все это знаешь, Сокс?! — искренне удивился я. — Неужели ты все это изучал?!

— Ни черта я не изучал! Надо больно тратить на это время... Я пару раз прошвырнулся вместе с экскурсиями по нижним этажам, послушал экскурсоводов и все запомнил!

— Какие экскурсии, какие экскурсоводы?! — поразился я. — Здесь же Клинтоны живут! Это же частная квартира... Ну, пусть большая квартира, но какие еще могут быть здесь экскурсии!..

— Кыся! Друг ты мой, Кыся-Мартын Плоткин фон Тифенбах, — покровительственно проговорил Сокс, обнаружив блистательную память на имена, свойственную, наверное, всем общественно-политическим деятелям, к каковым я безоговорочно причислил и Сокса. — Друг ты мой сердечный! Да у нас в нижних этажах Белого дома бывает до одного МИЛЛИОНА туристов в год!.. А ты говоришь, «квартира»... Содержать эту квартиру нужно? Людям деньги платить нужно? Морскую пехоту, Секретную службу, техников, электриков, совершенно секретных работников кормить нужно?.. Обязательно! Вот тебе и ответ — зачем экскурсии! Да если я тебе скажу, сколько тут вообще людей служит — ты же в обморок брякнешься! Но учти, это абсолютно секретные сведения... Тсс!.. Никому! Ясно?..

— Погоди, не начинай рассказывать, — говорю я Соксу. — Я прислонюсь к чему-нибудь или, может, просто прилягу. А то падать в обморок с трех лап мне как-то никогда не приходилось...

— Напрасно иронизируете, мистер Кыся, — склочным голосом говорит Сокс. — Да будет вам известно, что Президента и его администрацию охраняют девятьсот агентов секретной службы!!!

— Это на хрена же так много? — спрашиваю я, но в обморок не падаю.

— А у нас в Америке издавна существует очень миленькая национальная традиция — пулять в Президентов! — говорит Сокс. — Только в Белом доме пятьсот человек патрулируют внешний и средний периметр территории...

— Чего патрулируют? — переспросил я.

— Периметр, — повторил Сокс. — Ну вот где мы сейчас гуляем и вообще все вокруг... И за оградой тоже. А внутри ограды — больше ста агентов в штатском. В смысле — не в военной форме... Они охраняют непосредственно Президента, Хиллари и Челси. Ну и, естественно, меня!..

Я оглядел все вокруг — ни одной живой души.

— И сейчас охраняют? — усмехнулся я.

— А ты думал?! Доказать? — разозлился Сокс.

— Докажи!

— Мя-я-я-о-о-у-у!!! — неожиданно завопил Сокс дурным голосом.

И в то же мгновение без малейшего промедления откуда-то из-за деревьев, из-под земли, вполне вероятно, что и с неба, вокруг нас возникли человек двадцать — двадцать пять в военной форме и в пиджаках, но с совершенно одинаковым оружейным запахом! А впереди всех мчался не кто иной, как Ларри Браун...

— Что случилось, Сокс?! — заорал он на бегу по-Животному.

После этого я уже верил во все, что мне рассказывал Сокс.

И что служба безопасности может приборами обнаружить любое оружие, любую взрывчатку, какие-то там радиоактивные материалы...

Что все пакеты и письма, поступающие в Белый дом, проверяются сначала рентгеновскими лучами, а только потом вскрываются...

Что каждый год задерживаются в среднем двести пятьдесят человек с больной психикой и около четырехсот со здоровой — при попытке пронести огнестрельное оружие в Белый дом!..

А воздушное пространство над Белым домом, оказывается, охраняется даже ракетами «земля — воздух»!..

И все это была чистейшая правда!!!

Сокс мне наврал только одно — то, что все эти сведения были АБСОЛЮТНО СЕКРЕТНЫМИ...

Наоборот, они были известны всем, кто хоть однажды брал в руки журнал или газету и внимательно читал всякую хреновину о Белом доме и его обитателях. Кстати, в том числе и о Соксе...

Мне потом Тимурчик показывал десятка полтора русских газет, выпускавшихся в Нью-Йорке, которые с удовольствием печатали эти все «СОВ. СЕКРЕТНЫЕ» сведения и жуткие грязные подробности из жизни Первого Семейства Америки.

Справедливости ради нужно сказать, что американские газеты печатали и того хлеще и тошнотворнее!..

— Самое противное, что они берут из жизни нашего Билли какой-нибудь действительный случай, очень давнишний, и вокруг этого случая потом накручивают дикое количество лжи и домыслов, — сказал мне Сокс. — Способ испытанный и проверенный на многих политиках — если нужно подмочить ему репутацию или вовсе убрать с политического Олимпа... Хорошо еще, что НАШ и сам не промах — его у нас здесь называют — «подлинный виртуоз выживания»!.. А уж через что он только не прошел, бедняга...

Заботливые и сочувственные интонации Сокса не могли скрыть от меня и то, что ему не терпится рассказать про Клинтона хоть какую-то неблаговидную историйку. Ибо, помимо неосознанного непрощения Клинтонам своего КАСТРАТСТВА (можно так сказать?..), Сокс был еще и НЕВОСТРЕБОВАННЫМ СПЛЕТНИКОМ.

Действительно, кому и что мог поведать Сокс из всего того, что он знал про Белый дом? Челси, которая в нем души не чаяла? Так та просто не стала бы никогда его слушать. Потому что отца она обожала до беспамятства — это было видно невооруженным глазом. Кому еще? Хиллари?.. Так у Хиллари были, наверное, и свои источники информации. Покруче Сокса!.. Охране Президента? Уж охрана-то знала про Билли Клинтона раз в сто больше, чем Сокс!..

И все сплетни, которыми Сокс был нафарширован, оказывались никому не нужными... А они его переполняли до образования желчи!

Но тут вдруг появляюсь Я! Так сказать, «свежий объект», несколько взломавший привычный и в какой-то степени замкнутый мир Белого дома. Да к тому же «объект» стопроцентно родственной породы!..

Ну как тут было удержаться от сплетен?!

— Помню, в Арканзасе, когда я был еще совсем Котенком, а Билли губернатором, и вот-вот должна была начаться президентская выборная кампания, где решалось, будет Клинтон Президентом Америки или нет, наши противники отыскали всех мало-мальски известных женщин, с которыми когда-либо наш Билли путался. Они нашли и Дебору Матис — молодую журналистку из Арканзаса, и Элизабет Уорд — королеву красоты и «Мисс Арканзас», и Сюзанну Уайтейкер — личного секретаря Клинтона, и Леноколу Салливан — тоже «Мисс Арканзас» — красавицу мулатку!..

Я тут же вспомнил Рут Истлейк, которая была наверняка красивее всех баб Клинтона, и честно сказал свое мнение:

— И я его отлично понимаю! Молодой, красивый, спортивный мужик... Играет на саксофоне... Какого черта?!

— Но этих девок так раскрутили, что они стали давать на Билли какие-то грязные показания!.. — вскричал Сокс. — А Дженнифер Флауэрс про свой роман с Клинтоном даже книгу написала. Называется — «Страсть и предательство»!..

«Более пошлого названия эта бездарная корова придумать не могла!..» — сказал бы мой Шура.

— Причем подробности в книжке жуткие! — Сокс огляделся и понизил голос: — И — как он ее!.. И — куда!.. И сколько он может! И как он неутомим, и какой он гениальный любовник!.. Мало того, эта Дженнифер в мае девяносто четвертого даже аудиокассету выпустила с записью своих разговоров с нашим Билли! Кассета до сих пор в продаже...

— Елки-моталки! — завопил я в восторге. — Да ведь только такого Человека и нужно держать в Президентах!!! Который хоть что-то может!.. А не пердит от старческого недержания и не окружает свое кресло разными прохиндеями и ворюгами!..

— Мистер Плоткин фон Тифенбах, — неожиданно официально и, я бы даже сказал, сурово прервал меня Сокс. — Америка — страна строгих и незыблемых традиций...

— Ну да, стрелять в Президентов!.. — успел вставить я, но Сокс даже внимания на это не обратил.

— Может быть, для иностранца наши традиции покажутся несколько пуританскими, но у нас вот такие прыжки по бабам очень и очень не любят, — строго закончил Сокс.

— Да пошел ты!.. — сказал я ему и еле удержался, чтобы не сказать куда. — «Липа» это все, понимаешь?! Вранье и беззастенчивое ханжество! Если бы ваш народ ЭТОГО НЕ ЛЮБИЛ — откуда у вас было бы столько Людей на улицах?! ЭТО все любят! Все! Все! Все!

— Ну, «все» — это слишком сильно сказано, — проговорил Сокс, делая вид, что разглядывает какую-то щепочку, валявшуюся в траве. — Некоторым на ЭТО глубоко наплевать!

Хотелось мне ему сказать, что наплевать на ЭТО могут — только те, у кого яйца уже давно в помойке. А настоящему Коту или мужику ЭТО до глубокой старости интересно! Так как в ЖИЗНИ ЭТО и есть самое ГЛАВНОЕ. Потому что ЭТО и есть сама ЖИЗНЬ!..

Тут я сам малость подзапутался, но не сказал Соксу ни слова — боялся его обидеть. Постарался выбрать слова помягче:

— Ты прости меня, Сокс, но не следует рассуждать о вещах, о которых ты не имеешь понятия...

— То есть как это я «не имею понятия»?! — вскинулся вдруг Сокс. — Да я сотни раз наблюдал за этим процессом — и у Кошек, и у Собак, и у Людей!..

— Ну, Кошки и Собаки — понятно, но вот где ты Людей-то видел во время ЭТОГО самого дела? — удивился я.

— Господи! — возмущенно стал защищаться Сокс. — Да мало ли агентов секретной службы трахают наших горничных где ни попадя?! Или парковая служба совокупляется летом во время покоса травы или ухода за клумбами!.. А что на кухне творится, в прачечных, на посудных и постельных складах?! Да не проходит и дня, чтобы кто-нибудь кого-нибудь не отпользовал!.. Да я про это все знаю! Еще и тебя мог бы научить!..

Вот тут я не выдержал и сказал ему:

— Знаешь, Сокс, ты мне напоминаешь старого еврея, который бегал по бортику плавательного бассейна и всех учил, как нужно плавать. А когда его спросили: «Рабинович, вы так хорошо умеете плавать?» — он ответил: «Нет, плавать я не умею, но знаю КАК!»

Это был коронный анекдот Шуры Плоткина. Он как-то в Москве, в одном крупном издательстве, где готовилась к печати его книжка, сборник лучших рассказов и фельетонов, поведал этот анекдотец главному редактору издательства, когда тот потребовал от Шуры переработки почти всей рукописи.

Книгу тут же выкинули из типографского набора, а вахтерам было приказано не пускать Плоткина даже на порог этого издательства.

Помню, я еще ему тогда сказал:

— Шура ты, Шура!.. Ну неужели ты не мог сдержаться и не хамить этому редактору? Тем более что он — главный... Ну сделал бы две-три поправочки, глядишь, он и отвязался бы... А мы сейчас уже имели бы книжку в руках и деньги в кармане. Могли бы за квартиру заплатить, за свет, за газ... И вообще — КНИЖКА есть КНИЖКА! Это тебе не фельетончик в «Вечерке» или рассказик в «Часе пик». Сам же говорил... Сам же о КНИЖКЕ мечтал!..

А Шура, помню, тогда мне ответил:

— Знаешь, Мартышка, у Александра Сергеевича, у Пушкина, в «Капитанской дочке» есть коротенький, но очень четкий эпиграф — «Береги честь смолоду». А мне уже за тридцать... Все! Молодость прошла. Так ты представь себе — как мне-то, в моем возрасте, нужно беречь эту честь!..

Помню, я на него с такой безнадегой лапой махнул, и мы оба рассмеялись. А потом поскребли по карманам и поперли в лавочку — за моим «хеком мороженым безголовым» и за бутылкой портвейна «Агдам» для Шуры. Он какую-то девицу в гости ждал...

Но то ли Сокс не был сейчас расположен к юмору и иронии в собственный адрес, но он сделал вид, что даже не слышал эту мою хохмочку.

— Мне не хотелось бы быть превратно понятым, — сказал он. — Я далек от осуждения ЭТОГО АКТА. Просто мне это — неинтересно. Хотя у меня и есть одна приятельница — Кошка Зяма, из очень приличной и состоятельной семьи...

— Погоди, погоди, Сокс!.. — всполошился я. Не пристает ли к Соксу какой-нибудь педик? — Но Зяма — это же мужское имя?!

— Когда ее взяли в тот дом Котенком, все думали, что это ОН. И назвали Зямой, а потом выяснилось, что это ОНА... А к имени уже привыкли... Отсюда и Зяма. Так вот, Зяма часто заходит ко мне, мы с ней играем, болтаем, немножко даже ласкаемся, но, конечно, чисто платонически...

— Чего-о-о?! — Я впервые в жизни услышал это слово. — Как вы ласкаетесь?

— ПЛА-ТО-НИ-ЧЕС-КИ! — раздельно и презрительно произнес Сокс. — Ну, без всяких этих ваших штучек... Кстати, она должна вот-вот подойти. Сейчас как раз наступает ее время...

Не успел Сокс и закончить фразу, как из-за дерева, с подветренной стороны (то-то я ее не унюхал сразу!..) появилась рыжая отменная Кошка с таким блядским и охочим глазом, что у меня аж хвост затрясся мелким бесом!

И тут же изнутри толстенного дерева, у которого мы трепались, раздался негромкий хрипловатый голос:

— Прошла Зяма. Регистрируете?

И кто-то там же, внутри дерева, но явно издалека ответил:

— Регистрируем. Продолжайте наблюдение.

— Видеокамеру включать?

— Нет. Каждый день одно и то же — прыжки и принюхивания. Только пленку зря тратим...

— Вас понял. Наблюдение продолжаю. — Толстое дерево заткнулось, а Сокс так спокойненько мне и говорит:

— Не пугайся. Мы нечаянно оказались рядом с одним из скрытых постов. А теперь познакомьтесь — это Кыся, мой новый друг. А это — Зяма, моя старая приятельница...

— Привет, ребята! — сказала Зяма и сразу улеглась перед нами в жутко соблазнительной позе. — А я вас только что по телевизору видела!..

И рассказывает нам, как всего сорок минут тому назад она, Зяма, села вместе со своими Хозяевами перед телевизором — посмотреть вечерние известия (Зяму почему-то очень интересовало положение в Камбодже...), и чуть ли не по всем каналам «Континентел кэблвижен» показывали нашу драку с теми двумя Псами-идиотами! Причем комментарии на каждом канале были крайне разноречивы.

Начиная с того, что, дескать, это мы с Соксом сами заманили двух несчастных скотч-терьеров на территорию Белого дома и там, при попустительстве президентской охраны, изгрызли бедняжек чуть не до белых и чистых костей!..

Была версия об арабско-Собачьих террористах, специально подосланных одной экстремистской организацией для нападения на члена семьи президента Клинтона — Первого Кота Америки Сокса, которого мужественно и самоотверженно защищал вывезенный из бразильских тропических лесов Южной Америки, с самых верховьев Амазонки, свирепый огромный дикий Кот, питающийся исключительно только Собаками, который и решил исход схватки!..

Были и опровержения. Сообщалось, что Соксу помогал биться с Собаками-налетчиками какой-то Новый Русский Кот, прибывший в Америку вместе с депутатами Российской Государственной Думы на завтрашний деловой президентский прием в Белом доме.

Президент Соединенных Штатов Америки Билл Клинтон уже в который раз попытается свести нос к носу представителей парламента России с представителями крупнейших деловых кругов Америки для возможных последующих американских инвестиций в умирающую русскую промышленность, науку и экологию.

Посол России в Соединенных Штатах из своей резиденции в Вашингтоне подтвердил пребывание в Америке группы депутатов Российской Думы, но официально заявил госдепартаменту США, что про какого-то там мифического Нового Русского Кота ему ничего не известно. Однако он склонен подозревать, что эта дезинформация — дело рук большой группы еврейских эмигрантов из России, недовольных новой политикой администрации Президента Клинтона, предполагающей значительное сокращение социальной помощи вновь прибывающим в Америку на постоянное местожительство.

Ну и так далее... Короче — абсолютная херня Собачья, не имеющая никакого отношения к истинному положению вещей. О чем мы тут же и рассказали Зяме...

Только одна телестанция — Си-эн-эн сообщила, что Кот — Кыся-Мартын Плоткин фон Тифенбах, так же как и Первый Кот Америки Сокс, сейчас находится в лазарете Белого дома и, судя по заключению профессора Джорджтаунского университета, известнейшего в Америке Котоведа мистера Эмилио Розенблат-Хуареца, проводившего последний консилиум, Коты чувствуют себя удовлетворительно и уже через сутки смогут вернуться к своим обязанностям.

К каким «обязанностям» — Котовед не сказал.

Наверное, у Си-эн-эн были свои источники информации в Белом доме...

Тем не менее я слегка успокоился. Я подумал, что если Рут и Тимурчик хоть одну такую передачу смотрели и слушали — они уже могут за меня не беспокоиться. А уж если представить себе, что и Шура в это время смотрел телевизор (но об этом можно только мечтать!..), то любая из этих дурацких передач только лишь поможет нам найти друг друга!..

Насчет же того, что мы лишь через сутки сможем вернуться к «своим обязанностям» — тут Котовед Эмилио явно меня недооценил. Я уже сейчас, несмотря на свою заднюю колченогость, готов был приступить к этим обязанностям и оттрахать рыжую Зяму за милую душу и по первое число!

Единственное, что меня сдерживало, — это сознание того, что Зяма какая ни есть, но все-таки подруга Сокса...

А нагло «переклеивать» Кошку у приятеля я считаю последним делом.

Зяма же, стерва, глаз не отрывала от моего «хозяйства» и все время пыталась кончиком своего хвоста коснуться моей промежности. Ей это было очень удобно делать — я сидел как раз напротив нее, да еще из-за больной задней лапы враскорячку, так что доступ к моим «достоинствам», которых бедняга Сокс лишился еще в раннем детстве, для Зямы был более чем доступен.

Да к тому же и Сокс смотрел на все эти блядские Зямины заезды с таким, я бы сказал, «напряженным равнодушием». Кто попробует мне возразить, что, дескать, напряженного равнодушия не бывает — отвечу: бывает! Это когда ты делаешь вид, что тебе все до лампочки, а на самом деле в душе... Понятно?

Вот когда я перехватил этот взгляд Сокса, с показным равнодушием наблюдавшего за тем, как Зяма лезет мне концом своего хвоста между задних моих лап, в голову мне пришла шальная и, наверное, невыполнимая идея!!!

Однако, как говорил Водила, чем черт не шутит, когда Бог спит, и не боги горшки обжигают!..

Я лично и понятия не имею, что все это значит, но знаю, что Водила говорил это именно тогда, когда брался решать задачу, казавшуюся на первый взгляд невыполнимой.

Вот я и подумал — а не научить ли мне Сокса нормально трахаться и постоянно ХОТЕТЬ Кошек, несмотря на его официальную КАСТРАЦИЮ?! Не распахнуть ли мне перед ним широкое окно в НАСТОЯЩУЮ ЖИЗНЬ?!

Ну так не будет у него Котят... Велика беда — захочет, возьмет любого с улицы на воспитание. А Челси и Ларри Браун ему помогут. Взяла же Рут Истлейк Тимурчика! И не с улицы, а из далекой России. Из детской тюремной колонии, где Тимурчик пребывал не за переход улицы на красный светофор, а за убийство хоть и отвратительного, но живого Человека... А теперь — есть ли лучшая семья в Америке, чем сын и мать Истлейк?! Хренушки вам! Нету.

Отвлекся малость. Это со мной бывает. Заносит на личное...

— Сокс, — говорю я таким тихим и вкрадчивым голосом. — Посмотри на Зяму... Как она лежит, как дышит... Видишь?

— Ну вижу, — говорит Сокс. — И что?

— Неужели тебе не хотелось бы приласкать ее?.. Или чтобы она тебя приласкала?..

— Я уже ласкал ее, — говорит Сокс.

— Как?! — поразился я.

— Нюхал, — говорил Сокс.

Тьфу ты, пропади ты пропадом! Тоже мне — ласки... Раздолбай президентский! Хоть бы у своего Хозяина поучился!..

Но ничего такого, конечно, вслух не сказал, а только сказал, чтобы не спугнуть, так ласково, мягонько:

— Молодец, Соксик... Очень, очень неплохо! А где ты ее нюхал?

— Как «где»? — удивился Сокс. — Сверху. Вот здесь — между ушей. Снаружи...

— Замечательно! — говорю. — Ну просто прелесть!.. А теперь тебе не хотелось бы попробовать Зяму изнутри, а не снаружи?

— Что же, мне ей операцию делать? Как это «изнутри»?..

«Ну, все... — думаю. — Терпение у меня кончается!.. Сейчас я сам шпокну эту чертову Зяму, начищу рыло Соксу, если будет возникать, и уйду искать конгресс!.. На хрен я сюда приехал?! Что у меня, дел нету больше, как учить трахаться КАСТРАТОВ?!»

Но опять-таки, слава Богу, хватило ума и силы воли сдержаться. Даже голоса не повысил, а еще вкрадчивее говорю:

— Вот ты, Соксик, рассказывал мне, как ваша секретная служба горничных трахает или как тут под кустами совокупляются... Ты помнишь, КАК они это делали?

— Конечно, помню. Или лежа — он на ней или она на нем... Или еще сзади — она в наклоне...

— Стоп! — говорю. — Что и требовалось доказать... Так вот, Соксинька, для нас с тобой лучший вариант — второй. Сзади, дружочек ты мой, сзади!..

— Как это? — туповато спрашивает Сокс.

— Как, как!.. — вдруг нервно говорит Зяма и становится в классическую Кошачью позу — носом к земле, задница — вверх, хвост — в сторону, ноги — врастопырку. — Давай-ка, Кыся, или как там тебя... покажем Соксу, как это нужно делать!

У меня от желания чуть глаза на лоб не лезут! Член — аж звенит! Яйцами хоть в теннис играй!.. Говорю из последних сил чудовищным, фальшивым, дрожащим голосом:

— Ну зачем же это буду делать я, когда Соксик и сам прекрасно сможет с этим справиться. Да к тому же я и на костыле...

Вижу, Сокс пододвигается к нам поближе и начинает проявлять интерес, правда, пока еще только к технической стороне дела.

— Не уверен, что мне это так уж нужно. Во всяком случае, никаких желаний я пока не испытываю... — говорит Сокс, но уже тоже с фальшивенькими интонациями.

— Зяма! — говорю я. — Зямочка, солнце мое! А почему ты ждешь, когда Сокс проявит к тебе сексуальный интерес? Почему бы тебе не взять инициативу в свои лапы?..

— А хули толку? — вдруг грубо отвечает мне Зяма. — Я уж и так пробовала, и этак... Полгода мучаюсь!

— А скажи мне, Зямочка, — говорю я еще ласковее, — а ты не можешь припомнить — КАК ТЫ ЕЩЕ НЕ ПРОБОВАЛА?

Смотрю на Сокса — ну просто персонаж из мультипликации!.. Глаз перевязан, пасть от удивления раскрыта во всю ширь, но уже дышит — как нужно!..

Мамочки мои! Да неужели «лед тронулся, господа присяжные заседатели»?! — как цитировал кого-то Шурик Плоткин.

— Ты что имеешь в виду? — спрашивает меня Зяма. — ОРАЛЬНЫЙ СЕКС, что ли?

Я так и сел на хвост! Ни хрена себе?! Неужто я наконец увижу этот таинственный, наверное, чисто американский способ, о котором я впервые услышал от того еврейского Собака — Арни из Брайтона. И про который Рут наотрез отказалась разговаривать со мной, предложив дождаться Шуру Плоткина для обсуждения с ним ЭТОЙ ТЕМЫ.

— Да, да... — говорю я поспешно Зяме. — Именно ЭТО я и имел в виду!

— Ну что же... Давай попробую, — говорит Зяма, а в голосе полнейшая безнадега — просто плакать хочется.

Зяма по-хозяйски опрокидывает Сокса на спину, раздвигает ему задние лапы, отшвыривает в сторону Соксовский хвост и начинает своим маленьким розовым язычком вроде бы прилизывать ему ТАМ шерстку.

А потом открывает пошире рот, убирает клыки и...

Елки-палки!!! И это они называют ОРАЛЬНЫЙ СЕКС?! И ЭТО они считают своим «американским способом»?!

Да, как говорил мой друг Водила, — мне с них смешно! Это же обыкновеннейший... Ну как его?! Тьфу, черт... Совсем из головы выскочило... Слегка по-французски звучит. Ладно, потом вспомню. Так вот, этот ОРАЛЬНЫЙ, как они называют, СЕКС мне сотни Кошек на нашем пустыре в Питере делали!..

Тоже мне — открытие.

Не скрою и не буду лицемерить — приятно. Заводит жутко. Но старо как мир. У нас в России делают это не хуже и не менее квалифицированно, чем делает ЭТО сейчас Зяма.

— Эй ты!.. Как тебя там... Кыся!.. Погляди-ка, вроде бы пошло дело, а?.. — невнятно так, с плохой дикцией по причине занятости рта, говорит мне Зяма.

Я гляжу — батюшки!.. Да оказывается, Соксу любой среднеамериканский Кот может позавидовать!..

Размерчик — я тебе дам! Стоит как телеграфный столб — будто у него не вырезали два яйца, а, наоборот, пришили четыре... И вообще Сокс уже так раздухарился, что начинает стонать, вскрикивать, хрюкать, лапами дергать!

Я тоже так вдруг от него завелся, что стал непонятно почему ни с того ни с сего кричать:

— Шай-бу! Шай-бу! Мо-ло-дец! Мо-ло-дец!..

Тут Зяма, все-таки опытная стерва, умница, в ЭТОМ деле — блеск, аккуратненько так выпускает ТУ часть Сокса из своей пасти и мгновенно становится в классическую позитуру. Но уже задом не ко мне, а к Соксу!..

Я только успел крикнуть:

— Не торопись, Сокс!.. Помедленнее, врастяжку, старик! Не спеши!..

Но Сокс, ни хрена не дослушав меня, этаким орлом-стервятником взлетает на Зяму, вонзается в нее, куда надо и чем надо, тем самым, которым он с Котенкиных времен всего лишь писал и не помышлял о чем-либо другом, и начинает работать, как паровая машина Джеймса Уатта, про которую мне рассказывал Капитан «Академика Абрама Ф. Иоффе» Алексей-Иванович-Кэп-Мастер.

Тут уж и Зяма завыла от восторга!

А толстенное дерево, оно же секретный пост охраны, прямо-таки вспухло от криков изнутри:

— Внимание! Внимание!!! Всем постам!.. Включить видеокамеру, врубайте все мониторы!!! Скорее!.. СОКС Е... ЗЯМУ! СОКС Е... ЗЯМУ!!! По-настоящему е... Зяму!..

— Не может быть!..

— Вы ошибаетесь... Проверьте свой инфракрасный прибор ночного видения!!! Он у вас барахлит!..

— Да клянусь вам!..

— Тебе просто чудится... Сокс — кастрат!

— А может, это не Сокс?..

И обиженный голос изнутри толстого дерева:

— Да что ж я, Сокса в лицо не знаю?!

— Точно, парни! Сокс!..

— Смотрите, смотрите!!!

И все это в абсолютной темноте, при полнейшем БЕЗЛЮДЬЕ, а тут еще ритмичный хрип Сокса, вой Зямы...

Я сижу — балдею! Честно говоря — балдею от счастья. От счастья за Сокса!.. Ну и, конечно, некоторым образом во мне шевелится и растет ГОРДОСТЬ ТВОРЦА! Так сказать — СОЗДАТЕЛЯ этого маленького биологического ШЕДЕВРА!..

Да почему, черт вас всех побери, — маленького?!

Ведь то, что я совершил с Соксом, с детства кастрированным Котом, то, что я ВДОХНУЛ в него совершенно новую, неведомую ему доселе прекрасную сторону ЖИЗНИ, — разве можно назвать «маленьким ШЕДЕВРОМ»?..

Нет, господа хорошие, леди и джентльмены! ТО, ЧТО СДЕЛАЛ Я, — ЭТО ОГРОМНОЕ ПОЛОТНО, РАВНЫХ КОТОРОМУ В МИРЕ ПРОСТО НЕТУ!!! И к чертям Собачьим эту нашу вечную российскую показную скромность!.. ШЕДЕВР — ОН И ЕСТЬ ШЕДЕВР.

Тут Сокс ка-а-ак заорет благим матом на все восемнадцать и семь десятых акра территории Белого дома, как кончил он в эту Зяму — ее чуть не разорвало! Надо же было так долго хранить в себе такой запас... Котят на тридцать — не меньше!

А вокруг ка-а-к вспыхнут все прожектора, все лампы, все специальное освещение, ка-а-ак помчатся со всех сторон к нам Мужики — туча! И все с оружием, с камерами, с пушками, стреляющими сетками, еще черт знает с чем, а впереди всех, как жеребец, скачет Ларри Браун с таким коротким автоматом в руке и орет на всю округу и по-шелдрейсовски, и по-Животному, и по-Человечески:

— Держитесь, ребятки!!! Я здесь!..

Картинка, я вам скажу, маслом! Светло, как в яркий солнечный день, вокруг нас — куча вооруженных до зубов Мужиков, валяется затраханная в доску Зяма, Сокс обнимает меня передними лапами за шею, висит у меня на груди, рыдает от счастья и приговаривает сквозь судорожные всхлипывания:

— Кыся-а-а... Дорогой!.. Мартынчи-и-ик... Мистер Плоткин!.. Век не забуду... Что хочешь?.. Что хочешь!.. Все сделаю... Боже, что ты мне подарил?! Боже мой, что я благодаря тебе обрел?! Новая, новая, новая ЖИЗНЬ! Ну держись, Вашингтон! Трепещи, Кошачья Америка!..

* * *

Слава Господу, Челси уже спала мертвым сном, вымотанная вечерней тренировкой (она играет в женской школьной футбольной команде — стоит на воротах) и посиделками в кафе, где она, оторвавшись от шести дюжих охранников, слопала вместе с подружками «не рекомендованный», но обожаемый ею огромный шоколадный торт.

Поэтому, в обстановке строжайшей секретности от Челси, мы узким президентским кругом — Билли, Хиллари, Белодомский ветеринар, Начальник Секретной службы всего Белого дома (меня просили не называть его имя!), естественно, Ларри Браун — в качестве переводчика с шелдрейсовского и Первого ответственного лица за Сокса, сам Сокс и Я — на большом экране в темном зале просматривали видеопленку, записанную при помощи приборов ночного видения.

В зеленоватом искристом свете этих приборов ПОЛОВОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ Сокса было запечатлено во всех потрясающе возбуждающих подробностях!

Храни меня Бог, я ничего не хочу сказать плохого про президентскую чету! Наоборот, лично мне это как раз ужасно понравилось!.. Но, глядя на экран, всматриваясь в детали МОЕЙ ПОБЕДЫ над КАСТРАЦИЕЙ Сокса, несколько лет назад лишившей Сокса ЛУЧШЕЙ стороны Жизни, Билл и Хиллари Клинтон сами так завелись, что, может, никто другой этого и не заметил в темноте, но нам с Соксом очень хорошо было видно, как Билли аккуратненько запустил лапу, то есть руку под юбку своей жены Хиллари...

А та, с трудом сдерживая прерывистое дыхание, стала осторожно гладить мужа где-то в районе ширинки!..

— Нет! Это — невероятно!... — все время нервно повторял Клинтон, глядя на экран и вовсю шуруя под юбкой у собственной жены.

— Да, да... Просто — фантастика!.. — напряженно вторила ему Хиллари.

— Может быть, ему тогда не все вырезали?.. — предположил Клинтон.

— Все, мистер Президент! Все!.. — в отчаянии вскричал ветеринар, уже находясь в полуобморочном состоянии.

— Нет, такое тянет на Нобелевскую премию!.. — Хиллари Клинтон проговорила это слабым голосом и сладострастно, прикрыла глаза.

А я на экране видел все недостатки ПЕРВОГО, далеко не совершенного, излишне поспешного, но абсолютно естественного для ПРЕМЬЕРЫ поведения Сокса во время его ТРАХА.

Видел себя, сидящего на хвосте, далеко и некрасиво отставившего в сторону раненую заднюю лапу и в увлечении процессом размахивающего передними лапами — словно дирижер духового оркестра!

Видел блистательную профессионалку Зяму, которую по праву следовало бы считать в какой-то степени соавтором МОЕГО эксперимента. И все время помнил, что Зяма обещала мне завтра вечером привести свою приятельницу по имени Жужа, которая по технике секса заткнет за пояс всех Кошек, когда-либо бывавших подо мной!

Конечно, я с удовольствием трахну эту Жужу, но когда меня заранее предупреждают о какой-то «невероятной» технике секса и о том, какой «половой рай» меня ожидает, — я сразу же вспоминаю мюнхенско-киевскую Кошку Цилю, которая распускала о себе слухи-завлекухи, что она, дескать, даже Тигра может затрахать до смерти. А на поверку оказалось — обычная провинциальная любительская суетня, вскрики не вовремя, закатывания глаз не тогда, когда нужно, и постоянные трусливые мольбы: «Только не в меня!.. Только не в меня!..»

Наконец эта наша порнуха на президентском экране кончилась, Клинтон еле успел выдернуть руку из-под юбки жены, Хиллари с трудом отстранилась от мистера Президента, и свет в зале зажегся.

И вот тут, надо сказать, Сокс повел себя как истинный джентльмен! Он прошел к экрану, сел к нему спиной, а своей перевязанной мордой ко всем сидящим в креслах. И через Ларри Брауна попросил минуточку внимания.

Ларри перевел на Человеческий, и Сокс сказал:

— Всё, что вы все сейчас видели на экране, произошло только лишь благодаря моему новому и лучшему другу — Кысе! Не побоюсь высокопарности — Великому Русскому Коту мистеру Кысе-Мартыну Плоткину фон Тифенбаху! Выйди сюда, Кыся. Сядь со мной рядом. Пусть все на тебя внимательно посмотрят...

Я вышел и сел рядом с Соксом.

Сокс коротко поведал мою историю — и про то, что я ищу Шуру, и про Тимурчика, и про Рут, и как я вообще здесь оказался...

Бедный Ларри Браун совсем запарился переводить Сокса на общечеловеческий английский, стал сбиваться и упускать важные, с моей точки зрения, детали в переводе.

А я смотрел во все глаза на Билли и Хиллари и чувствовал, что могу войти с ними в КОНТАКТ по Шелдрейсу в любую секунду! Так они оба были тренированы на НУЖНЫЕ КОНТАКТЫ. Впрочем, как и все тут в Белом доме. И секретный Начальник, и Кошачий доктор...

Уж если на то пошло, я уже оказал им неоценимую услугу — я добился для них прощения у Сокса и вернул им его любовь и привязанность! Достаточно было посмотреть, как Сокс, проходя к экрану, искренне потерся о брючину Президента и трогательно лизнул руку Первой Леди Америки. Ни на йоту не фальшивя, как прежде!

А потом, чем черт не шутит, может быть, это окажется полезным и для моего Шуры, и для Рут, и для Тимурчика Истлейка?..

Поэтому я очень вежливо попросил Ларри заткнуться и отдохнуть, внимательно уставился на Билли и Хиллари и медленно, раздельно произнес по-шелдрейсовски:

— Мистер Президент! Миссис Клинтон! Пожалуйста, не пугайтесь. Это говорю с вами я — Мартын-Кыся Плоткин. И если вы оба ЗАХОТИТЕ меня понять, то дело — в шляпе... То есть все будет в порядке!

— Что-о-о?! — Клинтон даже подпрыгнул в кресле.

— Ой!.. — совсем по-домашнему ойкнула Хиллари. А Начальник Секретной службы всего Белого дома молниеносно сунул руку под пиджак — видать, за пистолетом, но Ларри вовремя повис у него на руке.

Ветеринар покачнулся и стал сползать по стене на пол...

Я видел, что все они поняли каждое мое слово! Просто ужасно растерялись и не знали, как им нужно на это реагировать. Тогда я решил действовать попроще и напрямую, без всяких там — мистер Президент...

— Билли! Хиллари!.. Ребята! — сказал я. — Вы же нормальные здравомыслящие Люди! То, что вы сумели остаться в Белом доме на второй срок, лишний раз доказывает, что вы Люди ТАЛАНТЛИВЫЕ!

Тут я припомнил любимый постулат своего Шуры и сказал:

— А ТАЛАНТ — это АНОМАЛИЯ! Раз Человек или Кот талантлив в чем-то одном, значит, он талантлив и во всем остальном. Он может просто этого не знать. Но уж если попробует... Вот и вы попробуйте-ка, ребятки, понять меня. Но самое главное — и ответить!.. Давайте на счете «три», окей? Раз, два...

«Три» я даже не успел произнести!

— Боже мой... Мартин!.. — первой сказала Хиллари по-шелдрейсовски. — Неужели то, что происходит сейчас, — возможно?..

— Еще как!!! — в восторге вскричал Сокс.

А Ларри смахнул непрошеную слезинку... Билл Клинтон — Вторократный Президент Соединенных Штатов Америки, политический рыцарь без страха и упрека, «ходок», любимец голливудских звезд, Глава огромного Государства, Человек, играющий на саксофоне, — заикаясь, робея и все еще не веря в происходящее, запинаясь, произнес по-шелдрейсовски фразу, которую я много раз слышал от простого русского шоферюги — моего близкого друга Водилы:

— Ну, Кыся... Ты даешь!..

Разошлись мы лишь часам к трем ночи...

Справедливости ради следует отметить, что Ларри Брауна и ветеринара Клинтон отпустил еще в первом часу — ни в том, ни в другом нужды уже не было. Начальника же всей Секретной службы Белого дома Президент попросил остаться.

После чего мы перешли из зрительного зала в Овальный кабинет Президента. С кухни нам притащили туда какую-то легкую закусь, и мы продолжали трепотню...

Овальный кабинет мне безумно понравился! По бокам письменного стола — флаги, роскошные напольные высоченные часы, два светлых удобных дивана, на одном из которых сидел я и валялся Сокс, а на втором устроились Клинтоны.

Начальник всего секретного уселся в глубокое кресло у стены и время от времени то включал маленький диктофон, то останавливал. У Шуры был почти точно такой же!.. Но иногда Начальник чего-то записывал и в блокнотик. Это когда ему Билли приказывал...

Трепотня тоже была, прямо скажем, не общей. В основном Клинтоны задавали мне вопросы, а я старался максимально толково на них отвечать.

Когда зашел разговор о возможном издании книги Шурика в Америке, Президент поморщился словно от зубной боли.

— Есть, есть у меня парочка знакомых солидных издателей... — сказал он. — Но и вы, парни, тоже должны попытаться понять сегодняшнюю ситуацию. Тут два аспекта — в Америке деловые круги и Люди вообще значительно меньше зависят от Правительства, чем в России. Я, конечно, могу попросить кого-то из своих приятелей помочь твоему Шуре издать его книгу здесь. Но ты учти — МНЕ МОГУТ И ОТКАЗАТЬ!.. И я такие щелчки по носу получаю довольно часто. Это — первое. Второе: как ни прискорбно мне это говорить тебе, Кыся, русскому Коту, но мода на все «русское», которая в начале вашей «перестройки» (это слово Клинтон забавно произнес по-русски) буквально захлестнула весь мир, — сегодня канула в Лету!.. Все «русское» перестало быть интересным и притягательным лишь потому, что Россия скомпрометировала себя массой бесполезных и неприглядных факторов... Финансовый обвал, рухнувшая промышленность, мертвая наука... А главное, конечно, внутренние войны и сотни тысяч погибших внутри своей собственной страны!..

— Билли! Ты репетируешь завтрашнюю речь перед русскими депутатами? — спросила Хиллари.

— Нет, детка. Я просто пытаюсь заранее объяснить возможную неудачу с изданием в Америке книги мистера Плоткина.

— Тогда, джентльмены, если вы мне позволите, я возьму это на себя. Лишь бы книжка оказалась пристойной. О’кей, Мартин?

Я мог только лапами развести, а развалившийся рядом со мной Сокс пихнул меня в бок, дескать, «уж если Хиллари за что-нибудь берется!..».

Рассказал я и о необходимости разыскать здесь одного Конгрессмена, который был последним, кто слышал голос Шуры... Рассказал я и жуткую историю бывшего русского мальчика Тимура Зайцева — ныне американского гражданина двенадцати лет Тима Истлейка... Историю его усыновления полунегритянкой, сотрудницей Н.Й.П.Д. — «Нью-Йорк полис департмент», — сержантом полиции Рут Истлейк, вдовой полицейского Фреда Истлейка... Все рассказал и про саму Рут: про ее жизнь с маленьким Тимом, про легкость ее характера, ироничность, превосходную способность к КОНТАКТУ, ну и, само собой, какая это потрясающе красивая Женщина!..

На мгновение мне показалось, что все три Мужика, включая теперь сюда и Сокса, в этой части моего рассказа очень даже напряглись и сделали на Рут, как говорил Шура, «стойку»!..

— Мне Ларри Браун докладывал, что разговаривал с сержантом Истлейк по телефону, — впервые открыл рот Начальник всех секретов Белого дома. — Он звонил ей перед самым выпуском вечерних телевизионных новостей, чтобы они там в Нью-Йорке не пугались за своего Кота...

— Очень хорошо и правильно, — чуточку раздраженно проговорила Хиллари Клинтон. — Но неплохо было бы еще и найти мистера Плоткина!..

Я понял, что при Хиллари говорить с Клинтоном о красивых Женщинах явно не рекомендуется! Что и подтвердил Сокс, снова незаметно пихнув меня задней лапой в бок.

— Ну ладно, братцы! — сказал Билли Клинтон. — Завтра предстоит нелегкий день. В первой половине у меня куча неотложных дел и встреч, а вечером у всех нас — Кыся, ты приглашен тоже! — прием депутатов Российской Государственной Думы. Поэтому всем нам неплохо бы выспаться. Но каждый труд, каждое благое деяние должны быть вознаграждены. Так вот, скажи мне, друг мой Кыся, чего бы ты больше всего хотел сейчас в жизни?..

Мне даже не пришлось задуматься! Я ответил мгновенно и четко:

— Больше всего в жизни мне хотелось бы сейчас разыскать Шуру Плоткина и сделать так, чтобы ему не пришлось бы проходить весь горько-традиционный путь эмигранта-новичка. Я насмотрелся на это в Германии и подозреваю, что Америка в этом не очень отличается от Европы...

— Верно... — сказал Клинтон и надолго замолчал.

А потом посмотрел на Начальника Секретной службы и нормальным Человеческим языком сказал ему:

— Давайте попробуем что-нибудь придумать.

И тот записал у себя в блокноте пару строчек.

— Билли, ты позволишь? — спросила Хиллари.

— Да, да, конечно, дорогая..

— Прости меня, пожалуйста, Мартин, если мой вопрос покажется тебе чересчур женским...

— Ради Бога, миссис Клинтон, — смутился я.

— Скажи мне, Мартин, какие два качества в себе ты считаешь наиболее... — Хиллари запнулась, стараясь подыскать максимально точное определение.

— Наиболее необходимыми для меня самого? — помог ей я.

— Да! Да, да... Очень точно!

Вот тут я задумался...

Отличных качеств у меня было — пруд пруди! Хоть отбавляй!.. Без липовой скромности я мог бы назвать их десятки. Но тут нужны были только два, к сожалению.

— Ну что ж... — сказал я, и мне самому это показалось наиболее важным. — Первое: СВОИХ НЕ ЗАКЛАДЫВАЮТ, ЧЕМ БЫ ЭТО ТЕБЕ НИ ГРОЗИЛО!.. И второе: у меня очень высоко развито ощущение ЛЖИ, от кого бы она ни исходила. Тут я просто — само совершенство! Этим я владею шикарно!

— Тогда завтра во время приема я попрошу тебя не отходить от меня ни на шаг! — быстро проговорил Клинтон, но тут же спохватился: — Хотя первое твое качество — СВОИХ НЕ ЗАКЛАДЫВАЮТ — войдет в противоречие со вторым, и я просто боюсь за твое здоровье...

— Не волнуйтесь, мистер Президент, — сказал я. — Это я еще завтра-посмотрю — кто там СВОЙ, а кто и не очень.

И мы разошлись спать. Было ровно три часа ночи.

* * *

И снится мне, что я почему-то в... Испании!.. Я про Испанию слышал всего три раза в жизни: от Шуры — тот все мечтал когда-нибудь там побывать; от Фридриха фон Тифенбаха, который показывал мне очень красивый альбом с видами Испании и говорил, что умирать уедет в какую-то Андалузию, где есть город Кордоба, а в этом городе у Фридриха есть небольшая вилла. Купил ее лет двадцать тому назад, да все никак не соберется слетать туда... А еще про Испанию я слышал от Капитана Александра-Ивановича-Кэп-Мастера. Он там вокруг нее плавал...

Так вот, значит, снится мне, что я в Испании. И жарко, ну просто ужасно! Дышать нечем, лапы вялые, голова в тумане... Бреду узенькими-узенькими кривыми улочками... И все домики белые-белые, и от этого на них очень трудно смотреть — так все сверкает в глазах от солнца!..

Скрыться от жары и слепящего света можно только лишь в маленьких двориках — Фридрих называл их «патио». Они есть внутри каждого дома — с такими малюсенькими кукольными балкончиками, все в неведомых цветах красоты невероятной! Но я стесняюсь туда заходить — чужое все-таки...

Иду, прижимаюсь к теневой стороне улочки, заглядываю во все эти дворики-патио — один другого прекрасней: вымощены разноцветными гладенькими камушками типа осколков разбитых тарелок, и если бы не жара, если бы можно было еще и дышать, то мне показалось бы, что я в настоящем раю!..

И вдруг в одном дворике, почти пустынном, только по стенам неяркие ползучие цветы, вижу ШУРУ ПЛОТКИНА!!!

В незнакомой мне пижаме Шура ходит под ручку со странным невысоким бронзовым стариком. Не выкрашенным бронзовой краской, а из настоящей бронзы — металла. Старик в бронзовой чалме, в бронзовом халате без воротника. Одной бронзовой рукой поддерживает Шуру под локоток, во второй руке — бронзовая книга. Бронза темная, не блестит — старая-старая!

Ходят они вокруг желтовато-серого квадратного каменного пьедестала, на котором стоит жутко неудобное, с моей точки зрения, каменное кресло. А вокруг пьедестала — квадратная клумбочка с коротенькими цветочками...

— Шурик!!! — кричу я. — Шурочка!.. Господи! Да как же ты здесь оказался?!

Шура удивленно оглядывается, останавливает своего бронзового старика, видит меня и без особого восторга, но так симпатично говорит мне:

— Мартынчик!.. Как хорошо, что ты наконец отыскался. Познакомься, пожалуйста. Это сеньор Аарон Маймонидес — великий еврейско-испанский ученый, философ и врач. Ты не смотри, что он такой бронзовый, — он доктор Божьей милостью! Если бы не он, я бы... Ему знаешь сколько лет?

— Возраст-то явно пенсионный, — говорю.

— Глупенький ты мой Мартынчик, — так ласково говорит мне Шура. — Ему больше пятисот лет!

— Вот никогда не дал бы! — вежливо говорю я. — Как, ты сказал, его зовут?

— Аарон (через два «а») Маймонидес из еврейского квартала Худерия.

— У меня теперь тоже есть один знакомый Собак — Арон. Только с одним «а». Тоже из еврейского квартала. Бруклин называется...

— Боже мой, Мартын! Ну как ты можешь сравнивать?!

— А чего? — говорю. — Тоже — вполне приличный старикан.

А этот Маймонидес на меня даже не смотрит. И ни словечка. Да наплевать мне на его стариковские причуды, думаю. Важно, что он Шурика вылечил!..

Смотрю, старик начинает вскарабкиваться на пьедестал, а Шура его подсаживает. А в старичке весу как в двух автомобилях. Сплошная же бронза!..

Я давай Шуре помогать. Но старик Маймонидес довольно ловко влез туда к себе в кресло, уселся там и застыл. Будто и не он только что ходил по дворику с Шурой под ручку.

Пока я пялился, как бронзовый Аарон застывал на своем пьедестале, Шура куда-то исчез!

Мечусь по дворику, выскакиваю на кривые кордобские улочки, опять в дворик заглядываю — нету! Нету моего Шуры Плоткина!..

А жарища — несусветная, дышать нечем, лапы совсем отказываются служить, что-то на меня такое тяжелое наваливается — неужто это Маймонидес свалился на меня с пьедестала?! Чувствую — погибаю под этой тяжестью, задыхаюсь, теряю сознание...

А бронзовый Маймонидес сверху шепчет мне в ухо: «Зяма!.. Зямочка!..»

В последнем усилии, в уже угасающем сознании, рванулся я было из-под этой дикой бронзовой тяжести...

...и проснулся!..

Никакого Аарона Маймонидеса.

Навалился на меня во сне этот засранец Сокс и в сонном состоянии лезет на меня, болван, как на КОШКУ! А я под ним задыхаюсь! Еле-еле из-под него выбрался, врезал ему пару раз по рылу, разбудил таким образом и говорю:

— Ты, половой психопат, маньяк сексуальный, террорист херов! Ты в своем уме?! Ты чего на меня взгромоздился? Какой я тебе «Зяма»?! Ну-ка брысь в тот конец комнаты! И чтоб не приближался! А то не посмотрю, что ты Первый Кот Америки, накидаю пиздюлей, как Последнему Коту из Сестрорецка! Завтра придет твоя Зяма — вот и будешь на нее запрыгивать... А пока — вали отсюда! Надо же — раздухарился, раздолбай... А я тоже хорош — научил на свою голову!..

* * *

Утром у Сокса разбинтовали морду — ничего страшного. Опухоль малость опала, хотя глаз все еще оставался прищуренным. Что придавало Соксу выражение постоянной и надменной ироничности, целиком соответствующей его положению.

Во всяком случае, если бы я был Первым Котом Америки, естественно, при условии, что президентской парой были бы Шура и Рут, то я ходил бы только с такой мордой!

У меня тоже сняли лангетку с задней левой лапы. Я, слава Богу, перестал нелепо выглядеть — Кот на костыле, — только чуть-чуть еще прихрамывал...

Короче — обошлось. Мы пожрали чего-то ужасно вкусного и, как сказал доктор, очень полезного и ускоряющего процессы заживления. Даже молоко было с какими-то специальными целебными добавками!

К концу нашего завтрака примчалась Челси, внимательно осмотрела нас и сказала:

— Вы оба превосходно выглядите! Но у меня сегодня с утра ощущение, что вокруг вас витает какая-то тайна, которую знают все и все же скрывают ее именно от меня! Вы сами можете мне что-нибудь объяснить?

Я вовремя наступил передней лапой на хвост Сокса, потому что он уже разинул пасть, чтобы немедленно поведать Челси обо всех своих вчерашних половых подвигах.

Ему, дурачку, казалось, что раз они с Челси вместе выросли и одновременно взрослели, то Челси вправе знать обо всем, что он делал вчера ночью с Зямой!..

Он почему-то не учитывал, что при общем взрослении вместе с Челси он, Сокс, из Котенка превратился в обычного Черно-Белого Кота без яиц, а Челси стала молоденькой шестнадцатилетней девушкой. А даже в шестнадцать лет девочкам совершенно не обязательно все знать про чью-то половуху.

Про себя — Бога ради! Про себя ты обязана знать какие-то элементарные вещи из этой области — ну хотя бы из гигиенических соображений. Или чтобы не «влететь» раньше времени.

Но про Сокса ты можешь чего-то и не знать. Совершенно не обязательно Соксу посвящать Челси в свои сексуальные кувыркания с Зямой.

И вот странная штука — посторонние это прекрасно понимали и не расщеперивались перед дочкой Президента, чтобы сообщить ей подробности НАШЕЙ ПОБЕДЫ над половым бессилием Сокса. А свой, близкий, этого понимать не хочет! Он не соображает, что перед ним молоденькая девушка, которой не хрен слушать про все ЭТО. Придет время — наслушается, насмотрится, напробуется. А сейчас еще рановато...

Короче — я стою лапой на конце хвоста Сокса, чтобы он чего-нибудь лишнего не ляпнул, и говорю Челси:

— Никакой тайны тут нет, Челси. Просто Сокс влюбился в Зяму.

— Тоже мне секрет! — рассмеялась Челси. — Эта Зяма крутится около Сокса уже полгода. Я, правда, не знаю, на что она рассчитывает.

Тут рассвирепевший Сокс вырывает у меня из-под лапы свой хвост и оскорбленным тоном заявляет Челси:

— Да будет тебе известно, дорогая моя, что сегодня ночью я...

Тут я поспешно наступаю снова на хвост Сокса, но уже с выпущенными когтями.

И быстро говорю Челси, чтобы помешать беспардонному хвастовству Сокса:

— А сегодня ночью Зяма и Сокс признались друг другу в любви! — И еще глубже запускаю когти в хвост Сокса, чтобы он и не вякнул. Тут до него наконец доходит, о чем можно говорить с молоденькими девушками, а о чем не следует, и сдавленным от боли голосом Сокс подтверждает:

— Да... Мартын говорит правду...

— Ладно, — сказала Челси. — В таком случае, Сокс, я тебя поздравляю! Привет Зяме... Но по-моему, ребята, вы оба что-то темните... До вечера!

— Погоди, Челси, — говорю я. — Ты знаешь, кто такой Аарон Маймонидес?

Я думал, что у Челси глаза выпадут на пол!

— О Боже!.. — еле вымолвила она. — Ты-то откуда про него знаешь?!

— Он мне приснился, — честно сказал я.

— С ума сойти!.. — сказала Челси. — Маймонидес — это какой-то испанский врач и философ пятнадцатого века...

— Еврейско-испанский, — поправил ее я.

— Господи, Мартын! Ну какая разница — еврейский или испанский?! Он же был ученый! Вот что главное... Чао! До вечера.

С тем и ушла.

А мы с Соксом сбегали в сад погадить, и я нечаянно наделал на какое-то сверхсекретное следящее устройство, спрятанное в траве под кустиком. Автоматически сработали еще какие-то защитные штуки, взвыла сирена... И получился жуткий шухер!

Эту мою промашку Сокс взял на себя, и нам даже не влетело! И мы пошли шататься по Белому дому.

Не скрою, мне довольно быстро надоели все эти огромные залы, роскошная мебель, портреты каких-то типов — в старинных костюмах... Хотя в то же время я несколько прибалдел от фантастического великолепия Красной гостиной с белым камином и потрясающими золотыми настольными лампами и золотыми гардинами! А от Овального зала с гигантским голубым ковром я просто пришел в восторг!

Этот стол с живыми цветами!.. Эти высоченные окна с роскошными портьерами, камины, вазы, мебелишка — будь здоров!..

Ну и, конечно, Большой приемный зал! Это я вам скажу — картинка маслом... Потрясное зрелище!

Народищу шляется по Белому дому — тучи! Один мужичок в серой кофте бегает по всем комнатам и залам — заводит часы! Вот такая у него работа. Второй — в черном смокинге, лакированных туфлях, с черной «бабочкой» — ковры пылесосит в залах... Какие-то типы с протокольными мордами в пиджачках и галстуках — кто с «уоки-токи», кто с телефоном — «хенди» — шныряют по всем этажам, морды у всех серьезные, все такие деловые...

Кто-то кем-то распоряжается, кто-то кому-то подчиняется — кошмар! И все при деле.

Несмотря на довольно быструю потерю интереса к парадной части Белого дома, я особенно не возникал. Я понимал, что Сокс показывает мне «свои» владения, и мне очень не хотелось его обижать.

Но когда мы спустились в нижние этажи — в обслуживающий комплекс — тут у меня чуть «крыша не поехала»! Вот отсюда я бы никогда не вылезал! Здесь было так интересно — сдохнуть!..

Один склад посуды чего стоил! Сотни различнейших комплектов на хрен знает какое количество персон хранились в специальных огромных коробках. Каждый сервиз для определенного случая. И какая посуда!.. Обалдеть! Невиданной красоты!

А прачечные с массой автоматических стиральных машин, с уймой различных химикатов на все случаи грязи и запачканности!.. И замечательная тетка-негритянка, которая всем тут заведовала.

Я вообще заметил, что в Белом доме работает очень много негров. Их теперь в Америке стыдливо называют «афроамериканцами», хотя к «афро» они имеют такое же отношение, как наши русские евреи к испанскому Маймонидесу...

А кухня Белого дома?! Это же не кухня — это же черт знает что!.. Бывал я в больших кухнях разного общепита. И у нас в Питере на проспекте Науки в шашлычной у Сурена Гургеновича — я там даже недолго сотрудничал, делал вид, что отлавливаю крыс... И в Германии, в Мюнхене, в «Биргартене» Английского парка тоже кухонька была — я тебе дам!..

Но такой кухни, как в Белом доме, я никогда и нигде не видел. Ни конца ни края этой кухне, полк поваров, поварят и поваришек, все в белом, запахи — умереть-уснуть, чистота феерическая, и при всем столпотворении народа, продуктов и кастрюль — обстановка удивительно спокойная и доброжелательная.

Каждый делает свое дело. Очень квалифицированно. Наверное, отсюда и спокойствие.

Было бы свинством не упомянуть, что в кухне нас сразу же покормили — и свежей рыбкой, и вареными куриными потрошками, и чем-то неизвестным, но очень сладким...

Это у нас было вроде второго завтрака. Мы еле отвалились... Кухня вообще вся на ушах стояла — готовилась к сегодняшнему приему русских депутатов Государственной Думы.

Но самым забавным мне показалось, что все подвальные службы — склады, прачечные, кухонные отсеки, судомойки, ремонтные мастерские, подсобные помещения, душевые для обслуги — были разгорожены корабельными металлическими дверями с противоводными и противопожарными устройствами и запорами! Ну точь-в-точь как на нашем судне «Академик Абрам Ф. Иоффе».

Я сказал об этом Соксу, а тот добавил, что это не только против воды и огня, но и против возможного терроризма. И рассказал, что служба безопасности Президента иногда дает прессе описание, например, президентского лимузина — дескать, его и пуля не берет, и взрывчатка! И про то, как во время движения лимузина с Президентом этот лимузин связан с сопровождающей вертолетной группой, а все агенты, охраняющие Президента, находятся в прямом контакте с летчиками!

Не делается тайны и из того, что перед ИНАУГУРАЦИЕЙ (засранец Сокс даже не удосужился объяснить мне, что это такое!) перед трибуной, с которой выступает вновь избранный Президент, ставится пуленепробиваемое стекло, а сам Президент стоит на огромной и тяжеленной металлической плите, под которую невозможно подложить бомбу!..

— Елки-палки! — говорю я Соксу. — Ты же сам мне втолковывал, что это секретные сведения! На кой ляд их журналистам выбалтывать?!

— А специально! — отвечает Сокс. — Чтобы отбить охоту к покушениям. Чтобы кому-нибудь не показалось, что Президента так уж легко и шлепнуть...

— И однако! — сказал я. — Мне еще в Нью-Йорке мой друг Тим Истлейк говорил, что недавно один мудак обстрелял таки ваш Белый дом!..

— А-а-а... Так это Франциско Дюран! — говорит Сокс. — Так ему же и дали за это тридцать лет тюрьмы!..

Затем он поднимает голову и — чтоб мне с места не сойти! — СМОТРИТ НА ЧАСЫ, ВИСЯЩИЕ НАД ДВЕРЬЮ, и говорит:

— Кыся! Уже пять минут третьего, а у нас же в два свиданка с Зямой и Жужей!!!

Я чуть в осадок не выпал... Вот где он меня сделал как Котенка!..

— Сокс, е-мое! Ты чего, можешь время на часах узнавать?!

— Запросто, — отвечает Сокс и мчится обратно.

— Ты куда? — кричу я ему вслед.

— Подожди меня здесь! — отвечает Сокс и убегает. Сижу, жду. Возвращается Сокс — волочет здоровенный кусок вареного мяса с косточкой.

— Ты не лопнешь? — спрашиваю. — Только что же пожрали...

— Это я Зяме с Жужей. Не с цветами же к ним идти! — отвечает Сокс, еще раз смотрит на часы и бежит к выходу в сад.

И вот эти часы не дают мне покоя! Обзавидовался я с головы до ног...

— Может, ты и читать умеешь? — спрашиваю я на бегу.

— Нет, с этим у меня плохо... Челси в детстве учила меня, учила, но... Видно, Бог не дал. Ты быстрее бегать можешь?

— Не видишь — хромаю?! — А самому так обидно, что я в часах ни хрена не петрю, — хоть плачь!

— О черт! Опаздываем же... Прибавь шагу! — ворчит Сокс и волочет это дарственное мясо.

Прибегаем в южную часть сада, к тому самому толстому дереву, которое говорит по ночам разными голосами, — сидят наши Киски! Зяма и еще одна тощенькая бежевенькая Кошечка.

Сокс так галантно кладет к их ногам мясной кус и пытается церемонно поклониться, как и положено интеллигентному Коту.

Но Зяма говорит ему:

— Да погоди ты! Всему свое время...

И они вдвоем с Бежевенькой начинают жрать мясо с быстротой электрической мясорубки «Мулинекс». У Тани Кох в Мюнхене такая была.

Мы и глазом моргнуть не успели, как от мяса осталась только тщательно отполированная косточка. Кошки облизнулись, наспех привели себя в порядок, и Зяма говорит нам:

— Привет, ребятишки! Это Жужа — моя приятельница. Мы только что от телевизора. Там передавали, что сегодня у вас в Белом доме будет прием депутатов из России. Полагаю, вам тоже придется там присутствовать, а следовательно, времени у нас в обрез. Ну-с... Начнем, пожалуй!

И без дальнейших проволочек становится в классическую позу Кошки, предоставляющей себя Коту в полное его распоряжение!

Жужа смотрит на Зяму, уже готовую к употреблению, секунды три стеснительно переминается с лапы на лапу, а потом принимает позу Зямы и вопросительно смотрит на меня.

От такой деловитости я слегка ошалел и желание трахаться у меня резко поубавилось.

Честно говоря, мне и сначала ЭТОГО не так уж хотелось — голова была занята этим приснившимся мне Маймонидесом и вообще каким-то предчувствием, что сегодня вечером должно что-то произойти такое, чего я пока объяснить не могу...

Гляжу на Сокса — он тоже малость подрастерялся. Хотя пипка у него — торчком, хвост — трубой, и ему жутко хотелось бы повторить вчерашнее!..

— Я думал, что мы сначала немного «поиграем»... — робко, так говорит Сокс, не находя другого названия обычной нежно-сексуальной прелюдии.

— Нет, парни! Вы просто не в своем уме! — возмущенно говорит Зяма. — Нас, как порядочных Кошек, еле-еле отпустили на полчаса, а вы...

— Ну хорошо, хорошо... — упавшим голосом соглашается Сокс.

* * *

Трахнули мы их, конечно...

Сокс под конец совсем распоясался — попросил у меня разрешения трахнуть еще и Жужу. Ему сейчас все было в новинку.

— Мне-то что? — говорю. — Валяй. Бог в помощь.

«Ни любви, ни тоски, ни жалости... Даже курского соловья...» — в таких случаях наизусть читал Шура. Хотя при чем здесь соловей, я до сих пор понять не могу!

Короче, от этой американской деловитости и спешки я не получил ни малейшего удовольствия. Цитирую киевско-мюнхенскую Кошку Цилю: «Как говорят в Одессе: чтоб — ДА, так — НЕТ!»

Тут еще этот испанский сон с Шурой и бронзовым Маймонидесом в башке, предчувствие чего-то на сегодняшнем вечере... Нужна мне была эта Жужа, как рыбе зонтик! Может, старею?..

А если это «сон в руку»? Мне Водила как-то объяснял про такую примету, но я подробности подзабыл... Хорошо бы сейчас найти Ларри Брауна и попросить его соединить меня с Нью-Йорком — с Тимом и Рут. Может, у них там чего-нибудь проклюнулось?

Хоть бы нашли мне они этого Конгрессмена вечером! Вероятно, что он что-то знает про Шуру... И бронзовый Маймонидес мне как-то в душу запал... Что бы все это значило?

А то трахаемся, как идиоты, с этими торопливыми вашингтонскими поблядушками, а дело, ради которого я и приехал сюда, — на месте стоит.

— Все! — говорю Соксу. — Кончай любовь! Мне пора в Нью-Йорк звонить...

Сокс уже и сам рад смылиться. Он и Зяму, и Жужу после меня «употребил», как культурно выражаются агенты секретной службы Белого дома, и сам только и ждет повода, чтобы распрощаться.

— Ну ладно, девочки, — радостно так говорит Сокс. — Бай-бай! Будет время — заходите.

— Когда? — спрашивает деловая Зяма.

— Я же сказал — когда будет время, — уклончиво повторяет Сокс.

И я понял, что жизнь в Белом доме научила его очень многому!

Отыскали Ларри Брауна. Тот сразу на Сокса накинулся:

— Ты почему ошейник с утра не надел?! Я тебя ищу по всему Вашингтону!..

И напяливает на шею Соксу хорошенький ошейничек — этакий симпатичный символ сытого рабства. А Сокс и не возражает.

— На кой хрен ему ошейник?! — возмутился я. — Что он — Собака какая-нибудь?

— Ты, Кыся, не лезь в бутылку, — говорит мне Ларри. — Это и ошейник, и маленький радиопередатчик. Когда он на Соксе, я всегда знаю — где он. Не случилось ли с ним что-нибудь...

— Да, Кыся, — говорит Сокс. — Это очень удобно. В Калифорнии уже принят закон: с будущего года всем домашним Котам и Кошкам вживлять электронные чипы прямо в мозг. И по сигналу такого чипа Кота можно всегда разыскать. А если Кот сам потеряется, специальная служба полиции по этому чипу может узнать имя и адрес владельца этого Кота! Ну, как паспорт...

— Где, ты сказал, это будут делать с Котами? — переспросил я.

— В Калифорнии.

— Это где?

— На другой стороне Америки. Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сан-Диего, Лас-Вегас...

— А в Нью-Йорке ничего не будут пихать Котам в голову?

— Пока нет.

— Тогда я пока в Нью-Йорке и останусь, — говорю. На хрен мне, думаю, это барахло в башке?! Чтобы меня каждый мог вычислить? А если я один хочу побыть?.. Кому надо, того я предупрежу — где я... Пошли вы все со своей электроникой знаете куда?!

А Ларри все никак успокоиться не может:

— Вот где вы шлялись, блядуны несчастные?! Небось Зяму с ее подружкой пользовали? Служба безопасности их еще в тринадцать часов сорок девять минут с южной стороны дома засекла! А пока вы там развлекались, Мартыну-Кысе из Нью-Йорка уже два раза звонили миссис Истлейк с сыном!

Тут у меня сердце как ёкнуло — чуть наружу не выпрыгнуло...

— Что?! Нашли?! — завопил я не своим голосом.

— Ищут... Спрашивали, как твое здоровье и когда за тобой приехать.

— А-а...

Из меня будто дух выпустили. Я чуть не упал... Захотелось лечь, уснуть и не просыпаться, пока...

А потом подумал — ну уж дудки!!! А сегодняшний вечер, на котором что-то, но должно произойти!.. Это я кончиками усов даже чувствую... А Конгрессмен, который разговаривал с Шурой и звал в Вашингтон?! А Аарон Маймонидес?!

Ой, мамочки... При чем тут этот Маймонидес-то?.. Чего же это он у меня из головы не выходит? Он же мне всего лишь приснился...

— Ладно, Ларри, — говорю. — Может, оно и неплохо, что они меня не застали. Сообщать им пока, честно говоря, нечего. Но у меня такое ощущение, что на приеме должно что-то произойти... Может быть, встречу того Конгрессмена, который разговаривал с Шурой последним, может, еще с кем-нибудь меня судьба сведет... Давай свяжемся с Нью-Йорком после приема, а?

— Нет проблем! — говорит Ларри. — Как скажешь...

— Но прием закончится очень поздно — знаю по опыту, — вставил Сокс. — Удобно ли ночью своим звонком поднимать с постели Женщину и Ребенка?

— Во-первых, миссис Истлейк не ложится рано спать, а во-вторых, не знаю откуда, но у меня такое ощущение, что сегодняшний прием будет не похож на все ваши обычные приемы. Мне кажется, что он даже сможет закончиться раньше, чем намечено... — сказал я.

* * *

Откуда мне это причудилось — понятия не имею!

Одна подготовка к приему стоила того, чтобы рассказать о ней подробно.

Началось все с того, что на всех этажах, на переходах, на лестницах, во всех коридорах, по которым мог пройти Президент, Хиллари или Челси, были выставлены сотрудники Службы безопасности. Подчеркиваю, не Секретной службы, а Службы безопасности — без всяких там костюмчиков, «уоки-токи» и топорщащихся от спрятанных пистолетов пиджаков...

Через каждые двадцать шагов (тут может обнаружиться неточность — у меня с цифрами дело хреново!) стояли черные и белые молодые крепкие ребята в белых рубашечках, черных галстучках и черных брючках. И никаких пиджачков! Стояли, заложив руки за спину, слегка расставив ноги, и смотрели прямо перед собой. Не застывшими памятниками, но и без лишнего трепыхания.

Это вовсе не означало, что агентов Секретной службы не было совсем! Их было великое множество. Их я просто узнавал по оружейному запаху. Даже несколько официантов, которые накрывали большие круглые столы в Банкетном зале, и то попахивали пистолетами и радиостанциями.

Еще со времен своего плавания на «Академике Абраме...» я заметил, что все «уоки-токи», все радиостанции, все передатчики имеют свой, присущий только им, электронный запах.

Но даже если бы я вдруг потерял обоняние — сохрани меня Господь, — сотрудников Секретной службы Белого дома я бы все равно узнал — да они и не таились! У каждого из них в одно ухо была вставлена такая малюсенькая штучка, от которой по шее за воротник рубашки шел тоненький провод. Это они так слушали друг друга. А бормотали в лацкан собственного пиджака! Как сказал бы Водила: «Во, бля, техника...»

На мое счастье, рядом со мной был Сокс, который мне все объяснял и рассказывал. Причем с такой осведомленностью и гордостью, что можно было подумать, будто весь этот прием устраивается вообще только в его, Соксову, честь!

Тем не менее я был ему очень благодарен. Кое-что мне по-шелдрейсовски пояснял и Ларри Браун, который теперь неотступно следовал за нами. Кстати! От него тоже так перло оружием — словно его пистолет у меня прямо под носом привязали...

Очень строгий молодой человек, тоже с «уоки-токи» в руке, репетировал с жутким количеством журналистов. Указывал — кому где стоять и куда не лазать ни под каким видом!

Но это было почти бесполезное занятие — газетчиков, фотографов и телевизионщиков было такое количество, что на подмогу к молодому человеку прибежало сразу несколько помощников. Тоже с «уоки-токи» или со штучками в ушах и проводом на шее.

Журналисты орали, лезли чуть ли не на стены и отчаянно ругались с молодым человеком и со всеми его помощниками! Но победил все-таки молодой человек, пригрозив, что вышвырнет любого, кто ему еще хоть раз в чем-нибудь возразит.

И я понял, что в Белом доме могут работать только очень решительные люди...

Рассмешила меня репетиция «выхода Президента к гостям»!

«Президента» изображал какой-то тоскливый тип. Он стоял перед закрытыми дверями в зал, а у его ног была положена на пол табличка со словом «Президент». Это мне Ларри прочитал. Рядом с типом стояла некрасивая перезрелая дама, а под ногами у нее на такой же табличке значилось — «Миссис Клинтон».

Я бы на месте Билла и Хиллари подобрал бы для таких репетиций более привлекательных дублеров. А то смех было смотреть на этих двух унылых типов...

Ну а вокруг «Президентской четы» полукругом на полу лежали таблички с именами обязательной свиты Президента. Это мне Сокс сказал. И тут уже никаких дублеров! Каждый репетировал свою роль сам!

Руководили репетицией всего двое — очень высокий морской офицер в уж-ж-ж-ж-жасно белой форме и фуражке, тоже с «уоки-токи», и очень маленькая молоденькая, явно еврейского типа носатая девушка в очках и с большим подносом. Да, и еще наушники у нее были на голове!

Репетиция с дублерами продолжалась недолго. Наверное, время уже подпирало, видать, гости должны были уже вот вот прибыть, и пришли сам Билли Клинтон и Хиллари.

Они поблагодарили своих дублеров, приветственно помахали нам и встали на свои места.

И эта носатая и очкастая продолжила репетицию уже с настоящим Президентом. Мало того, она заставила Билла Клинтона тщательно выучить, что тому нужно было говорить при встрече!.. Эта нахалка просто пихнула ему в глаза то, что я принял за поднос, а это оказалась такая большая штука, на которой крупными буквами был напечатан текст Клинтона. И Президент послушно учил этот текст, а очкастая девица даже делала ему замечания и поправляла его!..

Я сразу же представил себе СУПЕРФАНТАСТИЧЕСКУЮ картинку: Кремль (я его по телевизору в Ленинграде наизусть выучил!), Георгиевский зал и маленькую еврейскую девушку с характерно большим носом и огромными очками, руководящую выходом Президента России! И страшно развеселился по этому поводу...

У выхода, спиной к Президенту, лицом вплотную к дверям, стояли два огромаднейших морских пехотинца в жутко нелепых фуражках, обнажающих выбритые затылки ребят чуть ли не до макушки. И вообще откуда-то появилась уйма военных... Причем и белых, и черных. В смысле — «афроамериканского происхождения», как теперь здесь говорят.

Я сообразил, что таким образом Белый дом всему миру показывает свое демократическо-отрицательное отношение к какому-либо проявлению расизма. Наверное, отсюда же и эта умненькая носатая девица при Президенте...

Немножко наивно, но, я вам скажу, очень действенно и даже в чем-то симпатично! Уж, во всяком случае, лучше, чем десятки фашистско-антисемитских газетенок, выпускающихся сегодня в России. Мне милиционер Митя показал парочку таких газет, кое-что прочитал оттуда — у меня чуть хвост не отвалился от ужаса!

Потом начали прибывать гости — не наши депутаты, а американские, приглашенные Президентом на встречу с нашими.

Сокс, вот уж поистине придворный Кот, обнаружил такое блистательное знакомство с этими Людьми, что я только диву давался! Все знал — кто чем руководит, сколько получает... Причем каждый раз, называя сумму годового дохода того или иного Человека, Сокс косился на меня — пытаясь понять, какое впечатление это на меня произвело. Я хоть и не разбирался в этом, но просто своим Котовым нутром почуял — цифры были устрашающие! Ну например...

— Смотри, смотри!.. — шептал мне Сокс. — Это сам Билл Гейтс!.. Король «Майкрософта»... Компьютерные программы. Личный доход восемнадцать миллиардов долларов в год!!! А это Нэд Джонсон — шеф пенсионного фонда... Ворочает капиталом в четыреста сорок два миллиарда долларов!.. А это Майк Айснер — глава компании «Дисней» — ну, мультики все у него, диснейленды... Денег — куча!.. Гляди, Джек Смит! С такой простецкой фамилией руководит «Дженерал моторс»! За последний год у него купили больше пяти миллионов автомобилей! Представляешь себе?!

— Нет, — сказал я. — Не представляю...

— А вот пошла рыбка и поменьше, — ухмыльнулся Сокс. — Хотя зарабатывают они какие-то фантастические деньги!.. Вон, видишь, Милард Дрексел — директор-распорядитель корпорации «Геп», в год огребает сто четыре миллиона! Лоуренс Кос из «Грин Три Файненшениал» — сто два миллиона в год... Ничего жалованьице?! Эндрю Гроув — корпорация «Интел». Девяносто семь миллионов... Сэнфорд Уэйлл — «Тревелерс групп»! Девяносто один миллион личного дохода... Стив Хиллерт из «Конэско» — пятьдесят один миллион... Президент «Сити-бэнка» Джон Рид — сорок шесть миллионов... Ну и совсем бедненький президент компании «Ю. Эс. Роботикс» — всего тридцать три миллиона долларов... Это если разделить на триста шестьдесят пять дней в году, получается девяносто тысяч с хвостиком в день, бедняжка!..

— Ты и считать умеешь?! — поразился я.

— Нет, — смущенно, но честно ответил Сокс. — Это при мне как-то в кухне повара подсчитывали, я и запомнил. Но все равно, согласись, такие цифры производят впечатление, да?

— Не-а, — сказал я. — Может быть, потому, что я не умею считать, а может, потому, что мы с Шурой как-то никогда не обращали внимания на чужие заработки, а думали только о том, как бы дотянуть до следующего гонорара, — мне эти миллиарды и миллионы как-то, прости меня, Сокс, до фонаря...

— До чего? — не понял меня Сокс.

— Ну, до лампочки... Короче, наплевать мне на это! — разозлился я. — Это ты можешь понять?!

И снова Сокс сразил меня своей американской прямолинейной честностью!

— Нет, — сказал он. — Я не в силах понять, как можно плевать на миллиарды долларов!..

И чувствую, Сокс на меня обиделся...

А из соседнего зала звучит такая тихая и очень красивая музыка.

Я вовсе не раскаивался, что напрямую сказал Соксу, как я отношусь ко всему тому, что он считал невероятно важным. Это — в смысле чужих денег... Но мне просто захотелось как-то исправить ему настроение. При всех своих заморочках он все-таки очень культурный и, не побоюсь этого слова, порядочный Кот. Другой бы на его месте такое выкомаривал — не приведи Господи! А этот, ей-богу, — симпатяга!

— Сокс! — говорю. — Браток!.. Айда в соседний зальчик. Послушаем музычку... А то я на этом мраморе уже всю жопу отсидел!

В Большом зале, где собирались гости, полы были выложены светло-серыми и темно-серыми мраморными квадратами.

— Ну хорошо... — нехотя согласился Сокс. — Пойдем.

Но тут же вдруг встрепенулся, оживился и давай мне нашептывать на ухо и лапой показывать:

— Смотри, смотри, Стивен Спилберг!.. Барбра Стрэйзанд!.. Ричард Гир!!! Обалдеть!..

— Что? — спрашиваю. — Опять — миллионы и миллиарды?

— Да нет же! Это же голливудские звезды!.. Ты кино смотришь?

— Смотрю, — говорю. — По телевизору.

Вглядываюсь в седоватого парня с такими близко посаженными глазками и вспоминаю, что его рожу я уже в каком-то кино видел. И вот эту Барбру тоже...

— Этих двух вроде бы знаю, — говорю. — А вот того лохматого, в очках, — в жизни не видел.

— Правильно! — подтверждает Сокс. — Ты и не мог его видеть. Он кинорежиссер. Гениальный!.. Это все друзья Билла и Хиллари. Есть у Билла еще один друг — Том Хэнкс, но он сейчас где-то в Европе на съемках...

— Короче! Мы идем слушать музыку или нет? — снова спрашиваю я, хотя и понимаю, что Соксу жутко хотелось бы поклубиться именно в этом зале, где собирались гости. Со многими Сокс даже раскланивался.

— Идем уже, идем, — недовольно проворчал Сокс, и мы пошли в соседний зальчик слушать музыку.

Оказалось, что многие гости тоже бродят по зальчикам и останавливаются у оркестриков. Там, куда мы пришли, играли трое в красных камзолах. Двое на скрипочках, а третий на виолончели. Это мне Сокс объяснил — кто на чем.

В каждом соседнем зальчике был свой оркестр — три-четыре Человека. Обязательно в красном! Даже девушки-флейтистки тоже были в каких-то красных пиджачках.

Женщины-гости были все одеты в очень красивые длиннющие платья самых разных фасонов. Я тут же представил себе Рут Истлейк в таком платье и ради справедливости должен отметить, что если бы Рут появилась сейчас здесь — она была бы самая красивая Женщина!

А Мужчины-гости были все одеты в одну форму — смокинг, белая рубашка, галстук — «бабочка», черные туфли...

Спутать с официантом — раз плюнуть! Некоторым официантам смокинги гораздо больше шли, чем многим этим задроченным миллионерам.

Зато операторы телевидения, фотокорреспонденты со своими бесчисленными камерами и объективами (тут-то я все петрю! Мы с Шурой очень даже часто занимались фотографией...), все репортеры газет и журналов были одеты кто во что горазд! Джинсы, рубахи навыпуск, жилетки с невероятным количеством карманов, свитера, спортивные куртки — плевать им было на все! Они ПРИЕХАЛИ НА РАБОТУ!

Но мне показалось, что это была своего рода демонстрация НАПЛЕВИЗМА... Может, я и ошибаюсь, но я углядел в этом разностилье и пофигизме к своему виду на приеме в самом Белом доме некую форму протеста против сильных мира сего...

Ничего я фразочку завернул, а?! Я просто на собственных глазах становлюсь все интеллигентнее и интеллигентнее!

А наших депутатов Российской Государственной Думы все не было и не было.

И Ларри Браун повел нас на кухню ужинать. Чтобы мы потом в Банкетном зале не шмонались бы по столам, не кусочничали и вели бы себя пристойно.

Вот мы втроем в какой-то очень благоустроенной кухонной подсобке и поужинали. Очень славно и очень вкусно. Ларри даже виски немного треснул...

Когда же мы с раздутыми животами вернулись в Большой зал (ох, как я не перевариваю мраморные полы!..), выяснилось, что наши российские депутаты во главе с послом России уже прибыли, разбрелись по кучкам, и теперь их было не отличить ни от одного американского миллиардера, ни от одного официанта.

Наши тоже были все в смокингах, «бабочках» и держались так, словно всю свою жизнь с младенческого возраста только смокинги и носили. А уж приемов и презентаций за их широкими плечами было не счесть!

Узнать некоторых из них можно было только лишь или по неважному английскому языку, или по отменному русскому.

Вот когда мне вдруг стало все интересно, а внутри громко зазвенел тот самый тревожный колокольчик, который начал во мне тихо позвякивать сразу же, как только я узнал о приеме НАШИХ.

Мы попытались было отпроситься у Ларри Брауна побродить вдвоем среди русских и попросили его разыскать того самого Конгрессмена, который когда-то заканчивал Гарвардский университет вместе с Фридрихом фон Тифенбахом, а потом, спустя сорок лет, по просьбе Фридриха, разыскал в Нью-Йорке Шуру Плоткина и сообщил ему о моем приплытии в Америку.

На что Ларри сказал, что Конгрессмен уже найден и ждет встречи с нами у лестницы под портретом Президента Трумэна. А нас с Соксом он никуда одних не отпустит, и чтобы мы даже не пытались куда-либо смыливаться. Потому что он, Ларри Браун, получил личное распоряжение Президента во время приема в Банкетном зале посадить нас с Соксом за его стол. Меня — для консультаций по всем русским вопросам, Сокса — для представительства и прессы.

... Конгрессменом оказался тучный старик с громким хохотом, отвисшими склеротическими щечками и очень живыми глазками.

Несмотря на то что они с Фридрихом родились в одном году, Конгрессмена можно было принять за моложавого дедушку шестидесятипятилетнего Фридриха фон Тифенбаха.

Увидев меня и узнав от Ларри, кто я такой, старик громко заржал и, тыкая в меня пальцем, стал весело орать, что я наконец нашелся!..

Когда я, естественно, через Ларри Брауна, спросил его, где мой Шура, и сказал, что пропал не я, а он — Шура Плоткин, и Конгрессмен был последним Человеком, который слышал голос Шуры, старик еще пуще загоготал и, клацая вставными челюстями, заявил, что ни о чем дальнейшем он и понятия не имеет! Он даже предложил Шуре приехать в Вашингтон — Фридрих просил его помочь Шуре на первых порах, — но Шура заявил, что сможет приехать в столицу только лишь тогда, когда встретит своего ближайшего друга. То есть МЕНЯ. Все! Больше он о Шуре ни черта не слышал. А как я поживаю?

Мы отделались от толстого старика какой-то вымученно-любезной фразой и снова вернулись к четырем колоннам Большого зала.

Я был, как говорится, в полном разборе. Рвались ниточки надежд... Ларри и Сокс успокаивали меня, как могли!

Оставался только лишь этот испанский Аарон Маймонидес, который приснился мне сегодня ночью. Но как с ним связаться?! Он ведь жил пятьсот лет тому назад!.. А я чувствовал, чувствовал, что этот доктор и философ, старый испанский еврей Маймонидес знает, где мой Шура!..

— Который час, Сокс? — спросил я.

Сокс посмотрел на большие бронзовые часы, стоявшие на очень красивом столике в простенке между двумя окнами, и тут же ответил:

— Без двенадцати минут восемь. Скоро всех пригласят в Банкетный зал.

— Ларри! — заторопился я. — Ты не можешь вот прямо сейчас же соединить меня с миссис Истлейк?

— Какие проблемы? — уверенно проговорил Ларри и вытащил из кармана смокинга телефон — «хенди». — Только давайте отойдем в сторонку. А то кто-нибудь увидит, как Кыся говорит по телефону, и придется вызывать из психиатрички «скорую помощь».

Мы рванули в какой-то коридор, пролетели мимо охраны и забились в какой-то закуток у окна. Там мы с Соксом вспрыгнули на подоконник, а Ларри набрал нью-йоркский номер телефона Тимурчика и Рут.

Ровно через три длинных гудка я услышал щелчок включения и голос Тимура:

— Тим Истлейк слушает!

— Тимурчик... — сказал я по-шелдрейсовски, — Тимурчик! — И мне вдруг захотелось заплакать. Но я сдержался и сказал: — Это я... Кыся...

— Кысичка!!! Корешок ты мой, подельничек! Мама меня чуть не отлупила за то, что я помог тебе уехать в Вашингтон!.. Где ты? Когда ты вернешься?.. Мы сами приедем за тобой... Не надо ждать автобуса из Майами! Мы тебя по телевизору видели!.. О тебе столько газет написали, что в моей школе, где тебя уже знают, твой портрет из какого-то журнала вырезали и повесили, а меня попросили сделать о тебе факультативный доклад! Я сейчас как раз готовлюсь...

— Тимурчик, мальчик мой... — сказал я срывающимся голосом. — Пожалуйста, попроси маму к телефону.

— Мама-а-а!!! — заорал Тимур на весь Квинс. — Тебя Мартын к телефону!..

Через мгновение я услышал запыхавшийся голос Рут:

— О Господи! Я тебе звоню, звоню!.. Где ты шляешься, звезда телевидения и прессы?!

— Погоди, Рут!.. Погоди... У меня очень мало времени. Сейчас мне уже нужно бежать в Банкетный зал. Билли попросил меня...

— Кто-о-о?!

— Президент попросил меня посидеть рядом с ним во время переговоров с русскими. Дать кое-какие консультации... У меня осталось всего две минуты! Слушай меня внимательно! Есть такой бронзовый тип — Аарон Маймонидес. Он лечил нашего Шуру. От чего — не знаю. Но вылечил. Правда, этот Маймонидес живет... Вернее, он жил пятьсот лет тому назад. И не в Америке, а в Испании... Я их видел...

— Кого?! — вскричала Рут.

— Шуру и того бронзового типа. Они гуляли под ручку, и Шура уже неплохо выглядел... Ради Бога, умоляю, узнай, как связаться с этим Маймонидесом!..

Последовала длинная-длинная пауза.

А потом тихий голос Рут внятно произнес:

— Кыся, ты — гений. Ты просто обыкновенный гений... До меня только сейчас тут кое-что дошло. Иди к Президенту, помоги ему и не давай его напарить. Я тебе завтра же позвоню. Целую...

Ларри спрятал телефон в карман, мы с Соксом спрыгнули с подоконника, и все втроем быстренько потопали к Банкетному залу, куда уже потянулся приглашенный народ.

Прошмыгивая мимо колонн Большого зала, я не успел повернуть в сторону Банкетного, как вдруг из-за одной колонны неожиданно услышал до отвращения знакомый голос, с такими известными мне характерными хамскими интонациями, что меня чуть не вытошнило самым натуральным образом!..

Я будто на стену наткнулся! Но так как двигались мы все втроем достаточно быстро, а я резко затормозил, то по этому отполированному мраморному полу я еще с метр проехал на собственной заднице...

И УВИДЕЛ ЗА ВТОРОЙ КОЛОННОЙ...

... В СТОЛИЦЕ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ, В САМОМ ЦЕНТРЕ ПРЕКРАСНОГО ГОРОДА ВАШИНГТОНА, В РЕЗИДЕНЦИИ ВСЕХ АМЕРИКАНСКИХ ПРЕЗИДЕНТОВ — В БЕЛОМ ДОМЕ, ЗА ВТОРОЙ КОЛОННОЙ БОЛЬШОГО ЗАЛА ПРИЕМОВ СТОЯЛ НЕ КТО ИНОЙ, КАК ИВАН АФАНАСЬЕВИЧ ПИЛИПЕНКО!!!!!!!! Своей собственной отвратительной персоной...

Живодер и Кошкодав, хитрый и жестокий Собаколов, прошедший по тысячам трупов несчастных Кошек, Котов и Собаков!.. Продававший живых Животных на смерть в ленинградские научные институты, собственноручно умерщвлявший и обдиравший шкурки с Бедных Котов и Собаков, а потом выделывавший эти шкурки и торговавший ими на Калининском рынке Выборгской стороны города Ленинграда — ныне Санкт-Петербурга... Где из этих шкурок наши питерские умельцы сооружали потом уродливые зимние шапки-ушанки...

В идеально сшитом смокинге, этот растленный убийца, вонючий и трусливый базарный торгаш в прошлом, ныне владелец фантастически дорогого пятизвездочного отеля для Собак и Котов очень богатых иностранцев, наезжающих в Санкт-Петербург, наихитрющая и, к сожалению, очень неглупая и проворотистая сволочь, выплеснутая «наверх», вероятно, даже в Думу мутной волной «обновления власти», сейчас стоял в двух шагах от меня и, трусливо оглядываясь по сторонам, шепотом говорил очень полному молодому человеку с почти интеллигентным лицом и тоже в смокинге:

— Если сейчас эти американские мудозвоны подпишут нам те семьдесят пять миллионов долларов, которые они уже обещали на развитие моего ДЗПДЖ — «Движения Защиты Прав Домашних Животных», — я тогда вообще на все хуй положил!.. И ты у меня будешь в таком порядке, что тебе и не снилось... Понял?

— Понял, Иван Афанасьевич. Вы все хорошо помните, что должны сказать на банкете?

— Шо я — недоношенный? Или меня по пьянке делали?! Обижаешь, Вася!

И В ТУ ЖЕ СЕКУНДУ В МОЛОДОМ И ПУХЛОМ ЧЕЛОВЕКЕ Я УЗНАЮ ПРЕОБРАЖЕННОГО ВАСЬКУ — БЫВШЕГО ТУПОГО И НЕПОВОРОТЛИВОГО ПОМОЩНИКА ПИЛИПЕНКО, ЧЬИ РУКИ БЫЛИ ПО ЛОКОТЬ В КРОВИ СОТЕН СОБАК, КОШЕК И КОТОВ...

Ах, недаром меня что-то тревожило!.. Ведь чувствовал я — что-то должно было произойти, кого-то я должен был встретить... Печенками чуял, кончиком хвоста, усами, топорщащимся загривком... Но чтобы это был ПИЛИПЕНКО?! Или Васька?!

А может, мне все это снится?.. Может, я вот сейчас открою глаза — и никакого Пилипенко, никакого Васьки в Вашингтоне... Только Сокс и Ларри Браун. А больше никого. И все это мне пригрезилось на нервной почве, от усталости...

— Ты чего, Кыся?! — искренне встревожился Сокс. — Что с тобой?

— Тебе нехорошо, Мартын? — спросил Ларри.

— Нет-нет, ребята... Все в полном порядке! Только не торопитесь. Пусть вот эти двое у второй колонны сначала пройдут. — Я показал на Пилипенко и Ваську. — Не хочу, чтобы они меня видели.

— Ты знаешь их? — тут же спросил меня Ларри Браун.

— Когда-то встречались...

— Секунду, парни! — И Ларри Браун наклонился к лацкану своего смокинга и тихо проговорил в шов: — Вторая колонна. Двое. Одному, невысокому, — около пятидесяти, второму, толстому, молодому, — лет тридцать. Информацию срочно!

Ларри присел на корточки, вынул из уха маленькую штучку на проводе, и мы все трое немедленно услышали:

— Старший — депутат Государственной Думы России от Санкт-Петербурга, глава «Движения Защиты Прав Домашних Животных», видный деятель России по охране Животного мира. Молодой — депутат русской Думы от Вологодской области, генеральный директор филиала этого «Движения» в Вологде. Подробности?

— Не нужны, — сказал Ларри и отключился от этой замечательной службы информации. — Ты, наверное, ошибся, Мартын. Или видел их когда-нибудь по телевизору.

Сокс подождал, когда Ларри поднимется во весь рост, и тихо спросил меня, так, чтобы Ларри не слышал:

— Кто это, Кыся? — и показал на Пилипенко.

— Это самый плохой и страшный Человек на свете, — так же тихо ответил я ему.

— Хочешь, я его сейчас обоссу? Мне за это ничего не будет! — тут же великодушно предложил Сокс.

— Нет, Сокс. Не нужно. Я что-нибудь сам придумаю. У меня с ним старые счеты...

И тут Ларри сказал:

— Все, ребятки, все! Они уже в Банкетном зале... Валите, пареньки, прямо туда, к креслу Президента. Иди, Мартын, Сокс знает, он покажет куда...

— А ты? — спросил я, испугавшись теперь остаться без такой верной охраны, как Ларри Браун.

— Там и без меня хватит, Кыся, — ласково сказал Ларри. — Я вас здесь подожду.

И мы с Соксом — по стеночке, по стеночке — просквозили в Банкетный зал к Президентскому креслу.

* * *

Ах, как прекрасен был этот Банкетный зал!

И если бы не присутствие в нем Пилипенко и Васьки, я восхитился бы этим залом еще сильнее. И уж наверняка гораздо подробнее смог бы рассказать про круглые столы, накрытые очень красивыми красными скатертями с широкими золотыми полосами... И низкий, плотный, с удивительным вкусом подобранный букет разноцветных роз на каждом столе в короткой красивой вазе... И по четыре длинные свечи в очень высоких подсвечниках — чтобы пламя от свечей не слепило бы сидящих за столом...

Как успел сообщить мне Сокс — за столами сидели по десять Человек. Четверо русских и пятеро американцев. И один синхронный переводчик.

В каждом столе были встроены микрофоны. Человек, который захочет выступить и сказать что-то Людям, мог не напрягать голос. А может быть, и не только для этого...

И конечно, если бы не Пилипенко и Васька, я смог бы по достоинству оценить и замечательное красное вечернее платье Хиллари, и прелестную мордочку Челси.

Но вообще, оглядев всех Женщин, сидящих в Банкетном зале Белого дома, я все равно продолжал бы утверждать, что если бы Рут Истлейк была бы сейчас здесь — даже в своих обычных джинсах и кофте с широкими рукавами, — она была бы самой КРАСИВОЙ ЖЕНЩИНОЙ в этом зале!

Честно говоря, все это я увидел потом. А пока я торчал под столом между ног Президента и его дочери Челси, а Соксу подставили такой специальный высокий стульчик, типа нашего детского, в котором маленький Ребенок мог бы сидеть за одним столом со взрослыми. Когда Билли предложил мне занять место на этом стульчике рядом с Соксом — я отказался, сказав ему, что мне отсюда пока что удобнее будет подсказывать ему — правду говорит Человек или нет. И Президент со мной согласился.

На самом же деле до поры до времени я не хотел «светиться» перед Пилипенко и Васькой. Что могло бы произойти, если бы они сейчас увидели меня, я даже себе не представлял — ни логическими раскладами, ни Котово-интуитивными...

Я знал одно — мне нужно было дождаться выступления Пилипенко. Поэтому я не очень-то вслушивался в приветственную речь Клинтона. Он произносил ее не за столом, а встав за маленькую синюю трибунку с какой-то странной красивой картинкой. Сокс мне потом объяснил, что это был герб Соединенных Штатов Америки. Ну, как у нас раньше — глобус с кривым ножом и молотком в веночке из засохшей перепеленутой травы со звездочкой наверху...

Трибунка стояла точненько под портретом Президента Авраама Линкольна. Мне последнее время сильно везет на имена с двумя «А» — ААрон Маймонидес, АврААм Линкольн.

Про Линкольна мне рассказал все тот же Сокс. Сокс вообще был буквально набит кучей сведений и подробностей о вещах, с которыми мне никогда не приходилось сталкиваться. И я ему был очень признателен. Не только за объяснения. Еще и за то, что Сокс рассказывал мне все это без пижонства, ничем не подчеркивая своего превосходства и исключительности. А такое — дорогого стоит!

И я ему простил его чуточку преувеличенное внимание к чужим миллионам.

Наверное, Президент говорил не слишком официальную речь, потому что за столами то и дело вспыхивал смех, звучали веселые аплодисменты и не было той подозрительной чопорности, которая всегда сопровождает выступление нашего Президента.

Кое-кто даже позволял себе ироничные реплики из зала, и тогда уже смеялся сам Билли Клинтон и все вокруг него.

Где-то, каким-то образом я понимал, что это был прекрасно отрепетированный спектакль для русских. Так сказать, торжество демократизма напоказ, навынос, про который у вас, дескать, в России, только болтают, а мы в Америке этим воздухом демократии живем и дышим!

Но так ли плох хорошо срепетированный спектакль?

Неужели злобные выкрики и драки в нашей Думе или японском парламенте, или в английском, которые видят миллионы несчастных Котов и Людей всего мира на экранах своих телевизоров — лучше?!

... Выступил и Посол России в Америке — вполне симпатичный мужик с превосходным английским языком.

Говорил он, стоя у своего стола, с бокалом в руке, и нужно было отдать должное этому тренированному господину — в своем ответном слове он с успехом повторил непринужденный стиль речи Президента Клинтона, чем еще сильнее развеселил присутствующих.

Получилось что-то типа маленького соревнования — ах, вы нам спектакль?! А мы вам — ансамбль песни и пляски! Один-один в общую пользу нашей с вами дружбы...

В конце своей светской речи Посол поблагодарил всю президентскую семью, шутливо поклонился Соксу и сказал, что присутствие на этой встрече Первого Кота Америки совершенно естественным образом заставляет Посла вспомнить о Братьях наших меньших и предоставить слово депутату Государственной Думы, президенту Всероссийского общества «Движение Защиты Прав Домашних Животных», старому петербуржцу, человеку с золотым и отзывчивым сердцем — ИВАНУ ПИЛИПЕНКО!..

«Все врет!» — сказал я из-под стола Клинтону.

«Понял...» — ответил мне Президент Америки.

Тут мне стало жалко Посла России — уж больно он мне понравился, — и я добавил: «Скорее всего — введен в заблуждение этим мерзавцем Пилипенко...»

«Я так и подумал, — сказал мне Клинтон по-шелдрейсовски под стол. — Ты знаком с этим Пилипенко?»

«Не то слово!..» — чуть не заорал я.

Хиллари и Билли переглянулись, а Челси, великолепно владевшая шелдрейсовским языком, тревожно спросила меня: «Что же теперь будет?»

«Сейчас... Сейчас я что-нибудь придумаю...» — сказал я, и вдруг одна неожиданно пришедшая мне в голову мысль убедила меня в том, что Рут Истлейк была совершенно права! Я действительно ГЕНИАЛЬНЫЙ КОТ! Вот такой скромный, обыкновенный, домашний ГЕНИЙ...

А мыслишка-то была препростейшая! На кой хрен мне потом всем доказывать, что Пилипенко и Васька душегубы и гнусные, отвратительные типы, что они хотят украсть семьдесят пять миллионов долларов, которые им сейчас выдадут легковерные америкашки на якобы «Защиту прав домашних Животных»?!

Кто мне поверит?! Чем я это могу доказать? И получится, что я со своими запоздалыми обличениями — в говне, а они, как говорил Шура, — «в бантике». То есть в полном порядке!

Ну уж херушки вам, господа Пилипенки! Вы сейчас нам сами все про себя расскажете!.. Все-все, до самой последней точечки.

Сейчас, господа деловые американцы, вы бесплатно получите такой стриптиз, который вам не покажут ни за какие ваши миллиарды!..

Пилипенко уже стоял за своим столом, как раз напротив стола Президента, и, обращаясь к Соксу, лепетал что-то такое сладенько-сахарное, изредка прикрывая глаза в особо проникновенных местах...

А я снизу, из-под стола, видел, как у Сокса непроизвольно и неосознанно прижались уши к затылку, напряглась спина, вытянулся и замер хвост.

Только самый его кончик трясся, выдавая внутреннюю истерику Сокса. Ну не дурак же Кот! Чувствует же — кто перед ним!.. В отличие от Людей нам, Котам, это дано свыше.

— Сокс!.. — тихо сказал я по-Животному. — Сокс! Не дергайся, возьми себя в лапы. Сейчас, когда этот подонок, в восторге от самого себя, в очередной раз прикроет глаза, ты моментально спрыгивай вниз, а я взлечу на твое место. Понял? И следи за ним внимательно! Важно эту сменку сделать тогда, когда он прикроет свои бесстыжие зенки...

— Что это — «зенки»?.. — не понял Сокс.

— Иди в жопу со своими вопросами! Потом объясню. Делай, что велят!..

— О’кей!.. — сказал Сокс.

А Пилипенко в это время говорил:

—...весь жар своей души, весь трепет своего сердца я отдавал на благо...

— Пошел!!! — скомандовал мне Сокс.

Он спрыгнул вниз со своего высокого стульчика, а я взлетел наверх, на его место. Сделали мы это совершенно одновременно. Даже встретились в воздухе!..

И когда Пилипенко открыл глаза, на месте Сокса ОН УВИДЕЛ МЕНЯ!!!

Я сидел точно так же, как Сокс, — мордой к нему, в упор глядя ему в глаза.

Пилипенко не мог оторвать от меня взгляда и закрыть рот. Он так и стоял — с широко распахнутой пастью и отвисшей нижней челюстью. И от него за версту воняло «Столичной», выпитой перед банкетом, скорее всего в отеле.

В его медово-липком и гладком вранье возникла тревожная, тяжелая, как булыжник, пауза. Весь Банкетный зал Белого дома с недоумением смотрел на Ивана Афанасьевича Пилипенко, а я в это время МЫСЛЕННО И НАСТОЙЧИВО ВНУШАЛ ЕМУ: «НЕ ОТВОДИ ГЛАЗА В СТОРОНУ. СМОТРИ НА МЕНЯ, ПИЛИПЕНКО, ВНИМАТЕЛЬНО СМОТРИ... СОСРЕДОТОЧЬСЯ НА ТОМ, ЧТО Я БУДУ ТЕБЕ ГОВОРИТЬ, СЛУШАЙ МЕНЯ ВНИМАТЕЛЬНО!»

Пилипенко согласно попытался кивнуть мне головой, но вместо кивка у него получился какой-то нелепый рывок подбородком...

— Ты чё, Иван Афанасьевич?! — испуганным шепотом спросил его Васька и проследил за мертвенно-неподвижным взглядом Пилипенко...

И ТОЖЕ УВИДЕЛ МЕНЯ!!!

— А-а-а!!! — в ужасе коротко всхлипнул Васька и сам зажал себе рот двумя руками.

— Врача!.. Вызовите доктора!.. — вскрикнул кто-то.

«Рано, — сказал я Клинтону. — Никакого врача!»

И Президент поднял руку, призывая всех к тишине.

«СМОТРИ НА МЕНЯ, ПИЛИПЕНКО, — говорил я, вкладывая в свой посыл все свои силы, всю свою волю, всю мощь моего существа, дарованного мне Природой. — ТЫ МЕНЯ УЗНАЕШЬ? ВГЛЯДИСЬ В МОЕ РВАНОЕ УХО, В МОИ ШРАМЫ НА МОРДЕ... УЗНАЛ?»

Вино у Пилипенко мелко выплескивалось из бокала — так у него тряслись руки!.. Не отрывая от меня глаз, он с трудом закрыл рот (мне даже показалось, со скрипом!..) и дрожащим голосом, все еще не веря своим глазам, выдавил из себя вслух:

— Вы... Господин фон Тифенбах из Мюнхена?..

Когда Банкетный зал услышал, как Пилипенко назвал меня «господином фон Тифенбахом», по столам пошел гул.

— Нет, нет! — громко возразил тот старый Конгрессмен из-за дальнего стола. — Это не Фридрих фон Тифенбах. С фон Тифенбахом мы кончали Гарвард. Я его хорошо помню... Этот Кот на Фридриха не похож!.. Они просто приятели.

«НЕТ, Я НЕ ФОН ТИФЕНБАХ ИЗ МЮНХЕНА, — неслышно, но явственно сказал я Пилипенко. — Я НАПОМНЮ ТЕБЕ, КАК ТЫ САМ КОГДА-ТО НАЗВАЛ МЕНЯ, КОГДА ОТЛАВЛИВАЛ В ЛЕНИНГРАДЕ, НА ГРАЖДАНКЕ, НА ПУСТЫРЕ, САЧКОМ, ПОМНИШЬ?.. ТЫ СКАЗАЛ ТОГДА, ЧТО Я — КОТЯРА ТОГО САМОГО ЖИДА, КОТОРЫЙ В ГАЗЕТЫ ПИШЕТ!»

Я заметил, что Васька тоже ВОСПРИНЯЛ МОЙ ГИПНОТИЧЕСКИЙ ПОСЫЛ и стал тихо сползать под большой круглый стол, прикрываясь скатертью...

Но на него никто не обращал никакого внимания. Глаза всех сидящих в Банкетном зале, всей охраны, всех официантов были прикованы только к Пилипенко и ко мне.

Все понимали, что у меня с Пилипенко происходит какой-то диалог, но меня, кроме Пилипенко и Васьки, НЕ СЛЫШАЛ НИКТО. А ответы Пилипенко — СЛЫШАЛИ ВСЕ!

«ВСПОМНИЛ? — спросил я, и Пилипенко снова попытался мне кивнуть. — А ТЕПЕРЬ ПРОДОЛЖАЙ СВОЮ РЕЧЬ О ПРАВАХ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ, НО ТОЛЬКО СО ВСЕМИ ПОДРОБНОСТЯМИ!»

Нет, Пилипенко был Человеком неслабым! Сил у него было невпроворот. Вон куда смог даже забраться — В ДУМУ! Но сейчас во мне сил было побольше...

«ГОВОРИ!!!» — приказал я ему.

И Пилипенко продолжил свою речь абсолютно с той же фразы, на которой остановился, увидев меня:

—...весь жар своей души, весь трепет своего сердца я отдавал наиболее гуманному способу УМЕРЩВЛЕНИЯ Кота, Кошки или Собаки!.. С Котом — попроще. Его просто засовываешь в мешок, желательно коленкоровый, чтобы он не мог тебя оцарапать когтями, а потом сквозь мешок сворачиваешь ему голову. Только хрустнет — и ладушки!.. С Собаками — сложнее. С риском для собственной жизни Собаке приходится просто перерезать глотку... Это если их брать на шкурки... А если для науки, то везешь в институт на Васильевский остров — никакой мороки, сдаешь их в лабораторию и получаешь бабки. Копейки, клянусь вам! Вы просто не представляете себе, как плохо у нас сейчас с наукой! Ой, что я говорю?!

«НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ, ИДИОТ!» — подхлестнул его я.

Переводчики молотили как бешеные! Американцы не могли отвести испуганных глаз от разговорившегося Ивана Афанасьевича, а все наши сгорали от стыда так, что мне их даже жалко стало. Наверняка там были и очень неплохие ребята. Особенно было жалко Посла. Они-то уедут, а ему тут оставаться!.. А тут еще все наши с надеждой смотрели на него.

— Депутату плохо! — решительно сказал Посол. — Он не понимает, что говорит!..

«ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ПИЛИПЕНКО? ТЫ ВСЕ ПОНИМАЕШЬ?» — спросил я.

— Как это я «не понимаю»?.. — обиделся Пилипенко на Посла. — Прекрасно я понимаю!.. В институте так мало платили, что на бензин для «Москвича» не хватало... А вот уже там, в науке, их убивали всего одним укольчиком...

«ТЕПЕРЬ РАССКАЖИ ПРО ШКУРКИ, ПРО ШАПКИ...» — приказал я ему.

— А чего? Хорошо выделать шкурку Кота — дело, я вам скажу, очень даже тонкое!.. Пока Кота обдерешь, еще так наеб... Извиняюсь! Намучаешься... Здесь что важно? Мездру не попортить! Иначе никто у тебя на Калининском рынке эту шкурку не купит. Считай, деньги на ветер! А мы...

Неожиданно в мозгу Пилипенко произошел не замеченный мной поворот, и он ласково сказал:

— Наша забота о «меньших наших братьях», как правильно сказал наш уважаемый Посол, не знает границ, не имеет границ, и поэтому те семьдесят пять мильонов долларов, обещанные нам нашими братскими организациями Америки, будут огромным подспорьем для всего нашего общего дела — защиты прав домашних Животных!

«НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ, СВОЛОЧЬ, — сказал я ему. — ТЕПЕРЬ ПРО ШАПКИ!»

— А шо «про шапки»? Шо «про шапки»?! — сварливо отмахнулся от меня Пилипенко. — Вы чё себе мыслите, что на шапках можно было много заработать?! Я их шил, эти шапки? Да ни в жисть! Мое дело было маленькое — поймать Кота или Пса, умертвить его, шкуру аккуратненько содрать, храни Господь, мездру не попортить, выскрести ее до кондиции, потом на специальные распялочки, а сушить тоже — наука целая: пересушишь — она, шкура вот ихняя, к примеру...

Пилипенко показал сначала на меня, потом посмотрел на семью Президента Клинтона, поискал глазами Сокса, не увидел его и, льстиво улыбаясь президентскому столу, продолжил:

— Или, к примеру, вашего Котика, мистер Президент... Ежели их шкурки на распялочках пересушить — они же ломкие станут, хрупкие... Какая же из них шапка? Еще и морду могут набить за такие шкурки. Это я к примеру говорю...

Я почувствовал, что слегка ослабил нить КОНТРОЛЯ и Пилипенко зациклился всего на одной стороне своей прошлой деятельности и совсем забыл о своем сегодняшнем высоком общественно-государственном положении. И тогда я ему сказал: «НЕ ОТВОДИ ОТ МЕНЯ ГЛАЗА, ПИЛИПЕНКО, СМОТРИ НА МЕНЯ ВНИМАТЕЛЬНО... И ПРОДОЛЖАЙ, ПРОДОЛЖАЙ, ПОДОНОК!»

— Про что? — доверчиво спросил меня Пилипенко. По Банкетному залу уже шел непрекращающийся возмущенный ропот.

«ПРО ВСЕ СЕГОДНЯШНЕЕ!» — сказал я.

— А сегодня всем нужно платить... — грустно ответил мне вслух Пилипенко. — Хозяевам города платишь, бандитам — платишь, тем, кто охраняет меня от бандитов, — тоже платишь! А в Думу, в депутаты, как вы себе мыслите?.. За красивые глаза берут? Всем только доллары и подавай! Вы чё думаете, господа американцы, мы эти доллары у вас от хорошей жизни просим?! Не-е-ет! Мне, к примеру, лично уже ни хера не требуется. Я ежели эти семьдесят пять мильонов от вас получу, то на самого себя всего мильонов десять — двенадцать страчу. Не больше. Я тута один домик у вас в Майами присмотрел, так вот... Ну и обстановка, конечно. Не без этого... Автомобильчики надо поменять! А все остальное — только на развитие нашего общего дела. Богом клянусь!..

Тут Пилипенко залпом опрокинул в рот оставшееся в бокале шампанское, вынул длинную зажженную свечу из высокого золотого подсвечника, закусил ею с полыхавшего конца и хрястнул бокал об пол в мелкие дребезги...

А потом истово перекрестился четыре раза — один раз слева направо, второй — справа налево, третий — как-то наискосок, а четвертый — умудрился перекреститься — снизу вверх!

Зал так и ахнул!.. Но на этом выступление Пилипенко не кончилось.

Он плавно выполз из-за стола и, приплясывая, поводя плечами и широко разводя руками в стороны, в танце поплыл между банкетными столами.

Ко всему прочему он пел. Нещадно перевирая мотивы, он аккомпанировал сам себе наиболее близкими его сердцу песнями, сливая их воедино:

— Боже мой! Мистер Президент! Он же сошел с ума!.. — закричал кто-то из наших российских депутатов на очень неплохом английском языке. — Пожалуйста, распорядитесь вызвать врача!..

— И полицию! — достаточно громко потребовала вдруг Челси.

Я попытался привстать, но почувствовал, что лапы мои подламываются от полного и дикого опустошения! Я только успел сказать:

— Полицию — для него, а врача — для меня...

И без чувств упал на руки Президента.

* * *

Сокс мне потом рассказывал, что после того как меня нафаршировали кучей лекарств ободряюще-успокаивающего действия, первую половину ночи я метался во сне, вскрикивал, разговаривал на всех языках — по-шелдрейсовски, по-Животному, мешал русский с испанским, немецкий с английским и даже пытался говорить на идиш пополам с ивритом...

А во вторую половину — спал серьезно, внимательно и сосредоточенно. Изредка нервно подрагивал хвостом, непроизвольно дергал задними лапами и частенько поплакивал во сне...

Когда мы с ним сопоставили мое бессознательное поведение с тем, что мне снилось в первую половину, а потом и вторую половину ночи, то это мое сонно-обморочное состояние нашло точное подтверждение.

Как сейчас помню — всю первую половину я задыхался от кошмаров!..

... Я с ужасом бродил по какому-то незнакомому мне старопетербургскому двору-колодцу...

Двор был весь пересечен вкривь и вкось натянутыми веревками... А на этих веревках, на специальных ПИЛИПЕНКОВСКИХ распялочках висели и сушились ШКУРКИ ВСЕХ МОИХ ЗНАКОМЫХ КОТОВ, КОШЕК И СОБАК!..

Вот шкурка той самой рыжей поблядушки, с которой все и началось еще на пустыре у нашего с Шурой дома в Ленинграде...

Вот шкурка моего самого закадычного дружка — бесхвостого Кота-Бродяги...

Висели на распялках, сколько глаз видит, сотни шкурок, содранных с Кошек, с которыми я когда-либо вступал в интимные отношения...

Из некоторых шкурок даже запах этих несчастных Кошек еще не выветрился!.. Например, в шкурке той французской Кошечки Лолы, которую я оприходовал в кустиках автозаправочной станции на автобане Гамбург — Мюнхен, сохранился даже запах ее французских духов!..

Боже мой!.. А это-то что?! Какой кошмар!.. Господи!.. Я ж сейчас сойду с ума!.. На нескольких веревках я увидел распялки с Собачьими шкурами, в которых узнал всех близких мне Собаков!

Вот маленькая чистенькая коричневая гладенькая шкурка карликового пинчера Дженни из Грюнвальда, с которой у меня был такой нежный роман...

Вот огромная шкура немецкого полицейского овчара Рэкса... Как он-то дал себя отловить этой сволочи Пилипенко?!

Мамочки родные! Тут и Крольчиха, которую я сдуру трахнул в Оттобрунне!.. А вот висит роскошная, но МЕРТВАЯ шкура Лисицы! Бедной и гордой и так влюбленной в меня Лисицы...

Какой ужас!.. Боже мой... Значит, они все мертвы?!

А это еще что?! Откуда здесь, в петербургском дворе, висят шкурки моих новых знакомых американцев — Кота Хемфри, бывшего сотрудника Публичной библиотеки Нью-Йорка?! А вот на распялке шкурка этой Беленькой, Пушистенькой из Квинса, последние дни жившей у мистера Бориса Могилевского. Она же готовилась стать МАТЕРЬЮ МОИХ КОТЯТ!..

А когда на соседних распялках я увидел старенькую вытертую шкуру пожилого еврейского Собака Арни-Арона из Брайтона и черно-белую шкурку Первого Кота Америки Сокса, — я чуть вообще с ума не сошел!!!

Сволочи, сволочи, сволочи!.. Антисемиты, подонки, мерзавцы!.. Злобные, безжалостные, омерзительные твари! НеЛюди!.. Где вы — Пилипенко, Васька?!

Господи! Боже мой, Всемилостивейший!.. Помоги мне, Господи, пережить все это!..

Сотвори чудо — дай мне хоть ненадолго стать величиной с ТИГРА! Я не хочу БЫТЬ ТИГРОМ, пойми меня, Господи... Я хочу остаться САМИМ СОБОЙ — КОТОМ МАРТЫНОМ, КЫСЕЙ, наконец! Но я хочу отловить Пилипенко и Ваську... Я не буду сдирать их вонючие, пропитанные алкоголем, невежеством и подлостью шкуры... Я ПРОСТО РАСТЕРЗАЮ ИХ В МЕЛКИЕ КЛОЧЬЯ И РАЗБРОСАЮ ОКРОВАВЛЕННЫЕ КУСКИ ИХ НЕЧЕЛОВЕЧЬЕГО МЯСА И КОСТЕЙ ТАК ДАЛЕКО В РАЗНЫЕ СТОРОНЫ, ЧТОБЫ НИ ОДИН ДОКТОР НИКОГДА НЕ СМОГ БЫ СОБРАТЬ ИХ В ЖИВУЮ ПЛОТЬ!

ЧТОБЫ ДАЖЕ ПЯТИСОТЛЕТНИЙ ВЕЛИКИЙ ИСПАНСКИЙ ВРАЧ И ФИЛОСОФ МАЙМОНИДЕС НИКОГДА НЕ СМОГ БЫ ИМ ПОМОЧЬ ВОЗРОДИТЬСЯ ЗАНОВО!!!

И вот тут, наверное, наступила вторая половина ночи. Потому что пошло что-то связанное с Маймонидесом…

... Но сначала я увидел, как Шура выходит из своего нью-йоркского дома на Оушен-авеню, прощается с Собаком Арни, и слышу, как он говорит Арни, что сейчас едет в Нью-Джерси, в порт Элизабет, встречать своего ближайшего друга. И понимаю, что речь идет обо мне...

Потом вижу Шуру на автобусной остановке...

Он стоит один-одинешенек, ждет прихода автобуса и поглядывает на часы.

А потом вдруг начинает задыхаться, растерянно оглядывается по сторонам, никого не видит и медленно опускается на скамейку, стоящую у автобусной остановки...

Он расстегивает теплую куртку... Слабеющими пальцами пытается оттянуть ворот свитера, чтобы вздохнуть поглубже, но это ему не удается...

Смертельная бледность, посиневшие губы... Шура осторожно ложится на скамейку, одна рука безвольно свешивается на асфальт...

— Шурочка-а-а-а!!! — беззвучно ору я откуда-то.

— Мартышка... — слабым голосом еле произносит Шура. — Я, наверное, опоздаю... Ты подожди меня...

И отключается. А автобуса все нет и нет!..

И никого около остановки. Только двое черных мальчишек лет по четырнадцати и смуглый высокий парень года на два постарше тех двух подходят к скамейке, где лежит Шура.

Смуглый стоит, смотрит по сторонам, а двое черных пацанов выворачивают все Шурины карманы — деньги, документы, все, все, все!..

И улетучиваются. Будто их никогда и не было...

А Шура лежит недвижимый, и я не могу ему ничем помочь, потому что, наверное, Я ЕЩЕ В МОРЕ, ТОЛЬКО НА ПОДХОДЕ К НЬЮ-ЙОРКУ.

Но тут я вижу, как к остановке подходит автобус и из него вылезают Люди. Некоторые считают Шуру пьяненьким, усмехаются и расходятся. А несколько пожилых Человеков убеждаются, что от Шуры не пахнет спиртным (хорошо, что он с вечера «на грудь» не принял, думаю я...), и бегут куда-то звонить. А две старушки остаются с Шурой...

Вижу, через несколько секунд подкатывает что-то типа нашей «скорой помощи», выскакивают врачи, минуту колдуют над лежащим на скамейке Шурой — уколы, капельница, кислород...

А потом грузят Шуру в машину и увозят.

И старики, гордые своим выполненным Человеческим долгом, говорят друг другу:

— К «Маймонидесу» повезли...

— Это прекрасно! «Маймонидес» — это, я вам скажу, то, что надо!

— Если за больного человека берется «Маймонидес» — так уже можно быть спокойным!

— Но почему он без всяких документов?! Ни «сошиал секюрити», ни «медикейда», ни «велферной карточки»?.. Что за манера выходить из дому без документов? А если что-нибудь? Вот как сейчас!..

— Ну вы же видели — это молодой человек. Тридцать, от силы тридцать пять! Откуда ему быть серьезным?! Я дико извиняюсь, но в таком возрасте, как говорится, «в поле — ветер, в жопе — дым»...

— Странно, такой молодой и уже, пожалуйста вам, — сердце...

А мимо этой брайтонско-бруклинской автобусной остановки, мимо той милой компании американских стариков, говорящих по-русски с неистребимым южным акцентом и вовремя отправивших моего Шуру в больницу к старику Маймонидесу, мимо шли...

Ну вот кто бы вы подумали?!

ПИЛИПЕНКО И ВАСЬКА!!! В смокингах, почему-то босиком, с закатанными по колени брюками, с огромными сачками для отлова Котов!..

Они шли и на ходу жевали длинные зажженные свечи из Банкетного зала Белого дома. Откусывали они эти свечи с зажженного конца, сжирали откусанное вместе с пламенем свечи, но как только остаток свечи отнимали ото рта, так свечи сами вспыхивали вновь каким-то адским синим пламенем!..

Когда же они прошли мимо, я увидел у них на спинах большие квадратные плакаты. И вот что дивно — я ведь совершенно не умею читать, но во сне я точно знал, что на этих плакатах было написано: «ТРЕБУЕМ ЗАЩИТЫ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА ОТ ПОПРАНИЯ ИХ ДОМАШНИМИ ЖИВОТНЫМИ!!!»

* * *

—... Мартын! Марты-ы-ын... Кыся, черт бы тебя побрал! Да проснись ты!.. Новостей, как ты сам говоришь, — «хоть жопой ешь»!

И тут же сквозь сон слышу возмущенный голос Челси:

— Сокс! Ты совсем обнаглел! Как ты смеешь так разговаривать!

— Челси, я всего лишь цитирую Кысю...

— Может быть, в России так и принято говорить, но ты на это не имеешь никакого права! Смотри, как нужно будить настоящих Котов...

Я чувствую, как сильные, тренированные руки Челси поднимают меня, прижимают к себе, как Челси зарывается носом мне в шерсть где-то в районе моего рваного уха и шепчет:

— Просыпайтесь, мистер Плоткин... Вас ждет масса народа и приятных новостей. Папа и мама ждут не дождутся, когда ты откроешь глаза. Буквально «на ушах стоят»!..

— «На ушах стоят» — это лучше, чем то, что сказал я? — саркастически замечает Сокс.

— Да, лучше! — безапелляционно возражает ему Челси. — Кстати, это тоже — Кысино.

Спросонок, еще открывая глаз, я втягиваю в себя все обворожительные запахи шестнадцатилетней Челси, пытаюсь лизнуть ее в щеку пересохшим от сна языком и окончательно просыпаюсь.

— Опусти меня, Челси, — прошу я. — Во мне весу...

— Ты действительно тяжеловат, приятель. Но настоящий Кот, наверное, и должен быть таким, — говорит Челси и опускает меня на пол.

— Челси! Ты уже второй раз говоришь про «настоящих Котов» только о Кысе! — жутко обиделся Сокс и возмущенно добавил: — А я — КТО ЖЕ?! Да будет тебе известно, что ТЕПЕРЬ Я...

— Сокс, заткнись! И пожалуйста, не развивай ЭТУ ТЕМУ! Если ты думаешь, что я еще не в курсе твоих неожиданных сексуальных подвигов — ты глубоко ошибаешься. Во-первых, в Белом доме, как тебе известно, все становится явным через пять минут. А во-вторых, существует вездесущая пресса и наша собственная специализированная «утечка информации». Новостями как о твоих внезапно возникших Котово-Мужских достоинствах, так и о вчерашнем скандале на приеме в Банкетном зале, АВТОРОМ которого по праву является наш замечательный друг Мартын-Кыся Плоткин, уже полны все утренние газеты и каналы телевидения!..

* * *

В свой первый и печальный раз в жизни я летел вертолетом в конце осени прошлого года.

Тогда мы летели от места нашего боя и катастрофы на автобане Гамбург — Мюнхен на специализированном реанимационно-докторском ярко-оранжевом вертолете в Мюнхен, в Нойе-Перлахский кранкенхауз.

То есть — в больницу Нойе-Перлаха. Это такой район Мюнхена.

Я лежал под неподвижной рукой умирающего, переломанного и простреленного моего друга Водилы и молил Господа Бога, чтобы он продлил жизнь Водилы хотя бы до прилета в больницу.

Я помогал Боженьке, как мог!..

Мы с Господом делали все, чтобы Водила дотянул до больницы живым, и нам это удалось. К счастью, в больнице Водила попал в руки одного из лучших нейрохирургов Германии — к профессору Фолькмару фон Дейну и его ассистенту — русско-казахстанской немке — доктору Тане Кох, впоследствии ставшей моей приятельницей...

Сегодня я летел на вертолете второй раз в своей жизни! В отличие от того, оранжевого, напичканного всякими аппаратами искусственного дыхания, переливания крови, кардиографами и еще кучей разных спасательных штук, — этот вертолет, на котором я летел сейчас, был совершенно иным.

Ну, начнем с того, что этот вертолет, был личным ВЕРТОЛЕТОМ ПРЕЗИДЕНТА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ БИЛЛА КЛИНТОНА.

* * *

— Кыся! — обратился ко мне Клинтон еще до вылета, замечательно выговаривая нашу букву «ы».

Видимо, сказалось частое общение с многонациональными русскими Президентами бывшего Советского Союза.

— Кыся!.. — сказал Клинтон. — Главную новость я решил сообщить тебе сам. Приготовься... НАЙДЕН МИСТЕР ШУРА ПЛОТКИН!

Вот тут я, неожиданно для всех и, кстати, для самого себя, взлетел в воздух до самой люстры!!!

Я не прыгнул — меня будто взрывом подбросило!.. Далеко внизу под собой я увидел задранные ко мне растерянные лица Клинтона, Челси, Хиллари, Ларри Брауна, ошеломленную морду Сокса и с десяток изумленных физиономий президентской свиты, присутствовавших при этом разговоре в Овальном кабинете!..

Так высоко я еще никогда не взлетал, хотя что-то подобное и было в моем репертуаре. Но тогда, пугая кого-нибудь или, наоборот, желая понравиться, — я прыгал, используя мощь своих собственных лап...

А тут меня будто что-то само скатапультировало!

Звякнули подвески хрустальной люстры, ненароком задетые моим хвостом, и я стремительно и мягко приземлился перед президентским ликом.

— Где?! — хриплым, срывающимся голосом спросил я.

— В Нью-Йорке. В Бруклине. В прекрасной сердечно-сосудистой клинике больницы имени Маймонидеса! — торжественно сказал Билли.

— Тэк-с, тэк-с... — забормотал я, не очень соображая, что происходит и что я говорю. — Что же он мне сразу-то не сказал?..

— Кто? — удивленно спросил Клинтон.

— Да Маймонидес этот... — бормочу я, а где-то понимаю, что порю хреновину, но остановиться уже не могу. — Тогда я пошел... В Нью-Йорк... Как говорится, спасибо за компанию, извините, если что не так... Прошу простить, я очень спешу! До свидания.

И намыливаюсь к дверям кабинета...

— Стой, Кыся! — вопит Сокс и бросается мне наперерез.

— Мартин, дорогой!.. Успокойся, умоляю тебя, — просит меня Хиллари. — Доктор, вы же видите, мистер Мартин не в себе! Сделайте же что-нибудь!..

Доктор рванулся было ко мне, но я только прижал уши, показал ему один левый клык и тихохонько сказал:

— Вы, доктор, сейчас ко мне лучше не подходите. И пожалуйста, не пытайтесь меня задержать. Мне сейчас же нужно быть в Нью-Йорке!.. И я не потерплю никаких задержек. Ясно?!

— Возьми себя в лапы, дубина! — рявкнул на меня Сокс. — Через час ты вылетаешь в свой Нью-Йорк, где тебя будут встречать ВСЕ, ВСЕ, ВСЕ!..

— И Шура...

— Я же сказал — ВСЕ!

— Кто его нашел, Билли? — слабым голосом спросил я у Клинтона.

— Лейтенант полиции Рут Истлейк.

— Она — сержант... — поправил я Клинтона. — Рядовой инспектор по работе с бухарскими евреями своего участка в Квинсе.

— Уже с девяти часов утра она — лейтенант, начальник всего этого

© Текст. В. В. Кунин, наследники, 2019

© Агентство ФТМ, Лтд., 2019

* * *

Ночью перед съемкой под Сан-Хуан-Капистрано мне приснился кошмарный сон…

…БУДТО НАСТОЯЩИЕ ИСЛАМИСТЫ-ТЕРРОРИСТЫ ПРОСЕКЛИ, ЧТО КОМПАКТ-ДИСК, КОТОРЫЙ МЫ ИМ ЗАДВИНУЛИ – КУДА БРАТ ДЖЕКА ДОКТОР ФИЗИКИ ПРОФЕССОР МОРТ ПИНСКИ ЗАЛУДИЛ КАКИЕ-ТО ОШИБКИ, ДЕЛАЮЩИЕ ЭТУ ИСТРЕБИТЕЛЬНУЮ РОССИЙСКУЮ КОНСТРУКЦИЮ НЕВЫПОЛНИМОЙ, – ПРИ ПОМОЩИ «СВОЕГО ЧЕЛОВЕКА» В «ДЖЕЙПИ-ЭЛ» ПРОНЮХАЛИ ВСЕ НАШИ ХИТРОСТИ И ТЕПЕРЬ СОВЕРШАЮТ ЧТО-ТО ТАКОЕ, ЧТО ЗАСТАВЛЯЕТ НАС ОТДАТЬ ИМ НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ КОМПАКТ-ДИСК!!!

И ВРОДЕ БЫ Я ВСЕХ СВОИХ ВО СНЕ ВИЖУ, НО КОГО-ТО ВСЕ-ТАКИ НЕ ХВАТАЕТ! А КОГО – НИКАК НЕ МОГУ ПОНЯТЬ И БУКВАЛЬНО СХОЖУ С УМА ОТ НЕРВНОЙ ИСТЕРИКИ… И МЕЧТАЮ ТОЛЬКО ЛИШЬ ОБ ОДНОМ – ПРОСНУТЬСЯ, ПРОСНУТЬСЯ, ПРОСНУТЬСЯ!..

А В ЭТО ВРЕМЯ РАЗДАЕТСЯ ЧУДОВИЩНЫЙ ГРОХОТ…

…И я действительно просыпаюсь…

Усы дрожат, лапы трясутся, хвост от ужаса аж к животу прилип, уши прижаты, спина колесом, шерсть дыбом, и уже не во сне, а наяву вижу в дверях трейлера Джека Пински и слышу его голос:

– Боб! Кыся! Браток!.. Проснитесь! ПОХИЩЕН ТИМ ИСТЛЕЙК!!!

Нас всех троих словно взрывом подбросило. Мы с Братком от потрясения так и остались стоять на задних лапах, будто две ученые цирковые Собачки.

Наш Китаец, с понтом – личный шофер Боб, он же – сотрудник Комиссии по расследованию убийств Лос-Анджелес полис департмент сержант Чжи-Бо, в одно мгновение оказался одетым и вооруженным.

Тут мы с Братком, повинуясь Единым Инстинктам, которые можно выразить сразу несколькими русскими пословицами типа – «Своих не закладывают», «Наших бьют!..» и «Сам погибай, а друга выручай!», очнулись от столбняка и сломя голову бросились к дверям трейлера.

– Назад! – не разжимая рта, свистящим шепотом осадил нас Боб.

Мы так и ткнулись мордами в дверь, но притормозили.

– Вы куда?! – прошипел Джек.

– Ребенка спасать!!! – хором ответили мы с Братком, а Браток еще и матюгнулся по-Животному.

– Не ваше Кошачье дело!

– То есть как это – не наше дело?! – возмутились мы.

– Прекратили болтовню! – приказал Джек. – Слушайте, черт вас подери, что произошло…

Однако прежде чем пересказать то, что поведал нам Джек, обязан напомнить всем следующее.

…Неподалеку от даунтауна – кучки роскошных и мрачноватых небоскребов, окруженных нищеватыми мексиканскими кварталами, где жители общаются между собой в основном на испанском языке, где-то в районе Харрингтон-драйв стоит гигантская больница, которая называется Медицинский центр округа Лос-Анджелеса и Университета Южной Калифорнии.

Несмотря на окружающее Медицинский центр латиносское убожество, территория самого центра жутко шикарная – парковые дорожки, пальмы, разная тропическая зеленуха, скамеечки – черт-те что!

Но самое главное, что еще при строительстве этой гигантской больницы на тринадцатом этаже была спроектирована «специальная лечебная палата для преступников» с решетками на окнах, с пуленепробиваемыми стеклами, с бронированными дверями и помещением для круглосуточной полицейской охраны.

Как прекрасно выразился Боб: «Такой маленький и суровый тюремный островок в теплом и ласковом океане спасительной медицины».

Вот в эту полицейскую спецпалату Медицинского центра под видом «раненного» Кугуаром «мелкого воришки», а на самом деле профессионального убийцы, был помещен сотрудник Пита Морено. Вооруженный будьте-нате, еще и с двумя помощниками-агентами из той же Комиссии по расследованию убийств, игравших роль обычных полицейских-охранников.

Ну а потом, как вы уже знаете, полиция навешала всем газетам лапшу на уши, чтобы выманить на этого живца или Русского киллера – подельничка того Казахского Немца, или их «заказчиков» – исламистов-террористов, мечтающих погубить всю «белую» Америку, а если потребуется, и весь «Неверный Мир» при помощи проекта, рожденного в недрах подмосковно-сибирско-российской науки – Оптического Квантового Усилителя с Ядерной Накачкой. Или попросту – ОКУЯНа. В смысле – управляемой ядерной бомбы!

В пять утра в наш номер «Беверли-Хиллз-отеля» Джеку Пински позвонил Пит Морено и сказал, что приманка сработала. Три часа тому назад двое террористов предприняли попытку проникнуть в эту полицейскую палату на тринадцатом этаже Медицинского центра. Наверное, чтобы, как сказал бы Браток, «замочить» своего уже никчемного наемника, «так неудачно помятого калифорнийским Кугуаром». Как сами понимаете, это цитата, из газетной полицейской хроники…

Результат попытки, по выражению А. Плоткина, не «ой-ой-ой», но и не «ай-ай-ай». Легко ранен сотрудник Комиссии…, выполнявший роль «Казахского Немца», ранение средней тяжести получил агент-охранник. Второй, слава богу, остался цел и невредим! А вот оба террориста, к величайшему сожалению Пита и всей его группы, работающей по этому делу, погибли в той жуткой больничной перестрелке, которую они сами и затеяли, суки!..

И хотя у той и другой стороны оружие было с глушителями – как-никак, а все ж таки Больница! – переполох в Медицинском центре все же возник, и там его ребята уже отбиваются от прессы, как могут. И Пит сейчас идет помогать в этом тухлом деле своим парням, а Джека предупреждает, чтобы тот держал «ушки на макушке», ибо за этой неудавшейся акцией может последовать сразу же следующая. Какая – Пит понятия не имеет, но то, что эти фанатики могут полицию поставить «раком», Пит не сомневается. Поэтому и звонит Джеку…

А с Тимуром все произошло вот как…

…До семи Джек так и не заснул. Прикидывал, фантазировал, просчитывал – что может произойти дальше…

Затем отжался от пола черт-те сколько раз, побрился, принял душ и проверил оружие. Захватил в карман брюк дополнительную обойму с патронами и приготовил завтрак: поджарил бекон, сварил овсянку и яйца, в микроволновой печи разогрел луковые бейглы и сотворил два сорта кофе – один нормальный для себя и второй, без кофеина – для Тимура.

И только после всего этого пошел в спальню будить разметавшегося поперек двух гигантских кроватей Тимура.

– Вставай, Тим, – негромко проговорил Джек. – Чисти зубы, мой рожицу и садись к столу.

– Джекочка, миленький… – заныл Тимур, не открывая глаз. – Еще хоть совсем немножечко!..

– Через сорок минут мы должны быть на «Парамаунте», – неумолимо возразил Джек. – Завтрак на столе – все остывает. Вставай, сынок. Хорошо еще, что тебе бриться не нужно…

– Я только и мечтаю о том моменте, когда начну бриться, – с закрытыми глазами простонал Тимур и натянул одеяло на голову.

– Это еще тебе на кой черт? – удивился Джек, стаскивая одеяло с Тимура.

– Чтобы начихать на всех взрослых, кроме мамы, и спать столько, сколько мне захочется…

– Этого не произойдет никогда, уверяю тебя. Даже если ты отпустишь бороду до колен, а усы ниже пояса. Вставай! Кыся твой уже там, наверное, бьет землю копытом…

Тут Тимур рассмеялся и встал с кровати.

О предутреннем звонке Пита Морено и происшествии в Медицинском центре Джек даже не заикнулся. Не хотел волновать Тимура.

…В машине Тимур был весел и обучал Джека всяким русским словам. Вполне приличным. А потом вдруг вспомнил, что вчера вечером, когда они везли Наташу Векслер с Мелроуз из «Парамаунта» в ее Санта-Монику, Наташа рассказывала им, что в последнем номере альманаха «Панорама», в котором доблестно царствует наш новый знакомый Саша Половец, напечатана заметка о том, что в Вашингтоне, в Белом доме Щенок-Лабрадор, фактически свергнувший Первого Кота Америки мистера Сокса и занявший его тронное ОКОЛОПРЕЗИДЕНТСКОЕ место, – КАСТРИРОВАН!!!

Наташа полагает, что это была идея Первой Леди. Наверное, она полжизни мечтала это сделать со своим мужем, но… пострадал ни в чем не повинный Щен-Лабрадор! Однако Наташа просила завтра с утра купить «Панораму» и потом обязательно прочитать эту заметку Кысе. Ибо сообщение о том, что его близкий приятель Сокс отомщен столь радикальным способом, наверняка поднимет мистеру Мартыну-Кысе настроение. А это очень важно для любого Актера – от «звезды» до рядового эпизодника – перед съемкой почувствовать себя в хорошей форме!

И на углу Сансет-бульвара и Ферфакс-авеню, неподалеку от огромного магазина «Трифти», Тимур попросил Джека остановить машину около небольшой лавочки с роскошным названием на русском языке: «Дары Дагестана». А так как в Америке в любой лавке с русским названием вместе с «украинской свежей свиной колбасой», «балтийскими кильками пряного посола» и баночками черной зернистой «кавьяр-малосоль» из Астрахани продаются и все русские газеты – от сегодняшней «Панорамы» до вчерашнего «Московского комсомольца», то Тимурчик и помчался в эту лавку за «Панорамой» имени Александра Половца…

Джек подождал минуты три-четыре – магазин все-таки русский, вполне могла быть и очередь, а потом вылез из машины, пересек тротуар и вошел в лавку.

Тимура в лавке не было! Кроме продавцов, в лавке не было вообще ни одного человека.

Продавцы – два восточных бугая и одна некрасивая молодая женщина, стоявшие за прилавком, – приветствовали Джека на чудовищном английском и сообщили ему, что им только что привезли совершенно свежие горячие лепешки!

– Три минуты тому назад сюда зашел мальчик двенадцати лет, – еле выговорил Джек, понимая, что произошло что-то непоправимое.

– Мальчик?.. – удивленно переспросил один бугай. – Какой мальчик?!

– Сегодня вы у нас первый покупатель, – приветливо сказал второй.

А некрасивая женщина отвернулась и стала смахивать пыль с каких-то банок.

Они и глазом моргнуть не успели, как Джек перескочил через прилавок и воткнул ствол пистолета прямо в подбородок одному бугаю, а второго на всякий случай с ходу хрястнул мордой об прилавок. И только после этого показал свой полицейский жетон.

Потом вывел их всех троих из-за прилавка и уложил на полу лавки. На одного Джек надел наручники, а второму, попытавшемуся было рыпнуться, так засадил ногой в живот, что тот сразу же отключился. Женщина лежала на полу лицом вниз и тихо плакала. Но на Джека это не произвело никакого впечатления. В эти секунды Джек Пински и Жалость – были понятиями несовместимыми.

Он взял с прилавка толщенный моток коричневой упаковочной липкой ленты и крепенько обмотал ею руки и ноги «выключенному» представителю солнечного Дагестана, потом руки и ноги некрасивой, тихо плачущей женщине, а потом и ноги чувака в наручниках.

Только после этого связался по телефону с Питом Морено.

Пит примчался с двумя своими помощниками, и они вчетвером обыскали все складские и подсобные помещения этой лавки и не нашли ничего, кроме помпового ружья под прилавком и…

– Если вход в лавку был на углу со стороны Сансет-бульвара, значит, должен был быть выход на Ферфакс-авеню, – пробормотал Боб.

– Так оно и оказалось, – подтвердил Джек. – Там мы и нашли вот эту штуку, которую Тим постоянно таскал с собой.

И Джек вытащил из кармана телескопически складывающийся хлыст из стальных трубочек, которые задвигались одна в другую. В собранном состоянии он был чуть короче моего хвоста. А в боевом – вытряхнутом – величиной в хвост Братка. Даже чуть длиннее.

Значит, Тимур явно сделал попытку защититься!!!

Этот металлический складной хлыст был единственным оружием, которое ему было разрешено носить своей приемной матерью – лейтенантом полиции Рут Истлейк…

– Значит, Тим пробовал защищаться… – так и сказал Джек Питу Морено, подбирая с пола хлыст Тимура.

– О боже! Мы с ними не справляемся, а тут – ребенок… – сквозь зубы простонал Пит.

В ту же секунду в кладовую «Даров Дагестана» влетел один из помощников Пита.

– Сэр! – обратился он к Джеку. – У вас на телефоне вызов.

Джек выхватил из кармана мобильный телефон Службы безопасности Президента, который ему по пьянке подарил Ларри Браун, и поднес его к уху.

– Телефон звонит в вашей машине, сэр, – уточнил помощник Пита.

Джек и Пит рванули на улицу. В парамаунтовском автомобиле, полагавшемся нам по контракту «без водителя», телефон заливался птичьей трелью и безостановочно мигал зеленым глазом.

– Подожди, не бери! – быстро сказал Пит.

Он мгновенно достал прибор с узким экранчиком и той частью телефонной трубки, которую прикладывают к уху. От этого прибора шел тоненький эластичный проводок с пластмассовой присоской. Пит быстро лизнул присоску и плотно притиснул ее к автомобильному телефону. Щелкнул тумблером и приложил прибор к уху.

– Теперь давай! – скомандовал он Джеку.

Джек взял телефон и нажал кнопку включения связи:

– Сержант Пински.

– Слушай, легавый! Бодигард обосранный, – произнес гортанный голос на плохом английском. – Твой мальчишка у нас. Принимай условия…

– Сколько? – прервал его Джек.

– Ты с кем разговариваешь, сын свиньи и собаки?! Ты слышишь голос «Армии Защиты Исламских Свобод», а не ваших вонючих американских вымогателей! Понял, тупица полицейская? Еще раз спросишь «Сколько?» – я отрежу уши твоему выблядку.

От злобы и бессилия Джек чуть не раздавил трубку автомобильного телефона. Пит сделал Джеку успокаивающий жест рукой, и Джек покорно сказал в трубку:

– Я внимательно слушаю вас, сэр…

– То-то же! – не скрывая удовольствия, проговорил гортанный голос. – За тех двоих, застреленных сегодня ночью на тринадцатом этаже Медицинского центра, вы отдадите нам того, который лежит там у вас в палате…

Пит мгновенно провел ребром ладони себе по горлу и выразительно посмотрел на Джека. Джек кивнул и ответил в трубку:

– Но он же мертв. И убили его ваши же люди…

– У нас есть информация, что он жив!

– Он скончался спустя два часа после вашего визита на тринадцатый этаж.

Слегка затянувшаяся пауза на том конце связи свидетельствовала о небольшом замешательстве. А потом в трубке жестко прозвучало:

– Тогда вы доставите нам его труп. И без каких бы то ни было полицейских спектаклей! Вы у нас на очень хорошем крючке…

– Когда мы можем получить мальчика? – осторожно спросил Джек.

– А вот за мальчишку вы подарите нам второго. Нам известно, что вы у него на хвосте. Понял, недоносок нью-йоркский?

Джек посмотрел на Пита и спокойно сказал:

– Вот именно – я действительно «нью-йоркский недоносок». А делом тех двух мелких жуликов занимается полиция Лос-Анджелеса. Как быть?

– Если тебе захочется увидеть хоть еще раз своего мальчишку живым, ты договоришься с любой полицией. У тебя просто нет другого выхода.

– Но у меня сейчас на полу лавки «Дары Дагестана» лежат трое ваших людей, – сказал Джек. – Может быть, я могу их всех троих предложить за одного мальчика?

В ответ в трубке раздался издевательский смех:

– Всех троих из этой лавки вы можете запечь в один пирог и сожрать без остатка. Это случайные для нас люди. Мы даем тебе сорок восемь часов, после чего ты начнешь получать мальчика по частям. О’кей? Ты – в Голливуде, а не в своем вонючем Квинсе. И если ты станешь играть с нами в свои полицейские игры…

– Как мне найти вас? – спросил Джек, а Пит показал ему на дисплей своего прибора, где высвечивался номер телефона, по которому звучал этот гортанный голос на плохом английском языке.

– Это мы тебя будем разыскивать, – ответили Джеку. – Через каждые четыре часа мы будем повторять свой звонок: к тебе в машину, в твое бунгало «Беверли-Хиллз-отеля», в «Стар вагоне» на «Парамаунте» и…

Тут «Армия Защиты Исламских Свобод» решила нанести последний удар по Джеку! И после тщательно выдержанной, но слегка театральной паузы гортанный голос добавил:

– …и в Пасадине, на Гарфилд-авеню, в доме твоего брата. Вряд ли ты захочешь, чтобы этот дом взлетел на воздух вместе со всеми твоими родственниками. Правда?

– Да, сэр… – глухо сказал Джек.

– Действуй! – Было слышно, как говоривший усмехнулся. – Но если ты хоть попытаешься… ТО СЛЕДУЮЩИМ БУДЕТ ВАШ КОТ!!!

…В одну минуту было установлено, что номер, высветившийся на дисплее прибора Пита Морено, принадлежит обычному уличному телефону-автомату в Калвер-Сити неподалеку от известного жилого комплекса – Рейнтри-серкл. В прошлом одной из крупнейшей съемочных площадок знаменитой киностудии «Метро-Голдвин-Мейер».

То, что я сейчас расскажу про Рейнтри-серкл – очень важно! Все это со слов двух полицейских – Боба, знающего все про кино, и Пита Морено, знающего про Лос-Анджелес все вообще…

Так вот, на территории этого Рейнтри-серкла стоит такая высокая хреновина, которую Пит назвал женским именем Стелла…

На Стелле же этого Рейнтри-серкл были написаны имена всех звезд мирового кино, когда-то снимавшихся на студии «Метро-Голдвин-Мейер» – Одри Хёпберн, Хеди Ламмар, Элизабет Тейлор, Джеймс Стюарт, Спенсер Трейси, Грегори Пек, Джон Уэйн… Но главным среди них был Джонни Вайсмюллер! Потому что почти все серии «Тарзана» снимались именно здесь – в Рейнтри-серкл. И с тех пор, когда нас еще никого не было на свете – ни меня, ни Шуры, ни даже мистера Могилевского – нашего соседа по дому в Квинсе (а ему уже под семьдесят!), здесь сохранилось извилистое озеро, которое, как сказал Боб, в «Тарзане» изображало тропическую реку, а на берегу были высажены всякие экзотические деревья, гигантские папоротники (вы не знаете, что это такое?..), камыши…

Мало того, тут были сооружены каменистые и скалистые берега, ручьи и даже крохотный водопад!

– Абсолютно тарзанско-джунглевая естественная декорация! – пояснил Боб. – По сей день там плавают огромные белые рыбы с красными пятнами… Больше тебя, Мартын. Представляешь? А по соснам шляются белки…

Короче, потрясный парк, а не городской район! И когда-то здесь стояли только лишь четырех- и пятиквартирные домики, и в них жили Лучшие Люди «Метро-Голдвин-Мейер». Они были Лучшими еще и потому, что Людям Похуже такой зеленый оазис посреди города был просто не по карману. Хотя «МГМ» и давала своим сотрудникам кое-какие льготы в оплате.

Но со временем часть Лучших Людей стала еще ЛУЧШЕ и переселилась в Беверли-Хиллз и даже в Пасифик-палисейд…

Остальным Лучшим Людям повезло меньше, и они сильно Похужели. И стали тогда отсюда разбегаться – куда подешевле. А те, кто остался в Рейнтри-серкл, скоро поняли, что содержать такой рай на свои бабки им невмоготу. И построили на территории бывшей студии шесть четырехэтажных домов на триста пятьдесят четыре квартиры. И стали их сдавать обычным гражданам Калифорнии, про кино ни хрена не знающим, кроме обычных сплетен.

А студия «Метро-Голдвин-Мейер» смоталась в другое место.

Теперь в Рейнтри-серкл два хозяина: Ассоциация (тоже шикарное слово, да?..) Старых Домовладельцев и Ассоциация Жильцов Многоэтажек. Расходы – пополам.

Но все-таки у каждой Ассоциации – охрана при въезде на территорию их маленького городского рая, свой клубно-оздоровительный корпус с буфетами, саунами, гимнастическими залами, бильярдами, джакузями и бассейнами!..

У Старожилов место получше: их корпус нависает над озером, а у Новичков – над обычным бассейном. Что тоже не так уж плохо!

Живет в Рейнтри-серкл тысячи полторы Людей. Очень много одиноких и бодреньких пенсионерок, американское обличье и соответствующая речь которых не могут скрыть их ДРЕВНЕБОБРУЙСКОГО происхождения.

Это добавил Джек Пински, который был там однажды в гостях у друзей своего брата Морта – русских ученых Регины и Карла Вендровских…

Кроме того, в Рейнтри-серкл проживает не меньше сотни Собак. Что вообще-то редкость в таких жилых комплексах. Здесь, говорят, в большинстве случаев даже КОТОВ держать не разрешают! Мать их в душу с их хваленой американской демократией!!! Понтярщики…

Тем не менее сообщение о ста Собаках меня, не скрою, насторожило. А вот Браток как-то уж очень похабно облизнулся и жутковато сверкнул клыком.

Бандит – он и есть Бандит, даже если он тебе на секундочку показался совсем Ручным…

Но уже следующие два сообщения заставили нас забыть о ста Собаках! Оказалось, что в этом жилом комплексе на территории бывшей киностудии «Метро-Голдвин-Мейер» с недавнего времени обосновались какие-то очень Восточные Люди! Они заняли несколько лучших квартир и живут там своей странной, никому не понятной, но очень тихой и незаметной жизнью…

А совсем неподалеку от Рейнтри-серкл, если ехать по Оверленд-авеню на северо-запад (для Кота тоже звучит довольно загадочно!) и, добравшись до Вашингтон-бульвара, повернуть налево и проехать еще с милю, вы окажетесь у мечети имени короля Фахада.

И эти восточно-исламские типы из Рейнтри-серкл там достаточно часто тусуются. Полиция знает об этих исламских тусовках, но пока было все в пределах общежитейских норм…

– Значит, давай быстро подобьем бабки! – сказал Пит Джеку. – Звонок был из Калвер-Сити… Вспомни, Джек, как он тебе сказал: «Ты – в Голливуде, а не в Квинсе…» Он не сказал «в Калифорнии» или «в Лос-Анджелесе»… Он сказал: «Ты в Голливуде»! Пойми, Джек, несмотря на то что они нас люто ненавидят, они еще страшно завидуют нам! Упомянув про Голливуд, он имел в виду не район города, а какую-то свою причастность к кино… Голову даю – эти суки явно кучкуются в Рейнтри-серкл! На бывшей территории «Метро-Голдвин-Мейер»!..

– Пит… Мы получили все, что хотели, – глухо проговорил Джек. – Мы хотели вывести ИХ на тех двух гастролеров-киллеров – Русского и Немца! Мы ИХ вывели. Мы хотели, как говорит Тим, «втюхать им фальшак» с этим компакт-диском, чтобы они не могли создать адскую машину, способную разрушить Америку. Они получат этот фальшак. Как только вы отдадите им этого Русского. Но мы просчитались. Мы думали, у нас будет время, чтобы мы могли проследить – куда ведут основные нити. Теперь времени у нас нет. У них на руках ДЖОКЕР – наш Тим Истлейк. И тут, как в покере, чтобы не потерять все, мы должны сказать «пас». Для меня гораздо важнее получить целого и невредимого Тима, чем обезвредить всю эту исламскую банду, а Русского киллера подвести под законное правосудие.

– О’кей, Джек. Так и сделаем – отдадим им и того и другого. Пусть они сами разберутся друг с другом. И с Русским, и с Немцем.

– Да, но Немец же… – слегка растерянно проговорил Джек.

– Он в рефрижераторе нашего морга при следственном управлении Л. А. П. Д. Мы рассчитывали, что к концу дела нам придется предъявлять труп экипажу и пассажирам «боинга» для опознания. Ну что же, значит, обойдемся и без него.

– Но на Немце нет входного пулевого отверстия. Это же дело лап Братка. А ты этим сволочам сказал, что они же его и пристрелили…

– Ах, Джек! – нехорошо ухмыльнулся Пит Морено. – Это мне по живым подонкам иногда жалко стрелять, а в дохлом я могу наделать столько дырок, что сквозь него можно будет промывать спагетти.

…В дверь нашего трейлера раздался неожиданный стук. Браток, как и было условлено заранее, тут же юркнул под письменный стол. Хотя в этом случае слово «юркнул» для Братка совершенно неподходящее! «Юркая», он от неожиданности умудрился опрокинуть тяжелое кресло и чуть не разворотил письменный стол, втискиваясь своими ста десятью килограммами между его тумбами. Но это, повторяю, только от неожиданности…

Обычно наш Пум-Браток, Бандит-беспредельщик, он же жутко хищный Кугуар, он же – Горный Лев, когда готов напасть, исчезнуть или прокрасться, делает это так гениально, как это могут сделать, прошу прощения, только субъекты Котово-Кошачьего роду-племени!

Но сейчас Браток наделал столько шороху скорее всего даже не от неожиданного стука в дверь, а от нервного вздрюча, в который Братка привел рассказ Джека о похищении Тимура. Вернее, не рассказ Джека, а мой путаный синхронный перевод с английского на Животный для Братка.

– Джентльмены! Собирайтесь на съемку! Через пятнадцать минут выезд, – раздался голос Наташи Векслер из-за двери.

– Я ни на какую съемку не еду! – решительно заявил я. – Придумывайте что хотите. Пока Тима нет рядом – мне все до фени.

Джек открыл дверь, впустил Наташу и с ходу сказал ей:

– Я не знаю, как это делается у вас в кино, но Мартын не может сейчас ехать на съемку. Наверное, нужно кому-то об этом сообщить?..

– Прихворнул переводчик Мартына – Тим Истлейк, – быстро сказал Боб, чтобы не вдаваться в подробности.

– А что с ним? – всполошилась Наташа. – Он же вчера вечером был совершенно здоров!..

– Это случилось сегодня утром, – ответил ей Джек. – Пока ничего страшного, но…

– Ребята! – запаниковала Наташа. – Невыход на съемку исполнителя главной роли – происшествие чрезвычайное! Такого себе даже самые капризные «звезды» не позволяют! Ну, так нет Тима… Кто-то же из вас ведь объясняется с мистером Мартыном-Кысей? Боб! Я же видела, как вы с ним прекрасно разговаривали…

– Моего словарного запаса явно недостаточно для объяснения актерских задач Мартыну со слов нашего режиссера – мистера Спенсера.

– Братцы!.. Вы просто сошли с ума!.. Вы знаете, сколько стоит срыв съемочного дня?!

– Слышали уже, – сказал Джек. – Что-то около полутора сотен тысяч долларов.

– Сегодняшний день будет стоить вдвое больше! Там зафрахтованы два самолета, а весь этот городок Сан-Хуан-Капистрано в ожидании приезда нашей группы – мэр, полиция, подводники, пожарники, парашютисты – буквально стоит на ушах!!! Мать вашу…

Нет, не вытравили двадцать лет жизни в Америке из Наташи нашей русской манеры выражения сильных чувств! Но от этого она мне еще больше понравилась. И Джеку тоже… Это я просто кончиком хвоста почувствовал!

– Да если такое произойдет, меня… Мне просто-напросто оторвут голову! – И Наташа умоляюще посмотрела на Джека.

И чтобы не подставлять ее под гнев режиссера и продюсера, я тут же принял решение, которое, с моей точки зрения, должно было отвести удар от нашей новой подруги – Наташи Векслер.

– Передай ей, – сказал я Бобу по-шелдрейсовски, – что все убытки – ЗА МОЙ СЧЕТ! Из моего гонорара. Сейчас мне наплевать на все деньги мира!..

Боб помялся, но перевел. Наташа схватилась за голову и пулей вылетела из трейлера.

Браток с трудом вылез из-под письменного стола, облизал меня и потрясенно сказал наполовину по-шелдрейсовски, наполовину по-Животному:

– Шеф!.. Я – в отпаде! Если честно, я из вашего базара ни хуя не понял, но вы, Шеф, бля буду… Равных нет!!! Говорите, че делать? Приказывайте, Шеф!..

Конечно, со стороны могло показаться, что я действительно стал этаким Жутко Крутым Новым Русским Котом, проживающим ни больше ни меньше как в «Беверли-Хиллз-отеле» за пять сотен в сутки, швыряющимся сотнями тысяч долларов (которых у меня пока еще нет…), имеющим своего Полицейского Телохранителя – детектива Джека Пински, собственного переводчика – Тимурчика Ист-лейка, и в придачу – мощную «крышу» в лице сержанта полиции Лос-Анджелеса Чжи-Бо и в морде могучего и хищного южнокалифорнийского Кугуара, безмерно преданного мне – Бандита Братка…

И я отчетливо понимаю, что Личность, обладающая всем этим, теряет свое ОБАЯНИЕ, как бы ей это ни было прискорбно. Все с завистливой враждебностью разглядывают лишь внешнюю атрибутику, а она не может не вызывать сопротивление всех – ЭТИМ не обладающих…

А заглянуть в душу такого вот «Нового Кота» – никому в голову не приходит. И только самые Близкие тебе Существа понимают, что ЖИЗНЬ РЕБЕНКА не измерить никакими деньгами! А тем более – нашего Тимурчика. Мало ему было когда-то в России…

Я просто КУПИЛ себе эти сорок восемь часов, которые нужны были мне для личного участия в спасении нашего Ребенка.

И ПЕРЕВОДЧИК мне тоже необходим. Не для себя, а для вас, ни хрена не умеющих с нами общаться!.. Не желающих даже попытаться понять, что нужно, предположим, сейчас тому или иному Коту…

И Джек Пински – никакой нам не ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ! Он друг нашей семьи. И мы с Тимуром в равной степени такие же ТЕЛОХРАНИТЕЛИ Джека, как и он для нас… И «крыша» нам необходима! Потому что пока Государство не может защитить нас от ТЕРРОРИЗМА, мы обязаны защищаться сами.

Я помню, как на первой встрече в кабинете продюсера зашла речь о приключенческом боевике студии «Двадцатый век фокс» – «Правдивая ложь». Оказывается, что еще до выхода фильма на экран разные арабские и мусульманские организации сильно разволновались. Они узнали, что злодеи-террористы в фильме неизвестно с какой стати изображены мусульманами. И возмутились! Ах, вот с ними, дескать, сражается великолепный Арнольд Шварценеггер, всех побеждает и вообще… А фильм обошелся в сто миллионов долларов! Тимурчик шепнул мне, что это кошмарная сумма… Зато фильм потрясает какими-то «спецэффектами» и радует чувством юмора…

Хотя теперь, когда мы столкнулись не с кинематографически придуманным, а с НАСТОЯЩИМ ТЕРРОРИЗМОМ, я все никак не могу понять, как они там отыскали хоть крупицу юмора?..

Так «Двадцатому веку-фокс» под давлением разных организаций восточного толка пришлось снабдить фильм надписью, что ФИЛЬМ НЕ ОТРАЖАЕТ ДЕЙСТВИЙ ИЛИ ВЕРОВАНИЙ КАКОЙ-ЛИБО КУЛЬТУРЫ ИЛИ РЕЛИГИИ.

И, помню, старик Стив предостерег нашего постановщика Клиффорда Спенсера от всяческих, как он сказал, «националистических педалирований».

А Клифф еще вольготнее развалился в кресле и заявил:

– У терроризма нет национальности! И мне глубоко плевать, куда эти типы ходят замаливать свои вонючие грехи – в мусульманскую мечеть, в католический собор, в русскую церковь или в еврейскую синагогу. Терроризм есть терроризм. Он слеп, беспощаден и омерзителен. Просто на Востоке, а сейчас и в России он получил большее распространение, чем у других народов. И с этим пониманием я и хотел бы начать снимать эту картину!

Но как же я-то со всеми своими врожденными и благоприобретенными, почти мистическими способностями ВТОРГНУТЬСЯ В БУДУЩЕЕ, ПРЕДУГАДАТЬ ВОЗМОЖНОЕ… или, на худой конец, УВИДЕТЬ ПРОИСХОДЯЩЕЕ в нескольких милях от нашего трейлера смог так завалить ухо?!

Ведь до самого появления Джека в дверях нашего «Стар вагоне» в моем мозгу ни на мгновение даже не проскользила мыслишка об опасности…

Да и Браток – тоже хорош, мудозвон калифорнийский! То он демонстрирует чуть ли не равноценные моим возможности ЗАГЛЯНУТЬ по ту сторону Человеческого понимания, а то в момент самой напряженки и ухом не ведет, дубина стоеросовая!

Зато сейчас, стоило мне только так о нем подумать, он – тут как тут:

– Напрасно вы так уж, Шеф…

– Чего «напрасно»?! – зашипел я на него.

Браток отодвинулся от меня на безопасное расстояние:

– Напрасно вы и на себя тянете, и на меня наезжаете… Я, к примеру, когда перееб… Извиняюсь. Когда перетрахаюсь, потом еще долго ни хера соображать не могу. Исключительно всю дорогу об этом думаю… Наверное, и у вас так же.

– С чего бы это?

– А вы, Шеф, посмотрите на себя и на меня. После того как тот, которого я тогда в саду замочил, мне ухо прошмалял из своей пушки, я же – вылитый вы, Шеф. Как ваш патрет увеличенный…

– Не «патрет», а «портрет», деревня-матушка!

– Как скажете, Шеф. Хули я буду спорить… Вам виднее. Вы мне только помогите эту шелупонь в пакет запихать.

И гляжу, Браток своей жуткой лапищей пытается запихнуть запаянный пластиковый мешочек со Слоновьим слабительным в бумажный пакет из-под продуктов.

– Елки-палки, чтоб не сказать хуже! – взъярился я. – Нашел время! Чего тебе присралось этим заниматься?!

– А вот чует сердце – пригодится! – уж слишком уверенно сказал Браток. – Помогайте, Шеф. А нашим скажите, что я себе жратухи на дорогу запас.

И я помог. Браток прихватил бумажный пакет клыками и прикрыл его лапой. Чтобы ни Джек, ни Боб не увидели.

В это время Боб подогнал наш «линкольн» к трейлеру, поднял крышку багажника и скомандовал:

– Браток! Выходи из дома и залезай в багажник. Кыся, переведи ему…

– И так ясно, – проворчал Браток. – А где чемодан?

– Без чемодана! Не возись, вылезай… И в темпе, чтобы тебя никто не увидел.

– Тогда-то что! – сказал Браток на вполне приличном шелдрейсовском и прыгнул…

Но как?!

Впервые в жизни я видел, как может прыгнуть настоящий Кугуар! Это, как говорит Шура, была «картинка маслом».

Уж на что я себя считаю Крупным Специалистом в области самых разных прыжков – и Обольстительных, и Развлекательных, и Угрожающих, и Боевых, когда уже не на Жизнь, а на Смерть, но такого мне наблюдать не приходилось…

Держа в зубах бумажный пакет со Слоновьим слабительным, Браток оттолкнулся от середины пола большой комнаты нашего трейлера, вылетел сквозь, слава богу, открытую дверь трейлера, пролетел по воздуху, на глазок – метров восемь-девять и оказался в багажнике нашего «линкольна».

– М-да… – потрясенно крякнул Боб.

– Что у него в зубах, Мартын? – спросил Джек.

– Да так… Он немножко жратвы с собой прихватил, – уклончиво ответил я.

– Джек, – негромко сказал Боб, – нужно идти на все их условия. В какой-то степени это даже облегчит наши задачи в дальнейшем. Садитесь в свою машину и поезжайте в отель. Вам все равно нужно быть при телефонах. Неизвестно, куда они позвонят. А мы с Кысей и Братком поедем за вами. Кыся, залезай!

– Джекочка, не расстраивайся!.. – сказал я, потому что смотреть на Джека – сердце кровью обливалось. – Мы обязательно что-нибудь придумаем… Поверь моим предчувствиям – все будет в порядке!

Теперь я могу признаться: когда я это говорил Джеку – никаких радужных предчувствий у меня не было. Просто нужно было выводить Джека из того жуткого состояния, в котором он находился в эту минуту.

– Где хлыст Тимурчика? – спросил я у него.

Джек вынул из кармана Тимуркино оружие в сложенном виде и показал мне.

– Брось его в багажник к Братку, – попросил я Джека. – Пусть внюхается. Там наверняка есть и запахи Человека, который вырвал эту штуку из рук Тимура. Заодно Браток освежит в памяти и Тимуркины запахи.

Джек положил стальной хлыст в багажник перед мордой Братка.

– Хоть что-нибудь понял? – спросил я у Братка. – Или перевести?

– Обижаете, Шеф, – огорченно сказал Браток и подгреб лапой хлыст Тимура к себе поближе…

У «Беверли-Хиллз-отеля» нас уже ожидал Пит Морено с двумя помощниками. Там же стоял и приехавший раньше нас Джек.

Наш китайский Бобик выскочил из-за руля и на глазах швейцаров отеля и загонщиков автомобилей в яркой и очень красивой униформе обежал наш лимузин и с полупоклоном, как заправский шофер при Большом Боссе, распахнул передо мной дверцу машины.

Я решил ему подыграть и неторопливо спустился из машины на красную ковровую дорожку, устилавшую вход в отель.

Несколько теле- и фотожурналистов, на всякий случай дежуривших у входа в отель, защелкали своими камерами, засверкали блицами. Кто-то даже попер на меня с микрофоном! Но в ту же секунду был оттерт помощниками Пита Морена. И уже из-за их широких спин, все еще протягивая мне микрофон, завопил на весь Беверли-Хиллз:

– Мистер Мартин-Кисьян! Мы слышали, что вы умеете разговаривать! Несколько слов для телезрителей нашей компании!..

– Пошел ты в жопу! – сказал я ему по-шелдрейсовски.

Ну действительно, не до него было…

И вдруг этот с микрофоном и камерой ошалело закрутил головой и пораженно стал расспрашивать своих коллег, тоже оттесняемых от меня крепенькими ребятишками Пита Морено:

– Он что-то сказал?! Или мне это показалось?.. Послушайте! Кот ничего не сказал?! Или все-таки что-то он произнес?!

– Старик! Он явно послал тебя в жопу!

Вокруг все захохотали, а тот с микрофоном еще сильнее разволновался:

– Господи!.. Мне же именно ЭТО и послышалось!!!

Что же это за страна такая, подумалось мне, где чуть ли не каждый второй готов к КОНТАКТУ с тобой?! Ах, сколько им можно за это простить!..

Еще выходя из машины, я заметил, как в своем почтительном полупоклоне Боб успел подмигнуть помощникам Пита, следившим за торжественной процедурой моего выхода из лимузина. И коллеги Боба очень искренне его НЕ УЗНАЛИ.

Вторую нашу машину – «форд-эксплорер», на которой приехал Джек, мальчишки-загонщики уже отогнали в подземный гараж отеля.

Я подошел к Джеку медленно, на секунду присел, привалившись к его ноге, а потом, несмотря на тягостное и тревожное состояние души, не удержался и… Наверное, лавры Братка не давали покоя!

…и со всех четырех лап, из положения «сидя на хвосте» я молниеносно взвился в воздух и оказался на плече у Джека!

Старый испытанный трюк на публику, ставший для меня уже просто рекламным.

– Как быть с Братком? – осторожно спросил я у Джека и Боба.

– Пусть сидит в багажнике. Неизвестно, как будут развиваться события, – сказал Джек.

– Жратву он себе прихватил, с голоду не помрет, – заверил меня Боб.

«Е-мое и сбоку бантик! – подумал я. – Только бы он действительно не разгрыз этот пластиковый пакет – щедрый дар нашего знакомого Слона!..»

Так как я был совершенно не убежден, что сквозь металл автомобильного багажника Браток что-нибудь разберет из шелдрейсовского языка, на котором мы разговаривали с Бобом и Джеком, я сказал Братку по-Животному, стараясь четко выговаривать каждое слово:

– Ты меня слышишь, Браток?

– Что ж у меня, уши говном залеплены, что ли? Вы, Шеф, иногда такое скажете… – ответил мне Браток из багажника.

– Сиди там и не подавай признаков жизни, – сказал я. – Когда народ рассосется, мы тебя заберем отсюда. Понял?

– О’кей! – вдруг нахально сказал Браток.

– Да!.. И не вздумай прокусить тот пластиковый пакет, который мы с тобой запихнули в бумажный мешок!.. – напомнил я.

– Не держите вы меня за лоха, Шеф! И вообще – не менжуйтесь. Нет проблем. Все будет тип-топ! – ответил мне Браток из багажника «линкольна».

А мы с Питом, Бобом и Джеком направились в наше бунгало.