Вы не авторизовались

Судьбы водят хоровод бесплатное чтение

Лана Барсукова
Судьбы водят хоровод

Предисловие

«Судьбы? Хороводы? Что за бред!» – скажет строгий читатель.

В его глазах светится превосходство над автором, которому мерещатся какие-то хороводы. А он такой сильный, решительный, всего добьется сам. Ему хороводы водить некогда, да и незачем. Вот-вот изловчится, схватит счастье и никому его не отдаст.

Желаю удачи, но уверена, что ничего не получится. Счастье не любит нахрапистых. Им достается успех, иногда слава, часто деньги и почти всегда зависть. Но не счастье.

Счастье ждут терпеливо и смиренно, заполняя дни обычными делами. Поработать на шефа, приготовить еду, понервничать над школьными уроками, попить кофе с подругой… Так проходит жизнь. Иногда еще успеваем посмотреть на березу за окном. У вас тополь? Тоже неплохо. И кажется, что мы никуда не движемся, топчемся на месте, а жизнь проходит мимо. Вчера береза была зеленой, а сегодня уже золотая. Жалко себя до слез, ведь жизнь – штука одноразовая.

У меня хорошая новость: мы не стоим. Мы водим хороводы вокруг счастья.

Возможно, пока оно повернуто к нам спиной, не видит нас. Но обязательно на каком-то витке нашего кружения мы встретимся со счастьем взглядом, оно подмигнет нам и объявит своим избранником. Надо только не расцеплять рук, быть частью этого хоровода.

«Какие руки? Какой хоровод? Автор! Оглянись вокруг! Каждый сам по себе», – продолжает бушевать строгий читатель.

Не соглашусь. Уверена, что люди связаны друг с другом незримыми нитями. Просто в этом хороводе мы не видим тех, кто идет позади нас. Не можем рассмотреть тех, кто впереди: сутулая спина, невыразительный затылок, лица не видно. Да и зачем нам его лицо? Так рождается иллюзия нашего одиночества.

Эти рассказы напомнят нам, что мы не одни. Наши судьбы, как бусинки, собраны вместе. И от того, кто стоит рядом, зависит наш путь. Счастье улыбается тому, кто не разжал рук, не вышел из хоровода.

Это не просто сборник рассказов. Скорее, это необычный роман про нашу жизнь в виде калейдоскопа коротких историй. Герои передают друг другу эстафету рассказчика. Женщины и мужчины, молодые и не очень, водят хоровод вокруг счастья. В этом круженье, в сцепке рук и есть наше спасение.

Ваша Лана Барсукова

Очень дорогой психолог

У Ирины были проблемы с мужем. На этом фоне проблемы с начальником или с соседом, увлекающимся ночным ремонтом, казались ей незначительными неприятностями. Все-таки муж не сосед. И тем более не начальник. Их-то всегда можно поменять и часто в лучшую сторону. А вот с мужем сложней. Конечно, и тут замена возможна, но на практике это очень редко ведет к улучшению полезных свойств мужа. К такому выводу Ирина пришла, обобщая и систематизируя опыт своих многократно замужних подруг.

Будучи человеком с высшим математическим образованием, Ирина подвела под свои наблюдения мощную теоретическую базу. База была такова: женщины укладываются в нормальное распределение, то есть абсолютное большинство женщин обладают средним, но вполне добротным интеллектом и прочими средними достоинствами. И лишь единицы оказываются полными дурами или абсолютными умницами. Уродки встречаются так же редко, как и красавицы. Другими словами, отклонения как в худшую, так и в лучшую сторону среди женщин случаются редко. И это в корне отличает их от мужчин, среди которых хронический дефицит нормальных мужиков, зато полно гениев и придурков. У них провал в фазе среднестатистических способностей. И выходит, что обычным нормальным женщинам очень трудно встретить себе подобного мужчину. Вечно попадаются какие-то «недоделанные» или, наоборот, слишком умные, слишком заряженные на успех. А с такими жить – это как на вулкане греться. До поры до времени тепло, но в любую минуту может рвануть.

Такие рассуждения привели Ирину к прочному выводу, что ей в жизни в общем-то повезло. Ее муж, Станислав, он же Стасик, был обычным нормальным мужчиной, без особых закидонов. Талантов и прочих выдающихся характеристик у него, слава богу, не было. Но зато и тупости в особо крупных размерах не наблюдалось. К тому же он не пил, не курил, не гулял.

И все бы хорошо, но Стасик обладал тяжелым характером. Другими словами, муж часто был не в духе. Это проявлялось в ворчании по пустякам, в мрачной молчаливости и в дерзких ответах на простые вопросы.

Ирина страдала. Стасик приходил с работы, и она с тревогой вглядывалась в его лицо, пытаясь определить, в каком он сегодня настроении.

– У тебя все хорошо?

– Да.

– А почему так односложно? Что-то случилось?

– Все хорошо.

– Точно?

– У меня все хо-ро-шо! – начинал закипать Стасик.

– А что ты кричишь? Я же вижу…

– Что ты видишь?

– Что что-то случилось.

– Да, случилось.

– Что, дорогой?

– Я домой пришел, только и всего. Как ты умеешь доставать своими дурацкими вопросами! – с нескрываемым раздражением отвечал Стасик.

Ирина была не дура. Она умела делать выводы.

На следующий день Ирина намеренно ни о чем не спросила вернувшегося с работы мужа. Более того, она встретила его с демонстративной жизнерадостностью, так выигрышно контрастирующей с его мрачностью.

– Смотри, какой я тебе шарф купила!

Стасик почти с ненавистью посмотрел на ее бодрое лицо. Но промолчал.

Ирина поддала оптимизма:

– И как к куртке подходит…

Стасик сжал челюсти, отчего забегали желваки.

– И недорого совсем…

Стасик шумно задышал через нос.

– Потрогай, какой мягкий…

И Ирина ткнула шарфик в нос мужа. Он выхватил подарок, рывком открыл балконную дверь и швырнул туда мохнатое изделие.

– Ой, – пискнула от неожиданности Ирина, забыв про былой оптимизм.

– Ты что, не видишь? – зарычал Стасик. – У меня на работе неприятности, а ты со своим шарфиком…

Ирина поняла, что не угадала со сценарием. Всю ночь она проплакала в подушку. Утром было принято решение: ей нужен психолог. Ей просто необходимо разделить с кем-то риск неудачных сценариев или вовсе их избежать.

Но деньги… Не то чтобы их не было вовсе. Стасик хорошо зарабатывал, и деньги в семье водились, однако тратить семейный бюджет на такое баловство Ирина считала неправильным. В глубине души она сомневалась в полезности психологов. Но нельзя было отказываться от шанса спасти семью. Ирина боялась, что в следующий раз Стасик выбросит не шарф, а саму Ирину. И не из окна, а из своей жизни.

Искать психолога Ирина решила в Интернете. Расспрашивать подруг о такой интимной сфере она стеснялась. Вот если бы муж пил, тогда другое дело. Подруги дали бы массу полезных советов: от адреса бабушки, которая «заговаривает», до рецепта зелья, от которого «рвет на водку». А тут ерунда, блажь. Стасик не пьет, не бьет, вообще ничего криминального не делает. Просто Ира его раздражает. Подруга Галка наверняка скажет: «Мне бы твои заботы». Нет, психолога придется искать самой, в условиях жесткой конспирации. Ирина твердо решила воспользоваться услугами психолога без ведома мужа. Чтобы ее просветление стало для него приятным сюрпризом.

Интернет оказался набит психологами. Они лезли из его щелей, как солома из прохудившегося чучела. Ирина сузила поиск до «психолога, специализирующегося на семейных проблемах». Но и в этом случае предложение явно превышало спрос. Тогда Ирина ввела еще одно ограничение: ей нужен только дистанционный формат. Чтобы психологическую помощь оказали по телефону или Скайпу, без всяких там личных контактов. Ирине казалось, что так ей легче будет говорить о своих проблемах.

Но и при таком ограничении психологов оставалось довольно много. Все хвалили себя, у всех был опыт, все обещали работать до устойчивой положительной динамики. Отличие было лишь в цене. Желанное семейное счастье предлагали за принципиально разные деньги. А зачем платить лишнее, если результат одинаковый?

Ирина нашла самого бюджетного психолога. Перевела символическую сумму на карту и позвонила.

Девочка с выговором хронической отличницы даже не старалась скрыть, как она рада звонку. Очевидно, клиенты не баловали ее своим вниманием. После обмена дежурными фразами приступили к делу.

– У меня проблемы…

– С мужем или детьми?

– С мужем.

– Жалко, – глубоко вздохнула отличница.

– Почему?

– У меня с детьми больше практики. Но я постараюсь вам помочь. Расскажите какой-нибудь эпизод, который остался в вашей памяти как сгусток негативной эмоции.

– Сгусток чего?

– Эмоции.

– Ах, эмоции… Ну, например, я ему шарф купила, а он его на балкон выкинул.

– Кто он?

– Муж. – Ирина начала подозревать, что чрезмерно сэкономила.

– Значит, муж выбросил вещь на балкон. А дверь он при этом открыл широко?

– Да не очень… – опешила Ирина. – Она у нас широко не открывается. Там фикус стоит, ее подпирает.

– Фикус? – почти закричала психологиня. – Это классический случай.

Ирине стало интересно. Все-таки классика ей всегда импонировала.

– Ваш муж таким образом выражал протест.

– Я заметила, – сухо поблагодарила Ирина.

– Он протестует против сковывающих его энергию бытовых артефактов. Балкон – это же не просто дверь. Это преграда на пути к свободе, к свету.

– Вообще-то уже почти ночь была…

– Не важно! – возбудилась психологиня. – Улица, воздух, открытое пространство в любом физическом состоянии ассоциируются со свободой и полетом.

– Так он шарф на свободу выпустил? – начала догадываться Ирина.

– Да! Именно! Он придал шарфу импульс, в котором нуждалась его душа, скованная бытом. Вы же сами говорите, что он рванул дверь! Не открыл, а именно рванул!

«Я точно такое говорила?» – подумала Ирина.

Пока она вспоминала, психологиня продолжала:

– Он хотел впустить волю в ваш узкий мирок, но на пути к экзистенциальной свободе встал метафизический фикус.

– Почему же метафизический? Вполне обычный, широколистный, – тихо вставила Ирина. Психологиня начала ее раздражать.

– Это просто так совпало, что фикус сыграл роль фикуса. Могло быть что угодно. Метафизическим фикусом могла оказаться… ну, например, табуретка.

– Ясно, – сказала Ирина, ища возможность завершить разговор.

– Вам надо встать на путь обновления! Показать мужу, что вы разделяете его порыв.

– Как это?

– Откройте дверь на балкон максимально широко, представьте, что вы распахиваете душу всему новому и светлому, и выбросьте прочь этот фикус!

– Спасибо! Я обязательно так и сделаю.

Ирина деликатно поблагодарила и повесила трубку. Стало ясно, что она выбросила не фикус, а деньги.

Ирина поняла, что при таком низком ценнике наивно ждать реальной помощи. Нужно повышать ставку. И Ирина, скрепя сердце, решила воспользоваться услугами психолога, ценник которого она посчитала средним. Его услуги не грозили разорением, но оставляли в бюджете семьи брешь величиной с новые зимние сапоги. «Ничего, в демисезонных прохожу!» – решила Ирина. Перевела деньги и, упиваясь своей клиентской честностью, позвонила.

Трубку взял мужчина, судя по голосу, молодой.

– Здравствуйте, я звоню по объявлению.

– Я понял.

«Понятливый. Уже хорошо», – заранее обрадовалась Ирина.

– У меня небольшая проблема с мужем…

– Вряд ли небольшая, – перебил мужчина.

– Почему вы так думаете?

– Проблемы с мужем подобны айсбергу. Небольшим он кажется только капитану «Титаника».

– Вы считаете, что мой брак идет ко дну? Как «Титаник»? – Губы у Ирины задрожали.

– Нельзя исключать и такой вариант, – утешил психолог. – Чтоб разобраться в ситуации, нам нужно детально пройти весь ваш путь, с самого детства.

– Но я в детстве не жила с моим мужем.

Психолог снисходительно засмеялся.

– Разумеется, не жили. Но в детстве формируются скрытые комплексы, которые преследуют нас всю жизнь.

– Вы не поняли. Я не по поводу своих комплексов звоню. Я по поводу мужа…

– Разумеется, мы говорим о вашем муже. Но разве отношения с ним изолированы от ваших личностных зажимов, от ментальных травм?

– Что вы имеете в виду? – напряглась Ира.

– Я имею в виду секс. Как у вас с ним? Это и есть подводная часть айсберга, острые грани которого буравят днище корабля.

Разговор нравился Ирине все меньше. Хотя надо признать, этот психолог был на голову выше предыдущего варианта. И не случайно он был более дорогим. В его словах просвечивал жизненный опыт, хоть и с порнографическим уклоном. Все-таки секс больше ассоциировался с семейной жизнью, чем фикус. Даже широколистный.

– И что же мне делать? – краснея, спросила Ирина.

– Записаться на мои курсы, посвященные раскрытию сексуальной энергии. Пара вводных лекций будет стоить…

И он назвал сумму, значительно превышающую стоимость зимних сапог.

– К лекциям прилагаются практические занятия. Но это по желанию и совершенно бесплатно, – щедро посулил он.

Ирина, пообещав подумать, нажала «отбой». Сердце стучало, в ушах шумело. Все-таки дорогой специалист не зря брал деньги. После разговора о фикусе такого эффекта не было.

Вдохновленная наметившейся тенденцией, Ирина решила, что один раз живем, и подняла планку на максимально доступный ей уровень. Она замахнулась на самого дорогого специалиста, найденного ею на просторах Интернета. Разумеется, среди тех, кто работал дистанционно.

Правда, на этот раз ей предложили поговорить по Скайпу. Это почти как телефон, только с изображением. Как было сказано в объявлении, нужен контакт «глаза в глаза».

Ирина подготовилась к сеансу довольно тщательно. Покрасила волосы, подправила брови и купила новую блузку. И во всей этой красоте в назначенное время вошла в систему. Ей казалось, что говорить о семейных проблемах в растрепанном виде не то чтобы неприлично, но как-то несерьезно.

Экран подмигнул деловито и соблазнительно одновременно. Установилось четкое изображение, и Ирина от неожиданности сконфуженно ахнула.

Во весь экран раскинулось тропическое буйство красок. Дело происходило где-то на Бали или в Таиланде. Только там растут такие жизнерадостные стебли, обремененные огромными цветами. На первом плане, под бамбуковым навесом, появилась женщина в купальнике, который был куплен в надежде на похудение.

Ирина почувствовала неуместность своей новой блузки.

– Привет! – сказала женщина, плюхнувшись на стул с бокалом в руке. Судя по объему бокала, это была кола. Судя по жизнерадостности женщины – коньяк.

– Привет, – поддержала почин Ирина.

– Меня Мариной зовут. Ну че у тебя стряслось?

Ирина сглотнула.

– Да муж… Нет взаимопонимания… Шарф подарила, так он выкинул…

– Стоп! Не гони картину. Че за шарф?

– Нормальный. Стильный даже.

– Так сама бы и носила, раз стильный. Лучше б себе что-нибудь стильное купила.

Ирина обиделась за блузку.

– Например, новые сиськи, – захохотала Марина. – Ладно, шучу. Давай продолжим. На фига мужику шарф?

– У нас холодно бывает, – извиняясь, напомнила Ирина.

– Ты б ему еще теплые носки подарила, раз холодно. Ты че, дура?

Ирина поняла, что вопрос риторический, и проигнорировала его. Психологиня продолжала:

– Нормальный мужик. Естественная реакция – основа нормальной семейной жизни. Считай, что тебе повезло.

У Ирины на душе потеплело.

– Давай дальше. Че еще? Ну что тебя в дискомфорт вводит?

– Ну, он молчит иногда подолгу.

– А тебе болтун нужен?

Градус радости рос. Ирина точно знала, что болтун ей не нужен.

– Ну, злится иногда, когда спрашиваю о чем-нибудь…

– А тебе больно надо спрашивать? Своих проблем мало? Радуйся, что такой попался. Знаешь, сколько теток плачет, что мужики на них свои проблемы вешают? Да они твоего бы с руками оторвали. Кстати, куда он шарф выбросил?

– В окно, на балкон, если быть точной.

– Слушай, как он с тобой живет? Кому нужна твоя точность? Мужик нормальный! Выкинул без потери стоимости! Сбегала, подобрала, отряхнула, всего и делов-то. У одной моей клиентки муж чуть что, сразу резать ножницами все начинает. Вот где кошмар! Я уже полгода ее лечу.

– Так значит, есть надежда… А я уже думала, что развод…

– Ты че, дура?

Ирина счастливо вздохнула.

– Ладно, у меня время вышло, пойду искупнусь. – Психологиня приподнялась, припав к экрану спелыми грудями.

Ирина благодарно взирала на их мощь. Они были большие и какие-то первозданные, как правда о ее семейном счастье.

Экран мигнул, и изображение тропического рая пропало. Но теперь цветы распустились в душе у Ирины.

«Дура я, что ли?» – оценила она былые семейные несчастья. И мысль о новых сиськах вытеснила воспоминание о шарфе. «Все-таки нельзя экономить на психологах», – сделала Ирина правильный вывод.

В коридоре раздался звук проворачиваемого ключа. Стасик вернулся! И Ирина бодрым шагом пошла встречать свою старую, но такую новую семейную жизнь.

Впустить холод

Марина тяжело зарабатывала на жизнь.

Судьба помотала ее, как щепку в весеннем ручье, а потом, наигравшись, выбросила на берег. Берегом оказался овощной ларек, где приходилось весь день развешивать лук и картошку под пристальным вниманием бдительных покупателей. Их Марина тихо ненавидела. Особенно ее доставали старушки, которые интересовались, хрумкая ли морковка. Так и подмывало спросить: «Ты, бабка, грызть ее, что ли, будешь? Чем?»

Но Марина терпела. Рашид, хозяин лотка, не любил своеволия. Иногда он даже сам вставал за прилавок, чтобы показать Марине мастер-класс культурного обслуживания. Он говорил комплименты покупательницам или овощам – в зависимости от ситуации. Если морковку брала молодая девушка, то он рассыпался в комплиментах по поводу ее красоты, а если в окошко заглядывала зрелая тетя, то Рашид предпочитал хвалить корнеплод. Похоже, он любил и умел торговать.

А Марина не любила. Поэтому торговала сжав зубы, сквозь которые прорывалось только дежурное «Приходите еще». Так велел Рашид.

Даже к баклажанам у Марины было больше любви, чем к покупателям. Овощи хотя бы не задавали глупых вопросов.

– Бананы свежие? Урожай этого года?

«Ты че, дура? Они ж гниют быстрее, чем я старею», – чесалось на языке. Но перед глазами вставал Рашид, и Марина тихо сипела:

– Свежие. Только с пальмы.

В эти секунды перед Марининым взором вставали пальмы – ровные, как березки в русском лесу. И такие же крепкие, как дубы у Лукоморья. Но вонь квашеной капусты не давала полностью уйти в страну грез. Капуста напоминала о родине.

В очередной раз огорченная контрастом, Марина отпустила покупательницу и начала от скуки просматривать телефон. И тут открылось, что она пропустила СМС с незнакомого номера.

Сообщение было таким странным, что Марина прочитала его три раза. Два раза – чтобы понять смысл, третий раз – для закрепления впечатления. А впечатление было самое гадкое: ею хотят воспользоваться. Дело в том, что Марина жила в Москве, и подозревать всех и каждого в том, что они зарятся на ее жилплощадь, стало ее второй натурой.

«Добрый день, дорогая Марина! Надеюсь, у Вас все хорошо. Признаться, мне следовало бы спросить об этом раньше, и вообще чаще интересоваться Вашими делами. Ведь мы приходимся друг другу троюродными сестрами по линии нашего дедушки, проживающего в славные времена в краях дальних, но плодородных. Думаю, что именно с этим обстоятельством связана такая ветвистость нашего семейного древа. И мы с Вами, Мариночка, как две веточки на нем. Вот подул ветер, и веточки приблизились навстречу друг другу. И только от нас зависит, пересекутся ли они. Одним словом, судьбе угодно, чтобы я оказалась в Москве. Счастливый случай подарил нам одну ночь, чтобы мы утолили жажду в общении. Если Вы этого хотите так же сильно, как и я, напишите мне свой адрес. Ваш телефон мне дала добрейшая тетя Сима, но, к ее величайшему огорчению, адрес она не знает. Надеюсь, что в ближайшие выходные мы сможем обняться как сестры.

Эльвира, троюродная племянница тети Симы».

«А ты не охренела, Эльвира?» – подумала Марина. И ее воображаемая веточка больно хлестнула приблизившийся к ней отросток родового дерева.

Руки чесались набить ответный текст. И Марина обязательно это сделала бы, вложив в него всю силу своей любви к неопознанным родственникам из провинции, но тут по стеклу постучали:

– Капустка как?

Мужчина был изрядно навеселе. Практически пьян.

– В каком смысле как?

– Свежая? – Мужчина икнул.

– Квашеная, – устало пояснила Марина, понимая по состоянию мужчины, что ему надо.

– Одно другому не помеха, – философски заметил покупатель. – Так свежая?

– Я же сказала, квашеная.

Мужчина задумался.

– Видите ли, – сказал он, дыхнув перегаром, – вы сужаете семан… семан… семантический смысл слова «свежая». Квашеная капуста тоже может быть свежей.

И он опять громко икнул.

– Да, я пьян, но с точки зрения субъективного идеализма… – Он замолк, потеряв мысль.

Марина не любила умников. Точнее, она допускала их существование, но в других жизненных мирах. Пусть по телевизору изгаляются, из пустого в порожнее переливают. Но тут ларек. Пространство нормальной жизни. Какого, спрашивается, фига она должна все это выслушивать?

– Так тебе свежая нужна? Щас будет, – сказала Марина и бухнула на весы здоровенный вилок.

Мужчина задохнулся от возмущения, взмахнул рукой и потерял равновесие. Но не упал. Кто-то, стоявший сзади, подхватил его и помог обрести новую точку опоры.

На Маринину беду, этим кем-то оказался Рашид. Он посмотрел на нее, как на просроченный товар с явными признаками гниения. А что делают с таким товаром, Марина знала.

И не ошиблась. Рашид рассчитал ее быстро и без сантиментов.

В один день Марина обрела троюродную сестру и потеряла работу. Баланс был так себе, но все же жизнь обыграла ее не всухую. И Марина, настроившись на философский лад, решила принять сестру. Эльвира или Элеонора, как там ее. Очень уж захотелось рассказать кому-то про упыря Рашида, про свою незадавшуюся жизнь, которая после трех браков взяла да и оставила ее в недоуменном одиночестве. Причем без детей. То есть без алиментов.

С экрана ее телефона в неведомое пространство полетел ответ: «Если очень хочется, то приезжай. Я не против. Адрес высылаю, только больше никому из родственников не давай».

И вот в назначенный день на пороге ее отдельной жилплощади появилась экзотическая женщина. Эльвира носила шляпку и, чтобы расстегнуть сапоги, приседала, как будто делала реверанс.

Словом, ничто не намекало на то, что она – сестра. Хоть и троюродная. Ведь даже дальние веточки должны иметь один корень, а тут он даже не проглядывал. Марина со свойственной ей прямотой объявила это на второй минуте знакомства.

– Ну, корень-то у нас явно разный. Ты – как орхидея, а я – полынь. Ну, или лебеда.

– Перестань такое произносить вслух, – испуганно заморгала Эльвира. – Там все слышат! – И она закатила глазки наверх. – Это затруднит твое перерождение в новую, желаемую сущность.

Марина тоже посмотрела наверх. Увидела серый потолок, подумала о ремонте, потом о том, что на него нет денег, расстроилась и дала слабину:

– Какое перерождение? Ты о чем бредишь?

– Каждый человек может стать тем, кем он себя видит. Надо только получше визуализировать желаемый образ и аккуратно двигаться ему навстречу.

Марина поняла, что обрекла себя на соседство с шизофреничкой, но та уже переступила порог. Прогонять было поздно. Где-то в их корнях, согласно семейным поверьям, затесался грузин, и теперь на генном уровне закон гостеприимства прочно держал Марину за горло.

Пришлось кормить гостью, стелить чистую постель, выдавать ей новое полотенце. Эльвира попискивала «Как ты добра!», высокопарно и старомодно выражая свою благодарность. Обращаться на «вы» Марина запретила в довольно категоричной форме.

По ходу дела Марина немного привыкла к экзальтированной манере сестры. Даже слегка расположилась к ней и широким жестом предложила принять душ. Когда Эльвира покинула ванну, Марина, не особо скрывая намерений, тут же пошла проверить, не набрызгала ли гостья.

И вот тут-то жгучий интерес к Эльвире накрыл Марину с ног до головы. У интереса был стойкий вкус зависти с примесью возмущения. На стиральной машинке была разложена косметика Эльвиры. «Твою мать!» – выдохнула хозяйка.

Это была косметика экстра-класса. Дорогая, очень дорогая. Марина знала в этом толк, ведь она не всегда сидела в овощном ларьке. Когда-то она стояла посреди косметического рая в гордой роли продавца-консультанта. Такую косметику покупали только холеные женщины, в которых были вкачаны такие технологии, что даже вазелин не испортил бы их кожу. Однако они покупали только самое лучшее, самое дорогое. И весь этот ассортимент сейчас скромно лежал на Марининой стиралке.

Выйдя из ванной, Марина внимательно оглядела троюродную сестру. Осмотр не дал ничего нового. Скромная внешность, припудренная легкой придурковатостью.

– У тебя кто муж? – напрямки спросила Марина.

– Я не замужем. А ты?

– Я тоже, – отмахнулась Марина. Сейчас был тот редкий случай, когда собственная персона ее мало интересовала. – А тогда кто твой любовник?

– Мариночка, мне кажется, ты вторгаешься в интимную сферу. Я бы не хотела облекать в слова то, на что только намекает судьба… Все пока так зыбко, так неопределенно…

– Ты че, дура? – ободрила ее Марина. – Такие подарки неопределенные мужики не дарят.

– Что ты имеешь в виду?

– Косметику я имею в виду. Это же стоит, как крыло самолета.

– Ах, это, – разочарованно вздохнула Эльвира. – Косметику я сама себе покупаю. Мой мужчина пока не перешел ту тонкую грань…

– Сама? – перебила Марина. В кои-то веки ей было неинтересно обсуждать мужчину.

– Да, сама. Знаешь, в этом, конечно, есть что-то неправильное. Такие покупки замыкают контур нашей самодостаточности, и тем самым мы усложняем путь тех, кто спешит к нам, чтобы прорвать этот контур.

– Стоп! К черту твой контур! Давай по порядку: ты вообще кем работаешь?

– Я консультант по душевным травмам. Мне не очень нравится, когда меня называют психологом, это слишком консервативное и неточное название.

– Мозгоправ, что ли? – выдала Марина свою версию, по ее мнению, менее консервативную и более точную.

– Ну… типа того. – Эльвира улыбнулась.

Марина слегка расстроилась. На эту телегу ей было не заскочить. Тут нужно особое образование. Его за чашкой чая, как грипп, не подхватить.

– Долго училась? – мрачно спросила она.

– Долго! Сначала в институте, потом в аспирантуре, написала диссертацию, даже защитилась. А потом подумала: «Кому нужна моя литературная критика? Я всегда буду вторична, всегда в тени великих имен».

– Стоп! Что-то я нить потеряла. При чем здесь литературная критика?

– Так я же литературовед по образованию.

– Не поняла. Как твои Пушкины с психами связаны? – широко поставила вопрос Марина.

– Никак не связаны. Просто мне показалось, что ты спросила меня про мой образовательный бэкграунд. Я же потом переквалифицировалась в психолога. Стала помогать людям решать их личностные проблемы…

– Так ты на ходу переобулась? – восхитилась Марина.

– Видишь ли, литературные герои переживают те же кризисные состояния, что и обычные люди. Более того, рука классика придает этим страданиям формат завершенности, как бы отделяя их от рутины. В обычной жизни множество мелких бытовых проблем застят нам глаза, и очень трудно определить истинные причины душевных мук. А в литературе все выпуклее, явственнее. И вместе с тем, все типы, что встречаются в жизни, с абсолютной достоверностью запечатлены в классической литературе. Нужно лишь определить, кто из моих клиентов Онегин, кто Печорин, а кто и Хлестаков. Поверь, они довольно часто встречаются среди современных мужчин. Мой авторский метод решения личностных проблем основан на литературных аналогиях…

Марина не очень увлекалась литературой и об Онегине думать ей вовсе не хотелось. Зато ей было интересно другое:

– Стоп! Так у вас там что? Даже диплом не спрашивают?

– Что значит спрашивают? Отношения с клиентом строятся на доверии. Это же не капустой в овощном ларьке торговать, – сказала Эльвира, даже не догадываясь, насколько доходчиво она все объяснила.

При упоминании ларька Марина немного дернулась, но быстро вернулась в состояние повышенной любознательности.

– Совсем-совсем не проверяют?

– Разумеется, я потом много ездила на разные тренинги, обучалась на интенсивных семинарах…

– Дорого стоит?

– Что?

– Пройти такой семинар. Ну, сколько стоит получить такую бумажку, чтобы, если что, показать можно было?

– Цены очень различаются. Все зависит от личности мастера, чей опыт стараются перенять. Есть откровенно дешевые варианты, но мне кажется, что это профанация…

– Понятно, – прервала ее Марина. – И что? С твоих консультаций можно такую косметику покупать?

– Видишь ли, Мариночка, я давно практикую, у меня обширная клиентура…

– Значит, можно, – смекнула Марина.

В голове что-то шумело, откуда-то изнутри поднимался ропот протеста против овощного ларька, копеечного крема и по акции купленной губной помады. Марина решила взять паузу для того, чтобы обдумать услышанное.

– Ладно, давай спать.

Она уже хотела уйти в свою комнату, оставив гостью на тахте в гостиной, как та попросила:

– Если ты не против, я впущу холод.

Марина запнулась на пороге:

– Что сделаешь?

– Холод впущу. Форточку открою, если это не нарушит твои представления о комфорте.

Не часто кому-то удавалось довести Марину до растерянности. Она изумленно смотрела на сестру. И та решила, что от нее требуют пояснений:

– Видишь ли, от наших установок зависит все, включая работу нашего организма. Ты не задумывалась, почему осенью люди часто болеют?

– Потому что погода портится, слякоть, дожди разные.

– Если бы все было так просто, – покровительственно вздохнула Эльвира. В ней даже почудилась усталость от объяснения азбучных истин. – Дело в том, что после солнечного лета мы не хотим принять эту слякоть, внутренне сопротивляемся ей. И от этой борьбы организм слабеет, теряет силы. Мы заболеваем от собственного неумения принять осеннюю слякоть, впустить в себя новое состояние природы.

Эльвира победно посмотрела на сестру и закончила примером из собственной жизни:

– Я всегда сплю с открытой форточкой, чтобы впустить холод. Очень важно слиться с состоянием природы, гармонизироваться с ней. Холод не нужно прогонять, наоборот, нужно открыться ему, принять его право на господство в твоей спальне.

Марина ошарашенно молчала.

– Еще очень помогают холодные обливания ног, – уже более буднично завершила сестра.

– Так это же всегда называлось закаливанием, – подозрительно сказала Марина.

– Это закаливание в другой картине мира. Закаливание – это язык медсестры из районной поликлиники. А мои клиенты ценят возможность слиться с холодной водой, почувствовать, как их внутренний мир распахивается перед внешним…

У Марины было лицо человека, который открыл для себя новую реальность. Очень внимательное лицо.

Тепло попрощавшись, сестры расстались на ночь.

Эльвира всю ночь впускала холод, отчего Марине пришлось достать с антресоли еще одно одеяло. Но утром они проснулись бодрые и заряженные на дальнейшее общение. Однако времени оставалось мало, через пару часов за Эльвирой должно было приехать такси.

У Марины оставался только один вопрос:

– Так если у тебя деньги есть, зачем ты меня разыскала? В гостинице могла переночевать.

– Я хотела познакомиться с тобой. Мне тетя Сима про тебя много рассказывала.

– Да ладно тебе… – Марине было приятно.

– У меня не очень хорошо получается противостоять негативной энергии. А тетя Сима говорила, что ты можешь одним словом отключить от своего эмоционального потока ненужного тебе человека.

– Это я могу, – подтвердила Марина.

– Да-да, – восторженно закивала сестра. – Ты очень убедительна во всех своих проявлениях, ты буквально всего можешь добиться. Вот чего ты хочешь?

Марина на секунду задумалась. Ровные ряды тропических березок с огромными, как опахала, листьями встали перед ее затуманенным взором.

– Жить под пальмами, – созналась она.

– А кто тебе мешает?

Вопрос поставил Марину в тупик. И действительно, даже Рашид больше не помеха. Никто ее здесь не держит.

Она так сильно задумалась, что довольно рассеянно и небрежно проводила сестру, поспешно закрыла за ней дверь и, вернувшись в комнату, сказала:

– А не впустить ли мне свет?

С этими словами она раздвинула шторы, и яркий солнечный свет залил комнату. Но теперь Марина точно знала, что этого света ей мало. Она больше не будет довольствоваться малым – овощным ларьком, дешевой косметикой, редкими солнечными днями. Ей нужны пальмы, свет и деньги.

А главное, у нее все для этого есть – убедительность и трезвый взгляд на мир. Уж если чудачка Эльвира учит «впускать холод» за деньги, то она, Марина, с ее-то жизненным опытом, будет на этом рынке на вес золота. «Все-таки три ходки замуж не у каждого мозгоправа в загашнике есть», – прикинула она свои шансы на успех.

Ночью Марина впустила в свою комнату холод. Она хотела попрощаться с ним перед отъездом. Пальмы ждали ее в прекрасном и недалеком будущем.

Коню понятно

Павел Петрович был философом. Это началось еще в детстве. Когда другие дети плачем вымогали мороженое, маленький Паша погружался в задумчивость по поводу несовершенства бытия. Он не роптал, он размышлял о несправедливости бренного мира, как бы примериваясь к нему. Родителей это пугало, и они покупали мороженое.

С годами философский настрой только усилился. Некоторым это нравилось. Его задумчивый взгляд очаровал сурового профессора, и Паша получил на вступительных экзаменах высшую оценку, открывающую дорогу на философский факультет. Так природная склонность переросла в профессию.

Паша обожал Платона и Сократа, Спинозу и даже Ницше. Чтобы любить, не обязательно разделять взгляды. Он испытывал тонкие и радостные душевные вибрации, разрывая лепнину слов, в которые, как в пьедестал, были вмурованы эти славные мужи. Прорваться от слов к понимаю, к почти интимному сближению с мыслями великих людей доставляло Паше огромное удовольствие.

Но после окончания университета, увы, нужно было спускаться на грешную землю. Искать работу. И тут выяснилось, что времена изменились.

В СССР философы были люди если не богатые, то зажиточные. Им доверяли нести знамя марксизма, по дороге сообщая всем и каждому о сравнительных преимуществах социализма. Паша этот период просидел за партой. Он только примерялся к званию знаменосца, заранее кривясь и печалясь. Но тут ему подфартило. СССР не стало, знамя марксизма выкинули на свалку истории. И никому не сказали, где эта свалка находится, чтобы не было соблазнов что-то вынести оттуда себе на память.

Паша сначала обрадовался. Он как раз закончил университет и вступал в жизнь под хмельком великих идей. Но тут, увы, обнаружилось, что в новой стране философы не нужны. Однако они не знамя, их на свалку истории не выбросить. К тому же там уже не оставалось свободного места. Поэтому философов разобрали по разным учебным заведениям, чтобы они за скромную зарплату сеяли разумное-доброе-вечное на совершенно неплодородной почве.

Паша заходил в учебную аудиторию, обреченно сеял семена знаний и почти физически слышал, как звонко они отлетают от голов студентов.

И тут ему повезло. Гуляя по набережной и философски наблюдая за игрой облаков, Паша столкнулся с женщиной. Столкновение было не сильным, женщина устояла на ногах, но не смолчала:

– Глаза дома забыл?

Паша стал размышлять о том, в какой философской системе эта фраза из фразеологизма становится содержательным высказыванием. В эти секунды женщина усердно оглядела его и обрадовалась:

– Паша! Ну ты в своем репертуаре! Все в облаках витаешь?

Паша опустил глаза с небес до уровня ее лица. Сквозь ретушь времен на него смотрела Вера, однокурсница и одногруппница по философской альма-матер.

– Вера! А ты что тут делаешь? – задал он странный вопрос.

– Гуляю, – дала она нормальный ответ.

– Одна? – зачем-то спросил он.

– Нет, уже с тобой, – засмеялась Вера.

Вариантов не было. Дальше пришлось идти вместе. Паша твердо решил сбежать, как только набережная закончится. Его манили собственные мысли, а Вера распугивала их своей болтовней.

– Ты как? Где?

– Студентов учу.

– Чему?

– Философии.

– А оно им надо?

Паша стал подбирать слова, чтобы максимально лаконично донести мысль, что субъективно трудно оценить объективные потребности. И вообще, потребности по-разному трактуются в разных философских системах.

Но Вера ответила сама:

– Вот! То-то! Им это и даром не нужно! Паша! Ты же умница! Почти гений! Ты же у нас на курсе один эту хрень понимал.

– Ну не один… – промямлил Паша, с удивлением открывая для себя приятность лести.

– А я думала, ты скажешь, что философия – не хрень!

– Не хрень, – исправился Паша.

– А если не хрень, то давай я тебя в институт устрою, в академию наук.

– Там ставок нет, я уже пытался, – признался Паша.

– Конечно, с улицы туда не зайти. Но у меня там знакомый на хорошей должности… Короче, решено! Хватит студентов мучить. Давай лучше науку делать! – объявила Вера план действий.

И этот план Паше понравился. Он кивнул. Ему и самому порядком надоела студенческая аудитория, где даже Сократ не смог бы оторвать молодых людей от девайсов.

Они как раз подошли к концу набережной, пора было расставаться. Вера записала его телефон и повернула назад. Тут только Паша заметил, что у нее все еще хорошая фигура.

Паша шел домой, пытаясь думать про облака. Но мысли возвращались к Вере. Точнее, к вопросу: «Позвонит?»

Она позвонила через два дня. Ровно столько времени понадобилось Вере, чтобы найти Паше место в академии наук.

Сообщив, какие документы нужны, к кому и в какой кабинет обращаться, Вера проверила:

– Тебе все понятно? Вопросы есть?

– Есть, – сознался Паша. – Ты замужем?

– А тебе зачем? – неподдельно удивилась Вера.

– Для полноты картины, – честно ответил Паша.

– Ну, для полноты отвечу: да. Мой муж – начальник департамента в Министерстве науки и высшего образования. А ты думаешь, как я тебя устроила? Давай! Жми на газ! Пока.

И она повесила трубку.

Почему-то Паше стало неприятно. Он попытался разобраться, что именно задело его. Замужество Веры? Ответственный пост мужа? Но она не обязана выходить замуж за дворника.

Паша укорил себя за мещанские мысли и начал готовить папку с документами, куда заботливо вложил свои немногочисленные научные статьи. Научные тексты были его гордостью, свидетельством его полноценности и даже в чем-то привилегированности.

В назначенный день он переступил порог института. Лабиринт кабинетов, которые он должен был пройти, напоминал ему конвейерную ленту, по которой он плыл как полуфабрикат какого-то изделия. В конце пути его поздравили с должностью старшего научного сотрудника и попросили зайти к заместителю директора по научной работе. Для личного знакомства.

И он поплелся, подгоняя себя внутренними пинками.

Ему очень хотелось, чтобы заместитель директора оказался занят. Но тот так обрадовался Паше, словно других важных дел у него не было.

– А! Вот вы какой! Звонили! – И он ткнул пальцем наверх. – Всегда рады помочь, пойти навстречу, так сказать. Ну что ж? Будем работать вместе? В одном, так сказать, коллективе? – радостно спросил он.

– В одном, – уныло подтвердил Паша.

– Меня Вячеславом Всеволодовичем зовут, – протянул руку начальник.

«Как много букв!» – почему-то подумал Паша. Он придирался, потому что замдиректора ему не понравился.

– Павел Петрович, – представился он.

Мужчины пожали руки.

Паша решил, что можно уходить. Он ошибался. Все только начиналось.

– Присаживайся! – властно сказал шеф. – Ничего, что я на «ты»?

Паша предпочел бы остаться на «вы». Но пока он подбирал слова, чтобы не резко, но однозначно дать это понять, все было решено.

– Так же проще работать! Это же коню понятно! – жизнерадостно завершил начальник. – Только ты ко мне на «вы» обращайся, типа субординации. Мне-то все равно, но положение обязывает. – Он зачем-то подмигнул.

У Паши зачесалось во многих местах сразу.

– А вы тоже философский факультет заканчивали? – спросил он.

– Нет, я другой, – ответил Вячеслав Всеволодович и, чтобы закончить с расспросами, пояснил: – Совсем другой.

После этого еще минут сорок он рассказывал Паше о задачах, стоящих перед их институтом. Задачи были весьма конкретные. Паша понял, что философия в этом кабинете понимается как набор показателей по количеству опубликованных статей. Понял и тут же забыл.

Началась новая жизнь. Паша просыпался счастливый и бежал на свидание с книгами. Такая деятельность давала возможность отстраниться от современности, которая шумела и давила на нервы. И только в тиши библиотеки Паша отдыхал и благодарил Бога за то, что такой отдых в его случае называется работой, за которую ему платят зарплату. Скромную, но достаточную, если смотреть на жизнь философски. А по-другому он и не умел.

Через пару месяцев ему передали просьбу Вячеслава Всеволодовича, чтобы Паша зашел к нему в кабинет. И Паша понуро поплелся к шефу.

– Приветствую! – обрадовался тот, как родному.

Паша не ощутил в душе ответной радости. Наоборот, тоску и тревогу. Предчувствие его не обмануло.

– Паша! Меня, конечно, предупреждали, что ты умный и все такое. Но это тебя не оправдывает. У нас же учреждение. Коню понятно, что тут есть система отчетности. Где твои статьи?

– Я работаю… Вчерне готова статья о Шпенглере.

– Вчерне? Одна статья? – возмущенно изумился шеф.

– Одна, – мужественно подтвердил Паша.

Повисла пауза. Вячеслав Всеволодович вставлял эту цифру в свои расклады.

– Кто такой Шпенглер? – сдался он.

– Автор «Заката Европы», – в свою очередь изумился Паша.

– Так коню понятно, что Европа закатывается. Мигранты свое дело сделают, укатают Европу.

– Шпенглер писал свою книгу в начале прошлого века, предупреждал о двух революциях, белой и цветной, грозящих Европе закатом. Цветная – это мигранты, а белая революция – это идеи либерализма, уничтожающие традиционные иерархические структуры, свойственные сословному обществу, – пустился Паша в объяснения.

– Так, – соображал замдиректора, – значит, мигранты и либерализм. Ага! Сейчас это актуально. Тогда ты про мигрантов осторожнее пиши, чтобы все было политкорректно…

– Так Шпенглер…

– Кто отвечать будет? Шпенглер? Про мигрантов, я сказал, аккуратно, а вот про либерализм можешь со всей большевистской прямотой рубануть. Сейчас либералов только ленивый не пинает. Короче, работай, но быстро. Учти, не будет Шпенглера, не будет премии.

Паша изумился тонкой связи немецкого философа и российской премии.

Но статью сделал.

Однако страна ставила перед наукой все более изысканные требования. На самом верху решили, что настоящая наука – это то, что напечатано на английском языке в иностранном журнале. Отечественные философы опечалились. Это математику можно изложить на посредственном английском, и все поймут, потому что «иксы» и «игреки» интернациональны. А философия живет в точном словоупотреблении. Тут и на русском языке смысл ускользает, а поди изложи на английском.

На решение этой сложной задачи руководство института отрядило Вячеслава Всеволодовича. У него не было философского образования, то есть ничто не мешало ему двигать науку вперед.

Он собрал коллектив и яростно начал:

– Наша задача – стать частью мировой науки, а со временем и ее авангардом. И мы решим эту задачу.

В полной тишине он окинул взглядом воинство очкариков и сколиозников, преимущественно немолодых людей, и повторил:

– Мы решим эту задачу. С вами или без вас.

Это было самое краткое собрание в истории института. Прения были излишни.

Паша начал корпеть над английским. В принципе, язык он знал неплохо. Но все равно написание статьи потребовало от него погружения и собранности. В этом состоянии он пропустил то, что делалось в институте.

Но институт напомнил о себе. Его вновь вызвал Вячеслав Всеволодович.

– Паша, меня беспокоят твои темпы.

– Темпы чего?

– Интеграции с мировой наукой, – на полном серьезе ответил шеф.

– Я почти закончил статью. Осталось только привести формат в соответствие с требованиями журнала.

– Какого?

– Очень хороший американский журнал, один их ведущих в своей области…

– Паша, ты в своем уме?

– А что не так? – Паша покраснел. Он почувствовал себя учеником в кабинете завуча.

– Коню понятно, что тебя там отфутболят. Они русских авторов не печатают в контексте глобальной политики…

– Наука – вне политики, – робко возразил Паша.

– Кто тебе такое сказал? Ну где у вас, философов, практический интеллект? Ты понимаешь, что это провал! Твои коллеги уже по нескольку статей сделали.

– Как? – изумился Паша. Он точно знал, что в коллективе его считают самым умным.

– А так! Вот отчетность по вашему отделу, – шеф ткнул в какие-то бумаги. – Философ Пустодыхлов сделал аж три статьи. А Бронебойнов пять! Вот им отечественная философия скажет спасибо!

Паша почувствовал в груди толчки зависти.

– В каких журналах это опубликовано? – тихо спросил он.

– Как в каких? В иностранных!

– В каких иностранных?

– Ну… – Шеф поднял листок с отчетностью и начал перечислять: – «Философский вестник Монтенегро», «Бременские философы»…

– Это же фуфло, – облегченно вздохнул Паша. – Это же мусорные журналы.

– Мусорными они станут, когда соответствующая вводная поступит. А пока они считаются нормальными. И премию свою коллеги заслужили. Чего нельзя сказать о тебе.

– Так вам любой журнал подходит, хоть самый низкопробный? – уточнил Паша.

– Коню понятно! – жизнерадостно ответил шеф.

И Паша напечатал свою статью в «Философском вестнике Монтенегро».

Но пока статья выходила, наверху, разобравшись в ситуации, внесли коррективы. И призвали ученых печататься только в хороших журналах, даже в самых лучших. «Философский вестник Монтенегро» попал в список «мусорных» журналов, и Пашин труд пропал. Премию он не получил.

На общем собрании коллектива Вячеслав Всеволодович с верой в глазах призвал всех поднажать с интеграцией. Он скаламбурил, что великие традиции русской философии выше гор Монтенегро. Все согласились. Люди были сплошь образованные и знали, что Монтенегро – это простая Черногория. Горы там, может, и не высокие, зато море чистое. И чтобы там загорать и купаться, нужно не спорить с начальством, а во всем соглашаться.

Паша тоже согласился. Тем более что изначально был заряжен на настоящие журналы.

Новый шедевр рождался в муках. Паша сидел над статьей днями и ночами. И даже тайком надеялся, что его вызовет Вячеслав Всеволодович, придаст ему ускорение, и все закончится блестящей публикацией и солидной премией.

Мечта сбылась только наполовину. Вячеслав Всеволодович действительно вызвал его.

– Паша, дорогой! – Он был полон сил.

Паша вдруг подумал, что жена Вячеслава Всеволодовича наверняка устает от фонтанирующего жизнелюбия мужа.

– Как у тебя дела? Опять ты мне отчетность портишь? Вот Пустодыхлов две статьи нам принес, а Бронебойнов три. Пять! Понимаешь, пять очков, то есть статей, в нашу копилку! Журналы из международных баз! А ты что? Опять нолик?

– Я работаю… – Паша был сломлен такими известиями.

– Коню понятно, что работаешь, – с нотками сочувствия сказал шеф. – Но понимаешь, тут работать мало, тут думать надо.

– Как это? – растерялся Паша.

– Ну, более широко думать. Мыслить.

Паша ответил затянувшимся молчанием. Подозрение в том, что он не умеет мыслить, задело его за живое. Философское самолюбие было уязвлено.

– Ты бы поговорил с Пустодыхловым и Бронебойновым, – как-то туманно предложил шеф.

– О чем? Они же на античной философии специализируются. Это не моя тема.

– Тема у нас всех сейчас одна – интеграция в мировую науку, – властно закончил разговор шеф.

В институтском буфете Паша взял сосиски с отварными рожками и решительно подсел к жующим передовикам научного фронта. Он не любил сосиски. Но раз уж такой день, то он решил черпать страдания полной ложкой.

Пустодыхлов ел с аппетитом, а Бронебойнов ковырялся вилкой в тарелке. «Оказывается, они чем-то различаются», – отметил Паша.

Он не знал, с чего начать. Но коллеги начали сами. Видимо, у них было партийное задание от начальства развеять научный романтизм Паши. Пригнув головы, как заговорщики, они спросили:

– Третьим будешь?

Паша знал этот позывной по советским фильмам. Конченые алкаши, вместо того чтобы строить коммунизм, раскидывали траты на бутылку на троих. Ведь еще древние греки знали, что компания из трех человек самая гармоничная.

Паша очень удивился. Он не знал, что Пустодыхлов и Бронебойнов – тайные алкоголики. И потом, зачем им третий? За свои статьи они получают премии, на которые можно упиться в гордом одиночестве.

– Не понял, – честно сознался Паша.

И ему объяснили, что спрос рождает предложение. Если ученые формируют спрос на публикации в зарубежных журналах, то обязательно родится предложение таких услуг.

– Опять не понял, – продолжал тупить Паша.

Коллеги, не поднимая голов, перешли на шепот. Паше пришлось прислушиваться. В страшном напряжении слуха и мозгов он открывал для себя новый мир. Это был дивный и бесстыдный мир.

Оказывается, пока он сидел в библиотеке, возник бойкий бизнес по торговле статьями. Например, кто-то написал хорошую статью. И ее даже приняли в хороший журнал. И что? Минута славы? А ведь хочется получить кроме славы еще и деньги. Ну, положим, работает ученый в нищем институте и за статью ему заплатят рубль. Тогда автор шедевра за солидные деньги приписывает к своей фамилии нескольких соавторов. Кому-то эта статья нужна, чтобы не уволили по причине научного бесплодия, кому-то хочется потешить тщеславие… Причины у людей разные, а смысл один. Статьи продаются, как капуста в ларьке.

Паша обалдел. Почему-то ему захотелось выпить и закусить квашеной капустой. Очень захотелось. Но он еще не доел сосиски. И не дослушал коллег.

– Вот мы и прикинули. Мы сейчас себе статью покупаем, можем и тебя туда вписать. Через премию ты свои деньги по-любому вернешь, – пообещал Пустодыхлов.

– Еще и с наваром, – уточнил Бронебойнов.

Паша понял, что в этом месте он должен поблагодарить коллег за откровенность и щедрое предложение. Но не хотелось. Он молча жевал сосиску.

– Ну ты думай. Только быстро. Там сейчас статья по Бердяеву торгуется. Какой-то умник из Мухосранска написал, а у них контора нищая, ему за это только «спасибо» скажут, – сказал Пустодыхлов.

– Хорошо, что мы – авангардный институт. У нас на прорыв в мировую науку выделены серьезные финансы, – гордо пояснил Бронебойнов.

Паша мечтал о водке. Он страстно желал выпить. Образ квашеной капусты неотвязно преследовал его.

Он молча встал, отнес свою тарелку с недоеденными рожками на мойку и направился к выходу. Коллеги проводили его недоуменным взглядом. Вопрос «Третьим будешь?» оставался открытым.

В институтском коридоре Паше повстречался Вячеслав Всеволодович, подтянутый и устремленный в будущее. Он двигался в сторону буфета. Паша отвел глаза. Ему было неловко и неприятно смотреть на шефа. Старший научный сотрудник прошмыгнул, пригнув голову.

Паша вспомнил, как в детстве ездил в деревню к бабушке. Там один мальчик объелся незрелых слив и обкакался, не добежав до кустиков. Паша долго потом не мог встречаться с ним глазами. Маленького Пашу мучил философский вопрос: почему обкакался мальчик, а неловко Паше? Сейчас почему-то вспомнилось.

Паша, не дожидаясь конца рабочего дня, вышел из здания института. Постоял на крыльце, закрыв глаза и подставляя лицо ветру, и решительно двинулся прочь.

Коллеги подумали, что он пошел в библиотеку.

По дороге домой Паша зашел в магазин и купил водку. Квашеную капусту там не продавали, и он приобрел какие-то рыбные консервы.

Он пил сосредоточенно и мужественно, как будто провожал науку в последний путь. Так большевики хоронили товарищей в советских фильмах. Потом размяк, начал плакать, некрасиво растирая слезы и бормоча что-то про невинность науки, над которой надругались. Потом успокоился и пил уже без особого чувства, просто прижигая горло водочным огнем.

Он стремительно тупел. Но какая-то мысль пробивалась сквозь алкогольный туман. Стучала в висок, требовала, чтобы о ней вспомнили.

«Капуста!» – обрадовался Паша. Сейчас это казалось самым важным. Паша решил добыть квашеную капусту во что бы то ни стало.

Он плохо помнил, что было дальше. Всплывали только разрозненные фрагменты, бессмысленные и грубые, с провалами смыслов и множеством ненужных деталей. Как будто пленка порвалась, и кто-то склеил ее из того, что было. Киоск с бананами, подвешенными как украшения. Хамоватое женское лицо в рамочке ларечного окошка. Потом женщину грубо вытеснил вилок капусты. При чем здесь вилок? Дальше следовал позорный кадр, как Паша повис на руках мужчины нерусской наружности. И вот уже мужчина стоит рядом, а Паша сидит на лавочке.

– Рашид не пить. Рашид Аллаха помнить. Зачем русский так пить?

– Я не русский… Я философ…

– Философ тоже может быть русский.

– Коню понятно, – ответил Паша.

И начал смеяться.

– Коню понятно, – повторял он и смеялся все громче и ожесточеннее. – Коню понятно!

Он смеялся и вытирал пьяные слезы, которые смешивались с обычными, человеческими. Но кто их разберет. На слезах не написано.

Потом кадры обрываются. Наступает забытье.

Цветы для мертвой царевны

У Вячеслава Всеволодовича было долгое имя, из многих букв. Поэтому сослуживцы называли его просто ВВ и расшифровывали как Великий Водила. Что-то вроде Великого Кормчего, только труба пониже и дым пожиже.

Он знал об этом, но не придавал значения. Он вообще не придавал значения людям, занимающим какие-то позиции под его руководством. Главное – это штатное расписание, а не его наполнение. Вячеслав Всеволодович представлял себе институт как набор ящичков, которые должны составлять гармоничную конструкцию, быть удобными для пользования. Всегда под рукой, выдвигаются без скрипа и задвигаются без проблем. А уж какими людьми наполнить эти ячейки – вопрос второй. Нет, даже не второй. Последний.

Нельзя упрекнуть Вячеслава Всеволодовича в том, что он не любил коллег. Он был к ним равнодушен. Они существовали в его картине мира только как наполнение штатного расписания и исчезали с его радаров после окончания рабочего дня.

Вячеслав Всеволодович давно понял, что любого можно заменить. Была бы должность, а человек найдется. С этим убеждением руководить людьми легко и приятно. Но в одно прекрасное утро его пронзила мысль: так ведь и его могут заменить. И тогда он стал зубами держаться за табличку на двери своего кабинета.

Однако сжатые челюсти ныли и просили передышки. Для этого существовал дом. По сути, это был еще один функциональный ящик, который в его картине мира предназначался для того, чтобы нырнуть туда и расслабиться. Дать покой челюстям.

Это нормально. Балерина приходит домой и вытягивает ноги в блаженном покое. Грузчик приваливается спиной к дивану. А Вячеслав Всеволодович дома ослаблял хватку, превращаясь из Великого Водилы в простого Славу.

Жена, Наталья, понимала отведенную ей роль. Она должна была обеспечить условия для полноценного отдыха идущего в гору мужа.

Много лет назад, когда молодой Слава только начал пробовать на зуб разные руководящие должности, случился неприятный эпизод. Наташа заболталась с подружкой по телефону и не приготовила ужин. Слава пришел и неприятно удивился:

– Почему нет ужина?

– Не успела. Светка звонила, у нее кот весь диван подрал, вот ужас-то.

Слава задумался. В ящичке под названием «дом» был непорядок, перекос.

– Ты хочешь сказать, что у меня нет ужина из-за драного кота?

– Кот не драный. Он диван дерет. Это не одно и то же.

– Коню понятно. Но как мой ужин связан с драным диваном?

– Никак, – растерялась жена.

– Вот и мне кажется, что никак.

Слава, насупившись, вышел из кухни.

Наташа думала, что это всего лишь маленькая размолвка, и завтра все будет по-прежнему.

Но на следующий день в доме появилась женщина, которую нанял Слава. В ее обязанности входило приготовление ужина. Жена сначала даже обрадовалась. Она решила передохнуть, пока муж устраивает демарш.

По-настоящему Наташа испугалась, когда поняла, что муж ничего не демонстрирует, не пытается ей что-то доказать. Он просто так живет. Есть функция – приготовление ужина, и если один человек с ней не справляется, то на его место ставят другого. И если в доме будет грязный пол, то муж наймет поломойку.

Наташа быстро прокрутила картину дальше. За поломойкой может прийти прачка, потом белошвейка… А если Наташа не справится со своей функцией в постели? Любовница исправит ее недоработку.

Но Наташа привыкла быть женой Славы. И отвыкать не хотела.

Поразмыслив, она взнуздала себя, обеспечив идеальный порядок в доме. В честной конкурентной борьбе кухарка проиграла. И даже рождение дочки не смогло нарушить образцовый быт в их семье.

Так ровно и организованно, словно солдаты в строю, шли годы. Сорокалетний рубеж Вячеслав Всеволодович миновал, не обременяя себя кризисом среднего возраста. Он играл в теннис и правильно питался. Таким людям не страшны философские заморочки. Вот если бы Достоевский играл в теннис, а Гоголь бегал трусцой, то и читать их было бы приятнее. Так утверждал Слава.

Наташа же к сорокалетию подкачала. Нет, не постарела, а как-то пожухла. Вячеслав Всеволодович опытным глазом руководителя стал замечать, что Наташа сильно изменилась. Усталость стала ее фоновым состоянием. Даже если она чему-то радовалась или на что-то обижалась, то чувства проступали редкими яркими мазками поверх серой усталости, прочно засевшей в ее глазах и плотно сжатых губах. Казалось, что к вечеру она устает жить, а с утра просыпается лишь потому, что устает спать.

Вячеслав Всеволодович стал размышлять на эту тему. Как эффективный менеджер, он провел ревизию ее служебных обязанностей и пришел к выводу, что о трудовой перегрузке не может быть и речи. Другие женщины разрываются между домом и работой, и ничего, цветут назло всем. Наташа же отвечала только за дом, другой работы у нее не было. Это был ее офис, ее фабрика, ее доменная печь. Вячеслав Всеволодович решил, что это посильная задача.

Кроме того, муж весь день проводил на работе, значит, своим присутствием не создавал дополнительной нагрузки – не мусорил, не просил есть, не грязнил унитаз. Денег приносил много, что, коню понятно, должно поднимать настроение жены. Дочка подросла, убегает в институт рано утром, а домой приходит под разными предлогами как можно позже. Так с чего уставать?

В таких обстоятельствах любая другая женщина расцветет, как майская роза. Наташа напоминала розу, которую подморозили при транспортировке и со скидкой спешно продали непритязательному покупателю. Вячеславу Всеволодовичу было неприятно осознавать, что он владеет уцененной розой.

Он молчал, награждая себя воображаемыми медалями за терпение. Но ситуация не разрешалась, переходя в хроническую. Подмороженная роза не радовала глаз. И тогда муж понял, что ящичек с надписью «дом» нуждается в ремонте. Его заклинило и перекосило. Без вмешательства тут не обойтись.

Но ремонтировать должны специально обученные люди. Он не владеет этим ремеслом. Вячеслав Всеволодович решил обратиться к помощи психолога.

Чтобы не дать повода для слухов, он решил искать психолога с помощью Интернета. И обязательно вне столицы. Не хватало еще случайно на улице встретиться. Нет, непременно из глубинки, чтобы решить проблему – и концы в воду.

Покопавшись в объявлениях, Вячеслав Всеволодович нацелился на некую Эльвиру. Его подкупило то, что специалистов много, а эта – своего рода уникум, как-то хитро трактует житейские проблемы с опорой на литературу. Авторский метод, можно сказать. Ну и берет соответственно, не каждый такой ценник осилит.

Вячеславу Всеволодовичу это понравилось. Все-таки авторский метод – это намек на исключительность. А он давно привык считать себя штучным товаром. Табличка на дверях его кабинета это удостоверяла. Обычные люди табличек не имеют, разве что на кладбищенских оградках.

Да и литература – вещь приятная. Вячеслав Всеволодович книг давно не читал, не мог себе позволить. Времени в жизни хватало только на отчеты, рапортующие об ускоренной интеграции института в мировую науку. Разве что по дороге на работу ставил аудиокниги. Прекрасное изобретение: и делу не помеха, и культурный уровень поддерживает.

А что психолог дорого берет, так это даже хорошо. Элитарность Вячеслав Всеволодович ценил. Он свято верил в то, что психологические проблемы людей его круга сильно отличаются от проблем, которые встречаются в жизни людей попроще. Значит, и психолог нужен тот, который не имеет дел с обычной человеческой шелупонью.

В предвкушении оперативной помощи Вячеслав Всеволодович позвонил Эльвире и кратко обрисовал проблему. Психологиня попыталась заикнуться о встрече с женой, но получила однозначный отказ. Нечего Наташу от дел отрывать. Муж лучше ее понимает, что не так. И вообще, он платит, значит, имеет право заказывать банкет.

Эльвира для приличия сказала, что эффект может быть не тот, но по ее голосу Вячеслав Всеволодович понял, что банкет состоится. Ему не откажут в консультации по поводу жены.

В назначенное время, закрывшись в кабинете и предупредив секретаршу, чтобы его не беспокоили, он вошел в Скайп.

– Здравствуйте, Вячеслав Всеволодович, – поприветствовала его невзрачная женщина.

Симпатию психологиня не вызывала. От нее исходили флюиды учительницы литературы.

– Добрый день, Эльвира. Или Элеонора. Простите, не запомнил.

– Не фокусируйтесь на пустяках. Давайте приступим к главному. Что вас беспокоит?

– Жена.

– Ваша жена? – переспросила психологиня.

– Коню понятно, что моя. Чужая жена если беспокоит, то ее всегда можно отодвинуть, – рассудительно сказал Вячеслав Всеволодович.

– Ну допустим, – как-то неуверенно согласилась женщина. – А что именно вас беспокоит в связи с вашей женой?

– Она как бы мертвая слегка, – максимально точно описал проблему Вячеслав Всеволодович.

– В чем это проявляется?

– В отсутствии жизни, – начал раздражаться клиент. За такие деньги можно и пошустрее соображать.

Эльвира помолчала. Потом неожиданно обрадовалась:

– Значит, мертвая?.. Вы подобрали очень точное слово! Великая русская литература нам в помощь! Помните сказку про мертвую царевну?

– Нет.

– Ну как же? Пушкин, Александр Сергеевич.

– Пушкина знаю, а мертвую царевну нет, – с нескрываемым раздражением ответил клиент.

Тогда психологиня тягуче, как плохая актриса, начала декламировать:

– Во мгле печальной гроб качается хрустальный. И в хрустальном гробе том спит царевна вечным сном…

У Вячеслава Всеволодовича что-то зашевелилось в том ящичке памяти, где хранились воспоминания о школьных годах.

Эльвира подбодрила:

– Ну же! Смелее! Вы помните, кто ее разбудил?

– Королевич Елисей, – удивился Вячеслав Всеволодович цепкости детской памяти.

– Верно! Вот! Вы сами все сказали! Вашей жене нужен…

– Елисей? – перебил Вячеслав Всеволодович. – А ничего, что она замужем?

– Ну нельзя же понимать все так буквально, – мягко сдала назад Эльвира. – Елисей – это всего лишь образ, воплощающий любовь. Вашей жене нужна любовь, а уж в каком образе она к ней явится, вопрос технический. В конце концов, вы сами можете быть Елисеем, – предложила она, понизив голос до интимности.

– Это вряд ли. У меня работы много. Но суть я уловил. Спасибо.

И Вячеслав Всеволодович без сантиментов нажал отбой.

Ему пора было возвращаться к делам, об условном Елисее он решил подумать после окончания рабочего дня. А пока нужно было пропесочить одного нерадивого сотрудника, который писал научную статью с такой тщательностью, как будто речь шла о нетленном труде. Вячеслав Всеволодович не верил в то, что философия кому-то нужна. Зато нужны Пустодыхлов и Бронебойнов. Мысли о них вытеснили Наташу с Елисеем.

Вечером, по дороге домой, он все придумал. И даже сам удивился тому, как это просто. Мертвая царевна была обречена на оживление, хочет она того или нет.

На следующий день Наташа, проводив мужа, пошла варить кофе. Впереди маячил новый день, удручающе похожий на прежний.

В дверь позвонили. На пороге стоял курьер с огромным букетом цветов.

Наташа приняла букет, гадая, зачем Слава заказал его. Может, им вечером в гости идти, а он забыл ее предупредить? Или она что-то упустила, и сегодня какой-нибудь юбилей?

В стеблях цветов, словно распорка, торчала открытка. Наташа достала ее и начала читать. С каждой новой буквой глаза Наташи наполнялись изумлением, а щеки покрывались румянцем. К концу чтения она стала пунцовой и возбужденной.

«Милая моя незнакомка! Не знаю, как тебя зовут, но твоя походка пленила меня. Не сердись, но я проследил твой путь. Теперь я знаю, где ты живешь. Разреши мне хоть изредка, раз в неделю, посылать тебе цветы. В этом нет ничего плохого. Я боготворю тебя и никогда не нарушу твой покой, лишь бы ты была счастлива».

Наташа приложила ладони к щекам, постояла пару минут и решила, что букет с таким посланием невозможно оставить дома. Она – замужняя женщина, а букет отчетливо намекал на адюльтер. Наташа решительно двинулась к мусоропроводу. Там она еще раз рассмотрела букет. Последний раз она получала цветы на Восьмое марта. Кажется, это были протокольные мимозы. А тут яркая, восхитительная красота, изящество формы, тонкий аромат. Нежность, завернутая в полиэтилен. Цветы не заслуживали такой участи.

Наташа вернулась, спешно набросила курточку и выбежала из дома. Ее подружка Светка жила неподалеку, буквально в паре остановок на трамвае. Наташа решила отдать букет Светке под предлогом, что цветы оказались аллергенные. И подруге хорошо, и цветам неплохо. А самое главное, что Слава про это точно не узнает. Между мужем и Светкой взаимная неприязнь. Они не вступают в контакты по собственной инициативе. Слава считает Светку безалаберной и сторонится ее, как будто это заразно. При его руководящей должности любая расхлябанность недопустима.

На обратном пути Наташа особо тщательно распрямила плечи и втянула живот. Подойдя к подъезду, она красиво выгнулась, читая объявление об отключении горячей воды. Наташа приняла меры на случай, если за ней наблюдает неизвестный воздыхатель.

Когда Вячеслав Всеволодович вечером пришел с работы, он застал жену без особых перемен. Его ждал ужин по графику, с нужным количеством калорий. По правую руку от главы семейства сидела жена, по левую – дочь. Все было правильно и на своих местах. Букета в доме не было, что порадовало мужа. Ему не хотелось выслушивать ложь.

Через неделю курьер принес новый букет. На этот раз Наташа уже не вспоминала про мусоропровод. Букет ушел жить к Светке незамедлительно.

Вячеслав Всеволодович бдительно следил за настроением жены. Первым звоночком перемен было нетерпение, с которым жена стала провожать его на работу. «Курьера ждет», – догадался Слава.

– Ты не видела зонтик?

– Дождя не будет.

– А вдруг будет?

– Не будет. Иди уже!

Вячеславу Всеволодовичу не понравилось это «иди уже», но, с другой стороны, мертвая царевна такое не скажет. Стало быть, оживление идет полным ходом. А живые люди порой доставляют неприятности. И муж решил, что он на верном пути.

Терапевтические букеты шли чередой, как по графику. Иногда в них попадались открытки с незатейливыми комплиментами. И каждый раз Наташа относила цветы Светке, которая со временем узнала о незадачливом ухажере и оттачивала остроумие на его счет.

Шел третий месяц букетного лечения. Вячеслав Всеволодович с удовлетворением отмечал перемены в жене. Наташа похорошела. Но к радости мужа примешивалась легкая досада. Лечение привело к нежелательным побочным действиям. У жены появилась неприятная манера подходить к окну и улыбаться, разглядывая облака. Этот странный блуждающий взгляд слегка бесил его. А на него, своего мужа, Наташа смотрела как-то обтекаемо, как будто она смотрит сквозь него куда-то в прекрасное далеко.

Вячеслав Всеволодович понимал, что достиг цели. Жена ожила. Но что-то пошло не так. Как будто поезд тронулся, пустился в путь, но не остановился на нужной станции, промахнул ее. И теперь летит, набирая скорость, в неизвестность.

Прежняя Наташа, сонная и уставшая, что бы он ни говорил, тут же соглашалась. В ней чувствовалась покорность и надломленность. Теперь в Наташе поселилась какая-то резвость, а с ней и резкость. В ее плотно сжатых губах все чаще угадывалось раздражение, несогласие и порой презрение. Она молчала, но как-то насупленно. А когда он начинал рассказывать об институте, Наташа опускала глаза.

Однажды Вячеслав Всеволодович, как это часто с ним бывало, начал:

– Как ученый, я не могу согласиться с тем, что…

– Но ты ведь не ученый, – тихо сказала Наташа.

– Да, я вынужден был пожертвовать карьерой ученого. Коню понятно, что управлять людьми тяжелее, чем писать статьи. Наука осталась для меня хобби.

– Наука не может быть хобби, – упрямо возразила жена.

С этого дня Вячеслав Всеволодович перестал присылать курьера. Он решил наказать жену, поставить ее на место. На то самое место, где нет воображаемого Елисея. Где есть только он, ее муж. Важный начальник, нуждающийся в покое.

Обрубив поток букетов, Вячеслав Всеволодович начал ждать реакцию жены. Приходя с работы, он внимательно разглядывал ее лицо, мстительно надеясь увидеть признаки тревоги и тоски. Может даже слез. Но, странное дело, Наташа продолжала цвести. И все чаще, подойдя к окну, она посылала облакам эту противную бессмысленную улыбку.

Однажды у Вячеслава Всеволодовича сдали нервы. До нервного зуда захотелось размазать эту улыбку по ее лицу, смыть ее слезами. Еле дождавшись, когда дочь уйдет на очередную студенческую тусовку, он стал выбивать стульчик счастья из-под ног жены.

– Ты чего там, в окне, все время высматриваешь?

– Ничего. Просто красиво.

Наташа даже не повернулась к нему. Это было уже слишком. Вячеслав Всеволодович почувствовал раздражение, резкое и неукротимое.

– Ухажера высматриваешь?

Наташа сосредоточенно молчала.

– Любовь себе придумала?

Наташа вздрогнула. Потом присела, сложив руки на коленях.

– Слава, нам нужно поговорить. В моей жизни появился другой мужчина…

Волна злобы смыла со Славы остатки благородства.

– Другой мужчина? Ты думаешь, что кто-то в тебя влюбился?

– Я не думаю, я знаю. – В глазах Наташи вспыхнула дерзкая радость.

– Ха! – попытался засмеяться Слава. – Знает она! Что ты знаешь? Да это я тебе букеты посылал! Я! Понимаешь? Я!

– Спасибо, они были красивые, – равнодушно сказала Наташа. – А я думала, какой-то сумасшедший.

Слава решил, что ослышался.

– Ты не поняла. Нет никакого влюбленного в тебя мужчины. Твоя любовь – придуманная! Нет его! Понимаешь? Нет! Это все спектакль с записочками.

– Ну да, записочки были смешные, почти идиотские, – с едва заметной улыбкой сказала Наташа. – Но что это меняет? Давай закончим этот разговор. Теперь ты все знаешь. Прости, я давно хотела тебе сказать, но духу не хватало.

Вячеслав Всеволодович лихорадочно соображал. Новость не вмещалась в его сознание. Нет, этого не может быть. Просто жена путает явь с мечтами.

– Откуда ты взяла этого мужчину?

– Мы у Светы познакомились, когда я ей букет относила.

И она улыбнулась.

В эту секунду пелена спала с глаз Вячеслава Всеволодовича. Эту улыбку нельзя было спутать ни с чем. Сквозь нее сочилась любовь, не таясь и бесстыдно дразня. И этот блуждающий взгляд… Как будто она давно ушла от него, не покидая их дома.

Через несколько дней, когда Вячеслав Всеволодович участвовал в церемонии награждения лучших сотрудников института и лично вручал грамоты Пустодыхлову и Бронебойнову, Наташа собрала вещи и ушла.

Вячеслав Всеволодович так и не узнал настоящего имени королевича Елисея.

Верхом на комоде

Жизнь заставила Наташу стать примерной хозяйкой. В противном случае ей грозило увольнение с должности жены. С годами маниакальная тщательность во всем, что касалось стирки, уборки, готовки и прочих домашних трудов, стала ее второй натурой. Или даже первой. Потому что сначала Наташа делала то, что от нее ждал муж Слава, а уж потом вспоминала о себе.

Это не значит, что она ходила по дому распустехой. Наоборот, никаких халатов и растоптанных тапочек! Нарядный костюмчик из ассортимента Ивановской трикотажной фабрики и туфли-балетки составляли ее домашнюю униформу. Так однажды распорядился муж. Он привык командовать на работе и не мог разучиться, переступая порог дома.

Человек ко всему привыкает. Наташа привыкла подчиняться и блюсти чистоту. Это касалось и социального окружения. Они со Славой ходили в гости в правильные семьи, бросившие якорь в высших слоях общества. Там их ждали дизайнерский интерьер, изысканные блюда и разговоры о том, куда катится мир. В пропасть, разумеется.

Но если у Наташи случалась свободная минутка, она бежала к подруге Светке. Благо та жила почти рядом, пара остановок на трамвае. Это был портал в другой мир, где воздух пропитался законсервированным студенческим духом. На Светкиной кухне Наташе казалось, что мир катится не в пропасть, а с молодецким присвистом летит в сверкающую даль.

Они дружили столько, сколько себя помнили, и давно приняли контраст их миров как данность. Более того, разительное отличие подогревало взаимное любопытство «Как так можно жить?»

Наташа выходила замуж один раз и никогда не имела любовников. Светка жила как-то наперекосяк. Она успела развестись, настрадаться в многочисленных непродолжительных романах и вновь выйти замуж, чтобы родить двух хулиганистых пацанов. Теперь она не просто ценила своего мужа, Игната, но с полным основанием для этого, ведь ей было с чем сравнивать. И когда у нее спрашивали, как она так удачно выбрала себе мужа, Светка чистосердечно отвечала: «Путем перебора».

Наташа приходила к ней в гости и долго искала, куда приткнуть свои туфли. На обувной полке и вокруг нее не было свободного места, потому что обувь всех сезонов ждала своего срока.

– Ты почему зимнее не убираешь? Лето же, – искренне интересовалась Наташа.

– А смысл? – так же искренне недоумевала Светка. – Зима близко. В такой стране живем.

На кухне Наташа тихонько, чтобы не обидеть хозяйку, сметала со стула странный черный рис. Светка тут же подлетала с тряпкой:

– Вот ведь заразы! Опять Бусю из клетки выпускали!

Буся – черно-белая крыса – мирно отсыпалась в клетке.

Когда это случилось в первый раз, Наташа не поняла и переспросила:

– А это что?

– Какашки ее. Хорошо, что сухие, не мажут. Правда, на рис похоже?

Наташа знала, что, случись с ней такое в любом другом месте, ее бы вырвало. Маниакальное стремление к чистоте сделало ее болезненно брезгливой. Но почему-то в Светкиной квартире крысиные какашки ее не пугали, они были органичным дополнением к уютному бардаку, царящему в Светкиной квартире. Даже мило как-то, и действительно похоже на черный рис.

Они дружили очень близко, хотя жили в параллельных вселенных. Квартира Наташи напоминала операционную, где все лежало на своих местах и скромно сияло чистотой. А Светкин дом был похож на привал туристов, которые только что вернулись из похода. Такую атмосферу создавали не только раскиданные вещи. Светкин муж возвращался с работы с таким настроением, как будто он спустился с гор и страшно соскучился.

К Светке можно было забежать просто так, без приглашения. Хозяйка открывала дверь и говорила неизменное:

– Привет! Только у меня срач, извиняй.

Или звонила:

– Наташка, срочно ко мне. Я убралась! Красотища! Беги ко мне, пока мои мужики все не испортили.

И Наташка бежала. Но никогда не брала с собой Славу.

Он не умел перевоплощаться. Наташа давно поняла, что она может быть разной. Дома она одна, а у Светки – другая. Более молодая, бедовая, веселая. А Слава всегда одинаковый. Наверное, это и есть цельность натуры. Качество прекрасное, достойное уважения и необходимое для руководителя. Но для жизни совсем неподходящее, потому что тогда можно прожить только одну жизнь, одинаковую день ото дня. Славе хватало его жизни – с красивой табличкой на дверях огромного кабинета и с образцово налаженным домашним хозяйством. А Наташе не хватало. Хотелось черпать жизнь полной ложкой, а не цедить через трубочку.

И когда сосущее чувство утраты чего-то неведомого становилось совсем отчетливым и гнетущим, Наташа бежала к Светке. Там, в этом бедламе, она заряжалась силой на продолжение своей правильной жизни. У Светки она объедалась эмоциями, чтобы потом сесть на диету в доме, выстроенном по проекту Славы.

Наташа не то чтобы скрывала, но не особо афишировала перед мужем свои походы в Светкин дом. Интуиция подсказывала ей, что Славе неприятна ее дружба со Светой. Пользуясь казенным языком, он бы сказал, что «Светлана плохо влияет на жену». Впрочем, с цельными натурами вообще не особо интересно разговаривать: заранее понятно все, что они скажут. Это как яйцо с разных сторон разглядывать, везде одинаковое.

Но жизнь – не яйцо. Она поворачивается, и открываются такие горизонты, что человеческая фантазия переживает по поводу своей немощи.

В тот день Наташа пришла к Свете, как обычно, без приглашения и без предупреждения. Ей нужно было пристроить в хорошие руки букет, который прислал какой-то сумасшедший воздыхатель.

Дверь открыл верзила. Буквально исполин. «Швед», – почему-то с перепугу подумала Наташа.

– Это Эрик! Проходи! У меня срач, извиняй. – За его спиной маячила Светка.

Эрик осторожно пожал Наташину руку, как будто она была из фарфора.

– Что такое срач? – спросил он с легким акцентом.

– Это такое дизайнерское решение, когда красиво то, что удобно, – ответила Наташа.

Эрик все понял и захохотал. В эти минуты Наташа окончательно решила, что он иностранец – у него были безупречные зубы.

Тут подлетела Светка:

– Цветы? На фига?

– У меня аллергия… Можно я тебе букет оставлю?

– Можно все, что не портит цвет лица! А откуда такой недоделанный гербарий?

– Это смешная история… Просто бред какой-то…

Но закончить рассказ про странного ухажера ей не пришлось. Из глубины лоджии, как из палатки, вылез Игнат. Он кивнул Наташе и оповестил всех:

– Буси на лоджии нет.

Наташа услышала тихое подвывание из детской. Стало ясно, что крыса совершила побег. Семья в боевом порядке прочесывала квартиру. Буся была важнее гостей. Все-таки грызун на свободе – это великая разрушительная сила. Даже великан Эрик не так опасен для проводов и мебели.

Про цветы тут же забыли. И только Эрик затаил вопросительный взгляд, ему одному хотелось дослушать историю про букет. Светка на такие мелочи не разменивалась. Грызун затмил букет, и Наташа вздохнула с облегчением. Ей не хотелось при всех рассказывать про таинственного воздыхателя, а придумывать легенду было лень.

Наташе отвели участок для поиска крысы. Эрик сосредоточенно прочесывал соседний квадрат. Он осторожно, двумя пальцами, брал вазочки и дул в них, надеясь своим ураганным дыханием вынудить крысу на выход.

Наташа шуршала по соседству, стараясь распределить внимание между Бусей и Эриком так, чтобы крысе тоже что-нибудь досталось.

Наблюдать за Эриком было сплошное удовольствие. Он выглядел комично в своей сосредоточенной старательности. Зачем-то приподнял комод, хотя под ним не было щели. Наташа вспомнила, как они со Светкой вдвоем передвигали этот комод, едва не надорвавшись. Добротная вещь, бабушкина. Сейчас таких не делают. Может потому, что перевелись мужчины, способные поднимать такие комоды.

Почему-то Наташа подумала, что если она сядет на комод сверху, то Эрик все равно легко поднимет его. Наверное, это страшно, подняться в воздух верхом на комоде. Чтобы не упасть, придется обхватить Эрика рукой за шею.

В этот момент Эрик почесал шею и посмотрел на Наташу.

– Нет нигде, – радостно сообщил он. – Крыса – умнее человека!

Но тут Игнат закричал:

– Нашел!

Наташа мельком взглянула на Эрика, и ей показалось, что он расстроился. Он явно ставил на крысу.

Буся спряталась в носке, который лежал под пианино. Ее торжественно вернули в клетку и пошли обмывать находку на кухню.

К чаю был тортик. Его срочно нужно было съесть, потому что у него вышел срок годности. В этом честно призналась Светка, предложив по желанию взять самоотвод. Таковых не нашлось. Просроченный тортик не испортил аппетит, а, наоборот, разбудил его. Пришлось Светке варить спагетти, а Игнату – тереть сыр. Когда покончили со спагетти, вспомнили, что в холодильнике есть суп. Его тоже приговорили. В завершение открыли банку маринованных патиссонов. Этот гастрономический бардак легко лег на желудок и взвинтил настроение на высоту дружеской пирушки. На смену патиссонам пришла гитара, и оказалось, что Эрик неплохо поет. По ходу дела выяснилось, что он не швед, а немец, партнер Игната из Восточной Германии. Как истинный ариец, он спел «Подмосковные вечера».

Когда Наташа посмотрела на часы, то поняла, что опаздывает к ужину. Слава это не одобряет. Он может ввести санкции.

– Я побегу, мне пора.

Наташа с сожалением встала из-за стола. Ей показалось, что в глазах Эрика промелькнуло разочарование. Но мало ли что может показаться в таком возбужденном состоянии.

Как выяснилось, состояние тут ни при чем. На следующий день Светка позвонила и сказала:

– Меня Эрик изнасиловал… Не выпускай Бусю, тебе говорю!

– Что? Что случилось? – обмерла Наташа.

– Да опять дети Бусю выпускают. Вот засранцы!

– Нет, ты про другое говорила. Эрик тебя изнасиловал? – Наташа громко сглотнула.

– Да! – радостно подтвердила Светка. – Прямо изнасиловал меня, чтобы я ему твой телефон дала.

Наташа почувствовала, как с души спадает груз. И с изумлением поняла, что имя этому грузу – ревность. Она бы не хотела, чтобы Эрик изнасиловал ее подругу.

– И ты дала?

– А ты бы ему не дала?

И подруги захохотали, одинаково поняв двусмысленность фразы.

С того дня Наташа стала ждать звонка.

Слава приходил с работы и рассказывал, на какую высоту он поднял институт. А Наташа вспоминала, как Эрик приподнял комод. Для Наташи комод был конкретный, а институт абстрактный. В какой-то момент она поняла, что и Слава для нее абстрактный мужчина. Он выполняет в ее жизни определенные функции. С ними он справляется. А вне этих функций, просто как человек, он ей неинтересен.

Эрик позвонил через неделю.

– Привет!

Он не сказал «это Эрик». Наташе это понравилось. В его краткости сквозила уверенность, что только он может позвонить Наташе. Кто же еще?

– Привет, – ответила она.

– Мне трудно тебя не видеть.

И опять это было точное попадание. Он пропустил все ненужные слова, обнажая суть, до которой можно не добраться, если идти к ней издалека. Он говорил так, будто всю эту неделю они были вместе. Но в каком-то смысле так оно и было. Не обязательно же звонить человеку, если можешь просто думать о нем.

– Я хочу встретиться.

Наташа кивнула. Она забыла, что кивок нельзя услышать.

Но он услышал.

Услышал не только кивок, но и ее тоску по чему-то большему, чем мир, организованный по проекту Славы.

Так началась ее новая жизнь. У ящичка под названием «образцовый дом» появилось двойное дно.

Как разбирался со своей семьей Эрик, Наташа не знала. Да и знать не хотела. Он пару раз сбрасывал настойчивые звонки, но она не сомневалась, что он перезванивает, когда остается один. Такие мужчины не могут взять женщину, посадить на комод, поднять до небес, назвать женой, а потом уронить за ненадобностью. Если уж взялся, то понесет до конца, до могилы. Такие не разводятся из-за каких-то новых знакомых, встретившихся в командировке. Эрик был надежен, как скала.

Но и в скалах случаются трещины, а в них ветер жизни заносит семена новых чувств. И вот уже на скале растут цветы. Но какими бы прекрасными ни были эти цветы, они не могут сдвинуть скалу с места.

Наташа это понимала. Однако отсутствие перспектив не пугало ее. Ей не нужна была новая семья. Семья вообще не может быть старой или новой. Это же не платье. Она просто должна быть. И у Наташи семья есть. Правда, там душно, как в комнате с запечатанными окнами. Но ведь это не повод взрывать комнату.

Эрик мотался между Германией и Россией сообразно графику партнерского сотрудничества. Этот же график определял дыхание Наташи. Она то сидела в душной комнате, то выбиралась на простор и, зажмурившись от счастья, ловила струи свежего воздуха.

Слава ничего не замечал. Он занимался институтом и держался зубами за свою табличку на дверях. А Наташа замечала. Замечала то, что раньше как-то ускользало от нее. Ей вдруг открылось, что Слава неумный и неталантливый. Нет, нельзя назвать его глупым. Но глупый и неумный – это очень разные вещи.

Наташе стал сниться один и тот же сон, будто она сидит на комоде, а рядом проплывают облака. Комод летит над домами и лесами, то набирая высоту, то почти касаясь вершин деревьев. На комоде места хватает только для Наташи. Но ей кажется, что она не одна. Что кто-то стоит на земле, смотрит на нее и своим дыханием рождает воздушные потоки, на которых парит комод. От этих снов у Наташи появилась странная привычка – стоять у окна и высматривать комод между облаками.

Раз в неделю курьер приносил букеты, и раз в неделю Наташа относила их Светке. Та привыкла и театрально привередничала: «И когда уже он на орхидеи сподобится? Все розы и розы… Слушай, а может, он жмот?» Подруги давно превратили незадачливого ухажера в повод для шуток. Повод для серьезного разговора – Эрик – не подлежал обсуждению. Светка обо всем догадывалась, но молчала.

Молчал и Эрик. Он любил молча. Точнее, он говорил, лаская слух приятным акцентом, но не о главном. А это все равно что молчать. И Наташе это нравилось, потому что главные слова быстро переходят в обещания, а обещания – в повод для разочарований. Не клянись, и не станешь клятвопреступником. Ну что мог пообещать Эрик, если у него в Германии осталась своя фрау? С ней он говорит без акцента и имеет общую недвижимость. Про детей Наташа не спрашивала. Это было бы ненужное и слишком болезненное знание. Достаточно фрау и их общего дома.

Так прошло три месяца. Наташе все чаще стала приходила мысль о разводе. Дело было даже не в Эрике, а в Славе. Можно служить божеству. Даже приятно класть свою жизнь к ногам человека, который кажется самым-самым. Но что делать, если уже не кажется? Если помимо воли пришло прозрение? Говорят, не сотвори себе кумира. Это в высоком, философском смысле. У жизни своя правда. Кто-то может прожить без кумира, а кто-то нет. Наташа была из той породы женщин, для которых нет ничего слаще, чем служить человеку, достойному восторга души. Отношение к Славе прочно покинуло отметку «восторг» и застряло в развилке от раздражения до равнодушия. Тогда ради чего? Дочь?

Наташа видела, что дочь выросла и неумолимо отдаляется. В ней просыпается желание свить собственное гнездо. Пока непонятно, с кем и когда, но уже вовсю звенит первый звоночек – критическое отношение к родительскому дому, к отчему гнезду. И если его треплет ветер, то можно, конечно, посочувствовать, но как бы издалека. Есть ролевые персонажи – папа и мама. Порознь они будут или вместе, не принципиально. Во взгляде дочери проступало не просто равнодушие, а наивная самоуверенность, что ей удастся свить гнездо, которому никакой ветер не страшен. Молодость жестко судит ошибки других. И только зрелость и накопленные неудачи остужают веру в собственное всемогущество.

В начале истории с Эриком Наташе казалось, что она сможет удержать ситуацию под контролем. От других женщин она слышала, что влюбленности случаются. И проходят. Пройдет и у нее. Рушить и взрывать – это не ее почерк. Но Эрик не рассасывался. Наоборот, отношения с ним становились все сильнее, глубже. Они утягивали ее в какую-то воронку с непредсказуемым финалом. Наташа поняла, что ее жизнь не просто превратилась в ящичек с двойным дном, но, что самое страшное, если его выдвинуть, он зияет оскорбительной пустотой. Все уместилось в потаенном отсеке. Тогда зачем эта ложная конструкция?

Наташа решила поговорить со Славой.

Возможно, вмешался великий Карл Маркс с его «бытие определяет сознание». Наташа так долго поддерживала в безупречной чистоте свое бытие, что сознание потребовало навести порядок в отношениях с мужем. А может, Маркс тут ни при чем. Просто отрезать хвост по кусочкам больнее, чем рубануть один раз. По кусочкам – больнее, а одним махом – страшнее.

Наташа решилась на разговор с мужем и заранее прокручивала в голове, как это будет. Но не угадала. Слава пошел с козыря, с разоблачения букетов. Он не заметил, что Наташа давно играла в другую игру, и то, что было козырем для Славы, для нее значения не имело. Он хлестал ее словами, пытаясь сделать больно, а Наташе казалось, что он своим криком разгоняет остатки сожаления и сомнения по поводу их совместной жизни. Всегда неловко смотреть на чье-то бессилие, и особенно, если этот кто-то – твой муж.

Когда все было кончено, Наташа легла на диванчик в кухне, натянула на голову плед и замерла, потрясенная тишиной. Взрыв, разметавший дорогу к отступлению, стих. Обратного пути нет. Но и впереди ничего не видно. И от этого чувства полной неопределенности ее стала бить нервная дрожь. В глазах появилась странная рябь, словно крошечные темные веточки покрыли мир зыбкой паутинкой. Наташа знала, что это за веточки. Это разлеталось по ветру ее гнездо.

Она ничего не сказала Эрику. Только попросила Светку сдать ей квартиру, которую та недавно получила в наследство от троюродной тетки. Светка округлила глаза и сказала только:

– Там пока срач, я еще не убралась.

– Ничего. Убираться я люблю.

Тема была закрыта. Когда у тебя огнем горит отрубленный хвост, совсем не хочется обсуждать подробности операции. Светка это поняла и не лезла с расспросами. Все, чем она могла помочь, это достать из клетки Бусю:

– Подставляй руку.

– Я боюсь. – Наташа еще ни разу не держала крысу.

– Это ты-то?

И они невесело рассмеялись. Действительно, по сравнению со Славой Буся была безопаснейшим существом.

Наташа неуверенно протянула руку. Бережно, почти нежно Светка пересадила Бусю на доверчиво распростертую ладошку подруги. И та на миг забыла и Славу, и Эрика.

На ее ладони помещалась жизнь, остро царапая малюсенькими коготками и лаская теплом, щекоча мягкой шерсткой. И этот хвост, устрашающе голый, если смотреть со стороны, но трогательно замшевый, если отважиться и погладить. Как сама жизнь. Колючая и ласковая одновременно. И непредсказуемая, щедрая, осыпающая сюрпризами, если решиться жить, а не стоять понуро и смотреть, как листается твой календарь.

– Ты только Эрику ничего не говори, – попросила Наташа. – Ну, что я от Славы ушла…

– Ты уверена?

Наташа кивнула. Не хотелось объяснять, что уход от Славы – это не прыжок в объятия Эрика. Это вообще разные истории. Просто они совпали во времени, подогревая и питая друг друга. Со Славой она дошла до финала. И теперь ей нужен только угол, где можно спокойно поплакать, провожая эту историю в архив жизни. При чем здесь Эрик?

Переезд не занял много времени. Наташа взяла самое необходимое и уже на следующий день открыла незнакомым ключом дверь в чужую квартиру. Там было пыльно, грустно и тоскливо.

Наташа села на продавленный диван и заплакала, провожая свою жизнь под откос. Сквозь слезы заметила, что картина на стене слегка покосилась. Самую малость. Но эта неправильность не давала полностью погрузиться в свое горе, отвлекала и требовала принять меры. Наташа встала и поправила картину. Рама оказалась пыльной, руки стали противно-серыми и сухими. Пришлось пойти в ванную в поисках тряпки, чтобы протереть пыль. Тряпка нашлась, но крупная, массивная. Такой только пол мыть. Вспомнилось, как шутила бабушка: у мужиков дом там, где с бабой переспал, а у бабы там, где пол помыла. Вот и ей надо помыть пол. Раз уж тряпка нашлась, чего уж теперь.

Она мыла пол и пропустила момент, когда жизнь сдвинулась с мертвой точки и едва заметно сменила траекторию, передумав нестись под откос.

Одновременно раздалось два звонка. Один – ее телефон. Второй звук новый, требовательный – видимо, дверной звонок.

Наташа прижала трубку к уху и стала возиться с непривычным замком. Она крутила пластмассовый рычажок то вправо, то влево, подергивая дверь, пытаясь ее открыть. В это время из трубки неслось:

– Привет! Только не убивай, но меня опять изнасиловали, – в голосе Светки проступали нотки ликования. – Ну что я могла? Короче, я дала ему адрес… Ой! Держите Бусю!

В этот момент дверь поддалась. На пороге стоял Эрик.

Наташа молча отступила в глубь квартиры. Ей было неловко за грязь вокруг и за свое самовольное решение стать одинокой женщиной. Он ее об этом не просил.

Не зная, куда себя деть, лишь бы чем-то заполнить паузу, Наташа схватила половую тряпку и полезла на стул, чтобы протереть люстру. Но стул стоял чуть правее нужного, не дотянуться. Эрик молча подошел, приподнял стул вместе с Наташей и поставил его прямо под люстру. От неожиданности Наташа выронила тряпку и схватилась за шею Эрика. Он потерся щекой о ее мокрые руки.

– Ну вот я и полетала на комоде, – сказала непонятное Наташа.

– Комоды до Германии не летают. Нам придется лететь на самолете. – Эрик всегда начинал с главного.

Дальше шли подробности, которые походили на облака, настолько неправдоподобно прекрасными они были. Бракоразводный процесс, начавшийся два года назад, наконец-то завершился… Эта ужасная немецкая бюрократия… Очень строгие законы… Бывшая жена давно счастлива с другим… Он присмотрел для них маленький домик недалеко от Бремена…

А Наташа слушала и думала, что сбылась ее мечта – она полетала верхом на комоде. Правда, это был не комод, а стул. И в руках у нее была половая тряпка. И все было совсем не так, как во сне. Но что это меняет?

Цветок бадана

– Добрый день! Курьерская доставка!

В этом месте нужно улыбнуться и протянуть букет.

Так работает служба доставки цветов, куда Вадик попал почти случайно. Купил кофе навынос, присел на скамейку, чтобы отдышаться от гонки, в которую превратилась его жизнь, и пролил его. С кем не бывает? Хорошо, что рядом валялась газетка с объявлениями. Вадик промокнул коричневую жижу и от нечего делать стал читать. Не все, конечно. У него нет времени на всякую ерунду. Только то, что попало в границы коричневого кофейного пятна. А там поместилось объявление о приеме на работу грузчиков и курьеров. Грузчиком работать тяжело. А курьером легко. Так Вадик думал.

Набирали курьеров для разноса цветов. Почему-то Вадик позвонил. Зачем, он и сам не знал. В деньгах он не нуждался. Жил с родителями, учился в престижном университете. Может, ради новых впечатлений? Или для прикола? Вот скажет он в кругу своих студентов-приятелей, что работает курьером, а у тех и рты раскроются от удивления. Или не раскроются. Но бросить-то всегда можно.

Вадика взяли в одно мгновение, стоило ему появиться на пороге. В основном приходили таджики и узбеки, но цветы плохо рифмовались с их лицами. Вадик был славянин, что было преимуществом в глазах работодателя. По правде говоря, и в глазах Вадика тоже.

Вадик был хорош собой, образован, вежлив. Поэтому его не встроили в общую мясорубку курьерской доставки, не заставили бегать с букетами наперевес с утра до ночи. Все было так, как попросил Вадик. Всего пару букетов в неделю. Чисто для развлечения. Эксклюзивные условия труда для эксклюзивного курьера Вадика.

Он брал букет и вез его по адресу, указанному в накладной. Два раза в неделю. Он ждал этих дней. В это время он был свободен. Вне курьерской работы Вадик был обязан ценить время, переплавляя минуты жизни в новые знания, новые навыки, новые жизненные возможности. А тут взял цветы в точке А и повез их в точку Б. И вроде как при деле. В эти минуты он наслаждался бездумной тряской в метро, состоянием растворенности в толпе при входе на эскалатор, простым пересечением местности незнакомых микрорайонов. Это были минуты легкости в теле и пустоты в голове. Вадик словно ставил на паузу программу, по которой жил все прежние годы, сколько себя помнил.

Эту программу задал отец своим неизменным: «Можешь – значит должен». В переводе на бытовой язык это означало, что все, что получается, надо делать максимально хорошо, стремясь к наивысшим показателям. Ну, если не можешь чего-то – например, считать звезды или ходить на руках, – то и не надо этим заниматься. Брось и сконцентрируйся на том, что можешь делать хорошо. И доведи до совершенства. Проблема заключалась лишь в одном – у Вадика все получалось, за что бы он ни брался.

Он начинал заниматься в бассейне, и тренер многозначительно говорил отцу: «Ваш Вадик многого мог бы добиться…» Дальше включалось «можешь – значит должен», и Вадик пропитывался хлоркой бассейна до тех пор, пока не стал кандидатом в мастера спорта.

Ужас состоял в том, что маленький Вадик хорошо рисовал. Поэтому после бассейна он бежал в художку и оттачивал руку, рисуя натюрморты, пейзажи и портреты. Он только недоумевал, зачем все эти разные названия, если пейзаж – это тот же портрет, только не человека, а природы.

Можно представить себе, как испугался Вадик, когда у него обнаружили музыкальный слух. Но было поздно. Он пошел в музыкальную школу под лозунгом «Можешь – значит должен». Должен побеждать на музыкальных конкурсах, брать статуэтки и грамоты. А иначе зачем пилить скрипку? Родители искренне не понимали, кому нужна музыка без побед.

Излишне говорить, что все эти бассейны, художественные и музыкальные школы не отменяли требования учиться на «отлично». И конечно, быть лучшим, самым ярким парнем в школе. Разумеется, школу тоже выбрали не простую дворовую. Лучшую в городе. Можешь? Значит должен!

В университет Вадик пришел, обвешанный медалями и обложенный грамотами, как стенд в музее. Но студенчество не принесло перемен. Он не соглашался уступить первое место в рейтинге. Разница между школой и университетом состояла в том, что отец, постарев, молчал, и уже сам Вадик гнал себя вперед, повторяя: «Можешь – значит должен». Быть лучшим стало его привычкой, образом жизни.

Он не позволял ни минуте своей жизни пройти бесцельно, составляя список дел на следующий день. Засыпая, знал, что именно будет происходить с ним завтра в любое время суток.

Устраиваясь курьером, Вадик решил, что заслужил право на маленький бездумный отдых. К тому же потом можно будет рассказывать байки про трудовые будни курьеров. Потеря времени невелика, а опыт может получиться интересным.

И он побежал.

Букеты текли рекой. Душистой и цветастой рекой, берега которой были обсыпаны пыльцой лилий, а вместо буйков торчали шипы роз.

Никогда прежде Вадик не видел столько женщин, принимающих цветы. Среди них попадались и красивые дамы, но как исключение. Вадик вручал букет и наблюдал реакцию. Его дисциплинированные мозги быстро поделили женщин на две группы.

Первую группу женщин Вадик назвал для себя «восторженными». Они светились от счастья, как будто он принес им не растения в полиэтилене, а гарантийный талон на вечную любовь. Такие женщины прижимали цветы к груди, ныряли в них всем лицом, шумно вдыхали аромат. Они обнюхивали букет тщательно, как собаки. Почему-то Вадику было жалко таких женщин. Он не любил восторженность в любых разливах. Становилось неловко и хотелось сказать, что в цветах нет глубокого смысла. И что гарантийных талонов на любовь не существует. Но как истинный джентльмен, он молчал.

Другая группа женщин принимала цветы сдержанно, даже снисходительно. Как должное. Как будто им приносят цветы каждый день, складывают у ног штабелями, отчего колготки рвутся и приходится покупать себе новые. Оттого и легкая пасмурность на лице. Вадик таких женщин не любил. Все-таки умение радоваться – лучшее, что есть в женщине. Мужчина понимает, что мир несовершенен, потому что он по природе своей философ. Женщины же, по мнению Вадика, не должны впадать в думы о вечном, им пристало жить сиюминутным. А в сиюминутном всегда есть повод для радости.

И только одна из женщин, некая Наталья, выбивалась из этой классификации. Она принимала букеты как-то странно, как будто они предназначались не ей. Вадик запомнил эту женщину потому, что относил ей букеты каждую неделю, как по графику.

В этом была какая-то странность. На обольстительную женщину, о которой нельзя забыть, Наталья, по его мнению, не тянула. Но его дело курьерское – взял и понес.

– Добрый день! Курьерская доставка!

Она открывала дверь и приветливо улыбалась, как хорошему знакомому. Не прижимала цветы к груди, не обнюхивала букет. Деловито откладывала его в сторону и расписывалась в месте, помеченном галочкой.

Вадик стал подмечать, что Наталья изменилась. В ней стала проступать живость, к которой букет, похоже, не имел никакого отношения. Она как будто летала, а букет лежал на земле.

Потом цветы прекратились. Вадик иногда вспоминал о Наталье, но со временем перестал.

Вскоре ему вообще надоело бегать по адресам, и он уволился. Когда-нибудь, выступая перед студентами в качестве звездного гостя, он скажет им: «Когда я работал курьером…» И все обомлеют. Он? Этот успешный человек был курьером? На этот эффект он уже заработал. Зачем же продолжать этот опыт?

Дел было по горло. Первое место на курсе требовало сосредоточенности и усилий. Он мог быть лучшим. А стало быть, должен! Первый студент курса гнал себя вперед и выше.

На третьем курсе к ним пришла девушка Алина. Перевелась из какого-то вуза по непонятным причинам. Она никому ничего не объясняла. И это первое, что зацепило Вадика. Обычно девушки любят рассказывать о себе. Они думают, что эти рассказы подчеркивают их индивидуальность. Но нет и не может быть ничего более заурядного, чем намеки на бывших бойфрендов с мучительным расставанием в финале. Разумеется, по их инициативе. Как только девушки раскрывали рты в исповедальном порыве, Вадику становилось скучно и жалко времени.

Алина молчала. Просто пришла, села за дальнюю парту и начала учиться. Когда после занятий студенты договаривались пойти в кафе или потусить на свежем воздухе, Алина проскальзывала на выход. Как мышка.

Но Вадик чувствовал, что она не мышь. Мышь серая, а Алина яркая. Запоминающаяся внешность. Можно закрыть глаза и рисовать по памяти. Мышь убегает, а Алина просто уходит по своим делам. Уходит быстро, но при этом не мельтеша, сосредоточенно.

Вадик привык, что девушки отмечают его. Алина общалась с ним ровно. Как будто он просто Вадик, а не Вадик-первый-на-курсе. Это воспринималось как несправедливость.

Несправедливость всегда точит сердце. С этим надо что-то делать. Вадик стал чаще поглядывать на Алину, надеясь поймать ее взгляд. Но поймав, почему-то отводил глаза. Алина смотрела прямо, без смущения и кокетства. Просто разглядывала его. И взгляд у нее был спокойный, ровный, не любопытный. Вообще-то это называется равнодушием. Но Вадику не хотелось признаваться себе в этом. Он предпочитал называть равнодушие временным отсутствием интереса к его персоне. А интерес – дело наживное.

Через неделю после прихода Алины он купил себе яркие носки и силиконовые шнурки. Еще через неделю сменил стрижку. Но, увы, интереса с ее стороны не прибавилось.

«Ну и хорошо», – подумал Вадик, проглотив горечь. Значит, она не гонится за внешними эффектами.

А девушки вокруг заметили. И носки, и шнурки, и стрижку. Они вообще замечали все, что происходило с Вадиком. Он считался лакомым кусочком: умный, симпатичный, из хорошей семьи. Немного повернут на учебе, но для потенциального мужа это даже хорошо. Девушки подходили и на правах добрых знакомых по очереди ворошили ему волосы.

Особенно старалась Вероника, староста группы. Она даже сделала комплимент шнуркам, обозвав их прикольными. Неравнодушие Вероники бросалось в глаза и смущало Вадика. Вероника осаждала Вадика не первый год. Она действовала как глинобитная машина, монотонно долбя преграду с тупым упорством и полной уверенностью, что рано или поздно стена рухнет. В какой-то момент у Вадика даже появилось чувство вины за свое неблагодарно глухое сердце, как будто это уже неприлично с его стороны – не влюбиться в роскошную Веронику. Но сердце стучало ровно, оживая только при взгляде на худосочную Алину.

Алина не делала комплиментов ни носкам, ни шнуркам, ни стрижке. Похоже, ее слабо интересовал не только Вадик, но и вообще все, что выходило за рамки занятий. И это как-то облегчало грусть Вадика.

На переменах, когда все шумно общались, пытаясь втиснуть громкие фразы про то, как клево прошли выходные, Алина молчала и смотрела перед собой. В стенку, или в парту, или просто в пол. Казалось, что это зависит от наклона головы, а не от ее настроения.

В университетский буфет она не ходила. Это Вадик заметил сразу. Он решил, что у нее своя система питания. Алина была почти прозрачной. Может, ей нужна особенная еда, или она ест по часам, не совпадающим с расписанием перемен. У этих девушек вечно какие-то голливудские диеты на уме.

Удача присела на плечо Вадику, когда началась теория вероятностей. Предмет показался сложным даже ему. Остальная часть курса тихо возненавидела преподавателя, как будто он несет прямую ответственность за многоэтажные формулы. Алина перестала рассматривать Вадика. Теперь она неотрывно смотрела на доску, и ее взгляд часто приобретал панический оттенок.

Однажды преподаватель спросил: «С какой вероятностью мышь, если ее непрерывно бросать на клавиатуру, напишет роман “Война и мир”?». Вадик засмеялся, он оценил шутку. А Алина не оценила. Она подняла руку и с серьезным видом выдала ответ: «С вероятностью одна вторая: или напишет, или не напишет». Преподаватель рассмеялся. Вадик тоже. Он смеялся как можно громче и энергичнее, чтобы показать Алине, как здорово она пошутила. Судя по его смеху, это была шутка века. И тут Алина посмотрела на него. В ее глазах стояли слезы. Она не шутила.

Надвигалась сессия. И главной миной на этом пути была, конечно, теория вероятностей. Студенты вгрызались в эту издевательскую науку, но она огрызалась в ответ. Все только и делали, что подсчитывали вероятность своего фиаско.

Вадик воспользовался ситуацией и предложил Алине помощь.

– Хочешь, я позанимаюсь с тобой?

– Чем? – спросила она.

– Теорией вероятностей.

– Тогда хочу.

Это «тогда» царапнуло Вадика, но он не подал виду. Главное, что она согласилась.

– Давай сегодня, сразу после занятий.

– А сколько ты берешь?

Впервые он увидел, что Алина засмущалась.

– Чего?

– Денег.

– За что?

– За занятия.

Вадик немного оторопел. Брать деньги со своих ему бы и в голову не пришло. Да и зачем? У него вполне состоятельные родители.

– Бесплатно. Чисто по-дружески.

– Тогда давай.

И опять это «тогда». Странная она все же.

Заниматься начали в тот же день. Быстро выяснилось, что дела обстоят хуже, чем Вадик мог предположить. Нельзя сказать, что у Алины были пробелы в знаниях теории вероятностей. Пробелы – это прекрасно. Пробелы – это как озера на равнине. А тут знания напоминали маленькие островки в океане незнания.

Но Вадик старался изо всех сил. И надо сказать, что Алина схватывала на лету. Она была неглупой и очень настойчивой. Даже какой-то настырной, одержимой. Ковыряла формулы до тех пор, пока их смысл не обнажался перед ней до состояния полной наготы. Постепенно острова расширялись, океан незнания уходил в отлив.

Вадик понимал, что в учебе они продвигаются. Но только в учебе. На любовном фронте все оставалось без перемен. Да и фронт этот был какой-то странный. Вадик его открыл, а Алина словно и не заметила. Она воевала только с теорией вероятностей.

Занимались они после занятий в свободных аудиториях. Но в коридорах шумели студенты, постоянно кто-то заглядывал. Спрос на пустые аудитории был велик, студентам нужно было где-то целоваться. Тогда Вадик предложил:

– Давай заниматься у меня дома. У меня родители поздно приходят.

Он ожидал услышать «Тогда давай». Но Алина ответила:

– Нет, это неудобно.

– Ладно, давай у тебя. Ты далеко живешь?

– Далеко. – И нетерпеливый стук карандашом по тетрадке.

Вот и поговорили.

Единственное, в чем Алина уступила Вадику, касалось еды. Для занятий с ней он запасался в буфете разными коржиками и печеньем и выкладывал все это горкой рядом с тетрадью. Алина сначала отказывалась, потом взяла коржик, отломила кусочек. Вадик, как строгий учитель, сделал выговор: «Не кроши на парту. Бери целый». И она взяла. Как будто дикий зверек впервые взял еду с его рук.

Вадик стал приносить разносолы в ланчбоксе. Дома пришлось соврать, что у него от столовской еды изжога. Мама переполошилась и начала готовить диетические блюда, укладывая их в пластмассовые контейнеры, а затем в термопакет. Еда была теплой в любое время.

Запах домашней еды заполнял пустую аудиторию, делал мир уютным и спокойным. Вадик выкладывал из рюкзака одноразовые вилки и ставил один из контейнеров перед Алиной.

Сначала он пошел неверным путем:

– Будешь есть? Я сейчас не хочу.

– Тогда потом съешь.

Он сменил тактику:

– Мне одному не съесть, пропадет еда, придется выбросить.

– Тогда давай.

Алина стала приносить с собой термос с чаем, как будто это ее вклад в их застолье. Чай был необычным, с травяной горчинкой. Оказалось, что это бадан.

Вадик и не слышал про такое растение. В бассейне, в музыкальной и художественной школах ему про бадан не рассказывали. Оказывается, собирать надо только отжившие листья, которые стали темно-коричневыми и прячутся под зелеными. Сначала появляются темные пятна, но это еще рано, надо ждать, когда пятна разрастутся и весь лист станет однотонно пожухлым. Вот тогда его можно срывать и заваривать. Алина была рада, что может быть хоть чем-то полезной Вадику. Нельзя жить, ничего не зная о бадане.

– А откуда ты про бадан знаешь?

– Все это знают.

– Не все. Я же не знаю.

– Значит, ты не такой, как все.

Вадик не понял, что это значит. Он особенный? Или просто не от мира сего?

Но ему понравилось. Понравилось сидеть с Алиной, кормить ее, слушать про бадан и объяснять теорию вероятностей. Одно было плохо. Алина смотрела на часы и в какой-то момент твердо говорила: «Мне пора». Куда можно торопиться вечером? Может, на свидание?

Вадику это очень мешало быть счастливым. Он специально затягивал объяснение задач и теорем, чтобы удержать Алину. Он косился на часы в надежде, что сегодня сложный алгоритм сломает ее расписание. Но ровно в шесть Алина вставала: «Мне пора».

Что она делала вечерами? Ну уж точно не училась. С ее сообразительностью она бы стала отличницей, если бы училась все свободное время. Но Алина перебивалась с тройки на четверку. Значит, вечера посвящены чему-то другому. Или кому-то другому. Этого «другого» Вадик заранее ненавидел.

Однажды он не выдержал и спросил напрямую:

– Куда ты вечно бежишь? Дети малые ждут?

– Иногда и дети, – уклончиво ответила Алина.

Вадик испугался. Дети как-то не вписывались в образ Алины. Он приуныл так откровенно, что Алина рассмеялась:

– Да не мои дети. Я иногда няней подрабатываю.

Вадик оживился. Впервые он приблизился к ее жизни.

– А я курьером работал, букеты разносил.

– Правда? – Изумление проступило на ее лице.

– Представляешь, однажды задумался и нечаянно объел букет. Сильно так объел, основательно. За свои деньги пришлось новый покупать.

Алина засмеялась. Теперь Вадик знал, ради чего он работал курьером. Чтобы вот так удачно пошутить. Он думал, что и Алина работает ради прикола. А зачем еще?

С каждым днем расстояние между ними сокращалось. Алина все чаще улыбалась и смешно щурила глаза. Как кошка, которую обогрели и накормили.

Вероника тем временем продолжала монотонно долбить стену, отделяющую ее от личного счастья. Она почему-то твердо знала, что счастье зовется Вадиком. И переубедить ее не мог никто, включая самого Вадика.

Вероника была не только упорной, но и наблюдательной. Занятия по теории вероятностей не укрылись от ее бдительного взгляда. А может, она почувствовала запах бадана?

Бадан она решила перебить запахом прекрасного кофе, который благоухал даже сквозь упаковку. В кофейном облаке Вероника зашла в учебную часть, поинтересовалась расписанием экзаменов, а вышла уже без кофе. Зато с новыми знаниями, почерпнутыми из личного дела Алины. Бедная сиротка, говорите? Родители погибли? Ну-ну.

Приближался Новый год. Но это для всех остальных людей приближался праздник. Для студентов приближалась сессия. И новогодняя елка для них мерцала зловещими огоньками будущих экзаменов.

В последний день занятий студенты решили по-быстрому, прямо в аудитории поздравить друг друга и разбежаться до лучших времен. Они потом, после экзаменов, запоздало, зато от души отпразднуют Новый год. Вероника на правах старосты велела принести подарки друг другу.

Почти на бегу, на низком старте, ребята обменивались канцелярской ерундой и шоколадной мелочевкой, и все как один были не оригинальны, желая друг другу пережить экзамен по теории вероятностей.

Алина улыбалась, переглядываясь с Вадиком. К экзамену она была готова лучше многих. В воздухе царили сумбур, гвалт и оживление.

И тут Вероника попросила тишины.

Торжественно и властно она пригласила выйти к доске Алину. Та вышла, недоуменно пожав плечами. Вероника пошуршала пакетами, и на плечи Алины опустилось что-то теплое и мягкое. Алина не сразу поняла, что это куртка. Поверх куртки лег шарф, на голову Алины водрузилась шапка.

Не только Алина, но и ребята не поняли, что происходит. Вадик почувствовал тревогу.

Алина стояла, придавленная новыми вещами, растерянная и жалкая. Косо надетая шапка закрывала пол-лица. Один глаз смотрел затравленно.

Вероника светилась тихой улыбкой инквизитора.

– Ребята, скоро Новый год. Мы все знаем, как приятно получать подарки. Но среди нас есть те, кому они особенно нужны. Я предлагаю общими силами сделать этот Новый год незабываемым для нашей Алины, у которой очень трудное материальное положение. Я дарю ей эту стильную куртку. Вы тоже можете принести ей что-то полезное. Наверняка у вас есть ненужные вещи, которые вы уже не носите…

Дальнейшее напоминало ускоренную прокрутку кино. Алина рванулась к дверям, пытаясь на ходу сбросить с себя подарки. Но шарф запутался, затягиваясь в петлю. На пути оказалась Вероника. Она протянула руки к шарфу, чтобы помочь. По крайне мере, так потом она скажет. И тут произошло неожиданное. Алина ударила Веронику. Мощно, по лицу. Наверное, это называется пощечиной. Но это какое-то благородное слово. Оно уместно в сцене, где графиня, бледнея и дрожа от гнева, дает звонкую пощечину графу. А Алина, красная и нелепая, обмотанная аляповатым шарфом, просто наотмашь ударила Веронику.

Хлопнула дверь, и ребята вышли из оцепенения. Молча они потянулись к выходу, словно не замечая Веронику. Никто не спешил. Ребята тактично давали возможность Алине убежать подальше.

Вадик вышел последним. Он прислушивался к себе, пытаясь понять, почему не удержал Алину, почему не выбежал за ней следом. На какой-то микрон перевесило слово «потом». Потом он подхватит Алину на руки и обязательно скажет ей, что нет ничего лучше, чем чай с баданом. Потом он обзовет Веронику дурой и попытается рассмешить Алину. Потом он скажет ей, что она самая лучшая. Но только потом. Не сейчас. Он боялся обидеть Алину состраданием. Он не хотел, чтобы важные слова о своей любви неотрывно связались бы в памяти с этим позорным днем. На невидимых весах «потом» перевесило «сейчас».

Не спеша Вадик ехал домой. Торопиться было некуда. Он знал, что занятий по теории вероятностей больше не будет. Он вообще все знал заранее. И что будет звонить Алине, и что она не возьмет трубку. И что будет искать ее и не найдет.

Однако звонил. Сначала каждый час, потом через час, потом раз в день…

На экзамен Алина не пришла. Ни по теории вероятностей, ни на другие.

В социальных сетях ее никогда не было, эти ярмарки тщеславия она не посещала. А как найти человека, которого нет в «Фейсбуке»?

Когда начался новый семестр, Алины в числе студентов уже не было. В учебной части сказали, что она забрала документы еще до сессии. Видимо, испугалась, что не сдаст теорию вероятностей. Так решили в учебной части и без боя отдали ей документы.

Кто-то из студентов вспомнил, что завозил Алине учебник куда-то на окраину. И даже назвал адрес. Вадик рванул туда, но только зря потратил вечер. Там он застал какую-то старушку, полусумасшедшую. Ее сознания хватило, чтобы вспомнить, что жила у нее какая-то девушка, «жиличка», как она ее называла, то ли с Самары, то ли с Саратова. Или даже с самого Таганрога. А потом съехала. Больше сведений в ее сознании не поместилось.

Вадик понял, что потерял Алину. Что надо было бежать сразу, сшибать по пути Веронику, наступать на шарф, трясти за плечи, кричать, что она ему нужна, что без бадана он загнется в своей гонке… Бывают поступки, которые нельзя совершить и минутой позже. Или сейчас, или никогда. Он не совершил.

Он говорил себе: «Можешь – значит должен». Должен забыть. А если не можешь?

Пришла весна, ранняя и ненасытная. Самая ранняя и самая ненасытная. Солнце, будто измученное жаждой, припав к снегу, жадно пило из луж и не могло напиться.

Вадик поехал с родителями на дачу к отцовскому другу. Своей дачи у них никогда не было, потому что считалось, что копаться в земле – это непроизводительно тратить время. Но, оказывается, непроизводительное может быть прекрасным.

Вадик ходил по дорожкам, разглядывая первые пробудившиеся растения. Островками земля уже покрывалась зелеными заплатками. Особенно постарался странный наглец, раскинувшийся привольно и смело. Как будто зиму придумали трусы, и он смеется над их осторожностью. И пока все только раскачиваются, он уже покрыл землю своими круглыми и твердыми листьями. И даже с виду понятно, какие у него упрямые и настырные стебли. Невысокие, прижатые к земле, но сосущие из нее соки что есть мочи. Это было странное растение. Оно не умиляло и не красовалось, но вызывало уважение.

Вадик присел на корточки, оглаживая листы. Пригляделся и присвистнул. Между листьев торчала пика, увешанная розовыми цветами. Вокруг грязь и слякоть, сплошная невнятность и неопределенность. А этот наглец цветет и плевать ему на все.

За спиной послышались шаги. Хозяйка дачи вышла позвать к столу.

– А, баданом любуешься? Он первым цветет, – сказала она любовно.

– Как вы сказали?

– Первым, говорю, зацветает.

– Нет, другое. Как вы его назвали? Что это за растение?

– Это? Бадан.

Вадик смотрел на цветки бадана так, что хозяйка растерялась. Вроде взрослый парень, а губы дрожат. Нервный какой-то. Все-таки зря его родители с детства учебой перегружали.

– Можно мне цветок сорвать?

– Рви, мне не жалко.

Вадик уезжал домой с цветком бадана и с новой волной боли от осознания своей потери.

Приехали в город уже вечером. Готовить было лень. И вообще, прекрасно проведенный день хотелось завершить как-то неординарно. Родители решили заказать готовые блюда из сетевого ресторана со странным названием «Судьбинушка». Кроме названия, все остальное не вызывало вопросов.

Система доставки гарантировала, что заказ прибудет в течение часа. И действительно, вскоре раздался звонок в дверь.

– Добрый вечер! Служба доставки… – На пороге стояла Алина, груженная коробом с эмблемой ресторана.

Вадик знал, что самое коварное слово на земле – это «потом». «Потом» – это значит «никогда». Есть только «сейчас», бескомпромиссное и взрывоопасное. Зато горячее и обнадеживающее.

Он схватил Алину за куртку, как будто она могла снова исчезнуть. Потащил на кухню, где на подоконнике, вольготно облокотившись о край стакана, вальяжно и равнодушно пил воду цветок бадана.

– Это тебе!

И Алина прижала лицо к цветку. Ушла в цветок, обнюхала его, как собака. Прежде это вызывало смех и презрение у Вадика. Но на этот раз ему было не до смеха. Важно не что делает женщина, а кто эта женщина. Важна только она сама.

Оказывается, есть женщины, которых можешь забыть. Можешь – значит должен. А есть та, которую забыть трудно до невозможности. Значит, и не должен. Никому. Ничего. Не должен. Только ей. Он должен ей каждую весну дарить цветок бадана.

Рыбалка

В семействе было пасмурно.

Сын Вадик выкинул фортель, которого от него никто не ожидал. Прежде он доставлял родителям только радость, круто замешенную на гордости. И вдруг такое.

Вадик объявил, что у него есть девушка. Нет, не так, хуже. Что у него серьезные намерения. Еще хуже. Что он нашел девушку, которую не хочет ни на кого менять. Беда состояла в том, что девушка была неправильная. Опять не так. Девушка, может быть, и хорошая, кто ж ее знает, но стоит в жизни на неправильном месте. Не рядом с пьедесталом, куда устремлен Вадик, а где-то на обочине жизни, среди колдобин и чертополоха, на которые не скупятся родные просторы. У девочки погибли родители, воспитывала тетка, потом тетка спилась и дальше все в том же духе.

Девочку жалко, но при чем здесь их Вадик?

У него другая колея по жизни. И ужас в том, что Вадик может ради этой девчонки свернуть со своей правильной лыжни, забуриться в лес, потерять время и не стать чемпионом. Проиграть в жизненной гонке.

Девушка, кажется, Алина, появилась в их доме с коробом ресторанной еды. Будь прокляты современные сервисы, все эти доставки. Почему они не пожарили в тот вечер картошку? Вера, мать Вадика, не могла себе этого простить. В знак протеста она регулярно жарила картошку и безрадостно раскладывала ее по тарелкам. В доме установилось траурное настроение. Жареная картошка стала символом печали.

Вадик делал вид, что не замечает, во что он превратил жизнь близких. А может, и вправду не замечал. Он глотал картошку и убегал в свои неведомые дали, где его ждала Алина.

Он убегал, а родители оставались. Чувство несправедливости сдавливало их сердца. Вере хотелось плакать, и она уходила в ванную, чтобы горячая вода сняла спазм с души. А Василий Петрович, отец Вадика, вновь и вновь крутил в голове шараду, пытаясь понять, где он недоработал, не передал Вадику свое понимание жизни.

Василий Петрович сравнивал жизнь с гонкой биатлонистов. Надо быстро бежать и метко стрелять. Замешкался, промазал на огневом рубеже – будешь стоять в толпе неудачников и наблюдать за тем, как кто-то другой поднимается на пьедестал и принимает на грудь медаль.

Это понимание Василий Петрович вынес из собственного опыта. Из собственного горького опыта. Он знал, почему разминулся с жизненным успехом.

Дело в том, что Вася родился и провел детство не в той песочнице. Ему не повезло с родиной. Малый сибирский городок диктовал свои законы. Кругом были простые ребята, мечтающие о техникуме и радостях жизни в масштабах рыбалки и дешевого портвейна.

Был у него дружок – Валерка. Так тот просто помешался на рыбалке. Только и разговоров, как он вырастет, заработает денег, купит настоящие блесны и поймает пудовую чудо-рыбу не важно какой породы. Никакого полета мысли!

На окраине промышленного городка, где они обитали, о другом как-то не мечталось. Да и как мечтать, когда в воздухе разлита безнадега, у которой удушливый запах промышленных выбросов. Казалось, что все так живут. Трудно, но правильно.

Утром город взрывала канонада будильников. Люди, по дороге просыпаясь, темной рекой стекались к проходной завода, похожей на узкое горлышко воронки. Вечером, выжатые и усталые, они возвращались домой, чтобы поесть, поспать и завтра повторить заведенный порядок. Родители Васи были каплями этой реки. Они мечтали купить курицу в магазине и положить ее в новый холодильник, доставшийся им по талону от профкома.

Маленькому Васе учеба давалась легко, играючи. Но слово «институт» в его компании было не в ходу. Все знали, что институты есть, но не про их честь. Подхваченный общей волной, Василий поступил в техникум.

Там он с удивлением понял, что окружающие его ребята явно уступают ему по сообразительности, когда речь идет о математике. Но зато шустро соображают на тему, что и как можно вынести с предприятия, куда их регулярно посылали помочь рабочим выполнить план.

Василий стал томиться неясной догадкой, что есть другие горизонты. Но томился недолго. Его забрали в армию. Техникум – не институт, на него отсрочка не полагалась. В армии он понял, что жизнь военных не особо отличается от жизни его родителей. Все по свистку. Единым строем. Ни шага в сторону.

А Васю потянуло в эту самую сторону. Впрочем, он не знал, в какую именно. Просто куда-то в даль, в иное, в другое.

После армии Василий вернулся в техникум, закончил его, поработал несколько лет на заводе. Но смутное чувство возможных перемен не отпускало. Душу бередило неясное предчувствие, что завод – не предел его возможностей.

И Василий, зажмурившись на почти солидный возраст, отважно поступил в институт. Да еще и на очную форму обучения, чтобы грызть гранит знаний по-настоящему, до полного изнеможения. Родители не поняли: зачем? Уж если приспичило, так хотя бы на заочное поступал. Диплом тот же, а учиться почти не надо. Дворовые друзья приняли известие с ухмылкой: шибко умным решил стать? Девушка Васи откровенно расстроилась: она метила в жены бригадира, а не нищего студента.

Но Вася не сдался. Он объяснился с родителями и расстался с девушкой, уступив ее действующему бригадиру. А сам пошел налегке искать новую жизнь.

Правда, в эти дни новую жизнь решила искать вся страна, началась Перестройка. За компанию было легче. Воздух перемен бодрил Василия, приятно обдувая его устремленное в будущее лицо.

В институте Вася почувствовал себя переростком. Шустрые и веселые студенты сторонились его, некоторые обращались на «вы».

Учеба поглотила Васю. Он был зачарован формулами и графиками. И постепенно, наверстывая пробелы в образовании, Вася стал лучшим. Профессора хвалили и просили подумать об аспирантуре.

Но в эту сторону не думалось. Это же еще несколько лет жизни впроголодь. Пора зарабатывать деньги, родителям помогать, семью заводить.

На последнем курсе Вася женился на девушке с большими глазами. В глазах Веры плескалась радость, и Вася утонул в ней. Рядом с ней верилось во все хорошее, а это для семейной жизни самое главное.

Вася с Верой быстренько сообразили ребенка. Если верить во все хорошее, то и ребенок не страшен. Родился сын, назвали Вадиком, чтобы вся семья начиналась на одну букву алфавита. Как вариант обсуждался Виссарион в память о Белинском, но побоялись – вдруг будет таким же неистовым. Они же не для общества, а для себя его рожали, можно сказать, для внутреннего пользования. Неистовство тут ни к чему.

Василий Петрович пошел в гору. Но гора оказалась довольно покатой. Прямо скажем, не Монблан. Это был местный филиал научно-проектного института, который Василий выбрал за то, что он наиболее далеко отстоял от завода. Во всех смыслах.

Но филиал подобен колонии. Все говорят на языке метрополии и работают на нее, но живут как туземцы. Василий понял, что нужно перебираться в метрополию, то есть в Москву. Вера радостно поддержала идею. Вадик не возражал. Он еще не умел говорить.

Переезд в Москву, по мнению окружающих, тянул на значительное событие. Валерка, к тому времени погрузневший от долгого сидения с удочкой, принес рыбину.

– Вот! В дорогу пожарьте, зачем деньги в буфетах оставлять? – наставлял он.

– Мы ж на самолете.

– А прилетите? Пока разберетесь, где в этой Москве жрать можно.

Но Вера не успела, замоталась, до того ли при переезде. Рыбу отдали соседям.

В Москве Василий Петрович вновь почувствовал себя переростком. По коридорам института ходили сплошные кандидаты и доктора наук. А он был просто младшим научным сотрудником.

Василий понимал, что обладатели ученых степеней вовсе не умнее его. Просто они шли по другому треку. По правильной лыжне устремлялись к цели и, не особо запыхавшись, поражали ее. А он пилил на своих лыжах по какому-то жизненному серпантину: техникум, армия, провинциальный вуз… Его нынешние коллеги даже слов таких не знали. Они стреляли бодро и метко. Пиф! Аспирантура кувыркается в воздухе. Паф! Коллеги пьют в честь защиты кандидатской диссертации. Пуф! Поражена цель «докторская диссертация».

Василий Петрович сделал выводы. Но не для себя. Его лыжню задним числом уже не спрямить. Он разгадал жизнь и решил сделать все, чтобы его Вадик не плутал, не бродил по жизни, как отец, а прямо и верно шел к пьедесталу. Пиф! Паф! Пуф! Его Вадик будет принимать на грудь тяжелую золотую медаль победителя. За себя и за отца. Одну на двоих.

В Москве они купили малюсенькую однокомнатную квартиру. Ночами, когда Вера и ребенок спали, Василий уходил писать кандидатскую диссертацию в туалет. Скрючившись на унитазе, заменявшем стул, он раскладывал конспекты на стиральной машинке и мечтал, как его сын будет писать докторскую в отдельном кабинете.

Но Василий Петрович не просто мечтал. Он действовал. Он проектировал путь Вадика как натянутую стрелу, устремленную к успеху. Все, чем сын занимается, должно давать максимальный результат. Только высокие показатели и только правильные треки. Пиф! Победы на музыкальных конкурсах и выставках. Паф! Самый именитый тренер по плаванию. Пуф! Лучшая гимназия города.

«Можешь? Значит, должен», – вдалбливал он сыну. И добавлял про себя с горечью: «Если бы мне объяснили это раньше, я бы сейчас…» Он тащил Вадика вперед и выше. И мальчик не брыкался, он верил отцу. А уж природа не подвела – у сына были яркие и разнообразные дарования. Развивай, сколько душе угодно. Отцовской душе, конечно. Но разве есть душа у ребенка в малом возрасте?

Постепенно река жизни обточила неприступные утесы Москвы. Город покорился. Василий Петрович освоился в нем, приблизительно выучил его географию. И любое объяснение, как куда добираться, начинал со слов: «Вот смотри: тут у нас Кремль, тут Красная площадь». Они были для него как Полярная звезда для древних мореходов.

Вера же вообще вошла в Москву, как нож в масло. Она не улавливала грустные нотки, разлитые по жизни, как глухой не улавливает тихие звуки. Ее ухо было приспособлено только к громкой музыке радости.

Вася сначала восторгался этой особенностью Веры. Потом просто ценил. Спустя годы начал сочувствовать жене. Все-таки слышать музыку во всех полутонах – это огромная благодать.

Василий Петрович защитил-таки кандидатскую диссертацию. В институте его поздравили весьма скромно. Василий Петрович не обижался. Он понимал, что это не от черствости коллег. Сотрудники проявляли деликатность. Поздравлять с кандидатской диссертацией мужика с сединой как-то бестактно. После сорока лет кандидатская выглядит как-то не по возрасту. Как брюки, не закрывающие лодыжек. Смотреть неловко. Не будешь же поздравлять с такой обновкой.

Но домой телеграмму все-таки отбил. Родители от радости чуть с ума не сошли. Растрезвонили по всему городку. И рано утром Василия Петровича разбудил звонок:

– Василий! Поздравляю! Вот прям от души!

– Простите, с кем говорю?

– С кем говорю! Это ж надо! Хватит прикидываться!

– Не понял…

– Вот не зря я тебе ту рыбину припер! Фосфору в ней, видать, на диссертацию хватило!

Василий понял, что это Валерка.

– А как вообще жизнь? – не унимался рыболов.

Василий не знал, как отвечать на такой вопрос. Поэтому завернул его в обратном направлении:

– А у тебя как?

– Все путем! У меня сын растет!

«Тоже мне достижение», – подумал Василий.

– Приезжай! – зазывал Валерка. – На рыбалку сходим, тебе без фосфору нельзя. Зачем деньги в магазинах оставлять?

Василий как-то закруглил разговор и вроде как забыл о нем. Но попросил Веру чаще готовить рыбу. Вадику нужен фосфор.

Шли годы. Василий с удовлетворением понимал, что в лице Вадика сделал работу над ошибками своей жизни. Его сын идет по правильной лыжне. И главное, идет без понуканий. Сам себя гонит.

Василий тихо радовался. Радоваться громко и откровенно умела только Вера. Она рассказывала подругам об успехах сына, не замечая, что это никому не интересно и даже раздражает. Но радостный человек всегда немножко глухой, он не считывает реакцию окружающих. Он живет в своей радостной капсуле, не пропуская в нее сквозняки внешнего мира.

И вдруг эта Алина… Капсула радости разбилась вдребезги.

Василий Петрович страдал. Он чувствовал себя обманутым. Сначала жизнь подсунула ему неправильную песочницу с Валеркой-рыболовом, потом увела с правильной лыжни единственного сына. Они ж с Верой других детей не родили, чтобы все Вадику отдать. Сделать из него олимпийского чемпиона по жизненным гонкам. Девушка-сирота не входила в их планы. Она гасила скорость движения к успеху. Хотелось материться.

И когда нервы были совсем на пределе, раздался звонок.

– Привет, Василий!

– Простите, кто это?

– Ну ты опять? Надо тебе рыбу прислать, а то ты без фосфора уже друзей не узнаешь.

Василий узнал Валерку и подумал, что особыми друзьями они никогда не были.

А тот в манере смекалистого балагура поведал ему о встрече одноклассников. И Василий решился: поеду! Хватит жареную картошку есть! Нужно развеяться.

За этим решением стояла смутная потребность в хвастовстве. Он не был в родном городке лет десять. Как похоронил родителей, так больше там не появлялся. Хотелось предъявить бывшим одноклассникам свои московские успехи. Удар, нанесенный Вадиком, хотелось уравновесить положительными эмоциями.

Прилетел поздно вечером. В аэропорту его встречал Валерка. Он подхватил чемодан и свободной рукой крепко обнял Василия.

Пересекли здание аэропорта. По меркам Москвы это даже не аэропорт, а пристройка к багажному отделению. Но и тут была зона «международных сообщений», оттуда летали чартеры в Турцию и Таиланд. Василий невольно усмехнулся.

Вышли на улицу. Лето дышало полной грудью. Но время было вечернее, жара спадала, уползая в неведомый бункер, чтобы завтра с новой силой атаковать сибиряков.

Василий подмечал перемены. Они сводились к обилию вывесок и рекламных щитов. Как в Москве, только меньше и неуместнее. Василий задержался взглядом на одной вывеске. Мощная зеленая шапка кедра наехала на край рекламного щита, закрыла часть букв. И становилось непонятно, что именно надо срочно купить. А главное, зачем?

Валерка подвел к машине, открыл багажник и забросил туда чемодан. «Подержанная иномарка, праворульная», – автоматически отметил Василий.

Ехали долго. Узкая дорога стояла в пробке. Посреди огромной Западно-Сибирской равнины вилась узкая улочка, зажатая домами. Трудно было разгадать замысел строителей. Что мешало воспользоваться простором?

Разговор шел неспешный, с перерывами. Вспоминали одноклассников, учителей. Оказалось, что многих уже нет в живых. Василий и не знал. Учителя уходили из жизни по старости, а одноклассники – по глупости. Кто-то спился, кто-то умер от наркоты.

– А ты как? – спросил Василий.

– Я-то? Не, я в этом деле не отметился. Я чуть что – сразу на рыбалку сбегаю.

– Чуть что? Это как?

– Ну, когда тошно. А там посидишь, на воду посмотришь, оно и отпускает. Неча бога гневить, жить-то надо…

Василий помолчал. Он подумал, что в мире есть много чего – психотерапевты, антидепрессанты. Для верующих людей – монастыри, ашрамы разные. А тут вот такое – рыбалка.

– Так ты не ради рыбы?

– Рыба тоже пригождается. Не себе, так коту наловлю.

Помолчали.

– Ты, Вась, давай так. С ребятами завтра в кафе посидим, а потом на рыбалку. Душе нужно поблажку сделать.

«Душе поблажку сделать», – повторил про себя Василий. И задумался: а когда он себе в последний раз позволял поблажку? И не вспомнить.

Встреча одноклассников прошла буднично и даже как-то деловито, без особой душевности. Тот, кто жил в городке, виделся часто. А приезжих издалека, кроме Василия, не было.

Бывшие одноклассники расстроили Василия ясным намеком на категоричность и беспощадность времени. Женщины были преимущественно толстые, а мужчины нелепые в своей нарочитой молодцеватости.

Василий чувствовал на себе любопытные взгляды. Каков он, москвич? И отвечал себе: «Хорош!» Он не мог не отметить, что разительно отличается от своих одноклассников. Выглядит явно моложе, одет лучше, да и горизонт у него шире.

Жизнь одноклассников показалась ему похожей на дорогу из аэропорта: кругом бескрайние просторы, а они движутся по узкой дороге. Даже не движутся, а стоят в пробке.

Расставаясь, Валерка сказал:

– Ладно, пойду я. За тобой завтра в пять заеду.

– Зачем? – растерялся Василий.

– Здрасьте. А кто на рыбалку собирался?

Василий неопределенно помычал.

– То-то, – подвел итог Валерка. – Все теплое для тебя возьму, если что, рукава подкатаешь. С утра стылая погода, хоть и лето.

И ушел. А Василий остался, ругая себя за бесхребетность. Почему не отказался? Кому нужна эта дурацкая рыбалка? И что теперь делать?

Но делать ничего не пришлось. Все сделал Валерка. Разбудил в пять утра, отматерил за поздний подъем, набросил на плечи старую куртку, привез на берег и высадил у какой-то коряги, всунув в руки удочку. Василий не перечил, наблюдая за происходящим словно со стороны.

Клева не было. Но Валерку это, похоже, не беспокоило. Он сидел и блаженно щурился на солнце. Говорить не хотелось.

– Ты когда назад?

– Завтра, наверное. На работе обещал в понедельник быть.

Валерка сплюнул. То ли слюна накопилась, то ли он не считал институт работой, ради которой стоило спешить.

Василия это как-то задело.

– Как вы тут живете? – придирчиво спросил он.

– Как все.

– Ну все по-разному живут.

– Нет, это только так кажется. Все в ноль уходят.

– Как это?

Валерка помолчал, словно прикидывая, стоит ли объяснять очевидное.

– Вот смотри, я тут рыбу ловлю, ты там деньги зарабатываешь. У меня денег нет, а у тебя рыбы. То на то и выходит. Все по нулям.

– Так мне рыба и не нужна, – Василий начал втягиваться в разговор.

– А мне деньги.

– Так не бывает, деньги всем нужны.

– Это только так кажется. Кому-то рыбалка нужнее. А деньги… тоже, конечно, нужны, чтоб на блесну хватило.

Валерка откинулся и прилег на траву. Его полноватая фигура напоминала губку, которая впитывала красоту и покой.

Василий тоже прилег, чтобы уравнять их шансы на созерцательную радость.

Помолчали. Василий смотрел на поплавки и думал, что так глупо тратить время ему не приходилось уже лет сто. Глупо, но так хорошо.

Водную гладь вспарывали острые солнечные блики. Глаза устали следить за поплавками. Василий отвернулся и стал разглядывать травинку, по которой взбирался мелкий жучок. Жучок настойчиво полз вверх. «Как я», – подумал Василий. Он болел за жучка, желал ему удачи. И тот дополз. Поколыхался вместе с травинкой на самом ее гребне и пополз вниз. Василий досадливо отвернулся. Жучок подвел его.

– Так ты считаешь, что стремления людей, их цели ничего не значат? – Василий возобновил разговор.

– Значат, – не сразу ответил Валерка. Но интонация была типа «отстань».

– И где тогда твой ноль? – дожимал Василий.

– Вась, ты чего хочешь?

– Чтобы ты объяснил.

Валерка помолчал, потом приподнялся и начал растирать затекший локоть. Казалось, что он так и отмолчится. И когда уже прошли все сроки ожидания, вдруг сказал:

– Знаешь, я однажды большого карпа поймал. Реально большого. А домой пришел, слово за слово, пособачился с Галкой, женой, ушел к другу ночевать. А на следующий день карп протух.

– И что? Какой из этого вывод?

– Это не вывод, Вася, это жизнь. Все в ноль стремится.

– Глупость какая-то, – подвел итог Василий. – Я думал, ты местный Сократ, а ты всю свою философию на одном карпе построил. Бездоказательно!

– Для тебя, может, и бездоказательно. А мне сойдет.

Василий подумал, что перегнул палку, и примирительно сказал:

– Надо было самому карпа приготовить, если с женой поругался.

– Не понял ты ничего. Не уйди я тогда, мы б, может, с Галкой разругались до крайности. Может, и развелись бы. А так живем, репу жуем. – Валерка задумался и потом твердо сказал: – Нет, все правильно вышло.

– Ну так и радуйся. Дался тебе этот карп.

– Не в карпе дело. Просто ты про ноль спрашивал, вот я и говорю: как ни крути, а в ноль придешь. Просто ноль у всех разный.

– Ноль разный? Математик из тебя… Это как?

– Ну так. У меня карп протух, а у кого-то миллионы пропали. Зато я с женой помирился, а кто-то новый «Мерседес» купил. А посмотреть на это со стороны, откуда-нибудь из самого космоса, и выйдет, что у всех одно и то же: жизнь за тобой ходит не хуже бухгалтера, следит, чтобы дебет с кредитом в ноль сошелся.

Василий отвернулся, чтобы не показать свою озадаченность. Слова Валерки неожиданно не показались ему полным бредом. Он стал перебирать в памяти знакомых. Все сходилось. Кто-то разбогател, но заболел и рано умер. Кто-то всю жизнь писал научные статьи, гордился ими, а потом перечитал их и отнес в мангал, на растопку.

– Слушай, – не выдержал он, – но тогда выходит, что вообще ничего смысла не имеет? Зачем тогда вообще куда-то стремиться, жилы рвать?

– Все фигня, кроме пчел. – Валерка улыбнулся. – Но если подумать, то и пчелы – это полная фигня.

– Это философия пораженца.

– Какая уж есть.

Валерка поднялся. Он подошел к воде и начал вытаскивать удочки.

– Нет сегодня клева. Давай собираться.

– Подожди, может, еще посидим? Зря, что ли, приехали?

Валерка развернулся и резко, даже зло, сказал:

– Вот где таких делают? Если без рыбы, то значит зря? А речка? Небо? Ты когда это все последний раз видел? В кино?

Василий подумал, что не в кино. Точно не в кино. Потому что хорошее кино он тоже давно не видел. Ну такое, чтобы там небо и речку показывали.

Выходит, что рыбалка – это процесс, в котором рыба элемент желательный, но не обязательный. Попадись она, отказываться бы не стали. Но и без нее неплохо.

Подумалось, что, может, Валерка прав, и жизнь – это процесс, а не склад результатов. И стало обидно, что эта мысль пришла к нему тогда, когда от жизни осталась маленькая недоеденная горбушка.

Погрузились в Валеркин праворульный драндулет, поехали.

Василий открыл окно и подставил лицо ветру. Горячий плотный поток напирал на него, врываясь в рот и нос, вызывая удушье и желание закрыть окно. Но Василий не хотел смотреть в небо через стекло. Только так: глаза в глаза. Он и небо. То самое небо, которое, как огромный шатер, полоскалось на ветру над ними.

Он думал про небо, которое он много лет видел отраженным в лужах, когда бежал по своей жизненной трассе. А если луж не было, то и вовсе не замечал.

Он и звезд не замечал. Почему-то мысль Василия ушла в сторону древних греков. Это же как надо было жить, чтобы ночами не просто видеть звезды, а придумывать им судьбы, складывая их в созвездия! Овны, Лебеди, Рыбы плыли над греками. А над ним? Что простирается над ним, кроме потолка? Василий почувствовал туманную зависть к темным грекам, к Валерке с его готовностью «дать душе поблажку», ко всему значительному, что прошло мимо него.

Валерка довез до подъезда. Попрощались наскоро и как-то скомканно. Им обоим было неловко: Василию за свое пижонское упрямство в ненужном споре о «нуле», а Валерке за вынужденное ораторство, чья корявость оскорбляла ту правоту, которую он чувствовал и не мог выразить словами.

Оставшись один, Василий достал телефон. Набрал номер жены.

– Вера, я тут подумал… Пусть Вадик сам все решает. Не мешай ему с этой девочкой.

В трубке заверещало, но Василий без сожаления нажал «отбой» и смело взглянул в глаза небу, с которым познакомился на рыбалке.

Лишняя хромосома

Больше всего на свете Галка не любила уху. И жареную рыбу. И вяленую. Любую рыбу она почти ненавидела. Виновата была не сама рыба со всеми своими костями и чешуей. Вина лежала на рыбалке, куда вечно сваливал Галкин муж, Валерка.

Вместо того чтобы гвоздь прибить или как-то иначе вложиться в материальное благополучие семьи, он пропадал на прудах, речках, заводях, озерцах. Галка не любила воду во всех природных упаковках. Если бы ей предложили место для эмиграции, она бы выбрала пустыню. Чтобы ни капли воды на сто верст вокруг.

Галка, конечно, скандалила. Делала это громко и тихо. Точнее, это были две фазы одного процесса. Сначала она молчаливо закипала, потом ее прорывало. И тогда Валерке выпадало узнать, что он полное ничтожество, что он хорошо устроился за ее счет, что жена надрывается, пока он с удочкой прохлаждается. Она еще много чего хотела сказать, но не успевала. Валерка подхватывал те самые злосчастные удочки и убегал на речку. Там он топил свою печаль. Его печаль, оказывается, не умела плавать. Она шла на дно, как кирпич. И домой Валерка возвращался веселый и довольный. К тому времени и Галка успокаивалась. Правда, говорила слегка хриплым голосом, потому как скандалила она со всей страстью, на пределе голосовых связок.

Валерка в глубине души понимал, что Галка во всем права. Не понимал только, почему она до сих пор его терпит. Как-то не принято у них было обсуждать такие материи. Живут себе, и ладно. «Живем, репу жуем», – была такая присказка у Валерки.

А Галка знала, за что терпит своего рыболова. И в глубине души считала, что ей повезло с мужем.

Дело давнее, Валерка, поди, и не помнит той истории. Но Галка на этом воспоминании, как на фундаменте, построила свой дом. Эта память такая глубинная и сокровенная, что ни с подругами, ни с родственниками Галка этим никогда не делилась.

Давно, почти в прошлой жизни, она ждала ребенка. Ей тогда казалось, что ждет только она. Валерка как-то легкомысленно относился к будущему отцовству. Даже когда она сообщила ему, что ребенок родится в ноябре, он тупо уточнил: «Этого года?»

Валерка ходил на рыбалку как будто про запас, понимая, что в скором времени придется смотать удочки и убрать их на антресоли. Его тянуло к воде, как водяного. Галка надувала губки. Тогда они были у нее пухленькие и привлекательные. Валерка целовал их и убегал. Галка обижалась, ей хотелось сидеть, как в кино, взявшись за руки, смотреть в даль и говорить о будущем ребенке, придумывать ему биографию. Или хотя бы обсудить, куда они его отдадут, в музыкальную школу или на хоккей. Ну уж точно не на балет.

В тот день ей позвонили из женской консультации и сказали, что нужно срочно подойти, желательно прямо сейчас. Пришел какой-то анализ.

В кабинете молодая врачиха, Вероника Игнатьевна, которую Галка всегда недолюбливала, сказала сухо:

– Присаживайтесь.

Галка почему-то ответила:

– Ничего, я постою.

– Нет уж, вы сядьте. Новости такие, что… – Врачиха замялась, но потом вспомнила про очередь у ее кабинета и решила спрямить дорогу к правде. – Судя по анализу, у вас будет даун.

Галка плохо разбиралась в диагнозах. Это слово она точно слышала, но мозг встал на дыбы и не впускал страшную правду в ее сознание.

– Не поняла, – честно сказала Галка.

– Что тут непонятного? Вы не знаете, что такое даунизм? – вскинула бровь Вероника Игнатьевна.

– Дурачок родится? – перевела Галка на свой язык. Голос ее дрогнул.

– Ну… почему дурачок? Просто ребенок с особенностями развития, со сбоем в наборе хромосом… – Врачиха опустила глаза.

Галка отчаянно пыталась связать свой мир, где уже были куплены пеленки и ползунки, с какими-то хромосомами. Она держалась за мысль о ползунках, как будто они гарантировали ей, что ребенок родится здоровым.

Врачиха поняла, что молодая женщина не вполне понимает ситуацию, и тихо, понизив голос, почти прошептала:

– Ну да, если так проще, то дурачок. Их еще называют солнечными детьми, они много улыбаются.

– Это лечится? – попыталась спасти положение Галка.

– Конечно, нет, – вздохнула врачиха, – поэтому я вас и вызвала, чтобы вы все обдумали. Если аборт, то нужно делать немедленно. Буквально на этой неделе желательно, сроки нас поджимают.

Это «нас» почему-то не успокоило, а разозлило Галку. Врачихе нужен безопасный аборт, остальное ей неинтересно. Беда казалась огромной каменной глыбой, которую нельзя разделить на кусочки между врачом и пациентом.

– А точно? – уточнила Галка.

– Что точно? – переспросила врачиха.

– Точно… даун?

– Стопроцентной гарантии этот тест не дает, но вероятность около девяноста восьми процентов. Можно сказать, что точно.

Галка плохо помнила, как дошла до дома. Почему-то дала круг, чтобы не проходить мимо детской площадки, на которой играли здоровые дети. Но дети были всюду. Они шли с ранцами из школы, тянули мамаш в сторону киоска мороженого. Всюду сплошные дети. Никогда раньше Галка не видела так много детей. Огромный мир здоровых детей, где нет места ее сыну. Галка знала, что будет непременно сын. Сын-дурачок.

Дома она выла, как по мертвому. Пошли к черту все эти умники с добрыми глазами, которые воркуют про то, что хромосома роли не играет, что солнечные дети приносят особую радость. Галка ненавидела в эти минуты весь мир за его коварную несправедливость. Ведь она не пила, не курила, за всю жизнь два раза болела то ли гриппом, то ли ангиной. Она так честно любила своего еще не родившегося малыша, так ярко мечтала о нем, так ясно представляла себе, как она и он будут тереться носиками и повизгивать от восторга. Валерка был в этой картине мира где-то сбоку. Сам виноват со своей рыбалкой. В свои мечты Галка его не особо впускала.

И вдруг такое. Мир рухнул. Галка хотела только одного: чтобы он рухнул буквально. Чтобы потолок придавил ее, чтобы бетонная плита размазала ее, чтобы не жить, чтобы не рожать такое.

Она не слышала, как с рыбалки вернулся Валерка. Он вошел в комнату и встал у дверного косяка, растерянный и бледный, боясь спросить, в чем дело. Только смотрел на воющую Галку и моргал.

А она почему-то в этот момент возненавидела его. Как будто он проморгал их ребенка, упустил его из-за своей рыбалки, и теперь по его вине малыш превратился в дауна. Она выплевывала ему в лицо слова про то, что их ждет сын-дурачок, что она умрет, что очень хочет умереть, что она больше не может терпеть этот гадский несправедливый мир.

Валерка молчал, только как-то рвано хватал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Потом подошел, обхватил жену руками и начал покачивать, как маленькую. И только шептал:

– Тихо, тихо…

И вздрагивал. Галка подумала, что он плачет, хотела задрать голову, чтобы проверить это, но не могла. Он крепко обхватил ее и держал, прижав к груди, не позволяя поднять голову. И только вздрагивал, вздрагивал. Галка притихла, прислонившись к Валерке, как к опоре. Так, стоя, и провалилась в какое-то забытье.

Сколько они так простояли, она не знала. Может, пару минут, может, несколько дней. Галка отказывалась принимать мир прежним, с его обычными шкалами времени, с его обычными чувствами. Все потонуло в ее страдании.

Она отлипла от мужа и как-то бесцветно сказала:

– Ужинать будешь?

Он промолчал.

– А я поем, мне завтра натощак кровь сдавать.

– Зачем? – В голосе Валерки прорезалась надежда. – Перепроверять будут?

– Нет, у них сомнений нет, говорят, почти сто процентов вероятности… Господи, да что же это?

И она опять заплакала.

– Зачем тогда кровь сдавать? – прохрипел Валерка.

– Для аборта. В больницу не берут, если на СПИД не сдашь.

– Какого аборта?

– Обычного. – Галка уже рыдала. – Последняя неделя, когда еще могут сделать.

Валерка вдруг напрягся. Он взял жену за плечи и мягко, но ощутимо потряс ее.

– Даже не думай! – твердо сказал он. – Ребенок уже есть. Что мы с тобой, одного дауна не прокормим?

Глаза его просохли. В них огромной дырой зияла боль. Но Галку поразило, что у этой боли не было налета паники, ненависти к миру за его коварство. Валерка шатался, но стоял на ногах, он держал удар. И Галка почувствовала в себе силы устоять, если рядом будет он. Такой немногословный, шальной рыболов.

Больше они на эту тему не говорили. Как будто вступили в молчаливый сговор не напоминать друг другу о том, что их ждет. Но каждый знал про другого, что мысль о сыне-дауне не уходит ни на минуту. Валерка только перестал скупать разные книжки, обещающие сделать из ребенка вундеркинда. А те, что купил прежде, куда-то тихо пропали, испарились.

Галка жила, заранее приучая себя к новой роли. Купила немаркую скатерть, постелила, кухня приобрела траурный вид. Валерка ничего не сказал. Но по тому, как он погладил скатерть чуть дрогнувшей рукой, стало ясно, что он все понял. Да, это была скатерть, рассчитанная на то, что долгие годы по ней будут размазывать кашу. Долгие годы выливать компот. Долгие годы на скатерть будут плевать и тыкать в нее вилкой. Хотя, наверное, вилку такому ребенку нельзя давать…

Единственным живым щитом для сползания семьи в полное отчаяние был Валерка. Иногда Галке даже казалось, что он забыл о том, что их ждет. Он готовил беременной жене свежевыжатый сок, резал на дольки яблоки, подтыкал плед. Он вообще вел себя так, будто ничего особенного не происходит. Галке казалось, что это эмоциональная ущербность, что ему просто природой не отпущено умение страдать так глубоко, как страдает она.

Но однажды ночью она проснулась. Мужа рядом не было. Не зажигая свет, она побрела на кухню. Валерка стоял около окна, прижав к лицу ладони, и тихонько подвывал. Это было так жутко, что она не решилась подойти. Ушла и притворилась спящей.

А утром Валерка сделал ей сок. Как обычно.

Единственное, что было необычным и что Галка не сразу заметила, это отказ от рыбалки. Валерка не прикоснулся к удочкам ни разу с того самого дня, когда… Ну, с того самого дня.

Так они прожили эти страшные месяцы, которые измотали их так, что роды казались хоть каким-то финалом этого тягостного ожидания.

Он сам отвез Галку в роддом, когда начались схватки. Крепко поцеловал в искусанные губы и велел: «Держись, я рядом». Она ответила: «Знаю». Как-то обходились они без высоких и нежных слов. В эту минуту она почувствовала, не поняла, а именно почувствовала, что Валерка – гранитная скала, на которую налетел булыжник их горя. И этот булыжник треснул. Валерка оказался крепче.

Она родила здорового ребенка, мальчика.

Их сын поместился в статистическую погрешность медицинского анализа.

Эта история не вспоминалась в их семье. И не забывалась. Они никогда не говорили друг другу «А помнишь?» Они вообще не любили говорить на темы, выходящие за пределы бытовых вопросов. Но каждый раз, когда сын в детском саду скакал в образе зайчика, Галка видела, как смотрит Валерка. Так не смотрел на своего зайчика ни один отец. Валерка смотрел на сына, как на чудо, победившее даунизм.

Жизнь шла своим чередом. Вернулась рыбалка. Вместе с ней вернулись скандалы. Галка ненавидела уху и водоемы, леску и блесны. Но это шло как бы поверх их отношений. А в фундаменте лежал его вопрос: «Что мы с тобой, одного дауна не прокормим?»

На кухню Галка накупила ярких скатертей и полотенец, стало нарядно и весело. Но порой, когда они садились к столу, как морок появлялось видение беспомощного сына с лишней хромосомой. Перехватывало дыхание, и становилось смертельно страшно. Тогда Галка скорее переводила взгляд на мужа и видела своего Валерку, готового любить сына, каким бы он ни был. Любить, кормить, удерживать на плаву их семью. Страх отпускал, и жизнь катилась дальше.

Так и жили. Любили друг друга, как умели. Неброско, но надежно. Про такую любовь в книгах не пишут. Да и бог с ними, с книгами.

Кандидатская диссертация

Вероника Игнатьевна знала, что ее не любят ни врачи-коллеги, ни пациенты. Точнее, пациентки. Вероника Игнатьевна работала в женской консультации и неоднократно, проходя по коридору, слышала разговоры будущих мамаш о том, как бы им поменять врача. Все хотели попасть к Сталине Иннокентьевне, и все хотели убежать от Вероники Игнатьевны.

Это было по меньшей мере несправедливо. Сталина Иннокентьевна давно перешагнула пенсионный рубеж, она помнила, как рожали при царе Горохе. Обращалась к женщинам не иначе как «милочка» и «душечка». Хотя среди этих милочек были отъявленные стервы. Вместо курсов повышения квалификации она посещала церковь и дошла до демонстративного мракобесия – прямо в кабинете повесила икону. Настоящую икону, в потемневшем окладе.

У ее кабинета вечно собиралась очередь, потому что Сталина Иннокентьевна принимала женщин так, как будто работала не в государственном медицинском учреждении, а у себя на дому. На икону она смотрела чаще, чем на часы. При этом очередь не бузила, к главврачу с жалобами не бегала.

У Вероники Игнатьевны все обстояло с точностью до наоборот. Она была сравнительно молода – несколько лет назад ей исполнилось тридцать лет. В ее копилке золотую школьную медаль подпирал красный диплом медицинского института, и потому неудивительно, что она обладала выправкой ефрейтора и орлиным взором круглой отличницы. Вероника Игнатьевна выписывала научный журнал, непрерывно повышала свой профессиональный уровень, назначала пациенткам только современные препараты. Она работала четко и грамотно, как отлаженная производственная линия. Однако стоило Веронике Игнатьевне дать малейший повод, как очередная истеричка на стадии гормонального сбоя несла на нее кляузу главному врачу.

И начиналось. Главврач женской консультации вызывала к себе:

– Вероника Игнатьевна, вот опять. Опять на вас жалоба. Ну что же это? Вы же у нас молодой и самый перспективный специалист.

– Я права, – передернув плечиком, отвечала Вероника Игнатьевна. – Вы можете созвать консилиум, и я уверена, что мой метод лечения будет поддержан коллегами.

– Ну да, ну да, консилиум… Вы бы как-то помягче, что ли, объяснили той женщине…

– Простите, но я не обязана по совместительству быть еще и психологом. Я всего лишь врач-гинеколог.

�

Скачать книгу

Предисловие

«Судьбы? Хороводы? Что за бред!» – скажет строгий читатель.

У меня хорошая новость: мы не стоим. Мы водим хороводы вокруг счастья.

Ваша Лана Барсукова

Очень дорогой психолог

– У тебя все хорошо?

– Да.

– А почему так односложно? Что-то случилось?

– Все хорошо.

– Точно?

– У меня все хо-ро-шо! – начинал закипать Стасик.

– А что ты кричишь? Я же вижу…

– Что ты видишь?

– Что что-то случилось.

– Да, случилось.

– Что, дорогой?

Ирина была не дура. Она умела делать выводы.

– Смотри, какой я тебе шарф купила!

Стасик почти с ненавистью посмотрел на ее бодрое лицо. Но промолчал.

Ирина поддала оптимизма:

– И как к куртке подходит…

Стасик сжал челюсти, отчего забегали желваки.

– И недорого совсем…

Стасик шумно задышал через нос.

– Потрогай, какой мягкий…

– Ой, – пискнула от неожиданности Ирина, забыв про былой оптимизм.

– Ты что, не видишь? – зарычал Стасик. – У меня на работе неприятности, а ты со своим шарфиком…

Ирина нашла самого бюджетного психолога. Перевела символическую сумму на карту и позвонила.

– У меня проблемы…

– С мужем или детьми?

– С мужем.

– Жалко, – глубоко вздохнула отличница.

– Почему?

– Сгусток чего?

– Эмоции.

– Ах, эмоции… Ну, например, я ему шарф купила, а он его на балкон выкинул.

– Кто он?

– Муж. – Ирина начала подозревать, что чрезмерно сэкономила.

– Значит, муж выбросил вещь на балкон. А дверь он при этом открыл широко?

– Да не очень… – опешила Ирина. – Она у нас широко не открывается. Там фикус стоит, ее подпирает.

– Фикус? – почти закричала психологиня. – Это классический случай.

Ирине стало интересно. Все-таки классика ей всегда импонировала.

– Ваш муж таким образом выражал протест.

– Я заметила, – сухо поблагодарила Ирина.

– Вообще-то уже почти ночь была…

– Так он шарф на свободу выпустил? – начала догадываться Ирина.

«Я точно такое говорила?» – подумала Ирина.

Пока она вспоминала, психологиня продолжала:

– Он хотел впустить волю в ваш узкий мирок, но на пути к экзистенциальной свободе встал метафизический фикус.

– Ясно, – сказала Ирина, ища возможность завершить разговор.

– Вам надо встать на путь обновления! Показать мужу, что вы разделяете его порыв.

– Как это?

– Спасибо! Я обязательно так и сделаю.

Ирина деликатно поблагодарила и повесила трубку. Стало ясно, что она выбросила не фикус, а деньги.

Трубку взял мужчина, судя по голосу, молодой.

– Здравствуйте, я звоню по объявлению.

– Я понял.

«Понятливый. Уже хорошо», – заранее обрадовалась Ирина.

– У меня небольшая проблема с мужем…

– Вряд ли небольшая, – перебил мужчина.

– Почему вы так думаете?

– Проблемы с мужем подобны айсбергу. Небольшим он кажется только капитану «Титаника».

– Вы считаете, что мой брак идет ко дну? Как «Титаник»? – Губы у Ирины задрожали.

– Но я в детстве не жила с моим мужем.

Психолог снисходительно засмеялся.

– Разумеется, не жили. Но в детстве формируются скрытые комплексы, которые преследуют нас всю жизнь.

– Вы не поняли. Я не по поводу своих комплексов звоню. Я по поводу мужа…

– Что вы имеете в виду? – напряглась Ира.

– И что же мне делать? – краснея, спросила Ирина.

– Записаться на мои курсы, посвященные раскрытию сексуальной энергии. Пара вводных лекций будет стоить…

И он назвал сумму, значительно превышающую стоимость зимних сапог.

– К лекциям прилагаются практические занятия. Но это по желанию и совершенно бесплатно, – щедро посулил он.

Ирина почувствовала неуместность своей новой блузки.

– Привет, – поддержала почин Ирина.

– Меня Мариной зовут. Ну че у тебя стряслось?

Ирина сглотнула.

– Да муж… Нет взаимопонимания… Шарф подарила, так он выкинул…

– Стоп! Не гони картину. Че за шарф?

– Нормальный. Стильный даже.

– Так сама бы и носила, раз стильный. Лучше б себе что-нибудь стильное купила.

Ирина обиделась за блузку.

– Например, новые сиськи, – захохотала Марина. – Ладно, шучу. Давай продолжим. На фига мужику шарф?

– У нас холодно бывает, – извиняясь, напомнила Ирина.

– Ты б ему еще теплые носки подарила, раз холодно. Ты че, дура?

Ирина поняла, что вопрос риторический, и проигнорировала его. Психологиня продолжала:

– Нормальный мужик. Естественная реакция – основа нормальной семейной жизни. Считай, что тебе повезло.

У Ирины на душе потеплело.

– Давай дальше. Че еще? Ну что тебя в дискомфорт вводит?

– Ну, он молчит иногда подолгу.

– А тебе болтун нужен?

Градус радости рос. Ирина точно знала, что болтун ей не нужен.

– Ну, злится иногда, когда спрашиваю о чем-нибудь…

– В окно, на балкон, если быть точной.

– Так значит, есть надежда… А я уже думала, что развод…

– Ты че, дура?

Ирина счастливо вздохнула.

– Ладно, у меня время вышло, пойду искупнусь. – Психологиня приподнялась, припав к экрану спелыми грудями.

Экран мигнул, и изображение тропического рая пропало. Но теперь цветы распустились в душе у Ирины.

Впустить холод

Марина тяжело зарабатывала на жизнь.

Даже к баклажанам у Марины было больше любви, чем к покупателям. Овощи хотя бы не задавали глупых вопросов.

– Бананы свежие? Урожай этого года?

– Свежие. Только с пальмы.

Эльвира, троюродная племянница тети Симы».

– Капустка как?

Мужчина был изрядно навеселе. Практически пьян.

– В каком смысле как?

– Свежая? – Мужчина икнул.

– Квашеная, – устало пояснила Марина, понимая по состоянию мужчины, что ему надо.

– Одно другому не помеха, – философски заметил покупатель. – Так свежая?

– Я же сказала, квашеная.

Мужчина задумался.

И он опять громко икнул.

– Да, я пьян, но с точки зрения субъективного идеализма… – Он замолк, потеряв мысль.

– Так тебе свежая нужна? Щас будет, – сказала Марина и бухнула на весы здоровенный вилок.

И не ошиблась. Рашид рассчитал ее быстро и без сантиментов.

– Ну, корень-то у нас явно разный. Ты – как орхидея, а я – полынь. Ну, или лебеда.

– Какое перерождение? Ты о чем бредишь?

– У тебя кто муж? – напрямки спросила Марина.

– Я не замужем. А ты?

– Ты че, дура? – ободрила ее Марина. – Такие подарки неопределенные мужики не дарят.

– Что ты имеешь в виду?

– Косметику я имею в виду. Это же стоит, как крыло самолета.

– Сама? – перебила Марина. В кои-то веки ей было неинтересно обсуждать мужчину.

– Стоп! К черту твой контур! Давай по порядку: ты вообще кем работаешь?

– Мозгоправ, что ли? – выдала Марина свою версию, по ее мнению, менее консервативную и более точную.

– Ну… типа того. – Эльвира улыбнулась.

– Долго училась? – мрачно спросила она.

– Стоп! Что-то я нить потеряла. При чем здесь литературная критика?

– Так я же литературовед по образованию.

– Не поняла. Как твои Пушкины с психами связаны? – широко поставила вопрос Марина.

– Так ты на ходу переобулась? – восхитилась Марина.

– Стоп! Так у вас там что? Даже диплом не спрашивают?

– Совсем-совсем не проверяют?

– Разумеется, я потом много ездила на разные тренинги, обучалась на интенсивных семинарах…

– Дорого стоит?

– Что?

– Пройти такой семинар. Ну, сколько стоит получить такую бумажку, чтобы, если что, показать можно было?

– Понятно, – прервала ее Марина. – И что? С твоих консультаций можно такую косметику покупать?

– Видишь ли, Мариночка, я давно практикую, у меня обширная клиентура…

– Значит, можно, – смекнула Марина.

– Ладно, давай спать.

Она уже хотела уйти в свою комнату, оставив гостью на тахте в гостиной, как та попросила:

– Если ты не против, я впущу холод.

Марина запнулась на пороге:

– Что сделаешь?

– Холод впущу. Форточку открою, если это не нарушит твои представления о комфорте.

– Потому что погода портится, слякоть, дожди разные.

Эльвира победно посмотрела на сестру и закончила примером из собственной жизни:

Марина ошарашенно молчала.

– Еще очень помогают холодные обливания ног, – уже более буднично завершила сестра.

– Так это же всегда называлось закаливанием, – подозрительно сказала Марина.

У Марины было лицо человека, который открыл для себя новую реальность. Очень внимательное лицо.

Тепло попрощавшись, сестры расстались на ночь.

У Марины оставался только один вопрос:

– Так если у тебя деньги есть, зачем ты меня разыскала? В гостинице могла переночевать.

– Я хотела познакомиться с тобой. Мне тетя Сима про тебя много рассказывала.

– Да ладно тебе… – Марине было приятно.

– Это я могу, – подтвердила Марина.

– Жить под пальмами, – созналась она.

– А кто тебе мешает?

Вопрос поставил Марину в тупик. И действительно, даже Рашид больше не помеха. Никто ее здесь не держит.

– А не впустить ли мне свет?

Коню понятно

– Глаза дома забыл?

– Паша! Ну ты в своем репертуаре! Все в облаках витаешь?

– Вера! А ты что тут делаешь? – задал он странный вопрос.

– Гуляю, – дала она нормальный ответ.

– Одна? – зачем-то спросил он.

– Нет, уже с тобой, – засмеялась Вера.

– Ты как? Где?

– Студентов учу.

– Чему?

– Философии.

– А оно им надо?

Но Вера ответила сама:

– Ну не один… – промямлил Паша, с удивлением открывая для себя приятность лести.

– А я думала, ты скажешь, что философия – не хрень!

– Не хрень, – исправился Паша.

– А если не хрень, то давай я тебя в институт устрою, в академию наук.

– Там ставок нет, я уже пытался, – признался Паша.

Паша шел домой, пытаясь думать про облака. Но мысли возвращались к Вере. Точнее, к вопросу: «Позвонит?»

Она позвонила через два дня. Ровно столько времени понадобилось Вере, чтобы найти Паше место в академии наук.

Сообщив, какие документы нужны, к кому и в какой кабинет обращаться, Вера проверила:

– Тебе все понятно? Вопросы есть?

– Есть, – сознался Паша. – Ты замужем?

– А тебе зачем? – неподдельно удивилась Вера.

– Для полноты картины, – честно ответил Паша.

И она повесила трубку.

И он поплелся, подгоняя себя внутренними пинками.

– В одном, – уныло подтвердил Паша.

– Меня Вячеславом Всеволодовичем зовут, – протянул руку начальник.

«Как много букв!» – почему-то подумал Паша. Он придирался, потому что замдиректора ему не понравился.

– Павел Петрович, – представился он.

Мужчины пожали руки.

Паша решил, что можно уходить. Он ошибался. Все только начиналось.

– Присаживайся! – властно сказал шеф. – Ничего, что я на «ты»?

У Паши зачесалось во многих местах сразу.

– А вы тоже философский факультет заканчивали? – спросил он.

– Нет, я другой, – ответил Вячеслав Всеволодович и, чтобы закончить с расспросами, пояснил: – Совсем другой.

– Приветствую! – обрадовался тот, как родному.

Паша не ощутил в душе ответной радости. Наоборот, тоску и тревогу. Предчувствие его не обмануло.

– Я работаю… Вчерне готова статья о Шпенглере.

– Вчерне? Одна статья? – возмущенно изумился шеф.

– Одна, – мужественно подтвердил Паша.

Повисла пауза. Вячеслав Всеволодович вставлял эту цифру в свои расклады.

– Кто такой Шпенглер? – сдался он.

– Автор «Заката Европы», – в свою очередь изумился Паша.

– Так коню понятно, что Европа закатывается. Мигранты свое дело сделают, укатают Европу.

– Так Шпенглер…

Паша изумился тонкой связи немецкого философа и российской премии.

Но статью сделал.

Он собрал коллектив и яростно начал:

– Наша задача – стать частью мировой науки, а со временем и ее авангардом. И мы решим эту задачу.

– Мы решим эту задачу. С вами или без вас.

Это было самое краткое собрание в истории института. Прения были излишни.

Но институт напомнил о себе. Его вновь вызвал Вячеслав Всеволодович.

– Паша, меня беспокоят твои темпы.

– Темпы чего?

– Интеграции с мировой наукой, – на полном серьезе ответил шеф.

– Я почти закончил статью. Осталось только привести формат в соответствие с требованиями журнала.

– Какого?

– Очень хороший американский журнал, один их ведущих в своей области…

– Паша, ты в своем уме?

– А что не так? – Паша покраснел. Он почувствовал себя учеником в кабинете завуча.

– Коню понятно, что тебя там отфутболят. Они русских авторов не печатают в контексте глобальной политики…

– Наука – вне политики, – робко возразил Паша.

– Как? – изумился Паша. Он точно знал, что в коллективе его считают самым умным.

Паша почувствовал в груди толчки зависти.

– В каких журналах это опубликовано? – тихо спросил он.

– Как в каких? В иностранных!

– В каких иностранных?

– Это же фуфло, – облегченно вздохнул Паша. – Это же мусорные журналы.

– Так вам любой журнал подходит, хоть самый низкопробный? – уточнил Паша.

– Коню понятно! – жизнерадостно ответил шеф.

И Паша напечатал свою статью в «Философском вестнике Монтенегро».

Паша тоже согласился. Тем более что изначально был заряжен на настоящие журналы.

Мечта сбылась только наполовину. Вячеслав Всеволодович действительно вызвал его.

– Паша, дорогой! – Он был полон сил.

Паша вдруг подумал, что жена Вячеслава Всеволодовича наверняка устает от фонтанирующего жизнелюбия мужа.

– Я работаю… – Паша был сломлен такими известиями.

– Как это? – растерялся Паша.

– Ну, более широко думать. Мыслить.

– Ты бы поговорил с Пустодыхловым и Бронебойновым, – как-то туманно предложил шеф.

– О чем? Они же на античной философии специализируются. Это не моя тема.

– Тема у нас всех сейчас одна – интеграция в мировую науку, – властно закончил разговор шеф.

– Третьим будешь?

– Не понял, – честно сознался Паша.

– Опять не понял, – продолжал тупить Паша.

– Еще и с наваром, – уточнил Бронебойнов.

Паша мечтал о водке. Он страстно желал выпить. Образ квашеной капусты неотвязно преследовал его.

Коллеги подумали, что он пошел в библиотеку.

– Рашид не пить. Рашид Аллаха помнить. Зачем русский так пить?

– Я не русский… Я философ…

– Философ тоже может быть русский.

– Коню понятно, – ответил Паша.

И начал смеяться.

– Коню понятно, – повторял он и смеялся все громче и ожесточеннее. – Коню понятно!

Потом кадры обрываются. Наступает забытье.

Цветы для мертвой царевны

– Почему нет ужина?

– Не успела. Светка звонила, у нее кот весь диван подрал, вот ужас-то.

Слава задумался. В ящичке под названием «дом» был непорядок, перекос.

– Ты хочешь сказать, что у меня нет ужина из-за драного кота?

– Кот не драный. Он диван дерет. Это не одно и то же.

– Коню понятно. Но как мой ужин связан с драным диваном?

– Никак, – растерялась жена.

– Вот и мне кажется, что никак.

Слава, насупившись, вышел из кухни.

Наташа думала, что это всего лишь маленькая размолвка, и завтра все будет по-прежнему.

Но Наташа привыкла быть женой Славы. И отвыкать не хотела.

– Здравствуйте, Вячеслав Всеволодович, – поприветствовала его невзрачная женщина.

Симпатию психологиня не вызывала. От нее исходили флюиды учительницы литературы.

– Добрый день, Эльвира. Или Элеонора. Простите, не запомнил.

– Не фокусируйтесь на пустяках. Давайте приступим к главному. Что вас беспокоит?

– Жена.

– Ваша жена? – переспросила психологиня.

– Ну допустим, – как-то неуверенно согласилась женщина. – А что именно вас беспокоит в связи с вашей женой?

– Она как бы мертвая слегка, – максимально точно описал проблему Вячеслав Всеволодович.

– В чем это проявляется?

– В отсутствии жизни, – начал раздражаться клиент. За такие деньги можно и пошустрее соображать.

Эльвира помолчала. Потом неожиданно обрадовалась:

– Нет.

– Ну как же? Пушкин, Александр Сергеевич.

– Пушкина знаю, а мертвую царевну нет, – с нескрываемым раздражением ответил клиент.

Тогда психологиня тягуче, как плохая актриса, начала декламировать:

– Во мгле печальной гроб качается хрустальный. И в хрустальном гробе том спит царевна вечным сном…

Эльвира подбодрила:

– Ну же! Смелее! Вы помните, кто ее разбудил?

– Королевич Елисей, – удивился Вячеслав Всеволодович цепкости детской памяти.

– Верно! Вот! Вы сами все сказали! Вашей жене нужен…

– Елисей? – перебил Вячеслав Всеволодович. – А ничего, что она замужем?

– Это вряд ли. У меня работы много. Но суть я уловил. Спасибо.

И Вячеслав Всеволодович без сантиментов нажал отбой.

В дверь позвонили. На пороге стоял курьер с огромным букетом цветов.

– Ты не видела зонтик?

– Дождя не будет.

– А вдруг будет?

– Не будет. Иди уже!

Однажды Вячеслав Всеволодович, как это часто с ним бывало, начал:

– Как ученый, я не могу согласиться с тем, что…

– Но ты ведь не ученый, – тихо сказала Наташа.

– Наука не может быть хобби, – упрямо возразила жена.

– Ты чего там, в окне, все время высматриваешь?

– Ничего. Просто красиво.

– Ухажера высматриваешь?

Наташа сосредоточенно молчала.

– Любовь себе придумала?

Наташа вздрогнула. Потом присела, сложив руки на коленях.

– Слава, нам нужно поговорить. В моей жизни появился другой мужчина…

Волна злобы смыла со Славы остатки благородства.

– Другой мужчина? Ты думаешь, что кто-то в тебя влюбился?

– Я не думаю, я знаю. – В глазах Наташи вспыхнула дерзкая радость.

– Ха! – попытался засмеяться Слава. – Знает она! Что ты знаешь? Да это я тебе букеты посылал! Я! Понимаешь? Я!

– Спасибо, они были красивые, – равнодушно сказала Наташа. – А я думала, какой-то сумасшедший.

Слава решил, что ослышался.

– Откуда ты взяла этого мужчину?

– Мы у Светы познакомились, когда я ей букет относила.

И она улыбнулась.

Вячеслав Всеволодович так и не узнал настоящего имени королевича Елисея.

Верхом на комоде

– Ты почему зимнее не убираешь? Лето же, – искренне интересовалась Наташа.

– А смысл? – так же искренне недоумевала Светка. – Зима близко. В такой стране живем.

– Вот ведь заразы! Опять Бусю из клетки выпускали!

Буся – черно-белая крыса – мирно отсыпалась в клетке.

Когда это случилось в первый раз, Наташа не поняла и переспросила:

– А это что?

– Какашки ее. Хорошо, что сухие, не мажут. Правда, на рис похоже?

К Светке можно было забежать просто так, без приглашения. Хозяйка открывала дверь и говорила неизменное:

– Привет! Только у меня срач, извиняй.

Или звонила:

– Наташка, срочно ко мне. Я убралась! Красотища! Беги ко мне, пока мои мужики все не испортили.

И Наташка бежала. Но никогда не брала с собой Славу.

Дверь открыл верзила. Буквально исполин. «Швед», – почему-то с перепугу подумала Наташа.

– Это Эрик! Проходи! У меня срач, извиняй. – За его спиной маячила Светка.

Эрик осторожно пожал Наташину руку, как будто она была из фарфора.

– Что такое срач? – спросил он с легким акцентом.

– Это такое дизайнерское решение, когда красиво то, что удобно, – ответила Наташа.

Тут подлетела Светка:

– Цветы? На фига?

– У меня аллергия… Можно я тебе букет оставлю?

– Можно все, что не портит цвет лица! А откуда такой недоделанный гербарий?

– Это смешная история… Просто бред какой-то…

– Буси на лоджии нет.

В этот момент Эрик почесал шею и посмотрел на Наташу.

– Нет нигде, – радостно сообщил он. – Крыса – умнее человека!

Но тут Игнат закричал:

– Нашел!

Наташа мельком взглянула на Эрика, и ей показалось, что он расстроился. Он явно ставил на крысу.

– Я побегу, мне пора.

Как выяснилось, состояние тут ни при чем. На следующий день Светка позвонила и сказала:

– Меня Эрик изнасиловал… Не выпускай Бусю, тебе говорю!

– Что? Что случилось? – обмерла Наташа.

– Да опять дети Бусю выпускают. Вот засранцы!

– Нет, ты про другое говорила. Эрик тебя изнасиловал? – Наташа громко сглотнула.

– Да! – радостно подтвердила Светка. – Прямо изнасиловал меня, чтобы я ему твой телефон дала.

– И ты дала?

– А ты бы ему не дала?

И подруги захохотали, одинаково поняв двусмысленность фразы.

С того дня Наташа стала ждать звонка.

Эрик позвонил через неделю.

– Привет!

– Привет, – ответила она.

– Мне трудно тебя не видеть.

– Я хочу встретиться.

Наташа кивнула. Она забыла, что кивок нельзя услышать.

Но он услышал.

Услышал не только кивок, но и ее тоску по чему-то большему, чем мир, организованный по проекту Славы.

Так началась ее новая жизнь. У ящичка под названием «образцовый дом» появилось двойное дно.

Наташа решила поговорить со Славой.

– Там пока срач, я еще не убралась.

– Ничего. Убираться я люблю.

– Подставляй руку.

– Я боюсь. – Наташа еще ни разу не держала крысу.

– Это ты-то?

И они невесело рассмеялись. Действительно, по сравнению со Славой Буся была безопаснейшим существом.

– Ты только Эрику ничего не говори, – попросила Наташа. – Ну, что я от Славы ушла…

– Ты уверена?

Скачать книгу

Судьбы водят хоровод бесплатное чтение

Лана Барсукова Судьбы водят хоровод

Предисловие

Очень дорогой психолог

Впустить холод

Коню понятно

Цветы для мертвой царевны

Верхом на комоде

Цветок бадана

Рыбалка

Лишняя хромосома

Кандидатская диссертация

Предисловие

Очень дорогой психолог

Впустить холод

Коню понятно

Цветы для мертвой царевны

Верхом на комоде

Лана Барсукова
Судьбы водят хоровод