Рубины для пяти сестер бесплатное чтение

Юрий Анатольевич Голованов с досадой захлопнул дверцу машины и, стараясь не ступать в лужи, побежал к подъезду. Настроение было в нуль. Он так торопился! Но Божье провидение словно оттягивало его встречу с семьей. И самое главное — опоздал на юбилей матери! Причиной стала внеплановая командировка в небольшой городок, где Сашка Соколов, его друг и начальник, открыл филиал их фирмы. Возникшая проблема с тамошним руководством требовала быстрого решения.

…В девяностых они вместе раскручивали дело. Тогда лопались НИИ, закрывались заводы, принести зарплату в семью считалось праздником. Сработались сразу, без конфликтов и трений. И сейчас каждый был на своем месте: Сашка — в директорском кресле, а он — начальником юридического отдела…

Перед дверью своей квартиры Юрий вспомнил, что оставил в машине мобильник. «Совсем замотался… И Галке забыл позвонить из аэропорта!» — подумал с досадой, вставляя ключ в замочную скважину. Повернув его два раза, на секунду замер — показалось, за спиной кто-то стоит. Резко обернувшись, он выкинул руку в защитном ударе. Боль зародилась где-то слева и мгновенно лишила его возможности дышать. Ускользающее сознание зацепило яркое цветовое пятно. «Этот плащ мы вместе с Сашкой покупали Ляльке в Праге…» — падая, успел подумать он…

Валентина Николаевна вышла в прихожую. Поставив на калошницу сумку с вещами, приготовленными к поездке на дачу, прислушалась. Из-за двери доносились приглушенные звуки. «Зять вернулся», — обрадовалась она. Сразу отлегло от сердца — погода была нелетной, рейс могли задержать.

— Юрочка? — Валентина Николаевна потянулась к щеколде. Замок был открыт. — Странно, я, кажется, на ключ запирала, — удивилась она и чуть приоткрыла дверь. На коврике перед дверью лежал муж ее дочери. Валентина Николаевна не сразу оторвала взгляд от неподвижного тела.

— Ляля? Что случилось? — Она дотронулась до плеча стоявшего к ней спиной человека в желтом плаще. Тот медленно обернулся.

— Здравствуйте, Валентина Николаевна! Давно не виделись. — В голосе звучала насмешка.

— Ты жив?! Не может быть…

— Узнали? Жаль…

Часть 1

Завещание

«Чудо как хороша!» — Ближайший сосед по имению, друг и поверенный семьи Печенкиных Семен Яковлевич Кац с удовольствием смотрел на Анну. Стройная, с безупречной осанкой, раскрасневшаяся от шампанского, она передвигалась от одной группки гостей к другой. «А глаза грустные. Не случилось ли чего?» — встревожился он. От внимательного взгляда Каца не ускользнула и некоторая нетерпеливость, с какой Анна поглядывала на дверь кабинета хозяина дома. «Кажется, нас ждет сюрприз». Кац мог бы предположить, что это конкретно, если б знал, куда потратил Афанасий Печенкин изрядную сумму, полученную накануне в банке. Он подозревал, что поводом для вечера, собравшего стольких гостей, в основном близких друзей и соседей, было не только рождение младшей, пятой, дочери Печенкиных ровно месяц назад.

Семен Яковлевич подумал, что его друг впервые что-то скрыл от него. Нет, он не посчитал это проявлением недоверия, но все же внутренне обеспокоился.

…Они дружили с детства, Семен Кац и Афанасий Печенкин. И разные характером, прекрасно дополняли друг друга. Спокойному, рассудительному не по годам Семе частенько приходилось осаживать излишне подвижного Афанасия. Тот без конца придумывал разные шалости, далеко не всегда безобидные. Не то чтобы Сема был трусом — рисковать ради минутного удовольствия не любил, но в детстве частенько шел на поводу у бесшабашного друга. Отвечали за свои проступки они всегда вместе, никогда Семену не приходило в голову свалить всю вину на Афанасия. С годами детские выдумки превратились в весьма рискованные забавы. Однажды дело закончилось больницей. В старом сарае за конюшней они «сконструировали» крылья и на рассвете, пока все спали, решили испытать их в действии. Утес над речкой, откуда Афанасий надумал «взлететь», был покрыт мокрой от утренней росы травой. Вместо триумфального полета получилось позорное падение под откос. Крылья, над которыми они корпели несколько дней, превратились в груду щепок и лохмотьев, а неудавшийся аэронавт сломал ногу…

Наконец дверь кабинета открылась. Двое слуг внесли в комнату портрет в тяжелой позолоченной раме: Анна в платье цвета спелой малины, изображенная в полный рост, выглядела королевой. Художнику удалось передать живой взгляд, то выражение, что бывает у женщины не только любимой, но и любящей. Чуть застенчивая улыбка намекала на скромность, а глубокое декольте и обнаженные плечи выдавали уверенную в себе красоту. Но взгляд Каца остановился не на прекрасном лице. Гарнитур из рубинов, оправленных в белое золото, притягивал взор не менее его обладательницы.

Из кабинета вышел хозяин дома, а с ним — молодой человек, тут же скромно остановившийся поодаль.

— Господа, хочу вам представить художника Петра Егоровича Полонского, сына моего друга и сослуживца. Я уверен, вы оцените талант и мастерство, с какими написан портрет моей жены. Сегодня месяц со дня рождения нашей младшей дочери Елены, и я могу смело назвать себя счастливейшим из смертных. Каждый день задаюсь вопросом: чем я заслужил эту награду — быть мужем Анны и отцом моих любимых дочерей? Этот портрет — то немногое, что я могу подарить тебе, моя дорогая, в этот день. Думаю, наши дети сохранят его для своих детей и внуков, и тогда даже далекие наши потомки смогут любоваться твоей красотой. — Афанасий взял руку жены и легонько сжал ее. В этом жесте были и нежность, и уважение, и скрытая страсть.

«Глядя на них, не скажешь, что в браке они двадцать пять лет». — Семен Яковлевич с легкой завистью смотрел на пару.

…С Анной они познакомились в один день — в Петроградском доме Печенкиных на балу, устроенном матерью Афанасия Марией Петровной. Влюбившись с первого взгляда со всем пылом нестойкой юношеской души, Семен не сразу заметил, что Афанасий так же не спускает глаз с дебютантки. Тоненькая, как тростиночка, Анна не была классической красавицей. Однако немного неправильной формы нос, небольшие, но яркие глаза придавали ее лицу тот неуловимый шарм, что так притягивает мужской взор.

Пока Семен раздумывал, подойти ли к девушке, Афанасий уже шептал ей что-то на ушко. Прыткий друг и тут оказался впереди. Семену оставалось лишь наблюдать, как стремительно развивается их роман. Видя, как счастлива Анна, как нежен и ласков с ней Афанасий, он молча отошел в сторону. С годами юношеская влюбленность переросла в чувство искреннего восхищения этой маленькой, мужественной женщиной, всю себя отдавшей мужу и дочерям…

— Друг мой, я хотел бы обсудить с тобой одно дело весьма срочно. — Афанасий тихо подошел к Кацу. — Если не возражаешь, пройдем в мой кабинет.

Плотно прикрыв дверь, Афанасий опустился в кресло и внимательно посмотрел на Каца. Он словно раздумывал, готов ли тот к разговору. Его неуверенность насторожила Семена, но он не торопил друга, давая возможность собраться с мыслями. Внутренне холодея от дурных предчувствий, терпеливо ждал начала разговора.

— Сема, знаю, что нанесу тебе сильный удар, но держать это в себе далее мне невыносимо. Анна больна. Доктора не дают ей сроку более трех месяцев. Травма, полученная при родах, — вот причина ее болезни. Она пока не знает ничего, думая, что не оправилась после рождения Леночки. Но боли становятся все сильнее, и, боюсь, скоро лекарства перестанут помогать. Вот почему я устроил сегодняшний праздник. Возможно, далее состояние Аннушки будет лишь ухудшаться. — Афанасий прикрыл глаза, словно спасаясь от яркого света настольной лампы. — Ты знаешь, старшие мои девочки уже покинули дом. Зоя счастливо живет с твоим братом в Польше, и я за нее спокоен. Тонечка в Париже и тоже пока не собирается возвращаться. Я думаю, и Настюша останется жить у бабушки в Петрограде — она не мыслит себя без балета. Я волнуюсь за Нату и Леночку. Они слишком малы, им нужна мама, и я пока не представляю, как буду воспитывать их без Аннушки. Скажу честно: не знаю, как долго сам проживу без нее… Ты сильный человек, Сема, и я прошу тебя: не оставляй моих малышек. Догадываюсь о твоих чувствах к Аннушке и могу лишь предполагать, сколь больно тебе слышать о ее болезни. Ты всегда был нам другом и опорой, и я безгранично тебе доверяю. Поэтому и прошу помочь. Твой сын Яков уже совсем мужчина. А мои девочки любят тебя и очень к тебе привязаны. Не оставь их, когда нас с Анной не будет рядом.

— Не надо, Афанасий. Ты сам успеешь… — Семен недоговорил, остановленный протестующим жестом друга.

— Подожди, Сема. Не это главное. Тут уж как Бог распорядится… А сейчас обращаюсь к тебе как к своему поверенному. Я хочу составить завещание. Можешь считать меня сумасбродом или романтиком, но я верю, что и наши потомки будут ценить семейное родство. Что бы ни происходило в России, где бы ни жили наши с Аннушкой дети, я уверен, они постараются не потерять связь друг с другом. Однако всякое может случиться. — Афанасий в сомнении покачал головой. — Ты заметил на портрете Анны мой подарок — гарнитур из белого золота с рубинами? Я заказал его к рождению Леночки. Мы с Анной решили, что после нашей смерти ты раздашь все предметы гарнитура нашим дочерям. Колье с пятью камнями отдай Зое — как самой старшей. Браслет — Антонине, заколку — Насте, серьги — Наташе, а перстень — Леночке. Каждый предмет должен передаваться старшей дочери или внучке из поколения в поколение. Ты знаешь, я небеден, да и Аннушкино наследство почти не тронуто, поэтому все, что имеем, мы разделили на пять равных частей. Это имение и дома в Оренбурге и Петрограде останутся в общем владении наших дочерей. Кроме того, мы заказали пять золотых слитков. Моя коллекция драгоценных камней так же поделена между дочками поровну. Все ценности лежат в моем сейфе в Национальном банке Швейцарии. Ключ к нему можно будет получить лишь при одном условии. В банке я оставил все распоряжения. Основная часть завещания будет касаться именно этих ценностей. Для того чтобы получить свою долю, кто-то из моих внуков или правнуков должен собрать у себя всех владельцев предметов гарнитура. Очень непростое условие.

Вижу, ты считаешь нас с Анной мечтателями. И понимаю, как у юриста, у тебя возникает много вопросов. Вот и прошу тебя составить бумаги так, чтобы у наших потомков было желание разыскать друг друга. Портрет Анны пусть хранится в семье Леночки.

Афанасий грустно смотрел на Семена, ожидая ответа. Кац молчал, обдумывая, что и как сказать. Известие, что Анна скоро уйдет из этого мира, лишала смысла его жизнь. Но еще более его потрясала уверенность друга, что и он недолго будет жить без нее. Лишь сейчас Кац до конца осознал глубину чувств Анны и Афанасия.

— Я… подготовлю необходимые бумаги. — Голос Семена дрогнул, и он закашлялся. — И все сделаю как ты того хочешь.

Поспешив завершить этот тягостный диалог, Кац встал и вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с Анной. Взгляды их встретились, и Семен понял: Анна все про себя знает и сердце ее болит за тех, кого она оставляет на этой земле.

Детскую освещала лишь керосиновая лампа. Фитиль с одной стороны прогорел, и огонь то ярко вспыхивал, то принимался чадить. По комнате беспокойно метались тени, и дождь, барабанивший по окну, добавлял грустного настроения трем сестрам, в обнимку сидевшим на широкой кровати.

— Девочки, вам не стоит оставаться в России, поедемте к нам, в Хойну. — Зоя в который уж раз пыталась уговорить Наташу с Настей уехать к ней в Польшу. То, что творилось вокруг, пугало ее. Дома все изменилось. Сегодня, заглянув на кухню, она поймала на себе полный злобы взгляд кухарки.

— Зоечка, родная, как же я смогу оставить балет? Ведь я уже танцую в театре! Да и бабушка не согласится уезжать. — У Насти на глазах показались слезы.

— А мне страшно оставлять вас среди этих людей, что недавно зависели от наших родителей! Вы заметили, как они теперь смотрят на нас? Будто мы им враги… Дорвавшись до власти, они способны на все. Не стоит ждать ничего хорошего. Пока есть возможность, нужно ехать.

— А Леночка? Она слишком мала. Как перенесет дорогу?

— Уедем все — я, вы и Семен Яковлевич с Яшей. Вместе как-нибудь справимся. Настя, мы сумеем убедить бабушку, вот увидишь. Очень вас прошу, еще раз подумайте. А сейчас — доброй ночи. Спите, мои хорошие.

Зоя по очереди поцеловала сестер и вышла из детской. На душе было тревожно. Дорога предстояла трудная, неизвестно, что ждало их впереди. Но и оставаться в этой охваченной безумием стране было опасно.

— Я собрал вас, девочки, чтобы зачитать завещание вашего отца. — Семен Яковлевич Кац раскрыл папку и достал из нее лист плотной бумаги. — Было оно составлено им в здравом уме и твердой памяти двадцатого мая одна тысяча девятьсот шестнадцатого года. Один экземпляр этого документа и основной капитал в виде золотых слитков и коллекции драгоценных камней находятся в Цюрихе, в сейфе банка. Другой экземпляр завещания останется у меня, а после моей смерти перейдет к моему сыну Якову. Так распорядился ваш отец.

Затаив дыхание, сестры слушали Каца. Им казалось, они слышат голос отца. Произнеся последние слова, Семен Яковлевич вынул из сейфа и поставил на стол шкатулку красного дерева. Здесь же лежали приготовленные заранее бархатные коробочки разного размера. Зоя и Антонина, впервые увидев рубиновый гарнитур, ахнули от изумления.

— Зоя, это колье принадлежит отныне тебе. Тонечка, ты увезешь с собой во Францию браслет. У Насти останется заколка. Серьги и перстень я положу в сейф к завещанию. В день совершеннолетия и Наташа с Леночкой получат свои украшения. Но полностью свою часть наследства родителей вы сможете получить, лишь когда одна из вас либо кто-то из ваших детей или внуков соберут все части гарнитура и соответственно их владельцев вместе и не ранее чем через десять лет. А сейчас вы свободно можете пользоваться процентами с основного капитала. Думаю, этого хватит на обеспеченную жизнь.

— Но мы не собираемся расставаться! — Настя посмотрела на старших сестер и вдруг заплакала, вспомнив, что те вскоре уезжают из России. Она же сама отказалась переехать в Польшу к Зое! Как она и предположила, ее поддержала бабушка.

Когда за сестрами закрылась дверь, Кац запер сейф и с облегчением вздохнул. Он до сих пор не был уверен, что его друг поступил правильно, поставив для получения наследства такое сложно выполнимое условие. Возможно, сейчас девочкам и не понадобится трогать основной капитал. К тому же сестры искренне любят друг друга и спокойно относятся к своему достатку. Но он не был уверен, что потомки будут столь же благородны и бескорыстны, как Афанасий с Анной или их дочери. Семен был опытным юристом и знал, что вслед за большим капиталом часто идут жадность и подлость. А то и преступления.

— Зоя, мне нужно с тобой поговорить перед твоим отъездом.

— Хорошо, Тонечка, пойдем в нашу беседку.

Зоя и Антонина, взявшись за руки, спускались по длинной деревянной лестнице, ведущей к озеру. Там, среди огромных лип, еще дедушкой был построен небольшой домик. Маленькие Зоя и Тоня прятались в нем от няни, пытаясь избежать наказания за очередную шалость. Став старше, они прибегали сюда посекретничать. Вот и сейчас беседка оказалась самым подходящим местом для разговора двух уже взрослых женщин.

— Зоя, обещай не ругать меня. Выслушай сначала. В Гренобле, в университете, я познакомилась с одним человеком. Преподаватель, читал нам курс математики. Его имя — Пьер Люпен. Он старше меня на много лет. И еще женат. Вот почему я не говорила о нем ни тебе, ни маме. Мы вместе уже три года. И сейчас я беременна от него.

— Боже, Тонечка! Что же ты будешь делать?

— То, что делают все женщины, — рожать ребенка.

— А он? Знает?

— Да. Перед отъездом сюда я ему все рассказала. На вокзале, чтобы избежать долгих разговоров.

— Он успел тебе что-то ответить?

— Взял с меня обещание, что вернусь после похорон папы в Гренобль.

— Ты хочешь сказать, он вовсе не против ребенка?

— Мало того, хочет уйти от жены и жить со мной.

— Что-то я не слышу в твоем голосе радости. Ты что же, не любишь его?

Антонина задумчиво погладила мокрые после дождя перила беседки и вздохнула:

— Похоже, нет, Зоенька. Да и была ли любовь? В последнее время меня раздражает в нем буквально все! Я стала замечать, какой он скупой… Истинный француз! Кроме того, часто брюзжит, как старик, доводя меня до истерики. Постоянно делает замечания, что я не так одеваюсь, что у меня слишком модная прическа. Ну как я буду с ним жить?

— Тонечка, а ты не слишком строга к нему? Мужчины в большинстве своем таковы. Он не исключение. Возможно, стоит попробовать?

— Да что ты, Зоенька! Я точно сойду с ума! А зачем ребенку сумасшедшая мать?

— Все шутишь! Тогда поедем к нам. Михаил будет рад. Он любит детей и очень переживает, что у нас их нет.

— Нет-нет, Зоя. Я решила для начала вернуться во Францию. Время еще позволяет мне путешествовать. А пока ничего не заметно, поживу у бабушки с Настей в Петрограде. Или в нашем оренбургском доме. Там спокойно, никого нет.

— От нашей бабушки ничего не скроешь!

— Значит, так тому и быть.

— Как знаешь, сестричка… Не тяни с отъездом в Париж, сама видишь, что здесь происходит. А надумаешь, к нам приезжай.

— Спасибо, родная. Смотри, как быстро стемнело. Пойдем в дом. Ты уже собрала вещи? Даже не верится, что мы вновь расстаемся…

Семен Яковлевич прислушался. Со стороны комнат прислуги доносились непривычно громкие звуки. Словно кто-то бранился, не заботясь, что время раннее и обитатели дома еще спят.

Сам он просыпался засветло. После отъезда Зои в Польшу, а затем и Марии Петровны с Настенькой в Петроград о спокойном глубоком сне забыл и думать. Ответственность за младших девочек, возложенная на него другом, заставляла его просыпаться каждые два-три часа от тревожных мыслей, не отпускавших даже по ночам. Оставив свое имение на управляющего, Семен Яковлевич переселился в дом Печенкиных, чтобы Наташенька и малышка Леночка жили в привычной для них обстановке. Теплые дни закончились, начались затяжные осенние дожди, и Кац решил, что пора поспешить с отъездом в Петроград. Яков вот уж месяц как уехал в Житомир — там его ждала невеста. Вещи и продукты в дорогу были уложены. Сегодня после завтрака они тронутся в путь.

Вдруг в коридоре раздался громкий звук захлопывающейся двери, затем еще один. Семен Яковлевич вскочил с постели и выглянул в приоткрытую дверную створку. По ковровым дорожкам, оставляя следы грязных сапог, в сторону кабинета бежали трое мужчин.

Кац мысленно похвалил себя, что накануне вечером забрал из сейфа завещание и шкатулку с рубинами Наташи и Леночки и их метрики. Саквояж с его вещами и документами стоял у него в спальне уже давно. Семен Яковлевич быстро оделся и поспешил к спальне девочек.

— Варя, Варя! — Кац растолкал крепко спавшую няню. — Просыпайся! Одевай детей, и спускайтесь по черной лестнице. Мы уезжаем немедленно! Я прикажу запрягать… Быстро, быстро!

Убедившись, что Варвара его поняла, он бросился к черному ходу…

Варвара, кое-как одевшись, принялась будить девочек.

— Наташа, проснись, скоренько одевайся!

Наташа спросонья никак не могла найти свои домашние туфли. Она смотрела, как Варвара, громко причитая, натягивает на плачущую сестренку теплые чулки, и ничего не понимала.

— Варя, что случилось?

— Наташенька, голубушка, будь умницей, одевайся быстренько. Мы уезжаем. Семен Яковлевич велели собираться.

У заднего крыльца их ждал экипаж, груженный вещами. Няня с малышкой на руках села в коляску и усадила рядом растерянную Наташу. Кругом бегали и кричали какие-то люди в солдатской форме. Со всех сторон неслась грубая брань. Двери особняка были распахнуты настежь. Вдруг Наташа увидела, как какой-то солдат выносит из дома портрет Анны.

— Варя, что они делают? Куда этот человек несет мамин портрет?

— Не знаю, Наташенька. Нужно уезжать скорее от греха подальше. Ты шарфик-то завяжи потуже, не ровен час, опять заболеешь.

Варвара давно знала, что добром это не кончится. Прислуга в доме почти не слушалась, то и дело поминая хозяев недобрым словом.

С крыльца сбежал Семен Яковлевич. В руках он держал коробку и небольшой саквояж.

— Варвара, держи коробку! Там документы на девочек. — Передав вещи, Кац взялся за поручни коляски, приготовившись быстро сесть.

Раздался выстрел. Кац упал. Варвара и Наташа в ужасе закричали. Кучер Иван соскочил с козел и, подбежав к Кацу, наклонился над ним.

— Все, конец… Преставился, царство небесное, — перекрестился он. — Варвара! Уезжать надо!

Вскочив на козлы, Иван взмахнул кнутом, и лошади понеслись. Вслед им слышались ругательства и крики.

На высоком берегу реки они остановились.

— Иван, что делать-то будем? — Варвара пыталась успокоить плачущую Леночку.

Наташа, напуганная до полусмерти, сидела тихо, забившись в угол коляски.

— Нужно к станции ехать. Как барин хотел, в Петроград барышень отвезти, к Марье Петровне. Только переодеть их надо из барского-то. Не дай бог, признает кто. Отвяжи вон тот сундучок, там барин собрал простое. Что за коробку-то он тебе дал?

— Бумаги, сказывал… Глянь сам!

— Да, бумаги. Сожгу сейчас. Тут еще кольцо и серьги! Варвара, ну-ка припрячь их в тряпье, барыне отдадим. Давай-ка одежку девочек, тоже в огонь кину. Сидите тут тихо, я — на берег.

Иван взял в охапку одежду Наташи и Лены, коробку с завещанием и метриками на девочек и стал спускаться к реке.

Варя усадила переодетых девочек в коляску и укутала им ноги теплой шалью. Леночка, пригревшись, заснула. Вскоре вернулся Иван.

Наташа выглянула из коляски, чтобы в последний раз посмотреть на дом.

— Иван, Варя, смотрите, смотрите! — Наташа, всхлипывая, показывала на видневшееся вдали пламя.

— Господи, — перекрестилась Варвара. — Подожгли, ироды. Креста на них нет!

Наташа заплакала навзрыд:

— Это наш дом горит, да, правда? Там больше ничего не останется? А куда мы будем приезжать летом?

Иван молча снял шапку и осмотрелся вокруг. За рекой полыхало еще одно зарево. Это догорало имение Кацев.

Часть 2

Сестры

Настя, Анастасия Афанасьевна Печенкина, вошла в пустой балетный класс и присела на низкую скамейку. Как она скучала по театру! Ей удалось вернуться сюда лишь недавно. На сцену она не вышла, но с удовольствием приняла предложение директора набрать группу учениц.

Насте вспомнилось, как тяжело они жили в первые годы после приезда младших сестер из Беляевки. Как долго еще плакала во сне Наташа, вспоминая их горящий дом. Как тесно и порой холодно было в их небольших комнатках на последнем этаже некогда роскошного особняка Печенкиных на Мойке. Как переживала бабушка, осознавая свою беспомощность перед новой варварской властью, отобравшей у их семьи все. «Если бы не Варвара с Иваном, я бы могла никогда не увидеть Наташеньку и Леночку!» — ужаснулась не в первый раз Настя.

Няня Варвара и кучер Иван стали членами их семьи, хотя оба так и не смогли к этому привыкнуть. Варя, которая раньше была ближе к домашним, чем Иван, до последнего вздоха бабушки относилась к той с робостью. Иван же и вовсе называл барыней, а Настю с сестрами — барышнями. Все попытки Насти по-доброму подтрунивать над таким их «раболепием» заканчивались неудачно — Варя краснела, а Иван, насупившись, удалялся в чулан, где сколотил себе лежанку. Даже то, что, устроившись на Путиловский завод, он стал основным кормильцем их большой семьи, не заставило отказаться от своих убеждений.

Голодно было всегда. Продуктов, выменянных на украшения, что удалось забрать из бывшей бабушкиной спальни, не хватало для полноценного питания даже слабенькой здоровьем Наташи и маленькой Леночки. Тогда Варя, несмотря на занятость хозяйством и малышкой, пристроилась еще и мыть полы к комиссару, расположившемуся с семьей в бывших барских комнатах. Это давало прибавку к скудному их рациону — платил комиссар за труд Варвары так же продуктами.

Бабушка прожила с ними два года. Она ушла тихо, во сне, накануне простившись с каждым. А еще через год нелепо погиб Иван. Вечером, возвращаясь с завода, он заметил, как грабят магазин в соседнем доме, и попытался в одиночку задержать вора. Тот выстрелил в него и скрылся. Утром тело Ивана нашел дворник.

Настя осталась с Варварой и двумя младшими сестренками. Она продолжала работать машинисткой в комиссариате, что давало ей небольшой, но стабильный заработок. Девочки подрастали, на щеках Наташи все чаще стал проявляться румянец, а Леночка становилась настоящей красавицей. В шестнадцать лет Наталья поступила на учительские курсы и после их окончания стала вести младшие классы в школе. Варвара полностью взяла на себя домашнее хозяйство и уход за Леночкой…

От воспоминаний Настю отвлек гул девичьих голосов. В класс, смеясь и подталкивая друг друга, входили ее новые ученицы. Они по одной выстроились вдоль огромного зеркала.

«Когда-то и я вот так же впервые стояла у балетного станка и с замиранием сердца слушала своего педагога», — вспомнила Настя с грустью.

— Здравствуйте, девочки. Сегодня для вас начинается новая жизнь. Она будет наполнена музыкой, радостью и тяжелым трудом. Балет — это не только красивые наряды и восторженная публика, но и работа — ежедневно, до седьмого пота. Конечно, не все будет получаться сразу, иногда захочется убежать с занятий, а то и навсегда забросить балет. И лишь самые терпеливые и упорные из вас смогут называться балеринами.

Настя кивнула аккомпаниатору и встала в позицию. Девочки, старательно выворачивая ноги, пытались повторять за ней балетные па.

Первое занятие подходило к концу. Настя была довольна — она отметила двух учениц с хорошими данными.

Обернувшись на скрип двери, она заметила в проеме голову сестры Наташи. Настя кивнула ей и повернулась к ученицам:

— На сегодня занятия окончены. Встретимся во вторник. До свидания.

Девочки, весело переговариваясь, побежали в раздевалку.

— Наташа, что случилось? Дома все в порядке? — Настя бросила на сестру встревоженный взгляд.

— Господи, да что ты все время так волнуешься! У всех все в порядке. Даже очень в порядке. — Наташа лукаво прищурила глаза.

— Говори, не томи, я же чувствую, что-то не так!

— Я замуж выхожу! — Наташа чмокнула сестру в щеку.

— Подожди, подожди! — Настя устало опустилась на банкетку.

Как она не заметила, что сестра уже стала взрослой? Кажется, совсем недавно Настя каждое утро боролась с ее непослушными волосами, пытаясь заплести их в косички. И вот ей двадцать, она учительница, и в ее классе учится Леночка.

— Что ты молчишь, Настя? Сегодня Николай придет к нам в гости знакомиться. Варя поставила пироги!

— Но вы так мало знаете друг друга! — попыталась Настя остудить пыл сестры.

Наташа рассмеялась.

— А вот мне кажется, я его знаю сто лет! Настя, мы даже думаем одинаково! У них в академии курсанты шутят, что мы похожи как брат и сестра, — ответила она, присаживаясь рядом.

— Да любишь ли ты его?

— Конечно, люблю! Он такой красивый в новой форме, всегда дарит мне цветы и никогда не придирается по мелочам, как ты. — Шутливые нотки в голосе сестры не успокоили Настю.

— Милая моя, этого мало для того, чтобы прожить всю жизнь вместе…

— Ну вот! Я думала, ты обрадуешься за меня! А ты… — Наталья обиженно отвернулась.

Настя обняла сестру и погладила ее по голове.

— Я рада за тебя, просто мне не хочется, чтобы ты ошиблась.

— Я не маленькая, Настюша, и прекрасно понимаю, что быть женой командира несладко. Но я готова к трудностям, да и когда Печенкины боялись их? Только не представляю, как буду жить без вас!

— Как без нас? — испугалась Настя.

— На следующей неделе мы уезжаем к месту его службы в Куйбышев. Настюша, на самом деле мне очень страшно. Но ты сама всегда говоришь: бойся, а делай, чтобы потом не жалеть, что даже не попробовал.

— Я имела в виду не такие глобальные перемены в жизни!

— Да какая разница? Я могу, конечно, выйти замуж за инженера Сомова или за Катькиного брата, он в райкоме работает! Главное — они живут здесь. Но я их не люблю! Сомов — лысый толстый старик!

— Ему нет и сорока, Наташенька!

— Да? А мне кажется, все восемьдесят! Как начнет нудеть… брр… А Алешка Катькин еще сам не нагулялся, какой из него муж? Заседания, маевки, слеты.

— А Николай?

— Коля — надежный. Да, мы просто любим друг друга! Я как с ним познакомилась, ни на кого и смотреть не хочу, — добавила она весело. — Пойдем домой, Варвара ворчать будет. Вообрази, будущий зять пожаловал, а невесты нет дома!

— Коля, иди сюда! Скорее! Встречай, наши приехали. — Наталья Афанасьевна Нестерова с годовалой дочкой на руках открыла входную дверь. Настя, Варвара и Лена вошли, внося в квартиру по объемистому чемодану.

— Что же вы не предупредили? Коля бы вас встретил! Одни! С багажом!

— Ничего, Натуся, мы отлично доехали на трамвае!

— Проходите же, проходите! Коля, помоги занести чемоданы!

— Ой, Наташенька, я их еле уговорила расстаться с Ленинградом хоть на недельку! — Лена возбужденно взмахнула рукой. — Варвара поддалась на уговоры только из-за того, что не видела вашу малышку. Вы сколько лет в Куйбышеве, а она у вас так ни разу и не была! Вытащить ее из дома — целая проблема.

— Да, Варя, ты меня совсем забыла. — Наташа поцеловала няню.

Варвара, светлея лицом, взяла из ее рук девочку. Валюша доверчиво обвила ручонками ее шею.

— Смотри-ка, сразу признала, моя хорошая. — Варвара прижала к себе ребенка и подошла к Насте:

— А это твоя тетушка Настя.

Девочка улыбнулась и потянулась к ней.

— Господи, какой дружелюбный ребенок!

— Да, Валька у нас общительная. Все люди для нее — друзья. — Николай с гордостью смотрел на дочку.

Пока Варвара и Настя любовались крохой, Лена на правах частой гостьи помогала Наташе накрывать на стол.

— Ленка, твой Андрей не дает мне проходу! — шутливо попеняла Наталья сестре. — Все спрашивает, что у тебя там, в Ленинграде? Ты совсем не писала ему?

— Во-первых, он не мой, а я не его. — Лена капризно надула губы. — Во-вторых, он сам себе напридумывал там чего-то! Не собиралась я ему писать!

— Тогда не морочь парню голову. — Наташин голос стал суше. — Мне перед его матерью стыдно. Который год летом раздаешь ему авансы, а потом молчишь.

— Ну и что с того? — Приподнятое настроение Лены вмиг улетучилось. — Наташ, ну не люблю я его! И никого не люблю. Почему я должна думать, что он там чувствует? Скажите, пожалуйста, любовь у него! Не один он такой влюбленный… Вот только строит из себя мученика!

Андрей жил этажом выше и был, пожалуй, самым постоянным ее поклонником. Он даже ей почти нравился, но лишь пока был рядом. А каждый год, уезжая после летних каникул домой в Ленинград, Лена напрочь забывала о нем.

— Поступай как знаешь. — Наташа поджала губы. — Только пора стать более ответственной.

— Это как ты, да? — вскипела Елена. — Каждый день одно и то же: муж, пеленки, кастрюли. Когда ты, например, в последний раз ходила в ресторан? А в театр? Вот-вот. И ты хочешь, чтобы я превратилась в такую же клушу?!

Наталья отвернулась. Лена могла обидеть, совершенно не задумываясь! «Избаловали мы ее. И Настя с Варей ни в чем ей не отказывают…» — Подумав так, Наталья решила, что воспитательная часть встречи на этом закончена.

Лена выросла настоящей красавицей, очень похожей на мать. Те же выразительные карие глаза, кожа цвета спелого персика и копна каштановых, с медным отливом волос. Мужчины попадали под ее обаяние и пытались за ней ухаживать. Она же, не отвечая никому взаимностью, умудрялась понемногу встречаться со всеми, оставляя надежду каждому и ничего не обещая. Наташа стала бояться, что в один прекрасный момент судьба накажет сестру за легкомыслие и на ее пути встретится не тот человек, какой нужен. Поэтому всячески пыталась напомнить сестре об Андрее, который нравился ей своей серьезностью и постоянством.

— Ой, Натусенька, прости меня. С языка сорвалось, — опомнилась Лена.

— Пора бы научиться быть хозяйкой своего языка, да и других частей тела, — по инерции неодобрительно ответила Наталья и перешла на более мягкий тон: — Я, конечно, не могу тебе навязывать свое мнение, но ты подумай, сколько лет Андрей в тебя влюблен. Преданность — качество редкое.

— Наташ, я замуж не собираюсь, ну что ты меня сватаешь! — примирительно вздохнула Елена. — Я буду поступать в театральное училище! Зачем мне твой Андрей?

В гостиную вошла Настя.

— Кто такой Андрей? — подхватила она. — Ленуськин жених с третьего этажа?

— Настя, и ты туда же! — топнула ножкой Лена. — Нет у меня никакого жениха! Слышите?

Она сердито передернула плечами и бросилась вон из комнаты.

— Что это с ней? — опешила Настя.

— Надоели мы со своими попытками выдать замуж! — рассмеялась Наташа. — Я тоже хороша — с порога с упреками! Ладно, сейчас принесу холодец и салат, и будем обедать…

Лена с ожесточением намыливала руки. Никто ее не понимает! Ну не такая она, как сестры! Не нужно ей это серое «мышиное» счастье. Настя совсем растворилась в своих ученицах. Рассказывает о них как о собственных детях. А личной жизни никакой. Из театра — домой, утром — опять в театр. Разве так интересно? Наташка вообще смотрит в рот своему вояке и счастлива. Лене хотелось праздника каждый день. Про театральное училище — это она ляпнула сгоряча. Учиться на самом деле совсем не хотелось. Вот ее школьная подруга, Вика Гольдштрах, вышла замуж за дипломата и уехала за границу. Мало этого, ведь еще и влюбилась в него. Лене не хотелось просто замуж. Она мечтала, чтобы закрутило ураганом, чтобы ревность, сильные страсти, красивый и умный мужчина рядом. А она над ним — богиней. А что толку в любви такого, как этот Андрей? Правильный и прямой, как грани куба. Наташка твердит, что его ждет карьерный рост. Фу, слова-то какие! Ни капли романтики…

А с театральным училищем можно все-таки попробовать. Внешностью ее бог не обидел, а там один курс проучится, глядишь, ее заметит какой-нибудь знаменитый актер или режиссер. И — вот она, судьба!

Повеселев от таких приятных и обнадеживающих перспектив, Лена поправила непослушные волосы и пошла к сестрам.

Андрей Астанин вот уже несколько часов торчал под окнами соседской квартиры, надеясь, что Лена заметит его и выйдет. Несколько раз ему показалось, что в кухонном окне мелькнул ее силуэт. Целый год он ждал ее приезда. Настраивался на решительное объяснение, рисовал картинки их будущей семейной жизни. Мать, видя, как мечется к почтовому ящику сын, пыталась осторожно вернуть его на землю. Но Андрей был упрям, как отец, и отступать не собирался.

Наконец, не выдержав, Андрей решительно направился к подъезду. Постояв немного перед дверью квартиры — сердце колотилось у самого горла, — нажал кнопку звонка.

— А, это ты. Привет! — равнодушный кивок.

— Здравствуй, Лена.

— Заходи, мы как раз садимся пить чай.

Чаю ему не хотелось. Хотелось схватить ее и кружить, кружить…

— Нет, спасибо. Пойдем погуляем?

— Давай не сегодня, я устала. — Лена смотрела на него холодно и спокойно.

От ее взгляда Андрею стало не по себе. Он вдруг отчетливо понял, что всем его планам грош цена. Но все же уронил по инерции:

— Мы ненадолго, пожалуйста…

Лена молча вернулась в квартиру и через минуту вышла с легкой кофточкой в руках. Все так же, не говоря ни слова, они дошли до парка и сели на скамейку, которую кто-то перетащил с дорожки под старый дуб.

— Лена, посмотри на меня! — сдавленно попросил Андрей. — Ты мне не ответила ни на одно письмо!

— А что, должна была? — В ее голосе слышалась насмешка.

— Я думал…

— О чем ты думал, Андрюша? — нетерпеливо прервала его Лена. — Я тебе никогда ничего не обещала, поэтому не пытайся сделать меня виноватой!

— Но…

Лена досадливо покусала губу, словно прикидывая, стоит ли продолжать.

— Не хотела тебя обижать… — все же решилась она. — Посмотри на себя, ну какой ты мужчина! Потеряв всякую гордость, канючишь, вымаливая встречу. Не нужен мне такой слабый, скучный человек. Ты оглянись вокруг. Полно девчонок, которые хотят выскочить замуж, чтобы варить мужу борщи и стирать брюки. Я не хочу! Во всяком случае, пока. Твое комсомольское будущее не привлекает меня. Мне хочется прожить яркую, интересную жизнь. И рядом с настоящим мужчиной, который не будет вздрагивать от того, что я не то и не так скажу. А ты уже сейчас сидишь и озираешься по сторонам, вдруг кто-то услышит, какая я плохая комсомолка. Боишься, вдруг и про тебя нехорошо подумают? Ты же у нас вожак, пример для молодежи, отличник, образец поведения. Ну зачем тебе такая, как я? Перевоспитанием моим заниматься поздно. А женой будущего партийного руководителя я быть недостойна. Ты ведь собираешься стать коммунистом, да, Андрюша? А может быть, и одним из этих, которые решают, кому жить и кому у них в застенках гнить?

— Тише, Леночка. Нельзя же так!

— Вот-вот. Конечно, нельзя. И я говорю, трус ты, Андрей Астанин. Стыдно за тебя. Трус и слабак.

Все время, пока Лена говорила, Андрей сидел, опустив голову и глядя на носки своих ботинок. При последних словах он посмотрел Лене в глаза.

— Трус, говоришь? А что ты знаешь обо мне, глупая, избалованная девчонка? Живешь в теплице, сестра с нянечкой с тебя пылинки сдувают, одевают как куколку. А знаешь ты, что пережила здесь твоя сестра, когда ее мужа, командира Красной армии, увозили ночью неизвестно куда? Счастье, что отпустили, всего лишь понизив в звании. Что, тебе не рассказали об этом, берегли твою нежную душу? А помнишь Леньку Воронина из второго подъезда, он еще в нашей футбольной сборной играл? Тоже взяли! А знаешь за что? На комсомольском собрании вступился за своего тренера, которому шили дело за подрыв советского спорта. И ты думаешь, своей бравадой изменишь мир? Не надейся. Да, я хочу вступить в партию. И быть хорошим коммунистом. Чем больше в партии будет честных и порядочных людей, тем быстрее закончится весь этот ужас. Я верю, наступит время, когда мы перестанем бояться. Не может такое время не наступить, понимаешь? Только таким, как ты, и в будущем будет плохо. У тебя ведь нет никакой цели в жизни. Ради чего ты живешь? Красивые шубки, рестораны и мужчины с бильярдным кием — это тебя привлекает? А как насчет того, чтобы действительно что-то сделать, пользу принести? Бабочка-однодневка. Ты права, такая жена мне не подходит. Сто раз пытался себя убедить, что нужно забыть тебя. Но я тебя люблю! Такую — красивую, надменную и глупую. Люблю, и все! Пойдем, я провожу тебя домой! — Андрей решительно встал и, не оглядываясь, пошел к выходу из парка.

Лена, словно под тяжестью его обвинений, не могла двинуться с места. Как получилось, что в этом всегда мягком и послушном парне, ловящем каждое ее слово, она не рассмотрела жесткого и волевого человека? Почему от нее скрыли, что случилось с мужем Наташи? Неужели все считают ее глупенькой дурочкой, у которой на уме лишь танцы и мальчики? Она по-своему протестовала против тех, кто вселил страх в ее друзей и родных. Ее бесило, что Варвара с Настей всегда с испугом оглядывались на дверь, когда она слишком громко высказывала свое мнение. Похоже, она действительно ведет себя как дура, не думая о близких. А все терпеливо ждут, когда повзрослеет… Прав Андрей, она всегда думала только о себе. Протестовать против комсомольской жизни с помощью походов в ресторан вдруг показалось глупостью…

Андрей терпеливо ждал в конце аллеи. Он смотрел, как Лена, опустив голову, сидит на скамейке. Съежившаяся фигурка выражала такое отчаяние, что ему мгновенно стало ее жаль. «Черт бы ее побрал! Права мама, конец всему, если буду с ней. Но и без нее меня не будет. Этот год я пережил, но как пережить еще один, или не один! Даже сидя на лекциях, чувствую ее присутствие. Жениться мне надо, вот хоть на Сонечке. Славная такая, мягкая и теплая, и любовница пылкая. Дети у нас будут красивыми, говорят, от смешанных браков просто ангелочки родятся! Русский и татарочка, чем не парочка? Мама будет на седьмом небе от счастья. А я? На каком круге ада буду жить я, каждый раз представляя на ее месте Ленку, с ее капризно поджатыми губами, которые так и хочется разомкнуть украденным поцелуем? Точно, желанно лишь то, что недоступно! Мужчина по природе своей завоеватель. А я хочу ее. Только ее. Но если она меня растопчет, мне не жить. Я кончусь как мужик!» Андрей сделал шаг к выходу, оглянулся и опять остановился. Лена медленно брела среди деревьев, даже не пытаясь его догнать.

«Ну что мешает мне уйти? Все равно своей пламенной речью я ничего не добился. Хорош вожак! Легко управляю комитетом комсомола, а с девчонкой справиться не могу!» Он пытался разозлить себя, но у него не получалось.

Лена прошла мимо него, словно не заметив. До самого дома они медленно шли друг за другом, не проронив ни слова. Молча она захлопнула перед ним дверь своей квартиры, ничего не ответив на его робкое пожелание спокойной ночи. Андрей совсем растерялся. Он ждал чего угодно, только не этого невидящего взгляда, устремленного в пустоту, и молчания. Словно его нет. И не было. И не будет в ее жизни. Его место займет некто с бильярдным кием, с тугой пачкой выигранных денег, с наглым взглядом уверенного в себе сердцееда, прикуривающего от золотой зажигалки с монограммой, и с авто, поджидающим у выхода из ресторана. И он, комсомолец Андрей Астанин, ему не конкурент.

— Настенька, письмо из Куйбышева, от Наташи! — Варвара вышла в коридор, чтобы поскорее сообщить новость.

— Наконец-то! — Настя, скинув с уставших ног туфли, надела связанные Варварой из мягкой шерсти следки, прошла в комнату и опустилась на диван. Письмо было датировано вторым июля и добиралось до них почти два месяца.

— Читай, Настя, не томи, как там девочки? — Варя поставила на небольшой столик чашку горячего молока и тарелку с куском яблочного пирога из серой муки.

— «Дорогие Настя и Варя! Пишу вам в надежде, что письмо дойдет до вас быстро. Сразу же хочу вновь просить послушаться меня и приехать в Куйбышев. Нам всем вместе будет легче пережить беду. Мы с Леночкой очень беспокоимся за вас! Коля ушел на фронт, но писем от него мы пока не получали. Валюша ходит в детский сад, а я вышла на работу в школу. Десятого июня отметили день рождения Анечки. Даже в годик она очень похожа на Лену, а от Андрея ей достался спокойный характер. Валюшка — самая главная нянька у нее. Читает книжки и учит есть ложкой. Настя, приезжайте. Мы будем очень ждать. Крепко вас целуем. Наталья, Валюша».

Настя дочитала письмо и грустно вздохнула.

— Может быть, нам действительно стоило уехать в Куйбышев? А, Варя?

— Не знаю, Настенька, дома-то и стены помогают. — Варя с сомнением покачала головой.

— Да и теперь поздно уж говорить, у меня занятия в классе начались, хотя я не знаю, надолго ли? Многие девочки уехали.

— А твоя любимица Таня Рябинина?

— Она осталась! Умница такая, все лето занималась самостоятельно, каждый день. Из нее получится настоящая балерина, все при ней, и талант и упорство.

Настя вспомнила эту не по годам серьезную девочку, которая жила с бабушкой. Родители Тани, альпинисты, погибли в горах. В свои тринадцать Таня отлично училась в школе и всерьез занималась у Насти в балетном классе.

Варвара отложила в сторону вязание и посмотрела на Настю. Ей было обидно за ее одинокую жизнь. Она могла бы, как сестры, выйти замуж и родить ребенка, а не отдавать себя ученицам. Но всю свою молодость Настя работала, чтобы поставить на ноги Наташу и Леночку, какая уж тут личная жизнь!

За окном сгущалось пасмурное сентябрьское небо. Чувствовалось приближение дождя. Варвара задернула шторы, выключила настольную лампу и прикрыла шалью задремавшую Настю.

Никто из жителей великого города не знал, что скоро начнется самое жестокое испытание в их жизни, которое продлится долгих два с половиной года.

Настя, еле передвигая ноги от голода и усталости, брела домой. Трамваи давно не ходили, под серыми сугробами не проглядывали даже следы трамвайных путей. Навстречу ей пожилой мужчина вез на детских саночках бидон с водой. Настя покрепче прижала к себе завернутую в платок горбушку хлеба. С каждым разом этот двухсотграммовый кусок обходился ей все дороже. Вот и сейчас Настя добрым словом помянула свою бабушку Марию Петровну. Если бы не было у них этих драгоценных безделушек, они с Варей давно б умерли от голода.

Вспомнив, что пришлось претерпеть Варваре, взявшей на себя «добычу» семейных украшений из тайника в бывшей гостиной их дома, Настя невольно улыбнулась. Варвара, которой бабушка поручила «кражу», до сих пор очень остро переживала те события…

…Это случилось в тот год, когда младшие Настины сестры приехали к ним из Беляевки. С продуктами в Петрограде было плохо, и бабушка решила, что, обменивая украшения на хлеб, они смогут подкормить все время болевшую Наташу и малышку Леночку. Вся беда была в том, что большой ларец остался в тайнике в их бывшей гостиной, которую теперь занимал комиссар. Варя, работая у него поломойкой, одна из всех имела туда доступ. Долго бабушка упрашивала честную няню пойти на это «преступление» и забрать драгоценности из тайника. Наконец Варвара согласилась. На следующий день она пришла к комиссару делать уборку. Протирая окна, Варя без труда нашла ручку-рычажок тайника, о котором говорила Мария Петровна. Пододвинув ведро с водой поближе к оконной нише, Варя повернула рычажок. Панель, встроенная в стенку под окном, бесшумно отодвинулась. Варя быстро засунула руку в углубление и вынула оттуда ларец. Высыпав содержимое в ведро с водой, она вернула его на прежнее место и повернула рычажок. Панелька легко закрыла тайник. Варя бросила в ведро половую тряпку и пошла к выходу…

Почти все вещицы, добытые из тайника, были обменены на продукты в первые послереволюционные годы. Но малая их часть, включая пасхальное яйцо дома «Фаберже» и оставленные в наследство сестрам предметы маминого рубинового гарнитура, сохранилась. Наташа с Леной, уезжая из Ленинграда, взяли с собой серьги и кольцо. Настина заколка осталась у нее. И лишь сейчас, в блокадные дни, Настя вновь достала оставшиеся ценности…

«Как там Танюшка? Два дня не приходила, — вспомнилось ей. — Наверное, бабушке стало хуже. Зайду-ка к ним ненадолго». Обычно они с Таней вместе ходили получать свои пайки хлеба в булочную на соседнюю улицу. Часами стояли в очереди, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Танина бабушка давно не вставала с кровати.

Настя зашла в подъезд. К сухому морозу добавилась сырая промозглость давно не топленного помещения. Дверь в квартиру Рябининых была незаперта. Прогоняя дурные мысли, Настя ступила в прихожую.

— Танечка, где ты? — Стылый воздух, касаясь Настиных губ, превращался в невесомый парок. Не дождавшись ответа, она прошла в комнату.

На диване под грудой одеял лежала Таня. Тонкая струйка пара, поднимавшаяся от губ, свидетельствовала, что девочка еще жива.

— Таня! Нельзя лежать! Давай-ка поднимайся! — Настя, скинув рукавицы, стала растирать безжизненно белые щеки. В комнате стоял леденящий холод. Настя обернулась. У противоположной стены на кровати, покрытой старым пальто, лежало мертвое тело. Растормошив Таню, Настя осторожно усадила ее на постели, затем помогла встать на ноги.

— Бабушка-то когда умерла?

— Сегодня ночью. Я вставала, тетя Настя! Правда! Она пить просила. Потом еще стонала. Я замерзла сидеть на стуле возле кровати и легла. Уснула почему-то.

— Это от слабости. Ножки немного отогрелись? Пойдем потихонечку. Ну же, Таня, давай, я не смогу тебя нести на руках, у меня не хватит на это сил! — воскликнула она в отчаянии, поддерживая девочку.

Таня, делая шаг за шагом, дошла до бабушкиной кровати.

— Тетя Настя, а как же бабушка?

— Не волнуйся. Я позже вернусь, только тебя к нам отведу. Где ключи от квартиры? У тебя была незаперта дверь.

— Да? Я не помню, запирала или нет. — Таня засунула руку в карман пальто и вынула ключи. — Вот они.

— Давай. А карточки?

— Я их потеряла. Или украли. Еще два дня назад, кажется. Не помню.

— Что же ты сразу к нам не пришла?! — Настя крепче обняла девочку за плечи.

Дорога до соседнего дома заняла около получаса. Таня, совсем ослабевшая от голода и неподвижности, то и дело останавливалась передохнуть. Наконец они добрались до Настиной квартиры.

— Господи, Настя, да что же это такое! — Варвара бестолково засуетилась вокруг них.

— Варя, не мельтеши. Вода теплая есть? Давай наливай в таз, нужно согреть ей ноги.

Настя достала из-под полы шубы хлеб, налила в тарелку горячей воды и, отломив от горбушки большую часть, сделала тюрю. Маленькой ложкой, осторожно разжимая Танины губы, она вливала кушанье в рот. После нескольких ложек девочку стало клонить в сон.

— Варя, мне нужно вернуться в Танину квартиру. Там осталась бабушка.

— Живая?

— Нет. Ночью умерла. Ты уложи Таню в мою кровать, только не давай ей спать больше двух часов. Разбуди и еще покорми немного.

Настя, плотнее закутавшись в пуховый платок, поплелась к Рябининым.

Завернув тело бабушки в одеяло, она, собрав последние силы, привязала поклажу к детским салазкам, которые нашла в коридоре. «Одной мне не справиться», — вздохнула Настя и постучала в соседнюю квартиру. Ей открыла молодая девушка в военной форме. Вдвоем они спустили санки на улицу. До Охтинского кладбища, куда отвозили умерших от голода ленинградцев, она добралась лишь к вечеру.

Каждые три дня Настя ходила к знакомой актрисе и выменивала оставшиеся семейные украшения на кусок хлеба. Сегодня она отдала той изумительно красивую вещь — пасхальное яйцо работы Фаберже. Дома оставалась только заколка из рубинового гарнитура мамы. «Сколько хлеба я получу за нее? Сто граммов, не больше… Нас это не спасет, а заколку потеряю! Война когда-нибудь закончится, что я скажу Наташе и Леночке? Нет, это не выход. Поеду завтра с соседями в поля за мерзлой картошкой…» — решила Настя, возвращаясь домой по заснеженному темному городу.

— Варя, мы пришли! — крикнула Настя в глубину квартиры, стаскивая с головы пуховый платок, запорошенный снегом. Таня непослушными пальцами пыталась расстегнуть ватник.

Сегодня им повезло. За городом, на бывших колхозных полях, удалось наковырять из снега немного мерзлого картофеля. Клубни скорее напоминали горох, но суп из них будет райским кушаньем. Можно будет подкормить ослабевшую Варвару. Там же, на краю поля, Таня нашла куст шиповника с несколькими уцелевшими на ветках ягодами. С этим богатством, усталые, но довольные, они возвратились домой. Настя радовалась и еще одной удаче. Ей удалось договориться, что Таню отправят в эвакуацию с группой сирот-школьников. Оставалось продержаться несколько дней, и она будет спокойна хотя бы за нее.

Из комнат не доносилось ни звука. Они тревожно переглянулись. Уже несколько дней Варвара сильно болела — холод и скудный паек сделали свое дело.

Настя первой вошла в комнату. Варвара лежала на спине, а из-под шубы, служившей ей одеялом, свешивалась безжизненная рука.

— Мы опоздали, да, тетя Настя? — Таня остановилась у нее за спиной и всхлипнула.

— Да, Танюша. Нет больше Вареньки. Пойди на кухню, я тут все приготовлю. Завтра проводим нашу Варвару в последний путь.

— Таня, в среду ты должна уехать. — Настя решила не откладывать разговора с девочкой. Сегодня ей сообщили, что та в списках на эвакуацию в первой партии. То есть через день.

— Тетя Настя, я не хочу! Можно, я останусь с вами? — Таня умоляюще смотрела на единственного близкого человека.

— Нет, Танечка, пока есть возможность, уезжай! А у меня к тебе будет большая просьба.

Настя достала из комода маленькую бархатную коробочку. Открыв ее, она показала девочке заколку с рубинами.

— Какая красивая! — ахнула та.

Настя, ничего не скрывая, рассказала о себе, своих сестрах и завещании родителей.

— Но завещание пришлось сжечь при бегстве из имения в Беляевке. Кольцо и серьги — у Елены и Натальи в Куйбышеве. А эта заколка из маминого гарнитура принадлежит мне. Ты возьмешь ее с собой. И еще — вот это последнее письмо из Куйбышева от Натальи. После войны, если со мной что-нибудь случится, передай украшение Наташе или Елене.

— Нет, тетя Настя! Я вернусь в Ленинград и отдам заколку вам! Я сохраню ее!

— Хорошо, Танюша. Давай будем надеяться на лучшее. — Настя прижала к себе заплакавшую девочку. «Только бы она успела уехать до того, как…» — с горечью подумала она.

Таня, слабея с каждым шагом, упорно тянула санки с телом своей любимой учительницы. Она прошла лишь половину пути, а уже очень замерзла. Даже ватник, перехваченный крест-накрест пуховой шалью, не спасал от ледяного ветра. Вот показался берег Невы. Таня расплакалась. Слезы тут же сковали ресницы твердой коркой. Она больше не чувствовала ног, да и руки словно примерзли изнутри к варежкам. На лицо налип снег, с самого утра сыпавший с неба колкой крупой. Таня сделала еще шаг и упала. Последней, кого она успела заметить, прежде чем потеряла сознание, была женщина, тащившая точно такие же санки.

Лена, отложив книгу, вышла из спальни. С тех пор как в доме появилась домработница, она не знала, куда девать свободное время. Профессии у нее не было, идти работать простой чертежницей не разрешал муж. В тот год, когда провалила экзамены в театральное училище, она вернулась не в Ленинград, а к сестре в Куйбышев. Замуж за Андрея Астанина выскочила скорее от отчаяния и злости на саму себя.

…Она живо помнила то лето тридцать шестого года. На следующий день после разговора с Андреем в парке она собралась и уехала в Москву. Остановить ее могло бы лишь стихийное бедствие, прерви оно сообщение между городами. И даже в этом случае она придумала бы предлог, чтобы сбежать из Куйбышева. Ее гнал стыд. Впервые в жизни она не могла заставить себя посмотреть в глаза другому человеку. И не нашла ничего лучшего, чем уехать, не прощаясь. Кому и что пыталась доказать? Целый месяц добросовестно готовилась к экзаменам, заразившись всеобщим энтузиазмом абитуриентов, мечтавших стать знаменитыми артистами. Остыв после позорного провала в первом же туре, она решила все-таки объясниться с Андреем и купила билет до Куйбышева.

То, что он собирается жениться, повергло ее в шок. Ее верный поклонник холодно объяснил ей, что встретил подходящую девушку, как она ему и советовала. И через два месяца они станут мужем и женой. Лена, обозлившись и на него, и на себя, в тот же день закрутила роман с его другом. Они проводили время вместе, в одной компании, которая с удовольствием наблюдала за бурно разворачивающимися событиями. Однажды Сонечка, тихая и не очень красивая невеста Андрея, не выдержав метаний своего будущего мужа, при всех отказалась от свадьбы. На следующий день Андрей и Лена подали заявление в ЗАГС. Неожиданно семейная жизнь увлекла ее. У Андрея было много друзей, и они весело развлекались, не нагружая себя бытовыми заботами. Мама Андрея, вначале протестовавшая против легкомысленной невестки, смирилась с выбором сына, а потом и вовсе привязалась к Лене, балуя ее подарками. Когда родилась Анечка, у той не было отбоя от нянек. Похожая на младенца со старой рождественской открытки, она вызывала восторг у бабушки, тетушки и всех соседок. Андрей с Еленой очень быстро вернулись к вечеринкам с друзьями. Ее муж легко поднимался по служебной лестнице, не забывая об отдыхе с красавицей женой.

Война резко изменила жизнь молодой пары. Андрей к тому времени работал вторым секретарем горкома комсомола. На фронт его не взяли, но теперь он пропадал на работе сутками. Получив похоронку на мужа, слегла свекровь. Она умерла во сне, держа в руках его последнее письмо. Лена с дочкой практически переселились к сестре. Они жили в постоянной тревоге за жизнь Насти и Варвары, коря себя, что не смогли уговорить их приехать в Куйбышев в самом начале войны. Вести из блокадного Ленинграда становились все более неутешительными. А почти в самом конце войны погиб Наташин муж Николай…

От воспоминаний ее отвлекла трель дверного звонка.

— Елена Афанасьевна, пришла ваша сестра.

— Хорошо, Катя, спасибо. Приготовьте нам чай.

С тех пор как Наташа с дочкой переехала на другую квартиру, они стали видеться реже.

— Ленуся, здравствуй! — Наталья обняла сестру. — Я ненадолго, Валюшка из школы скоро придет. Посмотри, пришло письмо из Ташкента на старый адрес. Мне его сегодня соседка привезла. Читай сама, я не знаю, что и думать!

Наталья с волнением протянула конверт сестре.

— «Здравствуйте, Наталья Афанасьевна и Елена Афанасьевна! Мое имя Татьяна Рябинина…» Наташ, ты знаешь, кто это?

— Нет, да ты дальше читай!

— «Я была ученицей Вашей сестры Анастасии Афанасьевны в балетном классе в Ленинграде. Во время блокады, после смерти моей бабушки, Ваша сестра взяла меня жить в свой дом. В письме я не смогу вам рассказать обо всем, что мы пережили вместе. Скажу одно — благодаря тете Насте я жива. У меня есть от нее одно поручение, которое мне сложно выполнить. Я должна Вам передать ее заколку с рубинами, но приехать в Куйбышев мне трудно, у меня ампутированы ноги. Прошу Вас, приезжайте по адресу, указанному на конверте, я и моя приемная мама будем ждать Вас. С уважением, Таня».

— Что тут думать, Наташа! Нужно ехать!

— Хорошо, но поедешь ты. У меня работа. А за девочками я присмотрю. Звони Андрею.

Лена подняла трубку телефонного аппарата и стала набирать рабочий номер мужа.

— Астанин, мне срочно нужно билет до Ташкента. Ну, как срочно? Уже вчера! Что значит отложить до вечера??? Нет, невозможно! Я жду, Астанин! — произнесла она с угрозой и резко опустила трубку на телефонный аппарат.

— Лена, собирай Аннушку, я заберу ее прямо сейчас. — Наталья с укоризной посмотрела на младшую сестру, не одобряя тона ее разговора с мужем.

— Вот так, Наташенька. Теперь мы знаем, как погибла Настя. — Лена пододвинула коробочку сестре. — Если бы не Татьяна, так бы и ждали ответа на свои запросы. Каждый раз одно и то же — «без вести пропавшая».

— Как тебя встретили?

— О, узбекское гостеприимство! Большая семья, дети, внуки. Танина приемная мать Фарида работала медсестрой санитарного поезда, а позже — в госпитале в Ташкенте, куда девочку привезли из Ленинграда. Танечке ампутировали обе ноги и правую кисть. Ужас такой, Наташ, — она санки с телом нашей Насти сама на кладбище потащила. Не хватило сил, упала без сознания. Слава богу, какая-то женщина ее до госпиталя довезла. — Елена не смогла скрыть слез.

— А Варя?

— Варя умерла раньше. А перед ней — Танина бабушка. Девочка одна осталась, и Настя с Варварой ее к себе взяли. Настя, оказывается, меняла оставшиеся бабушкины украшения на хлеб у какой-то знакомой актрисы! А заколку сохранила!

— Как же она у Тани оказалась? И мое письмо?

— Настя ей за день до своей смерти все отдала. Она договорилась, что Таню отправят в эвакуацию. Видимо, посчитала, что так есть шанс заколку передать нам. Я как представлю, что им пришлось пережить! Ужас! Ну почему они с Варей не приехали к нам еще в начале войны?!

— Не знаю, Леночка! Могу списать это только на упрямство Насти. А теперь ее нет. И что с Зоей? С Тонечкой? Андрею так и не удалось ничего узнать? — понизила голос Наталья.

Лена оглянулась на дверь.

— Нет пока. Ты же понимаешь, он не может открыто афишировать родственные связи жены за границей! Это — конец карьеры! Если не хуже! Мы можем рассчитывать лишь на помощь его друга-дипломата. И то, если тот получит назначение в Польшу. О Франции я и не говорю, — почти шепотом отвечала она…

Часть 3

Наследники

Леон, сколько себя помнил, жил в этом старом доме, внутренним своим строением напоминавшем тюрьму. Коридор шел по всему периметру, и, выйдя из своей двери, двигаясь по нему, можно было вернуться к исходной точке. «Квартирой» считались шестнадцать комнат, расположенных на одном этаже. Где-то посередине между двумя поворотами был выход на лестничную площадку.

Родители Леона занимали две комнаты с крошечным пятачком, гордо именуемым холлом. Отдельная газовая плита с двумя конфорками и небольшой столик у окна на общей для всех жильцов кухне довершали привилегии семьи Сергеевых.

Мимо кухни Леон старался проскочить быстро — смесь запахов готовящейся еды напрочь отбивала аппетит, даже если он был голоден.

— Леончик, детка, зайди-ка на минуточку.

Леон остановился и с досадой хлопнул себя портфелем по ноге. И на этот раз не удалось пройти незамеченным! Любовь Григорьевна, мать одноклассника Пашки Дохлова, была, как всегда, на боевом посту.

— Да, теть Люб. — Леон приготовился выдать заранее заготовленный ответ на вопрос, где шляется ее ненаглядный сынок после школы.

— Уроки закончились? А где мой шалопай бегает? — Пашкина мать помешивала жареный лук на сковороде.

Леон невольно поморщился:

— Не знаю. Кажется, его учительница по математике задержала. Да вы не волнуйтесь, он скоро придет.

Врать он не любил. А приходилось — не прикрыть Пашку никак не мог! Их связывало нечто вроде дружбы. Из всех одноклассников Павел Дохлов, стойкий двоечник и хулиган, выделял лишь Леона. Вполне возможно, как ему думалось, из-за внешнего сходства. Еще в первом классе учительница посадила их за одну парту, решив, что они братья. Их «дружба» была взаимовыгодной. Дохлова боялись. С ним старались не связываться даже старшеклассники. Стоило его задеть — Пашка зверел. Сразу мог и не ответить, но позже, в темноте подъезда или в подворотне, обидчик получал сполна. Пашка не прощал никого и никогда. Леону это было на руку, он всегда мог рассчитывать на его защиту. Пашка его никогда не трогал. Бывало, Леон, не сдержавшись, указывал тому на невежество — Пашка был туп в науках, ленив и не читал книг. Пашка сжимал кулаки, но молчал. Леон же тихо торжествовал победу. Они оба понимали, что без помощи его, Леона, Дохлов бы не смог переползти в следующий класс.

Общая влюбленность в Катю Погодину ничего не изменила в их отношениях. Они провожали ее домой после уроков, совершенно не испытывая друг к другу ревности. Катя же, одинаково равнодушно принимая обоих, все же четко расставила позиции. С начитанным и умным Леоном она ходила в кино, в театр и на выставки, но, заскучав, садилась на раму Пашкиного велосипеда, и они мчались кататься по вечернему городу…

Дома Леон быстро проглотил успевшую остыть картошку с мясом. Убедившись, что Пашкина мать ушла с кухни, он вымыл посуду и прибрался в комнате. Только на этих условиях и дабы избежать родительских упреков он мог спокойно уйти из дома.

Ближайшим соседом семьи Сергеевых был Яков Семенович Кац, некогда практикующий адвокат. Очень долго его комната пустовала, закрытая на замок. И лишь десять лет назад у нее появился жилец, как-то сразу завоевавший всеобщую симпатию. Родственников у Каца не было, его никто не навещал. В их большой квартире Яков Семенович считался общим «дедом». Дети, особенно в непогоду, когда не погуляешь, приходили к нему послушать байки про убийц и воров. Истории по большей части были подлинными и оттого интересными. Леон же не любил дворовые игры и потому бывал у Каца чаще, чем другие. Он с удовольствием ходил для старика в булочную и за молоком, бежал ставить чайник и выносил мусор. Выполнив несложную работу, Леон часами пропадал в комнате Каца, почему-то этим сильно раздражая отца. Леон старался вернуться домой до возвращения того с работы, хотя, будь его воля, оставался бы у старика до ночи.

Он считал, что с родителями ему страшно не повезло. Скучные, всегда всем недовольные, они почти никогда не улыбались. Отец, вернувшись с завода, молча ел и уходил в свой закуток, где у него стояла чертежная доска. Мать, убрав со стола, брала в руки моток ниток и спицы и садилась к окну. Они редко разговаривали друг с другом, и в комнатах стояла гнетущая тишина. Леону ничего не оставалось, как забиться в угол с книгой в руках. Впрочем, иногда отец звал его сыграть партию-другую в шахматы. Обыграв в очередной раз сына, он долго читал нотации о пользе шахмат и его, Леона, нежелании всерьез ими заниматься. Леон с тоской поглядывал на будильник, стоявший на полке за спиной отца, жалея о потерянном зря времени. Как-то раз упомянув, что играет и с соседом, Леон нарвался на неожиданно злобную насмешку в адрес старого адвоката. Сумев сдержаться в этот раз, чтобы откровенно не нагрубить отцу, больше о Каце с ним не заговаривал…

Заперев на ключ свою дверь, Леон постучал в соседскую. Не дожидаясь приглашения, вошел.

— А, мой юный друг, проходи! — Кац искренне обрадовался гостю.

— Здравствуйте, дядя Яша.

— Как дела в школе?

— Нормально. Как всегда, скучно.

— Так ты туда не веселиться ходишь. Знания нужно брать, пока дают. Скучно не скучно, а не знаешь, что тебе в жизни может пригодиться. Так что хватай все.

— Я стараюсь. Дядя Яша, давно хотел спросить, вы родились здесь, в Оренбурге?

— Да, это мой родной город.

— И всю жизнь в городе прожили?

— Нет, незадолго до революции я уехал в Житомир к невесте. Поженившись, мы жили там до войны.

— А когда вернулись домой? И где ваша жена?

— Это длинная и грустная история, мой мальчик. Вот видишь, у меня на руке выколот номер? — Кац закатал рукав домашней куртки, обнажив руку по локоть. Чуть выше запястья виднелись синеватые цифры.

— Вы были в концлагере?!

— Да. В самом начале войны нас с женой и маленькой дочкой немцы определили в концлагерь в Дахау, слышал о таком?

— Читал и фильм смотрел. Страшно.

— Тогда я не буду рассказывать, что там делали с людьми, особенно с евреями. Сару и Ирочку сожгли в печи в первые же дни по приезде — они были слабы и, видимо, ни на что не годны. Я был сильным, здоровым мужчиной и поэтому годился в качестве подопытного материала. Как мне удалось выжить, я и сам не знаю. Лишь только после освобождения, вернувшись в Житомир, я понял, что не смогу там больше жить. Вот тогда и решил вернуться в Оренбург. Но удалось не сразу.

— Почему? Где вы жили до того, как приехали в наш дом?

— Где? — Кац помрачнел. — Когда-нибудь я расскажу тебе и об этом. Пока давай считать, что я проживал в другом городе.

— А родных у вас нет? Совсем?

— В Польше жил мой дядя Михаил Кац, родной брат моего отца. Помнишь, я тебе рассказывал о семье Печенкиных, у которых было пять дочерей? Михаил был мужем старшей из них, Зои. В жизни иногда случаются странные совпадения. Вот и мы с Михаилом встретились после многих лет не где-нибудь, а в Дахау и даже попали в один барак. Он умер почти перед самым освобождением, а про его жену Зою и их сына нам так и не удалось ничего узнать.

— Возможно, тоже выжила? А сын?

— Вряд ли. Михаил говорил, она не отличалась крепким здоровьем. А сын был совсем маленьким. Вероятность, что жив, ничтожна.

— А вы пытались его найти?

— Конечно, пытался. Сразу после войны. В списках освобожденных из лагерей его не нашлось. Или он погиб при отправке, или его могли успеть спрятать кто-то из жителей Хойны, такие случаи бывали. Но в таком случае ему сменили фамилию и имя.

— Значит, вы один уцелели из всей семьи?

— Выходит, что так. — Кац тяжело вздохнул.

— А про остальных сестер Печенкиных ничего не знаете?

— Честно говоря, для меня это сложный вопрос, Леон. На мне висит неоконченное дело, связанное с завещанием Афанасия Печенкина своим дочерям. Я должен был после смерти моего отца сохранить его и передать им или их детям. Отца убили в семнадцатом, когда он пытался вывезти двух младших девочек из поместья в Беляевке. Так что, где само завещание, я не знаю. Но текст я записал по памяти практически дословно, он хранится среди бумаг вон в том портфеле. Думаю, если завещание попало хотя бы к одной из сестер, то наследство уже получено. Хотя там оговаривается весьма непростое условие.

— Какое?

— Для получения основного капитала все наследники должны собраться вместе. А это, после всех событий в нашей стране, может оказаться невыполнимым.

— Но вы же искали сестер?

— Я не мог, Леон. На то были веские причины, поверь. Если тебе интересно, в следующий раз мы поговорим об этом. Что-то сегодня я себя неважно чувствую.

— Я сейчас позову Зинаиду Марковну, я видел, она вернулась с дежурства!

— Не нужно, Леон, я отлежусь, ты иди…

Ему нравился этот мальчик. Зная про его странную дружбу с хулиганом и двоечником Пашкой Дохловым, про неласковых родителей, Яков Семенович его жалел. И доверял, чувствуя, что тот искренне интересуется его жизнью. Но, рассказывая ему о себе, он умолчал об одном. Страх и унижения не закончились с освобождением из фашистского концлагеря. Практически сразу в его жизни начался другой ад — допросы в НКВД и осуждение на 25 лет лагерей. Он не смог бы объяснить ребенку, что, выйдя на свободу, продолжал бояться каждого шороха. Да, обещание, данное отцу в связи с завещанием его друга Афанасия Печенкина, он не выполнил. Не нашел сестер, да и не искал, малодушно приняв для себя, что взрослые женщины сами решат семейные дела, связанные с наследством.

Леон вернулся к себе. Его мать, сидя на низком пуфе перед зеркалом, расчесывала волосы.

— Сынок? Где ты был? — Она, не повернув в его сторону головы, отложила щетку для волос и взяла помаду.

— У соседа, мам. — Леон поймал себя на мысли, что не испытывает к матери никаких нежных чувств.

Она преподавала в их школе французский язык. В этой же школе учились дети почти всех обитателей коммуналки. Болезненно худая, маленького роста, она обладала тихим, совсем не педагогическим голосом. Одевалась всегда в костюм из серого твида и сероватую от частых стирок блузку. Когда Леон впервые услышал от старшеклассников брошенное презрительно в ее адрес «мышь», даже не удивился. Стало стыдно. То ли из-за вечного шума в классе, то ли по неспособности усвоить французские глаголы ее ученики в своем большинстве имели стойкие тройки. В конце каждой четверти их родители шли на поклон к соседке с подношениями. Мать брала тарелку блинов и банку варенья, вздыхала тяжко и отправлялась доучивать лентяев. Леон же воспринимал подарки как должное, считая такую плату за ее труд мизерной. Сладкая и сытная жизнь надолго прерывалась летними каникулами, когда большинство детей разъезжались по дачам и бабушкам.

У них дачи не было, родни в деревне тоже. Каждое лето отец брал на заводе путевки в заводской лагерь под Куйбышевом на две смены. Отказаться Леон не мог, но отбывал этот срок как наказание, тихо протестуя против утренней зарядки и кислых щей в столовой. Но особенно его бесили вечерние костры и «откровения». Он не хотел о себе ничего рассказывать, понимая, что на самом деле его серенькая, ничем не примечательная жизнь никому не интересна. Противно было слушать, как все откровенно врут про дедушку — героя или брата — летчика ради того, чтобы стать «товарищем» на два месяца. И хотя Леон был одним из ветеранов лагеря, друзей так и не приобрел. Пионеры его не любили, вожатые не докучали — проблем с ним не было, но и толку от него тоже было мало. Честно отстояв на утренней линейке, Леон шел в библиотеку. Книги он глотал одну за другой — будь то повести о пионерской жизни или сказки народов мира.

Библиотекарем в лагере каждый год работала Анна Андреевна Анфимова. Жила она в комнатке рядом с библиотекой вместе с маленькой дочкой Лялей. Заметив его интерес к чтению, Анна Андреевна стала привозить из города томики Жюля Верна и Стивенсона. Леон часами сидел на скамейке под окнами библиотеки, погруженный в мир приключений. И ради этого он готов был ездить в лагерь снова и снова…

Леон удивился, заметив, что мать надела браслет. Единственное ее украшение (кроме плоского обручального кольца) хранилось в старой бархатной коробочке и доставалось лишь в особых случаях. Как-то раз он полюбопытствовал у матери, откуда у нее такая красивая вещь. Смутившись, та ответила, что это — наследство.

«Куда это она собралась? — подумал Леон. — Только бы меня с собой не потащила!»

— Леон, мы с папой идем в гости к родителям Кати Погодиной, ты пойдешь с нами? — Мать словно прочла его мысленный вопрос.

— Что я там забыл? — буркнул он равнодушно.

— Не груби. Совсем необязательно разговаривать со мной таким тоном.

Леон с тоской посмотрел на мать. «Началось. Сейчас еще папочка подключится. А, вот и он!» — покосился Леон на открытую дверь — в комнату входил отец, держа в руках начищенные ботинки.

— Люда, ты готова? Леон, почему не одет?

— Не пойду я к Погодиным!

— Почему? Там будет Катя. Вы же с ней дружите, если я не ошибаюсь?

— Мне ее и в школе хватает! — Леон демонстративно взял с полки книгу и уселся в кресло.

— Как хочешь, — неожиданно легко согласился отец.

«Ура! Свобода!» — обрадовался Леон. Возможность побыть одному до позднего вечера выпадала ему нечасто. Теперь спокойно можно дочитать взятого у Каца «Робинзона Крузо».

Он не знал, что за соседней дверью тихо умирал ставший ему самым близким человек — Яков Семенович Кац. Леон крепко спал и в воскресное утро, когда Пашкина мать, не достучавшись до старика, подняла на ноги обитателей коммуналки. Проснулся он лишь от сильного стука, доносящегося из общего коридора, — слесарь Игнат взламывал дверной замок. Леон сразу все понял. Позже вернувшиеся родители застали Леона в исступленной истерике. Он плакал навзрыд и обвинял себя в смерти старика. Кипя ненавистью, вырывался из цепких отцовских рук, выбил стакан с водой из рук матери, обозвав ту «серой мышью». Привела Леона в чувство оплеуха отца. Приехавшие по вызову врачи неотложки сделали ему укол, и он, успокоившись, провалился в сон.

Анна Андреевна Анфимова ненавидела эти поездки в лагерь. Но на них настаивал муж, уверенный, что их пятилетняя дочь Лялечка непременно должна быть на свежем воздухе и обязательно среди детей. Покладистый во всем, что касалось капризов жены, в этом вопросе он оставался непреклонен. «Я же не уборщицей тебя заставляю работать, Аннушка! Быть библиотекарем вовсе не сложное дело!» — заявлял он, не слушая ее возражений. Анна вынужденно соглашалась, но то была ее жертва ради ребенка, ведь ей приходилось жить в некомфортных условиях. К тому же муж не разрешал брать в лагерь Нюшу, Лялину няню, и Анне самой приходилось заботиться о дочери. Еда в столовой была отвратительной, но готовить Анна не умела и не хотела. Поэтому при каждом удобном случае старалась съездить в город хотя бы на несколько часов. Лялю она «сдавала» в младший отряд на попечение пионервожатой. И по возвращении с удивлением замечала, что дочь прекрасно себя чувствует и не торопится вернуться в их комнату.

— Мама, мама, к нам Ленчик пришел! — Ляля с сияющим личиком вбежала в библиотеку. Анна Андреевна строго посмотрела на дочь:

— Ляля, ты неприлично себя ведешь. Девочка не должна скакать как коза и кричать так громко. И сколько раз тебе повторять, что мальчика зовут Леон, а не Леня.

— Здравствуйте, Анна Андреевна.

— Доброе утро, Леон. Проходи.

— Я пришел записаться в библиотеку. Можно?

— Конечно, только я, право, не знаю, что интересного ты сможешь здесь найти. Что ты прочел за этот год?

— Всю библиотечку приключений. Я брал книги у моего соседа по квартире Якова Семеновича.

— Замечательно. На неделе я привезу тебе из города Марка Твена. Это новое издание, мы его получили лишь в этом году. А сейчас подбери себе что-нибудь вон на той полке.

— Хорошо, Анна Андреевна.

Леон подошел к книжному стеллажу и сделал вид, что выбирает книжку. На самом деле он украдкой рассматривал женщину. Почему только сейчас он заметил, какая она красивая? Она была так не похожа на других женщин, каких знал! «А я еще считал Катьку красавицей», — пронеслось в голове. Сердце колотилось так сильно, что Леон испугался, как бы Анна Андреевна не услышала этот стук. От Пашки он знал, что так бывает, когда влюбишься по-настоящему.

— Выбрал что-нибудь, Леон?

— Да, Анна Андреевна.

Леон быстро схватил с полки первую попавшуюся книжку и подошел к столу. Анна Андреевна внимательно на него посмотрела:

— Странный выбор. Ты давно вырос из сказок. Ты уверен, что хочешь почитать «Золушку»?

Леон почувствовал, что краснеет.

— Я буду читать ее Ляле, можно?

— Спасибо, Леон, если тебе это интересно, пожалуйста. — Анна Андреевна пожала плечами.

Леон торопливо вышел из библиотеки, спустился с крыльца и присел на скамейку под окном. Ляля тут же пристроилась рядом.

— Хочешь, я тебе почитаю? — Он посмотрел на девочку.

— Я и сама могу. А ты зачем «Золушку» взял?

— Для тебя.

— Но это для детей, ты что, не знаешь?

— А ты кто?

— Я уже не ребенок. — Ляля обиженно поджала губы. — Я читаю сказки Пушкина, сама.

— Я не знал. Тогда отнеси книжку на место. В следующий раз возьму другую.

— А ты еще придешь к нам?

— Да, после обеда.

— Ладно, тогда до свидания.

Ляля взяла книжку и забежала в дом.

— Леон, мне нужно ненадолго отлучиться в город, ты не побудешь с Лялей?

— Я должен в отряде отпроситься.

— Не волнуйся, я договорюсь. Если она будет слишком надоедать, дай ей книжку, пусть читает.

— Хорошо, Анна Андреевна.

Леона распирало от гордости, ему казалось, что в их отношениях появилось что-то особенное. Он почувствовал себя необходимым! Пусть уезжает, зато вечером наверняка они будут пить чай с пирожками, которые она привезет из дома. А он сможет смотреть на нее, не боясь, что она что-то заметит.

С Лялей хлопот не было никаких. После обеда она проспала два часа, а потом тихо сидела рядом с ним на лавочке с книжкой в руках. Своим детским умишком она понимала, что этому взрослому, серьезному мальчику мешать не нужно, иначе мама больше никогда ее с ним не оставит.

Нюша, стоя за приоткрытой дверью в кабинет, наблюдала, как Владимир Егорович в крайнем волнении ходит из угла в угол.

— Этого не может быть. Только не Анна! — громко выкрикнул он и, остановившись у письменного стола, со всего размаха стукнул по покрытой зеленым сукном столешнице. Бронзовая статуэтка лошади подскочила и упала на пол.

Нюша невольно вскрикнула, выдавая свое присутствие. В доме происходило неладное. Нюша догадалась — случилось самое плохое: Владимир Егорович узнал, что у жены есть любовник.

В семью Анфимовых Нюша попала случайно. Пять лет назад, проходя по дворовой детской площадке, она наблюдала возмутившую ее картину. На скамейке сидела, дымя сигаретой, молодая красавица. А рядом в коляске навзрыд плакал ребенок.

Этим же вечером, набравшись решимости, Нюша пошла в соседний подъезд предложить себя в няни. Молодая мать так откровенно обрадовалась будущей помощнице, что мужу оставалось лишь согласиться. Поначалу Нюша по утрам забирала малышку на прогулку, возвращаясь к обеду. Днем Лялечка спокойно спала в своей кроватке, особенно не нуждаясь во внимании и заботе. Нюша уходила к себе, в однокомнатную квартиру. Второй раз за день она приходила к вечеру. Накормив малышку, вновь шла с ней гулять в парк.

Анна, мать Ляли, избалованная мужем красавица, ни в чем не знала отказа. Нигде не работая, проводила время, валяясь на диване с сигаретой и книгой. Нюша, видя, что молодая хозяйка ни к чему не способна, стала также готовить и убирать квартиру. Женщина она была простая и жалостливая и считала, что самое главное, чтобы все были сыты и жили в чистоте.

За хозяина Нюше было обидно. Она видела, как Анна, притворяясь перед мужем любящей женой, на самом деле была не так проста. Все чаще она просила Нюшу присматривать за Лялечкой и в дневное время, сама исчезая из дома на несколько часов. Конечно, Нюша могла лишь догадываться, куда уходит хозяйка. Уверенность в том, что Анна изменяет мужу, появилась через несколько лет. Однажды Ляля наотрез отказалась спать днем, и Нюша решила прогуляться с ней по набережной. Вдруг она увидела, как из кафе вышла Анна с незнакомым мужчиной. Нюша быстро увела Лялю домой.

Жалея хозяина, Нюша тогда так и не рассказала ему об этом…

Видимо, Анна вовсе потеряла осторожность. Сейчас Нюша корила себя, что покрывала ее измены. Вот и сегодня Анна умудрилась улизнуть из пионерского лагеря, где работала, в город на свидание. «Сколько веревочке ни виться, конец всегда виден», — вздохнула Нюша.

Она молча ходила по пятам за хозяином, который метался по квартире, разбрасывая вещи жены по полу, и подбирала платья и юбки. Наконец Владимир Егорович успокоился и полез на антресоли за чемоданами.

Нюша, услышав звук поворачиваемого в замке ключа, метнулась в прихожую.

— Анна Андреевна, вы уж… — Она было попыталась предупредить ее, что муж дома, но тот уже сам вышел встретить жену.

— Нюша! Идите… на кухню! А ты — ко мне в кабинет! — Анфимов развернулся и, не глядя ни на кого, пошел прочь.

Нюша юркнула за кухонную дверь, оставив ее приоткрытой.

Что происходило в кабинете, как разговаривал хозяин с женой, Нюша так и не услышала. Она осторожно вышла в коридор. Когда заплаканная Анна проходила мимо, бросив на Нюшу злой взгляд, у нее сжалось сердце. «Бог с ней, с Анной, сама себе судьбу выбрала. Что будет с Лялюшкой?» — испуганно подумала она. В том, что отец не отдаст ребенка жене, не сомневалась. А это означает — Ляля будет расти без матери…

Нюша вернулась на кухню и выглянула из окна. Анна садилась в служебную «Волгу» мужа.

— Нюша. — Анфимов застыл в дверном проеме.

— Да, Владимир Егорович.

— Ты давно все знала, признайся. — Он внимательно посмотрел на Нюшу.

— Свечку не держала, а догадываться догадывалась.

— Что ж молчала?! — упрекнул с досадой.

— А вы бы поверили? Да и не приучена я сплетни-то разносить!

— Ладно, что уж теперь! Собери ее вещи в чемоданы и выставь в коридор. Видеть ее не могу больше! Сейчас она привезет из лагеря Лялю, а сама пусть убирается тотчас. Все!

— Так куда ж ей идти? — Нюше вдруг стало жаль хозяйку.

— Ты еще спрашиваешь?! По-моему, и так все ясно! — опять сорвался он на крик.

«Вот же ты, боже мой. Как же Лялюшка? Она любит мать, всем своим детским сердчишком любит. А та уедет. Бросит, получается. Крут Егорыч, сильно крут! Подумал бы о дите. Хотя какая Анна мать?! И нужна ли ей Ляля? Конечно, малышка должна остаться с отцом! С отцом и со мной!» — Нюша решительно направилась в спальню.

Собирая чемоданы непутевой жене хозяина, она особенно тщательно укладывала самые мелочи. «Пусть ничего ее в доме не остается, так быстрее Ляля забудет мать. Все равно навещать не станет, да и Егорыч не позволит, а девчушка будет ждать и надеяться», — думала Нюша.

У ворот лагеря остановилась «Волга». Леон, услышав шум двигателя, поднялся со скамьи, где они с Лялей недавно сидели вместе каждый со своей книжкой. Ляля только что убежала в дом за кружкой воды для него.

Он издали наблюдал, как Анна Андреевна открывает калитку и быстро идет по дорожке к библиотеке. Поравнявшись с ним, она бросила на него равнодушный взгляд. Сердце Леона тревожно сжалось. Анна Андреевна была бледна и выглядела растерянной. Он понял — что-то случилось.

— Мама, мамочка приехала! — Ляля, выбежав на крыльцо, прижалась к матери.

— Подожди, Ляля, — раздраженно отстранила ее та. — Иди собирай вещи, мы уезжаем.

— Я не хочу домой! Папа будет тебя ругать за то, что ты не хочешь оставаться здесь!

— Твой папа ждет нас. Так что иди и не спорь с матерью.

Ляля обернулась и с мольбой посмотрела на Леона. А он ничего не понимал. Смена только началась, и можно было предположить, что поспешный отъезд Анны Андреевны вызван каким-то чрезвычайным происшествием. В то же время в сердце закралась обида, что она вот так его бросает, без объяснения причин…

Анна Андреевна была погружена в свои мысли и не замечала мальчика. Она достала сигареты, закурила и задумалась. Как ей жить дальше? Где-то она упустила момент, когда все пошло не так. Надо же было ее мужу увидеть ее возле кафе с Эдуардом! Он сообщил ей об этом с такой злостью! Сама виновата, потеряла осторожность и попалась. А муж ее не такой недотепа и мямля, как она всегда считала. В этот раз характер проявил. Она даже испугалась! Потому что никогда раньше его таким не видела. И даже слезы не разжалобили, а это всегда было безотказным оружием. Возможно, разлюбил, а она проворонила этот момент? Да нет, не похоже. Когда в лагерь провожал, глаза были как у брошенной собаки. Как ее раздражал этот его «собачий» взгляд! Если бы Анфимов с самого начала их совместной жизни показал жесткость и власть, она бы и не стала искать мужчину на стороне. Любой женщине нужен в доме хозяин, а не прикроватный коврик. А муж всегда таковым и был. «Аннушка, лапочка, солнышко, зайчик… что хочешь — шубку, туфельки… как скажешь, моя девочка…» — как ее бесили его присюсюкивания! Да, она покупала себе все, что хотела. Но потом была постель, где ей приходилось изображать страсть.

Анна невесело усмехнулась: «Зато теперь я от Анфимова получила сполна! Проявил власть! Бойтесь своих желаний!»

Она с раздражением посмотрела на дочь, с трудом волочившую огромный чемодан. Пока она курила на крыльце, девочка собрала и ее, и свои вещи.

— Пойди посмотри внимательно, не забыла ли чего.

— Анна Андреевна, вы уезжаете навсегда?

Анна только сейчас заметила мальчика, с потерянным видом стоявшего около дома.

— Да, Леон. Так сложились обстоятельства. Прощай.

— До свидания, Анна Андреевна…

Леон быстро отвернулся, чтобы скрыть слезы. От обиды, от сознания, что он ее больше никогда не увидит, у него перехватило дыхание. На смену отчаянию пришла злость. Он выбежал за калитку лагеря и по деревянной лестнице спустился к речке. Чувство злости было таким, что у Леона подкосились ноги. В полном бессилии он опустился на песок и обхватил голову руками. Он просидел на берегу до самого ужина. В лагерь Леон вернулся другим человеком. Дни, оставшиеся до конца смены, превратились для него в тюремное заключение. Родители наотрез отказались забирать его из лагеря, не найдя на то веской причины. Так закончилось его детство. Первая любовь оказалась короткой и жестокой. Впервые испытав горечь потери, Леон понял, что есть на свете чувства сильнее человека. Вот так, не любя, можно причинить боль другому. И нужно стать таким, решил он, чтобы никто и никогда не смог унизить его этой болью.

Ляля жалась к Нюшиному колену, с ужасом глядя на мать, которая в бешенстве металась по просторной прихожей их городской квартиры. Сдернув с вешалки летнее пальто, та засунула его в чемодан. Дальше ее взгляд упал на домашние тапочки с пушистыми помпонами, которые она с остервенением затолкала туда же. Ляля заплакала. Она никогда не видела маму такой страшной. Ляле захотелось убежать в комнату, привести папу, чтобы тот успокоил ее и поцеловал. Но Нюша крепко держала ее за плечи.

— Лялюшка, подойди к маме, попрощайся. — Нюша легонько подтолкнула ее вперед.

Ляля в страхе потянулась к матери.

— Ничего, Ляля, не реви. — Анна Андреевна рассеянно погладила ее по голове и тут же схватилась за сумку. Заметив в дверях водителя мужа, кивнула ему на чемоданы и, резко отвернувшись от Ляли, вышла за дверь.

Водитель неодобрительно на нее покосился.

Дверь с оглушающим щелчком захлопнулась, Ляля вздрогнула и посмотрела на няню.

— Она больше не вернется, Нюша? Никогда-никогда? — почти шепотом спросила она.

Из кабинета вышел отец, и Ляля бросилась к нему. В ее детской головке родилась только одна мысль — мама почему-то ушла от нее. Она, наверное, плохо себя вела в лагере, поэтому ее привезли обратно домой…

Владимир Анфимов с жалостью смотрел на дочь. Лялечка ни о чем не спрашивала, но в детском взгляде было столько боли и отчаяния, что он на мгновение растерялся. Он взял ее на руки, отнес в детскую, по пути укачивая и ласково успокаивая. Дождавшись, пока Ляля уснет, тихо вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

В его душе боролись жалость к Анне и обида за предательство. Он вдруг вспомнил слова своей тещи: «Ты хорошо подумал, Владимир? Она же тебя совсем не любит! И характер у Анны не приведи господи!» «Моей любви хватит на двоих, Елена Афанасьевна. А с характером Аннушки я как-нибудь справлюсь!» — ответил он ей тогда уверенно…

Директор наконец-то закончил свою речь. Ученики, расталкивая друг друга, ринулись к школьным дверям, чуть не сметая по пути учителей. Первое сентября тысяча девятьсот шестьдесят пятого ничем не отличалось от начала учебного года прошлых лет. Леон стоял и спокойно пропускал вперед нетерпеливую малышню. И с презрением смотрел на одноклассников, которые толкались в дверях школы наравне с первоклашками. «Какие они все-таки идиоты. Похоже, за лето у них прибавилось только роста, а умом они остались прежними». Конечно, при построении на торжественной линейке Леон заметил, что они с Пашкой оказались самыми низкорослыми, и это повергло его в шок. Но, в конце концов, не рост главное, он возьмет свое учебой. Леон твердо решил, что должен окончить школу с медалью.

Тут он заметил, что Пашка Дохлов стоит невдалеке и тоже наблюдает за одноклассниками. На его лице было написано такое же презрение. В класс они вошли вместе. Последняя парта, за которой они сидели с первого дня учебы, была занята. За ней с удобством расположился новичок с крупной по сравнению с телом головой. «Второгодник, не иначе», — решил Леон.

Пашка, не обращая внимания на воцарившуюся в классе тишину, вразвалку направился к своему месту. Класс замер в предвкушении разборок. Новичок был заметно выше остальных и внушал робость даже самым рослым мальчишкам. Но он не знал Павла Дохлова.

Пашка подошел к парте и небрежным движением скинул сумку чужака на пол. У того от изумления приоткрылся рот.

— Ты чё, шпенек? Страх потерял?! — Верзила медленно поднимался из-за парты, явно намереваясь раздавить Пашку, как таракана.

Леон с улыбкой наблюдал эту забавную сцену. Он ни на миг не сомневался, что его друг легко отобьет у обнаглевшего верзилы их законное место. Неожиданно Пашка сделал два неуловимых движения, после которых тот сначала сложился пополам, а затем рухнул на пол рядом со своей сумкой. С трудом поднявшись, новичок молча собрал рассыпавшиеся учебники и пересел на соседний ряд. «Вот и все. Конфликт исчерпан, теперь и ежу понятно, кто в стае главный», — удовлетворенно подумал Леон, присаживаясь рядом с Пашкой. Но он ошибся. Очень скоро безоговорочное лидерство Пашки, а с ним и Леона, пошатнула Катя Погодина. Леон с трудом узнал в этой высокой красавице их с Пашкой подружку. Посмотрев на них сверху вниз своими зелеными глазами, она произнесла фразу, которая раз и навсегда определила их место в классе: «Вы бы, мальчики, сели за первую парту, боюсь, я буду загораживать вам доску».

Большего унижения в своей жизни они не испытывали! Так детская любовь в один миг превратилась во вполне зрелую ненависть. Вот тут-то и проявилась разница в воспитании. Леон лишь перестал замечать Катю, полностью игнорируя ее существование. Не обращая внимания на шушуканье девчонок у себя за спиной, он учился, зарабатывая медаль. А Пашка не давал ей прохода. Бедная Катя узнала на себе, что такое стать врагом этого маленького, но физически очень сильного человечка. Стоило кому-то оказаться в полуметре от нее, как тот был жестоко бит и унижен. Сам же Пашка, однако, больше не домогался внимания красавицы. К десятому классу он так и остался «метр с кепкой», но от девушек у Павла Дохлова, к тому времени прочно закрепившему за собой прозвище Дохлый, отбоя не было. У него всегда водились деньги. С ним можно было весело провести время в кафе или прокатиться на мотоцикле. Но, как ни странно, было еще что-то, что подчиняло, лишало воли его подружек. В Пашку влюблялись, теряли голову, даже дрались за первенство. Он же молча наблюдал за очередной жертвой, не делая ни одного шага навстречу. С Леоном они по-прежнему сидели за одной партой, сохранив мирные отношения, основанные на обоюдной выгоде: Леон всячески тянул Пашку из класса в класс, решая за того задачи и заставляя хоть как-то учиться. И он чувствовал себя рядом с ним в полной безопасности. Школу они окончили один с серебряной медалью, другой с одними тройками в аттестате. Дальше их пути разошлись. Леон с первой попытки поступил в университет на мехмат, поставив перед собой цель — пробиться в этой жизни. Быть юристом передумал, увлекшись в старших классах физикой. Павел Дохлов устроился на работу на завод, а по осени ушел в армию.

Ляля бежала из школы, ловко перепрыгивая лужи. Она задержалась, выясняя отношения с заклятой подругой Ольгой, и теперь опаздывала на тренировку. Опять ей влетит от Нюши за то, что не успеет как следует пообедать! В очередной раз она убедилась, что верить девчонкам нельзя. Ольга, еще вчера клявшаяся не говорить никому о Севке, сегодня разболтала половине класса. Когда Ляля утром вошла в раздевалку, девчонки сразу обступили ее плотной стеной. Севка учился в девятом и занимался боксом. Все школьницы с восьмого по десятый класс мечтали о той светлой минуте, когда он обратит на них свою благосклонность. Ляля ж видела в нем хорошего друга, они часто вместе возвращались домой с тренировок. И вот вчера Севка пригласил ее в кино. Она под большим секретом поведала об этом единственному человеку, Ольге Чуйкиной, а та оказалась болтушкой.

Вбежав в подъезд, Ляля чуть не наступила на кошку, вальяжно развалившуюся на резиновом коврике.

— Чур меня, — громко вскрикнула она: кошка была черной, как осенняя ночь.

Дверь ей открыла заплаканная Нюша. Ляля испугалась. Она никогда не видела, чтобы смешливая, улыбчивая няня плакала.

— Нюша, родненькая, что-нибудь с папой, да?

Нюша, всхлипывая, помогла ей снять пальто и повела на кухню. За столом сидела красивая пожилая женщина в темном костюме.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась Ляля и тревожно оглянулась на няню.

— Здравствуй, Ляля. Давай знакомиться заново. Я — твоя бабушка Елена Афанасьевна. Наверное, ты меня совсем не помнишь? В последний раз мы с тобой виделись, когда ты была совсем крохой.

Ляля подошла к ней и присела на краешек табурета. Да, к своему стыду, бабушку она совсем не помнила. Зная от отца, что родители матери переехали жить в Иркутск еще до ее рождения, Ляля довольствовалась фотографиями озера Байкал, которые они присылали в редких письмах, и посылками с игрушками и кедровыми орешками.

За спиной Ляли всхлипывала Нюша, чем явно вызвала недовольство бабушки:

— Нюша, будьте добры, займитесь делом, а я поговорю с девочкой.

Няня, вытирая фартуком заплаканное лицо, вышла за дверь.

— Ляля, ты уже довольно взрослый человек, поэтому должна быть мужественной. Случилась беда, твоего папы больше нет. — Елена Афанасьевна осторожно дотронулась кончиками пальцев до Лялиного плеча. — Одна ты не останешься, пока будешь жить с нами. Но я думаю, вскоре вернется мама.

— А вы знаете, где она сейчас? — стараясь не расплакаться, задала вопрос Ляля.

— Мы поговорим об этом позже. Сейчас иди, умойся и отдохни.

— Лялечка, поешь? — В голосе няни послышалась мольба.

— Не хочу, Нюша, спасибо. Пойду к себе.

Ляля плакала и думала лишь о том, что больше никогда не увидит папу. В последнее время у него участились приступы кашля, и им с Нюшей приходилось часто вызывать неотложку. Но этой осенью папа собирался подлечиться в санатории, и они надеялись, что оттуда он вернется здоровым. Ляля с тоской вспомнила о бабушке. Ну что может понимать эта совсем чужая ей женщина? Почему она, Ляля, должна жить с ней? Лучше остаться с Нюшей. Сколько себя помнит Ляля, та всегда была рядом. После отъезда матери няня переселилась к ним в квартиру, а к себе ходила лишь поливать цветы и проветривать комнату. Нюша любит Лялю как родную! И они никогда не ссорятся, даже когда Ляля груба с ней. И Ляля ее любит, всегда переживая из-за своей несдержанности. Отец часто шутил, что они бы пропали без своей благодетельницы. И вот теперь Ляля должна жить без нее с бабушкой, которую даже не помнит!

Ляля встала, подошла к окну, плотно задернула шторы. Ей хотелось лечь, накрыться с головой одеялом и ни о чем не думать. Но она понимала, что тревожные мысли никуда не денутся, даже если попытаться вспоминать только хорошее. Она сидела в полумраке, забравшись с ногами в кресло, и ей казалось, что в комнате она не одна. Кто-то очень ее любящий с тревогой следил за ней из темноты. «Папа… это ты? Ты не ушел еще, я знаю… помоги, мне без тебя здесь очень страшно…» — прошептала Ляля. Ей никто не ответил, но вдруг тревога отступила, уступив место светлому покою. Ляля почувствовала, что засыпает.

Она не слышала, как в комнату вошла няня, достала из шкафа плед. «Храни тебя Господь, девочка, — перекрестила она Лялю, тепло укрывая. — Ты еще будешь счастлива…»

Ляля сидела в скверике возле музыкальной школы. Домой идти не хотелось. Все получилось куда хуже, чем она могла предположить. Бабушка воцарилась в доме сразу же на следующий день после похорон. И с этого дня жизнь Ляли стала подчиняться железному распорядку. Появились обязанности, которые должны были выполняться неукоснительно. Ляля не могла без ее разрешения привести в дом подруг, да и кто может считаться ее подругой, а кто нет, решала также Елена Афанасьевна. Однажды, придя на тренировку, Ляля встретила ее выходившей из кабинета директора спортивной школы. С того дня тренировки для нее закончились. Ляля не стала выяснять почему. Она давно поняла, что ответа на свои «глупые» вопросы не дождется.

Но первое, что взяла под свой неусыпный контроль бабушка, была работа Нюши. Она заглядывала в кастрюли, обязательно подсаливала или добавляла перца, при этом недовольно морща нос. Когда Нюша убиралась в комнатах, бабушка ходила за ней по пятам и проверяла, хорошо ли вытерта пыль. Однажды Нюша собрала вещи и вернулась в свою маленькую квартирку. С тех пор Ляля старалась как можно больше времени проводить у нее. С аппетитом поедая Нюшины пироги, Ляля вспоминала, как они втроем пили чай на кухне и отец шутливо отчитывал Нюшу, что та раскормила его до пятьдесят второго размера. От этих воспоминаний хотелось плакать. И никак не хотелось возвращаться домой. С бабушкой у Ляли отношения так и не сложились. Деда же видела редко, в лучшем случае он, проходя мимо, похлопывал ее по плечу и говорил: «Учись, девочка, хорошо, стране нужны грамотные люди». И, не дождавшись ответа, скрывался за дверью папиного кабинета.

«Придется топать домой, скоро ужин, за опоздание бабушка меня четвертует», — грустно подумала она, поднимаясь со скамьи.

Открыв своим ключом входную дверь, Ляля замерла на пороге. Из глубины квартиры были слышны громкие голоса. Один голос принадлежал бабушке, другой показался смутно знакомым. Зайдя в квартиру, Ляля огляделась: на полу стояли чемоданы, на вешалке висело красное пальто с меховым воротником. Она сразу догадалась, что приехала мать.

Вдруг голоса смолкли. Ляля вошла в комнату и посмотрела на курившую у окна женщину.

— Здравствуй, мама, — равнодушно уронила она.

Анна Андреевна кивнула в ответ и подошла ближе. Остановившись от нее в трех шагах, окинула взглядом с ног до головы. В этом взгляде не читалось ничего, кроме любопытства.

— Копия отца! Даже волосы стали рыжими, а ведь маленькой ты больше походила на меня! Ну что ж… — С этими словами она слегка обняла ее. Но, тут же отпустив, потеряла к ней всякий интерес.

— Анна, мы с тобой недоговорили, я прошу тебя пройти на кухню, сделаю тебе кофе. — Бабушка говорила сухо и сердито.

Ляля вернулась в прихожую, сняла пальто и зашла в ванную комнату. Нет, она не хотела подслушивать, но, когда заговорила бабушка, не смогла себя заставить уйти. Елена Афанасьевна отчитывала дочь как школьницу. Лялина мать и не пыталась вставить в ее монолог хоть слово.

— Ты что ж, посчитала, приедешь после стольких лет, и тебе будут здесь рады? О чем думала, когда уехала с этим проходимцем? Ты не написала нам с отцом ни строчки! И Наталья хороша — все знала и молчала! Оказывается, до родов ты жила у Валентины с мужем? Ладно, нас с отцом ты в грош не ставила и никогда не слушала! Конечно, мы плохо тебя воспитали. Но то, что ты бросила новорожденную дочь в роддоме, просто неслыханно. Как ты смеешь после этого называть себя матерью?! Неужели не было возможности сообщить, что у нас родилась еще одна внучка?

— Зачем, мама? Что бы это изменило? Мне все равно пришлось бы уехать. Да и когда вы с отцом почти насильно выдали меня замуж за Анфимова, разве ты не могла предположить, что я долго не смогу жить с нелюбимым человеком?

— Любовь — дело наживное! Но я не об этом. Я о твоем ребенке. Мало того что Лялю вместо матери воспитывала посторонняя женщина, и вторая твоя дочь живет неизвестно с кем.

— Ты что, пыталась ее искать?!

— Да, мы с отцом ходили в роддом, откуда ее забрали в семью. Но нам, естественно, ничего не сказали, ты же написала официальный отказ от ребенка!

— Да, написала. А куда мне было идти с ним, к Анфимову? Настоящий отец девочки поставил меня перед выбором, и я его сделала, нравится тебе это или нет. И это мой выбор.

— Ладно. Ты хотя бы представляешь себе, что будешь делать в Куйбышеве?

— Устроюсь на работу. Не думай, что я такая беспомощная. Во всяком случае, прокормить себя и дочь смогу.

— Ну-ну, посмотрим. — В голосе бабушки прозвучало сомнение.

Ляля еще некоторое время сидела на краю ванной, подставив руки под водяную струю. Очнулась, когда пальцы онемели от холода. Тихо, стараясь не шуметь, Ляля оделась, вышла из квартиры и побежала к Нюше.

Открыв дверь и увидев безумные глаза девочки, Нюша испугалась:

— Что случилось, Лялюшка?

— Мама приехала.

Нюша вздохнула. «Конечно, рано или поздно это должно было произойти. Что же Анна такого сказала дочери, что на той лица нет?» Она обняла девочку и повела ее в крохотную кухоньку. Они с отцом Ляли, как могли, старались избегать разговоров о ее матери. Да и Ляля на удивление мало интересовалась Анной, удовлетворившись объяснениями, что мама с папой разошлись и той пришлось уехать. Нюша порой ругала себя, что даже после смерти отца не рассказала Ляле всю правду. А теперь вон как нескладно получилось.

— Нюша, ты ведь все знала, правда? Почему же молчала? — Ляля с обидой смотрела на няню.

— Не ругай меня. Отец не хотел, чтобы ты думала о матери плохо.

— А про ребенка ты тоже знала?

— Про какого ребенка? Кто тебе что сказал? — Удивление Нюши было искренним.

— Я подслушала сейчас, как бабушка маму ругала, что та от дочери отказалась.

— Я думаю, бабушка тебя имела в виду.

— Нет, Нюша. Бабушка говорила, что мама не имела права оставлять родную дочь в роддоме, даже если это ребенок и не от мужа.

— Выходит, Анна, когда ее отец твой выгнал, была беременна… Вот горе-то! Значит, у тебя где-то сестричка есть. Если Анна отказалась от ребенка в роддоме, девочку, скорее всего, удочерили…

— И теперь мы никогда с ней не встретимся?

— Да, наверное. Как же ее отыщешь?

— Бабушка сказала матери, что они с дедом в роддом ходили. Ну скажи мне, как так можно — отказаться от родного ребенка?! А теперь моя мать хочет, чтобы я жила с ней! Нюша, я ее ненавижу. Можно, я буду жить с тобой?

— Не нужно так говорить, Лялечка! Неправильно это! Мама есть мама. Другой не будет. Ты вырастешь и, даст бог, оттаешь сердцем. Не спеши маму-то осуждать. Красивая она была очень. А у красавиц судьба не всегда гладко складывается. Много на них желающих, вот и летят на огонь, не думая, что обжечься могут. Все им кажется, красота и молодость им навечно дадены. Папа твой сильно ее любил. Может, потому и простить не смог. Но слова худого я от него про твою маму не слышала. И ты ее не осуждай. Видно, досталось Анне в жизни, коль одна домой вернулась.

— Что же она раньше-то ко мне не приезжала?

— Так папа не велел. Сурово с ней поступил, чего уж там! Вот и звонить тебе не разрешал.

— А может быть, она не хотела?

— Кто ж ее знает, может, и так. — Няня с жалостью смотрела на Лялю.

Обхватив руками колени, Ляля сидела на старом тонконогом стуле. Мамино возвращение в ее жизнь не сулило ничего хорошего. Ляля была уверена, что и она матери не нужна.

— Нюша, а что бы со мной было, если бы не было тебя?!

— Да что ты такое говоришь! Как это — не было? Я ж рядом почти с самого твоего рождения!

— Тогда я имею право жить здесь! Меня вырастила ты! Я перееду к тебе. Я так решила.

— Ничего ты не можешь решать, тебе еще мало лет. Думаешь, если появился «жених», так сразу взрослая стала? — шутливо спросила Нюша.

— Все смеешься надо мной? — обиделась Ляля. — Лучше научи меня гадать на картах! Или опять скажешь, что я маленькая? А сама говорила, что тебя бабушка в девять лет научила!

— Зачем тебе? Это не забава, — строго ответила Нюша.

— А я серьезно! Хочу знать свое будущее! Ты же знаешь, как дальше моя жизнь сложится?

— Нет, Ляля! Не знаю…

— Как же так? Ниночке жениха нагадала — та летом замуж вышла! Значит, карты правду говорят?

— Карты-то говорят… Только человек сам выбирает себе путь.

— Как это?

— Не одна у нас дорога по судьбе, Лялечка… много путей. Какой выберешь — так и жизнь сложится. Карты показывают, что может случиться. Но если ты свернешь в дурную сторону, например, поступком каким, то и путь твой изменится. А на новом пути этого хорошего события может и не статься!

— А если не сверну? Ничего плохого меня не ждет? Так?

— Так, да не совсем! Есть тяжелые испытания, которые мы должны пройти в этой жизни. Их не обойти. Душа сама себе их выбрала. Но какими путями ты будешь двигаться от одного к другому, зависит только от тебя!

— Где выбрала, Нюша?

— Там. — Нюша пальцем показала вверх.

— Значит, моя душа выбрала, что меня мама бросит? И папа рано умрет?

— Выходит, так!

— Нюша… а эти… испытания в моей жизни закончились?

— Не знаю, Лялечка! Боюсь я в твою судьбу заглядывать!.. Ты очень хочешь научиться гадать?

— Да, очень. Научи, Нюшечка! Я не буду просто так. Только если очень нужно.

Нюша достала из шкатулки потрепанную колоду карт и, вынимая по одной, стала объяснять их значение. Ляля ловила каждое слово. Как давно она уговаривала Нюшу, чтобы та раскрыла ей секреты гаданий! Она вспомнила отца: тот, посмеиваясь, частенько отчитывал няню за «мракобесие». Но Ляля однажды застала няню в его кабинете: перед Нюшей на столе были разложены карты, отец же с напряженным вниманием ее слушал. С тех пор Ляля твердо решила, что она тоже научится предсказывать будущее.

Ей часто снились, как говорила Нюша, «вещие» сны. Очень яркие, и всегда под утро. Сны чаще всего были про других людей, а не про нее саму. Через некоторое время все, что было во сне с ее знакомыми, происходило наяву. И еще одна странность беспокоила ее с некоторых пор. Об этом Ляля поначалу боялась рассказать даже Нюше. Да и не сразу поняла, что причина всего — она сама. Стоило ей на кого-то по-настоящему разозлиться, как с этим человеком через некоторое время случалась беда. Например, когда классная поставила «пару» лишь за то, что она дала списать контрольную Славке, Ляля обиделась и мысленно пожелала той «провалиться на этом месте» — от оценки за эту контрошку зависел четвертной балл. Вечером, возвращаясь из школы, Элеонора Давидовна не заметила открытого люка, провалилась в него и сломала ногу. Нюша тогда долго объясняла ей, что не должна она так злиться на людей. «За тобой стоит ангел-заступник. Он-то твои пожелания и исполняет», — говорила она. Ляля в Бога не верила, во всяких там ангелов и бесов тоже, но на всякий случай, почувствовав прилив злости, стала себя одергивать…

В этот вечер Ляля домой так и не пришла. Наевшись Нюшиных пирогов, заснула у нее на диване…

Нюша, позвонив Лялиной бабушке, чтобы та не волновалась, долго еще смотрела на спящую Лялю и думала, что судьба не всем дает такие испытания в жизни, но и не всех одаривает, как эту девочку…

— Мама, не нужен мне этот дурацкий шарфик, только мешать будет! — Ляля стояла перед зеркалом в платье для выпускного бала. С удовольствием отметив, что бледно-зеленый цвет кримплена удачно подошел к рыжеватым волосам, она решала, стоит ли надеть янтарный кулончик на золотой цепочке, подаренный бабушкой. Но матушка настойчиво совала ей кусок шифона бутылочного цвета. С ее точки зрения, портниха слишком занизила вырез у платья. «Нет, кулон будет лишним, впрочем, как и эта тряпка. Но мать не отвяжется!» — Ляля взяла шарфик из ее рук и обернула вокруг шеи, решив про себя что, выйдя за дверь, засунет тонкую тряпицу в сумочку.

В дверь позвонили.

— Я открою! — быстро пробормотала Ляля и бросилась в коридор — за ней должен был зайти Славка, почему-то нелюбимый ее матушкой.

Не дав тому войти в квартиру, Ляля крикнула в глубину квартиры: «Пока, мама!» — и подтолкнула протягивающего ей букет Славика к лестнице.

— Это — тебе, — опять попытался тот всучить ей букет.

— Директрисе отдашь, — отмахнулась она, сбегая по ступеням вниз.

Свободно вздохнула она, лишь завернув за угол. Все-таки в упрямстве матушка превзойдет ослицу!

Спрятав, как и планировала, «миленькую», по словам матери, вещицу в сумочку, она оглянулась на обидевшегося, видимо, всерьез друга и примирительно взяла его под руку. Тот тут же заулыбался.

До школы было пять минут ходу. Старинное здание с широкой парадной лестницей сияло огнями, несмотря на светлый июньский вечер. На небе не было ни облачка, с Волги дул легкий ветерок, дневная жара спала, уступив место приятной вечерней прохладе. Возле крыльца, возбужденно переговариваясь, толпились выпускники. Славка, махнув Ляле рукой, тут же отошел к мальчишкам. Вчерашние школьники, все как один в костюмах и при галстуках, силились выглядеть солидно. Ляля подошла к девчонкам:

— Привет всем! Скоро начнется?

— Не бойся, не опоздала. Пойдем-ка отойдем. — Ольга Чуйкина потянула ее за руку. — Мальчишки принесли вино, знаешь? Тебе что, Славка ничего не сказал?!

— Нет. А где они его спрятали?

— В раздевалке спортзала. Ключ Крокодил дал.

Прозвище Крокодил учитель физкультуры заслужил своим зеленым спортивным костюмом с надписью «Спартак» на спине.

— С чего бы это он такой добренький?

— Так мы ему теперь кто? Никто. Уже не ученики. Воспитывать не обязан, — хохотнула Ольга.

— Пойдем, опоздаем. — Ляля подтолкнула Ольгу к школьным дверям.

Зал был почти полон. Она поискала глазами Славку, тот помахал ей рукой.

— Смотри, Славка нам места занял.

Они стали пробираться в середину ряда. Торжественная часть утомила не только учителей и учеников, но и родителей. Школа была с французским уклоном, поэтому мамам и папам, пришедшим на выпускной бал к своим чадам, пришлось делать вид, что они с удовольствием слушают пьеску, поставленную на французском языке. Кому пришла в голову эта бредовая идея, Ляля не знала. Но была уверена, что подавляющая часть родителей не понимает ни слова.

Наконец пьеска была отыграна, и все с облегчением встали.

В столовой были накрыты столы. Заставленные разнокалиберными тарелками с домашней выпечкой и бутербродами с колбасой, они занимали большую часть помещения. Среди тарелок с едой и столовскими гранеными стаканами нелепо выглядели единственно разрешенные на школьных мероприятиях напитки «Буратино» и «Колокольчик». На том конце стола, где пристроилась теплая компания из 10 «В», пустые бутылки из-под газировки периодически исчезали и появлялись вновь, наполненные другим содержимым. Учителя, сидевшие за отдельным столом, ничего не замечали. К концу застолья «семеро смелых», как называли Лялиных ближайших друзей одноклассники, были чуточку веселее всех остальных.

В пять часов утра школу закрыли, и бывшие ученики с песнями двинулись на набережную.

— Ляль, ну их всех, пойдем вдвоем погуляем. — Славка бросил на нее тоскливый взгляд.

— Неудобно как-то… и я устала! — нашлась она, думая лишь о том, что давно уже хочет домой.

— О чем это вы там шепчетесь? — Ольга Чуйкина, держа под руки сразу двух кавалеров, подозрительно посмотрела на Славку и Ляльку. — Между прочим, есть предложение — продолжить у меня дома.

Ольга жила в огромной пятикомнатной квартире с дедом-профессором и без родителей — те работали в Африке по контракту, строили то ли мост, то ли плотину и крайне редко наезжали в родной город.

— Нет, я пас. — Ляля зевнула, чтобы показать, как ей хочется спать.

— Ладно тебе, когда еще увидимся! Дед на даче, хата пустая! Потанцуем! — продолжала настаивать Ольга.

— Нет, Оль, спать хочу смертельно.

Славка, соглашаясь с Лялей, кивнул головой.

— С этой парочкой все понятно. Ну а кто идет со мной?

— Мы, — хором ответили близнецы Женька и Аркашка Ивановы, вновь подхватывая Ольгу с двух сторон.

Ляля и Славка тихо брели к ее дому. Ливень начался неожиданно, обрушившись сплошной стеной на спящий город. Славка, схватив ее за руку, втащил в подъезд первого попавшегося дома. В тамбуре между дверями он прижал ее к батарее отопления и начал неумело целовать лицо и шею. Ляля равнодушно позволяла ему это, думая о том, что ей неудобно, что чугунные ребра батареи впиваются в спину, а мокрое платье противно прилипло к телу и что целоваться, оказывается, не такое уж и приятное занятие, как об этом пишут в любовных романах.

— Соколов, спать будешь дома, а у меня на лекциях будь добр активно присутствовать! — Преподаватель по «вышке» Вербицкая Софья Марковна ткнула указкой в направлении дремавшего на последней парте Сашки. Тот даже не шелохнулся.

— Санек, гроза приближается, — пихнул его локтем проснувшийся несколькими минутами раньше Женька Попов.

Вчера они застряли в общаге, до утра развлекая первокурсниц. Девочки оказались несговорчивыми, и потому ночное бдение было напрасным. Молодой организм требовал другого продолжения знакомства, но тут Сашка с Женькой явно просчитались. Сегодня вечером они собирались в пединститут, к проверенным «боевым» подругам. Вечерок и ночка обещали быть веселыми, а потому нужно было хорошенько выспаться.

Сашка с трудом разлепил глаза и сфокусировал зрение на исписанной формулами доске. «Что за муть мы учим? — Приглядевшись внимательнее, он увидел знакомые символы и знаки. — О! А это мы тоже проходили в школе». Сашка лишний раз убедился, как были правы родители, которые настояли, чтобы после восьмого класса он перевелся в математическую школу. В институт его зачислили после первых двух вступительных экзаменов по физике и математике — он сдал их не напрягаясь. И сейчас, учась на втором курсе, он с легкостью повторял пройденную в десятом классе «вышку».

— Соколов, мы тебя внимательно слушаем.

Сашка вопросительно посмотрел на Женьку.

— Реши последнюю матрицу, — зашептал Женька.

Сашка, посмотрев на доску, устно стал диктовать решение. Софья Марковна быстро записывала его ответ на доске.

— Цены б тебе не было, Соколов, если бы ты хоть чуть-чуть напрягся.

— А зачем, Софья Марковна?

Вербицкая недоуменно пожала плечами. Соколов ей нравился, она любила студентов, так сказать, с «божьей искрой», а этот парень был явно талантлив. «Впрочем, если он и дальше будет тратить все свое время на девочек и гулянки, к пятому курсу едва доползет», — подумала она с сожалением.

Ляля смотрела на Славку, самодовольно потирающего руки и скосившего на нее взгляд — видит ли? Он получил по физике пять баллов у препода, слывшего занудой, и теперь его распирало от гордости. А Ляле были смешны его потуги привлечь ее внимание.

На самом деле Ляле было глубоко наплевать и на физику, и на остальные предметы. У Ляли случилась любовь. Еще по осени. Странное, почти невесомое состояние души, когда себя перестаешь ощущать самостоятельной единицей, а думаешь лишь об обоих как едином целом. Он и она. Он и она ближе друг к другу. Он, страшно подумать, обнимает и потом… Про это «потом» Ляля старалась не вспоминать. Хотя оно уже случилось. Самое стыдное, что ей не стыдно. Не стыдно было лежать на широкой кровати в чужой спальне обнаженной и глупо улыбаться. Не стыдно оттого, что по телу бегали противные мурашки: в квартире было прохладно из-за вовремя не включенного городскими службами отопления. А он смеялся над ее мерзлявостью и укрывал своим телом, чтобы согреть. Тогда она поняла выражение «согрет любовью». Это, оказывается, и правда так — один отдает тепло другому. Вот такая физика.

Она не заметила, как подошел Славка и о чем-то спросил. Вернулась к действительности она, лишь когда тот повысил голос:

— Ты меня совсем не слушаешь! Да что с тобой?! Ты в колхоз едешь, нет?

— Нет, не еду. Меня освободили, — рассеянно ответила она.

— Это за что же?

— Не за что, а почему. Потому что! — Она отошла от опешившего друга и направилась к лестнице. Объясняться со Славкой желания не было. Да и не могла она ему рассказать, кто сделал освобождение от колхозной повинности. Славка и не догадывался, что уже давно, еще с октября, переведен на «надцатое» место в Лялиной жизни. А с первого и до «надцатого» все места прочно заняты одним человеком, Лялиным же-ни-хом. Мама ее жениха, а ей очень нравилось это слово, помогла получить нужную справку.

С Валерой они познакомились на улице. Ляля, пытаясь найти убежище от дождя, а зонт она благополучно забыла дома, бежала, не глядя под ноги. Налетев на препятствие лбом, она притормозила. Лоб упирался во что-то твердое, пахнувшее мужским одеколоном. Ей так понравился запах, что она шумно втянула его носом и лишь тогда подняла голову. На нее смотрели насмешливые синие глаза. Это была единственная красота, доставшаяся ему от природы. Остальные черты лица пугали своей неправильностью. Широкий нос, больше похожий на картошину, густые темные брови и кожа, изрытая следами перенесенной в детстве ветрянки.

— Пустите. — Ляля попыталась отодвинуться на безопасное расстояние.

— Да ради бога, — убрал он руки с ее плеч. Было очевидно, что он просто пытался удержать ее от падения.

— Не приставайте ко мне, а то закричу.

Он посмотрел на нее с опасливым недоумением и сделал шаг назад. И тут произошло невероятное. Его нога, попав в ямку в асфальте, странно вывернулась, и, прежде чем упасть, Ляля увидела перед собой поочередно его растерянные глаза, затем руки, взметнувшиеся в судорожном движении, и согнутые колени. Пытаясь удержать равновесие, он успел сделать ей классическую подсечку, какие получаются у футболистов на скользкой траве поля. Сидя в грязной луже, они хохотали над собой и над прохожими, которые, видя барахтающуюся в скользкой жиже парочку, опасливо шарахались в сторону. Потом они долго сушили свою одежду утюгом, предварительно выполоскав ее в тазике с холодной водой. Утюг был в квартире его бабушки, куда он привел ее, уже не сопротивлявшуюся обстоятельствам и судьбе. Теперь он не казался страшным, старым и приставучим. Он стал лучшим из лучших и всех остальных. Лучше Славки, Юрки и Сережки, которые пытались завлечь ее кто чем мог — теперь они казались ей скучными, пошлыми.

Они «переспали» в первый же день. Ляля, думая, что стала женщиной, попробовала проявить взрослость. Голосом девицы, сделавшей подарок своему возлюбленному, она томно прошептала ему в ухо: «Мне было хорошо с тобой, милый». Эту фразу она перевела с французского в фильме, что они смотрели в квартире Чуйкиной по видеомагнитофону, привезенному Ольгиными родителями из-за границы. Валера приподнялся на локте, коротко глянул на нее и ласково ответил: «Мне тоже, малышка». И эта фраза была из того же фильма, но «повзрослевшая» Ляля не заметила подвоха в его словах. Лишь позже, уже после того, как сделал предложение, он признался ей, что не трогал ее все это время, берег для себя же, для первой брачной ночи. Стыд, охвативший Лялю, стал причиной их первой серьезной ссоры. Дома, поразмыслив хорошенько, она поняла и приняла его право решать, когда им стать по-настоящему мужем и женой…

Ляля зашла в квартиру и порадовалась, что матушка отсутствует. Можно было спокойно расслабиться, не боясь услышать замечание в свой адрес.

Есть хотелось смертельно, напряжение, вызванное сдачей экзаменов, спало, и у Ляли открылся обычный послестрессовый жор.

Анна Андреевна, придя со службы, застала дочь сидящей перед телевизором и жующей бутерброд. На тарелке перед ней высилась еще горка круглых ломтиков колбасы и лежала нарезанная половинка батона.

— Елена, сколько раз говорить, чтобы ты не ела в комнате.

— Мам, я сессию закрыла, могу расслабиться? — вздохнула Ляля — не успела!

— Сдача экзаменов еще не повод вести себя как свинья. — Матушка столбом стояла перед ней, ожидая реакции на свои слова.

Ляля вздохнула, подхватила тарелку с остатками «расслабухи» и удалилась на кухню…

Анна Андреевна с осуждением посмотрела ей вслед. «Совсем разбаловали ее нянька с отцом». Те покинули этот мир много лет назад, но Анна Андреевна до сих пор связывала все проступки своей дочери с ними, точнее, с отсутствием должной строгости при Лялином воспитании.

Ляля медленно шла по улице, мысленно репетируя разговор с матерью. Вспомнив, как та отреагировала на признание, что она, Ляля, влюбилась, адекватной реакции на сообщение, что теперь грядет свадьба, не ждала. Тогда, даже узнав, что Валера из «приличной» семьи врачей и сам без пяти минут кандидат наук, знакомиться с избранником дочери не торопилась. «Все это блажь маленькой дурочки. Пройдет, как ветрянка!» — заявила она ей. А то, что избраннику уже двадцать восемь, повергло матушку в шок. «Он просто попользуется тобой и выкинет, как надоевшую игрушку», — подытожила Анна Андреевна.

Родственники Валеры, хотя он был вполне самостоятельным и независимым, проявили самое деятельное участие в подготовке торжества. Ляле же стыдно было признаться, что до сих пор ее родительница не в курсе планов дочери. Валера, торопясь, настаивал на встрече будущих родственников. Но Ляля медлила, даже не пытаясь придумать причину — врать не любила, да и что тут придумаешь?

Матушку она застала за обычным занятием — пасьянс, кофе и сигарета. В комнате стоял ставший привычным стойкий запах табака, чуть разбавленный тонким ароматом арабики.

— Мама, мне нужно с тобой поговорить. — Ляля с порога произнесла первую заготовленную фразу.

— Ну что там у тебя случилось? — спросила та, затягиваясь и перекладывая очередную карту на нужное место.

— Я замуж выхожу. Свадьба через две недели, — выпалила Ляля на одном дыхании.

— Вот как! Значит, ты все решила за моей спиной и ставишь меня в известность. Правильно я поняла? И кто у нас жених? Все тот же старый ловелас?

— Мам, но ты же его совсем не знаешь!

— Конечно, не знаю, доченька. — Голос матери стал приторно-ласковым. — Ты же не удосужилась мне его представить!

— Ты сама не хотела! Я много раз пыталась…

— Да, помню-помню. Значит, не наигрались в любовь? Как же это у вас так далеко зашло? Может быть, ты беременна? — Мать с подозрением посмотрела на покрасневшую Лялю.

— Нет! Ты что, с ума сошла? — возмутилась Ляля и осеклась под взглядом матери.

— Не груби! Нет так нет. Тем лучше. И что от меня требуется? — пожала плечами та.

— Не знаю… Родители Валеры хотят с тобой познакомиться… и все… наверное. — Лялька впала в ступор от ее равнодушного тона.

— В чем проблема? Пусть приглашают в гости. Надеюсь, ты не думаешь, что я буду готовить пир на ораву будущих родственников, в семье которых, я думаю, ты надолго не задержишься!

— Почему, мама? Почему ты так в этом уверена?

— Потому, Елена, что знаю наверняка. Посмотри на меня. Мои родители выдали меня замуж за твоего отца, который был старше чуть не вдвое. И что из этого вышло?

— Но ты же папу не любила! А я люблю Валеру!

— Девочка моя, любовь уходит, а старик в твоей постели, прости за грубость, остается! И с этим нужно как-то жить. Ладно, поступай как знаешь. Только впоследствии не говори, что я тебя не предупреждала. Когда там свадьба у вас?

— Двадцать пятого. Кафе уже заказано.

— Очень хорошо. Нужно будет подумать, что я надену. Кстати, Валентина в курсе будущих перемен в жизни племянницы?

— Да, мама, давно.

— Почему-то меня это не удивляет, — усмехнулась мать, отворачиваясь от нее и доставая из пачки очередную сигарету…

Позже, сидя за столом в уютной кухне тетушки, Ляля пересказывала ей и Галине разговор с матерью.

— Что я скажу родителям Валеры, тетя Валя?

— Скажи как есть. Что толку, если ты представишь свою матушку перед ними в лучшем свете сейчас? При личной встрече, я уверена, моя сестрица покажет свой нрав!

— Неужели маме все равно, что я выхожу замуж за любимого человека? Ей неинтересно, какая у меня будет свекровь? Вот вы, тетя Валя, если бы Галку замуж отдавали…

— Тут уж я тебе отвечу за мамочку, Лялька! — весело перебила Галина, пытаясь отвлечь сестру от мрачных мыслей. — Во-первых, она вытрясла бы душу и из самого жениха, и из его предков, пока не убедилась бы в их благонадежности. Лишь после этого дала бы согласие. Так, мам?

— Балаболка ты, Галина! — добродушно упрекнула та.

— Продолжаю! Во-вторых, кинулась бы шить мне платье, не доверяя портнихам в ателье! Стоп! Ляля, а твое платье где? Кто шьет? Покажешь?

— Да как-то пока не обсуждалось… Сама, наверное… или куплю готовое, — смутилась Ляля, отводя взгляд и внутренне ужасаясь — о свадебном платье в разговоре с матерью она и не заикнулась.

— Ляля, ну-ка посмотри на меня, — попросила Валентина Николаевна. — Что, моя сестрица не собирается заказывать для тебя наряд? Так?

— Мы не говорили об этом, я не успела…

— Мама! Ты что, не видишь? Тете Ане в голову не пришло, что невеста, ха-ха, должна быть в свадебном платье!

Валентина Николаевна покачала головой. «Совсем уже спятила сестрица», — «прочла» Ляля мысли тетушки, окончательно смутившись.

— Мам… — Галина подмигнула матери и кивнула на дверь.

— Давай, зайка, неси все. — Валентина Николаевна понимающе улыбнулась дочери и повернулась к Ляле: — Не переживай, сейчас что-нибудь придумаем.

Галина вернулась через пару минут, неся в руках два свертка.

— Вот. Мамочка увлеклась плетением кружев на коклюшках! Посмотри, какая красота, Ляля! — Она развернула довольно большой рулончик. Ляля восхищенно ахнула — кружевное полотно было шириной не менее пятнадцати сантиметров.

— А из этого белого маркизета сошью платье. — Валентина Николаевна развернула второй сверток. — Сделаю пышную трехслойную юбку с отделкой кружевом. Нравится?

— Но это же вы Галке приготовили… — На глаза Ляли навернулись слезы.

— Пока эта красотка замуж соберется, ты троих успеешь родить! — рассмеялась Валентина Николаевна, обнимая разом обеих. — Ну что, настроение поднялось? А с твоей мамой, Ляля, я поговорю. Пора ей кое о чем напомнить.

За окном сгустились сумерки. Валентина Николаевна сидела на диване, поджав под себя ноги. Июнь заканчивался, а по-настоящему летней жары еще не было. К тому же днем прошел дождь, и в квартире было сыро. «Анна в своем репертуаре, хотя бы чаю предложила!» Валентина Николаевна пришла к сестре в плаще, сняла его в прихожей и сейчас, сидя в одном лишь легком платье, слегка замерзла. Хозяйке же, накинувшей себе на плечи вязаную шаль, она видела, было комфортно.

— Ты совсем не думаешь, что делаешь и говоришь? Она же твоя дочь! Кому, как не тебе, поддержать ее? — Валентина Николаевна поежилась. Разговор пошел по третьему кругу, а она так и не добилась от сестры, чтобы та признала свою ошибку.

— Ты видела этого Валеру, Валя?

— Видела. Взрослый, серьезный парень. А с лица воду не пить, если ты на внешность намекаешь!

— Да, конечно, а каких внуков они мне нарожают?!

— Ах вот что тебя волнует! Аня, ну какая разница, все равно родные будут. Твои же внуки, не с улицы!

— Может быть, я вообще не хочу становиться бабушкой! Меня кто-нибудь спросил?

— Что ты все о себе? В данном случае ты — всего лишь будущая теща! О дочери подумай хоть на минутку. Замуж она выходит.

— А обо мне она подумала, когда соглашалась? Соплюшка! Какая из нее жена? Меня выдали в девятнадцать лет, и что хорошего из этого получилось?

— Получилась прекрасная дочка. — Валентина Николаевна решила, что еще один виток бесполезного разговора не осилит.

— Валька, я чувствую, не будет этой свадьбы. Понимаешь — чувствую.

— Типун тебе на язык, Анна. Все у них состоится, хочешь ты этого или нет! — Валентина Николаевна встала с дивана. — Давай договоримся, сестрица. Не порть девочке праздник. Не можешь принять ее решение, хотя бы сделай вид. И еще. Я не прошу тебя полюбить будущего зятя. Но будь добра уважать выбор своей старшей дочери! В противном случае в этой жизни ты останешься совсем одна!

Валентина Николаевна возвращалась домой пешком, словно оттягивая встречу с Лялей. Она не знала, как скажет той, что ее мать искренне озабочена лишь собой, не думая и не веря в счастье дочери…

Тени метались по стенам комнаты, словно исполняя какой-то безумный танец. «Танцор» то притягивал к себе «партнершу», то с силой отталкивал от себя. «Все мы в этом мире безумцы. Мечемся по жизни, торопясь и опаздывая, сходя с ума от неисполненных желаний и горьких разочарований. А кто бы нас остановил, заставил задуматься, зачем мы спешим? Все равно умрем. Останется лишь тлен на днище гроба под наглухо заколоченной крышкой. И тот, кто вчера жил, строил планы, дышал, любил, уже не видит, не слышит, не чувствует. А вместе с ним перестают чувствовать те, кто любил его… Почему я дышу? Зачем я осталась, когда он ушел? Зачем живут его мама, отец и брат и даже старенькая бабушка? Как она молила Бога, чтобы он смилостивился и забрал ее, а не внука! Она, прожив жизнь, так и не поняла одного: все решено на небесах, в какой-то книге там записаны две даты, рождение и смерть. Их человек не может изменить по своему желанию. Его родным тяжелее, чем мне. Стоит закрыть глаза, как я вижу его, разговариваю с ним без слов, только нет возможности до него дотронуться! Как я могу помочь его маме, рассказать, что сын еще здесь, с нами, и очень за нее переживает? И еще просит всех не оплакивать его». — Ляля и не плачет. Слезы комком стоят в груди. Она лишь не представляет себе, как будет жить потом, когда он уйдет совсем. Наверное, тогда и наступит время горьких слез.

Ляле хотелось тишины. Звенящей тишины, какой не бывает в городе. Однажды они со Славкой ездили в деревню к его бабушке. Деревня была маленькой, на один ряд изб, и называлась Морозовка. Жили в ней сплошь Морозовы, все как один были родней Славкиной бабушки и соответственно Славки. На ночлег старая баба Нюра устроила Лялю, руководствуясь лишь ей одной понятными правилами безопасности. Под самой крышей в избе имелось помещение, кое нельзя было назвать полноценным чердаком. Соломенный тюфяк, тугой и жесткий, занимал все пространство от входа до оконца с рамой крестиком. Зато на дверке была самая настоящая щеколда. Кого боялась баба Нюра, строго наказавшая Ляле «зашпилиться», она тогда так и не поняла. Но повиновалась. Ночью она проснулась оттого, что ей чего-то не хватало. Долго не могла понять, что же так мешает спать? Все объяснялось просто. Для нормального, полноценного сна ей нужен был городской шум — шуршание шин припозднившегося автомобиля, звонок последнего трамвая или невнятные голоса загулявших прохожих. Здесь же стояла звенящая тишина. Что конкретно звенело, она так и не поняла. Но звон был. Тонкий — то ли бесконечный комариный писк, то ли сигнал звезд. Она выбрала второе, так и пролежав с открытыми глазами до рассвета и представляя себя связанной с далекими космическими обитателями.

Вот и сейчас ей хотелось такой тишины…

В соседней комнате негромко разговаривали мать и соседка из квартиры напротив. Через приоткрытую дверь Ляля отчетливо слышала каждое слово, но встать и закрыть дверь не было сил.

— Вторая машина в лепешку, а водитель царапинами отделался. Валера еще жив был, когда его достали. Сутки в больнице еще жил.

— А виноват кто?

— Тот, на «Волге». Пьяный в стельку. Его вынесло на встречную полосу, с управлением не справился.

— Как Лялька-то?

— Спит. Даже не плачет. Говорила ж я ей…

— Да… вот и уйдешь тут от судьбы! Нет, никак не увернуться от того, что на роду написано.

Ляля, засыпая, еще долго слышала голоса, слившиеся в один сплошной шипящий звук. А ночью вновь приснился он, родной, любимый, с ласковой улыбкой на бескровном лице, но уже такой далекий…

Куйбышев. Ляля

Из автобуса высыпали крепкие молодые парни в военной форме. Они весело перебранивались и шутливо пихали друг друга. Потные и усталые, они мечтали о теплой ванне и чистой постели. Военные сборы для выпускников института связи закончились.

— Жень, ну познакомь, не жлобься! — Сашка толкнул друга в плечо. Тот запнулся о чей-то рюкзак, выброшенный из автобуса на асфальт.

— Не-а! Только не с тобой! — Женька реально испугался. — Эй, мужики, чье барахло тут валяется?

— Не ори, дай сюда. — Отличник и первый зануда курса Васька Пищик подтянул торбу за лямку ближе к себе.

— Жень, а какая она?

— Рыжая. Тебе такие не нравятся, — вновь попытался он отвертеться от дальнейших расспросов.

— Это почему же… — протянул Сашка разочарованно.

Женька видел, как интерес того резко упал. Уж кого-кого, а рыжих его друг терпеть не мог.

Девчонка, с которой Евгений познакомился за день до отъезда в лагеря, не выходила у него из головы ни на минуту. Он считал дни до окончания этих бессмысленных военных игрищ, мечтая, как позвонит ей. А она не откажется от встречи. И потом… Он влюбился, точно. Вопрос, помнит ли она его? Три месяца не неделя, забыть случайного знакомого можно запросто. А навязывать свой «полевой» адрес он постеснялся. Евгений решил, что сегодня же позвонит ей. Только смоет с себя армейскую грязь.

Сашка уже топал от автобуса, немало не заботясь, идет ли друг за ним. Конечно, идет. Он решил, что Женька до отъезда во Владивосток по распределению будет жить у них. Тем более что предки всегда привечали не нахального и вежливого друга. Возвращаться к себе в деревню в Калининградскую область тому не имело никакого смысла. Первого октября все выпускники должны прибыть к месту назначения. Сам Сашка получил распределение на один из Куйбышевских заводов.

Мама Сашки встретила их накрытым столом и теплыми объятиями. Женька осторожно коснулся щеки моложавой женщины. Вспомнив свою мать, не просыхавшую от самогона последние пять лет, смутился. Он не приезжал домой уже два года, задерживаясь то на практике, то под другим предлогом. Из писем соседской дочки, которая, похоже, ждала его, он понял, что мать пропила последние вещи, какие оставались в доме.

Он отвечал на вопросы Сашкиной матери, шутил, рассказывал походные байки, а сам думал лишь о звонке Ляле. Наконец, поблагодарив Полину Егоровну, встал из-за стола.

— Спасибо, все очень вкусно.

— На здоровье. Идите отдыхайте. Саша, я ванную наполнила, можете купаться. Чистые полотенца на змеевике.

— Спасибо, мамуль. — Сашка поцеловал мать в макушку.

— Иди ты первый. — Женя махнул рукой. Ему не терпелось позвонить. Номер он помнил наизусть.

Сашка необидно хмыкнул и скрылся за дверями ванной комнаты.

Телефон стоял на тумбочке в коридоре, но имел параллельный аппарат в комнате Сашкиных родителей. Женя дрожащей рукой набрал номер:

— Алло. Можно Лялю, пожалуйста? А, это ты? Здравствуй, это Женя. Да. Сегодня вернулись. Мы можем увидеться? В семь, у Струковского. С подругой? Хорошо. До встречи.

«Узнала. Кажется, даже обрадовалась». — Он боялся спугнуть удачу. Подруга, конечно, не совсем кстати, но для нее он может взять с собой Сашку. Тот не откажется от нового знакомства.

— Санек, на вечер ничего не планируй, — предупредил он выходившего из ванной друга.

— Да понял я! Не глухой!

— Подслушивал?

— Больно надо! А подружка у нее как, ничего? Она хотя бы не рыжая?

— Откуда я знаю? Мне все равно.

— Ясно… влюбился. Теперь только один свет в окне — Лялечка. Надолго ли? Только не говори, что хочешь жениться!

— Хочу. И хватит ржать! — Женя всерьез разозлился.

— Шутишь? — Сашка смотрел на него с недоверием. — Не шутишь?! Ты ж видел ее раз в жизни! Так не бывает!

— Да иди ты… собирайся! А я — грязь смывать! — Женя закрыл перед носом обалдевшего Сашки дверь…

«Эк его разобрало! — подумал Сашка с тоской. — Пропал Евгеша! Прощай, друг!»

Он притворно всхлипнул, но тут же весело улыбнулся, видимо, так и не принимая того факта, что беспечная молодость для Евгения Попова закончилась.

Они с Женькой за все пять лет учебы в институте не имели постоянных подружек. Зачем? Очень скоро девчонки поняли, что этих двоих заарканить не удастся, и перестали охотиться за ними как за потенциальными мужьями. Жизнь для друзей превратилась в череду необременительных знакомств. Зная, что ни один из них не женится ни при каких обстоятельствах, девчонки вели себя осторожно, всячески избегая случайностей. К окончанию вуза оба были свободны и без обязательств.

Ляля сидела на тахте в своей комнате и наблюдала, как Ольга Чуйкина наводит красоту. Светленькая, скорее белесая от природы, та тщательно прорисовывала каждую черточку. Одна бровь была уже черной, глаза подведены темно-серым карандашом, ресницы покрыты пудрой. Если красить тушью поверх пудры, ресницы становились пушистыми и легко загибались вверх. Тонкостям макияжа Ольгу научила мама, вернувшись из-за границы с набором разнообразной косметики и знаниями, малодоступными советской женщине. «Девочки! Вы не представляете, какие в Европе дамы! Какая одежда… а обувь! — восторгалась она, раскладывая перед ними иностранные модные журналы. — Учитесь ухаживать за собой с молодости!» Ольга учиться начала сразу, поначалу неумело выщипывая брови «в ниточку» и жирно накладывая румяна на бледную кожу. Ляля же честно говорила ей, что та становится похожа на неживую куклу. Ольга обижалась, спорила, но смывала лишний грим. Постепенно боевой раскрас сменился на умеренный, и Ляля признала, что с таким макияжем Ольга выглядит пристойно.

Давясь смехом, они часто вспоминали неустанно повторяемые на каждом уроке слова учительницы труда: «Советской девушке не пристало раскрашивать себя, как падшей женщине загнивающего капитализма! Вы должны научиться вкусно готовить и умело шить юбки и блузки. И еще нужно быть рачительной хозяйкой и уметь из старых вещей мастерить новые, а из остатков продуктов суметь приготовить полноценный ужин. Тогда ваш будущий муж, простой советский парень, сможет оценить вас по достоинству!» За простого парня замуж выходить ни Ольга, ни Ляля не собирались, да и само замужество казалось им тогда чем-то фантастически далеким, как и свое хозяйство, дети и тем более «полноценный ужин из остатков». Последнее звучало скорее как «объедки» и, кроме смеха, не вызывало никаких положительных эмоций.

Ольга докрасила второй глаз и повернулась к ней:

— Ну и что ты сидишь как истукан? Давай хоть немного тебя подрисую!

— Отстань, Оль. Не хочу. — Ляле на самом деле было все равно, как она выглядит.

— Может быть, ты и на встречу идти не хочешь? — с удивлением посмотрела на нее Ольга.

— Да, не хочу! Я вообще не знаю, зачем согласилась!

— Знаешь, Анфимова, у тебя сроду семь пятниц на неделе! Из-за чего передумала-то?

— Да не знаю я его! Совсем не знаю. Один раз виделись, по набережной прошлись и поговорили ни о чем. И все.

— А тебе, конечно, хотелось бы, чтобы любовь с первого взгляда, как в кино, да чтоб до гроба.

Ляля помрачнела. Ольга никогда не думала, что говорила. Но на этот раз подруга сама заметила, что ляпнула глупость.

— Лялечка, ну прости, сорвалось. — Она села рядом с ней на диван и обняла за плечи. Ольга одна из немногих знала, как закончился первый серьезный роман в жизни Ляли.

— Ладно, проехали. Давай раскрашивай! — неожиданно для себя разрешила Ляля, предупредив, чтобы та особенно-то не старалась — не понравится, она смоет с себя наведенную Ольгой красоту.

Ольга согласно кивнула. Вняв ее предупреждению, рискнула лишь слегка подвести брови светло-коричневым карандашом и осторожно мазнуть по ресницам кисточкой с тушью. Ляля посмотрела в зеркало и осталась довольна. Краски почти не было видно, зато появились брови и «заиграли» глаза.

— Ну вот! — Ольга удовлетворенно покачала головой. — Теперь, Анфимова, ты больше похожа на взрослую девушку, чем на школьницу средних классов.

— Да какая разница, Оль? Я же не на свидание иду! — отмахнулась Ляля.

— Ну я как бы тоже. Но выглядеть хорошо нужно всегда! Лялечка, а погадай мне! Вдруг там, у входа в парк, моя судьба околачивается? — Ольга умоляюще сложила ладони домиком.

— Опоздаем же! — Лялька не любила опаздывать куда бы ни было.

— Да ладно! Подождут! Мы быстренько! Пойдем, а?

— Хорошо, одевайся, — сдалась Ляля…

Они, скинув обувь в прихожей, тихо прошмыгнули в ее комнату, чтобы Анна Андреевна, сидевшая у телевизора в гостиной, не заметила их прихода. Устроившись за низким столиком, Ляля достала Нюшины карты, зажгла свечу и внимательно посмотрела в глаза враз притихшей подруге. Разложив перемешанную заранее колоду веером по три карты, она вдруг нахмурилась.

— Ну, Анфимова, не томи! — переполошилась Ольга. — Что?

— Нет твоего суженого там, — рассеянно ответила Ляля, снова перемешивая карты и вынимая подряд три.

— А твоего тоже нет?

— Есть, Оль. И это странно. Я же этого Евгения совсем не знаю…

— Значит, узнаешь! Может быть, парень хороший! Ну вот что за судьба у меня? Где мой будущий муж шляется? Про меня ничего в твоих картах нет?

Ляля вынула еще три карты, опять пристально глядя Ольге в глаза.

— Брр… Анфимова, говори уже! Боюсь я твоего этого взгляда! Смотришь, как из преисподней!

— Ты встретишь своего мужа не в этом городе, Оль. И жить будешь не здесь.

— А когда познакомимся? Где буду жить?

— Ну, знаешь, это тебе не географический атлас! А когда… — Ляля достала еще одну карту. — Похоже, этой зимой. И не в этом городе.

— На каникулах? Мы с матушкой едем к дальним родственникам в Уренгой. Я так не хочу туда тащиться!

— А ты поезжай, Олечка, поезжай, — вкрадчиво произнесла Ляля. — Судьба не всегда рядом ходит!

— Ну тебя, Лялька! Еще мне не хватало замуж в такую далищу выходить! Я в столицу хочу, — разобиделась вдруг Ольга.

— Будет тебе и столица, Чуйкина! Только позже. Давай пошли! А то, похоже, моя судьба со своим другом устанут нас дожидаться и уйдут!

Они, как водится, опоздали. Возле входа в парк маячило несколько парней. Ляля растерялась.

— Ты чего затормозила? Забыла, как выглядит? — рассмеялась Ольга.

— Угадала! Я его совсем не помню!

— Ну даешь, Анфимова! Ладно, пошли, сам подойдет! — Она взяла Лялю под руку и практически поволокла к арке.

Ольга оказалась права. Тот уже спешил им навстречу. За ним неторопливо, держа руки в карманах светлого пиджака, шел долговязый тощий парень с курчавой головой. Поймав восторженный взгляд Жени, Ляля почувствовала неловкость. К тому же широкая юбка приподнималась порывами вдруг откуда-то налетевшего ветра, и Ляле приходилось прижимать ее руками к ногам в тонких колготах. Поругав себя за легкомысленный наряд, она приветственно кивнула Жене, бросив взгляд и на его друга. Взгляд парня, каким он рассматривал их с Ольгой, ей не понравился.

— Знакомьтесь, Саша — Ляля. — Женя кивнул на друга.

— Ольга — Евгений, — представила, в свою очередь, Ляля.

— Александр Соколов, — задержал тот руку Ляли в своей ладони…

Ляля, прислушиваясь к голосу Жени, думала о своем. Она жалела, что согласилась на эту встречу — парень ей был неприятен своим неумным желанием ее развеселить. «С такой „судьбой“ я долго не выдержу, соврали карты. Правильно Нюша говорила, не нужно для себя гадать, пожалеть можно!» Ляле стало совсем тоскливо. Она уже несколько раз с выражением упрека смотрела на Ольгу, мол, пора бы уходить, но та делала вид, что не замечает ее безмолвных намеков. Ей явно нравился Женин друг, который откровенно с ней заигрывал. Ляля с раздражением заметила, что чаще слышит его голос, чем Женин. Невольно поглядывая в ту сторону, она сразу натыкалась на взгляд Соколова, который тот тут же переводил на Ольгу. Рассказывая очередной анекдот, он как бы невзначай касался губами ее щеки, отчего Ольга заливалась смущенным румянцем…

Сашка не понимал, что с ним. Развлекая Ольгу, не обращая внимания на друга, он то и дело бросал взгляд на молчавшую Лялю. Ему хотелось, чтобы Женька и Ольга исчезли, тогда бы он смог… А тогда бы он ничего и не смог, потому что эта рыжая девчонка внушала ему робость. Он понял, что потеряет весь свой кураж, как только они останутся одни, будет сидеть на этой дурацкой лавочке, боясь двинуться с места, и молчать. Как бы защищаясь от самого себя, он изо всех сил старался показать свой интерес к Ольге. Шутки из него сыпались одна за другой, вызывая смех девушки и лишь недоумение на лице подруги. Видя, как Ляля спокойна и равнодушна, он терялся, принимался за следующий анекдот и все смелее «подкатывал» к Ольге. Закинув руку ей на плечо, Сашка нечаянно коснулся пальцами плеча сидевшей рядом с ней Ляли. Та поморщилась. Его обдала волна жаркого стыда. Рука сама собой убралась на место, и он, словно споткнувшись о ее взгляд, затих…

«Господи, какой вертлявый! От его трескотни голова раскалывается. Я больше не выдержу! Все, ухожу домой!» Ляля решительно поднялась со скамейки и повернулась к Жене:

— Проводи меня домой, пожалуйста. До свидания, Саша. Было приятно познакомиться. Оля, ты остаешься?

Ольга вопросительно посмотрела на Соколова. Тот, бросив торопливый взгляд на Лялю, пробормотал:

— До свидания, Ляля. Ольгу я провожу.

Ляля облегченно вздохнула. Продолжать знакомство ни с кем из этих двоих парней она не собиралась.

Женя стоял у вагона, с тоской посматривая на движущихся по перрону людей. Лица у большинства были радостно-улыбчивые, явно в предвкушении путешествия. Провожающие покинули вагоны, вняв наконец суровому окрику проводницы. «Нет, не придет. Она и не обещала. Лишь неопределенно пожала плечами. Жест, ни к чему не обязывающий и оттого обидный. Лучше б сразу послала подальше. Хотя куда уж дальше, и так на другой конец страны еду… А Сашка, похоже, тоже ее ждет». Женя повернулся к другу.

Он, конечно, заметил, как изменился Сашка после того свидания. И понял, что его опасения, что тот не останется равнодушным, познакомившись с Лялей, были не напрасны. Успокаивало лишь, что девушка, похоже, не хотела встречаться ни с ним, ни с Сашкой. Он только и мог, что попросить писать ему по новому адресу. Ну и по возможности прийти на вокзал. Попросить-то попросил… Но где она?

— Ладно, Сашок, давай прощаться. — Он протянул ему руку.

— Целоваться будем? — Сашка, смеясь, вытянул губы трубочкой.

— Тьфу, Соколов, опять ты со своими шуточками!

Сашка послюнявил палец и провел две полосы по щекам.

— Я буду скучать по тебе, дорогой.

— Не плачь, дитятко, я тебя покидаю не навсегда.

Сашка притворно всхлипнул.

— Веди себя хорошо, а то я вернусь, мало не покажется, — неожиданно для себя с угрозой произнес он, исподлобья посмотрев на друга. Тот открыто улыбнулся.

Евгений понимал, что за шутками оба пытались скрыть растерянность от предстоящего расставания. Он слегка страшился новой жизни в незнакомом городе. И даже позавидовал Сашке, который оставался здесь, где вырос. Где все привычно и просто, а рядом родители, бабушка и… Ляля.

Первый по-настоящему морозный день с сильным ветром заставил Лялю поднять воротник пальто. Ее волосы, утром убранные в прическу, выбились из-под легкого беретика и теперь лезли в глаза, портя и без того отвратительное настроение. Впервые за время учебы она схлопотала «пару». И у кого — у своего будущего руководителя диплома. Тот аж засопел от удовольствия: до сих пор ему не удавалось поймать ее на откровенном незнании. Она знала, тот считает, что хорошим технарем ей не стать. Ляля, однако, на диплом напросилась именно к нему. За «своих» дипломников тот бился перед комиссией до последнего.

Краем глаза она выхватила знакомую картину: недалеко от входа в институт маячила фигура знакомого парня. «Сашок вновь на боевом посту. Уж подошел бы, что ли!» Сделав вид, что не заметила его, Ляля прибавила шагу.

После той встречи в парке она неожиданно для себя стала часто его вспоминать. Поначалу даже не его одного, а в связи с Ольгой. Зачем-то расспросила, как провожал домой. И задала совсем уж странный вопрос — не взял ли номер телефона? С удивлением, но и с каким-то удовлетворением узнала, что — нет, не интересовался. Ольга, которую закрутил новый роман с сокурсником, больше о Соколове не вспоминала. На время забыла о нем и Ляля, но тот вскоре сам напомнил о себе долгим молчанием в телефонной трубке. А после и вот так — маяча вдали и не приближаясь…

Короткие сапожки совсем не грели. С опаской ступив на замерзшую лужу, Ляля качнулась. Каблук-«шпилька» тут же заскользил по тонкому ледку. «До кучи нужно бы приземлиться на пятую точку», — с тоской подумала она. Эта пресловутая «пятая точка» была ее слабым местом с детства, с тех пор, когда она упала на тренировке и больно стукнулась об пол.

— Девушка, а вам не страшно вот так? — раздалось над самым ухом.

Ляля от неожиданности вздрогнула и с ужасом поняла, что летит самым позорным образом носом вниз. Но упасть ей не дали. Сильная рука обладателя голоса поддержала ее под локоть. Второй рукой парень обхватил ее за талию.

— Извини, Ляля, не хотел тебя напугать! — Даже виноватое лицо Соколова вызвало в ней лишь раздражение.

— С трудом верится. — Ляля дернулась, высвобождая локоть из его цепких пальцев.

— Ну, прости, не подумал.

— Похоже, думать — это не по твоей части. Отпусти, не упаду!

Сашка осторожно убрал вторую руку. Он сделал все, что мог. С утра околачивался в вестибюле института, шел следом, повторяя про себя слова, какими начнет разговор, обдумывал отступные пути, если не узнает. И — едва успел подхватить, когда Ляля чуть не упала. И что теперь делать с заготовленной речью? Что вообще нужно говорить дальше? И ждет ли она от него хоть каких-то слов?

— Придется тебе довести меня до дома, кавалер! Раз уж начал спасать, не дай пропасть. — Ляля неожиданно сама подхватила его под руку. — Пойдем, а то я замерзла совсем!

Сашка застыл на месте, не сразу сообразив, что от него требуется.

— Саш, ну долго ты будешь мяться как девушка? Я всего лишь попросила отвести меня домой! А за это обещаю накормить фирменным борщом, устроит?

Он ничего не понимал. Почти месяц маялся от невозможности придумать подходящий предлог, чтобы подойти к ней. Бессонными ночами, крутясь на жесткой кушетке, сочинял диалоги, вслух разговаривая сам с собой. Своими «репетициями» будил мать. Он слышал, как она ворочалась, переживая вместе с ним, видимо, гадала, что же это за девица такая, которая так задела ее сына? Однажды, проходя мимо спальни родителей, он невольно подслушал их разговор. «Никак наш сын влюбился, отец!» — не поймешь, радовалась или сокрушалась мама. Тот спросонья пробормотал, что, мол, уже давно пора, хватит девок за так портить. «А он уж давно и не портит», — со вздохом ответила мама. Сашка тогда удивился, неужели вот так сразу — и заметно?

Он ничего им не рассказывал, в течение вечера десятки раз подходя к телефону. Брал и тут же клал трубку. Один раз позвонил, но не смог выдавить ни слова.

А все оказалось вот так просто. Вчера расстались, сегодня встретились. И никаких метаний «между». Сам виноват…

В широкой прихожей, стоя под свисающим с трехметрового потолка абажуром, Ляля разматывала с его шеи длинный вязаный шарф, на каждом витке приподнимаясь на цыпочки. Даже на шпильках она едва доставала ему до подбородка. Ее ворчливые причитания, что-де ей «достался какой-то калека, который не может даже раздеться самостоятельно, что ей придется с ним нянчиться и муж из него получится никакой, скорее и не муж вовсе, а еще один ребенок, если он, конечно, рискнет ей сделать ребенка, а то от робости и недогадливости он проглотил язык и…», он прервал длинным поцелуем. Они стояли и целовались, задыхаясь и по очереди заглатывая порцию воздуха, поддерживая друг друга, когда кто-то начинал терять равновесие, закрывая и открывая глаза, слепые от набежавшей влаги.

— Ну и стоило столько времени строить планы, как ко мне подойти? Проще надо быть, Соколов, проще, и тогда к тебе люди сами потянутся, — оторвавшись от его опухших губ, насмешливо проговорила Ляля.

Сашка в ответ глупо улыбался, не отрывая взгляда от ее зеленых, с рыжими крапинками глаз.

Часть 4

Семья

— Так-так… Не узнаем друзей детства! Нехорошо… — Знакомый голос прозвучал так близко, что Леон вздрогнул.

Засунув руки в карманы красного пиджака, перед ним стоял Пашка Дохлов. Он совсем не изменился, лишь слегка раздавшись в плечах. На лице повисла ухмылка, больше напоминавшая оскал волка, поймавшего кролика. Леон под взглядом его холодных голубых глаз почувствовал себя неуютно.

— Паша… Рад тебя видеть, — выдавил он, отодвигаясь.

Конечно, ни о какой радости речи не шло. Со дня их последней встречи пролетели многие годы, и Леон успел вычеркнуть из своей жизни и Дохлова, и многих других, с кем вынужден был общаться в детстве. О Пашке он ничего не слышал с тех пор, как его мать получила отдельную квартиру где-то в одном из спальных районов города. И вот сейчас тот собственной персоной стоял в коридоре их старой коммуналки.

— Каким ветром тебя занесло к нам?

— А ты, я вижу, не очень-то рад нашей встрече, Леон?

— Ну почему? Пойдем ко мне, мать лежит в больнице, я один.

— А отец?

— Умер в девяносто втором. Инфаркт.

Леон не любил вспоминать, как это произошло. Он до сих пор чувствовал свою вину за смерть отца и часто повторяющиеся теперь приступы у матери. В тот год отец, отдавший заводу все свои силы и здоровье, наконец получил ордер на отдельную трехкомнатную квартиру. Но пожить в ней ему не удалось…

Леон, которому в очередной раз задержали нищенскую зарплату в проектном институте, уволился с работы и открыл кооператив по производству пряжек для сумок и ремней из отходов пластмассы. Ему казалось, он быстро окупит вложенные деньги и начнет зарабатывать на хлеб с маслом. Сумму на раскрутку, по тем временам немалую, он занял под проценты у бывшего сослуживца, хорошо поднявшегося на торговле привозными шмотками. Ко времени, когда пришла пора выплачивать долг, он не только ничего не заработал, но и задолжал за аренду и ту самую бросовую пластмассу. У кредитора, ссудившего его деньгами, оказалась крутая «крыша», бойцы которой с успехом выколачивали из несостоявшихся бизнесменов долги. Когда Леон объявил родителям, что придется отдать новую квартиру, иначе его не оставят в живых, с отцом случился сердечный приступ. Он умер по дороге в больницу. А мать с тех пор стала для Леона живым укором.

Леон ключом открыл дверь и пропустил Пашку вперед.

— Да… небогато живешь! Ничего не изменилось. — Пашка осуждающе обвел апартаменты друга детства цепким взглядом.

Леон разозлился. «Ну, конечно! Я же не ворую, как ты!» — чуть не вырвалось у него. Однако вслух обвинять Пашку поостерегся, заметив на шее Дохлова золотую цепь размером с ту, что свисала с бачка в их коммунальном туалете. Сам Леон, в своих штанцах китайского производства, почувствовал себя нищим студентом, живущим на стипендию.

— Слушай, а давай выпьем за встречу! — Дохлов полез в карман джинсов. — Слетай в «комок», купи что нужно.

И он протянул Леону тугую пачку купюр, перетянутую канцелярской резинкой.

Вроде бы так и должно быть, что за выпивкой и закуской топать ему, кандидату наук Леону Сергееву. Стоило учиться, писать диссертацию, грезить об открытиях, чтобы бежать в ларек за пойлом для бандита!

Он бросил на Дохлова полный злости взгляд. В тот момент Леон не думал о том, заметил ли Дохлов, какое впечатление произвел на друга детства. Молча взяв деньги, он вышел из комнаты.

«Здорово ж мы набрались…» Леон смотрел на спящего на диване Пашку. Во сне тот выглядел сильно постаревшим подростком с негустой порослью на щеках. Леон не мог отделаться от чувства раздражения. Встреча прошла скомканно, ему пришлось больше молчать, слушая армейские байки, каковых в запасе у Дохлова оказалось множество. Было неинтересно. Об армии он имел весьма смутное представление. Рассказывать о себе было нечего, не говорить же о своих потугах стать бизнесменом. Но Леон заметил одну странность. Дохлов ничего не говорил о том, чем занимается сейчас и где провел двадцать лет после армии. Лишь мельком упомянул Куйбышев. Было еще кое-что, насторожившее Леона. Без всякой задней мысли он спросил Пашку, не знает ли тот что-нибудь о Кате Погодиной. Незадолго до того как Дохлого забрали в армию, та с родителями уехала из города, причем никто не знал куда. Столь поспешный отъезд всей семьи не мог не вызвать сплетен. Поговаривали, якобы Катя связалась с плохой компанией. Упоминался при этом и Павел Дохлов, тогда уже прочно закрепивший за собой кличку «Дохлый», но далее каждый сочинял в меру своей фантазии. Реакция Пашки была неожиданной и непонятной: он побледнел. Не ответив ничего вразумительного, Дохлов перевел разговор на другую тему. А потом они так подналегли на водочку, что оставшаяся часть вечера прошла как в тумане.

«Скорее бы он убрался. Черт меня дернул так напиться, да еще с кем! Теперь наверняка от него не отвяжешься». Леон вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь.

На кухне вертелась дочка соседей, шестнадцатилетняя Вика.

— Дядя Леон, а кто это к вам приехал на такой крутой тачке? — Она кивнула на окно.

Леон выглянул во двор. Около мусорных бачков стоял «Гелентваген».

— Любопытной Варваре…

— Ну и не говорите, я у мамы спрошу. Она вчера разговаривала с вашим гостем! — Вика показала ему язык и уселась верхом на табурет, сверкнув голыми коленками. «Бесстыжая, как, впрочем, и все современные девчонки. Теперь не уйдет с кухни, будет караулить Пашку. А тому наверняка такие нравятся — молоденькие, свеженькие», — подумал он некстати. Он налил воды в чайник и поставил его на плиту. «Вот странно: Пашка мне про себя так ничего и не рассказал. Есть что скрывать, не иначе. Если сидел, что очень даже вероятно, трепаться не станет. Рожа у него бандитская. Да и такую машину на трудовые рубли не купишь», — Леон вновь выглянул в окно.

Когда он вернулся в комнату, Дохлов говорил по мобильному телефону. При виде Леона поморщился.

— Слушай, и чего мы с тобой так напились? Я не смогу сесть за руль, у меня руки до сих пор дрожат. Сейчас подъедут ребята, заберут меня.

— Ладно тебе, можно иногда расслабиться. Сколько лет не виделись. Хочешь кофе? — Леон протянул Пашке чашку с насыпанным в нее растворимым порошком.

— Давай…

Дохлый, не спеша прихлебывая горячую бурду, сквозь парок посматривал на бывшего одноклассника. «Ждет, когда я слиняю отсюда. Глаза отводит, будто боится чего. Тоже мне, вошь академическая. Живет в нищете, а нос воротит. Вот „быки“ мои удивятся, когда увидят, где и с кем я ночь провел! Стыда потом не оберешься». — И он торопливо стал натягивать рубашку.

— Я оставлю тебе визитку, звони по надобности. Контора у меня надежная, любую проблему уладим. Я в городе давно открылся, только приезжал редко и ненадолго. Теперь решил совсем перебраться.

Он с усмешкой наблюдал, как Леон удивленно рассматривает карточку, где золотыми буквами по темно-синему полю значилось: «Охранная фирма МАРС. Дохлов Павел Николаевич. Генеральный директор».

Вернувшись после бесславной попытки стать миллионером в родной институт, Леон зарекся влезать в какие-либо авантюры, связанные с бизнесом. Признав для себя, что коммерсант из него никакой, а ученый — вполне даже очень, он спокойно получал зарплату за непыльную работу в институтской лаборатории. Институт постепенно перешел на хозрасчет, его лаборатория помаленьку выполняла заказы со стороны, и он имел от этого «левые» рубли. Конечно, заработать на квартиру не мечтал, однако через пару лет скопил себе на подержанную иномарку, а потом начал откладывать и на будущие квадратные метры. Но встреча с Дохлым в их старой коммуналке вспоминалась им со здоровой злостью и желанием резко выскочить из рутинной серости. Зависть душила, мешала думать, раздражение на сотрудников, корпевших за копейки полный рабочий день, росло и выливалось в начальственные придирки на пустом месте. Поостыв, он вновь вспоминал о прошлых неудачах и на время успокаивался.

Но все чаще Леон стал задумываться, что он уже далеко не мальчик, а не имеет в этой жизни ничего. Даже жены. Женщины у него периодически появлялись, но ни одна из них хотя бы отдаленно не напоминала его первую, столь неожиданно оборвавшуюся любовь. На свою беду он оказался однолюбом. В один прекрасный момент Леон понял, что искать идеальную жену, пропуская множество временных подруг через постель, не вариант. Вот и мать перестала приставать к нему с вопросом, когда же он сподобится на внуков для нее.

Последние пять лет он захаживал к вдове, купившей квартиру в их доме на первом этаже. Необременительные отношения вполне устраивали обоих. Детей ни у него, ни у нее не было, страданий по этому поводу тоже, соответственно и для психологических драм причин не имелось. Его пассия держала собственный магазин и в денежной помощи с его стороны не нуждалась. Леон от такого положения вещей порой испытывал некоторый дискомфорт, что тоже подстегивало его мысли в том направлении, чтобы начать свое дело. Эти мысли рождали кучу идей, порой, при детальном обдумывании, нелепых, так как требовали в первую очередь денежных вливаний. Вот тогда он и вспоминал Дохлого в контексте будущего спонсора. Он собирался к нему не сейчас, вдруг, с пустыми руками. Он пойдет с готовым бизнес-планом, нацеленным на хорошую прибыль, которой, как ему думалось, он поделится с другом детства. Тьфу-тьфу, но дело наклевывалось весьма активно и имело женское лицо подруги его любовницы. Тата Антипкина занималась «бумажным» бизнесом, весьма преуспев в нем. Догадываясь, что рулоны бумаги, которые та перепродает дельцам из ближнего зарубежья, тупо сворованы с отечественного предприятия, он поначалу отнекивался. Но, посмотрев документы, подивившись подлинным печатям главбуха и директора фабрики, понял, что все чисто организовано кем-то власть держащим. Сама Тата сидит на проценте, а ему предлагает вложиться деньгами в закупку лишних бумажных бобин. Первый раз он вложил в ее дело все свои деньги, какие были отложены на будущую квартиру. Через две недели она вернула ему вдвое больше. Он еще раз отдал ей под расписку уже большую сумму, и она вновь вернула ему деньги со стопроцентной прибылью. Третья партия бумаги, какую она должна была выкупить, а затем продать, стоила миллион. Половину Тата вложила сама, второй половиной предложила вложиться ему. Таких денег у Леона не было. Вот тут он и вспомнил Дохлого, решив, что ничем не рискует, взяв у того недостающую сумму.

В надежде, что тот не сменил офис, он набрал номер телефона, указанный в оставленной ему Пашкой в ту памятную встречу визитке.

— Добрый день. Павла Николаевича будьте добры.

— Сейчас он занят, оставьте, пожалуйста, свои координаты, вам перезвонят.

Секретарша Дохлого была приветлива и предельно вежлива. Леон мигом представил себе модельного роста девицу, сидящую за столом в просторной приемной.

Дохлый перезвонил через пятнадцать минут.

— Прости, Леон, разговаривал с бухгалтером. Слушаю тебя, дорогой. — Ласковый тон Дохлого немного смутил.

— Паша, надо бы встретиться. Найдешь пару минут для старого друга? Есть выгодное дело.

— Хорошо, в течение часа сможешь подъехать? Потом я уезжаю в Самару.

— Да, конечно, дождись, пожалуйста, — быстро проговорил Леон.

Дорога до офисного центра, где фирма МАРС занимала целый этаж, заняла полчаса. Пробки в это время практически парализовали движение по основным магистралям города.

Охранник, покосившись на невзрачную машину Леона, все же пропустил ее на служебную стоянку.

Секретарша выглядела именно так, как ее представлял Леон. Кусочек ткани, называемый юбкой, заканчивался у основания стройных ножек, затянутых в сетчатые колготы. Полная грудь закрыта шелковым блузоном, зато взору открывается обнаженная до талии спина. Пока Леон разглядывал это чудо, из кабинета вышел Дохлый.

— Что, дрогнуло сердце старого ловеласа? Галюнчик, организуй нам кофейку со сладеньким. — Дохлый, приобняв Леона за плечи, повел его в свой кабинет.

Сразу заподозрив некую фальшь в радушном приеме, Леон тем не менее решил не отступать от намеченного плана.

— Присаживайся, рассказывай. Я уж думал, ты никогда не объявишься. Что у тебя там за дело?

— Я пришел предложить тебе заработать денег.

— Денег? А что ты называешь деньгами? — обидно хохотнул Дохлый.

Леон поморщился, но, сдержавшись от резкого ответа, вкратце обрисовал ситуацию. Дохлый слушал внимательно, прихлебывая кофе из тонкого фарфора чашечки.

— А я тебе зачем?

— За последнюю партию просят миллион. Половина — ее деньги. У меня только двести тысяч. Вложи остальные.

— Триста? Что я получу с этого?

— Еще сто пятьдесят.

— Смутно все как-то. Ты хорошо подумал? Девка не кинет?

— Все нормально. Я пару раз уже вкладывался. Две недели — и прибыль! К тому же она подруга моей женщины.

— Женился, что ли?

— Да нет. Зачем? Нас все устраивает и так.

— Ладно, не мое дело. Денег я тебе дам, но сам понимаешь — не отдашь, пеняй на себя. — Дохлый поднялся с кресла и подошел к сейфу. Вынув три пачки купюр, он небрежно кинул их через стол Леону.

— Спасибо! Я отдам, Паш! Максимум через месяц!

— Да куда ты денешься, — спокойно ответил Дохлый, закрывая в железный ящик расписку Леона.

Этим же вечером Леон передал деньги Антипкиной.

Он в который раз набирал номер ее мобильного. «Абонент временно недоступен», — вещал механический голос. «Дрянь, вот дрянь! Кинула, тварь, и смылась!» Леон еле сдержался, чтобы не шваркнуть телефоном об пол. Завтра истекал срок отдачи долга Дохлому. Вспомнив спокойное Пашкино «а куда ты денешься», он похолодел. «Что, у меня на лбу написано, что я лох? Почему я, а не другие?» На вечеринке, где он познакомился с Антипкиной, кроме него присутствовали еще двое холостых мужиков. Собственно, он в этой компании как раз и был с женщиной. Почему же Тата именно к нему подкатила? «Стоп! Любка привела меня в этот дом, должна знать, где можно найти эту стерву», — пришла в голову спасительная мысль. Леон вскочил, сунул мобильник в карман и вышел из комнаты. Он запер дверь и по длинному коридору двинулся к выходу.

Снаружи дом не изменился со времен его детства. Красный кирпич кое-где по углам слегка скололся, но стены по-прежнему выглядели солидно и нерушимо. Ступеньки широкой лестницы были отполированы подошвами тысяч ботинок, туфель и сапог. Перила, сделанные в позапрошлом веке, блестели от въевшейся в них грязи. Но внутри дома произошли кардинальные изменения. Не стало большой коммунальной квартиры на целый этаж: некоторые жильцы, не захотев уезжать с привычного места, прикупили соседние комнаты и провели себе воду и канализацию. Так образовались три отдельные квартиры. И лишь у Леона и старухи Архиповны оставались общие коммунальные удобства. На огромной кухне теперь хозяйничали две семьи: Леон с матерью и Архиповна с дочерью и внучкой.

Леон дошел до нижнего этажа и нажал кнопку звонка первой от лестницы квартиры. В глубине весело запела механическая птичка. Его подруга вышла к нему в халате, небрежно накинутом на полное тело.

— Ты? Что так рано? — спросила любовница, позевывая. Он знал, что та не любила, когда ее поднимали с постели раньше полудня.

— Люба, поговорить нужно срочно.

— Ну заходи. — Женщина повернулась к нему спиной и пошла в глубь квартиры, шаркая тапками. Леон поспешил за ней.

— Кофе будешь? — спросила равнодушно, уже ставя турку с водой на огонь.

— Нет, спасибо. Люба, откуда ты знаешь Тату Антипкину? — спросил торопливо.

— Это кто же такая? — Удивление подруги было вполне искренним.

— Неужели не помнишь, восьмого марта мы ходили к твоим знакомым в соседний дом?

— Помню. К Аське Михайловой.

— Там я с ней познакомился!

— Ты знакомился, а я при чем?

— Так ты ее не знаешь?!

— Нет! Почему я должна знать всех, кто тогда был у Аськи? Там разный народ приходил-уходил.

Леон почувствовал, как обрывается последняя ниточка. Где он будет теперь искать эту проклятую бабу?!

— Может быть, Ася ее знает? — спросил с надеждой.

— Возможно. А тебе она зачем, эта Антипкина? — насторожилась Люба.

— Кинула эта стерва меня! Я такие деньги вложил, у Дохлого занял! Она трубу теперь не берет! Должна уже была отдать с прибылью!

— Ну ты, Леон… Мозгов нет напрочь! Какая-то баба незнакомая… ты зачем ей деньги-то отдал??? — Люба перешла на крик.

— Не кричи! Первые два раза давал понемногу — хорошую маржу получил!

— Ну да… а потом она миллион попросила? — хохотнула Люба.

— Откуда ты знаешь? Про миллион? Вы что, вдвоем меня обуть решили? — взъярился Леон, замахиваясь.

— Ручками не маши, Сергеев! Если уж лохом оказался. Я-то при чем? Схема развода — классическая! Что, не знал?

— Не знал! — огрызнулся Леон. — Позвони Аське, Люба! Вдруг она знает Антипкину?

Люба взяла со стола мобильный и набрала номер подруги.

— Привет. Ладно, не бухти, меня саму разбудили ни свет ни заря. Кто-кто. Любовник мой дорогой. Все тот же, другим пока не обзавелась. — Она рассмеялась сухим, дребезжащим смехом.

Леон поморщился.

— Ты Тату Антипкину знаешь? Полное имя? Наталья, наверное. Нет? Восьмого марта у тебя и познакомились. Валентин привел? А как его найти? В Самаре? А ты как его подцепить умудрилась? А, понятно! В охранной фирме. Понятно. Ну ладно. Потом расскажу.

— Ее привел Валентин Котов. Помнишь такого?

— Он же с твоей подругой был! — изумился Леон.

— Да. Познакомились они с Аськой случайно, а через месяц он уехал к себе домой. Как его найти, она не знает. Похоже, ты здорово влип, милый. Сколько ты должен этому твоему Дохлому?

— Триста брал. Но он, собака, и прибыль потребует. Всего четыреста пятьдесят. Дашь взаймы?

Леон знал, что у любовницы эти деньги есть — хвасталась, собирается менять жилье на элитное, и даже показала ему этот дом. Тогда еще со смехом спросила, будет ли он ее навещать по новому адресу.

— Ты что, Леон? Я все вложила в квартиру, знаешь ведь!

Она врала. Последний взнос нужно будет сделать лишь в конце года.

— Ладно. Без тебя найду. — Леон резко поднялся, вышел и, захлопнув за собой дверь, чертыхнулся. Теперь он окончательно понял, что влип…

— И что будем делать, дружок? — Дохлый с усмешкой смотрел на Леона, вертя в руках последнюю модель мобильного телефона.

— Я отдам, дай мне время.

— Время — деньги, сам должен понимать. И откуда ты собираешься их взять?

Леон сидел напротив Дохлого в низком неудобном кресле и проклинал тот день, когда ему пришла в голову дикая мысль — занять у того денег. Думал, если росли вместе, так он и простит ему, если что. Так не простил, сволочь, еще и проценты собирается накрутить. Нужно как-то протянуть время.

Как классически его развели! И кто! Баба, страшная как смерть, пропахшая пивом и дешевыми сигаретами. Он все-таки ее разыскал, спасибо Аське, помогла. В следующий приезд к ней Валентина она выспросила о мошеннице все, что тот знал. Даже адрес квартиры, которую Антипкина снимала в Оренбурге. Баба оказалась приезжей из захолустного городишка на юге страны.

Леон тут же метнулся по адресу и поймал ее прямо в дверях — она явно собиралась сваливать с этой квартиры. Выглядела она натуральной бомжихой, мальчишка, стоявший рядом, был тощим и болезненно бледным. От Антипкиной одуряюще воняло перегаром. Увидев Леона, она испугалась. Лепеча, что ее саму кинули, пустила жалостливую слезу, кивая на мальчонку. Пока они выясняли отношения, в подъезд вошли два «качка» и прямиком двинулись к ней. Не обращая внимания на Леона, один из них с ходу врезал ей по зубам. Пинками затолкав ее и ребенка в квартиру, вдернул туда за руку и Леона и захлопнул дверь. Узнав, по какому поводу тут находится Леон, он кивнул ему на выход. Кратко сообщив, что на бабе долгов немерено, а Леон в очереди самый последний: при любом раскладе ему ничего не достанется.

Леон вышел из обшарпанного подъезда и присел на скамейку рядом с дремавшим старичком. Он сидел и думал, куда же она дела деньги, которые набрала у таких же лохов, как он? Живет на съемной квартире, пьет дешевое пиво, одета в ширпотреб с вьетнамского рынка. Потом его осенило — за ней кто-то стоит. А как его достанешь? Вернее будет даже не пытаться — появится шанс остаться в живых. Тогда он думал, что уж с Пашкой он как-нибудь договорится об отсрочке.

Не договорился…

— Ну, что молчишь? Сроку тебе месяц, не отдашь, придется отрабатывать. — Дохлый усмехнулся.

Леон с ненавистью посмотрел на друга детства.

— А смотреть так сурово на меня не нужно. Помню я этот твой взгляд! Еще с прошлой нашей встречи. Хотел чистеньким по жизни прошагать? А Паша для тебя чем-то вроде подпорки стать должен? Не получится. Я, конечно, где-то даже испытываю благодарность — без тебя бы мне десятилетку не вытянуть. Только в жизни, Леончик, больше важна другая школа. В ней либо выживешь, либо тебя растопчут. Меня не растоптали. А сейчас я сам кого хочешь в дугу согну. Вот и ты, кандидат каких-то там наук, будешь на меня работать. Только ученые степени твои не пригодятся. В лучшем случае приставлю к кофеварке, станешь моих ребят кофеечком баловать. Что, не хочешь? Ищи денежки. А то могу твой долг цыганам продать. А они тебя на «работу» пристроят. Это наркота, дружок. Опасно и страшно. Да и конец известно какой: либо прирежут, либо сдохнешь от передоза! Топай давай! Через месяц жду! — Дохлый небрежным жестом указал на дверь.

Леон вышел из кабинета на негнущихся ногах. В висках стучало, перед глазами плыли круги. «В таком состоянии я не смогу вести машину, точно куда-нибудь врежусь! Но возможно, оно и к лучшему: нет человека, нет проблемы», — подумал он, садясь за руль и заводя двигатель.

Глаза не открывались. Въедливый звук будильника пытался пробить пелену полузабытья. Снился предутренний сон, обычно четкий и кажущийся реальностью: из подъехавшего к их дому автомобиля вышел плечистый высокий мужчина с коротким ежиком волос на голове. Лица было не разглядеть. Вслед за ним, аккуратно поставив на асфальт ножки в модельных туфельках, выпорхнула миниатюрная женщина. От пары исходило свечение двух влюбленных. «Это же Дашка!» — подумала Ляля и открыла глаза. Цифры 273, последний штрих сновидения, растаяли, оставив после себя неясную дымку. Обрывки этого сна исчезали под дрожанием солнечных бликов, а она все еще старалась вспомнить что-то важное в нем. Машина, да, ей снилась машина с номером 273, Дашка и высокий мужчина.

Ляля потянулась за блокнотом и ручкой. Коротко записав сон, она перевернула одну страницу назад. Эти цифры приснились ей прошлой ночью все так же в предутренние часы. Но она так и не поняла, к чему их отнести, — их было больше, запись, скорее всего, походила на номер городского телефона.

Записывать сны Лялю приучила еще няня Нюша, считая их «вещими». И в самом деле, приснившиеся картинки частенько позже возникали и в реальной жизни.

На тумбочке громко запел мелодию «Армия спасения» мобильный, и Ляля, не отвечая, отключила вызов. Звонил муж, по привычке дублируя механический будильник.

Ляля в который раз подумала, что давно нужно было выставить таймер на мобильнике, а не ждать звонка от мужа. «Ладно, потом! А сейчас хорошо бы начать день», — отбросила она эту мысль, направляясь на кухню.

Холодильник был почти пуст, плита залита кофе. Наверняка Саша общался по телефону, пытаясь изобразить себе завтрак. Где-то внутри ее пискнул голосок раскаяния: хорошая жена встает раньше мужа. Вкусные бутерброды, чистая рубашка, носовой платок и прощальный поцелуй в коридоре под фонариком — так раньше и было.

Этот фонарик из кованого темного металла был символом. Первая совместная покупка из первых, заработанных инженерным трудом денег. Зарплата — смех и слезы, но светильник стал их точкой отсчета будущей «роскошной» жизни. Позже друзья, скинувшись из таких же смешных зарплат, подарили им зеркало в тяжелой, с витиеватым рисунком, оправе. Оно чудно освещалось фонариком, и их крохотная прихожая, обитая красным кожзаменителем, стала похожа на шкатулку с подсветкой. Тогда казалось, что они с Сашкой просто везунчики. Поженились — и отдельная квартира. Работа в двух шагах от дома: его завод и ее институт. Студенческая жизнь плавно перешла в семейную. Те же вечеринки и толпы друзей по субботам, нуль врагов. Потом она родила Кирилла, а еще через год — Марго.

За эти годы они переезжали два раза. Меняли мебель, но фонарик всегда занимал свое место у зеркала в прихожей. Это было нечто, за что цеплялась их однажды разбитая и заново склеенная семья…

Ляля вынырнула из воспоминаний. Как получилось, что ее жизнь стала такой отдельной? От мужа, сына и дочери. Сашка, худой, даже тощий, с копной кудрявых волос, незаметно превратился в Александра Ильича с солидным «авторитетом» в области живота. Марго, вдоволь покуролесив в юности и прибавив седых волос родителям, вышла замуж, родила сына и ревностно охраняет свою новую взрослую жизнь. Ей, Ляле, она отвела в ней место «бабушки по вызову». В остальное время — свободна. И даже Кир, стойко отбивавшийся от серьезных отношений, неделю назад заявил, что переезжает жить к своей девушке. Спасибо, поставил в известность. Ляля попыталась было пригласить ее на «смотрины», но получила в ответ загадочную фразу: «Не грузись, тебе она не понравится». Пришлось проглотить и это.

Так они остались вдвоем в пяти комнатах — она, Елена Владимировна Соколова, и ее муж, Александр Ильич Соколов. Впрочем, Еленой Владимировной называли ее лишь чужие. Для домашних и близких она так и осталась Лялей. Из-за маленького роста и отсутствия пышностей на тетку с отчеством она никак не тянула, поэтому смирилась и спокойно шагала к пенсионному возрасту, не ощущая груза прожитых лет. Подруги приходили к ней, когда им нужно было сбросить негатив, а их мужья звонили запросто, не вызывая этим супружеской ревности, их дети прибегали перехватить сотню и рассказать об очередной катастрофе в жизни. Все сходились на том, что Лялин голос успокаивает, Лялин чай лечит, а Лялин совет всегда в точку. Но эта ее «нужность» была причиной ревности мужа. Он ревновал к подружкам, мужьям, детям, подругам подруг и прочее, прочее. К нему никто не прибегал мимоходом, без звонка. К нему почтительно обращались с просьбами, передавая «челобитные» опять же через Лялю. Он помогал чем мог скорее из нежелания прослыть плохим, чем по зову души. Ждал в ответ если не восторженной благодарности, так хотя бы признания его заботы. Но все восторги и признания доставались Ляле. И он опять ревновал. Как-то тихо и ожесточенно. Ляля чувствовала кожей это его состояние и старалась уйти, стать неслышной и прозрачной. Удавалось не всегда. И тогда на их мирное жилище обваливался скандал. Муж кричал на дочь, отвешивал подзатыльники сыну. Но ни разу не поднял руки на Лялю. Лишь косил на нее глазом. Глаз был круглым и мутно-голубым от бешенства. И это было страшнее, чем если бы он ударил ее. У Ляли в животе становилось холодно, холод расползался по всему телу, ноги и руки становились неподвижно ледяными. Увидев «замороженную» Лялю, муж быстро успокаивался и уходил к себе в кабинет к компьютеру…

Лялины воспоминания прервал дверной звонок. «Кто-то из своих так рано», — подумала она, отодвигая задвижку. За дверью стояла сестра Галина.

— Галочка! Заходи.

— Вот, вырвалась на часок, кофейком угостишь? Прием сегодня у тебя будет? — забросала та ее вопросами.

— Будет, но позже. Как раз часок и остался. Я еще не завтракала, — обрадовалась Ляля.

— Я, собственно, пришла посплетничать. Мой Голованов пристал с шашлыками, они с Соколовым совсем заработались, уже и по выходным пашут. Юрка выдохся, а твоему хоть бы что. Поедем в Лесинки?

— Не знаю, Галюнь, это как Сашка решит. — Ляля не отрывала взгляда от турки с закипающим ароматным напитком.

— А что Сашка? Раньше такие вопросы решались тобой без его высочайшего дозволения, а он принимал это как факт. Не пойму, что у вас происходит? Сердцем чую, какая-то кошка между вами пробежала.

— Никаких кошек, Галь! Похоже, мы просто устали друг от друга. С тех пор как Кир уехал, у нас в квартире мертвая тишина. Сашка — в своем компьютере, я — в своем. По разным комнатам. Не то чтоб не о чем поговорить, просто как-то лень. Мои дела его не интересуют, про своих клиентов я рассказывать не могу, а в его бизнес давно не вникаю.

— Почему? Раньше без твоих раскладов ни одна сделка не проходила. Не помнишь, как ты Шермана раскусила? Мужики наши, если бы ты не предупредила, потеряли бы практически все.

— Раньше, Галочка, они работали на грани риска. Время было такое. Вот и перестраховывались с моей помощью. А сейчас бизнес налажен, что им мои гадания?

— Много сегодня у тебя народу?

— Четверо. И все впервые. С такими всегда сложно. Устала я, Галь! От Сашки и устала. И от карт этих. Иной раз с человеком просидишь час-полтора и в результате понимаешь, что впустую распиналась. Выйдет от меня — и снова на те же грабли.

— Может быть, вам съездить куда вместе?

— Не уверена, что это что-то изменит! Вернемся — и каждый за свой «станок». Нужна какая-то встряска, кардинальная.

— Ага, давно проблем не было! — Галина улыбнулась.

— И слава богу! Проблемы мне не нужны. Ладно, еще немного времени есть, я тебе сейчас кое-что покажу. — Ляля поставила чашку на стол и вышла из кухни.

Через минуту она вернулась с толстым альбомом в руках.

— Вот, смотри! Мне одна девушка из Оренбурга подарила. Выпущен к юбилею города. Открывай, где закладка. Портрет. Никого не напоминает?

Галина осторожно раскрыла альбом. С портрета на нее смотрела красивая женщина в старинном платье.

— Твоя матушка? — удивилась она. — Где Оренбург и где тетя Аня? Даже близко их не было. Или она ездила туда?

— Может быть, и ездила. Но ты прочти подпись!

— «Анна Владимировна Печенкина». Это что же, наша прабабушка?

— Она! А теперь внимательно посмотри на ее украшения.

— Лялька, с ума сойти! Это же наши… Вот мамины серьги, а вот кольцо и заколка.

— Точно. И колье и браслет.

— А еще что-нибудь написано?

— Очень мало. Так, общие сведения, то, что и нам известно.

— А про украшения?

— Ни строчки. Портрет этот сейчас в городском музее.

— Что делать будем? Нужно же что-то делать!

— Конечно! Моя мать всегда была уверена, что эти украшения имеют отношение к завещанию ее деда.

— И моя тоже в этом абсолютно уверена! Но самого завещания никто не видел!

— Вот именно. Нужно ехать в Оренбург. Не может быть, чтобы историк, кто составлял этот альбом, ничего не знал.

— Давайте все обсудим. — Галина бросила взгляд на часы на стене. — Соколова бери, тетю Аню и приезжайте в пятницу на дачу, там и поговорим все вместе. О! Я побежала!

— Хорошо, обещаю. Мясо привезем, остальное за вами. Не знаю, матушка сподобится ли, но попробую уломать, ты же знаешь ее характер!

Ляля вертела телефон в руках и прикидывала, вовремя она позвонит матери или опять промахнется. Необходимо было застать ту в хорошем расположении духа, чтобы она согласилась поехать на дачу к Головановым. Анне Андреевне нельзя было звонить: во-первых, когда шла программа «Вести», во-вторых, сериалы, в-третьих, когда она «занималась собой». Можно нарваться на такую отповедь, после чего будешь считать себя последней негодяйкой, мешающей ей жить.

Ляля вздохнула, так и не сообразив, очередная ли серия сейчас, перерыв или сеанс релаксации, и набрала ее номер. «Ну трубку бросит, в первый раз, что ли!» — решила она, успокаивая себя. После третьего гудка раздался моложавый голос матушки.

— Мама, здравствуй, как ты себя чувствуешь? — задала Елена дежурный вопрос.

— Жива пока, если ты об этом. Что ты хотела?

— Галина приглашает на дачу в пятницу, поедешь с нами?

— Это с кем — с вами? С твоим Соколовым? Могла бы не спрашивать, к нему в машину не сяду! Он способен так организовать аварию, что пострадаю я одна, а вы останетесь невредимы.

Ляля всегда удивлялась абсурдности таких заявлений. Зачем, скажите, ее мужу, как бы он ни относился к теще, подвергать опасности и себя, и жену? Проще, с Сашкиными-то деньгами, нанять киллера и прихлопнуть надоевшую старушку. Этот разговор происходил каждый раз, когда они собирались выехать за город. По сценарию в ответ Ляля должна начать уговаривать мать. Но в этот раз ей не хотелось разыгрывать привычный спектакль.

— Хорошо, как хочешь, мама, — сказала она спокойно.

— Как это — как хочешь? А Кирилл не может меня отвезти?

— Они с Катей уехали к ее родителям в деревню.

— С этой профурсеткой? Как ты могла отпустить мальчика?

— Мальчик давно бреет бороду, мама! Я не могу ему запрещать самостоятельно принимать решения.

— Смотри, Елена, такое отношение к воспитанию сына выйдет тебе боком. Будешь нянчить чужого ребенка!

— Почему чужого?! — опешила Ляля.

— Потому что принесет в подоле. От этой деревенской девицы, с какой он связался, всего можно ожидать!

— Какой подол, мама, он же парень! — не удержалась от смеха Ляля.

— Не цепляйся к словам, ты меня прекрасно поняла, я уверена!

— Да, я учту все, что ты мне сказала. Так ты поедешь? — вернулась она к цели своего звонка.

— Глупый вопрос, — ответила Анна Андреевна и отключилась.

«Можно было и не звонить. Только время потеряла!» — подумала Ляля.

До прихода первого посетителя оставалось несколько минут. Ляля постелила красную скатерть на маленький столик, поставила три свечи в керамические подсвечники и открыла небольшую шкатулку. Карты Золотого Таро лежали в ней аккуратной колодой. Вытащив три карты, она положила их перед собой картинкой вверх. Сердце тревожно забилось. «Вот тебе и крутой поворот! Только не потери! Нет, не надо нам никаких потерь!» — со страхом подумала Ляля, убирая карты обратно.

«И что этот хмырь за мной увязался? Нужно как-то от него уйти». Прошел уже месяц, а Леон так и не придумал, где взять денег, чтобы расплатиться с Дохлым. Со вчерашнего дня он заметил, что за ним ходит какой-то парнишка. Видимо, Дохлый приставил к нему охрану, чтобы он не сбежал. А куда ему бежать? Здесь у него какая-никакая работа, да и мать одну не бросишь, старенькая уже.

Леон шел по улице, подняв воротник куртки. Лето не баловало хорошей погодой. Дул северный ветер, и Леон промерз до костей. Зайти погреться в кафе не мог, денег не было даже на сигареты.

Остановившись у городского музея, он посмотрел на выходивших из него подростков. «Дожил, в кармане десятка, только на билет в музей и хватит». Леон потянул на себя тяжелую дверь. В этом старинном особняке, некогда принадлежавшем одному из самых богатых жителей города, он не был с детства.

Когда-то в младших классах их водила сюда его первая учительница. Леону этот поход запомнился тем, что Пашка Дохлов, сунув руку в открытую пасть чучела бурого медведя, не смог вынуть ее обратно. Экскурсия была сорвана, а Пашке потом пришлось вести мать к директору школы…

Леон купил билет и прошел в зал. Молодая девушка, по виду сама еще школьница, что-то рассказывала группе старшеклассников. Как ни странно, все ее внимательно слушали. Леон подошел ближе. Девушка стояла перед портретом красивой женщины в старинном бархатном платье. Леону показалось, что красавица на портрете кого-то ему напоминает. «Нет, не помню. Скорее всего, здесь и видел портрет. Наверное, он здесь уже много лет», — подумал он. Оторвав взгляд от лица красавицы, вдруг заметил на ее шее колье изумительной работы. Пять рубинов каплями свисали с золотого обруча. Однако украшение было не единственным. Такого же размера рубины были вправлены в перстень, серьги и заколку в волосах. А тонкое запястье обхватывал браслет, украшенный камнями немного меньшего размера. Браслет он узнал сразу. Всю жизнь тот лежал у матери в шкатулке. И только на прошлой неделе, когда стало стопроцентно ясно, что денег взять негде, Леон заложил его в ломбард. Пришла пора отдавать проценты Дохлому.

Леон прислушался.

— Семья Печенкиных была одной из самых уважаемых в городе. Афанасий Михайлович очень любил свою жену Анну и их дочерей. Этот портрет он подарил ей в день рождения младшей дочери Елены. К сожалению, никаких документов, касающихся этой семьи, не найдено. Во время революции этот особняк был занят новым правительством, а имение в Беляевке, где писался портрет, сожжено. Существует легенда, что украшения, которые вы видите на Анне Печенкиной, должны послужить ключом к получению наследства.

— Простите, а существует завещание? — Леон не смог сдержать любопытства.

— Конечно, теоретически оно должно быть. Но, повторяю, подлинных документов семьи Печенкиных в музее и архивах города нет.

«Вот оно, спасение. Не об этом ли рассказывал мне старый Кац? А ведь портфель с его бумажками до сих пор лежит на антресолях! Но как браслет попал к матери? Она как-то сказала, что ей подарил его отец, то есть украшение принадлежит ему. Слава богу, мать жива. Она должна помнить, откуда у отца взялся этот браслет!» — Леон вышел из музея и оглянулся. Его машина, которую Дохлый забрал у него еще на прошлой неделе, стояла у входа. «Издевается, урод, нарочно демонстрирует слежку. Ну ничего, недолго осталось». — Леон улыбнулся сидящему на водительском месте парнишке и, больше не чувствуя холода, бодро зашагал в сторону городской больницы.

— Мама, как ты сегодня? — Леон поправил сползший с худого плеча халат.

— Хорошо, сынок, меня отпустят домой на выходные, доктор разрешил. Как ты там без меня? Люба за тобой присматривает?

Обычно Леона до зубовного скрежета раздражали эти разговоры. Мать по-прежнему считала его маленьким мальчиком, не способным приготовить себе еду и погладить рубашку.

С Любой они расстались после истории с Антипкиной. Любовница, чувствуя себя в какой-то степени виновной, постепенно сокращала количество свиданий под разными предлогами, а потом и вовсе со словами «прости, милый» предложила мирно разойтись. Он с облегчением согласился — бросить женщину первым ему не позволяло воспитание.

— Да все в порядке, мам. Что ты всегда так волнуешься? Расскажи-ка мне лучше, откуда у тебя взялся старинный браслет, что лежит в твоей шкатулке? Он что, принадлежал бабушке? Или тебе его подарил отец?

Мать отчего-то покраснела и стала нервно перебирать поясок халата.

— Да, Леон. Браслет — наследство твоего отца. Ты знаешь, в каком времени нам довелось жить! Люди скрывали свое происхождение, боялись за себя и за своих родных. Я думаю, твой отец на мне женился лишь потому, что я была из простой семьи. Он меня никогда не любил. И я это знала. Этот браслет он подарил мне на свадьбу. Имя его матери — Антонина Печенкина. Училась она во Франции, там и встретила отца своего будущего ребенка. Так что ты немного француз.

— Так отец родился во Франции?

— Нет, здесь, в Оренбурге. Михаила, или как по метрике — Мишеля, усыновила акушерка, принимавшая роды у его матери. В семнадцатом году Антонина приехала на похороны своего отца в Беляевку. Она тогда уже была беременна. Видимо, когда беременность стала заметна, она решила вернуться во Францию, но не успела. В стране в то время был бардак и разруха. У нее начались роды. Ее положили в городскую больницу, там и родился твой отец. Для семимесячного ребенка он был на редкость крупным и здоровым. А вот Антонина так и не оправилась от преждевременных родов. Она умерла через день, назвав сына Мишель, наверное, чтобы хоть как-то об отце-французе напомнить. Документы при ней были: метрика о рождении и диплом об окончании университета в Гренобле. Из ценностей — один этот браслет. Тетя Надя, та акушерка, что принимала роды у Антонины, была соседкой по квартире моих родителей. Когда она принесла домой грудного младенца, мой отец, а он работал в милиции, помог ей оформить ребенка на себя. Он сразу понял по фамилии Антонины, чей это внук, семью Печенкиных знали в городе все, и они решили, что лучше для мальчика будет, если тот станет просто Михаилом Сергеевичем Сергеевым. Позже мой отец пытался найти кого-нибудь из семьи Антонины, но их особняк в городе был занят новыми властями. Он даже ездил в Беляевку, но нашел там лишь пепелище. Я родилась, когда Мише исполнилось десять лет. Мне кажется, что любила его всегда, сколько себя помню. В сорок первом его и моего отца в один день призвали на фронт. Мы остались в квартире втроем: я, мама и тетя Надя. В сорок втором пришла похоронка на отца, а через год умерла мама. Мы остались вдвоем с тетей Надей дожидаться Мишу. Он вернулся с войны в сорок пятом, цел и невредим. Поступил в институт и пошел работать на завод. По окончании школы мы с подругой решили поступать в педагогический в Куйбышеве. Из писем тети Нади я узнала, что Михаил женился и привел молодую жену к нам в дом. Поселились они в моей комнате. Конечно, приезжать домой на каникулы я не могла. И все-таки на распределении я выбрала Оренбург. Первым делом пришла в родной дом. Не знаю, поймешь ли ты, но твой отец и его мать были единственными родными людьми, к которым я могла пойти. То, что увидела, открыв дверь, было ужасно. Тетя Надя лежала в кровати, до подбородка укрытая одеялом. Запах в квартире стоял одуряющий. Первым делом я бросилась открывать окна. Тетя Надя могла говорить, но тело ее было неподвижно. Годом раньше она упала со стремянки и повредила позвоночник. Жена Михаила не выдержала и ушла, а потом и подала на развод, а также на размен квартиры. И теперь Миша разрывался между больной матерью и работой. Конечно же, я стала ухаживать за тетей Надей. Нагрузка в школе была небольшая, и я все свободное время проводила с ней. В один прекрасный момент нам пришлось уезжать из этой квартиры. Так мы оказались в коммуналке.

Леон слушал мать и думал, как же мало о ней знает. Его никогда не интересовало ее детство и молодость. Он всегда считал, что у таких скучных родителей не может быть интересного прошлого. Отец, хоть и был на фронте, закончил войну в звании сержанта и в боях особенно не отличился. А в их классе учился сын Героя Советского Союза и дети орденоносцев. Леону гордиться было некем.

— Мама, а как ты узнала, кто настоящая мать отца?

— Тетя Надя рассказала об этом мне, когда твой отец решил, что мы должны пожениться. А Михаил знал уже давно. Тогда же они и подарили мне браслет, единственное папино наследство. И показали старые документы. Само собой, обсуждать с посторонними такие вещи было не принято. Твой отец до самой смерти был благодарен своей приемной матери за то, что все сохранила, несмотря на голодные и сложные годы.

— А он никогда не пытался найти кого-нибудь из родственников своей матери?

— Конечно, пытался, он даже ездил в Беляевку, расспрашивал там местных. Но никто не знал, куда делись остальные сестры Антонины.

— Почему же вы мне никогда ничего не рассказывали?

— Время такое было. Это сейчас модно родственников именитых иметь. А тогда чем проще твое происхождение, тем легче было в жизни пробиться. Думаешь, стал бы твой отец начальником цеха, если бы его фамилия была Печенкин?

— А про французского папочку ничего не известно?

— Нет, Антонина ничего не рассказала тете Наде. Мы даже не знаем, была ли она за ним замужем, никаких документов, подтверждающих брак, нет.

— А где лежат бумаги отца?

— В письменном столе, в самом низу, в старой кожаной папке. Что ты задумал, Леон?

— Я сегодня случайно забрел в музей, а там портрет Анны Печенкиной. Ты же наверняка его видела! Неужели не заметила, что на ее руке красуется твой браслет?

— Да, я знаю. Это лишний раз доказывает, что все, что рассказывала тетя Надя, чистая правда.

— А тебе неинтересно, где могут быть остальные украшения: колье, серьги, перстень, заколка? Их ведь ровно пять, как и сестер Печенкиных.

— Почему это тебя так заинтересовало? Какая теперь разница, у кого что, если их след невозможно отыскать? Сколько времени прошло!

— Мама, но существуют архивы, Интернет! Могут быть живы те, кто знал эту семью!

— Я не вижу смысла в поисках.

Леон не стал говорить матери, что смысл-то как раз есть. И если он отыщет потомков сестер, то вплотную подберется к наследству, оставленному прадедом. Где бы оно ни находилось. А это для него шанс выжить. И даже начать новую жизнь, не отказывая себе ни в чем.

Домой Леон вернулся в прекрасном расположении духа. Наскоро перехватив пару бутербродов, налил себе большую кружку сладкого чая и вытряхнул бумаги из портфеля старого адвоката на письменный стол. Копию завещания он нашел сразу.

«Да, прадед был чудаком. На что он надеялся? Все родственнички соберутся в дружную семейку и сядут на радостях пить чай с плюшками? А то, что может быть драка за золотишко, как в дурных романах, он не подумал?» — Леон боялся прикинуть, сколько это в пересчете на рублики может быть, если получить свою пятую часть наследства! А если еще чью-то присоединить! Стоп! Для начала нужно каким-то образом подобраться к остальным украшениям. Да, процент успеха невелик, но вдруг?

Леон сортировал бумаги по стопкам, откладывая в сторону те, что имели отношение к Печенкиным. «По логике начать нужно со старшей сестры. Она была замужем за родным братом адвоката. Фамилия у них общая — Кац». Взгляд Леона выхватил из пачки писем, отложенных в сторону, старый конверт с адресом, написанным выцветшими чернилами. «Хойна», — еле разобрал более-менее четкие буквы Леон. «Слава богу, Интернет не отключили». Леон нажал кнопку включения компьютера. Он открыл карту Европы. «Почти граница с Германией. Шансов, что остался в живых хоть один человек, помнящий Кацев, ничтожно мало. Еще меньше вероятность того, что колье дожидается меня столько лет. Так. Что тут про город? Семь тысяч населения! Да они там все друг друга знают наверняка! Это хорошо… Самое главное — раздобыть денег на эту поездку! Как ни крути, придется опять идти на поклон к Дохлому. Можно, конечно, не распространяться о наследстве. Скажу ему, что хочу собрать все камешки вместе, должен поверить, старинный гарнитур сам по себе стоит немало. Отдам ему долг, пусть подавится». Леон четко понимал: если съездит в Польшу впустую, это будет конец. Дохлый его попросту уничтожит.

Леон достал из ящика письменного стола кожаную папку, о которой говорила его мать. Пожелтевшая плотная бумага вытерлась на сгибах, но это был подлинный диплом Гренобльского университета. Вторая бумага, заботливо обернутая в тетрадный лист, оказалась метрикой о рождении Антонины Печенкиной. Свидетельство о смерти было написано от руки на обыкновенном листе бумаги и заверено печатью городской больницы. Леон сложил документы в пластиковую папку, положил туда же открытку из музея, на которой был портрет прабабки, и набрал номер телефона Дохлого.

Дохлый сидел, развалившись в кресле, и вертел в руках остро заточенный карандаш. Он с легким недоумением наблюдал, как Леон по-хозяйски устроился на кожаном диване, закинув ногу за ногу.

— Что хотел? Никак деньги нашел? — Дохлый прекрасно знал, как провел сегодня день его однокашник. Он приставил к нему охрану не столько из-за боязни, что Леон смоется из города. Ему хотелось, чтобы тот чувствовал себя как на горячей сковородке.

Ненависть к другу зародилась еще в школе, когда приходилось делить одну девчонку на двоих. Дохлый дураком не был никогда и понимал, что начитанной и умной Катеньке с ним скучно. Он каждый раз срывал свое бешенство на первой подвернувшейся под горячую руку жертве, когда Леон демонстративно при нем приглашал Погодину в кино, а та охотно соглашалась. Ссориться с Леоном из-за девчонки Пашке было не с руки: десятилетку нужно было как-то осилить, вылететь в ПТУ желания не было. Памятью он обладал уникальной, с ходу запоминая все, что вбивал ему в голову отличник Сергеев. Самому было лень учить школьные предметы, но слушать параграфы в пересказе Леона вполне мог. Такое своеобразное образование еще не раз пригодилось в жизни. На зоне он слыл «умником». И лишь рядом с Сергеевым чувствовал свою ущербность.

По большому счету, Катерина была ему не нужна — ну хорошенькая, фигурка ничего. Но Пашка не терпел пренебрежения собой. А поэтому Погодину нужно было сломать, подчинить и… бросить. Ему это почти удалось…

Он затаил на нее обиду, но еще больше ему хотелось чем-то задеть бывшего одноклассника, который никогда не скрывал презрения к нему.

Заработав авторитет и деньги, он однажды решил съездить в их старую коммуналку. Поставив джип прямо под окна их общей когда-то кухни, небрежно продемонстрировав тугую пачку дензнаков, он в приказном порядке отправил Сергеева за выпивкой в ларек. Дохлому на миг показалось, он добился одной из своих целей — опустил того с его кандидатской степенью до уровня его, Пашки, лакея. Но наутро после попойки понял, что ошибся: на лице Леона было написано все тоже презрительное снисхождение к нему.

Он тогда решил, что найдет время и способ, чтобы уничтожить зарвавшегося в своем чванстве друга. Что-что, а ждать умел! И дождался. Сергеев сам, после нескольких лет молчания, заявился к нему с деловым предложением. Сама судьба была за то, чтобы сыграть с бывшим дружком шутку. «Дело», с которым Леон пришел к нему, было простым до безобразия. Пашка даже не приподнялся с кресла, чтобы решить вопрос. Тата Антипкина работала на него не один год. Заняв у него энную сумму под открытие собственного ларька, она прогорела не без его же помощи. Деньги зависли прочным долгом, и Тата вынуждена была работать на своего кредитора. По подобным схемам его «охранная» фирма много лет обувала жадных до денег лохов: армейский друг Витька Шерман был асом в разработке схем. Жаль, так глупо ушел из жизни…

Позже сама Тата Антипкина разводила таких, как она, на крупные суммы, а все «заработанное» отдавала ему, Дохлому. В конце концов, на ее крючок попался Сергеев.

Собственно, денег Леон ему не должен, но знать об этом ему необязательно. Для него он, Павел Дохлов, — пострадавшая по его милости сторона.

Сергеева не жаль — заслужил! Но, узнав, что в городской больнице лежит его мать, он навестил главного врача и выяснил, что необходимо, чтобы облегчить страдания бывшей учительницы. Он не забыл, сколько времени она отдала ему, оболтусу, чтобы обучить французскому языку.

Он отдал ей долг как мог: деньги на обезболивающие лекарства, а это единственное, что нужно было умирающей женщине, теперь поступали в больницу регулярно…

— Я хочу предложить тебе выгодное дело, которое позволит мне с тобой рассчитаться в полном объеме, даже со всеми набежавшими процентами. — Леон первым прервал затянувшуюся паузу.

— Ты, помнится, уже предлагал мне одно выгодное дельце, — усмехнулся в ответ Дохлый.

— Ты можешь меня выслушать?!

— Ну, слушаю, излагай!

— Я сегодня случайно узнал о своем происхождении. Я — правнук одного из самых богатых людей нашего города Печенкина Афанасия Михайловича.

Пашка от души рассмеялся.

— Ты бы придумал что-нибудь пооригинальней, например, назвался бы сыном турецкого паши!

— Ты выслушай меня, да, а потом будешь ржать!

Дохлый, по мере того как рассказ Леона обрастал все большими подробностями, прислушивался все внимательнее. В этой истории что-то настораживало. Но проверить то, о чем говорит его бывший одноклассник, стоило. Запахло деньгами, а нюх на них у Пашки был просто феноменальным.

— И что ты мне предлагаешь конкретно? — негромко спросил он, когда Леон закончил.

— Финансируй мои поиски и получишь две трети того, что я выручу от продажи драгоценностей.

— Ну допустим. А где твой браслет?

— Я заложил его, чтобы отдать тебе проценты.

Леон достал из кейса документы и открытку с портретом прабабки и протянул Дохлому.

— Это кто?

— Моя прабабка. Анна Афанасьевна Печенкина.

— Тут практически ничего не видно. Какие такие рубины?

— Сходи в музей, Паша, — вкрадчиво посоветовал ему Леон. — Там этот портрет в человеческий рост!

— Ладно, не пыли. — Дохлый выдвинул ящик стола и достал пачку денег. Небрежным щелчком он пододвинул ее к Леону.

— Иди, выкупи побрякушку и принеси мне. После этого я решу, стоит ли овчинка выделки.

Леон вышел из кабинета и облегченно вздохнул. Жадность Пашки до денег, на которую он и рассчитывал, повернула ситуацию в его, Леона, пользу. Завещание прадеда Леон показывать Дохлому не собирался. Со своим законным наследством уж как-нибудь разберется сам!

— Галочка, пойди отопри ворота, Ляля приехала. — Валентина Николаевна вытерла руки белоснежным полотенцем и прикрыла крышкой кастрюлю с закипевшей картошкой. Въезд на дачный участок был виден лишь из маленького оконца на кухне.

Давно, когда Головановы-младшие были еще крохами, этот заброшенный кусок чужих владений достался им практически даром. Вся усадьба, где росли вековые дубы и пахнущие смолой сосны, принадлежала местному художнику, который так же учительствовал и в деревенской школе. Жил он бобылем, в бревенчатом доме с мансардой и верандой. Дом окружал некогда великолепный цветник, но художнику было лень каждый год высаживать цветы, и теперь из земли торчали лишь пожухлые стебли.

Валентина Николаевна с зятем и дочерью ездили по окрестным деревенькам в поисках места для летнего отдыха. Дом приворожил сразу. Словно зомби, они потянулись гуськом по узкой дорожке в глубину сада, где и застали самого художника. Долго уламывать хозяина не пришлось, он не только согласился пустить к себе на постой все семейство, но и сам предложил купить у него участок. Цену он назвал смешную, только попросил помочь перевезти вещи в деревню. Сам он толком не знал, где границы его владений, и они ориентировались по старым полусгнившим столбам, оставшимся от забора. Все устроилось как нельзя лучше, быстро и к радости обеих сторон. В начале июня Голованов перевез художника с его скарбом в деревню — там жила вдовушка, с которой этот крепенький старичок собирался коротать оставшуюся жизнь. Глобального ремонта не затевали, в доме всем нашлось место, а детская с огромным, почти во всю стену, окном привела малышей в восторг. Валентина Николаевна первым делом очистила от сорняков место под огород и посадила цветы в палисаднике. Они не спилили ни одного деревца, не выкопали ни одного кустика, решив, что плодов пары яблонь и одной вишни вполне хватит для варки варенья на зиму. Малина и крыжовник дико кустились вдоль бывшего забора, образуя живую изгородь. Руки у Голованова были отнюдь не «золотые», поэтому и сейчас, спустя много лет, дача имела все тот же запущенный вид. Правда, участок новый хозяин огородил, наняв для этого мужиков из деревни…

Машины одна за другой въехали во двор и почти синхронно припарковались возле забора.

— Привет, Лялька! — Галина приняла пакеты из рук сестры, чмокнув ее в щеку. — Саня, неси мясо к мангалу, там уже голодный Голованов рвет и мечет! Вы чего задержались-то?

— Да, как-то так получилось. — Ляля отвела глаза в сторону.

— Что, с матушкой опять проблемы? — тихо спросила Галина.

— Ее величество теща не пожелали ехать с нами в одном экипаже, а другого не нашлось! — ничуть не огорченный этим обстоятельством, за жену ответил Соколов.

— Брось ты! В первый раз, что ли? — облегченно улыбнулась Галина, сразу отгоняя от себя дурные мысли. — Пойду племяшку поприветствую, золотце мое!

Галина посмотрела в ту сторону, где из темно-зеленого джипа, больше походившего на боевую машину, выбирался молодой мужчина с абсолютно лысым черепом и щегольскими очочками на носу. Аккуратно придерживая заднюю дверцу, он подал руку сидевшей внутри молодой женщине.

— Маргоша, умница моя, как хорошо, что ты приехала! — Галина поцеловала племянницу в веснушчатую щеку. Лялина дочь была ее безусловной любимицей.

Вежливо кивнув ее мужу, она за руку повела Марго по дорожке к дому. Лялин зять вызывал у нее стойкое неприятие одним своим внешним видом, но самое главное — способом, каким зарабатывал «на хлеб с икрой». Всем было известно, из чьих карманов в его кошелек течет ручеек левых рублей на топливных заправках. А Григорий был владельцем целой сети таковых. К тому же Галина считала его недалеким и простоватым, хотя Григорий Усков окончил математическую школу с медалью и Технический университет с красным дипломом. Впрочем, будучи воспитанной матерью в терпимости к ближнему, нелюбовь к Маргошиному мужу Галина никак не проявляла и улыбалась ему вполне искренне.

— Гриша, сумки не забудь в багажнике, — обернулась к мужу Марго, идя рядом с тетушкой. — Тетя Галя, как бабушка? — Марго помахала рукой выглянувшей из окна Валентине Николаевне.

— Бодра как всегда — суетится с пирожками, гору уже нажарила, все ей кажется мало! — рассмеялась Галина.

— Пойду помогу на кухне. — Марго повернула к крыльцу. Маму тетушки она обожала, невольно сравнивая ее со своей родной бабушкой Анной.

Галина вслед за зятем повернула к площадке с мангалом, где о чем-то спорили друзья — Соколов и ее муж.

— О чем шумим? — Галина подозрительно покосилась на вдруг примолкших мужчин.

— Мясо не поделили, — буркнул Соколов, отходя от нее на безопасное расстояние. Он подозревал, что Юрка не сможет долго скрывать от жены предмет их горячего спора, и мог предугадать ее реакцию.

— Ну, Голованов, я жду. — Галина вплотную подошла к мужу.

— Сам скажешь? — Тот бросил тоскливый взгляд на друга и начальника.

— Я сватаю его в командировку, Галюнь, а твой муж сопротивляется. В общем, рабочий момент, ничего особенного, — торопливо проговорил Соколов, отходя от нее еще дальше.

Оказавшийся рядом Григорий громко и непочтительно фыркнул. Он знал, что таким ответом от сестры его тещи не отделаться.

— Все? — В голосе Галины слышались ехидные нотки.

— На неделю. Включая выходные, — уточнил Голованов виновато.

— И это лишь в конце месяца! — вставил Соколов и осекся, вспомнив, что, кажется, именно двадцать пятого у Юркиной матери юбилей!

— Значит, выходные… А помнишь ли ты, мой муж, что именно будет в конце месяца?

— Мамин юбилей…

— Ладно, к субботе он вернется, Галь, гарантирую! — Соколов прикидывал, сколько по времени может занять проверка филиала. Договор он закроет не раньше двадцатого, ехать придется либо в тот день, либо на следующий. Поймать директора на халатности, а то и на воровстве они с Юркой решили еще в начале лета.

— Ладно, работнички. Мясо не передержите! Уголькам вместо сочного шашлычка никто не обрадуется. И не забывайте, по какому поводу мы собрались сегодня, — добавила она, отходя к столу.

— А что за повод? — спросил Григорий, понизив голос почти до шепота.

— Это их семейное. Потом все узнаешь, — отмахнулся Соколов, переворачивая шампуры…

Валентина Николаевна из открытого окна кухни с удовольствием наблюдала за довольно слаженной суетой мужчин у мангала. Но, заметив, как испортилось настроение дочери после короткого разговора с ними, немного расстроилась.

— Бабулечка Валя! — Марго тихо подошла к ней и поцеловала в щеку.

— Ох, солнышко мое! — отвернулась она от окошка, обнимая внучатую племянницу. — Бабушку-то где потеряли?

— Ну… не захотела она! И слава богу, посидим спокойно!

— Не надо так, Маргоша! — строго одернула ее Валентина Николаевна. На самом деле, она давно не удивлялась, почему родные внуки так не любят ее сестру — у Анны редко находилось доброе слово не только для посторонних, но и для собственных дочери и внуков.

С тех пор как Анна, изгнанная мужем из дома за измену, вернулась и поселилась в своей бывшей квартире, Валентина Николаевна не находила покоя. Ей было до слез жаль Лялю, вынужденную жить с матерью и бабушкой. Деда как бы и не было — тот с утра до вечера сидел взаперти в своем кабинете, сочиняя мемуары. Обе родственницы относились к Ляле с равнодушием, часто ссорясь и не замечая ее присутствия. Разница между ними была лишь в том, что бабушка была более ответственным воспитателем. Ляле от этого жилось не легче — требования бабушки она должна была выполнять неукоснительно, ее собственное мнение ту не интересовало. Валентина Николаевна издали наблюдала за Лялей, у которой отняли детство, наполненное искренней любовью отца и няни, с болью и жалостью. В глазах тринадцатилетнего ребенка была такая взрослая мудрость, что это пугало тетушку. После смерти няни Нюши Ляля словно осиротела окончательно.

В конце концов, Анна, в очередной раз устраивая свою личную жизнь, переехала к своему новому «мужу», позабыв на время и о Ляле, и о немолодых родителях. Ляля осталась одна, когда исполнилось восемнадцать. Один за другим умерли бабушка и дед. Но долго жить в одиночестве ей не пришлось. Анна, которую выставил за дверь не выдержавший ее характера избранник, вернулась домой, к дочери. О том, какую роль она сыграла в судьбе Ляли в самые сложные моменты жизни, Валентина Николаевна вспоминала с содроганием. И сейчас она дочери не помощница, и хорошая бабушка из нее тоже не получилась…

— Маргоша, почему твой брат не приехал?

— Кир со своей девушкой уехали к ней в деревню, куда-то в Оренбургскую область.

— Как девушка-то у него, хорошенькая?

— Не знаю… кто ее видел?

— Никто! — ответила дочери вошедшая на кухню Ляля, обнимая Валентину Николаевну. — Здравствуй, родная! Кир сказал «не париться»!

— Ну и ладно. Взрослый мальчик, разберется сам. Оренбургская область, говорите… Там, в Беляевке, когда-то было имение наших предков! Только оно сгорело!

— Да, точно! Кир же в Беляевку и поехал. — Ляля задумалась. — Интересно было бы туда наведаться.

— Да, девочки, неплохо бы. — Валентина Николаевна тихо вздохнула. Ее мать Наталья Афанасьевна мечтала побывать в родных местах. Она рассказывала ей, что последний раз видела свой дом горящим в тот день семнадцатого года, когда они бежали в Петербург. И еще она очень хотела разыскать своих старших сестер Зою и Антонину. Муж Валентины Николаевны посылал запросы в Польшу, в Хойну. Но ответ всегда был один — угнаны фашистами в концлагерь. Дальнейшая судьба Зои и Михаила Каца и их сына Даниила неизвестна. Адреса последнего места жительства Антонины Печенкиной у них не было, в Гренобле та жила на съемной квартире и письма получала на почтамте…

— Обалдеть, как вкусно! Сашка, я тебе все прощу за такое удовольствие! — Галина, любительница шашлыка, обожала замаринованное им мясо.

— И какие же грехи ты мне собралась отпускать, святая ты наша? — насмешливо спросил он.

— А то ты не знаешь! — сердито ответила та.

Они сидели в тени раскидистого дуба на старом одеяле и ели шашлык прямо с шампуров.

— Галка, не говори загадками, знаешь ведь, не люблю. — Сашка насторожился и отложил пустой шампур на тарелку.

— Да знаю, потерпишь. Дай дожевать, потом я с тобой поговорю!

— Ого, кажется, надо мной навис суд праведный, — пробурчал он в ответ, понимая, что от объяснений с сестрой жены не уйти.

Он, Соколов, редко выползающий из своей скорлупы, сам того не замечая, с Галиной мог говорить обо всем. Более надежного друга у него не было. Даже ее мужу, своему другу Юрке Голованову рассказать мог далеко не все — не понял бы тот. А Галка могла двумя-тремя фразами разложить любую проблему по полочкам. Он всерьез никогда не обижался на резкость, с какой она порой высказывала свое мнение, твердо признавая справедливость ее суждений. А еще он доверял ее интуиции. Сейчас ему было худо. Худо оттого, что не понимал, что происходит у них с Лялей. Они не ссорились, нет. Но в редких спорах она быстро и равнодушно соглашалась с ним, скользяще отводила глаза и уходила. Это страшно пугало — он привык к резким ответам, попыткам «отесать» его, не привыкшего ко всяким политесам мужлана. Она больше не называла его «бесчувственным бревном». Она не говорила ничего. И Сашка испугался, что теперь ей все равно, какой он. Похоже, он ей никакой больше нужен — ни воспитанный, ни мужиковатый. Когда-то он завидовал Юрке, что того никто не пытается «облагородить», ни теща, ни жена. Они его принимали таким, какой есть. Позже, когда наконец понял разницу меж собой и Головановым, успокоился. Юрка от рождения принадлежал к тому кругу, о котором ему все время напоминала теща Анна Андреевна. А он, Соколов, как ни старайся, навсегда останется «за кругом». Именно Галка тогда объяснила ему все это, весело подтрунивая над его потугами стать «своим». «Ты, Соколов, лучше бы оставался собой, чем тратить время на эти игры. Поверь, на самом деле Ляльке все равно, умеешь ли ты целовать ручки дамам и вести умные разговоры. Она тебя просто любит. А воспитывает по инерции, заметь, только после очередного посещения Анны Андреевны. Научись различать, где говорит она, а где из нее „лезет“ матушка. И тебе сразу станет легче. Ну не родился ты в семье юристов, как Голованов, зато твоя мама любила тебя, и неважно, соответствовал ли ты чему-то там! Лялька всегда мне говорила, что, если бы не твои родители, царство им небесное, ваши дети не знали бы, что такое бабушка и дедушка. А ты бы лучше попытался понять жену. Что ты о ней знаешь? О ее детстве, например?» — вдруг поставила она его тогда в тупик своим вопросом. Они сидели часа три под этим же деревом, и он с жадностью слушал ее, ловя каждое слово. Она рассказала ему все, доведя его до отчаяния и глубокого стыда. Он, самонадеянный дурак, никогда не расспрашивал Ляльку о жизни до встречи с ним, однажды отрубив желание той поделиться с ним накопленной болью одной фразой: «Мне неинтересно, с кем и как ты жила раньше, давай больше к этой теме не возвращаться». Он-то имел в виду лишь ее ухажеров, которых у Ляли всегда было полно! А она, видно, поняла, что ее прошлое его не волнует. И замолчала. Если б не Галка, он бы так ничего и не узнал…

И вот сейчас Галина, вновь учуяв надвигающуюся беду, собирается «прочистить ему мозги».

— Ты не шути. Лучше внимательно посмотри на жену — Лялька на себя не похожа. Вчера я с ней попыталась поговорить, но бесполезно. Кажется, это тот случай, когда непонятно что и непонятно почему. Ее объяснение про «кризис брака» — просто отговорка.

— Ты думаешь, я ничего не замечаю? Но она все время молчит!

— А ты пытался ее спросить? Честно говоря, зная Ляльку, я думаю, что она чего-то ждет. Равнодушно, как неизбежное.

— Галя, поверь, на сегодняшний день я чист перед ней как стекло. Да ты и сама видишь, сколько у нас с Юркой работы! Открыли еще два отделения, а работать некому. Так и мотаемся по очереди в командировки, пока поставить на руководство некого. Кто ворует, кто просто ничего не делает вдали от начальства!

— Кто тут ничего не делает? — Ляля подошла тихо, мягко ступая спортивными тапочками по молодой траве. — Соколов, не грузи мою сестру своими проблемами. Галя, пойдем с твоей мамой поговорим.

— А мне можно? — спросил Сашка.

— А тебе интересно? — Ляля впервые за последнее время посмотрела ему в глаза.

— Не цепляйся к мужику, сестрица. Пошли, Соколов, твоя жена кое-что раскопала интересное про наших предков. Нужно обсудить!

Валентина Николаевна разливала по чашкам чай из большого медного самовара, растопленного на углях. От чашек разносился такой дух, что запах черемухи, цветущей у самых ворот, померк перед этим букетом. Пчелы, обманутые исходящим от напитка ароматом, вились рядом, позабыв о цветочных клумбах. Все расселись по длинным скамьям, врытым в землю вокруг деревянного стола, на котором на керамических блюдах высились горки сладких пирожков. Валентина Николаевна с удовольствием оглядела многочисленное семейство. Ляля, достав из пакета альбом, передала его Валентине Николаевне. Та раскрыла его и всплеснула руками:

— Господи, это же Анна!

Галина с Лялей дружно рассмеялись.

— Нет, мама, это не твоя сестра. Это — Анна Печенкина, твоя бабушка.

За разговорами и воспоминаниями незаметно пролетел день. Уставшее солнце закатилось за вековые деревья, уступая место легкому, сумеречному туману. Комары, почуяв свежую кровь, радостно набросились на расслабившихся от чая и пирожков людей, но в дом никому идти не хотелось.

— Лялька, ты карты взяла? — Галина наклонилась к самому уху сестры.

— В машине. А что? Проблема какая? — тревожно спросила Ляля. Галина просила ее сделать расклад на картах только в крайнем случае, когда у нее срабатывала собственная интуиция.

— Да так… Неспокойно как-то. Пойдем?

Ляля сходила к машине и вернулась с небольшим пакетом в руках.

— Давай в мою спальню. — Галина первой вошла в дом и направилась к лестнице на мансардный этаж.

— Что тебя так волнует? Что-то конкретное? — Ляля перемешивала карты перед зажженными треугольником свечами.

— Да. Командировка Юрки, на которой настаивает Соколов. Что-то мне не по себе. Посмотри, благополучно вернется? Вдруг с самолетом что? Или… не знаю. Просто разложи на эту поездку.

— Хорошо. Думай о муже. — Ляля пристально вглядывалась в глаза Галины. Вынув три карты из небольшой колоды, она произнесла: — Дорога туда, цель поездки, дорога обратно. — Она показала поочередно на каждую карту. — Смотри: дорога туда — успешное движение к цели, цель — поиск компромисса, справедливый суд.

— Все правильно, там директор накуролесил в филиале, Юрка едет с ним разбираться. А обратная дорога?

— Обратная… карта Мир — гарантированный успех, окончание пути. Все нормально, вернется твой муж домой, никакого крушения самолета, — нарочито спокойно и убедительно произнесла Ляля.

— Ладно. Это все мои страхи. Просто не хочется почему-то в этот раз его отпускать. Пойдем в сад. Наших там комары уже съели, наверное. — Галина шагнула к двери.

Ляля быстро вытащила еще одну карту из стопки. «Господи, да что такое? Какая такая катастрофа после возвращения?!» — Она так же быстро убрала карту обратно в колоду и пошла за сестрой.

Дохлый нетерпеливо поглядывал на часы. После этого странного звонка он был сам не свой. Вроде бы и предложение встретиться было ненавязчивым, и голос у мужика приятный. Но его, давно переставшего бояться чего-либо в жизни, насторожила эта мягкая властность в тоне незнакомца. Или знакомца? Голос, голос! Точно слышал раньше. Из прошлого привет? С зоны? Нет, слишком интеллигентный говорок.

Дохлый и сам не мог себе объяснить, отчего чуть не подпрыгивает на стуле от нетерпения, поглядывая на входную дверь через плечо. И все-таки он пропустил этот момент.

— Здравствуй, Павлуша! — вкрадчиво-насмешливо раздалось над ухом, и твердая мужская рука легла ему на плечо.

Дохлый резко обернулся. «Нет, мне туда еще рано», — мелькнула мысль о дурдоме, потому что Павлушей, кроме мамы, его называл лишь еще один человек. Но на этом свете он никак не мог пригласить его на встречу! Дохлый даже не стал вставать, не сделал ни одного движения, чтобы скинуть его руку со своего плеча.

Мужчина присел на соседний стул и в упор посмотрел на Дохлого. Ласковая улыбка не сходила с его лица.

— Павлуша, дорогой! Ну не мог я приехать раньше, прости!

Дохлый прокашлялся.

— Откуда? Откуда приехать? — тупо переспросил он, пряча глаза.

— Так ли уж это важно? Главное — я не забыл тебя, ведь так?

— Ну… наверное. — Дохлый пока не мог разобраться в своих чувствах. Злость и радость, обида и возникшее вдруг облегчение. И — страх. Он попытался сделать равнодушное лицо.

— Да не пыжься ты так, Павлуша. Я же вижу, ты рад меня видеть. Не можешь поверить, что это я, да?

— Где-то так, — выдавил из себя Дохлый.

— Расслабься. И можешь начинать спрашивать.

— Рассказывай с самого начала, с того самого дня, — почти приказал Дохлый. Он все же сумел взять себя в руки, попривыкнув к новому образу своего старого друга. Тот молча кивнул, признавая его право на приказной тон. По мере повествования у Дохлого вытягивалось лицо. «Да он сумасшедший! Провернуть такое мог лишь тронутый на всю голову человек! А рискнуть приехать после всего, что натворил! Это нужно быть совсем безумцем», — думал Дохлый, слушая его.

— А теперь я хочу вернуть кое-кому долги. Ты со мной?

— Твое право, но я — пас.

— Чего боишься, Павлуша?

— Ничего не боюсь, это — твои заморочки! — Дохлый делано-равнодушно пожал плечами.

— Я тебя не понимаю. Или есть что-то, о чем я не знаю? — В тоне говорившего появились угрожающие нотки.

«Черт, я и забыл, как он умеет смотреть и видеть. Ничего не скроешь. А если?… Что ж, можно попробовать. Не все ж ему меня использовать вслепую, не мальчик я уже!» Дохлый долго и подробно рассказывал о своих планах, особенно подчеркивая, как вовремя появился его старый друг. «Пусть думает, что я по-прежнему с ним. Начнем, а там видно будет. Гений интрижки, так его! Я и сам не идиот. Главное — все правильно просчитать!» — Он старался смотреть в сторону, словно опасаясь, что тот заметит даже малейшую фальшь.

Мужчина слушал внимательно, но по выражению его лица было не понять, интересно ли ему все, что рассказывает Дохлый. Холодный взгляд был направлен куда-то за плечо Дохлого, руки лежали на столе спокойно.

«Да кто ж это такой? Чисто мертвяк!» Охраннику Дохлого, сидевшему за соседним столиком, было не по себе. Такой неподвижный взгляд он видел только у покойников. И он не помнил своего шефа, пребывавшего в таком напряжении. На всякий случай он принял удобную позу, чтобы было легко вскочить из-за стола, если что. «Придушу двумя пальцами шмакодявку», — решил он, глядя на тщедушное телосложение незнакомца.

Ляля занималась своим любимым делом: переставляла по-новому книги на стеллажах и заодно протирала переплеты влажной тряпочкой. Ее любовь к «дамским» детективам была еще одним поводом для насмешек мужа. Тот считал, что женщины специально переводят бумагу, дабы высказать на ней то, что не решаются произнести вслух. Каждая пишет о том, чего на самом деле никогда не будет в ее жизни. Богатый муж, дети-вундеркинды, тонкие и чувственные отношения, интрига, желательно с парочкой трупов, — мечта любой экзальтированной дамочки. А то, что они все такие, эти «детективщицы», муж не сомневался. И снисходительно разрешал Ляле потреблять это чтиво в качестве психологической разгрузки. Сам он, проглатывая втихаря очередной томик Дашковой или Устиновой, наивно полагал, что жена этого не замечает. Ляля лишь тихо посмеивалась над ним, оставляя на видном месте книжные новинки.

Ляля услышала, как поворачивается ключ в двери. «Неужели Соколов решил пожаловать на обед?» — этого не случалось уже несколько лет, хотя офис фирмы находился в десяти минутах езды от дома.

— Мамсик, привет! — Кирилл изогнулся знаком вопроса и чмокнул мать в щеку.

— Привет, дорогой. Учуял любимый борщ? Садись, только руки вымой.

— Есть хочу, сегодня до работы пришлось забежать к шефу домой, у него там с компом нелады, позавтракать не успел!

Ляля уже наливала в тарелку, которую сын называл «мое блюдце», борщ из кастрюли. Кирилл вышел из ванной комнаты, плюхнулся на табурет и откусил от бутерброда с колбасой добрую половину. Эта его привычка закусывать любой суп бутербродами доводила его сестру Марго до бешенства.

— Как съездили к родителям Кати?

— Класс! Я б там поселился, в Беляевке! Свежий воздух, сад огромный и речка в двух шагах. Правда, берега крутые — подмывает. Лестницу жители сделали, по ней и спускаются к воде. Утром вода — ледяная, кайф! Еще озеро имеется, но дальше, у леса.

— Что-то я в тебе раньше не замечала такой тяги к сельской жизни! На дачу к Головановым не затащишь!

— Что дача? Кусок земли с деревьями, огороженный забором! А там — простор!

— Хочу тебе сказать, Кир: в Беляевке было наше родовое имение Печенкиных.

— Вот это да! Почему ты мне раньше не говорила?

— Ты не спрашивал. Вам с Марго никогда не была интересна история нашей семьи.

— Мамсик… не обижайся. Сейчас молодежь вся такая, твои дети не исключение, — нашелся Кирилл.

— И Катя?

— Нет, мам. Катя как раз другая. А семья у нее… В одном доме — куча народа, и никто никому не мешает. Разговаривают тихо, не кричат. Только деду — он глуховат. Нет, у них нет той могильной тишины в доме, как у нас… Ой, прости, мам, — осекся Кирилл, видимо, заметив, как она помрачнела.

— Ты прав, Кир! Именно — могильная, — вздохнула Ляля.

— В последнее время, что я здесь жил, казалось, дома нет никого. Если бы не стук «клавы» из-за ваших с отцом дверей! Вы с ним совсем не общаетесь?

— Все у нас нормально, Кир! Не драматизируй. Ты лучше скажи, почему с Катей нас не знакомишь?

— Вот сегодня как раз и зашел сказать — вечером придем вдвоем! Только предупреждаю заранее. Я с ней не просто так. Понравится она вам или нет, на мое отношение к ней это не повлияет.

— Что же в ней такого необычного, что ты нас так готовишь к знакомству?

— Отвечу. Во-первых, она старше меня на три года.

— Это не смертельно!

— А во-вторых, у нее есть ребенок, не от меня. Дочка живет у Катиных родителей.

— Где же ты нашел такое сокровище, сын?

— Я так и знал, что ты не удержишься и съязвишь! Все просто — мы вместе работаем.

— Собираешься жениться? — не удержалась Ляля от вопроса.

— Мам, ну какая женитьба! У нас ни кола ни двора. Где жить? В коммуналке у нее? Или у вас? Нет уж… Хотя можно к родителям в деревню…

— Не выдумывай! Что ты там делать будешь? С твоим образованием?

— Мам, ну ты что думаешь, Беляевка — медвежий угол? Большое село! Асфальт, фонари! Тарелки и Интернет в каждом практически доме. Школа, больница, дом творчества! Между прочим, ребенку там — рай. Каких только кружков нет! А я в школу пойду работать. Учителем информатики!

— Шутишь, Кир? — Ляля недоверчиво посмотрела на сына.

— Нет, мам. Катя захочет — поеду! Мне она очень нравится, правда. И мне надоело ее скрывать от вас, словно она прокаженная. Между прочим, и Катя боится к вам идти. Вбила себе в голову, что вы не захотите ее принять, еле сумел уговорить сходить хотя бы в гости!

— Прости, Кир, но мне не все равно, с кем ты живешь. И не буду обманывать, наличие у нее ребенка — не радостная для меня новость.

— А мне ее дочка понравилась. Такая прикольная! Залезла ко мне на колени и сразу папой назвала. Шебутная немного, но послушная. С ней в основном Катькин прадед возится. Ему сто лет в обед, а за Машкой присматривает. Кстати, не хочешь на родину предков съездить, а?

— Мы как раз эту поездку обсуждали вчера на даче. Я вам вечером все расскажу. Приводи свою Катю, будем знакомиться!

— Спасибо, мамсик! Тогда до вечера!

Кирилл, перескакивая через ступеньку, побежал вниз по лестнице. Ляля, едва успев дойти до кухонного окна, увидела, как ее сын лихо выруливает из арки дома на своей побывавшей в дорожных битвах «десятке».

— Сашка, не таскай со стола, всю красоту порушишь! — Ляля довольно ощутимо хлопнула мужа по протянутой к очередному канапе руке.

— Ну ты, Лялька, зануда. Что изменится от того, что в этой горе не хватит одного бутерброда?!

С последней поездки на дачу Головановых изменились их отношения. Ляля поняла, чего не хватало им в последнее время. Этой вот шутливой легкости и нарочито грубоватых подколок. Такие переругивания могут себе позволить лишь очень близкие друг другу люди. И никаких обид. Любя, прощая и терпя. Они вернулись к началу их совместной жизни. Когда все острые углы сглаживались таким вот образом. Может быть, поэтому их брак продержался и год, и три, а потом и двадцать с лишним лет.

— Иди, открывай дверь сыну, голодающий! — Ляля подтолкнула мужа в спину по направлению к коридору.

Сашка, бросив на стол тоскливый взгляд, поспешил выполнить приказ. Вернулся он, пропуская вперед себя Кирилла и девушку.

— Мама, папа, это — Катя. — Кирилл по-хозяйски обнял подругу.

— Здравствуйте, Катя, — чуть не хором ответили они с Соколовым.

Ляля на секунду закрыла глаза, чтобы не показать своего удивления. Перед ней стояла девочка, маленькая, ростом чуть выше ее самой, с пухлыми как у ребенка щеками. В зеленых глазах плескался затаенный страх. Стройные ножки, затянутые в голубые джинсы, в нерешительности топтались на месте. Ляля испытала неловкость.

— Проходите, Катя, присаживайтесь, — на помощь пришел муж, взявший инициативу в свои руки. — Кирилл, что мнешься как не родной?

После вкусного ужина и нескольких бокалов муската Катя уже смеялась шуткам хозяина дома.

— Кать, а наши предки тоже из Беляевки! — гордо сообщил Кирилл и посмотрел на мать.

Катя удивленно повернулась к Ляле.

— Да, имение моих прадедов было в вашем селе. Вот посмотри. — Ляля взяла с полки приготовленный заранее альбом, раскрыла его и положила перед Катей. — Это Анна Печенкина, моя прабабушка.

— Ой, Елена Владимировна, это же тот портрет, какой мы подарили городскому музею!

— Да что ты говоришь! И как же он к вам попал?

— Эту историю мой прадед рассказывает каждому приезжему. Его отец в молодости работал у Печенкиных на конюшне. В тот день, когда солдаты подожгли усадьбу, он едва успел вывести нескольких лошадей из горящих стойл. В кустах у ворот он и нашел этот портрет и зачем-то приволок его домой. Его мать, отругав сына, обернула картину в старое одеяло и спрятала в сарае. Моя мама, разгребая в сарае старый хлам, нашла ее и отнесла в наш дом творчества. Позже его торжественно передали городскому музею.

— Кир сказал, твой прадед жив?

— Да, и в здравом уме, слава богу! А память у него как у молодого. На кладбище при церкви ваш фамильный склеп — так вот он поименно помнит всех захороненных там… А еще у нас в Беляевке… да что тут рассказывать, приезжайте к нам, все сами увидите.

— Спасибо, Катя. Как раз недавно на семейном совете мы обсуждали такую поездку. Видимо, действительно пришло время…

— Приезжайте все вместе, дом у нас просторный, а природа какая! Отдохнете, ягод поедите вдосталь, в лесу погуляете.

— Ну, Катька, тебе только зазывалой работать. Смотри, мои родители уже готовы чемоданы паковать. — Кирилл ласково коснулся губами Катиной щеки. Молодая женщина покраснела…

Быстро убрав посуду после гостей, они с Сашкой еще долго обсуждали будущую невестку и предстоящую поездку в Беляевку. То, что Кирилл рано или поздно женится именно на Кате, у обоих не вызывало сомнений. «Какая-то она слишком скромная», — с нотками недовольства говорил Соколов Ляле. «Тебе что, кабацкую девку для сына в жены хочется?» — возмущалась она. Но оба, в конце концов, пришли к выводу, что выбору сына придется довериться и принять его. «А девочка ее нам не помеха, правда?» — с надеждой спросила она. «Нет, девочки нам никогда не помеха!» — отшутился он, закрывая за ними дверь их общей спальни.

Леон сошел с поезда на станции, напоминающей домик с немецкой игрушечной железной дороги. Сразу за привокзальным зданием перед ним как на ладони лежал аккуратный городок.

Он вынужден был поехать в Польшу. Сколько ни пытался отложить поездку, чтобы лишний раз не обращаться к Дохлому за деньгами, не получилось. Сведения, какие «нарыл» в Интернете, были скудны и сводились к описаниям фашистских зверств на территории Хойны и массового вывоза еврейского населения из города. И вот он здесь.

На лавочке у выхода с платформы сидела старушка и смотрела на проходящие мимо поезда. Видимо, дома ей было скучно, и она ходила сюда, чтобы оживить для себя череду однообразных будней. А может быть, она только что проводила кого-то и сейчас отдыхает. На вид ей было лет сто, не меньше.

«Только бы дама не пребывала в маразме», — подумал Леон, подходя к ней.

— Прошу прощения, пани, — обратился он к женщине на польском языке, вспомнив добрым словом мать, заставлявшую учить иностранные языки, среди которых был и польский, и даже иврит.

Старушка с приветливой готовностью улыбнулась Леону:

— Пану нужна моя помощь?

— Да, если позволите.

— Пожалуйста, я готова вас выслушать.

— Мое имя Леон Сергеев, я из России. Разыскиваю своих родственников, они жили здесь до войны…

— А как звали их? — живо спросила старушка.

— Старшая сестра моей бабушки вышла замуж за Михаила Каца. Возможно, вы слышали такую фамилию? К сожалению, на письме, что сохранилось, я сумел разобрать лишь название города, но не весь адрес полностью. — Леон поспешил достать из папки письмо Зои Кац.

Старушка взволнованно повертела в сухоньких пальцах конверт.

— Вам повезло! — заулыбалась она. — Очень повезло, что вы подошли ко мне. Я работала в городском архиве и могу вас проводить туда. Думаю, там вы найдете все, что вам нужно. — Кивком она указала на его немудреный багаж. — Но, может быть, вы сначала хотите устроиться в гостинице?

— Да, пожалуй! — согласился Леон. — Я бы оставил вещи.

— Тогда пойдемте.

Старая пани встала со скамейки и взяла Леона под руку. Она быстро засеменила по покрытой тротуарной плиткой дорожке, бодро переступая обутыми в туфли на удобном низком каблучке ножками.

Пока Леон устраивался в номере небольшого отеля, находящегося по соседству с вокзалом, старушка позвонила по телефону в архив и договорилась о встрече. Положив трубку, она протянула Леону бумажный листок с адресом:

— Это здесь неподалеку. Пану нужно только завернуть за угол и идти до конца улицы. Вход в здание со двора.

— Спасибо большое, пани.

— Я желаю пану удачи.

Было видно, что это маленькое происшествие развлекло женщину. Во всяком случае, она попрощалась с довольной улыбкой. А Леон зашагал в направлении, указанном ему старой дамой. Пока все складывалось на редкость удачно.

Архив располагался в старинном двухэтажном особняке, построенном, вероятно, еще в позапрошлом веке. Молодая женщина приветливо поздоровалась с ним по-русски. Леон удивленно развел руками:

— Вы так хорошо говорите на русском? Как вас зовут?

— Магда. Моя бабушка научила меня этому языку. В нашем городе многие пожилые люди хорошо его знают. С тридцать девятого года здесь был советский военный аэродром. Что вас интересует, пан Леон?

— Скажите… фамилия Кац вам знакома?

— Нет. Но я могу посмотреть по картотеке. В какое предположительно время он или она здесь жили?

— До тысяча девятьсот семнадцатого года — точно. Позже — не знаю. Они погибли в Дахау. Но откуда их доставили в лагерь, мне неизвестно. Я приехал сюда в надежде, что их сын жив. Или кто-то, кто помнит эту семью и мальчика.

Девушка включила компьютер и набрала поиск.

— Вот. Михаил Иосифович Кац, врач. Зоя Афанасьевна Кац, в девичестве Печенкина. Даниил Михайлович Кац. Все.

— Это они. Сестра моей бабушки Антонины Афанасьевны Печенкиной — Зоя Афанасьевна Кац и ее семья! А где они проживали, можно узнать? И жив ли Даниил?

— Адрес я вам не скажу, но… У меня есть одна идея! Подождите немного…

Магда достала телефон из кармана пиджака и набрала номер.

— Бабушка, это я, — проговорила она по-русски. — Да, я с работы. Мне нужно тебя кое о чем спросить. К нам приехал человек из России, он ищет родственников. Тебе знакома фамилия Кац? Да? А ты не помнишь, где они жили? Очень хорошо! Тогда я сейчас пришлю к тебе Леона Сергеева, ты помоги ему, пожалуйста, отыскать их дом, хорошо? Целую тебя.

Леон шел по тихой улочке к дому бабушки Магды. Его не покидало ощущение, что само провидение указывает ему дорогу. Одноэтажный каменный домик казался игрушечным, впрочем, как и весь городок. Дверь ему открыла хозяйка. Миловидная, сохранившая прекрасный цвет лица, она удивительно походила на русскую актрису Рину Зеленую.

— Здравствуйте, пани Зося.

— Добрый день, пан Леон. Внучка рассказала о вашей проблеме. Боюсь, я вам могу лишь показать дом, в котором до войны жил доктор Кац с семьей. Но их давно нет в живых. Немцы в сорок первом году вывезли из нашего города всех евреев…

— А их сын?

— И его тоже, не щадили даже детей. Я отведу вас к этому дому, а потом мы зайдем в соседний, там живет пани Рыльска, ей сто один год, но она сохранила ясную память и, думаю, может рассказать вам о семье доктора много интересного…

Пани Рыльска, щурясь подслеповатыми глазами, слушала Леона. По выражению ее лица он никак не мог понять, верит она ему или нет. Старушка бойко говорила по-русски, слегка коверкая трудно произносимые слова. Леон чувствовал, что чем-то он ей не нравится, и не мог понять, какую ошибку допустил. Пани Рыльска, не перебивая, выслушала его рассказ о том, как он от старого адвоката узнал о существовании завещания, как в музее обнаружил портрет прабабушки и потом узнал о своем происхождении.

— А вы читали завещание, молодой человек? — вдруг строго спросила она, и Леон насторожился. Ох, не зря старушка задала этот вопрос! Интуитивно он чувствовал, что не нужно говорить о наследстве, лучше сделать вид, что движим одним лишь желанием — найти родственников, собрать их всех вместе.

— Нет. Завещание не сохранилось. Но Яков Семенович пересказал мне его. Я понял только, что прадед очень хотел, чтобы у каждой из пяти сестер была одна вещь, часть целого, которое позволит доказать, что ее потомки принадлежат к этой фамилии. Поэтому он и роздал пять предметов гарнитура всем сестрам. Я хочу выполнить его волю и найти всех родных. — Леон достал из папки имеющиеся документы. Лицо старой пани разгладилось, из глаз пропала настороженность, и она доброжелательно посмотрела на Леона.

— Мы с Зоей были близкими подругами, — огорошила она Леона.

Он не мог поверить своим ушам. Так не бывает… сказочное везение!

— От нее я знаю всю историю ваших предков, — невозмутимо продолжала пани Рыльска, не подозревая, что творится в душе Леона. — Последний раз Зоя была в России летом семнадцатого года. Ездила на похороны отца.

Пани Рыльска помолчала, и было понятно, что она видит картины того прошлого, что всплыли сейчас в ее памяти. Леон не торопил ее, ждал, затаив дыхание.

— Вот тогда она и привезла рубиновое колье, — пожевав старческими губами, вновь заговорила женщина. — Зоя очень переживала, что ее сестры отказались уехать с ней к нам, в Хойну. Она боялась, что люди, которые устроили у вас в стране этот бунт, не пощадят их. Ваш прадед был известным человеком. Волновалась она и из-за вашей бабушки Антонины. Когда они прощались, та призналась ей, что ждет ребенка. После переворота в России связь с сестрами была утеряна окончательно. Я не просто так задала вам вопрос о завещании. Зоя рассказала мне об условии, позволяющем получить свою часть наследства. Они с Михаилом даже пользовались процентами со своего капитала после того, как у них появился сын Даниил. Зоя родила его поздно, когда они с Мишей уже потеряли надежду на то, что у них будут дети. В начале войны они пытались выехать из города, но не успели… пришли немцы, всех евреев тут же собрали на станции. Зоя с Мишей и Даниилом не избежали этой участи…

— Яков Семенович рассказывал мне, что встретил Михаила в Дахау, — прервал ее Леон. — Они, представьте, оказались в одном бараке. Михаил умер незадолго до освобождения. О Зое ничего не знали. Но Михаил, по словам Якова Семеновича, был уверен, что жена не выдержит жизни в лагере.

— Вот, значит, как они погибли…

Старая женщина закрыла глаза. Несколько минут Леон тихо осматривал комнату. Все кругом сверкало чистотой. Мебель была старой, но заботливо отреставрированной умелой рукой. Крахмальные салфетки, связанные вручную, лежали под каждой фарфоровой статуэткой и вазочкой. Статуэток было множество. Пастушки соседствовали с фигурками зверей и танцовщицами в пачках. Самая внушительная композиция была сценой охоты. Мужчина в камзоле держал сокола на вытянутой руке, рядом с ним, прикрываясь зонтиком, стояла девушка в платье с пышной юбкой и в маленькой шляпке. У их ног вертелась собака. Сцена была очень живой. Мужчина был готов выпустить сокола, птица взмахнула крыльями, девушка замерла в ожидании, а на стеклянной морде пса было написано такое нетерпение, что Леону тут же захотелось узнать, удачно ли закончится эта охота. Любуясь статуэтками, он не заметил, как пани Рыльска открыла глаза и с любопытством его рассматривает.

— Леон, возьмите шкатулку с комода и подайте мне. — Старушка сняла с шеи маленький ключик и щелкнула замком. Она протянула Леону небольшую бархатную коробочку, пачку старых пожелтевших конвертов и две фотографии. На одной маленький мальчик с кудрявыми волосами стоял перед пюпитром со скрипкой в руках. Тонкие пальцы держали смычок, щекой он прижимал инструмент к плечу. Между указательным и средним пальцами можно было различить большую темную родинку овальной формы.

— Вот возьмите. Это — то самое колье, принадлежавшее Зое. А здесь письма к ней вашей бабушки из Франции и сестры из Петрограда. На этом снимке — Зоя и Михаил перед самой войной. А это их Данечка. Чудный, ласковый ребенок, радость матери с отцом. И очень талантливый скрипач. Его так и забрали вместе со скрипочкой.

Леон почувствовал головокружение. Надо же, как все быстро открылось, будто ждало его… Теперь все будет хорошо, вот с этого момента. Все сомнения прочь. Наверняка его ангел-хранитель решил, что настала пора ему помочь. Это знак свыше. Если получилось самое трудное, почти безнадежное, остальное пойдет как по маслу. Конечно, судьба у бабкиной сестры и ее семьи незавидная, но это их судьба. Время такое было, непонятно вообще, как таким божьим одуванчикам, как эта пани Рыльска, удалось уцелеть в мясорубке войны. Он даже испытал что-то вроде жалости. А потом пришло удовлетворение, что наследников у колье больше нет.

Леон задумался, с чего начать поиски в России. На письмах от Анастасии стоял питерский адрес. На сегодняшний день это единственная зацепка. С возвращением домой придется повременить. Он едет в Питер.

Город встретил Леона проливным дождем. Частные извозчики, тусующиеся возле вокзала, наперебой предлагали доставить гостей Северной столицы в любой конец города. К Леону подскочил кругленький толстячок с раскрытым над головой зонтиком. Чувствуя себя барином, Леон вальяжно прошествовал за таксистом к его машине. Старый «Опель» неопределенного цвета жалобно скрипнул под весом хозяина.

— Куда едем?

— В гостиницу с умеренными ценами.

Деньги у Леона были. Дохлый, финансируя поездку, как ни странно, не поскупился. Но Леон не планировал заранее визит в Питер, поэтому решил лишнего не тратить. Деньги могли понадобиться, чтобы добыть нужную информацию.

Из кармана куртки послышались звуки «Владимирского централа». Леон поморщился. Этот мобильный дал ему Дохлый, видимо, чтобы Леон всегда чувствовал себя «на поводке».

— Да, слушаю.

— Ты где? Должен уже вернуться…

— В Питере, только что прибыл. Я узнал адрес еще одной сестры, правда, она жила там еще до революции. Но это все, что у меня есть.

— А то, за чем ездил, получил?

— Ты сомневаешься? — Леон не мог скрыть самодовольства. Ишь, как беспокоится! Пусть на время, Леон почувствовал себя хозяином положения.

— Лады, держи меня в курсе. — Дохлый отключился.

«Быдло. Уголовник. — От ненависти к Дохлому у Леона застучало в висках. — Я доведу это дело до конца, чего бы это мне ни стоило. И тогда посмотрим, где ты окажешься со своими бабками. Деньги — это власть. А большие деньги — это могущество, независимость, свобода. И я добьюсь всего этого».

Голос водителя вернул Леона в реальность:

— Вы надолго к нам?

— На несколько дней. Как сложатся дела, — коротко ответил Леон.

— Могу предложить вам вместо гостиницы квартиру на Васильевском. Со всеми удобствами и Интернетом. Как раз по умеренной цене!

— Почему нет? Я согласен, везите, — обрадовался Леон.

Водитель молча кивнул.

Квартирка оказалась маленькая, с крошечной клетушкой, где едва уместилась сидячая ванна и унитаз. На кухне не было даже стола. Зато в комнате стояла широкая тахта, покрытая клетчатым пледом, и телевизор.

— Квартира моей сестры, она на месяц уехала к родителям в Москву. Подходит?

— Вполне. Спасибо. Сколько я вам должен?

— Пятьсот за поездку. Тысяча двести за сутки. Полностью за квартиру рассчитаемся, когда будете уезжать. Вот мой мобильный. — Он протянул картонную карточку. — Зовут меня Алексей. Если нужна будет машина, я могу вас возить по городу хоть весь день. И предлагаю перейти на «ты».

— Согласен. Леон Сергеев, — представился он и протянул Алексею старый конверт. — Тогда я сейчас переоденусь, и ты отвезешь меня вот по этому адресу!

Алексей оказался нелюбопытным и всю дорогу молчал. Остановившись у трехэтажного особняка, он заглушил двигатель и коротко спросил: «Подождать?»

Леон согласно кивнул и пошел к парадному входу.

В каморке у двери сидела пожилая женщина и листала толстый глянцевый журнал.

— Вы к кому, молодой человек? — отложив журнал, спросила она.

— Собственно, я и сам не знаю… Мне нужно узнать о людях, которые жили здесь еще до революции. Я понимаю, это почти невозможно, но все же… Ехал сюда в надежде, что повезет. — Леон притворно вздохнул и терпеливо стал ждать следующего вопроса. Он правильно рассчитал: любопытной консьержке, целый день проводящей на своем посту, каждый новый человек в радость.

— И вам повезло! Если вы спрашиваете о хозяевах особняка Печенкиных, то я знала трех младших дочерей — Настю, Наташу и Лену. А вы с какой надобностью ими интересуетесь? Вас как величать? — насторожилась она.

— Леон Сергеев. Я внук одной из сестер — Антонины. — Он полез за документами, чтобы рассеять сомнения бдительной стражницы. — Я только что из Польши, где мне удалось найти следы старшей ее сестры Зои. Как мне вас называть?

— Екатерина Ивановна.

Леон уже ничему не удивлялся. Теперь он точно знал, что его ведут высшие силы. Иначе как объяснить появление на его пути вот таких старушек.

Внимательно разглядывая пожелтевшие бумаги и фотографии, которые показал ей Леон, Екатерина Ивановна с любопытством расспрашивала его о судьбе Зои.

— Почему же раньше никто не искал сестер? — задалась резонным вопросом Екатерина Ивановна.

«И слава богу! — подумал Леон. — Значит, никто не знает о сути завещания! Даже если младшие сестры выжили во время войны, не факт, что они могли узнать об условии для получения ими наследства. Когда умерли их родители, они были слишком малы».

— Трудно сказать… — сделал он задумчивое лицо. — А мою бабушку Антонину вы ни разу не видели? — поспешил он отвлечь женщину от опасных вопросов.

— Нет… Мы ровесницы с Леночкой. Мой отец служил у старой барыни дворником. Когда Наташа с Леной и Варварой, это няня Леночки, приехали в Петроград, мне был всего год. К этому времени Настю с бабушкой переселили в комнаты прислуги на третьем этаже. Там они все и жили.

— Как долго? И где они или их дети сейчас, вы не знаете?

— Настя работала машинисткой, кажется, в каком-то Наркомате, а потом вернулась в театр преподавателем в балетный класс. Наташа вышла замуж, когда мне было лет десять. Я помню ее жениха, он военный. С Леной мы учились в одном классе. Наташа уехала за мужем к месту его службы, в Куйбышев. Это, должно быть, шел год двадцать пятый, двадцать шестой…

— Вы не ошиблись? В Куйбышев?

— Молодой человек, у пожилых людей память на давние события гораздо более острая, чем на события текущих дней. Я могу забыть, что мне говорила дочь утром, но то, что было полвека назад, помню отчетливо. А про Куйбышев знаю наверняка — Лена каждый год на каникулы ездила туда, а потом вышла там замуж! — Екатерина Ивановна не на шутку разволновалась.

— А Анастасия? — извинительно улыбнулся Леон. — У нее дети были?

— Нет. Детей не было. Она замуж так и не вышла. После отъезда Лены они с Варварой жили вдвоем и умерли от голода во время блокады. Правда, незадолго до смерти Вари они взяли к себе ученицу балетного класса Насти — Танюшу Рябинину. Девочка одна осталась, да еще карточки потеряла. Настя ее полуживую привела, помню. Думаю, они с Варварой ей свои пайки хлебные отдавали, тем самым спасли жизнь! А потом Настя договорилась об эвакуации Тани в тыл. Да, страшное было время…

Леон насторожился: «Где же сейчас заколка? Блокада! Наверняка обменяли на хлеб! Логично же — когда с голода подыхаешь, все продашь! Но в таком случае у кого она — не найти! Остается мизерная надежда, что заколка у девчонки. Только где эту Таню Рябинину искать??? Черт! Тупик…»

— Почему же Анастасия к Наталье в Куйбышев не уехала в самом начале войны? — немного рассеянно спросил он, размышляя.

— Кто ж знает! Об этом мы не говорили. Мы и встречались нечасто — я работала много. Иногда неделями дома не появлялась.

— А куда девочку… Таню эту… Рябинину… отправили в эвакуацию, вы не знаете?

— Почему не знаю? — как-то даже слегка обиделась Екатерина Ивановна. — Знаю, сама оформляла. В Ташкент ее увезли, бедняжку. Ножки она отморозила, когда Настино тело на Охтинское кладбище везла — зима была лютая, снежная. Я, когда после суток дежурства за ней пришла, чтобы с собой на эвакопункт забрать, только на закрытую дверь и наткнулась. Все сразу поняла! Настя уже давно болела, знала, долго не протянет. Поэтому и Танюшку решила из города отправить. Говорила, «лишь бы успеть». Не успела… Я догадалась, что Танечка учительницу любимую сама решила похоронить. В ужас пришла — в Танечке килограммов сорок осталось, куда ей санки тяжеленные тащить! Кинулась вдогонку — дорога-то была известной, протоптанной! Нагнала почти уж у кладбища — лежала она без сознания возле саночек с телом Насти.

— Живая? — Голос Леона дрогнул.

— Живая. Еле дышала. Я лицо ей снегом растерла, санки освободила, прости меня, господи! Танюшу вместо Насти на саночки — и к поезду. На санитарном ее и отправила в Ташкент. С рук на руки медсестре передала, документы у Танюши во внутреннем кармане оказались. И еще коробочка с любимым Настиным украшением — заколкой!

У Леона чуть не вырвался победный возглас.

— Берегла она ее, Настя-то — память о маме, говорила. И вот Тане передала потом, значит.

— А имя и фамилию медсестры санитарного поезда вы не помните? — с замиранием сердца спросил Леон.

— Имя? Фарида, точно. Но фамилию я не знаю… — Она задумалась. — Неужели в Ташкент поедешь?

— Поеду, Екатерина Ивановна. Хочу попробовать Татьяну найти.

— Ну, в добрый час, Леон! Хорошее ты дело затеял — отыскать предков своих. Сейчас можно о семейных корнях говорить, другое время настало… Ищи, дружочек, дело твое благородное…

Леону стало отчасти стыдно — его интерес был, конечно, корыстным, но тут уж было не до тонкостей.

— Екатерина Ивановна, может быть, вы вспомните, как фамилия мужа Натальи?

— Откуда ж я могла знать фамилию? Видела-то его всего пару раз! От Лены знала, что он был курсантом Военно-инженерной академии. Ленка еще смеялась, что себе жениха будет искать там же! А сама замуж в Куйбышеве выскочила. Я даже первое время на нее обижалась — на свадьбу не позвала!

— И больше она сюда не приезжала?

— Нет. За несколько лет до войны и уехала.

— Спасибо вам, Екатерина Ивановна! Очень вы мне помогли!

— Да не за что мне спасибо-то! А Лена жива, наверное. Мы ровесницы с ней! Хорошо, если в Куйбышеве, то есть теперь-то — в Самаре, живет до сих пор! Удачи, молодой человек!

Леон попрощался с консьержкой и вышел из подъезда. Мозг его лихорадочно соображал.

«Единственная зацепка на сегодня — архивы академии. Туда нужно как-то попасть. Но сначала Интернет, по соцсетям пошарить — женщины часто регистрируются под фамилиями своих мам и бабушек! А вдруг? Посмотрю самарских, это недолго. На всякий случай и Рябинину Таню пробью!» — Садясь в машину, он уже имел в голове дальнейший план действий.

— Куда едем? — спросил Алексей.

— Домой. Мне нужен Интернет. Ну и перекусить пора. А дальше — Военно-инженерная академия.

До академии они добрались лишь к концу рабочего дня. Тучный майор никак не мог взять в толк, что нужно Леону.

— Да, у нас есть архивы, но с чего вы думаете, что я вас так просто туда пропущу? — по-хамски ответил он на его вопрос.

Леон понял, что они еще долго будут топтаться на месте. Красное лицо и стойкий запах перегара выдавали в этом служаке любителя выпить. К тому же тот явно маялся с похмелья.

— Господин майор, я в вашем городе всего день, а уже устал от шума и суеты. Хотелось бы посидеть в спокойном тихом месте с хорошей русской кухней. Вам, как истинному питерцу, наверняка известна парочка таких ресторанчиков. Может быть, вы подскажете, где бы я мог отдохнуть, и составите мне компанию?

— Что ж… Это можно… — Майор резво выскочил из-за стола, надел фуражку и жестом указал на выход.

Ресторанчик находился на соседней улице, в полуподвале и не имел названия. Чувствовалось, майор здесь не впервые. Молоденькая пухленькая официантка быстро сервировала стол и принесла запотевший графинчик с водкой.

— Готов еще раз выслушать вашу просьбу, — после третьей рюмки и хорошей закуски сыто проговорил довольный майор.

— Я разыскиваю своих родственников, — произнес Леон заготовленную фразу. — Мне нужно посмотреть списки выпускников двадцать пятого — двадцать шестого года и узнать фамилию мужа моей тетки.

— Что-то я не понимаю. Как вы по спискам собираетесь это сделать?

— Единственное, что я знаю, что он уехал к месту службы в Куйбышев.

— Вот как! То есть вам нужны те офицеры, кто был направлен туда по распределению, так?

— Да. Тогда я смогу потом на месте по фамилии отыскать адрес их проживания. — Леона раздражало, что приходится распинаться перед этим долдоном. Но, как ни странно, после каждой следующей выпитой рюмки водки тот соображал все быстрее и четче. Графинчик опустел, тогда майор поднялся и пошел к выходу. Леон расплатился и вышел из ресторана вслед за ним.

Список отправившихся к месту службы в Куйбышев выпускников академии оказался коротким. В нем стояло лишь одно имя — Нестеров Николай Васильевич. Еще двести долларов перекочевали в карман к майору.

Довольный Леон вышел из здания академии и сел в машину к Алексею.

— Мне нужен билет на самолет, Леша! Я удачно уложился с делами в один день!

Нелюбопытный Алексей молча завел двигатель.

— Рассказывай. — Дохлый пригласил Леона в кафе, чтобы тот отчитался перед ним о поездке в Самару.

— Нашел я их. И Елену, и Наталью. Точнее, их дочерей и внуков, обе бабушки давно отошли в мир иной. Пришлось, правда, в госархиве запрашивать и потом по домовым книгам лазить, чтобы адреса их найти. Деньги все любят, так что в помощниках нужды не было. Фамильное древо оказалось раскидистым… У Натальи дочь Валентина, по мужу Петрова. У той тоже дочь — Галина. Замужем за Юрием Анатольевичем Головановым, у них двое детей, Марина и Никита. И у Елены одна дочь, Анна Анфимова, ее дочь Елена сейчас носит фамилию Соколова. У Елены и Александра Соколовых двое детей, Маргарита и Кирилл. Маргарита замужем за Григорием Усовым, у них малолетний сын. Так что у меня две тетки, две сестры и куча племянников. — Леон положил перед Дохлым бумажный лист, где стрелочками были разрисованы родственные связи.

— И чему ты радуешься? Что делать собираешься? Соколов и Голованов, говоришь? Очень интересно! — Дохлый усмехнулся.

— Ты о чем? — насторожился Леон.

— Тебя не касается. Вот что. Я сейчас заберу эти твои каракули и по своим каналам проверю информацию. Ты пока не дергайся, отдохни. Без моего разрешения в Самару чтоб ни ногой.

— И долго мне отдыхать? Время уходит.

— Не гони лошадей, сначала нужно хорошо подготовиться.

— К чему?

— Ты уверен, например, что они захотят продавать свои побрякушки?

— Не захотят, придется убеждать. Я найду к ним подход. Главное, чтобы камешки у них были. А чего ты так переживаешь? Ты же видел колье, оно одно перекроет все мои долги с лихвой.

— Я сказал, подожди пока, — повысил голос бывший друг.

Леон смотрел на Дохлого и не мог понять, что его так «завело». Не иначе с Самарой у него связаны не совсем приятные воспоминания. И почему он так напрягся, когда Леон назвал фамилии Соколова и Голованова? Знает их?

Дохлый сидел за столиком, словно забыв про Леона. «Вот уж точно говорят, Земля круглая. Кто б мог подумать, что через столько лет на моем горизонте возникнет вся эта компания в полном составе? Сначала дружок пропавший, а теперь еще и эти двое! — Ситуация ему активно не нравилась. — Хотя посмотрим, как дальше пойдет. Главное, не выпускать действующих лиц из поля зрения».

— Мама, здравствуй. — Леон наклонился к лежащей на больничной кровати матери и поцеловал ее. — Как ты себя чувствуешь?

— Ничего, сынок, нормально. Что так долго не приходил? — слабым голосом ответила она, пытаясь приподняться.

— Уезжал по делам. — Леон смотрел на потерявшее свои краски лицо матери, и в нем закипало раздражение. «Что она видела в своей жизни? Школа и дом, даже в отпуск они с отцом никуда не ездили. Что им мешало разыскать родных? Неужели не хотелось узнать про них или настолько страшно было? В сталинские времена — понятно, а позже?» Не понимал он отца, хоть убей. Весь результат его жизни — полунищее существование в старости. И это при возможности жить по-человечески, нужно было лишь приложить небольшие усилия. У других таких шансов нет, и то в люди выходят!

— Мама, я нашел сестер отца!

— Зачем, сынок? Его ведь уж нет!

— А я есть, мама, — разозлился Леон. — И теперь знаю, что у меня две сестры и племянники!

— Это как-то отразится на твоей жизни?

— Не понимаю, почему ты не радуешься! Я нашел наших родственников!

— Не наших. Твоих.

— Они и твои тоже, ведь ты член семьи… Такими родственными связями можно гордиться.

— Вот твой отец всю жизнь и гордился. Ни в грош меня, пролетарскую дочку, не ставил. Думаешь, легко было жить с человеком, который смотрит на тебя как на прислугу? А у меня высшее образование, я начитаннее его и интересней. Это мне с ним, а не ему со мной не о чем было разговаривать. Ты хоть раз видел, чтобы он книгу в руках держал? Я не имею в виду техническую литературу и учебники. Вот-вот!.. Ты думаешь, почему мы в гости редко ходили? Мне стыдно за него было. Все веселятся, а он сидит и молчит, насупившись. А потом выпьет рюмку-другую да как ляпнет что-нибудь, стыда не оберешься! Вот и сидели дома. Молча, по разным углам. Друзей у него никогда не было. Да и какие друзья при таком характере! Мог человека ни за что обидеть. Погодиных помнишь, ты еще с их Катей дружил?

— Помню, конечно.

— Мы с Катиной матерью, Светланой, вместе в институте учились, дружили еще со студенчества. А муж ее, Василий, с твоим отцом на одном заводе работал. Катя-то у них, сам помнишь, с малых лет какая красавица! Как-то за столом, не помню, кажется, день рождения Катеньки отмечали, твой отец высказался, да так, что дорога к Погодиным с тех пор была нам заказана. Напившись, посмотрел мутными глазами на их дочь и выдал: «Смотрите за ней лучше, за красавицей вашей, уже сейчас все при ней, и тут и там, удержать трудно будет. Все они такие, из молодых да ранних». Васька тогда взял его за воротник и вытолкал за дверь. А я со стыда чуть не сгорела. И ведь как накаркал! Знаешь, что с Катериной после школы случилось?

— Нет! — удивился Леон.

— Правильно, тебе тогда ни до чего было, в институт готовился. Изнасиловал ее твой дружок Пашка Дохлов. Хотя, возможно, и по согласию все случилось. Кто ж знает? Только забеременела она. Заявление в милицию написали, а через день забрали и из города уехали всей семьей.

— Куда?

— Не знаю, Света не попрощалась. И я понимаю ее. Позор-то какой!

— Так у Кати от Пашки, возможно, ребенок? — задумчиво произнес Леон.

— Все может быть. В любом случае не наше это дело. Ты мне скажи, что ты собираешься дальше предпринять? С новыми родственниками?

— Поеду в Самару знакомиться. А там посмотрим.

— Решил — поезжай, если тебе это так необходимо. — В голосе матери звучали нотки обиды.

— Мама, возможно, от этого зависит, как мы с тобой дальше жить станем!

— Не придумывай! — махнула она рукой. — Богатые родственники никогда не рады такой голытьбе, как мы.

— А нам и не понадобится их благотворительность, не переживай. Мы и сами будем в состоянии им помочь! — С этими словами Леон чмокнул мать в горячий сухой лоб и вышел из палаты.

Звонок внутреннего телефона отвлек ее от невеселых мыслей. Они съездили-таки в Беляевку, где задержались почти на неделю, не в силах оторваться от пирогов и блинов, которыми потчевала их Катина мама. Днем ходили на озеро, плескались среди ряски в стоячей воде и загорали под палящим июльским солнцем. А вечером, когда Катина бабушка, ворча на ненормальных «городских», мазала им обожженные спины деревенской сметаной, слушали рассказы прадеда Кати о семье Печенкиных. Там-то и родилась и окончательно сформировалась идея найти потомков всех пяти сестер, собрать всех вместе за большим столом на даче у Валентины Николаевны. Они даже запланировали поездку в Польшу, в Хойну, где раньше жила с мужем самая старшая из сестер — Зоя.

А потом они еще какое-то время пребывали в эйфории, подогреваемые интересом Галины и ее мамы. Поездка за границу все откладывалась, хотя Ляля не видела причин для этого. Муж вновь стал зависать в офисе, ссылаясь на прибавившийся объем работы. Ляля, по привычке готовя ужин на двоих, все чаще съедала свою порцию без него. Самое странное было, что ее вполне устраивало его долгое отсутствие — так ей было комфортнее. Она полюбила эти вечерние часы полного одиночества. Появилась даже мысль открыть страничку в соцсетях, несмотря на то что она всегда была противницей афиширования своей личной жизни в Интернете. Как-то сам собой разговор о путешествии затих…

Ляля нажала кнопку громкой связи.

— Елена Владимировна, тут к вам девушка, пропустить? — Голос охранника звучал неуверенно.

— Конечно, Стас, пусть проходит. — Ляля удивилась — день у нее был сегодня не приемный.

Она щелкнула замком входной двери в квартиру. На пороге стояла девушка, держа в руках дорожную сумку. «Хороша», — мысленно констатировала Ляля и вдруг замерла от резкой боли под левой лопаткой. Боль эта приходила всегда неожиданно, предвещая неприятности и проблемы.

— Привет, мне нужен Александр Ильич! — глядя в глаза Ляле, произнесла девушка уверенно и немного насмешливо.

«Лучше бы она не открывала рта, — машинально подумала Ляля: под небольшими аккуратными губками оказались неровные, крупные зубы с желтоватым налетом. — Курит, и много!»

— Так могу я видеть Александра Ильича? — Брови девушки, выщипанные «в ниточку», требовательно приподнялись. Ляля, очнувшись от накатившей боли, отрицательно качнула головой.

— Он в офисе и вернется после шести. Может быть, вы оставите свой номер телефона, и он вам перезвонит?

— Я бы хотела подождать… — решительно шагнула девушка внутрь квартиры, грубо отодвигая Лялю плечом.

— З-десь? — опешила Ляля.

— Почему нет? — усмехнулась та.

В Ляле начало просыпаться раздражение. «Ну, не задался день, — подумала она. — Ситуация просто идиотская!»

— Я сейчас вас сильно удивлю, но я — его дочь. Уверена, папочка не поставил вас в известность о моем появлении на свет. Жаль, конечно. — Она притворно вздохнула. — Но давайте знакомиться — Наталья, мне двадцать лет и живу, вернее, жила я в Иркутской области, в Качуге.

— Мой муж никогда не был… в… как вы сказали — в Качуге? — Ляля была уверена, что вот сейчас все прояснится.

— А я родилась здесь. Моя мать с мужем перебрались в Качуг уже после моего рождения. Матушка не доложила своему благоверному, что я не его плоть и кровь. Да и господин Соколов не торопился поцеловать дочурку. А мамочка его любила. Папашка же просто имел ее, когда хотел, в подсобке буфета, в котором она работала. Но факт есть факт, и вот она я!

«Сколько же их было, этих продавщиц, буфетчиц и секретарш? Вот уже плоды беспорядочных связей моего мужа посыпались! Пора создавать „Фонд папаши Саши!“» — подумала брезгливо Ляля, закрывая входную дверь.

Она не чувствовала ничего, кроме тупой усталости. Набрав номер мобильного телефона мужа, коротко попросила его не задерживаться поздно, так как у них гости, и быстро отключилась. Обсуждать подробности появления у него еще одной дочери не было ни сил, ни желания.

Из гостиной доносились громкие звуки работающего телевизора. Ляля вошла, взяла пульт и нажала кнопку выключения.

— Давайте, Наташа, немного поговорим. Мне хотелось бы знать, зачем вы приехали к нам?

Та бросила на нее удивленный взгляд:

— Вообще-то я приехала к родному отцу. Пора ему помочь брошенному ребенку. Нравится вам или нет, я собираюсь здесь жить. Я, конечно, в курсе, что у меня есть брат и сестра, и не напрашиваюсь к вам в дочки, боже упаси. Но и права свои я знаю.

— Права? У вас есть какие-то реальные доказательства, что вы его дочь, кроме рассказа вашей матери? Я не думаю… Впрочем, решать, оставаться вам здесь или нет, будет Александр Ильич.

— Вот именно! Поэтому я не советовала бы вам наезжать на меня!

Ляля обалдела. Вместе с этим состоянием пришла уверенность, что такая наглость неспроста. Нет у девицы твердой уверенности, что Соколов ее отец, и она до смерти боится встречи с ним. «Похоже, решение приехать сюда было спонтанным. Или?… Кто-то навел ее на эту мысль! Но кто?» — думала Ляля, наблюдая за гостьей.

Громко щелкнул замок входной двери. Ляля встала с кресла и вышла навстречу мужу, чтобы хоть как-то подготовить его к неожиданной ситуации. Краем глаза заметила, как насторожилась девушка.

— Здравствуй, дорогой. — Она невольно отшатнулась, когда Соколов попытался ее поцеловать в щеку. — Тебя ждут.

— Кто?

— Молодая девушка. Из Качуги. Утверждает, что она твоя дочь!

Она с болью отметила в глазах мужа промелькнувший страх. Быстро сунув ноги в домашние тапочки, тот почти бегом направился в гостиную.

«Вероятно, не такой уж и сюрприз для него — появление дочери. Ай да Сашка! Она же почти ровесница наших детей, значит, изменял мне с самого начала? А ведь как в любви клялся, каждый день на коленях стоял, в глаза заглядывал. Казалось, страх был все время, что уйду от него. Сцены ревности устраивал! А сам лишь боялся, что узнаю о его похождениях! И ведь не напрасно волновался, я б ушла. Не задумываясь, забрала б детей и ушла». — Ляля удалилась на кухню, решив заняться приготовлением ужина. Думать о муже и его внебрачных детях не хотелось…

«Я должна с кем-то поговорить об этом. Галка будет оправдывать Сашку, уговаривать „не брать в голову“, матери говорить ничего нельзя, остается только тетя Валя», — решила она. Ляля вновь подумала, какие они разные, ее мать и тетушка. Насколько мудрее и добрее старшая сестра, как к ней тянется весь молодняк: не только родные внуки, но и ее, Лялины, дети.

Она обернулась. В дверях кухни стоял муж.

— Ляля, нам нужно поговорить, — избегая ее взгляда, он тяжело опустился на стул.

— Начинай. — Она отвернулась к плите и убавила огонь под кастрюлей.

— Я не буду просить у тебя прощения. После стольких лет это просто глупо. Думаю, сейчас нужно решать, что делать с Наташей. То, что она моя дочь, может, факт, а может, и не факт. Не идти же на экспертизу?! Так что, если ты разрешишь ей остаться, хотя бы на время, я попробую помочь устроиться на работу. А там посмотрим. Конечно, никаких положительных эмоций по поводу ее приезда я не испытываю, сама понимаешь. Ее мать ничего для меня не значила и…

— Прости, Саша, но мне сейчас неинтересно слушать о твоих любовных связях. Я бы не хотела, чтобы эта девушка оставалась у нас хотя бы на день, но, похоже, выбора у меня нет. Здесь и твой дом тоже.

— Ляля, это же ненадолго…

— Да насколько б ни было! Поверь, хлопот с ней будет много. Не хочу обижать твою любовницу, но ее дочь просто хамка. Не жди от меня хорошего к ней отношения. Я постараюсь сохранить мир, но если твоя дочь сама не приложит к этому усилий, она уйдет. Или уйду я.

— Ну, хорошо, хорошо. — В голосе мужа появилась досада. — Я постараюсь как можно скорее решить эту проблему!

Муж вышел из кухни. В Ляле шевельнулась жалость к этому все еще бывшему родным мужчине. Несмотря на собственную боль от предательства, она понимала его и подумала о том, что не сможет ударить лежачего и просто так уйти. Смазливая девица своим появлением разрушила его такое стабильное существование. И главное — пострадала Сашкина репутация хорошего семьянина. Ему всегда было важно, что о нем думают. Ляле казалось, ради того, чтобы казаться лучше других, даже в мелочах, он готов на многое. Совершенно не умея проигрывать, он побеждал всех и во всем. Но нужно признать, всегда знал свой «потолок» и старался не прыгать выше его. Может быть, еще и поэтому ему везло.

Ляля накрыла нарезанный салат пленкой, выключила плиту и пошла готовить комнату для новоиспеченной родственницы мужа. В бывшую детскую Марго она заходила изредка, чтобы убраться. Представив, как на кровати их с Сашкой дочери будет спать посторонняя девка, Ляля не выдержала. Накопившееся за последнее время напряжение вылилось тихим плачем. Успокоившись, она достала из комода чистое постельное белье и кинула на кровать. «Сама застелет! Не хватало еще мне обслуживать детей от Сашкиных шлюх!» — подумала она уже со злостью, выходя из комнаты и громко хлопая дверью.

Проходя мимо гостиной, Ляля краем глаза заметила, что Соколов сидит в кресле, закинув ногу за ногу, и разговаривает с дочерью. Сашка явно был не в духе. «Судя по его виду, не скажешь, что доченька осчастливила его своим появлением», — с мстительным удовлетворением подумала она. Быстро переодевшись из домашнего, бросив связку ключей в сумочку, Лялька тихо вышла из квартиры. Спускаясь по ступеням, она набрала номер тетушки. Та долго не брала трубку. Наконец Ляля услышала ее спокойный голос.

— Тетя Валя, вы в городе? Как хорошо, мне нужно с вами обязательно встретиться. Да, срочно. Я сейчас приду.

До дома Головановых было десять минут быстрым ходом. Ляля шла медленно, готовясь к разговору и стараясь успокоиться. Только сейчас ее стала колотить нервная дрожь.

Валентина Николаевна была не одна. На любимом Лялей кухонном диванчике сидела их с Галиной подруга Дарья Шерман. Даша жила в квартире напротив и часто навещала Валентину Николаевну в их отсутствие. Ляля поцеловала тетушку, прикоснулась губами к щеке молодой женщины и присела рядом с ней. Даша тревожно посмотрела на подругу.

— Привет! Чайком напоите, тетя Валя? — Ляля говорила весело, пытаясь скрыть свое мрачное настроение.

Валентина Николаевна уже наливала заварку из красивого фарфорового чайника. На столе, в глубоком блюде, прикрытые кипенно-белой салфеткой, лежали крошечные пирожки.

— С капустой? — мечтательно потянув носом, спросила Ляля.

— Да, ешь, детка. А вот эти — с луком и яйцом. Проголодалась?

Ляля лишь сейчас сообразила, что так и не поужинала. Смотреть, как муж со своей «дочуркой» с аппетитом поглощают приготовленное ею овощное рагу, было бы выше ее сил.

Даша встала из-за стола и потянулась за ключами от своей квартиры, которые бросила на холодильнике.

— Я пойду, не буду мешать!

— Сиди, Дашка, я и при тебе поплакаться могу.

— Что у тебя случилось, Лялечка? — Валентина Николаевна села напротив Ляли и внимательно на нее посмотрела.

— К нам приехала дочь Сашки. Из Качуга, — на одном дыхании выпалила Ляля и расплакалась.

— Какой еще Качуг? Где это? Разве Саша там был? — удивилась Даша, обнимая ее за опущенные плечи.

Валентина Николаевна растерянно молчала.

— Да нет, не был он в Качуге! Это Иркутская область. Он не был, а дочь оттуда есть! — бестолково пояснила Ляля.

Она коротко рассказала тетушке и подруге про нежданно свалившуюся к ним девицу.

— Ну Соколов дает! — У Дарьи от возмущения округлились глаза.

— Это не он дает, а ему дают, — уже зло процедила Ляля.

— Ляля, подожди. А почему ты уверена, что она его дочь? — Валентина Николаевна с сомнением покачала головой.

— С ее слов. Да и Сашка не особо удивился, значит, было что-то!

— Ну, может, и было, — согласилась тетушка, которая хорошо знала мужа племянницы. — Сколько ей лет, говоришь?

— Двадцать.

— Значит, в то время он работал на заводе…

— Да, а мать ее в заводском буфете. То-то во время дефицита колбаса у нас в доме не переводилась! — мрачно пошутила Ляля.

— Думаешь, он брал батонами колбасы? — хохотнула и Дарья.

— Девочки, ситуация пошлая, но оставьте эти свои шуточки! Неприятно, право…

— Простите. Просто мерзко как-то, пакостно. Что делать дальше, ума не приложу.

— Похоже, это как раз тот случай, когда все нужно пустить на самотек, — ответила задумчиво Валентина Николаевна. — Уверена, со временем все прояснится.

— Ага, либо ишак сдохнет, либо падишах.

— Ну, не так буквально!

— А как? Обратно этот плод его любви не затолкаешь. Уехать по доброй воле — она не уедет. Был бы Соколов слесарем или дворником, она б и не подумала явиться перед ним. А так, конечно! Директор фирмы, квартира пятикомнатная в центре города и счет в банке. Отчего же не поучаствовать в жизни такого папани?

— Ты думаешь, ей только деньги нужны? Может быть, с отцом хотела познакомиться?

— Не смешите, тетя Валя, ну какие родственные чувства она может испытывать к незнакомому мужику? Странно тут еще одно: по ее словам, после смерти матери прошло уже много времени, а приехала она только сейчас. Почему? С чьей подачи?

— А бабушки-дедушки есть? Может быть, они навели на мысль?

— Нет, кажется. Как я поняла, жила она одна в квартире, оставшейся от родителей.

— Что-то тут аферой попахивает, а, Ляль? Гони ее в шею! — Даша возмущенно фыркнула.

— Не могу, Даш. Соколов к ней, похоже, проникся. Решил порядочность проявить. Заявил, что устроит на работу…

— А квартировать, он считает, она у вас должна??? Ну, это уж слишком!

— Видимо, так… — тоскливо ответила Ляля. — Если ее пребывание у нас затянется, уйду я! Тетя Валя, вы когда обратно на дачу?

— Завтра поутру.

— Я поеду с вами. Возьму с утра машину и заеду. В какое время?

— Нет, Лялечка! Не стоит оставлять Сашу один на один с этой проблемой. Будь рядом.

— Вот-вот! Кто знает, не вынесет ли новоявленная доченька из дома все ценное! — добавила Дарья.

Ляля понимала, что мудрая тетушка, как всегда, права. Но кто бы знал, как ей не хотелось сейчас возвращаться в ставший вмиг чужим дом…

Наташка спросонья не сразу поняла, где находится. Комната была шикарной. Светлая мебель и ярко-желтые шторы контрастно выделялись на фоне стен, окрашенных в разные оттенки синего. Те две стены, у которых стоял секретер, комод, книжные стеллажи и пианино были светлее. Кровать со спинкой, обитой тем же желтым шелком, хорошо смотрелась у более темной стены. Мягкий пуф у туалетного столика и глубокое кресло в углу рядом с торшером на длинной, в виде тонкого прута, ножке делали комнату уютной и стильной. Портили все многочисленные мягкие игрушки, разбросанные по всей мебели и даже небрежно забытые на пушистом ковровом покрытии. Одних зайцев было не менее десятка, разного размера и цвета. Огромный, с пятилетнего ребенка, зверь насмешливо уставился на Наташку. «Понятно, комната сестрички. Похоже, что она до свадьбы играла в куклы!» — подумала она язвительно.

Наташка посмотрела на часы, стоявшие на пианино. Двенадцать тридцать. Можно и позавтракать. Вчерашний ужин с папочкой разочаровал ее. Его жена благоразумно смылась из дома, оставив мужа выяснять отношения с дочкой. Наташка не то чтобы ждала более теплого приема, но Соколов не проронил ни слова с того момента, как захлопнулась дверь за хозяйкой квартиры. Они молча проглотили свои порции какой-то мешанины из овощей и съели по хорошей отбивной. После чего Соколов так же молча удалился к себе в кабинет. Наташке ничего не оставалось, как сидеть весь вечер в гостиной и пялиться в телевизор. Уходить из дома в первую же ночь она не рискнула. Так велел ей Он.

На кухонном столе лежала записка. Наташка прочла мелкий почерк и отбросила цидульку в сторону. «Уж без тебя и пожрать не найду что! Йогурт, бутерброд, овощи? Я мяса хочу». Наташка открыла холодильник и нашла пластиковый контейнер с остатками вчерашних отбивных. Сунув в микроволновую печь тарелку со свининой, щелкнула пультом телевизора. Шли криминальные новости. «Ну надо же. Аферистку поймали! Обманом проникла в квартиру к старикам, назвавшись подругой внучки, и грабанула их. Дура. Нужно было сделать так, чтобы они сами ей все отдали, а не лупить пенсионеров по старым бошкам!» — осудила она незнакомую преступницу.

«Не всем же быть такими гениями, как Он! — Наташка улыбнулась, вспомнив своего любовника. — Все продумал! Соколов в любом случае раскошелится, признает меня или захочет избавиться!»

Наташка косо посмотрела на грязную посуду и вышла из кухни, забыв выключить телевизор. «Уберет, не развалится. Что ей еще делать-то?» — подумала она про жену отца.

В комнате на столике стояла вазочка с фисташками. Наташка, плюхнувшись в кресло, стала быстро разгрызать один орешек за другим. Фисташки она обожала.

В кармане халата заверещал мобильный. С колотящимся сердцем она выхватила трубку. На этот номер мог звонить только Он!

— Да, я слушаю. Да, хорошо. К часу. Успею, не волнуйся. — Наташка бросилась в ванную комнату наводить красоту.

Он сам позвонил, и так скоро! Он хочет ее видеть и, возможно… Она уже сутки была без мужчины и вчера не могла никак заснуть, вспоминая Его ласки и поцелуи. Быстро подкрасившись, она влезла в туго обтягивающие бедра брючки и натянула облегающий грудь топ. В зеркале отразилась хорошенькая, с милой мордашкой и фигуркой модели девушка. «Хороша чертовка», — довольно хохотнула она и пулей вылетела за дверь. Опозданий Он не любил.

Дверь была захлопнута, но не закрыта на замок. «Кто-то дома», — подумала она. Впрочем, куда могла пойти эта девица в незнакомом городе, Ляля не представляла. Из кухни доносился запах жареного мяса. Ляля сбросила с уставших ног босоножки и обулась в домашние шлепки на маленьком каблуке. Привычка носить каблук даже дома у нее сохранилась с юности, когда она очень переживала из-за своего маленького роста. Сашка, когда они только поженились, пел ей шутливую песенку про собачку, у которой четыре ноги и «трогать ее не моги за ее малый рост, малый рост», чтобы таким образом примирить ее с природными данными. А она на него обижалась и обзывала «жердем». «Почему не „жердью“?» — спрашивал удивленный муж. На что она отвечала, что все-таки считает его мужчиной и ждет соответствующих поступков.

Ляля прямиком направилась на кухню, чтобы освободиться от тяжелых пакетов с продуктами из супермаркета. Поморщившись от громко оравшего телевизора, она взглядом пыталась найти пульт. Пела одна из безголосых певичек, каких за деньги проталкивали на экран «папики». Остановившись на пороге, Ляля остолбенела от представшей перед ее взором картиной. В мойке лежала грязная тарелка с засохшим соусом от мяса. Кухонный стол усыпан хлебными крошками, размякшими в лужицах пролитого кофе. Ляля едва сумела справиться с тошнотой. В голове застучали молоточки — предвестники длительной головной боли. Среди этой разрухи она обнаружила пульт с жирными отпечатками пальцев. Нажав на красную кнопку, Ляля выключила телевизор. Голос певички не исчез, напротив, звук стал более насыщенным и объемным. Она поняла, что исходит он из колонок домашнего кинотеатра.

— Наташа, сделайте тише, пожалуйста. — Ляля вошла в гостиную и остановилась на пороге: на экране с микрофоном в руках дергалась «звезда», но в комнате никого не было. Ляля осмотрелась. Журнальный столик усыпан кожурой фисташек и конфетными фантиками. Довершал натюрморт стакан недопитого сока. Мятая бумажная салфетка валялась рядом с ножкой кресла. Там же испускало жуткие миазмы блюдце с окурками.

Ляля опустилась на диван и закрыла лицо руками. «Только спокойно. Если разозлюсь, с ней что-нибудь случится, сама потом буду мучиться. Сейчас посижу немного, потом уберусь», — уговаривала она себя. Сидеть пришлось долго, дрожь никак не хотела отпускать, головная боль все усиливалась, к тому же вернулась тошнота и сухость во рту. «Все признаки отравления. Так и есть. Меня отравило само присутствие этой твари в моем доме. Я долго не выдержу. Зря я пообещала Сашке, что попробую пережить это явление. Даже пробовать не стану! Пусть сегодня же снимает ей квартиру, или я уйду. И это уже точно будет концом наших с ним отношений», — решила она.

— Ты как пожелаешь, а я не хочу и не буду терпеть это быдло в своем доме. — Ляля, когда была в особо пакостном настроении, выражений не выбирала. — Сейчас приедут Кир и Марго, и будем все вместе решать, что дальше делать с этим дитем продавщицы заводского буфета.

Сашка сидел на диване с опущенной головой. Ляля умела унизить. То, что скоро ей на подмогу подтянутся дети, не обрадовало. Сегодня его секретарь Верочка весь день пыталась через агентства найти квартиру для Наташки, но везде получала отказ, как только сообщала, что заселяться будет одна молодая девушка. Все было понятно — хозяева обычно боятся пускать на квартиру незамужних девиц, что чревато гостями мужского пола, пьяными вечеринками и сопутствующим шумом.

Из коридора послышались голоса. В комнату, возбужденно переговариваясь, ввалилась троица. Брат и сестра, уже успевшие поругаться, обиженно отворачивались друг от друга. Гриша, как арбитр, держал обоих за руки, видимо, боясь, что его женушка может запросто заехать братцу в лоб.

— Александр Ильич, я не мог их отпустить вдвоем, они бы недоехали, разодрались по дороге.

— Молодец, Григорий! Очень хорошо, что приехал: мне нужен в доме хоть один трезвый голос.

— Весь к вашим услугам, — в шутливом поклоне изогнулся зять, предусмотрительно не выпуская руку жены из своей широкой ладони. Марго села рядом с матерью на диван и затихла.

— Где наша новая родня? — спросила она уже через несколько секунд.

— В твоей комнате. Пришлось отдать ей на время твои владения. — Ляля виновато посмотрела на дочь.

Марго резво вскочила с дивана и понеслась по коридору к своей спальне. Рывком открыла дверь и замерла на пороге. В комнате стоял удушливый запах крепких сигарет, смешанный с запахом ее любимых духов. То, что эта приживалка внаглую пользуется ее парфюмом, взбесило Марго до предела.

— Тебя чё, стучаться не учили? — Наташка сидела на постели и курила, стряхивая пепел в переполненную окурками плошку.

— Я пока еще у себя дома. Так что заткнись и слушай. Быстро в зал, там из-за тебя, гадины, все собрались. Я тебе не мамочка и деликатничать не стану. Свалилась из своего Задрищенска на наши головы, так веди себя как приезжая, не строй хозяйку. Не дома, срач убери за собой сразу, — ткнула пальцем Марго в плошку с бычками.

Не дожидаясь ответа, она развернулась на каблуках и захлопнула за собой дверь…

Гриша, невольно подслушавший весь монолог, подумал — как он еще мало знает свою жену. Ласковая, как котенок, нежная, интеллигентная девочка на его глазах превратилась в хамоватую девицу, ругающуюся как вокзальный грузчик. Гриша усмехнулся. Такая Маргошка ему нравилась даже больше: сам он обладал характером взрывным, на язык был невоздержан и всегда переживал, когда при ней с его губ срывалось откровенно стыдное слово.

— Ну и сука! Если через пять минут не придет, вытолкаю из квартиры взашей, а ты мне поможешь, — распорядилась она.

Гриша усмехнулся. «И ведь вытолкает, а я помогу», — как-то даже радостно принял он ее приказ. Григорий не мог понять, почему он, состоявшийся в жизни мужик, перед которым трепещут подчиненные, сам полностью слушается эту маленькую ведьмочку. Стоит той надуть губки, как он кидается исправлять то, что натворил и не натворил. Вид ее рассерженной мордочки приводит его в отчаяние, и он готов сделать что угодно, лишь бы она сменила гнев на милость. Вот так он ее любил. «Ты ею заболел, сынок», — говорил грустно отец. Сам он держал свою половину в строгости.

Картина в гостиной не изменилась. Молчание длилось, наверное, с тех пор, как Марго покинула комнату.

— Мам, я тебя полностью поддерживаю! А тебе, папочка, могу сказать лишь одно. Сам наворотил, сам и расхлебывай. Ты как маленький, ей-богу! Приехала какая-то тварь без роду, без племени, назвала тебя отцом, а ты и растаял! А экспертизу сделать как, слабо? Чего тут стесняться, ты человек при деньгах, мало ли кому вздумается к тебе в родственники записаться? А из дома ее нужно гнать. Мамаша ее к элементарным правилам гигиены не приучила! Такие не в квартире должны жить, а на чердаках и в подвалах. Кстати, не удивлюсь, что оно так и было. Иначе откуда такое пристрастие к бычкам на блюдечках?

— Марго, перестань. Ты грубишь от злости и даже не пытаясь меня понять. Куда я ее сегодня выгоню? Вера целый день на телефоне висела, пытаясь снять для нее квартиру, но не получилось.

Наташка, стоя за дверью, слышала последние слова Соколова. «Очень хорошо. Пока я останусь здесь. Я еще ничего про них не узнала, Он будет недоволен. Вот соберу информацию, можно сваливать», — то, что ее не возьмут в члены семейства, она уже поняла. Никто ее не ждал и никто не собирается делиться. Наташка наклеила на лицо приветливую улыбку и вошла в комнату.

— Что, косточки мне перемываете? Не стесняйтесь, я не против. Понимаю, что вы меня не ждали.

— Вот и убиралась бы добровольно! — бросила презрительно Марго.

— Марго! Ты переходишь все границы. — Соколов решил проявить твердость.

Марго притихла.

— Собственно, вы что от меня хотите? Вот вы, Елена Владимировна? — Наташка насмешливо посмотрела на Лялю.

— Честно? Я хочу, чтобы ты растаяла, как дурной сон. Но это, к сожалению, невозможно. Тогда выполни хотя бы мои требования как хозяйки этого дома. Я не люблю, когда люди, кто бы они ни были, вели себя в моем доме как в своем. Здесь моя территория, и я не собираюсь убирать за вами, Наташа, грязь лишь потому, что вы к этому не приучены. Будьте добры не курить в комнатах, не оставлять за собой грязной посуды и тому подобное. Если я еще раз найду хоть один окурок или учую запах ваших мерзких папирос, собственноручно вышвырну ваши пожитки с балкона. Я ясно выразилась? А теперь мне хотелось бы, чтобы мой муж обстоятельно и при всех рассказал, что он дальше собирается делать с этим недоразумением.

Сашка во все глаза смотрел на Лялю. Такой она бывала редко. Чужая и холодная. Ему захотелось сделать ей больно, чтобы она очнулась и хотя бы начала его ругать. Пусть при детях. Только не это равнодушие.

— Ляля, Наташа не недоразумение, это — во-первых. Во-вторых, я тебе обещал, что решу проблему, только не сразу, или ты мне больше не веришь? И в-третьих, торжественное заседание по поводу появления новой родственницы считаю закрытым. Все. Всем спасибо, все свободны.

— Ну, ты, пап, даешь! У меня слов нет. — Кирилл, молчавший до этого, осуждающе посмотрел на отца.

— Да, пап, ты в своем репертуаре. Маму обидел, зато перед этой тварью любящим папочкой нарисовался. Знай, мы с Гришкой не на твоей стороне. — Она бросила строгий взгляд на мужа. — Пока, мамуль! Соберешься уходить от этой парочки, милости просим к нам.

— Да, Елена Владимировна, поедемте к нам прямо сейчас.

— Спасибо, Гриша, я не смогу уехать и оставить свой дом, пока здесь находятся посторонние. А ты, Саша, прав. Она не недоразумение, а вполне живой плод твоего греха. И не нужно вставать в защитную стойку, будто на тебя нападают. Мне тебя жаль. Такой дочерью гордиться не приходится. Ты выведи ее в свет и тогда поймешь, что за сокровище приобрел взамен любви жены и детей.

Ляля вышла в прихожую вслед за детьми.

Наташка подошла к Соколову и, улыбнувшись, благодарно чмокнула его в щеку. Соколов брезгливо отстранился и процедил сквозь зубы:

— Пошла вон, дура! Такая же тупая, как твоя мать! — На душе у него было странно пусто и черно.

— Они меня совсем опустили, — пожаловалась Наташка, выпуская изо рта струйку дыма. Он поморщился — не любил курящих женщин, тем более таких молоденьких. Во времена его молодости девушки не курили, а если и баловались, то не афишировали этого. Наташка дымила, порой прикуривая очередную сигарету от предыдущей.

— Потерпи, Натусик, дело того стоит.

— Чего стоит? Ты хоть знаешь, сколько с него можно снять?

— Примерно… — Он не стал ей говорить, что знает об этом человеке почти все.

— Представляешь, мне даже на кухню ход заказан. Эта ведьма, его жена, увидела меня там с бутербродом и такой визг подняла! Ей, видишь ли, омерзительно, что «такая неопрятная девица копается в ее кастрюльках», — Наташка скривила лицо в презрительной ухмылке.

— И как же ты питаешься, бедная?

— Когда она накроет на стол. А потом проверяет, убрала я за собой или нет.

Он усмехнулся: Наташка действительно может вызвать отвращение даже у самых небрезгливых, а как он уже понял, жена Соколова любила порядок.

— Ты мне лучше расскажи, кто пользуется машиной?

— В основном папаша. Жена редко. Обычно топает пешком, а чаще всего сидит дома. К ней клиенты приходят.

— Какие еще клиенты? — насторожился он.

— Она у нас гадалка. Карты такие с картинками. Я в шкатулку раз заглянула — смерть с косой, висельник, волшебник с палочкой. Я ж говорю — ведьма она!

— Понятно, — заметно успокоился он. — Не волшебник. Маг. А карты называются Таро. Очень древние.

— Все-то ты знаешь. — Наташка попыталась прижаться к нему плечом.

Он отстранился:

— Подожди! И что, много народу?

— Когда как. Бывает по пять человек в день, бывает — ни одного.

— Кто к ней приходит часто?

— Ее сестрица Галина и подруга Даша. С этими сидит полдня, кофейком балуются, иногда винишко потягивают.

— Так, говоришь, редко машиной пользуется?

— При мне — всего два раза. Внука куда-то возила.

— А машина обычно на ночь где остается?

— В подземном гараже. Но когда ей с утра ехать, папашка ее оставляет на ночь напротив подъезда.

— Место освещенное?

— Да, рядом фонарный столб. К тому же из окна каморки охранника эта площадка отлично видна. Ты что задумал?

— Почему они не ставят машину в гараж в таких случаях?

— Ты будешь смеяться, но она боится выруливать из подземки, боится стукнуть чужую машину. Говорят, у нее уже была одна авария.

— Понятно. Нужно подумать. Ты иди, Натусик. Потерпи еще чуть-чуть. Я уже почти знаю, как тебе развести папочку на денежки.

Наташка не спеша оделась, покрутилась перед зеркалом в просторном холле и вышла из квартиры. Он закрыл за ней дверь на щеколду, и его взгляд зацепил ярко-желтое пятно на вешалке. «Плащ забыла, дурында, а там дождь хлещет», — подумал он равнодушно.

Сладко позевывая, он вернулся обратно в спальню. Отряхнув простыни и убрав пепельницу от изголовья кровати, лег на спину и провалился в глубокий сон.

Они толком не разговаривали с того дня, когда собирался семейный совет из-за его так называемой дочери. Сегодня он наконец получил результаты экспертизы на руки, и все стало на свои места. Чужая девка на девяносто девять и девять десятых процента! Что и требовалось доказать. Соколов простить себе не мог, что, признав эту приблуду, чуть не потерял семью. Взыграло жлобство, как это его, главу семейства, лишают права решать, что ему делать. «Или потерял?» — со страхом подумал он, холодея от этой мысли.

Как теперь восстанавливать отношения с Лялькой? Конечно, она простит, но долго еще будет смотреть на него с жалостью и недоумением. И у них опять все пойдет наперекосяк. Или уже пошло?

В последнее время он часто вспоминал Наташкину мать. Конечно, когда Наташка показала ему фотографию пятилетней давности, он ее не узнал. От пухленькой, словно булочка, молодушки не осталось практически ничего. Со снимка на него смотрела неряшливая баба с мелкими пергидрольными кудельками на голове, крепко сидевшей на короткой складчатой шее. Фигура была не видна, но Сашка догадывался, что за тело может быть у такой бабищи. «Ужас, а она ведь младше Ляльки», — подумал он, представляя стройную, без грамма лишнего жира, фигурку своей жены. Вспоминать Наташкину мать было неприятно и стыдно. Да, он ее пользовал по необходимости, никогда не помышляя уйти из семьи. Он не виноват, что та насочиняла себе великую любовь! Когда-то она, радостно тараща подведенные глазки, сообщила ему о беременности, а он просто рассмеялся ей в лицо. Он доподлинно знал, что пользовался ее услугами не один, мужики в курилках открыто обсуждали ее прелести. Ее твердое убеждение, что дети могут быть зачаты только от любимого мужчины, довело его до исступленной истерики. Он хохотал во все горло, нимало не стесняясь, что подсобка буфета находилась рядом с местом, где обычно «смолили» рабочие на перекурах. Глуповато-радостное настроение быстро сменилось громкими рыданиями, лишь только она поняла, что он не собирается даже говорить на эту тему. Она пробовала угрожать, что расскажет о себе его жене, но он презрительно усмехнулся и ушел. Больше Сашка ее не видел. Через день у него начался отпуск, а вернувшись, он узнал, что та уволилась и уехала из города. Тогда он вздохнул с облегчением…

Столько лет жил спокойно, начисто забыв про этот грех молодости. Лялька тогда ничего не узнала, доброхотов, готовых рассказать о его связи с этой бабой, не нашлось. И слава богу! Он не представлял себе жизни без Ляльки, Кира и Марго. Да и сейчас не представляет!

Сашка включил заднюю передачу и ловко заехал в бокс. «Только бы Лялька была дома», — понадеялся он.

Дверь открылась после первого поворота ключа. Сашка, торопливо сбросив ботинки, прошел в кухню, откуда доносились аппетитные запахи. Лялька, перевернув что-то на сковородке, обернулась на звук его шагов.

— Вот, читай. — Он повертел у нее перед лицом бумажкой с результатами генетической экспертизы.

— Спокойно, Соколов, — бросила она на него недоуменный взгляд. Пробежав по строчкам глазами, равнодушно отвернулась к плите.

— Ты не рада?! — возмутился он.

— Чему? Я это давно знала.

— Одно дело — знать, другое — доказать. Ты больше на меня не обижаешься?

Лялька посмотрела на него долгим, непритворно сочувственным взглядом. Он занервничал.

— Саня, я не обижаюсь, если тебя устроит такая формулировка. Конечно, я рада, что могу выставить эту девицу из своего дома на законных основаниях, но жить с тобой как прежде, боюсь, уже не получится.

— Что ты имеешь в виду? — Он опешил: что еще ей нужно, чтобы простить?

— Лишь то, что за этими играми в заботливого папочку ты пропустил главное. Я тебе перестала доверять. А как можно жить без доверия? Честно, я не знаю, что должно произойти, чтобы в наших отношениях появилось элементарное человеческое тепло. Не говоря уже о любви, непритворной заботе и искреннем желании. Согласен ты существовать в таких условиях — твое право, твой выбор. А мне до такой степени все равно, что воля, что неволя.

— Ты попросту сгущаешь краски! — попытался защититься он, не понимая ее упрямства.

— Может быть. — Лялька вновь равнодушно отвернулась к плите.

Сашка молча вышел из кухни. Хорошего настроения как не бывало. «Это все бабьи капризы!» — решил он для себя. Эти психологические выверты всегда напрягали. «Проще надо жить, проще. И тогда к тебе потянутся», — вспомнил он Лялькины же слова, адресованные ему.

— Надеюсь, ты сам скажешь этой девице, чтобы она освободила комнату нашей дочери! — догнал его голос жены уже в коридоре.

Наташка с силой хлопнула дверью «отцовской» квартиры. «Будь ты проклят вместе со всей своей семейкой». Злоба душила ее, мешая сделать полноценный вдох. Идти было некуда. Правда, папочка, точнее, тот, кого она считала им, выплатил «выходное пособие». На месяц-другой безбедного существования хватит. А дальше что? Возвращаться в свой городишко не хотелось.

А как красиво ее выставили! С какой жалостью на нее смотрела эта рыжая ведьма! А каким проникновенным голосом ее муженек объявил, что она, Наташка, ему никто. Они как бы даже расстроены были предстоящим расставанием. Зря она не сдержалась. Не нужно было говорить, что думает о них всех. Но накопилось! Как тут смолчать?!

Когда он только эту экспертизу сумел сделать? Значит, не поверили ей с самого начала, а она расслабилась. Если б не его жена! Ведьма! Вне сомнений, по ее инициативе Соколов потащился в лабораторию.

Знала бы Наташка, что его жена магией всякой занимается, еще бы подумала, приезжать или нет. Не то что б она во все это не верила, сталкиваться не приходилось. Вот мать ее вечно по всяким бабкам бегала. Воду какую-то приносила, отцу в чай подливала. Думала, от пьянки его вылечит. Вылечила, называется, так и умер, не выходя из запоя.

Эта, кажется, заговорами-приворотами не занимается, но на картах гадает. И народ к ней ходит. Наташка как-то разговаривала с одной совсем молодой девчонкой. Невероятно, но та утверждала, что эта ведьма предсказала автомобильную аварию ее родителям, предупредила, чтобы в выходные на дачу на машине не ездили. Мать послушалась, на электричке поехала, а отец только посмеялся. Теперь он в больнице в коме, машина в хлам! Вот пришла узнать, выживет ли отец. Наташке бы тогда насторожиться…

Она спустилась на первый этаж. Стас, охранник, лишь покосился на нее, ничего не сказав. «Даже этот холуй смотрит на меня как на пустое место». От злости она сломала сигарету, которую собиралась прикурить.

А в свой городишко возвращаться все-таки не хочется. Сейчас она поедет к Нему. Наберется наглости и поедет.

Наташка сообразила, что ключа от Его квартиры у нее нет. Как-то надобности не было. Они всегда заранее договаривались, когда она придет, и Он встречал ее уже в домашних джинсах. Такой родной, пахнущий дорогими сигаретами и туалетной водой. Квартирка была небольшой, но с хорошим ремонтом и, насколько она поняла, в престижном районе. Принадлежала ли она Ему, или Он снимал ее, неизвестно.

Наташка подумала, что совсем ничего о Нем не знает. С Его друзьями незнакома, да и имелись ли таковые? Главное — им хорошо вдвоем.

Если бы не Он, Наташка бы никогда не поехала разыскивать своего «папочку». До встречи с Ним ее вполне устраивало, как она живет. Честно отрабатывая возможность весело и безбедно проводить время, кроме денег, получала еще и удовольствие. В квартире, оставшейся от родителей, не смолкая, гремела музыка, постоянно приходили и уходили какие-то люди. Пили и ели все, что приносилось. Бывало так, что из Наташкиной жизни выпадали недели: только что была среда, уже опять вторник.

Все закончилось, когда появился Он. Кто Его привел, ей неведомо до сих пор. Но дату, когда Наташка осознала Его рядом с собой, она обвела в календаре красным жирным кружком! Как получилось, что они остались вдвоем? Ей самой никогда не удавалось очистить свою жилплощадь от гостей даже в дни редких просветлений. Наташка даже не помнила, было ли что-то между ними в ту, первую, ночь. А утром… Она рассматривала Его, спящего, и думала, как это ее угораздило очутиться в постели с этим типом? Она, красавица, с модельным бюстом и ногами от ушей, и это мерзко похрапывающее создание вроде бы мужского пола. Она даже приподняла краешек одеяла, чтобы убедиться, что все Его достоинства при нем. Тщедушное тельце местами покрывали редкие волосенки неопределенного цвета. Такая же поросль виднелась и на голове. Видимо, и рост у Него был примерно…ну, ей по грудь! К тому же мужичку было хорошо за сорок. «Надо завязывать пить», — подумала тогда Наташка. А потом случилось Это. В простое слово «секс» Это не укладывалось. Иногда ей удавалось приоткрыть глаза и осознать, что еще жива и что этот кайф вызван не наркотиками и не водкой. Это с ней делает тот самый, похожий на старого засушенного кузнечика тип. Они не выходили из квартиры несколько дней, питаясь остатками последней попойки, почти не вылезая из постели, и говорили, говорили. Точнее, говорил Он, Наташка просто смотрела на Его губы и ловила каждое Его слово. А Он рассказывал сказку. О той, другой жизни, из которой пришел сам. Мало что понимая, она боялась лишь одного: Он вернется туда без нее. То, что Он не собирался надолго задерживаться в ее хрущевке, Наташка поняла сразу. Как-то, увидев на допотопном серванте фотографию Наташкиных родителей, Он задал вопрос: их ли она дочь? Наташка никогда особенно не задумывалась, на кого похожа. Мать, толстая, неповоротливая баба, с маленькими, глубоко посаженными глазками, больше напоминала афишную тумбу, чем женщину. Когда-то в молодости она, возможно, была стройной, но уж точно не красавицей. Максимум, на что была способна ее умственная деятельность, получить «навар» с украденной из заводского буфета колбасы. Отец, через полчаса после смены пьяный в зюзю, был полностью под пятой жены. О его внешности сказать было совсем нечего, ее просто не было: «смазанное» лицо, расплывшееся, бесформенное тело. В кого уродилась Наташка, похожая на куклу Барби, никто не знал. Кроме того, она была почти отличница, и лишь природная лень помешала ей окончить школу с медалью. Поэтому, когда Он задал ей вопрос о родителях, Наташка пожала плечами. Но то, что услышала после, надолго лишило ее дара речи. Оказалось, что ее родной отец живет в Самаре. Он довольно богат и известен в городе. Наташка поверила сразу, потому что это было как бы продолжением той сказки, какую Он рассказывал. Идея поехать к папаше и получить «свое» вроде как пришла в голову именно ей. Это сейчас Наташка понимает, что Он появился в ее квартире не случайно и к семейке Соколовых у Него свой интерес. Но тогда она думала лишь о том, что Он возьмет ее с собой. Она, конечно, поедет и будет делать все, что Он скажет. Так она попала в Самару. А теперь вот стоит на улице и раздумывает, может ли заявиться к Нему в квартиру без предварительного звонка.

Наташка подняла руку, чтобы остановить машину. Почти сразу рядом притормозила желтая иномарка.

— Куда едем, красавица? — Пожилой водитель распахнул дверцу.

— В район речного вокзала. — Наташка села на заднее сиденье, вытащила из сумочки мобильник и нажала быстрый вызов. «Номер временно заблокирован», — сообщил ей равнодушный голос. Наташка чертыхнулась.

Такси остановилось у дома с маленькими полукруглыми балконами.

— Подождите, не уезжайте, — бросила она водителю.

Стоя под ажурным козырьком крыльца, Наташка в который раз набирала номер квартиры на табло домофона. Ответом ей была лишь переливчатая трель звонка. «Куда Он делся? И что мне теперь делать?!» — Наташка почувствовала беспокойство. Она так привыкла, что все решает Он, и сейчас растерялась.

К двери подошла молодая женщина и приложила к замку магнитный ключ.

— Вам в какую квартиру, девушка?

— В восьмую.

— Но это моя квартира. Вам, верно, нужен мой жилец? Так он вчера расплатился и съехал.

Наташку бросило в жар. Она все поняла! Он ее кинул, бросил, оставил, думай, какими словами хочешь, смысл один. Понял, что с нее ничего не получит, и смылся. Она все испортила, не смогла довести дело до конца! Что делать? Вернуться в свой городишко и как-то жить дальше? Хорошо, квартира есть. Там жильцы, но ничего, уедут. Деньги на первое время есть, а там она что-нибудь придумает. Но как жить без Него?

Наташку с новой силой охватила злость. «Все мужики подонки, правильно мать говорила. И папаша мой несостоявшийся, и даже Он! Один выкинул как щенка на улицу, второй сам сбежал!» Она вернулась к машине. С силой хлопнув дверцей, зло бросила: «В аэропорт!»

Водитель без слов завел двигатель.

— Мама, у нас в городской квартире пыль и духота жуткая. Завтра придется устроить субботник, иначе к сентябрю мы не отмоемся от грязи. Где Никита с Мариной?

Галина, как обычно, перескакивала с вопроса на вопрос, не дожидаясь ответа.

— Здравствуй, Галочка. Дети на озере. К ним приехали друзья из деревни. Кажется, из местных, не дачники.

— Прости, мамуль, я даже не поздоровалась! — Галина быстро прикоснулась к ее щеке губами.

— Мой руки, наверняка проголодалась. — Валентина Николаевна улыбнулась дочери. «Сплошной порыв», — подумала она, накрывая на стол.

Галина, уже переодевшись в пестрый сарафан, спускалась с мансарды. Слегка располневшая после двух родов, она не утратила стройности и подвижности.

— Садись, ешь! — Валентина Николаевна поставила перед дочерью тарелку с крупными варениками, политыми сметаной.

— Мама, ну ты просто гробишь мою фигуру. Придется после лета менять весь гардероб. А Юрка найдет себе юную стройняшечку! И ты останешься без любимого зятя!

Валентина Николаевна смотрела, как дочь с удовольствием поглощает один вареник за другим, и молчала. В их семье принято было относиться друг к другу с юмором. Постоянные подколки не портили отношений, наоборот, все ссоры гасились, не успев разгореться, как только чьи-то претензии оборачивались в шутку. И внуки переняли эту привычку. Правда, иногда она не могла понять, шутят они или говорят серьезно…

— Галочка, давай я в субботу съезжу в город. Мне все равно нужно навестить Анну. Заодно и порядок наведу. А ты проведешь выходные на свежем воздухе. Юра вернется из командировки в воскресенье, вот с ним и приеду обратно.

— Мамуль, в субботу у Юркиной мамы юбилей! Отмечаем у них на даче. Соколов обещал, что вернет мне мужа в пятницу!

— Ох, забыла! Звонил Саша, просил предупредить, что Юрочка не успеет к субботе. Что-то у них там не складывается. Кстати, телефон у тебя почему не отвечает? Он пытался дозвониться.

— Трубка села, — помрачнела на миг Галина.

— Не расстраивайся, детка, Юрочкина мама все поймет. Давай сделаем так — я квартиру нашу навещу, а ты с детьми поедешь к Головановым.

— Хорошо, мамуль, только особенно не возись! Бог с ним, с мусором, проветри все хорошенько. Ммм, как вкусно! Спасибо! — Галина отодвинула пустую тарелку. — Ты иди приляг, а я все уберу на кухне.

Галина сложила посуду в мойку, открыла кран и задумалась. «Мамуля стареет. Нужно как-то разгрузить ее с домашними делами, пусть больше отдыхает!» — подумала она и тут же вспомнила Лялину мать. Та всегда сказывалась больной, стоило лишь попросить о помощи.

«Где моих недорослей носит?» — без особого беспокойства подумала Галина, вытирая последнюю тарелку. Своим детям она доверяла. Не было случая, чтобы те не сообщили ей или бабушке, что задерживаются. Просьба возвращаться на дачу засветло выполнялась ими безоговорочно.

Она вдруг подумала, что давно не встречалась с Лялькой. Эта история с мнимой Сашкиной дочкой выбила сестру из колеи. Наглая девка своим приездом разрушила то хрупкое перемирие между Лялей и Саней, что установилось в поездке в Беляевку. Конечно, была идея съездить туда вчетвером. Но отговорила мама. «Пусть они побудут вместе, Галюша. Глядишь, вернутся как после медового месяца», — сказала она тогда. И оказалась права! Глядя на их счастливые лица, Голованов даже позавидовал. «Галь, ну а мы когда в путешествие?» — подъехал он к ней игриво. «Куда, Голованов? И зачем? Вон — дача! Отдыхай!» — осадила она его. Позже, конечно, пожалела, что так резко отбрила размечтавшегося мужа. Про себя решила, что в Польшу поедут они с Юркой. И без Соколовых!

И вот на тебе. Впору вновь покупать билеты этим двоим. Если и в этот раз поможет…

А Соколов-то каков! Мачо недоделанный! Галина наивно полагала, что знает про Лялиного мужа все. Но ребенок! Видишь ли, он не придавал отношениям с буфетчицей никакого значения! Детский сад! Не мальчик, должен был знать, как дети получаются. Галина понимала Ляльку, которая никак не могла «оттаять». Живет словно по необходимости. То, что девка оказалась авантюристкой, ничего не меняет. Никакой гарантии, что у этого производителя нет детей от других баб!

Галина вдруг задумалась — смогла бы она простить Голованова? Нет, точно нет! Ушла бы, не раздумывая, вычеркнула из своей жизни. А Ляля просто замкнулась в себе.

Услышав рев мотоциклетного мотора, Галина вышла в сад и направилась к воротам. Она заметила, как ее дочь легко спрыгнула с сиденья и чмокнула в щеку парнишку в красной бандане. Мотоциклист быстро развернулся, рванул с места и скрылся за облаком дорожной пыли.

— Что за мальчик? — Галина с интересом посмотрела на раскрасневшуюся дочь.

— А, так! Не заморачивайся, мамуль! Ничего серьезного! — небрежно бросила в ответ Маринка.

— Ну и ладно. А брата где потеряла?

— Никитос скоро подъедет. Бабуля ему наказала купить деревенского хлеба и молока. Его сейчас Ванька же и доставит.

— Ванька, значит, — улыбнулась лукаво Галина, заметив смущение дочери.

— Ну, мам…

Валентина Николаевна из окна наблюдала за дочерью и внучкой. Маринка выглядела словно помолодевшая Галина. «Нет, Маринка даже не на Галочку похожа. На Анну. Та же стать и красота. Лишь бы были счастливы, мои девочки!» — мысленно пожелала она им, закрывая рамы: из сада потянуло прохладой летнего вечера…

Следователь Борин обошел лежащее на кухонном полу тело пожилой женщины. Одета она была не в домашнее, видимо, собиралась уходить или только пришла. На столе стояли две чашки тонкого фарфора с остатками чая.

«Скорее всего, собиралась уйти, — решил Борин. — С кем-то чайку попила и…»

— Зинаида, ну что там?

— Удар в сердце, нож с наборной ручкой, самодельный.

— Леонид Иванович, там ключи в двери торчат, посмотрите или вынимать? — На кухню заглянул стажер Артем Кораблев.

— Вынимайте, сейчас иду.

Борин вышел в коридор. Под вешалкой на калошнице стояла сумка с продуктами, а на кожаном пуфике лежала маленькая дамская сумочка. Паспорт, который Борин достал из нее, принадлежал Валентине Николаевне Петровой, регистрация по данному адресу.

— Тёма, что с ключами?

— Не хозяйкины, вон ее висят на крючке, с брелоком в виде сердечка, на этой связке есть ключи от машины. — Артем протянул ему прозрачный пакет.

Борин спустился на один лестничный пролет и выглянул в окно.

— Возьми ключи, иди во двор. Там, скорее всего, авто владельца. Проверь. Что-то мне не нравится его отсутствие.

Он поднялся обратно на лестничную площадку третьего этажа. Кроме двух дверей с номерами квартир, он заметил еще одну, более узкую. Справа от нее на белой стене выделялся выключатель, выкрашенный голубой краской. Щелкнув допотопным рычажком, Борин потянул дверную ручку на себя. Сразу за проемом начиналась винтовая лестница с металлическими ступеньками. Борин начал спускаться. На втором витке остановился и присвистнул — приблизительно на уровне второго этажа лежал мужчина. Борин быстро сбежал к нему и нащупал сонную артерию.

— Зинаиду позови сюда! — крикнул он участковому.

«Вот и нашелся хозяин ключей». — Борин решил осмотреть всю лестницу до первого этажа.

— Леонид Иванович, вы тут? — услышал он голос Артема.

— Да, что там с машиной?

— Сигнализация сработала, открывать не стал без понятых. Там один мужик вышел. Сказал, машина зятя потерпевшей, Голованова Юрия Анатольевича. Живут в этой квартире вместе, еще жена и двое детей. — Артем заглянул в дверной проем. — А это, похоже, и он сам?

— Наверное. Давай по соседям, кто что слышал. И понятых к машине.

«Ограбление? Хозяин не вовремя вернулся и получил свое? Возможно. Нужно будет выяснить, не пропало ли что…» — Связав оба преступления воедино, Борин поднялся обратно на площадку. Из квартиры выходили понятые — пожилая пара.

— Следователь Борин, — представился он. — Прошу вас ответить на несколько вопросов. Как я понимаю, эта дверь от черного хода. Кто из соседей вашего подъезда пользовался им постоянно?

— Только Валечка и ее семья, а еще Дашенька, их соседка. Нам он не нужен, мусор мы выносим во двор через улицу. А Юрий Анатольевич и Даша ставили свои машины во дворе, им удобнее подниматься сразу на третий этаж. Несколько лет назад Юра поставил хорошую входную дверь со сложным замком и раздал всем соседям ключи. Но, насколько я знаю, никто так ими и не пользуется.

— Спасибо, позже к вам зайдет наш сотрудник, а я не буду вас больше задерживать. — Борин посторонился, пропуская их к лестнице.

— Зинаида, что скажешь? — Борин протянул зажигалку эксперту Зинаиде Гром, вместе с которой работал уже десяток лет.

— Проникающее в сердце, смерть почти мгновенная. Странно, что в карманах ничего, кроме носового платка. Ни мобильника, ни ключей…

— Ключи его в двери торчали.

— Понятно. А телефон? Кто сейчас без трубки ходит?

— Ну мало ли. Убийца забрал. Думаешь, ограбление?

— Нет, не похоже. Дорогое обручальное кольцо на пальце, часы на месте, «Лонжин», между прочим.

«Видимо, счастливый брак, если носит кольцо», — не к месту подумал Борин с легкой завистью. В свои сорок восемь он считался безнадежным холостяком, но в последнее время вдруг стал завидовать своим давно и прочно женатым сослуживцам. Даже Артем, умненький и грамотный парнишка, недавно женился. Борин был зван на свадьбу и исполнял роль «свадебного генерала». С тех пор весь отдел его только так и называет: «Товарищ генерал».

— Что с пальцами?

— Достаточно. К вечеру скажу, есть ли посторонние. Ты выяснил, кто пользовался этим ходом?

— Да, только жильцы верхнего этажа. Спустись во двор, Зин, там авто хозяина. Осмотрите, возможно, телефон найдется. А я пойду переговорю с соседкой, что обнаружила старушку.

Борин вернулся в квартиру пострадавшей. Тело уже вынесли. В комнате на диване сидела молодая женщина в светлом брючном костюме. При виде вошедшего Борина та молча протянула ему паспорт.

«Грамотные стали граждане», — невесело подумал Борин, переписывая данные в протокол.

— Следователь Борин, Леонид Иванович, — представился он. — Дарья Ильинична, расскажите, как вы обнаружили пострадавшую? — Голос Борина звучал хрипло. Неловко прокашлявшись, он уставился на лежащие перед ним бумаги. Он не мог понять, почему эта женщина так раздражает его.

— Я работаю в стоматологической клинике «Дентос», здесь, в нашем доме, на первом этаже. Сегодня я освободилась пораньше, так как Валентина Николаевна просила меня проводить ее на электричку на вокзал, если Юра, ее зять, задержится в командировке. Она собиралась на дачу в Лесинки, где сейчас ее дочь Галина с внуками. Поднявшись к нам на этаж, я увидела в двери Валентины Николаевны ключи и удивилась. Это были ключи Юрия, я сама подарила ему брелок с эмблемой «БМВ» на Новый год. Дверь была не заперта. Я подумала, Юра просто забыл ключи в двери.

— По какой лестнице вы поднимались?

— По парадной. Дверь в клинику расположена практически рядом.

— Продолжайте.

— Я вошла в квартиру и окликнула Валентину Николаевну. Она не ответила. Никто не ответил. Я прошла на кухню и увидела… Она лежала на полу… То, что мертва, я поняла сразу.

— Как вы это определили — так, на глазок? — спросил Борин и тут же разозлился на себя за этот глупый вопрос.

Дарья удивленно подняла на него глаза.

— Я же медик! Хотя вы, наверное, думаете, если владею клиникой, то я плохой врач? — холодно отвечала она.

Борин промолчал.

— Я тут же позвонила в «Скорую» и милицию.

— Расскажите мне о семье пострадавшей. Давно их знаете?

— Валентину Николаевну и ее дочь Галину — с раннего детства. Мы всегда, сколько себя помню, были соседями. Муж Валентины Николаевны умер еще до моего рождения. Когда я родилась, Гале было пять лет, и она фактически стала мне няней. Со временем разница в возрасте перестала иметь значение, и мы стали подругами. До сих пор у нас одна компания, ее дети выросли у меня на глазах. Юра появился в нашей жизни, когда Галя училась в институте. Где-то в конце пятого курса они поженились.

— А вы замужем? — Внутри Борина что-то защемило. С непонятным ему самому волнением он ждал ответа.

Даша непонимающе посмотрела на него.

— Я была замужем, и у меня был сын, — спокойно и очень тихо ответила она.

Вопрос был явно «не в тему». Борину показалось, что за ее спокойствием скрывается какая-то своя, ей одной близкая, боль. На секунду в глазах мелькнула растерянность. Борин заставил себя вспомнить, зачем он здесь.

— Дарья Ильинична, в каких отношениях были Валентина Николаевна Петрова и ее зять Юрий Анатольевич Голованов?

Даша на миг задумалась.

— Скорее их отношения можно было бы назвать отношениями сына и матери. Довольно часто Валентина Николаевна принимала в спорах сторону зятя. Галя иногда в шутку жаловалась, что рядом с мужем чувствует себя падчерицей родной матушки. При этом было понятно, что она ничуть не огорчается таким положением.

— Скажите, к вашим соседям часто приходили в гости родственники, друзья?

— Да, к детям Галины постоянно ходят одноклассники, иногда довольно большими компаниями. У Головановых очень гостеприимный дом. У Валентины Николаевны всегда есть вкусные плюшки, от которых невозможно отказаться. Я сама почти каждый день захожу к ним выпить чашку чая. Валентина Николаевна никогда не пьет чай в одиночестве. Она настоящая любительница напитка и знает о чае все, ну, почти все. Часто даже шутит, что не алкоголик, чтобы получать удовольствие в одиночку. Из родственников, пожалуй, чаще всего у них бывает Ляля. Это племянница Валентины Николаевны Соколова Елена Владимировна.

— Я должен спросить… Есть ли у семьи Головановых… недоброжелатели? Может быть, среди соседей? Какие-то конфликты?

— Не думаю. Да нет, я уверена, нет таких!

— Хорошо. Спасибо, Дарья Ильинична. Если захотите что-то еще сообщить, позвоните мне! — Он протянул Дарье визитку.

Уходить от нее не хотелось. Он злился на себя, что провел опрос весьма бестолково, злился на нее за ее спокойствие и холодную вежливость. И опять на себя за то, что ничего про нее не знает. И вновь на нее за то, что так привязана к этой осиротевшей сразу на двоих родных семье. За ее боль, которую Даша прячет от него за маской равнодушия.

«Хотя бы заплакала, что ли! Или бизнес-леди никогда не плачут?» — подумал с досадой Борин…

А Даша с ужасом подумала, что будет с Галиной, когда та узнает о смерти мамы. И кто должен ей сообщить об этом? Вдруг одна мысль буквально ввела ее в ступор.

— Простите, Леонид Иванович… А где Юра? То есть Юрий Анатольевич? Это же его ключи я видела во входной двери!

— Пойдемте со мной, Дарья Ильинична. — Тот устало вздохнул. — Боюсь, у меня для вас еще одна неприятная новость.

Даша шла за следователем и думала, сказать ему или нет, что она видела Лялю неподалеку от дома. Правда, та почему-то даже не обернулась, когда Даша ее окликнула. Но то, что это была она, вне сомнений. Такой ярко-желтый плащ-дождевик был, наверное, единственным в городе. Нет, она пока не будет ничего говорить, сначала поинтересуется у Ляли, зачем та приходила к тетушке.

Все-таки хорошо, что он умеет обращаться со стариками. Главное, что они ему доверяют — сразу, без лишних объяснений. Валентина Николаевна, кем она ему там приходится, кажется, двоюродной теткой, тоже сразу ему поверила. Обрадовалась! А когда увидела колье и браслет, кинулась его обнимать. Рассказ о его поездке в Хойну слушала со слезами на глазах. Только, похоже, про основное наследство она что-то не поняла. А он не стал вдаваться в подробности. Ведь не соврал ничего! Главное — серьги она ему отдала на хранение добровольно. Да еще нахваливала, что такое хорошее дело затеял — семью вместе собрать. Начала было про своих подробности выкладывать, но передумала, на дачу позвала, прямо сейчас. «Только Юрочку дождемся, это зять мой», — уговаривала его, поглядывая на часы. Сам, мол, познакомишься с сестричками, и дальше вместе решать будете, что делать. Он отказался, сославшись на то, что устал с дороги. Знала бы она… Самое главное — цель достигнута. У него уже три предмета из гарнитура.

Тетушка ему понравилась — бывают же такие старушки, к которым сразу душа тянется. Даже жаль, что планы у него такие… меркантильные!

Доложился, что собирается к Анне Андреевне. Попросил пока той ничего не говорить. Ни ей, ни ее дочери. Сюрприз, мол. Но Валентина Николаевна тут же высказала сомнение, что ее сестра захочет с ним общаться. «Характер у нее сложный, Леон. Ты на нее не обижайся сразу, попытайся понять и договориться по-хорошему. Да, и кольцо с заколкой не у нее хранятся, у Лялечки», — предупредила она, отдавая серьги. Вкратце рассказала, как наследство Анастасии к ним попало. Вот он обрадовался — поиски Рябининой оставил напоследок как самые трудные. А теперь и искать ее не нужно, заколка дожидается здесь, в Самаре! В который раз порадовался легкости, с какой денежки плывут к нему в руки.

Вернувшись на съемную квартиру, первым делом набрал Елену, Лялю, как ее называют близкие, — телефоны и адреса дала ему Валентина Николаевна. У Ляли мобильный оказался вне доступа. Немного огорчившись, решил, что оно и к лучшему. Хотя и предупредила его тетушка о характере сестры, Леон надеялся на свое обаяние. Договорится с Анной Андреевной, та на дочь потом повлияет. Решил не откладывать надолго визит к ней, уже звонить хотел, но призадумался. Объяснить по телефону, кто он, пожалуй, будет непросто. Проще сразу нагрянуть в гости, благо ее дом в двух шагах от места его квартирования.

Леон лишний раз похвалил себя, что снял в этом городе квартиру. Правда, эта — вторая, первую пришлось срочно освободить — хозяйка вернулась раньше, чем планировала. Дороговато только. Дохлый, гад, и тут не удержался от подколки, мол, не барин, мог бы и подешевле найти. Но денег дал. Ничего, Леон ему потом припомнит все. Павлуша, бесспорно, не идиот. И, похоже, свой интерес отыгрывает. Только не догадывается он, сколько на самом деле можно денег получить в итоге. Леон был уверен, о завещании Дохлому точно неизвестно. Не знает он соответственно, что наследников-то все меньше остается, а его, Леона, доля увеличивается. Сестрички Печенкины не все потомством обзавелись.

Леон посмотрел на часы. Пора. Дохлый уже с утра поинтересовался, как у них дела. «У них», сказал тоже!

Леон накинул ветровку, взял кейс, в котором лежали коробочки с украшениями и документы его родной бабки, и вышел из квартиры.

Он поднимался в лифте на третий этаж и думал о том, что поторопился назвать свою тетушку Анну «старушкой». Голос, ответивший ему по домофону, вполне мог принадлежать молодой девушке. Леон на миг растерялся. Может быть, он общался с Лялей? В таком случае это даже лучше! Познакомится с обеими сразу!

Дверь в квартиру была открыта. На пороге в легком брючном костюме стояла стройная красавица и улыбалась ему.

— Леон? Проходите, пожалуйста. — Она посторонилась, пропуская его в прихожую.

— Здравствуйте, Анна Андреевна! — Леон с изумлением рассматривал свою тетку. Он узнал ее сразу. И сразу же понял, кого напоминала ему та дама с портрета в музее. Перед ним стояла… библиотекарша из пионерского лагеря! Женщина, невольно сломавшая его личную жизнь. Ведь он так и не смог забыть ее после того, как та внезапно уехала. Тогда он впервые в жизни понял, что такое терять. От первой любви осталась злость. По сути, из-за нее он так и не женился, невольно сравнивая с ней своих подруг. Тогда выходит, что та девчушка, которой он читал книжки, — его сестра Ляля? Забавно!

Но, похоже, Анна его не узнала.

— Что же вы застыли как изваяние… Не нужно так пугаться, я не так страшна, как вам кажется. — В голосе Анны звучали кокетливые нотки. Видно было, что она осталась довольна произведенным эффектом. — И называйте меня просто Анна, а то я начинаю чувствовать себя престарелой бабушкой.

— Хорошо, Анна. — Леон взял себя в руки.

— Замечательно! Проходите, Леон, в гостиную. — Она жестом показала ему направление.

Она не предложила кофе. На столике стояла лишь пепельница, лежали пачка сигарет, зажигалка и колода пасьянсных карт.

Леона это не смутило.

— Вы просто поразительно похожи на свою бабушку, Анна. — Он мягко улыбнулся. — В музее Оренбурга есть ее портрет. Собственно, если бы я случайно туда не забрел, меня здесь бы не было.

— Да. Я знаю о портрете. Ляля показывала мне альбом с репродукцией. Значит, вы живете в Оренбурге?

— Да, я там родился, учился и живу по сей день, — улыбнулся он.

— А как вы нашли меня? Рассказывайте все, и как можно подробнее. Начните с детства.

Леон немного удивился. Обычно люди в возрасте больше любят говорить сами, чем слушать других. Но вопрос тетушки прозвучал с искренним интересом.

Леон рассказал Анне о старом адвокате, о коммуналке, в которой прошло его детство, об отце, всю жизнь скрывавшем свое происхождение, о завещании их прадеда, о том, как ездил в Польшу, разыскивая старшую сестру бабушки.

— После того как я прочел записанное Яковом Семеновичем со слов отца завещание нашего прадеда, решил сразу начать поиски. Единственной зацепкой был старый конверт от письма из Хойны. Поэтому отправился туда. От Каца я уже знал, что Михаил и Зоя погибли в концлагере. Но надеялся, что их сын уцелел. Или, по крайней мере, я найду тех, кто помнил эту семью.

— Леон, мне кажется, вы лукавите! Признайтесь — в Польшу вы поехал в надежде найти колье?

Леон запнулся от неожиданности. «Ого, а дорогая Аннушка не так проста и наивна, как ее сестра! Да, с ней могут быть проблемы… Хорошо еще, заколка с кольцом у племянницы. Ей и решать». Он мило улыбнулся и «смущенно» проговорил:

— От вас ничего не скрыть! Хорошо, я открою карты! Да, я хочу собрать весь гарнитур. Просто хотел при общей встрече сделать сюрприз — ценность у него велика. Гораздо выше, чем у каждого из предметов в отдельности. Продав его, можно спокойно жить безбедно до старости, не так ли?

— Допустим. Только почему вы решили, что мы согласимся продавать свои предметы?

— Да, в этом я не уверен, — не стал отпираться он. — Но вы, Анна, не откажетесь от своей части вырученных от продажи денег?

— Допустим, — опять ответила тетушка, прикуривая очередную сигарету.

— Тогда мы вдвоем должны будем убедить вашу сестру!

— Это невозможно. Валентина просто помешана на воспоминаниях о наших предках. — Она скептически усмехнулась. — Кроме того, обе мои, то есть наши с ней, дочери сейчас тоже увлечены родословной. Кстати, началом их поисков также послужило найденное изображение прабабки — репродукция портрета из вашего музея. В деньгах никто из них не нуждается — их мужья успешно ведут дела в общей фирме. Право, я не представляю, что должно произойти, чтобы они по доброй воле согласились на продажу гарнитура.

— В таком случае нужно подумать, как помочь им изменить такое их решение.

— Вы меня пугаете, Леон! Тут я — пас. Заколка и кольцо — у Елены. Попробуйте, конечно, с ней поговорить.

— У нее телефон вне доступа.

— Давайте я позвоню. — Анна достала из кармана мобильный и нажала вызов. — Да, отключен. Странно… Так как же вы вышли на нас с Валентиной?

— После Хойны я поехал в Питер. Просто наудачу. Там узнал фамилию мужа Натальи Печенкиной. И теперь я в Самаре…

Он не стал уточнять, в какую сумму ему обошелся быстрый поиск документов и сколько графинчиков водки пришлось выпить с майором, который помогал получить данные военных архивов.

— Анна, время позднее, мне пора. Надеюсь, на днях мы встретимся все вместе и поговорим. А завтра я обязательно дозвонюсь до Елены!

Они распрощались.

Леон шел по улице и с удивлением думал о том, что понятие «родная кровь» не выдумано. Что-то изменилось в нем после встречи с Анной. Не то чтобы пропало желание получить деньги, нет, но появилось новое чувство, похожее на гордость. Он не «серая мышь» без роду без племени. У него весьма неплохая родословная, он может и будет рассказывать при знакомстве, что он из рода тех самых Печенкиных. Но сначала доведет начатое дело до конца. И никто не посмеет ему помешать.

Звонок мобильного заставил его вздрогнуть. Звонили из больницы, где последние два месяца лежала его мать. «Вот и все. Не успела матушка пожить безбедно. Так и умерла, не познав земных радостей…» — подумал он с горечью.

— Ляля, у нас беда. — Голос Галины был еле слышен. Ляля с досадой потрясла телефоном, будто это помогло бы улучшить связь.

— Что, Галочка? Я тебя очень плохо слышу, повтори!

— Юры с мамой нет. Приезжай к нам, пожалуйста. И позвони сама тете Ане.

— Галочка, родная, что случилось? Авария? Нет? Не плачь, я сейчас буду!

Ляля бестолково заметалась по квартире. «Нужно позвонить Сашке, пусть сразу едет к Головановым. Хотя нет, машина стоит у подъезда! Придется за ним заезжать.». Она выглянула в окно: все еще лил дождь, начавшийся среди ночи.

Ляля набрала номер мужа:

— Саша, сейчас звонила Галка, у них что-то случилось. Ничего толком не знаю, кажется, авария. Или не авария. Плохо слышно было! Она плакала! Я за тобой заеду в офис, никуда не уходи!

Не дослушав ответ мужа, она стала доставать из шкафа одежду, одновременно набирая номер телефона матери.

Анна Андреевна сняла трубку не сразу.

— Ляля, как ты не вовремя, у меня маска на лице, я перезвоню тебе позже… — Она сразу же отключилась.

«Вот и поговорили», — подумала Ляля. Она подозревала, какой выговор получит от матери позже за то, что вовремя не сообщила о звонке Галины. Ляля уже давно смирилась с тем, что во всем виновата или она, или ее муж. Другого не дано. Правда, что греха таить, Сашке обычно доставалось чаще. Ляля молча выслушивала все упреки матери в адрес мужа и думала, что отними у матери возможность ругать зятя, она просто заболеет. Тихая, ожесточенная ненависть к нему давала ей такой заряд жизненной энергии, какого хватало до следующего прихода дочери. Сначала Ляля переживала, мучилась, что никак не может примирить двух родных ей людей. Она попыталась найти причину ее ненависти и не смогла. Сашка, с ее точки зрения, был просто идеальным зятем. Купив теще квартиру в элитном доме, он попытался таким образом наладить с ней отношения. Эффект получился обратным. Та снисходительно похлопала его по руке и, изобразив что-то вроде улыбки, сказала: «Иногда, Саша, вы бываете удивительно милы». Это так взбесило Соколова, что впервые за все годы он не удержался от резкого ответа. От всей души пожелав ей найти свое счастье в новом жилище, он высказал надежду, что уж теперь ей будет не до них. С этих пор хрупкий мир между ними был безнадежно утерян. Теща категорически отказывалась показываться в их доме, требуя, чтобы по субботам Ляля с внуками приходила к ней. Постепенно эти визиты свелись до минимума. Подросшие Кирилл и Марго предпочитали проводить время с друзьями, нежели сидеть и выслушивать бабушкины нравоучения. Как-то само собой получилось, что и Ляля старалась ходить к матери все реже, ограничиваясь телефонными звонками. Хотя в глубине души ей было жаль мать.

Быстро натянув джинсы и легкий свитер, она схватила сумку и вышла в прихожую. Зонта на месте не оказалось, и Ляля полезла в шкаф-купе, чтобы достать дождевик. Тот тоже исчез. «Ну что за день! Куда плащ-то делся!» — Она с досадой задвинула дверку. Этот забавный плащик ярко-желтого цвета с капюшоном Сашка когда-то привез из командировки в Чехию. На кармашке был вышит зайчик под зонтиком. Тогда этот подарок был наполнен смыслом, понятным лишь им двоим. «Зайка» — так называл ее муж с первого дня совместной жизни. Она вроде бы обижалась, на самом деле тихо радуясь ласковому прозвищу.

«Ладно, добегу до машины как-нибудь». — Захлопнув дверь, Ляля направилась к лестнице.

На входе дежурил Стас, бывший одноклассник Маргоши.

— Здрасте, Елена Владимировна. Вы в гараж?

— Здравствуй, Стас! Нет, машина во дворе возле сквера.

— Давайте подгоню к подъезду, чего вам мокнуть-то! Вы что-то легко одеты и без зонта!

— Спасибо! Не нашла ни зонта, ни плаща, представляешь! — Ляля протянула ему ключи.

Она всегда испытывала неловкость, когда парень обращался к ней. Знала, что дочь одно время встречалась с ним, скорее от скуки, делая одолжение. Стас же преданно любил ее, вынося любые капризы. Для Маргоши он был кем-то вроде телохранителя, при необходимости она использовала его для отпугивания очередного надоевшего поклонника.

Ляля подошла к стеклянной двери и выглянула на улицу: Стас открывал дверцу их машины. Вдруг какая-то сила отбросила ее назад. Она упала на мраморный пол, ударившись головой о ступеньку лестницы. Сверху уже бежали соседи. Кто-то поднял ее на руки и понес. «Как больно!» — успела подумать она и отключилась.

— Александр Ильич, вам звонят из больницы. Березин. — Голос секретарши звучал взволнованно.

— Да, Вера Андреевна, соедините.

— Саш, привет, Березин. Тут такое дело, к нам сейчас по «Скорой» привезли твою Ляльку. Не дергайся, уже все в порядке. Ну почти! Я оставлю ее на денек, посмотрим.

— Я сейчас приеду!

— Давай, жду.

Соколов опустил трубку и еще с минуту ошалело смотрел на телефон.

— Вера Андреевна, вызовите мне машину.

Кое-как справившись с рукавами плаща, он вышел в приемную.

— Вер, меня сегодня не будет. Отмени все встречи, — бросил он уже неофициально, растерянно похлопывая себя по карманам. — Черт, где телефон?

— Вот, на столе, он у тебя разряжен. — Вера подала ему трубку, которую он секундой раньше зачем-то положил на ее стол. — Саш, что-то случилось?

— Сам ничего не понимаю! Лялька позвонила минут двадцать назад, сказала, у Юрки дома беда или что-то в этом роде и она сейчас заедет за мной. А теперь вот сама в больнице!

— Кошмар! Смотри, машина подъехала, спускайся. Позвонишь, да? — Вера обошла стол и поправила ему воротник плаща.

— Конечно! Ты Галине звякни, что там у них? Предупреди, что подъеду позже. — Сашка, перепрыгивая через ступени, побежал вниз.

В приемном покое городской больницы его встретил Березин. Когда-то они учились в одном классе в математической школе и были друзьями. Точнее, дружили они впятером: Володька Березин, Сашка Соколов, Макс Эйтель и две девчонки: Маринка Кузнецова и Вера Хохлунова. Никаких романтических отношений ни между кем из них не было. Их дружбе завидовали. И учились они сообща. Каждый отвечал за какой-то предмет, четко отслеживая отстающих внутри их «клана». Макс был математическим гением, Володька — биологом и химиком, Маринка — литератором, Верочка любила и знала историю. Только Сашка был «универсалом». В результате их пятерка ровно училась по всем предметам, особенно не стремясь выбиться из масс. И только на выпускном вечере вдруг стало ясно, что дальше им вместе не быть. Девчонки расплакались, страшась предстоящих перемен. Да и мальчишкам стало как-то не по себе. Все понимали, что клятвы на верность давать бесполезно. Они были достаточно взрослыми, чтобы не думать, что их пути разойдутся уже завтра.

А сейчас в городе их осталось трое. Маринка вышла замуж «за границу», так и недоучившись в МГУ. Макс Эйтель еще в семьдесят седьмом уехал к родственникам в Германию. Поначалу он еще писал письма, почему-то только Березину, но через несколько лет перестал. Верочка выскочила замуж, учась на первом курсе. Почти сразу родила сына и прочно осела дома. Муж был ревнив и почти всегда пьян. В конце концов, она решилась от него уйти и тогда пришла к Сашке за помощью. Он взял ее на работу своим личным секретарем и до сих пор не пожалел об этом ни разу. А Володька Березин стал классным хирургом, а потом и главврачом городской больницы…

— Пойдем, я тебя к ней провожу.

— Расскажи толком, что случилось! В аварию попала? Она как раз за мной собиралась заехать…

— Нет, Саш. Подробности тебе следователь расскажет.

— Какой еще следователь?

— Машину вашу… взорвали. Не бойся, Лялька не успела из подъезда выйти. Ее взрывной волной отбросило, стукнулась о ступеньку.

Саша почувствовал, как похолодели пальцы. Услужливое воображение сразу нарисовало яркую картину: Лялька летит спиной на каменный пол. «А если б она к машине подошла? Я мог ее потерять навсегда?» — От этой мысли он остановился как вкопанный.

— Саш, может, сначала валерьяночки?

— Нет, я в норме. Пошли, — сдвинулся он с места.

Ляля лежала на кровати, укрытая простыней до самого подбородка. Рядом стоял штатив с капельницей. При виде ее бледного лица и забинтованной «шапочкой» головы к Сашке вернулись все его страхи.

— Спит. В сознание пришла по дороге в больницу. Когда падала, ударилась головой, на затылке пришлось накладывать швы. Легкое сотрясение, но сильный шок. Она проспит еще несколько часов, так что нет смысла около нее сидеть. Здесь постоянно поблизости медсестра. Пойдем ко мне, кофе выпьем! Там следак тебя ждет. Кстати, Маргоше я позвонил, они с Кириллом скоро должны подъехать.

— Спасибо, Володька. — Сашка в дверях еще раз оглянулся на жену.

В кабинете Березина их дожидался широкоплечий мужчина с кожаной папкой в руках.

— Следователь Борин Леонид Иванович, — представился он.

— Соколов Александр Ильич.

— Вы, наверное, в курсе того, что случилось с вашей женой? — Борин кивнул на Березина.

— Да, то есть… в общих чертах.

— Около часа назад во дворе дома была взорвана ваша машина. Погиб охранник.

— Стас? А что он делал в моей машине?

— Это мне еще предстоит выяснить, когда можно будет расспросить вашу жену. А сейчас расскажите мне, как провели сегодняшний день.

— С утра все было как обычно. К девяти поехал в офис.

— У вас одна машина в семье?

— Да, сейчас одна. Есть у сына, но он теперь с нами не живет.

— У вас в доме, я знаю, подземная парковка. Как получилось, что машина оказалась утром во дворе?

— Лена, моя жена, не любит выруливать из подземного гаража. Утром она должна была поехать к дочери и отвезти ее с нашим внуком к врачу. Поэтому я с вечера оставил машину напротив подъезда. Это место хорошо освещается, и жильцы часто оставляют на этом пятачке свои автомобили. Кроме того, площадку видно из окна комнаты охранника.

— Как вы добрались до работы?

— Вызвал такси.

— Понятно. Утром вы разговаривали с женой? Из офиса?

— Да, она позвонила часов в десять, сказала, что-то случилось в семье ее сестры и она сейчас за мной заедет.

— Не сказала, что именно произошло?

— Только то, что, видимо, была авария…

— Имя сестры вашей жены — Галина Голованова?

— Да, верно. Она жена моего партнера.

— Валентина Николаевна Петрова и Юрий Анатольевич Голованов были найдены вчера убитыми в доме, где проживают.

Соколов и Березин ошеломленно переглянулись.

— Бред какой-то! — Соколов потряс головой. — Юра вчера должен был вернуться из командировки.

— Он звонил вам? Из аэропорта или из дома?

— Нет. Зачем? Мы могли обсудить все дела утром в офисе.

— Вас не удивило, что он не пришел с утра на рабочее место?

— Нет, конечно! У нас ненормированный рабочий день и свободный график. Человек после перелета, элементарно мог просто отдыхать. Я не понимаю, кому и зачем понадобилось его убивать? А уж Валентину Николаевну — тем более!

— Александр Ильич, не было ли каких-то конфликтов, связанных с вашим бизнесом, в последнее время? С партнерами?

— Да нет, что вы. Мы давно работаем спокойно, без кризисов и разборок.

— А что, раньше были проблемы?

— У кого их не было в девяностых! — пожал плечами Соколов.

— Согласен. Пока все. Сейчас я хотел бы поговорить с вашей женой. Владимир Сергеевич, это возможно? — спросил он Березина.

— Пока нет. Ей сделали укол, она спит. Думаю, до вечера ее лучше не беспокоить.

— Хорошо. Александр Ильич, завтра наш сотрудник зайдет к вам в офис, чтобы поговорить с вашими подчиненными.

— Разумеется. Я скажу секретарю, она познакомит его со всеми, с кем необходимо. Вполне возможно, что завтра я не приду. Сейчас я поеду к Лялиной сестре, там, вероятно, нужна моя помощь. В больницу вернусь, как разберусь с делами. Вас куда-нибудь подвезти? Мой сын сейчас подъедет.

— Нет, спасибо, я на машине. Увидимся вечером.

Анна Андреевна раздраженно отшвырнула от себя телефон. Опять у Соколова проблемы! Ну, у кого бы еще??? Обида на зятя с годами становилась все острее. Она винила его во всех бедах. А начались они, по ее мнению, тогда, когда Ляля привела этого мужлана в их дом. Он был не то что не их круга, он был из той прослойки, какую она презирала всю жизнь. Его родители были из торгашей. И хотя Александр Соколов получил техническое образование и никогда не имел никакого отношения к торговле, Анна Андреевна считала, что «торгаш» — это диагноз, успешно передающийся по наследству. Впрочем, самому зятю она свои мысли не высказывала, боясь услышать в ответ что-то оскорбительно-хамское. Но дочь должна была знать ее мнение!

Вот и внучка удалась в него… беспородье! Никакого уважения и внимания. Пробурчала в трубку, что у отца машину взорвали и она в больнице, и отключилась. И никаких подробностей. Анна Андреевна набрала номер дочери:

— Ляля? Как не Ляля? Маргарита? Почему ты хватаешь ее телефон? Как это мама спит? В больнице? Так это она пострадала, а не отец? Как же так, ведь его машину взорвали?! А что с мамой? Ну, ладно, хорошо, что обошлось. А где Кирочка? Скажи ему, пусть зайдет ко мне, расскажет, что там произошло, от вас толком ничего не добьешься!

Внук Кирилл был ее слабостью. Ему она прощала все. Из всего этого семейства Соколовых он единственный всегда слушал ее внимательно. В нем одном она видела свое продолжение. Правда, и он пошел против ее воли, переехав жить к своей новой девице. Была бы порядочная, не стала бы жить с мальчиком до свадьбы.

«Нужно позвонить Валентине, она наверняка еще ничего не знает. Сидит безвылазно на даче, за внуками присматривает. И что за ними смотреть? Великовозрастные лентяи, даже картошки себе не сварят!» — Анна Андреевна осуждала сестру, которая полностью отдала себя Галининым детям. По ее мнению, сколько их ни балуй, благодарности не дождешься. Сколько раз она пыталась это донести до сестры, но та только молча улыбалась в ответ.

«Абонент вне доступа». Механический голос в телефонной трубке вызвал у нее новую волну раздражения. «Что происходит? Как это — вне доступа? Скончалась, что ли?» — мрачно пошутила она, уже с каким-то беспокойством набирая городской номер. Трубку сняли практически сразу.

— Кто это? Валя, ты? Что у тебя с трубкой? Проверь, не отвечает! Не Валя? Галина? Ты же на работе должна быть! А где мама? — Как всегда, Анна Андреевна обрушила на собеседника уйму вопросов.

— Тетя Аня, мамы нет.

— А что у тебя с голосом? Простудиться умудрилась?

— Я здорова. У нас несчастье, тетя Аня. Мама умерла. И Юра.

— Что ты такое говоришь? Как это? — У нее вдруг часто забилось сердце.

— Их убили. Ляля, наверное, не успела вам ничего сказать, она ведь в больнице, вы знаете?

— Да, да, конечно. Я говорила с Маргаритой. Я сейчас приеду.

— Нет, приезжать не нужно, их все равно увезли на вскрытие. Сейчас подъедет Саша, и мы будем заниматься формальностями. Нужно похороны готовить. — Галина заплакала.

Анна Андреевна медленно положила телефонную трубку. Что теперь делать? Она вдруг отчетливо поняла, что потеряла единственного человека, который относился к ней с терпением и любовью. В глубине души она понимала, что характер у нее не сахар, но Валентина всегда выслушивала ее жалобы на зятя и дочь, мягко призывая не обострять отношения, но и не осуждая ее, Анну. И Анна искренне считала, что так и должно быть. В свое время, когда ей пришлось так спешно уехать от мужа, только сестра не стала ее упрекать. Анна жила в ее семье до самых родов. Как Валентина тогда уговаривала ее не оставлять ребенка в роддоме! Но куда она могла взять дочь с собой? Она была до одури влюблена в ее отца и готова была ехать за ним на край света! Но этот негодяй поставил условие, чтобы она выбирала из них двоих. И она выбрала. Когда писала отказ от дочери, только о нем и думала. Они уехали в Ташкент, где ему предложили возглавить строительный трест. Бросил ее он ровно через год, увлекшись молоденькой секретаршей. Возвращаться ей было некуда, пришлось устраиваться на работу. Анна Андреевна не любила вспоминать этот период своей жизни. И никому о нем не рассказывала. Когда после смерти бывшего мужа она вернулась в Куйбышев, Валентина вновь помогла ей. Даже от родной матери Анна тогда не услышала ни одного доброго слова. Ляля же встретила ее как чужую. До сих пор в их отношениях нет ни капли тепла.

Анна Андреевна почувствовала, как по щекам потекли слезы. Она не плакала никогда! В моменты жизненных неудач в ней просыпалась здоровая злость. В ее окружении всегда находился тот, кого она назначала виновным. В душе прочно поселялась ненависть или презрение. Впервые винить было некого. Тут внезапно пришедшая в голову мысль остановила и эти слезы. «Нет, не может быть! Он не это имел в виду, когда сказал, что решит проблему! Неужели от меня он пошел опять к Вале? И убил?…» — вспомнила она своего вчерашнего гостя.

Ляля открыла глаза и увидела дочь, тут же с беспокойством вскочившую со стула.

— Мамочка, только не разговаривай, тебе нельзя. Я сейчас Владимира Сергеевича позову, подожди.

Маргоша выбежала из палаты. Ляля вновь закрыла глаза. Голова гудела, хотелось пить.

— Проснулась? — Березин присел на стул возле кровати и достал из кармашка халата точечный фонарик. — Смотри на палец, теперь сюда, глазам больно?

— Березин, хватит издеваться. За что ты меня уложил в постель?

— Нет уж, матушка, я тут не при деле. Тебя ко мне доставили в карете с сиреной. В бессознательном состоянии!

— Ничего не помню. Володь, что случилось?

— А что ты помнишь? — посерьезнел Березин.

— Кажется, взорвалось что-то на улице, я упала. И все.

— Примерно так.

— А не примерно?

— Там из милиции к тебе пришли. Поговорить сможешь? — перевел он тему.

— Не умерла я, Березин. И со слухом и речью у меня все в порядке. Только дай воды попить, в горле пересохло.

— Шутишь? Хорошо! На, пей. Несколько глотков и через соломинку. — Березин рычажком приподнял изголовье кровати и вставил Ляле в руки маленькую бутылочку с водой.

— Сашка где? — вдруг встрепенулась она.

— Был он здесь. Я отослал его пока, все равно ты спала. Скоро вернется. — Березин не стал ничего говорить ей о смерти близких.

— Ты от меня ничего не скрываешь, Володь? — подозрительно посмотрела она на него.

От ответа его спас Борин, приоткрывший дверь палаты.

Борин в нерешительности остановился на пороге. Он пришел допросить «с пристрастием» жену пострадавшего бизнесмена, настраивая себя на официальный лад. Из медкарты он знал ее возраст, диагноз, а от мужа — количество детей. Дети тусовались здесь же, в больничном коридорчике, вполне взрослые и даже, как мельком заметил он по кольцу на пальце девушки, замужние. Или почти женатые: парень у окна, сын Соколовых, по-хозяйски обнимал хрупкую на вид молодую женщину. Сделав вывод, что жена бизнесмена Соколова уже в возрасте, да еще травмирована, он подумал, что допрашивать ее нужно с осторожностью. Свидетель она ценный, практически единственный.

На кровати лежала совсем молодая женщина, и Борин растерялся. В ее широко открытых глазах застыл немой вопрос, ответ на который она уже знала, и это знание вызывало у нее такую боль, что Борину вдруг нестерпимо захотелось погладить ее по руке, успокаивающе и нежно, а не расспрашивать под протокол. «Что-то со мной не то в последнее время». Борин чувствовал, как вместо суровой маски мента на его лице невольно образовалась сочувствующая гримаса. Он совсем смешался, когда голосом, больше похожим на сюсюканье с младенцем, он, майор Борин, задал дежурный вопрос:

— Ну, как мы себя чувствуем?

— Спасибо, неплохо, — вежливо ответила та, глазами указывая на стул. — Присаживайтесь.

— Следователь Борин, — запоздало представился он, прокашлявшись. — Елена Владимировна, мне необходимо задать вам несколько вопросов.

— Слушаю вас внимательно.

— Расскажите в подробностях, как вы провели сегодняшнее утро вплоть до того момента, как потеряли сознание.

— Встала немного раньше, чем обычно, — накануне договорились с дочерью, что отвезу ее с внуком в поликлинику на плановый осмотр. Около десяти часов позвонила сестра Галина и сказала, что с ее мамой и мужем беда, попросила приехать. Я не стала выяснять подробности, слышимость была не очень, и решила, что лучше заберу мужа из офиса и мы вместе отправимся к ним. Созвонившись с ним и дочерью, спустилась вниз к машине. Я так и не знаю, что у них там произошло. — Она нахмурилась.

— Как оказался охранник Станислав Меньшов около вашей машины? — отвлек он ее от темы.

— На улице лил дождь, дома я не нашла ни зонта, ни дождевика. Куда они подевались, не знаю… Стас предложил подогнать машину к подъезду. Я дала ему ключи. С ним ничего не случилось?

— Что вы еще помните? — опять не стал отвечать Борин.

— Только оглушающий звук взрыва с улицы и то, как я падаю.

— В тот момент, когда Меньшов открывал дверцу вашего автомобиля, сработало взрывное устройство.

— Стас погиб?

— Да.

— Господи, почему он?

— А вы хотели бы оказаться на его месте?

— Как-то неумно вы пошутили, вам не кажется, следователь Борин? — Она бросила на него непонимающий взгляд.

— Простите.

Борин отметил, что эта женщина совсем не испытывает неловкости. Она разговаривала с ним как со старым знакомым, который просто зашел к ней на чашку чая. Он привык, что люди, которых он допрашивает, осторожничают, пытаются подобрать выражения, боясь сболтнуть лишнее, даже если за ними нет никаких грешков. Допрос Елены Соколовой напомнил ему беседу с Дарьей Шерман, соседкой погибших Головановых. Такое же спокойствие и уверенность в своих словах. И совсем не показное желание помочь.

— Елена Владимировна, у вас есть враги? Лично у вас?

— Я не считаю себя всеобщим другом, моя прямолинейность наверняка не у всех вызывает восторг, вот и вам не пришлась по нраву. — Она с легкой усмешкой посмотрела на него.

Борин на миг отвернулся. «Черт-те что. Тушуюсь, как первоклассник перед первой учительницей», — нелестно подумал он о себе. Как ему не хотелось задавать ей эти протокольные вопросы! Он поймал себя на мысли, что хочет с ней просто поговорить, выложиться как на духу. После нескольких минут знакомства ему казалось, она догадалась, что его мысли постоянно уплывают в сторону. Если бы он верил в Бога, он бы избрал ее своим исповедником. Держать все, что накопилось в нем за последние дни, становилось невозможным.

Ляля, словно на самом деле понимая, что с ним происходит, сочувственно покачала головой. Борин стряхнул с себя наваждение.

— Елена Владимировна, кто вы по профессии?

— Технарь. Окончила Политех.

«Вот-те на. А ты, умник, записал ее в психологи», — внутренне усмехнулся Борин.

— Сейчас вы не работаете?

— Нет, я уже десять лет не хожу на службу и не веду никаких дел. А до этого работала бухгалтером у мужа.

— Почему так?

— Как уж сложилось…

Ляля замолчала. Ей было неприятно вспоминать, как в один миг она осталась без работы. Марго, отлично учившаяся в младших классах, вдруг взбунтовалась и стала таскать «трояки» почти по всем предметам, кроме любимой математики. Однажды Соколов, никогда прежде не интересовавшийся ее оценками, открыл дневник. Там плотными рядами стояли «неуды» по физкультуре и «удовл.» по русскому и литературе. Единственным украшением недельной ведомости была пятерка по алгебре. Буря в стакане скоро переросла в шторм в тазу. Результатом праведного отцовского гнева было увольнение Ляли и лишение Марго права ходить на дискотеки до полного и окончательного искоренения невежества. Муж выделил энную сумму на репетиторов и самолично проверял дневник в течение месяца. Кирюха, у которого дела обстояли немногим лучше, чем у сестры, старался улизнуть на улицу до возвращения родителя домой. Соколов же, не замечая сына, вовсю старался отыграться на дочери. Позже Ляля поняла, из-за чего, собственно, поднялась эта волна гнева у мужа. Что-то не так пошло у него на работе, но там он не мог показать свою слабость, поэтому нес все в дом. И дело было вовсе не в тупости Марго или нежелании Ляли заниматься детьми. Мужу просто был нужен объект, на который можно сбросить клокотавшее внутри недовольство собой. И он его нашел в лицах дочери и жены…

Из минутной задумчивости ее вывел очередной вопрос Борина:

— Елена Владимировна, припомните, кто мог знать, что машину утром возьмете вы, а не ваш муж?

— Никто. Кроме дочери и мужа, конечно.

— То есть существует вероятность, что покушались не на вас, а на вашего мужа?

— Не думаю… Они с Юрой давно ведут свой бизнес так, что никому не мешают и ни с кем не конфликтуют.

— Но, кроме бизнеса, есть еще личная жизнь!

Ляля вдруг покрылась холодным потом: «Наташка! Как я сразу не подумала… Ведь мы ее практически выставили на улицу, хотя и с весьма щедрым выходным пособием. Она могла затаить зло. По сути, мы ей обломали беззаботную жизнь!»

Борин заметил, что женщина как будто побледнела, если так можно сказать о ее и без того бескровном лице. Он не стал ее торопить, видя, как в ней борется желание не выносить сора из избы и необходимость помочь ему, Борину.

Наконец та решилась. Ее рассказ о появившейся из ниоткуда дочери мужа поверг видавшего виды опера в шок. «Чисто сериал. „Рабыня Изаура“ отдыхает». Борин видел, что Ляля устала и держится из последних сил. У него к ней была еще масса вопросов, но он решил, что успеет поговорить с ней завтра, тем более что ее должны выписать домой.

В палату, неся огромный пакет, вошел Соколов. Кивнув Борину, он бросил тревожный взгляд на жену. Борин почувствовал себя лишним. Тихо притворив за собой дверь, он направился в кабинет главврача.

— Итак, дети мои, давайте свои соображения. Артем, начни с обхода соседей. — Борин кивнул стажеру.

— Обход, Леонид Иванович, почти ничего не дал. Все соседи без исключения отзываются о семье Головановых более чем хорошо. Похоже, врагов среди них искать бесполезно. Шума никто не слышал, чужих в доме никто не заметил. Сосед с первого этажа видел, как во двор въехала машина Голованова. Из машины тот вышел один, поставил ее на сигнализацию и направился к черному ходу. Пострадавшая Петрова в этот день разговаривала во дворе с двумя соседками. Она собиралась дождаться зятя из командировки, чтобы вместе с ним ехать на дачу.

— Что с пальчиками на чашках?

— Есть посторонние. Очень четкие. В картотеке не значатся.

— А на ноже?

— Нож чистый. Оба потерпевших убиты им. Разница во времени — несколько минут.

— Что ж получается? Некто пьет чай со старушкой, а потом убивает ее и зятя? Тёма, ты разговаривал с дочерью убитой, пропало у них что-нибудь в доме?

— Да, она сказала, что нет на месте шкатулки с фамильными сережками. И все. Золотые украшения Галины Головановой как лежали, так и лежат нетронутые на видном месте: в спальне на туалетном столике.

— Что, серьги эти большой ценности?

— Да, вещица недешевая, рубины в белом золоте. К тому же серьги из гарнитура. Там какая-то семейная история, связанная с этими камешками. Я не стал подробно расспрашивать, женщина была не в лучшем состоянии.

— Хорошо, потом вернешься к этому вопросу. Сестра Петровой и ее племянница должны быть в курсе, нужно расспросить.

— Сергей, что у нас по фирме Голованова?

— ОАО «СТК» имеет двух учредителей. Шестьдесят процентов принадлежит Соколову Александру Ильичу, он же генеральный директор фирмы. Сорок процентов — у Голованова Юрия Анатольевича. Он заведует, точнее, заведовал юридическим отделом. Основной род занятий — производство строительных блоков. Еще торгуют компьютерами и помогают в регистрации товарных знаков и разработке брендов. В общем, «многостаночники». Фирма зарегистрирована в девяностом году, начинали с продажи программных продуктов. Одно время были дилерами «ВАЗа». С налоговой больших проблем не было, так, по мелочи. Голованов с Соколовым с первого дня вместе. Я поговорил с теми, кто работает с ними давно. Говорят, они всегда ладили, стычек между ними практически не было. Все споры решались в рабочем порядке. Кроме того, их жены — двоюродные сестры, так что общение не ограничивалось только работой. С сотрудниками соблюдают дистанцию. Но это принимается всеми как должное. Зарплаты высокие, так что текучки почти нет, люди держатся за свои места. Правда, был у них один эпизод с увольнением главного бухгалтера — Шермана Виктора Марковича…

— Как ты сказал? Шерман? Имя соседки Головановых — Дарья Ильинична Шерман. Родственница?

— Жена. Точнее — вдова. Там вообще какая-то темная история. Сначала он пропал. И не один. Выехал на своей машине с двухлетним сыном в Житомир к своей матери. Через несколько дней встревоженная жена стала названивать свекрови, но там телефон не отвечал. Она заявила о пропаже мужа и сына. Наши связались тогда с коллегами из Житомира и выяснили: мать Шермана недавно продала квартиру и выехала на постоянное место жительства в Израиль. А через несколько дней в лесочке вдоль трассы грибники наткнулись на сгоревший автомобиль. В нем было два сильно обгоревших трупа: взрослого мужчины и ребенка. Опознавать было нечего.

— А при чем здесь скандал на фирме?

— Примерно в то же время Соколов и Голованов чуть не погорели на одной сделке. Это был хорошо разработанный «кидняк» с участием их «крыши». Собрать информацию о потенциальных партнерах взялся Шерман. К этому времени он стал третьим лицом в фирме, и ему полностью доверяли. Шерман подтвердил надежность и платежеспособность тех, кто предлагал сделку. И все-таки Соколов по своим каналам решил проверить все сам. Не знаю, что уж он там накопал, но дело закончилось тем, что соответствующие органы повязали и этих партнеров, и соколовскую «крышу». На счету этих деятелей оказалась еще парочка аналогичных дел. Все получили хорошие сроки, и только Шерман оказался вроде бы сбоку. Соколов и Голованов его уволили, а вскоре Шермана нашли в сгоревшей машине. Дело возбудили, их подозревали в организации заказного убийства, но быстро сняли подозрения. В итоге списали на несчастный случай. Вот и все.

— Сергей, выясни, кого конкретно тогда осудили по «кидняку», кто вышел, а кто еще досиживает сроки и где. Вполне возможно, кто-то из них решил свести старые счеты. А семейными тайнами займется Кораблев. — Теперь что у нас по взрыву машины Соколова? Соседи что говорят?

— Взрыв, естественно, слышали все, кто в это время был дома. Таких немного, день рабочий. В основном — пенсионеры и домохозяйки. Первую помощь жене Соколова оказал жилец с первого этажа, полковник в отставке Долгов. Он же вызвал милицию. Вечером я прошелся по квартирам. В третьей живет семья Медведевых. Утром их дочь, выходя из дома, видела, как Соколов сел в такси и уехал. Это было без пятнадцати девять. А взрыв произошел в десять пятнадцать. Теоретически у него была возможность самому подложить взрывчатку. Та же молодая Медведева намекнула на недавний скандал между супругами. Подробностей она не знает, но какое-то время в их квартире жила посторонняя девушка. То, что отношения между ней и женой Соколова были натянутыми, заметили многие. Но о причинах гадают до сих пор. Кто эта девушка Соколовым, неизвестно.

— Я в курсе этой истории. Сама Елена поведала. В их семье совсем недавно произошло событие, из-за которого, как я понял, чуть не рухнули ее отношения с мужем. Из сибирского городка вдруг заявилась взрослая девица, назвавшись его внебрачной дочерью. Дело закончилось тем, что «счастливый» папаша сделал генетическую экспертизу и с удовольствием выгнал нахалку.

— Вот это да! Кино, да и только!

— Девица, упустившая солидный куш из соколовских денежек, вполне могла обозлиться. Придется тебе лететь в Иркутскую область, в Качуг, и узнать все об этой авантюристке. Если взрыв — ее рук дело, это преступление, считайте, раскрыто. Если нет, нужно установить, на кого покушались — на Соколова или его жену. Либо она перешла кому-то дорогу, либо таким образом хотели наказать мужа, либо преступник не знал, что машиной воспользуется жена. Допускаю вариант, что оба дела — двойное убийство и взрыв — связаны. Итак, что имеем. Голованова убили в тот момент, когда тот вставил ключ в дверь квартиры. Его кровь — на коврике перед входной дверью. Труп убийца скинул в пролет лестницы черного хода. Видимо, теща Голованова, услышав шум на площадке, открыла дверь. Тут же и была убита тем же ножом. Преступник, вместо того чтобы быстро скрыться, переносит ее тело на кухню. Зачем? Чтобы спокойно обчистить квартиру? Но если это — банальный вор, почему не взял ничего, кроме фамильных сережек? Не вяжется. Думаю, вещицу взял кто-то другой. Тот, с кем чаевничала Петрова незадолго до убийства. Нам нужен этот любитель чая. Незнакомого человека пожилая женщина вряд ли пустила бы в дом. Похоже, к их смерти он не имеет никакого отношения. Но может оказаться ценным свидетелем. Нужно еще раз расспросить близких и соседей, кто бы мог нагрянуть к старушке с неожиданным визитом, не зная, что та собирается уехать на дачу… То есть предварительной договоренности о встрече не было. Этим я займусь сам.

Борин сидел и думал, насколько нагло будет выглядеть, если он заявится к Дарье Шерман домой без звонка. Эти дни он мучительно придумывал предлог для визита. И больше всего боялся, что она обо всем догадается. И тогда ему, старому дураку, останется лишь краснеть от неловкости. Но не пойти к ней он не мог. Никогда ни одна женщина не нравилась ему так сильно. Никогда не было так сладко больно от вспыхивающих то и дело воспоминаний. И никогда не было так страшно потерять ту, что ему не принадлежала.

Устроившись перед телевизором, Даша пыталась вникнуть в сюжет какой-то по счету серии «мыла» о буднях милиции. Впрочем, вникать смысла не было, через час она и не вспомнит, о чем это. Сценаристы сериалов не утруждали себя поиском чего-то нового, делая «микс» из набора штампов уже показанных фильмов. «Как на экране все героически красиво. Преступления раскрываются, преступники получают по заслугам. Пальба, погони, но итог известен — „наши“ победят и „они“ поженятся. Следователь — молодой красавчик с плечами атлета, героиня — хрупкое создание с личиком Мадонны и фигуркой Барби. Он находит обидевших ее, она в благодарность дарит ему себя. Хеппи-энд». Даша вздохнула и взяла очередной леденец в рот.

Недавно она бросила курить и таким образом пыталась обмануть свой восставший организм. Эта борьба с собой давалась ей дорого. Она стала раздражительной и, что самое удивительное, могла заплакать в самый неподходящий момент. Вот вчера, например. Странное дело, она не испугалась, найдя тело Валентины Николаевны, спокойно дождалась милицию. Хотя было ли это спокойствием? Скорее дикое напряжение. Зато потом, когда пришел этот следователь, Борин, и начал задавать вопросы, будто волна горячего пара окутала ее с ног до головы. Хорошо, что сидела, иначе бы просто рухнула перед ним, до такой степени расслабилась. Так бывало в детстве, когда она не могла решить трудную задачку, снова и снова в тихом ожесточении пытаясь найти ответ. Но потом приходил с работы отец, и она тут же бросала бесполезное занятие. Мгновенно приходила лень, и она «растекалась» по стулу. Маленькая Дашка с удовольствием сбрасывала свои проблемы на более сильного и умного.

Вот и вчера она так же «скинула решение» на этого совсем не киношного милиционера. И внешность у него далеко не героическая. Больше всего он был похож на уставшую от глупых хозяев большую и добрую собаку. Хозяева, вместо того чтобы поставить хорошие замки на ворота, посадили на цепь пса. И бедный пес вынужден сторожить людскую глупость. Рядом с Бориным она вновь почувствовала себя маленькой девочкой. Странно только, что тот так смущался. Даже руки слегка дрожали, когда брал у нее паспорт. И уж совсем странно, что она, отвечая на его вопросы, никак не могла отвести глаз от этих рук. Таких же больших и сильных, как у отца. Если все же удавалось поднять глаза, то ее взгляд натыкался на взгляд Борина, и тогда уже тот отворачивался. Даша злилась на себя за такое глупое поведение, и от этого ответы ее становились все более официальными и сдержанными. А когда он спросил, замужем ли она, и вовсе замкнулась. Ей не хотелось выглядеть грубой. Но спрашивать о муже и ребенке было совсем необязательно. Борин походя задел самое больное.

Прошло уже восемь лет с тех пор, как мужа и сына нашли в сгоревшей машине, а она до сих пор не может простить себе, что не поехала тогда с ними. Даша уговаривала себя, что тогда ничего бы не случилось. Она винила себя в их смерти, с каждым годом находя все больше причин для обвинений. Хотя от нее тогда ничего не зависело. Свекровь никогда не приглашала ее в гости. Когда сын женился на ней, русской девушке, та уехала в Житомир. Даже когда родился Ленька, ничего не изменилось. Поэтому ее муж без нее повез показывать внука бабушке. Еще Даша обвиняла себя в том, что не смогла уговорить его ехать на поезде. Виктор отговорился тем, что они должны повидать по пути родственников в Москве и Воронеже и показать им маленького Шермана. И она сдалась. Еще и потому, что ей было жаль Виктора. В последнее время у него что-то не ладилось на работе. Даша пыталась поговорить и с ним, и с Юрой Головановым, но оба молчали. Поэтому, когда Виктор стал собираться к матери, она особенно не возражала. Она до сих пор толком не знает, что у них произошло на фирме. Уже после гибели мужа Юра сказал ей лишь то, что они с Сашей его уволили. Вспоминая то лето, Даша не могла решить еще одну загадку. Куда же на самом деле повез муж их сына, если к тому времени его мать уже уехала в Израиль? Обзвонив всех родственников, к которым якобы собирался заехать муж, Даша выяснила, что никто из них не был в курсе их приезда…

Из задумчивости ее вывел колокольный звон. Этот забавный дверной звонок подарила ей на Новый год Ляля, сестра Галины и ее, Дашина, подруга.

Даша открыла дверь и замерла. На пороге стоял тот самый Борин, кого она только что вспоминала.

— Здравствуйте, Дарья Ильинична. Извините, я так поздно и без звонка. — Он виновато развел руками.

— Ничего страшного, проходите. У вас, наверное, ко мне остались какие-то вопросы?

— Да, то есть вопрос один, я не задержу вас надолго, — вдруг заторопился он.

— Да проходите уже, совсем необязательно допрашивать меня на лестничной площадке! — Она буквально втащила его внутрь квартиры…

Борин опешил. Ее раздражение он мог объяснить лишь поздним визитом непрошеного гостя. А что он ожидал? Что она бросится к нему со словами: «Как хорошо, что вы ко мне заглянули в столь поздний час»? Глупо, конечно. Но ведь он только сейчас освободился, не мог прийти раньше!

— Я не собираюсь вас допрашивать, — пробурчал он, снимая ботинки: перед ним уже стояли бесполые гостиничные тапки.

— Ладно, это неважно. Пойдемте, выпьем чаю. Валентина Николаевна приучила меня к поздним чаепитиям.

Даша прошла на кухню и включила электрический чайник. «Ну и что я набросилась на человека? Господи, как стыдно! Придется опять начать курить, а то я скоро превращусь в хамку. Какой же он усталый и наверняка ничего целый день не ел». Она достала из холодильника холодную курицу и тарелку с нарезанной брынзой. В шкафчике под подоконником в миске лежали помидоры и большой огурец. Быстро сделав салат, она заправила его сметаной. Овощи и деревенскую сметану привезла ей с дачи Валентина Николаевна еще в пятницу. У Даши на глаза навернулись слезы.

— Дарья Ильинична. — Голос Борина отвлек ее от мрачных мыслей. — Где я могу вымыть руки?

— Пойдемте, проведу вас. Сами вы ничего не найдете. — Даша взяла Борина за руку и повела по длинному коридору. Борин вертел головой направо и налево, пытаясь сосчитать количество дверей.

— Не удивляйтесь, когда-то здесь была коммуналка — четыре комнаты плюс кладовка.

Борин готов был искать с ней эту чертову дверь в ванную вечно, лишь бы она не отпускала его руку. Ее маленькая ладошка совсем потерялась в его огромной лапище. Сам он казался себе неуклюжим увальнем и до смерти боялся наступить ей на ногу. Наконец Даша остановилась и щелкнула выключателем. Раздался хлопок, но свет не зажегся.

— Вот черт, лампочка перегорела! Придется вам в темноте руки мыть. Хотя постойте, тут на полке свечка в подсвечнике и рядом спички. Нашли?

Борин на ощупь зажег свечу. Ванная озарилась слабым огоньком.

— Дорогу назад найдете?

Борин кивнул. Ему очень хотелось сказать «нет», ему вообще не хотелось ее отпускать. Все время, пока они шли по коридору, он старался громко не дышать, чтобы не выдать себя. Сердце колотилось где-то у горла. Он вообще забыл, зачем сюда пришел. Единственное желание, которое не отпускало его ни на миг, было схватить ее в охапку и целовать, пока не онемеют губы. Борин не помнил, когда с ним происходило что-нибудь подобное. Наверное, лишь в школе, когда они с Танькой, одноклассницей, сбежали с выпускного и обнимались в пустом физкультурном зале. Тогда так же кружилась голова и сладко ныло под ребрами…

Даша протянула ему полотенце и прикрыла за собой дверь. Вернувшись на кухню, она бессильно опустилась на диванчик и закрыла глаза. «Какие у него теплые и огромные руки. Какой он сам большой. — Даша почувствовала, как глаза вновь наполнились слезами. — Я просто устала. Устала решать все сама, руководить этой чертовой клиникой, улаживать конфликты, объясняться с налоговой. Устала возвращаться каждый день в пустую квартиру. Мне некому пожаловаться, теперь я осталась совсем одна, рядом не будет и тети Вали». От жалости к самой себе и осиротевшей Галине, вспомнив разом всех, кого потеряла, Даша все-таки расплакалась. Сквозь слезы она увидела Борина. Он подошел к диванчику и легко подхватил ее на руки. Усадив Дашу к себе на колени, Борин обнял ее и стал укачивать как ребенка, осторожно целуя в мокрые от слез глаза…

Даша проснулась резко, как от толчка. Ровно восемь. Эта привычка вставать без будильника сохранилась с детства. Родители уходили на службу рано и не будили ее, давая дочери досмотреть утренний сон.

Тихонько, чтобы не потревожить спящего Борина, она вышла из спальни. «Господи, как легко! Оказывается, чтобы найти своего мужчину, совсем необязательно выходить из дома. Права Лялька, когда убеждает всех, что судьба и за печкой найдет». Даша поставила турку с кофе на огонь и полезла в холодильник. «Пустыня Гоби», — хмыкнула она весело. Вчера они с Бориным подмели все, что было съедобным. Не уцелел даже кусок заплесневелого сыра, завалявшийся на верхней полке. Борин, нарезав его тонкими, как бумага, ломтиками и положив на вялые листья салата, подал это блюдо, как «рокфор» к вину. Даша покраснела, вспомнив, в каком виде они ели это произведение кулинарного искусства. Борин был абсолютно гол, а на ее талии, почему-то бантиком, был завязан шелковый поясок от халата. Похоже, халат она попросту забыла надеть. Представив обнаженного Борина, Даша вздрогнула. Господи, она вела себя с ним как идиотка-школьница, впервые увидавшая обнаженное мужское тело. Уже после того, как Борин, тяжело дыша, откинулся на подушку, она потихоньку стала на ощупь изучать свое «приобретение». То, что Борин с этой ночи принадлежит только ей, она не сомневалась ни на секунду. Даша поверила ему и в него сразу, как только он взял ее на руки и прикоснулся шершавыми губами к ее глазам. Ей стали понятны и его смущение, и этот поздний визит. С этой минуты уничтоженная постоянным недоверием и ревностью мужа женщина умерла, а на поцелуи Борина стала отвечать новая, свободная Даша.

На кухню как-то боком вошел Борин и остановился, напряженно всматриваясь в ее лицо. Даша хихикнула. Раскаяние, написанное на его небритой физиономии, рассмешило. Нет, он явно не жалел о содеянном, но, как «порядочный джентльмен», по-прежнему считал, что воспользовался ситуацией. Ночью, в сотый раз выслушивая его покаянные слова, что он не имел права навязывать себя в качестве утешителя, Даша в сотый раз доказывала ему, как он не прав. А он еще и проснулся виноватым.

— Будешь подпирать дверь, останешься голодным. Впрочем, я тебе все равно ничего не дам, потому что кто-то вчера уничтожил все мои съестные запасы!

Борин растерянно развел руками. Он не знал, как реагировать на ее шутливый тон. Утром, когда открыл глаза и не обнаружил ее рядом, опять вернулись к нему страхи. Он, со своей ментовской «уклюжестью», явно что-то сделал не так. А теперь, как оказалось, и холодильник опустошил. Хорош мужик, завалился к женщине почти в полночь, даже тортик не догадался купить, да еще и… При воспоминании об этом «еще и» Борина бросило в краску. Вот кретин! Набросился на женщину, как озабоченный подросток…

Даша молча наблюдала за выражением лица Борина. За пять минут оно пару раз изменило цвет — от бледно-розового до пунцово-красного.

Сняв турку с кофе с огня, Даша подошла к Борину и прижалась к нему, уткнувшись носом в грудь.

Борин почувствовал, как все дурацкие мысли улетучиваются из головы. От ее волос пахло кофе и еще чем-то ночным, сладким. Осторожно поцеловав в макушку, он легонько отстранил ее от себя.

— Ты знаешь, что сейчас будет? — спросил он хрипло.

Даша согласно кивнула.

— Тогда мы точно не попадем на работу.

Даша покаянно вздохнула.

— Меня уволят. Придется пить кофе и идти исполнять служебный долг…

Даша неопределенно пожала плечами, прижимаясь к нему снова…

Остывший кофе и пачка вафель, обнаруженная после долгих поисков в шкафчике, показались им райским завтраком. Прощаясь в коридоре, они даже не стали договариваться о встрече: обоим было ясно, что отныне нет отдельно Борина и отдельно Даши. И ужинать они будут вдвоем, в их доме.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — Артем Кораблев вытянулся в струнку, пропуская Борина в кабинет.

— Шути, шути. Вот на самом деле дослужусь до высокого чина, и ты у меня попляшешь! — добродушно пригрозил Борин.

Артем с удивлением посмотрел на начальника. Такое благодушное настроение с раннего утра было из ряда вон. Обычно Борин приходил хмурый от недосыпа и без огромной чашки кофе был глух к шуткам подчиненных.

— Леонид Иванович, а вы кофе пили? — осторожно спросил Артем.

— Пил, только не дома, — по лицу Борина расплылась довольная улыбка.

«Чудеса», — подумал Артем и на всякий случай нажал кнопку электрического чайника.

— Что споешь, голубь мой?

— Только печальную песню о похоронах. Народу было столько, что казалось, поток желающих проститься не иссякнет до вечера. Родственников не так уж много. Самые близкие — семья Соколовых и двоюродная сестра покойной — Анна Андреевна Анфимова. Потрясающая красавица. Вот с ней мне и удалось поговорить. Правда, рассказчица она вчера была не очень, но основные сведения о пропавших сережках я получил. Эти серьги — из старинного гарнитура, принадлежавшего когда-то их бабушке Печенкиной Анне Владимировне, у которой было пять дочерей. Старшая, Зоя, с юности жила в Польше. Вторая дочь, Антонина, — в Париже, Анастасия — в Петербурге с матерью отца, а две младшие дочери, Наталья и Елена, с родителями в Оренбурге. После смерти отца в семнадцатом году каждая из сестер получила по одному предмету этого гарнитура. Вроде как по завещанию. Анна Андреевна — дочь самой младшей из сестер. У нее, точнее, у ее дочери, хранятся два украшения: кольцо, принадлежавшее Елене, и заколка Анастасии, умершей в блокаду в Ленинграде. Я вот тут набросал схемку, чтобы было понятно, кто есть кто и кому что принадлежит.

— Все это интересно, но непонятна цель убийцы. Зачем ему чужие украшения? Нужны деньги? Но золото самой Головановой и часы мужа вкупе стоят примерно столько же, как я полагаю. Их он не тронул, хотя времени было достаточно. Я все еще склоняюсь к версии, что убийца и вор — два разных лица. Значит, и цель убийцы — не деньги. Давайте-ка не будем торопиться объединять пропажу украшения с убийством и взрывом! Что-то еще важное поведала сестра убитой?

— Нет, но мне показалось, она о чем-то умалчивает. Возможно, я ошибаюсь. Сколько ни пытался разговорить дамочку, не вышло.

— Да, и сегодня у них тяжелый день, но на завтра назначай встречу и Соколовой, и жене убитого Голованова. Историю с семейными ценностями нужно раскрутить до конца.

— Понял, Леонид Иванович.

— Вчера я встречался с Дарьей Шерман, подругой сестер. — Борин на миг смутился. Поговорить о делах с Дашей ему удалось лишь утром за завтраком. — Она подтвердила, что семейная тайна, связанная с этим гарнитуром, действительно существует. Но рассказывается скорее как сказка. Якобы было завещание прадеда, который распорядился разделить драгоценности по сестрам с целью, чтобы их потомки когда-нибудь собрались все вместе. Утопия, конечно. Но в последнее время Галина с Еленой занялись активными поисками сведений о родственниках.

В кабинет, на ходу расстегивая куртку, вошел Сергей Безрядин.

— Извините, опоздал. С утра встречался с Верой Андреевной Хохлуновой, это секретарь Соколова. Очень интересная и умная женщина. С Соколовым они знакомы еще со школы, учились в одном классе. Дружит с его женой, как и с женой Голованова. Она мне поведала не такую уж давнюю историю, связанную с машиной Соколова. Только не с этой, взорванной, а с той «десяткой», на какой ездит сейчас его сын. В две тысячи втором Елена Соколова, будучи за рулем, попала в ДТП. «Хонда», которая в нее врезалась на перекрестке, принадлежала владельцу сети магазинов иномарок Гайнуллину Рашиду Рифатовичу.

— Фамилия знакомая.

— Да, у нас проходил по наркоте его сын Марат Гайнуллин. Вера Андреевна говорит, что об этом деле тогда писали многие газеты. Может быть, вы помните? Если кратко, работники ГИБДД, приехавшие на место, толком не зарисовали схему происшествия, не зафиксировали, где находилась «Хонда» после столкновения. Протокол не составили. Так делалось с подачи высоких чинов, коих «попросил» Гайнуллин. Жена Соколова растерялась и подмахнула документы, не разбираясь и не вникая. Гайнуллин подал в суд. Дело попало, как выяснилось позже, не случайно, к судье Ефимовой. Да, той самой печально известной Ефимовой, что потом поймали на взятке. Та решила дело в пользу Гайнуллина. Адвокатом Соколовой выступал Голованов. Юрист он грамотный, сразу понял, что дело нечисто. Суды тянулись год, все ходатайства Голованова о проведении экспертизы Ефимова отклоняла, в качестве основного свидетеля был привлечен восемнадцатилетний сын Гайнуллина, который во время аварии сидел на пассажирском месте. Тогда Голованов сделал ход конем: подал жалобу в надзорную инстанцию. Выяснилось, что Ефимова является женой родного брата Гайнуллина. Дело передали другому судье, который легко установил вину водителя «Хонды». А Ефимова поимела крупные неприятности. Но вот дальше начинается самое интересное. На следующий день сын Гайнуллина, будучи сильно под кайфом, облил кислотой «десятку» Соколова, припаркованную перед подъездом. Охранник, вышедший на его беду в тот момент покурить, скрутил бедолагу и вызвал милицию. При обыске у него нашли несколько доз. Получил мальчик по полной программе.

— Да, это я помню. Дело тогда вел Васильев. Отец Гайнуллина попытался сунуть взятку и ему. Если парнишка вышел, то взрыв может быть и его рук делом. Сергей, проверь Гайнуллиных, и сына, и отца.

— Хорошо. Теперь по делу о мошенничестве на фирме Соколова. Главными обвиняемыми были начальник службы безопасности, или, по-тогдашнему, «крыши» фирмы Соколова — Дохлов Павел Николаевич и директор фирмы «САМ и К» Самойлов Петр Константинович. Оба получили по пять лет. Самойлов скончался в день вынесения приговора, не выдержало сердце. Как выяснилось, был хроническим алкоголиком. Дохлов вышел в девяносто девятом по амнистии. Проживает сейчас в Оренбурге, открыл охранное агентство, преуспевает. По нашему ведомству больше не привлекался. Женат гражданским браком, дочери два года. Третий участник, Виктор Шерман, так и не привлеченный к ответу, погиб — сгорел в автомобиле.

— Да, это известно. Думаю, Дохлову такая «остывшая» месть через столько лет ни к чему. Но проверить нужно. Артем, поедешь в Оренбург, тебя встретят. Плюс пороешься в архиве — все о Печенкиных. А я сегодня поговорю с Еленой Соколовой и ее матерью. Вдову пока трогать не будем. Все, голуби мои, разлетаемся.

— Зайка, иди отдыхай, а я приготовлю что-нибудь на ужин. — Ее муж, подхватив пакет с продуктами, удалился на кухню. Что-что, а готовить Сашка любил. Во времена почти тотального отсутствия в магазинах съестного умудрялся из того, что удавалось добыть в очередях, приготовить так, что Ляля, не большая любительница поесть, съедала все. Частенько поздним вечером, уложив искупанных и накормленных детей, он шел на кухню и возвращался с тарелкой, на которой красиво уложенной пирамидкой высились бутерброды с «чем-то там». Это «что-то» оказывалось или килькой в томате на колечках золотистого лука, или холодной картофелиной, нарезанной на тонкие кружочки. Райская еда, деликатес, заслуженная награда за дневной труд. До сих пор Ляля любила кусочничать…

Переодевшись в домашний костюм из легкого трикотажа, Ляля подошла к зеркалу, встроенному в дверцу шкафа-купе. Бледное, как плохо прожаренный блин, лицо, прическа «фик фок на один бок», как любила говорить няня Нюша, и полная тоска в глазах. «Краше в гроб кладут», — подумала она.

Звонок внутреннего телефона оторвал ее от созерцания своей убогости.

— Елена Владимировна, к вам следователь Борин.

— Хорошо, жду.

В коридор выглянул Соколов. В фартуке, с молотком для отбивания мяса в руке, он выглядел заправским поваром.

— К нам гости?

— Следователь.

Ляля впустила в квартиру Борина и жестом предложила пройти в комнату.

От запахов, доносившихся с кухни, у Борина потекли слюнки. Вроде бы всего ничего он жил у Даши, а успел привыкнуть к хорошо приготовленному ужину. При мысли о вчерашнем вечере у Борина защемило сердце и на лице проступила улыбка…

Ляля с интересом наблюдала, как меняется выражение лица Борина. «Покопаться бы в голове этого сыщика, много любопытного можно было б узнать. Например, вот чему сейчас улыбается? Пришел к пострадавшей, а думает явно о чем-то своем… Или я так потешно выгляжу? Кстати, и пиджачок погладил. Что это с ним произошло за пару дней?» — Она невольно хмыкнула.

Борин присел на диван, перед которым стоял небольшой стеклянный столик.

— Елена Владимировна, вы знаете, что у Валентины Николаевны пропали серьги из фамильного гарнитура?

— Да, знаю.

— А где вы храните принадлежащие вам семейные украшения?

— В спальне, в сейфе. Но я проверяла, все на месте. Вы думаете, что тетушку и Галиного мужа убили из-за них?

— Такую версию я не исключаю. Поэтому хотел разобраться, что могло так заинтересовать преступника. Серьги сами по себе, конечно, вещь ценная, но пойти на двойное убийство…

— Леонид Иванович, я тоже думала об этом! Видите ли, с нашей семьей связана одна легенда… Но правда это или вымысел, никто не знает. Никто не видел завещания нашего прадеда, а он был одним из самых состоятельных горожан Оренбурга. По утверждению моей мамы и тетушки, ключом для получения какого-то мифического наследства станет полностью собранный в одних руках фамильный рубиновый гарнитур. Что за наследство, где и в каком размере — тайна… Поэтому я очень слабо верю в эту сказку. Но собрать информацию о семье мы с Галиной все же решили! Если вам интересно, могу подробно изложить результаты…

— Да, пожалуйста.

Ляля принесла альбом с портретом и раскрыла его перед Бориным:

— Этот портрет моей прабабушки Анны Печенкиной — из музея в Оренбурге. С него-то все и началось.

И Ляля рассказала все, что знала от матери и тетушки о сестрах Печенкиных. О том, как погибла в блокаду одна из них, как две младшие всю жизнь мечтали узнать о судьбе старших, но так и не смогли. Как попала к ним заколка Анастасии. Рассказала и о семейном склепе на церковном погосте в Беляевке и сожженной усадьбе…

Борин всегда умел слушать. Многое он уже знал, но рассказ Елены был подробным и эмоциональным. Оставалось неясным одно: по-прежнему не было мотива для столь жестокого преступления.

— Елена Владимировна, а вы не пытались найти завещание? Допустим, в архивах Оренбурга?

— Конечно, пытались! Мы узнали фамилию поверенного, кто занимался делами семьи Печенкиных. Некий Кац Семен Яковлевич. Он был другом прадеда, жил в соседнем имении. Но оно сгорело одновременно с нашим. Семена Яковлевича застрелили солдаты в тот день, когда тот пытался вывезти младших дочерей из усадьбы во время погрома. Это произошло у них на глазах. Их спасли кучер и няня. Они и довезли девочек до Петрограда, переодев в крестьянскую одежду. Вывезли и украшения — серьги и кольцо. Наталья, бабушка Галины, жила в Петрограде до замужества. Выйдя за военного, уехала с ним в Куйбышев к месту службы. Позже и Елена, моя бабушка, вышла замуж за их соседа. Все это мы узнали от наших мам. Тетя Валя особенно часто вспоминала эти истории, наверное, чтобы мы не забывали их. Да, вот еще что! Старшая из сестер Печенкиных, Зоя, которая жила в Польше, носила фамилию Кац! Мы с мужем собирались поехать в Хойну, но пока не получилось. В Интернете никаких сведений о семье Кац мы не нашли.

— Но вы все же собираетесь туда поехать?

— Да, обязательно! — ответил за жену незаметно вошедший в комнату Соколов.

— Что вас задержало?

— Эта история с якобы моей дочерью, — спокойно ответил Александр.

Ляля и Соколов переглянулись. Борин понял, что мир в этой симпатичной ему семье еще не восстановлен окончательно. Но Соколов сделает все, чтобы вернуть доверие к себе этой маленькой сильной женщины.

Отказавшись от предложенного ужина, Борин попрощался с ними и отправился в гости к Анне Андреевне Анфимовой.

Борин сидел в кресле и пытался удобно устроить ноги. Он терпеть не мог этих низких новомодных кресел с чересчур мягкими подушками, которые жарко обнимали тело жертвы, рискнувшей на них присесть. Кроме того, его длинные ноги оказывались чуть ли не выше головы. Сама хозяйка, устроившись напротив точно в таком же кресле, видимо, чувствовала себя прекрасно.

— Анна Андреевна, что вам известно о завещании вашего деда?

— Лишь то, что оно существует. И то, что там хитрое условие для получения наследства.

— То есть вы уверены, что наследство — не миф? Но завещания не читали.

— Если об этом твердят из поколения в поколение, логично предположить, что ценности есть. Или были, по крайней мере. Никто не читал завещания и не видел его, могу гарантировать.

— Вы с кем-нибудь обсуждали эту тему?

— С дочерью, с сестрой… да и с остальными родными… В нашей семье только об этом и говорят в последнее время! А на днях объявился еще один родственник! С весьма любопытным, знаете ли, предложением… — Она замолчала, словно решая, выкладывать ли подробности.

Борин насторожился. Об этом он слышал впервые. Не тот ли это любитель чая, с кем общалась Валентина Николаевна перед смертью?

— Расскажите, пожалуйста, подробнее…

— В воскресенье вечером ко мне пришел мужчина и назвался моим племянником.

— И вы его так вот запросто пустили в дом? — опешил Борин.

— Почему нет? На входе он предъявил паспорт, его данные записал по моей просьбе охранник…

— Хорошо. Так что он вам рассказал о себе?

— Не так много. Его имя — Леон. Леон Михайлович Сергеев. Он внук Антонины Печенкиной, одной из пяти сестер — вы, наверное, о них уже слышали.

— Да. Но что он хотел от вас?

— Познакомиться. Сказал, что недавно был у моей сестры Валентины, показал мне серьги, которые она ему отдала на время…

— Отдала на время? Сама? — изумился Борин.

— Да, он так сказал. И, зная Валентину, я ему верю. Леон признался, что о своей принадлежности к нашей семье узнал совсем недавно. И тут же решил, что соберет всех живых потомков сестер Печенкиных вместе.

— И вы ему сразу поверили? Непостижимо…

— Почему нет? Он привез из Польши колье, принадлежавшее Зое! И браслет, что хранился в его семье… А кроме этого, старые документы своей бабушки. Диплом Гренобльского университета и метрику. По-моему, вполне убедительные доказательства.

— Да, убедительно, я согласен. И все бы хорошо, если б после его посещения вашу сестру не нашли мертвой, — не удержался Борин, поражаясь беспечности обеих сестер. — А он оставил вам номер своего телефона?

— Номер телефона? — Анна неопределенно пожала плечами. — Я и не подумала его спросить! Леон заверил меня, что скоро мы соберемся все вместе. И на следующий день он должен был пойти к моей дочери. У нее хранятся кольцо и заколка из гарнитура.

«Вам повезло, что так называемый племянник знал, что у вас, Анна Андреевна, этих украшений в доме нет!» — подумал Борин про себя, решив не травмировать и без того насторожившуюся женщину своими подозрениями.

— А почему вы не рассказали об этом визите раньше?

— Кому? — в свою очередь, удивилась та.

— Нашему сотруднику, например. И дочери.

— Не знаю. Забыла, наверное. — Она на миг задумалась. — Странно, что я после того, как за ним закрылась дверь, звонила Валентине, но она не взяла трубку.

— Вашей сестры к этому времени уже не было в живых, Анна Андреевна.

— Боже мой! Он что, ее убил???

— Для этого утверждения у нас нет пока доказательств. Припомните, пожалуйста, подробности. Что он еще о себе рассказывал?

— Что он из Оренбурга… живет с матерью. Сейчас она в больнице. Кажется, все.

— А адрес? Адрес, конечно, он вам не сообщил?

— Нет. Но охранник, возможно, списал с паспорта и регистрацию. Спросите на входе.

— Да, конечно, я поговорю с охраной. Камеры наблюдения у вас тоже есть, я заметил.

— Да, — не без гордости произнесла Анна Андреевна. — Единственное хорошее, что для меня сделал зять, так это — купил мне квартиру в элитном доме!

«Неплохой подарок. Впрочем, тем самым Соколов мог просто избавить себя от ее присутствия в собственной квартире. Такая теща далеко не радость!» — подумал он насмешливо.

— Хорошо, Анна Андреевна. Если вдруг Леон Сергеев объявится, вот вам мои телефоны, служебный и мобильный, сразу позвоните мне. — Борин протянул ей визитку. — До свидания.

Борин с облегчением выбрался из кресла, хрустнув всеми суставами затекших ног. «Черт, больно как», — подумал он, двигаясь за хозяйкой к входной двери.

— Леня, ну отпусти меня, а то останешься голодным. — Даша пыталась вырваться из цепких объятий Борина, который сгреб ее в охапку, лишь только она открыла ему дверь.

— Я жутко голодный! — рычал Борин, легонько покусывая Дашу за мочку уха.

— Боюсь тебя разочаровать, но на ужин жаркое из барашка, а не Дашка.

Борин отпустил свою жертву и скинул с уставших ног ботинки. С громким стуком они разлетелись к противоположным стенам прихожей.

— Борин, какой ты нецивилизованный! Какая помойка дала тебе столь высокое воспитание?

— Между прочим, чтоб ты знала, я учился в Академии МВД. Так что с определениями поосторожней!

— Ладно, иди мой руки, академик, и чтоб все бациллы смыл!

Посвежевший после душа, с мокрыми волосами, прилипшими к вискам, Борин босиком притопал на кухню.

— А тапки где посеял? Простудишься, пол крашеный.

Борин пошевелил голыми пятками:

— Интересно, все врачихи такие зануды или только мне такая досталась?

Даша, рассмеявшись, поставила перед ним тарелку с дымящимся мясом и уселась напротив.

— Леня, я тут кое-что вспомнила. Точнее, хотела тебе рассказать еще в первый день, когда ты меня допрашивал после убийства… Я в тот день видела недалеко от дома Лялю, то есть Елену Соколову. Она уже заворачивала за угол, на Дворянскую, когда я ее окликнула. Но она не обернулась! Это странно — расстояние небольшое, она не могла меня не услышать!

— Может быть, ты обозналась?

— Нет, обознаться я не могла. Она была в своем желтом плаще. Он очень приметный, цвет такой яркий, глаза режет. Ей муж привез его, кажется, из Чехии, не помню точно. Ляля его часто в дождь надевала. Я хотела прежде, чем тебе сказать, у нее спросить, зачем она приходила к Валентине Николаевне… Но потом тут взрыв, похороны, просто забыла…

— Интересно. Я сегодня был у нее… Она не упоминала про этот визит.

— Позвони, спроси! Хочешь, я позвоню?

— Не нужно. Я сам.

— А к ее матери ты ходил?

— Да. Красивая женщина, но характер! Даш, ты же хорошо их знаешь? Соколовых и мать Елены?

— Конечно. С Лялей и Галиной мы дружим. Про Валентину Николаевну ты и сам знаешь, она мне маму заменила. Но вот Анна Андреевна для меня загадка. Возможно, потому что всегда как актриса играет. По обстоятельствам может слезу пустить, вот как сейчас на похоронах… Ей, по-моему, кроме собственной персоны, никто в жизни неинтересен. Возможно, я ошибаюсь. А что ты хотел у нее узнать?

— Подробности, какие помнит, о семейных камешках. Но она не рассказала мне ничего нового, чего б я не знал от ее дочери. Правда, одну любопытную вещь сообщила. Вечером в день убийства у нее был гость. Назвался ее племянником, внуком Антонины.

— Это та сестра, что жила во Франции!

— Да. Но он сам узнал о том, что он ее внук, совсем недавно. Ему рассказала мать.

Даша слушала Борина, раскрыв рот. То, что в последнее время Галина с Лялей раскапывают семейную историю, больше похожую на сказку, она знала. Как раз это они с Валентиной Николаевной и обсуждали в их последнюю встречу.

— И где сейчас этот племянник? Почему на похороны не пришел?

— А вот тут начинается непонятное. Он обещал позвонить ей на следующий день, чтобы договориться о семейной встрече, и пропал. А она не спросила у него ни адреса, ни телефона. Очень беспечная дамочка. — Борин осуждающе покачал головой. — Хорошо, имя назвал. Леон Михайлович Сергеев. Охранник на входе паспорт посмотрел, но регистрацию не записал. Мол, мужик был приличный, зачем? Но мы узнаем, не вопрос, Сергеев из Оренбурга. И еще. Валентина Николаевна с кем-то пила чай незадолго до смерти. Похоже, с ним.

— И он убил?!

— Ну, это не факт. Безрядин уже выехал в Оренбург, вернется либо с ним, либо с информацией. Есть фото с камеры наблюдений, найдем родственника!

Борин, отодвинув пустую тарелку, притянул Дашу за руку к себе и усадил на колени. Он прижался губами к шелковистой нежной коже и затих. Блаженное тепло растеклось по телу, не хотелось даже шевелиться, он почувствовал, как расслабляется каждая клеточка его тела…

— Борин… — Даша прикоснулась губами к его макушке. — Шел бы ты… на кресло, к телевизору…

Она осторожно соскользнула с его колен, кивком головы указав на дверь. Борин подчинился. Обернувшись на выходе, поймал ее ласковый взгляд…

Даша мыла посуду и прислушивалась к звукам, доносящимся из гостиной. Сквозь хорошо поставленную речь диктора телевидения прорывался мощный храп Борина.

«Чисто музыка», — с усмешкой подумала Даша, ставя очередную тарелку в сушилку.

— К вам гость. Сергеев Леон Михайлович, — холодно доложил охранник.

— Хорошо, пусть поднимается.

На входе теперь дежурил новый парень. Ляля видела его лишь раз, в тот день, когда вернулась из больницы. Поднимаясь по лестнице, она спиной чувствовала его злой взгляд. Тогда она почему-то подумала, что обрела врага. Вот и сейчас, разговаривая по внутреннему телефону, она явно услышала в его голосе неприязнь. Похоже, он считает ее виновной в гибели Стаса. При воспоминании о Стасе на глаза навернулись слезы. Чем провинился этот добрый, немного глуповатый парень перед судьбой? Ляля понимала, он невольно спас ее от смерти. Если бы не дождь, если бы она нашла зонт или плащ, если бы… Цепь из «если бы», и — она жива, а парня нет. Ляля не боялась умереть. Она верила в бессмертие души и в реинкарнацию. Лежа на больничной койке, пыталась понять, что такого недоделала на этой Земле, что ее не отпускают. Дети взрослые, Сашка и без нее проживет с какой-нибудь длинноногой моделькой. Работать — не работает, даже профессиональной гадалкой не стала, не может она людям «таксы» устанавливать. Так что можно б и… Галина, не верящая ни в Бога, ни в дьявола, часто упрекала ее за мрачные мысли. И вовсе не мрачные. Светлые мысли, спокойные и вполне осознанные…

Ляля открыла входную дверь. На пороге стоял невысокий мужчина с кожаным кейсом в руках.

— Здравствуйте, Елена Владимировна. Я — Леон, ваш родственник, Анна Андреевна, наверное, вас предупредила?

— О чем? — растерявшись, глуповато спросила Ляля.

— О моем приезде. Я был у нее в прошлое воскресенье. Правда, к вам я собирался на следующий день, но пришлось срочно уехать домой…

Ситуация была глупейшая. Ляля не знала, как быть. Ее мать, как всегда, забыла или не сочла нужным ей позвонить. Впрочем, на этот раз ей есть оправдание: не до того было.

— Вы проходите, Леон, мы сейчас обо всем поговорим.

— Спасибо.

Леон снял куртку и аккуратно повесил на вешалку. Да, такого приема он не ожидал. Ни одна из тетушек не удосужились сообщить о появлении нового родственника. Придется рассказывать о себе все с самого начала. Сам виноват, нужно было сначала позвонить, договориться о встрече…

— Хотите чаю или кофе?

— Да, спасибо, кофе.

Ляля провела Леона в гостиную, а сама удалилась на кухню…

«Ничего не боится. А вдруг я вор?» Сестрица была, на его взгляд, чересчур беспечна. Впрочем, как и тетушки.

Леон осмотрелся. Мебели мало. На книжных стеллажах подписные издания соседствовали с детективами и фантастикой. На низком журнальном столике подсвечник и колода карт. «Любит пасьянсы раскладывать, как матушка, или с мужем в дурака играет?» Леон ничего не понимал в картах. Два кресла, покрытых мохнатыми пледами, диван и телевизор с большим экраном довершали уютную обстановку. «Миленько и со вкусом», — констатировал он.

Леон слегка волновался. Встреча с Анной Андреевной не выходила у него из головы. Всю дорогу домой он обдумывал, как построить разговор с Дохлым, чтобы тот не заподозрил, что у Леона изменились планы в отношении новых родственников. А планы изменились.

Ляля вошла в комнату, неся поднос с кофейником и маленькими чашечками.

— Почему мне все время кажется, что мы с вами уже встречались? — Ляля внимательно посмотрела на Леона.

— Потому что мы действительно встречались. Только вам, Лена, тогда было лет пять, а мне тринадцать. Помните пионерский лагерь на Кондурче, где Анна Андреевна работала в библиотеке?

— О господи! Ну, конечно, Леон! Вы читали мне книжки! А мама ругала меня за то, что я звала вас Леней.

— Ну, положим, читали вы тогда сами. Я только изредка подсказывал трудные слова.

— И вы утверждаете, что вы мой родственник? Что вы имеете в виду?

— Я ваш троюродный брат. У нас общая прабабушка — Печенкина Анна Владимировна. Но узнал я об этом недавно.

Ему пришлось в очередной раз излагать всю историю с самого начала. По мере того как он говорил, выражение лица Ляли менялось от недоверчивого до глубоко изумленного. Она явно выбирала между его сумасшествием и невероятностью поворотов судьбы.

— Вот тогда я решил начать поиски с Польши.

— А я только собиралась съездить туда. Но пока не вышло.

На лицо Ляли набежала тень. «Я что-то не то сказал? Или у нее что-то случилось? Ладно, не будем заострять, расскажет сама, если захочет». Леон решил продолжить. Он разложил перед изумленной Лялей бабкины документы, фотографии из Хойны и коробочки с украшениями.

— Откуда у вас это? — Ляля с ужасом смотрела на него, указывая на серьги.

Ответить он не успел — в кармане ее блузки зазвонил мобильный.

— Извините. — Ляля с трубкой в руке вышла из комнаты…

— Елена Владимировна, Борин беспокоит.

— Слушаю вас, Леонид Иванович.

— В деле возникли новые обстоятельства, и я хочу предупредить вас, чтобы вы были осторожны.

— Я и так сижу дома!

— Тем более. К вам может прийти человек, который назовется вашим братом. Есть предположение, что он был у вашей тети в день ее смерти.

— Это он убил? — похолодела Ляля.

— Возможно, но пока нет доказательств. Постарайтесь, если он будет звонить, перенести встречу и сообщить мне.

— Уже.

— Что уже?

— Он сидит у меня в гостиной и пьет кофе. Но он действительно наш родственник, он показал мне документы, и они полностью подтверждают это.

— Елена Владимировна, постарайтесь его задержать хотя бы на полчаса. И не обсуждайте с ним последние события ни в коем случае. Я выезжаю к вам.

— А он как-то и не торопится уходить!

— Хорошо. Сделайте, как я вас прошу, пожалуйста.

Как ни в чем не бывало Ляля вернулась в комнату.

— Леон, простите… На чем мы остановились? Ах да… серьги! Расскажите, как к вам попали серьги Валентины Николаевны. Насколько я знаю, еще месяц назад они были у нее…

— Я вижу, ваша мама совсем ничего не рассказала. Я был у вашей, то есть нашей, тетушки в воскресенье. Она собиралась на дачу, ждала зятя из командировки.

— Да, все так.

— Мы с ней выпили чаю… разговаривали… и она отдала мне серьги — очень обрадовалась, что я решил найти всех потомков, и посоветовала в первую очередь позвонить вам. Что я и сделал. Но у вас не отвечал телефон.

— Да, возможно.

— Тогда, чтобы не терять времени, я решил навестить вашу матушку.

Ляля смотрела на Леона и никак не верила, что тот мог убить тетю Валю и Юру. Зачем бы ему было так открыто говорить, что он был там? Нет, тут что-то не так. Кто-то еще участвовал в этой игре. Тот, о ком не догадывался и Леон. Ляля боялась, что Борин, не разобравшись, арестует его.

Ее размышления прервала трель дверного замка.

— Наверное, муж пришел, ключи забыл.

Она пошла к двери, отметив про себя, что Леон ничуть не напрягся. Все так же спокойно потягивал кофе из чашки.

Борин вошел в квартиру в сопровождении двоих в форме. Одного, местного участкового, Ляля знала. Второй, молодой парнишка с круглым лицом и румянцем вполщеки, больше напоминал студента, нежели милиционера.

— Где он?

Ляля показала рукой в сторону гостиной.

— Сергеев Леон Михайлович?

— Да.

— Вы задержаны по подозрению в убийстве Петровой Валентины Николаевны и Голованова Юрия Анатольевича.

— Ничего не понимаю. Ляля, что все это значит?

— Тетя Валя и ее зять Юра убиты.

Ляле было больно смотреть на Леона. Он явно был ошеломлен происходящим. Ей показалось, что и Борин заметил это.

Леона увели, а она бессильно опустилась в кресло. В последнее время вокруг происходило непонятное. Убийства, взрыв, кому и зачем понадобилось вмешиваться таким жестоким образом в их жизнь? До сегодняшнего дня она не смешивала эти два события. Но сейчас задумалась. А вдруг они связаны и причина одна? Тогда какая? Украшения? Похоже. Но тогда Леон вполне может оказаться преступником. А она так мило попивала с ним кофеек! Ну не дура ли?! Ему ничего не стоило прихлопнуть ее как муху и преспокойно уйти. Хотя он показывал свой паспорт охраннику… Не может же он так рисковать! Нет, убийца не он. А вот интерес к рубиновому гарнитуру у него неспроста. Возможно, ему известно о завещании больше, чем он ей рассказывал! Легенда о большом наследстве Печенкиных появилась не на пустом месте. Но само завещание утеряно! Или?… Тогда все сходится — оно у Леона. И ему известно точно, что в нем прописано!

Ляля набрала рабочий номер Борина.

— Слушаю, Борин.

— Леонид Иванович, это Соколова. Леон не убийца, вы уже поняли, да?

— Пока ничего определенного сказать не могу, Елена Владимировна.

— Я думаю, дело в том, что он знает в деталях, что было в завещании прадеда. В Беляевке, где было его имение, рассказывают всем приезжим сказку о сокровищах, якобы принадлежавших семье Печенкиных, и о том, что он завещал их своим дочерям. Я уверена, завещание у Леона.

— Хорошо, я расспрошу об этом. Спасибо, Елена Владимировна.

Борин положил трубку телефона и посмотрел на Сергеева. Тот сидел на стуле, опустив руки между колен. Ему явно было не по себе. Хотя мало кто, попав в этот кабинет, был весел и доволен.

— Вы были в квартире Петровой двадцать восьмого июля, в воскресенье? — спросил он ровным голосом.

— Да, я приехал по единственному известному мне адресу своих потенциальных родственников.

— Расскажите подробно, как вы туда попали и что там делали.

Леон, в который раз, принялся рассказывать о себе. Он готов был повторять это еще и еще, лишь бы с него сняли эти нелепые обвинения.

— И вы утверждаете, что Петрова Валентина Николаевна добровольно отдала дорогие для нее украшения вам. Зачем ей это было нужно?

— Вы можете мне не верить, но я сумел убедить ее, что действительно хочу собрать всех потомков вместе. Но мне пришлось в воскресенье же вечером уехать из города.

— Куда?

— Домой, в Оренбург. В то время как я выходил от Анны Андреевны, мне позвонили из больницы, умерла моя мать. И лишь сегодня я смог вернуться в Самару.

— Давайте вернемся к вашему визиту к Петровой. Вы поднимались к ней по парадной лестнице?

— Да, наверное. Там, кажется, и нет другого пути. — Леон недоуменно пожал плечами.

— А теперь ответьте мне на один вопрос, только не спешите. Какую цель вы преследовали, когда начали разыскивать своих родных?

Леон интуитивно почувствовал, что от его ответа сейчас зависит, поверит ли ему Борин во всем остальном. Выхода не было. Нужно было рассказывать все:

— Дело в завещании. Подлинник его есть только в Национальном банке Швейцарии, второй экземпляр утерян. Но мой сосед по квартире Кац Яков Семенович, сын поверенного семьи Печенкиных, записал его по памяти почти дословно, по крайней мере, так он мне сказал. Суть в том, что украшения, собранные вместе, послужат ключом к основному наследству, хранящемуся в банке. Свою долю получат все оставшиеся в живых потомки. А тот, кто объединит семью, получит и долю уже умерших.

— И после этого вы утверждаете, что не убивали…

— Мне незачем это делать. Я сразу попадаю под подозрение и тогда не получу совсем ничего. Поверьте, у меня и так две доли из пяти, этого вполне хватит на безбедную жизнь.

— А вы знаете точные размеры наследства?

— Нет, но могу предположить, что это немало. Печенкины владели домами в Петербурге и Оренбурге, а также имением в Беляевке. Семья никогда не бедствовала. Я узнал, что прадед был филантроп и меценат. В городе он построил школу для одаренных крестьянских детей и открыл музей. Кроме того, устраивал благотворительные балы, а средства направлял в городскую больницу. Согласитесь, не похоже, чтобы он это делал на последние деньги.

— Допустим, вы меня убедили. Но скажите, Сергеев, кто финансирует все ваши поездки и расследования? Насколько мне известно, вы в последнее время нигде не работали.

«Вот и приехали». Леон соображал, называть ли имя Дохлого? С одной стороны, если убийства — его рук дело, тот сядет. А Леон будет свободен и богат. Если, конечно, доживет до ареста Пашки. Ежу будет понятно, кто его «сдал»! С другой стороны, можно промолчать. Пусть этот дотошный следак сам ищет виновного.

— Хотите, Сергеев, я вам помогу? Имя Дохлова Павла Николаевича вам ни о чем не говорит?

Леон вздохнул:

— Вы и сами все знаете.

— Нет, не все. Мы не знаем причины, зачем бы это ему вам помогать.

— Я ему должен денег.

— Много?

— Много. Сумма при обычном раскладе дел для меня неподъемная. Но он не знает, в чем суть завещания. Я его убедил, что продать рубиновый гарнитур целиком выгоднее, чем отдельные предметы. И все.

— И он согласился спонсировать ваши поиски за такую малость?

— Да, он очень заинтересовался камешками.

— Расскажите, каким образом вы оказались ему должны.

Леон не любил вспоминать эту историю, куда вляпался по собственной дури. Но, кажется, этот следователь просто так от него не отстанет. Пришлось в подробностях рассказать, как он попался на удочку к опытной авантюристке. Следователь слушал его, не перебивая, изредка записывая что-то в блокнот.

— Вы меня отпустите? — с надеждой спросил Леон, закончив рассказ.

— Да, но под подписку о невыезде. Вы где остановились?

— Снял квартиру в центре. А как мне вести себя с Дохловым? Он требует, чтобы я отчитывался перед ним каждый день.

— Как вы это делаете?

— По мобильному. Он звонит вечером, часов в восемь. Не исключено, в городе его люди следят за мной. Он будет спрашивать, за что меня задерживали.

— Скажите, что проверяют всех посторонних, кто приходит к Елене Соколовой, из-за взрыва ее машины. Про то, что вы знаете о смерти Петровой и Голованова, — ни слова. И еще. Скажите, что не успели ничего рассказать Елене о завещании, мы вас забрали.

— Какого взрыва? Лялю тоже пытались убить?

— Или ее, или ее мужа.

— Когда?!

— В понедельник утром. Погиб охранник.

— Черт знает что. Вы думаете, это Дохлов делает? Зачем ему? Чем они ему помешали? Чтобы получить все камешки, ему достаточно дождаться, когда они окажутся в моих руках, и просто забрать их у меня. Кстати, я не исключаю, что он так и собирался сделать, даже придумал, как выкрутиться из этой ситуации. А ведь я не подумал, Дохлов мог догадаться, что не все так просто с наследством! Сестры могли отказаться продавать фамильные украшения… Ни одна из них не бедствует. Если честно, я и сам не собирался их продавать. Уверен: в банке лежит достаточно средств для моей оплаты долга Дохлову и дальнейшей безбедной жизни.

— А что вы собирались делать, Сергеев? Когда вы планировали рассказать им о подлинном содержании завещания?

— Когда? В тот день, когда мы бы собрались все вместе! Готовил им сюрприз. Без них мне все равно ничего не получить, вы же должны понимать!

— А если вы останетесь один?

— Это сколько же человек нужно перебить, чтобы остаться одному? Я не сумасшедший, чтобы думать, что можно убивать безнаказанно.

— А вообще убивать можно?

— Не придирайтесь к словам, пожалуйста. Поверьте, я не убивал свою тетку. Всю жизнь я думал, что у меня никого нет, родители жили очень замкнуто. Сейчас я понимаю почему. И вдруг я узнаю о своем дворянском происхождении. И нахожу родственников. Теперь мне есть чем гордиться! Впрочем, вам этого не понять.

«Нет, нам не понять… Мы из двортерьеров, за наследствами не гоняемся… Мы гоняемся за теми, кто лишает жизни ни в чем не повинных людей из-за какого-нибудь наследства…» — думал Борин, подписывая Сергееву пропуск на выход из здания.

— Слушаю вас внимательно, доктор. — Мельком глянув на экран мобильного, Ляля прижала телефонную трубку к уху плечом, так как руки были в муке.

— Привет, Ляля! Звоню, чтобы доложить — приехал из Германии Макс Эйтель.

— Сашке звонил?

— А что нам Соколов? Нам ты нужна, кормилица. В прошлый раз ты Макса чем угощала, что он с трапа самолета к тебе за стол просится?

— Приворотным зельем, Березин, — рассмеялась Ляля. — Только когда это было-то?

— Значит, не меня одного, — пробурчал тот тихо и вздохнул, но Ляля расслышала и, смутившись, поторопилась сменить тему:

— Я так понимаю, что одними пирожками я сегодня не отделаюсь?

— Господи, ниспошли мне такую понимающую женщину в подруги жизни! Лично я хочу твой фирменный салат с черносливом и мясо под майонезом.

— Бессовестный ты, Березин.

— Не стыди меня. Я просто одинокий, вечно думающий о домашних щах мужчина.

— Что же это тебя медсестрички не подкармливают, хотя б из жалости? Уж выбрал бы одну да женился!

— Нужен я им, старый пень.

— Не кокетничай, Березин, не девушка! Ладно, приходите к семи. Будет тебе и мясо, и салат, эскулап. До Соколова дозвонюсь сама, не переживай.

Ляля достала из морозилки свинину и нарезала на тонкие ломтики. Уложив мясо в сковородку, покрыла кольцами лука, а сверху смазала майонезом. Этот рецепт был у них в семье «дежурным», но часто у Ляли просили приготовить именно его. Свекла в микроволновке уже дошла до нужной кондиции, издавая попискивающие звуки…

Ровно в семь часов послышался звук отпираемой ключом двери.

— Это мы, — послышалось из коридора нестройное трио.

— Так, уже хороши!

— Зайка, не сердись. — Соколов попытался принять строго вертикальное положение, но не удалось. Пакет, явно наполненный бутылками, звякнул об пол.

— Извини нас, Ляля, — поддержал под локоть друга более трезвый Эйтель.

— Проходи, Макс. Я смотрю, ты самый адекватный из троицы. А вы оба для начала суньте дурные башочки под кран с холодной водой, потом присоединяйтесь к нам.

— Лялька, не шуми! Где мое мясо и салат? Приготовила? — Березин сдвинул брови домиком, но осекся под строгим взглядом Ляли. — Слушай, Сашок, пойдем примем душик, а то нам ничего не дадут. Сейчас и Верунчик подтянется на подмогу твоей праведнице!

Звонок внутреннего телефона, возвестивший о приходе Верунчика, то есть Хохлуновой Веры Андреевны, заставил двух мужиков спешно ретироваться в ванную комнату.

— Фу, Ляль, что за амбре? — Вера сунула ей коробку с тортом и принюхалась.

— Это, Верочка, твои дружки пришли из ресторана!

— И где же они?

— Двое отмываются. Иди сюда, главный сюрприз со мной на кухне.

Вера поспешила по коридору за Лялей.

— Макс! Сколько же мы не виделись! — Она протянула ему обе руки.

— Практически со школы. Веруня, да ты просто расцвела, — чмокнул он ее в подставленную щеку.

— Да ладно тебе, Макс. Я и в школе красавицей не была, а уж сейчас!

— Хохлунова, не греши! Ты же знаешь, я врать не умею.

— Это точно. Он у нас редкостный правдолюб. Ляль, сейчас расскажу тебе одну историю…

— Веруня! Вот язык у тебя так и остался помелом!

— Ну я только одну историю, Максик.

— Ладно, бог с тобой. Все равно тебя не остановишь! — Он обреченно махнул рукой.

— Ну так вот. Наша классная Элина Ароновна была, мягко скажем, человеком странным. Мужа не имела, детей тоже, так что представляешь, на кого была направлена вся ее нерастраченная педагогическая энергия? Причем ей казалось, что психологические приемчики, кои она применяла, а то были задушевные беседы, она ведет лишь во благо заблудших деток. А детки в основном считали ее потуги напрасными и тихо, но без злобы подсмеивались над ней. Короче, она думала, что воспитывает, мы делали вид, что поддаемся дрессуре. Но наш Макс однажды устроил ей показательно-воспитательную «порку», и именно в тот день, когда та собралась так же показательно «выпороть» нас пятерых: меня, Маринку Кузнецову, Макса, Березина и твоего Соколова. Ее всегда бесил наш «союз нерушимый». Подготовка и обработка членов нашей пятерки шла всю неделю. И вот — собрание, на которое был приглашен директор школы Николай Иванович Мельников. Ее тронная речь о вреде кастовости и клановости в социалистическом обществе произвела впечатление на директора. Он даже перестал рассматривать птичек за окном и уставился на нее в ожидании продолжения. Со словами: «А между тем такие, как некоторые члены касты (дальше перечисление пофамильно нас пятерых), лицемерят друг перед другом и совсем не товарищи друг другу», — она, торжествуя, посмотрела в наш угол. Далее из ее уст полился сравнительный анализ разговоров с каждым из нас. Нужно сказать, что Макс, будучи вызванным на приватную беседу первым, сразу понял, в чем дело. В сумке у него был диктофон, вещь по тем временам диковинная, привезенная родственниками из Германии. Он незаметно нажал кнопочку. Вечером, сидя у него дома, мы слушали, как Элина Ароновна доказывает Максу, почему ему, такому умному и талантливому, не следует якшаться с такими личностями, как… далее по списку остальные члены касты. Причем, по ее словам, каждый из нас говорил о нем кое-кому кое-что нелицеприятное. На вопрос Макса, а кто ей это рассказал, она загадочно ответила: «Ну вы не одни в классе». У нее еще была сеть информаторов. Но наша педагогиня не учла, что мы действительно были кастой. На диктофон были записаны и разговоры с остальными членами оной. Сценарий тот же. Такой-то о тебе, Марина (Вера, Саша, Володя), сказал то-то, а ты, такой честный (порядочный, доверчивый и т. д.), с ним (с ней) дружишь! Вот это все Макс дал прослушать всему классу. Стояла гробовая тишина. При первых же звуках своего голоса, доносящегося из диктофона, Элина Ароновна побледнела и с расширенными от ужаса глазами опустилась на стул. Николай Иванович молча дослушал пленку до конца и так же молча вышел из класса. На него было страшно смотреть. Элина Ароновна на полусогнутых засеменила за директором. Надо сказать, я тогда немного струхнула. Дело могли повернуть так, что мы бы оказались виноватыми. А нам еще оставалось учиться целый год. И нужны были характеристики для поступления в институт. Что говорил директор, человек интеллигентный и даже мягкий, нашей классной, осталось тайной. Элина Ароновна доработала до конца учебного года и исчезла из школы. Мы спокойно проучились до выпускного и получили на руки свои первые характеристики. У каждого было написано: «честный, принципиальный». Вот и все.

— И Сашка принимал в этой акции участие? — Ляля не могла поверить, что ее всегда рассудительный и осторожный муж мог так рисковать.

— Еще какое. Мы вначале не планировали выносить эту гадость на общественный суд, хотели предъявить пленку только самой Элине. Но именно Сашка убедил нас, что нужно и других оградить от таких «воспитательных» мер нашей классной.

— Вот так через двадцать с лишним лет узнаешь такое о своем муже! — Ляля не смогла скрыть изумления.

На кухню, подталкивая друг друга, ввалились Соколов и Березин с мокрыми волосами, но заметно протрезвевшие.

— Все кости нам перемыли? — Сашка усмехнулся.

— Привет, Веруня! Ляль, мы отмылись! Есть хотим, дайте мяса двум голодным несчастным мужикам, добренькие тетеньки!

— Иди за стол, Березин.

Тот первым юркнул в гостиную.

— На, это твой персональный тазик. — Ляля поставила перед ним фарфоровую миску со свекольным салатом. Сверху салат был украшен несколькими крупными черносливинами.

— Все, меня пока не трогать. — Березин на миг в блаженстве прикрыл глаза.

— Слушай, Володька, как тебе удается оставаться таким тощим, когда ты лопаешь, как слон!

— Макс, стань на мое место во главу клиники, и ты перестанешь задавать глупые вопросы. Это тебе не перед компьютером сидеть. Кстати, геморрой еще не заработал?

— Березин, оставь свои утробные шутки и дай всем спокойно поесть и не подавиться! — Соколов взял с блюда очередной кусок свинины.

Некоторое время за столом были слышны только возгласы: «подайте мне еще салатику, плиз» и «будьте любезны, мясца». Ляля с удовольствием рассматривала своих гостей и подкладывала им на тарелки все, что просили. Она уже и не помнила, когда в последний раз они с Соколовым «давали ужин».

Наевшись и выпив под хорошую закуску еще бутылочку коньяку, мужики переползли на диван.

— Ну, Макс, ты к нам навсегда или как?

— Или как. Я уже скоро тридцать лет там. Россия для меня осталась прежней, советской, я совсем не знаю, как вы здесь живете.

— Ну живем как-то!

— Вот именно — как-то! Вот ты, Сашка, директор фирмы. У тебя хорошая, по вашим меркам, квартира, стабильный бизнес. А Володька? Владелец клиники, а живет, как у нас бомжи не живут!

— Не владелец! Я — главный врач обычной городской больницы. И зарплата у меня государственная, а мзду с больных брать не приучен.

— Вот видишь. Ты классный врач, а как оценивается твой труд? А труд талантливого художника, музыканта? Что бы я имел как программист, работая в ваших НИИ? А у меня прекрасный дом, машина у каждого члена семьи, я каждый год отдыхаю где хочу, и мой банк никогда не лопнет. Я спокоен за свое будущее.

— Ладно, согласен. Но где, скажи мне, в своем Бремене ты вот так посидишь за столом со своими друзьями, да и есть ли у вас такое понятие, как друг?

— Понятие есть, но друзей нет. Тут ты прав. Поначалу мне не хватало вас. Хотелось бросить все и вернуться! Но ко всему привыкаешь. У нас много родственников, и мы часто собираемся вместе.

— На похоронах или свадьбах, да?

— Не только. Мы гордимся успехами, каких достигли наши родные, поддерживаем друг друга. Где мой планшет, Сань?

— В кабинете. Сейчас принесу.

Через минуту планшет был в руках у Эйтеля.

— Вот, посмотрите, моя семья. Это — Эльза, жена. Это — Эрика, младшая дочь, ей сейчас пятнадцать. Это — Курт, старший сын. А это — мой внук Дэн, его назвали так в честь моего дяди Даниила Ренке, известного скрипача.

— А это кто? — Ляля смотрела на следующий снимок на экране, на котором молодой мужчина стоял на сцене, прижав скрипку к своей груди. — Макс, увеличь изображение. Вот так, хорошо!

Она смотрела не на лицо мужчины, а на правую руку, где между указательным и средним пальцами было овальное родимое пятно.

— Это и есть мой дядя. Что ты там увидела?

Ляля, не ответив, ушла в спальню и принесла оттуда фотографию, что на днях оставил новый родственник Леон Сергеев. На ней был изображен маленький мальчик, игравший на скрипке.

— Смотри, родинка на этом же месте!

— Откуда у тебя эта фотография?!

Ляля рассказывала изумленным друзьям о неожиданном появлении брата, о семье Печенкиных, о том, что они начали поиски потомков и к чему это привело. Некоторое время все молчали, переваривая полученную информацию.

— Похоже, на обеих фотографиях мой дядя Даниил. Но каким образом он мог быть сыном твоей родственницы, да еще жить в Польше? Ничего не понимаю. Не могут же быть такие совпадения случайными, и родинка, и скрипка, и имя! Я должен позвонить домой.

— Звони сейчас. Вот телефон. — Ляля протянула трубку Максу.

— Мама, здравствуй. Как ты себя чувствуешь? А отец?…

Пока Макс разговаривал с матерью, Ляля с Верой собрали грязную посуду со стола и сварили кофе…

— Ну, знаете, хоть фильм снимай! — Макс развел руками.

— Рассказывай скорей! — Ляля от волнения пролила кофе мимо чашки.

— Все сходится. Мы с тобой, Ляля, родственники, хотя и не прямые и не кровные. История началась в войну, когда сестра моей бабушки Клара и ее муж Генрих Ренке потеряли единственного сына, умершего от дифтерита. Они тогда жили в городе Шведте, недалеко от границы с Польшей. Генрих Ренке был начальником железнодорожной станции, через которую шли поезда дальше, на юг Германии. Однажды Клара, которая принесла мужу, не приходившему домой уже несколько дней, горячий обед, увидела около вагона группу маленьких детей. Это были дети из Польши, разлученные с родителями. Один мальчик стоял в стороне ото всех, крепко прижимая к себе футляр со скрипкой. У нее сжалось сердце. Ее умерший сынишка тоже играл на скрипке. Генрих Ренке использовал все свое влияние, и мальчик остался у них в семье. Он назвался Даниилом Кацем. Рассказал, что жил с отцом и матерью в Хойне и что их куда-то увезли. После войны Ренке его усыновили и дали свою фамилию. Генрих Ренке был порядочным человеком, поэтому, прежде чем усыновлять Даниила, выяснил, что его родители погибли в лагере в Дахау. Я прихожусь троюродным племянником Даниилу Ренке, моя бабушка и Клара Ренке были родными сестрами, только одна из них жила в Советском Союзе, а другая — в Германии.

— А сейчас твой дядя жив?

— Жив-здоров и даже продолжает давать концерты. Мама сейчас созвонится с ним и даст ваш номер телефона. Я думаю, он не заставит себя долго ждать. Зная его, могу предположить, что он сразу же захочет приехать, чтобы повидать всех вас.

Словно в подтверждение сказанных Максом слов раздался звонок. Ляля взяла трубку, и на нее обрушился быстрый поток немецких фраз. Она протянула трубку Максу.

Макс, выслушав возбужденную речь дяди, с улыбкой повернулся к Ляле:

— Ну, что я говорил! Он едет в Россию. Думаю, проблем не будет, он не раз приезжал сюда на гастроли. Какое-то время он будет в Москве, затем приедет в Самару.

— Нужно как-то сообщить Леону. Он не успел оставить мне даже номер своего телефона. Но кто точно знает, где его искать, так это — следователь Борин.

Сашкины одноклассники еще долго сидели и вспоминали школьную жизнь. А Ляля все раздумывала, удобно ли позвонить Даше Шерман, чтобы переговорить с Бориным. То, что Дарья по уши влюбилась в следователя, Ляля поняла сразу, как только подруга напросилась к ней «на кофеек». Ей даже не понадобилось для этого раскладывать карты. Дарья просто светилась, рассказывая, как у них все начиналось. Подумав, Ляля решила не беспокоить их так поздно.

Он не думал, что вернется в Россию. Мать взрастила в нем такое чувство родины — настоящей родины его и Иисуса Христа, что он жил лишь с одной мыслью: он туда уедет, чего бы это ни стоило. Всю жизнь он положил на то, чтобы подготовиться к великому переселению. А для этого нужны были деньги, хорошие деньги.

В армию он попал случайно. Никак не думал, что провалит экзамены в институт. Мать тогда сказала, что все, что ни делается по воле Божьей, к лучшему. И он попросился служить на южную границу. Несмотря на свою внешность: маленький рост, крючковатый нос и жидковатые для еврея волосы, — он никогда не был обделен женским вниманием. А все потому, что у него был свой секрет. В то время, когда другие парни робко строили глазки своим одноклассницам, он проходил настоящую школу любви с молодой вдовушкой, что нашла ему заботливая мамочка. К восемнадцати годам он превратился в опытного любовника, знающего и чувствующего женщину. Это не раз помогало ему в жизни.

Пашку Дохлова он выделил из серой массы юнцов-первогодков сразу. В нем он нашел то, что недоставало ему самому. Пашка был злой, как вечно голодный волчонок. Его легко было задеть. Именно поэтому часто попадался под руку «старикам». Его дразнили нарочно, чтобы посмотреть, как этот маленький озлобленный щенок будет в остервенении бросаться на опытных волков. И в ответ получать снисходительные, не больные, но от этого еще больше обидные пинки. Виктор Шерман недолго смотрел на это, взяв Пашку под свое покровительство. И не прогадал. Всю последующую жизнь тот прикрывал его с тыла, беря на себя самую грязную работу.

После службы Пашка приехал к нему в Куйбышев. Виктор к тому времени устроился на завод и поступил на бухучет в плановый институт на вечернее отделение. Послушался совета мамы, которая объяснила ему, что технарей и без него хватает, а бухгалтер-мужчина всегда найдет себе теплое местечко при деньгах. Пусть даже при чужих.

Пашку он пристроил в сборочный цех, где неплохо платили. Учиться тот не захотел. В восьмидесятых они уже смело определяли на сторону готовую продукцию, пользуясь всеобщим бардаком и получая неплохие по тем временам комиссионные. И ни разу не попались — он продумал схему и отходные пути до мельчайших деталей. Но на заводе они продолжали быть на хорошем счету, даже Пашка, наконец научившийся не показывать свой буйный нрав. Дохлов за время такой работы успел жениться, завести ребенка и развестись. Жена не захотела жить, как заявила, с будущим арестантом и ушла от него, прихватив дочь. А он погоревал для порядка и пустился прожигать жизнь. Виктору с трудом удалось убедить его не светиться с деньгами, время было смутное, власть неопределенная, рисковать не стоило. Сам он не женился, предпочитая по-тихому иметь чужих жен.

В восемьдесят первом на завод пришел молодой специалист Александр Соколов. Что-то было в нем такое, что Шерман его заметил. Соколов был как-то по-еврейски умен и осторожен. И тоже любил чужих жен. Они встретились на заводской вечеринке и сразу друг друга «сосчитали»: оба пришли на охоту на молодых специалисток, недавно покинувших студенческую скамью. Но в этот раз им обоим приглянулась не бывшая студентка, а полногрудая заводская буфетчица. Шерман, видя, как загорелись глаза у Соколова, мудро отошел в сторону. И не прогадал: тот попался, как карась на мормышку. А Шерман, ставший невольным свидетелем начинавшихся шашней, получил «материальчик» в досье. У него было много таких кусочков чужих биографий, из которых складывалась интересная мозаика людских слабостей и пороков. Пригодится ли ему или нет данная информация, он не знал. Но мудрая мама всегда говорила сыну, что Бог дал нам уши, глаза и память не просто так. Позже эта информация дала ему стабильный заработок, ручеек американских денег для безбедной жизни на исторической родине. Мама по-прежнему оставалась его главным советчиком и другом. Именно она, лишь раз пообщавшись с Соколовым, сказала, что тот добьется в жизни немалых благ. И посоветовала не терять его из виду. Поэтому, когда тот в девяностом открыл свою фирму, сначала пристроил туда охранником Павла Дохлова, а позже, когда Соколов прочно встал на ноги, сел на место главбуха. Причем сделал так, что Соколов его еще и уговаривал.

Только один раз в жизни он не послушал мамочку и чуть не поплатился за это своей мечтой. Он влюбился. Или подумал, что влюбился. Дашенька Нечаева работала в заводской поликлинике стоматологом, была тонка в талии и обладала такой улыбкой, что сердце опытного бабника екнуло. И он женился. Мать, не дожидаясь дня бракосочетания, собрала свои вещи и, посылая проклятия русской ведьме, окрутившей ее мальчика, уехала лелеять свою обиду в Житомир к родне. А у счастливого Шермана в положенный срок родился сын, как две капли воды похожий на него маленького. Он думал, сердце бабушки смягчится, когда она увидит этого ангелочка, и послал фотографию. Матушка поздравила сына с наследником, но не преминула упрекнуть, что он прервал род Шерманов, ведь мать ребенка была не еврейкой. Впрочем, загадочно добавила она, еще есть возможность поправить ситуацию. С этого времени они стали общаться часто, но лишь по телефону.

А между тем приближался день, который должен был стать последним днем пребывания Шерманов в этой стране. И встал вопрос, с кем он поедет туда. Решение пришло одномоментно. Чувства к жене поостыли, да и не хотелось опять огорчать мамочку. И родился план, рискованный, но дающий ему свободу.

Он не раз уже пользовался той информацией, какую копил год от года. После того как грабить на заводе стало опасно (на место прежнего руководства пришли молодые и голодные), у него и у Пашки случился денежный простой. И тогда он стал придумывать схемы. Четкие схемки отъема денег у всякого рода предпринимателей. Нет, не банальные наезды с применением физической силы и нахрапа. Этим занимались все, кому не лень, пачками садясь в тюрьму. Верхом шика считалось пожить хоть месяц, но крутым братком. Шерман с брезгливостью относился к такой шелупони и все время осаживал Пашку — тот рвался к боевым действиям. У Шермана все было построено так, что никто не догадывался, что законом здесь и не пахнет. К делу был подключен Самойлов, бывший сослуживец их по границе, которого Пашка подобрал на улице, пьяного и бездомного. Отмыв и облагородив бывшего бомжа, они зарегистрировали на поддельный паспорт первую фирмочку-шарик, выдав Самойлова за директора. Получив деньги со сделки на ее счет, обналичив и оприходовав по карманам, тут же пускали Самойлова в запой, выплатив ему его долю жидкой валютой. А «шарик» лопался. В клиенты, или жертвы, выбирались люди не случайные, а те, на кого у Шермана был «материальчик». В то время многие инженеры и мелкие заводские начальники возомнили себя бизнесменами, разные ИЧП и ООО плодились в огромных количествах. Если обобранный до нитки клиент пытался искать правду, ему посылались копии документов и записей откровений о неблаговидных поступках прежней жизни. И клиент замолкал.

Соколова он оставил на десерт. Для финального аккорда. Развести его было делом чести. Поэтому он и устроился к нему сам. И деньги, на которые он собирался его обуть, были несравнимы с той мелочью, какую брали с других. Но и Соколов был не дурак. Кроме того, партнером был его, Шермана, сосед по лестничной площадке, классный юрист и тоже очень осторожный человек, Юрий Голованов. Его Шерман побаивался, без его подписи не был действителен ни один контракт. И на него у Шермана не имелось «материальчика». Успокаивало одно: они трое дружили семьями, а Соколов и Голованов, судя по всему, действительно ему доверяли.

Эту операцию он разрабатывал почти год. Она должна была стать последней, после чего он уедет из чужой страны навсегда. Все шло по плану. Ни Соколов, ни Голованов и не догадывались, что фирма «САМ и К», которую из осторожности зарегистрировали по настоящему паспорту Самойлова, пустышка. Год безупречной работы, приличные активы и имущество по балансам, регулярная реклама в средствах массовой информации. Кто же заподозрит неладное? Но Соколов с Головановым все же раскусили его схему. Самойлова взяли в банке, когда он получал по чеку наличные. Дохлый, дожидавшийся его в машине, видел, как того под белы ручки вели к серой «Волге». Заложить Шермана он не мог, в минуты трезвого просветления дело имел только с Пашкой, которому тоже не удалось уйти от ментов. В конце рабочего дня его вызвал к себе в кабинет Соколов. Он был готов к разговору, хотя надеялся, что его лично просчитать не удалось. Напрасно надеялся. В кабинете, кроме самого Соколова, был Голованов. Вдвоем они его отработанную, казалось, так тщательно схему разложили по полочкам. Он понял, что они стали его подозревать с самого начала, но прямых доказательств его причастности у них нет. Поэтому ему предложили выметаться из фирмы. И пусть скажет спасибо своей жене, только ради ее спокойствия они не раздувают дело. «Спасибо» он из себя выдавил, но унижение, что испытал впервые в жизни, забыть так и не смог. До сих пор, когда в памяти всплывали снисходительные жалостливые ухмылки этих двух рослых красавцев, его охватывает жаркая волна ненависти. И еще он сделал напоследок одну вещь. Хоть немного, но позабавился, видя, как вытягивается холеная морда любителя чужих жен от обрушившейся на него информации. Не зря он таскал с собой диктофон на заводские вечеринки. Водка развязывает языки и туманит сознание. Соколов, к примеру, однажды стал жаловаться ему, что влип с буфетчицей. Та забеременела, как утверждает, от него и теперь требовала, чтобы он ушел к ней. А у Соколова и в мыслях не было бросать жену, которую любит, ради пухлых прелестей сомнительной свежести быстро поднадоевшей ему бабы. Кстати, тогда Шерман не поленился навестить эту размечтавшуюся дурищу в ее буфете. Плача, она поведала ему, что уезжает на родину, в Качуг Иркутской области.

Оставил он ему кассетку с записью на память, пусть слушает в свободное время. А его осунувшуюся вмиг красоту вспоминает, чтобы порадоваться.

Сергей Безрядин вошел в кабинет Борина и устало опустился на стул. Изготовленный на мебельном комбинате где-то в шестидесятых годах прошлого столетия, тот протяжно скрипнул под ста килограммами живого безрядинского веса.

— Когда худеть собираешься, колобок? — вместо приветствия поинтересовался Борин, с сочувствием глядя на друга.

— Отстань. При таком режиме не до диеты.

— Ты дома был?

— Нет, сейчас отчитаюсь и поеду.

— Что привез?

— Любопытную информацию дали наши коллеги на Павла Дохлова. Очень неоднозначный оказался тип. С богатой биографией. Первый срок ему светил еще в семнадцатилетнем возрасте за изнасилование. Девочка, не побоявшись молвы, видимо, под давлением родителей написала на него заявление. А потом забрала. Что между ними произошло, никому не известно. Следователь, что вел это дело, сам теряется в догадках. Катерина Погодина вместе с родителями через день после подачи заявления отказалась от своих обвинений полностью. Так что огласки, как таковой, не было. Погодины на следующий день уехали из города в неизвестном направлении. А Дохлов через три месяца ушел в армию. Служил пограничником на границе с Китаем. И тут едва избежал трибунала. Зверски избил солдата-первогодка. Пресловутая «дедовщина». Дело удалось спустить на тормозах. Чувствуешь, «наш» потенциальный клиент?

— Необязательно, если, повзрослев, одумался.

— Одумался на время. После армии в Оренбург не вернулся, поехал с сослуживцем к нам, в Куйбышев. Тот помог ему устроиться на завод. Женился, родилась дочь. Через десять лет получил квартиру. Имя сослуживца — Шерман Виктор Маркович. Ничего тебе фамилия не говорит?

Борину эта фамилия говорила о многом. Вмиг вспомнилась Даша, сидящая напротив него за столом, подперев кулачками подбородок.

— Насколько я помню, Шерман работал у Соколова бухгалтером.

— Да, а Дохлов — начальником службы безопасности. И тот кидняк, по которому его осудили, был организован не без участия Шермана. Но он проходил по делу как свидетель. Более того, третий участник этой авантюры, некто Самойлов, директор фирмы-однодневки, осужденный вместе с Дохловым, тоже их армейский кореш. Ничего раскладик?

— И что это нам дает? Шермана и Самойлова нет в живых, остается Дохлов. Месть? В каком году он вышел?

— В девяносто девятом.

— Вот! Прошло столько лет! Если он — вариантов два: дозрел или подвернулся случай. Насчет дозревания как-то сомнительно. А случай вполне может называться Сергеев Леон Михайлович со своим наследством. Все логично.

— За этой троицей, как ты знаешь, еще два эпизода. Но и тут непосредственное участие Шермана доказать не удалось. Хотя схема, на мой взгляд, проста: Шерман внедрялся в фирму, кстати, выбирались именно честно работавшие, производственные, исправно платящие налоги ИЧП и ЗАО. Каким-то образом выводил на сделку с очередной фирмой-однодневкой, где директорствовал Самойлов. Как главный бухгалтер, он имел доступ ко всем финансовым документам, поэтому мог проконтролировать перевод денег на нужные счета. А техническую часть исполняли люди Дохлова, якобы «наезжая» на подставную фирму.

— Красиво! Но ненадежно. Почему никто из потерпевших не обращался к нам? Чего боялись, если работали прозрачно?

— Думаю, был у Шермана на них какой-нибудь компромат. Банально шантажировал. Непонятно, как Шерману удалось выкрутиться при последней сделке с Соколовым?

— Как ни печально, я думаю, что дело в сумме с достаточным количеством нулей, переданной в нужные руки.

— Смотри, что тогда получается. Дохлов убивает Голованова на лестничной площадке, дождавшись, когда Сергеев выйдет из квартиры, пообщавшись со своей новой родственницей. В тот момент, когда он уже собирается уходить, теща Голованова открывает входную дверь и видит его с орудием убийства в руке. Дохлов заталкивает женщину в квартиру, убивает ее, перетаскивает труп на кухню и уходит. Ключи Голованова остаются в двери. Не заметил в спешке? Возможно. Труп Голованова он сталкивает в лестничный пролет черного хода. Встает вопрос: откуда он узнал точное время возвращения Голованова? Как подгадал под визит Сергеева? Хотя…

Борин взял в руки телефон:

— Леон Михайлович? Борин беспокоит. Скажите, знал ли Павел Дохлов, когда конкретно вы собираетесь в гости к Петровой Валентине Николаевне? Да? То есть вы должны согласовывать с ним каждый шаг, таково условие финансовой поддержки? Время визита сам назначил? Понятно. Кстати, он не звонил? Нет? Хорошо, тогда до связи. Будьте осторожны.

— Понял? Дохлов велел Сергееву навестить Петрову в определенный час, таким образом, подставив под убийство.

— Но Дохлов из города в последнее время не выезжал.

— Что, за ним следили?

— Угадал, он находится в разработке по делу о крупных махинациях в Торговом банке.

— Тогда это сделал кто-то из его подручных по его указанию. Думаю, доказать это будет несложно.

— А взрыв?

— Тут еще проще. Зная, что Соколов часто оставляет машину во дворе, прикрепить взрывчатку к днищу нетрудно.

— А откуда он это знал?

— Что знал?

— Что тот оставляет машину во дворе? Соколов в основном пользуется подземной парковкой.

— Да, это вопрос… Как и то, откуда он узнал, что Голованов именно этим вечером вернется из командировки и что он вообще в командировку ездил.

— Похоже, у него информатор на фирме.

— Да, похоже. Вот что, Сергей. Сходи еще раз к Соколову, поговори с ним, кто из тех, кто работал с ним в девяностых, работает сейчас. Поговори с секретаршей.

— С Хохлуновой? Она бывшая одноклассница Соколова.

— Тем более. Должна знать о его передвижениях и планах больше, чем другие. Завтра из Иркутской области вернется Артем, расскажет нам об этой загадочной девице. Что-то не нравится мне ее появление после стольких лет безвестности.

— А с Дохловым что будем делать?

— А куда он денется от наших оренбургских коллег? — усмехнулся Борин.

Леон отключился от разговора с Бориным и довольно улыбнулся. Зацепил-таки Пашку следак! Выходит, тот причастен к убийствам. Конечно, сам он пачкаться не станет, но вот его «шестерки» — полные отморозки. «Это что ж получается, он решил на меня два трупа повесить? Подонок! А я еще раздумывал, говорить ли о нем Борину! Хорошо, что сказал, а то бы получилось — прикрываю убийцу! — Леон разозлился. — Лишь одно непонятно: зачем ему убивать Голованова? Мотив какой? Или я чего-то не знаю?»

Звонок мобильного заставил Леона вздрогнуть. «Помяни, и вот оно. И не вовремя, еще не вечер!» — подумал он с еще более разгоревшейся злостью.

— Ну, что молчишь, язык проглотил? — Интонации в голосе Дохлого не предвещали приятной беседы.

— Что ты хочешь услышать?

— Отчет о проделанной работе, дружок.

«Издевайся, издевайся, скоро мало не покажется». Леон постарался успокоиться. Дохлый не должен был догадаться, что он все знает.

— Был у Соколовой. Поговорить толком не успели, пришли менты и меня забрали.

— Да что ты говоришь? За что же тебя, бедного?

— Проверяют всех, кто приходит к Соколовым, у них в прошлый понедельник взорвали машину во дворе.

Молчание на другой стороне затянулось.

— И больше ничего?

— Нет. А что еще может быть? Расспросили, отпустили. Но уезжать из города не велено.

— Плохо, Сергеев, плохо. Дело-то затягивается.

— Я, что ли, виноват?!

— А я?!

— Может, и ты…

— Не понял. Ты чем-то недоволен?

— Недоволен, что время уходит. Если бы ты меня не задержал своими «расследованиями», я уже давно бы встретился со всеми.

— Что тебе сейчас мешает?

— Ничего, кроме того, что я в поле зрения наших доблестных органов нахожусь. Нормально, что я подозреваемый, да?

— Но ты же не взрывал машину, надеюсь?

— Так ведь пока и не нашли того, кто это сделал!

— Тогда и не гони волну. Иди к своей сестрице и забирай побрякушки. Пора долги отдавать.

— Слушаюсь и повинуюсь, господин.

— Ладно. До связи.

«Придурок! Быдло! — К Леону вернулась его прежняя злость. — Погоди, сядешь надолго — за двойное убийство хороший срок дадут! А когда выйдешь, меня в этой стране уже не будет». Мечта о сытой беспечной жизни вернулась вновь. Когда-нибудь вся эта канитель с наследством закончится. Жаль, конечно, придется разбежаться с сестричками в разные стороны — не простят они его за причастность к их бедам. Но он это переживет. Лишь бы Дохлый не догадался о том, что его вычислили, раньше времени.

Дохлый, зажав мобильник в руке, задумчиво разглядывал цветовое пятно на стене кабинета. Эту абстрактную картинку нарисовала его нынешняя жена, Юлька. Бывшая «миссис Теплый Стан» ничего не умела в этой жизни, кроме как тратить деньги и малевать такие вот шедевры. Пашка вспомнил свою первую жену Светлану, так подло бросившую его, как только он принес первые хорошие бабки вместо тех копеек, на какие они жили. Как она ему тогда процедила сквозь зубы: «Дохлов, теперь, когда ты начал „делать деньги“, я со спокойной совестью могу „уносить ноги“». Она забрала дочь и уехала к матери в Воронеж. Он посылал ей щедрые алименты, но переводы всегда возвращались невостребованными. Ехать к ней и унижаться Пашка позволить себе не мог. Так и получилось, что не видел, как выглядит его повзрослевшая дочь, хотя знал, что он уже дважды дед.

Что-то не понравился ему вчера голос школьного дружка. Появилась в нем некая хамоватость, исчезли просящие нотки. Рассказал про его участие в деле с камешками? А собственно, что ему могут предъявить, кроме спонсорства друга детства? Ну вот такой он, Пашка Дохлов, добрый самаритянин! И все равно, как не вовремя! Даже если Сергеев не успеет забрать все камешки у сестричек, что было бы неплохо, эта последняя сделка с Торговым банком позволит ему смыться из этой страны куда-нибудь, где много солнца и соленой воды и нет этих тупых дружков по зоне и «клиентов». Он прикупит домик на берегу морского залива и будет каждый день потягивать пиво, сидя на террасе в плетеном кресле…

Погрузившись в мечты, он не заметил, что в кабинете уже не в одиночестве. Один из тех, кого он только что мысленно обозвал «тупым дружком», стоял перед ним, скрестив на груди руки с огромными кулачищами. В лице громилы не было ни проблеска ума. Дохлый поморщился.

— Ну, что у нас там?

— Там, это… пришли к нам.

— Кто? Говори, не мямли!

— Говорят, из налоговой. Они сейчас в бухгалтерии.

— Какая еще, к черту, налоговая!

У него все везде было «схвачено». Приходить к нему было незачем, он самолично привозил конверт каждый месяц в назначенный день. То, что к нему пришли в контору, да еще без звонка, означало одно: они где-то прокололись. Прощай, далекий берег и бутылочка пива перед сном! «Хотя мы еще посмотрим!» Дохлый натянул пиджак и поправил сбившуюся набок кобуру пистолета. Возможно, всего лишь плановая проверка, а его человек из налоговой в отпуске и не смог предупредить. Дохлый набрал номер налоговика — «Абонент вне доступа».

«Черт! Не нравится мне это!» Дохлый, наклеив любезную улыбку на лицо, вошел в кабинет к главному бухгалтеру. Ольга Макаровна, дама внушительной комплекции, бросила на него обеспокоенный взгляд. Дохлову стало ясно, что это не простой визит вежливости. Он заметил открытый сейф. Папки с документами последней сделки с Торговым банком лежали перед проверяющим на столе. Это могло означать лишь одно — его контора была «в разработке», кто-то сдал всю сделку в самом начале. Ему просто позволили довести ее почти до конца. Почти! Приди они завтра, ничего бы не нашли.

Дохлый молча смотрел, как рушатся его планы.

В коридоре послышались громкие голоса, захлопали двери.

— Разберись, что там еще, — кивнул он громиле.

Дверь в бухгалтерию открылась. На пороге стояли трое в форме.

— Уголовный розыск. Дохлов Павел Николаевич?

— Да, я.

— Вы задержаны по подозрению в причастности к убийству начальника кредитного отдела Торгового банка Вавилина Сергея Николаевича. Вот ордер.

Дохлый мельком взглянул на бумажку:

— Что за бред! Кто это такой?

— Пройдемте с нами, вопросы будете задавать потом.

— Ольга Макаровна, позвоните Волчеку!

Та испуганно кивнула.

— Надеюсь, на адвоката я имею право? — повернулся он к оперативникам. Получив вежливо-утвердительный ответ, Дохлов привычно скрестил руки за спиной и вышел вслед за ними.

Борин положил телефонную трубку на аппарат и чертыхнулся. Только что из Оренбурга ему сообщили, что Павел Дохлов задержан. Как это не вовремя! Пока Борин ничего не мог предъявить ему, не было прямых доказательств. Он надеялся, что, оставаясь на свободе, тот обязательно на чем-нибудь проколется. И вот теперь оренбургские коллеги его закрыли.

— Здравия желаю! — Артем Кораблев, поправляя мятый костюм, вытянулся перед начальством, весело сверкая глазами.

— Чему улыбаешься, настроение хорошее?

— Никак нет. Разрешите доложить?

— Ладно, Артем. Садись, рассказывай.

— В Качуге прекрасная погода.

— И еще там живет интересующая следствие девица.

— Наталья Ивановна Прохорова, одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года рождения. Найти было несложно, к моему приезду ребята не только узнали ее адрес, но и успели навести справки. Живет одна, до отъезда в квартире были пьянки, народ менялся, так что ничего о постоянных подругах и друзьях сказать нельзя. Похоже, у нее опохмелялся весь район. Я разговаривал с соседкой, что знала еще родителей. В общем, яблочко именно от яблони. Где-то в начале июля она сдала свою квартиру и убыла в неизвестном направлении. За несколько дней до этого с ней видели мужчину весьма характерной внешности, определение которой прозвучало из уст все той же соседки — «серенький какой-то». Возраст — около пятидесяти лет.

Борин вспомнил Леона, внешность которого как раз подходила под это описание.

— Уезжала она, как понятно, к нам, в Самару, чтобы познакомиться с папочкой Соколовым, — продолжил Артем. — Отсутствовала недолго. С тех пор как вернулась — в полном неадеквате. Видимо, Соколов отстегнул-таки ей энную сумму. Так что к взрыву она отношения не имеет. Банально сидела в квартире под кайфом.

— Это тоже соседка поведала?

— Нет, ребята из райотдела. К ней зачастили местные наркоманы.

— Значит, поговорить с ней не удалось?

— Обижаете. Привели в чувство и допросили с пристрастием. Напугали, что арестуют за причастность к убийству, она все и рассказала. В Самару к отцу ей предложил поехать некий Павел.

— Так, интересно.

— Да не очень. Описание почти подходит под Павла Дохлова, но по фотографии она его не опознала.

— Может, с памятью у нее плоховато?

— Да нет, все нормально. Кстати, фото Сергеева, которое вы послали по факсу, вызвало у нее куда больший интерес.

— Почему?

— Говорит, где-то его видела, но у нее был не он.

— Смутно все. И не тот, и не этот.

— Самое интересное, что тот Павел, который привез ее в Самару, оказывается, снимал здесь квартиру, и она сказала мне адрес. Он очень интересовался привычками Соколовых и подробно расспрашивал о них и их детях. Она говорит, сразу смекнула — к этой семейке у него свой интерес.

— А какой?

— Этого он ей не доложил.

— В день, когда Соколовы ей указали на дверь, она пошла на квартиру, которую снимал ее любовник.

— Так она еще и спала с ним! Ему же полтинник!

— Ну и что. Говорит, любовь. Кто их разберет, этих молодых дурочек.

— Давай, старик, повествуй дальше.

— А дальше — в квартире обнаружилась только хозяйка, жилец благополучно отбыл.

— Нужно показать этой хозяйке фото Сергеева и Дохлова.

— Уже. Я заехал туда по дороге, та была дома. Ни в одном не признала квартиросъемщика.

— Что ж получается? Есть кто-то третий?

— Наверняка. Потому как и соседка Прохоровой никого не узнала на фото.

— Выходит, ни Дохлов, ни Сергеев не убивали и не взрывали, а только занимались наследством. Тогда должен быть еще мотив, если только этот третий тоже не охотится за теми же ценностями.

— Или действует по чьей-то указке.

— Опять мы вернулись к начальной точке. Трое подозреваемых, все одного роста, одной комплекции и одного возраста. Трое из ларца, одинаковы с лица. И никаких улик.

— Что делать будем?

— Искать третьего. Не может быть, чтобы не было ни одной зацепки. Давай подумаем. Допустим, оба преступления связаны с бизнесом Соколова и Голованова. Тогда понятно, что убийца ждал Голованова. Чтобы подкараулить его, ему нужно было знать, что тот именно в этот день приедет в квартиру и что будет один. То есть был уверен, что все остальные домочадцы на даче. От кого он мог узнать такие подробности? Либо от членов семьи, либо от близких друзей, либо от сослуживцев Голованова. Члены семьи, кроме как с дачниками и местными деревенскими жителями, ни с кем не общаются. Правда, еще с Соколовыми и соседкой напротив Дарьей Шерман. Дарья говорила, что в день убийства видела издалека Елену Соколову, окликнула ее, но та не отозвалась.

— Возможно, обозналась. Мало ли людей, похожих фигурами?

— Нет. Она узнала ее плащ, весьма приметный. Сейчас, подожди, проверим сразу. — Борин набрал номер мобильного Соколовой.

— Елена Владимировна, здравствуйте, Борин беспокоит. У меня к вам вопрос. У вас есть желтый плащ-дождевик? Пропал? Как давно? Примерно в то время, когда у вас жила Прохорова? Понятно. Спасибо. — Он отключился. — Понял? Видимо, дочурка позаимствовала одежку и потом забыла отдать.

— А как плащ попал к убийце?

— Она могла в нем к нему прийти и оставить там.

— Хорошо. Но зачем нужно было ему надевать этот плащ?

— Чтобы подставить Соколову. По описанию он субтильный, маленького роста. Похоже, всерьез взялся за обе эти семьи. Логично, что и машину он подорвал, покушаясь на Соколова.

— Но Соколов остался жив!

— Вот именно. И очень скоро этот третий проявит себя снова!

Тогда ему срочно нужно было бежать из страны. Мать, продав квартиру, уже отбыла в Израиль, чтобы все подготовить к приезду сына. Оставалась самая сложная часть плана. Давно были подготовлены новые документы на имя умершего в прошлом году племянника матери. На историческую родину должен был выехать безутешный вдовец, в одиночку воспитывавший сына. Труднее всего было найти два бесхозных трупа, мужчины и мальчика. Легенда с поездкой в Житомир сработала безотказно. Его жене, порядочной до дурноты, в голову не пришло не поверить мужу. Напоив сына чаем со снотворным, он заехал в лесок, на заранее подготовленное место, переложил трупы в машину, вылил на нее канистру бензина и поджег. Со спящим сыном на руках Шерман дошел до заброшенной избушки, в подполе которой хранились заранее приготовленные чемоданы с вещами, а в сарайчике стояли старенькие «Жигули». Дальше все прошло как по маслу. Сын проснулся уже в самолете, летящем в Москву. А на следующий день их встречали в Тель-Авиве.

Конечно, он боялся. В любой, даже на первый взгляд безупречной цепи есть слабые звенья. Он боялся Дохлого. Тут пришлось рискнуть. Он долго взвешивал, стоит ли посвящать того в свои планы, но решил промолчать. Справился сам. Дохлый не догадывался, что Шерман сидит на чемоданах. То, что хитрый Пашка предусмотрел для себя отходные пути, не сомневался. У того хватило ума не «светить» их отношения. Доказать причастность его к делу практически невозможно, Дохлов присутствовал на встречах Соколова с Самойловым только в качестве сотрудника службы безопасности. Они так и планировали: если что — Дохлый уберет Самойлова, и все спишется на него. То, что он может и не успеть убрать алкаша вовремя, Дохлый не подумал. А Шерман подумал. И поэтому подготовил свою «смерть».

Первые годы в Хадере, где они поселились с матерью и сыном, он жил с оглядкой на страну, которую покинул. Проигрывал в уме ситуации, при которых его могли бы обнаружить, и успокаивался. Такого просто не могло случиться.

Мать, пока была жива, строго следила за тем, чтобы у него не возникало даже мысли посетить Россию. Его сын хотя и знал русский язык, но не помнил своего детства. А отрывочные воспоминания о женщине, которая его родила, были заботливо стерты бабушкой. Он так и не женился, хотя по-прежнему любил чужих жен. Но что-то тянуло его назад. Неоплаченные долги и… любопытство. Ему до смерти хотелось знать, как живут те, кто был рядом с ним в той жизни. И он поехал. И взял с собой сына.

Во второй раз в жизни он пошел против материнского желания. Вернулся в Россию, а она так этого не хотела. И вот сидит в квартире своей любовницы, тупо уставившись в экран выключенного телевизора. Не все так быстро и просто оказалось, как рассчитывал. Поэтому и предчувствия нехорошие появились. Уверенность в том, что ему это нужно, пошатнулась. Ошибкой было уже то, что заехал в Оренбург к Пашке. Что его туда повело? Любопытство, что есть из себя теперь Павлуша? Увиденное не расстроило. Мелковат масштаб, правда. Ну, да чего он мог достигнуть без него, Шермана? Мозги-то не купишь! Хотя бы взять это его последнее дело. Обычное желание — загрести жар чужими руками. И все. А проверить, так ли просто дельце с наследством, не догадался. А он, Шерман, проверил. День всего лишний потратил на пребывание в этом городе, а все узнал. И понял, что Паша — в пролете. Сергеев-то, наследничек, умнее Паши оказался. Нечего соваться в это дело, безнадежно хоть что-то урвать. Слишком много живых потомков. На что Павлуша рассчитывал? Отнять у Леона его кусок от продажи камешков? Но и это нереально. Никто бы из владельцев не согласился продавать фамильные ценности, даже если бы не знали о завещании. Кроме Сергеева, нуждающихся среди них нет. Убивать всех претендентов? До этого мог бы додуматься только уголовник Дохлов. Он, Шерман, решил, что из этого дела может извлечь свою пользу — уберет сразу обоих мужей законных наследниц. Все тех же Соколова и Голованова. А спишется это на Дохлова или того же Сергеева, ему, Шерману, без разницы! Кто подумает на бедного «умершего» еврея?

Не совсем гладко пошло, к сожалению. Один-то мертв, но другого пока достать не смог, а время уходит. А ведь все, казалось, просчитал. И ставку сделал на женскую душу, любящую и сочувствующую. В первый же день подкараулил свою последнюю любовницу возле дома и появился перед ней, как посланец с того света. Расчет был верным. Сначала заголосила от испуга и тут же бросилась рыдать от счастья. Утешал всю ночь, шепча слова любви и осыпая подарками. Главное — работала она все там же, у Соколова, поэтому и нужна была для осуществления его планов. От нее узнал, что его враги процветают, расширяя свой бизнес и получая нехилую прибыль. Зависть черной волной накрыла с головой. Он в Хадере так ничего стоящего и не добился. Скучная жизнь мелкого торговца готовой одеждой не приносила радости и удовлетворения. А все потому, что не хватило долларов, чтобы заняться чем-то более солидным. И все из-за них. А эти двое жили в свое удовольствие, наслаждаясь покоем и семейным счастьем. И пользовались его деньгами, которые ему не удалось у них забрать.

Он начал с Соколова. Не поленился съездить в Качуг, найти бывшую буфетчицу, точнее, дочь. Хорошо, что талмудик с «материальчиками» не выкинул, все фамилии и адреса сохранил. О том, что Наташка была дочерью Соколова, он подумал сразу. Слишком красива была девка, не в родных отца и мать. Портило лишь отсутствие всякого воспитания. Но это было ему только на руку. Дочь, которую он собирался предъявить папаше, должна стать его позором. Влюбить в себя эту обкуренную дурочку стало делом одних суток. Убедить ее, что в Самаре живет настоящий отец, умный и богатый, еще быстрее. Она уцепилась за возможность уехать из своего городишки мертвой хваткой. Как прирученный зверек согласилась выполнять все его указания. Природная наглость помогла ей попасть в дом к Соколовым без проблем. А он снял квартиру для них двоих, чтобы было удобнее встречаться. Жалко, что развести «папашу» на большие деньги ей не удалось. Соколов оказался не дурак, сделал экспертизу и вытолкал дочурку взашей. Тут его, Шермана, просчет — был уверен, что та его родная дочь. Жаль. Но все, что нужно было узнать, он узнал. Наташка исправно докладывала обо всем происходящем в доме Соколовых. Теперь глупая девица ему была без надобности, и он освободил съемную квартиру, чтобы она его не доставала. О нем Наташка не знала ничего, кроме имени. А назвался он Павлом.

От нее узнал одну любопытную деталь. Если с вечера машина оставалась во дворе, утром на ней уезжала жена Соколова. Оставалось дождаться, когда это произойдет в очередной раз. И сделать Соколову больно, очень больно. И пусть живет с этой болью. Пока. А потом сам отправится вслед за женушкой.

Но он не просто ждал удобного момента. Кроме Соколова, был еще Голованов, которого он ненавидел даже сильнее. И он его убил. Опять помогла ему женщина, верившая ему. Конечно, не зная, что у нее своя, особая роль. Она рассказывала ему о делах на фирме, вскользь, просто чтоб не молчать. А он внимательно слушал. Так он узнал, что Голованов уехал в командировку и вернется в воскресенье вечером. И что вся его семья живет на даче.

Он ждал его в бывшей своей квартире. Его беспечная жена за эти годы не удосужилась сменить замки. Пришел туда заранее, зная, что и в воскресенье та сидит в своей клинике до последнего пациента. Устроился у окна и ждал. Во двор въехала машина, из нее вышел Голованов и зашагал к двери черного хода.

Нож вошел в тело мягко и естественно. Так проверяют мясо на готовность. Одна из причин его неудавшейся жизни умерла. В последнее мгновение в глазах Голованова мелькнуло узнавание. Неужели успел понять, кто и за что? Нет, вряд ли. Скорее заметил яркий плащ, который он, Шерман, надел специально. Этот желтый макинтош принадлежал жене Соколова. Очень удачно Наташка, прибежавшая к нему на свидание в дождь, бросила его в коридоре, а потом забыла забрать. Идиотский дождевик с зайцем на кармане. Зато приметная вещица. Пусть чертов юрист напоследок решит, что его убила дражайшая сестрица его жены! Он уж собрался уходить, когда дверь квартиры открылась и из нее выглянула теща Голованова. Это было неожиданно. На размышления не оставалось ни единой минуты. Он быстро нанес один точный удар в сердце. Последними ее словами было изумленное: «Ты жив?» Да! Жив и собирался дальше жить. А пока нужно было убрать труп с лестничной площадки. В любой момент могла вернуться его, Шермана, «вдова». Дверь черного хода была открыта, и он скинул тяжелое тело по лестнице и неспешно стал спускаться к выходу. Он едва успел дойти до угла улицы, как услышал позади голос бывшей жены: «Ляля, постой!» Плащик сыграл свою роль. Встреча с женой в его планы не входила, и он ускорил шаг.

А на следующий день взорвал машину Соколова. Тут ему просто повезло. Прогуливаясь поздно вечером в воскресенье около его дома, он увидел, как тот с женой заходит в подъезд. Машина осталась стоять напротив дома. Дождавшись, когда у них в квартире погаснет свет, он поспешил к своей любовнице. Та ждала за накрытым столом, уложив его сына спать. Пришлось натягивать спортивный костюм и делать вид, что решил пробежаться перед сном. Установить взрывное устройство под дверцей машины стало делом нескольких минут. Правда, пришлось подождать, пока охранник дома уйдет со своего поста, видимо, по естественной надобности.

Он для порядка пробежал пару кругов вокруг сквера, купил бутылку минералки в круглосуточном магазинчике и вернулся в дом к любовнице. Настроение было прекрасным, его даже не смог испортить непрерывный щебет соскучившейся женщины.

В понедельник вечером, вернувшись из офиса, она с ужасом рассказывала об убийстве Голованова и взрыве машины. А он сидел и тихо посмеивался над ее наивностью. Будь она поумнее, могла бы давно догадаться о его причастности к этим делам. Одно то, что он просил не рассказывать никому, что жив, должно бы ее насторожить. Но нет, она, открыв рот, слушает, как он поет ей песню о прекрасной загранице, и с восторгом принимает подарки. Лишь одно огорчило. Жива осталась жена Соколова, сам черт спас. Вместо нее погиб тот самый охранник. Ну ничего. Пусть теперь они подергаются, а он поищет другой способ убрать и вторую причину несостоявшейся безбедной жизни. Иногда полезно ненадолго отойти, а потом нанести окончательный удар. И тогда он с чувством исполненного долга уедет домой.

— Всем привет! — В кабинет вошел Сергей Безрядин. — Я с новостями. Вы все еще выбираете, кого назначить убийцей из двоих подозреваемых? Я нашел третьего!

— Мы тоже в курсе, что имеется третий.

— И вы знаете его имя?

— Ты слишком много хочешь.

— А я вам назову. Шерман. Покойничек Шерман Виктор Маркович. Вполне живенький.

— Давай, Серега, по порядку.

— Прихожу на фирму к Соколову. Задаю вопросы о делах минувших лет. Морщится, но рассказывает. По ходу задаю вопрос: кто мог знать о том, что у него на стороне теоретически имеется дочь? Он твердо отвечает: Голованов и ныне покойный Шерман. И рассказывает мне историю его знакомства с Виктором Марковичем от начала до самой трагической развязки, когда они его уволили. Даже о том, что их с Головановым подозревали в организации его убийства. В тот момент, когда он живописал сцену разоблачения Шермана, его секретарша Вера Андреевна Хохлунова принесла кофе. Когда я оглянулся, она без чувств лежала на полу. Придя в адекватное состояние, сразу же сообщила нам, что человек, которого все считали погибшим, жив. Последние восемь лет жил на исторической родине, в Хадере. А сейчас приехал и живет у нее вместе со своим сыном, тоже считавшимся погибшим.

Борин почувствовал, как похолодели руки. Этого не может быть! Даша рассказывала, что сама ездила на опознание. Хотя что там было опознавать… А экспертизу наверняка делать не стали, дело казалось очевидным: машина Шермана, два трупа, мужчина и маленький мальчик. Борин подумал, как скажет ей, что сын жив?!

— Так. Я — к прокурору за санкцией. Сергей, где Хохлунова?

— В офисе, под присмотром начальства.

— Иди туда. Я позвоню, двигайте к ней на квартиру. Артем, давай по адресу, понаблюдай тихонечко за домом. Какой адрес, Сергей?

— Разина, шестнадцать.

— Все по местам.

Безрядин и Кораблев, на ходу натягивая куртки, побежали к выходу.

Соколов расхаживал по кабинету, то и дело запуская пятерню в изрядно поредевшую шевелюру.

— Вера, Вера, ну как же так! Почему молчала все это время? Мне-то ты могла все рассказать! Столько лет вместе!

— Хватит меня отчитывать как девчонку, Соколов! Что ты обо мне знаешь? Кто я для вас? Друг, товарищ и брат. А я всегда была больше женщиной, чем любая другая девчонка. Вы с Эйтелем мне о своих похождениях рассказывали, а я слушала и думала: как окончу школу, замуж выйду, деток нарожаю. Какая там карьера! Все вы бредили будущей работой, делом жизни, а мне стыдно было признаться, что я и в институт не хочу поступать. Вот скажи, посмотрел ли ты на меня хоть раз как на существо противоположного пола?

— Да вы с Маринкой всегда были для нас слабыми, помнишь, как мы за вас заступались?

— Заступались! Только за Маринку! Потому как она у нас нежная была и хрупкая, фарфоровая прямо. Помнишь, как домой нас провожали вечером? Сначала всей толпой Мариночку доводили до дверей квартиры и мамочке с рук на руки сдавали, потом вчетвером шли на Степашку. Вспомни, Володькин дом — десятый, Эйтель — напротив, в седьмом, ты жил в четырнадцатом. А номер моего дома — шестнадцать. И я всегда шла к нему одна. Тебе хоть раз пришло в голову довести меня до подъезда?

— Да что там идти-то было! Да ты бы и отбилась сама, если что!

— Вот-вот. А меня встретили однажды, и не отбилась я. Четверо их было.

— Я не знал…

— И я говорю, вы про меня ничего не знаете. Я для вас всегда своим парнем была. Маришку на руках через лужи переносили, а я сама, как могла, перепрыгивала.

— По-моему, ты утрируешь.

— Да нет, все так и было. Поэтому и замуж я выскочила за первого, кто предложение сделал. Не любила, а ребенка родила. Думала, уйду через год.

— Зачем родила, если знала заранее, что жить с ним не будешь?

— А чисто по-бабьи рассудила, стерпится-слюбится. Не вышло. Муж всегда знал, что его любви на двоих не хватает, не выдержал, пить начал.

— А Шерман-то здесь при чем?

— Витюша? А он меня женщиной сделал. Не смейся, я сына родила, а не знала, что такое, когда душа и тело вместе петь могут. И не спрашивай меня, как это. Я любовницей его стала случайно, после вечеринки какой-то. Он меня, пьяную, домой отвез. И остался. А ночью никак понять не могла, где я побывать успела, в раю или аду. Утром сначала даже не сразу разобралась, кто в моей постели посапывает. А когда повторилось все, «подсела» на него как на наркотик.

— И долго у вас это продолжалось?

— До самой его смерти, то есть до отъезда в Израиль. Я тогда чуть с катушек не слетела.

— А ты не догадывалась, что мы его не просто так уволили?

— Слухи разные ходили, но ведь вы, как партизаны, все от нас, рядовых сотрудников, скрывали. Что Дохлова посадили, известно всем, но каким боком Шерман в этом деле был замешан, никто не знал.

— Мы не хотели, чтобы Даша, его жена, догадалась. Поэтому и уволили его по-тихому. Да и у следствия на него ничего тогда не было.

— Ну а что ты от меня хочешь? Когда он две недели назад возник передо мной живой и невредимый, первое мое желание было всех вас обрадовать. А он запретил говорить о нем. Каюсь, дальше я повелась на его басни. Сумел убедить, что за мной вернулся, что жить без меня не может. А сам вопросы разные задавал: про вас, про фирму. Вроде бы моей жизнью интересовался, а сам информацию собирал, похоже.

— Неужели ты не догадывалась, зачем это ему нужно?

— Нет. Первые подозрения у меня зародились после того, как он уехал на несколько дней, оставив у меня сына. Сказал, по делам. Вернулся довольный. И стал пропадать часто по ночам.

— И куда?

— Не знаю. Только однажды пришел под утро и сказал, что теперь все в порядке и он больше уходить от меня никуда не будет.

— И не уходил?

— Нет. А через несколько дней убили Юрку. А потом взорвали твою машину.

— И ты поняла, что это он, уже тогда?

— Нет, что ты! Но насторожило меня, что он как будто обрадовался, когда я ему рассказала про это. Я же не знала, что у него повод для радости есть!

В дверь постучали.

— Войдите.

В кабинет вошел Безрядин.

— Вера Андреевна, вы должны нам помочь.

— Говорите, что я должна делать, — вздохнула она.

— Сейчас мы поедем к вам домой. Вы откроете своим ключом дверь, все остальное сделаем мы. Договорились?

— Хорошо.

— Тогда поехали. До свидания, Александр Ильич.

Шерман встал с дивана. На кухне хрюкнул и замолк холодильник. Как его бесили эти звуки, какие издавала плохо установленная и настроенная бытовая техника! Стиральная машина, переключившись в режим отжима, начинала стонать и дергаться, как роженица, телевизор при переключении каналов «чпокал» и долго мигал бегущими друг за другом, словно в игре в догонялки, кадрами. Но хуже всех себя вел чайник. Он просто отключался в середине процесса кипячения воды, словно издеваясь над тем, кто помечтал попить свежезаваренного чайку. Шерман хотел домой, в свою небольшую, но с продуманными до мелочей удобствами квартирку.

На кухне, налив себе полный стакан минералки, он взял из вазы дозревавший уже по пути из Грузии персик и надкусил его. «Гадость какая, словно тряпку жуешь», — мелькнула досадливая мысль. Сегодня с утра он явно встал не с той ноги. И причина тому была. «Что-то неладно с Веруней в последние дни. Рассеянная, скучная. Даже Ленька заметил. Возможно, заподозрила что-то?» — пришла в голову настораживающая мысль. В принципе он в ней был уверен. Он будет первым, кому она расскажет о своих сомнениях. И все же не пора ли прощаться? Интуиция подсказывала, нужно уезжать домой, под защиту родных стен. Но не все доделано. Можно поселиться в гостинице, где-нибудь не в этом районе. Имя у него другое, папа с сыном, приехавшие отдохнуть на волжских просторах, не вызовут ни у кого подозрения, вероятность встретить старых знакомых практически нулевая. Да, так и нужно сделать, решено. Шерман стал собирать свои вещи, которые Верочка заботливо разложила по полкам в шкафах, в чемодан.

— Леня, оторвись от компьютера, собирай свои вещи, мы уезжаем.

Мальчик покорно вылез из-за стола. Что-что, а беспрекословное подчинение отцу бабушка в нем воспитала. Хотя иногда Шермана раздражала в сыне эта бесхребетность. Ленька рос спокойным и малоподвижным ребенком. Любимым занятием было чтение книг, особенно на русском языке, которые он брал в библиотеке школы. И Интернет. Шерман сам не очень хорошо разбирался в этой Паутине, но Ленька лазил по сайтам и соцсетям свободно. Признаться, жизнь сына мало интересовала Шермана. С годами он все больше стал внешне походить на его бывшую жену, и это неожиданно стало его раздражать.

Шерман набрал мобильный Веры и, услышав ее голос, еще больше забеспокоился:

— Что-нибудь случилось, Вера?

— Нет, с чего ты взял?

— Когда ты сегодня будешь?

— Как всегда, после пяти. А ты куда-то собираешься?

— Да нет, тебя дождусь, — соврал он.

— Хорошо, до вечера.

В трубке послышались частые гудки. «А голосок у нас дрожит. Что бы это значило? Начальник рядом, говорить не может — или?…» Об этом «или» он и задумался. Придется менять планы. Быстро подхватив чемодан, вытолкнул сына на лестничную площадку и захлопнул дверь.

«Я знаю, куда идти. Там уж точно меня никто искать не будет». И он повел сына на соседнюю улицу.

— Папа, а чья это квартира?

— Одной знакомой. Проходи в комнату, не топчись в коридоре.

— А мы надолго здесь?

— Нет, сейчас я поеду покупать билеты, а ты побудешь один.

— Я не хочу. Вдруг придет хозяйка.

— Не придет. Она возвращается с работы поздно вечером.

— А кто она?

— Врач, стоматолог. Отстань от меня со своими глупыми вопросами.

Шерман был уверен, что бывшая жена все такой же трудоголик. Раньше он всегда посмеивался над ее привычкой уходить домой после последнего пациента. Этим пользовались все, кому не лень. Иногда ее рабочий день растягивался до совсем уж позднего вечера.

Не проходя в комнаты, он вынул из кейса документы и бумажник и рассовал их по карманам. Нужно было поторопиться. В прошлый раз, дожидаясь Голованова, он тщательно обыскал свою бывшую квартиру. Следов мужчины, хотя бы иногда посещающего его жену, не обнаружил. Это его успокоило. Чувство собственника было удовлетворено.

Ближайшая авиакасса находилась в гостинице «Жигули» на соседней улице. Шерман действительно не боялся, что Дарья может вернуться домой не вовремя. В крайнем случае он разыграет душещипательную сцену встречи после долгой разлуки. Пусть уж напоследок мамочка увидит сыночка. А потом, конечно, придется ее убрать. Опасно оставлять обезумевшую от горя-радости женщину. Так что лучше ей сейчас проявлять трудовой энтузиазм у зубоврачебного кресла.

Он вышел на улицу и оглянулся по сторонам. То, что его трудно узнать, он понял сегодня, стоя перед зеркалом. Последние дни он не брился, и лицо приобрело сероватый оттенок от черной с проседью щетины. Темные, едва пробившиеся усики, хороший южный загар довершали портрет, делая его похожим на туриста, вернувшегося с морского отдыха. Вздохнув свободно, он завернул за угол.

— Артем, ну что тут?

— Никто из дома не выходил. Но и не похоже, что в квартире есть люди. Я прислушался под дверью, тишина мертвая. Кстати, окна выходят на противоположную сторону.

— Хорошо. Он мог просто куда-нибудь выйти.

— Мог выйти, а мог и уйти навсегда.

— Сейчас подъедут Сергей с хозяйкой.

Около гаражей притормозила новенькая «Калина». Безрядин помог выйти Вере, открыв дверцу со стороны пассажирского сиденья.

— Здравствуйте, Вера Андреевна. Вы сейчас подниметесь в квартиру и ключом откроете дверь. И сразу же отходите в сторону.

Вера согласно кивнула.

Тихо подъехал милицейский «уазик». Четверо крепких парней в пятнистой форме подошли к Борину.

— Петр, двоих ко входу, двое — со мной.

Вера открыла входную дверь и пропустила вперед Борина и Артема Кораблева. Безрядин жестом показал ей наверх, и она стала подниматься по лестнице. За ней, осторожно ступая, двинулся парень в камуфляже, прикрывая ее собой.

Борин и Кораблев тихо вошли в квартиру. Из глубины ее не было слышно ни звука. Борин, держа оружие наготове, обошел комнаты и кухню. Артем толчком открыл дверь в ванную.

— Пусто. Черт, ушел! Давай хозяйку.

Вера на негнущихся ногах вошла в квартиру. Заглянула в шкаф, на полочку в туалетном шкафчике и сказала:

— Нет его вещей. И вещей сына.

— Все. Уходим. Вера Андреевна, вам есть где переночевать эту ночь?

— Да, я могу пойти к своему сыну.

— Возьмите все необходимое дня на три. Хотя, вероятнее всего, он уже едет в аэропорт. Как же вы не спросили его нового имени? И паспорт, конечно, не видели?

Вера виновато развела руками.

Даша поднималась по узкой лестнице. Сегодня она воспользовалась черным ходом впервые с того дня, как здесь обнаружили мертвым мужа ее подруги. Неприятное чувство, что за ней следят, появилось еще на нижней ступеньке. «Глупо бояться мертвых, обидеть могут лишь живые», — мысленно упрекнула она себя за трусость.

Дверь в квартиру была не заперта, а только захлопнута. «Неужели Борин вырвался пообедать?» Дарья открыла дверь и зашла в коридор, задев ногой стоявший под вешалкой незнакомый чемодан. Она наклонилась. «Интересно, чье это? Моя ли это квартира?» — Шуткой она попыталась отогнать подкравшуюся тревогу. Даша подняла голову и остолбенела. В дверях комнаты стоял ее сын. Только повзрослевший. Такой, каким представляла его бессонными ночами, уткнувшись в мокрую от слез подушку.

— Ленечка, — почти простонала она и рухнула на пол.

Даша открыла глаза и закрыла их снова. Наваждение не исчезло. Мальчик стоял перед ней на коленях и пытался напоить водой из стакана. На нее тревожно смотрели ее собственные глаза. Дрожащей рукой она дотронулась до его темных жестких волос.

— Давайте я помогу вам встать. — Ленька изо всей силы потянул ее за руку. Даша, не отрывая глаз от его лица, поднялась с пола и присела на пуфик.

— Как ты сюда попал, Леня?

— Мы пришли сюда с папой. Он открыл дверь ключом. А откуда вы знаете, как меня зовут?

— Это длинная история. А где отец?

— Ушел за билетами на самолет. Сегодня мы улетаем домой.

— Домой? Куда?

— В Израиль, в Хадеру.

— А как твоя фамилия?

— Фейерман. Леонид Фейерман. А папу зовут Михаил Соломонович.

— А кто твоя мама?

— У меня ее нет, она умерла, когда я был маленьким. Мы жили с папой и бабушкой.

У Даши потемнело в глазах. Она вдруг ясно нарисовала себе картину мнимой смерти мужа и сына. Ее просто обвели вокруг пальца, заставив оплакивать всю жизнь своего ребенка. Старуха Изергиль сумела-таки настоять на своем и отняла у нее самое дорогое, что есть у матери.

— А почему у вас в рамочке на пианино моя фотография, где я маленький? А на ней черная ленточка?

— Леня, я потом тебе все объясню, ладно?

Даша достала из сумки мобильный и набрала номер Борина.

Оперативники рассаживались по машинам, когда Борин услышал телефонную трель. Эта мелодия у него была настроена на Дашин вызов.

— Даша, что случилось? Ты где? Так. Я все понял. Фейерман Михаил Соломонович. Я понял. Быстро бери мальчика, и уходите из квартиры! Телефон не отключай, будь постоянно на связи. Даша, он очень опасен. Все поняла? Говори мне постоянно что-нибудь, не молчи.

Жестом Борин показал остальным, чтобы ехали следом.

— Спускайтесь на второй этаж, к тем старичкам… Хорошо… Быстрее… Всё?… Вы у них? Сидите там и не высовывайтесь.

Борин гнал по улице, отчаянно мигая фарами. Ехать было не более трех минут, но он боялся не успеть. Шерман мог вернуться раньше, чем они подъедут к дому.

Машина, взвизгнув тормозами, резко остановилась во дворе напротив Дашиного дома. Туда же подъехал и «уазик». Борин расставил людей так, чтобы перекрыть все выходы и входы во двор и подъезд. Сам встал за дверью черного хода, открывающую выход на лестничную площадку третьего этажа.

— Он во дворе, — услышал по рации.

— Хорошо, пропускай…

Шерман подошел к Дашиной квартире, на ходу доставая ключи из кармана. У него все получилось. Он без труда взял два билета на московский рейс, и сейчас они с сыном навсегда распрощаются с этим городом. Он вставил ключ в замочную скважину.

— Фейерман Михаил Соломонович? Милиция. Прошу вас, спокойно поднимите руки за голову. Вы арестованы по подозрению в умышленном убийстве Голованова Юрия Анатольевича и Петровой Валентины Николаевны.

Голос за спиной звучал четко и холодно. Шерман-Фейерман резко толкнул дверь в квартиру. Прямо на него смотрело дуло пистолета.

Все было кончено. Он просчитался. Мамочка, как всегда, оказалась права: не нужно было возвращаться к прошлому…

Ленька сидел на диване в чужой квартире и оглядывался по сторонам. Около него суетилась пожилая женщина с добрым лицом, предлагая ему то пирожки, то жареную картошку. При этом она то и дело вытирала платком глаза и тихо причитала: «Ох, как же так! Живой и невредимый…» Он ничего не понимал. Почему-то когда та женщина, Даша, взяла его за руку и тихо, но убедительно попросила пойти с ней, он тут же согласился. Тревоги последних дней отступили, и он теперь точно знал, что ничего плохого с ним не случится.

Когда отец сказал ему, что они поедут в Россию, он страшно обрадовался. Он переписывался по Интернету со многими ровесниками из Москвы и очень надеялся, что сможет встретиться с ними. Но, как оказалось, в Москве они не задержатся, отец намеревался лететь дальше, в Самару. Самара, как он знал, тоже была городом не маленьким, но это же не Москва! Он боялся, что ему будет элементарно скучно среди незнакомых людей. Получилось даже хуже, чем он мог себе вообразить. Отец, и до этого не баловавший его вниманием, совсем перестал его замечать, занятый какими-то своими делами. Жили они в тесной квартирке у какой-то старой папиной знакомой. Правда, Вера Андреевна ему понравилась. Она была с ним ласкова и закармливала его блинчиками с разными начинками. А отец вел себя все более странно. Он то возбужденно ходил из угла в угол по комнате, то лежал на диване, уставившись в телевизор с погасшим экраном. На вопросы Леньки, когда же они поедут назад, в Хадеру, с досадой отмахивался. Тетя Вера, поначалу радостная и довольная, стала все чаще внимательно посматривать на своих гостей. А однажды спокойствию Леньки наступил конец. Он увидел, как отец прячет в мешок для мусора незнакомый желтый плащ. Леньке стало страшно. У отца, когда он невидящим взглядом посмотрел сквозь него, был полубезумный вид человека, радующегося завершенному делу. Так выглядел маньяк в фильме про полицейского-убийцу после того, как задушил свою очередную жертву. Ленька тогда мудро рассудил, что они не в Америке и не на Диком Западе, а в мирном русском городе. После их поспешного бегства от тети Веры страхи вернулись к нему с удвоенной силой. А когда они вошли в незнакомую квартиру и он увидел на пианино свою фотографию восьмилетней давности с прикрепленной к ней наискосок черной ленточкой, испугался по-настоящему. Он знал, что такие ленточки бывают на фотографиях умерших людей.

Отец ушел за билетами, а Ленька решил осторожно исследовать территорию, вдруг обнаружится еще что-нибудь интересное. Ему было стыдно, что без разрешения ходит по чужому жилищу, но он оправдывал себя тем, что боится. На звук ключа, поворачиваемого в замке, он вышел в прихожую. Женщина, зайдя в квартиру, назвала его по имени и тут же упала без чувств. Он тогда бестолково заметался по кухне, наливая воду из графина и расплескивая ее по идеально чистой столешнице.

Очнувшись, она задала ему несколько вопросов и тут же принялась звонить по мобильному телефону. А потом они спустились к соседям и теперь вот сидят и чего-то ждут.

Звонок в дверь вывел его из оцепенения. За старушкой в комнату вошел высокий мужчина с квадратными плечами. Даша подошла и уткнулась лицом ему в грудь. Он погладил ее по вздрагивающей спине и посмотрел на Леньку. Ленька вежливо поздоровался.

— Леонид Иванович Борин, — представился мужчина.

— Леонид Фейерман, — протянул ему руку Ленька.

Дарья смотрела на них и все никак не могла перестать плакать. Леньке было ее жалко, но он не знал, может ли подойти к ней и сказать несколько успокаивающих слов. Он по-прежнему ничего не понимал.

Втроем они вернулись обратно в Дашину квартиру.

— Даша, мне нужно идти. Вернусь часа через два. — Борин легонько прикоснулся губами к ее щеке.

— Конечно, Леня. Пойдем провожу.

Борин кивнул Леньке и вышел. Через минуту хлопнула входная дверь. Даша вернулась.

— Есть хочешь, Ленечка?

— Нет, спасибо. Меня накормила ваша соседка.

— Хорошо. Тогда давай знакомиться ближе. Называй меня пока Дашей, хорошо?

— Как хотите.

Даша на миг замолчала. Она никак не могла придумать, с чего начать разговор с сыном. Как объяснить мальчику, что его жизнь теперь должна измениться очень круто.

— Даша, а где отец? — Леня первым нарушил паузу.

— Он задержан милицией, Леня.

Ленька согласно кивнул. Даша удивилась. Мальчик как будто был готов к такому ответу.

— А вы мне кто?

Даша бессильно опустилась на стул. Вот он — самый трудный вопрос.

— Я твоя мама, Леня, твоя родная мама.

Ленька в изумлении посмотрел на Дашу и неожиданно расплакался. Даша растерялась и пересела к нему на кухонный диванчик.

— Не плачь, Ленечка, мой маленький. Теперь мы будем вместе, всегда, ты согласен? Это ничего, что ты меня совсем не помнишь, мы будем учиться любить друг друга заново. Ты мне расскажешь, как учишься и какие у тебя друзья. Какое твое любимое кушанье?

— Жареная картошка и блинчики с начинкой, — сквозь слезы, но с улыбкой ответил Ленька.

— И я люблю блинчики. Буду жарить тебе их хоть каждый день.

— Не надо каждый, а то быстро надоест.

— Хорошо, тогда день — жареная картошка, день — блинчики…

Слезы уже высохли, с худенького личика Леньки не сходило выражение облегчения и расслабленности. Голова его склонилась Даше на плечо, и он заснул, неловко уткнувшись ей в плечо кудрявой головой. Даша осторожно уложила его на узкий диванчик, подложила под голову подушку и накрыла пледом. «Что же ты сотворил со своим сыном и со мной, Шерман?! Как носит земля таких, как ты и твоя мамаша? Ляля говорит, что не все платят за совершенное зло в этой жизни, но ты, клянусь, сполна ответишь за все. И скоро, очень скоро! А твоя мать, эта злобная старуха, я уверена, варится на том свете в адском котле!» — подумала она, гладя по голове заснувшего сына.

Наконец-то закончились проливные дожди, и трава, еще вчера мокрая, стала похожа на тонкий шелк. Цветы, отмытые небесной влагой, сияли всеми красками лета. Галина стояла около кухонного оконца, выходящего на палисадник, заботливо ухоженный мамиными руками. Дети уехали на велосипедах в деревню, чтобы купить в местной пекарне ноздрястый хлеб из муки грубого помола. К вечеру ожидались гости, голодные до простой русской еды, свежих овощей с грядки и пирожков с вишней и малиной. Галина напекла их целую гору, замесив тесто по маминому рецепту. Пирожки получились вкусными, но Никита с Маринкой, хотя и съели по нескольку штук, пальцы не облизывали и не причмокивали от удовольствия, как обычно, — видимо, им не хватало рядом бабушки, которая никогда не делала им замечаний за неподобающее поведение: на даче дозволялось все.

Галина обвела глазами кухню. Сияющие белизной занавески, белоснежная скатерть на круглом столе и такой же белый холодильник — Галина, как могла, поддерживала чистоту и свежесть, какие были при маме…

Она надолго отгородилась от всех глухой стеной горя, пряча за ней и детей. Они втроем заперлись на даче, неохотно встречая даже пытавшуюся прорваться к ним Лялю. Маринка за эти недели повзрослела, а Кит, разом почувствовав свою мужскую ответственность за мать и сестру, перестал показывать характер. Она была уверена, что им было комфортно в этой крепости. В город выезжать не хотелось. Как-то раз Маринка робко заикнулась, что нужно бы проверить квартиру, взять теплые вещи — лето катилось к осени и вечерами становилось по-настоящему холодно. Галина, представив, как открывает входную дверь городского жилища, тут же впала в истерику. До этого момента она плакала только два раза — сообщая страшную новость сестре и тетушке. Перепугавшиеся дети хотели вызывать неотложку, но она сумела взять себя в руки. Вещи привезла Ляля, они же с Соколовым, как она узнала позже, привели квартиру в порядок.

Ляля упорно звонила каждый день, сообщая новости. Галина же, еле сдерживаясь, чтобы грубо не оборвать ее, вполуха слушала, думая о своем. Ей было все равно, найдут ли настоящего убийцу ее родных или нет. Ей было глубоко наплевать на нового родственника или на двух, сколько их еще там! На проклятое наследство, на побрякушки, из-за которых они с детьми осиротели. Она даже обижалась на Ляльку, ей казалось, что сестрица не понимает до конца, что произошло. Боль потери съедала ее изнутри, мешая спать по ночам. Она злилась на всех сразу и наконец стала замечать, что от нее шарахаются дети.

В тот день Лялька приехала уже под вечер, с Кириллом в качестве водителя. Она решительно отодвинула от калитки не захотевшую пропускать их на территорию дачи Галину, взяла ее за руку и увела в дом. Этот разговор Галина будет помнить всю жизнь, потому что именно тогда Лялька жестко вернула ее в действительность. «Ты — Печенкина, Галя! В тебе бабушкина кровь! Послушай, сколько горя пришлось хлебнуть нашим женщинам в роду! Ты просто выслушай историю этого, как ты говоришь, проклятого наследства. Да не в деньгах же дело, пойми! И не в самих украшениях. Наши предки хотели, чтобы мы в жизни стояли друг за друга стеной! При любых обстоятельствах! Ты вот себя жалеешь. Злишься на всех. Уже твои дети не знают, как с тобой общаться, срываешься и на них! А я тебе одно скажу — в нашем роду всем досталось горя! Полной мерой отмеряно каждой сестре и их детям! Зоя с мужем погибли в Дахау, в полной безвестности, что с их единственным сыном. Слава богу, он выжил! Антонина умерла в родах, оставив новорожденного сына на чужую женщину. Анастасия умерла в блокаду от истощения, отдавая свой хлеб чужому ребенку. Твоей бабушке Наталье тоже выпало немало испытаний — в тридцатые деда арестовали, лишили звания, а погиб он на войне. Может быть, самая благополучно сложившаяся судьба у моей бабушки Елены. Но, насколько ее помню я, она прожила жизнь без любви и уважения близких, и у нее никогда не было друзей. Да и я ее помню только как очень холодного человека. Сейчас я понимаю, что она была просто несчастна, скрывая за маской равнодушия свою боль. Но заметь, ни при каких бедах, ни при каких испытаниях ни одна из сестер Печенкиных не сломалась! Твоя мама тоже рано потеряла мужа. Но не озлобилась, не отгородилась от мира. У нее была ты! Про меня тебе напомнить? Про то, скольких близких потеряла я? Кто был рядом со мной? Ты и твоя мама! Именно вы не дали мне замкнуться в себе. Да, родная, ты лишилась надежного мужчины и любимой мамы в один день. Но твои дети в этот же день потеряли отца и бабушку. Как им жить дальше, если и ты отвернешься от них? Что ты сейчас делаешь с ними, упиваясь в одиночку своей бедой?»

Она тогда сидела перед расхаживающей по тесной кухне Лялькой, словно придавленная тяжестью ее обвинений. Нет, Лялька не жалела ее, она била по самому больному. Как поняла Галина позже, правильно.

«Давай, Голованова, приходи в себя! — закончила она устало. — Или ты вылезаешь из своей скорлупы сейчас, немедленно, и возвращаешься к нам, или тебе придется всю оставшуюся жизнь провести в одиночестве. Нет, дети тебя не оставят. Но ты сделаешь их жизнь невыносимо тяжелой рядом с душевно опустошенной матерью. Ты сейчас мне можешь не поверить, но тебе еще придется подставлять плечо им, более слабым! А на это, дорогая, нужны силы!»

Тут она испугалась. За них, сына и дочь, которые с надеждой смотрели на нее полными слез глазами.

Они тогда втроем провожали Ляльку с Кириллом до машины, держа друг друга за руки. «Готовься, Галка, к большому приему. Я уже сдерживаю, как могу, всех желающих обнять тебя. Не знаю, дошло до тебя, что у нас в клане прибавилось родственников, или нет? Но и братец, и дядюшка рвутся к тебе. Давай назначай день и час, когда мы сможем приехать сюда всей толпой. Звони, не затягивай. Скоро они уезжают! Кстати, будут тебе и сюрпризы!»

Она тогда решила все сразу, позвонив Ляльке, когда еще та не успела доехать до города…

Галина вышла в сад. У ворот остановился незнакомый джип. Дверь со стороны пассажира открылась, и наружу выпрыгнула Лялька.

— Галка, открывай, пусти наш корабль в гавань.

Галина поспешила к воротам.

— Соколов, ты зачем купил эту громадину? — Она дождалась, пока неповоротливая машина припаркуется на примятой траве.

— Это наш зятек его уговорил. Сказал, большому животу нужно подходящее вместилище, и составил протекцию в автомобильном магазине.

— Ну-ну. А сам-то он будет?

— Спрашиваешь! Когда это он пропускал наши «стрелки»? Знакомься, Галка, наш брат Леон Сергеев, — представила Ляля Галине невысокого худощавого мужчину, легко спрыгнувшего с подножки автомобиля.

Леон пожал протянутую Галиной руку. Он напряженно вглядывался в ее лицо, словно пытаясь понять, рада ли она его приезду.

— Я рада, Леон, что у нас наконец появился брат. А то из поколения в поколение одни девчонки! — улыбнулась Галина.

— Нет, погоди! У нас с тобой по сыну, забыла? Кстати, где мои племянники?

— За хлебом отправились в деревню, за тем самым, из пекарни.

— Здорово! Саша, доставай мясо, его нужно пока отнести в прохладное место.

Саша и Леон принялись вытаскивать из багажника пакеты и пластиковые контейнеры с едой.

— Ты зачем набрала всякой ерунды? Есть будем, как обычно, молодую картошку и хлеб. А пирожки еще! Там два таза огромных!

— Галя, ты просто не представляешь, сколько сейчас народу понаедет вслед за нами! Нужно всех сосчитать. Вас трое, нас трое. Шесть. Марго с Гришкой. Кирилл с Катей. Десять. Дашка с Бориным и Ленькой.

— Стоп, Ляля! Как это Дашка с Бориным? Со следователем, я не ошибаюсь? А Ленька кто?

— Хорошо ж ты меня слушала, Голованова, когда я тебе по телефону все докладывала! — Ляля с упреком и жалостью посмотрела на нее. — Они уже давно вместе, считай, с первого дня!

— А Ленька??? Не может быть…

— Да, Галюнь, Дашкин сын! Ленечка, только подросший немного. Вот тебе первый сюрприз!

— Когда ты сказала, что Шерман жив, я как-то про Леню даже не подумала. Боже мой, как же Дашка… вот Шерман гад, убила бы!

— Борин говорит, суда недолго ждать. Да тьфу на Шермана, он свое получит! Давай дальше. Так, Бориных трое — итого тринадцать. Березин и Макс с дядюшкой.

— Дядюшкой, значит. — Галина вопросительно посмотрела на Лялю. — Чей дядюшка-то у нас? Эйтеля?

— Ну, не только! Он и наш с тобой дядюшка тоже, — засмеялась та. — Сюрприз номер два! Так, уже шестнадцать. И держись за стенку — сюрприз номер три — моя матушка. Она согласилась поехать при условии, что ее отвезет Кирилл.

— Чудеса!

— В итоге — вашего стола никак не хватит, мы привезли еще раскладные, чтобы «надставить». Мужики сейчас будут сколачивать лавки.

Галина вдруг засуетилась. В таком количестве они не собирались на даче никогда! Обычно кому-то было некогда, кто-то уезжал или болел. Открыв двери сараюшки, она показала, где лежат пила и топор. Заметив старую куртку мужа, аккуратно висевшую на гвозде, она чуть не расплакалась. Ляля обняла ее за плечи и увела в дом. Накапав валерьянки в высокий стакан, она протянула его ей.

— Галочка, их не вернешь. Придется нам учиться жить дальше без тети Вали и Юрки. Я знаю, ты не веришь в переселение душ и жизнь после смерти, но послушай меня хоть раз и представь на минуточку, что они на нас сейчас смотрят. Их души еще рядом с нами, поэтому мы и чувствуем так сильно боль утраты. Нужно отпустить их, не забыть, нет, но думать только светло и спокойно. Они оба своей жизнью заслужили рай. Добрее и справедливее твоей мамы я не знала никого, а Юрка всегда был честным, заботливым и любящим мужем и отцом. И замечательным другом.

— Тогда почему они ушли так рано?

— Такие у них программы на земле. Их чистые души еще не раз придут сюда, чтобы, вселившись в человека, дарить любовь своим близким и помогать людям. Пойдем, вытри слезы, смотри, там еще кто-то приехал.

Галина, ополоснув лицо холодной водой, посмотрела на себя в зеркало, вставленное в дверцу буфета. Глубоко вздохнув и успокоившись, она улыбнулась Ляле.

— Вот так. Уже хорошо. Красивая ты, Галка, глаз не оторвать!

— Кому это теперь нужно!

— Тебе самой, дуреха. Пошли.

Ляля первая вышла на крыльцо. Прямо на нее двигались «Жигули» с номером 273. Машина остановилась, и, к удивлению Ляли, повторился ее давний сон: из автомобиля вылез высокий широкоплечий мужчина с коротким ежиком волос, а за ним выпорхнула миниатюрная женщина. «Так вот это кто мне приснился! Дашка и Борин. Ну и ну! Как это я Леньку во сне не разглядела, да еще со щенком!» — подумала она весело, увидев на заднем сиденье мальчика и собаку.

Тут она заметила за забором движение. Подойдя ближе, услышала громкие голоса. Калитка распахнулась, и во двор гуськом прошли трое мужчин.

— Не поняла, Березин! Я вам самолично такси заказывала! Что ж пешком-то? — Ляля возмущенно набросилась на друга.

— Ляль, я не виноват, что этим двум немецким… туристам захотелось пройтись по нашим дорогам! Ой, ноженьки мои… — запричитал он.

— А что это вы так орали друг на друга?

— Орали? А, ну да. Орали! Это мы еще тихо беседовали. Этот бюргер, — Березин непочтительно ткнул локтем в Эйтеля, — меня которые сутки обрабатывает, чтобы я предал любимую родину и продался им в вечное рабство.

— Ничего себе рабство, у тебя будет своя клиника, чудик, своя! — Макс безнадежно махнул рукой. — Объясни ему, что ли, я уже голосовые связки сорвал.

— Нет, Макс, и не проси. Ты забыл, что упрямее Березина только сам Березин? Идите лучше знакомьте дядюшку с племянницей и всеми остальными. Кстати, там помощь нужна. Кто из вас молотком и пилой работать умеет? — Она кивнула на поляну, где вовсю кипела работа: сколачивались лавки вдоль расставленных буквой «П» столов.

Последней въехала во двор «десятка» Кирилла.

Анна Андреевна не торопилась покидать машину, с неодобрением присматриваясь к пестрой компании, суетящейся во дворе дачи. Со всех сторон звучали громкие голоса.

— Бабуль, ты не хочешь подышать свежим воздухом? — Кирилл, как всегда, попытался деликатно намекнуть, что пора бы и…

Анна Андреевна, опершись на руку внука, вылезла из машины.

— Мама, иди сюда. Познакомься, Даниил Ренке, то есть Кац, сын Зои Печенкиной.

Анна Андреевна с удовольствием рассматривала седовласого красавца со стройной, почти юношеской фигурой. «Вот этот точно в нашу породу», — подумала она, с неудовольствием поглядывая на свою рыжеволосую, с веснушками, рассыпанными по всему лицу, дочь.

Возле мангала на низких табуретах сидели Никита и Григорий, нанизывая на шампуры мясо из двух пятилитровых кастрюль. Марина и Даша мыли и резали овощи, а Марго с Катей распаковывали бесконечные пластиковые лотки с салатами и сырами. Леон, взяв на себя обязанности виночерпия, сортировал бутылки по крепости содержимого.

Анна Андреевна и Ляля вошли в дом, где заранее готовила постельное белье для всей компании Галина.

— Галочка, давай помогу.

— Спасибо, Ляля, я сама. Здравствуйте, тетя Аня!

Огромный кованый сундук с наклеенными с внутренней стороны лубочными картинками был полон белоснежных простыней и наволочек.

— Мама, ты отдохни здесь, в прохладе, пока еще не все готово.

— Я не устала, что ты со мной как с калекой разговариваешь?! Лучше помоги сестре.

Ляля и Галина переглянулись. «Матушка не в лучшем настроении», — подумала Ляля и кивнула Галине.

Анна Андреевна сделала вид, что не замечает переглядываний сестер.

— Галина, Елена, мне нужно с вами поговорить. Прямо сейчас.

Ляля удивленно посмотрела на мать. Еленой та ее называла в минуты высшего недовольства.

— Елена, ты знаешь, что у тебя есть родная сестра, рожденная мною не от твоего отца. Ее удочерили после того, как я отказалась от нее в роддоме. Не нужно на меня так смотреть, я не собираюсь перед тобой отчитываться за ошибки в своей жизни!

— А я и не собиралась тебя осуждать, мама.

— Не перебивай меня, пожалуйста, мне и так нелегко говорить. Так вот. Галина и есть моя вторая дочь. Валентина и Михаил сразу же после моего отъезда забрали тебя, Галина, из роддома, а потом оформили документы. Так ты стала их дочерью.

— И ты все время об этом знала, мама? — У Ляли от волнения прервался голос. Галина молча сидела на краю сундука, во все глаза глядя на Анну Андреевну.

— Да, знала. Но только с тех пор, как вернулась в Куйбышев. Тебе, Галя, тогда было восемь лет. Мы с Валей решили оставить все как есть. С годами ты становилась все красивее и стала все больше походить на своего отца.

— А кто мой отец? Он жив?

— Вот уж не знаю. Не имею ничего общего с тем негодяем.

— Кроме дочери, мамочка! — Ляля не удержалась от ироничного тона. Она не понимала мать. Как можно всю жизнь быть рядом со своей дочерью и не сказать той ни слова! Ну ладно, пока она была маленькой, но Галине уже почти сорок!

Галина ошеломленно смотрела на фотографию Валентины Николаевны, висевшую над кроватью. «Да, я похожа на маму совсем немного. А они с тетей Аней разные. Впрочем, двоюродные сестры редко имеют сходство». Галина поймала себя на мысли, что, скорее всего, никогда не сможет сказать Анне Андреевне «мама».

В комнату заглянул Соколов и присвистнул, увидев бледное лицо тещи. «Что-то у них тут произошло». Он уже достаточно изучил родственницу, чтобы не понять, что она в очередной раз что-нибудь наговорила дочери и племяннице.

— У нас все готово, шашлык дожаривается, стол девочки накрыли. Галка, пирожков напекла?

— Да, конечно, — рассеянно ответила Галина и, не глядя на Анну Андреевну и Лялю, вышла вслед за Соколовым.

Во дворе все уже рассаживались по лавкам. Гриша с Никитой раскладывали готовое мясо по мискам, расставляя их по разным концам стола. «Тронную речь» произнес Даниил Ренке-Кац. У Макса, переводившего его слова, несколько раз срывался голос. За столом было тихо, все слушали историю жизни известного скрипача, сына старшей из пяти сестер Печенкиных.

Леон наклонился к Ляле и тихо спросил:

— Как думаешь, стоит сейчас зачитать текст завещания?

— Почему нет? Давай.

Леон подумал, что никто из его новых родственников толком не задумывался, что наследство прадеда — это вполне реальный, ощутимый капитал. Кажется, он один думал об этом с самого начала. «Ну и что. Все они успешные и состоятельные люди. А у меня проблемы, которые надоели мне до чертиков. Я хочу жить как хочу и не собираюсь изображать из себя святого», — решил он, доставая записи старого адвоката.

Когда он дочитал завещание до конца, первой заговорила Анна Андреевна:

— Кто может сказать, насколько реально, что ценности нас дожидаются?

— Я уверен в этом, — перевел Макс ответ Даниила Ренке.

— Тогда как мы поступим?

— Я вылетаю в Швейцарию в следующее воскресенье. У меня там домик в горах. Наведу справки и сообщу вам. А дальше все просто: вы прилетаете ко мне в гости, и мы попутно улаживаем дела с наследством.

— А кто полетит? Не можем же упасть Даниилу на голову всей толпой?

— Потом решим, мама! Не так уж это и важно! — Ляля постаралась голосом не выдать своего раздражения на мать.

— А я не возражаю и против толпы, — засмеялся музыкант. — Можете захватить даже домашних питомцев, — покосился он на лопоухого щенка Леньку-младшего, который с упоением вгрызся в косточку, брошенную ему под стол.

Анна Андреевна сердито поджала губы. «Мне одной это надо? Каждый притворяется, что деньги его не интересуют. Хотя в случае с Лялей, возможно, так и есть. Отец с нянькой с детства забивали ей голову всякими романтическими бреднями. Вот Леон даже не скрывает своих меркантильных мыслей. Не просто так он зачитал завещание за столом. Его можно понять, он наделал долгов и вынужден думать, как их отдавать. А мне хочется путешествовать, я практически нигде не была, кроме бывших советских республик. С такими деньгами передо мной откроется весь мир», — уже подумала она.

Вдруг за столом воцарилось молчание. Все, как по команде, повернули головы в сторону дома. На высоком крыльце в лучах заходящего солнца стояла красавица в длинном платье цвета спелой малины. Высоко забранные волосы, безупречная осанка и гордый взгляд делали ее похожей на королеву. На ней сверкал и переливался рубиновый гарнитур Анны Владимировны Печенкиной.

Маринка улыбнулась одними глазами и слегка наклонила голову набок. Она вчера целый день перед зеркалом репетировала свой выход и теперь была очень довольна произведенным эффектом.

Самолет уже поднялся в воздух, а группка провожающих так и стояла у ограждения летного поля. Каждый думал о чем-то своем. Ляля, сделав руку козырьком, смотрела на удаляющийся с большой скоростью аэробус компании «Люфтганза». Ее муж, воспользовавшись моментом, обнял ее за плечи. Галина и Леон о чем-то тихо переговаривались.

— Мама, а дядя Макс еще к нам в Самару приедет?

— Конечно, Леня. Но ведь он тебя к себе приглашал?

— Да, но скоро каникулы кончатся, я не успею слетать в Германию.

Даша и Борин переглянулись. Макс Эйтель покорил сердце Леньки тем, что за несколько часов, проведенных с ним за компьютером, объяснил мальчику все, чего тот не понимал. «Мне бы такого учителя в школе», — вздохнул тогда Ленька, не без сожаления отпуская от себя проголодавшегося Макса. «Талантливый мальчонка у тебя растет, Борин», — произнес Макс с легкой завистью. Его старший сын, Курт, к компьютеру подходил лишь для того, чтобы поиграть в «стрелялки». Борин тогда замер от этих простых слов, впервые, наверное, до конца осознав, что у него есть сын!

Даша с усмешкой посмотрела на мужа и сына. У нее для этой сладкой парочки был припасен сюрприз, который она собралась преподнести за ужином. Новость была из разряда жданных-неожиданных. «Хорошо бы это была девочка», — помечтала она. Мужики в доме ее окончательно доконали, когда втроем, с заметно подросшим двортерьером Ленькой-младшим, принялись гонять мяч в коридоре их немаленькой квартиры. Борин, обещавший сделать ремонт или хотя бы начать его этим летом, напрочь забыл об обещании, все свое свободное от милицейской службы время посвящая сыну и щенку. Для Даши он оставлял ночи, и вот результат его внимания уже давал о себе знать головокружением и тошнотой по утрам.

Даша внимательно посмотрела на Лялю. «Кажется, оттаивает потихоньку, уже не шарахается от Сашкиных объятий, как раньше. Хотя до полной оттепели еще далеко». Она решила, что крестными родителями их будущего ребенка будут Соколовы.

— Пойдемте, что ли. — Галина посмотрела в небо, где было еще видно маленькое удаляющееся пятнышко. — Леон, может быть, останешься еще на недельку?

— Нет, Галочка, мне нужно уладить кое-какие дела дома.

На самом деле уезжать не хотелось. Он еще окончательно не решил, стоит ли ему переезжать в Самару. Соколов предложил ему два места на выбор: в своей фирме, в Самаре, и второе, более интересное: возглавить филиал под Оренбургом. Кроме того, остался нерешенным вопрос с долгом Дохлому. Хотя, скорее всего, отдавать ничего не придется, как сказал Борин. Дохлый признался, что Антипкина работала на него. Но остался еще один долг. Те деньги, что Дохлый заплатил за лечение матери Леона. Когда Леон узнал об этом, поначалу не поверил. Но главврач так точно описал Дохлого, что сомнения отпали. Эти деньги он ему вернет обязательно.

Галина, Леон, Ляля и Саша двинулись к соколовскому джипу. Борин с семейством усаживался в старые «Жигули». Он наотрез отказывался ездить на «Тойоте» жены, почти насильно запихивая ее в то, что некогда было автомобилем. «Это у него пройдет», — говорила терпеливая Даша, когда остальные сочувственно поглядывали в ее сторону.

Джип резво вырулил со стоянки. Борин немного виновато посмотрел на жену. Даша улыбнулась. «Вот мы сидим в машине, и лишь одна я знаю, что нас, Бориных, уже четверо!» — весело подумала она.