Вы не авторизовались

Работа горя бесплатное чтение

Вера Полозкова
Работа горя

«– что ты мне привезла…»

– что ты мне привезла?

мама, что ты мне привезла?

– это холодок родника в июле,

следа велосипедного кривизна,

маленькие радуги-лигатуры,

песни, слышные допоздна.

– мама, почему слова твои соль и пепел?

голос можжевельник и куркума?

почему ты других исцеляешь лучше,

чем умеешь вылечиться сама?

– я помогаю людям с работой горя.

я чиню проигрыватели ума.

– если бы я был учёный-изобретатель,

мы какой бы построили аппарат?

– тот, что очищал бы дома от смерти.

был бы измельчитель утрат.

– что бывает, мама, со старым горем,

аккуратно смолотым на свету?

– оно просто раскладывается на книгу

и темноту.

«мне снится, что мы любовники: мускулы под кожей…»

мне снится, что мы любовники: мускулы под кожей

ходят как у борющихся пантер.

ты опасный трескучий ток, ты поток безбожный

колкого электричества в несколько сот ампер;

вечером нам вместе играть: густой черноте над ложей,

черноте, которой укрыт партер.

не дай мне узнать, как замрёт и дрогнет под поцелуем

бровь, висок, и мочка, и шея возле волос;

из-за шутки и шалости, неминуем,

хлынет жадный огонь, будто солнце разорвалось.

как я стану предателем и умру им;

обладают весело, лгут всерьёз.

утро, репетиция, ты дурачишься; нет решенья.

прядь горит нестерпимым золотом на свету.

кто-то лепил тебя так любовно и совершенно —

большего я вовеки не обрету.

ты смеешься при взятом в зубы карандаше, и

я праздную пораженье и наготу.

17 марта 2013

«решишься – знай: душа одноэтажна…»

решишься – знай: душа одноэтажна,

и окна до полу, и мебели почти

что нет. терять естественно и важно,

иначе будет некуда найти.

увидишь: все начнут из ужаса глухого

то призывать, то клясть свой будущий уход.

и ты умрёшь. и ничего плохого

поверь, при этом не произойдёт.

природа вообще не копит за квартирой

ни сплетен, ни людей, ни пауз, ни причин:

носи себя пустым, ходи и резонируй.

записывай, где хорошо звучим.

1 апреля 2013

«прятаться от перемен во флоренции…»

прятаться от перемен во флоренции,

как в бочонке с гранитным дном;

будущего здесь два века не видели ни в одном

закоулке; певцам, пиратам и партизанам

полную тарелку истории с базиликом и пармезаном

подают в траттории с выдержанным вином

кукольные площади, детские музеи, парад теснот,

черепичные клавиши: солнце ходит, касаясь нот;

иисус христос, рисуемый мелом мокрым

на асфальте; и я могу быть здесь только огром,

вышедшим из леса с дубиной и сбитым в секунду с ног

ливня плотное волокно едет, словно струны, через окно,

чертит карту, где, крошечные, попарно

стянуты мостами через зеленые воды арно

улицы выходят из мглы, как каменное кино

только у меня внутри брошенные станции, пустыри

снегу намело по самые фонари

полная луна в небе, воспаленном, как от ожога

смотрит на меня бесстрастно, как на чужого

потерявшегося ребёнка в глазок двери

зиму в генераторе видов не выключают четвёртый год,

мандарины дольками по одной отправляя в рот,

мы сидим с моим лучшим другом, великим князем,

и глядим, как грядущее, не узнав нас, ложится наземь,

затихает и заворачивается в лёд.

6 апреля 2013

«то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь…»

то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь,

серебро, амальгаму зеркала потемнеть,

от чего у фасадов белых черны подглазья, —

обнимает тебя в венеции, как свою.

смерть страшна и безлика только в моём краю.

здесь она догаресса разнообразья.

всюду ей почёт, всюду она, праздничная, течёт

восхищённых зевак она тысячами влечёт,

утверждая блеск, что был у неё украден.

объедая сваи, кирпич и камень, и всякий гвоздь,

она держит в руке венецию будто гроздь

золотых виноградин

и дома стоят вдоль канала в одну черту,

как неровные зубы в щербатом рту

старого пропойцы, а мы, как слово весёлой брани

проплываем вдоль оголённой десны, щеки

молодые жадные самозванцы, временщики,

объективом к открытой ране

вся эта подробная прелесть, к которой глаз не привык,

вся эта старинная нежность, парализующая живых,

вся безмятежность тихая сан-микеле —

лишь о том, что ты не закончишься сразу весь,

что тебя по чуть-чуть убывает сейчас и здесь,

как и мостовой, и вообще истории, еле-еле.

приезжай весной, бери карандаш с мягким грифелем

и тетрадь

и садись на набережной пить кофе и умирать,

слушать, как внутри потолочные балки трещат, ветшая,

распадаться на битый мрамор, труху и мел,

наблюдать, как вода отнимает ласково, что имел:

изумрудная, слабая, небольшая.

14 апреля 2013

«нет, мой сын, надо мной не всегда шёл снег…»

нет, мой сын, надо мной не всегда шёл снег,

он не так и давно возник.

я был распорядитель нег, толкователь великих книг,

заклинатель вахтёрш и магистр ордена тунеядцев,

«кудри курса» единогласно и без интриг.

да, мой сын: когда я всё мог, я был добрый маг.

я смешил востроглазых дев, не берёг бумаг,

арию о том, как недуги лечит портвейн «массандра»

петь умел на целый универмаг.

мир как цирковая арена не исчезал, но меня исторг.

я узнал, что правят лишь торг и мена,

что правят мена, вина и торг.

я старательно покупаю всё, о чём даже боялся грезить,

ощущая злорадство, но не восторг.

да, мой сын, теперь вы юны и, вам кажется, короли:

всё, от остроумия до весны, вы на свете изобрели, —

ну а мы унылые сгустки скорби и беспокойства,

старые неудачники и врали.

и ты прав, и я буду глуп, если это значит, что мы враги,

только не суди никого, не лги и всегда отдавай долги,

только когда приведут в кабинет с портретом, предложат

кресло,

разворачивайся,

беги.

1 мая 2013

«а на третий год меня выпустят…»

а на третий год меня выпустят,

я приду приникнуть к твоим воротам.

тебя кликнет охранник,

ты выйдешь и спросишь – кто там?

мы рискнём говорить, если б говорили ожог и лёд,

не молчали бы чёрт и ладан:

«есть порядок вещей, увы, он не нами задан;

я боюсь тебя, я мертвею внутри, как от ужаса или чуда,

столько людей, почему все смотрят, уйдём отсюда.

кончилась моя юность, принц дикий лебедь,

моя всесильная, огневая,

я гляжу на тебя, по контуру выгнивая;

здорово, что тебя, не задев и пальцем, обходят годы,

здорово, что у тебя, как прежде,

нет мне ни милости, ни свободы

я не знаю, что вообще любовь, кроме вечной жажды

пламенем объятым лицом лечь в снег этих рук однажды,

есть ли у меня ещё смысл, кроме гибельного блаженства

запоминать тебя, чтоб узнать потом

по случайной десятой жеста;

дай мне напиться воздуха у волос,

и я двинусь своей дорогой,

чтобы сердце не взорвалось, не касайся меня, не трогай,

сделаем вид, как принято у земных, что мы рады встрече,

как-то простимся, пожмём плечами, уроним плечи»

если тебя спросят, зачем ожог приходил за льдом,

не опасна его игра ли,

говори, что так собран мир, что не мы его собирали,

всякий завоеватель раз в год выходит глядеть с досадой

на закат, что не взять ни хитростью, ни осадой, —

люди любят взглянуть за край,

обвариться в небесном тигле, —

а вообще идите работайте, что это вы притихли.

23 мая 2013

«знаешь, если искать врага – обретаешь его в любом…»

знаешь, если искать врага – обретаешь его в любом.

вот, пожалуй, спроси меня – мне никто не страшен:

я спокоен и прям и знаю, что впереди.

я хожу без страховки с факелом надо лбом

по стальной струне, натянутой между башен,

когда снизу кричат только: «упади».

разве они знают, чего мне стоило ремесло.

разве они видели, сколько раз я орал и плакал.

разве ступят на ветер, нащупав его изгиб.

они думают, я дурак, которому повезло.

если я отвечу им, я не удержу над бровями факел.

если я отвечу им, я погиб.

23 июня 2013. Ришикеш

«гроза рыщет в небе…»

гроза рыщет в небе,

свирепая, как фельдфебель,

вышибает двери, ломает мебель,

громом чей-то рояль, замычав утробно,

с лестницы обрушивается дробно.

дождь обходит пешим

дороги над ришикешем,

мокрая обезьяна глядит настоящим лешим,

влага ест штукатурку, мнёт древесину, коробит книги, —

вода выросла с дом, и я в ней снимаю флигель.

голову на локоть,

есть ли кому здесь плакать,

твердь и так вминается, словно мякоть

перезрелого манго и мажет липким,

безразлична к твоим прозрениям и ошибкам;

сквозь москитную сетку

глядит на вечность, свою соседку,

седовласый индус, на полу разложив газетку,

чистит фрукты и режет дольками, напевая

«ом намо бхагавате васудевайя»

города и числа, —

больше никакого в тебе нет смысла,

столько лет от себя бежала и вот зависла

там, где категория времени бесполезна как таковая:

ом намо бхагавате васудевайя.

27 июня 2013. Ришикеш

птица

волшебнику, на день рождения

Мой друг скарификатор рисует на людях шрамами, обу —

чает их мастерству добровольной боли. Просит уважать

её суть, доверяться, не быть упрямыми, не топить её

в шутке, в панике, в алкоголе. Он преподаёт её как науку,

язык и таинство, он знаком со всеми её законами и чер —

тами. И кровавые раны под его пальцами заплетаются

дивными узорами, знаками и цветами.

Я живу при ашраме, я учусь миру, трезвости, монотон —

ности, пресности, дисциплине. Ум воспитывать нужно

ровно, как и надрез вести вдоль по трепетной и нагой

человечьей глине. Я хочу уметь принимать свою боль

без ужаса, наблюдать её как один из процессов в теле.

Я надеюсь, что мне однажды достанет мужества отказать

ей в её огромности, власти, цели.

Потому что болью налито всё, и довольно страшною – из

неё не свить ни стишка, ни бегства, ни куклы вуду; сколько

ни иду, никак её не откашляю, сколько ни реву, никак её

не избуду. Кроме боли, нет никакого иного опыта, ею за —

дано всё, она требует подчиниться. И поэтому я встаю на

заре без ропота, я служу и молюсь, я прилежная ученица.

Вырежи на мне птицу, серебряного пера, от рожденья

правую, не боящуюся ни шторма, ни голода, ни обвала.

Вырежи и залей самой жгучей своей растравою, чтоб

поглубже въедалась, помедленней заживала. Пусть она

будет, Господи, мне наградою, пусть в ней вечно таится

искомая мною сила. Пусть бы из холодного ада, куда

я падаю, за минуту до мрака она меня выносила.

30 июня 2013

Ришикеш

««Тут соло, про тебя второй куплет»…»

«Тут соло, про тебя второй куплет».

Ей кажется, ей триста сорок лет.

Он написал ей пять влюблённых песен.

Она кивает, пряча лоб во тьму,

И отвечает мысленно ему,

Но более себе: «Труха и плесень».

Он зной; зарница; певчее дитя.

Он, кажется, ликует, обретя

В ней дух викторианского романа.

И поцелуи с губ его текут,

Как масло ги, как пенье, как лоскут

Солёного слоистого тумана.

Июль разлёгся в городе пустом

Котом и средоточием истом

И все бульвары сумерками выстлал,

Как синим шёлком; первая звезда,

Как будто кто-то выстрелил сюда:

Все повернули головы на выстрел.

Спор мягкости и точного ума,

Сама себе принцесса и тюрьма,

Сама себе свеча и гулкий мрамор,

Отвергнутость изжив, словно чуму,

Она не хочет помнить, по кому

Своим приказом вечно носит траур.

Она его, то маясь, то грубя,

Как будто укрывает от себя,

От сил, что по ночам проводят обыск:

Ни слова кроме вежливого льда.

Но он при шутке ловит иногда

Её улыбки драгоценный проблеск.

Её в метро случайно углядев,

Сговорчивых и дерзких здешних дев

Он избегает. Пламенем капризным

Пронизанный, нутро ему скормив,

Он чувствует какой-то старый миф.

Он как-то знает, для чего он призван.

Так циферблат раскручивают вспять.

Дай Бог, дай Бог ему досочинять

Ей песни эти, чтоб кипело всё там

От нежности прямой, когда домой

Она придёт и скажет «милый мой»

И станет плакать, будто в семисотом.

14 июля 2013. Ришикеш

«загадал, когда вырасту, стать никем…»

загадал, когда вырасту, стать никем.

камер видеонаблюдения двойником.

абсолютно каждым, как манекен.

мыслящим сквозняком.

как оступишься в биографию – сразу жуть,

сколько предписаний выполнить надлежит.

сразу скажут: тебе нельзя быть листок и жук.

надо взрослый мужик.

нет, я мудрый ящер, живущий среди пещер.

иногда я склоняюсь к спящему под плащом

и пою ему на ухо: мир бесконечно щедр.

ты теперь прощён.

19 сентября 2013

«завтра придёт, с невесомой девочкой, при костюме…»

и вот проснулись они и узрели что наги

и что зря встают пацанам поперёк дороги.

лев оборин

завтра придёт, с невесомой девочкой, при костюме

посмотреть, как я буду трещать костями

станут, глядя, как шкура ходит на мне буграми

комментировать фоточки в инстаграме

завтра выскажется новая привереда

о моей духовности дауншифтерского извода

ничего личного, встань, паши, ломовая лошадь,

тут не только тебя, тут самих себя не умеют слушать

знай прокладывай борозду, сей, не спрашивай урожая,

ремесло спасает своих, само себя продолжая

что бы они все ни орали, как бы ни доводили,

ты неуязвима, пока при деле

для того нам и дали тяжести, даже боли,

чтобы мы что-то весили.

не упали.

4 октября 2013

«а на первый взгляд, мёртвые берега: ни геолога, ни ночлега…»

ване алексееву

а на первый взгляд, мёртвые берега: ни геолога, ни ночлега,

только вьюга, дорога, каторга, кали-юга;

всякая книга – «десять столетий снега»,

всякая песня – «где нам искать друг друга».

но как боль неостра, бери к роднику канистры,

как стемнеет, пой у костра про года вёрсты;

женщины хохочут так, что вокруг рассыпают искры,

и глядят на тебя как сёстры.

кроме нефти, тут разной скани есть и финифти,

рюмочки готовьте, на скатерть ставьте;

старики прозрачны, как детский палец на кнопке в лифте,

всё тебе расскажут и о вожде, и о космонавте.

медицина здесь угрожает здоровью, врачи – леченью,

бездна часто подходит к самому изголовью,

между мифом и явью много веков кочевье,

постигаемое не логикой, но любовью.

но как боль неостра, сразу кажется: столько детства,

столько мудрого юмора, горестного богатства.

стоит, чудится, пообвыкнуться, оглядеться —

и всему пригодится,

сбыться

и оправдаться.

24 ноября 2013

«сутулые, в темноте…»

сутулые, в темноте

ещё посидим вдвоём.

признаем, что мы не те,

за кого себя выдаём.

комнату, где спим,

мебель и весь хлам

вытащим из-за спин,

разломим напополам.

будет тугой ком

у каждого в рюкзаке.

прощаются на каком

чёртовом языке?

том же, что был мал,

весел и необжит,

если соединял?

им же и надлежит:

мы были близки

так, что и свет мерк.

сразу в конце тоски —

поезд наверх.

2 января 2014

«вскинуться на конечном контроле…»

вскинуться на конечном контроле,

в безлюдном солнечном терминале

господи, какую мы чушь пороли,

как чужую про нас прилежно запоминали

как простые ответы из нас вытягивались клещами

сколько чистого света слабые хрусталики не вмещали

что за имена у нас бились в височной доле,

почему мы их вслух не произносили

сколько мы изучили боли, так ничего не узнав о силе

маялись, потели, пеклись о доме и капитале,

пока были при теле, рожали бы и ваяли, но мы роптали,

пересчитывали потери под нарастающий жадный рокот,

ничьей помощи не хотели, не позволяли больного трогать

подрывались в запале производить килотонны пыли

шибко много мы понимали, покуда нас не развоплотили

так послушай меня, пока не объявлен вылет,

пока дух из меня, как стакан кипятка, не вылит,

но пейзаж подтаивает, как дым, не рождает эха

для меня ничто не было святым, кроме твоего смеха

он вскипал, что-то горькое обнажив, на секунду, малость

я был только тогда и жив, когда ты смеялась

21 марта 2014

что рассказал шанкар своему другу раджу, когда вернулся домой

иннокентию всеволодовичу

когда я прилетел, раджу, я решил: эти люди живут как боги

сказочные пустые аэропорты, невиданные дороги

целое стекло в окне и фаянсовый унитаз даже

в самой простой квартире

счастливы живущие здесь, сказал,

как немногие в этом мире

парки их необъятны, раджу, дома у них монолитны

но никто из их обитателей не поёт по утрам ни мантры,

ни киртана, ни молитвы

вроде бы никто из них не лентяй,

ни один из них не бездельник —

но они ничего не делают, кроме денег:

кроме денег и денег, раджу, как будто они едят их:

только пачки купюр рекламируют на плакатах

представляешь, раджу, никакой нищеты,

но вот если большая трасса —

то во всю длину вдоль неё щиты,

на которых деньги и даже – груды сырого мяса

кроме денег, раджу, как будто чтобы надеть их:

нанимают чужих людей, чтоб заботились об их детях

кроме денег, раджу,

но как попадётся навстречу нищий или калека —

так глядят, будто он недостоин имени человека

кроме денег, но не для того, раджу,

чтоб жене купить на базаре

дорогих украшений или расшитых сари

а пойти и сдать в банк, и соседям служить примером —

и ходить только в сером, и жена чтоб ходила в сером

женщины их холёны,

среди старух почти нет колченогих, дряблых

но никто из мужчин не поёт для них,

не играет для них на таблах

дети их не умирают от скверной воды,

от заразы в сезон дождей или чёрной пыли,

только я не видел, чтоб они бога благодарили

старики их живут одни, когда их душа покидает тело —

часто не находят ничьей, чтобы проводить её захотела

самое смешное, раджу, что они нас с тобой жалели:

вы там детям на хлеб наскребаете еле-еле,

спите на циновке, ни разу не были ни в театре,

ни на концерте —

люди, что друг другу по телефону желают смерти

я прожил среди них пять дней

и сбежал на шестые сутки —

я всерьёз опасался, что навсегда поврежусь в рассудке

и моя сангита аж всплеснула руками, как меня увидала:

принесла мне горячих роти и плошку дала

что с тобой, говорит, ты страшнее ракшаса,

бледнее всякого европейца,

я аж разрыдался, раджу,

надо ж было такого ужаса натерпеться

2 мая 2014. самолёт Москва-Сургут

«край у нас широк, изобилен…»

саше гаврилову

край у нас широк, изобилен,

бесконечно сакрален

сколько у нас древних зубодробилен,

вековых душераздирален

перед путешественником, где чёрен,

где ещё промышленно не освоен,

целый горизонт лежит живодёрен

и предателебоен

всяк у нас привит, обезболен,

власти абсолютно лоялен,

это слышно с каждой из колоколен,

изо всех шапкозакидален

и сладкоголосый, как сирин,

и красивый, как сталин

нами правит тот, кто всесилен

и идеален

от восторга мы не ругаемся больше матом,

не ебёмся, не курим,

нас по выходным только к банкоматам

выпускают из тюрем

в школе, без вопросов и встречных реплик,

наши детки, краса-отрада,

собирают нам из духовных скрепок

макеты ада

судя по тому, как нас вертухаи обходят хмуро,

и на звук подаются, дрогнув, —

скоро снова грянет большая литература

и кинематограф

1 июня 2014

«кроме балагуров, унявшихся в прежней наглости…»

кроме балагуров, унявшихся в прежней наглости,

престарелых красавиц, изогнутых боево —

кто ещё с нами дремлет на ветреных пляжах в августе?

только тучи и мидии, более никого.

кроме нас, выбывших из правдолюбивых, спорящих

(речи обличительны, добродетели показны),

кто ещё свидетель всей этой роскоши, этой горечи,

этой пегости, ржавчины, белизны.

потому что воюющий с адом всегда навлекает весь его

на себя,

тьма за ним смыкается, глубока.

только мы проиграли всё, это даже весело:

мы глядим, как движутся облака.

с мокрыми волосами, разжалованные, пешие,

бесполезные, растерявшие что могли,

мы садимся на берегу пожинать поспевшие

колыбельные, штормы, закаты и корабли.

да, мы слышали: хрипнет мир, и земля шатается,

как дурное корыто, стремится в небытие.

шарлатаны вершат свои шарлатанцы и шарлатаинства.

может, только это удерживает её.

27 августа 2014

«я был тоже юн здесь. тогда люты…»

тате кеплер

я был тоже юн здесь. тогда люты

были нравы панкующей школоты.

я был так бессмертен, что вряд ли ты

веришь в это, настолько теперь я жалок.

я писал здесь песни, и из любой

кухни подпевали мне вразнобой;

я царил и ссорил между собой

непокорных маленьких парижанок.

я ел жизнь руками, глазел вокруг.

полбутылки виски в кармане брюк.

я был даровит – мне сходило с рук.

мне пришло особое приглашенье.

лишь тогда и можно быть циркачом,

когда ангел стоит за тобой с мечом —

он потом исчезнет, и ты ни в чём

не найдешь себе утешенья.

я жил в доме с мозаикой – кварц, агат.

я мог год путешествовать наугад.

но пока писалось, я был богат,

как открывший землю.

(проговорив-то

вслух это тебе, я только больной урод,

чемодан несвежих чужих острот,

улыбнёшься девушке – полный рот

чёрного толчёного шрифта).

двадцать лет в булони или шайо

люди раскупали моё враньё.

я не знал, что истрачивал не своё.

что разменивал божью милость.

а теперь стал равен себе – клошар.

юность отбирается, как и дар —

много лет ты лжёшь себе, что не стар.

лжёшь, что ничего не переменилось.

22 октября 2014. Париж

колыбельная для ф.а

засыпай, мой сын, и скорее плыви, плыви

словно в маленькой джонке из золотой травы

вдоль коричневой ганги в синий фонтан треви

принеси людям весть с холодной изнанки смерти,

с видимого края любви

засыпай, моя радость, и убегай, теки,

словно лунное масло, в долины и родники,

в голубые лиманы, на дальние маяки

погружая в питерские сугробы, в пески гокарны

сразу обе руки

засыпай легко, моё сердце, и мчи, и мчи

сквозь базары стамбула, их свечи и калачи,

суматоху вокзалов в маргао и урумчи, —

прокричи всем, давайте праздновать, я вернулся,

бриджабаси и москвичи

8 января 2015 года

«начинаешь скулить, как пёс, безъязыкий нечеловек…»

начинаешь скулить, как пёс, безъязыкий нечеловек:

там вокруг историю взрывом отшвыривает назад,

а здесь ветер идёт сквозь лес, обдувая, как пену, снег,

так, что лёгких не хватит это пересказать

через толщу смерти, через тугой реактивный гул

того будущего, что прёт, как кислотный дождь:

говори всё как есть, говори через не могу

говори словно точно знаешь, на что идёшь

никогда не поймёшь, что прав, не почувствуешь, как богат

разве только четверостишие, в такт ходьбе

пробормочет старик, покидающий снегопад,

и печально разулыбается сам себе

3 февраля 2015

«сойди и погляди, непогрешим…»

сойди и погляди, непогрешим

на нас, не соблюдающих режим,

чванливых, не умеющих молиться,

поумиляйся, что у нас за лица,

когда мы грезим, что мы совершим

мы купим бар у моря. мы споём

по телеку о городе своём

мы женимся на девушке с квартирой

кури и ничего не комментируй

уже недолго, через час подъём

как горизонт погаснет там, вдали,

ничком, с ноздрями, полными земли

мы все домой вернёмся, пустомели.

мы ничего предвидеть не умели.

мы всё могли.

20 февраля 2015

«словно гибкое дерево, по утрам…»

словно гибкое дерево, по утрам

солнце через окна врастает в храм;

стелется туман вдоль низин,

глубоко вздыхает эчмиадзин,

набирая воздух в колокола.

моя девочка, как спала?

через главные площади, вдоль мостов

над севаном-озером, сквозь ростов,

где твой дед сидит с удочкой, не шумя —

не мелькнёт ли чья-нибудь чешуя —

над москвой, где услышу я,

а старушка темза, поймав с высот,

на руке тебе принесёт:

этот нежный, южный, нездешний звон

прилетит на мэрилибон,

где дороги будут ему тесны, —

звону новой, первой твоей весны —

он поёт тебе из-за стен и рам:

«ты красавица, мариам»

6 апреля 2015

«вы, торговцы святым с колёс…»

вы, торговцы святым с колёс,

устроители тайных месс,

продавцы ритуальных слёз,

сочинители чёрных пьес;

мы, стареющие, увы,

власти этой степи большой,

боги топлива и жратвы,

постановщики войн и шоу,

вот такую вот шваль, как вы,

ненавидящие душой;

значит, мы вас собрали здесь,

так сказать, разместить заказ:

мы из вас выбиваем спесь,

вы садитесь бессмертить нас:

и шизофазию наших речей,

и мутации наших лиц —

всё запечатлейте до мелочей,

всё запомните до крупиц.

чтобы без посторонних глаз,

очень тихо, ведь сдаст любой, —

рассказать сыновьям о нас,

вдохновить их своей борьбой

за влияние на умы

вас распнёт потом большинство:

мы нормальные силы тьмы.

нам забвенье страшней всего.

так что, мастера хорошо приврать,

даровитые дураки:

открываем-ка все тетрадь,

пишем с красной строки

9 апреля 2015

«да-да, родная, если и делить…»

да-да, родная, если и делить

хлеб языка великого, то вот с кем

гляди, тебя опять пинает бродским

коммуникационный инвалид

скорей на улицу, где ждет тебя хёндай

солярис бежевый с водителем исланом

ныряй в большой волоколамский слалом

и наблюдай

ты видела: чиновники, менты

едва заговоришь, уходят в плечи.

ничто не отделяет, кроме речи,

от темноты

легко быть ломким умницей с судьбой

средь узких дев с лирической хворобой,

а ты давай-ка без страховки пробуй

пребыть собой

отстаивай, завинчивай в умы

свои кавычки, суффиксы, артикли

там, где к формулировкам не привыкли

длиннее ы

они умеют и азарт, и труд,

смешать с землей в зверином наступившем

но как мы говорим и что мы пишем

не отберут

слыви позёркой, выскочкой, святой,

оспаривай, сдавай пустые бланки,

но сложности не сдай им ни фаланги,

ни запятой

16 мая 2015

«на бронной, у большого клёна…»

на бронной, у большого клёна

уселась пятая колонна

друг другу бродского читать

куда мы вывезем, григорий,

груз идиом и аллегорий,

и общих мифов

и цитат

как их измерить габаритность?

мы ищем, кто отговорит нас,

ладонь над правым рукавом:

– чего? «в словесности»? «элите»?

давайте, выблядки, валите,

не оборачиваясь,

вон

ещё, шутить о старом-добром,

покуда чемодан не собран,

и над москвой весёлый зной

и дети знают, как по-русски

«капустницы» и «трясогузки»

и «ряженка»

и «нарезной»

27 мая 2015

«а мы жили тогда легко: серебро и мёд…»

а мы жили тогда легко: серебро и мёд

летнего заката не гасли ночь напролёт

и река стояла до крестовины окон

мы спускались, где звёзды, и ступни купали в них

и под нами берег как будто ткался из шерстяных

и льняных волокон

это был городок без века, с простым лицом,

и приезжие в чай с душицей и чабрецом

добавляли варенья яркого, занедужив;

покупали посуду в лавках, тесьму и бязь

а машины и лодки гнили, на швы дробясь

острых ржавых кружев

вы любили глядеть на баржи из-под руки,

раздавали соседским мальчикам пятаки:

и они обнимали вас, жившие небогато.

и вы были другой, немыслимо молодой,

и глаза у вас были – сумерки над водой,

синего агата.

это был июнь, земляника, копчёный лещ,

вы носили, словно царевич, любую вещь

и три дома лишили воли, едва приехав

– тоня говорит, вы женаты? – страшная клевета!

а кругом лежал очарованный левитан,

бесконечный чехов

лестницы, полы в моей комнате, сени, крыльцо,

причал —

всюду шаг ваш так весело и хорошо звучал,

словно мы не расцепим пальцев, не сгинем в дыме,

словно я вам ещё читаю про древний рим

словно мы ещё где-то снова поговорим,

не умрём молодыми

кажется, мы и теперь глядим, как студёной мглы

набирают тропинки, впадины и углы,

тень пропитывает леса и дома, как влага.

чёрные на фоне воды, мы сидим вдвоём

а над нами мёд, серебро и жемчуг на окоём,

жатая бумага.

уезжайте в августе, свет мой, новый учебный год

дайте произойти всему, что произойдёт, —

а не уцелеет ни платья, ни утвари, ни комода,

наша набережная кончится и гора, —

вы пребудете воплощением серебра,

серебра и мёда.

16 июня 2015

««в юности любил умирать, представлял по себе воронку…»

владимиру фомичёву

«в юности любил умирать, представлял по себе воронку,

опалённых друзей, от горя живых едва.

а теперь помру – отойду покурить в сторонку.

жизнь сойдётся за мной без шва.

в юности любил побольней: терзают – и ты терзаешь.

падал освежёванным в ночь, с бутылкою в кулаке.

а как отдал всех бывших жён потихоньку замуж,

так ты знаешь, иду теперь налегке.

в юности любил быть умней, стыдил бы тебя, невежду,

придирался к словам, высмеивал, нёс бы чушь.

а потом увидел, как мал, и с тех пор ничего не вешу.

полюбил учиться. теперь учусь.

в юности любил побороться с богом, пока был в силе,

объяснить, что ему конкретно не удалось.

внук родился – и там меня, наверху, простили.

я увидел, как он идёт через нас насквозь.

я молился, как ты: «дай мне, отче, высокий терем,

ремесло и жену, укрепи меня, защити».

вместо «дай мне, отче, быть благодарным своим потерям.

дай мне всё оставить, чтобы тебя найти».

11 октября 2015. Екатеринбург – Омск

«дед владимир…»

саше

дед владимир

вынимается из заполярных льдов,

из-под вертолётных винтов

и встает у нашего дома, вся в инее голова

и не мнётся под ним трава.

дед николай

выбирается где-то возле реки москвы

из-под новодевичьей тишины и палой листвы

и встает у нашего дома, старик в свои сорок три

и прозрачный внутри.

и никто из нас не выходит им открывать,

но они обступают маленькую кровать

и фарфорового, стараясь дышать ровней,

дорогого младенца в ней.

– да, твоя порода, володя, —

смеётся дед николай. —

мы все были чернее воронова крыла.

дед владимир кивает из темноты:

– а курносый, как ты.

едет синяя на потолок от фар осторожная полоса.

мы спим рядом и слышим тихие голоса.

– ямки веркины при улыбке, едва видны.

– или гали, твоей жены.

и стоят, и не отнимают от изголовья тяжёлых рук.

– представляешь, володя? внук.

мальчик всхлипывает, я его укладываю опять,

и никто из нас не выходит их провожать.

дед владимир, дед николай обнимаются и расходятся у ворот.

– никаких безотцовщин на этот раз.

– никаких сирот.

23 откября 2015

«как собаки рычат и песок поднимают, ссорясь…»

как собаки рычат и песок поднимают, ссорясь,

как монета солнца закатывается в прорезь,

поднимается ветер, и мы выходим, набросив шали,

проводить наши лодки, что обветшали

а едва медведица выглянет, – чтоб не гасла,

мы кручёные фитили погружаем в масло

и неяркий огонь колеблется в плошке, слитный

с колыбельной медленной и молитвой

и покуда мы спим в обнимку с детьми, над ухом

океан ворочается и бьётся чугунным брюхом,

и мы жмёмся тесней друг к другу, покуда цепки,

как и полагается мелкой щепке

завтра, может, одна, на негнущихся, кромкой моря

побредёт ледяной, совершенно слепой от горя,

и тогда из бутылки пыльной мы пробку выбьем

и заплачем под твои песни на древнем рыбьем

как восход проступает над морем укусом свежим,

так мы надеваем платья и фрукты режем

и выходим встречать, будто замуж идём сегодня

наши лодки, что водит рука господня

что же мы не бесимся, спросишь ты, что же мы не ропщем?

оттого ли, что карт судьбы мы не видим в общем,

оттого ли, что смерть нас учит любить без торга,

оттого ли, что ночи не длятся долго

так смешаем мужьям толчёное семя чиа

с перцем и водой, чтоб смерть их не получила,

ни упрёку, ни жалобе не дадим осквернить нам глотку:

не то страх потопит нас всех,

потопит нас всех, как лодку

6 марта 2016

«смерть приходит в перчатках, фартучке…»

смерть приходит в перчатках, фартучке,

набивает мусорные мешки,

расставляет ровненько фотокарточки,

ручки, книжные корешки

собирает в винных разводах рукописи,

подбивая общий итог,

злопыхатели и кредиторы стукаются

о стальной её локоток

лживое опровергает, веское

извлекает на божий свет

всё приводит в высшее соответствие,

всё увязывает в сюжет

дарит лучшим вещам глубины и твёрдости

и даёт им взлететь в цене

сообщает поздней печальной гордости

бестолковой родне

собирает над поминальной чашею

воинства небесного дураков,

и вступают друзья, молчавшие

по пятнадцать веков

ослеплённых гневом приводит зрячими

в честь такого большого дня

и смеётся: милые, что б вы значили,

что бы делали без меня?

и когда архивы уже обещаны,

а долги и низости прощены,

и все видят, какие женщины

нас оплакать званы

мы глядим, как траурная суггестия

достигает трогательных высот

как прекрасны сейчас все вместе те,

кому скидываться по пятьсот

– а живому было бы много чести, —

дальней песнею

принесёт

11 мая 2016

«чернильная, воззрившаяся дико…»

саше гаврилову

чернильная, воззрившаяся дико

на едока

кто мы ещё, когда не ежевика

на ветках языка

затем мы тут гудим разноречиво,

чтоб лёгкою рукой

дитя срывало нас и колдовство учило

и непокой

20 мая 2016

«я разве конрад пирс, сатирик, дьявол, царь…»

я разве конрад пирс, сатирик, дьявол, царь?

раздатчик оплеух, отравленное жало?

я цирковой медведь, разбавленный вискарь,

пародия на всё, что мне принадлежало.

я конрад разве пирс, попасться на язык

которому чины и богачи боялись?

комический мудак, приговорённый бык,

великой головы случайный постоялец.

я, может быть, стряхнул их пальцы с пиджака,

ссыклишко-шутничок, обманка, гетероним?

я меленько кивал, чеканилось пока:

прикрой поганый рот, и мы тебя не тронем.

сановных пошляков как загнанных мышат

я грыз при дочерях, начальниках, при жёнах.

теперь они меня ни капли не смешат:

я сам один из них: любезных, напряжённых.

сегодня будет шоу, и я легко начну.

я огляжу господ, собачек, содержанок.

ты разве конрад пирс, спрошу я тишину?

да брось ты, конрад пирс не может быть так жалок.

24 июля 2016

«всё это лишь морская соль…»

всё это лишь морская соль

цветочная вода

немного облегчает боль

а лечит никогда

касается волос и лба

прохладная ладонь,

и снова тошнота, судьба,

сомнение, огонь

великого прощенья знак

прозренья тихий снег, —

и ты опять разбит и наг

и только человек

суглинок, бедная руда,

ты устоишь не весь,

когда цветочная вода

обрушится с небес

распорет надвое, как меч,

и обнаружит: пуст,

так пусть воспроизводит речь

из чьих-то горних уст

29 июля 2016

«чем душа занята…»

чем душа занята?

ходит, вмятые рёбра щупая,

песни неземные разучивая

к «отпущу тебя» и «прощу тебя»

ищет редкостные созвучия

попроси её, чтобы мы старели помедленнее,

чтобы не сдыхали бездумно и торопливо,

времени нет для меня, отвечает,

и смерти нет для меня

есть лишь маленькие слова

в полосе отлива

3 августа 2016

«многовато мы пили для настоящей борьбы с режимом…»

многовато мы пили для настоящей борьбы с режимом,

маловато спали для смены строя:

но судьба улыбается одержимым —

и мы стали сначала твари, потом герои,

наглотались всесилия, выплыли на поверхность,

истончились до профиля на монете.

помаленьку вешаем дурачков, что пришли нас свергнуть:

нет, когда-нибудь обязательно. но не эти.

эти ничего не умеют толком, кроме проклятий.

не бухают, не знают песен: не любят жизни.

так и говорю на допросах: сам посуди, приятель —

как такие зануды могут служить отчизне?

23 августа 2016. Одесса

«дебора питерс всегда была женщина волевая…»

дебора питерс всегда была женщина волевая.

не жила припеваючи – но жила преодолевая.

сила духа невероятная, утомляемость нулевая.

дебора питерс с юности хотела рыжую дочку.

дебора растила джин в одиночку.

перед сном целовала пуговичку, свою птичку, в нежную мочку.

дебора несчастна: девчонка слаба умишком.

эта страсть – в пятнадцать – к заумным книжкам,

сломанным мальчишкам, коротким стрижкам:

дебора считает, что это слишком.

джинни питерс закат на море, красная охра.

джинни делает вид, что спятила и оглохла:

потому что мать орёт непрерывно, чтоб она сдохла.

когда ад в этом доме становится осязаем,

джинни убегает, как выражается, к партизанам,

преодолевает наркотики, перерастает заумь,

а тридцатилетняя, свитерочек в тон светлым брюкам,

дебору в каталке везёт к машине с неровным стуком:

вот и всё, мама, молодчина, поедем к внукам

дебора сощуривается: бог обучает тонко,

стоило почти умереть, чтоб вновь заслужить ребёнка —

лысая валькирия рака,

одногрудая амазонка

стоило подохнуть почти, и вот мы опять подружки,

как же я приеду вот так, а сладкое, а игрушки,

двое внуков, мальчишки, есть ли у них веснушки?

я их напугаю, малыш, я страшная, как пустыня.

ты красавица, мама, следи, чтобы не простыла.

стоило почти умереть, чтобы моя птичка меня простила.

23 августа 2016. Одесса

«но всякая гордыня терпит крах…»

косте бузину

но всякая гордыня терпит крах.

с вагоном клерков, бабушек, нерях

и мы его когда-нибудь разделим.

увидим свет, горелый станем прах,

и ангелы в налобных фонарях

бесшумно соберут нас по туннелям.

мы будем дата, общее число.

что новости дурное ремесло,

мы знали первокурсниками, черти.

а ты мне суп варил, и это нас спасло.

мы хохотали ночью, это нас спасло.

и что ты брат мой – поважнее смерти.

30 сентября 2016

«книга набирается, будто чан с дождевой водой…»

книга набирается, будто чан с дождевой водой

по ночам, что месяц твой молодой,

обещает себя, как поезд, гудит, дымит

нарастает, как сталагмит

книга нанимается, как сиделка, кормить брюзгу,

унимать злое радио в слабом его мозгу,

говорить – ты не мёртв, проснись, ты дожил до дня

ты напишешь меня

книга озирает твои бумаги, как новосёл,

упирается, как осёл,

не даётся, как радуга, сходит, как благодать,

принимается обладать

как я отпущу тебя, книга, в эту возню, грызню,

как же я отдам тебя, я ведь тебя казню

мой побег, моё пламя, близкое существо

не бросай меня одного

я пойду, говорит, живи, пока я нова:

не прислушивайся, не жди, не ищи слова

сделай вид, что не ранен, выскочка, ученик,

что есть что-то важнее книг

29 октября 2016

«лучше всего анита умеет лгать…»

лучше всего анита умеет лгать:

замирать по щелчку, улыбаться и не моргать,

только милое славить, важного избегать,

целовать мимо щёк ароматных сучек

тяжелее всего аните бывать одной:

балерине в шкатулке, куколке заводной,

ведь анита колени, ямочки, выходной,

хохоток, фейсбучек

неуютно аните там, где не сделать вид:

где старуха лук покупает, где пёс сидит,

где ребенок под снег подставляет весёлый рот,

будто кто-то на ухо шёпотом говорит,

отводя идеальный локон:

в тех, кто умён, анита, и в тех, кто глуп

в посещающих и не посещающих фитнес-клуб

во владелицах узких губ и надутых губ

боженька лежит, завёрнутый в тесный кокон

он разлепит глаза, анита, войдёт в права

раздерёт на тебе воланы и кружева,

вынет шпильки твои, умоет тебя от грима,

и ты станешь жива, анита моя, жива

и любима

18 ноября 2016

«хрусталь и жемчуг от морозов…»

саше маноцкову

хрусталь и жемчуг от морозов

и аметист

твой петербург смотри как розов

и золотист

кто заводи подводит чёрным,

синит снега —

куинджи или уильям тёрнер

или дега?

на юг, как племена живые,

бредут дымы

и вот, окликнуты впервые,

застыли мы

как дети, бросившие игры

на полчаса,

чтобы узнать: снега воздвигли

и небеса

наладили метель из сказки

и фонари

ступай, дитя, и пробуй связки:

благодари

6 декабря 2016

«покуда волшебства не опроверг…»

сыну

покуда волшебства не опроверг

ничей смешок, мальчишка смотрит вверх:

там, где у нас пурга или разлука, —

на горизонте вырос фейерверк

секундой раньше собственного звука

там окон неподвижное метро,

дымы стоят, как старые пьеро,

деревья – как фарфоровые бронхи:

всему, всему подводится итог —

и в небе серебристый кипяток

проделывает ямки и воронки

и мы крутые ласковые лбы

в весёлом предвкушении судьбы

о стёкла плющили, всем телом приникали:

засечь сигнал, узнать границу тьмы —

той тьмы, где сомневающимся мы

работаем теперь проводниками

3 января 2017

«давай, заканчивай меня…»

армахе

давай, заканчивай меня.

я знаю каждый слой огня

и полноту его закона.

я помню местность, я иду.

и мне спокойно, я в аду,

где всё понятно и знакомо.

давай, не дёргайся, гаси.

вот объективы на оси

нацеливаются поспешно.

я видела, что час грядёт.

я чую этот лютый лёд

под лёгкими, и боль, конечно.

хороший повод лечь, сипя.

всё лучше, чем беречь себя,

и гнить, надрачивая эго:

отпрыгнут стены, лопнет звук,

и хлынет жадный жар из рук,

и станет музыка

и нега.

6 января 2017

«ты, говоришь, писатель? так напиши…»

ты, говоришь, писатель? так напиши:

у дрянного этого времени нет души,

ни царя, ни сказителя, ни святого —

только бюрократы и торгаши

раз писатель, то слушай, что говорят:

трек хороший, но слабый видеоряд:

музыка с головой заливает город,

жители которого вряд ли ведают, что творят

ты-то белая кость, а я вот таксист простой.

я весёлый и старый, ты мрачный и холостой.

ты набит до отказа буквой из телефона,

а я езжу праздничный и пустой.

одному вроде как и легче, но помни впредь:

до детей наша старость, как подвесная клеть,

всё качается в темноте нежилым плутоном,

и все думают – ну уж нет, там не жить, а тлеть

а потом приходит к тебе дитя:

и вдруг там, на плутоне, сад тридцать лет спустя,

да и ты, не такой уж страшный, выносишь кружки

и варенье яблочное, пыхтя

напиши, знаешь, книгу, чтоб отменила страх:

потому что я говорящий прах, да и ты говорящий прах,

но мы едем с тобой через солнечную покровку,

как владельцы мира, на всех парах

потому что ведь я уйду, да и ты уйдёшь:

а до этого будет август, и будет дождь —

и пойдёт волнушка, и будет персик —

прямо тот, что исходит мёдом и плавит нож.

6 января 2017

«старая гвардия, вечная отрада моих очей…»

старая гвардия, вечная отрада моих очей,

собирается к девяти, что бы ни случилось

церемонно здоровается со мной, и, сама учтивость,

я ношу ей закуски, сок и масала-чай

заклинатели бесов,

опальные королевичи и глотательницы огня,

толкователи шрамов, поэты, ересиархи:

опаляют длинные косяки на свечном огарке,

пересмеиваются, поглядывая на меня

это край континента: в двухстах шагах, невообразим,

океан, и все звуки жертвуются прибою

я люблю послушать, как он беседует сам с собою

я работаю здесь четырнадцать долгих зим

– эти вот накурятся, пэт, и что может быть мерзей:

ходят поглядеть, как я сплю, похихикать, два идиота.

– в нашем возрасте, детка, это уже забота:

проверять по ночам, кто жив из твоих друзей

говорят, у них были дворцы с добром —

не пересчитаешь вдесятером,

и в лицо их не узнавали только слепые.

– исполняешь желания, падмакар?

– вообще любые.

– тогда чаю с мёдом и имбирём.

19 января 2017

«утреннее воркованье ребёнка с резиновою акулой…»

утреннее воркованье ребёнка с резиновою акулой

прерывает сон, где, как звёздный патруль сутулый,

мы летим над ночным нью-йорком, как чёрт с вакулой

то, что ты живёшь теперь, где обнять дано только снами,

слабое оправдание расстоянию между нами.

ты всегда был за океан, даже через столик в «шаленой маме»

это не мешает мне посвящать тебе площадь, фреску,

рыбку вдоль высокой волны, узнаваемую по блеску,

то, как робкое золото по утрам наполняет короткую занавеску

всякая красота на земле есть твоя сестра, повторяю сипло.

если написать тебе это, услышишь сдержанное «спасибо»

из такой мерзлоты, что поёжишься с недосыпа

это старая пытка: я праздную эту пытку.

высучу из неё шерстяную нитку и пьесу вытку.

«недостаток кажется совершенным переизбытку»

как я тут? псы прядают ушами, коровы жуют соломку.

в индии спокойно любому пеплу, трухе, обломку:

можно не стыдиться себя, а сойти туристу на фотосъёмку

можно треснуть, слететь, упокоиться вдоль обочин.

ликовать, понимая, что этим мало кто озабочен.

я не очень. тут не зазорно побыть не очень.

можно постоять дураком у шумной кошачьей драки,

покурить во мраке, посостоять в несчастливом браке,

пропахать с матерком на тук-туке ямы да буераки

можно лечь на воде и знать: вот, вода нигде не училась,

набегала, сходила, всхлипывала, сочилась,

уводила берег в неразличимость

никогда себе не лгала – у тебя и это не получилось

скоро десятилетье – десятилетье – как мы знакомы.

мы отпразднуем это, дай бог, видеозвонком и

усмешкой сочувствия. ну, у жанра свои законы.

как бы ни было, я люблю, когда ты мне снишься.

если сердце есть мышца, то радость, возможно, мышца.

здорово узнать, где она, до того, как займёшься пламенем,

задымишься.

23 января 2017

«гляди, гляди: плохая мать…»

гляди, гляди: плохая мать

и скверная жена

умеет смерти лишь внимать,

быть с призраком нежна,

живое мучить и ломать,

а после в гамаке дремать,

как пленная княжна

зачем она бывает здесь

на кой она сдалась

её сжирает эта спесь

и старит эта власть

не лезь к ней, маленький, не лезь,

гляди, какая пасть

но мама, у неё есть сын,

льняная голова

он прибегает к ней босым

чирикая слова

и так она воркует с ним,

как будто не мертва

как будто не заражена,

не падала вдоль стен,

как будто не пережила

отказа всех систем,

как будто добрая жена,

не страшная совсем

он залезает на кровать

кусается до слёз

он утром сломанную мать

у призраков отвоевать

бросается как пёс

и очень скоро бой принять

суровый смертный бой принять

придётся им всерьёз

29января 2017

«садись поближе и глаза прикрой…»

садись поближе и глаза прикрой:

тут воздух сам лирический герой,

и псина, плесень, прозелень скупая,

и масло, и лимон, и дым, вскипая,

с тобой щекотной заняты игрой.

и облака как спелая папайя

медовая разбились над горой

такой густой, что требует труда,

такой с железным северным несхожий;

ещё вода – как сходится вода

прохладная с разгорячённой кожей —

стоишь под ней, случайный выдох божий,

и думаешь: тебя, тебя сюда.

смотреть под утро: бледная стена,

по крыше ходит медленная птица

и рыжая грохочет черепица,

по краешку едва озарена.

вот прядь в луче горит и золотится.

вот мраморная долгая спина.

так старики, покуда им не спится,

перебирают дни и имена.

когда-нибудь, когда мы все умрём,

я угощу тебя копчёным ячьим

солёным сыром, чаем с имбирём,

и одеяло на берег утащим,

и звёзды все проедем дикарём,

и пальмы под рассветным янтарём

единственным назначим настоящим,

а не вот эту муку и тоску.

должна же быть ещё одна попытка.

где раздают посмертье по куску,

там я прильнула, сонная улитка,

губами ноющими к твоему виску.

смеётся шива – вон его кибитка,

покачиваясь, едет по песку.

29 января 2017

«выбери себе одну…»

выбери себе одну

из крутых щербатых лестниц —

на закате лучший свет:

в озере идёт ко дну

молодой тяжёлый месяц,

как серебряный браслет.

сом плеснёт, а может, карп;

в воду к ним со свежей стиркой

не столкнуть бы рюкзака;

несколько десятков кальп

тишине над котитиртхой:

она старше языка.

времени бывает тьма.

времени бывает толща.

вот и первая звезда.

кроны, облака, дома

рыба потревожит, морща, —

и расставит на места.

в городе сейчас толпа:

ищет люд иногородний

развлеченья и жилья.

это тайная тропа,

чтобы выйти подворотней

прямо в горние края,

где стоит такая тишь, —

от летучей мыши эхо.

камень стоптан и нагрет.

где однажды ты сидишь.

ты услышал. ты приехал.

так не может быть.

привет.

2 февралья 2017

«любит старая душа…»

любит старая душа

обливаться из ковша,

спать в песке и есть руками:

с дорогими дураками

пряным воздухом дыша

потому-то не ищи

ей ни хилтона, ни ритца:

она хочет, как царица,

жить, где мир не повторится,

петь, где травы и клещи,

есть, где муравьи и мыши:

заставлять рыдать потише,

подчинять её уму —

посадить её в тюрьму.

ты привёз её, где свеж

и певуч упругий воздух,

небеса в солёных звездах,

и сказал: ну вот же. ешь.

– пытки злобой и зимой

избежав, разводишь слякоть,

не смешно тебе самой?

– празднуй, празднуй, милый мой.

я могу теперь поплакать.

я приехала домой.

2 февраля 2017

«старуха и разбитое корыто…»

старуха и разбитое корыто

беседуют в душе моей открыто

и горестно: никто из нас не злой.

– меня сжирает медленное пламя,

оно больными хлопает крылами,

оно что хочешь сделает золой.

прости меня, – старуха говорит,

ты самое родное из корыт,

– естественно, – оно кивает хмуро, —

киношная рассохлая фактура,

и линия, и трогательный кант.

мой мастер был немного музыкант,

но я тебе по-прежнему постыло,

не правда ли.

– проклятая труха.

– а это карма, матушка. плоха

история, где сильный без греха.

я всё тебе заранее простило.

2 февраля 2017

«связь мерцает. контакт искрит…»

связь мерцает. контакт искрит.

падая, ветки кокосов кровлю

крошат вдребезги, как бисквит.

вещи не подлежат контролю.

мы, заводы большой вины,

в индии спасены.

дом почуешь за двадцать ям.

в дом заходят гекконы, мыши.

сахар нравится муравьям.

ворон грает с утра на крыше.

хриплый кашель соседа слышен

так, как будто он спит в мешке

прямо в твоей башке.

то, как переживаешь грязь,

как бежишь её – главный вызов.

как уйдёшь в неё, матерясь,

как её разгадаешь, вызнав:

псы, коровы, жуки – цари.

грязь у тебя внутри.

как стыдишься своих темнот,

нетерпимый к чужим помоям:

индия лечит мгновенно от

ложных эго, дерьмом и морем.

всюду бог. ты его омоним.

это – храмы и алтари.

грязь – у тебя внутри.

всё изведай и отрази,

всё, что здесь вызывает ярость:

разгляди на свету, вблизи,

как чудесное состоялось:

вот растаскивают усталость,

яд гордыни, яд нелюбви

мыши и муравьи.

это принцип. ты ни при чём.

тот, кто вечно был виноватым,

ощущает, что вдруг прощён.

он услышан. он только атом:

в два сосновых ствола охватом,

вооружившийся до бровей

бешеный муравей

бог начнёт с твоего лица,

как поедешь в тук-туке с рикшей,

как увидишь кокос, возникший

в шаге от своего крыльца:

он найдёт тебя, стервеца,

он как молнией голубой

вспыхнет перед тобой

5 февраля 2017

«перевитое таблами пенье юное…»

перевитое таблами пенье юное

заставляет звенеть хитро

целый пляж, сияющий в полнолуние

тускло, как старинное серебро

будто сквозь отверстие в центре купола

льётся сонное молоко

и такая нега поля окутала,

что расслышать будет легко,

как вода прибудет, и звёзд удвоится,

псы хвостами забьют, скуля;

как сойдёт сюда неземное воинство,

всё из горного хрусталя,

прошагав над сором, что море вышвырнет,

в яростном свеченье своём,

принесёт оно всякому от всевышнего

глиняную плошку с питьём:

опалённым, страждущим – чтоб не жаждали,

мощным – веры, когда слаба;

проведёт прохладной ладонью каждому

вдоль объятого жаром лба,

припугнёт домашнего беса настрого,

вытрет алтари добела

и растает, пыль отрясая красную

с алебастрового крыла

просыпайся, сердце: трудись, отлынивай,

не рассказывай об одном:

что было за имя в той плошке глиняной,

перевёрнутой кверху дном

11 февраля 2017

«нельзя столько помнить, они говорят, а надо жить налегке…»

нельзя столько помнить, они говорят, а надо жить налегке.

учитель забвения слабый яд приносит мне в пузырьке:

он прячет в дымку утёс рубиновый, стирает тропу в песке,

где мы говорим, как руина с руиной, на вымершем языке.

где мы наблюдаем, века подряд, отшельниками в горах:

империи рвутся наверх, горят, становятся сизый прах,

и я различаю пять тысяч двести причин ухмылки твоей.

нельзя всё помнить, умрёшь на месте, старайся забыть скорей

ведь это твой дом, говорят, не склеп,

вот весь твой нехитрый скарб,

и тебе всего тридцать лет, а не двенадцать кальп

и ты не знаешь людей в соседней деревне, где бьёт родник,

но из плоти твой собеседник в храме из древних книг?

нет, я не знаю мужчин и женщин с той стороны холма.

в храме ржавый засов скрежещет только приходит тьма,

ступени тёплые, но прохлада касается плеч, волос

и мы смеёмся, как будто ада изведать не довелось

как будто не сменим тысячу тел, не встретим сто сорок войн

я просто сижу и любуюсь тем, как профиль устроен твой

как будто мрамор пришёл наполнить какой-то нездешний свет

как будто я это буду помнить из смерти, которой нет

12 февраля 2017

«как тонкий фульгурит…»

как тонкий фульгурит,

как солнце через лёд,

как белоснежный риф

коралловый сквозь воду,

печаль моя горит,

и луч её придёт,

чтоб выпустить других,

погасших, на свободу

я собираю клятв

и обещаний лом, —

стол битого стекла,

стол колотого кварца —

один и тот же взгляд

у преданных кругом,

и я готовлю им

прозрачное лекарство,

чтоб в день, когда у них

мир выпадет из рук

и демоны рывком

им воздух перекроют

из-за угла возник

стремительный тук-тук

и с дребезгом повёз

на карияппа роуд

а тут всегда святой

послезакатный час

на дымчатом орлы,

на серебристом лодки

а там, над пустотой,

весёлый лунный глаз

читает нас с листа

как крошечные нотки

и больше ничего.

достаточно глотка:

стихают голоса

и отступают лица.

простое волшебство.

печаль моя река.

быть может, и твоя

в ней жажда утолится.

18 февраля 2017

открытки из венеции

I. джудекка

мариолине дориа де дзулиани

вот кофе, и не думай ни о чём.

тот молод здесь, кто лучше освещён.

официант насвистывает верди.

вот бровь моста, вот колокольни клюв.

вот сваи троеперстием сомкнув,

вода поёт преодоленье смерти.

бельё пестрит. глициния цветёт.

соединяя этот мир и тот,

свет за монетку щёлкает над фреской.

пасхальная венеция, цинга

твои фасады жрёт и берега

и всякую морщинку чертит резкой,

но погляди: ведь ты затмила всех.

в проулках тишь, на набережной смех,

а к белому приносят сыр скаморца.

и пена яркая обходит катер вдоль,

как седина лукавая, как соль

в кудрях тяжёлых средиземноморца

20 апреля 2017

II. фондамента нани

я не бедствую, – стефано говорит, – не бедствую, —

жую зелень морскую да кожуру небесную:

есть ещё забегаловка на фондамента нани:

полторы монеты за бутерброд с тунцом.

там таким утешенье: с мятым сухим лицом

и дырой в кармане

я не сетую, – утверждает, – я себя даже радую —

я повсюду ношу с собой фляжку с граппою:

в клетчатой жилетке ли, в пиджаке ли.

четверть века назад мой друг, докторам назло,

делал так же, пока сердечко не отвезло

бедолагу на сан-микеле.

это была опера, девочка, как он пил, это был балет его:

жалко, ты никогда не увидишь этого, —

только и успевали бросать на поднос закуски.

а потом зашёл – его нет, и после зашёл – всё нет.

а поэт ли он был, не знаю, разве поэт?

чёрт его разберёт по-русски.

21 апреля 2017

III. риальто

круши меня, как пленника, влеки:

оббитые о мрамор каблуки

я каждый вечер стаскиваю с воем —

все причаститься, жадные, как псы,

твоей больной съезжаются красы,

и самый воздух хочет быть присвоен

над стенами, истроганными сплошь,

но ты им ничего не отдаёшь:

ни камушка, ни отблеска, ни плача.

подсвечники, колечки из стекла, —

но как купить, какою ты была,

какой ещё цвела, как у карпаччо:

персидские ковры через балкон,

веснушчатые бюсты из окон

и драчуны на понте деи пуньи?

но мы глядим, голодные, как псы —

и тут сквозь нас грядут твои купцы,

и карлики, и мавры, и колдуньи

23 апреля 2017

«ну как ты там? включи видеочат…»

кэзу, на сорок дней

ну как ты там? включи видеочат.

дай покажу тебе моих волчат,

и самокат в подъезде, и старуху,

и дождь в лесу, и в палых листьях мышь.

а ты чего? исследуешь? летишь?

поёшь под нос, что неподвластно слуху?

мы ничего не поняли, прости.

мы ищем, где могли тебя спасти —

ты опрокинул год и воздух вышиб.

мы вниз глядим, считаем этажи.

да что об этом. как там, покажи?

как этот чёртов мир с изнанки вышит?

перед спектаклем театральный дым

предупреждает голосом твоим,

что здесь запрещена видеосъёмка, —

и слышно, что тебе чуть-чуть смешно.

давай, скажи: то, что произошло —

ошибка, шутка, битый дубль, поломка,

дурная пьеса, неудачный трип.

мой друг погиб, и рта его изгиб,

акцент его и хохот – заковали.

гермес трубит, и гроб на плечи взят,

и мы рыдаем, все сто пятьдесят,

сипя и утираясь рукавами,

но что теперь об этом, извини.

там холодно, куда мы все званы?

вверх – серпантин или труба сквозная?

«бывает сложно с вводами в раю».

но нет, причёску дикую твою

я и в раю издалека узнаю.

26 мая 2017

«кровь состояла из лета, бунта, хохота и огня. жизнь рвала…»

кровь состояла из лета, бунта, хохота и огня. жизнь рвала

поводок, как будто длится ещё два дня, а после сессия,

апокалипсис, и тонут материки. будто только вы отвле —

каетесь – и сразу же старики.

где вы теперь, дураки, смутьяны, рыцари, болтуны. дым

над городом едет пьяный, будто бы до войны: никто

не вздёрнулся от бессилия, не загнан, сутул и сед – мы

пьём портвейн и сашу васильева разучиваем с кассет.

так этот дерзкий глядит, что замертво ложатся твои

войска. твой друг умеет хамить гекзаметром и спаи —

вать в два броска. пожарные лестницы и неистовство

по ним добраться до облаков. есть те, кто выживет, те,

кто выспится. но это – для слабаков.

30 июня 2017

«дожди стояли много дней…»

дожди стояли много дней,

и падают стада.

и в подполе, как пленный змей,

холодная вода

и он не хочет драться с ней

и не глядит туда.

сестра ему приносит сыр

и овощи кума.

но ни на что не хватит сил,

а впереди зима.

он сел и трубку погасил

и вниз глядит с холма.

вот ослик медленный вьюки

спускает по тропе,

вот ветер пёстрые платки

рвёт с девушек в толпе

акации стоят, легки,

в серебряной крупе

вот сумерки как вещество

в минуту на аршин

растут, растут из ничего,

не трогая вершин

вот жизнь покинула его,

как треснутый кувшин.

вот он, не видный никому,

прослушивает мир.

вода стоит в его дому,

как чёрный конвоир,

но сумерки поют ему,

как в воскресенье клир.

и где-то там, в отвалах снов,

в карьерах тишины,

никто не стар, никто не нов,

все только прощены,

все только выпущены вон

из подземелий тел.

и ты как пепел, ты как звон —

вздохнул и полетел.

5 июля 2017

«такая, на секунду, слепота…»

антону носику

такая, на секунду, слепота.

но, кажется, ты не хотел другого:

шёл через комнату ночную в пирогово

и вышел прямо к церкви ла пьета —

и щуришься, поскольку рассвело.

там кто-то кроме мусорщиков, чаек

и мраморных детей тебя встречает.

– давай мне сумку. – да не тяжело.

да нет же, стой, а как же мы, а мы,

кому нас отговаривать от мести,

спасать от смерти, откупать у тьмы,

«не ссы, любимая, мы сможем это вместе»

покуда ликовала гопота,

мы рты сцепив по стенке оседали, —

вы плавно обогнули оспедале,

купили сыра, взяли по полста

холодной граппы, бросили на чай,

взошли и закурили на альтане.

а мы всё камни круглые катали

в руках, шептали «ну, прощай. прощай»

оскальзываясь, поднимали гроб,

изображали, как ты недоволен,

что мы ревём.

а с дальних колоколен

снимался звон и черепицу скрёб

и овевал тебя, и обнимал,

и ты предпочитал не шевелиться.

и как сквозь сон, ты видел наши лица,

но что за горе вдруг —

не понимал.

14 июля 2017

«уснуть глубже города, глубже бессилия…»

уснуть глубже города, глубже бессилия,

глубже боли, ломающей череп надвое,

под иваньковское шоссе, где предвечная абиссиния,

бессарабия, довоенная латвия

выйти из акватории ночи, из её кружева,

где ни маяка, ни радара, ни сторожевого катера,

где безмолвные скаты сведут тебя, безоружного,

в светлые покои владыки-развоевателя,

упразднителя времени, предстоятеля равновесия,

в его старый вагончик, низенький мерный пригород.

– всё ты ищешь, где холодно, братец мой, ходишь, где невесело,

так дело не выгорит, братец мой, так дело не выгорит

– можно я возьму ещё чашку пепла и сгину без вести,

бухгалтерию тишины буду заодно вести

можно я не проснусь и не стану завтраком этой мерзости

перестану блевать, будто от мигрени, от каждой новости

– разве у тебя такая работа? так попроси меня,

чтобы на моём берегу тебе свечка горела слабая,

и ты знал среди этого ада, что абиссиния

напевает тихонько и бессарабия

4 августа 2017

«скажи ночной кассирше в билле…»

саше гаврилову

скажи ночной кассирше в билле,

случайной крале:

все люди, что меня любили,

поумирали.

теперь божественных орудий

они пружины.

(а я и все чужие люди

остались живы).

теперь небесное кочевье

им дом и имя.

напомни, девочка, зачем я

ещё не с ними.

и после чека и пакета,

(ещё шурша им)

она тебе ответит: это

не мы решаем.

ты быть назначен их глазами,

но не печали.

ты их обнимешь на вокзале.

они скучали.

2 сентября 2017

тринадцатая годовщина беслана

купим дом на краю земли и посадим деревце —

каждые три шага по деревцу, так хуже обстреливается

купим дом и выложим его камнем, моя красавица

камень не горит даже старым и скверно плавится

будет годовщина,

и все придут говорить о смерти словно о вымысле

будут одноклассники сыновей, и они так выросли

если ткань не спрячет ожога, то ты расправь её

младших выведем за руки, старших вынесем фотографии

выйдем на порог,

и кто-то прищурит глаз и промолвит «замерли»

незадетой частью лица повернёмся к камере

будут гости сидеть под звёздами, пить, что лакомо,

потому что дети наши опознаны и оплаканы

потому что ничья душа не умеет гибели,

и они стреляли в упор, а души не выбили

7 сентября 2017

«это сердце болит? оно разве так болит…»

саше гаврилову

это сердце болит? оно разве так болит?

разве сердце моё загрунтованный оргалит,

через который всему виной и за всё ответчик,

прямо в пургу, глухую, из детских книг,

тяжко идёт вцепившийся в воротник

согнутый человечек?

и покуда я ем гранат, говорю и лгу,

у него сапоги в снегу, голова в снегу,

кулаки вдоль лацканов намертво смёрзлись в камни,

крик его заправлен обратно в рот;

он легко потушит, как упадёт

маячок зрачка мне

говори «ещё бы» или «ну да»,

постарайся совсем не глядеть туда,

где с любой минутой крепчает вьюга

и не видно месяца и огня,

где ни рва, ни леса внутри меня,

ни врага, ни друга

3 октября 2017

«это то, что пишется, пытку для…»

это то, что пишется, пытку для,

на пути от личности до нуля

это выраженная словесно

выжженная земля

это сопротивленье приказу тлеть,

память об объятье, изъятом впредь,

это смерть, которая хочет выкуп,

каждый день растущий на треть

всё казённое, кроме мата, петли, зимы,

и мы шутим взаймы и трахаемся взаймы

чтобы не достаться живыми, мы пьём настойку

из зелёнки и сулемы

обещай мне: была и другая я,

узкие страницы, обрывистые края

уцелело издание с полным небом,

и его найдут мои сыновья

расскажи мне, как мы увидимся никогда

лёгкие, как ветки, прощённые, как вода,

в заколдованном доме, где музыка ниоткуда

и в чулане звезда

9 октября 2017

«ступень или печать на кирпиче…»

ступень или печать на кирпиче

заговорят и, наконец, расслышу,

что я не более, чем только дым в луче,

протянутом сквозь пальмовую крышу,

что мир ещё неназван и раздет,

зато чудесно цел и обитаем

и я объёмный, я прилежный свет,

блуждающий, но пристальный к деталям

то обращённый внутрь, где города

ложатся в прах, как воинство прямое,

то с силою развёрнутый туда,

где мой ребёнок забегает в море

и как янтарь поёт в его руке.

закат пролит, и хлопок неба порист.

и я расплачусь, будто вдалеке

сигналит лёгкий беспечальный поезд:

последний, уходящий по холму.

я в нём не еду: водами колеблем,

цветок на горизонте никнет стеблем,

склоняясь к отраженью своему.

22 января 2018

«хоть мы, как царства, снесены…»

хоть мы, как царства, снесены

с поверхности земли

мы всё ещё умеем сны

и видим корабли

небесные матросы в нас,

запрятанные вглубь

поют, не открывая глаз,

не размыкая губ

созвездия ещё лежат,

как будто мы юны

зрачок божественный прижат

к отверстию луны

хоть мы распороты, как сеть,

мы из своей норы

способны вспоминать и петь

и сочинять миры

и как обходчики путей,

ходить через века.

и говорить через детей

на предках языка.

хоть памятники нас мертвят,

мы тут из-под руки

глядим, как в пальмовых ветвях

снуют бурундуки

и льются мёд и куркума

из солнечной трубы —

на наши стёртые дома,

невидимые лбы.

27 января 2018

«гляди на море впрок и сколько нужно плачь…»

гляди на море впрок и сколько нужно плачь:

кто сломан поперёк, тот никому не врач:

тот тёмен и ничем не подтверждает бога

ты, помнится, смеясь вращал земную ось

теперь ты только грязь, промёрзшая насквозь:

от этой красоты тебе страшней намного

ты знаешь, каково продраться через бой,

но как после всего, что сделали с тобой

под этими лежать простыми небесами?

выкатывать в песок клубок из сизых жил

чем ты, дерьма кусок, такое заслужил

все полубоги тут управились бы сами

реви и не таи, хрипи и говори:

они сожгли мои хлева и алтари,

хотели и меня, но главного не выжгли

теперь я буду куст или бесплотный дух,

потом вернётся вкус, потом отложит слух

потом позволят спать чугунные нервишки

и хриплый, как мертвец, в вечернюю зарю

я с кем-то наконец живым заговорю:

– вот бешеные, да, показывать такое?

и кто-нибудь кивнёт, и я узнаю боль,

как с тела чёрный лёд вдруг обдирают вдоль,

а там комок смолы, тепла и непокоя.

30 января 2018

«стало быть, нас развеяли в индии…»

стало быть, нас развеяли в индии.

это зима в карнатаке.

флейта, прибой.

как узнать, как мы выглядели,

если дымы и радуги

делаемся с тобой?

кто из нас на плечах нес спящего

мальчика под созвездьями

через лук и батат

когда мы песчинка, ящерка

когда мы песнь ему

когда занесённый сад?

девочки, влюблённые в отравителя.

выкурить перед вылетом

столбик слоёной тьмы

мы это только видели

или были там

кто были мы?

кто приходил с гитарами,

кто посверкивал,

кто имел сотню лиц

разве мы были старыми?

как в посмертие

перебрались?

кто из нас был ганеша и кто был равана

кто гремел громче молота

кто украшает неф?

кто из нас возомнил, что имеет право на

всё это море золота

голос и гнев?

3 февраля 2018

«ну, вот теперь иди…»

ну, вот теперь иди

стотонные, как скала

ворочаются в груди

глухие колокола

вдоль облачных берегов

теперь побредёшь один

мы были из тех богов,

кто ближнего не щадил

кто громоздил льды,

изобретал слова,

из-под голубой воды

вытягивал острова

кто прорубал рек

русла и ткал ночь

время включить снег

и разойтись прочь

верь, когда говорю:

ты был светлее всех

мы скроили зарю

мы учредили смех

время принять дары

матери тишины.

будут ещё миры.

наши завершены.

время, переломив

вёсла, отбыть в путь:

лечь в золотой миф

и лодочку оттолкнуть

6 февряля 2018

«ох, велеречивец, вы нравитесь мне…»

ох, велеречивец, вы нравитесь мне:

вы петь научились с кинжалом в спине

и вами неистово увлечены

студенты, артисты, большие чины

вы так говорите, неважно о чём

как будто и зритель чуть-чуть обречён

и я сам не свой прихожу постоять

и по часовой повернуть рукоять

«как тяжко, как важно не помнить обид» —

и каждый, и каждый немного убит

мы старые лодыри без ножевых

боимся до одури слишком живых

прошу вас, не смейте спасаться сейчас

ничто кроме смерти не трогает нас

мы старые дети великой беды —

мы любим все эти простые ходы

мы любим в гримёрках, под хохот и дым

оплакивать мёртвых в отместку живым

так пойте, мой рыцарь, что скучно уму,

что не повториться из нас никому,

что старый мерзавец взят в поводыри,

а мы оказались пустыми внутри

но только чтоб критика как о святом

сказала – умрите, умрите потом

8 февраля

«когда мы были молоды, состояли из ярости и воды…»

когда мы были молоды, состояли из ярости и воды

мы любили родимые северные ады:

нас заставлял привставать на лапах

их опасный железный запах

а теперь изнутри только змеи нас шевелят

и нам делается черно за своих щенят

пока пахнут они как сдоба или нуга

на черта им эти шипованные снега

каждый, кто их разглядывает вблизи,

говорит нам отныне «прячься» и «увози»

и мы дышим им в уши, кто латаный, кто хромой,

и не знаем, куда идти, если не домой

посмотри на меня, лохматая голова:

ненависть отрава, и только любовь права

тот, кто придёт отнять тебя, дождевых

червяков унесёт с собой, только не нас живых

не бросайся на слабых, не дёргайся, не скули:

даже здесь зацветут заборы и костыли

лёд расступится, рана станет неглубока:

и господня ладонь огладит твои бока

31 марта 2018

«как моё тело терпит пока…»

как моё тело терпит пока

запертого в мозгу

неблагодарного старика,

мелочного брюзгу?

как не сделалось ледяным,

не занялось огнём

после всего, что я делал с ним

и что говорил о нём?

что его заставляет так

преданно мне служить

если хозяин его мудак

и не желает жить?

что, смиренная моя плоть,

тесная моя клеть —

я хотел тебя расколоть,

свергнуть, преодолеть

не был счастлив в тебе ни дня

и не берёг ни дня

видишь, а ты мудрее меня

ты добрее меня

я старик теперь, не игрок

в высшее существо:

это был дорогой урок,

но он стоил всего:

то, чему мы колокола,

двери и провода,

выпьет нас и спалит дотла.

так бывает всегда.

мы, до мелкого позвонка,

чем нас ни отрави, —

плоть эпохи и языка.

реже, когда любви.

15 мая 2018

«где солнце будто ку…»

где солнце будто ку —

курузное зерно

у моря на боку

сверкает озорно

горит на чешуе

зелёного дракона —

будь раковина, мель,

свечение, волна —

прохладная постель

неглаженого льна;

не помни ни вины,

ни смерти, ни закона

покуда каждый лжёт,

пока разит бедой,

ложись-ка на живот

да руки под водой

разглядывай как риф,

неистовый сюжетчик:

всё было много лет

метание, война —

но тут один лишь свет

и пузырьки со дна

сияющие как

рассыпавшийся жемчуг

2 сентября 2018

«чтоб кто-нибудь и их на свете развлекал…»

тате кеплер

чтоб кто-нибудь и их на свете развлекал,

все боги по ночам выходят из зеркал,

спускаются с картин, и не боясь нимало,

садятся в головах, глядят из темноты

как у нелепых нас полуоткрыты рты,

как наши дети спят, откинув одеяло

чьи безмятежны лбы, чьи линии горьки,

как кашляют во сне худые старики,

хрипя и клокоча, как будто каторжане

в июле ночь – кино, и длится три часа

в ней вечный спор ведут хмельные голоса

ругаясь, что его собаки поддержали

что значит – сотвори, и что – возненавидь:

они читают тех, кем не умеют быть

как дети на доске читают иероглиф,

а ночь – соседский сад, забытая тетрадь:

мы не умеем в ней самих себя играть,

в ночи никто из нас не прав и не уродлив

мы только через сон, как пленные, бредём

и боги в нас глядят, как будто в водоём,

и примеряют к нам лицо, тантамарескам.

когда приходит день распугивать богов,

нам кажется, мы соль небесных берегов

ещё распознаём в свечении нерезком.

11 сентября 2018

«а пришлют из небесного ведомства…»

а пришлют из небесного ведомства

повесточку треугольную —

и мы наконец разъедемся

с моей болью

полечу, высоту испытывая,

утечёт, под асфальт врастая

она, весёлая, сытая

и я, пустая

и на свете ничего горестного

не окажется и дурного:

я останусь без моего голоса,

а она без крова

слышу-слышу тебя, царица моя

повинуюсь тебе, мерзавка

сердца мне сегодня не выцарапала —

значит, завтра

значит, ещё длится в любимой твари твоей

медленная мука такая

значит разговаривай. разговаривай,

не смолкая

4 ноября 2018

«или вот фарух в пиццерии в начале улицы…»

мише чевеге

или вот фарух в пиццерии в начале улицы

любит мне из-за стойки поулыбаться

хоть и видел, что я прихожу с ребёнком.

– на обычном тесте или на тонком?

востроглазый, лет двадцать ему от силы.

и красивый, да юные все красивы.

да, и мы состояли, фарух, из пиццы и пепси-колы.

и я говорила там одному «твои татаро-монголы»

мне уже улыбались ямками этими —

тому назад

четыре тысячелетия

где эти влюблённые дети, остались ли на перроне?

кто эта баба несчастная с пепперони?

пять ступенек проходит – и переводит дух.

лучше не отвечай, фарух.

расточай из-под красной кепки копья сизого тока

празднуй сладкие силы гордых детей востока

да в стаканы шипучее пойло лей —

никогда не взрослей

это гадко, как быть коробкой с холодной пиццей.

впрочем, что тебе, ты весёлый

и круглолицый.

22 ноября 2018

«кто не умеет пить, тот в ночь…»

кто не умеет пить, тот в ночь

вдоль звёзд, посаженных на скотч,

на голых ободах

въезжает, словно падишах,

неся на рдеющих ушах

весёлый пух и прах

въезжает в сношенный до дыр

морозный полнолунный мир,

и по тверской-ямской

через кокеток и паскуд

бежит-несётся как лоскут

седой волны морской

смотри, придурок: рок-н-ролл,

ты всё на свете запорол

и вышел в никуда

а тут огни внутри зимы,

как на картинке, где семи —

десятые года

и снег летит из-под копыт,

и кто-то в телефон хрипит

«там, на углу, и стой!»

и ты хохочешь в свете фар,

и весь как будто – пьяный пар,

счастливый

и густой

23 ноября 2018

письма из гокарны 2019

«садись у озера и говори ему…»

садись у озера и говори ему:

вот этой черноты твоей возьму

и с нею на плечах перезимую.

чтоб ропота, и плеска, и огня

не стало на поверхности меня,

и только колыбельную земную

доносит ветер с дальнего крыльца.

ну разве месяц, ободок кольца,

да звёзды юные колеблются, мерцают,

пока их дымом не заволокло.

спокойное и чистое стекло,

которого ничто не проницает.

полезно ведь и выбыть иногда

из гореванья тяжкого труда,

из общего настырного учёта,

и поглядеть, как время без тебя,

ступени разгрызая и скребя,

как войско бессловесное течёт, а

город опадает, как тростник.

и ты возник, и целый сад возник,

но полководцы не сбавляют шага.

никто не прав, у каждого билет

куда-то, где названий больше нет,

и там темнее, чем вот эта влага,

и ни одной приметы не спасти.

застынь, вода, и черноту сгусти,

а мы её легко разнимем сами.

подкладка бытия, скользящая чуть-чуть —

мне только подержать да плечи обернуть:

сырая, как земля, а пахнет небесами.

20 февраля 2019

«приведи мне хоть дьявола самого…»

приведи мне хоть дьявола самого,

я скажу, где рана сидит его:

больше мне не дано никакого дара,

кроме зрения горького моего

посади мне юношу на кровать,

целовать, ломать золотую прядь —

я нащупаю впадину для надреза,

кровь перекипевшую отворять

древнее печальное мастерство

различать, где больно, а где мертво

подарило мне только страшных песен,

страшных песен и более ничего

а своих я, когда затихает бой,

когда всякий предан своей судьбой,

узнаю по навыку состраданья,

ледяному хохоту над собой.

потому что мы не певцы страстей,

не ловцы сюжетов и новостей,

мы распада усталые понятые,

чьи глаза становятся всё пустей

потому что морок вооружён.

холодно стоять перед рубежом.

мы подробно знаем, что будет дальше,

но себя не убережём

встать, где небо, глянуть одним глазком

на историю-кобру перед броском,

на себя, что только господень вереск,

воцарившийся над песком

22 февраля 2019

«вот дым в луче выписывает петли…»

вот дым в луче выписывает петли,

как каллиграф

в стране, где узнаёшь себя лишь в пепле

цветов и трав

вот волны перелистывает, бешен,

муссон сухой,

как договор, где был ему обещан

покой, покой

вот, круглая в две рупии монета,

взойдёт луна

и ночь, как мандарин, на дольки света

разделена

проделать ход в тот воздух, что сейчас нам

целует лбы,

и приходить, как вспыхивает красным

значок судьбы:

тут тоже есть империи и троны —

но из песка.

галактика, как стрельчатые кроны,

совсем близка

и ходит запах дерева и сети,

золы, смолы.

и мы как очарованные дети

малы, малы

неутолимой нежности министры,

светила дня —

мгновенные, как розовые искры

поверх огня

23 февраля 2019

«в волосы две нити тишины…»

в волосы две нити тишины

вплетены прохладными руками.

армии ума сокрушены —

можно оказаться дураками,

вписанными в бесконечный ритм,

не приговорёнными к расплате.

старший сын доспехи мастерит,

младший сын пожёвывает платье,

солнце село: алого едва,

дынного оставило в наследство.

это где слова. где не слова:

шёл столетье – и вернулся в детство.

24 февраля 2019

«в песке до самых глаз…»

в песке до самых глаз,

обугленных, как черти:

сфотографируй нас

свободными от смерти

царевичами, из —

немогшими от смеха,

в сопровожденьи птиц,

сияния и эха

(когда мы «ом намо»,

оно нам «джая джая»),

как пение само

ловя и приближая;

игристым веществом

пронизанными высшим.

мы больше ничего

в грядущее не вышлем,

но карточку твою,

где мы кричим друг другу;

она нам колею

укажет в кали-югу.

она, когда тела

мы бросим, как отрепья,

напомнит, как текла,

во всём великолепье,

божественная в нас

река существованья —

в песок до самых глаз

и тину одевая.

26 февраля 2019

«спи, спи, это всего лишь я…»

спи, спи, это всего лишь я.

ты знал, что звёзды – чешуя

дракона-стражника при небе?

он спит, свернувшись, как джалеби,

подрагивая и жуя.

он в океане дремлет в зной,

а ночью через ход сквозной

он выползает оглядеться.

я вышла укачать младенца —

его кольчуга надо мной

сияла как стена огня

и от дыхания, звеня,

то ширилась, то опадала.

а месяц для него – пиала

с жемчужными плодами дня.

он пахнет серебром ночным,

ледком прозрачным ключевым,

он покровительствует зрячим:

отшельникам, певцам бродячим,

пустынным детям кочевым.

душа-то странница. а мы —

лишь комнатки её тюрьмы,

где редко, после беззаконий,

виднеется хребет драконий:

небрежней, но сильнее тьмы.

2 марта 20019

«архангел уриил и меч его…»

саше гаврилову

архангел уриил и меч его —

ты спишь в пустующей пивной

так честно, что ответить нечего

московской мерзости дневной.

та мудрая самоирония,

которой ты проникнут сплошь,

как боль, снимает постороннее

и обезвреживает ложь.

каким-то безмятежным княжичем,

подпаском посреди цикад,

ты так уютно спишь, что кажется —

преодолим пиздец и ад,

и мы в саду под кипарисами,

читаем, господи прости,

всё то, что нами быть написанным

уже отчаялось почти

4 марта 2019

«здесь каждый персонаж: кликуша, манекен…»

сане

здесь каждый персонаж: кликуша, манекен,

седой официант, застенчивый индиец,

и ты, уместный здесь, как труп на пикнике,

ты тоже часть кино, портовый проходимец:

но можно помолчать – никто не знает кем

вы столько горьких лет друг другу приходились.

никто не видел вас на утреннем мосту

с последней на двоих горчащей сигаретой

где ты ладонь её

держал – там пустоту

носи теперь, дурак и пьяница отпетый

и имени её в своём брехливом рту

не смешивай с вином и чёрной бранью этой;

должно быть, ты любил глядеть в её лицо:

но это никому из них неинтересно.

теперь ты старый пёс, кривое колесо,

и всё, что ты ни пьёшь, разбавлено и пресно.

зато заходит в порт закат тяжеловесно

и на пути своём захватывает всё.

21 июня 2019. Бордо

«кури не целую, а то…»

кури не целую, а то

врезает по башке.

смотри: тебя несёт никто

в своём сыром мешке,

и это всё – его шаги

и жар его спины:

твоё враньё, твои долги,

твои дурные сны,

настойчивая вонь беды,

чёрт бы её побрал,

и чувство, что не ты, не ты

всё это выбирал:

что это – рейсы, города, —

всё кем-то решено:

привычка скалиться, когда

ни разу не смешно

привычка следовать тупой

рутине и ходьбе —

всё не тобой, всё не тобой

навязано тебе

и эта затхлая тюрьма,

прилипчивая мгла —

наделась на тебя сама,

разделала дотла

набилась в лёгкие, как пыль,

безвыходная ночь —

и делает тебя слепым,

чтоб дальше уволочь.

её немые главари

забрали этот край.

дыши, не бойся. говори.

сверяйся. вспоминай.

вот верное, как финский нож,

предчувствие своих.

вот мать, уже седая сплошь,

и завтрак на двоих.

вот то, как ты себя вернёшь,

как вырвешься от них.

найдёшь, что придавало сил,

узнаешь прежде всех

тот смех, который ты любил,

её искристый смех.

поедешь на трамвае, впредь

встречая изнутри

не «умереть» и «умереть».

но «мы» и «фонари».

22 июня 2019. Бордо

«но только не «люблю и жду»…»

но только не «люблю и жду».

я знаю травлю и нужду

подробней пса и тунеядца.

и лишь от одного «люблю»

мне хочется нырнуть в петлю,

мне хочется рычать и драться.

не надо мне любить меня.

не надо быть со мной ни дня

предупредительным и нежным.

тут некуда такое деть.

сюда не следует глядеть,

здесь ничего не будет прежним.

ни изгороди, ни скамьи,

ни льна, ни чая, ни семьи:

здесь нежилое помещенье.

когда ты говоришь «люблю»,

система виснет и к нулю

приравнивает сообщенье.

тем, что у вас, живых, уют:

как ласку дарят, как поют —

здесь мучают, калеку дразнят.

ты целый, ты красивый, ты

для радости и правоты:

ты собираешься на праздник.

там та, кого светлее нет,

смеяться до преклонных лет

всё станет молодо и звонко.

и я когда-нибудь приду

через калиточку в саду

взглянуть на вашего ребёнка.

25 июня 2019. Северное море

«твой внутренний пират, избытый не вполне…»

жене фёдорову

твой внутренний пират, избытый не вполне,

был в детстве из шальных и ко всему готовых —

идёт курить на бак и предавать волне

труху из головы, разлёгшись на швартовых.

теперь он страшно стар, и у него артрит,

но прачек молодых, трактирщиц златокудрых

он всё ещё гроза, и глаз его горит,

и матерится он на весь курсантский кубрик,

и носит быстрый нож под курточкой морской.

ты вырос и оплыл, и тяжкою налился

московской мукой, маетой, тоской,

а он насвистывает и тебя, кормильца,

считает за балласт, за неудобный груз.

смотри ему в лицо, не упусти ни кадра:

в его щетине соль. в его каюте блюз

и в дугах от вина расчерченная карта.

французские стихи, изысканный табак.

таких зануд, как ты, он сталкивал бы за борт,

когда б не тридцать лет, что он в тебе был заперт,

и вот – освобождён. и следует на бак.

29 июня 2019. Северное море

«гроза пришла, и город опустел…»

нине соловьёвой

гроза пришла, и город опустел.

мы возвратились и легли в постель.

и стали слушать, не перебивая.

гроза орала, молотила в жесть.

она умеет говорить, как есть.

она прямая, резкая, живая.

она листву, и пепел, и лузгу, —

и жадные иголочки в мозгу —

свивает в реку и уносит в море.

и город, опрокинутый водой,

стоит умыт, как чайник молодой,

стоит сияет, как ребёнок в хоре;

какой был чад, и бред, и смертный зной.

илья пророк взял молнией резной

разъял мир надвое и быть всему позволил:

и гибели, и гневу, и неволе,

и горечи, и силе, и любви.

теперь ступай живи, сказал, плыви,

нетерпеливый парусник бумажный:

побудь дурак, ты ненадолго здесь.

отдай мне желчь, и ненависть, и спесь,

и самый вид невыносимо важный,

и чувство, словно ты несчастней всех.

приди домой, и под всеобщий смех

одежду всю стащи с себя и выжми:

гроза пришла, пощечину дала —

и снова даль ясна, земля мала,

страдания избыточны и книжны.

31 июля 2019. Одесса

«большое спасибо, мальчики, но дальше не по пути. вас…»

большое спасибо, мальчики, но дальше не по пути. вас

пели и вас замалчивали, вас жаждали извести. я вас со —

зывала, требовала, растила и стерегла; вы были насущ —

ней хлеба и беспомощнее стекла; я вас опекала, прятала,

непуганые пока, от низкого, неопрятного внимания ду —

рака; смотрела, как, многоочитая, вас слушает темнота;

я правила, перечитывала, я в вас была заперта. вы были

со мной неласковы, забрали полголовы, но да, вы меня

вытаскивали, как можете только вы. я выла, платила

втридорога, я скручивалась в дугу – я всё написала,

выторговала, я видеть вас не могу.

беременная, недужная, по вечному льду с песком, я ез —

дила, да, и ужинала с демонами в мирском; друзей хо —

ронила, гневалась, съезжала вдоль стен в метро, я ела

такую ненависть, что вытравлено нутро, растерянный

голос разума давно обратился в хрип, а я всё что-то дока —

зывала убогим с глазами рыб, избыть пыталась неистово

признание, как вину – теперь вы должны быть изданы,

оставьте меня одну.

теперь полежите в ящичке, бессовестные мои, а я осмо —

трю дымящиеся руины своей семьи. депрессию подлечу

свою, детей схожу развлеку, и что-то, глядишь, почув —

ствую, и, может быть, не тоску. зима придёт, и кассиры

нам дадут укататься всласть, мне скажут, что я красивая,

ну или отоспалась, отцепится безобразное желание бро —

сить жить, и я присвою, отпраздную, что праздновать

надлежит. забуду носить обиду мою на нашу больную

связь, и вот тогда и выдумаю кого-нибудь лучше вас.

19 ноября 2019

«теперь не город, но театр теней…»

теперь не город, но театр теней.

смиренный, словно в первую субботу.

душа чуть дышит, а господь над ней

вершит необходимую работу:

ещё чуть-чуть – в ознобе и в поту

она преодолеет слепоту.

позволить боли лакомиться всласть.

позволить смерти облизать посуду.

светиться там, где тьма уже повсюду,

где ненависть единственная власть —

быть голос, ветер, чистая вода,

поющая «так будет не всегда».

у нас есть что-то, что ни палачу,

ни бонзе не добыть, ни фарисею:

внесут дитя, как легкую свечу,

и вдруг сиянье над округой всею —

тележное, в полнеба, колесо.

вдохнуть поглубже да умыть лицо.

придётся петь, когда отменят звук.

прощать, пока не загустеет воздух,

и докторов целительных наук

растить-лелеять в ненадёжных гнёздах:

весь этот чёрствый ядовитый бред

на мелкий перемалывая свет.

увидишь, радость, эта маета

когда-нибудь потонет в общем смехе.

пока крепи тряпичный шлем у рта,

натягивай картонные доспехи,

и – ну конвой с драконьей головой

дразнить весёлой песней боевой.

8 апреля 2020

«выкипят и смиренные, и сражавшиеся с собой…»

выкипят и смиренные, и сражавшиеся с собой:

в предложенном измерении станут ржавчиной и слюдой —

мелким цветком, разлепленным на волокно и дым,

а там, куда все мы следуем, станут небом, и им одним

что они, наши мускулы, наши лозунги и друзья —

трогательные тусклые фотоснимки времён вранья;

то, что споёт «из старенького» кудрявая голова

над нами в роли кустарника, колеблемого едва

не повод ли то для праздника, всем голосом, что ни есть:

мы здесь, и какая разница, надолго ли эта честь

не время ли это вылезти из подпола, где живёшь,

и подивиться милости, распространённой сплошь

20 апреля 2020

«эй, разжалованные демоны, выбирайтесь-ка из колодца…»

эй, разжалованные демоны, выбирайтесь-ка из колодца —

слушайте распоряжение руководства

разойдитесь по городу, словно сухое пламя,

отмените дела тем, кто прятался за делами

оберните тех, кто особенно неусидчив

в дачный ситчик, смирительный дачный ситчик

приземлите блуждавших в небе, копивших мили:

пусть найдут себя в незнакомом и странном мире

в тесных черепах, раскрытых в беззвучном крике,

аккуратно, как надзиратели, всех заприте

и когда люди резко сядут в своих кроватях,

не давая вашему брату атаковать их

отступите и дайте встретиться вёртким, лживым

божьим баловням – с собственным содержимым

а потом пожалейте – зарёванных, большеротых,

и уж больше не появляйтесь в наших широтах

ну а мы в каком-то грядущем марте или апреле

вспомним свежий ужас, с которым мы на себя смотрели

вспомним злобу, с которой спрашиваешь мерзавца

в зеркале, как пленного – «как ты здесь оказался?!»

и вкус воздуха, что впервые за эти годы,

вдруг не об утрате и старости,

но о новой цене свободы

1 мая 2020

«мои дети пришли, небесные певуны…»

мои дети пришли, небесные певуны,

откупить меня у моей вины

отженить меня от моей гордыни

и заставить душу признать: отныне

выходные ей не даны

мои дети ссыпались, как горох

в дом, где гость, монах или скоморох,

к ужину приносит историй ворох;

где эпоха зрит себя в разговорах

просветлённых и выпивох

моим детям каждый из нас – тайник

и сокровище, вот и глядишь на них

через слёзы, как если смотреть на солнце —

божие внимательное посольство,

капитаны из старых книг

мои дети: малиновая черта

возле улыбающегося рта

да ресницы из золотого света:

вот с чем выйдет душа, когда клетка эта

будет больше не заперта

ни награды, ни странствия, ни скамьи.

даже книги и недруги – не мои;

только этот их озорной румянец.

только звон, с которым они смеялись,

затевая подвиги и бои

21 мая 2020

«покуда отключён…»

покуда отключён

воинственный азарт

прислушайся о чём

боль хочет рассказать

стальные рукава

зачем подобрала

и стала такова

что ты себе мала

что ты трещишь по шву

ты говоришь врачу

здесь разве я живу?

я больше не хочу

чудовище, привет

с того дрянного дня

ты на две сотни лет

состарила меня

ты выела, змея

во мне свои ходы

они полны гнилья

и ледяной воды

так выглядит некроз

ты кажется лютей

я не могу без слёз

обнять своих детей

ты вырыла в груди

какой-то волчий лаз

пожалуйста, уйди

хотя бы в этот раз

ну, маленькая, тшш

кивнут из темноты

ты это говоришь,

как будто я не ты

как будто я не твой

единственный мотив

и можно быть живой

не столько заплатив

нет, детка, я везде

сижу по рукоять

и ледяной воде

всегда в тебе стоять

и через волчий лаз

ругаясь и кривясь

архангельский спецназ

поддерживает связь

там говорят в груди

твои поводыри

а ты переводи

и никогда не ври

29 июня 2020

«и я был чёрный плащ, а стал печальный поц…»

и я был чёрный плащ, а стал печальный поц,

которого бегут освистывать подростки. какой-то жалкий

тон, под носом мелкий пот-с,

полупустой пиджак и борода в извёстке:

законы бытия, они довольно жёстки.

живое мрёт-с.

когда-то я мечтал изобретать миры.

теперь дай боже сил явиться к детям трезвым.

кто съел меня? развод, болезни, комары;

но видит бог, я всем старался быть полезным.

кто царствовал со мной, кто прикасался к безднам —

давно не покидают конуры.

здесь, после жизни, ясно виден ад:

он смертная тоска, никак не жар и холод.

нельзя влюбиться, лампочки в семь ватт,

и ты уже с утра, как слабый зуб, надколот.

и в том, что одинок, и не сумел быть молод

ужасно виноват.

18 августа 2020

«значит, если шмели – купцы, то астры для них шатры…»

значит, если шмели – купцы, то астры для них шатры.

вдоль мостков над водой столбцы танцующей мошкары.

войско яростных георгин, зашедшее в никуда.

я был тем и я был другим, а это здесь навсегда.

и я тут жил, а потом исчез, вывелся днём одним

в розовый на восходе лес или грозу над ним

и я шёл берегом этих рос и отмелей босиком,

пока весь не вышел и не порос крапивой и васильком.

я знал, господь, что ты музыкант, но акварелист такой?

я побуду теперь закат, ставший сплошной рекой,

терракотовая кайма маленьких облаков:

раб расколотого ума сдёрнул – и был таков.

я был баловень, хитрован, но тут у тебя война.

я не понял, зачем я зван, но я получил сполна.

я видел много, покуда вниз катился, болел и слеп.

можно я сделаюсь барбарис, клевер и бересклет?

я ждал, пламени посреди, того, кто собьёт засов.

того, кто выпустит из груди свору голодных псов.

но тон мой, видимо, резковат для тех, кто пришёл жалеть.

никто не вызвался рисковать, и больше я не жилец.

поэтому я иду сквозь туман, вникая в его закон.

мне нужно найти мелкий шов, карман в пейзаже

и выйти вон.

бросить тело, вплестись как нить в воздух над резедой.

лечь на спину и вдруг поплыть кувшинками над водой.

потому что мой день угас, и ветер унёс листы.

время пополнить собой запас целительной пустоты.

лечь в осоку, будто в кровать, пылающим лбом к ручью

и дать теченью себя разъять на ряску и чешую.

24 августа 2020. Плёс

«как тут уснёшь, покуда лодка…»

как тут уснёшь, покуда лодка

сборит расстеленное гладко

теченья тёмное сукно?

и небосвод, как круг гончарный

над изгородью, над овчарней

вращается невысоко.

огни в окошках, как цукаты.

сверчки, кузнечики, цикады

разыгрываются слегка.

русалки скрылись под утёсы,

и их распущенные косы

колеблет медленно река.

вот мельник вышел с окариной:

к нему собрался друг старинный,

он баньку топит наперёд.

и в час обещанный, щекотный,

хозяин грохает щеколдой,

встречая гостя у ворот.

вот барчуку отвлечься нужно:

он из родительской конюшни

ведёт гнедого жеребца.

куда он едет, неизвестно.

за ним луна летит – невеста,

сбежавшая из-под венца.

её фата – весь полог звёздный.

вот едет работяга поздний:

он строит сутки напролёт.

грохочут чурбаки в повозке.

старуха, окая по-волжски,

ребёнку сонному поёт.

о бесе, что пришёл на паперть,

о домовом, что как-то запер

купчиху злую на засов,

о волке и лесной царевне:

спи, мальчик, это ночь в деревне:

в ней сотни разных голосов.

они сначала входят роем,

едва окошко приоткроем,

стоят завесою сплошной.

потом они мелеют, гаснут

и обращаются прекрасной

необъяснимой тишиной.

1 сентября 2020

«на бога в нём…»

лене людевиг

на бога в нём,

гляди на бога в нём.

всё, кроме бога в нас, большим огнём

займётся скоро, как трава сухая.

он дерево в расщелине времён.

гляди на бога в нём:

он разветвлён,

он ширится и бьётся, не стихая.

мы не могила, но и не скала:

мы поровну из пепла и стекла,

мы воины не более мизинца.

в сетях обиды, накануне слёз,

спроси себя, с чем ты сейчас всерьёз

решила врукопашную сразиться?

с щебёнкой, пеной, накипью, трухой?

кто тут из нас действительно плохой,

когда нас завтра выметут отсюда?

лицо ребёнка к свету привлеки:

чьи, кроме бога, мы здесь дневники?

чья, кроме бога, мы еще посуда?

поэтому смотри поверх помех:

высокий лоб и драгоценный смех,

немного аистиная повадка;

как лодку, тело бросив впопыхах,

мы станем лишь цезурами в стихах.

мы станем только богом без остатка.

а то, что мы орём сквозь немоту,

какой мы ад, когда невмоготу,

придумано, чтоб быть преодолённым:

чтобы прозреть одним осенним днём.

прощай его,

гляди на бога в нём:

отчаявшемся,

замкнутом,

влюблённом.

23 сентября 2020

Слова после слов

У долгой жизни рядом с литературой не очень много выгод и преимуществ, но есть одно огромное счастье. Ты видишь, как рождаются любимые книги, иначе, чем нормальный читатель. Ему они падают в подол готовым упругим младенцем с полным набором внешних свойств красоты и органов внутреннего смысла. Ты видишь стихотворение за стихотворением, ощущаешь, как робко формируются циклы, растерянно следишь за тем, какой болью и каким трудом, каким несчетным временем даётся каждое из них автору. Это как будто бы медицинское вооруженное зрение, что-то вроде постоянного ультразвукового наблюдения насквозь.

Я впервые прочитал эту книгу в файле с тем названием, которое Вера к ней придумала много лет назад: «Высокое разрешение». Я её именно такой знал давно и ждал её, заранее представляя, как эти два слова отлично подходят к поэтической манере Полозковой, щедрой на узнаваемые детали и экзотические зарисовки, которые можно разглядывать, приближая и удаляя, словно фотографии в журнале с их высоким разрешением, high resolution, и которые только потому существуют, только потому работают, что в каждом из них есть высокое разрешение, разрешение свыше и чуть свысока: поэту разрешение быть, читателю разрешение присвоить эти слова, повторять как свои. И эти три высоких разрешения существуют в двух словах заголовка на равных, просвечивая друг сквозь друга, поворачиваясь то так, то этак.

Потом я дочитал и написал Вере: «Спасибо. Это отличная книга. Только у нее название от другой книги. Потому что эта – не про высокое разрешение жизни, а про то, что „все люди, что меня любили, / поумирали“, а те, что не поумирали, так уж лучше бы померли». Так появилось последнее и заглавное стихотворение книги «Работа горя» и её новое название.

Отдельно интересно, что под названием «Высокое разрешение» вышел диск – на котором тексты этой книги зазвучали ещё раньше, чем вышли на бумаге. Для многих читателей (именно читателей) сам факт того, что звучащий стих тиражируется раньше, чем его отпечаток на бумаге, может оказаться странным. Обычно наши любимые строки приходят к нам в молчании, отпечатанные в книгах или чернеющие на мерцающих экранах. Но тут всё не совсем так: если вдруг вы дочитали уже до этого места, а диск пока не слушали, попробуйте сравнить, что меняется от того, что голос автора помещает стихи в пространство без границ и пределов, где музыка не сливается с внутренним ритмом стихотворения, а просто отделяет от слушающего весь мир, укутывает и отдаляет его, чтобы у нас не было шанса скользить по ним, одновременно думая про что-то другое и поглядывая вовне. На диске Вера возвращает стихи обратно – куда-то туда, где они были у Гомера, жужжащего тихо на лире, куда-то туда, где они зародились и откуда мы их зачем-то выцепили сюда, в нашу великую сушь.

Читатель, воспитанный книгами, – всегда немножко Маугли: человеческий детёныш, воспитанный волками. Мы сворачиваем своё переживание стихов во внутреннюю тишину, хотя их место – в живом звучании голоса. «Работа горя» писалась примерно семь лет, про которые с Верой интересно и непросто разговаривать. За это время родилось трое детей (Господи, сказал бы мне кто ещё недавно про многодетную мать Полозкову, я бы, кажется, уважительно покрутил у виска: всякая бывает небывальщина, но тут уж из крупного калибра), сложился и распался первый брак, приключилась невероятная в своей бессмыслице и значительности гостравля поэта Полозковой за недостаточную почтительность к одному из коллег (Господи, скажи мне кто, что Жириновский будет в Думе орать с трибуны про Полозкову, я бы даже пальцем вертеть не стал, просто предложил проспаться). «Работа горя» вместила в себя гражданское раздражение, отчаяние от самоубийства друга, утрату старших товарищей, сравнимую со смертью отца, болезненные и необходимые поступки и жизненные выборы. Пересборку себя, полную пересборку. Для поэта этот болезненно насыщенный кусок жизни, какого многим читателям хватило бы лет на двадцать, конечно, некоторым образом, источник особенного, болезненного вдохновения. Поэты Серебряного века упивались легендой о медном быке Фаларида, в котором запирали живьем человека, разводили под брюхом костёр и через сложную систему гулких труб его крики становились сладостной музыкой, изливавшейся изо рта быка. Вот, дескать, так и поэт: он сам себе костёр, бык, жертва и музыка. Мне кажется, этот образ и нам стоит держать в голове. Всякий раз, когда мы, читатели, радуемся точно сказанному поэтическому слову, которое так точно выражает наши чувства, мы могли бы задуматься, чего это слово стоило. Может быть, мы сами его потому не могли сказать, что даже и при меньшем внешнем давлении мы замолкаем, теряем дар речи – а у поэта этот дар остаётся и, как знать, не делает ли каждую боль больнее.

Но в этом опыте боли и взросления кроется и ещё одна опасность. Поэт, тем более поэт с такой бесчисленной и страстной читательской аудиторией, как Вера, – заложник своих уже сказанных слов. Нам нравится, мы хотим ещё! Избалованные сериалами, в которые можно нырнуть навсегда и длить бесконечно переживание одного-и-того-же, мы и от поэта требуем чего-то в этой манере. Как он смел сделаться другим? Почему говорит другое? Эта книга полна текстов, обращенных к себе самой, но вложенных в уста внешнего наблюдателя: «гляди, гляди: плохая мать / и скверная жена / умеет смерти лишь внимать / быть с призраком нежна», «вы, торговцы святым с колес, / устроители тайных месс, / продавцы ритуальных слёз, / сочинители чёрных пьес», «ничего личного, встань, паши, ломовая лошадь», «мама, почему слова твои соль и пепел? / голос можжевельник и куркума? / почему ты других исцеляешь лучше, /чем умеешь вылечиться сама?» – мы слышим, как в голове поэта звучат все эти стыдящие и недоверчивые голоса, требовательные и безжалостные.

Эти голоса стыдят за несовершенство, а ещё того жарче – за взросление, за несчастие, за дерзость быть живой и чувствовать боль.

И ещё: внутри этой книги Вера выясняет отношения с важной для неё темой побега в рай. «Письма из Гокарны», получившее мгновенную славу и зачитанное вслух «Что рассказал Шанкар своему другу Раджу, когда вернулся домой», венецианский цикл (Джудекка – Фондамента Нани – Риальто), так же, как Индийский цикл из «Осточерчения», перенесены в то удивительное пространство, где «ни тоске, ни смерти / не бывать», как пишется в тексте «Где пески текут» (тоже «Осточерчение»). Если старательно приглядеться к этому ино-пространству, в котором отчуждение от обыденности, человеческой боли и от себя самой позволяет проговаривать самое сложное и мучительное, то мы заметим, что на той же туристической лёгкости, оплодотворяющей притчевое иносказание, построен и цикл «Короткий метр».

Кажется, это пространство по ходу развития книги теряет свою волшебную силу: в нём всё ещё улыбаются улыбками бессмертных, но они больше не исцеляют от всего подряд.

Остаются только стихи, да и им автор в сердцах бросает: «я вас опекала, прятала, непуганые пока, от низкого, неопрятного внимания дурака; смотрела, как, многоочитая, вас слушает темнота; я правила, перечитывала, я в вас была заперта», «теперь полежите в ящичке, бессовестные мои, а я осмотрю дымящиеся руины своей семьи. депрессию подлечу свою, детей схожу развлеку, и что-то, глядишь, почувствую, и, может быть, не тоску».

Если вы дочитали до этого места, то, верю, вы сперва прочли всю эту книгу – страшную, живую, радостную, желчную. А потом прочитали, как её читал я взглядом очень пристрастным и избыточно информированным. Быть может, ваше прочтение с моим не совпало ни в чём (о, эти ночи, проведенные за спорами о значении двух слов в одной строчке!), не удивлюсь, если так.

Единственное, что можно с этим сделать – пуститься снова в перечитывание. Оно мудрее и терпеливее первого чтения. Верю, что ваш перечитыватель не только со мной, но и с вашим первочитателем не совпадёт и не согласится. И это тоже нормально. Закрывайте последнюю страницу, открывайте первую и давайте ещё раз.

Александр Гаврилов
читатель

«– что ты мне привезла…»

– что ты мне привезла?
мама, что ты мне привезла?
– это холодок родника в июле,
следа велосипедного кривизна,
маленькие радуги-лигатуры,
песни, слышные допоздна.

– мама, почему слова твои соль и пепел?
голос можжевельник и куркума?
почему ты других исцеляешь лучше,
чем умеешь вылечиться сама?
– я помогаю людям с работой горя.
я чиню проигрыватели ума.

– если бы я был учёный-изобретатель,
мы какой бы построили аппарат?
– тот, что очищал бы дома от смерти.
был бы измельчитель утрат.

– что бывает, мама, со старым горем,
аккуратно смолотым на свету?
– оно просто раскладывается на книгу
и темноту.

«мне снится, что мы любовники: мускулы под кожей…»

мне снится, что мы любовники: мускулы под кожей
ходят как у борющихся пантер.
ты опасный трескучий ток, ты поток безбожный
колкого электричества в несколько сот ампер;
вечером нам вместе играть: густой черноте над ложей,
черноте, которой укрыт партер.

не дай мне узнать, как замрёт и дрогнет под поцелуем
бровь, висок, и мочка, и шея возле волос;
из-за шутки и шалости, неминуем,
хлынет жадный огонь, будто солнце разорвалось.
как я стану предателем и умру им;
обладают весело, лгут всерьёз.

утро, репетиция, ты дурачишься; нет решенья.
прядь горит нестерпимым золотом на свету.
кто-то лепил тебя так любовно и совершенно —
большего я вовеки не обрету.
ты смеешься при взятом в зубы карандаше, и
я праздную пораженье и наготу.

17 марта 2013

«решишься – знай: душа одноэтажна…»

решишься – знай: душа одноэтажна,
и окна до полу, и мебели почти
что нет. терять естественно и важно,
иначе будет некуда найти.

увидишь: все начнут из ужаса глухого
то призывать, то клясть свой будущий уход.
и ты умрёшь. и ничего плохого
поверь, при этом не произойдёт.

природа вообще не копит за квартирой
ни сплетен, ни людей, ни пауз, ни причин:
носи себя пустым, ходи и резонируй.
записывай, где хорошо звучим.

1 апреля 2013

«прятаться от перемен во флоренции…»

прятаться от перемен во флоренции,
как в бочонке с гранитным дном;
будущего здесь два века не видели ни в одном
закоулке; певцам, пиратам и партизанам
полную тарелку истории с базиликом и пармезаном
подают в траттории с выдержанным вином

кукольные площади, детские музеи, парад теснот,
черепичные клавиши: солнце ходит, касаясь нот;
иисус христос, рисуемый мелом мокрым
на асфальте; и я могу быть здесь только огром,
вышедшим из леса с дубиной и сбитым в секунду с ног

ливня плотное волокно едет, словно струны, через окно,
чертит карту, где, крошечные, попарно
стянуты мостами через зеленые воды арно
улицы выходят из мглы, как каменное кино

только у меня внутри брошенные станции, пустыри
снегу намело по самые фонари
полная луна в небе, воспаленном, как от ожога
смотрит на меня бесстрастно, как на чужого
потерявшегося ребёнка в глазок двери

зиму в генераторе видов не выключают четвёртый год,
мандарины дольками по одной отправляя в рот,
мы сидим с моим лучшим другом, великим князем,
и глядим, как грядущее, не узнав нас, ложится наземь,
затихает и заворачивается в лёд.

6 апреля 2013

«то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь…»

то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь,
серебро, амальгаму зеркала потемнеть,
от чего у фасадов белых черны подглазья, —
обнимает тебя в венеции, как свою.
смерть страшна и безлика только в моём краю.
здесь она догаресса разнообразья.

всюду ей почёт, всюду она, праздничная, течёт
восхищённых зевак она тысячами влечёт,
утверждая блеск, что был у неё украден.
объедая сваи, кирпич и камень, и всякий гвоздь,
она держит в руке венецию будто гроздь
золотых виноградин

и дома стоят вдоль канала в одну черту,
как неровные зубы в щербатом рту
старого пропойцы, а мы, как слово весёлой брани
проплываем вдоль оголённой десны, щеки
молодые жадные самозванцы, временщики,
объективом к открытой ране

вся эта подробная прелесть, к которой глаз не привык,
вся эта старинная нежность, парализующая живых,
вся безмятежность тихая сан-микеле —
лишь о том, что ты не закончишься сразу весь,
что тебя по чуть-чуть убывает сейчас и здесь,
как и мостовой, и вообще истории, еле-еле.

приезжай весной, бери карандаш с мягким грифелем
и тетрадь
и садись на набережной пить кофе и умирать,

слушать, как внутри потолочные балки трещат, ветшая,
распадаться на битый мрамор, труху и мел,
наблюдать, как вода отнимает ласково, что имел:
изумрудная, слабая, небольшая.

14 апреля 2013

«нет, мой сын, надо мной не всегда шёл снег…»

нет, мой сын, надо мной не всегда шёл снег,
он не так и давно возник.
я был распорядитель нег, толкователь великих книг,
заклинатель вахтёрш и магистр ордена тунеядцев,
«кудри курса» единогласно и без интриг.

да, мой сын: когда я всё мог, я был добрый маг.
я смешил востроглазых дев, не берёг бумаг,
арию о том, как недуги лечит портвейн «массандра»
петь умел на целый универмаг.

мир как цирковая арена не исчезал, но меня исторг.
я узнал, что правят лишь торг и мена,
что правят мена, вина и торг.
я старательно покупаю всё, о чём даже боялся грезить,
ощущая злорадство, но не восторг.

да, мой сын, теперь вы юны и, вам кажется, короли:
всё, от остроумия до весны, вы на свете изобрели, —
ну а мы унылые сгустки скорби и беспокойства,
старые неудачники и врали.

и ты прав, и я буду глуп, если это значит, что мы враги,
только не суди никого, не лги и всегда отдавай долги,
только когда приведут в кабинет с портретом, предложат
кресло,
разворачивайся,
беги.

1 мая 2013

«а на третий год меня выпустят…»

а на третий год меня выпустят,
я приду приникнуть к твоим воротам.
тебя кликнет охранник,
ты выйдешь и спросишь – кто там?

мы рискнём говорить, если б говорили ожог и лёд,
не молчали бы чёрт и ладан:
«есть порядок вещей, увы, он не нами задан;
я боюсь тебя, я мертвею внутри, как от ужаса или чуда,
столько людей, почему все смотрят, уйдём отсюда.

кончилась моя юность, принц дикий лебедь,
моя всесильная, огневая,
я гляжу на тебя, по контуру выгнивая;
здорово, что тебя, не задев и пальцем, обходят годы,
здорово, что у тебя, как прежде,
нет мне ни милости, ни свободы

я не знаю, что вообще любовь, кроме вечной жажды
пламенем объятым лицом лечь в снег этих рук однажды,
есть ли у меня ещё смысл, кроме гибельного блаженства
запоминать тебя, чтоб узнать потом
по случайной десятой жеста;

дай мне напиться воздуха у волос,
и я двинусь своей дорогой,
чтобы сердце не взорвалось, не касайся меня, не трогай,
сделаем вид, как принято у земных, что мы рады встрече,
как-то простимся, пожмём плечами, уроним плечи»

если тебя спросят, зачем ожог приходил за льдом,
не опасна его игра ли,
говори, что так собран мир, что не мы его собирали,
всякий завоеватель раз в год выходит глядеть с досадой
на закат, что не взять ни хитростью, ни осадой, —

люди любят взглянуть за край,
обвариться в небесном тигле, —
а вообще идите работайте, что это вы притихли.

23 мая 2013

«знаешь, если искать врага – обретаешь его в любом…»

знаешь, если искать врага – обретаешь его в любом.
вот, пожалуй, спроси меня – мне никто не страшен:
я спокоен и прям и знаю, что впереди.
я хожу без страховки с факелом надо лбом
по стальной струне, натянутой между башен,
когда снизу кричат только: «упади».

разве они знают, чего мне стоило ремесло.
разве они видели, сколько раз я орал и плакал.
разве ступят на ветер, нащупав его изгиб.
они думают, я дурак, которому повезло.
если я отвечу им, я не удержу над бровями факел.
если я отвечу им, я погиб.

23 июня 2013. Ришикеш

«гроза рыщет в небе…»

гроза рыщет в небе,
свирепая, как фельдфебель,
вышибает двери, ломает мебель,
громом чей-то рояль, замычав утробно,
с лестницы обрушивается дробно.

дождь обходит пешим
дороги над ришикешем,
мокрая обезьяна глядит настоящим лешим,
влага ест штукатурку, мнёт древесину, коробит книги, —
вода выросла с дом, и я в ней снимаю флигель.

голову на локоть,
есть ли кому здесь плакать,
твердь и так вминается, словно мякоть
перезрелого манго и мажет липким,
безразлична к твоим прозрениям и ошибкам;

сквозь москитную сетку
глядит на вечность, свою соседку,
седовласый индус, на полу разложив газетку,
чистит фрукты и режет дольками, напевая
«ом намо бхагавате васудевайя»

города и числа, —
больше никакого в тебе нет смысла,
столько лет от себя бежала и вот зависла
там, где категория времени бесполезна как таковая:
ом намо бхагавате васудевайя.

27 июня 2013. Ришикеш

птица

волшебнику, на день рождения

Мой друг скарификатор рисует на людях шрамами, обу —
чает их мастерству добровольной боли. Просит уважать
её суть, доверяться, не быть упрямыми, не топить её
в шутке, в панике, в алкоголе. Он преподаёт её как науку,
язык и таинство, он знаком со всеми её законами и чер —
тами. И кровавые раны под его пальцами заплетаются
дивными узорами, знаками и цветами.

Я живу при ашраме, я учусь миру, трезвости, монотон —
ности, пресности, дисциплине. Ум воспитывать нужно
ровно, как и надрез вести вдоль по трепетной и нагой
человечьей глине. Я хочу уметь принимать свою боль
без ужаса, наблюдать её как один из процессов в теле.
Я надеюсь, что мне однажды достанет мужества отказать
ей в её огромности, власти, цели.

Потому что болью налито всё, и довольно страшною – из
неё не свить ни стишка, ни бегства, ни куклы вуду; сколько
ни иду, никак её не откашляю, сколько ни реву, никак её
не избуду. Кроме боли, нет никакого иного опыта, ею за —
дано всё, она требует подчиниться. И поэтому я встаю на
заре без ропота, я служу и молюсь, я прилежная ученица.

Вырежи на мне птицу, серебряного пера, от рожденья
правую, не боящуюся ни шторма, ни голода, ни обвала.
Вырежи и залей самой жгучей своей растравою, чтоб
поглубже въедалась, помедленней заживала. Пусть она
будет, Господи, мне наградою, пусть в ней вечно таится
искомая мною сила. Пусть бы из холодного ада, куда
я падаю, за минуту до мрака она меня выносила.

30 июня 2013Ришикеш

««Тут соло, про тебя второй куплет»…»

«Тут соло, про тебя второй куплет».
Ей кажется, ей триста сорок лет.
Он написал ей пять влюблённых песен.
Она кивает, пряча лоб во тьму,
И отвечает мысленно ему,
Но более себе: «Труха и плесень».

Он зной; зарница; певчее дитя.
Он, кажется, ликует, обретя
В ней дух викторианского романа.
И поцелуи с губ его текут,
Как масло ги, как пенье, как лоскут
Солёного слоистого тумана.

Июль разлёгся в городе пустом
Котом и средоточием истом
И все бульвары сумерками выстлал,
Как синим шёлком; первая звезда,
Как будто кто-то выстрелил сюда:
Все повернули головы на выстрел.

Спор мягкости и точного ума,
Сама себе принцесса и тюрьма,
Сама себе свеча и гулкий мрамор,
Отвергнутость изжив, словно чуму,
Она не хочет помнить, по кому
Своим приказом вечно носит траур.

Она его, то маясь, то грубя,
Как будто укрывает от себя,
От сил, что по ночам проводят обыск:
Ни слова кроме вежливого льда.
Но он при шутке ловит иногда
Её улыбки драгоценный проблеск.

Её в метро случайно углядев,
Сговорчивых и дерзких здешних дев
Он избегает. Пламенем капризным
Пронизанный, нутро ему скормив,
Он чувствует какой-то старый миф.
Он как-то знает, для чего он призван.

Так циферблат раскручивают вспять.
Дай Бог, дай Бог ему досочинять
Ей песни эти, чтоб кипело всё там
От нежности прямой, когда домой
Она придёт и скажет «милый мой»
И станет плакать, будто в семисотом.

14 июля 2013. Ришикеш

«загадал, когда вырасту, стать никем…»

загадал, когда вырасту, стать никем.
камер видеонаблюдения двойником.
абсолютно каждым, как манекен.
мыслящим сквозняком.

как оступишься в биографию – сразу жуть,
сколько предписаний выполнить надлежит.
сразу скажут: тебе нельзя быть листок и жук.
надо взрослый мужик.

нет, я мудрый ящер, живущий среди пещер.
иногда я склоняюсь к спящему под плащом
и пою ему на ухо: мир бесконечно щедр.
ты теперь прощён.

19 сентября 2013

«завтра придёт, с невесомой девочкой, при костюме…»

и вот проснулись они и узрели что наги
и что зря встают пацанам поперёк дороги.
лев оборин

завтра придёт, с невесомой девочкой, при костюме
посмотреть, как я буду трещать костями

станут, глядя, как шкура ходит на мне буграми
комментировать фоточки в инстаграме

завтра выскажется новая привереда
о моей духовности дауншифтерского извода

ничего личного, встань, паши, ломовая лошадь,
тут не только тебя, тут самих себя не умеют слушать

знай прокладывай борозду, сей, не спрашивай урожая,
ремесло спасает своих, само себя продолжая

что бы они все ни орали, как бы ни доводили,
ты неуязвима, пока при деле

для того нам и дали тяжести, даже боли,
чтобы мы что-то весили.
не упали.

4 октября 2013

«а на первый взгляд, мёртвые берега: ни геолога, ни ночлега…»

ване алексееву

а на первый взгляд, мёртвые берега: ни геолога, ни ночлега,
только вьюга, дорога, каторга, кали-юга;
всякая книга – «десять столетий снега»,
всякая песня – «где нам искать друг друга».

но как боль неостра, бери к роднику канистры,
как стемнеет, пой у костра про года вёрсты;
женщины хохочут так, что вокруг рассыпают искры,
и глядят на тебя как сёстры.

кроме нефти, тут разной скани есть и финифти,
рюмочки готовьте, на скатерть ставьте;
старики прозрачны, как детский палец на кнопке в лифте,
всё тебе расскажут и о вожде, и о космонавте.

медицина здесь угрожает здоровью, врачи – леченью,
бездна часто подходит к самому изголовью,
между мифом и явью много веков кочевье,
постигаемое не логикой, но любовью.

но как боль неостра, сразу кажется: столько детства,
столько мудрого юмора, горестного богатства.
стоит, чудится, пообвыкнуться, оглядеться —
и всему пригодится,
сбыться
и оправдаться.

24 ноября 2013

«сутулые, в темноте…»

сутулые, в темноте
ещё посидим вдвоём.
признаем, что мы не те,
за кого себя выдаём.

комнату, где спим,
мебель и весь хлам
вытащим из-за спин,
разломим напополам.

будет тугой ком
у каждого в рюкзаке.
прощаются на каком
чёртовом языке?

том же, что был мал,
весел и необжит,
если соединял?
им же и надлежит:

мы были близки
так, что и свет мерк.
сразу в конце тоски —
поезд наверх.

2 января 2014

«вскинуться на конечном контроле…»

вскинуться на конечном контроле,
в безлюдном солнечном терминале
господи, какую мы чушь пороли,
как чужую про нас прилежно запоминали
как простые ответы из нас вытягивались клещами
сколько чистого света слабые хрусталики не вмещали
что за имена у нас бились в височной доле,
почему мы их вслух не произносили
сколько мы изучили боли, так ничего не узнав о силе

маялись, потели, пеклись о доме и капитале,
пока были при теле, рожали бы и ваяли, но мы роптали,
пересчитывали потери под нарастающий жадный рокот,
ничьей помощи не хотели, не позволяли больного трогать
подрывались в запале производить килотонны пыли
шибко много мы понимали, покуда нас не развоплотили

так послушай меня, пока не объявлен вылет,
пока дух из меня, как стакан кипятка, не вылит,
но пейзаж подтаивает, как дым, не рождает эха
для меня ничто не было святым, кроме твоего смеха
он вскипал, что-то горькое обнажив, на секунду, малость
я был только тогда и жив, когда ты смеялась

21 марта 2014

что рассказал шанкар своему другу раджу, когда вернулся домой

иннокентию всеволодовичу

когда я прилетел, раджу, я решил: эти люди живут как боги
сказочные пустые аэропорты, невиданные дороги

целое стекло в окне и фаянсовый унитаз даже
в самой простой квартире
счастливы живущие здесь, сказал,
как немногие в этом мире

парки их необъятны, раджу, дома у них монолитны
но никто из их обитателей не поёт по утрам ни мантры,
ни киртана, ни молитвы

вроде бы никто из них не лентяй,
ни один из них не бездельник —
но они ничего не делают, кроме денег:

кроме денег и денег, раджу, как будто они едят их:
только пачки купюр рекламируют на плакатах

представляешь, раджу, никакой нищеты,
но вот если большая трасса —
то во всю длину вдоль неё щиты,
на которых деньги и даже – груды сырого мяса

кроме денег, раджу, как будто чтобы надеть их:
нанимают чужих людей, чтоб заботились об их детях

кроме денег, раджу,
но как попадётся навстречу нищий или калека —
так глядят, будто он недостоин имени человека

кроме денег, но не для того, раджу,
чтоб жене купить на базаре
дорогих украшений или расшитых сари

а пойти и сдать в банк, и соседям служить примером —
и ходить только в сером, и жена чтоб ходила в сером

женщины их холёны,
среди старух почти нет колченогих, дряблых
но никто из мужчин не поёт для них,
не играет для них на таблах

дети их не умирают от скверной воды,
от заразы в сезон дождей или чёрной пыли,
только я не видел, чтоб они бога благодарили

старики их живут одни, когда их душа покидает тело —
часто не находят ничьей, чтобы проводить её захотела

самое смешное, раджу, что они нас с тобой жалели:
вы там детям на хлеб наскребаете еле-еле,

спите на циновке, ни разу не были ни в театре,
ни на концерте —
люди, что друг другу по телефону желают смерти

я прожил среди них пять дней
и сбежал на шестые сутки —
я всерьёз опасался, что навсегда поврежусь в рассудке
и моя сангита аж всплеснула руками, как меня увидала:
принесла мне горячих роти и плошку дала

что с тобой, говорит, ты страшнее ракшаса,
бледнее всякого европейца,

я аж разрыдался, раджу,
надо ж было такого ужаса натерпеться

2 мая 2014. самолёт Москва-Сургут

«край у нас широк, изобилен…»

саше гаврилову

край у нас широк, изобилен,
бесконечно сакрален
сколько у нас древних зубодробилен,
вековых душераздирален

перед путешественником, где чёрен,
где ещё промышленно не освоен,
целый горизонт лежит живодёрен
и предателебоен

всяк у нас привит, обезболен,
власти абсолютно лоялен,
это слышно с каждой из колоколен,
изо всех шапкозакидален

и сладкоголосый, как сирин,
и красивый, как сталин
нами правит тот, кто всесилен
и идеален

от восторга мы не ругаемся больше матом,
не ебёмся, не курим,
нас по выходным только к банкоматам
выпускают из тюрем

в школе, без вопросов и встречных реплик,
наши детки, краса-отрада,
собирают нам из духовных скрепок
макеты ада

судя по тому, как нас вертухаи обходят хмуро,
и на звук подаются, дрогнув, —
скоро снова грянет большая литература
и кинематограф

1 июня 2014

«кроме балагуров, унявшихся в прежней наглости…»

кроме балагуров, унявшихся в прежней наглости,
престарелых красавиц, изогнутых боево —
кто ещё с нами дремлет на ветреных пляжах в августе?
только тучи и мидии, более никого.

кроме нас, выбывших из правдолюбивых, спорящих
(речи обличительны, добродетели показны),
кто ещё свидетель всей этой роскоши, этой горечи,
этой пегости, ржавчины, белизны.

потому что воюющий с адом всегда навлекает весь его
на себя,
тьма за ним смыкается, глубока.
только мы проиграли всё, это даже весело:
мы глядим, как движутся облака.

с мокрыми волосами, разжалованные, пешие,
бесполезные, растерявшие что могли,
мы садимся на берегу пожинать поспевшие
колыбельные, штормы, закаты и корабли.

да, мы слышали: хрипнет мир, и земля шатается,
как дурное корыто, стремится в небытие.
шарлатаны вершат свои шарлатанцы и шарлатаинства.
может, только это удерживает её.

27 августа 2014

«я был тоже юн здесь. тогда люты…»

тате кеплер

я был тоже юн здесь. тогда люты
были нравы панкующей школоты.
я был так бессмертен, что вряд ли ты
веришь в это, настолько теперь я жалок.

я писал здесь песни, и из любой
кухни подпевали мне вразнобой;
я царил и ссорил между собой
непокорных маленьких парижанок.

я ел жизнь руками, глазел вокруг.
полбутылки виски в кармане брюк.
я был даровит – мне сходило с рук.
мне пришло особое приглашенье.

лишь тогда и можно быть циркачом,
когда ангел стоит за тобой с мечом —
он потом исчезнет, и ты ни в чём
не найдешь себе утешенья.

я жил в доме с мозаикой – кварц, агат.
я мог год путешествовать наугад.
но пока писалось, я был богат,
как открывший землю.
(проговорив-то

вслух это тебе, я только больной урод,
чемодан несвежих чужих острот,
улыбнёшься девушке – полный рот
чёрного толчёного шрифта).

двадцать лет в булони или шайо
люди раскупали моё враньё.
я не знал, что истрачивал не своё.
что разменивал божью милость.

а теперь стал равен себе – клошар.
юность отбирается, как и дар —
много лет ты лжёшь себе, что не стар.
лжёшь, что ничего не переменилось.

22 октября 2014. Париж

колыбельная для ф.а

засыпай, мой сын, и скорее плыви, плыви
словно в маленькой джонке из золотой травы
вдоль коричневой ганги в синий фонтан треви
принеси людям весть с холодной изнанки смерти,
с видимого края любви

засыпай, моя радость, и убегай, теки,
словно лунное масло, в долины и родники,
в голубые лиманы, на дальние маяки
погружая в питерские сугробы, в пески гокарны
сразу обе руки

засыпай легко, моё сердце, и мчи, и мчи
сквозь базары стамбула, их свечи и калачи,
суматоху вокзалов в маргао и урумчи, —
прокричи всем, давайте праздновать, я вернулся,
бриджабаси и москвичи

8 января 2015 года

«начинаешь скулить, как пёс, безъязыкий нечеловек…»

начинаешь скулить, как пёс, безъязыкий нечеловек:
там вокруг историю взрывом отшвыривает назад,
а здесь ветер идёт сквозь лес, обдувая, как пену, снег,
так, что лёгких не хватит это пересказать

через толщу смерти, через тугой реактивный гул
того будущего, что прёт, как кислотный дождь:
говори всё как есть, говори через не могу
говори словно точно знаешь, на что идёшь

никогда не поймёшь, что прав, не почувствуешь, как богат
разве только четверостишие, в такт ходьбе
пробормочет старик, покидающий снегопад,
и печально разулыбается сам себе

3 февраля 2015

«сойди и погляди, непогрешим…»

сойди и погляди, непогрешим
на нас, не соблюдающих режим,
чванливых, не умеющих молиться,
поумиляйся, что у нас за лица,
когда мы грезим, что мы совершим

мы купим бар у моря. мы споём
по телеку о городе своём
мы женимся на девушке с квартирой
кури и ничего не комментируй
уже недолго, через час подъём

как горизонт погаснет там, вдали,
ничком, с ноздрями, полными земли
мы все домой вернёмся, пустомели.
мы ничего предвидеть не умели.
мы всё могли.

20 февраля 2015

«словно гибкое дерево, по утрам…»

словно гибкое дерево, по утрам
солнце через окна врастает в храм;
стелется туман вдоль низин,
глубоко вздыхает эчмиадзин,
набирая воздух в колокола.
моя девочка, как спала?

через главные площади, вдоль мостов
над севаном-озером, сквозь ростов,
где твой дед сидит с удочкой, не шумя —
не мелькнёт ли чья-нибудь чешуя —
над москвой, где услышу я,
а старушка темза, поймав с высот,
на руке тебе принесёт:

этот нежный, южный, нездешний звон
прилетит на мэрилибон,
где дороги будут ему тесны, —
звону новой, первой твоей весны —
он поёт тебе из-за стен и рам:
«ты красавица, мариам»

6 апреля 2015

«вы, торговцы святым с колёс…»

вы, торговцы святым с колёс,
устроители тайных месс,
продавцы ритуальных слёз,
сочинители чёрных пьес;

мы, стареющие, увы,
власти этой степи большой,
боги топлива и жратвы,
постановщики войн и шоу,
вот такую вот шваль, как вы,
ненавидящие душой;

значит, мы вас собрали здесь,
так сказать, разместить заказ:
мы из вас выбиваем спесь,
вы садитесь бессмертить нас:

и шизофазию наших речей,
и мутации наших лиц —
всё запечатлейте до мелочей,
всё запомните до крупиц.

чтобы без посторонних глаз,
очень тихо, ведь сдаст любой, —
рассказать сыновьям о нас,
вдохновить их своей борьбой

за влияние на умы
вас распнёт потом большинство:
мы нормальные силы тьмы.
нам забвенье страшней всего.

так что, мастера хорошо приврать,
даровитые дураки:
открываем-ка все тетрадь,
пишем с красной строки

9 апреля 2015

«да-да, родная, если и делить…»

да-да, родная, если и делить
хлеб языка великого, то вот с кем
гляди, тебя опять пинает бродским
коммуникационный инвалид

скорей на улицу, где ждет тебя хёндай
солярис бежевый с водителем исланом
ныряй в большой волоколамский слалом
и наблюдай

ты видела: чиновники, менты
едва заговоришь, уходят в плечи.
ничто не отделяет, кроме речи,
от темноты

легко быть ломким умницей с судьбой
средь узких дев с лирической хворобой,
а ты давай-ка без страховки пробуй
пребыть собой

отстаивай, завинчивай в умы
свои кавычки, суффиксы, артикли
там, где к формулировкам не привыкли
длиннее ы

они умеют и азарт, и труд,
смешать с землей в зверином наступившем
но как мы говорим и что мы пишем
не отберут

слыви позёркой, выскочкой, святой,
оспаривай, сдавай пустые бланки,
но сложности не сдай им ни фаланги,
ни запятой

16 мая 2015

«на бронной, у большого клёна…»

на бронной, у большого клёна
уселась пятая колонна
друг другу бродского читать
куда мы вывезем, григорий,
груз идиом и аллегорий,
и общих мифов
и цитат

как их измерить габаритность?
мы ищем, кто отговорит нас,
ладонь над правым рукавом:
– чего? «в словесности»? «элите»?
давайте, выблядки, валите,
не оборачиваясь,
вон

ещё, шутить о старом-добром,
покуда чемодан не собран,
и над москвой весёлый зной
и дети знают, как по-русски
«капустницы» и «трясогузки»
и «ряженка»
и «нарезной»

27 мая 2015

«а мы жили тогда легко: серебро и мёд…»

а мы жили тогда легко: серебро и мёд
летнего заката не гасли ночь напролёт

Скачать книгу

Работа горя бесплатное чтение

Вера Полозкова Работа горя

«– что ты мне привезла…»

«мне снится, что мы любовники: мускулы под кожей…»

«решишься – знай: душа одноэтажна…»

«прятаться от перемен во флоренции…»

«то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь…»

«нет, мой сын, надо мной не всегда шёл снег…»

«а на третий год меня выпустят…»

«знаешь, если искать врага – обретаешь его в любом…»

«гроза рыщет в небе…»

птица

««Тут соло, про тебя второй куплет»…»

«загадал, когда вырасту, стать никем…»

«завтра придёт, с невесомой девочкой, при костюме…»

«а на первый взгляд, мёртвые берега: ни геолога, ни ночлега…»

«сутулые, в темноте…»

«вскинуться на конечном контроле…»

что рассказал шанкар своему другу раджу, когда вернулся домой

«край у нас широк, изобилен…»

«кроме балагуров, унявшихся в прежней наглости…»

«я был тоже юн здесь. тогда люты…»

колыбельная для ф.а

«начинаешь скулить, как пёс, безъязыкий нечеловек…»

«сойди и погляди, непогрешим…»

«словно гибкое дерево, по утрам…»

«вы, торговцы святым с колёс…»

«да-да, родная, если и делить…»

«на бронной, у большого клёна…»

«а мы жили тогда легко: серебро и мёд…»

««в юности любил умирать, представлял по себе воронку…»

«дед владимир…»

«как собаки рычат и песок поднимают, ссорясь…»

«смерть приходит в перчатках, фартучке…»

«чернильная, воззрившаяся дико…»

«я разве конрад пирс, сатирик, дьявол, царь…»

«всё это лишь морская соль…»

«чем душа занята…»

«многовато мы пили для настоящей борьбы с режимом…»

«дебора питерс всегда была женщина волевая…»

«но всякая гордыня терпит крах…»

«книга набирается, будто чан с дождевой водой…»

«лучше всего анита умеет лгать…»

«хрусталь и жемчуг от морозов…»

«покуда волшебства не опроверг…»

«давай, заканчивай меня…»

«ты, говоришь, писатель? так напиши…»

«старая гвардия, вечная отрада моих очей…»

«утреннее воркованье ребёнка с резиновою акулой…»

«гляди, гляди: плохая мать…»

«садись поближе и глаза прикрой…»

«выбери себе одну…»

«любит старая душа…»

«старуха и разбитое корыто…»

«связь мерцает. контакт искрит…»

«перевитое таблами пенье юное…»

«нельзя столько помнить, они говорят, а надо жить налегке…»

«как тонкий фульгурит…»

открытки из венеции

I. джудекка

II. фондамента нани

III. риальто

«ну как ты там? включи видеочат…»

«кровь состояла из лета, бунта, хохота и огня. жизнь рвала…»

«дожди стояли много дней…»

«такая, на секунду, слепота…»

«уснуть глубже города, глубже бессилия…»

«скажи ночной кассирше в билле…»

тринадцатая годовщина беслана

«это сердце болит? оно разве так болит…»

«это то, что пишется, пытку для…»

«ступень или печать на кирпиче…»

«хоть мы, как царства, снесены…»

«гляди на море впрок и сколько нужно плачь…»

«стало быть, нас развеяли в индии…»

«ну, вот теперь иди…»

«ох, велеречивец, вы нравитесь мне…»

«когда мы были молоды, состояли из ярости и воды…»

«как моё тело терпит пока…»

«где солнце будто ку…»

Вера Полозкова
Работа горя