Жаклин Кеннеди. Жизнь, рассказанная ею самой бесплатное чтение

Жаклин Кеннеди
Жизнь, рассказанная ею самой

Убили Кеннеди…

«Убили Бобби… Они убивают Кеннеди… значит, придет очередь и моих детей?…»

Все биографы делят мою жизнь на две части: до Белого дома и после него.

Я бы поделила иначе и на несколько частей: жизнь до Кеннеди, в составе клана Кеннеди и самостоятельную. И я, и мои дети из клана Кеннеди после моего второго замужества не выпали, просто на время оказались в стороне.

Перестав быть безутешной вдовой (через пять лет после убийства мужа, когда мне самой еще не было сорока), я перестала быть и национальной героиней, всеобщей любимицей и гордостью Америки. Увезла детей в Европу к Аристотелю Онассису и вернулась через семь лет (после его смерти) иным человеком.

Вот почему именно эти слова делят мою жизнь на «вместе» и «после».

Конечно, что бы я ни делала, кем бы ни являлась теперь, навсегда останусь вдовой тридцать пятого президента Соединенных Штатов Америки Джона Фицджеральда Кеннеди, убитого 22 ноября 1963 года в Далласе.

Я могла в одиночку покорить Эверест, высадиться на Луне, написать лучший роман Америки, даже сама стать президентом (предположение чисто гипотетическое), но и тогда оставалась бы «госпожа президент, вдова президента Кеннеди».

Не жалуюсь и не пеняю судьбе на это, мне посчастливилось быть супругой одного из самых уникальных людей на планете во все времена. И дело не в том, что Джон был тридцать пятым президентом великой страны, и не в его гибели, а в том, что он действительно уникален и в силу своей уникальности просто не мог не быть президентом Америки!

Большая часть личного архива уничтожена, потому что это действительно личное.

Просматривая письма, записи, наброски, расписания, просто какие-то листки, на которых написана пара слов, сейчас уже не вспомнить, по какому поводу и что означают, а когда-то показавшихся важными настолько, чтобы их не порвать и не выбросить, я вдруг задумалась.

Джон Фицджеральд Кеннеди, которого обычно звали Джеком, несмотря на всю его кажущуюся открытость, оставался таинственным незнакомцем даже для самых близких людей – родных и друзей. Его знали таким, каким Джек предпочитал себя преподносить.

Всем. Всегда. Во всем.

О нем уже написано и еще напишут множество книг, раскроют секретные пока материалы, изучат каждый день жизни и особенно президентства, попытаются объяснить его успехи и неудачи, расскажут о странностях, болезнях, многочисленных романах, о достоинствах и недостатках… Раскроют все, кроме одного: секрета самого Кеннеди.

Я его тоже не раскрыла, потому не буду ничего «рассекречивать», переиначивать или опровергать. Просто попытаюсь рассказать, что поняла, а что так и осталось для меня загадкой в Джоне Ф. Кеннеди, с которым я прожила десять лет, как жилось до Джека и после него.

Я бы сравнила Джека с подводной лодкой с всегда задраенными отсеками, где каждый, кто был к нему близок, знал только свой отсек. Иногда в один из таких допускались несколько друзей, но никто не имел права заглядывать в остальные. И никто даже из самых близких людей не ведал, какова же вся лодка.

Я не исключение, для меня тоже отводилась своя каюта, в которой могло быть комфортно или нет, иногда совсем невыносимо, но я понятия не имела, что творится на душе у Джека, если он не желал ее приоткрывать.

Мне могут возразить и просто не поверить: самый улыбчивый и дружелюбный президент, каких только знала Америка, способный зажечь проникновенной речью тысячи собравшихся, внимательный слушатель, открытый для любого, буквально символ общительности – был замкнутым? Но это так. Да, Джек всегда окружен людьми, друзьями, которые готовы пожертвовать ради него репутацией, карьерой, головой наконец, но открыт всегда лишь до той черты, которую сам установил. И не просто черты, а в той области его жизни и доверия, к которой относил друга. Он каждому приоткрывал лишь частичку себя, но не отдавал себя никому.

Я тоже была допущена лишь к части личности Джека. Даже став матерью его детей, не получила права на не предназначенную мне территорию, оставалась в своем отсеке.

За ним велось круглосуточное наблюдение не только в Белом доме, президент находился под присмотром и охраной службы безопасности даже в собственной спальне, события каждого дня известны Гуверу в мельчайших подробностях. Джек не чурался даже Гувера, как бы к нему ни относился, но самый открытый президент одновременно оставался самым закрытым и для Гувера тоже. Они могли знать, что делает тело Джека, но датчики движений его души отсутствовали. И, уверяю, никто не постиг до конца настоящего Джона Фицджеральда Кеннеди, никто.

У Джека были сотни ипостасей, и какой он поворачивался к человеку, зависело от того, зачем человек ему нужен.

Мама всегда говорила, что я злопамятна. Наверное, это так, я надолго запоминаю обиды и не умею прощать, особенно тех, кто так или иначе обидел моего мужа или моих детей. Но и своих обид не прощаю тоже. Единственный, кому я простила все, что можно и даже нельзя простить, – Джон Фицджеральд Кеннеди, не президент – человек.

И еще один повод что-то написать хотя бы для себя. Судьба распорядилась так, что я прожила словно несколько жизней, в чем-то похожих, но при этом очень разных. XX век удивительное время, когда мир менялся от десятилетия к десятилетию так сильно, что мир наших внуков так же не похож на наш, как наш на мир наших бабушек.

Америка 30-х и Америка 80-х словно две разные страны. Мне посчастливилось жить в оба эти периода, потому я могу проиллюстрировать изменения собственным примером.

Когда я родилась, женщина была всего лишь приложением к мужчине, его тылом и потому всегда на шаг позади. Уделом вдовы являлось немедленное новое замужество, работающая женщина, если она не продавщица, секретарь, телефонистка или работница на фабрике, была скорее диковинкой, чем правилом.

Сегодня никого не удивляет работающая вдова президента Соединенных Штатов.

Ни Элеоноре Рузвельт, ни Бэсс Трумэн, ни Мейми Эйзенхауэр в голову не пришло бы работать, как обычным американкам. Я делаю это не ради заработка, а потому что хочу, чтобы мои способности чему-то послужили, мне интересно жить сегодняшней жизнью, а не только воспоминаниями.

Удивительно, но Америка, раньше полагавшая, что мой удел – скорбное вдовство, с моей работой согласилась, американцы не приняли меня в качестве супруги одного из самых богатых людей мира, Онассиса, но приняли в качестве просто работающей американки.

Я родилась в аристократической семье, едва научившись ходить, уже сидела в седле, была бунтаркой в школе, хотя и элитной, студенткой в парижской Сорбонне, журналисткой в Вашингтоне, женой сенатора, потом первой леди, скорбящей вдовой убитого президента, супругой беспокойного миллиардера, редактором издательства. А еще, что важней всего – просто мамой и просто бабушкой.

Не я одна, многие прошли подобный путь – от несмышленой девочки в первой половине столетия до умудренной пожилой матроны к его концу, но все, кого я знаю, давно живут лишь воспоминаниями и осуждением этой непонятной новой действительности. Я – нет, и это ставлю себе в заслугу, хотя о заслугах обычно предпочитаю молчать.

Возможно, стоило помолчать и в этот раз, издательство предпочло бы получить от меня мемуары совсем иного содержания, но я пишу для себя, пишу в попытке оценить свою жизнь и то, насколько изменился мир вокруг меня. Увидят ли эти записи свет, не важно, важней, что я что-то пойму, непременно пойму и непременно сумею передать своим детям и внукам.

У меня очень хорошие дети, уже без Джека я сумела уберечь их от многих соблазнов нынешнего мира, потому надеюсь, что их не коснется проклятье клана Кеннеди.

Это не мемуары отдельно взятой женщины, а размышления над жизнью женщин XX века. Конечно, я вовсе не была типичной американкой, далеко не всех в три года отдают в школу верховой езды, не у всех есть возможность учиться в элитном колледже Вассар, немногие бывают женами сенаторов и уж совсем единицы – первыми леди, но все равно в моей судьбе, как в зеркале, отразились судьбы и проблемы сотен тысяч американок, потому что все они тоже были проблемными детьми с проблемными родителями, – многие жены, матери и бабушки. Не все радости или огорчения у нас совпадают, но очень многие похожи, потому что кроме социального статуса, есть женские заботы, материнские чувства, проблемы и счастье.

И я считаю главными не те дни, когда была первой леди, стояла перед сотнями объективов, а те счастливые часы, когда у меня рождались дети, когда они поверяли мне свои секреты, когда мы с ними были близки и дружны, когда я им нужна.

К сожалению, я не была по-настоящему нужна ни первому, ни второму мужу, но все равно любила обоих, зато я нужна дочери и сыну, это главное, ради этого стоило жить.

До Кеннеди

Если попросить одной фразой упомянуть мое детство, я отвечу: встречи с отцом в дедушкином имении в Ист-Хэмптоне «Ласата» и в самом Нью-Йорке, соперничество с сестрой Ли (Каролиной) и лошади. И, конечно, летние месяцы в Хаммерсмите у Очинклоссов.

До одиннадцатилетнего возраста помню только скандалы. Возможно, наши с Ли родители были слишком разными людьми, возможно, они просто не умели ладить друг с другом, либо мама не умела принимать отца таким, каким он был, но ссоры и крики слышались, как только отец открывал дверь дома.

Все Бувье, объявлявшие себя потомками французских аристократов, считали женитьбу моего отца Джона Верну Бувье III на моей маме Джанет Нортон Ли явным мезальянсом. Впрочем, семейство Ли отвечало Бувье тем же.

Плохие отношения между двумя семействами приводили к удивительным результатам, как хорошим, так и ужасным. Нам с сестрой дали вторые имена – Ли, чтобы умаслить довольно вредного дедушку, но этот же дедушка потребовал от нас с сестрой подписать отказ от любых претензий на наследство Ли, настолько он не любил Бувье.

Бувье недалеко ушли, они могли принимать нас с Ли в Ласате весьма душевно, но при этом нашей маме путь туда был заказан.

Сейчас, уже став бабушкой, я понимаю, что ни одна из семей, в которых я жила, не была нормальной в общечеловеческом смысле. Хотя что такое нормально? По крайней мере все они резко отличались от того, что позиционируют в качестве американских ценностей.

Во всех наших семьях – у Бувье, у Ли, особенно у Кеннеди, у Онассиса – глава семьи мужчина стоял на недосягаемой высоте, женщины находились даже не в тени самих мужчин, а в тени их постаментов. Это правильно или нет?

Мужчина – добытчик, он хозяин, который волен вести себя как хочет, волен одаривать, приказывать, изменять, не замечать… Волен лишить наследства, растранжирить состояние, не думая о семье…

Вовсе не все мужья были неверны или просаживали состояния, далеко не все могли твердой рукой лишить наследства кого-то из потомков или вдруг объявить о разводе, но над женщиной всегда висел дамоклов меч такой возможности. В случае развода она могла остаться просто ни с чем, и единственным выходом было новое замужество.

Это произошло с моей мамой. Не приняв поведение отца, не сумев примириться с его многочисленными изменами, не простив, она сделала его и свою, а заодно и нашу с сестрой жизнь невыносимой. Безусловно, в разводе виноват отец, который, женившись, не расстался с привычками холостяка. У отца было прозвище Блэк Джек – Черный Джек. Он действительно смуглый, обожал карты и риск, красивых женщин, автомобили и своих дочерей. Блэк Джек очень похож на Ретта Батлера из моей любимой книги «Унесенные ветром», но мама вовсе не похожа на Скарлетт О'Хару. Она не желала завоевывать мужа ежедневно и прощать его измены тоже не желала.

Знаю, что мою маму многие близкие знакомые и родственники считали чудовищем, а не очень знакомые очаровательной блестящей женщиной. Она умела держать себя в руках на людях, умела скрывать эмоции и даже слезы, научила этому и меня. Что бы ни случилось, что бы вы ни чувствовали, окружающие не должны ничего не только знать, но и заподозрить неладное – вот мамин принцип. Любые эмоции, любые страдания, любое настроение у истинной леди не должно проявляться внешне. Нужно всегда и везде выглядеть одинаково приветливой со всеми независимо от положения человека, его состояния и вашего к нему отношения. Этот принцип поведения леди мне внушила мама, это же я постаралась внушить и своим детям, особенно Каролине.

Все удивлялись, как я терплю бесконечные измены Джека. Но у меня перед глазами был пример моих родителей, особенно папы. Думаю, они с мамой любили друг дружку, но стремление папы завоевать всех красивых женщин, которые встречались в жизни, приводило к бесконечным изменам. Он просто не мог не флиртовать и не спать с каждой красоткой, словно смысл жизни состоял в покорении этих совсем не высоких вершин.

Это же происходило и у Джека, он даже не покорял, а просто брал, не всегда помня имя или вообще забывая о женщине раньше, чем та успевала одеться. Неприятно вспоминать об этой стороне нашего брака, но она очень влияла на все остальное.

Они были несхожими, словно лед и пламень, мои родители. Оба улыбчивые, но улыбка папы была улыбкой Ретта Батлера, неисправимого ловеласа, уверенного в способности очаровать любую женщину, оказавшуюся рядом даже случайно. Улыбка мамы – это улыбка хорошо тренированных мышц лица, маска, надетая на страдающую душу. Нет, она не была оскалом, мама улыбалась искренне, вовсе не вымученно, она действительно была приветлива, но это не имело никакого отношения ни к ее внутренней жизни, ни к ее мыслям.

Я научилась у мамы улыбаться, когда на душе скребут не просто кошки, а целые тигры, когда все внутри сжимается в комочек от унижения, от боли, из-за оскорбленной гордости, а ноги дрожат от желания убежать. Я могла думать и чувствовать все, что угодно, но этого никто и никогда не видел, маска леди надежно укрывала раны моей души от чужих взглядов.

Этому меня научила мама.

И она права, потому что чужая жалость никому еще не помогала, не позволяла справиться с ситуацией, а обида – это просто реакция на бессилие. Если вы обижены, значит, вы просто не придумали ответный шаг или не можете ничего предпринять. Если в эту обиду посвятить других, они вряд ли помогут, зато запомнят вашу слабость, а слабый человек уязвим.

Мое отличие от мамы в том, что за закрытой дверью дома она позволяла себе снимать маску, а я нет. Семейные скандалы моих родителей очень быстро стали предметом обсуждения тех, кто о них знать и не должен бы. В этом мама допустила ошибку, старательно играя роль счастливой супруги перед другими, в доме она позволяла себе эту маску не просто снять, но и давать волю эмоциям. В результате страдали мы с Ли.

Разделение получилось безобразное, мама нас воспитывала, а потому требовала, папа баловал. Мама – это бесконечные «нельзя» и «вы должны», папа – похвалы (не всегда заслуженные) и праздник. Папа хвалил нас перед другими, особенно перед родственниками – Бувье, теперь я понимаю, что хвалил за то, за что хвалить вообще нельзя – не за успехи в школе или поведение, а за красивые глазки, сексуальные (!) губки, за то, что мы хорошенькие. Даже комплименты за умение держаться в седле слышались реже, чем заверения, что у нас будет множество поклонников.

Конечно, такие слова отца, известного своим успехом у женщин, поднимали нашу самооценку, но теперь я понимаю, каких усилий стоило маме внушать нам понимание, что хорошенькая внешность это не все, что она бесполезна без ума, воспитания, без умения держаться аристократично, то есть быть приветливыми, сдержанными и спокойными. Если бы она просто объяснила, почему это важно, а не только требовала, мы бы поняли, но мама предпочитала внушение с позиции силы, что, конечно, вызывало отторжение.

Лишь через много лет, когда мама уже была катастрофически больна, я осознала, что она ревновала нас к отцу, особенно меня. Это мешало оценивать мои успехи и неудачи объективно, малейшее отступление от строгих правил и невыполнение требований безжалостно каралось, а требования были такими, какие предъявляют не каждому взрослому.

Мама хотела, чтобы мы были идеальными, и ее страшно раздражало мое упорство в нежелании признавать, что она права во всем, а вот отец… «Боже мой, этот ловелас даже не создал новую семью! Конечно, кто же за такого выйдет замуж?!»

Хотелось спросить, почему за папу вышла она сама, разве раньше он не был ловеласом? Но я понимала, что навлеку на себя страшный гнев. К тому же объяснения не требовались – папа был безумно обаятельным. Там, где появлялся Черный Джек, женщины могли принадлежать только ему.

Мама (справедливо) ужасалась тому, что отец нас захваливает и, главное, учит «не тому». Сейчас я понимаю, что действительно не тому, это ненормально, если отец беседует со своей дочерью-школьницей о матерях ее подружек как о потенциальных любовницах! Удивительно, но при этом я оставалась вполне невинным созданием, словно получив прививку против легковесного отношения к близости с противоположным полом. «Просвещенная» теоретически, на практике я была наивным ребенком.

Ли больше тянуло к маме, во всяком случае она делала вид, что это так. Подозреваю, что вовсе нет. Просто демонстративное послушание позволяло ей избегать материнского гнева, бесконечных укоров и придирок, но у отца любимицей была я. Это приводило к соперничеству с сестрой, я не старалась завоевать мамину любовь и одобрение, а она старалась быть лучше меня в глазах папы. Это не удавалось, вызывая скрытую зависть, которая вместе с настоящей нашей с Ли взаимной преданностью и настоящей сестринской любовью много лет составляет удивительную смесь.

В семье самым близким человеком для меня была сестра, папу я просто обожала, а сестре поверяла то, чего не могла сказать маме. Она тоже. Мы очень похожи внешне на одного из родителей – я на папу, а Ли на маму, она утонченная, нежная, а я скорее сорванец, особенно была таковой в детстве.

Мама сама способствовала становлению моего строптивого характера, в год усадив меня в седло пони, а в три отдав в школу верховой езды и пристально следя за моими успехами на этом поприще. А еще она ценила чтение.

Папа учил получать удовольствия от жизни, причем удовольствия преимущественно плотские. Он не был неуемным любителем поесть или выпить, хотя любил хорошую еду и вино, следил за своей формой, отличался прекрасным вкусом и всегда был одет с иголочки. Ну и, конечно, женщины…

Чтение или интеллектуальные занятия? Это удел Джанет, пусть она читает, если не умеет делать ничего другого.

Я тоже читала, причем совсем не детские книги, в пылу ссор и споров родители вовсе не следили за тем, что за книги в руках у их ребенка. К девяти годам прочла «Унесенных ветром» трижды, согласитесь, вовсе не детское чтение.

Это был один из способов уходить от реальности. Как только мама повышала голос и становилось ясно, что сейчас начнется ссора с криками, обвинениями в неверности и хлопаньем дверьми, я уходила к себе и бралась за книгу. Конечно, я читала не только когда родители ссорились, книги научили меня отключаться, вернее, замыкаться в себе и не реагировать на происходящее вокруг.

Это умение очень пригодилось в жизни. Я и сейчас, стоит возникнуть неприятной ситуации, попросту замыкаюсь.

Нет хорошего без плохого, даже от родительских скандалов бывает польза. Для меня это умение уходить в себя, а еще умение видеть мир таким, каким я бы хотела его видеть. Не сквозь розовые очки, я прекрасно знала и мрачные стороны, и недостатки обоих родителей и жизни вообще, но с детства усвоила: то, что нельзя изменить, нужно не просто принять и учесть, но и не замечать.

Защитная реакция, выработанная в те годы, когда хлопанье дверьми заставляло браться за Чехова, Шоу, Байрона (в десятилетнем возрасте), помогала мне всю жизнь. Улыбаться во что бы то ни стало, скрывая свои истинные чувства, а если совсем невмоготу – уходить в себя. Спасением были лошади, я не только участвовала в соревнованиях, но и просто уезжала или уходила на конюшню чистить свою любимую Балерину.

Родители разводились безобразно, это был один из самых громких и некрасивых разводов тех лет. Зачем маме понадобилось выливать столько грязи на страницы газет, не знаю, папа и без того не стал бы отбирать нас, потому что его финансовое положение оказалось тяжелым, деньги поступали неравномерно, а расходы он не уменьшал. К тому же любовь к игре поглощала остатки средств с огромной скоростью. Нет, папа не стал бедным, до конца своих дней он остался Черным Джеком – любителем карт, автомобилей, элегантной одежды и женщин, но все же свои траты умерил.

Мама приняла ужасное решение, позволив адвокату опубликовать список любовниц отца с именами и даже датами встреч. К чему делать личные обиды достоянием общества? Забыв все, чему сама же нас учила, выливала на отца тонны грязи, к сожалению, он отвечал тем же. 1940 год – год их развода – стал для нас с Ли настоящим кошмаром. Газеты обсуждали подробности отцовских измен и обиды мамы, ответные реплики папы и то, кто больше виноват. Папа меньше выносил сор из дома, хотя и выглядел более виноватым. Возможно, это тоже сыграло свою роль в том, что мы неосознанно встали на его сторону, даже сознавая его вину.

Мама кричала, что придет время и мы на своем опыте узнаем, что такое измены мужа. К счастью для Ли, у нее такого не случилось, а вот я действительно узнала, и хотя временами было невыносимо горько и обидно, уроки, полученные в детстве, весьма пригодились в собственной семейной жизни. К сожалению, пригодились, лучше бы такой надобности не было, как и уроков тоже.

Я обожала веселого, всегда сыплющего комплиментами папу. Могла ли я не любить похожих на него мужчин? Пусть у моего Джека не было усиков, как у Ретта Батлера и Черного Джека (кстати, у Джозефа Кеннеди такие усики были), но он тоже любил жизнь во всех ее плотских проявлениях. Зато Джек в отличие от моего отца любил книги, то есть обладал тем, чего мне так не хватало у Черного Джека.

Думаю, мама совершила одну непростительную ошибку, она постоянно ругала при нас папу, причем ругала за нечто нам непонятное. Когда родители развелись окончательно, мне было одиннадцать, а Ли вообще семь. Понять в таком возрасте, что такое измены, затруднительно, тем более, у мамы хватило разума не объяснять подробно. Мы видели обожавшего нас папу, готового потакать во всем, и вечно недовольную, строгую маму, твердившую, что папа подлец. При этом папа маму за глаза не ругал (возможно, сознавая свою вину), зато хвалил нас.

Легко понять, что папины проступки вовсе не казались нам ужасными, а мамины требования, напротив, выглядели жестокими и бессмысленными.

В битве за наши души мама проиграла папе.

Неудивительно, он для нас ассоциировался с праздником. Папа не позволил продать мою Балерину, зная, как я люблю эту лошадь. Он водил нас в кино, заваливал игрушками, даже брал напрокат собак, чтобы доставить нам удовольствие при прогулке. Папа знакомил нас со своими друзьями (но не подругами!), водил на биржу, чтобы мы посмотрели, как за минуту зарабатываются и теряются миллионы, а потом (думаю, в порыве отчаянья, когда мама снова собралась замуж) позволил пользоваться своим банковским счетом. Позже, даже став совершеннолетними и имея такую возможность, мы с Ли никогда этим не злоупотребляли. Дело в том, что папа уже не был состоятельным, да и мы сами до замужества вовсе не были избалованы деньгами. Да, все вокруг было высшего качества и в достаточном количестве, но свободных денег до Кеннеди у меня никогда не было.

Папа больше не женился, а вот мама вышла замуж. Это было по любым меркам очень удачное замужество. Хью (его все звали Хьюди) Очинклосс был по-настоящему богат, он из круга «старые деньги», то есть из тех, кто разбогател не вчера, а получил и сумел не промотать состояние, созданное предками. В Америке начала сороковых это редкость, потому что многие потеряли свои деньги в период Великой депрессии, многие, наоборот, их тогда же сколотили. Очинклосс наследовал «Стандарт Ойл», что означало, что деньги у него будут всегда.

Но главное не его состояние, хотя пара роскошных имений с великолепными особняками, конечно, производили неизгладимое впечатление, а то, что сам дядя Хьюди, как называли его мы с Ли, был хорошим парнем. Он не волочился за каждой юбкой, не устраивал скандалов и не поддерживал мамины, которые та принялась закатывать по привычке, а еще очень любил детей, в том числе и пасынков.

Это был второй брак мамы и третий Очинклосса. Его первой супругой была русская аристократка Майя Храповицкая, второй Нина Гор Видал, чей сын от первого брака стал известным писателем-эссеистом (я бессовестно называла себя сестрой Гора Видала, что придавало вес в журналистских кругах). У них с мамой родились еще двое малышей, но они были слишком маленькими для нас с Ли, чтобы воспринимать Джанет и Джейми как сестру и брата, а не как игрушек в те времена, когда мы проводили лето в Мерривуде или в Хаммерсмите – имениях Очинклосса.

Папа был маминым замужеством расстроен. Дело в том, что мы стали проводить лето не в дедушкиной Ласате, а в Хаммерсмите либо Мерривуде – очаровательных имениях дяди Хьюди.

У Очинклосса тоже собиралась большая семья, но эта была уже несколько иная компания, где мы трое – Юши, я и Ли чувствовали себя не просто старшими, а словно людьми иного поколения. Мама вышла замуж, когда мне было тринадцать, а Ли девять, а в этом возрасте несколько лет значат очень много. Ли рано повзрослела, стараясь дотянуться до меня и быть «ничем не хуже».

В Хаммерсмите и в Мерривуде прекрасные условия для верховой езды, потому я все лето не вылезала из седла, хотя призы начала завоевывать еще в Ласате. Взять барьер, словно слившись с лошадью – это же так здорово.

Я очень любила свою Балерину и, учась в школе, написала дедушке в Ласату жалобное письмо, умоляя прислать лошадь мне и обеспечить ее содержание. Тогда это стоило примерно двадцать пять долларов в месяц – для девочки сумма немалая. Дедушка Джеймс пошел навстречу, Балерину действительно привезли в школьную конюшню, строго предупредив, что ухаживать за ней мне придется самой.

В Хаммерсмите, помимо конного спорта, серьезным увлечением стала литература. Если раньше я читала все подряд, только бы спрятаться от действительности, то теперь стала разбираться в том, что читаю.

Мы с Ли учились в разных школах и разных колледжах, мне предстоял знаменитый Вассар, колледж, в котором училась и наша мама. Вассар называли колледжем невест, потому что треть девушек учебу не заканчивали, выходя замуж.

Я тоже не закончила, но по другой причине. Никогда не была спокойным ребенком. Всегда погруженная в себя, я тем не менее оказалась бунтаркой, которой просто необходимо нарушить имеющиеся правила. Если на прогулке запрещалось шуметь, то я обязательно разговаривала громко, смеялась и прыгала. Если запрещалось посещать близлежащие магазины когда попало, договаривалась с мальчиками из соседней школы, чтобы доставляли мороженое именно в неположенное время.

Но нарушения были не просто мелкими и по-детски бунтарскими, они не задевали саму основу – правила поведения юной леди не нарушались никогда, я могла шуметь во время прогулки по саду, но не забывала улыбнуться даже делающей замечание воспитательнице или пожелать ей доброго утра. Ухоженный внешний вид, улыбка, манеры – все это оставалось неприкосновенным, сказывалось воспитание Джанет Бувье.

Я очень хорошо училась, потому на мелкие нарушения смотрели сквозь пальцы.

А Вассар бросила, потому что решила поучиться в Париже! Сказался бунтарский дух и нежелание выходить замуж прямо из колледжа и становиться простой домохозяйкой, даже очень состоятельной.

Ирония судьбы в том, что я ею стала, причем дважды. Правда, первый раз домохозяйкой главного дома страны, а второй – у самого богатого мужа в мире. Хозяйкой Белого дома я была и не была одновременно, потому что переделывала его и налаживала новую жизнь по своей инициативе, но при этом оказалась ограничена жесткими рамками закона, бюджета и положения первой леди.

Второй раз ограничений в бюджете и применении моего художественного вкуса не было, но яхта и дом Аристотеля Онассиса уже были выстроены и оформлены в его вкусе, переделывать их подобно Белому дому означало бы изменить жизнь самого Ари. Я лишь слегка изменила декор.

Но тогда, учась в Вассаре, я мечтала о собственной карьере, о том, что чего-то достигну в жизни не благодаря удачному замужеству (снова ирония судьбы!), а благодаря своим знаниям и талантам. Хотелось писать самой, я посчитала, что лучше познакомиться с литературой, выучить французский и испанский я смогу прямо в Европе и отправилась в Сорбонну.

Я благодарна судьбе, маме и Хью Очинклоссу за возможность проучиться в Париже хотя бы год. Не только французская литература, но сама жизнь в Европе и общение вне жестких рамок элитного колледжа со студентами со всего мира тоже элитного, но все же университета Парижа очень помогли мне. Знания можно получить, сидя с книгой в руках в уголке в одиночестве. Общаться так никогда не научишься.

Я до мозга костей американка, но Францию и все французское просто обожаю. За это мне не раз приходилось выслушивать упреки в непатриотичных пристрастиях. Словно от того, люблю или не люблю я французское вино или сыры, зависит степень моего патриотизма под звездно-полосатым флагом.

Считается, что поскольку я была любимицей папы и обожала его в ответ и он сильно повлиял на меня во всех отношениях, то у меня и характер папин. Но это не так: в моем характере нет ничего папиного, я в маму. Папа не ведал смущения, он чувствовал себя хозяином положения всегда и везде. От него я получила только дар общения, но всегда страшно смущалась. Папа купался во всеобщем внимании, я этого внимания просто боялась.

Возможно, это так не выглядело, но я очень стеснительный человек. Даже сейчас необходимость писать бесконечные «я» коробит, но иначе не получается… Если мне удавалось хорошо скрывать эту ненужную на посту первой леди стеснительность, значит, я не зря старалась.

Любовь к Франции я пронесла через всю жизнь, она не мешала, а помогала мне.

Но жить-то нужно было дома. Ли легко перебралась в Европу, чувствовала себя дома именно там, я же могла путешествовать, позже, выйдя замуж за Аристотеля Онассиса, даже подолгу жить, но все равно чувствовала себя дома только в Америке. Я американка, всегда таковой была и останусь.

И потому попыталась найти место в Америке.

О, судьба подбрасывала мне искушения, которые могли увести совсем в другую сторону. И какие искушения! Например… работа редактором журнала «Вог»!

Это была мамина идея – отправить документы (с безобразным опозданием) на конкурс «Пти де Пари» этого журнала. Победитель получал возможность поработать полгода в парижском отделении издания, полгода в Нью-Йорке. Бессовестным было просить принять документы, когда конкурс давно шел, но мне пошли навстречу.

До сих пор помню некоторые свои предложения и утверждения. Например, что раздел моды для мужчин предназначен в первую очередь женщинам и это нужно учитывать. Большинство мужчин даже галстуки себе не так часто покупают, полагаясь на вкус жены, они не любят ходить по магазинам и примерять. И если супруга будет точно знать тенденции мужской моды, у нее появится возможность блеснуть знаниями в магазинах и одеть мужа с иголочки, возможность, которой редкая женщина не воспользуется.

Еще я предлагала в рекламе сопоставить парфюм и вино, ведь и то, и другое опьяняет. Использовать бокал для вина для рекламы мужского парфюма было внове.

Мои работы редакторам «Вог» понравились, я выиграла конкурс, опередив 1200 других участниц. Работать в «Вог»! Разве не мечта любой журналистки?

Мы с Ли только что вернулись из путешествия в Европу, я была радостно возбуждена, но… Как часто все привлекательное изнутри выглядит совсем иначе. Возможно, сейчас это мало кого удивило бы, но в 1951 году для девушки, воспитанной строгой Джанет Очинклосс, понять, что твоими коллегами будут в том числе люди с нетрадиционной ориентацией, оказалось потрясением. Все же я не принадлежала к богеме, а потому не была готова к столь радикальным переменам в своих взглядах на жизнь.

Мысль о том, что мама может увидеть в редакции молодого человека с серьгой в ухе и украшениями на шее, повергала меня в ужас. И не только мама… В конце концов, я действительно не принадлежала к богемному обществу и намеревалась выйти замуж, причем удачно, что означало должна иметь безукоризненную репутацию.

Редакторство в «Вог» предлагалось на год, а испортить могло всю жизнь. И все равно сама я бы не ушла, но, что-то почувствовав по моему голосу в телефонном разговоре и отзывам о работе в письмах, мама немедленно потребовала, чтобы я вернулась домой. Я воспользовалась ее вызовом и покинула с таким трудом завоеванное место. Кстати, редакторы не удивились, заявив, что были уверены – мое место рядом с каким-нибудь выдающимся супругом.

«Вог» я читаю и люблю до сих пор, отдавая предпочтение перед другими журналами, но, думаю, хорошо, что не стала там работать. Не потому, что там можно встретить кого-то чуждого кругу моей семьи, а потому что в книжном издательстве мне гораздо интересней, журналистский труд хорош, редакторский тоже, но не в журнале, а в работе с текстами книг.

А журналисткой я все же стала, только в Вашингтоне – связи Очинклосса помогли устроиться в «Вашингтон таймc геральд» фотографом. Работа уникальная по своей сути и никчемности. Ходила по улицам, универмагам, офисам, фотографировала самых разных людей и задавала нелепые вопросы. В том числе и о Мэрилин Монро, нечто вроде:

– Если бы у вас было свидание с Мэрилин Монро, о чем бы вы с ней говорили?

Человек широко раскрывал на меня глаза:

– А зачем с ней говорить?

Остальное подразумевалось, но не произносилось. И правда, о чем говорить с Мэрилин Монро и зачем с ней вообще разговаривать?

Позже, когда у Джека был роман с секс-символом, меня так и подмывало задать этот же вопрос. С трудом удержалась.

Работа приносила просто гроши, она и была рассчитана на таких, как я, которых могут содержать их семьи, а заработок нужен лишь на карманные расходы. Немного подбрасывал на одежду папа, иногда давала мама.

У Хью Очинклосса было два огромных имения – Мерривуд и Хаммерсмит, содержание которых требовало денег, у него пятеро детей и множество проблем, Очинклоссу не до содержания падчериц. Мы с Ли прекрасно понимали, что должны обеспечить свое будущее сами.

Но моей работой его не только не обеспечишь, но и отдалишь. В середине пятидесятых годов женщине, если она не занималась бизнесом или не была голливудской звездой, самостоятельно обеспечить безбедное существование можно, только удачно выйдя замуж.

Вопрос замужества вообще встал весьма остро. Дочь Джанет Бувье не могла оставаться старой девой!

Но первой нашла себе мужа Ли, она уже уехала с супругом в Лондон (а ведь сестра моложе меня на четыре года!). Во мне словно боролись две Джеки, одна желала самостоятельности и независимости, вторая хотела мужа и семью.

Справиться с первой было достаточно просто – самостоятельно женщина могла заработать только гроши, а я жить на гроши не привыкла.

Все сомнения разрешила встреча с молодым обаятельным сенатором Джоном Фицджеральдом Кеннеди. Против его обаяния не мог устоять никто и никогда, а потому я очертя голову бросилась в омут, называемый влюбленностью. Стать женой Джека – теперь это было заветной мечтой и целью.

Клан Кеннеди

Все писатели Америки, все, кто однажды сел за пишущую машинку и вставил в нее чистый лист бумаги, намереваясь изложить на нем свой взгляд на мир, мечтали, мечтают и будут мечтать написать великий большой роман о настоящих американцах.

Не важно, что такие романы уже есть, «свой» самый гениальный еще впереди.

Я тоже когда-то мечтала.

Издательство до сих пор не теряет надежду издать мои мемуары, и никакие уверения, что таковых не будет, не помогают.

Но дело не в мемуарах, я знаю, что никогда не буду писать такой роман, потому что была причастна к судьбам двух настоящих американцев, но постичь их не сумела, да и возможно ли постичь непостижимое? А без этого как писать?

Эти двое – отец и сын Кеннеди. Джозеф Патрик Кеннеди и Джон Фицджеральд Кеннеди, господин посол и господин президент Соединенных Штатов Америки.

Джозеф Патрик Кеннеди – американец до мозга костей, из тех, без кого Америка бы не была Америкой. Удивительно, что при этом самого Джо Кеннеди в Америке не любили столь многие, что, выдвигая вперед сына, он вынужден был отойти в тень.

Не стану пересказывать биографию Джо, хотя она того стоила бы, о нем и впрямь нужно написать отдельную книгу, расскажу только о том, что имело отношение ко мне лично.

Ко времени нашего знакомства с Джеком Кеннеди были богаты, очень богаты. Любопытствующие журналисты называли цифру в 400 миллионов долларов, редко какая семья имела столь внушительный счет в банке и такие имения. Денег было более чем достаточно, но в клуб миллионеров Кеннеди в отличие от того же Очинклосса не принимали. У Очинклосса были так называемые «старые деньги», то есть состояние в третьем, а то и пятом поколении. Кеннеди таким похвастать не могли. Джозеф сумел сколотить крупнейшее состояние во время «сухого закона», но тогда заработали огромные деньги многие, это американцев ничуть не смущало.

Кроме того, у Кеннеди были два существенных, по мнению американцев, «недостатка». Мир изменился, и сейчас об этом смешно вспоминать, но в середине XX века быть католиком и ирландцем значило быть в стороне. Кеннеди исповедовали католицизм и имели ирландские корни.

Именно потому амбиции Джозефа, пожелавшего видеть сначала себя, а потом сыновей президентами Америки, были сродни постройке дома на Луне.

Но Джо всегда добивался того, чего хотел, даже ставя немыслимые цели.

Для начала он пожелал жениться на дочери мэра Роуз Фицджеральд, которая была девушкой своеобразной – очень набожной и твердой в своих убеждениях. Почему Роуз? Джозеф желал не просто женитьбы, он поставил перед собой великую цель – создать клан, который правил бы ни много, ни мало всей Америкой.

Для этого требовалась соответствующая вторая половинка. Я не верю, что он любил Роуз, во всяком случае, это была своеобразная любовь, как у всех мужчин Кеннеди. Они не просто изменяли своим женщинам, но ставили тех на ступень ниже, задвигали в тень, оставляя только рождение детей и поддержание дома в порядке. Роуз на эту роль подошла прекрасно.

Моя свекровь – несчастная женщина, которая, однако, таковой никогда не выглядела. Она родила Джозефу девятерых детей – основу знаменитого клана Кеннеди. У Фицджеральдов тоже был свой клан, не менее амбициозный, подозреваю, что это и побудило «Милашку Фица», как называли отца Роуз, все же отдать ее замуж за Джозефа. Он и рождение внуков приветствовал так, словно заранее знал об их будущем. Тут чаянья тестя и зятя совпадали полностью. Когда родился старший из сыновей Кеннеди, тоже Джозеф, дед заявил во всеуслышание, что тот непременно станет президентом Америки. Возможно, и стал бы, не погибни Джо-младший на войне.

Милашка Фиц «сгорел» на любовной связи, он, как и Кеннеди, считал, что при деньгах допустимо все, а потому завел бурный роман с местной продавщицей, по-моему, ее звали веселым прозвищем Приветик. Когда подробности этой связи пригрозили обнародовать, Фицджеральд снял свою кандидатуру на выборах мэра.

Неудача тестя научила Джозефа тому, что, если хочешь чего-то добиться в политике, нужен образ идеальной семьи. Их с Роуз семья внешне казалась идеальной. Девять детей, разница между старшим – Джозефом, названным в честь отца, – и младшим Эдвардом (Тедди) была в целых семнадцать лет, потому старшие воспринимались младшими как дядюшки.

Старший из сыновей Джо был настоящим примером для всех младших – прекрасный ученик, отличный спортсмен, прекрасно развит физически, любимец девушек. Джо делал ставку на этого сына, сын чувствовал свою ответственность и одновременно вседозволенность. У Кеннеди было все – они все рослые, красивые, обаятельные, избалованы вниманием, деньгами и вседозволенностью.

С раннего детства Кеннеди знали от отца, что они особенные, что главное в жизни семья, причем не просто семья, а именно их семья, что их семье принадлежит мир. Но для этого нужно было идти вперед и только вперед и держаться всем вместе, как пальцы в сжатом кулаке.

Особенно внушить это старались старшим, а уж старшие воспитают младших. Сам Джозеф Кеннеди больше других любил первенца – Джо-младшего, а Роуз – самого маленького, Тедди. Мать баловала Тедди, отец – всех сыновей.

Двух старших сыновей – Джо и Джека – отделяли от следующего брата Роберта (Бобби) целых четыре сестры – Розмари, Кэтлин, Юнис и Патриция (Пэт) – и десять лет разницы (с Джеком восемь с половиной). В детстве и юности это огромная разница, потому соперничали Джо и Джек, а маленький Бобби оставался пока в стороне. Младшая из сестер Джин была «где-то между», не относясь ни к старшим, ни к младшим. Возможно, в этом ей повезло – родительского давления меньше. Джин была на три года младше Бобби, а Эдвард на целых семь. Конечно, Бобби тянулся не к Эдди, а к старшим братьям.

Однажды Бобби говорил мне, что в соперничестве старших братьев всегда поддерживал Джека потому, что тот добрей. Джо, по отзывам всех, знавших его, был хорош во всем, кроме одного – почти жестокости по отношению к любому, кто смог бы с ним соперничать. Особенно доставалось ближайшему сопернику за отцовское внимание Джеку. Но отец всегда делал ставку на старшего, вся семья знала, что Джо непременно станет президентом Соединенных Штатов, коль уж это не удалось отцу.

Джозеф Патрик Кеннеди действительно мечтал сесть в президентское кресло сначала сам и лишь потом передать его сыновьям одному за другим словно по наследству.

Не удалось из-за неосторожного выступления. Будучи послом в Англии, Джозеф высказался по поводу возможного участия или неучастия США в надвигающейся войне и о Гитлере. Мнение посла не совпадало с мнением президента и линией правительства, потому послом Джозеф быть перестал, хотя называли его так до самой смерти, во всяком случае, в семье. «Господин посол»…

В семье посла было уже девять детей, в Англии его даже называли «отцом нации».

Образованием мальчиков занимался отец, а девочек – мать. Потому девочки окончили монастырские школы, зато мальчики учились в самых престижных учебных заведениях, включая Гарвард.

Джозеф Кеннеди замечателен тем, что вся его жизнь – одно устремление вперед. Выходцам из Ирландии в те времена в Америке было трудно куда-то пробиться, их не принимали в закрытые клубы, не пускали в свой круг, их попросту не любили, считая деревенщиной. «Ирлашки» – презрительное прозвище, сопровождавшее всех рыжеволосых потомков зеленого острова.

Тем замечательней успех Кеннеди – американцев в третьем поколении, но все же имеющих ирландские корни. Поставить перед собой цель – стать президентом США, а когда это не удалось, сделать президентами своих сыновей – мог только очень амбициозный и уверенный в себе человек, настоящий американец (несмотря на ирландские корни) Джозеф Патрик Кеннеди. А если Кеннеди чего-то захотели, если цель поставлена, она должна быть достигнута, чего бы это ни стоило! Кеннеди никогда не проигрывают, а если и отступают, то лишь с целью перегруппировки сил.

И еще Кеннеди всегда вместе, что бы ни случилось, что бы кто из них ни натворил. Они заступались друг за дружку, разбивая в кровь чьи-то носы, они готовы были жертвовать своими собственными судьбами и жизнями, как Бобби, чтобы сначала помочь Джеку в его президентстве, а потом попытаться заменить его на посту.

Это Кеннеди, клан, который удалось создать Джозефу Патрику, но который не удалось укрепить.

Существует ли проклятье клана Кеннеди? Сам по себе клан уже проклятье своих членов, потому что они перестают жить своей жизнью, становясь послушными исполнителями воли клана. Не только сыновья, дочери или внуки Джозефа и Роуз, но и все попавшие в клан женщины – невестки Кеннеди. Я, пожалуй, единственная, кому удалось вырваться и жить своей жизнью. И я очень надеюсь, что проклятье клана не коснется моих детей.

Джозеф Кеннеди научил и приучил сыновей к необходимости стеной вставать друг за друга, поддерживать любое начинание, если оно на пользу клана, всегда и везде быть вместе. Именно из-за этой подчиненности главенствующей идее, которая попросту означала волю отца, все Кеннеди жили как единое целое, даже не состоящее из отдельных индивидуумов.

Попробую объяснить.

Президентом должен был стать Джо-младший, его к этому готовили, он был силен физически (хотя все Кеннеди, кроме Джека, отличались прекрасной физической формой), получил подходящее образование, был настойчив и целеустремлен настолько, чтобы воплотить мечту отца в жизнь.

Но судьба распорядилась так, что Джо погиб на войне, его бомбардировщик, загруженный взрывчаткой сверх меры, взорвался в воздухе. То, что должно было сделать Джо Кеннеди героем Америки, стало его последним вылетом.

Судьба выбила из рядов Кеннеди самого сильного из сыновей и самого успешного. Следующий – Джек – по состоянию здоровья и своим наклонностям тогда просто не подходил на роль нового лидера братьев, он мечтал стать писателем и был серьезно болен. Но ряды Кеннеди сплотились, выдвинув его лидером. Бобби был еще слишком молод, а о том, чтобы хотя бы отложить мечту на время, никто даже не думал. Кеннеди должны быть президентами!

Джек забыл о мечте стать писателем и занялся политикой.

Конечно, Джозеф всегда утверждал, что это его собственный выбор, что Джек сам решил заменить погибшего брата, что он почувствовал вкус к политике после первого же публичного выступления… Джо мог многое говорить, только я знала иное – атмосфера в семье такая, что не почувствовать этот вкус просто невозможно. Клан Кеннеди силен не отдельными членами, а своей сплоченностью. Что значило желание Джека или его болезни? Только то, что второе надо скрывать.

А что касается первого, то он может писать книги сколько угодно, пока лежит в больницах или приходит в себя после операций. И после президентства, когда на его место заступит Бобби, тоже пусть пишет, даже лучше будут продаваться…

Это первое, что сделал со своими сыновьями Джозеф Кеннеди – он навсегда сжал их в единый кулак, подвластный его воле, способный сокрушить все и всего добиться. Деньги отца плюс сплоченная воля братьев, и Кеннеди непобедимы.

Но это же означало, что ни один из братьев, не погибни даже Джо-младший, не мог жить своей жизнью, все они были в единой крепчайшей связке и все послушны воле Джозефа Патрика. Бобби, когда помог Джеку стать президентом, попытался отойти в сторону и заняться своими делами, но, послушный отцовской воле, стал министром юстиции при Джеке.

Но держать сыновей в жестком кулаке, не давая воли ни в чем, долго невозможно. Деньги позволяли многое, а большие деньги отца позволяли не заниматься бизнесом, а только политикой, но была еще жизнь. Джозеф мог найти сыновьям подходящих жен, мог купить дома, заставить каждое лето и выходные проводить в его имении в Хайаннисе, но он интуитивно понимал, что всем им нужен выход, что взрослеющие сыновья должны иметь волю хоть в чем-то, иначе неизбежен бунт.

И он нашел.

Зажатые отцовской волей в железный кулак, братья Кеннеди должны были иметь кого-то ниже себя, кого-то, к кому можно относиться не как к соперникам или противникам, но кого можно просто использовать.

Таковыми оказались женщины. Все без исключения, даже Роуз Кеннеди, сестры и жены. Внешне к матери проявляли уважение, но только внешне. Сестер любили «по-братски», не считая равными. Жены вообще нужны только для воспроизведения рода.

А уже остальные… О, эти годились только для постели! Любая, оказавшаяся поблизости, причем не всегда красивая и даже просто симпатичная, должна быть завоевана. Кеннеди внешне очень привлекательны, безумно напористы и богаты, потому никаких усилий для завоеваний не требовалось, отказов не было никогда.

А жены? Жены должны были брать пример с Роуз, то есть смотреть на все сквозь пальцы. Кстати, другого выхода все равно не было.

Пример действительно показывала чета Джозеф и Роуз.

Джозеф преподнес сыновьям один из самых важных и самых страшных уроков – он буквально на деле показал, как можно развлекаться с любовницей в присутствии жены и не ставить супругу ни в грош, при этом изображая для публики идеальную семью.

Роман Джозефа Кеннеди с актрисой Глорией Свенссон был притчей во языцех. Роуз была на восьмом месяце беременности их восьмым ребенком, когда Джозеф просто пригласил свою любовницу погостить в Палм-Бич. Привезти любовницу прямо в свой дом к своей семье… это уже не просто пощечина жене, это худший пример сыновьям.

Но Роуз проглотила даже это! Она уехала в Бостон и родила Джин. Джозеф был занят любовницей, а потому приезжать к супруге не стал, отправив ей в подарок какую-то драгоценность и поздравления. Соперница прислала цветы.

Сейчас трудно поверить в то, что женщина может простить мужу даже такое унижение и вернуться, но Роуз вернулась. Дело в том, что это далеко не первый роман Джозефа, и однажды Роуз уже возвращалась в отчий дом, не выдержав измен. Отец принял ее без особого энтузиазма и убедил остаться верной супружескому долгу и семье, то есть вернуться к Джозефу.

Роуз отомстила тогда по-своему, она принялась путешествовать. Стоило появиться новой любовнице мужа, как она собирала чемоданы, невзирая на протесты детей. Джо-младший не переживал из-за отсутствия матери, а вот Джек страдал сильно.

Но в отношениях с Глорией Свенсон Роуз избрала немыслимую тактику, она делала вид, что не подозревает об отношениях мужа и актрисы! И это при том, что Джек застукал отца с Глорией на их яхте и был настолько потрясен увиденным, что выбросился за борт. Отцу пришлось вытаскивать сына из воды и популярно объяснять, что ничего страшного не произошло, так бывает у всех и со всеми!

Чему мог научиться Джек у отца? Только тому, что с женщинами не стоит считаться, даже с теми, кто дарит тебе детей. Он научился, не уважая мать (улыбки под прицелами фотокамер не в счет), он так же относился и ко мне. Понадобилось десять лет очень сложного брака и слава иконы стиля не только Америки, чтобы муж хоть как-то заметил мои собственные достижения.

Я едва не повторила поведение Роуз – не замечать присутствия любовниц даже в Белом доме, закрывать глаза на все, а когда становится невыносимо, попросту уезжать. И еще тратить деньги. Если муж неверен, так пусть хоть счета оплачивает.

Не знаю, как сложилась бы наша с Джеком жизнь, не погибни он в тот страшный ноябрьский день 1963 года, потому что на миг мне показалось, что муж кое-что понял. Я сделала все, чтобы он увидел во мне не только «ценное приобретение», как называли меня братья Кеннеди, но женщину, которой восхищается мир.

Да, я не так красива и фигуриста, как Мэрилин Монро, но у меня есть свои достоинства, которые значат и для семьи, и для первой леди куда больше, чем умение в пьяном виде повилять бедрами.

Но это все было позже, а тогда наступление на Белый дом началось, когда Джозеф Патрик Кеннеди, наговорив лишнего, подал в отставку и вернулся из Англии в Америку.

Едва ли кто-то другой тогда лучше Джозефа понимал и использовал силу прессы. Любое мало-мальски значимое событие в семье освещалось в газетах так, словно дело шло о королевской семье. Конечно, это стоило больших денег, но Кеннеди никогда не жалели средств на создание имиджа успешного семейства. При этом страшный недуг старшей из дочерей, Розмари, и бесконечные болезни Джека замалчивались, а малейшие успехи сыновей возводились в степень.

Война не просто разбросала большую семью в разные стороны, она принялась выбивать из рядов Кеннеди самых сильных.

Ходили слухи, что это начало действовать проклятье Кеннеди, связанное с несчастной судьбой Розмари. Кеннеди тщательно скрывали беду старшей из дочерей, но все тайное когда-то становится явным, и болезнь Розмари уже не секрет.

Розмари признана самой красивой из Кеннеди. На фотографиях действительно очень красивая девушка, но у нее было тело двадцатилетней красавицы и разум ребенка. Но это официальная версия, я никогда не расспрашивала ни Роуз, ни даже Джека о судьбе Розмари, потому что понимала – в семье Кеннеди лучше не задавать ненужных вопросов. Судя по крайне редким и мимолетным замечаниям младших сестер, особенно Юнис, которая была близка к старшей сестре, Розмари вовсе не была недоразвита. Возможно, слабее остальных, не схватывала все на лету, не вписывалась в общую картину, не была достаточно успешной.

Я представляю, каким было давление на несчастную девушку, не оправдывавшую надежд матери и отца! Такое выдержит не каждый, а Розмари это явно привело к нервному срыву. Такого Кеннеди не прощали, нервы Кеннеди должны быть стальными.

Подозреваю, что Джозеф сам принял решение о проведении ей лоботомии, чтобы прекратить истерики, которым якобы была подвержена Розмари. Говорили, что лоботомия творила чудеса, но в случае с Розмари чуда не случилось, напротив, девушка осталась полным инвалидом, что тщательно скрывали.

Твердили, что Розмари часто покидала монастырскую школу, в которой училась, и ее находили далеко от дома и школы бродившей по улицам. Неудивительно, если она не была типичной Кеннеди, способной выносить все и нацеленной только на успех. Розмари была красавицей, но не была успешной, а потому не была настоящей Кеннеди. От этого наверняка хотелось сбежать. Однако на балу в Лондоне она выглядела не хуже своих сестер.

В семье Кеннеди, где полагалось блистать во всем, проблемы старшей дочери не мог компенсировать даже несомненный успех следующих – Кэтлин и Юнис.

Несомненно, старания Юнис по организации Параолимпийских Игр навеяны мыслями о судьбе сестры. Юнис молодец, она из всех Кеннеди, которых застала я, вела себя наиболее достойно.

Дело в том, что надежда отца Джо-младший погиб во время войны, его самолет не вернулся на базу 12 августа 1944 года. Отец долго не желал верить в гибель старшего сына и безусловного наследника, потому что уже перенес известие об исчезновении во время боевых действий Джека, который воевал на флоте. Но Джек сумел не только выжить сам после того, как его катер оказался уничтожен японским эсминцем, но и спасти матроса, протащив его за спасательный жилет до берега целых пять километров.

Джек вернулся с войны героем, а Джо-младший не вернулся совсем, потому Джеку пришлось заступить на место Джо.

Для этого были большие препятствия: Джо был силен и крепок здоровьем, чего никак нельзя сказать о Джеке, который перенес желтуху, скарлатину в тяжелейшей форме и еще много чего. И без того больной позвоночник во время невольного пребывания в холодной воде и больших нагрузок сильно пострадал, появилось много других проблем со здоровьем.

Но у Кеннеди не было выбора, кроме как сделать своим знаменем Джека.

Быть знаменем, оправдывать надежды отца Кеннеди крайне тяжело, это я поняла сразу, как только стала частью клана. Не оправдавшая надежды Розмари поплатилась за свою неспособность, хотя едва ли была виновата.

Несомненно, будь жив Джо-младший, президентом стал бы он, а Джек превратился бы в писателя, как он и мечтал при жизни старшего брата. У Джека просто не было выбора, конечно, ему не провели бы лоботомию или нечто подобное, но не оправдать надежд отца он не имел морального права, ведь он Кеннеди.

Так один настоящий американец начал делать карьеру другого настоящего американца. Сомневаюсь, чтобы настоящие чаянья самого Джека принимались в расчет, как и состояние его здоровья.

Юнис рассказывала, что когда после войны отец принял решение, что пора выдвигать Джека (пока Кеннеди не забыли), он объявил семье:

– Мы будем продавать Джека, как мыльные хлопья!

Я могу еще радоваться, что меня саму не продавали, как бумажные носовые платки – всем и каждому. Просто к тому времени, когда я чего-то добилась, Джозеф Кеннеди уже был прикован к инвалидному креслу. Но даже такой – беспомощный и лишенный возможности говорить – он был удивительно притягателен. У подобных людей столь силен запас внутренних сил, что им поддаешься невольно.

Джек едва держался на ногах, как говорила Юнис, он был больше похож на подростка, чем на будущего конгрессмена, но это Кеннеди не волновало.

– Важнее не то, кем ты являешься, а то, каким представляют тебя люди.

Это был новый этап, если раньше полагалось быть таким, каким тебя желал видеть папа Кеннеди, то теперь Джек должен был соответствовать требованиям целой Америки. Кеннеди привыкли, что, если что-то не так, это «что-то» следует просто скрыть, как скрыли несчастье с Розмари и многочисленные болезни Джека, а также измены самого Джозефа и его немалые грехи в зарабатывании миллионов.

Успехи следовало выпячивать, подчеркивать, преувеличивать. Джек действительно герой, он не только сумел сам проплыть до берега пять километров, но и протащил с собой раненого матроса. Но разве только Джек совершил подвиг во время войны? Конечно, о его подвиге стоило рассказывать, но не на каждой же странице газеты каждый день. Я утрирую, но недалека от истины.

Зато настоящий подвиг Джека, когда он с улыбкой появлялся перед избирателями или посетителями Белого дома только после нескольких уколов обезболивающего, оставив костыли у дверей, не всегда мог сам встать из кресла и спуститься по лестнице, но при этом сутками работал во время кризисов, встречался с избирателями, совершал международные визиты… не был виден никому.

Разве меньший подвиг в том, чтобы, превозмогая невыносимую боль, вести тяжелые переговоры, улыбаться лидерам других стран, пожимать руки, сажать деревья, ничем не выдавая своего состояния и не отличаясь от здоровых собеседников? Кто знает, может, и они превозмогали такую же боль?

Итак, Джека начали продавать, чтобы он стал конгрессменом от Восточного Бостона.

Он стал, переехал в Джорджтаун, к нему перебралась и Юнис.

Немного погодя случилась трагедия с Кэтлин. После гибели на войне первого мужа, она в США не вернулась, осталась в Англии и там влюбилась в одного из богатейших лордов Англии, но женатого протестанта и даже намеревалась снова выйти замуж после его развода.

Джек рассказывал, какой шок у семьи вызвало ее признание, ради которого Кэтлин специально прилетала в Америку.

Роуз была в ужасе: выйти замуж за разведенного да еще и протестанта?! Решительное «нет» матери не слишком испугало молодую женщину, она хотела простого человеческого счастья с любимым, и ей было все равно, разведен он или нет. Отец был не столь категоричен, во-первых, дочери уже двадцать восемь лет, по любым меркам она совершеннолетняя, вдова, причем вдова богатая, давно самостоятельно жила в Лондоне, и запретить Кэтлин снова выйти замуж ни он, никто другой не мог. Кроме того, новый зять был далеко не беден и имел вес в Англии, что само по себе немаловажно.

Угроза матери попросту вычеркнуть Кэтлин из числа Кеннеди дочь не испугала.

Джозеф согласился встретиться с будущим зятем, который уже уладил вопрос развода. Но свадьбе было не суждено состояться. Незадолго до планировавшегося мероприятия – встречи Питера с Джозефом – самолет, на котором Кэтлин и Питер летели в Канны, врезался в гору. Погибли все.

Если и существовало проклятье Кеннеди, то наложила его не кто иной, как сама Роуз Кеннеди. Чтобы понять это, достаточно просто перечислить смерти и неприятности ее собственных детей и мужа. И не только их, мне кажется, что даже на многочисленных любовниц мужа, о которых точно знала Роуз, повлияло это проклятье, во всяком случае карьера Глории Свенссон окончательно пошла ко дну именно после знаменитого совместного вояжа в Европу.

Джозеф Кеннеди сделал инвалидом Розмари, настояв на опаснейшей операции, сломал жизнь самой Роуз, вынудив вытерпеть очень много унижений, она даже удалилась и жила в Хайаннисе, но отдельно от остальной семьи, чтобы не видеть многочисленных «горничных» Джозефа, подолгу путешествовала, лишь бы не быть посмешищем в глазах собственных детей.

Джозеф поплатился жестоко. Он не погиб, но в момент исполнения заветной мечты, когда его сын стал президентом Соединенных Штатов, оказался парализован и прикован к инвалидному креслу с потерей речи.

Это не все – Джозеф пережил трех из своих сыновей и дочь, самостоятельное решение которой, противоречащее решению матери, почти одобрил. Судьба отняла у Джозефа сначала его первенца и надежду Джозефа-младшего, потом Кэтлин, потом обрекла на бессилие его самого, но Джозеф успел узнать и о гибели Джека, и об убийстве Бобби. Только после этого умер сам Джозеф, ему больше незачем оказалось жить.

Роуз жива до сих пор. Но когда ее любимец Тедди, обещавший матери, что не пойдет по стопам братьев, все же решил повторить их судьбу, произошла трагедия с упавшей в реку машиной, в которой погибла ехавшая с ним женщина. Сам Тедди спасся, но карьера оказалась загублена. Это случилось в годовщину гибели Бобби, несчастный Джозеф Кеннеди успел узнать о том, что и младший его сын никогда не станет президентом. Вряд ли возможно сильней наказать Джозефа Патрика Кеннеди, как лишив жизни его самых сильных сыновей, младшего лишить надежды когда-нибудь встать во главе Америки, а его самого обездвижить.

Все, кто так или иначе выступал против воли Роуз или обижали ее, поплатились. Что это – рок, простое совпадение или все же проклятье существует?

Я очень надеюсь, что не права, что это не Роуз прокляла своего неверного мужа и его не менее неверное потомство, но отделаться от такой мысли трудно.

Когда я оказалась членом клана Кеннеди, уже ничего не было известно о Розмари, она словно никогда не существовала, уже погибли Джо-младший и Кэтлин. Бобби был женат на Этель, немного сумасбродной, беспокойной, но ставшей настоящей Кеннеди и рожавшей очаровательных детишек год за годом.

Позже, когда было решено женить Тедди и ему выбрана супруга Джоан, подходившая всем требованиям Кеннеди, наблюдая за обсуждением достоинств кандидатки, я осознала, как выбирали меня.

У Джека было много приятельниц, но далеко не все соответствовали требованиям клана, прежде всего Джозефа Кеннеди и самой Роуз. Для Роуз важно было вероисповедание – только католичка! Джо-старшему важно иное – жена сенатора и будущего президента должна иметь аристократическое происхождение, уметь себя вести и «держать спину» в любых ситуациях, быть в меру умной и в меру амбициозной. Приданое совершенно неважно, денег Кеннеди хватало своих.

Я подходила по всем параметрам, потому что была обедневшей, но прекрасно образованной аристократкой, в меру свободомыслящей, в меру послушной, разумной и попавшей под обаяние Джека полностью. Думаю, из кандидаток меня выбрал не Джек, а сам Джозеф. Джека я скорее забавляла. Если вспомнить, что для Кеннеди женщины вообще ничего не значили, то это уже немало.

Глава семьи провел со мной обстоятельную беседу, честно рассказав о проблемах Джека, о перспективах его жизни, поставив задачи будущей супруги столь замечательного члена клана Кеннеди, обещав, что Джек обязательно станет президентом Соединенных Штатов Америки, а его супруга первой леди. При этом он обещал щедрую поддержку как президентской кампании Джека, так и его семейной жизни.

Достаточно вспомнить, кем я сама была в то время. Отец практически разорен, он даже продал свое место на Бирже, оставшись почти ни с чем. Мама, конечно, вышла замуж очень удачно, Очинклосс относился прекрасно ко всем детям, нас никто не обижал, но мы с Ли не забывали, что обязаны обеспечить свое будущее сами, приданое давать дочерям Джанет Хью Очинклосс не обязан, у него пятеро своих детей. Следовало найти мужа побогаче.

Если честно, то Джозеф не скрывал и недостатки Джека, которые могли серьезно испортить семейную жизнь – его увлечения женщинами, болезни и страшную занятость политикой. Легче всего обмануть того, кто желает быть обманутым, я очень желала, потому услышала слова Джозефа о том, что все в моих руках, что рядом с хорошенькой, умной женой многие перестают смотреть налево, что Джеку давно предрекали почти немедленную смерть, но он жив и очень подвижен, что лучше иметь страшно занятого мужа-президента, чем бездельника без доллара на счету, и пропустила сами предостережения.

Они звучали не очень настойчиво, в планы Джозефа входило предостеречь, не отговаривая. Позже, когда встал вопрос о разводе, Джо напомнил мне о своих предостережениях.

Но даже если бы услышала? Кто из молодых жен не мечтает перевоспитать мужа, отучить его смотреть на других женщин, превратить в образцового семьянина? Я была как все, тоже считала, что справлюсь.

Конечно, решающим все равно оказалось мое увлечение Джеком, но немаловажную роль сыграли и отцовские амбиции. Разве можно не любить обаятельного красавца, который твердо настроен стать главой государства и вознести супругу на самый верх?

А еще поддержка огромного семейства…

Пока ты не попала внутрь, не поймешь, какие это создает проблемы, вынуждая жить не по своему желанию, а по законам клана, не по своим вкусам, а согласно требованиям семейства.

Если вам предстоит стать членом большой семьи, особенно семьи дружной, хорошенько изучите принципы жизни этой семьи. Если они вам чем-то не подходят, лучше отказаться сразу. Не надейтесь перевоспитать мужа и тем более целое семейство.

Клан Кеннеди переделать невозможно, я этого не поняла и жестоко поплатилась. Уверенность Джозефа, что Джек рядом с хорошенькой молодой женой перестанет быть бабником, была пустым звуком, думаю, он прекрасно понимал это сам, но говорить мне о том, что любителя женщин никогда не перевоспитать, не стоило. Джозеф просто надеялся, что к тому времени, когда мне станет невтерпеж, я окажусь связанной по рукам и ногам, либо вообще привыкну терпеть все и буду делать это молча.

В этом все мужчины Кеннеди – они не считают женщин достойными себя, Джозеф мог уважать Роуз как мать и хозяйку большой семьи, но не только не уважал ее как женщину, но и открыто оскорблял.

Я стала Кеннеди и довольно быстро поняла, что переоценила свои силы.

Я могла сутками выхаживать Джека после операции, переводить для него книги, помогать подбирать материал для его собственной книги, могла быть очаровательной, привлекательной, образованной… какой угодно, но оставалась женщиной, а потому существом второго сорта, которому можно изменить, которое можно предать.

Ни для кого не секрет многочисленные любовные похождения мужчин клана Кеннеди, женщинам оставалось одно – терпеть, делая вид, что ничего не происходит, улыбаться и ждать, когда муж вернется после очередного романа или просто интрижки, ну и конечно, рожать детей. Чем больше, тем лучше.

В этом преуспела Этель, она, перещеголяв свекровь, родила одиннадцать, но даже слава пуританина и множество детей не помешали Бобби прельститься прелестями Монро и закрутить с кинодивой роман, наделавший шума на всю Америку. Обидно, что он просто сменил в постели красотки моего собственного мужа.

Но став Кеннеди номинально, я не стала таковой по существу.

Вечное соперничество, немыслимая физическая активность и физические же соревнования, подкалывание друг друга, довольно грубые, а иногда и пошлые шуточки… все это не мое. Как и четкое следование правилам клана.

Существовал только один выход – развод, и угроза его возникла у нас с Джеком довольно скоро.

Думаю, всем, кто интересовался историей нашей семьи и биографией Джека, известна и история гибели нашего первого ребенка.

Чтобы убедить всех, что наш брак существует, мы просто обязаны были родить ребенка. Джек «расстарался», и к Рождеству 1955 года я была беременна. Следующий год стал для меня поистине кошмаром. Джек решил бороться за место вице-президента, хотя даже Джозеф твердил, что ему рано, что условия еще не созданы. Всю весну и лето мы с кем-то встречались, пожимали руки, выслушивали, обещали. Я говорю «мы», потому что мне тоже пришлось сопровождать мужа, несмотря на круглый уже живот.

Сейчас я понимаю, что Джеку вовсе не был нужен этот ребенок и я сама тоже. Он ни на минуту не задумался, насколько мне тяжело в летнюю жару на седьмом месяце быть на солнце на ногах по много часов, не замечал вымученность моей улыбки. Джек не любил меня, я была всего лишь обязательным дополнением успешного политика, дополнением вроде галстука нужной расцветки или дежурной улыбки.

Другим Джек улыбался куда искренней, чем мне. Я понимала, что он предпочел бы видеть на моем месте кого-то другого, сама предпочитала вовсе не находиться рядом, а уехать в Европу, но ни он, ни я ничего не могли изменить.

Конечно, отстраненность не могли не заметить, нашлись и репортеры, и просто внимательные наблюдатели, которые не поверили в почти счастливую семейную пару, с нетерпением ожидающую первенца.

А в августе Джек, в треском проигравший выборы, умчался отдыхать в Средиземноморье на арендованной им яхте. Он не пожелал провести со мной оставшиеся до рождения ребенка месяцы в Хаммерсмите. Тедди и Смазерс в качестве компаньонов по развлечению… можно не объяснять, что им предстояло.

Под объективами фотокамер я «благословила» супруга на этакую прогулку, не могло быть иначе, ведь это не последние выборы, Джек уже вовсю думал о следующих, которые предстоят в 1960 году. Почему при этом он не задумывался не только о моем состоянии, но и о том, что его могут сфотографировать на яхте?

Но мне было все равно.

Когда-то, когда родители разводились, мама сказала, что со временем мы поймем, что значит иметь неверного мужа. Удивительно, но этого сполна хлебнула в своей жизни я, Ли изменяла сама, нимало не заботясь о репутации и чувствах своих супругов.

Я держалась стойко, но природа оказалась сильней… Очинклоссы старательно делали вид, что так и нужно – жена в Хаммерсмите вот-вот родит, а муж гуляет в Европе.

Позже мы всем говорили, что виновата моя усталость, перенапряжение, в действительности виной была неразборчивость Джека в связях с женщинами.

Я не выносила ребенка, причем не просто не выносила, 23 сентября дочка родилась мертвой. Она была уже вполне большой, чтобы выжить, будучи рожденной без срывов. Еще обидней, что сестра Джека через пару дней родила своего второго ребенка, крепкого и здоровенького, а жена Бобби Этель и того больше – пятого их ребенка.

Врач прозрачно намекнул, что супруг «подарил» мне некую гадость, из-за которой выносить ребенка будет крайне трудно и которая столь же трудно излечивается.

Для меня самым тяжелым оказалось поведение Джека – он не только не нашел нужным быть рядом со мной, но и не спешил возвращаться, даже узнав о трагедии. Увидев в своей палате вместо мужа Бобби, я все поняла. Мало того, вернувшись в США, Джек не поспешил ко мне в больницу, напротив, он весело проводил время в кругу своей семьи.

У меня были напряженные отношения с мамой, мы с детства соперничали с Ли, но тогда только они и Очинклоссы оказались моей поддержкой.

Я без памяти любила Джека, но была не настолько глупа, чтобы не видеть, что он не любит меня. Репортеры и биографы могли сколько угодно вздыхать о нашей неземной любви, о том, как хороша молодая пара Кеннеди, как подходят друг другу сенатор и его супруга… Правда разительно отличалась от сентиментальных вздохов, любящий муж не оставит жену перед родами, чтобы развлекаться с другими на яхте. Это следовало признать и принять. Наш брак развалился, не успев даже окрепнуть, мама была права – Джон Кеннеди был копией папы, а потому верности ожидать не стоило.

Развод это всегда плохо, но в данном случае он больше вредил Джеку, чем мне, потому что разведенный католик никогда не стал бы президентом.

Я мало думала о карьере Джека и куда больше была озабочена тем, что теперь будет очень трудно родить детей от кого-то другого. А еще больше о том, что любимый мужчина мной пренебрег, причем так грубо и откровенно.

Когда Джек все же явился в больницу с покаянным видом, в который совсем не верилось (я прекрасно понимала, что он выполняет приказ Джо), я не пожелала с ним разговаривать. Лучше рвать сразу.

Немного погодя, выйдя из больницы, просто улетела в Лондон к Ли и ее мужу. Ходили упорные слухи, что я весело провожу время в Лондоне, в то время как мой супруг занимается политикой, колеся по разным штатам ради будущих выборов в сенат. Всем казалось, что я просто развлекаюсь.

Все просто: воспитанная мамой в убеждении, что никто не должен видеть твоих слез, что нужно улыбаться, быть веселой и приветливой даже когда у тебя на душе мрак или в пятку вонзился гвоздь из каблука, я «держала спину», то есть была, как положено, весела и приветлива. Какое кому дело до моего разваливающегося брака, неверности и нелюбви мужа? К чему показывать свое горе, беду, неудовольствие, если они никому не нужны, а если и интересуют, то только ради сплетен.

Нет уж, повода для сплетен, жалости или насмешек я давать не собиралась, наши с Джеком отношения – это наши отношения, я переживу сама, не призывая на его голову всеобщее осуждение, как бы оно ни было справедливо.

Но я ошиблась в одном: Джек все же принадлежал клану Кеннеди, а Кеннеди при достижении поставленной цели не считаются ни с чем, ни с чужими, ни даже со своими собственными чувствами. Цель в данном случае была не просто велика, она была максимальной – Джек должен стать президентом в 1960 году!

Кеннеди в гибели моей дочери обвинили мое пристрастие к сигаретам и встали на сторону Джека. Все, кроме Джозефа Кеннеди. Неважно, что по поводу этого думал Джо (подозреваю, что получил сведения от врача и знал, в чем истинная причина), он прекрасно понимал: разведенный католик никогда не станет президентом Соединенных Штатов, во всяком случае, в обозримом будущем. Ни развестись со мной, ни жениться на своей любовнице, протестантке Гунилле ван Пост, Джек не мог, это Джо сознавал отчетливо, а потому встал на мою сторону.

Нет, Джо не спорил со своими многочисленными родственницами, просто ненавидевшими меня за то, что осмеливалась не принимать измены мужа покорно, ведь настоящая женщина клана Кеннеди должна рожать детей и ждать мужа дома из его бесконечных поездок с кем бы и куда бы тот ни отправился. Джо решил вернуть меня в лоно семьи (которой не было) не из любви ко мне и даже не из уважения, хотя об этом немало писали все, кому не лень. Думаю, Джозеф уважал бы меня больше, если бы я НЕ вернулась, но он не мог этого допустить.

Все прекрасно понимали, что развод смертелен для карьеры Джека и что долго скрывать наш разъезд не получится, вопрос о самом существовании нашей семьи следовало решать немедленно.

Приложила усилия и моя мама. Она уже почти ненавидела клан Кеннеди, но Джанет Бувье всегда славилась прагматизмом. Мама оказалась невольной союзницей Джозефа Кеннеди. Она просто поставила передо мной вопрос: а что дальше?

Я задумывалась об этом и сама. Можно месяц жить у сестры с зятем, которые, конечно, деньги не считают, но свободных не имеют, можно пользоваться приютом у Очинклоссов, вставших на мою сторону, можно снова пойти работать… Возможно, встань передо мной такой вопрос сейчас, я выбрала бы последнее, но тогда…

У Ли брак трещал по швам, но хотя бы имелся в запасе Стас Радзивилл. В те годы в нашем обществе развод означал крах всего, чтобы вернуть себе статус, нужно было немедленно снова выйти замуж. Я понимала, что сестра вскоре станет мадам Радзивилл.

Но это Ли, а я?

В клане Кеннеди я среди женщин была второсортной – не умела быть настойчивой, не была столь активной, не желала смотреть сквозь пальцы на измены мужа, но главное – я не родила одного за другим крепких младенцев, пробыв два года замужем. Выкидыш и мертворождение популярности не добавляли.

Женщины Кеннеди во главе с Роуз активно осуждали меня, а я, честно говоря, не испытывала ни малейшего желания вести себя согласно их требованиям, мне были непонятны их мир и их ценности. Наверное, дело в годах, прожитых в Париже, ведь одно дело ездить в Европу на отдых, но совсем другое там учиться, особенно в Париже.

И все-таки я прекрасно понимала, что, наплевав на мнение Роуз и ее дочерей и невесток, положения не исправлю.

Главное – я все равно любила Джека, я всегда его любила, любовь такое чувство, которое не исчезает оттого, что не отвечают взаимностью. Если она есть, то есть, а невнимание, пренебрежение, даже сильно обижая, парадоксальным образом любовь укрепляют.

Любая женщина признает, если только честно заглянет в свое сердце, что желание завоевать сердце любимого человека перевешивает все остальное. А если этот человек еще и твой муж… В нашем кругу измены были явлением совершенно обычным, нужно только уметь скрывать их от публики.

Джозеф Кеннеди знал пружины, на которые следует нажимать. Он поспешил поговорить со мной до того, как я объявлю о разводе.

Слухов и предположений по этому поводу было очень много. Многие уверенно заявляли, что глава клана Кеннеди попросту купил меня за миллион долларов. Когда этот вопрос был задан мне самой, осталось только посмеяться:

– А почему не за десять? Мне эта цифра нравится куда больше.

Это так, Джо был одним из самых богатых людей Америки, он вполне мог заплатить и десять миллионов, если бы знал, что я их возьму. Но Джо знал другое: я люблю Джека, и мне не все равно, будет он со мной или нет. Понимал, что я очень хотела бы завоевать сердце мужа, доказать, что, хотя природа и не наделила меня потрясающей красотой и фигурой, я стою многого, куда больше большинства тех, кто оказывался в его постели.

Вот этим, а не миллионами, Джек и взял меня.

– Неизвестно, кем и чем ты станешь без Джека и без Кеннеди, но с ним и со мной ты станешь первой леди Америки.

Я обещаю тебе поддержку во всем, как обещал поддержку Джеку.

Я задала один вопрос:

– Но почему мы, почему я? Почему не Бобби с Этель, которые прекрасная семья, так же молоды и амбициозны? Почему Джек?

– О выборе между Джеком и Бобби я с тобой говорить не буду, время Бобби еще не пришло, но придет. А почему ты? Из тебя выйдет прекрасная хозяйка Белого дома. Белый дом не поместье Кеннеди и не дом Роберта Кеннеди, Этель этого не потянуть. Это для тебя, не упусти свой единственный шанс. Надеюсь, ты понимаешь, что я имел это в виду, когда помогал тебе выйти замуж за Джека?

– Это была неудачная наша с вами идея.

– Это был наш с тобой фальстарт, Джеки. Давай сделаем еще один и без ошибок. Я знаю, что ты любишь Джека, достаточно амбициозна, умна, отлично воспитана и имеешь отменный вкус. То, что нужно современному президенту Америки в первой леди. У Джека есть остальное, а у меня есть деньги. Все для того, чтобы вы стали первой парой Америки. Я обещаю тебе поддержку и средства, которых у тебя просто нет.

Заметив, что я поморщилась (признавать, что по сути Золушка, хотя и не обиженная семьей Очинклоссов, не хотелось даже перед проницательным Джозефом Кеннеди), он повторил:

– У тебя нет средств, а потому нет возможностей использовать все свои таланты. Я пристально наблюдаю за тобой уже достаточно давно. У Джека может быть сколько угодно любовниц, но еще одной такой жены ему не найти. Как тебе не найти второго Джека Кеннеди. Давай заключим союз или сделку, как тебе больше нравится. Я обещаю тебе средства и поддержку, а также положение первой леди Америки, а ты обещаешь стать достойной хозяйкой Белого дома и будешь смотреть сквозь пальцы на мелкие шалости мужа.

– Но эти шалости оскорбительны!

– Я знаю, что умные женщины не ждут верности от мужей, но не терпят, когда им тычут этой неверностью в лицо, но хочу напомнить вот что: лучшее средство не только отвадить Джека от любовниц, но и сделать примерным семьянином – помочь ему стать президентом. Сенатор Джон Фицджеральд Кеннеди может позволить себе быть ловеласом и укладывать в постель многих, президенту такое категорически запрещено. А за восемь лет можно и привыкнуть к пуританскому поведению, тебе не кажется?

Смех Джозефа Кеннеди был немного суховатым и слегка вызывающим.

Я тоже усмехнулась в ответ:

– До выборов еще четыре года, к тому же он может и не стать президентом.

– Нет, не может! – в голосе Джо зазвенел металл. – Если Кеннеди за что-то берутся, они не проигрывают, запомни это, никогда! До выборов успей родить ребенка. Поберегись, чтобы не было новой осечки. Джек любит детей, это поможет наладить отношения.

Разговор был долгим, но суть сводилась именно к этой сделке: Джо поможет стать Джеку президентом, а мне первой леди, а мы в ответ сделаем все, чтобы семья выглядела приличной. Джеку обещана необходимая финансовая поддержка, чтобы стать главой США, а мне – чтобы стать достойной первой леди.

Забегая вперед, могу сказать, что это получилось, Джек стал тридцать пятым президентом Соединенных Штатов Америки, а я первой леди, причем весьма заметной даже рядом со своим замечательным мужем. И финансовую поддержку Джозеф нам оказал.

Просчитался он только в одном: президент Джек Кеннеди пуританином не стал и своих привычек не изменил, напротив, теперь он грешил на виду у всей Америки, а мне пришлось не только прощать грехи мужа, но и прикрывать их также перед всей Америкой.

Но в этом вся суть клана Кеннеди – ставить самые высокие цели, абсолютно не сомневаться в их достижении, не жалеть для этого ни сил, ни средств и ни с кем и ни с чем не считаться.

Неожиданно в клане Кеннеди у меня появилась словно младшая сестра. Тедди решили женить и подобрали ему в качестве невесты красавицу Джоан, которая была столь же не похожа на Кеннеди, как и я сама. Две белые вороны немедленно подружились. Во время веселых летних пикников Кеннеди, когда все остальные устраивали соревнования по футболу или просто визгливую свалку на лужайке, мы с Джоан уходили в дом, она играла на пианино, а я читала.

Я очень люблю верховую езду и плаванье, но в Хайаннисе это было не в чести. Что за спорт – ездить верхом на лошади, что за занятие – чистить ее? Нет, Кеннеди любили собственную подвижность, никого из них не впечатляли мои кубки за верховую езду и умение брать барьеры.

Но тогда еще была надежда, что в наших семьях все наладится.

Честно говоря, я совсем не понимала Тедди, если я просто не подходила под стандарт Кеннеди, поскольку брюнетка, плоскогрудая, хотя и высокая, но имею далеко не идеальные ноги, то Джоан была той самой красоткой, за какими гонялись братья. Она рослая блондинка с хорошей грудью и фигурой. К чему искать приключения на стороне, если собственная жена – любящая красавица? Но Тедди был Кеннеди до мозга костей, ему все равно, кто ждет его дома, как Джек и Бобби, он считал себя просто обязанным покорить любую красотку, оказавшуюся рядом.

Я знала, насколько это обидно, и, как могла, поддерживала Джоан. Нетрудно догадаться, что она испытывала, наблюдая (а Кеннеди никогда не находили нужным скрывать свой интерес к прекрасному полу от собственных жен) на девятом месяце беременности, как ее супруг вовсю флиртует с очередной весьма доступной обладательницей роскошных форм (или не роскошных).

Когда Джоан пришло время рожать Кару, я приехала, чтобы помочь, ведь у меня уже была Каролина, я была опытной мамой. Я подобрала им дом в Джорджтауне неподалеку от нашего с Джеком, наняла няню – приятельницу нашей обожаемой Мод Шоу, которая нянчила Каролину, наняла слуг и привезла Джоан с малышкой в готовое гнездышко.

Но побыть с ребенком ей просто не позволили. Уже через полмесяца Джоан, одетую в мои платья, повезли в качестве сопровождающей Джека в Западную Виргинию. Джеку было неудобно возить с собой беременную жену, и он согласился на такую замену. Мне было жаль Джоан, которой очень хотелось побыть с новорожденной дочкой, но то, что именно она стала сопровождать Джека, оказалось на руку.

Джоан не просто сопровождала моего мужа, она буквально не отходила от него по моей просьбе ни на шаг, оберегая его от других женщин. Я прекрасно понимала, что это никоим образом не убережет Джека от измен, но просто не желала, чтобы Джек, любящий фотографироваться, «засветился» в газетах с какими-нибудь красотками, подвернувшимися под руку. Если уж будут снимки, то пусть с Джоан.

Джоан блестяще выполнила свою задачу. Горнякам Виргинии было все равно, что за красотка стоит рядом с Кеннеди, главное, что ноги длинные и юбка короткая. Они довольно свистели и улюлюкали.

Обидно, что Тедди так и не оценил достоинства своей жены, а Джоан не сумела с этим справиться и через несколько трудных лет в конце концов попросту спилась, как это ни печально.

Когда Джек был выдвинут на пост президента как кандидат от Демократической партии и началась собственно президентская предвыборная кампания, мне все же пришлось в нее включиться.

Я стала вести себя как частичка клана Кеннеди – выступала с насквозь фальшивыми заявлениями, участвовала в программе на телевидении, которую вела Роуз, изображая идеальную хозяйку и жену, даже вела вместе с Джоан собственную передачу, при любой возможности ездила с Джеком, опровергала невыгодные для него слухи и запускала полезные…

Обманывала ли я избирателей? Наверное, да. Но главное, что в результате президентом Соединенных Штатов стал Джон Кеннеди, а что для этого пришлось соврать, что я сама готовлю еду и укладываю спать Каролину, не пользуясь услугами няни (Мод обиделась и потом отомстила, рассказав обо всем в своей книге), так это мелочи. Я, как и все Кеннеди, создавала образ идеальной семьи.

Приходилось ли мне еще лгать? Конечно, например, о том, что я ношу одежду, изготовленную только в США. Никаких французских кутюрье (Живанши не обиделся и никаких разгромных книг в отместку не написал), понятно, что это все игра в предвыборную кампанию и создание имиджа. Я играла по правилам Кеннеди под присмотром Роуз и уже чувствовала себя почти своей.

Если бы для помощи Джеку нужно было в моем положении проплыть километр или даже сыграть в футбол, я бы сыграла. Я вела себя по правилам Кеннеди, и они мной были довольны. Даже Джек, что для меня являлось самым важным. Далеко не все проходило гладко, но дело словно сдвинулось с мертвой точки.

Устремления Джозефа Кеннеди были ясны: Джек имел все шансы исполнить его мечту, стать тридцать пятым президентом Соединенных Штатов Америки. Джозеф не скрывал, что готов пожертвовать ради этого чем угодно. И ведь пожертвовал!

Понимая, что его самого просто не любят в Америке, он сумел наступить на горло сам себе и уйти в тень. Когда Джек выступал на митингах и встречах, на телевидении и просто с грузовиков, Джозефа рядом не было, он не показывался перед объективами фотокамер, не давал интервью, он выделял на кампанию деньги и руководил всем из-за кулис.

Мало того, Джозефа не было даже на инаугурации президента, он отошел в тень по-настоящему. Джек и Бобби явно боялись, что отец поставит еще одно кресло в Овальном кабинете, причем посадит в него Джека, а сам с удобством расположится в президентском, но Джозеф доказал всем, что он умен, хотя в этом никто и не сомневался.

Джозеф предпочел руководить из-за кулис. Началось с того, что министром юстиции был назначен Бобби, хотя все прекрасно понимали, сколько нареканий это вызовет на всех уровнях – от Конгресса до простых избирателей. Сам Роберт желал уйти из политики и основать собственную юридическую фирму.

Но отец высказал свое пожелание, и оба сына послушно его выполнили – один назначил брата министром, второй это назначение принял. Из своего домашнего кабинета Джозеф Кеннеди умудрялся руководить своим сыном-президентом, чтобы тот руководил страной. Это было то, чего боялись мы все – Джек, Бобби и я.

Но тут произошла трагедия в Заливе Свиней, когда кубинские оппозиционеры, базировавшиеся в Майами, высадились на своем острове, чтобы свергнуть режим Кастро. Впервые за много лет Джек не посоветовался с отцом. Вот с Бобби посоветовался, а с Джозефом нет! Я понимала, как ему трудно, как переживает, даже страдает вдруг оставшийся не у дел всемогущий Джозеф Кеннеди.

Тем более Джек проиграл. Это было ужасно – первый же шаг Джека в качестве президента оказался провалом! Джозеф странно переживал, но молчал, сыновья не просили помощи, он не предлагал. Джо переживал все молча, кому жаловаться, не Роуз же?

Это не могло закончиться хорошо, плохо и закончилось. Незадолго до Рождества Джозефа Патрика Кеннеди поразил обширный инсульт, парализовав всю правую сторону и лишив его речи.

Трудно придумать более тяжелое наказание для Джозефа – теперь он мог лишь беспомощно взирать, как рушится все, что он создал. Через некоторое время он смог немного двигать рукой, но так и остался в инвалидном кресле и онемевшим.

Мне было очень жалко старика. Прав он или не прав, но Джозеф старался для своей семьи. Конечно, он допустил много ошибок и кое в чем сделал жизнь окружающих невыносимой, он виноват в перекосе в поведении сыновей, возможно. Он виноват в трагедии старшей дочери, но все это в прошлом, а теперь в кресле сидел беспомощный старик, который даже не мог сам вытереть себе рот, когда в уголках скапливалась слюна.

Я старалась приезжать почаще, рассказывала о Джеке (без упоминания о делах), о детях, о том, что творится в Вашингтоне и в мире, о том, как мы съездили в ту или иную страну, как нас принимали… У Джозефа в такие минуты блестели глаза, все же произошло то, о чем он мечтал, пусть даже насладиться триумфом у него не получалось.

Но это были не все его беды, Джозеф пережил обоих своих сыновей. Он узнал и об убийстве Джека, и об убийстве Бобби. А также об инциденте в Чаппаквиддике, который напрочь перечеркивал все надежды младшего из Кеннеди стать президентом. Тогда Тедди не справился с управлением машины, упал с моста в реку, выбрался сам и оставил погибать в машине девушку, с которой ехал. Джозеф узнал о полном крушении своих надежд, но при этом ничего не мог сделать, он лишь беспомощно плакал…

Роуз постаралась отыграться за все годы унижений и все обиды, которые вытерпела от мужа, горничная тайно поведала, что миссис Кеннеди подробно рассказывает парализованному мужу обо всех неприятностях их сыновей, чтобы сделать ему как можно больней.

Джозеф Патрик Кеннеди умер через месяц после нашего венчания с Аристотелем Онассисом.

Он умер, потому что клана Кеннеди, который Джозеф создавал, больше не было. Тех, кто мог бы продолжить его дело – Джо-младшего, Джека, Бобби, – убили, а оставшиеся едва ли справились бы с задачей. Джозеф это прекрасно понимал. У него исчез смысл жизни, а значит, и сама жизнь…

С момента, когда Джек принес присягу и стал тридцать пятым президентом Соединенных Штатов, Джозеф Кеннеди в его дела (кроме назначения Бобби министром юстиции) больше не вмешивался. Он сумел отойти от дел красиво, без скандалов и неприятных выговоров. Если просили совет – давал, если обходились без него – молчал.

Зато активно принялась вмешиваться во все Роуз. Она норовила оказаться рядом с Джеком, выступить, чтобы поведать всем, сколько материнских сил потребовалось, чтобы Джек стал президентом.

В Белый дом мать не допустил сам Джек, ему вовсе не хотелось, чтобы она превратила его в филиал Хайанниса или Палм-Бич.

Роуз старалась не появляться там, когда я была дома, но стоило мне уехать, особенно за границу, как в Белом доме тут же обретались новые хозяйки – матушка и сестры Кеннеди примеряли на себя роль первых леди. Интересно, что это была не Этель, которая могла надеяться на роль первой леди в будущем, поскольку имелась вероятность, что после Джека в президенты будет баллотироваться Бобби. Нет, хозяйничали именно Роуз и сестры Джека, что стоило мне немалых нервов.

Роуз так и осталась для меня загадкой.

Когда через пять лет после гибели Джека я решила принять предложение Ари Онассиса уже не просто провести каникулы на его яхте и острове, а поселиться там навсегда (по крайней мере, надолго), то есть выйти за него замуж, Америка меня просто возненавидела. «Джон Кеннеди умер во второй раз!», «Вдова предала президента!», «Джеки Кеннеди становится Джеки О!»… Каких только гадостей не вылили на меня на страницах газет и лично при встрече даже хорошие знакомые.

Вторично выходить замуж не советовал никто! Меня поддержали только сестра Ли (хотя вполне могла бы иметь виды на Ари сама) и… Роуз Кеннеди, чего я никак не ожидала.

Роуз сказала просто:

– Увози детей из Америки, Америка не любит Кеннеди.

Только много позже я поняла, почему она посоветовала именно это – снова выйдя замуж, тем более за Онассиса, я переставала быть безутешной вдовой, отвращала от себя сердца американцев, тем самым низвергалась с пьедестала, на который меня возвела нация. Безутешной вдовы погибшего президента больше не было, зато оставалась дважды безутешная мать.

Роуз ошиблась, потому что нация не вознесла на освободившийся пьедестал ее, не особенно балуя вниманием.

Постепенно я научилась просто держаться от всех Кеннеди подальше, но пока Джек добивался президентского кресла и сидел в нем, находилась под сильнейшим давлением клана Кеннеди.

А может, я ошибаюсь и Роуз просто понимала, каково мне было и с Джеком, и после него, и просто пожелала мне изменить свою судьбу, чтобы стать хоть чуточку менее зависимой от Кеннеди?

Роуз была закрытым человеком, ее приучила к этому сама жизнь с Джозефом, но где-то внутри должны были оставаться чувства?

Политик Джон

Придя в клан Кеннеди, я оказалась словно на заминированном поле.

Кеннеди не просто особенная семья, она одна из самых особенных. Больших и дружных семей в Америке немало, я сама постоянно жила в таких семьях. У дедушки в Ласате летом собирались до пятнадцати внуков примерно одного возраста. В Хаммерсмите летом жили трое детей самого Хью от двух первых браков, мы с Ли и наши младшие сестричка и братик, хотя возраст был настолько разный, что мы и родство-то ощущали с трудом. Джанет родилась у мамы, когда мне было шестнадцать, а Джейми и того позже – через два года.

У Кеннеди дети тоже были разного возраста, но разница составляла по полтора-два года, но они были единым целым не из-за возраста, а потому что воспитаны как единое целое. Об этом я уже говорила.

Для всех Кеннеди политика была той самой водой, в которой они плавали как рыбы с детства. Они с ранних лет слышали разговоры о политике, обсуждение тех или иных вопросов взрослыми, с этих лет знали, что им предстоит одному за другим стать политиками, не скрывались и амбиции отца: три сына – три президента.

Привыкшие к таким беседам, Кеннеди ужаснулись, когда на вопрос о моих политических пристрастиях (подразумевалось, что я немедленно должна стать демократкой, даже если до того была ярой республиканкой) получили ответ, что я политикой не интересуюсь совсем.

– Репортер не интересуется политикой?!

Словно все репортеры только о политических баталиях и пишут. Признаю, что мои интервью были настоящими пустышками, но ведь я не рвалась в первые ряды знаменитых репортеров, мне просто была нужна журналистская практика, чтобы потом написать непременно гениальный большой американский роман.

Меня меньше волновало осуждение сестер Джека, несколько больше Бобби (Тедди, как самый младший, голоса еще не имел), еще сильней Роуз и серьезно тревожило недовольство Джозефа и Джека. У мужа-политика не могло быть аполитичной жены.

То, что я не сыпала звонкими именами, не знала наизусть всех претендентов на пост президента за предыдущие годы, понятия не имела, кто из влиятельных лиц Америки в какой партии состоит и не очень этим интересовалась, немедленно было расценено как недостаток в развитии и никчемность.

Я «бунтовала», не желая интересоваться политикой, но когда Джек вступил в президентскую гонку, все же оказалась вынуждена втянуться в политические баталии.

Политику не любила, не люблю и уже никогда не полюблю (кто ее любит кроме тех, кто занимается профессионально?), но если она заинтересует моих детей, буду вынуждена, все так же скрепя сердце, им помогать. Надеюсь, обойдется…

Для Джека жизнь без семьи Кеннеди и без политики немыслима. Он в этом родился, он этим жил, он в этом и погиб. Однажды я сказала, что Джека застрелил не Освальд, а политика и Кеннеди. Заявление получилось наивное, но по сути верное. Со мной согласились отчасти только в первой половине высказывания, той, где о политике.

Но ведь в политику Джека привела семья Кеннеди…

Для Джека его семья (Кеннеди, а не мы с детьми) всегда была на первом месте. Семья Кеннеди и политика, все остальное потом. Как бы ни любил Джек наших детей, едва ли он пожертвовал бы своей карьерой ради их удобства.

Наверное, только так человек может достичь вершин в политике, но как же тяжело рядом с таким человеком!

Джек никогда не обращал внимания на то, какое впечатление производят его слова на меня, оскорбить невзначай – это так на него похоже! Он мог в присутствии знакомых вскользь сказать, что я совершенно не подхожу американскому народу и меня можно лишь мельком показывать по телевизору. Это было сказано, когда сам Джек едва живой приходил в себя после операции.

Не выдержав, я расплакалась. Но муж не стал меня утешать или извиняться, оказалось, что вся семья Кеннеди такого же мнения – Джеки совершенно не годится для того, чтобы ее показывать людям. Разве что спрятать куда-нибудь за спины родни.

Единственный мой сторонник Джозеф Кеннеди, и тот мрачно пошутил:

– Если не желаешь красоваться перед объективами или быть на виду, то тебе лучше забеременеть.

В первые годы замужества мне было очень трудно. Джек болел, ему сделали тяжелейшую операцию, восстановление проходило очень тяжело, мы все время нервничали и находились рядом. Потом он сразу включился в избирательную кампанию 1956 года, намереваясь стать лидером Демократической партии.

Как и советовал Джозеф Кеннеди, я уже была беременна. Джек выборы проиграл, хотя был близок к победе. Утешить мы его ничем не могли, но я все равно не понимала, как он мог просто улететь во Францию, оставив меня одну в ожидании родов.

Во Франции в это время отдыхали все Кеннеди, которым я совершенно не подходила – не была активной, плохо помогала мужу во время выборов, требовала хоть какого-то внимания и уважения к себе.

Джек улетел, не обратив ни малейшего внимания на мою просьбу, семья Кеннеди важней его собственного неродившегося ребенка. Мало того, он не стал отдыхать вместе с родителями, а, слегка зализав раны, отправился на арендованной яхте в плаванье вместе с любовницей.

У меня раньше срока родилась мертвая девочка. Я так мечтала назвать дочку Арабеллой…

Открыв глаза после наркоза, я увидела подле своей постели не Джека, а Бобби, сразу все поняла и спросила только о ребенке. Джека несколько дней не могли найти в море, он не находил нужным звонить супруге. И когда узнал о рождении дочери мертвой, тоже не слишком расстроился, подобное вовсе не входило в планы будущего президента. Я совершенно не вписывалась в семейство Кеннеди.

Джека почти силой заставили прилететь в Ньюпорт и прийти в больницу. Разговаривать я с ним не стала. Если я не подходила сенатору Джону Фицджеральду Кеннеди как супруга, то он мне не подходил как муж.

Он снова отправился в поездку по штатам, а я всерьез задумалась о разводе.

Возможно, еще тогда стоило понять, что жизнь с Джеком не будет безоблачной, что он не способен не только любить, но и просто уважать меня. Сначала я просто наивно надеялась, что сумею завоевать любовь этого необычного человека, но этого так и не случилось…

Только через пять лет Джек заметил, что его супруга чего-то стоит, но для этого понадобились зарубежные визиты президентской четы и многочисленные похвалы мне со всех сторон, откровенное восхищение других.

А тогда я всерьез задумывалась о том, чтобы развестись и начать новую жизнь. Моя семья меня поддерживала, Ли пригласила пожить у них в Лондоне, потом съездить в Париж, чтобы немного прийти в себя. Когда я вернулась, состоялся тот самый знаменитый разговор с Кеннеди-старшим, который лучше других понимал две вещи: во-первых, что разведенному католику с ирландскими корнями никогда не стать президентом, во-вторых, что я еще чего-то стою, то есть у меня есть именно то, чего не хватает семейству Кеннеди, чтобы не стать посмешищем, попав в Белый дом.

Джозеф предложил мне сделку. Он просил об одном: жить вместе с Джеком и родить ребенка. Я все еще глупо надеялась, что сумею завоевать сердце Джека, стать для своего мужа единственной.

Весной следующего года от рака умер папа, а в ноябре родилась Каролина.

Кажется, с этого дня многое изменилось, но это только кажется. Джек был очень рад рождению дочери, он вообще любил детей, но клан Кеннеди меня в свои ряды так и не принял. Однако политику Джеку я становилась все более и более полезной, поскольку приняла активное участие в предвыборной кампании, которая уверенно набирала обороты.

Вот тут впервые прозвучало, что я ценное приобретение семейства, а Джозеф Кеннеди горделиво усмехался, мол, он единственный вовремя приметил полезную невестку.

Я очень старалась. Нет, не быть принятой в клан, я уже понимала, что этого никогда не произойдет, но нужно было помочь Джеку и доказать, что я стою большего, чем вся эта компания, совершенно не умеющая себя вести.

Однако сотрудники предвыборного штаба Джека решили, что меня следует держать на заднем плане, потому что я не соответствовала образу милой клуши – жены будущего президента, которая дальше своего передника ничего не видит. Даже когда в Луизиане собравшаяся толпа просто ревела от восторга после моего незамысловатого выступления на французском, выводов не сделали. Меня все равно оставили на заднем плане, ведь я не была столь громкоголосой, как Роуз, столь напористой и бесцеремонной, как сестры Джека. Не из клана Кеннеди.

Я больше не стремилась быть понятой и принятой семейством, все чаще оставаясь просто в одиночестве, причем часто в буквальном.

Празднуя очередную победу, Джек, который только вчера привлекал меня в помощь, сегодня уже просто забывал о моем существовании. Такое бывало не раз. Наблюдая, как муж охотно раздает интервью и выступает перед журналистами, я понимала, что не нужна, тихонько уходила и пережидала в машине иногда по несколько часов, пока Джек беседовал, потом праздновал с друзьями. Только садясь в машину, он вдруг вспоминал, что с ним приехала и я, но извиниться не находил нужным. Политика прежде всего, а жена… ну… подождет.

Когда проходила кампания 1960 года я снова была беременна и потому участвовала далеко не во всех мероприятиях. Вместо меня на митинги вместе с Джеком ездила жена Тедди Джоан, которая сама совсем недавно родила дочку. Ей оказались впору мои платья и костюмы, и Джоан была просто в восторге, когда я предложила все забрать.

Я сама понимала, что стиль студенточки, копирующий наряды Одри Хепберн из «Сабрины» (я даже коротко постриглась «под Хепберн»), нужно оставить в прошлом. Это у молодого сенатора могла быть такая жена, президенту требовалось нечто более серьезное и взрослое.

А жаль, потому что и короткая стрижка, и стиль, созданный Живанши для Одри, мне тоже подходил.

Когда Джек стал президентом, произошло то, чего я больше всего боялась. Если в семействе Кеннеди вряд ли возможна личная жизнь каждого, все проходило на виду у родственников и уклоняться от внимания считалось признаком спеси или неуважения, то стоило вступить в президентскую гонку, как понятие личной жизни исчезло совсем.

Я не могла этого понять. Ну почему у президентской четы или у первой леди не может быть закрытой от всевидящего ока любопытных собственной жизни?! Да, публичные люди в тысячу раз уязвимее для репортеров, особенно семья человека, который стоит во главе всей страны и представляет ее перед другими странами.

Да, американцам интересно, сколько бигуди накручивает на ночь первая леди (лучше бы спросили, какие книги я читаю), у кого одевается, каким сортом мыла умывается… Уважая это любопытство, я была согласна время от времени позировать, рассказывать о своих предпочтениях, что-то советовать, словно американки и без меня не ведают, как часто нужно мыть голову и стричь ногти. Все это вызывало восторг, но почему я должна все время, каждую минуту жить под этим чертовым оком, называемым репортерами, и постоянно делать то, чего я не желаю делать?!

Репортеров не люблю до сих пор, хотя когда-то и сама была такой, пытаясь разговорить маленьких родственниц Эйзенхауэров. Прекрасно понимаю, что это их работа, но даже когда ее выполняют качественно и снимки хороши, постоянное преследование превращает жизнь в кошмар.

Однажды, когда я привезла в Белый дом щенков, репортерша поинтересовалась, чем я собираюсь их кормить. Бесконечными вспышками камер были замучены даже щенки, и я резко ответила:

– Репортерами.

Конечно, это сочли остроумной шуткой, но, будь у меня такая возможность, я этой шутке последовала бы.

Репортеры превратили нашу жизнь в кошмар еще во время президентской гонки, не отставали при жизни в Белом доме, укоряя меня в закрытости и хваля Джека за открытость (неужели не понятно, что его Западное крыло Белого дома предназначено для работы, а потому открыто для прессы, а Восточное – для личной жизни, которая имеет право быть закрытой?!), преследуют меня и по сей день, хотя я просто американка и просто бабушка.

Но не меньше репортеров меня возмущала обязанность жить на виду и у Кеннеди.

Сомнительно, чтобы у Роуз были настоящие подруги, а у семейства Кеннеди настоящие друзья. Мне кажется, только полезные для дела. Мужчины приятельствовали со многими, в том числе и в развлечениях на стороне, а Роуз?

Титул друга семьи означал, что человек чем-то полезен. Я не хотела встречаться и только с полезными людьми и вообще со многими из них встречаться, да еще тогда, когда была совершенно к этому не расположена или когда у меня были свои планы.

Вот этого семья не понимала вообще. Как могла одна из Кеннеди, тем более та, на мужа которой семья делала основную ставку, не следовать требованиям Кеннеди?!

А я неосознанно бунтовала, например, не выходя в случае появления в доме тех самых «нужных» гостей. Я желала оставить себе право хотя бы на кусочек собственной жизни!

Делать то, чего не хочешь, интересоваться тем, что неинтересно, встречаться и дружить с теми, кто мне неприятен, постоянно быть под прицелом камер, оттопыренных ушей, злых языков – вот что такое быть первой леди. Конечно, не только это, но в первую очередь именно так.

Об этом Джозеф Кеннеди упомянуть забыл, когда убеждал меня в прелести пребывания в Белом доме. Джека, приученного семейством быть каждую минуту на виду, нисколько не смущала необходимость находиться под прицелом фотоаппаратов, меня она бесила. Была официальная, общественная сторона жизни, но существовала и та, совать нос в которую я не разрешала, желая оградить своих детей от всеобщего внимания.

В семействе Кеннеди такое поведение считалось глупым бунтарством, а в Белом доме – надменностью. Я запрещала устраивать фотосессии с маленькими Каролин и Джоном, Джек и Роуз (подозреваю, что это была ее идея) в мое отсутствие разрешали. Я закрывала репортерам вход в Восточное крыло, президент позволял проходить.

Я готова быть на виду по двадцать часов в сутки во время зарубежных визитов или просто в поездках, как бы это ни было тяжело. Но дома просила оставить меня в покое!

Никто не сможет этого понять, пока не испытает на себе. Я вполне понимаю (хотя и не оправдываю) звезд, которые разбивают камеры репортерам, набрасываются на них с кулаками. Сама этого не делала, но однажды просила охрану поработать кулаками и засветить пленку.

Сносить публичные оскорбления, наносимые под видом невинного любопытства, подвергаться шквалу слухов, сплетен, домыслов, следить за каждым словом и даже выражением лица в собственной спальне, постоянно ждать неприятностей и при этом прекрасно выглядеть, быть улыбчивой, доброжелательной, быть «лучше всех» – вот что значит быть первой леди.

Для меня мучением были встречи с теми, на кого я обижена, кого не люблю и кому не доверяю. За прожитые годы я научилась прощать людей, понимать их поступки, закрывать глаза на явные недостатки и даже глупость, но тогда не умела, принимая близко к сердцу все оскорбления, наносимые Джеку.

Джек смеялся, что для супруги политика у меня слишком чувствительная кожа:

– Если идешь в политику, нужно обладать кожей носорога и спокойствием бегемота.

Но я не шла в политику, меня туда вели на аркане, как стреноженную лошадь. Я пришла в Белый дом только потому, что туда пришел Джек.

Моей проблемой стало и неумение прощать. Принимая все высказывания по поводу мужа близко к сердцу, я не понимала, как может это терпеть Джек. Для меня самой тогдашние оскорбления мужа и клана были сродни личным, не умея делить политику и закулисье, я верила, что человек говорит репортерам то, что думает, и относилась к обидевшим Джека людям соответственно. А если я на кого-то обиделась, то это навсегда, во всяком случае в те годы было так.

Когда в 1962 году умерла Элеонора Рузвельт, я просто не желала идти на похороны, чтобы не выслушивать и самой не произносить красивых речей об этой женщине. Я не считала ее достойной таких речей.

Это началось во время предвыборной кампании Джека, когда определялся кандидат от Демократической партии. Бывшая первая леди открыто поддерживала Эдлая Стивенсона, который однажды уже проиграл выборы как кандидат от демократов. Мне было совершенно все равно, насколько успешен Стивенсон как демократ, безразлично то, что Элеонора Рузвельт поддерживает его кандидатуру. Но я считаю: если вы поддерживаете какого-то кандидата, то поддерживайте его, а не поливайте грязью его соперника.

Это было худшее, что могла сделать миссис Рузвельт для Джека: день за днем во всеуслышание не столько хвалить своего протеже, сколько ругать Кеннеди, мол, сам Джон безобразно молод и неопытен для того, чтобы стать президентом, а его отец Джозеф Кеннеди попросту скупает голоса в штатах. Даже если в известной степени так и было, во-первых, такое обвинение можно предъявить любому из кандидатов, потому что каждую вечеринку или праздник, устроенный ими, можно счесть подкупом, во-вторых, публично обвинения можно предъявлять, только имея доказательства, иначе обвинения становятся оскорблениями.

Скорее всего, Джо в письме намекнул на опасность ответить за обвинения перед судом, госпожа Рузвельт о деньгах и подкупе говорить немедленно прекратила, переключившись на другой вопрос, что было еще хуже.

Еще одной темой для поливания грязью Джека со стороны бывшей первой леди было его вероисповедание. Возможно, сейчас кому-то будет трудно понять категорическое «несоответствие» Кеннеди посту главы государства из-за нашей католической веры. Но тогда это было немыслимо – в протестантской в основном стране президент не мог быть католиком! Основание та же Элеонора Рузвельт выдвигала нелепые: а вдруг папа римский решит приказать президенту поступить вопреки интересам американского народа?

Мне очень хотелось в газете задать госпоже Рузвельт встречный «дурной» вопрос: почему она считает папу римского столь глупым?

Когда свободу слова используют репортеры, чтобы поливать грязью того или иного человека, это непростительно, но хотя бы объяснимо, они делают это ради заработка. Но зачем говорить откровенные гадости женщине, у которой есть все?

Если честно, я не понимала выдержки Кеннеди, Джозеф и Джек словно воды в рот набрали, они не отвечали бывшей первой леди ни словом публично, зато в письмах пытались мягко убедить, что она ошибается. Джек сделал заявление по поводу своего вероисповедания, он напомнил Америке, что у нас существует разделение церкви и государства, и прелат-католик также не волен что-то диктовать президенту-католику, как и протестантский проповедник протестантам-избирателям. Каждый должен выбирать, исходя из своих убеждений не только религиозных, и работать на благо страны, а не только своего прихода.

Не помню полностью, но суть была таковой. Сейчас это просто немыслимо, но я уже говорила, что Америка за последние полстолетия изменилась очень сильно. И Кеннеди в определенном смысле были в этом первопроходцами.

Джек – политик до мозга костей, он забыл высказывания госпожи Рузвельт, ему и прощать было нечего. Я забыть не смогла, в моей памяти она так и осталась предвзятой и даже нечестной женщиной, а потому я не смогла простить. И для меня ее смерть вовсе не была беспросветным горем, желания проливать слезы и делать скорбную мину, видя, как ее хоронят, я не желала. Идти, конечно, пришлось, как многое делать только потому, что я была первой леди.

Как я выжила в Белом доме?

Прежде всего изменив сам Белый дом, превратив вариант казармы в то, что почитается и сегодня как образец элегантности и стиля.

Отделила личные помещения от официальных, отремонтировала и обставила личные по своему вкусу и в соответствии с назначением, резко ограничила доступ в Восточное крыло не только репортерам, но и родственникам, вызвав множество нареканий со стороны и тех, и других.

Оставила Джеку, как президенту и официальному лицу Западное крыло, тоже его отремонтировав, а семье Восточное. Желает работать под вспышками камер, пусть работает, я принимать ванну под прицелами любопытных не желала.

И гости разделились на официальных и личных. Мы проводили приемы и встречи, вечера и ужины, давали обеды, концерты, балы, но при этом бывали просто посиделки с друзьями, когда вкусная еда, хорошее вино и умная беседа.

Я попыталась разделить две стороны жизни президента и семьи и не желала пускать в личную любопытных. Джек умудрился все смешать, приводя своих любовниц в наши комнаты, особенно в мое отсутствие. Потом это выросло как снежный ком – не желая терпеть любопытные и насмешливые взгляды тех, кто прекрасно знал о его похождениях, я все чаще уезжала, следовательно, он все чаще приводил в свою спальню любовниц…

Но это не имеет никакого отношения к политике, это просто слабости президента.

Я не буду рассуждать о достоинствах или недостатках правления Джека, об этом столько написано и сказано политологами и историками, могу только поделиться своими воспоминаниями о зарубежных визитах и общении с мировыми лидерами и их супругами.

Однажды, вскоре после гибели Джека, я допустила страшную ошибку, в запале, находясь в подавленном состоянии, наговорила огромное интервью, правда, оговорив условия его опубликования – через пятьдесят лет после моей смерти. В интервью нелицеприятно высказалась обо всех, с кем встречалась вне Соединенных Штатов, будучи первой леди.

Не стоило бы этого делать, ведь это же могли бы сказать обо мне и те, кого я охарактеризовала не лучшим образом. Личное мнение всегда субъективно, особенно если высказывается во время кризиса. Но верно говорят, что высказанное слово не вернешь, остается надеяться, что через пятьдесят лет после моей смерти никто об интервью и не вспомнит. Хотелось бы верить…

Первым визитом была поездка в Канаду.

Канадцы традиционно напряженно принимали американских президентов, и не только их, даже королева Великобритании жаловалась на сухость встречи. Чего же ожидать молодому, еще только заявлявшему о себе президенту Америки?

Чем я могла помочь в этой ситуации Джеку?

Удивительно, но… своими нарядами. Да, Олег Кассини, который был моим официальным модельером и создателем «стиля Джеки» (даже если в этом стиле модели Олега частенько бывали разбавлены парижскими или те Кассини скопированы, сам стиль все равно создан Олегом), придумал столько интересного, что канадцы с упоением наблюдали за первой леди, словно это было какое-то шоу.

Мое появление в ярко-красном костюме точно в цвет и похожем по фасону на форму королевских конных гвардейцев, составлявших наш почетный эскорт, вызвало восторг у всех. Канада забыла, что приехал президент, но видела, что прибыла его первая леди. С этого времени страницы всевозможных изданий запестрели фотографиями первой леди с обсуждением каждого моего наряда.

Я позвонила Кассини:

– Олег, можешь радоваться, в Канаде единственная тема для разговоров и газетных статей – мои наряды.

Олег радовался, в одночасье он стал самым востребованным кутюрье Америки.

Но он очень старался, ведь для каждого появления на публике, особенно вне Америки следовало придумать нечто особенное.

Джек прекрасно понимал, что внешний вид супруги может помочь самому политику, но теперь с изумлением наблюдал, как мои наряды, свободное владение французским и манеры леди если не заслоняют, то существенно подвигают его как президента.

И он это учел. Если во время визита в Канаду муж просто удивлялся моему успеху, то во Франции попытался его обыграть:

– Позвольте представиться: я Джек Кеннеди, сопровождающий миссис Кеннеди в поездке.

Эта ироничная фраза стала знаменитой, облетев все газеты. Французам, да и не только им, понравились слова, понравился мужчина, способный их произнести, не умаляя собственного достоинства, понравилась женщина, ради которой они сказаны. Французам понравился мой французский и наряды, де Голлю моя любовь к Франции и знание ее истории и архитектуры, а всем вместе президентская чета и американцы вообще. Был сделан вывод, что с нынешней Америкой и ее президентом можно дружить.

Горжусь тем, что не последнюю роль в этом сыграла и я сама, и мои наряды. Кстати, я воспользовалась возможностью и во Франции одевалась у Живанши! Это польстило французам и не могло вызвать нареканий дома.

А еще была Вена и встреча с советским лидером Никитой Хрущевым и его супругой Ниной.

Джек уже пожимал руку Хрущеву, вернее, во время визита советского лидера в Америку в 1959 году сам Хрущев из всех присутствующих на встрече с ним сенаторов выделил двоих, в том числе Джека, восхитившись:

– Какой молодой!

Сенатор Джек Кеннеди действительно выглядел мальчишкой, ходил в плохо выглаженных костюмах и не всегда идеально подобранных галстуках. Над этим тоже пришлось поработать мне. Джозеф Кеннеди посоветовал:

– Джеки, займись внешним видом мужа. Он не должен выглядеть, как Фрэнк Синатра, но и мятым ходить тоже не должен.

Это был немалый труд – приучить Джека к внешнему лоску, который не так уж ценился у Кеннеди, больше привыкших к спортивной одежде. Но мне удалось, Джек оказался прекрасным учеником, и президент Кеннеди выглядел так, словно в любую минуту готов принять гостя любого ранга.

Готовясь к встрече, я немало прочитала о чете Хрущевых, посмотрела фильмы об их визите, сохранившиеся в запасниках Белого дома, даже фильмы из самого Советского Союза, предоставленные Даллесом. Зачем? Чтобы знать, с кем предстоит общаться.

Джек был удивлен:

– Тебе-то зачем?

Он просматривал материалы, чтобы запомнить лица и уловить манеру общения советского лидера. Я рассмеялась:

– Чтобы знать, как очаровывать.

– Он стар и толст!

– Его супругу. Ты только посмотри, – я кивнула на экран, где Нина Хрущева плыла лебедем в нарядах немыслимой стоимости.

Это оказалось загадкой из загадок. Горжусь тем, что ее удалось разгадать.

О первом визите Хрущевых в Америку писали немного, особенно о его супруге, возможно потому, что на ее фоне Мейми Эйзенхауэр выглядела не лучшим образом?

В 1959 году Нина Хрущева с проседью в волосах, спокойная и уверенная в себе, выглядела, пожалуй, лучше своего мужа. Я разглядывала фотографии. Вот Нина с сопровождающими дамами на ферме. Волосы с проседью, элегантное, прекрасно сшитое пальто, никаких украшений, визит-то деловой…

А рядом кто-то из принимающих дам с несколькими нитями жемчуга на шее, явно неуместными в той обстановке.

И на вечернем приеме Нина Хрущева одета куда уместней и элегантней, но при этом богаче Мейми Эйзенхауэр. Насмешливая пожилая дама в простом наряде, прекрасно понимающая скромное очарование настоящих бриллиантов, которые не выставлены в декольте, а скромно спрятаны в вырезе кружевного платья. Дамы вокруг снова в фальшивых жемчугах и мехах, которые выглядят вульгарно-опереточными.

Тогда она сумела показать всем строгую элегантность и продемонстрировать отменный вкус. Сам Хрущев был в качественных костюмах (ему явно нравился светлый цвет). Он невысокого роста и полный, чтобы гость выглядел выше, репортеры норовили присесть и снимать снизу. Это создавало впечатление, что брюки коротковаты.

И все же меня мало интересовал советский лидер и куда больше его супруга. Нина Хрущева никогда не выезжала вместе с мужем заграницу, а на пленках, присланных из Москвы, выглядела иначе – она была простой, как тысячи окружавших жену лидера женщин.

Чего ждать мне?

Если во Франции я прекрасно понимала, как должна выглядеть, то перед встречей с советским лидером и его супругой немного нервничала. Одеться, как в Париже? Хвалю себя за решение предпочесть спокойный, деловой костюм, потому что чета Хрущевых преподнесла нам сюрприз.

Они выглядели как пара родственников из провинции, приехавших навестить своих внучатых племянников в столицу. Что за маскарад?! Джон даже тихонько ахнул:

– Что это?

Было от чего ахать. Лидер огромной страны выглядел словно простой рабочий, вышедший на пенсию. Но еще поразительней была перемена в его даме. На сей раз Нина Хрущева соответствовала своему домашнему образу, она была в простеньком цветастом костюмчике, больше похожем на домашний халат.

Конечно, от меня не укрылось, что ткань у костюмчика столь качественная, что не мнется в отличие от той, что была на мне. Хрущевы просто играли чету пожилых, умудренных опытом родственников, приехавших учить молодого выскочку, решившего поиграть в политику.

Я знаю, что у Джека беседы шли крайне трудно, сказывался опыт советского лидера и пока отсутствие опыта международных встреч у Джека. Для меня же общение с госпожой Хрущевой трудностей не составило. Хочет выглядеть тетушкой, приехавшей навестить молодую родственницу? Хорошо, я буду играть роль молодой родственницы, ведь, как известно, будущее за молодыми.

И все-таки я уловила одну хитрость.

Мы катались по городу, осматривая достопримечательности Вены, рядом постоянно находилась переводчица, поскольку я русского языка, конечно, не знала. Но в какой-то момент я заметила, что Нина Хрущева прекрасно понимает по-английски, она усмехнулась в ответ на мои слова раньше, чем переводчица произнесла фразу. Знала английский язык и скрывала это? Но зачем?

С этими русскими нужно держать ухо востро, как наставлял меня перед поездкой Олег Кассини, сам имевший русские корни.

Я справилась.

Джек переживал встречу в Вене как провал.

– Мы совершенно не понимаем друг друга. Не потому что говорим на разных языках. А потому что стоим спиной друг к другу и смотрим в разные стороны. У меня такое ощущение, что разговариваю с человеком, для которого Америка всего лишь кукурузные поля, а не доминирование в мире. Боюсь, что это плохо закончится.

А потом был еще Лондон и прием в Букингемском дворце. Нет, это не был официальный визит, мы с Джеком прибыли к Ли и Стасу как частные лица на крещение их дочери.

Если с Вене проблемы были у Джека с Хрущевым, то в Лондоне они касались Ли и Стаса. Для английской королевы немыслим ужин в обществе Стаса Радзивилла, потому нам дали понять, что присутствие Ли и ее супруга крайне нежелательно.

Мне было интересно общение с самой королевой. Ее Величество демонстрировала мне картины, другой темы для беседы не нашлось. Я перенеслась из одной крайности в другую, только что рядом со мной была лукавая пожилая дама, игравшая простушку, теперь звучал голос самой известной королевы современности.

Найти верный тон общения с той и с другой не так-то просто, но я справилась.

1961 год для меня прошел под знаком международных визитов и огромного успеха в Европе и Канаде. Я стала одной из самых известных женщин мира.

Президент Франции сказал, что единственное, что он желал бы увезти из Америки – миссис Кеннеди, а лидер Хрущев называл самой элегантной женщиной и обещал прислать щенков знаменитой собаки, побывавшей в космосе. Прислал…

У Джона впечатление о первом годе правления было противоположным. Успех супруги для президента вторичен, Джек мог шутить о своем сопровождении жены во Франции, но в действительности ему было не до шуток. Весь год Джека преследовали неудачи.

Сначала была высадка десанта из кубинских эмигрантов в Заливе Свиней, закончившаяся полным провалом попытки свергнуть Кастро. Джек послушал плохой совет и согласился на высадку. Формально кубинские эмигранты, проживавшие в Майами, действовали сами по себе. Будь они хоть чуть успешней и продержись хоть сутки, им на помощь пришли бы американские десантники и режим наверняка свергли.

Но этого не произошло, войска Кастро оказались готовы и встретили десант огнем. Операция провалилась, американских морских пехотинцев высаживать не стали, поскольку это было бы простое нападение на соседнее государство, а Америка миролюбивая страна.

Впечатление от провала операции в Заливе Свиней несколько сгладил наш яркий визит в Канаду, потом прекрасная встреча в Париже… Тем больней была неудача в Вене, хотя внешне она таковой не выглядела.

Практически сразу после нашего визита в Вену Берлин был поделен на две части знаменитой стеной. Это произошло через пару месяцев, и Джек считал, что был виновником, что не показался лидеру Хрущеву настолько сильным и решительным, что тот сделал столь радикальный шаг.

А в следующем году разразился Карибский кризис.

Видно лидер Хрущев и впрямь посчитал Джека слишком нерешительным и молодым, он вознамерился разместить на Кубе, где не удалось свергнуть режим Кастро, ракеты, способные достичь американских городов.

Это была катастрофа, потому что ставила под удар само существование Америки.

О Карибском кризисе написано столько, что пересказывать события не стоит, напомню только, что мир замер на грани атомной войны, и только выдержка двух лидеров (прежде всего Джека) не позволила ей начаться. Джек сумел спасти ситуацию, поставив заслон из американских кораблей тем судам, что везли ракеты на Кубу. Лидер Хрущев оказался вменяемым и свои страшные корабли развернул обратно.

А ведь еще в Вене казалось, что мы можем договориться, несмотря на все различия. Уже побывал в космосе Юрий Гагарин, американцы готовили полет на Луну, и Джек в шутку предложил лидеру Хрущеву слетать на Луну вместе. Это могло быть расценено и как серьезное предложение, мол, мы могли бы подготовить такой полет совместно, и как простое шутливое предложение отправиться туда вдвоем в одном корабле. Хрущев сначала помотал головой, отказываясь, а потом махнул рукой:

– А почему бы и нет?

После Карибского кризиса две страны не дружили, началась холодная война, стоившая столько сил и нервов обеим сторонам.

Только пережив Карибский кризис и выйдя из него победителем (если вообще можно победить в таких ситуациях), Джек почувствовал себя сильным политиком.

Американцев всегда больше волнует ситуация в их собственной стране, Европа где-то далеко, куда важней то, что в соседнем штате или городе. Но Карибский кризис показал, что теперь ничего не бывает далеко, любая проблема Европы из-за новых средств вооружения совсем близко.

В такой трудный первый год правления Джека я, как могла, старалась отвлекать его от тяжелых раздумий. Но даже будучи первой леди, могла я немногое – всего лишь создать уют в Белом доме и организовать Джеку приятный отдых и общение с друзьями за ужином с хорошей едой и винами.

Джек, как и все Кеннеди к своим женщинам, никогда не относился ко мне как к равной, не обсуждал дома никаких дел, ни о чем не рассказывал. Все новости я узнавала из газет или по телевидению. Наверное, я была глупышкой, вела себя наивно, но я просто пыталась соответствовать той роли жены, которую отвел мне муж.

Первые два года я просто создавала в Белом доме гнездышко и старалась отвлечь Джека от тяжелых мыслей, как могла. Бесконечные вечеринки, посиделки, обеды и ужины… все это производило впечатление порхающей бабочки, я улыбалась, улыбалась и улыбалась, не позволяя никому, даже Джеку, заглянуть за эту улыбку.

Но он никогда и не старался. Женщины для всех Кеннеди не больше чем именно такие глупышки, которые только и нужны для создания уюта в доме, рождения детей и секса. Для первого и второго – жена, для третьего любая подвернувшаяся под руку.

Джек мог оскорбить прилюдно и даже этого не заметить. Но такие случаи врезаются в память, оставляя рубцы.

На вечере у наших французских друзей, рассуждая, что француженки много интересней, чем американки, потому что более сексуальны и умеют флиртовать неосознанно, Джек заявил:

– Я вообще не знаю в Вашингтоне ни одной очаровательной женщины.

Я, стоя рядом, продолжала улыбаться. Можно не признаваться супруге в любви прилюдно (Джек никогда не делал этого и наедине), но вот так дать понять, что он не считает никем и меня тоже…

Ситуацию попытался спасти наш французский друг:

– Кроме миссис Кеннеди, разумеется.

Он принялся вспоминать о моем феноменальном успехе в Париже. Джек разговор не поддержал…

Быть никем очень тяжело, даже если ты не стремишься встать на одну ступеньку и не претендуешь на роль помощницы в делах.

А потом были знаменитые романы Джека, в том числе с Мэрилин Монро.

Я интересовалась судьбой Монро, читала об этой женщине, мне было ее искренне жаль из-за сложной судьбы, понятны ее попытки добиться успеха, не имея для этого никаких предпосылок, симпатичны старания хоть как-то образовать саму себя. Но совершенно отвратительно поведение и легкодоступность.

Женщина, имевшая столь потрясающую внешность, могла бы распорядиться даром судьбы несколько умней, чем ложиться в постель со всеми подряд и привлекать внимание только сексуальностью.

Однажды я пригласила на обед деятелей культуры, в том числе бывшего супруга Монро драматурга Артура Миллера, усадив его рядом с собой. Это была попытка понять, что же ищут мужчины в мисс Монро, чего ждут от таких женщин. Миллер имел время разглядеть мисс Монро и до женитьбы на ней, и за время брака. Я слышала о безобразном разводе, об их ссорах и спорах, но меня интересовали не сплетни, а сама Монро.

То, что услышала, разочаровало совсем. И умный, интеллигентный эстет Артур Миллер искал в Монро только ее сексуальную внешность. Быстро понял, что ничего другого просто нет, и развелся.

Это же искал в ней и Джек.

Однако роман президента с мисс Монро вышел за рамки простой интрижки, и после ее знаменитого поздравления в полуголом и пьяном виде президента с днем рождения, наш брак снова повис на волоске.

Я понимала, что не могу развестись с Джеком. Не потому что первая леди, что это сломает ему карьеру, что держит обещание, данное Джозефу Кеннеди, а потому что по Белому дому бегают двое малышей, для которых их папа светоч, который по-настоящему любит Каролину и Джона-младшего.

Я могла испытывать любые чувства, могла любить Джека, ненавидеть, сходить с ума от его бесконечных романов на стороне, злиться, приходить в отчаянье, но я больше не имела права думать только о себе. Президентство могло закончиться, даже его волокитство за женщинами тоже (я лучше многих других понимала, что если Джек и будет избран президентом на второй срок, то почти наверняка проведет его в инвалидном кресле, настолько серьезными были проблемы со спиной), но его роль отца закончиться не могла.

Я вовсе не желала, чтобы у Каролины и Джона был приходящий папа, как у нас с Ли. Пусть лучше будет плохо мне, чем им. Их Джек любил и никогда на других не променял бы, а они обожали папочку. Поэтому я должна терпеть все, что бы ни происходило, и мисс Монро, и секретарш, и прочие шалости Кеннеди. Терпеть, пока дети не станут взрослыми, чтобы они могли сами сделать свой выбор.

Получилось так, что им делать выбор не пришлось. Зато мне приходится до сих пор с пеной у рта опровергать любые сплетни о многочисленных романах их отца, которые происходили даже у меня на глазах!

Я знаю, что они все знают, а они уважают мое право даже через много лет после гибели Джека делать вид, что не знаю я.

Во время Карибского кризиса наша семья невольно сплотилась, я сделала вид, что забыла о его романе с Монро, которая уже умерла после передозировки, хотя прекрасно понимала, что место Монро заняли другие, даже забеременела в надежде, что третий ребенок укрепит наш брак и Джек наконец заметит, что я не предмет мебели, призванный быть удобным и украшать интерьер, а тоже чего-то стою.

И этого не получилось, третий ребенок не выжил, и, хотя его смерть потрясла Джека настолько, что, казалось, он изменился, все быстро вернулось в прежнее русло.

Быть первой леди вовсе не так легко. Если семьи нет, переезд в Белый дом ее не создаст, напротив, может разрушить и то, что было. Президентская чета, которая на виду круглые сутки все дни недели и года, должна быть исключительно крепкой, чтобы сохраниться в условиях Белого дома.

Даже сделав его уютным и приемлемым для жизни, я не сделала его семейным гнездышком. В Белом доме были я и дети, Джек и дети и Джек и… но никогда не было Джека и Джеки, как бы ни старались газеты изображать нас парой.

Обиды копились, даже любя Джека, я уже не могла без конца закрывать глаза на его холодность, неверность, на мелкие, но такие колкие оскорбления. Одной моей любви оказалось мало, чтобы сохранить настоящую семью, и после смерти новорожденного Патрика я просто не понимала, что мне делать.

Судьба разрешила все без меня, Джек погиб, а мне осталось сожалеть о том, что недостаточно любила, была недостаточно хороша, умна, терпима… Тот, кто остается, всегда виноват больше.

Стиль хозяйки Белого дома

Для начала: я не была хозяйкой Белого дома даже тогда, когда его перестраивала, вернее, ремонтировала, когда украшала и водила по нему экскурсию, когда потом жила.

Никогда не была, ни всего Белого дома, ни Западного крыла, ни Восточного, ни даже собственной спальни, потому что хозяйке не пристало предварительно предупреждать охрану, куда направляешься, довольно громко разговаривать, смеяться, когда этого вовсе не хочется, вздрагивать от каждого телефонного звонка по внутренней линии и то и дело покидать дом, чтобы…

Об этом впереди.

Виновато не ФБР, не Гувер с его прослушкой (я знала, что президент разрешил установить прослушивание даже в моей спальне, но мне нечего скрывать, а потому молчала), а опасность столкнуться с какой-нибудь очередной пассией президента, не успевшей вовремя удрать с моих глаз, причем часто не вполне одетой.

Когда появляется такая угроза, поневоле поспешишь удалиться, не устраивать же скандалы, это унизительно.

Став первой леди, я вынужденно стала образцом для многих американок.

До того первые леди были откровенно пожилыми, годились в матери нации, имена Элеоноры Рузвельт, Мэйми Эйзенхауэр произносили и воспринимали именно так. Пожилые, мудрые дамы были наставницами американцев. Как и их пожилые супруги.

Но теперь в Белый дом пришел молодой президент, и я, первая леди, тоже была молода. Никакой мудрой наставницей многих поколений в силу своего возраста стать не могла. Но и становиться бледной тенью на полшага позади своего мужа не собиралась.

Оставалось стать наставницей в другом. Я должна была стать такой, чтобы миллионы американок могли брать с меня пример как с жены, матери, просто женщины. Следовало во всем продемонстрировать безукоризненный стиль.

Я прекрасно понимала, что внимание ко мне будет повышенное. Слишком молод и заметен Джек, Америка чувствовала, что у нее необычный президент, по сравнению с предыдущими президентскими семьями мы с Джеком слишком молодая пара, слишком многие в Америке не любили Кеннеди, но от энергичного обаятельного Джека ждали очень многого. Такой президент просто не имел права быть женатым на неприметной домохозяйке.

Когда Джек только начинал битву за Белый дом, я всем сердцем стремилась туда вместе с ним, но за время выборной кампании осознала тяжесть груза, который на себя взвалила – быть достойной не просто Джека Кеннеди, а президента самой сильной страны мира, первой леди этой страны. Неимоверный груз, все время на виду, и ошибиться нельзя.

Требовалось стать иконой стиля, по крайней мере на четыре года.

Стиль это не только одежда и обувь, которые мы носим, не только очки, сумки или шляпки, это сама жизнь. Если женщина дома привыкла ходить в затрепанной одежде и в бигуди, она ни за что не сможет выглядеть как звезда Голливуда вне семейных стен. Стиль – это то, что с нами всегда и всюду.

Меня не раз хвалили за чувство стиля, за умение стильно жить.

Если это так, то сначала я должна благодарить маму, это ее влияние на нас с Ли. В детстве казалось, что мама просто придирается, и хотя я даже сейчас не забыла эти придирки, именно мамины уроки стали основой нашей жизненной позиции. Если человека с детства приучать к красивым вещам вокруг, он не сможет жить иначе, если в детстве научить быть ухоженным всегда, в любую минуту жизни, он легко впитает эти правила и не отступит от них с возрастом.

Трудно ожидать ухоженности от девочки, мама которой выглядит неряшливо. Кроме того, мама внушала нам, что элегантность, ухоженность, как и доброжелательность и спокойствие – признак леди. Леди в равной степени не имеет права показывать в обществе свои эмоции и иметь всклоченный вид. Прическа словно только что от парикмахера, платье по фигуре, белые перчатки без единого пятнышка – это то, чем славилась наша мама и чего требовала от нас с Ли.

Ли это удавалось в большей степени, она красивей и утонченней меня, у сестры лучше чувство стиля. Когда кто-то из репортеров узнал, что я звонила Ли в Европу, чтобы посоветоваться, что именно одеть и обуть в каком-то спорном случае, это превратили в целую историю. Да, я советовалась с сестрой, у нее отменный вкус, почему бы не поинтересоваться ее мнением, стоит ли смешивать вещи разных стилей, будут ли те сочетаться. Но никаких многочасовых консультаций по поводу каждого платья, как и ежедневных посылок через океан не было, это нелепо.

Мама воспитывала у нас понимание, что спасти от каких-то провалов может только соблюдение единого стиля. Если какая-то вещь из него выпадает, какой бы красивой она ни была, надлежит отказаться от нее.

Это чувство стиля, если его не дано от природы, можно воспитать в себе. Это не так трудно сделать сейчас, когда прекрасные образцы разных стилей в одежде, аксессуарах, мебели, предметах искусства и быта стали много доступней, а благодаря телевидению и множеству журналов можно «подглядывать» за нынешними иконами стиля.

Нужно только понять, какой же стиль присущ именно вам.

Пусть это не покажется наставлением, я просто попытаюсь показать свое видение, вдруг мои размышления кому-то помогут.

Во-первых, стоит посмотреть на себя непредвзято. Есть немало женщин, готовых говорить о своих фигуре и лице только в уничижительном тоне, постоянно напоминать себе и другим, что у них некрасивые руки, кривые ноги, широкое (или очень узкое) лицо, высокий или маленький рост и так далее. Это никуда не годится.

Как и другая крайность – попытки не замечать эти самые кривые ноги, широкое лицо, некрасивые руки…

И то, и другое плохо. Никогда не жалуйтесь другим на недостатки своей внешности (и вообще недостатки), даже близким подругам.

Никогда не убеждайте никого, что вам здорово не повезло с природными данными, что они хуже чьих-то еще. Во-первых, это сильно занижает самооценку, а женщина с заниженной самооценкой вообще ни на что не способна, кроме как ныть и умирать задолго до самой смерти. Во-вторых, всегда найдется тот, у кого физические данные лучше ваших, как бы вы ни старались, сколько бы пластических операций ни делали и как бы ни страдали. Всегда есть кто-то, у кого тоньше талия, длинней и стройней ноги, красивей руки, выше и больше грудь… Поэтому сравнивать себя с кем-то бесполезный и даже вредный труд.

Но это вовсе не значит, что на себя можно махнуть рукой и любить свою персону такой, какая отъелась – не только с трудом поднимающуюся по лестнице, но и с трудом влезающую в кресло, бесформенную и неряшливую.

Дело не в полноте, хотя она крайне нежелательна, полная женщина может быть очаровательной, неряшливая, неухоженная никогда! Роскошную от природы фигуру можно испортить немытыми волосами, мятым бесформенным платьем и стоптанной обувью.

Для того чтобы иметь хорошие волосы, подходящие платье и обувь, не нужны большие средства. Просто платье из менее качественной ткани нужно чаще гладить, а за обувью следить особенно тщательно.

Итак, первое – определить то, какой стиль подходит лично вам. Для этого объективно рассмотреть себя в зеркале в полный рост. В одиночестве, без опасений, что в комнату войдут и смутят. Без этого не обойтись, потому что портнихи и подруги видят вас уже одетой и несколько подтянутой (замечали, что во время примерок мы словно стройнеем, зато потом, надев то же платье, словно слегка «обвисаем»?).

Все недостатки и достоинства просто отмечаете, не ужасаясь и не восхищаясь. Французы говорят, что одеждой лучше скрыть недостатки, чем подчеркнуть достоинства. Верно, люди быстро забудут вашу осиную талию, если, подчеркивая ее, вы умудритесь подчеркнуть и тяжеловесные бедра.

Непредвзятый взгляд на свою фигуру позволит вам понять то, какой силуэт лучше всего спрячет те самые недостатки, не умалив достоинств. Но это только силуэт, а предстоит выбрать сам стиль.

Даже если вы без ума от рюшек, оборок, летящих тканей и воланов на рукавах, если у вас неженственная фигура и лицо, а к кистям рук привлекать внимание и вовсе не хочется, оставьте воланы подругам более женственным, а оборки и вовсе пусть остаются кухонным аксессуарам. Нужно уметь отказаться от «не своего».

Даже к самому стилю вы можете прийти именно таким путем – отказавшись от всего, что не идет лично вам. Если останется один-единственный вариант, с ним придется смириться, даже если это спортивный стиль. Для светских мероприятий останется классика, она идет всем.

Например, есть женщины, которым категорически не идут платья мягких форм, в таких сама женщина словно растекается в пространстве. Не поможет ничто – ни яркий цвет, ни хорошая ткань, ни отменный крой. Это не ее.

Но женственная женщина едва ли будет хорошо выглядеть в джинсах, если не добавит к ним облегающий свитерок, какую-то ленту в волосы, сумочку, не расстегнет верхнюю пуговицу рубашки, не наденет браслет… Женственным дамам, особенно если они отличаются стройностью, вообще легче, им можно носить практически все, достаточно всего лишь напоминать, что этот комбинезон не достался в наследство от мужа, который нашел другую работу, а придуман самой дамой, потому на нем присутствует игривый кармашек, а на шее завязан яркий платочек и так далее.

Но и тем, кто женственностью не отличается, унывать не стоит, нужно только не гоняться за этой женственностью, она сама вас найдет в элегантном костюме.

После того как со стилем определились, отсекли все, что категорически не подходит, и даже то, что подходит не очень, постарайтесь, чтобы найденному стилю соответствовало не только новое платье, но и все остальное. Если ваша любимая розовая в крупный черный горох блузка категорически не вписывается в новую линию, от черного гороха на розовом придется отказаться. Как и от белого, и от всех остальных, если вы уже усвоили, что горох – это не ваше. Или нежные цветочные букетики в стиле прованс.

Очень трудно подобрать все в подходящем стиле, но даже если у вас останется всего пара платьев или костюмов, обойдитесь ими, не смешивая разные стили хотя бы первое время. Для того чтобы смешение разных стилей не выглядело китчем, нужно иметь большой опыт создания композиций, которого у вас наверняка нет, иначе вы бы не читали эти строчки.

То, что сразу не вписалось, не выбрасывайте, возможно, кое-что потом удастся применить. Хотя я сдавала все в комиссионный магазин, то, что не подошло мне, могло пригодиться кому-то другому. Моя секретарь относила горы новых нарядов в комиссионный магазин постоянно, покупая десятки платьев, я оставляла себе единицы, остальное находило новых владелиц.

Но как бы удачно вы ни подобрали платье, каким бы элегантным, дорогим и качественным оно ни было, все может испортить неухоженный вид.

В то время, когда я была первой леди, меня не единожды вынуждали давать советы, как ухаживать за собой. Американки в письмах спрашивали, какие бигуди и как много я накручиваю на ночь, не возмущает ли это президента, как он относится к крему на лице и так далее… Но и репортеры нередко просили рассказать об уходе за собой.

Подозреваю, что почти у всех, кто пытается через журнал или книгу получить такой совет, нет возможности пользоваться услугами дорогих специалистов по красоте. Те, кто таковыми пользуется, уже знает правила от специалистов и в моих советах или откровениях не нуждается.

Поэтому советы первой леди или вдовы Аристотеля Онассиса едва ли помогут. Иное дело советы Жаклин Бувье, студентки или просто репортера, у которой денег в карманах было совсем немного, а хорошо выглядеть хотелось.

Однажды София Лорен на вопрос о том, что является главным для женской красоты, коротко ответила: «Самодисциплина».

Очень красивая и очень мудрая женщина права. Никакие ухищрения самых дорогих специалистов не помогут, если они будут работать над вашим лицом, волосами, фигурой изредка. Можно замазать кремом неровность кожи, утянуть до помутнения в глазах талию поясом, уложить красиво волосы, но если вы не приучены содержать волосы, тело, одежду, обувь, перчатки и прочее в чистоте и порядке, все усилия будут напрасны.

Но если женщина чисто вымыта и ухожена всегда, она будет всегда хороша. Быть ухоженной круглые сутки, каждый день, все дни месяца и месяцы года, иного способа быть действительно ухоженной я не знаю.

Это не так дорого. Чисто вымытые волосы любой длины хороши, даже если у вас нет денег на дорогого парикмахера. Всего полчаса в день нужно, чтобы ухаживать за своей кожей самыми простыми средствами – оливковым маслом, пюре из фруктов или ягод, которые есть в кухне и, конечно, чистой водой.

Кубик замороженной воды с соком или просто чистой воды убирает морщины вместо крема, только нужно не лениться поставить эту воду в холодильник, а утром протереть лицо.

Сидя вечером перед телевизором, нетрудно расчесать волосы щеткой в разных направлениях раз пятьдесят, а когда вымыли голову, сполоснуть их водой с добавлением уксуса, если хотите, чтобы блестели, или ромашки, если нужно слегка распушить. И, конечно, мягкие бигуди на ночь, но не горячий фен, от которого любые самые замечательные волосы быстро превратятся в распушенную мочалку.

Один вечер в неделю отвести для «чистки перышек», то есть удалить волосы на ногах и руках, если есть необходимость (сейчас не очень дорого стоят специальные кремы, которые в отличие от бритвы не превращают отрастающие волосики в щетину), сделать маникюр и педикюр.

Если вы занимаетесь этим от случая к случаю, когда возникает срочная необходимость выглядеть ухоженной, то времени понадобится много больше и результат будет куда хуже.

Возможно, первое время придется себя заставлять (ведь большой необходимости, например, в педикюре пока нет), если это так, то заставляйте. Не уговаривайте, а именно заставляйте. Поверьте, всех элегантных дам в детстве очень строго воспитывали их мамы, то есть их заставляли в детстве. Если вам не очень повезло и ваша мама не следила за каждой мелочью вашего внешнего вида, делайте это сейчас сами.

Только не уговаривайте, женщины очень легко умеют обходить уговоры, оправдать лень тем, что устала, некогда, много других срочных дел, жаль тратить время на себя, когда оно так нужно для чего-то или кого-то другого, или что сделает завтра, а завтра перерастет в следующее завтра. Или тем, что совестно на виду у семьи вот так отводить целый вечер собственному внешнему виду, когда еще не проверены уроки у сына, не выглажено платье дочери, не подготовлена рубашка мужу для завтрашнего рабочего дня. Нужно научиться один раз в неделю ставить свой внешний вид во главу угла. Если нет каких-то очень веских поводов поступить иначе (болезнь кого-то из родственников, гости или что-то иное), то пусть уроки проверит папа, платье дочь выгладит сама, а муж хоть раз достанет рубашку из шкафа самостоятельно.

Вы заняты, вам нужно сначала заставить себя отложить все остальные дела и заняться собой (это очень трудно, если вы не привыкли). Зато результат будет замечательный. А если у вас есть дочь и она к этому присоединится – вдвойне.

Любое тело, лицо, волосы, руки, ноги, если о них заботятся постоянно, а не от случая к случаю, ухаживают, но не перегружают, с благодарностью откликаются. А если это делать с любовью – откликаются особенно активно. Если вы этого не делаете, заставьте себя уделять уходу за своей кожей и волосами для начала всего по полчаса по вечерам и один полный вечер в неделю. Результат очень понравится не только вам, но и тем, в чьем внимании вы заинтересованы.

Очень быстро вы поймете, что ухоженные руки не могут быть некрасивыми, тщательно уложенные чистые волосы украсят любое лицо, а чистая здоровая кожа придаст ему сияния.

Останется добавить блестящие глаза и улыбку – и вы неотразимы, даже если соседка действительно красивей и имеет фигуру лучше. К сожалению, это не гарантирует, что муж не будет по-прежнему заглядываться на соседку, но, по крайней мере, вы будете знать, что это не по вашей вине.

Поверьте, когда это войдет в привычку, ухоженность станет настоящей потребностью, вы почувствуете себя королевой. Вам ведь не потребуется, как первой леди, которая перед объективами придирчивых камер всегда, следить за каждой мелочью, вам достаточно быть просто ухоженной и элегантной, а это очень приятно.

Ухоженной, стильной женщине должен соответствовать такой же дом.

Даже если у вас нет средств для того, чтобы обставить дом с помощью дизайнера, или просто нет средств ни на что, это не повод, чтобы превращать его в склад случайных вещей, которые остались от прежних хозяев, перешли от родственников, подарены или приобретены по случаю. Никогда не приобретайте предметы просто потому, что они продаются на распродажах.

Я знаю, о чем говорю, сама приобретала много ненужного, но у меня была такая возможность. Джек, а потом Ари ворчали на безумные ненужные траты, и это вовсе не способствовало их ко мне хорошему отношению.

Если же у вас нет возможности отправлять счета супругу пачками, то едва ли стоит покупать все подряд на всякий случай. Напротив, выбирая тщательней, вы почувствуете вкус именно к выбору.

Одно нужно запомнить твердо: только опытные дизайнеры могут смешивать разные стили в одном помещении. Но как раз они этого стараются не делать. Если не для всего дома или квартиры, то хотя бы для каждой комнаты выберите один стиль (лучше, конечно, не барокко или рококо, а что-то попроще) и выдержите все в этом стиле.

Занавеси с цветочным принтом на окнах едва ли подойдут к коричневому кожаному дивану, а бархатные зеленые шторы к креслам в стиле кантри.

Пусть дорогой сердцу кожаный монстр стоит в кабинете, а кресла в стиле прованс соседствуют с теми самыми шторами в цветочек. Это азбучная истина, о которой даже говорить не стоит. Все знают, но не все, к сожалению, учитывают.

И еще очень важно, чтобы ваш дом не копировал даже самый лучший отель, в котором вы жили, например, во время свадебного путешествия. Это не вернет настрой медового месяца, зато испортит домашнюю атмосферу. Дом это дом, а не отель, самый элегантный отель никогда не будет домом, если, конечно, человек не предпочитает жизнь на чемоданах.

С чем-то похожим я столкнулась, став первой леди и приехав в Белый дом.

Эйзенхауэр был президентом два срока, Мэйми Эйзенхауэр была первой леди целых восемь лет. Но даже если бы это были не восемь, а четыре… Так изуродовать главную резиденцию президента сумел бы не каждый. Осмотрев впервые свое будущее местожительство сразу после выборов, я пришла в ужас.

Миссис Эйзенхауэр провела меня по Белому дому еще до инаугурации, явно гордясь порядком в доме. Да, порядок был идеальным, я заметила, что на ковры даже сама миссис Эйзенхауэр старалась не наступать. Но и только.

Это был порядок начищенной перед визитом начальства казармы. Похоже, Эйзенхауэры воспринимали резиденцию № 1600 на Пенсильвания-авеню как часть армейской казармы, выделенной им для временного пребывания.

Общее впечатление – дом не Белый, а коричневый. Огромный номер плохого отеля в сочетании с больницей. Истертый линолеум, плевательницы, как в больницах, фонтанчики питьевой воды на стенках, половина окон не открывалась, из второй дуло так, что сквозняком могло растрепать прическу, камины не работали, на первом этаже преобладали темно-красные ковры и такие же занавеси, спальня и ванная самой бывшей первой леди выкрашены в ядовито-зеленый и такой же неприятный розовый цвета. В качестве последней капли оказались огромные пальмы в кадках, расставленные по всему дому, сами пальмы в плохом состоянии, а кадки посеревшие от старости. Такого нет даже в помещениях провинциальных вокзалов.

Сочетание темно-красного, коричневого, зеленого и розового давило физически. Мебель собрана словно в номер плохого отеля (мне даже не приходилось останавливаться в таких, только видела в фильмах), и ни одного книжного шкафа!

Я невольно ужаснулась:

– Президенты не читали книг?!

Думаю, миссис Эйзенхауэр просто обиделась, но мне было все равно.

Она «отомстила» довольно мелко – когда перед инаугурацией мы заехали за уходящей с поста президентской четой Эйзенхауэров, они пригласили нас на кофе и рядом со мной посадили Пэт Никсон. Ситуация не очень приятная и для миссис Никсон тоже, она демонстративно делала вид, что попросту не замечает моего присутствия, и разговаривала только с Мэйми Эйзенхауэр. Я мысленно дала слово, что постараюсь впредь избегать присутствия миссис Никсон в Белом доме, насколько это будет возможно.

Но это оказалось не все: когда мы спускались по ступенькам к автомобилям, чтобы ехать на инаугурацию, миссис Эйзенхауэр довольно громко заметила все той же Пэт, что Кеннеди в цилиндре очень похож на ирлашку. Уничижительно, не могла же она не знать, что Джек и впрямь имеет ирландские корни. Но если знала, значит, выпад был намеренным?

Уходящая первая леди пыталась испортить праздник новой? Не получилось, Мэйми Эйзенхауэр не подозревала, что Джеки Бувье Кеннеди умеет держать удар и не обращать внимания на то, что может испортить настроение. А уж шипение бывшей первой леди и неудавшейся – тем более.

Но выпроводив бывшую президентскую чету из Белого дома, мы вовсе не получили новый дом взамен старого и уюта не прибавилось. Следовало немедленно заняться переделкой.

Еще до инаугурации, приходя в себя после рождения Джона-младшего, я попросила прислать фотографии комнат и планировку, чтобы понять, что именно захочу оставить, а что изменить. Фотографии ужаснули не только из-за цветовой гаммы и нелепости обстановки, но и бестолковостью планировки.

Единственное помещение, которое в результате было решено оставить таким, как есть, – спальня Линкольна. Все остальное предстояло переделать и обставить заново. По моему мнению, Белый дом должен быть домом, в котором живет президентская чета. Именно домом, а не огромным неуютным номером отеля, снятым на четыре года президентского срока.

И уютными должны стать не только комнаты, в которых живет семья президента, но и те, где он работает и принимает гостей. С одной стороны, эти гости часто официальные лица, главы государств, от их впечатлений о Белом доме во многом зависит впечатление о самой Америке. С другой – друзья, которым тоже не все равно, сидят ли они на скрипучих стульях, поглощая еду из ближайшего пункта быстрого питания, или вкушают пищу богов в уютной столовой из красивой посуды.

На содержание Белого дома отпускалось неприлично мало средств, и приемы иностранных представителей часто оставляли желать лучшего. Это положение следовало немедленно исправлять, но вовсе не только из-за гостей-иностранцев. Семья президента должна жить в красивом, уютном доме, как и любая другая семья.

Но Белый дом был не только неуютным, он не имел лица.

Главный дом страны должен рассказывать историю страны не хуже соответствующего музея, но плевательницы, подобные вокзальным, или фонтанчики с питьевой водой, торчащие прямо из стен, вовсе не способны убедить ни американцев, приходящих на экскурсию, ни гостей президентской семьи в том, что здесь живут уважающие свои корни и свою страну люди.

Если жилые комнаты можно обставлять согласно своим цветовым пристрастиям, то на первом рабочем этаже, где бывают экскурсанты, должен присутствовать одновременно деловой и классический стиль.

Но денег на все переделки просто не было, кроме того, едва прослышав о грядущих изменениях в Белом доме, газеты подняли шум по поводу безответственной траты бюджетных средств. Джек испугался:

– Лучше оставить все, как есть, чем оправдываться перед журналистами за то, что превысил бюджет содержания Белого дома.

Пятьдесят тысяч долларов едва-едва хватило на переделку жилых помещений Белого дома, чтобы удалить зеленый и розовый цвета со стен, заменить мебель, шторы и протертый линолеум. Но следовало найти куда большую сумму, чтобы достойно отремонтировать и обставить рабочие помещения Белого дома.

– Джек, ты представляешь, сколько людей ежедневно проходит через Белый дом? Американцы должны им гордиться!

На обустройство гордости американцев нужно было найти деньги.

Я нашла выход. Если Белый дом – общественное состояние, то следовало к общественности и обратиться. В Америке много состоятельных людей, которым вовсе не все равно, как выглядят помещения Белого дома, и немало тех, кто готов проконсультировать, как они должны выглядеть.

Был создан комитет по переустройству Белого дома, вернее, вначале по сбору средств на это. Во главе встал Генри Дюпон – ведущий специалист Америки по реставрации старинной мебели. Именно он мог подсказать, что должно остаться и как выглядеть в том же Овальном кабинете, чтобы демонстрировать дух Америки.

Дюпона мне старательно рекомендовали многие и столь же многие ходатайствовали перед ним за меня и мою идею.

Не стоит думать, что я просто решила все переделать и переделала. Еще до инаугурации я по возможности изучила планировку и состояние жилых помещений и была готова к их ремонту, но это проще, в данном случае я могла руководствоваться собственным вкусом и потребностями.

Сложней с остальными помещениями, ведь они словно священная корова для американцев, которую нельзя просто отвести на заклание. Любая ошибка могла дорого стоить не мне, а Джеку.

Я потратила очень много времени, изучая материалы, взятые в библиотеке Конгресса, о том, как выглядели эти помещения в то или иное время, при каком президенте что претерпело изменения, знала, что из мебели осталось в подвалах и безобразно свалено в закрытых комнатах.

Когда Генри Дюпон вернулся из круиза, в котором находился довольно долго, я была во всеоружии, готова к встрече с ним. Разговор со специалистом такого класса не должен проходить на уровне «я хочу» или «мне нравится», тем более, я намеревалась переделать не собственную спальню (ее уже переделали), а официальные помещения резиденции президента.

К Дюпону я отправилась в его зимний дом сама. Он сразу уловил мой замысел, осознал его важность и согласился возглавить комитет по переустройству. Генри Дюпон приехал в Белый дом, прошелся по помещениям, которые предстояло переделать, как и я, пришел в ужас и засучил рукава, чтобы приняться за работу.

Когда он принял предложение возглавить комитет, я поняла, что сделала главное – заполучила того, кого критиковать ни у одного человека не повернется язык. Оставалось только слушать и следовать его советам.

Конечно, далеко не один Дюпон работал на благо нового облика Белого дома, консультантами были Бани Меллон и Джейн Райтсман. Первая занялась Розовым садом, быстро ставшим гордостью Белого дома, и всеми цветочными композициями, а Джейн отвечала за интерьеры.

На этом поприще трудилось столько талантливых и заинтересованных людей, что я просто боюсь перечислять, дабы кого-то не забыть и тем самым не обидеть.

Чтобы выпрашивать средства у прижимистого Конгресса, было решено обратиться к общественности за пожертвованиями. Для этого следовало объяснить, что мы не намерены провести просто косметический ремонт, перекрасив облезлые стены, а собираемся превратить Белый дом в гордость американского народа.

Я дала интервью журналу «Лайф», обещая, что Белый дом станет музеем и средства не будут потрачены впустую. Его «начинка» должна рассказывать об истории Америки.

Конгресс принял закон, по которому Белый дом становился музеем, у него появился хранитель, было определено, что никто не будет иметь права ни продавать предметы, которые будут приобретены в ходе переделки, ни забрать их с собой, и пожертвования буквально потекли рекой.

Жертвовать на преображение Белого дома стало модным, приче

Убили Кеннеди…

«Убили Бобби… Они убивают Кеннеди… значит, придет очередь и моих детей?…»

Все биографы делят мою жизнь на две части: до Белого дома и после него.

Я бы поделила иначе и на несколько частей: жизнь до Кеннеди, в составе клана Кеннеди и самостоятельную. И я, и мои дети из клана Кеннеди после моего второго замужества не выпали, просто на время оказались в стороне.

Перестав быть безутешной вдовой (через пять лет после убийства мужа, когда мне самой еще не было сорока), я перестала быть и национальной героиней, всеобщей любимицей и гордостью Америки. Увезла детей в Европу к Аристотелю Онассису и вернулась через семь лет (после его смерти) иным человеком.

Вот почему именно эти слова делят мою жизнь на «вместе» и «после».

Конечно, что бы я ни делала, кем бы ни являлась теперь, навсегда останусь вдовой тридцать пятого президента Соединенных Штатов Америки Джона Фицджеральда Кеннеди, убитого 22 ноября 1963 года в Далласе.

Я могла в одиночку покорить Эверест, высадиться на Луне, написать лучший роман Америки, даже сама стать президентом (предположение чисто гипотетическое), но и тогда оставалась бы «госпожа президент, вдова президента Кеннеди».

Не жалуюсь и не пеняю судьбе на это, мне посчастливилось быть супругой одного из самых уникальных людей на планете во все времена. И дело не в том, что Джон был тридцать пятым президентом великой страны, и не в его гибели, а в том, что он действительно уникален и в силу своей уникальности просто не мог не быть президентом Америки!

Большая часть личного архива уничтожена, потому что это действительно личное.

Просматривая письма, записи, наброски, расписания, просто какие-то листки, на которых написана пара слов, сейчас уже не вспомнить, по какому поводу и что означают, а когда-то показавшихся важными настолько, чтобы их не порвать и не выбросить, я вдруг задумалась.

Джон Фицджеральд Кеннеди, которого обычно звали Джеком, несмотря на всю его кажущуюся открытость, оставался таинственным незнакомцем даже для самых близких людей – родных и друзей. Его знали таким, каким Джек предпочитал себя преподносить.

Всем. Всегда. Во всем.

О нем уже написано и еще напишут множество книг, раскроют секретные пока материалы, изучат каждый день жизни и особенно президентства, попытаются объяснить его успехи и неудачи, расскажут о странностях, болезнях, многочисленных романах, о достоинствах и недостатках… Раскроют все, кроме одного: секрета самого Кеннеди.

Я его тоже не раскрыла, потому не буду ничего «рассекречивать», переиначивать или опровергать. Просто попытаюсь рассказать, что поняла, а что так и осталось для меня загадкой в Джоне Ф. Кеннеди, с которым я прожила десять лет, как жилось до Джека и после него.

Я бы сравнила Джека с подводной лодкой с всегда задраенными отсеками, где каждый, кто был к нему близок, знал только свой отсек. Иногда в один из таких допускались несколько друзей, но никто не имел права заглядывать в остальные. И никто даже из самых близких людей не ведал, какова же вся лодка.

Я не исключение, для меня тоже отводилась своя каюта, в которой могло быть комфортно или нет, иногда совсем невыносимо, но я понятия не имела, что творится на душе у Джека, если он не желал ее приоткрывать.

Мне могут возразить и просто не поверить: самый улыбчивый и дружелюбный президент, каких только знала Америка, способный зажечь проникновенной речью тысячи собравшихся, внимательный слушатель, открытый для любого, буквально символ общительности – был замкнутым? Но это так. Да, Джек всегда окружен людьми, друзьями, которые готовы пожертвовать ради него репутацией, карьерой, головой наконец, но открыт всегда лишь до той черты, которую сам установил. И не просто черты, а в той области его жизни и доверия, к которой относил друга. Он каждому приоткрывал лишь частичку себя, но не отдавал себя никому.

Я тоже была допущена лишь к части личности Джека. Даже став матерью его детей, не получила права на не предназначенную мне территорию, оставалась в своем отсеке.

За ним велось круглосуточное наблюдение не только в Белом доме, президент находился под присмотром и охраной службы безопасности даже в собственной спальне, события каждого дня известны Гуверу в мельчайших подробностях. Джек не чурался даже Гувера, как бы к нему ни относился, но самый открытый президент одновременно оставался самым закрытым и для Гувера тоже. Они могли знать, что делает тело Джека, но датчики движений его души отсутствовали. И, уверяю, никто не постиг до конца настоящего Джона Фицджеральда Кеннеди, никто.

У Джека были сотни ипостасей, и какой он поворачивался к человеку, зависело от того, зачем человек ему нужен.

Мама всегда говорила, что я злопамятна. Наверное, это так, я надолго запоминаю обиды и не умею прощать, особенно тех, кто так или иначе обидел моего мужа или моих детей. Но и своих обид не прощаю тоже. Единственный, кому я простила все, что можно и даже нельзя простить, – Джон Фицджеральд Кеннеди, не президент – человек.

И еще один повод что-то написать хотя бы для себя. Судьба распорядилась так, что я прожила словно несколько жизней, в чем-то похожих, но при этом очень разных. XX век удивительное время, когда мир менялся от десятилетия к десятилетию так сильно, что мир наших внуков так же не похож на наш, как наш на мир наших бабушек.

Америка 30-х и Америка 80-х словно две разные страны. Мне посчастливилось жить в оба эти периода, потому я могу проиллюстрировать изменения собственным примером.

Когда я родилась, женщина была всего лишь приложением к мужчине, его тылом и потому всегда на шаг позади. Уделом вдовы являлось немедленное новое замужество, работающая женщина, если она не продавщица, секретарь, телефонистка или работница на фабрике, была скорее диковинкой, чем правилом.

Сегодня никого не удивляет работающая вдова президента Соединенных Штатов.

Ни Элеоноре Рузвельт, ни Бэсс Трумэн, ни Мейми Эйзенхауэр в голову не пришло бы работать, как обычным американкам. Я делаю это не ради заработка, а потому что хочу, чтобы мои способности чему-то послужили, мне интересно жить сегодняшней жизнью, а не только воспоминаниями.

Удивительно, но Америка, раньше полагавшая, что мой удел – скорбное вдовство, с моей работой согласилась, американцы не приняли меня в качестве супруги одного из самых богатых людей мира, Онассиса, но приняли в качестве просто работающей американки.

Я родилась в аристократической семье, едва научившись ходить, уже сидела в седле, была бунтаркой в школе, хотя и элитной, студенткой в парижской Сорбонне, журналисткой в Вашингтоне, женой сенатора, потом первой леди, скорбящей вдовой убитого президента, супругой беспокойного миллиардера, редактором издательства. А еще, что важней всего – просто мамой и просто бабушкой.

Не я одна, многие прошли подобный путь – от несмышленой девочки в первой половине столетия до умудренной пожилой матроны к его концу, но все, кого я знаю, давно живут лишь воспоминаниями и осуждением этой непонятной новой действительности. Я – нет, и это ставлю себе в заслугу, хотя о заслугах обычно предпочитаю молчать.

Возможно, стоило помолчать и в этот раз, издательство предпочло бы получить от меня мемуары совсем иного содержания, но я пишу для себя, пишу в попытке оценить свою жизнь и то, насколько изменился мир вокруг меня. Увидят ли эти записи свет, не важно, важней, что я что-то пойму, непременно пойму и непременно сумею передать своим детям и внукам.

У меня очень хорошие дети, уже без Джека я сумела уберечь их от многих соблазнов нынешнего мира, потому надеюсь, что их не коснется проклятье клана Кеннеди.

Это не мемуары отдельно взятой женщины, а размышления над жизнью женщин XX века. Конечно, я вовсе не была типичной американкой, далеко не всех в три года отдают в школу верховой езды, не у всех есть возможность учиться в элитном колледже Вассар, немногие бывают женами сенаторов и уж совсем единицы – первыми леди, но все равно в моей судьбе, как в зеркале, отразились судьбы и проблемы сотен тысяч американок, потому что все они тоже были проблемными детьми с проблемными родителями, – многие жены, матери и бабушки. Не все радости или огорчения у нас совпадают, но очень многие похожи, потому что кроме социального статуса, есть женские заботы, материнские чувства, проблемы и счастье.

И я считаю главными не те дни, когда была первой леди, стояла перед сотнями объективов, а те счастливые часы, когда у меня рождались дети, когда они поверяли мне свои секреты, когда мы с ними были близки и дружны, когда я им нужна.

К сожалению, я не была по-настоящему нужна ни первому, ни второму мужу, но все равно любила обоих, зато я нужна дочери и сыну, это главное, ради этого стоило жить.

До Кеннеди

Если попросить одной фразой упомянуть мое детство, я отвечу: встречи с отцом в дедушкином имении в Ист-Хэмптоне «Ласата» и в самом Нью-Йорке, соперничество с сестрой Ли (Каролиной) и лошади. И, конечно, летние месяцы в Хаммерсмите у Очинклоссов.

До одиннадцатилетнего возраста помню только скандалы. Возможно, наши с Ли родители были слишком разными людьми, возможно, они просто не умели ладить друг с другом, либо мама не умела принимать отца таким, каким он был, но ссоры и крики слышались, как только отец открывал дверь дома.

Все Бувье, объявлявшие себя потомками французских аристократов, считали женитьбу моего отца Джона Верну Бувье III на моей маме Джанет Нортон Ли явным мезальянсом. Впрочем, семейство Ли отвечало Бувье тем же.

Плохие отношения между двумя семействами приводили к удивительным результатам, как хорошим, так и ужасным. Нам с сестрой дали вторые имена – Ли, чтобы умаслить довольно вредного дедушку, но этот же дедушка потребовал от нас с сестрой подписать отказ от любых претензий на наследство Ли, настолько он не любил Бувье.

Бувье недалеко ушли, они могли принимать нас с Ли в Ласате весьма душевно, но при этом нашей маме путь туда был заказан.

Сейчас, уже став бабушкой, я понимаю, что ни одна из семей, в которых я жила, не была нормальной в общечеловеческом смысле. Хотя что такое нормально? По крайней мере все они резко отличались от того, что позиционируют в качестве американских ценностей.

Во всех наших семьях – у Бувье, у Ли, особенно у Кеннеди, у Онассиса – глава семьи мужчина стоял на недосягаемой высоте, женщины находились даже не в тени самих мужчин, а в тени их постаментов. Это правильно или нет?

Мужчина – добытчик, он хозяин, который волен вести себя как хочет, волен одаривать, приказывать, изменять, не замечать… Волен лишить наследства, растранжирить состояние, не думая о семье…

Вовсе не все мужья были неверны или просаживали состояния, далеко не все могли твердой рукой лишить наследства кого-то из потомков или вдруг объявить о разводе, но над женщиной всегда висел дамоклов меч такой возможности. В случае развода она могла остаться просто ни с чем, и единственным выходом было новое замужество.

Это произошло с моей мамой. Не приняв поведение отца, не сумев примириться с его многочисленными изменами, не простив, она сделала его и свою, а заодно и нашу с сестрой жизнь невыносимой. Безусловно, в разводе виноват отец, который, женившись, не расстался с привычками холостяка. У отца было прозвище Блэк Джек – Черный Джек. Он действительно смуглый, обожал карты и риск, красивых женщин, автомобили и своих дочерей. Блэк Джек очень похож на Ретта Батлера из моей любимой книги «Унесенные ветром», но мама вовсе не похожа на Скарлетт О'Хару. Она не желала завоевывать мужа ежедневно и прощать его измены тоже не желала.

Знаю, что мою маму многие близкие знакомые и родственники считали чудовищем, а не очень знакомые очаровательной блестящей женщиной. Она умела держать себя в руках на людях, умела скрывать эмоции и даже слезы, научила этому и меня. Что бы ни случилось, что бы вы ни чувствовали, окружающие не должны ничего не только знать, но и заподозрить неладное – вот мамин принцип. Любые эмоции, любые страдания, любое настроение у истинной леди не должно проявляться внешне. Нужно всегда и везде выглядеть одинаково приветливой со всеми независимо от положения человека, его состояния и вашего к нему отношения. Этот принцип поведения леди мне внушила мама, это же я постаралась внушить и своим детям, особенно Каролине.

Все удивлялись, как я терплю бесконечные измены Джека. Но у меня перед глазами был пример моих родителей, особенно папы. Думаю, они с мамой любили друг дружку, но стремление папы завоевать всех красивых женщин, которые встречались в жизни, приводило к бесконечным изменам. Он просто не мог не флиртовать и не спать с каждой красоткой, словно смысл жизни состоял в покорении этих совсем не высоких вершин.

Это же происходило и у Джека, он даже не покорял, а просто брал, не всегда помня имя или вообще забывая о женщине раньше, чем та успевала одеться. Неприятно вспоминать об этой стороне нашего брака, но она очень влияла на все остальное.

Они были несхожими, словно лед и пламень, мои родители. Оба улыбчивые, но улыбка папы была улыбкой Ретта Батлера, неисправимого ловеласа, уверенного в способности очаровать любую женщину, оказавшуюся рядом даже случайно. Улыбка мамы – это улыбка хорошо тренированных мышц лица, маска, надетая на страдающую душу. Нет, она не была оскалом, мама улыбалась искренне, вовсе не вымученно, она действительно была приветлива, но это не имело никакого отношения ни к ее внутренней жизни, ни к ее мыслям.

Я научилась у мамы улыбаться, когда на душе скребут не просто кошки, а целые тигры, когда все внутри сжимается в комочек от унижения, от боли, из-за оскорбленной гордости, а ноги дрожат от желания убежать. Я могла думать и чувствовать все, что угодно, но этого никто и никогда не видел, маска леди надежно укрывала раны моей души от чужих взглядов.

Этому меня научила мама.

И она права, потому что чужая жалость никому еще не помогала, не позволяла справиться с ситуацией, а обида – это просто реакция на бессилие. Если вы обижены, значит, вы просто не придумали ответный шаг или не можете ничего предпринять. Если в эту обиду посвятить других, они вряд ли помогут, зато запомнят вашу слабость, а слабый человек уязвим.

Мое отличие от мамы в том, что за закрытой дверью дома она позволяла себе снимать маску, а я нет. Семейные скандалы моих родителей очень быстро стали предметом обсуждения тех, кто о них знать и не должен бы. В этом мама допустила ошибку, старательно играя роль счастливой супруги перед другими, в доме она позволяла себе эту маску не просто снять, но и давать волю эмоциям. В результате страдали мы с Ли.

Разделение получилось безобразное, мама нас воспитывала, а потому требовала, папа баловал. Мама – это бесконечные «нельзя» и «вы должны», папа – похвалы (не всегда заслуженные) и праздник. Папа хвалил нас перед другими, особенно перед родственниками – Бувье, теперь я понимаю, что хвалил за то, за что хвалить вообще нельзя – не за успехи в школе или поведение, а за красивые глазки, сексуальные (!) губки, за то, что мы хорошенькие. Даже комплименты за умение держаться в седле слышались реже, чем заверения, что у нас будет множество поклонников.

Конечно, такие слова отца, известного своим успехом у женщин, поднимали нашу самооценку, но теперь я понимаю, каких усилий стоило маме внушать нам понимание, что хорошенькая внешность это не все, что она бесполезна без ума, воспитания, без умения держаться аристократично, то есть быть приветливыми, сдержанными и спокойными. Если бы она просто объяснила, почему это важно, а не только требовала, мы бы поняли, но мама предпочитала внушение с позиции силы, что, конечно, вызывало отторжение.

Лишь через много лет, когда мама уже была катастрофически больна, я осознала, что она ревновала нас к отцу, особенно меня. Это мешало оценивать мои успехи и неудачи объективно, малейшее отступление от строгих правил и невыполнение требований безжалостно каралось, а требования были такими, какие предъявляют не каждому взрослому.

Мама хотела, чтобы мы были идеальными, и ее страшно раздражало мое упорство в нежелании признавать, что она права во всем, а вот отец… «Боже мой, этот ловелас даже не создал новую семью! Конечно, кто же за такого выйдет замуж?!»

Хотелось спросить, почему за папу вышла она сама, разве раньше он не был ловеласом? Но я понимала, что навлеку на себя страшный гнев. К тому же объяснения не требовались – папа был безумно обаятельным. Там, где появлялся Черный Джек, женщины могли принадлежать только ему.

Мама (справедливо) ужасалась тому, что отец нас захваливает и, главное, учит «не тому». Сейчас я понимаю, что действительно не тому, это ненормально, если отец беседует со своей дочерью-школьницей о матерях ее подружек как о потенциальных любовницах! Удивительно, но при этом я оставалась вполне невинным созданием, словно получив прививку против легковесного отношения к близости с противоположным полом. «Просвещенная» теоретически, на практике я была наивным ребенком.

Ли больше тянуло к маме, во всяком случае она делала вид, что это так. Подозреваю, что вовсе нет. Просто демонстративное послушание позволяло ей избегать материнского гнева, бесконечных укоров и придирок, но у отца любимицей была я. Это приводило к соперничеству с сестрой, я не старалась завоевать мамину любовь и одобрение, а она старалась быть лучше меня в глазах папы. Это не удавалось, вызывая скрытую зависть, которая вместе с настоящей нашей с Ли взаимной преданностью и настоящей сестринской любовью много лет составляет удивительную смесь.

В семье самым близким человеком для меня была сестра, папу я просто обожала, а сестре поверяла то, чего не могла сказать маме. Она тоже. Мы очень похожи внешне на одного из родителей – я на папу, а Ли на маму, она утонченная, нежная, а я скорее сорванец, особенно была таковой в детстве.

Мама сама способствовала становлению моего строптивого характера, в год усадив меня в седло пони, а в три отдав в школу верховой езды и пристально следя за моими успехами на этом поприще. А еще она ценила чтение.

Папа учил получать удовольствия от жизни, причем удовольствия преимущественно плотские. Он не был неуемным любителем поесть или выпить, хотя любил хорошую еду и вино, следил за своей формой, отличался прекрасным вкусом и всегда был одет с иголочки. Ну и, конечно, женщины…

Чтение или интеллектуальные занятия? Это удел Джанет, пусть она читает, если не умеет делать ничего другого.

Я тоже читала, причем совсем не детские книги, в пылу ссор и споров родители вовсе не следили за тем, что за книги в руках у их ребенка. К девяти годам прочла «Унесенных ветром» трижды, согласитесь, вовсе не детское чтение.

Это был один из способов уходить от реальности. Как только мама повышала голос и становилось ясно, что сейчас начнется ссора с криками, обвинениями в неверности и хлопаньем дверьми, я уходила к себе и бралась за книгу. Конечно, я читала не только когда родители ссорились, книги научили меня отключаться, вернее, замыкаться в себе и не реагировать на происходящее вокруг.

Это умение очень пригодилось в жизни. Я и сейчас, стоит возникнуть неприятной ситуации, попросту замыкаюсь.

Нет хорошего без плохого, даже от родительских скандалов бывает польза. Для меня это умение уходить в себя, а еще умение видеть мир таким, каким я бы хотела его видеть. Не сквозь розовые очки, я прекрасно знала и мрачные стороны, и недостатки обоих родителей и жизни вообще, но с детства усвоила: то, что нельзя изменить, нужно не просто принять и учесть, но и не замечать.

Защитная реакция, выработанная в те годы, когда хлопанье дверьми заставляло браться за Чехова, Шоу, Байрона (в десятилетнем возрасте), помогала мне всю жизнь. Улыбаться во что бы то ни стало, скрывая свои истинные чувства, а если совсем невмоготу – уходить в себя. Спасением были лошади, я не только участвовала в соревнованиях, но и просто уезжала или уходила на конюшню чистить свою любимую Балерину.

Родители разводились безобразно, это был один из самых громких и некрасивых разводов тех лет. Зачем маме понадобилось выливать столько грязи на страницы газет, не знаю, папа и без того не стал бы отбирать нас, потому что его финансовое положение оказалось тяжелым, деньги поступали неравномерно, а расходы он не уменьшал. К тому же любовь к игре поглощала остатки средств с огромной скоростью. Нет, папа не стал бедным, до конца своих дней он остался Черным Джеком – любителем карт, автомобилей, элегантной одежды и женщин, но все же свои траты умерил.

Мама приняла ужасное решение, позволив адвокату опубликовать список любовниц отца с именами и даже датами встреч. К чему делать личные обиды достоянием общества? Забыв все, чему сама же нас учила, выливала на отца тонны грязи, к сожалению, он отвечал тем же. 1940 год – год их развода – стал для нас с Ли настоящим кошмаром. Газеты обсуждали подробности отцовских измен и обиды мамы, ответные реплики папы и то, кто больше виноват. Папа меньше выносил сор из дома, хотя и выглядел более виноватым. Возможно, это тоже сыграло свою роль в том, что мы неосознанно встали на его сторону, даже сознавая его вину.

Мама кричала, что придет время и мы на своем опыте узнаем, что такое измены мужа. К счастью для Ли, у нее такого не случилось, а вот я действительно узнала, и хотя временами было невыносимо горько и обидно, уроки, полученные в детстве, весьма пригодились в собственной семейной жизни. К сожалению, пригодились, лучше бы такой надобности не было, как и уроков тоже.

Я обожала веселого, всегда сыплющего комплиментами папу. Могла ли я не любить похожих на него мужчин? Пусть у моего Джека не было усиков, как у Ретта Батлера и Черного Джека (кстати, у Джозефа Кеннеди такие усики были), но он тоже любил жизнь во всех ее плотских проявлениях. Зато Джек в отличие от моего отца любил книги, то есть обладал тем, чего мне так не хватало у Черного Джека.

Думаю, мама совершила одну непростительную ошибку, она постоянно ругала при нас папу, причем ругала за нечто нам непонятное. Когда родители развелись окончательно, мне было одиннадцать, а Ли вообще семь. Понять в таком возрасте, что такое измены, затруднительно, тем более, у мамы хватило разума не объяснять подробно. Мы видели обожавшего нас папу, готового потакать во всем, и вечно недовольную, строгую маму, твердившую, что папа подлец. При этом папа маму за глаза не ругал (возможно, сознавая свою вину), зато хвалил нас.

Легко понять, что папины проступки вовсе не казались нам ужасными, а мамины требования, напротив, выглядели жестокими и бессмысленными.

В битве за наши души мама проиграла папе.

Неудивительно, он для нас ассоциировался с праздником. Папа не позволил продать мою Балерину, зная, как я люблю эту лошадь. Он водил нас в кино, заваливал игрушками, даже брал напрокат собак, чтобы доставить нам удовольствие при прогулке. Папа знакомил нас со своими друзьями (но не подругами!), водил на биржу, чтобы мы посмотрели, как за минуту зарабатываются и теряются миллионы, а потом (думаю, в порыве отчаянья, когда мама снова собралась замуж) позволил пользоваться своим банковским счетом. Позже, даже став совершеннолетними и имея такую возможность, мы с Ли никогда этим не злоупотребляли. Дело в том, что папа уже не был состоятельным, да и мы сами до замужества вовсе не были избалованы деньгами. Да, все вокруг было высшего качества и в достаточном количестве, но свободных денег до Кеннеди у меня никогда не было.

Папа больше не женился, а вот мама вышла замуж. Это было по любым меркам очень удачное замужество. Хью (его все звали Хьюди) Очинклосс был по-настоящему богат, он из круга «старые деньги», то есть из тех, кто разбогател не вчера, а получил и сумел не промотать состояние, созданное предками. В Америке начала сороковых это редкость, потому что многие потеряли свои деньги в период Великой депрессии, многие, наоборот, их тогда же сколотили. Очинклосс наследовал «Стандарт Ойл», что означало, что деньги у него будут всегда.

Но главное не его состояние, хотя пара роскошных имений с великолепными особняками, конечно, производили неизгладимое впечатление, а то, что сам дядя Хьюди, как называли его мы с Ли, был хорошим парнем. Он не волочился за каждой юбкой, не устраивал скандалов и не поддерживал мамины, которые та принялась закатывать по привычке, а еще очень любил детей, в том числе и пасынков.

Это был второй брак мамы и третий Очинклосса. Его первой супругой была русская аристократка Майя Храповицкая, второй Нина Гор Видал, чей сын от первого брака стал известным писателем-эссеистом (я бессовестно называла себя сестрой Гора Видала, что придавало вес в журналистских кругах). У них с мамой родились еще двое малышей, но они были слишком маленькими для нас с Ли, чтобы воспринимать Джанет и Джейми как сестру и брата, а не как игрушек в те времена, когда мы проводили лето в Мерривуде или в Хаммерсмите – имениях Очинклосса.

Папа был маминым замужеством расстроен. Дело в том, что мы стали проводить лето не в дедушкиной Ласате, а в Хаммерсмите либо Мерривуде – очаровательных имениях дяди Хьюди.

У Очинклосса тоже собиралась большая семья, но эта была уже несколько иная компания, где мы трое – Юши, я и Ли чувствовали себя не просто старшими, а словно людьми иного поколения. Мама вышла замуж, когда мне было тринадцать, а Ли девять, а в этом возрасте несколько лет значат очень много. Ли рано повзрослела, стараясь дотянуться до меня и быть «ничем не хуже».

В Хаммерсмите и в Мерривуде прекрасные условия для верховой езды, потому я все лето не вылезала из седла, хотя призы начала завоевывать еще в Ласате. Взять барьер, словно слившись с лошадью – это же так здорово.

Я очень любила свою Балерину и, учась в школе, написала дедушке в Ласату жалобное письмо, умоляя прислать лошадь мне и обеспечить ее содержание. Тогда это стоило примерно двадцать пять долларов в месяц – для девочки сумма немалая. Дедушка Джеймс пошел навстречу, Балерину действительно привезли в школьную конюшню, строго предупредив, что ухаживать за ней мне придется самой.

В Хаммерсмите, помимо конного спорта, серьезным увлечением стала литература. Если раньше я читала все подряд, только бы спрятаться от действительности, то теперь стала разбираться в том, что читаю.

Мы с Ли учились в разных школах и разных колледжах, мне предстоял знаменитый Вассар, колледж, в котором училась и наша мама. Вассар называли колледжем невест, потому что треть девушек учебу не заканчивали, выходя замуж.

Я тоже не закончила, но по другой причине. Никогда не была спокойным ребенком. Всегда погруженная в себя, я тем не менее оказалась бунтаркой, которой просто необходимо нарушить имеющиеся правила. Если на прогулке запрещалось шуметь, то я обязательно разговаривала громко, смеялась и прыгала. Если запрещалось посещать близлежащие магазины когда попало, договаривалась с мальчиками из соседней школы, чтобы доставляли мороженое именно в неположенное время.

Но нарушения были не просто мелкими и по-детски бунтарскими, они не задевали саму основу – правила поведения юной леди не нарушались никогда, я могла шуметь во время прогулки по саду, но не забывала улыбнуться даже делающей замечание воспитательнице или пожелать ей доброго утра. Ухоженный внешний вид, улыбка, манеры – все это оставалось неприкосновенным, сказывалось воспитание Джанет Бувье.

Я очень хорошо училась, потому на мелкие нарушения смотрели сквозь пальцы.

А Вассар бросила, потому что решила поучиться в Париже! Сказался бунтарский дух и нежелание выходить замуж прямо из колледжа и становиться простой домохозяйкой, даже очень состоятельной.

Ирония судьбы в том, что я ею стала, причем дважды. Правда, первый раз домохозяйкой главного дома страны, а второй – у самого богатого мужа в мире. Хозяйкой Белого дома я была и не была одновременно, потому что переделывала его и налаживала новую жизнь по своей инициативе, но при этом оказалась ограничена жесткими рамками закона, бюджета и положения первой леди.

Второй раз ограничений в бюджете и применении моего художественного вкуса не было, но яхта и дом Аристотеля Онассиса уже были выстроены и оформлены в его вкусе, переделывать их подобно Белому дому означало бы изменить жизнь самого Ари. Я лишь слегка изменила декор.

Но тогда, учась в Вассаре, я мечтала о собственной карьере, о том, что чего-то достигну в жизни не благодаря удачному замужеству (снова ирония судьбы!), а благодаря своим знаниям и талантам. Хотелось писать самой, я посчитала, что лучше познакомиться с литературой, выучить французский и испанский я смогу прямо в Европе и отправилась в Сорбонну.

Я благодарна судьбе, маме и Хью Очинклоссу за возможность проучиться в Париже хотя бы год. Не только французская литература, но сама жизнь в Европе и общение вне жестких рамок элитного колледжа со студентами со всего мира тоже элитного, но все же университета Парижа очень помогли мне. Знания можно получить, сидя с книгой в руках в уголке в одиночестве. Общаться так никогда не научишься.

Я до мозга костей американка, но Францию и все французское просто обожаю. За это мне не раз приходилось выслушивать упреки в непатриотичных пристрастиях. Словно от того, люблю или не люблю я французское вино или сыры, зависит степень моего патриотизма под звездно-полосатым флагом.

Считается, что поскольку я была любимицей папы и обожала его в ответ и он сильно повлиял на меня во всех отношениях, то у меня и характер папин. Но это не так: в моем характере нет ничего папиного, я в маму. Папа не ведал смущения, он чувствовал себя хозяином положения всегда и везде. От него я получила только дар общения, но всегда страшно смущалась. Папа купался во всеобщем внимании, я этого внимания просто боялась.

Возможно, это так не выглядело, но я очень стеснительный человек. Даже сейчас необходимость писать бесконечные «я» коробит, но иначе не получается… Если мне удавалось хорошо скрывать эту ненужную на посту первой леди стеснительность, значит, я не зря старалась.

Любовь к Франции я пронесла через всю жизнь, она не мешала, а помогала мне.

Но жить-то нужно было дома. Ли легко перебралась в Европу, чувствовала себя дома именно там, я же могла путешествовать, позже, выйдя замуж за Аристотеля Онассиса, даже подолгу жить, но все равно чувствовала себя дома только в Америке. Я американка, всегда таковой была и останусь.

И потому попыталась найти место в Америке.

О, судьба подбрасывала мне искушения, которые могли увести совсем в другую сторону. И какие искушения! Например… работа редактором журнала «Вог»!

Это была мамина идея – отправить документы (с безобразным опозданием) на конкурс «Пти де Пари» этого журнала. Победитель получал возможность поработать полгода в парижском отделении издания, полгода в Нью-Йорке. Бессовестным было просить принять документы, когда конкурс давно шел, но мне пошли навстречу.

До сих пор помню некоторые свои предложения и утверждения. Например, что раздел моды для мужчин предназначен в первую очередь женщинам и это нужно учитывать. Большинство мужчин даже галстуки себе не так часто покупают, полагаясь на вкус жены, они не любят ходить по магазинам и примерять. И если супруга будет точно знать тенденции мужской моды, у нее появится возможность блеснуть знаниями в магазинах и одеть мужа с иголочки, возможность, которой редкая женщина не воспользуется.

Еще я предлагала в рекламе сопоставить парфюм и вино, ведь и то, и другое опьяняет. Использовать бокал для вина для рекламы мужского парфюма было внове.

Мои работы редакторам «Вог» понравились, я выиграла конкурс, опередив 1200 других участниц. Работать в «Вог»! Разве не мечта любой журналистки?

Мы с Ли только что вернулись из путешествия в Европу, я была радостно возбуждена, но… Как часто все привлекательное изнутри выглядит совсем иначе. Возможно, сейчас это мало кого удивило бы, но в 1951 году для девушки, воспитанной строгой Джанет Очинклосс, понять, что твоими коллегами будут в том числе люди с нетрадиционной ориентацией, оказалось потрясением. Все же я не принадлежала к богеме, а потому не была готова к столь радикальным переменам в своих взглядах на жизнь.