Через тернии к звёздам бесплатное чтение

В этой жизни можно пережить всё, всё кроме смерти

Глава 1. Во власти течения времени

Лондон, туманный и холодный, погрузился глубоко в сон. По мощеным улицам медленно, никуда не спеша, направлялись экипажи, в которых от пасмурной погоды дремали пассажиры. Даже дети в это время казались не такими весёлыми и активными, они сидели у порогов своих домов и что-то обсуждали, поднимая ленивый взгляд в сторону уходящих по улице спокойных лошадей, тянущих за собой тяжёлую повозку. И этим холодным утром резкий ветер ударил в окна Нерис-Хаус, принеся его хозяйке ужасную, болезненную навязчивую мысль. Она смотрела куда-то вдаль, не видя домов за окном, уплыв куда-то в потоке своих раздумий, как резкий страх вдруг сжал её сердце, и она судорожно вдохнула холодный и влажный воздух своего кабинета. Почему-то глаза стали жечь слёзы, и когда она увидела жухлую листву, которая закружилась у самой земли, резко обернулась и попыталась понять, где же она сейчас.

Ей вспомнилась зелёная рваная листва, которая неслась по кладбищу, огибая кресты и семейные склепы. Её отец, бывший владелец особняка Нерис-Хаус, в Гринвиче, Дамион Россер уже давно покинул этот мир и воссоединился со своей женой, с которой даже в семейном склепе расположены рядом. Но как бы давно это не было, для Глэдис казалось, словно его кончина была совершенно недавно. Она до сих пор помнила тот холод, который опустился на их дом, на следующие сорок дней, а такая мрачная погода заставляла её заново это переживать. Завешанные окна, чёрные платья и попытка сдерживать слёзы, чтобы не огорчать дочь. Как хорошо, что маленькая Руни всегда была столь понимающей, что позволила матери выплеснуть боль.

Пытаясь отвлечься от ужасных воспоминаний и неприятных мыслей, Глэдис прошла к тяжёлой деревянной полке и взяла с них каминные спички. Хозяйка особняка не могла никуда убежать от собственных переживаний, но она могла прогнать плохое настроение, поэтому она решила самостоятельно разжечь огонь в камине. Она не стала беспокоить миссис Джонс, и, присев на корточки и испортив две спички, всё же смогла заставить пламя разгореться. Звать экономку ей совершенно не хотелось, так как к ней приехал сын, и это была долгожданная встреча. Ко всему Глэдис решила, что такая женщина как она в силах обойтись без помощи прислуги.

Погрев ладони у набирающего силу огня, Глэдис заметила, что ей становится в некоторой степени, лучше и подошла к своему столу. Окинув взглядом разложенные бумаги, она решила сконцентрировать внимание на работе. Сев в кресло, она взяла в руки вскрытое письмо из налоговой службы и поспешила его изучить, ведь приближается конец года и необходимо точно знать о своих расходах в декабре. Но она совершенно не понимала, что читает. Ей даже пришлось прочитать первый абзац несколько раз, так как его суть, так и не стала ей понятна. А всё потому, что в её мыслях она стояла внизу, на первом этаже и смотрела вверх через пролёт лестницы. Глэдис до сих пор не верит, что это произошло на её глазах – её мать спускалась вниз по лестнице с третьего этажа, когда споткнулась за подол своего платья, и упала вниз. Она даже помнит, что платье её матери было голубым с белой оборкой по подолу, ведь край именно этого платья она увидела, глядя вверх. А затем голос отца и его слёзы. В столь раннем возрасте потерять мать, и быть обречённой на нелёгкую жизнь.

Глэдис сглотнула, она хотела избавиться от навязчивых мыслей в её голове, но они от неё уходить не хотели. Она зажала своё лицо руками и глубоко вдохнула, не веря, что сейчас эмоции достаточно сильные, чтобы взять над ней верх. Сковывающий всё внутри ужас объял Глэдис, он был, сравни панике, которую порой так сложно контролировать. И Глэдис смогла вычленить ту ужасающую мысль, которая бороздила её мозг: «А вдруг со мной что-то случится, и Руни будет расти без матери?».

В этот момент она вновь попыталась взяться за работу. Отложив письмо из налоговой службы, она решила написать письмо в благотворительный фонд, в который передавала средства для детей сирот, и открыла верхний ящик стола. И в этот момент ей пришла в голову совершенно другая идея – написать завещание. Но делать этого Глэдис не стала, она встала из-за стола, вновь прошла к камину и очень сильно пожалела, что рядом нет её любимого мужчины.

Энтин Уанхард был её неофициальным супругом, так как законы Англии запрещали выходить замуж повторно, но это не смущало ни Глэдис, ни самого Энтина. Они нашли опору друг в друге, и этого им обоим было достаточно, ко всему их отношения не осуждал никто из их знакомых. И пусть церковь давно отвернулась от них, а от Глэдис так и подавно из-за самовольного объявления развода с её мужем, они не видели в этом ничего преступного. Мистер Уанхард принял маленькую Руни как родную дочь, между ними быстро завязалась крепкая дружба, и девочка не считала постыдным обращаться к мужчине «отец» или «папа». Глэдис, прошедшей такой долгий и сложный путь, было безразлично, что говорят о ней люди в городе, но и они уже не считали её персоной non grata. Все приняли Глэдис Россер такой, какая она есть, ко всему с возрастом она стала терять прежний жар эмоций и была поглощена супружеской жизнью и воспитанием дочери, что также снизило накал страстей вокруг неё. Возможно, среди граждан Лондона нашлись бы те, кто даже не знал, что когда-то Глэдис Россер была женой преступника из группировки «Квартет» – Уильяма Хорсфорд.

Глэдис смотрела на пламя, и вдруг растянула губы в слабой, вымученной улыбке. Она очень сильно скучала. Дом казался пустым и холодным без её близких, но она успокаивала себя тем, что ждать осталось совсем не долго, ведь её супруг и дочь совсем скоро вернуться из Парижа.

Мистер Уанхард поехал туда по деловому вопросу, но Руни испытывала такой интерес к французскому языку, что Глэдис не смогла заставить её остаться дома. Хотя отчасти она понимала, что девочка интересуется не в меньшей степени и французской модой. Она догадывалась, что её дочь не вернётся в Лондон без пары новых туфель, без новых кружевных перчаток и, конечно же, без шикарной шляпки с лентой. Девочка росла, но практически не менялась – влюблять в себя она не перестала, более того, с каждым годом ей это удаётся всё лучше и лучше.

– Скорее бы Энтин приехал, – Глэдис свела брови, почувствовав, как внутри резануло от тоски, а потом, наведя на себя серьезный вид, словно кто-то мог видеть её мимолётную грусть, продолжила: – его ждёт целых два письма из банка.

– Миссис? – дверь медленно приоткрылась. – Вы звали?

Это был совсем состарившийся Сид, увидев его, Глэдис ощутила, как на неё накатила новая волна ужаса и тоски. Возраст согнул мужчину ещё сильнее, его тело невозможно сильно исхудало. Щёки провалились, а губы и пальцы на руках стали такого неприятного синюшного цвета, казалось, что жизнь вот-вот покинет его.

– Нет, Сид, – ответила женщина, – сегодня мне помощь не нужна, ты можешь идти отдыхать.

– Но как же хозяйка без Сида? Сид пусть и стар, но по-прежнему готов выполнять требования хозяина Нерис-Хаус.

Его голос был таким же сиплым, как и все годы, но сейчас он звучал несколько иначе. Сид был настолько стар, что чтобы он ни сказал, всё казалось мудростью старца.

– Спасибо, Сид! Я очень признательна тебе! На самом деле я со многим бы не справлялась без твоей помощи, но сейчас я отпускаю тебя отдохнуть! – Глэдис пыталась говорить, как можно нежнее и с улыбкой, чтобы не обидеть старого слугу.

– Я буду рядом, миссис Россер-Уанхард, зовите, если вдруг будет что-то необходимо.

Женщина не сдержала улыбку – по документам она не являлась официальной женой Энтина, поэтому не могла называться его фамилией. Но всё её окружение полностью игнорировало эту формальность. Для них она была его женой и ничьей более, поэтому называли её миссис Уанхард, пусть ей она и не являлась.

– Хорошо, спасибо, Сид, – женщина кивнула, и мужчина покинул кабинет.

В этот момент Глэдис вспомнила о госте. В Нерис-Хаус прибыл Джон Джонс – сын и старший ребёнок лакея и экономки семьи Россер. Он чудом выжил после вспышки холеры в церковной школе, в которой он учился, но вот его младшая сестра Марта пережить болезнь не смогла. И Глэдис, вспоминая её, вдруг задумалась, какой она могла бы вырасти. У девочки были свои особенности, Глэдис хорошо помнила, как та боялась прикосновений, не любила одежду и расчёсывания, ко всему она поздно начала говорить. Смогла бы она стать полноценным членом общества? Её же брат Джон очень сильно вырос, он стал даже выше Глэдис, выпрямил спину и стал обладателем достаточно обворожительной улыбки. Всё это заставляло выглядеть его старше своего возраста. Кроме того женщина могла выделить в нём и другие качества: такие качества как – он открыт, честен, образован и приятен в общении. Но при этом он никогда не поднимал тему о религии и Боге, а за столом явно не приветствовал молитву. Отлучённую от церкви Глэдис это не смущало, но миссис Джонс была явно недовольна поведением сына, она не одобряло отдаление от Бога в принципе.

– Ох, Джон, как же так!? – возмутилась однажды миссис Джонс. – Ведь в школе тебя учат уважать Бога.

– Бог Богом, матушка, а я хочу чего-то большего! – он улыбнулся, а его мать схватилась за сердце, приоткрыв от ужаса рот. – Знаете, я принял кое-какое решение.

– Дай Бог, моё старое сердце сможет это выдержать! – возмутилась она.

– После окончания школы я отправлюсь служить на корабле, – ответил юноша, расправив плечи и глянув на миссис Уанхард с большой гордостью во взгляде. Возможно, он считал, что только она из всех сможет понять его бросок в пучину страсти жизни против всех устоев его матери. Но помимо Глэдис его поддержал и мистер Джонс.

Он оказался крайне доволен решением сына, с огромную гостью он подошёл к нему и похлопал по плечу – наивысшее проявление одобрения со стороны мужчины.

– На корабль? Но кем? У тебя нет военной подготовки! И тебя возьмут только кочегаром! – заохала миссис Джонс.

– Ничего страшного, я её пройду, я знаю, что смогу.

Миссис Джонс была категорически против решения сына, она продолжала высказывать свои возражения. Объясняла сыну, как опасно открытое море, говорила о русалках, и об утонувших кораблях. Разве она, потерявшая дочь, может потерять и сына? Но Джон отказывался её слушать, он знал, каким хочет видеть своё будущее, поэтому все попытки переубедить сына оказались тщетными. И в тоге миссис Джонс согласилась, что быть моряком в любом случае лучше, чем быть прислугой или, хуже, нищим.

При этом мистер Джонс был полностью на стороне сына:

– Получишь звание, увидишь мир, будешь получать отличное жалование и купишь себе свой собственный дом. Нужно же нам с твоей матерью где-то свой век доживать.

После слов мужа миссис Джонс окончательно успокоилась, ей хотелось верить, что их сын сможет обеспечить себе безбедное будущее.

– И, если быть с вами до конца честным, я не просто так хочу в море,

– Джон опустил голову, словно желая спрятать лицо от лишних взглядов, – понимаете, есть одна девушка, – и тут его щёки стали такими же розовыми как стены в гостиной, а Глэдис, глядя на него, невольно улыбнулась, – у неё отец моряк, и она им так восхищается!

– Ммм, значит, девушка, – мистер Джонс довольно улыбался, – ну ничего, Джон. Любовь – это прекрасно.

Услышав слова отца, молодой человек вскинул голову и с ужасом посмотрел на него, а его лицо стало настолько красным, почти пунцовым, что голова Джона показалась Глэдис накалившимся докрасна чайником, который вот-вот лопнет. Она уже побоялась, что у него из носа пойдёт кровь, но она вновь опусти голову, когда услышал голос матери.

– Что ты такое говоришь!? – возмутилась миссис Джонс. – Любовь? Ему 17!

– Ну, так, дура старая, это ж самый возраст для любви, себя-то ты уже не помнишь, – ответил ей супруг, цокая языком, а потом обратился к сыну, – ты уж прости нас с матерью, но ты сам понимаешь, нам теперь любопытно, что это за девушка такая. И когда же ты успел с ней познакомиться?

– Беттани, – неуверенно произнёс молодой человек, – её зовут Беттани.

– Уже хорошо, – мужчина кивнул.

– Она из небольшого города рядом с нашей школой, – Джон смог поднять голову и посмотрел на отца, – я сбежать пытался…

– Ох, Святые небеса! – воскликнула миссис Джонс, и уже хотела что-то сказать, но её руку взяла уверенная и сильная рука Тома, который не собирался прерываться на возмущения супруги. Он перевёл на неё строгий взгляд, и та попыталась взять под контроль свои эмоции.

– И почему же? Про школу ты ничего дурного обычно не рассказываешь? – Том Джонс покачал головой, не совсем понимая причину такого поведения сына.

Джон пожал плечами и увёл взгляд:

– Да высекли меня, да это и не важно. Тогда я и решил бежать. Ночью.

Молодой человек вновь перевёл взгляд на отца, и тот одобрительно кивнул, чтобы он продолжил свой рассказ, и, уже несколько осмелев, Джон заговорил:

– Я смог перелезть через забор, когда спрыгивал с него, даже ноги не подвернул! – он улыбнулся, явно гордясь собой, но вот только его родители этой гордости не разделяли, особенно миссис Джонс, которая из всех сил старалась не начать делиться возмущениями. – Вот только я не знал, куда мне идти. Не по дороге же – найду тогда, догонят, я же пешком, а они – на лошадях. Я пошёл через лес, вот только вступил в чей-то капкан. Благо он оказался не на медведя, небольшой. Я сначала закричал, но попытался…

– Без подробностей, Джон, – попросил мистер Джонс, – пожалей сердце матери.

Та сидела, зажав рот своим платком и не в силах отвести глаза от сына. Ей было страшно поверить в то, что она могла потерять единственного ныне живого ребёнка где-то в лесах возле его церковной школы. На её глазах были готовы навернуться слёзы, и это уже случилось бы, если бы мистер Джонс не держал её за руку.

– Да не переживайте, матушка, – Джон улыбнулся, – я же целёхонький, жив, как видите. Я из леса вышел, и сил хватило дойти до небольшого городка. Я пить хотел, да и нога болела. Как-то дохромал до их колонки, уже хотел воды напиться, и замечаю девушку. А утро раннее, ещё не все проснулись, а она уже стоит с двумя полными ведрами.

– Какая хозяйственная, – миссис Джонс одобрительно кивнула, и Глэдис обрадовалась, что хоть что-то хорошее она нашла в этой истории.

– Она дала мне попить, а я так хотел воды, что выпил целое ведро, – Джон опять улыбнулся, – но она его вновь наполнила – это оказалось не проблемой.

– А нога-то твоя что? – мистер Джонс усмехнулся. – Или увидел её, да она болеть сразу перестала?

Джон опять порозовел и увёл взгляд:

– Не, – он слегка качнул головой, – нога болела. Я спросил её, почему она так добра ко мне, и она сказала, что такова воля Божья и привела меня к себе в конюшню, чтобы меня её родители не увидели. Её бы наказали, но она хотела мне помочь. Она мне ногу чем-то перемотала, а потом помогла к лесу вернуться, чтобы я вновь в школу попал. Меня там, конечно, высекли, но я всё равно иногда сбегаю, чтобы Бет увидеть.

– Очень трогательная история, – сказала Глэдис, при этом видя, как миссис Джонс готова начать кричать от негодования. Всё её лицо покрылось глубокими морщинами, а щёки покраснели. Подобное поведение сына настолько сильно её разочаровало, что она никак не могла совладать с чувствами.

– Что ж! – мистер Джонс выпустил воздух сквозь сжатые губы. – А её родители хоть знают, что вы испытываете интерес друг к другу?

– Нет, отец. Я боюсь, что нас осудят. Не могу я к ним прийти свататься пока моряком не стану.

– Она – недостижимая цель, сын, – заговорила миссис Джонс, убирая платок и хмурясь. Она уже немного успокоилась, но до сих эмоции одолевали её.

Не совсем понимая жену, миссис Джонс обратился к Глэдис:

– Подскажите, миссис Уанхард, неужели нет шансов?

Но Глэдис не успела начать отвечать, как заговорила миссис Джонс:

– Ох, милый, – она обращалась к сыну, – у них есть конюшня, и она точно не учится среди детей прислуг. Её отец моряк, но вероятно у него есть хорошее образование. Они люди по сословию несколько выше, чем мы, и я думаю, что её отец серьёзно относится к выбору жениха.

– Мы не узнаем этого, Джон, пока ты не попробуешь с ними познакомиться и не попросишь её руки, – Глэдис пожала плечами, – что касаемо приданного, если им это настолько важно, скажи, что в будущем ты будешь владельцем небольшого дома в Лондоне и иметь доход почти 3 тысячи фунтов в месяц. Если же ему важно, что здесь и сейчас, ради нежных чувств я смогу пожертвовать некоторой суммой.

– Ох, мисс Глэдис, Вы к нам очень добры, как и всегда. Я знаю, что Вы любите нас как часть своей семьи, но Джон должен сам справиться со своей любовью и понять, что она ему недоступна! – заговорила миссис Джонс.

– Да, простите, миссис Уанхард, я думаю, что никогда не смогу взять у Вас эти деньги, – ответил Джон, – да и теперь понимаю, её отец не будет рад нашей паре.

– Я могу понять твои чувства, – коротко ответила Глэдис.

В честь приезда Джона был проведён совместный ужин. В отличие от многих жителей Лондона Глэдис не чуралась садиться за один стол с прислугой, и сегодня все вместе они ели шикарные блюда, приготовленные специально для этого вечера. Джон, не привыкший к хорошей еде в церковной школе, с огромным удовольствием ел всё, что ставили на стол перед ним. В какой-то момент Глэдис даже испугалась, что ему может стать плохо от переедания, но он лишь сказал, что вся эта еда нужна его растущему организму. За столом также были мисс Ниву, которая взяла на себя ответственность за составление гардероба маленькой модницы Руни.

– Когда же из Франции возвращается мистер Уанхард? – спросила миссис Джонс. – Думаю, Вы, миссис Уанхард, очень скучаете.

– Они обещали, что их поездка не затянется надолго, – ответила Глэдис, – но Руни там настолько нравится, что они могут и задержаться в Париже.

– Париж, – мечтательно протянул Джон, – наверное, это очень красивый город.

– Я не стану лгать – я ни разу там не была. Возможно, ты прав Джон, думаю, там действительно очень красиво. Ко всему Руни тянется к изучению французского языка, так что ей даже полезны поездки в Париж.

– Думаю, уровень её французского языка стал выше, – согласилась мисс Нидвуд.

– Я на это надеюсь.

Мисс Нидвуд всегда отличалась от жителей дома своим болезненным видом, и даже в темноте её можно было узнать по особенности осанки. С годами её и до этого желтушная кожа приобрела глубокий оранжевый цвет и совсем иссохла, она трескалась и покрывалась мелкими морщинками, из-за чего мисс Нидвуд не всегда могла сжать руку в кулак. Стоило ей приложить усилия, как на костяшках появлялись мелкие разрывы кожи, из которых сочилась кровь. Идя по коридору второго этажа в свете настенных ламп, она казалась мертвецом, восставшим из могилы. Она шла медленно, делая небольшие шаги и иногда придерживаясь за стену, но при этом в ней чувствовалась странная внутренняя сила, не позволяющая ей жалеть себя. Даже когда ей было невыносимо плохо, она не стонала, не стискивала зубы и не просила помощи. По глазам женщины было видно, что она серьезно больна – казалось, что даже радужка глаз теперь жёлтая, а если отодвинуть нижнее веко, то и кровь женщины казалась такого же цвета. В уголках её губ появились не проходящие болезненные заеды, поэтому во время еды она нередко останавливалась, отворачивалась и промакивала губы, чтобы никто не видел, как она сморщилась от боли. Когда мисс Нидвуд стала кашлять кровью, Глэдис пригласила в дом врача, но он, осмотрев женщину, был не многословен и лишь выдал рецепт на лекарства. Женщина не стала отчаиваться, и дом посетило несколько специалистов, но все они разводили руками и лишь советовали лекарства, которые, по их мнению, способны облегчить состояние мисс Нидвуд, но не вылечить её. И тогда Глэдис поняла, что её прислуга умирает от какой-то неизлечимой болезни.

– Я так рада, что наша маленькая принцесса так легко нашла общий язык с мистером Уанхард, – говорила миссис Джонс.

– И меня это очень радует, – ответила Глэдис, – Энтин замечательный отец.

– Ко всему никто не поспорит, что Руни с каждым годом всё прекраснее, и прекраснее. А если учитывать, какие шикарные туалеты покупает ей мистер Уанхард – соперниц в Лондоне у неё нет!

Глэдис улыбнулась, соглашаясь с экономкой, ведь любой мог подтвердить, что Руни действительно стала ещё более прекрасной, чем в свои младенческие годы. К своим десяти годам она даже успела обзавестись несколькими воздыхателями, которые жили по соседству. Шикарные тёмные волосы девочки извивались в мягких волнах, а глаза глубокого шоколадного цвета нельзя было найти во всей Англии. Именно поэтому многие голубоглазые мальчики испытывали к Руни удивительный магнетизм, и она никогда не оставалась без внимания. Внешне она была очень схожа со своей матерью Глэдис, но миссис Уанхард глядя на дочь, всегда узнавала в ней свою старшую сестру. Она столь же эмоциональна, определённо знала, чего хочет, настойчива, а когда понимала, что получить желаемое будет в некоторой степени сложно, улыбалась своей самой обаятельной улыбкой. Маленькая ведьмочка – так называла её мать. При этом глядя на Руни, она отказывалась верить, что та могла унаследовать хоть что-то от своего отца Уильяма Хорсфорд.

– В Нерис-Хаус слишком тихо без них! – заметила мисс Нидвуд.

– Не переживайте, вы не останетесь без работы, – Глэдис улыбнулась, – я думаю, на следующей неделе они уже будут в Лондоне. По крайней мере, в последнем письме Энтин сообщал, что у них ещё остались кое-какие дела. Надеюсь, мы скоро их увидим.

– К их возвращению я хотела бы испечь пирог, – заговорила миссис Джонс.

– Да, это было бы замечательно, – согласилась Глэдис, – можно устроить званый ужин в честь их возвращения в Англию.

– Да, пригласить друзей Руни, – согласилась миссис Джонс.

– И друзей Энтина, разумеется, – добавила Глэдис, – некоторых он не видел достаточно давно.

– Хорошо, мисс Глэдис, всё будет устроено.

– И шампанское, – вспомнила Глэдис, – достаньте что-нибудь из запасов Энтина.

– Мистер Уанхард хвалил нам один урожай, – миссис Джонс кивнула.

– Замечательно.

Лондон рос и развивался, шумел и расцветал точно также, как и все эти годы до этого. Кирпичные дома преображались красивыми фронтонами, узорами и колоннадами, но Нерис-Хаус продолжал выглядеть как нечто между небом и землей, и пусть теперь район Гринвич перестал быть скромной окраиной города, а практически стал одним из богатейших районов, дом Глэдис продолжал быть чем-то отдалённым и неясным. Вокруг него выросли скверы, парки, огромные дома со шпилями и шикарными окнами. Нерис-Хаус в какой-то степени терялся в этой роскошности, но при этом выглядел как нечто, способное связать два разных времени в одном месте – Нерис-Хаус совершенно не менялся со второй половины XIX века, в то время, когда в стране уже полным ходом начал своё течение XX век. Лондон стал промышленной столицей: активно работали заводы, котельные, разрабатывались и строились огромные корабли. И Глэдис с упоением наслаждалась ростом своего родного города. Она никогда не чувствовала себя маленькой и незначительной в огромной английской столице, она чувствовала себя сильной, частью этого грандиозного развивающегося мира.

И она была рада видеть, что такой же восторг перед новыми технологиями и успехами Великобритании испытывает её дочь. Руни, несмотря на свой юный возраст, интересовалась всем, что видела вокруг. Ей были интересны столбы дыма из котельных, рабочие, идущие с пристани, она всегда стремилась узнать: «А как? А почему?». Глэдис не могла найти ответы на все её вопросы, но Энтин всегда с радостью посвящал её о промышленных успехах империи. Юная, но очень любопытная Руни не давала покоя и миссис Джонс с мисс Нидвуд, пытаясь познать особенности их работы. Как работает кухня, как приготовить омлет, откуда поленья в камине, чем занимается мистер Джонс, как подковать лошадь. Любопытство Руни не знало границ, она хотела знать и уметь всё и сразу, а особый интерес к лошадям Глэдис пыталась не связывать с Уильямом Хорсфорд.

Дом за все это время действительно ничем не изменился, только белоснежные стены из-за промышленной деятельности в городе потеряли свою блестящую белизну, а также Глэдис все же повесила табличку: «Нерис-Хаус», чтобы все знали истинное название этого дома. Гостиная на первом этаже, выполненная в оттенках розового цвета, уже перестала кого-либо смущать. Друзья мистера Уанхард так часто были в доме Глэдис, что в обществе уже с теплом воспринимали классический женский дом, выполненный в нежных тонах.

Глэдис очень любила свой дом, и с каждым годом любила всё больше. Здесь были не только личные детские воспоминания, но и каждый шаг, каждое слово и каждая каприза её дочери. Розовые стены теперь значили для неё ещё больше, и пусть нежный запах аргонового масла уже практически выветрился, Глэдис знала, что для Руни эти стены пахнут маслом розы. Пахнут её мамой. Поэтому оказавшись на подъездной аллее, девочка, раскинув руки, бежала в объятия матери, по которой невозможно сильно соскучилась. А сама Глэдис, боясь оставить свою дочь, никогда не поднималась на третий этаж. Она до сих пор в страшных снах видела край маминого платья и слышала крик отца, стискивающего свою жену в объятьях. Шея сломалась так легко и быстро, наверное, миссис Россер не успела даже испытать боль, но дикие страдания испытали все, кто любил её, именно поэтому Глэдис обходила лестницу на третий этаж стороной. Она не могла позволить себе умереть прежде, чем у её дочери появятся свои дети.

Своими страхами она ни с кем не делилась, но о них догадывалась миссис Джонс. Ведь если нужно было что-то проверить или сделать на верхнем этаже, Глэдис посылала наверх именно её. Миссис Джонс относилась к этому с пониманием и медленно поднималась наверх, уверенно ступая своими широкими ногами.

Глэдис не была похожа на свою мать, но и до своего отца ей было далеко. Она не могла устроить идеальный бал или встречу, но при этом не пряталась внутри себя. Все вечера в Нерис-Хаус проходили шумно и весело, но за это стоило бы благодарить Руни. Она пыталась увлечь каждого. Играла на фортепиано и пела, и делала это так легко, словно она всю жизнь занималась именно этим. Несмотря на то, что уэльский язык не являлся её основным языком, песни на нём она пела без затруднений и без явного акцента. Глядя на неё, Глэдис порой задумывалась, а не существует ли реинкарнация, и это её матушка переродилась в новом теле. Руни могла легко и по-детски шутить, собирая вокруг себя поклонников различных возрастов. А Энтин и Глэдис лишь любовались ей со стороны. Она была примером благовоспитанной молодой леди, но при этом маленькие чёртики семьи Россер давали о себе знать, когда она становилась слишком эгоцентричной и требовала внимания только к себе. Но весь мир любил маленькую Руни, с ней танцевали, разговаривали, смеялись, и даже мисс Эванс, была в полном восторге от своей крёстной дочери, проводя с ней практически всё свободное время.

Единственное, что изменилось и не в лучшую сторону – сама Глэдис. Она больше не любила проходить мимо зеркала. Оттуда на неё смотрела состоявшаяся тридцатилетняя женщина, в глазах которой исчез блеск молодой души. Она была точно так же привлекательна, её кожа сияла, несмотря на некоторые морщинки у глаз и на лбу, но она не могла назвать себя такой же красивой как в годы юности. Черные волосы стали не такими послушными, а однажды она нашла седой волос, который поспешила вырвать прежде, чем его успеет увидеть спящий Энтин. Но мужчины все равно смотрели на неё и восхищались, потому что несмотря ни на что, Глэдис продолжала излучать странный магнетизм. Её улыбка, взгляд и голос заставляли даже женатых мужчин сходить с ума, трепетать и приходить в восторг. Игнорируя своих жён, они смотрели только на неё, когда она видела только одного – своего мужа Энтина Уанхард.

Просыпаясь с ним в одной постели по утрам, она не могла поверить, что любовь, пронесённая через время и испытания, сохранилась, укрепилась и привела к счастливому сожительству. Энтин также изменился за прошедшие годы, но Глэдис не замечала этого. Для неё он был всё тем же обаятельным молодым человеком среди кустов цветущих роз. Но годы берут свое: морщинки украсили его лоб и уголки глаз, седые волоски появились на висках, и сам он перестал быть столько же привлекательным и обаятельным. Семейная жизнь превратила его в домашнего довольного кота, пусть лишнего веса у мужчины не появилось. А Глэдис видела его точно таким же прекрасным. Она тонула в его лазурных глазах и сияла как ночная звезда каждый раз, когда он ей улыбался.

И когда Энтин по какой-либо причине покидал Лондон или даже старушку Англию, Глэдис испытывала самую настоящую тоску. Её любимый мужчина стал центром её вселенной, одаривая её любовью, заботой и нежностью, из-за этого она регулярно писала ему письма и сгорала в ожидании ответа. Каждый раз, когда она читала их, она представляла, как это говорит Энтин, представляла в голове его голос и интонацию, и улыбалась.

«Милая дорогая наша жена и матушка,

Мы до сих пор в Париже. Юной Руни здесь очень нравится, она быстро нашла общий язык с моей знакомой мадам Ришар. Они разговаривают только на французском языке, и я плохо их понимаю, из-за чего приходится просить Руни перейти обратно на английский. Ей очень понравился немецкий шоколад, который здесь продают. Приходится покупать каждый день по плитке, иначе она начинает болтать с продавцом, и он всё равно отдаёт ей шоколад, так как перед её глазами нельзя устоять. Верно ведь, Руни, никто не может устоять перед твоими карими глазами?

Мамочка, в Париже мне очень нравится. Здесь красиво, ко всему у меня появились новые друзья. Пекарь мистер Пети говорит, что я очень красива и нежна, словно роза, готовая распуститься. Мы с отцом часто заходим к нему купить багет – это французский хлеб, и каждый раз он дарит мне шоколадную конфету. Матушка, здесь меня все очень любят! А тебе спасибо большое, что я родилась такой же красивой, как и ты. Люблю тебя и очень скучаю! Скорее бы вернуться в Лондон! Передавай привет мистеру Джону Джонс!

15.08.1905».

Глэдис каждый раз перечитывала письма, ей казалось, что, если она прочтёт их более чем три раза, маленькая Руни окажется рядом, и женщина сможет взять её маленькую ручку в свою. Она очень сильно скучала и мечтала вновь прижать головку своей дочери к своей груди. Ко всему она жаждала увидеть и Энтина, которого ей, безусловно, не хватало.

В день их приезда, дом был украшен, был накрыт стол и устроен званый ужин. Были все друзья Энтина, успевшие подружиться и с Глэдис, а маленькая Руни была главным героем пиршества.

– Мама! – крикнула она, вбегая в переднюю, раскинув руки.

– Ох, моя дорогая доченька! – и Глэдис обняла дочь.

– Я так по тебе скучала, без тебя засыпать очень сложно. Ты же прочитаешь мне сказку сегодня?

– Обязательно, моя сладкая! А сейчас ты готова поздороваться со всеми своими гостями?

И Руни пришла в восторг, встретив в гостиной всех своих друзей. В первую очередь она кинулась к миссис Эванс-Холл, которая уже ждала её, чтобы обнять. Она говорила с каждым, с Рамси и другими друзьями Энтина. Кружила в своем новом платье, купленном в Париже, и наслаждалась тем, что её все любят.

Глэдис могла только смотреть на неё, с легкой завистью и гордостью. Несмотря на то, что она стала женой мистера Уанхард, она всё так же была Россер – членом семье с подмоченной репутацией. И она надеялась лишь на одно – любовь к Руни никогда не исчерпает себя, и сама девочка никогда не станет такой же, как члены её семьи – замкнутой, невоспитанной и самовольной. Глэдис со скрежетом вспоминала Лаурель, прошло столько лет, и она надеялась, что её подруге выпала лучшая участь. Пусть она работала где-нибудь прислугой, но лишь бы не умерла в мучениях, брошенная на улице. Из давнего письма, написанного ещё десять лет назад, она знала, что Лаурель работает в доме иммигрировавших испанцев. Но жизнь изменчива, и Глэдис не могла быть уверена, что её подруга и бывшая камеристка всё так же работает у них и получает достойный заработок.

Весь мир Глэдис был направлен на одно – на беззаботное детство Руни, больше ни о чем она не могла думать. Деньги было главным для того, чтобы маленькая дочь оставалась счастлива, поэтому, не смотря на большой доход мужа, она продолжала заниматься всем, чему научил её отец. Помимо этого, она делала ставки на конный спорт, и удивительно, выигрывала каждый раз. На её счету в банке была очень хорошая сумма, и она этому радовалась. Чтобы ни случилось, она знала, что у Руни будут деньги, на которые она сможет жить, не задумываясь о заработке. Для дочери Глэдис приобрела поместье на севере Англии, открыла личный счёт, приобрела акции энергетической компании, обеспечивающей освещение Лондона, и сформировала накопления. Всё для того, чтобы в будущем её дочь ни в чём не нуждалась. Энтин также старался для Руни, пусть она не была его родной дочерью. У них сформировалась особая связь, они были хорошими друзьями, и Энтин взял на себя ответственность за её образование. Он возил её в различные страны для изучения культуры и языка, а также оплачивал обучение в частной школе в Лондоне, в которую Руни ходила каждый день кроме июля и августа.

– Ох, так это же наша принцесса! – восхищалась миссис Эванс-Холл. – Ты так подросла в Париже! Посмотри, ты уже такая высокая!

– Ну что Вы! Я ничуточки не изменилась, могу Вас заверить! – ответила Руни.

– Посмотри, какой я длинный, а ты уже почти достаёшь до моей макушки! – заговорил с Рамси, мистер Ледисбридж.

Но до его макушки не мог дотянуться никто во всем Лондоне, и в ответ Руни мило рассмеялась:

– Ещё чуть-чуть и я достану до потолка.

В ответ ей так же засмеялись и стали брать на руки, чтобы хотя бы кончиком пальцев она смогла дотянуться до выбеленных с лепниной потолков.

Что такого особенного было в Руни, что все от неё приходили в восторг, Глэдис не знала, но она была рада, что она не такая, как она или её отец. Маленькая мисс Россер-Уанхард на все смотрела легко, с позитивом, шутила и влюбляла в себя с первого взгляда. Отчасти это и пугало её родителей, так как в мире достаточно коварных мужчин, жаждущих сорвать цветок, стоит Руни исполниться шестнадцать лет. Обмануть её и обесценить. Но Глэдис надеялась, что среди их окружения не появится ни одного подобного мужчины.

– Она слишком хороша, можешь представить, как привлекательна она будет в двадцать, – заговорил однажды Энтин.

В это время они готовились к отходу ко сну. Её муж уже лежал под одеялом, а Глэдис расчёсывала свои волосы у зеркала.

– Милый, я не хочу думать об этом, ей всё ещё десять, и пусть следующие годы текут медленно и незаметно, – ответила Глэдис.

– Я переживаю за неё, – ответил ей муж, поджимая губы, – я не позволю, чтобы моя дочь прошла через то же, что и ты с мистером…

– Перестань, – Глэдис его оборвала, – Руни не такая как я.

– Да, не такая, – согласился он, – она ещё более прекрасна.

В конце он улыбнулся, а Глэдис не знала, как на это отреагировать. Улыбнуться или кинуть в мужа расчёску. Поэтому она также улыбнулась.

– Но я серьезно, женихов отбоя не будет, – проговорил он серьезнее.

– Я надеюсь, что она не станет жертвой безнравственного мужчины, – ответила Глэдис и легла рядом с мужем.

– Мы будем следить за ней глаз да глаз, – ответил мужчина, – да и некогда появиться такому мужчине. Она либо среди наших друзей, либо рядом с нами, либо вообще заграницей учит язык.

– И мы не будем на неё давить, – сказала Глэдис, положив голову на плечо мужчины, – пусть не спешит замуж.

– Только по любви и только по её собственному желанию, – согласился Энтин.

– Как я рада, что ты во всем меня поддерживаешь! – выдохнула Глэдис.

– Как я рад, что ты это ценишь! – выдохнул мистер Уанхард, после чего поцеловал жену в лоб и затушил свечу, что стояла на прикроватной тумбочке.

Несмотря на то, что в Нерис-Хаус было проведено электричество, прислуга зажигала свечи – так было комфортнее и привычнее.

На Лондон опустилась ночь. Маленькая Руни сладко спала в своей постели и даже не догадывалась, что как бы ни пыталась оберегать её мать, совсем скоро как бы они ни старалась, Руни будет подвержена опасности. Но время неслось вперед, после лета пришла осень и зима.

Рождество праздновалось в Нерис-Хаус с размахом и шумом. Теперь «Золотое яблоко» плавно ушло на второй план, мало кто собирался в особняке мистера Хорсфорд. Дом был опорочен репутацией Уильяма Хорсфорд, который отбывал срок в тюрьме за изнасилование и убийство девушки в Лондоне, которая была как две капли похожа на Глэдис. Возможно, он обознался в темноте, возможно, пытался найти замену своей бывшей жене и выместить на ней всю свою злость. В любом случае семья Хорсфорд потеряла возможность вывести в светское общество своего единственного наследника. Именно поэтому в «Золотое яблоко» гости не спешили, какими бы богатствами Хорсфорд-старший их ни заманивал. В это время мистер Уанхард был достаточно скромен, но крайне гостеприимен. Не было дня, когда в дом Глэдис не заглядывали кто-то из их знакомых. Среди самых частых друзей были миссис Шарлотта Эванс-Холл и мистер Рамси Ледисбридж – крестные родители юной Руни. Именно поэтому Рождество 1904 года праздновалось в Нерис-Хаус, в доме семьи Россер-Уанхард.

К большому сожалению Глэдис, поместье Энтина в Вустершире было выставлено на продажу, но его стоимость была столь высока, что в результате было принято решение сдавать дом обеспеченным семьям, желающим отдохнуть в этом графстве. Именно поэтому розарий медленно пришел в упадок, и Глэдис больше не могла насладиться запахом цветущих роз. Позже садовниками, работающими, в поместье там высадили кусты можжевельника, требующие меньшего ухода. А по приказу Глэдис в поместье были уничтожены все посадки магнолий, ведь именно этими цветами была оформлена свадьба Глэдис и Уильяма.

Рождество прошло с размахом. Юной леди – Руни подарили всё, даже то, о чём она не могла мечтать. Деревянного конька, множество шикарных платьев, «куклу-подружку» ростом с Руни, для неё же деревянное пианино и чайный сервис. Теперь Руни могла устраивать со своими куклами чаепитие и музицировать. Огромный восторг у Руни вызвало детское ружьё – мистер Ледисбридж определённо знал, что необходимо дарить юной Россер. Это было точь-в-точь охотничье ружьё, даже деревянный приклад блестел как у настоящего, единственными отличиями были размер и отсутствие возможности зарядить ружьё. Подобная игрушка обычно была в руках будущих мужчин, но Руни была в восторге. Она бегала по бальному залу в золотистом платье с бантиками и стреляла по гостям из игрушечного ружья, чем веселила всех пришедших. А Рамси наблюдал со стороны с чувством выполненного долга и счастливо улыбался.

– Спасибо, мистер Ледисбридж, – говорила ему Руни, – я очень рада Вашему подарку! Это лучшее рождество в моей жизни!

И она говорила так каждый год, каждый раз, когда ей дарили что-то новое и увлекательное, и она бегала по залу, развлекая гостей. Глэдис лишь любовалась ей, не позволяя себе останавливать её восторг и требуя соблюдать этикет: быть тише и менее вызывающей. Она хотела, чтобы её дочь наслаждалась детством и подаренными игрушками.

– Всё для тебя, наша маленькая принцесса, – ответил ей Рамси, – кто знает, возможно, когда ты станешь чуточку взрослее, однажды отправишься на охоту.

– Я буду стрелять в животных? – с настороженностью спросила девочка, и мистер Ледисбридж улыбнулся ей, возвращая былой восторг от игрушки.

– Если ты сама этого захочешь.

Милая девочка довольно улыбнулась в ответ и с ружьём наперевес побежала, через зал громко крича: «Паф, паф».

Несмотря на то, что Руни росла балованным единственным ребёнком в семье и одной из самых популярных девочек в Лондоне, она обладала удивительным критичным умом и способностью легко запоминать новые знания. Она тянулась к литературе, к языкам и обычно была рада получить похвалу, когда удивляла всех своими познаниями. Энтин и Глэдис не раз удивлялись тому, какой таланливой и умной растёт их дочь, но иногда это больше пугало, чем радовало её мать. Она переживала, что весёлое, счастливое детство такой замечательной девочки однажды закончится подобно её.

– Руни достигла отличных высот, я рада, что вы регулярно ездите в Париж, – заговорила Глэдис, разворачиваясь к мужу лицом, – она говорит очень бегло.

Они сидели в их рабочей кабинете. На город опустился вечер, и в камине хрустели и потрескивали горящие деревяшки, так как закончились запасы угля, да и мистер Уанхард не любил смог от него и пыль. Глэдис перебирала бумаги, а её супруг – писал кому-то письмо.

– Да, ко всему она очень интересуется французской культурой: традициями и кухней, но она была явно не в восторге от лягушачьих лапок, особенно, когда я рассказал, как их готовят. Пришлось успокаивать её слезы и заказывать шоколадный десерт.

Миссис Уанхард улыбнулась, не веря своим ушам:

– Она плакала из-за того, что их варят заживо?

– Да, отнеслась к этому как к живодёрству, – ответил ей Энтин, поднимая глаза от бумаг, – кстати, любимая, что ты думаешь делать со своим поместьем?

– Сейчас там живёт пастырь, – ответила женщина, чуть сморщив нос, – ему было необходимо жилье и, несмотря на то, что дом достаточно шикарен для столь скромной особы, я разрешила ему его снимать.

– Сколько в тебе милосердия, моя дорогая, – улыбнулся Энтин, и его жена бросила, на него взгляд, также улыбаясь:

– Ты же знаешь, как я отношусь к церкви, и вообще к религии в целом, – проговорила она.

– Конечно, церкви всё ещё существуют лишь потому, что я не дал тебе их сжечь, когда я сказал, что хотел бы крестить Руни, чтобы снизить накал страстей вокруг её персоны, – мужчина хмыкнул.

– Но я рада, что мы её крестили, теперь у неё есть крёстные родители, и если с нами что-то случится…

– С нами ничего не случится, – достаточно строго произнес мужчина.

– Моя мать упала с лестницы, а твоя…

– Перестань, если мы рано потеряли мать, это не значит, что тоже грозит и Руни, пусть я и вижу, как ты боишься, лестницы на третий этаж, – он вытянул ноги и расслабился на спинке кресла.

– Я не могу позволить, чтобы моя дочь стала сиротой, – ответила Глэдис, – я помню, как это жить без мамы, и искать её во всём: в розовой гостиной, в запахе её книг, в песнях, что она нам играла.

– Ты проживёшь долгую и счастливую жизнь, увидишь внуков, а только потом однажды ночью тихо умрешь во сне в моих объятьях.

– Я мечтаю о такой смерти, – тихо ответила Глэдис.

Мистер Уанхард почувствовал, как настроение её жены стремительно ухудшается. Он поднялся со своего кресла и обнял её, позволяя ей положить свою голову ему на плечо.

– Никогда не думай о плохом, ведь это грозит стать действительностью, – ответил он ей.

Руни можно было назвать одним из самых счастливых детей на свете. Даже из обеспеченных семей дети никогда не получали подарки так часто, ко всему они всегда были дорогостоящими. Каждую неделю для девочки покупали новые туалеты, которые соответствовали модным веяниям или же шили их на заказ. В ателье Руни часто сидела среди модных кукол и выбирала себе платье, и на какое бы она ни указала своим пальчиком, мистер Уанхард одобрительно кивал, и через три дня к дверям Нерис-Хаус приходил посыльный с огромной бумажной коробкой, в которой лежали платья.

Так как Руни была ребёнком и очень быстро росла, платья быстро становились маленькими, и в таком случае платья выставлялись на продажу. Глэдис никогда не просила за них первоначальную стоимость или даже близкую, она никогда не пыталась заработать на продажах поношенных платьев, пусть некоторые из них продавались совершенно новыми. Она приносила их на рынок и продавала барахольщику, который выкупал их за очень скромную стоимость, а позже в Лондоне можно было увидеть девочек из необеспеченных семей в шикарных платьях Руни.

Юную Россер это никак не оскорбляло. Она была рада, что её платье кто-то носит.

– Мама, смотри, там девочка в моем платье, – заговорила Руни, когда однажды вдвоём они прогуливались по улицам Лондона.

Миссис Россер хотела купить себе перчатки, но помимо этого купила дочери новые шёлковые ленточки и туфельки.

Глэдис перевела взгляд на девочку, которая кружила возле булочной, заглядывая в широкие окна. По её лицу было видно, что оно тронуто голодом и отчаянием. Слишком взрослый взгляд был направлен на хлеб, который только достали из печи и выставили на продажу. Платье Руни было ей немного великовато, из-за этого ткань складками лежала по спине, а бант был завязан слишком крепко, чтобы у платья был приталенный силуэт. На голове была шляпка, явно купленная на том же рынке. Она была косой, с рванным пером, и принадлежала когда-то взрослой женщине.

– Замечательно, что оно смогло найти себе новую хозяйку, – ответила Глэдис, и Руни ответила:

– Жаль, что у неё нет моей шляпки, так смотрелось бы лучше.

В этот момент девочка приподнялась на носочки, пытаясь глубоко вдохнуть запах свежего хлеба и так насытиться, и Руни заметила, что она стоит босиком. Из-за длинного подола платья было не видно её пальцев, но из-за этого движения, Руни смогла увидеть даже изрезанные пятки.

– Мама, у неё нет обуви!

– Ты права, у неё нет даже деревянных башмаков, – согласилась Глэдис, приглядываясь к босым ступням.

– Мамочка, – Руни подняла на женщину взгляд, – у меня много туфель, даже очень. И эти мне не сильно понравились! – девочка намекнула на те, что они купили недавно. – Давай отдадим ей туфли!

Глэдис приподняла брови, удивляясь сердобольности дочери:

– Почему вдруг ты решила ей помочь?

– Ну ты же продаёшь платья беднякам, – заговорила Руни, – что в этом такого? Им можно отдавать и мои туфли, и шляпки.

– Но эти туфли ты даже ни разу не надела, – ответила Глэдис.

В этот момент Руни забрала у матери бумажный пакет, в котором лежала коробка с туфельками. Скинула со своих ног туфли, оставшись в одних белых чулочках и надела новые. Уверенно она сделала два шага на месте, словно пытаясь сбить обувь и каблучок, а потом переобулась вновь в свои туфли.

– Всё, мамочка, сделано. Я надела их один раз, теперь их можно отдать той девочке.

Глэдис стояла, молча, она просто смотрела на дочь, не совсем понимая, откуда в ней столько сострадания. Она совершенно не могла понять, как в её маленькой дочери среди избалованности, игривости, лёгкой самовольности и капризности взяло свои корни и начало рост чувство сочувствия. Миссис Россер-Уанхард как молодая мама, после свадьбы с Энсином, вошла в круг женщин, которые также занимались воспитанием дочерей, и ни у одной из них ребёнок не обладал такой душевностью, которую хранила внутри Руни. Деньги и вседозволенность портят людей, но почему-то сказать подобное про Руни никто не мог.

– Ты уверена? Мы не сможем их после этого вернуть.

– Мамочка, они ей нужнее.

Всё что оставалось Глэдис – пойти дочери на встречу. Тяжело вздохнув, она взяла туфли в руки, и вместе с Руни они перешли дорогу прямо к булочной.

Увидев достаточно богатых людей так близко, девочка отшатнулась от широкого окна магазина и подняла на Глэдис испуганный взгляд. Слабыми руками она сжала ткань юбки платья и, казалось, готовилась в случае необходимости убежать по улице. Именно это дало мисс Уанхард понять, что платье, скорее всего, было украдено, а не куплено.

– Не бойся, – вдруг сказала её дочь, – меня зовут Руни, а тебя?

– Софи, – ответила девочка, явно не понимая, что от неё хотят.

– Приятно познакомиться, – Руни протянула руку для пожатия, но девочка не шелохнулась, – ты голодна?

– Руни, – Глэдис пыталась отдёрнуть дочь.

– Нет, – соврала Софи.

– Я заметила, что ты босиком, – проговорила Руни, и девочка все же подняла подол платья, чтобы посмотреть на свои босые ноги, – поэтому ты можешь забрать мои туфли.

И Руни протянула девочке новые туфельки.

– А ты?

– Не переживай, у меня много туфель, – ответила девочка.

– Не надо, я не возьму, – Софи покачала головой.

– Где ты живёшь? Ты, наверное, сирота? – спросила Руни. – Я считаю, что ты можешь взять мои туфли.

Софи молчала.

– Ходить босиком, наверное, больно и холодно. Туфли смогут защитить твои ноги.

Софи продолжала молчать и смотреть на Руни.

– Я знаю, тебе, наверное, сложно поверить, что кто-то просто так отдаёт тебе обувь, но я, правда, хочу тебе помочь. Поверь мне, я не хочу тебе зла.

– Зачем тебе это? Помогать мне? – Софи прищурилась. – Ты считаешь, что меня нужно жалеть?

Руни замерла, она не знала, что на это ответить. В её юной голове не подбирались слова, она вообще не могла понять, почему она действительно подошла к этой девочке и решила, отдай ей свои туфли.

– Нет, – ответила Руни, – я просто считаю, что ты тоже заслуживаешь носить красивые туфли. Все заслуживают. Ты не должна страдать и ходить босиком.

– Только не надо меня жалеть, – холодно ответила Софи, а затем вдруг выхватила туфли из рук Руни и убежала по улице.

На какую-то секунду девочка даже потеряла дар речи, она замерла с протянутыми руками и смотрела, как Софи убегает вдаль. Она бежала настолько быстро, что, когда Руни вернулась к своим чувствам, её новая знакомая уже исчезла на горизонте.

– Мамочка, – заговорила она, – она ведь была голодна. Я хотела, и хлеба ей купить.

– Как видишь, ей сложно принимать помощь, – ответила Глэдис, опуская взгляд на дочь.

– Почему существуют бедняки? – спросила вдруг Руни, подняв взгляд на мать и встретившись с ней глазами.

– Они существовали всегда, – Глэдис пожала плечами, – не всем везёт с происхождением. Кто-то, как ты, рождается в обеспеченных семьях, а кто-то нет. И вырваться из бедности очень сложно, так как общество давит на таких людей. Если у тебя нет знаменитой, звучной фамилии никто не станет воспринимать тебя всерьез. Ты не сможешь заняться прибыльным делом, не сможешь войти в уважаемое общество, не сможешь регулярно питаться и хорошо одеваться. Люди её происхождения обычно работают на очень плохо оплачиваемой работе, редко имеют возможность связать концы с концами, голодают и мечтают о светлом будущем.

– Значит, всё зависит просто от везения? – спросила Руни. – То, что у меня так много платьев, это просто везение, что я именно твоя дочь?

– Да, Руни, тебе просто повезло родиться в семье Россер, – ответила Глэдис.

– Но это ужасно несправедливо, ведь есть все хотят одинаково.

– Ты права, моя милая, – ответила ей мать, – голод все испытывают одинаково, но у кого-то ужин из пяти блюд, а у кого-то его нет.

– Давай их кормить? – спросила Руни, и Глэдис не смогла сдержать ухмылки:

– Кого? – спросила она.

– Бедняков, – ответила девочка, – тех, кто нуждается в еде.

– В Лондоне огромное количество бедняков, у тебя не получится накормить каждого, – ответила ей мать.

Руни тяжело вздохнула и опустила голову:

– Я буду стараться.

Глэдис лишь улыбнулась наивности своей дочери, и вместе они направились домой. Всю дорогу Руни думала лишь о Софи, о голоде, который она могла испытывать, вдыхая запах хлеба. Она настолько прониклась этим, что сама почувствовала ужасное чувство голода, такое, что бросило в жар и начало подташнивать. Её посетила мысль, что вероятно Софи всю жизнь живёт с этими чувствами.

В доме её встречали миссис Джонс и отец. Мистер Уанхард вышел в переднюю с книгой и, увидев любимых женщин, расцвел широкой улыбкой.

– Как прогулка? – спросил он. – Более чем уверен, что помимо перчаток, вы купили и ещё что-то.

– Да, отец, – ответила Руни, – туфельки и ленты.

– Ох, Энтин, – выдохнула Глэдис, отдавая пальто миссис Джонс, – сейчас Руни тебе всё расскажет.

– Что-то случилось? – мистер Уанхард насторожился.

– Нет, папочка! – Руни поспешила его успокоить. – Мамочка купила мне новые ленточки и туфельки. Они шикарные! Шёлковые.

– А туфельки? – спросил Энтин.

– Я бы хотела, чтобы ты их увидел, они очень красивые, – говорила Руни.

– И очень дорогие, с металлическим каблучком и жемчугом, – добавила Глэдис.

– Но что же с ними не так? – спросил Энтин.

– Я отдала их девочке, – ответила Руни.

– Отдала? – мистер Уанхард не сразу поверил ушам и поднял взгляд на жену, но та в ответ подтвердила слова дочери коротким кивком.

– Да, она из бедной семьи, а, возможно, вообще сирота. Она была в моем старом платье и босиком, и я решила, что ей нужнее новые туфли. Мне повезло жить богато, а этой девочке нет, поэтому я решила ей помочь. Я отдала ей свои новые туфли.

– Какое у Вас доброе сердце, мисс Руни, – заговорила миссис Джонс, – Господь Бог всё видит, и он увидел и Ваши щедрость и сострадание. Он обязательно отплатит Вам тем же!

– И ты не жалеешь этих туфель? – спросил мистер Уанхард достаточно серьезно.

– Нет, – ответила Руни, – я знаю, что они дорого стоят, но мне сейчас не нужны новые туфли, их вообще не видно под платьем, а она ходит босая.

После слов девочки, миссис Джонс поспешила вытереть накатившие слезы, и прошептала: «Да хранит Господь эту добрую душу!».

– Ты сделала правильно, Руни, – проговорил мистер Уанхард. – я горжусь твоим поступком.

В этот момент послышались шаги вниз по лестнице, и любопытная мисс Руни изогнула поясницу и повернула голову, чтобы увидеть того, кто спешит к ним вниз.

Застегивая на ходу золотые пуговицы, в переднюю вышел Джон. И Руни улыбнулась ему:

– Добрый день!

– Здравствуйте, юная мисс, – ответил он ей, – как Ваш день?

– Просто замечательно, я сегодня отдала одной девочке туфли, – говорила она, – они ей нужнее, она была босиком.

– Замечательно, мисс Руни! Вы можете гордиться собой.

– Спасибо большое, Джон.

Девочка повернулась обратно к отцу и широко улыбнулась, сияя своими шоколадными глазами.

– Я правильно поступила, – проговорила она отцу.

Тот в ответ кивнул, и поцеловал её ручку.

Глава 2. Холод маминых прикосновений

Время шло, и Руни взрослела, а вместе с этим удивительно хорошела. Её милые детские черты стали превращаться в девичьи, становились нежнее и утончённее. Брови удлинились и изогнулись, делая её взор выразительнее, а светлые ресницы потемнели и стали казаться длиннее. Кончик носа заострился, и порой Глэдис узнавала в дочери свою сестру Блодвен. Но вот только её дочь отличалась удивительно добрым нравом и некоторой сердобольностью. Пусть девочка и взрослела, но детская приятность и некоторая непосредственность её не покидали. Она жалела бедняков, бездомных животных и вдов, которые оставались с детьми на руках и без средств к существованию. Мисс Уанхард всегда поддерживала дочь и её порывы помочь близким, поэтому они продолжали продавать платья Руни барахольщику на рынке, и там же покупали что-нибудь к столу, давая возможность людям заработать на своём товаре.

Иногда, глядя на свою дочь, Глэдис удивлялась, как девушка, которая является частью семьи Россер – семьи эмоциональных, гордых и несколько враждебных к миру людей, может быть такой добродушной. Она успокаивала себя, что вся нежность души её дочери досталась ей от бабушки Нерис, и верить не хотела, что это может быть проявление родства с семьёй Хорсфорд.

Когда Руни исполнилось десять, владелец «Золотого яблока», мистер Хорсфорд-старший, связывался с Глэдис. Явиться в Нерис-Хаус он не осмелился, поэтому отравил записку, в которой сообщил, что очень сильно хотел бы познакомиться со своей внучкой, особенно сейчас, когда его настигла неизлечимая болезнь. Но Глэдис с таким упорством убеждала себя, что Руни это только её дочь, и ничего в ней от Хорсфорд нет, что в ответном письме написала, что он не является дедушкой Руни и знакомиться им, нужды нет. Когда через месяц мистер Хорсфорд всё же стал чувствовать себя лучше, Глэдис лишь убедилась в своём решении. Она боялась, что если её дочь начнёт тесно общаться с семьей родного отца, то обязательно станет как он. А столько лет спустя в её памяти ещё был яркий образ «Пяти ступенек», чёрного коня, которого пытался объездить Уильям и темноты их спальни. Ещё большей болью в ней откликались три могилы братьев Блэкуотер и яркие рыжие волосы их матери. Поэтому где-то в глубине себя Глэдис понимала, что в первую очередь она боится, что никогда не сможет забыть ужас прошедших годов, если её дочь будет своей в «Золотом яблоке» или в «Пяти ступеньках». Каждый раз страшная режущая боль сковывала её сердце.

При этом она предпочитала всё держать в тайне. О письме от Хорсфорда-старшего не знал ни Энтин, ни мисс Нидвуд, и уж тем более ни сама Руни. Она переживала, что её решение не одобрит супруг, более того, если бы Руни узнала, что у неё есть дедушка, то поспешила бы с ним познакомиться под любым предлогом, и мало ли до чего могло дойти, а Глэдис ставила своей целью в первую очередь – защита Руни от сомнительных связей. Поэтому девочка могла общаться только с родителями и их близкими друзьями, например, со своими крёстными мистером Ледисбридж и миссис Эванс-Холл.

Но главным человеком в жизни Руни всегда была её мать. Глэдис обожала свою маленькую принцессу, пусть с каждым годом она прекращала таковой являться. Вдвоём они проводили очень много времени, хотя бы просто потому, что когда мисс Нидвуд не стало, учёбой Руни занялась именно Глэдис. Она контролировала её обучение в школе. Помогла ей обучиться читать, писать, считать. Вместе они заучили несколько песен на валлийском языке, которые когда-то давно для Глэдис пела её мать. Это сделало связь между ними такой тесной, что Руни за спиной начали называть «хвостик», так как Руни всегда и везде следовала за матерью.

Вместе они закупали продукты в дом, выбирали портьеры, меняли ковровые покрытия, туда где это было необходимо, но обе считали, что розовая комната (небольшая гостиная с камином, которую когда-то обустроила Нерис Россер) должна оставаться неприкосновенной. Она была центром материнской любви и памяти, ведь не просто так белый особняк назывался Нерис-Хаус. Вместе они и ходили на рынок, где по старой памяти продавали вещи Руни, из которых она выросла. И когда приближалось, тринадцатилетние девочки они в очередной раз пошли на рынок, прихватив с собой пару платьев.

Вдвоём они прошли мимо прилавков с овощами, Глэдис тщательно осмотрела продаваемый картофель и попросила немного взвесить, а мало заинтересованная этим Руни в этот момент рассматривала серых птиц, которые лениво ходили вокруг и клевали что-то с земли. Они были откормленными, перья их блестели, и они могли смело послужить обедом для кого-нибудь из бедняков. Затем они всё же прошли глубже в рынок, и Глэдис повела дочь в сторону скупщика ношенной одежды. Она уже знала, что назовёт символическую цену, но прикидывала какую, поэтому обращала мало внимания на окружающих людей.

– Мисс, мисс, – торговец явно был рад её видеть, – снова платья Вашей дочери.

– Да, два платья, – ответила Глэдис.

Руни же в этот разговор не вникала. Она разглядывала других торговцев и то, что они предлагали. С одного из прилавков свисали разноцветные ленты, явно бывшие до этого в пользовании, так как на некоторых них были явными, грубые затяжки. Кто-то торговал шляпами с большими разноцветными перьями, но они совершенно не нравились Руни. Казались слишком тяжелыми и крупными – на голове женщины такой головой убор выглядел бы слишком вульгарно. Руни проводила свой взгляд дальше и вдруг замерла. Между прилавками шли двое мужчин, их слегка покачивало от слабости, кожа на босых ногах казалась сероватой, и первая же мысль, которая возникла в голове девочки: «Надо бы принести в следующий раз туфли отца, которые он уже не носит», но когда вдруг один из них закашлял, Руни почувствовала, как внутри неё всё сжимается от ужаса.

– Мам, они кажутся больными, – произнесла Руни, и Глэдис, положив на деревянный прилавок платья, подняла взгляд на двух мужчин, что шли между продавцами рынка.

Глэдис мысленно согласилась с дочерью. Они были слишком худы и бледны, чтобы считаться здоровыми. Один из них был бледен настолько, что его кожа слилась бы со свежим снегом. Волосы были же чёрными, сальными, слипшимися, словно он спал головой в грязи. Одежда на них была старая, потертая, на коленях были дыры, и миссис Россер вдруг задумалась, что на рынок можно приносить и устаревшие костюмы Энтина.

Продавец в свою очередь обернулся к мужчинам, которые вызвали интерес:

– Ах, проклятье! Было же велено на рынок не являться! – крикнул он им. В ответ мужчины фыркнули, и пошатываясь двинулись дальше, пока один из них вдруг громко не закашлял, зажимая рот руками.

– Сюда идти не смейте, сукины сыны! Только двиньтесь! – кричал им продавец, а потом обернулся к миссис Россер. – Не понимаю, почему законом не ограничено передвижение больных! У них чахотка, а они гуляют по рынку и стыда не знают.

– Чахотка? – переспросила Глэдис и, не получив ответа, взяла Руни за руку и бегом направилась с территории рынка.

Она забыла даже про платья, про выручку, пусть и не большую, которую могла получить. Единственной её целью было, как можно скорее спасти от возможного заражения себя и свою дочь.

– Мама, куда мы спешим? – запыхавшись, спросила Руни.

– Домой, – ответила Глэдис.

– Они больны чем-то страшным?

– Они больны тем, что не лечится, – ответила миссис Уанхард, спеша по улице. Её дочь едва за ней успевала.

– Значит, они умрут?

– Умрут, – ответила женщина, не задумываясь над ответом.

– Это будет мучительно?

В этот момент Глэдис остановилась и перевела взгляд на дочь.

– Откуда у тебя в голове такие вопросы?

– Они не просто пришли на рынок, – ответила Руни, – они пришли заразить людей. Наверное, их ждёт мучительная смерть, и это обижает и злит их. Поэтому они пытаются поделиться своим заболеванием, чтобы не только они умирали в мучениях.

– Я так не думаю, они могли прийти купить себе продуктов, – ответила Глэдис, и они направились дальше.

– А я как раз не думаю так, потому что они в рваной старой одежде, сомневаюсь, что у них есть деньги купить себе продукты.

– Хм, ты очень наблюдательна, – сделала вывод Глэдис, – как думаешь, стоит ли нам в следующий раз взять с собой и папины костюмы?

– Конечно, если он не будет против этого.

Стоило им переступить порог Нерис-Хаус, как Руни забыла образы больных людей с рынка. Она побежала к себе наверх, к своим куклам и зеркалу, чтобы покрутиться возле него с новыми ленточками и шляпкой приятного голубого цвета. А Глэдис направилась к своему кабинету, где также своими делами занимался её муж Энтин. Она тихо открыла дверь, бросив взгляд на письменный стол, за которым сидел мужчина, и прошла к своему секретарю, на котором лежали два невскрытых письма. Одно было из налоговой службы, другое из её поместья с севера.

– Два письма, – проговорила она вслух и села.

Энтин поднял на неё взгляд:

– Ты пришла без настроения, а где Руни?

– Она у себя, очень хотела похвастаться своим куклам новой шляпкой, – ответила Глэдис, а потом посмотрела на своего мужа очень внимательно, – мы видели кое-кого на рынке.

– Ты так говоришь, что мне становится волнительно, – признался он, откладывая перьевую ручку, – что-то случилось?

– На рынке мы встретили больных, они были совсем рядом. Они пришли на рынок, несмотря на то, что им запретили.

– Колокольчики были? – спросил Энтин, насторожившись.

– Нет, это не прокажённые, это чахотка, – ответила Глэдис, – они разносят туберкулёз, Энтин!

– Только без паники, Глэдис, – проговорил мужчина, – я знаю, насколько ты боишься оставить Руни без матери, но это не значит, что нужно бояться всего. Ты не заразилась, я больше, чем уверен.

– Я боюсь за Руни, – ответила женщина, – за мисс Нидвуд также, ведь она и так ослаблена и больна.

– Давай выждем неделю, и я вызову врача на всех осмотреть, а пока не делай поспешных выводов и не паникуй. Я понимаю твои страхи, выросшая без матери, ты очень боишься, что Руни будет вынуждена пройти через нечто подобное сама, но…

– Энтин, у меня умерла мать, у моего отца умерла мать, я просто боюсь, что я стану следующей матерью…

– Ты думаешь, что всё это не просто так? – спросил Энтин. – Что это не случайное совпадение?

– Я не знаю, что думать, будучи мамой двенадцатилетней девочки, – ответила Глэдис, – я очень боюсь, что меня не будет рядом, когда она особенно будет во мне нуждаться.

– Милая, прости меня, но это уже похоже на навязчивую мысль, – Энтин покачал головой, – ты должна быть сильнее страхов и сомнений.

Глэдис понимающе закивала.

– Подождём неделю и посмотрим, – повторила она слова мужа.

– Именно.

Глэдис вновь опустила взгляд, она хотела отвлечься от пугающих её мыслей и открыла конверт из налоговой службы. Ничего такого, что могла она не ожидать – всего лишь кругленькая сумма, которую она должна заплатить за Нерис-Хаус в этом году. Второе письмо она открыла с более живым интересом, так как оно было от людей, которые сейчас арендовали её поместье.

«Уважаемая миссис Уанхард…» – люди, писавшие ей, плохо знали английский, но она всё равно сдала им поместье, так как они предложили сумму выше той, которую Глэдис запрашивала. – «сообщаем Вам, что в ближайшие три месяца мы будем искать новое жильё ближе к Лондону, о чём и решили Вам сообщить» – Глэдис нахмурилась. – «Ваше поместье прекрасно, и мы довольны оплатой, но нам хотелось бы жить ближе к столице Англии. Надеемся на Ваше понимание! Через три месяца мы съедем из поместья».

Глэдис тяжело вздохнула и посмотрела на мужа:

– Они съезжают, через три месяца. Хотят жить ближе к Лондону.

– Ничего страшного, найдёшь других людей, более образованных.

– Энтин! Послушай меня! – она вдруг опустила руки и посмотрела на мужчину с мольбой в глазах.

Мистер Уанхард нахмурился. Ему не нравилось видеть свою жену в таком состоянии. Он видел, как за последние три года она стремительно стареет, и не внешне, а внутренне. Она была всё также прекрасна: светлая мягкая кожа, глубокие, раскрытые зелёные глаза и чёрные волосы с лёгкой волной. Но теперь искра задора в ней погасла, уступая место страхам и сомнениям. Она смотрела на него, сведя брови с немым криком о помощи и странной боль во взгляде. Словно она знала что-то, что не знает никто кроме неё, и то, что она никому сказать и не может.

– Глэдис, я не в силах смотреть на тебя такую, – честно признался мужчина, – я чувствую свою беспомощность, вижу твой страх, но ничем не могу помочь. Ты так веришь в это, что мне самому становится страшно! Но я же не могу тебе об этом сказать! Милая, я очень люблю тебя, а своими страхами ты лишь дерешь мне душу!

– Энтин, я понимаю, что сейчас могу быть невыносима, я знаю, что ты сейчас на грани своего терпения, и держишься из всех сил, чтобы не повысить на меня голос, поэтому пытаюсь быть как можно мягче и лояльнее к тебе. Но прошу, давай исполним мою просьбу!

– Что же за просьба? – спросил он.

– Я хочу написать завещание, – ответила Глэдис, и Энтин опустил лицо, в ладони, тяжело выдыхая:

– Да, ты права, – заговорил он, вновь подняв голову, – держусь из последних сил. Но если тебе так будет проще, ты можешь написать завещание. Его в любом случае когда-нибудь пришлось бы писать, а у тебя оно уже будет.

– Хорошо, – выдохнула Глэдис, сглатывая.

Она достала перьевую ручку и лист бумаги.

– Ты собралась делать это прямо сейчас? – спросил Энтин.

Она бы сказала, что его ещё нужно успеть узаконить, но понимала, что это может вывести её мужа из так достаточно хрупкого равновесия. Она просто кивнула ему и начала писать.

«Я, Эвелин Глэдис Россер, после своей смерти завещаю: семейный особняк Нерис-Хаус – Энтину Уанхард с дальнейшим его переходом моей на данный момент несовершеннолетней дочери Руни О’Рейли. Также, два своих счёта в центральном банке 1986 и 1735 я завещаю Энтину Уанхард, а счёт 1419 завещаю моей дочери Руни О’Рейли для личного использования: она может использовать все средства на этом счету, а также откладывать на него собственные сбережения. Все мои облигации и акции я завещаю Энтину Уанхард с дальнейшим переходом во владение моей дочери Руни О’Рейли при наступлении её совершеннолетия. Моё личное поместье в графстве Ратленд я завещаю своей дочери Руни О’Рейли».

В конце она поставила дату, роспись и семейную печать.

– Оказывается, я так мало имею, – сделала она вывод.

– Да, всего лишь-то особняк в Лондоне, поместье, миллионные суммы на счетах, ценные бумаги и акции на такую же сумму, совсем пустяк, ты практически нищая, – серьезно проговорил Энтин, и Глэдис рассмеялась:

– Да ты не представляешь! Даже булку хлеба не купить! – хохотала она, прикрывая лицо завещанием.

– Именно! – муж подхватил её настроение. – Ты даже выйти за хлебом не можешь, настолько нищая, что за тебя это делает прислуга!

Глэдис продолжала смеяться.

– Вот, так держать, миссис Уанхард! – мужчина обрадовался её смеху. – На днях должны приехать Рамси с хорошим другом, и я знаю, что это поднимет тебе настроение ещё выше!

– Ох, Рамси! – Глэдис улыбнулась этой новости. – Как давно я его не видела! С хорошим другом?

– Ты понимаешь, в каких они отношениях, – намекнул Энтин.

– Он такой же необычный? – спросила женщина.

– Если ты про странность и манеру одеваться, то ещё более необычный, – ответил ей муж, – а если про предпочтения, то они на одной волне.

– Интересно увидеть их вдвоём! Рамси всегда казался мне очень забавным! Только он может сочетать в одежде синий с жёлтым цветом.

– А его кавалер фиолетовое с красным, – ответил Энтин.

– Прямо вырви глаз, вдвоём они, наверное, смотрятся как радуга, – Глэдис захихикала.

– Рамси писал мне, что объявится в Лондоне к концу апреля, так что ждать их визита не долго, всего лишь три недели.

– Три недели? Ты сказал на днях! – разочаровалась Глэдис. – Так долго ждать…

– Не переживай, эти три недели ты не заметишь.

Глэдис улыбнулась мужу.

Желая всё же облегчить душевные муки жены, мистер Уанхард на следующий день направился с завещанием Глэдис к нотариусу. Прочитав короткую и ёмкую «предсмертную» записку, он поразился щедрости жены. Она оставила ему большую часть, а после его смерти всё должна была унаследовать Руни О’Рейли. В этот момент он задумался, какой богатой женщиной станет Руни. Она официально была признана его падчерицей, а значит, автоматически наследовала всё, что имеет он. Имущество Глэдис и его складывалось в огромное количество нулей, в такое число, которому ещё не придумали название. Но маленькая Руни О’Рейли навряд ли могла понять, насколько богатой она растёт, и это радовало Энтина. Он не хотел, чтобы её портили деньги, чтобы они ослепили её, сделали жадной и злой.

В этот же день завещание было оформлено, и Энтин, дабы развеять опасения, решил связаться и со знакомым врачом. Он работал в небольшой частной клинике, которой владел и принимал исключительно людей с толстым кошельком, несмотря на это под его дверьми не редко толпились люди, не имеющие денег, но просящие помощи. Их он просто игнорировал, проходя мимо, словно они грязь или опавшая осенняя листва.

«В помощи нуждаются лишь те, кто может за неё заплатить!» – было его слоганом.

В этот день, когда Энтин подходил к зданию клиники, как и всегда у дороги рядом сидели люди. Они были в рваной обуви, в куртках не по размеру, курили самокрутки и смотрели на всех, кто проходил мимо, с осуждением и презрением. И каждый из них был болен. Кто-то чихал, кто-то кашлял, кто-то лежал без сил на брусчатке, у кого-то гноились раны, у кого-то были искривлены руки из-за неправильно сросшихся переломов, у кого-то была сыпь, у кого-то язвы. Увидев мистера Уанхард, они все сморщились, словно смотрели на солнце, а у одного мужчины взгляд был таким, словно его вот-вот вырвет. Но Энтин прошел мимо них, открыл дверь и прошёл в клинику.

Внутри было светло, чисто. Пахло, какими то, медицинскими препаратами. А из дальней комнаты разносились стоны боли.

Он огляделся, и заметил девушку, которая стояла за стойкой с кассовым аппаратом.

– Добрый день, меня зовут мистер Энтин Уанхард, – заговорил он с девушкой, – мне нужен…

Он не успел договорить, как по коридору к ним уже шёл необходимый ему врач.

– Энтин, добрый день! Не ожидал Вас увидеть у себя! Всегда считал Вас достаточно крепким мужчиной, чтобы обратиться за помощью.

– Ох, нет, мистер Чемберс, помощь нужна не мне, – ответил мужчина, – а моей жене и дочери.

– Что у Вас успело случиться? – спросил мужчина, прищурившись.

Он был очень высокий с крупными кистями. На лице была густая короткая седая борода, а голова была лысой, выбритой настолько, что в ней отражался свет. Глаза были светло-зелеными, больше серыми, и его шаги были уверенными и тяжелыми, словно в ботинках были бетонные сваи. Он был немного старше Энтина, но уже успел состариться.

– Моя жена, Глэдис, вчера столкнулась на рынке с двумя больными, у них чахотка, я хотел бы, чтобы через неделю, Вы осмотрели мою жену и дочь.

– Несмотря на старую дружбу, мои услуги платные, – напомнил мужчина, – ко всему, если они заразились, вы об этом и так узнаете. А там, как получится. Если организм сильный, победить болезнь получится, а если нет, то нет.

– Моя жена немного тревожится, она боится оставить дочь без матери…

– Я понимаю её страхи, – мужчина перебил Энтина, – но тут уже как выпадет карта. Я не волшебник!

– Но Вы согласны на осмотр? – спросил мужчина.

– Я загляну к Вам через неделю, – ответил мистер Чемберс, – Софи, запиши это в мой график.

– У Вас даже есть график? – удивился Энтин.

– Да, пациентов много, ко всему у меня самого жена и дети, разорваться я не в состоянии, – ответил мужчина, – плюс уже и память не та, поэтому Софи сильно мне помогает, напоминая о моих планах.

– Да, удобно иметь личного секретаря, – заметил мистер Уанхард, – а те люди на улице?

– Ах, не берите в голову, им нечем платить, – мужчина отмахнулся.

– Но один из них уже без сил лежит на земле.

– На жалости бизнес не построить, Энтин, – ответил мистер Чемберс, – ко всему – кому нужны эти бедняки!?

– Моя дочь сейчас бы с Вами поспорила, – мужчина усмехнулся, – она растёт крайне сердечной.

– Для женщин это естественно. Им жалко всех, и себя в первую очередь. Слезы и жалость это и их слабость, и их оружие одновременно.

Энтин посмотрел ему в лицо, понимая, что с этим человеком они живут на разных планетах.

– Если я заплачу за них всех, Вы поможете им? – спросил вдруг он серьезно.

– А Вам это надо? – мужчина усмехнулся.

– Однажды моя дочь отдала новые дорогие туфли бедной девочке, потому что та была боса. Я сказал ей, что она поступила правильно. Я хочу показать ей, что и я поступаю правильно.

– Насколько мне известно, она Вам не родная, Энтин, – холодно произнес врач.

– Насколько мне известно, любая жизнь ценна, – ответил ему также холодно мистер Уанхард, – примите их всех и вышлите мне сумму, в которую они Вам обошлись. Я оплачу.

После этого он надел на голову шляпу и открыл дверь из клиники:

– Доброго дня, ждём Вас через неделю.

Врач ответил, когда дверь уже закрылась за спиной мужчины:

– Доброго.

Энтин шёл обратно в Нерис-Хаус. Он бы мог взять такси, но очень хотел пройтись. От слов мужчины его трясло в мелкой дрожи, злоба окатила его. Он не считал Руни не родной, так как, безусловно, её любил и видел в ней маленькую Глэдис, отчего сердце его таяло лишь при упоминании девочки. Ему было всё равно, кто был её родным отцом. Он считал её отцом себя – человеком, который всегда был рядом. Человеком, который помог ей понять и полюбить её французский язык, который каждые полгода возил её в Париж. Человеком, который знает, что её любимый цвет сиреневый, что она боится лошадей и который знает, что она также сильно любит его.

Мистер Джонс открыл ему дверь, и не успел он даже снять с головы шляпу, как практически чёрные волосы заполонили всё вокруг, и худенькое тело прижалось к его животу. Он поправил неприбранные волосы дочери и обнял её в ответ.

– Папочка, – заговорила она, – мы с мамой уже соскучились! Где же ты был так долго?

– Прости, Руни, что заставил тебя ждать меня так долго, я был у хорошего знакомого, – ответил он.

– Мы уже испугались, что ты потерялся, – из гостиной в переднюю вышла Глэдис, – хорошо, что заезжала Шарлотта, она привела новые платья для кукол Руни, и мы стали зрителями модного показа.

– Перестань, мам, – Руни сморщилась, выпуская отца из объятий, – ты так говоришь, словно я ещё совсем маленькая, но позвольте напомнить, в этом году мне исполнилось двенадцать! Папа, не слушай её, миссис Эванс-Холл просто помогала мне надеть на куклы новые платья. Но я с ними не играла, я уже взрослая.

– Конечно, ты взрослая! – согласился мистер Уанхард. – Я в двенадцать тоже уже не играл со своим деревянным ружьём.

– А что ты делал в двенадцать? – спросила девочка, смотря на отца.

Тот в это время снимал пальто и переобувался – на улице было мокро и грязно, середина весны, поэтому семьей было принято решение не ходить по дому в уличной обуви.

– Отец обучал меня всему необходимому в жизни, – ответил он, – в основном я рубил дрова и носил воду.

– Ого, – поразилась Руни, – я тоже хочу!

– Боюсь, для девочки это очень тяжело, – ответила ей Глэдис, – папа же был мальчиком.

– Знаешь, что ещё, Руни, – обратился к ней Энтин, – я сегодня сделал что-то хорошее.

– Что же? – от любопытства глаза девочки вспыхнули.

– Я оплатил лечение нищих, у кого не было денег оплатить помощь врача, – ответил ей отец.

– Да, это действительно хороший поступок! Они вылечатся и смогут жить дальше! – восхитилась Руни. – Пап, ты молодец! Я вырасту и буду тоже всем помогать, как ты и мама! Ах, да, папочка, у тебя есть старые костюмы? Как и мои платья, мы можем отнести их на рынок!

– Надо пересмотреть свой гардероб, думаю, что-нибудь найдётся, – ответил мистер Уанхард, и Руни счастливо улыбнулась:

– И тогда они смогут не только не болеть, но и не носить рваную одежду.

Глэдис слушала дочь и не могла понять, в кого она растёт такой добросердечной. Её доброта была настолько искренней и выраженной, что женщина понимала, что эта черта явно взята ни у члена семьи Россер. В этот момент она задумалась о своей матери, должно быть именно её доброта и притягательность воплотилась в юной Руни О’Рейли.

Ко всему Руни очень сильно напоминала Глэдис о себе самой. Она была такой же любопытной и в некоторых моментах такой же неуместно прямолинейной, в её шоколадных глазах горела искра жизни, которую Глэдис, казалось, уже потеряла. Но при этом капризами и обидами она была очень похожа на Блодвен. В такие моменты она просила не относиться к ней как к маленькой, но Глэдис не могла смотреть иначе на свою двенадцатилетнюю дочь.

«Разве она уже немаленькая?» – задавалась она порой вопросом перед сном. Энтин, казалось, лучше понимает её дочь, отвечая так, что Руни моментально забывала про обиду. Она уже с интересом слушала его, подхватывая его идеи и настроение. Глэдис сделала вывод, что её дочери вообще проще общаться именно с мужчинами. Она быстро нашла общий язык с уже взрослым Джоном, её отношения лучше складывались с отцом, и Глэдис иногда чувствовала себя нужной просто как женщина-просветительница, которая обучает Руни всему необходимому как будущую девушку. Но потом, когда они вдвоём решили, не поменять ли цвет стен на третьем этаже, убедилась, что её дочь видит в ней в первую очередь хорошую подругу.

Руни ходила в частную школу в Лондоне, и там из девочек она практически ни с кем не общалась, и Глэдис думала, что это связано с тем, что общаться её дочери проще с мальчиками, чем с девочками.

С похода на рынок шло время, и через три дня Глэдис забыла о тех больных мужчинах. Своё завещание она также не искала, даже не зная, что Энтин его оформил. Оно лежало в ящике письменного стола мужчины. Сам мистер Уанхард о нём помнил – оно казалось ему тяжелым камнем, из-за веса которого стол повело, его ножки перекривились, и накренилась письменная поверхность. Но это было лишь в его воображении. Он очень сильно хотел порвать эту бумажку, словно боялся, что она способна навлечь беду. В это время Глэдис, заметив, что никаких проявлений заболевания нет, перестала беспокоиться о смерти из-за туберкулеза. Но Энтин все эти дни был в страшном напряжении, даже ложась спать, он сильнее прижимал к себе жену.

«Если врач скажет, что всё хорошо, я порву её завещание!» – думал он перед сном. – «Порву!».

– Что с тобой? – разрушила Глэдис однажды тишину, когда перед сном Энтин вернулся к этим мыслям.

– Я думал, ты уже спишь, – честно признался мужчина, – засыпай, милая, всё в порядке.

– Не обманывай меня, Энтин, – Глэдис повернулась к нему лицом, – я чувствую, когда тебя что-то беспокоит.

– Я не говорил, но я оформил твоё завещание, оно вступило в силу, – ответил ей мужчина, – и теперь я беспокоюсь, что оно понадобится раньше времени. Я боюсь одного из двух, а возможно всего и сразу.

– Ты отнесся к моим страхам в серьез?

– Я всегда в серьез к ним относился, – он гладил жену по волосам, – просто теперь я боюсь, что эта бумажка навлечёт беду.

– Когда ты успел стать таким суеверным? – спросила спокойно Глэдис, смотря туда, где в темноте пряталось его лицо.

– Не знаю, наверное, это старость, – ответил он.

Она бы ответила: «Тогда тебе тоже нужно задуматься о завещании», но понимала, что сейчас настроение у её мужа не для шуток.

– А я уже не боюсь, – проговорила Глэдис, – если так должно быть, я не смогу этого избежать.

– В понедельник приедет врач, он осмотрит тебя и Руни. Я не знаю, но я теперь беспокоюсь. Либо тебя предупреждает интуиция, либо эта проклятая бумажка навлечёт беду.

– Перестань, Энтин, – она усмехнулась, – теперь ты, а не я, похож на параноика.

– Ты говоришь о своей вероятной смерти начиная с того момента, как Руни исполнилось десять, я два года борюсь с твоими мыслями о том, что наша дочь может расти без матери. Мне каждый раз было сложно слушать это, но теперь я и сам начинаю из-за этого беспокоиться. Если врач скажет, что ты здорова, я порву завещание.

– Ты настроен очень решительно, – Глэдис хмыкнула.

– И не только на это, – ответил ей Энтин.

– Ты что-то хочешь? – спросила женщина.

– Второго ребёнка, – ответил он.

Глэдис засияла:

– А мальчика или девочку?

– Главное, чтобы ребёнок был здоровым, – ответил ей мужчина.

– Ох, Энтин, я так тебя люблю! Как же я счастлива! – она улыбалась. Мужчина не видел этого в темноте, но слышал.

– Вот видишь, а ты собиралась нас оставить! – мужчина улыбнулся в ответ и поцеловал её в лоб.

Желание второго ребёнка окрылило Глэдис, она сияла. Мысли о смерти и болезни больше не посещали её. Она осыпала всех своим вниманием, любовью, лаской. Мистер Уанхард увидел в её глазах вновь искру жизни. Она всегда была весёлой, чаще стала встречаться с Шарлоттой, и даже купила две новые куклы, которые были уже не для Руни.

– У меня будет сестра? – спросила она, когда Глэдис отказала ей в новых куклах.

– Или брат, – женщина пожала плечами, – если аист принесёт нам мальчика, то я отдам тебе кукол.

– Мам, я не маленькая! Я знаю, откуда берутся дети! – недовольно ответила Руни. – И тогда уж лучше брат.

– А зачем тебе куклы, ты ведь уже не маленькая? – с улыбкой укусила её Глэдис.

– Ну, мам, – девочка надулась.

Но через секунду они обе уже смеялись. Первой начала Глэдис, а Руни подхватила ей настроение и обе они свалились с розовой софы в гостиной.

Понедельник пришёл с весенним дождём и очень неожиданно. Мистер Чемберс стоял под большим чёрным зонтом и ждал, когда мистер Джонс откроет ему дверь. Энтин и Глэдис были так заняты грёзами о втором ребёнке, что и не заметили, как наступил запланированный визит врача.

Мистер Чемберс сложил зонт, снял шляпу и внимательно посмотрел на Энтина:

– Без долгих прелюдий, мне нужно возвращаться в клинику. Девочку и жену я приму в гостиной.

– Хорошо, мистер Чемберс.

Он был очень недоволен поведением Энтина при последней встрече, поэтому следующим движением он достал из внутреннего кармана листочек. На нём были написаны фамилии, и у каждой сумма в стерлингах.

– Я принял их всех, – отчеканил он.

– Я очень рад, – ответил Энтин, принимая листочек.

– Трое умерли, но я потратил на них медикаменты, так что Вам придется их оплатить.

– Ничего страшного, любая работа должна оплачиваться, а Вы же так старались их спасти.

Ирония в голосе мужчины не осталась не замеченной. Мистер Чемберс слегка прищурился и прошёл мимо в гостиную.

Первой он осмотрел Руни. Девочка не совсем понимала, почему вдруг к ней пришёл врач, но послушно делала всё, что он скажет, а потом обворожительно улыбнулась и убежала. Глэдис же всё время нервно сглатывала, она не могла поверить, что могла заразиться, особенно когда у них с Энтином такие планы – стать родителями второго ребёнка. Но мистер Чемберс никак не отпускал её – щупал рёбра и шейные лимфоузлы, слушал её дыхание и был крайне внимательным.

После осмотра мистер Чемберс потребовал поговорить с Энтином наедине. Они ушли в его рабочий кабинет, а Руни и Глэдис остались в гостиной.

– Что мне Вам сказать? – спросил вдруг он холодным голосом. Глаза его были открытыми, ясными, но Энтин в них ничего не видел.

– Правду, – ответил он.

– По правде говоря, я не могу сказать, больны ли они, – ответил он, чуть расслабляясь, – Ваша дочь явно здорова, в её возрасте чахотка уже бы проявилась, но насчёт Вашей жены я не могу быть уверен. Ко всему я заметил, что у неё увеличились лимфоузлы: шейные и подмышечные. Первые я мог бы связать с банальной простудой, но увеличение вторых сильно меня смущает. Я приду к Вам ещё через неделю.

– Что мне ей сказать? – спросил Энтин.

– Что говорят заботливые мужья в такие моменты!? Конечно же, не стоит сеять панику! – мистер Чемберс покачал головой. – Скажите ей, что я приеду ещё через неделю, но лишь для того, чтобы убедиться, что она здорова.

– Но Вы больше…

– Я ещё ни к чему не склоняюсь, Энтин. Я понимаю Ваши беспокойства. Я сам боюсь потерять жену, но Вам ещё не из-за чего паниковать.

– Мы хотим второго ребёнка, – ответил ему мужчина.

– Давайте сначала убедимся, что она действительно здорова. Я буду через неделю.

Он покинул Нерис-Хаус. В этот момент на улице уже стемнело. Он надевал шляпу, прощаясь и открывая зонт. Мистер Джонс уже ждал момента, чтобы открыть дверь и закрыть за ним. В воздухе висело напряжение, ко всему миссис Джонс сочла, что это самое подходящее время для достаточно громкой молитвы за здравие. Её тихий голос доносился по тонкому коридору вверх по лестнице из кухни. По окнам и подоконникам барабанил дождь. Энтин провожал врача, а Глэдис и Руни были в гостиной. Они сидели молча, ждали, когда врач уйдёт. И когда мистер Чемберс переступил через порог, показалось, словно он забрал с собой часть жизни этого дома.

– Энтин, – моментально отреагировала его жена, – расскажи теперь всё!

Мужчина глубоко вдохнул, собираясь с силами, и вошёл к ним в комнату.

– Мы больны? Я больна? Руни? – Глэдис была готова сорваться. Истерика и паника внутри её груди смешались в смертельный коктейль, и она была готова вскочить и разрыдаться. Но пока что сидела, прижав к себе дочь и смотрела в лицо мужу.

– Нет, – ответил ей мужчина, – он не считает вас больными. Но хочет в этом до конца убедиться. Он приедет ещё раз, в следующий понедельник.

Глэдис немного расслабилась.

– Мама, те больные на рынке были далеко от нас, неужели ты думаешь, что мы могли заразиться? – спросила Руни.

– Они были совсем близко, – женщина покачала головой, – и они могли и до этого кашлять на продукты, что мы там покупаем. Кто знает, может они ходят там каждый день!?

– Не пугай дочь своими необоснованными страхами, – попросил Энтин, – врач сказал, что ты здорова!

– Руни, конфетка, иди к себе, – попросила Глэдис, и девочка, понимая, что послушаться необходимо, встала и вышла из комнаты.

При этом Глэдис не была до конца уверена, что она не стоит за углом и не подслушивает. Ведь это была её дочь.

– Руни, – обратилась она к тишине, – я сказала, идти к себе, а не подслушивать!

В этот момент раздался шелест юбки платья, и Руни, недовольная тем, что её замысел раскрыли, направилась вверх по лестнице.

– Он считает, что я могу быть больной, поэтому хочет приехать через неделю, – проговорила она Энтину.

– Нет, он так не думает, – Энтин пытался вложить в голос уверенность и силу, чтобы Глэдис не беспокоилась, пока диагноз не подтверждён.

– Милый, ты же знаешь, меня бесполезно обманывать, – она говорила тихо и спокойно.

– Глэдис, я не вру! – он чуть повысил голос, чтобы она не смела ему перечить и приняла его слова как правду. – Я не стал бы врать в столь серьезном вопросе. В конце концов, ты не думаешь, как сильно я боюсь тебя потерять?

– Энтин, прости, – она закрыла глаза, испытывая чувство вины, и зашептала, – думаю как обычно только о себе.

Мужчина сел рядом и обнял её:

– Ты ведь знаешь, как сильно я люблю тебя! Ты очень мне дорога, и этот мир лишится света без тебя! Я не могу тебя потерять. И если всё же врач скажет, что ты действительно больна, я найду лучших докторов, мы поедем в Россию, в Крым, да куда угодно, но мы вылечим тебя!

– Ох, Энтин, прошу, – она прижалась к нему вплотную, – не говори это.

Он гладил её по волосам. Она вдыхала его запах с рубашки. Они так и сидели, слившись душами, пока на улице не завершился дождь. А затем направились спать.

Следующие дни были наполнены тревожностью, но каждый делал вид, словно счастлив. Глэдис улыбалась, Энтин шутил, а Руни всему этому радовалась, пусть и чувствовала, что родители что-то скрывают. Глэдис ждала понедельник, но и боялась его одновременно. Она хотела услышать, что здорова, но боялась, что это не так. Она надеялась, что даже если больна, сможет выздороветь. Энтин же пусть и шутил, и развлекал всех в доме после ужина заходил в библиотеку и листал книги о современной медицине. Он хотел найти хоть что-нибудь ценное, что понадобится, если выяснится, что Глэдис больна.

Именно из этих книг он узнал, что больным чахоткой нужно есть больше зелени, и чем она темнее, тем лучше. Необходимо употреблять в пищу овощи и фрукты оранжевого цвета, а также картофель. Врачи также рекомендовали пить до четырёх кружек молока в день. Ко всему для Глэдис в случае болезни будет полезно дышать хвойным воздухом, и Энтин знал, что для этого можно поехать в несколько мест. Ко всему было и то, что людям с чахоткой нельзя было. Энтин вычитал, что запрещено кофе, хлеб, сахар, рис, а также жареное и колбаса.

Мужчину пугало, что его жена могла заразиться, ведь читая книги, он понял, что дело не только в смерти, которая её ждёт, но и в мучительности болезни. Авторы книг не стеснялись описывать симптомы болезни и их тяжесть, а также изображали больных на картинках. Худых и задыхающихся. После подобных книг Энтин направлялся в спальню, где его уже ждала жена, и ложился спать, прижимая её к себе.

«Я порву его, порву!» – думал он, уже надеясь на то, что оно не понадобится в ближайшее время.

Глэдис чувствовала его напряжение и беспокойство, но делала вид, словно не замечает. Она беспокоилась сама, и всё что могла делать – ждать следующего понедельника.

В субботу она проснулась позже Энтина и вдруг поняла, что поднять голову крайне сложно. Слабость растеклась по её телу, но она не хотела признавать, что больна.

– Ну вот, жизнь в стрессе ни к чему хорошему не приводит, – вслух сказала она и поднялась с подушки, – пора вставать!

В этот момент она почувствовала лёгкое головокружение, но проигнорировала его и встала на ноги. Слабость была ужасная, но она пыталась взять себя в руки. Она надела платье и поняла, что ей тяжело дышать и без корсета, а с ним она не могла сделать и полу вдоха. Продолжая бороться с головокружениями, она не стала туго затягивать корсет, выбрав платье со свободным кроем. Она думала носить его во время второй беременности, но похоже оно понадобится ей для совершенно другого.

«Беременность!» – вдруг опомнилась она, вспомнив, как её мучил токсикоз во время беременности Руни. – «А может я и не больна совсем!».

Это придало ей сил, но подойдя к зеркалу, она поняла, что цвет её кожи совсем испортился. Она казалась себе зеленоватой, поэтому решила наложить макияж. Она сделала его достаточно ярким, таким, чтобы Энтин не увидел на её лице следов вероятной болезни. Она не помнила, когда последний раз её использовала, но нанесла на губы яркую французскую помаду.

Спуститься вниз было сложно, ступеньки сливались в одну, и она испугалась, что умрёт точно так же, как и её мать. Оступится и слетит вниз. Но мысли об этом она гнала прочь, крепко держась за поручни.

Оказавшись на первом этаже, она прошла к их с Энтином кабинету и тихо открыла дверь.

– Доброе утро, – проговорила она.

– Уже день, милая, – ответил Энтин, – ты проспала завтрак. Я не стал тебя будить, ты так сладко спала.

– Ничего страшного, в любом случае я не голодна, – ответила женщина, улыбнувшись.

– На обед по моему распоряжению подадут картофель в мундирах с тушеными овощами, – говорил он, – я подумал, мы давно не питались чем-то простым, но полезным. Ко всему нам должны привезти яблоки, можно будет делать сок.

– Яблоки? В апреле? – удивилась Глэдис.

– Я заказал, из Османской империи, – ответил Энтин.

– Зачем такие трудности? В июле яблоки будут из Франции.

Женщина улыбалась своему мужу, пытаясь не показывать своё самочувствие. Но комната резко поплыла перед её глазами, и она ухватилась за спинку кресла.

– Глэдис, ты сегодня бледна, – заметил Энтин, – ты хорошо себя чувствуешь?

– Бледна? – спросила женщина. – Наверное, именно это и происходит со старостью, реже начинаешь хорошо себя чувствовать и выглядеть так же.

Глэдис попыталась рассмеяться, но в груди вдруг почувствовала странную тяжесть.

Энтин не смог больше сидеть, он встал из-за стола и подошёл к жене.

– У тебя пот на лбу, – мужчина провел по её коже большим пальцем, – тебя не знобит?

– Нет, я чувствую себя нормально, – ответила она, и вдруг её затрясло в резком приступе кашля.

– Глэдис, я вызову врача, – проговорил Энтин, – сейчас же. А ты сядь в кресло и жди меня.

– Милый, ты преувеличиваешь, наверное, я просто беременна, – ответила ему жена, – с Руни мне было тоже очень тяжело.

– Перестань, во время беременности нет такого кашля, – он неодобрительно покачал головой.

– Возможно, меня ещё и продуло, ведь я недавно проветривала спальню из-за жары, – ответила она, не желая признаваться даже самой себе, что больна.

– Сейчас апрель, не стоит доверять обманчивому весеннему солнцу, – сделал замечание Энтин, – а теперь жди меня, я за врачом.

Энтина не было примерно двадцать минут. За это время Глэдис почувствовала, что её действительно знобит. Её было одновременно жарко и холодно, она вспотела, и ткань платья прилипла к ней. Комната казалась тесной, не хватало воздуха, а голова предательски кружилась.

Вернулся он с мистером Чемберс, который принес с собой чемоданчик. Но ему хватило лишь взглянуть на Глэдис, чтобы всё понять.

– Нам нужно её перенести, – проговорил он, – жёсткий постельный режим.

– Это оно? – спросил Энтин.

– Пока сложно сказать, – ответил мужчина.

Сотрясаясь от ужаса морально, но, не смея физически, он взял жену на руки, и они направились наверх. В их спальню. Глэдис испытала неимоверное счастье, когда её голова коснулась холодной подушки. Ко всему дышать было сложно, и когда Энтин распустил корсет, она смогла почувствовать себя капельку лучше.

Её раздели, мистер Чемберс ощупал её лимфоузлы, осмотрел горло, послушал дыхание и посчитал пульс. Вся картина складывалась в одно – Глэдис больна, но вот чем именно сказать наверняка было сложно.

– Сейчас важен рацион, миссис Уанхард, – заговорил мужчина, – необходимо есть несмотря на то, что у Вас нет аппетита. Также я рекомендую пить рыбий жир и принимать необходимые лекарства, чтобы болезнь отступила. Будем надеяться, что это не туберкулёз. К сожалению, медицина сейчас не может гарантировать выздоровление от этого недуга. Но не думайте об этом, Вам нужно бороться с болезнью.

– Я Вас поняла, – ответила Глэдис.

Они оставили её отдыхать, а Энтин и врач вышли в коридор. Энтин выглядел как растерянный ребёнок. Смотрел на мужчину и ждал ответы на вопросы, которые ещё даже не возникли. Он не успел ещё даже осознать, что его жена вероятно серьезно больна и не имеет шансов на выздоровление. Он тяжело дышал, кусал губы и чувствовал, что из его глаз вот-вот польются слёзы, но мистер Чемберс молчал. Он смотрел куда-то мимо Энтина, явно собираясь с силами, а затем положил мужчине руку на плечо:

– Вы должны понимать, – говорил он сдавлено, – если это туберкулёз – она умрет.

– Нет, – Энтин покачал головой, – неужели ничего нельзя сделать? Увезти её куда-нибудь, я читал про санатории. Я читал про необходимую еду, про травы, лекарства!

– Энтин, я назначил ей лекарства, которые помогут ей дышать. Пилюли из смеси кардамона, морского лука и аммониака, они не будут давать гною скапливаться в лёгких, и ей будет проще откашливаться, но это не лечит туберкулёз. Также если у неё начнётся бессонница, Вы можете давать ей настои наперстянки и валерианы, но это тоже не лечит туберкулёз. Начнутся боли – опиум, но это тоже не лечит. Мы можем ей только помочь умереть без мучений, максимально, насколько позволяет медицина сегодняшнего дня. Но куда бы Вы её не повезли, её ждёт один исход.

– Она же ещё совсем молода, ей всего тридцать два, у нас были планы, мы хотели второго ребёнка! – Энтин чувствовал, как мокнут его глаза, и мистера Чемберс застилает пелена.

– Я понимаю, очень сложно поверить в то, что любимый человек тяжело болен, но Вам необходимо это принять, – говорил мужчина, – так будет проще, в первую очередь для Вашей супруги.

Мужчина покачал головой:

– Я никогда не смогу это принять.

– И этим сгубите и себя тоже, и дочь. Сколько ей? Двенадцать? Она останется без матери, сделайте так, чтобы у неё был хотя бы отец.

Энтин схватился за голову. Он не мог сдерживаться, и слезы потекли по его щекам, а затем он вдруг вздёрнул голову и проговорил:

– К чёрту! Я не сдамся, моя жена будет жить!

– Как изволите, – ответил врач и направился по коридору к лестнице.

Энтин смотрел ему в след, а затем крикнул:

– Том, проводи гостя.

Ему не хотелось идти за врачом, прощаться с ним и вообще видеть его. Он хотел ворваться в комнату к жене, упасть на колени у её кровати, умоляя её остаться, умоляя её жить. Быть с ним, подарить ему ребёнка.

«Глэдис, чёрт! Глэдис!» – кричал он в своей голове, стоя у двери, но понимал, что не может сейчас ворваться и нарушить её покой.

Бегом он спустился на первый этаж и с силой открыл дверь в свой кабинет. А затем громко ею хлопнул. Дикая злость охватила его – она не может умереть. Просто не может оставить его одного! Одного в этом мире. Он не мог думать о холодной постели, о её вещах, которые останутся после неё, о том, что больше не услышит её смех, не прикоснётся к её волосам, не поцелует её нежные губы. Дикая боль сорвалась с его губ криком, и он схватил свой стул. Как давно в Вустершире, он швырнул его в стену, а затем, даже не посмотрев на разрушения, медленно опустился на пол и заплакал.

– Глэдис! Чёрт! Ну почему именно Глэдис!? – рыдал он.

Миссис Джонс быстро всё поняла, она видела, как Том провожал врача, видела, как мистер Уанхард вбежал в свой кабинет, слышала грохот и крик. Поэтому она понимала, как важно, чтобы всего этого не видела Руни.

Она поднялась к ней, но девочка словно была в параллельной вселенной. Она сидела на диванчике и пила со своими куклами чай.

– Миссис Джонс, – Руни явно была рада её увидеть, – присоединяйтесь к чаепитию.

– Обязательно, – женщина села на край дивана, – какую кружку Вы выделите мне, мисс.

– Вот эту, – Руни протянула ей кружку из игрушечного сервиза, – Мэри как раз рассказывала о том, как удачно съездила в Париж. Теперь она говорит только на французском языке, видимо, она под впечатлением. Но Вы не переживайте, миссис Джонс, я буду Вам переводить.

– Спасибо большое, мисс О’Рейли, – ответила ей женщина.

– На самом деле, вчера мама говорила, что чаепитие будет вместе с ней, но она до сих пор не проснулась, да? – Руни перевела на женщину взгляд.

– Да, видимо Ваша мама вчера сильно устала, – ответила миссис Джонс, – я заходила к ней недавно, спит как ребёнок.

Но Руни была слишком смышлёной, и все в доме понимали, что от неё бесполезно что-либо скрывать. Она подозрительно прищурилась, словно понимала, что сейчас ей врут, но затем вдруг расслабила лицо и вздохнула:

– Ладно, чаепитие можно будет повторить завтра, ну или к вечеру мама проснётся.

– Я ни разу не участвовала в Ваших чаепитиях, мне крайне приятно, что сегодня я могу поучаствовать и поддержать беседу с такими особами. Мэри была в Париже. Должно быть там очень красиво.

– Да, – Руни отпила невидимый чай, – Мэри говорит, что там потрясающе. Особенно летом. А вечером на улицах играет музыка. Верно, Мери? – в этот момент она чуть изменила голос и озвучила свою немую подружку, – Oui1.

– А я никогда не была в Париже и навряд ли когда-нибудь окажусь, я очень рада за Мэри, что она там была, и ей очень понравилось, – с улыбкой говорила миссис Джонс.

– Вы действительно не были в Париже? – удивилась Руни. – И вообще во Франции?

– Вся моя жизнь прошла в Лондоне, мисс О’Рейли, – ответила ей женщина, – я прислуга, а нам гораздо сложнее путешествовать, только если нас с собой берут хозяева.

– Это не страшно, миссис Джонс, когда в следующий раз мы с отцом поедем в Париж, мы можем взять Вас с нами!

– Ох, мисс Руни, не задумывайтесь об этом, я ведь даже не понимаю французский, – женщина покачала головой.

– Ничего страшного, я буду Вам переводить, как и в случае с Мэри, – ответила девочка.

– Вы слишком добры ко мне, мисс Руни.

– Но Вы бы хотели увидеть Париж? Эйфелеву башню? Реку Сену? Их необычные дворы и серебристые покатистые крыши? Ведь там, правда, красиво там, словно, другая жизнь. Вы бы хотели её увидеть?

– Вы прямо пытаетесь меня соблазнить на поездку в Париж, мисс Руни, жестоко так поступать с пожилой женщиной, – миссис Джонс засмеялась.

– Я покажу Вам Париж, а если Вы будете сопротивляться, я пожалуюсь маме, – проговорила девочка.

– Ох, мисс Руни, мне очень приятна Ваша забота. Спасибо Вам, светлая душа!

Руни осталась удовлетворена ответом женщины. Она довольно улыбнулась, и чаепитие продолжилось.

Вечером за ужином Глэдис не было, и Руни поняла, что что-то действительно не так. Её отец сидел серее тучи, глаза его отекли, и он, словно не видя тарелки перед собой, медленно жевал её содержимое.

– Пап, скажи мне, что с мамой? Она, правда, спит весь день, или она…? – девочка неуверенно подняла на него взгляд.

– Она спит, – ответил мужчина, – Руни прости, но я не в силах сказать тебе эти вещи. Я знаю, что тебе будет тяжело, но мы должны оба стараться для твоей мамы. Она должна выздороветь, а значит, мы должны быть сильными.

– У мамы туберкулёз? – спросила девочка.

Мужчина тяжело вздохнул и отрывисто кивнул.

Девочка почувствовала, как её тело тяжелеет, словно наливается свинцом. А в груди вдруг возгорается что-то странное, неизвестное ей и чужое. Она всегда жила и не знала, что это за чувство. Что-то похожее вызывали лошади, но это было что-то совершено другое. Пытаясь прогнать это ощущение, она сделала глоток воды, но легче ей не стало. Именно в этот момент она поняла, что чувствует невыносимый страх и беспомощность.

– Я поняла Вас, отец, – проговорила она, и мужчина поднял на неё взгляд. Она никогда так к нему не обращалась.

– Хорошо, – ответил он.

– К ней можно сейчас? – спросила она, глядя прямо мужчине в лицо.

– Она ужинает, так же, как и мы, – ответил он.

– Миссис Джонс, – крикнула Руни, подзывая прислугу, – принесите мне мой ужин на подносе в комнату мамы.

– Как скажете, мисс О’Рейли, – ответила женщина.

– Я нужна ей, – пояснила Руни отцу, встала из-за стола и вышла из столовой.

Её мама лежала на кровати, толкая вилкой кусочки варёного картофеля. Она явно не хотела есть, слабость не давали ей даже выше поднять подушку. А голова кружилась так, что еда совершенно не лезла в желудок. Руни тихо постучала и вошла внутрь.

Она знала, что может застать мать в ужасном состоянии, поэтому пообещала себе, что не испугается, что бы там ни было. Но, увидев женщину, она поняла, что зря переживала. Её мама ещё не успела измениться. Единственное, что сразу бросилось в глаза это испарина, из-за которой волосы прилипли ко лбу.

– Руни, ты пришла? – спросила женщина.

– Да, хочу поужинать с тобой, – ответила она, – а-то ты явно скучаешь здесь одна.

– Совсем не хочется есть, – честно призналась Глэдис.

– Увы, но надо, – Руни пожала плечами, присаживаясь на край кровати, – как ты мне всё время говоришь во время простуды? Без еды у организма не будет сил бороться с заболеванием. Есть необходимо.

– Теперь ты будешь ухаживать за мной? – женщина усмехнулась, но затем закашляла.

– Банальное проявление заботы, – Руни вновь пожала плечами, – ты слишком низко, давай поднимем подушку.

Она встала и подошла к изголовью кровати. Подняв подушку выше, она помогла матери сесть, а затем пододвинула ей поднос с едой.

– Скоро миссис Джонс должна принести и мой поднос, – говорила она, – будем есть вместе. И всё съедим.

– Ты какая-то другая, – вдруг заметила Глэдис, – словно успела повзрослеть за ночь.

В этот момент дверь открылась, и миссис Джонс внесла поднос.

– Вот и мой ужин, спасибо, миссис Джонс, кстати, мама, я не рассказала: я покажу миссис Джонс Париж.

– Париж? – переспросила Глэдис.

– Да, Париж. Миссис Джонс стесняется только, говорит, что не знает французский, но это ведь не проблема.

– Отличная идея, – согласилась Глэдис, – миссис Джонс может поехать с вами, когда вы, с отцом, снова соберетесь во Францию.

– Я тоже так думаю, – согласилась Руни.

– Спасибо Вам большое, мисс Глэдис, приятно работать на таких людей, как Вы, – с улыбкой проговорила миссис Джонс, ясно сдерживаясь, чтобы не заплакать или замолиться.

– Это Вам спасибо, миссис Джонс, Вы рядом, сколько я себя помню, и всегда были готовы помочь.

Женщина всё же не сдержала слезу, а потом, поспешно пожелав приятного аппетита, покинула комнату.

Руни смотрела на эту высокую подушку и не могла поверить, что её мама действительно больна. Эту белую треугольную вещицу, набитую твердым негибким материалом принёс врач, мистер Чемберс. Она позволяла Глэдис спокойно спать, не захлёбываясь жидкостью в лёгких и кровью, так как её голова во время сна была выше груди. Но Руни замечала, что в особенно тяжёлые дни её маме эта подушка никак не помогала. Миссис Уанхард тяжело дышала, издавая странные хрипы, закашливалась, и тринадцатилетней девочке иногда казалось, что её мама способна выкашлять собственные лёгкие. Мистер Энтин Уанхард как мог пытался облегчить муки супруга, вызывая врача, который с помощью странных сиропов и таблеток помогал мисс Глэдис сдерживать кашель. Но её близкие заметили одну неприятную особенность – после лекарств женщина утверждала, что видит дьявола и его подопечных чёртов, которые пришли, чтобы утащить её грешную душу в ад.

Мистер Уанхард обычно в такие моменты пытался быть рядом с женой и терпеливо убеждал её, что никаких дьявольских отродий в их доме нет, и что никто Глэдис не тронет.

Но однажды женщина увидела то, что напугало многих в Нерис-Хаус. Слуги, которые были взяты на работу для помощи в уходе за Глэдис, после того как дали ей лекарства, в ужасе прибежали к мистеру Уанхард в кабинет. Глэдис в тот раз не просто бредила, а говорила с пустотой, смеялась с ней и делилась своей жизнью, называя её мамой. Многие в Лондоне знали про трагедию белого дома с розовой гостиной, поэтому подобное поведение хозяйки немало напугало слуг. Но не миссис и мистер Джонс.

– Ох, что взять с этих девчонок, прости меня, Господи!? – возмущалась женщина, идя по коридору второго этажа и звеня ключами на своём поясе. – Как помолиться, так они прогрессивные, чёртовы атеистки, а как увидеть нашу хозяйку в бреду – так это разговор с призраками! Тьфу, на них, безмозглые!

– А ты-то прям, не боишься? – спросил её муж, ступая за ней.

– Я в Бога верую, но наша мисс Глэдис серьёзно больна, и всё, что мы можем делать – молиться.

И женщина строго посмотрела на мужа, обернувшись на него через плечо, давая ему понять, что слышать от него ничего не хочет. И мужчина тяжело вздохнул и пожал плечами, понимая, что сказать тут и нечего.

На самом деле с болезнью Глэдис в Нерис-Хаус пришли тоска, пустота и мрачность. Когда ещё женщина была в силах пережить светский вечер, Энтин приглашал в дом их совместных друзей, чтобы поднять жене настроение, и чтобы она не теряла тягу к жизни. Но она чахла, и чахла стремительно. И это замечали все, кто знал живую, эмоциональную и энергичную Глэдис. Но два их верных друга – миссис Эванс-Холл и мистер Ледисбридж старались не искать в Глэдис изменения, и даже если отмечали их, то только в виде комплимента. Никогда Глэдис не слышала столько приятных слов от Рамси как во время болезни. Однажды он похвалил Глэдис за удивительный ровный тон мраморной кожи, который другие барышни светского общества пытались достичь с помощью масок с лимонным и огуречным соком. Или же однажды он заметил, что Глэдис достигла удивительного уровня мастерства внимательно слушать собеседника, хотя на самом деле у неё не было сил, чтобы говорить самой.

В последний раз Глэдис вышла в свет, когда макияж был уже не в силах скрыть впадины на её щеках. Она была бледна, худа и слаба. Энтин помог ей сесть в кресло, и она весь вечер просидела в нём. И как миссис Эванс-Холл ни старалась сделать вид, словно за неделю с последней встречи Глэдис не изменилась, а даже может стала краше, в её глазах читалась невыносимая боль. Мистер Ледисбридж старался шутить, вспоминал как он познакомился с Энтином и все забавные моменты их дружбы, и чтобы ему удавалось отыгрывать роль счастливой мужчины, он пытался не смотреть в сторону Глэдис. Он чувствовал себя актёром на сцене – нельзя было дать понять Глэдис, что все они испытывают ужас от мысли, что скоро её не станет.

В тот вечер, когда они распрощались, миссис Эванс и мистер Ледисбридж вышли на улицу, последний раз махнули Глэдис и Энтину и позволили себе перестать улыбаться.

– Я так не могу, Рамси, я больше не могу, – заговорила женщина, закрывая лицо руками, но, всё ещё сдерживая слёзы, – она же умирает…

– Шарлотта, – мужчина положил ей руку на плечо, а затем едва хлопнул, – мне тоже нелегко, но мне не хочется об этом думать. Мисс Глэдис нуждается в нас.

– Я не хочу её отпускать, – ответила миссис Эванс.

– Не спеши хоронить её раньше времени, – Рамси невесело усмехнулся.

– Но ты же видел её, – простонала Шарлотта, и всё же слеза сбежала по её щеке.

Руни следила за матерью, чтобы та всё съедала, и так проходили все следующие приемы пищи. Миссис Уанхард совершенно не хотела, есть, аппетит пропал полностью, но, чтобы совершенно не иссохнуть и не умереть от истощения, было, необходимо есть. Именно поэтому Руни ела только в спальне родителей, одновременно контролируя, чтобы её мама съела всё, чтобы было у неё в тарелке.

Она не хотела также, чтобы её мать умирала от тоски, лежа в своей постели. Она притащила кукол к маме в постель, и они всё же устроили чаепитие, на французском языке обсуждая поездку Мэри в Париж и на испанском поездку Джулии в Мадрид, пусть испанский обе знали не так хорошо, как французский.

Руни не знала, какова её цель – провести последние дни мамы рядом или отвлечь её от болезни, или всё же она надеялась, что её позитив спасёт её мать от смерти. Но она всегда была рядом, шутила и пыталась её развлечь от галлюцинаций вызванных лекарствами и самой болезнью. Если они не проводили чаепитие, то Руни сидела рядом, вышивала и хвасталась, или рисовала, а Глэдис делала замечания, потому что дочь нарушала пропорции. В любом случае Руни всегда была рядом с матерью.

Мистер Уанхард также очень надеялся помочь ей. Он заказал сшить несколько платьев совершенно без каких-либо утяжек, свободного кроя и со сдержанными украшениями, чтобы Глэдис могла выходить из спальни и прохаживаться по дому в одежде, в которой могла свободно дышать и кашлять. Ко всему он узнал о множестве различных способов лечения разными травами, и помимо пилюль от мистера Чемберс, её поили отварами, от которых проходили головокружения и хоть чуточку просыпался аппетит, ко всему они не вызывали странное пугающее поведение у женщины.

Но состояние Глэдис медленно ухудшалось. Иногда она могла лежать и ничего не замечать, закрыв глаза и тяжело дыша. Несмотря на правильный рацион и контроль Руни, женщина начала стремительно терять вес. Сначала старые платья стали ей большими, а затем Энтин и Руни заметили, то у женщины впали щеки. Кожа под глазами стала синюшной, сильно выпадали волосы, локти стали острыми, а пальцы слишком тонкими. Она словно медленно превращалась в мумию.

Не выдержав приближающейся смерти миссис Уанхард, миссис Джонс написала своему сыну, и Джон вернулся из моря, чтобы успеть попрощаться с хозяйкой дома и помочь ухаживать за ней. Но он редко оказывался в её спальне, так как чаще с ней были Руни и мистер Уанхард.

– Мама, как ты сегодня? – спросила девочка, заходя к ней в комнату через две недели болезни. – Рамси Ледисбридж приехал в Лондон, но я сомневаюсь, что ты хочешь, чтобы он видел тебя такой.

– Если не такой, то уже никакой, – голос Глэдис был тихим, словно она осипла. Но возможно так и было из-за постоянного кашля.

– Ему приехать? – спросила Руни.

Глэдис покачала головой:

– Пусть помнит меня живой.

– Ты ещё жива, мама.

– Ненадолго.

Руни лишь тяжело вздохнула, а потом сменила тему:

– Скоро ужин, я вновь приду, ну или папа будет, с тобой сегодня есть, мы с ним ещё не решили, оба хотим провести с тобой время. Я уже думаю воевать за право ужина с тобой! – Руни усмехнулась.

– Приходите оба, кто знает, какой мой ужин будет последним.

– Мам, я прошу тебя, – девочка покачала головой, – ты ошибаешься, если думаешь, что мне легко.

Глэдис закрыла глаза и шмыгнула носом, а по щекам Руни потекли слезы:

– Мам, пожалуйста, давай победим! Мам, давай, справимся! Я тебя очень прошу! Я не хочу тебя терять!

– Руни, – женщина открыла глаза, и по вискам потекли слезы, – я знаю, мне тоже очень тяжело. Мне тяжело принять тот факт, что прекрасной девушкой ты станешь без меня.

– Мам, я очень сильно тебя люблю, я не смогу без тебя, – Руни плакала.

– Я знаю, детка, но у тебя есть папа, оставайся сильной ради него, ведь ему без меня тоже будет сложно.

– Мама, – Руни трясло в рыданиях и, в конечном итоге, она прижалась к матери и плакала в одеяло.

Глэдис помогла дочери успокоиться, в какой-то миг осознав, что лучше бы она упала с лестницы – её дочь не видела бы, как она медленно умирает в мучениях, не пыталась бы её спасти и оградить от страшных мыслей. Но на долю Руни выпало самое страшное – видеть, как умирает мама и быть не в силах чем-то помочь.

Этот ужин они действительно провели втроём, но было видно, что Глэдис уже далека от реальности. А на следующий день начались боли. Страшные, невыносимые, заставляющие Глэдис стонать и плакать. Чтобы облегчить муки, ей стали давать опиум, но от него она всё время спала и полностью пропала из реальности. Она просыпалась иногда, в такие моменты Энтин и Руни пытались её покормить, но она полностью их игнорировала, словно спала с открытыми глазами. С ней уже нельзя было поговорить. Она не реагировала на своё имя, не узнавала их и не понимала, что нужно делать с едой. Вдвоём они помогали открыть ей рот, клали в него тушеные овощи и смотрели, как она на автомате, не пережёвывая, глотает и давится. Очень медленно, гоняя их по рту языком. Теперь мать Руни выглядела как умалишённая, и девочка понимала, что скоро наступит день, когда её мать исчезнет.

И однажды она просто не проснулась. Она продолжала тихо спать, уже не страдая ни от боли, ни от кашля, ни от удушья, ни от дрожи. Она просто лежала на спине, укрытая одеялом и находилась где-то между жизнью и смертью. Глэдис проспала так три дня, и рядом всегда кто-то был. Меняясь по времени, с ней сидела Руни, Джон или мистер Уанхард.

В последний третий вечер выпала очередь Руни. Она, как и обычно села, на край кровати и заговорила с ней так, словно та слышит её и в силах ответить. Она рассказала про то, как прошёл обед, что ей не совсем понравилась запеканка, которую подали на второе. А потом, когда рассказ закончился, она пододвинулась ближе к матери и продолжила читать вслух одну из книг мамы с того момента, на котором они остановились в прошлый раз. При этом левую ладонь она положила на руку матери.

Она читала книгу громко, чётко, с интонациями, словно мама действительно слышит её, а периодически останавливалась и делала комментарии или даже шутила. Делать это было трудно, но она очень старалась, веря, что пусть и мама без сознания, но слышит её. Руни понимала, что она потеряет маму, совсем скоро этот час настанет, но осознать этот факт никак не могла.

Одна страница за другой страницей, Руни уже увлеклась чтением, когда вдруг почувствовала, словно что-то не так. Она закрыла книгу и отложила её, вглядываясь в полумраке комнаты в лицо своей матери.

Её холодные пальцы стали твёрдыми и неподвижными, а лицо замерло белоснежной маской с длинными чёрными ресницами. Её волосы были раскинуты по подушке, губы замерли в последнем полу вздохе, а грудная клетка, казалось, провалилась. Особенно чётко выступили ключицы и ребра, словно она иссохшая мумия. Свет, падающий из окна, ещё не успел осознать, что мисс Глэдис Россер больше нет среди живых, и шаловливым зайчиком играл среди складок белого одеяла. А затем, словно испугавшись холода кожи женщины, отскочил вверх к потолку и убежал.

На прикроватной тумбочке стоял графин с водой, а рядом лежал носовой платок. Кровь на нём ещё была живой, горела ярко-красным и была сильным контрастом среди мёртвой белизны остывающего тела.

Руни замерла, гладя на мать. Она совершенно не понимала, что именно она чувствует. Ей одновременно было страшно, но при этом на душе была лёгкость. Она бы могла тряхнуть мать, попросить её пробудиться, но она лишь положила свою тёплую ладонь на мамину руку. Она просто не могла осознать, что её матери больше нет. Наверное, двинься мисс Россер хоть немного, и Руни бы с облегчением вздохнула – её мама действительно просто уснула. Но рука была слишком холодна, а грудная клетка не двигалась от дыхания. Воздух остановился где-то в трахее и никогда больше не выйдет. В какой-то момент Руни допустила пугающую её мысль: даже сейчас её мать казалась ей примером абсолютной красоты, пусть её тело полностью истощено и потеряло жизнь.

Подняться, покинуть мать для того, чтобы сообщить отцу о смерти мамы она не могла. Её пугала мысль, что она может оставить её одну, особенно сейчас, совершенно беззащитную. И пусть сейчас защищать её было не от чего, да и не за чем, Руни казалось, что она должна быть рядом как можно дольше, словно если она выйдет из комнаты, её мама упорхнёт в окно птицей, словно её никогда и не было.

Руни смотрела на её скулы, за последний месяц они стали особенно видны. На острый подбородок, густые брови и словно пыталась запомнить её. Она знала, совсем скоро придёт миссис Джонс и от Руни потребуют уйти, а следующая встреча будет возможна, только когда её мать понесут в семейный склеп.

Сколько прошло времени неизвестно, но руки матери стали холодными и белыми как мрамор, а на теле между простынями стали образовываться багровые пятна. Именно в этот момент в камине погас огонь, и в комнату зашёл Джон.

– Мисс, – неуверенно произнёс он, замерев на входе.

– Джон, – отозвалась Руни, не смея увести взгляд от матери.

– Это…

– Не знаю, – Руни шептала, чувствуя, как от руки матери мёрзнет её ладонь.

– Мисс Руни, позвольте, – Джон говорил также тихо.

Руни ничего не ответила, и мужчина прошёл к камину. Бросив в него пару дощечек, он разжег огонь, и комнату осветил тёплый жёлтый свет. И Руни показалось, словно на щеках её матери вновь проступил румянец. Но это была лишь иллюзия, и девочка это понимала. Она лишь крепче сжала руку матери, и по её щекам потекли немые слезы.

В это время Джон обошёл кровать с другой стороны, и нежно коснулся шеи покойной хозяйки. Это было такое ласковое движение, словно он боялся невольно сделать ей больно, и Руни невольно подняла на него взгляд.

Он выглядел отрешенно, его взгляд был совершенно непроницаем. Тени играли на его лице, и порой Руни казалось, что он хмурится, а, возможно, так и было. Разогнувшись, он посмотрел на Руни. На растерянную тринадцатилетнюю девочку, которая цеплялась за холодную руку матери.

– Мисс Руни, Вы не хотели бы пройти к себе? – спросил вдруг он очень мягко.

– Я не оставлю маму, особенно, когда она так болеет, – ответила Руни, совершенно не понимая, почему она говорит именно это, ведь она понимала, что её мать скончалась.

– Миссис Уанхард должна отдохнуть, – несколько настойчиво проговорил мужчина.

– Джон, если я уйду, её заберут у меня, – ответила Руни, ещё крепче сжимая руку матери.

– Мисс Руни, разве любовь и воспоминания можно отнять? – Джон сел на край кровати. – Никто никогда у Вас это не отнимет.

– Но я хочу, чтобы она была рядом, – по щекам девочки стекали слезы.

– Она всегда будет рядом, она всегда рядом. В каждом уголке этого дома, в запахе, витающем здесь, в твоём отражении и в твоём сердце.

Руни промолчала.

– Я знаю, тебе тяжело сейчас. Принять смерть близкого человека достаточно сложно. Я не хоронил мать, но я потерял сестру. Я часто думаю, какой была бы Марта, доживи она до сих пор. Я часто обращаюсь к ней мысленно, и точно знаю, что она слышит меня. Она моя сестра, и будет ею, сколько лет бы ни прошло, потому что я люблю её и храню воспоминания о ней. Я помогу тебе, Руни. Идём со мной.

Слова Джона действовали странно успокоительно, словно они были мягкими как тёплое покрывало. Она даже не обратила внимания, что он обращается к ней неформально. Ей лишь хотелось, чтобы он был рядом и разделил её боль и тоску. Она медленно отпустила руку матери и посмотрела на Джона, готовая ко всему, что угодно. Мужчина понял этот взгляд, он поднялся, подошёл к ней и плавно поднял на руки.

Через плечо Руни продолжала смотреть на мать, пока за спиной Джона не захлопнулась дверь её покоев. Он нёс её на руках через весь этаж, и девочка поняла, что очень рада этому. Сил в ногах она не чувствовала.

Он внёс её в комнату Руни и плавно опустил на кровать. Он не спешил уходить, он сел рядом, а девочка сжала его руку в своих ладонях. Холодных и едва дрожащих. Она смотрела на мистера Джонса-младшего и почему-то радовалась, что в покои её матери пришёл именно он. Она боялась слез миссис Джонс и ворчания её мужа. Во всем доме именно Джон показался ей тихой гаванью, к которой можно было прибиться. Что-то похожее у неё вызвал бы и отец, но, если бы мистер Уанхард поднялся в спальню, Руни не смогла бы сдержать рыданий, увидев убитого горем отца. Рядом с Джоном, пусть он и старше на десять лет, она чувствовала себя комфортно и спокойно. Именно в этот момент она заметила, какой удивительной красивой раскраски его глаза, пусть в свете огня в камине, разобрать её было сложно.

– Мисс Руни, ложитесь спать, – мягко сказал он.

– Я не усну, не смогу, зная, что мама…

– Зная, что мама всё так же рядом? – спросил Джон, попытавшись слегка улыбнуться.

– Ты не веришь в Бога, Джон, – скептически произнесла Руни.

– Но я верю в любовь, – тихо произнёс он, – а теперь ложитесь спать. Я позову мисс Нидвуд, чтобы она помогла Вам переодеться.

– А что для тебя любовь? – спросила Руни, вспоминая похожий разговор с матерью.

– У каждого – своя любовь, но я испытываю глубочайшие чувства к морю. Для меня любовь – это чувствовать морской ветер и солёный вкус на губах. И пусть сейчас я на суше, оно зовёт меня, манит, шепчет моё имя ветром в листве. Я не могу без него, как оно без меня. И пусть я здесь, сердце моё в океане.

– Мама говорила, что любовь настолько сильное чувство, что способно бороться с бурями, оно неподвластно ни времени, ни расстояниям. Оно живёт внутри и даёт силы жить.

– Ваша мама говорила абсолютно верные вещи, мисс, которые Вы должны запомнить и нести с собой через всю жизнь, – Джон всё же улыбнулся.

– Что ждёт меня утром? – неуверенно спросила Руни. Она знала, что начнётся траур, оттого ей совершенно не хотелось, чтобы утро наступало.

– Новый день, мисс Руни.

– Обещаешь быть рядом? – спросила девочка, чувствуя, что сон всё же подкрадывается к ней.

Слишком много сил и эмоций забрал этот день, и она не могла противостоять усталости.

– Я всегда буду рядом с Вами, мисс Руни.

Это последнее, что помнила девочка. Позже лишь чьи-то мягкие руки коснулись её тела, и она поняла, что это была миссис Джонс. Тёплое тяжёлое одеяло опустилось на неё. В комнате было тепло и уютно, но только не в её душе. Сон казался рваным и поверхностным. В кресле у кровати ей мерещилась мама, а под утро она отчётливо слышала чей-то тихий плачь.

Утро началось с чёрного и белого цветов, и этого Руни боялась больше всего. Все зеркала в доме завесили чёрной тканью, а белыми были лица всех жителей дома.

Миссис Джонс была непривычно молчалива, а мисс Нидвуд стала похожа на живого мертвеца. Она выбрала для Руни чёрное платье и шляпку, и дала белый платок на случай слез. Завтрак прошёл в полной тишине, если не брать в счёт момент, когда мистер Уанхард призвал помолиться. Ради уважения к горю хозяина, Джон сложил руки.

Все молились, молча, и Руни понимала, что в этот раз они не благодарят Бога за яства. Они молят, чтоб её мать попала в лучшее место. Но сама девочка не знала к кому и зачем обращаться, ведь её мама и так попала в лучшее место на свете – в её сердце. Она чувствовала, как душа её матери нежно там хранится, и ей там точно ничего не угрожает.

Она так прониклась словами Джона, что всё утро вспоминала мать. До мелочей, до крупиц. Пыталась запомнить даже незначительные моменты, дабы помочь ей жить в своих любви и воспоминаниях. Именно в это утро она вдруг осознала, какую огромную роль для неё значит запах, про который говорил Джон, ведь её мама пользовалась маслом розы, которым действительно пах каждый уголок дома.

Сорок дней траура тянулись невозможно долго и одновременно неслись очень быстро. Время для Руни останавливалось во время трапез и достаточно громких вечерних молитв миссис Джонс за упокой души миссис Уанхард, или, когда мисс Нидвуд приходила к ней помочь надеть траурное платье, или, когда она оказывалась одна в темноте перед сном. Но лёгкими и приятными были дни, которые она проводила с отцом или Джоном.

Мистер Уанхард обычно пытался отвлечь её различными историями, сказками и небольшими подарками. С Джоном же Руни имела возможность поиграть. Она кидала подковы, обыгрывала его в шахматы, или ходила вокруг него с сантиметровой лентой, планируя связать ему шарф, когда научится это делать. Время с ними пролетало по-настоящему быстро и легко, но периодически Руни резко останавливалась и тускнела, словно воспоминания догоняли её и били под дых: мама умерла.

Замечая подобные перемены в поведении девочки, Джон обычно предлагал срочно сменить игру, а отец – делал вид, словно внезапно вспомнил удивительную историю и увлекал дочь повествованием.

Так и прошли сорок дней, но только тоска никуда не ушла. Пусть все зеркала в доме стали доступны, в стенах Нерис-Хаус ещё чувствовалась утрата, и Руни понимала, что это ещё надолго.

Глава 3. В танце с запахом роз

Мистер Уанхард очень старался не показывать дочери, как на самом деле он убит потерей жены. Он продолжал казаться веселым и жизнерадостным, но оставаясь, один на один с собой снимал маску и позволял себе грустить. Он не пытался найти успокоение в алкоголе, но гости в Нерис-Хаус появлялись крайне редко. Засыпая в постели, где когда-то он спал с женой, он обнимал одеяло, словно это она, и не стеснялся своих слёз. После потери жены он чувствовал себя одиноким как никогда. Иногда ночью ему мерещилось, что она спит рядом, но это была лишь игра его подсознания, и, просыпаясь утром, он понимал, что всё так же один. Он пытался держаться только ради Руни. Приглашал в дом Рамси Ледисбридж с его другом и других знакомых, кого знала Руни. Но обычно эти встречи проходили тихо, без эмоций, без огонька, который обычно разжигала Глэдис. И этого не хватало Энтину. Того задорства, того смеха, тех шуток и даже страхов, которые жили в голове его жены. Некоторые вещи Глэдис Руни забрала себе: косметику, расчёски, некоторые платья. Другие вещи мистер Уанхард отнёс на рынок и продал их за небольшую сумму, в попытке сбежать от болезненных воспоминаний, но каждый раз, когда он переступал порог Нерис-Хаус, он вспоминал Глэдис, стоящую в суде. Растерянную, но не позволяющую себе это показать, испуганную, но такую стойкую.

В такие моменты он понимал, насколько Руни похожа на мать. Вступив в наследство, она быстро начала ориентироваться в том, что от неё требуется. Она быстро научилась писать официальные письма, читала письма из налоговой службы и понимала их. А также быстро нашла общий язык с теми, кто арендовал поместье, ещё при жизни Глэдис и убедила их пожить в поместье ещё какой-то период. Она научилась разбираться в банковском деле и тянулась к знаниям, которыми владела её мать, словно хотела быть максимально похожей на неё.

Вдвоём они сидели в кабинете. Мистер Уанхард занимался своими делами, Руни всем тем, что завещала ей мать. И так проходили все дни, когда Руни была не в школе, или же вечера, когда та уже справлялась с домашней работой.

Но однажды после похорон в Нерис-Хаус явилась гостья, которая в этом доме могла быть своей, но после смерти Глэдис не выносила находиться в нём слишком долго. Она позвонила в колокольчик и просто ждала, когда мистер Джонс откроет ей дверь.

Это была особенная женщина, особенно в глазах двенадцатилетней Руни. Она была её крестной, когда-то Руни была крещена, несмотря на то, что в Нерис-Хаус никто не верит в Бога. Мисс Эванс, которая после замужества стала миссис Эванс-Холл, была хорошим другом и мистеру Уанхард и его покойной жене, и маленькую Руни воспринимала как хорошую подругу.

В этот день она явилась в лёгком светлом платье, без каких-либо рюш и украшений, словно она всё ещё придерживалась своего личного траура. Вообще Шарлотта Эванс была необычной женщиной, миссис Джонс всегда говорила, что она из дешёвого теста, но с той же начинкой, что и Глэдис Россер, поэтому сама Руни не могла понять, какие чувства испытывает к этой женщине.

Ещё более особенным был её муж – мистер Уильям Холл. Он родился не в Лондоне, а на севере Англии, но всё равно был наслышан про репутацию распущенной миссис Эванс, которая в дружбе с не менее скандальной личностью мисс Россер. Но это почему-то не оттолкнуло его, а вызвало любопытство. Он интересовался её персоной, расспрашивал людей про её репутацию, биографию, образование и происхождение. В конечном итоге он познакомился с Энтином Уанхард, так как какой путь он ни выбрал бы, этого знакомства было бы не избежать. Именно в доверительной беседе с отцом Руни он осознал, что никто не знает миссис Эванс и решил узнать её сам.

В итоге он сделал ей предложение, а через год у них родилась дочь Обри Холл.

После того как мистер Джонс её встретил, он попросил её ожидать мистера Уанхард в гостиной, но она отказалась. Она мельком заглянула в розовую комнату, и покачала головой:

– Я подожду его в коридоре.

– Как Вам угодно, миссис Холл.

Она стояла у больших напольных часов, не в силах двинуться. Вероятно, в её голове всё ещё были живы дни проживания в Нерис-Хаус, когда она помогала ей пережить гнёт общества в связи с разводом, рождением дочери и отвоевании права быть хозяйкой этого дома. По крайней мере, так думала Руни, и как ей казалось, именно миссис Холл скучала по ней больше всех, кроме неё самой.

– Шарлотта, – удивился Энтин, выходя к ней в коридор, – почему ты не в гостиной?

– Энтин, прошу, выйдем на улицу, – попросила женщина, и он, молча, согласился. Но и там ей не стало проще, когда она перевела взгляд на клумбу под окнами дома. Когда-то Глэдис на её глазах, скинув туфли, полезла в цветы, чтобы подслушать разговор, а потом кинулась защищать её от навязчивого жестокого мужа. Тогда она была ещё беременна.

– Шарлотта, ты меня пугаешь, – заметил Энтин, – я никогда не видел тебя такой. Убитой.

– Ты сам выглядишь не лучше, – заметила женщина, когда солнечный свет озарил его уставшее лицо. Под глазами образовались мешки, на щеках была лёгкая небритость, делающая его внешний вид крайне неопрятным.

– Думаю, мы переживаем из-за одного, – ответил он.

– Энтин, я не просто так пришла, – заговорила миссис Эванс-Холл, – я пришла из-за Руни.

– Что-то случилось? – спросил мужчина обеспокоенно.

– Глэдис больше нет, но девочке нужна мать. Ей даже не с кем пойти за ленточками в магазин, и я подумала, что она могла бы больше времени проводить со мной. Я буду гулять с ней, общаться, не позволю, чтобы она замкнулась, и буду просвещать в некоторых женских вопросах. С возрастом они появятся.

– Конечно, Шарлотта, я только буду рад, – ответил Энтин, – она сейчас думает только о том, как научиться всему, что умела Глэдис. Тянется к изучению экономики, документооборота и юриспруденции. Сейчас в полном её распоряжении поместье Глэдис, оно досталось ей по завещанию, и она уже нашла арендующих. Уже зарабатывает деньги, но ей только двенадцать. Я думаю, ты понимаешь то, к чему я клоню, Шарлотта. Я хочу, чтобы у неё было беззаботное детство.

– Оно у неё уже никогда беззаботным не будет, – миссис Холл покачала головой, – она вынуждена быстро повзрослеть. Ко всему не считаю её интересы чем-то плохим, она же копия Глэдис.

Шарлотта улыбнулась.

– Да, нравом она очень похожа, – Энтин закивал, – для меня это единственное спасение. Порой, когда она сидит рядом и читает документы по своему поместью, мне краем зрения кажется, что это Глэдис. Она даже также хмурится!

Энтин улыбнулся, но на глазах навернулись слезы, и он увел взгляд.

– Глэдис теперь в лучшем месте, а у тебя есть Руни. Я знаю, что она тебе не родная…

– Нет, Шарлотта, – Энтин покачал головой, – это вообще не обсуждается. Она моя дочь, потому что я её воспитал. И я её люблю. Она единственное, ну и этот дом, что осталось мне от моей любимой женщины. Кто, знает, если бы в своё время я бы не был таким вспыльчивым и нетерпеливым, Руни была бы моей дочерью.

– Ты молодец, Энтин, – Шарлотта улыбнулась, – я рада, что у Руни такой замечательный отец!

– Спасибо, – ответил ей мужчина, – и я думаю, вы можете хорошо дружить. Ко всему у тебя есть дочь, Обри, они также могут общаться.

– Я с тобой согласна! Только Обри, конечно, несколько младше, но не думаю, что это будет мешать, им общаться.

– Ей бы ещё найти подруг, – выдохнул Энтин, – надо пересмотреть всех своих знакомых, нужно делать так, чтобы Руни жила и не знала одиночества.

– Энтин, – миссис Холл обняла его, и он ответил на её объятия, – ты такой сильный! Как бы я хотела быть такой же!

– Ты такая же, Шарлотта. Ты такая же! Ты пришла, ты предложила помощь, ты не бросила меня и Руни.

– Я никогда бы этого не сделала.

После этого Руни и миссис Холл стали очень часто проводить время вместе. Обычно перед вечерним чаем они гуляли по магазинам, снимали мерки, заказывали платья и шляпки, а также покупали новые ленты в волосы и перчатки.

В первый раз Руни чувствовала себя очень неудобно. Миссис Холл была подругой её матери, но не её, ко всему она была взрослой. Поэтому Руни часто молчала, на всё соглашалась, отвечала коротко и односложно. При этом Руни чувствовала себя виноватой, она знала, что женщина пытается вернуть её к жизни после смерти матери, а она вместо того, чтобы вести себя подобающим образом, была холодной и отдалённой. Она была благодарна миссис Холл, но никак не могла заговорить с ней первой.

В конечном итоге, она постаралась взять себя в руки и заговорить. В тот момент они уже возвращались в Нерис-Хаус и прогуливались по улице, разглядывая витрины магазинов. Они дошли так до пекарни, и Руни почувствовала сладкий запах булочек с маком.

– Правда, пахнет волшебно, миссис Холл? – спросила она.

– Да, запах чудесный, хотела бы что-нибудь? – спросила женщина.

– Нет, спасибо, – ответила Руни.

– И ещё, называй меня мисс Эванс, так мне привычнее, – женщина улыбнулась девочке.

– Хорошо, мисс Эванс, – ответила она.

– Я знаю, Руни, что когда-то ты отдала туфли бедной девочке, – вспомнила Шарлотта.

– Да, – Руни кивнула, – мы тогда с мамой купили очень дорогие туфли, но та девочка была босиком.

– Это очень великодушно с твоей стороны.

– Мне все это говорят, – Руни пожала плечами, – мне похвалил даже Джон.

– Джон? Ты про сына вашей прислуги? – спросила женщина.

– Да, – ответила девочка, – сейчас он в море. У него очень красивая форма, чёрная с золотыми пуговицами. До смерти мамы он был просто стюардом, но сейчас он впередсмотрящий. Миссис Джонс всё время рассказывает, как у него дела, а порой он возвращается в Нерис-Хаус и рассказывать про США. Он там был, потому что работает периодически на пассажирских суднах. Но хочет быть военным, служить в морском флоте. Но обычно он работает на грузовых суднах, которые занимаются поставками продовольствия из Франции в Англию и наоборот.

– Вы хорошо общаетесь? – спросила миссис Эванс.

– Он мне хороший друг, наверное, – ответила Руни неуверенно, – он очень смелый! Его любовь – это море. А ещё он не поддерживает набожность родителей, и я его понимаю. Я в Бога тоже не верю.

– Руни, тише, – миссис Эванс обернулась через плечо и осмотрелась вокруг, – такие вещи лучше не говорить в людных местах, это может плохо сказаться на репутации.

– Я знаю, что люди могут плохо отнестись к моему мнению, – ответила ей Руни, – я знаю, что для людей свойственно считать, что девочка из уважаемой семьи должна расти с верой в Бога и регулярно посещать церковь. Но мы с отцом этого не делаем.

– А ты хотела бы сходить в церковь?

– Нет, – Руни уверенно покачала головой, – я не хочу туда.

– Из-за того, что ты не веришь? – спросила тихо миссис Эванс.

– Из-за того, что его просто нет, – также тихо ответила Руни.

– Почему ты так думаешь?

– Так проще, чем задаваться вопросом, что, если он есть, зачем забрал у меня маму, – ответила девочка.

Миссис Холл хотела согласиться с ней и сказать, что её мысли вполне логичны, но в место этого заговорила:

– В этом мире ничего не случается просто так. Верующие говорят, что на всё воля Божья. Если так случилось, значит, так надо было. Поэтому многим помогает религия.

– Помогает жить в иллюзиях и с ложными надеждами? – спросила Руни, подняв глаза на женщину. – Люди молятся, о чём-то просят, обращаются к своим умершим близким. Но там ничего нет. После смерти лишь пустота.

– А если нет? Что если смерть – это не конец? – спросила миссис Холл, понимая, что это не самый подходящий разговор с девочкой, похоронившей мать, но ей хотелось, чтобы Руни могла найти утешение не только в друзьях, но и верила, что её мать всё ещё рядом.

– После смерти узнаю, – ответила Руни.

Миссис Эванс-Холл была готова тяжело вздохнуть и широко улыбнуться, узнав в девочке не только Глэдис, но и её отца. Такого же иногда мрачного, закрытого и категоричного. Она смотрела на девочку и понимала, что она самая настоящая Россер. Всё в ней говорило об этом. На неё смотрела юная Блодвен с повадками Глэдис и с взглядами на жизнь мистера Россер.

– Для начала нужно прожить долгую и счастливую жизнь, – проговорила миссис Холл, – что сейчас тебя порадует? Смотри, какие милые шляпки продаются в этом магазине!

– Мне нравится вон та, мисс Эванс, с сиреневой розочкой на боку, – заметила Руни, – у меня даже есть платье в цвет.

– Отлично, – женщина увидела шляпку, – надеюсь, мы не истратили все деньги.

В Нерис-Хаус стали появляться подруги Руни. Мистер Уанхард решил, что это поможет его дочери пережить потерю матери и укрепить свои связи с девочками её происхождения. Они приезжали на обеденный чай практически каждый день, но каждый день Руни была не в состоянии смеяться вместе с ними. Она смотрела, как они изучают её покои, играют с её куклами и уплетают за обе щеки шоколад, но самой ей не было весело совершенно. Все три подруги были детьми из других обеспеченных семей, а одна из них вообще приходилась Руни родственницей. Она была дочерью её родного дедушки, но была рождена от другой женщины – Анна Хорсфорд. Другая была дочерью знакомого мистера Уанхард. Её отец держал несколько магазинов в Лондоне, а также участвовал в активной поддержке металлургического завода и ратовал за полный переход на электрическое освещение в Лондоне. Её звали Айрис Райт. Третья же девочка была единственной приятной для Руни, потому что она была дочерью хорошей знакомой её матери – миссис Эванс-Холл, её звали Обри.

– Нужно прекращать плакать, слезами горю не поможешь, – заговорила юная мисс Райт, поправив синий бант на своей макушке, – это не воскресит твою маму.

– Ой, помолчи, Айрис, – недовольно произнесла Обри, – твоя бы мама умерла, мы бы посмотрели!

– Сама замолчи! Моя мама будет жить ещё долго! – крикнула в ответ девочка.

Анна Хорсфорд в это время совершенно не слушала двух своих подруг. Она смотрела на Руни и совершенно не понимала, как нужно себя вести и что было бы правильно сказать.

– Звёздочка, совсем не знаю, как тебя поддержать, – выдохнула Анна, – твои эмоции вполне естественны, я не знаю, что было бы со мной, потеряй я мать.

Мисс Хорсфорд поправила юбку огромный куклы, что сидела на диване и вновь вернула взгляд на Руни.

– Я бы сама умерла, – честно произнесла Обри Холл, – я не представляю свой мир без мамы.

– Я тоже, – тихо ответила Руни, не поднимая глаз.

– Звёздочка, – так же тихо заговорила Анна, – я знаю, сейчас в это сложно поверить, но со временем станет легче. Должно стать легче. Отец всегда мне говорит, что время лечит.

– Не думаю, что это про этот случай, – Обри мотнула головой, – если бы моя мама отправилась к Богу, я бы всё равно по ней очень скучала, сколько бы времени ни прошло.

– Как хорошо, что моя мама будет жить долго, – произнесла Айрис и вновь поправила бант.

– Замолчи ты уже наконец! – не выдержала Анна. – Ты не знаешь, сколько будет жить твоя мама!

– А вот знаю! Ангелы заберут нас вместе, так мама сказала!

– Ангелы? – Руни подняла голову. – Людей не забирают ангелы, они не отправляются к Богу, они умирают. Умирают! – Руни посмотрела в растерянные лица своих подруг. – Их тела теряют тепло, всю свою жизнь и медленно растворяются в своих гробах.

– Но это только оболочка, а как же душа? – спросила Обри.

– А ты уверена, что она вообще существует? – Руни пожала плечами.

– Конечно, она существует! В Библии написано…

– Библию написал человек, а он много что мог просто придумать, – перебила Руни свою подругу.

– Звёздочка, зачем людям вообще такое придумывать? – спросила Анна.

Руни в ответ пожала плечами, а потом опустила взгляд на кружевной ковёр и произнесла:

– Наверное, чтобы не было страшно умирать.

– Умирать в любом случае страшно, – проговорила Обри, – вдруг ты попадешь в Ад.

– Да, вдруг Бог знает про ту конфету, которую я съела без разрешения, – согласилась Айрис и вновь вцепилась в свой бант.

Руни была готова рассмеяться, настолько глупым ей казался этот разговор. Как самая старшая она смотрела на них как на глупых детей, и только Анна с Обри пытались тянуться к ней умственно. Маленькая Айрис была ещё достаточно юной, чтобы не уметь справляться со своей непосредственностью и часто говорила то, что на уме, совершенно не задумываясь о последствиях.

– На самом деле, моя мама скучает по миссис Россер, – честно призналась Обри, – она говорит, что твоя мама была очень смелой женщиной, не побоявшейся кинуть вызов всему миру.

– Я не скажу, что говорят о миссис Россер в Золотом яблоке, – Анна покачала головой, – ты сама понимаешь…

– Поэтому не понимаю, почему ты дружишь со мной? – спросила Руни.

– Ну как же так!? – удивилась Анна. – Мы практически сёстры.

– Ну, не совсем, – Обри усмехнулась.

– А что говорят про маму Руни в Золотом яблоке? – спросила Айрис, но её все проигнорировали.

– Да, не совсем, – согласилась Руни.

– Тогда как? – спросила Анна.

– Ты её тетя, – пояснила Обри, но Айрис вновь влезла с неуместным:

– Моя мама говорит, что миссис Россер была очень скандальной личностью.

– Знаешь, Айрис, – произнесла Анна, – не знаю, какой была миссис Россер, но сейчас скандальная личность это ты.

– Я? – удивилась девочка.

– Да, ибо заткни свой рот, – ответила Обри.

– Обри, это слишком грубо, – заметила Руни.

– Мне всё равно, – ответила девушка, пожимая плечами, – моя мама иногда говорит вещи и похлеще, а Айрис действительно виновата. Мы сейчас должны поддержать тебя, а не рассказывать про слухи, которые распускают взрослые.

– Спасибо, – ответила Руни.

Обри Холл улыбнулась и села на диван, расправив юбку своего платья.

Руни нашла спасение в подругах, пусть и не безоблачное. Айрис всех немного раздражала, но потихоньку девочки научились её игнорировать. А раз в неделю Руни шла гулять с миссис Эванс-Холл и её дочерью. Втроём было гораздо интереснее, чем с женщиной наедине. Это позволяло избегать грустных разговоров о смерти и неудобных, о религии, так как миссис Эванс контролировала, о чём разговаривают девочки, сама направляла их на более позитивные разговоры и помогала им определиться с новыми аксессуарами и туалетами. Обри при общении с Руни начала быстро взрослеть, но это не пугало женщину, так как она была рада, что у девочек появляются общие интересы.

Второй этаж быстро стал оккупированной девочками территорией.

Глава 4. Мрак подступающей грозы

В Нерис-Хаус было ужасно холодно – северный ветер, жестокий и порывистый, пронизывающий до костей, с силой бил по окнам, которые не были в силах его остановить. А в комнате Руни помимо прочего было мрачно как никогда, она сидела на своей кровати, глядя на туман за окном – сегодня ровно три года, как не стало её матери. И ей было до ужаса обидно, что её, шестнадцатилетнюю барышню, расцветшую, красивую, изящную как лебедь (как говорило её окружение) не видит её мать. Она бы хотела, чтобы та хотя бы на день оказалась рядом и сказала ей: «Какой же красивой ты выросла», – но эти слова Руни произносила сама себе в голове материнским голосом, в попытках поддержать саму себя, и в какой-то степени саму себя терзая. Поднявшись с кровати, Руни прошла к камину – огонь давно уже в нём потух, и даже кирпич остыл, в топливнике камина осталась только зала. Девушка мёрзла, но не хотела никого к себе звать. Она замерла, слушая тиканье часов, и смотрела куда-то невидящими глазами. Как вдруг к ней постучали.

– Заходите, – не сразу откликнулась девушка, возвращаясь к реальности.

– Дорогая наша, – дверь открыла миссис Джонс, – к Вам друзья.

– Друзья, – безразлично повторила Руни, и кивнула: – я сейчас спущусь.

На самом деле принимать кого-то в траурный для себя день она не хотела, но прогонять пришедших было бы дурным тоном. Она накинула на плечи пуховой платок и всё же решилась спуститься вниз, пусть на это ей потребовалось время. Руни понимала, что встречать гостей необходимо радушно, со светлой улыбкой, а не с вымученной и не с прикрытой грустью в глазах. Она тяжело вздохнула, потёрла виски и вышла из комнаты.

Как и ожидалось, пришедшие ждали её в розовой гостиной, и Руни удивилась, когда увидела только одного человека. Она сидела на софе с книгой в руках, на кончике её носа были небольшие пенсне, и она даже не сразу заметила Руни, а потом поспешила закрыть книгу и снять с носа очки.

– Обри, – приятно удивилась Руни, – ты одна.

– Я не стала никого звать с собой, – ответила девушка, – знаю, что этот день и так трудный для тебя, и без Анны.

Руни невесело усмехнулась:

– На самом деле, я бы не была против того, чтобы кто-то сейчас широко улыбнулся и назвал меня Звёздочкой, – и девушки сели на софу.

– Я подумала, ты не готова к тому хаосу, который она производит, – ответила Обри, – а Айрис вообще пошла в протест, говорит, что здесь ей не интересно, ну, её можно простить, ведь ей всего лишь тринадцать.

– Учитывая, что Айрис верит во все те глупости, которые говорят о моей маме, – девушка хмыкнула, – наверное, и хорошо, что ей здесь скучно.

Девушки обменялись взглядами, а затем не удержались и улыбнулись друг другу. Обри Холл было уже пятнадцать, и она была ближе всех к Руни из трёх девушек. Год назад из-за её пристрастия к чтению у неё стало падать зрение, поэтому ей прописали очки, но пользовалась она ими только тогда, когда в руки попадала интересная книга. Вообще она оказалась совершенно не похожа на свою мать – Шарлотта Эванс всегда отличалась эффектностью, граничащей с лёгкой вульгарностью, из-за чего в Лондоне многие уважаемые семьи её осуждали, но Обри была удивительно скромной барышней. Наверное, так проявлялась её большая схожесть с отцом, чем с матерью. Шарлотта была блондинкой, но её дочь взяла цвет волос от отца, поэтому рядом с Руни сидела стройная, аккуратная, изящная, благовоспитанная девушка с темно-русым волосом и со светлыми карими глазами. Руни была рада, что именно Обри была её сегодняшним гостем, так как с ней можно было, просто молча посидеть, не задумываясь о том, какой тяжёлой и невыносимой может быть тишина. Она таковой и не казалась рядом с Обри, словно они всегда разговаривали, просто мысленно. Для Анны, которая была её ровесницей, молчание было сродни пытке, поэтому она предпочитала говорить обо всём и сразу, не позволяя себе замолкнуть даже на секунду. А если присутствовала Айрис, то она обязательно в моменты пауз Анны вставляла какой-нибудь свой едкий комментарий, из-за чего беседа плавно переходила в открытый конфликт, и Анна с Обри просили Айрис замолчать.

– Я знаю, что вы с отцом планируете отправиться в Париж, – вспомнила Обри.

– Да, я давно там не была, – согласилась Руни.

Спустя столько лет Франция показалась Руни чужой и незнакомой, но она была рада оказаться за пределами Англии, а точнее Лондона. Здесь никто не знал ни о репутации семьи Россер, ни о том, что она сирота. Здесь Руни О’Рейли была обычной английской леди, приехавшей отдохнуть вместе со своим отцом.

Париж сильно переменился за это время – он стал казаться более красочным и цветущим для повзрослевшей Руни, и она, сидя в уличном кафе, впервые задумалась о том, какие чувственные люди здесь живут, в отличие от её родного Лондона. Люди не скрывали свои эмоции, кто-то даже пел серенады под окнами, не стесняясь соседей, и в этот момент Руни впервые задумалась о чуде любви и том счастье, которое она дарит. Париж стал казаться ей оплотом нежности и сладострастия, городом, в котором могли бы жить её нечестивые фантазии. Она словно прозрела – она увидела насколько, привлекательны молодые люди вокруг, галантны и внимательны, и это будило в ней незнакомый ей прежде странный интерес. В каком-либо заведении, когда она замечала интерес какого-нибудь юноши её возраста и заговаривала с ним, она испытывала до ужаса сильное желание прикоснуться, сделать вид, словно это была случайность, покраснеть и извиниться, но узнать, какая тёплая и мягкая у него кожа. А перед сном, когда она укрывала себя тяжелым одеялом, она думала, какого это любить и делиться этим чувством с мужчиной. В такие моменты она смущённо хихикала в подушку и чувствовала, как её лицо затекает краской. А потом новый день, и снова странное жгучее желание испытать эти неведомые ранее эмоции. И порой эта жажда заставляла Руни задумываться о том, что раньше никогда не возникало в её голове. Это были странные, опасные по её мнению для ума девушки мысли. Руни не была религиозна, и они с отцом не ходили в церковь, но она винила себя за непростительную распущенность, пусть и только в мыслях.

Однажды, когда они пошли на премьеру спектакля в театр, возле гардероба собралась толпа. Образовалась небольшая давка – естественный процесс, так как никто не хотел стоять в очереди, и спешил подать своё пальто в первую очередь, и Руни оказалась зажата между двумя юношами. Двумя шумными французами, один из которых обладал удивительной копной кудрявых волос. Руни захотела вырваться из этого плена, протиснуться ближе к отцу, но вдруг почувствовала лёгкое касание мужское руки к своей талии. Останавливаться, обращать на это внимание было недопустимо – этикет предписывал проигнорировать это, ведь в любом случае в давке это могла быть случайность, но ощутив мужскую руку на своей спине, Руни невольно с головой провалилась в свои опасные мысли. Но практически сразу испугалась этого и протиснулась между ними, выйдя в более свободное место.

Глядя на кудрявого юношу со спины, она не совсем понимала, что чувствует. Она попыталась собраться с мыслями и просто ждала очередь, когда сможет отдать своё пальто, но вечером в своём номере отеля, она вдруг поняла, что не может уснуть от переизбытка эмоций. Странный, хаотичный, поток мыслей, сопровождающийся фантазиями, вызывал у неё сумасшедшее биение сердца и сбивал дыхание, из-за чего лежать спокойно в своей постели она не могла. При этом все свои недопустимые мысли Руни предпочитала оставлять при себе, ни с кем не желая ими делиться. Она бы могла написать письмо в Лондон, но понимала, что никто из подруг не будет в силах её понять. Обри была слишком правильной для таких откровений, она бы без сомнений пришла в замешательство, если бы Руни поделилась с ней своими переживаниями. Для Анны, возможно, письмо подобного содержания не показалось бы чем-то странным, учитывая, возраст девушек и их примерно одинаковые мечты и фантазии, но делиться с ней сокровенным Руни не осмелилась. Она сама себе боялась признаться в том, что происходит в её голове, и какие фантазии посещают перед сном. Про Айрис нет и речи, так как этой девушке Руни не доверяла совершенно, а в ответ можно было бы получить едкое, саркастичное письмо, и не слова поддержки.

И Руни терпела те эмоции, которые пробудил в ней чувственный Париж. До одного дня, пока она не застала целующуюся пару на набережной реки Сена. Они с отцом тогда прогуливались, и смущённые влюблённые, заметив их, поспешили удалиться. В этот момент Руни поняла, насколько сильно её беспокоит то, что она чувствует.

– Папа, – заговорила она, пытаясь не смотреть на него, – а что, если я в кого-нибудь влюблюсь?

Услышать это мистер Уанхард был не готов, он замер и осмотрел дочь, словно оценивая, насколько она взрослая для этих разговоров. И девушка, понимая это, проговорила:

– Мне уже шестнадцать.

– Давай дождёмся твоего восемнадцатилетия, – ответила мужчина.

– Папа, но я серьёзно, – несколько обиженно сказала Руни, убирая выбившуюся прядку за ухо, но ветер всё равно продолжил с ней играть, – что если вдруг…

– Я услышал тебя с первого раза, – ответил Энтин, чувствуя лёгкое раздражение.

– Тогда ответь мне, пожалуйста, – попросила Руни, теперь уже заглядывая отцу в лицо.

– Я уже ответил, Руни, – жёстко проговорил мужчина, – ты ни в кого не влюбишься, пока тебе нет восемнадцати.

– А если вдруг! – настаивала девушка.

– Руни! – голос её отца был жёстким и холодным. – Я не хочу продолжать эту тему.

Позже Руни сильно пожалела, что подняла этот вопрос, так как теперь мистер Уанхард жёстко контролировал то, с кем общается, как одевается и что читает его дочь. Остатки отпуска в Париже Руни не понравились, так как они перестали посещать кафе в то время, когда там был большой наплыв людей её возраста, или, когда они прогуливались по площади, он взял Руни под руку, чем моментально убил интерес в молодых людях, которые прогуливались там же. Девушка совершенно не понимала, чем именно вызваны такие резкие перемены в её отце, и надеялась, что когда они вернутся в Лондон, всё закончится, но это было лишь начало. Энтин Уанхард решил пересмотреть своё отношение к образованию дочери, и нанял ей несколько новых педагогов. Теперь жизнь Руни представляла собой постоянное обучение чему-то новому, и мыслям о противоположном поле в голове девушки просто не осталось места. Помимо того, чему её учили изначально, теперь дополнительно она изучала испанский язык, игру на виолончели и вышивание крестиком, которое плохо ей давалось. И вечером, когда она оказывалась в своей постели, как бы ни пыталась она отбиться от сна и погрузиться в фантазии, возможности такой не было. Она вспоминала широкие плечи кудрявого парня из театра и моментально засыпала.

Из-за такого строгого графика Руни стала реже видеться с подругами. Единственный человек, который по возможности всегда забегал, в Нерис-Хаус была Обри. Тогда они уходили в личную гостиную Руни на втором этаже, в которой девушки когда-то проводили время, будучи ещё детьми, и делились друг с другом своими переживаниями. В один такой прекрасный день Руни узнала, что Обри тайно влюблена в сына пекаря, и они даже обмениваются записками.

– Это опасно, – Руни покачала головой, – а если кто-нибудь об этом узнает?

– Но ты ведь никому не скажешь, – сказала Обри, с мольбой в глазах смотря на подругу.

– Конечно, Обри, – девушка кивнула, – даже под пытками. Но ведь вас могут просто поймать!

– Не поймают, – тихо ответила Обри, опуская взгляд, – я думаю, как мне закончить эту переписку.

– Ты, правда, об этом думаешь? – спросила Руни, не веря ушам.

– Мы люди из разных сословий, – Обри пожала плечами, – наша увлечённость друг другом ни к чему хорошему не приведёт.

Девушки замолчали и обменялись многозначащими взглядами. Им не нужно было говорить, чтобы понимать друг друга. В глазах Руни можно было прочитать: «Соболезную», – а Обри ответила ей: «Спасибо».

Весна сменилась летом, а там, у девушек были совершенно другие заботы. Мысли о влюблённостях ушли куда-то. Ни Обри, ни Руни больше не думали о том, какие эмоции вызывает у них противоположный пол. Анна, которая летом стала проводить с ними больше времени, также присоединилась к их мнению, что молодые люди не стоят их переживаний. А тринадцатилетняя Айрис вообще каждый раз морщилась, словно ей на язык положили лимон, когда речь заходила о любви или замужестве. Вчетвером они прогуливались по летнему городу, обновляли свой гардероб, болтали, шутили, а затем в гостиной Руни пили холодный чай, в который добавляли немного украденного у мистера Уанхард виски. Вообще это была идея Анны, наконец-то попробовать серьезный алкоголь, а не вино, которое обычно предлагали к обеду. Но Руни долго не соглашалась на кражу алкоголя из бара отца, так как понимала, что если он поймает её за руку, наказания ей не избежать, но в итоге любопытство шестнадцатилетней девушки взяло верх над здравомыслием, и она всё же отлила себе в бутылёк немного виски. Попробовав крепкий алкоголь, девушки поняли, что пить его не смогут, слишком невыносимым казался его вкус, и Руни даже пожалела, что пошла на бессмысленную кражу, но Обри предложила разбавлять его холодным чаем. В итоге практически каждый вечер из гостиной по дому разносился безудержный смех девочек-подростков, которым для хорошего настроения хватало всего глотка их фирменного чая.