Репортаж из морга. Как судмедэксперт заставляет говорить мертвых бесплатное чтение

Мишель Сапане
Репортаж из морга: как судмедэксперт заставляет говорить мертвых

Дельфине, моей соучастнице в повседневной жизни и литературных приключениях.

Этьену, чье появление в институте судебной медицины в Пуатье вдохновило этот труд.

© О.С. Кураш, перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Предисловие

Der Teufel steckt im Detail.^[1]

Книга, которую вы держите в руках, – четвертая крупная работа, опубликованная мной. Я судебно-медицинский эксперт, и ничто не предвещало мне писательской карьеры.

Обладая научной подготовкой и бесконечным любопытством, я хотел стать ученым, искателем. Но обстоятельства вынудили меня взять курс на медицину с дальнейшей специализацией в челюстно-лицевой хирургии и стоматологии. А в судебную медицину меня привели тет-а-тет с черепом и задача установить личность его владельца, поставленная полицейским. В конце концов, я зашел даже дальше, чем мечтал: все-таки стал исследователем, ищущим доказательства и устанавливающим истину, но только в телах моих современников, чего и представить себе не мог.

В писательство я попал по стечению обстоятельств, а также благодаря встрече с Ги Бенаму – писателем и независимым журналистом. Судьбоносное событие произошло во время одного очень серьезного обеда, на который собрались около двадцати специалистов различного профиля. После двух дней публичных обсуждений мы должны были за сорок восемь часов разработать рекомендации по проведению судебно-психиатрической экспертизы. Солидное мероприятие.

В первый вечер нашего конклава я уступил всеобщему любопытству. «Судмедэксперт? Вы судмедэксперт? Должно быть, вы всякого насмотрелись!»

Услышав, как я развлекаю историями сотрапезников, пока они наслаждаются ужином, Ги задал мне очевидный вопрос: «Ты никогда не думал сделать из своих историй книгу? Я найду тебе редактора». Шесть месяцев спустя Жан-Клод Гавсевич, столь же очарованный моими рассказами, как и участники конклава, приехал в Пуатье на встречу со мной. Так начались мои литературные приключения.

Писать для широкой публики было непросто. Мне потребовалось некоторое время, чтобы найти свой стиль. Все, что пишет судебно-медицинский эксперт, будь то заключения по проведенным экспертизам или другие рабочие документы, обычно очень точно, выдержано в строгом стиле и трудно для понимания неспециалиста. Поэтому мне пришлось положиться на свой опыт рассказчика.

Я делился историями, чтобы развлечь окружающих и удовлетворить их любопытство, поэтому и истории эти должны были быть простыми и понятными, как во время дачи показаний в суде ассизов^[2]. Из опыта чтения лекций я понимал, что за подобным любопытством также стоят вопросы о моей профессии, причинах проведения аутопсии^[3], преступлениях и смерти. И я должен был на них ответить.

В конце концов я решил записать свои истории примерно так же, как их рассказываю.

Однако сама тема довольно мрачная. Моя профессия сопряжена с личными рисками, она требует умения абстрагироваться от объекта исследования, сохраняя уважительное отношение к человеку.

Я дистанцируюсь при помощи юмора, прибегать к которому приходится нередко. Я прилагаю все усилия, чтобы установить истину, выражая таким образом уважение к человеческому достоинству. Именно такое видение своей работы мне хотелось передать в книге.

Эта четвертая книга – новое погружение в самые трагические глубины человеческой безнравственности.

И хотя сейчас судебная медицина определяет себя как медицину ситуаций насилия, какими бы они ни были, постепенно расширяя сферу своей деятельности до терапевтической помощи жертвам, главный предмет этой книги – основа профессии, смерть.

В этой книге, как и в первых моих произведениях, почетное место отведено заседаниям суда ассизов, которые происходят с участием судмедэкспертов, и поиски истины на них достигают своего апогея. Охватывая период с XVIII по XXI век, книга знакомит читателя с подчас неожиданными героями.

Я говорю спасибо Ги Бенаму и издательству «Плон», благодаря которым вновь взялся за перо.

Кровотечение

Эта поездка кажется бесконечной. Южный ветер иссушает провинцию Пуату. Вот уже час мы едем по пустынной равнине. Неурожай, скотина на полях истощена, вареной травой ее не прокормить. Мы с прокурором трясемся по извилистой дороге, ведущей к замку, расположенному довольно далеко от Пуатье.

– Доктор, об этой жуткой истории нам доложили только сегодня утром.

«Нам» – это значит «нашему величеству»: прокурор высоко ценит свое положение и очень остро осознает собственную власть.

– Я сразу же отправил туда маршалов, чтобы никто не прикасался к телу, пока вы его не осмотрите. Инструменты у вас с собой?

– Вы же знаете, я с ними не расстаюсь!

Я смотрю на чемоданчик у своих ног, подаренный родителями в день защиты диссертации. Это был памятный день. Как они тогда поразились помпезности обстановки! На стенах теснились портреты сменявших друг друга деканов факультета, бюст Гиппократа терпеливо ожидал на колонне, когда я повернусь к нему и принесу первую в своей жизни клятву.

Моя мать, очень верующая, была потрясена, услышав, как я клялся «Аполлоном, Асклепием, Гигиеей и Панацеей, всеми богами и всеми богинями», но декан был нежно привязан к этому варианту текста клятвы.

Отец к тому моменту уже давно отошел от религии; несомненно, смерть его младшего брата в 17 лет от молниеносной дифтерии была с этим как-то связана. Но самым волнующим для родителей был момент, когда президент в черной c красным атласом кисейной мантии надел эпитогу^[4] поверх моего плаща.

За несколько лет практики мой чемодан пополнился инструментами, связанными как с повседневной врачебной практикой, так и со вскрытием умерших. Я быстро понял, что последние, хотя и вызывают интерес очень немногих специалистов, тоже заслуживают внимания. Вот почему я приобрел набор инструментов для вскрытия, и он по-прежнему составляет предмет моей гордости. Что касается моих работ по судебной медицине, они нашли свое законное место в домашней библиотеке.

Прокурор редко отправляет меня на осмотр тела в дом покойного, но в этот раз он явно хотел поговорить со мной подальше от чужих ушей.

– Доктор, дело деликатное. Жертва – важный в нашем городе человек, очень влиятельный, знатного происхождения.

Я знаю, что прокурор так откровенен со мной только благодаря моему званию, приобретенному годами упорной практики, и благодаря самому опыту работы с трупами. Прокурор нуждается во мне. В противном случае меня вызвал бы простой жандарм в штатном режиме.

– Возможно, преступление совершено из корыстных побуждений – покойный был богат. Или связано с политикой: он был влиятелен, а у таких людей много врагов. Тогда дело приобретает еще более деликатный характер. Однако…

Прокурор на мгновение делает паузу, чтобы следующие его слова звучали весомее.

– Однако ситуация может оказаться и более затруднительной. Вероятно, в этом деле политика переплетена с вопросами морали. Как вы понимаете, я рассчитываю на то, что вы сохраните все в тайне – возможно, в деле замешаны самые высокие фигуры в городе. Мои полицейские хорошо осведомлены.

– Разумеется, господин прокурор. Вы же знаете, я могила.

– Докладывать будете только мне.

– Как и всегда, господин прокурор.

– Я предпочитаю, чтобы вы оставались в неведении относительно личности покойного. Хотя с вашим подходом вы легко узнаете, кто это…

– Ничего страшного, господин прокурор. Достаточно, если вы подтвердите, что опознали его, о чем я упомяну в своем заключении, где буду называть его «г-н Аноним, чья личность известна одному лишь прокурору».

– Идеально. Вы быстро схватываете.

– Это полезное для врача качество, очень ценится пациентами.

– И мертвыми?

– И ими тоже. Тела разлагаются быстро, и время не ждет.

– Мы едем в его охотничий замок. Эти места очень богаты дичью. Все леса и поля, через которые мы проезжаем, принадлежали ему. Аноним со своими высокими гостями устраивал тут псовую охоту.

Я понимаю, что вступаю в чуждый мне мир и придется быть еще осмотрительнее, чем обычно.

Мы въезжаем в ворота замка, охраняемые двумя гвардейцами. Аллея, ведущая к дому, кажется бесконечной, а поместье – огромным. Фасад соответствует, гармонично сочетаясь с двумя угловыми эркерами^[5] на квадратной башне у входа. Замок в трауре, о чем свидетельствуют два спущенных из эркеров черных полотна, украшенных гербом хозяина здешних мест.

Экипаж останавливается у подножия монументальной лестницы, ведущей ко входу. У дверей ожидает дворецкий, несгибаемый, как правосудие. Вся прислуга выстроилась вдоль ступеней в окружении десятка жандармов.

Лакей открывает дверцу экипажа, и мы с радостью его покидаем: внутри удушающе жарко. Капитан жандармерии, мой добрый друг, приветствует меня коротким кивком – это разительно отличается от свойственного ему сердечного приветствия и настораживает, если не сказать – вызывает беспокойство. То, как он держится со мной, говорит о его внутренней напряженности. Среди палящей июльской жары меня обдает холодом от этого ледяного приема…

В огромном вестибюле четыре гигантские свечи, сейчас не зажженные, возвышаются по углам покрытого черным атласом подноса. Мы поднимаемся наверх по величественной винтовой лестнице из камня и через потайной ход выходим на узкую лестницу, ведущую на чердак. У двери – двое часовых, еще двое жандармов ожидают возле носилок.

– Доктор, я рассчитываю на вас. Капитан уже опознал анонима. Я не буду вам рассказывать об обстоятельствах обнаружения тела или о том, что здесь происходило последние три дня. Незнание – ваша лучшая защита.

– Разумеется. Я в вашем распоряжении, что мне нужно сделать?

– Мне будет достаточно знать, наступила ли смерть от естественных причин, или в ней есть что-то подозрительное. Проведите здесь первичный осмотр, затем мы спустим тело в одну из гостиных – там у вас будет достаточно места, чтобы провести вскрытие, если я решу, что оно все же понадобится. Мы уже все подготовили.

Проходя по вестибюлю, я действительно видел анфиладу очень светлых комнат, весьма приятных, но не слишком подходящих для моей работы: деревянные панели, красивый камин и пушистый ковер – этот дом требователен к чистоте.

Я собираюсь войти один. Открыв дверь, делаю шаг назад: запах омерзителен. Осматривать место обнаружения трупа мне придется задерживая дыхание – только так можно вынести это зловоние.

Комната, большая и перегретая, погружена в сумрак. В центре комнаты я вижу тело мужчины в коленно-грудном^[6] положении, выставившего на обозрение свой таз. Нижняя часть тела обнажена, только на ногах по-прежнему надеты лакированные ботинки. Сверху на нем черный сюртук, элегантный вышитый жилет, на шее – галстук, который, как мне кажется, затянут туже, чем следует. Связанные запястья присоединены к кольцу, закрепленному в полу. Рядом хлыст.

Я осторожно приподнимаю одежду: спина испещрена темно-красными отметинами, контрастирующими с зеленоватым цветом кожи^[7] – оттенок свидетельствует о прогрессирующем разложении, объясняющем запах. Глаза выпучены, в уголках – личинки, еще маленькие. Под светлой кожей заметно выступают черные вены. Губы распухли, увеличившись вдвое. Пол рядом со ртом испачкан в жидкости, напоминающей кровь.

На месте ануса образовалась выпуклость размером с яблоко^[8]. Тестикулы^[9] под ним стали огромными и скрывают крошечный пенис.

Вставляя зонд в анальное отверстие, я почувствовал сопротивление: у анонима в прямой кишке что-то есть. Как бы я ни пытался обогнуть этот предмет зондом, границ предмета найти не смог. Я уже представляю себе аутопсию и кажется, догадываюсь, что там внутри.

Вытащив блокнот, я быстро зарисовываю окружающую обстановку. Это очень удобно – так я могу зафиксировать самое главное, не теряясь в деталях.

Не забываю отметить и множество принадлежностей, висящих на стене: плети, цепи, железные груши, ботинки с шипами на внутренней стороне… Эта весьма информативная атрибутика свидетельствует о склонности местного властелина к фантазиям о подчинении. Какой контраст с его показной мощью! Впрочем, с таким парадоксом я уже сталкивался.

Сделав глубокий вдох через рот и задержав дыхание, я перерезал веревку и освободил запястья трупа.

За пределами комнаты можно снова нормально дышать. Держа правой рукой на уровне плеча испачканный зонд, а левой – чемоданчик, я иду к прокурору. Отвратительный запах, который я принес с собой, заставляет его пятиться, пока он не упирается спиной в стену. Его лицо бледнеет.

Мне хочется маленького реванша в этой игре во власть: я пододвигаюсь ближе к прокурору и вкрадчиво, еле слышно, как будто стараясь сохранить секрет, описываю ему во всех подробностях состояние разлагающегося тела, размахивая зондом в считаных сантиметрах от его лица. Он следит за движением инструмента, словно загипнотизированный. Мне известна сила этих миазмов и образов, которые подстегнут его воображение. Я встречаюсь взглядом с капитаном – на его лице блуждает легкая улыбка. Он все понял и предусмотрительно отходит в сторону.

Все еще прислоняясь к стене, прокурор оседает. В его глазах – отблеск паники, как будто он видит смерть. Лицо его зеленеет. Он резко складывается пополам и извергает из себя обед на собственные лакированные туфли. Я еле успеваю отскочить, объявляя обычным голосом: «Хорошо бы сейчас отнести тело вниз». Прокурор молча кивает.

Через час тело, расправленное и лежащее на спине, прибывает в гостиную, окончив свое опасное путешествие. Из окна пышет жаром. Я уже представляю себе обратный путь, в который, без сомнения, отправлюсь с моим другом-капитаном. Прокурор наверняка не захочет, чтобы я ехал с ним: от меня слишком дурно пахнет, к тому же я уже больше ничем не смогу быть ему полезен.

– Нужно положить его на стол, чтобы всем было хорошо видно.

Голос прокурора потерял оттенок превосходства, но по-прежнему звучит уверенно.

– Разумеется. Что нам нужно делать? Раздеть его?

– Мы должны заставить тело говорить. Оно должно быть обнажено. Так что, да, пожалуйста, разденьте его. Капитан, позовите всех слуг и запускайте их по очереди.

Магистрат подчиняется. Он мягко помахивает под носом вышитым носовым платком, добавляя к окружающему зловонию сильный запах парфюма.

Немного погодя слуги по очереди обходят тело, держась на расстоянии, и выходят из комнаты, один бледнее другого. Прокурор сосредоточен и не сводит глаз с тела.

Церемония это небыстрая, а запах тем временем становится все нестерпимее. Я понимаю, что тело лежит под прямыми солнечными лучами и продолжает постепенно разбухать. Живот вздувается. Я опасаюсь худшего.

Последним подходит дворецкий. Когда он останавливается перед телом по приказу капитана, в животе трупа, кажется, начинается движение. Все происходит быстро. Вязкая, кровянистая, почти черная жидкость сначала просто сочится из носа и рта, а затем начинает течь все быстрее и быстрее, обильно заливая стол, а потом и пол, до сих пор остававшийся безупречно чистым. Трупная сукровичная жидкость. Я наблюдаю, как живот медленно сдувается. Наконец поток останавливается, и мы слышим какой-то хриплый стон^[10].

Дворецкий застыл, побелев как полотно, в то время как прокурор, напротив, обрел прежний цвет лица и восстановил бодрость духа.

– Вот видите, доктор, тело заговорило. Оно указало на своего убийцу. Капитан, задержите дворецкого. Доктор, тело ваше, можете вскрывать. Мне любопытно, что же там внутри.

Я уже было приступил к вскрытию, как откуда-то издалека ко мне обращается голос.

«Мишель Сапанэ, мы собрались здесь, чтобы обсудить методы исследования, которые можно было бы применить в дознании и поисках доказательств еще до появления результатов судебно-медицинской экспертизы. Каково ваше мнение относительно взглядов на трупное кровотечение в свете научных знаний того времени, то есть девятнадцатого века?»

Образ тела на столе передо мной внезапно исчезает. Я прилагаю отчаянные усилия, чтобы вернуться в реальный мир.

Вообще-то я нахожусь в Пуатье, в здании отеля Фюмэ, в помещении исторической кафедры гуманитарного факультета. Рядом со мной сидят историки, юристы и другие высококвалифицированные ученые, корифеи в своих сферах. Фредерик Шово, научный руководитель исследования, пригласил меня оценить диссертацию Сандры Мененто^[11] по современной истории. Пока я с энтузиазмом слушал их обсуждение, мои мысли переместились на несколько веков назад.

В давние времена трупные явления, теперь хорошо изученные, трактовались неправильно и могли привести к осуждению невиновных.

«Господин прокурор, прошу прощения, господин председатель [смех среди членов диссертационного совета и публики], трупное кровотечение рассматривалось как акт божественного вмешательства, разоблачавший виновного. Во время проведения опыта с кровотечением ожидали проявления определенных признаков. Подозреваемый должен был оказаться рядом с телом жертвы, осмотреть труп, назвать его по имени, один или несколько раз обойти вокруг, при этом не прикасаясь к нему. Если тело жертвы начинало источать кровь через раны, нос или другое отверстие, это означало, что жертва обвиняет подозреваемого. Судьям потребовалось время, чтобы осознать истинную природу этого чудесного доказательства и оспорить практику „суда Божьего“, верша правосудие от его имени. А для этого, прежде всего, требовалось, чтобы наука развивалась, требовалось накопление фактов в судебной медицине…»

Все в порядке, мой мозг воссоединился с реальностью, и я вернулся в XXI век.

Времена меняются

Я судмедэксперт.

Свой путь в профессии я начинал в те времена, когда аутопсия занимала центральное место в судебной медицине. Это было уединенное занятие. Образ профессии, вероятно, этому способствовал – долгое время я слышал: «Как вы можете заниматься таким?»; а в глазах собеседников, казалось, читал: «Он, наверное, странный, раз выбрал такое дело».

Насколько преступление вызывало любопытство, настолько же вскрытие – отвращение.

Тем более что обычные люди не считали оправданным осмотр внутренностей с погружением рук внутрь: в случае насильственной смерти причина чаще всего бывает очевидна – зачем множить насилие над телом?

Потом все изменилось.

Внезапно у дверей службы судебной медицины стали толпиться люди, чувствующие призвание к профессии, и я совсем не понимал, откуда они взялись: со студентами-медиками все понятно («Я с самого детства мечтал стать судмедэкспертом»), но были и юные лицеисты, которые непременно хотели пройти свою наблюдательную стажировку^[12] в отделе судебной медицины. За неимением лучшего объяснения я счел это влиянием сериала «Эксперты», в котором элегантные спецы из криминалистики решают самые сложные головоломки менее чем за час.

Произошла ошибка, как в подборе актера на роль, – путаница между ролью криминалиста и судебно-медицинского эксперта. Но это не имело значения, имидж профессии начал меняться. Эффект двойного отстранения: под оком камеры вымысел и реальность сливаются, а видео на тему медицины, часто не соответствующее действительности, устраняет материальность тела.

Если следовать кратчайшим путем, остается лишь шаг до того, как вскрытие станет виртуальным. Триумф технологий возвещен, а конец вскрытия трупов ножом поставлен в план-график. Я уже представляю себе комментарии: «Отличная работа! Такое подробное исследование тела, и это притом, что вы его даже не касаетесь…»

В то же время видео-конференц-связь проникает в залы судебных заседаний и сильнее отдаляет выступающего судмедэксперта и его аудиторию.

Дальнейшее предсказуемо: когда-нибудь подсказки, которые дает нам тело, будет описывать мой голографический аватар, усиленный искусственным интеллектом.

Он же будет сводить воедино кусочки головоломки, эти маленькие фрагменты истины, чтобы рассказать о последних мгновениях человеческой жизни, пролить свет на причины смерти, особенно на ее обстоятельства.

Судмедэкспертам больше не нужно будет взывать к воображению присяжных, которые будут сразу погружаться в самый центр места преступления, реконструированного в трех измерениях, тоже голографического.

Еще я представляю себе возвращение мертвых к живым – на краткий миг, в самый момент смерти. Я представляю себе потрясение семьи, телепортированной в этот непередаваемый ужаc, в последовательность событий, которые превращаются в бесконечно повторяющуюся петлю…

В этом будущем, и – возможно, уже завтра – разве судмедэксперт не рискует однажды лишиться души? Оставаться человеком, несмотря ни на что, – вот вызов времени, стоящий перед экспертом.

Прикончите их!

Понедельник. Понедельник – день тяжелый. Звучит избито, но действительность в институте судебной экспертизы именно такова. Просыпаясь в понедельник, я уже знаю, что сегодня нам придется работать вдвое больше, чем в другой день, чтобы справиться с наплывом работы, поступившей за выходные. Что, несмотря на старание команды, вечером мы все равно не закончим. И что вторник будет еще тяжелее, потому что в дополнение к работе, оставшейся с выходных, на очереди уже будут и те трупы, которые поступили в понедельник.

И если у меня и оставались какие-то сомнения относительно ожидающего меня сценария, звонок из секретариата их развеивает. «Доброе утро, шеф, извините, что так рано. Сегодня по графику с утра Мари, но она не сможет прийти – у нее заболел ребенок. Вы проведете дополнительное вскрытие?»

Ну, нечего тянуть. В доме, все еще загроможденном брошенными рюкзаками и чемоданами, слышится тревожный шум. Мы вернулись с катания на лыжах вчера вечером, и все еще усталые мальчики теперь никак не могут подняться.

Я готовлю всем хлопья на завтрак, глотаю кофе и сажусь на сиденье с подогревом своего «Рено-Эспас» – за это небольшое излишество я заплатил на случай стужи. И сейчас чувствую, что не зря потратился: на улице стоит собачий холод. Ничего удивительного, все-таки февраль. Климат во Вьенне довольно мягкий, но я все еще с горечью вспоминаю семнадцатиградусный мороз в январе 1985 года, нанесший непоправимый урон моему саду.

Думать о предстоящих вскрытиях, сидя в заледеневшем автомобиле, немного легче, если спина и ягодицы в тепле.

Конечно же, поскольку понедельник – день тяжелый, выясняется, что моя секретарша меня обхитрила, чтобы я точно согласился на дополнительное вскрытие: на самом деле меня ждет не один, а два трупа.

По словам старшего следователя, супруги стали жертвами вспышки гнева. Вопреки привычке, полицейский почти ничего не говорит мне о деле и угрюмо молчит в своем углу. Очевидно, он все еще под впечатлением от места преступления, где побывал накануне. «Доктор, только представьте себе. Мы входим в комнату, а на полу – толстенный слой крови, не меньше двух сантиметров толщиной. Меня чуть не стошнило. Наверное, я больше никогда не смогу есть кровяную колбасу. Впрочем, я привез фотографии».

Он передает мне мышь от своего компьютера. Я листаю фотографии, внутренне возмущаясь: они что, не считают нужным вызывать нас на явно уголовное происшествие?

Ведь когда судмедэксперт и следователь знакомятся с точкой зрения друг друга на месте преступления, это взаимно обогащает выводы и часто облегчает дачу показаний в суде.

От одной фотографии к другой я перемещаюсь по дому. Строгий интерьер, обставленный со вкусом и простотой. Все опрятно, нет следов борьбы, никаких улик, о чем свидетельствует отсутствие маленьких желтых пронумерованных табличек, хорошо знакомых любителям детективных сериалов.

Из коридора я «захожу» в спальню: кровать, два тела. Мужчина в пижаме, женщина в ночной рубашке. Их тела переплетены, плечи на краю матраса. Головы, свисающие с кровати, наклонены, как будто они пытались поцеловать друг друга в последний раз, на прощание.

Щелкаю мышкой еще раз и неожиданно испытываю шок. Снимок, сделанный с уровня пола, похож на картину в технике гризайль – монохромный, в оттенках теплых цветов, он достоин быть кадром из фильма Питера Гринуэя «Отсчет утопленников». Это снимок настоящего художника. У подножия кровати в большой луже недавно свернувшейся крови отражается окно, перед которым видно силуэт человека, стоящего против света. Багрово-красная лужа немного сливается с красным постельным бельем, контрастируя с пастельным оранжевым цветом стен на заднем плане. Картина настолько четкая, что я внезапно чувствую сладковатый теплый аромат, какой бывает при массивном кровотечении. Мой завтрак начинает быстро подниматься, но останавливается на уровне зубных дуг. Я видел картины и похуже, но сейчас такого совсем не ожидал, поэтому мое воображение вышло из-под контроля и воссоздало в сознании этот запах с такой же силой, как если бы я сам стоял сейчас в луже крови. Невыносимый запах.

Приложив усилие, я глотаю содержимое желудка, которое оставляет очень неприятный кислый привкус в задней части горла, и будто бы вновь вижу несколько коротких кадров из фильма, в котором коронер, такой англосаксонский судмедэксперт, покрывает убийства трех мужчин, чтобы спать с их женами, прежде чем самому стать жертвой этих женщин. На ум мне приходит фраза его сына: «Понедельники – это дни красной краски…» Или вторники? И кто это сказал – сын коронера или девушка, считавшая звезды, прыгая через скакалку? Уже не помню. В любом случае не люблю понедельники.

Фраза «Меня тоже это беспокоит…» выводит меня из раздумий.

Это изображение я рассматривал дольше, чем все остальные, и следователь не упустил это из виду. Наконец мой взгляд отрывается от экрана. Я задаю вопрос о личности жертв и получаю лаконичный ответ. Видимо, увидев этот толстый слой крови, мой следователь вновь погрузился в мучения. Но имена жертв не напоминают мне ни о каком деле: ни старом, ни новом.

Обычно живым уделяют намного больше внимания, и, обследовав, иногда несколько раз, пациентов на предмет насилия в отделении судебной медицины, я, случается, обнаруживаю их закономерно окончившими свой путь на секционном столе под моим скальпелем.

С этой парой дело обстоит не так. Ничто не предвещало такого исхода. В любом случае, принимая во внимание сцену происшествия, я сразу же исключаю насилие между супругами.

Наружный осмотр тел можно было бы проводить все утро, чтобы оценить весь масштаб кровавой резни. Но я использую свой любимый метод, его принципы – прагматичность и заострение внимания на тех деталях, которые приведут к самой сути. Вместо того чтобы делать длинные описания каждой раны, я делаю общие снимки, затем крупные планы, представляющие интерес. Этот метод позволяет зафиксировать всю необходимую информацию в нескольких кадрах, чтобы дальше использовать их в качестве схем в отчете и на судебных заседаниях.

Обе жертвы получили многочисленные колото-резаные^[13] ранения, очевидно нанесенные одним и тем же орудием при помощи одного и того же повторяющегося движения: колющего удара лезвием не более восьми миллиметров шириной. Некоторые раны окружены прямоугольным ореолом размером двадцать на шесть миллиметров. Эти следы соответствуют отпечаткам рукоятки – видимо, лезвие проникало внутрь до самой гарды^[14].

Человеческий мозг – удивительная вещь. Когда не нужно воображение, работает память. Всплывает очень старый образ: рана с точно такими же характеристиками, результат одиночного удара в грудь лезвием открывалки для бутылок с лимонадом. К несчастью, тогда конец пятисантиметрового лезвия проре́зал в сердце маленькую дырочку, ровно такую, чтобы могла наступить смерть. Глупая гибель: жертва попалась банде, жаждущей насилия, в промежутках между попытками ограбления и групповыми изнасилованиями.

Это было в районе Тура. Тогда судебная экспертиза была организована не так, как сейчас, и мне пришлось экстренно подменить местного судмедэксперта, который находился в отпуске. Это было по уважительной причине и, конечно же, в обмен на ответную услугу. Что касается виновного, бармена по профессии, то он просто использовал свой привычный рабочий инструмент.

Но вернемся к нашей паре. Женщина, около шестидесяти лет, получила примерно шестьдесят ударов, в основном в живот. У мужчины, возраст которого, кажется, приближается к семидесяти годам, имеются следы самообороны на руках и предплечьях и семьдесят ран, разбросанных по всему телу.

Оба получили столько ножевых ранений, сколько им лет. Стечение обстоятельств? Или импровизированный праздник в стиле «С днем рождения, предки»?

Эти маленькие раны – ничто по сравнению с самыми впечатляющими: горло у обеих жертв перерезано от уха до уха. Две зияющие раны, ярко выраженные, без малейших признаков остановки лезвия, которые могли бы свидетельствовать о колебаниях убийцы.

Я навожу уже свой объектив в поисках лучшего ракурса. Не для того, чтобы соревноваться с художником с места преступления, а чтобы иметь в одном снимке бо́льшую часть информации о нанесенных ударах: ориентация удара в начале и в конце, перерезанные сосуды, насечки от ножа на позвонках…

Я не могу представить себе, как небольшим лезвием открывалки для бутылок можно нанести такие раны.

– Вы нашли орудие?

– Орудие? М-м-м, да, сейчас принесу вещдок, – отвечает мне полицейский.

Когда я заканчиваю, следователь возвращается с вещдоком. Сквозь пластик я сразу узнаю первоклассный японский нож с деревянной ручкой – вероятно, из красного дерева – и клинком из дамасской стали. Согласно этой технологии, очень твердый (и хрупкий) стальной сердечник покрывается несколькими слоями более мягкой стали. В результате получается нож исключительной твердости, остроты, гибкости и прочности, а также уникальной красоты. Это универсальный кухонный нож с лезвием длиной 21,5 сантиметра. Идеально подходит для нарезки мяса, рыбы и овощей или… разрезания шеи. Но я сразу же понимаю, что им нельзя нанести множественные маленькие раны, изрешетившие тела, потому что его клинок слишком широк. Прежде чем я успеваю смягчить свои слова, как стараюсь поступать обычно, у меня вырывается:

– А открывалка?

– Открывалка? Какая еще открывалка?

– Из тех, что для лимонада, знаете, у официантов они часто висят на цепочке, чтобы не потерять…

– У него в руках был нож, весь в крови. На кой ему сдалась открывалка?

– У него? У кого?

– У Бена, их сына. Его нашли в саду, лежал там в прострации. А что, нож не подходит?

– Да нет, подходит, но к ранам на горле. А к остальным – нет, лезвие слишком широкое.

– А, теперь понятно.

Но не мне. Наш следователь ведет себя по меньшей мере странно.

Звонит его смартфон, прерывая наш диалог. Следователь выходит из секционного зала, но я услышал достаточно, чтобы понять, что на линии прокурор. Пока они разговаривают, я успеваю достать инструменты из ящика и мысленно подготовиться к первому вскрытию. Галантность обязывает меня начать с дамы. Но едва я выровнял инструменты на столе и поместил даму на секционный стол, как старший следователь возвращается.

– Не нужно, доктор. У нас уже есть все необходимое. На этом можно закончить.

– Вскрытия не будет?

– Приказ прокурора. Не будет ни уголовного преследования, ни суда, преступник найден, дело закрыто.

– Найден? Дело закрыто? Это же двойное убийство! А как же два орудия? И потом, я же еще ничего не сделал!

– Вы ошибаетесь: вы уже дали то, чего нам не хватало – открывалку для бутылок.

– Может быть, пора рассказать мне подробнее, вам так не кажется?

– Простите, я что-то сегодня не форме. Видите ли, вся эта кровь, этот шизофреник… Я как будто почувствовал себя на месте жертв.

– Вот это да! Не хотите обратиться к одному из наших судебных психиатров? Или хотя бы к психологу? Хороший разбор полетов пойдет вам на пользу.

– Нет-нет, я в порядке.

Он делает паузу, глубоко вздыхает и начинает рассказывать:

– Я объясню. Мы с женой долго думали, что у нашего сына шизофрения. Мы таскали его от психиатра к психиатру, пока не поняли, что его припадки случались от того, что он курил каннабис. По моей просьбе ваш токсиколог неофициально измерил содержание ТГК^[15] в его траве – результаты поразительные. Он раздобыл этот недерхаш в Нидерландах, а в нем ТГК до 67 %. Безумие. Он становился жестоким, угрожал. Я тогда боялся за нас, спал со служебным оружием под подушкой, хотя понимал, что никогда не смогу застрелить сына. В итоге он прошел детоксикацию, на это ушло больше десяти лет, очень тяжелых. А в сегодняшнем деле сын – действительно шизофреник…

– Понимаю. Но, не считая того, что его обнаружили лежащим с ножом, почему вы думаете, что убил он?

– У нас есть его признание.

– Он признался? После приступа психоза? И этого вам достаточно? Как-то несерьезно.

Следователь наконец улыбается.

– Нет, он позвонил в скорую помощь.

– В каком смысле? Он убил их, а потом вызвал скорую?

– Нет. Насколько мы понимаем, они были еще живы, когда он позвонил. На записи разговора парень говорит очень путано, врач пытается разобраться в происходящем, задает ему вопросы. У меня есть запись на компьютере. Вот, послушайте.

Полицейский запускает аудиофайл. После долгих минут, потраченных на получение адреса звонящего, дежурный передает звонок доктору.

– Мои родители истекают кровью.

– Месье, что с ними происходит?

– Не знаю. У них идет кровь. Быстрее приезжайте.

– Не волнуйтесь. Кровотечение сильное?

– Да, приезжайте скорее.

– Вы можете зажать раны?

– Нет.

– Они еще дышат?

– Не знаю.

– Не могли бы вы пойти посмотреть?

Трубку положили. Я слышу звук шагов и долгую тишину после. Врач беспокоится.

– Алло, месье? Вы там?

– Да, вот и все. На этот раз уж точно.

– Что точно?

– Они не дышат.

Он отложил трубку, вернулся в спальню, перерезал горло своим умирающим родителям, а затем вернулся ответить скорой.

Признав невменяемым, его поместили в специализированное психиатрическое учреждение. Судебный медик с трудом во всем разобрался, ему пришлось объяснять суду, что множественные маленькие раны сами по себе были смертельными и что было уже слишком поздно спасать любую из жертв. Что касается открывалки для бутылок, помытой и поставленной на место, генетический анализ показал, что на ней остались микроскопические следы крови обоих родителей.

В тот же вечер мы со следователем провели собственный психологический разбор полетов в Пале– де-ля-бьер за разливным пивом. И никаких открывалок.

Я решительно не люблю понедельники.

Драма в бункере

Я не из тех, кто сочувствует всем на свете. Такая уж у меня профессия. Когда выезжаешь на место преступления или заходишь в секционный зал, лучше на время работы оставлять сочувствие в раздевалке. Только так можно разграничить личную и эмоциональную жизнь. Но из каждого правила есть исключения. Как, например, этот приступ сплина, накативший на меня однажды вечером весной 2013 года после дня, проведенного в суде ассизов в городе Сент.

Я веду автомобиль по автостраде, убаюканный потоком новостей, льющимся с «Франс-инфо». Наслаждаюсь лучами солнца, которые освещают поля подсолнухов, зная, что это продлится недолго: вдалеке вырисовывается огромная полоса чернильно-черного облака, предвещающая грандиозную грозу. Обдумываю слушание. Одно из многих, ничего особенного. Я дал показания, ответил на вопросы. Рутина.

И все же не совсем.

По дороге домой меня охватило странное чувство. Что-то вроде волны горечи, связанной с образом жертвы, о которой шла речь во время слушания. Медсестра, решившая посвятить свою жизнь другим, а после погрузившаяся в алкоголизм и бродяжничество.

Заседание всколыхнуло воспоминания, вызвав в памяти картину места, где было обнаружено тело. Я как будто бы пережил этот момент заново.

Когда я прибыл в Ла-Рошель в мае 2011 года, была уже глухая ночь. Вызвавший меня полицейский сказал, что нужно искать стоянку возле железнодорожного вокзала, в двух шагах от отеля «Меркюр». Точных GPS-координат у меня нет, поэтому нахожу ее не сразу. Наконец мое внимание привлекает интенсивный ореол света, который выводит меня к машине спасателей.

Я паркую автомобиль, внутренне улыбаясь: даже мертвым не обойтись без спасателей!

Сегодня они предоставляют нам оборудование. Их генератор мурлычет в углу, подавая электричество на осветительный шар, закрепленный на шесте. Место преступления отмечено классической желтой лентой. Резкий свет освещает двух криминалистов в белых комбинезонах. Они сгорбились над рюкзаком. Никакого тела на горизонте. Рядом с криминалистами, на старом строительном поддоне, я замечаю совсем неуместный здесь горшок с остеоспермумом восхитительной красоты, с интенсивно-зеленой листвой и цветами, оранжевыми с примесью фуксии.

Нахожу старшего следователя.

– Добрый вечер, туда пока нельзя, там работает команда криминалистов из Орлеана.

– Из Орлеана? Не далековато ли от Ла-Рошели?

– Да, но прокурор не хочет, чтобы говорили, будто мы жалеем средства на расследование смерти бомжей. Хотя наши ребята ничуть не хуже…

– Я знаком с ними и нисколько в них не сомневаюсь. Но где же работают криминалисты?

Я не вижу ничего, кроме горшка и рюкзака.

– В старом бункере времен последней войны, там, в зарослях рядом со стоянкой. Этот бункер превратился в своего рода пристанище для местных бездомных. Между прочим, о теле нам сообщил бомж.

– А где он?

– Спасатели отвезли его в больницу. Он был совершенно потрясен. Когда мы прибыли, он показал нам труп женщины в бункере, а потом рухнул как подкошенный. Шок. Как мы понимаем, это была его подружка. Его самого положили в психиатрию, подлечить. Кстати, он там оказывается не впервые.

– Понятно, спасибо. Я подожду.

К счастью, у меня с собой термос с кофе.

Горячий кофе – незаменимая вещь во время ночных бдений возле трупа.

Вот уже добрых два часа я регулярно потягиваю свою дозу кофеина, уютно устроившись в машине. Когда прибывает прокурор Ла-Рошели, криминалисты с осветительными шариками за спиной уже давно исчезли в бетонном бункере. Прокурор еще раз вкратце рассказывает мне о бомже, указавшем на тело, и о своих первых наблюдениях. Бедняга искал свою подружку, от которой к тому моменту не было ни слуху ни духу уже неделю. Он обыскал все излюбленные места бездомных и только потом нашел ее в бункере, где они время от времени встречались. Ее зовут Сильви К., 46 лет, бывшая медсестра, полностью маргинализованная.

Наконец криминалисты выходят из бункера. «Дело за вами, док, мы закончили. И держитесь там…» Я быстро понимаю, на что намекает парень. Уж точно не на способность бесстрашно лицезреть смерть. Мы с ними знакомы, так что они в курсе, что опытному судебному эксперту нечего тут доказывать. Нет, в этом случае мужество нужно, чтобы противостоять горам всевозможного мусора, затрудняющим движение. Облаченный с головы до ног в защитную экипировку, я осторожно продвигаюсь и вхожу в помещение. Это бывшее убежище для личного состава на случай бомбардировки, что-то вроде длинного очень узкого бетонного арочного коридора c выходами на каждом конце.

Я сразу спотыкаюсь о пружины матраса, едва удерживаясь на ногах, ударяюсь о куски поддона и наконец падаю на его разлагающиеся останки. К счастью для моего эго, свидетелей нет. Упорствуя в своей неловкости, я настойчиво погружаюсь в залежи чего-то неопределенного – иногда твердого, иногда мягкого, – что заставляет меня задуматься, не ступаю ли я по нашему трупу.

Пройдя несколько метров, я замечаю часть человеческого лица, едва выступающего из отвратительной груды хлама. Остальное тело не видно, на нем лежат по меньшей мере пружинная сетка, гнилой стул, под завязку набитые мусором мешки, старое одеяло, какой-то пластиковый тент… Мой инвентарный список далеко не исчерпывающий, но я предпочитаю на этом остановиться. Делаю цифровое фото крупным планом. Приблизив изображение на экране, я различаю в углу левого глаза жертвы великолепных личинок – это признак поздней стадии разложения. Фото также позволяет мне оценить точное положение тела, чтобы не раздавить его, если придется подойти ближе. Нет, стоя вполоборота к выходу, я тут много не разгляжу.

Выбравшись на поверхность, я показываю фото прокурору и объясняю, что придется все расчистить, чтобы вытащить тело. Все возражают, поочередно встают за моей спиной, чтобы посмотреть на снимок, прежде чем признать, что так действительно ничего не видно. Показ окончен, всем все понятно, и наши взгляды обращаются на спасателей.

Им всегда достается грязная работа. Когда не спускаются в ямы сорок метров глубиной для извлечения тошнотворных останков с душком протухшей рыбы, они погружаются в холодные мутные воды, чтобы добраться до попавшего в аварию автомобиля.

Итак, в перчатках и защитной обуви спасатели приступают к делу и вытаскивают по ходу продвижения килограммы мусора. Полицейский внимательно осматривает каждую порцию на случай, если в ней есть что-нибудь полезное для расследования. Напрасно.

Завершив первый этап, спасатели начинают осторожно высвобождать труп. По количеству наваленных на него предметов можно сделать вывод, что тело явно пытались скрыть. Я думаю про себя, что парню невероятно повезло, раз он нашел ее под всем этим. Если только спрятал ее не он сам. Логичное предположение…

Когда тело жертвы наконец появляется из океана мусора, мы видим, что оно полуобнажено, на нижней части тела остались только носки.

Спасатели отошли в сторону, чтобы дать мне пространство для работы. В бункере они поставили маленький осветительный шар. Освещение у них фантастическое: я вижу лучше, чем при свете дня. Хм, миазмы тошнотворные.

Сделав несколько снимков, чтобы зафиксировать сцену, я тут же раздеваю тело жертвы, разрезая все слои одежды лезвием бритвы. В порядке появления: черная куртка типа анорака, красно-оранжевый свитер, красная футболка и бюстгальтер. Кроме подозрительных следов зеленоватого цвета на голове, обильно покрытой опарышами, ничего особенного я не замечаю. Поэтому перед тем как тело будет передано службе перевозки, действую по стандартной схеме: заворачиваю голову и руки в пакеты из крафтовой бумаги, чтобы сохранить улики.

Сейчас четыре утра, я допиваю остатки кофе из термоса, все еще теплого, заставляя себя вернуться в бункер.

Теперь, когда тело извлекли, я хочу посмотреть, не было ли под ним чего-нибудь интересного. Было, да еще какое!

Огромные личинки, таких больших я еще не видел. Оп, ну-ка полезайте во флакон. Отличный улов – надеюсь, энтомолог оценит.

По ним можно будет более точно датировать смерть.

Вот и все. Выбравшись наружу, я отправляюсь домой и ложусь спать, гадая, что станет с покинутым всеми цветком в горшке.

На следующий день после обеда я вновь вижу тело этой женщины, завернутое в пластиковый чехол. У меня было время взглянуть на КТ-снимки, на которых видны перелом нижней челюсти и два перелома гортани. Бедняжку сильно ударили и крепко схватили.

Я открываю чехол: запах сносный. Погибшая была худощавого телосложения, 45 кг на 1,52 метра. Кровоподтеки на правом предплечье и обеих кистях. Поскольку сильное гниение может замаскировать другие следы, я сначала делаю разрез на спине, от шеи до крестца. Выявляю две глубокие гематомы на уровне лопаток.

Переворачиваю тело на спину и делаю большой разрез от лобка до подбородка. Печень патологического цвета. Имеются признаки жировой дистрофии – скорее всего, алкогольного происхождения. Тонкие послойные разрезы мягких тканей в области гортани и челюсти показывают, что все переломы, выявленные на компьютерной томографии, окружены массивными кровоизлияниями. Это значит, что их нанесли при жизни жертвы. Я беру обычные пробы: кровь или то, что от нее осталось, различные жидкости, образцы тканей органов, гинекологические пробы… Не забываю коротко срезать ее ногти на случай, если в последней попытке защититься жертва поцарапала нападавшего и под ногтями осталась его ДНК.

Картина довольна простая, как и мое заключение. Насильственная смерть, вызванная удушением руками в результате насилия. Степень гнилостных изменений позволяет отнести смерть к периоду от шести до пятнадцати дней до обнаружения тела. Вскоре мы получаем результаты токсикологии: уровень алкоголя в крови 2,65 г/л, ни лекарств, ни наркотиков нет. Результаты исследования ДНК нужно ждать.

В последующие недели расследование осложняется. Приятеля Сильви допросили во время пребывания в больнице, но его психическое состояние оставляло желать лучшего. Он не видел Сильви со времени ссоры, то есть с ночи с третьего на четвертое мая, и несколько дней искал ее. Он очень досадовал на себя за ту ссору. Находят некую Мари-Клод, собутыльницу пары той самой ночью, и она подтверждает факт распития алкоголя и ссору, но говорит, что под конец вечера оставила пару наедине.

В конце месяца приятель Сильви, выписавшись из больницы, заявляется в отделение полиции в Ла-Рошели с анонимным письмом, где сообщается о смерти Сильви К. У следователей возникает вопрос: не сам ли он это письмо написал? Показания одного из его друзей укрепляют это мнение. Еще до обнаружения тела приятель Сильви по секрету рассказал другу, что он якобы «слегка» придушил свою подружку.

Находясь под стражей в полиции, 40-летний Брюно П. признается, что схватил Сильви за горло во время ссоры из-за детей. Он хотел детей, она – нет. В убийстве он продолжает обвинять Мари-Клод, их собутыльницу. Успокоившись, он якобы вышел из бункера, чтобы выкурить сигарету, а две женщины продолжили спорить. Мари-Клод ударила Сильви, а потом задушила ее. Помещенная в камеру предварительного заключения, Мари-Клод объясняет, что не имеет никакого отношения к смерти Сильви. Она рассказывает о ежедневном меню пары.

Три литра розового вина на человека в день и постоянное насилие со стороны Брюно, известного драчуна, имеющего двенадцать судимостей, четыре из них – за насилие над сожительницей.

После четырех с половиной месяцев содержания под стражей Мари-Клод оправдана за отсутствием улик. Наконец получен анализ ДНК кожи, обнаруженной под ногтями жертвы. Сопротивляясь, бедная женщина оцарапала нападавшего. Это действительно оказался Брюно.

Во время суда ассизов обвиняемый не сдается. «Я надеюсь, что правда будет раскрыта и настоящие виновные заплатят за свое преступление. Я так любил Сильви. Я ее не душил». Анонимное письмо? Его, конечно, писал не он, хотя идентичные орфографические ошибки встречаются и в других его опусах. ДНК под ногтями жертвы? Сильви поцарапала ему спину в крепком любовном объятии. Алкоголь? Он не пил с тех пор, как вышел из тюрьмы в ноябре 2010 года! Пила Сильви, но не он. А что же его уголовное прошлое и двенадцать обвинительных приговоров, большинство из которых за насилие? Он все отрицает, никакого насилия не было. Столкнувшись с этой аргументацией, его адвокат высказывает журналистам такую мысль: «Адвокат не обязан во всем соглашаться со своим подзащитным… В этом деле действительно много вопросов. Но если не считать признания, что уже немало для суда ассизов, у обвинения ничего нет».

Суд тоже не согласится с Брюно, приговорив его к шестнадцати годам тюремного заключения.

На меня самое сильное впечатление произвел рассказ сестры жертвы, вызванной в качестве свидетеля. Полная драматизма история о медленном дрейфе женщины, допившейся до полной утраты социальных связей, оставившей сына на обочине дороги и оказавшейся на свалке, чтобы потом гнить там под нечистотами.

Все это снова нахлынуло на меня теперь, когда я еду в Пуатье, а вдали темнеет пейзаж. Кем на самом деле была эта молодая медсестра и какая злая сила могла утащить ее на самое дно? И вот на этот раз я поддаюсь приливу сострадания. К Сильви.

Заморозка

Уставший после тяжелой экспертизы, я только собрался уходить, как зазвонил телефон. Одна дама обвинила своего дантиста в том, что он испортил ей зубы. Накануне я изучил двести страниц этого дела. Действительно, было в чем обвинить.

Стоматолог принял решение коронировать бо́льшую часть зубов пациентки; некоторые из них в такой процедуре явно не нуждались. В ходе операции он постарался умертвить зубы, то есть удалить нервы и сосуды, для чего зубной канал сначала вскрывают, а затем закрывают специальной пастой. Врач поставил коронки, к радости своей клиентки, которая вышла из его кабинета с великолепными зубами, белыми и ровными, как у кинозвезд.

Через некоторое время после окончания лечения у пациентки ужасно заболели зубы. В связи с экстренностью ситуации ее проконсультировал другой дантист и обнаружил абсцессы в верхней части каждого зуба, которые лечил его коллега.

Полная реставрация потребовала больших усилий от нового дантиста и хирурга-стоматолога, которым пришлось оперировать образовавшиеся кисты. Всего впустую было потрачено девять месяцев жизни пациентки, не говоря уже о сорока пяти тысячах евро, которые она заплатила. После попытки переговоров со страховщиком стоматолога дело было передано в суд, который назначил на дело меня. Я должен был выяснить, соответствовала ли оказанная стоматологическая помощь установленным стандартам.

Поэтому в тот сентябрьский четверг я вызвал всех к двум часам дня: заявительницу с ее адвокатом, дантиста-халтурщика, его адвоката и медицинского специалиста страховой компании. Встреча проходила в нашей переговорной, организованной так, чтобы каждый мог разложить документы на столе и с удобством вести запись. Поскольку оспариваемые медицинские услуги были переделаны вторым стоматологом, простой осмотр пациентки не показал бы, какие ошибки были допущены при лечении.

И мне пришлось прочитать все двести страниц дела, чтобы зуб за зубом изучить оказанные услуги.

Принимая во внимание, что зубы мудрости у заявительницы были удалены в подростковом возрасте, оставалось изучить двадцать восемь зубов, но я предполагал, что встреча все равно затянется…

Я отметил состояние каждого зуба до лечения, изучил рентгеновские снимки до и после. Затем попросил врача описать его действия. Понятное дело, каждый раз, когда я обнаруживал техническую ошибку, медицинский специалист страховой компании находил возражения. Наконец, около семи часов вечера я смог устно изложить предварительные выводы: дантист-халтурщик действительно несет ответственность за эту катастрофу. На этих сильных словах мы расстались.

И вот я, оставшись один на один с грудой документов, с трудом решаюсь отложить написание заключения до следующего дня. Потому что все-таки легче составлять его по горячим следам, даже если во время встречи и велись заметки. Именно этот момент выбирает телефон, чтобы зазвонить. Вызывают с коммутатора больницы.

– Доктор Сапанэ, вам звонок из жандармерии Сожона.

– Спасибо, я приму.

Мне по меньшей мере любопытно. Жандармы впервые звонят мне через коммутатор. Обычно – секретарю или напрямую на мой мобильный.

– Здравствуйте, доктор, это территориальная бригада Сожона. Мы говорили с опергруппой, они сказали позвонить вам. Нам нужно отправить вам тело на наружный осмотр и еще на вскрытие, наверное, и, если можно, до выходных.

– Здравствуйте. Скажем так, это несколько неординарный способ вести дела. Вы должны направить заявку моему секретарю, а уж он позаботится обо всем остальном.

– Дело в том, что и ситуация неординарная.

– Да? В каком смысле?

– Погибшая – женщина шестидесяти пяти лет, находившаяся в состоянии депрессии на фоне семейного спора из-за наследства недавно скончавшегося мужа. У нас есть сомнения относительно причин ее смерти.

– Почему?

– Мы как раз и хотим передать вам тело, чтобы разобраться. Но не знаем как.

– Оно в виде мелких кусочков?

– Нет-нет, целое. В морозильной камере…

Судмедэксперты привычны к неожиданностям, однако в этот раз я почти потерял дар речи. Но ненадолго:

– И вы сейчас не про морозилку с выдвижными ящиками говорите, да?

Я слышу что-то вроде глухого смеха на другом конце линии. Согласен, острота неважная, но меня оправдывает усталость. Жандарм делает вид, что ничего не произошло, и начинает рассказ о находке. Нотариус, занимавшийся наследством мужа, забеспокоился, не получая от дамы никаких известий. Он уведомил бригаду жандармов, которая обнаружила, что дом пуст, а в почтовом ящике лежит почта за две недели. Патрульные тщательно обыскали дом и даже заглянули во все шкафы, но ничего не нашли. Они вернулись на следующей неделе, снова все обыскали и, проявив добросовестность, открыли небольшую морозильную камеру, стоявшую в подсобном помещении. Действительно, после недавних происшествий с замороженными младенцами бдительность такого рода не повредит. Бинго, дама была в морозилке. Я задаю вопрос собеседнику:

– Вы думаете, это дети сделали?

– Мы не знаем. Прокуратура еще сомневается, сканировать ли тело или вскрывать.

– Ладно, хорошо. Нужно доставить его нам.

– Что от нас требуется?

– Просто привезите морозилку.

– Но она не поместится в штатный транспорт.

– Тогда найдите другой способ.

И они его нашли. Я так и не осмелился спросить, знал ли нанятый перевозчик о содержимом морозилки.

На следующее утро морозильная камера важно возвышается в морге, ее компрессор довольно урчит – служащий морга снова включил ее. От неуместного присутствия бытовой техники в этом месте, предназначенном для отрешенности и семейной скорби, меня бросает в холод. Если можно так выразиться.

Вся служба судмедэкспертизы пришла понаблюдать за вскрытием ящика. Я ломаю красные восковые печати, наклеенные жандармами, и поднимаю крышку. Появляются седые волосы, затем вытянутая вперед голова на скрюченном теле. Оно совершенно замороженное и твердое, как дерево. У каждого свое мнение насчет того, что делать дальше.

– Шеф, надо вытащить ее и оставить в комнате.

– Нет, достанем ее и разморозим в холодильнике.

– Давайте просто отключим морозильную камеру.

Последнее предложение вызывает единодушие: отключенное устройство и его содержимое на выходные помещают в секционный зал с закрытой крышкой. До встречи в понедельник, бабушка.

Есть в моей жизни место и для семейных мероприятий, а иногда и для воскресного обеда с родителями жены. Сегодня суббота, но мне нужно озаботиться обедом заранее, потому что у родителей жены есть один маленький недостаток: моя свекровь часто опаздывает. Из-за этого мне тяжело планировать подачу блюд. На этот раз я выбираю подходящий метод: приготовлю кабаний окорок при низкой температуре.

На следующий день я вынимаю кусок мяса из морозилки и помещаю его в маринад для размораживания. Учитывая вес, он разморозится уже к концу дня, перед началом приготовления.

Пока я предаюсь размышлению о кулинарии, взвешивая отменный кусок мяса прямиком с охотничьих угодий, у меня возникают сомнения. Если исходить из времени, которое требуется для приведения замороженного окорока с соответствующим весом к комнатной температуре, наша бабуля будет оттаивать намного дольше, чем мы думали…

Суббота, поздний вечер: окорок только оттаял, и я все больше беспокоюсь о том, что станет с нашей замороженной бабушкой.

Хорошенько смазав кусок мяса маслом, я ставлю его в разогретую до 240 °C духовку. Как только он подрумянивается снаружи, я достаю его и жду, пока температура не упадет до 80 °C. Одновременно грею маринад. Затем золотистый окорок возвращается в маринад, и я ставлю его в духовку уже до следующего дня. Низкая температура и долгое время приготовления превращают волокнистые ткани и сухожилия в желе, приятное на укус, и мясо просто тает во рту. Еще одно достоинство метода: мясо можно оставить в духовке ровно на столько, на сколько нужно, чтобы дождаться гостей. Его вкус не испортится, и оно точно не обуглится.

Воскресенье. Все утро мясо стояло в духовке при температуре 70 °C. Мне осталось только подать блюдо к столу с обжаренными в сливочном масле белыми грибами, тремя домашними пюре – из груши, яблока и айвы – и соусом из черники с черничным джемом. Вино? Бутылка «Алокс-Кортон», выбранная из множества других заманчивых предложений от продавца моей любимой винной лавки в двух шагах от дома. Однако все, даже лучшее, имеет конец: блюдо из-под окорока возвращается на кухню пустым, а выходные заканчиваются.

Утро понедельника. После общего приветствия и первой чашки кофе я спрашиваю, как там бабушка в обесточенной морозилке. Невероятно, но она все еще несгибаема, как правосудие. Устройство, которое служит ей последним пристанищем, поистине высокого качества. Более того, в инструкциях производителя, найденных в интернете, указано, что оно «приспособлено к условиям тропиков» и способно сохранять холод дольше 48 часов в случае отключения электроэнергии. На этот раз мы решаем оставить крышку широко открытой.

После трех дней в таком режиме результаты по-прежнему неоднозначны. Верхняя часть тела оттаивает, чего не скажешь о нижней. На этот раз вывод ясен. Бабушку нужно вытаскивать. Маневрировать надо осторожно, потому что пространство, в котором размещено тело, тесновато. К счастью, служащие морга берут дело в свои руки. Они просовывают ремни под ее колени и руки: раз-два-три, и вот она появляется, скрестив руки на сине-зеленом халате, скрывающем под собой ночную рубашку. На ней до сих пор надеты серьги и обручальное кольцо. Глаза ее закрыты, а лицо безмятежно.

Помещенная на тележку и надлежащим образом пристегнутая, чтобы не упасть, дама проводит неделю, сидя в секционном зале при регулируемой температуре около 16 °C. Это позволяет наконец в пятницу вечером разогнуть ее, вытянуть и положить в один из холодильников. Фух, самая сложная часть позади.

Что касается следователей, они теряют терпение. Жандарм из Сожона снова звонит мне.

– Добрый вечер, доктор. Итак, на каком этапе вскрытие?

– Ну, пришлось повозиться с разморозкой. В следующий раз привозите тело расчлененным, в морозилке с ящиками. По кускам быстрее размораживается.

– Ах да, как у того парня с острова Ре, помните?

– Да уж, не могу сказать, что забыл.

Было воскресенье, я был в резерве, дежурил из дома. Бригада вызвала меня из-за «человеческих останков, найденных в сгоревшем доме» на острове Ре. Разгневанный муж поджег павильон, никто не мог найти его жену, все разволновались. В развалинах жандармы нашли остов морозильной камеры с выдвижными ящиками, заполненными подозрительными кусками. Последовал быстрый вывод: не разрезал ли ревнивец свою жену на куски? Пуатье находится не то чтобы в пригороде Ла-Рошели, поэтому, когда жандармы перезвонили, я все еще собирался в дорогу. Ложная тревога. Один из их коллег-охотников опознал останки. Это были куски туш косули, оленя и кабана.

Не сказать что недовольный этой новостью, я собирался снова погрузиться в выходную сонливость, когда на связь вышла жандармерия Ньора. Никакой возможности побездельничать, честное слово. Снова кости, обнаружены во время работ в погребе частного лица. Воскресные самоделкины, что за чума! Я опять собрался, на этот раз в Ньор, но, охваченный внезапным озарением, передумал, перезвонил жандармам и попросил их прислать мне несколько фотографий по электронной почте, чтобы получить общее представление.

Я настоял на том, чтобы сфотографировали также концы костей и их суставные поверхности: по ним можно точно отличить кости человека от костей животного.

И хорошо, что я об этом позаботился: сразу стало понятно, что кости конские. Захоронения лошадей, в том числе и в подвалах частных домов, не входили в зону моей ответственности, поэтому я отклонил приглашение.

На третьем звонке я подумал, что меня разыгрывают. Снова бригада Сожона с еще одной костью, обнаруженной частным лицом на пустыре. Я благоразумно попросил фотографию объекта, но не смог распознать его по анатомическому фрагменту. Ни концы, ни тело этой длинной кости не были похожи ни на что, известное мне. Посчитав, что дело несрочное, я предложил жандарму прислать нам объект, что он и сделал. Глядя на идеально симметричные суставы и углубления, проходящие вдоль кости с обеих сторон, я засомневался. Распилил объект посередине. Хотя я и ожидал, что корковый (внешний) слой кости будет толстым, он, напротив, был очень тонок – как слой кожи. Внутри ничего не напоминало костный мозг. Это оказалась старая жевательная кость для собак, сделанная из шкур животных методом литья под давлением. Вот такой «кот в мешке».

После этого краткого погружения в общие воспоминания мне ничего не остается, кроме как успокоить собеседника:

– Не волнуйтесь, я займусь телом в понедельник. Ладно, хороших выходных.

Обещание выполнено. На следующей неделе вскрытие благополучно завершилось. Никаких особых следов или повреждений. Только одно отклонение от нормы: анализ крови выявил наличие большой, но не смертельной дозы снотворного. Это лекарство в разумных дозах прописал погибшей лечащий врач. Следователям это не особенно помогло, а наследники теряли терпение.

– Так, а что нам теперь делать с морозильной камерой? – спрашивает меня один из служащих морга.

Хороший вопрос. Предлагаю вернуть ее семье, но она отклоняет предложение. «Каждый раз, открывая эту камеру, мы будем думать о бабушке. Оставьте морозилку себе. Пусть она вам еще послужит».

Морозилки в виде ларя не очень нам подходят, поскольку удобнее пользоваться камерами с выдвижными ящиками, в которых хорошо хранить и консервировать анатомические доказательства, взятые во время вскрытия и запечатанные. Но я соглашаюсь оставить агрегат. Дети покойной подтверждают дарение по почте. Нам осталось только почистить его и найти новое применение.

Сотрудник морга, отвечающий за эту задачу, сначала вынимает простыню, лежащую на дне ларя. Удивленный, он обнаруживает там пластиковый файл с рукописным письмом внутри. «Дети мои, простите меня за неприятный сюрприз. С тех пор как ушел муж, моя жизнь поменялась. Я больше не хочу жить. Я легла в морозилку сама. Отдаю свое тело науке. Заберите украшения».

О находке сразу сообщили жандармам, которые сравнили почерк письма с остальными документами покойной. Записку написала она сама. Следовательно, это было самоубийство замораживанием. Загадка разгадана. Однако последнее желание дамы оказалось невыполненным из-за непреодолимого препятствия: вскрытое тело нельзя передать науке. Прокурор приказал вернуть тело семье и разрешил кремацию. Вот что называется «бросать из холода в жар»…

А морозильная камера с тех пор так и служит нам, тихо урча в углу.

Удобный случай

Только что завершилось вскрытие трупа 55-летней Моник. Пока помощник зашивает разрезы, я делюсь своими первоначальными выводами со следователями. Обычно выводы включают в себя первичные данные о причинах и обстоятельствах смерти, независимо от того, насильственная она или нет.

В случае с Моник таких вопросов не возникает. Список видимых следов насилия на теле говорит сам за себя. Перелом левой скуловой кости и гематома на шее сзади позволяют предположить сильный удар по лицу с последующим падением назад. Тринадцать колотых ран, нанесенных одним и тем же клинком, сосредоточены в двух областях: у основания шеи и в области печени. Многочисленные порезы в верхней части груди и шеи, один из которых нанесен в результате попытки перерезать горло. Повреждения на уровне кистей, полученные в ходе самообороны.

Несмотря на медицинскую помощь, оказанную парамедиками, и операцию, экстренно проведенную в университетской больнице Пуатье, жизнь жертвы не удалось спасти из-за нескольких кровотечений, главное из которых было вызвано разрезом крупной печеночной вены.

Моник была еще жива, когда дочь нашла ее лежащей в луже крови на кухне, с курткой, накинутой на лицо.

Но Моник уже потеряла много крови и очень ослабла. В любом случае в ней оставалось достаточно жизни, чтобы указать на убийцу. Бывают дни, когда работу следователей делает жертва… И безо всякой двусмысленности: это вам не «Омар меня убить»^[16].

То есть никакого саспенса^[17] нет.

В последующие дни я пишу объемный заключительный отчет, в котором подробно описываю все свои наблюдения: каждую рану – ее точный размер, ориентацию по отношению к поверхности тела, высоту от подошвенных поверхностей стоп пострадавшей. Эти цифры очень полезны при реконструкции картины преступления и в следственном эксперименте, когда дело дойдет до проверки версии обвиняемого. В этом случае я могу сказать, что жертва стояла, когда ей нанесли удар ножом, и большинство ударов наносилось непрерывно, будто одним движением, как если бы нападающий перемещался вокруг нее, нанося все новые, и новые, и новые удары.

Два года спустя предполагаемый убийца предстает перед судом ассизов в департаменте Де-Севр. Это бывший молодой человек Сандрин, дочери Моник, – 22-летний конголезец, красивый и стильно одетый парень. Его арестовали через несколько часов после происшествия. Заключенный под стражу, он быстро сознался в преступлении. Он пришел занять денег у своей бывшей девушки. И не просто так: ранее он украл из ее сумочки незаполненный банковский чек, чтобы купить себе симпатичную «Ауди». Оплата по чеку не прошла из-за недостатка средств на счету, продавец автомобиля потребовал от молодого человека две с половиной тысячи евро наличными, чтобы зарезервировать за ним автомобиль. А если нет – прощай, «Ауди». Нечестный, лишенный всякого воображения молодой человек отправился к Сандрин, чтобы попросить у нее денег, которые ему не удалось украсть.

Только вот самой девушки не было дома, и дверь открыла ее мать. Ей никогда не нравился этот претенциозный красавчик, о чем она, не колеблясь, неоднократно ему говорила. Пока ее не стали называть расисткой.

Денег давать она не захотела. Такого отказа он выдержать не смог и набросился на нее.

«Одной рукой я держал ее, а другой открыл ящик. Мне подвернулся мясницкий нож. Как только я схватил его, сразу ударил ее в живот, два или три раза. Она истекала кровью, но все равно продолжала говорить. Вот почему я проткнул ей шею. Я хотел, чтобы она замолчала».

Председатель суда ассизов вызывает меня на скамью свидетелей, и я исправляю показания обвиняемого. Он забыл упомянуть остальные удары. Эта неточность понятна, да и как упомнить, сколько ударов ты нанес в запале. Если бы убийцы вели счет всему, профессия судмедэксперта была бы менее востребована.

Суд тоже ведет свой счет. И после двух часов совещаний – а это очень мало – убийцу приговаривают к двадцати годам лишения свободы.

Женщина в чемодане

Сильвет говорила слишком громко. Корин ужасно на нее разозлилась.

А теперь Сильвет лежит на столе из нержавеющей стали под скальпелем Мари, ожидая вскрытия по всей форме. Наружный осмотр, вскрытие грудной и брюшной полостей, распиливание черепной коробки, извлечение и взвешивание органов. Рутина.

Мари работает со мной уже много лет. В службу судебной медицины она пришла молодым интерном, а сейчас она – практикующий врач в больнице и опытный судмедэксперт. Операция, которую она проводит сегодня утром в октябре 2013 года, не представляет для нее никаких трудностей. Проходя различные этапы вскрытия, она вслух комментирует свои действия: как для присутствующего сотрудника уголовного розыска, так и для интерна, который под ее контролем будет писать протокол вскрытия. Мари регулярно останавливается, чтобы сделать фото.

– Жертва – женщина лет пятидесяти, миниатюрного телосложения, коротко подстриженные седые волосы, вес 41 килограмм, рост 163 сантиметра. Тело чистое, легкий запах жавелевой воды^[18]… Множественные повреждения головы, свидетельствующие о сильных ударах, перелом правой скуловой дуги в верхней части скуловой кости… В ране на коже головы обнаружен маленький осколок стекла… На верхней губе и ноздрях имеются черноватые полосы, а также следы красного вещества и отметины, оставшиеся после протирания. Язык и задняя часть глотки имеют сероватый цвет, похоже на ожоги, вызванные едкой жидкостью вроде щелочи или кислоты… На правой руке три поверхностные раны, типичные для самообороны при защите от холодного оружия…

На животе заметно зеленое пятно – признак того, что смерть произошла накануне или за день до обнаружения…

Трупное окоченение в зоне верхних конечностей было нарушено, вероятно, когда тело помещали в чемодан.

Мари переходит к внутреннему осмотру.

– Четыре раны в легких, справа и слева, одна из которых достигла сердца, вызвав массивное кровотечение и быструю смерть… Две раны в печени… Следов ожога в пищеводе нет, следовательно, жертва не глотала едкий продукт.

Последняя фотография соответствует результатам осмотра, сделанным накануне на месте преступления Алексией, коллегой Мари, дежурившей прошлой ночью.

Алексии позвонили из полицейского участка Ла-Рошели уже после восьми вечера. Она прибыла на место обнаружения трупа посреди ночи. Пока она ехала и искала адрес, криминалисты уже завершили осмотр, освободив место в небольшой студии, оккупированной следователями.

Большой диван был выдвинут на середину комнаты. Между ним и стеной стоял большой открытый чемодан на колесиках. Внутри находилось тело пожилой женщины, почти полностью обнаженной, на ней были только белые кружевные стринги. В воздухе повис стойкий зудящий запах жавелевой воды.

Старший следователь коротко ввел Алексию в курс дела.

В полицию поступил звонок от дочери подозреваемой – мать только что сказала ей по телефону: «Я сделала глупость, такую глупость», но большего дочь добиться от нее не смогла. Патрульные, направленные на место, долго стучали в дверь и звонили, прежде чем им открыли. Маленькая женщина с хмурым лицом, растрепанными волосами до плеч, явно не в лучшей форме, спросила патрульных, чего они хотят.

– Мы просто хотим посмотреть, все ли в порядке, мадам. Ваша дочь беспокоится за вас. У вас все хорошо?

– Да-да, все нормально. Только этот шум, все время этот шум.

– Мадам, о чем вы, какой шум? Я ничего не слышу.

– Да, шум. В цветочном магазине снизу что-то ремонтируют. Стучат весь день.

Прибыв на место, полицейский действительно заметил какие-то строительные работы на первом этаже, прямо под студией, которую занимала женщина.

– И не только это. Еще слышно сирены. И вертолет!

Растерянная квартиросъемщица проживала совсем рядом с больницей, и из ее дома, конечно, были слышны и сирены машин неотложки, и звук вертолета скорой помощи.

Продолжая говорить, дама попыталась закрыть дверь. Полицейский, заметивший маневр, поставил ногу в проем, продолжая беседу.

– У вас из квартиры так сильно пахнет. Что это? Жавелевая вода? У вас что-то случилось?

– Нет-нет. Я пользуюсь ею, чтобы было чисто, вот и все.

– Мадам, мы зайдем на минутку, чтобы убедиться, что все в порядке? Чтобы успокоить вашу дочь.

– Да нет же, все хорошо, говорю вам.

Но командир экипажа, опытный бригадир, почуял неладное. В квартиру нужно было войти обязательно. Поэтому он вел переговоры, пока дама все же не уступила и не впустила полицейских внутрь. Затем она с отсутствующим видом пошла к дивану и села на него. Полицейские отметили безупречную чистоту в квартире и сильный запах хлора. А еще – большой чемодан, наполовину скрытый диваном.

Заинтригованный, один из полицейских обошел диван и тут увидел, что из неплотно закрытого чемодана виднеется человеческая ступня.

Он указал на это своим коллегам, бригадир отреагировал немедленно:

– Стоп, всем остановиться, ничего не трогать, вызываем команду криминалистов и судмедэксперта.

Дальше началась обычная суматоха, череда приходов и уходов, мигалок и специалистов, включая Алексию с большим мешком для тела.

Наутро после бессонной ночи Алексия передала эстафету Мари – мудрая мера, предусмотренная организацией службы судмедэкспертизы.

И вот, после почти четырех часов работы, Мари передает тело сотрудникам морга, чья задача – вернуть ему достойный вид. Затем она идет к себе в кабинет писать предварительное заключение.

Этот важный документ немедленно отправляется по факсу прокурору Ла-Рошели, а копия передается следователям. Мы стали использовать такой метод передачи информации после одного оригинального случая: рассеянный сотрудник уголовного розыска записал информацию во время вскрытия и, не сверив с экспертом, передал ее непосредственно прокурору, который интерпретировал ее по-своему. Спустя несколько дней прокурор был крайне удивлен, прочитав письменный отчет, в котором утверждалось прямо противоположное тому, что он представлял.

Горячая пора для Мари и Алексии окончена. Остальное теперь в руках следственного судьи и следователей, которым предстоит разобраться, что же произошло той ночью в студии Корин в Ла-Рошели.

На это у них уходит почти два года. Тем временем Корин несколько раз давала показания, разъяснения, меняла свою версию. Чтобы выяснить детали происшествия, судья распорядился о проведении следственного эксперимента с присутствием всех заинтересованных лиц, соответственно, и судмедэксперта тоже. Но Мари в декрете. Ничего страшного, я подменю ее. Это называется «командная работа».

Прежде всего я погружаюсь в дело, переданное магистратом. Это история двух женщин, Корин и Сильвет, которые жили в Ла-Рошели. Первая – пенсионерка в хронической депрессии. Вторая – безработная под опекой как ограниченная в дееспособности. Два одиночества встретились за три недели до происшествия, начали приятельствовать и в одно воскресенье решили прогуляться до барахолки, организованной в порту, прежде чем вернуться к Корин, съесть торт и выпить по чашке кофе.

В этот момент действие резко меняет направление. По словам Корин, Сильвет начала говорить громко. Вдобавок она стала стучать лезвием ножа по кофейному столику, отрывисто и без остановки. Корин попросила ее перестать.

Сильвет не восприняла слова всерьез, стала смеяться. Тоже громко. Корин не выдержала. Она набросилась на подругу, разбила бутылку вина ей о голову.

Сильвет сопротивлялась, они подрались. Затем все улеглось на какое-то время. Корин разрезала торт. Но тут Сильвет снова начала стучать ножом. После непродолжительной борьбы за нож Корин нанесла удар. Несколько раз. Она уже не помнит сколько. Три раза точно. У Сильвет пошла кровь. Она упала и ударилась головой о кофейный столик. Мертва.

Что было после? Ошеломленная, Корин сначала села на диван. Повсюду была кровь. Корин принялась мыть все, как одержимая. Нужно было все оттереть. Поэтому она стала мыть с жавелевой водой. Она все терла и вытирала. Корин вымыла все: стены, ковер, диван, журнальный столик и сам труп тоже. Она раздела Сильвет и вымыла ее несколько раз, надела на нее одни из своих трусиков, потому что было неприятно видеть ее обнаженной. В конце концов она, как сумела, засунула труп в чемодан. Но трупное окоченение не дало ей довершить дело, пришлось оставить одну ступню снаружи…

На следующее утро Корин сходила в парикмахерскую, сняла в банкомате деньги и купила билет на поезд, чтобы поехать к дочери в Бретань. После обеда она передумала, решив убить себя. Пошла в супермаркет, чтобы купить бензин, кислоту и алкоголь. Сначала она хотела все это проглотить, а потом подумывала устроить пожар. Наконец она позвонила дочери.

Все это повествование опирается исключительно на показания Корин. Они частично подтверждаются выводами полиции, но остались вопросы относительно хода нападения. Отсюда и необходимость в следственном эксперименте, ради которого я явился в назначенный день точно в срок. И вот я перед охраняемой многоэтажкой, у меня нет ни кода домофона, ни номеров телефонов других участников эксперимента. Я стою с глупым видом и жду, когда же меня пустят внутрь те, кто меня там ждет.

В отчаянии смотрю на парковку у дома. Немного в стороне припаркована полицейская машина. Я подхожу к ней. К счастью, внутри есть водитель, который терпеливо ждет, проводя время за чтением местных новостей. Вот он, мой спаситель. Благодаря ему я наконец попадаю на место преступления, внося туда еще больше суматохи.

На этих двадцати квадратных метрах ковролина еще никогда не толпилось столько людей. Вместе со следственным судьей, секретарем суда, тремя полицейскими, двумя сотрудниками следственного изолятора и подследственной, адвокатами и заместителем прокурора нас уже дюжина, то есть на каждого приходится меньше двух квадратных метров. Я не могу найти себе место. Быстро ставлю рюкзак в угол комнаты, где никто о него не споткнется. Извлекаю свои рабочие инструменты: цифровой «Никон» D300 и бесподобный широкоугольный объектив 10–24. Этого достаточно, чтобы сделать неплохие фото происходящего, несмотря на недостаток места.

Когда начинается следственный эксперимент, я внимательно наблюдаю за Корин, стоящей между двумя накачанными сопровождающими. Обычная, ничем не примечательная маленькая женщина в джинсах и розовом свитере. Она держится, слегка наклонившись вперед, очень напряженно сжимает руки. Она послушно перемещается по каждой просьбе судьи, моделируя различные ситуации.

Каждый раз полиция фиксирует сцену, делая снимки, заставляя всех присутствующих отодвигаться, чтобы не попадать в кадр. И каждый раз я встаю рядом с фотографами, чтобы сделать собственные снимки.

Так у меня будет все, что нужно, чтобы быстро написать отчет.

Мы подошли к моменту нападения. Корин показывает, как она действовала. В конце концов, если ее утверждения и разнятся от одной версии к другой, это может быть связано с тем, что она чего-то не помнит. Ее показания не особенно противоречат результатам судебно-медицинской экспертизы и в целом соответствуют обнаруженным следам и повреждениям.

Я не совсем уверен в порядке событий, но в итоге уясняю для себя следующую последовательность: Корин и Сильвет вступают в схватку и обмениваются ударами. Затем Корин несколько раз наносит Сильвет удар бутылкой по голове. Бутылка разбивается. После короткого перерыва Корин хватает нож, которым до этого стучала Сильвет, и наносит ей двенадцать ударов. Девять из них попадают в грудь и живот, три – в левую верхнюю конечность, которой Сильвет пыталась защититься.

Сильвет теряет сознание от кровопотери, и ее тело падает на пол. Падая, Сильвет ударяется лицом об угол стеклянного стола, ломая скуловую дугу. Смерть наступает из-за быстрой остановки насосной функции сердца.

Далее Корин производит с телом некоторые манипуляции: четырежды перемещает его, несколько раз моет, надевает на него стринги. К вопросу о чистоплотности и стыдливости.

Но остается довольно загадочный момент. Токсикологические анализы показали в крови жертвы золпидем – сильнодействующий барбитурат, используемый при лечении бессонницы. На вопрос судьи Корин отвечает, что не знает, откуда он там взялся. «Сильвет, наверное, приняла его раньше», – говорит она.

Через два года после следственного эксперимента в Сентском суде ассизов проходят слушания по этому делу, и я наконец могу получить полное представление о произошедшем. Одна из наших интернов присутствует на слушаниях с самого начала. Это часть ее обучения. Нет ничего более полезного для будущего судмедэксперта, чем посещение суда ассизов, начиная от выбора участников до вынесения приговора через несколько дней.

Слушания в суде – это концентрат нескольких лет расследования, театральная сцена, грандиозное представление, где ответ на простой вопрос может изменить ход всего дела.

Порядок дачи показаний свидетелями и экспертами выбирает председатель. Судмедэксперт обычно присутствует во время судебного разбирательства до дачи показаний и может оставаться в зале после.

По своему обыкновению, я приезжаю задолго до назначенного времени. Большинство свидетелей уже заслушаны. Как и во время следственного эксперимента, Корин на скамье подсудимых выглядит немного потерянной, ее фигура кажется такой хрупкой между двумя бодибилдерами из охраны следственного изолятора. Сцепленные руки Корин нервно двигаются, она вся в черном. Первый день слушаний суд посвятил анализу ее жизни. Этакое вторжение в частную жизнь правонарушителя, в ходе которого поднимаются все подробности, даже самые грязные. Интерн кратко меня информирует.

Когда председатель дал слово Корин, она упомянула о своей давней депрессии и мыслях о самоубийстве. Вкратце рассказала о своей молодости, отце-насильнике и матери, его сообщнице, которые всегда разговаривали громко и угрожали Корин ножом, чтобы она молчала. Десять детей пары в течение многих лет якобы подвергались сексуальному насилию и избиениям. Когда Корин было 14 лет, она сбежала с одной из сестер. Выйдя замуж, а затем разведясь, Корин окончательно потеряла доверие к мужчинам до такой степени, что представляется вымышленным именем, когда пробует завести новые отношения в Ла-Рошели.

Благодаря раннему приезду мне посчастливилось услышать показания опытных психиатров. Это всегда важный момент. Я ставлю себя на место присяжных: поймут ли они подчас совершенно непонятную лексику, которую, возможно, вывалят на них специалисты?

Дело в том, что мои коллеги-психиатры делятся на две категории: тех, кто выражается как можно более простым языком или хотя бы объясняет сложные термины, – их я понимаю, и мне нравится с ними работать, – и тех, кто не выходит за рамки своего специализированного словарного запаса, и даже с моей медицинской культурой (самой базовой в сфере психиатрии) я не понимаю значения некоторых слов. Сегодня нам повезло: выступают врачи из первой категории.

Экспертов-психиатров несколько: один обследовал подсудимую во время содержания под стражей в полиции, второй – во время госпитализации в психиатрии, вскоре после происшествия, третий – во время содержания в следственном изоляторе. Загвоздка в том, что эти врачи не были единодушны в отношении психического состояния Корин на момент преступления. Поэтому следователь назначил комиссию из трех других экспертов, которые получили доступ к отчетам коллег, больничным картам и могли побеседовать с Корин.

Во время осмотра в полиции она находилась в «состоянии сильной тревоги, граничащей с помрачением сознания», в состоянии шока. Что ж, когда тебя поймали с поличным и содержат под стражей, это неудивительно. В то время Корин не могла объяснить свои действия иначе как стрессом от шума вокруг. У нее не было бреда, галлюцинаций, но тем не менее ее способность мыслить была нарушена. Заключение врача – своего рода психиатрический компромисс: не совсем безумна, но и не здорова.

Шесть месяцев спустя, после второй экспертизы, проведенной, когда Корин была госпитализирована в психиатрию, эксперт зафиксировал сообщения о галлюцинациях во время совершения преступления: «слишком громкий голос жертвы напомнил мне голос матери», «мне как будто бы явилась мать». Однако эта галлюцинация не сопровождалась повелением или приказом («Убей ее!»). Переход к нападению был описан как приступ патологической ярости. В итоге эксперт поставил диагноз: «Психическое функционирование в регистре психозов, которое до тех пор было под контролем и внезапно декомпенсировалось в день преступления». Я понимаю, о чем говорит эксперт, но он не разъясняет присяжным термин «психоз». Жаль.

Все довольно просто: психоз – серьезное психическое расстройство, сопровождающееся потерей контакта с реальностью, бредом, иррациональными представлениями.

Иногда больной не знает, что реально, а что нет. Он может страдать от зрительных или слуховых галлюцинаций, не осознавать своего состояния. Вполне логичный вывод этой второй экспертизы – полная потеря способности к здравым суждениям. Это уже тяжелое психиатрическое состояние. Раньше оно означало пожизненную госпитализацию. Ставки высоки, потому что тот, кто заявляет о полной утрате человеком способности к здравым суждениям, говорит о его уголовной невменяемости, необходимости его психиатрической госпитализации и невозможности суда.

Третий эксперт согласен с первым.

Однако последнее слово остается за коллегией психиатров. Внимательно изучив дело Корин и ее жизнь, они обнаружили в документах дела и показаниях обвиняемой несогласующиеся факты. Их внимание привлекли «элементы расчета, даже откровенного сокрытия улик пациенткой» в том смысле, что она, возможно, ловит рыбку в мутной воде. Ничего удивительного, ведь все это происходит в Ла-Рошели, крупнейшем центре рыбной ловли на европейском Атлантическом побережье…

Я избавлю вас от необходимости запоминать что-то, кроме вывода. Итак, я понимаю, что три психиатра коллегии испытывают трудности с объяснением действий подсудимой в психиатрической парадигме, что Корин, вероятно, говорит не всю правду и ее можно судить, даже если она не мыслила ясно во время инцидента. Однако все согласны с тем, что тут речь должна идти скорее о психиатрической помощи, нежели о тюремном заключении… Психиатрия – это сложно.

В нашем коллективе судмедэкспертов много психиатров. Судебных психиатров. Я отношусь к ним с теплом, но иногда, чтобы подразнить их, напоминаю о своем в некотором роде примитивном видении психиатрии: для меня есть большие сумасшедшие (иногда представляющие опасность и находящиеся в специальных учреждениях), которые не могут приспособиться к жизни в обществе; умеренные сумасшедшие – им удается неплохо справляться при помощи лекарств и часто вести социальную жизнь, пусть даже немного беспорядочную; пограничные случаи между безумием и нормальностью; социопаты, не любящие общество; психопаты, умеющие скрываться среди нормальных (по крайней мере, до поры до времени, и потом попадающие в категорию больших сумасшедших); и, наконец, нормальные.

Большинство из нас – нормальные, но мы можем позволить себе быть немного параноиками, немного обсессивными^[19], немного невротичными или немного истеричными… (Но это уже не большая психиатрия, а просто психология, поскольку то, что вы из нормальных, не означает, что вы не страдаете.)

И я даже могу вам сказать, это не секрет, что некоторые психиатры мечтают внести всех нас (и нормальных тоже) в свой реестр психических расстройств (DSM).

В DSM был даже гомосексуализм, и исключили его оттуда только в 1973 году.

Когда в шутливом тоне я изрекаю подобные простые истины, моя команда в ужасе закатывает глаза, все протестуют, напоминая мне, что о сумасшедших так давно уже не говорят.

В то же время все признают, что где-то в глубине здесь есть доля истины. Но только в самой глубине…

После показаний психиатров наступает время следователей. Обожаю эту часть. Именно тогда у меня складывается картина дела. И здесь личность Корин предстает передо мной в совершенно новом свете.

Следствие проделало кропотливую работу, благодаря которой вырисовывается совсем иное описание подсудимой. Она говорит, что «больше не хотела видеть мужчин в своей жизни», но следствие выяснило, что она регулярно созванивалась по меньшей мере с тремя мужчинами в течение полугода до происшествия. Корин была мошенницей: она использовала вымышленные имена и чужие чековые книжки, получала социальное пособие на другого человека, у нее были деньги из непонятных источников и она лгала о средствах, которые получала. Ее действия после убийства вовсе не хаотичны: кажется, она делала все для того, чтобы скрыть тело и вывезти его из города.

Вот и я наконец на скамье свидетелей^[20]. Представившись (я забыл указать свой возраст, как потом отметит интерн) и принеся стандартную присягу (честно и добросовестно внести свой вклад в отправление правосудия), я возвращаюсь к последовательности событий, сообщенной обвиняемой, попутно сравнивая ее с результатами вскрытия. Хотя история кажется связной, я не могу не заметить: все могло бы сложиться иначе, не находись жертва под воздействием золпидема.

Это замечание приходится кстати – на скамье свидетелей меня сменяют токсикологи. И здесь следственный судья использовал тяжелую артиллерию: двух очень внимательных к деталям экспертов, которые, помимо поиска и измерения всех токсичных веществ в жидкостях, взятых во время вскрытия, также состригли волосы жертвы и провели их анализ.

Потому что в волосах записана история всех медикаментов, которые мы принимаем, будь то постоянно или один раз.

Первый эксперт подробно объясняет, как в луковице волоса (и его стержне) преобразуются поглощенные продукты, оставляя свой след. Золпидем можно отследить в волосах всех, кто регулярно его принимает. Волосы отрастают в среднем на один сантиметр в месяц; длина образцов волос, взятых у потерпевшей, – четыре сантиметра. Таким образом, эксперт имел данные за последние четыре месяца. Результаты анализов однозначны: за месяц, предшествовавший смерти, Сильвет ни разу не принимала золпидем…

Теперь очередь второго эксперта. Он подтверждает показания первого и добавляет весомый аргумент: доза золпидема в крови жертвы соответствует приему двух или трех таблеток за несколько мгновений до смерти. Продукт, метаболизирующийся в луковице, не мог быть обнаружен в волосах, поскольку они не успели отрасти с момента употребления медикамента до наступления смерти. Дозировка не смертельна, но достаточна, чтобы вырубить (образно говоря) человека, который не употребляет препарат регулярно.

Обобщенные показания токсикологов ясны: это не регулярное лечение золпидемом, а его однократный прием, гарантирующий сонливость или по крайней мере снижение способности сопротивляться. Между тем у Корин есть рецепт на это лекарство. У Корин, но не у Сильвет!

А Корин до сих пор отрицала, что давала Сильвет хотя бы малейшую дозу лекарства.

Женщина-обвинитель понимает, что здесь кроется несоответствие, ужасный изъян в защите Корин. Она вскакивает с места, за несколько минут доводит обвиняемую до предела и сталкивает ее со всеми противоречиями. Она заканчивает громовым: «Мадам, время сказать правду». Наступила минута молчания, затем Корин тонким голосом признается:

– Да, я дала ей лекарство.

– Но почему до сегодняшнего дня вы всегда говорили, что ничего не знаете о золпидеме? Даже в присутствии следственного судьи?

– Сегодня все по-другому. Это суд ассизов.

После этой театральной сцены и короткого перерыва слушание продолжается вяло.

Токсиколог садится рядом со мной. Я пользуюсь возможностью тихонько поболтать с ним, но чья-то рука стучит меня по плечу. Я оборачиваюсь. Вот это да!

На меня смотрит точная копия обвиняемой, только моложе. Вся в черном, как и мать, то же лицо, та же мимика, та же стрижка. После всего услышанного мне показалось, что это галлюцинация. Меня начинает беспокоить мое психическое состояние, но я сразу же успокаиваюсь: обвиняемая все еще на скамье подсудимых.

Молодая женщина смотрит мне в глаза и говорит:

– Месье, не хочу показаться неуважительной, но это все же суд над моей матерью!

Затем она отводит взгляд от моего лица и обращает его к матери. Ее лицо сияет, она в полном мистическом экстазе, очарованная своим кумиром, убийцей Сильвет.

Защищаясь, Корин снова рассказывает о своем разрушенном детстве, изнасиловании отцом, о матери, угрожавшей ей ножом, чтобы та молчала, а также о метаморфозе Сильвет с ножом в роковую минуту.

– Я видела маму, – шепчет она.

Чего не сделаешь, чтобы заставить присяжных сомневаться. Однако ничто не подтверждает эту версию, которая, по сведениям, полученным от сотрудников следственного изолятора, подсказана подсудимой ее дочерью в комнате для свиданий.

Когда я выхожу из зала суда, молодая женщина все еще пребывает в экстазе. Я беспокоюсь о ее будущем…

Следующий день – день судебных прений, окончание процесса. В соответствии с требованиями Уголовно-процессуального кодекса (статья 346), «после завершения судебного следствия заслушиваются истец или его адвокат. Обвинитель приводит свои доводы. Обвиняемый и его адвокат представляют защиту. Истцу и прокурору разрешается дать ответную реплику, однако последнее слово всегда остается за обвиняемым или его адвокатом».

Слово имеет адвокат истца (семьи Сильвет). Закон ограничивает его роль требованием компенсации для семьи, он не может настаивать на конкретном приговоре, однако зал быстро понимает, что он собирается поддержать предстоящее обвинение прокурора. Он описывает действия Корин, дачу золпидема Сильвет без ее ведома, приступ насилия и его ничтожный мотив – «только потому, что она говорила слишком громко», наконец, «преступную подготовку» тела, вымытого и помещенного в чемодан.

Затем прокурор, который представляет народ, возобновляет наступление. «В этом деле нет ничего типичного», – начинает она. В своей длинной обвинительной речи она признает, что «у некоторых может возникнуть соблазн квалифицировать это убийство как безумное деяние. Но, по показаниям следователей, подсудимая не могла быть так уж неуравновешенна, как кажется».

Идеально вымытое место преступления – это «неслыханно».

Принятие мер, позволяющих быстро уехать, без сомнения, с телом в чемодане, способность лгать, манипулировать людьми – все это свидетельствует об организационных способностях, которые плохо согласуются с серьезной психиатрической патологией.

Последние слова остаются за защитой. Несмотря на удары обвинения, адвокат Корин придерживается первоначальной линии: измененное психическое состояние подсудимой. Конечно, она не невменяема, но тем не менее все же скорее нуждается в психиатрическом лечении, чем в содержании под стражей. Ее травмирующее прошлое, очень серьезная депрессия, отсутствие мотива, этот сумасшедший поступок, галлюцинации – все оправдывает сокращение срока наказания. Выступая последней, Корин, ранее несудимая, выражает сожаление и просит прощения.

После более чем трех часов раздумий Корин приговаривают к пятнадцати годам тюремного заключения, что значительно превышает требования прокурора, который требовал десять лет, объяснив это тем, что она представляет опасность. А председатель напоминает присутствующим, что «раны, нанесенные подсудимой, свидетельствовали о намерении убить».

Корин не будет подавать апелляцию.

Двойной удар

Во Вьенне стоит солнечный понедельник, что бы там ни говорил Клод Франсуа^[21]. Примерно в двадцати километрах от Пуатье я сворачиваю на сельскую дорогу. Я никак не могу найти место, указанное по телефону жандармом часом ранее. С другой стороны, у меня есть время полюбоваться старинными фермами, стоящими посреди лугов. Я представляю себе суматоху, царившую здесь полвека назад: во время сбора урожая туда-сюда снуют телеги, запряженные лошадьми и волами, со стогов сена перекликаются батраки, слышно треск и стрекот первых тракторов.

Теперь в тщательно выметенных дворах царит тишина. За закрытыми ставнями многие фермы, тщательно отреставрированные, ожидают конца недели, чтобы проснуться. Они ждут выходных, когда их городские хозяева ненадолго здесь остановятся.

Вид синих машин жандармерии за поворотом возвращает меня к моей миссии. Автомобили припаркованы перед огромным металлическим ангаром, у входа расположена небольшая ремесленная зона. Вывеска на воротах гласит: «Ремонт сельхозтехники». Паркуя автомобиль, я поравнялся с каретой скорой помощи. Водитель притормаживает, пассажир опускает окно.

– А, это ты? Клиента мы оставляем тебе. Он уже вне нашей компетенции. Удачи.

Действительно, для интенсивной терапии у клиента истек срок годности. Он висит на высоте более десяти метров над землей, на самой высокой части металлического каркаса, вокруг шеи – веревка.

Если бы не следователь, пришедший встретить меня, я ни за что не увидел бы его.

– Смотрите, вон туда, наверх. Там темно, но можно различить очертания на последней балке. Это владелец. То есть был…

Капитан кратко излагает суть дела. Один из двух работников предприятия, как обычно, пришел в семь утра. Он открыл мастерскую и удивился, не обнаружив там своего шефа, обычно приходившего на рассвете. Он пошел посмотреть, есть ли кто в кабинете, потому что там горел свет. Но в кабинете никого не было. Работник выключил свет и направился к своему рабочему месту.

Ему нужно было закончить сварку рамы. Это кропотливая работа, с которой он хотел справиться до обеда. Проходя через большой зал, работник обругал того, кто оставил в центре стремянку; обычно стоявшую в углу. Он сложил лестницу и поставил ее на место.

И тут он почувствовал что-то липкое на левой руке. Кровь! Он подумал, что поранился, сам того не заметив, и подошел к умывальнику, чтобы смыть кровь. Он осмотрел руку: никакой раны. Озадаченный работник отправился осмотреть лестницу. Тогда-то он и наткнулся на карабин. Оружие лежало на земле, но в темноте он его не заметил. Стало понятно, что этот понедельник отличался от всех остальных. Работник взял карабин и положил его в кабинете. Хозяин знал бы, что делать. Потом он пошел туда, где нашел лестницу. Только на этот раз смотрел внимательнее. Вот оно, это место, куда он наступил. Работник нашел, что искал. На бетонном полу виднелись кровавые следы. Но откуда взялась кровь? Он поднял голову. И увидел наверху своего шефа.

Работник вызвал скорую помощь и жандармов. Затем он рухнул как подкошенный, и его пришлось отвезти к врачу и оставить там. Шок был слишком сильным. Чтобы избежать повторения, следователи попросили его коллегу не приезжать в ангар. Затем они приступили к осмотру.

– Дело несколько запутанное, – говорит жандарм. Есть повешенный, есть следы крови, есть лестница и оружие, которые были перемещены до нашего прибытия. Все это придется распутать, но сначала надо снять тело.

Лестницу ставят на то место, где ее нашел работник. Добровольно вызвавшийся полицейский (потому что спортсмен) взбирается по несущей конструкции для осмотра.

Преодолев последние перекладины, он нам сообщает: «Видно плохо, но, кажется, он повешен». Какая проницательность!

Он продолжает восхождение, перелезая с одной балки на другую и ворча. «Черт возьми! Здесь полно пауков. Не нравится мне тут». Я улыбаюсь, думая о своем старшем сыне и о панике, охватившей его, когда однажды, собирая чернику, он наткнулся на колонию маленьких зеленых паучков. Но ему тогда было восемь лет.

Полагаясь только на собственное мужество и внимая голосу долга, жандарм залезает еще выше. Никакого страха! «Тут сверху балки какие-то следы в пыли. Я сфотографирую».

Следуя по возможным следам повешенного, жандарм наконец достигает самого верха, максимально приближаясь к телу. Вспышка его камеры сверкает, пока он фиксирует каждую деталь сцены.

«Жертва висит на веревке длиной около восьмидесяти сантиметров. Тело перевернулось на бок, наполовину лежит на балке. Вытащить его отсюда будет сложно. Ладно, я спускаюсь».

Чудо цифровой фотографии: я сразу вижу кадры жандарма-альпиниста на экране камеры.

На первый взгляд, все похоже на повешение по сложному сценарию. Но я до сих пор не могу понять, откуда взялась кровь.

Приехавшие тем временем на помощь спасатели подготовили оборудование и материалы; пришла их очередь. Бригадир резко отчитывает старшего следователя: «Могли бы и подождать немного. Что, если бы ваш скалолаз упал?»

На тело повешенного надевают обвязку, защищающую его от падения с помощью системы шкивов и карабинов. Затем шнур, удерживающий тело на балке, обрезают. Можно начинать спуск. Тело, мягко покачивающееся над нами и вращающееся само по себе, выглядит странно.

Прежде чем оно коснется земли, я расстилаю большую белую простынь – благодаря ловкости спасателей труп мягко приземляется на нее животом вниз.

Начинается моя игра. Первое замечание: факт повешения не вызывает сомнений. Переворачиваю тело на спину, чтобы продолжить осмотр. Я крайне удивлен – по безупречно белой простыне, там, где покоилась голова, растекается роскошное пятно крови. Я наклоняюсь. Правый висок липкий от крови, в нем отверстие с почерневшими краями. Я быстро сравниваю его размер с калибром оружия, найденного в ангаре, – это карабин под девятимиллиметровый патрон Флобера для охоты на мелкую дичь: все сходится, размер совпадает.

На этом я заканчиваю предварительный осмотр. Все остальное выяснится в секционном зале. Поскольку труп отправляется в институт судебной медицины, старший следователь дает мне последние данные, собранные его людьми. Бизнес погибшего был на грани краха. Он набрал долгов на крупные суммы, но так и не смог их погасить. Потом от него ушла жена.

Бедолага, наверное, решил, что с него хватит. Остается только понять, как ему удалось и повеситься, и выстрелить себе в голову.

Сканирование подтверждает наличие металлической массы в черепной коробке, раздавленной о костную стенку напротив входного отверстия. Вскрытие черепа позволяет проникнуть в мозговую оболочку, очень твердую, защищающую мозг. Первый же удар бистури^[22] сбрасывает давление внутри черепа, заставляя кровь хлынуть потоком.

Ориентируясь по изображениям со сканера, я разрезаю мозг, следуя траектории свинцового заряда. Группа крошечных дробинок проложила прямой тоннель через серое вещество и вызвала массивное кровоизлияние в мозг.

Что касается шеи, на ней хорошо заметна странгуляционная^[23] борозда, идеально чистая и поднимающаяся к затылку, что характерно для повешения. Гортань, хрупкий орган, который часто повреждается в результате насильственного удушения, не поврежден. Небольшая инфильтрация крови в мышцах (наличие кровоизлияний) подтверждает, что мужчина был еще жив, когда затягивалась петля.

По самому вероятному сценарию, отчаявшийся владелец предприятия все подготовил, установил лестницу, а затем взобрался на нее с веревкой и карабином. Он устроился на самой высокой точке, привязал веревку, затянул узел. Стоя слегка неустойчиво, он приставил ствол к голове и выстрелил. Оружие упало. Из-за немедленного массивного кровоизлияния в мозг мужчина потерял сознание, его тело завалилось на бок, затянув фатальный узел на шее. Так он и умер, повешенный и смертельно раненный в голову. Интересно, он так перестраховался из-за перфекционизма или тревожности? В любом случае шансов остаться в живых не было.

Радикальная операция

Гуляющие по лесу, бывает, тоже попадают в список охотничьих трофеев. Нужно признать, что иногда они сами не очень-то заботятся о собственной безопасности, например, игнорируя все предупреждения о запрете прогулок по частным дорогам во время охотничьего сезона.

Однако с этим славным малым дело обстояло иначе. Жандармерия Монморийона попросила меня осмотреть его, пока он лежал в урологическом отделении университетского больничного центра.

Поскольку урология имеет к охоте такое же отношение, как цистит к цитрусам, мне весьма любопытно послушать пациента и понять, что с ним случилось. Так что на следующее утро я наношу визит в палату, которую он занимает один, и нахожу в ней 65-летнего мужчину явно в отличной форме.

– Здравствуйте, вы месье В.?

– Да, это я.

– Я доктор Сапанэ, судмедэксперт. Пришел вас осмотреть по просьбе жандармерии.

– Доктор, а это не преждевременно? Как видите, я еще жив.

По крайней мере, чувство юмора пациенту не ампутировали. Насчет остального посмотрим.

Уверив его в безвредности моего осмотра, я прошу рассказать, что случилось. Собеседник торопится удовлетворить мое чисто профессиональное любопытство.

– Так вот. Я ничего не успел сообразить. Мы с женой шли по сельской дороге. Все было спокойно. Внезапно я почувствовал что-то вроде удара, сильного удара в бедро. Я упал на землю и не смог встать. Жена позвала на помощь. Приехали спасатели, отвезли меня в отделение неотложной хирургии. И там, доктор, мне сказали, что в меня попала пуля. Ее хорошо видно на рентгеновском снимке.

Действительно, отличный скан таза и бедер. Эта анатомическая область очень деликатная. Нашему любителю прогулок повезло, что он относительно легко отделался.

Имея перед собой снимки, я мысленно повторяю сценарий: месье В. получил удар по паховой складке с правой стороны. Пуля повредила ему таз, и раненый не смог подняться. При контакте с костью пуля фрагментировалась, рассыпав осколки повсюду, оторвала половину простаты (своего рода радикальная простатэктомия^[24]) и в итоге раздробила противоположную часть таза.

– О том, чтобы вытащить пулю, и речи нет, – продолжает пациент. – Хирург объяснил мне, что после этого я могу стать совсем беспомощным. Так что руки прочь.

Быстрый осмотр подтверждает наличие входного отверстия от снаряда^[25] и отсутствие каких-либо признаков выхода. Итак, у него теперь есть лишняя дырка ниже пояса. Он признается, что уже слышал эту шутку от друзей.

С другой стороны, невозможно точно оценить калибр оружия так, как я это делаю обычно, по диаметру входной раны: беспокоясь о сосудах в этой области, хирурги исследовали рану и нарушили ее первоначальный вид. Однако на снимках сканера, помимо разрозненных фрагментов головки снаряда, видна целая дробина диаметром около семи миллиметров. К сожалению, точность моей оценки недостаточна. В оружейных магазинах есть боеприпасы нескольких калибров, которые могут соответствовать подобному размеру.

Эти недостаточные, на мой взгляд, выводы я и передаю жандармам. В ходе расследования они выясняют, что в день инцидента группа людей охотилась в 650 метрах от места происшествия.

Один из них выстрелил в животное на хребте – выстрел был крайне рискованный, нарушающий правила безопасности. Следует производить только выстрелы, направленные в сторону земли, чтобы пули, не попавшие в цель или перелетевшие ее, застревали в ней в конце своего пути, а не терялись в округе.

Основываясь на положении каждого стрелка и возможной траектории полета пули, следователи выявили того легкомысленного охотника, которого привлекут к ответственности за нанесение непреднамеренных травм.

Спустя несколько лет я снова осматриваю пострадавшего. На этот раз любитель прогулок борется с раком простаты, который дал метастазы и поразил органы и ткани малого таза. Цель моего осмотра необычна: выяснить, могла ли пуля сыграть роль в таком распространении рака. Ввиду начальных поражений, из-за которых части простаты разлетелись по всем тканям малого таза, я отвечаю на этот вопрос утвердительно.

Что ни говори, охота – опасное дело, иногда она может даже усугубить течение рака!

Стретчинг

Мой собеседник на том конце провода настаивает на своем:

– Вы нас не пропустите, док: 46° 09’ 18” северной широты, 1° 10’ 6” западной долготы.

– Это координаты места, где мы встречаемся?

– Да, и координаты тела. К тому же вас должна заинтересовать история аквалангиста в наручниках.

– Это, конечно, всегда пожалуйста, но на сегодняшнее утро у меня уже есть программа. Посмотрю, кого можно вам выслать. Перезвоню, как только приеду в университетскую больницу. Думаю, вам понадобится все: томограф, вскрытие, токсикология… И не забудьте привезти все материалы, особенно баллон, чтобы взять пробу газа.

Откровенный смех следователя меня озадачивает.

– Это лишнее, вот увидите, тут особый случай.

Мое любопытство задето за живое, но полицейский отказывается рассказать больше.

Я смотрю на стену, где большие красные цифры показывают время: 6:35 утра. К завершению разговора я окончательно проснулся.

Странное совпадение: на прошлой неделе нам поручили разобраться в происшествии с водолазом. Морскую бригаду Ла-Рошели вызвали на несчастный случай на производстве: водолаз, выполнявший погружение, перестал отвечать коллеге на поверхности. Последний экстренно спустился на глубину 30 метров, чтобы достать потерявшего сознание.

Когда он добрался до дна, тот водолаз, что находился внизу, был вялым, не дышал и смотрел в пустоту «широко открытыми черными глазами, хотя вообще-то глаза у него голубые».

В полной панике, встряхнув коллегу несколько раз, спасатель стал поднимать его наверх, не соблюдая традиционные декомпрессионные остановки, которые требуются в этих обстоятельствах, по крайней мере живым. А тот, кого он вытаскивал со дна, уже был, по моему мнению, мертв.

С тех пор спасатель жил как в аду. Каждую ночь, вздрагивая, он просыпался от одного и того же кошмара: друг смотрит на него большими черными глазами и с трубкой во рту умоляет его во время подъема: «Помедленнее, помедленнее! Ты меня убьешь».

Его мучила навязчивая идея, что это он убил своего друга, слишком быстро поднимая его, не соблюдая остановок.

Морская бригада с помощью своих экспертов провела расследование и сразу же исключила из причин несчастного случая неполадки в оборудовании и качество газа, используемого водолазом. В лучшем случае погибшего можно было обвинить в том, что он работал дольше, чем полагалось, в нарушение трудового законодательства, но здесь он сам был и начальником, и жертвой…

Сканирование, проведенное перед вскрытием, дало необычный результат. В норме характерные изображения газа на снимках обнаруживаются только в дыхательных путях, легких, желудке и часто в толстой кишке. Здесь же наш водолаз напоминал старый труп, разбухший от гнилостных газов, хотя тело его при этом прекрасно сохранилось. Множество пузырьков газа проникло во все ткани. Все крупные сосуды – аорта, легочные артерии, крупные вены – содержали газ. Даже в случаях самой тяжелой декомпрессионной болезни я никогда не видел столько пузырьков.

Я быстро пришел к выводу, что такое ненормальное присутствие газа в теле было простым следствием десатурации^[26] трупа во время подъема и в последующие часы.

Процесс десатурации у ныряльщиков сродни появлению пузырьков в бокале шампанского. Пока пробка в бутылке, пузыри не видны. Как только пробка выскакивает, сразу появляются мелкие пузырьки, и этот процесс продолжается на воздухе. Переход от глубин к поверхности немного похож на открывание бутылки. Только медленный подъем позволяет телу при помощи дыхания постепенно высвобождать газ, растворенный в крови и тканях тела.

Но наш водолаз уже не мог дышать, и растворенный газ, который не имел возможности покинуть тело, распространился по нему, заполнив пузырями.

Вскрытие установило причину смерти: банальный разрыв аневризмы головного мозга, совершенно не прогнозируемый у здоровых молодых людей.

Церебральная аневризма возникает в результате порока развития артерии в головном мозге, просвет которой расширен, то есть представляет собой мешочек, небольшой карман – его стенка становится тонкой, теряет эластичность и подвержена разрыву. Стенка артерии может разорваться в любой момент, в том числе из-за высокого артериального давления: кровь из поврежденного сосуда устремляется наружу, образуя гематому в головном мозге, которая сдавливает ткань самого мозга. Это может привести к потере сознания. Такие разрывы часто вызывают серьезные последствия, даже если врачебная помощь оказана вовремя. Самые тяжелые формы нередко приводят к летальному исходу.

В порядке исключения и учитывая психологическое состояние спасателя, я согласился с ним встретиться, чтобы ответить на его вопросы, в надежде, что он в итоге забудет этот черный пустой взгляд, преследующий его каждую ночь.

У водолаза были большие черные глаза, потому что его зрачки были расширены (это называется мидриаз), что было следствием необратимого повреждения мозга.

По этой же причине он уже не дышал. Что касается пузырей по всему телу, спасатель ничего не мог поделать, он все равно доставал из-под воды мертвеца.

Но вернемся к сегодняшней миссии. Приехав в университетскую больницу, я сразу же смотрю, кто на смене: Алексия свободна, она сможет поехать в Ла-Рошель. Что до меня, я погружаюсь (уместно будет так выразиться) в свое последнее дело, историю жертвы, напоровшейся на нож в руках преступника. По крайней мере, такова версия последнего после визита его адвоката. Жертва больше не говорит: она мертва.

Алексия приехала на место в Ла-Рошели и докладывает мне о ситуации. Она большая любительница писать сообщения, считает, что это удобнее, чем говорить по телефону. «Шеф, вот уж действительно странный аквалангист. Маска есть, а баллона я что-то не вижу».

Я же сообщения терпеть не могу. Я все еще сопротивляюсь смартфонам, с одной стороны, потому, что предпочитаю телефонные звонки, но в основном из-за непродолжительного времени их автономной работы, которое считаю смехотворным. Меня раздражает необходимость заряжать аккумулятор каждые 24 часа. Моя старая раскладушка Doro, две недели работающая без подзарядки, непобедима. С другой стороны, писать сообщения на ней – это кошмар: нужно нажать на клавишу несколько раз, чтобы выбрать букву, и каждое сообщение занимает у меня огромное количество времени. Кажется, это называется tap mode^[27]. Поэтому я, как обычно, отвечаю лаконичным ОК.

«Не двигала его, жду вашего мнения. Он лежит на животе, руки сцеплены за спиной. В руках – конец трубки маски. Еще у него рука между ног».

Мне трудно представить себе эту сцену. А поскольку у Алексии с дайвингом туговато, у меня есть сомнения и относительно ее технического словаря. Мне трубка маски больше напоминает гофрированный шланг, который идет к регулятору, когда дайвер использует ребризер^[28], что объяснило бы отсутствие классического баллона.

Я отправляю сердитый «?». (Заметьте, только я знаю, что это сердитый вопросительный знак.)

Алексия печатает быстро – через несколько секунд мне приходит кое-что еще: «Ключ от наручников найден, висит на цепочке на столбе примерно в двух метрах от тела».

Ситуация становится все более запутанной.

Озаренный внезапной догадкой, я ввожу GPS-координаты в «Google Планета Земля». После нескольких попыток ввода, ошибок и опечаток я вижу, что Алексии в Ла-Рошели совсем неплохо: еще бы, в двух шагах от здания, напоминающего казино, на берегу моря. Но если аквалангист находится рядом с ней, то он не в воде и не на пляже, а на высоте девяти метров над уровнем моря и… в городском саду. Найдите ошибку!

В этот момент я не выдерживаю, хватаю верный «Доро» и звоню.

Голос, ответивший мне, полон иронии:

– Да, шеф?

– Вы можете мне это объяснить?

– Шеф, надо было вам ехать. Я в дайвинге не разбираюсь, но все это оборудование кажется мне странноватым.

Алексия объясняет.

Парень найден в сквере, но в гидрокостюме. Следователи рвут на себе волосы, улики разбросаны повсюду. Тело она пока еще не переворачивала.

– Я могу вам только сказать, что на нем гидрокостюм. А еще маска, которая надета на голову и закрывает все лицо. Из маски выходит большой гофрированный шланг, спускающийся по спине. На конце шланга, который он держит в руках, что-то закреплено серой лентой.

Наступает долгое молчание.

– Что за рука между ног? Ему отрубили руку? Но как же тогда держались наручники?

– Нет, шеф, рука пластиковая… А, и еще, я забыла сказать, ягодицы у него обнажены… На ногах обувь для дайвинга, но надета на футбольные гетры…

– Вы меня разыгрываете или это серьезно?

– Разыгрывать вас, аквалангиста? Никогда! Вы же знаете меня, шеф!

– Вот именно…

– Я отправлю вам фото по MMS.

– Ах, нет, не надо, мой телефон не открывает ММS, это так сложно, мне придется зайти в свою учетную запись «Оранж», потом… Короче, очень неудобно.

– Вы крайне современны, босс!

– Ха-ха… легко вам смеяться надо мной! Отправьте фото на почту университетской больницы.

– Хорошо, считайте, что уже отправила!

Через несколько минут приходят фотографии.

Действительно, ягодицы совсем открыты. Гидрокостюм наспех изрезан ножницами. Красная пластиковая рука выделяется на фоне ярко-желтых гетр и темно-синего гидрокостюма. Что касается маски, она не похожа на современную маску аквалангиста.

Беглый поиск в интернете показывает, что это российский противогаз, широко распространенный в странах Востока. Есть и модель с ребризером. В 1973 году русские даже разработали модель для подводных спасательных работ, ИП-3.

Я снова беру телефон:

– Что говорят следователи?

– Я вам еще не все рассказала, шеф!

– Да нет, без шуток. Я немного сомневался…

– По ночам этот сквер – излюбленное место встреч у любителей несколько своеобразных сексуальных практик… В радиусе десяти метров от тела на квадратный метр приходится почти пять презервативов. Разной степени использованности. И рука тоже в презервативе. Следователи размышляют, все ли забирать с собой. А мне что теперь делать?

– Вы, как всегда, оборачиваете руки трупа крафтовой бумагой, потом переворачиваете тело на полотно чехла для трупов.

– И потом снова звоню вам?

– А вы как думаете?

Спустя полчаса оказывается, что спереди тело даже интереснее, чем сзади. Еще несколько сюрпризов. На этот раз Алексия сразу присылает фотографии. Они весьма информативны.

Вырез на ягодицах продолжается между ног и поднимается до выбритого лобка. Еще спереди установлено высококлассное электрооборудование: один электрод вставлен между крайней плотью и головкой полового члена, другой – закреплен на яичках. Кажется, я вижу на мошонке металлическое кольцо. Из двух круглых отверстий, прорезанных в гидрокостюме, выступают соски. На них также закреплены электроды.

Что до противогаза – на нем нет лямок. Это действительно покрывающий всю голову водонепроницаемый резиновый противогаз; чтобы надеть такой на голову, его придется натягивать. Правое стекло, находившееся ближе к земле до того, как тело подняли, окрашено в ярко-красный цвет киновари, что выглядит очень эффектно на контрасте с белой пеной, заполнившей левое стекло.

– Шеф, нам продолжать здесь или все везти в институт?

– Красиво все упаковываете и возвращаетесь домой. Только проверьте, что точно забрали все: если есть электроды, где-то должен быть и пульт управления…

Через несколько часов в университетской больнице Пуатье мы помещаем тело в томограф. Сканирование производится прямо в чехле, со всем оборудованием на теле. Металлические предметы искажают сигнал и, следовательно, изображение, но мы все равно можем четко различить небольшой металлический контейнер, помещенный в конец шланга противогаза.

Единственная аномалия, отмеченная при сканировании, – легкие заполнены жидкостью, но никаких следов газа в мягких тканях: кессонной болезни у нашего «аквалангиста» точно не было.

На следующий день Мари и Алексия работают в секционном зале в четыре руки. В зал поочередно заглядывают все сотрудники судмедэкспертизы и даже секретари – слишком велико их любопытство, вызванное этим совершенно беспрецедентным случаем. Информация быстро распространяется за пределы службы, несмотря на мое указание соблюдать конфиденциальность. А все из-за того, что мы не сразу разобрались, как снять металлический предмет с мошонки трупа.

Как и во всех сложных случаях, наружный осмотр накануне также проводился в секционном зале. К счастью, Алексия сообразила захватить ключ от наручников, висевший на цепочке, что само по себе превратилось в приключение, потому что, чтобы снять цепочку со столба, ей пришлось искать кусачки в комиссариате Ла-Рошели.

Для обнаружения следов ДНК стерильными тампонами берут образцы с наручников, ключа, цепочки и серой ленты, обмотанной вокруг конца трубки. Затем наручники снимают. Со всеми электродами обращаются одинаково осторожно, как и с пультом управления, найденным в нескольких метрах от тела.

Наконец снят и противогаз. Из носа и рта выходит кровянистая жидкость. Конец трубки, через который обычно попадает воздух, полностью заблокирован флаконом с попперсами^[29], закрепленным несколькими слоями серой ленты. Судя по виду конструкции, был предусмотрен только выпускной клапан для воздуха, но не впускной. Удушение гарантировано.

Веки опухли, лицо отечное, синюшное. Оно не того серого цвета, какой часто встречается при отравлении попперсами.

– Шеф, а что с кольцом? Как будем снимать?

Кольцо массивное, наверняка весит граммов 300–400. Оно надето на мошонку чуть выше яичек, пенис полностью свободен. На это приспособление даже смотреть больно: я сочувствую нашей жертве. Представляю себе, как эта штука растягивает кожу, напирает на яички, с каждым шагом, с каждым движением давит на эти маленькие чувствительные органы: ой-ой-ой…

Кольцо состоит из двух частей, шарниром скрепленных друг с другом; регулировочный винт позволяет соединить части кольца, когда оно уже надето. Тут возникает техническая проблема: как открыть кольцо без шестигранного ключа, если такого инструмента в нашем распоряжении нет? Конечно, и речи нет о том, чтобы оставить приспособление на месте и позволить жертве продолжить свое путешествие в вечность с ним.

Выход только один: звонок в техническую службу университетской больницы. Но чтобы получить ключ, приходится объяснить, зачем он нам.

Наконец, после долгих переговоров, двое сотрудников техслужбы, движимые понятным любопытством, появляются в дверях секционного зала со спасительным ключом.

Прежде чем приступить к вскрытию, нужно решить еще одну проблему. Поскольку противогаз не давал жертве дышать – скорее всего, перед нами смерть от удушья. Но, возможно, попперсы тоже сыграли свою роль. Как обнаружить отравление амилнитритом или каким-то другим компонентом попперсов? Желтый флакончик, кажется, так и дразнит нас. Да и дозировать эти вещества непросто, потому что они чрезвычайно летучи и быстро испаряются.

Мы учитываем потребности токсикологической службы и берем образец крови во флакон, закрывающийся специальным устройством, предотвращающим проникновение воздуха и испарение веществ.

В остальном – классическое вскрытие. Берем другие образцы, особенно из легких, очень тяжелых и заполненных кровянистым экссудатом^[30].

Несколько дней спустя, когда я иду забирать свою корреспонденцию у начальника почтовой службы больницы, каждый норовит подойти ко мне и засыпать вопросами и комментариями:

– Про ваше последнее вскрытие – это все правда?

– Вы напишете про это в следующей книге?

– Помните тот случай с аквалангистом, которого привязали к шесту? Его тогда нашел торговец рыбой во время отлива. Вы говорите, что в шоке, а торговца тогда, кажется, пришлось отправить в психушку!

– Да, был привязан к шесту для мидий бушо^[31], на острове Ре или на Олероне, где там мидий выращивают.

– Говорят, одну руку ему отрезали и вставили в прямую кишку, а другая была прицеплена к столбу наручниками… А ключ прибит к столбу, чтобы не потерялся.

– И что у него был желтый баллон для дайвинга.

– И что там в нем было полно всяких штук, вызывающих эрекцию, ну, не «Виагры», а маленьких флакончиков, от которых сразу кончаешь. Попперсы, вот как они называются.

– И что к этому флакону он прицепил свой акваланг. Вот уж действительно сумасшедший!

– Это был секс или убийство? Кому знать, как не вам!

– Моя дочь, которая учится в одном классе с вашим сыном, спросила его про этот случай, но он ничего не стал ей рассказывать. Он что, не в курсе?

– Не заливайте, док, у вас явно есть какая-то идея, даже если девушки из вашей команды не хотят нам больше ничего рассказывать…

– Ха! То есть это все они вам рассказали?

– Ну да, они недолго сопротивлялись. Робер, который работает в техобслуживании и помогал вам, уже рассказывал нам кое-что раньше, но только про кольцо вокруг шаров. Похоже, вы заставили его поклясться молчать. Что это было за кольцо?

– Это правда было кольцо Мебиуса?

Конечно, некоторые приукрасили историю… Но я не могу устоять перед удовольствием подтвердить все разом.

– Итак, док, это садомазохистское преступление? Жертва связана и скована наручниками, что же еще это может быть, верно?

Это очень здравое замечание. Мог ли наш «аквалангист» собрать эту конструкцию в одиночку? Во всяком случае, на нем нет никаких повреждений: ни гематом, ни ссадин – словом, никаких следов насилия.

Я элегантно выхожу из ситуации:

– Мы еще не закончили исследования, нужно посмотреть кое-что в интернете.

– Думаете, вы найдете там его фото?

– Нет, хочу посмотреть все эти штуки. Вы подали мне идею.

Фраза вылетела сама собой, без раздумий, но я сразу загорелся мыслью представить этот особенный и редкий случай французскому обществу судебной медицины. Но для этого мне нужна дополнительная информация. Я предлагаю Алексии и Мари начать поиски с простых слов: «попперсы», «кольцо», «мошонка», «удовольствие», «наручники».

Мы получаем незамедлительный результат: помимо нескольких очень серьезных статей от общества урологов, в том числе рассказа о том, как гениталии механика застряли в автомобильном шарикоподшипнике, остальные результаты поиска подверглись цензуре – они отфильтрованы системой университетской больницы.

Дело становится трудноразрешимым. Но нам нужно иметь какое-то представление о сексуальных практиках, в которых мы совсем не разбираемся. О тех, которые я скромно называю альтернативными.

Наконец я связываюсь с сотрудником, ответственным за IТ-обеспечение больницы, подробно разъясняю ему проблему.

Для работы мне действительно нужно обращаться к сайтам, описывающим определенные сексуальные практики.

Пользуясь случаем, я объясняю, что еще мне было бы полезно иметь доступ к сайтам, посвященным насилию, оружию, взрывчатым веществам и преступлениям, которые также отфильтровываются университетской системой.

После моей просьбы наступает долгое молчание. Собеседник выглядит озадаченным.

– Доктор, обычно я отвечаю отказом на такие просьбы. Когда вы заходите на подобные сайты, на вас обрушиваются нежелательные сообщения… И особенно вирусы, один опаснее другого.

– А что же ваш антивирус?

– Он эффективен. Обычно. Если обновлять базы при каждом посещении сайтов.

– То есть это «да»?

Вновь молчание, тяжелее предыдущего.

– А из дома вы все это смотреть не можете? У вас есть интернет?

– Да, но он модемный, и я не представляю, как буду организовывать служебные встречи дома только для того, чтобы просмотреть эти изображения… Мне ведь и команду нужно обучать. Представляю себе лицо моей жены…

– Пф-ф-ф… Это создаст неприятный прецедент. Я уже отказал гинекологическому отделению. Они хотели изучать результаты по запросам «детские изнасилования» и «педофилия».

– Да, я понимаю, но они же не ищут изображения колец для мошонки! И подумайте о других моих просьбах…

– Ах да, оружие и взрывчатка… Вы что, планируете теракт?

Мой собеседник расслабляется. Это хороший знак.

– Ладно, но на ваш страх и риск! В любом случае нужно ограничиться одним компьютером. Подумайте, прежде чем выбрать!

Выбор сделан быстро в пользу одного из общих компьютеров, стоящих в опенспейсе, на котором раньше не было никакой конфиденциальной информации.

Далее мы долго блуждаем по специализированным сайтам и делаем череду совершенно неожиданных открытий. Повышение квалификации судмедэксперта иногда приобретает удивительные формы…

Вот как мы узнаем об удовольствиях, испытываемых некоторыми, когда их подвешивают на чем-то вроде гигантских крюков, избивают плетьми, связывают всевозможными способами, об оргазме от сенсорной депривации, о желании боли от орудий пыток или членовредительства, об употреблении уже известных нам веществ…

Мы изучаем грани садомазохизма, где с удовольствием подчиняются, хотят быть избитыми, связанными, униженными… В том числе и с риском для жизни, если речь идет о гипоксии: кислородное голодание усиливает ощущение удовольствия.

Некоторые используют простой пластиковый пакет, другие имитируют повешение – с этой практикой мы уже знакомы.

Нечаянный успех повешений в ходе сексуальных игр регулярно приводит их жертв ко мне на стол.

Не говоря уже о секс-игрушках, разнообразных устройствах, ударах электрическим током…

Что касается грубого обращения с гениталиями, здесь существует бесконечное количество комбинаций, и наше кольцо в конечном счете оказывается не самой агрессивной формой в сравнении с введением стержней в уретру (это проток полового члена, по которому моча выводится наружу), или, что еще хуже, с разрезанием уретры при помощи скальпеля вплоть до бисекции члена (разделения его надвое), причем не может не возникнуть вопрос: какая после этого от него будет польза…

Очень быстро мы находим наше знаменитое кольцо, и… Оказывается, что оно очень просто в использовании. Не нужно быть большим мастером: «Раскройте кольцо, наденьте его на мошонку, аккуратно натянув кожу, чтобы не защемить ее, закройте, поверните винтик шестигранным ключом, который поставляется с кольцом».

Тем временем эта драма вызывает бурную реакцию и волнует представителей местного гей-сообщества. Изнасилование, закончившееся смертью? Гомофобная агрессия? Стигматизация членов сообщества на фоне сексуальной игры, которая плохо закончилась? Благодаря прессе я могу следить за эхом этих страстей, ожидая, пока расследование продвинется дальше.

Через несколько дней нам приходят результаты дополнительных исследований образцов, взятых во время вскрытия.

Микроскопическое исследование легких подтверждает массивный отек и разрыв легочных альвеол, этих тонких перегородок, которые обеспечивают обмен между кровью и воздухом для насыщения организма кислородом. Эти поражения указывают на асфиксию из-за обструкции дыхательных путей.

Под действием дыхательных усилий давление в легких увеличивается, что вызывает разрыв стенок альвеол.

С другой стороны, несмотря на все проверки, токсиколог не обнаружил ни алкоголя, ни психотропных препаратов или других токсичных веществ, ни следов стимуляторов, ни даже попперсов.

Наконец приходит время для обобщения данных со следователями. В полицию жертва раньше не попадала. Посещение дома погибшего подтверждает его аппетит к сексу: там нашли множество соответствующих аксессуаров и порнографических видео. Исследование его компьютера показало, что он изучал разные опасные темы, о чем мы уже догадались во время ускоренного курса по альтернативным сексуальным практикам.

Все указывает на несчастный случай, но остается вопрос: мог ли он сам, в одиночку, установить всю эту конструкцию? Очевидно, нет. У этой мизансцены совершенно точно были свидетели и даже участники, но их поиски по сей день не увенчались успехом.

Наше заключение: несчастный случай во время эротического удушения.

Пусть это происшествие послужит напоминанием о том, как важно соблюдать осторожность в таких опасных, а иногда смертельно опасных, практиках.

Бегунья

Около 7:30 утра, августовское солнце предвещает жаркий день. Как всегда по утрам, Клеманс бегает трусцой. Молодая женщина, только что отметившая 26-летие, в наушниках на автомате бежит по привычному маршруту в сельской местности Пуату. Пробежав несколько километров по узкой тропинке, она выбегает на фермерскую дорогу между двумя кукурузными полями. Сезон выдался хороший – высокие стебли кукурузы закрывают горизонт. Клеманс не слышит, как сзади накатом движется машина.

Внезапно перед ней оказывается мужчина, она подскакивает от неожиданности. Он заговаривает с ней. Она останавливается, вытаскивает наушник.

– Да?

– Не хочешь потрахаться, прямо сейчас?

– Вы что, с ума сошли?

Это все, что она успевает сказать. Парень набрасывается на нее – резко рвет майку, хватает за руку и швыряет на землю. Она борется, кричит. Он бьет ее, кулаком по лицу, ногой в живот. Потом сильно сжимает ей шею, давит все сильнее и сильнее. Клеманс умоляет его остановиться. Он сжимает еще крепче. Она больше не может дышать. Задерживает дыхание и чувствует, что теряет сознание. Клеманс вот-вот умрет.

Внезапно воздух возвращается в легкие. Дезориентированная, ошеломленная, но живая, сквозь слезы она видит нападавшего, который убегает с криком: «Я больше не хочу, я не хочу!»

Несколько часов спустя, благодаря оказавшему помощь автомобилисту и жандармам Невиля-де-Пуату, Клеманс осматривают в отделении судебно-медицинской экспертизы, чтобы оценить тяжесть полученных травм. Обнаружены множественные ссадины, гематома под левым глазом и следы от ногтей на шее. Клеманс много плачет, у нее все болит. В заключение Мари настаивает на том, что позже будет необходимо провести оценку психологического ущерба, нанесенного потерпевшей. После отделения неотложной помощи, где у Клеманс диагностировали легкое растяжение связок шейных позвонков и установили ей шейный ортез, она возвращается домой с рецептом на обезболивающее.

Тем временем преступник арестован. Жандармам не пришлось долго его искать. Мужчина живет в двух шагах от места нападения. Сорока девяти лет, холост, управляет семейной фермой, никогда не привлекал внимания. Он признает нападение перед следователями, затем перед следственным судьей, утверждая, что не понимает, что с ним произошло, и выражает глубокое сожаление. По обвинениям в покушении на изнасилование и убийство его заключают под стражу до суда.

Семь месяцев спустя, пока идет расследование, судья просит меня снова осмотреть потерпевшую, чтобы повторно оценить ее состояние. У молодой женщины, которую я осматриваю, все еще осталось несколько незначительных физических проблем. Есть жалобы на умеренные боли, в том числе головные.

А вот в психологическом плане картина ухудшилась, как отметил опытный психиатр, обследовавший Клеманс за три недели до меня. Я читаю в его отчете: «потеря интереса к жизни, беспокойство, сверхбдительность, нарушение сна». Клеманс сообщила ему, что больше не может ни ездить в общественном транспорте, ни заходить на подземную автостоянку. У нее налицо все клинические признаки посттравматического стрессового расстройства.

Судья также просит меня оценить степень опасности нападения. Я снова анализирую фотографии дела, сделанные при экстренном осмотре. Рассказ Клеманс, как и царапины и следы удушения у нее на шее, свидетельствует в пользу двух отдельных эпизодов сдавливания. Преступник сначала схватил жертву за шею, чтобы обездвижить ее, потому что она сопротивлялась. Именно на этом этапе он вонзил ногти в кожу, оставив глубокие царапины. Как только жертва оказалась в надежном захвате, он сжал ей горло обеими руками, вызывая сдавливание дыхательных путей, отсюда и ощущение остановки дыхания, прекрасно описанное Клеманс.

Это чрезвычайно опасно: если бы нападавший продолжил сжимать шею дальше, он, несомненно, убил бы бегунью.

Я увидел эту девушку снова только два года спустя, во время судебного процесса над нападавшим в суде ассизов Вьенны в Пуатье.

Ей совсем не стало лучше. Судебный процесс только усугубил ее переживания, поскольку ей пришлось неоднократно рассказывать о нападении и, следовательно, переживать его заново. Сначала дважды перед жандармами, затем перед следственным судьей, экспертом-психиатром, экспертом-психологом, который сообщил о ее тревожно-депрессивном состоянии, затем перед судмедэкспертом, а потом снова перед судом ассизов.

В то же время она не наблюдалась у психолога, а успокоительные препараты и антидепрессанты, прописанные терапевтом, ей не помогли. Я убежден, что более тщательный подход к преодолению стресса и правильное психологическое сопровождение помогли бы не допустить некоторых из ее симптомов или облегчить их.

Другая сторона тоже не в лучшей форме – нападавший на скамье подсудимых пребывает в подавленном состоянии. Бедный парень, вся жизнь которого заключалась в работе на ферме, почти не имевший отношений с женщинами, «неспособный к отношениям» – скажет осматривавший его психиатр.

На вопрос председателя суда подсудимый вновь говорит о своем стыде, о вине, которая его душит, и о том, что его все не покидает вопрос: «Почему я это сделал? Почему?»

Мои фактологические показания ограничиваются пересказом моего же экспертного заключения – описанием повреждений и их развития. Когда дело доходит до допроса, обвинитель довольно резко спрашивает меня: «По вашему мнению, господин эксперт, мог ли обвиняемый убить в тот день?» Я смотрю на присяжных, четырех женщин и двоих мужчин: все неподвижны. Они ждут моего ответа. «Да, господин обвинитель. Но он этого не сделал. Он ослабил давление». Услышав мой ответ, обвинитель приобретает раздраженный вид.

На следующий день наступает время прений.

Адвокат Клеманс рассказывает о разрушенном будущем беззаботной молодой женщины, «которая была так счастлива», чья «жизнь была прекрасной, многообещающей, освещенной жизнерадостностью» до этой скверной встречи.

Клеманс оказалась «в состоянии посттравматического стресса, сверхбдительности», с чувством, что в любой момент с ней может случиться что угодно, что все может исчезнуть в одночасье, «одним махом».

Тем, что выжила, Клеманс обязана исключительно своему упорному сопротивлению и годам занятий боевыми искусствами.

Теперь поднимается обвинитель, чтобы произнести речь. Прибегая к громким словам и широким жестам, он превращает Клеманс в героиню смертельной схватки, отдавая дань ее сопротивлению при попытке изнасилования и убийства.

Чтобы подчеркнуть свои слова, он перечитывает одно из заявлений жертвы: «У меня есть отчетливое чувство, что он всем сердцем хотел убить меня».

Затем обвинитель проходится по длинному списку женщин, убитых на пробежке незнакомцами, и приходит к выводу: «Пытаться понять – не значит простить вину».

Он настаивает на заключении эксперта-психиатра.

«У нападавшего, конечно, был импульс к действию, но он смог самостоятельно прервать нападение, следовательно, этот импульс не создавал непреодолимого принуждения, что могло бы уменьшить ответственность подсудимого».

У него, без сомнения, было намерение изнасиловать и убить. Требуется приговорить его к десяти годам лишения свободы с принудительным лечением.

После этой атаки обвинения адвокат защиты делает со своей стороны все возможное.

Он напоминает, что подсудимый ранее не был судим, описывает единственную жизнь, знакомую ему, – семейную ферму, которая передавалась из поколения в поколение от отца к сыну.

Обвиняемый возложил на себя моральный долг продолжать семейное дело. Без женщины в своей жизни, за одним кратким исключением, без друзей, без отпусков, он с подросткового возраста сам строил свой суровый быт, никогда не имел проблем с законом, не прибегал к насилию, замкнутый в своей семейной и профессиональной жизни.

Затем он уточняет для присяжных: «Вы не судьи, в чем пытается убедить вас господин обвинитель, вы здесь не только для определения наказания, но и для квалификации фактов».

Ставки высоки, поскольку, в зависимости от квалификации, срок наказания варьируется от обычного до двойного.

Что касается попытки изнасилования, напоминает адвокат, этот термин означает попытку сексуального проникновения. Однако при нападении не было даже прикосновений сексуального характера, подсудимый только порвал на потерпевшей майку.

Что до покушения на убийство, адвокат настаивает на том, что нападение прервал обвиняемый, что означает добровольный отказ от совершения преступления. Он уточняет, что «просит не оправдания, а приговора в соответствии с переквалификацией фактов».

Последнее слово остается за обвиняемым. Он неловко поднимается с места: «Я не понимаю. Я признаю свои ошибки, но не узнаю себя. Я не мог совершить такое. Виню себя… И не понимаю». Он заливается слезами.

Его приговаривают к восьми годам лишения свободы за покушение на убийство и сексуальное домогательство и пяти годам принудительного лечения. Обвинение в попытке изнасилования отклонено. В качестве компенсации ущерба, причиненного потерпевшей, он должен выплатить ей 8900 евро.

Я сохранил редкое фото из зала суда: на нем обвиняемый, полностью завороженный происходящим.

Парень не мог понять, что с ним произошло, и, на мой взгляд, в тюрьме он этого тоже не поймет.

Его мозг на мгновение уступил место чему-то, что он не мог выразить словами: импульсу, который он не мог контролировать или не знал как, внезапно пустившему под откос две до этого самые обычные жизни.

Подсудимый перешел от неизменного уклада повседневной жизни на ферме, зависящего от времен года, к застывшему тюремному пребыванию. Его жертва потеряла ориентиры и заблудилась в страшном мире, полном опасностей. В то августовское утро 2014 года часть Клеманс навсегда осталась на грунтовой дороге в кукурузных полях.

Мумм

Обычный мартовский вторник. Я пользуюсь перерывом в расписании, чтобы написать отчеты. Это очень важное время для судмедэкспертов. Но длится оно ровно до того момента, когда телефонный звонок дает сигнал к выезду: любитель прогулок на природе только что обнаружил тело на поляне где-то на востоке департамента.

Вот он, технологический прогресс: жандарм дает мне GPS-координаты участка. Больше нет необходимости в утомительных объяснениях или промежуточных пунктах встреч посреди поля у мигалок. Мне нужно только ввести долготу и широту в бортовой навигатор и позволить ему вести меня.

Я собираю на выезд ту часть команды, которая прямо сейчас не занята в каком-нибудь важном процессе: на суде ассизов, в следственном эксперименте или вскрытии. Ну что же, из всего можно извлечь какой-нибудь урок. Так что со мной в путь отправляются руководитель клинической практики^[32] и интерн.

Как обычно после выезда на тело, в нашем материальном обеспечении пополнение – в этот раз два рюкзака.

Долгие годы мы таскали чемоданчики по грязи, по крутым склонам или скальным откосам, и в итоге я согласился на покупку рюкзаков.

Только они оставляют руки свободными во время продвижения к телу, иногда очень непростого. Пора грузить вещи в машину, и вот мы уже в пути.

Сорок минут спустя мы пересекаем заграждение жандармерии, перекрывающее небольшую грунтовую дорогу, граничащую с несколькими павильонами 1960-х годов.

Чуть дальше, у леса, в не слишком густой рощице молодых дубков, стоят синие машины. У фургона криминалистов уже раскрыт тент и работают батареи. Двое техников на месте преступления в белых комбинезонах обтягивают обширный периметр желтой лентой, на которой крупными буквами написано «Национальная жандармерия. Пересекать запрещено». Еще двое осторожно ходят по земле с металлоискателями в поисках улик. Их первые находки отмечены желтыми пластиковыми табличками. Всего работает около десяти человек.

По прибытии нас встречает старший следователь. Он кратко обрисовывает ситуацию.

– Человеку, гулявшему по лесу, показалось, что он увидел человеческий череп сквозь кучу опавших листьев, и он сообщил нам. Патруль, отправленный на место, подтвердил находку, ничего не трогая. Красивый чистый череп, вам для разнообразия…

– Спасибо за такое внимание, действительно, а то все что-то одно и то же.

Дело в том, что у меня только что закончилась такая полоса, когда мне попадались исключительно гнилые и пахучие трупы. Думаю, что за три недели я прошелся по всему спектру ароматов: запахи прогорклого масла, сыра маруаль, бургундского сыра… Последнее тело забирали под проливным дождем, ночью, на скользком спуске, под светом прожекторов бригады криминалистов. Стоял собачий холод, поэтому мы обрадовались ощущению ласкового тепла, излучаемого мертвецом, довольно сильно разложившимся. Его тело кишело личинками: именно они создавали это внезапное тепло.

По определению, тот факт, что скелет найден в природе, означает подозрительную смерть.

Уже давно стало дурным тоном умирать где бы то ни было, кроме больницы.

За неимением лучшего сойдет и собственная постель, конечно. Старший следователь продолжает:

– Техники уже собрали первые улики, пока ждали вас. Пойдемте, доктор, мы вам все покажем.

Про себя я отказываюсь от домыслов относительно состояния тела. Когда я забираю труп с места происшествия, обычно мысленно провожу вокруг него три круга. Первый – это общее окружение: тип района в городе, фешенебельный или простой; природная среда (лес, поле, пруд…); погода в предыдущие недели (жарко, холодно, влажно, сухо…). Все это влияет на процессы, протекающие в теле, – на его разложение или же, наоборот, сохранность.

Что ж, если тело уже в виде скелета, погоду можно не принимать во внимание: этот март был холодным, смерть наступила по меньшей мере несколько месяцев назад. Мой первый круг ограничивается этим лесом.

Время надевать экипировку. Сначала я объясняю руководителю клинической практики и своему интерну, что попасть на место преступления можно только при двух условиях: полное защитное облачение, чтобы не загрязнить место, и зеленый свет от старшего следователя.

Затем мы переходим к практике: каждый надевает комбинезон, ботинки, маску и перчатки поверх обычной одежды под веселым взором жандармов, уже экипированных с головы до ног.

Я пользуюсь этим моментом, чтобы дать несколько здравых дружеских советов, подсказок, проверенных многолетним опытом. Например, не одеваться слишком тепло под комбинезон, даже в прохладную погоду, если вы не хотите закончить день в портативной сауне а-ля парник. Или иметь под рукой, помимо необходимых для осмотра тела хирургических перчаток, еще и пару прочных хозяйственных, очень полезных для определенных манипуляций.

Для другого моего совета уже слишком поздно. На интерне обувь на каблуках, которые совершенно не подходят для этой ситуации…

Нам остается только вооружиться незаменимым устройством, то есть цифровым фотоаппаратом, и пройти по стопам следователей. О том, чтобы свободно прогуливаться внутри обозначенного периметра, не может быть и речи.

Чтобы никто не наступил на улики, техники разметили коридор доступа и зону движения, за которую выходить нельзя.

Пересекая желтую ленту, мы входим во второй круг, на прилегающую территорию. Здесь у нас больше шансов найти следы или улики.

Один за другим мы продвигаемся за нашим проводником. По обе стороны от отмеченного коридора пронумерованные желтые таблички указывают на интересные объекты, обнаруженные командой криминалистов.

Справа женский ботинок со сломанным каблуком. Чуть левее – очки без одной линзы. Еще дальше – второй ботинок. Если эти предметы принадлежат жертве, мы можем предположить, что здесь шла борьба.

Металлоискатели жандармов с завидным постоянством издают резкий писк. Мы наблюдаем, как жандарм осторожно наклоняется, смахивает опавшие листья и чаще всего идет дальше, пожимая плечами. Еще одна пивная крышка.

По-прежнему идя по пятам за старшим следователем, мы приближаемся к объекту всеобщего внимания, мягко выступающему рельефу в толстом ковре из дубовой листвы.

Округлая форма светло-коричневого цвета, гладкая на вид, лишь частично проступает сквозь листву. Эта форма, без сомнения, напоминает человеческий череп.

И вот мы достигли еще одной границы, тоже отмеченной желтой лентой, образующей вокруг черепа круг диаметром два метра. Это мой третий круг – непосредственного окружения. Я останавливаю команду. Не только для того, чтобы показать им, кто здесь главный, но, прежде всего, чтобы объяснить, что делать дальше.

– Пока подождите меня здесь. Сначала я зайду в эту зону один, чтобы установить положение тела. Так мы не наступим трупу на пятки, не зная, где они у него.

Я продвигаюсь вперед один, перед каждым шагом осторожно раздвигая опавшие листья, и, к моему большому удовольствию, натыкаюсь на кость.

Доказательство того, что судмедэксперт не зря ест свой хлеб. Более того, речь идет не об одной кости, а о двух: лучевой и локтевой – неразлучных друзьях в предплечье. А вот кисть отсутствует.

Я ставлю новую желтую табличку и продолжаю исследование, осматривая снизу вверх предплечье, а потом плечо. Затем появляется короткий рукав старомодного халата, сшитого из синтетической материи и потому еще целого. Женские ботинки, халат: вырисовывается гипотеза о том, что скелет принадлежит женщине.

Теперь я приступаю к надплечьям. Начинаю освобождать останки, помещая листья, покрывающие их, в большой контейнер. Все, что находится на теле, под ним и рядом, будет собрано и доставлено в институт судебной экспертизы для сортировки. По моему указанию руководитель клинической практики и интерн тоже начинают сгребать листву.

Теперь становится видно голову, наклоненную в сторону. Нижняя челюсть отсутствует – должно быть, оторвалась и упала на землю. Вряд ли она где-то далеко. Поищем позже.

Продолжаю стряхивать листву со скелета по направлению к ступням. Попутно замечаю под застегнутым спереди халатом что-то вроде хлопковой ночной рубашки, довольно плохо сохранившейся. Крупный цветной узор и пастельные тона напоминают мне одежду моей бабушки. Я поднимаю голову, чтобы обратиться – чего обычно не делаю – к жандарму.

– У вас не пропадал пожилой человек в этом районе? Например, женщина с болезнью Альцгеймера примерно два года назад?

– Почему именно два года назад, шеф?

Это интерн осмелилась задать рискованный вопрос.

– А вы сами как думаете?

– Ну не знаю, из-за состояния скелета?

– Но вы ведь его не видели…

– Ну да, но кости же торчат тут и там, и потом… Череп.

– Да, но это только открытая часть. Плоть исчезает с открытых участков через несколько недель или, самое большее, через несколько месяцев, но вы все равно не знаете, в каком состоянии находятся живот и грудь.

– И?

– Чтобы установить дату смерти, нужно не только тело…

…Большую роль играет еще и окружающая среда. Здесь я ориентируюсь по растениям…

– …Посмотрите на слой опавшей листвы на теле. Это дубовые листья. Вы заметите, что самый верхний слой состоит из листьев в относительно хорошем состоянии. Они сохранили свою форму. Сейчас март, значит, это те, что остались с прошлой осени. А ниже находится еще один слой листьев, они гораздо более поврежденные. Они с позапрошлого сезона. А рядом с телом, глубже, есть еще один, более разложившийся слой, который соответствует еще более раннему сезону. Этого последнего слоя на теле нет, из чего я делаю вывод о двух годах. Примерно. Во всяком случае, два листопада. Две осени-зимы, если хотите.

От моих объяснений интерн теряет дар речи. ну или почти теряет.

– Но это безумие!

– Что именно?

– У нас никогда не было занятий на эту тему.

– То есть «в учебнике такого не было»?

– …

– А как же ваши собственные знания? Вы не делаете компост? Не занимаетесь садом?

– Нет, я живу в квартире.

– Вот вам и ответ. Судмедэксперт должен жить в деревне и делать компост… К тому же это полезно для планеты.

Следователь прерывает наш культурный диалог:

– Не хотелось бы лишать вашего интерна практических занятий, но отвечу на ваш вопрос: нет, доктор, у нас нет таких заявлений о пропаже.

Я осматриваю низ халата ниже колен. На даме довольно толстые нейлоновые колготки в плохом состоянии. Однако в них, как в мешке, сохранились мелкие кости стоп и лодыжек, избежав попадания в перегной. Какая удача. Затем я перехожу к другой стороне тела и снимаю листья с оставшейся части скелета. Теперь моя команда может занять свое место: мы уже знаем, куда можно ступать.

Я, конечно, делаю много снимков на всех этапах расчистки. Молодежи объясняю дальнейшие действия:

– Теперь мы должны найти нижнюю челюсть и все зубы, которые могли упасть в землю. Это важно для идентификации, если повезет найти ее дантиста. К счастью, одежда не позволила скелету рассыпаться. Но все равно нужно найти шейные позвонки, которые вышли погулять. Еще нужно поискать кисти – они должны быть где-то под листьями.

Сбор скелета начинается с черепа.

Верхняя челюсть с зубами полностью отделена от остальной части черепа. Также отсутствуют несколько зубов, выпавших после смерти, о чем свидетельствует идеальное состояние альвеол. И вот мы на коленях копаемся в почвенном слое в поисках потерявшихся зубов. И находим нижнюю челюсть.

Затем мы собираем несколько шейных позвонков, разбросанных в листве.

Теперь нужно забрать оставшуюся часть скелета, не растеряв кости по пути. Методика состоит в том, чтобы поднять тело вместе с той частью земли, на которой оно покоится. Таким о

© О.С. Кураш, перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Предисловие

Der Teufel steckt im Detail.[1]

Книга, которую вы держите в руках, – четвертая крупная работа, опубликованная мной. Я судебно-медицинский эксперт, и ничто не предвещало мне писательской карьеры.

Обладая научной подготовкой и бесконечным любопытством, я хотел стать ученым, искателем. Но обстоятельства вынудили меня взять курс на медицину с дальнейшей специализацией в челюстно-лицевой хирургии и стоматологии. А в судебную медицину меня привели тет-а-тет с черепом и задача установить личность его владельца, поставленная полицейским. В конце концов, я зашел даже дальше, чем мечтал: все-таки стал исследователем, ищущим доказательства и устанавливающим истину, но только в телах моих современников, чего и представить себе не мог.

В писательство я попал по стечению обстоятельств, а также благодаря встрече с Ги Бенаму – писателем и независимым журналистом. Судьбоносное событие произошло во время одного очень серьезного обеда, на который собрались около двадцати специалистов различного профиля. После двух дней публичных обсуждений мы должны были за сорок восемь часов разработать рекомендации по проведению судебно-психиатрической экспертизы. Солидное мероприятие.

В первый вечер нашего конклава я уступил всеобщему любопытству. «Судмедэксперт? Вы судмедэксперт? Должно быть, вы всякого насмотрелись!»

Услышав, как я развлекаю историями сотрапезников, пока они наслаждаются ужином, Ги задал мне очевидный вопрос: «Ты никогда не думал сделать из своих историй книгу? Я найду тебе редактора». Шесть месяцев спустя Жан-Клод Гавсевич, столь же очарованный моими рассказами, как и участники конклава, приехал в Пуатье на встречу со мной. Так начались мои литературные приключения.

Писать для широкой публики было непросто. Мне потребовалось некоторое время, чтобы найти свой стиль. Все, что пишет судебно-медицинский эксперт, будь то заключения по проведенным экспертизам или другие рабочие документы, обычно очень точно, выдержано в строгом стиле и трудно для понимания неспециалиста. Поэтому мне пришлось положиться на свой опыт рассказчика.

Я делился историями, чтобы развлечь окружающих и удовлетворить их любопытство, поэтому и истории эти должны были быть простыми и понятными, как во время дачи показаний в суде ассизов[2]. Из опыта чтения лекций я понимал, что за подобным любопытством также стоят вопросы о моей профессии, причинах проведения аутопсии[3], преступлениях и смерти. И я должен был на них ответить.

В конце концов я решил записать свои истории примерно так же, как их рассказываю.

Однако сама тема довольно мрачная. Моя профессия сопряжена с личными рисками, она требует умения абстрагироваться от объекта исследования, сохраняя уважительное отношение к человеку.

Я дистанцируюсь при помощи юмора, прибегать к которому приходится нередко. Я прилагаю все усилия, чтобы установить истину, выражая таким образом уважение к человеческому достоинству. Именно такое видение своей работы мне хотелось передать в книге.

Эта четвертая книга – новое погружение в самые трагические глубины человеческой безнравственности.

И хотя сейчас судебная медицина определяет себя как медицину ситуаций насилия, какими бы они ни были, постепенно расширяя сферу своей деятельности до терапевтической помощи жертвам, главный предмет этой книги – основа профессии, смерть.

В этой книге, как и в первых моих произведениях, почетное место отведено заседаниям суда ассизов, которые происходят с участием судмедэкспертов, и поиски истины на них достигают своего апогея. Охватывая период с XVIII по XXI век, книга знакомит читателя с подчас неожиданными героями.

Я говорю спасибо Ги Бенаму и издательству «Плон», благодаря которым вновь взялся за перо.

Кровотечение

Эта поездка кажется бесконечной. Южный ветер иссушает провинцию Пуату. Вот уже час мы едем по пустынной равнине. Неурожай, скотина на полях истощена, вареной травой ее не прокормить. Мы с прокурором трясемся по извилистой дороге, ведущей к замку, расположенному довольно далеко от Пуатье.

– Доктор, об этой жуткой истории нам доложили только сегодня утром.

«Нам» – это значит «нашему величеству»: прокурор высоко ценит свое положение и очень остро осознает собственную власть.

– Я сразу же отправил туда маршалов, чтобы никто не прикасался к телу, пока вы его не осмотрите. Инструменты у вас с собой?

– Вы же знаете, я с ними не расстаюсь!

Я смотрю на чемоданчик у своих ног, подаренный родителями в день защиты диссертации. Это был памятный день. Как они тогда поразились помпезности обстановки! На стенах теснились портреты сменявших друг друга деканов факультета, бюст Гиппократа терпеливо ожидал на колонне, когда я повернусь к нему и принесу первую в своей жизни клятву.

Моя мать, очень верующая, была потрясена, услышав, как я клялся «Аполлоном, Асклепием, Гигиеей и Панацеей, всеми богами и всеми богинями», но декан был нежно привязан к этому варианту текста клятвы.

Отец к тому моменту уже давно отошел от религии; несомненно, смерть его младшего брата в 17 лет от молниеносной дифтерии была с этим как-то связана. Но самым волнующим для родителей был момент, когда президент в черной c красным атласом кисейной мантии надел эпитогу[4] поверх моего плаща.

За несколько лет практики мой чемодан пополнился инструментами, связанными как с повседневной врачебной практикой, так и со вскрытием умерших. Я быстро понял, что последние, хотя и вызывают интерес очень немногих специалистов, тоже заслуживают внимания. Вот почему я приобрел набор инструментов для вскрытия, и он по-прежнему составляет предмет моей гордости. Что касается моих работ по судебной медицине, они нашли свое законное место в домашней библиотеке.

Прокурор редко отправляет меня на осмотр тела в дом покойного, но в этот раз он явно хотел поговорить со мной подальше от чужих ушей.

– Доктор, дело деликатное. Жертва – важный в нашем городе человек, очень влиятельный, знатного происхождения.

Я знаю, что прокурор так откровенен со мной только благодаря моему званию, приобретенному годами упорной практики, и благодаря самому опыту работы с трупами. Прокурор нуждается во мне. В противном случае меня вызвал бы простой жандарм в штатном режиме.

– Возможно, преступление совершено из корыстных побуждений – покойный был богат. Или связано с политикой: он был влиятелен, а у таких людей много врагов. Тогда дело приобретает еще более деликатный характер. Однако…

Прокурор на мгновение делает паузу, чтобы следующие его слова звучали весомее.

– Однако ситуация может оказаться и более затруднительной. Вероятно, в этом деле политика переплетена с вопросами морали. Как вы понимаете, я рассчитываю на то, что вы сохраните все в тайне – возможно, в деле замешаны самые высокие фигуры в городе. Мои полицейские хорошо осведомлены.

– Разумеется, господин прокурор. Вы же знаете, я могила.

– Докладывать будете только мне.

– Как и всегда, господин прокурор.

– Я предпочитаю, чтобы вы оставались в неведении относительно личности покойного. Хотя с вашим подходом вы легко узнаете, кто это…

– Ничего страшного, господин прокурор. Достаточно, если вы подтвердите, что опознали его, о чем я упомяну в своем заключении, где буду называть его «г-н Аноним, чья личность известна одному лишь прокурору».

– Идеально. Вы быстро схватываете.

– Это полезное для врача качество, очень ценится пациентами.

– И мертвыми?

– И ими тоже. Тела разлагаются быстро, и время не ждет.

– Мы едем в его охотничий замок. Эти места очень богаты дичью. Все леса и поля, через которые мы проезжаем, принадлежали ему. Аноним со своими высокими гостями устраивал тут псовую охоту.

Я понимаю, что вступаю в чуждый мне мир и придется быть еще осмотрительнее, чем обычно.

Мы въезжаем в ворота замка, охраняемые двумя гвардейцами. Аллея, ведущая к дому, кажется бесконечной, а поместье – огромным. Фасад соответствует, гармонично сочетаясь с двумя угловыми эркерами[5] на квадратной башне у входа. Замок в трауре, о чем свидетельствуют два спущенных из эркеров черных полотна, украшенных гербом хозяина здешних мест.

Экипаж останавливается у подножия монументальной лестницы, ведущей ко входу. У дверей ожидает дворецкий, несгибаемый, как правосудие. Вся прислуга выстроилась вдоль ступеней в окружении десятка жандармов.

Лакей открывает дверцу экипажа, и мы с радостью его покидаем: внутри удушающе жарко. Капитан жандармерии, мой добрый друг, приветствует меня коротким кивком – это разительно отличается от свойственного ему сердечного приветствия и настораживает, если не сказать – вызывает беспокойство. То, как он держится со мной, говорит о его внутренней напряженности. Среди палящей июльской жары меня обдает холодом от этого ледяного приема…

В огромном вестибюле четыре гигантские свечи, сейчас не зажженные, возвышаются по углам покрытого черным атласом подноса. Мы поднимаемся наверх по величественной винтовой лестнице из камня и через потайной ход выходим на узкую лестницу, ведущую на чердак. У двери – двое часовых, еще двое жандармов ожидают возле носилок.

– Доктор, я рассчитываю на вас. Капитан уже опознал анонима. Я не буду вам рассказывать об обстоятельствах обнаружения тела или о том, что здесь происходило последние три дня. Незнание – ваша лучшая защита.

– Разумеется. Я в вашем распоряжении, что мне нужно сделать?

– Мне будет достаточно знать, наступила ли смерть от естественных причин, или в ней есть что-то подозрительное. Проведите здесь первичный осмотр, затем мы спустим тело в одну из гостиных – там у вас будет достаточно места, чтобы провести вскрытие, если я решу, что оно все же понадобится. Мы уже все подготовили.

Проходя по вестибюлю, я действительно видел анфиладу очень светлых комнат, весьма приятных, но не слишком подходящих для моей работы: деревянные панели, красивый камин и пушистый ковер – этот дом требователен к чистоте.

Я собираюсь войти один. Открыв дверь, делаю шаг назад: запах омерзителен. Осматривать место обнаружения трупа мне придется задерживая дыхание – только так можно вынести это зловоние.

Комната, большая и перегретая, погружена в сумрак. В центре комнаты я вижу тело мужчины в коленно-грудном[6] положении, выставившего на обозрение свой таз. Нижняя часть тела обнажена, только на ногах по-прежнему надеты лакированные ботинки. Сверху на нем черный сюртук, элегантный вышитый жилет, на шее – галстук, который, как мне кажется, затянут туже, чем следует. Связанные запястья присоединены к кольцу, закрепленному в полу. Рядом хлыст.

Я осторожно приподнимаю одежду: спина испещрена темно-красными отметинами, контрастирующими с зеленоватым цветом кожи[7] – оттенок свидетельствует о прогрессирующем разложении, объясняющем запах. Глаза выпучены, в уголках – личинки, еще маленькие. Под светлой кожей заметно выступают черные вены. Губы распухли, увеличившись вдвое. Пол рядом со ртом испачкан в жидкости, напоминающей кровь.

На месте ануса образовалась выпуклость размером с яблоко[8]. Тестикулы[9] под ним стали огромными и скрывают крошечный пенис.

Вставляя зонд в анальное отверстие, я почувствовал сопротивление: у анонима в прямой кишке что-то есть. Как бы я ни пытался обогнуть этот предмет зондом, границ предмета найти не смог. Я уже представляю себе аутопсию и кажется, догадываюсь, что там внутри.

Вытащив блокнот, я быстро зарисовываю окружающую обстановку. Это очень удобно – так я могу зафиксировать самое главное, не теряясь в деталях.

Не забываю отметить и множество принадлежностей, висящих на стене: плети, цепи, железные груши, ботинки с шипами на внутренней стороне… Эта весьма информативная атрибутика свидетельствует о склонности местного властелина к фантазиям о подчинении. Какой контраст с его показной мощью! Впрочем, с таким парадоксом я уже сталкивался.

Сделав глубокий вдох через рот и задержав дыхание, я перерезал веревку и освободил запястья трупа.

За пределами комнаты можно снова нормально дышать. Держа правой рукой на уровне плеча испачканный зонд, а левой – чемоданчик, я иду к прокурору. Отвратительный запах, который я принес с собой, заставляет его пятиться, пока он не упирается спиной в стену. Его лицо бледнеет.

Мне хочется маленького реванша в этой игре во власть: я пододвигаюсь ближе к прокурору и вкрадчиво, еле слышно, как будто стараясь сохранить секрет, описываю ему во всех подробностях состояние разлагающегося тела, размахивая зондом в считаных сантиметрах от его лица. Он следит за движением инструмента, словно загипнотизированный. Мне известна сила этих миазмов и образов, которые подстегнут его воображение. Я встречаюсь взглядом с капитаном – на его лице блуждает легкая улыбка. Он все понял и предусмотрительно отходит в сторону.

Все еще прислоняясь к стене, прокурор оседает. В его глазах – отблеск паники, как будто он видит смерть. Лицо его зеленеет. Он резко складывается пополам и извергает из себя обед на собственные лакированные туфли. Я еле успеваю отскочить, объявляя обычным голосом: «Хорошо бы сейчас отнести тело вниз». Прокурор молча кивает.

Через час тело, расправленное и лежащее на спине, прибывает в гостиную, окончив свое опасное путешествие. Из окна пышет жаром. Я уже представляю себе обратный путь, в который, без сомнения, отправлюсь с моим другом-капитаном. Прокурор наверняка не захочет, чтобы я ехал с ним: от меня слишком дурно пахнет, к тому же я уже больше ничем не смогу быть ему полезен.

– Нужно положить его на стол, чтобы всем было хорошо видно.

Голос прокурора потерял оттенок превосходства, но по-прежнему звучит уверенно.

– Разумеется. Что нам нужно делать? Раздеть его?

– Мы должны заставить тело говорить. Оно должно быть обнажено. Так что, да, пожалуйста, разденьте его. Капитан, позовите всех слуг и запускайте их по очереди.

Магистрат подчиняется. Он мягко помахивает под носом вышитым носовым платком, добавляя к окружающему зловонию сильный запах парфюма.

Немного погодя слуги по очереди обходят тело, держась на расстоянии, и выходят из комнаты, один бледнее другого. Прокурор сосредоточен и не сводит глаз с тела.

Церемония это небыстрая, а запах тем временем становится все нестерпимее. Я понимаю, что тело лежит под прямыми солнечными лучами и продолжает постепенно разбухать. Живот вздувается. Я опасаюсь худшего.

Последним подходит дворецкий. Когда он останавливается перед телом по приказу капитана, в животе трупа, кажется, начинается движение. Все происходит быстро. Вязкая, кровянистая, почти черная жидкость сначала просто сочится из носа и рта, а затем начинает течь все быстрее и быстрее, обильно заливая стол, а потом и пол, до сих пор остававшийся безупречно чистым. Трупная сукровичная жидкость. Я наблюдаю, как живот медленно сдувается. Наконец поток останавливается, и мы слышим какой-то хриплый стон[10].

Дворецкий застыл, побелев как полотно, в то время как прокурор, напротив, обрел прежний цвет лица и восстановил бодрость духа.

– Вот видите, доктор, тело заговорило. Оно указало на своего убийцу. Капитан, задержите дворецкого. Доктор, тело ваше, можете вскрывать. Мне любопытно, что же там внутри.

Я уже было приступил к вскрытию, как откуда-то издалека ко мне обращается голос.

«Мишель Сапанэ, мы собрались здесь, чтобы обсудить методы исследования, которые можно было бы применить в дознании и поисках доказательств еще до появления результатов судебно-медицинской экспертизы. Каково ваше мнение относительно взглядов на трупное кровотечение в свете научных знаний того времени, то есть девятнадцатого века?»

Образ тела на столе передо мной внезапно исчезает. Я прилагаю отчаянные усилия, чтобы вернуться в реальный мир.

Вообще-то я нахожусь в Пуатье, в здании отеля Фюмэ, в помещении исторической кафедры гуманитарного факультета. Рядом со мной сидят историки, юристы и другие высококвалифицированные ученые, корифеи в своих сферах. Фредерик Шово, научный руководитель исследования, пригласил меня оценить диссертацию Сандры Мененто[11] по современной истории. Пока я с энтузиазмом слушал их обсуждение, мои мысли переместились на несколько веков назад.

В давние времена трупные явления, теперь хорошо изученные, трактовались неправильно и могли привести к осуждению невиновных.

«Господин прокурор, прошу прощения, господин председатель [смех среди членов диссертационного совета и публики], трупное кровотечение рассматривалось как акт божественного вмешательства, разоблачавший виновного. Во время проведения опыта с кровотечением ожидали проявления определенных признаков. Подозреваемый должен был оказаться рядом с телом жертвы, осмотреть труп, назвать его по имени, один или несколько раз обойти вокруг, при этом не прикасаясь к нему. Если тело жертвы начинало источать кровь через раны, нос или другое отверстие, это означало, что жертва обвиняет подозреваемого. Судьям потребовалось время, чтобы осознать истинную природу этого чудесного доказательства и оспорить практику „суда Божьего“, верша правосудие от его имени. А для этого, прежде всего, требовалось, чтобы наука развивалась, требовалось накопление фактов в судебной медицине…»

Все в порядке, мой мозг воссоединился с реальностью, и я вернулся в XXI век.

Времена меняются

Я судмедэксперт.

Свой путь в профессии я начинал в те времена, когда аутопсия занимала центральное место в судебной медицине. Это было уединенное занятие. Образ профессии, вероятно, этому способствовал – долгое время я слышал: «Как вы можете заниматься таким?»; а в глазах собеседников, казалось, читал: «Он, наверное, странный, раз выбрал такое дело».

Насколько преступление вызывало любопытство, настолько же вскрытие – отвращение.

Тем более что обычные люди не считали оправданным осмотр внутренностей с погружением рук внутрь: в случае насильственной смерти причина чаще всего бывает очевидна – зачем множить насилие над телом?

Потом все изменилось.

Внезапно у дверей службы судебной медицины стали толпиться люди, чувствующие призвание к профессии, и я совсем не понимал, откуда они взялись: со студентами-медиками все понятно («Я с самого детства мечтал стать судмедэкспертом»), но были и юные лицеисты, которые непременно хотели пройти свою наблюдательную стажировку[12] в отделе судебной медицины. За неимением лучшего объяснения я счел это влиянием сериала «Эксперты», в котором элегантные спецы из криминалистики решают самые сложные головоломки менее чем за час.

Произошла ошибка, как в подборе актера на роль, – путаница между ролью криминалиста и судебно-медицинского эксперта. Но это не имело значения, имидж профессии начал меняться. Эффект двойного отстранения: под оком камеры вымысел и реальность сливаются, а видео на тему медицины, часто не соответствующее действительности, устраняет материальность тела.

Если следовать кратчайшим путем, остается лишь шаг до того, как вскрытие станет виртуальным. Триумф технологий возвещен, а конец вскрытия трупов ножом поставлен в план-график. Я уже представляю себе комментарии: «Отличная работа! Такое подробное исследование тела, и это притом, что вы его даже не касаетесь…»

В то же время видео-конференц-связь проникает в залы судебных заседаний и сильнее отдаляет выступающего судмедэксперта и его аудиторию.

Дальнейшее предсказуемо: когда-нибудь подсказки, которые дает нам тело, будет описывать мой голографический аватар, усиленный искусственным интеллектом.

Он же будет сводить воедино кусочки головоломки, эти маленькие фрагменты истины, чтобы рассказать о последних мгновениях человеческой жизни, пролить свет на причины смерти, особенно на ее обстоятельства.

Судмедэкспертам больше не нужно будет взывать к воображению присяжных, которые будут сразу погружаться в самый центр места преступления, реконструированного в трех измерениях, тоже голографического.

Еще я представляю себе возвращение мертвых к живым – на краткий миг, в самый момент смерти. Я представляю себе потрясение семьи, телепортированной в этот непередаваемый ужаc, в последовательность событий, которые превращаются в бесконечно повторяющуюся петлю…

В этом будущем, и – возможно, уже завтра – разве судмедэксперт не рискует однажды лишиться души? Оставаться человеком, несмотря ни на что, – вот вызов времени, стоящий перед экспертом.

Прикончите их!

Понедельник. Понедельник – день тяжелый. Звучит избито, но действительность в институте судебной экспертизы именно такова. Просыпаясь в понедельник, я уже знаю, что сегодня нам придется работать вдвое больше, чем в другой день, чтобы справиться с наплывом работы, поступившей за выходные. Что, несмотря на старание команды, вечером мы все равно не закончим. И что вторник будет еще тяжелее, потому что в дополнение к работе, оставшейся с выходных, на очереди уже будут и те трупы, которые поступили в понедельник.

И если у меня и оставались какие-то сомнения относительно ожидающего меня сценария, звонок из секретариата их развеивает. «Доброе утро, шеф, извините, что так рано. Сегодня по графику с утра Мари, но она не сможет прийти – у нее заболел ребенок. Вы проведете дополнительное вскрытие?»

Ну, нечего тянуть. В доме, все еще загроможденном брошенными рюкзаками и чемоданами, слышится тревожный шум. Мы вернулись с катания на лыжах вчера вечером, и все еще усталые мальчики теперь никак не могут подняться.

Я готовлю всем хлопья на завтрак, глотаю кофе и сажусь на сиденье с подогревом своего «Рено-Эспас» – за это небольшое излишество я заплатил на случай стужи. И сейчас чувствую, что не зря потратился: на улице стоит собачий холод. Ничего удивительного, все-таки февраль. Климат во Вьенне довольно мягкий, но я все еще с горечью вспоминаю семнадцатиградусный мороз в январе 1985 года, нанесший непоправимый урон моему саду.

Думать о предстоящих вскрытиях, сидя в заледеневшем автомобиле, немного легче, если спина и ягодицы в тепле.

Конечно же, поскольку понедельник – день тяжелый, выясняется, что моя секретарша меня обхитрила, чтобы я точно согласился на дополнительное вскрытие: на самом деле меня ждет не один, а два трупа.

По словам старшего следователя, супруги стали жертвами вспышки гнева. Вопреки привычке, полицейский почти ничего не говорит мне о деле и угрюмо молчит в своем углу. Очевидно, он все еще под впечатлением от места преступления, где побывал накануне. «Доктор, только представьте себе. Мы входим в комнату, а на полу – толстенный слой крови, не меньше двух сантиметров толщиной. Меня чуть не стошнило. Наверное, я больше никогда не смогу есть кровяную колбасу. Впрочем, я привез фотографии».

Он передает мне мышь от своего компьютера. Я листаю фотографии, внутренне возмущаясь: они что, не считают нужным вызывать нас на явно уголовное происшествие?

Ведь когда судмедэксперт и следователь знакомятся с точкой зрения друг друга на месте преступления, это взаимно обогащает выводы и часто облегчает дачу показаний в суде.

От одной фотографии к другой я перемещаюсь по дому. Строгий интерьер, обставленный со вкусом и простотой. Все опрятно, нет следов борьбы, никаких улик, о чем свидетельствует отсутствие маленьких желтых пронумерованных табличек, хорошо знакомых любителям детективных сериалов.

Из коридора я «захожу» в спальню: кровать, два тела. Мужчина в пижаме, женщина в ночной рубашке. Их тела переплетены, плечи на краю матраса. Головы, свисающие с кровати, наклонены, как будто они пытались поцеловать друг друга в последний раз, на прощание.

Щелкаю мышкой еще раз и неожиданно испытываю шок. Снимок, сделанный с уровня пола, похож на картину в технике гризайль – монохромный, в оттенках теплых цветов, он достоин быть кадром из фильма Питера Гринуэя «Отсчет утопленников». Это снимок настоящего художника. У подножия кровати в большой луже недавно свернувшейся крови отражается окно, перед которым видно силуэт человека, стоящего против света. Багрово-красная лужа немного сливается с красным постельным бельем, контрастируя с пастельным оранжевым цветом стен на заднем плане. Картина настолько четкая, что я внезапно чувствую сладковатый теплый аромат, какой бывает при массивном кровотечении. Мой завтрак начинает быстро подниматься, но останавливается на уровне зубных дуг. Я видел картины и похуже, но сейчас такого совсем не ожидал, поэтому мое воображение вышло из-под контроля и воссоздало в сознании этот запах с такой же силой, как если бы я сам стоял сейчас в луже крови. Невыносимый запах.

Приложив усилие, я глотаю содержимое желудка, которое оставляет очень неприятный кислый привкус в задней части горла, и будто бы вновь вижу несколько коротких кадров из фильма, в котором коронер, такой англосаксонский судмедэксперт, покрывает убийства трех мужчин, чтобы спать с их женами, прежде чем самому стать жертвой этих женщин. На ум мне приходит фраза его сына: «Понедельники – это дни красной краски…» Или вторники? И кто это сказал – сын коронера или девушка, считавшая звезды, прыгая через скакалку? Уже не помню. В любом случае не люблю понедельники.

Фраза «Меня тоже это беспокоит…» выводит меня из раздумий.

Это изображение я рассматривал дольше, чем все остальные, и следователь не упустил это из виду. Наконец мой взгляд отрывается от экрана. Я задаю вопрос о личности жертв и получаю лаконичный ответ. Видимо, увидев этот толстый слой крови, мой следователь вновь погрузился в мучения. Но имена жертв не напоминают мне ни о каком деле: ни старом, ни новом.

Обычно живым уделяют намного больше внимания, и, обследовав, иногда несколько раз, пациентов на предмет насилия в отделении судебной медицины, я, случается, обнаруживаю их закономерно окончившими свой путь на секционном столе под моим скальпелем.

С этой парой дело обстоит не так. Ничто не предвещало такого исхода. В любом случае, принимая во внимание сцену происшествия, я сразу же исключаю насилие между супругами.

Наружный осмотр тел можно было бы проводить все утро, чтобы оценить весь масштаб кровавой резни. Но я использую свой любимый метод, его принципы – прагматичность и заострение внимания на тех деталях, которые приведут к самой сути. Вместо того чтобы делать длинные описания каждой раны, я делаю общие снимки, затем крупные планы, представляющие интерес. Этот метод позволяет зафиксировать всю необходимую информацию в нескольких кадрах, чтобы дальше использовать их в качестве схем в отчете и на судебных заседаниях.

Обе жертвы получили многочисленные колото-резаные[13] ранения, очевидно нанесенные одним и тем же орудием при помощи одного и того же повторяющегося движения: колющего удара лезвием не более восьми миллиметров шириной. Некоторые раны окружены прямоугольным ореолом размером двадцать на шесть миллиметров. Эти следы соответствуют отпечаткам рукоятки – видимо, лезвие проникало внутрь до самой гарды[14].

Человеческий мозг – удивительная вещь. Когда не нужно воображение, работает память. Всплывает очень старый образ: рана с точно такими же характеристиками, результат одиночного удара в грудь лезвием открывалки для бутылок с лимонадом. К несчастью, тогда конец пятисантиметрового лезвия проре́зал в сердце маленькую дырочку, ровно такую, чтобы могла наступить смерть. Глупая гибель: жертва попалась банде, жаждущей насилия, в промежутках между попытками ограбления и групповыми изнасилованиями.

Это было в районе Тура. Тогда судебная экспертиза была организована не так, как сейчас, и мне пришлось экстренно подменить местного судмедэксперта, который находился в отпуске. Это было по уважительной причине и, конечно же, в обмен на ответную услугу. Что касается виновного, бармена по профессии, то он просто использовал свой привычный рабочий инструмент.

Но вернемся к нашей паре. Женщина, около шестидесяти лет, получила примерно шестьдесят ударов, в основном в живот. У мужчины, возраст которого, кажется, приближается к семидесяти годам, имеются следы самообороны на руках и предплечьях и семьдесят ран, разбросанных по всему телу.

Оба получили столько ножевых ранений, сколько им лет. Стечение обстоятельств? Или импровизированный праздник в стиле «С днем рождения, предки»?

Эти маленькие раны – ничто по сравнению с самыми впечатляющими: горло у обеих жертв перерезано от уха до уха. Две зияющие раны, ярко выраженные, без малейших признаков остановки лезвия, которые могли бы свидетельствовать о колебаниях убийцы.

Я навожу уже свой объектив в поисках лучшего ракурса. Не для того, чтобы соревноваться с художником с места преступления, а чтобы иметь в одном снимке бо́льшую часть информации о нанесенных ударах: ориентация удара в начале и в конце, перерезанные сосуды, насечки от ножа на позвонках…

Я не могу представить себе, как небольшим лезвием открывалки для бутылок можно нанести такие раны.

– Вы нашли орудие?

– Орудие? М-м-м, да, сейчас принесу вещдок, – отвечает мне полицейский.

Когда я заканчиваю, следователь возвращается с вещдоком. Сквозь пластик я сразу узнаю первоклассный японский нож с деревянной ручкой – вероятно, из красного дерева – и клинком из дамасской стали. Согласно этой технологии, очень твердый (и хрупкий) стальной сердечник покрывается несколькими слоями более мягкой стали. В результате получается нож исключительной твердости, остроты, гибкости и прочности, а также уникальной красоты. Это универсальный кухонный нож с лезвием длиной 21,5 сантиметра. Идеально подходит для нарезки мяса, рыбы и овощей или… разрезания шеи. Но я сразу же понимаю, что им нельзя нанести множественные маленькие раны, изрешетившие тела, потому что его клинок слишком широк. Прежде чем я успеваю смягчить свои слова, как стараюсь поступать обычно, у меня вырывается:

– А открывалка?

– Открывалка? Какая еще открывалка?

– Из тех, что для лимонада, знаете, у официантов они часто висят на цепочке, чтобы не потерять…

– У него в руках был нож, весь в крови. На кой ему сдалась открывалка?

– У него? У кого?

– У Бена, их сына. Его нашли в саду, лежал там в прострации. А что, нож не подходит?

– Да нет, подходит, но к ранам на горле. А к остальным – нет, лезвие слишком широкое.

– А, теперь понятно.

Но не мне. Наш следователь ведет себя по меньшей мере странно.

Звонит его смартфон, прерывая наш диалог. Следователь выходит из секционного зала, но я услышал достаточно, чтобы понять, что на линии прокурор. Пока они разговаривают, я успеваю достать инструменты из ящика и мысленно подготовиться к первому вскрытию. Галантность обязывает меня начать с дамы. Но едва я выровнял инструменты на столе и поместил даму на секционный стол, как старший следователь возвращается.

– Не нужно, доктор. У нас уже есть все необходимое. На этом можно закончить.

– Вскрытия не будет?

– Приказ прокурора. Не будет ни уголовного преследования, ни суда, преступник найден, дело закрыто.

– Найден? Дело закрыто? Это же двойное убийство! А как же два орудия? И потом, я же еще ничего не сделал!

– Вы ошибаетесь: вы уже дали то, чего нам не хватало – открывалку для бутылок.

– Может быть, пора рассказать мне подробнее, вам так не кажется?

– Простите, я что-то сегодня не форме. Видите ли, вся эта кровь, этот шизофреник… Я как будто почувствовал себя на месте жертв.

– Вот это да! Не хотите обратиться к одному из наших судебных психиатров? Или хотя бы к психологу? Хороший разбор полетов пойдет вам на пользу.

– Нет-нет, я в порядке.

Он делает паузу, глубоко вздыхает и начинает рассказывать:

– Я объясню. Мы с женой долго думали, что у нашего сына шизофрения. Мы таскали его от психиатра к психиатру, пока не поняли, что его припадки случались от того, что он курил каннабис. По моей просьбе ваш токсиколог неофициально измерил содержание ТГК[15] в его траве – результаты поразительные. Он раздобыл этот недерхаш в Нидерландах, а в нем ТГК до 67 %. Безумие. Он становился жестоким, угрожал. Я тогда боялся за нас, спал со служебным оружием под подушкой, хотя понимал, что никогда не смогу застрелить сына. В итоге он прошел детоксикацию, на это ушло больше десяти лет, очень тяжелых. А в сегодняшнем деле сын – действительно шизофреник…

– Понимаю. Но, не считая того, что его обнаружили лежащим с ножом, почему вы думаете, что убил он?

– У нас есть его признание.

– Он признался? После приступа психоза? И этого вам достаточно? Как-то несерьезно.

Следователь наконец улыбается.

– Нет, он позвонил в скорую помощь.

– В каком смысле? Он убил их, а потом вызвал скорую?

– Нет. Насколько мы понимаем, они были еще живы, когда он позвонил. На записи разговора парень говорит очень путано, врач пытается разобраться в происходящем, задает ему вопросы. У меня есть запись на компьютере. Вот, послушайте.

Полицейский запускает аудиофайл. После долгих минут, потраченных на получение адреса звонящего, дежурный передает звонок доктору.

– Мои родители истекают кровью.

– Месье, что с ними происходит?

– Не знаю. У них идет кровь. Быстрее приезжайте.

– Не волнуйтесь. Кровотечение сильное?

– Да, приезжайте скорее.

– Вы можете зажать раны?

– Нет.

– Они еще дышат?

– Не знаю.

– Не могли бы вы пойти посмотреть?

Трубку положили. Я слышу звук шагов и долгую тишину после. Врач беспокоится.

– Алло, месье? Вы там?

– Да, вот и все. На этот раз уж точно.

– Что точно?

– Они не дышат.

Он отложил трубку, вернулся в спальню, перерезал горло своим умирающим родителям, а затем вернулся ответить скорой.

Признав невменяемым, его поместили в специализированное психиатрическое учреждение. Судебный медик с трудом во всем разобрался, ему пришлось объяснять суду, что множественные маленькие раны сами по себе были смертельными и что было уже слишком поздно спасать любую из жертв. Что касается открывалки для бутылок, помытой и поставленной на место, генетический анализ показал, что на ней остались микроскопические следы крови обоих родителей.

В тот же вечер мы со следователем провели собственный психологический разбор полетов в Пале- де-ля-бьер за разливным пивом. И никаких открывалок.

Я решительно не люблю понедельники.

Драма в бункере

Я не из тех, кто сочувствует всем на свете. Такая уж у меня профессия. Когда выезжаешь на место преступления или заходишь в секционный зал, лучше на время работы оставлять сочувствие в раздевалке. Только так можно разграничить личную и эмоциональную жизнь. Но из каждого правила есть исключения. Как, например, этот приступ сплина, накативший на меня однажды вечером весной 2013 года после дня, проведенного в суде ассизов в городе Сент.

Я веду автомобиль по автостраде, убаюканный потоком новостей, льющимся с «Франс-инфо». Наслаждаюсь лучами солнца, которые освещают поля подсолнухов, зная, что это продлится недолго: вдалеке вырисовывается огромная полоса чернильно-черного облака, предвещающая грандиозную грозу. Обдумываю слушание. Одно из многих, ничего особенного. Я дал показания, ответил на вопросы. Рутина.

И все же не совсем.

По дороге домой меня охватило странное чувство. Что-то вроде волны горечи, связанной с образом жертвы, о которой шла речь во время слушания. Медсестра, решившая посвятить свою жизнь другим, а после погрузившаяся в алкоголизм и бродяжничество.

Заседание всколыхнуло воспоминания, вызвав в памяти картину места, где было обнаружено тело. Я как будто бы пережил этот момент заново.

Когда я прибыл в Ла-Рошель в мае 2011 года, была уже глухая ночь. Вызвавший меня полицейский сказал, что нужно искать стоянку возле железнодорожного вокзала, в двух шагах от отеля «Меркюр». Точных GPS-координат у меня нет, поэтому нахожу ее не сразу. Наконец мое внимание привлекает интенсивный ореол света, который выводит меня к машине спасателей.

Я паркую автомобиль, внутренне улыбаясь: даже мертвым не обойтись без спасателей!

Сегодня они предоставляют нам оборудование. Их генератор мурлычет в углу, подавая электричество на осветительный шар, закрепленный на шесте. Место преступления отмечено классической желтой лентой. Резкий свет освещает двух криминалистов в белых комбинезонах. Они сгорбились над рюкзаком. Никакого тела на горизонте. Рядом с криминалистами, на старом строительном поддоне, я замечаю совсем неуместный здесь горшок с остеоспермумом восхитительной красоты, с интенсивно-зеленой листвой и цветами, оранжевыми с примесью фуксии.

Нахожу старшего следователя.

– Добрый вечер, туда пока нельзя, там работает команда криминалистов из Орлеана.

– Из Орлеана? Не далековато ли от Ла-Рошели?

– Да, но прокурор не хочет, чтобы говорили, будто мы жалеем средства на расследование смерти бомжей. Хотя наши ребята ничуть не хуже…

– Я знаком с ними и нисколько в них не сомневаюсь. Но где же работают криминалисты?

Я не вижу ничего, кроме горшка и рюкзака.

– В старом бункере времен последней войны, там, в зарослях рядом со стоянкой. Этот бункер превратился в своего рода пристанище для местных бездомных. Между прочим, о теле нам сообщил бомж.

– А где он?

– Спасатели отвезли его в больницу. Он был совершенно потрясен. Когда мы прибыли, он показал нам труп женщины в бункере, а потом рухнул как подкошенный. Шок. Как мы понимаем, это была его подружка. Его самого положили в психиатрию, подлечить. Кстати, он там оказывается не впервые.

– Понятно, спасибо. Я подожду.

К счастью, у меня с собой термос с кофе.

Горячий кофе – незаменимая вещь во время ночных бдений возле трупа.

Вот уже добрых два часа я регулярно потягиваю свою дозу кофеина, уютно устроившись в машине. Когда прибывает прокурор Ла-Рошели, криминалисты с осветительными шариками за спиной уже давно исчезли в бетонном бункере. Прокурор еще раз вкратце рассказывает мне о бомже, указавшем на тело, и о своих первых наблюдениях. Бедняга искал свою подружку, от которой к тому моменту не было ни слуху ни духу уже неделю. Он обыскал все излюбленные места бездомных и только потом нашел ее в бункере, где они время от времени встречались. Ее зовут Сильви К., 46 лет, бывшая медсестра, полностью маргинализованная.

Наконец криминалисты выходят из бункера. «Дело за вами, док, мы закончили. И держитесь там…» Я быстро понимаю, на что намекает парень. Уж точно не на способность бесстрашно лицезреть смерть. Мы с ними знакомы, так что они в курсе, что опытному судебному эксперту нечего тут доказывать. Нет, в этом случае мужество нужно, чтобы противостоять горам всевозможного мусора, затрудняющим движение. Облаченный с головы до ног в защитную экипировку, я осторожно продвигаюсь и вхожу в помещение. Это бывшее убежище для личного состава на случай бомбардировки, что-то вроде длинного очень узкого бетонного арочного коридора c выходами на каждом конце.

Я сразу спотыкаюсь о пружины матраса, едва удерживаясь на ногах, ударяюсь о куски поддона и наконец падаю на его разлагающиеся останки. К счастью для моего эго, свидетелей нет. Упорствуя в своей неловкости, я настойчиво погружаюсь в залежи чего-то неопределенного – иногда твердого, иногда мягкого, – что заставляет меня задуматься, не ступаю ли я по нашему трупу.

Пройдя несколько метров, я замечаю часть человеческого лица, едва выступающего из отвратительной груды хлама. Остальное тело не видно, на нем лежат по меньшей мере пружинная сетка, гнилой стул, под завязку набитые мусором мешки, старое одеяло, какой-то пластиковый тент… Мой инвентарный список далеко не исчерпывающий, но я предпочитаю на этом остановиться. Делаю цифровое фото крупным планом. Приблизив изображение на экране, я различаю в углу левого глаза жертвы великолепных личинок – это признак поздней стадии разложения. Фото также позволяет мне оценить точное положение тела, чтобы не раздавить его, если придется подойти ближе. Нет, стоя вполоборота к выходу, я тут много не разгляжу.

Выбравшись на поверхность, я показываю фото прокурору и объясняю, что придется все расчистить, чтобы вытащить тело. Все возражают, поочередно встают за моей спиной, чтобы посмотреть на снимок, прежде чем признать, что так действительно ничего не видно. Показ окончен, всем все понятно, и наши взгляды обращаются на спасателей.

Им всегда достается грязная работа. Когда не спускаются в ямы сорок метров глубиной для извлечения тошнотворных останков с душком протухшей рыбы, они погружаются в холодные мутные воды, чтобы добраться до попавшего в аварию автомобиля.

Итак, в перчатках и защитной обуви спасатели приступают к делу и вытаскивают по ходу продвижения килограммы мусора. Полицейский внимательно осматривает каждую порцию на случай, если в ней есть что-нибудь полезное для расследования. Напрасно.

Завершив первый этап, спасатели начинают осторожно высвобождать труп. По количеству наваленных на него предметов можно сделать вывод, что тело явно пытались скрыть. Я думаю про себя, что парню невероятно повезло, раз он нашел ее под всем этим. Если только спрятал ее не он сам. Логичное предположение…

Когда тело жертвы наконец появляется из океана мусора, мы видим, что оно полуобнажено, на нижней части тела остались только носки.

Спасатели отошли в сторону, чтобы дать мне пространство для работы. В бункере они поставили маленький осветительный шар. Освещение у них фантастическое: я вижу лучше, чем при свете дня. Хм, миазмы тошнотворные.

Сделав несколько снимков, чтобы зафиксировать сцену, я тут же раздеваю тело жертвы, разрезая все слои одежды лезвием бритвы. В порядке появления: черная куртка типа анорака, красно-оранжевый свитер, красная футболка и бюстгальтер. Кроме подозрительных следов зеленоватого цвета на голове, обильно покрытой опарышами, ничего особенного я не замечаю. Поэтому перед тем как тело будет передано службе перевозки, действую по стандартной схеме: заворачиваю голову и руки в пакеты из крафтовой бумаги, чтобы сохранить улики.

Сейчас четыре утра, я допиваю остатки кофе из термоса, все еще теплого, заставляя себя вернуться в бункер.

Теперь, когда тело извлекли, я хочу посмотреть, не было ли под ним чего-нибудь интересного. Было, да еще какое!