Будничные жизни Вильгельма Почитателя бесплатное чтение

«Останемся гуманными, всех простим и будем спокойны, как боги. Пусть они режут и оскверняют, мы будем спокойны, как боги. Богам спешить некуда, у них впереди вечность».

«Трудно быть богом», Аркадий и Борис Стругацкие

Глоссарий

Почитатель – ученый, колонизатор, удостоившийся права быть таковым благодаря научным достижениям и победивший в конкурсе, который создает свою Планету и заселяет ее выбранной формой жизни. Очень почетное звание, носить которое удостаиваются единицы.

Почитатель происходит от «почитающий прошлое», первое творение, а так же «почитающий желания жителей Единого Космического Государства».

Единое Космическое Государство – государство, появившееся после длительной космической войны. Оставшиеся после разрушительных сражений жители свергли правительство и создали новое государство, объединившее все прежние территориальные единицы в одну.

Президент – правитель Единого Космического Государства, избранный на всеобщих выборах.

Артоникс – артефакт из упавшего метеорита, во многом позволяющий Вильгельму управлять Землей. Подвеска в форме Солнца.

Связистор – устройство для связи в Космосе.

Телепорт (иногда Переместитель) – устройство для перемещения в Космосе, также может быть использовано для перемещения во времени на Земле (но это не совсем разрешено).

Альянс – союз Альбиона, Штаба, Академии и Шаттла. Другое название Единого Космического Государства, используемое обычно для описания совместной работы всех учреждений.

Альбион – учреждение Единого Космического Государства, занимающееся политикой, а также тюрьма.

Академия – единое учебное заведение, в котором обучаются и новые (юные) жители Государства, и ученые. Академия – центр всех научных разработок, содружество ученых, а для некоторых – и их дом.

Академиус – высшее ученое звание.

Магистр – среднее учебное звание.

Академик – низшее учебное звание.

Аспирант – студент.

Штаб – учреждение, включающее в себя все ведомства, необходимые для функционирования Единого Космического Государства и колоний.

Шаттл – космические платформы, на которых живут жители.

Советы – демократические собрания работников разных учреждений по определенным вопросам (обычно связанными с колонизацией, но не всегда).

Оазис – обобщенное обозначение всех курортов Единого Космического Государства.

Закон – обобщенное название всех правовых документов и правил, которые есть в Едином Космическом Государстве.

Кодекс – перечень правил, которым Почитатель обязан следовать в работе.

Урбаний – полезное ископаемое, получаемое из недр планет-колоний. Используется в различных производствах, в том числе – изготовлении новых жителей Единого Космического Государства.

Плазма – вещество, заполняющее жителей Единого Космического Государства, как людей наполняет кровь, но имеющее больше полезных свойств.

Гродемальская лимонная настойка (или просто лимонная настойка) – один из самых популярных алкогольных напитков Единого Космического Государства низшего сорта. В уважаемом обществе его не пьют, даже не упоминают. Продажа и изготовление его не считаются запрещенным, но все же нежелательны для рейтинга гражданина.

В книге понятия «Почитатель», «Академик», «Господин» пишутся с заглавной буквы, так как являются своеобразным продолжением имени. Например, в официальных документах Вильгельм будет значиться как Вильгельм Эльгендорф, Почитатель. «Вы» также приравнивается к официальному обращению.

Космические же понятия (Космос, Планета, Земля, Солнце и так далее) тоже чаще всего будут писаться с заглавной буквы. Для космических существ вроде Вильгельма эти обозначения – как для нас названия достопримечательностей или городов.

Предупреждение: Автор не претендует на достоверность и академичность исторических или научных описаний.

Книга первая

Перед Миром было облако. Оно собралось вокруг маленького шара, окутало его одеялом ядовитых газов, и из этого смертельного водоворота родился Его Мир. Полыхавший Мир вскоре остыл, межгалактические корабли направились к Миру. Глаза всех живых существ были прикованы к Нему. Затаив дыхание, они ждали первого появления Создателя.

Почитатель ступил на поверхность Мира своего, вдохнул живительный газ, и ноги Его утонули в мягкой горячей почве.

– Что собираешься делать, Наплектикус? – спросил Иоган, подбирая подол рясы с грязной почвы. – Собираешься ли исполнить свое предназначение и подарить Мир этот творениям своим?

– Я подарю им дом. Дом, о котором они и не мечтали, но я желаю спросить, готов ли ты, друг мой, пойти со мной? – Не дожидаясь утвердительного ответа, Наплектикус, поглаживая подбородок, продолжил. – Друг мой, свет мой, мы создадим особый Мир, в котором не будет места раздору. На двенадцать частей Мира своего я призову помощников своих,  которые, позабыв о собственных желаниях, будут править мудро и справедливо. Не будет Мир знать ни смерти, ни лишения, воссияет над ним Свет, а мы сохраним Его благо, друг мой. Будут у Мира наставники, которые станут жить среди детей наших, направлять их и помогать им. Когда дети встанут перед выбором, им укажут праведный путь, друг мой. И будет так всегда.

– Но Наплектикус, Почитатель мой, ведь не может Вседержитель управлять Миром, находясь в Его власти. Можно ли стать путеводной звездой, быть с созданиями своими, направлять их, ступая по единой с ними дороге? – спросил Иоган, шагая за Почитателем.

Его новый Мир пугал. Вокруг была мертвая пустошь, серая земля и грязный воздух с каплями жизни. Светило, спрятавшееся за серыми облаками, лишь немного пробивало крепость своими лучами. Космолет, брошенный на холме, растворялся в пыли. Они были одни, но за ними наблюдали тысячи невидимых глаз.

– На этот вопрос, друг мой, нет правильного ответа. Нельзя быть праведным правителем, возвышаясь над кем-то, но и править нельзя, теряясь в толпе. Нужно видеть жизнь изнутри, наблюдать за ней и чувствовать ее. – Уголки губ Почитателя дрогнули в подобии улыбки. – Я не буду учить, – для этого я призвал вас, моих учеников и друзей, но я буду наставлять вас. И когда на Мир падет тень, когда вы не сможете с ней справиться, приду я и спасу Мир от напасти. Всего один раз – большего подарить не смогу, потому что Закон и Кодекс еще властвуют надо мной. Я – исполнитель воли всеобщей. Но однажды я приду. И тогда узнают творения мои обо мне, и лишь в тот день, когда решится все, увидят они меня. Но до того дня помогать им будете вы, друзья мои. Будут и оплошности, и незнание, и промахи, но лишь совершая ошибки мы достигнем благой цели.

– Почитатель мой, но разве Ты можешь ошибаться? – Удивился Иоган. Он был намного старше Наплектикуса, пережил куда больше, чем юный Создатель, но, даже имея за спиной опыт, не мог сравниться в мудрости с Почитателем, шедшим рядом с ним.

Наплектикус, услышав вопрос, улыбнулся. Присел на краешек обрыва, к которому подошли они, свесил босые ноги. Внизу, далеко-далеко, лились серые воды, унося грязь в бесконечность. Иоган устроился рядом, посмотрел на друга, но не увидел в его лице ничего, кроме безграничного спокойствия.

– Зачем жить, если нет возможности совершать ошибки? Если нет возможности чувствовать? Зачем пытаться избежать неминуемого? Мы заблуждаемся, убегая от ошибок, лишь натыкаясь на бо́льшие. Жизнь требует промаха, она жаждет его, чтобы затем, насладившись отчаянием, дать шанс на искупление. И я хочу, чтобы они ошибались. Чтобы смятение поглотило их, чтобы думали они о следующем дне как о возможности исправиться, шансе стать лучше. Лишь ошибки приблизят нас к идеалу, ведь то, что совершенно изначально – всегда ложно, а тернистый путь – истина.

Иоган не понял ни слова из сказанного, но речи вдохновляли. Он посмотрел на Наплектикуса и почувствовал умиротворение. Волосы Создателя развевались пыльным ветром, белоснежная ряса Академии трепыхалась. Наплектикус вытащил из кармана медальон в форме Мира, положил на почву, прошептал слова, только Ему известные. Из глины появился первый росток. Тот, маленький и беспомощный, позвал еще один, вытащил его из сухости, подав изящную зеленую ладошку.

Иоган, не веря глазам своим, не мог оторваться от созерцания этого зрелища, ведь никогда не видел он рождения жизни.

А Наплектикус закрыл глаза и подставил руки ветру, несшему частицы жизни дальше, в Мир, которому суждено было стать венцом всего.

Жаннет де Голентиус : «Пути частиц или становление Наплетикуса».

Глава первая

«Когда ты, Почитатель, ступишь на поверхность Мира своего, когда вдохнешь ты первые соки его жизни, его смерти и возрождения – лишь тогда придет к тебе осмысление хрупкости существования. Если же не увидишь ты падения, увядания всего внутреннего – быть тебе вечно циником и бестолочью, ведь в прахе и найдешь ты смысл своей работы. Вечной и такой неблагодарной»

Жаннет де Голентиус : «Пути частиц или становление Наплетикуса».

По улице раздавались глухие шаги. Стук каблуков о мощеную дорожку между двухэтажными разноцветными и недавно отремонтированными домами, еще пахших краской, приближался к небольшому темному скверу, где в дневное время сидели влюбленные парочки или играли дети, а по ночам на тех же лавочках спали брошенные всеми люди, прижимая к груди мешки с пустыми бутылками. Длинные ноги перешагивали через дыры, появившиеся после ремонта, и тащили тощее тело в сторону городской крепости.

Если бы той ночью кто-то преградил дорогу и спросил, какой день недели наступил бы на утро, его бы либо обвинили во всех земных грехах, либо, сконфузившись, пробубнили, что понятия не имеют. Время – последнее, что интересовало гулявшего в одиночестве.

В ту ночь на улице пугающе пусто: казалось, ни один листик не упал с понурых деревьев, ни одна утренняя газета не улетела с ближайшего поста охраны и не затерялась среди кованых лавочек, ни одна машина не пролетела мимо дремавшего сквера и не осквернила его спокойствие своим криком. Воздух был пронизывающим и холодным, пробирал бы до костей, но на улице не было ни одного настоящего человека, чтобы прочувствовать это. Высокая фигура с тихим вздохом опустилась на деревянную широкую лавку, поправила пальто и слепо уставилась перед собой. На небе зажигались редкие звезды, светила одинокая и всеми покинутая Луна, а на горизонте пыхтел и выбрасывал в небо столбы красного дыма завод.

Он достал из кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, затянулся и хмыкнул. Курение уже давно не приносило удовольствия, но бросить не получилось, даже если бы пытался. Бестолково он смотрел по сторонам, вдыхая запах рассыпанного неподалеку бетона и сигаретного дыма, и думал, что он, черт возьми, делает на этой улице, если совершенно не хочет. Когда-то желал находиться в сердце жизни, дышать и наслаждаться ей, но, как говорил его закадычный друг, исчезнувший много лет назад: «Со временем все хотения перерастают в что-то ненавистное». Так случилось и с Вильгельмом. Ему все опротивело. Но больше всего ему надоели люди.

Он и не помнил уже, когда в последний раз выходил «в свет» по-настоящему. Чаще всего даже доставку продуктов заказывал до двери, чтобы лишний раз не бывать на улице, как будто от солнечного света мог расплавиться. Это, конечно, сказки. Но Вильгельму в людском обществе часто бывало не по себе. И не сказать, чтобы так было всегда. На его пути встречались и очень приятные представители рода человеческого, но бо́льшая часть представляла нечто противное. Считать так – привилегия Вильгельма. Некому было ему перечить.

Любой другой Почитатель мог бы бросить свою Планету и улететь домой, закрыться в огромных апартаментах, отвечать на письма поклонников и купаться в лучах славы. Многие поступали именно так, и слава их и почет скрашивали даже самые глубокие расстройства. Любой бы променял страдания на удовольствие. Любой, но только не Вильгельм Эльгендорф – ни поклонников, ни стоящих вещей в доме после обыска службой безопасности Альбиона у него не осталось. Выбора нет – сиди и жди, пока не закостенеешь вместе со своим Миром. Вильгельм не хотел превращаться в камень, но и делать ничего, по большому счету, не желал и не мог. Так и жил.

Обычно он не вспоминал об этом. Жить проще, если ни о чем не думать и не беспокоиться. А в тот день ему вдруг стало грустно. Вечер, скрывшийся за дымкой, был печальный, и такие мысли сами лезли в голову. Даже вторая выкуренная сигарета не принесла облегчения. Ему захотелось третью.

Вильгельм, поднял глаза к звездному небу, с трудом разглядел любимое созвездие на фиолетовом небе и уже собирался уходить, как его окликнули.

– Господин! Господин! Подождите! Не убегайте! – Раздался крик где-то в самом начале улицы, где все было окутано грязным желтым свечением. – Я Вас еле нашел! Вы так быстро ходите, я же совсем не успеваю! Вот ведь с длинными ногами легче жить, а мне!

Вильгельм сначала даже не понял, кому принадлежал писклявый голосок. А когда догадался, устало вздохнул и подумал, что такой собеседник был совсем не кстати.

Маленький, всем своим видом напоминавший крысу, человечек, с трудом доходивший ему до пояса, быстро семенил кривыми ножками и размахивал листком бумаги. Смешная шапочка то и дело слетала с его вихрастой макушки, а очки падали с длинного и тонкого мышиного носа. Одет он в десяток разноцветных распахнутых курточек, будто украденных у детей или сумасшедших взрослых. Под ними, где-то в самом конце вереницы одежд, сияла кислотная маечка с лиловым котенком, вышитым блестками. На штанишках в клеточку висел кошелек с мелочью, который позвякивал при каждом шаге, а на ногах блестели натертые воском красные ботинки.

Он, переваливаясь с боку на бок, добежал до Господина, уперся кривыми ручками в тонкие коленки и пытался отдышаться, постоянно повторяя: «Простите, Господин, еще секундочку!»

Вильгельма сел на лавку, откинулся на спинку и, пока карлик задыхался, вертел в руке пачку сигарет и думал, зачем помощник прибежал к нему в такой поздний час. Пугающие глаза бросили мимолетный взгляд на пожелтевшую бумажку в трясущихся руках слуги. Новости, значит, принес.

– И что ты хочешь мне рассказать? – спросил Вильгельм.

– Я новости от начальства принес и корреспонденцию всякую, – еле дыша отвечал человечек, то и дело срываясь на хриплые выдохи. – Еще там были какие-то чеки и счета, хотя, они, наверное, не ваши. Хотя, если и Ваши, то в них, наверное, нет ничего интересного. Еще я принес Вам новости от Вашего товарища, но не знаю, соизволите ли Вы их почитать.

– Никаких писем мне не надо. Новости послушаю, так и быть. Только быстро, я спешу, – сказал Вильгельм и вытащил из красной пачки третью сигарету.

И когда он бросит курить? Наверное, когда сигареты перестанут производить.

Карлик начал перебирать письма, запихнутые в сумку для мелочи. Вильгельм поморщился и отвернулся. Он не слишком-то любил своих прихвостней. Виделся с ними только при крайней необходимости, когда иного выхода просто не оставалось, и то – не всегда. Чаще просил оставить письма под дверью, выходил на лестничную площадку в халате и тапках, поднимал их с пола, стряхивал пыль и сваливал в ящик стола, чтобы потом к ним не вернуться. После этого шел допивать утренний кофе. Его, по большому счету, все устраивало.

– Я Вас не задержу, там немного. – Человечек полез в карманы одной из своих курток и принялся в них рыться. Из рук посыпались конфеты, трамвайные билетики, грязные и прожеванные жвачки, кнопки и скрепки. В мутном свете фонаря лицо слуги казалось грязным, и Вильгельму это не понравилось.

– Там, на самом деле, почти ничего нового и нет. Все по-старому.

– Зачем тогда прибежал, если ничего нового? – спросил Вильгельм, затянувшись так сильно, что закашлялся от горечи дыма.

– Работа, Господин, требует. – Из кармана карлика вывалился детский кнопочный телефон. Человечек смутился, запихнул его назад и улыбнулся. Вильгельма это ничуть не позабавило.

– Ты мне перечисляй, пока ищешь, что вспомнишь, а я буду останавливать, если мне что-то покажется важным. Если покажется, конечно, – важно добавил Почитатель.

Этот слуга прежде не вызывал у него отторжения. Наоборот, если тот приносил ему корреспонденцию, мог с ним побеседовать, а в прежние времена, когда в жизни Вильгельма был хоть какой-то свет, Нуд был его личным шутом, умевшим развеселить как никто другой. Много лет они ходили по Земле рука об руку, конечно же, ни разу не соприкоснувшись пальцами. Но в тот вечер Вильгельм устал, и его раздражало все. Эльгендорф похлопал себя по карманам и, немного удивившись, выудил из внутреннего кармана флягу, наполовину наполненную чем-то горьким. Поболтал жидкость в фляге, прислушался, принюхался, призадумался. Ничего не вспомнил – в голове жужжали мухи.

«Интересно. И откуда она у меня?» – подумал Вильгельм и отхлебнул немного. Алкоголь разлился по пищеводу, ударил в голову, прежде с трудом соображавшую. Та забурлила мыслями, столь же странными, сколь и складывавшаяся ситуация. Глаза Вильгельма округлились, он закашлялся и, чтобы перестать, отхлебнул еще немного разбавленного Академскими порошками пойла. Ему полегчало.

Вильгельм придирчиво оглядел карлика, почесал переносицу и спросил:

– А почему у вас нет униформы?

– Униформы? – удивился карлик.

– Конечно. У секретных агентов всегда есть униформа. Смешная, конечно, но хоть какая-то. А у вас никакой нет. Это неправильно.

– Вы такого приказа не давали.

– Тогда сейчас даю. Слепите себе униформу. И чтобы у каждого был рюкзак или сумка, а не карманы, набитые невесть чем, – сказал Вильгельм. – Без разницы какие, хоть с божьей коровкой или звенящие при ходьбе. Главное, чтобы были. Понял?

Карлик вспыхнул, его лицо покрылось красными пятнами, а кривые пальцы задрожали.

– Господин, но с этими сумками столько проблем! Их ведь можно забыть где-то, да и не греют они! А в карманах все легко ищется! – с чувством прыснул человечек, но поспешил добавить: – Если Вы, конечно, официально прикажете, я буду с почтением носить, но это будет только из-за того, что это Ваш приказ.

– Сейчас всего лишь конец сентября, тебе не нужно греться, – сказал Вильгельм, а сам вздрогнул, когда промозглый ветер хлестанул его по щеке. Он поморщился, поднял воротник пальто и спрятался от ледяных порывов. – Ладно. Что там у тебя? Рассказывай, время идет.

Он, конечно, никуда не торопился, дел, стоящих внимания, вот уже несколько десятков лет нет, как бы ни пытался Вильгельм их найти или придумать. Но сказать так было нужно. Начальник все-таки, в редкие минуты, когда эта должность приносит наслаждение, должен руководить.

Нуд посмотрел на него темными глазками бусинками, почесал крючковатым пальцем нос и, прокашлявшись, начал громко и с чувством рассказывать.

– Господин, на севере растаяли ледники. Два или три, не знаю точно. Это, вроде как, не так важно, потому что их там все равно полно. Одним больше – одним меньше, теплее будет…

– Не будет. И не так уж и полно, – нехотя возразил Вильгельм.

Его одарили испуганным взглядом. Слуга вздрогнул и снова уткнулся в листочек.

– Во всяком случае, эта новость не отмечена красным флажком. Потом на юге тоже ледник растаял… Странно все это – юг, север, а везде одно и то же.

– Потому что есть Северный и Южный полюс.

– Правда?

– Конечно. Но не все покрыто льдом. Кое-где на севере живут люди.

– И они на льду прям что ли?! – восхитился человечек. – А как же они едят? Сосут льдины? Они дружат с пингвинами? Так там же еще и холодно! А как же медведи? Они и их едят?

Вильгельм почувствовал себя дураком, объяснявшим что-то еще большему дураку. Рассердился. Погладил флягу. Успокоился.

– Думаю, тебе стоит купить книг по географии и почитать, чтобы перестать быть дуралеем. – Отмахнулся он и провел ладонью по темным и липким волосам. Поморщился, задумался и ничего не вспомнил. – Помимо ледников есть новости?

– Да! Еще в Африке началась эпидемия вируса. Что-то связанное с мухами, но она, кажется, очаговая, и никуда дальше страны не уйдет, – продолжил слуга.

– Опять этот врач что-то перепутал и вместо излечения наслал на людей еще одну заразу! – Вильгельм всплеснул руками и, чуть задумавшись, запил негодование. – Надо бы все-таки написать в Штаб, чтобы выслали другого.

Эта фраза Вильгельма смутила. Какая-то колкая мыслишка, что Штаб его даже слушать не будет, ударила в голову, но он постарался избавиться от наваждения. Может быть, все еще не потеряно. Хотя, в это верилось с трудом.

– А еще один из ваших коллег, без подписи, хочет наслать на определенные регионы эпидемию чумы, – аккуратно прочитал человечек с мятого листочка и посмотрел на Почитателя, выжидая ответа, который не заставил себя долго ждать.

– Чуму? Они веком ошиблись, или ты просрочил мне это заявление лет так на четыреста! – воскликнул Вильгельм, закурил снова и выбросил пустую пачку сигарет в мусорку.

– Господин, оно свеженькое! – сказал коротышка, понюхав лист.

– Они решили опять «нагнать страху» на людей? Им мало эпидемий? В тот раз они перестарались и чуть не уничтожили население! И им все равно хочется тестировать сумасшедшие медицинские разработки на моей территории даже без моего ведома! И почему Альянс все еще разрешает им писать такое? Это абсурд!

«Альянсу только в радость посмотреть на страдания других, Вильгельм, не забывай об этом. Они для таких вещей на Съездах и собираются», – вспомнились Вильгельму слова, которые он слышал еще до появления Земли.

– А Вы возьмите и напишите им об этом! – заявил человечек и полез в другой карман.

– Легче сказать, чем сделать.

Грустный ответ Вильгельма немного изумил карлика, но не настолько, чтобы тот перестал выполнять свою обязанность – зачитывать вереницу новостей.

– Господин, тут десять личных писем, но, раз Вы не будете их читать, то я их обратно положу и подожду, пока захотите, если захотите.

Не захочет. И они оба об этом знают, но предпочитают молчать.

– Мусорный остров в океане становится все больше, Господин, люди боятся к нему подплывать. Мусорщики с Сатурна просят Вас подписать разрешение на открытие там их курорта. Пишут, что будут даже чистить воды вокруг острова, чтобы из бутылок и пакетов лепить свои бунгало.

– Когда мусорщики говорят, что не будут мусорить, они привозят тонны мусора с собой. Да и вообще это не моя проблема. Я не дворник. Что еще?

– Исследовательская группа Академиков, которая несколько лет назад покинула территорию Бермудского треугольника, заявила, что их роботы, установленные там для наблюдения за жизнью, умирают от скуки и просятся домой, – зачитывал Нуд.

– Они сами решили посмотреть Бермудский треугольник, сами годами упрашивали. Я им говорил, что там нет ничего интересного, кроме огромной свалки космических отходов, музея древностей и космодрома Альбиона, но им-то все равно! Так что сами виноваты. Я им даже экскурсовода предоставил. – Пожал плечами Вильгельм.

– Они пишут, что хотели расследовать дела о гибели самолетов. Столько деталей хороших потерялось…

– А я всегда говорю: нечего лезть туда, куда лезть не просят. И пока люди сами не поймут, что в там им делать нечего, я ничем помочь не смогу, и самолеты будут пропадать, и корабли будут тонуть. – Вновь подул ветер, и Вильгельм поежился. Рука потянулась к фляге, но остановилась на полпути.

– Какой-то Академик полетел в Антарктиду и поскользнулся на льду. Сейчас лежит с переломом.

– Скорейшего ему выздоровления. Пусть на место сломанной кости поставят железку, а не кость из урбания, и я обязательно отправлю его на планету магнитов.

Нуд перевернул листочек и вгляделся в маленькие буквы. Захихикал.

– Господин, вот умора! Тут еще одно прошение от того чернокнижника!

– Чернокнижника? Мы разве не в двадцать первом веке?

– Наверное, его призрак хлопочет и пытается вернуть себе честное имя.

– Может быть. Как хорошо, что их не видно невооруженным глазом. Прескверное зрелище эти призраки. И как жаль, что мертвые обо мне знают, в отличие от живых.

Карлик вновь закопался в карманах курток и, с писком, вытащил письмо в конверте, при этом, видимо, обо что-то уколовшись.

– Письмо от начальства. Запечатанное. Мне открывать не стоит, – заявил слуга и протянул кривой ручонкой конверт.

– Молодец, Нуд. Хоть на это ума хватило, – сказал Вильгельм, а слуга зарделся от похвалы, видимо, прослушав все, кроме первых слов.

Затем Нуд залез в следующий карман и вытащил небольшой листочек, сложенный в несколько раз. Развернув его и разгладив, карлик, прокашлявшись, произнес громко и с чувством:

– Итак, Господин. Насчет той переписи. На планете Земля проживает восемь миллиардов девятьсот три тысячи человек, не считая умерших и появившихся на свет в эту минуту. Там Горх мне что-то передавал, что Штаб и Академия недовольны, но я не знаю, так ли это…

– Они вечно недовольны, ничего нового. – Махнул рукой Вильгельм и засунул письмо во внутренний карман.

– Но Горх сказал, что они…

– Я твое начальство или Горх?

– Вы, конечно же, но он же сигнал получил.

– Да плевать на сигнал. Если мне не позвонили, значит не было ничего важного. Имей совесть, когда пререкаешься. Где бы ты был, если бы не я?

Вильгельм сказал это так холодно и грозно, что карлик поник, присел на бортик клумбы и грустно уставился перед собой, комкая листок.

– Простите, я не должен был… – сказал Нуд и, чуть погрустив, с надеждой взглянул на Господина. Тот же сидел и вспоминал их первую встречу, а на лице его прорисовывалось подобие улыбки.

Они встретились в американском захолустье в конце девятнадцатого века, когда Эльгендорф, вновь впавший в меланхолию, старался отыскать в жизни хоть какой-то смысл. Высадившись в городке, насквозь провонявшем трухлявой одеждой, кукурузой и пылью, Вильгельм желал найти для себя развлечения, но совершенно не видел ни одного стоящего. Дороги дымились от лучей знойного солнечного света, а людей приглашали в цирк. И в цирк не совсем обычный.

Он никогда не любил подобные «увеселения», но в тот раз, колеся по Соединенным Штатам в поисках чего-то иллюзорного, все же решил поглазеть, что происходило под разноцветным шатром. Цирки Вильгельм всегда обходил стороной, но вот о «цирке уродов» был наслышан и не мог пройти мимо. Там, среди бородатых женщин, лишенных конечностей мужчин и дистрофиков, отчего-то затесавшихся в труппу, и увидел Нуда, вернее, Эдуна или «Гордую летучую мышь», неказистого карлика с морщинистым лицом, конечностями, изувеченными какой-то неизвестной Вильгельму болезнью, и маленькими, словно пуговичными, глазами. За что его так прозвали – Эльгендорф так и не понял, хотя и рассказывали ему что-то про американскую народную сказку. В фольклоре он не разбирался да и не хотел.

Имя, по мнению Вильгельма, карлику не подходило. Нуд протискивался между рядами и собирал монеты в шляпу, зажав половую тряпку под мышкой. Никакой гордости в нем не наблюдалось. Но потряс Вильгельма даже не способ собирания пожертвований, а то, как агрессивно люди относились карлику, ведь за весь обход ему в соломенное посмешище положили лишь пару куриных голов, несколько камней да горсть земли, но ни единой монеты. Малец даже подходить к богато одетому человеку не стал, а сразу отправился за кулисы, к своим друзьям уродцам. После представления Вильгельм, будто ведомый какой-то странной внутренней силой, нашел хозяина и выкупил человечка из цирка, не совсем понимая, чем вызван его благородный порыв. Он всегда так набирал приспешников, колесил по свету и спасал тех, чей внешний вид отличался от привычного людям и дарил им жизнь и работу, но в тот раз ему отчего-то очень хотелось заполучить Нуда, а не кого бы то ни было из разношерстной труппы артистов, и без него Вильгельм уезжать не собирался. Карлик сначала возмущался, а потом, представив, как заживет с таким богатым Господином, быстренько попрощался с остальными и с радостью убежал за своим новым хозяином.

Так Нуд стал одним из работников, начала рядовым, а потом и главным секретарем, который носился за ним везде, куда только Вильгельм позовет. На расстоянии, конечно, и стараясь не мозолить глаз Господину. И было в этом стремлении угодить что-то, что так нравилось Вильгельму. За годы он, так и не поняв, чем же был вызвано его решение, ни разу о нем не пожалел.

Люди тоже часто не понимают, что творят. Вот только Вильгельм человеком не был.

Луна желтела, разливалась по фиолетовому небу масляными пятнами. Вильгельм уже и не думал ни о каких новостях, а только сидел и вспоминал счастливые годы, и одинокая слеза скатилась по его впалой щеке. Когда-то ему было весело и хорошо, и даже такой одинокий вечер, один из тысяч, казался намного приятнее. Вильгельм сделал еще один глоток огненной жидкости, тепло разлилось по телу, а в голове стройными рядами начали собираться уж очень странные мысли.

Чтобы не ошибиться, Вильгельм отпил еще немного и, убедившись, что ничего в его голове не поменялось, запихнул флягу за пазуху, с трудом поднялся со скамейки и поправил пальто.

– А пойдем, пройдемся. У тебя дел все равно никаких, – сказал он.

Нуд ободряюще улыбнулся, но в глазах его промелькнул огонек страха.

– Ночь теплая, почти летняя, да и до дома рукой подать. У тебя цвет лица какой-то нездоровый, работы полно. Надо бы тебя пристроить поближе, а то так и будешь мне письма о чуме и открытиях доносить с жуткими опозданиями… Знаешь что, а давай ко мне! Всегда будешь рядом, со свежими новостями.

Карлик дрогнул, чуть не выронил из рук, больше похожих на лапы, какой-то занимательный камешек. Глазки его округлились, а рот, словно вырезанный слепым мастером на шлепке глины, криво открылся.

– Господин, я не хочу Вас стеснять! Я могу не идти с письмами, а бежать, если надо быстрее! Да хоть полечу! Научусь только и сразу! – Нуд поднял лапки и попятился назад, но мужчина схватил его за капюшон одной из курток и потащил за собой.

– Ты мне не возникай, Нуд. Тебе нужно бумажки заполнять, отчеты, писать документы под диктовку, когда мои руки не захотят этим заниматься. Не будешь же ты ко мне то и дело бегать! Да и вообще – мне веселей, все равно дома никого нет, кроме моей живности. Будешь ее развлекать своими глупостями.

И только последняя причина была истинной.

Нуд, кажется, немного успокоился, и засеменил ножками у Господина под ногами, почти кутаясь в его пальто и цепляясь за карман брюк, чтоб хоть как-то поспеть за его шагами. Нуд что-то бурчал себе под нос, тихо ругался, когда башмак попадал в яму, и постоянно приговаривал, что уж больно не хочет стеснять Господина. Когда болтовня слуги Вильгельму надоела, а случилось это достаточно быстро, он шикнул на карлика и пригрозил длинным пальцем. И этого жеста было вполне достаточно, чтобы Нуд замолчал и смиренно поплелся рядом, стараясь не смотреть на ободранные носы своих ботинок.

Ночь верещала от холода. Вековые деревья размахивали зелеными помпонами, задевая друг друга, словно соревнуясь в том, чьи движения более резкие. Небо закрыли тучи, потянуло сырость. Ветер выл. Через пару минут и отдаленного громыхания полил дождь, и Нуд протяжно завизжал – он боялся воды. Вильгельм вздохнул, достал из кармана зонт, взял помощника на руки и накрыл их черным облаком.

– Только не удуши. Я хоть и не умру, но очень разозлюсь, – прохрипел Почитатель, а карлик лишь испуганно закивал и решил держаться за кашемировый свитер, а не за шею.

Они шли по черной улице мимо крепости, назначения которой в городе уже почти никто из горожан, не любивших историю родного города, не помнил, мимо огромного и отвратительного результата кошмара архитектурного буйства, которое нагрянуло на город и всю страну в прошлом столетии. Серое здание с кусками бетона вместо колонн всегда нагоняло на мужчину тоску, но сейчас – лишь злость и отвращение.

– Вот, Нуд, это называется архитектурной безвкусицей или еще одной причиной существования карательного батальона искусников, – заявил Вильгельм, а Нуд вжался в теплый свитер Хозяина. Он-то, совершенно нелюбознательный, ничего не слышал об этом странном батальоне, но одно лишь название нагоняло страх. А дождь полил сильнее.

Они перешли большую площадь, которую народ приспособил под собрания, празднества и прочую ересь, снеся красивые дома, стоявшие здесь два века тому назад. Когда-то тут жил и Вильгельм, но с того времени много воды утекло.

Почитатель быстро пошел к дороге и, перебежав ее на красный, направился по проспекту вверх, мимо разных магазинов, кофеен, ресторанчиков и сувенирных складов мусора, продававшихся всегда с огромной наценкой. Вполне себе милое местечко, когда серый асфальт не утаптывают десятки человеческих ног. Впрочем, без людей все становится лучше, как думал Вильгельм.

Они миновали дорогу, потом еще одну, прошли мимо театра и оказались в благополучном районе, в котором всегда жили образованные люди, находились все архивы и библиотеки. Под боком, в тени вековых деревьев, не подлежавших вырубке, темнело городское старое кладбище, скрытое за кирпичным забором.

– Нуд, умный человек думает не только о том, чтобы жить было хорошо, но и о том, чтобы его родственникам не пришлось далеко везти гроб, – усмехнулся Вильгельм, открыл дверь в подъезд специальным ключом и начал подниматься к себе, тяжело ступая по недавно покрашенным ступенькам, стараясь не упасть. – А вообще очень даже адекватное решение, закопаться там, откуда можно разглядеть кусочек прежнего дома. Умри я, наверное, тоже бы попросил похоронить вот так.

Жил Вильгельм в доме, на первом этаже которого находился магазин старинного барахла, аптека и винно-водочный, но уже со стороны двора. Дом был оранжевый, с коричневыми окнами и балконами. В подъезде темнела мозаика, оставляя за собой шлейф прежнего и еще не совсем увядшего богатства здешних жителей. Когда-то, к слову, всех жильцов заставили делать все одинаковое, начиная балконами и заканчивая шторами на окнах, и Вильгельм был очень рад, что не застал этого, ведь такого обилия криков простых смертных он бы не выдержал.

Прописан Эльгендорф на третьем этаже в трехкомнатной квартире с двумя балконами и кладовкой. А жил, чаще всего, в кабинете, изредка привидением проплывая на кухню и в спальню.

С трудом повесив пальто на крючок и прошаркав по коридору, он бросил Нуда в кладовку, не слушая его возгласов, а сам направился в опочивальню, где завалился на кровать и заснул, не раздевшись и так и не сняв один ботинок.

Глава вторая

Вильгельм Эльгендорф проснулся, когда за окном уже светило яркое Солнце. Спал он, не раздеваясь, прямо на покрывале, положив под голову новый черный плащ.

Когда Вильгельм оторвал заспанное лицо от мокрой накидки, то увидел, что спал в одном ботинке, и не помнил, где оставил второй. Кое-как он поднялся на локтях, протер глаза кулаками и вдруг услышал странное шевеление на кухне. Кто-то громко гремел посудой: то ли с чувством бросал ее об стену, то ли постоянно что-то ронял и не пытался поднять. По звуку казалось, что тарелки падали минимум с высоты люстры.

«Так, Вильгельм, вспоминай. Кто это может быть?» – говорил он сам с собой, почесывая кривоватый нос, и принялся перечислять всех людей, которые могли бы готовить ему завтрак. Почему-то из всего того множества человек, что Вильгельму запомнились за его жизнь, продолжительность которую невозможно описать человеческими временными понятиями, он вспоминал лишь тех, кто уже давным-давно умерли. Женщины, сожженные во времена инквизиции, мужчины, погибшие в драках и на дуэлях, совсем еще юные девушки, умершие при родах, совсем древние люди, которые его пугались. И все это совсем не имело отношения к двадцать первому веку, который смотрел на него телевизором со стены или где-то вибрировал телефоном.

В смятении Вильгельм просидел минуты, пока спина его не затекла, а локти не начали дрожать под тяжестью тела, и, наконец, перестал думать о людях. Имена и лица, из каши которых выделялись всего-то несколько, не главное. Эльгендорф ведь даже не знал, как попал домой.

«Тяжелая у меня выдалась ночка», – заключил он. Во рту стояла противная привычная алкогольная кислятина, в голове что-то пульсировало. Вильгельм постарался отогнать навязчивые мысли, но получалось скверно.

Он с усталым вздохом завалился на спину и тут же зашипел, потому что больно ударился головой о стену. Что делал дома, да еще и в уличной одежде, совсем не помнил, как и почти все, что происходило в предыдущие двадцать четыре Земных часа. Вильгельм погладил ушибленный затылок, на котором бы уже через час-другой появится шишка, и припомнил, что же вообще было до этих суток.

Неделю Почитатель провел в метаниях между просроченными заданиями Академии, к которым почему-то решил вернуться, хотя некоторые из них датировались десятками лет до того года, в котором находился Вильгельм, и каким-то отчетом из сотен страниц, смысл которого можно было уместить в двух абзацах, но прошлым вечером он точно не этим занимался. Все предыдущие дела, до которых никому, ни Почитателю, ни Альянсу, не было, ровным счетом, никакого дела, Эльгендорф выполнял дома, сидя у себя в кабинете. А тут – улица.

«Нет, ну не мог же я телепортироваться сюда!», – подумал он и почесал от чего-то липкий затылок. Будто кто-то вылил на волосы банку варенья или меда.

Связистор он оставил в гараже, в коробке над входом, замотанной скотчем и спрятанной в клетку попугая, чтобы никто посторонний, если вдруг забредет в слепленное из фанер строение, точно не увидел, а Телепорт и вовсе хранил не у дома. Да и шел Эльгендорф куда-то с какой-то целью, но точно не в спальню, иначе бы и не покинул квартиры.

«Я же не помню, куда шел. Вспомню это – вспомню и остальное. Наверное», – вывел он и, почесав голову, решил все-таки переодеться в домашнее, а потом и подумать. В уюте обычно лучше размышляется.

Вильгельм, конечно, зря огляделся. Он случайно увидел свое отражение в зеркале, аккуратно приставленному к стене и закрывавшую грязь на обоях, и ужасно расстроился. Когда-то очень привлекательное существо, он превратился потрепанное нечто в дорогом мятом свитере, колтуном сальных черных волос и чуть красными, а не привычно лиловыми, глазами. На шее, как и всегда, болтался амулет в форме Солнца, мерцавший в полумраке помещения. Потерять эту маленькую подвеску значило бы для Вильгельма катастрофу по-настоящему Земного масштаба.

Эльгендорф уже печально оглядел комнату, которая из-за темной деревянной мебели казалась склепом, а не спальней, и вынес вердикт:

– Причина моего скитания точно где-то здесь. Если это не Телепорт, не ураган и не человек.

Он опустился на колени и начал ползать по полу в поисках хотя бы какого-то напоминания о предыдущих сутках. Рыскать долго не пришлось – под кроватью, среди пыльных папок, валялась незнакомая ему фляга, из которой несло спиртным. Вильгельм вздохнул. Он так надеялся, что ошибался в своих выводах, впрочем, совершенно очевидных. В надежде забыть о пьянстве Вильгельм спрятал улику под шкаф, словно это могло стереть виденное из памяти, и поплелся к комоду, чтобы все-таки достать что-то похожее на домашнюю одежду. Ему казалось, что вина и ощущение собственного ничтожества кусали изнутри. Странное ощущение, созданиям Альянса редко свойственное.

Через какое-то время он, в теплом клетчатом халате и штанах, направился на кухню, шлепая босыми ногами по прохладному полу. По пути Вильгельм наткнулся на выпавшие из плаща ключи, яркие бумажки, жвачки, деньги и телефон, который треснул от удара о паркет.

– Просто новый куплю, – буркнул он и бросил мобильник в угол.

На кухне так и продолжалось буйство, гремела посуда, что-то шкворчало, пузырилось и не предвещало ничего хорошего. Но Вильгельм не останавливался: кто бы в квартире ни был, он точно знал, что вчера случилось. По мере приближения к цели, звуки бьющейся посуды разбавлялись тихими попискиваниями и топотом ножек. Вильгельм, ничего уже не понимая, поспешил на кухню, а коридор, казалось, растянулся из нескольких метров в пару километров. С каждым шагом запах переживаний смешивался с вонью горелых яиц.

Стоило Вильгельму влететь на кухню, чуть не поскользнувшись, а его халату, развевавшемуся словно крылья, вплыть за ним, Почитатель не смог сдержать удивленного восклицания.

– Нуд?! Ты что тут забыл?!

Вышеназванный от громкого обращения чуть не упал. Человечек стоял на табуретке и нескольких книжках у плиты и пытался пожарить омлет на сковородке, которая была, наверное, раза в два его больше. На столе валялись десятки скорлупок, разлилось молоко и в нем же плавали желтки, тусклой слизью окрасившие темные полы. Плита была загажена настолько, что уровень грязи почти касался донышка сковороды, а в самой же посудине трепыхались горелые куски того, что должно было быть омлетом. Запах стоял соответствующий.

– Хозяин, извините. Доброе утро или, наверное, уже день. Я тут завтрак хотел приготовить или обед, но никак не могу уследить за яйцами и сковородкой. – Виновато улыбнулся он и почесал кривыми пальцами макушку. – А у Вас больше яиц нету? Я только до второй полки достать смог и то чуть в холодильнике сам себя не закрыл.

Вильгельм стоял и созерцал умопомрачительную картину, не в силах ничего сказать. Нуд, в огромной футболке с цыпленком, под которой была еще одна, с котом из блесток, просвечивавшей через белую и заляпанную жиром ткань, в шортах, которые всегда были плавками и принадлежали Жаку (что они делали в квартире Вильгельма – совершенно непонятно), стоял у него на кухне и жарил омлет, словно в этом не было ничего странного.

Невероятная картина, ничего не скажешь.

– А ты что тут делаешь? Мы, разве, виделись? – наконец-то сказал Вильгельм, на что коротышка даже ручками всплеснул.

– Да как же! Вы чего, Господин?! Конечно виделись! Я вчера Вас на улице нашел, рассказал новости, письмо от Штаба отдал. Начался дождь, Вы предложили пожить у Вас, а ответить не дали – сразу на руки и понесли!

Вильгельм даже на стену облокотился и потер виски пальцами. Чтобы он, один из лучших выпускников Академии, Почитатель, когда-то уважаемый представитель своего рода, совсем не помнил вчерашнего дня? Да еще и притаскивал в свой дом карликов? Видимо, у отличников тоже бывают черные полосы.

– Так, Нуд. Давай-ка, посиди за столом, а я пока поесть сделаю, пока ты не превратил кухню в помойку, – сказал Вильгельм и взял коротышку на руки, на что тот даже фыркнул.

– Я не виноват, что у людей такие высокие вещи!

– Ты не возмущайся, а перескажи наш вчерашний разговор, слово в слово. И про письмо расскажи, а то ничего не помню, – тихо сказал Почитатель, и, морщась от головной боли, начал кашеварить, с отвращением взирая на грязь, которую развел Нуд. Убирать этот бардак все равно пришлось Эльгендорфу.

Нуд все старательно рассказывал, с точками и запятыми, будто впервые и говорил с тем Вильгельмом, который прошлым вечером решил пустить его к себе в дом. Так Почитатель узнал и о ледниках, о чуме, о письме, которое, как оказалось, сушилось на подоконнике, потому что в плаще конверт промок и Нуд решил погреть его в нежных солнечных лучиках.

Вильгельм вздохнул и понял, что после решения важных вопросов кусок в горло не полез бы. И подумал, что стоило разобраться с делами после завтрака.

– Зачем аппетит портить? – вздохнул он и поставил на стол две тарелки с овсянкой-минуткой. Половина на молоке – половина на воде, потому что почти весь первый ингредиент был испорчен Нудом, а орден на формулу превращения воздуха в предметы Академия Вильгельму так и не выдала. Боялась, что чего-то наворотит, наверное.

Завтракали в тишине. Вильгельм сверлил взглядом конверт на подоконнике и подпирал голову рукой, а Нуд старательно облизывал ложку и тарелку, будто ел впервые в жизни, и даже забывал иногда вытереть мордашку полотенцем.

– Тебя вообще не кормят в вашей яме? Сколько можно чавкать? – с раздражением спросил Эльгендорф, когда его маленький помощник принялся хомячить десятое печенье, окуная его в испорченное клубничное варенье. Вильгельм, впрочем, об этом нюансе Нуду говорить не стал – позже сам догадается.

– Ну, понимаете, Хозяин, меня в коллективе не очень-то жалуют, а едим мы в одно время. Любят они всячески нагадить, тут уж ничего не поделаешь. То тарелку с кашей отберут, то чая не дольют. Иногда даже порции мои прячут! Ну, я подтыриваю иногда, но только из благих побуждений! Да и поесть я люблю…

– Это видно, – кисло усмехнулся Вильгельм, оглядев пузатое и налившееся жиром тельце карлика, а тот лишь развел руками. – Слушай, я свое слово всегда держу, данное в любом состоянии. Раз сказал, что ты можешь жить у меня – живи, но тебе сподручнее будет в кладовке. Конечно, если кто придет, тебя вряд ли примут за человека – издалека ты больше похож на жирного кота, но конспирация нам не помешает. Я тебе все обустрою, кровать поставлю, тумбочку, столик. Будешь отчеты заполнять, документы. Игуану мою не трогай, пока не скажу, а как скажу – трогай аккуратнее, она у меня постоянно не в настроении. У крыса меняй в клетке, но осторожно, иначе он тебе пальцы откусит. На окна не прыгай, дверь незнакомцам не открывай. Если кто спросит – скажи, что взрослых нет дома…

– Господин, ну я ж не ребенок! – возмутился Нуд и ткнул пальчиком прямо в глаз коту из блесток. – Мне больше ста!

– А я с дипломом Академским учиться закончил раньше, чем появилась Земля, так что не спорь! – Отмахнулся Вильгельм. – Пока меня дома нет – можешь пользоваться кабинетом, но по ящикам не шуруй, а то накажу. И вообще – к столу не подходи. Вот, наверное, и все. Вопросы будут?

Кривая рука и хотела сначала подняться, но потом передумала и осталась лежать в пустой вазочке из-под печенья.

После завтрака Вильгельм твердо решил разделаться сначала с Нудом, который протяжно выл в ванной и пытался отстирать футболку с цыпленком, а только потом работать. Он-то прекрасно знал, как карлик может замучить, и в любой другой ситуации наплевал бы на обязательства, но он ведь дал слово. Честное слово. А его держать надо хотя бы иногда.

С какой-то особенной грустью Вильгельм проплыл мимо полки с алкоголем, напоминая себе, что никакого похмелья у него быть не может.

«Похмелье придумали хитрые люди, чтобы на утро продолжить выпивать, всегда помни это», – как-то сказал ему Годрик, который сам шалил, отмечая разнообразие алкоголя главным достоянием рода человеческого, и устраивал себе похмельное утро каждый день.

Эльгендорф натянул на карлика нормальную одежду, намазал его мордочку кремом, изменяющим внешность, напялил на голову синюю шапочку с помпоном и строго наказал играть его сына. Нуд сначала возмутился, скрестил лапки перед грудью и надул губы, а потом представил, сколько всего сможет выпросить, и даже смирился с наличием всего одной куртки.

Вильгельм облачился, как и обычно, в палитру мрачных цветов, в последний момент напялив еще и солнцезащитные очки, чтобы хоть как-то скрыть красноту глаз. Волосы он начесал и стал похож на папашу-рокера, который после прогулки поедет взрывать стадионы. Не сказать, чтобы Эльгендорф носил кожаные вещи каждый день, но почему-то ему казалось, что, если он оденется именно так, к нему никто не подойдет и не заведет очередной бесполезный и надоедающих разговор ни о чем, какие уж очень любили люди. Вильгельм взял кошелек, с досадой вспомнив, что телефон разбил, и странная парочка вышла на улицу, которая в тот день утопала в мягком свете.

Детский магазин стоял неподалеку от театра и ошивались там в основном одинокие мамы, чьи мужья «жили» на работе, и их дети, от одного вида которых у Вильгельма начинался нервный тик. Он терпеть не мог скоплений людей, а особенно тех скоплений, где были дети. Эти маленькие создания вообще вызывали в нем какой-то необъяснимый ужас. Вечно орущие и недовольные, иногда слюнявые… Частенько он жалел, что одобрил проект «сразу-взрослых» людей. Можно ведь было обойтись и без этой ужасной стадии.

Стоило подойти к зданию, голову его сплюснуло от криков и разговоров, но отступать было поздно – Нуд с протяжным визгом тянул его внутрь, отлично, к радости и сожалению Вильгельма, вживаясь в роль капризного сынишки.

Уже на входе одна женщина заприметила «папашу» без кольца на пальце со странным сыном, чью уродливость крем скрывал с переменным успехом и подлетела к ним.

– Добрый день, а я вас не видела раньше. Вы новенькие в нашем районе?

Вильгельму пришлось схватить Нуда за руки и бежать к отделу детской мебели, чтобы спрятаться за шкафом.

Мебель выбрали быстро – Нуд ткнул пальцем в салатового цвета набор, который Вильгельм оплатил, даже не взглянув на цену. Потом направились к отделу книжек, где горе-папаша отбивался уже от другой женщины, которая была еще и с ребенком, так что досталось и горе-сынишке. Вильгельм выбирал образовательную литературу, Нуд – раскраски и комиксы. А вот в отделе игрушек стало невыносимо. Первые покупки: машинка на радиоуправлении, набор юного повара и плюшевая принцесса были отправлены в тележку без раздумий. Но Нуд будто не мог понять, что все коты в магазине – ненастоящие, и рыдал над каждым котенком, умоляя «папу» купить их и выпустить на свободу. Он хватал котов и швырял в тележку, а Почитатель успевал только выбрасывать их обратно.

«Ну и вжился в роль!» – подумал Вильгельм, хотя припоминал, как Нуд рассказывал ему о своем бедном и страшном детстве.

В сердцах, когда «сын» зарыдал на весь магазин, Вильгельм крикнул, что купит ему настоящего, лишь бы он замолчал. Коротышка, на удивление зрителям из соседнего отдела, обнял Почитателя за ногу и радостно завопил: «У меня будет котик! Спасибо, папочка!» Третьего животного Вильгельм, конечно же, не собирался заводить, но нужно было сказать хоть что-то, чтобы чудовище замолчало. Не зря же он столько веков наблюдал за тем, как матери врут ради успокоения собственных детей. Чему-то все-таки научился. Но одного плюшевого кота все-таки пришлось купить.

«Жаль, что гадить она не умеет! Оттирал бы сам свою постель», – фыркал и кряхтел Вильгельм, когда тащил огромные пакеты домой. Мебель и детское сиденье для машины должны были привезти, и Эльгендорф выглядел как ходячая машина увеселения – казалось, с тонной энциклопедий и игрушек.

А еще Вильгельм размышлял над тем, как легко удивить женскую половину населения. Будь хотя бы немного хорошим отцом, выйди с ребенком в магазин хотя бы раз – и тебя уже боготворят. В такие моменты Вильгельму было даже немного жаль матерей, которым не доставалось почти никакого уважения, потому что в их жизни уход за детьми словно подразумевался как что-то единоличное и обязательное, чем должна была заниматься исключительно женщина. Вильгельму было странно осознавать это.

Дома он вывалил вещи в гостиной и дал Нуду перечень указаний, чтобы тот не садился играть сразу, а, хотя бы на час-другой занялся чем-то важным. Не зря же карлик делил теперь квартиру с начальником.

– Ты для своих лет жутко глупый, главный секретарь Почитателя не может быть неучем!

– Я не неуч! – возразил было Нуд, но, встретив строгий взгляд, решил не спорить.

Все разбрелись по делам. Нуд направился чистить клетку крыса, благо, там крыса не было – его хвост торчал из-под дивана, а Вильгельм – разобрался в просроченных отчетах, просрочившихся из-за того, потому что в последнее время Эльгендорф обленился настолько, что даже не отправил запрос в Академию, выкурил пару сигарет, полистал какой-то журнал, разложил книги, которые прежде валялись на столе, побродил по комнате, выпил несколько кружек кофе, вытер пыль на полках и даже полежал на ковре. Он был почти готов взяться за то самое письмо, но в дверь позвонили.

Два амбала, будто бы сбежавших с ринга, притащили мебель и сиденье. Вильгельм заплатил за доставку, отдав последнюю наличку из кошелька. Сборщики странно покосились на Эльгендорфа, не одобрив его внешний вид, но послушно отправились обустраивать маленькую комнату. Деньги все-таки иногда могли заткнуть рот даже самым крикливым людям.

«Дорого мне обходится этот сынок», – хмыкнул Вильгельм, примерно вспомнив, какая пачка купюр лежала в сумке до похода в магазин. Он не очень-то беспокоился, деньги его совершенно не интересовали, но наблюдать за людскими финансами интересно.

Когда все было готово, Вильгельм, прежде сидевший на кухне с очередной чашкой кофе и морально готовившийся к прочтению письма, зашел в комнату в шикарном шелковом халате цвета самой мрачной ночи и даже улыбнулся. Комната с желтыми обоями, салатовой кроваткой, шкафом, столом и стульчиком, ковром в форме бабочки на полу казалась вполне себе милой, пусть и безвкусной. Будто у него и в самом деле появился игрушечный ребенок, что совсем не радовало. В любом случае лучше, чем прежняя пустая кладовка с паутиной на потолке.

– Надеюсь, он не будет гадить по углам, – пробубнил Вильгельм с опаской.

Когда амбалы ушли, бросив последние оценивающие взгляды, Вильгельм позвал карлика, и тот примчался на своих кривых ножках с таким грохотом, будто был слоненком. После пяти секунд созерцания своего жилища Нуд радостно взвизгнул и бросился на мягкое покрывало.

Вильгельм, осыпаемый благодарностями, поскорее устремился на кухню, чтобы наконец-то, с чувством выполненного долга, начать работать. Нуда он оставил с игрушками и книжками. О работе ему было говорить бесполезно – карлик, счастливо повизгивая, резвился в новой комнате и не собирался заниматься ничем, кроме собственного увеселения.

Вильгельм даже забыл, когда в последний раз был таким благородным и… добрым? Существом с большим сердцем? Когда он делал доброе дело? В восьмидесятых годах прошлого века?

Конверт лежал на окне, уже немного скрутившийся от взаимодействия с солнечным светом. Вильгельм долго смотрел на него с опаской, прижимая чашку с уже остывшим кофе к груди и пытаясь догадаться, что же там написано. Однако плотный конверт совершенно не желал являть своих секретов, поэтому Почитатель, с великим нежеланием отставив кружку в сторону и зажмурившись так, что перед глазами заплясали малиновые пчелы на черном фоне, взял его и понес в кабинет – единственную комнату, в которой сделал полноценный ремонт после аренды.

Оформлена комната в лучших традициях Эльгендорфа, в темно-синих тонах. Все стены заставлены шкафами, особое место на полке одного из них занимала любимая книга – «Пути частиц или становление Наплетикуса», в кожаной обложке с голографическими буквами. У окна стоял мягкий диван с подлокотниками и подстаканниками, в углу – глобус, внутри которого хранились запасы спиртного из дома на Шаттле, а в центре комнаты величаво развалился огромный дубовый стол с множеством ящичков, в которых столько всего понапихано, что и сам хозяин макулатуры вряд ли мог перечислить, что там спрятал. На потолке – люстра из девяти планет, вращающихся вокруг Солнца, специально для удобства хозяина.

– Так, ну, посмотрим, – вздохнул Вильгельм, усевшись за стол. Он достал из ящичка серебряный ножик и, слегка порезав палец, накапал на печать несколько плазмы, измененная для людей в кровь, думая о том, как же Альянс любил представления, что даже чтение секретных писем превращал в миниатюру. Бумага, созданная так, чтобы как можно больше походить на ту, которой пользовались люди на Земле, разъехалась и открыла конверт с письмом.

Вильгельм закрыл глаза, досчитал до десяти и вытащил записку из конверта. Делал он это просто так, успокоиться, хотя это никогда не помогало.

Почерк ему знаком. Крупный, с закорючками, да такими, что, не знай, как читается буква или символ, – никогда в жизни не догадаешься, что значит клякса или кружок. Язык Единого Космического Государства нельзя назвать красивым, хотя, безусловно, никто из жителей не сказал бы такого. Он был иногда мелодичен, гласных и согласных букв в их алфавите было предостаточно, чтобы создать множество длинных и коротких звуков, а письменная речь пестрела высокопарными выражениями, которыми часто общались даже в повседневной жизни. Письма, несмотря не техническое обеспечение, для каждого Почитателя всегда писались вручную на том материале, который можно было бы без проблем найти на его Планете, в компании нескольких лиц, по очереди диктовавших ту или иную фразу, а подписывались лишь одним, так что понять, кто же видел эту писанину, невозможно. От понимания этого Вильгельму в миг поплохело. Впрочем, после прочтения он убедился – о содержании письма определенно знал уже весь Альянс, в этом не было никаких сомнений.

«Уважаемый Вильгельм Эльгендорф!

Отдел Штаба Космического Окружного надзора и контроля спешит Вас уведомить в изменении условий проведения работ на планете номер три Солнечной Системы (Земле).

Вы уже знаете, что на Вас и на Ваших коллег была возложена особая миссия – провести эксперимент с заселением особой формы жизни на мертвую планету. Вы с этой задачей справились, и мы безмерно ценим Ваше участие. Ни одна из Планет не проживала такой долгой жизни и не наживала себе столько проблем, с коими сама же и справлялась. Не со всеми, признаюсь, даже не с бо́льшей частью, но справлялась и временами весьма недурно. Вы вырастили настоящий организм, саморегулирующийся и самовоспроизводящийся, но всему когда-то пора остановиться.

Количество образцов так называемого «интеллектуального вида "Человек разумный"», в чем мы не сомневаемся, превысило допустимую норму. Как Вы помните, в протоколе номер четыреста сорок семь было сказано, что ни на одной из пробных Планет жизнь не может перейти границу в восемь миллиардов голов. По данным переписи населения количество образцов на Планете номер три Солнечной Системы (Земле) составляет на множество миллионов больше особей. Также Ваши особи вредят Планете, засоряют ее и выкачивают полезные ископаемые из недр с такой скоростью, что вскоре может ничего не остаться. Как Вы понимаете, состояние Планеты критическое. Ее запасов может не хватить на продолжение существования и передачу ее в пользование Альянса. Вид «Человек разумный» начнет уничтожать себя, что приведет к смерти Планеты. Особи созданы для того, чтобы подготовить Ваш мир для заселения нашими жителями, а жизнедеятельность организмов, как Вы понимаете, сделает ее непригодной для жизни и убьет Вашу работу. Более того, мы несколько раз получали жалобы на поведение Ваших образцов и, простите за напоминание, столько нам не свойственное, Ваше поведение тоже.

Вы, напомним Вам несмотря на уважение и безмерную благодарность Вашей жертве, забыли, что такое «быть Почитателем», Вильгельм Эльгендорф. Забыли, распустили свои образцы, позабыв о том, что обязаны были создать смиренные головы. И пусть подобные действия – уже Ваше дело, разрешенное Кодексом, но это не значит, что мы не позволим себе напомнить Вам об этом.

Мы, Отдел надзора и контроля, не можем допустить этого и высылаем Вам формулу быстро распространяющегося яда, который оставит лишь исходный материал, который отправится на орбиту Академии в специальных капсулах поддержания жизни, если на то даст согласие Альянс. Заявку можете отправить в кабинет двадцать три под Вашей подписью. Для этого соберите заявления в кабинетах двадцать три, триста восемьдесят семь и шесть, заполните их и направьте в Ваш отдел для распределения, чтобы просьба не была беспочвенной. После рассмотрения Вашей заявки и собирания подписей Академиусов и тех лиц, что причастны к программе Почитателей, с которыми можно ознакомиться в Справочнике «Орбитального контроля благополучия» в третьем и четвертом разделах, Ваши разработки сохранятся, а Планета начнет очищение для повторного заселения нашими жителями. Как Вы помните, в этом и заключалась Ваша миссия.

Мы могли уничтожить Землю и сами, не предупреждая Вас, но, проникаясь уважением к Вашей работе, мы даем Вам время на размышления – год Вашего исчисления (Земной) для Вашего удобства.

Надеемся, Вы поймете важность данного этапа и поступите правильно. В противном случае Вы будете депортированы и лишены права работать на новой площади. В самом противном – Планета будет уничтожена совершенно, а Ваши наработки используются для создания новой площади.

Напоминаем Вам, что Почитатели имеют право быть выслушанными в Совете Альянса с протестом. Однако, мы надеемся, что Вы не будете тратить драгоценное Земное время, отведенное на размышления, на это.

С уважением, глава Отдела Штаба Космического Окружного надзора и контроля, Магистр Доррент Ельстрельц Штраунт».

Вильгельм почувствовал, что суставы рук вышли из положенного места – слишком сильно сжал письмо. Он пытался собраться с мыслями, обдумать и прийти к какому-то решению, но перед глазами то и дело появлялась картина зачищения Планеты. За каких-то несколько мгновений цветущая, пышущая жизнью система, над которой столько лет трудился Почитатель, превращается в безжизненный ландшафт, на который можно безопасно перенаправить очередную порцию жителей Альянса и превратить Планету в очередную часть Шаттла.

Ведь для этого все и проводилось: работа Почитателей – это лепка из глины мирозданья, новых платформ для Шаттла, но уже не плоских.

Вильгельм попытался отложить письмо, оторваться от перечитывания строк, но не мог отвести глаз. Смерть, вот что это значило, и не только людям, а всему, что Почитатель миллионы лет создавал, в том числе и для него самого.

Он потер глаза, еще раз взглянул на письмо, но оно не исчезло как мираж, а так и продолжало трястись перед глазами, будто налитое кровью. Написанное быстро с набором шаблонных фраз и заученных клише, в светлом кабинете Штаба, послание должно перерубить жизни восьми миллиардов человек. И самое главное – перечеркнуть его счастливую и свободную от назиданий Альбиона жизнь одним нажатием кнопки.

Вильгельм встал со стула, подошел к глобусу, стараясь не смотреть на материки, достал бутылку настойки и отпил. Горячая жидкость обожгла язык, но Вильгельм продолжал пить и опустил только пустую емкость. Руки тряслись.

Всего год, прежде чем все, что ему дорого, превратится в пустоту. И за это время придется определить судьбу каждого своего ненавистного ребенка. Решить, жить ли им или умереть. Ждать другого письма, слать сообщения в надежде на объяснения бесполезно – Штаб никогда отвергнет свое же писание. Особенно, касающееся его Планеты. Им-то все равно. Сидят у себя и в ус не дуют. А у него в руках жизнь.

После стольких тысячелетий бок-о-бок люди не казались ему заготовками из пробирок, они даже не столько похожи на тех существ, которыми он их задумал – эволюция внесла свои мерзкие коррективы. Люди были живыми, обладали свободой воли – настоящий триумф биологии и всей истории: в кои-то года Почитатель создал настоящий вид – самостоятельный и ни на кого не похожий внутренне (о чем прежде и вовсе не говорили), а не просто образцы с конечностями и органами внутри тела.

Вильгельм опустился на диван и посмотрел на потолок. Третья планета мигала синим цветом, так приветливо и отрешенно. Никогда они не создавали ничего подобного. Никогда он больше не будет хотя бы немного нужным Единому Космическому Государству. Жизнь обратится в смерть – даже для тех, кто смерти не знает.

– Господин, а можно я возьму ваш гель для душа? – спросил откуда-то взявшийся Нуд в розовом полотенце и шапочке с рисунком уточек на голове.

– Бери что хочешь, Эрун, – прошептал Вильгельм, а Нуд, то ли испугавшись своего настоящего имени, то ли из сочувствия к Хозяину, исчез.

«И через год ничего уже не будет, Нуд. Ни тебя, ни уточки, ни геля для душа, ни Планеты», – пронеслось в голове, и он, не в силах совладать с чувствами, уткнулся в подушку.

Он видел смерти, видел трупы и взрывы целых систем Планет, но никогда это не приносило такой боли, как сейчас. Вильгельм даже боялся представить, какого это – видеть гибель трудов всей своей жизни. Без Земли ничего не будет больше приносить радость, без Земли не будет Вильгельма Почитателя.

Он посмотрел в окно. По улицам шагали люди, горели фонари, бегали бездомные коты. Где-то пели песни, а под окном старушка тащила огромные пакеты.

Вильгельм зашторил окна, накрылся пледом и погрузился в мысли, одну мрачнее другой. До утра в квартире не проронили ни звука.

Глава третья, являющаяся первой

Это произошло в самом обыкновенном городе. Он не был мегаполисом, но и совсем маленьким его назвать язык не поворачивался. Люди в городе жили в основном самые обыкновенные, но иногда встречались и особенные, впрочем, как и везде. Все в нем было тривиально, начиная панельными многоэтажками и заканчивая клумбами из шин, в которых росли плешивые растения. Но даже в самом обыкновенном месте на Земле всегда может случиться что-то странное.

В тот день на проспекте Свобод моросил дождик, падал мелкий снег, липкий и отвратительный, и вообще было настолько противно, что Вильгельм пожалел, что вышел на улицу. Ладно бы доехал на машине, но ведь Джуди, увидевшая его на экране Связистора, ужаснулась бледному лицу и приказала срочно отдохнуть.

«Эльгендорф, даже не думай! Быстро вышел куда-то и пошел!» – вскрикнула она, как обычно – громко и настойчиво, а Вильгельм поморщился. Он ненавидел такой ее голос, но спорить бесполезно – Джуди была прилипчивой и всегда стояла на своем до победного конца.

У Вильгельма немного кружилась голова – он впервые за пару недель вышел на свежий воздух и задыхался. Почитатель бы и хотел проклинать Джуди, которая когда-то была даже большим, чем обычной знакомой, но прекрасно понимал, что ей, пожалуй, единственной не все равно на его здоровье. Нужно быть хотя бы немного благодарным.

Проспект Свобод был страшным и неказистым, хотя и соседствовал с ярким проспектом Обещаний, а в серую погоду сливался с небом и походил на бесконечную череду тоски и слез. Вода лилась по фасадам домов, капала на головы прохожим и иногда плевалась штукатуркой. Вильгельм натянул капюшон почти до подбородка, чтобы не видеть кошмара вокруг, и шел по наитию, куда-то вперед, где должен стоять уродливый розовый дом с винным магазином на цокольном этаже. Ему нужно срочно попасть в двадцать седьмую квартиру.

Мимо тащились серо-черные, нагруженные одинаковыми пакетами, люди. Шеренгой, будто под счет. Наверное, в продуктовом начались скидки на что-то ненужное и все ломанулись туда. Если через пару дней такая будет в другом конце города – случится то же самое.

По дороге неслись машины, где-то на вокзале звонили часы и оглашали отбытие поезда. Почитатель морщился – он никогда не любил вокзалы и вообще старался близко не подходить к железным червям с бесконечной вереницей купе и проводниц с невкусным чаем. Однажды он проехался на таком и пытался забыть увиденный кошмар пару месяцев. Ноги Вильгельма тонули в лужах, вода в ботинках хлюпала, из рук он не выпускал сигарету.

Наконец-то показался злополучный дом номер триста пятьдесят один, который все знали только по магазину на первом этаже – вроде как там продавали очень хорошее вино. Вильгельм обошел его вокруг и попал во двор. На лавке у детской площадке спал мужик в лохмотьях, чуть поодаль раздавались смачные плевки, из квартиры на первом этаже слышался грохот посуды. Две старушки, сидевшие на лавке под навесом, проводили Вильгельма придирчивыми взглядами.

– Опять алкаш какой-то, – шепнула одна из них, совсем старая и почти беззубая. – Смотри, какой угрюмый и страшный. И руки дрожат. И глаза злые! Больной какой-то!

– Да точно. Или наркоман! За дозой пришел. Наверное, к Людке с двадцать пятой идет. К ней часто такие ходят. – Кивала вторая, поживее, но с глумливым лицом.

Вильгельм молча прошел мимо и зашел в теплый подъезд, все стены которого увешаны ржавыми почтовыми ящичками с потекшими номерами квартир. Пахло плесенью и колбасой. Будка консьержки была покрашена по ржавчине и уже начинала рыжеть. Над столиком ее висела иссушенная герань и чеснок. В шкафчике работал телевизор и показывал политическую программку. Женщина сидела, отвернувшись от окошка, и хлебала суп из контейнера, челюсть ее ходила туда-сюда и стукала зубами.

– Здравствуйте, я к Виталию в двадцать седьмую, – сказал Вильгельм, заглянув в окошко, а работница чуть не поперхнулась.

Она медленно повернулась, зыркнула на него увеличенными очками глазами, скрытыми за мутью стекол, помолчала пару секунд, а потом сжалилась:

– Ну иди, раз пришел. Но, если узнаю, что творите всякую похабщину – тут же полицию вызову!

Вильгельм развернулся и побрел на четвертый этаж, чуть не свернув себе шею на крутой лестнице, когда оступился и провалился в дырку между ступенями. Тихо ругнулся, скривился, когда увидел прилипшую грязь на ботинках. Дверь нужной квартиры он нашел сразу – страшная и облупленная, будто кто-то специально ковырял ее ножичком или ногтем. Вильгельм постучал, потом трижды позвонил в красный звонок, а потом снова постучал. Услышали в двадцать седьмой или нет – неизвестно, но вот соседка из двадцать пятой тут же вышла и начала покрывать Вильгельма трехслойным матом, мол, он ее дочь разбудил.

«Видимо, это и есть та самая Людка», – решил Вильгельм, оглядев крашеную бестию в цветастом передничке. Он пытался успокоить ее, но женщина все верещала. Из квартиры в самом деле раздался детский плач.

К счастью, словесная баталия продолжалась недолго – из двадцать шестой вышла женщина, вида весьма приличного, и загнала горе-мать обратно.

– Молодой человек, Вы к Виталику? – вежливо спросила женщина средних лет в домашнем костюме цвета хаки и в красивых, явно дорогих, очках. – Он, наверное, на балконе. Я слышала, как он чем-то бил по сушилке для белья. Давайте, я ему постучу в окно. А кто к нему пришел, чтобы я сказала?

– Скажите, что коллега, – криво улыбнулся Вильгельм, решив не разглашать имени, а женщина и настаивать не стала. Просто кивнула и ушла к себе.

«Приятная женщина», – подумал Вильгельм.

Через пару минут за дверью квартиры двадцать семь послышались шаги. Тяжелые, шаркающие по полу старыми вонючими тапками. Застучал ключ, раздался бубнеж. Дверь открыл «Виталик» – высокий и небритый, метра полтора в плечах, с огромными ручищами и карими глазами, которые нехорошо поблескивали.

– О! – гаркнул он. – А я ждал тебя! Сижу, значит, на балконе, расставляю банки, а тут тетя Глаша стучит и говорит, что ко мне какой-то «странный в черном плаще» пришел. Ну, так я сразу тебя вспомнил. Ты ж всегда как дурак одевался!

Вильгельм зашел в пропахшую чем-то кислым квартиру и ухмыльнулся, когда увидел Ванрава в полосатых трусах, разноцветных носках и засаленной футболке. Хотя, в таком месте он выглядел весьма органично. Они вместе прошли на кухню, где на плите варился какой-то гадкий настой, уселись за стол, накрытый скатертью с блеклыми ягодами.

– Слушай, а ты что-то еще больше на бабу стал похож. Волосы опять отрастил, похудел. Во, даже руки, и то – совсем уже бабские. У тебя ногти длиннее, чем у моей подружки! – засмеялся «Виталик» и полез в холодильник. – Давай хоть по пивку жахнем. Крепче я тебе предлагать боюсь, а то умрешь у меня дома – еще отвечать придется.

– Мне всегда казалось, что мы существа, вроде как, бесполые, Ванрав. Это я решил разделить людей. Должен знать, это же ты у нас специалист по социуму. – Гаденько улыбнулся Вильгельм и сразу же скривился.

– Если ты не умеешь пользоваться своими отличающимися от Джудиных, например, причиндалами, не значит, что у нас нет пола, – засмеялся Ванрав, сверкнув зубами. На плите что-то забулькало, поднялось фиолетовой пеной над кастрюлей в горошек. Запахло тухлыми яйцами. – Они там много чего говорили, только толка мало.

Вильгельм скривился.

– Ты мне лучше скажи, опять за старое взялся? Варишь «Гродемальскую лимонную настойку» у себя на кухне в многоквартирном доме?

– А что такого, кто меня здесь осудит? Это я для личного использования. Может, только иногда кое-кому продаю, разбавляю, конечно, сначала, а потом продаю людям, но так все в порядке, без нарушений! За одну кастрюлю столько, что можно половину этого жалкого дома скупить!

– Зачем тебе деньги? Ты можешь себе сколько угодно напечатать, – поинтересовался Эльгендорф, отпив чуть пива. Оно оказалось отвратительным, больше похожим на жидкие помои, но в совокупности с квартирой казалось приемлемым. Да и слушать Ванрава на трезвую голову не хотелось.

– Это ж весело! Азарт, Эльгендорф, забыл уже, что это? – гаркнул коллега и смачно сплюнул в окно, за которым серой грустью обливался город.

– А ты чего-то попроще выбрать не мог? Что-то не такое сильное, не самое, может, сильное, из нашего пойла? – спросил Вильгельм и хотел прислониться спиной к стене, но, завидев пятно неизвестного происхождения, решил не пачкать свой коричневый кашемировый свитер. – Людей совсем не жалко? У вас одна труба для вытяжек, люди надышатся, еще падать в обморок будут. У тебя, например, соседка хорошая…

– Думаешь, она не приценивалась? – спросил Ванрав и так громко загоготал, что кастрюля на плите отодвинулась к стене поближе. – Ты не смотри, что она такая порядочная на вид. Если придет полиция, она всегда скажет, что я просто плохой повар.

Вильгельм посидел пару минут, почувствовал что-то гадкое, разливающееся у его внутри. Это называли «разочарованием».

«Совсем в людях не разбираюсь», – пронеслось в голове Вильгельма, и Почитатель загрустил.

– Ладно, я к тебе не за этим, – вздохнул он и указал длинным костлявым пальцем в сторону плиты. – Мне тут Годрик передал, что будет в городе на днях и что я должен у тебя что-то забрать и отнести ему, чтобы он в Штаб отвез. Ты об этом знаешь, если мозги в кастрюлю не уронил.

Ванрав пропустил мимо ушей последние слова, отгрыз заусенец и вновь посмотрел на Вильгельма.

– Да-да, помню. Мне настойчиво присылали вчера по передатчику сигнал. – Закивал Ванрав и пошел мешать свое варево. – Я там копию снял, в спальне лежит. Оригинал тебе не отдам, а то посеешь еще.

– Да подожди ты! – раздраженно воскликнул Вильгельм, решив не обращать внимания на колкости. – Взять-то я возьму, мне еще кое-что надо.

– Что же? Ты решил навестить друга? В тебе проснулось что-то социальное? – Гадко улыбнулся Ванрав. – Скажи, Эльгендорф, ты наверное, и забыл уже, что значит веселиться с друзьями?

– Не начинай, ладно? Мне уже давно не до веселья… – вздохнул Вильгельм и потер виски. Воспоминания бурного отрочества полезли в голову совсем не вовремя. – Я думаю, что в Академии что-то случилось.

– В Академии? – наигранно удивился Варнав. – Там утроенная охрана, что там может произойти?

– Не надо глумиться! – рявкнул Вильгельм и отпил холодного пива, снова поморщился. – Я поймал на приемнике волну. Она прерывалась каждые пять секунд в определенном порядке. Такое бывает только в том случае, если что-то происходит.

– Ты думаешь, что какой-то идиот с Академии отправил на Землю сигнал? Кто тут помочь может? Ты? Ха-ха, очень смешно. Ты и себе то не можешь помочь, а еще кому-то другому?! – Ванрав, кажется, наслаждался происходящим. – Жак? Он сейчас греется на солнышке на каком-нибудь пляже и плевать хотел на наши заботы. Норрис вообще с ума сошел. В последний раз, когда я у него был, он бросился на меня с факелом и заорал: «Нечистый! Нечистый! Гореть тебе!» – Ванрав замахал поварешкой так, как безумец бы мотал чем-то вроде посоха или палки. – Вот тебе и твой обожаемый Норрис! Ну, а Годрика вообще эта планетка не интересует. Он сюда впервые приперся, наверное, во времена золотой лихорадки, чтоб выкачивать из недр «урбаний», пока людишки подбирали куски крашеного металла.

Слушать монолог Ванрава было невозможно. Правда всегда резала лучше ножа, даже самого острого.

Вильгельм резко поднялся с места и пошел в ванную, не спросив разрешения. Ему очень хотелось умыться ледяной водой, чтобы хоть немного привести себя в чувства. На маленьком зеркальце помадой были написаны номера телефонов. В мыльнице плавал обмылок, а слив ванной был устлана волосами. Вильгельма пронзило чувство отвращения.

– Ладно, Варнав. Я к Годрику, – бросил Почитатель по пути в спальню.

По коридору долго идти не пришлось – его почти и не было. Пару шагов по тусклому помещению и он оказался в у белой двери с вставкой из стекла. Вильгельм аккуратно открыл ее и вошел в комнату, в которой воняло то ли бельем, то ли горелыми волосами. Стены в цветочек, кровать, на которой лежала очередная женщина Ванрава под пледом с тигром. На стене висел ковер, а на столе, на веселенькой скатерке, лежали журнальчики сомнительного содержания и письмо, помеченное печатью Академии.

«Он бы еще на лицо своей благоверной положил секретное донесение», – фыркнул Вильгельм и, убрав письмо за пазуху, пошел к выходу.

– На, вот. Он живет на улице Долговых в отеле. Он тут, типа, проездом, так что сегодня или завтра уже отчалит. Номер его я тебе написал. Короче, позвонишь ему. Женщину не разбудил?

– Не беспокойся, я тихо. Ты только секретные послания больше не оставляй на видном месте, а то узнает, что ты у нас посланник из мира другого. Вдруг перестанет ходить к тебе в бомжатник.

– Ой, вали уже, Эльгендорф! – Махнул рукой Ванрав и выпроводил однокурсника за дверь.

На улице все еще шел дождь. Вильгельм жалел, что не взял машину, потому что в ней было бы не так противно. Хотя, пачкать ее тоже как-то не было желания. В конце концов он решил вызвать такси, потому что ему даже полчаса пути сейчас бы встали боком. Таксист пообещал приехать через пару минут, так что Вильгельм отошел к розовой стене и принялся ждать.

Двор, на который он глядел, был обычным двором – две качельки, лавочки, песочница, цвет наполнителя которой из желтого стал коричневым, и грибочек, исписанный всеми похабными словами, которые только можно придумать. Со всех сторон он огорожен домами.

«Не таким я создавал тебя, Мир», – вздохнул Вильгельм.

Он знал Землю райским садом, вечно зеленым и прекрасным. Помнил, как ноги ступали по сочной траве, которая оставляла маленькие царапинки на ступнях, как большие руки собирали чудные дары Планеты, как бледное лицо наслаждалось лучами горячего Солнца. Волосы мокли под теплым дождем, ссыпавшегося с огромных водопадов. Небо было конфетно голубым, а облака, белоснежные, напоминали сладкую вату. Воздух пах патокой и был прозрачным.

Но все это исчезло, стоило появиться человеку. Этому созданию, которое он, собственными руками, создал, наделил свободой воли, позабыв, а, может, и специально не решившись вспомнить, что с первых мгновений жизни человека потерял возможность вмешиваться в их жизнь. Люди должны были сами, без помощи Вильгельма, сообразить, как сохранить Землю в порядке, но их «порядок» слишком отличался от Академского понимания.Люди почувствовали себя единственными хозяевами Планеты и присвоили Землю, все ее богатства, которые им не предназначались. Чем умнее становился человек, тем сильнее он использовал природу в своих целях, и если пашни и небольшие фабрики еще можно было перетерпеть, то огромные предприятия, выбрасывавшие в атмосферу ядовитые газы, миллиарды машин, загрязнения океанов и земель и уничтожение лесов со всем живым, что не успевало спрятаться, а потом насильственным выкуриванием мелких зверьков ради шуб или развлечения, Вильгельм терпеть не смог. Но стоило ему попытаться вмешаться, попросить Жака навлечь на людей стихийные бедствия или запустить метеорит в одно из опасных для Земли предприятий, как из Единого Космического Государства приходили отказ за отказом – все это расценивалось как запрещенное Кодексом вмешательство в жизнь образцов. А Почитатель ненавидел свою судьбу с каждым днем все больше, особенно когда выходил на улицу и дышал загрязненным воздухом, не мог разглядеть ни одной звезды из-за светового загрязнения и видел уничтоженную бетоном и кирпичом природу, которую когда-то создавал для себя и для тех граждан, которые все-таки грустили о том, что на Шаттлах такой красоты никогда не получалось добиться.

«Стоит подумать о людях, как настроение мое сразу портится», – хмыкнул Почитатель, и ему стало совсем уж грустно.

Таксист приехал быстро, и Эльгендорф запрыгнул в теплый салон, назвал адрес и отвернулся к окну. Мужчина в черной шапочке кивнул и повез его всевозможными дворами, чтобы «срезать путь и объехать пробки», хотя до отеля всего-то пару километров, но спорить пассажир не стал. Какое ему дело, главное, что в тепле, а не на улице. Годрик все равно просто так не испарится.

Они ехали под звуки радио, а за окнами мельтешили люди, которым таксист сигналил, чтобы они освободили ему дорогу. Впрочем, сам водитель перепутал проезжую часть с тротуаром, но это его не волновало. Он ожидал больших чаевых и предвкушение хороших чаевых даже закрыло ему рот, из которого так и норовили вылететь оскорбления, касаемо внешнего вида Эльгендорфа.

Отель, в котором Годрик остановился, находился у главной городской площади на последнем этаже огромного торгового центра. Вильгельм быстро поднялся на лифте, минуя многолюдные магазины и площадки, и очутился в приятном фойе, где миловидная девушка его поприветствовала и проводила до нужного номера. Растроганный приветливостью Вильгельм даже растянул губы в улыбочке, которую все считали не то чтобы приятной, и дал ей на чай. Девушка улыбнулась в ответ и сказала, что все заказы в номер будут приходить еще быстрее, чем обычно.

Годрик выбрал большой номер, с огромной спальней, кабинетом и двумя ванными комнатами. Все стены были расписаны под позолоту, а на полу валялись ковры, почти что персидские, разве что уголок прожжен.

Годрик сидел на красном диванчике в гостиной в белом шелковом халатике и нажваривал виноград с сыром, запивая дорогим вином. Занятие не очень красивое, но выглядел он так изящно, что Вильгельм невольно засмотрелся.

– Привет, Годрик. Номер еще больше, чем в прошлый раз. Лучше просто снять дом, – поприветствовал его Вильгельм, когда уселся напротив коллеги. Его темная одежда совсем не вписывалась в интерьер.

– Погоди, доем и поговорим, – хихикнул беловолосый и белозубый Годрик, который будто (а, может, и не совсем будто) был моделью для многих скульптур в Древней Греции. – Я скоро уеду. Мне срочно нужно приехать в Альбион. Какого-то шпиона нашли с планеты мусора, привезли в тюрьму. Ждет, говорят, кого-то, кто выслушать его сможет. Говорят, сбросил себя в антипробойной бочке. Представляешь, долго летел и попал сюда. Ну разве не огорчение?

– Огорчение, да, – хмыкнул Вильгельм. – А тебя почему отправили? Разве не Пронкс занимается подобным?

– Пронкс сейчас занят, очень важные дела у него, – как бы между прочим сказал Годрик, но Эльгендорф поймал в этом тоне что-то постороннее, скрытное. – А ты как? Все также страдаешь, глядя на твоих испорченных людей?

– Люди сами придумали миллион способов, как испортиться, я тут ни при чем, – рыкнул Вильгельм, а его холодные лиловые глаза зажглись злобным огнем. Он скинул пальто и повесил его на спинку дивана. С пальто медленно капала вода.

– Ты так похож на собаку, Вильгельм. Хочется потрепать за ушко, – усмехнулся Годрик, подумал, что шутку понял и Вильгельм, но коллега оставался угрюм.

Тогда Годрик перестал есть, вытер руки и посмотрел на Вильгельма. С интересом так посмотрел. С грацией кошки он выгнулся и, как поток воды, переплыл на диванчик к коллеге. Его голубые, почти прозрачные, зоркие глаза с прищуром смотрели на Почитателя. Еще в учебные Годрик был красивым до неприличия, изящным, гибким, словно в нем вообще не было костей. А рядом с Вильгельмом он казался еще краше.

– Оставь их, улети, Вильгельм. Чего ты боишься?

– Улететь? Куда? На Шаттл? Так меня сразу схватят. В Академию? – Вильгельм вздохнул. – Так там тоже не ждут.

– Оставь на кого-то Планету. На Ванрава, например. – Годрик улыбнулся так, что Вильгельму захотелось от него отодвинуться.

– Кодекс запрещает перекладывать обязательства Почитателя на подчиненных, даже главных специалистов. Я должен быть тут и смотреть. Смотреть, Годрик. Что ты машешь рукой? Хочешь что-то предложить? Так ты мне тоже указывать не можешь, Кодекс запрещает.

– Да кто же тебе указывает! Тебе разве укажешь, такому сердитому, серьезному и лохматому? – Годрик вздохнул, пригладил волосы. – Вильгельм, ты такой напряженный в последние годы. С чем это связано?

У Годрика был очень приятный голос, и даже Вильгельм не мог совладать со своим желанием поговорить.

– А когда были твои последние годы на Земле? – Он все-таки хмыкнул. – В девятнадцатом веке, проездом? Или того раньше. А до этого ты разве часто появлялся?

– Ну зачем ты постоянно о плохом? – Годрик отмахнулся. – Сам же говоришь, это ты обязан тут торчать. Я-то никому ничего не должен.

– Тогда ты сам ответил, Годрик. Ты все уже сказал.

Эльгендорф, откинулся на диване и посмотрел на потолок, расписанный под золото. Только в этот момент он заметил, насколько это была дешевая подделка.

– Вижу же, что тебе плохо. Расскажи мне все, – выдохнул Годрик и пододвинулся.

– Ты разве не знаешь? Память отшибло? – Вильгельм пытался продолжить язвить, но тут понял, что совсем не хочет. – Я Почитатель, создал эту Планету, и людей тоже из пробирки вывел, всех до последнего муравья либо позаимствовал у коллег, либо сам создал. Столько сил вложил, столько всего пережил. А теперь должен следить за тем, как все покрывается копотью и пеплом…

Годрик сидел рядом, положив белокурую голову на руку и не сводя глаз с Вильгельма, слушал рассказ, который уже много раз слышал. Он хитро улыбался. Глаза его говорили о многом, но Вильгельму таинства чужих взглядов так и не открылись.

– Тебе отдохнуть надо, поехать в Оазис, погреться. Хорошо бы с компанией.

– Я знаю, к чему ты клонишь. Но я никуда с тобой не поеду.

– Да давай! – будто бы обидевшись воскликнул Годрик. – Сколько уже зову. Поплавать, выпить в тени огромных тентов, можно даже вашей любимой дряни лимонной, ради которой вы даже на Землю лимоны завезли.

– Годрик, я не могу никуда ехать. Ни с тобой, ни с кем-то еще.

– Но я-то постарше буду, я-то лучше знаю.

Эльгендорф поморщился. Напоминания о его возрасте всегда оставляли неприятный осадок. Он, подобно человеку, чувствовал себя пятилеткой в кругу совершеннолетних.

– Я вообще по делу пришел. Годрик. Мне нужно кое-что у тебя спросить.

– Ты о сигнале? А что ты удивляешься, не смотри на меня так! Я все-таки главный шпион и доносчик, пока наш премилый Пронкс на заданиях, – Годрик засмеялся, взял с серебряного подноса кусок хлеба, откусил кусок и замычал от удовольствия. – Только сначала ты отдашь мне письмо. Я знаю, что ты забрал его у Ванрава.

Вильгельм без особых раздумий отдал конверт Годрику.

– Что там стряслось? Я же в такой изоляции, что ничего уже не знаю!

– А тебе хочется действия? Хочется, а нельзя, Кодексом запрещено… Раньше же не так было. Ты был в гуще событий Академии, был их звездой когда-то! – потянул Годрик и забросил ноги на стол. – Понимаю. Ты ведь так молод, а сидишь в собственном болоте, не в силах наглядеться на подгнившую тину.

– Годрик, ну не начинай опять! – взмолился Вильгельм, а Годрик совершенно спокойно сменил тему.

– Знаешь, мы в лаборатории в Академии муравьев изучали, и я пришел к выводу, что муравьи – это уменьшенные люди.

– Муравьи хоть понятные. Носят палочки, строят муравейник, никого не трогают. А люди готовы уничтожить и свой, и чужой дом для собственного удовольствия, – вздохнул Вильгельм, а Годрик довольно хмыкнул. – Так что стряслось?

Годрик улыбнулся, встал, зашторил все окна, подергал дверь и закрыл ванную. После этого хлопнул пробкой шампанского, бросил в жидкость пару таблеток, которые вытащил из кармана халата, и отхлебнул прямо из горла. Пара капель попала прямо в ямочки на ключицах, оставив три сладких полосы.

– Конспирация, понимаешь же, да? – сказал он и, когда вернулся на место, начал рассказывать. – Понимаешь, на базе творится что-то невообразимое. Если не особо вдаваться в подробности, Академия раздает очень странные поручения, а Штаб не хочет их подписывать. Я их не видел, но поговаривают, что они связаны с кодом генетики и биологических разработок. Ну, ты же помнишь, что после твоих выходок некоторые выводы образцов вообще закрыли, Почитателей больше не выпускают, потому что боятся. Магистры и Академиусы что-то не поделили и сейчас срывают злость на Шаттле. А там сейчас несколько тысяч Аспирантов выпущенных, им не дают работу. Говорят, что эту программу заселения вообще зря запустили и больше открывать не будут. Будто с нуля строить плоские платформы Шаттла сейчас выгоднее, тем более урбания в последних Планетах достаточно. Особенно на Земле, тут выкачивать очень долго можно. Я слышал, что Штаб подал двадцать три заявления на закрытие проектов! Двадцать три! А это не те Планеты, которым по несколько лет, там долго образцы жили. – Годрик откупорил мартини и разлил по бокалам. – Там есть Планеты, которые постарше твоей будут. Не понятно, чего они хотят. Если только не сворачиваются совсем.

– Но зачем им это?! – изумился Вильгельм и отхлебнул мартини. Запах алкоголя из неприятного стал вкусным и сладким. – Им разве достаточно колоний? Им никогда не бывает достаточно! Почитательство – венец науки! Они ведь только и трепались о колониях, нас учили выращивать образцы. Все платформы, все зрители только и говорили о том, что мы станем творцами новых жизней.

– Они много чего говорили, Вильгельм,но после тебя так никого и не выбрали новым Почитателем,– сказал Годрик и, пододвинувшись к Вильгельму вплотную, шепнул. – Они все просто сумасшедшие, просто не знают, что такое бывает!

После этого он рассмеялся. Рассмеялся так громко и звонко, что Вильгельм от неожиданности пролил мартини себе на брюки.

– Чего тебе так смешно?

– А то, что они начинают рейд по всем Планетам. И твою не пропустят тоже. – Он нагло всучил Вильгельму бутылку шоколадного ликера и заставил отхлебнуть. – Давай, расслабляйся. А то ты совсем какой-то напряженный, мне совсем не нравишься.

– На моей Земле им нечего смотреть. Люди, которые им могли бы понравиться, закончились, а, может, и не появлялись.

– А сейчас? – с придыханием спросил Голден.

– А сейчас они совсем испортились.

– Да, но в них есть что-то, что всех очень интересует, иначе бы они не болтали только о тебе и твоей работе, – тихо проговорил Годрик, которого сложившаяся ситуация совершенно не пугала.

– Еще бы они хорошее что-то болтали, а не грязью за спиной поливали, – сказал Вильгельм и покрутил мартини в бокале. – Они ведь столько мне писем прислали про загрязнения на Планете. Думаешь, я не читал? Читал. А что я сделать могу? Уже ничего.

– Но шлют ведь письма, значит не забыли. – Годрик улыбнулся.

– Лучше бы забыли. Я им в двадцатом веке замучился объяснять, почему люди решили воевать столько раз друг с другом!

– А они разве раньше не воевали?

– Воевали. Только оружия не создавали, которым можно легко половину Планеты уничтожить, – хмыкнул Вильгельм и отпил мартини. – А теперь видишь? Еще веселее! Они сами не понимают, как себя в могилы загоняют. А может и понимают, но им все равно. Не всем, конечно, но у многих есть причины, по которым и глаза закрыть на уничтожение Земли можно.

– Какие например? – Годрик пододвинулся.

– Деньги? – предположил Вильгельм, усмехнулся, а потом, словно смертельно устав, застонал. – Деньги, власть, какая-то возможность развеселить себя на свои жалкие годы. Они не видят дальше себя, вот в чем дело. Думают, что хаос их рассосется как-то. А как? Даже я его исправить не могу!

Годрик отставил бокал, поправил одежду и, казалось, хотел сказать что-то ободряющее. Он даже задумался, улыбнулся, а потом нахмурился, почесал подбородок и выдал то, что смог придумать:

– А тебя ведь когда-то поддерживали, Вильгельм. Не все, но хоть кто-то. Помнишь, как Шаттлы обрадовались, когда увидели модель Земли и ее природы? Когда-то у тебя были толпы поклонников, даже сейчас несколько штук осталось, наверное.

– А сейчас не осталось никого, даже друзей, – тихо вздохнул Вильгельм, но Годрик услышал. Слова эти его совершенно не обидели – ему и не нужно быть его другом. Он никогда им и не был.

– Ладно, хватит о грустном. Давай выпьем, отпразднуем нашу встречу. Когда это еще повторится! – Годрик отошел к столу, изящно нагнулся и вытащил из маленького холодильника несколько бутылок. Вильгельм, хмыкнув, кивнул. Алкоголь казался не таким уж и плохим способом заглушить темные мысли.

За мартини пошел коньяк. За коньяком – вино, которое еще чем-то запивалось. Приятная девушка становилась приятнее с каждым разом, когда приносила заказ. Она мило улыбалась. Заказы и вправду приходили быстро.

Годрик смеялся, вытаскивал коллегу на импровизированный танцпол, где они, уже пьяные, пытались танцевать мазурку. В ранние годы они выглядели как братья-близнецы, но были совершенно разными. В основном внутренне, Вильгельм ведь тоже когда-то был очень обаятельным. Из-за этих различий никогда и не дружили. Они чем-то говорили, но о чем именно – никто уже и не вспомнит. Но в тот вечер Вильгельму было хорошо.

Пили они до глубокой ночи, пока Эльгендорф не допился до такого состояния, что и не понимал уже, что пьет. Годрик все продолжал запудривать ему мозги, подливать напитки в бокал и подпихивать в сторону закрытых дверей. Тогда Вильгельм и решил сворачиваться.

Он чинно попрощался с Годриком где-то после полуночи, вышел на улицу и побрел куда-то прямо, проветриться. Холодный воздух обдавал горячие щеки и хлестал их короткими пощечинами. Он помнил, как прошел через крепость, вышел на набережную, куда-то свернул. Людей вокруг не было. По дороге он присел на лавочку и закурил. Потом достал флягу, которую стащил у Годрика, отхлебнул, почувствовал хруст Академских таблеток на зубах.

А проснулся уже у себя в квартире.

Глава четвертая

Когда Вильгельм вспомнил, что делал, его накрыло волной стыда. Он лежал в кровати, накрывшись одеялом по подбородок, и медленно покрывался красными пятнами.

«Я обещал, что больше не возьмусь за рюмку! – твердил он. – Говорил, а сам взял и напился».

В темной голове сразу же всплыл тот номер телефона, который висел на доске объявлений во дворе. Маленькая бумажка, со всех сторон окруженная предложениями купли-продажи компьютеров, дач, найма на работу студентов двоечников и работы для пенсионеров.

«Нет, нет. Я в пункт помощи алкоголикам точно не пойду. Я еще не настолько низко пал», – повторял Вильгельм. Когда он с трудом поднялся на ноги, а суставы ответили привычной болью, его чувствительные уши вновь уловили звуки возни, доносившиеся с кухни.

– Я теперь каждое утро этот цирк буду вынужден наблюдать? – устало вздохнул он и, потянувшись так, что хрустнуло все тело, поплелся в сторону коридора, накинув на острые плечи халат.

Зачем-то он подошел к зеркалу и тут же отшатнулся. С гладкой поверхности на него смотрел совсем не тот Вильгельм, что был там вот уже миллионы Земных лет. Это была, скорее, какая-то пародия, просто носящая его имя: засаленные темные волосы, которые длинными сосульками спадали на плечи, красный и раздувшийся нос, будто во сне его укусила пчела, обветренные губы с красной болячкой, тощие руки и изрезанные венами ноги, торчащие из-под подола халата. Он осунулся, исхудал, цвет лица его и без того бледный стал серым, а на лбу залегла одна глубокая морщина. Из прежнего облика остались разве что глаза – лиловые, блестящие и такие искусственные, что даже его однокурсники часто спрашивали, вставляет ли он их утром перед учебой или на самом же деле живет с такими. Это был сбой генетики, его эмбрион не так запрограммировали, но ему еще повезло – у некоторых студентов даже глаз не было.

В коридоре уже пахло чем-то вкусным, и это напугало Вильгельма даже больше, чем вчерашний запах гари.

В комнате распахнуто окно. Светило Солнце, небо было ясным. На кухне играло радио, настроенное на какую-то допотопную волну, подобную той, на которой в обед читали новости из тюрем. Нуд сидел на кухонной тумбе в халатике с ушками и болтал ногами, что-то верча в руках.

– О, Хозяин! Доброе утро! Как спалось? – Вскочил карлик и чуть не свалился с натертой поверхности, издав очень противный скользящий звук. – А я Вас вчера накрыл, чтоб не холодно было.

Вильгельм взглянул на стол и пошатнулся. Голова закружилась. Мало того, что вся кухня заставлена коробками пиццы, контейнерами с роллами и китайской лапшой, кое-где валялись бумажные пакеты из кондитерского магазина, а под столом одиноко пылился ящик дорогой минеральной воды, так еще на скатерти валялся длиннющий чек, который, казалось, мог стать плотным ковром для кухни.

– Нуд? Ты чем руководствовался, когда выбирал меню к завтраку? – прошептал Вильгельм и присел на стул. Вопрос, чем карлик заплатил за все это добро, он решил не озвучивать.

– Ну… – потянул Нуд и почесал кривой рукой за большим ухом, – я подумал, что готовить самому – дохлый номер. А Вы мне когда-то говорили, давно еще, что Ваше имя есть в каких-то ресторанах и Вам присылают все одно и то же, потому что Вы там – постоянный клиент. Ну, я звонил по номерам разным ресторанов, которые искал в интернете. В одном мне ответили, что Вас помнят, ну я заказал все то, что у Вас было на столе в последний раз… А я сделал что-то не так?

Вильгельм посмотрел на дрожавшего уродца, посчитал в голове до трех, чтобы совсем не рассмеяться, и тихонько прыснул в бледный кулак.

«Надо же, – подумал он, – а карлик-то не промах! Только, надо бы чистить эти заказы, а то и в следующий раз закажет, что было на столе в день, когда я случайно заказал меню целиком».

Вильгельм неуверенно поблагодарил Нуда, хотя предстоявшему «пиршеству» и не особо-то был рад, но попросил больше не красть его банковскую карточку. Карлик встал, выпрямил спину настолько, что его живот почти оказался на уровне носа, и ответил, что он ничего не крал.

– Я бы никогда не украл у своего Господина! – манерно сказал он. – Я позаимствовал.

Вильгельм взял в руку большой кусок пиццы с ананасами, откусил – его жизнь сразу стала веселее. То ли от еды на самом деле поднимается настроение, то ли он просто был очень голодным, то ли остатки алкоголя ударили в голову, но он заговорил с Нудом о письме, хотя подчиненному никогда в жизни не доверил тайны. Вильгельму, казалось, нужно хоть кому-то рассказать. Говорил долго, пересказывая и то, что вспомнил ночью, а Нуд его слушал и не перебивал, будто делая вид, что что-то понимал.

– Все очень плохо, – сказал Вильгельм уже в конце своего повествования. – Если Штаб на самом деле захочет уничтожить Планету – он это сделает.

– А как же вы, Господин? Разве Вы тут не командир? Вы же хозяин Земли! – тихонько воскликнул Нуд, который уже переместился на стол и сидел перед носом хозяина, сложив ноги по-турецки.

– Так, Нуд, так. Только у любого хозяина тоже есть хозяин побольше, – кисло усмехнулся Вильгельм. В такие моменты его лицо становилось неприятнее, чем было обычно. – И самое обидное, что мне никто не поможет.

– Но ведь Земле миллионы лет! – воскликнул Нуд и всплеснул ручками. – А Ваши дру… – он осекся, быстро перебрал все возможные синонимы этого слова и выпалил: – Ну те, чьи письма Вы не читаете! Почему они не помогут?

Вильгельм опустил глаза, посмотрел на белоснежную скатерть, которая была испачкана кетчупом. На его лице все еще кривилась грустная усмешка.

– Некому. Годрик работает экспертом по полезным ископаемым. Он должен наполнять ими недра Планеты, очищать океаны и воздух от загрязнений и шлаков, но он вдарился в развлечения, да и Ванрав такой же. В последнее время никто из них ничего не делает. Варнав – эксперт по социальности и общности. Он вливается в коллектив и изучает повадки вида, а сейчас слился настолько, что уже противно изучать его, – хмыкнул Вильгельм, достал из-под стола бутылку минералки и, разом осушив всю, сказал, грустно вздохнув. – Норрис у нас занимался аурой планеты. Но, по словам Варнава, он сошел с ума.

– А Вы можете сойти с ума?!

– Можем, конечно, но специальных больниц для нас не предусмотрено, – снова кисло улыбнулся Вильгельм и продолжил. – Короче говоря, он следил за тем, чтобы количество отрицательной энергии не перекрыло положительную.

– А, ну тогда ясно, почему он с катушек слетел. – Почесал кучерявую голову Нуд, который о других посланцах говорил как об обычных людях и не питал к ним никакого уважения. – Мир стал злым.

– Он всегда таким был, – хмыкнул Вильгельм и взял еще один кусочек пиццы, – всегда утопал в крови и раздорах. Злость и жестокость – инструмент эволюции. Только самые жестокие и живучие смогут приспособиться.

– Но вы же не хотели Мир таким создавать?

– Я-то? Конечно не хотел. Но я ведь не могу вмешиваться, как-то помогать людям. Однажды уже захотел помочь динозаврам, пока людей еще не подготовили для Земли. И что? Уничтожили динозавров, меня хотели судить, чуть не выгнали. Нельзя мне вмешиваться, все ради чистоты эксперимента, Нуд. Может, конечно, не слишком успешного.

На радио началась новая программа, что-то так громко звякнуло, что кусок пиццы чуть не выпал из рук Вильгельма. Противный женский голос читал прогноз погоды, но по мозгам упорно ездило пилой.

– А остальные? Ну, не люди, а ваши помощники. Они что делают? – Нуд, кажется, вошел во вкус и продолжил расспрашивать, будто страшась, что больше такой возможности «поболтать» не будет. Вильгельм им никогда почти ничего не рассказывал, только необходимый минимум.

– Жак следит за погодой и всяческими природными бедствиями. Но единственное, что его заботит – чтобы на его курортах всегда было тепло. Джуди, Захарри и Пронкс вообще на Землю никогда не спускались. И кто тут помогать будет, а, Нуд?

«Маленький Вельги вновь один?» – послышался до боли знакомый голос в голове. Вильгельм замолчал, прислушался. Казалось, голос был здесь, на кухне, прятался в контейнере с «Филадельфией», но Почитатель понимал, что такого быть не может. Но голос вновь послышался. Вильгельм зажмурился, потер пальцами глаза. Он так надеялся забыть его, но так часто слышал эту насмешку, ощущал знакомый аромат и видел глаза, похожие на миндаль, что не мог стереть из памяти.

– Господин, Вы плачете?! – воскликнул Нуд, подполз к Эльгендорфу.

Вильгельм поднял голову и посмотрел наверх, но увидел только белое покрытие клетки, из которого, как отвратительный кол, торчала старая люстра.

«Ты обречешь себя на вечное заключение, Вельги. Разве ты хочешь этого?» – Опять, казалось, прошелестело в голове.

– Я просто вспомнил, как наблюдал за взрывами Планет. Я видел, как рушатся десятки Планет, Нуд, – соврал Вильгельм, а вокруг все еще витал знакомый аромат.

Они недолго молчали. Вильгельм потер глаза, чувствуя, как больные суставы тихонько поскрипывают, а Нуд оттирал от штанов с динозавриками пятно от кетчупа.

– А зачем взрывать Планеты? – спросил карлик. Вильгельм, немного помолчав, неуверенно проговорил.

– А кто их знает? Это Альбион их взрывает, у них корабли в каждой Галактике есть. Даже в нашей, где-то за Луной, в облаке Венеры и в кольцах Сатурна. Спрятались так, что ни один мудреный телескоп не заметит. А оттуда иногда стреляют, отпиливают куски от небесных тел и выпускают их кометами и метеоритами. Иногда они обворовывают другие Планеты, в них тоже бывают кое-какие полезные ископаемые. А выстрелы называют «точечной чисткой». Хорошо хоть, что иногда под эти кометы попадают корабли пиратов. Жизни от них нет.

– В Космосе существуют пираты?! – восхищенно воскликнул Нуд.

– Да, Нуд. И ты даже не представляешь, что они вытворяют, – хихикнул Вильгельм. Он начал с упоением рассказывать о глупцах пиратах, которые пытались выкрасть тонну урбания из хранилища Академии, а Академиусы, дежурившие в тот момент на вышке, ухахатывались и вытаскивали ловушки, тестируя их на воришках.

За разговором прошло много времени. Белые занавески поднимались под дуновением теплого ветра. По радио читали письма из тюрем, наполненные раскаянием и душевной теплотой. В распахнутое окно влетел желтый кленовый листик и упал на стол перед Вильгельмом. Эльгендорф взял его в тощую руку, повертел. Лист переливался в лучах Солнца, а в лиловых глазах отражалось его сияние.

– Ладно. Я пойду, нужно найти в столе старые отчеты, – вздохнул Вильгельм и поднялся с нагретого стула.

В кабинете, на спинке дивана, сидела игуана Лилиан. В ее глазках уже с утра кипела ненависть. Длинные крючковатые когти вцепились в дорогую обивку дивана и дырявили ее.

– Привет, тоже не рад тебя видеть, – бросил Вильгельм и прошел к столу. Игуана повернулась к нему задом и махнула игольчатым хвостом. Больше они не разговаривали.

В столе слой пыли уже превосходил толщину папки. Вильгельма окутало серое пятно, и он закашлялся, замахал рукой, пытаясь выбраться из завесы затхлости. Эльгендорф рылся в ящиках, убирал в сторону запчасти маленького Связистора, который испустил последний вздох пару дней назад, пытался найти что-то, чем бы мог заняться, и тут его взгляд упал на тонкую книжечку. Вильгельм нахмурился так, его брови слились в одну. Он знал, что это такое. В любой другой момент даже не обратил бы внимания на серую книжицу, но в этот раз пальцы потянулись за незамысловатой вещицей, пачкаясь в пыли. Он аккуратно вытащил серую книжечку, больше похожую на брошюрку, перед этим выкинув все отчеты и документы, которые были в этом ящике, на пол.

«Дела о Почитателях. Досье», – прочитал Вильгельм. Лилиан как-то неодобрительно фыркнула, но истерики закатывать не стала, а свернулась калачиком и вновь начала пялиться на Эльгендорфа.

Вильгельм не открывал эту книжицу, как и все их книги на Земле, сделанную на манер обыкновенных, человеческих книг для конспирации, очень давно, с того самого момента, как ему ее дали. Вообще каждый Почитатель был обязан знать все обо всех своих предшественниках, но Вильгельм эту информацию не запоминал, а теперь очень хотел посмотреть, что, может быть, упустил.

– Может, кто-то пользовался своим «правом быть выслушанным», – вздохнул Вильгельм и, откинувшись в удобном кресле и забросив ноги на стол, принялся изучать досье.

Он читал, не отрываясь, не моргая, жадно впитывая каждое слово. Время стало желейным, замедлилось настолько, что мухи, кружившие над Лилиан, с недоумением поглядывали друг на друга, не понимая, почему не двигаются.

– Превеликая Академия, да этого быть не может!

Вильгельм оторопел. О том, что он прочитал, никто даже не говорил. Даже тот, кого он так мечтал забыть, никогда об этом не рассказывал.

– «…Дайяна Гирхен отправила образец своего вида Альянсу и, убедив, что образец подходит под «Список идеальности», отвоевала право на полное освобождение своей Планеты от Альбионских кораблей уничтожения…» – прочитал Вильгельм и ничего не понял. Ни о каком таком «списке» лучший выпускник Академии и не слышал. А он-то думал, что тот, кого он боялся называть по имени, когда-то поведал ему все мирские тайны.

Вильгельм глубоко вздохнул, обхватил голову и сильно сдавил виски. Это делалось для концентрации внимания, но чаще приводило лишь к недельной мигрени. Перед глазами поплыли красные круги, дышать стало тяжело. Вильгельм по-звериному зарычал от боли.

– Думай, думай, остолопина! – прохрипел он и надавил на виски еще сильнее. Мысли собрались в кучку. Всего лишь на мгновение, на секунду что-то колыхнулось в его голове, показали картинку, являвшуюся спасением. Все-таки воображение всегда было его главным оружием.

– Господин, что с Вами?! Вам плохо? Вызвать скорую?!

Вильгельм нехотя открыл глаза, опустил руки. На висках остались красные пятна. Мысль, с такими усилиями призванная, улетучилась, оставив лишь шлейф блесток – как звезд на небе. Перед ним стоял испуганный Нуд, в цепких лапках которого был зажат домашний телефон. Впрочем, трубка от самого телефона оторвана и уже не работала, но карлик об этом, кажется, не догадывался.

– Нет, Нуд, все нормально. Я просто думал.

– Что надумали? Вам, кажется, нехорошо. Может, Вам подышать свежим воздухом?

Мысль хлестанула по щеке. Вильгельм в миг прозрел.

– Подышать. Да, точно, воздух. Подышать. Мне надо подышать. И позвонить кое-кому.

Позвонить он решил Джуди, которая как раз находилась в Академии или Штабе. Куда ближе к его бывшему дому, чем он сейчас. Уж она-то могла преспокойно завалиться в огромную библиотеку и почитать про этот «Список идеальности», чем бы он ни был. Но для этого нужен большой Связистор, потому что маленьких больше не осталось, а большой спрятан в гараже, куда Вильгельм относил его каждый раз после использования – обычно доставал его только для редкого участия в совещаниях.

Для похода в гараж нужно подготовиться. Вильгельм достал из ящика костюм для «гаражных дел», который не жалко бы выбросить. Под испуганный и грустный взор Нуда он вышел на лестничную площадку, провонявшую сигаретным дымом, и направился вниз.

На улице тепло, даже слишком тепло для осени. От земли практически шел пар, а листья с деревьев падали так симметрично и красиво, что их даже не убирали. Последствия недавнего дождя высохли, оставив кое-где лишь микроскопические лужицы. Казалось, еще чуть-чуть, и год перевернется, ознаменует конец весны и начнет лето. Но, как бы Вильгельму ни хотелось летнего солнышка, пропустить три четверти года опасно.

Гараж, принадлежавший мужу бабульки, у которой Эльгендорф выкупил квартиру, стоял особняком в настолько приличном на вид дворе, что рядом с ним даже алкоголики не решались пить. Маленький снаружи и бездонный внутри, весь ржавый и исписанный ругательствами – он пугал не только соседских детей и их родителей, но и Вильгельма. Он мог объяснить любое происшествие во Вселенной, но никак не мог понять, почему это сооружение наводило на него такой ужас.

Пару раз глубоко вздохнув, он вставил огромный ржавый ключ в замочную скважину, трижды повернул и открыл дверь. В нос ударил стойкий запах старости, плесени и пыли. Внутри было темно, и пока Вильгельм пытался нащупать на стене выключатель, пару раз влез в паутину. Наконец, желтая лампочка осветила пространство внутри и открыла хозяину все «сокровище». Вильгельм, как заправский житель любого старинного дома, имел в гараже все, что только можно пожелать, и еще немного: велосипеды, с колесами и без, шины от машины, кучи пакетов, банки, пустые и с прокисшими солеными огурцами, мешки без картошки, какие-то детали, безвольно валявшиеся на полу, кое-где были даже маленькие белые тросточки, похожие на мышиные кости. Над входом, примотанный к потолку, висел Связистор, засунутый в клетку какого-то гигантского попугая.

Вильгельм долго успокаивался, пытаясь совладать с видом паутины во всех мыслимых местах, встал на табуретку и попытался оторвать конструкцию от потолка, но оторвал ее с доской, а от усилий – сам грохнулся на груду пакетов, которые оставила бабулька квартировладелица. Благо, в них лежали какие-то тряпки, так что обошлось без неприятного исхода. Вильгельм ругнулся, отряхнулся и вышел из гаража, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась пыль.

Связистор, который, как и все изобретения Единого Космического Государства, любившего подчеркнуть свою важность и исключительность, во всех записях писался исключительно с большой буквы, замотанный в простыню в цветочек, Вильгельм держал под мышкой, прижимая к себе так, что на боку оставались красные борозды.

В квартиру он поднимался осторожно, стараясь никого не встретить по пути. Уже дома он поставил конструкцию на пол, сбросив с нее грязную простыню, а сам поплелся переодеваться в что-то более чистое и подходящее для межпланетного разговора, не переставая кашлять.

Пока Вильгельм громко ворчал и рылся в ящиках комода, Нуд медленно, крадясь, подошел к Связистору и оглядел его, пытаясь понять, что же это все-таки такое. Подобную штуковину он видел впервые в жизни, хотя и был секретарем Вильгельма уже более ста лет. И чем больше карлик смотрел, тем больше не понимал, почему у самой развитой и единственной страны во всех Вселенных техника выглядела так… убого.

Нуд всегда думал, что у Господина был какой-то аналог телефона, с помощью которого он звонил тем, с кем общался по надобности. Карлик считал, что этот механизм или встроен в руку или прямо в голову, как в самых новых фантастических фильмах. А вот то, что стояло перед Нудом и было с него ростом, больше походило на груду проводов, прилепленных к почти плоскому овальчику железа, на одной из сторон которого был экран во всю его поверхность. Из «макушки» овала торчала антенна, свернутая раз в десять, потому что вторая такая же упиралась в потолок. Нуд чуть отошел от механизма, вытащил из кармана штанишек очки и натянул их на нос. Убожество техники никуда не делось, а только расплылось так, что с него пропали все кнопочки.

– Нуд, у тебя разве зрение плохое? – удивился Вильгельм, появившийся в дверях так неожиданно, что Нуд подпрыгнул и очки с носа карлика свалились. Эльгендорф был во всем черном, а в руках держал здоровенную крысу, которая с интересом разглядывала секретаря. Нуд попятился.

– Я их иногда ношу, Господин. Для солидности, – поспешил ответить Нуд, а сам не сводил глаз-бусинок с крысы, которую Вильгельм приволок явно не просто так.

Почитатель с прищуром посмотрел на помощника, хмыкнул, протянул крысу Нуду, который снова попятился так, что чуть не врезался спиной в Связистор.

– Да не бойся. Из всех, кто проживает в этой квартире, Шура – самый безобидный. Пойди, покорми его. Корм в ящике под раковиной, – сказал Вильгельм, которого загнанное состояние Нуда веселило. Но, встретившись со звериным ужасом в глазах не очень-то человеческого вида секретаря, поспешил добавить. – У меня в студенческие годы была крыса, но большая. У нас таких в школах держали, чтобы мы на живых существ смотрели. Тут, когда скучно было, я создал подобную – вколол Шуре, обычной водосточной крысе, ген роста. Не переживай, он обычный, просто чуть не похожий на других. Уж не злобный точно. Ну же, идите и не мешайте мне.

Нуд насторожился, но перечить не стал. Он прошлепал прямо к крысиному мутанту и, зажмурившись, погладил по макушке. Шура радостно захрюкал. Нуд улыбнулся. И пусть Шура по размерам больше походил на карликовую собачку, секретарь подумал, что они могли сдружиться.

– А можно я спрошу? – аккуратно поинтересовался Нуд.

– Ну спрашивай.

– А почему он… Ну, вот эта штука такая страшная?

Вильгельм поглядел на Связистор так, словно его впервые видел, и улыбнулся.

– Когда пытаешься дозвониться хрен пойми куда, в другую Галактику, Нуд, делаешь такую машину которая сможет это сделать, а о красоте не думаешь. Чем проще устроена снаружи такая штука, тем проще ее разобрать и починить, где бы ты ни был. Понимаешь?

Нуд, кажется, понимал. Он как-то видел, как люди чинили машину, просто дубася под открытым капотом по чему-то молотком, и представил такую же картину, но с Вильгельмом. Карлик прыснул, кивнул крысу, и вдвоем они ушли.

Сбагрив карлика на кухню, Вильгельм начал настраивать Связистор. По памяти тыкая в нужные кнопки, иногда матерясь, когда нажимал не в том порядке. Когда на экране появились помехи, Вильгельм закрыл дверь в кабинет, предварительно пинком «выселив» в коридор игуану Лилиан, которая очень сопротивлялась и даже чуть не оцарапала хозяина.

– Космический надзор под покровительством Вильгельма Эльгендорфа, Джуди Майкфостер слушает. – Раздался приятный голос из Связистора. Вильгельм поспешил усесться перед приспособлением.

С экрана, на фоне белоснежной комнаты с огромными панорамными окнами, за которыми темнела черная Космическая бесконечность, смотрела Джуди. Ее антеннки на макушке чуть повисли, а темное и ровное каре было таким же идеальным и блестящим, как и в студенческие годы. За ее спиной прошел Захарри – еще один работник космического надзора. Не очень-то приятный.

– Джуди, привет.

– Вильгельм! Здравствуй, как ты там? Погулял, как я говорила? Как себя чувствуешь? Что делал вчера? Как на улице? – завалила она вопросами, а Захарри, который сидел спиной к ней у другой стены, неприлично громко засмеялся.

Вильгельм скрипнул зубами. Поэтому свой второй, карманный Связистор он после разговора с Джуди разобрал до последней запчасти от злости – слишком часто она ему звонила. Маленький Связистор, конечно, удобнее, но собирать его снова Вильгельм пока не собирался.

– Да, да, Джуди, я погулял. Я же не всегда сижу дома. Иногда я бываю на улице, – поспешил оправдаться Вильгельм, вновь чувствуя себя ребенком.

Но Джуди не унималась. Рисунки на ее скулах засияли зеленым, а взгляд сделался недоверчивым.

– И когда же ты выходил на свежий воздух?

– Недели три назад я пару дней провел в лесу, – сквозь стиснутые зубы процедил Вильгельм, стараясь выглядеть непринужденно. Не очень-то ему нравилось присутствие Захарри.

– В лесу? Один? – удивилась Джуди, и, получив нервный кивок от Вильгельма, вновь спросила: – И что ты там делал?

Вильгельм сделал вид, что закашлялся, а сам тихо выругался.

– Гулял, общался, отдыхал. Как и всегда, когда вокруг нет людей.

– С кем ты там общался?

– С лесом.

Джуди замолчала. Многозначно так замолчала, непонимающе посмотрела на Вильгельма, но он оставался спокоен. Не врал значит. Майкфостер потрясла головой, будто пытаясь отогнать странные мысли, а антеннки на ее макушке задергались следом. В конце концов, она улыбнулась и сделала вид, что не слышала последних слов.

– Хорошо, Вильгельм, зачем звонишь?

Вильгельм, взволнованный и измученный собственными мыслями, как на духу, рассказал ей все, начиная тем страшным письмом и заканчивая информацией, которую нашел в книге. Эмоции на мордашке Джуди менялись быстро, от слез отчаяния до слез счастья, которые, впрочем, так и остались в уголках ее глаз цвета темного, почти коричневого, цитрина.

– Великая Академия, Вильгельм, это ужасно… Я могу чем-то помочь?

– Ты можешь сходить в Академскую библиотеку и поискать там информацию про этот «Список идеальности»? – Вильгельм ликовал про себя. – У меня карточка есть доступа в секцию повышенной секретности, он у меня в кабинете, в первом ящике стола. Возьми, пожалуйста, и посмотри.

Джуди молчала недолго. На лице ее отчаяние сменялось озарением, а потом, перед тем, как озвучить вердикт, оно стало серьезным.

– Хорошо, Вильгельм, я схожу сегодня же и все тебе разыщу, хотя, скажу честно, я про этот список даже не слышала. Но в этой миссии по спасению Планеты я хочу, чтобы ты кое-что сделал, – высказала она, а Эльгендорф, удивившийся такой быстрой смене настроения Джуди, замялся.

– Ну, что ты хочешь?

Джуди хитро улыбнулась.

– Ты будешь работать с Ванравом.

– Ни за что! – воскликнул Вильгельм и даже покраснел.

– Никаких «ни за что», Вильгельм. Тебе нужна помощь, а Ванрав, как ты помнишь, специалист по общностям. Тем более, он единственный, кто сейчас живет близко, в твоем же городе. Годрик – слишком безалаберный, на него в критических ситуациях не стоит положиться. А Ванрав – очень даже ответственный.

– Мы об одном Ванраве говорим? Джуди, я не буду…

– А я тогда не буду искать никакой информации, Вильгельм! – отрезала Джуди, а антеннки на ее макушки покраснели от негодования. – Я лучше знаю, как решаются такие вопросы! И они решаются не в одиночку.

Эльгендорф даже задохнулся от такой наглости. Он, конечно, уважал Джуди и дорожил ей, но в такие моменты, когда она включала в себе «взрослую», очень хотел выключить Связистор или вообще разбить его об стену, чтобы больше не слышать этого важного тона.

Но, как бы ему ни хотелось сделать именно это, он понимал, что лучше уж он будет работать с Ванравом, чем потеряет Планету из-за гордыни.

– Ладно, твоя взяла. Ванрав, пусть будет он. Только найди мне информацию, пожалуйста. На вас с Захарри одна надежда, – смиренно вымолвил Вильгельм, даже чуть голову склонив, а Джуди, обрадовавшись, позвала Захарри и сообщила Почитателю, что уже бежит в библиотеку.

После этих слов экран погас.

Вильгельм просидел на полу еще несколько минут. Он чувствовал себя поверженным и жалким. И когда в комнату вошел Нуд и спросил, не принести ли грустному Вильгельму чая, Эльгендорф прикрикнул на него и приказал закрыть дверь. Карлик хлюпнул носом и сразу же выполнил приказ.

Вильгельм продолжал сидеть на полу, опустив голову. Он будто стал маленьким, как тогда, в студенческие годы, когда ему постоянно только и говорили о возрасте. И пусть сейчас он подрос, но все окружающие все еще считали его малышом. И, видимо, чего бы он ни добился в жизни, для всех он так и останется развитым не по годам карапузом.

Старые часы с кукушкой в коридоре пробили шесть вечера. Живот Вильгельма вспомнил, что Почитатель с утра не ел, и Эльгендорф, фыркая от недовольства, отправился на кухню. Там он снова увидел карлика, который, кажется, перебрался из своей комнатки сюда. Нуд запихивал в рот кусок торта, размазывая крем по веснушчатой мордашке, и что-то бормотал себе под нос. Шура сидел на столе и рылся в коробке с китайской лапшой.

– Эй, Нуд. – Вильгельм погладил карлика по кучерявой макушке. – Не обижайся. Я могу быть резким. Я не человек все-таки. У меня в мозгу – что-то неподвластное объяснению.

– Я не обижаюсь, – пробубнил Нуд, хотя, разобрать что-то за жеванием было сложно. – Просто я не хочу, чтобы Вы страдали, Господин. Вам отдохнуть надо.

– Я сейчас очень надеюсь на то, чтобы меня не отправили в бессрочный отпуск, Нуд, – пошутил Вильгельм, но ему стало грустно.

Шура залез на колени Эльгендорфа по штанине и свернулся жирным калачиком. Вильгельм поглядел на крыса и задумался. Он не помнил даже, сколько лет Шуре. Вильгельм вколол ему ген роста и долгой жизни, такой же как когда-то Нуду, но внешность крыса почти не изменилась, он просто вырос, а вот секретарь стал похож на зверька, в нем мало осталось человеческого. Может, он тогда перепутал колбы?

– Извините, а Вы бы не могли рассказать о Космосе так, как Вы его видите? – С надеждой в глазах спросил Нуд, думая, что смена темы разговора как-то поможет Вильгельму отвлечься.

Эльгендорф так расстроился и так давно ни с кем не говорил «по душам», что не мог отказать и согласился. Пусть тема была и не очень приятной.

Сначала они вместе доели торт, выпили чайник чая с базиликом, пока Эльгендорф листал новостную ленту в интернете. Сделав вывод, что ее лучше не читать вовсе, он собрал посуду, положил в раковину, а потом позвал Нуда в гостиную. Шура побежал следом.

В комнате горел торшер, потрескивал угольками искусственный камин. За окном вдалеке виднелся угол кладбищенской стены. Вильгельм рассказывал о Космосе. Когда Нуд попросил рассказать о космических пиратах, Вильгельм засмеялся и сказал, что даже знал парочку.Когда-то они боролись с поставкой запрещенных увеселительных веществ на вечеринки в Академию. Большинство бороздило просторы Космоса на посудинах, на которых уважающий себя и мусор выбрасывать не полетит, и облавы на них стали такими частыми, что все положительные начинания они закончили. Жили пираты на Планете мусора, за которой никто никогда не смотрел, кроме маленького отдела экологии. Они, впрочем, быстро бросили.

Нуд слушал. Пару раз он плакал: первый раз после того, как Вильгельм рассказал о том, какие машины некоторым жителям заменяют животных, а второй – после рассказа о создании Земли. Эльгендорф и улыбнулся, когда вспомнил о точечке в кубике, помещавшемся в ладони.

«Это твое детище, наше будущее, Вильгельм, – сказал когда-то тот, которого он все еще надеялся забыть. – Береги его, потому что больше никто беречь его не будет».

Когда Нуд заснул, Вильгельм отнес его в маленькую спальню. Затем Почитатель помыл посуду и заварил чай. Шура сидел на столе, лакая молоко из блюдца, а Эльгендорф поглаживал его по жесткой шубке. По радио крутили грустную песню.

Глава пятая

Утро Вильгельма, если верить напольным часам с кукушкой, началось после обеда, когда он, почти выспавшись, поднялся с дубовой кровати, ответившей его движениям громкими поскрипываниями. Спину саднило, а суставы, продолжавшие медленно рассыхаться без нужного лечения, ныли. Эльгендорф обвел сонным взглядом комнату, погрузившуюся в полумрак, засунул ноги в тапки и пошаркал к окну. На улице накрапывал грибной дождь, а в комнату через откинутое окно неспешно влетал аромат прелых листьев и мокрого асфальта. Теплый сентябрь, какой так любил Вильгельм. Обычно в такое замечательное время он уезжал за город, где любовался увяданием заточенной в Сансаре природы. И все бы хорошо, если не письмо.

Вдоволь надышавшись, Эльгендорф закрыл окно и пошел на кухню, на которой в тот день было тихо.

«Даже не знаю, ко добру ли это», – пронеслось в голове Вильгельма, когда тот не обнаружил никого на кухне. Посмотрев на часы снова и поморщившись от их громкого тиканья, он зашел в гостиную и открыл крышку террариума, в котором сидела Лилиан. Они враждебно переглянулись. Разговор не задался.

– Ты все такая же противная, как и вчера, – сказал Вильгельм и протянул ей руку. Лилиан по-игуаньи хмыкнула, забралась на плечо Эльгендорфа, важно покачивая хвостом, и, словно улыбнувшись, обвила шею его игольчатым хвостом.

И пока на кухне Вильгельм кормил игуану сверчками, а чайник кипятил воду, мысли Почитателя были переполнены людьми.

Не стоит наивно полагать, что нетерпимость к людям появилась внезапно. Вильгельм упорно не любил людей давно, и с каждым столетием неприязнь к двуногим его подобиям крепчала и крепчала. Эльгендорф сносно вытерпел людей, населявших его Планету несколько тысяч лет назад, а особенно нравились ему так называемые «пещерные» люди, напоминавшие ему зверей. Древние цивилизации с их наивным желанием познать мир, их тотемы, обряды, восхвалявшие страх перед природой. Было в этом что-то трогательное.

Вильгельм с улыбкой вспоминал прекрасную Атлантиду, ушедшую под воду, к превеликому сожалению, по его глупости, наполненную голосами и ароматами Месопотамию, и десятки других, канувших в лету, цивилизаций. Но больше всему ему нравилось то, с каким страхом, повиновением и уважением его встречали жители, которым удостоилась честь встретиться Создателем. Страх парализовал мышцы, когда Вильгельм наблюдал за жертвоприношениями в его честь, и странное упоение собственной важностью поглощало, когда люди поднимали руки к небесам и умоляли его о помощи и благословении. Он любовался храмами, строившимися в его честь, улыбался, когда люди склоняли головы перед его обличием, когда Почитатель появлялся перед избранными. От каждого человека исходил запах слепого доверия. Вильгельм не мог нарадоваться послушности занимательных созданий. Через своих помощников он раздавал знания, помогал проектировать здания, подкидывал умные мысли и изобретения мудрецам, пока его не засекли и не отправили строгое предупреждение: «ЕЩЕ РАЗ ПОВТОРИТСЯ, ЭЛЬГЕНДОРФ, И ВЫЛЕТИШЬ ОТТУДА!». А люди тем временем благодарили Создателя сполна и ни дня не давали ему жить с чувством, что его работа не оценена по достоинству. Он и не представлял, что когда-то люди от него отвернуться.

Но чем умнее становились люди, тем тяжелее становилось Вильгельму с ними совладать. Он боялся предостережений Альбиона и никак не мог воздействовать на людей, только смотреть. Почитатель, всегда живший на Земле и пересекавшийся с людьми часто, все же не мог до конца их понять, потому что не верил, что эволюция смогла одурачить его и заставить человека отклониться от выбранного Вильгельмом в лабораториях курса развития. Изучить все народы Вильгельм, как ни старался, но так и не смог, и чем сильнее люди плодились, чем больше рождалось в них различий, тем тяжелее было поспевать за ними. Один исследователь не мог понять миллионы, а потом и миллиарды существ, а их индивидуальность, пусть и разделенная на многих индивидов, оказалась слишком сложным объектом опытов. И в какой-то момент, когда главный его друг и помощник бесследно исчез, у Вильгельма совсем опустились руки.

Двадцать первый век был Вильгельму так противен, что даже поклонения Создателю не приносили радости. Тем более он понимал, что поклонялись они уже не ему. Существа, уничтожавшие Планету, залившие ее земли невинной кровью, в древние времена казавшейся не такой алой, имели к нему прямое отношение. Существа, уничтожившие прежнюю красоту природы и посчитавшие себя хозяевами Вселенной, никак не могли быть ему приятными. Но отчего-то он не хотел гибели всех.

– И это все из-за людей, все из-за них. Они даже сами на себя накликали беду! – шепотом бубнил Вильгельм, размешивая в кружке быстрорастворимый кофе, а Лилиан, уже насытившаяся сухими сверчками, сидела на краю стола и нахально поглядывала на Эльгендорфа. – Не смотри на меня так. Без тебя было бы не так противно.

Она будто бы говорила: «Посмотри на твой послужной список. Не скажешь, что ты ненавидишь своих отпрысков».

Пить кофе на голодный желудок было плохой идеей – в животе скрутило, и Вильгельм решил перекусить. Ничего кроме пачки медовых хлопьев в шкафу не нашлось, так что ему пришлось хлебать их с молоком под пристальный взгляд Лилиан. Вильгельм решил почитать новости. Для него же это означало «лицезреть, как низко может пасть человек и думать, что в этом есть его вина». Но стоило Эльгендорфу включить телефон, последний из запасных и неразбитых, как на экране появились пропущенные вызовы.

– И что им от меня опять надо? – пробурчал Вильгельм, запихнул ложку хлопьев за щеку и решил перезвонить. Но его опередили.

Номер значился как неизвестный, и Вильгельм даже не пытался вспомнить, кому принадлежали знакомые цифры. Как оказалось, зря не проверил.

– Валерий Константинович, добрый день! – Прозвучал звонкий мужской голос на другой стороне. – Простите за беспокойство. Я звонил вам за утро раз десять, но вы не ответили. Вы не могли бы подъехать к нам сегодня?

– Я? А зачем я вам? – поинтересовался Вильгельм, смутно узнавая голос, звучавший в телефоне. Это был Егор, секретарь его тайного человеческого бизнеса. Только вот «Валерий Константинович» был в отпуске.

– Не думаю, что начальство пристало дергать, когда оно в отпуске.

– Вы же сами говорили, что у директора его не бывает, Валерий Константинович! – воскликнул Егор с воодушевлением, но, услышав, в ответ сдавленный злобный рык, поспешил добавить: – Валерий Константинович, простите, но у нас тут какие-то жуткие проблемы с поставками. Я пытался что-то сделать, но сделать ничего не получилось. База летит, данные пропадают, система лагает, нужно вводить пароли, а доступ к базе данных есть только у…

– Да ты можешь не трещать как сорока? – прошипел Вильгельм, ни на шутку испугав ни в чем не повинного секретаря и развеселил Лилиан. – Приеду сейчас, скажи, чтобы все были на месте! Если хоть кого-то не будет – пожалеете, что я не сменил номер!

На другой стороне запищали испуганные гудки. Вильгельм отложил телефон в сторону.

– Опять они! Опять. Чтоб они все под землю провалились! – бубнил он, стуча длинными ногтями по столу.

В принципе падение под землю можно устроить. Но Планету жалко – ей бы пришлось долго восстанавливаться, чтобы вернуть былую красоту.

Вильгельм был в ярости. Последние дни и он без того переживал, а его просили, нет, даже требовали приехать на другой конец города, чтобы решить какие-то проблемы, до которых ему нет дела. Но немного подумав о том, как полезен его бизнес, решил поехать.

Дрожащей рукой он взял миску и хотел положить ее в раковину, но ему вдруг стало так противно, так мерзко от всего на свете, что Вильгельм, сдавленно рыкнув, швырнул посуду об стену, а стоило за спиной раздаться шороху, развернулся, схватил поднос со стаканами и бросил его в сторону Лилиан. Стаканы, к счастью для Лилиан, пролетели мимо, но игуана прижухнулась, замолчала и испуганно глядела на Вильгельма.

На звук удара прибежал перепугавшийся Нуд, натянувший на шею новогоднюю гирлянду. Его глаза были такие круглые, что это, казалось, невозможно физиологически.

– Что случилось? На нас напали? – запищал карлик и вцепился в ножку высокого стула. – Куда прятаться? Что делать?

– Я просто уронил миску.

Карлик посмотрел на груду стекла с валявшимся рядом с ней подносом, на испугавшуюся Лилиан, подумал, но решил промолчать.

– Хорошо Вы уронили, Господин.

«Тебе бы микстурки успокоительной похлебать, Вильгельм, а то скоро совсем в психованного превратишься, а тут таких сразу на костер», – издеваясь, когда-то говорил Ванрав.

– Идиоты, которые на меня работают в человеческом мире, ничего без меня не могут решить. Придется ехать к ним, так что остаешься за главного.

– Вы еще и работаете?! – изумился Нуд. – Когда ж Вы успеваете? У Вас ведь столько забот!

– А я и не успеваю. – Немного уродливо улыбнулся Вильгельм, почесал переносицу длинным ногтем и сказал. – Лилиан не трогай – пусть ползает, но смотри, чтобы она провода не грызла. А если начнет грызть – подсунь ей синий. Она так быстрее скончается. Надеюсь, с Шурой вы поладили?

– Да, Господин! Ваш крыс милый и умненький! – Заулыбался Нуд и погладил рисунок котенка на футболке. – Вот только кота бы…

Эльгендорф пропустил это мимо ушей.

– Тогда весели его, пока меня не будет. Вернусь поздно. – Зачем-то добавил Вильгельм и, сняв испугавшуюся Лилиан со стола, пошел одеваться.

Вскоре он, нарядившийся в черное, вышел на улицу. Дождь уже закончился, дороги были в лужах, а Солнце пригревало совсем по-летнему.

Машина стояла на специальной стоянке – черная, с кожаным салоном и дорогущей магнитолой, которую даже можно было подключить к Связистору. Благо, в технике Вильгельм немного понимал, – Норрис постарался когда-то и объяснил все тонкости, что только знал. А Норрис Херц в технике разбирался, наверное, лучше, чем все хваленые механики и инженеры вместе взятые.

Вильгельм бросил сумку с документами и техникой на сидение рядом и потер глаза. Он очень устал, устал, наверное, даже больше, чем когда люди начали выдумывать разные языки, и Вильгельму в кабинете под землей приходилось днями заучивать разговорники, составленные Ванравом, чтобы понимать беседы людей. Но вот в бессрочный отпуск отправляться совсем не хотелось.

Он посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся. На шее краснела полоса, оставленная хвостом Лилиан.

– Чертова Лилиан! Чтоб тебя чем-нибудь зашибло. Видеть тебя больше не могу!

Почитатель мог бы выбросить игуану на улицу, но так не хотел марать руки, что смиренно терпел выходки зеленой мегеры, каждый раз напоминая себе, что эта ящерица – особенная, и избавиться от нее просто так невозможно и даже немного опасно.

Ему пришлось, ворча и ругаясь на своем не очень благозвучном языке, застегнуть рубашку на все пуговицы, чтобы скрыть полосу, которую обыватель мог вполне спутать с отметиной, оставшейся после неудачного опыта с веревкой и мылом. Он включил погромче любимую музыку, выехал на проспект, где, как обычно бывает в послеобеденное время, люди галдели и трещали, носились куда-то, сигналили, шумели, кричали, обзывались, перебегали дороги и вели ту суетливую и бессмысленную жизнь, что дана лишь людям. Необъяснимо насыщенную, но короткую и хрупкую.

Вильгельм направлялся на другой конец города, где его должны ждать. Во всяком случае, он надеялся, что звучал достаточно устрашающе и никто не решился улизнуть. Он выехал с проспекта, пронесся мимо спящего цирка и банка, заросшего розами и флагами, и направился в «правый» район, который расположился за «правым» длинным мостом. Названия Вильгельм упорно не запоминал. Дома в городе все практически одинаковые.

«Позорище. А когда-то люди строили Пантеоны», – грустно подумал Вильгельм, проехав длинный дом-червь, облепленный утеплителем.

Вильгельм каждый раз говорил, что переедет в другой город, но последние десять лет даже не мог покинуть собственной квартиры, которая далека от идеальной. Извращенная и грязная гармония. То, что так нужно в мире-карусели.

Вильгельм пролетел на красный, немного облив водой из лужи кого-то на остановке. Новый поворот, новая безликая улица. Обиднее всего за природу, которую люди, поселившиеся в коробочных лагерях железа, стекла и бетона, уничтожали. Рубили и жгли леса, загрязняли воды и воздух следами своей жизни. Люди плевали в лицо Почитателю, сами того не понимая, но он-то понимал все.

Когда Вильгельм свернул с основной дороги и выехал на проселочную, он включил музыку еще громче. Он любил, когда из-за музыки невозможно ничего слышать – словно мир немел на четыре минуты, и в эти моменты Вильгельм отдыхал.

Склад находился за длинной проселочной дорогой, окруженной деревьями. Покатые облезшие бока склада были скрыты за высоким забором, над которым болталась табличка «Глина. Стройматериалы. Щебень». Эльгендорф глянул на нее и усмехнулся. Он никогда и подумать не мог, что людей так легко обмануть. Железные двери раскрылись, и машина заехала в пустой двор. Вильгельм владел складом и всеми его пристройками, включая бесконечные линии туннелей под городом, которые были ему и его помощникам нужны. Когда-то он выиграл все это у какого-то пьянчуги в покер – тогда в азартных играх ему везло.

На улице парило, а за деревьями виднелся завод, выбрасывавший в голубое небо облака красного пара. Вильгельм взял вещи и, даже не поставив машину на сигнализацию, направился к одной из пристроек, бока которой изувечены ржавчиной. За железной дверью ждала пустота, разбросанные там и сям бумажки, пакетики чая, пыль и открытая дверь, ведущая в подвал, откуда доносились громкие разговоры. Вильгельм подошел ближе.

– Я тебе говорил – не надо было ему звонить! Мы и без него справимся, а сейчас кто-то огребет по полной! – тараторил мужской низкий голос, слегка хриплый от курения.

– Огребет, не огребет, а без него мы ничего не сделаем! – ответил второй голос, принадлежавший тому самому секретарю, звонившему утром. – Мы же сами виноваты! А у него из-за нас могут быть проблемы!

Вильгельм знал – вся правда говорится за спинами героев обсуждений. Он присел на табуретку у лестницы и продолжил слушать.

– Мелкий обсосок! Зачем ты позвонил? Еще раз подлизаться к начальнику?! – закричал третий голос, принадлежавший Яне Горбуновой, чья фамилия полностью описывала внешний вид женщины.

– О чем ты? – воскликнул секретарь, по звуку схватив что-то со стола дрожащей рукой. – Я же просто секретарь, я делаю свою работу! И если происходит что-то неотложное, моя обязанность доложить начальнику!

– Обязанность?! Да тебя здесь вообще быть не должно! – завизжала Яна, а Вильгельм прямо-таки видел, как ее неприятная физиономия скривилась. – Да я прорубала себе место через всех знакомых! А ты просто приперся, видите ли, через собеседование!

– Но ведь так и было!

– Мы бы справились сами, если бы ты не влез! Подтерли бы что-то, подделали! Никто бы и не узнал о том, что что-то произошло! – Воскликнул еще один мужской голос.

– Но потом бы все равно раскрылось! И он бы узнал, что вы виноваты в его проблемах! – крикнул секретарь Егор, будто случайно, и, как только эти слова вылетели, послышался топот женских ног, что-то было брошено в Егора.

– Яна, Яна, успокойся! – закричал секретарь, убегая от коробок бумаги для печати и пачек ручек, как от снарядов. – Ты же все разнесешь!

– Плевать! Мы все скажем, что ты виноват! – воскликнул мужской голос, принадлежавший Павлу Григорьевичу – бывшему мужу Яны, который все еще жалел об их разводе. – Подвалов тут много – бросим и никто тебя не найдет!

Вильгельм хмыкнул, поднялся с насеста и решил все-таки спуститься. Куриные разборки рабочих слушать даже весело, но вот угроз смерти, пусть даже и шуточных, он не потерпит. Не в его подвалах. Его руки будут чисты.

– Что тут происходит? – поинтересовался «Валерий Константинович», вальяжно спускаясь по крутой лестнице, не держась за перилла и засунув руки в карманы. – Я слышал крики и, готов поспорить, вы очень оживленно обсуждали то, ради чего позвали меня в мой выходной.

Внизу тепло, горело несколько лампочек, освещавших длинный офис с разбросанными по периметру столами. Вдали виднелись двери, между рабочими местами стояли книжные шкафы и были расклеены карты районов с красными точками. Весь пол усыпан листами бумаги и ручками, вывалившимися из коробок.

– Валерий Константинович! – воскликнула Яна, которая с видом котенка, представлявшего себя тигром, уверенно шла по направлению к боссу. – Мы не хотели вас тревожить! У нас кое-какие трудности, но мы их можем уладить и самостоятельно!

– Но меня все-таки позвали, – отрезал Вильгельм. – Не будут же меня звать просто так.

– Это все Егор! У нас все хорошо, вы не беспокойтесь, Валерий Константинович! Поезжайте домой, мы справимся! – поддакнул Яне ее бывший муж.

– Заткнитесь. Прекратите превращать мой подвал в хренов курятник. Знаете ли, если один цыпленок убегает и ходит ночью у курятника, лис приходит и сжирает всех, а не только беглеца, – сказал Вильгельм, а подчиненные в ужасе отшатнулись.

Эльгендорф обвел взглядом дрожавших от страха подчиненных. Еле заметно довольно улыбнулся.

– Вы не можете признать своих ошибок и сваливаете их на секретаря, от которого пока не было проблем. Зато от вас – хоть отбавляй. Даже если я редко появляюсь, это не означает, что мне все равно. Ваша забота – делать так, чтобы приезжать мне вовсе не приходилось, уяснили?

– Шеф, но проблем ведь и не было! Поставки идут, клиенты есть! – вставил гнусавым голосом Николай Гущин, которого никак, кроме «Гусь», не называли. Шея у него и в самом деле была гусиной.

– Правда?! А когда вы перепутали адреса и почти отправили заказ в дом полицейских? Кто бы сел в тюрьму при провале? Уж поверьте, точно не я.

Повисла липкая тишина. Вильгельм наслаждался ей. Все боялись за свою шкуру, цеплялись за молнию курток и нервно ковыряли ногти.

– Молчите? – спросил он. – Вот ваша смелость в действии.

Вильгельм повернулся к Егору и кивком указал ему на стул. Желания вдаваться в дела фирмы не прибавилось, но раз приехал, нужно хотя бы сделать вид, что работа интересовала. Вильгельм уселся за стол, и вопросительно взглянул на Егора, который топтался рядом и не знал, что делать.

– Садись, рассказывай, что было. Не зря же я притащился.

– Эм, ну… – потянул Егор, схватился за ворот своей рубашки в огурцы и оттянул его от бледной тонкой шеи. Спохватился и плюхнулся напротив Вильгельма. – У нас появились конкуренты. С поставкой проблем не было как раз до того момента, пока они не появились…

Егор сглотнул ком в горле, оглянулся – все смотрели на него с укором и нескрываемой неприязнью.

– И что они сделали?

– Они? Ой, да так, знаете, Валерий Константинович…

– Ничего! Ничего они не сделали, это Егор все придумал! – встрял Гусь.

– Яна, принеси нам кофе, а Зося пусть проверит, не залежалось ли чего в погребе. Николай, посмотри базу данных на складе и принеси мне распечатку всех заказов за последние дни. А ты, Павел, возьми Олега, сходите на улицу и проветритесь. Ненавижу табачную вонь.

Когда все ненужные, с видом побитой собаки, ушли, Эльгендорф расслабился и даже протянул ноги под столом, чуть задев черным ботинком с заклепками тонкие щиколотки Егора.

– Рассказывай, нам никто не помешает, – сказал он, вглядываясь в красное от смущения и волнения лицо секретаря. – Ну не бойся ты меня. Не съем ведь.

От шутки парню стало хуже. Он полез в папку, принялся перелистывать распечатки и краснел с каждой секундой больше. Вильгельм смотрел на него и невольно вспоминал Нуда. Похожи они все-таки, и не только веснушчатыми мордами.

– Компания есть одна, Валерий Константинович. Наши конкуренты… Нет, вы не думайте, что они лучше нас, совсем нет!

– И что же эта злостная компания сделала? – бесцветно поинтересовался Вильгельм, рассматривая потолок.

– Ну… – задумался Егор и сглотнул ком. – Она занимается поставкой намного дольше нас и занимает большую часть рынка…

– Я могу купить ее и проблем, в таком случае, не будет. Буду монополистом, – сказал Вильгельм, а про себя подумал: – Мне принадлежит всё, Егор, всё на этой Планете, всё в этой Галактике. Даже ты. Интересно, что бы ты сделал, если узнал правду?

– Валерий Константинович, понимаете, дело не только в том, что они захватили бо́льшую часть рынка. Вот они связались с каким-то иностранным поставщиком. То ли с Америки, то ли с Голландии. И заключили договор. А сейчас они зачем-то пришли и к нам, решили покрыть своими сетями и нас тоже…

– То есть они хотят купить нас?

– Видимо так. Но дело не только в этом, – промямлил Егор.

– Неужели эту проблему нельзя решить деньгами?

– Не все так просто, Валерий Константинович…

За несколькими испуганными вздохами Егора последовал долгий, сравнимый с лекцией в университете, рассказ о компании, угрожавшей им войной. Мол, они срывали сделки конкурентам, отправляли полицию на места встречи и вообще всячески портили жизнь людям, решившим немного подзаработать на убийствах других людей. Хотя нет, конечно же не на убийствах. Это просто долгий и мучительный суицид, ведь торговал Вильгельм даже не наркотиками и оружием, а всего-то специальными пищевыми добавками, которые в Академии использовали как ингредиент химикатов, а люди, хлебавшие запрещенные всеми врачами мира препараты из-за «особого эффекта» хорошели, вытягивались и превращались в «улучшенную версию себя». Ненадолго, на пару месяцев. А потом медленно рассыхались. Вильгельм полагал, что таким образом «чистит» Землю от испорченных, неугодных ему людей. Благая цель может наскучить, но бросать жалко, как с сигаретами. Еще одна вредная привычка, оставляющая приятное послевкусие. Особенно, если курить яблочные.

После рассказа воцарилось молчание. Егор, даже не знавший, что бо́льшую часть рассказа Вильгельм прослушал, теребил заусенцы, а Эльгендорф молчал. Ситуация была не настолько серьезной, чтобы переживать. У него были проблемы иного масштаба.

– Хорошо, Егор, спасибо. Подумаю, что можно сделать, – через несколько минут молчания сказал Вильгельм, прикинув, во сколько же ему обойдется купить компанию. Количество нулей не беспокоило – Властитель Галактики априори не мог нуждаться в средствах.

– Вы уж простите, что мы не сразу вам сказали. Думали, что как-то сами справимся, но все вышло из-под контроля.

«Людишки, думаете, все вам по плечу. Но всегда ошибаетесь».

– Ничего страшного. В мире есть вещи куда страшнее нападок павших ниже плинтуса людей, Егор. Ты еще слишком молод, чтобы это понять.

Егор удивился, но ничего не сказал. Точного возраста Валерия Константиновича никто не знал.

Вдруг кто-то начал неуверенно спускаться по лестнице, что-то бухча под нос. Вильгельм понял, кому принадлежал голос, и это его не обрадовало. Из потолка сначала появилась одна нога в красных чулках, затем вторая. За ними втянулись бедра фиолетовой юбке-карандаш, поднос, зажатый под мышкой, и только после этого – остальная Яна, державшая в руке чайничек и две чашки.

– Ты летала в Гондурас за кофе? – спросил Вильгельм, когда Яна поставила на стол две чашечки тошнотворного фиолетового цвета с узором из конфет.

– Не хотела мешать, пока вы разговариваете, – слукавила Яна и взяла в руки чайничек, такой же ужасный, как и чашки.

Вильгельм посмотрел на чашки. В одной из них, среди быстрорастворимых дешевых зерен, от которых даже на расстоянии пахло клеем, несло чем-то еще. Эльгендорф пригляделся, принюхался. Ему хватило пары мгновений, чтобы убедиться.

«Нет, Вильгельм, но она же не такая идиотка, чтобы и в самом деле так сделать», – пронеслось в его голове, но Эльгендорф, поглядев в ее глаза, решил, что люди способны на многое.

Поэтому чашку, которую она сначала поставила перед секретарем, невозмутимо забрал Вильгельм. Яна побледнела. Ее сухие, покрытые тонкими полосками плоских вен, задрожали. Егор взглянул на начальника, но побоялся даже рот открыть.

Первый глоток обжег Вильгельму горло – растворимый кофе он терпеть не мог. А через мгновение на языке осел порошок, который ему, конечно же, не нанес никакого вреда. А вот людям…

– Отравить его хотели? Какие вы идиоты.

– Валерий Константинович, я!… – начала было Яна, но Вильгельм яростно отмахнулся от нее и демонстративно, не сменив бесцветного выражения лица, бросил чашку об стену. Та, просвистев всего в нескольких сантиметрах от Яниной руки, разлетелась на осколки, а остатки яда разлились по полу.

Вильгельм медленно встал, выпрямился. Он был на две головы выше Яны. Вильгельм почувствовал, как билось ее сердце.

– Неужели ты вы подумали, что так можно?

– Валерий Константинович, я…

– Я задал вопрос.

Яна, пожевав губы, скривилась, шмыгнула носом и, сморщившись, заплакала. Горячие слезы полились по щекам, щедро сдобренных косметикой, размазали тушь и превратили ее в уродливое недоразумение. Егор переводил испуганный взгляд с Вильгельма, невозмутимо смотревшего на чужую истерику, на Яну.

– Чтоб тебя я тут не видел, поняла? – отрезал Вильгельм. – Еще раз увижу – пожалеешь, что на свет родилась. Я тебя в порошок сотру, бессовестная ты стерва, поняла?

– Валерий Константинович… – прошептала Яна и попятилась к осколкам. – Я могу объяснить…

– Выйди вон.

– Я не хотела…

– Вон! Я сказал, вон! – закричал Эльгендорф, схватил со стола чашку и бросил в ее в сторону Яны, а женщина, споткнувшись о свои же туфли, побежала к лестнице, взлетела по ступеням и убежала на улицу, громко хлопнув дверью.

В подвале вновь повисла тишина. Листы бумаги, поднявшиеся в воздух от поднятого Яной воздуха, осели на пол. Вильгельм молчал, руки его, все еще сжатые в кулаки, подрагивали.

«Она подсыпала ему яд. Яд. При мне! И думала, что все в порядке вещей! Животные. Нет, хуже. Даже звери так не уничтожают себе подобных».

– Егор, ты в порядке? – прошептал Эльгендорф, когда чуть успокоился.

– Да, Валерий Константинович, но я все еще не понял… Господи, что с вашими руками?!

– А что с ними не так? А, вот оно что. – Вильгельм разжал кулаки и удивился – длинные ногти прорезали борозды на ладонях, и из ран капала плазма, его «кровь», напоминавшая человеческую только цветом и консистенцией.

– Их надо обработать! – воскликнул Егор и, не услышав тихую просьбу перестать беспокоиться, помчался за аптечкой в дальний угол. – Не трогайте, а то будет заражение крови!

– Не будет, – пробубнил Эльгендорф, для интереса прикидывая, как надо постараться, чтобы отравить его.

Егор подбежал, пододвинул стул к Вильгельму и начал медленно обрабатывать его раны, аккуратно сжимая большую ладонь Эльгендорфа в своей. Вильгельм пару раз шикнул от боли, так, для приличия. На самом деле он и не почувствовал ничего.

– Ты понял, что произошло? – спросил Вильгельм, когда Егор начал закручивать повязку.

– Я… Не очень, если честно…

– Яна тебе порошка нашего насыпала. Пару дней без новой дозы – и ты бы превратился в инвалида. Две недели – оказался бы прикован к кровати. А через три…

– Я знаю, Валерий Константинович, смерть в лучшем случае. И чем быстрее – тем лучше.

– Ты так спокойно об этом говоришь, будто это с тобой не впервые. – хмыкнул Вильгельм, а Егор потупил взгляд. – Это не впервые? Отвечай.

Егор закрепил повязку на одной ладони и, чуть подумав, перешел к другой.

– Было как-то раз. Они устроили мне «свидание». Сказали, что девушка какая-то очень хотела со мной познакомиться. Но я в тот день заболел и не пошел, попросил друга сходить, посмотреть, что за девушка. Так он сказал, что там три бугая стояли с огромными кулачищами и битой. Наверное, меня ждали…

– И ты даже не пошел в полицию?

– Да зачем, Валерий Константинович, нет же доказательств… Тем более я не знаю, на самом ли деле меня ждали или кого-то другого.

– Или это три братца, которые решили защитить честь своей сестрицы, – хмыкнул Вильгельм. – Нет, Егор, мы не в восемнадцатом веке. Все очевидно.

Егор потупил взгляд и ничего не сказал. Молча закончил обрабатывать ладони Вильгельма, завязал вторую руку и тихо сказал: «Готово».

– Ты проходил медицинскую подготовку? – спросил Вильгельм, когда увидел повязки. Такие он в последний раз видел на войне, в одном госпитале, где он пересидел бомбардировку, ожидая, пока залатают ногу его попутчика.

– Нет, у меня сестра в больнице работает, она меня учила. Вам бы домой, Валерий Константинович, это ж больно.

– Чепуха, царапины. Знаешь, посиди-ка пока дома.

– Но я ведь не могу не появляться на рабочем месте из-за какого-то пустяка.

– Удивительно. Ты считаешь попытку отравления пустяком? – хмыкнул Эльгендорф и, порывшись в карманах, вытащил флешку и протянул секретарю. – На вот, будешь вести дела из дома. Лучше не светить нашими координатами.

Егор вздрогнул, но решил не перечить. Пусть руки начальника были перебинтованы, но никакой уверенности в том, что кулаки не могли ударить, нет.

– Но это же ваша.

– Не раздражай меня. Себе оставь. Будет лучше, если с этими документами будут делать хоть что-то, а мне некогда.

Егор, все еще находившийся под впечатлением от прожитого дня, предложил начальнику проводить его до машины. Вильгельм удивился, но согласился.

Когда они вышли на улицу, уже погрузившуюся в сумрак, Егор, изумленный картиной поднимавшегося по стремянке Вильгельма, засунувшего руки в карманы, испуганно обвел пустую стоянку местами.

– Что-то не так? – спросил Почитатель, уже открывший водительскую дверь.

– Я, ну…

– Да говори уже, хватит мямлить! – прикрикнул Вильгельм, но сделал это так устало, что даже удивился своему тону. И когда успел утомиться?

– Меня обещали подвезти до дома, но уже уехали! – на одном дыхании выпалил Егор.

– Так тебя подвезти надо или что? – С каждым словом сил у Вильгельма было словно меньше, и голос становился тише.

– Я… Я и сам дойду, наверное, – прошептал Егор и вновь оглянулся на пустырь. По темневшему небу проплывали тучи, тянуло холодом.

– Садись уже, подвезу. Давай, без разговоров.

Егор попытался отказаться, но сдался и сел на переднее сидение. Вильгельм пару минут подышал прохладой и ароматом приближавшегося дождя, сел и завел машину. Егор, никогда не ездивший в подобных автомобилях, хотел было сказать какой-то комплимент. Пару минут он думал, а потом ляпнул, что внутри до сих пор пахнет кожей, а Эльгендорф хмыкнул.

– Чем же тут должно пахнуть?

Егор промолчал.

Вильгельм включил климат-контроль закрыл окна и отгородился от города затонированными стеклами. Егору стало не по себе. Начальник был странным, про него всякое говорили. А находиться в закрытом помещении с тем, у кого, как говорил Олег, «не все дома», страшновато.

Это было неправдой – дома у Вильгельма нет, поэтому и никого там тоже, соответственно, быть не могло. А отсутствовать – тем более.

Они выехали на дорогу, Вильгельм включил музыку. Егор вздрогнул от неожиданности – он такую музыку не слушал, всегда пугался и переключал.

– Где живешь? – поинтересовался Вильгельм. Вокруг желтели фонари, а улицы были темно-серыми. Люди стояли на остановках и старались поскорее оказаться дома. Тучи надвигались.

– На улице Сентябрьской, дом тринадцать, – тихо ответил парень и вцепился в рюкзак. – Но вы меня просто на углу остановите. Во двор не заезжайте, если можно.

До дома доехали быстро, всего за три песни, попав лишь под два светофора. Улица находилась в районе на противоположной стороне реки, а дом стоял неказистым малиновым особняком в семь этажей с небольшими окошками и цветочным магазином на первом этаже. Его окружали стройки.

Егор, вцепившись в рюкзак сильнее, растекся в благодарностях, но, когда понял, что Вильгельму от его слов ни холодно, ни жарко, поблагодарил еще раз и убежал во двор. Эльгендорф проводил его взглядом.

«Странный он все-таки, этот Егор. И чего он так испугался?»

Когда Вильгельм приехал, уже разошелся дождь, похолодало. Дома пахло блинами, мылом и освежителем воздуха «морской бриз». Почитатель повесил пальто на крючок, оставил мокрые от дождя ботинки на коврике в прихожей. На кухне было чисто, на плите кипел чайник, а Шура сидела на столе и жевал арахис. Вильгельм обрадовался уюту.

Почитатель сходил к себе в спальню, переоделся в домашнее. На кровати сидела Лилиан и дрыхла. И даже она в тот вечер перестала раздражать.

Когда Вильгельм вернулся на кухню, за столом уже сидел Нуд, который, стоило завидеть перебинтованные ладони Почитателя, подлетел к нему и начал расспрашивать, все ли хорошо и не нужно ли было вызвать помощь. Вильгельм улыбнулся и сказал, что беспокоиться не стоило и что он все равно не чувствовал боли от царапин.

Ужинали блинами и горячим шоколадом, варить который пришлось Вильгельму, потому что Нуд не доставал до тумбочки. Однако карлик тоже не стоял без дела – он сумел вскипятить чайник. От Джуди новостей не было, а голова Вильгельма сплошь забита мыслями о людях. До глубокой ночи они, в компании Лилиан и Шуры, смотрели фильм про Космос. Вильгельм объяснял Нуду, что все это – полнейшая выдумка, а карлик радостно болтал ногами и жевал попкорн.

Спали крепко, на диване, накрывшись одним огромным пледом. Лилиан подползла к Вильгельму и, мечась между желанием задушить его хвостом и получить на следующий день на обед сверчков, в который раз выбрала второе и тоже засопела.

Глава шестая

Класс белый, полный белых стульев, парт и обклеенный белыми обоями. Воздух пах стерильной чистотой. Профессор Грохнворт монотонно диктовала лекцию, а с тридцать учеников чертили конспекты на экранах в столах. Они даже не поднимали голов, которых оказалось больше, чем тел, старались успеть запечатлеть все в планшетах. Оно и понятно – этот предмет был одним из самых важных на курсе. На последней парте занимались другим.

Вильгельм, прикрывшись учебниками, усердно вырисовывал звездную карту в альбоме, подсчитывая расстояние между Планетами на калькуляторе, припрятанном в кармане хламиды. Волосы скрывали лицо, руки покрыты тонкими полосками лечебных наклеек, приноровились рисовать так, чтобы от письма не отличить. Рядом Норрис, прикрыв глаза рукой, дрых.

– А сейчас кто-то расскажет нам о Почитателях, вернее, об их главной задаче в нашем мирозданье, – бубнила Грохнворт, существо настолько отвратительного вида, что даже классифицировать ее невозможно. Напоминала она жабу из кабинета биологии на желейной подстилке, заменявшей ноги. По следу слизи всегда можно было отыскать ее в университетском блоке Академии. Под монотонный голос, напоминавший тихое бульканье газов под водой, Вильгельма и Норриса, которые ее предмет знали «на зубок», всегда клонило в сон, и если Херц не боялся захрапеть прямо на уроке, то Эльгендорф всячески старался развеселить себя. Хорошие оценки ему важны.

Но он был настолько погружен в рисование, пытаясь как можно точнее вырисовать кольцо на Сатурне, что никого не слышал. Планету хотели назвать как-то иначе, но Вильгельм думал о ней только так. Наверное, вдохновился Норрисом, который так назвал цепь на кармане.

Когда оставалось подрисовать пару метеоритов, Норрис, вдруг проснувшийся, с силой долбанул его по коленке, будто пытаясь выдернуть из мечт и вернуть в реальность.

Вильгельм, будто сквозь пелену, услышал свое имя.

– … Вильгельм Эльгендорф, расскажи нам о главной роли Почитателя. – Она кивала головой и придурковато улыбалась, как делала всегда, когда звала младшего из группы по имени.

Вильгельм тихо вздохнул, улыбнулся вымученно. Но Норрис услышал и увидел, еле сдержавшись, прыснул в кулак.

– Давай, скажи что-нибудь. А то же не отвалит! – прошептал он и вновь тихо захихикал. Его темные глаза смеялись даже громче рта.

Вильгельм прокашлялся в кулачок, сжал лазерную ручку в шарик и сунул за ухо. В глазах каждого одногруппника сияла насмешка.

«Ну же, шмакодявка, сказани что-нибудь», – будто говорили они.

– Почитатели создают Планету или целые Галактики, изобретают и выводят вид, который становится первопроходцем на данной местности, а затем, если Планета оказывается пригодной для жизни, превращают ее в продолжение Шаттла, – отчеканил Вильгельм давным-давно выученный текст.

Класс смотрел на него так, что выходить из класса не последним Вильгельму расхотелось. Заучек не любят.

– Он рот открывать умеет! – фыркнули Луи и Дуи, занимавшие одно тело при двух головах. Ни одна из них умом не отличалась.

Профессор Грохнворт повернулась в их сторону, подняла голову с пустыми зелеными глазницами и улыбнулась.

– Вильгельм Эльгендорф, а во имя кого появляются колонии?

– Начинай сначала, – протянул Норрис и завалился на бок, подложив под голову руку. – Спектакль продолжается. Следующий номер по сценарию – поклонение кумиру.

– Колонии строятся во имя Альянса, – важно проговорил Вильгельм, даже подбородок приподняв, чтобы выглядеть солиднее, а Норрис хихикнул в кулак.

– Пожалуйста, пообещай, что не будешь таким жеманным, когда станешь Почитателем, – прошептал Норрис.

– Да ладно тебе, ни за что, – уверил его Вильгельм, а его юные глаза сияли.

Профессор Грохнворт не унималась, повторяя одно и то же из урока в урок, следуя государственному приказу.

– А что есть Альянс, Вильгельм Эльгендорф?

– Она имя так твое боится забыть, что постоянно его повторяет? – шепнул Норрис.

– Альянс есть содружество Штаба, Академии, Альбиона и Шаттла, Профессор Грохнворт.

– Правильно, Вильгельм Эльгендорф! Альянс – есть единение всего живого! – воскликнула она, а голос ее из монотонного превратился в писклявый и быстрый, словно речитатив. Норрис даже поморщился, а Вильгельм вернулся к рисованию. Он-то был на всех ее уроках, в отличие от Херца, который появлялся лишь на контрольных. Успел привыкнуть.

– Да здравствует Альянс! – воскликнула Грохнворт, подняв руки к стеклянному потолку.

– Да здравствует Альянс! – вторил ей класс, за исключением двух, сидевших за последней партой. У них были дела поважнее.

– Будь славен, Альянс!

– Будь славен…

Вильгельм проснулся. Школьные воспоминания ему совсем не нравились, как и школьные годы.

Он помнил тот день. Тогда они уже три месяца выезжали в Академию из Шаттла, им предлагали выбрать путь, которому следовать. Проводили тренинги, лекции читали, беседовали с ними в клубах поддержки. Бесполезная хрень, придуманная для того, чтобы ненароком никого не ущемить. Будто подачка – все же знали, что выбрать путь можно единожды, вот и боялись ошибиться. Только большинство все равно ошибалось.

«Вы можете быть, кем хотите, лишь захотите!» – твердили им на уроках профориентации таким вдохновленным голосом, что Вильгельм, работавший на свое будущее всю жизнь, только хмыкал. Больше половины так и не стали теми, к чему стремились. И всему всегда была причина. Идиоту никогда не стать Почитателем, а приземленному – великим художником. Трусу не работать в Альбионе, а умному нечего делать в отделе секретарей. Потому что одного желания «быть» – мало. Нужно еще что-то делать, а не только мечтать.

До того как задремать, Эльгендорф валялся на старом диване в гостиной и думал о судьбе Планеты. Шел второй день, а от подруги не было никаких вестей. Количество людей на Планете росло, а времени на решение проблемы оставалось все меньше.

Он думал о том, что все-таки вышло из его проекта. К «чьим» ногам бросил свою жизнь?

Почитатель думал о городах, таких разных и, в то же время, таких одинаковых. Много раз видел Эльгендорф места, какие даже со своей фантазией и талантом к преобразованию, придумать не мог, а бывали и такие, что он пытался поскорее прикрыть глаза рукой и не видеть позора. Но даже они, уродливые и неказистые, созданные пятипалой рукой, поражали до глубины души. Нигде, ни на одной Планете, не было такого разнообразия видов. Не было мест, от которых перехватывало дыхание и от которых на глазах появлялись слезы. Но везде все проблемой было одно – люди, населяющие эти места. И во всех уголках Земли они были идентичны. Никогда, ни в одном живом существе, не сопрягалось столько противоречий, которые посланцы не могли понять.

«Пришельцы» жили в мире, у которого не было границ – он тянулся по всей Вселенной, раскидывая платформы и корабли в темном пространстве. Все жители были разными по всем параметрам и не было даже мысли, что кто-то совершеннее или лучше. Редко на одной улице Шаттла встречался даже одинаковый цвет кожи и разрез глаз.

Они никогда не могли представить, что существовал бы мир, в котором за различия могли убить. Никогда не знали, что разумное создание могло осквернить другое, такое же, но выглядящее или думающее иначе. Никто не понимал, как на Планете, погрязшей в войнах и кровопролитии, могло остаться что-то хорошее. Все это казалось дикостью и не принималось ни Академией, что затеяла этот эксперимент, ни Штабом с Альбионом, что его спонсировали.

Вильгельм тоже перестал понимать, но где-то в глубине пустого тела, лишенного души, еще теплился уголек привязанности к Планете. Он надеялся, что не зря перечеркнул свою счастливую жизнь ради нее. Да и понимал, что, лишись он Земли, возвращаться некуда.

Нуд шарился по ящикам стенки, заставленной хозяйским хрусталем и сервизами, из которых никто никогда не пил. За последние дни он здорово округлился. Ладошки то и дело доставали всяким хлам: поваренную книжку, пластмассовую кружку, спицу, тряпочку или прочую дребедень, которую старушка упрятала подальше и вскоре забыла. Но карлика это, кажется, не волновало – из нескольких лоскутков он соорудил плащик, большие носки ножницами и булавкой превратил в несколько пар маленьких, а книжки обклеил скотчем и сделал себе подобие табуретки.

Вильгельм поднялся с места, но будто тяжелая рука легла ему на грудь и уложила обратно. Вставать совершенно не хотелось, душевное состояние его граничило с меланхолией. На стене висела картина известного художника девятнадцатого века, но имени Вильгельм не мог вспомнить. В те времена, когда Вильгельм получил эту картину, может, его и звали как-то иначе. Все его имена не уместились бы ни в одной летописи.

На кухне остывал недоеденный обед, а на плите стоял будущий ужин. День тянулся медленно, даже воздух был тяжелый и липкий.

– Вы бы на улицу вышли, свежим воздухом подышали, – начал Нуд, примеряя фартук в ягодки. – Погода хорошая, а у Вас цвет лица какой-то нездоровый…

Вильгельм посмотрел в окно и усмехнулся. Дождь лил уже пару часов, заходился пузырями и бил по стеклам огромными водяными кулачищами. Но Нуд, который вот уже освоился и считал себя хозяином квартиры, словно не различал погоду солнечную и не солнечную, а слепо верил вечно ошибающемуся прогнозу по телевизору.

Вильгельм начинал думать, что не зря притащил этого карлика к себе. Все-таки с одной задачей он справлялся на отлично – веселил хозяина глупостью.

Он вновь попытался сесть, но вновь, под действием силы, улегся на бок, подложив костлявую руку под сальные пакли, стянутые в пучок на затылке. Утром он позвонил Егору и приказал ему не выходить на работу. Егоркино смущение чувствовалось через телефон, кажется, даже экран нагрелся больше, чем нужно. Он сотню раз извинился, перекрестился и уверил начальника в том, что «у него все хорошо и он справится», но Эльгендорф стоял на своем до победного конца. Егор вздохнул и согласился поработать из дома. Недельку. Может, чуть дольше.

– Хозяин! Хозяин! Смотрите! – заверещал карлик и вытащил что-то, завернутое в марлю. – Я нашел! Нашел!

Вильгельм все-таки поднялся, не сумев сдержать стона, когда одна из костей ударилась о другую с противным и болезненным хрустом, уселся на колени рядом с Нудом и принял у него из рук сверток. Развернул его и рассмеялся.

– Нуд, это корыто!

Нуд дрожащими руками взял деревянное чудо, трогательно расписанное цветами и ягодами, повертел его так, что ручкой чуть не заехал себе по подбородку, а потом радостно завизжал и улетел куда-то на крючковатых ножках, весело размахивая марлей.

Вильгельм решил даже не останавливать карлика, непонимающе переглянулся с Шурой, который, кажется, тоже пребывал в недоумении.

Вернулся Нуд быстро, в руках у него была книжка. Карлик уселся рядом с заинтересованным Почитателем и начал быстро листать энциклопедию с картинками. Наконец, он наткнулся на раздел «Средневековье» и залистал медленнее, рассматривая заголовки.

– Вот! Смотрите! – воскликнул он и ткнул скрюченным пальчиком в рисунок крестьянки, которая держала на коленях похожее корыто. – Это оно?! Вы давали мне задание, прочитать три раздела! Посмотрите, Вы же были там! Это оно? Я сразу же вспомнил о нем!

– Да, Нуд, оно. Ну, не прям оно, но такое же, как это. Знаешь, а черт его знает, может и оно. Квартировладелице столько лет на вид, что она вполне могла еще из этой самой посудины и гусей кормить веке так в семнадцатом.

Нуд, который старушку никогда не видел, решил поверить и закивал, засовывая книжку под шкаф, где уже была целая библиотека. Вильгельм не задавал лишних вопросов.

– А если я Вам найду второе такое, Вы пойдете в магазин? – поинтересовался Нуд абсолютно серьезно, верча корыто в руках с видом знающего, а Вильгельм рассмеялся.

– Ты вряд ли найдешь еще одно. Я даже не представляю, как это-то тут оказалось! Да и не влезу я в него, я ж тебе не дюймовочка.

– А Вы как ботинки! Привяжите к ногам и идите! Это, кажется, «лапти» называется.

«И за какие такие страдания я должен подрабатывать учителем начальных классов?» – пронеслось в голове Почитателя.

– Знаешь, Нуд, я отведу тебя в музей как-нибудь. Там сам все посмотришь. И на лапти, и на корыто, и на все остальное. А пока я схожу за молоком и без этого. – Вильгельм все-таки не сдержался и хихикнул. – Я же не великан, чтобы носить такие громадные ботинки.

Нуд пошлепал к крысе. Достал ее, усадил на стол, застеленный ворохом газет, и начал зачем-то показывать зверенышу посудину. Вильгельм пошел одеваться к себе в спальню, а когда более или менее привел себя в порядок, увидел, что Шура уже вовсю плескался в корыте, а довольный карлик радостно смеялся и поглядывал в сторону Лилиан, которая от его взгляда ежилась и сворачивалась в темно-зеленый калачик.

– Тебе чего-нибудь купить, Нуд? – поинтересовался Вильгельм, уже засовывая наушники в уши. – Помимо молока и тех ужасных эклеров в коробке, от которых у тебя будет диабет.

– Ой, а я знаю! – воскликнул карлик, подбежал к дивану и вытащил из-под подушки список. – Вот! Я еще пару дней назад написал, но Вы как-то не заходили в продуктовый.

Вильгельм принял желтый листочек, исписанный со всех сторон убористым кривым почерком. В нем много чего значилось, от зеленой зубной щетки до сахара, но больше всего удивило другое.

– Нуд, а зачем тебе шесть кусков хозяйственного мыла? Что ты с ними делать будешь? На кой черт тебе календарь со свиньями? А блокнот с котом? И почему именно с рыжим?

– Ой, я ж люблю котов. – Расплылся в улыбочке карлик. – А рыжие – так это ж вообще предел мечтаний! Хотя, можно и с любым котом, главное чтоб не с собакой.

– Знаешь, а я хотел себе бульдога завести… – мечтательно потянул Вильгельм, а Нуд позеленел и воскликнул, что боится собак до чертиков и вообще уйдет в канализацию, если увидит щенка. Эльгендорф решил обдумать этот вариант, но карлика почему-то стало жалко, и Почитатель просто кивнул, натянул капюшон по брови и вышел на улицу.

Дождь продолжал лить, дыр в асфальте не видно, так что шел Почитатель осторожно, чтоб ненароком не провалиться. Хоть и роста он приличного, а встречались и такие ямы, что наступить можно по колено.

«Спасибо, управляющая компания. И за что я плачу, спрашивается?» – подумал он, но музыка в наушниках заглушила размышления.

Он широко расставлял ноги и кое-как маневрировал между местами, где эти дыры должны быть, но все равно угодил в одну по щиколотку. Выразительно ругнувшись, Вильгельм поглубже запихнул капельки беспроводных наушников и пошел дальше, вглубь домов. Улица, начинавшаяся от проспекта и носившая имя писателя, с которым у Эльгендорфа когда-то была нешуточная вражда, шла до трамвайной линии, а за ней – терялась среди частных домов, многие из которых уже сгорели или ожидали сноса.

В наушниках играла песня, наполненная клишированными фразами и наложенная на безвкусную музыку, но к всеобщему унынию она подходила как ни одна другая.

Магазинная вывеска красными буквами разрезала мрак улицы. Вильгельм прошлепал по лестнице, чуть не поскользнувшись на мокрой ступеньке, и попал в теплое помещение с тучным кассиром, отстраненным лысым охранником и противным голосом громкой связи, от которой он отгородился музыкой в наушниках. Эльгендорф взял тележку и поехал с ней мимо белых стеллажей. В магазине чисто, и от этой чистоты становилось дурно. Почитатель считал, что без толики бедлама невозможна спокойная жизнь, но его, кажется, поддерживал только он сам.

Вильгельм пытался сверяться со списком Нуда, но карлик вписал туда столько всего и так мелко и неразборчиво, что легче просто скупить весь магазин или вовсе переехать сюда. Но Вильгельм бросал в тележку все новые и новые бесполезные вещи. Зачем – не знал. Просто он забыл, какого это – тратить деньги на кого-то, кроме мутировавшей крысы и ненавистной игуаны.

Еду тоже брал, но, так как сам ел мало, делал упор на вкусовые предпочтения Нуда. Мучного в тележке было столько, что Вильгельм мог открывать булочную и торговать там несколько недель без пополнения запасов.

Уже у кассы он вспомнил, что молока так и не купил. Пришлось возвращаться и выслушивать тираду кассира. Эльгендорф уже хотел сравнить его со слюнявым пакетом творога, который он пробивал, но решил промолчать. Расплатившись наличными, Вильгельм свалил купленное в тележку. Охранник посмотрел на него с сочувствием.

Выехав на улицу с тележкой, Вильгельм решил, что доедет до дома с комфортом. Внутри вновь проснулось ребячество, которое так никто и не смог из него вытрясти. Состроив важную физиономию, Вильгельм повез тележку дальше, к стоянке, а потом, исчезнув в темноте и отгородившись ею от камер видеонаблюдения, поехал дальше, к дому.

«А что, владелец я Планеты или нет? Все тележки на Земле принадлежат мне!» – хихикнул он и покатился к дому, иногда разгоняясь и виснув на тележке, не касаясь асфальта.

У подъезда Вильгельм позвонил в домофон, но никто не открыл. Раз, два, три. Ответом была тишина. Он полез в карман за ключами и, открыв дверь, затащил тележку в подъезд, а потом к себе, прямо по ступенькам.

В квартире никто не открыл, да и дверь оказалась закрыта всего на один замок. Втащив мокрую тележку, набитую пакетами, Вильгельм наконец-то вытащил наушники и услышал разговор в кабинете. Вернее, монолог.

Свизистор был включен, потому что весь день Вильгельм дожидался звонка Джуди, Шура и Нуд спрятались за углом дивана, а Лилиан, испугавшаяся ни на шутку, сидела под комодом, свернувшись в клубочек.

Вильгельм понял не сразу, почему на экране высвечивалось не милое желтоватое личико Джуди, а отвратительная клыкастая морда Захарри.

– Ты похож на оборванца, Эльгендорф, – высказался Захарри и взлохматил голубые курчавые волосы.

Вильгельм посмотрел на подчиненного-давнего-врага с такой ненавистью, что Нуд прижал Шуру еще сильнее и пропихнулся в угол подальше.

– А ты что здесь забыл? Глава отдела надзора не ты, а Джуди. Я с ней должен поговорить, – процедил Вильгельм, усевшись перед Связистором.

– Ну, не все твои желания становятся явью, Эльгендорф.

– Как и твои, Захарри, – вторил ему Вильгельм, вглядываясь в ненавистные глаза, упиваясь своим превосходством. Ведь именно Эльгендорф когда-то вырвал из рук Захарри победу. Стал Почитателем вместо него. Захарри не забыл.

– Ну конечно, Эльгендорф! –с гадкой улыбкой выдохнул Захарри, не переставая картавить, и откинулся на спинку кресла. – Это же ты у нас и швец, и жнец, и на дуде игрец, и в рисовании спец, и на курсах молодец. Так на Земле говорят, да? Куда мне, обычному трудяге до тебя?

– Зачем ты позвонил? Я жду важную информацию.

– А почему я не могу тебе ее предоставить? Может, Джуди занята и заставила меня позвонить тебе. Или, может быть, она просто не хочет тебя видеть…

Вильгельм устало вздохнул, закрыл глаза и, досчитав до пяти, вновь открыл. Противная морда никуда не делать, а стала еще противнее.

– Тогда давай по делу, у меня и без твоей болтовни голова болит.

Захарри с вызовом посмотрел на Вильгельма, будто все еще представляя их, поменявшись местами, но все-таки заговорил. Должность обязывала.

– «Список идеальности» – это перечень качеств, которыми должен обладать вид, чтобы иметь право на существование, – начал Захарри, а Вильгельм, прислонившись к дивану боком, внимательно слушал. – В списке качеств много, каждое вписывал Почитатель. Чтобы получить грант на сохранение вида, один из его представителей должен обладать почти всеми, если не абсолютно каждым качеством.

– Представитель? Это что значит вообще?

– И как твоя нетерпеливая морда смогла стать Почитаталем? – прошипел Захарри, но быстро успокоился. – Гирхен, которая чуть ли не единственная выиграла этот грант, выбрала из всего своего вида самого достойного, за все века и тысячелетия, и отправила на тест Альянсу. Тот, проведя кучу опытов над образцом, согласился сохранить его.

– За века и тысячелетия? Образец может быть не только из настоящего? – удивился Вильгельм. Он к перемещениям во времени относился с легким недоверием.

– Да, Эльгендорф, из любого времени. Только вот тебе это вряд ли поможет.

– А это уже мне решать.

– Я вышлю тебе список. Посмотришь, прикинешь. Поймешь, что твою Планетку уже ничто не спасет и вернешься на Шаттл, – гадко ухмыльнулся Захарри, облизнул синим языком губы. – А там тебя, глядишь, на руки и в тюрьму. Тебя там ждут. А я полюбуюсь.

Вильгельм не успел ничего сказать, как Связистор выключился. Затем техника скукожилась и «выплюнула» листик, исписанный и свернутый в трубочку. Когда Вильгельм пробежался глазами по качествам, которые там были указаны, из его рта вырвался сдавленный стон.

– Это невозможно! Идеального человека не существует. Я никого такого не найду, можно даже не пытаться!

– А Вы попробуйте найти! – воодушевленно воскликнул Нуд. – Надежда же умирает последней!

Вильгельм кисло улыбнулся.

– Моя надежда уже давно гниет, Нуд, – прошептал он, прикрыл глаза. Веки казались очень тяжелыми. –Пойди, поставь чайник и разбери пакеты. Я пока подумаю. Над чем-нибудь.

Нуд кивнул и побежал в коридор, прихватив с собой Шурика. Вильгельм закрыл дверь в гостиную, вышвырнув ворчащую Лилиан, а сам улегся на пол и погрузился в беспокойный транс.

Когда Почитатель очнулся, прошло уже пару часов. Все тело его затекло, зато мысли были горячие, почти огненные.

Кое-что он придумал. Хотя и не знал, чем хорошим или плохим обернется его план.

Нуд носился по коридору, чем-то  обмотанный, а за ним бегал Шура.

– Дурдом никуда не делся, – хмыкнул Вильгельм и пошел на кухню, заварить кашу и открыть пакет чипсов. Он ненавидел эту гадкую еду, да и вообще считал поглощение пищи тратой времени и сил, но в дурное настроение выбора не оставалось.

За окном грел гром и сверкала молния. Город погрузился в непроглядную тьму, но где-то все равно слышались разговоры и рев машин.

Перед сном Вильгельм проверил телефон и не удивился, когда обнаружил там сообщение от Егора. Тот интересовался, можно ли ему было выйти на работу. Вильгельм отказал в грубой форме. Егор прочитал, но не ответил. Наверное, испугался.

В последнее время Вильгельм напрягал тот страх, который испытывали люди в его окружении. Когда-то давно он бы все отдал за толику такого уважения, но сейчас, в круговороте лиц и тел, всерьез задумался над тем, что хотел бы на какое-то время вернуться в тот период, когда он играл роль крестьянина или меченосца. Когда до него никому не было дела.

Единственное живое существо, которые не питало к нему отвращения и не боялось его, спало в соседней комнатке, накрытое пушистым одеяльцем, и посапывало, прижимая к пузу огромную мохнатую крысу.

Глава седьмая

Солнце нагрело дорогу до такой степени, что от нее шел полупрозрачный дымок, а поля казались мутными за клубами жары. На небе ни облачка, а в рощицах, встречавшихся лишь изредка, далеко от большака, носились олени и зайцы. Пахло рожью и пылью. Кобыла Вильгельма грустно цокала копытами по сухой земле. Он обернул поводья вокруг одной руки, а во второй держал карту, намалеванную на темном куске пергамента.

– Мы заблудились, Варнав, определенно заблудились! Весь день кружим по полям, даже деревни не видели! Один раз зашли в лес, да и то не в тот, что нам нужен! Надо развернуться и поехать в другую сторону! – бурчал Вильгельм, утирая потный лоб рукавом.

– Неужели ты обратил внимание на округу? – Улыбнулся ехавший рядом Варнав, одетый в украшенную вышивкой рубашку и жилет. – Мы едем правильно, за каждым полем должна быть деревня! Кто-то же выгонял сюда скот, гляди, сколько навоза навалено!

– Деревня от нас прячется! – рыкнул Вильгельм и пнул свою лошадь в бок, когда та остановилась. – Твоя карта неправильная!

Варнав остановил белого жеребца, наклонился к сумке, привязанной к седлу, и достал оттуда аккуратную карту, скрученную и перевязанную лентой.

– Дать тебе карту мою или карту местных? Будем ходить, спрашивать у прохожих, где же вот такой двор, а где вот этот город, потому что у них и карт нет таких, какие у нас есть. Но раз тебе хочется… Может, через две недели доедем.

– Не пререкайся!  – воскликнул Вильгельм.

– Вот смотри, Вильгельм. – Ванрав снисходительно улыбнулся. – Видишь границы? Мы уже какие сутки на территории Богемии1, до Праги осталось совсем немного. По моим расчетам, дня через три-четыре  должны добраться, а пока переночуем в корчме или на гостевом дворе вот в этой деревушке. – Он ткнул мазолистым пальцем в кружочек, которыми исчертил всю карту. – В каждом приличного вида поселении есть корчма или что-то типа того. Я во многих был.

– И как? Каждая крестьянка из каждой деревни знает тебя по имени? – съязвил Вильгельм, но Ванрав, кажется, виду не подал.

– Не думаю, что они запоминают мое имя, я разными называюсь. Но с одной здешней бабенкой я бы встретился. – Загадочно улыбнулся он, лихо свесился с коня и ухватил травинку. – Да и тебе бы наладить отношение с местными. Хозяин Планеты, а о своих подчиненных знаешь не больше, чем о вкусе настойки из еловых шишек.

– Что-то я не припомню такой настойки…

– В этом и суть! – усмехнулся Варнав и потянулся. – Ты из своего городишки никуда не выезжаешь. Торчишь там за кованым забором, уже весь провонял жжеными камышами, попиваешь Академские зелья, погружаешься в забытье, а когда что-то вынуждает тебя выйти – просто телепортируешься! Что, боишься башмаки в дерьме испачкать?

– Это просто и понятно! – буркнул Вильгельм и заправил непослушные волосы за уши. – Столько проблем из-за этих землян, что Академия меня просто забросала вопросами. Я письма разгребаю чаще, чем вижу рассвет из окна!

– Будто ты на него смотришь, дорогой друг, – вздохнул Варнав, а потом ухмыльнулся и влепил пенделя кобыле Вильгельма, и она тут же пустилась вскачь, унося вперед неродимого хозяина. Эльгендорф бранил весь свет, а Варнав смеялся и ехал за ним туда, где должна быть деревушка.

Солнце разливало зарево заката по небу, а вдали показались огоньки деревушки. Вильгельм уже сопел, обняв шею четырехногой подруги, а бодрый Ванрав напевал какую-то песенку на здешнем языке и вел за поводья гнедую кобылу Эльгендорфа, которая недовольно фыркала, когда ее хозяин цеплялся за гриву.

– Просыпайся, Вильгельм, входи в образ! – присвистнул Варнав и ткнул Почитателя в бок веточкой. Эльгендорф сначала опешил и чуть не свалился с лошади, а потом, пару раз ругнувшись, поправил одежду, волосы и нацепил на физиономию выражение, которое с натяжкой можно было назвать дружелюбным.

– И это называется деревней? Превеликая Академия, я бы это с хлевом для свиней мог перепутать, – проворчал Вильгельм, когда друзья въехали в поселение. Оно было небольшим: с десяток бедных и облезших домиков тут и там, кое-где неумело подкрашенных, с участками, в этом году не загубленных засухой. Везде были крестьяне, возвращавшиеся с полей, крыши, покрытые гнилой соломой, а посередине деревни  гордо скрипела указателем корчма 2со звучным названием «Петушиный двор», у которой танцевали пьяницы.

– Вильгельм, не бузи, эта деревушка еще относительно развитая. Вот если бы я тебя отвез к корчме «Заячий лопух», что восточнее, ты бы еще долго отходил, – шепнул ему Ванрав, когда они привязывали своих лошадей к стойлу. – Веди себя прилично.

– Я всегда веду себя прилично!

– Уж лучше молчи.

– А я не могу постоять здесь, на улице, пока ты с хозяином договоришься? – пискнул Вильгельм, с опаской вглядываясь в маленькое окошко, за которым раздавались веселые крестьянские голоса. – Не люблю я такие места… Все пьяные, танцуют, пьют мед и пиво, а я, как ты знаешь, с недавних пор вообще к алкоголю не прикасаюсь.

– Надо прикоснуться, а то на тебя странно посмотрят! – засмеялся Варнав и, запустив могучую пятерню в свои лохматые волосы, сказал. – Так, слушай значит. Будешь моим младшим братом, Велимиром. А твое идиотское выражение лица можно списать на слабоумие.

Вильгельм чуть не задохнулся, но не смог даже ничего вымолвить в ответ.

– А я буду Всемилом, – продолжил Ванрав. – Меня тут знают. Ну, пошли, не стой столбом!

Вильгельм, теперь Велимир, что-то пробурчал себе под нос, но решил, что следовать за Ванравом, теперь Всемилом, будет куда умнее, чем оставаться с лошадьми. Да и гнедая кобыла посматривала на хозяина злобно.

Внутри корчма оказалась достаточно просторной, но темной. В двух комнатах, разделенных половинчатой стеной, пахло пивом и супом. Крестьянки в свежей одежде выплясывали с посередине комнаты, а старики, облюбовавшие скамейки, хлопали и улыбались беззубыми ртами. Стучали кружки, громыхали лавки. Корчма жила привычной жизнью.

Ванрав сразу же направился к прилавку.

– Здравствуй Бронислава. У вас какой-то праздник? – спросил Ванрав у женщины, стоявшей у прилавка. Даже спустя годы он ее узнал.

Она повернулась к нему, улыбнулась. Женщина была наливная, будто комар, напившийся крови, щеки краснели двумя яблоками, а волосы были убраны в подобие чепчика.

– Всемил, я-то сразу заприметила тебя! – Ее голос хрипловатый, но приятный, что даже Вильгельм заметил. – Ничуть не изменился, будто и не стареешь.

В уголках ее глаз стягивались треугольные морщины. Но зубы ее были в полном порядке, наверное, совсем не ела сахар.

– В дороге года летят, стареть не успеваешь. – Улыбнулся Всемил своими неестественно состаренными зубами, с которых уже начала слезать краска. – Я вот с братом в Прагу еду, нужно кое-кого навестить.

– С братом? Ты и не говорил, что у тебя есть брат, – с хитринкой в глазах обронила Бронислава, будто ненароком. А Вильгельм, стоявший чуть в отдалении, побледнел  сильнее.

– Стараюсь не рассказывать о таких братьях, – хмыкнул Ванрав, облокотившись на прилавок. – Как жизнь твоя? Вижу, корчма у тебя знатная.

– Корчма не моя, а мужа моего, Яна. Так-то он кузнец, но редко уже что-то делает, – говорила она, протирая тряпкой шершавые доски стола. – Что будете?

Вильгельм уже сидел рядом и с опаской поглядывал на крестьян, распивавших медовуху. На удивление, мужчины не лезли к танцевавшим девушкам. Почитатель вспомнил отчет по этим землям, который писал для него Ванрав. Судя по одежде и прическе, девушки были еще не замужем, но никого, кто бы за ними приглядывал, Вильгельм не заметил.

– Велимир, очнись!

Вильгельм посмотрел на «братца». Губы Ванрава, спрятанные под усами, растянулись в нахальную улыбку.

– Я ничего не хочу, – буркнул Вильгельм, оглядываясь на действо, происходящее на соседней лавке. Мужчины громко о чем-то разговаривали и смеялись, но Эльгендорф почти не понимал, о чем они толковали.

– А я голодный как волк. Принеси-ка нам раков побольше. Вы их ловите в речке? – спросил Ванрав, а женщина кивнула. – Как замечательно! Еще печенки, рульку свиную и пивка холодного.

– Кувшин?

– Обижаешь, Бронислава, – причмокнул Ванрав и, расстегнув пуговицу на воротнике, выдохнул. – Бочонок! Даже если олух не пьет, я выхлебаю за двоих.

Бронислава ушла, покачивая налитыми бедрами. Ванрав проводил ее взглядом, а Вильгельм в это время нервно вздыхал, всматриваясь в окошко, за которым уже садилось Солнце. Свечи бросали на его лицо мягкий свет, делая Эльгендорфа похожим на еще более больного человека.

– Если будешь бойкотировать местную еду, вернешься если не ходячим трупом, то дистрофиком, – шепнул Ванрав, не отрывая взгляда от девушек, танцевавших под песню местного менестреля 3в углу и высокого поднимавших юбки. – А, может, вообще не вернешься. Они от всех страшно выглядящих шарахаются, тут с медициной худо.

– Отстань! – шикнул Вильгельм, скривившись так, будто съел с килограмм лимонов. Позади мужчины уже обсуждали охоту.

Ванрав с отвращением посмотрел на Вильгельма, но промолчал.  Когда Бронислава вернулась с едой, он что-то тихо спросил, не глядя на отвернувшегося к окну Эльгендорфа, а женщина, внимательно выслушав, тихо, даже с сожалением, ответила:

– Да, комната у нас есть. Не шибко красивая, но для юродивых сойдет.

Вильгельм даже не шелохнулся. Ему было все равно.

Он пробыл в комнате до ночи, лежа на твердой кровати. От бадьи, которую ему налили, несло прелым деревом, а на столе таяла принесенная с собой восковая свечка. В потолке зияла дыра, заваленная соломой, но Вильгельм, забравшись на стул, выковырнул из нее все, чтобы видеть небо, но звезды скрывались за плотным слоем облаков. Снизу раздавались веселые крики, пение менестреля и подвывания. Вильгельм заткнул уши. Ему было не до людского веселья.

Ближе к полуночи к уже задремавшему Вильгельму поднялся Ванрав, веселый от выпивки и раскрасневшийся от танцев. В руках он держал две рубахи.

– Пошли. Нас на праздник зовут. Хоть развеешься, потанцуешь, медовухи хлебнешь.

– Я не пойду, иди один! – сказал Вильгельм и отвернулся.

Ванрав настойчиво дернул Вильгельма за штанину.

– Нет, ты пойдешь. Оденешься и спустишься вниз, там уже Ян ждет.

– Пусть ждет, я останусь здесь.

– Ты спуститься вниз и сядешь на лавку, рядом со мной, Вильгельм. Ты расскажешь о себе, обменяешься любезностями, как и делают все люди… Я уже сказал, что ты придешь, я дал слово!

– Забери свои слова назад и дело с концом.

– Я же держу слово и не бегу от трудностей, в отличие от тебя, – голос Ванрава дрожал от раздражения. – Ты спустишься…

– Нет, не спущусь. Я уже все тебе сказал.

Ванрав, уже настроившийся на веселье, бросил одну из рубах Вильгельму на грудь, да с такой силой, что Почитатель чуть не задохнулся от наглости.

– Я сказал, что не хочу! Не хочу и все! Чего тебе надо от меня? – воскликнул он, вскочив на ноги и бросил рубаху на пол. Волосы его разлохматились, щеки покраснели от возмущения. Похож он был на взъерошенного воробья.

Ванрав посмотрел в лиловые глаза, цвет которых скрывали линзы.

– Ты ведешь себя как человеческий ребенок, Вильгельм. А ты Почитатель как-никак.

– Я не ребенок, я взрослый! – буркнул Почитатель, поставив руки в боки.

– Так и веди себя, как взрослый, а не как младенец, – бросил Ванрав и пошел к бадье умыться. Вильгельм смотрел, как друг раздевался, как вода лилась по его загорелым плечам, усам, густым волосам. Как руки, покрывшиеся мозолями от постоянных соприкосновений с работой, взбивали мыльную пену и смывали ее с лица, покрытого тонким слоем дорожной пыли.

Вильгельмовские руки не были даже похожи на женские – он не знал никакой работы, кроме лабораторной и бумажной, а мозоли появлялись разве что после вечеров, проведенных за рисованием и письменной работой. Щеки его мягкие, без единой царапинки. Волосы – слишком шелковистые, как для человеческого мужчины, который провел месяцы в пути.  Да и людей Вильгельм чаще видел через отчеты, которые высылал Ванрав.

– Ладно, я пойду. Какая из рубах моя? – выдавил Вильгельм.

Ванрав потер руки об живот, поднял с пола полотенце и вытер лицо. По его широкой груди стекали капли воды.

– Та, бабская. В мужской ты утонешь.

Вскоре они переоделись в рубашки с цветочной вышивкой, которая шла только Ванраву, а Вильгельма делала похожим на пугало в цветочек.

– Ты меня в посмешище превращаешь! – воскликнул Эльгендорф, когда увидел себя в отражении воды в ведре. – На кого я похож?!

– На больного гермафродита в рубахе, – засмеялся Ванрав. – Нам пора. Только от меня не отходи, а то еще пристанут, а ты там и коньки отбросишь от страха.

Вильгельм фыркнул, сдул с глаз темные прядки волос.

– И кто же тебе эта Бронислава? Я бы не стал портить жизнь замужней женщине.

– Да у меня и нет на нее планов, – бросил Ванрав, завязывая ботинки. – В прошлый раз, лет с десять назад, когда она была еще молодой, мы прекрасно провели время. Сейчас у нее семья, а у меня – все еще дорога.

– Какая трагичная история, меня сейчас стошнит, – театрально вздохнул Эльгендорф, поднялся с трухлявой табуретки и пошел к двери. – Пошли. Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим.

Внизу веселье было в самом разгаре. Пьяные люди плясали под песни менестреля, тоже изрядно подвыпившего. За столом, спрятавшимся в углу, сидела Бронислава с мужем.

Вильгельм, глубоко вздохнув, пошел вслед за Ванравом, который направлялся прямо к семейке корчмарей, стараясь не вслушиваться в текст песни хмелевшего менестреля.

Муж Брониславы оказался довольно приятным человеком с аккуратной вымытой бородой, но искалеченными руками, покрытыми занозами и лишенными одного пальца. Он что-то рассказывал о семье, детях, эпидемии, но Вильгельм не пытался слушать, только попивал мед и хмелел. Но его опьянение было настолько медленным, что когда Ян уже еле языком шевелил, у Эльгендорфа лишь немного кружилась голова. Почитатель побоялся класть целую таблетку и прожевал всего четверть, чтобы хмелеть от людского алкоголя, но не пьянеть.

Когда хозяин уснул, Ванрав познакомил Брониславу и Вильгельма еще раз, потому что прежнее знакомство получилось куцым.

– Мой братишка Велимир едет к невестке, – гордо произнес Ванрав, а Вильгельм поперхнулся пивом. – Да, вот настолько счастлив, что забыл, как говорить! Даже юродивым иногда получается найти себе подругу.

– Будь славен ваш союз, Велимир! Вы от этого и бледны, что волнуетесь? – прошептала светловолосая Бронислава и впилась в Вильгельма взглядом серых глаз.

Вильгельм испуганно взглянул на Ванрава, но тот лишь гаденько усмехнулся. Тогда Эльгендорфу, когда-то остроумному, пришлось выкручиваться.

– Ой, да, знаете, я настолько волнуюсь, что даже забыл, зачем еду! – воскликнул Вильгельм, но женщина, кажется, не услышала насмешки и продолжила расспрашивать про невесту. Ей было интересно все, вопросы сыпались, а Ванрав, сидевший напротив, изо всех сил старался не рассмеяться.

– Ну, кхм, – замешкался Вильгельм и отхлебнул еще пива, да так много, что поперхнулся. Затем вытер с губ пивную пенку и начал вешать лапшу на уши. – Ее зовут Златовласка и живет она в Праге, недалеко от рыночной площади, где ее отец работает. Он ловит рыбу в Влтаве, разделывает, продает. Мать ее рукодельничает, пять детей кормит и одевает. Четверо умерли, но ничего, она ждет еще одного.

Он замолчал, чтобы перевести дух. Отхлебнул еще пива, пока жидкость двигалась по пищеводу, вспоминал, что еще можно сказать о людях, и продолжил врать.

– Познакомились мы с моей невестушкой в Вене. Ей было десять. Она с отцом торговать приехала, издалека хотела на Хофбург 4поглядеть еще. А мне как раз надо было прикупить заморских желудей на корм своей вороне. Она мне сначала хотела полотенце втюхать, но я сказал, что моя ворона такое не носит, и купил три горсти орехов и желудей, а потом…

– Ручная ворона? – вдохновленно воскликнула Бронислава, ничего не слыхавшая дальше новостей своей деревни и верившая во всю чепуху. Затем смахнула выступившую слезу платочком. – Счастья вам! Детишек побольше и хозяйства побогаче! А вы купец? Как брат?

– Купец? – громко удивился Вильгельм и начал судорожно шевелить мозгами. – Ой, кхм, извините. Я исследователь. Состою при дворе одного вельможи далеко отсюда, провожу замеры земель, высаживаю растения, слежу за экзотическими животными…

– Так вы садовник при вельможе?! – воскликнула она, а Вильгельм, осознав, что сболтнул лишнего, хотел было исправить ситуацию, но это оказалось лишним. Быть садовником при вельможе было честью.

Ванрав отвернулся к окну, из последних сил сдерживая хохот. Остаток вечера Вильгельм ничего не говорил, а Брониславе, кажется, хватило и того рассказа. Ее занимал Ванрав, знавший о происшествиях в округе намного больше, чем ничего.

Когда Эльгендорф вышел на улицу, была уже глубокая ночь. Воздух  был вязкий и тяжелый, а россыпь звезд на небе светила так ярко, что слепила глаза. Тучи исчезли, но Луна так и не появилась.

Вильгельм не пошел в комнату – спать ему не хотелось. Он, прежде проверив землю и обнюхав округу, улегся за домом, подложил руки под голову и начал всматриваться в небо. Созвездия, выстроенные Ульманом по его просьбе, сияли и будто подавали знаки, но Почитатель не мог их разобрать.

Вильгельм никогда не скучал по Академии и не хотел туда возвращаться. Но на Земле ему было тоскливо и одиноко. Всю поездку он только и наблюдал смерть. Выжженные поля и горы трупов в крупных городах, чумные столбы и крестьян с лицами, изуродованными номой. Реальность его угнетала.

Вот уже давно он жил в центре небольшого городка на севере и прикрывался богатым вельможей, которого загипнотизировал и выпускал в город на промыслы. Там почти не бывало эпидемий, бедствий. Жизнь была размеренной. И каждый раз, когда Вильгельм покидал стены убежища, на него будто выливали ведро ледяной воды, от которой он долго отогревался.

– Лежишь? Ты ж не пьяный вроде, а такую чепуху сморозил! – хихикнул Ванрав, который через какое-то время навис над Вильгельмом. Почитатель так и лежал под звездным небом. – Ручная ворона! А чего невесту назвал как свою лошадь?

– Я импровизировал, – проговорил Вильгельм, не отрываясь от созерцания «Большого Дрозда», – а Златовласка, чтоб ты знал, – моя любимая сказка. И отойди, ты мне обзор загораживаешь.

– Не знал, что ты являешься почитателем фольклора. – Улыбнулся Ванрав и улегся рядом с Эльгендорфом.

– Бывают и у людей просветления, – проговорил Вильгельм и потянулся, выгнув спину. – Да и вообще, я же их создал. Должно же в них быть хоть что-то хорошее.

Ванрав хмыкнул, но ничего не ответил. Он тоже поглядел в небо и улыбнулся.

– Там, наверное, где-то сейчас летает корабль надзора. Может, они нас видят.

– Да, и они ухахатываются от одного моего вида, – пробурчал Вильгельм и потянул за пояс, в котором хранил свои лекарства от земных болезней. – Надеюсь, завтра мы двинемся дальше?

Он посмотрел на Ванрава, который мечтательно вертел в руках стебелек ромашки. Ванрав повернулся и будто просканировал его глазами.

– Признайся, ты ведь не в Прагу торопишься, что-то другое гонит тебя.

Вильгельм сглотнул и отвернулся. Не очень-то хочется видеть страдания людей, дышать гнилью разлагавшихся трупов, перепрыгивать через вонючие ручейки и наблюдать за смертью своей работы. Но объяснять это совершенно не желал.

– Я не хочу подхватить заразу, – сказал он, собравшись с силами. – Здесь каждый второй чумной или сифилитик, а я не знаю, как поведет себя тело, когда напрямую встретиться с этими болезнями. Я же не такой здоровый, как ты, например.

Через мгновение Вильгельм поднялся, бросив прощальный взгляд на Венеру и пошлепал босыми ногами к дому, держа ботинки в руках. Ванрав проводил его взглядом и тяжело вздохнул.  Он-то знал, что все слова Вильгельма были отговорками. Они не могли заболеть человеческими болезнями, даже ослабленный иммунитет Вильгельма не пропустил бы земную хворь.

Но Ванрав мудро промолчал.

До города они добрались быстро. Через два с половиной дня пути, который прерывался лишь недолгими остановками для перекуса, увидели оплоты цивилизации.

На подъезде к Праге они вновь остановились в корчме, потому что лошади изнывали от усталости, да и наездники порядком отсидели некоторые части тела. Попутчики расположились на улице и пили мед из больших кружек, а вдали горели огни Пражского Града. Здесь было холоднее, деревья трепыхались вокруг корчмы, а внизу, где шумела река, ехали навьюченные лошади и тащили повозки с всякими товарами. Люди, собирающиеся в группки для путешествий, располагались внутри корчмы и отдыхали перед финальным недолгим походом. Они были рады, что по дороге не стали жертвами разбойников. Разговор же «пришельцев» не клеился с отъезда, а Вильгельм с каждым днем становился все мрачнее. Ванрав не желал его веселить.

Эльгендорф думал о том, что ждало их в Праге. Его позвали на собрание Аспирантов, которое должно было проходить в одном из домов «района», раскинувшегося аккурат под Пражским Градом5. Он бывал там лишь однажды, когда и замка-то толком не было. Место выбрано странное, но Вильгельм ничего не мог изменить – его ставили перед фактом.

– Пора ехать, друг мой, – нарушил тишину Ванрав, а Вильгельм, залпом допив мед и громко стукнув кружкой по столу, поднялся и молча пошел отвязывать недовольных лошадей.

Ночью в Праге опаснее, но куда меньше вероятность того, что глаза инопланетного человека увидят что-то непотребное. Хотя, он забыл, что прекрасно видел в темноте.

Темная Прага пахла неприятно, в некоторых окнах горел тусклый свет, но он рассеивался в разводах окон и мраке улиц. Факелов не зажигали, ночью разбойники могли прятаться от блюстителей порядка легко – все-таки никому не хотелось висеть голым на виселице или умереть от другой пытки. В Пражском Граде дремал правитель – посаженный Аспирант Академиии, который смылся отсюда через две недели, оставив свою копию. Домишки в Праге неплохие, недалеко от рыночной площади даже красивые, но много где облупленные, а в бедных кварталах смрад стоял такой, что даже невидимые маски не помогали справиться с удушающим запахом. Ноги бы где-то утонули в экскрементах и мусоре, если бы не специальные подошвы, делавшие хозяев невесомыми.  Город уже спал за закрытыми воротами, но все равно давил присутствием и неприглядным обличием, скрыть которого не могла даже темнота. За городскими воротами ругались купцы, опоздавшие до закрытия, и бедняки. Пришельцы с Академии легко обошли ворота – стали невидимыми и проплыли насквозь.

Домишко, в котором должен проходить сбор, ничем не выделялся на фоне других, но была у него одна отличительная особенность – порог даже ночью был чистый.

Внутри же все иначе – обычный дом бедного горожанина с минимумом мебели в одной комнате, не шел ни в какое сравнение с богатым убранством этого места.

Ванрав и Вильгельм с облечением вдохнули, когда стянули маски с лиц, а в нос ударил приятный запах пряностей и китайского чая. Их встретила Аспирантка из группы «двадцать три», которая специализировалась на погоде, и проводила гостей в их комнаты на втором этаже. Когда Вильгельм посмотрел в окно, то не удивился – с высоты Прага все такая же темная и унылая. Они переоделись в привычную одежду, в которой частенько ходили в Академии – Ванрав в синюю рубашку и брюки, а Вильгельм – черную размахайку до пола, за которой не видно его болезненной худобы, и темные очки.

– Почти прокаженный, – усмехнулся Ванрав, попивая вино из серебряного кубка. – Не появляйся так на улице, не поймут, почему ты без колокольчика.

Вильгельм кисло улыбнулся и поглядел на себя в зеркало. За месяцы в пути волосы его отрасли ниже лопаток, загорел только нос и руки до локтей, а вот острые ключицы, на которых лежал Артоникс, как и все остальное, так и остались белыми. Изящные прежде кисти покрылись царапинами, которые были замазаны антибактериальным раствором.

– А вдруг я из монастыря? – спросил Вильгельм.

– Это вряд ли! – хохотнул Ванрав. Он был рад, что Вильгельм не забыл, как говорить.

Когда Аспиранты начали собираться и хлопать порталами, Вильгельма с Ванравом позвали вниз, где уже был накрыт стол с разными блюдами национальной кухни. Дымились рульки, от холодного пива шел аромат хмеля. Вильгельм пил пиво, иногда морщась от холода напитка, и курил. За столом собралось с десяток Аспирантов в разнообразной одежке, большинство из которых с опаской поглядывали на Вильгельма.

Оно понятно – слухи про него ходили не самые приятные.

– Ну что же, мы не просто так собрались, – наконец-то начал Эльгендорф, когда от холодного пива он уже начал покашливать. – Вам, безусловно, интересно задать вопросы о моем проекте, и я с удовольствием на них отвечу. Но прошу, не переутомите меня. Я очень долго добирался и уже очень устал.

Не успел он закрыть рот, как посыпались вопросы, один глупее другого.

Если про внутренне строение людей Вильгельм еще мог что-то рассказать (не зря с Ульманом сканировали Норриса и думали, как упростить сложное тело их вида), то о повадках человека Вильгельм не знал, что и сказать. Все люди были разные, не все даже следовали этикету, который Эльгендорф учил по книжкам, но чего-то общего он выявить не смог. Во всяком случае такого, о чем стоило бы рассказать. Люди разнообразием вводили Академиков в ступор. Отвечал Ванрав, да так подробно, что головы слушателей почти дымились. На вопрос о настоящем деторождении Эльгендорф предложил Аспирантам проверить действие органов людей на себе, если у них бы, конечно, получилось. Ванрав закашлялся, а те так ничего и не поняли. Более или менее полно Почитатель рассказал о недрах Земли и природе, потому что к этому он, как и Норрис, имел к этому прямое отношение.

Закончился балаган ближе к утру, когда Ванрав уже посапывал, откинувшись в кресле в углу комнаты, а Вильгельм из последних сил отвечал на последние, самые глупые, вопросы, огрызаясь. Аспирантка с зеленоватой кожей быстренько всех разогнала, а почетных гостей отвела в их комнаты. Ванрава пришлось тащить на воздушной перине. Храп его сотрясал окна в доме.

Комната для господ соответствовала названию. Удобная кровать с балдахином, мраморная ванная, туалетный столик с различными маслами, пуховые полотенца и позолоченное зеркало. Ничего, кроме перины, Эльгендорфа не интересовало, так что он уснул, как только разделся и его макушка коснулась подушки.

На следующее утро Ванрав выглядел так, будто не было месяцев дороги, а Вильгельм лишь немного отоспался. За завтраком они поговорили, но беседа все равно не клеилась. Вильгельм был задумчив.

Вскоре они должны уезжать, но Эльгендорф отказался ехать верхом.

– Пусть меня разорвет от перемещения, но на лошадь я больше не сяду! – воскликнул он, когда Ванрав предложил прогуляться до соседнего государства.

У них было время до отъезда. Вильгельм долго сидел на балконе под аурой невидимости и смотрел на Прагу. Подсохшая за ночи грязь, появившаяся после дождя, казалась обычной, даже чистой дорогой. Люди галдели, глашатаи зазывали всех на ярмарку.

Посчитав, что ярмарка станет отличным образцом жизни людей, Вильгельм оделся и тихонько выскочил на улицу, стараясь не привлекать внимания Ванрава, и направился в сторону площади. Все-таки в чем-то его коллега прав – Почитатель и в самом деле почти ничего не понимал в людях, а должен.

На площади стояли десятки лавочек с всяческими безделушками и нужными вещами, прилавки с едой раскинулись между домами. Всюду были люди в разного вида одеждах, от дорогих, из хороших купленных тканей, до самотканных. Жизнь в Праге скопилась здесь.

Вильгельм бесцельно бродил мимо лавочек. Ни люди, ни товары не привлекали его внимания. После долгого блуждания он остановился, прислонился к стене дома и вновь начал наблюдать за своими созданиями, которые носились от одного купца к другому.

Торгаши созывали зевак, люди таскали товары и жаловались на высокие цены. Даже кошки в этой толпе казались занятыми господами, следившими за едой, падающей с прилавка.

Единственным человеком, привлекшим внимание Вильгельма, была девушка. Она с грустным видом ходила между лавочек и не останавливалась ни у одной. Такие люди не были редкостью, но ее глаза были уж слишком потерянными. Вильгельм долго наблюдал за ней, думал. И решил сделать доброе дело. В экспериментальных целях, разумеется.

– Интересно, что она сделает? Пнет? Ударит? Или просто выхватит кошель из рук и смоется?

Он тихонько пошел за ней, настраивая свой слух на нужную частоту.

Вильгельм ходил за девушкой по ярмарке и понял, что у нее не было денег. Она ждала, что кто-то что-то уронил или забыл. Так в ее карман угодило яблоко и какой-то корень, но больше ничего.

Он вспомнил один из отчетов Ванрава, прокрутил возможные варианты развития событий. Строчки из учебников по социологии летели перед его глазами. Но он решил сделать по-своему.

Он окликнул ее, когда девушка уже собиралась уходить, и без лишних слов сунул ей в руки мешочек денег. Девушка не просто испугалась. Если бы крик ее не застрял в горле, то от него оглохла бы вся Прага.

Вильгельм попытался ей объяснить, что просто хотел ей помочь, но девушка только мотала головой и отпихивала его мешочек монет.

«Уж не думает она, что я хочу купить ее в наложницы?» – подумал он и вспыхнул. И почему добрые дела так сложно совершать?

Тогда он бросил деньги ей под ноги и ушел, не оборачиваясь. Игра в «доброго Почитателя» порядком Вильгельму надоела.

Эльгендорф шел по улицам, не разбирая дороги, и вскоре уперся в стену большого дома. Порылся в карманах, но бумажки, в какую обычно набивал табак, не нашел. Вздохнул, облокотился на стену дома и дышал.

Вдруг с другой стороны дома послышался топот ножек. Вильгельм обернулся и удивился. Это была та золотоволосая девушка, которой он пытался всучить мешочек монет.

«Да, и впрямь Златовласка,» –  подумал Эльгендорф, рассмотрев девушку получше. Она была очень красивой, бегала по городу с непокрытой головой, и из растрепавшейся прически вываливались золотистые прядки. Жаль, что ее уникальная внешность сослужил ей лет так до двадцати, а потом – пожрется номой или другой болезнью.

Она подбежала к нему, без слов всучила ему какой-то мешочек и убежала, даже не оглянувшись. Вильгельм проводил ее взглядом. Когда золотые волосы скрылись за углом, решил посмотреть, что же все-таки она принесла. В сером мешочке, перевязанном грязной ниткой, лежало что-то, похожее на сапожок. Что это было, подвеска или просто безделушка, Вильгельм так и не понял, но улыбнулся.

Вильгельм плутал по улицам, пытаясь попасть домой. День клонился к вечеру, а ночью, без возможности включить ауру невидимости на поясе опасно даже для Почитателя. Вскоре он понял, что заблудился. Обошел все углы, чтобы найти кого-то, то мог бы вывести его к дому, но так никого и не увидел. И вдруг услышал писк. Противный и совсем близкий. Вильгельм шел на звук, обогнув с десяток домов и остановился вкопанный.

На грязной дороге в темном углу в неестественной позе валялась девушка с золотыми волосами. Корзинки в ее руках не было, юбка  разорвана, кровь запеклась, застыла твердой коркой, над которой еще вились желавшие поживиться плотью мухи. Неподалеку копошились крысы, которые на мгновение остановились и внимательно посмотрели на Вильгельма. Он почувствовал кожей на ладонях, что она еще теплая, что нежная кожа на щеках еще согреет, что не вся жизнь еще ушла. Кровь, застывшая на ногах, испачкавшая бедра, еще не остыла в ней. Из уголка рта девушки текла слюна, тоже застывшая. Глаза были пустыми, стеклянными, словно она еще при жизни приняла свою участь. Словно и не сомневалась. Под ногтями застряла дорожная пыль. Она цеплялась за грязные камни, ломала ногти. Под средними пальцами застыла густая и черная кровь.

Вильгельм не помнил, как бежал домой. Дыхание его сбилось, а в горле появился привкус плазмы.

Ванрав сразу понял, что что-то случилось – по ошалелым глазам Вильгельма трудно не заметить его испуг. Ванрав напоил Эльгендорфа успокоительным, пытался расспросить, что случилось, но в ответ получил лишь невнятное «Крысы, золото, кровь, крысы».

–Так, езжай-ка домой, хватит с тебя жизни на сегодня, – понимающе вздохнул Ванрав и через какое-то время, когда Эльгендорф успокоился, начал с помощью пульта открывать портал.

Вильгельм шагнул в него без раздумий, даже ничего не сказав на прощание.

Дом встретил его холодом и пылью, осевшей на Связисторе. Он упал лицом в пуховую перину, но что-то больно врезалось ему в бок, когда он попытался повернуться. Вильгельм сунул руку в карман и достал сапожок, который почему-то показался ему золотым и обагренным кровью.

Глава восьмая

– И это ты называешь важным воспоминанием, Горх?! – прорычал Эльгендорф, когда воспоминание, всплывшее в голове, закончилось.

– Господин, но мы…

– Да вы понимаете, что они уничтожат нас раньше, чем я им это продемонстрирую? – кричал Почитатель, борясь с желанием чем-то бросить в подчиненного. – Если им даже сейчас человечество не нравится! Сейчас, с машинами, с компьютерами, до которых люди только недавно додумались, с такими разработками научными, которые даже на наши похожи, то что о Средневековье? Чему они обрадуются, музыке? Танцам? Может, им запись рыцарского турнира отправить? Или слепок с ноги висельника?

– Господин, но мы отбирали самые запоминающиеся! – пропищал Горх, ассистент из Академии. Он отдаленно напоминал изуродованного в пожаре одноногого человека, кожа которого свисала по-бульдожьи. Вторая его нога из переработанного экстракта урбания почти обросла мышцами и уже походила на настоящую, но все еще была слишком коротка.

– Запоминающиеся?! А геноцид – тоже запоминающийся? Давайте еще военные отчеты им отправим за все годы, а то они не обо всех бедах знают! Давайте напишем им о том, как завоеватели с завоеванными народами обходились! Давайте человеческие жертвоприношения покажем! – крикнул Вильгельм и бросил в Горха пластмассовым стаканчиком. Приспешники разбежались по углам и дрожали от страха. Все кроме Нуда, который сидел недалеко от Почитателя и перебирал недельные отчеты.

В подвале был хаос – вокруг аппарата воспоминаний, напоминавшего огромное яйцо, разбросаны бумаги, стаканчики из-под кофе и ботинки. Приспешники вбегали и выбегали из дырок туннелей, проходивших через весь город. Помещение погружено в полутьму. Пахло гнилыми грибами.

– Успокойся, Вил, дыши. Ты только пять штук пересмотрел, а уже злой. Это никуда не годится! – сказал стоявший поодаль Жак, который даже в подвале офиса Вильгельма не снимал яркой рубашки в цветочек. – Ты на Земле живешь дольше всех. Уж что-нибудь найдешь.

Вильгельм вздохнул и обхватил руками голову. Все шло не по плану: пролетела неделя, а у них  нет материала, который можно послать в Академию, чтобы открыть слушание по делу. Один беспросветный мрак, кое-где мелькающий свет, но его мало – слишком мало, чтобы образумить тех, кого образумить по определению невозможно.

– Слушай, Жак, я, безусловно, признателен, что ты добрался до меня спустя три сотни лет нашего необщения.

– Вообще-то! – фыркнул Жак и взлохматил и кудрявые волосы. В полумраке подвала его кожа была совсем черной, даже чернильной.

Вильгельм же продолжил тираду.

– Пока ты нежился в Оазисе, я здесь крутился, словно белка в огненном колесе, а особенно – последнюю сотню, за которую мой мир постоянно сходил с ума! Да будто бы он когда-то с ума не сходил…

– Крутился? – переспросил Жак.

– Ну, выкручивался…

Жак улыбнулся, стянул с носа круглые солнцезащитные очки. Яркие глаза сверкнули во тьме. В темноте и сырости подвала он казался лишним.

– Я понял. – Жак подошел к креслу товарища и сел на подлокотник. – Раз ты ничего не знаешь, надо подходить к делу иначе.  Тебе нужно попытаться абстрагироваться и самому вспомнить что-то приятное!

Лиловые глаза, уже залитые красным от напряжения, зыркнули так сурово, что Жак не решился продолжать монолог. А вот Нуд, который до этого беспорядочно шерстил листочками в своей огромной тетрадке, что-то пискнул и со всех  ног поспешил залезть хозяину на колени.

– Смотрите, Господин, смотрите, я вывел формулу, по которой нужно выбирать воспоминание! – Он подпрыгнул на тонких коленях Вильгельма, а Жак даже испугался, что жирненькое тельце Нуда могло переломать Почитателю кости. – Нужно просто отсчитать определенное число от месяца, а потом умножить его на год. После чего посмотреть на цифры и прочитать их в обратном порядке!

Вильгельм нахмурился, посмотрел на огромную формулу, в которой не было никакого смысла, будто пытаясь его отыскать. А потом рассмеялся.

– И как ты до этого додумался, дурья башка? – спросил Вильгельм, потрепав карлика по макушке. – Почему ты так уверен, что это сработает?

– Не уверен, но больше ж и так ничего не работает! – Развел руками Нуд, а три его клетчатые рубашки расстегнулись и явили всем собравшимся футболку с кислотным блесточным котиком. – Да и вообще, Вам нужно передохнуть. Можно поесть чего-нибудь заказать или в кино сходить…

– В кино? – не веря своим ушам, прошептал Жак, а Вильгельм криво улыбнулся.

– Никаких кино и ресторанов, пока я не найду хотя бы одну зацепку, Нуд.

– А может там чего поглядите и вспомните!

– Нуд, напомни, сколько тебе лет было, когда я твой возраст заморозил?

– Мне? – Карлик закусил щеки изнутри, задумался. Думал так долго, что даже приспешники Вильгельма начали высовываться, проверить, не наладилось ли чего. – Ой, да не помню. Мало, наверное.

– У тебя хоть паспорт был?

– Паспорт?

– Проехали.

– Куда проехали?

– Забей, Нуд, – вздохнул Вильгельм и поднял голову к покрытому паутиной потолку.

Карлик насупился, но спорить не решился. Он не стал слезать с коленей Почитателя – лишь уселся поудобнее и достал из кармана пакетик семечек. Жак глядел молча.

– Может, Вам компанию найти? Не будет так скучно… – предложил Нуд и сплюнул очистки прямо на ботинки Вильгельма.

– Не думаю,что на это кому-то понравится смотреть, – протянул Вильгельм, а потом взглянул на хитрую мордаху подчиненного и воскликнул. – Я тебя не возьму, даже не думай! Мне ко всем проблемам только тебя не хватает!

Нуд оторвался от лузганья семечек и задумался. Вильгельм будто видел, как шестеренки крутятся в маленьком мозгу карлика. Кривые пальчики вертели упаковочку, а оттопыренные уши, кажется, шевелились.

– Вы чего? – вдруг совершенно серьезно начал он будто и не думал вовсе. – Решили, что я на себя намекаю? Я хотел предложить Вам взять кого-то из Вашего воспоминания! Ну, чтобы он слетал с Вами. Может, он чего посоветует…

Над головой Вильгельма будто лампочка зажглась.

– Нуд… Да ты умница! – воскликнул Почитатель и вскочил на ноги, а Нуд, явно не ожидавший такого, еле успел схватиться за свитер Хозяина и повис на нем, почти разрывая дорогую ткань. Семечки рассыпались. – Нужно не просто посмотреть на воспоминание, а попасть в него. Быть там, посмотреть и взаимодействовать!

– Господин, но у нас нет такой машины… – пропищал Горх, высунувшийся из-за круглой двери наполовину, а Вильгельм вновь посмотрел на него с ненавистью.

– А на кой черт нам тогда Ванрава подсунули? Раз уж он шлялся везде со мной раньше, пусть и за машиной слетает. Ему все равно, чем заниматься. Слетает в Академию, я дам ему код от двери, зайдет, когда никого не будет, засунет в мешок и притащит на время! Она все равно там никому уже не нужна.

– А она разве не…

– Жак, не надо сейчас вспоминать Закон!

– Доиграешься, Эльгендорф, вот ведь доиграешься же до тюремной скамьи, – прошептал Жак и прижался спиной к стене.

– А ты наслаждайся зрелищем, не тебе же отвечать, – ответил Вильгельм и неприятно улыбнулся. Такая же страшная и не предвещающая ничего хорошего улыбка, какую видели жители Единого Космического Государства в новостях до того, как Эльгендорф улетел заселять Землю. Этот репортаж они до сих пор не забыли и никогда, наверное, не забудут.

Пока Эльгендорф заполнял бланк на проход в Академию на одно из имен пропавших на Земле Аспирантов для Ванрава, даже решил, что указание Джуди оказалось не таким плохим. Во всяком случае, он снял с себя какую-то часть ответственности. Хотя бы за кражу Переместителя.

Когда бланк был готов и отправлен Ванраву с подробной инструкцией,  Вильгельм сел в кресло и надел шлем. Ему казалось, что следующее воспоминание окажется полезнее, но Вильгельм не заметил, что почти не прокрутил время вперед.

Глава девятая

Прошлым вечером лил дождь, пузырился и размазывал грязь по дороге, а на следующий день все так, будто ни одна капля не падала на землю несколько месяцев. Воздух пах болотной тиной.

Повозку тянула серая кляча, а возница6, дедок, в накидке из меха лисы, подгонял ее прутиком. За его тележкой, чуть за пригорком, в небольшом отдалении, ехало еще с несколько телег.

Вильгельм держал путь в Кутну-Гору, город, до которого черная смерть еще не добралась. Своеобразный оазис в пустыне кошмара. С последнего визита Богемии прошло около пяти лет, но пейзаж не изменился. А в жизни Почитателя все-таки произошли изменения: проделав несколько экспериментов в домашней лаборатории, он убедился, что не мог заразиться ни одной людской болезнью, и, обрадовавшись этой новости, решил совершить самостоятельное путешествие.

Почитатель развалился в повозке, спрятавшись за личиной невидимости, и глядел по сторонам, то радуясь красивым пейзажам, полям с крапинками лесов и редким озерцам, окруженным камышами, то фыркая и отворачиваясь, когда мимо проезжали другие люди. Их некрасивые лица вызывали у него отвращение: он ведь мечтал сделать их другими.

В этот год Вильгельм носил неблагозвучное имя и был богатым купцом с причудами. До этого – жил в Берлине и прикидывался рыбаком, а еще раньше – чуть не попал в тюрьму за то, что в шутку решил подраться с хранителем порядка в Лондоне. Постоянная смена имен привела к тому, что Вильгельм начал даже писать их на руке, но места не хватало.

В черных волосах, остриженных по плечи, путалась солома, а дорогой сюртук уже запылился, но слезать с телеги Вильгельм не хотел. Это куда лучше пешего хода, путешествовать которым надоело после десяти минут ходьбы. Порталом он решил не открывать – в пульте оставалось не так много заряда, а зарядку нужно было прятать от людей. Да и без инструментов он бы не смог ее запустить.

Когда вечером на горизонте показались огоньки корчмы, возница клевал носом. Вильгельм удобно укутался в сухой траве, накрывшись сюртуком, и посапывал. Когда они подъехали к дому, а возница отправился к корчмарю, Почитатель спрыгнул с телеги и пошел внутрь, отряхиваясь. Еще перед тем, как запрыгнуть в повозку, он услышал, как возница рассказывал о своем пути. Дед должен был доехать до деревни, а дальше, на развилке, уехать в другую от города сторону. Так-то Вильгельм и решил дождаться подходящего извозчика, который мог бы доставить его в Кутну-Гору. План казался ему гениальным. Он даже вознаградил себя новыми сапогами за его придумывание.

В корчме тепло, даже жарко, пахло медом и копченостями. За столами сидела пара-тройка путешественников, корчмарь натирал стойку. По его морщинистому лбу катился пот. Вильгельм, осмотревшись, уселся у окна и расстегнул пуговицы на куртке. Вскоре он заказал луковую похлебку, для виду – есть не хотелось, и уставился в окно. На улице, прямо у стены корчмы, булькал водами пруд, разъедая бревна дома. Луна мерно покачивалась в отражении, а деревья шумели, напевая колыбельную.

Корчмарь, мужик средних лет, поставил перед Вильгельмом еду и пиво, получил куда больше денег, чем следовало заплатить и отошел. Считать деньги Вильгельм не привык. Он заметил, его лень очень нравилась людям. Почитатель сидел и пил, наслаждаясь вкусом хмеля на языке. В корчму зашли миловидные девушки. Почитатель отвернулся к окну и продолжил созерцать природу. Вильгельм прождал час, прежде чем в помещении появились другая группа людей, следовавшая в город. Он бы пошел с ними, но люди собирались ждать утра. Свободных комнат нигде не было, а спать в сарае с коровами совсем не хотелось. Так что Вильгельм подслушал, какой из извозчиков поедет в Кутну-Гору, вышел на улицу и лег в повозку, включил невидимость на медальоне и чувствовал себя в безопасности.

Вильгельм несколько лет пытался в одиночку «выйти в люди», сделав над собой невероятные усилия. В древние времена получалось лучше, хотя не в развитых странах. Например, греки его почему-то не жаловали, хотя философы у них в почете, а вот дикие племена оставались в таком восторге, что Вильгельму приходилось ретироваться, чтобы не навалять запрещенного Кодексом. А потом он долго не пытался. Вновь началось все с выходов на балкон, на крыльцо дома. Затем он выезжал в соседний район, потом – в соседний город. Когда становилось совсем тяжело – Вильгельм отлеживался дома, чтобы снова попытаться прорвать барьер между людьми и создателем, чтобы хоть немного понять.

Из-за запретов Академии слишком часто контактировать с людьми, Вильгельм знал лишь то, что сам когда-то описал, сидя еще в просторном кабинете в Академии, что, конечно, не всегда являлось правдой, а потом все его знания появлялись из прочитанных отчетов Ванрава, который, в отличие от Почитателя, находился среди людей постоянно – ему влиять на людей никто не запрещал.

Вильгельм толком не знал, почему запрет в его случае проявился так жестоко. Обычно Почитателям запрещали помогать образцам, спасать их от гибели. Вильгельм, конечно, проштрафился, несколько раз, но наказание все же необъяснимо серьезное. Несколько столетий ему и вовсе было запрещено бывать среди людей, чтобы ненароком не подарить им очередное изобретение или важную мысль. Жить в изоляции Вильгельму совсем не понравилось. Домой в Единое Космическое Государство он вернуться безопасно уже не мог, его и там внесли в «черный список», на Земле в одиночестве скучно. Сотню лет он проспал в криокровати, потом слетал в Оазис, но пробыл там совсем немного – его номер кто-то поджег. А когда Вильгельм вернулся, люди были неузнаваемы. Он распределял Аспирантов по материкам и сканировал общее состояние Планеты. Изредка совершал облеты. В основном же маялся без дела, писал картины и спал.

На утро Вильгельм ехал и любовался полями, одетыми в туманные платья, и думал о людях. Почитатель поймал себя на мысли, что наблюдать за ними занимательно: они интересно делили себя на государства, к чему Вильгельм не прикладывал руки, придумывали языки, верования, различия, чтобы потом начать из-за этого воевать. Но даже во время разборок люди успевали жить, рожать детей, веселиться и наслаждаться жалкой жизнью, что дана лишь им.

Вильгельм радовался, что решился на такую длительную поездку. Жажда приключений бурлила в нем: он не чувствовал такого давно. Вильгельм улыбался, закутывался в зашитое в дороге одеяло и мечтал о жизни, которая ждала его в будущем.

Люди, которые его должны были полюбить.

Цветущие необъятные просторы.

Счастье. Безграничное счастье…

И тут повозка угодила в канаву, а Вильгельм чуть не вывалился – он еле успел ухватиться за бортик и окунул в грязь лишь один сапог. Холодная и липкая мерзость отрезвила его, он вскочил с места и начал судорожно отряхиваться, а повозка покатилась дальше. Вильгельм грустным взглядом проводил «экипаж», а потом взглянул на небо. Полегчало.

«Ну и черт с ней, новую найду», – думал Почитатель, вытряхивая солому из волос. Он присел на валун у дороги и начал ждать следующего попутчика. Местность типичная, даже скучная – леса, зеленые поля да таверны где-то на горизонте, а по пути к ней – десятки бандитов, зверей, далеко не приятных и приветливых. Но он не расстраивался. Природу, созданную им же, он любил куда больше тех, кто населял такие родные просторы, и мог побыть на большаке чуть дольше, чем рассчитывал.

Он долго сидел, ковырял палкой пыльную дорогу, рисовал в грязи рожицы. Пару раз нарисовал Ванрава. Наконец вдали показалась новая телега. Вильгельм поднялся. Ему снова пора отправляться в путь.

Кутна-Гора показалась к следующему утру, вся в зелени и сладком дурманящем запахе процветания, на пригорке, растущая по холму. Домишки каменные и ровные, ни одного, даже похожего на другой, строения, там не было. И вот, когда телега остановилась, Эльгендорф, покачиваясь, вылез на дорогу и побрел вверх, где должен был жить богатый народ.

Вильгельм, одетый явно не по здешней моде, семенил по скользкой каменной улочке, обходя дома. Город еще спал, но внизу, где раскинулся лес, были слышны разговоры зверей. Было настолько раннее утро, что Солнце еще не показалось за башней костела святого Якуба Старшего, которая служила Вильгельму главным ориентиром. Где-то на главной площади пахло хлебом, а у монетного двора, не пахло ничем. Будто воздух законсервировался и стоял, не двигаемый даже ветрами, которые для города, стоявшего на пригорке, были обычным явлением.

– Выберем покрасивее. Где есть балкон, буду там рисовать, – бубнил Эльгендорф, проходя по улочке спавших богатых домов и прикидывал, в каком же жить удобнее.

Подходящий дом он нашел по запаху – ладный и новый двухэтажный пропитался приятными запахами домашнего быта опрятных людей. Вильгельм вошел в дом беспрепятственно, громко шаркнув дверью по полу. Огляделся. Дом оказался приличным, а на стенах висели неплохие картины.

– Пожалуй, останусь тут, – решил он и позвал хозяина.

Тот появился незамедлительно. Усатый мужик шел к нему, почесывая кулаки, и выглядел воинственно. Но Вильгельм даже бровью не повел. Он быстро загипнотизировал подбежавшего к нему разъяренного пана, вытащив Артоникс из-под рубашки и сказав пару слов на родном языке. Внушив ему, что они давно знакомы и приходились друг другу чуть ли ни родственниками, Эльгендорф получил очень даже теплое приветствие. Отказавшись от еды, Вильгельм поднялся в уже свою комнату и улегся спать. Проблемы на ближайшее время закончились.

Не сказать, чтобы за такое поведение не вводилось штрафов, но Вильгельм настолько проштрафился, что на такие мелочи надзор почти не обращал внимания. Да и Джуди была отличным работником, умела заговорить зубы любому, даже тому, у кого зубов никогда и не было.

После дни потекли как ручей, один за другим, приятно переливаясь и бурля в каждодневных хлопотах жителей. Город оказался достаточно богатым и даже красивым. Будто мир стал иным, чистым и прозрачным, каким Вильгельм его и хотел видеть когда-то очень давно.

Он почти ни с кем не контактировал, разве что по крайней необходимости, а чаще – созерцал округу. Днями мог Почитатель, развалившись на балконе под иллюзией невидимости, следить за девушками, снующим туда-сюда, за детьми и их матерями, за котами, бродившими по брусчатке. Мог вдыхать ароматы занятого городка и рассматривать пейзажи, созданные его руками. Ему такая свободная жизнь нравилась все больше.

Незаметно прошел год, потом еще один, за которые он успел завязать несколько знакомств, полезных и не слишком, но относительно легких. Почитатель старался ухватиться за любую возможность знакомства с кем-то интересным, и никакие сословия его не волновали. Он знал бедных кузнецов и богатых панов, подавляющая половина которых жаждала выдать дочерей замуж за богатого иноземца. Каждое новое знакомство открывало Вильгельму целый мир людских дум, в которых он закапывался.

Помимо людских проблем он решал и проблему с жильем, отстраивая себе свой дом на пригорке, откуда весь город был отлично виден. После двух лет жизни подкидышем он переехал и вздохнул полной грудью. Дом его был двухэтажным, красивым и каменным, но стоял на ровной местности, а к площади Вильгельм приказал сделать ступеньки, так что хозяину не приходилось соскальзывать куда-то к главной площади во время ливня, как всем остальным.

Некоторые знакомства были для Почитателя очень даже приятными, кое-кого он даже звал в гости в новый дом. Таким человеком была Делла, дочь градоправителя. Первое время они виделись на прогулках, когда Почитатель выезжал из дома. Он сам как-то случайно подлетел к ней на гнедом скакуне на дороге, когда они с матерью и отцом выехали за город, и заговорил с мужчиной, а его познания во всех сферах вскружили ей голову. Затем, когда они узнали друг друга лучше, Делла виделась с ним на церковной службе, на которую Вильгельм ходил из любопытства. Вскоре что-то вспыхнуло в ее глазах. Наслушавшись красивых речей, она не поняла, как пропала. Пыталась упросить отца приходить сама, но он, конечно, не соглашался.

Сначала Вильгельму нравилось ее внимание, затем начало беспокоить. Румянец девичьих щек, холеные руки, красивые глаза напоминали ему о жизни, которой он уже почти не знал, но сближаться с людьми Почитатель не хотел – чревато.

Деллу же будто неведомая сила тянула к Вильгельму. По дороге из церкви путаные дороги приводили ее к проклятому дому, и одним дождливым вечером противиться не осталось сил.

Вильгельму понравились ее покорные речи, что рот она открывала очень редко, мягкие руки. Но сама Делла не вызывала в нем никаких эмоций. Для Вильгельма все люди, девушки в том числе, которые влюблялись в него, были сплошным клубком волос, платьев и запахов, духов или улиц. Простолюдинки, дворянки, даже королева – сплошное пятно пуха и перьев, талька и тряпок, из которого лишь изредка выбивались пучки чего-то яркого, чужого, другого. Но, чаще всего, они быстро потухали – человеческий век короток, особенно, для рожающих женщин.

Вильгельму неинтересно с Деллой. В редкие дни, когда она сбегала к Эльгендорфу, могли сидеть в тишине, гулять по внутреннему двору его дома или просто посмотреть друг на друга и разойтись, но хотя бы кусочек его тела, мимолетный взгляд Делла, словно потерявшая всякое стеснение, хотела урвать. Вильгельму льстило внимание, поэтому никогда не прогонял ее.

Девушка была немногословна. Иногда Вильгельм ловил себя на мысли, что даже не помнил, как звучал ее голос.

– Милсдарь, а кто зажигает звезды на небосводе? – тихо спросила как-то Делла, когда Вильгельма пригласили в дом градоправителя. Они вчетвером сидели в общем зале, за окном лил дождь.

– Не знаю, Делла. Быть может, Господь, – ответил он, пожав плечами. Делла сидела слишком близко, будто отец всерьез решил поженить их и не пытался уже усмирить чувства дочери. От Деллы пахло хорошим мылом и чистотой. Вильгельм было жаль ее красоты, судьба которой – сгинуть при родах или при болезни, обливаясь потом и задыхаясь. Таков человеческий век – страшен.

– А где же он тогда прячется, если прежде, чем настает ночь, мы его не замечаем?

– Быть может, он совсем рядом с тобой. – Ответ Вильгельма понравился родителям, но они не знали, какая правда пряталась за острой улыбкой гостя.

Вечером того же дня Почитатель отправился на прогулку. Он любил выходить в поле, утопать по колено в траве, слышать тишину, прежнюю тишину, которая населяла Землю до первых людей, динозавров и передвигавшейся жизни. Первая тишина, которая встретила Почитателя на Планете, спряталась и появлялась изредка. С каждым веком она удалялась, чтобы повстречаться с ней, словно с давней подругой, приходилось бежать, скакать километры до огромного пустыря, который не тронули бы люди и животные. А когда Вильгельм достигал ее, когда встречался с ней и вдыхал ее холодный аромат пустоты, чувствовал, что попадает в прошлое, когда еще был юн и не знал, что ждало его в будущем, которое Почитатель ждал, казалось, вечность, а пришло оно быстрее, чем успел осознать.

Вильгельм прилег на землю, трава обняла его и спрятала от ветра. Звезды над ним усыпали небо бесконечным ковром. Вильгельм видел звезды, окружавшие Землю, но не знал уже точно, сколько их было – Единое Космическое Государство могло изменить звездное небо, но свет летел до Земли долго, так долго, что даже Вильгельму приходилось ждать, чтобы увидеть померкнувший или вспыхнувший свет.

– Они считают, что я Бог, – сказал Вильгельм тишине, а она ответила ему молчаливым внимательным согласием. Почитатель улыбнулся. – Их Боги такие разные. Не всегда они всемогущие, не всегда они даже люди. Их Боги управляли погодой, их Боги дарили им правила и мораль, их Боги решали, кому после смерти наслаждаться, а кому страдать. Но ведь я не Бог, – вздохнул Вильгельм и понял, что признание тяжелым грузом легло на его грудь. – Я не их Бог. Я не всемогущий. Я – не тот, кого они ищут. Я не властен даже над жизнью, что говорить о смерти. Чего они ждут от меня? Может, я сам должен найти всемогущего и рассказать им? Да и есть ли он? Что думаешь?

Но тишина много миллионов лет отвечала одинаково.

Редкое общение Почитателя и Деллы продолжалось несколько месяцев. Вильгельм, прежде устававший от людей, даже привык к обществу девушки и пару раз радовал Деллу игрой на лютне. Но он ни разу не писал ее портрета – ее облик не хотел запоминать.

Жизнь казалась приятной. От спокойствия, раньше царапавшего изнутри, сейчас исходило тепло. Он бы прожил так сотни лет, если бы смрад от дымившихся трупов не подбирался к городу все ближе.

Все закончилось в момент. Так быстро, что он не успел понять, что случилось.

Однажды над городом нависла черная туча, но заспанный Вильгельм не сразу понял знака, поданного ему, без всяких сомнений. Он жил тут уже многие годы и ни разу не видел здесь бед, что подстерегали людей в остальных городах. Странно. Тишина всегда страшнее урагана. Смерть обычно безмолвна.

Ближе к вечеру какого-то дня, одевшись, он пошел на главную площадь, как обычно, не обращая внимания на холодный дождь. Время уже прошло, но живущий вечно не обращал внимания на часы. Город изменился. Вильгельм не услышал веселых криков зазывал на рынок, не понимал, почему люди вдруг начали закрываться у себя в домах. Он вернулся домой все еще не осознавая, что за беда пришла в его город.

Вечерами Вильгельм сидел на кровати и писал пейзажи по памяти, а в самых бедных районах уже харкали кровью и умирали, превращаясь в горы бездыханных и гниющих тел. Прошли дни туча нависала все ниже. Вильгельм погрузился в транс и пробыл в нем неделю, пытаясь понять, что происходило. В голову ему не пришло мысли выйти из дома – он считал себя существом, которое могло до всего додуматься путем научных поисков.

А вокруг воцарялась смерть.

Она пришла бесшумно для Вильгельма и оглушающе для народа. От нее не было спасения, выходы завалило. Зараза летала в воздухе вместе с кусками обгоревшего мяса и запекшейся крови. Заразу переносили блохи и крысы. Дороги покрыла грязь. Воздух обратился пепельным и пах гнилью, вытекающей из ран. Дым от чумных костров оседал внутри горла, разнося по округе запах паленой плоти. Страх и ожидание кончины окутало прежде процветавший город. Но лишь когда люди начали умирать прямо на улице Вильгельма, он понял, что за напасть свалилась ему на голову.

Жак, потеряв Вильгельма из виду, забыл окружить его спасительным куполом. Чума пришла в город Почитателя, хотя не должна была. Это выбило Вильгельма из равновесия. Кошмара на отдыхе он не ожидал.

Он стоял, всматриваясь в черные столбы дыма, пытался запомнить лица мертвецов, которых увозили подальше. Ему было даже жаль людей. Гибли его творения, его работа, его кровь и пот, а он не мог спасти их. Игра Академии с распылением ядов на Земле зашла слишком далеко.

«Будь вы прокляты, Академские врачи, за такие эксперименты!» – прорычал он. Руки, расчесанные до алых полос, чесались.

«Это уже не твоя забота, Вильгельм. Твоя работа – быть там и следить, чтобы материк случайно не поплыл на север с юга, а все остальное – решат за тебя», – говорили ему когда-то давно. И Вильгельм ведь знал, всего лишь запамятовал.

С каждым днем пейзаж за окном приводил Вильгельма не просто в ужас, а в оцепенение. Родственники умерших сидели по домам и молча провожали родных, не смея выйти наружу. На брусчатке появился тонкий слой пепла, налетевшего с костров сожженных мучеников.

К счастью Вильгельм узнал, что его организм стерилен, и накидывал черный плащ, длинные черные перчатки и ходил по улицам, пытаясь найти что-то светлое, почти не боясь людей. Но все впустую. Кто был жив сегодня – умирал через пару дней. И тогда Вильгельм решился на последнюю попытку.

«Хоть одного. Я же могу спасти одного, правда? Это не нарушение Кодекса, ведь люди принадлежат мне, я могу забрать одного!» – повторял он, поднимаясь в холм по скользкой брусчатке.

Он не знал, зачем ему Делла. Даже если бы она все еще жива, судьба ее была не такой уж и радужной. Он бы просто поиграл с ней и оставил где-то, может, выдал замуж за загипнотизированного мужчину побогаче, чтобы обеспечить девушке безбедную жизнь, но даже это казалось Вильгельму лучшим исходом, чем смерть от чумы.

А голос, отдающийся эхом в белоснежном холле Академии, в голове вторил: «Ты можешь только попытаться, Вильгельм. Тебе принадлежит лишь замок от Земли и людей, но ключ – всегда был и будет у них».

С крыши дома градоправителя лилась вода, а с возвышения видно, как что-то горело. Вильгельма приняли с опаской, но медальон сделал свое дело. Градоправитель механически отошел в сторонку, пропуская незнакомца внутрь.

Комната Деллы находилась на втором этаже. Она сидела там в накидке и со слезами на глазах, в которых отражались костры. Ее голос был тише обычного, а руки дрожали так, что Эльгендорф не мог поймать их. Она плакала, обнимала его и просила спасти, шептала так тихо, что дождь заглушал ее рыдания.

Вильгельм согласился, не задумавшись о последствиях.

Дни потянулись медленно, забирая все больше надежды. Делла сидела на втором этаже уже его дома и смотрела на город, умиравший, зловонный и полный чумных докторов, таких страшных, что у бедняжки тряслись ноги, когда те появлялись на улицах. Вильгельм пытался ее успокоить, но и сам понимал, что в их положении это бесполезно. Делла не понимала, как ее спаситель оставался здоровым, и считала это самым настоящим чудом, искренне веря уже в него. На какое-то время он стал ее Богом. Была бы ее воля – второй этаж превратился бы в алтарь поклонения.

Вильгельм замуровал двери, перекрыл доступ воздуха, перетравил все живое, что только могло быть переносчиком заразы. На первый этаж они не спускались, а на улицу ходил один Эльгендорф, прежде выпивая раствор, уничтожавший бактерии. Делла каждый день молилась, а он все больше погружался в размышления. Нужно было уезжать, бросать все и спасать хотя бы кого-то, чтобы в этой поездке оказался хоть какой-то практический смысл.

– Пожалуйста, жди меня. Я найду возницу и увезу нас отсюда, – прошептал он. Делла дрожала, хотя в комнате было жарко.

– Но…

– Ничего не трогай и не выходи, я вернусь быстро.

Она была ему не нужна. Подобных ей можно найти, но Делла стала бы трофеем, символом, что Почитатель мог повлиять на ход событий, мог перехитрить Академию. Важна любая, даже самая маленькая, победа.

Дом градоправителя горел. Второй этаж уже пожирал огонь, а на первом не оказалось никого. Может, уехали, а, может, умерли. На улице сладко пахло горелым мясом. Эльгендорф направился домой, не представляя, как успокоить Деллу. Сотни слов вертелись в его голове, ни одно из них не подходило.

Про все он забыл в тот самый момент, когда увидел открытую дверь. Ноги сами понесли его наверх.

Сначала все было как обычно. Делла вышла всего на пару минут, посмотреть, не возвращается ли Вильгельм. Но прошел день, и воздух запах смертью. Вильгельм думал, что не все было потеряно. У него остались знания в медицине. Лучший выпускник должен был что-то придумать. Но у Деллы болела голова, начинался жар, она бредила и не могла связать и двух слов, а голос ее рвался, как струны лютни. Она уходила быстро, лежа у него на кровати, глаза ее стекленели. Часы были бесконечными, а все разрешенные Почитателям способы лечения не помогали.

«Ненавижу этих уродов с Академии, ненавижу!» – шептал он, гладя почерневшую от болезни щеку Деллы, которая уже не могла ответить. Он шептал ей правду о себе, о том, кто он на самом деле, но девушка не слушала. Губы, на которых только затянулась ранка, посинели. Перед уходом Делла все-таки стала одной из посвященных.

Вильгельм вышел на улицу. Он не услышал шагов, приблизившихся к дому. Видел только клюв чумного доктора, черный плащ, чувствовал зловоние, исходящее от него. Он пах смертью, а Вильгельм только тогда понял, что Делла унесла что-то важное из его жизни.

Переломный момент так и не наступил – он все еще был подопытным, вместе со своей Планетой.

Переступая через невидимые трупы он брел к церкви, хотя и не собирался молиться. Вильгельм просто не знал, куда идти, а эту башню видел отовсюду. Вокруг носились собаки, изъеденные лишаем, слышался плач, а черная туча испускала ледяной дождь, стекавший вниз, по волосам.

Вдруг он упал и заплакал. Облокотился о стену дома. Голые мокрые камни, хранящие в себе последние предсмертные хрипы, погладили его по спине. Вильгельм притянул к себе колени и задрожал, хотя ему не было холодно.

– Уроды! Твари ненасытные! Ненавижу вас! – прокричал он на родном языке, чтобы смотревшие за ним услышали. Но они не только услышали – еще и записали.

Дождь лил сильнее, стоны вокруг сливались в одну большую дыру в голове. Сыро, противно, страшно. Безумие. Агония.

Почитатель даже не мог представить, что чувствовали люди, замурованные в своих домах и не понимающие, что уже никогда не покинут своих каменных тюрем живыми. Их разделяло бессмертие. Смерть – слишком большой ров, который просто так не перепрыгнуть. Единственное расстояние, которое человеку не удастся преодолеть. Смерть и жизнь покоряются всего единожды, и даже Почитателю не под силу подчинить их снова.

Он поднял глаза и увидел огромную черную маску с длинным клювом. Черные глаза смотрели на него будто с усмешкой, Вильгельм не удивился, если бы за личиной доктора скрывался один из работников Академии, но проверить не успел. Его грубо схватили за руку и…

Вышвырнули из воспоминания с такой силой, что он упал на холодный пол, больно ударившись спиной. К нему подлетел Жак, но отпрыгнул, когда увидел, что руки дрожавшего Вильгельма разодраны в кровь.

Глава десятая

– Эй, хватит дрожать! Пей, пей! Хватит трястись! Вильгельм, пей, ты уже замотал!

Жак сидел на полу, положил руки на дрожащие колени Вильгельма и следил, чтобы Почитатель пил лекарство.

– Не понимаю, почему ты еще не бросил все это! Бесполезно же, ничего не найдешь! А если человек в прошлом? – проговорил Жак, поднялся и похлопал себя по карманам штанов. – Ты куришь?

– С собой нет, – прошептал Вильгельм и поморщился. – Здесь все равно нельзя курить, можно испортить фильтры.

– Фильтры! – воскликнул Жак. – Может, тебе быть поспокойнее? Ты ведь говорил, что в человечестве часто разочаровывался. Собери тех людей, которые тебе нравятся, и все! Может, кто подойдет, а если не подойдет, ничего ужасного не случится. Зачем вот это все?

– Собрать тех, которые мне нравятся? Ничего ужасного не произойдет? – шепотом повторил Почитатель. – Ты хоть понимаешь, что говоришь?

– Сколько ты уже пересмотрел? Сколько дней ты тут торчишь? Может тебе просто поехать в Штаб и выпросить у них разрешение на слушание? Я помогу с документами, у меня есть там…

– А, просто поехать в Штаб и просто выпросить у них что-то? – усмехнулся Вильгельм и посмотрел на Жака. – А потом меня просто посадят в тюрьму?

Жак поправил задравшуюся на животе рубашку и убрал руки за спину. Почитатель снова опрокинул рюмку, но ни капли лекарства в ней уже не осталось.

– Ты понимаешь, что если я не спасу Землю, то у Совета, который меня избрал, не будет никаких оснований больше держать меня на свободе? – прошипел Вильгельм и потер виски. – Меня посадят в тюрьму в Альбионе в тот самый момент, когда я перестану быть Почитателем, понимаешь?

– Понимаю, но…

– А понимаешь, когда я перестану быть Почитателем? – воскликнул Вильгельм. – Понимаешь? Когда у меня не будет Планеты. Понимаешь, почему я должен ее спасти, да? Теперь ты понимаешь?

– Ну не обязательно же в тюрьму! Тебя могут просто посадить под домашний арест. Ты же все-таки не последний гражданин, ты все-таки будешь бывший Почитатель, – предположил Жак и нащупал пальцами за спиной стену.

– На домашний арест? – усмехнулся Почитатель. – А когда у меня дом отберут, куда  отправят? Дом дают Почитателю. Нет Планеты у Почитателя – юридически нет Почитателя. А им и важно, чтобы я перестал им быть официально, а не в мыслях граждан. У меня там ничего нет, ты понимаешь, дубина?

Вильгельм чувствовал, как тошнотворное ощущение головокружения медленно успокаивалось. Пол с ногами больше не вертелся перед глазами, а запахи подвала не казались слишком резкими. Почитатель сделал глубокий ровный вдох, но спокойно выдохнуть уже не смог – подавился воздухом и громко закашлялся. Кашель его эхом накрыл помещение.

– Пойми уже, поймите вы все! – взмолился Вильгельм, не отводя взгляда от медленно собиравшейся в одну рюмки. – Если Земли не будет, плохо станет не только мне. Вы все останетесь без работы, а другой вы найти уже не сможете. Почитателей больше нет, вам некому будет служить. Подумайте хотя бы об этом, если не хотите переживать за будущее Планеты, на создание которой ушло столько сил и времени. – Почитатель опустил голову. Ботинки, прежде новые, чистые, обросли слоем пыли. Вильгельм зажмурился. – Вас может не волновать мое будущее. Вам, наверное, будет лучше, если меня все-таки посадят в тюрьму на вечность. Но вам тоже зададут множество вопросов. Вы работали со мной, вы не сдали меня. И меньшее, что вы можете сделать, это просто не мешать мне сейчас, если не хотите помогать.

– Вильгельм, мы не хотим, чтобы ты в тюрьму…

– Да заткнешься или нет? – прошептал Почитатель и приподнял голову. – Все я про вас знаю. Может, мне там место. Но Земле я погибнуть просто так не дам. Это не только моя работа. Это работа… – Вильгельм сделал еще один глубокий вдох и продолжил шепотом, на выдохе. – Пусть это будет хотя бы ради них.

В подвале офиса немноголюдно, почти все приспешники разбежались по тоннелям, лишь редкие уродцы носились по основной зале, громко топая, а Нуд, послушав наставления Жака, побежал домой за карточкой для Связистора. Хотя, это был предлог, чтобы прогнать надоедливого уродца. В подвале стало так жарко из-за нагревшегося Связистора, что уродцы открыли все двери на улицу. Сквозняк помогал, но не слишком.

– Нужно еще попытаться, Жак. Я же не виноват, что все, кого я находил, умирали… – Глаза Вильгельма потускнели и покрылись серыми пятнами.

– Ну, люди все умирают. Это, типа, их судьба, никуда не денешься. Таковы правила. – Пожал плечами Жак и прислонился к стене спиной. На полу вокруг него валялись описания и отчеты, кое-где пролит кофе.

Вильгельм покрутил в пальцах рюмку и, грустно хмыкнув, бросил ее в мусорку. Конечно, не попал.

– Тогда не стоит искать хорошего, раз они все мертвы.

– Господин Почитатель!

– Чего тебе, Горх? – вздохнул Вильгельм и опустил голову. В руках Горха он увидел кружку в цветочек. – Не говори, что и ты эту бурду делаешь теперь.

– Я ее и делал, – задумавшись, будто вспоминая собственные действия в прошлом, сказал Горх, поставил кружку перед Почитателем и уковылял.

– Пересмотреть бы состав их инъекций. Что-то любого человека превращают в карлика, похожего на крысу, – пробубнил Почитатель, провожая взглядом Горха.

Вильгельм поднес кружку к носу. Жидкость отвратительного темно-зеленого цвета булькала в ней, источая удушающий запах микстуры. Это было еще одно успокоительное. Вильгельм поморщился, но глоток все-таки сделал. Задумался.

– Не искать хорошего, говоришь… – хмыкнул Почитатель, отхлебнул еще успокоительного и сморщился. – Думаешь, к мерзавцам судьба более благосклонна?

– Это ты знать должен, а не я! – хохотнул Жак, но, встретившись с осуждающим взглядом Почитателя, закашлялся и поспешил исправиться. – Не думаю, что на Земле судьба хоть кому-то подбрасывает удачу. Вот, на себя посмотри. У тебя на лбу написано, что удача тебя не любит.

Вильгельм хмыкнул и, залпом допив успокоительное, попытался встать.

– У тебя просто чудное чувство юмора, – сказал он и, чуть пошатываясь, вышел из кабинета. Жак, чертыхаясь на родном языке отправился следом.

Если в кабинете было жарко, то в основном зале стоял собачий холод. Жак, привыкший к жаре, сразу же покрылся мурашками.

– Может, тебе сделать перерыв? Хоть на парочку дней! – повторял Жак, то обгоняя Вильгельма, то отставая от него. – Ты уже сколько, всю неделю, полторы только и делаешь, что смотришь на свое прошлое и расстраиваешься!

– Я не за прошлым тоскую, Жак, а ищу экземпляр подходящий, – вздохнул Вильгельм, усевшись на стул перед аппаратом. Он и в самом деле ужасно устал.

Жак стоял в сторонке и ковырял ботинком пол, все еще продолжая дрожать от холода.

– Ты всегда только хороших ищешь.

– Да, мне и нужны такие. – Вильгельм сидел и массировал виски монотонными движениями.

Жак отпихнул носом ботинка пустую банку газировки, которую пригнал сквозняк. Усмехнулся.

– А ты попробуй поискать все обратное, что-то плохое. Мало ли, может, к ним, как ты сказал, «судьба более благосклонна», – сказал он, а потом, изменившись в лице, хихикнул. – Ты хоть с мерзавцами общался? Или у тебя теперь аллергия на всяких подлецов?

Жак, конечно, надеялся, что какие-то «темные» воспоминания хоть немного развеселят Почитателя.

Вильгельм посидел пару минут, о чем-то размышляя. Пальцы крутили очки для просмотра воспоминаний, а глаза беспокойно бегали от кнопки к кнопке под экраном.

Жак даже испугался, что Почитатель вновь впал в транс. Но Вильгельм скривил губы в подобие улыбки, поставил кружку на пол и сказал:

– Я знаю, где искать.

– Мерзавцев?

Кривая улыбка все еще сияла на лице Почитателя. Он шел к Связистора пружинисто, словно пол превратился в батут.

– Почти. Если и не сволочей, то неприятных людей – точно.

– А тебе разве такие…

– Рядом с ними всегда есть другие люди.

– Другие?

Вильгельм отмахнулся.

– Потом, может, ты и все вы потом узнаете.

Жак вздохнул и отошел на безопасное расстояние. Вильгельм надел очки, ввел годы двадцатого века на панельке под аппаратом и пар окутал его пеленой воспоминания, вырывая из реального мира.

Жаку оставалось только ждать и ругаться на судьбу, что он не успел сказать все, что планировал.

Глава одиннадцатая

Вильгельм не успел открыть глаза – теплые руки обняли, притянули к себе. В нос ударил сильный запах бренди и табака. Горячие и мокрые от выпивки губы прижались к его, холодным и сухим. Он попытался отпихнуть человека, навалившегося на него всем телом, уперся руками ему в грудь. Его не отпустили, лишь притянули к себе сильнее.

Вильгельм промычал что-то невнятное, вроде как в протест происходящему, но жар, исходящий от тела, ощущение мягкой кожи под пальцами, горячее дыхание, музыка, бившая в мозг, прямо в висок, успокоили настолько, что он расслабился.

Когда он распахнул глаза, никого рядом уже не было. Эффект опьянения, ничего более. Но шея все еще горела от прикосновений.

В комнате царил полумрак, на диванах, подсвеченных разноцветными лампочками, сидели и пританцовывали люди. На столах валялись бутылки и бокалы с алкоголем. Кто-то танцевал прямо на столе под восклицания зрителей, иногда сбрасывая с себя одежду.

Перед его диваном, на столике, были разбросаны сигареты, самокрутки, валялись пустые бутылки. Играла песня Дэвида Боуи «Heroes», четвертый или пятый раз подряд. Будто диджей уже напился и уснул, как и все вокруг.

Вильгельм пришел полчаса назад, но уже успел расслабиться. Он не пьянел просто так, только если помогал себе специальными таблетками, но на самом деле делал это редко.

– Джеки, ты проснулся? – раздался голос где-то наверху, но Вильгельма будто окружал вакуум. Он туго соображал.

Почитатель приподнялся на локтях, чуть не завалившись на мягкие подушки, и увидел блондинистую макушку Марка, который стоял у соседнего кресла, облокотившись на его бархатную спинку. Парень, как и всегда, надушен, одет в дорогую рубашку и джинсы. Зубы в темноте блестели.

– Для тебя я Джексон, Маркус, – проговорил Вильгельм, но слова путались, изо рта выходила каша.

Марк улыбнулся, уселся на стол, небрежным движением сбросив бутылки на пол, прямо перед Вильгельмом. Он знал, что Эльгендорф пьян и не мог сопротивляться. Марк нагло, быстро залез ему под рубашку, чтобы вытащить медальон в форме Солнца. Вильгельм позволил ему это сделать.

– Марк, отпусти медальон.

Марк усмехнулся. Он вертел Солнце и так и сяк, проводил пальцем по каждому лучику.

– Кто подарил его тебе? Девушка? Мама? Поклонник? Кто такой счастливчик, чей подарок носит сам Джексон Максгрейв? – прошептал он, хихикнул и вновь впился глазами цвета какао в Вильгельма. Его голос был тягучим. Он уже пьян. – Я постоянно спрашиваю, а ты никак не ответишь. Может, сегодня повезет?

– Сам себе купил, – огрызнулся Вильгельм и резким движением вырвал из рук собеседника медальон. Задумавшись, поддавшись воспоминаниям, он провел подушечкой пальца по солнышку, а оно будто нагрелось отвечая.

Он бы убил за этот медальон. Раскрошил любого, кто посмел бы тронуть его так, как не хотелось бы его хозяину. Черное Солнце на тонкой цепочке из метеоритного железа – больше, чем простая людская безделушка.

– Ты никогда о себе не рассказываешь, Джеки, я даже не знаю, сколько тебе лет. Двадцать? Тридцать? Сто? Тебе даже на вскидку не скажешь, – Марк театрально надул губы, будто расстроился.

– А это имеет какое-то значение? – протянул Вильгельм – его псевдо-пьяный голос был ниже обычного. – Я просто не хочу славы.

Марк ухмыльнулся, потянулся за самокруткой, закурил. В кровавой полутьме комнаты его волосы будто светились от лака и пенки, которые он на себя вылил. Вильгельма обдало пьянящим тухлым запахом. Почитатель закашлялся, но, чуть подышав ароматом вновь, еще больше расслабился и достал обычную сигарету. Фитилек казался звездой в темноте клуба.

– Ты опять? Может, еще в чай насыплешь чего-то для усиления вкуса? – Раздался нахальный голос у соседнего стола, чуть заглушаемый припевом неменяющейся песни. Вильгельм, конечно, узнал его.

Он посмотрел на приближающуюся фигуру сквозь ресницы – она сливалась в серое пятно табака и дыма.

– Привет, Габи. Ты тоже не меняешься.

Она и плюхнулась рядом с ним, по-хозяйски устроив руку на его колене. Ногти у Габи длинные. От нее пахло потом, скрытым за шлейфом дорогих французских духов, выпивкой и деньгами. Габи положила светлую голову на плечо Вильгельма, уткнулась носом в его тонкую шею. Пушистые волосы коснулись его скулы.

– А ты опять будешь молчать? Расскажи что-то нам. Как ты держись себя в форме? Не поправляешься ни на грамм, хотя так часто пьешь? Расскажи свой секрет, – прошептала она, обдавая горячим дыханием его ухо. Ее тонкая талия, стянутая поясом, оставалась неподвижной, будто Габи не дышала, боясь показаться толстой.

– Наследственность, Габи, гены прабабки, – ответил Вильгельм, сделав затем еще одну затяжку. Сигарета сгорела наполовину, а диджей все еще не мог переключить песню.

«И почему я рядом с ними? Есть женщины и мужчины намного более достойные. Габи и Марк мне противны, я их ненавижу. Почему я здесь?» – задумался Вильгельм, а потом понял – хорошие редко с ним хотели общаться. Почему-то он их не привлекал.

– Наш таинственный Джексон Максгрейв, – пропел Марк, вскинув руки к небесам, не выпуская из пальцев самокрутки. На фоне черного потолка, лишь немного задетого светом, фитиль был Полярной звездой. – Когда-нибудь ты поведаешь нам, простым смертным, свои тайны. А пока я, твой раб, Маркус, спрошу, что же привело тебя сегодня к нам? Всю неделю здесь не виделись.

Вильгельм вздохнул, закрыл глаза, откинулся поудобнее, запустил руку в волосы и взлохматил их. Каштановые локоны волнами улеглись на спинке дивана. Габи, которая не хотела ничего говорить, плотнее прижималась к нему, все больше обдавая его ароматом духов.

– Вдохновение пропало. Ищу, – сказал Вильгельм.

– Возьми, поможет, – сказала Габи и протянула Почитателю бутылку.

Вильгельм приоткрыл один глаз, посмотрел на бутылку, потом на Габи.

«Если бы только знала, если бы все только знали, над кем насмехаетесь. Если бы вы только знали, что на самом деле даже говорить со мной права не имеете», – подумал он, но все-таки откупорил бутылку. Пока он пил, прямо из горлышка, Габи не сводила затуманенных глаз с его горла, будто высчитывая, когда можно будет вцепиться в нее зубами.

Марк смотрел на них с улыбкой, иногда оборачиваясь на барную стойку, за которой работал Эндрю, их черноглазый знакомый бармен. От него всегда пахло корицей – днем он работал в соседней булочной. Эндрю разливал виски по рюмкам и мило улыбался клиентам, принимая щедрые чаевые с азартным блеском глаз, как и всегда, каждый вечер.

Они в закрытом клубе – у Вильгельма имелся пропуск особого образца. Актеры, певцы, музыканты, художники, политики, выдающиеся юристы, врачи и просто золотая молодежь – они проводили вечера в этом месте, потягивая алкоголь, накуриваясь до беспамятства или просто выбирая жертву на ночь. Одна комната в подвале объединяла десятки душ в одну большую кучу чернухи и бесчестия, заливала в них выпивку высшего качества и помогала набрать пару-тройку грехов каждый раз, когда кто-то спускался в темно-красное помещение.

Здесь никто не смотрел на возраст, – были бы связи, а остальное найдется.

Здесь не бывало чужаков. Все, что происходило в стенах клуба, – оставалось там навсегда.

Пропуск нельзя было купить, не работала система «приведи друга». Приглашения рассылались людям хозяином клуба, каждый из которых был влиятельным или богатым. А чаще и то, и другое. Все разделены на компании, у каждой свой уголок и диван, свой знакомый бармен и блевательный бачок в туалете для особенно долгих посиделок. В одиночку бывать здесь опасно.

Вильгельм тоже входил в компанию. И диван у них тоже был, прямо напротив бара, в небольшом углублении стены. Вильгельм ненавидел каждую частичку их общности.

Габриэлла Джонсон – жена банкира-пенсионера, каждый вечер проводившая в компании обитателей клуба. Ей чуть за двадцать, мужа она, конечно же, не любила. В ее сердце было место деньгам, иногда освобождалось для прочих радостей, но лишь на зиму, когда благоверный увозил ее в Швейцарию. Брак не склеился сразу, они ругались, не могли договориться. Габриэлла обижалась и уезжала путешествовать, а старик ждал. Когда она возвращалась – старалась отравить его, но каждый раз останавливалась, словно понимала, что от живого мужа пользы больше. Вильгельм бы пожалел его, но сам факт женитьбы семидесятилетнего старика и девятнадцатилетней девушки, да еще и по желанию мужчины, казался отвратительным.

Маркус Клэр – лицо золотой молодежи, которому недавно стукнуло тридцать три, но выглядел он, благодаря подтяжкам и уколам красоты, лет на двадцать. Даже его скулы, сделанные опытным хирургом, блестели и были такими гладкими, какой не бывает кожа младенца. Душа клуба, сердце, такое же прогнившее и пропахшее ликером, легкие, отравленные никотином. Вильгельм говорил, что актером Маркусу не стать – играть парень не мог, но умел стабильно, как по расписанию, приходить в клуб и напиваться. Вильгельм не знал ни одного актера, которому такая жизнь бы позволила работать, но Маркуса работа и не волновала.

Джексон Максгрейв – художник, чьи работы не вышли на «всеобщий рынок», а покупались американскими бизнесменами и висели в их кабинетах. Остальные валялись на чердаке дома в Питтсбурге, где он редко бывал. Молодые художники все равно как-то узнавали о нем, листая художественные журналы, многие даже писали письма, пытались узнать его секрет. Но секрета не было – просто мастерство его оттачивалось миллионы земных лет.

Всех их когда-то связывала тайная страсть – игра.

– Посмотри, Джеки, там, за стойкой, с Эндрю болтает. Какой-то новенький. Я впервые вижу это чудо здесь, – сказал Марк, кивая в сторону бара. Вильгельм чуть приподнялся, попытался рассмотреть человека, на которого Марк указал. – Низенький такой, тебе по плечо будет. Темные волосы, короткие, подстриженные будто в дешевом салоне. В ухе сережка, из крашеного металла, кажется, под золото. Дешевка. Одет бедно. Что за чучело? Перепутал дверь в прачечную с нашей? Надо проучить, – усмехнулся Марк и, нащупав пакетик у себя в кармане джинсов, бросил его Вильгельму, попав прямо в его ладонь. – На, сходи, познакомься.

Вильгельм смял пакетик в руке.

– Я не буду, мне не до этого сейчас. Я завязал. – Отмахнулся Вильгельм, а Габриэлла шерстила по его карманам. – Габи, что ты там ищешь? Ушедшую молодость? Светлое будущее? У меня ничего из этого нет.

Габи обиженно фыркнула. Ее загорелая рука переместилась на его бедро.

– Как тебе наливают, если ты денег с собой не носишь? – с вызовом она посмотрела ему в глаза. Расстояние между их носами почти исчезло. Он попытался посмотреть в ее глаза, но вполне мог заработать косоглазие.

–Я бармена знаю его уже много лет. По-дружески наливает. – Пожал плечами Вильгельм, но Габи, кажется, такой ответ не устроил.

– А если серьезно?

– Портреты, Габи, я написал его портрет, когда учился. Потрет ему понравился, мы начали общаться, так что теперь я могу оставлять чеки, – ответил Вильгельм, аккуратно отпихивая ее. Пусть она и весила не больше ста фунтов, но его тонкие ноги не могли долго выдерживать.

– А наших портретов ты не рисовал! – воскликнула Габи. – Что за несправедливость, Джеки?

Вильгельм засмеялся, притянул Габи к себе и чмокнул в щеку, густо намазанную тональным кремом.

«Потому что вы мне не интересны».

– Я Джексон, – сказал Вильгельм, улыбаясь. – Я обычно пишу пейзажи.

– Прутики и палочки, лужицы и холмики, все понятно. – Габи скрестила тонкие руки перед круглой грудью. Маркус, до этого момента хранивший молчание, решил вставить слово.

– Раз уж ты провинился, сегодня игрок ты. Смотри, он скучает.

– Это в чем я провинился?

– Вредности! – Марк улыбался.

Вильгельм встал, запихнул пакетик во внутренний кармашек куртки и вгляделся в незнакомца.

Да, это был новенький – прежде он никогда не видел этого парня. Юрист? Певец? Победитель конкурса? Молодое дарование? Нет, точно нет. Такие знают, как себя подать. А этот был будто лишний, будто зашел совершенно случайно. Он чесал запястья и нервно усмехался после каждого слова Эндрю, который, как и всегда, был трезв как стеклышко и обаятелен до неприличия.

– А зачем? Он и без того жалкий, пусть валит. Его дома ждут, а то еще придет пьяный, огреют сковородкой, – сказал Вильгельм, посмотрев на Марка. Тот лишь закатил глаза, будто в припадке, и тихо рассмеялся.

– А как же игра? – прошептал Марк, будто кто-то может услышать. Но все диваны вокруг либо пусты, либо завалены полуживыми телами. Некоторые танцевали на втором этаже, сотрясая топотом подвальную комнату.

– Да, Джеки, давай. На той неделе был Марк, на этой – ты. Все честно. – Улыбнулась Габи и облизала красные губы, след от которых остался на бокале.

– Напомни, зачем мы берем грехи на нашу душу? – нервно хихикнул Вильгельм. Ему на самом-то деле все равно – одним человеком больше, одним меньше. Когда ты владеешь миллиардами – единица ничего не значит.

– Какая разница? С чего думать о христианских догмах? Тебе не хватило католической школы? – Марк улыбнулся. – Дай повеселиться, нам, может, немного осталось.

Когда Вильгельм, с трудом дошедший до барной стойки, уселся на стул, Габи уже вовсю обхаживала новичка, широко ему улыбаясь и о чем-то болтая. Эндрю натирал бокалы белоснежной тряпицей, стоя к ним спиной. Специально, чтобы ненароком не заговорить с Вильгельмом. Он был в черной рубашке и жилете.

Вильгельм уселся, поставил на стойку бокал шампанского, перехваченного с подноса, и стал подслушивать, впрочем, не сводя глаз со спины, стоявшей перед ним.

Из обрывков разговора, который удалось услышать через три барных стула, Вильгельм понял, что бедного Луи в клуб пригласил хозяин, но так и не встретил, как обещал. Пригласил, определенно, пьяный, рассылая приглашения по первым адресам, пришедшим в голову. Владелец заведения, как всем известно, пребывал в недельном запое. Всем, кроме бедного Луи.

Бедный-Луи учился в художественном колледже, работал в юридической фирме отца. Мать была прикована к постели вот уже десять лет и ждала, когда ее мучения кончатся. Бедному-Луи было девятнадцать, на его щеках еще пушок. На шее виднелись порезы от бритья. Бедный-Луи носил вещи старшего брата, умершего год назад. На руке Бедного-Луи блестели часы отца. Подарок на шестнадцатилетие. Бедный-Луи был начинающим художником, работавшим в жанре поп-арт7. Бедный-Луи изливал душу незнакомке в красном обтягивающем платье, находясь в последней стадии алкогольного опьянения. Бедный-Луи так никогда не напивался.

И Бедный-Луи, этот кристально-чистый Бедный-Луи, не познавший жизнь, не должен умирать в ближайшее время.

Но Габи так не думала. Она облокотилась на стойку – ее грудь лежала на натертой до блеска поверхности, а на длинный палец с красным когтем наматывала высветленный локон. Эндрю подливал и подливал, не смея отказать Габриэлле Джонсон, а Бедный-Луи пьянел. Габи всегда играла одну роль: забалтывала незнакомца, спаивала и отвлекала внимание, чтобы кто-то, Марк или Джексон, подсыпали ему порошок. А потом – страдания и смерть в агонии. Зато короткий остаток жизни безудержного веселья и счастья.

Неравный обмен. Но бестии было все равно, как и ее монстру-сообщнику.

«And you, you can be mean

And I, I'll drink all the time

Сause we're lovers, and that is a fact

Yes we're lovers, and that is that»

Песня звучала из винилового проигрывателя, а диджей, юрист в крупнейшей фирме, спал. Сегодня он выбирал музыку, но, кажется, захватил только одну пластинку.

– Луи, ты даже не представляешь, как тебе повезло! – воскликнула Габи и провела пальцем по щеке парня. Луи покраснел.

– Ч-что, п-по-очему? – протянул он. Язык его будто запутался в зубах, а глаза перекосились. Пьянел Бедный-Луи некрасиво.

– А потому, что рядом с тобой сейчас сидит Джексон Максгрейв. Только обернись, малыш.

Вильгельм скривился так, будто пил не дорогое шампанское, а уксус. Это «малыш» Габи сказала таким голосом, что Луи чуть не умер на месте. Лицо его сделалось малиновым. Кадык гулял туда-сюда, вверх-вниз. Встреча с кумиром в закрытом клубе, в который тебя пригласили. Какое счастливое стечение обстоятельств на первый взгляд. Но правдивый всегда второй.

Вильгельм понял, что сейчас начнется игра. Их разделяло всего три стула – ничтожное расстояние для этого клуба.

«Ты не человек, не беспокойся о своей человечности», – говорил ему Ульман в белых стенах Академии, когда Вильгельм безоговорочно его слушал. Прошли миллионы земных лет, а его голос все еще жил в голове Почитателя.

Но Вильгельм казался себе чем-то большим, чем просто жестоким. Мерзким. Гадким. Убийцей. Ничем не лучше тех, кого так презирал. И ведь вернулся.

– Что происходит, Джей? С тобой все хорошо?

Это был Эндрю, наконец-то обративший на него внимание. Его черноглазый друг Эндрю с темными короткими волосами и доброй улыбкой. Они часто делали вид, что незнакомы. Но завсегдатаи клуба знали, что это не так.

Он подошел к нему с бутылкой водки, в которой была вода, и начал медленно подливать, для виду. Это был своеобразный сигнал для Габи – подходить еще рано, сообщник не готов. Хотя, конечно, она не знала об их маленьком безалкогольном секрете.

– Джей, ты жив? Джей! Джей, скажи что-нибудь! – прошептал Эндрю, чуть заметно коснулся его плеча и потряс.

Вильгельм прекратил рассматривать еле заметные трещины в барной стойке, поднял голову. Он окончательно протрезвел. Эндрю был обеспокоен.

– Я жив. – Улыбнулся Вильгельм и посмотрел на Эндрю. Тот все продолжал подливать ему «водку» в рюмку, многозначными движениями руки подсказывая, чтобы он пил.

– Что с тобой сегодня? Когда ты зашел ко мне по дороге из студии ты, конечно, был грустный, но не настолько же, – прошептал Эндрю. Его голос был мягким, как сахарная вата. Будто ангел.

– И как ты попал сюда, Эндрю? – прошептал Вильгельм, как ему показалось, про себя. Но он спросил это вслух.

Эндрю улыбнулся. На фоне играла все та же песня, а Габи продолжала флиртовать с Бедным-Луи, ненароком касаясь его ноги коленкой. Вильгельм поморщился.

– Аренда сама себя не оплатит, – прошептал Эндрю, продолжая по-детски улыбаться. А ведь ему уже за двадцать, он уже давно не мальчишка.

Вильгельм услышал, как испуганно засмеялся Бедный-Луи, когда Габи снова провела острым носом туфли по его ноге. Маленький пакетик с белым порошком все еще оттягивал карман кожанки.

– В какое гадкое время мы живем, Эндрю. – Вымученно улыбнулся Вильгельм, выпил еще одну рюмку водки-воды, уже представляя, как Марк будет смеяться и расспрашивать, как это в Джексона влезает столько алкоголя.

– Другого для нас не будет, надо привыкнуть. – Пожал плечами Эндрю и, очаровательно улыбнувшись какому-то гостю, появившемуся в дверях, вновь подлил воды в рюмку Вильгельма.

Каким-то невероятным образом он, даже в этом рассаднике алчности, зависти и разврата, умудрился остаться все тем же Эндрю, моделью, с которого они писали выпускную работу в университете. Хлебнув еще немного воды, Вильгельм услышал испуганный стон Бедного-Луи, который из бедного стал смущенным.

– Эндрю, у тебя есть сахарная пудра?

– Зачем тебе?

Вильгельма пронзила дрожь на мгновение. Но Эндрю заметил.

«Я не знаю! Просто больше не хочу так. Не понимаю, зачем все это. Не понимал!» – пронеслось в голове.

Бедному-Красному-Луи повезло.

– Есть или нет? – повторил Вильгельм.

Эндрю обернулся, посмотрел на Бедного-Луи. Габи уже что-то вытанцовывала, а Луи заливался пьяным смехом. Эндрю понял.

– Должна быть, но мне нужно к сумке, – прошептал он, наклонившись над рюмкой Вильгельма и будто подливая снова. – Подожди, я позову Элизу, пусть пока постоит здесь за меня. – И он скрылся в темноте подсобки, слившись с мраком еще раньше, чем пропасть в дверном проеме.

Габи, заметив, что бармен пропал, сползла с колен Бедного-Луи и подпихнула его к Вильгельму, игриво шлепнув. Бедному-Луи было уже все равно – он напился вдрызг. Вильгельм оглянулся – Марк уже дрых на диване.

– А вот и Джексон Максгрейв, как я и обещала, – протянула Габи, улыбаясь и невинно хлопая ресницами. – Джексон, а я познакомилась с начинающим художником. Говорит, твой поклонник.

Бедный-Луи вблизи оказался еще более жалким, чем был ранее. Его лицо покрыто прыщами, на носу, на самом кончике, бородавка. От волос пахло мылом, дешевым, похожим на то, что используют для стирки одежды. От кофты несло старостью.

– П-простите, М-Мистер М-Максгрейв, я п-писал В-вам! – Голос его тоже дрожал, будто он сидел не на барном, а на электрическом стуле. – В-Вы не ответили…

– Конечно не ответил, мне же их десятками шлют, – вздохнул Вильгельм, стараясь не смотреть на довольную Габи, которая даже не разговаривая с Бедным-Луи, умудрялась волновать его, то поднимаясь, то опускаясь по его позвоночнику ногтями.

Элиза уже заменила Эндрю и улыбалась, подливая текилу Дону Краусу – сыну владельца финансовой корпорации, который еле стоял на ногах и пытался не свалиться у стойки, продолжая что-то ей рассказывать. Она кивала, будто слушала. Все бармены должны быть очаровашками – кому еще изливать душу, поглощая рюмку за рюмкой, если не верному слушателю за барной стойкой? Большинство для этого и ходят в бар.

– В каком жанре работаешь? – спросил Джексон Максгрейв, оттягивая время.

– П-п-поп арт, – отплевываясь, еле выговорил Бедный-Луи, а Габи засмеялась так, будто это была самая смешная шутка в ее жизни. Так фальшиво, что Вильгельма даже передернуло.

– Уэйн Тибо? Рой Лихтенштейн? Джаспер Джонс?8 Кем вдохновляешься? – спросил Вильгельм, все еще вглядываясь в темноту подсобки. Бедный-Луи, будто пытаясь вспомнить, про кого говорил Джексон Максгрейв, замолчал на минуту, а потом, будто сообразив, воскликнул.

– Э-Энди Уо-Уо… – Язык его споткнулся о зубы и так и не поднялся.

– Понятно. – Ответ Вильгельма прозвучал резко. Лицо Луи стало испуганным и потерянным. Эльгендорф даже понадеялся, что это отрезвит парня, но тот лишь покраснел и закашлялся. Через мгновение на его лице вновь появилось выражение пьяницы.

Песня заканчивалась, чтобы начаться вновь. Сосед диджея запускал одну и ту же композицию каждые четыре минуты. Он еще мог поднять руку.

– Пошли танцевать, Луи. Покажи, на что способен, – сказала Габи. Луи покраснел, извинился и ушел в центр комнаты.

Его танцевальные движения похожи на что-то среднее между конвульсиями и метаниями рыбы, выброшенной на берег. Но Габи это не смущало. Радость Бедного-Луи была понятна – в реальной жизни такой вечер невозможен. Он танцевал так, будто это был его последний день в жизни.

Вильгельм нервно задергал ногой. Он как раз надеялся сделать так, чтобы этот день был не последним в жизни Одураченного-Луи.

– Элиза!

Девушка сразу же услышала его и, мило улыбнувшись очередному гостю, подошла к Вильгельму.

– Где Эндрю? Он не выходил?

Элиза с сияющей улыбкой посмотрела на Вильгельма. В глазах блестели огоньки проницательности. Она все знала, но была достаточно умна, чтобы молчать.

– Он что-то ищет в сумке. Сказал, что скоро выйдет. Вам налить что-то, Мистер Максгрейв?

– Нет, Элиза, спасибо. – Улыбнулся Вильгельм для вежливости. Потом залез во внутренний карман кожанки и достал оттуда сотню долларов, сложенную в гармошку. – Пожалуйста, возьми. За молчание.

Она с благодарной улыбкой взяла из изящной руки Вильгельма сотню и засунула ее в карман. Там была россыпь бумажек.

– Может, все-таки виски? Или виски с колой?

– Колы. Без виски.

Элиза улыбнулась, кивнула и направилась к холодильнику – газировку в клубе выдавали только в банках. Вильгельм с наслаждением открыл баночку. Газировка прыснула сладкой пеной на его пальцы, испачкала крышечку. Эльгендорф поднес банку к губам и сделал два больших глотка – он всегда пил колу перед сном.

– Два рома нам и побыстрее! – раздалось сзади. Уже вконец одуревшая от алкоголя Габи кричала Элизе, прижимаясь к Бедному-Луи. А Бедный-Луи был уже Счастливым-До-Невозможного-Луи.

«Прошу тебя, Эндрю, скорее!» – мысленно молил Вильгельм, наблюдая за тем, как аккуратные пальчики Элизы достают две чистые рюмки, откупоривают новую бутылку темного напитка, как она аккуратно наливает ром в емкости.

Вильгельму показалось, что ром пах смертью.

– Вот, держи!

На барную стойку, прямо перед носом Вильгельма, приземлился маленький мешочек сахарной пудры. Пакетики идентичные – Эндрю знал про игры Марка и Габи.

Вильгельм, недолго думая, высыпал пудру в рюмку Бедного-Луи, сделав вид, что достал пакетик из кармана. Эндрю, как ни в чем не бывало, стоял у стеллажа и протирал бокалы. Будто и не уходил.

Габи, заметившая, как Вильгельм высыпал белый порошок в рюмку, радостно улыбаясь, подхватила Бедного-Луи за локоть и потащила к барной стойке. Сзади Марк, проснувшийся в самый неподходящий момент, уже довольно ухмылялся, показывая Джексону большой палец.

Вильгельм кисло улыбнулся и чуть заметно кивнул.

Рядом Бедный-Луи, выпивший ром с сахаром залпом, вновь попал под растерзание Габи, которая потащила его к дивану.

Жестом показав на пачку сигарет и кивнув в сторону выхода, Вильгельм сказал Марку, что хочет покурить на свежем воздухе. Тот лишь кивнул и улыбнулся.

– Я покурить, Эндрю.

Эндрю еле заметно кивнул, не переставая протирать бокалы под шампанское белоснежной тряпочкой. И как она оставалась чистой?

Укутавшись в кожанку, Вильгельм направился на улицу. Выход на первом этаже, а клуб для элит в подвале. Весь первый этаж занимал обычный танцпол, где резвились те, кому еще рано опускаться так низко. Когда темное помещение оказалось позади, Вильгельму вдруг стало легче. Будто у него появилась душа. Что-то помимо мозга и сердца. Но он знал, что это невозможно.

Была ночь, но скоро должен наступить рассвет. Нью-Йорк пах сыростью и асфальтом – недавно шел дождь. Звезд не видно за облаками, но Луна, огромная и белоснежная, уже уплывала к горизонту, чтобы скоро уступить место Солнцу.

Вильгельм зашел за угол, где стояли мусорные баки, и, прислонившись к стене спиной, закурил.

Глава двенадцатая

Бумаги и отчеты разбросаны по полу, но даже после того, как в комнате загудела тишина, никто не подбирал их. За окном горела земля, залитая темной кровью. Вильгельм сидел за столом в убежище, обхватив голову руками, склонившись над письмом, на которое мечтал ответить, но не мог.

Написанное знакомым, будто собственным, почерком, пахнущее привычной сладостью, письмо.