Записки военного альпиниста. От ленинградских шпилей до вершин Кавказа 1941–1945 бесплатное чтение

Михаил Бобров
Записки военного альпиниста. От ленинградских шпилей до вершин Кавказа. 1941—1945

Человек-победитель

Жизнь Михаила Михайловича Боброва достойна экранизации в приключенческом жанре. Ленинградский мальчишка, спортсмен начал свой ратный подвиг в неполные восемнадцать лет и сумел сделать больше, чем иные военачальники. В первой части книги идет рассказ о верхолазах, как их сейчас называют – высотниках, которые в тяжелые блокадные годы маскировали золотые архитектурные доминанты прекрасного Санкт-Петербурга. Все эти золотые вершины служили для фашистских артиллеристов и летчиков привязками и ориентирами для прицельной стрельбы и бомбометания по военным объектам, школам, госпиталям, скоплениям людей.

В бригаде верхолазов-маскировщиков работал тогда и автор этой книги М.М. Бобров. Именно они – блокадные маскировщики – спасали красоту города и жизни многих ленинградцев. Повествование о работе этих смелых людей продолжено до настоящего времени, где промышленные альпинисты совместно с вертолетчиками помогают в реставрационных работах по ремонту высотных объектов.

Из блокадного города девятнадцатилетний лейтенант Михаил Бобров был направлен на Кавказ, где в качестве старшего инструктора 5-го отдельного горнострелкового отряда воевал со знаменитыми немецкими горными егерями.

Поражают мужество и самоотверженность немногочисленных советских горнострелковых отрядов и партизан-горцев в противостоянии специальным горным подразделениям, не знавшим до той поры поражений. Знания, опыт, личный пример, крепкие руки и боевой дух спортсменов-альпинистов, в числе которых был и Михаил Михайлович, спасли немало солдатских жизней.

От результатов войны на высотах свыше 4000 метров, так же как и от хода Сталинградской битвы, напрямую зависела судьба всей Второй мировой войны на Евразийском континенте. Если бы немцам удалось до зимы 1942/43 года пройти через перевалы Главного Кавказского хребта в тыл обороняющихся войск, для Советского Союза последствия были бы катастрофическими. Слишком значительные ресурсы оказались бы потеряны, и в первую очередь – нефтяные месторождения в Чечено-Ингушской и Азербайджанской ССР, к которым рвался Гитлер. В случае успеха немцев в войну на их стороне наверняка выступила бы Турция. Фашисты тогда высвобождали значительные силы для захвата Сталинграда и Астрахани с последующим выходом на Ближний Восток и Среднюю Азию. И хотя, как говорится, история не терпит сослагательного наклонения, учитывая эти обстоятельства, можно утверждать, что будущая мировая история в то время в значительной мере зависела от успеха гитлеровцев на Кавказе.

Современному человеку, не осознающему тяжести тотальной войны на полное уничтожение, тяжело представить себе, какие лишения выпали на долю тех, кто защищал тогда нашу страну. И война в горах здесь стоит особняком. А в части второй данной книги «Фронт над облаками» речь идет о самой высокогорной войне в истории. Ко всем опасностям, которые готовит опытный противник, здесь добавляется борьба с суровой горной природой – лавинами, камнепадами, морозами ниже —30°, ветрами и нехваткой кислорода. Не за счет превосходства в вооружении, а только благодаря своему патриотизму, своим исключительным моральным качествам, превозмогая зачастую инстинкт самосохранения, нашим горным стрелкам удалось удержать перевалы и не пропустить в Закавказье прекрасно подготовленных и экипированных немецких егерей.

Несомненно, что молодые поколения в целях нормального патриотического воспитания должны иметь перед глазами примеры доблести и славы своего великого народа. Тем не менее современные дети растут на западных кинофильмах. А ведь история нашей страны, как ничья другая, изобилует и подвигами мирного времени, и непревзойденными примерами личного мужества и героизма воинов, пред которыми бледнеют голливудские герои.

Такие книги, как эта, дают возможность из нашего времени господства материальных ценностей и утверждающего себя общества потребления заглянуть в героическое прошлое наших народов, ощутить величие их подвига, свет души, невыразимую внутреннюю силу и достоинство людей прошлых лет.

А.А. Михайлов, доктор исторических наук, профессор

От автора

Моя книга посвящена спортсменам-альпинистам, которые в годы Великой Отечественной войны применили свои навыки для защиты Отечества. В тот период наша страна в полной мере осознала необходимость в такой уникальной специализации, как военный альпинизм.

Горы – естественный защитный барьер, но его важно грамотно использовать при обороне своей территории. Горы – особое пространство, оно принимает только «своих». Тех, кто умеет жить и работать в прямом смысле на высоте.

Быстро научить этому нельзя. Умение ориентироваться в горах, читать рельеф, совершать восхождения, ходить по леднику, лазить по скалам, спускаться на лыжах по неподготовленным склонам дается годами упорных тренировок с детского возраста. Это техника, это база, без которой любые действия в горах, в том числе военные, не будут эффективны.

Не могли быть эффективными и высотные работы по маскировке золотых шпилей Санкт-Петербурга, если бы в блокадном городе не нашли ребят, занимавшихся до войны альпинизмом и скалолазанием. Ленинград находился под артиллерийским обстрелом, и сияющие шпили очень помогали врагу вести прицельный огонь. Маскировка высотных доминант стала задачей стратегической важности…

В этой связи важно помнить, что юные спортсмены – не только достойная смена в борьбе за олимпийские медали. Это стратегический ресурс страны.

Мой жизненный опыт свидетельствует, что мы победили во Второй мировой войне и смогли потом восстановить страну во многом благодаря развитию и поддержке массового спорта. Я подчеркиваю это не только как военный, как ветеран войны, но как спортсмен и педагог.

В спортивных секциях дети проходят достойную школу жизни. В них крепнет командный дух и достоинство, гордость за свой город, который они представляют на соревнованиях. Ребята учатся уважать своих наставников, работать над собой, сражаться и побеждать, а также по-настоящему дружить и стоять друг за друга. Они осознают идеалы и ценности. Все эти качества необходимы не только для достижения спортивных высот. Это неотъемлемые качества личности настоящего патриота и защитника своей Родины. Спорт лишь помогает их сформировать.

Но так будет только при одном условии: если детский спорт снова станет массовым, а спортивные школы – доступными для всех, то есть бесплатными.

В платной секции между ребенком, его родителями и тренером складываются совсем другие отношения, не предполагающие работу над личностью. В лучшем случае ребенку дается специализация, и то вполовину сил, в развлекательном режиме. Нет стимула выкладываться, нет динамики, нет преемственности.

Платный тренер работает с тем, кто заплатил сегодня. Он лишен возможности выбирать лучших и удерживать их в команде. Дети из бедных или неполных семей, где матери не в состоянии оплачивать занятия, а также форму, снаряжение и соревнования, остаются неохваченными. Они идут своими путями, часто не самыми верными. Помните, раньше тренеры ходили по школам? Как часто они отбирали самых отъявленных хулиганов. Очень многие неординарные, выдающиеся ребята, не окажись они в нужный момент в спортивной школе, осели бы в криминальной среде.

Полагаю, что сегодня необходима отдельная государственная программа по возрождению бесплатных детских спортивных школ, цель которой – не столько взращивание чемпионов, сколько повышение общего уровня физической культуры и укрепление моральных качеств подрастающего поколения.

Когда государство дает большие возможности – крепнет желание любить и защищать свою Родину. В моем случае вышло именно так.

Пусть сегодня у детей будет счастливое спортивное детство. Пусть они занимаются спортом и соревнуются с удовольствием. Пусть знают себе цену. Свою силу и мощь, чтобы достойно реализоваться в профессии и постоять за близких. Сильный сплоченный народ – лучшая гарантия мира, стабильности и благополучия.

Первый шаг к тому – Указ Президента Российской Федерации о возрождении системы ГТО. Полностью поддерживаю. Но важно, чтобы в стране была создана не только система тестирования, но и система подготовки детей по требуемым стандартам. Лучше всех с этой задачей справились бы бесплатные детско-юношеские спортивные школы.

И мне бы очень хотелось, чтобы в перечне обязательных дисциплин этих спортивных школ были альпинизм, горный туризм, скалолазание, горные лыжи.

Занимайтесь спортом под мирным небом!

Будьте здоровы и счастливы.

Ваш Михаил Бобров

Часть первая
Блокадный альпинист

Моим друзьям альпинистам-маскировщикам блокадного Ленинграда посвящаю

О блокадном Ленинграде написано много книг, в том числе и об альпинистах-маскировщиках, прятавших от фашистских артиллеристов и летчиков золотые доминанты города, которые позволяли врагам прицельно уничтожать архитектурные памятники, военные объекты, заводы и его жителей.

В сентябре 1941 года, почти 75 лет назад, с началом блокады Ленинграда, началась и маскировка золотых куполов, шпилей, луковок, маковок и крестов, выдававших врагу наш город своими бликами, сияющими в солнечные дни и лунные ночи.

Мне, как участнику бригады верхолазов-альпинистов, маскировавших золотые доминанты, хотелось бы вновь вернуться к воспоминаниям тех дней с позиций очевидца и действующего лица этих событий и раскрыть образы людей, которые спасали красоту Северной Пальмиры и жизни многих его жителей от прицельного артиллерийского огня и бомбежки.

Из нашей бригады я остался один, тем более мне необходимо еще раз вспомнить о моих боевых товарищах в год юбилея Великой Победы. У них было много общего. И порой кажутся странными, неправдоподобными их искренний патриотизм, оптимизм, бескорыстие, чистота помыслов, способность к самопожертвованию, к подвигу во имя Победы. Все они были романтиками. Наверное, поэтому и стали альпинистами. Будь на их месте другие, они пожалели бы себя гораздо раньше, не переходя последней черты физического истощения. И возможно, спаслись, уехали бы из блокадного города, но это были бы уже другие люди. Мои близкие друзья не могли поступить иначе. Они страстно любили свой город, работали и сражались за него, пока держались на ногах.

Когда сейчас, в мирное время, я смотрю на сияющие золотом соборы, всегда вспоминаю моих прекрасных друзей, с кем работал в одной фронтовой альпинистской связке, спасшей эту красоту.

Мне довелось побывать почти на всех золотых вершинах Санкт-Петербурга. Много раз я видел с высоты птичьего полета наш сказочный город и в годы войны, и в мирные дни. Поверьте, нет ничего краше панорамы нашего чудо-города. Он хорош в любую погоду, особенно в белые ночи, которые придают неповторимый колорит Северной столице.

Уместно поблагодарить дирекции Исаакиевского и Петропавловского соборов, хорошо организовавшие обзорные экскурсии на этих доминантах. Они необычны тем, что Нева с гладью реки и зеркалом воды взморья, стрелка Васильевского острова, Дворцовая набережная, Троицкий и Дворцовый мосты предстают перед нами во всей своей непревзойденной красоте. Тем более обидно, когда эту «небесную линию» нарушают отдельные высотные здания из бетона и стекла, как их назвал академик Д.С. Лихачев, «торчки».

Великий русский архитектор В.И. Баженов при выборе мест расположения доминант говорил: «Польза и красота нераздельны должны быть». А что касается выбора оптимальных размеров и формы доминанты, то здесь лучше всего соблюдать старое правило, которого придерживались плотники Древней Руси: «Рубите высотою, как мера и красота скажут».

Любите свой Великий город.

Глава 1
Начало

Это имя как гром и как град:

Петербург, Петроград, Ленинград!

Н. Асеев

Война стремительно ворвалась в наши дома. Конечно, ее приближение ощущалось, и мы знали, что когда-нибудь этот час придет. К войне готовилась вся страна, весь народ. Даже мы, мальчишки, окончившие школу в 1940 году, рванули на военные заводы, чтобы помогать старшим во всеоружии встретить врага. Каждый из нас стремился сдать все нормативы на очень почетные в довоенное время значки: «Готов к труду и обороне», «Готов к санитарной обороне», «Ворошиловский стрелок», «Готов к химзащите», которые с достоинством носили на груди. Активно занимались спортом, в технических кружках. Многие были донорами.

На заводе «Прогресс» у Финляндского вокзала, где я работал, выпускали военную оптическую продукцию, и там особое внимание уделялось допризывной подготовке молодых рабочих. Пропустить такие занятия без уважительной причины было смерти подобно – наказание следовало неотвратимо. Каждый рабочий считал за честь заниматься в спортивной секции. Я серьезно увлекался горнолыжным спортом, альпинизмом, бегом на средние дистанции. Спортивный инвентарь, залы, бассейны предоставлялись бесплатно, путевки в альпинистский лагерь на Кавказ и проезд по железной дороге оплачивали профсоюзы.

Мы радовались жизни, работали, любили свою Родину и беззаветно были ей преданы.

22 июня 1941 года объявление о войне застало меня на городском массовом профсоюзно-комсомольском легкоатлетическом кроссе в Удельном парке, где я выступал на пятикилометровой дистанции. Каждый переживал услышанное по-своему. Участники соревнований под впечатлением от сообщения по радио долго не расходились, стояли группками, переговаривались вполголоса.

Мы решили на следующий день собраться на заводской митинг и добровольцами уйти на фронт. На митинг пришел весь завод. Но все оказалось не так просто. Каждый работник завода стоял на строгом учете, имел военную бронь, и директор пригрозил нам казарменным положением, если мы обратимся в военкомат с заявлениями записаться добровольцами.

У военных комиссариатов города толпились люди – выпускники школ, студенты и преподаватели вузов, рабочие заводов и фабрик, некоторые приходили семьями.

Через неделю после начала войны в Ленинграде были созданы штаб и политотдел добровольцев. Через десять дней в народном ополчении насчитывалось более ста тысяч воинов в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет.

На заводах, фабриках, в организациях и учреждениях установился образцовый порядок. Чувствовались удивительная самодисциплина и трудовой подъем. Ни у кого ни на секунду не возникала мысль о том, что фронт может приблизиться к городу и тем более что нашим городом могут овладеть фашисты. Все считали, что вот-вот произойдет перелом и бои будут идти на территории противника.

Настроение было бодрое. Полки магазинов ломились от продовольственных товаров. Люди по-прежнему ходили в гости. Городские парки и пляжи, особенно у Петропавловской крепости, оккупировала отдыхающая и загорающая публика. Когда началась эвакуация, никто не хотел уезжать.

ИЗ ДНЕВНИКА: 1 июля 1941 года

«Мне здорово повезло. Я и мои заводские друзья-спортсмены приглашены в городской комитет комсомола на собеседование. Встречу с нами, кроме горкомовских работников, проводили четверо солидных мужчин, двое из них были в военной форме. Уточняли наши биографии, расспрашивали о родных, знакомых, о занятиях спортом, интересовались увлечениями. Наши производственные и комсомольские характеристики у них уже на руках. Со мной и еще с тремя ребятами получилась заминка – нам всем было по семнадцать лет, а брали с восемнадцати. Меня выручило знание немецкого языка и приближающееся восемнадцатилетие в августе. Ну и, конечно, за меня попросили старшие друзья. Я оставлен в списках прошедших собеседование. Ответ дадут завтра в Красногвардейском райкоме комсомола».

На следующий день часов в двенадцать в цех пришел секретарь заводского комитета комсомола и сообщил, что нас к 16.00 вызывают в военный комиссариат с вещами, откуда мы будем отправлены в Новочеркасские казармы на Охте. Там происходило формирование спецподразделений для заброски в тыл противника.

Сборы были спешными. Мать – в слезах, отец переживал, но тщательно скрывал это и гордился, что на войну я уходил добровольцем. В тот же вечер нас в казармах распределили по группам, специализациям и направлениям.

С утра 3 июля начались спешные напряженные занятия по десять – двенадцать часов в день. Краткий курс включал рукопашный бой, стрельбу из всех видов оружия, подрывное дело, ориентировку и передвижение на местности, метание гранат, бой с собаками, уход от преследования, топографию, наблюдение, радиодело и многое другое. Ребята мы были крепкие и выносливые, но к концу дня валились с ног. Спали как убитые, подъем был для нас испытанием, но хорошая утренняя пробежка снимала сонливость, а зарядка давала бодрость на весь день.

Четыре безумных дня, насыщенные до предела, пролетели как один час. Вечером 6 июля разрешили встречу с родными. А в ночь на 7 июля вооруженные, как говорится, до зубов, обеспеченные всем, чтобы месяц и более отработать в тылу врага, мы погрузились в грузовые машины и двинулись по Киевскому шоссе на юг, навстречу фашистам. Я никогда не забуду картину той белой ночи, когда вереница машин, везущих нас к фронту, поднималась по шоссе на Пулковские высоты.

Многие из нас последний раз смотрели на панораму удаляющегося города и висящие в тревожном небе темные аэростаты воздушного заграждения. И я уверен, что каждый гадал в ту ночь, вернется ли он домой. Мне выдали трофейный финский автомат «^уоми» и немецкий «Парабеллум», а также командировочное удостоверение, которое я должен был в экстренном случае уничтожить. Там значилось: «Предъявитель сего Бобров Михаил Михайлович состоит красноармейцем партизанского отряда № 2/99 и направляется в район Загоски-Теребушино для выполнения специального задания штаба Северного фронта. Начальник отдела штаба Северного фронта Атрощенко». В левом верхнем углу – штамп штаба Северного фронта с датой начала командировки – 6 июля 1941 года. Удивительно, что этот документ, залитый болотной водой, сохранился у меня по сей день.

В 1994 году мне потребовалось подтверждение моей деятельности в тылу врага в первые дни войны. Я послал запрос в соответствующие органы, долго ждал ответа. Казалось, просьба моя не будет удовлетворена. Но произошло чудо: почти одновременно из нескольких организаций пришли документы.

Из пяти приведу только два:

Архивная справка

09.09.94. № 1121

«По документам архивного фонда Ленинградского штаба партизанского движения установлено, что в списке лиц, отобранных в Красногвардейском райвоенкомате для использования по линии разведотдела Северного фронта, значится Бобров Михаил Михайлович, 1923 года рождения, место работы: завод № 357, проживающий по адресу: М. Пушкарская, д. 22, кв. 5.

В графе «Примечание» записано: «Наземник».

Список находится в деле списков партизан г. Ленинграда за июль 1941 – май 1942 г.

Директор архива И.П. Бабурин

Зав. отделом Т.Н. Снегова».

Архивная справка

Министерство обороны. Войсковая часть 61379

11 октября 1994 г. 103160, Москва, К-160

«Бобров Михаил Михайлович, 1923 г. рождения, уроженец г. Ленинграда, с 23 июля по 4 августа 1941 года в составе разведывательной группы под командованием Лебедева В.Д. выполнял особое задание командования разведотдела штаба Ленинградского фронта в тылу немецко-фашистских войск. Группа успешно выполнила задание.

Справка выдана на основании архивных документов войсковой части 61379.

Заместитель командира войсковой части 61379

А. Сивец».

Таких забросов в тыл противника было пять, один тяжелее другого. Гибло много смелых и способных разведчиков, особенно в первые дни войны. Так, например, мой отряд, заброшенный в тыл к немцам в ночь на 7 июля, был разбит полностью. Мы понесли большие потери. Вернулись домой единицы. В их числе и я – мне повезло.

Боевой опыт и умение приобретались кровью и тяжелым ратным трудом. В дальнейшем была налажена четкая работа по развертыванию широкой деятельности разведывательных и диверсионных групп, а также партизанских отрядов в тылу фашистов.

За годы войны в Ленинградской области партизаны уничтожили более 100 тысяч вражеских солдат и офицеров, спасли свыше 400 тысяч советских людей от рабства и истребления. Уничтожали военную технику, взрывали мосты, дороги, военные эшелоны, отвлекая на себя часть немецкой армии, чем оказали неоценимую помощь бойцам и командирам Ленинградского фронта, а также жителям блокадного города.

На нескольких страницах не уместить подробное описание короткого промежутка времени моего участия в боевых действиях в тылу врага. Все это требует особого осмысления, дополнительного сбора материала, подробного освещения работы всех наших боевых групп и описания каждого действующего лица в отдельности. Они заслуживают этого – верные и надежные товарищи, которые и в беде никогда не оставят, и сами первыми прикроют друга. О моих друзьях-разведчиках надо писать книгу, а не две-три странички. Это мой долг.

Совершенно согласен с теми, кто, характеризуя таких людей, их мужество, надежность, честность в сочетании с высокими нравственными качествами, говорит коротко: «Я бы с ним пошел в разведку…» Эти люди научили меня собранности, умению отвечать за свои действия и поступки, быть внимательным к себе и к окружающим, уметь держать слово и всегда помогать в беде своим товарищам.

С оставшимися в живых мы ежегодно встречаемся на общих ветеранских собраниях партизан или 5 ноября, в День российской военной разведки, в здании Разведывательного управления на Английской набережной, которое, кстати, имеет свою интересную историю. В 1764 году оно было приобретено у наследников князя Куракина специально для размещения в нем Ведомства военной разведки и контрразведки, так называемой Коллегии иностранных дел. Интересным является и тот факт, что 9 июня 1817 года воспитанник Царскосельского лицея Александр Пушкин вместе с шестью однокашниками получил назначение в Коллегию иностранных дел на должность переводчика. Все они начали службу с подписки о неразглашении государственных тайн. Двумя днями раньше этот документ подписал Александр Грибоедов.

Моя военная служба началась с разведки, которая в сочетании с активными занятиями спортом дала мне хорошую физическую и психологическую закалку на всю жизнь и особенно пригодилась в Вооруженных силах, где я прослужил 32 года. Но в этой книге основной разговор пойдет о маскировщиках куполов и шпилей – людях, влюбленных в свой город, спасших его красоту в тяжелое блокадное время.

Глава 2
Взгляд на город

Наберу высоту – и мгновенно

Из простора, где звезды горят,

Разгляжу я столицу Вселенной:

Петербург – Петроград – Ленинград.

В. Шефнер

В любое время года прекрасен наш город. Его мосты, величественные на Неве, ажурные и изящные на каналах и малых реках, его золотые вершины, бликующие и отражающиеся в зеркале вод, придают неповторимость ленинградскому – петербургскому пейзажу. Особенно красиво смотрятся шпили и купола в разных ракурсах с акватории Невы и залива. Днем они словно горят на солнце в голубоватой и дымчато-серой северной палитре красок, ночью сверкают в темноте, подсвеченные луной или прожекторами. Ими любуются все. Они вдохновляют художников и поэтов.

В Государственном музее истории Санкт-Петербурга хранятся хромолитография Ж. Бернардацци «Панорама Петербурга» первой половины XIX века и гравюра А. Апперта «Общий вид Петербурга» второй половины XIX века. На них хорошо просматриваются более ста доминант – высотных сооружений, в основном культового значения.

Именно эти вертикали, устремленные ввысь, диктовали гармонию и контрастность, ритм, разнообразие и особую выразительность общему силуэту города. Положительное значение ярких архитектурных доминант для облика приморского города, расположенного на ровной местности, было хорошо известно еще первым строителям Петербурга. В те времена выразительным силуэтом обладали многие ганзейские, в том числе прибалтийские города, природные условия которых близки к нашим. Башни соборов и ратуш в Таллине, Риге, Гданьске, Стокгольме, Копенгагене, Гамбурге и в других городах увенчаны изящными многоярусными фонариками или шпилями. Такие сооружения, как маяки, издали читаются с морских просторов, а вблизи поражают своей устремленностью ввысь, эффектно контрастируя с водным пространством и низкими берегами.

Оригинальная форма и живописная трактовка «светлой иглы» характерна и для невских берегов. Пример этому – различные композиции в расстановке шпилей и куполов.

Все высотные сооружения старого Петербурга размещались вблизи набережных и на примыкающих к ним прибрежных площадях, но на значительном удалении от берегов. Их шпили и купола были видны издали не только со стороны моря, но и с прилегающей пригородной местности, выполняя роль пространственных архитектурных доминант. Так, например, шпиль Петропавловского собора (122,5 метра) определил направление старой Царскосельской «першпективы». В сторону этого шпиля был направлен и целый веер улиц и переулков Городского острова (Петроградская сторона), где крайними являлись Большая Дворянская (ул. Куйбышева) и Александровский проспект (проспект Добролюбова). Интересно отметить, что шпиль Петропавловского собора находится в створе Пулковского меридиана.

Второй центр Ленинграда – шпиль Адмиралтейства (72 м). На него ориентированы Невский, Измайловский проспекты, Гороховая, Миллионная и Галерная улицы. Позднее на главные шпили города направлялись прямые трассы трех первых железных дорог: Николаевской (Московской) и Царскосельской (Витебской) – на шпиль Петропавловского собора, а Варшавской – на Адмиралтейскую иглу. Не их ли имел в виду Н.В. Гоголь, когда в статье «Об архитектуре нынешнего времени» писал: «Башни огромные, колоссальные необходимы в городе… Кроме того, что они составляют ему вид и украшения, они нужны для сообщения городу резких примет, чтобы служить маяком, указывавшим бы путь всякому, не допуская сбиться с пути».

В настоящее время в нашем городе осталось около сорока доминант. Разрушены прекрасные творения русской культовой архитектуры: Сергиевский собор, Вознесенская, Знаменская, Покровская, Благовещенская, Матвеевская, Мирониевская, Воскресенская, Успенская, Борисоглебская, Введенская и многие другие церкви. Некоторые из них были построены на народные деньги, собранные в честь победы русского оружия над шведами, французами, турками.

Как известно, враг никогда не ступал на улицы нашего города, но следы войны остаются надолго. Многие ленинградцы помнят дни, когда перестал сверкать могучий шлем Исаакиевского собора, померкли шпили Адмиралтейства, Инженерного замка, погасло сияние шпилей Петропавловского и Никольского соборов, Крестовоздвиженской и других церквей. Это была война.

ИЗ ДНЕВНИКА: 7 сентября 1941 года

«Вот и замкнулось кольцо блокады вокруг города. У Финского залива немцы в Стрельне, у Ладожского озера в Шлиссельбурге. 2 сентября Исполком Ленсовета снизил нормы снабжения продовольствием. Рабочие получают 600 граммов хлеба в день, служащие – 400 граммов, иждивенцы – 300 граммов.

Сегодня, в понедельник вечером, после массированной бомбежки загорелись деревянные Бадаевские продовольственные склады.

Что теперь нас ждет?

Полыхает огнем и моя родная Петроградская сторона, где я родился и вырос, здесь мой дом. Горят в саду Госнардома «американские горы», самый любимый аттракцион ленинградцев. Сухие деревянные конструкции вспыхнули от зажигательных бомб в секунду. Пламя гигантского костра освещало весь город, отражаясь в Неве, полыхало на шпилях, куполах, в окнах зданий. В эту бомбежку на Петроградской стороне появились первые разрушенные дома. В зоологическом саду погибла всеми любимая слониха Бетси…»

ИЗ ДНЕВНИКА: 14 сентября 1941 года

«Фашисты методично бомбят и обстреливают город из тяжелых орудий. Это изуверская тактика террора. Немцы бьют по школам, госпиталям, трамвайным остановкам, проходным фабрик и заводов, по любым скоплениям людей и военным объектам.

Я еще нахожусь в госпитале. Возвращаясь из тыла противника, при переходе линии фронта я был контужен. Дело идет на поправку. Плохо слышу, и побаливает голова, но хожу уже без палочки, головокружения прекратились, чувствую себя уверенно.

В госпитале меня навестил Алоиз Земба, мой друг-альпинист. Он в финскую войну был тяжело ранен, сражаясь в составе лыжного батальона. С ним вместе до войны мы ходили в одной альпинистской связке в горах. От службы в армии он после ранения освобожден подчистую.

Алоиз сообщил, что ищут альпинистов для маскировочных работ, и пригласил участвовать в этом интересном деле».

25 июля 1941 года была создана специальная служба технической маскировки города, штабом которой стало Архитектурно-планировочное управление Исполкома Ленгорсовета под руководством главного архитектора города Н.В. Баранова. По решению штаба маскировочными сетками был укрыт Смольный, в котором, кроме руководящих партийных органов, располагался Военный совет фронта – сердце и мозг обороны города. Осенью это была сетка с нашитыми на нее искусственными желтыми листьями. Зимой она менялась на белую – под цвет снега. Благодаря камуфляжу Смольный сливался с окружающим его парком, был совершенно неразличим с воздуха. Камуфляж применялся и в других местах города.

Под маскировочные сети были спрятаны военные корабли, стоявшие на Неве, батареи зенитных орудий и некоторые трамвайные пути. Огромные футляры из мешков с песком укрыли многие памятники: Медный всадник,

В.И. Ленину у Финляндского вокзала, С.М. Кирову у здания Кировского райсовета и др. Сняли с постаментов скульптуры коней с Аничкова моста и памятник Петру I у Инженерного замка… Неукрытыми оставались только монументы великим русским полководцам: Суворову, Кутузову и Барклаю-де-Толли, которые вдохновляли на подвиг защитников города-воина.

Немцы продолжали ежедневно систематически прицельно обстреливать город. Люди прятались в укрытиях. Входы в учреждения и магазины обкладывали мешками с песком. Чтобы сократить число человеческих потерь, меняли начало рабочих смен, переносили трамвайные остановки, переводили госпитали и школы в другие помещения. На стенах домов появились надписи: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Было очень много жертв. Конечно, вражеская разведка сообщала о перемещении наших объектов. Но как немецкие артиллеристы могли так прицельно бить по новым целям?

Наши разведчики проникли на вражеские артиллерийские позиции в район железнодорожной станции Дудергоф (ныне ст. Можайское), на Воронью и Кирхгофскую горы и на Гостилицкие высоты за Петергофом и, захватив двух «языков», доставили их в город. У немецких артиллеристов в планшетах нашли круглые пеналы, в которых лежали свернутые в рулоны фотографии панорамы города, сделанные мощными фотообъективами. Упомянутые высоты, откуда били немцы, находились на юге и юго-западе. Слева на фотографии были видны высокие портальные краны в морском порту. Красные стрелки указывали, сколько километров до кранов, а синие – сколько метров до объектов (Балтийского завода, Адмиралтейской верфи или стоящих у заводских стен кораблей). Видим купол Исаакиевского собора, и вновь красная стрелка, указывающая километраж, и синие – метраж до различных объектов. И так до всех бликующих доминант: Адмиралтейства, Петропавловки, Инженерного замка, вплоть до Александро-Невской лавры, с указанием количества километров и метража. Особенно четко были отмечены все бликующие доминанты: шпили, купола, кресты, луковки, маковки. Это были своего рода артиллерийские привязки, ориентиры, благодаря которым фашисты вели точный прицельный огонь по объектам. Весь город на фотографии был разбит на квадраты, а все подлежащие обстрелу объекты – помечены номерами: Эрмитаж – № 9, Дворец пионеров – № 192, и так все театры, музеи, школы, заводы, госпитали. Эту фотографию я видел несколько раз и хорошо ее помню. С Вороньей горы и сейчас невооруженным глазом хорошо просматриваются яркие, ослепительно блестящие на солнце золотые шпили и купола.

Стало ясно, что все бликующие точки города необходимо спрятать от врага, замаскировать. Но как это сделать? Здесь наличие резких примет города, упомянутых Н.В. Гоголем, приобретает обратное, негативное значение.

Командование Ленинградского фронта и Исполком Ленгорсовета поручили разрешить эту сложную задачу Управлению культуры. Начальник управления Б.И. Загурский собрал экстренное совещание в Государственной инспекции охраны памятников, которая помещалась тогда на Фонтанке, в здании Большого драматического театра.

Долго советовались, спорили. Нужно было срочно решить, чем замаскировать доминанты города и как это осуществить в кратчайшие сроки. Предложения были различные, доходящие до абсурда. Один из крупных «специалистов» предложил разобрать все золотые купола и шпили. Против этой идеи буквально восстали и разнесли ее в пух и прах главный архитектор города Н.В. Баранов и начальник Государственной инспекции охраны памятников Н.Н. Белехов. Другое предложение заинтересовало: построить леса и с их помощью закрыть бликующие вершины города. Но где взять столько материалов, когда все шло на строительство оборонительных сооружений? Любая зажигательная бомба, попавшая на леса, сожжет их.

Один военный предложил использовать для маскировочных работ аэростаты воздушного заграждения. Попробовали. Аэростат сносило осенним балтийским ветром, подвешенного на стропах человека раскачивало, как на гигантских качелях. К объекту подступиться было невозможно. Прошло предложение молодого архитектора Василеостровского района Н.М. Уствольской. Наталья Михайловна, сама альпинистка, предложила использовать для этих работ находящихся в городе альпинистов. Она убедила присутствующих, что, используя альпинистскую технику восхождения, спортсмены справятся с этой сложной задачей. Так родилось решение пригласить для маскировки спортсменов-альпинистов.

Кстати, такой опыт был еще в Первую мировую войну, когда немцы бомбили Париж с воздуха. Они делали это с цеппелинов. Огромные серебристые «сигары» дирижаблей бесшумно появлялись в ночном небе, ориентируясь на цели по бликующим и ярко выраженным силуэтам доминант, наводя страх на парижан. Город в ту пору оставался беззащитным. Выручили французские альпинисты, замаскировавшие золотые пятна столицы и укрывшие их сетями.

Но где найти в Ленинграде альпинистов, когда большинство спортсменов уже давно на фронте? За поиски взялась Уствольская. Первой она отыскала свою подругу Ольгу Фирсову, которая начала поиски товарищей по альпинистской секции добровольного спортивного общества «Искусство». Фирсова отыскала Алю Пригожеву, а та – Алоиза Зембу. Алоиз, в свою очередь, нашел в госпитале меня. Вот так и сформировалась бригада маскировщиков-верхолазов.

ИЗ ДНЕВНИКА: 16 сентября 1941 года

«Нашу четверку – Олю, Алю, Алоиза и меня – вызвали на совещание в Управление культуры Ленгорисполкома к его начальнику Б.И. Загурскому. На совещании присутствовало много военных и гражданских лиц. Здесь были представители штаба Ленфронта, МПВО, Архитектурно-планировочного управления и Инспекции охраны памятников.

После нескольких вступительных слов главный архитектор города Н.В. Баранов сообщил, что нам хотят поручить выполнение особо важного задания – приступить к маскировке высотных объектов, позолота которых выдавала врагу наш любимый город.

Беседа с нами продолжалась около часа. Мы приняли предложение о маскировке и составили перечень материалов, инвентаря, необходимых для производства работ.

Нашу бригаду верхолазов подчинили начальнику Инспекции по охране памятников Н.Н. Белехову, обаятельному человеку, сразу располагающему к себе. На него возложили всю ответственность за выполнение этого сложного задания. Высокий военный с двумя ромбами в петлицах сообщил, что завтра будет готов приказ командования фронта о начале маскировочных работ…»

На следующий день в кабинете Н.Н. Белехова продолжался деловой спор по поводу окраски шпилей и куполов. Архитекторы О. Шилина, С. Давыдов, Н. Уствольская, инженер Л. Жуковский уточняли детали и методику маскировки.

Шпиль Петропавловского собора решили покрыть шаровой масляной краской, которой красят военные корабли, ею уже были покрыты купол и звонницы Исаакиевского собора. Эта краска хорошо сливается с осенним мглистым ленинградским небом и плохо просматривается с артиллерийских позиций фашистов. Позолота на этих соборах производилась с помощью гальванопластики, через огонь и держится прочно, поэтому серый камуфляж в дальнейшем можно спокойно снять химикатами, не повредив позолоты. Все остальные шпили и купола предложили закрывать чехлами, так как они покрыты тончайшими листами сусального золота, посаженными на клей, и если маскировочную серую краску с этих шпилей смывать химикатами, то снимется и тончайшая позолота.

Гладкие, с вертикальным взлетом шпили, колеблющиеся на ветру, – это совсем не горы. Так, например, при сильном ветре амплитуда раскачивания шпиля Петропавловского собора доходит до 1,8 метра. Технику альпинизма надо было приспособить к совершенно непривычным условиям. Каждый объект маскировки имел свою неповторимую форму и конструкцию, требовал особого подхода. Но никто из будущих маскировщиков не мог похвастаться опытом подобной работы, за исключением, пожалуй, Алоиза Зембы, который обучал технике альпинистской страховки рабочих-ремонтников при маскировочной работе купола и звонниц Исаакиевского собора. По его методике и с его помощью рабочие покрасили золотой купол серой краской за неделю. Красили несколько человек сразу со всех сторон, спускаясь сверху по куполу на веревках, закрепленных за перила у верхнего фонарика. Купол Исаакиевского собора окончательно покрасили 11 июля 1941 года.

Прежде чем начать рассказывать о штурме вершин блокадного Ленинграда и трудной, изнурительной работе, следует более подробно рассказать о каждом верхолазе нашей дружной бригады, выполнявшей эти сложные маскировочные работы.

Глава 3
Основные участники маскировочной бригады

Хормейстер, тренер, альпинист,

Великой силы оптимист,

Надежный друг и просветитель,

В войну златых вершин хранитель.

Прошли вы через все невзгоды,

Но не состарили вас годы.

Ваш дух был молод и силен…

Примите низкий наш поклон.

М. Бобров

Ольга Афанасьевна Фирсова (1911–2005)

Родилась в 1911 году в Швейцарии. Первые годы своей жизни провела в небольшом швейцарском городке Винтертуре, где в те годы жили ее родители, здесь она впервые увидела горы. Ольга Афанасьевна хранила любопытный документ величиной с газетный лист. Это диплом ее отца – Афанасия Осиповича, свидетельствующий об окончании им в 1910 году Высшего технического училища в Германии. Афанасий Осипович был среди специалистов, которые с первых же дней приняли советскую власть. Ольга Афанасьевна показывала мне фотографию своего дома в Винтертуре, где она родилась и жила. Фотографию сделала Оля, дочь Ольги Афанасьевны, побывавшая в командировке в Швейцарии и посетившая этот дом. На цветной фотографии виден четырехэтажный дом, прекрасно сохранившийся, удивительно аккуратный.

Семья Фирсовых проживала в квартире на третьем этаже. Афанасий Осипович воспитал у дочери любовь к спорту. Еще совсем маленькая Ольга часто мчалась с отцом по головокружительным ледяным склонам на санях и отлично каталась с гор на лыжах.

В 1914 году семья решила вернуться в Россию. Фирсов, инженер по дизелям, заранее списался с Коломенским паровозостроительным заводом, куда и устроился на работу. Революция застала Фирсовых в Нижнем Новгороде. Теперь отец трудился на эвакуированном из Риги заводе «Фельзер и К^о». Оля Фирсова на крутых приволжских склонах Нижнего Новгорода успешно осваивала катание на горных лыжах, удивляя своим мастерством нижегородцев.

В 1929 году семья Фирсовых переехала в Ленинград, где отец начал работать на заводе «Русский дизель». В 1930 году Афанасия Осиповича арестовали. Он был осужден на пять лет лишения свободы. Однако личность арестованного талантливого инженера А.О. Фирсова, находившегося в то время в Москве, на Лубянке, привлекла внимание наркома тяжелого машиностроения С. Орджоникидзе, не желавшего терять ценных специалистов, в которых остро нуждалась бурно развивающаяся промышленность страны. Афанасия Осиповича расконвоировали и назначили начальником конструкторского бюро Т-2. Это было специальное КБ по разработке конструкции быстроходного танка. Фирсовым и его сотрудниками были разработаны танки, которые успешно выдержали испытания и хорошо зарекомендовали себя в боях в Испании и под Халхин-Голом. На одном из военных парадов на Красной площади Афанасий Осипович Фирсов собственноручно провел новый танк на большой скорости впереди колонны бронетанковых частей.

14 марта 1937 года в Харькове он был снова арестован. 10 декабря 1937 года А.О. Фирсова приговорили к расстрелу, и в тот же день приговор был приведен в исполнение. Только 12 июля 1957 года Военная коллегия Верховного суда СССР полностью реабилитировала Афанасия Осиповича Фирсова за отсутствием состава преступления.

«Влияние отца на нас, детей, было очень сильным, – вспоминала Ольга Афанасьевна. – Мы ощущали его, даже когда отца не было… его слова, его голос. Он был большим патриотом и очень требовательным. Все, о чем он просил, мы выполняли беспрекословно. Авторитет его в семье был непререкаем».

С Олей отец очень дружил. Ее смелость ему импонировала. Афанасий Осипович поддерживал в детях рискованные начинания. Мать никогда не возражала.

Порядочность, чувство долга и ответственность были само собой разумеющимися понятиями в этой удивительной семье. Оля росла очень общительной. Делала все в жизни добросовестно и сноровисто, должно быть, это было заложено в генах. Однажды отец спросил Олю, не хочет ли она научиться играть на рояле. Девочка сказала, что хочет. После этого в доме появился огромный рояль. Оле шел тогда одиннадцатый год. И Афанасий Осипович не мог предполагать тогда, что сам предопределил будущую профессию дочери. Оля начала заниматься музыкой с учительницей. Поначалу музыкой увлекался и брат Игорь. Но скоро бросил это занятие, охладел. Оля не бросила.

Поступила учиться в музыкальное училище Василеостровского района Ленинграда. Одновременно преподавала музыкальное воспитание в 105-й школе для трудновоспитуемых детей. Отсюда с 1929 года и начался отсчет ее трудового стажа. В это же время она экстерном сдала вступительные экзамены в московский вуз по специальности «Электромашиностроение». Через год от инженерной карьеры отказалась окончательно, решила учиться в консерватории.

Для того чтобы заработать на жизнь, она не гнушалась никаким трудом: убирала туалеты, чистила железнодорожные пути, работала грузчиком, официанткой, гардеробщицей, сборщицей радиодеталей…

Жила Ольга в то время на улице Максима Горького в доме № 27. Ниже этажом жил известный дирижер Карл Ильич Элиасберг.

Ее альпинистская тропа началась с того, что отец, впервые в жизни получив отпуск, отправился с шестнадцатилетней Олей в Крым, где путь от Севастополя до Алушты они прошли по горному маршруту. Этот поход оставил у нее на всю жизнь неизгладимое впечатление – она влюбилась в горы.

В консерватории сложилась хорошая студенческая спортивная компания. Всем дружным коллективом в выходные дни выезжали в Кавголово кататься на горных лыжах. Там ее и увидел студент Михаил Шестаков. В консерватории он занимался по классу виолончели, а Оля – по классу хорового дирижирования.

С Мишей Шестаковым Олю объединяла не только музыка, но и спорт. Горами ее окончательно увлек Шестаков. Он был отличным горнолыжником и альпинистом.

В 1935 году Оля совершила свое первое восхождение на Казбек. Покорение этой вершины ей далось легко. Она унаследовала от отца хорошее здоровье. Была крепкой и в то же время пластичной, подвижной. Сила, соединенная с ловкостью, дала хорошие результаты в освоении горнолыжной техники.

Вместе с Мишей они работали в Кавголове тренерами по горным лыжам с группами школьников в секции добровольного спортивного общества «Искусство», где тогда активно занимался со своими одноклассниками и я. Это был очень дружный спортивный коллектив. Наши инструкторы Михаил Иванович и Ольга Афанасьевна (мы тогда называли их только по имени и отчеству) не только демонстрировали сами высочайшую технику спусков с гор, но и благодаря своему педагогическому мастерству быстро передавали нам азы виртуозной езды на лыжах. Но простыми практическими уроками дело не ограничивалось. Мы слушали рассказы о музыке, горах, выдающихся альпинистах. Тренеры, в свою очередь, интересовались нашими успехами в школе. Вместе мы встречали Новый год в кавголовском лесу и катались там на лыжах на северных склонах до самых майских праздников.

Ольга Афанасьевна умела находить ключик к сердцам девчонок и мальчишек.

Она их привораживала к себе постоянной интереснейшей и увлекательной информацией на различные темы, была для нас в полном смысле этого слова наставником. Мы часто заходили в гости к Шестаковым.

В их доме на улице Блохина в одной из комнат стоял большой рояль. Мы рассаживались вокруг и, притихнув, слушали домашний концерт. А потом обязательно пили чай – и вновь рассказы о горах, просмотр фотографий…

В довоенные годы Ольга Афанасьевна серьезно увлекалась альпинизмом. Вместе с Мишей они совершили ряд интересных восхождений на различные вершины Кавказа, в том числе на Эльбрус. Эта несложная по технике вершина тяжело досталась Фирсовой. Спортсмены попали в непогоду – снежный буран. Оля тогда сильно обморозила ноги, даже вставал вопрос об их ампутации.

Летом 1938 года Оля и Миша поженились. Они снова уехали на Кавказ, работали инструкторами в альпинистском лагере «Буревестник» на Домбае. В том же году Шестаков и Фирсова закончили обучение в консерватории и получили назначение в Киргизию, во Фрунзе, где Оля стала работать хормейстером в Оперном театре и художественным руководителем местной филармонии.

В 1940 году Оля и Миша возвратились в Ленинград. Олю назначили руководителем дошкольного клуба музыкально одаренных детей Дворца культуры имени С.М. Кирова.

А потом была война, блокада… Наташа Уствольская нашла Олю Фирсову и пригласила ее принять участие в маскировке Ленинграда, когда та работала в порту на погрузке ящиков с минами.

Александра Ивановна Пригожева (1920–1942)

Какой погиб цветок!

Какая красота увяла!

Опал твой каждый лепесток —

Все у тебя война отняла.

М. Бобров

Об Александре Пригожевой у меня было очень мало достоверных сведений. Мы с Алей (как ее все звали в нашем окружении) вместе до войны занимались в горнолыжной секции в Кавголове, встречались на тренировках и выезжали на Кавказ, в Баксанское ущелье, в альплагерь «Рот Фронт».

Я знал, что у нее есть две сестры. Но как их разыскать? Неожиданно мне повезло: 26 января 1988 года после окончания моей лекции о блокадных маскировщиках в Центральном лектории Всесоюзного общества «Знание» на Литейном проспекте ко мне подошла женщина и представилась родной сестрой Али Пригожевой. Это была Нина Ивановна Казачек (Пригожева). Мы назначили с ней встречу, и именно она поведала мне о нелегком детстве своей сестры.

«Аля родилась в 1920 году, – рассказала она. – Я похожа на маму, а Аля и наша сестра Катя – на папу. У отца были каштановые волосы, красивые белые зубы. Из деревни мы приехали в город с узлами. В них старая одежда и ничего больше. У детей из всей одежды – толстовка и пальтишко. Вот и весь наряд. И у мамы то же самое. Нужда – не передать! Отец поступил на завод «Вулкан» в литейный цех обрубщиком, мама – уборщицей на завод имени Козицкого.

Первые два года скитались по углам. Потом наконец переехали на Васильевский остров, 4-я линия, дом 47. Училась Аля в школе № 27 (потом она стала школой № 4). И я в ту же школу пошла. Отец был передовиком. Помню, носил знамя на демонстрации. Мы его встречали у Тучкова моста и кричали, радуясь: «Папа, папа флаг несет!»

Аля росла очень общительной, занималась спортом и меня к этому делу тянула. Она в игрушки не играла. Любила книги читать, неплохо умела шить, посещала кружок пения и драматический. Аля всегда ходила на физкультурные парады. В то время что надевали? Трусики и футболки полосатые – и уходили так на Дворцовую площадь. Возвращалась домой радостная, вся светилась. А в доме есть нечего. Она очень стеснялась нашей бедности, поэтому к себе никого из друзей не приглашала. У Али были добрые отношения со всеми.

Мы ее очень любили. Она хорошо училась, ее хвалили учителя, а она ими восторгалась. Однажды отец сказал: «Доченьки, пробивайте дорогу сами, я уже не могу, мне очень тяжело». Пришлось Але уйти из девятого класса. Маме она тогда сказала: «Я буду жить самостоятельно». Работала Аля в типографии: сначала на ручном наборе, потом разбирала гранки. На ее исполнительность и прилежность обратили внимание и пригласили работать секретарем в добровольное спортивное общество «Искусство», которое находилось на Невском проспекте в бывшем Юсуповском дворце.

Аля приходила с работы в восторге, видела великих артистов – Корчагину, Александровскую, Бабочкина. Ходила на концерты. Но в то же время много тренировалась. Особенно серьезно увлеклась волейболом, греблей, лыжами и альпинизмом.

Аля всегда была аккуратненькая, красиво одета. Сама прекрасно шила, хорошенькие кофточки, платьица облегали складную, стройную фигуру, вызывали у всех восхищение. Многие мужчины, видные артисты, пытались за ней ухаживать, но без взаимности».

Здесь я прерву рассказ Нины Ивановны Казачек. Когда я четырнадцатилетним подростком в 1938 году пришел записываться в горнолыжную секцию ДСО «Искусство», в приемной председателя я увидел очаровательную улыбающуюся женщину с каштановыми волосами, смоляными бровями, жемчужными белыми зубами, огромными выразительными черными глазами, окаймленными густыми пушистыми ресницами. Особенно поразила меня светлая красивая кожа с легким румянцем – будто эта женщина только сошла с киноэкрана.

– Что вы хотите, юноша?

– Хочу записаться в горнолыжную секцию.

– А кто вы такой? Какое отношение имеете к ДСО «Искусство»?

– Я Миша Бобров, ученик восьмого класса девятой средней школы Петроградского района. У нашей школы шефы – кинофабрика «Ленфильм», и они рекомендовали мне обратиться к вам, – бодро отрапортовал я.

– Ах, так! Очень приятно. Пожалуйста, садитесь. Вот вам бланк заявления – заполняйте.

Это была Александра Пригожева. Она излучала обаяние и теплоту. Я почувствовал, что пришел в добрый дом. В этом доме впоследствии спортсмены общества «Искусство» часто проводили свои веселые вечера встреч. По волейболу Аля имела первый разряд и выступала за команду на первенстве города. В праздники проводили показательные игры и чемпионаты на Елагином острове. На игры, где выступала Аля, всегда приходил народный артист СССР Борис Бабочкин. Он смотрел на нее восторженными глазами. Ребята шутили: «Чапаев пришел за Анкой». Бабочкин смеялся и кивал. Много рассказал мне об Але тренер волейбольной команды «Искусство» актер Сергей Александрович Голубев: «Как-то мы с товарищем пришли в школу номер четыре посмотреть волейбольную команду. Игра девочек нам понравилась. Особенно выделялась Аля Пригожева. Очень скромная, отзывчивая, всегда помогала подругам: что ни поручишь, выполнит прилежно и аккуратно. Был у нее характер. Цементировала команду…»

В спортивном коллективе «Искусство» особенно дружили горнолыжники и альпинисты. Собирались компанией у кого-нибудь из ребят. Бывали здесь известные альпинисты Слава Иванов, супруги Кабановы – Володя и Фаина, Вера Передырей. Приходил артист О. Жаков с женой (тоже альпинисткой), Алоиз Земба, Аля Пригожева, Вера Кулешова. Играли в фанты, «цветки», очень любили петь, пекли блины. В песнях и приготовлении блинов особенно отличалась Аля.

В 1940 году я вместе с Алей был на Кавказе в альпинистском лагере «Рот Фронт». Когда она возвращалась с восхождения, то была заводилой всех вечеров. Собирались у огромного костра, слушали веселые рассказы и байки, много смеялись, пели альпинистские песни, шутили. Поющими у костра, как правило, руководил композитор Л. Книппер, автор песни «Полюшко-поле», которая нам всем очень нравилась. Запевали всегда Аля и известный скрипач, народный артист СССР Игорь Солодуев. В первых рядах у костра в шезлонгах сидели выдающиеся горовосходители страны, известные мастера спорта: Е. Белецкий, А. Сидоренко, Ю. Одноблюдов. Это было чудесное предвоенное время…

Аля прилично стреляла, хотя систематически этим спортом не занималась. Но если уж стреляла, то била в десятку. На лацкане ее пиджака я всегда видел значок «Ворошиловский стрелок».

22 июня 1941 года объявление о нападении Германии застало Алю на спортивной базе Дома театральных работников на Крестовском острове (сейчас там вход в Приморский парк Победы со стороны Морского проспекта). Там же находятся и теннисные корты Дворца пионеров. Именно здесь когда-то молодой князь Белосельский-Белозерский, вернувшись из Лондона, построил первые теннисные корты рядом со своим летним дворцом (сгоревшим в блокаду), где и начал демонстрировать петербуржцам лаун-теннис.

22 июня вся волейбольная команда девушек решила добровольно идти на фронт. Но в военкомате девушкам отказали. Больше всех возмущалась Аля. Особенно оттого, что ее лучшую подругу Милу Поворинскую взяли в разведку, а ей отказали. Видела Аля в этом какую-то несправедливость, поэтому и переживала. А где-то через месяц получила Аля письмо с фронта. Вскрыла конверт, прочитала и зарыдала. Дважды повторила фразу: «Милу прострочили пули финского автомата…» А в скором времени к Але пришла повестка: «Явиться в Государственную инспекцию охраны памятников для выполнения особо ответственного задания», где она и встретилась с нашей бригадой маскировщиков. Аля до конца дней своих оставалась мужественным человеком. Уже умирая от голода, она пишет письмо своему другу, известному архитектору Николаю Фукину. Адресовано оно в госпиталь № 1014, размещавшийся на Мойке в помещении Педагогического университета имени А.И. Герцена.

ЛЕНИНГРАД, 22 марта 1942 года

«Дорогой Коля! Принималась тебе писать три раза и три раза не могла закончить – нет сил.

Ничего не вижу, чувствую себя скверно. Совершенно серьезно – настроение на Смоленское кладбище. Я похоронила отца, мать. Теперь сестренка и я. Если бы я была одна, я бы здесь не осталась, уехала куда-нибудь. Я нахожусь в этом же доме, кв. 10. Спроси Левину, а затем и меня, конечно, если поправишься после госпиталя и будешь свободен. Вход с улицы, последний этаж направо. Заходи, дорогой, и посмотри на меня, на кого я стала похожа.

Целую, Аля».

Последние строки письма, написанные слабеющей рукой, едва разборчивы. Коля лежал тогда в тяжелейшем состоянии. Я его дважды навещал в госпитале. Раненного осколком снаряда Николая Фукина переехал немецкий танк. У него был поврежден таз, переломаны кости ног, травмированы внутренние органы. И конечно, он не смог в марте сорок второго навестить Алю. Страдая, он держался мужественно и на удивление врачей жил и всем смертям назло выжил.

Письмо это пролежало в планшете Фукина до 1969 года. Незадолго до смерти он переслал его Наталье Михайловне Уствольской. А Наташа уже передала его мне.

Я разглядываю хранящиеся у меня дома пожелтевшие любительские фотографии, сделанные в альпинистском лагере: мальчики протягивают Але цветы, сорванные здесь же, под ногами, на альпийском лугу. А она, подтянув колени к подбородку, сидит на камне в широкополой абхазской шляпе и улыбается щедрым дарам, как юная принцесса…

И знаю ведь, что Аля погибла, что нет ее на земле и никогда мы не встретимся. Но вдруг ловлю себя на мысли: «Хорошо бы успеть спасти эту золотую девочку, этого солнечного зайчика». Ну неужели ни один из этих милых мальчиков, дарящих ей цветы, не догадывается о близкой беде? Пусть увезет ее на Урал, в Сибирь, куда угодно, но только увезет и спасет, сохранит от блокады, от голодной и холодной смерти… А они, наивные, несмышленые, улыбаются, преподносят цветы к ее ногам и ни о чем не ведают… И я не могу их предупредить… Аля должна жить!

Умерла Аля 1 мая 1942 года. По радио передавали праздничные марши. Похоронили Алю в братской могиле на Смоленском кладбище.

Алоиз Августинович Земба (1913–1942)

…Ты не умер в Кабонах,

Тебя Ангел унес

В громовых перезвонах

На высокий утес.

Ты красив и по-прежнему молод.

Смотришь сверху на город Петра,

Вспоминаешь и голод, и холод,

И колючие злые ветра.

Здесь мы все постарели,

Многих нет среди нас.

Мы такую страну просмотрели!

Но огонь внутри нас не погас…

Доминанты, что мы укрывали,

Так же золотом в небе горят.

О тебе здесь всегда вспоминали

И по-доброму благодарят…

М. Бобров

Родился Алоиз в 1913 году в Петербурге в семье рабочих. Впервые я встретился с Алоизом на лыжных соревнованиях в Парголове в 1937 году, где мальчиком выступал за команду наших шефов кинофабрики «Ленфильм» на дистанции 5 километров. Рядом со мной бежал какой-то высокий дядя и подгонял меня: «Давай! Давай! Вперед!» Так он довел меня до самого финиша… Это был Алоиз. Оказывается, успех всей нашей команды «Ленфильм» зависел от результатов мальчишек и девчонок. Мы вносили весомый вклад в общую копилку командного зачета по своей возрастной категории и… выиграли. Радости было много, особенно у Алоиза, который сам успешно пробежал десятку и нас гонял, как зайцев.

Обратно в город мы ехали с Алоизом в одном вагоне. Он рассказывал нам много интересных историй, приводя нас, пацанов, в восторг. Так сложилась наша дружба, невзирая на десятилетнюю разницу в возрасте.

Мы все его звали Люсей. Он к этому привык. Был очень веселым, общительным. Любил джазовую музыку. Неплохо играл на гитаре и пел. Исполнял весь репертуар Леонида Утесова. Но самой любимой его песней была незатейливая «Мы едем, едем, едем в далекие края…», которую пели тогда все альпинисты. В спорт его вовлек оператор студии, инструктор Владимир Иванович Кабанов. Алоиз полюбил горы. Он увлекался кинотехникой, работая на «Ленфильме», вникал во все мелочи. Быстро освоил сложную специальность светоустановщика.

Люся совершенно не умел злиться. Всегда был самим собой, ни под кого не подстраивался. И хотя не был упрямым человеком, но в своих убеждениях оставался твердым. Был очень чутким и отзывчивым, помогал слабым и попавшим в беду. Он из тех, кто может отдать последний рубль, последнюю рубашку. Особенно любил детей и животных.

А как он умел дружить! У него дома часто собирались друзья – лыжники и альпинисты. Шутили, пели песни. Его родители хорошо к нам относились. Отец, Августин Павлович, по национальности поляк, работал истопником и плотником. Люсина мама, Розалия Мартыновна, эстонка, – в детском садике прачкой и кастеляншей.

Я был самым юным другом Люси. И когда я к нему приходил, Розалия Мартыновна хлопотала около меня, угощая пирожками, печеньем с чаем и черничным или клубничным вареньем, приговаривая с сильным эстонским акцентом: «Кусайте, посалуста, вам нато бить больсим и крэпким». Я стеснялся, благодарил ее, а она меня пичкала: «Нато, нато, Мися, – кусат, это осень васно и кусно». Августин Павлович тоже плохо говорил по-русски. Это были добрейшие родители моего добрейшего старшего друга Люси. У них дома все было очень просто, чисто, уютно.

Августин Павлович – человек высокого роста и крепкого телосложения. Люся пошел в него. А Розалия Мартыновна, наоборот, маленькая, худенькая, очаровательная женщина. Люся у родителей был поздний ребенок, маму боготворил, во всем помогал. Все Люсины друзья были влюблены в его родителей и считали за счастье быть гостями в этом бедном, но дружном доме.

В 1939 году, когда началась война с Финляндией, Люся вместе с молодыми лыжниками – комсомольцами киностудии «Ленфильм» (сам он не был комсомольцем) ушел добровольцем в лыжный батальон. Вскоре на фронте его ранили. Я его навещал в госпитале у Смольного. В первый раз привела туда нас, человек пять горнолыжников и альпинистов, его большой друг и коллега Зоя Васильевна Никитина. У Алоиза был прострелен коленный сустав. Лежал он в постели с высоко поднятой загипсованной ногой и забинтованными обмороженными на руках пальцами.

У меня сохранилось письмо оператора киностудии «Ленфильм», мастера спорта по альпинизму Владимира Ивановича Кабанова своему другу Александру Игнатьевичу Сидоренко, известному в стране горовосходителю, заслуженному мастеру спорта. Оба они работали в одном альпинистском лагере «Рот Фронт». С первым до войны я ходил на вершины Кавказа, у второго стажировался после окончания школы инструкторов альпинизма. А в 1942 году вместе с Александром Игнатьевичем мы сражались на центральных перевалах Главного Кавказского хребта против известной немецкой горнострелковой дивизии «Эдельвейс» и итальянской горной дивизии «Белая лилия», среди личного состава которых были известные альпинисты и горнолыжники Европы.

Письмо большое, поэтому привожу его с сокращениями. Оно выдержано в духе того времени, в нем дается оценка личности Зембы его альпинистским учителем, товарищем по оружию в финской войне.

15 апреля 1963 года

«Дорогой Александр Игнатьевич!.. По твоей просьбе сообщаю подробнее о Зембе. Альпинизмом он начал заниматься с 1937 года. Крестным отцом в альпинизме для него, как и для остальных ленфильмовцев, был я. Ты сам помнишь, каким дружным коллективом мы приезжали в лагерь «Рот Фронт». В нашу сплоченную товарищескую семью входили: Юра Тылес, Яша Парушкин, Вера Кулешова, Вера Передырей, Мила Поворинская, Аля Пригожева. Люся Земба был для меня особенно близок и дорог. Он был частым гостем в нашем доме. По работе мы общались с ним почти ежедневно.

В 1939 году, когда шла война с Финляндией, нас с Люсей пригласили в комитет ВЛКСМ и предложили пойти добровольцами в лыжный батальон. И мы дали согласие, как патриоты. А у меня родилась в 1938 году дочь Нина, и мне было трудно оставлять свою семью. А Люся был практически кормильцем старых отца и матери. Нас, как заводил-активистов по спорту, зачислили в 100-й отдельный лыжный батальон, где были сильнейшие спортсмены города. Формировался батальон в Инженерном замке.

В скором времени мы погрузились в эшелон и отправились на финский фронт. На подходах к фронту мы, как минометчики, вели с Люсей учебные стрельбы. Я целился, он вкладывал в ствол мины. Происходил выстрел, и мы с удовольствием отмечали, что мы не лыком шиты, потому что нас командир роты хвалил за точность попадания. Вспоминать об этом немного весело. Мы получаем с ходу приказ – выйти в сторону островов для первого боя с финнами. Выход с плацдарма начался уже в сумерках. Продвигаясь по льду, рота разошлась повзводно, и, когда мы были на самой середине озера, финны начали мощный обстрел из автоматов и минометов. Когда мы добрались с боем до островов и определили урон нашей роты, то картина была не из приятных. Мы потеряли много бойцов, трех командиров взводов и двух политруков.

Наступила темнота, мы окопались в снегу и ждали рассвета. Вдруг видим, как к противнику прямо по озеру с другого берега несется лошадь, запряженная в розвальни, и на них – два человека. Раздается команда: «Пресечь путь и захватить живыми финнов!» Человек восемь бойцов на лыжах стремительно побежали наперерез упряжке. Вот тут, Саша, я и хочу рассказать о Люсе Зембе. Он оказался в числе тех восьми, что вышли на перехват. Команда, которую дали, была неопределенной – люди не назначены, поэтому Люся считал, что к нему это тоже относилось. Когда бойцы пробежали метров сто, с опушки противника начался такой обстрел из пулемета, что продвигаться по открытому озеру было невозможно. И наши бойцы-лыжники залегли, повернули обратно и ползком начали отступление. Вот тут я и увидел, что три человека остались лежать на льду, а еще спустя какое-то время я понял, что и Люся остался среди них. Командир роты дал команду убитых и раненых бойцов подобрать и транспортировать к подразделению. Я спросил разрешения у командира и в числе шести человек, сняв лыжи, ползком стал добираться до лежащих без движения бойцов. Люсю я сразу же узнал и подполз к нему.

Люся был ранен. Открыв глаза, прошептал: «Володя! Я, кажется, отвоевался». Я взвалил его себе на спину. Он обхватил меня за шею, и я пополз обратно. Ты представляешь, что я больше ни о чем не думал: скорей, скорей дотащить до берега в лес. Он был высокого роста, ноги его волочились по снегу. Я выбивался из сил, много отдыхал. Представь картину: идет перестрелка, стреляют финны и наши. Только пули свистят. Дополз с Люсей до берега, здесь неровности, кусты. Мы настолько устали, что ни сказать, ни спросить ничего не могли друг у друга. Люся и я лежали как убитые. Определил, куда он ранен, под правой ногой увидел кровь на снегу. В это время притащили волокушу. Мы с товарищами привязали Люсю к волокуше, хотели его втроем транспортировать в медсанбат. Но командир роты остановил нас, разъяснив, что сейчас нам нельзя его отправлять в тыл, так как светло и надо ждать темноты.

Снова его развязали, наломав веток елей, положили его на лапник. Он все время бредил, стонал. Стрельба не прекращалась. Наконец, дождавшись вечера, мы двинулись в путь. Шли часа четыре. В полевом госпитале сдали Люсю врачам и вновь вернулись в часть.

Наша рота понесла большие потери. Нам дали два дня на отдых – и опять в бой. Меня назначили командиром взвода. Из двух разбитых взводов укомплектовали один.

Мы возвратились к месту боя, где получил ранение Люся. Финнов там уже не было. Они отошли. Я со своим взводом должен был наступать по указанному азимуту в направлении Выборга.

Дальнейшее случилось в течение того же дня. Как только мы подошли к хутору, нас обстреляли. Я был ранен в грудь и своим ходом, на лыжах, в сопровождении бойца прибыл в полевой госпиталь, откуда санитарным поездом выехал в Ленинград, затем в Воронеж – на длительное лечение.

Все это я написал, Саша, потому что считаю своим долгом рассказать о людях, которые всегда были достойными сынами нашей Родины. Будь то спорт, работа или обязанность во время тяжелых испытаний».

В этом бесхитростном письме Алоиз представлен таким, каким видел его непосредственный участник событий и друг Владимир Кабанов. Нельзя не обратить внимания на некоторые обстоятельства, характеризующие Зембу и Кабанова как патриотов, добровольцев. Они были не из тех людей, которые произносят красивые, пламенные речи, не из тех, кто старается выглядеть красивым со стороны. Они были людьми поступка. А ведь только поступок дает истинное представление о человеке. Оба они вызвались идти на фронт, хотя у обоих семейные обстоятельства были трудными. Оба добились того, чтобы участвовать в первом бою. Отчаянные ребята, они не думали беречь себя, рвались в бой, потому что Родина позвала их, попросила о помощи. Характерен эпизод с тем самым «неконкретным» приказом захватить языка. Неизвестно, к кому был обращен этот приказ броситься под пули на перехват белофиннов.

И не случайно в числе перехватчиков оказался Алоиз Земба, который понял, что приказ этот относится и к нему. В нем была готовность к подвигу. И он бросился на лед. И получил свою пулю.

Увидев, что друг сражен, Владимир Кабанов устремился под пули на выручку товарищу. И в этот момент он уже не думал о себе, заглушив присущий каждому человеку инстинкт самосохранения. А через день он нашел свою пулю. Думаю, что не последнюю роль в формировании характеров этих людей сыграли горы, занятия альпинизмом, где не только недопустим эгоизм, но каждый готов пожертвовать собой ради спасения товарища.

Когда фашистская Германия без объявления войны напала на Советский Союз, Люся без промедления явился в военкомат. Но тяжелое ранение не позволило ему встать в ряды защитников, врачи его не пропустили. Он продолжал трудиться на киностудии «Ленфильм», провожая многих своих товарищей на фронт.

Однажды в начале сентября в госпиталь в Инженерном замке, где я лежал, пришел Алоиз. Он вошел в нашу огромную палату (это был Тронный зал императора Павла I), сразу обратив на себя внимание больных. Я лежал к нему спиной и увидел, что раненые показывали в мою сторону пальцами. Оказывается, войдя в палату, он громогласно спросил: «А где здесь мой друг Мишенька Бобров?» Я плохо слышал после контузии и повернул голову в его сторону после указывающих жестов соседей по палате.

Надо ли говорить о том, какая это была теплая встреча. Здесь он мне и поведал о поиске альпинистов для формирования бригады верхолазов по маскировке высотных объектов города. На следующий день Люся привез письмо из Ленгорисполкома на имя начальника госпиталя № 1025 с просьбой об откомандировании меня в распоряжение Государственной инспекции охраны памятников. Таким образом я вновь встретился со своими друзьями-альпинистами в бригаде верхолазов-маскировщиков.

Михаил Михайлович Бобров (родился в 1923 г.)

Мне повезло – мой путь прекрасен

И окружают верные друзья.

Порою он тернист, опасен,

Но отступать уже нельзя.

М. Бобров

Родился я в Петрограде в 1923 году. Отец Бобров Михаил Михайлович – рабочий фабрики «Смена», мать Александра Яковлевна – домохозяйка. Мы жили на Малой Пушкарской, дом 22, квартира 5. Учился я в 9-й средней школе на Большом проспекте Петроградской стороны (бывшая гимназия Петра Великого). В этой школе учились писатели Александр Блок и Николай Анциферов, кинорежиссеры братья Васильевы, народный артист СССР, Герой Социалистического Труда Игорь Горбачев, многие известные деятели науки и культуры. В 1940 году помещение передали профтехобразованию. В послевоенные годы будущий космонавт Юрий Гагарин проходил в этом училище производственную практику. До войны в школе работали выдающиеся преподаватели. Сильный педагогический коллектив сумел сплотить учащихся в одну дружную семью. Преподаватели школы были для нас родными людьми: они участвовали с нами в туристических походах по всем районам Ленинградской области, устраивали интереснейшие экскурсии по городу и его музеям.

Пожалуй, с преподавателями школы мы делились своими радостями и горестями больше, чем с родителями. Мы верили им, были в них влюблены, а они доверяли нам и не делили нас на любимчиков и отвергнутых. Это был наш общий добрый дом. В школе учились русские, татары, немцы, евреи, финны, поляки, эстонцы, украинцы, позднее приехали учиться дети республиканской Испании. Мы не делили никого по национальности и не разделяли на «беленьких» и «красненьких». Все мы были детьми одного большого многонационального города – Ленинграда, которым мы гордились.

Школа славилась достижениями в учебе, в спорте, победами на различных школьных олимпиадах, работой хореографического, драматического, технического и других самодеятельных кружков. Выпускников школы, особенно моего возраста, осталось мало. Изредка, встречаясь с однокашниками, мы с грустью и теплотой вспоминаем нашу школьную колыбель и добрых наставников, которых мы помним по фамилии, имени и отчеству до сих пор. Хорошо оборудованный спортивный зал и два наших обаятельных педагога Екатерина Степановна Ткаченко и Георгий Романович Ветренко влекли к себе всех детей, и «хиленьких», и «сильненьких», и делали из них нормальных и здоровых ребят.

Мой первый тренер и спортивный наставник – отец. Я был поздним ребенком. Отец делал все для того, чтобы я рос сильным и здоровым. Езда на велосипеде, лыжный и конькобежный спорт, бег по утрам в любую погоду были любимыми нашими занятиями. Отец учил меня терпеть боль, переносить нагрузки. Именно он научил меня понимать природу, слушать пение птиц, ориентироваться в лесу, наслаждаться его тишиной, бесшумно в нем передвигаться. Все это мне потом пригодилось в разведке. Сколько я себя помню, вероятно с пяти-шести лет, отец начал со мной прогулки по городу. Он хорошо знал его историю со дня основания и пытался передать эти знания мне. Так – через знакомство с городом – начиналась моя любовь к Родине.

С отцом мы были большими друзьями. Мама Александра Яковлевна всячески это поощряла и поддерживала. Сама отличная спортсменка, она сопровождала нас во всех велосипедных прогулках по пригородам Ленинграда. Мама научила меня стирать, штопать, вышивать крестиком и гладью. Мои работы в школе и районе часто занимали призовые места.

Когда я в 1937 году выиграл первенство города среди мальчиков по слалому, отец купил мне настоящие горные лыжи ЦЛСИ (Центральная лаборатория спортивного инвентаря) со стальными кантами и креплениями «кандахар». Мой тренер по горнолыжному спорту Михаил Иванович Шестаков долго разглядывал эти лыжи, восхищенно цокал языком: «Надо же, как наши умеют делать!» С этими лыжами осенью 1942 года я уехал на Кавказ – воевать с фашистской горнострелковой дивизией «Эдельвейс».

Михаил Шестаков отбирал в свою группу мальчишек посильнее, постарше. Младших отдавал в группу своей жены – Ольги Фирсовой. Здесь был очень дружный коллектив ребят, мы все привязались друг к другу. И конечно, все восхищались Шестаковым: обаятельный мужчина, умный, к тому же призер первенства СССР по горным лыжам, хорошо владел техникой прохождения фигур слалома. Он нравился всем – высокий, статный. Женщины его просто обожали. Мы все хотели быть похожими на него.

А через два года я стал чемпионом Ленинграда среди юношей. Меня премировали путевкой на Кавказ, в альпинистский лагерь «Рот Фронт», где было много моих старших друзей. Шестнадцатилетним мальчишкой я впервые попал в горы и навсегда оставил там свое сердце. Успешно освоив программу обучения начинающих альпинистов, я сдал все нормативы на значок «Альпинист СССР». Как мне кажется, я понравился и пришелся по душе тренерам – известным альпинистам Г. Одноблюдову, А. Сидоренко, которые оставили меня в лагере и стали брать с собой на вершины. В компании с Г. Одноблюдовым, А. Зембой, В. Станкевичем, В. Кабановым я поднимался на ряд сложных в техническом отношении вершин.

Тренеры рекомендовали меня в школу инструкторов альпинизма к знаменитому Евгению Андриановичу Белецкому. Пройдя курс обучения у Белецкого, я вернулся инструктором-стажером в «Рот Фронт». Позднее судьба свела меня с Евгением Андриановичем в боевых действиях на центральных перевалах Главного Кавказского хребта, где мы держали оборону против фашистов. Он был моим фронтовым наставником и тренером. Выдающийся горовосходитель, педагог и журналист, Е.А. Белецкий впоследствии стал заслуженным мастером спорта и заслуженным тренером СССР, почетным членом Королевского альпинистского клуба Великобритании. Умер он в 1978 году.

После окончания средней школы, а было это в 1940 году, я поступил на завод «Прогресс» – сначала учеником, а потом стал оптиком-механиком. Работая на заводе, одновременно готовился к вступительным экзаменам в Ленинградский институт точной механики и оптики. Но моим планам помешала война. Я был самым младшим из всех участников бригады верхолазов. Мне только что исполнилось восемнадцать лет. И ничем особенным моя биография не отличалась, за исключением, может быть, того, что я уже понюхал пороху и хорошо знал, что такое война. Из беззаботного юношества я сразу шагнул во взрослую боевую жизнь, где каждый неосторожный шаг мог быть последним.

Михаил Иванович Шестаков (1912–1979)

Мой первый тренер-педагог

Учил нас горнолыжным спускам,

И мы учились, кто как мог,

Отважному искусству.

Он делал из ребят мужчин —

Защитников страны.

На фронт ушли мы как один —

Мы были ей нужны.

М. Бобров

Михаил Иванович Шестаков родился в 1912 году в Клайпеде. Крестил его судовой батюшка. Отец новорожденного морской офицер Иван Ильич Шестаков происходил из петербургской дворянской семьи. Романтична история матери Михаила Ивановича – Марии Васильевны, которая была незаконнорожденной дочерью придворного врача императора Александра III В.Ф. Краузе. Последний являлся основоположником гомеопатии в России. Он же вылечил от менингита Николая II. Краузе влюбился в одну из придворных дам, которая ответила ему взаимностью. Рожденную от этой любви девочку назвали Марией. Естественно, она получила блестящее воспитание: знала несколько европейских языков, увлекалась литературой, искусством. Впоследствии у нее появилась еще одна страсть – теннис. Через некоторое время Мария стала одной из сильнейших теннисисток Европы.

Сам Иван Ильич по призванию был художником и до конца дней своих не оставлял занятия живописью. Но отец настоял на его службе во флоте. Настроенный демократически Иван Ильич революцию принял, поступил на службу в РККА. Однако в самом начале революции едва не погиб от рук анархистов, которые жаждали расправиться со всеми офицерами без разбора. Спасли матросы. Иван Ильич стал преподавателем Военно-морского училища. Внезапно он заболел, и вся семья вынуждена была уехать в деревню Копачево Тверской губернии.

С пяти лет Мише пришлось заготавливать дрова, разыскивать съедобные коренья (мать поделилась с ним знаниями, полученными от отца). Подростком он занялся пчеловодством. Жизнь не баловала его. Трудиться мальчик начал с раннего детства. В школе он не учился. Мать преподавала в деревне иностранные языки, лечила крестьян гомеопатическими средствами. Так добывались продукты. Когда возвратились в Ленинград, Мишу отдали в школу на Васильевском острове. Здесь он казался переростком – самым старшим и самым крупным. Но по характеру был человек добродушный, и, поняв это, сверстники начали обижать его. Изредка Миша терял терпение – вот тогда обидчикам приходилось плохо.

После окончания школы Михаил решил поступать в Ленинградскую консерваторию. Однако его не приняли из-за социального положения: тогда детей дворян в консерваторию не принимали. Ему пришлось устроиться чертежником в одну из контор. Однако свою мечту о музыке он не оставил. Отец получил справку о том, что был командиром РККА. В 1932 году Михаил во второй раз подал заявление в консерваторию, и на этот раз его приняли. Еще учась в школе, Шестаков увидел в Юкках соревнования слаломистов. С тех пор он увлекся горнолыжным спортом. В 1934 году Михаил Шестаков впервые участвовал в городских соревнованиях по прыжкам с трамплина, слалому и двоеборью. А летом этого же года выехал на Кавказ в альпинистский лагерь. Уже на третьем курсе Шестаков возглавлял консерваторскую секцию альпинизма и туризма. В 1937 году его избрали председателем секции альпинизма ДСО «Искусство». Тогда же он создал в Кавголове горнолыжную школу для детей.

Летом 1941 года Шестаков не поехал в горы с альпинистами. Он готовился поступать в аспирантуру Ленинградской консерватории. Но, как и у многих, война нарушила все планы. Михаил подал заявление в Василеостровский военкомат, и его зачислили в армию. Всего неделю обучались новобранцы на острове Голодай. На большее времени не было – враг уже стоял под Ленинградом. Шестакова зачислили в сформировавшийся 880-й полк 189-й дивизии 42-й армии народного ополчения. Полк Шестакова принимал участие в боях за Пулковские высоты. Он придет для участия в маскировочных работах уже во вторую бригаду верхолазов летом 1942 года.

Глава 4
Начинаем с Адмиралтейства

В кабинете начальника Государственной инспекции охраны памятников продолжился деловой спор по поводу окраски шпилей и куполов и о том, с какой доминанты начинать. Учитывая центральное расположение сверкающего шпиля Адмиралтейства и находящихся рядом важных командных объектов – штабов Ленинградского фронта, воздушной армии, Балтийского флота, Управления ленинградской милиции, Высшего военно-морского инженерного училища имени Ф.Э. Дзержинского, Эрмитажа, решили начинать с Адмиралтейской иглы. Золотой шпиль Адмиралтейства, увенчанный трехмачтовым фрегатом, давно уже стал общеизвестной эмблемой города на Неве. Адмиралтейская игла, которая, по меткому выражению одного из современных поэтов, «тома истории прошила», доминирует в пейзаже Петербурга и вполне закономерно стала архитектурным центром города.

Адмиралтейство неотделимо от Ленинграда – Петербурга, как Кремль от Москвы, Нотр-Дам от Парижа, Колизей от Рима. Однако значимость Адмиралтейства, его ценность для нас не исчерпываются архитектурным центром – это частица истории русского мореходства, судостроения, кузница кадров флота российского.

5 ноября 1704 года состоялась закладка петербургской судостроительной верфи, о чем Петр I в своем дневнике сделал запись: «Заложили Адмиралтейский дом и были в остерии и веселились, длина 200 сажен, ширина 100 сажен».

Весной 1719 года Петр I привлекает к участию в достройке Адмиралтейского шпиля голландца, «шпицных и кровельных дел мастера» Германа ван Болеса, который незадолго перед тем соорудил шпиль собора в Петропавловской крепости. Ван Болес получил приказ: «Шпиц адмиралтейский достроить всякою столярною и плотничною работою и укрепить своими мастеровыми людьми и на оном шпице поставить яблоко и корабль и поверху его корону, доделать же внутри и с лица того шпица окошки, двери, балясы и лестницы со всем в отделку самым добрым и чистым мастерством».

К концу первой трети XVIII века городской центр переместился с Петроградской стороны на Адмиралтейский остров. Надо было уделять внимание внешнему виду Адмиралтейства. В 1731 году последовал указ императрицы Анны Иоанновны: «…Адмиралтейскую башню, на которой шпиц (понеже оная со второго апартамента мазанковая и весьма пошатилась), за ветхостью ныне немедленно разобрать и для прочности сделать вновь всю каменную и шпиц поставить…»

Подготовка соответствующего проекта и все руководство перестройкой было поручено Ивану Кузьмичу Коробову – талантливому русскому зодчему. Одобряя его проект, императрица повелевала «тот шпиц построить против того, какой оной прежде был, и оббить оной шпиц и купол медью и вызолотить добрым мастерством».

Созданная Коробовым башня отличалась стройностью и изяществом очертаний. Это было первоклассное произведение русского зодчества, ставшее украшением Петербурга и вошедшее в историю русской архитектуры как один из первых монументальных памятников города.

В центре башни был устроен арочный проезд с двумя окнами. Завершал башню восьмигранный купол своеобразного очертания с круглыми циферблатами часов по четырем сторонам. А от него взлетал вверх восемью суживающимися гранями шпиль, увенчанный, как и предыдущий, яблоком, короной и корабликом, олицетворяющим славные свершения Петровской эпохи и прежде всего – превращение России в великую морскую державу. На позолоту купола и шпиля пошло 5080 золотых червонцев (больше пуда), что по тогдашнему курсу составило 11 076 рублей 38 копеек.

С перестройкой Адмиралтейства Коробовым завершился второй этап в истории создания этого шедевра русской архитектуры. Через сто лет после основания Адмиралтейства решено было начать работы по его реконструкции. Подготовить проект и претворить его в жизнь Александр I, вступивший на престол после Павла, поручил Андреяну Дмитриевичу Захарову. Задача, поставленная перед Захаровым, была чрезвычайно сложна. Ему предстояло не только переделать фасады, но и произвести перепланировку сотен помещений. Сама верфь нуждалась в коренной реконструкции. Кроме того, требовались новые обширные помещения для вновь учрежденного Министерства морских сил, в состав которого вошел вновь созданный Адмиралтейский департамент.

Адмиралтейство по-прежнему оставалось не только резиденцией морского ведомства «с его библиотекою, музеумом и прочими к нему принадлежностями», но и производственным предприятием. Захаров установил очередность предстоящих работ, разбив их на несколько этапов. Первый – сооружение корпуса перед Зимним дворцом, второй – сооружение главного крыла до башни, третий – сама башня. Но затем зодчий сохранил ее и оставил равной коробовской, как бы заключив в футляр. Внутри Адмиралтейской башни и сегодня можно видеть старую деревянную конструкцию, выполненную Коробовым.

Захаров создавал Адмиралтейство в духе лучших традиций классицизма, не копировал слепо произведения архитектуры, давно ушедшие в прошлое, а творчески обогащал его русскими национальными традициями.

Длина главного фасада Адмиралтейства составляет (по прямой) 415 метров, а каждого из боковых – 172 метра. Простор поистине русский. Его венчает устремленный в небесную высоту золотой шпиль – знаменитая Адмиралтейская игла. Сохранившийся с петровских времен и лишь еще более удлиненный Захаровым (до 72 метров), этот острый шпиль является характерным атрибутом западноевропейской готики, покорившей Петра во время его первой заграничной поездки.

Адмиралтейство, созданное Захаровым, стало символом морской славы России, невской твердыни, а также несокрушимой воли, мужества и стойкости города-героя. И в то же время – символом русского национального зодчества, поэмой из камня, драгоценным украшением города на Неве.

Писательнице Ольге Дмитриевне Форш принадлежат такие слова: «Игла Адмиралтейская… сколь стремительно пронзает она голубую высь!.. Она – как сверкающий на солнце обнаженный меч, самим Петром подъятый на защиту города, так бы воспеть ее поэту…»

Мы внимательно изучили материалы истории строительства Адмиралтейства и все, что было связано с его реконструкцией и позолотой шпиля в разные периоды. В этом помогали нам районный архитектор Ольга Николаевна Шилина и начальник ГИОП Николай Николаевич Белехов. Но как мы ни старались изыскать способы и варианты восхождения предыдущих реставраторов и ремонтников на шпиль, кроме уже известного стандартного строительства лесов, ничего не нашли.

Проникнуть внутрь шпиля к «шарику», чтобы подвесить блоки, практически невозможно. Каркас из лиственницы сконструирован таким образом, что не только тело, но местами и руки не протиснуть. И вся эта прекрасная деревянная основа обшита медными листами и позолочена. В такую архитектурную святыню рука не поднимется вбивать скальные крючья.

Мы долго думали с Алоизом над тем, как проникнуть наверх, не повредив поверхности шпиля. Попробовали осуществить способ подъема без лесов Петра Телушкина, который в 1830 году на одних веревках поднялся к вершине шпиля Петропавловского собора, чтобы исправить после ураганного ветра ангела на кресте. Но увы! Алоиз после ранения не смог это сделать. Я поднялся на высоту около шести метров, и на этом силы мои после госпиталя были исчерпаны. Дело остановилось. Как повесить блоки, чтобы одеть в гигантский маскировочный халат шпиль Адмиралтейства? Его уже сшили из мешковины буквально за одну ночь, получилась махина весом в полтонны.

Расстроенные, мы с Алоизом стояли у верхнего фонарика на балконе под основанием шпиля, обсуждая свои технические проблемы. Как вдруг неожиданно услышали голос Оли Фирсовой, призывающей посмотреть вниз, в Александровский сад.

Там под кронами деревьев стояли большие аэростаты воздушного заграждения, которые на ночь поднимались в ленинградское небо для защиты города от вражеских самолетов. Перед подъемом их осматривали воздухоплаватели с маленького шарика-прыгунка (диаметром пять метров), чтобы расправить на аэростате складки, поставить заплаты и исправить другие технические неполадки. Ольга с озорным блеском в глазах посмотрела на нас и сделала дерзкое предложение: использовать этот самый шарик-прыгунок для подъема наверх.

Мы ухватились за эту идею. Н.Н. Белехов от имени Инспекции охраны памятников обратился с письмом за содействием в МПВО. Там очень внимательно отнеслись к этой просьбе. Командующий артиллерией фронта генерал Одинцов поручил это задание опытному летчику, наблюдателю-воздухоплавателю старшему лейтенанту Владимиру Григорьевичу Судакову. Мы поставили перед ним основную задачу: повесить на штоке под основанием кораблика-флюгера веревку, по которой мы могли бы подняться наверх с помощью альпинистской техники – схватывающих узлов-«прусиков».

Однако это оказалось делом сложным. Шквалистые ветры мешали подняться Владимиру Судакову, не давали возможности легкому одноместному шару приблизиться к шпилю. Каждую минуту грозила опасность: стоило шару лишь слегка задеть за острую пластину кораблика – и катастрофа неминуема.

Мы назначили дежурство в ожидании безветренной, штилевой погоды, подключив к этому и дежурного офицера Высшего военно-морского инженерного училища имени Ф.Э. Дзержинского, находящегося в здании Адмиралтейства. А сами в это время занимались обшивкой чехлом купола курантов под основанием шпиля. Только на пятнадцатый день поступило сообщение: полный штиль, ветра нет.

В один из последних сентябрьских дней в пять часов утра с земли мы начали вместе с бойцами подавать вверх на репшнуре шар-прыгунок с В. Судаковым.

Как просто в нынешнее время с помощью вертолетов выполнять все эти сложнейшие высотные операции! Но увы, их тогда не было. В момент подъема шара я находился на балконе у фонарика. Когда шар поднялся до моего уровня, я подтянул его к балкону. Веревкой зацепил вкруговую шпиль, чтобы шар не сносило и он пошел с воздухоплавателем к кораблику наверх. Судаков ловко набросил сверху на кораблик веревку в виде большой петли-«аркана» и затянул ее на штоке.

Все это было сделано в считаные минуты – мастерски. Затем летчик дал команду натянуть снизу нашу веревку и «пошел» по ней вниз, перебирая руками, подтаскиваемый за стропы солдатами. Уже на середине шпиля налетел ветерок и стал сносить шар в сторону. Посадку его решили делать на крышу Адмиралтейства.

Все обошлось благополучно. Повиснув вчетвером на подвешенной Судаковым веревке, мы убедились в ее надежности. Дальше все было делом техники. Надев грудную обвязку и беседку для сидения на веревке, я пошел наверх, передвигая по веревке два страховочных узла-«прусика». Отдыхал через каждые 5–6 метров. Чем выше поднимался, тем шире открывалась панорама города. Видны были разрывы снарядов. Два из них – неподалеку от Адмиралтейства: один снаряд упал в Неву, подняв мощный столб воды (вероятно, стреляли по Дворцовому мосту), второй попал в здание университета, и там начался пожар.

Прохожие останавливались, задирали головы и подолгу смотрели, как человек карабкается на шпиль. Но вот и конец 32-метрового подъема. Яблоко рядом. Теперь можно спустить вниз конец репшнура, к которому мои товарищи подцепят трос и сумку с инструментом. Стали сильно затекать ноги. Выполнил кое-какие упражнения и растирания. Стало полегче. Сделал петлю из троса для подвески блока, потом опустил конец репшнура. К нему привязали блок, предназначенный для подвески человека. Закрепить блок на тросовой петле было делом несложным. Труднее снова вытянуть на репшнуре трос, продеть через блок и опустить вниз, к лебедке. Снова затекли ноги, сильно сдавливало грудь обвязкой. Силы были на исходе, а впереди еще спуск вниз по веревке…

Наконец достиг балкона. Здесь меня буквально на руки приняли Оля, Алоиз и Аля. Итак, есть первый успех! Трос намотан на барабан лебедки. И теперь к подъему стал готовиться Алоиз. Его задача – подвесить на вторую петлю грузовой блок для подъема маскировочного чехла. Я долго лежал на ватнике, смотря в небо, на подвешенный мною блок и натянутый как струна трос, на котором уже трое красноармейцев лебедкой подтягивали Алоиза к яблоку. Алоиз спокойно и деловито приступил к подвеске блока. Хороший мастеровой, он прилично знал слесарное и такелажное дело. Поэтому он не торопился, удобно уселся в парашютной подвеске и уверенно делал свое дело. Мы терпеливо ждали.

Из-за ветреной погоды не удалось сразу поднять чехол. Ветер мог надуть его, как распущенный парус, и повредить корону, на которой был подвешен блок. Пришлось ждать, пока стихнет ветер. Паузу решили использовать для маскировки кораблика, короны и штока. Девочки нарезали из брезента длинные полосы и скатали их как бинты для того, чтобы обинтовать шток и корону. В швальне был сшит чехол с завязками, чтобы укрыть флюгер-кораблик.

Теперь моя очередь идти наверх. Я занял место в парашютной подвеске, прихватив с собой сумку от противогаза, набитую брезентовыми бинтами, индивидуальную страховку с карабинами, суровые нитки с иглой, надев, как солдатскую скатку, через плечо свернутый чехол для кораблика, и только после этого поднялся на пассажирском блоке (так мы стали называть блок, на котором поднимались) к яблоку. Там, отстегнувшись от парашютных лямок, перешел на самостраховку, поднявшись на корону, и по конусу штока вышел на кораблик. Приступил к его маскировке.

Нынешний кораблик – третий по счету: первый (с короной и яблоком) украсил Адмиралтейский шпиль при его достройке в 1719–1720 годах. При перестройке башни Коробовым в 1736–1738 годах украшения были сохранены, но стали более нарядными и вызолоченными. При очередном ремонте и золочении шпиля в 1846 году кораблик вновь восстановили (второй по счету), а при капитальном ремонте шпиля в 1886 году заменили новым, который мы видим и поныне. И парит он над городом более ста лет. Старый хранится в фондах Центрального военно-морского музея в Петербурге. Он во всем соответствует нынешнему. Я видел его в музее. Изготовленный из латуни, кораблик несет на парусах знаки и надписи. Каждый интересующийся может их прочитать. Вот одна из них: «Возобновленъ в 1846 году октября 1 дня архитекторомъ Ридлеромъ, смотритель – капитан Iранга Теглевъ, помощникъ – штабсъ-капитанъ Степанъ Кирсановъ».

Кроме того, на клотике латинскими буквами нацарапано имя позолотчика – Асван Лейтикс Вильгельм, нанесены дата – 3 октября 1846 года – и якорь – клеймо Ижорского завода.

Позолоченный кораблик поднят на высоту более 70 метров и с земли кажется небольшим, а в действительности он имеет длину 192 сантиметра, высоту 158 сантиметров и вес 65 килограммов 200 граммов. Трехмачтовый, с надутыми парусами, высокой кормой и гордо поднятым носом, плывет он в нашем небе, вращаясь, как флюгер, под напором свежего ветра Балтики.

На мачтах и корме развеваются золоченые флаги, от бортов к вершинам мачт натянуты ванты, а над ватерлинией два ряда сквозных отверстий-бойниц. Плоский, вырезанный из латуни кораблик укреплен на металлической раме и надет на шток в вершине шпиля. Шток, служа осью вращения, сдвинут примерно на одну треть длины к корме, которая для уравновешивания утяжелена. Кораблик-флюгер податлив всем ветрам. Диаметр яблока под корабликом чуть больше 0,5 метра.

Чехол на кораблик был сшит с запасом и легко наделся на флюгер. Я его закрепил тесьмами-завязками, а в трех местах обмотал бинтами и для прочности прошил их суровой ниткой, после чего плотно обмотал шток и корону брезентовыми полосами.

Наконец в относительно тихую погоду матросы вынесли на крышу Адмиралтейства громадный чехол, собранный с помощью бечевок наподобие занавески-маркизы, чтобы он не парусил. На грузовой лебедке начали поднимать огромный маскировочный чехол наверх. Одновременно на втором пассажирском блоке поднимали меня. Я прочно закрепил чехол наверху. Теперь вверх пошла Ольга Фирсова. Она отказалась от парашютных лямок и села на скамью-дощечку, которую называла «душегубкой». Оля ножом понемногу подрезала стягивающие бечевки, и гигантский чехол постепенно распускался на необходимую длину.

Задача женской связки Оли и Али состояла в том, чтобы, спускаясь от кораблика вниз, стягивать облегающий шпиль чехол с двух сторон руками к себе и сшивать его бечевкой, продетой в ушко специальной длинной иглы. Ею шьют паруса. В народе такую иглу называют почему-то цыганской. Это была изнурительная работа. Приходилось часами висеть над обстреливаемым городом и класть стежок за стежком, прочно сшивая чехол по вертикали. Ольга уже прошила от яблока вниз метров пять, когда со стороны Дворцовой площади из-за облаков на бреющем полете выскочил фашистский истребитель и с ходу дал пулеметную очередь по шпилю Адмиралтейства. Пули пробили обшивку совсем рядом с Ольгой.

Олю пули не задели. Мы быстро спустили ее вниз. В ее широко открытых глазах читалось удивление, она только промолвила: «Ребята, я видела лицо летчика». Испуг к ней пришел лишь поздно вечером.

ИЗ ДНЕВНИКА: 2 октября 1941 года

«К концу подходит работа на Адмиралтействе. Уже шестнадцатый день мы здесь – измотались и устали страшно. Трудности начались с первого дня работы. Они постепенно решались, но времени мы теряли очень много. Руководители работ, архитекторы С. Давыдов, И. Уствольская, О. Шилина помогают нам решить многие проблемы. Нас торопят командование фронта и руководство города. Мы делаем все возможное и невозможное, чтобы спрятать от врага золотую иглу Адмиралтейства. Оля и Аля буквально творят чудеса, зашивая и ошпаговывая репшнуром массивный чехол, чтобы его не парусило ветром.

Сегодня во время нашей работы немцы бомбили Адмиралтейство. Все ходило ходуном – пламя, дым, строительная пыль, осколки, грохот, вой. Спустились без паники в помещение курантов. Только там и стало страшно. Шпиль и купол закрыты чехлом и зашиты полностью. Осталась мелочовка – дня на два. После чего мы с Алоизом перейдем на новый (второй) объект – шпиль над дворцовой церковью Инженерного замка».

В архиве ГИОПа мне удалось обнаружить любопытный документ, датированный 3 октября 1941 года. Это акт комиссии, принявшей выполненные верхолазами работы по маскировке шпиля здания Главного Адмиралтейства.

Комиссия установила следующее:

«I. Все позолоченные части шпиля и купола под ним обтянуты мешковиной, доставленной для этой цели КЭО ЛВПорта, сшитой по форме замаскированных частей с плотной зашивкой на месте и обвязкой веревками.

II. На флюгер – корабль надет, с привязкой веревками, специально сшитый из парусины чехол.

III. Золоченые козырьки над часами покрыты специальными чехлами (циферблаты часов оставлены открытыми). Все работы по маскировке считаются выполненными, законченными и приняты полностью комиссией».

Вот и слился воедино с ленинградским небом шпиль Адмиралтейства, и сразу же сократился прицельный обстрел в этом районе. Немцы потеряли еще один ориентир. Инспекция охраны памятников меня и Алоиза перевела на производство маскировочных работ на шпиле Инженерного замка, где мы должны были так же, как и на игле Адмиралтейства, повесить блоки, поднять наверх чехол и подготовить все, чтобы Оля и Аля приступили к обшивке шпиля чехлом. Освободившихся от работ в Адмиралтействе Олю и Алю инспекция временно направила на обмеры зданий, ценных в историческом и архитектурном отношении, чтобы в случае разрушений их можно было восстановить в прежнем виде. На обмерах работали тогда многие архитекторы из ГИОПа. Конечно, необходимая документация инспекции существовала, но, вероятно, существовали какие-то расхождения между проектами и результатами строительства того или иного здания. На обмерах люди работали подвешенными в люльках.

Костел Святой Екатерины запомнился Оле адским холодом: пробитый купол, груда книг (там хранились книги из Публичной библиотеки) – все это засыпано щебнем, стеклом, снегом. Пожалуй, легче было подниматься на шпиль на улице, чем работать в таком помещении. Там, на шпиле, хотя бы движешься. Здесь приходилось стоять и ждать. Ноги и руки промерзали до костей. Одна из девушек работала в люльке, другая страховала. Потом наоборот. Наши инструменты – рулетка, линейка, угольник. Сверху диктовали размер. Внизу записывали Аля или архитектор. В другом помещении архитекторы сразу же наносили эти размеры на чертеж. Работа отнимала много сил и энергии, но без альпинистов было не обойтись.

И все же, прежде чем начать рассказ о маскировке шпиля Инженерного замка, хочу забежать вперед и продолжить повествование об Адмиралтействе. Позднее, в 1942–1943 годах, Ольга Афанасьевна Фирсова неоднократно покоряла шпиль Адмиралтейства с целью реставрации обветшалой мешковины, покрывавшей иглу.

Ставила заплаты на мешковине, вновь ошпаговывала репшнуром чехол, делала перетяжки. Маскировочный халат из мешковины из-за сильных ветров, дождей, снега быстро приходил в негодность. Его секло осколками бомб и снарядов, и он требовал своевременного ремонта.

Незабываема весна сорок пятого года! Предчувствие близкой победы поднимало настроение, вливало новые силы. Уже вернулись на Аничков мост кони П. Клодта, освободился от укрытия Медный всадник, восстанавливались дома, улицы, площади, набережные. И только скрытые чехлами и краской золотые шпили и купола еще не излучали света, не радовали глаз. И вот пришел последний, тридцатый день апреля 1945 года, когда специальная маскировочная бригада получила приказ начальника МПВО Ленинграда генерала Е.С. Лагуткина демаскировать золотые вершины города. Адмиралтейство – символ морской славы города, всеми любимый памятник. С него и решено было начать.

И вновь в своей видавшей виды брезентовой штормовке Оля висит под облаками – сюда едва доносится щебетание птиц, людской гомон, автомобильные гудки. Кругом – необъятная ширь, одетые в кумач улицы и проспекты. Город готовится к встрече 1 Мая. Как Оля ждала этого дня!

Ольга сбрасывает чехол, и вдруг, словно вынырнув откуда-то, ослепительным золотом засиял кораблик – символ нашего города. Фирсова услышала сильный гул. Что там внизу? Это матросы на Дворцовой площади бросали вверх бескозырки и кричали «Ура!». Они готовились к первомайскому параду и приветствовали смелого человека, который на головокружительной высоте высвободил из плена кораблик.

Но впереди самое трудное – распороть сверху вниз гигантский чехол, облегавший шпиль. И обязательно с подветренной стороны. Тогда коварный ветер станет союзником и прижмет мешковину к шпилю. Начни вспарывать мешковину не там, где следует, произойдет непоправимое – ветер начнет трепать и рвать чехол, который превратится в гигантский парус и может повредить верхнюю часть иглы, где находятся кораблик, корона и яблоко…

Ко всему Оля нечаянно полоснула ножом руку – хлынула кровь на мешковину, на штормовку. Она собирает все силы, надрезает веревку, опоясывающую чехол, и гигантская одежда, плотно прижимаемая ветром к шпилю, медленно сползает к балкону у фонарика.

Те, кто смотрел телевизионный фильм «Летопись полувека», запомнили уникальные кадры кинохроники, посвященные демаскировке шпиля Адмиралтейства, где Ольга Фирсова, вспарывающая ножом чехол, снята крупным планом оператором Глебом Трофимовым. И на солнце ярко вспыхивает золотая восьмигранная игла, воспетая А.С. Пушкиным:

Тончайший слой золота (при реставрации в 1977 году его потребовалось всего-то два килограмма – 700 сусальных книжечек на 300 квадратных метров всей иглы Адмиралтейства вместо прежних 18 килограммов) должен выдерживать наши балтийские ветра, дожди, снега и, главное, городской смог около семидесяти лет. В ту пору город подойдет к своему 350-летию. Не берусь угадывать подробности и обстоятельства будущей жизни, но наши потомки при очередной реставрации шпиля узнают исторические новости, прочтут страницы истории, которые традиционно закладываются в его яблоко предыдущим поколением. Так было при ремонтных работах в октябре 1886 года, в апреле 1929 года и в июле 1977 года.

Случайно выхваченные три дня из трех эпох очень схожи между собой. В 1886 году в яблоко был заложен металлический ящик, в котором находилась медная позолоченная доска с надписью «Перекрытие шпица Главного Адмиралтейства новыми золочеными листами произведено в 1886 году…». Там же находился конверт с фотографиями Александра III, его жены и наследника, три газеты за 25 октября: «Новости», «Биржевая газета» и «Петербургская газета». В 1929 году в ящик-шкатулку добавили номера ленинградских газет того времени. А в 1977 году в ту же шкатулку руководитель бригады позолотчиков А.М. Иванова положила газеты «Ленинградская правда», «Смена», «Вечерний Ленинград».

19 июля 1977 года вертолет посадил на острие шпиля третий, сверкающий новой позолотой кораблик…

Три мгновения истории хранит золоченый шпиль. Однако 7 сентября 1997 года кораблик вновь покинул шпиль. В мае того же года специалисты ГИОПа пришли к окончательному решению: кораблик, корону, яблоко и обшивку конуса демонтировать. Влага по штоку попадала в конус шпиля. Работу эту проводили высотники «Компакт СПб» – фирмы, известной по реставрации ангела на шпиле Петропавловского собора. 24 августа 1999 года ремонт верхней части шпиля был завершен и кораблик-флюгер вновь установлен вертолетчиком Вадимом Базыкиным. Губернатор Петербурга Владимир Яковлев, поднявшись на шпиль Адмиралтейства, вложил письмо в металлическую шкатулку, которая отныне будет храниться в золоченом шаре, венчающем вместе с короной и корабликом одно из старейших зданий нашего города. Завершается послание словами: «Мы передаем вам эстафету заботы о нашем великом, нашем прекрасном городе». В шкатулку легли отчеты реставраторов Романа Юринова и Павла Ходакова, номера петербургских газет, памятная медаль, отлитая по этому случаю специалистами фирмы «Компакт СПб», проводившими работы.

Никто не может сказать, о чем будет написано в газетах, скажем, 2050 года. Но есть все основания полагать, что в них окажутся такие же, как и приведенные выше, самые обычные, рядовые новости из жизни нашего города.

Нас часто спрашивают: «Почему вы, маскировщики-верхолазы блокадного времени, не оставили на вершинах золотых доминант никаких памятных записок, как это делают альпинисты при восхождении?» Может быть, и надо было что-то написать. О чем? О голоде, холоде, обстрелах и смерти? Голова была занята другим – выстоять, выжить, спасти себя, спасти архитектурные и исторические памятники и жителей героического города. После реставрации 24 августа 1999 года мне удалось подняться к кораблику и поцеловать его.

Глава 5
Переходим на Инженерный (Михайловский) замок

В старинном замке Павла дух.

И кажется порою: вдруг

Придет к нам император сам,

Чтоб посмотреть на шпиль и храм,

На все дворцовые покои,

Чтоб душу с сердцем успокоить.

Но в замке госпиталь сейчас

И ждем бомбежки каждый час.

Как будто вымер град Петра,

Кругом военная пора —

Разруха, холод, голод, стон

И колокольный перезвон.

М. Бобров

Шпиль Инженерного замка не так высок, всего 67 метров, но он служил хорошим ориентиром в этом районе для прицельной артиллерийской стрельбы фашистов. В самом замке располагался военный госпиталь, рядом – Русский музей, военная комендатура города, военно-инженерное училище, Ленэнерго. В Летнем и Михайловском садах под кронами деревьев были расположены склады боеприпасов. Соляной городок тоже заняли под военные склады и т. п.

Сам замок и прилегающая территория представляют исторический интерес. Едва взойдя на престол, Павел I распорядился о сооружении монументального замка-крепости на месте Большого Летнего дворца. Он хотел иметь своей резиденцией не дворец, а средневековую рыцарскую цитадель, которая защитила бы его от заговора, подобного тому, жертвой которого стал его отец Петр III. Павел требовал, чтобы эта обширная территория застраивалась и благоустраивалась по единому архитектурному плану. Проект ансамбля разработал выдающийся русский зодчий В.И. Баженов, но строительные работы продолжил итальянский архитектор В. Бренна, внеся некоторые изменения в первоначальный замысел.

26 февраля 1797 года Павел осуществил закладку замка под звуки канонады с Петропавловской крепости, а 8 ноября 1800 года уже состоялось освящение замка под благовест всех церквей Петербурга. Царская семья немедленно переехала сюда из Зимнего дворца.

Все четыре фасада замка разные. Мы работали на шпиле, который находится на западном фасаде и обращен в сторону Михайловского сада, начинавшегося на противоположном берегу Церковного канала. Обширное крыльцо из серого гранита вело в церковь Архистратига Михаила (отсюда первоначальное название замка), которого Павел считал своим покровителем.

Над церковным алтарем вознесся золоченый шпиль, одна из основных доминант города.

Самый парадный южный фасад – главный. В Воскресенские ворота в замок могли въезжать лишь члены императорской семьи и иностранные посланники. Фасад обращен в сторону площади Коннетабля, где проходили любимые Павлом парады. В центре плац-парада был установлен бронзовый памятник Петру I работы Бартоломео Карло Растрелли с лаконичной надписью «Прадеду правнук».

Подходы к шпилю несложные, но проблема осталась та же, что и на Адмиралтействе: как поднять и подвесить блоки на крест шпиля для чехла, не повредив его? На этот раз веревку закрепили наверху без помощи аэростата. Поднявшись выше колокольни к «факелам», положили между ними и шпилем доски, на них поставили легкую выдвижную лестницу-стремянку. Сократив значительное расстояние по высоте и подойдя ближе к кресту со стремянки, мы забросили гирьку, привязанную к репшнуру на крестовину. Протравив гирьку вниз, привязали к концу репшнура основную альпинистскую веревку диаметром 10 миллиметров, протащили ее через крестовину и, поднявшись по ней на вершину шпиля с помощью схватывающих узлов-«прусиков», закрепили наверху блоки.

Через блоки на шпиль Инженерного замка подняли такой же маскировочный чехол, что и на Адмиралтействе. Его сшили девушки-матросы в той же швальне Адмиралтейства. Особых проблем с подъемом чехла не было. Погода стояла тихая, безветренная. Мы с Алоизом его тогда полностью распустили до самого низа и до прихода Оли и Али прихватили в некоторых местах репшнуром, чтобы не парусил. Сшивали его наши отважные девушки.

ИЗ ДНЕВНИКА: 17 октября 1941 года

«Сегодня выпал первый снег и накрыл Ленинград плотным белым покрывалом, температура опустилась ниже нуля. К концу подходит работа на Инженерном замке. Все идет хорошо. Над городом мы висим уже больше месяца. Поражают нас не бомбежки и обстрелы, а строгая мужественная красота города. Сверху можно часами любоваться его планировкой и стройными рядами зданий (правда, кое-где уже разрушенными), прямыми улицами, каналами, парками. Войну выдают часовые в Летнем саду, охраняющие склады боеприпасов, покрытые брезентом. На Марсовом поле взметнулись в небо стволы зениток. А там, далее, где Ленэнерго, разрушена часть здания бывших казарм лейб-гвардии Павловского полка, сооруженного архитектором В.П. Стасовым. Почему-то в голову приходят майские парады на Царицыном лугу, в которых участвовали полки кавалергардов, конной гвардии, кирасир и донских казаков… И публику восхищала тогда отмеченная Пушкиным «пехотных ратей и коней однообразная красивость». А внизу, прямо под нами, зияющая пустота от авиабомбы, начисто снесшей Парадную столовую замка и похоронившей многих тяжелораненых, не успевших уйти в укрытия подвального помещения.

Наши девочки, Оля и Аля, Инспекцией по охране памятников вновь временно направлены на обмер зданий. Продовольственное положение в городе стало катастрофическим. Паек сокращался уже несколько раз. Стремительно приближается голод. Все мы заметно сдали и похудели. Если бы не госпитальная прибавка в Инженерном замке, где нас подкармливал главврач, вряд ли мы справились бы с такой работой. Обычно днем к замку подходят Оля и Аля, и мы вместе идем обедать.

Однажды вдруг «заговорили» зенитки на Марсовом поле, бастионах Петропавловской крепости и кораблях. Буквально рядом с нашими головами на Соляной городок и Летний сад посыпались бомбы. Столбы огня и дыма закрыли все. Такой сильной бомбежки близко я еще никогда не видел. Вдвоем с Алоизом мы стояли на колокольне шпиля, оглушенные свистом и разрывами бомб, их горячее дыхание доходило до нас. Несколько бомб разорвалось на улице Пестеля, попав в угловой жилой дом на Моховой улице. Бомбы разрушили землянки зенитчиков на Марсовом поле. Две упали во двор замка, выбив рамы и стекла, не причинив разрушений. Алоиз горько пошутил: «Это, Мишуня, салют в нашу честь по случаю окончания работы на Инженерном замке».

Тяжело было девушкам на шпиле Инженерного замка в конце октября и в ноябре на ледяном ветру. Промерзали они до костей. Каждое утро бойцы во главе с лейтенантом помогали маскировщикам добраться с крыши на шпиль. Вручную на лебедке поднимали они девушек и, закрепив веревки, договаривались, когда спускать альпинисток. Работа шла успешно. Маскировочный чехол уже был почти зашит. Оставалось еще обшить мешковиной блестящие «факелы», высота которых 1,7 метра.

В самый последний рабочий день произошло непредвиденное. Как всегда, бойцы подняли девушек наверх и привязали веревку. Договорились, что спустят в четыре часа дня. Днем была сильная бомбежка. В госпитале начался пожар. И про них забыли. Солдаты так и не пришли.

В двенадцатом часу ночи ходячие больные госпиталя увидели девушек и помогли им спуститься. Днем шел мокрый снег, они промокли и страшно озябли, провисев на шпиле 16 часов. Оля добралась домой ночью, чуть живая. Ее мать Людмила Харитоновна, отпаивая ее кипятком, рассказывала: «Ходила я сегодня отовариваться по карточкам в Елисеевский магазин, вижу, люди куда-то вверх смотрят. Глянула я – два человека висят на шпиле Инженерного замка, чехол обшивают. Подумать только! На такой высоте! В такой холод!» Ей и в голову не приходило, что Оля работает на высотной маскировке. Дочь не рассказывала матери ничего, чтобы уберечь от переживаний, излишних страхов.

Эпизод на шпиле для Али не прошел даром. Она серьезно простудила почки. И уже не оправилась от этого заболевания. С каждым днем ей становилось все хуже. Но она не поддавалась слабости, заставляла себя вставать и идти на работу.

ИЗ ДНЕВНИКА: 1 ноября 1941 года

«Мы с Алоизом теперь не верхолазы. Нас срочно перевели на другие работы: снимаем люстры в Петропавловском соборе. Крепость сильно бомбят и обстреливают. Люстры от сотрясения здания собора могут сорваться с потолочных креплений и разбиться. Торопимся выполнить эту работу, чтобы поскорее приступить к маскировке самого высокого шпиля города. Холодно, но морозов еще нет, а на морозе краска на шпиль будет ложиться плохо. Девочек встречаем редко, но мы в курсе дел друг друга. Дополнительное питание в госпитале Инженерного замка кончилось. С тех пор как ушли в Петропавловку, обходимся только продовольственными карточками служащих. Дома у меня и Алоиза начинают болеть родные, помогать трудно, да и нечем. Сторож собора, его зовут Максимыч, обещает нас иногда потчевать голубями, которых можно поймать на колокольне, чердаке или под куполом над алтарем».

ИЗ ДНЕВНИКА: 7 ноября 1941 года

«Слушал по радио праздничную трансляцию из Москвы. Все участники военного парада прямо с Красной площади отправляются на фронт защищать нашу столицу. В Ленинграде оставлены открытыми памятники Суворову, Кутузову, Барклаю-де-Толли, мимо которых часто строем проходят отряды военных, отправляясь на фронт. Образы этих полководцев воодушевляют бойцов и укрепляют их веру в нашу победу.

Вчера в Петропавловском соборе мы с Алоизом наблюдали интересную церемонию: из дверей со стороны Великокняжеской усыпальницы в колонну по три, со снятыми головными уборами четко проходил строй военных мимо могилы Петра Первого и выходил через южные ворота на площадь. Перед ними на площади выступил политрук. Он сказал, что сейчас отдавались воинские почести не императору Петру, а полководцу Петру, который выиграл много сражений. Это он построил наш город, в который никогда не ступала нога вражеского солдата. «Клянемся отстоять наш родной Ленинград от фашистов!» Строй дружно ответил: «Клянемся!»

Николай Николаевич Белехов пригласил нас сегодня в Государственную инспекцию охраны памятников. Он поздравил всех присутствующих с праздником и наградил подарками особо отличившихся сотрудников ГИОПа, в том числе и нас четверых. Это действительно сказочный подарок: продовольственная посылка, в которой были пакетики кураги и изюма, кусочек вяленой дыни и бутылка портвейна. Все эти вкусные изделия привезла к празднику в осажденный Ленинград делегация Узбекистана. Радости было много, все долго аплодировали и благодарили узбеков. Делегация уже побывала на Ленинградском фронте, где сражались узбекские воины, защищавшие наш город. Великое дело дружба народов!

А в конце октября в город приезжала делегация Казахской ССР. Н.Н. Белехов вручил пригласительные билеты на сегодняшний вечер сотрудникам и гостям. Часть билетов – в Театр комедии, который сейчас выступает на Фонтанке в помещении Драмтеатра имени Горького, там идет спектакль «Питомцы славы», и часть – в Театр музыкальной комедии, который выступает в Александринке. Мы все четверо с удовольствием смотрели в Александринке «Сильву», забыв о наших невзгодах. Город в праздник бомбили и обстреливали остервенело.

Театр содрогался от разрывов. Но спектакль шел своим ходом. Рядом со мной сидел художник, известный в городе карикатурист Гальба. Он рисовал веселые шаржи на артистов и зрителей. Делая зарисовки, он тихонько хихикал. В театре встретил много знакомых, некоторые пришли прямо с фронта. Среди них был офицер в морской форме, известный футболист и баскетболист Виктор Набутов. Он рассказал о судьбе многих наших общих знакомых.

Спектакль прошел с огромным успехом. Все долго стоя аплодировали прекрасным артистам: Колесниковой, Михайлову, Кедрову, Орлову, Богдановой-Чесноковой, Янету, Пельцер, Королькевич и другим».

Глава 6
Самая высокая архитектурная доминанта города

В грязи, во мраке, в голоде, в печали,

Где смерть как тень тащилась по пятам,

Такими мы счастливыми бывали,

Такой свободой бурною дышали,

Что внуки позавидовали б нам.

О. Берггольц

И тридцать лет, и сорок лет пройдет,

А нам от той зимы не отогреться.

Нас от нее ничто не оторвет,

Мы с нею слиты памятью и сердцем…

Ю. Воронов

Вот мы и добрались до шпиля Петропавловского собора. К этой встрече с ним мы готовились долго и серьезно. Уже приобрели кое-какой опыт и навыки – появились уверенность и профессионализм.

В соборе мы с Алоизом сняли все пять люстр. Они сделаны в конце XVIII века из хрусталя, позолоченной бронзы и цветного стекла. Закрыли мешковиной иконостас, поражающий своим великолепием. Это уникальный памятник резьбы по дереву. Иконостас выполнен как триумфальная арка, как памятник победы России в Северной войне. Он сделан по рисунку архитектора Ивана Зарудного. Над ним трудились более сорока резчиков, столяров, позолотчиков, художников в течение пяти лет.

ИЗ ДНЕВНИКА: 14 ноября 1941 года

«Хоронили отца Люси Августина Павловича. Горько было смотреть на Люсю и его маму, Розалию Мартыновну. Она плакала навзрыд, прижавшись к сыну. А он обнял мать огромной рукой».

ИЗ ДНЕВНИКА: 20 ноября 1941 года

«Сегодня в пятый раз сокращаются продовольственные нормы. Военный совет фронта принял решение рабочим выдавать 250 граммов хлеба в день, а служащим, иждивенцам и детям – 125 граммов. Это уже точно голод, чувствуем на себе.

Пошла неделя, как мы работаем на шпиле. Тянем наверх лебедку и тросы, готовим блоки для подвески. Подвозим шаровую (корабельного цвета) краску. Морозы начинают крепчать, а силы сдавать. Все труднее и труднее подниматься по колокольне к фонарику: ноги дрожат, сердце из груди выскакивает. А главный штурм и выход наружу по трапу к ангелу еще впереди. Сторож Максимыч старается для нас: ловит голубей и ворон. Мясо голубей нежное и вкусное, вороны пожестче. Два сына Максимыча погибли на фронте. Жалко старика, но с его помощью ноги пока носят.

Оборудовали себе жилище под лестничными маршами, ведущими на колокольню. Здесь никакие бомбы и снаряды не достанут. Расположились на могилах, прямо на надгробных плитах сына Петра Первого царевича Алексея, его жены принцессы Шарлотты и родной сестры Петра Марии. Обили вход в закуток досками и войлоком, хорошо утеплились, сделали внизу лаз, как в собачьей будке, чтобы меньше тепло уходило. Поставили печурку-буржуйку, а трубу от печи вывели на улицу через главный вход. Надгробные плиты застелили досками. Из разрушенного рядом жилого дома принесли широкий матрац, а из своего дома – спальные мешки. Теперь не будем попусту тратить силы на переходы домой и обратно – ночуем в крепости».

1 декабря я, Алоиз Земба и 60-летний инженер Леонид Александрович Жуковский, руководивший нашими работами, впервые вместе поднимаемся к выходному окошку-лазу с целью разведки и планирования дальнейших работ.

Особенно тяжело Жуковскому. За весь долгий подъем он не проронил ни единого слова, стараясь дышать равномерно, не сбивать дыхания. Внутри колокольни висят на тросах тяжелые противовесы-гири часового механизма курантов. Оконные стекла выбиты, на ступенях лежит снег, принесенный ветром. Он похрустывает под ногами, пугая голубей, перелетающих с балки на балку все выше и выше.

Алоизу тоже тяжело, у него цинга, щеки запали, в глазах нездоровый блеск. На первой открытой колокольне от сильного порыва ветра он надолго закашлялся. Мороз под сорок градусов. Ветер обжигает лица, затрудняет дыхание. Большой колокол и еще несколько колоколов поменьше – клавиатура курантов – издают странные гудящие звуки.

Жуковский выбился из сил. На правах старшего он командует: «Отдых. Так можно вознестись к самому ангелу. А нам еще предстоит спуск на землю».

Где-то рядом оглушительно рвутся снаряды. Миновав открытую колокольню, мы по железному трапу поднимаемся к часовому механизму. Здесь темно. Алоиз зажигает «летучую мышь». Словно открыли крышку гигантского сказочного брегета – барабаны, шестеренки, маховики. Но все это в запустении: не смазано, не отлажено и часы не отсчитывают время. Кажется, что оно остановилось навечно.

Усевшись на длинную скамью напротив металлической рамы курантов, на которой выбита надпись «1858 год, братья Бутеноп», мы отдыхаем. Выдохлись прилично, а самый сложный участок подъема еще впереди. Надо определить, где установить грузовую лебедку, продумать страховку, подвеску блоков.

Алоиз усиленно массирует раненое колено. Жуковский восстанавливает дыхание. «Эти часики мне хорошо знакомы, – сообщает он. – До войны мне не раз приходилось бывать здесь. Я настраивал эти колокола».

Вот что рассказал Л.А. Жуковский.

В 1715 году правительство Петра I заказало у амстердамских часовщиков куранты. Стоили они 23 тысячи рублей золотом. Но проработали недолго. В течение длительного времени не могли найти искусного механика. Потом наконец пригласили полковника голландской службы Эрдмана. Он соединил колокольный бой с часовым механизмом, и органные часы были пущены в ход.

Но в ночь на 30 апреля 1750 года разразилась гроза. От удара молнии сгорели шпиль, вершина колокольни, стропила крыши, купол. Погибли часы, прослужившие тридцать шесть лет. Только в 1776 году при императрице Екатерине II были изготовлены в Голландии мастером Оортом Крассом и установлены новые часы-куранты, которые отбивали четверть часа, полчаса и час, а в полдень играли мелодию Генделя, столетие со дня рождения которого тогда отмечалось. В 1825 году композитор Бортнянский написал музыку на псалом «Коль славен наш Господь в Сионе». Куранты исполняли ее четвертным перезвоном. Но императору Николаю I показалось недостаточно, что главные часы империи исполняют лишь религиозную мелодию. В 1833 году он дал задание придворному композитору А.Ф. Львову сочинить государственный гимн, что было исполнено. Через год поэт В.А. Жуковский написал к нему текст «Боже, царя храни». Куранты играли эти мелодии вплоть до Октябрьской революции.

После Октября потребовалось заменить ее новой. Вся сложность тут не в механике курантов, а в настройке колоколов. Старинные мастера знали секрет, но унесли его с собой. Нашлись умельцы, которым удалось сделать новый бой, тоже состоявший из двух мелодий. Теперь с колокольни слышались мелодии «Интернационала» и «Вы жертвою пали в борьбе роковой». В 1952 году с колокольни стал звучать гимн Советского Союза…

Вскоре мы добрались до верхней открытой колокольни и вошли в металлический шпиль. Он промерз и был покрыт изнутри инеем. Я со свечой в руке шел впереди, за мною, прихрамывая, поднимался Алоиз. Л.А. Жуковский остался в помещении курантов. От многочисленных поворотов винтовой лестницы голова у меня начала кружиться.

Вот наконец и вертикальная лестница-стремянка, ведущая к последней площадке у лаза, выводящего наружу.

«Миша, осторожно! – предупреждает Алоиз. – Ступени здесь далеко одна от другой. Ногу задирай повыше. Если оступишься, то костей на этой лесенке наломаешь больше, чем сорвавшись со шпиля».

Поднявшись к лазу, я помог Алоизу выбраться на последнюю площадку. Обнявшись, мы почувствовали, как под напором ветра уходит в сторону шпиль.

«А что же на шарике делается! – воскликнул Алоиз. – Наверное, как на качелях!»

Выбравшись наружу через форточку лаза, выходящего в сторону Петроградской стороны, я огляделся. На бастионах крепости и на стрелке Васильевского острова расположились зенитные орудия. На замерзшей Неве стояли корабли. У Зимнего дворца – эсминцы «Страшный», «Сильный», «Свирепый». За Дворцовым мостом – лидер «Ленинград», за мостом Лейтенанта Шмидта, у Горного института, – крейсер «Киров». У Балтийского завода – линкор «Октябрьская революция».

А дальше на линии фронта виднелись всполохи огня.

Сейчас мы находились на отметке 103 метра – выше креста Исаакиевского собора на 1,5 метра. Но высота здесь чувствовалась гораздо острее, чем на шпилях Адмиралтейства и Инженерного замка. Голова слегка кружилась, почему-то подташнивало. Завтра предстоял подъем к ангелу – еще 19,5 метра хода по вертикали снаружи на ледяном ветру. Алоиз, глядя на город сверху, тяжело вздохнул: «Ну что ж, Миша, полюбовались, и будет. А теперь займемся делом».

Внутри шпиля, над входным лазом, в пяти метрах ниже шарика просверлили дрелью дыру. Через нее пропустили наружу трехмиллиметровый стальной трос для страховки идущего первым.

И вот на следующий день – первая попытка подъема. На мне штормовой костюм, надетый поверх ватной куртки и ватных брюк. На груди – обвязка. Алоиз страховал с внутренней площадки.

Дул пронизывающий ледяной ветер. В последний раз Алоиз проверяет мою обвязку, крепление троса. Поправив на моем плече бухту репшнура и сумку с инструментом, под напутствие напарника «Вознесись, Мишуня, до ангела!», я протиснулся через узкий лаз наружу и, ухватившись за наружные скобы, начал подтягиваться вверх. Выход и вход в это маленькое окошко – очень неприятная процедура. Стоя на нижней скобе, я глянул вниз и вдруг почувствовал себя парящим в воздухе. Голова закружилась. Ноги стали слабеть. Почувствовав недоброе, Алоиз моментально обхватил мои ноги левой рукой, не выпуская из правой страховочный трос. Твердым голосом дважды повторил: «Миша, спокойно! Не смотри вниз! Не смотри вниз! Гляди вперед, на тот берег Невы!»

Успокоившись, почувствовав, что слабость прошла и появилась уверенность, твердость в руках, я размеренно, соблюдая правила техники скалолазания, двинулся вверх, в сумрачное ленинградское небо.

Поднимался не спеша, сберегая силы для выхода на шарик. Там отрицательный уклон. Чем выше поднимался, тем явственнее ощущал ось раскачивания шпиля. Ощущение было такое, словно взбирался на высокую мачту яхты, дрейфующей на штормовых волнах. Мне было известно, что конструкция шпиля замечательного инженера Д.И. Журавского рассчитана на скорость ураганного ветра до 47 метров в секунду. Таких ветров за всю историю города не наблюдалось. Запас прочности конструкции, таким образом, был велик. Но сведения эти мало утешали, когда надо было преодолевать раскачивающуюся поверхность шара; единственная связь с Алоизом – через страховочный трос.

Я знал: что бы ни случилось – моя жизнь в руках верного товарища. С каждым шагом чувствовал себя уверенней. Поглядывая вниз, я видел сосредоточенное лицо Алоиза, внимательно наблюдавшего из окошка за каждым моим движением. Страховал Алоиз виртуозно, не мешая тросом при движении, не тянул вверх, не позволял тросу провисать, а легко, ненавязчиво и технично вел напарника к шарику. И все-таки одолеть его в тот день мне не удалось. Не удалось и в последующие пять дней. Не было чувства страха. Было чувство бессилия: не подтянуться к следующей скобе, не подтащить себя под отрицательный угол к шарику. Всему виной был голод. Алоиз помогал как мог: подбадривал, наставлял. И это шло на пользу. Он все чувствовал так, как будто лез сам: «Если не уверен, спустись отдохни, попробуй еще раз».

Спустившись до лаза, я отогревал руки, восстанавливал дыхание и силы. Шпиль содрогался от рвущихся рядом снарядов. И снова попытка. Стрельба идет вовсю. На шпиле я как на ладони, открыт для всех ветров и снарядов. Но мысли заняты другим – одолеть слабость.

Я уже привык к шпилю, к высоте. Как на тренировке, появились уверенность и выносливость. Уже знаю, что не кистью руки надо браться за скобу, а пропускать ее под локоть. Так легче висеть на руках. Не стоять ногой на скобе, а пропускать скобу под колено. Теперь, выбившись из сил, я могу отдыхать, сцепив две руки, обняв скобу. Теперь никакая сила не разлучит меня со шпилем. Можно решаться на штурм нависающего шарика. Но мудрый, осторожный Алоиз, как старший брат, наставлял: «Не торопись, ты уже молодец. Сегодня поднялся на двадцать сантиметров выше, чем вчера. Все будет хорошо. Отложим штурм до завтра».

И вот решающий день штурма, седьмой по счету. Мороз за тридцать пять. Вот он, такой близкий и такой далекий шарик. Остановился, почти упираясь в него головой. Руки, уставшие от напряжения, слегка дрожат. Пальцы в армейских снайперских рукавицах с отдельным указательным пальцем закоченели. Их надо согреть. Продев ноги между шпилем и скобой, я заклинился, отдыхая, держась за скобу то правой, то левой рукой. Вращаю освободившейся рукой в плечевом суставе и чувствую, как кровь начинает приливать к онемевшим пальцам. Все идет нормально. Алоиз машет рукой из окна и что-то кричит. Из-за сильного ветра трудно разобрать слова. Но два слова все-таки уловил: «Молодец! Отдохни!» Счастье иметь такого напарника.

Самое трудное – преодолеть нависание. Страховочный трос, который до сих пор уходил вверх, теперь остался под ногами. Теперь уже Алоиз будет не выбирать, а выдавать мне трос, и в случае срыва придется пролететь солидный кусок, прежде чем напарник успеет выбрать трос и самортизировать мое падение. Я не сомневаюсь в надежности друга, в его интуиции. И это сильно помогает.

Вновь завыли сирены, оповещая воздушную тревогу, и вскоре с южной части Финского залива показались немецкие бомбардировщики. Они несли Ленинграду очередную порцию смерти. Плотный зенитный огонь преградил им путь к городу. В помощь зенитчикам включилась корабельная артиллерия. И все же отдельные бомбардировщики, прорвавшись сквозь заслон, начали беспорядочную бомбежку, пытаясь побыстрей уйти от огня. И тут с северного побережья залива вынырнули советские истребители. Фашисты, не принимая боя, стали разворачиваться и уходить на юг. Затаив дыхание, мы наблюдали за воздушным боем с высоты. Но вот Алоиз постучал по шпилю, подавая сигнал к штурму шара.

Верхушка шпиля ходила ходуном от ветра. Парусность создавал не только шар, но и ангел с распростертыми крыльями (его площадь около 17 квадратных метров) и крест. Освободив ногу, я подал сигнал Алоизу, двумя руками взялся за скобы повыше, начал подтягиваться вверх-назад, уже нависая спиной к земле, чувствуя, что отклоняюсь, ухожу от шпиля все больше. Еще несколько усилий… и мое тело вновь принимает вертикальное положение. Дальше уже нормально продвигаюсь вверх по ступеням шара. Экватор остался позади.

В самый трудный момент мне казалось, что Алоиз, как тень, поднимается рядом – настолько умело он вел меня к вершине шара. Теперь вверх уходил только крест, на котором вращался ангел. И тут я услышал: «Ура!» Это Алоиз праздновал мою победу.

Я организовал надежную самостраховку у основания креста и отстегнулся от троса. Достав инструмент, закрепил на крестовинах четыре петли для подвески блоков и спустил вниз конец репшнура, к которому Алоиз привязал блоки. Вытянув их наверх, закрепил: два малых блока – для подъема ведер с краской и два основных – для нас с Алоизом.

На следующий день мы продели через блоки тросы и протянули их на лебедку, установленную выше курантов. Теперь можно было приступать к покраске шпиля, работая вдвоем одновременно, независимо друг от друга. Ведра с шаровой корабельной краской подавали наверх два бойца, специально выделенные нам в помощь.

Довольные и счастливые, в эту ночь мы ушли с Алоизом ночевать ко мне домой на Малую Пушкарскую улицу. Однако начало малярных работ снова сорвалось. Ночью, ближе к рассвету, сторожа собора Сергея Максимовича Ярошевича разбудил странный гул. Содрогаясь, гудел шпиль. Глянув наверх, старик догадался, в чем дело: флюгер заклинило наброшенными тросами, и он перестал вращаться. Дело могло кончиться бедой. В морозную ночь встревоженный сторож прибежал на Малую Пушкарскую и поднял нас с постелей. Еще издали услышали мы зловещий лязг и гул. При свете выглянувшей из-за туч луны с ужасом увидели, что ангел на шпиле, как нам показалось, кренится под порывами ветра, словно кто-то пытается сбросить его вниз. Поднявшись наверх, мы обнаружили, что ангел своими крыльями закрутил тросы и лебедку подняло к потолку звонницы. Пришлось обрубить тросы. Мы с Алоизом после этого решили закрепить петли для подвески блоков не на крестовине, как это мы делали, а у основания креста. Теперь они легли на экватор шара, и блоки уже не мешали вращению ангела, вновь обретшего свободу.

Невозможно представить облик города на Неве без золоченого шпиля Петропавловского собора. Заячий остров, небольшой клочок земли, – место, откуда «город пошел». Нам часто приходится слышать о несомненной прозорливости царя Петра при основании новой столицы государства Российского, но им двигал еще и практический расчет. Он прорубил, по выражению Пушкина, «окно в Европу» и место для «окна» выбрал на удивление точное.

Уже во времена возведения земляной крепости, 29 июня 1703 года, на месте ныне существующего собора была заложена маленькая деревянная церковь во имя апостолов Петра и Павла. В 1712 году Петербург стал столицей России. На месте деревянной церкви по проекту Доменико Трезини началось сооружение главного кафедрального собора – Петропавловского, который строился 21 год (1712–1733). По замыслу Трезини и Петра I колокольня со шпилем должна была стать одним из главных символов новой России. Страна провозглашена империей, а Петр – ее первым императором. В честь этого решили увенчать шпиль шаром-яблоком и фигурой ангела (архангела) с крестом. Архангел Михаил – давний покровитель князей, царей, императоров.

В 1724 году ангел с крестом был установлен на 112-метровом золоченом шпиле. Первый ангел был выполнен по эскизу Трезини, взявшего за образец ангела на башне ратуши в голландском городе Маастрихт. Крепился ангел так, что казалось, будто он летит параллельно земле, неся в вытянутых руках крест. Ангел символизировал сошествие на землю Святого Духа – не следует забывать, что город основан в Духов день. Однако деревянный каркас шпиля не имел громоотвода, он дважды горел от ударов молнии, но пожар успевали сразу же гасить. Последовавший после ужасной грозы 30 апреля 1756 года пожар уничтожил все, что могло гореть, погиб и ангел с крестом. Внутреннее убранство собора восстановили за два месяца, а на воссоздание колокольни и шпиля ушло 20 лет. Екатерина II повелевала: «Делать оную точно так, какова прежняя была, понеже прочие планы не так красивы».

Второй ангел, к радости жителей города созданный по образцу первого, увы, простоял недолго – обрушившимся на город ураганом 10 сентября 1777 года был сломан, когда еще не были завершены работы по воссозданию шпиля.

Чтобы уберечь третьего ангела от шалостей ветра, решили уменьшить его рост, убавить вес и отцентрировать по штевню креста. Проект нового ангела дополнил А. Ринальди. Осенью 1778 года позолоченный флюгер вновь засиял на выправленном и починенном шпиле. Это уже был ангел эпохи екатерининского классицизма – более рациональный и приземленный. Второй и третий ангелы «взлетали» на вновь восстановленные колокольни на пять метров выше, чем первый. Сорок лет безмятежно парил ангел над городом, пока буря, разразившаяся в 1829 году, не накренила крест и не повредила фигуру.

Чтобы спасти флюгер, нужно было возвести на шпиле дорогостоящие леса. Выход нашел 24-летний кровельный мастер, крестьянин Ярославской губернии Петр Телушкин. Октябрьским днем 1830 года Телушкин сумел с помощью веревок, обвивая шпиль, добраться до вершины и завершить ремонт креста и ангела. За свой подвиг Телушкин получил медаль на аннинской ленте, вознаграждение в 5000 рублей и право бесплатно пить во всех казенках.

В 1834 году крест вновь накренился – стал подгнивать деревянный каркас шпиля. Вершина креста отклонилась по вертикали на 71 сантиметр. Вопрос о новом ремонте шпиля рассматривался в 1852 году Николаем I. Был назначен конкурс, в котором победил инженер-подполковник Дмитрий Журавский. Оригинальная металлическая конструкция, предложенная им, отличалась легкостью, простотой изготовления и сборки, дешевизной и имела четырехкратный запас прочности. Кроме того, талантливый инженер несколько увеличил высоту сооружения (122,5 метра), что прибавило общему профилю колокольни стройности и изящества.

Таким образом, второй деревянный шпиль Петропавловского собора простоял 83 года, а третий ангел – 79 лет.

Сборку и отделку третьего шпиля Журавский завершил летом 1858 года и увенчал его четвертым по счету ангелом, вдохновенно устремленным в небеса, словно призывая все земное последовать за ним.

Татьяна Николаевна Ознобишина – архитектор-реставратор, руководитель группы института «Ленпроектреставрация» – в статье «К вопросу о сооружении шпиля» в «Краеведческих записках» 1994 года пишет: «К сожалению, в изученных нами документах нет сведений о том, кому поручили разработку эскизов и исполнение модели самой фигуры ангела. Не удалось обнаружить и подтверждений предполагавшегося ранее авторства скульптора академика Р.К. Залемана. В анкете Академии художеств, заполненной самим скульптором 1 июля 1868 года, в перечне созданных им произведений эскизы или модель фигуры ангела не упоминаются».

В шпиле поражает все: совершенство и долговечность, рациональность применения металлических кованых полос, которые собраны по принципу детского конструктора и соединены между собой горизонтальными и наклонными связками на болтах. Удивительно просто и прочно шпиль принайтовлен своим основанием к каменной кладке колокольни посредством мощных металлических анкеров. Наружная поверхность шпиля облицована медными трехмиллиметровыми листами длиной 3 метра. Внутри шпиля винтовая железная лестница ведет к выходному люку на высоте 103 метра от земли. Выше люка на наружной поверхности шпиля установлены латунные скобы для доступа к яблоку и кресту с фигурой ангела. Последний вращается на трех поворотных подшипниках, расположенных внутри. Облицовка ангела выколочена из листовой трехмиллиметровой меди. Шпиль, как спиннинг, податлив напору ветра. Его максимальная амплитуда отклонения при сильных ветрах до 1,8 метра. Он возвращается в исходное положение, как только ангел-флюгер провернется, изменив свое положение по ветру. 140 лет без ремонта – это не шутка!

В архиве Государственного музея истории Санкт-Петербурга я ознакомился с документами, переданными 22 ноября 1983 года в дар музею дочерью инженера Леонида Александровича Жуковского гражданкой Финляндии Татьяной Жуковской-Сикконен.

Среди этих документов оказалась техническая смета на защитно-маскировочные работы колокольни и шпиля Петропавловского собора, составленная 27 октября 1941 года инженером В. Егоровым и утвержденная Л. Жуковским (ГМИЛКП 319938).

Согласно этой смете для подготовки под окраску и окраски всей поверхности шпиля и куполов под ним (800 квадратных метров) необходима работа в течение 70 дней бригады из шести человек (два маляра-верхолаза 6-го и 7-го разрядов, два такелажника-верхолаза 4-го разряда, сигнальщик-верхолаз 4-го разряда и телефонист 4-го разряда). На деле же работали всего два маляра-верхолаза – М. Бобров и А. Земба, – которым помогали на лебедке два больных солдата. Если учесть, что окраска шпиля производилась в морозы за тридцать градусов, в условиях артобстрелов и воздушных налетов, то становится ясно, насколько проектные условия работы отличались от реальных.

Однако вернемся к маскировочным работам. Наконец-то на шпиле установили полевой телефон. Теперь мы могли переговариваться с подсобниками, доставляющими краску наверх, и инженером Жуковским, находящимся внизу.

Вооружившись кистями и ведрами с краской, подвешенные в парашютных лямках, мы принялись закрашивать золотой шпиль с крестом и ангела в цвет мглистого неба. В сильные морозы краска ложилась плохо, отваливалась слоями. Пытались прогревать поверхность шпиля паяльной лампой. Не помогало. Вновь и вновь приходилось наносить краску на одно и то же место. Работа наша казалась бесполезной.

Самое большое впечатление осталось от работы на ангеле. Сидя на крыле ангела, окрашивая крест и самого ангела, мы легко проворачивали его в штиль вокруг креста. Ощущение незабываемое – паришь вместе с ангелом над городом. Он податлив и послушен. Высота креста 6,5 метра, ангела – 3,6 метра, размах крыльев – 3,8 метра, диаметр яблока – 1,7 метра, вес ангела – 0,5 тонны. Благодаря вращению Земли, как и все высотные сооружения, верхняя часть шпиля с фигурой ангела получает некоторую раскачку и даже в безветрие колеблется с амплитудой до 75 сантиметров.

В статье «К вопросу о сооружении шпиля» архитектор-реставратор Н. Ознобишина отмечает: «Рапорт Журавского интересен тем, что у него впервые упоминается об установке на кресте образов. При визуальном обследовании демонтированного в 1991 году креста в центре с обеих сторон было обнаружено по четыре отверстия, служивших, видимо, для закрепления икон. Нами был предпринят поиск дополнительных сведений по этому вопросу. Известно, что на вершине шпиля неоднократно проводились профилактические ремонтные работы. Выяснилось также, что начальник ГИОПа (1930–1950) Н.Н. Белехов знал о наличии ранее образов на кресте, о чем он рассказывал в годы Великой Отечественной войны М.М. Боброву, альпинисту, выполнявшему маскировку шпиля. Однако в документах архива ГИОП (акты и переписка 1918–1944 гг.) каких-либо сведений о местонахождении образов и обстоятельствах их утраты обнаружить не удалось».

Действительно, перед моим подъемом на шпиль Петропавловского собора в 1941 году Николай Николаевич Белехов давал мне такую информацию и задание постараться по возможности обнаружить эти образа. Он даже сам пришел в собор в день моего первого восхождения, чтобы лично получить сведения об иконах.

Но при внимательном осмотре креста образов ни я в тот день, ни Алоиз в последующих работах, к большому сожалению, не обнаружили.

Морозы замучили нас. Они не только проморозили шпиль, и он заиндевел изнутри, но и мы были с Алоизом проморожены насквозь. Постоянное промерзание и голод усугубляли друг друга.

Отогревались мы в своем закутке. Буржуйка служила надежно. С ее помощью не только отогревались, но и сушили одежду, кипятили воду, готовили пищу. За этим следил сторож Максимыч. Миниатюрное жилище оказалось очень уютным и теплым. На стенах висели тросы, веревки, репшнуры, обвязки, карабины, куртки, ватники. На полках, сооруженных Алоизом, расставили его книги – Джека Лондона, Вальтера Скотта, книги по альпинизму. Алоиз увлекался приключенческой литературой и вообще был романтиком. Поначалу мы питались по карточкам в столовой военного трибунала, размещавшейся в Петропавловской крепости, куда нас прикрепили. Алоизу там очень нравилась одна девочка-официантка: очень красивая была. Она тоже симпатизировала ему. Приходят обедать военные, а она кричит: «В первую очередь обслуживаем верхолазов!» Быстренько берет наши талончики, несет еду. Вместе с нами питался и Жуковский. Но однажды в столовую попала бомба. Когда разгребали развалины, вытаскивая погибших, нашли руку этой официантки. Алоиз прижал эту руку к груди, обхватив ее двумя руками, как грудного младенца, и долго ходил с ней. Потом подошел к телам погибших и бережно положил там ее руку. «Больше я сюда никогда не приду», – сказал Алоиз.

С тех пор мы стали готовить сами, на буржуйке. Отоваривали карточки в булочной на улице Куйбышева. Кастрюли и котелки имелись. Алоиз готовил отлично. На стене подвесили гильзу от 45-миллиметрового противотанкового снаряда, из которой соорудили коптилку с фитилем. Она вполне оправдывала свое название: коптила нещадно, но света хватало, потому что горела еще и свеча. Свечи выдавали в ГИОПе. Без свечей нам пришлось бы плохо: в каморке было темно круглые сутки.

Работать приходилось в основном по ночам. Фашисты не хотели лишаться последнего крупного ориентира. Когда красили шпиль днем, немцы били по маскировщикам шрапнельными снарядами, пытались обстреливать с самолетов на бреющем полете – они старались убрать нас. В темноте мы чувствовали себя наверху спокойней, хотя обстрелы продолжались и ночью, а отсветы пожаров отражались позолотой шпиля. Поэтому мы с Алоизом решили днем отсыпаться в своей келье, а на ночь выползали на шпиль работать.

Я стал замечать, что мой надежный старший друг (большой, спокойный, уверенный в себе и очень сильный парень) начал заметно сдавать, таять на глазах. Я не был так силен, как Алоиз. Меня поражала его сила. В начале ноября, когда мы только начали работу на объекте и снимали большие люстры, висевшие в соборе, вдруг соскочил трос с блока. Алоиз поднял трос с тяжелым грузом и спокойно поставил на блок. А ведь на тросе висела тяжеленная люстра. Вот это была силища!

А сейчас он начал сдавать. Чувствовалось, что Алоизу приходится заставлять себя. Раньше расправлялся с тяжестями небрежно, а тут ведро с краской поднять не может: «Мишенька, помоги». И все-таки Земба не терял чувства юмора, пытался шутить. Правда, шутки были уже не слишком веселые. Однажды ночью, когда мы висели рядышком, закрашивая шпиль, и находились над маленьким кладбищем комендантов крепости, глянув вниз, Алоиз сказал: «Мишуня, а ведь правда, неплохое местечко? Давай поклянемся друг другу, что если кого-то из нас убьют, то другой похоронит его здесь, с комендантами. Представляешь, когда-нибудь начнут научные работники разбираться с этим кладбищем, а тут еще какой-то комендант – неучтенный». Мы расхохотались, но поклялись так и поступить.

Как отец ухаживал за верхолазами смотритель собора Сергей Максимович, старый солдат, участник трех войн: Русско-японской, Первой мировой и Гражданской. Он рассказывал о царях, захороненных в соборе. К возвращению маскировщиков со шпиля Максимыч растапливал буржуйку, кипятил воду. Часто, расставив силки, он ловил голубей, подкармливал нас.

ИЗ ДНЕВНИКА: 12 декабря 1941 года

«Сегодня днем произошла интересная встреча. В 12 часов, когда мы вылезли наверх проверить подвеску блоков, к собору подъехал грузовик с красноармейцами. Они подняли в ящиках и установили на верхней колокольне приборы дальнего видения. Еще через час к собору подъехали четыре легковые машины. Из них вышли военные и штатские люди. Через какое-то время раздались шаги и голоса на верхней колокольне. Один из военных стал докладывать о расположении фашистских позиций, хорошо просматриваемых в оптические приборы. Присутствующие пожелали познакомиться с верхолазами. О нашей работе коротко рассказывал военный, которого мы иногда встречали в ГИОПе у Н.Н. Белехова. Другой – высокий, худощавый и подтянутый мужчина в серой каракулевой шапке и теплом военном пальто цвета хаки – с доброй улыбкой спросил нас:

– Ну и как, меньше снарядов падает?

– В районе Исаакия, Адмиралтейства, Инженерного замка действительно меньше прицельной стрельбы, – ответили мы и добавили: – Скоро будет меньше и в районе Петропавловской крепости.

– По нашим сведениям, тоже, – кивнул высокий и подошел к окулярам. Он что-то внимательно рассматривал на горизонте, откуда били орудия фашистов. Потом оторвался от окуляров и спросил: – Это правда, что вы карточки служащих получаете?

– Правда.

Он поглядел на стоящего рядом товарища. Тот поспешно достал из планшетки блокнот и что-то записал. Только после того, как нежданные гости покинули крепость, мы узнали, что приезжали секретарь горкома КПСС А.А. Кузнецов, председатель горисполкома П.С. Попков, еще какие-то люди. Разговаривал с нами, как оказалось, Кузнецов. Сегодня для нас счастливый день – мы все четверо получили рабочие карточки. Ура!»

Морозы становятся невыносимыми. Холод заставляет думать о еде, особенно о горячей. Чем больше думаем, тем больше есть хочется. Двигаемся как сонные мухи. Быстро устаем. Особенно быстро сдает Алоиз.

31 декабря мы работали на шпиле днем, так как собирались встречать Новый год всей бригадой на квартире у Леонида Александровича Жуковского. Он жил в начале Кировского проспекта, неподалеку от мечети. Оля Фирсова с Алей Пригожевой должны были подойти к нам после работы на шпиле Инженерного замка. Договорились встретиться у собора, и поэтому мы то и дело поглядывали вниз: не появились ли девушки. За месяц мы покрасили крест, ангела, шар, шпиль и малый купол над верхней звонницей.

Неожиданно начался воздушный налет. Заговорили зенитки с бастионов крепости, с площади Революции, стрелки Васильевского острова, Марсова поля, площади Декабристов. Зенитчиков поддержали артиллеристы кораблей, стоявших на Неве. Фашистским самолетам удалось прорваться в небо над городом. Начали рваться бомбы, рушиться здания, возникли пожары.

Мы видели, как загорелись и потянули за собой дымный шлейф подбитые самолеты. Резко усилился огонь зенитных батарей с бастионов Петропавловки. Бомбы начали падать в Кронверкскую протоку. Слышался нарастающий свист с неба. Мы чувствовали себя беззащитными на восьмидесятиметровой высоте. Выходной лаз на двадцать метров выше. До него быстро не доберешься.

Три бомбы разорвались за моей спиной неподалеку от собора. Обдало жаром, во рту появилась горечь. И вслед за тем оглушило мощным взрывом. Это взорвалась бомба рядом с усыпальницей под шпилем. Горячая воздушная волна потащила меня вверх-назад от шпиля. Ослепленный пламенем взрыва, я ощутил себя в свободном полете. Взрывной волной меня болтануло маятником метров на шесть. Волна ослабла, и я стал падать вниз-вперед, рывок, как при раскрытии парашюта, трос натянулся, и я стремительно начал приближаться к шпилю. По ту сторону шпиля я увидел встревоженные глаза Алоиза. Но он ничем не мог помочь в это мгновение. Удар был неизбежен. Пытаясь самортизировать, я инстинктивно выставил вперед руки и ноги. Тем не менее встречный удар был сильным. В глазах потемнело, и, теряя сознание, я стал проваливаться в бездонный темный колодец.

Когда пришел в себя, ощутил руки Алоиза, вытиравшего кровь с моего лба. Нас медленно спускали на тросах к верхней колокольне. У лебедки приняли двое солдат-помощников. Голова гудела, в ушах стоял звон, тело отяжелело. Хотелось тишины, покоя. Хотелось вечно висеть без движения в парашютных лямках. Алоиз сделал мне перевязку…

Новый год неожиданно встретили на крейсере «Киров». Нас пригласили в гости моряки, подвозившие снаряды зенитчикам Нарышкиного бастиона. Жуковский представил командиру корабля всю нашу бригаду, рассказал о высотных маскировочных работах, об архитектурных памятниках города.

Больше всего нам, голодным и промерзшим, запомнился торжественный ужин: серые макароны по-флотски, квашеная капуста, репчатый лук. Из НЗ выделили гостям по 100 граммов водки, а девушкам – по плитке шоколада. Помню, как Жуковский разговаривал с командиром корабля, а тот расспрашивал его о нашей работе. Помню доброе братское отношение и внимание к нам старшин и офицеров. Должно быть, что-то еще происходило вокруг, но все остальное вытеснила из моей памяти каша – обыкновенная пшенная, рассыпчатая, крупинка к крупинке, мягкая. Такую можно приготовить только в русской печи. С маслом! Это было счастье! Большая глубокая миска счастья! Все вокруг для меня перестало существовать – я ел кашу. Никогда до этого и никогда после я не испытывал ничего подобного. Можно ли было запомнить что-либо еще, кроме такой еды?

Командир крейсера провозгласил тост: «За героических защитников Ленинграда, за нашу Победу! За то, чтобы сорок второй год стал годом разгрома фашистов у стен Ленинграда!»

С нашими нагрузками нам, конечно, не хватало еды. Одолевала цинга: я видел, как доходит Алоиз, ему становилось все хуже и хуже. Не знаю, почему один слабеет раньше, другой – позже, видимо, сыграла роль рана, полученная Алоизом на финской войне. Я понимал, что он уже не вытянет.

3 января в собор приезжал представитель митрополита Ленинградского и Ладожского Алексия. Он спросил нас, можем ли мы принять митрополита, когда ему удобно приехать, чтобы не отрывать нас от работы. Все это выглядело неправдоподобно, но он успокоил нас и заверил, что митрополит интересуется нашей работой и хочет с нами встретиться. Такой честью, оказанной нам, мы были, признаюсь, удивлены. Договорились на 5 января.

Наш сторож Сергей Максимович Ярошевич накануне встречи с митрополитом весь день провел на галерее под куполом собора, где поставил силки на голубей. В городе давно переловили всех птиц. В Петропавловке же они еще попадались в силки сторожа. В такие дни мы просыпались от аромата голубиной похлебки. Если бы не этот приварок Максимыча, вряд ли у нас хватило бы сил подниматься на шпиль. Максимыч, человек глубоко верующий, собирался достойно встретить владыку.

Мы ожидали Алексия в указанное время на паперти. Из подошедшей к входу в собор автомобиля эмочки вышел высокий стройный человек с монаршей осанкой. Это был митрополит. Мы поздоровались с гостем за руку и, не зная о чем говорить, неловко замялись. Максимыч быстро припал к руке владыки, встал за его спиной и замер, поедая его глазами.

– Пойдемте к нам, – предложил Алоиз, – чего тут на ветру мерзнуть.

Максимыч всплеснул руками и бросился вперед открывать дверку в нашу каморку. Протиснувшись в нее, все сели на топчан. Митрополит оглядел наше сумрачное жилище.

– Тепло тут у вас, хорошо. – Заметил спальные мешки в углу. – И спите здесь? – Он огладил волнистую бороду, посмотрел на наши развешанные по стенам веревки, тросы, обвязки и инструменты. – Благое дело творите, благое – Божию красоту и память нашу от погибели спасаете.

Он вновь провел ладонью по бороде, а когда убрал руку, то из-под открывшегося мехом подбитого борта шубы ярко блеснул массивный крест. И рядом с ним, точно слабый отблеск, – орден Трудового Красного Знамени.

Мы с Алоизом, должно быть, рты открыли, так ошеломил нас вид ордена на груди митрополита.

– Из Смольного еду, – сказал Алексий, перехватив наши взгляды. – Удостоен чести высокой награды. Не мне одному, но в моем лице всей епархии орден сей. За посильную помощь Красной армии в ее тяжелой борьбе с врагом.

Он помолчал и, видимо удостоверившись в нашей полной обескураженности, пояснил:

– Ленинградские священнослужители во всех проповедях, во всех беседах с паствой укрепляют в людях молитвой и божиим словом веру в победу. Укрепляют стойкость духа, помогают пережить лихолетье. Ну и, кроме того, мы внесли свою скромную лепту – собрали деньги на строительство танковой колонны.

Максимыч, извиняясь, предложил владыке откушать вареной голубятины, пока она горячая.

– Голубь – божия тварь, святая и мирная птица, ее трогать не положено, – ответил митрополит. – Позвольте, я лучше угощу вас вкусной селедочкой, – и преподнес нам небольшой сверток.

– Может быть, хотите взглянуть на город сверху? – спросил Алоиз совсем иным, чем прежде, преисполненным уважения голосом.

– Непременно. Да, я готов, – ответил митрополит и распахнул шубу. Ниже креста на кожаном ремешке висел большой морской бинокль.

Подобрав свисавшую из-под шубы до пят мантию, Алексий стал подниматься на колокольню. Он часто останавливался, восстанавливая дыхание. Поднялись к главной звоннице. Огромные, в несколько обхватов, колокола давно онемели. Массивные молотки, отбивавшие на их литых боках басовые партии, занесло снегом. Мы сделали остановку. Возле арочных проемов стояли ручные корабельные лебедки. Митрополит вопросительно посмотрел на нас.

– Это лебедки, – стали пояснять мы, – ночью на них работаем. Они поднимают нас на шпиль, а утром спускают. – Алоиз показал на тросы, тянувшиеся от лебедок через проемы наверх.

– Как же тросы попали на шпиль? – спросил митрополит.

Алоиз кивнул на меня. И я стал пространно рассказывать. Алексий интересовался всем, он задавал много вопросов; загорался, как юноша, в глазах был мальчишеский задор.

Узнав, что в фонарик наверх недавно поднимались руководители города, он неожиданно спросил:

– А мне в фонарик можно?

– Вам будет трудно. – Алоиз выразительно посмотрел на длинную мантию. – Выше очень узкие и крутые ступени железной лестницы.

– Это ничего, – поспешно сказал митрополит, – это мы подберем повыше. – И шагнул на круто идущую лестницу в часовой механизм.

Мы зажгли свечи. Он долго с восторгом осматривал куранты, приговаривая:

– Ну и молодцы, ай да молодцы, как здорово делали!

В фонарик вела почти отвесная винтовая лестница. Митрополит одолел ее всю.

В небольшом восьмигранном помещении, расположенном на уровне кораблика Адмиралтейства, стоял отчаянный холод. Под нами в морозной дымке лежал Ленинград. Ни единого звука не доносилось с обезлюдевших улиц. Замерли впаянные в невский лед корабли. На давно не разводившихся мостах – сугробы снега. Внимание привлек Кировский мост, который митрополит долго разглядывал в бинокль, и как бы про себя произнес:

– Удивительно, как Чкалов мог на самолете пролететь под этим пролетом?

– Вон там – Пулковские высоты, – показывал Алоиз, – там – Красное Село. – Он перешел к другому окну. – А здесь – Кронштадт.

Митрополит ходил за ним, не отнимая от глаз бинокля. В Нарвском районе и на территории Балтийского завода разорвалось несколько снарядов. Взметнулись белые столбы дыма и пыли. Митрополит медленно опустил бинокль.

На обратном пути разговаривали мало. На крутых спусках мы помогали владыке, а он каждый раз нас благодарил. Уже прощаясь возле машины, Алексий спросил:

– Когда же к Никольскому собору приступите? Наши купола уж так блестят. Постоянные обстрелы не позволяют прихожанам безопасно посещать церковь… Знаете что, приходите завтра, перед обедней… – Он осекся. – В это же время. Обсудим неспешно. Придете? Вот и хорошо. – Он поднял руку в крестном знамении и перекрестил нас.

Но, к сожалению, в последующие дни мы встретиться с владыкой Алексием не смогли. У нас пошла полоса неудач. Здоровье Люси резко ухуцшилocь. Передвигался он с трудом. Мама его, такая хрупкая на вид, держалась бодрее. А он стал хуже старика. Если стоит, то не может сесть, а если уж сел – не может встать. Такому огромному парню, конечно, не хватало блокадного пайка. После ежедневной маскировки шпиля голодный, промерзший на верхотуре до костей под пронизывающим ветром, качаясь, поддерживаемый мною, он спускался вниз, ложился на топчан бездыханным и просил кипятку. Его руки и ноги пошли цинготными пятнами. Он говорил: «Миша, все! Я больше не могу. Не встану. Пойми меня правильно. У меня к тебе большая просьба – найди Зою Васильевну Никитину, пусть она мне поможет выхлопотать через “Ленфильм” документы на эвакуацию».

Нашел Зою Васильевну. Она встречалась с Люсей несколько раз. Доставала ему различные документы. На «Ленфильме» взяла на него расчет и трудовую книжку, оформляла справку о болезни. Несколько раз Никитина ходила в Смольный с его документами и заявлением. Сама дистрофик, кожа да кости, Зоя Васильевна сделала для Люси все, что смогла. Алоиз крепился, собирая всю свою волю в кулак, и мы с ним продолжали работать на шпиле. Он понимал: если перестанет работать и двигаться – умрет.

ИЗ ДНЕВНИКА: 25 января 1942 года

«На Алоиза страшно смотреть: глаза ввалились, ужасно похудел. Ослаб он совсем. Очень боюсь, если так все будет продолжаться, до лета Люся не дотянет. Работать на маскировке шпиля все труднее. Шпиль покрасили, остался купол над звонницей, где куранты. А сил уже мало. Голод косит всех подряд, умирают дома, на работе, на улице. В один из дней середины января, страшно замерзнув и в надежде быстрей обогреться, мы с Алоизом спустились вниз. Максимыча нигде не было. Печь не топлена. Возможно, он пошел ловить голубей. Алоиз остался растапливать буржуйку. Я пошел искать сторожа. Поднялся на чердак, его след на запорошенном снегу уходил в сторону галереи под куполом. Окликнул тихо: «Максимыч». И на галерее пусто. Глянул вниз, в гулкий кратер собора, и обмер: на каменном полу лицом вниз, в крови, недвижно лежал наш добрый старший друг Максимыч. В его неестественно скрюченной

Скачать книгу

Человек-победитель

Жизнь Михаила Михайловича Боброва достойна экранизации в приключенческом жанре. Ленинградский мальчишка, спортсмен начал свой ратный подвиг в неполные восемнадцать лет и сумел сделать больше, чем иные военачальники. В первой части книги идет рассказ о верхолазах, как их сейчас называют – высотниках, которые в тяжелые блокадные годы маскировали золотые архитектурные доминанты прекрасного Санкт-Петербурга. Все эти золотые вершины служили для фашистских артиллеристов и летчиков привязками и ориентирами для прицельной стрельбы и бомбометания по военным объектам, школам, госпиталям, скоплениям людей.

В бригаде верхолазов-маскировщиков работал тогда и автор этой книги М.М. Бобров. Именно они – блокадные маскировщики – спасали красоту города и жизни многих ленинградцев. Повествование о работе этих смелых людей продолжено до настоящего времени, где промышленные альпинисты совместно с вертолетчиками помогают в реставрационных работах по ремонту высотных объектов.

Из блокадного города девятнадцатилетний лейтенант Михаил Бобров был направлен на Кавказ, где в качестве старшего инструктора 5-го отдельного горнострелкового отряда воевал со знаменитыми немецкими горными егерями.

Поражают мужество и самоотверженность немногочисленных советских горнострелковых отрядов и партизан-горцев в противостоянии специальным горным подразделениям, не знавшим до той поры поражений. Знания, опыт, личный пример, крепкие руки и боевой дух спортсменов-альпинистов, в числе которых был и Михаил Михайлович, спасли немало солдатских жизней.

От результатов войны на высотах свыше 4000 метров, так же как и от хода Сталинградской битвы, напрямую зависела судьба всей Второй мировой войны на Евразийском континенте. Если бы немцам удалось до зимы 1942/43 года пройти через перевалы Главного Кавказского хребта в тыл обороняющихся войск, для Советского Союза последствия были бы катастрофическими. Слишком значительные ресурсы оказались бы потеряны, и в первую очередь – нефтяные месторождения в Чечено-Ингушской и Азербайджанской ССР, к которым рвался Гитлер. В случае успеха немцев в войну на их стороне наверняка выступила бы Турция. Фашисты тогда высвобождали значительные силы для захвата Сталинграда и Астрахани с последующим выходом на Ближний Восток и Среднюю Азию. И хотя, как говорится, история не терпит сослагательного наклонения, учитывая эти обстоятельства, можно утверждать, что будущая мировая история в то время в значительной мере зависела от успеха гитлеровцев на Кавказе.

Современному человеку, не осознающему тяжести тотальной войны на полное уничтожение, тяжело представить себе, какие лишения выпали на долю тех, кто защищал тогда нашу страну. И война в горах здесь стоит особняком. А в части второй данной книги «Фронт над облаками» речь идет о самой высокогорной войне в истории. Ко всем опасностям, которые готовит опытный противник, здесь добавляется борьба с суровой горной природой – лавинами, камнепадами, морозами ниже —30°, ветрами и нехваткой кислорода. Не за счет превосходства в вооружении, а только благодаря своему патриотизму, своим исключительным моральным качествам, превозмогая зачастую инстинкт самосохранения, нашим горным стрелкам удалось удержать перевалы и не пропустить в Закавказье прекрасно подготовленных и экипированных немецких егерей.

Несомненно, что молодые поколения в целях нормального патриотического воспитания должны иметь перед глазами примеры доблести и славы своего великого народа. Тем не менее современные дети растут на западных кинофильмах. А ведь история нашей страны, как ничья другая, изобилует и подвигами мирного времени, и непревзойденными примерами личного мужества и героизма воинов, пред которыми бледнеют голливудские герои.

Такие книги, как эта, дают возможность из нашего времени господства материальных ценностей и утверждающего себя общества потребления заглянуть в героическое прошлое наших народов, ощутить величие их подвига, свет души, невыразимую внутреннюю силу и достоинство людей прошлых лет.

А.А. Михайлов, доктор исторических наук, профессор

От автора

Моя книга посвящена спортсменам-альпинистам, которые в годы Великой Отечественной войны применили свои навыки для защиты Отечества. В тот период наша страна в полной мере осознала необходимость в такой уникальной специализации, как военный альпинизм.

Горы – естественный защитный барьер, но его важно грамотно использовать при обороне своей территории. Горы – особое пространство, оно принимает только «своих». Тех, кто умеет жить и работать в прямом смысле на высоте.

Быстро научить этому нельзя. Умение ориентироваться в горах, читать рельеф, совершать восхождения, ходить по леднику, лазить по скалам, спускаться на лыжах по неподготовленным склонам дается годами упорных тренировок с детского возраста. Это техника, это база, без которой любые действия в горах, в том числе военные, не будут эффективны.

Не могли быть эффективными и высотные работы по маскировке золотых шпилей Санкт-Петербурга, если бы в блокадном городе не нашли ребят, занимавшихся до войны альпинизмом и скалолазанием. Ленинград находился под артиллерийским обстрелом, и сияющие шпили очень помогали врагу вести прицельный огонь. Маскировка высотных доминант стала задачей стратегической важности…

В этой связи важно помнить, что юные спортсмены – не только достойная смена в борьбе за олимпийские медали. Это стратегический ресурс страны.

Мой жизненный опыт свидетельствует, что мы победили во Второй мировой войне и смогли потом восстановить страну во многом благодаря развитию и поддержке массового спорта. Я подчеркиваю это не только как военный, как ветеран войны, но как спортсмен и педагог.

В спортивных секциях дети проходят достойную школу жизни. В них крепнет командный дух и достоинство, гордость за свой город, который они представляют на соревнованиях. Ребята учатся уважать своих наставников, работать над собой, сражаться и побеждать, а также по-настоящему дружить и стоять друг за друга. Они осознают идеалы и ценности. Все эти качества необходимы не только для достижения спортивных высот. Это неотъемлемые качества личности настоящего патриота и защитника своей Родины. Спорт лишь помогает их сформировать.

Но так будет только при одном условии: если детский спорт снова станет массовым, а спортивные школы – доступными для всех, то есть бесплатными.

В платной секции между ребенком, его родителями и тренером складываются совсем другие отношения, не предполагающие работу над личностью. В лучшем случае ребенку дается специализация, и то вполовину сил, в развлекательном режиме. Нет стимула выкладываться, нет динамики, нет преемственности.

Платный тренер работает с тем, кто заплатил сегодня. Он лишен возможности выбирать лучших и удерживать их в команде. Дети из бедных или неполных семей, где матери не в состоянии оплачивать занятия, а также форму, снаряжение и соревнования, остаются неохваченными. Они идут своими путями, часто не самыми верными. Помните, раньше тренеры ходили по школам? Как часто они отбирали самых отъявленных хулиганов. Очень многие неординарные, выдающиеся ребята, не окажись они в нужный момент в спортивной школе, осели бы в криминальной среде.

Полагаю, что сегодня необходима отдельная государственная программа по возрождению бесплатных детских спортивных школ, цель которой – не столько взращивание чемпионов, сколько повышение общего уровня физической культуры и укрепление моральных качеств подрастающего поколения.

Когда государство дает большие возможности – крепнет желание любить и защищать свою Родину. В моем случае вышло именно так.

Пусть сегодня у детей будет счастливое спортивное детство. Пусть они занимаются спортом и соревнуются с удовольствием. Пусть знают себе цену. Свою силу и мощь, чтобы достойно реализоваться в профессии и постоять за близких. Сильный сплоченный народ – лучшая гарантия мира, стабильности и благополучия.

Первый шаг к тому – Указ Президента Российской Федерации о возрождении системы ГТО. Полностью поддерживаю. Но важно, чтобы в стране была создана не только система тестирования, но и система подготовки детей по требуемым стандартам. Лучше всех с этой задачей справились бы бесплатные детско-юношеские спортивные школы.

И мне бы очень хотелось, чтобы в перечне обязательных дисциплин этих спортивных школ были альпинизм, горный туризм, скалолазание, горные лыжи.

Занимайтесь спортом под мирным небом!

Будьте здоровы и счастливы.

Ваш Михаил Бобров

Часть первая

Блокадный альпинист

Моим друзьям альпинистам-маскировщикам блокадного Ленинграда посвящаю

О блокадном Ленинграде написано много книг, в том числе и об альпинистах-маскировщиках, прятавших от фашистских артиллеристов и летчиков золотые доминанты города, которые позволяли врагам прицельно уничтожать архитектурные памятники, военные объекты, заводы и его жителей.

В сентябре 1941 года, почти 75 лет назад, с началом блокады Ленинграда, началась и маскировка золотых куполов, шпилей, луковок, маковок и крестов, выдававших врагу наш город своими бликами, сияющими в солнечные дни и лунные ночи.

Мне, как участнику бригады верхолазов-альпинистов, маскировавших золотые доминанты, хотелось бы вновь вернуться к воспоминаниям тех дней с позиций очевидца и действующего лица этих событий и раскрыть образы людей, которые спасали красоту Северной Пальмиры и жизни многих его жителей от прицельного артиллерийского огня и бомбежки.

Из нашей бригады я остался один, тем более мне необходимо еще раз вспомнить о моих боевых товарищах в год юбилея Великой Победы. У них было много общего. И порой кажутся странными, неправдоподобными их искренний патриотизм, оптимизм, бескорыстие, чистота помыслов, способность к самопожертвованию, к подвигу во имя Победы. Все они были романтиками. Наверное, поэтому и стали альпинистами. Будь на их месте другие, они пожалели бы себя гораздо раньше, не переходя последней черты физического истощения. И возможно, спаслись, уехали бы из блокадного города, но это были бы уже другие люди. Мои близкие друзья не могли поступить иначе. Они страстно любили свой город, работали и сражались за него, пока держались на ногах.

Когда сейчас, в мирное время, я смотрю на сияющие золотом соборы, всегда вспоминаю моих прекрасных друзей, с кем работал в одной фронтовой альпинистской связке, спасшей эту красоту.

Мне довелось побывать почти на всех золотых вершинах Санкт-Петербурга. Много раз я видел с высоты птичьего полета наш сказочный город и в годы войны, и в мирные дни. Поверьте, нет ничего краше панорамы нашего чудо-города. Он хорош в любую погоду, особенно в белые ночи, которые придают неповторимый колорит Северной столице.

Уместно поблагодарить дирекции Исаакиевского и Петропавловского соборов, хорошо организовавшие обзорные экскурсии на этих доминантах. Они необычны тем, что Нева с гладью реки и зеркалом воды взморья, стрелка Васильевского острова, Дворцовая набережная, Троицкий и Дворцовый мосты предстают перед нами во всей своей непревзойденной красоте. Тем более обидно, когда эту «небесную линию» нарушают отдельные высотные здания из бетона и стекла, как их назвал академик Д.С. Лихачев, «торчки».

Великий русский архитектор В.И. Баженов при выборе мест расположения доминант говорил: «Польза и красота нераздельны должны быть». А что касается выбора оптимальных размеров и формы доминанты, то здесь лучше всего соблюдать старое правило, которого придерживались плотники Древней Руси: «Рубите высотою, как мера и красота скажут».

Любите свой Великий город.

Глава 1

Начало

• Это имя как гром и как град:
• Петербург, Петроград, Ленинград!

Н. Асеев

Война стремительно ворвалась в наши дома. Конечно, ее приближение ощущалось, и мы знали, что когда-нибудь этот час придет. К войне готовилась вся страна, весь народ. Даже мы, мальчишки, окончившие школу в 1940 году, рванули на военные заводы, чтобы помогать старшим во всеоружии встретить врага. Каждый из нас стремился сдать все нормативы на очень почетные в довоенное время значки: «Готов к труду и обороне», «Готов к санитарной обороне», «Ворошиловский стрелок», «Готов к химзащите», которые с достоинством носили на груди. Активно занимались спортом, в технических кружках. Многие были донорами.

На заводе «Прогресс» у Финляндского вокзала, где я работал, выпускали военную оптическую продукцию, и там особое внимание уделялось допризывной подготовке молодых рабочих. Пропустить такие занятия без уважительной причины было смерти подобно – наказание следовало неотвратимо. Каждый рабочий считал за честь заниматься в спортивной секции. Я серьезно увлекался горнолыжным спортом, альпинизмом, бегом на средние дистанции. Спортивный инвентарь, залы, бассейны предоставлялись бесплатно, путевки в альпинистский лагерь на Кавказ и проезд по железной дороге оплачивали профсоюзы.

Мы радовались жизни, работали, любили свою Родину и беззаветно были ей преданы.

22 июня 1941 года объявление о войне застало меня на городском массовом профсоюзно-комсомольском легкоатлетическом кроссе в Удельном парке, где я выступал на пятикилометровой дистанции. Каждый переживал услышанное по-своему. Участники соревнований под впечатлением от сообщения по радио долго не расходились, стояли группками, переговаривались вполголоса.

Мы решили на следующий день собраться на заводской митинг и добровольцами уйти на фронт. На митинг пришел весь завод. Но все оказалось не так просто. Каждый работник завода стоял на строгом учете, имел военную бронь, и директор пригрозил нам казарменным положением, если мы обратимся в военкомат с заявлениями записаться добровольцами.

У военных комиссариатов города толпились люди – выпускники школ, студенты и преподаватели вузов, рабочие заводов и фабрик, некоторые приходили семьями.

Через неделю после начала войны в Ленинграде были созданы штаб и политотдел добровольцев. Через десять дней в народном ополчении насчитывалось более ста тысяч воинов в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет.

На заводах, фабриках, в организациях и учреждениях установился образцовый порядок. Чувствовались удивительная самодисциплина и трудовой подъем. Ни у кого ни на секунду не возникала мысль о том, что фронт может приблизиться к городу и тем более что нашим городом могут овладеть фашисты. Все считали, что вот-вот произойдет перелом и бои будут идти на территории противника.

Настроение было бодрое. Полки магазинов ломились от продовольственных товаров. Люди по-прежнему ходили в гости. Городские парки и пляжи, особенно у Петропавловской крепости, оккупировала отдыхающая и загорающая публика. Когда началась эвакуация, никто не хотел уезжать.

ИЗ ДНЕВНИКА: 1 июля 1941 года

«Мне здорово повезло. Я и мои заводские друзья-спортсмены приглашены в городской комитет комсомола на собеседование. Встречу с нами, кроме горкомовских работников, проводили четверо солидных мужчин, двое из них были в военной форме. Уточняли наши биографии, расспрашивали о родных, знакомых, о занятиях спортом, интересовались увлечениями. Наши производственные и комсомольские характеристики у них уже на руках. Со мной и еще с тремя ребятами получилась заминка – нам всем было по семнадцать лет, а брали с восемнадцати. Меня выручило знание немецкого языка и приближающееся восемнадцатилетие в августе. Ну и, конечно, за меня попросили старшие друзья. Я оставлен в списках прошедших собеседование. Ответ дадут завтра в Красногвардейском райкоме комсомола».

На следующий день часов в двенадцать в цех пришел секретарь заводского комитета комсомола и сообщил, что нас к 16.00 вызывают в военный комиссариат с вещами, откуда мы будем отправлены в Новочеркасские казармы на Охте. Там происходило формирование спецподразделений для заброски в тыл противника.

Сборы были спешными. Мать – в слезах, отец переживал, но тщательно скрывал это и гордился, что на войну я уходил добровольцем. В тот же вечер нас в казармах распределили по группам, специализациям и направлениям.

С утра 3 июля начались спешные напряженные занятия по десять – двенадцать часов в день. Краткий курс включал рукопашный бой, стрельбу из всех видов оружия, подрывное дело, ориентировку и передвижение на местности, метание гранат, бой с собаками, уход от преследования, топографию, наблюдение, радиодело и многое другое. Ребята мы были крепкие и выносливые, но к концу дня валились с ног. Спали как убитые, подъем был для нас испытанием, но хорошая утренняя пробежка снимала сонливость, а зарядка давала бодрость на весь день.

Четыре безумных дня, насыщенные до предела, пролетели как один час. Вечером 6 июля разрешили встречу с родными. А в ночь на 7 июля вооруженные, как говорится, до зубов, обеспеченные всем, чтобы месяц и более отработать в тылу врага, мы погрузились в грузовые машины и двинулись по Киевскому шоссе на юг, навстречу фашистам. Я никогда не забуду картину той белой ночи, когда вереница машин, везущих нас к фронту, поднималась по шоссе на Пулковские высоты.

Многие из нас последний раз смотрели на панораму удаляющегося города и висящие в тревожном небе темные аэростаты воздушного заграждения. И я уверен, что каждый гадал в ту ночь, вернется ли он домой. Мне выдали трофейный финский автомат «^уоми» и немецкий «Парабеллум», а также командировочное удостоверение, которое я должен был в экстренном случае уничтожить. Там значилось: «Предъявитель сего Бобров Михаил Михайлович состоит красноармейцем партизанского отряда № 2/99 и направляется в район Загоски-Теребушино для выполнения специального задания штаба Северного фронта. Начальник отдела штаба Северного фронта Атрощенко». В левом верхнем углу – штамп штаба Северного фронта с датой начала командировки – 6 июля 1941 года. Удивительно, что этот документ, залитый болотной водой, сохранился у меня по сей день.

В 1994 году мне потребовалось подтверждение моей деятельности в тылу врага в первые дни войны. Я послал запрос в соответствующие органы, долго ждал ответа. Казалось, просьба моя не будет удовлетворена. Но произошло чудо: почти одновременно из нескольких организаций пришли документы.

Из пяти приведу только два:

Архивная справка

09.09.94. № 1121

«По документам архивного фонда Ленинградского штаба партизанского движения установлено, что в списке лиц, отобранных в Красногвардейском райвоенкомате для использования по линии разведотдела Северного фронта, значится Бобров Михаил Михайлович, 1923 года рождения, место работы: завод № 357, проживающий по адресу: М. Пушкарская, д. 22, кв. 5.

В графе «Примечание» записано: «Наземник».

Список находится в деле списков партизан г. Ленинграда за июль 1941 – май 1942 г.

Директор архива И.П. Бабурин

Зав. отделом Т.Н. Снегова».

Архивная справка

Министерство обороны. Войсковая часть 61379

11 октября 1994 г. 103160, Москва, К-160

«Бобров Михаил Михайлович, 1923 г. рождения, уроженец г. Ленинграда, с 23 июля по 4 августа 1941 года в составе разведывательной группы под командованием Лебедева В.Д. выполнял особое задание командования разведотдела штаба Ленинградского фронта в тылу немецко-фашистских войск. Группа успешно выполнила задание.

Справка выдана на основании архивных документов войсковой части 61379.

Заместитель командира войсковой части 61379

А. Сивец».

Таких забросов в тыл противника было пять, один тяжелее другого. Гибло много смелых и способных разведчиков, особенно в первые дни войны. Так, например, мой отряд, заброшенный в тыл к немцам в ночь на 7 июля, был разбит полностью. Мы понесли большие потери. Вернулись домой единицы. В их числе и я – мне повезло.

Боевой опыт и умение приобретались кровью и тяжелым ратным трудом. В дальнейшем была налажена четкая работа по развертыванию широкой деятельности разведывательных и диверсионных групп, а также партизанских отрядов в тылу фашистов.

За годы войны в Ленинградской области партизаны уничтожили более 100 тысяч вражеских солдат и офицеров, спасли свыше 400 тысяч советских людей от рабства и истребления. Уничтожали военную технику, взрывали мосты, дороги, военные эшелоны, отвлекая на себя часть немецкой армии, чем оказали неоценимую помощь бойцам и командирам Ленинградского фронта, а также жителям блокадного города.

На нескольких страницах не уместить подробное описание короткого промежутка времени моего участия в боевых действиях в тылу врага. Все это требует особого осмысления, дополнительного сбора материала, подробного освещения работы всех наших боевых групп и описания каждого действующего лица в отдельности. Они заслуживают этого – верные и надежные товарищи, которые и в беде никогда не оставят, и сами первыми прикроют друга. О моих друзьях-разведчиках надо писать книгу, а не две-три странички. Это мой долг.

Совершенно согласен с теми, кто, характеризуя таких людей, их мужество, надежность, честность в сочетании с высокими нравственными качествами, говорит коротко: «Я бы с ним пошел в разведку…» Эти люди научили меня собранности, умению отвечать за свои действия и поступки, быть внимательным к себе и к окружающим, уметь держать слово и всегда помогать в беде своим товарищам.

С оставшимися в живых мы ежегодно встречаемся на общих ветеранских собраниях партизан или 5 ноября, в День российской военной разведки, в здании Разведывательного управления на Английской набережной, которое, кстати, имеет свою интересную историю. В 1764 году оно было приобретено у наследников князя Куракина специально для размещения в нем Ведомства военной разведки и контрразведки, так называемой Коллегии иностранных дел. Интересным является и тот факт, что 9 июня 1817 года воспитанник Царскосельского лицея Александр Пушкин вместе с шестью однокашниками получил назначение в Коллегию иностранных дел на должность переводчика. Все они начали службу с подписки о неразглашении государственных тайн. Двумя днями раньше этот документ подписал Александр Грибоедов.

Моя военная служба началась с разведки, которая в сочетании с активными занятиями спортом дала мне хорошую физическую и психологическую закалку на всю жизнь и особенно пригодилась в Вооруженных силах, где я прослужил 32 года. Но в этой книге основной разговор пойдет о маскировщиках куполов и шпилей – людях, влюбленных в свой город, спасших его красоту в тяжелое блокадное время.

Глава 2

Взгляд на город

• Наберу высоту – и мгновенно
• Из простора, где звезды горят,
• Разгляжу я столицу Вселенной:
• Петербург – Петроград – Ленинград.

В. Шефнер

В любое время года прекрасен наш город. Его мосты, величественные на Неве, ажурные и изящные на каналах и малых реках, его золотые вершины, бликующие и отражающиеся в зеркале вод, придают неповторимость ленинградскому – петербургскому пейзажу. Особенно красиво смотрятся шпили и купола в разных ракурсах с акватории Невы и залива. Днем они словно горят на солнце в голубоватой и дымчато-серой северной палитре красок, ночью сверкают в темноте, подсвеченные луной или прожекторами. Ими любуются все. Они вдохновляют художников и поэтов.

В Государственном музее истории Санкт-Петербурга хранятся хромолитография Ж. Бернардацци «Панорама Петербурга» первой половины XIX века и гравюра А. Апперта «Общий вид Петербурга» второй половины XIX века. На них хорошо просматриваются более ста доминант – высотных сооружений, в основном культового значения.

Именно эти вертикали, устремленные ввысь, диктовали гармонию и контрастность, ритм, разнообразие и особую выразительность общему силуэту города. Положительное значение ярких архитектурных доминант для облика приморского города, расположенного на ровной местности, было хорошо известно еще первым строителям Петербурга. В те времена выразительным силуэтом обладали многие ганзейские, в том числе прибалтийские города, природные условия которых близки к нашим. Башни соборов и ратуш в Таллине, Риге, Гданьске, Стокгольме, Копенгагене, Гамбурге и в других городах увенчаны изящными многоярусными фонариками или шпилями. Такие сооружения, как маяки, издали читаются с морских просторов, а вблизи поражают своей устремленностью ввысь, эффектно контрастируя с водным пространством и низкими берегами.

Оригинальная форма и живописная трактовка «светлой иглы» характерна и для невских берегов. Пример этому – различные композиции в расстановке шпилей и куполов.

Все высотные сооружения старого Петербурга размещались вблизи набережных и на примыкающих к ним прибрежных площадях, но на значительном удалении от берегов. Их шпили и купола были видны издали не только со стороны моря, но и с прилегающей пригородной местности, выполняя роль пространственных архитектурных доминант. Так, например, шпиль Петропавловского собора (122,5 метра) определил направление старой Царскосельской «першпективы». В сторону этого шпиля был направлен и целый веер улиц и переулков Городского острова (Петроградская сторона), где крайними являлись Большая Дворянская (ул. Куйбышева) и Александровский проспект (проспект Добролюбова). Интересно отметить, что шпиль Петропавловского собора находится в створе Пулковского меридиана.

Второй центр Ленинграда – шпиль Адмиралтейства (72 м). На него ориентированы Невский, Измайловский проспекты, Гороховая, Миллионная и Галерная улицы. Позднее на главные шпили города направлялись прямые трассы трех первых железных дорог: Николаевской (Московской) и Царскосельской (Витебской) – на шпиль Петропавловского собора, а Варшавской – на Адмиралтейскую иглу. Не их ли имел в виду Н.В. Гоголь, когда в статье «Об архитектуре нынешнего времени» писал: «Башни огромные, колоссальные необходимы в городе… Кроме того, что они составляют ему вид и украшения, они нужны для сообщения городу резких примет, чтобы служить маяком, указывавшим бы путь всякому, не допуская сбиться с пути».

В настоящее время в нашем городе осталось около сорока доминант. Разрушены прекрасные творения русской культовой архитектуры: Сергиевский собор, Вознесенская, Знаменская, Покровская, Благовещенская, Матвеевская, Мирониевская, Воскресенская, Успенская, Борисоглебская, Введенская и многие другие церкви. Некоторые из них были построены на народные деньги, собранные в честь победы русского оружия над шведами, французами, турками.

Как известно, враг никогда не ступал на улицы нашего города, но следы войны остаются надолго. Многие ленинградцы помнят дни, когда перестал сверкать могучий шлем Исаакиевского собора, померкли шпили Адмиралтейства, Инженерного замка, погасло сияние шпилей Петропавловского и Никольского соборов, Крестовоздвиженской и других церквей. Это была война.

ИЗ ДНЕВНИКА: 7 сентября 1941 года

«Вот и замкнулось кольцо блокады вокруг города. У Финского залива немцы в Стрельне, у Ладожского озера в Шлиссельбурге. 2 сентября Исполком Ленсовета снизил нормы снабжения продовольствием. Рабочие получают 600 граммов хлеба в день, служащие – 400 граммов, иждивенцы – 300 граммов.

Сегодня, в понедельник вечером, после массированной бомбежки загорелись деревянные Бадаевские продовольственные склады.

Что теперь нас ждет?

Полыхает огнем и моя родная Петроградская сторона, где я родился и вырос, здесь мой дом. Горят в саду Госнардома «американские горы», самый любимый аттракцион ленинградцев. Сухие деревянные конструкции вспыхнули от зажигательных бомб в секунду. Пламя гигантского костра освещало весь город, отражаясь в Неве, полыхало на шпилях, куполах, в окнах зданий. В эту бомбежку на Петроградской стороне появились первые разрушенные дома. В зоологическом саду погибла всеми любимая слониха Бетси…»

ИЗ ДНЕВНИКА: 14 сентября 1941 года

«Фашисты методично бомбят и обстреливают город из тяжелых орудий. Это изуверская тактика террора. Немцы бьют по школам, госпиталям, трамвайным остановкам, проходным фабрик и заводов, по любым скоплениям людей и военным объектам.

Я еще нахожусь в госпитале. Возвращаясь из тыла противника, при переходе линии фронта я был контужен. Дело идет на поправку. Плохо слышу, и побаливает голова, но хожу уже без палочки, головокружения прекратились, чувствую себя уверенно.

В госпитале меня навестил Алоиз Земба, мой друг-альпинист. Он в финскую войну был тяжело ранен, сражаясь в составе лыжного батальона. С ним вместе до войны мы ходили в одной альпинистской связке в горах. От службы в армии он после ранения освобожден подчистую.

Алоиз сообщил, что ищут альпинистов для маскировочных работ, и пригласил участвовать в этом интересном деле».

25 июля 1941 года была создана специальная служба технической маскировки города, штабом которой стало Архитектурно-планировочное управление Исполкома Ленгорсовета под руководством главного архитектора города Н.В. Баранова. По решению штаба маскировочными сетками был укрыт Смольный, в котором, кроме руководящих партийных органов, располагался Военный совет фронта – сердце и мозг обороны города. Осенью это была сетка с нашитыми на нее искусственными желтыми листьями. Зимой она менялась на белую – под цвет снега. Благодаря камуфляжу Смольный сливался с окружающим его парком, был совершенно неразличим с воздуха. Камуфляж применялся и в других местах города.

Под маскировочные сети были спрятаны военные корабли, стоявшие на Неве, батареи зенитных орудий и некоторые трамвайные пути. Огромные футляры из мешков с песком укрыли многие памятники: Медный всадник,

В.И. Ленину у Финляндского вокзала, С.М. Кирову у здания Кировского райсовета и др. Сняли с постаментов скульптуры коней с Аничкова моста и памятник Петру I у Инженерного замка… Неукрытыми оставались только монументы великим русским полководцам: Суворову, Кутузову и Барклаю-де-Толли, которые вдохновляли на подвиг защитников города-воина.

Немцы продолжали ежедневно систематически прицельно обстреливать город. Люди прятались в укрытиях. Входы в учреждения и магазины обкладывали мешками с песком. Чтобы сократить число человеческих потерь, меняли начало рабочих смен, переносили трамвайные остановки, переводили госпитали и школы в другие помещения. На стенах домов появились надписи: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Было очень много жертв. Конечно, вражеская разведка сообщала о перемещении наших объектов. Но как немецкие артиллеристы могли так прицельно бить по новым целям?

Наши разведчики проникли на вражеские артиллерийские позиции в район железнодорожной станции Дудергоф (ныне ст. Можайское), на Воронью и Кирхгофскую горы и на Гостилицкие высоты за Петергофом и, захватив двух «языков», доставили их в город. У немецких артиллеристов в планшетах нашли круглые пеналы, в которых лежали свернутые в рулоны фотографии панорамы города, сделанные мощными фотообъективами. Упомянутые высоты, откуда били немцы, находились на юге и юго-западе. Слева на фотографии были видны высокие портальные краны в морском порту. Красные стрелки указывали, сколько километров до кранов, а синие – сколько метров до объектов (Балтийского завода, Адмиралтейской верфи или стоящих у заводских стен кораблей). Видим купол Исаакиевского собора, и вновь красная стрелка, указывающая километраж, и синие – метраж до различных объектов. И так до всех бликующих доминант: Адмиралтейства, Петропавловки, Инженерного замка, вплоть до Александро-Невской лавры, с указанием количества километров и метража. Особенно четко были отмечены все бликующие доминанты: шпили, купола, кресты, луковки, маковки. Это были своего рода артиллерийские привязки, ориентиры, благодаря которым фашисты вели точный прицельный огонь по объектам. Весь город на фотографии был разбит на квадраты, а все подлежащие обстрелу объекты – помечены номерами: Эрмитаж – № 9, Дворец пионеров – № 192, и так все театры, музеи, школы, заводы, госпитали. Эту фотографию я видел несколько раз и хорошо ее помню. С Вороньей горы и сейчас невооруженным глазом хорошо просматриваются яркие, ослепительно блестящие на солнце золотые шпили и купола.

Стало ясно, что все бликующие точки города необходимо спрятать от врага, замаскировать. Но как это сделать? Здесь наличие резких примет города, упомянутых Н.В. Гоголем, приобретает обратное, негативное значение.

Командование Ленинградского фронта и Исполком Ленгорсовета поручили разрешить эту сложную задачу Управлению культуры. Начальник управления Б.И. Загурский собрал экстренное совещание в Государственной инспекции охраны памятников, которая помещалась тогда на Фонтанке, в здании Большого драматического театра.

Долго советовались, спорили. Нужно было срочно решить, чем замаскировать доминанты города и как это осуществить в кратчайшие сроки. Предложения были различные, доходящие до абсурда. Один из крупных «специалистов» предложил разобрать все золотые купола и шпили. Против этой идеи буквально восстали и разнесли ее в пух и прах главный архитектор города Н.В. Баранов и начальник Государственной инспекции охраны памятников Н.Н. Белехов. Другое предложение заинтересовало: построить леса и с их помощью закрыть бликующие вершины города. Но где взять столько материалов, когда все шло на строительство оборонительных сооружений? Любая зажигательная бомба, попавшая на леса, сожжет их.

Один военный предложил использовать для маскировочных работ аэростаты воздушного заграждения. Попробовали. Аэростат сносило осенним балтийским ветром, подвешенного на стропах человека раскачивало, как на гигантских качелях. К объекту подступиться было невозможно. Прошло предложение молодого архитектора Василеостровского района Н.М. Уствольской. Наталья Михайловна, сама альпинистка, предложила использовать для этих работ находящихся в городе альпинистов. Она убедила присутствующих, что, используя альпинистскую технику восхождения, спортсмены справятся с этой сложной задачей. Так родилось решение пригласить для маскировки спортсменов-альпинистов.

Кстати, такой опыт был еще в Первую мировую войну, когда немцы бомбили Париж с воздуха. Они делали это с цеппелинов. Огромные серебристые «сигары» дирижаблей бесшумно появлялись в ночном небе, ориентируясь на цели по бликующим и ярко выраженным силуэтам доминант, наводя страх на парижан. Город в ту пору оставался беззащитным. Выручили французские альпинисты, замаскировавшие золотые пятна столицы и укрывшие их сетями.

Но где найти в Ленинграде альпинистов, когда большинство спортсменов уже давно на фронте? За поиски взялась Уствольская. Первой она отыскала свою подругу Ольгу Фирсову, которая начала поиски товарищей по альпинистской секции добровольного спортивного общества «Искусство». Фирсова отыскала Алю Пригожеву, а та – Алоиза Зембу. Алоиз, в свою очередь, нашел в госпитале меня. Вот так и сформировалась бригада маскировщиков-верхолазов.

ИЗ ДНЕВНИКА: 16 сентября 1941 года

«Нашу четверку – Олю, Алю, Алоиза и меня – вызвали на совещание в Управление культуры Ленгорисполкома к его начальнику Б.И. Загурскому. На совещании присутствовало много военных и гражданских лиц. Здесь были представители штаба Ленфронта, МПВО, Архитектурно-планировочного управления и Инспекции охраны памятников.

После нескольких вступительных слов главный архитектор города Н.В. Баранов сообщил, что нам хотят поручить выполнение особо важного задания – приступить к маскировке высотных объектов, позолота которых выдавала врагу наш любимый город.

Беседа с нами продолжалась около часа. Мы приняли предложение о маскировке и составили перечень материалов, инвентаря, необходимых для производства работ.

Нашу бригаду верхолазов подчинили начальнику Инспекции по охране памятников Н.Н. Белехову, обаятельному человеку, сразу располагающему к себе. На него возложили всю ответственность за выполнение этого сложного задания. Высокий военный с двумя ромбами в петлицах сообщил, что завтра будет готов приказ командования фронта о начале маскировочных работ…»

На следующий день в кабинете Н.Н. Белехова продолжался деловой спор по поводу окраски шпилей и куполов. Архитекторы О. Шилина, С. Давыдов, Н. Уствольская, инженер Л. Жуковский уточняли детали и методику маскировки.

Шпиль Петропавловского собора решили покрыть шаровой масляной краской, которой красят военные корабли, ею уже были покрыты купол и звонницы Исаакиевского собора. Эта краска хорошо сливается с осенним мглистым ленинградским небом и плохо просматривается с артиллерийских позиций фашистов. Позолота на этих соборах производилась с помощью гальванопластики, через огонь и держится прочно, поэтому серый камуфляж в дальнейшем можно спокойно снять химикатами, не повредив позолоты. Все остальные шпили и купола предложили закрывать чехлами, так как они покрыты тончайшими листами сусального золота, посаженными на клей, и если маскировочную серую краску с этих шпилей смывать химикатами, то снимется и тончайшая позолота.

Гладкие, с вертикальным взлетом шпили, колеблющиеся на ветру, – это совсем не горы. Так, например, при сильном ветре амплитуда раскачивания шпиля Петропавловского собора доходит до 1,8 метра. Технику альпинизма надо было приспособить к совершенно непривычным условиям. Каждый объект маскировки имел свою неповторимую форму и конструкцию, требовал особого подхода. Но никто из будущих маскировщиков не мог похвастаться опытом подобной работы, за исключением, пожалуй, Алоиза Зембы, который обучал технике альпинистской страховки рабочих-ремонтников при маскировочной работе купола и звонниц Исаакиевского собора. По его методике и с его помощью рабочие покрасили золотой купол серой краской за неделю. Красили несколько человек сразу со всех сторон, спускаясь сверху по куполу на веревках, закрепленных за перила у верхнего фонарика. Купол Исаакиевского собора окончательно покрасили 11 июля 1941 года.

Прежде чем начать рассказывать о штурме вершин блокадного Ленинграда и трудной, изнурительной работе, следует более подробно рассказать о каждом верхолазе нашей дружной бригады, выполнявшей эти сложные маскировочные работы.

Глава 3

Основные участники маскировочной бригады

• Хормейстер, тренер, альпинист,
• Великой силы оптимист,
• Надежный друг и просветитель,
• В войну златых вершин хранитель.
• Прошли вы через все невзгоды,
• Но не состарили вас годы.
• Ваш дух был молод и силен…
• Примите низкий наш поклон.

М. Бобров

Ольга Афанасьевна Фирсова (1911–2005)

Родилась в 1911 году в Швейцарии. Первые годы своей жизни провела в небольшом швейцарском городке Винтертуре, где в те годы жили ее родители, здесь она впервые увидела горы. Ольга Афанасьевна хранила любопытный документ величиной с газетный лист. Это диплом ее отца – Афанасия Осиповича, свидетельствующий об окончании им в 1910 году Высшего технического училища в Германии. Афанасий Осипович был среди специалистов, которые с первых же дней приняли советскую власть. Ольга Афанасьевна показывала мне фотографию своего дома в Винтертуре, где она родилась и жила. Фотографию сделала Оля, дочь Ольги Афанасьевны, побывавшая в командировке в Швейцарии и посетившая этот дом. На цветной фотографии виден четырехэтажный дом, прекрасно сохранившийся, удивительно аккуратный.

Семья Фирсовых проживала в квартире на третьем этаже. Афанасий Осипович воспитал у дочери любовь к спорту. Еще совсем маленькая Ольга часто мчалась с отцом по головокружительным ледяным склонам на санях и отлично каталась с гор на лыжах.

В 1914 году семья решила вернуться в Россию. Фирсов, инженер по дизелям, заранее списался с Коломенским паровозостроительным заводом, куда и устроился на работу. Революция застала Фирсовых в Нижнем Новгороде. Теперь отец трудился на эвакуированном из Риги заводе «Фельзер и К^о». Оля Фирсова на крутых приволжских склонах Нижнего Новгорода успешно осваивала катание на горных лыжах, удивляя своим мастерством нижегородцев.

В 1929 году семья Фирсовых переехала в Ленинград, где отец начал работать на заводе «Русский дизель». В 1930 году Афанасия Осиповича арестовали. Он был осужден на пять лет лишения свободы. Однако личность арестованного талантливого инженера А.О. Фирсова, находившегося в то время в Москве, на Лубянке, привлекла внимание наркома тяжелого машиностроения С. Орджоникидзе, не желавшего терять ценных специалистов, в которых остро нуждалась бурно развивающаяся промышленность страны. Афанасия Осиповича расконвоировали и назначили начальником конструкторского бюро Т-2. Это было специальное КБ по разработке конструкции быстроходного танка. Фирсовым и его сотрудниками были разработаны танки, которые успешно выдержали испытания и хорошо зарекомендовали себя в боях в Испании и под Халхин-Голом. На одном из военных парадов на Красной площади Афанасий Осипович Фирсов собственноручно провел новый танк на большой скорости впереди колонны бронетанковых частей.

14 марта 1937 года в Харькове он был снова арестован. 10 декабря 1937 года А.О. Фирсова приговорили к расстрелу, и в тот же день приговор был приведен в исполнение. Только 12 июля 1957 года Военная коллегия Верховного суда СССР полностью реабилитировала Афанасия Осиповича Фирсова за отсутствием состава преступления.

«Влияние отца на нас, детей, было очень сильным, – вспоминала Ольга Афанасьевна. – Мы ощущали его, даже когда отца не было… его слова, его голос. Он был большим патриотом и очень требовательным. Все, о чем он просил, мы выполняли беспрекословно. Авторитет его в семье был непререкаем».

С Олей отец очень дружил. Ее смелость ему импонировала. Афанасий Осипович поддерживал в детях рискованные начинания. Мать никогда не возражала.

Порядочность, чувство долга и ответственность были само собой разумеющимися понятиями в этой удивительной семье. Оля росла очень общительной. Делала все в жизни добросовестно и сноровисто, должно быть, это было заложено в генах. Однажды отец спросил Олю, не хочет ли она научиться играть на рояле. Девочка сказала, что хочет. После этого в доме появился огромный рояль. Оле шел тогда одиннадцатый год. И Афанасий Осипович не мог предполагать тогда, что сам предопределил будущую профессию дочери. Оля начала заниматься музыкой с учительницей. Поначалу музыкой увлекался и брат Игорь. Но скоро бросил это занятие, охладел. Оля не бросила.

Поступила учиться в музыкальное училище Василеостровского района Ленинграда. Одновременно преподавала музыкальное воспитание в 105-й школе для трудновоспитуемых детей. Отсюда с 1929 года и начался отсчет ее трудового стажа. В это же время она экстерном сдала вступительные экзамены в московский вуз по специальности «Электромашиностроение». Через год от инженерной карьеры отказалась окончательно, решила учиться в консерватории.

Для того чтобы заработать на жизнь, она не гнушалась никаким трудом: убирала туалеты, чистила железнодорожные пути, работала грузчиком, официанткой, гардеробщицей, сборщицей радиодеталей…

Жила Ольга в то время на улице Максима Горького в доме № 27. Ниже этажом жил известный дирижер Карл Ильич Элиасберг.

Ее альпинистская тропа началась с того, что отец, впервые в жизни получив отпуск, отправился с шестнадцатилетней Олей в Крым, где путь от Севастополя до Алушты они прошли по горному маршруту. Этот поход оставил у нее на всю жизнь неизгладимое впечатление – она влюбилась в горы.

В консерватории сложилась хорошая студенческая спортивная компания. Всем дружным коллективом в выходные дни выезжали в Кавголово кататься на горных лыжах. Там ее и увидел студент Михаил Шестаков. В консерватории он занимался по классу виолончели, а Оля – по классу хорового дирижирования.

С Мишей Шестаковым Олю объединяла не только музыка, но и спорт. Горами ее окончательно увлек Шестаков. Он был отличным горнолыжником и альпинистом.

В 1935 году Оля совершила свое первое восхождение на Казбек. Покорение этой вершины ей далось легко. Она унаследовала от отца хорошее здоровье. Была крепкой и в то же время пластичной, подвижной. Сила, соединенная с ловкостью, дала хорошие результаты в освоении горнолыжной техники.

Вместе с Мишей они работали в Кавголове тренерами по горным лыжам с группами школьников в секции добровольного спортивного общества «Искусство», где тогда активно занимался со своими одноклассниками и я. Это был очень дружный спортивный коллектив. Наши инструкторы Михаил Иванович и Ольга Афанасьевна (мы тогда называли их только по имени и отчеству) не только демонстрировали сами высочайшую технику спусков с гор, но и благодаря своему педагогическому мастерству быстро передавали нам азы виртуозной езды на лыжах. Но простыми практическими уроками дело не ограничивалось. Мы слушали рассказы о музыке, горах, выдающихся альпинистах. Тренеры, в свою очередь, интересовались нашими успехами в школе. Вместе мы встречали Новый год в кавголовском лесу и катались там на лыжах на северных склонах до самых майских праздников.

Ольга Афанасьевна умела находить ключик к сердцам девчонок и мальчишек.

Она их привораживала к себе постоянной интереснейшей и увлекательной информацией на различные темы, была для нас в полном смысле этого слова наставником. Мы часто заходили в гости к Шестаковым.

В их доме на улице Блохина в одной из комнат стоял большой рояль. Мы рассаживались вокруг и, притихнув, слушали домашний концерт. А потом обязательно пили чай – и вновь рассказы о горах, просмотр фотографий…

В довоенные годы Ольга Афанасьевна серьезно увлекалась альпинизмом. Вместе с Мишей они совершили ряд интересных восхождений на различные вершины Кавказа, в том числе на Эльбрус. Эта несложная по технике вершина тяжело досталась Фирсовой. Спортсмены попали в непогоду – снежный буран. Оля тогда сильно обморозила ноги, даже вставал вопрос об их ампутации.

Летом 1938 года Оля и Миша поженились. Они снова уехали на Кавказ, работали инструкторами в альпинистском лагере «Буревестник» на Домбае. В том же году Шестаков и Фирсова закончили обучение в консерватории и получили назначение в Киргизию, во Фрунзе, где Оля стала работать хормейстером в Оперном театре и художественным руководителем местной филармонии.

В 1940 году Оля и Миша возвратились в Ленинград. Олю назначили руководителем дошкольного клуба музыкально одаренных детей Дворца культуры имени С.М. Кирова.

А потом была война, блокада… Наташа Уствольская нашла Олю Фирсову и пригласила ее принять участие в маскировке Ленинграда, когда та работала в порту на погрузке ящиков с минами.

Александра Ивановна Пригожева (1920–1942)

• Какой погиб цветок!
• Какая красота увяла!
• Опал твой каждый лепесток —
• Все у тебя война отняла.

М. Бобров

Об Александре Пригожевой у меня было очень мало достоверных сведений. Мы с Алей (как ее все звали в нашем окружении) вместе до войны занимались в горнолыжной секции в Кавголове, встречались на тренировках и выезжали на Кавказ, в Баксанское ущелье, в альплагерь «Рот Фронт».

Я знал, что у нее есть две сестры. Но как их разыскать? Неожиданно мне повезло: 26 января 1988 года после окончания моей лекции о блокадных маскировщиках в Центральном лектории Всесоюзного общества «Знание» на Литейном проспекте ко мне подошла женщина и представилась родной сестрой Али Пригожевой. Это была Нина Ивановна Казачек (Пригожева). Мы назначили с ней встречу, и именно она поведала мне о нелегком детстве своей сестры.

«Аля родилась в 1920 году, – рассказала она. – Я похожа на маму, а Аля и наша сестра Катя – на папу. У отца были каштановые волосы, красивые белые зубы. Из деревни мы приехали в город с узлами. В них старая одежда и ничего больше. У детей из всей одежды – толстовка и пальтишко. Вот и весь наряд. И у мамы то же самое. Нужда – не передать! Отец поступил на завод «Вулкан» в литейный цех обрубщиком, мама – уборщицей на завод имени Козицкого.

Первые два года скитались по углам. Потом наконец переехали на Васильевский остров, 4-я линия, дом 47. Училась Аля в школе № 27 (потом она стала школой № 4). И я в ту же школу пошла. Отец был передовиком. Помню, носил знамя на демонстрации. Мы его встречали у Тучкова моста и кричали, радуясь: «Папа, папа флаг несет!»

Аля росла очень общительной, занималась спортом и меня к этому делу тянула. Она в игрушки не играла. Любила книги читать, неплохо умела шить, посещала кружок пения и драматический. Аля всегда ходила на физкультурные парады. В то время что надевали? Трусики и футболки полосатые – и уходили так на Дворцовую площадь. Возвращалась домой радостная, вся светилась. А в доме есть нечего. Она очень стеснялась нашей бедности, поэтому к себе никого из друзей не приглашала. У Али были добрые отношения со всеми.

Мы ее очень любили. Она хорошо училась, ее хвалили учителя, а она ими восторгалась. Однажды отец сказал: «Доченьки, пробивайте дорогу сами, я уже не могу, мне очень тяжело». Пришлось Але уйти из девятого класса. Маме она тогда сказала: «Я буду жить самостоятельно». Работала Аля в типографии: сначала на ручном наборе, потом разбирала гранки. На ее исполнительность и прилежность обратили внимание и пригласили работать секретарем в добровольное спортивное общество «Искусство», которое находилось на Невском проспекте в бывшем Юсуповском дворце.

Скачать книгу