Исповедь Сатурна бесплатное чтение

Чингиз Абдуллаев
Исповедь Сатурна

Значит, все-таки случилось то, что можно было предвидеть, но нельзя было предотвратить.

Франц Кафка. Замок

БАРСЕЛОНА
ЗА ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ДО НАЧАЛА СОБЫТИЙ

Взрыв прогремел неожиданно. Собственно, любой взрыв всегда бывает неожиданным. Прохожие в ужасе замерли. Некоторые попадали на землю, раздался громкий женский крик, заплакал ребенок. Взорвавшийся автомобиль повредил несколько машин, припаркованных рядом. Двое сотрудников полиции уже бежали к горящей машине с другого конца улицы. Но главное происходило рядом с автомобилем. Человек лет шестидесяти, собиравшийся несколько мгновений назад сесть в салон автомобиля, отпрянув при взрыве, упал на тротуар. У него было обожжено лицо, повреждена рука. Но он был жив. Очевидно, водитель, поспешивший раньше него сесть в машину и завести мотор, оказался невольным виновником случившейся трагедии.

Взрывное устройство было установлено таким образом, чтобы взрыв произошел через несколько секунд после того, как водитель, вставив ключ зажигания, заведет мотор. Но пассажиру повезло. Он задержался у подъезда и не успел дойти до «Пежо», когда тот взорвался прямо перед ним. Машина еще горела, когда пассажир, поднявшись с тротуара, с трудом попытался подойти к автомобилю, чтобы помочь водителю. Но его остановил офицер полиции:

— Осторожно, сеньор, не подходите! Машина может взорваться еще раз.

— Там человек… — попытался объяснить несчастный, чудом оставшийся в живых пассажир.

— Да, да, — кивнул офицер, не давая ему подойти к машине, — но вы ему уже ничем не поможете. К сожалению, у нас в стране иногда случаются подобные эксцессы, сеньор. Вам лучше отойти подальше. Здесь очень опасно. — Сотрудник полиции понял по акценту говорившего, что перед ним иностранец. — Сейчас приедут врачи и окажут вам помощь, — добавил он.

Но иностранец не уходил. Он продолжал стоять в опасной близости от горящего автомобиля, вокруг которого уже начала собираться толпа зевак. Слышались завывания полицейских сирен, машин «скорой помощи» и пожарников, которые спешили к месту происшествия.

— Это мой водитель, — неожиданно выдавил пассажир, поправляя разорванный галстук. Он был в легком светлом костюме.

— Что? — повернулся к нему офицер. — Как вы сказали?

— Это был мой водитель, — повторил пассажир, прижимая к груди левую руку. На ладони была видна кровь. Рубашка его была испачкана, рукав пиджака порван, но, видимо, пассажир был так ошеломлен, что не обращал на это внимания.

— Это ваша машина? — понял офицер. — Это ваш водитель?

— Да, — кивнул иностранец. — Они хотели убрать меня. Мафия. Они хотели меня убить, — он взглянул на дом, из которого вышел, но все окна были закрыты. Он невольно вздохнул. Неужели в доме не слышали взрыва? Хотя, возможно, она сейчас в ванной комнате, на другом конце квартиры.

Офицер был опытным сотрудником. Он работал в полиции уже одиннадцать лет и понимал, насколько важен подобный свидетель. Оглянувшись в поисках своих коллег, офицер подозвал одного из них к себе, чтобы перекрыть дорогу к горевшему «Пежо». И снова посмотрел на пассажира.

— Как вас зовут? — терпеливо спросил он. — Где ваши документы?

— Не помню, — признался пассажир, — кажется, они остались в машине. Не помню, куда я их положил.

— Как вас зовут? — повторил офицер более требовательно.

— Я иностранец, — ответил пассажир, почему-то оглянувшись по сторонам, словно в поисках поддержки неизвестных друзей.

— И почему вы полагаете, что террористы хотели убить именно вас? — уже совсем другим тоном спросил сотрудник полиции.

В этот момент к ним шагнули сразу несколько человек в штатском.

— Подождите, офицер, — негромко сказал один из них. — Этот вопрос относится к компетенции органов национальной безопасности. Разрешите, мы заберем нашего подопечного.

— Кто вы такие? — нахмурился офицер. — Что здесь происходит?

— Этот человек — гость нашей страны, — пояснил сотрудник службы безопасности. — Вот мое удостоверение. Вы поверите мне на слово или поедете вместе с нами для проверки?

Взглянув на удостоверение, офицер с изумлением понял, кто именно стоит перед ним.

— Простите, сеньор полковник, — пробормотал он, — я не думал, что все столь серьезно.

— Очень серьезно, — кивнул полковник. — Этот господин, машину которого взорвали, — бывший премьер-министр своей страны. Мы немного опоздали, у него в этом доме была встреча со знакомой, и он поехал один, без обычной охраны. Хорошо еще, что остался жив. Такое чудо бывает раз в жизни.

— Да, — согласился офицер, — раз в жизни.

БОСТОН. АЭРОПОРТ
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я стою в международном аэропорту города Бостона и наблюдаю за выходящими пассажирами. От нетерпения у меня начинают дергаться руки. Я с удивлением смотрю на них и вижу, что они дергаются одинаково. Можно будет потом рассказывать об этом друзьям как анекдот — ведь левой руки у меня нет уже много лет. Я потерял ее еще в восемьдесят восьмом, когда моя рота попала под перекрестный огонь. Именно тогда мне оторвало левую руку у всех на глазах. Врачи чудом спасли мне жизнь. Это было в Афганистане, а через год мы вывели свои войска. Но я в это время был уже демобилизован и выслушивал оскорбления своей жены, которой не нужен был такой муж.

Вообще-то и поженились мы как-то странно, не совсем так, как я себе представлял. Все наши друзья твердили, что мы прекрасная пара, хотя я видел в своей невесте кучу недостатков. И самым большим недостатком была ее истеричность, она била мне по нервам. Но пока у меня были две руки, все было относительно неплохо. А когда я вернулся одноруким инвалидом, все поменялось.

Даже сейчас, спустя почти полтора десятка лет, я вспоминаю об этом с содроганием. Как она измывалась надо мной. Но, очевидно, она еще больше ненавидела себя. Ее подруга вышла замуж за преуспевающего бизнесмена, который сумел сделать деньги в те годы, когда другие не знали, где добыть хлеб для семьи. Последние годы перед распадом Советского Союза были особенно трудными. Продукты в магазинах почти исчезли, началась дикая инфляция. Какой-то идиот придумал, что можно разрешить обналичивать безналичные деньги. Вот тогда все и началось. Да и общий бардак сыграл свою роль.

Но мне от этого было не легче. Моя бывшая супруга оскорбляла меня прямо при сыне, вымещая свою ненависть и неудачное замужество на нас обоих. Разве она могла тогда подумать, что через несколько лет я стану миллионером и буду жить в Америке, высылая ей деньги на содержание и воспитание сына. Она мне ни разу не написала, а я и не ждал от нее вестей. Иногда мои знакомые навещали мою бывшую семью и рассказывали мне об успехах Кости, моего сына.

Она дважды близко сходилась с какими-то мужчинами. Но первый оказался рохлей и довольно быстро сбежал от нее, а второй попробовал жить альфонсом — на мои деньги. Однако ему очень быстро объяснили, что не стоит оставаться в этой семье, и он предпочел исчезнуть. Моя жена, правда, так и не узнала, почему и куда сбежал второй мужчина, с которым она прожила несколько месяцев.

Константин рос здоровым, крепким парнем. Мне иногда даже присылали его фотографии. Когда я переехал в Америку, ему было шестнадцать, и он заканчивал школу. Сейчас ему уже двадцать два года, он работает. Успел прослужить два года в армии, причем в пограничных войсках. Его отправили служить в Таджикистан, и я очень волновался при одной мысли, что против моего сына будут действовать те самые душманы, из-за которых я однажды остался без руки. Но все обошлось. Костя вернулся домой без единой царапины и уже полтора года работает в каком-то охранном ведомстве. Честно говоря, я давно решил вытащить его в Америку. Я послал ему приглашение еще до того, как он пошел служить в армию, но он тогда не успел им воспользоваться. Да его бы и не отпустили, он обязан был отслужить в армии. Я тогда даже подумал, что так будет лучше — ведь в то время я не мог послать ему приглашение от своего имени. Нужно прожить пять лет в Соединенных Штатах с «грин-картой», чтобы получить право ходатайствовать об американском гражданстве.

Я получил американское гражданство в прошлом году. Вот тощая и послал Косте приглашение от своего имени. Мне пришлось сделать это дважды, пока он, наконец, согласился приехать. Я не хотел звонить его матери, своей прежней жене, мне пришлось позвонить Косте на его мобильный телефон, чтобы уговорить приехать. Сначала он колебался. Это было два месяца назад. А всего лишь месяц назад произошли события, которые в корне изменили обстановку, и теперь я, честно говоря, даже не знаю, рад я или не рад приезду сына. Тьфу, пошел ты к черту! Конечно рад! Безумно рад, несмотря ни на что. И поэтому я стою в аэропорту и вижу, как мимо меня проходят прилетевшие пассажиры.

Я чувствую, как меня начинает бить крупная дрожь. Последнюю фотографию Кости я получил, когда он служил в армии. Наверное, он изменился, вероятно, возмужал. Интересно, смогу ли я его узнать? Конечно, можно было встать с табличкой, на которой была бы написана его фамилия. Моя бывшая фамилия. Ведь много лет назад я был гражданином Советского Союза, ветераном афганской войны, инвалидом, офицером в отставке. С тех пор многое изменилось. Давно нет Советского Союза, нет его армии, победившей во Второй мировой войне и так бездарно разваленной в дни мира. Давно нет человека, которым я когда-то был. Я даже могу вспомнить, что раньше у меня была та же фамилия, что и у Кости, — Воронин. Потом у меня были клички. Потом я был Алексеем Викентьевичем Махрушкиным. Ненавидел я эту фамилию, под которой мне пришлось убивать. Зато теперь я — Алекс Келлер, американский гражданин. Я взял фамилию Нади Келлер, моей любимой женщины, которая погибла более шести лет назад, как раз перед моим переездом в Америку.

Нам тогда пришлось тяжело, нас едва не убили. Нам — это мне, Наде и ее дочери Саше, которая сейчас стоит рядом со мной. Саше уже тринадцать лет, и она успела вытянуться. Она волнуется не меньше моего — ведь ей предстоит впервые встретиться со своим «братом». Хотя Саша мне не родная дочь, я всего лишь удочерил девочку после гибели Нади. Должен сказать, что настоящий отец Александры ни разу за все эти годы не дал о себе знать, чему я был несказанно рад. Пусть так будет и дальше. Сашу я люблю, как родную, мы за эти годы очень подружились, и я надеюсь повести ее к алтарю, когда она выберет себе любимого мужчину. Я заслужил это право как хороший, заботливый отец. Все, что у меня есть, я делал во имя своих детей. Во имя Саши, которая жила рядом со мной. И во имя Кости, который был далеко от меня. За все эти годы, увы, я так и не встретил достойной женщины.

Это совсем не значит, что у меня не было женщин. Были. Среди них были и неплохие, хотя американки в большинстве своем — это эмансипированные танки с броней из законов о равноправии. Но иногда попадаются нормальные женщины. И тем не менее я до сих пор не женился. Может, потому, что не хотел огорчать Сашу. А может, потому, что мне было уже комфортно жить с ней вдвоем, и я не хотел приводить кого-либо в наш дом. Хотя, наверное, по большому счету причина была только одна: я не встретил женщину, с которой хотел бы прожить всю оставшуюся жизнь. Если подумать, ведь это так просто. Нужно найти себе такого человека, с которым ты захочешь прожить всю свою жизнь. Не любовь, не уважение, не общие дети, не другие интересы. Только одна самая главная причина. Ты хочешь и можешь жить с этим человеком всю свою жизнь, делить с ним радость и горе, счастье и несчастье. Это то, что я называю Семьей в самом высшем понимании этого слова.

Я по-прежнему волнуюсь. Каким будет наше первое свидание? Прошло столько лет.

Я уехал из страны в середине девяностых. Еще в прошлом веке. Тогда все было непросто, тогда все было по-другому. С точки зрения судьбы, мне, наверное, повезло. Очень повезло. К тому времени меня успели несколько раз подставить и контрразведка знала, что активно действующий киллер Левша — это бывший офицер-десантник. Многие, правда, не догадывались, что у меня было прекрасное алиби — моя отсутствующая левая рука. Даже если милиция успевала перекрыть пути к отходу и задержать случайных свидетелей, то и тогда меня отпускали, не проверив. Однорукий инвалид меньше всего подходил на роль киллера. Потом некоторые, самые умные, начали догадываться. В первый раз это произошло, когда мне поручили убрать одного из лидеров оппозиции. Я его аккуратно застрелил, но тогда на меня охоту объявили спецслужбы. Это только в кино и в книгах спецслужбы не могут вычислить нужного человека. Говорят, и в Чечне такое случалось. Вот я вам и открою один удивительный секрет. Если долго не могут вычислить нужного человека, значит, просто не хотят. Значит, им просто хорошо платят за широко закрытые глаза. Любого активно действующего профессионала можно вычислить. Всегда и везде.

В общем, тогда меня вычислили довольно быстро. И сразу нашли мое уязвимое место, похитив сына. Они понимали, что я сам начну их искать. Я так и сделал. Чтобы спасти сына, я позвонил им и предложил себя в обмен на Костю. Конечно, они согласились. Потом я устроил небольшой трюк. Опрокинул машину в реку, куда предварительно спрятал акваланг. Конечно, все погибли, и они посчитали, что однорукий утонул. А я уехал в Сибирь и спрятался в небольшом городке со смешным названием Леньки.

Потом я вернулся. Меня вычислили во второй раз и попросили найти в Европе одного бизнесмена, сбежавшего от гнева своего среднеазиатского президента. И конечно, за мной пустили своих гончих. В общем, кончилось это не очень хорошо. Много людей погибло. В том числе и начальник охраны этого странного президента. Погибла и Надя, которая помогла мне в поисках. Потом я нашел нужного мне человека. За то, что я оставил его в живых, он согласился поделиться со мной награбленными деньгами. Я попросил только десять миллионов и получил эти деньги вместе с чистыми бланками нужных документов. И больше я никогда не видел этого типа. Кажется, его фамилия была Касумов или Касимов, сейчас уже не помню и вспоминать не хочу.

Шесть лет назад я переехал в Америку вместе с дочерью. Левша исчез. Вместо них появились Алекс Келлер и его дочь Александра Келлер. Появился состоятельный бизнесмен, который разместил деньги в банке и жил на ренту и на проценты с акций, которые я тогда купил. Сначала оказалось, что я плохой бизнесмен: за несколько лет я потратил большую часть суммы, купив дом, загородный охотничий домик, несколько автомобилей, катер, небольшой частный самолет. Потом я понял, что мои деньги кончаются и мне нужно подумать о будущем Саши. Тогда я решил вкладывать деньги в акции. К тому времени у меня оставалось не более трех миллионов. И за несколько последних лет я не только не потратил оставшиеся деньги, но сумел накопить около полутора миллионов сверху. Хотя, по большому счету, это не моя заслуга. В девяностые годы, во время правления Билла Клинтона, экономика Америки росла как на дрожжах. Деньги делали деньги. Число миллионеров в Соединенных Штатов росло ежедневно.

Ну и, конечно, большую роль сыграл мой сосед, мистер Уильям Кервуд, известный бизнесмен и конгрессмен нашего штата. Он весьма дельно советовал мне, куда вкладывать деньги, и вообще оказался неплохим парнем. Вообще-то американцы никогда не дают подобных советов, но он предлагал мне вкладывать деньги в компании, где у него был контрольный пакет акций, то есть получалось, что я как бы одалживал ему деньги. Однако он был настоящим профессионалом, и мне капали приличные проценты.

Как же я волнуюсь! Дрожит даже моя левая силиконовая рука. Теперь у меня не просто протез. На нем даже сгибаются пальцы, это настоящее чудо техники. Мне сделали его три года назад в Монреале, и я очень доволен своей левой рукой. Мне даже говорили, что скоро можно будет вырастить мою руку из клеток моего собственного организма. Надеюсь дожить до этого времени. Иногда во время дождя моя силиконовая рука даже чешется, хотя я понимаю, что это невозможно. А иногда начинает болеть кисть. Та самая кисть, которую выбросили или закопали где-то в Афганистане, когда везли меня в полевой госпиталь. Жаль, конечно, что тогда не было условий, позволивших бы спасти мою руку, пришив ее вместо этого силикона.

Когда Костя наконец сообщил мне, что приезжает, я просто не поверил своему счастью. Ведь по-настоящему я для него — чужой человек. Конечно, я его отец. Но разве я настоящий отец? Я ведь только деньги посылал. И меня не было с ним, когда он кончал школу и уходил в армию. Я должен был отвечать на его вопросы — вопросы, которые рано или поздно каждый взрослый сын задает своему отцу. Но тогда меня не было рядом с ним. И поэтому я так волнуюсь. Говорят, что пока жив отец, ребенок чувствует себя защищенным. В любом возрасте. Наверное, Костя не всегда чувствовал себя защищенным. И в этом виноваты не только мы с матерью, но и обстоятельства, которые сложились так неудачно. Никакой другой работы я найти не мог. Я умел только стрелять и убивать. Меня научили только этому ремеслу. И по-другому зарабатывать деньги я не мог.

Это теперь я американский гражданин и уважаемый налогоплательщик. Если бы мои соседи узнали, чем я раньше занимался, они бы тут же вызвали полицию. И я получил бы в этой стране пожизненное заключение. Это в лучшем случае. А в худшем моих соседей пригласили бы посмотреть, как меня убивают в газовой камере. Или на электрическом стуле. За все мои художества в других странах. Кстати, в Америке я тоже успел отличиться. Правда, очень давно и под другой фамилией. Но при желании все можно доказать. Именно поэтому я никогда не езжу в Филадельфию, где меня могут узнать. Хотя с тех пор прошло столько лет. Мы приехали с дочерью в Бостон вчера вечером и остановились в «Шератоне», в ожидании самолета с Костей. Наконец-то я увижу своего сына. Сбывается моя самая заветная мечта. Вытащить из России Костю, чтобы вместе с ним отправиться на речку, посидеть с удочкой. Хотя он, возможно, не любит сидеть с удочкой. Откуда ему знать об этом удовольствии, если я ушел из дома много лет назад, когда он был совсем маленьким. Еще в другую эпоху. Нет, даже в предыдущую. Для России это уже третья или четвертая эпоха на моем счету.

Сначала много лет были маразматики-старики, при которых страна очень неплохо существовала и мы стабильно развивались. Не скрою, мне не все нравилось, но первая эпоха сейчас кажется настоящим раем. Правда, именно эти маразматики втянули нас в афганскую войну, сделали кучу глупостей и вообще вели себя не лучшим образом. Но все-таки у них были какие-то принципы, а мне всегда нравятся люди с принципами. Зато потом к власти пришли абсолютно беспринципные проходимцы.

Скажите мне, какие принципы были у Горбачева, Шеварднадзе, Яковлева? У всей этой шушеры, которые за несколько приятных фраз иностранных дипломатов, за побрякушки их наград, за одобрение их продажных журналистов профукали собственную страну, сдали все, что можно было сдать. Даже если бы Советский Союз разбомбили к чертовой матери и он проиграл бы в третьей мировой войне, то и тогда последствия поражения не были бы столь оглушительными. Страна развалилась даже не на пятнадцать республик, а на части. Весь Восточный блок был сдан победителям. В НАТО вошла не только объединенная Германия, но и страны восточного блока, Прибалтика. Все крупные страны были разгромлены и поделены. Югославия, Чехословакия, ГДР исчезли с мировой карты. В общем, лучше не вспоминать, что эти деятели сделали со своей собственной страной. Это была уже вторая эпоха. У них, конечно, не было никаких принципов, но они хотя бы не имели личных корыстных интересов.

Потом началась эпоха «царя Бориса». Вот тогда и пришли откровенные подонки. Они думали только о своем кармане, только о собственном благополучии. Страну резали на части и продавали, продавали, продавали. Столько киллеров, сколько было в Москве, в начале девяностых, не было во всем остальном мире. И столько миллионеров, которым было абсолютно наплевать на собственную страну, тоже нигде не было.

Ну а потом наступил четвертый период. Как обычно бывает. Сначала маразматики, которые доводят страну до ручки. Потом болтуны и демагоги. Потом мерзавцы и воры. А уже затем приходят другие, которые начинают наводить порядок. Когда падать некуда и дно под ногами, нужно выбираться. И тогда приходят люди, которые начинают поднимать страну с этого дна.

Вышел высокий парень. Я смотрю на него и понимаю, что это не Костя. У него лицо азиата, широкие скулы, узкие глаза. Наверное, калмык или башкир. Не знаю точно. Но я уже перевожу взгляд на следующего. Полненький коротышка, которому жарко. У него в руках носовой платок, и он куда-то спешит. Две девицы в джинсах. Худощавый мужчина в очках. Почему в пасмурную погоду он носит темные очки? Наверное, у него больные глаза. Вот еще один. Высокий молодой человек… Я замираю, у меня уже не дрожат руки. Незнакомец идет по коридору, улыбаясь. Даже если бы я увидел его на улице, то и тогда бы остановился. Этот парень похож на меня! Словно передо мной появилось мое собственное отражение, только двадцатилетней давности. Я смотрю и не верю своим глазам. Костя даже немного выше меня, широкоплечный, красивый, молодой. И улыбается мне, показывая крепкие зубы. Какой у меня сын! Я и не думал, что когда-нибудь его обниму. Сердце захлестывает радость. На Косте куртка, темные брюки и темно-синяя рубашка. Он тоже меня увидел и поэтому направляется прямо ко мне.

Саша тоже замерла. Увидев Костю, она оценила, как он на меня похож. Константин с сумкой в руках направляется прямо ко мне. Я чувствую, как у меня перехватывает дыхание. Никогда в жизни я так не волновался. Никогда…

Остается десять шагов, шесть, пять, три… Костя подходит ко мне, опускает сумку на пол и, улыбаясь, протягивает руку:

— Ну, здравствуй, отец.

И тогда я наконец обнимаю его.

МИЛАН
ЗА ТРИ МЕСЯЦА ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Милан — один из немногих городов Италии, который можно считать настоящим европейским городом или северной столицей Апеннинского полуострова. Миланцы гораздо ближе к жителям Парижа, Лондона или Берлина, чем к своим южным соотечественникам из Неаполя или Сицилии. Это не просто столица мировой моды. В Милане сосредоточены центральные офисы всех самых успешных итальянских компаний и банков. Именно отсюда начинал свое триумфальное восхождение к власти премьер Берлускони. Именно здесь закладывались основы его финансовой империи. Однако Милан, каким бы европейским и красивым он ни был, это все равно Италия, и здесь часто царят такие же нравы, что и в Сицилии, лишь несколько видоизмененные благодаря северному более холодному климату и европейской респектабельности, царящей в аристократических салонах города.

В Милане много фешенебельных отелей, но один из самых известных и роскошных — «Эксельсиор», расположенный в центре города и насчитывающий двести тридцать семь номеров, среди которых есть и великолепные «королевские апартаменты». Именно в этих апартаментах поселился прилетевший вчера из Нью-Йорка Энрико Салерно, представитель одного из самых могущественных кланов мафии — клана Салерно. И хотя у него много родственников в Италии, в частности в Милане, он поселился в отеле. Его положение обязывает снимать именно такие апартаменты.

Он не стал афишировать свой приезд и только ночью отправился в загородный клуб, чтобы поужинать и послушать местных певцов. Сегодня днем он назначил встречу представителю другого клана, набирающего силу в последние годы в Америке. Если в Нью-Йорке весь город был поделен между пятью самыми известными итальянскими кланами, то в других местах местным кланам иногда удавалось набирать дополнительные очки в борьбе за свой бизнес и власть. Среди подобных семей выделялся клан Анчелли. Именно семья Анчелли с его руководителем — хитрым и беспринципным Джулио Анчелли — представляла собой основную угрозу для клана Салерно, контролирующего все порты восточного побережья. Семья Анчелли уже ощутимо теснила клан Салерно и, очевидно, готовилась занять их место в большой пятерке, куда входили кланы Бонано, Коломбо, Салерно, Дженовезе, Люччезе.

Формально Энрико Салерно не имел права вести переговоры как руководитель другого клана. Ведь главой клана Салерно был его дядя. Однако тот уже достиг преклонного возраста, и ни для кого не было секретом, что всеми делами в семье заправляет сорокачетырехлетний Энрико. Кроме того, на встречу с Энрико должен был прилететь не Джулио Анчелли, известный тем, что вообще редко покидал свой дом в южном Манхэттене, а его доверенное лицо — Чезаре Кантелли, «советник» семьи Анчелли, которому Джулио безусловно доверял. Встреча не могла состояться в Америке, чтобы не привлекать внимание ФБР и полиции. Каждый шаг Энрико Салерно в Нью-Йорке контролировался агентами ФБР, которые справедливо подозревали его в неблаговидной деятельности, и ему приходились часами уходить от наблюдения.

Кантелли приехал один, без охраны. Он был больше похож на преуспевающего хозяина бакалейной лавки, чем на советника главы клана мафии. Невысокого роста, лысый, с бегающими черными глазами, похожими на две круглые пуговицы, с вечно розовыми щечками, этот господин не производил впечатление серьезного человека. Салерно был выше своего гостя на целую голову. Он знал, как важен сегодняшний разговор, и поэтому пригласил Кантелли в зал для приемов, где они могли бы поговорить наедине.

Салерно подчеркнуто не стал ничего предлагать своему гостю. Они были в несколько разных «весовых категориях», и Салерно сразу хотел подчеркнуть это обстоятельство. Он был некоронованным главой могущественного клана, а Чезаре Кантелли представлял лишь выскочку Анчелли и к тому же был всего лишь «советником» семьи.

— Я доволен, что мы, наконец, смогли встретиться, — холодно начал Салерно, — надеюсь, сеньор Анчелли чувствует себя хорошо?

— Спасибо, — вежливо поклонился Кантелли, — но, как вам известно, он не переносит самолеты, из-за чего уже много лет не может приехать на Сицилию, чтобы поклониться могилам своих родных.

— Очень жаль, — равнодушно бросил Салерно, — если он захочет приехать, пусть даст знать, и мы его встретим на Сицилии…

«А потом похороните рядом с родственниками», — подумал Чезаре, отгоняя, однако, эту мысль.

— Мы всегда готовы оказать услугу сеньору Анчелли, — так же равнодушно продолжал Салерно.

И решив, что с любезностями пора заканчивать, перешел к делу:

— Я думаю, что вам интересно, почему семья Салерно захотела встретиться с представителем вашего клана? — спросил Энрико.

— Наверное, речь идет о взаимной операции, — улыбнулся Чезаре Кантелли, — мы всегда готовы помочь вам в любом вашем деле.

— Помогать не нужно, — резко оборвал его Салерно, — пусть лучше не мешают. Ваши люди в портах стали иногда мешать нашим профсоюзам нормально работать. Недавно я узнал, что даже в Балтиморе ваши люди сорвали доставку груза. А это уже серьезное нарушение наших договоренностей.

— Мы все проверили, — возразил Кантелли, — в прошлый раз ваши люди нарушили перемирие и попытались забрать наш груз.

— Такого просто не может быть, — раздраженно возразил Салерно, — но если вы это утверждаете, то я прикажу все проверить, и виновные будут найдены.

— Спасибо. Мы уже проверили и выяснили, что виноваты ваши люди. Если хотите, мы готовы поделиться с вами нашей информацией, — осторожно предложил Чезаре Кантелли.

— Хочу, — рявкнул Салерно, — и сам проверю все ваши сведения.

Он перевел дыхание, с раздражением подумав, что наглость Анчелли не имеет границ. Они уже готовы доказывать свою правоту, даже переходя дорогу другим кланам.

— Мы проверим, — хрипло повторил он, отчасти соглашаясь со своим собеседником и поэтому нервничая еще больше. — Но иногда вы допускаете серьезные ошибки, — сказал вдруг Салерно, показывая пальцем в сторону собеседника. — Очень серьезные, — добавил он.

— Какие ошибки? — сделал вид, что удивился, Чезаре. Или и в самом деле удивился.

— Месяц назад в Барселоне, — пояснил торжествующий Салерно, — ваши люди пытались взорвать автомобиль человека, находившегося под нашей защитой.

— О ком вы говорите? — развел руками Кантелли. — Я первый раз слышу об этом покушении.

— Не нужно, — поморщился Салерно, — в семье ничего не делается без вашего ведома. Месяц назад ваши боевики попытались устранить в Барселоне человека, который находится под нашей защитой.

— Вашего человека? — продолжал изумляться Чезаре, понимая, что нужно потянуть время.

— Нет, — жестко прервал его Салерно, — еще не хватает, чтобы вы пробовали убрать наших людей. Но человек, машину которого вы подняли в воздух, находится под нашей защитой и покровительством. Это бывший премьер-министр Украины сеньор Онищенко.

— При чем тут Украина? — Чезаре был хорошим актером, но здесь немного переигрывал.

— Хватит, — махнул рукой Салерно, — здесь не «Ла Скала». Не нужно изображать недоумение, сеньор Кантелли, иначе вы рискуете взять не ту ноту. Нам все известно. Приказ об устранении Онищенко отдал сам Джулио Анчелли. И не может быть, чтобы вы были не в курсе. По счастливой случайности Онищенко остался жив, так как не успел сесть в уже заведенный автомобиль. Но если бы он погиб, мы расценили бы подобный жест как свидетельство крайнего неуважения к нашей семье. Вам прекрасно известно, что сеньор Онищенко работал с нашими людьми и находился под нашим покровительством. Когда он вынужден был уйти в отставку, мы взяли на себя заботу о его личной охране. И теперь, когда он едва не погиб, мы выглядим не очень солидно, сеньор Кантелли. Мы полагаем, что взрыв автомобиля был организован семьей Анчелли. Мы знаем, что сеньор Онищенко обещал одному из синдикатов, который вы контролируете, крупные закупки сельскохозяйственной продукции. Затем он отказался от этого контракта и вы, конечно, понесли некоторые убытки. Но устранить сеньора Онищенко мы никому не позволим. Даже такому «могущественному клану», как ваш, — с явной издевкой и угрозой в голосе сказал Энрико Салерно.

Чезаре понял эту угрозу, уловил скрытый намек. Он понял также, что игра может зайти слишком далеко. Если Салерно знает, какую именно поставку сорвало правительство Украины в прошлом году, то это значит, что предатель может находиться и среди членов клана Анчелли. Во всяком случае, нужно исходить из того, что Энрико знает гораздо больше, чем говорит.

— Фирмы, связанные с нами, понесли убытки на миллионы долларов, — пояснил он, чуть понизив голос. — Мы полагали, что так будет лучше для всех.

— А наши фирмы заработали миллионы долларов благодаря деятельности сеньора Онищенко, — перебил его Салерно, — и мы полагаем, что вопрос закрыт. Сейчас Онищенко живет в Милане и через несколько дней переедет в Канаду. Мы надеемся, что вы согласитесь с нами и не станете преследовать сеньора Онищенко и его близких. Я хочу еще раз напомнить, что они находятся под нашим покровительством, и если с ними что-то случится, мы будем рассматривать это как проявление крайнего неуважения к нашему клану. И ко мне лично, — добавил Энрико, нехорошо усмехнувшись.

«Джулио оторвет мне голову, если я пообещаю не трогать этого украинца, — подумал Кантелли. — Мы потеряли столько денег из-за трусости бывшего премьера. Но если я сейчас не дам слова, то не уйду отсюда живым. И вообще не уеду из Милана. А в Нью-Йорке начнется самая настоящая война. И все остальные кланы поддержат семью Салерно. Нас просто сотрут в порошок. Мы еще не готовы к такой войне, совсем не готовы. К тому же нельзя воевать сразу со всеми. Всегда можно найти другое решение вопроса».

— Да, — громко сказал он, отбрасывая сомнения, — вы правы. Мы не знали, что сеньор Онищенко находится под вашим покровительством.

— Теперь знаете, — с нажимом произнес Салерно, — и я надеюсь, что отныне мы с вами гарантируем сеньору Онищенко долгую и счастливую жизнь. Вы согласны со мной?

— Конечно, — неспешно кивнул Чезаре, — мы понимаем вашу озабоченность и не собираемся проявлять неуважение к такой известной семье, как ваша. Тем более что теперь мы предупреждены и знаем, что он находится под вашим покровительством.

— Да, — немного успокоился Салерно, — теперь вы предупреждены. Он очень помог нам в прошлом году, и, кроме того, за ним охотятся швейцарские прокуроры — они обвиняют его в отмывании грязных денег. Хорошо еще, что мы сумели договориться с нашими прокурорами, и они оставили в покое нашего друга.

— Ну, если вам удалось убедить американских прокуроров, то, думаю, сеньора Анчелли мы тоже уговорим, — решил пошутить Чезаре.

Но его собеседник не понимал и не принимал подобных шуток, тем более от человека, которого он не считал себе равным.

— Не сомневаюсь, — мрачно закончил он разговор, и Кантелли понял, что нужно уходить.

Он поднялся, в который раз подумав, что ему трудно будет объяснить Джулио Анчелли необходимость соблюдать видимый нейтралитет. Ведь Салерно не поверит никому, если Онищенко вдруг уберут. Хотя если появится конкретный убийца из русских, то, возможно, им удастся отвести от себя подозрение. Нужно будет продумать эту мысль до конца.

— До свидания, — чуть склонил голову Чезаре, даже не думая протягивать Салерно руку.

— До свидания, — снисходительно кивнул Энрико Салерно. — Надеюсь, что мы больше не вернемся к этому разговору, — добавил он напоследок.

Чезаре вышел из отеля в крайне подавленном состоянии духа. Но какая-то мысль, уже возникшая в сознании, начала оформляться, чтобы превратиться затем в конкретную идею, которую он сможет предложить своему патрону. Если все продумать до конца, то может получиться. И тогда они утрут нос этому наглецу Энрико Салерно и не дадут ему повода начать войну между семьями.

БОСТОН
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Мы едем в нашем автомобиле, и я смотрю на Константина, сидящего рядом. Он уже не мальчик, настоящий мужчина. Высокий, красивый, широкоплечий. Даже взгляд у него мой — немного насмешливый, немного дерзкий. Как когда-то мне говорил мне наш начальник штаба полка: «Взгляд у тебя такой, Воронин, словно ты постоянно насмехаешься надо мной». А я не насмехался, просто мне было радостно жить. Как сейчас моему сыну. Хотя с тех пор у меня взгляд поменялся. Теперь я смотрю, чуть прищурив глаза, недоверчиво, словно проверяя человека на прочность. Теперь у меня, побитого жизнью и неудачами, появился совсем другой взгляд. Надеюсь, что у Константина все будет хорошо. И ему не придется перенести в жизни все то, что довелось пережить его отцу.

Саша сидит сзади и, кажется, очень довольна и своим объявившимся старшим братом, и моим счастьем. Она очень хорошая девочка, и я вижу в зеркало заднего обзора, как она восторженно смотрит на нас обоих. Я приехал в Бостон на своем джипе. Он у меня последней модели, с несколько удлиненным кузовом. Кроме этого внедорожника, у меня есть белый «Линкольн Марк VIII», двухместный шикарный автомобиль со специально встроенной противобуксовочной системой и задним приводом трансмиссии. И еще у меня есть «Крайслер конкорд», фантастический автомобиль темно-синего цвета с передним приводом.

Я выбрал джип «Чероки» не только потому, что он выглядел мощнее других автомобилей. Я боялся проблем, которые у нас могут возникнуть. И кажется, они возникли, едва мы отъехали от аэропорта. Я наблюдал в зеркалах заднего обзора не только счастливую Сашу, но и прицепившийся за нами светлый автомобиль. Кажется, «Линкольн континенталь», я его узнаю по вытянутым узким передним фарам. Автомобиль прицепился к нам сразу, как только мы выехали из аэропорта.

Интересно, где они были, пока я был в аэропорту. Наверное, где-нибудь спрятались и следили. Может, даже думали, что вся эта история про моего сына — лишь повод для меня сбежать вместе с Сашей из Америки. Хотя куда мне бежать и зачем? Я ведь американский гражданин, и здесь теперь моя родина. Сказал «родина» и почувствовал насмешку в своих словах. Америка была родиной только для индейцев, которых давно истребили. Для всех остальных она лишь место спасения, куда можно сбежать, где можно быть свободным и где тебя должен защищать американский закон. Эта страна проживания, но никак не родина. Особенно, учитывая тягу к перемене мест американцев и их картонные дома, которые первое время вызывали у меня непонятный смех. Я-то свой дом поставил из камня, хотя пришлось заплатить в несколько раз больше. Зато, как у умного поросенка из детской сказки, у меня теперь совсем неплохой дом с надежными крепкими стенами.

Они увязались за мной от аэропорта. Когда я приехал в Бостон, меня «конвоировала» другая пара и другой автомобиль. Наверное, они были вместе в аэропорту. Первая пара поехала отдыхать, вторая увязалась за мной. Все правильно. Как и должно быть. Если бы их не было, я бы чувствовал себя гораздо неувереннее. И теперь я должен следить за дорогой и за этим автомобилем, иногда наблюдать за Сашей и разговаривать с Костей. Саша у меня умная девочка, она знает, что скоро мы с ней расстанемся, но все равно счастлива, глядя на нашу встречу. У меня такая дочь, что мне можно только позавидовать. Она все понимает с полуслова, старается меня не огорчать. За несколько лет, прожитых вместе, я ни разу не повысил на нее голоса. Просто не было повода. А теперь у меня есть еще и сын, которого я увидел после стольких лет разлуки. Что еще нужно человеку для счастья?

— Интересно здесь у вас, — кивает Костя, глядя на дорогу. — Ты, наверное, уже хорошо говоришь по-английски?

— Конечно, хорошо, — улыбаюсь я ему. — А Саша по-русски говорит с акцентом. Кроме меня, в нашем городке нет никого, кто бы понимал русский язык.

— Ну это ясно, — усмехается Костя. — А ты как устроился? Ты говорил, что у тебя все в порядке. Судя по тачке, ты здесь не бедствуешь.

— Нет, конечно, — если бы не этот «Линкольн», все было бы прекрасно. Если бы не эта машина и не проклятый мистер Барлоу, о котором Костя не обязан знать.

— Дело в том, что я получил небольшое наследство, когда переехал сюда, — пытаюсь я объяснить сыну источник своего благосостояния.

— Это здорово, — соглашается он, — всегда приятно получить наследство. А мне говорили, что у тебя нет родных в Америке, кроме дочери.

— Кто говорил?

— Мать, конечно. Она часто тебя вспоминала.

— Представляю, что она обо мне говорила, — проворчал я, взглянув на Костю. — Она по-прежнему меня ненавидит. И ей противно все, что связано и с моим именем, и с моими родственниками. Могла бы проверить и узнать, что одна из моих родственниц переехала в Америку.

— Ну, это ты напрасно, — возразил Костя, — она о тебе ничего плохого не говорила. Хотя иногда жаловалась, что ты нас бросил.

— Наверное, зря, — вздыхаю я, глядя на моего взрослого сына.

Я мог бы быть и более терпеливым. Но эта стерва создала мне тогда такую «райскую» жизнь, что я не мог терпеть. А может, потому, что сам отличался несдержанностью. Ну как я мог быть сдержанным, если был к тому времени одноруким инвалидом? Как я мог терпеливо сносить все ее оскорбления и истерические выходки? Каким образом? Сейчас, конечно, я ее лучше понимаю. Ей было обидно. Девочки с их курса вышли замуж гораздо удачнее. Некоторые офицеры сумели отсидеться в тыловых гарнизонах и дослужиться до генералов. В конце восьмидесятых многие ушли в бизнес. Некоторым повезло, и они стали состоятельными людьми. Один открыл свой ресторан, другой — магазин. В общем, наверное, она хотела того, чего хотят все женщины. Обычной стабильности. А какую стабильность мог дать однорукий муж? Вот поэтому она и срывалась. А я на это бурно реагировал. Мне ее упреки казались особенно незаслуженными. И поэтому я ненавидел даже не ее, а себя еще больше, чем ее.

— У нас глупо получилось, — соглашаюсь я с Костей, — так не должно было быть. Но сделанного не исправишь. Может быть, мы оба были виноваты в том, что произошло.

Саша не совсем понимает, о чем мы говорим. Все-таки русский язык для нее не совсем родной. Она уже шесть лет живет в Америке и говорит со всеми остальными только по-английски. Поразительно, как быстро дети забывают даже родной язык. Видимо, самое важное для человека — это его среда обитания. Человек, попавший в колонию, быстро постигает воровской жаргон, попавший на море овладевает морской терминологией. В общем, человек — существо приспосабливающееся. И к хорошему, и к плохому.

— Что еще она про меня рассказывала? — спрашиваю я у сына.

Если бы «Линкольн» повернул в сторону, я бы решил, что они со мной играют, но он упрямо движется следом. Наверное, собираются доехать с нами до нашего городка. Пусть едут. Они даже не подозревают, что я включил их в свой план как необходимый компонент, без которого мой план не может состояться. Мы выехали из аэропорта полчаса назад и движемся в сторону Портсмута — небольшого портового городка на побережье Нью-Гэмпшира. Если «Линкольн» доедет с нами до Портсмута, это значит, что они собираются преследовать нас до самого дома. Хотя мы, кажется, договорились, что за мной не будет «хвостов». Может, им интересно узнать, кто именно ко мне приехал? Хотя нет, они знают, зачем я поехал в аэропорт. Я не скрывал, что поеду встречать сына. Хотя никому особенно не говорил. Но они могут легко проверить, кто именно ко мне прилетел. А может, они не проверили и теперь боятся, что я получил этакое подкрепление в лице молодого незнакомца? Я украдкой смотрю на Костю.

Не исключено, что они не верят, что это мой сын. Ведь я неожиданно получил подкрепление в лице молодого и здорового человека. Нет, конечно. Это всего лишь мои фантазии. Барлоу обо всем знал заранее. Он считает, что получил лишний козырь против меня, не понимая, что я лишь немного изменил свой план. И мой сын, которого они теперь тоже считают заложником, как и мою дочь, не должен достаться им ни при каких обстоятельствах.

— Мать говорила, что ты всегда был безрассудным и смелым. И сам в Афган напросился, хотя мог поехать учиться в академию, — рассказывает Костя. — Я всегда удивлялся, что ты сам на войну попросился. А когда сам попал служить на границе в Таджикистане, столько всякого повидал, что тебя лучше стал понимать. Однажды мы в засаду попали и два дня отстреливались. Думали, нам крышка. Еле вырвались. Из восьмерых только двое ушли без ранений. Я и мой кореш. Четверо в горах остались, еще двоих наши ребята вывезли на вертолетах.

— Трудно было? — задаю я дурацкий вопрос.

— А ты как думаешь? Конечно, трудно. Только тогда я понял, почему ты пошел добровольцем. Ты ведь офицером был, вам все равно нужно было пройти через войну? Верно?

— Не все так просто, как ты думаешь, — пытаюсь я ему объяснить.

Но как объяснить молодому человеку, что тогда была совсем другая обстановка. И совсем другая страна. Я был не только офицером, но и членом партии. И тогда это был наш «интернациональный долг». Так, во всяком случае, об этом писали газеты. Хотя Костю успели принять в октябрята, но пионером он уже не был. С другой стороны, он уже взрослый человек, прошедший войну. Должен все сам понимать.

— У каждого поколения свои идеалы, — кажется, Костя меня понимает. — Мать еще говорила, что ты бросил нас, когда начал зарабатывать деньги. Она думала, что ты устроился в какой-то банк и стал начальником охраны. Тогда у ветеранов войны большие льготы были, и она все время пыталась тебя найти, чтобы и нам льготы эти получать. Формально вы ведь не разведены были.

«Конечно, не разведены, — подумал я, — нужно было об этом догадаться. У меня ведь была неплохая пенсия инвалида войны. Хотя она не шла ни в какое сравнение с теми деньгами, которые я ей присылал. Но ей, видимо, было мало. Она хотела получать еще и мою пенсию».

— Тогда нельзя было разводиться, — пытаюсь объяснить я ему, — ведь у нас был ребенок, и нужно было разводиться через суд. А я не хотел находиться рядом с твоей матерью даже в суде. Поэтому решил просто уйти.

— А она до сих пор не может из-за тебя замуж выйти, — вдруг сказал он. — Ведь тогда нужно признать тебя умершим или пропавшим без вести.

— Нужно было признать пропавшим, — пожимаю я плечами, — какая разница. Меня уже столько лет нет рядом.

— Ты не хотел нас видеть?

— Очень хотел. — Я немного прибавил скорость, и мои преследователи ее тоже увеличили. Кажется, их двое.

Было бы неплохо взять с собой винтовку и прострелить им шины, чтобы заставить остановиться. Но конечно, я не взял с собой оружия. У меня дома три винтовки и пистолет. В этой стране можно иметь любое оружие в доме, хоть пулемет, лишь бы оно было зарегистрировано на законных основаниях.

Но с собой я, конечно, не вожу оружия. Тем более в Бостон. Мне пришлось бы объяснять полицейским, зачем я взял ружье или пистолет с собой. К тому же в аэропорт меня могли с ним не пустить. И в мой план не входит перестрелка на шоссе.

Костя не знает, в какое положение он поставил меня своим приездом. Как безумно я хотел его видеть, как хотел его обнять. Но когда он наконец позвонил, чтобы сообщить о своем приезде, я почувствовал, что меня толкают в глубокую пропасть. Но ничего ему не сказал. Про себя я даже подумал, что это тоже испытание. Испытание и для него, и для меня. В конце концов, он должен будет узнать обо мне всю правду, и уже сам решить, как ему поступить.

— Мне всегда хотелось тебя увидеть, — немного мрачно говорю я своему сыну. — Больше всего на свете я хотел оказаться рядом с тобой. Но обстоятельства складывались таким образом, что я не мог вернуться в Россию. Не мог. Ты должен меня понять. Ты помнишь, как тебя украли?

— Смутно, — Костя улыбается. — Кажется, меня куда-то увезли, а потом привезли. Ничего особенного не помню.

— И хорошо, что не помнишь, — говорю я ему, наблюдая за «Линкольном». — Тогда меня чуть не убили. Мне пришлось согласиться на обмен. Предложить себя вместо тебя.

— Как тебе удалось спастись? — деловито интересуется Костя.

— Я убежал от них. — Не нужно рассказывать ему, каким именно образом я спасся. Пусть он не знает, что за его спасение я заплатил жизнями троих преследователей. Пусть он этого никогда не узнает.

— Странно, — говорит Костя, — они ведь могли снова меня забрать. Почему они этого не сделали?

— Они решили, что я погиб, — пытаюсь объяснить я ему, когда в разговор вмешивается Саша.

— Ты мне никогда этого не рассказывал, — говорит она с сильным английским акцентом.

— Это неинтересно. — Я совсем забыл, что подобные темы не для детей. Этот проклятый «Линкольн» выводит меня из состояния равновесия.

Саша обиженно умолкает. Костя чуть насмешливо фыркает и неожиданно спрашивает меня:

— И почему ты теперь Алекс Келлер? Что за фамилия? Откуда она у тебя? Ты стал евреем?

— Это немецкая фамилия моей второй жены. Евреем я не стал, хотя отношусь к ним с большим уважением. Здесь, в Америке, их очень ценят за ум и предприимчивость.

— У нас тоже ценят, — хмыкает Костя, — все банки, газеты и телевидение в руках евреев.

— Хочу тебя сразу предупредить, — я стараюсь не говорить менторским тоном, чтобы мои слова не выглядели назидательными, но некоторые основные правила поведения в Америке он должен понять, — здесь не принято говорить такие вещи. Не принято кого-либо оскорблять из-за национальной принадлежности. Все, что ты мог себе позволить там, здесь нельзя говорить ни в коем случае. Среди слушающих тебя может оказаться человек, понимающий русский язык. И ни в коем случае не говори слово «негр», это здесь — страшное оскорбление. Нужно говорить «афро-американец» или «темнокожий», если забудешь первое слово. Но слово «негр» забудь навсегда. А моя фамилия — это фамилия Сашиной мамы. Она мне не совсем женой была, — пытаюсь объяснить я ему, — то есть формально мы не были зарегистрированы, так как я официально был женат на твоей матери. Сашина мама должна была приехать со мной в Америку, — я выговариваю это быстро, чтобы не травмировать дочь, сидящую на заднем сиденье, — но тогда она не смогла. Не получилось.

— Что не получилось? — не понимает Костя.

— Ничего не получилось.

Ну как я могу объяснить ему свою жизнь в нескольких словах? Для этого нужны две бутылки водки и целая ночь для разговоров. Впрочем, у нас еще будет такая ночь. Мы сумеем еще объясниться друг с другом как двое мужчин. Сейчас при Саше не нужно вдаваться во всякие подробности.

— У меня была сложная жизнь, Костя, — признаюсь я сыну, — очень сложная. И нелегкая. Поэтому я вынужден был уехать. Уехать, чтобы спасти не только себя, но и вас. Много лет назад я думал, что поступил правильно. А теперь не знаю. Нам о многом нужно поговорить, многое рассказать друг другу. Ты работаешь в какой-то фирме?

— В банке, — отвечает Костя, — в служебной охране банка. После службы в погранвойсках нас охотно берут в такие места. Хотя я собираюсь учиться, думаю поступать в институт.

— Вот это правильно.

«Линкольн» идет точно на расстоянии пятидесяти метров от нас. Там двое мужчин, очевидно, профессионалы с железными нервами. Кажется, я знаю одного из них. Или я ошибаюсь? Если я увеличиваю скорость, они тоже увеличивают ее, если чуть замедляю, они тоже сбавляют скорость.

— У тебя есть девушка? — интересуюсь я, взглянув на Костю.

Он чуть смущенно улыбается.

— Есть одна. Но пока не уверен. С этим у меня проблем нет, отец. Можешь не беспокоиться. В Москве сейчас с этим нет никаких проблем.

— Ну, с этим никогда не было проблем, — поддерживаю я его, и мы оба понимающе хохочем так громко, что Саша на заднем сиденье присоединяется к нам, не совсем понимая, почему мы все смеемся.

Мы уже пересекли границу штата и теперь находимся в Нью-Гэмпшире. После Портсмута мы повернем на Портленд, а оттуда в Огасту — столицу штата Мэн, в котором я живу последние шесть лет. Только не в самой Огасте, а в небольшом городке Олд-Тауне, в старом городе, если перевести дословно. Вообще-то здесь часто встречаются и старые индейские названия. Наша река, которая протекает недалеко от моего дома, называется Пенобскот. В ней водится рыба, и очень приятно посидеть на берегу обрыва с удочкой. Но река называется Пенобскот. Разве можно полюбить речку с подобным называнием? Здесь всегда что-нибудь раздражающее присутствует, словно плата за комфорт.

Мне не нравится, что «Линкольн» идет за нами так нагло и открыто, словно они уже ничего не боятся. Мне казалось, что они должны быть немного умнее. Или я чего-то не понял. Неужели они думают, что теперь, когда ко мне, наконец, приехал мой сын, я не смогу пойти на разрыв нашего соглашения? Плохо они меня знают. Или, наоборот, слишком хорошо. Они ведь впервые появились больше месяца назад. И потом все время следили. А может, я преувеличиваю свою значимость? Может, кроме моих преследователей за нами следит ФБР или полиция, которым интересно проконтролировать визит молодого человека, так неожиданно прилетевшего ко мне? Фамилии у нас разные, и в ФБР вполне могут решить, что я согласился на предложение мафии, вызвав помощника из России. Или не могут? Почему я думаю, что здесь царство идиотов? Конечно, им всем далеко и до наших бандитов, и до нашей милиции. Но здесь тоже умных людей хватает. Кроме того, Америка — это великая страна учета и компьютеров. Они все могут проверить, сличить, посмотреть, проконтролировать. После того как появились электронные карточки, компьютерные системы, мобильные телефоны и Интернет, человек уже не имеет возможности жить прежней жизнью. Теперь о каждом вашем шаге становится известно. Каждый ваш разговор заносится в компьютер, каждый платеж фиксируется, каждое продвижение известно. Наверное, для американцев это так и должно быть. И вообще для европейцев, живущих по своим внутренним законам. А вот для всего остального мира?

Многие американцы очень набожные люди, и они соблюдают библейские заповеди не потому, что многие из них зафиксированы в виде законов «Не укради» или «Не убей». Нет, они поступают так именно в силу своего воспитания и глубокой веры в Бога. Я всегда завидовал людям, которые верят в Бога. Им, наверное, легче жить на свете, чем мне. Комсомольско-партийное воспитание сказалось, и я, конечно, неверующий. Хотя дочь Сашу приучил молиться, и она ходит вместе с соседями на воскресные проповеди. Пусть ходит. Верующие люди всегда бывают чище и целомудреннее. У них есть свои внутренние законы. А вот у меня таких законов нет. И я могу убить тех двух незнакомцев, которые так упрямо едут за мной по шоссе.

— Ты о чем-то задумался? — спрашивает Костя.

— Да, — отвлекаюсь я от своих мыслей, — мне кажется, что нам нужно где-нибудь остановиться и перекусить. Как ты думаешь?

— В самолете нас неплохо кормили, — сообщает он, — но если ты так считаешь, давай остановимся.

— Обязательно.

Я смотрю на «Линкольн», который упрямо идет следом. Ошибка всех моих преследователей только в одном. Они считают меня инвалидом. Считают меня одноруким дебилом, который не в состоянии справиться с двумя «амбалами». Придется их огорчить. Я совсем не хочу, чтобы они портили мне свидание с сыном, состоявшееся через столько лет. Нужно показать им, какой я инвалид. Кроме того, у меня есть свой план, который я уже начал претворять в жизнь. Сейчас самое время для реализации его первого этапа. Я им устрою небольшой концерт. Показательное выступление. И сделаю это так, чтобы отучить их портить людям настроение. Кажется, не доезжая до Портсмута, мы можем свернуть на Гринленд, небольшой городок, в котором я дважды бывал. Там мы заодно и пообедаем. И дадим урок нашим преследователям.

НЬЮ-ЙОРК
ЗА ДВА МЕСЯЦА ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

В этом небольшом здании в центре Бруклина должна была состояться встреча представителей двух крупных группировок. С самого утра вокруг дома начали появляться мрачные неразговорчивые мужчины с могучими бицепсами и срезанными лбами. Напротив дома находился ресторан, но благоразумный хозяин внял совету гостей и повесил табличку «занято», чтобы исключить возможность появления незваных клиентов. Трое мужчин, наблюдавших за зданием, расположились в ресторане, заказав себе пива. Они молча наблюдали за домом, в котором должна была состояться встреча. Хозяин понимал, что в таких случаях лучше не задавать лишних вопросов, и старался вообще не смотреть в сторону злополучного здания. Он знал, кто и зачем собирается в этом доме.

В последние годы дом приобрел мрачную известность не только в Бруклине. Сюда приезжали выходцы из России, люди, чьи биографии становились легендой еще в годы застоя, когда по всем республикам огромной страны, занимавшей шестую часть суши, прокатывалась весть о «коронации» очередного преступного авторитета. Сюда приезжали и те, кто успел сколотить огромный капитал в безумные девяностые, когда можно было за один вечер стать миллионером, а на следующий день получить пулю от недовольного компаньона.

В Нью-Йорке преступный бизнес в основном контролировали пять итальянских семей, но кроме них в городе существовали и многочисленные бандитские группировки, объединенные по этническому, расовому или территориальному признакам. Однако постепенно ФБР и американская полиция нанесли ряд ощутимых ударов по итальянским кланам, заставив мафию несколько умерить свои аппетиты. Американское общество не собиралось и далее мириться с всесилием мафии, тем более в годы столь очевидного экономического подъема. Когда доллар пополз вверх, начав бить все рекорды по отношению к европейским валютам, и индекс деловой активности начал зашкаливать, стало ясно, что страна вступила в десятилетие небывалого экономического роста. Экономика развивалась бешеными темпами, и многим бизнесменам было гораздо выгоднее честно работать, исправно платить налоги и вкладывать деньги в акции технологических компаний, чем заниматься отмыванием грязных долларов. Стало выгодно быть честным человеком.

Итальянская мафия, ставшая бичом общества на протяжении целого века, становилась респектабельной и уважаемой. Даже еврейские, китайские, латиноамериканские, негритянские группировки, традиционно признающие руководство итальянцев, тоже начали вкладывать деньги в акции различных компаний, пытаясь заработать большие проценты, которые можно стало получить на рынке. Но свято место пусто не бывает. Взамен традиционных преступных группировок в огромном Нью-Йорке начали появляться и все более дерзко действовать так называемые «русские группировки». На самом деле в состав подобных бандитских формирований входили не только русские, но и представители многих других национальностей бывшего Советского Союза. Здесь можно было встретить представителей Кавказа, Средней Азии, Молдавии, даже Прибалтики, но для американцев все они были «русскими», которые действовали одинаково невероятными методами, отличались особым цинизмом, жестокостью и наглостью.

Именно поэтому почти во всех полицейских управлениях города были созданы так называемые «русские отделы», в которых работали либо офицеры полиции, выучившие русский язык, либо бывшие соотечественники «русских» из некогда единой страны. Именно «русская мафия» начинала новые войны. Именно в ее среде формировались группы, которые не останавливались ни перед чем, угрожая, насилуя, убивая, устраняя неугодных.

В доме, расположенном напротив ресторана, иногда появлялся сам Коготь — один из наиболее известных авторитетов новой «русской мафии», окопавшейся в самом крупном городе Соединенных Штатов. В Бруклине рассказывали, что Коготь был «коронован» еще в конце семидесятых совсем молодым человеком. От остальных «воров в законе» его отличала в молодости отчаянная смелость и вызывающая наглость. У него всегда находилась заточка для недовольных. Невозможно было представить себе этого щуплого худощавого парня небольшого роста без острой заточки, которой он мастерски орудовал. Именно поэтому он и получил такую кличку, наводившую ужас на остальных заключенных. Любые обыски, которые устраивали лагерные надзиратели, заканчивались ничем. Заточки у Когтя никогда не находили. Но едва надзиратели покидали камеру или барак, как в руках бандита снова появлялось его грозное оружие. Даже грузинские авторитеты, всегда державшиеся особняком, признавали авторитет Когтя.

Однажды в Северном Казахстане, куда его перевели в восемьдесят третьем, он получил восемь ударов, которые поочередно нанесли ему двое соперников, вооруженных ножами. Казалось, он не выживет. Врачи, которые сначала пытались ему помочь, лишь отрицательно качали головами и отмахивались, давая понять, что жить пациенту осталось несколько часов. Но он выкарабкался. Сумел выбраться с того света. И даже покарать своих обидчиков, которых нашли заколотыми через несколько дней характерными ударами заточкой в сердце. Если учесть, что Коготь лежал в это время под капельницей, то у него было почти абсолютное алиби. А то, что он отдавал своим людям приказы, было невозможно доказать. По лагерю ходили легенды, что капельница была поставлена для отвода глаз, и бандит сам рассчитался по своим долгам.

Он прилетел в Америку еще в девяностом году, когда появилась первая возможность уехать за океан. Коготь был умным человеком и поэтому остался не только жив, но и на свободе, тогда как другие авторитеты, ввязавшиеся в борьбу, начавшуюся в Москве, погибали один за другим. Кого-то забирала американская полиция уже в Нью-Йорке. Коготь оказался в стороне именно потому, что не участвовал в подобных разборках, предпочитая иметь собственный бизнес, который он контролировал через доверенных людей. Хотя некоторые утверждали, что он работал довольно ловко, умело прибирая к рукам имущество и дела погибших авторитетов, подчищая за ними долги и прибыль.

Как бы там ни было, но именно Коготь стал одним из самых крупных авторитетов в Бруклине к началу нового века. И именно с ним вынуждены были считаться остальные авторитеты, намерившиеся обосноваться в Нью-Йорке. Сегодня в Бруклине должна была состояться встреча, которую готовили уже несколько дней. На рандеву с местным авторитетом должен был приехать сам сеньор Анчелли, один из главных боссов итальянской мафии, известный во всем мире.

Сеньор Джулио Анчелли редко и неохотно покидал пределы «Маленькой Италии», южного района Манхэттена, где была его настоящая вотчина. Но очевидно, интересы дела требовали, чтобы на этот раз он встретился с представителем крупнейшей преступной группировки, действовавшей в Бруклине. За два часа до появления сеньора Анчелли здесь появились другие незнакомцы. Они были элегантно одеты и отличались от первой группы охранников, приехавших сюда с самого утра. Итальянцы устраивались в своих роскошных автомобилях, перекрыв улицу. Под сиденьями машин были спрятаны автоматы. Это была личная охрана сеньора Анчелли, которая отвечала за его безопасность в Бруклине. За пятнадцать минут до назначенного времени прибыл кортеж, состоящий из «мерседесов». В салоне одного из них находился Коготь, невысокий, худощавый мужчина с редким ежиком седых волос. В окружении широкоплечих охранников он прошел в здание. Из ресторана было видно, как тревожно смотрят по сторонам его люди.

Ровно через пятнадцать минут появились еще три автомобиля. Это были роскошные «кадиллаки» представительского класса. Все три автомобиля замерли у дома, и из салона второго вылез сам Джулио Анчелли. Он тяжело вздохнул, перед тем как войти в дом, и последовал дальше в окружении своих охранников.

Почти сразу дом оцепили автомобили с телохранителями Анчелли, а бритоголовые охранники, приехавшие с местным авторитетом, перекрыли улицу. На втором этаже дома, в дальнем углу, встретились наконец Анчелли и Коготь. Сначала их представили друг другу, затем стороны перешли к обсуждению конкретных проблем. Рядом с Анчелли сидел его помощник Чезаре Кантелли, невысокий, лысоватый человек, носивший крупный перстень на указательном пальце правой руки. Он был доверенным лицом клана Анчелли. По традиции, разговор мог проходить только в присутствии одного свидетеля с каждой стороны. Коготь оставил невзрачного темноволосого мужчину, с мутноватыми глазами и помятым лицом. Это был Ерофеев, Семен Ерофеев, по праву считавшийся мозгом преступной группировки Бруклина. Ерофеев злоупотреблял спиртным и наркотиками, но когда приходил в себя и начинал мыслить достаточно здраво, давал неоценимые советы и всегда оказывался очень изобретательным человеком. Очевидно, в его воспаленном мозгу временами рождались какие-то идеи, в том числе под влиянием алкоголя и наркотиков. Кроме того, он прекрасно знал английский язык, поэтому мог переводить своему патрону слова Анчелли. Сам Коготь, находясь более десяти лет в Америке, так и не сумел в совершенстве овладеть английским языком.

Когда охранники покинули комнату и разместились в коридоре, сеньор Анчелли удовлетворенно кивнул и достал сигарету. Показав на сигарету, Анчелли поднял бровь, как бы спрашивая разрешения у хозяина дома. Коготь благожелательно кивнул в знак согласия. Он не курил, но воспринял этот жест как свидетельство уважения. Ерофеев курил, но он никогда бы не осмелился достать сигареты в присутствии таких гостей. Чезаре не курил и не выносил сигаретного дыма, но здесь имело значение, кто именно курил. А когда это делал сеньор Анчелли, Чезаре научился не реагировать на сигаретный дым своего шефа.

— У нас появилась небольшая проблема, которую мы хотели бы решить с вашей помощью, — сразу начал Анчелли.

— Мы всегда готовы вам помочь, — подчеркнуто любезно сказал Коготь.

Он знал, каковы реальные масштабы могущества итальянцев и как много денег у сидевшего напротив господина. Именно поэтому он демонстрировал крайнюю степень любезности.

— Мы обратились к вам как к нашим друзьям, — пояснил Анчелли. — Мы считаем русских, проживающих в Нью-Йорке, нашими партнерами и друзьями. Мы — европейцы и должны вместе противостоять разным этническим группировкам из Азии и Африки.

Ерофеев, уловив некоторое замешательство на лице босса, перевел для него последнюю фразу. Коготь удовлетворенно кивнул. Как ни странно, это более всего понравилось его собеседнику. Сеньор Анчелли сам приехал в Америку полвека назад и почти не знал английского, что, однако, не помешало ему «выбиться в люди». Поэтому он снисходительно относился к людям, так и не научившимся говорить на чужом для них языке.

— Чем мы можем вам помочь? — спросил Коготь.

Анчелли выпустил струю дыма и взглянул на своего помощника. Самые важные вещи будет говорить Чезаре. Это делалось на тот случай, если их сумеют записать сотрудники ФБР. При любом развитии ситуации репутация сеньора Анчелли должна была остаться незапятнанной.

— Есть один человек, — объяснил Чезаре, — мы уже дважды пытались его убрать, но у нас не получилось. Он ушел от наших людей в Милане. И ему повезло в Барселоне, когда его машина взорвалась до того, как он в нее сел. Сейчас он перебрался в Канаду. Это очень неприятный человек. Неприятный для нас. Вы понимаете?

— И это ваша проблема? — изумился Коготь. — Вы можете не беспокоиться. В таких случаях нет никаких проблем. У нас столько людей…

Анчелли раздраженно махнул сигаретой. Очевидно, этот русский бандит считает его идиотом. Неужели он не понимает, что у итальянцев и людей, и возможностей не меньше. Или он думает, что они пришли к нему просить найти киллера? Анчелли усмехнулся от подобной наглости русского.

— Нет, нет, — сразу сказал Чезаре, — вы нас не так поняли. Нам нужно не просто устранить этого человека. Мы не хотим его просто убрать. Нам нужно, чтобы его убил бывший соотечественник. Дело в том, что мешающий нам человек — русский.

— Никаких проблем, — изобразил на своем пергаментном лице улыбку Коготь. — Дайте нам адрес, и мы сегодня же решим вашу проблему…

— Подождите, — не выдержал Анчелли, мы не хотим решать проблему подобным образом…

Он замолчал, негодуя на себя за то, что начал говорить. Чезаре тревожно взглянул на шефа. Он понимал, что тот раздражен, а когда Джулио Анчелли начинал злиться, последствия могли быть непредсказуемыми.

— Дело не в этом русском, — начал объяснять Чезаре, пытаясь несколько разрядить ситуацию, — дело в том, что мы не можем его убрать. Вернее, не должны в этом участвовать. И нам необходимо, чтобы этого человека убрали именно его бывшие соотечественники. Но не просто убрали. Нам нужно, чтобы полиция нашла убийцу и все узнали бы, кто именно этот убийца. Нам очень важно, чтобы все знали, кто и почему убрал этого русского.

Наступило молчание. Коготь пытался осмыслить услышанное. Затем сказал, обращаясь к Ерофееву:

— Ты можешь объяснить, чего они хотят?

— Им нужно кого-то обвинить в этом убийстве, — пояснил сообразительный Ерофеев. — Им нужен убийца, которого можно предъявить полиции.

— Это мы найдем, — кивнул Коготь.

Чезаре понял, что Ерофеев объясняет своему патрону ситуацию, и решил сразу обратиться к Семену, чтобы полнее ее обрисовать.

— Дело в том, что этот русский находится под покровительством известной группировки, с которой мы не хотели бы ссориться. Но эти люди знают, что мы собираемся его убрать. И если мы предпримем что-то против него, то у нас могут быть осложнения. Поэтому нам нужен конкретный убийца — такой, в которого поверят не только полицейские, но и наши друзья в Италии.

— Ясно, — кивнул Ерофеев. Он взглянул на Анчелли и обратился к Когтю: — Им нужно нас подставить вместо себя. Чтобы не ругаться с другими макаронниками.

— Дешево ценят, — процедил Коготь и выругался по-русски.

— Что вы сказали? — не понял Чезаре.

— Мы все поняли, — сразу вмешался Ерофеев. — Конечно, мы готовы вам помочь. Но мы хотели бы знать, как именно вы оцениваете нашу услугу.

Анчелли согласно кивнул. Потушив сигарету, он коротко сообщил:

— Ваши люди получат право работать по всему побережью вместе с нашими людьми. Кроме того, мы разрешим вам появляться в портах и обеспечим сотрудничество с нашими людьми.

Коготь не ожидал такого подарка. Он не мог поверить услышанному. Порты были абсолютной вотчиной клана Анчелли. Все профсоюзы в портах находились под полным контролем его гостя. Он хотел даже переспросить, не поверив в такой подарок. Но вместо этого решил уточнить другой момент. Если они так дорого ценят убийство этого человека, то, значит, испытание предстоит нелегкое. Анчелли не стал бы делать подобные подарки, если бы речь шла об обычном бандите.

— Кто этот человек? — спросил Коготь. Чезаре взглянул на шефа. Анчелли пожал плечами. Он не хотел доверяться этим русским, но другого выхода не было. Чезаре терпеливо ждал. Наконец Анчелли чертыхнулся и кивнул. Чезаре достал из кармана фотографию и протянул ее собеседнику. Коготь взял фотокарточку, внимательно посмотрел на нее, затем перевернул фотографию. На обороте была указана фамилия. Он нахмурился. Где-то он слышал эту фамилию и видел этого человека. Леонид Онищенко. Он протянул карточку Ерофееву.

— Не знаешь, кто это?

— Конечно, — сразу ответил Ерофеев. — Ты его тоже знаешь. Посмотри на фамилию. Помнишь, он ушел в прошлом году со своего поста.

— Кто это? — шепотом спросил Коготь. Он никак не мог вспомнить, о ком идет речь.

— Ты не узнаешь этого киевского хохла? — удивился Ерофеев. — Это их бывший глава правительства. Теперь вспомнил?

Коготь ошеломленно взглянул на Семена, потом на сеньора Анчелли и его помощника. «Эти сволочи пришли и просят, чтобы я убрал бывшего премьер-министра Украины», — изумленно подумал он. Все газеты писали, что на Онищенко было совершено несколько покушений, но он чудом остался жив. Кажется, газеты писали о его связях в Италии и в Швейцарии. Коготь вдруг подумал, что цена, предложенная Анчелли, не столь уж велика.

— Вы принимаете наше предложение? — поинтересовался Чезаре.

Сеньор Анчелли понял, что наступил самый важный момент в их разговоре, и замер, ожидая решения. Даже Семен повернул голову, с интересом наблюдая, как Коготь размышляет. «Конечно, будет очень трудно, — думал тот. — И конечно, придется поработать. Но если получится, невозможно даже представить, какие дивиденды можно заработать на сотрудничестве с кланом Анчелли. При благоприятном развитии событий я стану союзником самого Джулио Анчелли! На размышление у нас не так много времени».

— Кто еще знает о нашем соглашении? — неожиданно спросил он хриплым голосом по-русски.

Ерофеев быстро перевел.

— Никто, — ответил Анчелли, — только мы четверо. И если кто-то узнает, значит, мы будем искать среди нас предателя.

Он обвел всех мрачным взглядом. Ерофеев вздрогнул, когда Анчелли на него посмотрел. Чезаре съежился и стал казаться еще меньше.

— Да, — ответил Коготь, испугавшийся своего согласия. — Мы сделаем все, о чем вы попросили. И я могу гарантировать, что никто не узнает, о чем мы с вами договорились.

Он сказал это по-русски и взглянул на Ерофеева, чтобы тот перевел. Семен исправно перевел. Анчелли кивнул в знак согласия. Чезаре улыбнулся.

— Значит, мы договорились, — сказал он. — Мы вас не торопим. Продумайте операцию таким образом, чтобы мы имели конкретного убийцу на скамье подсудимых. И желательно, чтобы это был опытный профессионал, чтобы не вызывать подозрения полицейских и судей. Для нас будет лучше, если это будет профессиональный убийца, на счету которого уже есть жертвы, — снова подчеркнул Кантелли.

— Найдем, — более уверенно сказал Ерофеев. — Всю Америку и Россию перевернем, но нужного человека для вас найдём.

Анчелли поднялся, чтобы попрощаться. Все поднялись следом. Мафиози и бандит обменялись рукопожатием, скрепившим их договор.

Когда гости ушли, Коготь взглянул на Ерофеева:

— Почему они просят помощи? Неужели сами не могут найти русского?

— Видимо, не могут, — резонно ответил Семен. — Или не хотят. Тебе какая разница, зачем они пришли. Главное, чтобы ты им человека дал. А если получится, то этот Анчелли нам всегда пригодится. Серьезный тип. Говорят даже, что он собирается потеснить кого-то из большой «пятерки».

— Это не наше дело, — лениво ответил Коготь. — Пусть макаронники сами выясняют свои отношения. Нас интересует этот Анчелли. Зачем мы ему нужны? Постарайся осторожно разузнать обо всем. Но только осторожно, Сема, не зарывайся. А заодно подумай, как нам выполнить поручение мистера Анчелли.

— А мне и думать не нужно, — вдруг ответил Ерофеев. — Помнишь, я тебе рассказывал, как документы готовили для одного чучмека. Кажется, из Средней Азии. Его документами воспользовался Левша. Слышал про такого?

— Какой Левша? — спросил Коготь. — Он же давно умер? Однорукий? Ты про него говоришь?

— Вот именно. Живой он, Коготь, очень даже живой. И миллионером стал. Живет теперь на севере и думает, что про него все забыли. Вот какой кандидат нужен сеньору Анчелли.

Сидевший в это время в салоне своего «Кадиллака» Джулио спросил, обращаясь к своему помощнику:

— Ты думаешь, им можно доверять, Чезаре?

— Это серьезные люди, — ответил Кантелли, — и могут найти нам подходящую кандидатуру. А когда механизм будет запущен, с ними может произойти какая-нибудь неприятность. Этот русский бандит умудрился даже не выучить нормально английский язык. Я не думаю, что ФБР или наша полиция будут серьезно проверять мотивы убийства такого человека. У них ведь столько разных поводов для отстрела друг друга! Спишут на русскую мафию.

Мы ведь никогда не вмешиваемся в их дела. Как и они в наши.

— Мне всегда нравилось направление твоего мышления, Чезаре, — улыбнулся Анчелли. — Надеюсь, что ты не ошибаешься и на этот раз.

БОСТОН
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я все время смотрю на Костю и пытаюсь представить себе, что он чувствует. Первый раз в жизни в Америке. После его Таджикистана, где он служил, и Зеленовки, куда его возила мать, такое место покажется особенно шикарным. Хотя я думаю, что все места, в общем, одинаковые. Дороги, дома, луга, поля, леса, люди. Везде все одинаковое. Другое дело, как ты относишься к конкретному пейзажу. Наверное, какой-нибудь монгол любит свою степь и находит ее поэтичной и волнующей, а житель горного Памира, наоборот, считает, что самое красивое — это его горы. Возможно, эскимосы полагают, что лучше их бескрайней тундры ничего нет. И самое интересное, что все правы. Человек привыкает к тому месту, где живет, и его маленькая родина кажется ему самым красивым и лучшим местом на планете. Вот почему родившиеся в третьем-четвертом поколении на этой земле дети американских поселенцев полагают, что Америка — лучшая страна на свете. И ничто не может быть лучше родины уродливых урбанистических идолов, механизированный еды, отношений, выстроенных на юридических нормах и полном невежестве. Хотя я могу ошибаться — среди американцев встречаются разные люди.

Костя не смотрит по сторонам и довольно равнодушно наблюдает, как мы мчимся в первоклассном автомобиле по превосходной дороге. Неужели ему не интересно? Или подобная маска равнодушия — всего лишь защитная реакция на резкую смену впечатлений? Я по-прежнему наблюдаю за ним и одновременно внимательно слежу за нашими преследователями. Ну почему они не могут оставить меня в покое хотя бы на сегодня? Почему им нужно было испортить такой день? Впрочем, они как раз поступают логично. У них есть конкретная цель — постоянно быть рядом со мной, не допускать посторонних контактов.

И для достижения своей цели они готовы пойти на все. Но мне кажется, что они немного переигрывают. Если бы им был нужен только профессионал, они бы давно решили эту проблему. В Америке этого добра хватает. Как, наверное, хватает его и в других странах, где может объявиться богатый заказчик, способный оплатить убийство своего обидчика. В этом нет никаких проблем. Нужны деньги, иногда даже не очень большие. И нужен профессионал. Не обязательно даже такого класса как я. Достаточно найти человека, умеющего стрелять. А так как Америка — стреляющая страна, здесь не должно быть сложностей. И тем не менее у них есть проблемы, которые они пытаются решить именно за мой счет. Это я уже понял.

— Далеко от аэропорта до вашего дома? — интересуется Костя.

— А ты думал, я живу рядом?

Мы с Сашей хохочем: сказывается неподготовленность Кости к американским условиям.

— Я живу совсем в другом штате, — объясняю я ему. — От аэропорта четыреста с лишним километров. Мы приедем в наш городок только вечером.

— В вашем штате нет аэропорта? — не понимает Костя.

— Международного нет. А вообще здесь в каждом городе есть аэропорты, — поясняю я, — у многих собственные самолеты, на которых они летают по своим делам. Мы с Сашей решили, что будет лучше, если мы приедем за тобой на машине. Заодно посмотришь наши места. Мы поедем по очень красивой дороге. Поэтому я и не прилетел за тобой на самолете.

Он изумленно смотрит на меня. Потом долго молчит и наконец спрашивает:

— У тебя есть персональный самолет? Ты что, Рокфеллер?

— Нет, конечно. У меня небольшой пятиместный самолет. Но на нем можно долететь из нашего городка до Бостона. Однако получить разрешение на приземление в нашем международном аэропорту почти невозможно. Пришлось бы приземляться где-нибудь в другом месте, а потом добираться сюда на машине.

— Ничего себе, — уважительно говорит он, — значит, у тебя есть собственный самолет. Рассказать ребятам в Питере, не поверят, решат, что я их разыгрываю. Такого не бывает.

— Почему не бывает? Здесь у всех свои самолеты. Ничего в этом странного нет. И стоит такой «кукурузник» не очень дорого. Зато его обслуживание и стоянка в аэропорту влетают в копеечку.

Я, конечно, не собираюсь ему говорить, что не полетел на самолете специально. И совсем не из-за Бостона. Просто мой самолет действительно стоит на небольшом аэродроме соседнего городка, и я сознательно решил им не пользоваться. Когда самолет целых три месяца находится вне пределов твоего контроля, с ним может случиться все что угодно. Меня ведь предупреждали, чтобы я был готов к любым неожиданностям. Мне совсем не хочется сажать в один лайнер обоих детей и устраивать нечто похожее на «русскую рулетку». Кроме того, мне еще нужно заехать в Огасту, причем сделать это так, чтобы за мной не следили.

С другой стороны, я уже устроил нечто похожее на «рулетку», если позволил втянуть себя в такую историю, и теперь за мной нагло едет «Линкольн континенталь», преследуя меня от самого аэропорта. Нет, так дальше нельзя. Нужно было с самого начала как-то объяснить этим типам, что ко мне не стоит относиться столь пренебрежительно. Но это мой старый трюк. С одной стороны, они знают, что я бывший профессиональный киллер, а с другой, подсознательно считают меня инвалидом.

Как не вовремя прилетел Костя. Я все последние годы мечтал о том, как мы с ним встретимся, как поедем на рыбалку. И теперь мечтаю. Когда он неделю назад позвонил и сказал, что наконец собрался ко мне, со мной чуть не случилась истерика. Впервые в жизни я не знал, как мне реагировать. Ведь, с одной стороны, я так долго его ждал, так мечтал встретиться, много раз придумывал, как заманить его к себе, высылал ему приглашения. А с другой стороны, его приезд именно сейчас означает, что я стал несколько слабее. Мне придется отвлекаться, чтобы защитить не только Сашу, но и Костю. Насчет Саши я уже давно решил, но теперь пришлось несколько скорректировать свой план.

Никто не знает, что моя дальняя родственница, троюродная сестра, переехала два года назад в Сиэтл. Даже Саша не знает. Я, словно предчувствуя подобные неприятности, никому не рассказывал о своей родственнице. Хотя дважды с ней встречался уже здесь, в Америке. Один раз в Нью-Йорке, когда она только приехала. И второй раз в Сиэтле, куда я летал в прошлом году якобы по делам. Никто не знает про мою родственницу. Зато она знает про меня и, если я не ошибаюсь в людях, готова на меня молиться. Дважды при встречах я помогал ей деньгами. Один раз дал пять тысяч долларов, а другой раз еще три.

Для американцев подобные подарки немыслимы. Да и для наших тоже. Я ведь не в долг давал, а просто как помощь. Она плакала в первый раз, когда брала деньги, клялась, что вернет. А во второй раз даже не верила, что я ей снова их даю. Уже не плакала, только сказала, что они с мужем будут молиться за меня. Не знаю, как она молилась, но, наверное, не слишком усердно, если я попал в такую неприятную историю. С другой стороны, доверие, основанное на родственных чувствах, — довольно зыбкое понятие. Тем более — троюродная сестра. А вот если я перешлю ей десять тысяч долларов вместе с Сашей, она будет охранять мою девочку, как самый драгоценный бриллиант, находящийся в ее доме. Я ей, конечно, намекнул и про деньги, и про премию. Объяснил, что в случае необходимости отправлю Сашу к ней и девочка должна пожить в Сиэтле несколько месяцев. Нужно было слышать, с каким восторгом согласилась моя «кузина». Она неплохой человек, но в Америке все быстро привыкают к тому, что здесь главный бог — это Доллар. Купюра с изображением американского президента Франклина. Несчастный старик и подумать не мог, что станет всеобщим символом, самым главным божеством на земле в начале следующего миллениума. Его лысая голова с нестриженными длинными волосами, кривой нос, второй подбородок и узкие тонкие губы известны всему миру. Вот и моя троюродная сестра попала под власть бумажек с изображением этого человека. Я сразу понял, что ее муж — пустое место. Ни заработать денег, ни устроиться, ни прокормить семью он не может. Слишком «советским» оказался он в свои сорок пять лет.

Еще когда мы встретились в Нью-Йорке, он долго рассуждал про недостатки в России, обличал чиновников, порицал существующую налоговую систему, рассказывал, как ему не давали работать. Я слушал и понимал, что вижу перед собой танцора, которому мешают его яйца. Слушал и понимал, что моя родственница, обреченная на существование с этим ничтожеством, почти так же обречена на нищету и жизнь на пособие. У них росла дочь, и я решил им помочь, подумав о Саше. В конце концов получалось, что их дочь и моя Саша — четвероюродные сестры. Не бог весть какая родня, но все-таки приятно, что в Америке есть родственница. К тому же девочка была на два года старше Саши и росла довольно смышленной для своих лет. Вот тогда я и решил помогать своей родственнице. Она неплохой человек, но если вместе с моей дочерью она получит и приличную сумму денег, то за Сашу можно не беспокоиться.

Оставалась проблема Кости. Но он был мужчиной, к тому же прошедшим службу в пограничных войсках. Я был далек от мысли, что он мне может пригодиться, хотя это было бы красиво. Даже немного по-голливудски. Сын приезжает из России, чтобы помочь отцу-инвалиду живущему в Америке, справиться с мафией. Они вдвоем всех убивают, и потом — «хеппи энд». Только в жизни так не бывает. Ни один отец не станет вызывать собственного сына для участия в разборках такого рода. Никогда и нигде. Наоборот, постарается уберечь собственное чадо от участия в подобной катавасии.

— Ты, наверное, миллионер, если имеешь собственный самолет? — слышу я голос Константина.

Он никак не может поверить в само существование этого самолета. Зачем я про него рассказал! Теперь у Кости будет не совсем верное восприятие действительности. Впрочем, всегда лучше все говорить честно и откровенно. Так проще. Не нужно будет потом лгать и изворачиваться.

— Во всяком случае, не бедствую. А что касается миллионеров, то их в Америке столько, что нельзя точно сосчитать. Наверное, каждый сотый или каждый двухсотый. Я где-то читал, но статистику точно не помню. Это у нас в России человек стоил столько, сколько у него было денег на счету или в кармане. Здесь считают по-другому. Твои акции, твоя недвижимость, твои вложения, в общем, набежать может прилично. Но учти, что все акции могут в один день погореть, и ты снова окажешься не очень обеспеченным человеком. Но пока акции компаний у нас растут вот уже десять лет, и количество миллионеров в Америке за эти годы удвоилось или утроилось.

— Значит, ты тоже миллионер? — Косте важен мой статус.

— Я ненуждающийся человек.

Ему трудно понять, а мне не хочется говорить на эту тему. Иначе придется объяснить, каким образом однорукий инвалид заработал свои миллионы долларов. На убийствах и элементарном рэкете бандита, семью которого я спас. Зачем Косте знать такие подробности?

Я снова смотрю на преследующий нас «Линкольн континенталь». Если я не ошибаюсь, там сидят мои «старые знакомые». Это даже лучше, чем я мог предположить. Не нужно разыгрывать драму оскорбленного отца. У меня такой зуб на этих подонков! Почки болят до сих пор. Кажется, они решили не отставать. Значит, мы с ними встретимся. Я резко сворачиваю на Гринленд. Мои преследователи сразу же поворачивают вслед за мной. Это окончательно убеждает меня, что я не ошибся. Эти сволочи испортили мне первый день общения с сыном.

— У тебя деньги есть? — неожиданно спрашиваю я у Кости.

Он молчит, глядя перед собой.

— Ты не обижайся, — пытаюсь я ему втолковать. — Я спрашиваю не для того, чтобы тебя обидеть. Мы сейчас пойдем обедать. Вдруг ты каким-то образом потеряешься и тебе понадобятся деньги, чтобы хотя бы позвонить на мой мобильный телефон. Или взять машину, чтобы доехать до нашего городка.

— Немного есть, — нехотя выдавливает он, — и вообще спасибо, денег мне не нужно. Я приехал тебя повидать.

— Я не хотел тебя обидеть. Думал, как лучше.

Дурацкий разговор у нас получается с сыном. Это называется встретились через столько лет! Только как я могу с ним нормально разговаривать, если вижу в зеркале моих преследователей?

Он внимательно смотрит на мои руки. Кажется, ему интересно, как действует моя левая рука. Ведь он помнит меня безруким инвалидом, каким я вернулся с войны. Это сейчас все называют настоящим именем, никто не скрывает, что была война. А раньше это называлось «выполнением интернационального долга». В гробу я видел такой долг. И такой интернационал. Афганские моджахеды почти на сто процентов состояли из тех самых крестьян, которых мы должны были освобождать.

— Как тебе с рукой, — показывает он на мою левую руку, — не тяжело?

— Нет, конечно. Первое время было тяжело, потом сделали новый протез, и стало гораздо легче. Посмотри, у меня даже пальцы сгибаются. А для вождения автомобиля можно иметь и обычный протез. Я когда права получал, мне многие не верили, что у меня одна рука. А потом мне выдали права, и я получил возможность садиться за руль. В России меня бы высмеяли и выгнали из ГАИ. Или, как сейчас там это называется, из ГИБДТ Язык можно сломать, но права не получишь все равно. А в Америке нельзя обижать глупых, больных, просто сумасшедших и, конечно, инвалидов. Все для людей, все для них. Поэтому права мне здесь выдали и посоветовали поменьше сидеть за рулем. Я, конечно, не послушался и правильно сделал. Теперь я заядлый гонщик.

И рука у меня неплохо действует. Когда нужно, разумеется.

Он еще раз смотрит на мою руку.

— Ты не волнуйся, Костя, — успокаиваю я сына, — мы доедем нормально, руку мне сделали почти как настоящую.

— А я и не волнуюсь, — усмехается Костя, — просто интересно смотреть, как ты водишь автомобиль.

Я молча сворачиваю еще раз. Ладно, посмотрим, что с ними будет. Если они так хотят, мы с ними сыграем. Только счет у нас пока неравный. Два — ноль в их пользу. Они ведь несколько раз у меня в гостях были. И в первый раз я, конечно, непростительно вспылил. Нельзя было так себя вести. Но когда они сказали о Саше, я почувствовал, что теряю над собой контроль. Нужно было сдержаться. Нужно было терпеливо выслушивать их предложения. Но тогда я не сдержался и получил по заслугам. Все было так, как должно было быть. Не больше и не меньше. Но вторая встреча проходила уже под моим контролем. И там я сознательно уступил этим мерзавцам. Мне нужно было создать иллюзию неуверенного в себе человека, чтобы понять, что им нужно. Я смотрю на своих преследователей. Почему они так хотят испортить мой самый радостный день? Впрочем, они вообще хотят отправить меня куда-нибудь подальше. Например, на электрический стул или в газовую камеру. Хотя я думаю, что до этого не дойдет. Мне кажется, у них более изощренный план. Но лучше все по порядку…

ОЛД-ТАУН. ШТАТ МЭН
ЗА МЕСЯЦ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Сначала был телефонный звонок. Странный телефонный звонок, который я запомнил. Было воскресенье, и мы в это утро собирались поехать вместе с Сашей и ее друзьями за город, в наш домик, находящийся в горах. Она уже села в автомобиль, когда раздался телефонный звонок, и мне пришлось вернуться с порога. Нужно было послушать свое сердце и не возвращаться. Хотя какая глупость — верить в приметы. Они бы все равно рано или поздно дозвонились или появились у меня дома.

Я вернулся в дом и поднял трубку. Почему-то я не стал ждать, когда включится автоответчик.

— Слушаю вас, — сказал я привычно по-английски, полагая, что это звонит кто-то из друзей Саши.

Но в ответ услышал незнакомый мужской голос:

— Здравствуйте. Это господин Алекс Келлер?

— Да.

«Неужели из рекламного агенства?» — подумал я с раздражением.

— Извините нас, господин Келлер, вы раньше не жили в России? — спросил незнакомец, и я вздрогнул.

— Кто говорит? — спросил я у этого типа.

— Ваш старый знакомый. Я хотел бы уточнить, что вы тот самый Алекс Келлер, который приехал в нашу страну шесть лет назад.

— Я действительно приехал в Америку шесть лет назад. Но только не из России, а из Испании. Кто со мной говорит? Вы не представились.

— Извините. Меня зовут мистер Барлоу я адвокат иммиграционной службы, и мне хотелось бы с вами встретиться.

Только этого мне и не хватало. В этот момент я больше думал о неприятностях, связанных с иммиграционной службой, чем о своих бывших друзьях. О них я думал меньше всего. Неужели всплыли мои прежние дела в России и теперь меня официально депортируют из страны? Неужели спустя столько лет они смогли вычислить, кто именно скрывается под именем Алекса Келлера?

Я услышал крик Саши. Она звала меня, высунувшись из салона автомобиля. Нужно было спешить, но этот звонок вывел меня из состояния равновесия.

— Извините, мистер Барлоу, — пробормотал я, — мы только недавно получили американское гражданство, и к нам не было никаких претензий со стороны иммиграционных властей. Во всяком случае, мой адвокат мне ничего не говорит.

— Он об этом не знает, — сразу ответил Барлоу, — я думаю, что ничего страшного не происходит. Нам нужно встретиться и обсудить некоторые мелкие проблемы, которые у нас есть. И задать вам несколько вопросов. Я думаю, вы не станете возражать?

— Нет, конечно. Куда я должен приехать?

— Не беспокойтесь. Мы сами приедем к вам завтра утром. В десять часов. Вас устроит?

— Конечно. Я буду ждать вас, мистер Барлоу. До свидания по-английски говорят «бай», съедая первое слово. Он мне так и сказал: «Бай-бай». Почему-то эти слова напоминают мне колыбельную, когда женщины поют «Баю-бай». Может, поэтому я так раздражаюсь, когда слышу это слово. Но я положил трубку и долго стоял, мучительно размышляя, что именно могло произойти.

В этот день мое настроение было испорчено. Ничто меня не радовало. Ни барбекю, которое мы устроили на поляне перед нашим загородным домиком, ни друзья Саши, которые бурно веселились и танцевали шумной компанией. Барбекю — это наш шашлык, только у нас нужно все самим доставать — уголь, специи, разделывать и мариновать мясо. В общем, мы все делали сами. А в Америке все можно купить в магазине. Хотя, наверное, сейчас все изменилось, и в российских магазинах тоже можно купить уже приготовленное мясо для барбекю.

Мы вернулись домой, и даже Саша обратила внимание на мое странное состояние. Но в тот вечер я ничего ей не сказал. Готовился к разговору с мистером Барлоу прокручивая все детали нашего переезда в Америку. Утром в десять часов у нашего дома притормозила машина. Из нее вышли двое. Один был коренастый, лысоватый, с круглым лицом, темно-зелеными глазами, аккуратно подстриженной короткой бородкой и усами. Другой был повыше ростом, с неприятной внешностью клубного вышибалы. У него был перебитый нос, мохнатые брови, тяжелый подбородок. Я еще подумал тогда, что это охранник мистера Барлоу. С человеком, имеющим подобную внешность бывшего боксера, нельзя вести интеллектуальные разговоры. Но в иммиграционной службе работают разные люди.

Они вошли в дом, и я сразу почувствовал, что вместе с ними в мое жилище вошла беда. У киллеров бывает такое особое чувство беды, когда понимаешь, что впереди тебя ждет засада. Или неудача. Мы прошли в гостиную, и эти двое разместились на моем диване. Мистер Барлоу представил своего спутника как мистера Трэшэма, во всяком случае, я услышал именно такую фамилию. В руках у мистера Барлоу была небольшая папка, но он не стал ее открывать и доставать какие-нибудь уличающие бумаги. Мне показалось, что это добрый знак, и, ободренный таким началом, я сел в кресло напротив них, готовый выслушать возможные претензии. Но вместо них Барлоу начал задавать вопросы:

— Вы приехали в Соединенные Штаты шесть лет назад?

— Да. Вы могли это проверить в вашей службе. Я уже шесть лет исправно плачу налоги в вашей стране.

— Мы все проверили, — улыбнулся Барлоу, — у нас есть основания полагать, что вы приехали в нашу страну не совсем законно, мистер Келлер.

— Все документы у меня были в порядке, — возразил я, чувствуя, как начинаю нервничать. После стольких лет моего пребывания в этой стране неожиданно начинаются какие-то проблемы.

— Документы были подделаны, — возразил Барлоу.

— Вы можете это доказать?

Я пожалел, что не позвал своего адвоката для этой беседы. Английский я, конечно, выучил, но изучить американское законодательство невозможно. Может, поэтому адвокаты в этой стране получают такие бешеные деньги. Только они в состоянии разобраться в хитросплетениях юридической системы американского правосудия.

— Мы можем доказать, что вы не господин Алекс Келлер, — сказал Барлоу, все еще не раскрывая своей папки. — Вы прибыли в страну по поддельным документам. Незаконно удочерили якобы вашу дочь. У вас не было брака с ее матерью. Достаточно или продолжать?

— Продолжайте, — вымолвил я, облизнув внезапно пересохшие губы.

Мне не понравилась тональность его голоса. Он не обвинял, скорее, он перечислял пункты обвинения, чтобы потом сделать резюме.

— Вас разыскивает российская милиция, — наносил он удары по моей легенде. — По нашим данным, вы объявлены в розыск и Интерполом. Я думаю, что ФБР будет интересно узнать вашу настоящую фамилию, господин Воронин.

Когда он нанес мне окончательный удар, назвав мою фамилию, я, с одной стороны, испугался, а с другой, несколько успокоился. Если он действительно из иммиграционной службы, то не стал бы мне этого говорить. Он бы приехал сюда с сотрудниками ФБР и надел бы на меня наручники, прежде чем зачитать мне мои права. По федеральным законам я совершил несколько тяжких преступлений, за которые мог получить достаточно солидный срок тюремного заключения. И тем не менее мистер Барлоу, похоже, не собирался меня арестовывать. Неужели ко мне приехали банальные шантажисты? Но действительность оказалась гораздо хуже, чем я предполагал.

— Вы молчите, мистер Воронин, — продолжал Барлоу, — или мне по-прежнему называть вас мистером Келлером? Как вам больше нравится? Может, вы хотите возразить? Может, мои данные не точны? В таком случае мы можем поднять досье на некоего наемного убийцу, который был хорошо известен в России. Его кличка — Левша. Ценю ваш юмор, учитывая, что левой руки у вас нет. И тем не менее ваши успехи впечатляют.

— Откуда вы узнали обо мне? — не выдержал я, перебив Барлоу.

— Купили архив милиции, — пошутил он. — Неужели вы полагаете, что нам трудно было собрать сведения о такой легендарной личности, как вы, мистер Левша. У нас есть подозрения, что и деньги, которые у вас неожиданно появились после смерти вашей подруги Надежды Келлер, были ввезены в страну незаконно.

— Хватит!

Я уже понял, что он не из иммиграционной службы. Типичная сволочь. Шантажист мирового класса. Наверное, они проверяют таким образом всех новых граждан Америки и, найдя сомнительные моменты в их биографиях, шантажируют наиболее богатых из них. Конечно, меня должны были особо проверить. Я ведь не просто эмигрант, получивший гражданство, чтобы не умереть с голода и иметь возможность легально устроиться на работу. Я миллионер, который способен заплатить такому шантажисту за молчание. Наверное, поэтому Барлоу и привел с собой напарника. Тот, скорее, похож на телохранителя, чем на коллегу-адвоката моего гостя.

— Что вам нужно? — спрашиваю я, полагая, что они назовут мне конкретную сумму.

Но Барлоу откидывается на спинку дивана и ласково улыбается.

— Нам нужны вы, мистер Воронин.

— Называйте меня Келлером. Алексом Келлером. Это мое настоящее имя.

— Хорошо, — вежливо соглашается Барлоу, — но это не меняет существа дела. Вы совершили целый ряд противозаконных действий, в том числе и в стране, гражданами которой мы являемся. И как хороший гражданин своей страны, я обязан сообщить в ФБР о подобных нарушениях с вашей стороны. Но я почему-то не собираюсь этого делать. Наверное, я немного альтруист. Вы верите в мой альтруизм?

— Не верю, — угрюмо бурчу я.

— Правильно делаете, — деловито говорит Барлоу, — я тоже в него не верю. Значит, мною движет чистый расчет, чистая выгода. И я собирал все эти сведения не из спортивного удовольствия, как вы наверняка уже догадались.

— Сколько вам нужно денег? — мне приходиться задавать конкретный вопрос. — Назовите сумму, в которую вы оцениваете свое молчание.

— Вы меня обижаете, мистер Келлер, — машет руками Барлоу. — Неужели я похож на заурядного шантажиста? Или вы полагаете, что у вас хватит денег, чтобы меня купить? Не обольщайтесь, мистер Келлер. Я знаю обо всех ваших деньгах до последнего цента. Если хотите, я даже могу назвать номера ваших счетов во всех банках. И хотя вы человек далеко не бедный, даже у вас не хватит денег, чтобы меня купить. Я стою гораздо дороже, мистер Воронин.

— В таком случае назовите вашу цену.

— Я уже назвал. Нам нужны именно вы. Я хочу обменять ваши миллионы и ваше благополучие на небольшую услугу, которую вы мне окажете.

Я молча жду, когда он, наконец, скажет, зачем они сюда приехали. И зачем провели такую невероятную работу, чтобы меня вычислить. Если это не российская разведка и не американское ЦРУ, то зачем я им понадобился?

— Мы хотим, — продолжает мистер Барлоу, — чтобы вы вспомнили некоторые свои навыки. Только на один день. Дело в том, что в городе, который находится совсем недалеко от вашего городка, живет человек, умудрившийся обидеть не только меня, но и моих друзей. И наша задача — показать всем, что нас нельзя безнаказанно обижать. Вам нужно только заказать себе инвентарь, который мы немедленно вам доставим. И сделать один выстрел. Как видите, я говорю достаточно откровенно. Один выстрел в обмен на вашу состоятельную американскую жизнь. По-моему, цена очень высокая, вам еще так дорого никогда не платили.

— Вы хотите, чтобы я убрал человека?! — не поверил я своим ушам. — Вы с ума сошли, мистер Барлоу! Почему вы думаете, что я соглашусь? За незаконный переход границы с поддельными документами и получение американского гражданства путем лжесвидетельства меня могут выслать из страны. Или посадить на несколько лет в тюрьму. А за убийство меня посадят на электрический стул. Или отправят в газовую камеру. Мне не подходит ваше предложение, мистер Барлоу, — сказал я, поднимаясь с кресла.

— Сядьте, — неожиданно резким тоном сказал мой собеседник, — и не будьте дураком. Неужели вы думаете, что мы ничего не понимаем? Ваше сотрудничество в обмен на вашу безопасность — таковы условия игры, которую я вам предлагаю.

— Но почему именно я?

Предложение Барлоу настолько невероятно, что в первый момент я просто ошеломлен. Потом, анализируя ситуацию, я пойму, что вел себя не лучшим образом и обязан был сразу разобраться в создавшейся ситуации. Но шесть лет жизни в Америке меня расслабили до такой степени, что предложение Барлоу меня просто оскорбило и напугало.

— Считайте, что вы окажете нам личную услугу, — продолжал Барлоу, — точно так же, как и мы вам. Вы ведь не хотите, чтобы вас депортировали из страны в наручниках? В России вам сразу дадут пожизненный срок. Кстати, ваша дочь останется в Америке. Ведь она действительно дочь Надежды Келлер и въехала в страну на законных основаниях. Возможно, вас даже лишат отцовства…

Он не договорил. Я рванул из своего кресла, чтобы вцепиться в мерзавца единственной здоровой рукой. Но не успел дотянуться до его горла. Сидевший рядом мистер Трэшэм успел подставить левую руку, а потом нанес мне удар правой. Такой сильный, что я отлетел на середину комнаты и упал на ковер. Я понял, что начал терять форму. Шесть лет сытой жизни в Америке сказывались. Раньше я бы справился со своим гостем и одной правой рукой, а сейчас лежал на ковре, чувствуя вкус крови на губах.

— Не нужно было его бить, — недовольно заметил Барлоу.

— Я не хотел, так получилось, — оправдывался громила с таким характерным русским акцентом.

Его фраза сказала мне больше, чем все заверения мистера Барлоу. Этот громила был из России, о чем я должен был догадаться немного раньше. Они вычислили меня для своей операции, решив, что я буду для них идеальным кандидатом на роль убийцы. В полицию я наверняка не побегу, в ФБР не стану обращаться. А после убийства я могу исчезнуть, и никто не узнает, кем был на самом деле мистер Алекс Келлер.

Барлоу терпеливо подождал, пока я поднимусь. Из носа у меня пошла кровь, и мне пришлось достать платок. Барлоу пожал плечами, нахмурился, ему, очевидно, не нравился цвет крови.

— Вы сами устроили эту безобразную сцену, — укоризненно сказал он.

Трэшэм молчал, не глядя в мою сторону. Кулаки у него были размером с хорошую дыню.

— Убирайтесь, — выдохнул я, — мне не о чем с вами разговаривать.

— Только без грубостей, — поморщился Барлоу.

Он поднялся с дивана, взял свою папку, тяжело вздохнул и направился к выходу. За ним двигался громила. Наверное, он Трошин — так правильнее будет звучать его фамилия.

— У вас есть три дня, — сказал Барлоу на прощание, — обдумайте ситуацию. Зачем вам терять все, что вы имеете? Терять ваши миллионы, вашу обеспеченную старость, семейный уют, любовь вашей дочери. Мы предлагаем хорошую сделку, мистер Воронин. Только один выстрел — и мы оставим вас в покое. Подумайте хорошенько. Я перезвоню вам через три дня. До свидания.

Он вышел, оставив меня одного. Так закончилось мое первое свидание с мистером Барлоу. И я понимал, что они все равно вернутся.

ГРИНЛЕНД
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Мы свернули к Гринленду и остановились у небольшого ресторана. Конечно, шесть лет сытой жизни сказывались, но когда меня стали загонять в угол, у меня сразу проснулись все мои волчьи инстинкты. Это как умение плавать или водить машину. Если вы научились этому один раз, то уже не забудете никогда. Нужно только вспомнить некоторые навыки.

Этот итальянский ресторанчик небольшой по размерам и имеет собственной дворик, откуда можно пройти в два помещения, находящиеся слева и справа от барной стойки, обращенной во двор. Я выбрал ресторан именно за его необычную планировку. Останавливаю свой джип у ресторана, и мы втроем заходим во внутренний дворик, чтобы пересечь его и оказаться в левой части здания, где сейчас светит солнце. Молодому парню, который принимает у нас заказ, я подробно объясняю, что принести. Почему-то Костя хочет пиццу, но я советую ему взять равиоли и спагетти. Пиццу он может попробовать и в другом месте. Они с Сашей о чем-то весело разговаривают, причем Саша с трудом понимает Костю, поэтому все время переспрашивает. А он совсем не знает английского языка. Впрочем, это исправимый недостаток. Пока они весело переговариваются и ждут официанта, я, улыбаясь, встаю из-за стола. Настало время показать моим преследователям, что они ошибаются. Нужен небольшой урок, чтобы они отстали. Хотя бы дали нам возможность спокойно доехать до нашего дома. Меня нервируют эти ребята, которые устроились в качестве почетного эскорта сопровождения моей машины.

Я выхожу во двор и направляюсь к туалету, находящемуся у входа. Из кабины, чуть приоткрыв дверцу, я вижу обоих преследователей. Они входят во двор. Одного, высокого и худого, я запомнил еще по прошлой встрече. Эту гниду я сразу узнал. Кажется, у меня еще болят почки, по которым он бил с таким упоением. Ну, теперь посмотрим, сукин сын, как ты запоешь.

Знаете, что всегда останавливает шантажистов и вымогателей? Не ваша слабость и не ваши уступки. Сколько не уступай, мало не покажется. По большому счету, самым крупным шантажистом в мировой истории был Гитлер. Что только не делали западные державы, чтобы не допустить войну. Или толкнуть Гитлера в сторону Востока. Отдали ему Австрию, потом Чехословакию. Разрешили взять Польшу, лишь формально объявив войну. Ничего не помогло. Шантажист только наглеет еще больше. Значит, в какой-то момент нужно дать ему по ушам. Чтобы остановился и опомнился. Чтобы почувствовал вашу силу.

Я ведь точно знаю, что эти сволочи не пойдут в полицию. И они знают, что я тоже не пойду. Таким образом, мы знаем друг о друге самое главное: обеим сторонам не нужно вмешательство третьей силы. Остается рассчитывать только на себя.

Глядя на своих преследователей, я терпеливо жду. Мой старый знакомый, которого я еще в прошлый раз назвал Оглоблей, входит в левый зал, чтобы найти нас троих. И очевидно, видит, что в зале сидят только мои дети. Через минуту он появляется во дворе и объясняет своему напарнику, что меня там нет. Я вижу, как они взволнованы. Все-таки боятся, что я сдам их полиции. Напарник Оглобли спешит во второй зал, а этот сукин сын начинает осматривать дворик, и я вижу, как он направляется ко мне. Закрыв дверцу, я прохожу в одну из трех кабинок, чтобы подождать там моего визави. Через несколько секунд он осторожно открывает двери. Я слышу его мягкие шаги. В прошлый раз он также неожиданно возник у меня за спиной. Ничего, теперь он будет играть по моим правилам.

У меня действительно нет с собой оружия, но небольшой кастет я приготовил. Для однорукого инвалида крайне важно усилить свою единственную руку, чтобы достойно встретить противника. Оглобля подходит к кабинкам. Он останавливается и наклоняется, чтобы посмотреть, кто именно в них есть. Потом открывает дверцу первой. Я нахожусь в третьей. Пусть подойдет поближе.

Он направляется дальше. Если собрать все кадры из американских фильмов, где действие происходит в туалетах, то может получиться многосерийная «сага о туалетах». Там убивают, насилуют, переодеваются, любят, ошибаются и тому подобная дребедень. На самом деле это происходит из-за полиции, когда нельзя драться или устраивать дебош в общественном помещении, рискуя быть арестованным.

Оглобля открывает дверцу второй кабинки. Пусть подойдет поближе. В конце концов давно нужно показать этим подонкам, что я их не боюсь. Может быть, тогда они отстанут. Если не успокоятся и в этом случае, то тогда придется в очередной раз исчезнуть. Отправить Сашу в Сиэтл, а нам с Костей куда-нибудь скрыться. Правда, придется оставить дом, машины, самолет, в общем, все, что я нажил за последние шесть лет. Хотя нет, не нажил. Скорее, купил на не очень честно заработанные деньги. Как пришли, так и ушли. Не стоит о них жалеть. Денег у меня хватит, чтобы устроиться в другом месте. Моя недвижимость все равно сохранится за мной, хотя бы еще на сто лет, а жить можно в любом уголке Америки, благо прописки здесь не существует. Я знаю, что в Москве ввели регистрацию всех приезжающих гостей. Попробовали бы здесь сделать нечто подобное! Мэр города, в котором устроили бы подобную дискриминацию приезжих, мгновенно бы слетел со своего места. И еще бы попал под суд за такое неслыханное нарушение прав гостей.

Оглобля наконец подходит к моей кабинке. У него уже более уверенные шаги. Он полагает, что меня здесь нет. Открывает дверцу, и в этот момент я обрушиваю на него кастет. Удар получился отменным. Он пошатнулся и упал на колени. Я еще раз бью его в скулу, в лошадиную скулу, которая снилась мне последние несколько дней, пока я ждал Костю. Он падает на пол. Вот так-то лучше. Ботинки у меня тяжелые, теперь ему будет труднее защищаться.

С каким наслаждением я бью его по почкам! Пусть вспомнит, как избивал меня. По лицу, правда, не бил. Им важно было сохранить мое лицо в порядке, чтобы я мог беспрепятственно выполнить их «заказ». Но спина у меня болела еще дней десять. Зато я не обязан беречь лицо своего преследователя. И поэтому я с удовольствием заезжаю ему ботинком в физиономию, чтобы он почувствовал, как это больно. Кажется, я сломал ему нос. Еще несколько ударов — и я немного успокоюсь.

— Хватит за мной ходить, — говорю я по-русски, чтобы Оглобля лучше понял, — хватит меня преследовать, гнида лагерная. Если еще раз я увижу вас около своего дома, я отстреляю вам конечности. Мы уже обо всем договорились с Барлоу, и я не хочу видеть у себя на хвосте такую падаль, как ты.

Я еще несколько раз бью его по вздрагивающему телу. Вот теперь все нормально. Теперь я вернул себе одно очко. Остается дождаться его напарника. Тот уже спешит к туалету, когда я поворачиваюсь, чтобы вымыть руки. Конечно, левую руку я могу не мыть, но этот тип даже не соображает, что же происходит. Он врывается в туалет и видит моя спину, а потом своего напарника, лежащего на полу в крови. Конечно, он бросается к Оглобле. Психологически все рассчитано правильно. Если человек показывает вам свою спину, значит, он не опасен и вас не боится. Просто напарник Оглобли не изучал психологию. А я изучал. Он делает шаг к Оглобле, потом оглядывается по сторонам. Я наблюдаю за ним, глядя в зеркало. И в тот момент, когда он наконец соображает, что именно произошло, и поворачивает голову ко мне, я разворачиваюсь и, вложив в удар все тело, достаю его хорошо поставленным ударом. Он отлетает к стене и падает на пол без сознания. Вот и все. Теперь у нас есть минут двадцать — двадцать пять. А может, и больше, пока Оглобля приведет себя в порядок. Я наклоняюсь к нему. Его напарник лежит без сознания под писсуаром. Это как раз идеальное место для такого подонка.

— Слушай внимательно, — говорю я Оглобле, поднимая его голову за редкие волосы, — хватит меня преследовать. Хватит меня доставать. Я не люблю, когда за мной следят. Чем вы занимаетесь, это ваше дело. А меня оставьте в покое. Так будет удобнее и для вас, и для меня. Иначе в следующий раз я кого-нибудь убью. Все понял?

Он стонет и из его разбитых губ я слышу, что он меня понял. Вот это другое дело. Напоследок я с силой опускаю его голову на пол с таким расчетом, чтобы еще немного его оглушить. Потом быстро проверяю его одежду. Достаю мобильный телефон и ключи от машины. У его напарника тоже забираю мобильный телефон и неожиданно обнаруживаю пистолет. Вот это номер! Эти мерзавцы уже не боятся ездить по Америке с оружием в кармане! Я долго смотрю на пистолет. Брать его с собой немыслимо. И не только потому, что меня могут задержать. Этот пистолет вполне может числиться в розыске, на нем может висеть какое-нибудь преступление. Нет, такая вещь мне не нужна. Но и оставлять ее здесь тоже нельзя. Выброшу где-нибудь по дороге. Я стираю свои отпечатки пальцев с пистолета и, завернув его в носовой платок, опускаю в карман.

После этого я выхожу из туалета. Посетителей в такое время немного, и если даже найдут моих преследователей, понадобится минимум полчаса, чтобы привести их в порядок. Мобильные телефоны мне нужны, чтобы проверить, куда в последние два часа звонили эти ребята. Я выхожу во дворик, достаю свой телефон и переписываю все номера с их телефонов. После чего отключаю оба аппарата и выбрасываю в ведро для мусора. Нет, это неправильно. Телефоны нужно разбить и бросить рядом с ними. Иначе Барлоу может заподозрить, что я устроил шоу именно для того, чтобы списать номера телефонов с их аппаратов. Я возвращаюсь и бросаю телефоны рядом с ними. Теперь это выглядит как акт личной мести этим подонкам.

Когда я вхожу в зал, Константин и Саша уже обедают. Я прошу официанта принести мне кружку пива. Здесь разрешают выпить одну кружку пива. Не больше и не меньше. Костя тоже хочет пива, и официант приносит два высоких бокала с янтарной жидкостью. В отличие от Питера, здесь не дают пива с пеной. Просто не принято такое надувательство. Ведь все понимают, что пена — это воздух, поэтому пиво должно быть налито до краев. Хотя иногда бывает жалко, так хочется пива с пеной.

Через пятнадцать минут мы уезжаем из Гринленда. Моих преследователей все еще не обнаружили. Пока они придут в себя, пройдет много времени, и я смогу спокойно приехать домой вместе с Костей. А заодно купить билет в Огасте для Саши. Иначе зачем я устроил этот цирк? Только для того, чтобы посчитаться с Оглоблей? Но я ведь не идиот. Они могут ждать меня у дома уже другой группой. А вот если они отстанут хотя бы на два часа и потеряют меня из вида, то я успею доехать до Огасты. Когда у меня будет билет для Саши, я смогу спокойно отправить ее в Сиэтл. Мне нужно было выиграть время, чтобы они не узнали, чем именно я занимаюсь в Огасте. Только и всего. И мое раздражение, мое внезапное нападение на преследователей, вся эта драка — всего лишь хорошо продуманный трюк. Пусть они думают, что меня достали. Что я сорвался из-за приезда сына и, вспылив, изувечил этих мерзавцев. На самом деле я точно рассчитал свое раздражение. И проявил его в тот самый момент, когда мне нужны были полтора-два часа, чтобы остаться вне их контроля. Что я и сделал.

У профессионалов вообще не бывает неконтролируемых поступков. Все должно быть рассчитано до мелочей. Даже кастет, который я заранее приготовил. Такие вещи тоже нужно просчитывать. Конечно, мне хочется остаться с Костей. Отправить Сашу в Сиэтл и остаться со своим сыном. Чтобы охранять свой дом. Они не посмеют к нам сунуться. Надеюсь, что не посмеют. Теперь нас двое, и у меня в доме есть оружие. Даже если вокруг дома появится взвод мерзавцев, то и тогда шансы будут равными. Я ведь стреляю отменно, несмотря на отсутствие левой руки. Косте нужно только не мешать мне и контролировать обстановку вокруг дома. И тогда мы справимся с любым противником.

Глупые мечты! Я ведь знаю, что это невозможно. И в Сиэтл должна лететь не Саша. Там должен быть Костя. Он не знает языка, не сможет спрятаться, не сумеет сориентироваться. Ближайшие несколько недель он должен пожить у моей родственницы в Сиэтле. После того как все закончится, я смогу его вытащить. Если, конечно, смогу, но другого выхода у меня нет. Я смотрю поочередно на Костю и на Сашу. У меня двое детей, и я отвечаю за них перед Богом. И перед самим собой. Как я хочу остаться подольше с Костей, поговорить с ним по душам, рассказать ему о своей жизни, расспросить его обо всем.

Я ведь точно знаю, что никто ко мне не сунется. И даже избитый Оглобля не посмеет пикнуть. Его разбитое лицо — всего лишь маленькая проблема самого Оглобли. Я нужен мистеру Барлоу совсем для другого дела. И значит, я должен продумать свой план во всех деталях, чтобы в любом случае спасти Сашу и Костю. Особенно его. Чтобы вытащить сына из этого дерьма, прежде чем нырну туда сам.

ОЛД-ТАУН. ШТАТ МЭН
ЗА ТРИ НЕДЕЛИ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Второй раз мистер Барлоу позвонил через несколько дней, как и обещал. У меня было время подумать. Многое я передумал за эти дни. И жизнь свою вспоминал в общем-то не очень счастливую. Другой мечтал бы о такой судьбе. Американский миллионер, получил гражданство, устроился в стране, куда тысячи людей пытаются пробиться. Но не могу назвать себя счастливым. Какой я, к черту, счастливый человек? Сначала мое ранение, ведь не все с войны инвалидами возвращались. И погибло всего пятнадцать тысяч человек. За столько лет. Конечно, этих пацанов жалко, только когда я однажды «Рэмбо» посмотрел, то подсчитал, что герой один убил больше наших, чем на самом деле погибало в год. А ведь офицеры имели специальный приказ и старались беречь людей.

Действовали мы иногда жестоко, не всегда цивилизованными методами. Да и афганцев за настоящих противников не считали. Чаще всего мы блокировали их населенные пункты, а разбираться с мятежниками предоставляли «народной армии». Что такое гражданская война, знаете? Нашу войну уже никто не помнит, она восемьдесят лет назад была. А вот я вам скажу, что это такое. Это не тогда, когда брат на брата. Это еще не самое страшное. Это когда вся мразь, все страшное, что есть в людях, наружу выходит. Это когда люди счеты начинают сводить друг с другом, прикрываясь какими-то надуманными идеалами.

Кто-то дочь свою не отдал за племянника из вашего рода, кто-то раньше вас обидел, чей-то дядя служил чиновником и не помог вам в приобретении нужного участка земли, кто-то обижен на соседа, который не дает воду. Ах, сколько поводов для обид! И сколько недовольных. У соседей, друзей, родственников всегда есть обиды друг на друга. В нормальном обществе это может кончиться сплетнями, а во время гражданской войны истреблением целых семей. Вот когда люди сводят счеты по-настоящему. И ни одна самая страшная война не может сравниться с гражданской.

В общем, все так глупо получилось. А потом эти страшные годы перед распадом, когда и хлеба купить не могли. И моя жена, с которой я не сумел пройти испытания. Как это говорят в церкви? «И буду любить тебя в горе и в радости». В радости мы еще как-то жили, а когда случилось горе, она отказалась не только меня любить, но и вообще нормально жить рядом со мной. Ей ведь казалось, что я не просто руку потерял, а будущее наше загубил. Мое и Костино. И конечно, ее будущее, чего она мне простить не могла. В мечтах она себя генеральшей видела, а не женой однорукого инвалида, списанного из армии и получающего нищенскую пенсию.

Ну, а потом я ушел из дома. Я никогда не считал, сколько людей застрелил. Тридцать? Тридцать пять? Я был профессионалом, получал заказ и его выполнял. Среди тех, кого я убирал, были в основном мерзавцы. Потом я узнавал, что это были либо просто бандиты, либо абсолютные беспределыцики. Конечно, среди них были и запутавшиеся люди. Двое или трое. Не знаю точно. Но наверное, они тоже были кому-то нужны, имели семьи, детей. Я иногда думал об этом. Не всегда поступал я праведно, не всегда. И если ад существует, гореть мне в этом аду за мои преступления. За этих двух или трех заказанных бандитами и убитых из моей винтовки. Я ведь почти никогда к жертве близко не подходил. Мне это было не нужно. Я любую цель достану на расстоянии пятидесяти метров. Хотя однажды я видел, как стреляют истинные мастера, чемпионы мира по стрельбе из пистолета. Вот это мастерство. Такая реакция и кучность, как будто автомат стреляет, а не человек. Но это спортсмены экстра-класса, а я был всего лишь наемным киллером.

Барлоу позвонил через несколько дней. И хотя я внутренне уже был готов к новому разговору, но когда услышал его голос, невольно вздрогнул. Уж очень неприятно было слышать голос Барлоу еще раз.

— Здравствуйте, господин Келлер, — приветливо поздоровался он, — с вами говорит Барлоу. Мы с вами уже встречались.

— Да, я вас узнал.

— Вы не станете возражать, если мы встретимся где-нибудь в ресторане? Например, в мексиканском ресторане, находящемся недалеко от вашего дома.

— Когда нужно приехать?

Этот тип был умный. Он ничего не говорил по телефону. Хотя наверняка знал, что я не пойду в полицию. И может быть, его люди все эти дни прослушивали мои телефонные разговоры.

— В восемь вечера, — сообщил он. — Вас устроит?

— Я приеду, — трубку я положил, не дожидаясь, когда он попрощается. Они все обо мне узнали. И наверняка выяснили, что я любил бывать в мексиканском ресторанчике, расположенном у дороги, где Пабло и его жена кормили клиентов острой мексиканской пищей. У них работали трое ребят — один пуэрториканец, один афро-американец и один китаец. Мне иногда казалось, что Пабло специально набрал себе таких помощников, чтобы подчеркнуть своеобразие ресторана. Других подобных заведений в городе не было. В центре находился один итальянский ресторан и один стилизованный под английский паб небольшой бар рядом с полицейским участком. Было еще несколько закусочных, вездесущий «Макдоналдс» и несколько заведений подобного рода.

Кстати, в нашей полиции работали всего два человека, которые всех знали в лицо и их тоже знали в лицо. Они, кажется, не носили оружия, и вообще в городе Олд-Таун не случалось никаких преступлений. Иногда кто-то превышал скорость, направляясь мимо нашего городка к канадской границе. Иногда в городе появлялся бомж, пытавшийся найти работу. Несколько раз пропадали мелкие вещи. Один раз угнали машину, но ее сразу же нашли. Оказалось, что ребята решили пошутить. В этом городке не было вообще никаких преступлений. Здесь не было даже драк, когда молодые ребята устраивают в барах состязания «боевых петухов», пытаясь доказать свою состоятельность. Ничего подобного здесь не было. Это был типичной американский сонный, тихий, захолустный, провинциальный городок. И ресторанчик Пабло был местной достопримечательностью, куда приезжали и мэр нашего городка, и священник нашего небольшого прихода, и даже мистер Кервуд, единственная звезда, живущая в нашем городе, конгрессмен штата Мэн от нашего городка. Хотя, по большому счету, кого еще могли выбрать, если не самого богатого и умного человека в этих местах?

На этот раз Барлоу сидел за столиком один. Во всяком случае, рядом с ним никого не было. Я прошел к столу и попросил Пабло принести мне пива. В небольшом зале четыре или пять столиков были заняты. Я быстро посмотрел на всех сидевших за столами. Некоторых я, конечно, знал, это были жители из нашего городка. А вот двоих незнакомцев, усевшихся в углу так, чтобы оттуда просматривался наш столик, я видел впервые. Значит, мой собеседник приехал не один. Он привстал, увидев меня. Когда я сел, Барлоу утвердительно кивнул и опустился следом.

— Мне говорили, что за столько лет вы не разу ни напились. Сохраняете форму? Или иногда выполняете заказы? Говорят, что два или три раза в год вы исчезаете на несколько дней, и никто не знает, куда именно вы уезжаете. Даже ваша дочь. Это правда?

— Не знаю.

Я не собираюсь ничего рассказывать Барлоу, тем более что я действительно иногда покидал городок, но совсем не для того, чтобы уже в Америке заниматься своим ремеслом. У меня были для этого другие, более веские причины. Я привык всю жизнь полагаться только на себя, во всяком случае, последние пятнадцать лет меня здорово била судьба, и я старался сделать все, чтобы подготовиться к любой неожиданности.

— Откуда у вас такие деньги, мистер Келлер? — интересуется Барлоу. — Роскошный дом, машины, даже самолет. Только не говорите, что вы получаете свои проценты за акции. Мы все выяснили. Сначала нужно купить акции, чтобы получать такие проценты. Откуда вы взяли ваш начальный капитал?

— Это не ваше дело, — отвечаю я довольно грубо. — Вы же все знаете про мои деньги.

— Думаю, что знаю, — улыбнулся Барлоу, — за исключением источника их получения. Мы постарались проследить, но выяснилось, что вы чрезвычайно ловко действовали. Открывали счета в больших городах и переводили туда по пять-десять тысяч долларов. Затем, выждав некоторое время, вы концентрировали деньги на одном счете, переводя их небольшими суммами с интервалами в несколько месяцев. И когда на искомом счету накапливалась достаточно крупная сумма, вы покупали акции технологических компаний и получали дивиденды с этих акций уже на абсолютно законных основаниях.

— Вы, наверное, работаете директором ЦРУ или ФБР?

— Не преувеличивайте мои возможности, мистер Келлер. Я всего лишь скромный адвокат. Но мои друзья помогли мне собрать нужную информацию. И поэтому если вы вдруг заартачитесь, мы готовы предоставить полиции все номера счетов в банках, откуда поступали деньги на покупку акций. По всем вашим счетам, — победно улыбается Барлоу.

— Покажите мне счета, — я все еще не могу поверить, что в этой стране самых надежных банков мафия может добраться даже до моих счетов.

Один из ребят Пабло приносит мне пиво. Это курчавый пуэрториканец с задорной мальчишеской улыбкой. Ему лет семнадцать или чуть больше, и он радуется жизни, своей работе и верит в людей, которые его окружают.

Барлоу смотрит на меня, скептически фыркает и говорит:

— Не будьте идиотом, Воронин. Если мы смогли выяснить все про ваше прошлое, то наверняка смогли узнать и про ваши счета.

— Покажите мне номера счетов и названия городов, чтобы я вам поверил, — в меня словно вселился бес.

Я не могу доверять его словам. Иначе получится, что ради меня они проверили десятки банков. Неужели такое возможно? Хотя почему десятки? Акции покупались через три банка. В Бостоне, в Нью-Йорке и в Огасте. Значит, стоит проверить, откуда поступали деньги на мои счета в эти три банка, чтобы получить всю информацию. Но как они смогли влезть в банковские системы? Неужели здесь не просто русская мафия, а за ними стоит еще кто-нибудь? У русской мафии нет таких колоссальных связей.

Барлоу смотрит на меня. Он пьет какой-то коктейль красного цвета. Наверное, без спиртного. Американцы помешаны на своем здоровье, и этот тип не станет пить спиртное в таких количествах. Он достает свой портфель, лезет в него, вытаскивает оттуда распечатки и, насмешливо фыркнув, протягивает мне бумаги.

Я был готов во всему, но эти бумаги меня потрясли. Не осталось ничего святого! Три крупнейших американских банка, можно сказать, самых лучших, самых известных. И вдруг — такой список! Здесь были все счета, откуда поступали деньги. Абсолютно все. Мистер Барлоу торжествующе смотрел на меня. Теперь нужно изобразить досаду, смущение, даже гнев. Я просматривал список, убеждаясь, что американская система работает все-таки гораздо лучше, чем о ней думает даже мистер Барлоу. Им удалось установить все счета, откуда поступали деньги. Они проконтролировали и все покупки акций. Но они не знают о моих деньгах, оставленных в Чикаго. Там на счету лежит сто тысяч долларов на чужое имя, на которое я открыл себе карточку. Кроме того, в Детройте в сейфе одного из банков у меня лежит ровно миллион долларов наличными. И об этих деньгах, лежащих в моем персональном сейфе, не знает никто, даже Саша. Это моя страховка на будущее. Деньги положены анонимно на человека, знающего номер шифра. А ключ и шифр известны только мне. Поэтому я кусаю губы от досады и возвращаю список Барлоу. Пусть считает, что снова одержал победу. Нужно будет немного запаниковать и постараться перевести часть денег куда-нибудь в другие места. Чтобы они следили за мной и получали удовольствие от этой игры в кошки-мышки. Чтобы они были уверены, что держат ситуацию под полным контролем.

— Откуда он у вас?

Я невольно повышаю голос, и на меня оглядываются остальные посетители. Барлоу укоризненно качает головой, отнимая у меня бумаги.

— Не нужно так нервничать, — советует он шепотом, — эти списки — всего лишь страховка, чтобы вы никуда не исчезли. Поэтому давайте сразу договоримся, что мы постараемся о них забыть. Я лишь хотел убедить вас, насколько мы серьезные люди, и всякие игры с нами будут бесполезны. Даже если вы попытаетесь исчезнуть или каким-то образом нас обмануть, вам никуда от нас не деться. Рано или поздно вам понадобятся ваши деньги, и в любой момент, когда вы обратитесь в один из банков, где у вас открыт счет, вы можете быть уверены, что мы окажемся рядом. Ну это в крайнем случае. Я не думаю, что вы захотите все бросить и сбежать, а мы захотим контролировать вас столь нелепым образом.

— Что вам нужно? — спрашиваю я усталым голосом.

— Мы вам уже объяснили. Нам нужен такой человек, как вы, — на всякий случай Барлоу оглядывается по сторонам, словно здесь могут находиться агенты ФБР. Я подозреваю, что в ФБР даже не знают о существовании нашего городка.

— Я отказываюсь, — мне нужно сохранять раздраженный тон и обиженный вид. — Неужели вы не видите, что я инвалид, что у меня нет одной руки. Хотите, чтобы я снял пиджак и рубашку?

— Не нужно, — улыбается Барлоу, — мы хорошо знаем, как ловко вы стреляете правой рукой, Левша. И вы нам нужны. Мы назвали вам свою цену. Мы оставим вас в покое и дадим возможность спокойно жить со своей дочерью и тратить свое достаточно солидное состояние. Вы ведь миллионер, Келлер. Поэтому мы не станем вам предлагать пятьдесят или сто тысяч за вашу работу. Они вам не нужны. К тому же у вас могут появиться проблемы с Министерством финансов. Поэтому мы решили предложить вам такую сделку. Мы оставляем вас в покое, а вы выполняете для нас небольшую работу. Это очень хорошее предложение, учитывая, какие материальные затраты мы уже понесли, пока вас разыскали. Неужели вы думаете, что все эти счета мы просто списали с компьютеров американских банков? Или вашу биографию. Представляете, сколько людей было задействовано и сколько сил потрачено, чтобы все узнать и просчитать. И теперь ваш отказ может нас просто разорить. Мы не так богаты, как вы, мистер Келлер. Или мне лучше называть вас по-другому?

— Хватит, — поморщился я. — Не нужно так сильно давить на человека, мистер Барлоу. Иначе я могу сломаться. Если я соглашусь выполнить ваши условия, то при провале меня вполне могут посадить на электрический стул. А если я сдам вас полиции, то меня только вышлют из страны и передадут российским властям. И еще неизвестно, чем кончится моя депортация. Ведь я американский гражданин, и чтобы лишить меня гражданства, нужен суд, который докажет, что я получил его незаконным путем. Кроме того, другой суд должен будет дать согласие на мою депортацию. И наконец, еще один суд должен рассмотреть апелляцию моей дочери. Согласитесь, что выбор не в вашу пользу, мистер Барлоу. Мои деньги у меня никто не отнимет, даже если я преступил закон. Для этого потребуется еще один суд, который должен доказать, что они были получены незаконным путем. А подобное доказать невозможно. Я не очень хорошо знаком с американскими законами, мистер Барлоу, но я уже знаю, как в Америке защищают права простых граждан. И если мне нужно выбирать между электрическим стулом и затяжными судебными разбирательствами, которые только теоретически могут закончиться не в мою пользу, то что я должен выбирать?

— Убедительно, — улыбается Барлоу. — Только вы забыли, что у нас есть еще один, последний, аргумент. Найти другого специалиста, который не позволит вам дождаться окончания судебных разбирательств. И решит вопрос таким образом, что ваша дочь тоже не сможет подать через адвокатов апелляцию. Только не нужно нервничать. Вы меня понимаете? Мы ведь пока говорили о разумном компромиссе. А вы пытаетесь обсуждать эту тему, доведя ее до абсурда. Или до крайности. Зачем такие дикие сюжеты? Мне они совсем не подходят. Мы деловые люди, мистер Келлер. Вы выполняете наш заказ и получаете гарантированную, долгую, счастливую жизнь в Америке. У вас растет дочь, зачем оставлять ее круглой сиротой? Мы ведь не просим вас победить на соревновании пловцов или толкнуть штангу на Олимпийских играх. Мы не ставим нереальных задач, мистер Келлер. Мы реалисты. И поэтому мы просим вас сделать то, что вы делали много раз. Выполнить вашу работу. И я полагаю, что на этот раз плата будет самая высокая — больше, чем все деньги, которые вы до этого получили.

— Вы не понимаете, что это шантаж?

— Понимаю. Но вы нам нужны. Очень нелегко найти специалиста вашего класса. И с опытом, как у вас. И с таким послужным списком, — добавляет он, глядя на меня своими зелеными глазами.

— Я давно этим не занимаюсь. Уже много лет.

— Возможно, — согласился Барлоу, — но вы можете потренироваться. Говорят, что вы отменный охотник. Соседи могут рассказать, как вы бьете уток на лету. Вы ведь любите ездить на болота поохотиться?

Выше нашего городка тянутся болотистые места, где есть узкие тропинки для охотников. Если ехать на север по железной дороге в Пассадамкее, можно увидеть стаи пернатых, находящих себе пристанище на островках среди этих болот. Охотники очень любят такие места, хотя ходить там небезопасно. Три года назад я купил там небольшой охотничий домик, о котором многие даже не знают. Но про мою удачливую охоту действительно знают все соседи. Я никогда не возращаюсь без охотничьих трофеев. В Олд-Тауне меня уважают как инвалида, потерявшего руку на какой-то войне. Их мало интересует, на какой именно. Здесь принято особо уважать всех инвалидов.

Интересно, что этот тип знает даже такие подробности. Кто из моих соседей мог ему рассказать? Здесь почти никто даже не слышал о таком городе, как Ленинград. Или Санкт-Петербург, как его сейчас называют. За исключением местного библиотекаря, который вспомнил, что в этом городе короновали русских царей. А про Россию все знают, что это далеко и что там холодно. Там все пьют водку и ходят в меховых тулупах. Еще русские почему-то имеют космические корабли и атомные бомбы, которыми они все время угрожают Америке. Но наших жителей не интересуют такие страшные подробности, и поэтому они предпочитают ничего не знать о политике. Именно из-за аполитичности наших сограждан я так удивлен тем, что сказал Барлоу. Скорее, мои соседи расскажут что-нибудь инопланетянам, чем станут откровенничать с представителями мафии. Они вообще никогда не слышали о такой организации и видели ее только в кино про «Крестного отца».

— Я люблю охотиться, — соглашаюсь я с Барлоу, — но с вашим предложением согласиться не могу. У меня есть другое предложение. Более конкретное. Я забываю о нашей встрече, и вы отсюда уезжаете. Меня не интересует, кто вы и зачем сюда приезжали. Я не хочу больше играть в эти игры. Мне уже много лет, мистер Барлоу, я не мальчик. Если захотите, можете сдать меня полиции. Но я не могу и не хочу сотрудничать с вами. До свидания.

Я понимаю, что на этом наши отношения не могут закончиться. Но мне важно понять, насколько я им нужен. И почему нужен именно я. Барлоу растерянно смотрит на меня и молчит. Он только нервным характерным жестом теребит свою бородку. Я кричу Пабло, чтобы записал на мой счет и мое пиво, и коктейль нашего гостя. После чего сажусь в свою машину и уезжаю.

Несколько дней я ждал, когда они снова мне позвонят. Очевидно, они тоже советовались, как им поступить. Сашу я отвозил в школу и привозил на своем джипе, положив в него винтовку так, чтобы ее было видно. В местной школе неплохо поставлена дисциплина, и незнакомцы не смогли бы увезти Сашу незаметно для других. К тому же я особо проинструктировал дочку, как себя вести в таких ситуациях. Преимущество маленьких городков в том, что все знают друг друга, и если незнакомец появится рядом со школой, об этом сразу узнает весь городок. Не говоря уже о том, что скрыться из нашего городка не так просто. Полиция может вызвать вертолет, и похитителей сразу найдут. Из нашего Олд-Тауна есть только три пути. Либо по железной дороге — вверх к болотам или вниз к Бруэру. Либо прорываться на побережье по шоссейной дороге мимо редких кустарников, когда любую машину можно будет сразу вычислить. Либо попытаться прорваться через горный перевал к канадской границе. В любом случае украсть кого-либо и сбежать очень трудно. А в школе учится около двухсот учеников. И у всех есть мобильные телефоны. Через минуту после исчезновения Саши об этом будет знать вся полиция нашего штата. Очевидно, такие подробности мог выяснить и мистер Барлоу со своими хозяевами, если рядом со школой в течение нескольких дней не появилось ни одного незнакомца. Они поступили так, как я и предполагал. Решили «убедить» меня совсем другими методами. Если человека нельзя купить, его можно запугать. Это принцип любой мафии. Власть, основанная на страхе.

На этот раз незнакомцы появились неожиданно. В субботу я отвез Сашу в дом девочки, с которой она дружила и где я иногда позволял дочери оставаться ночевать. Там была большая семья. Пятеро детей, отец, мать, бабушка, дедушка. Очень нетипичная для американцев семья баптистов. Они жили большим поселением, и вокруг всегда было много людей. Я уже говорил, что уважаю верующих людей. Поэтому не имел ничего против дружбы Саши с одной из девочек. Я вернулся в ресторан Пабло и выпил немного пива, заказав острые кукурузные лепешки. А потом вышел к машине. Последние дни меня несколько расслабили, и я немного потерял форму. А может, я не рассчитывал, что они так дерзко нападут. Полагал, что они еще раз захотят со мной договориться.

Но у машины меня ждали. Сразу несколько человек. Меня ударили по голове и оттащили в лес. Били все трое. Особенно больно по почкам бил один — высокий и тощий, которого я сразу назвал Оглоблей. Я обратил внимание, что ни один из них не ударил меня по лицу. Они явно берегли мое лицо, чтобы я мог выполнить их заказ. Но удары по почкам очень болезненны. Этот сукин сын был большим специалистом. Я еще подумал, что нужно будет вернуть ему долг. Они били меня недолго, несколько минут, потом Оглобля наклонился и громко сказал по-русски:

— Хватит дурить, Левша. В следующий раз так дочь твою обработаем, что ты ее не узнаешь. И тебя раздавим, даже следов не найдут, — и еще раз ударил меня напоследок.

Я пролежал часа два, прежде чем немного пришел в себя. Главная моя задача была не просто добраться до машины, а сесть в нее незамеченным, чтобы Пабло и его помощники меня не увидели в таком виде. До машины я кое-как дополз. Открыв дверцу, я сумел влезть в салон автомобиля. И вдруг увидел, как вышел китаец, один из официантов Пабло. Он видел только, как я пытаюсь ему улыбнуться, и, ничего не понимая, стоял, словно вкопанный, глядя на меня. Мое лицо не пострадало, но пока я полз, весь вывалялся в грязи. Представляю, что он подумал. Впрочем, мне было уже все равно. Дав задний ход, я выехал со стоянки и направился домой.

Как может чувствовать себя человек, избитый до полусмерти? Думаете, что мне было так плохо? Нет, конечно, у меня все болело внутри, дико болели почки, я почти не чувствовал своих ног. Но зато у меня было неплохое настроение. Теперь я точно знал, что им не нужен другой специалист. Они охотятся за мной совсем не потому, что им нужен профессионал такого класса. Вернее, не только потому. Им нужен не просто специалист, им нужен именно я. Совсем несложно понять, что они не собираются оставлять меня в покое. И я не думаю, что они забросают меня своими «заказами». Нет, я им нужен совсем для другого. Именно человек с такой биографией, как у меня, должен сделать решающий выстрел. А потом какой-нибудь полицейский, уже купленный мафией, выстрелит в меня. Мне не дадут уйти живым. И моя физиономия нужна, чтобы предъявить ее к опознанию. Нужна моя биография профессионального киллера. Именно поэтому они так долго и подробно обо всем разузнавали. Именно поэтому они знают о моих счетах, переводах, акциях. Когда меня застрелят после того, как я выполню их заказ, вся эта информация попадет в газеты, надлежащим образом препарированная и обработанная. Теперь я знал, почему мистер Барлоу воспылал ко мне такой большой любовью. Они никогда не сдадут меня полиции. Им нужен именно такой человек. Исходя из обретенного опыта, уже вернувшись домой, я начал разрабатывать собственный план.

ОГАСТА. СТОЛИЦА ШТАТА МЭН
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

В Огасту мы приехали без приключений. Сумев оторваться на некоторое время от назойливого любопытства моих преследователей, я наконец остался один, чтобы устроить дальнейшую судьбу Кости. Если раньше я собирался отправить в Сиэтл Сашу, то теперь, после его приезда, я передумал. У меня было два относительно надежных места. И в Сиэтл нужно будет отправить Костю. Он не понимает по-английски, и на первое время ему понадобятся помощник и переводчик. Как бы ни была могущественна мафия, она не сможет прочесать такую огромную страну, как Америка, чтобы найти моих детей. Им даже в голову не придет искать их в Сиэтле. Оттуда у меня не приходило ни одного счета. Моя родственница не знает нашего телефона в Олд-Тауне, никогда мне не звонила, и я, соответственно, никогда не звонил ей.

Мы останавливаемся у центрального офиса железнодорожной компании. Из Буффало до Сиэтла идет железнодорожный состав, на который я беру билет первого класса без обозначения конкретной даты. Дату мы выберем сами. Остается лишь добраться до Буффало на автобусе. На всякий случай я узнаю, что из Огасты автобусы ходят каждый день. Купив билет и уточнив эти подробности, я могу быть спокоен за Костю. Если понадобится, он сумеет незаметно исчезнуть. Так, чтобы его никто не нашел. Теперь нужно подумать о Саше. Нужно сделать так, чтобы она тоже могла исчезнуть незаметно для мафии. Именно поэтому я подъезжаю к офису авиакомпании «Эйр Америка» и покупаю билет первого класса до Сан-Франциско. Регистрирую билет на ее фамилию. Пусть они считают меня немного чокнутым и растерявшимся от безысходности отцом. Если они могли проверить мои банковские счета, то сумеют проверить и списки авиапассажиров. Значит, они будут ждать Сашу в Сан-Франциско или в Бостоне, откуда она якобы должна вылететь. Затем я еду в офис местного нотариуса и регистрирую там дарственную на мой дом.

Уже выходя из офиса, я вижу, как рядом затормозил серебристый «Крайслер», из которого вышел наш сосед — член законодательного собрания нашего штата Уильям Кервуд.

Он увидел меня и улыбается, как доброму знакомому. На его загорелом лице широкая улыбка. Темные волосы с легкой сединой красиво уложены. Он нравится женщинам. Красивый, мужественный, загорелый, умеющий красиво говорить и толково объяснять.

— Здравствуйте, Алекс, — обрадованно говорит он, протягивая мне руку. — Что вы здесь делаете, в нашей Огасте? Я думал, вы никогда не приезжаете в столицу нашего штата. Или вы решили заняться политикой?

— Нет, Уильям, это не для меня. Приехал мой сын, о котором я вам говорил. Он прилетел из России, и мы с дочерью ездили в Бостон, чтобы его встретить.

— Прекрасно, — обрадовался Кервуд, — познакомьте меня с ним.

Мы подходим к нашей машине, и я зову Костю. Он, явно смущаясь, выходит из автомобиля. Черт возьми, я могу гордиться таким парнем. Он чуть выше Кервуда и столь же широк в плечах. Такие ребята обычно нравятся девушкам. Видимо, он сразу понравился и Кервуду. Такой парень не может кому-то не понравиться. Или во мне говорят только отцовские чувства?

Кервуд пожимает ему руку и говорит, что рад новому знакомству. Я перевожу его слова на русский язык. Костя кивает и что-то бормочет. Он еще не привык разговаривать с американскими конгрессменами, даже если они всего лишь заседают в законодательном собрании такого штата, как наш. Но довольный Кервуд улыбается и хлопает его по плечу. Знакомство состоялось. Кервуд приглашает нас приехать в гости и познакомиться с его женой и дочерьми. У него прекрасные девочки, хорошо воспитанные американские девочки, которые учатся вместе с Сашей. Вообще, в нашем городке все дети учатся в одной школе. Здесь нет сословного деления. В Америке уже давно нет расового или национального разделения. Здесь вы американец, независимо от цвета кожи, национальности и веры. Могут быть, и почти всегда бывают, только сословные разделения по имущественному признаку. Но это в больших городах, как Нью-Йорк или Лос-Анджелес. В маленьких городках, где все друг друга знают, такое разделение немыслимо. Все ходят в единственную школу, которая есть в нашем городке. Так проще и удобнее. Может быть, потом наши девочки уедут учиться в Гарвард, а дети Пабло останутся в городе помогать ему работать в ресторане, но это будет после окончания школы. А пока все равны и все ходят в одну школу. Наверное, это правильно.

Когда-то и у нас была страна, где все были равны. Мы развивались даже более гармоничным образом. В нашей стране все были равны по-настоящему, ведь богатых не могло быть.

Или, вернее, почти не было, а жулики, получавшие свои миллионы неправедным путем, очень боялись афишировать свое богатство. В отличие от Америки, у нас не было даже имущественного разделения, не говоря уже об остальном. Мы были советскими людьми. И прибалты, плохо говорящие по-русски, и чукчи, про которых ходило столько анекдотов, и таджики с киргизами, которых я всегда путал и которые часто не знали русских слов. Но все мы были гражданами одной великой страны, и таджик пользовался такими же правами, как русский, грузин, латыш или чуваш. Был антисемитизм, я иногда видел, как зажимали евреев, не принимая их в институты или в университеты. Но я не думаю, что это была продуманная государственная политика, как сейчас иногда пишут. Ведь в наших академиях и институтах все равно было больше всего евреев. И наверное, это правильно. Если они самые предприимчивые и умные, то куда им еще идти в социалистическом государстве? В Америке они могут заниматься бизнесом, а что им было делать в бывшем СССР? Многие уезжали, самые талантливые становились известными деятелями культуры, нередко меняя свои фамилии. А остальные двигали вперед науку в государстве, которое не всегда их ценило.

В общем, это сейчас я понимаю, что мы жили в нормальной стране. Если бы ее не оболгали, не развалили, не растащили по кускам. Даже сейчас, живя в Америке и будучи богатым человеком, я понимаю, что идея равенства людей и социальной справедливости была самой великой идеей, которая могла появиться в нашей цивилизации. И которую мы предали и отвергли.

Кервуд не мог ограничиться несколькими словами. Он произнес настоящий спитч о нашей прекрасной семье, о нашем потрясающем городке, о нашем штате — лучшем штате Америки. Конечно, он немного загнул, но мне было приятно его слушать. И приятно видеть, как Костя внимательно прислушивается к незнакомым ему словам американца. Закончив, Кервуд энергично пожал руку Косте, затем Саше, на прощание еще раз пожал руку мне, заставив меня пообещать, что мы обязательно к нему заедем. И уехал в своем «Крайслере».

— Наверное, богатый человек, — задумчиво произнес Костя, глядя на отъезжающую машину.

— Богатый, — согласился я, усаживаясь за руль, — только ты не суди по машине. У меня тоже есть «Крайслер», хотя немного другой модели. У меня «Конкорд», а у него модель LHS, но, в общем, фирма одна и стоят они примерно одинаково. В Америке у всех по несколько машин. Здесь это норма, а не показатель богатства.

— Ты же сказал, что он еще и сенатор.

— Он конгрессмен от нашего города в законодательном собрании штата. Но в общем, ты прав. Он самый богатый человек в нашем городе и, наверное, в округе. Говорят, что он контролирует компании, оборот которых превышает несколько сот миллионов долларов. И сам стоит не меньше сотни. Но для Америки это нормальный миллионер. Здесь любой известный актер или бизнесмен стоит несколько сотен миллионов.

— Богатая страна, — немного уныло согласился Костя, — а наша, выходит, бедная.

— Ничего ты не понимаешь, — разозлился я. — Какие они богатые? Они работают с утра до вечера, поэтому так и живут. На самом деле их страна гораздо беднее нашей. И нефти здесь меньше, и газа, и золота. Нам нужно меньше болтать, меньше пить, меньше воровать. И работать, работать с утра до вечера, с вечера до утра. Как работают они. Вот тогда Россия и будет самой богатой страной в мире.

— И ты веришь, что так будет? — немного насмешливо спрашивает Костя. — Давно ты не был у нас, отец, многое, наверное, позабыл.

— Будет, — упрямо говорю я ему. — Вот такие, как ты, появятся. Молодые, сильные, умные. Которые зарабатывать хотят, а не воровать. И все у нас будет.

Костя молчит. Наверное, он не согласен. Я его понимаю. Что он видит в своем банке?

Кто туда приходит? Здесь банк — обычное место для любого американца, даже с очень небольшим достатком. Американец не понимает, как можно хранить деньги дома или в кармане. Это глупо и нерационально. Деньги должны работать и приносить прибыль. А у нас есть миллионы людей, которые ни разу в жизни не были в банке. Я помню, как по телевизору показывали август девяносто восьмого, что тогда творилось в России. Скажите этим людям, что деньги нужно хранить в банках. Они плюнут вам в лицо. И правильно сделают. В Америке есть закон. Любой вид вклада до ста тысяч долларов застрахован государством, а у нас? Как там обманывали, я еще помню по началу девяностых. Все эти «пирамиды». И люди верили, что успеют, сумеют выскочить из этой чертовой карусели раньше, чем она рухнет. Покажите мне, кто успел. А я покажу вам тех, кто не успел. Догадываетесь, какое будет соотношение? Хотя почему я так нервничаю? Все правильно. Америка выиграла третью мировую войну. Выиграла, и теперь победитель. А мы проиграли свою войну. Даже не так, мы капитулировали. Господи, как мы могли так бездарно отдать все, что имели?!

Никогда не прощу им такого предательства. Всей этой шушере, которая развалила страну. Дело даже в не в предательстве, они не были предателями. Они были просто слабыми и некомпетентными людьми, оказавшимися не на своем месте. А потом власть стали рвать на части национальные лидеры, вдруг осознавшие, что можно на этом заработать и политический, и материальный капитал. Не хочу вспоминать об этом. Я мотнул головой. Костя взглянул на меня:

— Все-таки веришь, что у нас жизнь наладится?

— Верю, — упрямо говорю я ему, — обязательно наладится. Иначе и быть не может.

— Поэтому ты здесь и в Россию возвращаться не хочешь? — немного насмешливо спрашивает он меня.

Если бы это был не Костя, я бы врезал ему в зубы. Ну как ему объяснить, что нельзя мне обратно в Россию. Что числится на мне столько всякого… Меня ведь до суда уберечь не смогут, в камере придушат. И я это прекрасно знаю. Как ему объяснить, что я несколько раз ночью плакал. И однажды Саша пришла из своей спальни и сидела рядом со мной. Это когда я Невский проспект во сне увидел. Будто идем мы по Невскому вместе с Костей и его мамой. И вокруг столько солнца, столько улыбающихся людей. Господи, как я заревел во сне! Я ведь свой Ленинград очень любил. Пусть его потом они назвали по-старому, я ведь все равно ленинградец. Это у меня мама-блокадница, чудом выжила в городе. Это мой отец защищал его от фашистов шестьдесят лет назад. И я не могу вернуться в свой родной город. Не мог столько лет увидеть и обнять своего сына. Как мне все это ему объяснить?

Я затормозил. Лег головой на руль и смотрю перед собой. Словно опять в Ленинграде оказался. И шпиль Адмиралтейства вижу. И Васильевский остров. Я здесь прочитал строчку одного поэта, тоже ленинградца, который раньше меня уехал. Он написал: «На Васильевский остров приду умирать». Я бы пополз туда умереть. Честное слово, прополз бы все расстояние от нашего города до Ленинграда, если бы мне разрешили туда вернуться. Только мне нельзя.

Сзади гудели машины. Я очнулся. Костя испуганно смотрел на меня.

— Что с тобой случилось? — спросил он.

— Ничего, — мы снова тронулись, — немного задумался. Ты извини, со мной иногда такое случается. Словно наваждение какое-то. Город наш вспоминаю, людей, тебя маленького. Я ведь столько лет хотел тебя увидеть. И не говори мне, что я не хочу вернуться. Очень хочу, Костя, больше всего на свете хочу. Только нельзя мне. Грехи за мной водятся непрощенные. Нельзя мне обратно. Понимаешь?

Он кивает головой, ничего больше не спрашивая. И на том спасибо. Мы едем дальше. Пока наших преследователей не видно. Наверное, Оглобля уже пришел в себя, но звонить боится. Нужно будет объяснять, как они могли меня упустить. Двое здоровых мужиков не справились с одноруким инвалидом. Нужно будет объяснить Барлоу, почему они меня потеряли. Хотя все равно мне никуда не уйти. Слишком известная примета — моя левая рука. Кроме того, уходить всем троим глупо. Они нас сразу вычислят. Поэтому я и попросил у Барлоу несколько недель, чтобы подготовить пути к отступлению. Он думает, что я готовлюсь к тому, чтобы выполнить его «заказ». Пусть думает. Правда, на всякий случай он прикрепил ко мне своих парней. На случай, если я попытаюсь сбежать. Глупо пытаться. Он думает, что рассчитал все мои ходы, перекрыл мне все пути к отступлению. Только он не знает, какую науку выживания я прошел в России. Там было гораздо сложнее, чем здесь.

В Америке вся мафия — это детский сад по сравнению с нашими отморозками. У них, чтобы убрать человека, нужно собрать всех руководителей мафии, получить согласие, найти исполнителя, заплатить ему, обговорить все детали. У нас в стране любой бомж за тысячу долларов согласится выстрелить из пистолета. Только найди ему оружие и дай деньги. У нас неуважение к человеку вообще и к человеческой жизни в частности в крови. Для нас миллион погибших — статистика. У американцев помешательство на жизни каждого их гражданина. Каждого. Может, поэтому мы в таком дерьме, а они купаются в роскоши?

Пока мы доедем до нашего дома, Барлоу уже будет знать, что я сорвался. Пусть узнает. Пусть задумается. Мне важно показать себя несколько растерявшимся и неуверенным в себе человеком, который боится за своих детей. Пусть он удвоит, утроит число моих преследователей. В решающий момент они все равно не смогут нас остановить. Я продумал свой план в деталях. Когда мне понадобится, Костя и Саша исчезнут, а я останусь один с этой бандой. И тогда уже я буду диктовать правила игры, на которую я вынужден был согласиться.

ОЛД-ТАУН
ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Нужно отдать должное Барлоу, психологию он тоже немного знал. Не стал сразу звонить мне, пока я в себя приходил. Ему важно было, чтобы я постоянно находился под впечатлением от нападения этих молодчиков. Ему было важно меня не просто заставить, а сломать, чтобы я выполнял их волю. Несколько дней рядом со мной никого не было. Хотя когда я поехал в Бангор, где стоял мой самолет, за мной сразу увязалась машина. И потом в аэропорту мне сказали, что какие-то незнакомцы спрашивали меня и просили показать им, в каком ангаре стоит мой самолет. Итак, они уже знают про самолет. Значит, при любом варианте использовать мой самолет нельзя. Они могут прикрепить к нему какое-нибудь небольшое устройство, которое даст сигнал на землю, где именно я нахожусь. Или взорвут мой самолетик к чертовой бабушке, если я попытаюсь сбежать. Или вообще не дадут мне взлететь. Вариантов много, но каждый из них ведет к моему поражению. Поэтому про самолетик лучше забыть. А еще лучше его продать. Но уже поздно что-либо предпринимать. Деньги, которые я получу за самолет, мне все равно никуда не спрятать. Пусть они думают, что аэропорт в Бангоре — мой резервный вариант.

Я вернулся домой поздно вечером и удивился, увидев, что горит свет. Саша должна быть остаться у своих друзей-баптистов. И в доме никого не должно было быть. Хотя странно, что мои собачки молчат. У нас три собаки, и они обычно реагируют на незнакомцев. Непонятная ситуация всегда очень беспокоит. Я оставил машину около дома и с тяжелым сердцем открыл дверь. Эту картину я никогда не забуду. На диване сидели Саша и мистер Барлоу. Они о чем-то мирно беседовали, и Саша улыбалась гостю. Сколько раз я предупреждал, чтобы она не разговаривала с незнакомцами! И тем более никого не пускала в дом. Конечно, наши собаки не станут реагировать, если Саша сама открыла дверь и впустила в дом этого мерзавца.

К счастью, он был один. Если бы здесь оказался кто-то еще из его подручных, я бы наверняка снова не сдержался. Но Барлоу умел просчитывать варианты. Я даже думаю, что он был настоящим адвокатом и настоящим психологом. Он сумел так разговорить обычно замкнутую Сашу, что она весело смеялась и отвечала на любые вопросы этого типа, которого видела впервые в жизни.

— Здравствуйте, мистер Келлер.

Барлоу поднимается с дивана, предусмотрительно не протягивая мне руку. Я бы все равно не пожал ее. Вместо ответа я подошел к Саше и спросил у ней по-русски, надеясь, что этот тип ничего не поймет. А если поймет, то тем лучше.

— Почему ты дома? Разве ты не должна быть у своей подруги?

— Я приехала домой из-за тебя, — удивилась Саша. — Мне позвонили и сказали, что ты поздно приедешь и просил, чтобы я была дома.

— Кто позвонил?

— Ты сам. Ты говорил с мистером Джеймиссоном. И он привез меня домой.

Джеральд Джеймиссон был тем самым главой баптистской семьи, которому я так верил. Неужели он мог связаться с мафией? Никогда в жизни не поверю. Но тогда почему он привез девочку домой? Нужно разобраться.

— Вы, наверное, удивлены моим появлением здесь, мистер Келлер? — решил вмешаться Барлоу. — Если возможно, я бы хотел поговорить с вами наедине.

— Мне не о чем с вами разговаривать, — грубо обрываю я его, и Саша озадаченно смотрит на меня.

— Напрасно вы так нервничаете, — почти ласково упрекает меня Барлоу. — Вы ведь не знаете, какое предложение я вам сделаю.

Мне нельзя пугать дочь, и поэтому я не выбрасываю этого мерзавца из дома. Нельзя, чтобы она почувствовала себя виноватой. С другой стороны, она должна понимать, что ни при каких обстоятельствах нельзя пускать в дом чужих. Хотя в нашем городке никогда не было чужих. Здесь не закрывают входных дверей. И кроме моих собак, остальные не реагируют на присутствие посторонних. Здесь даже собаки живут своей благодушной жизнью.

— Почему ты пустила домой чужого человека? — снова спрашиваю я Сашу по-русски.

— Ты ведь принимал его дома, — оправдывается дочь. — Он сказал, что ты взял его своим адвокатом. В прошлый раз, когда он приезжал, ты сказал, что он адвокат.

Это действительно мой промах. Я так хотел скрыть от дочери само существование Барлоу, что не стал в деталях рассказывать, какую именно организацию представлял наш гость. Это будет мне урок на всю жизнь. И все-таки, как Джеймиссон мог пойти на такое? Как он мог привезти девочку домой, не поговорив со мной?

— Поднимись к себе, — попросил я Сашу, — мы потом с тобой поговорим.

Саша вежливо, но уже гораздо холоднее прощается с Барлоу. Она поняла, что незваный гость ей соврал, а дети этого не прощают. Когда она ушла, Барлоу сел на диван и вздохнул:

— Прекрасная девочка. У меня тоже растет дочь, она сейчас учится в Спрингфельде…

— Хватит, — грубо прерываю я его разглагольствования. — Мало того что вы подослали ко мне ваших громил, вы еще посмели снова появиться в моем доме.

— Мне казалось, что вы поймете, — возразил Барлоу. — Дело в том, что в организации, которую я представляю, есть разные люди. Вы должны нас понять. Среди членов нашей организации есть люди, которые не любят тратить время на убеждение. Они полагают, что лучший вариант решения любого вопроса — сила. Или пуля. Если хотите, то, что произошло, было спровоцировано отчасти и вашим упрямым нежеланием с нами сотрудничать. Мне с трудом удалось отговорить их от последующих акций подобного рода. Догадываетесь, что может произойти с вами или с вашей дочерью?

— Вы пришли сюда, чтобы угрожать?

— Нет, на этот раз нет. Я уверен, что как только я выйду отсюда, вы позвоните досточтимому мистеру Джеймиссону и попытаетесь узнать, почему он привез девочку домой и оставил ее одну. И я могу предсказать, что именно он вам сообщит. Он расскажет вам, что вы сами позвонили ему и попросили об этой услуге. Я думал, вы умнее, Левша. Вы должны понять, какую организацию я представляю и какими возможностями мы располагаем. Голосовой синтезатор изменит голос настолько, что даже моя скороговорка будет походить на ваш голос. Остальное несложно. Нужно набрать номер и убедить мистера Джеймиссона привезти сюда вашу девочку. Представляете, что может случиться в другой раз? Вы ведь не сможете ее все время прятать. А вдруг вы позвоните ей и попросите срочно приехать? И здесь будут совсем другие люди, мистер Келлер. Я говорю об этом с болью в сердце. Поверьте, мне искренне не хочется такого развития событий.

— Вижу, как вы переживаете, — зло пошутил я. — Это написано у вас на лице.

— Не нужно, — поморщился Барлоу, — не переходите на личные оскорбления, мистер Келлер, зачем вам это нужно? Я хочу решить вопрос к обоюдному согласию. Я хочу сделать так, чтобы всем было хорошо…

— И даже нашей жертве, — не удержался я от сарказма.

Барлоу внимательно посмотрел на меня. Покачал головой.

— Какой вы едкий человек, мистер Келлер. Я думал, русские люди более великодушны. У вас должна быть широкая душа.

— Это от частого общения с русскими людьми вы стали адвокатом мафии? — снова не удержался я, перебив своего собеседника.

Зеленые глаза моего гостя стали мутными от бешенства. Но он был сильным человеком и сумел сдержаться.

— Я боюсь, что мы не сможем продолжать разговор в подобном тоне, — ледяным голосом предупредил он меня. — И вы вынуждаете меня сказать, что я здесь для того, чтобы сделать вам последнее предупреждение. Последнее предупреждение мафии, если хотите. Вы еще не поняли, что никаких других вариантов просто нет. Нам нужен такой специалист, как вы, и мы собираемся поручить работу именно вам. А вы должны согласиться, чтобы сберечь все, что у вас есть. В том числе и вашу дочь. Если мы сейчас закончим разговор и я уйду отсюда, не договорившись с вами, то не поставлю и одного доллара за вашу жизнь, господин Келлер. Ни одного доллара против тысячи. В этом городке всего двое полицейских, и они не успеют даже приехать к вам на помощь. Люди, о которых я говорю, — достаточно серьезные люди. Они возьмут штурмом ваш дом, и вы пожалеете, если вас сразу не убьют. Это не угроза, такова реальность и я вынужден ее вам сообщить. Если я назову вам имя нашего «клиента», вы поймете, на каком высоком уровне решено задействовать именно вас. И никто вам не поможет в этой стране. Ни американская полиция, ни все судьи Америки, ни даже сам господин Президент. Ни одна программа «защиты свидетелей» не спасет вас и вашу дочь от возмездия. У вас нет вариантов, Алекс Келлер, вы должны или согласиться, или умереть. Третьего не дано.

— Иногда бывает третий вариант, — вдруг сказал я, вспомнив свою эпопею с Касимовым.

— Что? — не понял Барлоу.

— Иногд

БАРСЕЛОНА.

ЗА ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ДО НАЧАЛА СОБЫТИЙ

Взрыв прогремел неожиданно. Собственно, любой взрыв всегда бывает неожиданным. Прохожие в ужасе замерли. Некоторые попадали на землю, раздался громкий женский крик, заплакал ребенок. Взорвавшийся автомобиль повредил несколько машин, припаркованных рядом. Двое сотрудников полиции уже бежали к горящей машине с другого конца улицы. Но главное происходило рядом с автомобилем. Человек лет шестидесяти, собиравшийся несколько мгновений назад сесть в салон автомобиля, отпрянув при взрыве, упал на тротуар. У него было обожжено лицо, повреждена рука. Но он был жив. Очевидно, водитель, поспешивший раньше него сесть в машину и завести мотор, оказался невольным виновником случившейся трагедии.

Взрывное устройство было установлено таким образом, чтобы взрыв произошел через несколько секунд после того, как водитель, вставив ключ зажигания, заведет мотор. Но пассажиру повезло. Он задержался у подъезда и не успел дойти до «Пежо», когда тот взорвался прямо перед ним. Машина еще горела, когда пассажир, поднявшись с тротуара, с трудом попытался подойти к автомобилю, чтобы помочь водителю. Но его остановил офицер полиции:

– Осторожно, сеньор, не подходите! Машина может взорваться еще раз.

– Там человек… – попытался объяснить несчастный, чудом оставшийся в живых пассажир.

– Да, да, – кивнул офицер, не давая ему подойти к машине, – но вы ему уже ничем не поможете. К сожалению, у нас в стране иногда случаются подобные эксцессы, сеньор. Вам лучше отойти подальше. Здесь очень опасно. – Сотрудник полиции понял по акценту говорившего, что перед ним иностранец. – Сейчас приедут врачи и окажут вам помощь, – добавил он.

Но иностранец не уходил. Он продолжал стоять в опасной близости от горящего автомобиля, вокруг которого уже начала собираться толпа зевак. Слышались завывания полицейских сирен, машин «скорой помощи» и пожарников, которые спешили к месту происшествия.

– Это мой водитель, – неожиданно выдавил пассажир, поправляя разорванный галстук. Он был в легком светлом костюме.

– Что? – повернулся к нему офицер. – Как вы сказали?

– Это был мой водитель, – повторил пассажир, прижимая к груди левую руку. На ладони была видна кровь. Рубашка его была испачкана, рукав пиджака порван, но, видимо, пассажир был так ошеломлен, что не обращал на это внимания.

– Это ваша машина? – понял офицер. – Это ваш водитель?

– Да, – кивнул иностранец. – Они хотели убрать меня. Мафия. Они хотели меня убить, – он взглянул на дом, из которого вышел, но все окна были закрыты. Он невольно вздохнул. Неужели в доме не слышали взрыва? Хотя, возможно, она сейчас в ванной комнате, на другом конце квартиры.

Офицер был опытным сотрудником. Он работал в полиции уже одиннадцать лет и понимал, насколько важен подобный свидетель. Оглянувшись в поисках своих коллег, офицер подозвал одного из них к себе, чтобы перекрыть дорогу к горевшему «Пежо». И снова посмотрел на пассажира.

– Как вас зовут? – терпеливо спросил он. – Где ваши документы?

– Не помню, – признался пассажир, – кажется, они остались в машине. Не помню, куда я их положил.

– Как вас зовут? – повторил офицер более требовательно.

– Я иностранец, – ответил пассажир, почему-то оглянувшись по сторонам, словно в поисках поддержки неизвестных друзей.

– И почему вы полагаете, что террористы хотели убить именно вас? – уже совсем другим тоном спросил сотрудник полиции.

В этот момент к ним шагнули сразу несколько человек в штатском.

– Подождите, офицер, – негромко сказал один из них. – Этот вопрос относится к компетенции органов национальной безопасности. Разрешите, мы заберем нашего подопечного.

– Кто вы такие? – нахмурился офицер. – Что здесь происходит?

– Этот человек – гость нашей страны, – пояснил сотрудник службы безопасности. – Вот мое удостоверение. Вы поверите мне на слово или поедете вместе с нами для проверки?

Взглянув на удостоверение, офицер с изумлением понял, кто именно стоит перед ним.

– Простите, сеньор полковник, – пробормотал он, – я не думал, что все столь серьезно.

– Очень серьезно, – кивнул полковник. – Этот господин, машину которого взорвали, – бывший премьер-министр своей страны. Мы немного опоздали, у него в этом доме была встреча со знакомой, и он поехал один, без обычной охраны. Хорошо еще, что остался жив. Такое чудо бывает раз в жизни.

– Да, – согласился офицер, – раз в жизни.

БОСТОН. АЭРОПОРТ.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я стою в международном аэропорту города Бостона и наблюдаю за выходящими пассажирами. От нетерпения у меня начинают дергаться руки. Я с удивлением смотрю на них и вижу, что они дергаются одинаково. Можно будет потом рассказывать об этом друзьям как анекдот – ведь левой руки у меня нет уже много лет. Я потерял ее еще в восемьдесят восьмом, когда моя рота попала под перекрестный огонь. Именно тогда мне оторвало левую руку у всех на глазах. Врачи чудом спасли мне жизнь. Это было в Афганистане, а через год мы вывели свои войска. Но я в это время был уже демобилизован и выслушивал оскорбления своей жены, которой не нужен был такой муж.

Вообще-то и поженились мы как-то странно, не совсем так, как я себе представлял. Все наши друзья твердили, что мы прекрасная пара, хотя я видел в своей невесте кучу недостатков. И самым большим недостатком была ее истеричность, она била мне по нервам. Но пока у меня были две руки, все было относительно неплохо. А когда я вернулся одноруким инвалидом, все поменялось.

Даже сейчас, спустя почти полтора десятка лет, я вспоминаю об этом с содроганием. Как она измывалась надо мной. Но, очевидно, она еще больше ненавидела себя. Ее подруга вышла замуж за преуспевающего бизнесмена, который сумел сделать деньги в те годы, когда другие не знали, где добыть хлеб для семьи. Последние годы перед распадом Советского Союза были особенно трудными. Продукты в магазинах почти исчезли, началась дикая инфляция. Какой-то идиот придумал, что можно разрешить обналичивать безналичные деньги. Вот тогда все и началось. Да и общий бардак сыграл свою роль.

Но мне от этого было не легче. Моя бывшая супруга оскорбляла меня прямо при сыне, вымещая свою ненависть и неудачное замужество на нас обоих. Разве она могла тогда подумать, что через несколько лет я стану миллионером и буду жить в Америке, высылая ей деньги на содержание и воспитание сына. Она мне ни разу не написала, а я и не ждал от нее вестей. Иногда мои знакомые навещали мою бывшую семью и рассказывали мне об успехах Кости, моего сына.

Она дважды близко сходилась с какими-то мужчинами. Но первый оказался рохлей и довольно быстро сбежал от нее, а второй попробовал жить альфонсом – на мои деньги. Однако ему очень быстро объяснили, что не стоит оставаться в этой семье, и он предпочел исчезнуть. Моя жена, правда, так и не узнала, почему и куда сбежал второй мужчина, с которым она прожила несколько месяцев.

Константин рос здоровым, крепким парнем. Мне иногда даже присылали его фотографии. Когда я переехал в Америку, ему было шестнадцать, и он заканчивал школу. Сейчас ему уже двадцать два года, он работает. Успел прослужить два года в армии, причем в пограничных войсках. Его отправили служить в Таджикистан, и я очень волновался при одной мысли, что против моего сына будут действовать те самые душманы, из-за которых я однажды остался без руки. Но все обошлось. Костя вернулся домой без единой царапины и уже полтора года работает в каком-то охранном ведомстве. Честно говоря, я давно решил вытащить его в Америку. Я послал ему приглашение еще до того, как он пошел служить в армию, но он тогда не успел им воспользоваться. Да его бы и не отпустили, он обязан был отслужить в армии. Я тогда даже подумал, что так будет лучше – ведь в то время я не мог послать ему приглашение от своего имени. Нужно прожить пять лет в Соединенных Штатах с «грин-картой», чтобы получить право ходатайствовать об американском гражданстве.

Я получил американское гражданство в прошлом году. Вот тощая и послал Косте приглашение от своего имени. Мне пришлось сделать это дважды, пока он, наконец, согласился приехать. Я не хотел звонить его матери, своей прежней жене, мне пришлось позвонить Косте на его мобильный телефон, чтобы уговорить приехать. Сначала он колебался. Это было два месяца назад. А всего лишь месяц назад произошли события, которые в корне изменили обстановку, и теперь я, честно говоря, даже не знаю, рад я или не рад приезду сына. Тьфу, пошел ты к черту! Конечно рад! Безумно рад, несмотря ни на что. И поэтому я стою в аэропорту и вижу, как мимо меня проходят прилетевшие пассажиры.

Я чувствую, как меня начинает бить крупная дрожь. Последнюю фотографию Кости я получил, когда он служил в армии. Наверное, он изменился, вероятно, возмужал. Интересно, смогу ли я его узнать? Конечно, можно было встать с табличкой, на которой была бы написана его фамилия. Моя бывшая фамилия. Ведь много лет назад я был гражданином Советского Союза, ветераном афганской войны, инвалидом, офицером в отставке. С тех пор многое изменилось. Давно нет Советского Союза, нет его армии, победившей во Второй мировой войне и так бездарно разваленной в дни мира. Давно нет человека, которым я когда-то был. Я даже могу вспомнить, что раньше у меня была та же фамилия, что и у Кости, – Воронин. Потом у меня были клички. Потом я был Алексеем Викентьевичем Махрушкиным. Ненавидел я эту фамилию, под которой мне пришлось убивать. Зато теперь я – Алекс Келлер, американский гражданин. Я взял фамилию Нади Келлер, моей любимой женщины, которая погибла более шести лет назад, как раз перед моим переездом в Америку.

Нам тогда пришлось тяжело, нас едва не убили. Нам – это мне, Наде и ее дочери Саше, которая сейчас стоит рядом со мной. Саше уже тринадцать лет, и она успела вытянуться. Она волнуется не меньше моего – ведь ей предстоит впервые встретиться со своим «братом». Хотя Саша мне не родная дочь, я всего лишь удочерил девочку после гибели Нади. Должен сказать, что настоящий отец Александры ни разу за все эти годы не дал о себе знать, чему я был несказанно рад. Пусть так будет и дальше. Сашу я люблю, как родную, мы за эти годы очень подружились, и я надеюсь повести ее к алтарю, когда она выберет себе любимого мужчину. Я заслужил это право как хороший, заботливый отец. Все, что у меня есть, я делал во имя своих детей. Во имя Саши, которая жила рядом со мной. И во имя Кости, который был далеко от меня. За все эти годы, увы, я так и не встретил достойной женщины.

Это совсем не значит, что у меня не было женщин. Были. Среди них были и неплохие, хотя американки в большинстве своем – это эмансипированные танки с броней из законов о равноправии. Но иногда попадаются нормальные женщины. И тем не менее я до сих пор не женился. Может, потому, что не хотел огорчать Сашу. А может, потому, что мне было уже комфортно жить с ней вдвоем, и я не хотел приводить кого-либо в наш дом. Хотя, наверное, по большому счету причина была только одна: я не встретил женщину, с которой хотел бы прожить всю оставшуюся жизнь. Если подумать, ведь это так просто. Нужно найти себе такого человека, с которым ты захочешь прожить всю свою жизнь. Не любовь, не уважение, не общие дети, не другие интересы. Только одна самая главная причина. Ты хочешь и можешь жить с этим человеком всю свою жизнь, делить с ним радость и горе, счастье и несчастье. Это то, что я называю Семьей в самом высшем понимании этого слова.

Я по-прежнему волнуюсь. Каким будет наше первое свидание? Прошло столько лет.

Я уехал из страны в середине девяностых. Еще в прошлом веке. Тогда все было непросто, тогда все было по-другому. С точки зрения судьбы, мне, наверное, повезло. Очень повезло. К тому времени меня успели несколько раз подставить и контрразведка знала, что активно действующий киллер Левша – это бывший офицер-десантник. Многие, правда, не догадывались, что у меня было прекрасное алиби – моя отсутствующая левая рука. Даже если милиция успевала перекрыть пути к отходу и задержать случайных свидетелей, то и тогда меня отпускали, не проверив. Однорукий инвалид меньше всего подходил на роль киллера. Потом некоторые, самые умные, начали догадываться. В первый раз это произошло, когда мне поручили убрать одного из лидеров оппозиции. Я его аккуратно застрелил, но тогда на меня охоту объявили спецслужбы. Это только в кино и в книгах спецслужбы не могут вычислить нужного человека. Говорят, и в Чечне такое случалось. Вот я вам и открою один удивительный секрет. Если долго не могут вычислить нужного человека, значит, просто не хотят. Значит, им просто хорошо платят за широко закрытые глаза. Любого активно действующего профессионала можно вычислить. Всегда и везде.

В общем, тогда меня вычислили довольно быстро. И сразу нашли мое уязвимое место, похитив сына. Они понимали, что я сам начну их искать. Я так и сделал. Чтобы спасти сына, я позвонил им и предложил себя в обмен на Костю. Конечно, они согласились. Потом я устроил небольшой трюк. Опрокинул машину в реку, куда предварительно спрятал акваланг. Конечно, все погибли, и они посчитали, что однорукий утонул. А я уехал в Сибирь и спрятался в небольшом городке со смешным названием Леньки.

Потом я вернулся. Меня вычислили во второй раз и попросили найти в Европе одного бизнесмена, сбежавшего от гнева своего среднеазиатского президента. И конечно, за мной пустили своих гончих. В общем, кончилось это не очень хорошо. Много людей погибло. В том числе и начальник охраны этого странного президента. Погибла и Надя, которая помогла мне в поисках. Потом я нашел нужного мне человека. За то, что я оставил его в живых, он согласился поделиться со мной награбленными деньгами. Я попросил только десять миллионов и получил эти деньги вместе с чистыми бланками нужных документов. И больше я никогда не видел этого типа. Кажется, его фамилия была Касумов или Касимов, сейчас уже не помню и вспоминать не хочу.

Шесть лет назад я переехал в Америку вместе с дочерью. Левша исчез. Вместо них появились Алекс Келлер и его дочь Александра Келлер. Появился состоятельный бизнесмен, который разместил деньги в банке и жил на ренту и на проценты с акций, которые я тогда купил. Сначала оказалось, что я плохой бизнесмен: за несколько лет я потратил большую часть суммы, купив дом, загородный охотничий домик, несколько автомобилей, катер, небольшой частный самолет. Потом я понял, что мои деньги кончаются и мне нужно подумать о будущем Саши. Тогда я решил вкладывать деньги в акции. К тому времени у меня оставалось не более трех миллионов. И за несколько последних лет я не только не потратил оставшиеся деньги, но сумел накопить около полутора миллионов сверху. Хотя, по большому счету, это не моя заслуга. В девяностые годы, во время правления Билла Клинтона, экономика Америки росла как на дрожжах. Деньги делали деньги. Число миллионеров в Соединенных Штатов росло ежедневно.

Ну и, конечно, большую роль сыграл мой сосед, мистер Уильям Кервуд, известный бизнесмен и конгрессмен нашего штата. Он весьма дельно советовал мне, куда вкладывать деньги, и вообще оказался неплохим парнем. Вообще-то американцы никогда не дают подобных советов, но он предлагал мне вкладывать деньги в компании, где у него был контрольный пакет акций, то есть получалось, что я как бы одалживал ему деньги. Однако он был настоящим профессионалом, и мне капали приличные проценты.

Как же я волнуюсь! Дрожит даже моя левая силиконовая рука. Теперь у меня не просто протез. На нем даже сгибаются пальцы, это настоящее чудо техники. Мне сделали его три года назад в Монреале, и я очень доволен своей левой рукой. Мне даже говорили, что скоро можно будет вырастить мою руку из клеток моего собственного организма. Надеюсь дожить до этого времени. Иногда во время дождя моя силиконовая рука даже чешется, хотя я понимаю, что это невозможно. А иногда начинает болеть кисть. Та самая кисть, которую выбросили или закопали где-то в Афганистане, когда везли меня в полевой госпиталь. Жаль, конечно, что тогда не было условий, позволивших бы спасти мою руку, пришив ее вместо этого силикона.

Когда Костя наконец сообщил мне, что приезжает, я просто не поверил своему счастью. Ведь по-настоящему я для него – чужой человек. Конечно, я его отец. Но разве я настоящий отец? Я ведь только деньги посылал. И меня не было с ним, когда он кончал школу и уходил в армию. Я должен был отвечать на его вопросы – вопросы, которые рано или поздно каждый взрослый сын задает своему отцу. Но тогда меня не было рядом с ним. И поэтому я так волнуюсь. Говорят, что пока жив отец, ребенок чувствует себя защищенным. В любом возрасте. Наверное, Костя не всегда чувствовал себя защищенным. И в этом виноваты не только мы с матерью, но и обстоятельства, которые сложились так неудачно. Никакой другой работы я найти не мог. Я умел только стрелять и убивать. Меня научили только этому ремеслу. И по-другому зарабатывать деньги я не мог.

Это теперь я американский гражданин и уважаемый налогоплательщик. Если бы мои соседи узнали, чем я раньше занимался, они бы тут же вызвали полицию. И я получил бы в этой стране пожизненное заключение. Это в лучшем случае. А в худшем моих соседей пригласили бы посмотреть, как меня убивают в газовой камере. Или на электрическом стуле. За все мои художества в других странах. Кстати, в Америке я тоже успел отличиться. Правда, очень давно и под другой фамилией. Но при желании все можно доказать. Именно поэтому я никогда не езжу в Филадельфию, где меня могут узнать. Хотя с тех пор прошло столько лет. Мы приехали с дочерью в Бостон вчера вечером и остановились в «Шератоне», в ожидании самолета с Костей. Наконец-то я увижу своего сына. Сбывается моя самая заветная мечта. Вытащить из России Костю, чтобы вместе с ним отправиться на речку, посидеть с удочкой. Хотя он, возможно, не любит сидеть с удочкой. Откуда ему знать об этом удовольствии, если я ушел из дома много лет назад, когда он был совсем маленьким. Еще в другую эпоху. Нет, даже в предыдущую. Для России это уже третья или четвертая эпоха на моем счету.

Сначала много лет были маразматики-старики, при которых страна очень неплохо существовала и мы стабильно развивались. Не скрою, мне не все нравилось, но первая эпоха сейчас кажется настоящим раем. Правда, именно эти маразматики втянули нас в афганскую войну, сделали кучу глупостей и вообще вели себя не лучшим образом. Но все-таки у них были какие-то принципы, а мне всегда нравятся люди с принципами. Зато потом к власти пришли абсолютно беспринципные проходимцы.

Скажите мне, какие принципы были у Горбачева, Шеварднадзе, Яковлева? У всей этой шушеры, которые за несколько приятных фраз иностранных дипломатов, за побрякушки их наград, за одобрение их продажных журналистов профукали собственную страну, сдали все, что можно было сдать. Даже если бы Советский Союз разбомбили к чертовой матери и он проиграл бы в третьей мировой войне, то и тогда последствия поражения не были бы столь оглушительными. Страна развалилась даже не на пятнадцать республик, а на части. Весь Восточный блок был сдан победителям. В НАТО вошла не только объединенная Германия, но и страны восточного блока, Прибалтика. Все крупные страны были разгромлены и поделены. Югославия, Чехословакия, ГДР исчезли с мировой карты. В общем, лучше не вспоминать, что эти деятели сделали со своей собственной страной. Это была уже вторая эпоха. У них, конечно, не было никаких принципов, но они хотя бы не имели личных корыстных интересов.

Потом началась эпоха «царя Бориса». Вот тогда и пришли откровенные подонки. Они думали только о своем кармане, только о собственном благополучии. Страну резали на части и продавали, продавали, продавали. Столько киллеров, сколько было в Москве, в начале девяностых, не было во всем остальном мире. И столько миллионеров, которым было абсолютно наплевать на собственную страну, тоже нигде не было.

Ну а потом наступил четвертый период. Как обычно бывает. Сначала маразматики, которые доводят страну до ручки. Потом болтуны и демагоги. Потом мерзавцы и воры. А уже затем приходят другие, которые начинают наводить порядок. Когда падать некуда и дно под ногами, нужно выбираться. И тогда приходят люди, которые начинают поднимать страну с этого дна.

Вышел высокий парень. Я смотрю на него и понимаю, что это не Костя. У него лицо азиата, широкие скулы, узкие глаза. Наверное, калмык или башкир. Не знаю точно. Но я уже перевожу взгляд на следующего. Полненький коротышка, которому жарко. У него в руках носовой платок, и он куда-то спешит. Две девицы в джинсах. Худощавый мужчина в очках. Почему в пасмурную погоду он носит темные очки? Наверное, у него больные глаза. Вот еще один. Высокий молодой человек… Я замираю, у меня уже не дрожат руки. Незнакомец идет по коридору, улыбаясь. Даже если бы я увидел его на улице, то и тогда бы остановился. Этот парень похож на меня! Словно передо мной появилось мое собственное отражение, только двадцатилетней давности. Я смотрю и не верю своим глазам. Костя даже немного выше меня, широкоплечный, красивый, молодой. И улыбается мне, показывая крепкие зубы. Какой у меня сын! Я и не думал, что когда-нибудь его обниму. Сердце захлестывает радость. На Косте куртка, темные брюки и темно-синяя рубашка. Он тоже меня увидел и поэтому направляется прямо ко мне.

Саша тоже замерла. Увидев Костю, она оценила, как он на меня похож. Константин с сумкой в руках направляется прямо ко мне. Я чувствую, как у меня перехватывает дыхание. Никогда в жизни я так не волновался. Никогда…

Остается десять шагов, шесть, пять, три… Костя подходит ко мне, опускает сумку на пол и, улыбаясь, протягивает руку:

– Ну, здравствуй, отец.

И тогда я наконец обнимаю его.

МИЛАН.

ЗА ТРИ МЕСЯЦА ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Милан – один из немногих городов Италии, который можно считать настоящим европейским городом или северной столицей Апеннинского полуострова. Миланцы гораздо ближе к жителям Парижа, Лондона или Берлина, чем к своим южным соотечественникам из Неаполя или Сицилии. Это не просто столица мировой моды. В Милане сосредоточены центральные офисы всех самых успешных итальянских компаний и банков. Именно отсюда начинал свое триумфальное восхождение к власти премьер Берлускони. Именно здесь закладывались основы его финансовой империи. Однако Милан, каким бы европейским и красивым он ни был, это все равно Италия, и здесь часто царят такие же нравы, что и в Сицилии, лишь несколько видоизмененные благодаря северному более холодному климату и европейской респектабельности, царящей в аристократических салонах города.

В Милане много фешенебельных отелей, но один из самых известных и роскошных – «Эксельсиор», расположенный в центре города и насчитывающий двести тридцать семь номеров, среди которых есть и великолепные «королевские апартаменты». Именно в этих апартаментах поселился прилетевший вчера из Нью-Йорка Энрико Салерно, представитель одного из самых могущественных кланов мафии – клана Салерно. И хотя у него много родственников в Италии, в частности в Милане, он поселился в отеле. Его положение обязывает снимать именно такие апартаменты.

Он не стал афишировать свой приезд и только ночью отправился в загородный клуб, чтобы поужинать и послушать местных певцов. Сегодня днем он назначил встречу представителю другого клана, набирающего силу в последние годы в Америке. Если в Нью-Йорке весь город был поделен между пятью самыми известными итальянскими кланами, то в других местах местным кланам иногда удавалось набирать дополнительные очки в борьбе за свой бизнес и власть. Среди подобных семей выделялся клан Анчелли. Именно семья Анчелли с его руководителем – хитрым и беспринципным Джулио Анчелли – представляла собой основную угрозу для клана Салерно, контролирующего все порты восточного побережья. Семья Анчелли уже ощутимо теснила клан Салерно и, очевидно, готовилась занять их место в большой пятерке, куда входили кланы Бонано, Коломбо, Салерно, Дженовезе, Люччезе.

Формально Энрико Салерно не имел права вести переговоры как руководитель другого клана. Ведь главой клана Салерно был его дядя. Однако тот уже достиг преклонного возраста, и ни для кого не было секретом, что всеми делами в семье заправляет сорокачетырехлетний Энрико. Кроме того, на встречу с Энрико должен был прилететь не Джулио Анчелли, известный тем, что вообще редко покидал свой дом в южном Манхэттене, а его доверенное лицо – Чезаре Кантелли, «советник» семьи Анчелли, которому Джулио безусловно доверял. Встреча не могла состояться в Америке, чтобы не привлекать внимание ФБР и полиции. Каждый шаг Энрико Салерно в Нью-Йорке контролировался агентами ФБР, которые справедливо подозревали его в неблаговидной деятельности, и ему приходились часами уходить от наблюдения.

Кантелли приехал один, без охраны. Он был больше похож на преуспевающего хозяина бакалейной лавки, чем на советника главы клана мафии. Невысокого роста, лысый, с бегающими черными глазами, похожими на две круглые пуговицы, с вечно розовыми щечками, этот господин не производил впечатление серьезного человека. Салерно был выше своего гостя на целую голову. Он знал, как важен сегодняшний разговор, и поэтому пригласил Кантелли в зал для приемов, где они могли бы поговорить наедине.

Салерно подчеркнуто не стал ничего предлагать своему гостю. Они были в несколько разных «весовых категориях», и Салерно сразу хотел подчеркнуть это обстоятельство. Он был некоронованным главой могущественного клана, а Чезаре Кантелли представлял лишь выскочку Анчелли и к тому же был всего лишь «советником» семьи.

– Я доволен, что мы, наконец, смогли встретиться, – холодно начал Салерно, – надеюсь, сеньор Анчелли чувствует себя хорошо?

– Спасибо, – вежливо поклонился Кантелли, – но, как вам известно, он не переносит самолеты, из-за чего уже много лет не может приехать на Сицилию, чтобы поклониться могилам своих родных.

– Очень жаль, – равнодушно бросил Салерно, – если он захочет приехать, пусть даст знать, и мы его встретим на Сицилии…

«А потом похороните рядом с родственниками», – подумал Чезаре, отгоняя, однако, эту мысль.

– Мы всегда готовы оказать услугу сеньору Анчелли, – так же равнодушно продолжал Салерно.

И решив, что с любезностями пора заканчивать, перешел к делу:

– Я думаю, что вам интересно, почему семья Салерно захотела встретиться с представителем вашего клана? – спросил Энрико.

– Наверное, речь идет о взаимной операции, – улыбнулся Чезаре Кантелли, – мы всегда готовы помочь вам в любом вашем деле.

– Помогать не нужно, – резко оборвал его Салерно, – пусть лучше не мешают. Ваши люди в портах стали иногда мешать нашим профсоюзам нормально работать. Недавно я узнал, что даже в Балтиморе ваши люди сорвали доставку груза. А это уже серьезное нарушение наших договоренностей.

– Мы все проверили, – возразил Кантелли, – в прошлый раз ваши люди нарушили перемирие и попытались забрать наш груз.

– Такого просто не может быть, – раздраженно возразил Салерно, – но если вы это утверждаете, то я прикажу все проверить, и виновные будут найдены.

– Спасибо. Мы уже проверили и выяснили, что виноваты ваши люди. Если хотите, мы готовы поделиться с вами нашей информацией, – осторожно предложил Чезаре Кантелли.

– Хочу, – рявкнул Салерно, – и сам проверю все ваши сведения.

Он перевел дыхание, с раздражением подумав, что наглость Анчелли не имеет границ. Они уже готовы доказывать свою правоту, даже переходя дорогу другим кланам.

– Мы проверим, – хрипло повторил он, отчасти соглашаясь со своим собеседником и поэтому нервничая еще больше. – Но иногда вы допускаете серьезные ошибки, – сказал вдруг Салерно, показывая пальцем в сторону собеседника. – Очень серьезные, – добавил он.

– Какие ошибки? – сделал вид, что удивился, Чезаре. Или и в самом деле удивился.

– Месяц назад в Барселоне, – пояснил торжествующий Салерно, – ваши люди пытались взорвать автомобиль человека, находившегося под нашей защитой.

– О ком вы говорите? – развел руками Кантелли. – Я первый раз слышу об этом покушении.

– Не нужно, – поморщился Салерно, – в семье ничего не делается без вашего ведома. Месяц назад ваши боевики попытались устранить в Барселоне человека, который находится под нашей защитой.

– Вашего человека? – продолжал изумляться Чезаре, понимая, что нужно потянуть время.

– Нет, – жестко прервал его Салерно, – еще не хватает, чтобы вы пробовали убрать наших людей. Но человек, машину которого вы подняли в воздух, находится под нашей защитой и покровительством. Это бывший премьер-министр Украины сеньор Онищенко.

– При чем тут Украина? – Чезаре был хорошим актером, но здесь немного переигрывал.

– Хватит, – махнул рукой Салерно, – здесь не «Ла Скала». Не нужно изображать недоумение, сеньор Кантелли, иначе вы рискуете взять не ту ноту. Нам все известно. Приказ об устранении Онищенко отдал сам Джулио Анчелли. И не может быть, чтобы вы были не в курсе. По счастливой случайности Онищенко остался жив, так как не успел сесть в уже заведенный автомобиль. Но если бы он погиб, мы расценили бы подобный жест как свидетельство крайнего неуважения к нашей семье. Вам прекрасно известно, что сеньор Онищенко работал с нашими людьми и находился под нашим покровительством. Когда он вынужден был уйти в отставку, мы взяли на себя заботу о его личной охране. И теперь, когда он едва не погиб, мы выглядим не очень солидно, сеньор Кантелли. Мы полагаем, что взрыв автомобиля был организован семьей Анчелли. Мы знаем, что сеньор Онищенко обещал одному из синдикатов, который вы контролируете, крупные закупки сельскохозяйственной продукции. Затем он отказался от этого контракта и вы, конечно, понесли некоторые убытки. Но устранить сеньора Онищенко мы никому не позволим. Даже такому «могущественному клану», как ваш, – с явной издевкой и угрозой в голосе сказал Энрико Салерно.

Чезаре понял эту угрозу, уловил скрытый намек. Он понял также, что игра может зайти слишком далеко. Если Салерно знает, какую именно поставку сорвало правительство Украины в прошлом году, то это значит, что предатель может находиться и среди членов клана Анчелли. Во всяком случае, нужно исходить из того, что Энрико знает гораздо больше, чем говорит.

– Фирмы, связанные с нами, понесли убытки на миллионы долларов, – пояснил он, чуть понизив голос. – Мы полагали, что так будет лучше для всех.

– А наши фирмы заработали миллионы долларов благодаря деятельности сеньора Онищенко, – перебил его Салерно, – и мы полагаем, что вопрос закрыт. Сейчас Онищенко живет в Милане и через несколько дней переедет в Канаду. Мы надеемся, что вы согласитесь с нами и не станете преследовать сеньора Онищенко и его близких. Я хочу еще раз напомнить, что они находятся под нашим покровительством, и если с ними что-то случится, мы будем рассматривать это как проявление крайнего неуважения к нашему клану. И ко мне лично, – добавил Энрико, нехорошо усмехнувшись.

«Джулио оторвет мне голову, если я пообещаю не трогать этого украинца, – подумал Кантелли. – Мы потеряли столько денег из-за трусости бывшего премьера. Но если я сейчас не дам слова, то не уйду отсюда живым. И вообще не уеду из Милана. А в Нью-Йорке начнется самая настоящая война. И все остальные кланы поддержат семью Салерно. Нас просто сотрут в порошок. Мы еще не готовы к такой войне, совсем не готовы. К тому же нельзя воевать сразу со всеми. Всегда можно найти другое решение вопроса».

– Да, – громко сказал он, отбрасывая сомнения, – вы правы. Мы не знали, что сеньор Онищенко находится под вашим покровительством.

– Теперь знаете, – с нажимом произнес Салерно, – и я надеюсь, что отныне мы с вами гарантируем сеньору Онищенко долгую и счастливую жизнь. Вы согласны со мной?

– Конечно, – неспешно кивнул Чезаре, – мы понимаем вашу озабоченность и не собираемся проявлять неуважение к такой известной семье, как ваша. Тем более что теперь мы предупреждены и знаем, что он находится под вашим покровительством.

– Да, – немного успокоился Салерно, – теперь вы предупреждены. Он очень помог нам в прошлом году, и, кроме того, за ним охотятся швейцарские прокуроры – они обвиняют его в отмывании грязных денег. Хорошо еще, что мы сумели договориться с нашими прокурорами, и они оставили в покое нашего друга.

– Ну, если вам удалось убедить американских прокуроров, то, думаю, сеньора Анчелли мы тоже уговорим, – решил пошутить Чезаре.

Но его собеседник не понимал и не принимал подобных шуток, тем более от человека, которого он не считал себе равным.

– Не сомневаюсь, – мрачно закончил он разговор, и Кантелли понял, что нужно уходить.

Он поднялся, в который раз подумав, что ему трудно будет объяснить Джулио Анчелли необходимость соблюдать видимый нейтралитет. Ведь Салерно не поверит никому, если Онищенко вдруг уберут. Хотя если появится конкретный убийца из русских, то, возможно, им удастся отвести от себя подозрение. Нужно будет продумать эту мысль до конца.

– До свидания, – чуть склонил голову Чезаре, даже не думая протягивать Салерно руку.

– До свидания, – снисходительно кивнул Энрико Салерно. – Надеюсь, что мы больше не вернемся к этому разговору, – добавил он напоследок.

Чезаре вышел из отеля в крайне подавленном состоянии духа. Но какая-то мысль, уже возникшая в сознании, начала оформляться, чтобы превратиться затем в конкретную идею, которую он сможет предложить своему патрону. Если все продумать до конца, то может получиться. И тогда они утрут нос этому наглецу Энрико Салерно и не дадут ему повода начать войну между семьями.

БОСТОН.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Мы едем в нашем автомобиле, и я смотрю на Константина, сидящего рядом. Он уже не мальчик, настоящий мужчина. Высокий, красивый, широкоплечий. Даже взгляд у него мой – немного насмешливый, немного дерзкий. Как когда-то мне говорил мне наш начальник штаба полка: «Взгляд у тебя такой, Воронин, словно ты постоянно насмехаешься надо мной». А я не насмехался, просто мне было радостно жить. Как сейчас моему сыну. Хотя с тех пор у меня взгляд поменялся. Теперь я смотрю, чуть прищурив глаза, недоверчиво, словно проверяя человека на прочность. Теперь у меня, побитого жизнью и неудачами, появился совсем другой взгляд. Надеюсь, что у Константина все будет хорошо. И ему не придется перенести в жизни все то, что довелось пережить его отцу.

Саша сидит сзади и, кажется, очень довольна и своим объявившимся старшим братом, и моим счастьем. Она очень хорошая девочка, и я вижу в зеркало заднего обзора, как она восторженно смотрит на нас обоих. Я приехал в Бостон на своем джипе. Он у меня последней модели, с несколько удлиненным кузовом. Кроме этого внедорожника, у меня есть белый «Линкольн Марк VIII», двухместный шикарный автомобиль со специально встроенной противобуксовочной системой и задним приводом трансмиссии. И еще у меня есть «Крайслер конкорд», фантастический автомобиль темно-синего цвета с передним приводом.

Я выбрал джип «Чероки» не только потому, что он выглядел мощнее других автомобилей. Я боялся проблем, которые у нас могут возникнуть. И кажется, они возникли, едва мы отъехали от аэропорта. Я наблюдал в зеркалах заднего обзора не только счастливую Сашу, но и прицепившийся за нами светлый автомобиль. Кажется, «Линкольн континенталь», я его узнаю по вытянутым узким передним фарам. Автомобиль прицепился к нам сразу, как только мы выехали из аэропорта.

Интересно, где они были, пока я был в аэропорту. Наверное, где-нибудь спрятались и следили. Может, даже думали, что вся эта история про моего сына – лишь повод для меня сбежать вместе с Сашей из Америки. Хотя куда мне бежать и зачем? Я ведь американский гражданин, и здесь теперь моя родина. Сказал «родина» и почувствовал насмешку в своих словах. Америка была родиной только для индейцев, которых давно истребили. Для всех остальных она лишь место спасения, куда можно сбежать, где можно быть свободным и где тебя должен защищать американский закон. Эта страна проживания, но никак не родина. Особенно, учитывая тягу к перемене мест американцев и их картонные дома, которые первое время вызывали у меня непонятный смех. Я-то свой дом поставил из камня, хотя пришлось заплатить в несколько раз больше. Зато, как у умного поросенка из детской сказки, у меня теперь совсем неплохой дом с надежными крепкими стенами.

Они увязались за мной от аэропорта. Когда я приехал в Бостон, меня «конвоировала» другая пара и другой автомобиль. Наверное, они были вместе в аэропорту. Первая пара поехала отдыхать, вторая увязалась за мной. Все правильно. Как и должно быть. Если бы их не было, я бы чувствовал себя гораздо неувереннее. И теперь я должен следить за дорогой и за этим автомобилем, иногда наблюдать за Сашей и разговаривать с Костей. Саша у меня умная девочка, она знает, что скоро мы с ней расстанемся, но все равно счастлива, глядя на нашу встречу. У меня такая дочь, что мне можно только позавидовать. Она все понимает с полуслова, старается меня не огорчать. За несколько лет, прожитых вместе, я ни разу не повысил на нее голоса. Просто не было повода. А теперь у меня есть еще и сын, которого я увидел после стольких лет разлуки. Что еще нужно человеку для счастья?

– Интересно здесь у вас, – кивает Костя, глядя на дорогу. – Ты, наверное, уже хорошо говоришь по-английски?

– Конечно, хорошо, – улыбаюсь я ему. – А Саша по-русски говорит с акцентом. Кроме меня, в нашем городке нет никого, кто бы понимал русский язык.

– Ну это ясно, – усмехается Костя. – А ты как устроился? Ты говорил, что у тебя все в порядке. Судя по тачке, ты здесь не бедствуешь.

– Нет, конечно, – если бы не этот «Линкольн», все было бы прекрасно. Если бы не эта машина и не проклятый мистер Барлоу, о котором Костя не обязан знать.

– Дело в том, что я получил небольшое наследство, когда переехал сюда, – пытаюсь я объяснить сыну источник своего благосостояния.

– Это здорово, – соглашается он, – всегда приятно получить наследство. А мне говорили, что у тебя нет родных в Америке, кроме дочери.

– Кто говорил?

– Мать, конечно. Она часто тебя вспоминала.

– Представляю, что она обо мне говорила, – проворчал я, взглянув на Костю. – Она по-прежнему меня ненавидит. И ей противно все, что связано и с моим именем, и с моими родственниками. Могла бы проверить и узнать, что одна из моих родственниц переехала в Америку.

– Ну, это ты напрасно, – возразил Костя, – она о тебе ничего плохого не говорила. Хотя иногда жаловалась, что ты нас бросил.

– Наверное, зря, – вздыхаю я, глядя на моего взрослого сына.

Я мог бы быть и более терпеливым. Но эта стерва создала мне тогда такую «райскую» жизнь, что я не мог терпеть. А может, потому, что сам отличался несдержанностью. Ну как я мог быть сдержанным, если был к тому времени одноруким инвалидом? Как я мог терпеливо сносить все ее оскорбления и истерические выходки? Каким образом? Сейчас, конечно, я ее лучше понимаю. Ей было обидно. Девочки с их курса вышли замуж гораздо удачнее. Некоторые офицеры сумели отсидеться в тыловых гарнизонах и дослужиться до генералов. В конце восьмидесятых многие ушли в бизнес. Некоторым повезло, и они стали состоятельными людьми. Один открыл свой ресторан, другой – магазин. В общем, наверное, она хотела того, чего хотят все женщины. Обычной стабильности. А какую стабильность мог дать однорукий муж? Вот поэтому она и срывалась. А я на это бурно реагировал. Мне ее упреки казались особенно незаслуженными. И поэтому я ненавидел даже не ее, а себя еще больше, чем ее.

– У нас глупо получилось, – соглашаюсь я с Костей, – так не должно было быть. Но сделанного не исправишь. Может быть, мы оба были виноваты в том, что произошло.

Саша не совсем понимает, о чем мы говорим. Все-таки русский язык для нее не совсем родной. Она уже шесть лет живет в Америке и говорит со всеми остальными только по-английски. Поразительно, как быстро дети забывают даже родной язык. Видимо, самое важное для человека – это его среда обитания. Человек, попавший в колонию, быстро постигает воровской жаргон, попавший на море овладевает морской терминологией. В общем, человек – существо приспосабливающееся. И к хорошему, и к плохому.

– Что еще она про меня рассказывала? – спрашиваю я у сына.

Если бы «Линкольн» повернул в сторону, я бы решил, что они со мной играют, но он упрямо движется следом. Наверное, собираются доехать с нами до нашего городка. Пусть едут. Они даже не подозревают, что я включил их в свой план как необходимый компонент, без которого мой план не может состояться. Мы выехали из аэропорта полчаса назад и движемся в сторону Портсмута – небольшого портового городка на побережье Нью-Гэмпшира. Если «Линкольн» доедет с нами до Портсмута, это значит, что они собираются преследовать нас до самого дома. Хотя мы, кажется, договорились, что за мной не будет «хвостов». Может, им интересно узнать, кто именно ко мне приехал? Хотя нет, они знают, зачем я поехал в аэропорт. Я не скрывал, что поеду встречать сына. Хотя никому особенно не говорил. Но они могут легко проверить, кто именно ко мне прилетел. А может, они не проверили и теперь боятся, что я получил этакое подкрепление в лице молодого незнакомца? Я украдкой смотрю на Костю.

Не исключено, что они не верят, что это мой сын. Ведь я неожиданно получил подкрепление в лице молодого и здорового человека. Нет, конечно. Это всего лишь мои фантазии. Барлоу обо всем знал заранее. Он считает, что получил лишний козырь против меня, не понимая, что я лишь немного изменил свой план. И мой сын, которого они теперь тоже считают заложником, как и мою дочь, не должен достаться им ни при каких обстоятельствах.

– Мать говорила, что ты всегда был безрассудным и смелым. И сам в Афган напросился, хотя мог поехать учиться в академию, – рассказывает Костя. – Я всегда удивлялся, что ты сам на войну попросился. А когда сам попал служить на границе в Таджикистане, столько всякого повидал, что тебя лучше стал понимать. Однажды мы в засаду попали и два дня отстреливались. Думали, нам крышка. Еле вырвались. Из восьмерых только двое ушли без ранений. Я и мой кореш. Четверо в горах остались, еще двоих наши ребята вывезли на вертолетах.

– Трудно было? – задаю я дурацкий вопрос.

– А ты как думаешь? Конечно, трудно. Только тогда я понял, почему ты пошел добровольцем. Ты ведь офицером был, вам все равно нужно было пройти через войну? Верно?

– Не все так просто, как ты думаешь, – пытаюсь я ему объяснить.

Но как объяснить молодому человеку, что тогда была совсем другая обстановка. И совсем другая страна. Я был не только офицером, но и членом партии. И тогда это был наш «интернациональный долг». Так, во всяком случае, об этом писали газеты. Хотя Костю успели принять в октябрята, но пионером он уже не был. С другой стороны, он уже взрослый человек, прошедший войну. Должен все сам понимать.

– У каждого поколения свои идеалы, – кажется, Костя меня понимает. – Мать еще говорила, что ты бросил нас, когда начал зарабатывать деньги. Она думала, что ты устроился в какой-то банк и стал начальником охраны. Тогда у ветеранов войны большие льготы были, и она все время пыталась тебя найти, чтобы и нам льготы эти получать. Формально вы ведь не разведены были.

«Конечно, не разведены, – подумал я, – нужно было об этом догадаться. У меня ведь была неплохая пенсия инвалида войны. Хотя она не шла ни в какое сравнение с теми деньгами, которые я ей присылал. Но ей, видимо, было мало. Она хотела получать еще и мою пенсию».

– Тогда нельзя было разводиться, – пытаюсь объяснить я ему, – ведь у нас был ребенок, и нужно было разводиться через суд. А я не хотел находиться рядом с твоей матерью даже в суде. Поэтому решил просто уйти.

– А она до сих пор не может из-за тебя замуж выйти, – вдруг сказал он. – Ведь тогда нужно признать тебя умершим или пропавшим без вести.

– Нужно было признать пропавшим, – пожимаю я плечами, – какая разница. Меня уже столько лет нет рядом.

– Ты не хотел нас видеть?

– Очень хотел. – Я немного прибавил скорость, и мои преследователи ее тоже увеличили. Кажется, их двое.

Было бы неплохо взять с собой винтовку и прострелить им шины, чтобы заставить остановиться. Но конечно, я не взял с собой оружия. У меня дома три винтовки и пистолет. В этой стране можно иметь любое оружие в доме, хоть пулемет, лишь бы оно было зарегистрировано на законных основаниях.

Но с собой я, конечно, не вожу оружия. Тем более в Бостон. Мне пришлось бы объяснять полицейским, зачем я взял ружье или пистолет с собой. К тому же в аэропорт меня могли с ним не пустить. И в мой план не входит перестрелка на шоссе.

Костя не знает, в какое положение он поставил меня своим приездом. Как безумно я хотел его видеть, как хотел его обнять. Но когда он наконец позвонил, чтобы сообщить о своем приезде, я почувствовал, что меня толкают в глубокую пропасть. Но ничего ему не сказал. Про себя я даже подумал, что это тоже испытание. Испытание и для него, и для меня. В конце концов, он должен будет узнать обо мне всю правду, и уже сам решить, как ему поступить.

– Мне всегда хотелось тебя увидеть, – немного мрачно говорю я своему сыну. – Больше всего на свете я хотел оказаться рядом с тобой. Но обстоятельства складывались таким образом, что я не мог вернуться в Россию. Не мог. Ты должен меня понять. Ты помнишь, как тебя украли?

– Смутно, – Костя улыбается. – Кажется, меня куда-то увезли, а потом привезли. Ничего особенного не помню.

– И хорошо, что не помнишь, – говорю я ему, наблюдая за «Линкольном». – Тогда меня чуть не убили. Мне пришлось согласиться на обмен. Предложить себя вместо тебя.

– Как тебе удалось спастись? – деловито интересуется Костя.

– Я убежал от них. – Не нужно рассказывать ему, каким именно образом я спасся. Пусть он не знает, что за его спасение я заплатил жизнями троих преследователей. Пусть он этого никогда не узнает.

– Странно, – говорит Костя, – они ведь могли снова меня забрать. Почему они этого не сделали?

– Они решили, что я погиб, – пытаюсь объяснить я ему, когда в разговор вмешивается Саша.

– Ты мне никогда этого не рассказывал, – говорит она с сильным английским акцентом.

– Это неинтересно. – Я совсем забыл, что подобные темы не для детей. Этот проклятый «Линкольн» выводит меня из состояния равновесия.

Саша обиженно умолкает. Костя чуть насмешливо фыркает и неожиданно спрашивает меня:

– И почему ты теперь Алекс Келлер? Что за фамилия? Откуда она у тебя? Ты стал евреем?

– Это немецкая фамилия моей второй жены. Евреем я не стал, хотя отношусь к ним с большим уважением. Здесь, в Америке, их очень ценят за ум и предприимчивость.

– У нас тоже ценят, – хмыкает Костя, – все банки, газеты и телевидение в руках евреев.

– Хочу тебя сразу предупредить, – я стараюсь не говорить менторским тоном, чтобы мои слова не выглядели назидательными, но некоторые основные правила поведения в Америке он должен понять, – здесь не принято говорить такие вещи. Не принято кого-либо оскорблять из-за национальной принадлежности. Все, что ты мог себе позволить там, здесь нельзя говорить ни в коем случае. Среди слушающих тебя может оказаться человек, понимающий русский язык. И ни в коем случае не говори слово «негр», это здесь – страшное оскорбление. Нужно говорить «афро-американец» или «темнокожий», если забудешь первое слово. Но слово «негр» забудь навсегда. А моя фамилия – это фамилия Сашиной мамы. Она мне не совсем женой была, – пытаюсь объяснить я ему, – то есть формально мы не были зарегистрированы, так как я официально был женат на твоей матери. Сашина мама должна была приехать со мной в Америку, – я выговариваю это быстро, чтобы не травмировать дочь, сидящую на заднем сиденье, – но тогда она не смогла. Не получилось.

– Что не получилось? – не понимает Костя.

– Ничего не получилось.

Ну как я могу объяснить ему свою жизнь в нескольких словах? Для этого нужны две бутылки водки и целая ночь для разговоров. Впрочем, у нас еще будет такая ночь. Мы сумеем еще объясниться друг с другом как двое мужчин. Сейчас при Саше не нужно вдаваться во всякие подробности.

– У меня была сложная жизнь, Костя, – признаюсь я сыну, – очень сложная. И нелегкая. Поэтому я вынужден был уехать. Уехать, чтобы спасти не только себя, но и вас. Много лет назад я думал, что поступил правильно. А теперь не знаю. Нам о многом нужно поговорить, многое рассказать друг другу. Ты работаешь в какой-то фирме?

– В банке, – отвечает Костя, – в служебной охране банка. После службы в погранвойсках нас охотно берут в такие места. Хотя я собираюсь учиться, думаю поступать в институт.

– Вот это правильно.

«Линкольн» идет точно на расстоянии пятидесяти метров от нас. Там двое мужчин, очевидно, профессионалы с железными нервами. Кажется, я знаю одного из них. Или я ошибаюсь? Если я увеличиваю скорость, они тоже увеличивают ее, если чуть замедляю, они тоже сбавляют скорость.

– У тебя есть девушка? – интересуюсь я, взглянув на Костю.

Он чуть смущенно улыбается.

– Есть одна. Но пока не уверен. С этим у меня проблем нет, отец. Можешь не беспокоиться. В Москве сейчас с этим нет никаких проблем.

– Ну, с этим никогда не было проблем, – поддерживаю я его, и мы оба понимающе хохочем так громко, что Саша на заднем сиденье присоединяется к нам, не совсем понимая, почему мы все смеемся.

Мы уже пересекли границу штата и теперь находимся в Нью-Гэмпшире. После Портсмута мы повернем на Портленд, а оттуда в Огасту – столицу штата Мэн, в котором я живу последние шесть лет. Только не в самой Огасте, а в небольшом городке Олд-Тауне, в старом городе, если перевести дословно. Вообще-то здесь часто встречаются и старые индейские названия. Наша река, которая протекает недалеко от моего дома, называется Пенобскот. В ней водится рыба, и очень приятно посидеть на берегу обрыва с удочкой. Но река называется Пенобскот. Разве можно полюбить речку с подобным называнием? Здесь всегда что-нибудь раздражающее присутствует, словно плата за комфорт.

Мне не нравится, что «Линкольн» идет за нами так нагло и открыто, словно они уже ничего не боятся. Мне казалось, что они должны быть немного умнее. Или я чего-то не понял. Неужели они думают, что теперь, когда ко мне, наконец, приехал мой сын, я не смогу пойти на разрыв нашего соглашения? Плохо они меня знают. Или, наоборот, слишком хорошо. Они ведь впервые появились больше месяца назад. И потом все время следили. А может, я преувеличиваю свою значимость? Может, кроме моих преследователей за нами следит ФБР или полиция, которым интересно проконтролировать визит молодого человека, так неожиданно прилетевшего ко мне? Фамилии у нас разные, и в ФБР вполне могут решить, что я согласился на предложение мафии, вызвав помощника из России. Или не могут? Почему я думаю, что здесь царство идиотов? Конечно, им всем далеко и до наших бандитов, и до нашей милиции. Но здесь тоже умных людей хватает. Кроме того, Америка – это великая страна учета и компьютеров. Они все могут проверить, сличить, посмотреть, проконтролировать. После того как появились электронные карточки, компьютерные системы, мобильные телефоны и Интернет, человек уже не имеет возможности жить прежней жизнью. Теперь о каждом вашем шаге становится известно. Каждый ваш разговор заносится в компьютер, каждый платеж фиксируется, каждое продвижение известно. Наверное, для американцев это так и должно быть. И вообще для европейцев, живущих по своим внутренним законам. А вот для всего остального мира?

Многие американцы очень набожные люди, и они соблюдают библейские заповеди не потому, что многие из них зафиксированы в виде законов «Не укради» или «Не убей». Нет, они поступают так именно в силу своего воспитания и глубокой веры в Бога. Я всегда завидовал людям, которые верят в Бога. Им, наверное, легче жить на свете, чем мне. Комсомольско-партийное воспитание сказалось, и я, конечно, неверующий. Хотя дочь Сашу приучил молиться, и она ходит вместе с соседями на воскресные проповеди. Пусть ходит. Верующие люди всегда бывают чище и целомудреннее. У них есть свои внутренние законы. А вот у меня таких законов нет. И я могу убить тех двух незнакомцев, которые так упрямо едут за мной по шоссе.

– Ты о чем-то задумался? – спрашивает Костя.

– Да, – отвлекаюсь я от своих мыслей, – мне кажется, что нам нужно где-нибудь остановиться и перекусить. Как ты думаешь?

– В самолете нас неплохо кормили, – сообщает он, – но если ты так считаешь, давай остановимся.

– Обязательно.

Я смотрю на «Линкольн», который упрямо идет следом. Ошибка всех моих преследователей только в одном. Они считают меня инвалидом. Считают меня одноруким дебилом, который не в состоянии справиться с двумя «амбалами». Придется их огорчить. Я совсем не хочу, чтобы они портили мне свидание с сыном, состоявшееся через столько лет. Нужно показать им, какой я инвалид. Кроме того, у меня есть свой план, который я уже начал претворять в жизнь. Сейчас самое время для реализации его первого этапа. Я им устрою небольшой концерт. Показательное выступление. И сделаю это так, чтобы отучить их портить людям настроение. Кажется, не доезжая до Портсмута, мы можем свернуть на Гринленд, небольшой городок, в котором я дважды бывал. Там мы заодно и пообедаем. И дадим урок нашим преследователям.

НЬЮ-ЙОРК.

ЗА ДВА МЕСЯЦА ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

В этом небольшом здании в центре Бруклина должна была состояться встреча представителей двух крупных группировок. С самого утра вокруг дома начали появляться мрачные неразговорчивые мужчины с могучими бицепсами и срезанными лбами. Напротив дома находился ресторан, но благоразумный хозяин внял совету гостей и повесил табличку «занято», чтобы исключить возможность появления незваных клиентов. Трое мужчин, наблюдавших за зданием, расположились в ресторане, заказав себе пива. Они молча наблюдали за домом, в котором должна была состояться встреча. Хозяин понимал, что в таких случаях лучше не задавать лишних вопросов, и старался вообще не смотреть в сторону злополучного здания. Он знал, кто и зачем собирается в этом доме.

В последние годы дом приобрел мрачную известность не только в Бруклине. Сюда приезжали выходцы из России, люди, чьи биографии становились легендой еще в годы застоя, когда по всем республикам огромной страны, занимавшей шестую часть суши, прокатывалась весть о «коронации» очередного преступного авторитета. Сюда приезжали и те, кто успел сколотить огромный капитал в безумные девяностые, когда можно было за один вечер стать миллионером, а на следующий день получить пулю от недовольного компаньона.

В Нью-Йорке преступный бизнес в основном контролировали пять итальянских семей, но кроме них в городе существовали и многочисленные бандитские группировки, объединенные по этническому, расовому или территориальному признакам. Однако постепенно ФБР и американская полиция нанесли ряд ощутимых ударов по итальянским кланам, заставив мафию несколько умерить свои аппетиты. Американское общество не собиралось и далее мириться с всесилием мафии, тем более в годы столь очевидного экономического подъема. Когда доллар пополз вверх, начав бить все рекорды по отношению к европейским валютам, и индекс деловой активности начал зашкаливать, стало ясно, что страна вступила в десятилетие небывалого экономического роста. Экономика развивалась бешеными темпами, и многим бизнесменам было гораздо выгоднее честно работать, исправно платить налоги и вкладывать деньги в акции технологических компаний, чем заниматься отмыванием грязных долларов. Стало выгодно быть честным человеком.

Итальянская мафия, ставшая бичом общества на протяжении целого века, становилась респектабельной и уважаемой. Даже еврейские, китайские, латиноамериканские, негритянские группировки, традиционно признающие руководство итальянцев, тоже начали вкладывать деньги в акции различных компаний, пытаясь заработать большие проценты, которые можно стало получить на рынке. Но свято место пусто не бывает. Взамен традиционных преступных группировок в огромном Нью-Йорке начали появляться и все более дерзко действовать так называемые «русские группировки». На самом деле в состав подобных бандитских формирований входили не только русские, но и представители многих других национальностей бывшего Советского Союза. Здесь можно было встретить представителей Кавказа, Средней Азии, Молдавии, даже Прибалтики, но для американцев все они были «русскими», которые действовали одинаково невероятными методами, отличались особым цинизмом, жестокостью и наглостью.

Именно поэтому почти во всех полицейских управлениях города были созданы так называемые «русские отделы», в которых работали либо офицеры полиции, выучившие русский язык, либо бывшие соотечественники «русских» из некогда единой страны. Именно «русская мафия» начинала новые войны. Именно в ее среде формировались группы, которые не останавливались ни перед чем, угрожая, насилуя, убивая, устраняя неугодных.

В доме, расположенном напротив ресторана, иногда появлялся сам Коготь – один из наиболее известных авторитетов новой «русской мафии», окопавшейся в самом крупном городе Соединенных Штатов. В Бруклине рассказывали, что Коготь был «коронован» еще в конце семидесятых совсем молодым человеком. От остальных «воров в законе» его отличала в молодости отчаянная смелость и вызывающая наглость. У него всегда находилась заточка для недовольных. Невозможно было представить себе этого щуплого худощавого парня небольшого роста без острой заточки, которой он мастерски орудовал. Именно поэтому он и получил такую кличку, наводившую ужас на остальных заключенных. Любые обыски, которые устраивали лагерные надзиратели, заканчивались ничем. Заточки у Когтя никогда не находили. Но едва надзиратели покидали камеру или барак, как в руках бандита снова появлялось его грозное оружие. Даже грузинские авторитеты, всегда державшиеся особняком, признавали авторитет Когтя.

Однажды в Северном Казахстане, куда его перевели в восемьдесят третьем, он получил восемь ударов, которые поочередно нанесли ему двое соперников, вооруженных ножами. Казалось, он не выживет. Врачи, которые сначала пытались ему помочь, лишь отрицательно качали головами и отмахивались, давая понять, что жить пациенту осталось несколько часов. Но он выкарабкался. Сумел выбраться с того света. И даже покарать своих обидчиков, которых нашли заколотыми через несколько дней характерными ударами заточкой в сердце. Если учесть, что Коготь лежал в это время под капельницей, то у него было почти абсолютное алиби. А то, что он отдавал своим людям приказы, было невозможно доказать. По лагерю ходили легенды, что капельница была поставлена для отвода глаз, и бандит сам рассчитался по своим долгам.

Он прилетел в Америку еще в девяностом году, когда появилась первая возможность уехать за океан. Коготь был умным человеком и поэтому остался не только жив, но и на свободе, тогда как другие авторитеты, ввязавшиеся в борьбу, начавшуюся в Москве, погибали один за другим. Кого-то забирала американская полиция уже в Нью-Йорке. Коготь оказался в стороне именно потому, что не участвовал в подобных разборках, предпочитая иметь собственный бизнес, который он контролировал через доверенных людей. Хотя некоторые утверждали, что он работал довольно ловко, умело прибирая к рукам имущество и дела погибших авторитетов, подчищая за ними долги и прибыль.

Как бы там ни было, но именно Коготь стал одним из самых крупных авторитетов в Бруклине к началу нового века. И именно с ним вынуждены были считаться остальные авторитеты, намерившиеся обосноваться в Нью-Йорке. Сегодня в Бруклине должна была состояться встреча, которую готовили уже несколько дней. На рандеву с местным авторитетом должен был приехать сам сеньор Анчелли, один из главных боссов итальянской мафии, известный во всем мире.

Сеньор Джулио Анчелли редко и неохотно покидал пределы «Маленькой Италии», южного района Манхэттена, где была его настоящая вотчина. Но очевидно, интересы дела требовали, чтобы на этот раз он встретился с представителем крупнейшей преступной группировки, действовавшей в Бруклине. За два часа до появления сеньора Анчелли здесь появились другие незнакомцы. Они были элегантно одеты и отличались от первой группы охранников, приехавших сюда с самого утра. Итальянцы устраивались в своих роскошных автомобилях, перекрыв улицу. Под сиденьями машин были спрятаны автоматы. Это была личная охрана сеньора Анчелли, которая отвечала за его безопасность в Бруклине. За пятнадцать минут до назначенного времени прибыл кортеж, состоящий из «мерседесов». В салоне одного из них находился Коготь, невысокий, худощавый мужчина с редким ежиком седых волос. В окружении широкоплечих охранников он прошел в здание. Из ресторана было видно, как тревожно смотрят по сторонам его люди.

Ровно через пятнадцать минут появились еще три автомобиля. Это были роскошные «кадиллаки» представительского класса. Все три автомобиля замерли у дома, и из салона второго вылез сам Джулио Анчелли. Он тяжело вздохнул, перед тем как войти в дом, и последовал дальше в окружении своих охранников.

Почти сразу дом оцепили автомобили с телохранителями Анчелли, а бритоголовые охранники, приехавшие с местным авторитетом, перекрыли улицу. На втором этаже дома, в дальнем углу, встретились наконец Анчелли и Коготь. Сначала их представили друг другу, затем стороны перешли к обсуждению конкретных проблем. Рядом с Анчелли сидел его помощник Чезаре Кантелли, невысокий, лысоватый человек, носивший крупный перстень на указательном пальце правой руки. Он был доверенным лицом клана Анчелли. По традиции, разговор мог проходить только в присутствии одного свидетеля с каждой стороны. Коготь оставил невзрачного темноволосого мужчину, с мутноватыми глазами и помятым лицом. Это был Ерофеев, Семен Ерофеев, по праву считавшийся мозгом преступной группировки Бруклина. Ерофеев злоупотреблял спиртным и наркотиками, но когда приходил в себя и начинал мыслить достаточно здраво, давал неоценимые советы и всегда оказывался очень изобретательным человеком. Очевидно, в его воспаленном мозгу временами рождались какие-то идеи, в том числе под влиянием алкоголя и наркотиков. Кроме того, он прекрасно знал английский язык, поэтому мог переводить своему патрону слова Анчелли. Сам Коготь, находясь более десяти лет в Америке, так и не сумел в совершенстве овладеть английским языком.

Когда охранники покинули комнату и разместились в коридоре, сеньор Анчелли удовлетворенно кивнул и достал сигарету. Показав на сигарету, Анчелли поднял бровь, как бы спрашивая разрешения у хозяина дома. Коготь благожелательно кивнул в знак согласия. Он не курил, но воспринял этот жест как свидетельство уважения. Ерофеев курил, но он никогда бы не осмелился достать сигареты в присутствии таких гостей. Чезаре не курил и не выносил сигаретного дыма, но здесь имело значение, кто именно курил. А когда это делал сеньор Анчелли, Чезаре научился не реагировать на сигаретный дым своего шефа.

– У нас появилась небольшая проблема, которую мы хотели бы решить с вашей помощью, – сразу начал Анчелли.

– Мы всегда готовы вам помочь, – подчеркнуто любезно сказал Коготь.

Он знал, каковы реальные масштабы могущества итальянцев и как много денег у сидевшего напротив господина. Именно поэтому он демонстрировал крайнюю степень любезности.

– Мы обратились к вам как к нашим друзьям, – пояснил Анчелли. – Мы считаем русских, проживающих в Нью-Йорке, нашими партнерами и друзьями. Мы – европейцы и должны вместе противостоять разным этническим группировкам из Азии и Африки.

Ерофеев, уловив некоторое замешательство на лице босса, перевел для него последнюю фразу. Коготь удовлетворенно кивнул. Как ни странно, это более всего понравилось его собеседнику. Сеньор Анчелли сам приехал в Америку полвека назад и почти не знал английского, что, однако, не помешало ему «выбиться в люди». Поэтому он снисходительно относился к людям, так и не научившимся говорить на чужом для них языке.

– Чем мы можем вам помочь? – спросил Коготь.

Анчелли выпустил струю дыма и взглянул на своего помощника. Самые важные вещи будет говорить Чезаре. Это делалось на тот случай, если их сумеют записать сотрудники ФБР. При любом развитии ситуации репутация сеньора Анчелли должна была остаться незапятнанной.

– Есть один человек, – объяснил Чезаре, – мы уже дважды пытались его убрать, но у нас не получилось. Он ушел от наших людей в Милане. И ему повезло в Барселоне, когда его машина взорвалась до того, как он в нее сел. Сейчас он перебрался в Канаду. Это очень неприятный человек. Неприятный для нас. Вы понимаете?

– И это ваша проблема? – изумился Коготь. – Вы можете не беспокоиться. В таких случаях нет никаких проблем. У нас столько людей…

Анчелли раздраженно махнул сигаретой. Очевидно, этот русский бандит считает его идиотом. Неужели он не понимает, что у итальянцев и людей, и возможностей не меньше. Или он думает, что они пришли к нему просить найти киллера? Анчелли усмехнулся от подобной наглости русского.

– Нет, нет, – сразу сказал Чезаре, – вы нас не так поняли. Нам нужно не просто устранить этого человека. Мы не хотим его просто убрать. Нам нужно, чтобы его убил бывший соотечественник. Дело в том, что мешающий нам человек – русский.

– Никаких проблем, – изобразил на своем пергаментном лице улыбку Коготь. – Дайте нам адрес, и мы сегодня же решим вашу проблему…

– Подождите, – не выдержал Анчелли, мы не хотим решать проблему подобным образом…

Он замолчал, негодуя на себя за то, что начал говорить. Чезаре тревожно взглянул на шефа. Он понимал, что тот раздражен, а когда Джулио Анчелли начинал злиться, последствия могли быть непредсказуемыми.

– Дело не в этом русском, – начал объяснять Чезаре, пытаясь несколько разрядить ситуацию, – дело в том, что мы не можем его убрать. Вернее, не должны в этом участвовать. И нам необходимо, чтобы этого человека убрали именно его бывшие соотечественники. Но не просто убрали. Нам нужно, чтобы полиция нашла убийцу и все узнали бы, кто именно этот убийца. Нам очень важно, чтобы все знали, кто и почему убрал этого русского.

Наступило молчание. Коготь пытался осмыслить услышанное. Затем сказал, обращаясь к Ерофееву:

– Ты можешь объяснить, чего они хотят?

– Им нужно кого-то обвинить в этом убийстве, – пояснил сообразительный Ерофеев. – Им нужен убийца, которого можно предъявить полиции.

– Это мы найдем, – кивнул Коготь.

Чезаре понял, что Ерофеев объясняет своему патрону ситуацию, и решил сразу обратиться к Семену, чтобы полнее ее обрисовать.

– Дело в том, что этот русский находится под покровительством известной группировки, с которой мы не хотели бы ссориться. Но эти люди знают, что мы собираемся его убрать. И если мы предпримем что-то против него, то у нас могут быть осложнения. Поэтому нам нужен конкретный убийца – такой, в которого поверят не только полицейские, но и наши друзья в Италии.

– Ясно, – кивнул Ерофеев. Он взглянул на Анчелли и обратился к Когтю: – Им нужно нас подставить вместо себя. Чтобы не ругаться с другими макаронниками.

– Дешево ценят, – процедил Коготь и выругался по-русски.

– Что вы сказали? – не понял Чезаре.

– Мы все поняли, – сразу вмешался Ерофеев. – Конечно, мы готовы вам помочь. Но мы хотели бы знать, как именно вы оцениваете нашу услугу.

Анчелли согласно кивнул. Потушив сигарету, он коротко сообщил:

– Ваши люди получат право работать по всему побережью вместе с нашими людьми. Кроме того, мы разрешим вам появляться в портах и обеспечим сотрудничество с нашими людьми.

Коготь не ожидал такого подарка. Он не мог поверить услышанному. Порты были абсолютной вотчиной клана Анчелли. Все профсоюзы в портах находились под полным контролем его гостя. Он хотел даже переспросить, не поверив в такой подарок. Но вместо этого решил уточнить другой момент. Если они так дорого ценят убийство этого человека, то, значит, испытание предстоит нелегкое. Анчелли не стал бы делать подобные подарки, если бы речь шла об обычном бандите.

– Кто этот человек? – спросил Коготь. Чезаре взглянул на шефа. Анчелли пожал плечами. Он не хотел доверяться этим русским, но другого выхода не было. Чезаре терпеливо ждал. Наконец Анчелли чертыхнулся и кивнул. Чезаре достал из кармана фотографию и протянул ее собеседнику. Коготь взял фотокарточку, внимательно посмотрел на нее, затем перевернул фотографию. На обороте была указана фамилия. Он нахмурился. Где-то он слышал эту фамилию и видел этого человека. Леонид Онищенко. Он протянул карточку Ерофееву.

– Не знаешь, кто это?

– Конечно, – сразу ответил Ерофеев. – Ты его тоже знаешь. Посмотри на фамилию. Помнишь, он ушел в прошлом году со своего поста.

– Кто это? – шепотом спросил Коготь. Он никак не мог вспомнить, о ком идет речь.

– Ты не узнаешь этого киевского хохла? – удивился Ерофеев. – Это их бывший глава правительства. Теперь вспомнил?

Коготь ошеломленно взглянул на Семена, потом на сеньора Анчелли и его помощника. «Эти сволочи пришли и просят, чтобы я убрал бывшего премьер-министра Украины», – изумленно подумал он. Все газеты писали, что на Онищенко было совершено несколько покушений, но он чудом остался жив. Кажется, газеты писали о его связях в Италии и в Швейцарии. Коготь вдруг подумал, что цена, предложенная Анчелли, не столь уж велика.

– Вы принимаете наше предложение? – поинтересовался Чезаре.

Сеньор Анчелли понял, что наступил самый важный момент в их разговоре, и замер, ожидая решения. Даже Семен повернул голову, с интересом наблюдая, как Коготь размышляет. «Конечно, будет очень трудно, – думал тот. – И конечно, придется поработать. Но если получится, невозможно даже представить, какие дивиденды можно заработать на сотрудничестве с кланом Анчелли. При благоприятном развитии событий я стану союзником самого Джулио Анчелли! На размышление у нас не так много времени».

– Кто еще знает о нашем соглашении? – неожиданно спросил он хриплым голосом по-русски.

Ерофеев быстро перевел.

– Никто, – ответил Анчелли, – только мы четверо. И если кто-то узнает, значит, мы будем искать среди нас предателя.

Он обвел всех мрачным взглядом. Ерофеев вздрогнул, когда Анчелли на него посмотрел. Чезаре съежился и стал казаться еще меньше.

– Да, – ответил Коготь, испугавшийся своего согласия. – Мы сделаем все, о чем вы попросили. И я могу гарантировать, что никто не узнает, о чем мы с вами договорились.

Он сказал это по-русски и взглянул на Ерофеева, чтобы тот перевел. Семен исправно перевел. Анчелли кивнул в знак согласия. Чезаре улыбнулся.

– Значит, мы договорились, – сказал он. – Мы вас не торопим. Продумайте операцию таким образом, чтобы мы имели конкретного убийцу на скамье подсудимых. И желательно, чтобы это был опытный профессионал, чтобы не вызывать подозрения полицейских и судей. Для нас будет лучше, если это будет профессиональный убийца, на счету которого уже есть жертвы, – снова подчеркнул Кантелли.

– Найдем, – более уверенно сказал Ерофеев. – Всю Америку и Россию перевернем, но нужного человека для вас найдём.

Анчелли поднялся, чтобы попрощаться. Все поднялись следом. Мафиози и бандит обменялись рукопожатием, скрепившим их договор.

Когда гости ушли, Коготь взглянул на Ерофеева:

– Почему они просят помощи? Неужели сами не могут найти русского?

– Видимо, не могут, – резонно ответил Семен. – Или не хотят. Тебе какая разница, зачем они пришли. Главное, чтобы ты им человека дал. А если получится, то этот Анчелли нам всегда пригодится. Серьезный тип. Говорят даже, что он собирается потеснить кого-то из большой «пятерки».

– Это не наше дело, – лениво ответил Коготь. – Пусть макаронники сами выясняют свои отношения. Нас интересует этот Анчелли. Зачем мы ему нужны? Постарайся осторожно разузнать обо всем. Но только осторожно, Сема, не зарывайся. А заодно подумай, как нам выполнить поручение мистера Анчелли.

– А мне и думать не нужно, – вдруг ответил Ерофеев. – Помнишь, я тебе рассказывал, как документы готовили для одного чучмека. Кажется, из Средней Азии. Его документами воспользовался Левша. Слышал про такого?

– Какой Левша? – спросил Коготь. – Он же давно умер? Однорукий? Ты про него говоришь?

– Вот именно. Живой он, Коготь, очень даже живой. И миллионером стал. Живет теперь на севере и думает, что про него все забыли. Вот какой кандидат нужен сеньору Анчелли.

Сидевший в это время в салоне своего «Кадиллака» Джулио спросил, обращаясь к своему помощнику:

– Ты думаешь, им можно доверять, Чезаре?

– Это серьезные люди, – ответил Кантелли, – и могут найти нам подходящую кандидатуру. А когда механизм будет запущен, с ними может произойти какая-нибудь неприятность. Этот русский бандит умудрился даже не выучить нормально английский язык. Я не думаю, что ФБР или наша полиция будут серьезно проверять мотивы убийства такого человека. У них ведь столько разных поводов для отстрела друг друга! Спишут на русскую мафию.

Мы ведь никогда не вмешиваемся в их дела. Как и они в наши.

– Мне всегда нравилось направление твоего мышления, Чезаре, – улыбнулся Анчелли. – Надеюсь, что ты не ошибаешься и на этот раз.

БОСТОН.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я все время смотрю на Костю и пытаюсь представить себе, что он чувствует. Первый раз в жизни в Америке. После его Таджикистана, где он служил, и Зеленовки, куда его возила мать, такое место покажется особенно шикарным. Хотя я думаю, что все места, в общем, одинаковые. Дороги, дома, луга, поля, леса, люди. Везде все одинаковое. Другое дело, как ты относишься к конкретному пейзажу. Наверное, какой-нибудь монгол любит свою степь и находит ее поэтичной и волнующей, а житель горного Памира, наоборот, считает, что самое красивое – это его горы. Возможно, эскимосы полагают, что лучше их бескрайней тундры ничего нет. И самое интересное, что все правы. Человек привыкает к тому месту, где живет, и его маленькая родина кажется ему самым красивым и лучшим местом на планете. Вот почему родившиеся в третьем-четвертом поколении на этой земле дети американских поселенцев полагают, что Америка – лучшая страна на свете. И ничто не может быть лучше родины уродливых урбанистических идолов, механизированный еды, отношений, выстроенных на юридических нормах и полном невежестве. Хотя я могу ошибаться – среди американцев встречаются разные люди.

Костя не смотрит по сторонам и довольно равнодушно наблюдает, как мы мчимся в первоклассном автомобиле по превосходной дороге. Неужели ему не интересно? Или подобная маска равнодушия – всего лишь защитная реакция на резкую смену впечатлений? Я по-прежнему наблюдаю за ним и одновременно внимательно слежу за нашими преследователями. Ну почему они не могут оставить меня в покое хотя бы на сегодня? Почему им нужно было испортить такой день? Впрочем, они как раз поступают логично. У них есть конкретная цель – постоянно быть рядом со мной, не допускать посторонних контактов.

И для достижения своей цели они готовы пойти на все. Но мне кажется, что они немного переигрывают. Если бы им был нужен только профессионал, они бы давно решили эту проблему. В Америке этого добра хватает. Как, наверное, хватает его и в других странах, где может объявиться богатый заказчик, способный оплатить убийство своего обидчика. В этом нет никаких проблем. Нужны деньги, иногда даже не очень большие. И нужен профессионал. Не обязательно даже такого класса как я. Достаточно найти человека, умеющего стрелять. А так как Америка – стреляющая страна, здесь не должно быть сложностей. И тем не менее у них есть проблемы, которые они пытаются решить именно за мой счет. Это я уже понял.

– Далеко от аэропорта до вашего дома? – интересуется Костя.

– А ты думал, я живу рядом?

Мы с Сашей хохочем: сказывается неподготовленность Кости к американским условиям.

– Я живу совсем в другом штате, – объясняю я ему. – От аэропорта четыреста с лишним километров. Мы приедем в наш городок только вечером.

– В вашем штате нет аэропорта? – не понимает Костя.

– Международного нет. А вообще здесь в каждом городе есть аэропорты, – поясняю я, – у многих собственные самолеты, на которых они летают по своим делам. Мы с Сашей решили, что будет лучше, если мы приедем за тобой на машине. Заодно посмотришь наши места. Мы поедем по очень красивой дороге. Поэтому я и не прилетел за тобой на самолете.

Он изумленно смотрит на меня. Потом долго молчит и наконец спрашивает:

– У тебя есть персональный самолет? Ты что, Рокфеллер?

– Нет, конечно. У меня небольшой пятиместный самолет. Но на нем можно долететь из нашего городка до Бостона. Однако получить разрешение на приземление в нашем международном аэропорту почти невозможно. Пришлось бы приземляться где-нибудь в другом месте, а потом добираться сюда на машине.

– Ничего себе, – уважительно говорит он, – значит, у тебя есть собственный самолет. Рассказать ребятам в Питере, не поверят, решат, что я их разыгрываю. Такого не бывает.

– Почему не бывает? Здесь у всех свои самолеты. Ничего в этом странного нет. И стоит такой «кукурузник» не очень дорого. Зато его обслуживание и стоянка в аэропорту влетают в копеечку.

Я, конечно, не собираюсь ему говорить, что не полетел на самолете специально. И совсем не из-за Бостона. Просто мой самолет действительно стоит на небольшом аэродроме соседнего городка, и я сознательно решил им не пользоваться. Когда самолет целых три месяца находится вне пределов твоего контроля, с ним может случиться все что угодно. Меня ведь предупреждали, чтобы я был готов к любым неожиданностям. Мне совсем не хочется сажать в один лайнер обоих детей и устраивать нечто похожее на «русскую рулетку». Кроме того, мне еще нужно заехать в Огасту, причем сделать это так, чтобы за мной не следили.

С другой стороны, я уже устроил нечто похожее на «рулетку», если позволил втянуть себя в такую историю, и теперь за мной нагло едет «Линкольн континенталь», преследуя меня от самого аэропорта. Нет, так дальше нельзя. Нужно было с самого начала как-то объяснить этим типам, что ко мне не стоит относиться столь пренебрежительно. Но это мой старый трюк. С одной стороны, они знают, что я бывший профессиональный киллер, а с другой, подсознательно считают меня инвалидом.

Как не вовремя прилетел Костя. Я все последние годы мечтал о том, как мы с ним встретимся, как поедем на рыбалку. И теперь мечтаю. Когда он неделю назад позвонил и сказал, что наконец собрался ко мне, со мной чуть не случилась истерика. Впервые в жизни я не знал, как мне реагировать. Ведь, с одной стороны, я так долго его ждал, так мечтал встретиться, много раз придумывал, как заманить его к себе, высылал ему приглашения. А с другой стороны, его приезд именно сейчас означает, что я стал несколько слабее. Мне придется отвлекаться, чтобы защитить не только Сашу, но и Костю. Насчет Саши я уже давно решил, но теперь пришлось несколько скорректировать свой план.

Никто не знает, что моя дальняя родственница, троюродная сестра, переехала два года назад в Сиэтл. Даже Саша не знает. Я, словно предчувствуя подобные неприятности, никому не рассказывал о своей родственнице. Хотя дважды с ней встречался уже здесь, в Америке. Один раз в Нью-Йорке, когда она только приехала. И второй раз в Сиэтле, куда я летал в прошлом году якобы по делам. Никто не знает про мою родственницу. Зато она знает про меня и, если я не ошибаюсь в людях, готова на меня молиться. Дважды при встречах я помогал ей деньгами. Один раз дал пять тысяч долларов, а другой раз еще три.

Для американцев подобные подарки немыслимы. Да и для наших тоже. Я ведь не в долг давал, а просто как помощь. Она плакала в первый раз, когда брала деньги, клялась, что вернет. А во второй раз даже не верила, что я ей снова их даю. Уже не плакала, только сказала, что они с мужем будут молиться за меня. Не знаю, как она молилась, но, наверное, не слишком усердно, если я попал в такую неприятную историю. С другой стороны, доверие, основанное на родственных чувствах, – довольно зыбкое понятие. Тем более – троюродная сестра. А вот если я перешлю ей десять тысяч долларов вместе с Сашей, она будет охранять мою девочку, как самый драгоценный бриллиант, находящийся в ее доме. Я ей, конечно, намекнул и про деньги, и про премию. Объяснил, что в случае необходимости отправлю Сашу к ней и девочка должна пожить в Сиэтле несколько месяцев. Нужно было слышать, с каким восторгом согласилась моя «кузина». Она неплохой человек, но в Америке все быстро привыкают к тому, что здесь главный бог – это Доллар. Купюра с изображением американского президента Франклина. Несчастный старик и подумать не мог, что станет всеобщим символом, самым главным божеством на земле в начале следующего миллениума. Его лысая голова с нестриженными длинными волосами, кривой нос, второй подбородок и узкие тонкие губы известны всему миру. Вот и моя троюродная сестра попала под власть бумажек с изображением этого человека. Я сразу понял, что ее муж – пустое место. Ни заработать денег, ни устроиться, ни прокормить семью он не может. Слишком «советским» оказался он в свои сорок пять лет.

Еще когда мы встретились в Нью-Йорке, он долго рассуждал про недостатки в России, обличал чиновников, порицал существующую налоговую систему, рассказывал, как ему не давали работать. Я слушал и понимал, что вижу перед собой танцора, которому мешают его яйца. Слушал и понимал, что моя родственница, обреченная на существование с этим ничтожеством, почти так же обречена на нищету и жизнь на пособие. У них росла дочь, и я решил им помочь, подумав о Саше. В конце концов получалось, что их дочь и моя Саша – четвероюродные сестры. Не бог весть какая родня, но все-таки приятно, что в Америке есть родственница. К тому же девочка была на два года старше Саши и росла довольно смышленной для своих лет. Вот тогда я и решил помогать своей родственнице. Она неплохой человек, но если вместе с моей дочерью она получит и приличную сумму денег, то за Сашу можно не беспокоиться.