Дочь Туллы бесплатное чтение

1

Красное Солнце уже коснулось отрогов далеких гор и первые сумерки окутали окружающую холмистую равнину, изборожденную каменными выступами и небольшими скалами. По едва заметной тропе, обозначенной лишь отдельными валунами, шагали три человека: рослый широкоплечий парень или скорее даже юноша, за ним, шагах в десяти, темноволосая девочка лет двенадцати и замыкала эту маленькую колонну молодая женщина.

Девочка остановилась и, сделав вид что поправляет волосы, бросила быстрый взгляд на женщину.

Та, заметив этот взгляд, спросила:

– Что-то не так, Синни?

Девочка не ответила и пошла дальше. Но женщина поняла: дочь устала и с нетерпением ждет остановки.

– Анвелл, пора искать место для ночлега, – крикнула она вперед. Парень, не оборачиваясь, махнул рукой, показывая что понял.

Женщина остановилась, оперевшись двумя руками на двухметровое дубовое древко копья. Огляделась по сторонам. Она тоже устала, но выразить этого не смела. Из мужчин в их семье теперь остался только её старший сын и она, как и положено, старалась не мешать ему руководить их маленьким отрядом. Но Анвелл был очень сильным человеком, даже невероятно сильным для своих юных лет и конечно и ей и тем более маленькой Синни было трудно держать его темп. Но обе они обычно молчали, ибо он был мужчина и ему принимать решения.

Она стояла на тропе и с любовью глядела на своих детей. Она любовалась ими, она гордилась ими.

Но далекие горы, темнеющие небеса, покрытые мхом валуны, редкие одинокие деревья и плывущий в бездонной выси огромный орлан-белохвост, все они казалось смотрели только на неё. Только на неё.

Она была красивой женщиной. Но в этой красоте не было ни толики нежности или мягкости, лишь суровое пронзительное звучание завораживающей древней музыки этих каменистых просторов, мерцающих вкраплениями кварца, красота холодных горных вершин на фоне бездонного пламенеющего неба или отливающих голубизной прозрачных ледников, отражающих первые вечерние звезды. При виде неё возникало странное тревожное волнение, будоражащая тяга, что-то подобное пугающему желанию прыгнуть в пропасть, когда стоишь у края. И вся её женская грация и миловидность, слитые со снежной белизной лица и огромными темными глазами, еще и подведенными широкими, уходящими к вискам черными линиями, рождали образ прекрасной, но опасной стихии, которая неудержимо влечет к себе и пугает, отвращает своей беспощадностью. Её высокий лоб светился мраморной чистотой, а неимоверно пышная копна черных густых длинных волос укутывала всю её голову, шею и плечи почти сказочным ореолом тьмы.

Ей было лет 28–29, среднего роста, стройная, в грубом темно-зеленом шерстяном платье, в кожаной безрукавке, в меховой черно-белой накидке из шкурок песцов, с грязными сильными руками, с короткими словно обкусанными ногтями, она казалось такой же первозданной и дикой, как и вся эта холодная каменистая равнина.

Женщину звали Далира.

Позже, обустроив скромный лагерь у отвесной скалы, где было почти метровое углубление и где можно было так уютно укрыться от ветра и чувствовать вокруг себя стены и даже крышу, они сидели вокруг костра и орудуя деревянными ложками, радостно утоляли голод густой наваристой похлебкой из пойманной днём рыбы, сдобренной луком, шафраном и укропом. Похлебку закусывали еще и твердыми ржаными лепешками. Так что ужин вышел на славу.

Первым закончил Анвелл. Он, как и положено, первым и начинал. Его мать и сестра не мешали ему и ждали пока он утолит свой острый мужской голод. Ибо ведь его мужской голод был важнее чем их, женский и терпеливый. Облизав и убрав ложку, он вынул из ножен меч, достал плотную тряпицу и принялся с важным видом полировать клинок. Далира и Синни доедали похлебку, переглядываясь и улыбаясь друг другу.

Как обычно на сытый желудок всех потянуло на разговоры. Но вот только веселых тем для разговоров у беглецов не было.

Синни отстраненно проговорила:

– Мне вчера снилась белая собака, убегающая от стаи волков.

Далира укоризненно поглядела на дочь.

– Ты опять начинаешь?

Девочка пожала плечами.

– Ничего я не начинаю. Просто снилось. – Но немного помолчав, она всё-таки не выдержала и добавила, ни к кому конкретно не обращаясь: – И почему мы всегда должны убегать?

Далира посмотрела в огонь.

– Мы не убегаем, – сказала она. – Мы просто идём дальше.

Дочь недовольно поглядела на мать и решительно произнесла:

– Зачем нам этот Тулла, если все другие не любят его и их бог Луг?!

Далира подняла глаза на дочь. В глазах женщины то ли плясали отблески костра, то ли пылали огоньки гнева.

– Я тебе сейчас пощечину дам, – спокойно и холодно сказала она.

Синни сразу стушевалась.

– Тулла – бог твоей матери и твоего отца, – строго сказала молодая женщина. – Бог всех твоих предков. И то что какие-то другие люди любят его или не любят не имеет никакого значения. Если бы допустим людям не нравился твой отец, ты бы что, тоже отказалась бы от него, сказала бы: зачем мне этот отец, если все другие не любят его? Так что ли?

Девочка молчала, глядя на пламя.

Далира протянула руку чтобы погладить дочь по голове, но Синни уклонилась от её руки. Женщина сказала более мягко:

– Они не любят Туллу, потому что боятся его. Тулла – бог воинов. Он безжалостен и к другим и к себе. Когда ледяные великаны пленили его и по кускам отрезали его плоть, он лишь смеялся им в лицо и плевал в них своей кровью, пока они не растаяли от жара этой крови. Тулла никого не жалеет и это пугает людей. Они слишком слабы и трусливы чтобы принять то что он даёт. Самый страшный грех в глазах Туллы это трусость. А самое ценное это кровь. Невозможно сделать ничего достойного, покуда не прольешь кровь. Тот кто никогда не видел крови не найдёт ни мужества, ни утешения. И если хочешь быть воином, быть свободным человеком, то другого пути нет. – Далира произносила все эти слова с удовольствием, почти мечтательно глядя куда-то в темную пустоту за кругом света от пламени костра.

Но Синни неодобрительно сказала:

– Зачем нужна такая жизнь, где постоянно надо проливать чью-ту кровь, свою или чужую?

И мать и брат хмуро поглядели на неё.

– Ты еще слишком мала чтобы судить о жизни, – сказала Далира. – Речь не о том чтобы всё время лить чью-то кровь, речь о том чтобы жить без страха. У Туллы только одна заповедь: нельзя жить в страхе. А для этого человек должен стать воином. Но воин неспособный пролить свою или чужую кровь это не воин. И потому Тулла и требует прежде всего кровь. Это та жертва, которая освобождает.

Дочь исподлобья поглядела на мать.

– Даже если это кровь моего отца и твоего мужа? И что, ты чувствуешь себя свободной после того как принесла Тулле <такую> жертву?

Лицо молодой женщины окаменело.

– Язык прикуси, мелкая! – Сердито сказал Анвелл.

Синни сумрачно посмотрела на брата и ничего не ответила.

Далира же, справившись с нахлынувшими эмоциями, медленно проговорила:

– Твой отец погиб, спасая нас. И Тулла здесь ни при чем.

– Да неужели?! А ничего что отца убили за то, что он отказался отречься от Туллы?

– Ещё раз тебе говорю, Синни: твой отец погиб в бою, спасая нас, давая нам возможность убежать. Тулла здесь ни при чем.

– Думаешь я дурочка? Думаешь не понимаю как всё было на самом деле? Вардин и остальные ненавидели нас именно из-за Туллы. Они хотели чтоб отец и ты отреклись от него. А вы отказались. И почему тогда Тулла не спас отца, если тот был так предан ему?

Далира тяжело вздохнула.

– Я много раз говорила тебе, дочь, что Тулла никого никогда не спасает. Он только даёт тебе меч и указывает путь, на котором ты можешь стать воином. И это уже твоё дело идти по этому пути или выбросить меч и стать жалким рабом, как этот гнусный Вардин, и всю свою жизнь прожить пугливой мышью в темной вонючей норе.

Синни сердито глядела на мать, девочке хотелось высказать ей еще очень многое, все те упреки и обвинения что так долго копились в её душе. Но она сникла, слишком уж всё это было тяжело для её маленького детского сердца. Она уставилась в огонь и негромко произнесла:

– А Фрей Сильвий говорит, что истинная сила в прощении.

– Какой еще Фрей Сильвий?

– Ну это тот спятивший старик с юга, – насмешливо пояснил Анвелл. – У него еще крест на шее. Помнишь он пытался заставить всех встать на колени и целовать этот крест?

Далира некоторое время с удивлением смотрела на дочь.

– Ты что же после этого еще ходила к нему?

Синни, не смея поднять глаза на мать, пробормотала:

– Не-ет… Просто встретила его случайно в лесу, когда жимолость собирала.

Далира покачала головой.

– И какая же в прощении сила?

Синни неуверенно пожала плечами:

– Ну-у очень великая сила. Он сказал, что прощение – это единственный путь способный вывести человека из царства зла.

Анвелл презрительно хмыкнул:

– Что за ахинея! А царство зла это наша земля что ли?

Не обращая внимания на насмешки брата, Синни упрямо добавила:

– И ещё сила в любви. Фрей Сильвий сказал, что его бог самый могущественный на свете и что главная его сила в прощении и любви.

– Самый могущественный? Это ведь тот бог, которого убили на кресте, я правильно помню?

Анвелл насмешливо фыркнул и с большим усердием занялся полировкой стали клинка.

Синни нехотя ответила:

– Правильно. Но он сам позволил сделать это с собой, чтобы все увидели, как он любит людей и что он всех прощает. И когда он так сделал, то он победил злого бога – Затану. И если все люди сделают как он, станут любить и прощать, то всё зло в мире будет побеждено. – Девочка наконец осмелилась посмотреть на мать. Далира пристально глядела на неё и казалось что ждет продолжения. – И ещё Фрей Сильвий сказал, что любое зло – это желание любви.

Анвелл фыркнул еще громче и Синни смутилась.

– То есть, по-твоему, если бы Вардин и другие поймали бы нас и принялись бы отрубать твоему брату руки и ноги, а меня и тебя по очереди насиловать, – жестко проговорила Далира, – твоему отцу следовало бы стоять в сторонке и прощать их? И говорить, что он любит их? И светится радостью от все этой любви и прощения, так что ли?!

Синни совсем расстроилась. Ей были очень неприятны слова матери.

– Нет, конечно, – выдавила она из себя.

– И ты не прав, Анвелл, – сказала Далира, взглянув на сына. – Этот старик вовсе не спятил. Он явился к нам чтобы превратить всех нас в рабов. Он подсовывает нам своего всепрощающего бога, чтобы потом, когда за этим Фреем из его проклятой южной страны придут воины, всё на что мы были способны это прощать их за всё что они сотворят с нами.

Юноша согласно покачал головой.

– Все люди юга – лжецы. Так было всегда. А мелкая просто ещё глупа как пробка. Она кстати взяла у этого Фрея крест и где-то прячет его у себя.

Синни вздрогнула и с гневом уставилась на брата.

– Вонючий тролль! – Выпалила она.

Анвелл снисходительно улыбнулся, глядя на сестру.

– Это правда? – Сурово спросила Далира.

Синни молчала.

– Покажи, – потребовала Далира.

Синни не шевелилась.

– Я тебе говорю, дочь!

Девочка залезла за пазуху, вытащила деревянный крестик на кожаном шнурке и протянула матери.

Далира взяла его, едва посмотрела на него и кинула в огонь. Синни бросилась к костру и совершенно отважно сунула руку в пламя. Зажав крестик в кулаке, она посмотрела на мать как затравленный, но готовый драться зверёк. Далира протянула руку, показывая что хочет получить его. Но Синни отрицательно помотала головой. Молодая женщина несколько секунд вглядывалась в глаза дочери, после чего холодно сказала:

– Иди спать. – И отвернулась.

Синни послушно отправилась к углублению в скале и завернувшись в плащ, улеглась на слой накиданного на землю мха и еловых веток. Упрятав крест во внутренний кармашек, она закрыла глаза. Её сердце взволнованно билось, она думала о Тулле. Она часто думала о нём с тех пор как взяла у старика этот маленький кусочек дерева на шнурке. Её беспокоило что безжалостный бог возможно сердится на неё за это. Но она знала, что Тулла не только никогда никого не спасает, но и никого не наказывает. Как и говорила мать он только дает меч и указывает путь, а дальше живи как хочешь: рабом или воином, твоё дело. И всё же Синни беспокоилась, ведь боги такие непредсказуемые никогда не знаешь, что взбредет им в голову. И Тулла, который согласно легендам, кроме сражений с великанами, еще и был не прочь иногда подшутить над людьми, порой весьма жестоко, был конечно способен на всё. Но этот странный южный бог, символом которого был этот маленький крестик, самый великий, по словам седобородого старика, бог в мире, которому подвластно всё, от движения крохотной пылинки до могучих волн бескрайнего океана, слишком уж будоражил её воображение. Всемогущий бог, главная сила которого заключается в любви и прощении, не давал ей покоя. И она готова была рискнуть гневом безжалостного, но родного Туллы, позволяя себе хранить этот крестик и размышляя об этом странном боге.

2

На закате дня на опушке древнего замшелого леса вокруг костра расположились трое мужчин. Все они были средних лет, бородаты, в кожаных одеждах, меховых шкурах, с топорами, мечами и ножами. У ног лежали круглые с умбонами щиты. Над огнем, нанизанные на еловые ветки, жарились крупные куски оленьего мяса. Невдалеке от этой троицы находился еще один человек. Это был молодой черноволосый мужчина, полностью нагой, покрытый многочленными татуировками и шрамами. Мужчина висел в строго вертикальном положении, привязанный за воздетые над головой запястья к толстой ветви дуба. Высота подвеса была выбрана так, чтобы мужчина едва-едва мог касаться носками стоп подсунутого ему под ноги камня. Изнывая от гудящей боли в скрученных запястьях и вывернутых плечах, он прилагал массу усилий, пытаясь выпрямится, вытянуть тело в струну и встать ногами на сферическую неровную поверхность валуна. Иногда ему это удавалось и его руки получали краткую передышку. Но держать тело в подобном напряжении долго он не мог и снова срывался, повиснув на веревке. При этом его левая нога была неестественно вывернута в колене и судя по всему он не мог полноценно опираться на неё. Те кто сидел у костра казалось мало интересовались повешенным, лишь изредка бросая на него насмешливые взгляды и криво ухмыляясь. Они явно пребывали в хорошем расположении духа, предаваясь вечернему отдохновению и готовясь вкусно поужинать. Страдания человека, находящегося от них в 3–4 шагах, судя по всему их не заботили. Один из них, крепко сбитый, коренастый, бритоголовый, с очень красным лицом, на котором в первую очередь привлекал внимание ужасно поломанный нос, поковырял мизинцем в правом ухе, посмотрел на кусок серы на кончике пальца и хрипло проговорил:

– Помните в битве при Бодувинге какой-то пронырливый гэл треснул меня дубиной в правое ухо? Клянусь синей бородой Элриха мне кажется, что у меня до сих пор что-то шумит и звенит в этом ухе. Как будто бы лязг оружия и крики воинов. Один старик говорил мне, что это шёпот Валькирий. Ох, думаю не к добру это.

Его товарищ, более молодой и статный, с волнистыми длинными светло-каштановыми волосами, охваченными железным обручем с головой медведя по центру, насмешливо фыркнул:

– Ну конечно! Валькириям-то делать больше нечего, как только в твое грязное волосатое ухо шептать. Тебя надо было назвать не Ильзир Краснокожий, а Ильзир Пустозвон.

Мужчина по имени Ильзир задумчиво почесал волосатую грудь, проглядывающую через глубокий ворот шерстянной засаленной рубахи, и объявил:

– Не нравишься ты мне, Даррес. Ох, не нравишься.

Даррес только насмешливо хмыкнул, продолжая кончиком ножа вычищать из-под ногтей грязь.

Со своего места поднялся их третий товарищ. Он обладал невероятно могучим телосложением. Его огромный рост и необъятно широкие плечи казались почти запредельными, словно он был неким сказочным витязем, а не реальным человеком. Золотистая копна волос, кое-где заплетенная в маленькие косички, обрамляла крупное тяжелое лицо с большим носом, толстыми губами и большими голубыми глазами. От левого плеча, через шею, захватывая практически всю левую часть лица, включая висок и часть лба, кожу покрывала сплошная, искусно выполненная татуировка темно-зеленого цвета, представляющая очень сложное переплетение геометрических рисунков. Облаченный в туникообразную куртку с длинными рукавами, обшитую плотными кожаными пластинами, и в объемную меховую накидку из лисьих шкур, он казался ещё более широким и громадным. И в купе с мечом и двумя боевыми топорами на поясе мужчина выглядел по-настоящему внушительно и устрашающе. Надменное, чуть снисходительное, полное уверенности и царского спокойствия выражение лица не оставляло сомнений что он и сам понимает всю внушительность и наверно, как ему представлялось, даже величие собственного образа.

Звали мужчину Хальфар.

Прихлопнув на щеке комара, он поглядел в сторону подвешенного пленника, покривил губы и подняв с земли ветку, вытащил из-за спины большой нож и принялся заострять её. Занимаясь этим, он приблизился к пленнику и встал рядом с ним. При этом стало еще более очевидно насколько Хальфар высок. Его голова находилась на одном уровне с головой подвешенного мужчины.

Хальфар наклонился и внимательно осмотрел левое колено пленника. Выпрямился и сказал с сожалением:

– Не годится он для раба. Нога сломана, да и вообще какой-то буйный. Такого убить проще. – Он сплюнул и убрал нож в ножны за спиной.

– Да уж всяко баба была бы лучше, – весело сказал Даррес. – Особенно если молодая.

– Точно, – согласился Ильзир. – Девки завсегда лучше продаются. Да и хлопот с ними меньше.

– Ну и приятностей побольше, – ухмыльнулся Даррес.

Хальфар резко размахнулся и ударил правым кулаком черноволосого мужчину в грудь. Тот издал глухой стон, сильно качнувшись назад и окончательно потеряв опору.

– Где остальные! – Пробасил Хальфар.

Даррес и Ильзир переглянулись.

Хальфар взял пленника за подбородок и поднял его голову, чтобы смотреть в глаза.

– Остальные где, чувырло кудлатое?! – Гаркнул он почти насмешливо. – Деревня твоя где? Я же из тебя, сучонок, всю кровь выжму, все кости разобью, будешь визжать как свинья. Лучше говори.

– Слушай, Хальфар, – сказал Ильзир, еще раз переглянувшись со своим молодым товарищем, – чего ты от него хочешь? Он же языка-то нашего не понимает.

– Да мне плевать понимает или нет, – со злостью изрек Хальфар. – Жить захочет – поймёт. Да и вообще, раз это теперь наша земля, то пусть, сука, язык наш учат, а то эти выродки как животные, лопочут там чего-то по своему нормальному человеку ни хера не понять.

И он нанес огромным заскорузлым кулаком удар куда-то под нос подвешенного, разбив ему губы и выбив несколько зубов. Тот резко дернул головой и его глаза увлажнились от пронзительной боли. Хальфар пнул его по левому колену и пленник издал настоящий вой.

– Ну что там, готово? – Спросил Хальфар, обернувшись к костру.

Даррес радостно хлопнул в ладони.

– Да думаю да. – Он снял с одной из веток кусок мяса и впился в него зубами. – Не оленина, а мёд на пиру Эрика Щедрого, – улыбнулся он.

– Ну тогда поедим, – сказал Хальфар.

Сунул заостренную палочку в спутанные волосы пленника и вернулся к костру.

Ильзир тем временем достал из мешка ломоть ржаного хлеба и кусок козьего сыра.

Некоторое время мужчины активно утоляли голод, не говоря ни слова и глубоко сосредоточенные на этом приятном занятии.

– До Тилгарда еще три с лишним дня пути. Как думаете не может статься что придем мы туда, а ярл с дружиною уже на запад уплыл? – Спросил Ильзир, пережевывая оленину.

– Не-е, – покачал головой Хальфар. – У Эльдвуга сейчас дела совсем плохо, его дружину сильно потрепало у Черной реки. Так что он будет до последнего в Тилгарде сидеть, ожидая всех, кто сможет прийти.

– Тем более такого великого воителя, о котором слава гремит от Сканзы до самого Корнуолла, – серьезно произнёс Даррес, ковыряя в зубах тонкой щепочкой.

– Это кого же? – Удивился Ильзир.

– Ну героя Бодувинга, которому сами девы Одина в уши шепчут.

Ильзир ухватил уголёк и кинул в Дарреса, но тот с ухмылкой уклонился.

– А если уплывет, то придется нам в Тилгарде в дуду дудеть да лапу сосать, – мстительно произнес Ильзир. – Ни одного раба не заимели. – Он выразительно посмотрел на Дарреса. – Тебя, дурака, разве что продать. Хотя не представляю кому ты нужен. Старый Хорфик и тот тебя, криворукого, не возьмет, хотя ему всегда работники на шахту нужны.

– Себя лучше продай, брехун краснорожий, – огрызнулся Даррес, но, впрочем, тут же повеселел и добавил: – Какой-нибудь старухе вдове. Положит тебя в постель ноги греть.

Ильзир почесал нос словно бы в некоторой растерянности.

– Ещё этот треклятый икен ногу сломал, – проговорил он с досадой. – Упасть по-человечески и то не может. А так бы точно продали его Хорфику.

– Он не икен, – сказали Хальфар и Даррес одновременно и оба ухмыльнулись.

– А кто?!

Даррес, схватив еловую ветку, с кряхтеньем встал на ноги и подойдя к подвешенному мужчине, указал веткой на его голову.

– Волосы, видишь, черный как уголь, а икены все сплошь либо рыжие, либо русые. Теперь нос, – он чуть не ткнул веткой в нос пленника, – видишь какой горбатый. А уши, – и он, отодвинув веткой черные спутанные космы, указал на левое ухо, – мочек нет. А ещё эти одинаковые шрамы, – продолжая как школьный учитель у доски орудовать еловой веткой как указкой, – на щеках и висках, это ритуальные шрамы. У икенов такого отродясь не бывало. – Он победно посмотрел на Ильзира и объявил: – Это бриган, пень ты старый!

Ильзир задумчиво потер затылок и проговорил:

– Ты на три года всего лишь младше. – Затем встал, подошел к Дарресу и с интересом посмотрел на пленника. – Бриган? Это те жуткие дикари из Гриунвинских гор?

– Ну да, – радостно подтвердил Даррес и указал еловой веткой на татуировки на груди пленника. – Видишь одни птицы, орлы, вороны и ястребы. Такие только у бриганов.

Хальфар подошел к товарищам.

Ильзир саркастически поглядел на Дарреса и насмешливо сказал:

– Бриган значит? Это те, которые могут летать, обращать тело в камень и рождаются из яйца, потому у них и пупа нет. А еще у них когти вместо ногтей и по шесть пальцев на ногах и руках. Да?! А что-то у этого хмыря и пуп есть, и пальцев везде по пять, и летун из него никакой, на веревке как бурдюк болтается.

Даррес презрительно хмыкнул.

– Ты что дитё малое? Во все бабушкины сказки веришь? Пупа нет! Это мозгов у тебя нет. Они обычные горные дикари, всё равно что животные.

Ильзир погладил себя по голове и рассудительно сказал:

– А ещё говорят у этих бриганов обычай есть, что когда пацан становится мужчиной он должен от себя кусок тела отрезать и сжечь в честь их жуткого бога.

Все помолчали, раздумывая над услышанным. Потом с любопытством оглядели пленника.

– Так а этот тогда себе чего отрезал? – Спросил Даррес.

Мужчины ещё раз посмотрели на повешенного, потом друг на друга и весело расхохотались, придя к одному мнению.

– Точно-точно, – смеясь проговорил Ильзир. – А то разве это елда для взрослого мужика, еле, бляха, разглядишь в волосне.

Отсмеявшись, Даррес сообщил:

– Я ещё слышал, что они людей едят по свои дикарским праздникам, и еще что живут отдельными родами человек по тридцатть и у каждого рода есть своя "вейха".

– "Вейха"? – Спросил Хальфар.

– Да. Огромная куча золота, которую каждый род с испокон веков собирает. У кого "вейха" больше тот род и сильнее. Они же там в горах все горняки и рудокопы, каждый камешек и жилку знают. И вообще говорят они золото умеют чувствовать. Вот найти бы такую "вейху" и не пришлось бы нам больше никуда плавать.

– Брехня, – уверенно сказал Ильзир.

– Сам ты брехня! Садура Ряйдвика помнишь? Который теперь купец и один из самых богатых людей на Сканзе.

– Ну.

– Вот тебе и ну! Лет шесть или семь тому назад он здесь, в Тилгарде, обретался. Ещё при бывшем ярле. Обычным хольдом. Элем зальётся и дрыхнет на лавке как все. Но однажды по случаю с одной из ихних баб сошёлся, – Даррес кивнул на пленника. – Завертелось у них всё как надо, баба эта без ума от Садура была. Что в общем не удивительно. Любой из нас для ихнего бабья всё равно что бог грома по сравнению с ихнем-то отребьем, – и он снова кивнул на повешенного. – Ну и разговорил её ушлый Садур насчет "вейхи". Влюбленная-то баба для своего мужика что хошь сделает. Провела она его в потайное место где её род всё своё золото хранил, ну и Садур, не будь дураком, унёс сколько смог. Говорят у него при себе две лошади было. Он их загрузил так что они едва идти могли, так и всё равно это лишь десятая часть от того что там было.

Ильзир и Хальфар слушали своего товарища как завороженные. Но Ильзир всё же для порядка возразил:

– Брехня!

Даррес пожал плечами.

– Брехня не брехня, а теперь Садур такой богатей, что таких дураков как ты может хоть тысячу нанять.

– А баба его где сейчас? – Спросил Хальфар.

– Да он её утопил от греха подальше. А то ещё проболтается или своих бывших сородичей-бриганов на него наведёт. – Даррес с досадою махнул рукой. – А ну его этого Садура. Он как золотом завладел, башкой ослаб, в каждом теперь вора видит. Да и пьёт как морж, а как напьётся языком такое мелет что слушать страшно.

Все трое в задумчивости вернулись к костру. Вечерело. После сытного ужина всех клонило ко сну. И Ильзир уже и правда прикрыл глаза и как будто задремал. Даррес снял с головы свой бронзовый литой обруч с мастерским изображением медведя и принялся с любовью полировать тряпочкой. Но Хальфар явно не собирался отходить ко сну. Он сосредоточенно выстругивал длинный острые щепы. Закончив с этим, он вернулся к пленному бригану и принялся также сосредоточенно и неторопливо его пытать.

Тихий задумчивый багряный вечер разорвали яростные вопли и душераздирающие стоны. Поначалу молодой бриган, стискивая зубы и заливаясь липким потом, ещё пытался сохранить достоинство и удержаться от криков, но на долго его не хватило. Белокурый норманн действовал весьма усердно и настойчиво. Начал он с того что глубоко вогнал острые щепы в ноги и торс пленника и поджог. После чего, поджав губы, задумчиво наблюдал как огонь поднимается всё выше по деревяшкам и начинает обжигать человеческую плоть. Бриган дрожал, дергался, извивался, выл, хрипел и иногда начинал что-то говорить. Хальфар слушал его со всем возможным вниманием, так, словно понимал слова чужого языка. Когда щепы прогорели, Хальфар вгляделся в лицо бригана, убедился что тот вполне в сознании и продолжил своё ужасное занятие. Неторопливо и методично он разбивал обухом топора кости повешенного мужчины, начав с пальцев на ногах и затем перейдя к ступням и голеням. И после каждого удара он внимательно слушал как кричит пленник. Если же тот умудрялся не издать крика, Хальфар видимо считал, что удар по очередной кости вышел не слишком удачным и в следующий раз прилагал больше усилий и стараний. Со стороны самым странным представлялось то что трудно было понять зачем ему это нужно. Он пытал пленника вроде бы не преследуя никакой цели, словно со скуки. Хальфар казался совершенно спокойным и даже созерцательно-задумчивым. Он ничего не говорил бригану и не выражал ненависти или злобы по отношению к нему.

Сидевшие возле костра Ильзир и Даррес, потеряв своё благодушно-сонное настроение, теперь выглядели несколько сумрачными. Порой, когда бриган вопил особенно сильно, они переглядывались, словно собираясь что-то спросить друг у друга, но каждый раз молчали. Не то чтобы их трогали страдания пленника, скорей они были до некоторой степени озадачены такой беспричинной жестокостью своего товарища и испытывали досаду из-за того что эти душераздирающие крики портили такой хороший тихий вечер.

Хальфар прекратил истязания и встал, вглядываясь в лицо бригана. Он взял пленника за волосы и поднял его голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

– Вейха, – громко сказал Хальфар.

Ильзир и Даррес снова поглядели друг на друга, явно чуть ошеломленные.

– Вейха, – повторил Хальфар и слегка потряс голову бригана. – Вей-ха!

Молодой человек мутным взором пару секунд смотрел на норманна и затем отвернулся.

Хальфар отпустил его голову и достал нож. Теперь он перешёл к сдиранию кожи, начав с внутренней стороны левого бедра пленника. Хальфар сделал три разреза, формирую узкую вертикальную полосу и затем принялся отдирать её сверху вниз.

– Я тебя, гад, на ремешки порежу, – пообещал он.

Оттянув отрезанный лоскут до нижнего края, он резко рванул его вниз, буквально вырывая кусок кожи вместе с мясом. Бриган взвыл столь пронзительно и яростно, что Даррес не выдержал и вскочил на ноги.

– Вейха?! – В ответ на его крик, крикнул Хальфар, чуть ли не весело. – Вейха.

Даррес сделал шаг в его сторону, явно порываясь что-то сказать.

– Слушай, Буян…, – сердито начал он.

Хальфар поглядел на своего товарища.

– Чего?

По лицу Дарреса было видно, что он уже сто раз пожалел, что вообще обмолвился о золоте бриганов.

– Ты что и вправду надеешься, что он отведёт тебя к "вейхе"?

Хальфар казалось задумался.

– Вряд ли, – проворчал он. И словно его осенило, он насмешливо добавил: – Да и ноги я его в конец искалечил. Разве что на руках поползет. – Он махнул рукой. – Плевать на него. Всё равно он ни на что не годен был. Но не отпускать же его. Он животное и я хотя бы напоследок научу его уважать людей. – Он почесал живот и деловито закончил: – Да и его татуировки на груди мне понравились. Я их себе заберу.

Даррес снова уселся и хмуро посмотрел на Ильзира. Тот равнодушно пожал плечами.

А Хальфар, исполняя обещанное, принялся сдирать большой кусок кожи с левой груди бригана, там, где были с невероятным талантом изображены соколы, вороны и орлы. Пленник, низко свесив голову, уже почти не издавал звуков.

Хальфар вернулся к костру со своим страшным трофеем. Он заботливо вытер кусок кожи и растянул её, придавив камнями.

– Подсохнет, пришью себе на плащ, – сообщил он своим товарищам.

Страдания молодого бригана на этом не закончились. Докучливый гнус, привлеченный обилием крови, облепил пленника, при этом с особенным усердием терзая его открытые, лишенные кожи, участки тела. Бриган дергался, вздрагивал и иногда казалось, что всхлипывал. Но все трое норманов, не обращая на него вниамние, спокойно заснули.

Ранним утром, зевая, Хальфар подошел к бригану, всмотрелся в его лицо и равнодушно объявил:

– Подох, мразь.

После чего занялся пришивание кожи убитого человека к шерстяной ткани своего плаща.

3

День уже клонился к вечеру, когда Далира и её дети столкнулись с Хальфаром и его товарищами. Это случилось на каменистом плоскогорье, с одной стороны ограниченном скалами с другой крутым обрывом, переходящим в склон, поросший дремучим лесом. Бородатые воины прятались в расщелинах скал и за камнями и как только маленький отряд приблизился, молча атаковали его. Они беззвучно устремились вперед, даже не вытащив оружия. Видимо они посчитали что перед ними какие-то дети-бродяги и они просто возьмут их голыми руками. Ильзир шел к Далире, Даррес к Синни, а Хальфар к Анвеллу.

Юноша с невероятным для его лет хладнокровием отпрыгнул прочь от громадного Хальфара, одновременно вытащив меч. И тут же развернулся и, защищая сестру, по широкой дуге ударил в сторону Дарреса. Клинок распорол тому левое плечо. Даррес весь вздрогнул и словно бы с удивлением поглядел на юношу. В этот момент легконогая Далира, сбросив с себя плащ и перехватив копьё обеими руками, бросилась вперед, мимо замешкавшегося Ильзира, и в глубоком выпаде ударила копьем целясь в шею воина, возле её дочери. Железный заточенный листовидный наконечник рассек шею Дарреса. Тот окончательно замер и на его лице застыло еще большее удивление. Он прижал правую ладонь к шее, пытаясь то ли остановить обильный поток крови, то ли всё ещё не веря в произошедшее и проверяя рукой что рана действительно есть.

Всё резко изменилось. Ильзир и Хальфар осознали свою ошибку и кляня свою легкомысленность вытащили оружие: первый меч, второй два боевых топора.

– Беги! – Сказала Далира дочери и кивнула в сторону обрыва и леса.

И тут же обернулась к уже наступающему на неё краснолицему мужчине. Анвелл вынужден был еще раз отпрыгнуть прочь, уходя от Хальфара и тем самым отдалившись от сестры.

Синни, парализованная страхом, не двинулась с места. Всё это молчаливое неожиданное нападение совершенно ошеломило её.

Даррес одним широким шагом приблизился к ней и схватил за волосы окровавленной правой рукой, левая уже плохо действовала. Девочка взвизгнула. Мать и брат бросили на неё быстрый взгляд, но помочь не могли. Даррес, теряя силы, упал на колени и притянул голову Синни вниз, заставив девочку усесться на землю и наклонить голову.

В первую минуту и Хальфар и Ильзир вели себя осторожно и даже аккуратно, ибо желали взять своих противников живыми и при этом ещё и не покалечить, дабы сохранить их ценность и товарный вид. Но Анвелл, полный яростного негодования, мальчишеской безрассудной отваги и по молодости лет не способный верить в собственную смерть, напал на своего врага с такой неукротимостью и решимостью, что Хальфару пришлось всерьез спасать свою жизнь. Когда же юноше удалось рассечь ему левое предплечье, Хальфар окончательно потерял всякое терпение и принялся столь активно махать своими топорами, что Анвеллу тут же пришлось отступать.

Ильзир, более прагматичный и спокойный по характеру, по началу никаких эмоций к своему противнику не испытывал. Разве что досаду от того что стоявшая перед ним девица оказалась вовсе не такой юной как это представлялось издали, а значит её ценность резко падала. "Кобыле поди уже за тридцать", расстроенно думал он, прикидывая возможные барыши при продаже столь немолодой особы. О себе он не переживал и то что "немолодая особа" серьезно ранила его товарища, выполнив довольно-таки мастерский удар копьем, его не сильно взволновало. Хотя конечно и заставило действовать осторожнее.

Ильзир и Далира кружили друг против друга. Далире было трудно сосредоточиться на поединке, все её мысли были о детях. Тревога бешенным молотом стучала в её голове, заставляя её буквально дрожать от напряжения. Она конечно поняла, что проклятые норманны напали на них ни ради того, чтобы убить и ограбить, ибо всякому было очевидно, что у трех исхудавших оборванных путников, не сумевших разжиться даже одной самой завалявшейся лошаденкой брать нечего. Норманнам нужны рабы и чем рабы моложе тем лучше. И её всю трясло от безумной злости при мысли что эти три бородатых чудовища собирались уничтожить её детей, превратить их в животных, в вещи, в забитый безмолвный скот для удовлетворения чьих-то нужд. И делали они это словно мимоходом, с легкой ленцой, не напрягаясь, подходя к ним изначально чуть ли не в вразвалочку, не вытащив оружия, абсолютно уверенные в своей силе и власти над ней и её детьми. Ледяная ярость затопила сердце молодой женщины и на своего краснорожего противника она смотрела только с одним желанием: убить.

Далира сделала шаг назад и принялась с дальней дистанции колоть своего врага, целясь в лицо и шею. И Ильзир, еще секунду назад чувствовавший себя вполне в безопасности, отскочил назад с перекошенным ртом и рассечённой левой щекой. Он, как и Хальфар вдруг неожиданно понял, что сейчас речь не о том сколько эта девица будет стоить на невольничьем рынке в Тилгарде, а о том доберется ли он туда вообще живым. А женщина не останавливалась. Она наступала, молниеносно пронзая копьем пространство перед собой. Наконечник мелькал возле лица Ильзира, разрезал правое ухо и основание шеи и затем ударил в грудь, но уже на излете и завязнув в кожаном доспехе из шкуры северного оленя. Острие вошло в плоть на два пальца. Ильзир наконец будто проснулся. Он издал что-то похожее на рычание, перекинул со спины круглый дубовый, отделанный бронзовыми пластинами щит, прикрывая торс, и принялся лупить мечом, наступая на противника.

Анвелл чувствовал, что теряет силы. Он всё чаще сбивался с дыхания и иногда шатался, словно оступился. Никогда еще в жизни он не видел человека подобного этому громадному светловолосому норманну. Каменный неутомимый гигант с безжизненными стеклянными глазами. Его топоры казалось летят со всех сторон сразу и юноша уже с трудом успевал понять что происходит и как-то среагировать и уклониться. Пару раз он сталкивал свой меч с одним из топоров и едва удерживал гудящий клинок в руке. И что-то похожее на страх холодной змеёй прикасалось к его сердцу. Анвелл уже понимал, что ни силой, ни умением ему не превозмочь такого врага. И тогда пугающая мысль обжигала его разум: если он не справится, то его мать и сестра окажутся в руках этих негодяев. Глухое отчаянье подкатывало к его горлу и сдавливало грудь. Осознание этого было невыносимо для юноши. Он единственный оставшийся мужчина в семье и кроме него, женщинам этой семьи больше не на кого надеяться, не у кого искать защиты. Он их единственный мужчина, их единственная надежда и защита. У Анвелла щипало в глазах от любви и жалости к матери и сестре и холодело в груди при мысли о чудовищности того позора что он навлечет на себя если не защитит их.

В какой-то момент он увидел, что стоявший на коленях норманн, явно слабеющий от потери крови, качается из стороны в сторону и тянет голову Синни к самой земле, заставляя девочку практически лечь рядом с ним. Анвелл прыгнул в его сторону и с холодной решимостью ударил мечом в шею. Сталь клинка разрубила мышцы и застряла в костях позвоночника. Даррес дернулся и замер, его взгляд потускнел, а правый окровавленный кулак разжался, выпуская волосы ребенка.

– Беги! – рявкнул Анвелл, на миг встретившись взглядом с сестрой. Та вся бледная с донельзя распахнутыми глазами едва кивнула и попыталась встать на ноги.

Анвелл, выдергивая застрявший меч, на долю секунды не уследил за Хальфаром и тот с размаху вонзил один из топоров прямо ему в лоб.

Синни, спотыкаясь, побрела в сторону обрыва, не в силах перейти на бег. Наконец она вроде побежала, но Хальфар легко догнал её, сбил с ног, наступил ей на голову ботинком из грубой тюленьей кожи с деревянной подошвой и обернулся. Юноша с торчащим из черепа топором, упал на колени и медленно осел на землю. Хальфар сплюнул.

Далира краем глаза увидела падение сына. Она повернула голову и при виде торчавшего из черепа юноши топора, крик взорвалась во всем её теле, но застрял в горле, а глаза затопило слезами. В этот момент могучий удар сбил её с ног. Ильзир мог бы пронзить женщину мечом, но всё еще где-то на фоне думая о вожделенных барышах, вместо этого предпочел хорошенько приложиться к ней щитом. После чего на всякий случай наступил на древко копья.

Далира оглушенная и наполовину ослепшая от слез барахталась на земле. В раздваивающемся расплывающемся мире она искала своих детей. Внутри груди, мешая дышать, мешать биться сердцу, росла немая ледяная пустота, словно ей разорвали грудь и вбили внутрь холодный тяжелый камень. Силы покидали её, мышцы моментально потеряли упругость, а кости словно исчезли и всё тело стало ватным и мягким, не способным держаться. Через дрожащее марево слез она смотрела на лежавшего на боку Анвелла, из головы которого так неуместно, неестественно торчала длинная рукоять "бородатого" топорика, словно какой-то уродливый рог. Мало что соображая, Далира попыталась ползти к мертвому сыну, но потом увидела рослого широкоплечего белокурого мужчину, неподвижно стоявшего с топором в руке, гордо водрузив ногу на голову лежавшей на животе Синни. И задыхаясь криком, с разламывающейся от горя головой, она вроде бы устремилась к дочери. Но в какой-то миг она четко увидела наступающего на неё, возвышающегося над ней краснолицего бородатого бритоголового ухмыляющегося воина и одним движением выхватила с пояса нож и вонзила его в бедро мужчины. И ещё и провернула.

Ильзир застонал.

– Сука! – Прохрипел он.

Далира рывком выдернула нож из развороченной плоти мужского бедра с явным намерением вонзить его куда-нибудь еще. Но Ильзир торопливо ударил её мечом. Ударил наотмашь куда-то в ребра с правой стороны. Он вполне мог бы убить молодую женщину, разрубив ей грудную клетку, но даже в этот момент в его голове, как масляные круги на воде, плавали сладкие мысли о серебре и невольничьем рынке в Тилгарде. И его рука дрогнула, замедлилась, приостанавливая и ослабляя удар. Но клинок всё же основательно рассек женщине бок и разломал ребра.

Далира взвыла и отшатнулась, ей показалось словно в неё ткнули пылающей головней. Ей подумалось что надо найти своё копьё, но Ильзир уже вздымал над ней меч и женщина шарахнулась прочь, отползая на четвереньках. Ильзир хотел нагнать её и смачно ударить клинком плашмя по голове, чтобы она наконец успокоилась, но ступив на раненную ногу, он весь скривился и выругался.

Далира, действуя будто бы в полусне, поднялась на ноги и огляделась. На миг её глаза встретились с глазами громадного белокурого воина, убившего её сына и теперь прижимавшего ногой к земле голову её дочери.

Хальфар, не шевелясь, насмешливо взирал на черноволосую молодую женщину, словно приглашая её попробовать напасть на него. Но Далира отвернулась и согнувшись от боли в боку, побежала в сторону обрыва.

– Стой, сука! – Злобно заорал Ильзир и вроде бы даже побежал следом, но тут же громко застонал, запрыгав на здоровой ноге:

– Оох, твою мать!! Нога не ходит ни хера. Хальфар, хватай её!

Но Хальфар не двинулся с места. Он понимал, что не успеет и женщина сиганет с обрыва раньше чем он доберется до неё. А прыгать вслед за ней и ловить её по лесной чащобе он определенно не собирался. У него уже был свой трофей. Отличный трофей, может даже самый лучший из всей этой жалкой троицы.

И без того краснокожий Ильзир, осознав настрой товарища, еще более побагровел, казалось вся его кожа сейчас лопнет от прилившей крови, и превозмогая боль, как мог заковылял вслед за молодой женщиной.

Далира у самого края обрыва остановилась и оглянулась.

– Стой! Стой, паскуда, – рявкнул Ильзир. – Я… я это… я тебе ничего не сделаю. Ну стой же!

Его буквально трясло при мысли об ускользающих барышах.

Далира отвернулась от него. Ей остро захотелось ещё раз взглянуть на дочь, но она не посмела. Она посмотрела вниз. Здесь нельзя было разбиться. Разве что очень неудачно упасть и сломать шею. Отвесный обрыв почти сразу же переходил в крутой, градусов под 70, каменистый склон, который тянулся шагов на пятнадцать и затем становился более пологим и там уже начинался замшелый черный лес. Но у неё перехватило дыхание. Ей показалось что она совершенно не хочет больше жить. Это конец. Всё вокруг стало невероятно четким, цветным, объёмным – последний образ окружающего мира. И она прыгнула вниз.

Ильзир разразился громогласной бранью, а Хальфар ухмыльнулся.

Далира приземлилась на ноги, не удержалась и кубарем покатилась вниз, затем склон стал более пологим, ей удалось кое-как встать и она с разбегу влетела в чащу. Обдираясь о ветви и листву, прикрывая глаза, едва успевая уклоняться от стволов, натыкаясь на сучья, она ломилась вглубь древнего леса.

Ильзир весь в расстроенных чувствах стоял у обрыва и смотрел вниз. Подошел Хальфар, ведя за собой Синни, намотав её волосы на кулак. Взглянув вниз, он спросил:

– Ну что, Краснорожий, полезешь ловить её?

– Да куда уж там! – С досадой проговорил Ильзир. – На одной то ноге.

Хальфар пожал могучими плечами.

– Как знаешь. Но имей в виду: эта буйша, – он дернул Синни за волосы, заставляя её выйти вперед, – только моя.

Ильзир хмуро поглядел на товарища, затем на девочку и угрюмо пробурчал:

– Выходит твоя. – Затем отвернулся и, хромая, зашагал к месту сражения.

Через пару минут все трое стояли возле трупов Дарреса и Анвелла. Невеселую картину усугубили закрывшее вечернее небо серые облака и начавший накрапывать дождь.

Какое-то время Хальфар и Ильзир совершенно равнодушно, без малейшего сожаления рассматривали тело своего товарища и незнакомого юноши. Затем Хальфар рывком вытянул из-за спины Синни и поставил перед собой. Отпустив её волосы, он прикоснулся топором к её щеке.

– Сядь.

Синни поспешно села между мертвым братом и мертвым норманном.

– Попробуешь убежать, зарублю, – пообещал Хальфар и обернувшись к Ильзиру, сказал:

– Ты давай что-то придумывай со своей ногой. Я тебя ждать не буду. Сам знаешь нам нужно в Тилгард.

Ильзир недобро поглядел на него.

– Знаю.

Они несколько секунд смотрели друг на друга. Но больше ничего не сказав, Хальфар подошел к телу юноши и вырвал из его головы топор. Убрав оружие, он взял свой походный мешок и принялся методично обыскивать одежду убитых, ребенка и вещи семьи Далиры. Также он осмотрел торбу Дарреса. Всё что он находил ценного или полезного он клал в свой мешок.

Ильзир же занялся своей ногой. Разрезал штанину, промыл рану вином из деревянной фляги, заодно и приняв несколько щедрых глотков внутрь, залепил мхом, смешанным с пеплом, разрезал рубаху Дарреса и перевязал.

А Синни, замерев как суслик, неотрывно глядела на лицо брата с разрубленным лбом и из её глаз безостановочно текли слезы. Она ещё не слишком задумывалась о своём ближайшем будущем и не слишком его пугалась. Единственное о чем она была сейчас в состоянии думать это о том что Анвелла больше нет, совсем нет и во всей её будущей жизни она уже будет без него. От этой мысли становилось невыносимо тоскливо и тяжело.

Когда все дела были завершены, Ильзир спросил:

– Что с Дарресом? Похороним?

– Да ну его к херам свинячьим, – сердито ответил Хальфар. – Пусть его, дурака, волки и вороны сожрут.

Ильзир согласно кивнул, он тоже считал что Даррес дурак, коли уж сумел так нелепо погибнуть, практически от руки ребенка, да ещё и без собственного оружия в руках. Скверная смерть. Не сидеть ему среди эйнхериев в славном чертоге Асгарда, поедая вкуснейшее мясо вепря Сехримнира и запивая его сладким медом козы Хейдрун. Вместо этого жалкий дурак отправился в темный холодный Хельхейм, где целую вечность ему томиться в тоске и унынии на бесплодной мрачной пустоши у ледяных отравленных вод в сыром тумане, где стонут и воют безликие тени. Ильзира аж всего передернуло от такой незавидной участи. Он взял копье Далиры и опираясь на него, встал на ноги, проверяя насколько он может стоять.

Хальфар вынул моток веревки, завязал на шеи Синни, а другой конец примотал к своему поясу.

– Идём, – сказал он и решительно зашагал на запад.

На торопливо семенящую за ним Синни и прихрамывающего позади Ильзира, орудующего копьем как посохом, он не смотрел.

4

Далире понадобилось больше часа чтобы выбраться из леса, суметь взобраться на обрыв и вернуться к Анвеллу.

Уже наступили вечерние сумерки, которые из-за пасмурного неба казались еще темнее. Дождь усилился. Совершенно измученная, обессиленная, измазанная кровью и грязью женщина, шатаясь и едва держась на ногах дошла до мертвого тела юноши и рухнула рядом с ним. Задыхаясь рыданиями и соплями, она перевернула его на спину и принялась гладить его мокрые лицо и волосы и что-то шептать. Но потом её взгляд упал на труп Дарреса и её всю словно свело приступом. Ей представилось кощунством, что этот мерзкий негодяй лежит рядом с её сыном. И как ни была она слаба, она всё же со злостью и остервенением сумела оттащить труп Дарреса в сторону обрыва и скинуть его вниз. После чего вернулась к сыну и упав рядом с ним, обняла его, прижала к себе, уже не в состоянии ни шептать, ни плакать и просто безмолвно сходя с ума от горя и отчаяния.

Она лежала, закрыв глаза и в какие-то секунды ей вдруг представлялось что Анвелл жив или что он может ожить, надо только согреть его своим теплом. И она тискала и прижимала труп юноши еще сильней и крепче. Она целовала его, шептала в ухо его детские прозвища, непрестанно звала его, бессвязно что-то бормотала о том, что ему еще рано умирать, что ему надо жить, что он должен взять в жены красивую девушку и родить детей, что нужно сделать еще очень-очень многое. Но время шло, дождь лил и лил, превращая место где они лежали в лужу, Далира слабела, сказывалась потеря крови, мучительно ныл искалеченный бок, всё острей подкатывала к горлу дурнота, её мутило и трясло, а плоть любимого сына становилась всё холодней и чужеродней. Но она отказывалась открыть глаза, отойти от сына, попытаться как-то укрыться от непогоды и позаботится о себе. Пока Анвелл в её объятиях ей казалось, что надежда есть, что всё почти как раньше и уже совсем скоро он вздрогнет, проснется и начнет дышать. Она погружалась в пучину безумия. Она то и дело тщательно вытирала ладонями его лицо, смахивая дождевую воду, приглаживала его волосы, изо всех сил стараясь не коснуться чудовищной раны на его черепе. И продолжала говорить и говорить какую-то бессмыслицу о том что всё будет хорошо, что он скоро очнется, что и Синни скоро вернется и они снова будут все вместе, всё будет снова как раньше. Как раньше. Как раньше. И именно от этой жуткой мысли бежал её гаснущий разум, от мысли что уже нечего не будет как раньше. Никогда. Что здесь сейчас на этой бесплодной равнине завершилась вся её прежняя жизнь и жизнь её детей. И снова её начинало трясти, она стучала зубами, её руки дрожали. Её било в ледяном ознобе от накатывающего ужаса и в конце концов она закричала.

Она стояла на коленях над мертвым телом и кричала, распахнув свои огромные глаза навстречу темному небу и холодному дождю. И прошло какое-то время этого истошного крика прежде чем она краем сознания поняла, что кричит она не в пустоту, она кричит своему жестокому равнодушному богу. Тому самому черноокому Тулле, который никого не наказывает и никому не помогает и единственный дар которого своим людям это меч и право выбирать. Она то взывала к нему, требуя вернуть сына, то обвиняла его в том что он их бросил, оставил на растерзание этим чужеземным грабителям и убийцам.

– Зачем?!!! Зачем?! – Истошно орала она, срываясь на хрип. – Зачем это всё нужно? Зачем ты нужен?! Ты же ничего не можешь! Ты бросил нас! Ты всегда всех бросаешь. Какой ты бог?! Что ты можешь?! Да ты же боишься! Ха-ха, великий беспощадный Тулла, презирающий трусов. Ты же сам испугался. Боишься хоть что-то сделать, хоть во что-то вмешаться. Потому ты и живешь вечно один на своём пустынном острове в своей ледяной пещере среди мечей и копий. И всегда так будешь. Ты же боишься. Ты же испугался этих проклятых норманнов и их могучих богов. Ты никому не помогаешь, потому что тебе страшно, что все увидят что ты и не можешь никому помочь. И наказать ты никого не можешь. Ты ничего не можешь. Я, Далира из рода Макроя, твоя верная дочь, всю жизнь славящая твоё имя. Мой муж умер, отказавшись предать тебя. А ты бросил нас. Бросил… Бросил…, – слезы душили её, голос сорвался и превратился в надсадный полусвист-полухрип, – ты ничего не можешь. Никакой ты не бог. Ты просто пустота. Жалкое чудовище, прячущееся от всех в своей пещере, – её всю корежило от святотатства и кощунственности собственных слов, но она не боялась, теперь она ненавидела Туллу. – Никакой ты не бог. Не бог.

Окончательно обессилев, она склонилась на грудь сына и замолчала. Вечер превращался в ночь. Дождь вымочил всё насквозь. И ей казалось, что она больше не в силах сделать ни одного вдоха и сердце её не бьется. И она обрадовалась этому, она хотела умереть, хотела умереть как можно скорее, чтобы снова быть с сыном или по крайней мере больше не быть в мире где его нет. Её измученное замерзшее тело дрожало как в лихорадке, но душа словно обретала покой.

Кто-то положил ей руку на правое плечо.

Далира моментально словно обратилась в камень. Все её внутренности сжались в один ледяной комок. То, что она испытала было даже не страхом, ибо она и так хотела умереть, а каким-то запредельным молниеносным ослепительным ужасом, который пугает уже не тело, а самую основу души, обертывая её в глухой непроницаемый кокон. Далира вскинула голову и посмотрела на право. И тут же шарахнулась прочь, и принялась отползать спиной вперед, пока не уперлась в какой-то валун. И теперь её не просто трясло, её тело корежили болезненные судороги, буквально сворачивая всю её плоть как при стирке выжимают бельё.

Собственно она не видела чего-то ужасного перед собой. В темных сумерках возвышалась некая антропоморфная фигура, она казалась абсолютно черной на фоне окружающей полутьмы и только этим и выделялась. Рассмотреть что-то конкретное не представлялось возможным. Разве что эта фигура была на голову, а то и на две выше обычного человека. Даже громадный белокурый норманн убивший Анвелла казался бы низкорослым рядом с ней. И Далира, позабыв обо всём на свете и даже о мертвом сыне, глядела во все глаза на эту кромешную тьму, туда где угадывалась форма головы и сердце её билось столь неистово словно вот-вот собиралось выскочить из груди.

Странный глухой вибрирующий будто отзвук эха голос окружил её со всех сторон:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя, Далира из рода Макроя, чей муж умер, отказавшись предать меня?

Молодая женщина перестала дышать. Это была идеальная точка остановки. Её разум полностью смолк, не в силах хоть как-то принять услышанное. Сотканный из тьмы великан шагнул вперед и Далира явственно ощутила колебание холодного, почти ледяного воздуха. Более того она вдруг с каким-то детским восторгом осознала, что дождь вокруг неё превратился в снег. Крупные снежинки медленно кружились, плавно опускаясь вниз вокруг незнакомца. И стало как будто светлее. Далира разглядела овал бело-синего лица с провалами огромных глаз, обведенных черной краской.

– Так какой же ты помощи хочешь от меня, Далира из рода Макроя? – Снова спросил великан.

– Верни…, – прошептала она и задохнулась на полуслове, вдохнув в себя морозный воздух. – Верни мне сына и дочь, о Великий Тулла.

Сотканный из тьмы, окруженный ледяным ветром человек подошел ближе и опустился на корточки, уперев правый локоть в правое колено и приближая свое широкое сине-белое лицо к лицу молодой женщины. Далира ощутила как мороз щиплет её кожу.

– Твой сын ушел и его не вернуть, – сказал он всё тем же низким гудящим голосом, от которого у Далиры шевелились волосы и стягивало живот, – а твоя дочь по-прежнему здесь. Верни её сама, если хочешь.

Далира долго вглядывалась в черную бездну огромных глаз.

– Помоги мне вернуть её, – сказала она. И облизав засохшие губы, добавила: – И убить убийцу моего сына. Дай мне силы.

Человек отрицательно покачал головой.

– Сила – это то что в тебе и другой нет. Я не могу ни дать её, ни отнять. Имя твоего врага Хальфар Бринбьёрд, он направляется в Тилгард, где собирается с дружиной ярла Эльдвуга Дубового Щита отправиться на запад в Вестландию. Так что, если тебе нужна твоя дочь, пойди в Тилгард, убей этого Хальфара и забери её.

Далира поникла. И благоговейный ужас и безумный восторг покинули её. Пылающие снежинки стали просто замерзшей водой.

– Тогда зачем ты пришел, если ты не можешь ничего ни дать ни отнять? – Холодно произнесла она.

Сотканный из тьмы великан засмеялся. И от его смеха кажется задрожал валун, спиной в который упиралась молодая женщина.

– Будь мудрее, если хочешь быть мне дочерью, Далира из рода Макроя, – весело прогудел человек. – Я могу дать и отнять всё, но тогда твоя жизнь потеряет значение и какой-нибудь смысл. А я не хочу этого и ты, думаю, тоже, – он усмехнулся и с ударением добавил: – дочь. – Он протянул ей руку. – Вот, возьми. Это камни с берегов подземной реки Ал, говорят, что это застывшие слезы Великого змея Огги. Змея Огги невозможно убить, сколько его не разрубай, не сжигай, не разрезай, он всегда будет цел. И если ты напишешь своё имя на этом камне и найдешь другого, который добровольно возьмет этот камень в себя, то любые раны, даже смертельные, которые ты получишь тут же перейдут на другого и тебя будет невозможно убить.

Далира не шевелилась. Она со страхом глядела на протянутую к ней огромную ладонь.

– Где же я найду такого человека, который захочет принять все мои раны? – Поежившись спросила она.

– Мертвец тоже подойдет, если еще свежий, – и темная фигура кивнула в сторону Анвелла. – Напиши на камне своё имя и вложи в рот мертвеца и он будет страдать за тебя.

Далира подняла глаза на бело-синее лицо.

– Это… это неправильно, – пробормотала она.

Черная фигура взметнулась вверх, человек резко встал во весь свой гигантский рост и женщина охнула от ударившего в неё ледяного сквозняка. Два узких, величиной с палец камня упали на живот Далиры и скатились вниз.

– Решать тебе, – прогремел великан. – Не хочешь не бери и сдохни здесь рядом с трупом своего глупого сына, в соплях и слезах, задыхаясь от жалости к самой себе. А хочешь возьми, войди в их ублюдочный город, убей белобрысого выродка и спаси свою глупую дочь. Выбирать всегда только тебе.

– А зачем мне два камня? – Угрюмо произнесла Далира, обидевшись за своих детей.

Он почти с минуту смотрел на неё с далекой высоты и затем насмешливо проговорил:

– Потому что ты тоже глупая, Далира из рода Макроя. И потому я думаю он может тебе пригодится.

Он стремительно развернулся, его тяжелый плотный плащ взмыл в воздух и ударил Далиру в грудь, припечатав её к камню и выбив из неё дыхание. Сделав несколько шагов, он остановился, оглянулся и весело сказал:

– И, кстати, запомни на всякий случай. Славный князь Эльдвуг Дубовый Щит большую часть добычи с предыдущего похода скрыл от своих людей и прячет в бочке из-под эля, закопанной в подвале его конюшни в северном правом углу. Особенно он дорожит сделанной из чистого золота фигурой всадника пронзающего копьем дракона. А теперь спи спокойно, дочь. На сегодня с тебя хватит.

Далира, крепко сжимая в правой ладони два похожих на гальку камешка, открыла было рот, чтобы попрощаться со своим богом, но её веки отяжелели, перед глазами всё поплыло, сознание заволокло туманом и она сползла по валуну, повалилась на бок и замерла.

Снег и дождь прекратились, небо прояснилось и далеко в вышине засияли бесчисленные мириады звезд.

5

Хальфар и Ильзир устроили привал на каменистом берегу небольшого, удивительно синего озера, зажатого между скальным гребнем и хвойной чащей. Поймали четыре золотистых форели, развели из плавника костер, поджарили рыбу на камнях и славно покушали. В завершении ужина Хальфар достал из мешка два яблока и одно отдал товарищу. Синни в это время с веревкой на шее сидела на гальке у самой воды, спиной к мужчинам. Ей ничего поесть не предложили. Ильзир взял яблоко и кивнув на девочку, сказал:

– Надо бы её покормить.

Хальфар равнодушно отмахнулся:

– Да ну её к херам собачьим. Завтра уже будем в Тилграде, поест там каких-нибудь помоев. А до завтра не помрёт.

Мужчины некоторое время хрустели яблоками.

– Из какого думаешь она племени? – Спросил Ильзир.

Хальфар пожал плечами.

– Кто её знает. Да и какой смысл разбираться в этом. Она из бриттов, а они все проклятые дикари и животные.

– У неё татуировка на виске. Не видел раньше такой.

Хальфар с некоторым интересом поглядел на Синни и позвал её:

– Эй, скрэлинг, сюда подошла.

Синни всё также глядела на озеро, никак не реагируя.

– Да она поди по-нашему-то не понимает, – сказал Ильзир.

– Там же понимала.

– Да что она там понимала? "Сиди, а то убью". Так это и по твоей злобной роже понять можно было.

Хальфар, словно задумавшись, продолжил жевать яблоко. Закончив с ним, он швырнул огрызок в голову Синни. Девочка вздрогнула всем телом и испуганно оглянулась. Белокурый норманн поманил её рукой.

– Сюда иди.

Она подошла и встала рядом. Худенькая, с длинными густыми черными волосами, так похожими на материнские, с маленьким курносым носом, с большими миндалевидными глазами, в грубом шерстяном платье из зеленых и голубых полосок, стянутое кожаным пояском, украшенным бисером, с пеньковой веревкой на тонкой шеи, легкая и изящная, вблизи широкого угловатого необъятного взрослого мужчины она казалось натянутой паутинкой возле гигантского сучковатого дуба.

Он осмотрел маленькую синюю татуировку "Th" на левом виске девочки.

– Да ерунда какая-то, – отмахнулся он. – Какая-нибудь руна на счастье. Эй, буйша, – кивнул он Синни, встретившись с ней глазами, – ты мой язык понимаешь?

Темные глаза Синни смотрели на мужчину безучастно. Она ничего не ответила.

– Не понимаешь? – Недобро усмехнулся Хальфар и вытащил из-за пояса нож. – Ну так слушай, я сейчас раскалю лезвие и прижгу тебе ляжку. И если ты и правда меня не понимаешь, то значит тебе не повезло. – Он поднес нож к пламени.

Девочка молча наблюдала за ним. Когда клинок нагрелся, Хальфар повернулся к ней и протянул руку, намереваясь задрать юбку, но Синни сделала шаг назад.

– Я понимаю, – тихо сказала она. – Немного.

– Ну а хули тогда кобенилась, – сказал он и ударил её наотмашь тыльной стороной ладони куда-то в бок.

Но Синни проворно отскочила. Хальфар убрал нож, взял веревку и сильно дернул её к себе. Рывок за шею бросил Синни вперед и она упала на колени.

– Если я хочу тебя бить, то ты стоишь и терпишь, – глухо сказал Хальфар, подтягивая за веревку девочку к себе. – Поняла?

– Поняла, – просипела Синни и мужчина отпустил веревку.

Шмыгая носом, откашливаясь, ни на кого не глядя, Синни встала на ноги и отошла чуть в сторону. Она очень хотела есть. И вблизи костра она остро чувствовала дурманящий запах жаренной рыбы. От которой, впрочем, уже остались только кости и головы.

– Те, пацан и девка, тебе кто были? – Спросил Хальфар, ковыряя в носу.

Синни пожала плечами:

– Никто.

– Врешь, сучка, – сказал он, но впрочем вполне беззлобно. – Та буйша твоей мамашкой была. Верно ведь, Краснокожий?

– Похоже на то, – согласился Ильзир. – Вроде на лицо одинаковые.

– Подохла твоя мамашка, – радостно сообщил Хальфар. – С обрыва сиганула и шею сломала. Верно ведь, Краснокожий?

– Всё так, – подтвердил Ильзир, осторожно ощупывая ногу возле раны. – Треснула шея как ветка. Отправилась девка в Хельхейм.

Хальфар внимательно следил за лицом девочки, наблюдая её реакцию. Синни смотрела куда-то в пламя и казалось никак не отреагировала, лишь только темные глаза словно стали еще темнее, почти черными. А может так казалось из-за наступающих вечерних сумерек.

Но Синни от горя и страха едва держалась на ногах. Она не знала, что там было за краем обрыва и можно ли было выжить, прыгнув с него. Слабость в коленях заставила опустится её на гальку.

Хальфар слегка дернул за веревку привлекая внимание ребенка.

– Ты чего расселась?

Синни посмотрела на него и в её огромных распахнутых глазах он увидел слезы. Ничего не сказав, он отвернулся. Видимо вполне удовлетворенный. Достав один из топоров и порядком сточенный оселок, он принялся править лезвие.

– Как думаешь, – лениво произнес он, – сколько за девку дадут?

Ильзир отвлекся от своей больной ноги и с интересом поглядел на поникшую, убитую горем девочку.

– Да думаю немало, – проговорил он с явной завистью. – Молоденькая совсем, не уродливая и держится хорошо. Зад вот только больно тощий. Но если поторговаться то, клянусь синей бородой Элриха, можно и сотню монет получить. – И зависть на его красной физиономии стала еще более очевидной.

Хальфар, не спеша проводя бруском по лезвию, довольно улыбался.

Закончив с топором, он поднялся и объявил:

– Схожу посрать.

Синни испуганно поглядела на него, встревоженная перспективой идти вместе с ним. Но он отвязал веревку от пояса и бросил её Ильзиру со словами:

– Посторожи, буйшу.

Ильзир молча обмотал конец веревки вокруг своей левой голени.

Хальфар расстегнул пояс, бросил его со всем оружием на землю, взял только один из своих топоров и положив его на плечо,

вальяжно направился по берегу в сторону ближайшей рощи.

Когда он ушел, девочка посмотрела на нож, меч и топор, лежавшие в трех шагах от неё и покосилась на бритоголового норманна с огромной окладистой бородой. Наверно можно было попытаться схватить нож, перерезать веревку и убежать. Хромой краснолицый мужчина вряд ли сумеет догнать её.

– Даже не думай, – предупредил Ильзир, не глядя на неё и всё так же озабоченно ощупывая плоть ноги возле раны.

Синни посмотрела на него уже прямо и глухо сказала:

– А я ничего и не думаю. Вы оба всё равно скоро умрете. Потому что мы дети Туллы. – И чуть помолчав, мстительно добавила: – Но ты умрешь первым со своей дурацкой ногой.

Ильзир поглядел на неё задумчиво и сказал:

– Есть хочешь?

– Нет, – вынужденно сказала Синни и опустила глаза.

– Ну и дура. – Помолчав, он спросил: – А Тулла это кто? Какой-то ваш божок?

Покоробленная таким отношением, Синни страстно произнесла:

– Тулла – это самый великий на свете бог-воин. Он сильнее чем ваш Один и Тор вместе взятые. Он в одиночку одолел великанов Ледяной страны, разбил всю армию Белой ведьмы, зарубил гигантского волка Алра и даже справился с Великим Змеем Оги, которого вообще никак убить нельзя. Но Тулла начал душить Оги и в конце концов тот взмолился о пощаде. Хотя Оги в кольцах своего тела крушит гранитные скалы, но Тулла оказался крепче и сильнее его. Вот какой Тулла!

Ильзир посмотрел на девочку каким-то странным взглядом, который та со злорадством сочла страхом и гордо сказала:

– А я его дочь. И поэтому ты и этот, – она кивнула в сторону ушедшего Хальфара, – скоро умрете.

Ильзир сплюнул.

– Дура ты дремучая, – сообщил он. – Оги, тулла какая-то… бабушкины сказки всё это. Завтра-послезавтра продадут тебя какому-нибудь вонючему арабу и будешь ему ноги мыть, зад подтирать, да всякие непотребства его исполнять. Пока молодая. А постареешь загонят тебя куда-нибудь на кухню и будешь там до смерти горшки отскребать. Ну или на скотном дворе навоз за его козами и овцами убирать.

Синни сердито посмотрела на норманна, обидевшись и за себя, и за своего бога. Но Ильзир, словно потеряв к ней всякий интерес, уже отвернулся и занялся костром. И весь задор Синни тут же испарился. Смерть матери и брата, голод, её собственное безрадостное будущее, столь ярко описанное противным бородатым чужеземцем навалились на неё и мгновенно придавили к земле. Она вся сникла, сгорбилась, склонила голову, черные длинные волосы закрыли её лицо. Она лучше самого норманна знала, что никто никогда не поможет ей. Отец, мать и брат убиты, а великий бог-воин никому не помогает. Он видите ли только дает тебе меч, который и даром не нужен, когда ты всего лишь тощая, одинокая, голодная, шатающаяся на ветру девчонка-подросток. Из её глаз потекли слезы. Слезы на которые всем в этом мире было наплевать.

Когда Хальфар вернулся, он подошел к воде, вымыл руки песком и водой, повернулся и властно сказал:

– Эй, скрэлинг, веревку свою сюда принеси.

Ильзир снял с ноги конец веревки и бросил его девочке. Синни покорно принесла её громадному норманну. Насмешливо глядя на ребенка, он взял конец веревки и намотал на кулак.

– Покажи зубы, – приказал он.

Синни испуганно и растерянно посмотрела на него.

– Зубы покажи, – повторил он более грозно.

Синни открыла рот.

– Да не так, дура. Вот так, – он оскалил зубы, растянув губы.

Синни повторила. Он внимательно осмотрел.

– Ты чистая? Где-нибудь чешется или гниёт? – Спросил он. – Чем-нибудь болеешь? Вши есть?

Синни исподлобья глядела на него и молчала. Он протянул руку и принялся ворошить её черные пряди, внимательно вглядываясь в корни волос. Затем осмотрел за ушами, шею и даже вроде как будто понюхал её. Синни стояла как каменная, глядя вниз.

– Ладно, – сказал он, – идём. – И слегка дернул за веревку.

Он повел девочку куда-то вверх по склону, по которому все они ранее пришли к озеру. Встревоженная Синни обернулась и посмотрела на Ильзира, словно ища у него какой-то подсказки. Тот мрачно глядел им вслед, а затем отвернулся.

6

Далира открыла глаза и обнаружила себя лежащей возле валуна. Вокруг было ясное тихое почти безмятежное утро. Чистое небо сияло пронзительной хрустальной голубизной и Солнце, окутанной легкой дымкой, едва-едва показалось далеко на востоке над зеленоватой линией бесконечных лесов.

Далира лежала на своем собственном плаще, укрытая собственной меховой накидкой, причем под головой даже была её торба. Это удивило её, она совсем не помнила как организовывала себе лежанку. После чего на неё нахлынули воспоминания о ночном разговоре с богом и она резко села, при этом громко застонав от резкой боли в боку. Она зажмурила глаза, пересиливая приступ и прижав ладонь к больному месту. Рану от меча следовало осмотреть, но она решила отложить, ибо ожидала что ничего хорошего не увидит. Перетерпев боль, она открыла глаза и огляделась по сторонам. Вокруг был тихий дивный покойный мир, залитый мягким утренним светом. И даже пустынная каменистая равнина, омытая дождем, сверкающая кварцем и прозрачными лужицами, теперь представлялась вполне уютной и жизнерадостной, с небольшими участками зелени и даже желтых и белых цветков. Но затем её взгляд наткнулся на труп сына и всё вернулось на свои места. Далира с трудом заставляя двигаться затекшее окоченевшее тело поднялась на ноги подошла к Анвеллу и упала рядом с ним на колени. Она почти спокойно смотрела на серое застывшее безжизненное лицо сына и вспоминала свой удивительный сон о встрече с Туллой. То, что это был лишь сон она не сомневалась. Веки Анвелла были открыты и его светлые удивительно прозрачные глаза как-то очень задумчиво смотрели в голубое небо. Она попыталась закрыть их, но веки закоченели. Это было нехорошо, через открытые глаза в тело юноши могли забраться злые духи и воспользоваться его еще целым телом. Она оторвала часть его рубахи и крепко завязала ему глаза. Это действо почему-то совершенно обессилило её и затем она долго просто сидела возле мертвого сына, глядя куда-то на его рот.

Она говорила себе, что сына нужно похоронить и отправляться за дочерью. Но не шевелилась. В памяти всплыли детали странного сна: имя убийцы Анвелла и сведения о кладе, который ярл спрятал в своей конюшне. Ей стало не по себе. Всё-таки сон был очень необычным. Она поднялась на ноги и согнувшись как древняя старуха медленно приблизилась к своей лежанке. Откинула меховую накидку, развернула плащ и увидела два практически идеально овальных и идеально одинаковых темных камня с необычными золотистыми прожилками. У молодой женщины прошел холодок по спине. Она присела на лежанку и дрожащей рукой взяла один из камней. Он был теплым. Далира застыла в ступоре. Сейчас посреди этого ясного свежего утра ночной разговор с Туллой казался почти безумием, нелепицей, детской выдумкой. В это было невозможно поверить. Она никак не могла собраться с мыслями. Да и с чего бы жестокий равнодушный бог вдруг заявился бы к ней и вроде как оказал помощь?! Может это был не Тулла? Может какой-нибудь колдун, преследуя какие-то свои цели, пришел к ней, выдавая себя за Туллу? Ей стало страшно. Она огляделась по сторонам, ей очень хотелось увидеть что-то живое, привычное, почувствовать что она не одинока. Но она была одинока, кроме неё вокруг не было ни одной живой души.

Она убрала овальные камешки в карман штанов и посмотрела по сторонам более внимательно. Вещи и оружие убитого чужеземца те двое забрали. Также пропало её любимое копьё, которое было с ней с самых юных лет. Но остался меч Анвелла и её нож. Она проверила свою торбу, практически всё было на месте, за исключением кошеля с пятью серебряными монетами. Собрав все найденные вещи и оружие вокруг себя у лежанки, она, морщась от боли, сняла кожаную безрукавку и стянула через голову льняную рубашку. Оставшись голой по пояс, она, подняв правую руку, внимательно осмотрела место куда пришелся удар меча. Рана длинной дюйма три, с запекшимися потемневшими сильно разошедшимися краями зияла как багровый распахнутый рот, в котором белели разрубленные ребра. Весь бок до бедра и часть спины были залиты теперь уже засохшей кровью. Далира понимала, что такую рану непременно нужно зашить. У неё были в торбе и нить и игла, но сама предстоящая операция вселяла в неё если и не страх, то достаточно сильное отторжение и тревогу. Очевидно, что боль будет оглушающей.

Опустив руку, она с минуту глядела в пустоту перед собой, а затем взяла нож, достала один из "камней Оги" и решительно нацарапала на нем собственное имя. Подошла к сыну, с трудом разжала его челюсти и засунула камень ему в глубину рта. И тут же испуганно отступила от трупа, словно совершила некое кощунство. Пятясь назад, вернулась к лежанке, медленно уселась и накинула на себя плащ. Она неотрывно глядела на сына и её почти била дрожь. Ей казалось, что мертвец вот-вот пошевелится, или даже сядет, повернется к ней и уставится на неё своими завязанными глазами. Но ничего не произошло, никто не двигался и мир был прежним. Только свежий ветер шевелил её черные пряди. Посидев несколько минут, она скинула плащ, еще пару секунд собиралась с духом и затем снова подняла правую руку и посмотрела на свой правый бок. Раны не было. Засохшая кровь по всей правой стороне туловища осталась, но страшной багровой зияющей разрубленной расщелины плоти с белеющими внутри костями больше не было. На абсолютно целой белой коже не было даже какого-то рубца или шрама, от глубокой рассеченной раны не осталось ни малейшего следа.

Далира левой ладонью провела по тому месту где пять минут назад сквозила глубокая рана и принялась медленно одеваться. Вот теперь мир перестал быть прежним. Она не пыталась что-то понять и осмыслить, она просто приняла всё как есть. Её равнодушный бог почему-то пришел к ней и помог. Это его дело. А у неё теперь есть своё. Но в момент когда она застегивала кожаную безрукавку она вдруг замерла и усмехнулась – ей показалось что она всё поняла: Тулла не приходил к ней и ничего не говорил, а она так и не выбралась из обрыва; просто теперь она это он.

Далира подошла к трупу сына и задрала у него рубаху на правом боку. Там был глубокий широкий разрез в том же месте где недавно был у неё. Совершенно бескровный, серый и внутри виднелось разрубленное ребро.

Молодая женщина выпрямилась и огляделась, выбирая место для могилы сына.

7

Синни покорно следовала за высоким светловолосым чужеземцем, стараясь не думать о том что он собирается сделать.

Они поднялись по травянистому склону от озера и направились вглубь обширного плоскогорья, покрытого густой зеленью травы и полевыми цветами: нарциссами, лилиями и первоцветом. И конечно лиловыми головками чертополоха. Синни цеплялась за него взглядом и ей на миг становилось легче, для неё это растение было родным и добрым, оно в обилии росло вокруг того дома где она когда-то родилась и оно отгоняло злых духов, так ей рассказывала ещё бабушка – мать её матери. Плоскогорье в хаотичном беспорядке усеивали громадные осколки скал и древние валуны, покрытые белесым мхом. У одного такого, высотой в человеческий рост, Хальфар остановился. Осмотрелся по сторонам и, указав на ровный пятачок травы у стенки валуна, велел Синни сесть туда. Затем снова повертел головой, осматривая безбрежные пространства вокруг.

– Ты уже была с мужчиной? – Спросил он, не глядя на неё.

– Нет, – сказала Синни очень тихо, едва слышно. Теперь, когда всё стало очевидно, её ладони моментально вспотели, а сердце сильно забилось. Страх тугим узлом стянул её кишки.

– Ну тогда тебе повезло, – усмехнулся он. – Ибо ты станешь женщиной с лучшим из них.

Взгляд девочки застыл на ближайшем цветке чертополоха. Она не отводила от него глаз, словно цепляясь за него, словно умоляя отогнать от неё злого духа.

Хальфар сел рядом и поглядел ей в лицо. Он намотал веревку на кулак несколько раз, немного натянув её, как бы напоминая пленнице что может в любой момент придушить её.

– Ложись на спину, – приказал он.

Синни повиновалась, уставившись в вечернее небо. Там, очень далеко в вышине парил беркут, наверно высматривая неосторожного зайца-беляка. Чувствуя как мужские руки задирают ей юбку и стягивают вниз чулки, она изо всех сил всматривалась в эту птицу, завидуя её бескрайнее свободе и замирая от ужаса, едва не теряя способность дышать от того что накатывалось на неё, надвигалось, опускалось как тяжелая каменная плита.

Ей припомнился Фрей Сильвий с его всепрощающим богом и злом, которое есть желание любви. В этом больше не было смысла. В чем разница между богом, который всем всё прощает и богом, который ни во что не вмешивается как Тулла? И неужели этот страшный норманн на самом деле ищет любви, хочет чтоб кто-то его любил? И именно поэтому он стягивает с себя штаны и ложится на неё. В нос Синни ударил запах прокисшего пота и жаренной рыбы и сильная разрывающая боль из низа живота смешалась с острым приступом дурноты и криком, колоколом взорвавшемся в голове и намертво застрявшем в горле. Синни изогнулась в спазме, откинула голову назад, чтобы не видеть нависшего над ней белокурого мужчину, чьи слюни и пот капали ей на лицо и шею. Её взгляд уперся в стенку древнего валуна, покрытого белым и зеленоватым мхом и весь её разум, всё её сознание принялись изучать трещинки и выбоинки камня, ускользая в них, прячась там от реальности. В голове проплыла строка песни, которую пела бабушка, а может мать, или они обе: "Птица я птица, которой нельзя взлететь, снится мне снится жизнь моя и смерть, в черной крови мои крылья, камень впился как слепень, брошена в грязь и пыль я и только глаза мои в небе".

8

Похоронив сына, тщательно обложив его могилу камнями, Далира сидела у костра и достав из торбы мешочки, собиралась приготовить на камнях синюю и белую краску. Молодая женщина была до ужаса опустошена и сосредоточена. Все слова были мертвы, прошлое и будущее погасло, не осталось ни надежд, ни страха, только немного времени чтобы закончить то что должно. Уже смеркалось и ей казалось, что там, в надвигающихся сумерках стоит её погибший сын, её потерянная дочь и окутанный тьмой и ледяным ветром великан. Они не мигая глядят на неё и молча ждут. И она готова на всё чтобы исполнить то чего они ждут.

В углубление на одном из камней она высыпала из мешочка известь, смочила её водой из фляги и тщательно размешала. Затем достала деревянный гребень, зачесала свои черные волосы от лба к затылку и принялась пальцами смазывать полученными белилами волосы вокруг лица. Делала это не спеша, аккуратно, смачивая и приглаживая волосы сильными движениями. Закончив с этим, она минут десять сидела неподвижно, ожидая пока известковая смесь застынет, превратившись в своеобразную снежную корону над её лбом и висками.

Развязав другой мешочек, она высыпала из него в еще одно углубление высохший компост из листьев вайды. Добавила чуть-чуть воды, размешала и медленно, почти торжественно, глядя в пустоту перед собой, начала наносить указательным пальцем на лицо толстые яркие синие линии.

9

Ильзир занимался приготовлением места для собственного ночлега. Недалеко от костра он расчистил небольшой участок берега, тщательно удалив все камни и ветки и оставив только песчаное основание. Добрёл, хромая, до ближайшего ельника и нарубил еловых лап. Застелил ими очищенный песчаный пятачок и сверху принялся укладывать свой тяжелый шерстяной плащ. За этим его и застали вернувшийся Хальфар и всё также ведомая им на веревке Синни.

Ильзир с трудом и через боль встал в полный рост и с любопытством поглядел на девочку. Вид её был ужасен. Она не шла, а еле-еле плелась, повинуясь тянущей за шею веревке, буквально волоча каждую ногу. При этом двигаясь как-то странно, неестественно словно ей что-то очень мешало в области паха. Низко склонив голову, наверно мало что видя перед собой из-за упавших на лицо растрепанных волос, она казалось абсолютно потерянной и сломленной. Больше ничего в ней не напоминало живого непоседливого ребенка, взволновано постигающего окружающий мир. Исчезла грациозность движений, плавность линий, сияние глаз, всякая живость жестов и бодрость речи. Осталась лишь тишина и опустошённость разбитой куклы. Её платье было скособочено, исчез стягивающий его пояс с бисером, спущенные чулки сбились складками у самых башмачков и по тонким лодыжкам из-под юбки до сих пор текла кровь, пачкая чулки и капая на прибрежную гальку.

Хальфар подсел к костру и протянул ладони к пламени. По его лицу блуждала довольная улыбка. Веревку он равнодушно выпустил, видимо нисколько не сомневаясь, что пленница никуда уже не денется. Синни застыла на том самом месте где веревка перестала её тянуть, медленно опустилась вниз и затем легла, свернувшись калачиком прямо на камешках гальки, спрятав голову в ладонях.

Ильзир отвернулся и с хмурым лицом продолжил сооружать свою лежанку. Он был недоволен. Но причина его недовольства была вовсе не в том, что над беззащитным ребенком совершили насилие, это Ильзира не волновало. Он искренне сожалел об утраченных деньгах. Пусть даже это были не его деньги. Закончив с лежанкой, он подошел к костру и сказал:

– На кой ляд девку-то испортил? За неё ж теперь не то что сотни не получишь, а и половины этого не возьмешь.

– Да ладно, – отмахнулся Хальфар, – на лбу у неё не написано, что она порченная, а между ног проверять не полезут.

– Ну ты и дурень! Да неё ж смотреть теперь страшно, выглядит хуже покойника. Кому такая нужна? Не мог что ли дотерпеть до Тилгарда и там уже свою шишку пристроить. Ядреный корень! Лет уже под сраку, а всё только одним местом думаешь!

Но критика со стороны товарища не слишком трогала Хальфара. Он проговорил:

– Знал бы ты какой сладкий пирожок я отведал, Краснокожий. – Он плотоядно ухмыльнулся: – С вишенкой.

– Тьфу ты, дурак белобрысый! – С досадой сплюнул Ильзир. Ну почему деньги сами идут к вот таким вот недоумкам, с тоской подумал он, которые не способны удержать даже то что у них уже в руках. И он снова очень пожалел, что тогда слишком увлекся поединком с той взрослой девкой и, когда пустозвон Даррес отправился в Хельхейм, не успел сам перехватить Синни. А ведь он был ближе к девчонке, чем Хальфар. Ему стоило лишь быть попроворней и поумнее. Схватил бы её, приставил бы ей к горлу нож и её мамаша сама бы сдалась. И тогда он мог бы претендовать на обеих, на малую уж точно без вопросов. Уж он бы не стал над ней измываться, а напротив берег бы и кормил. Ведь целых сто монет серебром! И он горько посетовал на свою глупость и нерасторопность.

Погревшись у огня, Хальфар улегся спать. Никаких лежанок он себе не готовил, лег прямо у костра на камни и песок, единственное бросив под голову и плечи плащ. Однако прежде он всё же намотал конец веревки, привязанной к шее Синни, себе на руку.

Ильзир спал скверно и проснулся очень рано, едва начало светать. Нога донимала его всё сильней. Кое-как поднявшись, он, хромая, прошел вперед и посмотрел на Хальфара и Синни. Оба вроде как крепко спали. Ильзир в задумчивости погладил бороду. Шальная мысль промелькнула у него в голове: прирезать спящего Хальфара и забрать пленницу себе. Но он только скорбно покачал головой. Мысль вне всяких сомнений была доброй, но Хальфар, хоть и законченный ублюдок, всё же был его боевым товарищем, они много раз сражались плечом к плечу, что скажут гордые эйнхерии когда он явится в Вальгаллу с таким деянием на руках. И тяжело вздохнув бритоголовый норманн принялся оживлять костер. От шума проснулся Хальфар и медленно сел протирая глаза.

– Сегодня надо обязательно дойти до Тилгарда, – сказал он. – Задолбало уже это бродяжничество.

Ильзир ничего не ответил. Он чувствовал что его нога всё хуже и потому любые разговоры о том чтобы куда-то дойти нагоняли на него сумрачную тоску.

Хальфар поднялся, с удовольствием потянулся, разминая своё огромное могучее тело и подошел к лежавшей на боку девочке.

– Давай, буйша, вставай, – проговорил он вполне добродушно.

Синни не пошевелилась. Он пихнул её ногой.

– Ты там сдохла что ли? – Весело поинтересовался он.

Синни оставалась неподвижной. Хальфар натянул намотанную на правую ладонь веревку, поднимая ребенка за шею, как щенка за ошейник. Девочка закряхтела, закашлялась, пытаясь сделать вдох. От боли в истерзанной шее у неё выступили слезы на глазах. Хальфар перестал тянуть и она в конце концов приняла сидячее положение. Ни на что не обращая внимания, она замерла глядя пустым равнодушным взглядом в каменную гальку.

Хальфар прижал большой палец к правой ноздре и звучно высморкался из левой. Потом снова несильно толкнул Синни ногой.

– Ты вот что, буйша, сходи вон в озеро умойся-подмойся, а то выглядишь как падаль.

Синни продолжила неподвижно сидеть, никак не реагируя на его приказ. Хальфар грубо схватил её за волосы и, легко поднимая с земли, раздраженно проговорил:

– Я тебе чё сказал, чучело огородное?! Иди вымойся! А то грязная как свинья, смотреть противно.

Как ни была Синни опустошена и отрешена от реальности, жгучая боль в голове быстро заставила её вернуться в эту самую реальность. Она торопливо встала на ноги, чтобы норманн перестал её тянуть за волосы. Хальфар, сжав в огромном левом кулаке копну черных детских волос, наклонился, заглядывая Синни в лицо и сердито сказал:

– Ты чё тут из себя строишь, сучка мелкая?! Ты теперь вся моя. От пяток до макушки. Я моргнул – ты встрепенулась, я сказал – ты побежала. Или что, до хера расстроилась, что тебя применили как надо? Так на то ты и девка чтоб тебя пользовали. Чем раньше поймешь это, тем для тебя же лучше. А будешь рожу кривить и в обидку играть, я тебя еще не так оприходую. А потом вон еще и Краснокожему отдам. Он вообще зверь, девок на части раздирает, здоровые бабы и те под ним дохнут. Ты всё поняла?

Синни молчала, боясь шелохнуться под его пристальным взглядом. Из её глаз непрестанно текли слезы, а из носа сопли. Он дернул её за волосы.

– Не слышу, буйша!

– Поняла, – пролепетала Синни.

– Ну и отлично. А теперь дуй мыться. И чтобы хорошенько. Коза сопливая. – И он оттолкнул её от себя в сторону озера.

Синни едва не упав поплелась к воде.

– А ну живее шевелись! – Гаркнул Хальфар. – А то плетешься как курица дохлая.

Синни поспешила к воде. Но там она застыла в нерешительности.

– Давай-давай, – со злостью подбодрил её Хальфар, – раздевайся вся и в воду.

Синни медлила. Ей было тяжело заставить себя раздеться догола перед этими двумя чужеземцами. Вроде бы после вчерашнего это уже мало что значило, но что-то мешало. И это был не страх или стыд, а что-то связанное с гордостью. Как будто она покорно соглашалась унизиться перед врагом, она Синни Макрой, дочь Стэна Макроя и Далиры Макрой, безропотно унижается перед чужеземцами, втаптывая в грязь родовую честь. Пусть она еще всего лишь девочка, но так или иначе она женщина клана Макроя и все её гордые воинственные предки явно придут в ярость, увидев до чего опустилась одна из их правнучек. Не то чтобы в голове Синни прямо так и звучали все этим мысли, о предках, клане и родовой чести, но она остро ощущала чувство какого-то позора и это не давало ей пошевелиться. Она услышала скрип тяжелых шагов по гальке за спиной. Обернувшись она увидела, что Хальфар с угрюмым лицом приближается к ней.

– Не надо, я сама, – сказала она и принялась расстегивать платье.

Затем замерла и посмотрела на мужчину.

– Я не могу раздеться с этим, – она указала на веревку на шее.

Хальфар долго глядел на пленницу, потом приблизился, достал нож и просунул лезвие под веревку, при этом расцарапав острием кожу Синни. Девочка вздрогнула.

– Не дергайся. – Он перерезал веревку и угрюмо предупредил: – Попробуешь удрать, поймаю и отрежу ухо.

Синни торопливо сняла всю одежду и очень быстро вошла в озеро, подсознательно стремясь скрыть свою наготу под водой. От холодной воды у неё перехватило дыхание и казалось остановилось сердце, а в голове словно моментально прояснилось. Всякие мысли и переживания оставили её и она принялась энергично растирать тело ладонями.

Хальфар равнодушно наблюдал за её мытьём. Ему было скучно и хотелось есть. В конце концов он решил что ему нет никакой нужды столь пристально следить за своей пленницей. Она слабая, голодная, измученная, тщедушная девка и, если даже ей и взбредет в голову какой-нибудь вздор, он без труда поймает её где угодно, хоть на воде, хоть на земле. Тем более всегда можно метнуть в неё топор, в этом ему не было равных. И он прошел немного по берегу, справил малую нужду прямо в воду озера, невдалеке от того места где плескалась Синни, вернулся к костру и уселся на свой щит.

– Жрать охота, – сообщил он.

Ильзир достал ему лепешку и кусок твердого белого сыра.

Синни вышла из воды, сразу же опустилась на камни, спиной к норманнам, и принялась быстро натягивать одежду прямо в сидячем положении. С огромным трудом закончив одевание, она как сумела отжала свои длинные черные волосы, вытерла ладонями лицо и так и осталась сидеть на гальке, обхватив колени, беспрерывно дрожа всем телом и стуча зубами. Чувствовала она себя прескверно. Мокрая, замерзающая, уставшая, истерзанная, с ломотой в теле, видимо от лежания на камнях, с сильно саднящим ноющим пахом, боль в котором беспрерывно напоминала о пережитом вчера надругательстве, с тяжелой головой, с текущим носом, а главное без малейшей надежды на какое-то лучшее будущее. И вот это последнее было разрушительней всего. Эта безнадежность давила как каменная плита, сжимая сердце, застревая в горле и лишая последних сил.

– Эй, малая, сюда иди!

Синни вздрогнула. Она даже не сразу поняла, что это кричал не белокурый гигант, а второй, бритоголовый норманн с очень красным лицом. Спотыкаясь, расправляя влажное прилипшее к телу платье, Синни подошла к мужчинам и испуганно замерла шагах в трех, ожидая каких-нибудь унижений и насмешек.

Но Ильзир пробурчал:

– Садись к костру, обогрейся, а то скоро от соплей задохнешься.

Синни недоверчиво посмотрела на него, затем на Хальфара. Последний лениво пережевывал скудный завтрак, неотрывно глядя в пламя, и казалось совершенно не интересовался происходящим.

Синни подсела на корточках к огню, с неимоверным удовольствием протянув к нему ладони. Жар огня представился ей добрым сказочным духом, который жадно обнял её и как будто утешил, повеяв на неё чем-то очень родным и домашним, навсегда утраченным, но всё же сохранившемся в драгоценных тайниках её детской памяти. Через минуту она вдруг поняла, что ей предлагают пищу. Ильзир протягивал ей ржаную лепешку и кусок сыра. Девочка сумрачно поглядела на норманна. Она не знала как ей поступить.

– Бери, – произнес он как-то очень отрешенно, – а то скоро на ногах не сможешь стоять.

Синни медлила. Чужеземцы, убийцы её родных, насильники, заклятые враги, разве может она…

– Бери, – устало повторил он.

И она взяла. В одной руке сыр, в другой лепешка. Еще чуть помедлив, уже без всяких раздумий, она жадно впилась зубами в лепешку. От в общем-то безвкусного пресного теста её рот тут же заполнился слюной, а откусив сыра, от его тягучей солоноватой массы её тело буквально запело, празднуя радость насыщения. Синни ела торопливо, роняя изо рта крошки и ни на кого не глядя. Если даже это какой-то хитроумный план посмеяться над ней и унизить, девочке уже было все равно. Она очень хотела есть. Но в какой-то момент она почувствовала, что Хальфар пристально смотрит на неё. Она еще быстрее принялась уминать пищу, опасаясь, что он сейчас что-нибудь сделает и прервет её неожиданный завтрак.

– Глотает как чайка, – ухмыльнулся Хальфар. – Любая бриттская баба продаст себя за кусок хлеба. Всё потому что ихние мужики забирают всю еду себе, а баб держать впроголодь. Поэтому все они такие доходяги. – Он посмотрел на Ильзира, сидящего по другую сторону костра и усердно полирующего свой клинок холщовой тряпицей. – Кстати, Краснокожий, если хочешь, можешь поиметь буйшу, получить свою порцию удовольствия. А то ты вон в схватке-то пострадал, а никакой выгоды не получил. – Хальфар усмехнулся. – Но только не сильно её рви, а то она вся на кровь изойдет и подохнет. А буйша денег стоит.

Синни словно ударили в переносицу, в голове заломило и по телу прошла волна дурноты, едва не вытолкнув назад только что проглоченную пищу. Сильно прихватило живот. Ладони моментально вспотели. Девочка с трудом поднялась и побрела к озеру.

– Ты куда это собралась? – Прикрикнул Хальфар.

Синни, не отвечая, подошла к самой кромке берега, упала на колени и нависла над водой, пересиливая приступ тошноты. Затем ладонью зачерпнула воду и поднесла ко рту.

Хальфар хмыкнул:

– Кажись, Краснокожий, её от тебя тошнит. – И он весело засмеялся. Просмеявшись, он сказал: – Но все равно, если хочешь, она твоя. Хочешь? А? Удовольствия-то? – Хальфара почему-то очень забавляла мысль о том что страшный бритоголовый красномордый неимоверно бородатый мужик будет насиловать маленькую худенькую девчонку. Ему это представлялось неким ужасным гротеском, настолько нелепым что даже смешным. Себя же он считал очень импозантным и по-настоящему мужественно-красивым, а потому всегда очень желанным любой женщиной, практически любого возраста. И потому собственное насилие над Синни ничуть не казалось ему противоестественным и неуместным.

Ильзир, продолжая полировать клинок, спокойно ответил:

– Да какое с неё удовольствие. Соплячка костлявая. Оставь всё себе. Я обойдусь.

10

Затоптав костер, они отправились в путь. Первым шел Хальфар, за ним, снова с веревкой на шее, Синни и замыкал колонну прихрамывающий Ильзир, старавшийся не наступать на больную ногу в полную силу и активно помогавший себе как посохом, копьём Далиры. Спустя часа три они спустились с бесконечных холмов в почти идеально ровную долину, покрытую островками изумрудной короткой травы, тысячами хаотично разбросанных валунов и мозаикой маленьких заливных прозрачных озер, самое большое из которых было не больше пятнадцати шагов в длину.

Хальфар, нагруженный двумя походными мешками, тяжелым плащом из шкуры медведя, топорами, мечом и большим круглым щитом, покрытом пластинами бронзы, неутомимо шагал вперед, будто бы не ведая никакой усталости в принципе. У него не сбивалось дыхание, не ныли ноги, не горбились плечи, его голубые глаза всё также зорко и пристально смотрели вперед и он казался таким же свежим и бодрым как и в начале пути. За все часы этого долгого пешего перехода он останавливался только три раза: два раза чтобы хлебнуть воды из фляги и один раз чтобы помочиться. Своими спутниками он совершенно не интересовался и ни разу не оглянулся на них. Между тем и Синни и Ильзиру этот переход давался гораздо тяжелее, особенно в том темпе, который задал Хальфар. Синни то торопливо семенила, то почти бежала, то плелась, качаясь из стороны в сторону. При этом ей постоянно приходилось контролировать что она достаточно близко к белокурому норманну, чтобы избежать рывка веревки. Но чем больше она уставала, тем хуже ей это удавалось. Ноги заплетались, она задыхалась, почти падала, замедляла шаг и в какой-то момент жуткий рывок резко тянул её вперед. Измученная шея гудела от боли, звенело в голове и где-то в лопатках и в спине острая судорога так болезненно скручивала мышцы что девочка едва не срывалась на крик. Но она понимала, что пощады и жалости не будет и нужно превозмогая всё на свете толкать своё тело вперед. Белокурый гигант впереди казалось ничего не замечал. И ей представлялось что даже если она, совершенно обессилев, упадет на землю, он всё равно будет также легко идти вперед без труда волоча её тело за собой по траве и камням. Ильзир также был не в восторге от путешествия. Наступать на правую ногу было всё больней, но чтобы угнаться за Хальфаром приходилось использовать правую наравне с левой, стискивая зубы и не обращая внимание на боль. Но от этого становилось только хуже. Правая нога плохо слушалась, сама рана пылала и у него кажется начался жар. Пот заливал глаза, сердце бешено стучало и он то и дело отставал. Он фокусировал взгляд на спине бредущей впереди девчонки и гнал себя вперед. Но Синни расплывалась у него в глазах, он спотыкался, всем весом наваливался на копье и едва удерживал себя от падения. Чуть переведя дыхание и прояснив взор, продолжал путь, не произнося ни слова. Однако в какой-то момент решил, что придется остановится. Выбрав более-менее плоский валун, Ильзир с неимоверным облегчением опустился на него. И собравшись с силами, зычно пробасил:

– Хальфар, стой!

Хальфар остановился и обернулся.

– Чего? – Сухо спросил он.

Норманы не слишком приветливо смотрели друг на друга. Ильзир несколько секунд думал о том чтобы попросить сделать привал, но отказался от этой мысли. Он не хотел унижаться.

– Я остаюсь, – объявил он.

Хальфар равнодушно как рыба смотрел на товарища. Синни, улучив минутку, с радостью опустилась на землю.

– Мне нужно идти, – проговорил Хальфар.

Ильзир покачал головой, показывая что понимает. Но потом пристально взглянув в глаза боевого товарища, сказал:

– Пришлешь ко мне кого-нибудь с лошадью. А то пешком ковылять сил уже нет. – Он произнес это с неясной интонацией, никак не обозначая вопрос это или просьба или утверждение.

Хальфар отвернулся, словно оглядывая долину.

– Пришлю.

– Ну, добро, – бодро произнес Ильзир. – Увидишь Эльдвуга, передавай привет от меня. Скажи скоро буду.

Хальфар утвердительно кивнул. Посмотрел задумчиво на Ильзира и сказал:

– Ты хороший воин, Краснокожий. Жаль что с твоей ногой так вышло.

– Да ерунда, – всё тем же бодрым тоном ответил Ильзир. – Бывало и похуже. Оклемаюсь. Тем более в Тилгарде. Старая Габа быстро меня поправит. – Ему очень хотелось еще раз сказать о том чтобы Хальфар не забыл прислать человека с сильной лошадью, но он сдержался. Он испугался что это прозвучит как мольба и унизит его. И просто махнул рукой: – Давай, в добрый путь.

– Бывай, Краснокожий.

Хальфар развернулся и пошел прочь. Синни торопливо вскочила на ноги, избегая очередного рывка.

11

Ильзир подобрался к ближайшему озерцу, сбросил на траву все свои вещи и долго с удовольствием омывал разгоряченное вспотевшее лицо холодной водой. Затем напился и уселся у ближайшего валуна, так чтобы смотреть в ту сторону куда ушел Хальфар и откуда должен появится всадник с еще одной лошадью в поводу. Привалившись спиной к нагретому камню и с облегчением вытянув правую ногу, он прикрыл глаза. Всё будет хорошо он не сомневался. Рана на ноге действительно не слишком его беспокоила. Как он и сказал Хальфару с ним случались вещи и похуже, он получал и более страшные раны и тем не менее всегда выживал. Возможно рану следовало вскрыть и хорошенько прочистить, но он решил не беспокоиться сейчас об этом и оставить всё старой мудрой Габе, которые многие считали ведьмой. Габа с давних времен жила в окрестностях Тилгарда и слыла умелой знахаркой, даже ярлы пользовались её услугами. Правда вредная старуха требовала щедрую плату за эти свои услуги, но Ильзир был готов к этому. Улыбаясь про себя, он подумал о двух десятках динариев зашитых в тайную подкладку в нижней части штанин. Он молодец, он всегда обо всём думает наперед, это и отличает умного человека от, скажем, Хальфара. И он снова улыбнулся.

Ему показалось что он задремал и он резко открыл глаза. Шагах в пятнадцати от него на земле на задних лапах сидел жирный щекастый сурок с толстым выпирающим пузом и с праздным несколько надменным любопытстовм, сложив передние лапки на животе, оглядывал его. Ильзир тут же почувствовал голод и представил, как хорошо бы смотрелась эта пухлая тушка, жарясь над пламенем. Но в его теперешнем состоянии поймать пузатого надменного грызуна шансов не было. С другой стороны он решил что чувство голода это добрый знак. Значит с ним всё в порядке и он идет на поправку.

– Оставлю тебя беркутам, жирняк, – с ухмылкой сообщил он сурку.

Сурок насмешливо фыркнул и просвистев что-то похожее на "сам не подохни", переваливаясь, побежал прочь. Ильзир подобрал камешек, желая кинуть его в сурка, но замер. Он вроде бы что-то услышал сзади. Оглянувшись, он вздрогнул. Там стояла страшная женщина с огромными черными глазами, с ярко-синими линиями на лице и черно-белыми, застывшими как корона, волосами.

– Тьфу ты, чувырла синерожая! – Сердито буркнул норманн. – Чуть сердце вон не выскочило.

В первую минуту он не узнал её. Он понял, что перед ним кто-то из бриттов, да еще и в боевой раскраске, но это его не встревожило. Он видел, что перед ним всего лишь женщина, она совершенно одна, равнина вокруг отлично просматривалась, и сами эти земли, расположенные недалеко от Тилгарда, давным-давно считались законной вотчиной норманнов. Бритты здесь если и появлялись, то исключительно в качестве рабов или торговцев.

– Ты чего, синячка, заблудилась что ль? – Ильзир ухмыльнулся: – Или на Тилгард войной идешь?

Женщина обошла его по кругу, держась в 7–8 шагах от него, остановилась и её взгляд скользнул по копью, стоявшему прислоненным к камню, рядом с которым сидел Ильзир. И в этот момент он узнал её.

– Ах ты ж, ёптить, сучка чернявая! Значит всё-таки не подохла! – Воскликнул он скорее с удивлением, чем со злобой.

Далира молча смотрела на него.

Теперь Ильзир ощутил некоторую тревогу. Он начал неуклюже подниматься с земли, опасаясь, что женщина не позволит ему это сделать и нападёт на него. Но Далира не пошевелилась. Кое-как, опираясь на валун, Ильзир поднялся, более-менее твердо встал на обе ноги, поднял щит на левую руку и почувствовав себя гораздо увереннее, спокойно спросил:

– Мстить что ли пришла, буйша кривоногая?

Далира расцепила бронзовую фибулу на плече, сняла тяжелый шерстяной плащ и отбросила в сторону. Правой рукой медленно вытащила из ножен меч Анвелла, левой охотничий нож, тот самый что недавно вонзила в ногу стоявшего перед ней человека. Ильзир усмехнулся.

– Клянусь костяным троном Элриха Бродяжника, ты совсем спятила, буйша.

Он вытащил свой меч и поднял щит, прикрывая торс.

Далира прошла несколько шагов по дуге влево, затем также вправо, оценивая противника и примериваясь для атаки. Ей было очевидно, что у норманна совсем плохо с ногой. Она казалась распухшей в месте ранения, он явно не мог полностью опираться на неё и Далире даже казалось, что она чувствует вонь гниющей плоти. Очевидно, что краснолицый бритоголовый норманн сам не способен атаковать, по крайней мере быстро и решительно. Он еще может стоять на месте, но бегать и прыгать это уже не про него. Молодая женщина хищно улыбнулась: как удачно всё вышло – её враги разделились и она может расправиться с ними по одиночке. Она снова криво усмехнулась, решив, что тот белокурый гигант по имени Хальфар Бринбьёрд, бросил своего краснолицего товарища, как только понял, что тот не может нормально ходить.

– Чего скалишься, убогая? – Сумрачно процедил Ильзир. Ему не нравилось что женщина как волчица ходит кругами вокруг него. – Грибов своих сушенных пережрала что ли? Неужто и впрямь веришь, что одолеешь меня?

Далира ничего не отвечала, она собственно даже не слушала что чужеземец говорит. Он для неё больше не был человеком разумным, тем с кем можно вести какой-то диалог. Вышагивая всё по той же дуге в четвертый раз, она наконец бросилась вперед и ударила мечом с правой от противника стороны. Потом с левой. Потом опять с правой и так далее. Она наскакивала на врага, яростно рубила сыновним мечом, стремясь найти незащищенное место и снова отпрыгивала назад. А потом опять и опять. И не ощущала никакой усталости. Напротив, одно сплошное возбуждение и энергию. Собственная сила казалась неисчерпаемой. И ей представлялось что это Анвелл сражается вместе с ней, сражается в ней. А может и сам Тулла стоит где-то рядом и с усмешкой плещет в неё свою неукротимую пылающую ледяным ветром силу, с которой не смог совладать даже чудовищный змей Огги, который был способен сокрушать скалы и целые острова. Далира изворачивалась, била то снизу, то сверху. Взмокший Ильзир едва успевал подставлять то меч, то щит и всё более мрачнел, пораженный свирепым натиском этой девицы. Он всегда с презрением относился к бриттам и особенно к их женщинам, считая их слабыми, безвольными, податливыми, ни на что не способными, ну разве что только ублажать мужчин, и потому сейчас был неприятно удивлен тем что он, умелый и опытный воин, который в своё время крушил как глиняные горшки диких могучих гэлов, сейчас едва способен защитить себя от нападения какой-то "раскрашенной буйши".