Жили-были… Или история одной обычной семьи бесплатное чтение

Моя первая пасха

«Цветок Жизни», худ. Татьяна Жердина. Батик, 2006 г.

Манзурка выбежала из соседнего подъезда как раз в тот самый момент, когда я поравнялся с ним. Лицо её излучало неописуемую радость и ликование. В каждой руке было зажато по цветному яйцу.

– Что это у тебя? – ошалело, уставился я на этакое диво.

– Крашеные яички! – Она разжала кулачки и демонстративно подняла их на самый верх: на ладонях, протянутых к солнцу, ярко запылали два яйца – одно красное, другое – оранжевое.

Я завистливо впился в них, не в силах оторваться от этого великолепия.

– Если хочешь, и тебе дадут – пожалела меня соседка. – Надо только сказать: «Христос воскрес – дайте одно яичко!»

Я не поверил своим ушам. «Неужели только и всего?!»

– А где? – недоверчиво спросил я, на всякий случай.

– У тети-Вали, на втором этаже.

В ту же секунду я метнулся в подъезд, торопливо перескакивая через ступеньки. Глубоко втайне теплилась надежда, что и на мою долю должно что-либо остаться. Достигнув заветной двери, выждал немного и, отдышавшись, робко постучал в квартиру Давыдовых. Вскоре за дверью послышались шаги, затем звуки отпираемого замка и, наконец, дверь распахнулась. На пороге стояла Лариса, изумлённо уставившись на меня, приветливо улыбаясь. Она была старше меня по возрасту, а потому круг её общений никак не пересекался с моим.

– Чего тебе, Галиб? – выждав немного, спросила она.

И тут до меня дошло, что я начисто забыл «пароль»! Надо же: ведь, ещё с минуту назад я его повторил несколько раз про себя. И теперь стоял, уставившись на соседку, как дурак, хлопая своими ресницами. Однако, медлить было нельзя и потому, набравшись смелости, я робко произнес:

– Крест на крест – дайте одно яичко…

Не в силах сдержаться, Лариса прыснула и, повернувшись в сторону кухни, неожиданно засмеялась.

– Мама! – весело крикнула она вглубь квартиры. – Тут Галиб, «крест на крест», яичко просит!

«Ну, всё: не видать тебе никаких яиц!» – я окончательно сник, жалея себя. – «Пароль» не сумел запомнить».

И тут на пороге возникла добродушная и сияющая тетя-Валя. Она, молча, по-матерински чмокнула меня в лоб, и, тихо промолвив: «Воистину воскрес!», протянула… целых три (!) разноцветных яйца: одно было такое же красное, как и у Манзурки, второе – голубое, словно небо, а третье – ярко желтое, как настоящее солнце.

Не помня себя от радости, я выскочил на улицу, дабы похвастаться своим «уловом» перед соседкой, но той уже не было: как назло, двор был пуст. Я задрал голову кверху и… замер. Во всем мире нас было только трое: голубое безоблачное небо, весело подмигивающее солнце и я, с крашеными яичками в руках.

День, когда я стал папой…

Истора и Алишер с мамой. Фото кон. 80-х гг. ХХ в.

Я очень хорошо помню этот день. И эту жутко холодную зиму 1985 года. Всё настолько ярко впечаталось, словно было только вчера. Хотя прошло (Боже мой, неужели?!) 36 лет.

У нас дома гостили мои студенческие друзья из Бухары. Лена же, находилась в роддоме: её заблаговременно поместили в дородовое отделение 16-й больницы, что находилась в районе Купчино. Там же, сделав УЗИ на новой (по тем временам) аппаратуре, врачи предсказали нам рождение двойни. Естественно, что волновались все, особенно бабушка с дедушкой. Елизавета Петровна ждала непременно девочек, а Михаил Иванович не признавал никого, кроме мальчиков. Ну, а мне – как новоиспечённому папе – было неважно: лишь бы все были здоровы. За это мы и пили.

Весь вечер накануне, мои новые родители «сидели» на телефоне, чуть ли не ежеминутно интересуясь – родила-родила? А я вырубился и заснул мертвецким сном. А рано утром, проснувшись по обыкновению раньше всех, набрал номер справочной больницы и не поверил своим ушам:

– Поздравляем вас: девочка родилась первой в 2—05, а через 10 минут – мальчик. Вес такой-то… рост…

– Погодите-погодите! – оборвал я девушку, едва приходя в себя – Так девочка или мальчик?

– Я же вам говорю – у вас двойня!

– А-аа!!!

Так Лена угодила всем: и маме, и папе, и – мужу. Ну, «мужу» – это наверное несколько громко, поскольку я тогда ещё не в полной мере осознавал всю полноту ответственности перед семьёй, Как справедливо подумала бы моя бедная покойная тёща: «Зять, с которого не@уя взять». И в сущности, оказалась бы права. Ибо, так по жизни получилось, что дети росли как бы сами по себе, а моё участие в их воспитании было самым незначительным…

И ещё один день накрепко запал в душу. День, когда мы с тёщей на такси отправились забирать из роддома Лену с малышами. Я ещё, оказывается, застал то советское время, когда всё было бесплатным, но при этом соблюдались традиции. Врач с медсестрой вынесли два конверта (один обвязан розовой ленточкой, а второй – голубенькой) и торжественно вручили их довольному новоиспечённому папаше. А Елизавете Петровне передали конвертики со свидетельством о рождении и симпатичными медальками «жителю Ленинграда» – опять таки – одна – розовая, а другая голубенькая. Они до сих пор хранятся у Лены. По-моему, мудрая тёща, всё же, передала врачам скромную коробочку конфет, в знак благодарности. И мы, на такси же, приехали домой, где нас встречал счастливый дедушка-Миша.

И вот – теперь у них уже свои семьи и – как говорится в русской поговорке – «В каждой избушке, свои погремушки». Ну а нам с Леной остаётся только наслаждаться внуками и с каждым днём, с каждым часом, всё более и более ценить дарованную нам Всевышним радость Жизни. С днём рождения, дорогая! А вам – мои дорогие Истора и Алишер – дарю лишь вот эти миниатюрки, написанные много лет назад. Здоровья вам, достатка и да хранит вас Всевышний!

Нормальный мужик

Алина и Алишер

Поведение сына давно вызывало тревогу: не пьёт, не курит, не матерится. К тому же, не проявляет никакого интереса к противоположному полу. Ненормально, как-то…

«Уж, не „голубой“ ли?» – жутко переживал папаша.

Но вот, в один прекрасный день… вернее – в одну прекрасную ночь, его гостья осталась ночевать у нас дома.

Вздох облегчения невольно вырвался у обоих родителей. Через неделю сын представил её нам, а ещё через месяц мы уже твердо были убеждены, что Бог подарил нам ещё одну дочь.

В день свадьбы своей сестры, мы впервые увидели в руках сына бокал с шампанским.

– Пригубил… – умилённо посмотрели родители друг на друга и… расчувствовавшись, прослезились.

Наконец, на днях, мы с супругой, ужинаем в гостиной. За стеной, в своей комнате, сидит за компьютером сынок и усердно пыхтит над диссертацией.

Внезапно, во всём доме гаснет свет, и в наступившей тишине из соседней комнаты доносится отчаянный вопль:

– А-а! Бл@ди!!!

И, буквально следом, едва слышное:

– П@@дец…

– Ну вот, – мило взглянула на меня жена – а ты переживал: «ненормальный»… Очень даже нормальный мужик растёт! Можно даже сказать, весь в папочку…

Жизнь продолжается…

худ. Истора Саидова

Признаться, я никогда не понимал своих сверстников, которые по любому поводу (и без повода) стремились выложить в социальных сетях свои фотографии на фоне внука или внучки. Особенно шокирующим это выглядело на сайте знакомств. Спрашивается: к чему всё это?! Нет, я конечно-же, люблю маленьких детей, но зачем же, вот так, афишировать, распускать слюни и гордиться? И непонятно – кем: собой или внуком? Если ты про себя – то это лишь подчеркивает, что тебе уже далеко за «полтинник» и – следовательно – «иди домой!», а ежели ты хвастаешься своим сопливым потомком и при этом, восхищаешься – какой он красивый и умный, то я вижу перед собой обыкновенного ребенка. Да – милого, да – маленького и беззащитного. Но это вовсе не повод, чтобы открыто умиляться перед всеми своим внуком, которого, между прочим, предстоит ещё грамотно воспитать… Ну, претит мне всякое сентиментальное излияние чувств и излишнее сюсюканье! Более того, оно меня всегда откровенно раздражало. Пока…

Пока, старшая дочь не подарила мне внучку и я сам вдруг не оказался в статусе… дедушки.

Я с волнением берусь за ручку, ведущей в палату послеродового отделения, открываю дверь на себя и… на некоторое время пребываю в некотором оцепенении, застав перед собой классическое полотно Рафаэля «Мадонна с младенцем»: мать кормит малютку, стыдливо прикрыв грудь легким платком. И во мне происходит нечто совершенно непонятное и необъяснимое. Дочь молча улыбается и я, вглядываясь в знакомые черты, неожиданно для себя, узнаю в ней одновременно: и дочь, и сестру, и женщину, и – мать.

«Как, всё-таки, совершенна и мудра Природа! – восклицаю я про себя. – Женщины борются за эмансипацию, за равноправие… но разве дано мужчине сравняться с ней в том, что по праву принадлежит исключительно женщине?! И – что делает её не только женщиной, но и родительницей, матерью и источником Жизни?!»

Доченька! Я невольно, припоминаю эпизод из казалось бы совсем недавнего прошлого, когда ты своим криком разбудила нас с мамой посреди ночи. Вскочив с постели как ужаленный, влетаю в соседнюю комнату, где, из детской кроватки мне навстречу тянутся маленькие ручёнки, мгновенно подхватываю малышку на руки и, с испугом вглядываясь в зарёванное лицо, тревожно вопрошаю:

– Что случилось?!

На что, ты, всхлипывая, признаёшься:

– Мменя лиса кушала-а!

– Где? – не сразу соображаю я.

– Там… – неопределенно машешь ты ручкой в сторону кроватки, после чего, до меня постепенно начинает доходить.

– Не бойся, она больше тебя никогда не укусит: это был сон!

И вот теперь, по прошествии времени, я смотрю на тебя и мне хочется – на всякий пожарный – ущипнуть себя: неужто это не сон?

Знаешь, всю свою жизнь я пытался найти смысл человеческого существования. Сегодня, мне кажется, что я его нашел. И произошло это во многом, благодаря тебе. Ты подарила жизнь маленькому человечку. Моей внучке.

В Библии есть трогательный сюжет, который связан со стариком Симеоном, где он, в частности, произносит своё известное признание: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои…»

Следовательно, смысл человеческого существования заключается в том, чтобы дожив до старости, увидеть внуков и передать эстафету Жизни им. А это означает лишь одно – Любовь вечна и Жизнь продолжается…

О банках…

Дебора (слева) с сестрой Исторой. С-Петербург, 2015 г

На днях, серьёзно сцепился с младшей дочерью, которая давно уже самостоятельная и вправе решать свою судьбу сама.

О чём теперь, не то, чтобы сожалею… но, какой-то неприятный осадок, который, вероятно, испытывают многие родители, «воюющие» со своими великовозрастными чадами.

«А ведь, и вправду: ну, какого лешего, я встрял вчера в их разговор с матерью? – стал ругать я себя последними словами. – Подумаешь: в очередной раз, она собралась ехать в Москву к своим друзьям…»

– В конце-концов, мне уже двадцать четыре года! – как главный аргумент бросила она родителям и, в сердцах хлопнув дверью своей комнаты, разрыдалась на кушетке. – Боже мой! И когда же это закончится?!

– Никогда! – жестко отрезала мать. – Вот, когда выйдешь замуж и заведёшь свою семью, тогда и поступай так, как тебе заблагорассудится, а пока ты ещё живёшь в родительском доме, будь любезна считаться с нами!

– И потом: не далее, как три месяца назад, ты ездила в столицу? – вяло подтяфкнул я супруге, пытаясь внести свою родительскую лепту, дабы попытаться, сохранить авторитет главы семьи.

– Ну и что?! – оторвала дочь своё зарёванное лицо от подушки. – Разве я прошу у вас денег?! Я еду на свои заработанные, которые сняла в банке!

худ. Истора Саидова

И вдруг, я внезапно перенесся на 20 лет назад. В эту же самую комнату.

Сквозь ажурную тюль и узкую щель между шторами, весело проскакивает солнечный зайчик и, игриво пощекотав маленький носик моей дочурки, останавливается на уровне глаз.

Дебора просыпается… и вот мы уже, сцепившись в единый неразрывный клубок, катаемся по восточному ковру, устланному по периметру детской комнаты.

Поймав момент, дочь ловко вскарабкивается ко мне на грудь и усевшись верхом, начинает меня «пытать»:

– Какой пароль?!

– Я не знаю… – подыгрываю я своей малышке, в мгновение ока перенесясь в своё милое и беззаботное детство и вспомнив себя, восседающего на своём родителе.

– Отвечай! Какой пароль?! – не унимается дочь, войдя в роль и пытаясь скрутить мне руки.

– «Звезда»! – не выдерживаю я, обессилев от смеха и не в силах справиться с цепкими детскими рученками.

Однако, мои признания не имеют уже никакого значения: ребенок окончательно войдя в раж, легко перескакивает с одной игры на другую. И вот уже, она не «партизан», а «гангстер», пытающийся выудить из своей очередной жертвы крупную сумму наличных.

– Где деньги?! – сделав грозное лицо, вопрошает «мафиози».

– Какие деньги? – изумляюсь я, находясь в общем-то недалеко от истины. – Никаких денег у меня нету.

– Я спрашиваю, где деньги?! Отвечай!! – не унимается Дебора, окончательно справившись с моим слабым сопротивлением: от смеха, я уже не способен хоть как-то защищаться.

– В банке! – вынужденно «сознаюсь» я, желая прекратить затянувшуюся игру.

– В какой банке?! – состроив ужасную гримасу, пуще прежнего налегает на меня 4-х летнее чадо.

Тут, я уже не выдерживаю и, трясясь от смеха, едва выдавливаю:

– В стекля-я-нной… в 3-х литровой… там, на кухне…

После чего, тиски моего «мучителя» милостиво разжимаются и мы весело скачем с ней на кухню…

Восток – дело тонкое…

Улочка детства в Бухаре…

Выросшая и закалённая в суровых знойных условиях южного климата, наша детвора с известной снисходительностью относилась к приезжим новичкам из северных широт. В особенности, – к москвичам и ленинградцам.

Возможно, сказывались стереотипы и некая предубежденность, свойственная жителям провинциальных городков, рассматривающих своих столичных ровесников, как изнеженных белоручек и очкастых умников.

Впрочем, если копнуть глубже, то понять нас было нетрудно. В отличие от своих урбанизированных собратьев, мы были, что называется, ближе к природе. С ранних лет, чуть ли не с пелёнок, мы бегали босиком по раскалённому плавящемуся асфальту, соревнуясь между собой – кто дольше вытерпит и не свернёт в тень. Мы тщательно старались скрыть свои слёзы, ибо это означало слабость и позор, а прослыть слабаками и «маменькими сыночками» нам не хотелось. Мы целыми днями гонялись за ящерицами, скорпионами, пауками и разного рода ползучими гадами, нередко подвергая свою жизнь реальной опасности. Найдя шмелиное гнездо, мы шерудили его длинными палками и бежали прочь от разъярённого роя. Наши пятки настолько загрубели, что мы на спор бегали по колючкам, чтобы потом, укрывшись от посторонних глаз и стиснув от невыносимой боли зубы, попытаться вытащить многочисленные занозы. Словом, мы, можно сказать, являлись частью самой природы, слившись с ней в единое целое. Поэтому неудивительно, что своих сверстников из столичных центров, мы рассматривали как неких инопланетян, которых судьба случайно забросила в наши края.

О том, что к Беляковым из России приехали двоюродные братья, мы узнали в первый же день. С самого утра, ребятня нашего двора, не сговариваясь между собой, ненавязчиво крутилась возле парадной, в одной из квартир которой накануне вечером поселились гости. Всем было жутко интересно – как выглядят «бледнолицые».

Приезжие не заставили себя долго ждать, появившись вскоре босиком и в одних сатиновых трусиках. Трусы также отличались от наших своим затейливым орнаментом. Впервые в жизни очутившись на Юге, молодым ребятам не терпелось, наконец, позагорать. Ослепительно белые их тела на мгновение заставили нас зажмуриться.

– Москвичи… – с видом опытного знатока вынес заключение мой товарищ, коротко сплюнув сквозь зубы.

– С чего ты взял? – выразил я сомнение.

– Да ты посмотри, как они ходят: словно у них угли под ногами…

И в самом деле, было смешно наблюдать, как ребята осторожно и неуклюже ступали своими изнеженными босыми ступнями по грубой шероховатой земле, всякий раз, подпрыгивая и периодически вскрикивая:

– Ой, мамочки! Ой!

Надо ли говорить, как это нас позабавило…

Эта история, поневоле, всплыла в моём воображении лет через двадцать, когда я, будучи взрослым (прожив в Ленинграде-Петербурге довольно продолжительное время), приеду вместе с семилетним сыном погостить в Бухару, к своим родственникам.

– Ну совсем, как снегурочка! – не удержались мои близкие, ощупывая и тиская Алишера, хотя, по моим представлениям, он ничуть не отличался от меня самого: такой же смуглый брюнет… с темно-карими глазами…

Но самое забавное, нас ждало впереди, когда мы вышли во двор.

Дворовая ребятня с любопытством набросилась на новичка и, облепив со всех сторон, стала бесцеремонно обсуждать его вслух, между собой, словно перед ними стоял не живой человек, а экспонат из музея.

– Из Ленинграда… – уверенно произнёс один из местных лидеров, окинув с головы до ног Алишера.

– С чего ты взял? – удивился его товарищ.

– Культурный чересчур… – заключил по непонятно каким признакам опытный профессионал.

– А мы его сейчас проверим! – оживился друг и в следующую секунду, со всего маху, врезал под зад пендаль моему сыну.

– Простите, пожалуйста… – вежливо отреагировал сынуля, вместо того, чтобы влупить хорошенько обидчику сдачи.

От неожиданности юный абориген на некоторое время лишился дара речи. Секунд пять он с раскрытым ртом изучал столь редкостный «экземпляр», после чего, совершенно обалдев от изумления, обернулся к приятелю и ошарашенно подтвердил:

– Действительно… с Ленинграда…

Восточная торговля по-нашенски

Карандаш-сувенир. Бухара, 2014 г

– Нет, папочка, никаких «европ»! Всё, решено: в этом году едем только в Бухару! – категорично отрезала младшая дочь, узнав о том, что свой очередной отпуск я собираюсь провести в странах так называемого Бенилюкса.

И дабы, исключить любую попытку сопротивления с моей стороны, жалобно заскулила:

– Ну, пожалуйста! Последний раз я была там в 4-летнем возрасте… и практически, почти ничего не помню. Боже мой, двадцать лет прошло! А ведь, я там родилась!

Последний аргумент окончательно сломил мою волю.

И вот, настал день, когда я с сыном, невесткой и младшей дочуркой оказались в Благородной Бухаре, которая встретила нас не только нещадно палящим солнцем, выцветшей растительностью, но в то же время, с её древними величественными памятниками архитектуры и яркой пестротой восточных базаров.

Кстати, именно здесь Дебора открыла для себя первое правило: на Востоке следует торговаться!

– Неудобно, как-то… – чистосердечно призналась она своему брату, который грубо отчитал её за то, что она при первой же покупке «выставила всех нас лохами».

– Неужели ты не понимаешь, что это Восток?! – Алишер высоко поднял вверх указательный палец и, застыв в такой позе на пару секунд, снисходительно пояснил сестре.

– К примеру, ты спрашиваешь «сколько это стоит?», он – «десять тысяч сумов». Ты просто обязана урезать наполовину и сказать «пять тысяч»! Он – «ну, хорошо, давай девять тысяч», ты – «шесть», он – «восемь», ты – «шесть с половиной», он – «ладно, пусть будет семь с половиной»… И в итоге, где-то в районе «семи тысяч сум» вы с продавцом сойдётесь. Ясно? – Алишер устало вытер платком выступившие капельки пота на лбу.

– Ясно. – кивнула головой Дебора.

Я тоже, поспешил кивнуть сыну: откровенно говоря, ну, никак не ожидал от него таких познаний и тонкостей в области человеческой психологии и премудростей восточной торговли. Особенно если учесть, что он лишь на пару раз больше посетил Бухару, нежели его сестра.

Вскоре, нам предстоит узнать – как был усвоен первый урок.

Очередная сделка не заставила себя долго ждать: Деборе приглянулся обычный простой карандаш, но… с необычной насадкой на конце, в виде симпатичной головки узбекской куколки, с тюбетейкой и черными косичками.

– Чан пуль? (тадж. «Сколько стоит?») – удивила она бухарской речью не только продавца, но и своего родителя, который лишь приоткрыл рот от изумления.

– Се хазор сум («Три тысячи сум») – улыбнулась продавщица, мгновенно раскусив по акценту российскую туристку.

– Не-е… («Нет») – сдвинула брови моя доченька, памятуя недавние наставления своего братца и неожиданно для всех нас выдала – Чор хазор! («Четыре тысячи!»)

Искаженная улыбка застыла на лице ушлой торговки, которая на целых десять секунд ушла в ступор, онемев при этом окончательно. Со многим ей доводилось сталкиваться на своём веку, но – с подобным… Чувствовалось, какие мучительные процессы происходили в её несчастной головке.

Меж тем, Дебора искоса бросила торжествующий взгляд на братца, который также, как и все вокруг, находился в оцепенении.

Наконец, девушке вернулся дар речи.

– Хоп, майли… («Ладно, хорошо…") – с трудом выдавила она, протягивая Деборе карандаш и с волнением забирая деньги. И уже по-русски добавила – Если Вы так хотите…

Дочь прижала вожделенный сувенир к груди и вся наша компания двинулась дальше по базарной площади. Через несколько шагов я невольно оглянулся назад: бедная продавщица стояла на том же самом месте, провожая нас взглядом. Выражение её лица красноречивее всяких слов свидетельствовало о мучительном процессе, происходящем в её мозгу: «И где же она – всё-таки – меня наказала?!»

– И как же тебя угораздило такое отчебучить?! – поинтересовался я у дочурки чуть позже, когда мы вдоволь посмеявшись над этой историей, попытались разобраться с уникальной логикой.

– Я конечно-же помнила, что нужно торговаться… – вытирая от смеха слезы, призналась Дебора и простодушно пояснила. – Просто, перепутала малость и стала торговаться… в обратную сторону.

Семья

Слева направо: Шухрат, Мавҷуда, Ғани, Гульчеҳра, Ғолиб

Странно, но я никогда прежде не задавался вопросами: «Почему я раньше мог совершенно свободно общаться с любым человеком, не делая никаких религиозных, социальных и иных различий и не разделяя никого на „своих“ и „чужих“? Почему в последнее время я ловлю себя на мысли, что начинаю оценивать и классифицировать своего собеседника, относя его к той или иной категории? Почему я вообще стал бояться людей, предпочитая скорее соглашаться со всеми, лишь бы не обидеть никого и выглядеть вполне лояльным?»

Что это? Откуда оно взялось? Ведь, ранее я за собой ничего подобного не наблюдал?

Есть несколько объяснений этому и одно из них довольно существенное: я родился, жил и вырос в советский период. И этот факт не так-то просто сбросить со счетов. Во-вторых, среда, окружение, двор… Но начать, вероятнее всего, следует всё же с семьи.

С улыбкой представляю себе своего воображаемого биографа, который начал бы примерно так: «Он родился в старинной бухарской аристократической семье…»

И, пренеприменно, тут же следует добавить про интеллигентность. Это обязательно!

Очень возможно, что всё это отчасти и так, но я постараюсь высказаться попроще…

Да простит меня дорогой читатель, но по маминой линии наш род действительно принадлежит к одному из самых почитаемых родов, который принято называть как «ходжа». Термин этот употребляется достаточно часто и имеет несколько значений. Я попытаюсь в общих словах охарактеризовать одно из самых основных.

Согласно собственной идентификации, прослойка ходжей ведет свое происхождение от самых благородных мусульманских родов. Существует огромное множество вариантов их генеалогии, среди которых чаще всего встречаются следующие: от четырех праведных халифов (Абу Бакр, Умар, Усман, Али) или просто от арабских ходжей. В мире ислама прослойка ходжей занимает заметное место. Ходжи являются хранителями традиции, с ними считаются, и пока существует эта прослойка, религиозную и культурную жизнь общины практически невозможно искоренить.

Не случайно, во все времена власти опасались именно их, поскольку они являлись одной из наиболее образованной, мыслящей, а, следовательно, и самой опасной прослойкой мусульманского населения.

Мои предки всегда жили в своем родовом кишлаке, расположенном в 19 километрах к югу от Бухары, который так и назывался Ходжохо (множ. ч. от «ходжа»). Совсем рядом находится райцентр Жондор, по иронии судьбы в советское время переименованный в честь соратника Ленина – Свердлова. Таких совпадений будет ещё много, так что не стОит особо заострять на этом внимание.

Все мои предки обладали исключительными и необыкновенными способностями, которыми были наделены свыше, но особенно славились своим лечебным исцеляющим талантом. По сию пору в нашем доме жива ещё легенда, согласно которой мой пра-прадед обладал такой чудодейственной силой, что однажды посох, который старик с силой воткнул в землю, через короткое время пустил корни, превратившись в огромный и пышный тутовник. Говорят, что это дерево и сейчас продолжает благополучно цвести.

Мама (справа) с подругой. Фото кон. 40-х гг. ХХ в.

Мамин букет

Ма-ма мы-ла ра-му…

Это – мы-ло.

(Из Азбуки советских времен)

Мама – Робиа Рузиевна – учительница начальных классов.

Мама…

Всю жизнь она будет ассоциироваться с цветами, духами и… мылом. Сейчас попробую объяснить…

Мои родители поделят свою жизнь поровну: между семьёй и любимой работой. Так, если отец не мыслил себя вне стен родной редакции, то мама без остатка посвятит себя школе, являясь первой учительницей для многих детишек, которые учились в узбекских классах. Сколько поколений учеников, она научит читать, писать и считать за всю свою тридцатипятилетнюю трудовую деятельность, мне так и не удастся выяснить.

Зато, хорошо запомнился тот день, когда я впервые пошел в первый класс.

Первое сентября 1964 года. Мы идём вдвоём: я и мама. Она держит меня за руку и рассказывает о предстоящей учебе, о школьной дисциплине и о том, что теперь я уже совсем взрослый и, следовательно, вполне ответственный человек, который обязан отвечать за свои поступки. Под ногами, кое-где, попадаются желто-оранжевые листья. Меня ни на секунду не покидает праздничное настроение и радостное ощущение чего-то торжественного и очень важного, которое должно вот-вот свершиться. Запомнились белые мамины носочки и её желтые туфли. А ещё – мамины глаза. Они светились тихой радостью и переполнявшей гордостью за своего сына.

Мама могла совершенно легко взять меня в свой класс, став одновременно моей первой учительницей. Но, определила меня в русскую школу. И за это я ей буду благодарен на всю оставшуюся жизнь.

В отличие от своих коллег, она никогда не прибегала к указке, как к воспитательному орудию многих учителей, никогда не оскорбляла своих учеников бранными словами, не говоря уже о рукоприкладстве, что нередко имело место быть в обычных национальных школах.

Поэтому неудивительно, что, став уже совсем взрослыми и вполне состоявшимися личностями, многие из её бывших учеников будут наведываться к нам домой, чтобы выразить своей первой учительнице почтение и теплые слова благодарности.

Но особенным днём в нашем доме был, конечно же, международный женский день 8-е марта. Во второй половине дня, когда мама возвращалась с работы, во дворе нашего дома можно было застать удивительную картину. Впереди, утопая в зелени бесчисленных букетов, идёт моя мама, а рядом, по обеим сторонам от неё, шествует почётный эскорт сопровождения, состоящий из её маленьких учениц, которых едва можно разглядеть из-за огромных охапок цветов.

Через минуту, вся наша квартира благоухала ароматами полевых цветов, тюльпанов и садовых роз, источая из себя терпкие запахи гиацинта и душистой сирени, гладиолусов и белоснежных лилий. Наконец, разобравшись с цветами, мама переходила к подаркам, которыми были набиты две огромные сумки, обтянутые кожзаменителем. В основном это были дешевые духи «Кармен», «Гвоздика» и одеколоны «Шипр», «Тройной». Иногда попадались и «экслюзивные» экземпляры, вроде «Красной Москвы» или «Ландыша серебристого». Наконец, на свет извлекался самый главный стратегический продукт – мыло. Туалетное и хозяйственное, с этикетками и без. Вскоре, на столе образовывался внушительный курган из различных брусочков и «кирпичей», который затем постепенно рассасывался, перебираясь в многочисленные шкафчики и полочки, заполняя собою всевозможные этажерки и сундучки.

Домочадцы же, прекрасно осведомленные о том, что во многих семьях со скромным достатком, невероятным образом прочно закрепился в сознании ассоциативный ряд «учительница – знание – чистота – мыло» (тем более, что самое дешевое мыло стоило 6 копеек), в этот момент испытывали двойственные чувства, подшучивая над мамой:

– Конечно: ходим, грязные и не мытые, вот и дарят нам мыло…

Естественно, больше всех смеялась мама…

Пройдёт немало лет. Как-то, будучи на пенсии, мама сунется за очередным куском мыла и… надолго застынет в изумлении: заветный ящичек окажется пуст.

И тут я вдруг замечу, как глаза её увлажнятся, и по щеке сползёт ностальгическая слезинка.

– Надо же! – тихо прошепчет мама. – До меня только что дошло: я поймала себя на мысли, что никогда в жизни не покупала мыла. Обыкновенного куска мыла!

И, в следующую секунду, взглянув на моё недоуменное и вытянутое лицо, она не сдержится и громко зальётся своим неповторимым смехом.

Немного о колоде и кочерге

Бабушка Ноиля (по материнской линии)

Мне часто вспоминается моя бабушка с ее худыми натруженными руками, сетью испещренных, с выпуклыми прожилками, вен. Теперь, когда ее не стало, я все больше и больше осознаю и заново переоцениваю эту кроткую и до невозможности скромную личность. После нее мне более не приходилось встречать в своей жизни людей подобного типа. Да они и не вписываются в нашу сегодняшнюю действительность с ее холодной расчетливостью и потребительством.

Даже, придя в гости к нам домой, к своей дочери (моей маме), она умудрялась с собой в тряпочке принести немножко мяса, дабы не обременять своим присутствием наш семейный бюджет.

Она вставала затемно, в пять часов утра и, приоткрыв дверь своей комнаты, садилась незаметно у окна и молилась.

«Рано утром ангелы разносят по домам благую долю („ризк“), которую важно не проспать» – частенько говаривала бабушка. На всю жизнь западут мне в душу её слова, которые она, в свою очередь, слышала от своих родителей: «Хоб – бародари марг» («Сон – брат смерти»).

Мне очень хочется верить, что там, на небесах, её душа сполна вознаграждена и кружится в восхитительном хороводе, состоящим из ангелов и херувимов. И, если не она, то кто же ещё..?

Помню, как после школы я заскакивал к дяде, где она жила. С ошхоны (кухни), как всегда, несло обалденными ароматами, от которых кружилась голова. Иногда, я заставал бабушку за приготовлением домашней колбасы из ливера. Швырнув ранец подальше на тапчан, я вбегал в святое святых и бросался на шею моей милой и доброй волшебницы.

Молча чмокнув в лоб, она несколько отстраняла меня от себя для того, чтобы получше разглядеть внука. Вдруг, её недоуменный взгляд останавливался на моей школьной «удавке».

– Конец света близок. – тихо произносила моя бедная бабушка, задумчиво уставившись на мой ярко-оранжевый галстук и изумленно покачивая головой. – Что означает эта красная тряпка?

– Это не тряпка! – обижался я, внутренне усмехаясь над отсталой бабулей. И гордо пояснял: – Это пионерский галстук. Он означает, что мы – пионеры – помогаем строить коммунизм!

– Коммунизм? – широко раскрыв глаза, ещё больше удивлялась бабушка.

– Ну да! – разжевывал я ей элементарные вещи, понятные даже первокласснику. – Светлое будущее! Скоро всё станет общим и бесплатным, и мы заживем ещё лучше!

– Да-а… совсем близок… – грустно констатировала она, вероятно припоминая слова древних предсказателей о признаках конца светопреставления и уставившись куда-то вдаль. – Правильно говорили родители… «будете грызть рога и копыта, и радоваться».

Мне же, казалось, что речь идет о «светлом будущем».

Однако вскоре, вновь опустившись на грешную землю, она спешила накормить своего внука.

Вдоль стены стелилась кўрпача, посередине – накрывалась скатерть-самобранка («дастархан») и – наконец – бабушка вносила огромное широкое блюдо, с нарезанной домашней колбасой («хасип»). Рядом остужалась бесформенная «ишкамба» (колбаса из желудка и всевозможного сбоя), источая из себя безумный аромат в облачке легкого аппетитного пара.

Совершенно естественно, что всякая школа, а вместе с нею и коммунистические идеи, на это время начисто выветривались из юной башки пионера.

Наставала пора наслаждаться реальным и настоящим. Коммунизм – когда ещё настанет, а аппетитная домашняя колбаса – вот она, тута вся, перед глазами…

Помню, как я смеялся и искренне недоумевал, – почему она, сидя на корточках и поставив перед собой деревянную колоду («кунда»), рубит и измельчает на ней старым специальным широким ножом («корди ош») мясо. Ведь, для этого специально люди давно уже придумали мясорубку, которая за считанные минуты перемолотит любое мясо? Но бабушка никогда не спорила. И продолжала методично и однообразно отстукивать и совершать, вошедшие в привычку, движения.

И даже потом, уже сидя за ужином и нахваливая изумительные по вкусу блюда, приготовленные ее искусными руками, я продолжал удивляться ее терпению и усидчивости, не понимая самого главного – все самое вкусное готовится исключительно вручную, и никакая мясорубка, никакой самый совершенный агрегат не в состоянии заменить собою обычные человеческие руки. Это до меня дошло позднее, когда мне перевалило за сорок.

И вообще, я обратил внимание, что почти все блюда бухарской кухни держатся исключительно «на руках» и это, конечно же, неудивительно. Традиции, особый многовековой уклад и преемственность в передаче опыта последующим поколениям не могли не наложить особый отпечаток на бухарцев во всем, не исключая и такую область, как кулинария. Здесь, пожалуй, наиболее ярко и рельефно ощущается и проявляется эта связь с предыдущими поколениями. Для этого достаточно будет войти практически в любой дом Старого города, где до сих пор можно увидеть на кухне многочисленную утварь и предметы, изготовленные кустарным способом. И все они находят свое применение в деле, а не лежат на полках как антиквариат.

Я очень сожалею, что очень поздно стал проявлять интерес к подобного рода вещам. Потому, что сейчас в молодых семьях многое из того, что осталось нам в наследство от наших бабушек и дедушек, стало постепенно вытесняться предметами и агрегатами современной промышленности. Нет, я не за возврат к прошлому и техническая революция не будет стоять на месте. Это понятно. Как понятно и то, что с исчезновением старинной утвари, предполагающей со стороны человека личное участие и заменой ее новейшими технологиями, ради экономии времени и дешевизны труда, без сомнения мы теряем нечто более ценное, чем просто «бабушкина колода» или «дедушкина кочерга».

Вот почему я радуюсь тем небольшим «островкам», которые остались не завоеванными научно-техническим прогрессом. Рискну даже произнести крамольную мысль, что закралась мне в этой связи в голову: мне кажется, что каждое новое достижение научно-технического прогресса (пылесос, стиральная машина и т.д.), привнося в наш дом облегчение, одновременно также способствует притуплению приобретенных, в свое время, полезных навыков и ведет к лености всего организма, расхолаживая и приводя в отдельных случаях к полной и окончательной деградации личности. В итоге, человеку лень не только пошевелить рукой, но даже собственными мозгами.

А последние также нуждаются в некотором упражнении, дабы мы не потеряли окончательно способность правильно думать и мыслить.

Родословная по отцу

Генеалогическое древо семьи Саидовых

По отцу же, можно сказать, наш род происходит от сейидов – (араб. – вождь, господин, глава) почётный титул у мусульман для потомков пророка Мухаммада (сас), но это, конечно же, не так. Хотя, по одной из сомнительной версий, наш род ведет свою генеалогию от учителя Баховаддина Накшбанди – Амира Кулола.

Наша фамилия объясняется достаточно просто. В советское время жить без фамилий и без паспорта было не только невозможно, но и безнравственно, аморально и даже преступно. Что же придумали большевики? А ничего особенного: имена всех старших членов и глав семей просто превратили в… фамилии. Таким образом, проблема в одночасье была снята с повестки дня и все, чьи деды звались Юсупами, отныне стали именоваться Юсуповыми, Ахмады – Ахмадовыми, Махмуды – Махмудовыми и так далее. Так мы и стали Саидовыми.

Мой прадед Саид и его семейство. Бухара, 1932 г.

Как известно, самое трудное – писать о своих. Сложно оставаться беспристрастным, когда дело доходит до родных и близких. Какой уж тут, к черту, объективный взгляд; разве могут иметь хоть какие-либо недостатки и изъяны наши папы, мамы, бабушки и дедушки? Бред, да и только.

И, все же, я рискну совершить робкую попытку – представить, насколько это возможно, со стороны биографию своих предков. Вернее, даже не биографию, а некоторые фрагменты и обрывки из баек, что имеют место быть почти в каждом доме.

Мой прадед был репрессирован и умер в тюрьме Занги-Ато (под Ташкентом) в 1938 году. При каких обстоятельствах он умер и где похоронен – неизвестно. Известно только, что его сын кори-Ахад встречался с сокамерниками прадеда: они показали сыну могилу отца (скромненький холмик, без каких-либо опознавательных табличек, над которой была прочитана молитва) и передали ажурную тонкую накладку в форме круглого орнамента, сделанную из серебра и украшавшую некогда верхнюю часть футляра (носкаду) для хранения среднеазиатского табака (носвой). Кори-Ахад признал эту вещь и сохранил её как память об отце (нишона).

На оборотной стороне этой фотографии рукою моего прадеда Саида карандашом сделана запись арабской вязью. В пронумерованном порядке перечислены все члены семейства. Удалось прочитать текст полностью. Первый справа внизу – мой отец – Саидов Бахшилло Абдуллаевич в 7-летнем возрасте (1925—1991). Но правильнее, пожалуй, будет начать мое повествование не с прадеда, а с его отца, то есть прапрадеда, которого звали Юсуф.

Юсуф

Бухара, 2006 г.

О прапрадеде информации накопилось совсем немного, однако, и то немногое, что удалось узнать, завораживает своей поистине мистической историей, и, отчасти, проливает свет на некоторые традиции нашего рода, поддерживаемые многочисленными потомками и по сей день.

Достоверно можно утверждать только то, что родился он в первой половине XIX-го столетия, приблизительно между 1835 – 1845 годами. Каков был социальный статус семьи, где родился Юсуф, нам неизвестно, но уже к 20 -25-ти годам он сам становится отцом семейства и, судя по тому общеизвестному факту, что где-то в 1870 – 1875 годах он покупает дом (который и по сей день стоит и входит в число старинных домов, охраняемых государством) и нанимает для росписи главной залы художников (что мог себе позволить не каждый рядовой горожанин), можно смело сделать вывод, что происходил он далеко не из бедной семьи.

Семейное предание гласит: мой прапрадед Юсуф долгое время не мог обзавестись потомством – дети рождались, но постоянно умирали, не достигнув и года. Это было довольно частым явлением в Средней Азии с её высокой детской смертностью и уровнем тогдашней медицины, растерявшей, к тому времени, свою былую славу и утратившей многие старинные методики и разработки.

И вот, когда он уже был на грани своего отчаяния, на его жизненном пути встретился святой старец (пир), который и дал Юсуфу свое благословление. В знак благодарности, прапрадед дал обет, заключавшийся в намерении, что, если у него родится наследник, то семь поколений будут совершать ежемесячный ритуальный обряд, именуемый как «хатми ёзда» или ещё иначе «хатми пир», прославляя Аллаха и воздавая благодарные молитвы-поминания за упокой праведной души святого, его учителей и всего его рода.

Общеизвестно, что во многих богатых семьях, окруженной всяческой заботой и негой, дети, тем не менее, довольно часто умирали. В то время, как дети бедняков могли чуть ли не с пеленок босиком ходить по снегу и «умудрялись» при этом не только не умереть, но и не заболеть. В связи с этим у каждого народа на сей счёт имелись свои приметы и обычаи. В конкретном случае это выглядело так:

Чтобы ребенок, родившийся в богатой или состоятельной семье не умер, его сразу же после родов отдавали в бедную семью, а по истечении некоторого времени (возможно, нескольких месяцев) вновь выкупали у ней собственного же ребенка, проколов ему предварительно ушко и повесив на него обычное медное колечко. Смысл понятен и, полагаю, не требует особых комментариев.

Не домысливая от себя (то ли так посоветовал моему прапрадеду старец, то ли – по общему принятому в то время преданию), могу сказать лишь, что при рождении очередного ребенка (моего прадеда – Саида), Юсуф поступил именно таким образом.

По воспоминаниям моей тети (Робии) и отца (Бахшилло),они часто, сидя на коленях у своего деда (Саида), играли с его простым круглым колечком, проколотом в раннем детстве в правом ухе – признак раба божьего (куль). Этим объясняется одна из приставок к имени прадеда – Саид-куль.

Вот, пожалуй, и все, что касается моего прапрадеда Юсуфа. Можно только добавить, что вероятнее всего у него имелась ещё и сестра (возможно жила в квартале Суфиён). По воспоминаниям тети-Робии, она неоднократно бывала в доме, и прадед Саид звал её «амби суфиёни». Это все, что я могу сказать о прапрадеде.

Саид

Прадед Саид со своей супругой Эркаой

О прадеде Саиде (от которого и произошла наша фамилия – Саидовы) информации накопилось немного больше.

Здесь я вынужден сделать отступление с тем, чтобы высказать свое мнение, касающееся экскурса в прошлое и родословных в частности.

Не секрет, что с распадом Советского Союза и обретением своей независимости её бывших республик, во всех странах ближнего зарубежья, да и в самой России активно пошел процесс самосознания своей нации, её истинной истории, культуры и так далее. Одним словом – пошел процесс обратный тем целям и задачам, что были провозглашены на XXVIII съезде КПСС.

Вполне естественным на этом фоне выглядел интерес простого народа к истории своей страны, города и, в конечном счете, своей семьи. Нам вдруг всем надоело быть «Иванами, не помнящими своего родства». Посрывав пионерские галстуки и комсомольские значки, и демонстративно сжигая свои партбилеты, мы сломя голову кинулись в храмы, мечети и синагоги, вспомнив «вдруг», что мы «некрещеные», «необрезанные» и т. д. и т. п. И если раньше, мы с презрением смотрели на человека с примесью «буржуйской» крови, то сегодня с неменьшим остервенением принялись копаться в архивах и библиотеках, чтобы найти хоть малую каплю этой самой крови, поскольку это, оказывается престижно и возвышает тебя над окружающими.

Нет, что ни говори, но все мы – дети страны Советов! Настолько глубоко и сильно въелась эта система в нашу жизнь, в наше сознание, в нашу кровь и плоть, что, в конечном итоге, оказав своё пагубное влияние на все наше мировоззрение, она способствовала тому, что мы в основной своей массе утратили главное – элементарную культуру. Культуру вообще, какую бы область человеческих отношений ни взять!

Теперь, куда ни кинешь взгляд, одни князья да графы. Ну, на худой конец, барон.

Заказать себе герб? Нет ничего проще – надо только раскошелиться. То, что покупаются звания, чины и подделываются родословные – этим сейчас никого не удивишь. Из одной крайности мы кинулись в другую. Впрочем, что ещё можно было ожидать от вчерашнего пролетария, наивно доверившегося бессовестным политикам, которые не только нарисовали в его бедном воображении бредовую сказку о всеобщем равенстве и братстве, но и убедили этого гегемона в том, что именно он и будет являться истинным героем и хозяином на Земле. В результате, добросовестно донося на вчерашних притеснителей (а также и друг на друга), клянясь в верности вождям мировой революции, эта значительная прослойка активно способствовала методичному истреблению лучшей части собственного народа, ассимилируя генофонд нации своей кровью и отравляя новое подрастающее поколение своим сознанием, приведя, в конечном счете, его к теперешнему моральному облику.

Одно время, то же самое наблюдалось и в Средней Азии, в частности в Бухаре. Кого ни спросишь, – выясняется, что его прапрадед был кози-калон (Верховный судья) в Бухарском Эмирате. Хорошо, что ещё хватало совести и разума не посягнуть на должность Кушбеги (Министр) и самого эмира Алим-хана.

Возвращаясь в русло нашего разговора, могу лишь отметить, что мои предки являлись самыми обыкновенными бухарцами, со всеми присущими – как и всем людям – недостатками и достоинствами. К числу последних, коими обладал мой прадед Саид, следует отнести: образованность и исключительная начитанность, благородство и великодушие, доброжелательность и гостеприимство, что, впрочем, являлось отличительной чертой подавляющего населения некогда прославленной Бухары. Не случайно одним из распространенных эпитетов этого города служит эпитет «Бухоро-и-Шариф», то есть «Благородная Бухара».

Судя по характерным чертам на представленной читателю семейной фотографии, любому станет понятно, что корни его супруги также восходили к древнейшим бухарским семьям. Одно только её название – Эркаой – уже красноречиво говорило само за себя: так называли баловней и любимых чад в благородных семьях.

Вообще, как мне удалось узнать из разных источников, прадед мой являлся уникальной личностью, поскольку был одарен множеством талантов. Среди них, в первую очередь, следует отметить его познания в области медицины: он был неплохим лекарем (табиб) и у него дома хранились древние книги по медицине (которые после его ареста будут изъяты работниками НКВД). По воспоминаниям моей тети-Робии, в зимнюю пору, во время стирки, прадед, из каких-то, одному ему ведомых, снадобий, скатывал маленькие темные кружочки, похожие на тесто и давал их принять своим невесткам с тем, чтобы они во время стирки (а стирка, в любое время года, происходила во дворе дома) не простудились.

Помимо медицины, прадед Саид неплохо разбирался в музыке и литературе, был неплохим шахматистом. Одним из его постоянных друзей являлся известный в интеллигентской среде города Мукомил-махсум, который (по одной из версий) приходился родным дядей со стороны матери (тагои) небезызвестному по историческим учебникам Файзулле Ходжаеву.

По описаниям очевидцев, когда Мукомил-махсум и его жена, которую звали Мусабийя, приходили в гости к прадеду, в доме всегда царила возбужденно-торжественная атмосфера. Со стены снимался тар (муз. струнный инструмент), на котором, кстати, прадед весьма недурно играл, и вся атмосфера внутреннего дома (даруни хавли) наполнялась мелодиями и песнями шошма; ома. Затем декламировали по очереди стихи Хофиза, Руми и Саъди. Иногда играли в шахматы. Одним словом, умели наши предки с чувством, толком и с пользой проводить свой досуг.

Ниже, мне хочется привести две истории, сохранившиеся в памяти более старшего поколения, которые помогут читателю раскрыть некоторые черты характера и дать представление о моих предках под несколько необычным ракурсом. Итак,

История куропатки

Фрагмент декора бухарского дома

В раннем детстве у моего прадеда Саида была куропатка. Да, да – обыкновенная живая куропатка, за которой он трепетно ухаживал: чистил клетку, кормил, вовремя менял для неё воду.

Так уж, случилось, что однажды она «умудрилась» вырваться из клетки и улетела: то ли дверцу забыли закрыть, то ли ещё по какой причине…

Шестилетний мальчик, коим на тот момент являлся мой прадед, этот факт воспринял как настоящую трагедию. Горе ребенка было безутешным.

В 70-х годах XIX столетия отец ребенка (мой прапрадед Юсуф) купил дом и для росписи главной залы нанял мастеров по живописи и миниатюре, которые принялись расписывать стены и ниши согласно канонам и требованиям живописи своего времени.

Прадед Саид помогал мастерам по мере сил своих: он держал баночки с разведенными красками и, по требованию мастеров, подавал и менял их. При этом он продолжал плакать и сокрушаться о своей невосполнимой потере. Тогда один из мастеров, желая хоть как-то утешить мальчика, сказал ему:

– Не надо плакать. Хочешь, я сейчас-же верну твою любимицу в дом? – и в ту же минуту принялся писать изображение куропатки, которую разместил в левой части центральной ниши. А чуть позже, для уравнения композиции, пририсовал справа и ласточку.

С того времени прошло почти полтора столетия. Прадеда моего давно уже нет на этом свете, а куропатка всё ещё продолжает красоваться на прежнем месте, воскрешая к жизни трогательную и немножко печальную историю относительно недавнего прошлого и навевая на грустные философские мысли о бренности человеческого существования…

История невесток

Бухарские невестки

Если первая история умиляет своей трогательной наивностью, то вторая заставляет нашего читателя в некотором роде пересмотреть свои стереотипы, касающиеся Востока и восточной женщины в частности.

Достоверно известно, что у прадеда Саида было четверо детей: трое сыновей и одна дочь Адолат, которая умерла молодой в возрасте 27 лет. Имена сыновей также начинались на букву «А». Старшего звали кори-Ахмад, среднего – кори-Ахад и младшего – просто Абдулло-махсум. Приставка «кори» означала, что обладатель сей приставки в совершенстве владеет кораном и, естественно, знает его наизусть. Можно себе представить, как высоко чтили в такой семье моральные и нравственные ценности ислама. В описываемый период все трое сыновей были уже женаты и, следовательно, у прадеда было три невестки. Если старшая из них была уже, что называется, с опытом: знала все тонкости этикета, правила ведения домашнего хозяйства и вообще вела себя сдержанно, то младшие невестки считали, по-видимому, что ещё можно позволить себе кое-какие шалости и некоторую вольность в своих поступках. Особенно ярко эти качества были выражены в характере самой младшей невестки, то есть моей бабушки. Благо родом она была горной таджичкой (куистони) и, вероятнее всего, кровь вольнолюбивых горцев никогда не остывала в её венах.

Среди многочисленных ремёсел, коими в совершенстве владел мой прадед Саид, следует упомянуть ещё одно – виноделие. В верхней части дома (боло-и-хона) хранились многочисленные глиняные кувшины (хум) с приготовленным вином (май) и различными напитками (шарбат).

Однажды, когда прадед, по обыкновению, в очередной раз молился в квартальной мечети «Дўст-чурогоси», что находилась прямо напротив дверей дома, до его слуха донеслись крики невестки (моей бабушки). Надо ли объяснять, что такой проступок по всем нормам шариата и правилам мусульманского общежития мог расцениваться только как неслыханная дерзость и чуть-ли не вызов обществу. Не говоря о том, что честь семьи была крепко подорвана. Поэтому прадеду пришлось прервать молитву и срочно возвратиться домой, дабы выяснить причину случившегося.

Оказалось, что обе младшие невестки прадеда, пробравшись в верхнюю часть дома и, перепробовав по глотку из каждого кувшина, прилично захмелели. Самую младшую невестку так захватил кураж, что она стала бить ладошками в стены дома и, притоптывая и смеясь, кричать: «Дузд даромад, ду-узд!!»(«Воры зашли, во-оры!!»)

За эту провинность прадед наказал невестку по всей строгости: он запретил ей выходить из своей комнаты и на неделю запретил носить ей обед. Тем не менее, средняя невестка из жалости и солидарности, тайком от домашних, потихоньку носила «передачки» моей бабушке.

Бабушка-Рахима

Бабушка-Рахима (по линии отца). Автор фото – Лазарев /Кошкин/ И.В.

Моя бабушка (со стороны отца) была горной таджичкой (кўистони). Отца её звали кўр-Ашур (слепой /одноглазый/ Ашур). Знаю ещё, что у неё был брат – Ғаюр.

Семейное предание сохранило историю её замужества.

Незадолго до революции, мой прадед Саид, по обыкновению, отправился в подведомственный ему округ (вилоят) в один из южных районов Бухарского ханства (совр. территория Таджикистана), для сбора налогов. Являясь официальным чиновником эмирата, он добросовестно справлялся со своими функциями: в его обязанности входило взимание традиционных податей с местного населения.

Так уж, получилось, что бедный Ашур не смог выплатить дань. В качестве компенсации, он предложил моему прадеду свою единственную дочь Рахиму, которой едва исполнилось девять лет. Девочка приглянулась Саиду, который давно подыскивал для своего младшего сына Абдуллы покладистую супругу. Сделка состоялась и таким образом моя бабушка очутилась в столице эмирата, досточтимой и благородной Бухаре.

Вскоре была совершена помолвка. «Жениху», то есть моему деду на тот момент было всего тринадцать лет, «невесте» – неполных десять. Пройдёт ещё немало лет, прежде чем они вступят в законный брак. До этого времени они вместе будут играть в куклы и различные детские игры.

Оставаясь преданной и образцовой женой, бабушка была на редкость бойкой и строптивой: видать кровь вольнолюбивых горцев давала о себе знать. Между прочим, она будет одной из ярых активисток, отстаивающих женские права, кто бесстрашно отважится в числе первых бросить в большевистский костёр свою паранджу.

Мою любовь к ней она испытывала своеобразно.

Однажды, когда мы остались с ней вдвоём, она прикинулась безнадежно больной (а может быть, и в самом деле слегка приболела). Лёжа на кровати, она закатила глаза и стала декламировать жуткие для меня строчки, красноречиво свидетельствующие о том, что моя бедная бабуля вот-вот готова отправиться в иной мир:

– Тобути сурх-у сафед… («Красно-белые погребальные носилки…»)

Восьмилетний я, в ужасе заламывал свои руки и слёзно просил её прекратить эту «лебединую песнь». Едва дождавшись отца, который пришел с редакции на обед, я тут-же чистосердечно (как Павлик Морозов) всё выложил ему. Словом, «заложил» пацан бабулю. Реакция родителя была вполне естественной:

– Она, бачая тарсида истодааст-ку. (Мама, Вы пугаете ребенка).

Бабуля в ответ довольно улыбалась, гладя меня по головке: «экзамен» на проверку чувств был выдержан мною на «отлично»…

К старости в ней проснётся властность: довольно часто моему миролюбивому и одновременно озорному деду, страдающему различного рода чудачествами, будет доставаться от строгой супруги.

– Йе, пирсаги беҳайё! («У-у, старый бесстыжий кобель!») – бывало не сдерживалась бабушка, после очередной выходки своего супруга, когда тот, подкрасив сурьмой свои глаза, усаживался на суфу у ворот дома и, игриво «строя глазки» случайным прохожим дамам, вводил последних в шок и оцепенение.

Нас – внуков – она любила, но при этом была чрезвычайно строга, поскольку всегда и во всём она уважала порядок. Завоевать её симпатии было делом не из лёгких.

Тем не менее, в редкие минуты расслабления, она, растрогавшись, предавалась откровениям и рассказывала нам свои детские истории.

Вот она расправляет мою детскую ладошку в своей пухлой руке и медленно водит по кругу указательным пальцем, неторопливо приговаривая:

Ну совсем, знакомое любому россиянину:

И в конце, точно также, взяв за мизинчик, бабушкина ручка взлетает высоко вверх. Мы с бабулей заливаемся смехом, нам весело и хорошо…

Мне запало в душу лишь единственное её стихотворение, которое, почему-то, запомнилось полностью. Как я понял, это очень старый фольклор, который бабушка сохранила в своей памяти ещё с детских времён. По всей вероятности, он не сохранился даже на её исконной родине. Я имею в виду такие центры Таджикистана, как Оби Гарм, Дасти Шўр и Файзобод.

Существует ещё один вариант перевода данного стиха, сделанный А.Хасановым и который, по всей вероятности, следует считать более верным:

Моей бабушки не станет 2-го марта 1984 года. В тот самый день, когда я, находясь в четырёх тысячах километров от неё, в Ленинграде, буду справлять свою свадьбу.

– Горько! Горько!! – будут кричать мои новые родственники.

А утром мне позвонит сестра и мне действительно станет горько.

Абдулло

Дедушка Абдулло. Нач. 60-х гг. ХХ века

Как это ни странным может показаться со стороны, но о дедушке своем я знаю меньше, чем о прадеде. И это несмотря на то, что я его хорошо помню, ведь когда он умер, мне было уже почти десять лет. Особенно запомнилась его щетина, шершавая и неприятно колючая, чего не скажешь о самом дедушке: это был чрезвычайно беззлобный добродушный человек, у которого улыбка почти не сходила с лица. И если он смеялся, то смех у него выходил тихий, почти беззвучный, как бы про себя, и только часто-часто вздрагивающие плечи и колыхающийся живот выдавали его в тот момент. Казалось, ему абсолютно ни до чего нет дела, словно он случайно попал в этот мир, и удивляется тому, как копошатся вокруг люди, озабоченные и с серьезным видом обсуждающие свои ежедневные проблемы, о которых совершенно и не стоит говорить. Даже, когда после смерти прадеда окружающие указывали на то, что нужно оформить документы дома на себя, он смеялся и говорил: «А кому это надо? Здесь и так меня каждый человек в округе знает». И был прав, поскольку «слава» за ним была прикреплена, как за чудаковатым и несколько странноватым типом.

К примеру, он мог, обильно накрасив сурьмой глаза, и сев на суфу рядом с домом, «строить» глазки проходившим по улице ошарашенным женщинам, которые не знали – как на это следует реагировать. Или же, сидя спокойно и неподвижно продолжительное время, он «вдруг» резко вскакивал с возгласом: «Ё Рабби!» (О Господи!). Происходило это именно в тот момент, когда мимо него проходила ничего не подозревавшая молодая женщина (ну что можно было ожидать от смиренно греющегося на солнце старика?). Реакции дедушкиных «жертв» были самыми различными, но все они обходились без «скорой помощи». Домашние обсуждения его поступков постоянно сопровождались взрывом негодования и осуждения со стороны бабушки и с не меньшим взрывом хохота со стороны остальных домочадцев. Сам же виновник сидел, низко потупив голову, с чувством вины и казалось, каялся и плакал. И только присмотревшись поближе можно было заметить слегка вздрагивавший как холодец живот и глаза, полные слез. Но, судя по озорным огонькам в глазах, можно было с уверенностью заключить, что то, были не слезы раскаяния.

Впрочем, и до настоящих слез его тоже можно было довести легко. С этим успешно справлялся его сын (мой отец). Просто, как и у каждого нормального человека, у дедушки было своё слабое место. И этим слабым местом был… его отец. Вернее, упоминание об отце. Но проходил этот номер только после двух-трех стопок, распитых вместе с сыном. Мой отец работал в редакции, которая, находилась недалеко от дедушкиного дома, и поэтому обедать папа приходил к своему родителю. Тот заранее ждал своего единственного сына, приготовив предварительно плов и поставив заранее водку в морозильник. И вот, после двух-трех стопок, отец, как бы случайно и незаметно сводил тему обсуждаемой беседы в «нужное русло», вспоминая о том, «каким хорошим, трогательным и удивительно заботливым был у него дедушка» и т. д. и т. п. Дедушка в таких случаях не заставлял себя ждать: слезы искреннего раскаяния, текли по щекам шестидесятипятилетнего старика, и их нельзя было остановить. При этом, дедушка сидел совершенно точно так же, как давеча, когда его ругали, и точно также сотрясалось его тело, и точно также «ходил» его живот, но при всем этом разница была очевидна: перед вами сидел глубоко скорбящий по своему отцу человек, несчастный и чересчур остро осознающий свою вину перед родителем. Всем взрослым вокруг почему-то делалось смешно и весело. Отца это забавляло, и он смеялся со всеми. И только мы – маленькие дети – разделяя дедушкино горе и желая хоть как-то помочь ему, умоляли нашего отца замолчать. В конце этого спектакля дедушка незаметно для себя и окружающих тоже переходил на смех, что делало финал веселым и оптимистичным.

Удивительное дело! Но это же самое «оружие» потом так же исправно работало и против самого нашего отца, когда дедушки не стало. Только на месте дедушки сидел мой отец, а «заправлял» всем ходом пьесы уже мой брат. Либретто же и фразы оставались прежними. Что значит сила классики!

Прошло уже более четверти века с тех пор, когда дедушки не стало, но я, почему-то, до сих пор хорошо и отчетливо в деталях помню тот день – 11 марта 1967 года. Меня разбудили очень рано, было еще темно. Отец с мамой о чем-то тревожно перешептывывались, собирая в узел какие-то вещи. Какая-то тяжелая и мрачная атмосфера царила в доме, и на душе мне было неприятно. Потом, уже в дедушкином доме, я помню множество знакомых и незнакомых мне людей со скорбными лицами. Помню женщин в белых платьях с белыми же косынками (традиционный траурный цвет), стоящих и причитающих в отведенной для них части дома. Помню, как я со страхом подошел к окну, за которым лежал завернутый в саван мой дед.

А ещё очень хорошо помню, как бабушка подойдя ко мне, всё говорила: «Плачь, твоего дедушки больше не стало. Плачь, ну почему же ты не плачешь?» Мне было стыдно, что в такой день я не плачу вместе со всеми, но я ничего не мог с собой поделать. В горле стоял какой-то ком и мешал мне плакать.

И ещё один фрагмент стоит перед глазами: когда дедушку опускали в могилу, отец, вытирая платком слезы, как-то сосредоточенно смотрел, словно отмечая для себя – правильно ли кладут могильщики тело деда и удобно ли будет последнему там лежать.

Бахшилло

Отец – Бахшилло

Мой отец поровну поделил свою жизнь между собственной семьей и не менее родной его сердцу редакцией «Бухоро хакикати» («Бухарская правда»), которой он отдал более 30 лет своей жизни, проработав в ней сначала в должности ответственного секретаря, а затем заместителя редактора этого главного рупора местного обкома партии.

Назвать его высококлассным профессиональным репортером или талантливым журналистом я бы, все же, поостерегся, хотя на лацкане его пиджака постоянно красовался значок – члена союза журналистов СССР, которым он, кстати, очень дорожил, хотя и старался не показывать виду. Зато он был, что называется, настоящим газетчиком и очень гордился этим. То есть, он был тем ремесленником (в лучшем смысле этого слова), который умел и любил «делать» газету. Ни одна полоса не попадала в окончательную верстку, не пройдя отцовской правки.

Следует отметить, что в советскую эпоху очень тщательно следили не только за грамматическими и орфографическими ошибками, которые в иные времена могли стоить места, а иногда и головы (знаменитое «главнокомандующий», с опущенной буковой «л» и другие); важна была даже не только и не столько сама цензура (ибо, этой адской машине в «брежневские» времена не могло ничто существенно противостоять); не менее важны были нюансы совершенно иного характера, а именно: в каком порядке следует перечислять в газете членов Политбюро ЦК КПСС, какую фотографию помещать на «главную», как быть, если главных новостей сразу несколько и ещё многое другое. А поскольку, «мышиная возня» в Кремле никогда не затихала, то и угадать – как правильно «расположить фигуры» – было под силу далеко не каждому. Здесь требовался аналитический склад ума и немалое мужество – возложить на свои плечи серьезную ответственность за принятое решение с тем, чтобы затем держать ответ перед идеологическим отделом ЦК.

Сейчас, вероятно, это может лишь вызвать снисходительную улыбку у молодого поколения, малознакомого с многочисленными тайными пружинами, приводящими в действие огромный и четко отлаженный механизм советской бюрократической махины, однако в описываемую эпоху, поверьте, было далеко не до смеха.

Как правило, в подобных случаях все происходило по строго утвержденному сверху сценарию: Москва отсылала «правильный текст» в редакции республиканских газет, а те, в свою очередь, спускали окончательный вариант уже в областные редакции. Вследствие этого, выход тиража иногда задерживался до полудня, а то и до вечера. А это уже было, чуть ли не ЧП. В исключительных случаях, иные руководители брали на себя ответственность, принимая окончательное решение, а затем с ужасом ждали развязки, гадая – «правильно ли я поступил, или нет».

Насколько мне припоминается, отцу не раз приходилось играть в эту «русскую рулетку». Возможно, он и в самом деле был неплохим аналитиком, поскольку все его инициативы заканчивались с благополучным исходом. А он, порою, гордился, что обошел республиканскую газету «Правда Востока», которая ждала разъяснений из Москвы.

Редакция была его вторым родным домом: отец мог там задерживаться допоздна, пока не устранялись все проблемы. Прекрасно зная его неподкупный характер, молодые сотрудники, все же, были в курсе насчет одной – единственной – его «слабости» – папа не прочь был расслабиться после тяжелого трудового дня и потому, уличив момент, они приглашали его в кафе, находившееся рядом с редакцией, где угощали «столичной» или же коньяком. А потом, изрядно захмелевшего, провожали до дому, который тоже находился в двух шагах от редакции.

Невероятно скромный, тихий и неприметный в быту и на работе, папа в такие минуты сильно преображался: видимо сказывались напряжение и усталость. Едва его нога вступала на территорию нашего двора, как мы – я или брат – со всех ног мчались уже «на перехват», поскольку его громкая ругань и мат оглашали всю округу, (вынуждая соседей тактично закрывать свои окна) и слышны были далеко, вызывая понимающие улыбки на лицах наших сверстников. В такие минуты нам становилось ужасно стыдно и мы, подбежав к сопровождающим его коллегам, благодарили последних, брали отца под руку и, всячески пытаясь успокоить, тащили его по скорее домой. Отец ни в какую не хотел отпускать своих коллег, поскольку это противоречило понятиям восточного гостеприимства. Однако, «гости», прекрасно понимая создавшуюся ситуацию, при которой воспитанному человеку следует в данном случае тактично отказаться, под всяческими предлогами старались уклониться от назойливого приглашения, обещая, что «завтра уж, непременно посетят столь гостеприимный дом».